Скверное место. Время московское [Вадим Тихомиров] (fb2) читать онлайн

Скверное место. Время московское Вадим Тихомиров

В чем счастье?..

В жизненном пути,

Куда твой долг велит – идти,

Врагов не знать, преград не мерить,

Любить, надеяться и – верить.

Аполлон Майков

Посвящается живым и павшим сотрудникам УБОПа России

Глава первая

Городок был так себе. В него не хотелось вернуться.

Без красивой архитектуры, ровных дорог и знаменитых на всю страну жителей, столетие за столетием он только ветшал и в конце концов стал напоминать штопаное, пропахшее нафталином пальто, которое в бедной семье со вздохом безысходности передавалось от одного небогатого поколения к другому, еще более обездоленному…

Если в центре города кое-где сохранились дома восемнадцатого или девятнадцатого века с намеком на былой достаток и общественное положение, то все, что их окружало на километры вокруг, было построено много позже и представляло собой чехарду бетонных коробок разной высоты, но одного цвета. Серого. Серыми были и всевозможно чадящие заводы с фабриками, мосты, витрины магазинов и столовок, да что там – единственный на всю область кукольный театр, и тот был построен из того же самого бетона унылого мышиного цвета. Летом весь этот срам прикрывали деревья, зимой человеку со слабой психикой хотелось удавиться от безысходности. Чистый воздух тут напрямую зависел от направления ветра. Если он дул с севера, то люди еще дышали полной грудью. Иные ветры, особенно западный, лишь порождали тяжелый кашель и сокращали продолжительность жизни оказавшегося здесь волею судеб народонаселения.

Кто мог, тот уезжал. Навсегда.

Он уехал тоже? Или ему это только снится? То, что он жив и просто спит, его мозг еще как-то контролировал. Всего остального могло и не быть. Так, просто нереализованные мечты-мечтишки хотят выкарабкаться наружу, а выхода не находят: черепная коробка запаяна накрепко.

И, может, нет никакой Москвы, нет Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Нет, все это где-то существует, но отдельно от него, а он никакой не оперуполномоченный по особо важным делам Андрей Казимирович Большаков, «важняк», а так, простой опер ОБХСС этого самого ненавидимого им населенного пункта. И скоро вставать, пить чай, ехать на трамвае до райотдела, а затем целый день сидеть в крошечном и дурно пахнущем кабинетике, в котором до него целые поколения ментов-пингвинов упорно высиживали себе пенсию, и писать, писать один протокол за другим, пока не заноет рука, пока не окаменеет его задница…

Нет, тогда лучше и не просыпаться. А проснувшись, тут же пустить себе пулю в висок.

– Ты чего стонешь?

Голос был очень знакомым, но начать разбираться, чей он, значило проснуться. И он заставил себя еще глубже скатиться в сон. И вот он уже видел себя посреди ледохода. Вокруг по вспененной воде ползли иссиня-желтые льдины. Они по-хозяйски резали и терзали воду, безобразно вскарабкивались друг на друга, ломались и крошились от взаимных ударов, но, уменьшаясь в размерах, плыли и плыли куда-то вниз, по течению бесконечного потока. И где-то рядом должны быть его друзья, но сколько ни смотрел он по сторонам, сколько ни взывал о помощи, он видел только колотый лед, стремнину воды и стегающее по глазам ослепительное солнце.

* * *

Капитан милиции Станислав Тропарев уже пятый час лежал в снегу, точнее, четыре часа пятнадцать минут он был частью сугроба на обочине трассы Москва – Санкт-Петербург. Кромешная темнота и невозможность пошевелиться остановили время. И минуты, и часы в какой-то момент потеряли смысл и возможность их осязать.

Связь была односторонней. Если в начале операции наушник, вставленный в ухо, еще что-то регулярно отпискивал, сообщая лежащим в снегу информацию о ходе операции, но затем стал делать это все реже и реже, пока однажды не затих совсем.

Январские двадцать пять ниже нуля тоже перестали быть частью улицы. К каждой клеточке Тропарева приближался абсолютный ноль в двести семьдесят три с лишним градуса, и неуправляемый озноб колотил вытянувшееся по струнке тело. Все, что было надето шерстяного на нем, давно перестало греть и стало частью стужи. Бронежилет, тисками сжимавший грудь и живот, штурмовой автомат, стиснутый в онемевших руках, пистолет, больно прижатый к бедру, нож, прикрепленный к голени, работая сообща, отняли у тела последние способности генерировать тепло. Его правую ногу вдруг затрясло, как погремушку-маракас с Антильских островов. И тут Тропарев представил себя со стороны, и силы воображения хватило увидеть, что коленка его все сильнее выглядывает из-под тонкого слоя снежной каши…

И спросить не у кого, как он там, со стороны. Те, кто был с ним заодно, Шевелев и Гуляев, они в таком же положении, как и он, тоже дрожат, стиснув зубы. Ждут команды на захват и гонят от себя свои страхи. И если кому-то в голову взбредет мысль всадить в них по пуле, то они даже не поймут, в какой момент и откуда пришла смерть.

Возможно, в мире ином над ними даже посмеются. Что ж вы, братья, спецназовцами называетесь, а убили вас, как баранов!

И тут стало ему по-настоящему страшно.

Еще днем предстоящая операция казалась забавным приключением. Всего и надо-то взять с поличным явного идиота, который в своем письме в милицию пообещал устроить несколько взрывов большегрузов, если менты не подарят ему новенькую «ауди», сто тысяч долларов и автомат с патронами. Лишь после этого – он дал честное слово патриота – мир и спокойствие вновь воцарятся от Москвы до самого Питера.

Бред. Конечно, типичный бред.

В конце концов порешили, что действует одиночка. Но оставлять без внимания этот поток сознания никто бы не позволил. Были задействованы силы МВД и ФСБ. Команда подобралась крепкая. Почти пятнадцать человек готовы были по первому сигналу задержать кого угодно. Хоть одного, хоть нескольких. На все про все отводилось час-полтора. И кто-то очень рассудительный, в полковничьих погонах, не меньше, придумал уложить бойцов в снег. Чтобы быть поближе к месту действия. Ведь это только на улице дубняк, в снегу всегда теплее. И чем глубже, тем комфортнее. Так, по крайней мере, пишут в книгах.

Со стороны все бы выглядело так, словно кто-то снимал боевичок. Вот ленивые гаишники с двух сторон трассы, в паре километров друг от друга, светящимися жезлами блокируют движение, пропуская вперед лишь грейдер, который огромным отвалом не спеша сдвигает снег к краю дороги. Вот под прикрытием темноты из леса через поле выбегают шесть хорошо вооруженных людей в камуфляже и с масками на головах и начинают остервенело рыть лопатами в снегу три ямы, очень похожие на могилы. Затем они делятся поровну. На тех, кого зарывают, и тех, кто зарывает. Люди с лопатами, сделав свое дело, бесшумно исчезают с дороги в лес, грейдер теряется за поворотом, и гаишники снова открывают движение и якобы укатывают в разные стороны по своим делам.

А вскоре прямо напротив от затаившихся в снегу людей должны будут остановиться две новенькие «ауди». Из них выйдут двое хорошо одетых мужчин. Они выкурят по сигарете и уедут, но уедут на одной машине, оставив другую стоять незапертой на оживленной трассе с ключом в замке зажигания, на заднем сиденье которой лежит заказанный «гостинец»: «калаш» с патронами в цинковом ящике и плотный пакет валюты.

Сценарий был отработан до мелочей. Все, кому положено было что-то изображать этой ночью: собровец на грейдере, собровцы в форме гаишников, собровцы в форме собровцев, собровцы в дорогих костюмах, – все они отработали свои роли без сучка и задоринки. Осталось всего ничего: группе Тропарева мощно отыграть финальную сцену, взять пришедшего к «ауди» адресата. Одного или нескольких. Взвиться, словно из небытия, в полный рост из снежного плена, пустить очередь из автоматов в сторону луны и заорать страшными голосами что-то очень грубое, а затем уложить хоть одного, хоть целую сотню бандитов мордой в пол. Ну, в этом конкретном случае, в грязный снег.

И – по домам! Отогреваться и спать. Долго спать. А потом запись эффектного задержания откроет новостные выпуски всех крупных телеканалов страны, и ты будешь знать, что вон тот, длинный, в камуфляже и автоматом в руках, это и есть ты сутки назад. Пустячок, а приятно. Словно ты масляной краской по трафарету набиваешь маленькую звездочку на фюзеляже боевого истребителя, имя которому Стас Тропарев.

По заранее утвержденному плану «спектакль» должен был закончиться часа три назад, но… Красивый проект взял и развалился по собственному усмотрению, без всякого на то указания. Обложенный со всех сторон участок трассы никого, кроме ментов и фээсбэшников, не интересовал. Лишь грузовики, один больше другого, да малолитражки, по цене очень разные, пролетали мимо «ауди» и зарытых рядом с ней собровцев, но главного действующего лица не было. Не явился, паскуда!

Операцию отменили через четыре с половиной часа после ее начала, когда казалось, что вот-вот – и мочевой пузырь просто лопнет. Но нет, бог миловал. В ухе ожил наушник, и голос, забиваемый шумами помех, озвучил отбой. Снова трасса была перекрыта, снова зашумел грейдер, и, как только он поравнялся с группой Тропарева, три человека, словно три оживших покойника, медленно приподнялись из своих ям. Тела их, промерзшие насквозь, перестали быть быстрыми и мгновенно управляемыми. Бойцы отряхнулись от снега, сняли одубевшие маски и, вместо того чтобы резво побежать сторону леса, туда, где в полутора километрах на проселочной дороге их ждали теплые УАЗы, долго выливали из себя лишнее. А потом и вовсе сели в «ауди» и с наслаждением втянули в себя сигаретный дым.

– Мужики, а сколько времени-то?

– Почти четыре.

– Умные люди седьмые сны смотрят.

– Так то умные…

Через полчаса, когда они вернулись к точке сбора, встречать их вышел лично начальник УВД. После приветствия и короткого доклада каждого он похлопал по плечу и приказал следовать за ним в уазик и пазик, где был расположен штаб операции. Добрый, как Дед Мороз, он налил им по полному стакану коньяка и приказал пить. При нем. Бойцы молча чокнулись и запрокинули в глотки что-то очень дорогое и непохожее на все, что они до этой ночи употребили в своей жизни. «Конфискат», – подумали все разом и, поставив стаканы на столик, чему-то заулыбались.

Но что-то не заладилось у Стаса. Накативший кашель до самого города разрывал грудь и жег горло.

– Сегодня же днем – в санчасть, – приказал генерал и на прощание крепко пожал его горячую руку. – А сейчас всем приказываю спать.

* * *

Андрей Большаков в любом состоянии всегда просыпался сам. Его рука успевала накрыть кнопку будильника за пару секунд до звонка. Сегодняшнее утро не было исключением. Как только пузатый китайский хронометр получил по макушке, Андрей сначала резко сел на кровати, затем пружинисто выпрямился во весь рост. И только после этого широко открыл глаза. Так было проще возвращаться к жизни из любого сладкого сна.

– Уже?

Светлана приподняла голову над подушкой, пытаясь разглядеть его в темноте.

– Да, пора. А ты спи, еще часа три можешь спокойно спать.

Так он говорил каждый раз, когда уезжал из дома.

– Нет, я встану.

Так всегда отвечала она, когда он перед отъездом в Москву просыпался ни свет ни заря.

– Не надо, спи.

– Ага, я тебя целую неделю не увижу.

– Не неделю, а пять дней.

– Все равно долго.

Они говорили таким шепотом, что в метре от них даже собака не повела бы ухом, но обе дочки-погодки тут же зашевелились в своих кроватках. И их голоса стали еще тише, перейдя на какой-то ультразвуковой уровень общения.

– А как же ты? Без меня…

– Я взрослый дядя. Уж как-нибудь кофе с бутербродами сумею приготовить. Спи!

– Нет, я тоже сейчас встану. Я сварю тебе кашу. Только, пожалуйста, сделай что-нибудь с этим проклятым фонарем.

Это правда, фонарь раздражал многих жильцов дома. Всех, кроме Андрея. Он умел и просыпаться, и засыпать за секунды. И его жена, его верный оруженосец, не принадлежала к избалованным барышням, была приучена к спартанскому образу жизни еще с детдома. Могла питаться чем попало, могла без отдыха работать сутками. Но! Если ложилась спать, то засыпала лишь в абсолютной темноте, без единого лучика света, хотя и звали ее от рождения Светой. «Света не любит спать со светом!» Любые вариации на эту тему она терпеть не могла, злилась от дурацких каламбуров. И уличный фонарь, будто зная Светкину слабость, делал все, чтобы испортить ее настроение и сон. Он испускал большую часть своей энергии строго в окно их спальни, и никакие шторы не спасали от его бесцеремонности.

– Хорошо, я подумаю, что можно сделать.

– И что ты мне сделаешь? Что? Что ты, халдей тупорылый, извозчик потный, можешь мне сделать? А? Что ты молчишь? Знаешь, почему ты молчишь? Потому что ты очкуешь!

Мужик нарывался на пулю. Он уже минут пять как потерял страх и теперь нес какую-то пургу, не задумываясь о смыслах и последствиях. Не то чтобы он был очень пьян, хотя… Разве этих «новых русских» поймешь, сколько они в себя закачивают дешевого пойла за вечер. Вот глаза – да, стеклянные. И очень злые. Хамство можно было бы простить, слова, даже самые обидные, к делу не подошьешь. Но вот кончик ножика уперся в щеку слишком сильно, кровило не на шутку. И это обстоятельство в корне меняло плюс на минус. «Макаров» уже был на взводе, но мужик – не тот, на кого объявлена охота.

– Ну что ж такое-то.

Вырвались эти слова у Левы Милицина не от бессилия или страха – от огорчения.

Он ждал этого момента целую неделю. Всего-то и надо было – стать живцом. Жертвой. Одним из тех, кого очень хочется зарезать глубокой ночью, предварительно лишив дневной выручки. Но получалось, что задания он не выполнил, хоть и изображал из себя таксиста по всем законам Станиславского. Одет был с иголочки. Кожаная фирменная курточка на меху, джинсы по моде, ботиночки с острыми носами. Легкий парфюм. Не хамил, работал с огоньком и анекдотами. Сдачу отдавал как положено, когда замечал, что ее ждут, и оставлял без угрызений совести, когда видел, что попал на широту нетрезвой души. «Лопатник», набитый купюрами, не прятал, демонстрировал направо и налево.

Зачем этот карнавал с переодеванием? Так ведь троих таксистов за полгода в областном центре лишили и кошелька, и жизни. Кто-то должен был остановить беспредельщиков. Вот и выбрали Леву и еще нескольких крепких парней прощупать обстановку, что называется, изнутри, из салона «Волги». Все они «трудоустроились» в таксопарк и жили как совы. Днем отсыпались, с приходом темноты выходили на ловлю. Таксовали. Хотя, по правде сказать, играя с огнем, играли лишь на своих нервах, не расслабляясь ни на минуту. Такой вот аттракцион нервного напряжения по двенадцать часов в сутки. Каждый, ну, может, за исключением женщин с детьми, мог представлять крайнюю опасность. Но женщин с детьми они не сажали. Чтобы не тратить время понапрасну. Надо было работать.

И в этот раз за последние десять минут о чем только Лева не передумал! То он был уверен, что пассажир попался обычный, следующий от кабака до дверей подъезда. То что-то начинало его беспокоить, и он держал правую руку поближе к кобуре. А минут пять назад ему вообще показалось, что ловушка сработала и он возьмет душегуба за жабры. Но сейчас он был уверен на сто процентов, что это промах. Его не хотели грабить, его не хотели убивать, потому как если бы хотели, то уже и ограбили бы, и убили. Просто мужик принципиально не хочет платить за поездку, и, чтобы до конца быть верным своим принципам, он и держит его рукой за горло. И как-то надо учесть на будущее, что это совсем не «гуд», когда обычная пьяная рожа на переднем сиденье может так быстро выхватить из кармана нож…

То, что будущее непременно наступит, Лева не сомневался. И, чтобы не оттягивать его приближение, он одним ударом выбил у пассажира и ножик, и передние зубы. А, когда тот схватился обеими руками за лицо и завыл от боли, выволок из машины.

Брошенного на снег бил исключительно ногами. Когда устал, отер носовым платком кровь с лица, закурил и огляделся. Приближалось утро, и небо слегка высветлилось на горизонте. С невидимых облаков медленно слетали невесомые снежинки, и ни души вокруг, только он один. Лежащего перед ним он не считал наделенным душой. Такие, с ножичками в руках, не могут ни чувствовать, ни сострадать, подумалось вдруг ему. Хотя. Сострадать не могут другим, но себе-то, любимым, – запросто.

– Эй, ты живой? – спросил как бы между прочим Лева.

– Да живой, – бодро отозвался голос у его ног.

– Выбирай. Или я сдам тебя в ментовку, и ты сядешь.

– Или.

– Или я сделаю тебе больно, очень больно, но ты останешься на свободе.

– Да куда уж больнее?!

– Значит, на зону?

– Не-не, я пошутил. Больно, так больно…

– Ну, ты сам выбрал.

Сказал и с размаху вогнал перочинный ножик в задницу лежащего перед ним мужика, который тут же раненым волком завыл на всю округу.

– Это тебе, гад, за мою пролитую кровь, и чтобы впредь неповадно было ножиком баловаться!

– Ах ты, сука! Я-то думал, чего, а ты вон чего.

– Есть претензии?

– Нет, претензий нет.

– Ты уверен?

– Иди ты на.

Лева Милицин лишь усмехнулся. Он не пойдет, он поедет. Поедет своей дорогой. Потому как до конца смены еще далеко. И если повезет, он еще нарвется на нормальных убийц. И тогда день будет прожит не зря. А пока. Пока одно расстройство.

* * *

Уезжал Большаков всегда одинаково. За два года им уже был выработан целый ритуал перемены мест. Все было рассчитано посекундно. Чтобы рабочая неделя оказалась без «залетов» и пятидневной, закончилась ровно в шесть вечера ближайшей пятницы, в понедельник он должен был явиться вовремя, а потому умыться, побриться, привести себя в порядок, приготовить завтрак (Света хоть и обещала каждый раз в четыре утра сварить ему какой-то невообразимо вкусной каши, но тут же засыпала, как только он выходил из комнаты), поесть, промолоть и заварить себе чашку кофе нужно ровно за двадцать пять минут. И потом еще минут пять раскачиваться на носочках в огромных наушниках на мокрой голове с дымящейся чашкой кофе в руках, млея лишь оттого, как старый его магнитофон «Олимп-005» еще выдает на-гора всю мощь альбома Fragile группы Yes.

Сегодня не заладилось. Жена стоит в дверях кухни, с улыбкой наблюдая за его покачивающейся в полной тишине фигурой. Большаков делает вид, что не замечает ее. Он воровато озирается и, словно какой-нибудь тайный агент без номера, целится из ПСМ в приоткрытую форточку.

– Бах-бах!

– Вот дурак!

Она смеется за его спиной. И тут же ее рука аккуратно накрывает пистолет ладошкой, и оказывается у Андрея вместо грозного оружия обычная детская рогатка и увесистая гайка. Через пару минут на балконе у Большаковых раздается хлесткий щелчок, и взорвавшийся фонарь перед домом гаснет. А потом, когда она прижимается к его спине, они оба смотрят куда-то вниз, на зимнюю улицу.

– Спасибо! Ты все еще мой герой!

– Всегда к вашим услугам. Через пару дней опять вкрутят.

– Нет, теперь только через пару недель. И то, если кто-нибудь в ЖКО пожалуется.

– Да, времена изменились.

– Так все же тебя ждать на следующих выходных?

– Все же, все же. Да не знаю я.

– А кто знает?

– Никто. Ну, может, только Господь Бог.

– Ты у него в подчинении?

– Ну, тогда, может, начальник главка в курсе. Но его об этом не спросишь.

– Сегодня два года, как мы с тобой живем на два города.

– Я в курсе.

– А ты в курсе, что мы уже год как должны жить в Москве?

– Я в курсе.

– Меня твоя кочевая жизнь сводит с ума. Я должна как-то тебе за это отомстить.

– Как?

– Давай я заведу себе любовника.

– Моя рогатка бьет без промаха.

– Ой, как страшно. Лучше возьми нас с собой, мы тебе не станем мешать. Будем тихонько жить-поживать в твоем кабинете. Нас всего-то трое. Возьми нас, добрый человек, мы хорошие, мы тебе пригодимся. Будем тебе обеды на керосинке готовить и белье стирать.

– Мне не смешно.

– Мне тоже.

– Я опаздываю.

– Иди. Да, мы забыли, что сегодня не понедельник, а воскресенье. Значит, тебя не будет не пять, а шесть дней.

– Будешь ждать?

– Вот ты глупый.

До вокзала было всего ничего. Но вместо десяти отведенных самому себе минут он потратил на дорогу все двадцать. Только потому, что у городских бань он наткнулся на оцепление. Издалека было видно, что там работает оперативно-следственная группа, и он бы прошел мимо, не его это дело, но голос, знакомый с давних пор, громко окликнул его:

– Какие люди! Здравствуй, Андрей! Сколько лет, сколько зим!

Сапегин. Константин Михайлович. Криминалист. Уважаемый человек в управлении.

Маленький и толстый, как Винни-Пух, лысый, как бильярдный шар, с лапищами, способными согнуть любую железяку в бараний рог. Но не силой рук славился дядя Костя. Этот человек обладал феноменальной, просто пугающе феноменальной памятью. Спросите, что он делал, к примеру, в 1952 году 16 апреля, и он распишет этот день по минутам. Не только что делал сам, во что был одет, что говорил, чем питался и какая была погода. Он вспомнит дословно, что говорили ему люди, попадавшиеся ему в этот день, процитирует до последней строчки все статьи в газете, которую он читал в трамвае по дороге на работу, дословно воспроизведет все то, о чем говорили по радио.

А под хороший спор, когда на кон ставились большие деньги, мог постранично зачитать уголовное дело, проходившее через его руки лет сорок назад. Иди проверь! Проверяли. И точно, слово в слово. Даже подписи под фотографиями соответствовали. Но запустить механизм сверхпамяти можно было лишь при использовании катализатора, которым служила только водка. Ровно пол-литра. Ни граммом больше, ни миллилитром меньше. И чтоб из морозилки. И чтобы залпом. Еще тот аттракцион, на который сбегались все, кто знал и любил дядю Костю. А так просто Сапегин не пил. Не любил это дело. Потому и воспоминаниями делился скудно, редко и за мзду.

Он начинал осваивать азы профессии еще при Берии, когда Андрея и в проектах не было, за десятилетия прошел огни и воды криминалистики, на пенсию идти отказывался, хотя его никто туда и не гнал. Поди поищи такого второго.

Большаков сразу после окончания Харьковских высших курсов МВД СССР случайно с ним познакомился в УВД, в криминалистическом отделе, где оказался уж и не помнил по какой причине. То ли узнать итоги сложной баллистической экспертизы, то ли просто дактилоскопическое заключение на руки получить. Заглянул раз, пришел второй. И стал наведываться к тому и по делам, которые вел, и просто так, поговорить про тонкости профессии. Дядя Костя нос перед ним не задирал и, если не был занят, был очень гостеприимен. Чашка горячего чая и бутерброд с сыром всегда оказывались перед Андреем…

– Приветствую, Константин Михайлович!

Они обнялись и крепко пожали друг другу руки.

– Какими судьбами? Ты же вроде в Москве?

– В Москве. В главке. ГУБОП. А семья здесь. Отдохнул немного – и все, хорош, бегу на электричку.

– Покурим? Есть минутка?

– Конечно, запас имеется. А что тут у вас с утра пораньше?

– Все, что и раньше. Война. Двоих пришили в машине пару дней назад, а обнаружили только сейчас. Ночи холодные, вот и окоченели ребята капитально. Два железных дровосека…

– Что за люди?

– Да сопляки какие-то. Одному девятнадцать, другой только неделю назад паспорт получил.

– С заднего сиденья стреляли?

– Правильно. Откуда знаешь?

– Чего тут знать, когда все содержимое голов на приборной доске.

– Да, пораскинули мозгами ребята. Ха-ха.

– В гараж УВД повезете?

– А куда еще! Сейчас кран приедет, отгрузим как положено и вперед… Как-то надо пацанов отогреть… В последний раз… тепловыми пушками… Да что мы все о нашем дерьме… Ты там кем?

– «Важняк».

– Очередное дали?

– Куда там, дай бог если через год.

– А что по деньгам?

– Должностной оклад двести двадцать семь тысяч четыреста тридцать плюс за звание, выслугу лет, пайковые, ну, и за особые условия службы.

– Неплохо живете! Назад не собираешься? Хотя… Москва, она и есть Москва, столица мира.

– Ну, типа того.

– Может, ты и меня к себе заберешь на старости лет? Вдруг в вашем главке нужен умный и профессиональный специалист без вредных привычек? Молчи, сам знаю, там нашего брата – как тараканов в общаге. А я вдобавок еще и престарелый таракан. Будем здесь доживать, ждать своей порции дихлофоса.

– Вы сегодня второй, кто просится со мной на пээмжэ в Москву.

– А первый кто?

– Жена.

– Жена – это святое. А чего ее не захватил?

– Квартиру не дают. Все чего-то тянут, хотя обещали.

– Если обещали, значит, дадут. Когда-нибудь.

– Побегу я. Электричка ждать не будет.

– А что это ты по воскресеньям работаешь?

– Дежурный по главку, на сутки заступаю.

– Большой человек.

– Не больше вашего. Будьте здоровы, Константин Михайлович!

– И тебе, Андрей, не хворать!

Большаков прибавил шагу, оставляя позади себя Сапегина и всю его опергруппу, оцепление и машину «Жигули» девяносто девятой модели, из раскрытых дверей которой были видны силуэты двух молодых парней, сидящих на передних сиденьях. Лица покойников покрылись изморозью, переднее стекло – кроваво-белой кашей.

«Нехорошая встреча, – подумал Большаков, переходя на бег. – Покойники с утра пораньше – это не к добру».

* * *

В квартиру Виктор Степанов вошел первым, просчитывая каждое свое движение. Он говорил шепотом, чтобы не разбудить жену и детей:

– Сейчас налево, а потом по комнате на балкон. Смотри не топай. Я первый, ты за мной. Жалко, что фонарика нет…

Крепыш, которому это все было сказано, в ответ лишь мотнул башкой. Ему было не до разговоров. Приличных размеров полутуша теленка лежала на его плече. Ему бы впору было сбросить все на лестничной площадке да передохнуть, но спор есть спор. Так что мужик тяжело дышал, весь покрылся потом, лицо покраснело от натуги, но сдаваться он не собирался. Сам виноват. Нечего было из себя античного героя строить. Тоже мне, Милон Кротонский, усмехнулся Виктор. Еще у входа в подъезд он предложил ему вдвоем тащить добытое непосильным трудом, но тот чего-то уперся. И выпили-то в машине за знакомство по сто граммов, а гонору в человеке всплыло на целую дискуссию.

– Я и один могу!

– Можно подумать! Здесь центнер, не меньше!

– Ты знаешь, с каким весом я в армии приседал?

– Да это когда было?

– Когда бы это ни было, это было.

– Надорвешься же, черт!

– Спорим, не надорвусь?

– Да пожалуйста!

– На что спорим?

– На пол-литра.

– Армянского?

– Нет, блин, французского! Конечно, армянского!

Степанов в глубине души даже порадовался, что ему не придется пачкать руки о мясо, которого не было бы и в помине, если бы не события чертовой пятницы.

День позавчерашний и вправду был не из лучших. С утра пораньше Степанов нарвался на конфликт и разбирательства. Отдел по связям с общественностью УВД, где он третий год словно не работал, а отбывал трудовую повинность, в полном составе объявил ему бойкот. Но сначала по очереди, глядя на него с укоризной, задали один и тот же вопрос.

– Что, совсем оборзел, салага?

Салаге полгода назад исполнилось тридцать. Он психанул, но вида не подал. Стал доходчиво объяснять, что вышедшая накануне в эфир программа, которую он месяц назад помогал делать для РТР, не является его авторской собственностью и к финальным титрам, в которых была указана одна только его, как автора сценария, фамилия, он не имеет никакого отношения. Да потому что телевизионная студия МВД России, черт бы ее побрал, сама решает, как ей строить свою работу с регионами и кому писать слова благодарности за оказанное содействие в съемках. Нет, он не специально сделал так, чтобы такие громкие имена, как Протушнов, Размольщиков и Шуриков, остались неизвестны широкой аудитории. Нет, он вовсе не хотел единолично присвоить лавры такого славного подразделения, как пресс-служба УВД. Да, он хочет работать здесь и дальше. Нет, он не хочет быть уволенным. Да, он придурок, он должен был обо всем позаботиться заранее.

Когда конфликт снизил градус и все разбрелись по своим рабочим местам, Степанов усмехнулся про себя. Хрен вам, а не титры! Не хватало прихлебателей на его первую программу, которая вышла на российском телевидении. Ведь даже министр внутренних дел похвалил за качественную работу. Не его, конечно, а студию МВД, но все равно приятно.

Кроме лейтенанта Степанова, в пресс-службе было еще трое. Виктору они казались выпускниками одного какого-то засекреченного заведения, где из обычных дебилов готовят работников Министерства внутренних дел.

Начальник пресс-службы Протушнов носил погоны майора. За искажение фамилии мог запросто пристрелить, если, конечно, ему бы выдали табельное оружие перед этим. Был многодетным отцом и славным графоманом. Строчил статьи в местные газеты, словно рубил кайлом угольную породу. И даже стихи время от времени произрастали из его письменного стола, хотя вся его образная система была ничуть не выразительнее вагонетки в шахте.

В процессе творческого истязания обильно потел, морщил лоб и высовывал на всеобщее обозрение кончик языка. Любил читать мораль подчиненным и раз в неделю – или в среду, или в четверг – обещал уволить Степанова к чертовой матери. И пил, собака, так пил, что бутылка водки в одно рыло была для него лишь стартовой дозой, с которой он вместе с майором Размольщиковым уходил по пятницам в краткосрочный запой.

– Чижало мне, ох, чижало! – пьяно жаловался он Размольщикову, который по паспорту числился Виктором, но за легкомыслие и склонность к интригам все пренебрежительно называли его Витьком.

И выпить для Витька было не главным увлечением, ему баб подавай. Любых. Проболтавшись всю жизнь в райотделовских экспертах, он, не блеща ни умом, ни талантом, накануне пенсии нашел себе тихий уголок в только что созданной пресс-службе и свил там уютное гнездышко. Писать не умел, грамотно разговаривать тоже, потому стоял за видеокамерой, когда снимались репортажи. Стукачество не считал большим недостатком, а потому рядом с ним все были в легком напряжении.

И Протушнов, и Размольщиков не любили друг друга, боялись друг друга и потому охотно собирались за общим столом в надежде, что кто-то из них, нажравшись, наконец-то крупно облажается.

И лишь Шурикова, напоминавшего аутиста, весь рабочий день было не слышно и не видно. Перед ним на столе всегда лежала стопка бумаги, а в руке постоянно находилась шариковая ручка, которой он пописывал что-то незамысловатое о работе областной милиции. Правда, и его, например как сегодня, «пробирало», и он что-то за компанию клеймил, но в общем и целом он был незлобивый человек, для которого экономия денег стала самым приятным в мире занятием. И ни женщины, а он был холост в свои сорок, ни еда, он обходился минимумом съестных запасов, никакие иные развлечения не могли отвлечь его от накопительства. Что он хотел купить на собранные за долгое время деньги? Ничего. Ему не надо было ничего. Просто он любил сам факт существования денег у себя в кошельке. Да, и в долг он не давал.

Протушнов и Размольщиков пятничные посиделки стали готовить уже загодя. В обеденный перерыв в столовой накупили жрачки, в магазине – водку. А к вечеру Степанову вынесли приговор. Он будет в воскресенье в одиночку (потому что все остальные больные и старые) обеспечивать информационную поддержку мероприятию под незамысловатым названием «Трезвый водитель». То есть Степанов должен будет взять в руки не только ноги, но и видеокамеру. Ловля пьяных блох, то есть водителей, будет ночью, и, значит, понедельник для него объявляется выходным.

Виктор даже спорить не стал, лишь бы только один рабочий день не видеть своих так называемых коллег. А с девяти вечера воскресенья уже сидел в машине, предоставленной УВД. Водила по имени Игорь оказался добродушным и болтливым, но в душу не лез. Одно раздражало: когда он курил «Приму», то громко матерился на крошки табака, оказывающиеся у него во рту.

– Вот скажи, мне, – то и дело спрашивал он, – куда пропали сигареты с фильтром? Полгорода объездил, и везде только эта хрень.

Работа была рутинная. До полуночи они катались по всему городу, снимали, как гаишники останавливают по только им понятной логике ту или иную машину и с вероятностью один к двум натыкаются на пьяного водителя. Степанов сделал несколько хороших кадров в райотделе, взял интервью у задержанных и в начале третьего готов был отправиться домой, но в этот момент всякая рутина закончилась. Впереди они увидели небольшой грузовичок с фургоном. И все бы ничего, но ехал тот подозрительно медленно, будто осматриваясь в поисках беды. И он ее нашел. Водитель оказался не просто выпивши, он был пьян до той самой степени, когда сон прихватывает прямо за рулем.

– Что везем?

– М-мясо.

В фургоне были навалены распиленные пополам туши. Тонны полторы.

– Где накладные?

– Нету накладных.

– Хорошо, будем разбираться!

Игорь разобрался. Сначала он подогнал фургон к райотделу, сдал водителя в дежурку, а потом спросил Виктора, как тот относится к говядине. Ничего не подозревающий Степанов пожал плечами:

– Хорошо. Пожарить с лучком да с картошечкой…

– Давно говядину покупал?

– Давно. Говядина дорогая.

– И у меня точно такая же история.

– А ты чего спрашиваешь? Жрать хочется, а ты такие вопросы задаешь.

– Да кажется мне, что ближайшие пару месяцев мы с тобой будем на одной говядине сидеть. – И достал из кармана ключи: – Это от фургона. Есть план дернуть немного мяса.

– Да посадят, если накроют.

– Как? Смотри. Я сейчас отгоню фургон в ближайший двор. Ты пока сиди здесь. Потом едем на моей машине, перегружаем полутуши ко мне, фургон я опять отгоняю к райотделу. Ключи незаметно кладу на стол дежурному. И мы отчаливаем. Кстати, у тебя есть балкон?

– Да.

– Ну вот, отвезем мясо к тебе, а завтра разрубим и разделим.

– А почему ко мне?

– Да потому что у меня нет балкона.

– А водила потом шухер не поднимет?

– Да если и поднимет, кто ему поверит? Он пьяный, и никаких накладных у него нет. Это будет ему наказание. Нечего пьяным рассекать за рулем.

И вот дело сделано. Был шестой час утра, и единственное, на что хватало сил, так это лечь в горячую ванну. Глаза закрывались сами собой, но он заставил себя намылить мочалку и соскрести с себя грязь. Грязь тела и души, подумалось ему с пафосом. Но шиш с маслом! С телом еще было все более или менее понятно, оно было явно в хорошем настроении от водных процедур, но душа наотрез отказывалась подчиняться этому абсолютно бесполезному и вовсе не символическому, с ее точки зрения, акту. Ей требовалось раскаяние, процесс взаимного сострадания, а с этим у Степанова в этот час был напряг. Его нисколько не тяготило произошедшее за последние сутки. Нет, что-то там, совсем глубоко внутри него, как будто бы напирало, доказывало, что так делать нельзя, что он совсем не понимает, где хорошо, где плохо, что все это хреново кончится, но это был глас вопиющего в пустыне. Не хотел слушать Виктор свой внутренний голос, не хотел.

* * *

Четырехэтажное здание главка на Садово-Спасской повидало на своем веку и Империю, и Союз, и Федерацию. Знал бы архитектор, проектировавший здесь казармы и конюшни для кавалерийского полка, во что превратится его детище через два столетия, может быть, что-то и придумал бы с пользой для хитроумных потомков, но что он мог знать о будущем? Он строил для своих современников, которые только-только отошли от упразднения монархии во Франции и славили Бога за то, что русский человек куда мудрее глупых французишек и не допустит хаоса в привычном ему мире. Но и за толстые стены спасибо ему. Летом прохладно, зимой тепло. Люди, проходя по улице и не слишком всматриваясь в вывески, и подумать не могли, что в этом ничем не примечательном здании расположен мозговой центр, отвечающий за всю борьбу с организованной преступностью в России.

Милицейской формой, мигалками и сиренами сотрудники главка не злоупотребляли, полагая, что тишина и неприметность больше подходят для их работы, чем всякая демонстрация принадлежности к МВД. Только решетки на окнах первого этажа и черные «Волги», выстроившиеся в ряд, все же выдавали присутствие здесь какой-то структуры, с которой лучше не связываться.

Начальник главка и одновременно первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник милиции Георгиев редко появлялся на Садово-Спасской. То ли не любил это место, то ли большой кабинет в министерстве был удобнее для работы, но чаще раза в месяц в главк не заезжал. Дело, правда, от этого никак не страдало. Все, кому это было надо по службе, ездили к нему на Житную, и там, на Житной, принимались самые важные решения. Но свет в приемной его кабинета на третьем этаже главка никогда не гас. Штатных помощников на Садово-Спасской у генерала не было, потому день за днем, через каждые двадцать четыре часа, заступал на дежурство ответственный офицер, сутки напролет принимавший телефонные звонки и перенаправлявший поступаемую информацию по адресатам.

Начальники отделов эту повинность не исполняли, потому что, по мнению начальника главка, должны были приходить на службу отдохнувшими и готовыми выполнить любую поставленную задачу. Генерал решил, что хватит с него и старших оперов, а когда и в них сказывался дефицит, то довольствовался уровнем простого опера. Хоть и должность у того невелика, зато дураков среди них не было. Люди все были как один толковые.

За все время работы в Москве быть дежурным по главку Андрею приходилось редко, пару раз в году, и каждый раз он попадал на Георгиева. Вот и сегодня, в день воскресный, а за двумя дверьми и трехметровым коридором расположился первый заместитель министра внутренних дел, начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Пока полностью должность произнесешь, язык в трех местах поломаешь. Без посетителей промятые диваны в приемной смотрелись инвалидами. Факсы, телефоны и закрытая связь признаков жизни не подавали.

Тихо и немноголюдно было и в самом главке. Офицеры дежурных смен, зная, что рядом «Сам», от греха подальше попрятались по кабинетам. Даже в туалет лишний раз старались не выходить. Хоть и уважали Георгиева за человечность и простоту в общении, как-никак тот начал свой боевой путь с «земли», а не с теплых кабинетов, но, как говорится, береженого Бог бережет. Вот и берегли сами себя, как могли. Хотя вроде и придираться-то не к чему, впору только похвалить, но помнили еще со школы:

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

Большаков откровенно дремал. Нехватка солнца или тишина в главке, хронический недосып или усталость… черт его знает, что сильнее действовало на него, но глаза закрывались сами по себе. Даже какие-то сны умудрялись проскочить в его подсознание, но он не боялся быть застигнутым врасплох. Ему хватило бы и доли секунды, чтобы привести себя в порядок. Но он знал, что, если он потребуется генералу, тот позвонит, если кому-то потребуется сам генерал, то тоже позвонят. Так и произошло через пару минут. Громкий звонок из министерства мгновенно вернул его в рабочее состояние.

– Дежурный по главку капитан милиции Большаков слушает!

– Помощник министра генерал Макаров. Где начальник главка?

– На месте!

– А что-то министр выходит на него и не может соединиться!

– Не могу знать!

– Позвоните ему!

– Сейчас!

Андрей нажал кнопку на пульте. Раздался долгий гудок, но ответа не последовало. Томительное ожидание лучше было прервать самому, чем ждать, когда переспросит, недовольно и требовательно, помощник министра.

– Товарищ генерал, он не отвечает.

– А он точно там? Ты не проспал?

– Как проспал? Такого не может быть. Он на месте. У себя в кабинете. А потом, мы не спим, мы работаем. Я никуда не отлучаюсь.

– Ну, зайди к нему. Его министр срочно ищет. Надо!

– Извините, товарищ генерал, я не имею права заходить без вызова к первому заместителю министра внутренних дел! Давайте я периодически буду нажимать его кнопку… Когда он ответит, я зайду, доложу!

– Ты что? Капитан! Я тебе приказ министра передаю!

– Есть! Я приказ министра выполню!

Ну, спасибо, дорогая Фортуна! Не зря сегодня ночью сны плохие снились и покойники дорогу перегородили, подумалось Андрею. Ему, этому чертову генералу, штабной крысе, легко говорить: «Зайди». А что делать, если никто и ни при каких обстоятельствах без предварительного звонка и личного разрешения в кабинет начальника главка не заходил?! Никогда! Зараза! Так можно не только капитанских погон лишиться, но и места работы! «Я приказ министра выполню!» Конечно, он выполнит! Потому что куда он, обреченный на заклание, на хрен, денется?!

Андрей перекрестился, вышел из-за стола, сделал несколько шагов и постучал в дверь кабинета. Сделал он это чисто для проформы, потому что хорошо понимал, что абсолютная звукоизоляция кабинета начальника главка гарантирована двумя дубовыми дверьми и трехметровым коридором между ними. Дальше медлить было нельзя. Дверь, коридор, дверь и строевым шагом вперед по кабинету.

– Товарищ первый заместитель министра внутренних дел! Разрешите войти! – проорал и замер по стойке «смирно».

Начальник главка стоял в это время спиной к Большакову, лицом к открытому бару. Он медленно повернулся к Андрею. В одной его руке была хрустальная рюмка с коньяком, в другой – кусочек лимона. Глядя вошедшему прямо в глаза, он опрокинул в себя рюмку, неторопливо закусил лимончиком. И лишь после минутной паузы заговорил ровным, уставшим голосом:

– Твою ж мать! Ну чего тебе? Ты что, не понимаешь, что процесс нарушать нельзя? Я же человек в возрасте…

Вот будешь таким, как я, ты поймешь… Погода меняется… Надо, чтобы сосуды расширились, а ты так влетаешь. Ну чего там? Ты думаешь, я тебя не вижу? Вижу, что ты кнопку нажимаешь! Ну что ты за беспредельщик?

– Извините, товарищ первый заместитель министра. Я по приказу министра. Он на вас сам выходил, и его помощник.

– Ну, знаю, видел. С министром я сам разберусь, иди.

– Извините, товарищ первый заместитель министра, а что доложить помощнику министра?

– Да иди ты на. Кругом марш отсюда, чтоб я тебя не видел. Нигде и никогда! Вон отсюда!

– Есть!

* * *

А начиналось все красиво. Как в кино. Раз! И он оказался в нужное время в нужном месте, и выигрышный лотерейный билетик, подгоняемый ветром удачи, опустился в его руки. В такие чудеса Большаков не поверил бы, но этослучилось двумя годами ранее с ним самим, когда в областное УБОП из Москвы, прямиком из Генеральной прокуратуры, пришло отдельное поручение. Задачка ставилась непростая. Провести комплекс мероприятий и разыскать преступника по фамилии Багров, на шее которого висело с десяток тяжких и особо тяжких преступлений. Несколько лет он находился в розыске, но у Москвы вдруг появились основания думать, что после долгих забегов по стране тот околачивается именно в их областном центре. Но, разыскав, задерживать не требовалось, надлежало лишь установить наблюдение.

Хозяин – барин. Выполнять задание назначили Андрея, в ту пору заместителя начальника отдела по борьбе с коррупцией и собственной безопасности. Он даже не ожидал, что розыски пройдут как по маслу и уже через неделю он собственными глазами, издалека правда, сможет лицезреть разыскиваемую личность. После того как о результатах было доложено в Москву, к ним на задержание уголовника незамедлительно приехали двое. Прихрамывающий на одну ногу толстый следователь Генеральной прокуратуры и жилистый старший опер по особо важным делам из главка. Тощий и толстый, по всем признакам два старых приятеля, выслушали доклад Большакова о проделанной работе и спросили, когда и какими силами тот думает брать бандита.

– Немедленно. Он там сейчас бухает с каким-то бомжом. Вторую бутылку допивают. Возьму сам. Да и вы ведь со мной.

Ответ понравился и взбодрил москвичей. По всему было видно, что им не хотелось торчать в его городе дольше того, что требует командировка. Гости разделились. Следователь остался ждать в УБОПе – его доконал артроз; старший опер из главка отправился с Андреем на задержание.

Через пару часов они уже стояли с пистолетами в руках у входной двери частного дома, и команды раздавал не старший опер, по званию полковник, а Большаков, простой капитан милиции.

– Рассказываю по порядку. Я первый, вы сразу за мной. Больше крика. Если не станут сопротивляться, положим мордой в пол, вы обыскиваете одного, я – другого. Если что, не церемонимся, стреляем на поражение. Товарищ полковник, есть возражения?

– Поражение… возражение… – полковник явно был в хорошем настроении, – прямо стихи какие-то. Не смотри на меня так, капитан, согласен я. Командуй, ты хозяин.

– Тогда вперед.

Андрей отмычкой открыл замок входной двери, и они беззвучно зашли в старый деревянный дом. Было темно и зловонно. За углом коридора они увидели приоткрытую дверь в комнату, из нутра которой вырывался наружу шум футбольного матча. Подойдя еще ближе, в щелку они увидели, что за столом, плотно заставленном тарелками, сидят две уже хорошо отяжелевшие от водки фигуры в майках. Багров и его приятель смотрели в телевизор, на экране которого бегали крошечные черно-белые футболисты.

– Пидарасы, – мрачно сказал Багров.

– Точно. Твари, – бодренько согласился человечек крошечного роста.

– Сборная играет, – прошептал опер на ухо Большакову и захихикал, как ребенок.

Андрей не поддержал веселого настроя, а внимательно вгляделся в фигуру Багрова. Невысокий и плечистый. Не молодой, но крепкий. Пьяный и злой. С ним придется повозиться. Его приятеля он в расчет не принимал. Того можно было свалить мухобойкой.

– Всем лежать! Уголовный розыск!

Только через пару минут, когда на грязном полу притона мордами вниз уже лежали двое закованных в наручники, полковник пришел в себя и, отдышавшись, спросил Андрея.

– А почему уголовный розыск? Ты же УБОП.

– Да это как-то привычнее для этой публики.

– Вот, капитан, в этом и есть проблема наших подразделений. А мы должны сделать так, чтобы вся эта публика слова УБОП и всего, что в нем заключено, боялась больше, чем слов «уголовный розыск».

Большакову некогда было думать о большом и великом, поэтому он и не стал подхватывать и развивать эту тему болтовни, а сразу вернул полковника на грешную землю.

– Ну что, повезли их? Встаем!

Лежащие закопошились, стали приподниматься на ноги, и тут голос подал Багров. Он явно был растерян и вел себя так, словно не понимал, где находится и что ему теперь делать.

– Начальник, разреши по малой нужде в сортир заглянуть. Не доеду я. Мочевой пузырь лопнет.

Почувствовал ли что Андрей или жалобный тон тертого жизнью бандита показался ему слишком неестественным, но голосом, не подразумевающим никакого возражения, ответил:

– Невелика беда.

Полковник оказался гуманистом. Забыв, кто в доме хозяин, он достал ключ от наручников Багрова и расстегнул их:

– Да ладно, чего уж, пусть напоследок сходит по нужде.

И в ту же секунду Багров резко согнулся, выхватил из толстого шерстяного носка немалых размеров финку и, мгновенно выпрямившись, в каком-то невероятном для его возраста прыжке попытался ударить ею московского опера. Полковник даже глоток воздуха вдохнуть не успел, как острое лезвие прошуршало в миллиметре от его шеи. Багров немного не дотянулся, потому как за долю секунды до непоправимого он потерял сознание от мощного удара рукояткой пистолета прямо по темечку. Обмякшее тело еще падало с грохотом на пол, а Андрей уже спрашивал побелевшего полковника:

– Вы как?

– Твоими молитвами.

– Как же вы его шмонали?

– Плохо. Сам вижу. Извини. И спасибо. Ты… это… про это не говори никому. Стыдоба на мою седую голову, да и только.

– Товарищ полковник, что случилось в этих стенах, в этих стенах и останется, правильно я говорю, мужик?

Головастый лилипут, похоже уже протрезвев, обреченно молчал и только часто-часто хлопал глазами, переводя их то на вооруженных ментов, то на обездвиженного товарища.

– Капитан, зови меня просто Михаил Андреевич.

– Хорошо, Михаил Андреевич.

На следующий день в кабинете начальника областного управления по борьбе с организованной преступностью Фридмана за длинным столом сидели четверо. Сам майор Фридман, Большаков и гости из Москвы.

– Ну, что скажете, товарищи? Есть нарекания? Хотя, честно говоря, мы старались. Не каждый день к нам приезжают следователи из Генеральной прокуратуры да из нашего родного главка старшие оперуполномоченные по особо важным делам. Мы всегда рады помочь вам, это для нас большая честь.

Следователь понимающе потряс головой, а Михаил Андреевич взял слово:

– Лиха беда начало. А в целом комплекс мероприятий был проведен грамотно. Кого требовалось, разыскали, а потом и грамотно задержали. Претензий не имею. Ну, вы и сами знаете, как было дело.

– Ну да. Опросили-допросили, отправили в ИВС. Это мы умеем.

– Ну, где-то так. Особая благодарность капитану Большакову. Рисковал жизнью. Без него я бы точно не справился.

– Понимаю. Отметим в приказе. Большаков, напомнишь мне. Хотя, с моей точки зрения, нужно было взять бойцов побольше. Я, кроме всего прочего, понимаю, что вы наше начальство. Хорошо бы нам наладить отношения, вдруг будем контактировать и дальше… Предлагаю это сделать в неформальной обстановке, вечерком съездить в баньку. Обещаю, скучно не будет. Это так, между прочим.

– Благодарю. «Между прочим» не получится. Здоровье не позволяет париться в бане. Да и пора в столицу. Разрешите откланяться.

– Тогда не смею вас задерживать. Большаков, ты тоже свободен.

Полковник и Андрей поднялись со своих мест.

– А вот я бы еще остался…

Это все время молчавший следователь Генеральной прокуратуры высказал свое особое мнение насчет баньки, за что тут же был обласкан Фридманом широкой улыбкой и всеми полагающимися по этому случаю знаками внимания и уважения.

В коридоре УВД Михаил Андреевич отвел Андрея в сторонку:

– Разговор у меня к тебе. Как должность твоя звучит?

– Заместитель начальника отдела коррупции и собственной безопасности.

– А лет сколько тебе?

– Двадцать восемь.

– Жилье есть?

– Жилье снимаю. Я, жена плюс двое детей в однокомнатной квартире.

– Хочешь трехкомнатную квартиру в Москве?

– Да. А что надо?

– Твое согласие. Ты же знаешь, недавно поменялся начальник главка. Он убирает всех старых сотрудников и набирает новых. Отделы бандитский, этнический уже укомплектовали, а отдел коррупции и собственной безопасности до сих пор нет. Очень специфический отдел. Тут ведь надо и заниматься работниками правоохранительных органов, и высшие эшелоны власти шерстить. Все, кто занимается приватизацией, тоже все проходят через этот отдел. Ну, ты понимаешь, о чем я.

– Естественно.

– Поэтому из других отделов решено никого не брать, нужны люди только с «земли», из таких же отделов собственной безопасности и коррупции. Давай к нам, в течение года получишь квартиру.

– А пока как?

– Придется годик поболтаться. Но мы решим вопрос с общагой. Будешь жить или в академии, или в гостинице. Номер оплачивает министерство.

– Мне надо с женой посоветоваться.

– Вот мой телефон. Вечером дай ответ. Если да, то я завтра доложу начальнику главка.

– И как скоро я окажусь в Москве?

– Ну, смотри. Сначала мы сделаем запросы в определенные службы для того, чтобы провести проверку. Думаю, через неделю придет приказ министра о назначении тебя опером по особо важным делам пятого отдела Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Тра-та-та, просим вас направить личное дело и откомандировать Андрюху Большакова в распоряжение министра внутренних дел; Большакову надлежит прибыть на Садово-Спасскую в такое-то время. Приедешь в Москву. Тебе скажут – вперед! На удостоверение, на пистолет. Теперь ты опер по особо важным делам.

– А должность-то какая? Майорская?

– Подполковничья.

– Подполковничья?! Я согласен.

– А как же твоя жена?

– Да она тем более согласна!

Михаил Андреевич расхохотался:

– Тогда вот что. Пойдем-ка сходим в баню. В какую-нибудь городскую и самую что ни на есть общественную. Попаримся и выпьем по паре кружек пива. Я угощаю. А потом я в Москву.

– А как же здоровье?

– Здоровье в порядке. Это чтобы твой пока что начальник от меня отстал. Я что, не понимаю, к чему он клонит? Баня, коньячок, девочки. Дружба навек. Ну-ну. Знаю я эту дружбу.

– А прокурорский что, этого не понимает?

– Борька-то? Плевать я хотел на него. У него своя голова на плечах…

Через час они, завернутые в какие-то серые простыни, уже сидели в бане на Ленинградской заставе и не торопясь потягивали из кружек пивко. Вели разговор негромкий, но содержательный.

– Разница, Андрюша, между тем, как работают в регионах и как работает Москва, колоссальная. Обеспеченность транспортом, оперативный учет, возможности грандиозные. Ребята, которых сейчас набрали, они как из деревни приехали. Они даже не подозревали, что так можно работать, что в главке есть разные направления деятельности.

– Это как?

– Ты же сам знаешь, на местах все условно. Есть экономический отдел, он занимается всей экономикой разом, а у нас в главке коррупцией занимается один отдел, экономикой – другой. Зональными преступлениями в сфере экономики – третий отдел. Есть даже отделения, которые топливно-энергетическим комплексом занимаются.

– Кучеряво живете.

– Ну а как по-другому?

– Нам бы на местах так.

– Ишь, губы раскатал. В главк стекается вся информация. Это мозговой центр. Если в регионе появляются какие-то новые способы и методы воровства или хищения, мы уже знаем об этом и распределяем меры противодействия в регионы. Пишем на места: ребята, там-то и там-то начали расхищать бензин по такой-то методе. Проверьте и доложите, нет ли у вас такой фигни. То есть мы обобщаем опыт. У нас самая свежая информация по всей стране.

– Очень бы хотелось попасть в Москву, в главк.

– Считай, что ты уже одной ногой в главке.

– А мое начальство не станет палки в колеса ставить?

– А какой смысл? Врагов себе наживать? Начальник у вас тот еще карась. Мне он не понравился. Себе на уме. Блатной, сразу видно…

* * *

Перед тем как доложить помощнику министра, Большаков прямиком отправился в курилку. Там он распечатал новую пачку «Золотого руна», за пару затяжек приговорил сигарету и вернулся к рабочему столу.

– Товарищ генерал, я доложил.

– Что так долго?! Ладно. Что он сказал?

– Сказал, что свяжется с товарищем министром.

– А когда?

– Он не сказал.

– А ты что, не спросил?

– Никак нет.

И тогда помощник министра внутренних дел сделал Большакову официальное предостережение, от которого свело живот и пересохло во рту:

– Капитан, с таким отношением к делу ты никогда не станешь майором. Это я тебе как генерал говорю.

Мог и не говорить. Большаков это уже понял. Время для него остановилось.

* * *

А когда-то дни летели быстро. Не успеешь утром зубы почистить, как уже пора спать ложиться. А что было между этими малозначительными событиями? Была жизнь, которая вмещала в себя школу, домашние задания и улицу. На все можно было плюнуть, но не на друзей. И ценность твоя пацанская напрямую зависела не от оценок в дневнике, а от того, какие у тебя эти самые друзья. Если они были гнилыми по сути своей, то и от тебя никто не ждал порядочности, если они были идиотами, то и твой умишко прямо на глазах терял в весе, но если твои друзья были людьми настоящими, то, считай, жизнь твоя подростковая удалась!

Андрей, Виктор и Стас были одногодками, учились по-разному в одной школе и были настоящими друзьями. Драться – так по делу, помогать – так по существу, защищать – так до последнего. Они никогда не произносили вслух этих принципов, потому как были слишком малы для подобных сентенций, но жили именно так, по-взрослому отделяя хорошее от плохого. Неплохо для пятнадцатилетних. «Святая троица» – то ли одобрительно, то ли осуждающе, и не поймешь, характеризовали их учителя.

В тот день ребята собрались на квартире у Андрея послушать старые записи на кассетном магнитофоне. И, как всегда, напросившиеся гости, Мишка Воронов из параллельного класса и Лева Милицин, шибздик из соседнего двора, всегда готовый сбегать в магазин за мороженым, тоже сидели на диване и слушали. Родители еще были на работе, и громкость из маломощных динамиков никто не требовал убавить.

Fragile группы Yes была их любимой музыкой. Слушая одну композицию за другой, они почти на сорок минут улетали в иные, иногда ими самими выдуманные миры… Кто-то представлял себя в Средневековье и рыцарем, кто-то взлетал с чужой планеты на космическом корабле. У кого запасов фантазии не хватало, просто рисовал себе в голове далекую Америку с ее машинами и небоскребами.

– Пацаны, а давайте запишем интервью друг у друга. Пусть каждый из нас расскажет, только честно, кем хочет стать. А лет через пятнадцать – двадцать мы все это опять послушаем и сравним. Ну или когда там получится. Прикольно же будет свои голоса услышать через столько лет.

К хорошей идее и отношение хорошее. Все оживились, но внутренне подсобрались. В конце концов, говорить в микрофон и мечтать о будущем надо с полной ответственностью и серьезностью, чтобы через десятки лет не было мучительно. Ну как это. За бесцельно прожитые годы.

Андрей предложил, ему и начинать.

– Я, Большаков Андрей, хочу стать дипломатом. Хочу поступить в МГИМО и работать послом за границей… Хочу стать министром иностранных дел. Сам знаю, что трудно!

– Я, Станислав Тропарев, обязательно поступлю в военное училище и буду офицером, чтобы потом стать генералом, а лучше маршалом. Не надо ля-ля, Третью мировую я не начну!

– Я, Виктор Степанов, буду поступать в театральное и стану известным актером. Буду сниматься в кино и играть в театре. Хочу стать народным артистом СССР и Героем Социалистического Труда, как этот. Ну как его. Да ладно, неважно. Ну и, конечно, хочу сыграть Гамлета. Чего ржете, как кони?

– А я, Лева Милицин, хочу стать моряком-подводником. Хочу найти Атлантиду! Да не хочу я быть милиционером! С какой стати? И чего фамилия? Фамилия как фамилия.

– А вот я, Михаил Воронов, пойду в менты. Буду простым постовым милиционером, чтобы вас, дураков, от бандитов защищать! Сами вы дебилы!

И в этот момент за окном что-то так затрещало на весь город, что задрожали не только окна пятиэтажки, но и пацанские поджилки.

– Волга пошла! Выключай шарманку!

– Ура! Пошли лед смотреть!

Лед. Чертов ледоход. Лучше бы они остались дома.

Глава вторая

Поздний вечер ему всегда напоминал старика, которому оставалось ковылять по белу свету совсем ничего. Все главное уже сделано за долгую-долгую жизнь, и теперь приходится только напряженно ждать встречи с ангелом смерти, который, в зависимости от вероисповедания, принесет или вечный покой, или следующее утро. Потому любил ложиться пораньше, чтобы ни свет ни заря радоваться солнышку за окном и новому дню календаря.

Сегодня все было иначе. На часах уже был второй час ночи, а Стас еще сидел на диване, завернувшись в теплое одеяло. Тело отчаянно температурило, но он не обращал на это внимания и лишь нервно прислушивался ко всем шагам, которые время от времени раздавались в коридоре общежития. Перед ним лежала переносная рация, по которой он полчаса назад связывался с дежурной частью УБОПа с просьбой уточнить в УВД и райотделах, не было ли каких происшествий за последние пару часов на отрезке от Ларискиной работы до их общежития.

Не было. Тишина. Но когда человек несколько лет подряд минута в минуту, ровно в двадцать три тридцать, приходит домой, а тут уже почти полвторого ночи и его нет, то это не просто повод волноваться. С женой, с Лариской, конечно же что-то произошло. Он это знал наверняка. Если часа полтора назад он еще был спокоен, мало ли что с транспортом, то теперь не сомневался: беда случилась. Он не понимал ее размеры и что с этой бедой надо делать, но колотило его основательно, зуб на зуб не попадал, прямо как в том проклятом сугробе. Нервы были ни к черту!

И когда он услышал, как в замке их квартиры провернулся ключ, у него уже не было сил встать. Слава богу, жива!

– Ну что, где тут у тебя ванная? Рожу иди помой!

Он так бы и продолжал сидеть, приходя в себя от схлынувшего напряжения, но хриплый мужской, а вовсе не его жены, голос заставил его выскочить в прихожую. На пороге стояли двое. Коротко стриженный неизвестный в турецком «Адидасе» и окровавленная, заплаканная женщина, в которой он не сразу узнал свою жену.

– Что?! – закричал Стас, совсем не понимая, что происходит.

Дальше все было как в плохом фильме про бандитов.

– А ты кто такой? – забыковал вдруг незваный гость, делая шаг назад, а жена, медленно оседая по стеночке, прохрипела:

– Он… он… меня хотел изнасиловать…

– Замолкни, сука! А это что за чмо такое нарисовалось? Эй, фраер, это твоя баба, что ли? Так она у тебя шлюха!

Стас не помнил, как бил, куда бил и сколько времени на это потратил. Неуправляемая вспышка ненависти, презрения и гнева, и вот у его ног корчится нечто похожее на человеческое тело, которое еще чуть-чуть – и вовсе можно лишить жизни, но сдавленный крик жены останавливает казнь.

– Не надо больше, хватит! Ты его убьешь! Прекрати! Стас, довольно, прошу тебя!

Стас замер и огляделся. Разбрызганная кровь даже на потолке. Хрипящая масса под ногами. Действительно, наблюдался явный перебор в приготовлении из человека-ублюдка отбивной котлеты! Не сразу, не за одну минуту, равновесие сил и чувств возвратилось к нему. Первым делом он достал наручники и пристегнул к двухпудовой гире руку дурака, потом успокоил жену, усадив ее на стул в комнате, и, наконец, умыл руки:

– Рассказывай!

– Нет, я хочу в ванну. У меня все волосы в крови!

– Нельзя. Ты смоешь следы насилия, а нам еще ехать в травматологию. Я посажу этого ублюдка! Рассказывай!

Слезы сами текли из ее глаз. Лариса несколько раз срывалась на крик, но он гладил и гладил ее по руке, и она, словно повинуясь его гипнотической воле, говорила все тише и спокойнее. Он внимательно слушал, хотя понимал, что ничего нового она не расскажет. Он уже слышал такое не раз. Да, конечно, все было банально просто, в духе того проклятого времени, в которое их загнали без их на то согласия. Непонятно ему было одно, кого благодарить, что она осталась живой, Господа Бога или ее саму за сообразительность и недюжинную смекалку.

Ларису задержали на работе, и, когда она прибежала на остановку, последний трамвай уже скрывался за поворотом. Перспективу прошагать полгорода пешком на ночь глядя она отвергла сразу и потому стала ловить попутку. Остановился… этот. Цену приемлемую назвал, а когда поехали, то заблокировал дверь и стал возить ее по городу. Требовал интима. Завез за город, пытался раздеть и ножиком угрожал. Она каким-то чудом открыла в машине дверь и побежала к лесу. Уж думала, что убежала, как чуть не потеряла сознание, когда почувствовала страшный толчок, который отбросил ее лицом в снег. Это он ее догнал и ногою, с прыжка, ударил в спину. Она упала, а он навалился сверху и стал срывать с нее одежду. Несколько раз саданул кулаком по голове.

– Поехали лучше ко мне домой. Вижу, что ты не успокоишься, а у меня дома никого нет. Поехали, здесь очень холодно, – крикнула Лариса, уже ни на что не надеясь.

– И то дело, – вдруг согласился озверевший бык, вставая и отряхиваясь от снега. – Поехали, а то я тут хрен себе отморожу, а это мне не в кайф!

– «Не в кайф»! – пробормотал Стас. – Скотина! Будет ему кайф на параше!

– Вот и привезла его прямо тебе в руки. Как хорошо, что ты сегодня вечером дома. Как хорошо.

– Умница, умница ты моя! Все будет хорошо. Все будет хорошо. Болит что?

– Да все тело ноет, как будто под прессом побывала. Ну ему от тебя тоже хорошо досталось. Он там хоть живой? Глянь!

– Да хоть бы и сдох, псина такая!

– Ну да, потом садиться из-за такой падали.

– Да мы никому и не расскажем. И, значит, никто и не узнает, если мы сами не скажем.

– А тело?

– В ванной потихоньку распилим, а я потом по частям в рюкзаке собакам бездомным перетаскаю.

– Да ну тебя с твоими шутками! Вызывай милицию!

– Я уже вызвал. Своих. Ты пока полежи, а я пойду поговорю с этим уродом.

Разговор не заладился сразу. С гонором оказался клиент, упертый.

– Как зовут тебя, чудило?

– Шам ты шудило… Фиталя я, Шамафшкий. Ушёк? Шлыхал пфо такофа?

Вместе с невнятными звуками из разбитого рта Витали повылетали какие-то кровавые ошметки, а из кривого носа – зеленые сопли. Нет, не зря он превратил рожу этого быка в абстрактную картину. Стасу почему-то сразу стало понятно, что этот валяющийся у его ног отморозок выходил на вечернюю охоту на женщин не первый раз. И для маскировки выбирал машинку попроще, неприметную рабоче-крестьянскую «копейку», а уж скольких несчастных «попутчиц» он изуродовал, скольким испоганил жизнь, один только бог знает. А то, что все сходило с рук, а в сводках происшествий ни слова, так времена такие, что и заявления никто не напишет. Все одинаково боятся и ментов, и бандитов.

– Нет. Про такую важную птицу мне ничего не известно. Самарский? Это погоняло такое? Понятно. Запомню. Давай, петушок, рассказывай, чего и как.

– Шам ты петушок! Не бей, больно! Да чего рашкашывать, она шама хотела, чтоб я ее… Не бей! И вообще, ты кто такой по шишни?

– Я мент по «шишни».

– Смеется он. Какой мент? Откуда?

– С Пролетарки.

– А-а-а… Вот оно шо… Ты думаешь, я на тебя упфавы не найду? Шлышь, мент, кфанты тебе. У меня в шиштерке двуган-опер, Андвуха Нилов. Он тебе за меня башку свинтит. Понял? И вообще, я шипо новский… Каоче, ты попал, мушик!

Машина из управления приехала быстро. Два бойца СОБРа приняли Виталю Самарского под руки, проволокли от квартиры до машины и уложили на пол «буханки».

– Командир, ты с нами?

* * *

Большаков попал в Главное управление по борьбе с организованной преступностью неожиданно и без блата. И таких, как он, без блата, ребят из регионов в отделе было человек двадцать. За них никто никогда не просил, никто никому не названивал с просьбой трудоустроить, да не где-то, а в самой Москве. Так вышло. Просто они в своих городах и населенных пунктах умели вкалывать с утра до ночи, а иногда с утра и до утра не за награды и благодарности, а просто потому, что им было интересно делать дело и доходить до сути вещей. С годами этот азарт у многих проходил, а у них остался. Им тоже, как и Андрею, повезло – их тоже заметили.

И вот они здесь, в центре страны, в центре Москвы, на новой службе с новыми перспективами с головой уходили в новую должность, которая оказалась совсем не такой романтичной, как они ее себе когда-то представляли, ожидая вызов в столицу. Глобальные, резонансные дела случались лишь время от времени, и работа была в основном рутинная. О чем прежде всего в самый первый день предупредил начальник отдела:

– К примеру, человека разрабатывают в Питере, а связи его проходят в Москве. – Высокий седой полковник Серов говорил так, словно читал лекцию в аудитории. – Что надо сделать немедленно? Правильно, надо провести комплекс оперативно-разыскных мероприятий, легендированно, под благовидным предлогом проверить адреса. Это непросто. Москва – огромный город, машину тебе отдельную никто не даст, все своими ножками надо обойти. И поначалу народ путается. И так день за днем. Много нюансов. И это при том, что никто с тебя ответственность за служебные проверки в отношении сотрудников не снимал.

– Это понятно.

– Что тебе может быть понятно? Понятно ему… Москва и твой областной центр по уровню цивилизации – это небо и земля. У нас другой уровень оперативной работы, оперативное внедрение, работа с криминальными лидерами. Вот у вас с ними кто работает? Работают только первые лица – начальник управления да его заместитель, – а опера не работают.

– Не работают.

– Так я про что тебе и говорю! А в Москве, наоборот, операм дан зеленый свет, и мы, то есть вы, опера, полный комплекс работ проводите.

– Здорово!

– Кому как! Бывают и отдельные поручения. Из регионов наши коллеги приезжают, им тоже надо помочь. Понимаешь?

Андрей радостно кивал головой, оттого что и понимал, и хотел скорее начать работать самостоятельно.

– Не гони лошадей! Ты еще пока провинциал до мозга костей и многого не знаешь, – продолжал Серов. – Например, из центра Москвы звонить в главк нельзя ни с каких телефонов. Как поддерживать связь, знаешь?

– Нет. А как?

– А так. Выкручивайся, как можешь. Мобильных телефонов наше министерство позволить себе пока не может. Слишком дорого. Или вот в гостиницу «Пекин» селиться нельзя. Почему?

– Почему?

– Потому что там проживают сотрудники ФСБ. Москва – город специфический. Нельзя просто прийти со стороны и работать, не зная «земли», не зная людей. Надо учиться, Большаков. Надо вникать в нюансы. И на это у тебя уйдет уйма времени.

Он и учился. Все два года каждый новый день подбрасывал что-то новое. Было ли тяжело? Было. Особенно первое время. Иногда казалось, что голова просто пухнет от невероятного количества разноплановой информации, которую требовалось не просто помнить, но и в нужное время использовать по назначению. Не хватало сна, не хватало физических сил, но весь этот экстрим ему пришелся по душе. Не служба, а мечта. Будет что на старости лет вспомнить!

Новая работа, новые люди. Первые месяцы Андрей жил в гостинице «Комета», благо министерство оплачивало номер, потом перебрался в ведомственное общежитие, принадлежавшее институту МВД, в комнату на две койки. Одна досталась ему, другая – майору Сергею Рязанскому, старшему оперу из его же отдела, с которым следующие два года он не расставался практически сутками. Они и спали на соседних скрипучих кроватях, и в кабинете, вытянутом чулком, сидели за соседними столами.

Характерами они сошлись сразу. И повод был хороший. В первый же день, когда они подселились, в институте был выпускной, и общага, как и положено, стояла на ушах. Торжественная и официальная часть были позади, и народ, разделившись по взводам и комнатам, ждал прихода начальника института генерала Протопопова, чтобы вместе с ним, как требовала традиция, обмыть свои первые звездочки. Генерал входил в комнату, только что получившие погоны его громко приветствовали и подносили до краев наполненный граненый стакан ледяной водки. Протопопов снимал фуражку и отдавал ее своему заместителю, затем брал в руку стакан и, внимательно оглядывая счастливую и восторженную молодежь, говорил всем приблизительно одинаковое, но по-отцовски важное:

– Друзья мои! Вы больше не дети малые, за которых я столько лет нес ответственность, теперь вы офицеры, взрослые люди и сами отвечаете за свою жизнь и судьбу. Потому сегодня я имею право именно таким образом вас поздравить, первый и последний раз выпив с вами водки. Завтра вы разъедетесь по всей нашей огромной стране, но никогда не забывайте, выпускниками какого учебного заведения вы являетесь! Не посрамите честь офицера! Желаю здравствовать и процветать!

После чего опрокидывал в себя без остатка все двести пятьдесят граммов и под троекратное «ура!» отправлялся дальше по коридору. В разные годы количество таких стаканов колебалось от семи до десяти за обход. И даже когда количество взводов было максимальным, он уходил из общежития ровным шагом, даже не шатаясь.

В тот год был и одиннадцатый стакан. С Большаковым и Рязанским. За новоселье и уважение. Генерал сначала ошибся дверью, затем очень удивился, что ни у того, ни у другого нет ничего выпить.

– Да мы особо и не пьем, – сказал осторожно Рязанский.

– Особо и не надо. Так, для снятия напряжения. Вы же центральный аппарат, а там на трезвую голову никак нельзя.

– А у нас даже ничего и не куплено, – растерянно заметил Андрей, на что генерал Протопопов только улыбнулся.

Стоящий рядом с ним полковник приподнял «дипломат» и отщелкнул замочки. Две бутылки водки и бутерброды с сыром тут же оказались на столе.

– Может, не надо?!

– Ребята, вы что?! Сегодня здесь со мной лейтенанты пьют, а вы, капитан и майор, меня уважить не хотите?!

Уважили.

А потом жизнь закрутилась, как потерявшая тормоза карусель. Работа, общага, сон. Работа, общага, сон. По выходным, и то не всякий раз, семья. И все бы ничего, но обещанную квартиру не дали. Ни через год, ни через два. Каждую пятницу он садился в электричку и по удостоверению, бесплатно, ехал домой. Каждый понедельник возвращался в Москву. Накопившаяся усталость давала о себе знать. На третий год кочевой жизни от прежнего жизнерадостного Андрея Большакова практически ничего и не осталось. Он мало улыбался, редко затевал разговор. Спросят – ответит. Прикажут – сделает. Он еще больше осунулся и отощал, и если находил отдохновение, то только в том, что, перед тем как провалиться в сон, несколько секунд мечтал, как приедет на выходные домой к жене и дочкам и заживут они в этот отрезок времени весело и счастливо.

Утро в главке начиналось приблизительно одинаково. В маленьком кабинете с единственным окном – на Садово-Спасскую – стояли два стола. За одним, заваленным бумагами, с дешевой шариковой ручкой в руках, просто и без излишеств существовал Андрей. На идеально отполированной поверхности стола Рязанского каждый документ знал свое место. Рязанский не просто любил чистоту. Он обожал свой рабочий стол и относился к нему как к живому существу. Тряпочки, баночки и тюбики с моющими и полирующими средствами каждое утро были ему в помощь. Он холил и лелеял эту мебель и болезненно относился ко всякому, кто только пытался облокотиться на нее. Хочешь поругаться с ним – просто проведи пальцем по его столу, и конфликт будет обеспечен на неделю вперед.

– Закругляйся уже. У меня аллергия на твою химию.

– А у меня аллергия на твой табак, но я же молчу. Не боись. Еще пару минут, последние штрихи, так сказать…

– Сейчас начальство зайдет, а у тебя тут бардак!

– Это у меня бардак? У меня идеальный порядок. Каждая папочка на своем месте, каждый документик в своей папочке. Ни пылинки на столе, ни отпечатка пальца. Не то что у некоторых.

– Но ведь не каждое же утро устраивать это чистилище?

– Почему? Почему раз в неделю или раз в месяц это было бы хорошо, а каждое утро – это плохо?

– Мартышкин труд, ей-богу.

– Как сказать. Все относительно. Зато и нервы успокаивает.

– На часах половина десятого. Ты когда успел разнервничаться?

– Я, в конце концов, имею право делать на своей территории все что угодно. А моя территория – это мой стол. Позвольте представить: самый ухоженный стол в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью.

Спор прекратился, лишь когда в кабинет вошел начальник отдела полковник Серов. Большаков и Рязанский встали со своих мест и поприветствовали своего начальника.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Доброе утро, Павел Дмитриевич!

– Здорово, парни! Чем у вас тут воняет? А… Ну да! Ну так что я вам хотел сказать. У нас тут объявились два хитрожопых мента с югов нашей Родины. Откуда конкретно, еще предстоит выяснить. Всем недорого предлагают стволы. Вам, кстати, не нужно? Шучу. Так вот, наш источник свел их с кем положено, и вот завтра надо провести реализацию. Помогите, парни!

– А нам это зачем? – удивился Рязанский. – Вроде не наша епархия.

– Ну как? Проведем – попадем в сводку. Будет за нами организованная группа, два человека. А что, есть возражения?

– Да нет, конечно! Надо – значит надо.

– Ну, добре!

Возражений, конечно, не было, но Андрей решил воспользоваться моментом и хорошим настроением руководителя. Он вышел из кабинета вслед за Серовым и задал ему вопрос, который не давал ему покоя последние месяцев пятнадцать.

– Пользуясь случаем, товарищ полковник, разрешите задать вопрос!

– Валяй!

– Когда мне квартиру дадут? Я уже полтора года должен жить в Москве, а до сих пор мой дом – общага.

– Уточню. А ты у нас как проходил?

– Под приказ министра.

– Даже так?! Тогда совсем непонятно. Уточню обязательно и доложу.

– Так я надеюсь на вас.

– Узнаю, узнаю.

– Спасибо. И по завтрашнему дню. Я так и не понял, а реализация-то где будет проходить?

– А я разве не сказал? В Туле.

– Ну, ё-моё, завтра же пятница!

– И что? Пятницу объявить выходным днем? Вот вы все-таки лимита! Все бы вам к бабам под подол. А кто дело будет делать? Успеете еще свалить. До последней электрички времени будет вагон.

* * *

Кто же виноват, что размеренная, вполне себе устоявшаяся за десятилетия жизнь вдруг резко вздыбилась и разрушилась на атомы даже не о скалы, а практически о пустоту. Ну ладно, пришел к власти бывший комбайнер, хвастун и демагог, выкормыш престарелой партийной верхушки, который наобещал народу и жилье, и еду, и одежду – все то, что эта вырождающаяся партия не могла из-за своего слабоумия дать советскому человеку семьдесят лет кряду. Ну не дал, ну обманул, ну что ж так все быстро рухнуло, словно это была не случайность, а заранее продуманный направленный взрыв, словно на каждом этаже государства ими же самими, простыми совгражданами, были заложены тонны и тонны взрывчатки?!

Еще десять лет назад, если бы кто сказал, что произойдет крушение системы координат и страны под гордым названием СССР не станет, он бы не поверил. И, может быть, дал бы тому «пророку» прямо в рог. А почему? Ведь и тогда было понятно, что жизнь, по сути своей, не может быть из десятилетия в десятилетие все хуже и хуже.

Насаждаемая по приказу, как кукуруза в Ленинградской области, коммунистическая идеология не давала всходов в душах простых людей. В нее никто, даже те, кто ее насаждал, не верил, и страна, уставшая смеяться от похорон генсеков, плыла в непонятном направлении. Телевизор – скучно и однообразно, как исповедь покойника. Хорошая еда – стой в очереди, красивая одежда и обувь – доставай по блату, машины… ох, о них и говорить нечего, тут совсем была беда. Но неужели из-за жрачки и телика, шмоток и иномарок стоило рушить привычный мир? А сколько жизней опять угробили, чтобы вновь устремиться в светлое будущее, уже капиталистическое? Кто-нибудь это считал?

Да, некому было остановить падающих в пропасть. Ушло время героев, и за державу уже никому не было обидно. Люди остались с виду прежними, но что-то в них затикало в обратную сторону. Почему так? Стас все время сам себе задавал вопросы, а ответить на них был не в состоянии. Если бы он знал, то уже сидел бы где-нибудь в правительстве.

– А может быть, она сама его спровоцировала? Нет, я понимаю, что вы сейчас мне можете ответить, но, поймите, этот же вопрос вам может задать и судья. А то, что адвокат будет на этом настаивать, я даже не сомневаюсь. Ну мало ли что синяки и царапины на теле, да и оторванные пуговицы не аргумент. То есть аргумент, но очень слабый. Ну представьте, сейчас я поеду на место происшествия – и что я там увижу? Да ничего. Вон сколько снегу за ночь накидало…

Вот ведь тварь! Она сидит перед ним и просто издевается. Но ведь была же советская милиция, думал Стас, с пониманием офицерской чести, служба в которой пусть тяжелая, грязная, но почетная и уважаемая народом. Или по крайней мере большей его частью. Где и как все это растерялось? Ведь и большинство из тех, кто начинал карьеру при Брежневе, и кто сейчас при должностях, помнят, что и как, так почему же даже он, капитан милиции, сейчас сидит напротив следователя райотдела, красивой девахи лет тридцати, то ли Татьяны, то ли Наташи, и ненавидит ее всеми фибрами своей души? И в ней – всю российскую милицию.

– Станислав, да вы не обижайтесь, но это дело, как бы это помягче выразиться, не то чтобы мутное, но, с моей точки зрения, лишено всяких перспектив. Тем более вам лучше было бы озаботиться, как вообще побыстрее это дело замять. Исходя из общего состояния задержанного, понимаете, о чем я?

Вот это Стас понимал. Ночью в УБОПе под магнитофон он записал показания Виталика и строго-настрого предупредил бойцов, чтобы те не оказывали никакого воздействия на задержанного. И что, они послушались? Они его так отмудохали, что, когда он утром приехал на работу, тот уже мочился кровью.

– Командир, это за твою жену!

Что такого-то? Насильник получил свое.

– Ребята, да как я его в таком виде в райотдел поведу?! Вы что, сдурели? Он по дороге сдохнет.

Фридман, проходя в свой кабинет мимо Виталика, озадаченно почесал репу и спросил, сколько времени товарищ отдыхает на полу.

– С ночи! – ответили ему.

Услышав ответ, он приказал немедленно или отпустить еле живого «как его там», или срочно переправить того в тот райотдел, на территории которого произошло преступление.

– Да вы что, пацаны, нас тут всех с такой работой пересажают. А если он коньки отбросит прямо здесь?

Стас ни в какую не хотел отпускать живодера на волю и желал законной мести. Потому потащил в райотдел, благо тот был через дорогу. Но вышло, что напрасно он надеялся за законное возмездие. Выходит, закон ему не поможет.

– Ну что же. Спасибо и на этом. Я вас понял.

– Вот и хорошо, что мы с вами нашли взаимопонимание. А с Самарским вы лучше по-хорошему договоритесь, чтобы он потом на вас телегу не накатал. Иначе я не им, а вами буду заниматься. И оснований, как вы понимаете, у меня будет предостаточно. А мне бы этого не хотелось. Мы же с вами одно дело делаем, не правда ли? Хотя вы и работаете, с моей точки зрения, не в очень уважаемой структуре. Ну-ну, без нервов давайте!

* * *

На широкой привокзальной площади Тулы непрерывно сновали десятки людей. Кто-то уезжал, кто-то возвращался, кто-то покупал, кто-то пересчитывал. Снег, смешанный с грязью, ветер, подгоняющий тучи, солнышко, равнодушно взирающее на грешную землю, хоть и дополняли картину зимнего дня, но не делали его радостнее и сколько-нибудь значительнее. Таких рядовых, будничных дней в жизни каждого из нас – тысячи, и что, помнит кто-нибудь хоть один?

А зря. Именно в такой никудышный полдень при определенных обстоятельствах можно запросто лишиться жизни, и число календаря окажется датой на памятнике твоей могилы, если, конечно, не знать, что вон та пара праздно шатающихся по площади жлобов вооружена, как американские ковбои, и каждую минуту готовы устроить пальбу, лишь бы не попасть в руки ментов, хотя в карманах у них такие же ментовские удостоверения. А не знали все, кроме десятка человек, сидящих в старом автобусе, и парочки в помятой «семерке». Проходящим мимо них тулякам и невдомек было, что каждую секунду они рискуют попасть под перекрестный огонь. Рискуют своими жизнями, потому что в любое мгновение из автобуса могут выскочить автоматчики и за секунды превратить привычный постперестроечный мир в мир Дикого Запада. Но… время шло, а ничего не менялось.

В «семерке» было тепло и накурено. В сон не просто клонило, в сон швыряло каждые пять минут. Должно было присутствовать некоторое напряжение мышц, всё ж не на рыбалку приехали, адреналин должен был подстегивать внимание, ведь скоро захват вооруженных преступников, но… ничего этого не было. И Большаков, и Рязанский откровенно клевали носами. Конечно, в общем и целом от них ничего не зависело сегодня. Спецназ сделает свое дело и без них. Как только будет отмашка, они выскочат из автобуса и положат продавцов оружия в снег, но всё же, всё же.

– Выгораем. – отозвался Рязанский. – Это плохо.

– Когда ж это кончится? – не открывая глаз, спросил Андрей.

– Кончится. Мы еще не начинали.

– Когда ж это начнется?

– На сугубо риторические вопросы не отвечаю.

– А я и не тебя спрашиваю.

– А кого? Кроме нас с тобой, тут никого нет.

По площади нарезали круги продавцы оружия, но «покупатель» явно не спешил на встречу. Его рвало в вокзальном туалете. Неожиданное отравление сотрудника спутало все планы москвичей. Время от времени «засланный казачок» подавал признаки вялой активности, еле слышно сообщая по рации, что ему уже лучше и он скоро появится на площади, но дверь сортира не открывалась и смены декораций не предвиделось.

– Чего он такого сожрал?

– Говорит, пирожки с ливером купил на вокзале в буфете.

– Идиот. Завтракать надо дома. Или в общежитии. Как мы.

– Ладно, ждем. Этих гавриков без него брать смысла нет никакого. Вдруг при них нет оружия, тогда вся операция коту под хвост.

Только через полчаса они увидели, как подставной покупатель, он же старший лейтенант милиции Михайлов, выползает из здания вокзала и, пошатываясь, направляется к месту встречи.

– Ну и видок у Шурика, в гроб краше кладут, – присвистнул Рязанский и тут же скомандовал: – Я – «Первый», всем приготовиться, начинаем операцию!

Рукопожатие, пара фраз о погоде, закурили. На Михайлове был закреплен радиомикрофон, и Большаков с Рязанским слышали, о чем шел заглушаемый порывами ветра разговор, но в суть его особо не вникали, потому как и сути в нем не было никакой, так, обычное в таких ситуациях психологическое прощупывание оппонента на вшивость. Вот все громкорассмеялись, значит, между покупателем и продавцом начинают устанавливаться доверительные отношения.

– Чего такой бледный, братан? Такое ощущение, что ты неделю бухал.

– Так и есть. Бухал.

– Бросай, это вредно для организма. Лучше начни спортом заниматься.

– Так он и так спортсмен. Литрболист.

– Га-га-га…

Шутки шутят по сути уже бывшие менты, ржут как кони, делают вид уверенных в себе людей, но у самих, наверное, в головах мысли скачут, на того ли фраера они поставили свое будущее и будет ли сегодняшний вечер свободным в их жизни или ближайшие лет пять или шесть закаты они будут наблюдать из зоны под смешным названием «Красная утка», что где-то там, далеко-далеко, в Нижнем Тагиле, или еще дальше, на краю света, у черта на куличках.

– Смотри, какие они веселые, – втягивая в себя дым сигареты, сказал Большаков. – Наверное, уже представляют, как потратят бабло. Как разовьют свой бизнес и станут оружейными баронами. А ведь не пройдет и десяти минут, как жизнь этих двух балбесов изменится.

– Ага. Причем кардинальным образом. А их сейчас мамки с папками ждут, жены с детьми. Все они будут завтра очень огорчены, когда узнают, что ждет их самых близких людей. Жалко тебе их?

– Нисколько.

– И это правильно, как говорил один меченый. Долго еще ждать? Я домой хочу.

– А какая условная фраза?

– «Да, все нормально».

– Тогда сиди и жди, пока ее не услышишь.

Ждать пришлось недолго, уже через минуту Михайлов достал из кармана толстую пачку денег и покрутил ею перед носом продавцов оружия. В ответ, даже не стесняясь проходящих мимо людей, ему продемонстрировали извлеченный из-за пазухи пистолет. «Покупатель» бережно взял его в руки, внимательно осмотрел, щелкнул затвором, глянул на просвет ствол и довольно кивнул головой:

– Да, все нормально. Беру.

В то же мгновение Большаков скомандовал по рации: «Работаем! Вперед!» – и уставшие от длительного ожидания спецназовцы за несколько секунд превратили настоящих ментов в будущих зэков. Фарт для них закончился, не начавшись. Большаков и Рязанский вышли из машины и, поеживаясь от пронизывающего ветра, стали рассматривать трофейный пистолет.

– Что мы имеем?

– ТТ, китайский. Хрень редкая. Для дилетантов товар. Или на разок стрельнуть.

– А почему он только один, где остальные? Парни, ищем стволы!

Когда с продавцов были сняты штаны, на привокзальной площади раздался громкий хохот. Ржали спецназовцы, смеялись следаки, и даже проходившие мимо туляки не могли скрыть своих улыбок. На задержанных красовались розовые кружевные пояса с длинными веревками, на которых болтались привязанные пистолеты.

– Неплохие подтяжки, – оценил Рязанский. – У баб своих взяли? Ай молодцы…

– Итого девять стволов. Неплохо для пятницы. В райотдел! – подвел итог Большаков и обратился к Михайлову, по зеленому цвету лица которого было понятно, что он сегодня не работник: – До Москвы сам доберешься?

– Постараюсь.

– Тогда поезжай, мы тут сами справимся.

– Хорошо, – ответил старлей, и его тут же стошнило под ноги Большакову.

* * *

На звонки от Сипона Стас ответил лишь на третий день. Он выждал достойную паузу, чтобы не расплескать эмоции, не сорваться в угрожающий рык и не превратить возникшую проблему в примитивную разборку, которая обычно решается встречей в кабаке или на лесной тропинке, денежной или еще какой компенсацией с крепким рукопожатием на дорожку. Стаса словно переклинило.

Он не мог ни о чем думать, кроме мести. Он твердо решил мстить, и тут требовались и спокойствие, и свежая голова. Поэтому он вначале хорошо выспался. А потом с благословения Фридмана поднял по тревоге два отделения собровцев, одно дежурное, другое резервное, и навел такой шухер на «железном» рынке, где торгуют машинами и запчастями, что даже начальник УВД развел руками:

– Жестко, очень жестко… но в рамках законности.

Конечно же, в рамках законности. Ведь не раз и не два им сливали информацию о том, что на рынке, контролируемом Сипоном, укрывались хорошие иномарки, отобранные у бизнесменов за долги. А они все чего-то ждали, все ждали подходящего момента и хорошего настроения. И вот, пожалуйста, классическая реализация.

Да и ничего особенного они не делали. Ну, положили на асфальт полсотни человек да отогнали три машины, одну мощней другой, про которые они точно знали, что их хозяин Сипон, отогнали во двор Управления внутренних дел на временное хранение до выяснения всех обстоятельств дела. Самого Сипона на рынке не было, он где-то за городом проводил время со шлюхами, но братва его умылась кровью. А ребра, челюсти, выбитые зубы, сломанные пальцы, синяки, ушибы и ссадины – это всего лишь издержки производства. Производства «левых» криминальных денег. Ни одного обращения в травматологию и больницу. Парни Сипона ясно отдавали себе отчет, где они «стаж» работы приобретают и что за это бывает, когда наступает час расплаты. Промежуточной, конечно, расплаты, не окончательной. Ту, финальную, лучше всуе не поминать. Страшно.

– Чего надо?

– Здорово, Станислав Сергеевич. Вижу, что ты не в духе. Слышь, Стас, а что за дела, чего вдруг такой кипиш заварился? Машины мои забрали, парней моих отделали как бог черепаху. Мне непонятно. Я ни тебе, ни твоим костоломам плохого ничего не делал. Может, объяснишь, в чем мой зашквар? Или, может, кто из моих вам дорогу перешел? Давай перетрем…

«Перетирали», сидя на скамеечке прямо перед УВД. Тет-а-тет, так сказать. Сипон никак не мог взять в толк, каким Виталей Самарским его грузит бывший одноклассник, а нынче командир СОБРа.

– Да не знаю я такого, вот зуб даю! Первый раз слышу про этого хрена. Да, Стас, клянусь тебе! У меня у самого был такой случай, совсем недавно, к моей Ольке трое подкатили. Типа, пошли с нами в кабак, типа, мы сипоновские. Она их послала, так эти петухи такого ей «леща» прописали, что она неделю с фингалом под глазом ходила. А что я сделаю? Я весь город на уши поднял, и ни фига! Я бы их собственными руками на части разобрал, а кого разбирать-то? Некого! Легче найти иголку в стогу сена, чем трех ублюдков в полумиллионном городе, когда каждый второй – ублюдок. Так что ты, брат, не по адресу обратился. Я тебе, конечно, сочувствую, но помочь ничем не могу.

– Это я уже понял. Тогда давай, будь здоров, не кашляй!

– А что с машинами? Они чистые. Долго они будут у вас торчать?

– Не мои проблемы. Может, месяц, может, год. Не знаю.

– А кто знает?

– Не знаю, кто знает! Да и, честно говоря, мне на это плевать!

– Э… ну хорош. Не чужие вроде, чтобы так разговаривать. Ладно. Давай начистоту. Чего ты от меня хочешь?

– Сам не догадываешься?

– Догадываюсь, но требую конкретики. Хочу знать, что хочешь именно ты.

– А… ну это легко. Хочу, чтобы ты этого ублюдка наказал. Наказал так, как если бы наказал тех трех ушлепков, которые испортили лицо твоей Ольге, кстати, привет ей передавай.

– А взамен?

– Заберешь свой автопарк в полной сохранности. Или почти в полной.

– Нашел, тоже мне, крайнего.

– Только не смотри ты на меня так, а то нимб с головы свалится. Я, между прочим, пару машин на твоем рынке оставил нетронутыми, сделал вид, что не заметил. Хотя они точно криминальные по самую сраку. И ты знаешь, о чем я говорю. Ну что, по рукам?

– Я подумаю.

– Подумай. Пока твои машины не разобрали на запчасти. У нас народ незамысловатый. Снимут инжектор и скажут: «Это ж тютюн… Мы его во временное пользование». Революционную киноклассику еще не позабыл?

– Даже так? Да вы там совсем берега попутали.

– Ты бы про берега промолчал, паромщик хренов.

– Молчу.

– И самое главное. Для бестолковых оговариваю отдельно. Не вздумай его шлепнуть. Я тебя не за этим позвал. Мне надо этого козла так проучить, чтобы отбить всякую охоту к ночным вылазкам.

– Обижаешь, Стас, мы не отморозки какие-то. Понимаем, что к чему. Мокруха – это не по нашей части.

– Тогда запоминай адрес.

* * *

Районный отдел милиции, в который доставили задержанных торговцев оружием, ничем не отличался от всякого любого другого райотдела Тулы, да что там Тулы, он был похож на все райотделы не только всей остальной страны под названием Российская Федерация, но и бывших республик СССР.

Нет, это узкоспециализированное сооружение могло быть, к примеру, расположено в отдельном и добротно отстроенном здании или, увы, занимать первый этаж обычной жилой пятиэтажки, оно могло возвышаться в центре города или скромно околачиваться на его окраине, но везде оно источало одинаковый смрад. Возьми обычного человека с улицы, завяжи ему глаза и затащи к ментам да и спроси потом, куда его доставили, так он тут же ответит: «В ментовку». И если сам до этого в ней не был, то генетическая память, доставшаяся от отца или прадеда, тут же подскажет, в какую часть человеческого общежития он попал.

А по чему определил? По запаху? Да кабы по запаху! Нет, братцы, по вони, точную формулу которой не смог бы определить даже самый уважаемый в России химик Дмитрий Иванович Менделеев, хотя она, эта самая «вонизма», существует и живет в России своей собственной жизнью уже не десятки, а кабы не сотни лет. И не поддается она, эта райотделовская тошнотина, точному определению символами химических элементов. В райотделе нельзя дышать полной грудью. Только отключив обоняние, еще можно было более-менее нормально существовать в этих стенах.

В райотделе возле дежурной части было шумно. Большаков и Рязанский с только что написанными рапортами в руках стояли перед оперативником по фамилии Матвеев.

– Единственная просьба, чтобы вы нас указали в сводке, – как бы между прочим сказал Большаков. – Пятый отдел по коррупции и собственной безопасности.

Оперативника уже практически не видно в дыму сигарет. И хотя от итогов только что завершенной операции у того хорошее настроение, а просьба «вышестоящего начальства» настолько ничтожна, что ему хочется только улыбаться, но образовавшаяся несговорчивость «клиентов» заставляет его набивать себе цену и стоимость паршивой бумажки под названием «рапорт о проделанной работе».

– Да легко, – ответил Матвеев бодро и уверенно. – Только тогда и к вам будет встречная просьба. Помогите расколоть этих гавриков. Они в несознанку пошли. Уперлись и никаких показаний давать не хотят. Мол, мы менты и с вами, шелупонью, разговаривать не станем.

– Вот даже как. Так, может, им сразу позвать министра внутренних дел? А что, он запросто приедет… Вот идиоты.

– Так что?

– Мы вообще-то торопимся, но уж ладно, баш на баш. Где они?

«Они» были пристегнуты наручниками к двум столам в кабинете начальника РОВД, просторном и с огромными встроенными шкафами, и вот уже второй час сидели, молча прижавшись друг к другу спинами. Двух крепких, под два метра парней мучила туалетная нужда, но они лишь ерзали на стульях и молчали. Знали, что с этого дня все их желания гроша ломаного не стоят. Были они теперь под присмотром постового милиционера, их ровесника, практически такого же мента, как и они. Вчера они при случае могли бы даже пожать друг другу руки, но теперь они как на линии фронта. Враги. В глазах охраняющего – презрение вперемешку с равнодушием. В глазах задержанных остолопов – безнадега и страх. А еще ярость к самим себе и к ситуации, в которую они попались, как лохи, простые мужики с улицы.

На вошедших Рязанского и Большакова они даже не покосились. Как смотрели себе под ноги, так и продолжали разочарованными зенками сверлить крашенный бордовой краской пол.

– Значит, так, – Большаков решил брать за рога быка, то есть быков, сразу, не раздумывая, – мы должны с вас сейчас снять информацию и через пару часов вернуться в министерство, чтобы сообщить в сводке, что там-то и тогда-то в ходе оперативно-разыскных мероприятий задержаны некие граждане, являющиеся сотрудниками милиции. А эти милиционеры, вместо того чтобы охранять порядок, продавали пистолеты. Давайте колитесь, вы кто? У нас мало времени.

Первым подал голос тот, кому, похоже, при задержании досталось больше всего. С хорошо помятым лицом, набычившийся мент свой спич начал непрофессионально, с демонстрации чувства собственного превосходства и какой-то уж очень противной усмешки:

– Ну, это у вас, москалей, мало, а у нас его теперь, похоже, девать некуда.

– Ты давай не хами, – строго осек его Рязанский, хотя мысленно порадовался началу диалога. – Фамилия твоя как, путешественник во времени?

Но тут в разговор вступил и второй задержанный. Говоря негромко, он то и дело морщился от боли. Лицо его было в большей сохранности, чем у напарника, но чувствовалось, что всему его остальному организму досталось от группы захвата не просто по полной программе, но и с хорошей «стахановской» переработкой. Не раз и не два приклады автоматов пытались проверить на прочность его спину и плечи.

– Начинается. Как я тебе и говорил. Один изображает доброго следователя, другой – злого. Это даже неинтересно.

Большакову сразу стало понятно, что этот «помятый» и есть лидер группы и именно его чугунную головенку надо прищемить дверью посильнее. Образно, конечно, выражаясь…

– Ребята! – сказал он как можно доброжелательнее. – Давайте по-хорошему. Вот наши удостоверения.

Поднесенные к носам документы задержанные изучали внимательно и долго.

– Ну и что? – процедил «помятый». – Такие у нас за сто баксов рисуют. Делов-то! И вообще, разговаривать мы с вами не будем. Я лично на себя показаний давать не собираюсь, вызывайте адвоката!

– Вот-вот, – подхватил второй, шлепая разбитыми губами. – Вот именно, вот именно.

Тут в кабинет без стука зашел командир собровцев. Он брезгливо оглядел прикованных и уже бывших ментов и обратился к Большакову и Рязанскому:

– Товарищи офицеры, можно вас на минуту?

В коридоре прямо у кабинета обосновались московские собровцы. Одни оседлали подоконники, другие мрачно раскачивались на скрипучих табуретах. А самый уставший и вовсе во всю длину растянулся на скамейке, обнимая двумя руками автомат. Напряжение почувствовалось сразу, и было видно, что мужики хорошо на взводе. На вышедших из кабинета Большакова и Рязанского они посмотрели так, что стало понятно – народ недоволен сложившейся ситуацией и ропщет здесь, за дверью, уже давно.

– Ну что, командиры, давайте что-то решать. Время идет, а у нас дежурство заканчивается. Мы сутки уже на ногах! Нам надо возвращаться на базу. Есть какая-то движуха?

Рязанский попытался сгладить напряжение шуткой. Он широко развел руки и весело сказал:

– Молчат как партизаны.

Но тут же получил смачную «оплеуху», сразу изменившую его тон на деловой. Развалившийся на скамейке боец, даже не приоткрывая глаз, заметил:

– У меня дед был партизаном. Немцы его сожгли. Это не партизаны, это скоты продажные. Таких уродов в партизанских отрядах расстреливали. Так что вы это, господа офицеры, выбирайте выражения.

– Извини, брат. Не подумал.

– Проехали. И вообще, что вы с ними цацкаетесь? Побеседуйте с ними пожестче!

– Ну что мы, ментов будем бить? – поинтересовался Большаков, закуривая сигарету.

И тут собровцы выразили свое мнение. Выражения и слова были разными, но суть приблизительно такая:

– Да какие это менты? Менты стоят перед вами, менты – это вы, а это… Тьфу! Козлы.

Большаков властным жестом прекратил базар и, делая последнюю, на полсигареты, затяжку, объявил свое решение:

– Ладно. Дайте нам еще полчаса. Мы доведем дело до конца. Но бить не будем. Мы с ними очень культурно поговорим. Значит, так, Серега. Ты забирай на себя того первого, а я крупного начну окультуривать. А вы тут стойте, можете понадобиться.

– Что-то я сомневаюсь, что мы сегодня вовремя уедем, – сразу помрачнел Рязанский.

Большаков весело оглядел его с ног до головы и сказал:

– Спорим, через полчаса мы уже будем в дороге?

– По рукам!

Собровцы недоверчиво хмыкнули. Им стало интересно, каким гаечным ключом опер из главка будет развязывать языки решившим поиграть в молчанку двум бугаям, задержанным за продажу огнестрельного оружия, которые фактически еще числились работниками Министерства внутренних дел, но они промолчали. Они просто одновременно посмотрели на свои часы, всем видом своим говоря: время пошло.

* * *

В кабинете их было двое. Большаков и второй задержанный.

– Знаешь, мы ребята не местные, – спокойно начал Андрей. – Нас за триста километров отсюда дети и жены ждут. Знаешь, что такое контрразведка? Вот мы министерская контрразведка.

– Да мне по барабану, откуда вы.

– Вот ты странный человек. Да ты скажи нам только свои данные для протокола, в каком отделе служишь, а потом сам с местными разбирайся. Мы тебя пробьем в любом случае, но у нас время ограничено. Пока сводку напишем, пока начальнику доложим, пока дежурный подпишет. Сейчас пять вечера, а пока мы доберемся до Москвы, мы потеряем кучу времени.

– Закругляйся, в натуре, начальник, со своим гнилым базаром.

– Вот это речь! Да ты на ходу переобуваешься! Откуда такие познания в жаргоне? Молодец! Еще вчера сотрудник милиции, а сегодня идеальный зэк. Далеко пойдешь, прямо в Магадан. Так, значит, не будешь говорить?

– Нет! Нет. И еще раз нет. Иди ты к черту. Американское кино… Ты добрый следователь, за дверью злой следователь… Ну-ну… Это не американское кино. Это Россия, а вы как были энкавэдэшниками, так ими и остались.

– Даже так? Тогда мне придется пойти на крайние меры. Заходите!

В кабинете тут же появились два спецназовца, ростом как на подбор под два метра. Они посмотрели на задержанного, как на кусок говядины, которую перед употреблением требуется хорошо отбить.

– Ну-ну. Бить будете?

Большаков засмеялся.

– Зачем? Ты меня навел на одну мысль. Ты человек необразованный, высшего образования не имеешь, а мы все-таки Главное управление по борьбе с организованной преступностью… отдел коррупции и собственной безопасности. Ты сам сейчас все расскажешь. Те, кто с нами не разговаривают, тем мы аккуратно языки развязываем самым изощренным способом. Я, когда в Харькове учился на высших курсах, а там когда-то учили сотрудников НКВД, нам преподавали, как из людей выбивать информацию, не нанося им телесных повреждений.

– А как? – встрепенулся парень.

Большаков подошел к собровцам и приказал:

– Берите его и ставьте в шкаф вниз головой.

– Зачем меня вниз головой?

Задающий вопрос уже был пропитан страхом. Но ответ опера его просто вогнал в первобытный ужас:

– Понимаешь, человек может так провисеть не больше пяти минут, потом кровь приливает к голове, и в лучшем случае у тебя будет инсульт, а в худшем… Ну ты понимаешь.

– Чего-чего? А как же прокуратура, закон?

– Какая прокуратура?! Доказательств нет никаких, мало ли по какой причине тебя инсульт прошиб. А потом корешку твоему покажем твой теплый труп, он нам все расскажет и без тебя. Ребята, ну что, давайте!

Спецназовцам повторять два раза не требовалось. Они отстегнули наручники, подвели задержанного к высокому шкафу и перевернули безвольное тело вверх тормашками, но не успели они и дверцы шкафа приоткрыть, как раздался то ли вопль, то ли визг, в котором можно было разобрать все то, что требовалось следствию на данный час:

– Не надо! Не надо меня вниз головой! Я все скажу. Петренко моя фамилия. Родился во Львове. Мне двадцать пять лет. Звание – младший сержант. Служу в патрульно-постовой службе постовым в Краснодаре. Служил.

«Семерка», управляемая Рязанским, еле поспевала за тяжелым автобусом спецназа, хотя и рычаг переключения скоростей легковушки то и дело перебрасывался с четвертой на пятую, и педаль газа, чуть что, утапливалась практически до упора. Движение по Москве и на неделе-то вязкое и плотное, а в пятницу ехать по ней сотню в час мог только большой и нахальный чиновник с кучей мигалок, свитой и разгонной сволотой впереди процессии. Рязанский и начальник был так себе, всего лишь майор милиции и за рулем всегда вел себя, как прилежный школьник, но тут была другая история, тут он боялся отстать. В минуты, которые иначе как критическими и назвать было нельзя, чувствуя себя самоубийцей, он то громко ругался по матери, то тихо повторял молитвы, которым его научила в детстве бабушка. Но сотню держал уверенно. Больше всего в тот вечер он завидовал Большакову, который ехал впереди на автобусе со спецназом. По крайней мере тому хотя бы не приходилось покрываться потом от страха за жизнь, свою и чужую.

Но и Большакову, чтобы остаться целым и не поломать ребра, требовалось хорошо потрудиться. Он еле удерживал равновесие, схватившись двумя руками за поручни автобуса. Его бросало из стороны в сторону, но цель оправдывала средства. Надо было успеть на последнюю электричку, надо было попасть домой к женам и детям, чтобы субботнее утро, как сказка, выплыло из-за домашней занавески, а не из окна рабочего кабинета.

Адским автобусом управлял мужичок с автоматом на груди. С давно затухшей папиросой в зубах, он мрачно смотрел впереди себя, и ни одна мышца не дергалась на его широком монголоидном лице. Правой рукой он крутил баранку, в левой держал полосатую деревянную палку. Время от времени он и еще один собровец с переднего сиденья высовывались наполовину из окна автобуса, чтобы разогнать медленно едущие машины. А уж тому, кто перегораживал дорогу, они со всего маху били по кузову палками, словно это были не «мерседесы» или «вольво», а спины овец и баранов.

– Куда прешь, я тебе сейчас в лоб дам! – громкоговорителем орал спецназовец. – Не видишь, падла, кто едет?

Водитель молчал. Хоть тело его и передвигалось по Москве, мысленно он скакал на лошади по бескрайним степям Бурятии. Где свежий ветер в лицо, где один запах трав лечит от смерти, где понятный теперь только старикам и предкам первобытный мир полон красоты и гармонии. Где ему уже никогда не жить.

Машины, не снижая скорости, одна за другой въехали на плац. Резкий скрип тормозов – и вся группа захвата вываливает наружу, чтобы сначала закурить, а потом, получив разрешение, скрыться с глаз долой на выходные.

Рязанский, пошатываясь, как после выпивки, вплотную подошел к Большакову и зашипел ему на ухо, как карликовый змей Горыныч:

– Вы что так гнали? Я за вами на «семерке» не поспевал. Я только догоняю, как вы опять отрываетесь вперед! Сто тридцать километров в час. Сдурели? Да за это надо прав лишать! И погон, если они есть…

Большаков, не слушая Рязанского, обратился к командиру отделения СОБРа:

– Построй личный состав.

Спецназовцы мгновенно выстроились в одну линию.

– Ребята, я благодарю вас за службу!

– Рады стараться, товарищ подполковник! – дружно ответили спецназовцы.

– Да я не под. Никогда так не ездил по Москве. Спасибо, братцы!

Когда народ уже почувствовал себя выполнившим свой долг, к Большакову подошел старший группы и негромко спросил:

– А что, правда, если человека перевернуть вниз головой, у него будет инсульт?

– Понятия не имею, – ответил ему Большаков.

– А вы же сказали, что вас этому обучали.

– С ума сошел? Кто ж этому в наше время будет обучать. Я даже не знаю, обучали ли этому раньше. Разозлил он меня, понимаешь, своими словами, вот и пришлось на ходу выдумывать. Что смотришь? Да, это психология давления. Но его и пальцем никто не тронул. Прессанули? Это да. Но только на словах. Как видишь, после этого они раскололись и оба дали показания. Слышь, только не вздумай проверять это на задержанных, иначе вслед за ними пойдешь по этапу.

Собровец даже перекрестился.

– Не дай бог! Господи, спаси и сохрани!

– Всё, тогда по домам!

Начальник группы захвата щелчком отбросил сигарету в сторону и громко крикнул подчиненным:

– Разойдись!

* * *

Внутренний дворик УВД в конце рабочего дня был уже тих. Ни задержанных, уткнувшихся мордами в кирпичную стену, ни шныряющих по только им понятным маршрутам тыловиков, ни сотрудников, поднимающихся из складских подвалов с огромными рюкзаками, плотно утрамбованными только что выданным обмундированием.

Тишина.

Но тишина обманчивая.

Стас это сразу понял, как только на мгновение взглянул на стоящие рядком машины Сипона, благо окна кабинета прямиком выходили на площадку временно задержанного автотранспорта. Мало того что внутри каждой тачки кто-то шарился и при этом помогал себе фонариком, так и капоты иномарок были широко раскрыты, словно пасти неведомых существ, находящихся во власти стоматолога. И «стоматологи» в милицейской форме свое дело делали ловко. Они то и дело что-то вынимали из чрева немецких автомобилей и содержимое складывали в безразмерные сумки.

– Вот ведь черти, – пробурчал Стас. – Ничего не боятся. Еще начальник УВД в здании, а они уже грабят.

Он открыл оконную раму и негромко – акустика во дворе была просто превосходная – сказал:

– Отставить осмотр автомобилей! Занятие по изучению конструкций немецкого автопрома закончить. Через минуту построиться в коридоре.

Когда личный состав стоял перед ним по стойке смирно, он задал только один вопрос:

– Вы менты или мародеры?

Собровцы нахально молчали и как-то даже вызывающе посматривали на своего непосредственного начальника. Но по их виду была понятно, что чувств угрызения совести или паче того стыда они не испытывали очень давно.

– Отвечайте, когда вас спрашивают!

– Всем разом отвечать или кому-то одному? – нахально поинтересовался собровец с подбитым глазом по фамилии Быков.

– Ну ответь хотя бы ты.

– Мы менты.

– Тогда какого черта вы лазаете по чужим машинам?

– Ну вы же сами сказали, изучаем немецкий автопром.

– Это я крикнул, чтобы вас, дураков, потом не обвинили в краже чужого имущества. Вы же не на пустыре это делали, вы решили распотрошить сипоновские машины прямо под окнами начальника УВД. Вы ж такие бесстрашные, что даже не поинтересовались, где генерал, в кабинете или домой уехал.

– А он где?

– У себя в кабинете.

– Что-то у нас сегодня разведка плохо сработала.

– Что успели натырить?

– А что там тырить? Там уже до нас все было украдено.

– Поконкретнее можно?

– Да по мелочи. Наборы ключей, пару блоков сигарет и освежители воздуха.

– Ну ладно ключи и сигареты, а освежители-то вам на кой хрен сдались?

– А что, прикольно. Едешь, а в машине пахнет дорогими духами или еще там чем…

– Ну вы как дети.

В этот момент зазвонил телефон. Стас махнул рукой, и строй рассыпался по коридору.

– Здорово, начальник, – басила трубка голосом Сипона, – когда там мне можно свои тачки забирать?

– А что, тема закрыта?

– Абсолютно. Ты прикинь, оказывается, эта подлюка и есть тот лошара, который фингал моей Ольке поставил. Она его опознала. Тех двоих я еще не нашел, но это фигня, дело времени, а этот все, больше светиться в нашем городе не будет. Уезжает. К родителям в Астрахань. Мы ему даже билеты за свой счет купили. Так что я свое слово сдержал, дело за тобой.

– Завтра приходи. Получишь свои драндулеты назад.

– Тогда жму лапу.

Сказал это Сипон и выключил «Нокию», телефонный аппарат размером с пару силикатных кирпичей. Стоял Сипон далеко за городом, под звездным небом, посреди Волги, рядом с аккуратно пропиленной прорубью. Бензопила уже была убрана в машину. Кубики льда горкой уложены прямо у черной воды, которая уже подергивалась слоем наледи.

– Ну что, падла, готов к путешествию?

– Не убивайте, пожалуйста, – разбитым ртом молил Виталя Самарский. – Я для вас что угодно буду делать, только не убивайте!

– Да что ты там можешь? Баб насильничать? Так мы не по этой части. Нам бабы сами дают, без всякого принуждения. Правда, пацаны?

Пацаны, а их было с десяток, как по команде, закивали головами.

– Вот видишь, и парни так же считают, как и я. Понимаешь, самая твоя главная ошибка не в том, что ты жену начальника СОБРа хотел на кукан натянуть. С кем не бывает по ошибке. И не то, что ты на каждом углу представлялся сипоновским, то есть моим человеком. Хрен с ним, и это можно простить, в конце концов, ты бы мог отработать нанесенный лично мне ущерб. Самая главная твоя ошибка в том, что ты ударил по лицу мою жену. Это не прощается. Я могу ей влепить по рылу, а ты нет. И никто не может, кроме меня. Если, конечно, она заслужила.

– Не убивайте, прошу вас, – опять заскулил Виталя.

– Да что ты, милый, убивать – это не наш профиль. Ты сам помрешь. Ты просто нахлебаешься воды и сдохнешь. И поплывет твое тело в Астрахань, к твоим родителям, как я и обещал только что одному человеку. Все. Базар закончен. Ту-ту. Поезд отправляется. Начинайте!

То ли от страха, то ли от безысходности Виталик потерял дар речи и скрылся подо льдом, даже не пикнув.

В прорубь подручными Сипона были возвращены все ранее выпиленные ледовые кубики, еще чуток поработали лопаты, и снег навсегда скрыл от посторонних глаз ту станцию, с которой отправился в последний путь некий Виталя Самарский, охотник до беззащитных баб.

До Астрахани он, конечно, не добрался, его труп был сначала обглодан многочисленной речной живностью, потом, весною, его протухшие останки были перемолоты мощными льдинами, а уж все то, что осталось после этих злоключений, в итоге погрузилось в глубокий ил и стало частью речного дна, а сам он – цифрой в статистике без вести пропавших.

Глава третья

Волга замыслила ледоход. А что, ее время пришло – апрель. Сколько можно ждать? Солнце припекало, на полях стаивал снег, то и дело накрапывали дожди, делая лед не только противно мокрым и скользким, но и предательски слабым.

Пока, правда, вытянувшиеся поперек всей России тысячи километров полуметрового покрова еще не стали ничем не сдерживаемым потоком расколотых на миллиарды частиц льда. Пока это был единый организм, который хотя и разрывали изнутри противоречия сил природы, но из-за крепких ночных заморозков еще оставался смысл прижаться поплотнее к берегам, подождать с пару дней и не крошить созданное за полгода величие.

Но, как ни крути, близилось мгновение «Большого взрыва». Белая лента реки была напряжена, словно змея перед атакой. Шел день за днем, и вдруг нечто, не познанное человеком, нарушило внутреннее единство стихии льда. Целое и величавое сбросило напряжение. Несколько раз где-то далеко от города что-то очень звонко грохнуло, затрещало по всей реке, и миллиарды тонн льда сдвинулись и устремились куда-то вниз, навстречу батюшке Каспию, по пути становясь все рыхлее и меньше, чтобы однажды стать простыми каплями воды.

– Ну что, слабо на тот берег слетать?

Конечно, кто-то там признается в собственной трусости! Ломанулись все. Все до одного лихо попрыгали на проплывающие мимо льдины. Те только разгонялись, еще не набрали ходу и не раскололись на мелкие куски. Прыгать с одного ледяного поля на другое, бежать изо всех сил и мысленно высчитывать, куда снесет потоком, к центру города или к мелькомбинату, – занятие для настоящих пацанов.

Что там пробежать на адреналине какие-то двести пятьдесят метров, запыхаться не успеешь, кабы не инстинкт самосохранения, который существовал сам по себе и не любил глупых шуток с водой. Усиливающийся грохот ломающихся льдин заставлял стучать сердца как станковые пулеметы, не выдуманный, не книжнокиношный страх рисовал одну картину безнадежней другой, но они неслись и неслись по льдинам, пока их отяжелевшие ноги не уперлись в землю, неизменчивую, неподвижную и надежную, как бетонная плита.

Пару минут их трясло от пережитого, но они не стучали зубами – все ж пацаны! – они хохотали. Хохотали над собой, над своими личными минутами страха. Над тем, как кто-то поскользнулся, как кто-то чуть не угодил в открытый водоворот черной воды, как, перепрыгивая с одного большого островка жизни на другой, меньший, кто-то подумал, что тут-то и кончится его жизнь.

И в этих словах не было мальчишеского позерства и хвастовства. Река зверела прямо на их глазах. Она теперь шуршала и гудела, ухала и скрипела какими-то низкими, утробными звуками, от которых стыла кровь в жилах. Переполненная битым и крошеным льдом, она все больше становилась похожей на жуткую, вытянутую в пространстве мясорубку, выжить в которой не было шансов даже у самого ловкого человека, окажись он в воде между льдинами. Пара секунд – и от провалившегося неудачника останется груда перемолотого корма для всяких обитателей волжских глубин.

Правда, возвращаться в родной район никто и не собирался по льду. Самоубийц не было, дураков тоже. Галдя и все еще посмеиваясь над пережитыми страхами, они стали подниматься по крутой лестнице к мелькомбинату. Оттуда до трамвайной остановки было пять минут быстрым шагом, и новенький трамвай девятого маршрута, весь из себя общественный транспорт, через полчаса вернет их на родную конечную остановку.

– Эй… Мелочь пузатая! – вдруг кто-то зычно закричал на них сверху. – Кто разрешил в наш район без спросу заходить, да еще толпой? Давно по рылу не получали?

Друзья остановились и посмотрели наверх. И ничего хорошего они там не увидели. Человек пятьдесят, не меньше, короткостриженых парней, цвет местного отребья, вооруженные металлическими прутками и свинцовыми кастетами, смотрели на них сверху вниз, как смотрят охотники на загнанную жертву. Добычу обреченную и, считай, уже освежеванную.

– Московские, суки.

– Теперь нам хана.

– Отлупцуют, живого места не оставят.

– Не, парни, надо валить.

– Куда? Вдоль берега бежать – догонят.

– Назад валить, домой!

– Это понятно, что домой, а не в Питер. Как? Обратной дороги нет.

– Как нет? Вот же она, за нашими спинами!

– Сдурел? Ты посмотри, что там творится! Льдина на льдину лезет. В порошок же сотрет, если свалишься в воду!

Наверху возбужденная ожиданием хорошей драки братва ждала, когда пришлые и незваные гости с противоположного берега поднимутся прямо к ним в руки. На расправу.

Все они откровенно стосковались по стычкам между районами города и ждали «открытия сезона», когда можно будет почесать кулаки о чужие морды. За зиму народец растерял форму. Спортзал спортзалом, но это как-то отдавало мазохизмом. Штанги, гантели, шведские стенки и турники только нагоняли тоску и усталость. А разрядки, эмоциональной, электрической разрядки не было. Рухнуть после тренировки на диван и проспать до утра – это было. Радости от побед, удовлетворения от того, что вон тот или этот рухнул как подкошенный после твоих ударов, – шиш.

То ли дело летом, когда новоявленный рабочий класс, пэтэушники призывного возраста, основательно прогретые портвейном и солнышком, в любую минуту по первому свистку готовы были выскочить на «терки» и «махаться» до потери сознания и пульса. Пара сотен буйволов, бегущих по саванне, выглядела бы куда миролюбивее, чем толпа гомо сапиенс местного производства, устремленных навстречу друг другу, размахивающих перед собой обрезками арматуры и самодельными нунчаками.

Давно – ох давненько! – не было хорошей шумной драки, такой, чтобы несколько сотен опытных бойцов и новобранцев посреди Старого моста, прямо под носом у Управления внутренних дел, бились за право быть самыми крутыми в областном центре, переименованном черт знает когда в честь какого-то отжившего свой век всесоюзного старосты.

Перекинутый через реку мост соединял поделенный поровну город, и, когда возникала большая драка, которую не могли, хотя очень старались, предотвратить ни областное КГБ, ни местное УВД, ни внедренные стукачи, единственное, что оставалось делать силовым структурам, так это блокировать мост с двух сторон, через громкоговорители убеждать толпу прекратить бесчинства и с плохо скрываемым удовольствием ждать, когда кровушки прольется столько, что поле боя будет усеяно десятками тел и драка затихнет сама собой.

Лежачих подбирали кареты «скорой помощи», стоящих на своих двоих пачками утрамбовывали во все, что движется, и развозили по райотделам, чтобы составить протоколы о хулиганстве, а затем отпустить домой. Лишь тех, кто числился негласными руководителями молодежных хулиганских группировок, отправляли на пятнадцать суток на нары. Обычное в общем-то дело, повторяющееся из года в год и большого ущерба не приносящее никому – ни советской власти, ни советской молодежи. Выбитые зубы, переломанные конечности в счет не шли. Одни вставлялись, другие срастались. Зато после подобных побоищ можно было уверенно говорить, что в ближайшие недели, а то и месяцы подобное не повторится. Бойцы повыбивали дурь друг из друга, и сил подняться на новое «побоище» нет ни у одной из группировок. Тем более и лето к той поре шло на закат. Не до драк, когда скоро школа, техникумы и ПТУ.

Но в тот день был не июль, а еще апрель. И надо было начинать. Кто-то из «московских», из самых молодых и борзых, дернулся всем телом вниз по лестнице.

– Стоять! – резко осадил его чей-то низкий голос.

– Хром, – тихо, с тоской, сказал Мишка Воронов.

– Что такое хром? Металл какой? – спросил Лева, явно не понимая, о чем идет речь.

– Какой металл? – мрачно отозвался Воронов. – Это его кликуха такая.

– А почему Хром?

– Да потому что Хромов.

– И он кто тут, главарь?

– Типа того. Он у этих идиотов самый главный. Без него они пикнуть не смеют.

– И что это значит для нас?

– А то, что бить нас будут основательно, взаправду.

– Эй, ссыкуны, – Хром выдвинулся к краю обрыва, – вы на хрена сюда к нам приперлись? Граница на замке. Забыли, что Московский район наш? Или не в курсе? Вам что, старшие товарищи не объяснили, что к чему? У вас там кто, Волчок заправляет?

– Мы не знаем, мы просто так, мы сами по себе.

– А зачем по льду бежали?

– Для смеха.

– Ну что, посмеялись?

– Было дело.

– А над чем смеялись?

– Над собой.

– Ну мы тоже хотим посмеяться. Но над собой это как-то делать не с руки. И у нас к вам предложение. Мы вас не трогаем, а вы возвращаетесь на свою территорию той же дорогой. То есть по льду. Идет?

Хром заулыбался, и ярким блеском сверкнула фикса.

– А какой смысл подыхать? Ты же понимаешь, что эту реку сейчас нам не перейти? Это же самоубийство.

– А ты кто такой умный?

– Человек.

– Это понятно, что не жираф. Фамилия есть у человека?

– Большаков.

– Вот смотри, Большаков. Если ты думаешь, что у вас есть другой вариант, то ты ошибаешься. Мои ребята устали от зимы и потому от вас живого места не оставят и все равно выбросят на лед. А куда уж вас он дальше доставит, не наша проблема.

– А тебя как зовут? Хром?

– Да тебе-то какая разница?

– Да просто ответь на вопрос. Вот на фига тебе это надо? Отпусти нас, и мы уйдем своей дорогой. Не бери греха на душу. Ты же видишь, что творится на Волге…

– Можно и так, но скучно мне, понимаешь? Вот вы тут пять минут назад ржали как кони, вот и я со своими парнями хочу понять причину вашего веселья. Тоже хочу посмеяться. Только не надо думать, что мы изверги какие. Мы будем за вас это… сопереживать. И не просто так. Зрелище обещает быть напряженным, и потому тот, кто доберется до своего берега живым и невредимым, завтра от нас получит по чирику. Слово даю. Кто потонет, тому на похороны тоже скинемся. Ну, договорились или как? Даю минуту на размышление.

Размышлялось как-то не очень. Врагов – а это были самые настоящие враги – было в десять раз больше. Десять на одного? Математика не в их пользу. Мордовороты были хорошо подготовлены к дракам и не знали жалости. По всему было видно, что сочувствие и сопереживание были у них отнесены к признакам слабости, которую они презирали, и они могли бы себе вены порезать, чтобы только не быть заподозренными в хилости и слабохарактерности.

И Андрею, и Стасу, и Виктору, и Леве с Мишкой было понятно без слов, что без повреждений и с нерастраченными до конца силами добраться до противоположного берега будет все-таки проще, чем со сломанными ребрами и травмами различной тяжести. А если еще и кого-то особо прибитого придется волочить за собой?

– Парни, с каждой минутой у вас шансов становится все меньше, льда все больше и больше, а это, сами понимаете… да и скорости растут.

Хром чувствовал себя повелителем мира. Но и его передернуло от вида перемалывающегося льда.

– Не хотел бы я там оказаться. Да, пацаны?

Пацаны смотрели на взбесившуюся реку как завороженные, и лишь некоторые что-то промычали в ответ.

Хром был в хорошем настроении. Он знал, что они, эти пятеро пойманных в их силки то ли зайцев, то ли людей, не побегут навстречу своей смерти, потому что только круглый дурак мог поверить, что Волга их пропустит. И весь этот затеянный им концерт закончится простой потасовкой. Но он ошибся. Пятеро непрошеных гостей молча и совсем не торопясь развернулись и, о чем-то негромко переговариваясь, зашагали вниз по видавшей виды лестнице.

– Мужики, удачи! – с ухмылкой крикнул им с высокого берега Хром, все еще ожидая, что те ломанутся вдоль берега поближе к набережной, к гуляющим в километре от них зевакам, выстроившимся посмотреть на захватывающее зрелище ледохода.

– Да сосешь ты…

– Чего сказал? – напрягся Хром, из-за шума реки не разобравший ответа, но шкурой чуя в нем какую-то просто запредельную борзоту.

– Увидимся!

– А. Ну-ну…

Перед тем как шагнуть в грохочущую, все сносящую на своем пути ледовую массу, Лева Милицин достал пачку «Беломорканала», которую он стянул из отцовского пиджака, и предложил каждому по папиросе. Никто до этого и в рот не брал этой дряни, но тут все протянули руки и закурили от единственной оставшейся в коробке спички.

Странное у них было начало курения. Никто даже не кашлянул. Глубоко втягивая в себя дым, они казались не подростками, а пожившими полной грудью мужиками, за спинами которых была жизнь, полная приключений, да куда там приключений – боевых действий.

– Не дрейфить, – сказал Большаков, оглядывая друзей.

– А никто и не дрейфит! – ответил за всех Стас и отбросил в сторону докуренную до мундштука беломорину.

– Значит, так, – вдруг принялся инструктировать всех Виктор, – движемся рядом, так, чтобы видеть боковым зрением каждого. Если кто-то проваливается, вытаскивать помогают все. Пятеро сюда пришли, впятером и вернемся.

– А этот Хром у меня еще схлопочет! – процедил сквозь зубы Миха Воронов. – За все ответит, гад!

– Ну, это произойдет не скоро, – подвел черту Большаков. – Наша задача сегодня посложнее будет. Нам бы в морге не оказаться или на дне подо льдом. Вперед!

И, как только мимо них проплыла подходящих размеров льдина, они молча вспрыгнули на нее, начав получасовую борьбу за жизнь. Двести пятьдесят метров растянулись на несколько километров, каждый метр из которых для них мог оказаться последним в жизни.

И все это время по берегу, который их заставили позорнопокинуть, бежала толпа жаждущих крови, обезумевших от необычного зрелища полулюдей-полузверей. Их рты были оскалены, и время от времени вместо матерных слов из них вырывалось хищное рычание.

Когда кто-то из пятерых на льду падал или проваливался в воду, а остальные четверо из последних сил тянули к нему руки, они, эти похожие на всех фотороботов разыскиваемых преступников, начинали свистеть, что-то орать, показывая большой палец вниз, словно это происходило не в провинциальной и продрогшей от холода России, а в перегревшемся от солнечных лучей столичном Древнем Риме, в Колизее.

Друзья – а с этого часа никто не сомневался, что они стали настоящими друзьями до конца своих дней – все же каким-то чудом все вместе выбрались на свой берег. Выползли мокрыми, замерзшими, далеко от города, но почти невредимыми. Ссадины и ушибы не в счет. Но это уже были совсем другие люди. Свое детство и свои страхи они растеряли посреди скрежета битого волжского льда, которому, казалось, не будет ни конца ни края. На берег они выходили уже взрослыми людьми. И не важно, что паспорта получать им еще полагалось кому через год, кому через два, все равно они уже были мужиками. Мужчинами.

И, встав лицом к реке, отделявшей их от хромовских головорезов, они продемонстрировали свою «ответку». Одновременно помахали им средним пальцем в надежде, что увеличившееся за городом расстояние между берегами не станет препятствием и те, кому был предназначен этот жест, увидят его. Они не ошиблись. С той стороны реки раздался протяжный вой. Выходит, адресат получил послание.

На утреннем совещании в главке у начальника отдела было все, как обычно. Полковник Серов монотонно, как старый учитель в школе, ставил новую задачу и времени на ее выполнение, как всегда, давал с гулькин фиг, практически для вида. А вопросы иногда возникали такие, что на местах их годами не могли сдвинуть с мертвой точки. Тогда за дело брался главк, и отступать было некуда, да и некому. Главное управление по борьбе с организованной преступностью было конечной точкой принятия решений и конечной инстанцией, которая срамиться прав не имела. Если ты служишь в главке, хоть убейся, но задачу выполни! Только вперед, назад ходу нет, раз ты опер. С этой мыслью жили офицеры главка, с ней каждый божий день ходили на службу, с ней вставали утром ни свет ни заря, с ней же и ложились спать далеко за полночь.

И потому спать в эти долгие минуты совещаний не просто хотелось, но и моглось. Спать могли с открытыми глазами, с выражением глубокой мысли на лице и даже с ручкой в руках, которая что-то автоматически записывала за большим начальником.

– Так что вот такие пироги с котятами, – не говорил даже, а как-то ворковал полковник Серов, по всему хорошо отдохнувший за ночь. – В Воронеже было создано практически МММ, финансовая пирамида местного розлива. Денег уворовали немало даже по московским масштабам. Уголовное дело возбуждено по мошенничеству в особо крупных размерах. Как я уже сказал, был задержан бухгалтер из местных, но от него толку мало. А вот учредителем фирмы оказалась личность куда более интересная, господин хороший по фамилии Рябушкин Марк Моисеевич, вор в законе с десятью судимостями. Зачем он лично стал учредителем, а не использовал подставное лицо, история умалчивает, но крышей он был качественной. Два года деньги делались фактически из воздуха, и никто не мешал. Когда бухгалтера задержали, из Воронежа была прислана шифровка с просьбой оказать содействие в задержании этого авторитета. Так что надо помочь. У вас на все про все пять суток и два воронежских опера в помощь, капитаны Телегин и Хропачев. Вот они.

Все лениво посмотрели на Телегина и Хропачева. Мужики как мужики. С такими мордами полстраны ходит.

– Вы уже, надеюсь, с ними познакомились. Большаков, ты меня понял? Пять суток – и ни часом больше!

– Так точно! Разрешите выполнять? – мгновенно отреагировал Большаков, за секунду до этого пребывая в состоянии то ли сна, то ли медитации.

– Действуйте, – кивнул седой головой начальник отдела. – Все свободны. А ты, Андрей, останься, у меня к тебе разговор.

Когда все вышли из кабинета, полковник Серов и капитан Большаков взяли по сигарете. Андрей ждал, когда начальник отдела объяснит причину задержки, но тот лишь молчал и с наслаждением втягивал в себя дым с ментолом. И, только докурив почти до фильтра и раздавив в пух и прах бычок в пепельнице, он приступил к делу.

– У нас на проверку поступили материалы. Прямо скажу, материалы скользкие, как сопли. Ни много ни мало – компромат… и не на кого-то, а на одну одиозную личность, члена правительства по фамилии Турнепс.

– О как! Личность известная. И чего там?

– Да по нынешним временам сущий пустяк. Но ты и сам понимаешь, как там наверху реагируют.

– Болезненно?

– Не то слово. Так вот, слетал, значит, этот господин в дальние страны и погрел пузо на очень теплых островах, которые, как оказалось, находятся под юрисдикцией США. Посол США в России написал нашему министру письмо, в котором проинформировал о том, что в Америке ведется программа по контролю за госслужащими. У них там, оказывается, коррупционеров ловят всем государством. Ха-ха. И распространяется эта программа не только на США, но и на другие страны. Так вот, они пишут, что с такого по такое число в течение недели на территории этих самых островов отдыхала делегация из России и возглавлял ее этот самый член.

– И в чем прегрешение?

– А вот в чем. Все расчеты происходили в наличной валюте, в долларах США. Господин министр жил в номере стоимостью пятьдесят тысяч долларов США в сутки и расплатился наличными.

– Иди ты. Ой, простите! Ничего себе! Триста пятьдесят тысяч долларов за неделю?! Это сколько же лет мне надо работать, чтобы так жить?

– Всё? Выговорился? Мне можно продолжать?

– Извините, товарищ полковник, просто такие суммы! Я еще не привык…

– Да я сам, как бы это помягче сказать… в шоке. Но эмоции в сторону, это к делу не относится. Вот это письмо. Оно направлено к нам в порядке взаимодействия и обмена информацией. Министр отписал нам. Вот ты и занимайся.

– А что тут делать?

– А ты что, не понимаешь? Не первый день в милиции. Делай все как положено.

– Так сейчас этим заниматься или воронежским помогать?

– Делай все одновременно, и делай хорошо, понял меня?

– Понял. А что там с моей квартирой? Вы обещали уточнить.

– Тьфу ты, черт! Совсем забыл. Забегался совсем. Ну ладно тебе! Узнаю, обещаю. Все, ступай с богом.

Когда Андрей уже открывал дверь кабинета, чтобы выйти, за спиной снова раздался голос полковника Серова:

– Две тысячи.

– Что две тысячи? – не понял Андрей.

– Две тысячи лет тебе надо, чтобы заработать деньги, которые были уплачены членом Правительства Российской Федерации Турнепсом за рубежами нашей родины всего за неделю проживания в гостинице на очень теплых островах. Таблетку дать от сердца? Нет? Тогда варежку закрой и топай работать.

В комнату общежития молча зашли четыре человека. Рязанский зажал в углу Большакова и, смотря прямо в глаза, спросил:

– Андрей, ты чего такой?

– Какой?

– Никакой.

– Да так, смысл своей жизни ищу с помощью математических вычислений.

– И как?

– Никак. Еще вопросы будут?

– Всё. Проехали. Ну что, братцы-кролики, с чего начнем?

«Братцы-кролики», Телегин и Хропачев, синхронно сбросили с плеч массивные рюкзаки. В одном были плотно уложенные бутылки водки, в другом – огромные помидоры. Каждый помидор упакован в газетку, каждая бутылка – в шерстяной носок.

– Мама дорогая, откуда зимой вся эта роскошь? Это я не про водку, – воскликнул не своим голосом Рязанский. – Что же со всем этим делать? И, главное, когда?

– Ну что ты на меня смотришь? – равнодушно спросил Андрей. – У нас всего пять дней, а в доме нет даже куска хлеба. Вот ведь зараза. Две тысячи лет!

– Ты о чем? – напрягся Рязанский, видя, что напарник явно не в себе.

– О жизни.

Через трое суток ничего не изменилось в комнате, где жили своей странной жизнью уже не два, а четыре человека. С утра до вечера и с вечера до утра за столом сидели четыре мрачных, мало соображающих человека в майках. Время от времени они перебрасывались короткими фразами, а так час за часом пили водку, закусывали помидорами и мечтали о куске черного хлеба, за которым надо было идти так далеко, что переплыть море казалось делом куда более легким, чем этот фантастический поход в гастроном на соседней улице.

И все это время звонил телефон. Надсадно, как комар возле головы. Но только через семьдесят два часа Андрей неторопливо поднялся и медленно снял трубку. Еще потребовалось какое-то время, чтобы приставить ее к уху, но потом, собрав в себе все силы, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, произнес, как породистый артист на большой сцене:

– Слушаю! Здравия желаю, товарищ полковник. Да, я. Что делаем? Работаем, товарищ полковник. Роем копытом землю. Пашем с утра до вечера, как лошади. Света белого не видим. Одна работа на уме. Почему я издеваюсь? Я не издеваюсь. Нет. Нет, по телефону не могу доложить. Информация, сами понимаете, закрытая. Так еще сколько времени впереди. Как среда на исходе? Сегодня что, среда? Надо же. Да, совсем заработались. Нормальный у меня голос. Конечно, понял, чего тут не понять?

Когда трубка снова улеглась на телефонный аппарат, очнулся Рязанский.

– И? Что там?

– Выйдем на балкон.

На балконе разговор получился коротким, но деловым. Начал его Большаков:

– Смотри, они приехали в понедельник, а сегодня уже среда.

Рязанский чуть за голову не схватился:

– Среда?

– Среда, среда! У них командировка до пятницы. Мы три дня на работе не были, нам надо как-то шевелиться.

– Да тут еще столько водки и помидоров!

– Все, давай завязывай! Завтра едем в главк.

– А с ребятами, с ними что делать?

– До пятницы пусть отдыхают ударными темпами. Не везти же им обратно в Воронеж свои помидоры. А в пятницу чтобы были с утра в главке.

* * *

Следующим утром самой желанной была простая вода. Большаков каждые пять минут дул ее из графина и все время перелистывал какие-то бумаги на рабочем столе, словно не мог найти нужные. Потом внимательно посмотрел на Рязанского, вспомнил что-то и с облегчением сказал:

– Доставай-ка, Серега, все материалы, какие они нам дали, все, что у нас было, будем думать, как искать этого говнюка. Как нам можно его пробить.

Папка с бумагами пролетела полкабинета и приземлилась прямо перед Большаковым. В другой бы раз Андрей что-то сказал бы на такое бесцеремонное поведение Рязанского, но тут он просто распустил завязанные бантиком тесемочки на папке и принялся внимательно изучать содержимое.

– Так-так. Да, богатенький Буратино. Серега, да на нем одном зарегистрировано двадцать четыре машины, и машины все, как одна, очень дорогие. И квартир полтора десятка, и все в пределах Садового кольца. Тьфу, ну почему так?

Рязанский в это время забрызгивал полиролем свой рабочий стол:

– Не знаю. Ты о чем?

– О социальной справедливости, вот о чем. Серега, ну, что будем делать?

Рязанский мутными глазами посмотрел на Большакова и продолжил тщательно натирать стол до только ему ведомого блеска.

– Может, по пивку? – спросил он, ни на что не надеясь. Большакову это предложение не понравилось.

– Уйдем в штопор. А сегодня уже десять утра четверга. Давай-ка мы проделаем с тобой одну оперативную комбинацию.

– Давай, но давай сначала по пивку!.. Ладно, тема исчерпана. Так что там за комбинация вырисовывается в твоем воспаленном мозгу?

– Смотри, у нашего Рябушкина, Ряпушкина… как его там… из его автопарка угнано целых пять машин, и все они который год находятся в розыске. Безрезультатно. И для него это очень плохо, а для нас очень хорошо. Мы сейчас с тобой быстренько напишем повестки.

– Ага, и он тут же к нам прибежит.

– Да ты дослушай! Напишем повестки и отошлем их по всем его адресам. А в повестках укажем, что в результате оперативно-разыскных мероприятий были обнаружены все пять его автомобилей и он немедленно должен забрать их. Иначе мы не сможем гарантировать их сохранность. А так как почта в Москве уже сегодня доставит эти повестки адресату, то завтра он обязательно проявится. И при правильном стечении обстоятельств мы его завтра накроем.

– Ну, помечтай. А почему он должен поверить Главному управлению по борьбе с организованной преступностью?

– А мы повестки напишем от имени ГАИ, а телефончик наш укажем.

– Так он что, дурак? С телефоном понятно, прокатит, но когда он подойдет к нашему зданию, он что увидит?

– Государственную автомобильную инспекцию. Мы поменяем вывеску. Лишь бы почта не подкачала.

– Ну, не знаю, в любом случае делать что-то надо. Давай попробуем. Где у нас бланки повесток?

* * *

В пятницу Большаков и Рязанский уже несли по коридорам главка табурет и вывеску, на которой было четко указано, что представляет она не что иное, как Государственную автомобильную инспекцию Москвы. Встав на табурет, Рязанский аккуратно, чтобы не повредить, снял вывеску главка и за пару минут превратил его в обычное ГАИ. Дежурный офицер, довольный уже тем, что может выйти на свежий воздух, помогал им изо всех сил.

– И что это будет? – спрашивал он.

– Цирк, – охотно отвечал ему Рязанский.

– А клоунами кто будет? Ну, типа, весь вечер на манеже!

– Не думаешь ли ты, смерд, что ими станем мы? – спросил грозно Большаков.

Дежурному офицеру, только заступившему на смену, было в радость подурачиться, и он, на лету приняв правила игры, заговорил заискивающе и подобострастно:

– Да чтобы это был я? Да ни в жисть. Мне, барин, еще дорога моя голова.

– И это правильно! Ну а если серьезно, хотим мы с Серегой одного деятеля взять за ягодицы. Вдруг получится? Так что ты сегодня гаишник и дежурный по городу. Не все время, а только когда мы сделаем отмашку. Понял?

Дежурный офицер кивнул:

– Что тут не понять? Сделаем! Мы цирк любим!

* * *

И уже через пару часов цирк заработал на полную катушку.

Большакова распирала радость. Клюнула рыбка. Пока непонятно, каких она размеров, но поплавок уже гулял из стороны в сторону.

– Алло. Слушаю! Да, это ГАИ. А кто говорит? Адвокат господина Рябушкина? Что вас интересует? Да, ваши машины стоят сейчас у нас во дворе. Серега, что там гаишники вертятся у машин? Отгони их на фиг! Гони-гони, а то от машин рожки да ножки останутся! Это я не вам. Так что забирайте. Что значит, вы подъедете? А при чем здесь доверенность? Вы законы знаете. Должен подъехать собственник. Нет, уважаемый, так не пойдет. А потом ваш пассажир в суд на нас заявит. Мы носим погоны, а после этого нам что, прямиком в народное хозяйство отправляться? Пусть приезжает сам, и пошустрее, сегодня пятница, скоро конец рабочего дня. Сами понимаете, сейчас машины стоят на площадке. Машины все дорогие. У нас за ними смотреть некому… Ждем!

Рязанский в это время делал вид, что до блеска натирает стол.

– Ну что там?

– Через час будут!

– Надо же, сработало!

– Твоя задача – дежурить на улице. Смотри по сторонам внимательнее. Мало ли что, может, кто-нибудь заранее забежит инфу прокачать. Вернешься в кабинет минут через пятнадцать после того, как они зайдут в главк.

– Будет сделано, как в лучших домах Ландона и Пэрижа.

И тут же исчез из кабинета.

* * *

Фойе Главного управления по борьбе с организованной преступностью – это вам не фойе Большого театра. Интерьер поскромнее и территория поменьше. Это как сравнивать булыжник с улицы и алмаз из всем известного фонда. Но стоявшие трое человек были готовы к такой скромности. ГАИ… что с него – или с нее – взять. Разговор их был негромким, но по всему было видно, что и мужик в наколках, и ухоженный дядька, по всему адвокат, и девица в норковой шубе, посвятившая свою жизнь легкому поведению, чувствуют себя здесь неуютно. Они брезгливо смотрели по сторонам и явно кого-то ждали. И тот, кого они ждали, спустился к ним. Ну не с небес, а с высот парадной лестницы. Невысокий, аккуратный, в форме капитана милиции и весь такой открытый и приятный, с бархатным, очень вежливым голосом. Не мент, а парадная этикетка МВД.

– Здравствуйте! Вы – Рябушкин? – спросил Большаков и широко улыбнулся.

Вперед выдвинулся тип в наколках и заговорил громко и по-хозяйски:

– Здарова, начальник! Только я не Рябушкин, а Рябушкин. Ударение на первом слоге.

– Буду иметь в виду.

– Во-во, имей в виду! Ну, че? Где мои тачки?

– Ну что мы, тут на входе будем разговаривать? – сыграл непонимание Андрей. – Мы уже вам и пропуск выписали.

Тут незамедлительно вступил в разговор ухоженный дядька:

– А как же я? Как же без адвоката?

Большаков отреагировал мгновенно, и голос его уже был властным, не терпящим никаких возражений:

– Вы постоите здесь. Мы сейчас быстренько с владельцем поднимемся, формальности все утрясем, и если паспорт настоящий, то всё уладим за пять минут. А то мало ли вы кого ко мне подогнали.

– Да нет, это я владелец! – встал на дыбы Рябушкин. – Ты что, начальник, авторитетного человека в упор не видишь? Но с адвокатом было бы складнее.

– Вы-то чего испугались? – усмехнулся не просто так, а почти презрительно Андрей. – Авторитетный человек, а какие-то страхи. Ну если боитесь, даму с собой возьмите.

Рябушкин напрягся, но приказ адвокату отдал незамедлительно:

– Ну ладно. Ты постой здесь.

Видавшая всякое адвокатская шкура почуяла все-таки подвох и зашипела прямо в лицо Рябушкина:

– Марик, ну как же так?!

Марик в долгу не остался:

– Цыц! Кто в доме хозяин? Пошли, служивый… А ты, куколка, тоже шуруй со мной. Мне без тебя будет тоскливо.

* * *

В кабинет Большакова и Рязанского Рябушкин ввалился как к себе домой. Вразвалочку подошел к окну, посмотрел на то, что делается на улице. Закурил, плюхнулся на стул, а потом и взгромоздил заляпанные ботинки на идеально отполированный стол майора Рязанского, который еще крутился на улице, делая вид, что увлеченно изучает архитектуру здешних мест.

– Вы бы ноги-то со стола убрали!

– Да ладно тебе, начальник, нормально все! Устал я от ваших лестниц, дай отдохнуть человеку!

– Ну-ну.

Большаков замер от такой наглости и возможных последствий. Сердце его почти остановилось, но, чтобы не сбивать его с ритма, он прокашлялся и, повернувшись к девице, хриплым голосом предложил:

– Раздевайтесь, у нас тепло.

Красивая дура как-то похабно улыбнулась и, повинуясь сказанному, кокетливо скинула с себя норковую шубку, оказавшись почти в неглиже. Ее тело украшали одни только трусы, которые и трусами назвать язык не поворачивался. Так, полоска ткани.

– Не-не-не, одевайтесь! Посидите здесь, а я пока пойду паспорт ваш проверю.

В это же самое время в соседнем кабинете сидели трое. Два уже знакомых опера из Воронежа и хозяин кабинета подполковник Зверев, человек небольшого роста, с непропорционально большой ушастой головой. Когда он улыбался, его широкий рот «украшали» крупные металлические зубы.

На столе стояли три стакана, по самые края залитые водкой, и лежал огромный помидор, порезанный на части. Зверев держал речь:

– Вы чего думаете, что я родился с такими зубами? Да хрен там! Свои я потерял, когда служил в ППС, понимаешь? Потерял! Там такая заваруха была! Десять человек меня полчаса ногами мутузили, а я вот живой! Меня тут, знаешь, как зовут? Саша Зверь. А почему? Да потому что у меня вид такой. А я виноват, что меня мама с папой таким родили? Нет, не виноват. У меня, если хочешь знать, папа секретарь райкома в Москве был. Большой человек. А брат мой родимый – заместитель военного прокурора страны. Целый генерал-полковник ФСБ. Прикинь!

Когда в кабинет вошел Большаков с паспортом в руках, они уже запрокидывали в себя сорокаградусную.

– Да вы что, сдурели, что ли? – расстроенно произнес Андрей. – Саша, ты-то на фига нажрался? В главке начальство на каждом углу!

– Да нет никакого начальства, – забрасывая себе в пасть кусок помидора, ответил Зверев. – Сегодня ж пятница, все, типа, на совещании в министерстве.

Ему было бесполезно что-то доказывать, и Большаков решил сорвать зло на воронежских операх:

– А вы-то чего? Я же сказал, пить прекращаем! Как в Воронеж с такими мордами поедете? Ладно. Вот паспорт. Это тот, кто вам нужен?

Опера посмотрели на паспорт, повертели его в руках и молча кивнули.

– Он, сука.

Зверев тяжело выдохнул и нежно, как только мог, спросил:

– Андрюша, вы долго еще колобродить будете? Давайте сегодня пораньше домой пойдем! Если бы не твои ребята, то я бы уже дома спал.

– Еще полчаса максимум, – пообещал Большаков.

– На полчаса горючки хватит, – вздохнул Зверев, оглядев запасы стола.

– И вот что, ты на всякий случай через минут пятнадцать загляни в наш кабинет.

– Ладно.

– Ну и… улыбнись обязательно.

– Опять?

И в этот самый час Сергей Рязанский, не спеша поднявшись по лестнице и пройдя коридор главка, открыл дверь своего рабочего кабинета и на мгновение не просто замер, он потерял дар речи и власть над своим телом. Его широко раскрытым глазам предстал рухнувший миропорядок. Все привычное, все, что было для Рязанского дорогим и важным на территории главка, да что главка, всей столицы, было посрамлено и опорочено. Его глаза сузились до щелочек амбразуры, сквозь которые он только и смог, что разглядеть стекающие на ЕГО СТОЛ капли грязи с ботинок Рябушкина.

Не раздеваясь, не говоря ни слова, он принялся бить Рябушкина. Мастер спорта по боксу, он знал свое дело хорошо, но в этот раз он бил куда придется, позабыв все спортивные правила. Куда дотягивались руки и ноги. Куда устремляла посрамленная душа.

И раздался визг. Сиреной визжала полуголая девица, криком раненого зверя пытался доискаться понимания всему происходящему валяющийся на полу «авторитетный» в определенных кругах гражданин Рябушкин.

– Менты, вы что, оборзели? Так не я украл машины, у меня машины украли. Вы че? Вы че, гаишники, оборзели?

– Какие гаишники? Бык! – рычал над ним Рязанский. – Ты что, не знаешь, где находишься? Это Управление по борьбе с организованной преступностью!

– Какая такая организованная преступность?!

Ему была бы хана, если бы в кабинет не вбежал Большаков. Он обхватил Рязанского за плечи и под продолжающиеся бабьи визги и мат Рябушкина еле отодрал его от вора в законе:

– Тихо-тихо! Ты что, с ума сошел?

– А ты видел, что он сделал?! Он на мой стол ноги задрал, скотина!

В это время за стеной Зверев прислушивался к происходящему в соседнем кабинете. Подумав пару секунд, он подвел итог мероприятию:

– Все, парни, давайте и вправду закругляться. Скоро мой выход. На посошок!

* * *

Через пять минут наступило почти полное успокоение. Рябушкин, сидя у окна на стуле, вытирал с лица кровь. Рязанский натирал свой стол полиролью. Большаков помогал ему собрать с пола карандаши. Лишь девица время от времени подвывала и взахлеб пила воду из стакана. Пила так, что был слышен громкий стук ее зубов о стекло.

– Урод, падлюка, – то и дело повторял Рязанский, поглядывая на вора в законе.

– Суки… – вторил ему Рябушкин, озираясь на Рязанского как на палача.

Всех троих больше всего раздражала девка. Она непрерывно подвывала.

– Прекрати выть! – прикрикнул на нее Андрей.

– Ага, а если мне страшно? – ответила девица и продолжила пить воду.

А что, аргумент, не поспоришь!

Большаков понял, что пора переходить от лирики к делу, ради которого они здесь все сегодня и собрались, и потому первым задал вопрос:

– Ну что, Рябушкин, понял теперь, где ты? Добро пожаловать в ад.

Рябушкин посмотрел на него, скривился и сказал:

– Да пошел ты.

– Нет, я его сейчас грохну, – отозвался Сергей Рязанский и сделал вид, что приподнимается с места.

Большакова эти правила игры не устраивали никак. На исходе была пятница, и очень хотелось уехать, пусть даже самой последней электричкой, в родной город, к жене и дочкам, и поэтому он взял дело в свой оборот и стал рулить по-своему.

– Спокойно. Отведи-ка ты лучше эту девку в соседний кабинет. И допроси, как она до такой жизни докатилась.

Когда они остались с Рябушкиным один на один, вор в законе спросил:

– Зачем вы так? Вы что, с дуба рухнули? За что?

– Да, неувязочка вышла. На кой черт ты ноги на стол заворотил? Вот и не обижайся, что все не по сценарию вышло.

– Собаки вы, а не люди. С такими шакалами, как вы, я не хочу иметь никаких дел.

– Ты особо не зарывайся. И, если будешь ругаться, я обратно Серегу позову. Дел он никаких иметь с нами не хочет. Да какие у нас с тобой могут быть дела? Только уголовные. Мне с тобой общаться противно, но работа есть работа.

Рябушкин, не спрашивая разрешения, закурил. Большаков на это никак не отреагировал, понимая, что человек, пусть никчемный для общества человек, находится в стрессе.

Помолчав с минуту, Рябушкин стал говорить:

– Так отпусти. Вот здесь в пачке десять косарей зеленых. Бери, они твои. Чего лыбишься? Мало? Завтра у тебя будет в десять раз больше. Я за свои слова отвечаю. Да че завтра, отпусти сейчас, через полчаса сотка будет у тебя в кармане, и другана твоего, падлу, не обижу. Ну чего ты лыбу давишь? Тебе весело? А с голой жопой тебе жить тоже весело? Ты что своим детям после себя оставишь? Галифе да вонючие портянки? Ты завтра уже сможешь себе квартиру четырехкомнатную на Красной Пресне купить. Да чего там купить, я на тебя шикарные апартаменты перепишу или на кого скажешь. А денежки оставь на мелочовку. Отпусти меня, начальник! Христом Богом прошу.

– Отпустить отпущу, – сказал Большаков и закурил сам.

– Вот и ладушки.

– Как только объяснение с тебя возьму, и ты мне его подпишешь.

– Так, значит? Посмеяться надо мной решил? Ну ладно. Я не буду ничего подписывать. Я в авторитете, и мне ваши бумажки подписывать западло.

– Ты чего, дядя? У меня рабочий день заканчивается. Сегодня пятница, и мне домой к детям и жене надо. Не порть мне вечер.

– А то че?

– Да ниче! Увидишь!

Тут медленно и со скрипом приоткрылась дверь, но в нее никто не вошел. И лишь через значительную паузу в нее просунулась большая круглая голова. Сначала она посмотрела на Рябушкина, потом начала растягиваться в улыбке, зловеще сверкая железными зубами.

– Ну что, когда? – спросила голова и захлопала глазами.

– Саша, подожди, еще не твое время, – отмахнулся от Зверева Большаков. – Жди команды.

Голова послушно кивнула, и дверь беззвучно закрылась.

Рябушкин что-то почувствовал и настороженно спросил:

– Это кто? Вы чего хотите?

Настал черед Большакова держать речь. И он ее начал:

– Слышь, уважаемый! Давай я тебе все популярно объясню.

– Ну валяй!

– В чем у тебя проблема? Хочешь знать? Так вот, у нас к тебе вопросов нет. И претензий тоже. Нас попросили, а мы просто сыщики, и мы сделали свое дело. Мы ребятам из Воронежа помогали. Тебя ведь хрен поймаешь. На звонки ты не отвечаешь, живешь непонятно где… У тебя не московские проблемы, у тебя воронежские заморочки, ты с ними в Воронеже и разбирайся. А нам надо рабочую неделю заканчивать, кабинеты закрывать, а проблема в подписи. У тебя два варианта. Подписать бумагу и, с учетом твоего авторитета, спокойно ехать в Воронеж и разбираться там. Судя по этим документам, которые у нас есть, ты найдешь себе нормального адвоката, какую-нибудь падлу, ну, отсидишь трое суток, и тебя отпустят, а мы из-за тебя на электричку опаздываем, там жены, дети – это будет очень неприятно.

– Как же, поверил я вам, – презрительно отозвался Рябушкин. – Вы же менты, вы такие. А что со вторым вариантом?

– Имеется и второй вариант. У меня стоит здесь большая видеокамера, я ее беру и ставлю на сейф. Видел мужика? Это Саша Зверь. Сейчас мы его вызываем.

– И че?

– Да ниче! Заколебал чекать! Короче, он у нас нетрадиционной ориентации. Мужиков, особенно зэков, очень любит. А потом мы эту кассету раскидаем по всем видеосалонам. Его лицо замажем, а твое оставим. И все, твоему авторитету будет крышка.

– Вы что, менты? Это западло!

– А не западло нормальных людей задерживать? Мы здесь столько времени потратили! Столько народу гонялось за тобой! Мы же с тобой нормально говорим. Подпишешь бумагу?

Рябушкин напряженно молчал. А театральное действо уже заработало. Сначала в кабинет зашел Рязанский и начал усиленно разминать кулаки. Потом дверь вновь приоткрылась, и в нее показалось улыбающееся лицо Саши Зверя. После этого следовал антракт. Рязанский уходил, дверь закрывалась.

– Ну что? Три минуты – и вызываем Зверя! – подвел итог всем этим хождениям-появлениям Большаков.

Рябушкин снова закурил, подумал, потом закурил еще.

– Нет, начальник, не надо беспредела, я все подпишу и поеду в Воронеж.

* * *

В субботу он нагрянул в родные пенаты, в УБОП своего родного областного центра. Встречали его Стас и Лева по-царски. В отдельном кабинетике, втихаря от начальства, они накрыли такой стол, что любой ресторан позавидовал бы. Три тарелки бутеров, и все с баклажанной икрой. Водка, ну что водка, она тоже была, но какая-то уж больно импортная, ее что пьешь, что не пьешь, все равно не шибко голову туманит, со здравого смысла не сбивает, а после пол-литра на брата и вовсе на философский лад настраивает. Тем более и повод был немалый: пару месяцев назад Большакову грохнуло тридцать лет, но из-за всеобщей занятости собраться за одним столом они так и не смогли.

Говорил Стас. Он явно соскучился по Андрею и старался вложить в свои слова все свое уважение к своему другу:

– Ну что, братцы, давайте выпьем за нашего боевого товарища Андрея Казимировича. Что тут скажешь? Тридцать лет – это не тот возраст, чтобы печалиться. Почки еще не шалят, печень нормального цвета, мотору до капитального ремонта еще как минимум пару десятков лет. Желаем тебе, Андрюха, очередного звания и чтобы эта вся маета с квартирой в Москве поскорее закончилась и ты вместе с семьей стал полноценным москвичом. За тебя и до дна!

– Спасибо! Твои бы слова да Богу в уши! – отвечал Андрей, а Лева Милицин в это время успел негромко проскандировать:

– Ура! Ура! Ура!

– Тихо ты, начальство кругом! Причем не мое, а ваше, товарищи офицеры.

– Да какое начальство? – заспорил Лева. – Сегодня суббота.

– Вот по всему, неопытный ты. Не знаешь, что береженого бог бережет!

– У тебя что ни слово, то Бог, – поддел его Стас. – Ты же бывший комсомольский вождь. Что на это скажет партия?

– Это какая партия? – махнул рукой Большаков. – «ВыбРос» или ЛДПР? Тьфу… Меня мама крестила, когда я только родился! И крестик я никогда не снимал. Никогда!

– Значит, за тех, кто никогда не снимал с себя креста. За комсомол!

– Иди ты… шутник.

– А что, за комсомол я бы выпил, – заступился за ВЛКСМ Лева. – Замечательный тост. Я сам был комсомольцем. Мы все были комсомольцами. Но ладно, оставим эту тему. Ты расскажи, Андрей, как тебе служится в Москве?

– Да-да, как тебе служится, с кем тебе дружится, доложи товарищам, – подхватил и Стас.

– Ага. Прямо разбежался отчет составлять, – усмехнулся Андрей. – Ты, старлей, где работаешь? В голову мысль не приходила, что нас могут писать? Не на пикнике водку пьем, а в здании Управления внутренних дел.

– Что-то я не подумал, – отозвался Лева.

– Не будешь думать, останешься в старших лейтенантах.

И тут раздался громкий стук в дверь, по требовательности которого можно было точно определить – за дверью начальство.

– Тихо сидим. Вот ведь зараза. Ты, Андрюха, накаркал! – Лева знал, как переложить ответственность на чужие плечи.

– Это кто может быть? – спросил Стас.

– Да какая разница! – Большаков уже знал, что делать. – Водку прячь. Чайник на стол. Лева, быстро открывай дверь.

– На фига? Пусть думают, что тут никого нет.

– Не тот случай и не то место. Открывай давай, если не хочешь получить по полной программе. Мне все равно, а с вас спросится. Особенно с тебя. Ты же по званию самый мелкий из нас.

Милицин встал из-за стола и открыл дверь. В кабинет стремительно зашел начальник Управления по борьбе с организованной преступностью майор Фридман.

– Милицин, ты чего, совсем охренел? На рабочем месте бухаешь? В народное хозяйство собрался?

– Да нет, вот, сидим разговариваем. Чай пьем.

Фридман, увидев Большакова и Тропарева, сменил гнев на милость:

– О, какие люди! Здорово, мужики! Что празднуем? Здорово, Андрей, давно тебя не видел!

– Добрый день, – пожимая руку Фридману, ответил Большаков. – Да что тут праздновать? Вот пришел в родное управление ребят проведать. Решили чайку погонять.

– Здорово, Тропарев! А что шифруетесь? Зачем дверь закрываете?

– Да чтобы бутербродами не делиться.

– Значит, бутеры охраняешь. А… ну да! Ты же специалист в охранном деле. Вон как ловко охранял машины Сипона. Теперь там впору из двух одну собирать. Сипон тебе еще предъявы не делает? Если что, обращайся, я его угомоню. Ну ладно, сидите, только не бухайте, а то начальник УВД этого не любит. И я не люблю. Понял, Милицин? Замечу – уволю сразу. И куда ты с такой фамилией пойдешь? Ну, что там, Большаков, Москва? Стоит?

– Стоит. Куда она денется!

– Майора получил?

– Капитан.

– Что-то ты мелко плаваешь, я вот со дня на день подполковника жду, а ты все в капитанах. А мы с тобой, между прочим, карьеру начинали одновременно. Начальника главка хоть иногда видеть приходится?

– Бывает. Москва – город тесный. Заходит чаю погонять.

– Да ладно! Шутник. Я тоже не намерен лучшие годы в провинции убивать. Может, еще увидимся в столице. Как полковника получу.

Когда все было выпито и пережевано, они вышли в сквер перед УВД покурить и поболтать без всякой опаски. Стас приобнял Леву, который явно перебрал, и тихонько поинтересовался:

– Лева, ты в порядке?

– В порядке.

– Ты до дома дойдешь?

– Дойду.

– Маме привет передавай. Но только когда протрезвеешь. Понял?

– Понял.

– И главное, маршальскую пуговицу не потеряй!

– Ее терять нельзя, это плохая примета! – положил руку себе на грудь Милицин. – Они всегда при мне. Крестик и пуговица. Прямо как название детской сказки. Нет, я сегодня точно пережрал. А ведь не хотел, думал, что чуть выпью и домой пойду…

– Ну вот и иди тогда, – похлопал его по плечу Большаков.

И этот жест не понравился Леве.

– Ты чего? – набычился он. – Ты чего мною командуешь? Казимирыч, ты поляк, вот Польшей и командуй.

Стас схватил Леву за шиворот.

– Ну ты, свинота, совсем оборзел!

– Тихо! Я – русский. – Большаков говорил это, глядя прямо в глаза Милицину. – Русский до десятого колена как минимум. И ты это знаешь.

– Но папа же твой Казимирыч!

– Не Казимирыч, а Казимир. Казимир Васильевич. И он тоже чистокровный русский.

– Русских Казимиров не бывает, – упрямо стоял на своем Лева.

– Как правило, не бывает. Но из всякого правила есть исключения.

– Ты вот тоже не Иван, а Лев, – вставил свои пять копеек Стас. – И тоже считаешь себя русским.

– Я? А я не знаю, кто я. Может, я негр преклонных годов… Кто даст гарантии? Во мне столько всего намешано. И водки, и вина. И пива. Может, еще выпьем? У меня остались деньги от зарплаты.

– Домой! – приказным тоном сказал Большаков, и больше они Леву не видели.

Тропарев облегченно выдохнул и, не глядя на Большакова, сказал:

– Давай присядем.

– Давай лучше не давай. Мне что-то не жарко. А ты чего такой расстроенный?

– Да Фридман нервы поднял.

– Ты обиделся на него за «специалиста по сторожевым делам»? Не обижайся, он твой непосредственный начальник, ему позволено хамить.

– Да сука он. Видел у него на руке «Ролекс»? Не левая подделка, а настоящий. Говорят, сорок штук зелени, не меньше.

– И что тут нового? А то ты не знаешь, с чего он начинал трудовую биографию. Он же фарцовщик. Причем до мозга костей. Он сшибает по мелочи с кого только может.

– Да и черт с ним! Сколько веревочке ни виться.

– Ты оптимист!

– Есть немного, – и Стас усмехнулся. – Слушай, а может, к Мишане поедем? Посидим у него дома, он нам песни попоет. Правда, он теперь все больше на блатные темы сочиняет, но это, как говорится, его личное дело.

– Мне этот его репертуар как серпом по одному месту. Не люблю я эту блатоту.

– А простому народу нравится. Сейчас это модно.

– Народу, – усмехнулся Большаков. – Если бы только простому народу. Вот слушай. Начну немного издалека. У нашего начальника в главке был заместитель, генерал-лейтенант, звание о-го-го…

– Целый генерал-лейтенант? И всего лишь зам? А фамилия?

– Да какая тебе разница, ты его все равно не знаешь.

– Ну, и дальше?

– Не нукай и не перебивай. Иначе не буду рассказывать.

– Молчу.

– Ну вот. Начальник живет где-то на Кутузовском проспекте, ему квартиру министерство предоставило. А дом-то непростой. В нем только крупные руководители, министры, заместители министров. И получилось так, что он на работу ехал, вышел из дома, смотрит, стоит машина его первого зама. Он вначале значения не придал, а потом каждое утро снова и снова видит эту же служебную машину. Он вызывает его и спрашивает, мол, что ты там делаешь, в этом доме? Как, живешь?! Удивился начальник главка. Там квартиры по сто пятьдесят метров. Миллионы долларов стоят. Кто тебе ее дал? Никто не давал, отвечает заместитель, я, мол, сам купил, за свои кровные. Ну и начальник главка поручил провести служебное расследование по данному факту. Как так, на какие шиши? Оказалось, что этот заместитель одновременно работал по договору в одной крупной нефтяной фирме в Балашихе. Он там как начальник службы безопасности по всем ведомостям проходил, зарплату бешеную получал. Все официально, с уплатой налогов. Информации никакой не выдавал, только использовал возможности главка. Проверял фирмы, с которыми его работодатель заключал договоры. Не сам, конечно, а поручал своим сотрудникам. Начальник главка, когда ему доложили, что криминала никакого нет, за ним ничего не стоит, шум поднимать не стал, просто отправил его на пенсию. Вот тогда и приехал я делать выемку документов по заработной плате в ту самую Балашиху.

Вот представь себе, какая-то производственная зона, какие-то гаражи. По железной лестнице я куда-то поднимаюсь на второй этаж. Сроду не подумаешь, что в этом захолустье люди делают себе миллионы баксов. Но внутри все богато и красиво. Дорогая мебель под орех, оргтехника современная. Упакованный офис.

К чему все это тебе рассказываю? А вот к чему. Я там обратил внимание, что в кабинете директора фирмы лежит кассета с Мишкиными песнями. Запись кой-что, Мишку еле слышно, понятно, что где-то на кухне записано. И я зачем-то сказал, что мы жили в одном дворе и учились в одной школе. Так директор, типичный новый русский, в малиновом пиджаке, такой весь из себя, чуть в обморок от счастья не упал. Как доколупался до меня: «Да ты что!», «Это такие песни!», «Расскажи мне про него!» Я ему говорю, да мне надо выемку проводить, а он: да ладно – и сразу коньячину французскую достает. Я ему говорю, что не буду пить, что ты потом жалобу какую-нибудь напишешь. Да нет, отвечает, ты что! Чтобы я подставил друга Мишани?! Я же поклонник Мишани, у нас вся богема от Мишани тащится. Прицепился как репей. Пришлось мне одновременно и выемку проводить, и рассказывать про Миху. Так что не только простой народ увлечен блатным репертуаром, но и те, у кого есть достаток.

– А что рассказывал-то?

– Что у нас в городе ажиотажа никакого не наблюдается по поводу его песен, а парень он обычный, тренькал во дворе на гитаре. Таких, как он, в России много. А тот: ты что, ты ничего не понимаешь!

– А может, так и есть?

– Может.

– Так поедем к нему или как?

– В другой раз.

* * *

Майор Фридман стоял в своем кабинете у окна. Свет был выключен, и он хорошо видел, как сначала трое, а потом двое стоят в свете фонаря и о чем-то разговаривают. Все, о чем болтали эти балбесы в кабинете, он уже хорошо знал – прослушка делала свое дело безукоризненно, – но там были слова общие, пьяная болтовня и трепотня старых друзей-товарищей. А за информацию о том, о чем перетирают эти двое, Тропарев и Большаков, там, на улице, он бы многое отдал. Потому что шкурой чувствовал, что базарят они о чем-то важном. Не обязательно о нем, но обязательно его касающемся.

Когда Тропарев и Большаков свалили с глаз долой, Фридман вытащил связку ключей и пошел в кабинет, где пьянствовали три товарища. Он с трудом отодвинул массивный сейф, к задней стенке которого пластилином была прикреплена радиозакладка. Штука массивная, размером с сигаретную пачку, из которой торчал проводок-антенна. Суть ее работы была проста. Стоило только подключиться обычным радиоприемником к определенной радиоволне – и ты в курсе всех пакостей, которыми, не стесняясь, делятся твои сотрудники.

В милиции радиозакладки не использовали, шли они только по линии ФСБ. А этот экземпляр в УБОПе оказался совершенно случайно. Подслушивающее устройство было изъято у одного из жуликов на обыске как прибор, запрещенный к обращению. Изъять изъяли, а к уголовному делу приобщить «забыли». Большому начальству всегда было интересно знать, о чем «молчат» в кабинетах их подчиненные. Стоило только начальнику УВД намекнуть Фридману о желании знать, что происходит в кабинетах его заместителей, как через сутки хоть целый день слушай радиопостановку на тему «когда снимут с должности нашего деда» или «где и с какого нового русского конкретно можно срубить бабла».

Так было проще, чем издавать секретный приказ, потом оборудовать чей-либо кабинет радиомикрофоном и подключать под этот процесс собственную отдельную службу, которая из-за скудного финансирования только числилась технической. Да и спокойней так было начальнику УВД. Сведения не уходили от одного болтливого идиота к другому, все оставалось у Фридмана. А ему информацию, которая становилась год от года все дороже и токсичнее, доверить было можно – он человек проверенный и доверенный.

Но и Борис Петрович тоже был не лыком шит. Владельцев некоторых кабинетов он заранее предупреждал о «засаде», и начальник УВД мог, например, услышать, как его первый заместитель Тешин только и делает, что сутки напролет отдает дельные приказания, а в частных беседах восхищается мудростью своего непосредственного начальника, за которым он как за каменной стеной…

Фридман первым делом положил радиозакладку в карман, потом достал из письменного стола Тропарева автомобильные ключи и направился во внутренний дворик УВД, где открыл дверь «мерседеса» и сел за руль. Машина завелась легко и, шурша шипованной резиной, подъехала к воротам, которые тут же распахнулись, как только Фридман опустил левое переднее стеклоогромной автомашины. Начальник УБОПа принадлежал к касте неприкасаемых, и потому один только вид его внушал трепет у комендантского взвода, людей простых и незамысловатых.

«Мерседес» легко встроился в поток спешащих машин, все больше отечественной сборки, водители которых сразу понимали: с этой тачкой лучше не связываться, потому как внутри нее сидит не человек, а какая-нибудь такая крыса, что, не приведи Господь, от тебя мокрого места не останется, если нарвешься на конфликт или, еще хуже, поцарапаешь эту железяку.

Фридман проехал через весь город и остановился у заброшенного асфальтного завода. Он вышел на свежий воздух, закрыл все двери и положил ключи под ближайший кирпич. Потом достал из портфеля мобильный телефон и набрал знакомый номер.

– Здорово. Узнал? Молодец. Так вот, «мерс» я тебе отдам только при одном условии. Ты должен его выкупить. Да мне насрать, что тебе обещал Тропарев. У вас там свои дела, сами и разбирайтесь. Кто он мне такой? Я начальник УБОПа, а не он. Хорошо, что быстро соображаешь. Нет, не дорого. Десять штук зеленью, или я его сейчас же сожгу. Молодец, все понимаешь правильно. Деньги положи мне, как обычно, в почтовый ящик. Как когда? Сегодня, сейчас. А меня это меньше всего интересует. Вот и умница. Бибика твоя на асфальтном заводе, ключи под кирпичом, он тут у двери лежит. Да, а на посошок скажи-ка мне, друг ситный, а ты что с тем юродивым сделал, что на тропаревскую бабу позарился? Не знаешь ничего? Точно? Ну смотри, а то пропал куда-то этот засранец. Да я верю тебе, конечно, верю! Ладно, живи пока.

Глава четвертая

Идти было некуда. Очень хотелось напиться, но пустые карманы, лишенные главного, для чего были пошиты, – денег, сводили оптимизм к нулю. У одного задерживали жалованье, у другого – зарплату. Потому Виктор Степанов и Михаил Воронов уже второй час бесцельно бродили по центру города в надежде наткнуться на кого-нибудь, кто профинансирует грядущий вечер в какой-нибудь забегаловке. Как назло, все, кто шел им навстречу и кто обгонял, были людьми незнакомыми, спешащими по только им ведомым маршрутам. А когда внутри тебя квакает жаба, лучший способ приглушить ее «пение» – заговорить о политике.

– Это что за жизнь пошла?! – мрачно вздыхал Мишаня, внимательно всматриваясь во всех, кто попадался на пути. – Где ж мы так согрешили в прошлой жизни, что нас угораздило родиться в этой стране…

– Страна-то здесь при чем? – нехотя отвечал Виктор, который хорошо понимал, что они, скорее всего, разойдутся трезвыми. – И потом, что значит «эта»? Что за пренебрежение? У этой, как ты выражаешься, страны имя есть – Россия. Государство, мировая держава с тысячелетней историей. И это, между прочим, не просто наименование, это мы с тобой. Это наши бабки и дедки, это вон братская могила и косточки неизвестных солдат в полях и буераках. Хреново сейчас нашей стране, а вы чего делаете? Чего вы все на нее накинулись? СССР – плохо, Россия – плохо. Езжай в Америку!

– Ты меня не поучай. Меня в Америке никто не ждет. Это во-первых. А во-вторых, не обязан я молча сносить обиды, которые мне наносит мое государство. Я русский по национальности и по сути. И как русский, не обязан оправдывать то дерьмо, в котором мы живем. Я патриот, и патриоту, если он, конечно, честный человек, а не патриот на окладе, не все равно, куда движется его страна.

– Мне тоже было не все равно, когда СССР развалили, но я даже из КПСС не стал выходить, потому что это подлость – драпать с тонущего корабля, вместо того чтобы бороться за его живучесть.

– Так то корабля, а это было судно в палате номер шесть.

– Я так не считаю. СССР мне жалко.

– А мне не жалко Советов, эту кучу дерьма с ее национальными окраинами, где только и ждали, как бы воткнуть ножик в спину русскому человеку.

– Не везде.

– Почти везде.

– Везде дураков хватает.

– Дурак дураку рознь.

– Я думаю, что ни Украина, ни Белоруссия себе это никогда не позволят.

– А вот здесь я не уверен.

– Да ну тебя! Чего ни коснись, везде у тебя плохо.

– А у меня, если хочешь знать, сердце болит за все вокруг, мне хреново, когда я вижу, что Президент России – алкаш, который позорит меня по всему миру. Меня тошнит от всей этой либеральной сволочи во главе с выродившимся потомком Аркадия Гайдара, книжками которого я, между прочим, зачитывался в детстве, и с этим Турнепсом, который просто украл у меня надежду на будущее. Ведь эта падла обещал народу за каждый ваучер по автомобилю «Волга», а я даже рубля за него не получил. Вложил в какой-то сраный фонд ветеранов Афгана, а этот фонд, мать его ети, естественно, разорился через год. Лучше бы я этим ваучером себе задницу подтер, толку было бы больше.

– У меня тоже ваучер пропал. Тоже по этой причине. Обманулово.

– Да ну, к черту! Давай об этом не будем.

– Сам первый начал.

Ощутимо замерзнув, они заглянули в «Кофейню», отстояли очередь в человек десять, заказали на последнюю мелочь по пирожному и чашке то ли «экспрессо», то ли «эспрессо» и сели ждать, когда грузная тетка за барной стойкой выполнит их заказ.

– Сколько времени?

– Почти семь.

– Бесполезно.

– Похоже на то.

– А занять негде?

– Было бы где занять, уже б заняли.

Зашипела кофемашина, и тетка крикнула на весь зал:

– Мальчики, ваша кофа!

«Кофа» была знатная. Крепкая, ароматная. Итальянская кофемашина, красная, как трудовое знамя, и блестящая, как фольга от шоколадки, досталась городу сразу после Олимпиады-80. Она исправно, без поломок и простоев, работала уже полтора десятка лет и магнитом притягивала к себе всех истинных ценителей бодрящего напитка, тех, кто не променял бы его ни на какие быстрорастворимые суррогаты. Менялись владельцы, формы собственности, но одуряющий кофейный дух и внутри кофейни, и даже за ее стенами напоминал, что есть, черт возьми, еще что-то в мире, кроме зимы, что длится полгода, и обанкротившейся жизни, цена которой теперь пятак в базарный день.

– Ты, я слышал, песенки стал петь на публику? И как? – поинтересовался Степанов у сидящего напротив Воронова.

Он грел замерзшие пальцы о горячую чашку и не спешил сделать первый глоток.

– Нормально. Народу нравится.

– Народу много чего нравится… Елки-палки, ты единственный из нас, кто хотел стать ментом, а стал.

– Шофером? – усмехнулся Воронов. По всему было видно, что тема выбора профессии не самая приятная часть нынешнего разговора. – Ну и что, где-то я должен зарабатывать деньги, вот я их и зарабатываю на мусорке. Это так, временно.

– Я не про то, чем ты на хлеб зарабатываешь. На кой черт ты стал петь эту блатную лирику? А… ну да, ты ж на деньги Хрома свою первую гитару купил.

– А ты слышал, о чем я пою?

– Нет.

– Все правильно, не читал, но осуждаю. Так?

– Не так. Просто не слышал.

– А ты послушай.

– Где?

– Хочешь, сейчас спою?

– Прямо здесь? Нет уж, слуга покорный. Дай допить кофе без рвотных рефлексов.

– Это ты зря так сказал. Могу и обидеться.

– Извини, совсем не хотел тебя задеть. Насмотришься тут за день на этот контингент, о котором ты гимны слагаешь, начитаешься сводок происшествий – и совсем не хочется еще и слушать песни про это дерьмо. Как по мне, то все, что связано с романтизацией этой части жизни, надо запрещать на государственном уровне. Иначе у нас целое поколение вырастет дебилов, которые будут мечтать посидеть в тюрьме. Непродуктивно это!

– О, ты даже не представляешь, как продуктивно. Сколько у нас по зонам людей сидит, знаешь? Правильно, сотни и сотни тысяч. Там, где зэки, там очень хорошее бабло крутится. Надо, как теперь принято говорить, монетизировать свои таланты.

– Вроде как такие уже есть. Не помню пофамильно, но точно знаю, что без тебя имеются.

– Имеются, но без меня комплект будет неполный.

– А ты, братец, как всегда самонадеян, не боишься, что опалят тебе крылышки будущие почитатели твоего таланта?

– Это вряд ли. Там своих в обиду не дают.

– Там – это где?

– В том мире, о котором я пою. Там люди настоящие.

– Романтик ты хренов… Что ты знаешь о том мире? «Тот мир»… прямо как «тот свет». С чего это ты в том мире вдруг своим станешь? Сидеть не сидел, всю жизнь ментом мечтал стать, но не стал.

– Ментом, брат, быть скучно. По тебе видно, и ты и сам об этом знаешь лучше меня. Хочется что-нибудь сделать на разрыв аорты.

– Типа, сдохнуть в расцвете сил?

– Знаешь, у нас в САХе водителем работает мужичок, я так и не понял, дурачок он или нет, но он, когда садится за руль, надевает мотоциклетный шлем. Боится за свою жизнь, думает, если он на скорости шестьдесят километров во что-то врежется, то шлем его обязательно спасет от смерти. К нему и баба приходит такая же, как и он, с придурью. Вот он ее и катает сначала по городу, а потом везет на свалку. Так и она тоже в шлеме едет. Он ее любит и заботится о ее безопасности.

– Почти смешно. Это ты к чему рассказал?

– Я не хочу ездить на скорости шестьдесят километров. Не хочу надевать на голову мотоциклетный шлем и возить баб на свалку.

– Ну а кто этого хочет? Только придурок с твоей работы.

– Это уже почти не моя работа.

– Уволился?

– Увольняюсь.

– И куда?

– В никуда.

– В наше время в никуда опасно.

– Плевать. Я буду известным, вот увидишь. Люди будут меня слушать, я уверен в этом. И ты еще ко мне в концертные директора запросишься.

– Вот это точно исключено. Если бы ты нормальные песни пел, я бы, может, и подумал, но ездить по зонам и там перед убийцами и насильниками петь о любви и о том, как они маму любят… Да ну на хрен…

– Зря.

– Нет, ну правда, скажи мне, вот ты уже гастролировал?

– О гастролях рано говорить. Иногда квартирники даю, но уже есть предложения петь по кабакам. Но я думаю, надо сначала полноценный магнитный альбом записать, а потом уже о концертах думать. Но и этого мало. Нужен концертный директор. Может, действительно пойдешь ко мне в директора? Ты же тут всех в городе знаешь, и в Москве у тебя есть знакомые. Давай, Вить, помоги мне!

– Старик, я уважаю твой выбор, хочешь петь про зону, давай, но как ты себе представляешь, я, офицер милиции, буду пропагандировать то, с чем я сейчас борюсь? Ну как?

– А ты увольняйся из ментовки.

– Да не о том я! Уволиться не проблема, тем более что об этом только и мечтает один мой непосредственный начальник, такая порядочная гнида. Но что делать с чувством брезгливости? Я эту публику не уважаю, понимаешь? Даже если я уволюсь или меня уволят, мы все равно по разную сторону баррикад. Они там, я здесь.

– От тюрьмы и сумы.

– Да знаю я! Но и при этих обстоятельствах, не дай бог, конечно, я буду ненавидеть всю эту часть народонаселения.

– А тех, кто будет гнать тебя по этапу, будешь боготворить?

– Да вот хрен тебе в обе руки! Одинаково буду ненавидеть и охранников, и сидельцев. Ну вот скажи, почему ты так уверен, что тебя ждет слава?

– Ну как… Я тут участвовал в одном конкурсе…

– Что за конкурс?

– Конкурс самодеятельной песни.

– Не слышал. И что?

– Выиграл.

– Что выиграл?

– Первое место.

– Не знал. Поздравляю. И как, хорошо принимали?

– На ура!

– Да?

– Пойдешь ко мне директором? А что, Витюха, начнем жизнь с нуля! Заработаем кучу денег.

– Начинать с нуля, Мишаня, мне поздно. Конкурс самодеятельной песни – это не «Песня года». За самодеятельность деньги не платят. Я до армии в народный театр ходил. Играл там просто так, за интерес. Между прочим, хорошо играл. Хвалили. Все думали, что я буду поступать в театральный и стану актером. Я тоже так некоторое время думал, даже съездил в Москву на экзамены.

– И что?

– А ничего. Посмотрел на эти толпы полусумасшедших мальчиков и девочек и понял, что если я поступлю – а я знал, что поступлю, – то с этого момента я сам себе принадлежать не буду. И мужиком не буду. Не в смысле ориентацию поменяю, а просто за четыре года из меня выбьют мужское начало и я стану человеком среднего рода, который за рольки в кино или спектакле может горло перегрызть. Оно того не стоит! Ушел прямо с первого тура. Сам. Приемная комиссия мне вслед хором кричит – остановитесь, молодой человек, а нет, ушел, не обернувшись. Не жалею. Пусть хобби, и не больше…

– А если рискнуть?

– У меня семья, и в ней двое детей. Жена в отпуске по уходу за ребенком. Трое человек, за которых я несу ответственность. Они каждый день есть просят. И мне нужна стабильность, а у тебя, как я понимаю, даже при самых удачных раскладах ее не будет еще несколько лет. Ищи другого… дурака.

Мишаня не обиделся. Он улыбался. И в этот момент Степанов вдруг понял, что он не спросил у него самого главного:

– Как тебя можно послушать?

* * *

Лева Милицин не был обременен семейным положением. Нет, девчонки постоянно крутились возле него, но ни с одной не возникало желания навсегда связать свою жизнь. И вроде кандидатки попадались одна краше другой, но вот беда, душа не лежала ни к кому. То есть в начале знакомства зачатки интереса какие-то были, даже планы строились, но потом они безвозвратно улетучивались. Весь настрой на совместное проживание ломался из-за каких-то пустяков: одна смеется, словно блеет овца, другая неряха, хоть и интересный человек, третья храпит так, что дрожат стены. Пустяки? Конечно, если любишь человека! Но только если любишь, а когда ты лишь приглядываешься к этому самому человеку?

Эти и другие «пустяки» сделали Леву матерым холостяком, потому и жил он в общежитии, и питался, как и положено одинокому мужику, в столовых и кафе. Но чаще всего на выручку оголодавшему сотруднику УБОПа спешили пельмени и бутерброды. Дешево и сердито, но уже через час снова хотелось что-нибудь сожрать.

Последнюю неделю он мог себе разрешить пожить на широкую ногу. Такси позволяло заначить энную сумму, которая превращалась в добротный ужин. Каждый вечер ездил в рестораны и заказывал себе все, что пожелает его неизбалованное брюхо. Хоть кабаки и были разные, готовили в них практически одинаково: все повара заканчивали одно и то же городское профтехучилище. Разница была лишь в количестве майонеза в салате оливье. Потому он чаще всего выбирал ресторан на втором этаже Речного вокзала.

Стоял крепкий лед, мороз гнал людей в тепло, и ему нравилось сидеть у широкого окна и смотреть, как светятся городские фонари на набережной противоположного берега, как зажигаются и гаснут лампочки в домах напротив. Было в этом что-то сказочное, особенно если представить, будто и не дома это вовсе с квартирами и коммуналками, а окошки средневекового замка, в которых из-за зимы еле теплится суровая рыцарская жизнь.

Играла музыка, голоса возбужденных алкоголем гостей сливались в монотонный гуд, но он ничего этого не слышал, он уже был там, далеко от России по времени и пространству.

Солянка, оливье, жареное мясо с картошкой постепенно – а ел он очень медленно – прибавляли настроения, но отнимали бодрость духа. Самое время было поспать, но работа не предусматривала расслаблений. Потому стакан крепкого сладкого чая с лимоном непременно и обязательно завершал его нехитрую трапезу. Официантки не торопили Леву и никогда никого к нему за столик не подсаживали. Они давно его знали в лицо, а некоторые и очень близко. Лишь когда он отставлял в сторону пустой стакан, они подходили к нему за расчетом.

– Все хорошо?

– Лучше не бывает!

В тот вечер температура за окном упала ниже двадцати пяти градусов, и он неожиданно для самого себя просидел в ресторане лишних полчаса. Вряд ли он чувствовал, что именно здесь и сейчас может произойти что-то важное, скорее всего, ему просто расхотелось выходить на выстуженную улицу, но эти самые тридцать минут, как потом оказалось, и были нужны ему для завершения задания.

Подошедшая официантка Зиночка спросила его, словно извиняясь:

– Лева, ты не будешь против, если мы к тебе человечка подсадим? Народу сегодня очень много, а мест уже нет.

– Да не вопрос, все равно скоро пойду.

Гость оказался грузным мужчиной лет сорока пяти, с красным, словно налитым томатной пастой, лицом. Он поздоровался с Левой и, не глядя в меню, сразу заказал себе триста грамм коньяку и мясную нарезку.

– Это для разгона, – весело сказал и подмигнул. – Ну что, будем знакомы? Сергей Сергеевич.

– Лева! – отозвался Милицин и помахал приветственно вилкой.

– Бухнем? – задал Сергей Сергеевич риторический вопрос.

– Вы – конечно, а я нет, я на работе.

– И кем же ты трудишься? Ничего, что я на «ты»?

– Да нормально. Ну тогда и я на «ты» буду.

– Валяй. Так ты кто, мил человек?

– Таксист.

– Неплохо по нашим временам.

– Неплохо по всем временам.

Странный был гражданин. Улыбался широкой улыбкой чеширского кота, расспрашивал, словно брал интервью, и пил, не пьянея. Когда ему принесли в графине коньяк, он сразу перелил его в высокий стакан из-под сока и, ни секунды не медля, залпом опрокинул в себя все триста грамм.

– Да… Профессионально! – присвистнул от восхищения Лева.

– Достигается упражнением. Как говорил классик, – равнодушно отвечал Сергей Сергеевич, бросая в свой открытый рот все, что лежало на тарелке.

– Вилкой принципиально не пользуешься?

– Привычка.

– И где вырабатываются такие привычки?

– В армии, конечно.

– Срочная служба научила?

– Если бы! В военном городке, на складе.

– Тушенка-сгущенка?

– Гранаты-пулеметы.

– И что, имеется что скинуть в свободную торговлю?

– А тебя что интересует? Могу предложить крупнокалиберный пулемет, пару калашей, десяток пистолетов и ящик гранат. Да, забыл. И пару гранатометов. Оптом дешевле.

– Ты серьезно или так, тренируешься в остроумии?

– Я похож на клоуна?

Милицин рассмеялся. В его голове не укладывалось, что торговец оружием может просто так, под коньячок, первому встречному предложить целый арсенал. Да ну, к черту, так не бывает! Или бывает?

Мужик уже не улыбался и смотрел на него абсолютно трезвыми и очень холодными глазами.

– И сколько за товар?

– А тебя что интересует?

– Мечта детства – приобрести крупнокалиберный пулемет.

– Зачем?

– На охоту буду ходить.

– Ну-ну… Могу предложить «Утес». Аппарат абсолютно новый, еще в смазке. Четыре штуки вечнозеленых тебе по силам?

– Многовато для моего бюджета. Скинуть не мешало бы.

– Три девятьсот девяносто девять. И ни копейкой меньше. И то потому, что хочу на этой неделе машину купить.

– Машина – это хорошо. Ладно, не будем мелочиться. И когда приступим к делу?

– Завтра. Чего тянуть? Часам к десяти утра подойдешь к КПП военного городка.

– Какого городка? Их тут несколько.

– На окружной который, у моста. Я тебя буду ждать. На машине приезжай. Деньги отдашь, а я тебе расскажу, где дырка в заборе. Через нее тебе и вынесу твое… охотничье ружье.

– Ну да, я тебе тучу бабла, а тебя потом ищи-свищи!

– Ну а ты как хотел? Не корову продаем-покупаем. Рискуем оба. Ладно, хрен с тобой. Читай! – Удостоверение личности офицера полетело на стол. – Читай!

Милицин отложил в сторону вилку, взял в руки видавший виды документ и осторожно раскрыл его:

– Очень приятно! Значит, Павленко Сергей Сергеевич. Капитан.

– Да, капитан. Капитан дальнего плавания.

– Звание для возраста маловато. Как минимум тебе надо быть подполковником.

– Ты меня жизни еще поучи. Так вышло. Был майором, да весь вышел. Хорошо, что не уволили. Залеты, они, брат, такие коварные.

– Слушай, капитан, – поинтересовался Лева, возвращая капитану его удостоверение. – Меня только один вопрос мучает: а ты не боишься, что я за собой легавых приведу или что я сам мент?

– Да мне плевать. Я и без тебя знаю, что рано или поздно мне скрутят ласты, так какая разница, когда это произойдет, сегодня или завтра? И будешь это ты или кто-то другой. В любом случае, как веревочке ни виться, все равно ее обрежут, как пел один хриплый голос…

– В таком случае проще сразу пойти в райотдел и сдаться.

– Чем же проще? Так, возможно, я еще некоторое время на свободе погуляю. А вдруг ты не мент, вдруг все срастется? А то на фига я все это затеял?

– Рисковый ты, я бы так не смог.

– Чего тут мочь? Не было бы Чечни, и я бы не смог. А когда кругом столько стволов неучтенных, то круглым дураком надо быть, чтобы пройти мимо и не сорвать куш.

– Так что, берет народ у тебя товар?

– Больно ты любознательный, я посмотрю. Скажу так. Бывает. Всяко бывает.

– А ты почему у меня ксиву не спросил?

– Меньше знаешь – крепче спишь.

Где-то в углу зала началась драка. Двое уже крепко поддатых братков, по всему видно, что из беспредельщиков, потянули на танец сидящую за столиком расфуфыренную девицу:

– Эй, подруга, пойдем с нами! Бросай этого тупорылого фраера!

Было это сделано бесцеремонно, с матерком и хамством, словно и не сидело за столом никого, кроме этой самой «подруги». Ответ, как и полагается, долго ждать не пришлось. Из-за стола вышел невысокий, но крепкий «фраер» и без предупреждения и уговоров одному въехал кулаком в ухо, другому – в нос. Внешне все выглядело бойко и кровопролитно, но по факту лишь ненадолго замедлило большой кипиш. Тычки по широким мордасам лишь подивили братков. Они почесали помятые физиономии, набычились и, ни слова не говоря, с двух сторон стали охаживать противника. Надолго того не хватило. После серии ударов по корпусу он стал оседать на пол, где и обрел долгожданный покой.

Сколько раз на своем веку Лева видел подобные картины, с кровопусканием и без него. Но это когда-то, пока не служил в милиции, он, не задумываясь, вставал на защиту слабого, теперь же приходилось сорок раз подумать, прежде чем принять решение. Теперь надо было проанализировать ситуацию, поразмышлять, насколько серьезен конфликт и к каким последствиям он может привести. Поддашься эмоциям – устанешь отписываться в прокуратуре, где спят и видят, как улучшить статистику работы за счет арестованных ментов, превысивших свои должностные полномочия.

Здесь и без него разберутся, подумал он и оказался совершенно прав. Тем более что и братков он знал прекрасно, и тот, кто лежал на полу, был хорошо ему знаком. Одни были «шестерки» Хрома, другой – предприниматель средней руки. Как-никак одноклассники. Драка, как он и предполагал, длилась не больше минуты. Мужчины, кто покрепче, нехотя повставали со своих мест, и вот уже одни мягко и дружелюбно теснили братков в сторону, другие осторожно поднимали с пола «фраера».

– Пойду посмотрю, что с пострадавшим делается, – вдруг сказал Сергей Сергеевич.

– Оно тебе надо? – спросил Милицин, уже собиравшийся уходить.

– Не скажу, чтобы очень, но вдруг медицинская помощь требуется.

– Ты ж не врач, ты ж кладовщик.

– Не врач, но первую помощь оказать смогу.

– Ну, смотри сам.

– Уходишь? Ну, давай! Насчет завтра как, ждать?

– Да, буду. И пару-тройку коробок с патронами прихвати.

– Еще двести американских карбованцев.

– Заметано!

Лева, конечно же, сделал все правильно, как учили. Отъехал от ресторана, с полчаса покатался по городу, на всякий случай обращая внимание на все машины, которые пристраивались позади него, потом рванул на доклад начальству в УБОП, но самое интересное он все же пропустил. А оно разворачивалось прямо в том самом месте, из которого он недавно уехал.

На деревянной скамеечке в огромном и практически неосвещенном зале ожидания Речного вокзала сидели двое. Побитый «фраер» и «капитан дальнего плавания» Сергей Сергеевич. Один по-настоящему плакал, другой, как мог, утешал.

– Ненавижу, – негромко говорил «фраер», то и дело вытирая платком то капающую из носа кровь, то текущие слезы. – Эти твари меня достали. Была бы моя воля… Поубивал бы сволочей.

– Да как-то неубедительно у тебя получается поубивать, – затягиваясь сигаретой, поддерживал разговор Сергей Сергеевич. – Если уж начал бить, то надо было не останавливаться. Вот когда ты им по мордасам съездил, чего остановился? Не надо было останавливаться. Вот потому они тебя и отпрессовали, потому что ты им такую возможность дал.

– У меня пальцы слабые, проблемы с костями у меня, когда бью, мне очень больно руке. С детства ненавижу драться, а эти скоты об этом знают, как увидят меня в кабаке с какой бабой, так сразу начинают права качать. Да чего уж теперь…

– Так ты что, знаешь их?

– В школе вместе учились. И живут они рядом со мной, на Алексеевской. Это братья Коваленко. Я у одного из них девчонку увел в десятом классе, вот они и мстят.

– До сих пор? Уж, наверное, лет десять назад школу закончили?

– До сих пор.

– А чем эти хмыри промышляют?

– Да это хромовская шантрапа, с ларечников дань собирают.

Наверху громко играла музыка, слышались смех и пьяные вскрики, смысл которых невозможно было разобрать. Да и вообще, внизу, в холодном зале ожидания, все, что происходило наверху, в ресторане, воспринималось как что-то непотребное и враждебное.

– А где Ирка? Та, что со мной была.

– С ними за одним столом сидит. Бухает.

– Тварь… Шлюха…

– Да ладно тебе. Другую найдешь.

– Это да, это конечно. Но ведь обидно, я за ней три месяца ухаживал, а эта шалава. Понимаешь, мужик, я ненавижу их. И как здесь быть, я не знаю.

– Тебя как зовут?

– Сергеем. Фамилия Дмитриев.

– О, тезка! И меня Сергеем. Сергей Сергеевичем. Будем знакомы. Давай пять.

– Руки в крови. – Сергей всем своим видом показал, что и рад бы пожать протянутую ладонь, но.

– Руки у него в крови, – засмеялся вдруг Сергей Сергеевич. – У меня, может быть, тоже руки в крови, и ничего, живу. Так что давай не стесняйся!

И два Сергея пожали друг другу руки.

– Слушай, ты вот сказал, что готов их убить, – вдруг посерьезнел Сергей Сергеевич и заговорил значительно тише, почти шепотом. – Ты это серьезно или так, обида в тебе говорит?

– Куда уж серьезнее. Обида лет десять назад была, теперь только одно желание – замочить этих шакалов.

– Ну так и замочи.

– Смеешься, дядя? Голыми руками?

– Ты вроде как при деньгах, купи ствол.

– Деньги-то имеются, только в магазинах стволы на прилавки не выкладывают. И на колхозный рынок не пойдешь спрашивать, что почем. Там одни черные, а от них я держусь подальше. Такое правило! И тем более я не хочу нарваться на ментов, чтобы потом на зоне отсиживаться за приобретение огнестрела.

– Тогда в рестораны не ходи. Чтобы не попадаться им на глаза. Живи тихо, глядишь, и отстанут.

– Ну нет, хрен им. Они подумают, что у меня очко жим-жим.

– А что, не жим-жим?

– Нет, конечно!

– Ну а если я тебе вдруг ствол продам?

– А у тебя есть?

– Ну, допустим.

– Так допустим или есть?

– Есть.

– Беру. Цена не имеет значения.

– А ты хоть знаешь, как с ним обращаться?

– Дядя, я срочную не дурошарил, я ее как положено отбарабанил в войсковой части под номером 03863. Хоть это и не Афган, но навыки кое-какие отцы-командиры дали. А если что, ты подскажешь.

– Добре!

И уже через десять минут они сидели в такси, которое, проехав почти через весь город, остановилось у бесконечного зеленого забора, отгородившего ото всего остального гражданского мира обычную мотострелковую часть. Когда «Волга» скрылась за поворотом, они еще постояли с пару минут, покурили и потом двинулись через канаву к известному только одному Сергею Сергеевичу месту. Пройдя метров пятьдесят наискосок, они остановились, и «капитан дальнего плавания» легким толчком раздвинул пару досок, гостеприимно пропуская вперед своего тезку.

Через час доски снова раздвинулись, и два человека, очень довольные друг другом, вышли на трассу. В руках одного из них была большая спортивная сумка.

– Как там в нашем любимом мультике? Ты, если что, обращайся! Так вот, ты же сделай наоборот. Забудь и про меня, и про то, что сегодня видел. Если менты тебя возьмут за жопу, постарайся меня не впутывать. У меня и без тебя проблем невпроворот.

– Сергей Сергеевич, я надеюсь, что больше мы не увидимся.

– А что будешь говорить, если возьмут с поличным?

– На рынке купил.

– Договорились. Прощевай!

Ровно в час ночи уже следующего дня в заснеженный двор дома номер шестнадцать по улице Алексеевской въехали «Жигули» девятой модели, из которой вылезли, пошатываясь, братья Коваленко. Еще через пять минут на третьем этаже зажегся свет в угловой комнате и раскрылось для проветривания окошко.

Как раз в этот самый момент из подъезда дома напротив появился человек во всем черном. На середине детской площадки он достал из сумки гранатомет РПГ-7, тщательно прицелился и выстрелил прямо в распахнутое окно. Вылетевшая из трубы осколочно-фугасная граната не оставила никаких шансов братьям Коваленко. Взрывная волна и осколки мгновенно превратили их в трупы, а вспыхнувший огонь еще и хорошо прожарил.

Милицин подъехал следом за пожарными и оперативно-следственной бригадой и сразу понял, по ком нынче зазвонил колокол. И этот двор, и этот дом, и эти окна он знал хорошо. Все детство прошло именно здесь.

До этого он три часа только и делал, что составлял бумаги. Был нацарапан рапорт начальнику УБОПа о кратковременном оперативном контакте, где было изложено в подробностях, что произошло с ним сегодняшним вечером в ресторане «Речка», на котором Фридман без промедлений «нарезал» визу «проверить в рамках дела оперативного учета», что означало «фас».

Было подготовлено постановление, составлен план реализации аж из двенадцати пунктов, выписано задание на использование СОБРа и проведение оперативно-технических мероприятий. А это означало, что на Леву утром следующего дня обязательно наденут радиозакладку и ни одного слова из будущего общения с Сергеем Сергеевичем не пропадет бесследно, что совсем рядом его непременно будет подстраховывать Стас с бойцами СОБРа. «На посошок» он и план оперативноследственных мероприятий вместе со следователем настрочил. Проще было сутки просидеть за рулем «Волги», чем заниматься сочинительством с ручкой в руках.

Когда пожар был потушен, он поднялся на этаж и зашел в квартиру.

– Ты кто?

Лева предъявил свои «корочки» и поинтересовался:

– Что здесь?

– Братьев Коваленко расхреначили. Знаешь таких? – Как не знать, когда с этими уродами Лева десять лет в одном классе мучился. – Похоже, гранатометом, – добавил следователь.

– Во как!

И тут в голове все сложилось. Он еще с минуту о чем-то поговорил со следователем, а потом вышел на свежий воздух, но не сел в машину, а проследовал прямиком в соседний дом, где, поднявшись на пятый этаж, позвонил в четырнадцатую квартиру. Дверь открыли не сразу и не спрашивая, кто там.

– Здорово, Серега!

Серега Дмитриев даже не удивился позднему гостю.

– Куда дел трубу?

– Какую трубу? А… эту… на кухне.

Милицин отодвинул в сторону своего бывшего одноклассника и прошел на кухню. Поднял с пола спортивную сумку и заглянул вовнутрь:

– Фу, вонища-то какая. Что с ней хотел сделать?

– В проруби утопить.

– Правильно. У кого купил, у Сергея Сергеевича?

– Нет, на рынке у кавказцев.

– Серега, еще раз соврешь, закую в наручники!

– У Сергея Сергеевича.

– Что еще у него купил?

– Ничего больше.

– Серега, не шути со мной!

– Тэтэшку. И патроны.

– Неси.

Лева сначала убрал в куртку ствол, рассовал по карманам боеприпасы, а потом подошел к сидящему на табуретке Дмитриеву и похлопал его по плечу.

– Мне собираться? – спросил Сергей, глядя себе под ноги.

– Слушай меня сюда и запоминай каждое мое слово. Сергея Сергеевича ты в глаза не видел. Оружие у него не покупал. Из гранатомета не стрелял. Как только тебе в кабаке настучали по мордасам, ты сразу ушел домой спать.

– Так мне что, дома оставаться?

– Конечно. Я тебе не судья, знаю, каких скотов ты отправил на тот свет, но имей в виду, с этого момента ты у меня под особым контролем. И не дай бог, если у тебя со временем начнутся угрызения совести и ты пойдешь сдаваться в ментовку. Никакая явка с повинной тебя не спасет, сам тебя, дурака, пристрелю!

* * *

Его послало само небо, плотно затянутое низкими облаками, из которых то и дело крошился снег. Юра Мелов стоял на остановке, как обычно, одетый не по сезону, в каком-то сером осеннем пальтишке, в пестрой вязаной шапочке, нахлобученной до самых роговых очков, и подслеповато высматривал нужный ему троллейбус.

– Мишаня, рано прощаться, – остановил Степанов друга, чувствуя, что фарт не за горами. – Похоже, не все так безнадежно.

– Почему?

– Потому что вон у того мужика, – Виктор ткнул пальцем в сторону своего знакомого, – деньги есть всегда.

– А он тебе кто?

– Да никто. Я с ним работал на одном заводе. Я в газете, а он… не помню где… Известный в свое время либерал и поборник перестройки головного мозга совграждан.

– Думаешь, даст? – засомневался Миша. – Либералы – они такие… прижимистые…

– Даст. Но надо набраться терпения.

– Зачем?

– Да потому что, когда я год назад спросил его на свою голову, как у него дела, то он перечислил мне тридцать восемь пунктов, по которым, как он считал на тот момент, его жизнь не может быть счастливой. Компактно изложил. На каждую из причин у него ушло чуть больше минуты.

– И ты его не послал?

– Хотел, а потом интересно стало.

– А чего тут интересного?

– Да ничего. Мне интересно стало, смогу ли я его выслушать до конца, не перебивая, а только кивая головой.

– Ну как?

– Смог. Остались приятелями.

– А я бы прибил его.

– Пошли. Попытка не пытка. Разбежаться всегда успеем.

Изобразив на лице нескрываемую радость, Степанов раскинул руки, словно хотел обхватить как минимум трех человек, и ринулся к Мелову:

– Юра, дружище! Здорово! Давненько мы не виделись! Как же я рад нашей встрече!

Юра сообразил не сразу, что шагающий прямо на него с распростертыми объятиями мужик движется к нему с исключительно мирными намерениями. Напрягшемуся Мелову потребовалась еще пара секунд, чтобы вспомнить, кто перед ним и что с этим мужиком он когда-то был знаком.

– О, привет! Виктор! Какими судьбами? – заулыбался он и несколько раз от души похлопал по плечу Степанова.

– Да вот, мимо с товарищем проходили, смотрю, ты стоишь! Думаю, надо подойти, пообщаться. – Степанов постарался как можно естественнее изобразить умиление от всего происходящего. – Познакомься, это Мишаня! Как сам? Домой едешь?

– Нет, в гости тороплюсь.

– Слушай, Юра, а ты не откроешь мне кредитную линию на пару недель? Обещаю, как получу зарплату, верну моментально.

– Сколько тебе надо?

– Ну дай тысяч тридцать или пятьдесят.

– Так тридцать или пятьдесят?

– Лучше сто.

– А ты чего хочешь на эти деньги купить?

– Да вот в какой-нибудь кабак хотим сходить.

– Зачем?

– Зачем-зачем… Напиться!

Мелов задумался. Переключался на умственную деятельность он всегда одинаково. Медленно снимал свои окуляры, по-детски морщил лоб и несколько минут, словно отключившись от бренного мира, аккуратно протирал линзы очков. Лишь после того, как хорошо подумалось, он водружал свои стеклышки на нос и смотрел на мир новыми глазами, куда более осмысленными, чем прежде.

– Вам принципиально, где нажираться? – прервал он свое молчание вопросом.

Настала очередь поразмышлять Степанову, но с ним этот процесс проходил без внешних эффектных атрибутов. Где-то начинала скрипеть одна мысль, другая, и вот на тебе готовый ответ:

– Без разницы!

– Тогда я вас приглашаю в гости в одну компанию, куда и следую сам!

– А это удобно?

– Вполне.

«Компанией» оказался высокий человек средних лет, с окладистой бородой, которую он то и дело почесывал пальцем. Звали его Дмитрий Алексеевич, и напоминал он типичного ученого-физика в фильмах шестидесятых годов. В трехкомнатной квартире девятиэтажного дома никого, кроме него, не было. Он нисколько не удивился, что Юра Мелов приперся не один, а приволок с собой еще пару страждущих. Пожав руки вновь прибывшим, он сразу пояснил, куда в прихожей вешать верхнюю одежду, куда прятать обувь, какие надевать тапочки и где можно помыть руки. А потом без долгих разговоров пригласил гостей присаживаться за стол.

Коньяк и водка, вино и пиво, колбасная нарезка, холодное и горячее мясо, овощи свежие и жареные, сыр и оливки, яблоки и виноград, конфеты и шоколад – все это занимало весь стол в центре большой залы. На кухне в это время что-то шкворчало и булькало.

– Бляха-муха, – вдруг подал голос Миша. – Мы куда попали? Что за праздник гуляют в этом доме?

– Пятницу отмечают! – улыбнулся Дмитрий Алексеевич и шандарахнул в потолок пробкой от шампанского.

Разминка была скорой. Сразу за шампанским приговорили пару бутылок марочного вина и плавно перешли на водку, а продолжали и заканчивали вечер грузинским коньяком. Никого не смущало, что гремучая смесь обещала наутро скорое похмельное мщение, а хорошая закуска на какое-то время приглушила и хмель, и предостерегающий голос разума. Общение сложилось непринужденным. Играла негромкая музыка, и как-то незаметно четыре человека разделились на две компании. Дмитрий Алексеевич что-то говорил Мишане, Виктор же вспоминал, как они с Меловым публиковали в многотиражной газете «Ударный труд» всякую остросоциальную хрень, время от времени входя в некоторый конфликт с секретарем парткома завода Пятачковым.

– Хорошее было время, – вздыхал Степанов. – Жаль только, что мы были такими дураками. Всё думали, что впереди нас ждет райское благополучие, а на самом деле и страну просрали, и завод разрушили. Что, на «Главсваре» работает еще кто-то?

– Да кто-то еще работает. Народ здорово сократили.

– Станины уже не делают?

– Да нет, конечно. Завод же корейцы выкупили. А ведь знакомство с ними так хорошо начиналось, мы им – станины для станков, они нам – телевизоры и видеомагнитофоны.

– Я помню. Пятьсот телевизоров и пятьсот видаков делили между тремя тысячами работающих. А корейский видак, между прочим, в то время в Москве можно было обменять на однокомнатную квартиру.

– Во времена были! Я оказался в пролете, а тебе досталось что?

– Держи карман шире! Шиш с маслом мне достался. Там только заводоуправление и передовой рабочий класс участвовали в лотерее. Кому телик, кому видак. Ругани было…

И снова пили, и снова закусывали. Неизбежно пьянели, и казалось, что вечер удался на славу. Пока вдруг Мишаня ни с того ни с сего не дернул Степанова за рукав и не приказал:

– Уходим!

– Чего? – растерянно спросил Виктор, совсем не понимая, отчего он должен прямо сейчас вставать и идти на мороз. – Зачем? Ведь хорошо сидим!

– Я сказал, уходим! – Взгляд Воронова устремился на Степанова откуда-то исподлобья, и ничего хорошего он не сулил. – Я сказал, встал и пошел отсюда вместе со мной!

Степанова редко переклинивало, но тут его переклинило. Он насупился и очень медленно произнес:

– Пошел ты на.

Нет, ну а что он должен был ответить? Ну послал он на три буквы алфавита, но ведь это он, а не кто-то другой прихватил с собой Воронова на эту пьянку. Виктор и без него бы прекрасно прожил сегодняшний вечер. Это же чистое свинство – выпить, пожрать за чужой счет и ни с того ни с сего вскочить и устремиться на выход. И что за приказной тон позволяет себе его школьный товарищ? Опьянение в средней стадии уж никак не дает ему права командовать им…

Кулак всего в нескольких миллиметрах пролетел мимо его носа. Степанов интуитивно слегка отпрянул, но уже в следующую секунду зарядил Мишане точно в глаз. Воронов покачнулся и, ни слова не говоря, снова попытался хлестко садануть Степанова. И опять кулак пролетел мимо.

– Ты чего, бычара, с цепи сорвался? – Голос Степанова был спокоен и полон презрения.

– Ах, я бычара?

И они схлестнулись. Да так, что ближайшие десять минут их было не расцепить. Да, собственно, никто и не пытался. И Мелов, и гостеприимный хозяин в ужасе смотрели на происходящее и ни слова не говорили.

А Виктор и Михаил, словно два бурых медведя, озверевшие и обезумевшие от ненависти друг к другу, крушили все, за что задевали их двести килограммов. Вот рухнул стол, слетела с петель дверь и брызнуло с нее на пол коричневое дорогое стекло, упали, к чертовой матери, какие-то полки в прихожей, накренился и повалился двухстворчатый шкаф.

Когда у обоих иссякли силы, они, тяжело дыша, еще некоторое время так и простояли в обнимку посреди разрушенной прихожей.

– Пусти, – сказал Мишаня, и Виктор отпустил.

Они вместе вышли из квартиры. Провожать их, слава богу, никто не стал. На улице они разошлись друг от друга на приличное расстояние и одновременно закурили. Сделав пару затяжек, они так же, как по команде, начали сближение.

– Ты знаешь, что он мне предложил? – спросил Воронов, когда они подошли вплотную друг к другу, и в его голосе не было прежней агрессии, это был прежний, хорошо знакомый Виктору школьный товарищ Мишаня.

– Что?

– Трудоустройство в филармонии. Он там какой-то начальник.

– Так это здорово!

– Ага, и еще предложил мне в соседней комнате произвести, как он выразился, орально-генитальный контакт, так я ему, видишь ли, понравился....

– Да ладно! Вот же. Тьфу, гадость! А я все думаю, чего он тебе в уши льет. А ты… чего ты мне об этом не мог прямо-то сказать?! Я бы сразу встал и ушел! А ты, как начальник хренов! «Быстро встал, быстро пошел!» С меня своего начальства идиотского хватает!

Мишаня молчал, чем еще больше вывел из себя Степанова.

– Чего ж ты ему в рыло не съездил? Почему мне пытался врезать?

– Тебя за то, что ты послал меня на три буквы.

– И что? Ты идиот? Или очень нежный?!

– На три буквы нельзя посылать. По тюремным законам это западло.

– По тюремным законам? Ты сдурел?! Ты же никогда в тюрьме не сидел, ты даже в райотдел ни разу не доставлялся!

– Все равно!

– На три нельзя, а в пять можно?

– Можно.

– Да… Пошел ты снова… на три буквы!

* * *

Сергей Сергеевич с утра пораньше уже был подшофе. При этом он что-то непрерывно жевал, а красную морду его украшала невероятно счастливая улыбка. Ровно в десять утра он выглянул из дверей КПП и, заметив Леву, сразу направился к нему навстречу.

– Здорово! – Он протянул руку для пожатия. – Привез?

– Как договаривались. Будешь пересчитывать?

– Мы Вооруженные силы, а не частная контора. Мы не работаем на доверии. Естественно, будем и пересчитывать, и проверять.

Сказал и заржал.

«Ну-ну, повеселись, паскуда, в последний раз, скоро тебе будет не до смеха», – подумал Милицин и покосился на стоявшую неподалеку армейскую машину «скорой помощи». Там, за матовыми окнами, Стас Тропарев и шесть собровцев с автоматами в руках были готовы в любую секунду оказать ему вооруженную поддержку, но операция шла своим ходом и ничего Леве не угрожало, потомугруппе поддержки оставалось только слушать, о чем разговаривают между собой продавец и покупатель.

А те сели в машину, и Сергей Сергеевич принялся за работу. Его подход к делу удивил даже Леву. Из плотно набитого конверта капитан вытащил все купюры и дважды пересчитал. Потом в ход пошел маркер, которым он исчертил только в ему понятных местах все до одной банкноты, а потом и проверил каждую «на хруст».

– Пойдет.

Он уже хотел было переложить деньги в карман, но Милицин перехватил конверт и сунул себе в куртку:

– Деньги получишь, когда я пойму, что за товар ты мне приготовил.

– Мы так не договаривались!

– Не договаривались, но я тоже не работаю на доверии. Я тебе деньги отдам, а ты уйдешь, и где мне тебя искать? Я что, по всей воинской части бегать буду? Я тебя второй раз в жизни вижу. Что ты за человек, я не знаю. Так что или так, или я поехал.

– Ладно, черт с тобой! – Сергей Сергеевич подвинулся к Милицину почти вплотную, и на Леву обрушился такой плотный перегар, что тот невольно отшатнулся. – Вот смотри, сейчас разворачивайся обратно, на перекрестке поворачивай направо и после поворота езжай вдоль трассы ровно триста пятьдесят метров. Там кусты. Встаешь и смотришь на забор. Когда увидишь меня, выходи из машины. Понял?

Через пять минут Лева Милицин уже стоял возле забора и смотрел, как сначала из раздвинутых досок вылезли два солдата, которые держали в руках пулемет «Утес», потом показался Сергей Сергеевич с двумя коробками патронов.

– Получите-распишитесь! – опять засмеялся он.

Ему явно нравилось быть хозяином положения. Леве ситуация тоже пришлась по душе, потому что уже через пять минут и солдаты, и капитан, и он сам лежали, уткнувшись физиономиями в снег. Машина патрульно-постовой службы милиции, якобы случайно проезжавшая мимо, оказалась прямо в гуще событий.

– Что здесь происходит? Так… Пулемет? Патроны? Ничего себе! Совсем армия рехнулась!

– Это ты меня сдал? – спросил Сергей Сергеевич у Левы, благо лежали они рядом.

– Сдурел, что ли? Я, между прочим, рядом с тобой валяюсь. Сам виноват, могли бы вечером встретиться, когда ничего не видно. А сейчас тут кругом вон какое движение. На фига ты сказал, чтобы я с утра приехал?

– На фига. Потому что я сегодня днем машину собрался покупать.

– Чего, подождать не мог?

– Да чего уж теперь.

Действительно, чего уж теперь. Теперь только долгие годы на нарах.

В райотделе продавцов сразу же разделили и отправили по разным кабинетам на допрос. А Леве вернули и ствол, и «Волгу», на которой он тут же отправился продолжать поиски убийцы таксистов. Правда, уже через несколько дней это задание было свернуто. В «пресс-хате» изолятора временного содержания Сергей Сергеевич Павленко, капитан российской армии, сознался, что именно он и был тем человеком, который убивал таксистов. В ответ на вопрос, зачем он это делал, он только улыбался.

Глава пятая

Он пришел уже на следующий день. Один. Встал напротив входа в школу, у огромного вазона, в котором все лето и осень что-то цвело и благоухало, а зимой лежала шапка снега, прикасаться к которому почему-то из поколения в поколение учеников считалось плохой приметой. Хром щелкал семечки и шелуху плевал прямо на предрассудки школьной мелюзги. Он ждал звонка с пятого урока. Он уже знал, что вся компания в сборе и все равно выйдет прямо на него.

Лева заметил его первым, потому что сидел у окна в кабинете биологии, а оно выходило прямо на школьный двор. Не дождавшись конца урока, он отпросился в туалет, но не в отхожее место ему было надо. Пробежав по коридорам первого и второго этажей, он, ни слова не говоря, заглянул по очереди в четыре кабинета. Его морда ничего не выражала, но все, кому было положено, поняли мгновенно: «Шухер!» И уже через три минуты друзья-товарищи оказались в раздевалке. За рядами одежды их совсем не было видно. Они ждали объяснений от Милицина.

– Хром стоит у входа. По всему с ним никого нет, – негромко доложил Лева.

– Этого нам только не хватало, по-моему, проблема была исчерпана вчера, – сморщился Степанов.

– А ты забыл, что он нам денег должен? – усмехнулся Воронов. – По червонцу обещал, если мы останемся живы.

– Не слишком дорого он оценил наши жизни, – рассудил Большаков. – Мне его бабло задаром не надо.

– А чего не надо-то?! Усилок купим и новые колонки, – вдруг встал на дыбы Мишаня.

– Чего ты там за полтинник купишь? Ты цены в «Голубом экране» видел? – мрачно спросил Андрей. – Или ты на барахолку собрался?

– Видел. Ну тогда гитару купим.

– И кто будет на ней играть? – Лева поежился: он вспомнил, как мать однажды пыталась приобщить его к музыке, отдав в музыкальный кружок при заводском клубе. Одного занятия хватило, чтобы старый балалаечник поставил на Леве крест. Тому, по мнению преподавателя, не медведь, тому кто-то покрупнее уши отдавил. Балалайка с тех пор висела в кладовке, чтобы не портить настроение ни ему, ни матери.

– Ну хотя бы я, – как-то задумчиво и многозначительно произнес Мишаня.

– Да ты же никогда на ней не играл, – удивились почти все. – И даже не пытался.

– А на чем мне пытаться играть? У мамки вечно рубля не допросишься. А тут целый полтинник. Да честное слово даю, научусь, – аж вдруг перекрестился будущий гитарист.

– То есть получается, что рисковали все, а полтинник достанется только тебе, – задумался Стас.

– Так я для вас буду играть. Чего вы жмотничаете? В каждой приличной компании должен быть свой гитарист, и мы все должны научиться петь песни под гитару.

– А ты считаешь, что мы приличная компания, если у бандюка деньги возьмем за то, что из-за него мы вчера чуть не отправились на тот свет? По-твоему, это нормально для приличных людей? – спросил Большаков.

– Не, ну можно и не брать, можно даже уйти через черный ход и не заговаривать с ним, но тогда мы точно трусами окажемся. Он же там один. Если чего, отоварим на раз.

– А я не хочу никого «товарить». Я не хочу быть такой же сволочью, отправляющей на верную смерть людей, как он. У меня другой подход к жизни. А впрочем, делайте что хотите. Я лично на встречу к нему не пойду. Много чести. А ты, Миха, иди, и ты, Стас, для подстраховки тоже иди. Мы тут втроем с ребятами постоим, посмотрим, как события будут развиваться. Если произойдет драка, то мы через пару секунд будем вместе с вами.

– А что с деньгами, если, конечно, даст?! – все никак не мог понять Мишаня.

– Я брать не буду, – твердо сказал Большаков. – Пошел он к черту!

– Я тоже, – присоединился Лева.

– Деньги вещь не лишняя, но я – как большинство, – подумав, решил Степанов.

– А я бы взял. На гитару. – У Воронова аж губы задрожали, как хотелось ему подержать в руках инструмент.

– И я за то, чтобы взять деньги. Не себе, конечно. Михе на гитару.

– Тогда, Стас, тебе и решать, – подытожил Андрей, – будет у нас свой музыкант или нет.

Тропарев долго не думал. Мысль сложную на лице не изображал. Он хлопнул Мишаню по плечу и весело сказал:

– Только чтобы пел хорошо, а не как наши тошнотики во дворах. И чтобы никакого нытья про любовь. Свое сочиняй, если, конечно, сможешь.

– Да-да, что-нибудь патриотичное, – усмехаясь, с подковыркой согласился Большаков. – Про комсомол там, про войну или про героев. Про любовь не надо. От нее уже тошнит.

– Нет, я про ментов буду сочинять. Они классные. Кто-то же должен написать хорошие песни про людей, которые защищают людей от бандитов. Вот я и напишу. Да еще и спою.

– Не смеши наши животы, – возразил Стас. – Про ментов песни писать… Чего там про них писать? «Если кто-то кое-где у нас порой.» Мало, что ли, что из каждого утюга ее поют, а ты тут со своими новыми страданиями заявишься.

– Не скажи.

– Хорош трепаться, – осадил Большаков спорящих. – Если хотите гитару, сами идите к этому упырю и не тяните резину, урок скоро закончится, нам всем попадет по ушам за обман.

– Чего стоите, идите, – поторопил Лева Милицин, и Воронов с Тропаревым пошли на выход.

Они служили, а время шло. Уверенно так, бодренько. А куда путь держало, непонятно. Топало и топало день за днем, не глядя по сторонам. Молча. Не привыкло оно, видишь ли, давать отчета каким-то человечишкам. Подлюка высокомерная… А как жить-то, ничего не понимая, как?! Как просыпаться каждое утро и думать, что всё против тебя: погода за окном, самочувствие, пустой кошелек, прошлое, настоящее и будущее – всё!

– У меня плохие предчувствия, – ни с того ни с сего вдруг подал голос со своего стерильного стула Серега Рязанский. – Не светят нам, Андрюха, квартиры в Москве. И чтобы не заморачиваться, нас просто разведут, как самых последних лохов.

Андрей, и без того понимавший, что все эти проволочки с предоставлением жилплощади в Москве неспроста и затянувшееся ожидание стало просто неприличным, вяло парировал:

– Не нагнетай, у меня самого тухлое настроение. Не знаю, как ты, но я пришел сюда под приказ министра.

– А я пришел просто так? Приказ. Тоже мне, индульгенция какая.

– При чем тут индульгенция? У этого слова другой смысл.

– Хрен там. Смысл один и тот же. Плохой для нас с тобой.

– Мы не в шарашкиной конторе работаем, – поставил точку Андрей. – МВД все-таки.

Позвонил телефон, и, слава богу, никчемный разговор пришлось прервать. Полковник Серов посопел в трубку, видимо, перебирая перед собой какие-то бумаги, потом спросил:

– Андрей, что у тебя по этому хрену из правительства?

– Какому хрену из правительства? Ах ты, черт, я совсем забыл. Извините, товарищ полковник, виноват. Сейчас же займусь.

– Нет, ну что это за отношение? Я вас не понимаю. Давайте наверстывайте упущенное время!

– Исправлюсь, простите. К концу дня доложу.

Этот незапланированный выговор от начальства и собственное, какое-то просто детское «простите» окончательно испортили настроение Андрею, и он, на чем свет ругая себя за разгильдяйство, тут же набрал нужный номер.

– Алло, барышня, здравствуйте. Капитан Большаков, Главное управление по борьбе с организованной преступностью, справочку о месте проживания дайте, пожалуйста. Мой номер 935–25–78… Так… Фамилия человечка Турнепс Игорь Анатольевич.

* * *

Жизнь, реально, не складывалась. На службе мотали нервы упыри в майорских погонах. Гоняли его по всем совещаниям в УВД, заставляли каждое утро ходить в дежурную часть за сводкой происшествий и к обеду делать отчет о криминогенной обстановке для десятка газет, больших и маленьких, районных и областных. Ровно в тринадцать десять он с городского телефона выходил в прямой эфир на областное радио и минут пятнадцать заливал в уши гражданам про всякое уголовное дерьмо. А статьи, а еженедельные программы для двух телеканалов, одного государственного, другого частного, а съемки по вечерам… практически все это лежало на нем. Еще от него требовалось написать большую часть статей для газеты, которая издавалась на деньги УВД и которая с успехом продавалась в ларьках «Союзпечати». По средам он садился в автобус и ехал за семьдесят километров в районную типографию, где и происходила верстка газеты.

– А что, в областной типографии этого сделать нельзя? – спросил Степанов как-то своего непосредственного начальника, начальника пресс-службы УВД Протушнова, но тот лишь отмахнулся. Мол, не твое дело, экономия средств, то и се, и не тебе решать, где печатать газету. Скажут в Тюмени, поедешь в Тюмень. – Да как тут можно говорить об экономии.

Но его прервали, четко обозначив рубежи служебных полномочий:

– Пошел на хрен!

Да как скажете!

Домой он тоже не торопился. Там его никто не ждал. Жена, после того как увидела на экранчике Витькиного служебного пейджера короткое сообщение «Котику от кошечки! У нас скоро будут котятки!», молча выбросила все его вещи прямо из окна. Виктор возвращался с работы и, проходя под окнами их квартиры, долго не мог понять, зачем кто-то развесил по деревьям его милицейские куртки, брюки и рубашки. Что-то екнуло в сердце, почувствовавшем беду, и он прибавил шаг. Потом побежал. Зря ускорялся! Пейджер вылетел в приоткрытую дверь и угодил Степанову прямо в лоб. Лиловая шишка, словно аликорн единорога, теперь украшала его несчастную голову. Зато пластмассовое орудие наказания оказалось на редкость прочным. Ни царапины, ни трещины!

Бабы – дуры. Он знал это точно. У него не было постоянной любовницы, к которой бы он кинулся выяснять, что за подставу та сотворила. Нет, святым он не был. Случайные связи, как у всякого мужика, случались и с ним. Но! Время от времени и не в ущерб семейной жизни. И потому, вызвав такси, он перевез свои хорошо проветренные вещи на работу – в конце концов, там можно было переночевать, – а потом отправился на другой конец города в офис пейджинговой компании.

Время было потрачено зря. Какая тварь прислала ему это сообщение, он так и не выяснил. Степанов ругался, требовал дать справку, что сообщение прислано по ошибке, потому что на кону стоит его брак, но тетка, принимавшая звонки и набравшая на компьютере злосчастное сообщение, уперлась. Про каких таких котиков шла речь, она была не в курсе, уточнять не входило в ее обязанности, но она клялась и божилась, что звонившая четко назвала номер абонента. 28–71 ваш номер? Ну, и? Есть в тексте что-то неприличное? Нет! Ну, и??? Какие к ней претензии? Ну, и в чем двусмысленность? Ах так… Вот вы работаете в милиции, вот вы и выясняйте, кто вам прислал это сообщение.

– Степанов, пойдем пивка врежем!

Степанов обернулся. Перед ним во всей плешивой красе стоял Размольщиков с таким видом, словно только что его назначили начальником Управления внутренних дел.

В кафешке они пили не пиво. Водку. Потому что разговор вышел слишком серьезным. Заливший в этот вечер в свою луженую глотку не меньше литра беленькой, Витек правил бал и моноложил. Его голос и манера речи время от времени очень напоминали голос и манеры канувшего в лету прокурора СССР Вышинского.

– Всё, Степанов! Всё! Маски сорваны! – шипел он в ухо Степанова, что заставляло собеседника все дальше и дальше отодвигаться от Размольщикова. – Эта гадина, годами строившая из себя советского, а потом русского офицера, сотрудника МВД, наконец-то показала свое истинное лицо. И это вовсе не лицо. Это настоящая харя. Ты, Степанов, думаешь, что ты сегодня разговаривал с майором Протушновым?!

– Думаю, да, – отвечал вполне себе уверенно, но тоже поднабравшийся Степанов. – Ведь это же он послал меня на хрен, а не ты.

– А вот и не так. Не так! Это была лишь одна видимость, мираж! – И Размольщиков зачем-то несколько раз быстро-быстро помотал указательным пальцем перед лицом Степанова. – Это был не майор Протушнов.

– А кто? Конь в пальто?

– Оборотень в погонах!

– Да ну нах…

– Молчи! Ты ничего не знаешь! Вот скажи, только честно ответь! Ты с ним в доле? Ты зенки-то не выпучивай. Это сейчас я тебя по-дружески спрашиваю, а когда тебя будет человечек из прокуратуры спрашивать, на него это твое удивление не подействует. Отвечай на вопрос! Я жду!

– Ты о чем, Витек?

– Я о том. Я все о том же… Делится с тобой наш начальник деньгами за реализацию тиража или нет?

– Какого тиража? Тиража чего?

– Тиража нашей газеты. «Фактические аргументы» я имею в виду.

– А почему он должен делиться со мной? И как он может делиться ими, если деньги уходят в УВД?

– А вот шиш тебе! Не уходят. УВД оплачивает бумагу, верстку, печать, а денюшка за реализацию тиража прямиком уходит на сберкнижку нашему начальнику.

– Как?!

– Каком кверху!

– И как долго?

– Всегда. С момента появления газеты. Все пять лет.

– А как же так можно? А куда смотрело финансовое управление?

– Ты видел этих баб? Ты видел их жопы? Они шире письменных столов, за которыми сидят! Думать – не их призвание.

– Дела.

– Да, дела. Так что Протушнов протух. Вот такой вот каламбур. Скоро его поставят раком, и пятнадцать лет службы в МВД пойдут прахом. Посадить не посадят. Снимут с должности, уволят по отрицательным мотивам, заставят выплатить ущерб. И все, и пойдет он в народное хозяйство, начинать жизнь с нуля. Но я вижу, что ты хочешь задать главный вопрос. Задавай!

– Кто будет следующим начальником пресс-службы?

– Это не главный вопрос, но я на него отвечу. Я.

– Начальник УВД уже знает об этом?

– Нет, не знает. Но у нас из майоров один я остался. Кому, как не мне, занять эту должность? Не тебе же!

– Не, ну со мной все понятно. Старлеев начальниками пресс-службы не назначают. А Шуриков?

– Не смеши меня!

– А если на это место варяга пришлют?

– Нет. Штабные крысы не пойдут, а с «земли» никого не поставят. Так что есть только единственная кандидатура – ваш покорный слуга!

– Слуга из тебя, Витек, хреновый! Или мне уже с тобой на «вы»?

– Успеется. Пока делаешь вид, что ты ничего не знаешь.

– А какой же главный вопрос я не задал тебе?

– А вопрос вот какой. Что теперь тебе делать.

– И что мне теперь делать?

– Вешаться. Я тебя, конечно, не уволю, но будешь ты тянуть на себе всю работу пресс-службы. И мою тоже. Как тебе такой план?

– Выбирать не из чего.

– Тогда выпьем!

– Выпьем, но перед этим ответь мне на последний вопрос. Кто его слил?

– Я!

– А это не ты мне сообщение про котиков послал?

– Я!

– На фига?!

– Скучно мне.

– Ну ты и сволочь!

– Что есть, то есть…

* * *

Трындец подкрался незаметно. С той стороны, с которой и не ждали. Большаков даже не подозревал, что таковая существует. А ведь ничто не предвещало беды. Он в этот момент что-то сосредоточенно писал в отчете, Рязанский привычными движениями наводил лоск на рабочем столе, как зазвонил телефон и незнакомый, но очень властный голос вежливо сказал:

– Здравствуйте1 Андрей Казимирович? Скажите, а почему вы интересуетесь местом проживания члена Правительства России Турнепса?

Большаков перевел телефон на громкую связь и знаками приказал Рязанскому слушать, сам прокашлялся и вопросом ответил на вопрос:

– А вы кто?

На другом конце телефонного провода почувствовалось некоторое замешательство от ментовской наглости, но разговор продолжился так же вежливо и корректно, как и начался:

– Я из Администрации Президента, подразделение, которое занимается безопасностью высших должностных лиц. Называйте меня, к примеру, Валентином Петровичем.

Большакову надо было что-то отвечать, и он ответил. Совсем не теми словами и не с той интонацией, к которой привык неведомый вроде как Валентин Петрович из Администрации Президента.

– Я не знаю, кто вы, может быть, даже Господь Бог. У меня нет видеотелефона, я человек не местный, если вас что-то интересует, приезжайте, пожалуйста, к нам сюда, в Главное управление по борьбе с организованной преступностью, с удостоверением личности, а если вы тем более из такой серьезной организации, то и запросик подготовьте. А я вас отведу к руководству.

– Значит, вы так?

– Ну а как по-другому, только так.

– Ну, хорошо.

И комната заполнилась короткими гудками, которые сигнализировали во все стороны только об одном: «Тебе, Большаков, крышка!» Причем матерно так сигнализировали.

Глаза Рязанского широко раскрылись, словно коллега по работе стал привидением. Он долго сидел молча, но вывод сделал верный:

– Ну все, Андрюха, приключение тебе на пятую точку опоры гарантировано.

– Ну и ладно. Надоело все это.

И когда в кабинет через десять минут вбежал как ошпаренный полковник Серов, это никого не удивило.

– Все материалы, какие есть, ко мне на стол, – задыхаясь от напряжения, выдавил он.

– А какие материалы? – включил дурака Большаков. – Я этим заданием по большому счету всего полчаса занимаюсь. У меня, кроме копии письма, которое вы мне дали, ничего нет.

Серов плюхнулся на стул и, глядя прямо в глаза своему подчиненному, спросил, заикаясь:

– Т… т… Ты зачем так с серьезным человеком разговаривал? Он же тебе сказал, кто он такой!

– Сказал. И что? А как мне его проверить? Извините, товарищ полковник, есть определенный порядок, и вы знаете какой. Я позвонил в адресное бюро, и тут сразу же пошли какие-то странные звонки.

– Ну да. А меня заместитель министра спрашивает, что за камикадзе такой у нас объявился. Я ему называю твою фамилию, так его там чуть кондратий не хватил. Это что, говорит, тот самый, который фондом имущества занимался? Да уж, чего я только не наслушался. Большаков, у тебя что, напрочь отсутствует инстинкт самосохранения? Не дашь ты мне до пенсии доработать!

– Ну так что, мне заниматься этим делом?

– Нет, давай все мне!

В этот момент в дверь просунулась голова Зверева, которая радостно сообщила Серову, что начальник главка срочно требует того к телефону.

Серов махнул рукой, мол, бегу, но перед дверью сбавил ход и, обернувшись, погрозил пальцем:

– Ждите меня здесь. Вернусь и расстреляю вас обоих.

Всполошившийся не на шутку Рязанский поинтересовался:

– А меня-то за что?

– За компанию.

Хуже не придумаешь, чем ждать и догонять. Они убивали время до экзекуции крепким чаем и пирожками с капустой, которые купили утром по дороге на работу.

– Андрюха, а что там за дело с фондом имущества? – громко отхлебывая чай из именной кружки с надписью «Сережа», поинтересовался Рязанский. – Что-то я не помню такого дела.

– Это до тебя было. В Екатеринбурге создали страховую фирму, учредитель которой оказался родственником руководителя Российского фонда имущества. А тот разослал всем своим региональным подразделениям письмо за своей подписью, в котором рекомендовал заключить с этой фирмой страховые договоры. Чистой воды афера. Было дано указание делать так, чтобы страховой случай не наступал. Пострадавшему с грехом пополам выплачивали малую часть, максимум пятнадцать процентов. Человек денежки получал, договорные отношения прекращались, а остальные восемьдесят пять процентов, которые автоматически поступали из федерального бюджета, так и оставались на счетах фирмы. Их тут же обналичивали.

– Какая незамысловатая схема. Что я до нее не додумался? И каков размах? Один Екатеринбург? Это же мелко.

– Когда мы стали проверять, то оказалось, что таких регионов было тридцать. Там скапливались большие деньги. Начальница компании периодически приезжала в Москву, мы ее отследили. Она всегда заходила в Фонд федерального имущества с чемоданом. А в чемодане – бабло немереное. Я тогда обратился в российское Контрольно-ревизионное управление, и мы договорились, чтобы во всех этих местных фондах были проведены ревизии.

– А там сплошное жулье.

– Кстати, не все шли на преступную схему, где-то все же не соглашались. Мы направили на места указание возбудить уголовные дела по результатам ревизии КРУ. Но там что ни фигурант, то шишка, сплошная номенклатура. Дел было много, наш министр письмо направил в Генпрокуратуру с просьбой объединить все эти дела в одно, а в результате реакция была такая. Генпрокурор на этой бумаге поставил визу: «Ответ министру внутренних дел не давать, дело в архив».

– А как же вы про эту визу узнали? Это же совершенно секретная информация.

– Ну, где работаем? Были у нас определенные подходы в Генпрокуратуру. Мы вошли туда, и за шоколадку нам эту бумагу показали, копию снять не разрешили, а почитать дали. Мы тут же доложили нашему министру, но он почесал репу и сказал: «Ну что, я буду из-за этого дела ссориться с генеральным прокурором?»

– Одним словом, зассал.

– Ну, типа того. Мы, дураки, ждем, что этого руководителя Фонда имущества снимут с работы, а по телевизору видим, как председатель правительства ему вручает орден Дружбы народов.

– А дальше тишина?

– Естественно, со временем все открытые уголовные дела потихоньку свели на нет.

– А наш замминистра там с какого боку? Он-то чего это дело вспомнил? Ты где ему дорогу перешел?

– Понятия не имею. Но если тебе интересно, можешь ему позвонить.

* * *

И вдруг, и вдруг… Это проклятое «вдруг». Убери первую «в», и станет слово «друг», но нет, всего одна буква, прилепившаяся с краю, и смысл становится бессмыслицей, а жизнь летит вверх тормашками. По крайней мере, его, Станислава Тропарева, жизнь. Ведь все было хорошо, как вдруг.

Ну да, он чувствовал себя последнее время неважно, он похудел, время от времени температурил, есть не хотелось совсем, он кашлял и задыхался даже от небольшой пробежки, и было понятно, что он не в лучшей форме, но чтобы все, что с ним происходило, оказалось не чем иным, как банальными симптомами туберкулеза, он даже в страшном сне представить себе не мог. Двадцатый век заканчивается, а тут туберкулез… Но это был не розыгрыш, и врач, заведующий торакальным отделением городской больницы, его старый знакомый Олег, не шутил. При этом Олег Олегович отхлебывал из огромной кружки французский коньяк, маскируя его под остывший чай. Время от времени он макал в тарелку с сахарным песком идеально порезанные ломтики лимона, аппетитно отправляя их вслед за коньяком.

– Это все, мне крышка?

Олег Олегович хохотнул и оценивающе оглядел потенциального пациента.

– Глупости. До ста лет будешь жить! Если не сдохнешь в тридцать пять. Ты что так побледнел? Я пошутил! Стас, я это лишь предполагаю. А чтобы убедиться, что я неправ, необходимо тщательное обследование. Это займет определенное время. Для начала полежишь у нас недельку, сдашь все анализы. Если ты болен туберкулезом, то болезнь твоя только начинается. Ты вовремя обратился. Мы тебя вылечим. В любом случае твое нынешнее состояние требует лечения, есть там туберкулез или его нет.

– Да если на работе узнают, что у меня тубик, мне крышка, уволят к чертовой матери.

– А зачем им знать? Вести тебя буду я, и только я буду знать, с чем ты ко мне лег. Палата будет отдельная, видеть тебя никто не будет. Кого надо, я предупрежу, кому надо – объясню, что требуется. Сестры тоже будут молчать, да, собственно, это не их дело.

– А как ты положишь меня к себе, если я должен лежать в своей, ментовской, больнице?

– Ерунда. Я договорюсь, у меня там есть знакомые. А когда придет время тебя выписывать, мы в истории болезни напишем, что ты здоров. А потом… Потом будет потом. Будем решать в частном порядке.

– А если всплывет?

– Если сам не проболтаешься, не всплывет. В любом случае решать тебе.

– Скажи, а где я мог подхватить эту заразу?

– Так ты не в школе работаешь с детьми, дружище! Вспомни, с каким контингентом тебе приходится каждый день встречаться. Бывшие зэки, бомжи и другая нечисть. А она как ты сказал, эта зараза – передается воздушно-капельным путем. В основном. Но даже тараканы и мухи могут быть разносчиками болезни, а я как понимаю, в твоей общаге этого добра хоть пруд пруди. Но это опять же мои предположения. А пока… давай по коньячковскому!

* * *

Утренние минуты имели парадоксальное свойство. Они то растягивались до бесконечности, то спрессовывались в невидимую точку. И Большаков, и Рязанский не были знатоками законов физики, но это загадочное явление природы времени их затрагивало напрямую. Пять раз в неделю они обязательно опаздывали на работу и всегда приходили вовремя. Удивительно!

Вот проснувшийся будильник будит их треском своих запчастей. Вот они медленно, словно соревнуясь в неторопливости, встают со своих узких кроватей и не спеша, по очереди, идут умываться. Вот они молча завтракают, еле двигая ложками. Вот они словно нехотя пьют чай. Вот они одеваются, как никуда не спешащие джентльмены из далекого Альбиона. Кажется, что в запасе у этих двух господ еще целый вагон времени, к которому прицеплена для красоты маленькая тележка с разнокалиберными часиками, но, как только они подходят к двери и бросают взгляд на будильник, выясняется, что если они не начнут забег, то на службе они, скорее всего, появятся уже в начале десятого.

И начиналась гонка, которая длилась ровно сорок минут. Они бежали до автобусной остановки, потом до метро, потом ускорялись до стремительного шага на финишной прямой, когда оставалось дойти до Садово-Спасской всего несколько сот метров. Без пяти минут девять майор Рязанский и капитан Большаков заходили в свой кабинет, и рабочий день начинался. Так повторялось изо дня в день, и они не хотели ничего менять в своем расписании. В однообразии и монотонности их пребывания в столице утреннее ускорение было вместо зарядки, вместо пробежек и гимнастики, это была какая-то детская игра с элементами ритуала для взрослых переростков.

Но сегодня все было по-другому. Они и в самом деле опаздывали, но при этом просто стояли на одном месте, перед общежитием, хотя на улице не на шутку подмораживало и наручные часы показывали, что, если не произойдет чуда, они окажутся на работе не раньше половины десятого, а этот факт не останется незамеченным для вышестоящего руководства, которое не любило опаздывающих сотрудников.

Нет, экзекуций не было, Главное управление по борьбе с организованной преступностью все же не какой-нибудь заштатный райотдел и не областное УВД, где все по струнке ходят, нет, тут просто долго и монотонно выговаривали все, что о тебе думали, а потом отправляли во внеочередную командировку на Северный Кавказ. А когда человек возвращался, его снова отправляли. Опять на Северный Кавказ. Снова и снова чувствовать себя Лермонтовым никто по доброй воле не хотел, потому все старались приходить вовремя. Но все люди-человеки, и с кем не бывает… Тогда в ход шло лишь одно противоядие. Склонить повинную голову, принять на себя весь мрачный гнев начальства, повиниться жалобным голосом и выставить на стол литр коньяка. И тут главное – не перепутать последовательность. Коньяк не работал без сурового монолога начальства и покаянных речей. Таким бесчувственным подношением можно было только усугубить свою вину.

– Ну, и где твой земляк? Опоздаем ведь.

Большаков нервничал. Ему сразу не понравилась идея ехать на работу на машине земляка Рязанского, который работал в охране Президента. Тот обещал их забрать и без проблем довезти до работы, но время шло, а они все еще стояли на краю тротуара.

– Если обещал, значит, приедет. Еще тридцать секунд ждем. Он никогда не опаздывает. Ему тоже на работу. Там, как и у нас, за опоздание по головке не гладят… и коньяком там не отделаться.

И тут из-за поворота на высокой скорости выехала иномарка с красными белорусскими номерами и резко остановилась перед оперативниками. Окошко опустилось, и требовательный голос скомандовал:

– Быстрее, мужики, опаздываю!

Подгонять мужиков второй раз не потребовалось. Они почти мгновенно оказались в авто. Большаков сразу расположился на заднем сиденье, а Рязанский уселся поближе к водителю, чтобы поболтать со старым другом, которого не видел несколько месяцев.

– Привет, братуха!

– Здорово, Славик! Как дела? Есть успехи? Охрана не дремлет?

Славик был вылитый бандит с большой дороги, имел богатырское телосложение и тяжелый взгляд, а его руки-лапищи так сдавливали руль, что он казался частью детского автомобильчика из городского аттракциона. Славик отвечал голосом хриплым, прокуренным:

– Не дремлет. Да какие успехи? Рутина, как и везде. На работе живу. А разве на работе жизнь? На работе это работа. А где жизнь? Жить когда? Выходных не дают. Выходные, зараза, стали праздниками. Да что я тебе рассказываю, будто ты сам не знаешь всю эту кухню. Забыл, когда последний раз на море был.

Рязанский вздохнул, словно его задели за живое.

– Море – это хорошо. Говорят, в Турции можно прилично отдохнуть.

– Что ж не съездишь?

– Денег не хватает.

– А ты взятку возьми.

– Ага.

– Напомни мне, как называется твой отдел?

– Отдел коррупции и собственной безопасности.

– Ну вот. Ты чем занимаешься?

– Ментами.

– А друг твой?

– Органами власти и управления.

– У тебя какая машина?

– Никакой.

– А у друга?

– Тоже. Мы взятки не берем, нам за державу обидно.

– О, господи… Детский сад, трусы на лямке… Там кино, а здесь суровая реальность. Надо как-то быть проворнее.

– А ты стал проворнее?

– Нет. Готовлюсь. Несколько раз стоял на грани. Но проклятое советское прошлое не отпускает. Понимаешь, совесть то и дело мучает. Так что я скорее теоретик.

– Провокатор ты, батенька, а не теоретик.

– Есть маленько. Ну а что? Работа такая. Нервная.

Сказал это Славик и громко расхохотался. Так и проболтали бы они весело, но в разговор вмешались силы неведомые, силы ментовского беспредела. На пересечении Садового кольца и Петровки ленивым взмахом жезла их машину остановил гаишник.

Славик сразу помрачнел:

– Вот что такое не везет и как с ним бороться. Это плохо. Гаишник – это плохо.

– Мы что-то нарушили? – поинтересовался Андрей, убаюканный теплом, негромкими голосами и тихой работой двигателя.

– Вы – ничего, – ответил Славик, выискивая у себя за пазухой бумажник с документами. – А меня он, скорее всего, собирается драть за белорусские номера. У меня машина не растаможена. Тут или штрафстоянка, или попадалово на деньги.

Сказал и вышел из машины. Сергей тоже приоткрыл дверь:

– Пошли, Андрей, покурим. Тут намечается зрелище.

Они подошли вовремя. Гаишник, старший лейтенант, уже правил бал, плавно переходящий в экзекуцию. Сначала он неразборчиво представился, потом, не останавливаясь, начал грузить «клиента» грядущими и неотвратимыми проблемами:

– Нарушаете? Почему у вас номера красного цвета? Ваша машина подлежит эвакуации на платную стоянку.

– Извини, друг, времени нет на растаможку.

– Это ваши личные проблемы. Предъявите документы. Славик молча передал ему водительские права, на которые тот даже не взглянул.

– Понятно. Значит, так. Смотри. Два варианта. Или мы сейчас твою машину отправляем на платную стоянку, а потом тебе через таможню нужно будет ее оформить и оплатить штрафы. Или находим консенсус.

– И во что мне этот консенсус обойдется?

– Такса стандартная. Две штуки зеленых карбованцев.

– Да ты что, командир? С дуба рухнул? Откуда у вас такие тарифы?

– Не мы цену назначаем.

– А кто?

– Жизнь.

– А… ну да. Это конечно.

– Ну, так что? По какому варианту будем разворачивать наше дальнейшее общение? По первому или второму?

– По третьему.

– А это как?

– А вот как, – сказал Славик и предъявил ему удостоверение.

– Петровка, тридцать восемь? – немедленно заулыбался гаишник, возвращая красные корочки. – Майор милиции? Очень приятно познакомиться. Но ты же, брат, лучше меня знаешь, такие машины надо ставить на «платку». Не боись. С коммерсов я беру от двух до трех штук, но тебе тогда уж сделаю скидку. Гони штуку долларов. И мы разойдемся.

– Да ты что, очумел, что ли?

Славик даже замер на мгновение от такой наглости. Но гаишник и не думал краснеть.

– Нет, – ответил он. – И только потому, что мы с тобой из одного министерства.

И тут же получил в руки новое удостоверение, которое Славик извлек из кармана брюк.

– Ну, вообще-то я из Федеральной службы безопасности. И курирую правоохранительные органы.

Пришла пора задуматься гаишнику. Он внимательно изучил новое удостоверение и, подняв глаза на Славика, спросил:

– А было что?

– Были документы прикрытия.

– Понятно. Что ж мне с тобой делать? Друг, сам понимаешь – закон. Отпустив тебя, я должен нарушить закон. Ладно, я тебе как брату сделаю скидку. Только потому, что ты из ФСБ, с тебя пятьсот баксов.

– Так, значит? – И Славик раскрыл перед носом гаишника третье удостоверение. – Это были мои вторые документы прикрытия. На самом деле я Президента охраняю.

– Ничего себе, Главное управление охраны… Ну, если ты Бориса Николаевича нашего охраняешь, а мы Президента уважаем, двести баксов. Больше скинуть не могу.

– Да пошел ты.

Стас развернулся и, матерясь на чем свет стоит, пошел к своей машине. Сел, завел двигатель и выкрутил руль, чтобы встроиться в поток движущихся автомобилей. Гаишник, все это время шедший за ним, попытался преградить ему дорогу, чем еще больше разозлил Славика. Тот открыл дверь и заорал на всю улицу:

– Иди на хрен! Буду я еще каждому пидарасу деньги давать! Сгинь с моих глаз, а то задавлю!

Гаишник испарился.

Некоторое время ехали молча. Славик закурил, и было видно, что руки его дрожат. После нескольких глубоких затяжек он произнес:

– Вот скотина. Да у него там все карманы деньгами забиты. У него куртка, а у куртки полностью оттопырены карманы. Он руку в карман сует, а оттуда деньги валятся. Ну у вас и кадры, пацаны!

* * *

Неделя лазарета плавно превратилась в месяц больничного, но тридцать дней пролетели как один. Он ел и спал, практически не слезая с кровати. Он отдыхал. Подозрения на туберкулез не подтвердились. У Стаса оказалась сильно запущенная простуда с осложнениями на легкие, причиной которой вполне могло быть многочасовое лежание в сугробе. Страхи за свое будущее, кашель и все остальные недомогания остались позади. Стас вышел из больницы, радуясь свежему воздуху и ничем не ограниченному пространству. Уже на следующий день он сидел перед Фридманом и слушал задание, которое ему в ближайшие дни предстояло выполнить вместе со своими бойцами:

– Смотри, Стас, вот какое дело. Ты в курсе, что у нас скоро выборы губернатора? Молодец! Так вот. Некоторое время назад появился тут у нас один москвич. Может, слышал такую фамилию – Бородатов? Нет? Ты совсем одичал. Ну слушай, короче, личность эта довольно мутная. Мы считаем его представителем московской мафии. Слишком независимо держится. Сорит деньгами. История его капитала проста. В Москве был банк, в котором эта личность занимала пост председателя совета директоров. И он все активы, что были в этом банке, вывел.

– И как это ему удалось?

– Не он первый, не он последний. Если хочешь знать, слушай. Есть два надежных способа. Первый. Банк дает кредиты за откат. Грубо говоря, банк дает кредит на миллион баксов, клиент заносит обратно половину. Кредит этот, естественно, не возвращается. Другой способ более прибыльный. Берут какой-нибудь левый паспорт, создают на него фирму и этой фирме выделяют хороший кредит. Кредит самому себе, получается. Деньги тоже не возвращаются. Такая вот обналичка. На эти деньги Бородатов стал приобретать имущество в нашем городе. Гостиницу купил, ресторан, телевидение сделал. Хотя, честно говоря, его сделал не он, а команда толковых ребят на деньги городской и областной администраций. Но не важно, собственник-то он, контрольный пакет акций у него. Так вот, этот Бородатов трется уже несколько месяцев возле одного из кандидатов. Шитова хоть знаешь? Правильно, глава района. Так он ролики активно на своем ТВ крутит, мол, голосуйте за Шитова, хотя кандидатура, сам понимаешь, нулевая. Куда ему тягаться с нынешним.

Главное не это. Тут недавно, пока ты пузо грел в больничке, у этого самого Бородатова сожгли на стройке технику – экскаваторы там, грузовичок. Сначала была какая-то разборка, потом пожар. Заявлений в милицию никто не подавал. А рядом наш городской банк. Чуть не сгорел. Центр города. Важные люди стали жаловаться. Короче! Надо его дернуть! Я думаю так, что пора нам с ним познакомиться. Твоя задача – его доставить сюда, ко мне. Хочется мне посмотреть, что это за чел, и заодно поставить его на место. Действуй!

Лукавил начальник областного УБОПа. Плевать ему хотелось на то, что Бородатов где-то в Москве превратил преуспевающий банк в банкрота. На каждом шагу это случалось. Ему какое дело? Он что, председатель Центробанка? Нет, ему нравились все, кто был при деньгах. По его глубокому убеждению, это был цвет нации. Он уважал их за сообразительность и смекалку, потому сам считал себя их ровней. Ну мало ли что он стал не бизнесменом, хотя мог, а ментом. Зато каким ментом! С нынешними его возможностями он давно переплюнул этих самых бизнесменов. Они, словно свиньи, рылись в своих корытах, тратили время и нервы, унижались перед власть имущими, давали взятки, чтобы уйти от ответственности и снова украсть, а он, ничем не рискуя, собирал подать, ну если не со всех, то со многих. Он предлагал крышу, а дом без крыши – не дом. Вот и думай, товарищ!

Если попадался чересчур упрямый, он не расстраивался. У несговорчивых – с его, конечно, помощью – возникали такие проблемы, что они сами просили стать его их личных опекуном и ангелом-хранителем. Не бесплатно, конечно, за мзду. Но уже большую, чем предлагалось вначале. Деньги каплями и ручейками стекались со всех сторон. Вначале он даже не знал, куда девать этот просто из ниоткуда берущийся капитал. Ну, жену одел, сам приоделся. Машинкой обзавелся, типа в кредит. Жрать стали лучше, а вот квартиру уже не купить. На какие деньги? – спросят.

Временами ему становилось очень страшно, пока он не понял простую истину. Надо делиться. Чтобы жить вольготнее, и ему самому нужна крыша того, кто был наверху. Москву и главк он видел в гробу и белых тапочках. Они там, а он здесь. Потому стал искать, как он мысленно выразился, куратора. Начальник УВД был уже человек старый, но тот, кто метил на его место, был очень сообразительным полковником.

Иван Сергеевич Тешин и он быстро нашли общий язык, и деньги, которые Фридман стал регулярно заносить в нужный кабинет, сделали его жизнь спокойнее и бизнес более разнообразным. Первый заместитель начальника УВД сам теперь указывал на того или иного страха не ведающего бизнесмена, чтобы Фридман и его бойцы «поприжали» слишком разбогатевшее и слишком независимое мурло.

Пополнение капиталов из одного источника сделало их хорошими друзьями. Они часто проводили свободное время вместе и после нескольких посиделок с коньячком и девочками начали строить планов громадье, уже не стесняясь друг друга. Тешин собирался стать начальником УВД, потому как нынешний начальник слишком старый для такой работы, об этом даже в министерстве говорят, и кому, как не ему, молодому и энергичному, заменить выжившего из ума старичка. Там, наверху, его кандидатура приветствуется, что придавало уверенности в дне завтрашнем. Фридмана, как своего доверенного человека, Тешин видел своим первым замом, и это совместное строительство перспектив грело их куда лучше, чем какой-то коньяк и какие-то бабы.

– Вам китель пора генеральский сшить.

– Ты думаешь?

– Конечно. Представляете, как будет эффектно, когда в тот же день, когда вам будет присвоено очередное звание, вы придете в управление в новой форме!

– Так как это сделать? Я пока не генерал. На это тоже разрешение надо.

– Я договорюсь с кем надо в Москве. Там есть свои выходы. Дайте мне ваш нынешний полковничий китель, а через месяц-другой в вашем шкафу будет висеть генеральский.

– Согласен. Эх, Борис, скорей бы это произошло! Вот тогда мы с тобой таких дел понаделаем, что нынешний уровень покажетсядетской игрой. А потом – в Первопрестольную! Нечего в этом болоте тухнуть!

– Мне это по душе!

– Еще бы! А пока ждем и зарабатываем. Деньги при любых обстоятельствах нужны как воздух. Там, наверху, тоже хотят красиво жить. А мы им поможем, не бесплатно, конечно.

– Хорошо бы ваше назначение провернуть побыстрее.

– Аргументируй.

– Выборы губернатора на носу.

– Ты думаешь, власть поменяется? На Шитова? Это вряд ли. Москва не позволит.

– А если форс-мажор? Тогда Хром войдет здесь в такую силу, что нашим друзьям в бизнесе придется несладко. Его люди и так на каждом шагу делают им подножки.

– Это чеченам, что ли? Брось. Не дети. Пусть сами пожестче будут. А пока пусть денег больше нам приносят. Им зачтется. В свое время. Аллах – свидетель!

И друзья-товарищи смеялись. Жизнь – штука прекрасная!

– Кстати, – продолжил Фридман. – Там от них для вас подарок.

– Какой?

– Путевка. Очень дорогая. В Эмираты. Для всей семьи. Две недели поживете, как шейх.

– Зачем это все? Чего хотят взамен?

– Ничего. У них так принято – делать хозяевам дорогие подарки.

– Это, что ли, я для них хозяин?

– И вы, и я.

– А тебе они что подарили?

– Котлы.

– Эти? Красивые. Швейцария? Сколько?

– Полтинник.

– Ого. Я тоже такие хочу.

– Будут. Попозже будут. После того, как из поездки вернетесь.

– Эх, осторожнее с ними надо. И помнить о своих интересах, чтобы мы, а не они становились богаче. Нет уж, пусть наличку принесут. Денег всегда не хватает в жизни. Часы в кошелек не положишь.

Так что и Бородатов им тоже потребовался как источник пополнения бюджета.

Ничего этого не ведающий Стас и дежурившее отделение его бойцов в этот же вечер скрутили ласты москвичу. Брали предельно жестко. Подрезали его «вольво» прямо перед светофором. Выскочившие из автобуса спецназовцы молча разбили все стекла иномарки, распахнули двери и выволокли трех человек наружу. Охранник вздумал было оказать сопротивление, но получил такой удар прикладом автомата в челюсть, что потерял сознание. Шофер, тот просто заголосил по-бабьи, подумав, что настал его смертный час. После того как задержанные минут двадцать полежали на заснеженном асфальте, их подняли на ноги. Охранник лишь мотал головой, а водитель негромко молился, благодаря господа Бога, что напавшие на них сегодня люди были не бандитами, а своими родными ментами.

Закованный в наручники Бородатов лишь спросил:

– А кто у вас старший?

– Я, – мрачно ответил Стас. – Начальник СОБРа капитан милиции Тропарев.

– Будем знакомы.

* * *

В кабинет начальника отдела они постучали тихо и зашли осторожно. Присутствующие на совещании, за исключением полковника Серова, смотрели на них весело, как на залетчиков и будущих путешественников по гостеприимной Чечне.

– Разрешите войти, товарищ полковник? – проговорил Большаков и замер у дверей вместе с Рязанским.

Серов был не в духе.

– А вы-то чего стали опаздывать? Вечно мне приходится нагоняи выслушивать от начальства. У вас совесть есть? Вы же лицо министерства, наш пятый отдел, отдел коррупции и собственной безопасности, должен показывать пример всему главку, а вы опаздываете. Вы и так уже в черном списке. Списке раздолбаев. Офицеры, один капитан, другой майор. Вам не стыдно? Одному скоро получать майора, другому – подполковника. А если у начальника главка кончится терпение и он вынесет вам взыскание?

– Да мы первый раз, – стал оправдываться Рязанский, но этот аргумент никак не подействовал на Серова. – Мы застряли с гаишником…

– Да какой гаишник? Тут новая вводная поступила. Садитесь давайте. Значит, так. Сегодня начальник главка вызывал меня к себе и озадачил. Министр перед ним поставил задачу, которую нужно выполнить и не ударить лицом в грязь. Много писем приходит в Администрацию Президента, граждане пишут, что кругом сплошная коррупция в органах внутренних дел. Вчера Борис Николаевич вызывал нашего министра, начальника Федеральной службы безопасности, генерального прокурора – короче, всех силовиков – и поставил им задачу. Надо наглядно показать обществу, что Министерство внутренних дел не сидит сложа руки на одном месте, а борется с захлестнувшей его коррупцией. Надо показать, как мы боремся со всякого рода взяточниками. Так что поднимайте все свои наработки и разработки, в кратчайшее время проводите реализацию. Такую, чтоб нормальную реализацию. Резонансную. Какие будут предложения?

У Рязанского уже созрел план, и он поднял руку. Угрюмый Серов милостиво кивнул головой.

– Товарищ полковник, разрешите? Павел Дмитриевич, мы ведь все хорошо понимаем, что такое разработка, это минимум полгода. Пока туда, пока сюда, надо еще доказать. Это надо человека найти, задокументировать. Есть один вариант побыстрее. Если захотите. Мы чего опоздали, о чем хотели доложить… Мы тут ехали на машине до работы. Стоит гаишник на пересечении Садового кольца и Петровки. Рожа, как у свиньи. Так он пытался с нашего коллеги из охраны Президента взятку получить. И сумму космическую озвучивает. Две тысячи долларов. За нерастаможенную машину. Так у него в карманах денег больше, чем наше управление за месяц получает, у него они от бабла лопаются.

Было видно, что Серову идея нравится.

– Даже так? Все свободны. А вы вдвоем останьтесь. Ну, и как мы можем реализоваться? Может, надо провести технические мероприятия, попасти его?

– Да зачем? – вступил в разговор Большаков, когда в кабинете остались только он, Рязанский и начальник отдела. – Зачем мудрить? Подъедем к нему, карманы выпотрошим. Все сделаем красиво.

– Что вам потребуется?

– Дайте нам спецназ. Пару человек. Ну и видеокамеру, чтобы все записать. И мы можем прямо сегодня вечером реализоваться. А лучше завтра с утра. Время операции назначить часов на семь или восемь. Он со смены не успеет уйти. Он уже почти сутки будет работать. Денег скопит максимальное количество.

Серов задумался, потом спросил:

– А если он куда-то деньги скидывает?

– Судя по тому, что мы сегодня видели, вряд ли. Гаишники – народ жадный, никому не доверяют. Всё держат при себе.

– Ладно. Давайте. На ваш страх и риск. Идите к себе. Жду вас через полчаса. Пишите в спецблокнот план мероприятия, а я иду к начальнику главка. Рязанский, ты по направлению ментов работаешь, вот тебе завтра и ехать.

– Ни фига себе, а я? – возмутился Андрей.

– А ты занимайся своими делами. У тебя их до фига, как ты выражаешься. Что там вам вдвоем делать?

Все позже происходящее снял на видеокамеру Рязанский. Сначала на видео было стандартное, ничем не примечательное задержание, повторяющееся из раза в раз по всей необъятной России. Автобус, открытая дверь, бегущие собровцы. На этом сходство заканчивалось. Здесь, в центре Москвы, на асфальте лежал не браток в малиновом пиджаке, а презираемый всеми гаишник. Собровцы зачем-то расстелили брезент, потом произошло и вовсе из ряда вон выходящее. Один боец взял гаишника за одну ногу, другой собровец за другую, подняли и начали трясти. На одеяло из карманов мента посыпались деньги. Доллары, фунты стерлингов, рубли. Сыпались долго.

В медленно проезжающих мимо автомобилях виднелись изумленные лица москвичей и гостей столицы.

– Надеюсь, понятые были? – спросил полковник Серов майора Рязанского, неотрывно наблюдая запечатленные им события на экране маленького монитора.

– Обижаете.

– Вытрясли, как из Буратино. И сколько там?

– Пять тысяч долларов, три тысячи фунтов стерлингов и рубли. Эквивалент семнадцати тысячам долларов. За одну смену.

– Сколько? Шутишь? Ничего себе! – Серов аж подпрыгнул.

– Мы тоже не ожидали, – улыбнулся Сергей. – У него денег, прямо как у Влада Листьева в день его смерти. Ну, так тот был кто, а этот кто? Простой гаишник – за рабочий день!

Серов закурил.

– Зрелище не для слабонервных, – пробормотал он.

– Народ мимо проезжал с открытыми ртами. Никто не понимает ничего. И так сплошные пробки, а тут еще люди в масках держат гаишника вверх ногами, а из того, как из банкомата, деньги летят.

– Дай мне кассету, я к начальнику главка.

Вернувшийся из приемной начальника главка Серов был не то что доволен, он был просто счастлив.

Он потер руки и приказал:

– Все, парни, давайте быстро пишите рапорт на имя министра за подписью начальника главка.

– Да мы косноязычные, – вдруг неожиданно признался Рязанский, и Большаков его поддержал.

Серов на эти слова даже не рассердился. Он просто улыбнулся, что случалось с ним очень редко, и махнул рукой:

– Доставайте спецблокнот, я вам сейчас надиктую.

Когда документ был подготовлен и передан в руки начальника отдела, Большаков отправился в туалет, в котором неожиданно наткнулся на начальника главка генерал-полковника милиции Георгиева, беззаботно справляющего свою нужду. И черт же его дернул заорать тогда во всю глотку:

– Здравия желаю, товарищ первый заместитель министра внутренних дел!

– Твою ж мать! Брюки вот из-за тебя… Капитан, что ж ты делаешь, а? Вот зараза! Опять ты, Большаков. Тебя не учили, что в туалете все равны, и генерал, и рядовой. Что стоишь на пороге? Заходи.

Они стояли возле писсуаров. Большаков и начальник главка. И никто не мог настроиться на нужный лад.

– Я только сейчас от министра. Он сказал, чтобы вы подготовили информацию на имя Президента теперь уже за его подписью. Что ты вылупился? Не смотри на меня, я пописать не могу. Иди пиши.

– А что писать?

– Явку с повинной. Не тупи и запоминай. В соответствии с вашим указанием проведен комплекс оперативно-разыскных мероприятий, что и как. Ну и как пример предлагается записанное видео. Подпись, министр такой-то.

Путешествие стандартной кассеты VHS по Москве в тот день было стремительным. Почта России о таких скоростях могла только мечтать, да и то лет через сто. От майора Рязанского она уже через десять минут оказалась в руках начальника отдела главка, еще через полчаса начальник главка лично доставил ее министру внутренних дел, и уже через пару часов ее смотрел Президент России.

К исходу дня Серов опять зашел к ним в кабинет:

– Президент посмотрел эту запись, ему очень понравилось. Он опять пригласил всех силовиков. Похвалил. Говорит, только позавчера попросил, а уже сегодня есть результаты. Сразу видно, боевое министерство: и воюет, и ситуацией владеет.

– А что с гаишником?

– Пока министр ехал на доклад к Президенту, гаишника уволили. Карать показательно не будут. Все в пределах Уголовного кодекса. Видео предложено показать всему личному составу в виде наглядного пособия.

– А нам?

– Вам же Президент объявил устную благодарность!

– Это другое дело. Служим России!

* * *

Два месяца подряд областной центр и четыре десятка районов по всем правилам должны были быть поражены вирусом демократических перемен. Но народ, которому предстояло сделать свой выбор, не лихорадило, и он не рвался на площади с транспарантами и требованием отставки действующей власти. Все было как всегда, спокойно и обыденно. Жизнь большинства лениво и вразвалочку шла сама по себе, не обращая внимания на предвыборную кампанию за право быть первым лицом в области. Никто и виду не подавал, что тут замысливаются перемены. Никогда социологические опросы населения не были такими обнадеживающими для действующего губернатора Савина, как накануне выборов. Его команда была так уверена в общей победе, что заранее оплатила банкет в ресторане на двести человек.

Но…

Народонаселение выбрало себе нового губернатора. Почему нового? Да старый разонравился. Уж больно был тихий, в скандалах не замеченный. Гладко выбритый и чисто одетый Савин в последнее время стал этим очень раздражать. Слишком правильный, думалось одним. Нет, мне его рожа определенно надоела, думалось другим. А он еще и с багажом советского прошлого! Должность первого секретаря обкома КПСС занимал десять лет подряд! А это уже никуда не годится! Задолбали, коммуняки!

– А почему ж вы четыре года назад за него голосовали?

– Да хрен его знает, – чесали репу избиратели, искренне удивляясь своей природной простодушности и прошлой влюбчивости. Врали, сукины дети! Все они прекрасно знали, «кого», «зачем» и «почему».

Тот, кому предстояло покинуть здание областной администрации, растерянно смотрел на итоговые цифры голосования и не видел их, слезы горошинами катились из его глаз. А бывшие подчиненные, что еще вчера клялись ему в верности, уже потихоньку, на цыпочках, покидали его, нет, уже не его кабинет. Настало время присягать новому боссу, и все они бежали в избирком, надеясь поздравить победителя и пожать ему руку. Авось запомнит всю искренность поздравлявшего и оставит на прежней должности служить Отчизне и.... и… Ну, там разберемся, кому еще!

– Твари продажные, – шептал Савин им вслед.

Когда он остался один, холодный страх вдруг сковал его тело. И заскакала одна мысль страшней другой. Как жить дальше и стоит ли жить дальше?! Такого позора он не переживет! А может, ну его, сигануть в раскрытое окошко – и делу конец?!

И не знал почти уже бывший губернатор, что тот, кому предстояло занять его столь дорогое место, мужик по фамилии Шитов, тоже сидел в одиночестве неподалеку, в ста метрах от него, через дорогу, через трамвайные пути, на самой верхней лестнице областного избиркома, куда не ступала нога обычного человека, курил одну сигарету за другой, и ему тоже было страшно, потому что понимал, что зашел слишком далеко и скоро ему придется хорошо заплатить за это путешествие на верх своей карьеры.

То, что он пропал, это было ему понятно, самое отвратительное, что пропал он не случайно, а по собственной дури. Хром, именно он, паскуда, подтолкнул его к этому, будь оно неладно, решению баллотироваться на пост губернатора. За полгода до выборов они сидели в жарко натопленной бане, выпивали и неспешно говорили за жизнь. Хром никогда не приезжал в гости с пустыми руками, и потому стол ломился от всякой вкусной жрачки, а за стеной, в бассейне, плескались голые девки одна краше другой.

Снаружи, на свежем воздухе, для антуража стояли четыре черных внедорожника с крутыми парнями, охранявшими покой своего босса, пожалуй, самого авторитетного человека в области. В области криминала. Конечно, авторитет этот распространялся прежде всего на специфическую сторону человеческой жизни, теневую, про которую знать не всем положено, но уважать его, считал Шитов, следовало уже за то, что тот сплотил возле себя целую кучу народа. И среди этого народа были не только резкие, хорошо накачанные парни, будущие зэки и зэки со стажем. Люди разнообразных профессий с удовлетворением на лице хвастались личным знакомством с Хромом. Среди его лучших знакомых были политики, и не только местные, работники правоохранительных органов, и не только областного УВД и прокуратуры. Многие солидные товарищи из самой Москвы приезжали засвидетельствовать свое почтение. Многие, ох, многие жали ему руку и считали за счастье, что этот факт состоялся в их жизни. Может, потому Шитов раз за разом встречал его на своей заимке всегда с почтением. Кто знает, что там дальше. И вот это «дальше» наступило.

– Я думаю, Егорыч, тебе надо быть губернатором! – сказал Хром и внимательно посмотрел на Шитова, ожидая правильной реакции на свои слова.

Но Шитов даже поперхнулся пивом. Идея стать губернатором ему никогда не приходила в голову. Где он, глава заштатного района, и где должность губернатора! Стало очень страшно, но потом вдруг он почувствовал такой прилив сил, которых не испытывал, наверное, последние лет двадцать. А вдруг все получится? Он не был наивным мальчиком, слава богу, шестой десяток разменял, чтобы не понимать, что за все удовольствия в жизни надо платить, и потому, когда услышал, чего от него хотят, сразу спросил:

– А деньги на выборы ты дашь?

– Дам. И помогу тебе побольше голосов набрать. Проведу такую агитацию, что тебе и другим кандидатам не снилась.

– Это хорошо, но там, наверное, как минимум нужен миллион баксов. А чем я буду отдавать?

– Ну, не миллион, это ты загнул, но с деньгами у тебя проблем не будет, а чем отдавать, мы решим.

– А если я продую?

– Тогда никакого с тебя спроса. Значит, это мои личные потери. Значит, я не на того поставил.

– Вроде как скачки, да?

– Типа того.

– А я вроде как лошадь?

– Лошадь не лошадь… Хотя можешь называть это как хочешь. Что скажешь?

– Я пойду, а чего. При одном условии. Все, что будем потом зарабатывать, будем делить пополам. А не так, как сейчас, тебе семьдесят, мне шиш.

– Интересная у тебя арифметика. С каких это пор тридцать процентов стали шишем?

– Не цепляйся к словам, половина на половину – и точка.

– А не многовато ли тебе будет? Ты один, а мне столько народу надо кормить!

– Мне тоже семью надо кормить.

– Сравнил. У тебя в семье кроме тебя двое человек, а у меня целая бригада таких вон, как эти, что на улице меня ждут. Их не покорми пару дней, так они тебя живьем сожрут. Что напрягся? Шучу! По рукам! Эх, Егорыч, нам еще с тобой впереди столько добра надо к рукам прибрать, что эти руки станут золотыми.

Хром слов на ветер не бросал. Уже на следующий день через заранее подкупленных охранников во все три следственных изолятора области особо доверенным и на деле проверенным людям полетели срочные малявы. Мол, будут скоро выборы, и на губера пойдет наш человек по фамилии Шитов, с которым мы давно работаем. Просил Хром об одном – об агитации за кандидата. Чтобы все сидящие в СИЗО, годами ждущие своей участи, но еще не осужденные и потому не лишенные права голосовать на выборах, не только сами против фамилии Шитова поставили галочку, но и их знакомые и родственники не оставались в стороне, сделали бы то же самое. А пока в тех населенных пунктах, где живут и работают всякие мамы и папы, братья и сестры, товарищи и товарки, их родственники непременно агитировали за Шитова, и только за него.

«Выберем, – писал Хром, – значит, будут и вам, и нам послабления, значит, будет чем согреть братву на зоне».

И еще задолго до выборов народ тихо знал, за кого голосовать и почему. Сарафанное радио всегда работает качественнее, чем реклама из телевизора. Там – бывший партаппаратчик, зажравшаяся сволочь, а здесь – обычный мужик с добрым и умным взглядом. И в конце концов народ, сам того не ожидая, взял и полюбил этого чудаковатого, просто одетого, просто объясняющего свою жизненную позицию простого мужика.

– Ну и что, что Шитов глава района? Он из простых, из деревенских!

– Так и Савин не из господ, тоже из крестьянской семьи!

– Нет, наш проще!

– Ну, вам виднее!

И вот прошли полгода, и теперь Шитов был в шаге от мечты. Там, внизу, на первом этаже, шумели голоса журналистской шатии-братии, наперебой обсуждающей неожиданную смену власти. Он не знал, кто они, но он ненавидел их всем своим существом. За что? Неважно. Просто так! Продажные по сути своей, они гоготали и матерились, и ему, Шитову, такому же продажному, три дня небритому, пропахшему вонючим потом, одетому зачем-то в немыслимый зимний овчинный тулуп и мохнатую шапку-ушанку, вдруг захотелось незамедлительно раздеться до трусов и нырнуть к ним рыбкой вниз, ровно так, как он делал это в далеком детстве летом на реке…

Глава шестая

Была бы его воля и будь они, стоящие по разную сторону баррикад, с кем ему приходится иметь дело, попроще да помоложе, он бы их всех поставил на службу государству. То есть самому себе, Борису Фридману. А что, интересный бы получился синдикат! Кто-то делает вид, что защищает общественный порядок, естественно, время от времени производя аресты и задержания всякой незначительной мелочи; кто-то потихоньку строгает денежку с расплодившихся ларечников и владельцев предприятий да регулярно заносит «котлеты» в УБОП. Но… Государство он представлял лишь отчасти, а народец, кто в погонах, кто в спортивных трико, куда ни посмотри, был предельно своенравным, а иногда, что тут говорить, просто борзым, презирающим всякий мало-мальский авторитет.

Одни крепкие парни мечтали оседлать всех, кто проявлял инициативу, чтобы покрепче сесть на шею доморощенного «бизнесмена» и наживаться с его кошелька легкими деньжатами; другие, не менее крепкие, но принципиальные, воспитанные еще в советском патриотизме, видели смысл своего существования в охране правопорядка, в тех самых ежовых рукавицах, которые должны были непременно сжаться на шее расплодившейся швали, беспредельщиков, плотно сомкнувших свои ряды организованных преступных группировок. Взаимная ненависть и неприязнь исполнителей всегда мешали планам их начальников.

Но хоть и могло показался человеку несведущему, что компромисс невозможен, тем не менее сговориться было можно. Если, конечно, за стол переговоров садились не простые быковатые бойцы и оперативники, а их боссы, прекрасно понимающие, что все в этом мире относительно, а главное мерило счастья и благополучия все-таки не в крупных звездах на погонах одних и не в пальцах веером других, а в больших деньгах и в безграничной власти, которые дополняют друг друга и друг без друга хиреют.

И пусть он даже окажется в конце своей карьеры министром внутренних дел, это не сделает его богаче. А понятие «персональная пенсия» уже не значило ничего. В то время, когда люди в одночасье становились долларовыми миллионерами, он не мог себе позволить проявить талант предпринимательства. А ведь им он был одарен, не зря же с подросткового возраста то и дело крутился возле иностранных студентов мединститута, покупал и перепродавал ручки с голыми бабами, забугорную жвачку, джинсы «мадэ-ин-не-наше» и, конечно же, импортные виниловые пластинки.

И что ему эта пенсия в будущем? Разок сходить в магазин? Нет, не такой судьбы ему хотелось на старости лет. Он понимал, что капитал надо создавать именно сейчас, пока молодой, в счастливую эпоху хаоса и «мутной воды», что, когда он переедет в Москву, в министерство, а он нисколько не сомневался в этом переезде, он должен уже быть по-настоящему богатым человеком. Там, в столице, ему надлежит быть кристально честным, а быть таковым можно лишь при одном условии – с туго набитым кошельком.

Да, вначале он пользовался служебным положением, чтобы поддержать самого себя финансово, но это была сущая мелочь, копейки. Когда к нему приходили за помощью, умоляли, чтобы УБОП помог отбиться от слишком назойливого рэкета, он пристально изучал просящего, и если просящий был, по его мнению, не подсадной уткой, а мужиком обычным, незамысловатым, уставшим делиться своим кровным с короткострижеными дегенератами, он охотно помогал ему разогнать от ларька или магазина криминальную или полукриминальную шоблу и не возражал, когда владелец небольшого дела заносил ему время от времени немного денег, чтобы и впредь жить в спокойствии и в уверенности в завтрашнем дне.

С теми же, кто не понимал, что за все хорошее в этой жизни надо платить, с теми, кто в благодарность за оказанную услугу просто жал ему руку и восхищенно смотрел ему в глаза, он поступал просто. Приглашал отужинать в ресторане. И когда в разгар вечера охреневший от счастья знакомства с самим начальником УБОПа и закачанного в себя алкоголя бизнесмен выходил вместе с Фридманом на улицу покурить, Борис Петрович сразу брал его «на арапа», требуя заплатить за сделанную «его УБОПом» работу.

– Пацаны сидят без зарплаты, а ты жируешь! Ведь нехорошо?

– Так это ваша работа!

– И что?

– Я налоги плачу!

– Да ладно! И что, эти налоги тебе здорово помогают, когда к тебе приходят рэкетиры? Ты куда пришел, когда тебя приперло, в налоговую? Нет, в УБОП!

Платили. Как миленькие отдавали все имеющиеся в кошельке деньги. Все, до копейки, до цента. В ресторан Фридман больше не возвращался и, если слышал в спину оханья и причитания, что нечем за стол заплатить, громко смеялся и советовал, не оборачиваясь:

– Паспорт в залог оставь!

«Пацанам» платило государство, и двести-триста долларов не могли сделать две сотни сотрудников богаче, потому он аккуратно складывал добычу в свой кошелек, но это выходило слишком редко, да и слишком мало. И чем он в тот момент отличался от обычного ларечника?! И обычный ларечник, и он, начальник УБОПа, лишь сводили концы с концами, и разница была лишь в том, что ларечник был никем не защищен, а за ним стояли хорошо вооруженные бойцы и вся государственная машина. Да и опасно было так себя вести. Ну раз пронесет, ну другой, а дальше? Из-за этих грошей рисковать своим положением?! Нет, нужно было принимать решение. Тут либо пан, либо пропал. Нужен был размах, нужно было использовать свою должность по-взрослому. Нужен был человек, которому он мог бы доверять на сто процентов, человек, который бы использовал организуемое им прикрытие и рубил, день и ночь рубил бабло.

Долгими вечерами, сидя в своем кабинете в УБОПе, он предавался мучительным размышлениям, как свести к одному знаменателю и свое желание разбогатеть, и свою работу, требующую уважать законность, пока его вдруг не озарило, что ему нужно делать, как одним выстрелом убить двух зайцев. И подошел он к вопросу борьбы с организованной преступностью довольно нестандартно, не по учебнику, поручив часть борьбы с нею самим ОПГ.

В тот момент основную преступную сферу в области контролировали несколько группировок. Очень беспокоила УВД сложная криминогенная обстановка в Дедкинском районе. Как-никак сто первый километр. Очень много жуликов, имевших московскую прописку, когда-то повыселяли сюда после отбытия наказания за совершенные преступления. Столица брезговала подобным контингентом. Многие из переселенцев оставались здесь на ПМЖ, женились, прописывались, но характер своей жизни оставляли прежним, разбойничьим. И с приходом девяностых годов стали еще злее и азартнее: крышевали ларьки, грабили на трассе машины, насиловали и убивали. Практически каждый день сводки сообщали то об одном, то о другом преступлении.

Старшего у дедкинских не было, верховодило здесь несколько человек сразу: бывший младший лейтенант милиции, бывший инженер, бывший депутат Дедкинского района. А уже вокруг этой троицы крутились десятки спортивного вида парней, готовых за небольшую мзду завалить любого, кто встанет поперек горла главарям. Хоть и общалась эта троица с ворами, но все как один были несудимые, и все как один имели при себе удостоверения помощников депутатов Госдумы. Это потом их всех убьют. В бывшего гаишника бросят гранату, бывшего инженера застрелят в центре Москвы, бывшего депутата зарежут прямо возле собственного офиса. А пока они правили бал, жили на полную катушку и всерьез контактировали только с москвичами – с таганскими, группировкой крупной и влиятельной. В сфере контроля дедкинских были практически все крупные железнодорожные вокзалы столицы, Шереметьево, Южный порт, везде у них были рынки, оптовые склады, магазины, ларьки. Отовсюду непрекращающимся потоком текла денежка. Были у них и плотные отношения с администрацией столицы, с которой легко решались все текущие вопросы. Но хоть они и стали москвичами, но влияние на область оказывали большое. Там, в стольном граде, они стреляли, воевали, зарабатывали, а в Дедкине отлеживались и залечивали раны, заодно вкладывая хорошие деньги в легальный бизнес района.

С этим надо было что-то делать, и все в УВД смотрели и ждали, что недавно назначенный Фридман совершит чудо. Но Борис Петрович не был идиотом и знал наперед, что в одиночку избавиться от преступности даже в одном Дедкинском районе ему не удастся. Если уж Москве с ее возможностями и финансированием это сделать не удалось, то ему и тем более надеяться не на что. Фридман позвал дедкинских на встречу и выдвинул им конкретное предложение: сделать из Дедкинского района буфер.

– Я вас не трогаю, но вы зачищаете и контролируете свой район. Вы за него ответственные, делайте здесь что хотите, но по-тихому. Я в ваши дела не лезу. Для меня главное, чтобы криминал не заходил в областной центр.

Дружба с начальником УБОПа на дороге не валялась и стоила дорогого. Рукопожатия и сауна скрепили негласный договор о сотрудничестве. «Дедкинским» понравилась идея единолично разделять и властвовать в родном краю. Они ухватились за нее, видя для себя определенную неприкосновенность на долгие годы вперед, и потому к делу отнеслись ответственно. Кого-то грохнули, кого-то тихо закопали, кому-то принародно воткнули в сердце пику, а кому-то просто дали по рукам, отправив обратно в Москву на работу. А что, район стоил того! Кругом, куда ни посмотри, заповедные озера, реки, полные рыбы! А по берегам жили и не тужили люди далеко не простые, а облеченные огромной федеральной властью. Сам Президент время от времени побухивал не где-то, а именно здесь, в дедкинской своей резиденции. А чего стоил тут же расположенный санаторий Управления дипломатическим корпусом МИД России, в котором директорствовал бывший глава их района, давний их приятель. Не только дипломаты тут давали шороху, но и другие сливки общества приезжали сюда отдохнуть от мельтешения перед глазами денежных купюр.

И воцарилась однажды в Дедкинском районе тишь и благодать. Все благодаря самоотверженному труду «дедкинских». А то, что «дедкинские» отчаянно куролесили в Москве, никого в областном УВД не волновало. Ну так и хрен с ними, пусть в Москве москвичи разбираются, равнодушно думал не только Фридман, но и те, у кого были должности повыше. Мы за это не отвечаем, у нас территориальный принцип. Да, убивают кого-то, грабят, вымогают, но так не здесь же. Не у нас. У нас в области все тихо.

Вот именно среди «дедкинских» он тем вечером и выбрал себе нужного человека. Тот прислуживал за столом, тихо и незаметно поднося новую закуску и новые бутылки. Крепкий физически и, по всему, не избалованный деньгами, он понравился ему взглядом – взглядом преданной кем-то собаки, мучающейся в клетке приюта и ждущей нового хозяина, с которым она разделит все тяготы и лишения будущей жизни.

– Это кто? – спросил он как бы между делом одного из «дедкинских» авторитетов.

– А, этот? Боксер какой-то. Недавно у нас.

– А если я у вас его заберу?

– Он тебе зачем?

– Пригодится.

– Бери. Только имей в виду, он полукровка, отец чеченец, мать русская. Из-за этого к нему и русские, и чечены относятся настороженно. Свой среди чужих, чужой среди своих. Не знает, к кому прибиться. И там не особо нужен, и тут всегда чужой.

– Как зовут?

– Русланом зовут.

– Сойдет!

И сошло. Пару раз он встретился с Русланом на нейтральной полосе, поговорил с ним за жизнь, и тот оказался человеком быстро соображающим, схватывающим практически на лету. И тогда Фридман раскрыл ему карты и его возможное будущее, если тот будет делать все, что ему прикажут. Руслан был ошеломлен. Он долго не мог поверить, что на него снизошло вот такое счастье и вместе с ним деньги, что ему и не снились. И даже власть, о которой он, простой человек, и мечтать не мог. И Руслан поклялся Фридману в верности по гроб жизни. Русскими словами с чеченским темпераментом. Только тогда Фридман выдохнул с облегчением. У него, как он и планировал, появилась еще одна рука, не левая и не правая, а никому не видимая.

И деньги уже скоро потекли в карман Фридмана. И это были настолько большие суммы, о размере которых вслух при посторонних не говорят.

* * *

В коридоре главка на Большакова наткнулся полковник Серов. Они крепко пожали друг другу руки, и начальник отдела как бы между прочим поинтересовался, какие у Большакова планы на текущую неделю.

– На текущую неделю дела текущие, товарищ полковник, – весело ответил ничего не подозревающий Андрей. – Все как обычно.

– Нет, не все как обычно, дорогой товарищ, ты поедешь в командировку. Вечером у тебя с Белорусского вокзала поезд. Если я ничего не путаю, в одиннадцать с копейками.

– А почему я ничего не знаю?

– Зайдем ко мне, все расскажу.

В кабинете начальник отдела вытащил из сейфа шифрограмму и протянул Большакову:

– Читай!

Большаков быстро окинул взглядом протянутую бумагу. В ней начальник Смоленского УБОПа докладывал начальнику главка о том, что по возбужденному ранее делу о мошенничестве и превышению должностных полномочий прокурор области принял решение об изменении меры пресечения первому заместителю главы администрации области и одновременно руководителю Фонда имущества с ареста на подписку о невыезде.

– Прочитал.

– Визу руководства видел?

– Видел.

Начальник главка приказывал начальнику отдела Серову немедленно отправить человека в командировку в Смоленск и в ближайшее время доложить оперативную ситуацию.

– Значит, так. Командировка на два дня. До Смоленска ехать часов семь-восемь. Кассы с бронью для МВД на Житной. Сам знаешь. Купишь билеты туда и обратно и вернешься на работу расписывать план командировки.

Большаков погрустнел. Это нововведение министра предписывало всем сотрудникам министерства перед командировкой подробно указывать в толстых, как гроссбух, белых тетрадях все свои будущие действия на время командировки. Почасово. Все это сначала визировалось начальником отдела, а затем и самим начальником главка. Дурацкая, совершенно ненужная писанина. Так считали все. Кроме министра.

– Чего смотришь, как сирота казанская? Ты уже знаешь, чем будешь заниматься в командировке?

– Нет.

– Ты что, не читал приказ министра?

– Да не в этом дело, читал я его… Ну правда, товарищ полковник, как вы это себе представляете? Как это сделать по часам? Я абсолютно не понимаю, что мне делать в эти сорок восемь часов. Я даже толком не понял, о чем идет речь! Ну вы хоть что-то расскажите подробнее.

– Ладно, присаживайся и слушай. Можешь курить. В Смоленске уже давно конфликтная ситуация между нашим начальником Соколовым и начальником УВД Рыжовым. Начальник УБОПа был когда-то заместителем начальника Смоленского УВД по милиции общественной безопасности. А нынешний генерал тоже был заместителем начальника УВД, но первым, и руководил криминальной милицией. Чего у них там произошло, история умалчивает, но, когда одного назначили начальником УВД на генеральскую должность, он стал выживать с должности другого. А Соколов, недолго думая, взял и прыгнул в начальники УБОПа. Потому что, как ты знаешь, начальником УБОПа назначает не начальник УВД, а первый замминистра по представлению начальника УВД.

Большаков это хорошо знал. Этот принцип закладывался с самого начала, чтобы вывести управления по борьбе с организованной преступностью из-под ударов частенько коррумпированных начальников УВД. Некоторая независимость гарантировала спокойную работу новой структуры. Начальники УВД даже наказать не могли руководителей УБОПа. Им для этого нужно было вначале ходатайствовать перед заместителем министра и одновременно начальником Главного управления по борьбе с организованной преступностью, чтобы именно он это сделал.

– Так вот. Оба ненавидят друг друга и пишут друг на друга рапорта в министерство. Нужно эту ситуацию разрулить. Объясни популярно, что, если не прекратят дурью маяться, министр решит их проблемы кардинально и одновременно, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Этого бы не хотелось. Начальник нашего управления там нормальный мужик. Он нас устраивает. Полгода назад там они возбудили дело против чиновника, а теперь в прокуратуре и УВД хотят потихонечку все спустить на тормозах. То ли он друг, то ли приятель их, хрен поймешь. А наш Соколов это сделать не дает. Так они Соколова схарчить решили. Работать не дают.

– Даже так?

– Так.

– А моя задача?

– Твоя первейшая задача – чтобы это резонансное дело не развалилось. Любой ценой. А во-вторых, надо встретиться с начальником УВД. С прокурором. С ними переговорить. Узнать их позицию. И заодно тихонечко показать, что мы не бросим Соколова на съедение. А если потребуется вмешательство, мы уже на другом уровне будем решать. Надо будет – отправим бригаду. Если надо – проверим работу УВД; если надо, с помощью Генеральной прокуратуры – местную прокуратуру.

– Как мне себя вести?

– Веди себя независимо.

– Понял.

– Только учти, в Смоленске и прокурор, и председатель областного суда, и начальник УВД – одноклассники, у них спайка железобетонная. Там у них все хорошо.

– А что передать начальнику УБОПа?

– Кулак под нос – и все разговоры.

– Так, может, и начальнику УВД тоже кулаком погрозить?

– Отставить шуточки. Его посетишь в первую очередь. Он за тобой, конечно, наружку выставит. Поводи их, запутай. Заставь его поволноваться. Начальник УВД там на своей должности третий десяток лет. У него половина министерства в приятелях ходит. Хряк килограммов под сто пятьдесят, прошел все, и Крым и рым. Матерый. Так что с ним ласково, но жестко.

– Откуда такая неприязнь, позвольте вас спросить?

– Сталкивался. Так что, Андрей, действуй. Про журнал не забудь. Его в первую очередь. Надо подписать, пока начальник главка здесь. Потом оформишь командировочное предписание, получишь оружие – и вперед.

– Это я понял.

– И еще. Затребуй от них справки по уголовному делу и привези сюда.

– Это же нарушение, на то есть фельдъегерская служба.

– Служба есть. Но времена такие, что даже фельдъегерской службе доверять можно через раз.

– А мне можно?

– Тебе можно.

Вокзал Смоленска встретил его пронизывающим ветром, от которого сразу стало не на шутку зябко. Большаков усмехнулся, кутаясь в старое пальто и нахлобучивая кроличью шапку, чтобы не слетела с головы. Что ж, незваный гость – он и в Смоленске незваный гость. Вон, даже местная стихия не слишком рада его появлению. А как перекосит лицо генерала при его появлении, Андрей даже думать не хотел. Звонить и предупреждать Смоленское УВД о своем визите ему было строго-настрого запрещено, хотя по правилам хорошего тона сделать это полагалось. Но это допускалось, лишь когда между МВД и УВД не возникало натянутых отношений. Сейчас было все по-другому. Холодок между Москвой и Смоленском возник не на пустом месте, и Большакову следовало исполнить роль ревизора, а ревизор, как следовало из законов жанра, должен нагрянуть неожиданно. Иначе какой он, к черту, будет ревизор?

До начала рабочего дня оставалось больше двух часов, и, чтобы как-то убить это время, он решил идти до Управления внутренних дел пешком, по пути одновременно любуясь достопримечательностями города-героя и мысленно отрабатывая план действий на грядущий день. Слежки не было, это он определил однозначно уже через десять минут ходьбы. Значит, утечки информации из Москвы не последовало, что, сделал вывод Большаков, уже хорошо. По пути он выпил чашку горячего кофе в какой-то забегаловке и с удовольствием стрескал пару очень приличных пирожков. И, вполне удовлетворенный утром, оказался в половине десятого в здании УВД. Сержанту, проверяющему у всех входящих документы, он сначала раскрыл свое служебное удостоверение, потом командировочное удостоверение и, наконец, предупредил, что приехал из министерства не просто так, а лично к начальнику УВД.

Милиционер, парень вида деревенского, настолько растерялся, что принялся расспрашивать московского гостя, зачем тот приехал и почему об этом визите его никто не предупредил. Большакова эта простота не раздражала. От хорошей прогулки и сытного завтрака он ничего, кроме умиротворения, не чувствовал. Потому разговаривал тихо и ласково.

– А вы кто такой? Начальник УВД? Ваше какое дело?

– Нет, но все же…

– Чего «все же»? Звоните в приемную генералу!

– Я не имею права. Я сейчас вызову свое начальство, пусть оно и разбирается.

– Ну, пусть так.

Выбежал дежурный по УВД, подполковник. Вспотевший и отчего-то растерянный, он, как и подчиненный ему сержант, тоже принялся задавать ненужные вопросы. А? А что? Почему? С какой целью вы приехали? Нас никто не предупреждал, что вы приедете! Генерал ничего про вас не говорил.

Андрей улыбнулся и твердо пресек трындеж подполковника:

– Звоните генералу. Время без пятнадцати десять. Ровно в десять я хочу видеть начальника УВД, а не вас.

– Даже так? Ну, тогда подождите.

Сказал и тут же убежал неизвестно куда. Пока его не было, Большаков даже успел с удовольствием покурить на свежем воздухе.

Через десять минут подполковник вернулся, уже не ускоряясь, а степенно вышагивая, как и подобает старшему офицеру.

– Товарищ капитан! Пойдемте, я вас проведу в приемную.

Генерал, страдающий из-за лишнего веса одышкой, сидел за большим зеленого сукна столом в огромном, хорошо освещенном одними лишь окнами кабинете и напоминал растревоженного вепря. Круглое лицо его раскраснелось от негодования, щеки беззвучно подергивались, руки теребили носовой платок.

– Здравия желаю, товарищ генерал!

Бодро, как и полагается простому капитану, поприветствовал начальника УВД Большаков и тут же замолк, потому что в ответ из генерала как из рога изобилия вдруг посыпались слова отнюдь не литературные:

– Ну, что, капитан, ты совсем… Оборзел? Почему… без звонка? Почему… не предупредили? Тебя… кто ко мне… подослал? Вынюхивать… приехал? Да я… сейчас заместителю министра Кононову позвоню, он мой друг. Знаешь… что он с тобой сделает? Он… тебя… поимеет и в хвост и в гриву.

Но рука его, уже тянущаяся к трубке, замерла. И все оттого, что генерал ни страха, ни раскаяния не увидел в неожиданном визитере. Тот просто стоял по стойке «смирно» и молчал. А по глазам было видно, что не просто так стоит, гад, а изучает. И кого? Его, начальника УВД генерала Рыжова, изучает. Равнодушно и спокойно. Как, наверное, энтомолог рассматривает ничего не значащее для науки насекомое, попавшееся в сачок. И стало большому начальнику не по себе от взгляда капитана.

– Ты чего молчишь? – спросил он уже тихо.

– Извините, товарищ генерал, но вы мне слова не даете сказать. Во-первых, я никакого отношения к заместителю министра Кононову не имею. У меня есть свой начальник. Он возглавляет главк по борьбе с организованной преступностью. У нас есть Пятый отдел коррупции и собственной безопасности. Так вот я являюсь сотрудником этого отдела. Если вы хотите позвонить в Москву, то звоните сразу начальнику главка и одновременно первому заместителю министра внутренних дел генерал-полковнику милиции Георгиеву. Потому что это он подписал мое командировочное удостоверение.

Спесь слетела с генерала в одну секунду. Он как-то сразу присмирел. Не то чтобы на его лице выступил пот и задрожали руки, но необыкновенное участие и доброжелательность неожиданно зазвучали в его голосе, да и обращение стало вполне приемлемым:

– А какова цель вашего приезда?

«Ну вот, генерал уже делает первые успехи, – веселоподумал Большаков. – Уже не „ты“, а „вы“. Глядишь, к концу командировки мы еще и подружимся».

Скрывать цель своего появления в Смоленске было глупо и откровенно неуважительно к генералу. В местном УБОПе своего шифровального отдела не имелось, вся секретная переписка шла через УВД. И Большаков был на сто процентов уверен, что уже через десять минут после того, как Соколов отправил телеграмму в Москву, о ее существовании было доложено Рыжову. Не послать телеграмму шифровальщики не могли, как и не доложить начальнику УВД о ее содержании.

– А цель моего приезда такова. Начальник УБОПа Соколов послал телеграмму заместителю министра. Не сомневаюсь, вы в курсе этого.

Генерал Рыжов кивнул.

– Вот заместитель министра и прислал меня сюда разобраться с ситуацией, почему Соколов посылает шифровки через вашу голову и что тут, в конце концов, с уголовным делом первого заместителя администрации области Маринина творится. Как возбудили дело, почему отпустили подозреваемого. Как дело расследуется. Через двое суток я должен в Москве доложить рапортом свою точку зрения и ваши справки, вами предоставленные, положить на стол заместителя министра Георгиева для принятия решения. А плюс к тому я курирую собственную безопасность сотрудников, и моя задача выяснить, не создает ли кто помех работе Соколова, начальника УБОПа.

Притух начальник УВД, погрустнел заметно.

– Ну да, ну да… Начальника УБОПа. Вы как планируете? Я могу вызвать его прямо сюда.

– Нет. С ним завтра. Я сегодня хотел с вами встретиться. Вашу точку зрения узнать. Ну и встретиться с вашим замом, начальником следственного управления. Со следователем смысла нет встречаться. И мне нужна справочка коротенькая по делу.

– Организуем.

– Сегодня же я хочу встретиться и с прокурором области. В этом я прошу вашего содействия. Если, конечно, вам удобно, просьба позвонить прокурору, сказать, что приехал представитель Министерства внутренних дел, и договориться о встрече.

Рыжов поморщился, но головой кивнул:

– Попробую. – И тут же вызвал своего помощника: – Отведите капитана Большакова к начальнику следственного управления. Когда решите свои вопросы, жду вас у себя в кабинете, – обратился уже к гостю.

* * *

Начальник следственного управления показался Андрею человеком спокойным, без начальственных вывертов. Он сразу протянул Большакову руку и спросил, что интересует московского гостя.

– Уголовное дело первого заместителя администрации области Маринина. Мне нужно справочку по нему. Что сделано за это время, какие следственные действия прошли. Есть ли какие вопросы? Нужна ли какая помощь?

И тут полковника замкнуло. Он мгновенно насупился, выражение лица его стало холодным и неприветливым.

– А вы, товарищ капитан, знаете, что в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом следователь – независимое лицо и предоставлять какую-либо информацию мы, следственное управление, не имеем права, это нарушение закона. Я никаких справок вам не дам.

Большаков собрал все свое терпение в кулак и ответил тепло и приветливо:

– Товарищ полковник, вы где служите-то? В системе МВД? Что значит, вы мне не дадите справку? Как это так? Вы же готовите справки, отдаете в Москву, еще куда-то. Вы поймите, я приехал к вам не из колхоза «Рога и копыта», я представляю Министерство внутренних дел, в том числе и следственное управление.

Полковник стоял красный. Ни один капитан в его бытность начальником следственного управления не разговаривал с ним в таком тоне, на равных. Да что там капитан, майоры, подполковники и полковники стояли перед ним навытяжку, а тут никакого почтения в голосе, никакого уважения в поведении. Он готов был что-то возразить, нравоучительно указать капитану его место в милицейской иерархии, но потом вдруг осознал, что и у правил бывают исключения, что ссориться с Москвой, тем более с такой организацией, как Главное управление по борьбе с организованной преступностью, ему нет никакого резона, и раз прислали в Смоленск капитана, то, значит, этот капитан может и двух полковников стоить.

Он скис и запричитал как-то совсем уж по-бабьи:

– Нужен запрос. Без запроса не могу. Запрос, пожалуйста, сделайте.

– Давайте договоримся таким образом. Вы справочку готовьте. Она мне понадобится сегодня в семь вечера. Ну а потом мы определимся, с запросом это произойдет или еще как.

– Да?

– Да!

Вернувшись в кабинет начальника УВД, Большаков не узнал генерала. Тот, словно участник новогоднего карнавала, поменял личину дикого вепря на маску домашнего кота. Добросердечие и доброжелательность так и сквозили в каждом его движении. Он даже зачем-то хитро улыбнулся и, подмигнув Андрею, спросил:

– А что, капитан, может, по рюмахе коньяка махнем?

Ага, так Андрей ему и поверил. Чтобы потом его задержали в коридорах Смоленского УВД и отправили на принудительное освидетельствование, которое привело бы к немедленному увольнению из рядов милиции? Нет уж, устраивайте банкет как-нибудь без него.

– Никак нет, товарищ генерал. По утрам не употребляю.

– Ладно. Ну, что там в следственном управлении? Все порешали?

– Товарищ генерал, тут какое-то недопонимание у вашего заместителя.

– А что он говорит?

– Да вот ссылается на УПК по справке. Твердит, что нужен запрос для получения справки.

– По закону он прав.

– Бумагу затребовал не я, а первый заместитель министра.

– Это я уже понял.

– Давайте договоримся таким образом. Пусть справку мне принесет следователь, который это дело расследует. К семи вечера.

Рыжов усмехнулся и тут же кивнул головой. Спорить ему уже не хотелось.

– Это во-первых, – хотел продолжить Большаков, но генерал его перебил, помимо своей воли обратно превратившись из кота в вепря:

– А во-вторых?

– А во-вторых, помогите мне с гостиницей.

– Это решим. – Рыжов опять улыбнулся расслабленно. – Рядышком есть хорошая гостиница. Я позвоню, прикажу, чтобы вас поселили.

– Ну а как с прокурором? Я могу с ним сегодня встретиться?

– Вы знаете, он заболел. Сейчас на месте его заместитель, который и курирует следствие. Он вас ждет.

Большаков понимал, что генерал врет. Все эти игры больших начальников ему были давно знакомы, и удивить ими его было невозможно. «Заболел он, – подумал Андрей, – да черта с два он заболел! Не хочет прокурор этой встречи, никак не хочет перед каким-то капитаном милиции отчитываться за хреново проделанную работу. Уж если надо будет перед кем-то держать ответ, то это точно будет не капитан Большаков из главка УБОПа, а заместитель генерального прокурора, не меньше». И потому голос его зазвучал жестко:

– Нет. Если прокурор болен, то я с его заместителем встречаться не буду. У меня приказ встретиться с человеком, который непосредственно выносил постановление об изменении меры пресечения, то есть с прокурором области. Ну что ж… Не хочет он встречаться со мной, значит, будем с ним встречаться на уровне Генеральной прокуратуры.

Начальника УВД устал играть роль гостеприимного хозяина и раздраженно заметил:

– Ну чего вы мне-то говорите? Вы это говорите прокурору. Я-то здесь при чем?

– Я вам просто в порядке информации. Жду справочку сегодня вечером. Всего доброго!

– Всего хорошего. Да, возьмите этот листок, на нем адрес гостиницы.

УВД, конечно же, пустило за ним «ноги». «Вели» его дилетанты – скорее всего, обычные милиционеры. Было весело наблюдать, как двое парней, следящих за ним, то замедляли шаг, когда он притормаживал, то прятали лица, когда он оборачивался, то ни с того ни с сего начинали изучать витрины и вывески, когда он останавливался.

– Ребята, здравствуйте, – подошел к ним Большаков. – Не тратьте свои силы на конспирацию. Я вас вычислил. И, к вашему сведению, я иду заселяться в гостиницу и до утра из нее ни ногой.

Ребята промолчали, но на пятки наступать перестали, болтаясь в отдалении.

Гостиница Андрею понравилась. И люксовый номер из разряда «недорого, но богато» пришелся по душе. А замечательно исполненный обед в ресторане и вовсе свалил его в крепкий сон. Проснулся он ровно в семь вечера от стука в дверь. На пороге стоял высокий майор лет сорока. Представившись по всей форме и зайдя в номер, он передал Большакову довольно грамотно составленную следственным управлением справку, которую Андрей тут же и прочитал.

– А почему целый месяц никаких следственных действий не проводилось? Человека ведь держали в СИЗО. Почему? – поинтересовался он.

Вопрос был ожидаемым, но все равно смутил следователя. Он отвечал, как какой-то проштрафившийся ученик, негромко и глядя себе под ноги:

– Вы правы. Прокурор обратил на это внимание и потому изменил меру пресечения.

– Ну а с ходатайством кто выходил?

Майор замялся, и было видно, что отвечать на этот вопрос ему никак не хотелось.

– Я…

– Понятно. Ну а по чьей инициативе?

– Ну, вы же должны меня понять. Ну, это не чисто я. Как сказал мне мой руководитель, так я и сделал.

– Руководитель какой? Начальник следственного управления?

– Ну да.

– Понятно. Все. К вам вопросов нет. Справку я забираю.

– Как так? Давайте мы вам по почте пошлем.

– Опять двадцать пять. Ты что, майор? Мне послезавтра заместителю министра докладывать. Он, по-твоему, что, почту будет ждать? Давай я распишусь, что я эту справочку у вас получил. Все, свободен! Иди доложи своему начальнику, что ты мне все передал. И справкой, ты скажи, я остался доволен.

* * *

Утром он опять пошел к генералу, и всю дорогу от гостиницы до УВД его сопровождала «наружка», с которой даже не хотелось играть в прятки. Лица были новые, отсутствие профессионализма – прежнее. Генерал Рыжов встретил его прямо у двери в свой кабинет.

– Пришел попрощаться, – сказал Большаков, усаживаясь перед генералом. – Сегодня вечером я еду обратно в Москву. Вот мое командировочное удостоверение. Сделайте мне, пожалуйста, отметку.

– Нет проблем, – кивнул генерал. – В приемной вам отметят.

– Нет. Никак нет. У меня команда, чтобы расписались конкретно вы. И этим самым вы подтвердили, что я приезжал именно к вам. И чтобы была печать нормальная.

Рыжов загрустил. Ему не нравилось все, что происходило на протяжении суток во вверенном ему управлении. До вчерашнего утра он был здесь полноправным хозяином, человеком с большим положением. Но с появлением этого капитана он враз почувствовал себя каким-то временно исполняющим обязанности. Этот дерзкий командированный мешал ему чувствовать свою власть, власть, которую он выстрадал в десятках закулисных баталий, в сотнях грязных интриг. Не приведи Господь какая масштабная проверка – и попрут его с места насиженного, с любимой работы, и не помогут ни школьные друзья, ни знакомство со многими и многими в министерстве. А надо-то всего, чтобы такой живчик в Москве что-нибудь ляпнул исключительно принципиальное в его адрес, и пошатнется трон, и потянутся к нему руки завистников и доброхотов, и не для того, чтобы поддержать его немолодое седалище, а, наоборот, поскорее сковырнуть его на заслуженный отдых, на пенсию, равную его однодневному заработку.

– Это очень необычно, – вдруг сказал он нормальным человеческим голосом, и Большаков увидел перед собой не вепря, не кота, а пожилого человека, уставшего играть роль большого начальника. – А вообще-то, по-честному, какие у вас складываются впечатления?

– Обстановка мне не нравится. – У Андрея не входило в планы жалеть Рыжова. Знал он все эти фокусы с погрустневшим лицом и тяжелыми вздохами. – Это если честно. Я, как опер, недоволен. Почему целый месяц не было никаких следственных действий? Вообще-то вы контролируете это дело?

– Ну, я же начальник УВД. На то есть следствие.

– Ну так следствие подчиняется вам. По большому счету, дело резонансное. Вы должны были взять его на контроль. Или нет? Что мне докладывать руководству?

И тут Рыжов сделал вид, что окончательно сломался и согласился с капитаном. Он закивал головой и затараторил:

– Да-да-да, конечно, вы правы! Скажите заместителю министра, что вы мне подсказали. Что я был неправ, а сейчас я все возьму на контроль, что я жестко буду отслеживать ситуацию по этому делу. И следователю не дам расслабляться. Исправимся. Я вам обещаю!

– Вот-вот. Ваша задача – довести это дело до суда. Тогда претензий к вам со стороны министерства по этому делу не будет.

Генерал размашисто расписался на бланке командировочного удостоверения, вызвал адъютанта, и тот поставил на бумаге красную печать.

– А с начальником УБОПа вы когда намерены встретиться?

– Думаю, прямо сейчас. Так что разрешите идти?

– Очень приятно было познакомиться.

– Взаимно. Благодарю вас за оказанное содействие. И еще отдельное спасибо вам за обеспечение моей собственной безопасности.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Да вы меня понимаете. И я вас понимаю. Наверное, к вам нечасто приезжают сотрудники Главного управления по борьбе с организованной преступностью?

– Совсем не приезжают, вы первый.

– Так вот. Вообще-то я вооружен. Мы без оружия в командировку не ездим. Я сумею себя защитить в любой конфликтной ситуации. У меня неплохая подготовка. Мы в Москве каждую неделю в тир ходим. Я стреляю на звук. С двух рук не получается, но с одной делаю это хорошо. Еще раз спасибо за обеспечение моей безопасности.

Когда он вышел из УВД, его никто не пас. Только генерал Рыжов помахал ему из окошка. И этот штрих к портрету большого начальника очень рассмешил Большакова. Уж он-то точно знал, какими распоследними словами напутствует его в эту минуту начальник Управления внутренних дел Смоленской области.

* * *

В самом начале прокололся не он. Сваляла дурака его жена. Если до лета прошлого года он, как ему казалось, самостоятельно управлял своей судьбой, был практически сам себе владыка, то после ее поездки на Кипр по туристической путевке, которую он сам же и оплатил, жизнь его незримо изменилась. А он и не догадывался об этом. Не знал, что собственными руками подложил себе свинью. И какую!

Он еще продолжал грезить, что многое, если не все, находится в его власти, что не кто-то другой, а именно он сам выбирает и скорость, и маршрут своей судьбы, как уже кто-то внес изменения в расписание жизни, и совсем недалек был тот час, когда хмурый стрелочник отправит его, Бориса Фридмана, на запасной путь, а потом и вовсе загонит в тупик.

Дур за границу ездило много, но его дура затмила многих. Мало того что она обильно бухала, так еще, никого не стесняясь, заводила шашни с киприотами, мол, они куда темпераментнее мужчин всех известных ей национальностей. Но так делали многие, в конце концов, это дело вкуса и вопроса морали. Можно было закрыть глаза и на то, что она по пьяной лавочке каждому встречному-поперечному докладывала, что муж ее человек важный у нее на родине и работает не каким-нибудь коммерсантом, а начальником областного Управления по борьбе с организованной преступностью. Черт с ней, с дурой! А вот то, что российская разведка зафиксировала ее контакт с представителем разведки «Моссад», вот это было нечто новое. Спал он с ней или просто дружил, история умалчивает, но несколько дней подряд они не разлучались. Вдобавок красавец еврей зачем-то попросил передать для ее мужа один «ну очень скромный подарок», кобуру израильского спецназа для скрытого ношения, что ею и было исполнено по возвращении в родимые пенаты.

Борису бы Петровичу тут бы и доложить куда следует о необычно подозрительном зарубежном контакте жены и последовавшем вслед за ним подарке, сделать ей строгое наставление, чтобы подобного впредь не повторялось, но, увы, он только поцокал языком, восхищаясь качеством изделия, которое явно превосходило все видимые ранее отечественные образцы, и стал дальше жить-поживать и наживать добра. А кобура? Она превратилась в его визитную карточку, стала предметом зависти коллег, она всегда была с ним, пока не закончилась его бесславная эпоха.

Был ли этот контакт случайностью или это был подход иностранных спецслужб к его жене, чтобы со временем подтянуть самого Фридмана и завербовать, никто не знал. Агент подобного ранга, тем более имеющий доступ к информации с грифом «совершенно секретно», даже агент, много лет «спящий», представляет колоссальную ценность. Разведка – дело темное. И времена в России были ей под стать. Великую империю, в одночасье превратившуюся в колосс на глиняных ногах, всевозможные «партнеры и друзья» под улыбки и похлопывания по плечу старались незаметно подтолкнуть с обрыва, на котором она из последних сил балансировала, чтобы потом собрать по кусочкам в такую субстанцию со стертой памятью, которая уже никогда не вспомнит своего прошлого, а начнет жизнь сначала. С нуля. И тут для построения нового миропорядка все средства были хороши. От подачек Сороса до войны в Чечне.

Никому Россия не нужна сильной, кроме самой России.

В итоге начальник УБОПа оказался под плотным колпаком, все телефоны поставили на прослушку. Как совсем неглупый Фридман мог так расслабиться? Неужели не знал, что его должность – это та единица, которая попадает под периодическую проверку контрразведчиков на вшивость по линии коррупции и по контактам с иностранными разведками? Знал – не знал, догадывался. Но в какой-то момент понял, что не за всякий грех берут за горло. Страна изменилась. Это раньше мент, живущий на одну зарплату, был обычным, почти уважаемым явлением. А сейчас это неудачник. Теперь все как-то выживают. А тот, кому Бог не дал счастья быть начальником, а предоставил, словно белке, одно лишь «колесо», в котором он за жратву и одежку обязан крутиться до самой старости, то это и не человек вовсе, а просто лох.

А в чем, собственно, было его прегрешение? Что он носил израильскую кобуру? Так она удобная. Мир, ребята, изменился. Раньше были только отечественные малолитражки, а теперь куда ни глянь – иномарки! Где самый богатый автопарк машин? На стоянке у какого-нибудь научно-исследовательского института? Черта с два, напротив УВД!

Да, он маленько жульничает через подставное лицо, пытаясь заработать себе не только на старость, но и на жизнь сиюминутную. Ну, узнают об этом в Москве, и что? Те мелкие сошки, кто его подслушивал, кто проверял и собирал на него материал, ничего не решали. Решали на самом верху, с оглядкой, конечно, на прошлые заслуги и с учетом нынешних успехов. Тут, в новой России, куда ни повернись, все немного Борьки Фридманы. Или много. Зависит от удачи и кресла под жопой. Всех сажать? Тогда придется начинать с сажающих. А кто работать будет? Новых набрать? Так и они через некоторое время станут Фридманами. Их прикажете тоже посадить в места не столь отдаленные? И так до бесконечности? То-то и оно!

Так думал Фридман.

Он не был трусом, хотя, стреляя в тире, всегда закрывал глаза. Закрыл и на этот раз. На самого себя. Так было проще. Он считал себя человеком, с которым – он в это верил – должны были считаться где-то там, на самом на верху. Ведь это он, а не они задолго до того, как был придуман закон об оперативно-разыскной деятельности, где черным по белому были расписаны принципы оперативного внедрения, не дорожа собственной шкурой, на свой страх и риск проводил эти самые оперативные внедрения. Закона не было, ментам запрещалось это делать, а он, доверяя только собственной интуиции, придумывал эти самые способы и методы внедрения. Он стоял у их истоков!

Не они, штабные крысы, а он, практически боевой офицер, переодевался в малиновый пиджак, вешал на шею золотую цепочку с полкило весом, цеплял на пальцы «гайки» с брюликами, ТТ за пазуху и на конфискованном «мерседесе» с липовыми номерами ехал на встречу с жуликами в Москву. Заходил фон-бароном в кабак, и хрен кто мог подумать, что он мент. Такие вот времена были. Никто никого не знал в лицо. Кем хочешь, тем и будь. В этом «народном театре» он всегда играл одну роль – роль нового русского, знающего поляну. Играл, правда, хорошо. И потому на его праздничном кителе орден. За изъятие крупной партии фальшивых долларов, а затем и партии оружия.

На тот момент он, может быть, и был прав, но правота его содержалась только в его собственных представлениях о ходе жизни, да и то до поры до времени.

* * *

Около часа дня, как раз сразу после того, как Андрей снова хорошо отобедал в ресторане гостиницы, ему в номер позвонил начальник Смоленского УБОПа и предложил встретиться.

– Обязательно. Такая встреча входит в мои планы. Это очень хорошо, что после шести. Поезд у меня только в одиннадцать. Время будет. Нет, не надо никаких экскурсий и бань, спаси и сохрани, сейчас я буду просто спать. Нечасто удается выехать в такую командировку, чтобы было время вздремнуть.

– Понимаю. А как насчет ужина?

– Идея хорошая. Можем и поужинать, и заодно поговорить. Главное, вы мне подготовьте справку относительно дела, по которому я приехал.

– Хорошо, тогда я вас часиков в шесть заберу.

В начале седьмого они уже сидели в Управлении по борьбе с организованной преступностью, в кабинете начальника, за недурно сервированным столом, за которым кроме них расположились и замы Соколова. Соколов был настоящий полковник, высокий, солидный, с небольшим пузцом, на днях разменявший полтинник.

– На «ты» или на «вы» будем? – поинтересовался тот в самом начале.

– Я не смогу вам тыкать, вы полковник, я капитан. – Андрей соблюдал субординацию и отдавал должное разнице в возрасте, но уже через полчаса они были на «ты».

– Эх, кто придумал это двойное подчинение? – вздыхал после очередной рюмки Соколов. – Был бы я подотчетен только главку, я бы и горя не знал. А то ведь начальник УВД душит, и как душит! Ну, может, теперь, после твоего приезда, палки в колеса не будет совать.

– Ты думаешь, что я приехал только по его душу? – мрачно парировал Большаков. – Ошибаешься. У меня и к тебе есть личное послание от министра внутренних дел.

Соколов даже подскочил на месте.

– Даже так? Прямо от самого министра? Ну дела! Для меня это большая честь. Давай его сюда!

– Оно совершенно секретное. Велено передать тет-а-тет.

– Парни, на выход!

И сидящие за столом мгновенно испарились.

– Ну!

– Лапти гну. – Большаков медленно поднес к носу начальника УБОПа кулак. – Прочитал?

– Фу… Аж вспотел. Все так серьезно?

– Серьезнее некуда. Надеюсь, перечитывать не потребуется?

Соколов замотал головой.

– Вот и ладушки. А то мне еще надо вещи упаковать, заплатить за проживание в гостинице, квиточки забрать. Поезд же скоро.

И тут начальник Смоленского УБОПа взял инициативу в свои руки. Он жестом объявил минуту тишины, поднял телефонную трубку и набрал нужный ему номер.

– Коля, здорово. Ага, и тебе. Давай сразу к делу. У тебя поезд на Москву когда? Да, этот. Ты на сколько его своею властью можешь задержать? На сколько? Этого мало. На пару часов. Мало ли что скорый. Пусть не торопится. Да, острая оперативная необходимость. Ну, пускай будет полтора. Ну и ладушки. Давай заходи, если что.

И когда Большаков что-то хотел возразить, Соколов уже нажимал кнопку селекторной связи.

– Дежурный управления по борьбе с организованной преступностью лейтенант милиции Быстров слушает.

– Значит, так. Слушай меня внимательно. Сейчас отправишь человека на дежурной машине в гостиницу, где гостя ждали. Пусть заберет вещи капитана Большакова. Но сначала пошли его в магазин. Пару бутылок коньяка самого дорогого. И если ты Быстров, то сделай все быстро. – После этих слов начальник УБОПа внимательно посмотрел на Большакова и тоном, не терпящим возражений, подвел итог: – Все, Казимирыч, на ближайшие три часа ты мой. Сопротивление бесполезно.

Ровно через три часа на перрон железнодорожного вокзала Смоленска выехало несколько автомашин с мигалками в сопровождении ГАИ. Они остановились у пятого вагона скорого поезда, следующего в Москву, но ни одного человека так и не показалось на улице. Внутри одной из машин – в который раз за вечер! – происходило братание двух уже мало соображающих офицеров. Один рвался ехать, другой крепко держал его за руку.

– Ребята, неудобно, поезд надо отправлять!

– Да и хрен-то с ним, пусть стоит. Ты такой человек, когда мы еще увидимся?

– Нет, поеду. Заводи мотор.

Только на верхней полке купе Андрей с трудом, но вспомнил про папку с документами, которую сразу же положил себе под подушку. Потом, подумав, достал из кобуры пистолет, дослал патрон в патронник и только тут разглядел в полумраке старушку, которая снизу молча наблюдала за всеми его действиями.

– О как! Я тут не один! Здорово, мать! Как дела?

– Здорово, сынок! Какие у нас дела… Дела у прокурора. Жива, и слава богу. А ты кто, мил человек? Откель ты такой важный, при вооружении. Бандит, что ли?

– Из УБОПа я, бабуля.

– Откель?

– Ты, бабка, сталинские времена помнишь? Я вроде как из НКВД. Помнишь НКВД?

– А как же! Я сама в НКВД работала.

– Да ладно! Кем?

– Уборщицей.

– Ну вот, коллега, я везу секретный пакет. Охраняй и глаз с меня не спускай. Если что, буди меня сразу.

Он тяжело выдохнул и, перевернувшись на другой бок, сразу заснул, а за окном купе мелькала и мелькала в каком-то невообразимом калейдоскопе в очередной раз обнищавшая и обессиленная Россия.

* * *

Зимняя лесная дорога была так хорошо почищена грейдерами, что местами больше походила на взлетную полосу, чем на бездорожье районного значения.

– Да, сегодня ехать здесь одно удовольствие. Чего это они расстарались? Ждут кого-то? – пробормотал водитель, но пассажир на переднем сиденье не спал и слышал сказанное.

– Нас с тобой ждут. Не знал?

– Да, конечно… Нас с тобой…

– Ничего, Вован, может быть, придет время, и нас с тобой будут так встречать. Сейчас жизнь такая, что неизвестно, что дальше будет. Вот кто знал, что Шитов станет губером… Может, и меня ждет какое назначение.

– Мечтать не вредно! Если не шлепнут.

– Типун тебе на язык!

– А чего типун?! Я-то всегда рядом с тобой. Если что, и мне крышка!

– Это да. Надо, конечно, бронированный автомобиль покупать. Нечего на здоровье экономить.

В ярком свете фар дорогого автомобиля плотный еловый лес, укутанный в снежные покровы, напоминал какую-то сказочную картинку из детской книги, на которой то ли зайчики, то ли белки прыгали от счастья, завидев приближающегося к ним Деда Мороза. Сипон развалился на переднем сиденье и вспоминал свое детство, счастливую пору, когда будущая взрослая жизнь казалась ему переполненной удивительными событиями, от которых должно было захватывать дух. Тогда он никак не мог решить, кем хочет стать, машинистом паровоза или командиром подводной лодки. И тут и там была тайна. В одном своем воплощении он стоял за перископом и рассматривал на горизонте проходящие суда врага, в другом – мчался с ветерком за тридевять земель на грохочущем паровозе, тянущем за собой десятки вагонов со счастливыми пассажирами. И тут и там было уважение людей, а уважение, как учила мама – самое главное в жизни достижение. Можно лишиться всего, но лишиться уважения – это самая страшная потеря в жизни.

И вот прошло почти тридцать лет с той поры, и он достиг своего предела. Он стал уважаемым человеком. И не на словах, не под стакан водки, когда всех так и прет от желания признаться друг другу в искреннем почтении, нет, он чувствовал это самое уважение в повадках тех, кто это уважение ему выказывал, в их словах и в интонации, с какой эти слова произносились, в терках, что сопровождали его нынешнее существование, и делах-делишках, приоткрывавших сумрак еще не наступившего будущего. И если бы жизнь, сознательную конечно, можно было бы перемотать назад, как пленку на видеокассете, и заново смонтировать свою жизнь, он бы не стал менять в ней ничего. Совсем ничего.

И кому стало плохо, что он не превратился ни в подводника, ни в железнодорожника? Ему? Вот еще! Он при деньгах, при положении, а машинист с грязной рожей сразу после получки думает, как дожить до следующей зарплаты, морячок ползает по внутренностям вонючей подлодки и не знает, придет ли домой живой или в скором времени километры воды сомкнутся над его бедовой головой.

Нет, все правильно! Жизнь – она одна, и нечего жрать объедки с чужого стола. Все, что придумано для того, чтобы, по его мнению, задурить голову обычного человека, он отвергал категорически. Быть добрым, порядочным он еще был не против, и то в кругу своих друзей, но «не укради», «не убей», «не возжелай жену ближнего своего» – эту дурь он не признавал. Что значит «не убей»?! А если по-другому нельзя, если не убьешь ты, то убьют тебя, то как быть? Что, башку подставлять? Ага! А как не украсть, если плохо лежит и если, к примеру, владелец этой самой собственности слабый и глупый? Не отнимет он – заберут другие. Так пусть лучше он. А что значит «не возжелай»? Он что, импотент? Нет, он здоровый кабан. И тут главное, он никого не неволит. Иногда принуждает, но силой-то не берет. И что значит – ближнего бабу не тронь, а дальнего, выходит, можно? Фигня какая-то.

Неужели так можно жить, как учила его мать, читая на ночь Библию?

Он усмехнулся. Конечно, так живут, но живут очень бедненько и – что самое обидное – скучно, словно изо дня в день на обеденном столе в качестве еды только кислый серый хлеб. А он другой. Он может себе позволить жить интересно. Мощно! Его капиталы растут. Он скоро купит себе остров где-нибудь в Таиланде, построит там себе огромный дом и станет жить в нем со своей семьей, тихо и беззаботно, как в далеком детстве. Подальше от ментовской шушеры и этой вечной зимы. А эта проклятая Россия пусть так и влачит свое жалкое существование, потому что она безнадежна.

– Слышь, Вован, давай снимем кодлу телок в городе и в сауну завалимся на всю ночь, – предложил он вдруг своему водителю и по совместительству охраннику. – А то что-то я к бабе своей не хочу ехать ночевать. Достала дура.

– Да мне по хрену, – лениво отозвался Вован. – Что в лес, что по дрова. К бабам, так к бабам. Я холостой, мне-то чего? А где шлюх возьмем?

– Да где обычно, в кафе на Индустриальной.

– А на трассе чем не нравятся?

– Да замерзшие они какие-то. Постой всю ночь на ветру.

– Не, они в машинах прячутся.

– Все равно. Среда обитания оставляет отпечаток на их поведении.

– Во ты загнул, сам-то понял, что сказал?

– Рот закрой! Поучи еще меня русскому языку, у меня мама учительница русского языка и литературы.

– Да?

– Да. На дорогу смотри, вон менты, пидоры, стоят. Сбавь скорость, может, не остановят.

И действительно, на обочине стояли две типичные, повидавшие виды кареты ментовского передвижения. На одной было написано ОМОН, на другой – ГАИ. Два уазика упирались друг в друга, но мигалками не злоупотребляли. Три крепких бойца в балаклавах и с автоматами в руках стояли позади гаишника, словно прикрывая его ото всего, что может причинить ему малейшее неудобство.

– Остановят. Они жрать хотят. Им бабло не платят на службе, вот они и кормятся с дороги.

– Да черт с ними, подкормим и эту шелупонь, первый раз, что ли, пусть знают, кто тут хозяин. Да, ты был прав, тормозят.

Требовательный взмах жезлом приказал им прижаться к обочине. Машина Сипона тут же послушно свернула с дороги и затормозила в нескольких метрах от гаишника. Но к машине пошел не он, а омоновцы. Один встал у двери водителя, двое напротив пассажира.

– Здравия желаю. Капитан милиции Иванов. Проверка документов. Предъявите, пожалуйста, права или другие удостоверения личности. Оба.

И в тот момент, когда и Вован, и Сипон молча протянули ему свои документы, заработали сразу три Калашникова. Три полностью снаряженных магазина, девяносто патронов прошили насквозь и металл, и мясо. Через десять секунд все, что раньше звалось Сипоном и Вованом, уже не подавало признаков жизни. Кровь и бензин стекали на кресла, на коврики под ногами, на мерзлый лед под днищем красавца «мерседеса». Только стылый ветер и вдруг ниоткуда взявшийся снег стали свидетелями произошедшего.

Сделавшие свое дело бойцы вели себя спокойно, словно происходящее для них было делом обыденным и чуть ли не каждодневным. Перебрасываясь шутками, они стащили с себя милицейскую форму, которую тут же закинули внутрь заглохшего навсегда «мерседеса», туда же побросали свои бронежилеты и автоматы. Две канистры бензина внутрь салона и одна на крышу сделали жар просто невыносимым, но «уазики» не торопились сорваться со своих мест. Только когда люди, покончившие с одним из самых известных бандитов области, закурили и пожали друг другу руки, прощаясь, были заведены моторы, и милицейские машины разъехались в разные стороны, одна рванула в Москву, другая – в Питер.

Через несколько минут мимо пролетели две местные машины ГАИ, которые даже не притормозили у полыхающего мерса. И долго еще над ночным лесом вздымалось высокое яркое пламя, в тишине что-то взрывалось и громко трещало, но дорога была пуста и тиха. Ночь…

Глава седьмая

Иногда им казалось, что проблемы возникают прямо из столичного воздуха. Непрофильные задачи от вышестоящего начальства никого не приводили в восторг, ни начальника отдела Серова, ни его подчиненных, в первую очередь Большакова с Рязанским, потому что именно на их головы чаще всего и сваливались эти самые задачи. И главное, это всегда выпадало на пятницу. Пятницу! На тот день календаря, когда их взгляды то и дело устремлялись на стрелки часов, которые были обязаны вытянуться в одну строго вертикальную линию. Только тогда, в шесть вечера, они, выждав для приличия пару минут, направились бы к выходу. А там – домой, домой!

Но в этот раз громыхнуло в четверг.

Первый заместитель министра, начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью Георгиев периодически представлял Министерство внутренних дел на всяких консультативных и координационных совещаниях в Администрации Президента России. Люди там, само собой, присутствовали серьезные, наделенные исключительными властными полномочиями. И вот однажды, а именно в тот четверг, к нему обратился руководитель Федеральной службы контрразведки с просьбой оказать помощь в решении одного деликатного вопроса, над которым его сотрудники работают почти месяц, а довести дело до реализации не могут.

– У меня, как ты знаешь, произошла смена поколений. Ситуация с кадрами непростая. Опытные опера ушли, молодежь только учится, опыта, сам понимаешь, кот наплакал. Есть у нас тут одно дело, на первый взгляд ничего особенного, но довести до ума не можем. Наши ребята документируют-документируют, а результата нет, и время идет. А «пассажир» в понедельник делает ноги из страны. Помоги. Пусть твои подключатся. Выдели кого-нибудь из своих бойцов. Я уверен, что у вас есть толковые парни.

– Ясно. Не вопрос. Толковые есть. Прямо сейчас дам им команду. Пусть твои опера едут к нашим. Все, что в наших силах, сделаем.

Делать все, что в силах, естественно, выпало Большакову и Рязанскому. Получив через Серова непосредственный приказ начальника главка, они лишь вздохнули, ответили «есть!» и с нескрываемой тоской посмотрели на стоявшие на столе часы – те показывали половину одиннадцатого. Начальник отдела лишь усмехнулся, увидев враз помрачневшие лица подчиненных:

– Эй, лимита, чего загрустили? Рабочий день в разгаре! Вперед!

По коридору шли как приговоренные. Рабочий день обещал растянуться на несколько суток. Не успели они еще осмыслить поставленную задачу, вскипятить чайник и протереть полиролем стол, как зазвонил телефон. Трубку поднял Андрей.

– Здравствуйте. Майор Фирсов из Федеральной службы безопасности.

– И что? А… ну да, понял. Здравствуйте.

– Я хотел с вами переговорить. Надеюсь на ваше братское содействие. Вдруг вы поможете в решении нашей проблемы?

– Никаких «вдруг?». Окажем помощь, нам, по крайней мере, деваться некуда.

– Тогда я выдвигаюсь.

– Ждем. Только приезжайте к нам со всеми материалами.

События, как ни странно, развиваться стали стремительно. Не успели они попить чаю, как раздался осторожный стук. В прямоугольнике двери, словно фотокарточка из рекламного буклета авиакомпании, стоял и улыбался широкой улыбкой высокий и статный мужчина, по всему их ровесник. В руках он крепко держал два потертых чемодана коричневой кожи с металлическими уголками. Лет сорок, не меньше, они не покидали свое родное спецхранилище, пряча в себе листки бумаги с такой секретностью, что за обладание ими любая разведка мира с радостью бы заплатила валютой с шестью нулями.

– Здравствуйте, я вам только что звонил.

Именно только что. Такое неожиданное появление контрразведчика не на шутку озадачило хозяев кабинета. Возникли одновременно и пауза, и чувство, что тот, когда звонил им в ГУБОП, не находился у себя в ФСБ, а сидел в машине где-то за углом Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Что их еще поразило, так это отсутствие предупреждающего звонка с первого этажа от дежурного, который был не просто обязан сообщить о посетителе, а более того, отправить с ним сопровождающего прямо до двери их кабинета. У обоих одновременно возникла мысль о материализации и новых технологиях перемещения в пространстве.

– Разрешите представиться: майор Фирсов. Для вас просто Игорек.

– Ну, тогда я Сашок, а он Сергуня! – мрачно представился Большаков.

Потом они, конечно, обменялись рукопожатием и вроде как понравились друг другу, пока чемоданы один за другим не шлепнулись кожей о стол Рязанского. Тут вновь воцарилась такая тишина, что понимающий ее причины Андрей просто замер. Он видел, как у Рязанского вдруг расширились до края зрачки, заходили ходуном скулы и сжались кулаки, но тот лишь прохрипел, отводя в сторону полные ненависти глаза:

– Показывай свои материалы.

Фирсов, ни слова не говоря, вывалил на стол такую кучу документов, что Большаков присвистнул:

– Это что?

– Собранные нами материалы. Здесь и наружка, и прослушка, и много еще чего такого, что, я думаю, для вас будет представлять интерес.

– Да ну на фиг…

– Да ты, приятель, с дуба рухнул! Мы тут будем читать это целый месяц.

– У тебя есть справка-меморандум?

– А что это такое?

– Как? Ты не знаешь, что такое справка-меморандум? А ты хоть приказы своего руководства знаешь?

– Ну да, я учился. Спецшколу закончил.

– Нормально, – почесал голову Большаков. – Ты же контрразведчик! Это же ты должен нас учить оперативно-разыскной деятельности, а не мы тебя. Как же тебя на работе держат?

– Да я работаю всего три месяца в контрразведке.

– И много у вас таких, как ты?

– Каких «таких»?

– Вновь прибывших, каких еще…

– Много.

– А где ж ты раньше работал?

– В охране Президента. Опером. А тут мне вдруг пообещали должность старшего опера по особо важным делам. Я и перешел, не задумываясь. Там я был майором, а здесь должность подполковничья. Я и пошел, чтобы подполковника получить.

– Ладно, тогда давай садись, рассказывай.

Рассказывал Игорь подробно, не спеша, словно хорошо заученный урок. И вот какую суть уловили для себя опера из ГУБОПа. Месяц назад или около того из Прибалтики, а точнее из Риги, приехал на поезде какой-то хрен, который как подорванный начал встречаться с носителями определенных государственных секретов. Само собой, попал под колпак контрразведки. Они подозревают, что он или резидент, собиравшийся встретиться с агентурой, или пытающийся завербовать кого-то. Стоящая перед ними задача – возбудить уголовное дело и арестовать его как можно быстрее, потому что он, вместо того чтобы пробыть в России дней сорок, вдруг собрался отчаливать на историческую родину в ближайший понедельник. А причин взять его нет.

– То есть вы за целый месяц ничего не нарыли, а мы за пару дней должны его взять за жабры?

– Да, но не за два дня, а за три. До его отъезда ровно трое суток.

– Спасибо, утешил! Ты полагаешь, мы в субботу и в воскресенье не отдыхаем? Спим на рабочих столах?

– Парни, я тоже не местный, из Волгограда я. Практически из самого Сталинграда к вам пожаловал. Тоже домой к маме собирался. Сами понимаете, есть договоренности между нашими структурами. На карту слишком многое поставлено. На вас только и надежда.

– И как мы тебе все организуем за сегодня и завтра? Ну нет, это нереально.

Большаков и Рязанский посмотрели друг на друга и одновременно произнесли ту заветную фразу, которую они хотели выдать на-гора, еще только увидев выплывшего из темноты коридора контрразведчика:

– Без стакана здесь не разобраться.

– Без вопросов.

И Фирсов тут же вытащил из-за пазухи согретую собственным телом бутылку коньяка, судя по всему – настоящего. Это жест, легкий и какой-то по-пацански незамысловатый, растопил сердца двух мрачных оперов. Они вдруг улыбнулись и уже смотрели на контрразведчика не как на гостя незваного, а как на вполне ожидаемого товарища по несчастью.

– Ну, давай разливай!

Выпили, закусывая оставшимися от утреннего чаепития печенюшками.

– Так что такое справка-меморандум? – спросил Фирсов, и было понятно, что человек не стесняется показаться неучем.

– Справка-меморандум – это секретный документ, в котором излагается суть дела в сжатой и легкодоступной форме, – ответил Рязанский, не забывая при этом аккуратно упаковывать обратно в чемоданы разложенные на его столе бумаги гостя. – В твоем случае это бы выглядело так. Такой-то, приехал оттуда-то. По приглашению приехал или как. Где паспорт получал? Есть виза, нет визы. Сделал то-то. Встречался с теми-то, что говорил и так далее. Общается ли он с проститутками или нет. Если так, то можем поискать подход к бабе. Она напишет заявление, что ее изнасиловали. Предлог хорош любой, лишь бы его хотя бы на какое-то время задержать. Нам-то за что зацепиться?

– С проститутками не общается. Телефонные переговоры его записаны, имеется расшифровка, может, все-таки почитаете?

– Да ты пойми, сколько времени надо, чтобы прочитать все это! Ты с самого начала занимаешься этим делом?

– С самого начала.

– Вот! А мы даже еще толком не приступали. Так что лучше продолжай рассказывать. Он пересек границу нормально?

– Как и все. Без проблем.

– Вы пробивали его? Это тот человек?

– Вроде тот. Но наши возможности не безграничны. Исходя из наших возможностей – он и есть. Паспорт настоящий.

– А где сейчас живет?

– Квартиру снял на Юго-Западе.

– И чего?

– Ничего. Мы там все оборудовали, но он даже разговоры внутри никакие не ведет и никого у себя не принимает.

– А музыку громко не включает?

– Нет, он тихий. Соседи им довольны.

– Жаль, а могли бы найти наркотики или пистолет. Шучу.

– Да нет, он вообще положительный, в девять часов спатьложится.

– Ну и как тогда быть? Мы что, волшебники? Ну а ваша наружка работает, они-то что говорят, что он делает?

– Да ничего особенного. Время от времени ездит по обменным пунктам, меняет фунты стерлингов на рубли.

– С этого места поподробнее. Помногу сдает?

– Нет, маленькими партиями. По одной-две штуки.

– А вот это уже интересно. Может, сигналы какие подает?

– Хрен его знает.

– Обменный пункт при банке?

– Нет. Обычная конура на первом этаже жилого дома. Дверь, окошечко… да вы сами знаете.

– Один и тот же обменный пункт посещает?

– Нет. Разные. В центр не ездит. Выбирает на окраине. На чем добирается? Вызывает такси.

– А зачем он так делает?

– Мы и сами не знаем.

– А вы это как-то фиксируете?

– Ну да, мы идем вслед за ним и эти деньги изымаем.

– А где они?

– У меня.

Тут Фирсов достал из кармана целую пачку английской валюты и положил на стол. И Большаков, и Рязанский принялись с интересом разглядывать купюры.

– Первый раз вижу фунты, – сказал Андрей, с интересом разглядывая незнакомые ему деньги.

– Не фунты, а фунты. Ударение на первом слоге, – с видом ученого знатока вдруг уточнил Рязанский.

– Ты прямо как Рябушкин: «Я не Рябушкин, а Ря́бушкин. Ударение на первом слоге». Как говорю, так и говорю, еще поучи меня, салага!

– Пять фунтов одной бумажкой, – пояснил Игорь то, что и не требовало пояснений.

– Да не слепые, видим. Не впечатляет. А что за мужик здесь нарисован?

– Не знаю, – пожал плечами Фирсов. – Да и, собственно, какая разница.

– Не скажи, иногда и такая мелочь имеет значение, – возразил Большаков и развел руки в стороны. – Не, ну реально не понимаю, что делать!

– Давай сделаем вот как, – обратился вдруг к Фирсову Рязанский. – Так как общение у нас складывается нормальное, надо его закрепить и усилить. Сбегай-ка ты, Игорек, и купи еще коньячку, а на обратной дороге зайди в наш буфет на первом этаже и возьми чего-нибудь закусить, пирожки какие-нибудь, бутерброды.

По той скорости, с какой Фирсов выскочил из кабинета, было понятно, что эта идея ему понравилась.

– Тоже мне контрразведчик, – вздохнул Рязанский, – ускакал и секретные документы бросил.

– Серега, – мрачно сказал Большаков. – Я сейчас буду пророчествовать. И ты меня послушай внимательно. Ладно? Так вот. Мы сейчас нажремся, а что будет дальше, знаешь? Правильно, потом нас поимеют. Игорек, он, может, и нормальный пацан, может быть, он даже хороший снайпер, или кем он там еще работал в охране Президента, но как опер в ФСБ он никакой. Он даже меньше, чем полный ноль. Он не в теме. Он плывет. И получается, что помощи нам ждать не от кого.

– А в чем пророчество?

– А вот в чем. Если мы не возбудимся на этого пассажира, нас наше начальство съест с дерьмом, потому что оно наверняка пообещало контрразведке эту работу сделать в лучшем виде. А самое главное мое пророчество вот какое: квартир мы в Москве не получим. Ты, естественно, поедешь самым медленным поездом к себе в область, а я – к себе.

– А почему же самым медленным?

– Да чтобы, дружок, продлить удовольствие.

– Я так не хочу. Я настроился остаться в Москве.

– Настроился он… радиоприемник хренов. Мало ли кто на что настроился. Тогда давай думать быстрее, тем более что времени у нас все меньше и меньше.

Когда вернулся Фирсов, они еще, конечно, выпили и минут десять спорили, чья служба хуже. Аргументы с обеих сторон были настолько весомыми и громкими, что в приоткрытой двери появилась голова Саши Зверя.

– Вы чего, мужики, шумите?

– Отстань. Тут гости из контрразведки. Совещание у нас. Нам надо посидеть и пообщаться с товарищем. У нас секретная информация. Изыди.

– Тогда дверь держите закрытой, – рассердился Саша. – Начальство кругом, а вы тут керосините. Идиоты. И на телефон не отвечайте, раз работаете над стаканом.

Советом, конечно же, воспользовались, дверь закрыли на ключ, трубку бросили на стол и стали думать.

– Смотри, Игорь, по тем материалам, что вы наработали, у нас нет оснований за что-либо его задерживать, – еще раз резюмировал Большаков. – Единственное, что у нас есть, так эти фунты. Ты их на экспертизу отдавал? Вдруг они фальшивые?

– А что, надо было отдавать?

– Час от часу не легче! Конечно, а что ты их держишь?

– Нет, ну мы не настолько идиоты, как вы думаете. В ультрафиолете посмотрели. Вроде все в порядке. Мы даже их проверили на наличие надписей или знаков, которые могли бы быть сообщением. Они чистые. Но эксперты их на подлинность действительно не смотрели.

– А надо, чтобы посмотрели. Ты мог бы отдать их на проверку в свое учреждение?

– Мог бы, но у нас это очень долго делается. Может несколько недель пройти, пока до этих денег дойдет очередь. У нас тоже контрразведчики не спят.

Выпив еще по рюмке, они сначала собрались ехать в ближайший банк, но потом, хорошо подумав, решили не рисковать и не совершать резких вылазок в город. Еще неизвестно, как отнесутся охрана и работники банка к трем пьяным мужикам с валютой в руках. Тут и красные корочки могут не помочь, на кого нарвешься…

Большаков, полистав служебный справочник, набрал номер начальника УВД полковника Маркова, на территории которого временно расположился прибалт. Разговор был короткий. После того как Андрей представился, он сразу спросил, есть ли у того в распоряжении полноценный экспертно-криминалистический отдел, потому как знал, что этой структурой обладали далеко не все управления внутренних дел Москвы. Выяснилось, что таковой имеется и они готовы прямо сейчас оказать ГУБОПу всестороннюю помощь, проверив подозрительные купюры на подлинность, тем более что в райотделе этим занимается не абы кто, а человек с почти тридцатью годами опыта в криминалистике, а в свободное время уважаемый в стране нумизмат.

– Тогда, Марков, сейчас к тебе наш человек приедет с фунтами, а ты потом после проверки дай нам справочку, нормальные это деньги или нет.

– А там что, могут быть фальшивые?

– Не исключено.

– Здорово! Жалко только, что эту «палку» я на себя оформить не смогу.

– Не вопрос, оформишь их на себя.

– Да ладно! – обрадовался начальник УВД. – Вот за это спасибо, братцы, а то у меня давно фальшака не было. Начальство требует, а я где его возьму? Если только самому нарисовать и самому сесть.

– Как утверждают классики, сесть мы всегда успеем. Так что, быстро сделаешь?

– Да прямо сейчас. И заключение-справку мгновенно напишем.

– Давай. Был ты Марковым, а станешь Фунтом Стерлинговым. – В ответ в трубке по-лошадиному заржали, и Большаков хлопнул Фирсова по плечу. – Чего сидишь? Давай езжай, только ксивой своей не свети. Типа, ты от нас. А мы пока чаю попьем. Время уже начало третьего.

Мгновенно испарившийся контрразведчик появился уже через час. С бутылкой коньяка в руках.

– Мужики, фунты фальшивые!

– Почему, почему она красная? Это что значит? Это кровь?! Мне конец, да?!

Так начинался рабочий день в одном из кабинетов администрации области. Бывший московский предприниматель, а ныне заместитель вновь избранного губернатора Бородатов, судя по всему, умирал. Он лежал, вытянувшись на кожаном диване, и тихо стонал то ли от страха, то ли от боли. Секретарша, женщина средних лет, вся насквозь блондинка, со стаканом воды в руке, пыталась его утешить.

– Ну, может быть, она не такая и красная. Ну почему сразу думать о смерти?

– А о чем мне еще думать? Она красная! Очень красная! Света, прекрати, я что, по-твоему, дальтоник?

– Что же делать? Нужно искать врача. Нужен специалист. Давай позвоним начальнику облздравотдела!

– Нет уж, дудки. Не забывай, кто мы, а кто она и на кого работает! Надо немедленно ехать в Москву, в Кремлевку.

– Точно! Там за деньги покойников оживляют, а это на раз вылечат.

– Да, да! – из последних сил кивнул Бородатов.

Слабый-слабый, а когда в кабинет без стука вошел спортивного вида человек, он сразу накинулся на него.

– Олег, ты кем у меня работаешь?

– Водителем, – не понимая, к чему клонит шеф, ответил вошедший.

– А еще?

– Охранником.

– Ну так и охраняй меня! Ты где бродишь? – закричал вдруг заместитель губернатора. – Какого черта я должен тебя ждать?

– Да я в приемной у губера был, – мало еще что понимая, ответил охранник, а по совместительству водитель. – Случилось что?

– Случилось. Хреново мне. Меня, похоже, отравили. Сворачиваемся и едем в Москву.

Секретарша отпила воды из своего стакана и твердо решила:

– Я с тобой.

– Ну конечно! А на кого я все дела брошу?! Здесь будешь моими глазами и ушами.

– Да расскажите вы толком, что случилось, – не выдержал охранник.

– У шефа моча красного цвета, – с каким-то укором ответила секретарша Света. – Похоже, что почкам кирдык. Надо искать хорошего специалиста. Здесь лечиться опасно. Местные костоломы сразу разнесут по всей области.

– Вот именно. Разнесут и спишут в утиль! – подал с дивана голос Бородатов. – Я не собираюсь становиться политическим трупом в сорок лет. В Москву! Только в Москву!

– Да не вопрос. Надо – так надо. – Олег достал из кармана ключи от «вольво». – А что это вдруг такой разлад в организме? Было все нормально, и тут на тебе! Может, что поели не то?

– Тоже мне специалист нашелся! – усмехнулся Бородатов и поморщился от боли. – При чем здесь еда?

И тут секретаршу осенило.

– Стоп. Ну-ка, ну-ка… Ты свеклу ел?

– Да когда? Обеда еще не было.

– А вчера ел?

– Не помню. Да и какое это имеет значение?! Да, ел. Селедку под шубой.

– Много сожрал?

– Да нет. Пару тарелок.

– Ну ты… и я-то дура! Сразу не мог сказать? Все, отбой тревоги. Москва отменяется, лечение тоже. Спасибо, Олег! А то мы тут чуть с ума не сошли.

– Я не понял. Ничего страшного? – Бородатов с надеждой посмотрел на свою секретаршу. – Это потому, что я вчера свеклы наелся? А разве так бывает?

Секретарша повела плечами и театрально расхохоталась. У заместителя губернатора и боль куда-то вся ушла, и хорошее настроение полилось рекой. Он приподнялся с дивана, отпил из стакана воды и на секунду замер, словно прислушиваясь к своему организму. А потом резко встал и пошел за рабочий стол руководить экономикой области.

– Ну ладно, вы тут выздоравливайте, а я пойду покурю, – зачем-то сказал Олег и повернулся к двери.

Зря он это сказал. Получилось уж как-то по-издевательски.

– Стой, – в спину ему понеслись приказ и вопрос: – А что ты делал в приемной губернатора?

– С губером разговаривал.

– Ты? О чем?

– О том, что я больше не хочу с вами работать.

– Да? Прямо так? И что тебе ответил губер?

– Сказал, что подумает, что со мной делать.

– И какую должность ты хотел заполучить у Егорыча?

– Любую. У меня высшее образование.

– Вот даже как? Дурак ты. Дурак! Я для тебя сколько добра сделал, а ты?

– Сан Саныч, что за выражения? Я в милиции до майора дослужился, и служил, между прочим, честно, а вы себе что позволяете? И если бы я не поддался на ваши уговоры идти вслед за вами, то уже бы подполковником был.

– Иди ты… а я и не знал, – заулыбался Бородатов, но от его улыбки веяло только презрением. – На страшном областном суде ты, Олежек, будешь сказки рассказывать про свою неподкупность и честь. Чего ты целку валдайскую из себя строишь? Подполковником он бы стал. Да ты бы уже сидел, потому что ты разучился жить на одну зарплату.

Олег стоял перед ним, смотря себе под ноги, но кулаки его сжимались.

– А позвольте вас спросить, господин хороший, на какие шиши вы, капитан милиции при говенном райотделе, прикупили себе новенькую иномарку? Кто вас с женой каждый год на протяжении многих лет отправлял отдыхать за границу? И не в Ебипед какой, а в Италию да Францию? Кто ежемесячно отстегивал вам по три милицейских оклада, чтобы вы с голоду не подохли? А кто квартиру тебе в ближайшие месяцы собирается давать? Милиция? Губернатор? Нет, я собираюсь! Служил он… Знаешь, чему ты служил? Золотому тельцу ты служил. Ты – коррупционер, а я. А я тот, кто тебя танцует. Понял?

– Понял. – Олег стоял бледный. – Но.

Бородатов пристукнул кулачком по столу, и глаза его налились кровью.

– Не нокай мне! Не запрягал. И слушай сюда. Я мог бы испортить тебе жизнь за твою сегодняшнюю самодеятельность, но я слишком много в тебя вложил сил и средств. И времени угробил кучу, чтобы у тебя был хороший карьерный рост. Ты чем был? Поганым ментом. А кем я тебя хочу видеть, знаешь? Молодец. У меня на тебя большие планы. Вот что! Позвонишь губеру и скажешь, что у тебя изменились обстоятельства и ты пока останешься при мне. Не расстраивайся, придет время, и я тебя пристрою. Куда-нибудь, где тебе будет очень сладко жить. А пока к ноге! Ну, типа, ты понял, о чем я?

Когда Олег Стёганов испарился из кабинета, зазвонил телефон прямой связи губернатора.

– А ну-ка зайди ко мне!

– Бегу!

* * *

Напарник неожиданно оказался тем, кем нужно.

Человеком, схватывающим все на лету, да и готовым практически на все. Почувствовав стоящую за собой мощную фигуру начальника УБОПа, готовую в любую минуту его подстраховать и направить в верном направлении, на интуитивном уровне осознав, какая ответственная отводится ему роль, он перестал быть просто Русланом, «чеченом с гор». Вот только теперь, к тридцатнику, он и стал человеком, на которого просто так даже косо не взглянешь и про которого плохо без весомой причины не скажешь.

Вся его предыдущая жизнь здесь, в самом центре России, не имела никакого значения. Мало ли что был сыном состоятельных родителей и что закончил Московский университет, говорил без акцента, все это не делало его ни счастливее, ни состоятельнее, ни авторитетнее. А тут раз, понравился он важному человеку – и повышение! А за что, знает только сам Всевышний. Это как погоны, которые он когда-то носил, служа в Советской армии. На плечах лычки – бегай с подъема до отбоя, звезды – ходи по части степенно, с достоинством. Теперь на нем явно были звезды, и чувствовалось, что немаленькие, раз даже «дедкинские» вдруг изменили к нему отношение. Еще год назад они его даже не выделяли из толпы крепко сбитых бойцов своей команды, а теперь при встрече первыми жали руку. А за ним самим уже сзади стояли бойцы, молодые и злые нохчи, которых он тщательно выбрал из своего родного тейпа. Парни успели повоевать с федералами, и удивить их или напугать было невозможно. Работу свою новую, непыльную и неопасную, они освоили на пять с плюсом. Стоило ему только намекнуть – они и прижмут кого надо, и напугают до смерти, но самой смерти не допустят, на ниточке подвесят, но живым, до тех пор, пока снова не прикажет именно он: «Убей».

Дело сразу пошло как по маслу. Откуда народ предпринимательский узнал, что за его группой стоят серьезные люди, можно было только гадать, но сопротивление если и оказывал, то только для того, чтобы уже на следующий день отдать не сто баксов, а двести. А конкурирующим в области другим организованным преступным группировкам и объяснять ничего не надо было, сразу смекнули, кто их хочет подвинуть на рынке оказания вымогательских услуг. Смекнули и стали тихо наблюдать, куда приведет объявившихся конкурентов столь рьяное расталкивание плечами.

А начинали конкуренты, как и все они несколько лет назад, с окучивания ларьков, потом магазинов, но в итоге дошли туда, куда все остальные боялись сунуться, – до предприятий. А там в кабинетах прятались еще те крысы! В бытность свою руководителями советских предприятий они с трибун партийных конференций призывали сознательный рабочий класс выполнять и перевыполнять плановое задание, но как только член правительства Турнепс, назначенный правительством ответственным за приватизацию, произнес слово «ваучер», принялись обесценивать свои же, как они раньше утверждали, родные предприятия, чтобы потом на скупленные у работников за копейки ваучеры сделать эти самые предприятия окончательно и бесповоротно себе «родными».

Так что «Капитал» Карла Маркса они все-таки не зря изучали. С прибылью! Это, конечно, была еще та шобла, при пиджаках и галстуках, с кремневым взглядом, но прогнившей сердцевиной. Страх, который привносили с собой в их кабинеты Руслан и его сотоварищи, липкой паутиной накрывал даже самых борзых и неприветливых коммуняк. Они сбивались с пафоса и начинали лепетать что-то уж очень неубедительное про нехватку заказов, про долги и банкротство, но пустой взгляд Руслана, направленный не на владельца предприятия, а куда-то в сторону, не сулил ничего хорошего ни говорившему, ни его родным и близким. Так, наверное, было всегда в истории всяких там робин гудов, фирменных или новодельных. Так же кто-то, одинаково сбивчиво, жаловался на трудную, почти нищенскую долю, выпавшую на жирный живот владельца фабрик-заводов, дворцов-пароходов или там, к примеру, родового имения где-нибудь в Ноттингемшире, рядом с Шервудским лесом. И так же одинаково бесследно эти слова пролетали мимо ушей сидящего напротив с мечом в руках или автоматом наперевес. Эти встречи всегда заканчивались однообразно. И там, давно, в Англии, и тут, сейчас, в России, одними и теми же словами.

– Сколько? – спрашивал со страхом буржуй.

И ему отвечали охотно:

– Столько.

Переливание крови – вот что это напоминало. От здорового с высоким гемоглобином к сирому и убогому, изможденному болезнями и длительным голоданием. А что, разве не велел Бог делиться?! Раз ты, паскуда, не делишься с сиротами и стариками, делись с нами! Ах ты делишься и с сиротками из детского дома, и со старичками из дома престарелых, ну так что тогда с нами-то жопишься? Мы-то чем хуже?!

Заводики и фабрики не сразу, но, поторговавшись, тоже начинали платить. И эта денежка была не чета копейкам с ларьков. Тут с одного месячного взноса иногда можно купить пяток новых иномарок. Но это было бы глупо и привлекло бы ненужное внимание. Деньги любят темноту, на свету они линяют.

И пока как на дрожжах росли в тайниках пачки денег, отдыхая в тишине от ультрафиолета и собственного хруста, у Фридмана возникло необоримое, от которого он потерял покой и сон, желание непременно вложиться если не в недвижимость, то хапнуть не просто предприятие, а что ни на есть градообразующее, которое все еще пашет день и ночь без простоев и забастовок, аки пчела. ДСК. Домостроительный комбинат.

А что, человечество всегда строило, даже во время войны, разрушив одно, сразу принималось закладывать фундамент другого. А подобная ниша в сложном, запутанном перестройками и нововведениями мире под названием Россия дорогого стоила и стоить будет еще дороже.

Но останавливало то, что руководил домостроительным комбинатом не абы кто, а Герой Социалистического Труда Мордвинов Иван Терентьевич. Уж и никакого социализма в помине не было, уж потрескались архивные кинопленки с его участием, а он сидел незыблемо в своем кресле и время от времени всех приходивших к нему рублем или долларом одолжиться на своем стальном кукане молча проверчивал.

Глыба, а не человек! Просто так на хромой кобыле не подскочишь. Тут требуется долгое ухаживание с преподношением всего чего угодно, да не цветов и шоколадок. Даже герои прошлых пятилеток не против и дальше жить без материальных проблем. Смущало, что и друзья его были ему под стать, то есть все те, кто имел хоть какую-нибудь власть в городе и области. Кланялись при встрече первыми и сразу интересовались, куда ведет жизнь генерального директора областного ДСК, к оптимизму, то есть к победе капитала, или в сторону противоположную, к пессимизму, то есть к больничной койке. Ответы были чаще всего жизнеутверждающими, потому как Мордвинов все еще верил в победу коммунизма пусть даже в отдельно взятом ДСК. Так что, если почувствует слишком сильную хватку на своем горле, может и возопить во всеуслышанье: «Доколе терпеть этот грабеж?»

И тут уж эти местные газетенки и телеканалы, так называемые средства массовой информации, эти поборники новой свободы слова и демократии, разгавкаются так, что не заткнешь. Тут, конечно же, найдутся принципиальные журналюги, которые проведут свое расследование, и неизвестно, в какую копеечку оно может влететь и сколько флаконов нашатыря и зеленки потребуется, чтобы остаться не при делах.

Да, конечно, на все требовалось и время, и – этого у Руслана уж точно не хватало – такт и обаяние. Хоть Мордвинов и не переносил на дух небритых кавказцев, но светиться перед ним лично смысла тоже не имелось, потому как и к сынам Израилевым он тоже не спешил в объятия. Но и других людей у Бориса Петровича для этих целей не было. В конце концов, не создавать же дополнительный штат жуликов славянской наружности, эдаких эльфов, непременно добрых лицом и мягко стелющих перспективами прямо под грузное тело Мордвинова. Тем более что это, по всей видимости, ничего хорошего бы не дало. Упертый черт!

Да, это был крупный кусок. Огромный. Принять его на свой баланс показалось Фридману делом чести. Если не он, то кто же? Или Мордвинов перестал бояться смерти? Он что, думает, этих детей гор остановит его семиэтажный мат? И не с таких «заговоренных» и уши слетали, и головы. Надо было брать его, пока старческий маразм совершенно не испортил характер директора ДСК и не сделал его окончательно недоговороспособным.

И он приказал Руслану думать. И Руслан задумался. Прежде всего он начал собирать всю возможную информацию о Мордвинове, его окружении и о тех, кто трется вокруг него.

Как оказалось, не так все было просто. По имеющимся данным, крутился возле ДСК, и крутился небезрезультатно, человек Хрома, некто Дорин, оказывая директору все полагающиеся в таких случаях знаки внимания. И с этой стороны зайдет, и с другой подрулит. И самое главное, что весь этот «оживляж» совпал с избранием нового губернатора. Видимо, и Шитов просек, откуда у большого благополучия растут ноги, и готовился прожить остатки дней на полном обеспечении от будущих российских новоселов, потому за компанию с Хромом встал в боевую стойку. Уже было ясно, что сделка в том или ином виде не за горами. И как тут всунуться?

И тут Борису Петровичу неожиданно повезло. Пропал директор одного из областных винно-водочных заводов. Выехал с работы к себе в загородный дом, а к месту назначения не добрался. Сразу было понятно, что человек солидный не в загул ушел, а попал в чьи-то жесткие руки. Тем более что жена его была не просто домохозяйкой, а правой рукой, хорошо осведомленной о бизнесе супруга. Она сразу рассказала, что мужа уже на протяжении нескольких месяцев заставляют переписать предприятие на непонятных персонажей, которые взамен обещают некоторую сумму денег – понятно, что смешную, – и возможность под их крышей и дальше работать директором.

Кто это были? Семен Аронович молчал, хорошо понимая, что вот тут родную жену лучше не вводить в курс дела. Меньше будет знать, значит, и проживет чуть дольше его самого. Но и Семен Аронович был тертый калач. Он упирался всеми своими четырьмя конечностями и на сделку не шел принципиально, прекрасно понимая, что, переписывая завод на других, он самого себя превращает в пыль. Никто и никогда не будет ему ничего платить, и уже на второй после перерегистрации предприятия день он окажется на пенсии.

Отказ за отказом делал одну сторону переговорного процесса мрачнее и агрессивнее, другую – беспокойнее и молчаливее. Все шло к развязке, и просвет мог появиться только в виде яркого и манящего света в конце черного тоннеля. Но туда следовать не хотелось никак.

Можно было огородиться охраной, но выпущенная с приличного расстояния снайперская пуля окажется куда быстрее любого, пусть хоть самого расспецназистого телохранителя. Можно было обратиться в правоохранительные органы, но многих ли уберегли эти самые правоохранительные органы? Они сами себя-то не в состоянии были защитить, да и кто будет защищать какого-то «нового русского» день за днем, месяц за месяцем? Взвод солдат с карабинами нанять? Глупости все это, думали они тогда, но сейчас, когда привычный мир рухнул в одну секунду, она, супруга, наверное, не то что взвод заставила бы нанять, но и роту выкупила бы у Вооруженных сил России!

Так и жили. В постоянном страхе за себя, за детей и внуков, которых, слава богу, отправили за пограничные заставы, в земли теплые и обетованные, в завтрашний день. В послезавтрашний уже и не заглядывали, не до того было. До вечера бы дожить и, накрепко закрывшись за воротами и замками, вздрагивая от каждого шороха, лежать, обнявшись, в кровати, со страхом ожидая следующего утра.

И вот одно такое утро наступило, но не какого ждали. Женщина плакала и не находила себе места, прося сыщиков найти ее мужа, живого или мертвого.

Дело поначалу показалось глухим и неперспективным. Мало ли что могли сделать с несговорчивым. Может быть, уже и искать никого не надо. Может быть, лежит где-нибудь Семен Аронович на дне торфяной траншеи и глядит пустыми глазами на мутную болотную жижу и ни черта не видит. Поди найди его, места здесь клюквенные – не зря после водки самым ходовым товаром его завода была настойка на клюкве. Тысячу лет не сыщешь…

Но сыскали. На третий день пришел в райотдел мужичок и заявил, что хоть и страшно ему делать заявление, но еще страшнее думать, что он своим молчанием может погубить человеческую жизнь. А так как Бог не Тимошка и чутка видит суть каждого, то неохота ему, бывшему пастуху, тяжесть такую вешать на свою престарелую шею. Не для того он всю жизнь дудел в жалейку, чтобы вместо рая отправляться на адовую фабрику по прожарке и копчению грешников.

И рассказал, что видел. А видел он, как подъехала машина к крайнему коттеджу в их поселке и два жлоба выволокли из багажника мужика лет немалых, в пиджаке и при галстуке, с грязной тряпкой, вбитой кляпом в рот.

– Помятый человек был. Очень помятый. Видать, били его хорошо, раз сам идти не мог, башка болталась из стороны в сторону.

– Темно уже было?

– Темно, но фонарь светил ярко.

– Далеко от них стоял?

– Да рядом.

– А как же ты, дядя Миша, все это увидел, и тебя они не тронули?

– А кому трогать-то? Саньке да Сереге? Я их еще вот такими ошпырками знал, местные они. Когда они маленькие были, я им все грибные места показал в округе. Так что я у них в авторитете. Пальчиком пригрозили, и все дела. А я что, я ничего. Мое дело маленькое. Наши дома рядом. Соседи мы. Но уж больно мужик этот по ночам орет. Точно режут его, бедолагу. Вот я и подумал, что надо это прекращать. Одну ночь кое-как спал, другую, а тут словно молнией ударило. Это что же такое получается, мало того что я в ад попаду, так я и на третью ночь без сна останусь? Примите меры!

Торопились как на пожар. Стянули все силы, которые можно было собрать. Долго не озадачивались и хитроумных планов не городили. Ехали только с одной целью – спасти захваченного. Когда бойцы СОБРа ворвались в дом, то даже их замутило от количества крови, размазанной по полу и стенам, от вида истерзанного куска человеческой плоти, еще три дня назад бывшего директором крупнейшего винно-водочного завода области.

Братьев, пьяно вытаращивших зенки на незваных гостей, быстро вбили в пол и заодно отрихтовали им ребра берцами с подковками на носках. Пострадавшего мученика увезла скорая прямиком в реанимацию, а затем – на длительное восстановление в проктологическое отделение областной больницы.

Пяти минут хватило, чтобы выяснить, кому приходились бойцами невидимого фронта Санька и Серега, они же Хворый и Хилый.

Хрому.

В его организованную преступную группировку они вошли несколько лет назад, сразу по прибытии из мест не столь отдаленных. Нет, лично с ним, Хромом, они не были знакомы. Он кто? А они кто? С них хватило и одного слова их бригадира Нетопыря, который приказал отпрессовать Пол-литра, а именно под таким погонялом проходил по блатной картотеке славный Семен Аронович, без всяких соплей жалости, то есть по-взрослому. Чем, собственно говоря, они все три дня и занимались.

– Ну а что? Ну, некрасиво оно, конечно, получилось. Но если бы вы не приехали, он бы точно завтра все бумаги подписал. Он бы и позавчера все подписал, но не хотелось нам его отпускать. Нам тоже работу свою надо руководству показывать. Нам тоже не за просто так деньги платят.

– Зачем же вы, звери, так его истерзали? Ведь он же теперь инвалид на всю жизнь!

– Очко-то? Делов-то! Пилюлькины зашьют, как новый будет!

– Ах ты, падла, писателя Носова знаешь?

– Кого-кого?

– Того!

Хворого и Хилого били снова и снова в несколько рук. Летели в разные стороны кровавые брызги, смешиваясь с высохшей кровью Семена Ароновича, но два брата, словно неубиваемые, снова и снова ухмылялись и время от времени даже пытались шутить, пока два тяжелых удара с ноги не отправили их в затяжной и заслуженный нокаут.

* * *

– Н-н-ну что, сволочи, пьете?! – От мгновенно нахлынувшего возмущения полковника Серова опять пробило на заикание. – Н-н-начальник главка поручил вам дело, время идет, а вы пьете?! Я думал, у меня в отделе нормальные люди, а вас ни на минуту нельзя одних оставить?! Вы долбанутые?!

Дверь, конечно же, они опять забыли закрыть, когда Фирсов уехал на доклад к своему начальству.

– Павел Дмитрич, товарищ полковник, да все в порядке! Вы поручили нам когда? В одиннадцать дня? А мы уже практически все решили. Можно ставить «палку».

– Как? – на лету меняя гнев на милость, растерянно развел руками начальник отдела. – А почему мне не докладываете?

– Так вот собирались к вам, да вы сами пришли. Разрешите доложить?

Ошарашенный Серов с какой-то вселенской тоской посмотрел на рюмки с коньяком и обреченно приказал:

– Подождите. Сначала и мне плесните!

На два голоса они, как могли, ввели в курс дела своего непосредственного начальника. И выходило вот что. Им действительно здорово повезло. Будь на месте пожилого эксперта человек молодой и малоопытный, вряд ли бы он обнаружил подделку. Но старикан дело свое знал, как «Отче наш», недаром много лет подряд создавал у себя дома редчайшую коллекцию денег. Он однозначно определил, что фунты имеют явные признаки подделки. И бумажки эти, пятифунтовые, вовсе не новодел, а имеют славную, в кавычках, историю. Сделаны они были еще в фашистской Германии для подрыва экономики Британии. Над их созданием трудилась целая команда зэков, которые отбывали в тот момент наказание за фальшивомонетничество. Совершенными банкноты назвать трудно, но сделаны они были вполне себе ничего. По крайней мере, даже Банк Англии, после того как обнаружил их, не сразу стал изымать из обращения, и они еще много лет имели хождение вместе с настоящими деньгами. Потому обменные пункты их и не могли распознать. Но, в принципе, взять «пассажира» за ягодицы ФСБ могли и сами, если бы не держали фунты при себе. Достаточно было отправить их на проверку в свою лабораторию или в лабораторию Центробанка. Но как вышло, так и вышло.

– Что написал эксперт? – спросил уже успокоившийся и вполне довольный своими подчиненными Серов.

– Что наличествуют формальные признаки подделки, а чтобы оценка была точной, надо отдавать банкноты на проверку в Центробанк.

– Значит, так! Один из вас пусть прямо сейчас едет в Центробанк, другой готовит мне справку, чтобы я мог ее в ближайшие полчаса показать начальнику главка и получить «добро» на реализацию с нашей стороны. А что думает ФСБ?

Тут как раз позвонил Фирсов, и через пару минут стало известно, что думают коллеги. Игорь уже доложил своему начальству о проделанной работе, и оно дает отмашку на немедленное задержание, но только так, чтобы эта операция было проведена руками милиции, к примеру главка. Мол, не хотят пугать прибалта. Они с ним поработают чуть позже, в камере.

– Мы тоже не можем возбудиться, – возразил Большаков. – Не мы начинали, никаких материалов официальных мы не имеем, ни дел оперативного учета, ни заявления, ни информации у нас нет, планов мы не писали. Да и что писать, когда наша помощь неофициальная, мы тут как общественники. Короче, у нас нет практически ничего.

– А есть кем прикрыться?

– Да, тем же УВД на Юго-Западе, в котором ты сегодня был. Я думаю, там не откажут нам в этой просьбе.

– Принято.

Справка из Центробанка тоже подтвердила, что пятифунтовые купюры фальшивые. Начальник главка расцвел довольной улыбкой, а начальник поменьше, Марков, несмотря на позднее время, только услышав о предстоящем задержании сбытчика фальшивых денег, тут же пообещал и следователя в помощь, и мгновенное возбуждение дела.

Реализация прошла этим же вечером, благо чекисты хоть и не светились, но сутки напролет пасли прибалта и на улице, и внутри квартиры и знали о каждом его шаге. Как только он вызвал такси и оказался в обменном пункте с толстой пачкой денег, ловушка захлопнулась. Почти тридцать пять тысяч фальшивых фунтов стерлингов так никогда и не превратились в настоящие доллары, зато одна только вневедомственная охрана мгновенно лишила мутного рижанина всяких шансов оказаться у себя на родине в ближайшие несколько лет. Но это была меньшая часть проблем. Российские контрразведчики готовились ему задать свои очень непростые вопросы.

Утро пятницы они встретили минералкой, чаем и головной болью. Так хреново им давно не было. Накануне они расстались с Фирсовым только во втором часу ночи, когда допили седьмую по счету бутылку коньяка. В пик чаепития к ним без предупреждения зашел полковник Серов и передал устную благодарность от начальника главка за успешное проведение операции.

– Опять устная благодарность… Лучше бы квартиру дали, – пробубнил Рязанский, нисколько не обрадовавшись такому поощрению. – Не в советское же время живем. Хотелось бы что-то более материальное, чем просто спасибо, пусть даже от начальника главка.

– Так мы не за чины и награды служим Родине!

– Ну так и не за паек! Не на срочной службе чалимся!

– Чалится он… Ты полегче с терминологией!

– Прошу прощения.

– Нет, ну а что, это тоже небольшой шажок к получению жилья, – высказал через некоторое время свою примирительную точку зрения Серов. – Типа, начальство не забывает о вас, да и вы, типа, стараетесь.

– А мы не стараемся, типа, да? Да мы как собаки землю роем, а где обещанные нам квартиры?

– Ну, не я же вам их обещал, и не я обязан их вам давать. На то есть звезды на погонах куда большие, чем мои. Ко мне какие претензии?

– К вам никаких.

– И на том спасибо!

– Павел Дмитрич, – обратился к начальнику отдела Большаков. – Ну, может, вы нам хотя бы позволите в понедельник на работу приехать не к девяти, а попозже. Мы хоть выспимся у себя дома.

– Не вопрос. Так бы сразу и сказали, что не высыпаетесь. К девяти в понедельник можете не приезжать. Но в половине десятого чтобы были.

– Ну спасибо, ну уважили!

– Не надо иронизировать, в отпуске выспитесь!

Как только Серов ушел, Андрей закурил, а руки Сереги Рязанского потянулись за полиролем, в дверь тихо постучали до боли знакомым стуком.

– Нет, только не он! – в один голос воскликнули помятые и небритые Большаков и Рязанский, но это был именно он.

Хоть и пили они накануне одинаково и расстались одновременно поздней ночью, но внешний вид стоявшего перед ними Фирсова был таков, словно тот вернулся из санатория после месяца возлежания на берегу моря. Аккуратно подстриженный и гладко выбритый, он стоял в черном костюме, на котором и самый сильный микроскоп не обнаружил бы и пылинки. Стрелки на брюках могли порезать руки, ботинки – ослепить блеском. Даже средних размеров картонный ящик, который он держал в своих руках, выглядел рождественским подарком.

– Инопланетянин, твою мать, ты какие таблетки жрешь, чтобы так выглядеть по утрам после пьянки?

– Да вы что, парни, никаких таблеток я не пью. У нас в охране Президента по-другому и нельзя было, как бы ты ни бухал накануне. Просто привычка.

– Понятно. Хорошая привычка. Надо попробовать. С чем пожаловал?

– С благодарностью, мужики! Считайте меня уже подполковником, начальство мною довольно, сказали, чтобы я сверлил себе новые дырочки на погонах.

Тут он, словно фокусник, раскрыл картонный ящик. В нем лежали пять бутылок коньяка, кусок сырокопченой колбасы, шмат сала и буханка ржаного хлеба.

– Я от вас никуда не уйду, пока ящик не станет пустым.

И тогда и Большаков, и Рязанский обреченно вздохнули:

– Тогда что стоишь, почти подполковник?! Закрывай за собой дверь на ключ. Судя по всему, совместное совещание Главного управления по борьбе с организованной преступностью и Федеральной службы безопасности затянется сегодня как минимум до конца рабочего дня…

* * *

Хрома задержали у него на квартире и без проволочек и лишних формальностей препроводили в СИЗО, но его группировка, хоть и оказалась обезглавленной, тяжкую свою работу по выколачиванию денег с населения не прервала. Более того, словно мстя за арест своего лидера, методы свои они лишь ужесточили. За сопротивление – в морду, за задержки ежемесячных выплат – увеличение процента. Без уговоров и предупреждений. Потому что нечего трогать тех, кто сберегает покой в городе! Был Хром при делах в городе – была в наличии в городе тишь и благодать, а сейчас, уж извините, получите ответку!

Дорин, человек хорошо известный не только как финансовый руководитель структур Хрома, но и как бывший секретарь горкома партии, отвечавший за экономическое развитие города, прекрасно знавший основы получения прибыли и при социализме, и при капитализме, немедленно запросился на встречу с Шитовым. Ведь сложившейся ситуацией можно было воспользоваться по-разному. Или притихнуть и показать слабину, или, наоборот, всем своим видом изображать спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Ну, мало ли что Хрома приняли всерьез и надолго, остальная команда на своих местах, и во всяком случае Ивану Терентьевичу лучше ровно сидеть на своей заднице, чем лечить ее в больнице. И никакие внутренние органы страны не помогут починить свои собственные, потому как и за Дориным, и даже за самим Хромом тоже стоят люди. Непростые. И мстительные.

После недолгого разговора с губернатором состоялась долгая и, видимо, очень конкретная беседа с Мордвиновым. Перспективы совместного проживания были показаны настолько рельефно, что тот задумался всерьез и о своем будущем, и о будущем своего ДСК. А потом, вместо того чтобы сложить руки на брюхе и подписать требуемые документы, взял и позвонил чекистам. Потому как он не какой-нибудь вшивый ларечник, а руководитель градообразующего предприятия, и если город и область намерены свой бюджет и дальше пополнять его отчислениями, то пусть обеспечат безопасность ему и его коллективу.

Как раз в этот момент на связь с Фридманом и вышел Руслан. Он почему-то искренне считал, что запись разговора возможна лишь по телефонным проводам, а мобилу Аллах от этого сберегает неким таинственным эфиром. Вот что значит гуманитарий. Но и сам Борис Петрович расслабился, понадеялся на русское «авось». А надо было всего лишь договориться о встрече на нейтральной территории и выслушать все, что накопилось у Руслана. Но начальник УБОПа спешил на совещание к начальнику УВД и потому буркнул в трубку:

– Что у тебя? Давай быстро!

Руслан кратко описал сложившийся расклад дел с ДСК и спросил, как и положено подчиненному, что ему делать с путающимся под ногами Дориным. Что-то злило Фридмана в тот день. Ему хотелось заметной, большой движухи, а ее не было ни на основной работе, ни по линии сколачивания личного капитала. Начальник УВД был прежний, капиталы прирастали вяло.

– Валить! – сердито, без промедления ответил Фридман и повесил трубку.

В конце концов, Руслан не дурак и не станет прямо сейчас отправлять на тот свет Дорина. Конечно, это сделать следует, но чуть позже, разработав план мероприятий и подстраховав себя со всех сторон. А пока пусть думает. Но только зачем он это сказал по телефону, зачем? А вдруг все-таки его слушают? Борис Петрович поморщился, вздохнул, да и забыл о сказанном. А зря.

Самое неожиданное случилось этим же вечером. Дорин в одиночестве ужинал в полупустом зале кафе под звуки рояля и скрипки. Он любил вкусно поесть, но на дух не выносил, когда ему в рот заглядывали напряженные охранники-малолетки с пукалками за пазухой, всем своим голливудским видом показывая, что они заботятся о безопасности своего босса. Он знал, что толку от этих идиотов мало, и, чтобы не портить аппетит, всегда гнал их подальше от себя, поближе к выходу, покурить на свежем воздухе.

Пришедший по его душу человек в маске был куда сообразительнее насмотревшихся «Крестного отца». Минутой раньше он беспрепятственно открыл дверь кафе с черного входа, никем не остановленный прошел через кухню и, подойдя к столику чавкающего Дорина, в упор расстрелял того из пистолета, да так кучно высадил обойму, что разлетевшиеся во все стороны липкие мозги еще долго отмывала со стен уборщица.

Это было через край. О факте преступления Фридман узнал не от Руслана, а от дежурного по УБОПу, и эта капля переполнила его терпение. Черт с ним, с Дориным. Это даже неплохо, что такую шкуру завалили так быстро. На кого могут подумать? Да мало ли кого мог нанять тот же Мордвинов или директор вина и водки, тут как на дело посмотреть и куда его повернуть, но слово «валить», выпаленное им сегодняшним утром, сверлило мозг, а нехорошее предчувствие сдавливало сердце.

Он нашел Руслана лишь на следующий день в его любимом ресторане и, отозвав в сторонку, сразу приставил к виску ПСМ:

– Ты шлепнул Дорина?

– Мы.

– Ты охренел? Кто разрешил?

– Вы.

– Что я сказал?

– Валить!

– Допустим. Но почему ты не поставил меня в известность, что это произойдет прямо в этот же день? Почему я узнаю об этом в самую последнюю очередь?

– Вы сказали валить. Валить – значит валить. Чего тянуть?! Я тоже думал, что его надо валить. Мало ли каких он дел понаделает с ДСК. Мужик умный, а сейчас было самое время его спровадить куда следует. Хром закрыт, Дорин сдох. Хромовские еще долго не оправятся от такой потери. Он у них был мозговым центром. Теперь наша очередь быка брать за рога.

– Дурак, Мордвинов уже чекистам настучал.

– А что, чекисты не люди? Денег не любят?

– А если на тебя подумают?

– Будь спокоен, дорогой. Сделано все чисто. Человека никто в лицо не видел. Он уже на Кавказе, а там его никто и никогда не найдет до следующего нашего поручения. Так что мы не при делах.

– А что охранники Дорина?

– Щенки. Обосрались и даже в зал не вошли, пока легавые не появились.

– Ладно. Пусть так и будет. Но предупреждаю тебя. Это первый и последний раз ты так сделал. Всегда и во всем ты должен меня держать в курсе дела. Если ошибешься, отправлю в горы, а вместо тебя возьму другого, посообразительнее.

– Клянусь Всевышним, никогда такого не повторится!Может, к нам за стол?

– Давай, есть хочу. Только не за ваш стол, а за соседний. Нечего мне с твоими.

– Зачем обижать людей? Они не бандюги какие. Что я, не понимаю? Это мои родственники.

Через некоторое время во главе богато сервированного стола в компании из нескольких чеченцев восседал начальник УБОПа Фридман. Он молча жевал свой шашлык, который время от времени запивал коньячком, хотя все остальные сидящие прихлебывали один только чай, но они мало интересовали Фридмана. Он внимательно слушал Руслана, который негромко докладывал ему последние новости:

– У нас на примете заводик интересный есть. Он один такой на всю область. Моторчики разные делает.

– Да кому сейчас наши моторчики нужны? А что за моторчики? Кто покупает их?

– Откуда я знаю, какие моторчики. Небольшие такие. А покупает Министерство обороны для военной авиации.

– Интересно. А что я не слышал об этом заводике?

– Да он не на виду. Раньше секретный был. Сейчас заходи кто хочешь.

– Что у них с прибылью? Есть или еле дышат?

– Еле дышат. Но, говорят, есть кое-какие перспективы.

– Верить можно?

– Верить можно, но только Всевышнему.

– Ну ты прикинь, что можно сделать, и в работу его.

– Я прикинул. Твои ребята нужны. Немного шороху навести.

– С этим проблем не будет. И вообще, ты давай шевелись. Такая лафа не на всю жизнь. Того же Хрома долго держать не будут. Выпустят. И найдет он себе другого экономического советника. Думаю, не глупее Дорина. Сам знаешь, мутная вода рано или поздно становится прозрачнее.

– Если ее не мутить. А мутить будем долго. Россия большая. Если здесь кончится, в другое место поедем.

– Если бы да кабы, выросли б во рту грибы, а кабы да не рот, был бы целый огород.

– Это что?

– Это? Это присказка такая. Русская.

– Что такое присказка? Напомни, забыл.

Напомнить Руслану, что такое присказка, Фридман не успел. К их столу подошли двое мужчин. Один достал из кармана красное удостоверение.

– Федеральная служба безопасности. Борис Петрович, здравствуйте! У нас к вам есть несколько вопросов. Не могли бы вы пройти вместе с нами?

– А… то есть вы знаете, кто я? – Глаза Фридмана вспыхнули и сразу потухли. Он все понял.

– Ну конечно! Не знать такого уважаемого человека… шутите? Потому мы надеемся, что и вы, и ваши друзья-товарищи без всяких глупостей выложите на стол оружие, а потом проследуете вместе с нами.

– Да какие они мне друзья!

– Что такое? Какое такое оружие? По какому праву? – вдруг зашуршали голоса с кавказским акцентом.

– Ой, совсем забыл, – словно спохватившись, обратился к кавказцам сотрудник ФСБ. – А для вас у меня отдельное дополнение. Вон там, за окошком, четыре снайпера. Голова каждого из вас под прицелом. Кстати, вас, Борис Петрович, это не касается.

– Большое спасибо.

– Не стоит благодарности. Мы же все-таки не чужие. А вы, любезные, если мне не верите, можете рискнуть. Так что? Поверите на слово или проверять будете?

– Нэт, нэ будэм.

– Вэрим!

– И правильно! Потому что это единственно правильное решение. Итак, господа, разоружаемся, разоружаемся!

Сразу после этого «разоружаемся» Фридман молча достал из кобуры маленький самозарядный пистолетик ПСМ для скрытого ношения, а кавказцы – ножи из карманов. Ручная осколочная граната завершила «натюрморт» стола. Финита ля комедия, одним словом…

Глава восьмая

В пятницу в пресс-службе было тихо, как после бомбежки. Два месяца подряд майора Протушнова таскали из одного кабинета в другой, где он писал развернутые объяснительные, в конце которых он клялся и божился, что возместит принесенный ущерб, проверяли на законность получение им гонораров от газет и телеканалов, полоскали ему косточки на комиссии по личному составу и вот наконец вчера ему дали под зад коленом, уволив из рядов милиции с лишением звания за проступок, порочащий честь сотрудника милиции, а именно за воровство казенных денег. Кабинет его был пуст, но Размольщиков не спешил туда заходить. По каким-то своим каналам он узнал, что его кандидатуру даже не принимают во внимание при поисках нового начальника пресс-службы, и более того, выяснилось, что, как только его личное дело положили на стол начальнику УВД, оно было тут же отодвинуто в сторону со словами:

– Да ну на фиг!

Вот это самое «на фиг» очень задело Размольщикова. Ладно бы молча кандидатура его была отвергнута, а тут «на фиг». Самолюбие было уязвлено не на шутку. Мало того что он столько планов нарисовал в своих грезах, так перед каждым встречным-поперечным еще и щеки надувал. Поди теперь доказывай, что ты не ишак.

– А где Степанов? – спросил он что-то увлеченно сочиняющего Шурикова.

– А я-то откуда знаю? – пожал плечами Шуриков, он не любил, когда его отвлекали от работы. – А… знаю, он же говорил, что его на телевидение вызывают.

– Зачем?

– Не знаю зачем.

– Соврал, наверное, падла. Пользуется моментом, что у нас безвластие!

Но Степанов действительно был на телевидении. Он сидел напротив директора частной компании Белкина и внимательно слушал все, что ему говорил хозяин кабинета. Знакомы они были давно. Раньше, после всяких партконференций и слетов молодежи, даже выпивали вместе, но в последнее время Белкин как-то отчаянно забронзовел и всей своей вычурной солидностью показывал, что теперь он неровня бывшим друзьям и собутыльникам. Хотя со Степановым нынче был гостеприимен и даже приветлив.

– Понимаешь, Виктор, – говорил Белкин, важно морща узкий лоб. – Мы тут собираемся в ближайшее время изменения в политике телеканала произвести, и вот я хотел бы с тобой обсудить некоторые вопросы.

– Со мной?

– Именно.

– Ну давай. И что за изменения? – Степанову было малоинтересно слушать о планах Белкина, но он понимал, что всякое расширение числа потенциальных работодателей может улучшить его материальное положение. Им же нужна будет криминальная хроника! И кто, как не Степанов, может снабжать их?

– Да пора нам об информационной службе задуматься. На государственном телеканале она есть, у конкурентов на «Прилете» со дня на день начнет работать, а у нас нету.

– Так вы и открылись недавно. Областное телевидение вот уже пять лет вещает, «Прилет» – года три, а вы год назад только появились.

– Это конечно, у них была большая фора, но не об этом сейчас речь. Ну так вот, Виктор, поставлена задача делать новости.

– Мысль не новая, но позитивная.

– Мы тоже так решили. Скрывать не стану, требуется влиять на политику области, тем более не за горами выборы в Государственную Думу, и наша новостная служба, по нашему общему мнению, в этом будет принимать непосредственное участие.

– Понятно. Значит, вы собрались делать новости. Это мне тоже понятно. Что ж, я, чем могу, помогу. Что касается криминальных новостей, уверяю, нехватки сюжетов не будет. Для областного телевидения я каждую неделю обзор делаю, могу и для вас чего-нибудь сотворить. Естественно, за гонорар.

– Ты неправильно понял.

– Что именно я неправильно понял?

– Речь идет не о сюжетах и не о пресс-службе. Мы хотим пригласить тебя на работу в телекомпанию.

– О как… меня? И в качестве кого?

– В качестве шеф-редактора отдела новостей.

– В качестве кого?

– Начальника отдела новостей.

– Это что, шутка?

– Да какая, к черту, шутка! Я же знаю, ты профессионал, я твои репортажи вижу, читаю время от времени твои материалы в газетах. Я уверен, ты справишься, потому и предлагаю тебе новую работу.

Жизнь – штука замысловатая. Пришел поболтать, а тут, оказывается, на него виды имеют! Позади у Степанова была работа редактором в многотиражной газете, где он, как говорится, и в ус не дул. Хорошая зарплата, неплохие премиальные, практически свободный график работы – и это в советское-то время! Потом его позвали в газету областных профсоюзов заведующим отделом, и это тоже была неплохая должность. Если бы не рухнуло государство, он и дальше сидел бы в своем кабинетике и с коллегами по перу гонял бы с утра до вечера свои чаи, благо в профсоюзной столовой была отличная выпечка.

Жизнь рухнула вместе с СССР.

Зарплата то не хотела выдаваться, то отказывалась расти. И однажды сразу после получки Степанов понял, что денег ему хватит ровно на неделю нормальной жизни. На что жить в оставшийся двадцать один день, известно было только одному Господу Богу, но тот на связь выходить отказывался, предоставив Виктору самому решать, каким будет его хлеб насущный.

И в итоге всех размышлений, случайностей и совпадений он бросил журналистику и перешел на службу в милицию, в пресс-службу УВД. Многим его друзьям-товарищам это решение было непонятно. Человеку скоро будет почти тридцать лет, а он устраивается в милицию. Смешно! К этому времени многие уже подполковниками становились, а он только свои первые погоны получал, погоны младшего лейтенанта.

Степанов в вынужденном переходе в милицию тоже ничего особо хорошего не видел. Временами даже было стыдно признаваться, что он имеет на погонах всего лишь одну маленькую звездочку. Но это легкое неудобство скоро прошло. Во-первых, в УВД никто от него не требовал ходить в форме, во-вторых, уже через год на погоны прилетела еще одна звезда и он стал лейтенантом, а потом и вовсе старлеем.

Да и главную проблему он все же решил, на милицейский оклад он мог теперь нормально прожить с семьей уже не одну неделю, а целых две. Еще одна неделя плотно прикрывалась гонорарами за статьи в газетах и программы на телевидении и радио. Еще семь дней спасались двумя ночными дежурствами на складе, где хранилась дорогая, на миллионы долларов, оргтехника. Виктор приезжал туда, в промзону, к восьми вечера, сменял дежурившего днем, а уже в половине одиннадцатого возвращался домой спать. Он решил, что если складские помещения начнут грабить, то самое лучшее место для него – его родная кровать, потому что статистика показывала: чаще всего в таких случаях с охранниками не церемонились. Ни в больницу, ни к праотцам он не торопился. И возвращался в свой вагончик только к половине восьмого утра, чтобы сдать дежурство и уехать на службу в УВД.

Да, и в качестве бонуса: раз в неделю он вставал ровно в пять утра и ехал с приятелем на его битой жизнью и дорогами «копейке» прямо к воротам мясокомбината. Там они отстаивали длинную и очень нервную очередь, покупали на свои кровные сто килограммов сосисок и тут же сдавали их на реализацию в один маленький магазинчик. Навар был небольшой, но зато позволял ему возвращаться домой с пакетом довольно качественных колбасных изделий.

Так что жизнь свою в это непростое время разрухи и хаоса он как-то сумел наладить. Да, жировать не приходилось, но никто в его семье и не голодал.

– А что по деньгам?

– Давай втемную. Сколько ты сейчас получаешь? Вот и помножь на два.

– Нет уж, я лучше в пресс-службе останусь.

– Тогда множь на три.

– Белкин, а чего ты так легко перемножаешь, приперло?

– Приперло. На все про все дали три месяца, а тут конь не валялся. Народу никого, ни шеф-редактора, ни журналистов… никого. Не самому же мне этим заниматься? Пойдешь, в последний раз спрашиваю?

Степанов задумался. Он видел, как напрягся Белкин, как в напряжении ждет от него ответа, и потому не спешил. Целых десять секунд думал.

– Пойду, если помножишь на четыре.

Белкин тяжело вздохнул и, пока тот не запросил больше, протянул Степанову потную руку:

– Я, Виктор, всегда знал, что ты разумный человек. Так сколько ты сейчас получаешь?

Степанов молча вывел на листке бумаги цифру и протянул его Белкину.

– Не жирно, но при умножении на четыре получается вполне сносно. Жить можно. По рукам!

– По рукам-то по рукам, только ответь мне, а кто у вас учредитель? Если не секрет.

– Не секрет. Их несколько. Твой покорный слуга, ряд незначительных фирм и Бородатов.

– А кто хозяин, у кого контрольный пакет?

– У Бородатова.

– А что за чел?

– Бизнесмен, уважаемый человек, москвич, что означает, между нами, полный придурок из новых русских. Малиновый пиджак из самой что ни есть провинциальной лимиты. Поднялся за счет жены, то есть за счет своего тестя, он какой-то шишкоблуд был в каком-то министерстве. И это не секрет.

– Эва ты как… Неласково к нему…

– Да задолбал, идиот.

– А если он прослушку установил?

– Нет, у нас с этим строго. Я каждый день проверяю. Пока все чисто.

– А это не тот, что сейчас в областной администрации заместителем у Шитова?

– Тот.

– Понял. Знаешь, как-то мне расхотелось идти под начало к такому человеку.

– Он к тебе не будет иметь никакого отношения. С ним напрямую контактирую только я. А ты будешь работать напрямую только со мной. – И Белкин снова протянул Степанову руку: – Договорились?

– Стоп, Белкин, погоди. – Виктор вовсе не спешил скреплять договор рукопожатием. – По деньгам мы договорились, это хорошо, но дай мне теперь подумать до понедельника.

– Ну ты скотина, Степанов, – отдернул руку Белкин. – В понедельник если не позвонишь, я тебя убью.

Сюрпризы на этом не закончились. Когда он вернулся в пресс-службу, на него посмотрели сразу четыре напуганных глаза. Размольщиков и Шуриков ему даже раздеться не дали:

– Тебя генерал вызывает!

– Уже три раза звонили из приемной.

В приемной начальника УВД его секретарь Марья Сергеевна, верой и правдой служившая уже четвертому по счету генералу, спросила его, конечно больше для проформы, чем для острастки:

– Степанов, я уже полдня вас разыскиваю, вы где шляетесь?

– Прошу прощения, Марья Сергеевна. – Запыхавшийся Степанов хоть и чувствовал себя уже отчасти свободным человеком, но правила субординации решил не нарушать. – Виноват. На телевидение ездил.

– Генералу будете объяснять. Быстро к нему.

В кабинете начальника УВД было тепло и как-то по-домашнему уютно. Пахло душистым травяным чаем и мятными пряниками. Видимо, генерал только что устраивал перекус.

– Товарищ генерал! Старший лейтенант милиции Степанов по вашему приказанию прибыл.

– Садись, Степанов. Вот скажи, ты ведь журналистом был, и, говорят, неплохим, зачем в милицию пошел?

– По семейным обстоятельствам, товарищ генерал. Детей было нечем кормить, вот и пошел. Здесь какая-никакая, но материальная стабильность.

– Да вроде твои бывшие коллеги не жалуются на жизнь, пишут всякие заказные материалы, и ничего, даже машины покупают.

– А я вот как раз и не хотел писать заказные материалы. Те, на кого пришлось бы работать, уж больно осклизлые. Не отмыться после рукопожатия.

– А в милиции что, по-твоему, все чистенькие и гладенькие?

– В милиции я вроде как на государство работаю. Ни честью, ни достоинством здесь торговать не приходится, по крайней мере на моей должности.

– Это потому, что твоя должность самая маленькая во всей пресс-службе… или я что-то путаю?

– Так точно. Должность старшего лейтенанта.

– То есть потолок для тебя?

– В данной ситуации именно так, а там видно будет.

– А что ты скажешь по поводу Протушнова?

– А что тут говорить, и так все ясно.

– И чего тебе ясно?

– Ясно, что пресс-служба осталась без руководителя.

– Ты что, жалеешь его?

– Нет. Человек он был… как это сказать… так себе… Хотя после драки кулаками не машут. И топтаться на нем я не буду.

– А скажи честно, ты был в курсе, что он присваивает выручку?

– Да уж если само УВД было не в курсе, я-то откуда мог знать?

– Разумно. Какие, по-твоему, выводы надо сделать?

– Финансовую дисциплину надо повышать. Самого факта жульничества могло бы и не случиться, если бы в нашем финансовом управлении был налажен контроль за поступлением и расходованием средств. Ведь потребовалось несколько лет, чтобы только понять, что газета, которую выпускает на собственные средства УВД, приносит не только затраты, но и какие-то копейки за реализацию тиража.

– Да, ты прав. Там уже кого надо наказали. Деньги Протушнов уже вернул, а вот честное имя просрал навсегда.

– Это его выбор, воровать его никто не заставлял.

– И это правда. А скажи-ка, Виктор, как ты смотришь на то, если я тебя назначу начальником пресс-службы?

Степанов на несколько секунд потерял дар речи.

– Да ведь. Товарищ генерал. Я всего четвертый год в милиции, я же только старшего лейтенанта получил, а там должность подполковника.

– И что? Ты думаешь, когда я тебя приглашал сюда, не знал, что ты старлей? А должность начальника пресс-службы в регионах, я тебя уверяю, через пару лет министерство сделает полковничьей.

– Почему полковничьей? Это всего лишь пресс-служба. За что такие почести?

– Да потому что там, в министерстве, должность начальника управления по связям с общественностью генеральская. Есть люди, которые накручивают ее значимость, и они своего добьются. А если в Москве в управлении министерства сидит генерал, ему в подчиненные требуется кто?

– Полковники?

– Правильно. Ну так что?

– Разрешите вопрос. А почему не Размольщиков, ведь он спит и видит себя на этой должности.

– Этот хлыщ? Пусть лучше дальше спит.

– Почему хлыщ? Зато майор…

– А ты сам не видишь, что он тупой?

– У нас много тупых, и ничего, работают… простите, товарищ генерал.

– А ты в курсе, кто сдал Протушнова? Да если бы не Размольщиков, который написал рапорт в инспекцию по делам личного состава, то Протушнов до сих пор был бы твоим начальником. Он, наверное, ждет, что его наградят за стукачество? Хрен ему! Ты спрашиваешь, почему не Размольщиков, так и по этой причине тоже. Не люблю стукачей, с детства не люблю, понял?

– Понял. Действительно, хлыщ, тупой и стукач в одном флаконе – явный перебор.

– Перебор. И я так думаю. Так назначать тебя начальником пресс-службы или нет? А то получается, что я тебя уговариваю, что ли? Пойдешь?

На работу он вернулся спустя час и прямиком направился в кабинет начальника пресс-службы. Сел в кресло, пару раз крутанулся на нем и закурил. Все это время за ним широко раскрытыми глазами следили Шуриков и Размольщиков. Они стояли в дверях и молчали.

– Чего смотрите? – спросил он их, попыхивая сигаретой. – Не узнали, что ли?

– Что-то ты долго, – первым отозвался Шуриков. – Ругали?

– Нет, – ответил Степанов. – Еще варианты будут?

– А чего тебя генерал вызывал? – спросил словно очнувшийся от летаргического сна Размольщиков, уже предчувствуя большую для себя беду. – А чего это ты не за свой стол сел? Что происходит?

– А то происходит, Витек, что теперь это мой стол.

– Как?

– Так!

– Тебя за этим генерал вызывал? Да не может быть!

– Может, Витек, может! И стол теперь мой, и я теперь твой непосредственный начальник! Так что, задавай свой главный вопрос.

– Какой вопрос?

– Что теперь тебе делать.

– И что мне теперь делать?

– Теперь? А теперь, Витек, вешайся!

У начальника УВД была хорошая интуиция. Сорок лет в системе МВД по-другому и не прожить. Генерал доверял только фактам, конкретным делам и ни в грош не ставил заверения в крепкой дружбе и вечной преданности, от кого бы они ни исходили. Наоборот, обращенная к нему лесть его только напрягала и настораживала, хоть и вида он не подавал. Только сразу начинал анализировать степень подвоха, размышлять, кто и с какой целью к нему ластится. Часто это спасало его от больших и малых неприятностей.

С лейтенантских погон он усвоил, что полагаться можно только на самого себя, а чтобы дослужиться хотя бы до майорских погон, следует уподобиться дикому зверю, за версту чувствующему, откуда несет ветер запах опасности, где расположились те, кто готов его превратить в одну секунду в лишенную дыхания добычу.

Тем более что карьеру приходилось начинать не где-то, где холодно и снег полгода, где люди размеренные, степенные и большей часть порядочные, а в Краснодарском крае, где само солнце перегревало кровь до вскипания. Там, под палящим южным солнцем, расслабляться было опасно не только для карьеры, но и для жизни. Это было место, где вчерашние друзья-коллеги уже завтра могли превратить тебя в дорожную пыль просто потому, что встал у них на дороге. Не того задержал, слишком честный, чересчур умный и деловой. Но он был парень лихой и мало чего боялся по молодости, мог и нагайкой звездануть хулигана, не зря ему в станице даже прозвище дали: Есаул. Но это было по молодости, с возрастом он стал спокойнее и вдумчивей, потому что вариантов остаться без башки или перспектив карьерного роста существовало так много, что приходилось сорок раз подумать, прежде чем давать волю чувствам, идти кому-то наперекор или принять какое-либо самостоятельное решение, затрагивающее интересы и власти законной, и власти теневой.

Что и говорить, мафия она и есть мафия, что мафия криминальная, что мафия милицейская. Одиночке здесь было не прожить, каким бы профессионалом человек ни был. Здесь следовало слушать того, кто имел над тобой власть, и следовать строго его курсом. Быть послушным вагончиком, который неизвестно куда тащит пыхтящий паровоз. И тогда, если повезет тому, к кому ты пристроился, может повезти и тебе. Вполне возможно, что этот совсем не скорый эшелон доставит тебя прямиком в Москву или в крупный город на хорошую должность. Если нет, по крайней мере дослужишься до пенсии живым и здоровым.

Ему повезло, что тот, на кого он однажды поставил, кому верно служил десятилетиями, в одно прекрасное мгновение ушел на повышение в Москву, прямиком в Министерство внутренних дел, а когда освоился там, приобрел вес и значимость, вспомнил и о нем, на тот момент простом полковнике в Краснодарском УВД. И закрутилась долгоиграющая интрига согласований и утверждений, благодаря которой и состоялось в итоге его главное назначение в жизни. Стать начальником УВД, конечно, было счастьем. В рядах милиции служило более миллиона сотрудников. Миллион и еще почти сто тысяч. Такой вот ему выпал шанс, один из миллиона, такой вот счастливый лотерейный билет. Но и начальники УВД имелись разные, должность могла быть и полковничьей, но могла быть и генеральской. Все зависело от размеров областного центра, от штатного расписания, утверждаемого Москвой. Ему повезло вдвойне. Он и начальником УВД стал, и генерала получил. Не сразу, еще несколько лет подряд просто жил в своем рабочем кабинете, дневал и ночевал в нем. Его куратору в министерстве нужны были весомые результаты по области, нужны были настолько хорошие показатели, чтобы ни у кого в Москве не возникло сомнений, что его назначение было правильным и пора присваивать ему очередное звание.

Что изменилось в тот момент, когда он пришел в свое управление в генеральской форме? Да, собственно, ничего. Просто накатила такая усталость, словно на его плечи взвалили тюк со всеми бумагами, которые он написал за годы службы в милиции. Кругом все улыбались, поздравляли, в ответ он тоже улыбался, но как-то безрадостно, натужно. Он достиг цели, и эта цель оказалась фантомом. Ну, генерал, ну, погоны, ну, почет и уважение… Зато и страх безотчетный появился, что теперь только на пенсию, в запас, или на кладбище под залп карабинов. Он вдруг четко осознал, что все его силы были потрачены на этот самый карьерный рост, на ожидание чуда. Чудо свершилось, но чуда не было. А как жить?

Он грустил какое-то время, но грусть мгновенно слетела, когда однажды, 22 августа 1991 года, он в телефонной трубке услышал голос одного из заместителей министра внутренних дел Российской Федерации.

Только что были взяты под стражу члены ГКЧП, и там, черт его знает на каких верхах, решали, куда на первое время разместить высокопоставленных арестантов – в Москве, в этой большой деревне, где все продается и покупается, или в остальной России, где еще сохранилось представление об офицерской чести. Подковерная борьба завершилась в пользу МВД РФ, и уже оно решило, что ни Москва, ни ее область для этого непригодны. Выбрали область ближайшую, где имелся изолятор временного содержания в глухих болотистых местах, чтобы ни одна падла не надумала беспрепятственно, за взятку, проникнуть на особо охраняемую территорию и пронести какую-нибудь отраву. Борцы за социалистическое прошлое нужны были живыми и невредимыми, чтобы однажды оказаться в зале суда.

– Твоя задача – никого, слышишь, никого, кроме тех, кому я лично разрешу, к ним не пропускать, – нагоняло страху ответственное лицо, которое и само, судя по всему, было изрядно напугано. – Никого! Головой за это отвечаешь. Если произойдет какая накладка или, не дай бог, у кого из них заболит живот и его пробьет понос, я тебя посажу к ним рядом, в соседнюю камеру. Так что смотри!

Тут уж стало не до хандры. Он не просто начал смотреть сверху, из своего кабинета, на происходящее в ста километрах от него, он взял и переехал в тот самый райцентр, который тут же своей властью перевел практически на осадное положение. На улицах засновали вооруженные патрули, на въездах расположились посты милиции. Охрану изолятора, в который были доставлены обладатели громких фамилий, он усилил так, словно ждал нападения бронетанковой дивизии. Сам же занял КПП изолятора и всю неделю трудился простым охранником. Даже по нужде, и большой и малой, не отлучался. Ел только сухпай и ведрами пил растворимый кофе. Собственноручно, с автоматом наперевес, проверял документы у всех входящих сотрудников, лично лазил под все въезжающие служебные машины, впускал на допрос только тех московских следователей, кого дозволяло впускать министерство, и то после телефонного звонка, суть которого он записывал на магнитофон, чтобы потом не говорили, что он что-то сделал помимо воли министерства. А чтобы совсем обезопасить «постояльцев», подсадил к ним в камеры оперативников, которые днем должны были изображать арестованных предпринимателей, а ночью спать вполглаза, чтобы не допустить суицида подследственных.

Так и просуществовал почти неделю, пока «дорогих гостей» не решено было переправить в «Матросскую тишину», где за это время уже были созданы все условия для их содержания. Вот тогда-то и подошел к нему молодой еще оперативник и спросил, что ему делать с золотой пуговицей.

– Какой пуговицей? Ты о чем? – все никак не мог взять в толк начальник УВД.

– Видите ли, товарищ генерал, ее мне министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, с которым я в одной камере был, дал. Перед отправкой он ее оторвал с кителя и мне сунул. На добрую память, сказал. Мне ее куда сдать?

– Как твоя фамилия, боец?

– Милицин.

– А ну-ка покажи.

Пуговица была золотой, тяжелой, с гербом СССР. Генерал ее повертел в руках, подбросил в воздух и вернул Милицину:

– Оставь себе, сынок. Раз маршал сказал – на добрую память, на добрую память и оставь. Только никому об этом больше не говори. Иначе и у тебя, и у меня, а может быть, и у маршала будут дополнительные проблемы.

Эх, кажется, что это было вчера, а ведь прошло уже несколько лет!

Было воскресенье, когда он, плюнув на все дела, впервые ехал за рулем своих стареньких «Жигулей» куда-то к черту на кулички, на встречу со своим школьным товарищем, который, как и он, когда-то волею судеб оказался в этой же области, стиснутой двумя столицами. В четыре утра, перед тем как выйти из квартиры, он долго выбирал, что надеть, куртку или пальто. Решил, что для однодневного путешествия лучше подойдет куртка. Вдруг удастся пару часов посидеть на льду с «балалайкой» в руках.

Позади уже было почти двести километров пути, а непроходимым темным лесам с обеих сторон дороги не было ни конца ни края. То ли по причине выходного дня, то ли из-за отдаленности от больших магистралей попутные и встречные машины не попадались. Сломаться здесь было не с руки, неизвестно, когда окажут помощь. Генерал, правда, об этом не переживал, на милицейской волне работала автомобильная рация и даже стоял радиотелефон, но все же, все же…

Светало. В машине от работающей печки было жарко, и он, чтобы взбодриться, закурил. До заимки, судя по всему, оставалось ехать километров двадцать-тридцать, но где делать поворот на проселочную дорогу, он не знал. Где-то здесь, а где – непонятно. Накручивать лишние километры ему не хотелось, и потому он очень обрадовался, когда увидел на подъеме дороги машину ГАИ. Двое гаишников ни свет ни заря уже несли дежурство.

«Кого они здесь ловят? – подумал генерал. – Странно, ни одной машины нет ни в одну, ни в другую сторону. Зачем их сюда поставили?»

Он притормозил в метрах десяти от них и, не глуша мотор, вышел на улицу. Порыв морозного ветра неожиданно перебил дыхание. Здесь, словно в аэродинамической трубе, он набирал невиданную силу.

– Привет, ребята. – Он вплотную подошел к двум гаишникам, которые почему-то смотрели на него с нескрываемой неприязнью. – Вот, еду в гости.

– И чего? – спросил один, а второй высморкался ему под ноги.

Вскипела брезгливость на душе у начальника УВД, но ее тут же погасила привычка видеть в простом милиционере не человека, а только функцию по защите правопорядка. Не больше. А если начнешь разбираться в его уровне воспитания и, не дай бог, морали и нравственности, то останешься без личного состава. Эдак самому придется снова на пост выходить. Ладно, он переживет, провинция она и есть провинция, тут каждый первый милиционер вышел из глухой деревни.

– А где здесь поворот на Ивантеевку, я его проехал или еще нет? – помедлив, спросил он.

– Не знаем. – Было видно, что менты начинают раздражаться.

– Это где-то неподалеку отсюда. Вы же местные, должны знать.

– Мало ли чего мы должны знать… Знать должны, да не обязаны.

– Да как так-то? Мне помощь ваша требуется. Я еду.

– Едешь и едь, мы-то здесь при чем?

– Ну, ребята, что ж вы такие невежливые.

– Слышь, дед, мы тебе не справочное бюро. Едешь и едь. Чего пристал? Тебе нужны проблемы? Так мы тебе их сейчас устроим.

Генерал побагровел и закашлялся. Всякое он видел в жизни, но такое хамство, да еще от своих подчиненных, в первый раз. Конечно, они его не узнали, конечно. Эти ребята и так звезд с неба не хватают, но не до такой же степени! Да, он мог вырядиться в генеральскую форму и даже выехать с водителем на служебном автомобиле, но ему так хотелось почувствовать себя простым смертным. И вот, на тебе, почувствовал.

Вернувшись в машину, он по радиотелефону позвонил начальнику областного ГАИ и сквозь шум помех приказал немедленно уволить двух идиотов, с которыми он сейчас имел счастье познакомиться.

– Позвольте уточнить, товарищ генерал?

– Чего еще уточить?

– С какой формулировкой их уволить? За что?

– За все хорошее!

– Понял! Разрешите выполнять?

– Да.

Справедливость восторжествовала, но настроение было испорчено, причем надолго. Не помогли ни рыбалка, ни баня, ни водка с жареным кабаном.

– Как новый губернатор? – спрашивал его старый товарищ, чтобы поддержать разговор, который почему-то не клеился.

– Редкая сволочь, – отвечал генерал и снова мрачнел.

– Почему? Его тут хвалят.

– А у нас всех хвалят. Поначалу. А потом готовы на части разорвать, кого еще недавно хвалили.

– Так что он за человек?

– Гнилой. Да и с бандитами дружит.

– Дожили…

– Именно. Если раньше власть была отдельно, а бандиты отдельно, то теперь все идет к тому, что областная администрация станет филиалом преступной группировки Хрома. Слышал о таком? Знал бы ты, какую он деятельность развернул вместе с губернатором, да рассказать не могу. Одним словом, намаемся мы еще с ними.

– А говорили, что настоящий мужик, хозяйственник.

– Хозяйственник? Ну-ну… Да он только о своем хозяйстве, что ниже пояса, думает. Каждый вечер на дачу, государственную, между прочим, дачу, ему бандиты шлюх привозят. Разве это дело?

– Дорвался, значит, кобель. Холостой?

– Женатый. Только он жену оставил в районе, с собой в область не позвал, в одиночку жизнью наслаждается.

– Так как же он во власть попал?

– Как. С помощью этих же самых бандитов. На воровские деньги. Они его субсидировали.

– А куда же Москва смотрела? Разве она не знала, кто баллотируется на должность губернатора?

– Конечно, знала. Кому положено, все всё знали.

– А почему не было никакого противодействия?

– Потому что демократия.

– А Президент?

– Ему некогда. Он бухает. А ты думаешь, такой бардак только в нашей области?

– Да, наверное, везде. Посмотришь телевизор, и жить не хочется. Чикаго тридцатых годов отдыхает по сравнению с нашей реальностью. Перестроились, твою мать! И стоило Горбачеву такую перестройку затевать.

– Да уж, разворошили осиное гнездо, а что дальше с ним делать, никто не знает.

– Просто без сильной руки наша страна существовать не может, а где ее, эту сильную руку, взять, никто не знает. И такого, как меченый, нам задаром не надо, но и такого, как усатый, тоже не хотелось бы, но и с этим алкашом нам не по пути.

И подумалось в эту минуту генералу, что было бы, если бы именно он взял на себя ответственность за государство. Тогда, в 1991 году, когда под его властью находились мятежники. Вот взял бы да и выпустил их на волю!

И что? Да ничего! Сидел бы рядом с ними на нарах, потому что эти люди уже были списаны в утиль самим ходом истории и никакой серьезной силы не представляли даже тогда, когда 19 августа объявляли о введении чрезвычайного положения на территории СССР. Символом произошедшего стал тот же министр обороны Язов. Хоть пуговицы на его маршальском кителе и оставались золотыми, но был тот китель без погон. Содрали.

– Давай выпьем.

– Давай. И хватит о политике. Расскажи лучше, кто из наших еще жив?

Рано утром следующего дня он, в самом отвратительном настроении, вернулся в город. Заехал домой, позавтракал, переоделся и раздумал ехать на службу. Позвонил в УВД и предупредил, что из-за больной головы опоздает на пару-тройку часов, а потом и вовсе лег спать, попросив супругу не беспокоить его до тех пор, пока не проснется сам. Спал он недолго, всего полчаса. А пока спал, сам не ведая того, лишился и начальника УБОПа, и своего заместителя. Первого еще с вечера допрашивали в ФСБ; второй, ни о чем не подозревая, ехал на своем служебном автомобиле на работу, точнее, на службу, так, по крайней мере, любил говорить Иван Сергеевич Тешин. Он пришел с утра в свой кабинет раньше многих, потому что считал правильным продемонстрировать подчиненным свое трепетное отношение к службе. Мол, должность для него – не простая формальность, и не работает он, а служит. Актеры вон какой-то неконкретной бабе Мельпомене служат и на каждом углу об этом чирикают, а он, в отличие от этого шутовского сброда, служит конкретной Родине. России. Молча. Ему это не в тягость. Он не такой, как те, кто прибегает в свой кабинет тютелька в тютельку к девяти утра, а ровно в шесть вылетает из здания управления.

– Генерал здесь? – спросил он у секретаря.

– Нет, задерживается! – ответила Марья Сергеевна и спросила: – Вам чай или кофе?

– Давайте чайку, только покрепче, что-то я сегодня сплю на ходу!

– Так снег, иначе не бывает, я тоже сегодня как сонная муха.

Полковник Тешин зашел в свой кабинет и первым делом раскрыл створки шкафа. Снял с себя шинель, положил на полку папаху и замер. В глубине шкафа мелькнуло золотое шитье. Он стал аккуратно сдвигать в сторону многочисленные плечики, на которых висели рубашки, полковничьи кителя и гражданские пиджаки.

Это действительно был генеральский китель. Только что пошитый, с неповторимым запахом свежей ткани. Он потянул его на себя, и сердце защемило от восторга. Такого сюрприза он не ожидал.

Ай да Фридман, ай да сукин сын! Как обещал, так и сделал. Надо будет его сейчас набрать и поблагодарить. Что и говорить, смышленый, умеет себя правильно подать. И начальнику УВД он в свое время грамотно угодил. У того отец во время войны служил кавалеристом и погиб подо Ржевом во время атаки. На одном из обысков у черного копателя была изъята казацкая шашка. Выяснилось, что шашку эту, образца 1927 года, подняли как раз на тех самых позициях, на которых принял свой последний бой отец генерала. Трогательный был момент, когда Фридман дарил ее генералу, очень трогательный, после чего «дед» даже стал относиться к Фридману не как раньше, официально, а почти как к собственному сыну.

«Нет, все же с Фридманом стоит быть поосторожнее, – подумалось Тешину, – уж слишком он хитрый, надо потом при первой же возможности отправить его на повышение куда-нибудь подальше, в Москву».

Он примерил мечту на своих плечах, и вышло, что сидел на нем генеральский китель как влитой, как будто портной несколько раз снимал с него мерки, хотя они ни разу и не виделись. А что, он, будущий генерал милиции Тешин, неплохо выглядел в зеркале. Высокий, стройный, представительный, если не сказать породистый, полный энергии и сил, Иван Сергеевич мог быть не просто начальником управления, он со временем мог стать и кем-то выше. Одна большая звезда на погонах не предел его претензий.

Мечты, мечты, где ваша сладость?.. Он еще крутился возле зеркала, а уже за дверью в приемную входили сотрудники контрразведки. Они вежливо поздоровались с Марьей Сергеевной и попросили предупредить первого заместителя начальника УВД, что прибыли к нему для разговора.

– Вы договаривались о встрече?

– Нет. Обстоятельства вынуждают быть незваными гостями.

– Одну минуточку.

Полковник Тешин только и успел, что содрать с себя генеральский китель и убрать его обратно в шкаф, как его кабинет стали заполнять серьезные люди в хорошо отглаженных костюмах. Много людей. И ни широкая улыбка, ни протянутая для рукопожатия рука уже ничего не могли изменить в судьбе хозяина кабинета. Точнее, уже почти бывшего, потому что, как только ему предъявили ордер на обыск кабинета, он сразу понял, что перспективы его повисли на таком тонком волоске, что достаточно дуновения ветерка из открытой форточки, и не будет у него никакого сияющего славой будущего, а превратится оно прямо сейчас в прошлое с истекшим сроком годности.

И тут случилось и вовсе непотребное.

Иван Сергеевич метнулся к рабочему столу, вытащил из верхнего ящика две путевки в Арабские Эмираты и стал их жрать. Мелованная бумага то и дело вставала поперек горла, и ему приходилось помогать себе пальцами.

Никто не ринулся вырывать из его рук улики. Контрразведчики продолжали стоять на своих местах, одно лишь презрение, смешанное с брезгливостью, промелькнуло на их лицах, да и то на мгновение. Тот, кто руководил обыском, человек солидный и в годах, налил из графина воды в стакан и протянул его Тешину.

– Выпей-ка водички, чтоб не подавиться, а то ты нам в качестве свидетеля еще понадобишься. Не хочешь? Ну так выпью я.

И с наслаждением сделал несколько глотков.

– Ты же взрослый человек, Иван Сергеич, – продолжил он, отставив в сторону пустой стакан. – Неужели тебе невдомек, что у нас все задокументировано в туристическом агентстве? Кто приходил, кому покупал и так далее, и тому подобное. И разговоры твои с Фридманом тоже нами зафиксированы. Кстати, он уже вчера арестован. Да, арестован. Ну что ты глаза выпучил, не знал? Так мы и не говорили никому. Кстати, и твой непосредственный начальник тоже не в курсе. Почему не предупредили? Да не хотели расстраивать. Да ты жуй, жуй, не торопись.

Начальник УВД в эту самую секунду уже открывал дверь управления.

Десять минут назад ему позвонили из Москвы и задали всего один вопрос:

– Ты в курсе?

Он ответил, что нет. Тогда телефонная трубка обозвала его старым мудаком и пожелала успехов на пенсии, потому что арест начальника УБОПа еще можно было бы как-то пережить, того назначало Главное управление по борьбе с организованной преступностью, но его зашкваренный первый зам, получающий взятки от преступных элементов, прямиком отправит генерала на заслуженный отдых.

Воистину, беда не приходит одна…

Только не эти новости его доконали, а генеральский китель своего первого заместителя, который ему продемонстрировали чекисты. Он только покачал головой и, глядя на съежившегося в кресле Тешина, тихо спросил:

– Как же так, Ваня? И это при живом-то генерале?

Процедура отречения от власти – штука не быстрая. Еще несколько месяцев он исправно приходил в свой кабинет, чтобы руководить областной милицией, но всем, даже самому простому постовому милиционеру на улице, было ясно, что от генерала осталась одна видимость, по сути, он давно списан со всех счетов, а все происходящее – лишь узаконенная агония. Там, наверху, в министерстве, уже шла отчаянная подковерная борьба кланов за его должность, за то, чтобы назначить своего человека в этот областной центр.

Он смирился. Он и раньше понимал, что рано или поздно придется уйти в отставку, но не таким он себе представлял финал своей карьеры, не так крепко сдобренным предательством и подлостью тех, кого он считал своими доверенными лицами. А потом… потом наступила пенсия.

* * *

Исполняющим обязанности начальника УБОПа был назначен бывший заместитель Фридмана, майор Филиппов, человек ни на что не претендующий, в темных делишках не замеченный. Он отдавал себе отчет, что должность эта передана ему во временное пользование, на чуть-чуть: месяц-другой, и придет новый начальник, и главное, что от него требуется, – просто передать вверенное ему подразделение без залетов и ЧП. Уже даже были определены две кандидатуры, которые отправятся в Москву на стажировку. По ее итогам главк и должен выбрать нового начальника УБОПа. Ждали своего часа Тропарев и Якушев. Один – командир СОБРа, другой – начальник отдела. Ждали вызова они уже как-то лениво. Если еще в начале, после того как были названы их фамилии, присутствовали радость и даже какой-то азарт, то через несколько недель смятение чувств сменилось апатией. Не вызывают, ну и ладно, не назначат, так и хрен с ним! Надо было работать, а не мечтать. Хотя, наверное, было бы лучше, чтобы эта командировка все-таки состоялась чуть раньше. Тогда одним неприятным днем в жизни Стаса стало бы меньше.

– Зайди ко мне, – сказал Филиппов, завидев Стаса, входящего с утра пораньше в УБОП, и за закрытыми дверями своего кабинета спросил: – Ты слышал, что произошло?

– Нет, а что случилось?

– У Хрома сегодня утром дочь погибла в автомобильной аварии.

– Да ладно!

– Точно. В машину, где она ехала, врезалась «девятка».

– Дочка за рулем была?

– Нет, сидела на заднем сиденье.

– И что, сильно стукнулись?

– Да то-то и оно, что нет. И столкновение так себе, небольшая вмятина на двери автомобиля. И у девчонки нет никаких повреждений.

– Ничего не понимаю, тогда в чем дело?

– Вроде как сердце остановилось.

– А как так может быть?

– Не знаю, я не медик. Наверное, от неожиданности, испугалась…

– Он уже знает?

– Сказали. Теперь надо думать, как организоватьего доставку из СИЗО на кладбище, чтобы он мог проститься. Похороны через три дня.

– Ему уже разрешили?

– Пока нет, но, думаю, разрешат. Если уж сам губер ходатайствовал, то никуда не денутся. Но самому Хрому от греха подальше скажут прямо перед выездом. Ты же Хрома знаешь?

– Да.

– Ну вот, когда все будет согласовано, возьмешь своих ребят, получите автоматы и поедете за ним в СИЗО, а оттуда привезете его на кладбище попрощаться с дочерью. На все про все у вас один час, не больше. Только не расслабляйтесь, будьте готовы ко всему. Черт его знает, может, кто захочет побег ему устроить.

– Сделаем.

– Хорошо. А что это у тебя глаза на мокром месте?

– Показалось.

– Бывает. Зрение уже не то. Ты знаешь, за что была первая судимость Хрома?

– Смутно.

– Напоминаю. Для укрепления твоей нервной системы. Он поручил своим «шестеркам» выкрасть из областного музея звезду Героя СССР, а затем переплавил ее, превратив в простой кусок рыжья для продажи. Знаешь, кому награда принадлежала?

– Нет.

– Девушке, партизанке Лизе Чайкиной. Ее немцы заживо сожгли. У нас в городе улица ее именем названа.

– Я понял.

– А второй раз за что он сел, ты тоже не в курсе? Так вот, один наивный бизнесмен занял у него немного денег, а вовремя отдать не смог. Обстоятельства так сложились. За что две недели просидел в глубокой яме. В зиндане. Практически без еды и воды. Перечисленного достаточно, чтобы ты свои эмоции убрал в одно место?

– Так точно.

Давно, еще в прошлой жизни, Стасу казалось, что Хром является несомненным воплощением зла. Не глобального, конечно, и всемирного, а зла, так сказать, провинциального, районного масштаба, но тем не менее все-таки именно зла. И эта вечная река, по которой они когда-то бежали с одного берега на другой, и тот весенний ледоход, который их чуть не перемолол в порошок, сделали свое дело. Он рисовал эту личность в своем воображении исключительно черными красками и даже представить себе не мог, что пройдет всего несколько лет, и они окажутся в одном месте, объединенные одним общим интересом: игрой в вокальноинструментальном ансамбле в городском саду. Стас по субботам теребил струны бас-гитары, Хром отстукивал ритм на ударных. Танцплощадка «Доски» одному позволяла заработать немного денег, другому – просто расслабиться, постучав по барабанам.

Стас поначалу с настороженностью относился к самому факту, что ему приходится быть в одной компании с человеком, который чуть не отправил его когда-то на тот свет. Еще он не мог понять, зачем взрослому, как ему тогда казалось, человеку, за которым стоят неопределенные, но определенно криминальные личности, каждую субботу на время становиться простым музыкантом. Но репетиции на неделе, игра по выходным постепенно отдаляли события прошлого, и однажды между ними возникло что-то похожее на взаимопонимание, несмотря на то что один был моложе и собирался только заканчивать школу, другой уже кое-что увидел в своей жизни, отслужив в армии и отсидев первый срок.

А после одной драки, в которой махали руками не меньше ста человек, они и вовсе почти что подружились. Понятно, что любая драка на танцах начинается из-за девчонок. И здесь кашу заварили двое из-за какой-то мини-юбки, а расхлебывала толпа, мало соображавшая, кто с кем дерется и за какие идеалы. И все бы ничего, но когда щелкающая по мордасам куча-мала медленно, но уверенно переместилась к небольшому подиуму, на котором от греха подальше собирали свои манатки музыканты, и одному из них, гитаристу Максиму, смачно прилетело в лоб, они оба, и Стас, и Хром, стали в четыре руки месить всякого, кто только пытался залезть на сцену. После драки они сходили на реку – смывали кровь – и, чтобы успокоиться, еще долго бродили по ночному центру, разговаривая за жизнь.

Та самая жизнь развела их потом в противоположные стороны, но время от времени нынешняя работа Стаса и «положение» в обществе Хрома все же сводили их вместе. Бывало, встречались вдали от посторонних глаз и даже выпивали. Нет, друзьями они не стали, слишком были разными людьми, но и плохого друг о друге не говорили. Стас хорошо знал жену Хрома и его дочь, потому в день похорон прямо в следственном изоляторе он молча пожал ему руку и спросил:

– Выпьешь? У меня с собой шкалик.

Хром мотнул головой и растерянно ответил:

– Зачем? Мне и так плохо.

– Слушай. Работа есть работа, и потому я должен тебя спросить. Ты гарантируешь, что твои ребята на кладбище не устроят заварушку и не попробуют тебя отбить? Не я, наши в УБОПе интересуются.

Хром очень внимательно посмотрел на Стаса, словно не понимая, о чем его спрашивают, и тяжело выдохнул:

– Гарантирую.

– Тогда поехали.

– Погоди. – Хром вскочил с табуретки и, глядя в глаза Тропареву, крикнул сдавленным голосом: – Стас, мне страшно!

Уже на кладбище Тропарев, как и положено по инструкции, снял с Хрома наручники и приставил к нему четырех вооруженных автоматами бойцов. Они-то и повели его к расступающейся толпе, к свежевырытой могиле. Сам он остался стоять неподалеку, возле автобуса СОБРа, выкуривая одну сигарету за другой. Когда минут через сорок прощание было закончено, гроб опущен в могилу, а слезы стихли, полпачки как не бывало.

Возвращался Хром вместе с женой Ольгой. Она шла рядом с мужем, и собровцы не мешали им держать друг друга за руки. Пять метров – это хорошая дистанция, чтобы не слышать, о чем между собой говорят эти осиротевшие люди.

– Здравствуй, Стас! – сказала Ольга, подойдя ближе к автобусу. – Где бы встретиться…

– Здравствуй, Оля. Держись.

– Да я держусь, только не за кого.

– Слышь, Стас, – вдруг встрепенулся Хром, лицо которого за час стало пепельно-серым. – Дай нам помянуть дочку, пусти в автобус. Ольга вон бутылку прихватила и какую-то закуску. Я только рюмку выпью, и все. Нам просто надо побыть рядом, без посторонних глаз.

– Да ты что, – чуть не поперхнулся Стас, – тут кругом наружка выставлена. Кругом все фиксируют на видеокамеры. Да меня за это уволят из органов к чертовой матери.

– Ну нет, так нет. Давай, мать, прощаться!

И тут Стас щелчком выбил из пачки еще одну сигарету и, еще не прикурив, скомандовал бойцам:

– Ко мне! – А когда те выстроились, сказал: – Парни, они хотят в автобусе помянуть дочь. Я принял решение разрешить, под мою ответственность. Есть возражения?

Вопрос можно было даже не задавать. Бойцы все поняли правильно.

– Так, у вас полчаса, – повернулся Стас к Хрому и его жене.

А когда те зашли в автобус, приказал и себе, и бойцам отойти чуть подальше от автобуса, чтобы не слышать приглушенных рыданий очень взрослого мужика, бывшего когда-то ему врагом.

Глава девятая

Шандарахнуло капитально. Поменяли министра внутренних дел, и вновь назначенный первым делом разобрался с начальником ГУБОПа, уволив его только за то, что тот находился в приятельских отношениях с прежним главой министерства.

В главке наступило тревожное затишье. Все ждали, когда объявят имя нового руководителя, но назначения не происходило. Неделя шла за неделей, а главк оставался осиротевшим. Нет, «отчима» наверху подобрали сразу. Единственному оставшемуся в министерстве первому заместителю министра генералу Кононову, курировавшему криминальный блок, куда входили и уголовный розыск страны, и различные технические службы, и многое-многое другое, поручили взять под свое крыло и Главное управление по борьбе с организованной преступностью, потому как уровень должности был слишком высок, чтобы даже на несколько месяцев полностью передоверить ее какому-то врио. И все бы ничего, невелика проблема, свято место пусто не бывает, но однажды Саша Зверь с утра пораньше выдал Большакову:

– А на Кононова у меня есть такая инфа, что от генерала не останется даже мокрого места.

И потопал на доклад к начальнику отдела. У Серова от услышанного полезли на лоб очки, и он тут же приказал открыть дело оперативного учета.

Из информации, которую приволок Саша Зверь, следовало, что подвела Кононова любовь к теплу и уюту. Задумал он у себя на строящейся загородной даче соорудить камин, да не простой, а выложенный ценными материалами.

Нашелся и мастер. Увидев заказчика в милицейском кителе и при генеральских погонах, он сказал:

– Товарищ генерал, ни о чем не беспокойтесь. Камин я сделаю вам такой, какого нет ни у кого ни в Москве, ни в ближнем зарубежье. Стоить это вам будет совсем ничего, я согласен на двадцать пять тысяч долларов, хотя, поверьте, кому другому меньше чем за сороковник я бы и браться не стал. Я буду делать его из своих материалов. Аванса тоже не надо. Такому уважаемому человеку, как вы, я верю и без аванса.

Наивный. Как только камин занял свое расчетное место на первом этаже кононовской дачи и настало время расчетов, мастер исчез. Ненадолго. Всего на полдня. Четыре бритых мужика взяли его под белы рученьки, посадили в машину и отвезли в лес. А там объяснили, что хоть и хороший он мужик, но денег ему не видать как своих ушей.

– Ты что, мужик, оборзел? Какие тысячи долларов? За эти деньги нам легче тебя закопать! С нами вон даже лопата. Короче, ты к этому уважаемому человеку больше не подходи. И до конца своих дней радуйся, что остался жив.

На кого были похожи похитившие его люди? Мастеровой сказал, что похожи они были одновременно и на бандитов, и на работников милиции.

– Значит, наши, из уголовного розыска, скорее всего, – сделал выводы Саша Зверь, выключая магнитофон. – Наивный ты, мужик, хоть и хороший специалист. Наши люди даже в ресторанах за себя не платят, а ты говоришь: камин, камин… Доложу, конечно, а там пусть начальство решает.

Начальство решило брать быка за рога. Уж больно был мясистый бык, за его сдачу на мясокомбинат им, словно передовикам народного хозяйства, полагались бы и ордена, и повышение по службе. Само собой, обложили генерала со всех сторон и не по-детски. Стали проводить привычный комплекс оперативно-разыскных мероприятий, начиная от прослушки телефона, заканчивая наружным наблюдением, но делать это приходилось чрезвычайно осторожно и юридически безупречно. Где-то следили силами отдела, где-то слушали через Федеральную службу безопасности. Кононов тоже был не дурак, уже скоро почувствовал за собой слежку и понял, откуда растут ноги.

Заволновался и потерял покой. Первым делом вызвал начальника отдела полковника Серова и предупредил, чтобы тот теперь каждую неделю приезжал к нему на совещания, на которых собирались начальники главков по линии криминальной милиции, все, как один, сплошные генералы.

– Да, и вот еще что, – как бы между прочим сказал Кононов. – Я хочу ознакомиться со всеми делами оперативного учета и всеми делами проверки по личному составу.

– Так точно, сделаем, – ответил полковник Серов, а у самого сердце похолодело. – Подготовить к совещанию, через неделю?

– Нет. К завтрашнему дню.

Ночка намечалась бессонная.

– Парни, убираем все лишнее, – приказал Серов, – чтобы там не было ни одного слова про этого говнюка.

Серов и трое его самых доверенных оперов, те, кто даже под пытками не стали бы сдавать ближнего, Большаков, Рязанский и виновник всего торжества Саша Зверь, до утра переписывали и переделывали совершенно секретные материалы, касаемые Кононова. Было выпито ведро кофе и выкурен блок сигарет, но к утру все было исправлено, дела упакованы в мешки и под вой сирен и моргание мигалок доставлены в Министерство внутренних дел, прямо в кабинет первого заместителя министра Кононова, который долго, страницу за страницей, дело за делом, изучал привезенные к нему материалы. А когда все сверил и убедился, что на него ничего нет, позвонил Серову:

– Молодцы. И ты молодец, Павел Дмитриевич, и твои парни тоже молодцы. Хорошо работаете.

Нет, совсем не дурак был Кононов, не зря прошел путь от лейтенанта до генерал-лейтенанта. Он все понял. Понял, что начальник отдела испугался и на время все действия против него им будут прекращены, и потому решил с ним быть в хороших отношениях. Пока. А там видно будет.

– Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты перестал давать репортажи про мэра? А ты что делаешь? Как ни включу телевизор, там эта рожа лошадиная вещает. Кто у нас президент телекомпании, ты или я?

Бородатов негодовал, потому жестикулировал и говорил так громко, что посторонний человек решил бы, что тот истерично кричит, но те, кому положено, знали, что шеф еще не достиг высших точек психоза. Сидящий перед ним Белкин смотрел себе под ноги. Он никак не мог скрыть свою ненависть к Бородатову и его манере с пеной у рта выяснять отношения. Да что там пена, когда Бородатов входил в раж, он даже брызгал слюной, не в переносном, а в самом прямом, негигиеничном смысле.

– Или он тебе башляет? – проорался хозяин телестанции и посмотрел на Белкина так пристально и презрительно, будто перед ним был не свободный человек, а его завравшийся раб.

– Башляет, – равнодушно ответил Белкин.

– Ты что, вообще страх потерял? Да я тебя…

– Я имею в виду, что с ним, то есть с городской администрацией, телекомпанией заключен договор об информационном сотрудничестве. Точно так же, как и с областной администрацией. Сумма идентичная. Мы и так репортажи в новостях о губере и мэре даем с одинаковым хронометражем. До секунды.

– А на хрена ты подписался? Кто разрешил? Почему я об этом узнаю только сейчас? Ты на кого работаешь?

– На вас.

– А я на кого?

– На губернатора?

– Ага, сейчас! Я работаю на себя самого. И мне надо, чтобы ты поменьше хвалил Петрова или вообще перестал о нем упоминать, понял? Снимай про работу администрации, как они город засрали. Мне надо создать атмосферу нетерпимости вокруг этого презерватива. И знаешь почему? Потому что я хочу быть мэром. А захочу быть губернатором, будешь мочить губернатора.

– Здорово. А что ж мне делать с договором?

– Да какое мне дело? Что сидишь, иди работай!

– Понял. Можно еще один вопрос? Нам штатив нужен для камеры. Когда делаем репортажи, операторы снимают с плеча. Изображение трясется. У всех конкурентов есть штативы, а у нас нет. Даже стыдно. Стоит недорого, девятьсот долларов. Как бы нам купить?

– Штатив тебе? Ну, возьми со своей зарплаты и купи. Не хватит денег? А почему у меня должно хватить? Я что, должен вас содержать? Стыдно ему! Если стыдно, иди на завод сварных конструкций, договаривайся со сварщиками. Они тебе такой штатив сварят, закачаешься!

– Понял. Можно идти?

– А тебя никто и не держит.

Уже выходя из кабинета заместителя губернатора, Белкин не сдержался и бросил вполголоса:

– Идиот.

Бородатов вздрогнул и, не веря свои ушам, переспросил:

– Чего-чего? Чего ты сказал?

– Говорю, идет!

– А-а-а.

* * *

Он появился, казалось, из ниоткуда, будто материализовался из ничего. Дежурный на входе в Главное управление мог бы даже побожиться, что секунду назад перед ним никого не было, а мгновение спустя уже стоял этот человек.

Так однажды, ранним весенним утром, вошел в четырехэтажное здание на Садово-Спасской новый начальник главка Пестов. Валерий Иванович был почему-то в гражданской одежде. Небольшого роста, лыс и носил тяжелые роговые очки, делавшие его похожим скорее на рядового бухгалтера мелкой конторы, чем на генерал-лейтенанта милиции. Предъявив удостоверение личности и выслушав доклад, он приказал никому не сообщать о своем прибытии и осторожно, будто держась за стеночку, поднялся на третий этаж в теперь уже свой кабинет.

Через пару часов он вышел и пошел с инспекцией по этажу. Первому не повезло майору Багаеву. В своем кабинете он болтал с кем-то по телефону, курил сигарету, пуская при этом замысловатые колечки, а ноги его были задраны прямо на рабочий стол. Когда дверь приоткрылась и он увидел неизвестного и совсем непрошеного гостя, то машинально закричал:

– Чего надо? А ну закрой дверь! – И еще дверь не успела захлопнуться, как вслед добавил: – Лысый черт!

У Багаева был громкий голос, у Пестова – хороший слух. Вернувшись в свой кабинет, он первым делом вызвал к себе Серова и спросил:

– А ну-ка, скажи, что за хлыщ кавказской национальности сидит у тебя в отделе?

– Майор Багаев, других кавказцев у меня нет. Он осетин.

– Неважно, осетин он или ингуш. Кавказец. А как работник?

– Работает хорошо. Информацию добывает всегда важную. Вхож во многие богатые дома Москвы.

– Это почему такое к нему доверие?

– А его брат – миллионер, владелец какой-то крупной радиостанции. Так что все тусовки его знают, благодаря Багаеву у нас есть выход на так называемую творческую интеллигенцию и на «новых русских».

– Один миллионер, другой милиционер. Интересно.

– Что-то случилось?

– Нет. Но вот что. Пусть через полчаса он придет ко мне с делами, которые он ведет. Я хочу их посмотреть.

– Будет сделано!

Через тридцать минут Владимир Багаев зашел в кабинет Пестова, а ровно через час искал себе новую работу. Серов, после того как выпытал у него истинную причину увольнения, прошелся по всем кабинетам и предупредил о появлении нового начальника ГУБОПа:

– Ребята, не повторяйте ошибку Багаева, иначе я останусь без личного состава.

И как в воду глядел. Через месяц не будет у него ни отдела, ни сотрудников, потому что Пестов и его уволит, решив, что это очень неспроста Серов когда-то ездил на совещания к Кононову, туда, где присутствовал один генералитет и простому полковнику, если он не стукач, там не рады. Но в тот, первый, день пребывания на должности начальника ГУБОПа Пестов зашел и в кабинет Большакова. Только завидев его лысую голову, Алексей мгновенно вскочил со стула:

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

– Как фамилия?

– Капитан милиции Большаков, оперуполномоченный по особо важным делам отдела коррупции и собственной безопасности.

– А откуда ты знаешь, что я – это я?

– Извините, товарищ генерал-лейтенант. У нас строгая пропускная система. Посторонние здесь не ходят. А тем более я вас видел на совещании в министерстве. Полагаю, вас назначили начальником главка.

– Правильно полагаешь. Назначили сегодня. И чем ты занимаешься?

– Подшиваю оперативные дела.

– Ладно, молодец.

Дмитрича провожали тихо, соблюдая маскировку, за закрытыми дверями. Поставили на стол водку, нарезали колбаски, сырку, хлебушка. Чокнулись, выпили и закусили. Говорили тосты негромко, но от души. Вспоминали. Получалось, что кроме каждодневной монотонности, вечной усталости и мучительной писанины были и радостные моменты в их работе. Даже посмеяться умудрились.

Подполковник Олег Ухов, ростом чуть больше складного метра и худенький, как подросток, разошелся в тот вечер не на шутку.

– А вот у меня был такой случай, – рассказывал он, победно оглядывая собравшихся. – Что-то я однажды задержался на работе, что-то праздновали, не помню чего, и домой уже пошел в двенадцатом часу. Сел, значит, в метро, доехал, вышел на улицу. А чтобы попасть домой, мне еще пару километров надо до дома идти, да еще через железнодорожный переезд. Так вот, подхожу я, значит, к переезду, а мне навстречу идут с ножами два мужика. Здоровые такие, амбалы просто, ну, такие же, как и я…

Закончить он не успел. В кабинете громко, забыв про конспирацию и режим тишины, просто не зная удержу, загоготали менты. Раскачивавшийся в это время на стуле Рязанский потерял равновесие и грохнулся со всего маху на пол и уже снизу сквозь хохот переспросил:

– Прямо как ты?

– Ну да, такие же здоровые амбалы!

– Представляю себе этих амбалов!

– Ну чего вы, чего вы ржете? – недоумевал Ухов, а потом, сообразив, в чем дело, и сам рассмеялся.

Для Большакова, который медленно, но все же пьянел, самым непонятным был вопрос: что будет дальше? Что дальше будет делать Серов? Человек он немолодой, и что ему остается? Остаток жизни зимой просиживать у телевизора, а летом торчать кверху задом на грядках в деревне? А ведь он не один и не два десятка лет прослужил в милиции, приобрел огромный, бесценный даже, опыт, и вот в одночасье стал никому не нужен…

Конечно, подобный исход ждал каждого из них. Только каждого в свое персональное время. Это сейчас они капитаны и майоры. Это сейчас они нужны этой упряжке, это сейчас они тянут лямку, позабыв про семьи, здоровье, а придет минута – и подпишется тот самый рапорт и об их увольнении. И как начинать жить сначала, когда ты ничего, кроме своей работы в милиции, не видел?!

Эх, а что будет с их отделом? Кто будет следующим начальником? Человек пришлый или свой? Что будет с ним самим, когда ему дадут, да и дадут ли эту чертову квартиру в Москве?

Накидал вопросов, а ответить не смог ни на один – не его была компетенция. А через пару часов и вовсе все внутри успокоилось. Водка, как и полагается старому боевому товарищу, помогла исправить его грусть на подобие безотчетной радости. Расходились пьяными. Давно уже стемнело, но отовсюду чувствовалось начало лета, теплого и насыщенного запахами, долгожданного и легкомысленного, как все девчонки, которые попадались навстречу. По улице троица шла так медленно, что не только успевала поговорить, но даже песни умудрялась петь.

– Не слышны в саду даже шорохи,

Все здесь замерло до утра,

Если б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера…

В метро попали почти перед закрытием. На эскалатор шагнули втроем, но уже через секунду Ухов, вставший спиной вперед, слегка качнулся, замер и тут же полетел вниз по ступенькам. Кувыркался он, вслед за ним ударялся о ступеньки пистолет, чуть поодаль скакало удостоверение, замыкал процессию серый портфель. И внизу ни одного человека, за которого можно было бы зацепиться, чтобы остановить или замедлить падение. И Большаков, и Рязанский протрезвели мгновенно.

– Все. Конец Олегу, – только и успел сказать Сергей. – Шансов – ноль!

– Е-мое, да как же так-то? – пробормотал Андрей, и они побежали догонять Ухова, который все летел и летел вниз, с каждой секундой набирая скорость.

Через пятьдесят метров эскалатор выбросил Ухова на горизонт кафельного пола, а вслед за ним примчались и его отдельно путешествующие ПМ, ксива и… и вдрызг разбитый пластик – все, что раньше называлось дипломатом.

Уже внизу Рязанский и Большаков разделились. Один метнулся к не подающему признаков жизни Ухову, другой стал подбирать рассыпанные вещи.

– Ну, что? – задыхаясь, спросил Сергей.

– Не пойму. Пульс не прощупывается.

Подбежала дежурная по эскалатору. Руки ее тряслись, лицо было побелевшим. Она не спросила, а взвизгнула:

– Что тут у вас? Живой хоть?

– А вы что, не могли эскалатор остановить? – зло спросил Алексей, все еще пытаясь нащупать неуловимый пульс.

– Мальчики, получается, я заснула… ой, что же теперь будет? – схватилась за сердце женщина. – Он что, мертв?

Вот тут и случилось чудо. Тело, еще секунду назад не подававшее признаков жизни, дернулось, чихнуло и встало.

– Нет, я жив. Так, на чем мы остановились? – спросило оно и снова громко чихнуло.

– Может быть, он отбил себе внутренности! – опять не своим голосом заорала тетка. – Давайте вызывать скорую!

– Давайте не давайте! – твердо, как и подобает настоящему летчику, который только что спустился с небес без парашюта, сказал Ухов. – Я прекрасно себя чувствую. Верните мне мои вещи, и я поеду к жене.

– Мы думали, ты сломался, – сказал Большаков и закурил.

– В метро курить нельзя! – дернулась было дежурная, но и сама достала из кармана пачку сигарет.

– Олежек, ты как? Все ли у тебя в порядке? Кости целы? Ты пощупай себя, потрогай, – просил Сергей, который все не мог поверить в счастливый исход и все ждал какого-то подвоха.

– Да на мне ни царапины. И кости все целы, – бодро обхлопывал себя Ухов. – Пацаны, а чего было-то? Я что, упал? Чего было-то?

– Было чудо, – подвел итог Рязанский, перекрестившись. – Это может случиться только по пьяни. Парни, никогда, ни при каких обстоятельствах я не брошу пить!

– И я не хочу, – согласился Ухов.

А на следующее утро его, страдающего головной болью и жаждой, вызвали к генерал-лейтенанту Пестову. Шел он туда медленно, как приговоренный на казнь, чувствуя, что вызов этот неспроста и он, скорее всего, сломает его жизнь. Плохим пророком оказался подполковник Ухов. Через десять минут он вернулся в свой кабинет начальником отдела коррупции и собственной безопасности Главного управления по борьбе с организованной преступностью. И в этот же день он бросил пить.

А компромат на Кононова был по-тихому смыт в канализацию. Потому что из-за таких пустяков, из-за нескольких десятков тысяч долларов, заместители министра ссориться не должны.

* * *

Стажировка в главке, похоже, заканчивалась ничем. Как ни старались Тропарев и Якушев показать себя с лучшей стороны, но что там за отведенные пять дней можно было продемонстрировать? В понедельник они приехали, а в пятницу уже уезжать. Ну, показал им Большаков главк, поводил по коридорам, рассказал, какие отделы чем занимаются, как бумаги составляются. К делам оперативного учета их, двух провинциалов, даже не подпустили – там был такой режим секретности, что и своих держали на расстоянии, а тут посторонние. Да, еще пару раз съездили они куда-то на обыски да на изъятие документов. Не стажировка, а ее видимость.

Ощущение от главка было оглушающим, будто перелетели лет на десять в век двадцать первый, словно пересели с «Запорожца» на «Феррари». Другие скорости, другие люди, другая жизнь. Все увиденное внутри главка напоминало импортный боевик про полицейских, где что ни персонаж, то добротный боец, а то и крутой супермен. А там, где не срабатывали мышцы, подключалась голова.

Такого количества профессионалов на один квадратный метр им встречать еще не приходилось. Может быть, покрутившись здесь с полгода, приняв новые правила игры, они бы освоились, многому научились и перестали бы чувствовать себя какими-то бедными родственниками, но времени, увы, было слишком мало. Одно они усвоили хорошо. На «земле» УБОПы отстали от Москвы если не навсегда, то надолго. И как на местах будут догонять старших товарищей, было большой загадкой. Ни денег на это не было у министерства, ни, похоже, желания.

– Андрюша, – все приставал к Большакову Стас, – дальше-то чего? Такое ощущение, что мы тут никому не нужны. Нас не знают куда отправить, лишь бы только под ногами не мешались.

– А чего ты хотел, – смеялся Андрей, – цыган с песнями и ежедневные чаепития? Представь себя на нашем месте, дела-то, которые висят, с нас никто не снимал.

– А вообще-то, почему нас в ваш отдел направили, может, надо было в какой другой?

– Нашел у кого спрашивать! Это ты обратись к кому повыше в главке. Я вот откуда знаю? Может, потому что наш отдел считают наиболее подготовленным к работе с личным составом, может, еще по какой причине. Если б я знал, то уже работал бы замминистра внутренних дел, а так я только «важняк».

Одно было хорошо. Стас от души натопался по Москве. Лето, жар от асфальта, невыносимая духота не только не портили ему настроение, а, наоборот, располагали к длительным прогулкам. Тело, истосковавшееся за холодную зиму и прохладную весну по комфортному теплу, теперь, словно аккумулятор, заряжалось энергией солнца. Он брал с собой лишь бутылку воды и до ночи, пока не начинали гудеть ноги, бродил и бродил, уже непонятно где. Одни улочки сменяли другие, одни памятники уступали место другим известным достопримечательностям. Вот здесь кто-то жил, вот здесь кто-то умер… Дома, дома, дома… и так без конца, сплошные впечатления!

И временами было даже не грустно, а тоскливо.

Вот, думал он, какой же Москва огромный город. Как же в нем все так хитро сплелось. Какие же неограниченные возможности открываются здесь перед человеком. Не чета его областному центру, где с наступлением темноты жизнь стихала, в отличие от столицы, где она только набирала обороты. Черт возьми, ведь кому-то же повезло тут родиться! Жаль, не ему. Будь он москвичом, наверное, и жизнь сложилась бы совсем по-другому. И если бы в той, московской, жизни он снова захотел стать ментом… Нет, останавливал он себя. Какого черта! Если бы он был москвичом, зачем ему было бы становиться ментом?! Что, эта работа ему с доли досталась? Нет, кругом столько всего интересного!

Когда возвращался в гостиницу, ему хватало сил только встать под душ, смыть с себя дорожную пыль. Прикосновения головы к подушке он уже не помнил. Сон подхватывал его на лету, и ему то и дело снился сугроб на краю зимней дороги, из которого торчат его голые посиневшие ноги.

Пятый день стажировки начался как день обычный и не предвещал никаких перемен в жизни. Он и Якушев с утра пораньше сидели в кабинете у Андрея и ждали распоряжений на день грядущий, но распоряжений не было. Ни Рязанский, ни Большаков не знали, что делать с командированными. И отпустить их обратно к себе в город они не могли, потому как день рабочий только начинался, но и дел, к которым можно было привлечь двух майоров, тоже не было никаких.

Чтобы хоть как-то убить время, гости попили крепкого чаю, сходили на улицу покурить и снова наполнили кружки.

– Вы чего бездельничаете? – спросил их зашедший в кабинет Ухов.

– А чего им делать-то? – отозвался Рязанский, наводивший в это время лоск на своем рабочем столе. Нам они не нужны, у них нет допуска. Другие отделы их и на порог не пустят. Вот и маются, бедные, не знают, чем руки занять. Может, тебе чего побелить или покрасить надо, так скажи, мы их сейчас быстро направим!

– Шутник. Смотри, дошутишься у меня, – пригрозил пальцем Ухов, но по всему было видно, что он пребывает в хорошем, пятничном настроении. – Ладно, пойду к начальнику главка, узнаю, что с вами, ребята, делать. Может, он с вами захочет встретиться.

– Не дай бог, – встрепенулся Якушев.

– Чего вдруг? – поинтересовался полковник Ухов. – Боитесь?

– Есть такое.

Но встреча с начальником ГУБОПа состоялась. Пестов был не в духе, но провинциалов принял. На каждого потратил не больше пяти минут. Посмотрев на Якушева, вздохнул:

– Обэхээсэсник?

– Когда-то был. Сейчас заместитель начальника УБОПа.

– Сам-то понимаешь, что не тянешь на начальника управления?

Настала очередь вздыхать Якушеву.

– Так точно!

– А чего приехал?

– Так послали…

– Молодец, майор. Ценю твою честность. Если не замазан Фридманом, а мы это скоро выясним, сможешь и дальше работать на своей должности.

– Служу России!

Тропарева он тоже принял, но совсем сухо, не поднимая глаз от перелистываемого личного дела:

– Армейский?

– Так точно. Служил.

– А чего уволился?

– Бардак достал.

– В каком звании перешел в милицию?

– Капитаном. Но присвоили старшего лейтенанта.

– А сейчас майор. Так?

– Так точно. Месяц назад присвоили.

– Чем командуешь?

– СОБРом.

– Вот и командуй. Чтобы стать начальником УБОПа, тебе надо было в райотделе как минимум лет десять поработать да юридическое образование получить, а я смотрю, у тебя, кроме профильного военного, ничего нет.

И не было ни обиды, ни огорчения от слов генерала. Старик знал, что говорил, и, положа руку на сердце, был прав. Нет, если бы кого-то из них назначили, он, конечно же, справился бы. Принцип соленого огурца никто не отменял. И Фридман был не семи пядей во лбу, а как-то до поры до времени работал, даже ордена получал.

И по выходу из кабинета начальника главка и один, и другой даже испытали какое-то облегчение, словно не гора с их плеч свалилась, а миновала чаша, чужая и незаслуженная. Вернувшись в пятый отдел в хорошем настроении, они в кабинете у Большакова распили по этому поводу бутылку водки и вечером со спокойной душой поехали все вместе на битком набитой электричке обратно в свой город.

А вот в понедельник все закрутилось не по плану. Зайдя утром в управление, Тропарев обратил внимание на две непонятные вещи. Во-первых, с ним не здоровались за руку; во-вторых, отовсюду пахло хлоркой.

– Что-то случилось? – спросил он Филиппова, и тот только кивнул головой на дверь своего кабинета, мол, заходи.

– Стас, – держа дистанцию, спросил исполняющий обязанности начальника УБОПа, – ты почему никого не поставил в известность, что болен туберкулезом?

– Каким туберкулезом? Вы о чем?

– О том. Ребята притащили информацию, что зимой тебя тайно лечили от туберкулеза.

– Что значит – притащили информацию? Откуда притащили?

– Оттуда. Из больницы, где ты лежал. Один из наших спит там с какой-то медсестрой из как там его… тараканного, что ли, отделения.

– Торакального.

– Точно, торакального. Ну вот, и она ему проговорилась, что тебя лечили от тубика, но это, типа, все засекречено, мол, ты на коленях стоял у главврача, чтобы тот никому об этом не сообщал.

– Вот же дура! Да она слышит звон – не знает, где он! Меня лечили не от туберкулеза. А главврача я в глаза не видел. Вы как себе представляете стоящего меня на коленях… Вы это серьезно?

– Серьезно – несерьезно, я не врач. Но в качестве превентивной меры мы тут вызывали людей, которые на выходных все управление обработали хлоркой.

– То-то я чувствую, что из каждого угла воняет.

– Воняет, а что делать?

– Это поэтому народ перестал со мной за руку здороваться?

– Наверное, но я-то с тобой за руку поздоровался.

– Спасибо. Не забудьте помыть ее с мылом.

– А чего ты хочешь? Бойцы у нас и так нервные, а тут рассадник заразы объявился.

– Я не болел туберкулезом. Я это уже вам говорил.

– Мало ли что человек может сказать в свое оправдание. Ты где работаешь? В бюро добрых услуг? Еще не усвоил, что словам тут никто не верит? Нужна справка. Не левая, имей в виду, а из нашей медсанчасти. Иди на Серебряковскую, в нашу поликлинику, и делай себе алиби. А то народ за эту неделю совсем с катушек съехал. Требует уволить тебя из УБОПа. Никто не хочет служить под твоим началом.

– Прям так и говорят?

– Не просто говорят – они коллективное письмо написали.

– И сколько там подписей, если не секрет?

– Да какая разница! Не подписали только шесть человек.

– А почему они-то не подписали?

– Сказали, что не хотят подличать.

– А остальные, значит, захотели?

– Ой, Стас, ты с луны свалился? У нас здесь не пансион благородных девиц. Ты же знаешь, что за люди большей частью служат в СОБРе… Не устроились бы сюда, запросто могли бы стать бандитами.

– Среди бандитов иногда случаются более порядочные люди.

– Ну так и у нас случились. Я считаю, если шесть человек встали на твою сторону, это уже хорошо, значит, ты не зря столько лет с ними мучился.

– Может быть, может быть. Так что мне теперь, куда? В поликлинику или рапорт писать об увольнении?

– Ой, Стас, только не надо дуться. Обиделся он. Мне все равно, что ты будешь делать, рапорт писать об увольнении или переводе либо просто справку принесешь. Сам решай.

– Нет, ну а как мне с ними после этого работать?

– А чего? Это им придется тебе в глаза смотреть, а не тебе. Всё! Тащи справку, и как можно быстрее!

* * *

Июльские, хорошо прожаренные безоблачным солнцем деньки должны были неизбежно приближать отпуск, Черное море и Анапу, но время опять капризничало. Стрелки на часах вроде и не остановились, но скорость вращения по циферблату замедлилась как минимум вдвое. Рабочий день в кабинете на Садово-Спасской словно увеличился с восьми до шестнадцати часов и казался изощренной пыткой.

В общежитии ни Андрей, ни Сергей долго не могли уснуть, ворочаясь на своих скрипучих койках. От жары ничего не спасало. Мокрая простыня, повешенная через всю комнату, высыхала за полчаса, и ее снова приходилось бросать в раковину под струю ледяной воды. Большакову снилось, что он едет на поезде к теплым гостеприимным югам, где можно отоспаться за весь год, вместо водки пить сухое вино и, забыв о служебной сухомятке, жарить с утра до вечера шашлыки из баранины, но, как ни странно, поезд с сумасшедшим машинистом всякий раз увозил его куда-то не туда – то на Крайний Север, где лед так и не стаял, то в заснеженную тайгу, полную затаившегося зверя.

Просыпался он на работу теперь только со вздохом. Что-то в этих сновидениях не нравилось Андрею, они почему-то вселяли в него тревогу. Понятно, сны – субстанция капризная и малоизученная, но отмахнуться от нехороших предчувствий, как он ни старался, у него получалось плохо. Потому, чтобы не быть застигнутым врасплох, он решил не расслабляться и ждать неприятностей (они могли созреть где угодно – и дома, и на службе) по-военному, во всеоружии, что в его условиях означало ничему не удивляться и быть готовым ко всему.

– Ты чего такой? – интересовался Рязанский, из гуманитарных соображений прекративший на жаре полировать свой стол и не знавший, как подстроиться под антициклон, несколько недель подряд душивший африканским пеклом центральную часть России и не привыкшую к жаре Москву.

– Сам не пойму. Нет настроения.

– Может, водочки?

– Сдурел? Я не самоубийца.

– Я только спросил. Тогда, может, пивка хряпнем, холодненького, с креветочками? А?

– Бэ. Работаем. С получки пивком будем баловаться.

И вот однажды, когда ночь оказалась на редкость удушливой и рваной, когда мозг только делал вид, что спит, он четко понял, что именно сегодня после восхода взбесившегося солнца все разрешится и тягостное, тоскливое ожидание худа наконец перестанет его мучить.

– Андрей, здорово! – Это звонил Стас. Голос его был бодр и весел. – Как сам, как родной главк себя чувствует?

Большаков сразу понял, что за словами приветствия Тропарев скрывает что-то поважнее, но для приличия медлит, выдерживая необходимую паузу.

– Привет! Да вроде все нормально. А ты откуда звонишь?

– Из Москвы. Я тут рядом с тобой, неподалеку. Я тебе чего звоню… Ты сейчас очень занят?

– Да как обычно. Сам знаешь, у нас невозможно быть занятым чуть-чуть. Всегда есть на что потратить время.

– Это понятно. Слушай, надо встретиться.

– Хорошо. Только давай чуть попозже, через пару часов.

– Попозже нельзя.

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось. Если не считать того, что с тобой хочет познакомиться губернатор области.

– Шитов?

– Да!

– Странно. Слушай, один только вопрос. А ты-то какое отношение имеешь к Шитову?

– Самое что ни на есть непосредственное. Я теперь начальник охраны губернатора.

– Ни фига себе! И давно?

– Неделю.

– А что не сказал?

– Говорю.

– Мог бы и раньше сообщить.

– Да некогда было. Да и что бы это изменило? Чистая формальность. Но при встрече, когда приедешь домой, все тебе расскажу. С подробностями.

– Честно говоря, я удивлен.

– Ты удивлен… Я тоже удивлен. Я целую неделю не могу прийти в себя от этого самого удивления.

– Подожди, а что он хочет?

– Скорее всего, хочет познакомиться с тобой.

– Со мной? А я кто? Звезда экрана или большой политик? Я простой опер. Чего ему надо от меня? Ерунда какая-то.

– Так ты придешь или нет?

– И где он ждет меня?

– А тут рядом. Выходи из главка и сразу направо. Метров сто пройдешь и увидишь пивной ресторан, типа, он американский. Мы тебя в нем ждем.

Вот оно, значит, как! Да, что-то вроде этого и должно было с ним произойти. Не зря он дергался весь июль, не напрасно ждал подвоха. Его ищет губернатор. Его, простого опера. Зачем?

Большаков о Шитове знал лишь понаслышке. И о его плотных связях с криминалитетом, с Хромом, ему рассказал начальник УВД. Они оказались рядом в одной длинной очереди в столовой министерства. Андрей поприветствовал генерала и представился. Тот с радостью пожал ему руку и, сев за один стол, пожаловался на сложную криминогенную обстановку в области, которую практически взял под свою опеку новый губернатор.

– Жулик приперся во власть, и это плохо, – подвел итог тогда еще действующий начальник УВД. – И ведь кому-то придется расхлебывать заваренную им кашу. Вот скажи, Андрей, какому дураку пришла в голову мысль сделать должность губернатора выборной? Все в демократию играем… Доиграемся. Ну как можно управлять страной, если нет стержня, вертикали власти? Ведь это то же самое, если бы меня или тебя выбирала толпа. Представляешь, кто сейчас бы управлял областной милицией или работал в твоем отделе? Представляешь? Правильно, бандиты и коррупционеры.

– Может, все образуется со временем?

– И образуется, и образумится, конечно, но я уже буду на пенсии. Это уже без меня.

* * *

Бывают же обаятельные люди! Только пожмешь руку такому человеку, посмотришь в глаза, заговоришь, и все – пропал, кажется, что знаешь его всю свою жизнь. И вроде сообщает он тебе вещи простые, банальные, в которых нет ни мудрости, ни великих познаний, а ты смотришь ему в рот да киваешь головой, словно тот открыл тебе всю истину природы вещей. Природный магнетизм, харизма или что-то другое, но пройдет еще немного времени, и он вроде как друг тебе. Ты за него в огонь и в воду. Позовет выпить – с больничной койки встанешь и побежишь в кабак, попросит денег в долг – отдашь последнее из кошелька. Неважно, что скоро ваши пути разойдутся и он даже не вспомнит про тебя, но ты все равно как последний дурак будешь о нем думать и остаток жизни гадать, чем тот тебя приручил.

Шитов был из таких. Крепко сбитый, среднего роста, с круглой, с залысинами головой и смеющимися глазами, он меньше всего напоминал губернатора. Увидишь в толпе такого и подумаешь, что это деревенский мужик в первый и в последний раз приехал на Москву полюбоваться. Но впечатление провинциальности сразу пропадало, как только тот начинал говорить. А говорил он солидно и основательно, чуть окая, словно и не со словами имел дело, а с неказистыми глиняными кирпичами, которые он один за другим укладывал на фундамент своей мысли. Наверное, тем и понравился он простому народу, уставшему от пустых обещаний и вранья тех, кто довел страну и их область до ручки. А он ничего конкретного не обещал. Ничего! Потому что только наивный дурак мог думать, что жизнь в их области зависит от губернатора. От перемены губернаторов существование не менялось, потому как земля, на которой они жили, и плодородием похвастаться не могла, и предприятия, что большие, что маленькие, дышали на ладан. Единственно, что здесь хорошо произрастало, – это борщевик да криминалитет. И что бы там ни говорили, а выборы выиграл лично он, а не вложенные кем-то криминальные деньги. Деньги, и не меньшие, были у всех кандидатов, а победил Шитов. Пусть с небольшим перевесом, но победил.

Странное дело, несмотря на всю негативную информацию, полученную о новом губере, он сразу понравился Большакову. Очень сильное рукопожатие, широкая, открытая улыбка, спокойный взгляд человека, хорошо знающего себе цену, и при этом никакого превосходства в поведении.

– Здравствуй, дорогой.Рад знакомству. Я губернатор Шитов, Виктор Егорович. Присаживайся.

– Здравия желаю, Виктор Егорович.

– Здравия желаю? Давай, Андрей, попроще, по-товарищески.

– Как скажете, Виктор Егорович.

– Я в губернаторах недавно, никак не могу привыкнуть к подобострастию. Везде холуйство, от которого тошнит.

В полупустом зале ресторана было прохладно, темно и уютно. К огромному деревянному столу, за которым расположились Шитов, Большаков и Тропарев, официанты то и дело подносили пиво и креветки.

– Угощайся.

– Я на работе. Пить не могу. У нас с этим строго.

– Ничего, я губернатор. Со мной можно.

– Честно говоря, вы меня пригласили в ресторан, но у меня и денег нет. Я заплатить не смогу.

– Да ладно, брось ты, это же я тебе пригласил. Я и заплачу. Сейчас посмотрим, сколько финансов у меня есть. Я же не только губернатор, я же еще и член Совета Федерации, а там сегодня денежку раздавали, чтобы я правильно голосовал.

Губернатор усмехнулся и достал из кармана очень толстый почтовый конверт, в котором были новенькие, пахнущие краской купюры.

– Ну что, в ресторане нам посидеть хватит. Ты как смотришь на то, чтобы вернуться в область?

Вот оно, подумал Большаков, не зря предчувствие или интуиция заранее предупреждали его… Уехать из Москвы? Он, Большаков, что, из ума выжил? Тогда зачем он почти три года ждал новоселья? Пошел он к черту, этот Шитов!

– Как-то неожиданно, – ответил Андрей, сохраняя выдержку. – Даже не планировал. Мне в Москве хорошо.

– И какую должность я тебе хочу предложить, тебя не интересует?

– А какую должность вы хотите мне предложить?

– Начальника УБОПа области.

– Виктор Егорович, вы ничего не путаете? Я капитан милиции, а это, насколько я понимаю, полковничья должность. Так у нас не бывает.

– Да видишь, Андрей, тут какая штука. После того как арестовали Фридмана, встал ребром вопрос, кого назначать начальником Управления по борьбе с организованной преступностью. Предложенные УБОПом кандидатуры вашего начальника главка Пестова не устроили. Я тут мало понимаю почему. Потому я ему сказал, Пестову, он, кстати, мой хороший знакомый, что тогда пусть назначает любого, кто у него работает в ГУБОПе. А в Москве, в главке, когда начали личные дела смотреть, оказалось, что ты из нашей области. Пестов предложил мне с тобою познакомиться. Короче, если ты мне подойдешь, я буду просить его, чтобы он назначил тебя начальником управления. Вот и Стас тебя рекомендует, о тебе только хорошее говорит. Как ты на это смотришь?

– Да я не планировал так быстро возвращаться, – изо всех сил скрывая разочарование, объяснял Большаков. – Я скоро должен квартиру трехкомнатную в Москве получать. Здесь все серьезно. Если ты приходишь на работу приказом министра внутренних дел, значит, получаешь жилье. Если приказом заместителя министра – тоже работаешь в министерстве, но без предоставления жилья. Такая вот фишка. И кто это знает, тот говорит, дайте мне приказ министра. А кто не знает, приходит, а его и на очередь не ставят.

– А тебя поставили?

– А меня поставили.

– То есть ты работаешь в Москве ради квартиры?

– Не только, но тем не менее…

– Так и я тебе дам квартиру. Такую же, а может, еще и лучше. Мы это сделаем на уровне гарантийных писем.

– Да как? Разве можно сравнивать квартиру в Москве с квартирой в провинции? Да меня жена убьет. Она надеется жить в Москве, а я что, приеду и скажу, здрасьте, два с лишним года коту под хвост?! Ой, нет. И потом, я уже привык на своем месте. Виктор Егорович, вы уж скажите Пестову, что я вам не подхожу, мол, слишком молод для этой должности.

– Ну что ж, наше дело предложить, ваше – отказаться.

– Разрешите идти, очень много работы.

– А пиво?

– А работа?

– Ну как скажешь. Приятно было познакомиться.

Когда Большаков ушел, Шитов достал из портфеля огромный сотовый телефон, полистал записную книжку и, найдя в ней нужную страничку, медленно набрал номер.

– Здорово опять. Говорить можешь? Ну, встретился я с ним. Да как? Мне он подходит. Серьезный. Да, оформляй. Но предупреждаю, он упертый. Да, не хочет ни в какую. Ну, понятно. Благодарю. Да, хорошо. Да, помню. Давай.

* * *

Кондиционер в кабинете начальника Главного управления по борьбе с организованной преступностью генерал-лейтенанта милиции Пестова исправлял невыносимую тридцатипятиградусную жару в приемлемые восемнадцать. Пестов говорил медленно, словно зачитывал приговор Большакову:

– Ты уже знаешь, капитан, что по уровню компетентности ни один, ни второй предложенный кандидат, как я это вижу из Москвы, не подходят на должность начальника областного УБОПа. У себя дома они, может быть, и соколы, а по московским меркам слабоваты. Для тебя эта область не чужая, поэтому я тебя и вызвал. Как нам из этой ситуации выходить?

– Товарищ генерал-лейтенант, – обратился к нему Андрей, все еще надеясь, что предложение Шитова было обычной самодеятельностью чиновника и начальник главка, в отличие от губернатора, еще не сошел с ума, – мое предложение такое: надо поискать достойных кандидатов из других областей.

Начальник главка протянул Андрею чистый лист бумаги:

– Я сделаю встречное предложение. Вариант первый. На этом листочке ты сейчас пишешь, что уходишь на пенсию.

Андрей замер. Что-то больно ударило по вискам и сбило дыхание.

– Товарищ генерал-лейтенант, а что случилось-то? Я вроде нормально работаю. Вы недовольны результатом? У меня и опыт есть, и взысканий нет. За что?

Пестов молчал. Мхатовская пауза затягивалась, но явно была по душе генералу.

– Да и какая у меня выслуга? – Большаков потихоньку приходил в себя. – Я всего лишь капитан, мне всего тридцать лет. Кто же мне даст пенсию?

– Ну… Есть и второй вариант. На этом листочке ты можешь написать другой рапорт на мое имя, чтобы тебя назначили начальником УБОПа в свою область.

– Так я же всего лишь капитан.

– И что? Ведь ты когда-то был первым секретарем горкома ВЛКСМ?

– Нет, всего лишь райкома.

– Всего лишь. Это совсем не всего лишь! Если бы страну не развалили, ты, наверное, уже был бы в обкоме партии. Так?

– Не исключено.

– Вот, а ты говоришь – всего лишь. Тебе когда майора получать?

– Через несколько месяцев. Через четыре месяца, если не ошибаюсь.

– Завтра будешь майором, я это сделаю своей властью.

– Спасибо, но, товарищ генерал-лейтенант, у меня такая ситуация, семья. Я же приехал сюда, чтоб и квартиру получить.

– Все правильно. Но, как там принято говорить, Москва для москвичей. Чего затих? Тебе губернатор даст квартиру.

– А я могу подумать?

– Да. Пока я хожу из кабинета в приемную.

Оставшись один в кабинете, Большаков еще некоторое время неподвижно сидел на стуле, потом тяжело вздохнул, достал из кармана кителя шариковую ручку и что-то размашисто написал на лежавшем перед ним листке. Потом положил его на стол Пестова. Вернувшийся со стаканом чая в руках начальник главка взял в руку листок, просмотрел и пожал Андрею руку:

– Поздравляю тебя, капитан. Надеюсь, сработаемся.

– А как все это будет происходить? Что сейчас от меня требуется?

– Ничего. Я слышал, ты в отпуск собрался?

– Так точно.

– Пусть так и будет. Отправляйся в отпуск. Я тебя найду.

– Разрешите идти?

– Ступай. Хотя постой! – Пестов громко отхлебнул крепкого чаю. – Давно хочу спросить, у тебя что, есть польские корни?

– Никак нет.

– А почему ты Казимирыч? Казимир – это же польское имя.

– Деда моего, Василия Дмитриевича, когда тот строил Беломорско-Балтийский канал имени Сталина, спас от смерти его друг, поляк. Вот в честь него дед потом и назвал своего сына, моего отца.

– А что твой дед делал на Беломоре? Охранял?

– Нет, сидел.

– Как сидел? Зэка? Час от часу не легче. Почему я об этом не знаю? За что был осужден?

– Был секретарем комитета комсомола трамвайного депо. Потерял комсомольский билет, за что и получил год исправительных работ.

– А-а-а… Понятно. Что ж… Времена не выбирают, в них живут и умирают. Как сказал один поэт. Ну ладно, майор, иди работай! Там у тебя в области совсем плохи дела. Там так плохо, что хуже еще поискать надо.

* * *

Вот как ей было сказать, что они никогда не станут москвичами?! Нет, он понимал, и эту новость Светлана воспримет как должное, жизнь научила, но так и не рискнул открыться сразу. Анапа, Черное море, ведомственный санаторий, бесконечный покой и оторванность от городской суеты словно отговаривали его делать это немедленно. Да и она ходила такая вся счастливая, что сказать правду сейчас было бы слишком опрометчиво. Но однажды пришлось это сделать. Полусонные, они лежали на жарком песке пляжа, и она спросила:

– До Москвы отсюда сколько?

– Полторы тысячи километров.

– Далеко. Отсюда далеко, и из нашего города далеко.

– От нас близко. Сто пятьдесят километров.

– Нет, намного дальше. Ты ко мне едешь целых пять дней, а то и две недели.

– А… Ты об этом…

– Скоро кончится отпуск, и опять ты уедешь в свою Москву. Господи, да я бы все отдала, чтобы ты никуда больше не уезжал.

– Ты это серьезно?

– Куда серьезнее. Хотя я все понимаю.

Большаков затих. Он понял, или сейчас он все расскажет, или только когда они вернутся домой.

– Ты чего молчишь?

– Думаю. Можно поконкретнее, чем бы ты могла пожертвовать, чтобы мы были вместе?

– Да твоей Москвой точно.

– Светка, Бог услышал твои молитвы!

– Что ты имеешь в виду?

– Меня назначили начальником Управления по борьбе с организованной преступностью в нашу область. Должность полковничья. Губернатор Шитов обещал квартиру даже лучше, чем в Москве. Четырехкомнатную. Ты можешь меня прямо здесь утопить в море, но Москвы нам не видать как своих ушей.

– Это что, шутка?

– Нет. Это правда.

– И когда ты об этом узнал?

– За неделю до отпуска.

– И все это время ты молчал…

Когда он открыл глаза, то увидел, что она плакала. Он обхватил ее за плечи и притянул к себе:

– Не плачь, так вышло. Ну, не расстраивайся, пожалуйста. Черт с ней, с этой Москвой.

– Я не о Москве плачу, провались она пропадом. Мне просто страшно за тебя. Время-то какое, везде стреляют, убивают, куда ни посмотришь, кругом одни бандиты.

– Я не один. Там под моим началом будет больше двухсот человек.

– Нет, ты один. И там тоже каждый за себя.

– Думаю, это не так.

– Так. И ты в этом убедишься! Обещай мне, что будешь осторожным!

– Обещаю. Я же не самоубийца!

Глава десятая

Очередной отпуск пролетел мимо Большакова, словно очень скорый, вечно куда-то опаздывающий поезд. И так было всегда, из года в год. Ждешь его, ждешь долгих одиннадцать месяцев, мечтаешь, надеешься прочувствовать каждый его день, каждое его мгновение, а он, как в насмешку, умудряется так спутать время, так спрессовать отведенные на отдых четыре недели, что кажется, они никогда и не были твоим настоящим, а сразу стали не тобою прожитым прошлым…

Андрей перед назначением съездил в главк, где пожал руки всем, с кем прошли почти три года его жизни. Народ большей частью улыбался, хлопал по плечу, поздравлял с повышением, и только один Рязанский был хмур и молчалив.

– Что нового? – спросил Большаков у Сергея.

– Есть кое-что. – В то утро Рязанский натирал свой стол с особым остервенением. – Мы теперь не курируем ментов.

– Давно об этом шла речь. И кто этим теперь занимается? Главное управление собственной безопасности, как планировали?

– Да, а на местах – отделы собственной безопасности при УВД. Теперь это их вотчина, если, конечно, мент не входит в организованную преступную группировку.

– А с делами что, куда их?

– И дела, и все разработки, и всю базу данных загрузили в автобус и отвезли их новому начальнику.

– А он кто?

– Из наших. Стариков. Был начальником отдела.

– Понятно. И чем ты теперь будешь заниматься?

– Твоими делами, вопросами коррупции. Ну и ментами из ОПГ.

– Понятно. Слушай, я хочу сегодня проставиться. Не возражаешь?

– Охренел? Ты еще, между прочим, дома. Это твой кабинет, это твой стол и твой стул. Пока приказа о твоем назначении нет, ты сотрудник главка.

– Серега, ты чего такой?

– Какой такой?

– Сердитый.

– Я не сердитый, я расстроенный.

– Из-за меня?

– А из-за кого еще?! – Сергей бросил тряпку в сторону. – Дай закурить.

– Ты же не куришь.

– Твое какое дело? Дай закурить.

– Вот… Слушай, мне тоже хреново. Три года – не три понедельника.

– Нет, Андрюха, я все понимаю, но мне надо время, чтобы привыкнуть к переменам… мать их ети.

Конец рабочего дня в ГУБОПе прошел стандартно, в кабинете с закрытыми дверями, но и пили мало, и говорили невесело, будто отправляли Андрея не в родной город, а куда-то на кавказскую войну.

– Ты, если что, телеграфируй, приедем, поможем, – мрачно сказал Рязанский перед тем, как посадить Большакова на электричку. – И постарайся, чтобы твою голову никто не прищемил.

– А я и не собираюсь ее никуда совать, – весело ответил ему Большаков, и они крепко пожали друг другу руки и обнялись на прощание.

На следующее утро у Большакова была постирушка. Стиральная машинка с надсадным гудением накручивала все имеющиеся у него в доме брюки, а он, в шортах и футболке, не спеша пил кофе на кухне и слушал бесконечный Fragile, пока резкий и настойчивый стук в дверь не оборвал мягкое течение последнего отпускного дня. На пороге стоял чем-то встревоженный старший лейтенант милиции.

– Звонок имеется, зачем грохотать?

– Я минут пять звонил, а вы все не открываете.

– А сколько сейчас времени?

Старлей посмотрел на часы и бойко доложил:

– Ровно полдень.

– Чего хотел?

– Мне нужен майор Большаков.

– Я майор Большаков.

– Товарищ майор, вас ждет исполняющий обязанности начальника УВД полковник Горшков. Просьба немедленно прибыть к нему в кабинет.

– Да я в таком виде…

– Приказано вас доставить срочно. Машина внизу.

– Ну, ладно, раз приказано доставить, поехали.

Исполняющий обязанности начальника УВД полковник Горшков был взбудоражен не на шутку. Его даже не удивил вид зашедшего в его кабинет Андрея.

– Так это ты Большаков? – сразу, даже не поздоровавшись, спросил он.

– Так точно!

Хоть и вытянулся Андрей в струнку, но выглядел в своих шортах и футболке уж слишком легкомысленно, совсем не по-военному.

– Майор?

– Майор!

– Слушай, а ты где был-то? В Академии учился?

– Никак нет!

– А ты кто вообще сейчас?

– Оперуполномоченный по особо важным делам Пятого отдела Главного управления по борьбе с организованной преступностью.

– Вон оно что… Так вот. Звонили из министерства, говорят, тебя срочно хочет видеть первый заместитель министра Пестов. Мы тут весь город на уши подняли, чтобы найти тебя. Ты чего такого натворил?

– Ничего не натворил.

– Ну, смотри.

– Мне надо ехать в Москву?

– Нет, он здесь, в филиале института МВД. Он там сегодня какой-то семинар проводит. Сейчас я тебе дам машину из дежурной части, дуй к нему.

– Да я в таком виде.

– Может, мне отдать тебе свои штаны?!

До филиала института было ехать всего ничего, и через двадцать минут Большаков уже стоял навытяжку перед Пестовым. Тот расположился за столом в кабинете начальника филиала института и был в прекрасном расположении духа.

– Ну и вид у тебя, Большаков… Ты что, в бане был?

– Никак нет, товарищ генерал. Просто выдернули из дома, сказали, что вы меня вызываете к себе, а я стирку как раз затеял, не в мокрых же штанах к вам идти.

– Действительно, – усмехнулся начальник главка. – Это было бы еще смешнее. Я что тебя вызвал. С завтрашнего дня ты приступаешь к обязанностям начальника УБОПа. Сейчас поезжай обратно к Горшкову, скажи ему, что я велел назначить тебя временно исполняющим обязанности. А я, как вернусь в Москву, в течение недели сделаю нормальный, как полагается, приказ о твоем назначении.

– Слушаюсь!

– Кстати, скоро в структурах УБОПов будут перемены. Нам надо больше оперов, а не бойцов СОБРов. Я думаю, министр это распоряжение подпишет в ближайшие три месяца.

– Приму к сведению.

– Да, и вот еще что. Пока ты был в отпуске, я отправил из главка к вам в область несколько толковых оперов на проверку областного УБОПа. Они хорошо поработали, проверили весь имеющийся негатив. После проверки мы сразу убрали двух замов Фридмана, так сказать, расчистили дорогу для тебя, так что тебе не придется тратить время на склоки и выяснение отношений с бывшими. Набирай новую команду и ничего не бойся. А если возникнут проблемы, сразу обращайся ко мне. Все понял?

– Так точно!

Несколько минут ни Горшков, ни вызванный заместитель по кадрам не могли сообразить, как можно действующего сотрудника главка назначить исполняющим обязанности начальника областного УБОПа.

– Нет, ну это бред, – пожимал плечами вызванный Горшковым кадровик и нервно, как-то по-лошадиному фыркал. – Ну как это? Большаков, сам-то понимаешь, чего просишь?

– Товарищ полковник, я ничего не прошу. Мне было приказано передать то, что сказал начальник главка, я и передал. Вы можете позвонить Пестову и уточнить.

– Звонить Пестову? Первому заместителю министра? Ну прям, я что, с ума сошел? Николай Николаевич, я решительно не понимаю, как мы можем кем-то назначить действующего сотрудника центрального аппарата МВД.

Тут терпение Горшкова лопнуло, и он, чтобы поставить точку, спросил ехидно и громко:

– Ты чего, дурак, что ли? Чего ты тут передо мной ваньку валяешь? Ты главный по кадрам или я? Заместитель министра сказал подготовить приказ, вот ты и готовь, как он сказал.

– А как?

– На основании распоряжения первого заместителя министра внутренних дел!

Еще через десять минут исполняющие обязанности начальников УВД и УБОПа, полковник и майор, были на месте новой службы Андрея. Уже месяц как УБОП справил новоселье в полуразрушенном двухэтажном особняке, бывшем когда-то Домом колхозника. Оно и рядом стоящее еще более древнее здание недавно были переданы городом на баланс милиции.

Горшков вызвал всех находящихся в управлении начальников отделов и без всяких предисловий зачитал перед ними свой приказ о назначении майора милиции Большакова Андрея Казимировича, оперуполномоченного по особо важным делам пятого отдела по борьбе с коррупцией и собственной безопасности ГУБОПа МВД России, временно исполняющим обязанности начальника областного Управления по борьбе с организованной преступностью. В ответ – гробовое молчание и равнодушная тишина, словно не руководитель УВД свой приказ огласил, а радио доложило об успехах хлеборобов на полях Нечерноземья.

– Так что, парни, вот ваш новый начальник, прошу любить и жаловать, – подвел итог Николай Николаевич и после дежурного рукопожатия уехал к себе в УВД.

Начальники отделов, не говоря ни слова, разошлись по местам, а Большаков остался стоять посреди кабинета, который так и не стал кабинетом Фридмана.

И был он в шортах и футболке…

Лева Милицин даже не вошел в кабинет, он влетел с распростертыми объятиями.

– Здорово, Андрей! Неужели это правда?! Ты теперь начальник УБОПа?

– Правда, Лева, правда.

– А я вначале даже ушам своим не поверил!

– Я тоже вот стою и думаю, со мной ли это все происходит или это страшный сон.

– Почему страшный сон, это же счастье!

– Кому как. Я не рассчитывал на такое вот счастье. Я собирался до самой старости работать в Москве.

– Старость? Да какая старость в тридцать лет? Нам, как медным котелкам, еще служить и служить.

– Это да, с этим трудно поспорить.

– Ну что, это же дело отметить надо!

– С первой зарплаты, а как же! Всех позову. Слушай, про Стаса я в курсе, а со Степановым что? Он в пресс-службе?

– Нет. Прикинь, ему бывший генерал должность начальника отдела предлагал, а он пару недель исполняющим обязанности походил, всех своих подчиненных майоров и капитанов поставил раком и рапорт об увольнении написал. Бросил, дурачок, такую службу и подался на вольные хлеба.

– И где он сейчас?

– На телевидении. Вечером включай седьмой канал и его увидишь. «Здравствуйте, дорогие друзья, в эфире вечерний выпуск новостей. С вами я, Виктор Степанов».

Лева передразнил друга и расхохотался.

– А что Мишка Воронов? Поет?

– Говорит, что поет. У нас в городе его практически никто не знает, а в Москве собственными глазами видел от руки написанное объявление, что Мишаня выступает в каком-то Доме культуры.

– Молодец. А ты как?

– А я чего? У меня тоже все в порядке. Пашу как папа Карло. Думаю, в отпуск у тебя попроситься. Отпустишь?

– Посмотрим. А что за обстановка в коллективе?

– Обстановка? А нет никакой обстановки. Полный бардак. Разброд и шатание, кто в лес, кто по дрова. Тут, Андрей, все так запущено, что разбираться тебе придется еще очень долго.

– Поможешь мне войти в курс дела?

– За мной не заржавеет!

* * *

Далеко-далеко, где-то на краю области, среди озер и болот, на берегу лесной реки, подальше от чужих глаз и ушей стояли двухэтажный деревянный домина и банька, топленная по-черному.

Банная компания была тесной – только всенародно избранный губернатор Шитов да криминальный авторитет Хромов, пару дней как вышедший на свободу. Доказательств его вины так и не было собрано. Те, кто был замешан в похищении директора ликеро-водочного завода, взяли все грехи на себя. Ни ухищрения следствия, ни очные ставки, ни максимально долгое пребывание в «пресс-хате» не заставили их сдать Хрома, потому как были они пацаны, не пальцем деланные. У этих чертей в погонах на словах было все просто, сдай, мол, уважаемого человека, и суд при назначении срока наказания твои показания учтет. Ну конечно! А на зоне как после этого жить? Возле параши? Сам попробуй!

Да и губернатор, надо отдать должное, не стоял в стороне. Где надо мягко, где можно властно, а где просто за деньги постепенно устранял он препятствия на пути его освобождения, потому и пребывал сейчас в благодушном и немного мечтательном настроении. Чувство выполненного долга вселяло веру в будущее.

Финская водка, обжигающий борщ вышибли из него обильный пот, но он кряхтел, сопел, дул с усилием на деревянную ложку, но все ел и ел, прерываясь лишь на пару фраз.

– Сейчас тебе лучше всего где-нибудь месяцок-другой отлежаться… Поезжай в тот же Таиланд, здоровье восстанови…

– Я подумаю об этом. Может быть.

– Да, там бабы интересные. Глаз да глаз нужен.

– Я жене не изменяю. Ты знаешь.

– Ну и зря. Жизнь проходит мимо.

– Я ей слово дал.

– Да я бы и под пытками на это не согласился.

– Твое дело.

За окном темнело, накрапывал дождь, и глаза Хрома были закрыты. Он наслаждался тишиной и острыми запахами жизни, по которым так долго скучал. Почти год во сне и наяву вонь следственного изолятора преследовала и проникала в каждую клеточку тела, и теперь он хотел только одного – избавиться от грязи телесной и приглушить боль сердечную.

– Я так и понял, что тебя обложили, – сказал он негромко Шитову.

– Типа того. Я теперь лицо, охраняемое государством. Член Совета Федерации. Я теперь на горшок хожу только под охраной. Прямо как в детском саду. Надо сначала у воспитателя разрешения спросить.

– Все так плохо?

– Да нет. Шучу. Все при своих интересах. Они увлеченно играют в спецагентов, а я – в особо важную персону.

– Как оторвался?

– Сказал, что у бабы знакомой переночую, и если они мужики, то не станут меня сдавать. Они не знают, что в ее доме есть запасной выход. А их машина так и стоит перед подъездом.

– Я твоего начальника охраны знаю. Думаю, играть в прятки тебе больше не придется. Я с ним договорюсь, чтобы он отпускал тебя ко мне на побывку.

– Не надо. Много чести будет перед ментами на цырлах ходить и о чем-то их просить. Ты думаешь, я не понимаю, что их поставили, чтобы каждый мой шаг фиксировать и потом в Москву докладывать? Конечно, он согласится, но и тут же сольет информацию кому надо.

– Не должен.

– Должен, не должен. С ними как на ромашке гадать.

– Ладно, посмотрим. А что с новым начальником УБОПа делать будем? Как с ним налаживать отношения?

– Никак. Это мой выдвиженец. Как скажу, так и сделает.

– Это ты почему так решил? Он тебе об этом сам сказал?

– Нет, такого разговора у меня с ним, конечно, не было.

– А что он за человек?

– Да обычный человек. Простой.

– Ты уверен в нем?

– А кем он был, когда я за него просил в Москве? Капитаном! А сейчас ему майора дали, а со временем и полковником будет. Мне ему еще квартиру предоставлять. А я могу сразу дать, а могу и не спешить с этим. Он гол как сокол, у него двое детей. Ты думаешь, ему деньги не нужны? Еще как нужны. Куда он денется!

– А как его фамилия?

– Большаков.

– Что-то очень знакомое.

– Не сомневаюсь, вы тут все будто родственники.

– Есть такое. Надо бы мне с ним встретиться. Показать ему его место и определить сумму вознаграждения. Просто так он на нас все равно работать не будет.

– Правильный подход. Современный. Организую. Когда?

– Чуть позже. Я должен в себя прийти.

– Ну так съезди в Таиланд.

– Что ты мне все про свой Таиланд талдычишь. Таиланд, Таиланд, будто там медом намазано. В Европу поеду с женой, в Испанию. Там хоть на людей нормальных посмотрю.

– А я бы в Таиланд поехал, там такие бабы…

– Тьфу ты, заладил! И хватит болтать, там Мишаня уже замерз на улице стоять, надо его позвать, пусть согреется да заодно на гитаре потренькает.

– Фу ты черт, я уже и забыл про него. Конечно, зови!

Народ его встретил вяло. Личный состав, словно осенние мухи, безвылазно сидел по своим кабинетам и на улицу нос не совал. Единственно, что он делал с охотой и регулярно, так это устраивал чаепития да искал предлоги побыстрее свалить домой. Никаких разработок не велось. Если приходил в УБОП человек, писал заявление, что кто-то на него наехал, деньги вымогал, тогда да, они ездили, задерживали и дело возбуждали. А самостоятельной оперативно-разыскной деятельностью не занимался никто! Тишина и благодать, одним словом…

А руководство СОБРа и вовсе приватизировало свой личный состав. У одного из заместителей нового командира СОБРа Малинина, назначенного сразу после увольнения с этой должности Тропарева, жена владела несколькими коммерческими магазинами, и спецназ за небольшое вознаграждение отправлялся теперь на их охрану. В форме и при оружии. Мол, все равно без дела маются. Да и всем остальным знакомым бизнесменам никогда не было отказа. Нужно кого-то подстраховать на деловой встрече? Пожалуйста! Только платите бойцам и их начальство не забывайте!

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, отчего деятельность областного Управления по борьбе с организованной преступностью оказалась практически парализованной. У многих после ареста Фридмана зашаталась под ногами земля.

Чтобы набрать побольше материалов на бывшего начальника УБОПа, в ФСБ было решено как следует перетряхнуть и бывших его подчиненных. Конечно, не в санатории работали, но зачем людей по морде бить, зачем их за ноги к потолку подвешивать, зачем показания не умом добывать, а грубой физической силой? Это же злоупотребление служебным положением! Почему уже возбужденные на сотрудников УБОПа уголовные дела были закрыты и сданы в архив? Почему никак не отреагировали на заявление гражданина «икс», который жаловался, что после задержания он попал в больницу с сотрясением мозга? Что за форменное безобразие! Почему прокуратура сквозь пальцы смотрела на все это?

Чекисты явно переигрывали. В минуты «праведного гнева» они хоть и пытались выглядеть олицетворением человеческой порядочности и социалистической, тьфу ты, капиталистической законности, но смотрелись они смешно, будто и не в областном центре чекисты жизнь коротали, а прибыли прямиком с Канарских островов и знать, бедные, не знали и ведать не ведали, что у Фридмана были неплохие отношения с областной прокуратурой и лично с заместителем прокурора Александровым, начальником следственного управления. Сын Александрова работал опером в УБОПе, и, когда возникали сложности, кого для их решения отправляли к Александрову-старшему? Правильно, Александрова-младшего! И не было случая, чтобы папа отказал сыну.

И многие уже думали, что само место работы автоматически выписывает им индульгенцию, что за сломанное ребро, подбитый глаз или оскорбленное достоинство уже никому ничего не будет, что за недоказанностью вины сотрудника УБОПа дело сойдет на нет, как вдруг у многих перед глазами замаячила тюрьма. ФСБ с такими не церемонилось. Им нужны были свидетели против Фридмана, ну а кто мог исполнить эту роль на суде без сучка и задоринки? Конечно, тот, кто служил под началом оборотня в погонах и живет под страхом уголовного наказания.

Несколько недель подряд такого горемыку томят и прессуют злые дядьки, говорят грубо и угрожают длительным сроком, а потом вдруг на смену им приходит светлоликий, улыбающийся мудрый следак, который и говорит мягко и по-доброму, что, в принципе, его, горемыки, положение не совсем безнадежно, что мир не без добрых людей и если пока еще мент даст показания на Фридмана, то судить его не будут, хоть и есть за что. Да, его выгонят из милиции, да, на его карьере будет поставлен крест, но зато сажать не будем, и останешься ты, мил человек, на свободе. Разве мало?

Соломинка, но зато какая! Спасительная! И люди цеплялись за нее, чтобы только не утонуть самим. Плевать на Фридмана, он уже никто, отработанный материал, а им жить.

Много уголовных дел навозбуждали фээсбэшники, но, после того как образовалась целая группа вдруг прозревших ментов, готовых дать любые показания против своего бывшего начальника, их благополучно позакрывали. И настал момент, когда из УБОПа в народное хозяйство повалил грешный бывший личный состав. Управление осталось без опытных оперов, а где взять новых? Чтобы вырастить хорошего опера, надо не год и не два. Это товар штучный. А тут еще и приказ министерства о реорганизации подоспел, согласно которому требовалось основательно сократить личный состав. Из одного только СОБРа в одно мгновение необходимо было уволить около шестидесяти бойцов. В итоге всех пертурбаций в штатном расписании УБОПа должно остаться ровно сто пятьдесят шесть единиц офицеров, не считая десятка сержантов-водителей на пять отделов: зональный, экономический, бандитский, СОБР и штаб.

Какое тут у людей будет настроение?

Уже в первый рабочий день Большакову пришлось закручивать гайки. Он не нашел в управлении почти половину личного состава. Как и полагается в таких случаях, и причина уважительная нашлась. Все, как один, отправились на встречи с агентурой.

«Ну-ну, – подумал Андрей и рассмеялся. – Вот ведь наивные… Думают, что я идиот? Вы, ребята, просто не знаете, с кем связались!» И тут же приказал предоставить ему графики встреч с агентами. Мало того, заставил уже в ближайшие дни организовать ему пару контрольных встреч с этими самыми агентами. Да, и попросил отсутствующих оперативников рапортом отчитаться о проделанной работе, не забыв подробно изложить, с кем была встреча, в какое время, в каком месте и суть проведенной беседы.

Сработало. На следующий день все подразделения были на своих рабочих местах в полном составе от начала рабочего дня до его завершения.

Еще он приказал личному составу СОБРа построиться и объявил:

– Если кто-то из вас больше не хочет работать в Управлении по борьбе с организованной преступностью и мечтает стать охранником в магазине или телохранителем для «новых русских», пусть не стесняется и прямо сейчас выйдет из строя. Даю честное слово, я помогу с трудоустройством. Каждому напишу хорошую характеристику.

И больше сотни человек во главе с Малининым мгновенно сообразили, что имеет в виду Большаков. Все стояли не шелохнувшись.

– Я так и думал. Приказываю разойтись!

* * *

На второй день раздался телефонный звонок.

– Добрый день! Это Андрей?

– В общем-то, да, а вы кто?

– Я – Галя.

– Что за Галя?

– Кассир из финансовой службы. Привет, не узнал, что ли?

Знаком он с ней не был, но помнил хорошо. Такую мамзель захочешь – не забудешь. Небольшого росточка, толстенькая, лет сорока пяти. Хабалка. Баба без тормозов. Легко могла наговорить человеку все что угодно, выпалить в лицо любую гадость. И, зараза, никогда не додавала зарплату. То у нее копеек не хватало, то рублей. Большаков помнил ее счастливое лицо, когда целых десять вооруженных автоматами собровцев сопровождали ее по помещениям банка…

– Слушай, Андрюш, мне сегодня надо в банк за зарплатой. Ты, может, не в курсе, но твои собровцы со мной ездят в банк…

– Зачем?

– Чтобы деньги охранять! Ты дай команду, чтобы они часам к одиннадцати ждали меня возле УВД.

– Зачем они должны вас ждать?

– Так я говорю, они меня всегда охраняют! Ну ты чего, не понял?

– Стоп. Галина, во-первых, я вас не знаю, поэтому давайте без фамильярности. Меня зовут Андрей Казимирович, именно так и прошу вас ко мне обращаться. Во-вторых, у меня вам тут что, такси?

– Но это же деньги для УВД!

– И что? У вас в бухгалтерии есть своя машина. Берите ее. Есть дежурная часть УВД. Берите оттуда охрану. Езжайте. У вас есть непосредственный начальник, замначальника УВД по тылу. Вот пусть он и охрану выделяет.

– Ах, вы так?!

– А как иначе? Только так.

Вслед за кассиршей Галиной позвонил Горшков. Чувствовалось, что он еле сдерживается, чтобы не сорваться на мат:

– Ну ты чего, Большаков? Там же деньги для УВД. Чего ты кобенишься? Один черт, твои бойцы ни хрена сейчас не делают!

– Николай Николаевич, товарищ полковник, – мягко и доброжелательно стал разъяснять свою позицию Андрей, – есть приказ министра внутренних дел, в котором черным по белому прописано, что СОБР выполняет только личные приказы начальника УВД или начальника УБОПа. И в нем нет никаких упоминаний про кассиршу Галину.

– Ну так это для общего дела! Или ты как-то по-другому считаешь?

– Если вы хотите знать мое личное мнение, то я считаю, что деньги для Управления внутренних дел СОБР не должен сопровождать. Потому как это, опять же по моему мнению, не свойственно его функциям. Потому как его запрещено задействовать на каких-либо мероприятиях, кроме задержания вооруженных преступников, боевых действий и массовых беспорядков. Но, если будет ваш приказ, как исполняющего обязанности начальника УВД, о том, что специальный отряд быстрого реагирования областного УБОПа все-таки должен сопровождать кассиршу Галину до банка и обратно, я его выполню. Только, пожалуйста, отдайте мне этот приказ не на словах, а в письменном виде.

Такого ответа полковник не ожидал. Он задумался на некоторое время, после чего быстро пробормотал:

– Ну, ладно, ладно, чего ты, я только спросить! – И бросил трубку.

Большакову было понятно, что скоро в УВД появится сплоченная группа товарищей, которые будут считать его своим личным врагом, но он действительно считал важным играть только по правилам, а не по понятиям.

На следующее утро он уже стоял в приемной Горшкова и размышлял о том, что сейчас скажет исполняющему обязанности начальника УВД, как постарается пояснить свою позицию, чтобы и не рассориться с Горшковым, и субординацию соблюсти, потому как сохранение дистанции между начальником и подчиненным есть залог служебного долголетия как одного, так и другого. Но оказалось, что вызван он был вовсе не из-за вчерашнего инцидента, о нем Николай Николаевич будто уже и забыл.

– Смотри, Андрей, вот какая штука! – Горшков восседал за огромным столом и был мрачен. В руке он вертел шариковую ручку, которой то и дело отстукивал какой-то нервный ритм. – Естественно, ты в курсе, что у нас создается отдел собственной безопасности. Создается, но еще не создан. К сожалению. С людьми напряженка, сам понимаешь. Да и материалы из Москвы еще никакие не переданы. Так вот я о чем хочу тебя попросить. Есть пара скользких тем. И все они подкинуты нам товарищами из ФСБ.

– Интересно…

– Да чего уж тут интересного. Ну, ладно, к делу. Меркушова знаешь?

– Начальника отдела по экономическим преступлениям? Видел пару раз, а что?

– Есть информация, что он и пара его сотрудников, Чаплыгин и Карташов, создали организованную преступную группу.

– Ничего себе. И чем промышляют?

– Валютчиков окучивают. Заводят на них оперативные дела, задерживают с помощью СОБРа или ОМОНа, забирают валюту и в отделе предлагают выбрать или свободу без денег, или деньги без свободы. Человек, естественно, хочет домой, его отпускают, но при одном условии: большая часть валюты тихо пропадает. Ну а так как валютчики работают под контролем ФСБ, то им они информацию и слили. А те – нам, в УВД.

– И много насобирали денег?

– По самым скромным оценкам, больше пятидесяти тысяч долларов.

– По московским меркам копейки.

– Да мы еще не знаем, сколько времени они этим занимаются. Так вот, судя по записанным телефонным разговорам, деньги, долю Меркушова, они регулярно заносят прямо в его кабинет. Что он потом с ними делает, непонятно. Или сразу домой несет, или в сейф складывает, мы точно не знаем. Как ты понимаешь, все это не терпит отлагательства. За нами сейчас одновременно и с микроскопом, и с телескопом наблюдает ФСБ. А потом поди объясняй, что этим некому заниматься. Я тебя прошу, помоги. Ты молодой начальник управления, покажи, на что ты способен. Сделай одну реализацию!

Большаков молчал. У него не было ни малейшего желания заниматься этим делом. Не его теперь компетенция, но и усложнять отношения с Горшковым не хотелось, мало ли еще за чем ему самому придется обратиться к исполняющему обязанности начальника УВД.

– Что думаешь по этому поводу? – Полковник даже отложил в сторону ручку.

– Помогу.

– Вот за это спасибо! А то я уж после вчерашнего не знал, как к тебе и подступиться с этой просьбой. Решил, что ты совсем в неадеквате.

Вот и думай, то ли он похвалил, то ли отругал.

Основная масса оперативно-разыскных мероприятий прошла на удивление быстро. Начали аккуратно документировать показания валютчиков, молодых парней, целыми днями и при любой погоде толпившихся у наиболее оживленных торговых точек города. По ночам их забирали тепленькими из кроватей и свозили по одному в УБОП, где без лишних свидетелей опрашивали. Жалоб на ментовской беспредел от них услышано было много, а вот помогать за просто так никто не хотел. Особо одаренные наглостью даже условия начали выставлять:

– Если нам крышу будете держать или поможете деньги вернуть, то мы всегда любые показания дадим.

Ага, сейчас! Пара часов в клетке дежурной части УБОПа, и вот уже даже самый несговорчивый готов не только подписать протокол собственного допроса, но и с глазу на глаз рассказать обо всем, что интересует оперативников.

Вслед за этим опера УБОПа сделали разведку на местности и провели несколько оперативных экспериментов. Даже сняли на видеокамеру, как Чаплыгин и Карташов подъезжают к универмагу и внаглую отбирают у валютчиков очередную партию денег. Так что для того, чтобы задержать этих двоих, материал имелся, а вот их начальника требовалось взять с поличным.

Дело вскоре застопорилось, и не на мелочи споткнулись. Никто не понимал, как подобраться к самому главному, к полковнику Меркушову. В УВД все называли начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями не иначе, как «железный Феликс», потому как тот поразительно смахивал на председателя ВЧК Дзержинского. Худой, высокий, с бородкой, он постоянно ходил в костюме, галстуке… и в неизменных белых кроссовках Кимрской обувной фабрики, что очень всех смешило.

И только когда за ним установили плотное наблюдение, выяснилось, какой твердости им предстоит расколоть орешек. Прошедший в свое время хорошую школу ОБХСС, он рисковал своей головой по всем правилам конспирации, хотя и не без ошибок. Выяснилось, что с Чаплыгиным и Карташовым после их облав на валютчиков он встречался только в своем, закрытом изнутри кабинете. Передавали они ему деньги сразу или где-то еще потом, оставалось непонятным.

Записать звук или видео, чтобы задокументировать сам факт компромата, не представлялось возможным. Его кабинет, как и всякий режимный объект, в отсутствие хозяина был закрыт и опечатан. И более того, при внимательном осмотре нашли на двери метки. Обычные волоски. Если бы в отсутствие начальника отдела кто-либо вскрыл дверь, то это бы сразу стало понятно Меркушову. Потому, когда кто-то из молодых оперов азартно предложил просто взять и взломать дверь в кабинет и разрезать сейф, что смахивало на профессиональный идиотизм и гарантировало стопроцентный провал операции, Большаков только отмахнулся и стал думать.

А подумав хорошенько, отправился в УВД на разговор с начальником отдела оперативно-технических мероприятий. Майор Черепанов, человек лет сорока, принял гостя с только что заваренной чашкой кофе в руках и с незажженной папироской в зубах.

– Здорово, брат, какими судьбами?

– По делу, Алексей, исключительно по делу.

– Слышал, тебя назначили начальником УБОПа, мои поздравления! Рассказывай, чего надо, чем могу помочь.

Рассказ получился недолгим. Выслушав Большакова, Черепанов размешал в чашке сахар, поджег зажигалкой «беломорину» и, пустив колечко дыма куда-то под потолок, спросил:

– А кому принадлежат соседние кабинеты?

– Один – ОБЭПу, другой – начальнику дежурной части.

– Тогда чего тут думать-то? Надо лезть через окно дежурки. И делать это нужно ночью, часа в три. Из соседнего кабинета пройти по выступу. Погасим на здании весь свет и на площади перед УВД все, к черту, выключим.

– Там форточка узкая, и не факт, что она открыта. Не будешь же по оконному стеклу молотком колотить? Да и кто полезет? Ты моих бойцов видел? Они ж все какой комплекции… У них даже головы туда не пролезут.

– Ну, допустим, я могу потренироваться.

Большаков оценивающе осмотрел щуплого Черепанова и кивнул:

– Вроде как габариты позволяют. А у тебя опыт высотных работ имеется? Четвертый этаж все-таки!

– Да какое это имеет значение? Там от одного окна до другого всего метра три или четыре, ну подстрахуют меня твои ребята, подержат на веревках. Может, там и делать ничего не придется. Может, он и форточку блокирует, когда уходит. От «железного Феликса» можно ожидать все что угодно, хитер, паскуда!

* * *

Действовать решили этой же ночью, благо весь день моросил дождь, а низкие рваные облака так плотно загородили небо, что было непонятно, светила за ними луна или нет. Заранее договорились с городской администрацией об обесточивании уличных фонарей на всехближайших от здания УВД улицах. Большаков помогал Черепанову, мало напоминавшему скалолаза, выбраться на карниз, еще двое бойцов СОБРа стояли на крыше с альпинистской веревкой в руках. От них теперь и зависела жизнь Алексея.

– Леша, ты давай не спеши, – негромко напутствовал товарища Андрей. – По шажочку!

– А ты думаешь, я бегом побегу? – отвечал с карниза Черепанов. – Да у меня поджилки трясутся от страха.

– Ты только скажи, и мы все отменим!

– Нет уж, работаем!

Работал он долго. Четыре метра прошел минут за десять, постоянно останавливаясь и борясь с накатывающим на него страхом высоты. Поравнявшись с окном кабинета Меркушова, он отдышался, включил налобный фонарик и знаками попросил подтянуть его повыше, чтобы можно было визуально определить, в каком положении находится форточка.

– Ну чего там, Леша?

– Не гони, смотрю…

Уличная форточка была плотно прижата к мощной оконной раме, но как только Черепанов нажал на нее ладонью, она сразу сдвинулась на пару сантиметров. Радоваться было рано, она могла упереться в другую форточку, внутреннюю, и, если та закрыта на шпингалет, тогда операцию можно сразу сворачивать. Болтающийся на веревке начальник отдела оперативно-технических мероприятий перекрестился, громко выдохнул и надавил на стекло.

– Пошла, милая! – обрадованно воскликнул Алексей. – Открыта!

Большаков на радостях сразу закурил. Он знал, что теперь дело за малым. Черепанов должен влезть внутрь, осторожно проверить кабинет на наличие меток и установить и видео-, и радиозакладки, чтобы хозяин кабинета не смог их обнаружить.

И вот тут пришлось опять ждать. Долго ждать. Черепанов застрял. Если голова его уже была внутри, то плечи никак не хотели протискиваться в узкое отверстие. Хоть и тренировался он днем, пролезая в сколоченный из деревянных брусков прямоугольник, по размерам как будто совпадающий со всеми форточками здания УВД, но что-то он не просчитал. А что именно, Алексей уже понял, когда беспомощно завис метрах в пятнадцати от земли. Ему не во что было упереться. Ноги, так хорошо помогавшие ему днем, теперь просто болтались в воздухе. И позвать на помощь было сложно, потому как стены между кабинетами были сделаны еще с советским знаком качества и не предполагали проникновения посторонних звуков, потому как особо ценные из них могли содержать и служебную, и государственную тайну. Нет, рано или поздно Большаков его услышит, вскроет кабинет Меркушова, но тогда это будет полный форс-мажор, и доводить до этого было нельзя, поэтому Алексей продолжал извиваться, яко змей в ловушке. И если бы кто-то проходил внизу, то изумленному взору предстала бы странная, просто фантастическая по бессмысленности картина. Полчеловека торчало из окна четвертого этажа Управления внутренних дел и отчаянно дергало ногами.

– Может, ему пинка сзади дать? – спросил с крыши Лева Милицин, еле сдерживая смех. – А что, я готов.

– Отставить трепаться! Готов он… Ты готов, зато я не готов слушать твою глупость, – приказал Большаков. – Ждем.

И, когда Черепанов окончательно потерял надежду протиснуться внутрь кабинета, ему представились утро завтрашнего дня и огорченное лицо Большакова.

«Ну да, – подумал он, тяжело дыша. – Завтра Андрюха будет разочарованным, а послезавтра начнет надо мной ржать и остаток дней будет припоминать, что я как сосиска болтался в форточке».

Тут и случилось чудо. Самолюбие ли подтолкнуло его вперед, или плечи как-то сами нашли правильное положение, но не прошло и тридцати секунд, как он с грохотом повалился сначала на подоконник, а потом и на пол. Следующие минут пять он даже не шевелился, лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ноющим мышцам. Лишь успокоив бешено стучащее сердце, он отцепил от себя спасательный пояс, встал и начал исследовать кабинет. На ящиках стола, на сейфе, на шкафах он нашел волоски. Везде, кроме окна.

«Странный этот Меркушов, – размышлял Черепанов, высвечивая каждый сантиметр кабинета и набрасывая в блокноте схему расположения меток. – Столько лет в милиции, а в милицию не верит. Весь из себя такой осторожный, а просчитать, что в кабинет можно попасть с улицы, не смог. Ну и какой он после этого Феликс, да еще железный? Дровосек он железный, дятел безмозглый, а не Феликс Эдмундович!»

Следующие два часа Черепанов маскировал записывающую аппаратуру, которую вместе с инструментом спустили с крыши собровцы. Микрофоны для качественной звукозаписи он спрятал в розетках, миниатюрную видеокамеру – в люстре. С этим пришлось повозиться. Ее нужно было установить таким образом, чтобы в кадре были все возможные действующие лица и обязательно сейф, где могла лежать доля Меркушова.

Тщательно, до пылинки, убрав следы своей деятельности, Черепанов опять проверил метки. Одна из них отсутствовала, то ли воздухом из окна ее сорвало, то ли он задел, когда работал. Вот это было действительно плохо. Им только не хватало, чтобы, придя утром на работу, начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями стал бы нервничать, уничтожать следы, рвать привычные ему контакты и потом уйти в несознанку. А что ему предъявишь после этого? Чаплыгин и Карташов, выгораживая начальника, все могут взять на себя, и он останется чистеньким. Еще и невинно оскорбленным прикинется.

На то, чтобы найти этот чертов волосок, ушло целых десять минут. С толстым увеличительным стеклом в руках Черепанов исследовал пол перед шкафом, и когда свет фонарика отразил снизу что-то исключительно тонкое, невесомое и практически незаметное, от сердца отлегло. Пинцетом, как величайшую драгоценность, Алексей поднял волосок и прикрепил его на двери в том самом положении, которое было зафиксировано на рисунке в блокноте.

Вылезал он тоже долго. Инструмент уже давно был поднят на крышу, а он, проклиная все на свете, все еще впихивался в форточку. Наконец он выполз сам и с помощью каких-то проволочек, крючков и веревок вернул в первоначальное положение и первую форточку, и вторую.

– Герой! – радостно хлопал его по плечу Андрей, когда тот без сил рухнул в его объятия.

– Воды! – только и попросил Черепанов.

Всосав в себя не меньше литра жидкости, он тут же принялся проверять установленную в соседнем кабинете аппаратуру.

– Работает! Все пишет. С утра начинаем.

Весь следующий день в кабинете Меркушова работали микрофоны и видеокамера, и необходимый материал для того, чтобы отправить его владельца за решетку, был собран.

Во-первых, Чаплыгин и Карташов принесли в кабинет очередную партию денег и передали их прямо в руки своего начальника. Во-вторых, Меркушов эти деньги пересчитал и спрятал в свой сейф. Из него чуть позже, при понятых, было изъято больше сорока тысяч долларов. В-третьих, на своеобразной планерке подчиненные отрапортовали ему о проделанной работе за последние две недели и доложили о том, что еще намерены сделать для улучшения финансового положения своего криминального коллектива. Рассказали так подробно, словно давали чистосердечные признания следователю прокуратуры. А уже вечером для всех троих закончился самый большой период жизни под названием «милиция». Впереди были лишь следственные изоляторы, автозаки, столыпинские вагоны и «красные» зоны.

Горшков сразу после того, как уже бывшие сотрудники отдела по борьбе с экономическими преступлениями дали признательные показания, сам приехал к Большакову в УБОП с бутылкой коньяка. Он приказал ему закрыть дверь на ключ, достать имеющиеся рюмки и нарезать лимон.

– Николай Николаевич, а зачем дверь-то закрывать? Нам-то с вами кого бояться? Кроме вас, в этой области главнее никого нет. Или вы по привычке?

Горшков задумался и рассмеялся.

– Точно. Ловко ты меня в чувство привел. Привычка, это точно.

Они разлили коньяк по рюмочкам, звонко чокнулись, а потом и выпили по глоточку за начало совместной деятельности.

– Молодец, Андрей, молодец! Будет тебе от меня благодарность! – Горшков наслаждался напитком, кусочком лимона и был в боевом настроении. – Хорошее начало. Очень хорошее. Но этого мало. Успех надо закрепить. Поэтому я сразу к делу. Начальник муниципальной милиции Нагаев оборзел. Сейчас муниципалы много изымают контрабанды, товара, не прошедшего растаможку. Преимущественно это табачные изделия и спиртные напитки. Есть у Нагаева свои доверенные бизнесмены-торгаши, и что он удумал! Он эту нерастаможку почти за копейки официально сдает в их магазины. А за это ему коммерсанты периодически заносят деньги. Партии товара крупные, товар дешевле некуда, потому и откат хороший. Так вот, Нагаев часть этих денег передает мэру города Петрову, а тот их в пачечки складывает и прячет под следующие выборы губернатора. Видит себя первым человеком в области.

– А почему он не стал выбираться в прошлом году? Деньги у него, похоже, и тогда были, и в городе он хорошо известен. Мог бы победить.

– Не хотел. У него была договоренность с Савиным, что он не станет ему мешать. Никто же не сомневался, что губернатор останется прежним. Кто думал, что изберут Шитова? Никто. А сейчас между Шитовым и Петровым постоянные терки, постоянные выяснения отношений. Вот он и решил идти на следующие выборы.

– А вы хотите его немного поприжать?

– Не я. Мои интересы заканчиваются только на Нагаеве. Сумеешь накопать на мэра – молодец, не сумеешь – я в претензиях не буду. Лично мне будет достаточно, что ты начальника ОБЭПа и его людей повязал, да еще муниципалам хвост прищемил. Министерству это понравится. А что касается Петрова, так тут много кто заинтересован его свалить. Сам знаешь, без отката он не работает. Город распродает по дешевке, да и с Хромом слишком плотно дружит.

– И этот?

– А то ты не знал. Они еще с детства знакомы. Город хоть и областной центр, но маленький, все друг друга знают. Ну, что скажешь, берешься? Чего ты молчишь?

– Я думаю над вашим предложением.

– А чего тут думать? Опыт у тебя есть, бери и делай. Прокуратура, между прочим, тоже надеется на тебя. Они мне даже звонили по этому поводу.

– Николай Николаевич, если даже прокуратура возбудилась, то мне тем более надо сорок раз подумать перед тем, как давать согласие.

– Они тебе помогут, соглашайся.

– Соглашайся… Да не имею я права этим заниматься. Про Меркушова я еще смогу перед начальником главка отбрехаться, что взялся за это дело, чтобы помочь УВД. Один раз простит. Но здесь, после того как вы направите сводку в Москву, он меня обязательно возьмет за задницу. Это то же самое, если бы я занимался простым хулиганством. Скажет, какого хрена, это не твоя компетенция, я тебя назначал, чтобы ты нарушал приказы министра? И сегодня я начальник УБОПа, а завтра электромонтер в паровозном депо.

– Почему электромонтер, почему в паровозном депо?

– Это я для примера. Ну, грузчиком на вагоностроительном, какая разница? Кто меня с этой должности возьмет на работу? Так что нет, Николай Николаевич, больше приказы министра я нарушать не стану. Не имею права. Укомплектовывайте отдел собственной безопасности кадрами, и пусть они сами этим занимаются.

Горшков внешне как будто и не обиделся, допил коньяк и, перед тем как уйти, даже рассказал пару анекдотов. Несмешных, правда. Но по глазам было видно, что отказ Большакова ему не понравился. Не для этого он приходил с коньяком, чтобы получить от ворот поворот.

Глава одиннадцатая

Кафе в центре города было посреди рабочего дня практически пустым. Лишь за столиком в углу зала сидели трое. Двое выжиг в малиновых пиджаках явно принадлежали к категории «новые русские», потому говорили много, торопливо, где надо и не надо перебивая друг дружку. Третий, короткостриженый, крепкий, как гриб боровик, явно вышел из среды «авторитетной». Он лениво ковырял вилкой в плохо прожаренном куске мяса и даже не смотрел в их сторону. Ему и так все было ясно. Через десять минут безостановочной трепотни он спросил одного из них:

– Напомни, как тебя зовут.

– Игорь. Я тебе уже говорил.

– Слышь, Игорек, а ты что, самого Большакова знаешь?

– Да, я Большакова знаю лично. Если я ему скажу, он приедет и все тут разрулит.

– Да?

– Да.

– Точно?

– Точнее не бывает! Слово даю.

– Хорошо. А ты его откуда знаешь?

– Тебе какая разница? Знаю, и все!

– Ладно, не хочешь говорить, не говори. Слушай, а как он выглядит, этот твой Большаков?

– Богатырь, под два метра ростом, и кулак, как твоя голова.

Услышал это «гриб боровик» и так наварил Игорьку в лоб, что тот охнул, дернулся и без чувств свалился под стол.

– Хрен тебе! Он маленький, лысый и кривоногий. Это я тебе как его друган заявляю!

Так закончилась стрелка двух коммерсов, третейским судьей на которой выступал Александр Вайнштейн, человек хорошо и разносторонне образованный, однако имевший один очень серьезный недостаток – он был держателем общака в группировке Финна и, соответственно, окопавшимся на противоположной от начальника УБОПа стороне баррикад. Насчет дружбы и кривых ног он, конечно, загнул, но то, что он с Большаковым приятельствовал много лет, это было правдой. Так уж сложилось. Сразу после того, как погиб Валера Зайцев, первый напарник Андрея.

* * *

Когда-то они были ровесниками, и оба любили спорт. Но если для Большакова это было лишь увлечением, то Зайцев достиг таких высот, что стал мастером спорта СССР по боксу, а на всю область их было всего двое – он и Финн. Это уже потом такое звание стали раздавать направо-налево, а в семидесятых абы кому его не присваивали. Потому Зайцева в городе хорошо знали и уважали не только спортсмены, но и бандиты, потому как были в курсе особенностей и силы его удара: если тот в поединке наносил прямой удар, то соперник падал не назад, на спину, а вперед, лицом в пол.

В разное время у них был один наставник на двоих – майор милиции Кириллов, который с самого начала предупредил их, одного, закончившего Харьковские курсы, другого – Минскую школу милиции, что реальная жизнь чрезвычайно далека от теории, которую им преподавали на Украине и в Белоруссии:

– Ты еще молодой и потому должен знать: все, чему тебя учили в учебном заведении, лучше позабудь! Там рассказывали сказки, а здесь, на «земле», реальность, и все не так, как написано в учебниках. Здесь все устроено по-другому. Так что ты не стесняйся, задавай вопросы.

И они, уже составившие свои первые протоколы, уже съездившие на задержания, спрашивали об одном и том же:

– Анатолий Валентинович, чего мне делать? Меня оскорбляют, а я молчу как дурачок: мне язык распускать нельзя, я же офицер милиции. Так что, мне следует подставить наглецу вторую щеку? Так я не согласен. Мне проще начать морды бить в ответ или уволиться, чем ходить оплеванным!

И Большакова, и Зайцева Кириллов учил одному и тому же: эти строки Святого Писания на ментов не распространяются, потому как вторую щеку после первой пощечины сотрудникам милиции подставлять категорически нельзя.

– Ты пойми, если человек тебе в лицо плюнул, а ты ему на это никак не ответил, значит, в следующий раз он посчитает возможным ткнуть в тебя ножом. А мы должны сделать так, чтобы жулик еще издалека, еще до того, как ты достал из кармашка свое удостоверение, только по твоим глазам понял, что ты мент, и бежал от тебя так, чтобы только пятки сверкали. Если он, конечно, тебе не нужен. А если нужен, то шел к тебе на полусогнутых!

Само собой, если возникла конфликтная ситуация, если тебя кто-то ударил, тут ждать нечего, тут нужно применять все приемы, которым ты обучен, задерживать этого наглеца, а потом возбуждать уголовное дело. Но имей в виду, хотя ты по закону имеешь право применять физическую силу, в прокуратуре тебя никто не будет ждать с распростертыми объятиями. Как говорит прокурор Пролетарского района? «Если я буду сажать всех граждан, которые менту погон оторвали или послали его на три буквы, я за год все население района переселю в лагеря. Оно мне надо?» Он, паскуда, если даже участковому в глаз заехали, на этот синяк не обращает внимания. Только если в тебя ножом ткнут или убьют, не дай бог, тогда он начнет шевелиться.

– Ну и как тут работать? Я что, мальчик для битья?

– Этого не хватало! Знаешь, как быстро разойдется среди жуликов слух, что тебе можно врезать по рылу, а ты проглотишь оскорбление? Мгновенно. И что с тобой будет, догадываешься?

– Что?

– Тебя забьют. Поэтому зубы надо показывать. Но показывать грамотно. Всегда помни, что прокурорские никогда не будут на твоей стороне. Они не поверят, что тебе плюнули в лицо или ударили по башке. А вот гражданам поверят, после того как они напишут на тебя заявление. И охотнее посадят тебя, чем того, кто на тебя напал. Тебя как учили? Если тебя послали, это как минимум уголовное дело, смело применяй самбо и приводи сквернослова в отдел. Ну и что? Ты ему что-нибудь сломаешь, пока производишь задержание, а он снимет побои и к хитро сделанному адвокату обратится. В итоге против тебя еще и дело уголовное возбудят. Поэтому смотри, ориентируйся в ситуации. Ты не кидайся в драку, когда тебе сказали что-то недоброе. Что делать, народ у нас милицию не любит. Если тебя оскорбили, ты промолчи, но потом обязательно проследи за хамом, установи, что это за человек, и вечерком на профилактику его дерни. А если пьяного его поймаешь, так протокол на него составь.

– Да есть такие, кому на этот протокол наплевать.

– Есть и такие. И вот к особо буйным и наглым можешь и силу физическую применить. Только без свидетелей. Встреть его у подъезда и, пока никто не видит, заедь ему кулаком в лоб или же сделай это в райотделе, в своем кабинете. Спуску давать нельзя никому. Иначе как ты будешь здесь работать?

Они крепко сдружились в Шестом отделе, где сидели в одном кабинете, и им на деле пришлось реализовывать советы Кириллова. Те первые месяцы на новой работе они жили, не зная сна и отдыха, потому что всевозможные дыры затыкались именно ими. Надо на рынке навести порядок? Большакова и Зайцева отправляют. Притон разогнать – тоже им поручают. А уж послать на обыск или задержание какого-нибудь авторитетного жулика, это вообще дело святое, потому что никто из старших по званию категорически не желал проблем. Никто не хотел получить в темной подворотне награду за чрезмерное усердие в виде удара силикатным кирпичом по седой голове.

Первым их общим заданием был опрос Финна и его бойцов по уголовному делу, где они все проходили как свидетели. Повестки следователя они игнорировали, добровольно являться в милицию категорически отказывались. Начальство, решив, что Большакову и Зайцеву терять в жизни больше нечего, ну, кроме их собственных голов, приказало:

– Найдите их немедленно и опросите. – И адрес подсказало, чтобы по городу не плутать: – Во Дворце спорта есть частная сауна, вот там они и тусуются.

В сауне их никто не ждал. Минут пять они нажимали кнопку звонка, покуда за железной дверью кто-то очень недовольный и заспанный не рявкнул:

– Вы кто, чего надо?

– Мы из милиции. Из Шестого отдела. Оперуполномоченные Зайцев и Большаков.

За дверью им явно были не рады, потому что ответили очень неласково:

– Тут частная собственность. Какого черта?

– Дружище, какая бы она ни была, твоя собственность, частная или государственная, но ты дверь-то открывай. Ты же все-таки на территории России находишься. А мы все-таки представители власти.

– Пошли на хрен, представители власти, видал я вас таких!

– Жми на звонок, – весело сказал Валера Андрею, и тот еще сильнее надавил на кнопку.

А из-за двери уже слышалось, вперемежку с электрическим звоном, конкретное предупреждение:

– Я сейчас выйду и дам вам в рыло.

– Ну, давай попробуй!

Вышедшим на улицу оказался здоровенный озверевший бугай с битой в руке. Но он еще и рта не успел открыть, как Валера въехал ему кулаком в голову, при этом сила удара, как и следовало ожидать, была такой, что бугай и биту выронил, и падать стал не назад, а мордой им под ноги.

Зайцев переступил лежащее перед ним тело и сказал, потирая кулак:

– Пошли!

– Валера, а ты не горячишься? – Андрей тоже был в хорошем настроении, но про технику безопасности не забывал. – Сколько там таких может быть бугаев, никто не знает, а мы с тобой вдвоем и без оружия!

– Пойдем, пойдем!

Кто-то, выбежавший из коридорной темноты, увидев непрошеных гостей и распахнутую настежь входную дверь, вдруг заорал во все горло «Шухер, менты!» – и снова скрылся за неосвещенным поворотом.

Когда они зашли в бильярдный зал, там их уже ждали Финн и человек десять его бойцов. Каждый в руках держал что-то мозгодробильное: кто биту, кто палку, а кто и цепь. По их мрачным рожам было видно, что они готовы обороняться до последнего. Правда, увидев Валеру, некоторые из них вдруг отбросили в сторону свой инструмент самозащиты и приветливо заулыбались.

– О, Валера, это ты! Привет, братан! Пацаны, ложная тревога! Все нормально, это тоже спортсмены!

Поздоровавшись со всеми за руку, Валера спросил Финна:

– И кто хозяин этого беспредела?

Из-за спины показался тот, который минуту назад ошалело орал на всю ивановскую: «Менты!».

– Я!

– Иди сюда. Слышь, ты, дятел, ты бы российские законы изучил на досуге. Ты чего? Хочешь за неповиновение срок получить? Так получишь, за мной не заржавеет!

– Нет, я ни при чем, это у меня вышибала обычный дурачок. Уволю гада.

– Не надо никого увольнять, и дважды за одно преступление не наказывают, а он уже наказан мною лично. А двери, скажи ему, впредь надо открывать. Хотя бы для того, чтобы узнать, зачем люди пришли. Тем более мы свои удостоверения показали в глазок. Вы чего милицию не уважаете, на Шестой отдел кладете с прибором?

– Уважаем, уважаем, больше такого не повторится. Может, выпьете с нами?

Большаков и Зайцев наотрез отказались присоединяться к столу, на котором стояли бутылки, окруженные тарелками со всякой незамысловатой закусью.

– Не, пацаны, мы не за этим сюда явились.

– А чего?

– Нам надо с вас объяснения взять.

– Да ну! Нам уже повестки присылали.

– Не, мужики, так не пойдет. Мы представители власти, у нас поручение руководства отдела взять с вас объяснения, и мы его выполним, чего бы это нам ни стоило.

– Ну, раз так, ссориться с тобой, Валера, не станем. Ладно, спрашивайте.

* * *

Нет-нет и случалось, что взвинченные на дешевых понтах приблатненные хари кричали им, пьяно и неприветственно:

– А-а… Большаков и Зайцев, давно не виделись! Ну, паскуды, менты поганые, только снимите с меня наручники, я вас, гадов, на части порву!

А Большаков и Зайцев делали свое дело молча и ни на что не реагировали. Потому что хорошо уяснили: их время еще не пришло. Оно наступало чуть позже, через недельку-другую. Только тогда, выждав паузу, они ловили очередного горлопана прямо возле его дома, везли в УВД к себе в кабинет и там, сняв с него наручники, говорили:

– Так, герой! Пришло время отвечать за свои слова. Считай, что здесь мы не менты, здесь мы такие же люди, как и ты. Ты мужик, мы мужики. Давай по-мужски выясним отношения. Мы тебя вдвоем бить не будем. Давай один на один! Покажи, на что ты горазд. И драться давай до первой крови.

Девять человек из десяти сразу пытались все перевести в шутку:

– Да ладно вам, ребята, я же смеха ради вас обзывал!

– Ну а мы ради смеха будем тебе бить рыло, чтобы впредь не было повадно языком молоть.

– Не надо, начальник! Ты пойми, мне же надо свой авторитет как-то держать! Чего мне, вас на «вы» называть? Соседи потом разнесут, что я у вас, у ментов, на коротком поводке. Вот я и пошумел для вида. Иначе кто потом меня на районе уважать будет, если я к вам уважительно стану обращаться?! Да вы не обижайтесь, вы скажите конкретно, что вы от меня хотите, может, я смогу вам чем-нибудь помочь. Только пусть это между нами останется.

Таких, более-менее адекватных, они потом вербовали и в дальнейшем использовали для получения оперативной информации. С теми, кто боялся долгосрочного сотрудничества, но готов был этим же вечером шепотом сдать конкурирующую группировку, устанавливался кратковременный оперативный контакт.

Но попадались и те, кто был готов драться. С теми, кто раньше занимался боксом, работал Валера. Как только человек пытался его ударить, он входил в ближний бой и одним ударом левой в печень ставил точку в поединке, потому как уже через тридцать секунд противник падал перед ним как подкошенный. Если конфликта желал борзый крепыш культурист, в дело вступал Большаков. Подножка, подсечка, кулак в дых, и человек тоже был повержен.

Они никогда не зверствовали, никогда не били ногами. Приводили противника в чувство, сажали на стул, не забывая при этом напутствовать:

– А на будущее учти, так с нами нельзя. Мы менты. Мы же тебя не оскорбляем, не бьем. Поэтому и ты веди себя нормально, как человек.

Так они демонстрировали жуликам свою силу, так отстаивали авторитет власти, так наступал мир. Был, конечно, риск того, что однажды их кто-то сдаст с потрохами, написав в прокуратуру жалобу. Потому и они, уже не лыком шитые, не просто так людей «дергали», а каждый раз готовили пути отступления. Писали бумагу, что определенное лицо может быть соучастником преступления, просили разрешения провести с ним оперативный контакт или встречу и шли к начальнику за визой. А там поди докажи, что в кабинете была драка один на один, потому что видеокамеры если и были, то только в Москве, у спецслужб. Но только зря они беспокоились. Народ на той стороне баррикад был тертый и предпочитал молчать о стычке в УВД: никому не хотелось прослыть жертвой двух знающих себе цену ментов.

Только на этом проблемы их не заканчивались. В экономическом отделе управления по борьбе с организованной преступностью они, капитаны милиции, оказались самыми молодыми. Народ вокруг считал себя дедами. Да и как могло быть иначе, если многим сотрудникам было под пятьдесят, числились они старшими операми, а на погонах носили или одну, или две большие звездочки. И вот повадились эти майоры да подполковники выходить в коридор и кричать во всю глотку:

– Эй, молодые, Большаков и Зайцев, ну-ка быстро ко мне!

Зачем кричали? Да когда как, но чаще заставляли сгонять в магазин за водкой. Два раза это проскочило, третьего «молодые» решили не ждать. Сначала зажали в кабинете самого горластого. Дверь закрыли поплотнее, подошли к нему поближе и предупредили, вроде как шутливо:

– Андреич, ну ты как-то себя уйми. Ты хоть и подполковник, но и мы капитаны, чего ты на нас, как на псов, орешь? Чего у нас тут, армия? Прекращай на нас гавкать, а если не угомонишься, мы тебе рожу набьем… и кулаками бить не будем. Уголовным кодексом долбанем пару раз по башке, и тебе этого хватит.

Сначала одного поставили на место, потом другого. Само собой, мужики вначале обиделись, но хамить прекратили. Последним в череде воспитательных мероприятий оказался заместитель начальника управления Маскин, мужик странноватый, демонстративно сторонившийся женщин, отчего его все считали ярким представителем нетрадиционной сексуальной ориентации. Тот и вовсе вел себя как барин. Открывал дверь их кабинета только для того, чтобы сообщить:

– Эй, быстро ставьте чайник и печенюшек каких-нибудь сообразите! Я через десять минут приду. – И норовил похлопать, вроде бы как в шутку, то Зайцева, то Большакова по пятой точке.

Странная его привычка доводила парней до тихого бешенства. Дошло до того, что в отделе стали похихикивать над такой нежностью старшего по званию к двум капитанам. И когда тот в очередной раз пришел к ним на халяву попить чайку, они его спросили, вроде как между прочим:

– Геннадий Максимович, мы с вами как сейчас разговариваем, как начальник с подчиненными или по-товарищески?

– По-товарищески. – Маскин уже забрасывал четвертую ложку сахарного песку себе в кружку и оттого пребывал в благостном настроении. – По-братски. Как друзья, на «ты».

– Хорошо. Геннадий Максимович, вот мы тебе на «ты» и говорим. Еще раз похлопаешь кого-то из нас по жопе, мы сделаем так, что телесных повреждений у тебя не будет, но своим хреном ты никогда уже не воспользуешься.

И для пущей убедительности Большаков наступил сидящему на стуле непрошеному гостю ботинком на причинное место. Взвыл подполковник от такого болезненного приемчика, встать попытался, да встать не смог, слишком крепко его припечатали. Чаепитие не состоялось. Маскин выскочил как ошпаренный и с тех пор перестал заходить к ним в кабинет, не забывая по выходным отправлять Большакова и Зайцева на всевозможные задания. Правда, делал это теперь предельно вежливо, называя их только по имени-отчеству.

А однажды им и вовсе пришлось вступиться не за себя, а за честь своего коллеги, майора Лосева, у которого, судя по всему, наставником был когда-то совсем не Кириллов. Телосложение Лосев имел чрезвычайно хрупкое, рост ниже среднего и по совокупности внешних данных на сотрудника Шестого отдела походил мало. Его проще было принять за инженера какого-нибудь конструкторского бюро, в котором очень низенькие потолки, чем за мента, и уж тем более опера.

Однажды тот пришел на работу в УВД с большим синяком под глазом и на все вопросы, кто ему так ярко подсветил физиономию, отвечал или чрезвычайно уклончиво, мол, происшествие это к службе не имеет никакого отношения, или все превращал в шутку, уверяя, что вид его нетоварный – результат неудачного падения по дороге домой.

Только когда Зайцев и Большаков его плотно прижали к стенке и потребовали рассказать честно, что произошло на самом деле, он раскололся. Выяснилось, что накануне вечером он заехал в общежитие Политехнического института к своего младшему брату, студенту. Совершенно случайно очутился на каком-то празднике, где было много девчонок и непонятно как попавший туда парень из группировки Финна с погонялом Барсук. Это лишь поначалу все шло чинно и благородно, а как поднабрались водочки, то смелость на всех накатила нешуточная. А уж как баб начали делить, то и драка вспыхнула, в которой Барсук и Лосеву в глаз зарядил, да и брата его без «подарка» не оставил: одним ударом кулака сломал тому нос.

– А ты ему сказал, что ты из Шестого отдела?

– Сказал.

– А он?

– А он кричит, что ему по хрен наш Шестой отдел.

– И чего ты собираешься дальше делать?

– Ничего.

– Здрасьте! Знаем мы этого Барсука. – Большакову такой расклад был не по нутру. – Барсуков его фамилия. Завтра он расскажет братве, что сотруднику Шестого отдела рыло набил. Да нас же после этого не то что уважать, нас никто бояться не будет! Дружище, у тебя два пути. Ты можешь и дальше ходить с синяком под глазом и притворяться, что ничего не произошло, но только больше мы тебе помогать в работе не будем.

– Или?

– Или ты должен восстановить честь советского милиционера.

– Ну а чего делать? Я с этим никогда не сталкивался.

– Что делать, что делать… Давай мы его привезем сюда в кабинет, а ты уже сам с ним поговоришь. Проведешь, так сказать, профилактику.

Вздохнул Лосев тяжело, но согласился, потому как понимал, что деваться ему уже некуда, и становиться изгоем в отделе и посмешищем среди жуликов ему ой как не хотелось.

– Ну ладно, давайте, везите.

Вечером того же дня Большаков с Зайцевым отправились на розыски Барсука и нашли того беззаботно гуляющим в ресторане загородного мотеля. С сигаретой в зубах, пьяненький и беззаботный, он стоял на ступеньках гостиницы и что-то весело рассказывал хохочущей от каждого его слова девице в чрезвычайно короткой юбочке. Валера, не вылезая из машины, поманил его пальцем:

– Барсуков, хорош молоть языком, сюда иди. С нами поедешь.

– А чего не так, начальник?

– Мы тебе потом объясним.

Двери кабинетов Управления внутренних дел уже несколько часов как были закрыты и опечатаны, и только неяркое освещение нескольких ламп вдоль стен еще как-то придавало длинным коридорам обитаемый вид. Если где-то и оставалась движуха, так это в дежурной части УВД, а все, что было выше первого этажа, затаилось до следующего утра. Поднявшись на третий этаж, они направились прямо в кабинет к Лосеву, который, уже набычившись, сидел за своим столом.

– Ну, что, Барсук, узнаешь этого человека? – спросил Зайцев, сбрасывая с плеч куртку. – Твоя работа?

– Моя.

Доставленный хоть и не ожидал увидеть здесь вчерашнего противника, но виду не показал, оставаясь внешне спокойным и безразличным к происходящему.

– Ты совсем долбанулся? Это же наш коллега, сотрудник, опер. Целый майор милиции Лосев Владимир Николаевич. И чего ты там орал? Что всю «Шестерку» перебьешь?

– Да ничего я не орал. Мы там из-за баб поцапались. Все были пьяными. Откуда я знал, что он мент? Он и не представился.

И Большаков, и Зайцев одновременно посмотрели на Лосева, который почему-то отвел глаза в сторону.

– Да нет, я же говорил, – начал было он оправдываться, но его прервали:

– Ладно, пусть этот Аника-воин здесь посидит, а мы, Владимир Николаевич, пойдем-ка выкурим по сигаретке и посовещаемся.

Они пристегнули Барсука к стулу наручниками, хоть и были те запрещены тогда для использования, а сами вышли с Лосевым в коридор покурить.

– Вован, ты чего? Дураков из нас делаешь?

– Да нет же. Я говорил ему, что я из «Шестерки». У кого хотите спросите. Да эта падла еще орала, что меня опустит. Я просто не хотел об этом говорить.

– Даже так? Ладно. Поверим тебе на слово. В конце концов, не этому же козлу нам верить. В любом случае за твой фингал он должен ответить. Теперь к делу. Мы тебе его привезли, вот и давай в нашем присутствии поговори с ним, пообщайся. Дай ему тоже в глаз, чтобы этому гаду впредь неповадно было.

И тут произошло то, чего ни Большаков, ни Зайцев никак не ожидали. Лосев категорически отказался драться:

– Я его боюсь. Может, вы ему сами в морду дадите?

Дымом поперхнуться было сложно, но они им поперхнулись.

– Ни фига себе! Ты как это себе представляешь? Зачем тогда ты закрутил эту фигню? Мы тебе, как настоящему мужику, настоящему менту, привезли твоего обидчика, и мы сами его еще и отхреначить должны?

– Мужики, мне с ним не справиться.

– И как нам из этой ситуации выйти?

А вышли из нее очень просто. Демонстративно открыли сейф, в котором лежала резиновая палка, и торжественно вручили ее Лосеву, а Барсука предупредили утрированно страшными голосами, словно не в кабинете дело было, а на сцене какого-нибудь народного театра:

– Мы хотели, чтобы наш коллега с тобой провел профилактику, но, сам видишь, майор физически слабенький, так что придется сделать лишь то, что ему под силу. Ты кричал, что опустишь его? За это он сам тебя вот этой палкой сделает опущенным. В нашем присутствии, а мы посмотрим. Чтобы ты, сука, пасть свою на ментов больше не раскрывал и руки не распускал.

И Барсук, еще вчера кум королю и сват министру, вдруг резко побледнел. Все его спокойствие как рукой смахнуло, и он неожиданно быстро затараторил:

– Да вы что, начальники? Да он же ментом не представился. Если бы я точно знал, что он из «Шестерки», я бы, конечно, его не тронул. Я про «Шестерку» так не говорил. Я вас уважаю, беспредел не нужен! Владимир Николаевич, простите меня!

И тут же, не дожидаясь ответа, рухнул на колени перед Лосевым, который стоял прямо перед ним, расправив узенькие плечи и демонстративно поигрывая «демократизатором». Этого неожиданного падения было достаточно. Если бы об этой кратковременной потере человеческого облика перед ментами узнал Финн, то Барсук из нормального пацана превратился бы в ничто.

Зайцев и Большаков переглянулись. Авторитет коллеге хоть и обманом, хоть и не совсем корректно, но все-таки был возвращен. Задача была выполнена бескровно.

– Ну, Вова, как?

– Ладно. Я тебя, Барсук, прощаю. Но ты смотри больше ни к моему брату, ни к нашим бабам чтоб не подходил. Иначе я за себя не ручаюсь!

– Да я вообще в эту общагу ходить не буду. – Барсук, стоя на коленях и смотря снизу вверх на ментов, был по-настоящему счастлив. – Чего, мало в городе общаг? Тем более она там заментована. На хрен мне связываться?!

Ему отстегнули браслеты и проводили до выхода. А вербовать его не стали. С человеком, который плюхается на колени, о чем можно договариваться?

* * *

Когда СССР неожиданно для самого себя приказал долго жить, толпы его бывших граждан дружно задышали каким-то доселе незнакомым, но удивительно упоительным воздухом, настоянном на либерализме и непреходящих ценностях западной демократии. О ней, о ней, а но всеобщем равноправии мечтали они когда-то на своих маленьких кухоньках, где вполголоса кляли генсеков и советскую власть, у которой и в базарный день не выпросишь палку вареной колбасы. Вот теперь запануем, наше время пришло, решили они! Теперь им не надо было задумываться о том, что такое хорошо, а что такое плохо. К черту Маяковского! Теперь любую гадость и дрянь они могли легализовать и оправдать, главное, чтобы она приносила прибыль, которую бы они ощутили в собственном кошельке. Любое отдельно взятое «я» теперь значило больше, чем все общество, вместе взятое. Каждый маломальский прыщ в тот недолгий исторический момент норовил назначить себя и божком, и царьком, и воинским начальничком.

Коммерс Ремизов был предпринимателем и числился вполне себе успешным бизнесменом в своем городишке, в Кочине, где проживало что-то около пяти тысяч человек. Но крошечный магазин, взятый в аренду, и пяток ларьков делали его обеспеченным человеком только в пределах своего глухого и заросшего лесом района. Как только он выезжал в областной центр, где людей было в сто раз больше, где по понятным причинам некоторые жили куда обеспеченнее, чем он, настроение его резко портилось. Ему тоже хотелось настоящего богатства, настоящих миллионов долларов на карманные расходы. А у него их не было.

Это когда-то он думал, дурак, что вся горбачевская перестройка однажды закончится таким свирепым закручиванием «гаек», что резьба будет сорвана не у одной сотни тысяч «болтов», что пришедший на смену комбайнеру новый руководитель партии и правительства окажется настолько принципиальным последователем Маркса и Энгельса, что товарищ Сталин на его фоне будет смотреться детским массажистом, но он ошибался, и первое в мире социалистическое общество не выдавило из себя сколько бы значимую личность, за которой бы миллионы пошли в обратный путь. Миллионы не захотели класть свои жизни на алтарь коммунизма, миллионы желали стать миллионерами.

Так что из-за неумения предвидеть Ремизов потерял много времени. Он начал свой бизнес, когда другие уже вовсю зарабатывали приличные для того времени деньги. И все потому, что, хоть и с опозданием и вроде как в отместку своему советскому менталитету, обнаружил в себе хозяйскую жилку, чувство непривычное, сродни собственному достоинству, но только не абстрактное, а вполне себе регистрируемое пятью органами чувств.

Желание серьезно разбогатеть застопорилось из-за того, что оно должно было быть подкреплено деньгами, и притом немалыми. На все про все требовался такой приличный начальный капитал, который на ларьках не сколотить и за тысячу лет. Деньги, по природе своей дефицитные при любой власти, уже пристроились по банковским счетам и кошелькам «новых русских», тех, кто был удачливее, нахальнее, умнее рядового коммерса Ремизова: оказались или у «красных директоров», присосавшихся когда-то к советским заводам и фабрикам, или у тех, кто смог поставить на кон что-то поважнее личного благополучия – собственную жизнь.

А это очень огорчало и все сильнее расстраивало. Дошло до того, что он перестал мечтать. А вечерние мечты были хорошие, позитивные. Так, перед тем как уснуть, Ремизов грезил открыть когда-нибудь производство: построить и какой-нибудь заводик, и складик для оптовой торговли соорудить, и для душевного отдохновения открыть молочную фермочку, чтобы пить по утрам свое молочко и намазывать на булочку только ему принадлежащее сливочное маслице. Когда воспаленное жадностью воображение, не знающее преград и здравого смысла, самыми что ни на есть кислотными красками рисовало его личное капиталистическое будущее, он именно так и лепетал, мысленно употребляя только уменьшительно-ласкательный способ словообразования: «заводик», «фермочка», «молочко» и «маслице».

А как жить, не мечтая?! И однажды он решил действовать, не только догнать областных богатеев, но по возможности и перегнать их в капиталистическом соревновании. Злость – плохой советчик, но других не было. И Ремизов, проклиная все подряд, решил наверстывать упущенное кардинальным способом: брать в долг большие суммы, и долг этот накапливать, не отдавая. Бизнес получился спорным, но доходным. А на тех, кто особо настойчиво требовал возврата присвоенных средств, он, ни минуты не сомневаясь, писал заявление в милицию. Мол, рэкет это все, вымогательство, спасите Христа ради, не дайте пропасть честному человеку! И кто ему судья? Когда цель оправдывает средства, это вовсе не преступление, а движение вперед. Поди потом, когда он станет миллионером, разберись, на какие средства он отстроил свою «империю» и каков в них процент жульничества и обмана! Победителей не судят.

* * *

Об исчезновении бизнесмена Ремизова, владельца небольшого кооператива в Кочине, Большаков узнал одним из первых. Агент из группировки Хрома ему «крякнул», что пропал «тот самый черт», которому в Кочине многие, в последнее время особенно, хотели собственными руками свернуть шею. За что? В переводе с блатного на русский литературный – за беспринципность, наглость и мошенничество. Мол, не человек, а редкое по подлости кидалово, которое не стеснялось разводить и старого, и малого, и бизнесмена, и работягу, и пенсионера, и школьника. Сука, одним словом!

– А почему родственники заявление не написали?

– Боятся. Жить хотят.

– Так, понятно. И что дальше?

А дальше вот что. Для веревочки, как ни извивалась та хитро и непредсказуемо, нашелся тот, кто ее обрезал. Годами отработанная схема споткнулась на Хроме. Коммерс до того оборзел, что занял очень крупную сумму денег у криминального авторитета, а долг возвращать, ни с процентами, ни просто так, не пожелал. И угрожали ему, и на «стрелки» возили, все без толку. Нету денег, и все тут! Случилось, мол, локальное банкротство, и несчастный коммерс Ремизов ни в чем не виноват, более того, он тоже, как и Хром, жертва хитрого обмана.

Ага, так ему и поверили. Хром послушал всю эту его белиберду и приказал своим «нукерам» как следует набить ему мордасы, а после экзекуции не в больницу на излечение отправить, а тащить в областной центр прямо к нему в офис, который он снимал на первом этаже какого-то частного института. Было это неделю назад, и с тех пор о Ремизове ни слуху ни духу.

– И чего дальше? –Андрею с самого начала было понятно, что звонивший агент знает куда больше, чем сообщает, тем самым набивая себе цену. – Его что, грохнули?

– Нет, живой. Кто за него деньги будет возвращать?

– А где он, ты знаешь?

– Знаю! Но…

– Да ты не переживай, премию я тебе выпишу, останешься доволен. Так что давай колись: где он?

На другом конце телефонной линии человек довольно хмыкнул:

– Хром его к себе в зиндан посадил.

– Какой зиндан? Ты о чем? Тут не Афган.

– Я про подпол. Прямо у него в офисе. Здание старинное, с секретами, там у Хрома несколько комнат арендовано, и под одной из них огромная яма с толстыми кирпичными стенами, глубиною два с половиной метра, а сверху массивный люк. Об этом подземелье никто не знает. Мы его случайно обнаружили, когда полы перестилали. Не пропадать же добру. Получилась полноценная камера, правда без окон и дверей, но надежная. Там хоть ори, хоть визжи, никто не услышит. Там можно стрелять из пистолета, а наверху будет тишина.

– Даже так?

– Точно говорю. Сам проверял. Коммерса не слышно даже в комнате над ним. Его, кстати, уже третий день не кормят и воду дают по выдаче. Так что вы там решайте, что с ним делать. Хорошим это не кончится. А я не хочу идти по этапу, оно мне на хрен не сдалось.

В этот же день была проведена операция по освобождению Ремизова.

На обыск к Хрому ехать отказались все, и новое руководство (к тому времени Кириллов был уволен), и опера, один другого старше. Никто не хотел мести криминального авторитета, и потому, естественно, у каждого нашлись уважительные причины, чтобы не искать проблем на свою задницу. Кому-то резко поплохело с сердцем и давлением, кто-то оказался выше головы завален делами, кому-то было не по чину и возрасту бежать сломя голову на задержание. Потому и были посланы самые безотказные, для которых служба в милиции еще не перестала быть одним большим приключением.

Следователь вынес постановление на проведение обыска в офисе Хрома и вручил его Большакову и Зайцеву. Хром уже тогда учредил огромное количество фирм и фирмочек, которые зарабатывали деньги легально, и задача перед операми была поставлена конкретная: изъять все имеющиеся в наличии документы, чтобы потом внимательно изучить движение денег на счетах. В те годы еще не сажали за незаконное лишение свободы и захват заложников, эта статья появилась позже, но вдруг Хром совершал какие-либо мошеннические действия и его удастся задержать не только за вымогательство.

СОБРа тогда еще не было в Шестом отделе, и силовую поддержку оказал ОМОН. Люди в масках вытащили из подвала исхудавшего мужика с безумными глазами и первым делом спросили:

– Ремизов?

– Ремизов!

– Ты чего тут делаешь?

– Меня взяли в заложники.

– Почему?

– Потому что Хром с меня деньги требует.

– Заявление писать будешь?

– Буду. Только дайте водички попить!

Выхлебал трехлитровую банку воды из-под крана и тут же накорябал заявление, в котором, сучонок, написал не что он эти деньги занял, а отдавать отказался, а то, что Хром их у него вымогал за «крышу».

К тому моменту, когда они зашли в офис Хрома, все уже было закончено, и Большакова с Зайцевым прямо в дверях встретили омоновцы и Ленечка. Бывший десантник и спортсмен, бывший старший лейтенант, бывший следователь, он был когда-то уволен из милиции за нечистоплотность. Дело тогда на него уголовное не возбуждали, а просто дали ему под зад коленом из органов.

– А ты как здесь оказался? – Большаков был очень удивлен такой встрече. Он никак не ожидал встретить здесь своего бывшего коллегу.

– Да я тут юристом подрабатываю.

– У Хрома?!

– Ну да!

– Ты что, в бандиты пошел?

Ленечка был с чувством юмора. Ни на секунду не задумываясь, он выпалил:

– А куда еще бывшему менту идти? Только в бандиты! – И расхохотался.

Хром лежал на животе в одной из комнатушек. Руки его были скованы за спиной наручниками, а сверху, на поясницу, зачем-то поставлено кресло. Судя по всему, это положение в пространстве вовсе не расстроило задержанного, и он даже умудрялся ботинками бодро отбивать ритм, словно помогая себе напевать какую-то совсем не грустную песню. Рядом с ним стояли вооруженные автоматами омоновцы, которые внимательно осмотрели вошедших, но не сказали ни слова.

– Ну, чего смотрите? – сказал Зайцев. – Посадите его и снимите наручники.

И тут омоновцы заволновались и наотрез отказались выполнять приказ:

– Как это – снять наручники? Вы чего? Это же Хром. Нельзя. Он опасен.

– Мужики, ну, наверное, он не опаснее нас с вами! – Валера говорил насмешливо, с какими-то предельно издевательскими интонациями в голосе. – И вы, и мы с оружием. Если что, сделаем из него решето. Да и вообще, как вы себе представляете, как мы будем с ним разговаривать, как он будет протокол подписывать с наручниками за спиной? Бойцы, хорош на понос исходить, возвращайте его в вертикальное положение.

Через минуту Хром уже сидел без наручников на табурете и читал постановление на проведение обыска. В это время дверь приоткрылась и в ней показалась голова Ленечки, и было в его лице уже что-то такое холуйское, что Большакова передернуло.

– Иваныч, как ты тут, все нормально? Ну и ладушки! Андрей, можно тебя на минуту? – В коридоре Ленечка вдруг шепотом поинтересовался: – Хотите кофейку? С шоколадом! Все равно понятных еще нет.

Кофе тогда был дефицит. Шоколада днем с огнем в магазинах не найти. Предложение было заманчивым, тем более что они пролетели с обедом, но что-то темнил Ленечка, и это хорошо чувствовалось на расстоянии метра, и потому Андрей спросил:

– А чего ты такой добрый? Это неспроста, давай колись, чего хочешь взамен?

– Давай попоим Иваныча кофейком. Все равно вы его сейчас задержите, потом его посадят, когда он это еще все увидит. Время обеденное, а у меня и бутербродики с икрой красной есть.

– Да ты буржуй, чистый Мальчиш-Плохиш, ну ладно, из-за твоего хозяина мы остались голодные, так что давай сделаем перекус. Хочешь, и ты с нами садись.

– Не-не. Я за столом не буду, я на вас на троих сделаю, а если эти, в масках, захотят, я и на них приготовлю.

Вернувшись в комнату, Андрей спросил и Валеру, и омоновцев:

– Парни, тут предлагают кофейку дерябнуть, вы как?

Зайцев согласился сразу, омоновцы демонстративно отказались.

– Мы с бандитами за один стол не сядем, – сказали и вышли прочь из комнаты.

– Ну-ну, дело житейское. Как хотите. Вы с бандитами не едите, а мы, опера, едим, мы вот не такие привередливые.

Когда Ленечка в очередной раз скрылся на кухне, Зайцев обратился к Хрому:

– Саш, ты тертый калач и знаешь, как залетают омоновцы: все бумаги на пол вывалят и бардак после себя оставят. Нам сейчас нужна ваша бухгалтерия, а вместо нее там свалка. Ты дай команду своему халдею Ленечке, пока мы тут чаи гоняем да кофе пьем, чтобы он приготовил учредительные документы, уставы и всю бухгалтерию по каждой твоей фирме. Пусть все документы приведет в порядок, по папочкам их отдельно разложит, чтобы нам время не тратить.

Хром поманил пальцем бывшего мента, который как раз выглянул из-за двери:

– Иди сюда и слушай. Как ребята тебе скажут, так ты и сделай. Документы им подбери, как положено, сделай, чтоб все нормально было. Ты все понял?

– Да, сейчас сделаю.

Большаков пошел вместе с Ленечкой в бухгалтерию.

– Ты, Ленечка, хоть и бывший, но следак, и знаешь, как проводят обыск и какие документы изымают, так что ты подбери все, что требуется, а то мы тут до утра будем колупаться в этих листах.

– Не беспокойся. Все будет в лучшем виде. Я даже вам потом до машины все сам донесу.

Короткий перерыв, пока не подтянулись понятые, два солдатика из ближайшей войсковой части, продлился не более пятнадцати минут. Большаков и Зайцев за это время не спеша выпили по кружке черного как смоль кофе и съели по паре бутербродов. Хватило, чтобы не сосало под ложечкой. За обе щеки жрал один Хром, понимая, что в этой ситуации лучше наесться впрок. Отхлебывал и чавкал он громко и в сторону ментов даже не смотрел.

– Сань, да ты не торопись, за тобой уже никто не гонится, а то не дай бог подавишься, и как нам перед начальством за твой труп отчитываться?

Шутил Зайцев – и не знал, какие тучи сгущаются над их головами, потому как в этот самый момент с омоновцами по рации связался Фридман, тогда еще начальник подотдела по борьбе с бандитизмом, и спросил:

– Чего-то не слышу вас.

– А мы рации выключили.

– Ну и как там Хром?

– Нормально, кофе пьет да бутерброды жрет.

– Как это?

– Так это. С вашими операми. С Большаковым и Зайцевым. Они разрешили. Они даже с него наручники сняли.

– А где они сами?

– Они тоже с ним сидят, бутерброды хавают.

– Они что, обыск не проводят?

– Нет, не проводят.

– Почему?

– Говорят, что понятых ждут.

– Ладно, разберемся. Привет им передавайте.

Через пару часов, когда обыск был завершен, омоновцы снова надели на Хрома наручники и повели на выход, Большаков и Зайцев услышали от него только одно слово:

– Благодарю.

В УВД, куда они притащили два мешка изъятых документов, слова благодарности им ждать было не от кого. Там их сразу вызвали на ковер. Новый начальник Шестого отдела подполковник Мартьянов пребывал в гневе и сразу, как только они зашли к нему в кабинет, громко предъявил обвинение:

– Товарищи офицеры, как вы могли? Вы позорите честь сотрудников УВД и оперативно-разыскного бюро!

– Товарищ подполковник, вы о чем?

– А вот о чем, у меня есть информация, что вы сняли с Хрома наручники и накормили его бутербродами.

– Ну да, посидели попили кофе. Это была не наша инициатива, они предложили. Там был его юрист и адвокат Хрома, бывший наш сотрудник, мы его знаем, он работал следователем на Пролетарке, он к нам подошел и спросил, будем ли мы пить кофе, а чего нам не выпить? Хотя бы для установления оперативного контакта.

– Зачем?

– Да там все бумаги были сброшены на пол. Вы же в ОБХСС работали, понимаете, что по ним нужно проводить ревизию. А мы с Хромом установили оперативный контакт, и он дал команду, чтобы нам документы все подобрали, какие положено. Мы могли все сгрести в мешки, а потом еще пару дней их перебирать, чтобы найти нужное. А там за нас все нормально сложили, подшили и даже опись сделали.

– А наручники зачем сняли?

– А чего тут такого? Ну, сняли. А как он будет документы подписывать, если у него руки за спиной? И чем мы позорим свою честь? Тем, что кофе с Хромом попили? Это что, уже приравнивается к взятке? Ерунда полная. Или нам что теперь, всякому бандиту говорить, что он сволочь и тварь? Извините, приговора суда нет, он такой же гражданин, как и все. У нас тут не НКВД и не тридцать седьмой год на дворе. Какие претензии? Вы нам поручили изъять финансовые и бухгалтерские документы фирм, где он учредитель, так мы все это сделали в лучшем виде. В чем наша вина?

Мартьянов, уже почти сменивший гнев на милость, вяло швырнул им под ноги последний аргумент:

– А вот Фридман сказал, что вы чуть ли не обнимались с Хромом.

Но и за ними не заржавело:

– А… так это Фридман тень на плетень наводит. Понятно. Так его там не было!

Фридмана они встретили в коридоре. Тот шел им навстречу, весь из себя улыбающийся и максимально доброжелательный.

– Ну и как, мужики, съездили?

– Отлично. А чего ты тут языком мелешь? Зачем побежал начальству жаловаться?

– Да я ничего.

– Как ничего, если ты на нас пожаловался! Ты как себе представляешь, мы должны были подойти к Хрому и начать его пинать ногами?

– Можно и так. Но это ваше личное дело. Мне вообще по барабану, как вы относитесь к задержанным. Можете хоть бить, а можете и чаем напоить. Хотя лично я отметелил бы его как следует, чтобы знал, сука, как нам статистику портить.

– Тогда чего ты лезешь не в свои дела?

– А я и не лезу. Мартьянов попросил меня узнать, как прошло задержание, вот я по рации у омоновцев и узнал, что и как, а то, что они мне рассказали, я и передал ему слово в слово.

Позже, когда Фридмана назначили начальником Управления по борьбе с организованной преступностью, два его заместителя, один высокий и худой, другой маленький и склонный к полноте, развлекались тем, что по вечерам ставили задержанных бандитов вдоль стен коридора, надевали им за спину наручники, чтобы те не могли оказать сопротивления, и со всей дури обхаживали их резиновыми палками. Сами они – для конспирации – были в балаклавах, но избиваемый народ и так понимал, кто над ними издевается, уж больно колоритные были фигуры у этих двух клоунов, один в один как у Пата с Паташоном. Да и сам начальник УБОПа время от времени не стеснялся таким же образом снимать накопившееся нервное напряжение.

А коммерс Ремизов закончился ровно через год. Его зарезали в пьяной драке в какой-то захудалой кафешке. Один из бойцов Хрома всадил ему ножик в бок по самую рукоятку и как ни в чем не бывало отчалил в неизвестном направлении. Находившиеся в помещении люди, естественно, все, как один, отказались свидетельствовать о произошедшем, справедливо полагая, что тихая жизнь куда приятнее тихой смерти.

* * *

Напасть пришла, откуда не ждали. С Украины. Прикатили в город николаевские наперсточники, человек десять крепко сбитых парней, и начали по-стахановски, с раннего утра до позднего вечера, гэкать да разводить особо доверчивых и азартных граждан на деньги, наваривая к вечеру огромные суммы. Местом своей дислокации они поначалу выбрали автовокзал, где народ был не особо богатый, провинциальный и транзитный, но потом, изучив людской поток и его покупательную способность, перебазировались к недавно отстроенному универмагу, бетонное здание которого очень напоминало одну французскую тюрьму. Видимо, поэтому место это иначе как Бастилия никто и не называл. Стояла эта Бастилия на пригорке, рядом с колхозным рынком, где по выходным было не протолкнуться, и тихой речушкой, которая через полкилометра растворялась в другом водном потоке, волжском.

И без этих незваных гостей ментам работы было невпроворот, гастролеров-карманников здесь было хоть пруд пруди, а тут еще и эти…

Короче, достали они всех – и власть, не понимающую, как этих припершихся жуликов засадить за мошенничество в места не столь отдаленные, и граждан, заваливших милицию заявлениями о том, что группа мошенников лишила их последних сбережений.

Первое время менты их регулярно таскали в Центральное РОВД. Приедут, заберут, а потом, глядишь, через пару часов и отпустят. И доподлинно неизвестно, почему они не могли доказать факт мошенничества, то ли от нехватки ума, то ли от неистребимого желания получить хоть какую, но взятку. Во всяком случае процедура перемещения денег из одного кармана в другой была куда приятнее долгих разбирательств.

Это только поначалу жулики, едва завидев ментов, поднимались на крыло и с утроенной скоростью направлялись вниз к реке, где их поджидала моторная лодка. Наладив взаимопонимание с властью, они даже ухом не вели, когда мимо проезжала милицейская машина или проходил в форме мент. Мол, у каждого своя работа, чего суетиться!

Так бы продолжалось бесконечно долго, но однажды количество жалоб и заявлений от граждан преодолело какое-то не ведомое никому, кроме начальника УВД, критическое число, и на очередной «радионяне» генерал спросил с резким укором начальника Центрального РОВД, до каких пор будет продолжаться это безобразие.

– А мы сделать ничего не можем! Чем мы их можем наказать? За их деяние предусмотрена всего лишь административная ответственность. А мы, по сути, столкнулись с организованной преступностью! Может, это и поручить Шестому отделу? Хватит им штаны просиживать!

Как и следовало ожидать, тут же разгорелся жаркий спор о том, кто и что периодически у себя просиживает, но в итоге уже к одиннадцати утра Большаков и Зайцев были вызваны в кабинет к начальнику отдела Мартьянову, который приказал безобразия наперсточников прекратить раз и навсегда.

– Делайте все что угодно, но во что бы то ни стало покажите этим наглецам, кто в городе хозяин! Поняли меня?

Чего тут не понять. Конечно, они поняли, что их в очередной раз назначили крайними. Целое РОВД не в состоянии было разогнать эту шантрапу, а они, два капитана, должны теперь были рисковать своими головами. Повздыхали, поматерились, взяли по пистолету и на следующий день, в субботу, когда народу, шедшего на рынок, были толпы, поехали смотреть место будущего сражения, чтобы понять, какую партию там разыгрывают гастролеры из Украины.

Картина была привычной: в спектакле участвовали пять человек. Один, «ведущий», без останова гонял шарик под пластмассовыми колпачками, двое активно подзадоривали еще полных азарта доверчивых дураков, еще парочка «быков» время от времени очень жестко разбиралась с проигравшими. За исключением основного игрока, парни на подхвате были на редкость спортивными, ни дать ни взять культуристы с обложки иностранного журнала.

– Ну, и чего делать будем? – спросил Валера, когда они снова отошли в сторону.

– У нас есть два варианта. – Андреем постепенно овладел азарт. – Или сейчас взять какого-нибудь терпилу и заставить его написать заявление, а потом повязать этих… Только проблема в том, что их пять человек и вокруг толпа народу – вдруг накинутся? Ну, посадим мы на задницу двоих-троих, а вдруг и нам прилетит? Мы же не в форме. Может, есть те, кого мы не просчитали. Да и какой, к черту, это вариант, ну составим мы административный протокол, а они через пару часов вернутся сюда назад.

– А ты чего предлагаешь?

– Предлагаю поиграть!

– Как это?

– Просто. Провернем оперативную комбинацию. Сейчас поиграем с ними, денег у них немного выиграем. Хохлы, естественно, разозлятся, и, скорее всего, дело закончится конфликтом. Наша задача увести их подальше от людного места – нам зрители для разборок не нужны – и хорошенько им вломить.

– А кто будет играть?

– Могу я, хочешь – играй ты.

– Ну да, мне только с моим перебитым носом изображать простого труженика Нечерноземья. Сразу просекут, что я или спортсмен, или мент. Придется тебе. У тебя вид совсем интеллигентный.

– Да ладно тебе!

– Точно! Морда гладко выбритая, одеколончиком взбрызнутая, на тебе белая рубашечка с короткими рукавами, брючки светленькие. Красота, да и только, все бабы в городе твои. Только ствол отдай, альфонс доморощенный, нечего им светить. И если возникнут проблемы, постарайся не вставать к жуликам спиной, чтобы они тебя по башке не долбанули. Уводи их к реке, там и будем с ними разбираться. Я вслед за тобой подгребу. Теперь осталось решить главный вопрос: где взять деньги на игру?

Когда вывернули карманы и кошельки, оказалось, что опера располагают почти десятью рублями, но и этого было достаточно, чтобы рискнуть. Минут через пять Андрей с трудом протиснулся в шумную толпу, которая плотно окружила мужичка, бойко двигающего колпачки по куску лежащей на земле фанеры. Желающих стать жертвой обмана не было, но поглядеть, как будут зарабатывать на лохах, горазды были все. Минут пять Большаков наблюдал за последователями древней индийской игры с кубками, а потом, склонившись над «ведущим», спросил громко и беззаботно:

– Может, и мне попробовать? Вдруг повезет?

– А что? Давай! – У шулера загорелись глаза, а толпа радостно загудела, почуяв дармовую развлекуху. – Ставь пятерку, гражданин хороший!

– Нет, страшно, давай сначала по рублику!

Естественно, рублик вскоре оказался в кармане опера, что вызвало деланое восхищение сидящего на корточках жулика:

– Ты выиграл, пацан! Смотри, какой ты молодец! Давай теперь по троячку!

– Давай!

Медленно, с переменным успехом, Андрей выиграл и троячок, и червончик, а потом, изобразив вдруг нахлынувшую на него русскую удаль и бесшабашность, громогласно объявил:

– Ставлю триста рублей, всю свою зарплату!

Тут публика разделилась. Одни стали кричать, что он конкретный дебил, что через пять минут останется без штанов; другие, в числе которых были гости из Николаева, требовали продолжения банкета до победного. Мол, раз пошла пруха, значит, надо играть до конца, когда еще такой фарт будет?

«Ведущий», почуяв «азартного Парамошу» и крупный навар, поинтересовался как бы лениво и между прочим:

– У тебя, мил человек, деньги-то есть?

– Есть!

– Покажи.

Большаков потряс кошельком и самоуверенно и даже немного обиженно парировал:

– Ты чего, не веришь мне? Я в отличие от тебя, бездельника, работаю инженером на вагоностроительном заводе и получаю, уж наверное, побольше тебя, так что я за свои слова отвечаю. Это ты покажи свои бабки. Может, ты меня за дурака держишь?

Когда жулик вытащил на свет божий шесть пятидесятирублевых банкнот, с которых даже нарисованный Ленин отказался смотреть на происходящее безобразие, Большаков положил и свой тертый временем, но очень толстый «лопатник», куда заранее для объема насовал листочки бумаги.

– Ты деньги далеко не убирай, – приказал Большаков с нехорошей усмешкой. – Я у тебя их намерен выиграть!

«Ну-ну», – хотел было ответить «ведущий», но сдержался. Никак нельзя было спугнуть такие легкие три сотни карбованцев, хотя на душе его что-то екнуло. Но было поздно отступать назад. И закрутились в каком-то бешеном хороводе колпачки, и забегали глаза у завороженных зрителей. Тут и замедленная съемка не смогла бы помочь игроку, но Андрей был спокоен. Когда мельтешение тары прекратилось и жулик, еле сдерживая свою преждевременную радость, спросил:

– В каком?

– Ну… Как это в каком? В крайнем, от меня слева! – спокойно ответил Большаков.

И как только рука «ведущего» потянулась, чтобы открыть крайний колпачок, он быстро сшиб носком ботинка остальные два, под которыми, естественно, ничего не оказалось, и тут же прижал ногой оставшийся, так сказать, выигрышный колпачок к листу фанеры.

Механизм обмана лишь казался сложным, вся его хитрость рассчитывалась на дилетантов. На самом деле шарик был сделан из крашеного поролона и только внешне напоминал нечто твердое. Во время игры «ведущий» очень быстро зажимал его между пальцев, и несведущий человек выиграть никак не мог. Просто потому, что в игре шарика не было ни под одним из наперстков. Лишь когда первые два наперстка оказывались пустыми, шарик незаметно помещался в последний. Натренированные пальцы бывшего циркача делали эту манипуляцию совершенно незаметной. И, когда Большаков опрокинул два из трех пустых наперстков, нужно было или признавать его выигрыш, или сознаваться в своей афере.

Рука мазурика замерла в воздухе, и он посмотрел на игрока снизу вверх полным ненависти взглядом. Он понял все.

– Ну что, колпачок открывать будем? – спросил Андрей, и голос его мрачный ничего, кроме прямой угрозы, в себе не содержал.

– Нет. Не будем! – хрипло ответил «ведущий» и стал молча наблюдать, как его деньги перекочевывают в карман «инженера вагоностроительного завода».

Что тут началось! Кто-то кричал «ура!» и радостно смеялся, кто-то хлопал по плечу чудака, сорвавшего банк, но кто-то медленно вытеснял Большакова в сторонку. Четыре жлоба так плотно обступили обидчика, что прорваться не было никакой возможности.

– Ты чего, от братвы?

– Да я сам по себе.

– А ты кто по жизни?

– Я? Инженер на заводе.

– Слышь, инженер, пойдем поговорим. Отойдем к речке, чтобы народ не мешал. Не бойся, мы тебе ничего не сделаем.

– Да не вопрос. И не боюсь я вас. Только руки уберите, на хрен.

– А ты что, борзый?

– Да не борзый, просто не люблю, когда меня мужики лапают. Я не по этой части.

– Пойдем, уточним, по какой ты части.

– Пойдем, только вы вперед идите, нечего меня подталкивать. Сам дойду, дорогу знаю.

Конвой выдался знатный. Двое переростков впереди, двое сзади. Вели, как на расстрел. Когда шум реки стал сильнее шума торговых рядов неподалеку расположенного колхозного рынка, Андрей, шедший в метрах пяти от сопровождающих его «конвойных», уловил глухие, еле заметные звуки, напоминающие падение мешков с картошкой. Шмяк, шмяк. Когда через пару секунд его бесшумно, как ниндзя, обогнал Валера, который держал в руках два пистолета, он понял, что половина врагов находится в бессознательном состоянии. Передние тоже ойкнуть не успели. Получив одновременно рукоятками «Макаровых» по голове, они обмякли и завалились набок. Ни до, ни после Андрей не видел, как от удара пистолетом по голове человек моментально отключается и падает на землю как подкошенный.

Они успели забрать у николаевцев паспорта, покурить и рассказать по анекдоту, пока гости из Украины приходили в себя, охали и ощупывали свои потрясенные головы. А когда кто-то из жуликов, кряхтя, спросил, кто они такие, те от широкой русской души наварили им по нескольку пенделей в раскоряченные задницы.

– Лежать, суки! Мы из оперативно-разыскного бюро!

– Да вы чего, менты, совсем сдурели? Мы же вам платим!

– Замечательно. Распрягайтесь, ребята. Кому вы платите?

– Пэпээсникам вашим, участковому. Сыщик какой-то приходит. Всем, кто требует платить, тем и платим. Ну, если мало, мы еще будем платить. Ребята, это же хороший бизнес. Деньги сами в руки идут. Чего вы на нас так круто наехали? Мы же вам отстегиваем!

– Нам вы не отстегиваете.

– Будем отстегивать! Только дайте нам работать.

– Нам ваших денег не надо! Мы не для того к вам пожаловали.

– А для чего?

– Скажу, но сначала давайте решим одну тему. Как вы считаете, эти деньги, эти три сотни, мы заработали честно?

– Да, честно, они ваши!

– Есть к нам претензии?

– Да какие претензии? Все по чесноку.

– Отлично. Итак, вы спрашиваете, зачем мы сюда приехали. Так вот, встречный вопрос. Вам принципиально, где работать, в нашей области или в другом месте?

– В принципе, разницы особой нет. Везде одно и то же.

– Ну и ладушки! А теперь внимательно слушайте! Вы задолбали нас, от вас столько потерпевших, что терпение наше кончилось. Даем час на то, чтобы вы свалили из нашего города. Можете рвануть в районы нашей области, но там у вас не будет навара – там народ беднее, чем здесь. Поэтому шуруйте в Московскую область или даже в саму Москву, работайте там. А если нет, то мы станем приходить к вам каждый день и будем с вами играть до тех пор, пока вы без порток не останетесь. А потом отдадим вас местной братве.

– Да у нас с братвой ровно. Они нам разрешили.

– Сейчас разрешили, а когда мы походатайствуем, тогда разрешать вам не будут. И неизвестно, уедете ли вы отсюда живыми и невредимыми. Может, где-нибудь на даче у авторитета будете лопатами фигачить да чего-нибудь строить: братве тоже нужна бесплатная рабочая сила. А с нами они из-за вас ругаться не будут, пойдут на уступки. Так что валите отсюда прямо сейчас. И ведущего вашего не забудьте взять, он там, на дорожке, лежит, еще в себя не пришел. Ну, вы поняли?

– Поняли.

Приехав в Управление внутренних дел, они сразу доложили, что теперь в городе никаких наперсточников с Украины не будет, они сворачиваются и уезжают в другой регион.

– Как? – не мог поверить начальник отдела на слово. – Чего это вдруг?

– Ну так, поговорили, пообщались. Договорились. Они сказали, что ментов уважают и если Шестой отдел попросил, то они уедут.

– Точно?

– Точно.

В этот же вечер Большаков и Зайцев вместе с женами пошли в кабак, где очень вкусно готовили курицу гриль, и провели там весь вечер, ни в чем ни себе, ни женам не отказывая, благо выигранных денег было в избытке. Оставшуюся сумму они превратили в общую кассу и тратили деньги только на оперативные расходы, чтобы не просить на них всякий раз у начальства, а потом не отчитываться за каждую потраченную копейку…

Теперь он уже почти не снится. Дела, заботы, новые нервные переживания подтерли остроту прошлой потери. Но первые несколько лет Валера приходил к нему во сны регулярно, как на работу. Там, в таинственном мире грез, они снова садились за свои рабочие столы в УВД, снова решали поставленные начальством задачи, о чем-то спорили и говорили, опять ехали на задержания, и только под утро Андрей спохватывался и говорил:

– Валера, тебя же нет! Ты ведь умер!

И Валера виновато извинялся:

– Да? Прости, Андрей, я позабыл!

Глава двенадцатая

Те две недели зимы Степанов просто наслаждался жизнью. С утра пораньше в хорошем настроении бежал на службу в УВД, вечером, махнув рюмку коньяка, ехал на телестанцию. Из пресс-службы только он один теперь уходил ровно в шесть. Шуриков и Размольщиков пахали допоздна. Шуриков писал и печатал за двоих, Размольщиков каждый день мотался по райотделам и снимал сюжеты для «Криминальных новостей». Одному было без разницы, что на работе сидеть, что в общаге – там его никто не ждал, – а другой был мрачен и зол, работать он не привык.

Зачем он согласился с предложением генерала стать начальником пресс-службы, хотя уже на девяносто девять процентов был готов перейти на телевидение? Да вот за этим самым!

«Размольщиков, что за фигня? Почему опаздываем на работу? Время пять минут десятого! Объяснительную мне на стол!»

«Шуриков, а ты куда собрался? На часы смотрел? До конца рабочего дня еще куча времени».

«Размольщиков, а почему от тебя пахнет перегаром? Еще раз появишься в таком виде, работать пойдешь в народное хозяйство! Что смотришь, есть вопросы? Ну так и двигай шустро на рабочее место, не стой в проходе!»

«Шуриков, ну ты же бред пишешь! Переделывай!»

«Товарищи офицеры, к завтрашнему утру подготовьте мне план мероприятий на ближайший месяц. Шуриков пусть проанализирует, что мы можем предложить печатным средствам массовой информации, Размольщиков – телевидению и радиостанциям. Как что делать? Звоните по райотделам, в УВД, уточняйте, какие у них запланированы мероприятия на ближайшее время, и выясняйте, будут ли эти мероприятия интересны тем СМИ, с которыми мы сотрудничаем. Что значит, не успеете? А ночь на что? Вперед!»

Но скучно от таких игр Степанову стало уже на третий день. Скучно и противно. Он только представил, что жить так ему придется изо дня в день, из года в год, как сразу стало понятно, что решение он принял верное. Чем быстрее он отсюда сбежит, тем будет лучше для всех. Не хотелось ему однажды проснуться седым и старым, с головой, набитой одними воспоминаниями, крепко-накрепко связанными с пресс-службой УВД, Размольщиковым и Шуриковым.

На телестанции было куда интереснее.

Там собирались толпы страждущих обрести свое призвание в неведомой им телевизионной журналистике. В огромном фойе по вечерам было шумно и пахло дорогим парфюмом. На диванчиках вдоль стен сидели в основном девицы, только что вышедшие из парикмахерской, хотя время от времени случались и какие-то скукоженные молодые люди поэтико-ботанического вида.

Все волновались. И конкурсанты, и отборочная комиссия из пяти человек, председателем которой Белкин назначил Степанова. Условия приема на работу в новостную службу только внешне казались простыми, незатейливыми. Выдержать наэлектризованность атмосферы ожидания будущим журналистам было непросто. Участников конкурса по одному приглашали в тесный кабинет Белкина и просили немного рассказать о себе. После короткого знакомства вошедшему предлагали сесть на стул и, глядя прямо в объектив видеокамеры, за пару минут разборчиво объяснить, зачем он сюда пришел. Лишь некоторые (от них сразу избавлялись) вели себя вальяжно и высокомерно. В основном всех колотил озноб и мучило обезвоживание.

– Я… это… Хочу это… Ну, как это… А можно водички?

Степанов смотрел на все происходящее с нескрываемой грустью. Надо было быть очень наивным человеком, дилетантом в журналистике, чтобы не сообразить: чуда в этих стенах не произойдет, гениев они не найдут. Люди пришли не те. Нет, они ни в чем не виноваты, эти люди, но тут или дано, или даже не стоит пробовать. Хотя и талантливого, и совсем неодаренного на телевидении всегда ожидало одно и то же: разочарование. Когда сразу, когда десятилетия спустя.

Через несколько дней конкурс превратился в веселую игру, в которую он на деньги играл с Белкиным. Быстро начирканные шариковыми ручками на бумажках плюс или минус – и ставки сделаны. Суммы шли небольшие, но Степанов всегда выигрывал. Человек только открывал дверь, он еще слова не успевал произнести, а Виктор точно знал, встретится ли он ему на втором туре, когда тех, кто хоть как-то смог связать пару слов и не упасть в обморок от страха, приглашали в ярко освещенную студию прочитать с листа пару новостных сюжетов.

– Степанов, надо как-то нам налаживать отношения. – Размольщиков говорил тихо, просительно. – Я уже вторую неделю с высунутым языком живу! А мне не семнадцать лет, мне скоро на пенсию, а шансов дожить до нее у меня все меньше и меньше. Я скоро сдохну от твоих приказов, а мне этого делать никак нельзя, у меня внуки… Вить, ну, нельзя быть таким злопамятным!

– Можно, – доброжелательно отвечал Виктор, уже подсчитывая не дни, а часы, когда он придет к генералу с повинной головой и скажет, что уходит из милиции. – Ты же мотал мне нервы, а почему я тебе не могу?

– Я был дурак. Я прошу у тебя прощения. Мир?

– Нет. Тебе придется еще некоторое время помучиться.

– Ну, блин. Ну чего ты? Давай помиримся!

– Пока нет. Пока.

– А когда это твое «пока» закончится, на моих похоронах?

– Хорошая идея, но нет. Я думаю, через пять дней, в эту пятницу.

– А чего так долго? Давай я стол организую, выпьем, пирожками закусим, слова добрые друг другу скажем, да и в добрый путь на долгие года!

– Хорошая мысль. Давай так. В эту пятницу ты проставишься. Купишь хорошую выпивку, качественную закуску, и мы объявим мир. Но имей в виду, пить мы будем армянский коньяк, закусывать не сырками и бутербродами, а приличными салатами и приготовленным дома мясом. Жена твоя умеет готовить?

– Вроде как.

– Нет, Витек, «вроде как» не проканает. Короче, ты найдешь среди своих баб ту единственную, которая умеет готовить. Пусть она нам накроет тобою оплаченную поляну. И еще, если мне не понравится еда и если ты попробуешь сэкономить на выпивке, я ни к чему не притронусь и экзекуции продлятся еще на пару недель. И так до бесконечности. Ты понял?

– Так точно!

– Молодец, а пока шуруй в Заволжский РОВД, там сегодня до ночи будут ловить пьяных водителей!

– Да ну е-мое…

* * *

Стас теперь начинал свой рабочий день рано, по темноте. Вставал ни свет ни заря, до пота делал зарядку, умывался, завтракал и ждал, когда по радио заиграет «Патриотическая песня» Глинки, изображавшая гимн России.

Именно в шесть утра к подъезду его общежития подкатывала служебная машина, на которой он отправлялся в администрацию. Там за чашкой крепкого чая он пролистывал сводку происшествий за сутки, оценивал оперативную обстановку в области, в приемной уточнял планы встреч и мероприятий, где должен был принимать участие Шитов, потом снова садился в автомобиль и ехал уже в Пестреево, местечко в десяти километрах от города, туда, где еще со времен советских стоял на берегу реки охраняемый объект, сначала бывший дачей первого секретаря обкома КПСС, теперь губернатора области, человека, заботливо охраняемого государством и лично майором милиции Тропаревым.

Полгода назад в тот самый, пропахший вонючей хлоркой понедельник из дверей поликлиники УВД Стас Тропарев вышел только к вечеру. Полдня он просидел в очередях, мотаясь из одного кабинета в другой. Долго, очень долго терапевт, женщина лет семидесяти, не могла взять в толк, что от нее надо сидящему перед ней менту. Она и лоб морщила, и карандашиком по столу стучала, но все безрезультатно.

– На что жалуетесь?

– Да ни на что я не жалуюсь! Я чувствую себя прекрасно.

– Тогда зачем пришли?

– Мне нужна справка.

– Какая?

– Что я здоров, что я не болен туберкулезом.

– А зачем она вам нужна?

– У меня проблемы на службе. Какая-то дура сказала, что я болен чахоткой, и теперь начальство требует от меня справку, что я здоров.

– Интересное у вас начальство.

– Не то слово.

– Вы где служите?

– В Управлении по борьбе с организованной преступностью. Я командир СОБРа.

– Ничего не понимаю. Что такое СОБР?

– Специальный отряд быстрого реагирования. Это что-то вроде ОМОНа, но более подготовленное.

– Бред какой-то. А что такое ОМОН?

– Да неважно. Ну так вот, у меня на работе все выходные УБОП хлорировали… Боятся заразиться туберкулезом.

– Вот как? Ну до некоторой степени логично, туберкулеза нам только не хватало.

– Да я никогда им и не болел.

– И хорошо, что не болели. Врагу не пожелаешь эту заразу.

– Тогда дайте мне справку о том, что у меня нет туберкулеза.

– А я здесь при чем? Я таких справок не даю, я простой терапевт.

– И что мне делать?

– Не знаю. Попробуйте обратиться к кому повыше, может, они знают, что надо делать в таких случаях.

Теперь нужная справка была сложена вчетверо и лежала в кармане рубашки. Но покоя на душе не было, на работу идти не хотелось никак, но и домой идти было рано – начало пятого. Пока он размышлял, ехать ли прямо сейчас в УБОП или, плюнув на все, топать домой, рядом с ним остановилась черная «Волга», из которой вышел подполковник ФСБ Рябов, человек абсолютно неприметной внешности, с которым Стасу приходилось много раз контактировать по служебным вопросам.

Вот как их там набирают? – все время удивлялся Стас. Встретившись на улице с Рябовым, можно было десять раз пройти мимо и ни разу не обратить на него внимания. Ну нет лица у человека! И комплекция не то чтобы средняя – никакая. Руки-ноги имеются, а подробно описать его внешность уже через минуту не сможешь. Даже на редких фотографиях он был словно подернут патиной. Не времени, а вакуума.

– Здорово, Стас, а я тебя обыскался. Целый день в твою СОБРу звоню, а они, падлы, темнят, типа, никто не знает, где их командир. Пришлось твоего начальника взять за рыхлую задницу, он-то и сдал тебя, сказал, что ты в поликлинике, справку добываешь, что не чахоточный. Садись в машину. Разговор есть серьезный.

Не любил Тропарев серьезные разговоры. На дух не выносил. Что ни «серьезный разговор», то или проблема, которую не знаешь, как потом разгрести, или начало больших неприятностей, будущей нервотрепки и морального ущерба. И хоть бы один был на пользу. С серьезного разговора возникло его увольнение из армии, с серьезного разговора начинаются его проблемы в СОБРе. А то, что они начинаются, он уже чувствовал чем-то пониже спины.

– Случилось что, Петр Алексеевич? – Тропарев приоткрыл окошко и затянулся сигаретой.

– Ну что ты прямо быка за рога? – Рябов сидел за рулем, но голову к Стасу не поворачивал. – Куда нам спешить? Вон ты лучше сначала расскажи, как дела, как дома.

– Дома нормально. На работе – нет.

– Да что ты говоришь, а что случилось?

– Петр Алексеевич, бросьте вы это представление. Абсолютно уверен, что вы в курсе всего, что происходит в пятистах метрах от вашего управления.

Рябов усмехнулся и наконец повернулся к Тропареву:

– Ну если ты такой сообразительный, попробуй догадаться, зачем я к тебе приехал.

– Неужели хотите помочь мне решить возникшие проблемы?

Стас вроде как хотел пошутить и ждал, что подполковник ФСБ как минимум улыбнется, но тот вдруг как-то очень пристально на него посмотрел и вдруг помрачнел.

– Типа того, – пробормотал он. – С тобой невозможно работать. Ты мысли читаешь, что ли?

– Нет. Но очень бы хотелось. Так в чем суть серьезного разговора?

– А вот в чем. Пришла тут из Москвы одна очень интересная шифрограмма. Сейчас в России при каждом губернаторе будет создана служба охраны. Идею эту, как нам известно, предложил Горчаков, начальник охраны Президента, и Президенту она понравилась. Пока все это будет возложено на милицию, конкретно на УБОПы, но с дальним прицелом создания целой отдельной службы.

И есть у нашего руководства одна интересная мысль. Так как без нашего согласия ни одна кандидатура на должность начальника охраны губернатора утверждена не будет, мы предлагаем тебе возглавить эту самую охрану.

– Неожиданно. То есть теперь у СОБРа будет еще одна функция, функция охраны первого лица в области, и командир СОБРа, то есть я, буду еще и начальником его охраны. Так, что ли?

– Нет, не так. Если ты даешь свое согласие, то ты уже не будешь командиром. Тебя понизят в должности до заместителя, твои ребята будут числиться в СОБРе, но это пока… пока не будет создана отдельная структура. А в ней, может быть, ты не только полковником станешь, но и генералом.

– Даже так? Надо подумать.

– А что тут думать? Будто я не понимаю, чего ты с ноги на ногу переминался возле поликлиники. Не хотелось тебе идти в УБОП? Так?

– Так.

– Обидно было, что столько народу выступило против тебя? Так?

– Так.

– Хотелось тебе на все плюнуть и бежать не на работу, а домой, в общагу?

– Мысли читаете?

– Типа того. У тебя учусь. И потом, Стас, представь, как эти твои бывшие друзья-то вар и щи будут локти свои кусать! Они же от зависти сдохнут. Они тебя уже похоронили, с дерьмом смешали, а ты бац, и при самом главном человеке в области, при губернаторе, важный такой, прямо как Горчаков! Все они в дерьме, а ты во всем белом! Ну скажи, разве не класс?

Тропарев посмотрел в окошко и вздохнул. Рябов, конечно, ерничал, но, в принципе, говорил вещи правильные. Оставить без ответа публичное унижение было бы слишком. Отомстить хотелось, тут не без этого. И он для себя решил, что предлагаемый вариант карьерного роста не самый плохой. По крайней мере, в нынешних обстоятельствах.

– Организация будет при вас?

– Вряд ли. Горчаков обижен на нашу контору, которая его в конце восьмидесятых уволила за чересчур теплые чувства к будущему Президенту. Зачем ему нужно кабанчика с кем-то делить? Он захочет сам его сожрать, в одно рыло. Под себя структуру будет строить.

– А почему я?

– А почему не ты?

– Нет, а все же?

– Хочешь подробностей?

– Было бы неплохо.

– Нет. Не будет тебе никаких подробностей. Кроме одной, пожалуй. Ты вызываешь у нас доверие. Достаточно?

– Вполне. Петр Алексеевич, а что на самом деле происходит? Зачем создается охрана губернаторов?

– Да распустились эти козлы губернаторы. Беспредел творят повсеместно. Демократию почувствовали, твари… Воруют как подорванные, взятки такие берут, что даже у банкиров глаза на лоб лезут от озвученных сумм. Заказные убийства на многих из них. Людей заказывают, ничего не боясь.

– А Шитов чем отличился?

– А то ты не знаешь. Любовь у него с Хромом. Трутся активно друг об друга. Надо, чтобы это противоестественное трение административного аппарата и криминалитета не вызвало неконтролируемого возгорания.

– А контролируемое можно?

– Ну это как наверху решат. Дадут команду, и сами подожжем. Ты ведь хорошо знаешь Хрома?

– А кто ж его у нас не знает?

– Не скромничай. Слушай, а зачем ты ему на похоронах разрешил уединиться с женой?

– По глупости, за что уже получил от своего руководства по полной.

– Нет, не бреши, не по глупости ты это сделал. Ты его пожалел.

– Ну, допустим. Пожалел. И что?

– Ничего. Просто он тебе по гроб жизни будет за это благодарен.

– Мне безразлично.

– Тебе – может быть, а нам – нет. Нам этот факт пригодится.

– А я что, с ним должен буду контактировать?

– Охраняемый объект будет втихаря общаться, и тебе наверняка придется. Более того, для Шитова ты должен стать человеком своим, кому он может довериться. За губером нам нужен контроль, и контроль круглосуточный. Мы должны знать, что, где, когда и почем. То есть формально ты остаешься работать в милиции, но, по сути, твоя деятельность полностью переходит под контроль Федеральной службы безопасности.

– А сколько сотрудников я могу с собой взять?

– Я сейчас не помню. Пять или шесть. Вот как раз тех, кто не стал письмо о твоей отставке подписывать. Мы посмотрели их личные дела, хорошие ребята, толковые. Мы поддержим их кандидатуры.

– Когда вы все успеваете?

– Так работа такая. Сам знаешь.

– Мои бойцы тоже будут знать, кому подчиняются на самом деле?

– Ни в коем случае. Этого нам не хватало! Зачем? Мы будем иметь дело только с тобой.

– А когда приступать к работе?

– Прямо сейчас и приступай! Иди в УБОП, сунь этим негодяям справку в морду, а завтра с утра встречаемся у администрации области, пойдем к Шитову, будем его знакомить с тобой. Да, только не надо деда пугать своей сбруей. Никакой форменной одежды. Пиджачок там надень, галстучек. Рубашку беленькую. Сходи с утра в парикмахерскую. Чтобы от тебя ментом за версту не пахло. Он и так очень расстроился, что его теперь будут охранять. Он-то себе жизнь губернаторскую не так представлял. Да, и побольше улыбайся и кивай. И не вздумай мысли его читать, губер не любит слишком догадливых.

Когда Рябов остался один, то первым делом вытащил из кармана пальто мобильный телефон и набрал шестизначный номер.

– Встретился я с ним… Конечно, будет работать, куда он денется. Нашими стараниями ему назад дороги нет. Да, признаю, что твоя идея была интересна. На авторство не претендую. По поводу хлорки и коллективного письма получилось жестковато, но черт с ним. Ржачно, конечно, вышло. Но, может, ты и прав, что мы скучно живем. Так хоть будет что вспомнить на старости лет. Да, помню, с меня причитается. Заеду куплю.

* * *

А в пятницу был сервирован стол. Ни в чем не осрамился Витек. Все потраченные денежные средства были видны невооруженным глазом. Коньяк двух сортов, осетрина горячего копчения, красная икорка из аккуратных баночек, не менее дефицитные по зиме свежие помидорки, порезанные и политые душистым подсолнечным маслом, колбаска не какая-нибудь, а сырокопченая, балычок и ветчина разложены на тарелках. Кастрюля с картошкой, чтобы не остыла, спряталась под одеяло.

– А чуть позже мясо принесут, – пообещал Размольщиков, – чтобы сразу горячим употребить.

Он в тот вечер, словно половой в трактире, только и делал, что подливал и подкладывал, внимательно слушал и кивал головой. Шуриков тоже присутствовал в их компании, но глаз от тарелки не поднимал. Его холостяцкая задача на тот вечер была непритязательной. Нажраться от пуза и все предстоящие выходные лежать на койке, удавом переваривая халявную жратву.

– Эх, Витя, – значительно, словно особо важная персона, говорил Степанов, по-приятельски похлопывая Размольщикова по плечу. – Смотри, сколько времени мы потеряли по твоей глупости. А могли бы дружить с первого дня. А ты все мне пакости строил. Не стыдно тебе? Взрослый мужик, а вел себя как какой-то малолетний засранец…

– Извини, Виктор, то есть Виктор Васильевич, характер у меня такой, – виновато и просительно отвечал бывший нервотрепщик и стукач. К той поре он уже был пьян и просить прощения мог вполне искренне. – Конечно же, стыдно! Если б не было стыдно, разве было бы мне так хреново последние недели?

– Во-от! – поднял назидательно вверх палец Виктор. Он тоже хорошо поднабрался и валял дурака так, что ему поверил бы сам Станиславский. – Ты опять врешь!

– Не вру! – Глаза Размольщикова забегали, и он на мгновение протрезвел. – Почему это я вру?

– Почему – не знаю. Но врешь. Потому как хреново тебе было не по этой причине. Ты просто первый раз в жизни работал. Каждый день и по десять часов. Разве не так?

– Ну, по правде – так.

– Вот. Устал?

– Как собака.

– Может, тебе отдохнуть?

– В каком смысле? Мне на пенсию рано.

– Вот ты дурачок. Я тебе предлагаю на следующей неделе на работу не выходить. Съездить куда-нибудь. Перевести дыхание, так сказать, набраться сил.

– У меня отпуск только летом.

– Ну и что? Делов-то!

– Мне написать рапорт?

– Не надо! Я тебя прикрою. Имею на то право, как твой непосредственный начальник. А мы тут с Шуриковым уж как-нибудь справимся.

– Чего, правда?

– Да. Только при одном условии. Ты действительно отдохнешь. Уедешь куда-нибудь за город, в деревню, чтобы ни одна скотина не смогла бы тебя достать. Выспишься как следует, подышишь чистым воздухом. А через неделю с новыми силами вернешься на службу. Или мне этот вариант сначала Шурикову предложить?

– Нет, я согласен, но…

– Чего тебя смущает?

– А с чего вдруг такой аттракцион неслыханной щедрости? – с подозрением спросил Размольщиков и уставился на Степанова, как сторожевая собака. Внимательно и напряженно.

Тут уж Виктору потребовалась вся его парадоксальная фантазия и любовь к игре. Сейчас он даже вроде как слегка обиделся:

– Ну зачем ты так. Аттракцион. Обижаешь опять меня, тезка? Ладно, скажу. Чтобы быть добрым, у меня имеется один повод.

– Какой повод?

– Мне майора дают.

– Это как? – чуть не поперхнулся Размольщиков. – Ты даже не капитан! Ты недавно старлея получил. Так не бывает!

Степанов налил себе коньяку, выпил его и, поморщившись, сказал:

– Я тоже думал, что так не бывает. Но у жизни свои правила. Разве судьба Юрика Чурбанова, зятя Леонида Ильича, не подтверждает это? Бамс! И он в одно мгновение, после того как затараканил дочку генсека, из какого-то сраного подполковника сразу превратился в полковника и заместителя начальника Политуправления Внутренних войск МВД СССР? Народ что говорил насчет этого? Не имей сто баранов, а женись, как Чурбанов!

– Но ты не Чурбанов!

– Увы, Витек, вот тут ты прав, я не Чурбанов. Я Степанов. Но! Помнишь ту программу, которую я делал на студии МВД для Российского телевидения? Так вот. Министру тогда она так понравилась, что он решил автора, то есть меня, как-то отблагодарить за хорошо выполненную задачу по пропаганде положительного образа сотрудника милиции. Ну а чем меня наградишь? Не орден же, в конце концов, мне вручать?! Вот и постановил он, что я должен получить майора. Позвонил нашему генералу, тот тоже не против. Так что, дорогие мои, приказ уже подписан, и с понедельника я майор.

Эту минуту тишины Степанов посчитал лучшей за годы в пресс-службе УВД. Он наслаждался ее наполненностью сатисфакцией и представлял, как забухает в своей деревне расстроенный на всю голову Витек, как будет он материться от бессильной зависти и злобы все ближайшие семь суток и как с опухшей рожей и перегаром из пасти снова явится на службу. А в этом кабинете уже будет сидеть не Степанов, тут товарища майора будет ждать новый начальник, злой и нервный оттого, что ему пришлось вкалывать и за себя, и за Размольщикова, который взял и без разрешения начальства прогулял целую неделю. Так что ближайшие несколько лет Витек может не переживать по поводу работы. У него ее будет столько, что уход на пенсию ему покажется нирваной.

А где в это время будет сам Степанов? Он уже как неделю будет трудиться на телевидении.

* * *

Пестреевская резиденция губернатора не нравилась Шитову. Дача была очень скромной, одно название что обкомовская: несколько крошечных домиков обслуги да одноэтажный, выкрашенный противной зеленой краской деревянный дом на пять комнат, больше похожий на корпус пионерского лагеря, в котором, словно по недоразумению, мебель хоть и из карельской березы, но растерявшая за десятилетия свой первоначальный лоск и теперь больше напоминавшая обстановку дешевой гостиницы. Диван, на котором он перед сном смотрел телевизор, хорошо помнил жопы как минимум трех или четырех руководителей области, людей разных по темпераменту, но предпочитавших усесться прямо по его центру. Оттого Виктор Егорович брезгливо пересаживался поближе к краю, где пружины еще держали строй, и щелкал с канала на канал. Диван в эти минуты так отчаянно скрипел, будто молил в качестве награды за многолетнюю службу на вредном производстве его немедленно пристрелить и сжечь на потеху окрестной детворе.

Конечно, можно было выкинуть все это барахло на помойку, но что-то останавливало губернатора решиться на этот шаг. Вдруг разнесется благая весть о благоустройстве губернаторской дачи и начнут выть лишенные административной поддержки средства массовой дезинформации? Мол, денег в области кот наплакал, а Шитов направо и налево государственными средствами разбрасывается. Надо обождать. Хотя бы до годовщины инаугурации, или как там она называется, эта процедура вступления во власть. А там тихой сапой и обновить эту рухлядь.

Глаз радовали только еловый лес вокруг да выход к воде, где можно было в одиночестве, без единой мысли в голове, держать в руках удочку и смотреть на заваленный набок, лишенный жизни поплавок. Хотя какое там одиночество! И сзади, и сбоку всегда были глаза собровцев, глаза молодые, острые. Он и просил их:

– Парни, дайте мне побыть одному! Я же обычный человек, не публичный, и мне необходимо личное пространство, и чтобы оно было без ваших рож! – И ругался: – Да сколько это может продолжаться?! Вы что, русских слов не понимаете? Идите вы на х… отсюда!

Но все было бесполезно. Никто и слушать губернатора не хотел, потому что его работа была одна, а их – другая. И стояли, стояли над душой, как черти из милицейского ада. Выйдешь из кабинета – они в приемной. Отправишься в Москву на мероприятие – они впереди маячком и сиреной народ распугивают. Захочешь сходить налево – они и тут быть хотят.

С тоской думал Шитов о нравах того мира элиты, в котором он очутился, даже он, в иерархии власти фигура малозначительная, и то весь на нервах от этой проклятой опеки, а каково приходится Президенту страны?! Ему, бедолаге, наверное, и в обычный сортир, если приспичит, сходить нельзя. Не дай бог иностранная разведка возьмет на анализы его драгоценное дерьмо и прознает про все его скрытые болезни. Тогда жди или скандала в западной прессе, или шантажа, что еще хуже.

И что это за существование? Форменная тоска! При этой должности даже простых потаскух с улицы в гости не позовешь, тут уже нужны сплошь титулованные шлюхи. Президенту великой страны негоже окучивать кого попало, не по рангу это. Тут или тех, с полковничьими погонами на плечах, надо раком ставить, или наделенных должностями в Государственной Думе в отдельный кабинет приглашать. А уж какие там бабы, он видел собственными испуганными глазами. Пластическая операция на пластической операции. И тут никакая водка не поможет, тут даже импортные лекарства бессильны. Не спасет и зомбоящик с его лохматым мужиком, руками заряжающим воду на расстоянии. Перспективы здесь глухие, как в задраенном танке.

Нет, это не жизнь. Выше должности губернатора подниматься по служебной лестнице нельзя – станешь слишком важной запчастью в государственной машине. Но и ниже не стоит опускаться, потому как много интересного можно увидеть и услышать с губернаторского кресла, хоть оно и не трон. А самое главное, его высота, этого самого кресла, позволяет так крутить дела, что уже к исходу первого года можно смело зачислять себя в списки миллионеров, и не рублево-деревянных, а правильных, долларовых.

Последние несколько месяцев Виктор Егорович чувствовал себя неважно. Все эти чертовы мероприятия, на которые его то и дело приглашали, не прошли для него даром. Конечно, то тут рюмку поднимешь за чей-то юбилей, то там пару бокалов опрокинешь за компанию, то у одних шашлычка сожрешь, то у других красной рыбкой закусишь, и вот результат – проблемы с сердцем и животом.

Нет, ничего смертельного не было, но первые звоночки оттарахтели и насторожили. Одышка то и дело одолевала, головокружение преследовало в самые неподходящие моменты, а ноги к вечеру так отекали, что хотелось их проткнуть иголкой. Да вдобавок после ночного сна стала нападать такая вялость, что голову от подушки не хотелось отрывать и мечталось только спать, спать и не просыпаться, а ведь он еще не старый, до пенсии как до луны, и как тут быть? Правильно, надо было озаботиться своим здоровьем, потому как только здоровым человеком и можно было выдержать нагрузки, выпавшие на его долю.

Теперь он горстями ел прописанные лекарства и заставлял себя ходить пешком. Пара километров перед работой, и вроде как появлялось некое чувство, издалека напоминающее бодрость. Правда, сохранялось оно недолго. Через несколько часов все равно одолевала унылая апатия, но тут уж приходилось жить на «морально-волевых», брать себя в руки и делать порученное избирателями дело – встречаться, совещаться, разговаривать и время от времени возлагать на себя ответственность.

Утро у него всегда было одинаковым. После прогулки Шитов садился завтракать чем-нибудь простым и обязательно на воде, стараясь не перегружать себя углеводами, потом не спеша одевался и шел на улицу, туда, где для его сопровождения в областную администрацию ждали две машины, одна гаишников, другая его охраны. Офицеры во главе с Тропаревым стояли по линеечке по стойке «смирно» и ждали, когда он им пожмет руки, такова была им самим придуманная традиция. Виктор Егорович не любил подобострастия, хотя, как человек с характером, ценил искреннюю преданность. Но теперь с этим было сложнее и сложнее. Поди проверь, кто тут улыбается ему от чистого сердца, а кто по долгу службы свой рот кривит. Уж если он перестал быть Витькой Шитовым даже для своего верного оруженосца, здоровенного ростом школьного товарища Кольки Фартукова, которого он за многолетнюю дружбу и совместные походы по бабам пристроил директором гостиницы, если даже тот норовит назвать его по имени-отчеству, и не на людях, а наедине, за рюмкой чая, то что всем остальным остается делать? Заискивать!

– Здравствуйте, ребята! – Каждое утро он дарил свои крепкие рукопожатия, от которых у ментов потом болели пальцы, и садился в свою машину. – Вперед!

Сегодня было по-другому. Тропарев, к которому он всегда относился немного настороженно, зашел к нему и протянул аккуратно сложенную бумажку.

– Это что? – спросил он у начальника охраны, не торопясь брать ее в руки.

– Сегодня утром передали в приемную для вас. Письмо. Секретарша сказала, чтобы я показал вам его в первую очередь.

– Почему без конверта?

– Не могу знать.

– Кто передал?

– Малинин, новый командир СОБРа.

– Через голову своего начальства действует?

– Похоже.

– Ты читал?

– Никак нет. Это не мне адресовано, а вам.

Шитов нацепил на нос очки, взял бумажку, развернул и углубился в чтение, несколько раз при этом покачав головой, а дочитав, скомкал ее и бросил в мусорное ведро.

– Он что, ваш командир СОБРа, дурак? – спросил губернатор, аккуратно складывая очки в чехол. – Пишет, что Большаков – ставленник мафии, что он не хочет с ним работать. Там в УБОПе сейчас намечается что-то вроде забастовки. Большаков об этом знает?

– Я не в курсе.

– Надо сегодня к нему заехать.

– Предупредить, что вы приедете?

– Не надо.

– А про письмо сказать?

– Поздно. Я думаю, там уже все началось.

* * *

Бунт произошел через пару месяцев.

Уже была поздняя осень, но со снегом и крепкими ночными морозами. Каждое утро его у подъезда ждала служебная машина. Водители менялись, но вопрос задавали всегда один и тот же:

– Куда ехать?

И в зависимости от ситуации получали ответ:

– К себе, в управление.

Или:

– В УВД.

От дома до службы ехать было всего ничего, минут десять. Он редко когда смотрел по сторонам, но в то утро обратил внимание, что река встала. Лед, как полированное стекло, отражал поднимающееся над горизонтом солнце, и казалось, что на его неподвижную гладь кто-то опрокинул красную краску.

Он ничего не заметил подозрительного. Все было как обычно. В свой кабинет он отправился не через главный вход и дежурную часть – он знал, что ночь прошла спокойно, – а через внутренний двор. Поднявшись к себе в кабинет, он попросил секретаршу приготовить ему чай и стал изучать сводку происшествий. До утреннего совещания еще было минут двадцать, как вдруг позвонили снизу из дежурной части:

– Андрей Казимирович, у нас бунт!

Дежурный по управлению майор Кулагин слов на ветер не бросал. Личность эта в УБОПе была легендарная. Полгода назад в Чечне, когда на наш блокпост напали боевики и из гранатометов расстреляли БТР, он оказался единственным, кто не растерялся. Тогда после череды взрывов погиб заместитель начальника СОБРа Алексей Медведев и было ранено несколько бойцов. Впервые увидевший вблизи и кровь, и смерть, командир СОБРа Малинин потерял самообладание, под шквальным автоматным и пулеметным огнем он повалился на землю и обхватил голову руками. Следовало стрелять, а его колотило, как от озноба, и он мало что понимал. Нужно было спасать раненых, а приказов никто не отдавал. Вот тогда Василий Васильевич взял командование на себя. Сначала в одиночку, на себе, вытащил из горящего БТРа раненых, а потом организовал круговую оборону и, пока не подоспела подмога, отстреливался.

– Какой бунт? Что случилось? Василий Васильевич, ты о чем?

– Да понимаешь, Андрей Казимирович, краем уха слышал, что как будто не хочет народ служить под твоим началом. Сейчас две смены собровцев направились в спортивный зал. Хотят тебя пригласить. Я подробностей не знаю. Там баламутят Малинин и его заместители. Еще бывшие сотрудники, которых недавно уволили, подошли. Все говорят, что ты ставленник какой-то московской мафии.

– Очень интересно… А ты как сам считаешь? Согласен с этим бредом?

– Нет конечно!

– Ты чьи команды будешь выполнять? Их или мои?

– Твои. Я офицер. Я присягу давал.

– Оружие есть у кого на руках?

– Нет, слава богу! Те, кто отдежурил, уже его сдали, те, кто заступил, еще не успели получить.

– Василий Васильевич, так вот, я тебе даю приказ. Дежурную часть закрыть, ружейную комнату опечатать. Гранаты есть?

– Да.

– Возьми гранаты, автомат, запасные обоймы. И во всех, кто будет ломиться к тебе, стреляй.

– Прямо-таки стрелять?

– Да. Я тебе приказываю стрелять на поражение. Ты понял?

– Что ж не понять. Понял.

– Ты будешь стрелять?

– Буду.

– Тогда все.

– А что с этими-то, с рэволюционэрами, делать? Там довольно шумно. Мне даже отсюда слышно, как они галдят.

– Я сам разберусь. А ты делай, как я сказал.

Андрей открыл сейф, вытащил табельное оружие с запасной обоймой и сел за стол, положив перед собой пистолет. Через пару минут в приемной раздались нервные голоса, а в дверь требовательно загрохотали.

Большаков дослал патрон в патронник и крикнул:

– Заходи по одному!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Продолжение в следующей книге «Скверное место. Время местное»

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая