Патриот. Смута. Том 8 [Евгений Колдаев] (fb2) читать онлайн

Патриот. Смута. Том 8

Глава 1

С пробуждения я испытывал давящее чувство ожидания.

И не только я один. Все мое воинство, что встало на берегах реки Лопасня, напряженно ждало.

Утром, сразу после подъема, мне пришел докладывать Чершенский. Сотник, посланный в погоню за Лыковым-Оболенским, доложился полутысяцкому, а он теперь был подле меня. Оказывается, вернулся отряд ближе к ночи. Думали ночевать в деревне, а оказалось — мы здесь уже и стоим всем христолюбивым воинством.

Беглецов не догнали, но пятнадцать человек с толковым провожатым и десятником отправили по следам дальше. Приказ был выследить, куда они планируют скрыться и потом, по возможности, через вестовых сообщить.

По косвенным признакам беглецы обходили войско, идущее на юг к нам. Сами шли к Москве. В целом это не противоречило полученной ранее информации о Филях, поместье Мстиславского.

Я выслушал, кивнул в ответ. Феодосия была важна, но не так, как грядущее сегодня.

Солнце поднималось все выше и выше.

Примчался вестовой из Серпухова. Пехота вчера к ночи вышла к городу, встала лагерем, как и планировалось. Люди отдыхали и поутру, когда человек только выдвигался к нам, занимались обустройством поля боя. Как говорится — пока враг изучает карты, мы меняем ландшафт вручную.

Здесь я пытался воспользоваться такой же хитростью.

Время шло.

Дозорные возвращались с севера и докладывали, что войско Шуйского приближается. С каждым часом мне все меньше верилось в то, что они никак не реагируют на появившихся моих вестовых. Ну не могли же их люди не видеть всадников на горизонте. Отмечать присутствие каких-то служилых людей на дороге перед ними. Да — это не большие отряды, но все же, какие-то неведомые люди, вооруженные.

Уверен, бойцы предпринимали все возможные действия для маскировки, но все же их было несколько.

Также странным казалось отсутствие дальних разъездов у вражеской армии.

Полверсты — все, что доложили мне разведчики. Максимум. Причем вяло и неспешно.

Их войско, казалось, шло по своей, полностью контролируемой территории и даже не думало о банальной безопасности. Как такое может происходить во время Смуты я не понимал. Тот же Лисовский со своими конными сотнями мог совершить быстрый марш и оказаться где угодно в любой момент. Сегодня его здесь нет, а через сутки он уже пронесся, разграбил все и пожег. Такие отряды всяческих бандитов наводнили русскую землю. И даже большому царскому войску могла угрожать опасность.

Если по мне разбойники решили ударить с целью грабежа, в чем беда также налететь на обоз и утянуть ценного?

Дурость?

Вроде бы Делагарди опытный полководец. Даже противодействуй ему Дмитрий Шуский, поставленный царем, есть же своя конница — французская, наемная. Что до основного полководца, да, судя по историческим источникам был весьма посредственным управленцем, если не сказать хуже. Клушино и еще несколько поражений — его рук дело.

Но разъездов не было. Мои люди, приходя с известиями, докладывали что войско идет плотно и вперед, а также по бокам не оставляет охранение. Да и дальних дозоров нет. Им уже нужно было бы контролировать брод. Разведать здесь территорию. На этот случай у меня имелся запасной план.

Но нет, этого не происходило.

Хитрость?

Почесав затылок и взвесив все за и против, я так и не понял, а в чем может быть плюс такого поведения воинства. Создание ложного впечатления того, что они не готовы к бою? На марше действуют совершенно по-разгильдяйски.

А… Зачем?

Солнце не дошло еще до полудня, как авангард поместной конницы показался на горизонте. Разъезды московского воинства как раз добрались до безымянной деревеньки на берегу реки Лопань. Люди спешивались, осматривали дома. Кто-то пил из колодца. Слышались крики и смех.

Бойцы не таились.

То, что крестьяне сбежали, было в целом нормально. Но то, что они ушли не вот прямо сейчас, а какое-то время до этого — могло насторожить. Но лучше так, чем позволить служилым людям общаться с местным населением, которое видели мои сотни, подходящие к реке.

Поэтому я и приказал всех их не отпускать до поры.

Посидят в лесу под охраной, ничего им не сделается.

Лопань не была крупной рекой. Так, вполне обычная, коих на среднерусской равнине десятки или даже сотни. Брод был мелким, но не очень широким. Человеку чуть выше колена. Обозы пройдут хорошо, если их чуть разгрузить. Только вот медленно все это будет. Больше одного вряд ли перетащишь.

Как же с артиллерий?

Здесь я не знал. Не имел представления.

Проломные пищали — это, если в сравнении с привычным мне, как установка «тополь м». Невероятно дорогое, но не очень-то маневренное и совершенно не простое в обращении оружие. И как перетаскивать эти пушки через любую реку — я не знал. Не думал, потому что сам такого не имел. Но, у московской рати было огромное преимущество. Десять тысяч человек посошной рати. Людей, которые могли строить мосты, копать, мостить дороги и делать иной, по-настоящему огромный комплекс инженерных работ.

Переберутся.

Конница авангарда скапливалась на левом берегу.

Их было достаточно много. Две, может, даже три тысячи. Маршевые колонны ломались, люди, ведя заводных лошадей, перекрикивались, переговаривались друг с другом. Разъезжались. Передовые части начали движение через реку.

Неспешно.

Время для нас пошло уже на минуты. Засада выжидала, затаилась и только по моему приказу должен был произойти резкий и мощный удар. Такой, что ввергнет всех их в панику.

Но я ждал. Наблюдал, смотрел, прикидывал. Слишком рано нельзя, нужно вовремя.

Первые сотни переправлялись.

Я скрипел зубами. Не понимал, почему нет разъездов. Как так получалось, что эти люди совершенно наплевательски отнеслись к банальной разведке и к своей же безопасности. На кон же поставлены их жизни.

Показался обоз.

Войско вереницей втягивалось на пространство близ реки, занимало поселок. От людей и коней уже свободного места не было. Именно поэтому в некотором легком хаосе переправа наращивала темп.

Ржали кони, кричали люди, слышалась архаичная музыка и крики, песни, звуки гуделок, трещоток и свиристелок.

Несколько знамен реяли над людской массой.

Я смотрел на все это из своего организованного наблюдательного пункта на самой передовой. Мои конные сотни сейчас уже готовились к удару. Каждый командир — сотник, полутысяцкий и тысяцкий знали что им следует делать. С кем он идет и в чем суть его действий. Какого результата надо достичь.

Войско ждало приказа.

Мои телохранители и Яков поглядывали на меня, нервничали. А я всматривался в переправу, выжидал.

Примерно тысяча переправилась. Сотни разворачивались для дальнейшего движения, строились в колонны. И, о чудо, дозорные двинулись южнее по дороге, а также несколько человек устремилось к лесным массивам слева и справа от деревни. Где мы и выжидали.

— Пора. — Проговорил я спокойно.

Ждать больше смысла нет. Секунды и нас обнаружат. Нужно бить первым.

Взлетел в седло. Богдан подле меня сжал боевой рог, поднес к губам и что есть сил задул в него. Гулкий протяжный звук разнесся над полем. Миг и у реки все остолбенели. Пока я пятками понукал коня набирать скорость. Пока слышал, как слева и справа конная сотня начинает выбивать дробь своими копытами. Пока ощущал, что вслед за моим отрядом из лесу выдвигаются уже развернутые для удара сотни заждавшихся хорошей драки бойцов. Несколько секунд и началось.

На переправе запаниковали.

Люди орали, словно их режут, указывали в нашу сторону пальцами. Начинали суетиться. Творилось там настоящее безумие.

Всадники, прикрывающие обозную часть войска, поднимали коней на дыбы, пытались перестроиться в боевые порядки. Облачены они были достаточно единообразно и не по-нашему — скорее всего, те самые французы Делагарди. Пешие бойцы хватали пики и прочее оружие. Их передовая часть столкнулась с проблемой того, что развернуться в толчее было сложно. Уже за деревней, чуть дальше на север, где колонна шла чуть более просторно, люди суетились более эффективно.

Миг, другой и запряженные в возы лошади тоже подверглись начавшейся панике стали вырываться.

Те вояки, которые уже переправились и оставались здесь перед нами как на ладони, тоже пришли в движение. Слаженности в их действиях я особо не видел. Не проходили они совместных тренировок. Да, некоторые десятки пытались строиться. Их руководители орали, перестраивали людей, но большинство пятились.

Выходило, что та масса всадников, что переправилась на правый берег сейчас размазывалась, не пыталась выстроить плотный строй и ударить по нам. Кто-то торопился назад, понимая: река не даст нам разогнаться и продолжить бой на левом берегу. Кто-то поворачивал коней выше по течению. Кто-то ниже.

На это я и рассчитывал. Там были устроены ловушки.

— Знамя! — Заорал я, что есть мочи, ощущая нарастающий боевой задор.

Левый берег реки Лопасня. Походные колонны московского войска.

С самого утра Якоб испытывал какое-то давящее неприятное чувство. Ощущение надвигающейся неведомо откуда беды, раздражало, злило. Да и вообще — творящееся в походном строю и всем войске не давало ему покоя.

Вестовых опять не назначили.

Он подумывал отправить своих французов в дальние дозоры, но, обдумав ситуацию, решил не делать этого. Войско все отчетливее превращалось не в армию, а в толпу, сражающихся за место у трона. Каждый сотник и прочий офицер как могли, пытались льстить и выслуживаться на словах, а не на делах перед царевым братом. И если он — швед, начнет лезть в эти игры, пытаясь убедить Дмитрия делать то, что нужно с точки зрения воинской логики — то точно навлечет на себя гнев всех этих русских.

Из головы не выходил тот парень.

Совсем юный гонец от этого самозванца Игоря.

Его повесили на рассвете. Но. Это невероятно. Человек шел на казнь с улыбкой на лице. Ему не было страшно. Казалось, он приносит себя в жертву ради какого-то общего, великого дела. Его трясло, это было видно. Тело подверглось истязаниям, но дух оказался не сломлен. Что же так повлияло на него? Почему этот юноша не отступился, не сломался? Неужто он настолько верил в того человека, которому служил?

Когда парню дали последнее слово. Все же этой традицией русские палачи не пренебрегли, он выкрикнул.

— Жизнь за Царя!

Сердце закаленного в боях шведа сжималось, а в душе клокотало какое-то давно забытое чувство. Он не понимал этого юнца. Не мыслил, почему этот человек расстался с жизнью с улыбкой на лице. Силился разобраться, но не мог. Лишь осознавал, что все больше хочет говорить с этим Игорем Васильевичем, человеком, ради которого другие готовы жертвовать собой и идти на смерть, улыбаясь ей. Претерпевать муки. Такое казалось невероятным.

Походные колонны стали замедляться, что вывело его из размышлений.

Он вскинул голову, привстал на стременах.

Деревенька на двух сторонах реки, туда вливается все их воинство. Не по канонам военного ремесла, густо, плотно, превращаясь из колонн в настоящую массу — обычную толпу и коней. Голова обозов тоже уже была там. А он, находясь ближе к середине, наблюдал за происходящим.

Уже примерно тысяча авангарда переправилась на другой берег.

И, о чудо, казалось, они все же решили отправить вперед дозор.

Сердце его замерло. Место для засады было идеальное. Его нужно было разведать, изучить, двигаться только авангардом и только потом подтягивать колонны с обозом. Якоб вообще несколько раз говорил, что стоит отказаться от плотного движения. Нужно прикрывать обоз, а для этого дальше выдвигать авангард, а арьергарду приказать двигаться с приличным отставанием, чтобы не получилось так, что их возьмут в клещи и накроют сразу всех в плотных маршевых колоннах.

Дмитрий тогда посмотрел на него усталым взглядом и ответил.

— Мы идем по своей земле, швед. Здесь нам ничего не грозит.

Тогда Якоб только скрипнул зубами. А сейчас смотрел на правый берег речушки и молился, молился…

Над полем от леса на том берегу этой небольшой, но вполне хорошей для того, чтобы разделить силы реки разнесся звук одинокого горна. Протяжный, гулкий. И, чего уж там — пугающий.

Засада!

Делагарди слышал, как скрипнули его зубы. Вышло это как-то само собой. Злость накатила невероятной волной.

Он тут же начал раздавать приказы. Благо его пять тысяч составляли основу прикрытия обоза. Люди опытные и хорошо тренированные хватали с телег пики и аркебузы. Французы сами даже без команды начали перестраиваться.

Подъехал встревоженный Луи де Роуэн — полковник французской тысячи. Он шел совсем рядом.

— Указания?

Якуб уставился на него и видел в глазах злость.

Наплевательское отношение к разведке бесило не только самого Делагарди, но и его подчиненных. Все опытные офицеры понимали, что это откровенная дурость.

— Прикрывать обоз. — Процедил швед. — У нас такой приказ.

Француз криво улыбнулся.

Понял, к чему ведет его руководитель и почему действует именно так. Кивнул.

Впереди, где-то в полутысяче локтей ехала обозная часть воеводы. Она почти уже въехала в само это небольшое поселение, замерла сейчас на дороге. Оттуда раздалась ругань, крики, шум. Вроде даже сам Шуйский выскочил из своей сделанной специально для похода кареты. Но Делагарди туда не смотрел. Всей этой дикости и грядущему он обязан, конечно же, воеводе Дмитрию. И его подходу к ведению войны. Вряд ли люди самозванца, которые атакуют их, переправятся на этот берег, и вряд ли что-то грозит сотням самого Якоба.

Нет, этот Игорь просто решил попугать их. И это у него получилось. Паника налицо.

Однако приказы о построении, прикрытии возов по обочинам и готовности к бою были розданы.

Сам же шведский полководец, привстав на стременах, вглядывался на юг. Там из лесов слева и справа от деревеньки у реки выдвигались конные отряды. Они начинали свой бег к переправившейся тысяче авангарда. И та дрогнула.

Якоб понимал их.

Его самого удивляло то, что он видел, и даже швед признался себе, это несколько пугало.

Доспешные сотни. Хорошо организованные, хорошо построенные и снаряженные в блестящие на солнце кольчуги. Где-то с полтысячи — неслись с двух сторон на смешавшиеся позиции передовых сил московской армии царя Шуйского.

Такого количества бронированных людей Якоб не видел среди русских давно.

Тем более — так хорошо организованных в ровные сотни.

В войске, что он сам сейчас вел с Дмитрием на юг, было две сотни московских бояр в бронях при самом воеводе. Остальные сотни имели в своем составе доспешных людей. Примерно каждый десятый носил какое-то защитное снаряжение. Но они действовали разрозненно. А здесь — доспешные отряды перемежались бойцами, несущимися вперед с огнестрельным оружием. Аркебузы были видны в их руках, и их тоже было очень много.

Якоб отметил про себя, что этот Игорь Васильевич каким-то невероятным образом раздобыл столько отличного снаряжения. А еще немыслимым усилием принудил всех этих русских вояк, привыкших сражаться по старинке — реорганизоваться. Забыть о местнических понятиях, которые порой вводили шведа в приступы дикой злости.

Одно из двух было на грани чуда. А два! Уже за гранью.

— Кто же ты такой, Игорь Васильевич Данилов. — Процедил Делагарди сквозь зубы, понимая, что биться с ним будет нелегко.

От раздумий его отвлекло то, что мимо достаточно быстро проследовал небольшой отряд русской поместной конницы. Человек пятнадцать из арьергарда вперед. И это были рязанцы. Хм… Странное желание идти в бой, когда твоего человека предали пыткам и повесили.

Здесь что-то иное. Недоброе.

Мельком, когда они только поравнялись, Делагарди приметил невероятную ярость на лице одного из них. Средних лет, крепкий, хорошо снаряженный. И… Чем-то похожий на того несчастного парня.

Это был его отец. Швед мог поставить все что угодно на это.

И, ситуация ему совершенно не понравилась.

Однако задерживать их он не имел никаких полномочий. Принялся быстро раздавать приказы, требовать от бойцов строиться, прикрывать обозы, смотреть по сторонам. Французская конница также не двинулась вперед. Да и смысла в этом никакого не было. Сейчас там на берегу этой речушки у деревеньки и полей окрест нее и так слишком много людей.

Паника, не стоит добавлять в нее еще свои части.

Я понукал коня пятками. Несся вперед, видя, как предо мной авангард войска Шуйского пытается каким-то чудом уйти от нашего удара. Уверен, каждый из этих бойцов поместной конницы сейчас мечтал быть не впереди, на правом берегу, а где-то в ином месте.

Кони их вставали на дыбы, всадники кричали. Сотники пытались навести порядок хоть как-то.

Миг — и начнется военная работа.

* * *

Уважаемые читатели, спасибо!

Пожалуйста не забывайте ставить лайк.

И конечно — добавляйте книгу в библиотеку.

Впереди — много интересного.

Глава 2

Мы неслись на врага, вселяя ужас блистающими на солнце доспехами.

В нас от их отступающих в хаосе рядов полетели одиночные стрелы.

Противник мешкал, паниковал и начал стрелять раньше, чем мы вошли в зону эффективного огня. А вот мы выжидали. Секунда, вторая, третья, конный строй выбивает дробь своими копытами.

Нам нужно пройти отсечку в сто метров!

— Товсь!

Сотня Якова, что неслась слева и справа от меня, вскинула аркебузы. Колесцовые замки не требовали постоянного подожженного фитиля. Это непростое пехотное оружие стрельцов. Более усовершенствованная конструкция. Еще не кремниевые, но уже прогресс.

Сейчас, вот-вот, еще немного.

— Пли!

Залп сотни аркебуз окутал наш строй дымом.

Я тоже стрелял, несясь вперед. Плечо дернуло сильной отдачей. В нос ударил едкий запах жженого пороха, захотелось чихнуть.

Впереди после залпа нескольких сотен аркебуз хаос только усилился. Падали люди. Кони бешено ржали, поднимались на дыбы, тоже валились, придавливая неудачливых седоков. Кто-то кричал, истерично матерился. Слетевшие с седел люди пытались подняться. Но их сбивали отступающие. Кто-то летел ничком и уже встречался с землей мертвым.

Паника нарастала все больше и больше.

А мы неслись дальше. Хотя постепенно скорость снижалась.

Руки сами собой прятали аркебузы в сумки. Теперь дело должны вершить пистоли. Я видел противников, пытающихся убраться с нашего пути. Все ближе и ближе. Метров уже пятьдесят, меньше, меньше.

Еще залп и наша сотня стала тормозить. Мимо не снижая темпа, пронеслись бронные отряды, а мы постепенно отставали, разворачивались. Дело сделано. Можно уходить. Сейчас там впереди конным ударом мои бойцы довершат то, что мы начали.

Сомнут и загонят в воду тех, кто еще не пал.

Потери противника — не самое важное, в этой ситуации. Главное — паника!

Следом за аркебузирами и доспешной конницей шли неспешно, не наращивая такого мощного темпа для первого удара обычные сотни боярской конницы. В руках луки, на тетивах стрелы.

Их задача была проста. Прикрыть наш отход в случае активного противодействия со стороны противника. А если удастся и получится выйти к реке. Осыпать всех на той стороне, создать сумятицу.

Судя по всему — шли мы на программу максимум. Все стрелы будут выпущены. А только потом начнется отход.

Я привстал на стременах, осматривал происходящее.

Авангард московского войска в панике пытался уйти из-под удара. Наш огонь поверг их в настоящий ужас. Еще мгновение и отлично снаряженные и облаченные в кольчуги и панцири сотни врезались в пытающихся удрать воинов. Смяли их, замедлились сами.

Копья трещали, в ход то здесь, то там пошли сабли.

Враг отступал, толпился, давил друг друга. Места было слишком мало для маневра. Спереди мы, позади река. И к ней мы их прижимали. Они пытались как можно быстрее убраться с правого берега реки.

Те, кто первым понесся выше и ниже по течению влетели в наши ловушки. Там тоже присутствовала сумятица. Лошади вставали на дыбы. Всадники пытались увести их в воду. Но из засад там выступали конные лучники. Обычная дворянская конница того времени. Морально устаревшая, но вполне годная в сражении с такими же, только потерявшими всякие признаки активного управления бойцами. Сопротивления не было.

Полетели стрелы. Началось массовое бегство через реку.

Вокруг меня сгрудилась моя сотня. Надо было отходить, но я продолжал наблюдать за тем, что творится.

Пантелей крепко держал над нами знамя. Бойцы окружили, замерли, перезаряжали свое оружие. Готовились исполнить приказ. На лицах их я видел воодушевление. Скажи — понесутся через воду, громить все и вся. Но задача иная. Разбить Дмитрия Шуйского мы должны не здесь. Здесь, у реки Лопасня мы должны лишить его веры в победу. Заставить войско страдать и ужаснуться.

К нам никто не пытался прорваться. С левого берега реки попавшему в переделку авангарду даже никто не пытался активно помочь.

То ли полководец толковый и понимает, что мы не полезем за реку, то ли…

Я криво улыбнулся. Он все же малость просчитался.

Время шло. Богдан поглядывал на меня со все более напряженным видом. Мои доспешные сотни сейчас громили и сбрасывали в реку остатки авангарда. Продолжалось паническое бегство. Вода вспенилась, люди и кони пытались перейти там, где не было брода. В любом месте, лишь бы уйти от смерти, что неслась к ним на остриях копий моих ударных отрядов.

Лошади прыгали с берега в воду. Врезались друг в друга. Толкались.

Люди падали, пытались плыть, идти. И здесь в ход наконец-то вступили мои легкие стрелки. Сотнями полетели стрелы. Перебирающихся на ту сторону накрыло, словно градом. Река окрасилась алым. Пены стало больше, как ржания и криков.

Но, наконец-то с той стороны нам стали отвечать. Начался не очень пока что равноценный обмен.

Несмотря на то что нас было меньше, все же паника и дезорганизация, а также растянутость маршевых колонн пока что оказывала нам услугу. В деревеньке было слишком мало народу, который мог сопротивляться и слишком много того, который пытался убраться по добру по здорову куда-то подальше, в хвост и центр колонны.

Из-за этой сумятицы наши стрелы разили ощутимо лучше, чем вражеские, пускаемые впопыхах, без прицеливания.

Я смотрел на творящееся там, хмурил брови.

Все больше в душе моей возникала идея дать приказ к атаке через реку. Но… Этого делать было нельзя. Риск велик, и не просто угроза поражения, а банально крупных потерь. Переправа на узком участке снизит темп бронированных сотен. Они завязнут там в этой толпе. Начнется давка и сеча. Мы поменяемся местами с отступающими, будем загнаны в узкое горлышко брода. Подтянутся наемники и тогда все преимущество маневра будет потеряно.

Соблазн велик, но нельзя.

К тому же у нас есть еще один неприятный сюрприз.

Здесь я увидел, как у первых обозов строится пехота. В суматохе я как-то не смотрел дальше и не примечал, что там в обозе-то творится. Крупных сил от центральной части пока не следовало, времени прошло слишком мало. Арьергард так вообще еще даже из-за поворота дороги не показался.

Но вот если так посмотреть — слева и справа от повозок стоят и озираются пикинеры. Наемники. Ждут атаки.

А та пехота, которую я приметил первой — это стрельцы. И действовали они на удивление слаженно и сплоченно. Нет, лезть через реку нельзя. Точно нельзя!

— Труби! — Я вскинул руку.

Видел, что на том берегу сотники поместной конницы мало-мальски уже строят свои части для противодействия нам. Стрелецкая тысяча пока не очень ровно, но уже вполне собранно движется, подпирая их к реке. Скоро мощь в перестрелке перейдет к войску Шуйского. Хаотичные оры все чаще давятся четкими командами.

Нужно добавить хаоса, прежде чем отходить.

Богдан с кривой ухмылкой на лице вскинул рог. Дунул в него раз, другой, третий…

Левый берег реки Лопасня. Походные колонны московского войска.

Делагарди видел, что происходит.

Хотелось просто взять и… А что? Поехать и разбить лицо этому напыщенному идиоту — брату царя Василия? А что это изменит? Было ли ему жаль этих русских? Нет, вовсе нет. Он наемник и сражался за деньги. Ему заплатили, приказали делать некоторые вещи. И он делал их. Да, он считал, что нужно действовать иначе, и он, как честный рыцарь и полководец с опытом, обозначил это воеводе.

Воевода сказал: нет.

Теперь его люди погибают.

А наемники Якоба? Нет — с ними все хорошо. Они, как и приказано охраняют обоз и не лезут в разведку и авангард. И пешие пикинеры с аркебузирами, и конные рейтары, французы Луи де Роуэна. Никто из них не тронется с места, пока не поступит прямой приказ. Или не возникнет угроза полного разгрома армии, или опасность для них самих.

Делагарди наблюдал за происходящим и лишь качал головой.

Авангард был уничтожен. Понятно, что кто-то из тех, переправившихся выживет. Многие будут ранены, а убитых, ну не так чтобы, как это часто оказывается после боя. К тому же стрелы — это все же не пули.

Но как организационная структура передовой полк перестал существовать. Он рассеян и перебит.

Слева и справа пытавшихся удрать вдоль реки тоже били.

Этот самозванец оказался рисковым малым.

Умудрился явиться сюда своим малым войском. А мы то что? Ждали его В Дедилове! Это, да дьявол, больше недели марша. Конный гонец преодолеет это расстояние дня за три. А он, каким-то чудом — здесь. А мы не знаем.

Хотя…

Что бы он делал, будь у нас дальние дозоры? Встретил бы нас на реке и пытался не пустить на другую сторону? Скорее всего. И да, в целом это был хороший план. Переправа под ливнем стрел далась бы нам тяжело. Да, думаю мы бы справились, все же у нас численное преимущество. Но, потери.

Кстати, о преимуществе.

Якоб прищурил глаза, смотрел, считал и не верил своим глазам.

Казалось, что тот замученный рязанец оказался прав и говорил под пытками не какие-то выдумки, а сущую правду. Здесь было не две тысячи бойцов. Три, может, даже больше. Они ударили с двух сторон на деревню по правому берегу реки. Сбросили авангард в воду, и сейчас бронированная конница отходила, а легкая осыпала тех, кто сгрудился на нашей стороне стрелами.

Потери!

Это очень плохо. Войско, полное раненых, не может двигаться быстро, теряем маневренность. Их надо где-то оставить. Где? В поле? Здесь нет крупных городов. А Серпухов, к которому они двигались и надеялись сделать своей временной базой, снарядить плоты для пушек — в тылу этого самозванца, а значит, скорее всего, захвачен.

И тут Якоба осенило.

Три тысячи, все конные. А ведь у него еще есть пехота. Где же она?

Он резко начал отдавать приказы. Скорее всего, сейчас последует удар по обозу от затаившейся где-то в лесу пехоты. Она, в отличие от конницы, легко могла зайти им во фланг. Все же коней через лес вести не так легко, а вот мушкетеры — стрельцы, как звали их здесь на Руси, вполне могли оказаться вокруг.

Счет шел на секунды. Пока колонна замешкалась, пока перестраивается — можно, нужно! Дьявол! Ждать удара.

Скорее всего, этот Игорь думал, что мы все рванемся к берегу реки, дадим жесткий отпор после разгрома авангарда. Ведь он же, одержав такую блестящую победу, разовьет успех. Быстро и решительно. Должен это сделать.

Дьявол! Каков хитрец!

Он решил, что мы подумаем так, и поэтому посадил по лесам своих стрельцов.

Приказы валились градом. Швед орал, призывал своих офицеров, требовал строить формации и ждать удара из леса по обе стороны дороги. Выслать туда разведку. В этот момент впереди раздались крики.

— Измена! Измена!

Несколько хлопков пистолетных выстрелов, звуки сабельного ожесточенного боя.

Перед глазами всплыл образ того рязанца, отца убитого парня, что проехал здесь какую-то минуту назад.

Зубы Якоба скрипнули. Если воеводу убьют, то им могут не заплатить. Да, аванс был, но хотелось бы получить еще. И, уж точно, Василий Шуйский точно не будет рад, узнай, что его брат мертв.

— Дьявол! — Выругался он уже вслух. Громко.

Махнул рукой Луи де Роуэну, тоже насторожившемуся происходящим.

— Три десятка со мной!

И тут над полем боя, с той стороны реки вновь раздался гул боевого рога. На этот раз не такой протяжный, а прерывистый. Один, два, три.

Что это могло значить?

Двигаясь вперед вместе с французами мимо колонны телег, преодолевая панику, он пока не видел изменений. Озирался по сторонам, ожидая удара слева или справа, в тыл. Где же эта чертова пехота, она должна быть здесь! И сейчас бронные войска этого Игоря начнут переправу. Вот здесь то… Весь гений этого самозванца и закончится.

Что-то хорошее наклевывалось.

Но…

Удара пехоты не последовало. Слева от деревни, из леса за полями во фланг перестраивающейся для отражения удара поместной коннице и стрельцам, выходящим к берегу для залпа, выдвинулась еще кавалерия.

Она неслась быстро, и было ее много. Тысяча, наверное, может чуть больше. Легких, вооруженных луками стрелков.

Расстояние сокращалось.

Особой угрозы обозу не было. Эти служилые люди метили в ту часть авангарда, которая не успела переправиться. В тех, кто выходил из-под удара на правом берегу, кто пытался построиться и начать бить в ответ.

Люди в поселке и близ него, увидев новую угрозу, запаниковали.

Казалось, они вот-вот совладают с собой и дадут отпор, но…Появление на фланге еще тысячи всадников — это катастрофа. Даже стрельцы могут не помочь. Они не успеют развернуться всеми для отражения. А залп двух-трех сотен не даст сокрушающего эффекта.

— Дьявол! — Вновь выругался Делагарди. — Откуда у него пять! Пять тысяч!

Француз смотрел на него. И в глазах его, опытного бойца, тоже начинала зреть паника.

— Луи де Роуэн. Бери всех своих и вперед. Сбей их с позиций. Не дай им сделать так, чтобы нас начала топтать рвущаяся назад, через обоз взбесившаяся наша же конница. А следом его эти доспешные сотни. Давай!

Дело касалось уже их жизней и полного разгрома. Нужно действовать без приказа.

Француз кивнул, поднялся в стременах. Остановил при себе одного со своим знаменем. Прапорщик начал размахивать им, показывая точку сбора. Запел горн. Уже привычный, французский.

— Монжуа! — Что есть сил заорал полковник. — Монжуа!

Ему вторили собирающиеся подле него люди. Гул нарастал.

Делагарди больше не смотрел туда. Он был уверен в полковнике. С небольшим отрядом все тех же французов он пробивался через панику к карете Дмитрия Шуйского. В голове же его все отчетливее пробивалась мысль.

— Только бы у него не было пехоты. Дева Мария, только бы не услышать выстрелы за спиной.

Но пока что вся битва и весь хаос происходил впереди.

Я смотрел во все глаза.

По звуку рога во фланг уже прилично смятой отступлением через реку авангарда колонне вылетели из засады мои легкие конные сотни. Кривая усмешка расплылась на лице. Ну что, Дмитрий, Якоб, что вы сделаете сейчас? Центр трещит. Мы осыпаем его стрелами. Люди и кони гибнут, а что самое неприятное — все больше их получает ранений. Может, и легких, но это потери.

Да, в ответ по моим основным силам летело все больше стрел.

И был риск получить залп из тысячи аркебуз от стрельцов.

Но, появление еще одного засадного полка повергло оставшихся на северном берегу в поселении людей в еще большее состояние паники. Если до этого многие из них хоть и боялись, но подсознательно понимали, что река, хоть и не широкая Лопасня — какое-никакое препятствие и пересечь ее быстрым ударом, чтобы сломить на скорости, смять их ряды — дело сложно выполнимое.

То сейчас!

Им во фланг заходила тысяча моих легких всадников. Еще немного и полетят стрелы.

Внезапно я приметил вблизи деревеньки, в колонне какое-то движение. Уставился туда. Все же расстояние было приличным и понять, что творится оказалось очень сложно. Вроде бы там была какая-то сильно выделяющаяся из всех прочих телег повозка. Ее можно было даже назвать каретой, пожалуй.

И там творилась какая-то сумятица.

Далеко, но можно поклясться, что там идет драка. И туда мчится малый конный отряд.

Основные силы, хорошо снаряженных и одоспешенных рейтар — французы. Они сейчас собирались для противодействия моим силам на левом берегу. Все, как я и думал. Опытные наемники, пехотинцы, группировались у своих телег и ждали еще одного удара. Они не верили, что у меня только конница, они не думали, что столь большие действия могут быть использованы не для генерального сражения, а только для налета и отхода.

А я, чтобы, как это странно не звучит, для спасения большей части армии Дмитрия Шуйского, должен был отойти. Сохранить жизни этих русских людей.

Скоро уже прогудит приказ. Очень скоро.

Задача этого рейда не разгром. Да, добиться его можно здесь и сейчас. Только жертв и потерь будет ой как много. И с моей стороны при переправе на тот берег и с их, ведь мне придется перебить не только авангард, но и еще большую часть застрявшей между рекой и обозом поместной конницы. А там уже нужно будет рубиться с понимающей, что происходит пехотой Делагарди.

И здесь — как повезет.

Нет, действовать нужно аккуратно. Цель обозначена, план построен, и его я буду придерживаться.

Тем временем моя тысяча, вышедшая по левому берегу к реке, начала пускать стрелы в планируемые сотни конницы шуйского и ту пехоту, что оказалась вблизи к ее порядкам. Там творился страшный хаос.

Но, я видел, что французская тысяча уже почти построилась и вот-вот понесется сбивать моих стрелков с позиций. Еще немного подождать, еще залп, еще один.

— Труби отход! — Выкрикнул я.

Богдан вскинулся на меня. В глазах его я видел ярость. Уверен он сейчас думал — еще один удар, рьяный натиск и победа вот она. А здесь господарь почему-то решил… Что? Действовать по тому плану, который рассказывал на совете вечером и еще раз объяснил всем утром?

Да по плану!

— Труби! — Я посмотрел на него злобно

Над полем пронеслось два протяжных гудка.

Глава 3

Левый берег реки Лопасня. Походные колонны московского войска.

Двигаться к переправе становилось все сложнее. Больше паникующих, мечущихся, бегущих навстречу.

Крики, шум, гам, лошадь под седлом нервничала, хоть и была привычна к бою.

Мимо пронесся какой-то одуревший от ужаса русский. Глаза ошалелые, рот раскрыт. Конь нес его неведомо куда, главное подальше отсюда. В боку зверя сломанная стрела, морда в кровавой пене. Ему было больно, а всадник не имел никаких сил остановить животное или спрыгнуть. Он обезумел от страха.

Вокруг стоял невероятный гвалт и суета.

Возницы прятались под возами. Выглядывали оттуда, что-то выкрикивали, прятались вновь. Кто-то тащил что-то с возов, мешки, имущество и удирал в лес. Спасал или воровал? Тут с какой стороны взглянуть.

Какие-то бойцы били другим рожи и орали, чтобы те не смели трогать вещи. Вот-вот за сабли схватятся.

Дева Мария, что творится!

Сотники, будучи конными, нависали над людьми, орудовали плетками и орали, чтобы успокоить и построить бойцов. Приструнить холопов. Одного такого разозлившаяся пехота, не желающая терпеть удары, стащила на землю, разоружила.

Он орал, словно его режут. Вырывался.

Безумие.

Впереди две лучшие московские сотни все же не так сильно подверглись панике, но у них там свои неприятные дела. Как раз их то и хотел понять Якоб. Скоротечный бой с рязанским бунтовщиком и его отрядом закончился. Но он не добавил порядка во все происходящее. Наоборот.

Делагарди с французами наконец-то добрался до кареты.

Люди в бронях сгрудились вокруг, на него смотрели косо, без какого-то уважения и тем более любви. Неприязнь у всех этих родовитых людей была к наемнику и ничего больше. Виделось в их глазах — чего пришел, самый умный, что ли, вот иди и воюй, тебе же деньги заплачены.

Почему еще здесь?

Несколько посеченных бездоспешных бойцов валялись на обочине. Ржала умирающая лошадь. Еще одна дергалась, билась, уже не издавая звуков. Люди ходили, проверяли жив кто из лежащих или нет. Обыскивали, раздевали.

Пара палачей, их Якоб сразу узнал, вязала веревки. Вешать будут. Даже трупы, видимо.

— Где воевода! — Якоб наконец-то протолкался к карете.

Дмитрий был жив.

Полулежал у колеса, привалился к нему, пыхтел как паровоз. Ему бинтовали плечо, где-то в районе ключицы, и под натянутой песцовой шапкой виднелась тоже ткань и потеки крови. Ухо видимо зацепило, щеку, плечо. Из чего же стрелял этот рязанец?

Лицо воеводы выражало совершенно безумную гримасу.

Он поднял взгляд, уставился на Якоба.

— Что? Что это? Что это такое⁈

— Враг, Ваше Высочество.

А что еще говорить-то. И что это за вопросы, вообще.

— Кто? Как? Откуда!

— Вероятно, разбойники, Ваше Высочество. — Делагарди попытался сделать лицо как можно более глупым.

Он знал, что Дмитрий не терпит, когда кто-то выглядит умнее, чем он сам. А сейчас, очень сложно было показать себя глупее. Воевода весь их поход вел себя как напыщенный индюк и полный идиот. Ничего не хотел и не желал слушать. Был уверен в том, что они идут по своей земле и им нечего опасаться.

А то что вокруг куча разных банд, дезертиров и изменников и слушать не хотел. Воровской царик в Калуге заперся, сидит, трясется. Этот второй упырь, как его именовали в близком окружении Шуйского, за Окой. Ляхи у Смоленска, а на севере несколько банд Лисовского и казаков орудуют. Здесь — тишь и благодать!

Полагал ошибочно — на, получай ответку.

— Почему не было вестей? — Простонал Дмитрий.

Действительно! Может, потому, что ты, тухлый потрох, не отправлял разведчиков и не утруждал себя их отчетами.

Якоб смотрел на него, попытался уйти от ответа.

— Какие будут приказания, Ваше Высочество?

— Почему! Не было! Доклада⁈ Что враг уже здесь! Я спрашиваю!

— Не могу знать, Ваше Высочество. — Процедил приходящий постепенно в бешенство Якоб.

— Господарь, Дмитрий. Это все рязанские сотни. — Проговорил один из стоящих рядом доспешных бойцов, поклонился.

— Что? Рязанцы! Твари! А что французы, почему…– Он вновь уставился на Якоба. — Почему они не были в дозоре!

Ах ты… Ты же сам…

Зубы Делагарди скрипнули.

— Вы сами…

— Молчать! Восстановить порядок! Отбросить врага! Догнать, схватить, повесить!

— А что рязанцы, господарь? — Вновь поклонился все тот же лебезящий боярин.

Кто это был, Делагарди не знал. Он хорошо помнил всех тех, кто воевал с ним и Скопиным-Шуйским. Тот офицерский корпус, который прошел с ними с севера от Новгорода до Москвы через многие испытания и сражения. Но вот после всех этих пиров и начавшихся вместе с ними злоключений все сильно поменялось.

Управление армией после смерти собрата по оружию Скопина сменилось.

Часть самых толковых командиров отправили на запад, противостоять полякам. Но не его наемники и неосновные силы. Только Эверт Горн с малым отрядом ушел.

Войска стояли в Москве и чего-то ждали.

Чего? Из слухов следовало, что на юге копится новая сила, которая будет похлеще, чем воровской царик Дмитрий, силы которого Делагарди и Скопин разбили и отбросили от Тушино в Калугу. Тот самый упырь, какой-то татарский ставленник, или казак, или… А черт разберешь эти слухи московские.

Игорь Васильевич Данилов — так звали эту новую силу.

— Повесить! — Выкрикнул Дмитрий Шуйский, выводя Якоба из гневных мыслей.

Воевода пытался подняться. Сморщился, осел своим грузным телом обратно.

— Господарь, кровь еще не встала. — Пролепетал бинтовавший его врач.

— Так останови ее, идиот! Меня окружают льстецы и идиоты! И третий сорт людей, немцы. — Последнее он произнес, смотря на Делагарди с откровенной ненавистью. — Покажи нам, немец, свои таланты.

Подавив желание прирезать этого борова здесь и сейчас, Якоб вытянулся, как бравый офицер и произнес.

— Какие будут приказы, Ваше Высочество?

— Ты что, не слышал. — Прошипел злобно воевода, смотря снизу вверх.

— Жду точных указаний, Ваше Высочество. — Отчеканил Якоб, стараясь действовать как наемник, которому должны выдать четкий приказ, и он его исполнит. Ведь ему за это платят деньги. И плевать он хотел на весь этот идиотизм. Пока приказ логичен и может быть исполнен, он будет пытаться делать это. В противном случае…

Все же он, Делагарди, человек, давший присягу иному королю. А не этим проклятым русским.

— Отбросить, схватить и повесить!

— Будет исполнено, Ваше Величество.

Якоб развернулся на каблуках. В душе он жалел, что этот боров не умер и что рязанцу, отцу несчастного мальчишки не удалось убить его. Отважный поступок. Безумный. Но швед понимал его. Это было дело чести. Эти люди замучили сына. Как отец мог поступить иначе, как такое стерпеть?

Нет, он не смог и рискнул. Неудачно, за что и поплатился, но все же.

Отходя от кареты, он услышал в очередной раз фразу, касающуюся рязанцев и вопрос, что делать с ними. Шуйский заорал в ответ.

— Я что, должен казнить три тысячи человек? Иди! Иди сам и найди их всех, чертовых заговорщиков, допрос! Хочешь? Или боишься, что они тебе кишки выпустят. А, черт! — Он заревел от боли, видимо, дернулся и потревожил рану. — Вяжи быстрее, пес шелудивый!

Делагарди взлетел в седло, отъехал чуть в сторону и уставился на творящееся.

А происходило что-то по-настоящему странное.

Сотни этого Игоря не думали переходить реку. Бронированная кавалерия, почти не понеся потерь, отходила к лесу и по дороге на юг. Уже перестроилась в походные колонны. Аркебузиры следовали за ней. Только одна сотня из них замерла на небольшом возвышении метрах в ста от края поселка на той стороне реки. Наблюдали. Над ними реяло красное знамя с ликом какого-то святого или… Самого Иисуса Христа?

Черт разберет этих русских. Они слишком набожные в войне.

Даже войско у них христолюбивым зовется, хотя если подумать — то столько ужасов оно несет всем вокруг. Не меньше, чем любое другое. А может, даже больше, если среди них есть жадные до грабежа казаки.

Якоб смотрел и не понимал.

Почему, черт возьми, почему? Ведь удача была на стороне этого Игоря и конные лучники на этой стороне реки…

Он уставился туда. Смотрел с удивлением. Онитоже отступали.

Луи де Роуэн повел против них свою тысячу, но столкновения не получалось. Они уходили, пуская стрелы. Те на излете мало что могли сделать людям, но легко ранили коней. Аркебузы же с такой дистанции могли дать залп, но… Вдруг после него легкая конница сократит дистанцию и засыпет стрелами французов?

Нужно было подобраться ближе.

Залп нужно делать решительным и точным. С минимальной дистанции, чтобы уложить сразу много этих мятежников.

Вроде бы кони под рейтарами Луи были выше и сильнее. Шанс нагнать их, уходящих к реке и думающих отходить, видимо, по ее руслу, были велики. Лучники жались прямо впритык к руслу, слишком быстро ушли с открытого поля.

Сглупили. Скорость их снизилась. Сейчас… Вот сейчас…

Якоб улыбнулся. Ну хоть здесь нам будет способствовать удача. Хоть где-то мы нанесем этому Игорю поражение. Ослабим его силы.

Он вновь посмотрел окрест.

Войско постепенно приходило в себя. Люди собирали раненых и убитых. Тяжелых тащили к обозам, легких бинтовали прямо на местах. Паника прекратилась, армия становилась на время настоящим медицинским лагерем. Сейчас всем нуждающимся окажут помощь, затем похоронят убитых и начнется движение дальше.

Когда? Скорее всего, уже утром.

Куда? К Серпухову, куда же еще. Нужно разить этого Игоря Васильевича. Дмитрий Шуйский не даст иного приказа. Догнать и повесить. Он уже сказал это. Может быть, правда, он умрет от потери крови, но… Черт возьми, это же не послужит расторжением контракта. Ему все равно придется выводить свои сотни против войск этого Игоря. Казалось, этот человек на такое и рассчитывал. Он не стал добивать паникующий авангард. Не ввязался в затяжной бой. Налетел и ушел.

Почему?

Дьявол! Почему⁈

Делагарди вновь перевел взгляд на отважно атакующих, преследующих врага французов. Над полем боя гудело лихое и яростное «Монжуа!». Сердце его горело от радости. В этот тяжелый день хотя бы малая победа, хотя бы какая-то.

Удача!

Строй легкой конницы смялся. Слишком быстро они прижались к воде и не форсировали ее, строясь в колонну. Все же развернутым строем идти быстрее. Время потеряно. Протиснуться в узкое пространство между лесом и рекой тяжело. Скорость пришлось сбавить. Вот сейчас, вот-вот широкий строй накроет их. Двести локтей, французы вскидывают аркебузы, готовятся к стрельбе и…

Первые кони поднялись на дыбы. Кто-то провалился в волчью яму. Ряды французов смялись. Те что шли сзади начали тормозить. Но некоторые влетали в первую шеренгу. Третья и четвертая тоже смешались. Вмиг яростная и кажущаяся успешной атака остановилась.

— Дьявол! — Заорал что было сил Делагарди. — Дьявол!

Конь под ним дернулся.

Но, это было еще не все. Из леса, к которому французы развернулись флангом, влетели в выкопанные ловушки, смешались — выдвинулось несколько сотен свежей конницы. И это были не лучники. В их руках Якоб увидел привычные европейцу аркебузы. Их было не так много, не тысяча, как под началом Луи. А где-то вполовину. Но силы наемников сейчас сломали строй. Секунды замешательства не позволили им вовремя отреагировать на появление нового врага.

Легкая конница также развернулась, перестроилась.

— Дьявол!

Загремели выстрелы. Стройный громогласный залп полутысячи аркебуз пришелся в поддавшийся сумятице фланг рейтар. Стрелы посыпались градом в центр. А огнестрельная конница Игоря понеслась также к реке.

Дала еще один залп из пистолетов и прикрываемая лучниками стала отходить.

Французы попытались стрелять в ответ, все же они были опытными вояками, и такое не могло выбить их из колеи на слишком уж большое время. Они перестраивались, готовились отражать удар. Но его не последовало. Два залпа — аркебузы и пистолеты. И ливень из стрел, последовавший за этим.

Потери в ловушках и от огня. А дальше! Чертовы русские не хотели вступать в прямой бой. Они удирали.

И Делагарди понимал, что Луи де Роуэн не поведет за ними сейчас свою поредевшую тысячу.

— Дьявол! — День стал по-настоящему ужасным. Радовало Якоба только то, что его полки пикинеров и мушкетеров не понесли никакого урона.

Я видел, как развернувшаяся для удара французская конница влетела в наши ловушки. Наблюдал за вышедшими ей во фланг конными стрелками с аркебузами и пистолетами. Те славно отстрелялись и начали уходить.

Все по плану, как и задумывалось.

Ниже по течению, верстах в пяти, куда пойдет по разведанной ранее тропе это воинство тоже есть неплохая переправа.

Все равно мы все отходим к Серпухову.

Встречать противника будем там, на подготовленных пехотой позициях. Или… Пока я раздумывал нужен ли будет ночной рейд. Может быть удастся просто обезглавить все это воинство, как и армию Лжедмитрия второго?

Пока все же не ясно, насколько мощный удар по их желанию сражаться нанесен. Потери приличные, пощипать удалось и наемников, хотя, конечно, основной костяк в виде мушкетеров и пикинеров не тронут.

А это грозная сила.

Пока что по моим прикидкам из строя выведено где-то с тысячу человек, может, даже больше. И здесь дело не в том, сколько мы убили. Хотелось бы, чтобы немного. А сколько не смогут принять участие в грядущем бою — раненые, бежавшие в панике, бросившие все.

Авангарду досталось сильно, это точно.

Тем, кто был на левом берегу тоже прилетело стрелами. Побило, посекло коней. А дворянин без лошади, с луком и копьем — это какой-то странный воин. Чего ему делать? Не пикинер, не стрелец. Толку от такого мало. Перевооружать. А получится ли? Хватит ли авторитета у воеводы?

Ну и французам прилетело. Уверен, человек двести они потеряли.

И все это — приличный удар по моральному воинскому духу московской армии.

— Господарь. — Богдан, что был рядом со мной, неуверенно заговорил. Был он бледен и нервно как-то правил конем. — Дозволь… Дозволь слово молвить.

— Говори. — Я улыбнулся, посмотрел на него.

Мы шли на юг к Серпухову. Потерь почти не было. Убитыми человек семь из тех, что были на моей стороне, на правой. Раненых около пятидесяти, но все более или менее легкие. Сколько-то еще потеряно там, на левом берегу.

Да, убитых мы не всех забрали.

Но, когда речь идет о живых, не стоит думать о мертвых.

— Говори. — повторил я, смотря на все еще сомневающегося собрата.

— Господарь, удача была на нашей стороне. Надо было бить! Бить господарь! И рухнули бы они, посыпались! Еще немного и…– Он уставился на меня, в глазах ярость была, гнев. — И победа была бы за нами. И Смуте конец.

Я смотрел на него с улыбкой.

— Богдан… — Повернулся и идущим рядом бойцам из сотни Якова. Все они все равно слышали наш разговор, спросил. — Кто еще так думает?

Бойцы молчали.

Сам Яков только головой покачал. Он меня уже понимал. Все же не был он молод и горяч, как этот казак.

— Слушайте, собратья мои. — Начал я. — Мы же не убивать людей русских шли. Наша цель Земский Собор. Чем больше здесь их поляжет и нас, тем сложнее с ляхами и шведами совладать будет.

Посмотрел на казака, в глазах того видел удивление.

— Французов мы знатно потрепали, а вот шведы и Делагарди, пехота. Они с нами сильно схлестнулись бы. Тяжело бы было. Может быть…

— Наша взяла бы.

— Может, и взяла бы. Уверен даже. Только. Сколько полегло бы? Половина?

Он смотрел на меня, скрипел зубами.

— А так сколько?

— Меньше сотни и то, почти раненые все. — Прогудел Пантелей доселе не встревающий.

— Вот. Как думаешь, страшно им? Страшно Делагарди? Страшно Шуйскому этому, Дмитрию? Каждому из его людей?

— Не знаю.

— А ты подумай. Мы налетели, побили сколько? Тысячу, две? И ушли. А ему еще к Серпухову идти. Он каждый шаг свой теперь будет страшиться сделать. Пойдет весь озлобленный и напряженный. Шуйский этот. А люди-то видеть это будут. И… Вот скажи мне Боган. — Уставился на него пристально. — Если бы атаман твой страшился каждого шага, ты бы бился за него?

— Ну… — Не очень понимая, о чем речь ответил казак. — Ты не страшишься, но отступил.

— Отступил, чтобы людей сохранить. Люди, наша сила. А страх, что мы вселили, их слабость. Побегут от него бойцы. Кто-то может даже к нам.

Он покачал головой.

— Мудр ты, господарь. Не понимаю я. Добить бы. Дело славное.

— Добивать русских не надо. Надо, чтобы они под наши знамена стали. А Шуйского, это да. Шуйского надобно.

Дальше ехали молча. До ночи нам надо было добраться до Серпухова, а это путь неблизкий с учетом скоростей воинств этого времени.

Вряд ли войска Дмитрия и Делагарди сдвинутся куда-то дальше реки Лопасни сегодня. Сегодня они будут заниматься ранеными и решать свои внутренние дрязги. Кто виноват в разгроме и что со всем этим делать. Это уже точно.

Время шло, и когда по моим прикидкам с момента боя прошло часа три, из Серпухова к нам прибыл гонец.

Глава 4

Вечер близко, а до Серпухова еще идти и идти. Но к ночи, думаю, выйдем.

Гонец спешился, предстал передо мной, вытянулся по струнке.

— Случилось чего? Докладывай.

— Гуляй-город нашли. — Отчеканил он. — Отправили доложить, господарь.

— Чего? — Я сразу даже не понял, о чем он говорит.

Как нашли? Его же изготавливают.

— Гуляй-город. Он в крепости был, в амбарах хранился. Стрельцы местные показали. Не сразу, правда.

— Так и что там?

Неужто все эти телеги, укрепленные щиты и прочее снаряжение для боя против конницы в поле.

— Господарь, гуляй-город. Повозки со стенами, кожей укрепленные, частью окованные. А цепи, ведра, лопаты, заступы.— Он перечислял, даже запыхался от возбуждения. — И пушек несколько, небольших, господарь.

— Ясно.

Это была отличная новость. Получалось, что все это добро, которым не раз русская рать бивала татар, хранилось именно в Серпухове. А как так вышло, что его за все время Смуты никто не спалил и не вывез?

Хм.

Если так подумать, использование этих укреплений в поле — дело не простое. Это же коней надо много, чтобы перевезти, людей, чтобы установить. И, вроде бы, невероятно толковое имущество, не раз спасавшее наше, выходящее в поле воинство от неприятеля, но в эксплуатации… Да, требует оно, видимо, больших усилий. Не может просто банда какая-то или казачья ватага, да и небольшое воинство такое снаряжение с собой тащить.

Только царская рать, идущая на крупную военную операцию, могло позволить себе увезти такое.

Еще один повод, почему с московским войском десять тысяч посошной рати идет. Коней запасных я там особо не видел, когда бой был, но вполне могли они быть в хвосте обоза. Как и сами люди не военные. Обоз-то я частью только наблюдал. А что там дальше, на севере — кто знает.

Раз так, то сооружения эти могли теми же плотами двинуться к Калуге, а оттуда на Смоленск. Против ляхов — тоже годное средство, против их крылатой гусарии.

Единственное, что удивляло — татары.

Получается, если бы они прошли по соглашению с Шуйским на Лжедмитрия, то вроде бы мимо Серпухова. А там крепость не достроена до конца и такое имущество. Почему не вывезли? Почесал затылок, припомнил. Точно. Ведь именно под Серпуховым стояло в реальной истории воинство Джанибека Герая. Видимо, они здесь же и должны были Феодосию Федоровну заполучить.

А оттуда степняки пытались выполнить обязательства и разбить силы Лжедмитрия, идущего на Москву в свой последний раз.

Но видимо татары, поняв что Шуйскому конец, после Клушинского разгрома решили просто разграбить всю округу и уйти в степь. Деньги получены, да еще и разбой учинить можно знатный. Ведь золото идет хану и его приближенным, а рядовым бойцам тоже что-то нужно домой везти. Зачем рисковать и воевать за того, кого уже с престола скинули?

Сложно представить, чтобы в такой ситуации столь уникальное оружие, как гуляй-город осталось цело. Хотя, может каким-то чудом его успели вывезти до прихода татар. Или просто степняки не знали, что оно в Серпухове.

Не верится что-то. Скорее всего, сожгли его. И потом восстанавливать пришлось это достояние. Еще один камень в огород связи Шуйского с татарами.

Но то, что он найден и может послужить нам, это отлично. Главный вопрос — как и где его разворачивать? Для этого глянуть надо.

— Какие еще сведения? — Вышел я из задумчивости и обратился к гонцу.

Тот, чуть расслабившись за время моего молчания, опять вытянулся по струнке.

— Пехота по вашему поручению роет укрепления. Немцы и Филарет Толоков руководят, господарь.

Хорошо, вряд ли этот человек знает о нюансах. Но сам факт тоже радовал. Оборона готовится. Только вот ввиду разгрома, а будет ли наступление теперь? Или запрется Шуйский в Москве.

Дозоры мои покажут, что да как. За спиной я оставил несколько отрядов с наказом в бой не вступать, следить, что предпримет после моего удара Дмитрий Шуйский и его московское воинство. Так-то по-разному повернуться могло.

Хотя вряд ли они повернут. Это же конец всему. Какой-то самозванец разбил основное царское войско? А может самозванец, как на улицах Москвы уже говорят — и есть Царь! А Васька — только так, посидеть на троне удумал.

Гнать дурака, чтобы не чудил.

Улыбнулся я таким мыслям. Оно конечно хорошо, только как будет, увижу я завтра в лучшем случае. Сейчас московское войско раны зализывает. А поутру куда-то должно двинуться.

— Что обоз наш? — Тоже важный момент. Там же и имущество, и пленники ценные. Мнишек, Шеньшин, Лжедмитрий и новый этот, князь Долгоруков. Да и еще прилично кого везем с собой.

— Обоз к ночи должен к Оке подойти, господарь.

— Как князья?

На лице гонца я увидел непонимание.

— Романов с Трубецким разговор имели в Серпухове?

— Их милость, владыка из монастыря приезжал в город, что-то делал, господарь. Но, не ведаю. — Он тут же поклонился, показывая, что сожалеет о том, что не может сказать большего.

— Хорошо, спасибо, служи боец.

Он вновь поклонился и отошел к своей лошади. Взобрался в седло.

Новости были отличные и мы продолжили движение на юг.

Берега реки Лопасня. Походный лагерь московского войска окрест безымянной деревни.

С момента боя прошло уже прилично времени, но военный совет только-только собирался.

Казалось бы — это надо сделать сразу. Но…

Делагарди сидел на обочине дороги вблизи этой злополучной, безымянной деревеньки. Сколько таких он видел, через сколько прошел по этой бескрайней земле? Кто знает. Его люди, после разгрома авангарда старались особо не отсвечивать. Он подвел их обоз как можно ближе к реке так, чтобы не вступать в конфликт с теми частями, которые уже вошли в населенный пункт. А дальше — лагерное стояние.

Воду набирать выше по течению, как можно выше. Готовить еду, чистить снаряжение, выставить дозоры.

Дальними он так и не занимался — пускай русские сами решают эту свою проблему, приведшую к тому, что случилось пару часов назад.

Приказал не разбредаться и держаться вместе. Помимо всего прочего, по возможности помогать французам. И прикрыть их в случае какой-то русской провокации. К злым московитам не лезть, пускай действуют сами. Сейчас все ходили раздраженные. Поражение далось тяжело, и над войском витал дух недовольства.

Внутренних конфликтов в армии еще не хватало и ночной резни.

В душе Якоб молился, чтобы ничего такого не произошло, но лицо рязанца, идущего убивать воеводу, не выходило из головы. А еще люди, устроившие потасовку вокруг телег. Какие-то холопы, удирающие с мешками провианта в лес.

Нашли ли их всех? Осудили ли за деяния и создание дополнительного хаоса.

Делагарди не знал и думал, что не так оно для него сейчас важно. Нужно как-то обеспечить в первую очередь выживание своих частей. А еще — разгром ляхов. Это самое важное. Чем больше он смотрел на разваливающееся русское войско, тем все отчетливее понимал: зря они пошли на юг. Надо было двигаться к Смоленску. Биться там с передовыми отрядами короля Сигизмунда. Там шансов было больше. Там был его враг, а еще он был хоть и сильнее, но престижнее.

А здесь что? Пока не разгром, но лихой удар, эдакая затрещина от какого-то самозванца. Шуйские считали его никем, мелочью.

Якоб насчитал около пяти тысяч конницы, которая противостояла им здесь.

Вспоминая это, он скрипнул зубами. Такой орешек может оказаться тверже разрозненных отрядов литвинов и поляков по пути к Смоленску.

Из задумчивости его вырвали.

Примчался вестовой, сообщил, что его приглашает воевода, господарь, князь и… там шло еще какое-то перечисление титулов и званий. Вроде бы не царь, а столько всего о нем говорят. Швед не слушал, Дмитрий собирает всех. Будет искать виноватых. Надо присутствовать. Надо сказать ему, что они должны идти и бить Сигизмунда. Он здесь для этого. А не чтобы… А черт, как можно теперь сказать, что гонять самозванцев не их задача?

Делагарди, испытывая в душе смешанные чувства раздражения, злости, накатывающей ярости, а также несогласия с текущей ситуацией и действиями в ней, поднялся. Кивнул вестовому — сейчас мол. Махнул рукой, подзывая к себе несколько самых близких человек. Все же он руководит несколькими полками, ходить одному на военный совет не солидно, поправил свою одежду, подтянул перевязь.

Не покидала его очень раздражающая мысль. Кто виновен в случившемся? Как можно дать верный ответ, если беда в самом воеводе, который спросит.

Дьявол!

Но, не обвинит же он себя — такого не бывает.

Особо не торопясь, Якоб в сопровождении четырех офицеров двинулся в деревеньку. Там был поставлен массивный шатер, походное жилище и место для обсуждения планов. Опять будет жара, потные, дурно пахнущие после боя люди. Будет стоять запах страха, точно не обойдется без плетения интриг, кривых взглядов и прочего, характерного для всей этой московской дворянской знати. А может быть, все закончится казнями виновных.

Ну как… Тех, кого назначат ими.

Якоб сморщился. Выборные сотни, боярская рать, лучшие люди — а ведут себя не как рыцари, больше как неумелые дипломаты, интриганы возле трона.

Прошел мимо раскинувшегося по всей деревне лазарета.

Зрелище неприятное. Куча народу. Кто-то хромает, кого-то тащат, укладывают, переносят. Крики, стоны, ругань, кровь. Заляпанная ею одежда, сорванная, срезанная с тяжелораненых. Воплей было уже поменьше. Все же самые страшные операции уже прошли. Их начали сразу, как отряды этого дьявола Игоря — отошли. Но все равно — зрелище не из приятных. Удручающее, что ни говори. Французов здесь, правда, не было. Всех их лечили свои же бойцы. Наемная конница разместилась чуть севернее, чем пехота. Досталось ей крепко.

Луи де Роуэн остался жив, но моральный дух его пал.

Где-то полчаса назад Делагарди видел его расхаживающим между своих людей. На совет его не позвали. Видимо, считали что одного представителя от наемников хватит. Одного его — Якоба Понтуса Делагарди. Как всегда в последнее время отвечающего за все и за всех своих людей.

Наконец-то он добрался, откинул полог шатра.

В ноздри сразу ударил запах дыма и пота. На улице и так жарко, а внутри просто как в бане.

Собравшихся было человек двадцать. Все те же лица, ничего нового. Этих он уже видел, слышал и знал. Они все время, пока войско было в походе, рассказывали Дмитрию небылицы о его невероятном тактическом гении и том, как же верно выбрано направление удара и что обязательно, а как же иначе, христолюбивое московское царское воинство победит. Сломит любого врага. Одним своим видом ввергнет каждого самозванца в шок.

Нет никаких сомнений, что будет именно так.

Конечно. Сегодняшний день показал, что на войне все несколько иначе. Не всегда решает размер мошны, длина бороды, объем брюха, занимаемое место за столом, то, из чего сделана шапка и плащ. А порой даже не решает золочение или серебрение доспехов и оружия, хотя, казалось бы…

Решает выучка, решимость и опытность.

Желание воевать и побеждать, а не говорить о войне и победах.

Якуб скрепя сердце протиснулся внутрь, двинулся вперед. Все же он был командиром пяти тысяч бойцов. Доброй трети царского воинства, если не считать бестолковых холопов, и должен был находиться впереди. За это он ловил злобные взгляды, но привык к такому обращению. Чертово местничество, как называлась в этой стране структура взаимодействия военных чинов. И он в ней никуда не вписывался, потому что был иноземцем.

Поэтому, а также по иному ряду причин, вызывал здесь у всех злость и ненависть.

«Сейчас начнется» — Пронеслось у него в голове, словно молния. Мысль отдалась мигренью в висках, вызвала недовольную мину на лице.

Он уже слышал обвинения от самого Дмитрия в отсутствии разведки. И как объяснить человеку, что он сам дал приказ не посылать французских рейтар выполнять это обыденное на марше действо, когда Якоб предлагал?

— О, наш северный друг. — Дмитрий улыбнулся ему, хотя в голосе слышались нотки сарказма.

Якоб поклонился, как того требовал этикет.

Вроде все начиналось спокойно, но он ждал подвоха, поглядывал по сторонам.

Воевода полулежал, полусидел у своего импровизированного трона, который был поднят, чтобы хоть как-то компенсировать разницу в высоте. Подле Шуйского возился тот самый врач, который перевязывал его несколько часов назад у кареты. Лицом Дмитрий был бледен. Все же крови он потерял прилично. Рядом размещались кушанья и питье.

Возле него стояла пара молодых бояр из близкого окружения. Кто они, Делагарди не очень помнил. Дмитрий затмевал всех остальных, и общаться приходилось только с ним лично. Сейчас, видимо, ситуация поменяется и эти двое, или один из них будут выполнять то, что ввиду ранения не может делать сам воевода.

Умно. Провалы скинуть на молодёжь — хороший дипломатический ход.

— Все в сборе, начнем. — Голос звучал грозно.

Швед отметил, что на удивление собрались все быстро. Обычно такие военные советы требовали очень большого ожидания, поэтому он и не торопился в этот раз. Но разгром и потери, видимо, что-то изменили в логике поведения этих людей. Неужели они начнут действовать более разумно, быстро и толково?

Дмитрий махнул рукой, и ему начали докладывать о потерях.

В целом, все оказалось не так плохо, как предполагал Делагарди. Либо… Эти люди откровенно лгали.

Потери понес преимущественно авангард. Тысяча поместной конницы, что переправилась на правый берег реки Лопасни. Их попросту смели. Чуть больше двухсот погибло и только около сотни не пострадали. Те, кто первыми ломанулся назад через брод. Остальные в той или иной мере — раненые. Покалеченные, пострелянные, посеченные саблями.

В конях тоже были значительные, примерно сопоставимые потери.

И это, казалось, вызвало у Шуйского гораздо больше раздражения и негодования, чем сведения о гибели бойцов.

Дальше докладывал стрелецкий полковник. У них потерь было мало. Двое погибших и то, по словам, в давке, а не от стрельбы. Около пятидесяти раненых. Делагарди прислушался к этому человеку. Из всех он выглядел наиболее толковым и, казалось, как и швед был здесь нелюбим и ощущал себя не в своей тарелке. Он руководил стрельцами и в политических дрязгах замешан был меньше всего. Хотя, конечно же, проживание его в Москве накладывало свои моменты.

Потом пошли доклады от посошной рати, от обоза, от еще каких-то людей, отвечающих за снабжение, за лошадей, за фураж и припас.

Якоб слушал, и как-то так выходило, что удар был нанесен по авангарду, а потери понес обоз. Паника уничтожила приличное число имущества, хотя… Он чем дальше слушал, тем больше понимал — что это какой-то бред и попытка списать какие-то хищения на боевые потери.

Судя по лицу Дмитрия, он тоже частично понимал, что происходит, но не до конца.

Кивал. Наконец-то перевел взгляд на Якоба.

— Как наши…– Он подчеркнул это слово. — Доблестные французы?

Делагарди не очень понимал, что происходит. Вроде бы казалось, что сейчас должны полететь головы с плеч, но по факту весь совет сейчас сводился к обозначению ущерба. А что делать-то…

— Луи де Роуэн доложился, что потерял убитыми сорок семь человек и еще двести тринадцать получили ранения.

Он не упомянул тех, кто может продолжать сражаться после минимальной помощи. Таких было еще человек двести. Слетевших с коней, помятых, получивших легкие ранения стрелами на излете.

— Славно. — произнес Дмитрий. — Славно.

Что? Хотел выкрикнуть Якоб, но сдержался. Воевода тем временем продолжал.

— Мы храбро отразили эту колдовскую вылазку проклятого упыря. — Он обвел взглядом всех собравшихся. Продолжил. — Наше христолюбивое воинство крепко, как никогда. А отряды нашего противника в ужасе бежали. Не так ли?

Толпа загалдела поддакивая.

Делагарди покраснел от напряжения, посмотрел по сторонам, понял, что только он, стрелецкий полковник и еще человека три, может четыре, не разделяют общего показушного настроения.

— Я поговорил со своими приближенными людьми. Утром мы начнем преследование и добьем беглецов под Серпуховым. Там наша крепость, взять ее они не могли. А значит, мы зажмем врага в клещи. — Глаза воеводы уперлись в Якоба. — И на поле боя покажем ему всю силу христолюбивого воинства и наших отважных союзников, не так ли?

— Да, Ваше Высочество. — Проскрипел, с трудом давя душащий его гнев швед.

— А еще я обдумал и решил, что в авангард следует послать наши самые непострадавшие полки. Рязанские сотни.

Ясно. Думаешь, что раз они тебе не очень-то верны, то повторный удар научит их покорности? Или что? В чем логика, Шуйский? Послать вперед тех, кого ты сам подозреваешь в измене?

Делагарди вздохнул. Дальше весь совет он слушал вполуха.

Поддакивать тому, что говорилось о колдовстве, дьявольщине и прочем раздуваемом этими людьми событии никакого смысла не было. Да, все они хотят выдать факт потерь и неудач в своих же глазах за победу. Ведь враг отступил, убоялся их. А они… Дьявол. Они же действительно считают, что храбро сражались. Эти люди что, никогда не бывали в деле? Вроде все они воевали, бились с войсками самозванцев.

Как такое может быть?

По завершении совета Якоб вышел на воздух. Безумие? Дева Мария, это какое-то безумие. Но, если так задуматься, может оно и к лучшему. Все эти льстецы и подхалимы, что окружают брата царя, не решатся на открытый мятеж. А это как-никак сплотит армию. Если бы сейчас полетели головы, то войско треснуло бы по швам, начало разваливаться.

Делагарди вздохнул.

Ему нужно одолеть этого чертового русского, проклятого Игоря! И тогда они повернутся и двинут бить заклятых врагов его короля — ляхов. А для этого, нужна победа и, пресвятая дева, он добудет ее!

Вырвет из рук повстанцев. У него есть на это силы!

Глава 5

Солнце закатывалось за горизонт.

Серпухов и военный лагерь ждали нас, а подле него горели костры моего пешего воинства. Там, где строилась полоса фортификаций для грядущей битвы.

Проезжая мимо перерытого на подходах к городу поля, я видел отдыхающих бойцов. Караулы были выставлены. Нас встречали с радостными, но встревоженными лицами. Все ли хорошо, прошла ли операция успешно. Бойцы задавали вопросы проезжающим конным, улыбались, получив ответ.

Некоторые даже кланялись, благодарили за содеянное, пытались расспрашивать дольше, но конница была слишком усталой. Разговоры прерывались, войско шло отдыхать.

Мне кланялись чуть ли не в пояс.

Хорошо ниц не падали. Такому бы я не обрадовался.

Приметив меня издалека, подъехали трое: Серафим, Филка и Франсуа. Они были здесь, руководили созданием инженерных сооружений. Видимо, первый давал советы, второй выполнял роль основного руководителя, а мой боевой батюшка требовал исполнения от рабочей силы. Все же костяк пехоты воинства — это его люди и казаки, которые тоже были народом набожным.

Хотя. А кто в это время не был таким?

Пожалуй, я и боярские кланы, прикрывающиеся христолюбивостью ради достижения своих корыстных целей.

Работы, насколько я понимал, произведено было прилично. Все же нужно было не так серьезно, как готовился я к бою с татарами, ощутимо меньше. Но здесь и пространство о-го-го, и такого подспорья в виде удобно сложенных стройматериалов и щитов, что сделали холопы Жука не нашлось.

Гуляй-города я пока не приметил. Но уверен — завтра поутру как раз его и развернем.

— Здрав будь, господарь. — Проговорил Серафим, приподнимаясь в стременах, кланяясь.

— И вам здравствовать. Есть что сказать или поприветствовать меня приехали? — Я улыбнулся, но фраза, видимо, показалась им агрессивной.

Вдруг господарь в гневе после боя? Кто же разберет.

Они переглянулись.

Начал Франсуа, а Филка ему помогал, подсказывал. Говорили толково, рассказывали как выполняются мои задумки, сооружаются укрепления. Так же выдали мысли, как и где использовать гуляй-город.

Доложили, что пока что только осмотрели его. И в поле не выводили.

Я кивал.

В целом все толково было. Сами справляются, хорошо. Завтра утром, по светлому, проеду, посмотрю. Доработаем. Время то есть. Вряд ли к вечеру дня грядущего на нас выйдет Шуйский. От места сегодняшнего боя до Серпухова где-то двадцать пять километров. По моим прикидкам. Если они пойдут с той же скоростью, что и раньше, то будут здесь к обеду через день. Да и вечером как-то выходить на место битвы. А смысл? Мы же можем ночью им здесь устроить приключения. Они видели один лихой удар, увидят еще один и ночную вылазку, а то и прочие хитрости, коих у меня в рукаве может найтись прилично. С их то уровнем дозоров я бы не рискнул так действовать.

Или они думают, что ночных рейдов не будет?

Ошибаются, встань они подле нас — диверсий не избежать. А это еще сильнее ударит по их боевому духу. Самое логичное — им пройти половину или две трети пути, выставить авангард чуть ближе к нам, чтобы не пустить мало-мальски крупные силы к основному обозу. Ночевать, а дальше, поутру, оставив прикрытие обоза, выдвинуться пехотой и конницей к нам. Пройти час, может полтора и разворачиваться для боя.

Проломные пищали им точно здесь не помогут. Лишняя морока.

Доклад был окончен где-то минут за пять, может семь.

Тем временем конная рать почти вся прошла мимо нас в обустроенный близ Серпухова, за чередой редутов и укреплений, лагерь. Только личные мои телохранители да сотня Якова затормозили и, сойдя с дороги, разместились окрест. Выжидали.

— Спасибо собратья, что-то еще? — Проговорил я.

— Господарь. — Серафим, до этого молчавший, начал как-то неуверенно. — Из монастыря к нам Романов Филарет Никитич приезжал. Смотрел…

— Так. — Я улыбнулся. — И чего?

— Да… Ты не гневайся, господарь. — Проговорил боевой батюшка. — Он же в лагере воровском был, боярин сам. Человек московский. Кто его знает, кто поймет. — Но тут же добавил быстро. — Но зла ему мы не чинили никакого. Все же, человек-то святой, с саном. Меня от дел оторвать рабочих хотел, я кланялся, извинялся, но от разговора ушел.

— Чего так? — Я смотрел на него с интересом.

Вздохнул он, духу набрался, продолжил.

— Тут дело то какое, господарь. Если так подумать, прикинуть, я-то кто?

— Кто? — Сам пускай скажет, хитрец какой.

— Простой игумен. — Перекрестился он, вздохнул. — Да не такой, как те же Кирилл и Герасим, отцы многомудрые, которых мы на Дону подле Ельца-то встретили.

Он замолчал, ждал что я, видимо, отвечу, но я тоже молчал, смотрел на него.

Давай, говори уже. Не ходи вокруг да около. Ты себя не принижай, сейчас все сам скажешь, а потом мою версию услышишь.

— А он, стало быть. Даже если всю эту историю воровскую не вспоминать. Он же митрополитом Ростовским был. А выше него, если так подумать, ну… Да только патриарх и есть. Место высокое, очень. И как мне, с ним говорить-то, господарь. Да и о чем. Я же, если так подумать, сейчас человек военный, если так подумать, расстрига даже. — Он вздохнул. — Простит меня господь, ведь он мне эту дорогу указал.

О, как завернул-то.

— Говорил я с ним сам. Думаю, сейчас еще говорить буду. — Взглядом я буравил Серафима. — А ты, собрат мой. Ты вместе со мной там, под Воронежем стоял. В одном строю, если забыл. И место для тебя подле меня найдется и сейчас и когда Смуте конец мы поставим. Всем, кто подле был, потому что только вам доверие есть.

Серафим опешил, дернулся даже лошадь ногами переступила.

А я задумался.

Все же вечер придется мне потратить на очередной военный совет. Война войной, но все эти политические дрязги и «кремлевские башни» требуют погружения и понимания кто есть кто и за кого. Хотя бы в общих чертах. Еще в Ельце я говорил с Шеньшиным, Григорием и Войским. Но, все же это люди не того уровня для Москвы. Мне они бесспорно верны, и продвигать их на места кем-то вроде комиссаров, наблюдателей я обязательно буду. На самые важные направления ставить людей проверенных. Войной закаленных и службой лично мне и верностью в битвах и походе доказанной. Но познания их во всей Московской этой подковерной игре незначительны. Теперь у меня есть более интересные кандидаты на разговор.

А поутру, возможно предстоит мне говорить еще и с Мнишек.

Письма от нее написаны, вестовыми отправлены. Но уверен, сама она, поскольку девка та еще интриганка, прожженная и хитрая — в курсе ситуации под Смоленском. Может быть, про осаду и не знает ничего, да мне это и не надобно, исторических сведений из прошлой жизни хватит. А вот о том, кто там и как стоит. Кто Жигмонту верен до мозга костей, а кто колеблется — это сведения интересные, и она может их приоткрыть.

Ну и опять же, ванну я ей обещал. А ввиду того что в Твери мы не задержались, попробую в Серпухове найти. Или хотя бы баню. Слово-то мое крепко.

Трое смотрели на меня, ждали распоряжений.

— Собратья. Франсуа, Филка. Отдыхайте. — Проговорил я отрывисто. Улыбнулся им. — Завтра утром прибуду и проедемся, взглянем на сделанное.

Они закивали, поклонились.

— А тебе Серафим, со мной ехать. — Махнул ему, обратился к остальным сопровождающим меня. Выкрикнул. — Вперед собратья! В Серпухов.

Отряд двинулся не в военный лагерь, а в город.

Я распорядился найти мне Ляпунова, Трубецкого и Романова пригласить. Жаль обоз еще не прибыл, там же тоже несколько интересных кадров сидит. Я бы их на совете увидеть хотел. Ну и своих самых близких и верных потребовал к себе. Серафим уже при мне, как и Яков, а вот Тренко, как своего зама, можно сказать, призвал. Жаль Григория нет. Он еще в обозе и гнать по ночи туда гонца, забирать его оттуда, тащить. Бестолково. Времени очень много займет.

Без надежного человека отставший обоз оставлять нельзя никак. А Григорию Неуступычу я доверял, как себе.

Кто еще? Чершенский Иван и Межаков Филат. Они, как представители казаков, тоже могли сказать что-то полезное. Свою позицию в Смуте обозначить. Ради чего воюют, за что сражаются.

Вопросов-то у меня много было.

Добрались до Серпухова, до самого терема воеводы, въехали. И здесь меня ждал приятный сюрприз.

— Господарь! Игорь Васильевич! — С крыльца сбежал Ванька.

Кланялся, радовался оттого, что увидел меня невероятно.

— Что Иван, жизнь обозная так тяжела? — Усмехнулся я ему.

Он уставился на меня, проговорил.

— Господарь. Там-то? Радость полная. Сиди не думай да трясись. С охраной байки трави. А тут вы, кто же вам баньку растопит, кто поесть сготовит? Доспех чистить надо. Одежды я сменных привез с запасом. Как без меня-то?

— Так вот. — Улыбнулся я. — Полный дом слуг.

Он опешил.

— Шучу я, рад что ты здесь. Не заменит тебя никто.

Видно было, что этот человек настолько прикипел ко мне и боится за мою жизнь примерно так же, как за свою. И не только потому, что не будь меня у него, будут большие проблемы. Чувствовалось, что вполне откровенно он счастлив готовить еду, чистить одежду и делать прочие дела. Он не был воином, не являлся дипломатом, разведчиком или кем-то еще с уникальными навыками. Но своими трудами он пытался внести вклад в наше общее дело. Радел за то, что было важно для меня, да и для всего войска.

— Что в обозе, как там дела?

Раз уж пришел, придется тебе поведать о творящемся.

— Да, как, господарь. — Он дернулся. — Да что мы во дворе-то, я же тут уже и ужин сготовил и банька топится, вы проходите. Все накрыто уже.

— Гостей мы ждем. На них хватит?

Он вздохнул, задумался на секунду пока мы вдвоем поднимались по ступеням крыльца в терем.

— Да, думаю да, господарь. Накрою. А много ли будет?

— Человек десять.

Ванька занервничал, считал что-то в голове. Видимо, прикидывал. Но потом резко закивал. Скорее всего, прикажет слугам еще что-то сделать или сам подсуетится. Он в этом деле не промах. Из любой ситуации выход найдет.

— Так, что в обозе? — Зашли в пустующий приемный покой.

Здесь горела пара свечей, и слуга мой сразу начал разжигать еще.

Запах от пищи стоял невероятный. Слюнки потекли в один миг.

Последние дни мой рацион состоял преимущественно из сухарей да вяленого мяса. По-походному питался, как и все. А тут вкусности всякие наготовлены специально для меня. Не царский стол, конечно — больше такой, крепкий, купеческий, обычный. Каша, соленья какие-то.

— Пока ем, ты рассказывай.

И он поведал мне о своих злоключениях и приключениях.

Поначалу, ничего особо-то интересного. Я часто пропускал откровенно мимо ушей, потому что знать, что какой-то Петруха бился об заклад перед всем десятком, что сможет утку на лету сбить. А вместо утки тетерев был и потом судили, и даже сотника звали — считается это или нет. И кто прав, кому заклад давать кто должен. А таких историй было в изобилии.

Но и интересное из быта, настроения и слухов в обозе кое-что имелось.

Самым первым и главным являлось то, что Григорий Неуступыч Тарарыков — мой зам. по делам снабжения и на время отсутствия главный в обозе, день ото дня все злее становился и ворчливее. С сотниками ругался, требовал охранение лучше ставить. Читал на ходу какие-то бумаги, писать пытался, но из-за тряски не выходило ничего. Ругался. Все время в делах был, учет вел.

Бойцы ворчали, что дюже додельный, слишком все учитывает и мимо него не прорвешься. Лишнего не выдаст, сам всех, кто снабжением занимался проверял, спрашивал с них строго. И хотя люди ворчали, уважением этот человек пользовался невероятным. За попытку дать ему на лапу приказал выпороть человека служилого. Причем не раз такое было.

За малые попытки преступлений говаривал Григорий, что мне пожалуется, и люди тогда в страхе чуть ли не ниц падали.

О как. Оказывается, пресекал назначенный мной главный каптенармус армии мздоимство и всяческие хитрости. А мне и не говорил. Так-то понятно. Такие вещи искоренить невозможно. Люди всегда договориться пытаются, что-то себе выкроить получше да поинтереснее. Нарушить субординацию и наладить более выгодные экономические взаимоотношения. И мое воинство от этого не избавлено было. Но бывший подьячий держался жестко и создал вокруг себя ореол человека неподкупного.

Отлично!

Дальше Ванька вывалил слух о Марине. Сам он ее видел несколько раз. Требовала она, двигаясь с нами в обозе, и конных прогулок и пеших. Возмущалась, говорила слова бранные на их этом шипящем языке ляшском. Шляхтянка вела себя неподобающе, по мнению служилых людей. Видом своим оскорбляла сам облик христолюбивого царского войска.

Вот прямо так и сказал. Замер, осекся, глаза округлил. Рот ладонью прикрыл.

— Царского? — Я пристально уставился на слугу своего.

— Так это. — Он дернулся, глаза забегали. — Так люди-то…

— Ясно. И много так в войске считает?

— Так, господарь… Считай, все.

— Да?

— Говорят промеж себя государь наш, царь-батюшка, пока поход идет, пока врага бьем, шутейку затеял, затейку, хитрость.

— Это какую? — Не понял я.

— Да, служилым то лучше знать. Я-то, не очень понял, как оно так у них складывается, господарь, хозяин мой. — Он говорил, нервничал. — Говорят, что ты, господарь, чтобы врагов запутать так говоришь всем. Но войско-то твое все знает, за что они воюют и за кого. И, когда придет срок на Земском Соборе говорить…

Он побледнел, осекся.

Это даже в танцующем свете свечей было видно чувствовалось, что решил — взболтнул лишнего. Замолчал.

— И что же войско на Соборе скажет?

— Говорят, что… — Он икнул. — Что…

— Ну? — Я насупился. — Ты меня не зли, Ванька.

— Говорят, если кто из бояр против слово пикнет, на кол его. — Выпалил он, резко добавил. — То не я, то они. Люди, войско, все…

Ничего себе поворот! Я, признаться настолько сильной уверенности в действиях войска против бояр не ожидал. А люди сами организовались и уже активно, раз даже слуга мой знал, обо всем этом говорили. Понятно. Ну, может оно и к лучшему.

Игра, говорят.

Вздохнул я тяжело. Хотел как лучше, как правильнее. Собор, выборы, всей землей. А получается — земля-то со мной и идет. Все эти люди, что в войско мое прибывают. Здесь же весь юг, и рязанцы есть, и туляки уже тоже. Да и от Серпухова добровольцев будет. А еще и Северская земля, казаки с Дона, да и много кто еще. Нижегородцы придут, так они же то же самое от моих людей услышат. Узнают про чудеса и, скорее всего, того же мнения будут.

Север?

Новгород, Псков и прочие земли — что там, за Москвой? С ними сложнее будет, но уверен, огромное число людей, имеющих мнение, которое озвучил мне Ванька перевесят. И простые люди поймут все. Встанут не на сторону бояр, хитрых и жадных в их глазах. А за таких же, как они — простых вояк, руками которых я и Москву от Шуйского освобожу и с ляхами биться буду.

Дела.

— Так, ладно, Ванька. Считай, ты мне этого не говорил. Пускай дальше я… — Улыбнулся ему, сделав заговорщическую мину. — Как там ты сказал, поиграюсь еще.

Он резко закивал.

— Чего еще говорят? Как там пленные?

Торопиться надо было, скоро люди собираться начнут на военный совет, а еще банька впереди.

— Быстро давай, по существу.

Ванька сглотнул, почесал подбородок. Потом затылок, заговорил.

Поведал о том, что над Лжедмитрием посмеиваются. Едет он смурной, недовольный, усталый будто, хоть и не работает нисколько. И под охраной крупной всегда. Глаз с него не спускают, и близко никто не кладет ни ножа, ни какого иного предмета, чтобы не приведи господь не убился он. Помнят люди служилые наказ мой и сторожат как зеницу ока.

Мнишек с ним свидеться пыталась, не пустили. Ругалась, пригрозили, ну и смирилась эта дурная девка.

Остальные пленные, да не особо интересно-то все там было.

Новый этот князь, Долгоруков, что с охраной прибыл дюже злой. Ругается, ворчит, выпустить требует. Говаривали, что он сказки сказывал, что от самого патриарха. Ну и бойцы емувопрос задали — от какого? От Гермогена, Филарета или самого, может, Папы Римского, или того, что в Царьграде сидит у турок в плену.

Чуть не рассмеялся Ванька, дальше второпях продолжил, видел, что я трапезничать уже завершаю.

Вновь про Мнишек жаловаться начал. Воинство на нее смотрит и плюется. Зла не чинят только потому, что я велел, так выходило. А была бы их воля — на суку повесили.

Про себя отметил я, что мыслей снасильничать эту высокородную даму у христолюбивого воинства не было. Не люба она им была и видели они ее грязной, замешанной в колдовстве и каком-то прочем непотребстве. Казалось людям простым, как я слова Ваньки понял, что уж слишком бесовского в ней много, чтобы связываться.

В чем-то они были правы.

Разговор с ней больше походил на дискуссию не с кроткой девой, а с распутной, желающей продать себя подороже представительницей одной древней профессии. Только очень и очень опытной в дипломатии и интригах.

Наконец-то я завершил прием пищи. Поблагодарил слугу.

Тот аж зарделся. Белизна на щеках от сказанного про Царя сменилась румянцем.

Быстро вышел во двор, добрался до бани, принял водные процедуры. Переоделся в подготовленные Ванькой одежды, вернулся. К этому моменту здесь уже была большая часть приглашенных. Не хватало буквально пары человек.

Ну, сейчас разговоры говорить начнем.

Глава 6

Добавили свечей, чтобы было посветлее.

Помещение здесь было крупным, предполагало крупные сборы, видимо, и заседания по важным вопросам. Возможно, даже военные советы. Все же Серпухов часто выступал базой, где собирались войска для походов на юг, на татар. А оттуда постоянно нависала угроза.

В спокойное от войны время — небольшой город на страже Москвы на берегу реки Оки.

Собрались, ждали задерживающихся.

Ванька суетился, подносил вместе со служанками еду. Ворчал на них и изредка покрикивал. Даже когда я входил в комнату, а девчушка как-то неловко отскочила в сторону и чуть не уронила какой-то кувшин, отвесил ей звонкий шлепок ниже талии.

— Шустрей шевелись, перед господарем нашим. — Прошипел ей. Вытолкал.

Та зарделась, унеслась вниз за очередной порцией снеди.

Офицерский корпус воспринял такое действо с улыбками на лицах.

Я же разместился во главе стола. Вокруг было людно, много собралось народу. Казалось бы, самых близких позвал и самых важных, тех, с которых спрашивать буду. Самых-самых. А уже плотно сидели. Значило это, что воинство мое растет, а с ним и потребность появляется руководящий аппарат в очередной раз настраивать.

Прошло несколько минут. Не хватало только Филарета Романова. То ли отбыл он в монастырь и оттуда возвращался теперь, то ли специально время тянул, показывая свою важность. Или, может, готовил что-то. Какую-то речь.

Подождал немного, поднялся, навис над столом, уперев в него руки. Заговорил.

— Сотоварищи мои. Сегодня дело большое мы сделали. Нанесли удар по войску, что из Москвы нам противостоит. Что заслоном стало между нами и столицей. Думаю, через день, придут люди Шуйского с нами биться. — Осмотрел их всех, в глазах не приметил чего-то нехорошего, сокрытого, тайного. Продолжил. — Мыслю, побьем мы их и на Москву двинем.

Все согласно кивали. Но видел я, что понимают люди мои, дело-то военное. Можно и одолеть врага, а может и боком выйти. Здесь, по их разумению, господь рассудить должен был. Ну а, по-моему, может и Бог, только подготовка, воинское слаживание и прочие действия, которые я предпринимал, сильно перевешивали чашу весов в нашу пользу. А откровенная дурость, выраженная в отсутствии разъездов, разведки и дозоров у Шуйского и Делагарди говорила, что есть на той стороне какие-то проблемы в управлении.

Поглядим, что из этого выйдет.

Надо же не только разбить и не столько. А сохранить как можно больше сил для противостояния Жигмонту под Смоленском.

Вновь окинув их всех взором, продолжил:

— А Москва, орешек твердый. Возле трона людей много сидит. Бояр думных, за которыми десятки и сотни людей, биться готовых.

Собравшиеся закивали.

— Вот и узнать хочу у вас. А прежде всего у Ляпунова Прокопия Петровича, и князя, Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. — Взглянул на них, сидящих довольно близко ко мне. — Что думают они, в Москве бывавшие и знающие, как и что там устроено.

Все молчали. Основная масса уставилась на этих двоих, что застыли друг рядом с другом. Все же чинам старым, довольно сильно возвысившимся за последние годы было комфортнее друг с другом, чем с моими людьми, поднятыми, возможно, по их мнению, из грязи да за стол с князьями.

Мне-то было плевать.

Тот же Тренко и Серафим, с которыми мы прошли через многое. Тот же Яков и Григорий, на которых я мог положиться, как на себя самого, были ближе и роднее. И в будущем устроении государства отводил я для них определенные роли.

Роли, близкие по идее к комиссарским. Люди с особыми полномочиями, чтобы с беспределом боярским и вольницей их, и всякими заговорами разобраться. Чтобы простому народу жилось и дышалось полной грудью, а всей этой оставшейся «аристократии» похуже.

Понятно, что за одну жизнь, сломать все это не удастся. Иван Грозный пытался — не смог.

Но, вектор проложить, раз Царем здесь меня все воинство выбирать хочет — видимо, мне придется. А раз фундамент на мне, все больше понимания нужно, как оно сейчас работает. Все же исторический взгляд — это одно, а мнение непосредственных участников процесса, иное.

Пока висела тишина, в коридоре загудели шаги. Миг и явился Романов.

Поклонился он низко, прямо в пол отвесил поклон руками, промолвил.

— Государь, прощения нижайше прошу, челом бью, где позволишь сесть рабу твоему никчемному.

Вот загнул. Зараза старая!

Отчего же ты игру-то мою не поддерживаешь? Я же тебе прямым текстом сказал: не хочу я в Цари. На трон не желаю. Правда, если наложить на это то, что мне совсем недавно Ванька выдал… Выдвини Романов своего сына на избрание, как бы худо для него это не обернулось. Люди простые, уверен, не шутил, прирезали бы еще, забили. А самого воровского патриарха могли и разорвать.

Ох уж эта демократия Смуты.

— Здравствуй, Филарет. — Проговорил я холодно. — Мы здесь без мест и… прошу, без всего этого. Мы не в царских палатах, и Собор Земский еще не прошел.

— Виноват, господарь. — Он вновь поклонился, окинул взором собравшихся.

Неспеша проследовал и сел подле Ляпунова и Трубецкого. Это понятно, люди хоть немного близкие к его текущему чину, родовитости и заслугам. А значит, своих держаться будет. Осматривал собравшихся напряженным взглядом, изучал.

Опытный он интриган. Многое повидал.

Я неспешно повторил вопрос о том, что нам в Москве то ждать, что рода боярские сулят нам. Но как-то тихо себя вели все. Переглядывались. Слово никто не брал.

— Молчите, бояре, сотоварищи мои и собратья? — Улыбнулся я невесело. — Ладно, сам начну.

Набрал в грудь побольше воздуха.

— Значит так. Пойду по порядку. Разобраться хочу, кто враг нам, а кто может сотоварищем стать. И начну с первых. Мстиславские… — Народ загудел. Мои-то кое-что уже знали, слухи расходились. Что, откуда и куда, как я под Воронежем оказался. И род этот врагами моими, нашими давно уже в воинстве считали. — Так вот, как я понимаю, Мстиславские вокруг себя собрали группу родовитых бояр, князей и хотели власть себе у Шуйского забрать.

Сделал паузу, уставился на Трубецкого, перевел взгляд на Романова.

Тот вздохнул, добавил.

— Все так, государь. Я по глупости своей, еще до того, как пленен был воровским цариком, с ними в сговоре состоял. — Добавил сразу же быстро. — Прости господарь, то давно было. Но это поможет нам знаниями моими. — Вздохнул показушно. — Когда вернулся я из плена лютого, то смеялся надо мной князь Мстиславский Иван Федорович. Я к нему с прошением пришел, а он высмеял. Я ему идеи предложил, как царство наше укрепить против ляхов, а он с порога меня погнал.

Как говорит. Но в целом, отталкиваясь от того, что Филарет сказал мне там, еще в монастыре, все это на правду походило. Не сошлись они с Мстиславским после Тушинского лагеря. Вообще, это же все их взаимоотношения имели десяти, а то и пятнадцатилетнюю давность. Когда с Годуновыми борьба за власть шла. И там Романовы проиграли. «Первого парня» на Москве сделали монахом Филаретом по весьма надуманному обвинению.

Мои люди заворчали недобро.

— Скажи, батюшка Филарет. — Обратился к нему я по-доброму, чтобы обозначить, не пленник он, а гость на этом совете. — Что предлагал ты ему и что вышло потом?

Он уставился на меня, дернулся.

— Говори, в том для меня секрета нет. Про Скопина, про все эту темную историю.

— Государь, Игорь Васильевич. Может ты сам слова верные подберешь, а я подтвержу. — Он встал, поклонился. — Вдруг сболтну чего лишнего. Слова не те подберу и гнев твоих воевод вызову.

Хитер.

— Пусть так будет. — Я взглянул на них всех. — Князь, Иван Федорович, повинен в смерти Скопина-Шуйского, полководца отважного и воина славного…

Люди служилые переглядывались, загалдели, видел я злость на их лицах. Отношение к этому родичу Царя в народе было преимущественно положительное. Даже Трубецкой, которого бил Скопин и воинство его, вздохнул с грустью. Романов же в знак согласия, закивал.

— Вместе с Шуйским они на землю русскую татар позвали. Серебром откупились от них. Тех самых, собратья, которых мы били под Воронежем. Не будь нас, пылали бы сейчас и Воронеж, и Елец, и Тула. А может, и дальше бы силы их прошли к Москве само́й. Кто знает.

Гнев все сильнее горел в глазах собравшихся.

— Не встань мы на защиту Руси, думаю, дошли бы татары и сюда…

Это было несколько отлично от исторической правды.

Все же города степняки не жгли, смысла в этом не видели. Они спокойно добрались до Серпухова, передовые отряды схлестнулись с войсками Лжедмитрия второго на реке Наре, но узнав, видимо, о клушинском разгроме и свержении Василия Шуйского, а также о проблемах в Крыму у себя дома, сын хана повернул в степь. Прихватив, конечно же, награбленное и прилично разорив юг Руси.

Благодаря мне беды домашние Джанибек Герай осознал ощутимо раньше и повернул.

Но для дела нужно было несколько приукрасить ситуацию.

— Мстиславский, как я мыслю, собратья, хотел выдать за татарина дочь рода Рюриковичей.

— Как? — Не выдержал Серафим, поднялся, перекрестился. — Откуда?

— Это еще одна тайна Мстиславских. Сокрыли они от отца, Царя Федора Ивановича, его дочь. Подменили больным ребенком, который вскорости умер.

Филарет продолжал кивать, а полковники мои негодовать.

— Когда с татарами не получилось. Переиграл все князь Мстиславский и вместе с Лыковом-Оболенским теперь хотят ее, невинное дитя. — Здесь я опять приукрасил. — За сына Жигмонта выдать, королевича Владислава, чтобы его на наш трон посадить.

— Не бывать этому!

— Долой ляха!

— Позор!

Служилые люди гудели. Романов кивал, а Ляпунов с Трубецким сидели хмурые, чернее тучи выглядели.

— Ну и уверен я, Шуйского они сами скинут. До того, как я и мы все в Москву войдем. Мыслю. В монастырь постригут.

— Все так. — Подтвердил Романов, тоже поднимаясь. — Все так государь говорит, вот крест вам. Все так.

И перекрестился трижды, поклонился в мою сторону.

— Хочу, я, бояре! — Я повысил голос, упер руки в стол. — Опираясь на опыт ваш понять. Кто после того, как войско Шуйского побьем мы здесь, сможет нас поддержать на Руси. Кто ляхов задержит, чтобы в Москву они не успели войти по предательству лютому. Мыслю, что сам поход сюда войска от столицы, это хитрый план Мстиславских. Шуйский, Василий, боится нас. Поддался он на уговоры этого хитреца, войско вывел не к Смоленску, а сюда.

И действительно, логика-то вполне здравая получалась. Раз Иван Федорович хочет на трон ляха, нужно чтобы силы польские как можно скорее в столице оказались. А войско, что там стоит, этому противиться будет в любом случае. Его нужно нагрузить тяжелыми пушками, сковать и отправить как можно дальше. На юг.

Отличный план.

— Кто, среди боярских родов на нашу сторону станет. Против ляхов? — Выдал я после краткой паузы. С этими словами уставился на Романова, Ляпунова и Трубецкого.

Последние двое переглянулись, и князь поднялся. Вздохнул с мыслями собираясь. Все глаза собравшихся на него устремились.

— Мы, с Прокопием Петровичем, что сказать можем… — Он покосился на старика, сидевшего в его тени. — Голицыны. Братья. Люди… Люди за Русь стоящие. Да, за Шуйского они, но… Думаю больше потому, что он в Москве сидит. И важно им больше, не кто на троне, а чтобы покой на земле стоял. — Он вздохнул, задумался, подбирал слова, продолжил. — Андрей Васильевич Голицын, как я знаю, назначен воеводой в Можайск. Командовать передовым полком. Он как раз ляхов-то пустить к Москве не должен. И думаю, встанет как может крепко. Только вот сколько сил у него. Здесь не ведаю я. Василий Васильевич год назад первым воеводой в Москве был. И третий брат у них Иван Васильевич, он… Они-то все Шуйскому служат, но…

Мялся князь

— Но?

Ляпунов слово свое взял, тоже поднялся.

— Господарь, Василий Васильевич и Годунова свергал, хотя верен ему был. Мы с ним переписку вели, когда я в Рязани еще стоял. Знает он, что я к тебе шел. И о том, что…

— Что? — Буравил взглядом его.

— Испытать тебя хотел. — Опустил Прокопий Петрович глаза.

Ага, все, что было тогда под Дедиловым, выходит, задумывалось как испытание. Забавно. Так вышло, что это я тебя от ночной резни спас, гражданин Ляпунов, а не ты меня проверил.

Улыбнулся криво ему, но он и так уже все понимал.

Люди собравшиеся молчали.

А я решил все же продолжать и расспрашивать, раз бояре, люди к Москве близкие говорить стали.

— Так, Голицыны, значит, против поляков за нас встать могут.

Трубецкой и Ляпунов закивали разом.

— Могут встать.

— Голицыны, значит, на тебе, Прокопий Петрович. Пиши им, гонца снарядим, чтобы летел в Можайск. — Тот кивнул озадаченно. — Дальше пойдем. Воротынские что?

— Государь. — Здесь уже двоих бояр заменил Романов, голос подал, а эти двое сели. — В войске он, с Дмитрием Шуйским.

— Вот как. И что?

— Они с Шереметьевыми за Гермогена стоят, за веру православную. Католик на троне им противен, как и мне. — Он перекрестился. — Избави нас от участи такой, господи.

— Господарь. — Вновь заговорил Трубецкой. — Помнишь того князя, Долгорукова, что ты в лесу… Жестко поговорил ты с ним, господарь, еще до Оки, на марше дело было.

— Припоминаю. — Я усмехнулся.

Да, жестковато вышло. Людей его вроде бы не убили, но псом звал князя, кинжалом угрожал, ухо и нос отрезать грозился. Винил в том, что от Шуйского смуту мне принес в войско.

— Так вот. Он с ними. Они за Гермогена стоят. И, куда он, туда и они. Веру православную чтут. Люди… Христолюбивые.

Вот эта вот пауза очень мне не понравилась. Говорила она, что да, люди-то в целом за церковь, за православие, но, видимо, не только от души, а потому что выгодно им так. Без благословения Гермогена, судя по всему, силы их и влияние сильно пойдут на спад. А может быть, Мстиславский с ляхами, якшающийся и с татарами, им,противостоит в некоей подковерной борьбе.

Чем они лучше то? Магнаты, олигархи, если в более близкой мне терминологии?

Только тем, что с церковью заодно? А по причине то какой?

Но, с иной стороны, если посмотреть, это же отлично. Мстиславский ляха на престол тащит. А эти люди за веру готовы. А на что?

Я погладил подбородок.

На что, готовы? Говорить нужно с этим пленником моим, Долгоруковым. Уверен, не будь Шуйского, все они тут же против нового ставленника Мстиславских выступят. И это хорошо. А вот пока на троне царек Василий — все будет не так замечательно, как хотелось бы.

— Государь. — Произнес Романов. — Зять мой, Лыков-Оболенский, что Мстиславским служит, он… Дружен с Долгоруковым, а тот с Шереметьевым дружбу водит.

— Так…

Это же сущий клубок змеиный. Все они, черт возьми, друг другу друзья, а пока они вот так дружат — от яда люди умирают. А еще земля Русская страдает от интриг этих всех и заговоров. Жуть. Сколько же из-за сговоров народу-то померло.

— Шереметьев на Волге воевал. — Это Ляпунов слово взял. — Он в Нижнем Новгороде был. А там сила большая. Ее бы к нам. — Вздохнул, не ведал, что Нижний к нам клонится. — Но сейчас. Уверен, в Москве он.

Нижний!

Кривая ухмылка исказила мое лицо, уставился я на него прямо как зверь, отчего Прокопий занервничал и замолчал. Но, дело-то было не в нем. Думал я, вспоминал.

Когда же ты, Путята Бобров, войско ко мне приведешь? Месяц уже прошел вроде как. Но в Воронеже на прямой вопрос мой сказал: ты, что за месяц не управишься. Говорил два. Но на это уже я тебе сказал, что раньше нужно, раньше решится все.

Если два — то поздно будет.

А от них ни гонца, ни слуха. Оно понятно, гонцов то куда слать? Мы же в походе. Они не знают точно — где мы. Может, и к Дедилову, и к Ельцу, и еще куда гонцы-то пришли. А нас догнать — тяжело. Я же темп очень высокий взял. Клушинскую битву предотвратить хотел.

Вышло.

Только теперь еще сложнее все стало.

Нижегородцы бы сейчас, да даже если через неделю, дней через десять явились бы — в самый раз. Силы у них крупные, свежие. Недаром второе ополчение смогло-таки ляхов из кремля московского выбить. Конечно, там тогда не только нижегородцы были, но и люди из других городов, но… Все же это мощная сила. Думаю, как бы не удвоила она мои возможности.

А это уже и Жигмонта бить можно!

Поднялся я, вгляделся в бойцов, заговорил.

— Значит так, собратья. Ты, Прокопий Петрович, пишешь Голицыну. Да всем троим! Утром гонцов пошлем. Завтра из обоза вытаскиваем Долгорукова и с ним говорим.

Все согласно закивали.

— Дальше. Прокопий Петрович, говорил ты, что в войске московском рязанцев много.

— Да, так и есть. Если… — Он вздохнул тяжело. — Если не побил ты их в вылазке своей, господарь.

Это да. Я же не знал, кого в авангарде разбил.

— Надеюсь не на них удар пришелся. Кто там у тебя из доверенных лиц?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Сложно, мы же связь особо-то не поддерживаем. Гонцами-то, пока в походе я был, не обменивались. Надеюсь, брат мой, Захарий. Я ему поручал в Москве остаться. Но теперь молюсь, чтобы двинулся он с войском.

— А главный кто?

— Так, кого Шуйский поставит. — Ляпунов выглядел озадаченно.

Получается полковника выбирал царь. М-да. А как он собирался руководить бойцами, которые ему не доверяли? Как авторитет заслужить? Только тем, что ты царем поставлен? Ох уж эта местническая система, одна беда с ней.

— С боярами, что при царе близко сидят, вроде разобрались. — Я улыбнулся. Действительно хорошо, как-то быстро даже вышло. Уставился я на еще двоих, явившихся на совет. Казацких бывших атаманов, а теперь моих полковников. — Что вы казаки, скажете?

Народ опешил. То, что я к двум этим людям обратился, удивило многих. Да и самих Черешнского и Межакова, видел, что вверг я в некоторое замешательство.

Глава 7

Казаки выглядели растерянными. Прочие представители моего офицерского корпуса, да и остальные собравшиеся, даже телохранители, хоть и за спиной они у меня были, уверен — смотрели на них.

Ситуация выглядела напряженной.

Решил я конкретизировать, почему обратился к этим людям.

— Спросить хочу, чтобы понять. — Начал издалека. — Дворяне и бояре за Царя бьются, за землю. С нее же все мы имеем. Она нам, как мать родная. Стоят за то, чтобы лад на земле нашей был и по закону все. За порядок, за веру православную. Как я мыслю. Ну и за привилегии, потому что дворяне, они люди военные, не холопы, не крестьяне, не духовенство, а воинское сословие, призванное землю от врага, оборонять. — Улыбнулся им. — А вы то, за что? Что важно для вас, казаки? Услышать хочу. Потому что как в Москву мы придем, как Собор Земский соберем, вопрос же встанет, как жить нам дальше, всей Русью.

Здесь был закинут крючок, удочка.

Я понимал, что казаки донские, а тем более запорожские, которых, правда, среди моих людей было очень мало, не совсем… Да даже совсем не люди государевы. Однако у них есть свои интересы. Из истории я кое-что понимал, как-то мыслил. Но хотел услышать мнение этих людей.

Добавил.

— Понять вас хочу. Услышать беды ваши и чаяния. Чтобы после Смуты, как мы ей конец положим, мир наш лучше сделать.

Повисла тишина. Люди переглядывались, но молчали. Думали, государь, тот, кого уже все войско признало Царем, такую речь затеял, зачем? Чего ждать?

— Господарь. — Подал голос Чершенский. Все же меня он знал дольше, и переглянувшись с сотоварищем, взял слово, поднялся. — Я за всех сказать не могу. Но так скажу. Коротко, как мыслю. Я же, человек простой. Да и все мы, казаки, такие. — Он кашлянул в кулак. — Мы… — Уставился мне в глаза прямо, от души говорил. — Мы за тебя бьемся. Видим, что человек ты… Господарь ты, чего уж здесь. Государь, Царь наш. Такой, какого на свете искать, не сыскать. — Он перекрестился, стоя вполоборота за столом, поклонился мне. — С уважением всем за тебя мы стоим. А еще. Бьемся мы за веру православную. Татарву-то мы с тобой били рука об руку. Кровь вместе проливали.

Я слушал пристально, смотрел на него.

А он, переведя дыхание, продолжал.

— Хотим мы, думаю я так. Чтобы закон какой-то был. Порядок. — Он вздохнул. — Я слов умных не знаю, грамоте-то особо не обучен. Но так мыслю. У нас же беглых людей на Дону. Да считай каждый. Может, не в первом поколении, а во втором, так точно. А раз бегут люди с Руси, значит, закона нет и порядка. Что-то не так во владении государевом. Коли тати только бы бежали, то мало бы их было. А нас-то. Рати большие. И чем дальше, тем больше там и холопов боевых, послужильцев и дворян даже, обедневших, разорившихся и однодворцев, ну и холопов, этих то вообще много, крестьян бывших, кто посмелее и в казаки-то подался к нам.

Замолчал, помялся, продолжил, собравшись с мыслями.

— Мы же за веру, защитой землям московским стоим. Пока татары через нас пройдут, ух… — Кулаком он потряс. — Кровью обольются. Но, нам от этого что? Припас какой-то, конечно есть. Присылают что-то. Но, чтобы бить поганых, мыслю, больше надо.

Тяжелый вопрос я затронул, но нужно его как-то было решить.

— Говоришь ты про волю и про закон, про порядок, А что, если так выйдет, если воли вас всех лишить? — Я смотрел на него пристально. — Закон же он порядка требует. Ты же сам говоришь. А это власть. А власть, это все меньше воли.

В глазах его я злость увидел. Все же говорить, что кого-то из казаков воли лишить дело тяжелое. Но, собрался он, вновь заговорил, слова подбирая.

— Мудр ты, Игорь Васильевич. Говорю, мыслей толковых и речей нет у меня. И порядок нужен, и воля казаку потребна. Без нее, не казаки мы, а неведомо кто. Не гневись, но мыслю так. Коли воли лишить нас захочешь. Даже ты, государь. Восстанет казак. — Он поклонился. — А как сделать то, что сказал я про порядок и про закон, и с нами, как быть, то тебе решать. — Он перекрестился и вновь поклонился. — Я-то и люди мои тебе свои жизни вверяем. Но атаманов-то много. А все они люди вольные. И тут, как повернет. Я только за своих говорить могу. Мы, служим тебе. Видим, что достойный ты человек, сверх меры. — Вздохнул, добавил. — Праведный.

Межаков поднялся молча, перекрестился, поклонился, проговорил тихо.

— И я с тобой, господарь. И люди мои. Но воли не лишай нас. Беда будет.

М-да, поговорили. Так ничего и не понятно. Как закон установить так, чтобы этих воли не лишить, но и в общую канву государственного управления включить. Опыт царя Петра перенимать надо. Но там сто лет было сближения. Сто долгих, сложных лет.

Но, мысль-то в целом есть. И в чем-то казаки правы были.

В основном в том, что люди-то к ним бегут не от хорошей жизни. А если житье на землях, уже полностью подконтрольных Москве, станет добрым и спокойным, если есть людям будет вдосталь, простым. Если не будет служилый человек маяться и думать, как ему воевать с врагами, когда и коня нет и доспеха, и сабли-то толком тоже. А только копье да лук со стрелами. Тогда и бежать на Дон не будут. А может, наоборот, обратно потянутся.

А по опыту историческому, прикармливая все эти вольные поселения, их можно постепенно все плотнее втянуть в сферу влияния. Города построить для торговли. Закрепиться. Снабжать против татар и турок. Использовать как военное сословие. Выдающимся давать земли и все больше и больше поджимать, и делать частью государства российского.

Так было и сделать также нужно. Только, видимо, процесс ускорить. А для этого ресурсы нужны. Но, если мы сейчас Смуте конец поставим в десятом году. Все же не так обезлюдеет земля, и не так уж пострадают поместья.

Да и на бояр, я все больше думал, что управу нужно искать.

Выйдя из раздумий, глаза поднял на собравшихся, окинул взором.

— Спасибо, собратья. Не держу боле. Если кому, что есть сказать, мысли какие, идеи предложить. Завтра поутру жду. А сейчас, отдыхать. — Взглянул на Романова. — Ты, батюшка Филарет, может быть в городе останешься, чего тебе в монастырь-то?

— Да мне на коне в радость, государь. — Он поклонился.

Все стали расходиться, только Ляпунов как-то замешкался, замялся, поглядывал на меня.

— Чего хотел, Прокопий Петрович?

— Я бы еще у тебя немного времени отнял, господарь. Стариковской мудростью поделился бы. Ты вот про казаков спросил, а я… Я про… — Он покосился на выходивших, голос понизил. — Про бояр и предка твоего, Ивана Великого, Грозного.

Я вздохнул, отдохнуть-то мне хотелось, но раз человек просил, отказать как-то нелогично было. Видимо, важное, нужное дело донести хотел.

— Говори, раз желание есть.

— Да… — Протянул он, дождался пока весь мой офицерский корпус покинет помещение. Начал. — Я же родился в год, когда взошел он на престол. Старый я, видел многое и вот все думаю. — Вздохнул. — Выходит же как-то так, что вроде бы бояре от царя ужасов натерпелись, как молва говорит. Говорят они, жесток он был сверх меры к ним. Опричнина опять же.

Я смотрел на него, наблюдал. Видел, что как-то действительно хотел он поделиться со мной этим. Не убедить, не уговорить что-то сделать, а рассказать некое свое видение ситуации. Версию прошлого, близкого к нему.

— Ты-то, человек молодой. Хоть и мудрый, но всего-то не знаешь. — Поднял глаза, взглянул. — А я, старый я. И чем старше становлюсь, все думаю и думаю. А была ли жестокость? Если так подумать, то за время Смуты, сколько народу померло-то? В боях бессмысленных. Да что там… Один боярин, Шуйский. Взял, да и людей поднял на кого? Да на царя, что на троне сидел! Дмитрия же уже помазали, на престол возвели. Да, ляхов он со своей этой… — Ляпунов скривился. — Видел я ее, Марину Мнишек, и с князем Трубецким о ней говорил. Хитрющая змеюка шляхтянская.

Остановился, перевел дух.

— Ох старость, все мыслями растекаюсь. — Посетовал.

— Ты, Прокопий Петрович, говори конкретно, чего хотел то, а то и вправду, пока что не пойму ничего.

— Сказать вот что хочу. Не казнил Иван Великий всех налево и направо. Ложь это все и наветы. Боярами выдуманные. А почему? — Уставился на меня. — Потому что досталось им. Крепко от него досталось. И было за что. Они же себя чувствовали-то подле него сильными и могучими. А для страны что? Для Руси? Я вот смотрю, ты, Игорь Васильевич, все о стране думаешь. Земский Собор собрать. Людям, чтоб жилось лучше. Видано ли, государь у казаков, бывших беглецов с земли спрашивает, чего потребно им. — Покачал головой. Продолжил. — Но, в том и мудрость твоя великая.

— Давай без лести, давай по делу, Прокопий Петрович. Ночь на дворе, отдыхать надобно.

Тот кивнул, собрался с мыслями.

— Царь-то, Иван на богомолье часто ездил. Да и рассказывали мне люди, что подле него были. Старые умерли уже все. Молился нещадно за всех, кого смертью наказал. Просил грехи их и свои, отпустить. Тяжелым грузом правление на нем лежало. И без суда и следствия-то, считай, как говорят старики, что меня старше, не погубил никого. Книги же есть. Учет же велся.

Вот здесь уже интересно было. Прислушался я к старику, насторожился.

— Чуть больше трех тысяч там. И каждому расписано за что.

— А как ты книгу эту добыл-то?

— Да как… — Он кашлянул в кулак. — Старость она двери некоторые открывает, ну и. — Он улыбнулся. — Звонкая монета. В приказе она лежит одном. Коли в Москве будем, коли прикажешь мне, я тебе добуду ее.

— Интересно, и что в ней?

— Да то, что каждый из этих людей, что там указаны. Ну почти каждый, я же все прочесть-то не осилил. Времени столько не было копаться. — Он вздохнул. — За дело каждый казнен. Написано за какое. И обычно там, предательство, заговор и перечислены свидетели, кто говорил о виновности человека этого. Подумай, Игорь Васильевич. Тридцать семь лет правил нами Иван Великий. И чуть больше трех тысяч, казненных за измену.

— Это ты к чему?

Я в голове посчитал. Как-то так выходило, что в одном Париже за одну широко известную ночь перерезали примерно в то же время то ли пять, то ли восемь тысяч человек. И… Естественно без суда всякого и следствия. Веры они иной были, еретики, кто их считает? Вот и пришлось кровью город залить. А с учетом урбанизации того времени, это приличный такой процент населения.

Ляпунов продолжал:

— Да к тому, что бояре эти, с которыми ты договариваться решил. — Он скрипнул зубами. — Сволочи они все.

Не ожидал я такого от старика. Видел злость в глазах его.

— За Ливонию, когда война то случилась, поход когда начинался, сколько взяли и переметнулись. В поход не выступили? Дворяне-то все, а эти, что поближе к трону… Нет. — Ляпунов распалялся все сильнее и сильнее. — Видано ли. У московского наместника, самого близкого человека, высоко сидящего, найдены были грамоты из Литвы от короля. Это как?

Я нахмурился, припоминал такое.

— И что, казнили его? Нет. — Скрипнул зубами Ляпунов. — Милостив Царь был, государь наш. Кровью Бельский искупал дела свои. Глинский, дядя царя, видано ли, к литвинам бежать хотел. И что? Казнили? Нет. Оболенский тоже, только его в монахи постригли. И как один провинится, в смуте отмечен будет, за него сразу все семьи встают. Поклоны бьют, плачут, письма пишут. Не виноват он, отпусти. Эх…

Покачал головой Ляпунов.

А я подумал. Если столько найдено изменников, то еще сколько же ничем себя не выдали и ради своего же блага, корысти своей продолжали действовать так, как считали нужным.

— Страшное скажу, господарь. Когда Годунов к власти пришел и Романовых, да и Шуйских в опалу отправил, я как-то думал, зло это. А сейчас мыслю. А может, всех их. Всех взять, и чтобы земле они служили, а не себе. Уж больно они все…– Видно было, что злится человек все сильнее и сильнее. — Все они только о своем думают, а не о земле и царе, и православии нашем. Все меньше да меньше.

Я пристально следил, чтобы не случилось чего нехорошего со стариком. Все же далеко не молод был, а такие эмоции они для сердца не очень-то потребны.

— Дальше Полоцк. Взяли. И уговорили царя все эти бояре на мир. Зачем он нам нужен был тогда? Вышло, что только враг с этого выиграл. А может быть, оплатили им литвины речи эти и просьбы? Здесь не знаю, не был я там. Но мысли то есть. Отрекся Иван Великий, устал. И что? Самодурством это промеж себя все эти бояре назвали. А в глаза говорили, просили, умоляли. Они же без царя не могут, передерутся все. — Вдохнул, выдохнул. — Как сейчас бы было, только хуже еще. Резали бы друг друга все, а татары, что сильнее тогда еще были, под себя бы всех нас и подмяли. Литва и Швеция себе бы земли забрали. И что бы было? Где бы Русская земля была, Игорь Васильевич.

Я смотрел на него с растущим удивлением. Говорил этот человек от души. Чувствовал, что помирать ему скоро. Годы не те, до думного боярства сам не добрался. Но, видимо осознал, что вокруг трона люди сидят не ради службы стране. А ради, преимущественно, своих же интересов.

И здесь случилось совсем странное. Поднялся вразвалку Ляпунов, поклонился, чуть покачнулся, встал на колени, смотрел на меня.

— Ты чего, старик? — Я тоже поднялся, ошалело глядел на него.

— Игорь Васильевич, отец наш, господарь. — Поклонился он. — Изведи род этот весь, боярский. Вижу, в силах ты. Вижу, мудр ты. Нельзя так больше. Не вынесет таких тягот и предательств земля наша. Сколько можно то. Сколько Смуте быть. Вся же она, из-за них, окаянных. — Поклонился вновь в пол. — Государь наш, Царем тебя называю, Игорь Васильевич, послушай меня старика, покарай всех. Снеси.

— Старик, ты это… — Я как-то даже сразу и не нашелся, что ответить на такой поступок. — Ты вставай. Негоже тебе, человеку седому в ногах валяться, пускай даже у и господаря.

Но он не слушал. Вновь поклонился.

— Я все силы, все, что скажешь. Государь. Жизнь отдам, хоть и коротка она совсем осталась.

— Прокопий Петрович. — Я наконец-то собрался, произнес сурово. — Встань, не позорь седины свои. Беду эту знаю. Слышал я это все, читал. Книгу ту, про которую говорил ты, гляну, как время будет. Если не уничтожили ее. Только…

Улыбнулся я криво, смотрел, как поднимается Ляпунов. Осунулся он, вздыхал. Сил много этому разговору отдал.

— Только, Прокопий Петрович, а где я тебе других людей-то найду? Этих уберу, других поставлю тоже самое будет. — Вздохнул.

Задумался.

Проблема эта на Руси испокон веков была. Вокруг трона бояре сидят такие, что каждый на себя тянет. «Кремлевские башни». Да и не только у нас она, это же самая основа власти. Все, кто туда идет, кто управлять чем-то начинает с таким сталкивается. Кланы и противостояние группировок. Система ни единый монолит и не может такой быть. И в корпоративных, совершенно коммерческих фирмах такое — война между отделами за лучшие заказы, привилегии, зарплаты, уважение со стороны начальства такая же. Корпоративная война.

Так и в государствах. Везде.

Натура человеческая, что поделаешь. Конкуренция за место под солнцем и у кормушки.

Но, что-то с этим в самых жесточайших формах проявления — делать придется. Идея введения комиссаров лично верхних мне казалась все более объективной и актуальной. Только травить будут, да и убить могут. Но, пока тело мое молодое, а разум закален годами службы государству из моего прежнего времени — думаю, сдюжу.

Переворачивать с ног на голову и рубить заразу эту всю под корень — не выйдет.

А вот направить хоть как-то на службу отечества, нужно. И мысли есть. Мотивация быть должна. А самая лучшая, для начала — это страх. Страх перед законом и ответственность. Сделал дело, ошибся — отвечай. Раз ты взялся выполнять нечто крупное и важное, провалил, то и спрос с тебя. А если сделал — то почет и привилегии.

Не по месту, а по делу.

Не по роду, а по поступкам и свершениям.

Не сын на отцово место садится, а хоть какая-то мало-мальски здравая конкуренция. И сейчас, так получается, что раз Смута и раздрай полный, то все эти лифты социальные очень активно заработать могут и должны. Ломается феодальное общество и строится новое. Пока что буржуазное.

Коммунизм? Социализм?

Казалось бы, раз прожил я в стране, где построить что-то такое получилось и где каждый получал достойные образование и здравоохранение, только… Даже там, в постиндустриальную эпоху развалилось все. Людскую сущность, естество побороть сложно. И исторически, сейчас, в веке семнадцатом, в самом его начале наедятся на что-то подобное — невозможно.

Но, имея некий опыт и историческое послезнание, буду действовать. Выбора-то у меня особо нет. За этот вечер я уже четко понял, что если, когда я войду в Москву и буду созывать Земский Собор — меня на царство и выберут.

И мне все это разгребать.

Взглянул я на замершего Ляпунова. Стоял старик, сопел, раскраснелся весь, осунулся.

— Спасибо, Прокопий Петрович. Словам твоим внемлю. Рад, что поделился ты мудростью. А теперь. — Улыбнулся ему, как мог по-доброму. — Отдыхать надо. Утро непростое будет.

Глава 8

Выспался я отлично.

Все же отдыхать в тереме, в покоях воеводы, да и в целом под крышей над головой ощутимо лучше, чем в походных условиях. Да, я к невзгодам привычен, но, когда можно в большем комфорте восстановить силы, глупо этого не делать.

Не успел я одеться, как-то звать Ваньку ради того, чтобы помог в столь тривиальном деле, непривычный я был. Здесь же забарабанили в дверь. Оттуда донесся гулкий голос Пантелея.

— Господарь, вас просят, дела срочные.

— Зайди. — Я ускорился в застегивании кафтана, перепоясаться и готов. Надевать, пока доспех я не торопился, боя вроде не предвидится.

Пантелей открыл дверь, замер на входе, снизу доносились встревоженные голоса.

— Что там? — Глянул на него напряженно.

Неужто войско Шуйского совершило ночной марш и уже нависает над нами?

— Господарь, люди от Шуйского. — Он замялся, видно было, что не очень понимает, как сказать четко и точно.

— Войска?

— Да… Ты лучше сам, господарь. Здесь, сложно как-то.

Ну раз он не говорит, что ждет нас бой, значит, случилось что-то менее опасное, но весьма непонятное.

Облачился, перепоясался, начал спускаться.

Прошлый поздний вечер! Берега реки Лопасня. Походный лагерь московского войска окрест безымянной деревни.

Солнце уже почти закатилось за горизонт.

Московское войско стояло лагерем на двух берегах реки Лопасни.

Делагарди ходил между костров, где разместились его люди — наемники, разговаривал с офицерами. Спрашивал, кто и что думает, пытался понять — как настроение у бойцов.

Выходило так, что его люмди не очень-то доверяли всем этим русским. Да, когда они бились вместе со Скопиным, то каждый, по крайней мере, из офицерского корпуса всего наемного воинства чувствовал, что в бой их ведет настоящий рыцарь, человек достойный. Да, он не царь, не король, не все зависит от него. Но понимание, что этот человек приложит все силы для победы и для того, чтобы сплотить людей для этой цели были у всех.

Сейчас, смотря на творящееся, они все больше сомневались. У шведской части еще все отчетливее вставал вопрос, который мучил самого Якоба: «Когда будем бить ляхов?».

Ситуация ухудшилась после того, как этот Игорь устроил свой налет.

Русские праздновали победу. Благо каких-то хмельных напитков в войске нашлось мало и перепиться по дурости своей было чрезвычайно сложно. Почти никому это не удалось, но какие-то песни и даже пляски присутствовали.

Дурость полнейшая. Победа!

Так назвал Дмитрий Шуйский произошедшее днем. Ведь Игорь позорно бежал со своими ратями с поля боя.

Делагарди хотел разбить пару рож у тех, кто поздравил его с первой победой над самозванцем. С трудом удержался, поскольку сам воевода провозгласил ее. Раненый, обессиленный…

Победа⁈

Что, черт возьми, такое несут эти люди?

Да, этот Игорь был дьявольски хитер. Он налетел на них крупными силами, но не настолько большими, чтобы с легкостью разбить и опрокинуть. Хотя мог попробовать, но не рискнул. Сохранил инициативу и людей. Их было, по прикидкам шведа порядка шести тысяч. Много, чертовски много для какого-то никому не известного, как говорили приближенные к царю Шуйскому, человека.

И это только конница.

Здесь не было пехоты. А сколько ее под началом этого самозванца?

Он был мудр и Якоб все отчетливее осознавал это. Ударил и отошел. Потерял, насколько понимал Делагарди какую-то сотню, а они лишились порядка тысячи, если не больше, бойцов. Авангард смят, он не сможет сражаться так, как должно. Много раненых. Да, пускай легко, но бросать их в бой — идиотизм. Нужно оставить здесь еще часть сил, чтобы прикрыть госпиталь. То есть это еще минус люди, боеспособные сабли, пики, аркебузы.

Что еще?

Французы… Якоб вспомнил Луи де Роуэна и направился к нему. Нужно было поговорить. Днем полковник выглядел удрученным и сильно озлобленным.

Пока шел, мысли генерала витали вокруг осмысления того, что же сделал этот Игорь Васильевич. Если отбросить идиотскую мысль, что он якобы был разгромлен и бежал в ужасе при виде царева войска на юг. Он показал свое мастерство, нанес невероятный, хитрый и сильный удар. Не потерял почти никого и ушел.

Если это повторится завтра на марше, и если Шуйский потеряет еще тысячу… А потом еще и еще, то кем, дьявол, мы будем воевать?

Мы просто растворимся в этих лесах.

Якоб добрался до расположения французов, благо идти недалеко.

Его встретили дозорные, узнали в лицо, поприветствовали, поклонились и тут же проводили к полковнику.

Луи де Роуэн был в расстроенных чувствах. Развалился на своем плаще возле костра и в сообществе троих, наиболее доверенных капитанов, предавался отдыху. По западному, привычному для этих людей обычаю. Пара бутылей были уже опустошены, а смотрящие в костер люди напевали что-то грустное на своем родном языке.

— О, граф, присаживайся у нашего костра. — Проговорил Луи, смотря на него и используя несколько ломаный шведский. — Будь гостем на этом празднике нашей победы.

Сказано это было с явной издевкой, сарказмом.

— Почту за честь. — Делагарди никак не ответил на провокацию, сел, посмотрел на собравшихся. То, что видел он, ему не понравилось.

— Выпьем же за наших павших… товарищей. — Полковник пригубил из бутылки, передал ее по кругу.

— Луи. — Холодно произнес Якоб. — Я пришел узнать, как раненые? Как настроение у твоих людей? Что ты думаешь делать дальше? Как сражаться?

— Настроение. — Француз уставился на шведа. — Настроение! Мы потеряли четверть наших людей. Четверть, Якоб. Пресветлая Дева Мария. — Он перекрестился. — Я хочу отомстить этому… Как его там?

— Игорь.

— Этому русскому. — Он специально не произнес его имени, пренебрегал, но Якоб начал подозревать весьма неприятное.

Француз, этот лихой рыцарь боялся. Дьявол! Ему было страшно, и это чувство убивало его, сводило с ума.

— Хочу отомстить! Убить своими руками! Вызвать его на дуэль. Мерзавца, хитреца, обманщика. — Щеки Луи были красны. — Каков… Он обставил нас. Или, или? Как говорят русские, это все было колдовством, и мы не поддались на него. Вот заслуга. И это победа! Вива ла виктория! — Заорал он громко. — Вива ла виктория!

— Ты веришь в это. — Зубы Якоба скрипнули от злости.

Неужели и в его силы, силы наемников вторглось это безумие. Победа? Что за чушь! Им закатили хорошую трепку, а потом, когда решили, что пора остановиться, развернулись и просто ушли. Вот что это было. Игорь делал с ними все, что только хотел. Глупо говорить о какой-то победе.

Луи де Роуэн уставился на Якоба

— Русские очень убедительны. — Икнул и исторгнул из чрева благородную протяжную отрыжку, достойную славного рыцаря. — Но, по крайней мере, теперь они отправили за реку приличный отряд своих людей. И, пресвятая дева, наконец-то они выставили дозоры. Наконец-то есть охранение и нас не перережут эти… Казаки!

Все понятно,этот француз не выдает желаемое за действительное.

Он смеется, впав в какое-то странное состояние, он просто не может взять и признать свое поражение, рыцарская честь не позволяет сказать такое. Но, в душе он все понимает, и ему грустно, а еще страшно, да и смешно оттого, что русские пытаются выдать едва не случившийся разгром за военный успех.

Нас не разбили, враг отступил — мы молоды, это победа.

Как же тупо! Дьявол, как же!

— Что скажешь о своих людях, они готовы сражаться? — Попытался сменить тему Делагарди, видя, что его подчиненный распаляется все больше. Глаза его начали блестеть яростным пламенем.

— Мои рейтары? — Луи уставился на Якоба прилично так плавающим взглядом. — Мои рейтары…

— Да. — процедил Делагарди.

— Я же сказал, мы хотим отомстить. Я лично убью этого выскочку. Кину ему вызов.

— Думаешь, он согласится?

Сказав это, Якоб понял, что ошибся. Дьявол, не следовало этого делать!

— Твой гость, голландец… — Луи икнул. — Дьявол, я не помню, как зовут этого славного малого, говорил со мной.

Вот как, посыльный от Игоря успел пообщаться не только с Делагарди, но еще и с прочими полковниками. Так-то ничего ужасного в этом швед не видел, но парень явно приехал сюда не просто так. Понятно, что они его не собирались отпускать обратно. О чем Якоб сразу же ему сказал.

В лагере наемников он был гостем и…

Да что там. Якоб после всего произошедшего все отчетливее думал, а не кинутая ли это ниточка самим Игорем. И если так и есть — этот человек невероятен. Как он мог такое предвидеть и получается… Да, дьявол, получается, что он, отправляя голландца, уже понимал, что начнет громить войско Дмитрия Шуйского так, как делает это сейчас. Понимал и осознавал, что здесь творится и дал ему — Якобу Понтусу, генералу всего этого наемного корпуса возможность уйти с поля боя. Показывал: Это не твоя война, швед. Нам надо всеми воевать с ляхами, а не друг с другом.

И после событий дня Делагарди все отчетливее осознавал, хоть и пытался убедить себя в обратном, что войско этого Игоря может гораздо больше, чем о нем думали изначально.

— Так что, гость? — Проговорил он, выходя из раздумий.

— А, гость, какой гость? — Луи вновь передали бутылку, и он жадно припал к ней.

— Голландец.

— А, этот гость. Да, я говорил с ним. Ух и повезло ему быть голландцем. Сама дева Мария хранит его.

— Это почему? — Несвязная речь француза начинала злить. Но шведу хотелось узнать как можно больше о том, что хотел делать дальше этот человек. Их объединяла служба. Им вместе завтра или через день идти в бой.

— Русскому мальчишке не повезло. — Мотнул головой Луи. — Не повезло, а голландцу повезло.

Делагарди вздохнул, вспомнив рязанца. Да, действительно, наемнику удалось притвориться своим и без проблем проникнуть в лагерь. В отличие от того несчастного русского.

Луи тем временем продолжал.

— Он сказал мне, что этот Игорь, заправский мечник. А я, как ты знаешь… — В глазах его засветились дьявольские огоньки. — До приезда в Швецию, в твое распоряжение, граф, был хорош в этом деле. Очень хорош.

Он скривился в злобной ухмылке убийцы.

Делагарди знал о подвигах и приключениях своего полковника. Он был, судя по рассказам, хорошим дуэлянтом, бретером и покинул свою страну в том числе по причине того, что за ним шел кровавый след из дуэлей, за которые король мог покарать.

— Так вот. Якоб, друг мой. Во франции только три клинка, что могут сравниться с моим. Один мертв, это точно. Один пропал, мой друг Франсуа де Рекмонт. — Он хохотнул. — И я последовал его примеру, тоже уехал. Также растворился. Ну и еще один выскочка. Но он не в счет.

Делагарди слушал внимательно.

— Так вот. Нас четверо, и мы лучшие из лучших. — Он буравил Якоба осоловелым взглядом. — Понимаешь, лучшие из лучших.

— Понимаю. — Процедил тот.

Ему очень не нравилось то, к чему шел весь этот разговор. Дуэли на войне, здесь в этих бескрайних лесах. Глупость.

— И я вызову этого ублюдка на поединок. — Луи опрокинул бутылку, кадык его активно заработал. Алая жидкость обильно заливалась в брюхо.

— Я буду молиться за твой успех. — Холодно проговорил Якоб.

Если уж отважный француз, рыцарь, полковник решился на поединок с самозванцем, то все довольно плохо. Это свидетельство того, что он боится за своих людей. Страх поселился в его душе. Опасение, что он вновь поведет их в атаку и потеряет теперь не четверть, а всех. Всю тысячу. Поэтому он решил взять всю ответственность на себя, прославиться в веках и убить этого чертового русского.

Француз в этот момент поднялся на плохо слушающих его ногах. Уставился на своих сотоварищей, на Якоба, тряхнул бутылкой. Там уже ничего не было. Скривился, отбросил ее в сторону.

— А чего ждать? Якоб, собратья. — Попытался сделать реверанс, но чуть не упал. Выпалил. — Коня. — Дернулся, закричал громче. — Коня мне!

— Что ты творишь? — Делагарди в холодной ярости поднялся.

— Я поеду и убью его. Сам, один. И Все эти неотесанные варвары поймут, что Луи де Роуэн не трус. Что он славный рыцарь и сделал то, что не смог сделать ни один из этих русских, казаков, бояр, царей, князей. А я… — Он уставился осоловелым взглядом на Якоба. — Я! Сделаю это!

— Не дури. — Делагарди сделал шаг вперед.

Друзья полковника пытались подняться, но на них выпитое произвело более убойный эффект, чем на их командира.

— Коня! — Он выхватил прекрасный клинок, направил его на Якоба. — Не смей останавливать меня, швед. Я заколю тебя. Не посмотрю, что мы друзья с тобой. Дева Мария мой свидетель. Убью не думая.

Делагарди трясло. Он понимал, что происходит нечто невероятно безумное. Просто не укладывающееся у него в голове. Полковник, наемник сейчас собирался мчаться куда-то через русский лес по дороге к вражескому лагерю, который был в дне пешего, быстрого марша, и творить там какое-то рыцарское безумие.

Поединок!

— Остынь! — Выкрикнул он, но клинок в руках француза говорил, что его хозяин настроен невероятно решительно.

— Коня!

Ошалелые солдаты подвели своему командиру его скакуна и второго, заводного.

Несмотря на состояние Луи де Роуэн резко дернулся, подпрыгнул, взлетел в седло, заорал что есть мочи.

— Монжуа! Сен-Дени! — Дал пяток коню и понесся в ночь.

Это было безумием. Делагарди не знал, что даже сказать по этому поводу. Он замер у костра, где полулежали ошалелые капитаны французской тысячи. Его трясло.

Безумие! Полнейшее безумие накрывало всех его людей.

— Русь сведет нас с ума. — Прошептал он. — Бог мне свидетель.

Он повернулся, двинулся к своим кострам.

Брел, пытаясь убедить себя, что произошедшее лишь плод его воображения, и это на самом деле не случилось. Что полковник, закаленный в боях ветеран, сейчас не повел себя как безумный мальчишка и молился Господу и деве Марии о том, чтобы он сверзился где-то с коня, рухнул бы и остался цел.

Утром он нашел бы его спящим в какой-то канаве или стогу сена.

Но… Надежда эта была слишком туманной.

Делагарди понимал, что войско этого Игоря — не сборище рыцарей. Это опасные, хитрые, коварные русские, готовые на все. Там мало дворян и бояр. Там казаки и откровенная голытьба. Хотя… Да как голытьба могла сотворить днем такое!

Дьявол! Дожить бы до битвы!

В прямом сражении шансы на победу есть. Этому самозванцу нечего противопоставить его отлично обученной, сплочений пехоте. У него не было ничего, не могло просто быть. Нужно дойти и разбить этого… Этого…

Да кто же он такой! Дьявол! Кто⁈

Прошлая ночь! Берега реки Лопасня. Походный лагерь московского войска окрест безымянной деревни.

Делагарди проснулся резко, схватил привычным движением рукоять своей рапиры.

Вскочил, осмотрел.

Вокруг было спокойно, паники не было, бойцы поднимались, вглядывались в темноту, на другой берег реки. Начинали спешно снаряжаться. Это было у них вбито в привычку. Если что-то творится, лучше быть готовым к бою. Хотя бы самому, а лучше в строю с такими же, как ты.

За Лопасней, во мраке творилось что-то странное.

Шум, крики, звон стали. А разбудили всех громкие выстрелы и взрыв. Что-то… скорее всего, пороховой припас, бочонок — рванул. Ржали кони, кто-то истошно орал так, что было слышно даже здесь.

— Нога! Мать моя… моя нога! Верните! А!

Этот безумный, долгий, очень долгий день не собирался заканчиваться. Судя по луне и звездам отбой состоялся не так давно, лагерь только-только улегся, угомонился после «победного» разгулья. Делагарди только убедил себя в том, что поутру сможет без проблем найти замену обезумевшему Луи де Роуэну. Перепился рыцарь и сотворил дурость. Может, в канаве его где-то днем по дороге к Серпухову и найдется. Слишком уж далекий путь, да еще в ночи и в таком состоянии. Добраться — непростая задача.

Только все улеглось. Теперь новая неурядица. Что-то творилось на том берегу.

Хаос постепенно перекочевывал оттуда на эту сторону.

— Трубить подъем и построение!

Загудел горн. Ему ответил второй ближе к воде, третий где-то за спиной, четвертый, пятый. Все московское воинство поднималось.

Вроде бы внезапность рейда, если это конечно он, удалось предотвратить.

Будь это он в исполнении самозванца Игоря, то можно ждать, что его сотни переправятся и на эту сторону. Неужто дозоры, на этот раз выставленные, опять прошляпили⁈ Это уже невозможно терпеть, за такое головы рубить надо!

— Ваша милость.

Оруженосец Якоба уже был готов помогать генералу облачаться. Мальчишка держал наготове колет, кираса лежала рядом, как и морион.

Привычными движениями он снаряжался.

Следом пошла железная юбка, прикрывающая бедра. Получить в ночном бою случайный удар ему совершенно не хотелось, поэтому железо экипировалось по максимуму.

Наемное воинство, имеющее опыт ночных боев, сильнее жгло костры повышая видимость окрест, готовилось к отпору.

Там, ближе к реке продолжался хаос. Странно, костров на правом берегу почти не было. Света слишком мало. А на этом — у русла, в безымянной деревеньке расположившиеся бойцы так же как и наемники снаряжались. Покрикивали сотники, уровень злости и ругани нарастал. Заспанные русские все отчетливее понимали, что нечто угрожает их жизням, торопились.

— Измена! — Слышались выкрики. Раздавался звон стали.

Все это было как-то единично, не организовано.

Чем больше Якоб вглядывался, прислушивался и раздумывал над ситуацией тем меньше это напоминало ночной налет. Слишком мало хаоса, пальбы и воплей. Как-то вообще излишне спокойно на том берегу. Да. Шум присутствует, но будь там серьезный бой, звучали бы сотни выстрелов и началась паника.

Ее не было. Просто зарево от пожара в одном месте. Местами какие-то выкрики.

Все.

Но, береженного сберегает пресвятая дева Мария. Делагарди продолжал отдавать приказы к построению. Отправил гонца узнать к Шуйскому, что творится, а также направил разведку в передовые отряды русской рати на этом берегу. К деревеньке.

Прошло совсем немного времени, как они вернулись.

Штаб пребывал в неведении, и там все только-только просыпались, а вот разведка сообщила неприятные вести. На правом берегу от двух с небольшим тысяч переправившихся бойцов и части обоза, которыми они отгородили, якобы себя с южной стороны от возможных вылазок — осталось пара сотен человек.

Рязанцы ушли.

А раз дорога здесь была только одна, и к Москве двинуться они не могли, то… Они пошли к этому самозванцу Игорю. И, зубы Делагарди скрипнули от этого осознания — явно не с тем же желанием, что у одуревшего француза, а с иным.

Переметнулись!

Глава 9

Утром в тереме творилась какая-то суета.

Фраза Пантелея о войсках меня насторожила, но раз не трубят рога, не призывает охранение мои основные сотни подниматься к битве — значит, все не так плохо. Дмитрий Шуйский не совершил ночной марш, выйдя утром к нашим позициям. В целом такого от него я и не ждал. Слишком уж небрежно он управлял войсками, даже дозоров не было.

И после моего удара — вряд ли до сих пор оправился.

Ванька хлопотал в приемном покое, а на входе в него, прямо у лестницы стоял гонец. Заметив меня, он вытянулся по струнке.

Дождался, пока спущусь и выдал:

— Господарь, войско малое с севера подошло. В пяти верстах встало лагерем, к нам гонцов заслали они, но мы не пустили. Дозорами остановили. Меня к вам направили. С вестью.

— Что за войско? Что за люди? — Слова гонца звучали достаточно странно.

— Рязанцы от Шуйского откололись, ушли, к нам хотят.

Перебежчики значит, странное дело. Хотя Ляпунов же говорил, что вполне такое может случиться. Особенно если брат его в войске. Может Некрасу Булгакову удалось убедить их.

— И много их? — Проговорил задумчиво.

— Тысячи две, говорят.

— Ванька, давай помогай! — Выкрикнул я.

Начал распоряжения раздавать. Ляпунова найти, передать, что жду его я у наших редутов, что на поле боя грядущем за Серпуховым. Войска поднять, подготовить. Отправить гонцов к обозу, разузнать, когда будут. Поторопить. Сотню Якова изготовить к выдвижению.

Пока говорил, гонцы убегали, а слуга мой высунулся из приемного покоя.

— Завтрак, хозяин. — Глаза широкие. — Готово все. Извольте.

Я прикинул, что пара минут перекусить все же у меня есть. Пока Прокопия Петровича найдут, пока поднимется он, пока то, пока се. Это даже не две минуты, а как бы в полчаса не встало. А без него ехать не с руки. Рязанцы, это его люди, он там всех знает, ну или почти всех. Вот и пускай разговаривает по первой. Мало ли кто там с этими рязанцами прибыл.

Если их две тысячи, то идти нам малым отрядом небезопасно.

Верю — что могли они отколоться и что слова моего посланца подействовали на них. Но так чтобы прямо все и никто при удачной возможности нож в спину не вгонит — это вряд ли. Значит, должен с моей стороны человек быть, который разбирается в нюансах их внутреннего взаимодействия.

Сел за стол, махнул рукой телохранителям, чтобы тоже завтракали. Чего с пустыми животами работать-то. День сегодня не простой и так должен был быть, а здесь еще сюрпризы с самого утра.

Перекусил поторапливаясь.

Дальше с Ванькой поднялся, облачился в свой юшман. Подумал мгновение, ерехонку тоже прихватил и двинулся наружу. Ваньке наказал здесь делами по хозяйству заняться, ждать приход обоза, подготовить житье для Марины Мнишек, отчего тот как-то погрустнел сразу. Добавил для весомости, что дело очень важное.

Во дворе уже конь добрый мой ждал, всю дорогу под седлом он был от самой Москвы, еще реципиенту служил. Ну а от Чертовицкого уже мне, и прошли мы с ним очень и очень многое.

Телохранители тоже в моем же темпе действовали.

Яков и его люди возле терема уже дожидались. Строились для охранения.

— Здравствуй, господарь. — Сотник привстал на стременах, поклонился, продолжил. — Перебегают к нам люди. Слышал, рязанцы от Шуйского откололись.

Мы колонной выдвинулись из терема, пошли по Серпуховской улице, ведущей к выезду из города, потом вниз с холма и к полю, где строились фортификации для грядущего сражения.

— Да, только может хитрость это какая-то. — Улыбнулся я. — Проверить нужно, а для этого Ляпунова ждем.

На душе было как-то хмуро.

День задался в целом не солнечный. Дождь, скорее всего, будет. Тучи заходили с запада из-за горизонта. Но, у природы нет плохой погоды, как известно, а нам, людям — под нее подстраиваться в своих делах надо. Если сегодня вольет, земля размокнет, может и лучше пойдет битва завтрашняя. Мы-то на укрепленных позициях, а врагу лезть на них нужно. Маневром обходить. А конница вязнуть начнет. С шага сбиваться.

Решит враг, что его берет, ведь основа-то у Шуйского — это пикинеры шведские и наемники. Как раз пешие.

Выбрались из города, спустились, шли через лагерь.

Служилые люди мои собирались, завтракали второпях, строились, те, кто нас видел — кланялись. В войске стоял, как видно мне было, позитивный настрой. Бойцы были готовы громить врага.

Передовые отряды выдвигались вперед, основные рабочие пехотные силы также собирались не для боя, а чтобы продолжать начатое. Понимали, тяжело в подготовке, легче в бою будет. Все это мне нужно было проверить, глянуть, как возведены фортификации.

Ладно, сейчас с рязанцами разберусь, а дальше займусь инспекцией.

Франсуа и Вильям, заметив меня, двинулись наперерез. Они оказались снаряжены и уже в седлах. Филко видно не было.

Решили, видимо, иноземцы, что я по их душу, поглядеть и вопросы позадавать.

Приказал сотне Якова замедлить шаг, за одно осмотрел лагерь и позиции. На первый взгляд, все отлично, как положено — толково и с умом.

— Доброго утра, Ваша Милость, инфант. — Проговорил на французском голландец, подъехав. Привстал на стременах, поклонился. Француз последовал его примеру.

— Игорь Васильевич, вы по нашу душу, проверять?

— Нет, пока нет. Пока Ляпунова жду. Рязанцы примерно в пяти милях.

Я специально не стал путать меры длины. В целом, что миля, что привычный мне километр, что верста — все более или менее, если отталкиваться от низкой точности измерений в целом характерных этому времени, были близкими.

— Рязанцы? — Иноземцы переглянулись.

— Перебежали они, судя по всему, от царя Василия и его войска к нам. Гонцов прислали. Ляпунов же тоже рязанец, говорить пойдем вместе.

— А к нам когда?

— Как только, так сразу проверять буду. Ждите.

Краем глаза я приметил еще одного гонца, дозорного, который влетел в лагерь справа от крайнего восточного укрепления и приблизился к нам. Смотрел больше на Франсуа, а на меня с уважением и опасением в большей степени.

Интересно, а зачем ему нужен француз? Какие-то проблемы со строительством, вопросы?

— Говори. — Повернулся я к служилому человеку.

— Так это, господарь. — Он резко слетел с коня, поклонился, вытянулся по струнке. — Там иноземца, немца поймали и…

— Чего? — Я не понял, о чем он говорит.

— Ночью еще, летел как ошалелый. Не наш, пришлый какой-то. Несся мимо поста нашего, ну мы его и… Мало ли что за человек такой. Вдруг лиходей какой-то или колдун, или черт возьми кто. Ночью-то, один, конь еле живой. Летит. Остановили. А он, ну дюже злой.

— Живой? — Злой француз, что-то такое я уже слышал.

— Да, господарь, живой. Нашим двум синяков наставил. Благо, когда с лошади летел, шаблю сломал свою. А то… — Вестовой шмыгнул носом. — Нехорошо бы получилось, господарь.

— И где он?

— Связанный там вот в крайнем укреплении сидит. Под охраной.

Я переглянулся с Франсуа. Тот был слегка удивлен.

— А на что тебе учитель ваш?

— Так это, господарь. — Дозорный вновь поклонился. — Говорит он похоже. А по-русски ругается только и вас, господарь, бранит и зовет к себе. Мы… — Он напрягся. — Мы к вам сразу-то не посмели. Понять же надо, что за птица. Вот и к господину Франсуа, как увидели его, я помчался.

Припоминал я, что в корпусе Делагарди основной контингент рейтарской конницы, это французы. Может, один из них. Только зачем? От Шуйского летел и чего хотел? Тоже, как рязанцы переметнутся? Один? Странная ситуация.

— Что-то мне это напоминает. — Я улыбнулся французу. — Помнится, ты в Воронеже тоже синяков наставил местным. Что-то вы такие агрессивные, а?

— Думаю, мой соотечественник столкнулся с теми же бедами, что и я. Хотя сейчас не зима. Но… — Он криво улыбнулся. — Зелено пойло может ввести любого из нас в невероятное состояние. Слететь с лошади, сломать клинок и не свернуть шею при этом, это нужно постараться.

В словах его звучал веский смысл.

— Ну поедем, посмотрим на твоего соотечественника, пока Ляпунова ждем. — Я повернулся к гонцу, сказал, коротко переходя на русский. — Веди.

Сотня неспешно двинулась вслед за пришедшим по душу Франсуа человеком.

Вышли из лагеря, двинулись к линии укреплений.

На крайнем редуте небольшой отряд встретил нас. Вышедшие работать бойцы, ворчали и выглядели напряженно, а охрана лагеря, дозорные, захватившие немца, ругалась и требовала обождать, пока разберутся. Слушал я, подъезжая всю эту перебранку.

— Да что этого немца спрашивать-то! Заступом по башке и вся недолга! — Выкрикнул кто-то из работяг.

— Заступом, верно!

— Да-да…

— Да может важный какой! Нельзя! — Держал оборону главный в отряде дозора.

— Да какой важный, пьянь какая-то подзаборная. Смердит люто.

— А ты лыцарей немецких больно много нюхал. Мож каждый у них такой?

Раздался громогласный смех десяток глоток.

— Раз немец, значит, чин важный. — Отрезал один из охранников.

— Копать нам надо. А то плетей дадут.

— Давно ли пороли вас, а? Игорь Васильевич хри… — Сторож, ругающийся с пришедшими работать, приметил нас подъезжающих, побледнел, вытянулся, поклонился с криком. — Господарь! Я никого! Я велел не пущать никого! А они… Требуют!

Бойцы, что давили на разведку тут же отступили, кланяться стали. Слышалось гудение:

— Господарь, господарь едет.

— Здравствуйте, войско мое христолюбивое! — Выкрикнул я, поднимая руку. — Чего случилось?

— Да вот, господарь. — Заговорил один из работников, явно сотник. Видел я его на своих военных советах. Как звать не знал, но вроде бы из пограничных из Орла. — Мы работать, а здесь, немец и эти.

— Важный человек, наверное. — Улыбнулся я ему. — Сейчас узнаем и заберем, или… К работе пристроим.

Решение заставить иноземца копать наряду со всеми моим воякам очень понравилось. Заулыбались, перешептываться стали.

— Ну что, дозорные, показывайте, кто у вас там.

Тот, видимо десятник, что спорил с пришедшими, отдал приказ и из неглубокой траншеи, укрепленной деревом, подняли человека. Связан он был крепко, кляп наглухо в рот вбит, видимо, даже кусался при поимке. Охраны было пятеро, и двое действительно имели следы ночного боя. У одного расплылся под глазом приличный такой синяк, второй носом хлюпал.

Лихо этот немец отбивался.

Да и сейчас связанный дергался, вырывался, мычал. Но вдруг уставился на меня, замер, перевел взгляд на Франсуа. Глаза пленного полезли на лоб. Удивлен он оказался невероятно.

— Дева Мария. — Прошептал мой француз. — Ты ли это?

— Это кто? — Обратился я к своему подчиненному.

Лучше спросить его, чем пытаться наладить контакт с этим чумазым пленником. Для начала. Может скажет чего толкового Франсуа, прояснит ситуацию.

— Если отмыть, отчистить и привести в должный вид, господарь… То уверен, перед нами славный Луи де Роуэн. — Мой француз смотрел на пришлого пристально, изучая и силясь понять тот это человек или нет. Все же грязен он был до жути и помят. Можно ошибиться было.

Но я сразу проникся уверенностью, раз оба они узнали друг друга — то, все так и есть.

— И кто этот? Луи? — Конкретизировал я вопрос.

— Бретер, виконт, наемник, дамский угодник, один из четырех лучших клинков Франции и тот, кому я клялся не поднимать на него клинка.

Насчет последнего припомнил, Франсуа говорил мне еще в Воронеже о том, что среди французов есть еще трое, подобных ему в мастерстве с холодным оружием. Те, кто поклялся друг другу не биться на встречных дуэлях.

— Луи де Роуэн. — Я обратился к пленнику на французском. — Виконт, если это ты, кивни.

Сопящий и явно негодующий человек прищурил взгляд. Смотрел то на меня, то на Франсуа, тянул время, но наконец-то кивнул.

— Нам бы поговорить с этим немцем, сотоварищи.

— Дюже злой, господарь. Кусаться может. — Поклонился десятник дозорный. — Он нос Ваньке макушкой сломал.

Тот кого назвали Иваном хлюпнул неуклюже.

Да, опасный боец, чего уж здесь. Но, говорить мне с ним надо.

— Думаю, он не будет делать такого. — Я смотрел на пленника сверху вниз из седла. Перешел опять на Французский. — Луи. Мои люди говорят, что ты прилетел ночью, побил их и… — Я улыбнулся криво и зло. — Говорят, что-то ты хотел от меня. Сейчас тебе вытащат кляп. Скажи четко, что тебе нужно, и я постараюсь помочь тебе.

Махнул рукой, вынимайте, мол.

Пленнику дали возможность говорить, и он, уставившись на меня, постарался встать в наиболее боевитую позу, выпалил.

— Игорь Васильевич, не знаю твоего рода, племени, поэтому обращаюсь так. Я, виконт Луи де Роуэн, один из лучших клинков Франции, вызываю тебя как рыцарь рыцаря на дуэль, и пусть сталь решит, кто из нас достоин жить, а кто должен умереть.

Что за бред?

Я смотрел на него с интересом, перевел взгляд на Франсуа. Тот, это было видно отлично, находился в состоянии приличного такого шока. Давно я не видел своего подчиненного таким. Наверное, с момента того, когда одолел его и имел разговор о всяких мистических вещах в тереме воронежского воеводы.

Черт, как давно это было. А прошло-то всего около месяца.

— Это у вас в порядке вещей вызывать всех и вся на поединок, Франсуа? Ты мне тогда условие ставил, этот тоже… Грязный как черт, клинок сломал, а биться требует. Как там он сказал, как рыцарь с рыцарем.

— Я… Я не очень понимаю, инфант, как он здесь вообще оказался. Но, возможно… — Мой француз тянул слова, видимо, был глубоко поражен и задумчив. — Его наняли твои враги, чтобы прикончить тебя. Он же бретер. Убийца.

А ты, значит, нет — пронеслась в моей голове мысль.

И здесь он начал смеяться, громко, можно сказать истерически.

— Дева Мария. Храни нас, храни этих убогих и лишившихся всякой надежды. На что они идут, о боже-боже, на что…

Что-то у него там в голове видимо сложилось.

А я смотрел на пленника и думал, что с ним делать. Дуэль. Выгляди он как-то хотя бы относительно презентабельно я бы согласился, а так — какой-то грязный кусок дерьма, называющий себя Луи де Роуэн.

М-да…

Зеленое пойло даже славного рыцаря довело до такого ужаса.

Собравшиеся вокруг мои бойцы отнеслись к смеху Франсуа с должной степенью удивления. Начали креститься. Мол, немцы друг друга увидели и беснуются. Ну, культура видимо такая, ну что поделать. Господарь-то вон у него спрашивает что-то. Мол, кто ты, видимо, понять хочет. А этот второй высмеивать, видимо, удумал.

Чудно.

Чего еще-то спрашивать? А тот отвечает невпопад, а нашего то, учителя как это все рассмешило.

Стояли, переглядывались.

— Луи де Роуэн. — Я усмехнулся криво. — Я не очень понимаю, кто ты такой, как здесь очутился. Скрестить клинки с человеком, который… — Смотрел на него свысока. — Валялся в грязи и потерял свой меч, да еще и сломал его до этого, я, конечно могу, только… Рыцарь, если ты действительно рыцарь, объясни мне, зачем мне это нужно?

— Я лучший меч Франции! Я полковник! Я виконт наконец! И я вызываю тебя, проклятый русский самозванец!

О, это уже чуть больше, чем пустые слова. Самозванец, значит, этот француз все же из армии Делагарди. Полковник, ничего себе. Это его конных стрелков мы в ловушки завели и побили знатно? Выходит так.

— Помыть бы тебя перед боем. — Я спрыгнул с лошади. Двинулся вперед.

— Господарь, что говорит этот грязный немец? — Спросил из-за моей спины Яков. — Может, его в баню, отмыть, а потом…

— Биться хочет. — Хмыкнул я. — Франсуа. — Заговорил не поворачиваясь. — Он действительно лучший меч Франции?

— Инфант. — Мой француз вышел из своего истерического состояния. — Он действительно опасен. Лучший, сказать сложно. Нас было четверо давших клятву. Мы не скрещивали мечи.

— Сколько за тобой людей, Луи?

— Тысяча! — Он гордо поднял голову.— Лучших из лучших рейтаров.

— Врешь. — Я улыбнулся. — Мои люди били твоих еще вчера. А сегодня мои дозорные сбили тебя с лошади и изваляли в грязи. Взяли в плен. Лучший меч Франции говоришь…

— Франсуа! — Заорал громко Луи. — Скажи ему!

— Сотоварищ мой, я уже все сказал. — Пожал плечами мой человек.

— Тебя подговорили, наняли убить меня? — Я усмехнулся.

— Нет. — Прошипел он. — Я пришел сюда отомстить за своих людей. Сразиться, как рыцарь с рыцарем.

— Так, хорошо. Если ты возьмешь верх, я умру. Так? — Смотрел на него не отводя взгляда. — Развалится мое войско, и мы не дойдем до Москвы, скорее всего. Это очень высокая ставка. Что можешь предложить ты взамен такого?

— Мою жизнь. — Процедил Луи.

Мне захотелось рассмеяться.

— Жизнь. — Проговорил я, сдерживая эмоции. — Ее сейчас легко могут взять мои солдаты по моему приказу.

Он смотрел на меня, скрипел зубами. Я прикидывал его сильные и слабые стороны. Пахло от него отвратно. Он явно не в лучшей сейчас форме. Скорее всего, поединок будет за мной, но это невероятно глупо. Я рискую всем, а что взамен?

Франсуа за победу предоставил мне себя на бесплатной основе как отличного учителя. Этот… Слишком гонорист.

— Чего ты хочешь? — Прошипел он.

— Инфант, это рискованно. — Услышал я из-за спины голос Франсуа, но уже принял решение и понимал, что мне нужно взамен.

— Значит так, Луи. Ты сейчас поклянешься святой девой Марией, что если я возьму верх, то ты сделаешь следующее…

Глава 10

Начал накрапывать небольшой дождик.

Франсуа за спиной моей крякнул и явно выругался. Мои познания во французском были не настолько хороши, чтобы понять всю глубину произнесенной фразы. Но там было что-то весьма пикантное и точно ввело бы в краску большинство представительниц прекрасного пола.

— Инфант…– Начал было он.

— Все что угодно. — Оскалился Луи.

Он то думал, что берет меня в свою ловушку.

Я понимал своего француза, он волновался за меня. Все же глупо было сражаться с каким-то не очень-то славным с виду рыцарем. Кхм… Спаринговать на дуэли с дурнопахнущим, вывалянным в грязи иноземцем только потому что он бросил мне вызов. Это так любой упырь может прийти и попытать счастье.

Глядишь, у кого-то и получится.

Но, я отчетливо видел, что этот человек прилично страдал от последствий бурной ночи. Скорость и реакция его в бою будут заторможены. Его руки и ноги связаны некоторое время, и кровообращение сразу к нему не вернется. Не в полной мере, и это тоже даст мне преимущество.

К тому же как и все в этом времени и как сам Франсуа он уверен, что одолеет зазнавшегося варвара — глупого русского одной левой. Но, это основная их проблема. Они не знают, что на моей стороне мудрость и опыт десятков поколений.

А я могу получить с этого кое-что полезное.

— Все что угодно? Тогда ты, в случае моей победы переходишь в мое полное подчинение, как и твои люди. А еще пишешь письма своим французским собратьям, на службе Шуйского, с призывами сложить оружие.

— Я могу говорить только за себя. — Процедил Луи.

— То есть ты не полковник? — Я усмехнулся. — Ты бросаешь мне вызов и думаешь, что я готов пожертвовать всем, а сам хочешь жертвовать только собой. Смешно, Луи. Это не разговор, достойный виконта, рыцаря и славного человека.

Я знал, что злю его и это была часть плана. Вывести и без того страдающего от плена, уязвленной гордости и внутреннего физического состояния человека из себя еще больше. Взбесить.

— Наемники сражаются за деньги. — Произнес он. — А письма, я напишу их только… Только будут ли их читать?

— А ты напишешь их так, чтобы это случилось, Луи. Ты же понимаешь, что ты просишь.

— Ты рыцарь или нет. У тебя есть честь? Русский!

Максимально глупая попытка, но я вполне понимал его. Сейчас. Но не сам поступок.

На что он вообще надеялся, когда ехал сюда? Уверен, сейчас он проклинал размеры выпитого и свою же дурость. Пытался как-то сделать хорошую мину при плохой игре. Как это говорится в народе.

Получалось с трудом.

Думаю, он понимал, что ему нечего мне предложить. Давил только на понятие воинства чести, достоинства благородного человека, но невероятно проигрывал. Здесь его понимал я, Вильям и Франсуа, остальные были рады уже сейчас либо заставить работать, либо, в случае отказа приравнять к лазутчику и по законам военного времени заколоть.

— Я озвучил свои условия. Я готов скрестить с тобой клинки здесь и сейчас. Мы напоим тебя, чтобы ты не мучился жаждой. Я дам тебе какое-то время прийти в себя после пут и…

— Я готов биться! Сейчас! Даже так.

Господь, как же ты смешон, чертов француз.

— Клянись, что исполнишь то, что я просил. Письма и служба. Именем Девы Марии.

— Клянусь… — Он произнес слова клятвы.

Я кивнул, повернулся.

На меня смотрела несколько сотен пар глаз. Сотня Якова, пехота, что пришла достраивать рейдут, отряд охраны периметра, телохранители, француз, голландец.

Все они молчали.

Было тихо, настолько, что я слышал, как капли дождя падают на землю.

— Этот человек говорит, что он… — Я заговорил с ними, подходя к своей лошади. — Что он полковник армии Дмитрия Шуйского. Он считает, хоть и молчит об этом, что у русских нет чести, нет достоинства и все мы не умеем владеть саблей.

Я приметил, как Франсуа мотнул головой. Идея поединка ему не нравилась.

— Он пришел сюда, чтобы вызвать меня на бой, получил по морде, был связан и злится.

Толпа начала ворчать.

— Собратья мои. Думаю, ему надо преподать урок.

Те, кто знал меня давно начали понимать, к чему идет дело. Лицо Якова исказилось. Ему. Как и де Рекмонту не нравилось, что я буду рисковать собой в очередной раз.

Телохранители переглянулись. Но никто перечить не стал.

— Он говорит, что он лучший меч Франции. Равный, а может, и превосходящий нашего Франсуа де Рекмонта. — Я повернулся к нему. — Так это, друг мой. Подтверди слова этого иноземца.

— Да. — Коротко ответил он. Все же русский он уже вполне сносно понимал и говорил на нем простые фразы. — Он один из лучших мечей моей родины.

— Он вызвал меня на бой, и мы сразимся здесь и сейчас.

Войско мое загомонило.

Как можно, чтобы господарь, чтобы тот, кого они считают царем скрещивал клинки с каким-то… Да все они видели, что он чумаз, неопрятен и вообще не тянет на славного рыцаря без страха и упрека.

— Скажете, что он мне не ровня? Собратья. Я хочу показать этим многое. Мы можем бить немцев, это раз. Второе, неважно, как вы выглядите, будь то грязны, чумазы. Это не так важно, главное, что у вас в душе. Этот человек вложил в свою просьбу все. Все свои силы. И я не могу отказать ему. Но. — Я улыбнулся. — Если одолею его, он окажет мне, всем нам, нашему делу услугу.

— Господарь, дозволь мне! — Выкрикнул Богдан, слетел с коня, преклонил колено. — Я тренировался, когда было время. Я с момента нашего боя стал лучше.

— Богдан, я ценю это. — Взглянул на Франсуа, тот мотнул головой. Он один понимал насколько этот грязный француз опасен. И мой славный казак, к сожалению, еще не готов для серьезного поединка. — Но, он бросил вызов мне.

Чуть помолчал, продолжил:

— Франсуа, могу я попросить тебя дать этому французу свой меч? — Я специально назвал оружие более старым названием, делаю отсылку к благородным рыцарским временам.

— Если ты прикажешь, господарь, инфант, конечно.

— А если попрошу.

Он скривился. Выхватил молча оружие, протянул мне гардой вперед. Я передал его какому-то бойцу, что стоял рядом. Тот ошалело уставился на меня, на оружие. Замер.

Сам я вытащил свою саблю, крутанул ею разминаясь.

— Развяжите его и дайте клинок. Посмотрим, что может этот француз.

Толпа загалдела, все были сильно удивлены происходящему. Господарь, царь в их понимании, будет здесь и сейчас биться с каким-то… Полковником? Рисковать жизнью. Ради общей их цели? Видано ли такое.

Разведчики развязали руки французу, но оружие дать ему так никто и не пожелал. Боец, которому я передал клинок Франсуа стоял, мялся.

— Дай ему меч. — Проговорил я холодно.

Тот только после прямого приказа выполнил его.

Луи де Роуэн ощерился.

— Я не прошу пить. — Проговорил он холодно. — Это будет слишком быстро, а потом я умру. Эти варвары разорвут меня. Но… — Он смотрел на меня зло, во взгляде я чувствовал полное ощущение безнадежности. — Но я убью тебя, Игорь. Самозванец. И прославлю свой род!

Я не стал становиться в позицию, замер неловко, чуть вразвалку. Клинок выставил вперед неверно. Всем своим видом показывал, что я вполне обычный, привычный для него русский боец. Коих он, Луи де Роуэн, как мне думалось, за пребывание здесь на моей земле одолел не одного и, скорее всего, даже не десять.

Замер, ждал.

— Нападай. — Он облизнул сухие губы.

Позиция его была хорошая, он стал в стойку, как заправский фехтовальщик. Ведь он и являлся им, не зря Франсуа считал его равным себе. Только. Была очень большая разница состояний, в которых они бились со мной.

Рука Луи подрагивала, была неверной.

Он пытался концентрироваться, но мышцы слушались его не в полной мере и могли подвести. Реакция оказалась нарушена. Уверен — его мутило и голова раскалывалась. А еще — его переполняло чувство собственного достоинства, гордости, гордыни и стремление совершить нечто великое.

Уверен — он считал сейчас себя чуть ли не святым мучеником.

— Нападай! — Заорал он, повторив свой призыв.

Но я стоял, смотрел на него и улыбался.

Не выдержал, рванулся вперед, нанес удар. Но за миг до этого мои ноги двинулись, рука вошла в позицию и перед ним встал невероятно опытный противник, готовый отбиваться. Его прямой, незамысловатый, но хорошо нацеленный удар в корпус я отвел, сбил в сторону. Зашел ему сбоку, а сабля моя легонько полоснула по правому бедру, рассекая ткань и пуская кровь.

Он скривился от боли, отшатнулся, переступил, не понимая, что произошло.

Хлопнул глазами, дернулся, когда через миг осмыслил — он ранен. А я вновь стоял перед ним, неуклюже выставив вперед саблю, и позиция моих ног была неверной.

Лицо его искрила невероятно злобная ухмылка, и он вновь рванулся вперед. На этот раз атаковал более умело, рубанул сверху, целясь мне в левую щеку, в глаз. Пытался развить легкий секущий удар уколом. Интересная тактика, но я резко ушел вправо, пропуская его острие мимо плеча.

Он начал выходить из выпада, изгибаться. Но, форма не позволяла действовать быстро. Находясь сбоку, я легонько рассек ему одежду на груди. Самим кончиком клинка пустил кровь, отпрянул.

Луи отскочил. В глазах пылал яростный огонь.

А я вновь неуклюже замер.

Последовала третья атака. Здесь должен был быть уже финт и он планировался, но я на этапе замаха распознал действия, встретил защитой, парировал, отвел клинок, не дал ему развить хоть какой-то успех, сам провернул кисть, рубанул раз, другой. Заставил отшатнуться, перешел в атаку.

Жалеть его и играть хватит. Два пореза ускорят процесс выматывания противника. Он и так на грани, а эти удары просто взбесили его.

Луи отбивался, скрипя зубами, и я видел, как страх заменяет ярость в его глазах.

Сам не торопился, бил, наседал, отводил контратаки.

Да, он фехтовал хорошо, даже отлично. Наверное, с Франсуа они были на одном уровне, может быть, все же мой француз был более технически продвинут, а этот атаковал более выверено и напористо.

Только, именно это сейчас у него получалось все хуже.

Преимущество сводилось на нет физическим состоянием, злостью и ранами, которые я ему нанес.

Луи понял, что ему так долго не устоять. Поединок затягивался, ему невероятно хотелось пить, организму было плохо. Уверен, его тошнило. Руки слушались все хуже. Еще бы просидеть несколько часов связанным, да еще до этого перепить какого-то пойла так, что смердело от него как от бомжа из подворотни в девяностые.

Понимая, что силы покидают его, он рванулся вперед. Подставился, пытаясь нанести удар. Я отвел саблю. Пропустил его вперед, сделал подножку, и француз вскинул руки, теряя равновесие. Я полоснул его по спине. Встал сзади. Добивать не стал.

— Ну что, виконт Луи де Роуэн? Ты удовлетворен? — Усмехнулся я.

Он развернулся, тяжело дышал. Одежда покрылась кровью, ему сложно было удерживать равновесие, а я даже еще и не начинал.

— Кто ты?

Я был рад, что Франсуа при всем честном народе, смотрящем на наш поединок, не произнес громогласно имя дьявола в суе. Люди бы не поняли.

— Игорь Васильевич Данилов, к твоим услугам. — Улыбнулся злобно.

Хочешь, нападай. Но… Мне все больше хочется порезать тебя так сильно, чтобы ты упал. Не убить, ни в коем разе. Ты нужен живым, от мертвеца я не получу обещанного. А выполнить условия договора тебе придется.

Он ощерился, но в глазах я видел панику и безнадегу.

— Сдавайся. — Проговорил я на русском. — Бросай меч. Моя взяла.

Он из последних сил ринулся вперед.

Да, вот еще один финт затеял.

Но, я был быстрее. Сделал подшаг, встретил его клинок еще только выходящим на удар. Толкнул от себя, отвел в сторону. Глаза его расширились. Хотелось врезать гардой в зубы. Но нехорошо калечить благородного, хоть и смердящего навозной кучей рыцаря.

Левый кулак врезался ему под дых. А правой я сильно толкнул его вбок, даже не пытаясь рубануть.

Его согнуло, он покачнулся, выронил клинок, закашлялся. Будь в желудке хоть сколько-то жидкости, уверен, его бы сейчас стошнило. Но, там было невероятно сухо и он только закашлялся, издавая устрашающие звуки.

Клинок выпал из его рук.

Сам он рухнул следом на колени, согнулся в судороге, застонал, упал набок. Начал ловить ртом мелкие капли дождя. Плакал.

— Франсуа, прости, я испачкал твой клинок. — Проговорил я на французском, отходя спиной с поля боя.

— Я… Я… — Силился что-то прохрипеть Луи.

— Ты проиграл. Изволь исполнить свое обещание. — Это уже был родной, русский.

Махнул французу, тот спешился, подошел к своему соотечественнику. Забрал свое оружие, обтер. Вернулся, смотря на меня с невероятным удивлением.

— Собратья, этого немца отмыть и в терем для допроса. — Распорядился, взлетая в седло. — Все за работу.

Люди, ошалелые от произошедшего, говорили что-то шепотом, кланялись мне.

— Франсуа, показывай, что вы тут сделали вчера, что еще предстоит. Ляпунова-то все нет.

Француз дернулся. Видимо, я вывел его из каких-то глубоких, можно сказать, экзистенциальных и философских размышлений о смысле бытия. Наверное.

— Да, господарь, инфант, да. Конечно, мы…

Мы двинулись вдоль линии подготавливаемых укреплений. Он вещал мне о том, что было сделано, что планируется сделать еще, сколько времени это займет.

В целом идея-то была простая. Мы организовали четыре редута. Это был центр нашей обороны. Строить больше — я не видел смысла, мы не успевали. Даже эти сооружения не были фундаментальными. Просто небольшие валы и рвы, укрепленные древесиной, которые было бы тяжелее штурмовать вражеской пехоте. И из-за которых мои стрельцы могли бы умело бить из мушкетов, а пикинеры орудовать между ними. В целом обычная практика, но с некоторой перчинкой, которой я и планировал удивить Якоба Понтуса Делагарди.

Где-то минут через пятнадцать, наконец-то к нам присоединился ПрокопийПетрович.

— Здрав будь, господарь. — Он привстал на стременах, поклонился. Это уже вошло в привычку у всех. — Слышал, рязанские люди к нам своих послали. Отбились от Шуйского, к нам хотят.

— Да. — кивнул ему я. — Здравствуй, Прокопий. — Едем говорить с ними. Они вон там за лагерем и за нашими укреплениями ожидают.

Их не пустили к нам, что верно. Даже малый отряд гонцов-послов, сложно назвать кем они больше были, не подпустили к лагерю. Небольшой отряд дозорных стоял чуть дальше по дороге на Москву и контролировал их, не отпуская на север и не пропуская к нам.

Мы выдвинулись в их направлении.

Подъехали. Примерно полсотни наших и пятеро рязанцев, которых окружили. Они томились в ожидании и прилично нервничали. Это было видно невооруженным взглядом. Приметив Ляпунова среди моих людей, они сразу как-то воодушевились.

Поднялись, вытянулись, поклонились нам.

— Твои люди? — Проговорил я негромко, подъезжая к ним.

— Да, мои. Двоих точно знаю.

— Здравствуйте, сотоварищи. — Проговорил Прокопий Петрович.

— Здравствуй, воевода рязанский. — Один из них, что по массивнее и по увереннее выглядел, сделал шаг вперед. — Пришли мы к тебе от войска нашего. От тех людей, коих земля рязанская собрала да в Москву послала дело ратное вершить. Мы, стало быть… — Он замялся.

— Ну, говори.

— Мы, за тебя, воевода, и за Игоря, которого царем весь юг Руси зовет биться хотим. — Он поклонился еще раз на меня косо взглянул.

— А чего вам Шуйский не люб? — Улыбнулся Прокопий, в голосе я слышал добрые нотки, значит, верил он им.

— Не люб. — Он посуровел лицом. — Брат твой с нами. Ведет нас всех. Захарий Петрович

— О, благая весть. Все с вами?

Не знаю, что вкладывал в слово все Ляпунов. Как бы вся земля Рязанская, что ли. Или все значимые? Но посыльный понял его, проговорил вздохнув.

— Нет. Салтыков, что Кривым кличут, с двумя сотнями остался у Шуйского. Сволочь он, никогда не верил ему. — Лицо его посуровело. — И Булгаковых, не все.

— А что с ними? — Вмешался я в разговор.

Повисла тишина, люди переглядывались.

— Ты, видимо, господарь, Игорь Васильевич? — Проговорил неуверенно посланник рязанский

— Да. — Буравил его холодным взглядом.

— Некрас Булгаков мертв. И отец его, что отомстить лично хотел. — Он головой качнул. — За сына самому Дмитрию Шуйскому. С людьми своими на смерть пошел. Ранил его. Но…

Мы смотрели на него пристально, а он слова подбирал.

— Шуйский жив, а мы здесь. Не люб нам Дмитрий. Да и Василий не люб. Тебе, Игорь Васильевич, служить хотим.

На сердце моем было нехорошо. Парня-то я на смерть послал, но… Нужно так было. Благодаря ему и вылазка удалась, и рязанцы к нам перешли еще до битвы. Не придется нам бить их своими войсками. А это, сколько спасенных жизней-то?

— Понял тебя, служилый человек. — Проговорил я холодно. — У нас в войске все, кто вступают, присягу дают. Если согласны, то жду всех. Прокопий Петрович, поедешь к своим?

— Коли надо, поеду. — Он кивнул.

— Езжай, поясни про присягу, про клятву и веди их к редутам. Там говорить буду.

На том и порешили.

Глава 11

День шел суетно.

Накрапывал мелкий дождь. После отправки Ляпунова к рязанцам я объехал оставшиеся редуты. Поговорил с Филко и своими немцами. Обсудил план использования фортификаций на грядущую битву.

Им моя затея не очень понравилась. Вновь личный, мой риск, вновь действия вразрез с привычной для них военной логикой, но…

— А что мы можем противопоставить пехоте Делагарди? Шведам? Немцам?

— Мы окопались. — Качая головой, произнес голландец.

— И? Наша пехота такая же, как у него? Нет. Мы уверены, что не дрогнут наши силы? Нет.

— Конница поддержит. — Вступил в разговор Филко. — По ней у нас преимущество.

— И тогда может начаться настоящая бойня. — Я стоял на своем. — Я рассчитываю, что и их, и наша конница будут стоять друг против друга и смотреть, как пехота сражается. Почему? Да потому что кроме Делагарди, уверен, в войске Шуйского особо некому биться за Василия. Это странно, но уверен, это так. Никто не хочет помирать зря. А наемникам заплатили деньги, их пошлют в бой, это точно. — За моими плечами был исторический опыт клушинской битвы, где все произошло именно так. — А вот если мы заставим их дрогнуть, нанесем потери, то и конница может дрогнуть.

— Наша пехота не готова. — Покачал головой Франсуа.

— Да. Именно поэтому я предлагаю то, что высказал.

— Ирфант. Риск велик.

— Я рискую каждый день. Мое слово крепко. Сделаем так.

Они поворчали, предложили некоторые коррективы и кое-что я даже принял. Но в итоге с основной идеей согласились, скрепя сердце. План-то был несложный, вполне обычная военная хитрость, но должна быть жесткая уверенность, что противник пойдет в атаку именно теми силами, какие я предполагал, и там, куда нужно нам.

А как этого достичь?

Верно! Разместить меня и знамя в определенном месте. Туда и ударят.

Дальше пришли гонцы от обоза, доложили. Ждать его не стоило раньше вечера. Переправа далась очень тяжело. Они поутру продолжали перегружать снаряжение обратно на возы и неспешно выдвигаться к Серпухову. Но это — время.

Долгорукова доставили. Луи де Роуэна отмыли. Они ждали меня под присмотром охраны в Серпухове, а я мотался возле него по неотложным делам.

После проверки всех редутов предстояло мне много разговоров и переговоров.

С севера начали подходить силы рязанцев. Строиться для дачи присяги перед фортификациями, как это и было обозначено. Медленно, как-то боязненно, неловко. Прокопий Петрович подъехал ко мне со своим братом. Захарий был несколько моложе, но тоже в преклонных летах.

Одет богато, снаряжен отлично — тоже зерцальный доспех, поверх кольчуги.

— Здрав будь, господарь. — Пробасил он. Голос более тяжелый был, утробный прямо.

— Здравствуй, Захарий Петрович. — Я сразу перешел к делу. — Скажи, что там с гонцом нашим, с Некрасом Булгаковым стало? Как погиб он?

— Не к добрым людям ты послал его, господарь. — Проговорил он. — Не в добрый час. Разгневался Дмитрий Шуйский, воевода войска московского, братом своим поставленный. Да так гневом изошел, что не просто расспросил мальчишку, а пытать приказал после услышанного. Мы просили его, челобитную писали, ходили с мужами достойными, но…

Он покачал головой, а я скрепя сердце ждал продолжения.

— Воевода непреклонен был. Хотел все узнать, вопросы задавал и не верил, что ты, господарь, уже в Туле стоишь и ждешь его. Думал, под Дедиловом ты с парой тысяч казаков. Вот и вся сила. — Вздохнул Захарий, продолжил. — Пытали, мучили, потом ночью исповедался он батюшке, что при войске был. Нас-то не пустили туда. Никого. Даже отцу не дали поговорить с сыном перед смертью. А поутру. Вчера. Казнили. Повесили. — Говоривший зло мотнул головой, повторил. — Повесили, господарь.

Казнь, считавшаяся в то время холопской. Не от оружия, не в бою, а на суку — как тать какой-то.

От слов сказанных на душе стало холодно и противно. Но сделал этот юнец свое дело. Теперь две тысячи рязанцев не за Шуйского стоят, а здесь, за меня будут. Одна жизнь, хоть и такая, но дороже тех, кого потеряли бы мы, если сошлись рати наши друг с другом.

— Что отец?

— Старший Булгаков позора такого не стерпел. Задумал неладное, недоброе. Когда ты, господарь, по авангарду нашему ударил, с людьми своими, с близким кругом, рванулся к карете Шуйского и застрелили бы. — Он погладил бороду рукой. — Застрелил бы точно. Но там неразбериха вышла и вместо головы в плечо попал. А потом сталью довершить дело решил, не сдюжил. Отбились. Ну и бояре из московских подоспели. Пал старший Булгаков и люди его. Все до единого.

— Понятно. — Я перекрестился. — Земля им всем пухом. В войске что?

Захарий Петрович головой качнул. На лице его неудовольствие было.

— Ты, господарь, прости, Смутное время. Тут же не поймешь, кто царь, кто самозванец. — Глаза опустил. Это он так себе соломку стелет, что ли, перед тем, как начать говорить о перебегании и чем-то таком, видимо.

Начал говорить, переглядываясь с братом своим.

Я слушал, посматривал на строящиеся недалеко ряды рязанцев и думал, не свернуть ли этот доклад и не перенести ли в терем после приема присяги. Но бойцы, идущие с севера, особо не торопились. При них были подводы в приличном количестве, конница шла не спеша, как-то неуверенно и не очень-то ровно.

Без залихватского задора, это уж точно.

Так что время слушать было.

В общих чертах рассказал полковник перешедших на нашу сторону рязанцев, что под его руководством чуть меньше двух тысяч человек пришло. Все конные, но заводных лошадей мало, у каждого четвертого. Доспехов при них тоже немного. Так, может, сотни полторы панцирей, юшманов, кольчуг, бахтерцев найдется и с сотню тегиляев на всех. Аркебуз сотни три, пистолей сотня. Остальные — как уже привычная мне легкая конница на татарский манер. Шапка, кафтан, сабля, да лук-саадак. Даже копий у многих не было. С голым пузом в конную сшибку идти, особенно против бронированных ляхов — глупая затея.

Надеялись в бою на луки, в основном, и на маневр.

Пара ответов на мои вопросы дала понять, что с боевым слаживанием все худо. Не ужасно, кое-что умели рязанцы, но мало и неточно. Учить нужно, только некогда.

Также выяснилось, что в обозе удалось им увезти довольно много провианта и фуража.

Захарий специально потребовал много телег, а не только свои, чтобы якобы отгородиться ночью с юга, откуда я на них налетел. Ну и все они с заходом солнца ушли.

Все, да не все.

Один рязанский сотник, достаточно известный в узких кругах человек — Михаил Глебович Салтыков Кривой и его люди, человек около двухсот, отказались идти, перебегать на нашу сторону. Из-за этого в лагере случился скоротечный бой. Пришлось пострелять, поджечь несколько телег и оттеснить этих, стоящих за Шуйского — хотя за него ли? — людей.

Паники избежать удалось, большинство обозов ушло с рязанцами.

Но все же кое-что пришлось бросить.

Почему верность Шуйскому со стороны этого человека находилась у меня под большим сомнением? Ляпунов проговорил, что уж больно положительно он о ляхах отзывался при случае. А значит, есть шанс, что Мстиславских он человек. Соглядатай в войске и так же, как Захарий, ждал от брата сведений, колебался и мог перейти. Так и этот, видимо, думал в случае чего агитировать воинство перестать сопротивляться и потребовать призвания, например, Владислава или самого Жигмонта на царский трон.

Дескать, слабы мы, а ляхи-то вон какие! Славные рыцари! Побили нас, значит, сами мы не можем, под их крыло идти надо.

Запомнил этого человека, уверен, с ним мне еще столкнуться придется.

Кратко расспросил я про состав войска в целом. Выходило сейчас примерно так. Из семи тысяч конницы за Шуйским осталось четыре. Две, перешедшие к нам рязанцы, а еще одна — это побитые мной бойцы авангарда.

Три тысячи русской пехоты, из которой одна — крепкая стрелецкая, пострадали слабо.

Огромная толпа посошной рати, непригодная для открытого боя в поле.

Наемники. Все те же четыре тысячи шведов и немцев, примерно пополам. Мушкетеры и пикинеры, с небольшим перевесом в пользу первых по числу. А больше всего я опасался вторых. Именно вооруженных пиками, построенных в ровные, держащие удар и потери сотни.

Хорошо, что их не большинство.

Ну и рейтары. Им, по словам Ляпунова, досталось сильно. Раненых много. Моральный дух пал.

Я хмыкнул. Появление Луи показывало, что да — боевой дух французской конницы ослаб. Раз их полковник, вроде как крепкий и достойный человек, примчался вызывать меня на поединок.

К моменту завершения рязанские отряды были построены.

Двинулся я с сотней Якова и телохранителями мимо них, осматривая. Люди глядели на меня. В глазах какое-то чувство безволия, бесполезности и бестолковости замерло. Не побеждали они в битвах, не воевали славно давно. Получалось, что вроде бы били они отряды Лжедмитрия, под руководством Скопина, но после смерти военачальника моральный дух их был низок.

Сам поход еще сильнее пошатнул желание сражаться за Василия, а мой дневной налет показал, что их можно легко бить. А когда на кону жизнь стоит — нужен очень, очень большой стимул рисковать своей жизнью. Цель! За что рязанцы могли сражаться в войске Шуйского? Что бы им было, победи они. А проиграй?

Сложный вопрос, вроде бы и так, и так — все едино. Даже в случае поражения сам бы поход закончился. Сядь на трон кто-то иной, и что? Да не изменится особо-то ничего.

Присягу пришлось принимать четыре раза, дробя воинство на примерно равные доли, около полутысячи каждая.

Говорил, как и со всеми. Требовал клятвы, сам клялся им в том, что идем мы не ради того, чтобы сажать меня или кого-то еще конкретного на престол. Цель наша — Земский Собор, и в том слово мое крепко. И только Земля вся, вся Русь может выбрать царя настоящего, достойного и сильного.

Они слушали, отвечали.

Но видел я в них из всех людей, кто стоял вот так передо мной, и с кем говорить приходилось, что эти наименее верят в сказанное. Уже помотало их прилично. Смута выпила всех их силы, веру во что-то хорошее, доброе, вечное. И не было явлено им пока что тех чудес и странностей, с которыми столкнулись другие.

Так за что тогда сражаться и зачем?

Ушли от одного, упыря, что их сородича пытал и смерти предал, к иному прибились.

Даже бойцы Лжедмитрия, что за Трубецким пришли, знали, а некоторые даже видели, как я сам вытаскивал из их лагеря Матвея Веревкина, а это уже явление некоего чуда. Все те огни и костры, ночной рейд — это мелочи. Они знали, что я сам — сам! — господарь, лично прокрался в лагерь и вытащил их царика целым и невредимым.

Собой жертвовал, не щадил себя, рисковал. И за таким шли. А когда стали происходить чудеса — это имело эффект снежного кома. Молва росла.

А эти…

Ну побил я авангард Шуйского, ну и что?

Да, служить Василию они не хотели. Да, Ляпуновы были за меня. Старший так точно — проникся идеей, поверил. Настолько доверился, что про Ивана Грозного и всю боярскую заразу вокруг него поведал.

Но, чувствовалось, что в целом они, простые рязанцы, вообще не хотят кому-либо служить. Закончится Смута — пойдут по домам: к женам, детям, хозяйство вести, дрова заготавливать, привычными делами заниматься.

Нет у них крупного врага, чтоб в страх вогнал настолько, что не успокоятся, пока с Руси не прогонят. Далеко враги эти.

Шведы? Так мы с ними заодно. Татары? Так их Шуйский позвал. Ляхи? Да, этих, пожалуй, за врагов считают. Половина войска Лжедмитрия с год назад состояла из литвин и поляков. А сейчас они просто грабят все окрест, что могут. И свои еще сверху добавляют — отнимают то, что осталось.

Кто враг, кто свой, с кем воевать? И так уже не первый год.

Все держалось только на личном авторитете полководца. В мой они верили только понаслышке. Но была у меня надежда, что встреча с другими рязанцами повлияет на их моральный дух. Все же молодёжь-то уже кое-что видела и была вполне замотивирована. А это их дети и родня.

Наконец-то последние слова присяги были сказаны, и я направился к Серпухову. В тереме воеводы меня ждали гости и обед.

Вновь допросы и расспросы. Политика.

Переодевшись после сырой погоды, поручил Ваньке позаботиться о доспехе. Железо в такой сырости надо сразу обрабатывать, чистить, протирать, смазывать. А то в негодность придет и защитные свойства терять начнет.

На черноту мне в целом плевать, а вот тот факт, что ржавчина снижает прочность — объективен.

Пока ел, потребовал к себе отмытого Луи де Роуэна.

Он вошел, и я не сразу узнал его.

Осунувшийся, казалось, постаревший даже. Лицом поникший. Эффект воздействия возлияний должен был вроде уже подойти к концу, но, видимо, здесь наложился иной фактор. Поражение. И кому? Какому-то варвару, русскому самозванцу. И необходимость выполнять его условия. Или нарушить данную клятву.

Смотря на него, я сейчас очень сомневался, что, если оставлю его без внимания, он найдет сам в себе причины не делать обещанного. Он же рыцарь, а значит, клятва его играет роль только в случае, данном рыцарю. А перед ним кто? Самозванец. Холоп, но никак не равный ему человек. А значит, клятвы могут быть ничтожными.

Я прямо чувствовал, что он сейчас загружен этой внутренней дилеммой по самые уши.

Двигался медленно, раны, хоть и неглубокие, давали о себе знать. Спина, рука, нога. Чуть хромал. Вообще из лихого, злого, яростного человека, которым он показался мне там, под накрапывающим дождем, превратился в какую-то развалину с непрочным фундаментом в виде сомнительных убеждений.

— Садись. — Проговорил я на французском. Перешел на свой, великий и могучий, добавил. — Собратья, бумагу и перо этому немцу выдайте.

Охрана засуетилась, а я смотрел на Луи и раздумывал. Начал с простого.

— Сколько у тебя осталось человек, полковник?

— В строю семь сотен. — Процедил он. — Я не уверен, что они захотят предать Дмитрия и Якоба.

Как и думал. Но сейчас мне важное иное.

— Письма напишешь, мои гонцы отвезут их туда, куда скажешь. Ты же знаешь, где еще твои французы.

— Да.

— Как видишь, я свободно говорю на твоем языке и, поверь, неплохо читаю. А еще у меня есть собрат, твой соотечественник, Франсуа. И он обязательно прочтет написанное.

— Я понял. — В глаза его стояла бессильная злость

— Кто у вас главный?

— Делагарди.

— Это я знаю. Кто именно стоит над кавалерией.

— Я. Был я. Кого поставят взамен… Не знаю. Толковых капитанов трое.

Меня в целом это не особо волновало. Нужны были более высокие чины.

— Еще. Ты же здесь, а конницы в корпусе как минимум четыре тысячи.

Он воззрился на меня с немым вопросом, откуда мне это известно.

— Такое сложно скрыть, Луи. Кто у вас за главного еще? И как так вышло, что на юг пошло только пять тысяч? Где еще?

— Все знаешь, а это не знаешь. — Процедил он. Вздохнул. — Слово рыцаря мое, хоть язык себе режь.

Я засмеялся, открыто от души. Все же он еще боролся. Честь еще не была совершенно побеждена всякими рассуждениями о поединке.

— То есть ты думал, что можешь явиться в лагерь к этим злым, угрюмым, диким русским… — Начал я, просмеявшись и смотря на него пристально. — Сказать, что ты великий мечник и славный рыцарь, и вызвать на бой предводителя этих варваров. Просто так? — Я опять чуть ли не сорвался в смех с этой гениальной логики. — То есть ты решил, что сможешь меня обмануть и убить? Ты же хотел убить меня, Луи. А когда победил я, сидишь и считаешь себя обманутым. Ох уже это ваше европейское… Только вы можете побеждать, так?

Он резко вскинул взгляд, потом опустил глаза.

Ага, вы не понимаете, это другое. Так и хотелось выдать эту фразу, не так давно в мое время вошедшую в обиход.

— Тебе страшно, француз. — Продолжил я холодно. — Тебе было страшно, когда ты умчался из своего лагеря. Ты боялся вести своих людей второй раз против моей рати. Боялся, что они не подчинятся твоему приказу, не рискнут идти в бой, и это будет удар по твоему авторитету. Что, не били вас давно, а?

— Не вы. — Процедил он сквозь зубы. — Не самозванец и его холопы.

— Ага, значит, только от рыцаря ты принимаешь победу. — Я вновь чуть не засмеялся. Все же гонор этого француза был невероятен.

Но логика «улыбайся, пусть тебя за это ненавидят» работала на ура. Я понимал, что сейчас просто свожу с ума этого напыщенного индюка своим поведением. Лучший меч Франции, полковник, решился, приехал. И получил такой трепки, что мама не горюй.

— Ты одолел меня в поединке. — Процедил он сокрушенно. — Не знаю, как тебе это удалось. Может… — Он поднял взгляд. — Колдовство?

Глаза его расширились.

Все, что не вписывается в ваше понимание, вы обзываете магией. Боже, что за народ.

— То есть тебя можно одолеть только колдовством? — Я откровенно издевался над ним.

— В поединке, в этой стране. — Он говорил тихо, сухо. Чувствовалось, что приходит в бешенство.

— Понятно. Ты слаб. Я предлагал тебе лучшие условия. Но ты сам выбрал свой путь, Луи. Гордыня, все она. И пришло время платить по счетам.

Он зло уставился на меня. В этот момент внесли бумагу, перья, положили перед ним.

— Да, теперь ты мой человек.

— И ты поверишь в это? Что я буду служить тебе? Я наемник.

— Нет. — Я сменил довольную ухмылку на злобное выражение лица. — Нет, не поверю, но совсем скоро мы пойдем с тобой и, возможно, Делагарди на Сигизмунда. Ведь именно ради этого вас послал шведский король? Не так ли?

— Завтра твои войска побегут. Понтус разгромит тебя.

— Да? Пару часов назад ты думал, что твоя рука будет тверда и ты одолеешь меня в поединке и… Что же случилось?

Он промолчал.

Уже не говорит про колдовство, это хорошо.

— Пиши свои письма. А после боя с Дмитрием и Делагарди мы еще разок поговорим.

Он пододвинул к себе бумагу и чернила, начал что-то царапать.

— И еще. Завтра ты будешь подле меня. Раз дал слово, то я заставлю тебя его сдержать.

Он тихо выругался, но глаз от бумаги не поднимал.

Признаться, я думал он будет сговорчивее. Но как-то так получилось, что упрямства и гонора в нем было очень и очень много. Ощутимо больше, чем в моем Франсуа де Рекмонте. Придется лечить. Первую пилюлю он уже получил. Даже две. От моих дозорных и от меня. Битва и, если все сложится, как я запланировал, станет уже третьей, ощутимо более солидной.

Ввели Долгорукова. Он тоже выглядел озлобленным и недовольным.

Но куда ему деваться, сейчас поговорим — про Гермогена и на чем вся эта партия его держится. Раскрутим — ниточка за ниточкой.

Глава 12

Долгоруков кинул взгляд на пишущего письма француза. Взгляд его на миг стал удивленным, но почти сразу он собрался и перевел все внимание на меня.

Сел слева, близко от края. Пара служилых людей, что привела его, замерла позади. Это явно злило князя. Приемный покой, место для аудиенций, а он ощущал себя под надзором, как пленник. Но… Он пока что им и был. Да и в целом человек этот исторгал холодный гнев, всем своим видом показывая, что негодует и недоволен.

— Здравствуй, Владимир Тимофеевич. — Проговорил я спокойно. Задачи взбесить его у меня не имелось.

— Здравствуй, Игорь Васильевич. Люди твои тебя господарем зовут, а за глаза и царем, государем порой. Кто же ты? — Он смотрел холодно, пронизывающе.

— Не с того ты разговор начал. — Хмыкнул я. — Тут вопросы мне задавать. Но если ответы получу, то и тебе ответить могу, отчего нет. Если по-хорошему поговорим.

Он молчал. В глазах его я видел, что думает изрядно. Прикидывает, пытается понять, как так вышло, что вроде бы батюшку он моего знал и у Мстиславских бывал, и меня, может быть, даже видел. Хотя сам его не помнил. Память реципиента не давала подсказок.

Чувствовалось во взгляде, что он недоумевает. Ведь тогда я был никем, а теперь… Мне и князь Трубецкой кланяется, и Ляпунов, а может кто-то еще.

Это он еще Романова не видел. Да и размеры войска моего представлял очень и очень отдаленно. Кого он там ночью видел, то, когда его с теми двумя бугаями взяли. Просто лагерь.

Хотя может, и расспросил охрану. Мало ли что сболтнуть могли.

— Поговорили мы с тобой жестко. — Начал я. — Ты меня дураком выставил, а я тебя порезать обещал. — Прищурил глаза. — Но, давай по-новому попробуем. Ты, как я понимаю, как сам говорил от Гермогена приехал с предложением.

Он насторожился, насупился, но кивнул.

— Так и есть. От патриарха, что за землю русскую радеет.

— Скажи, а кто выше стоит? — Буравил его взглядом. — Кто из них главнее, кто кем управляет, а? Гермоген или Шуйский, Василий?

Вопрос мой ввел его в ступор, но ненадолго.

— Патриарх и царь, две власти, что над всей землей Русской ставлены господу богу на радость. — Он перекрестился.

Руки и ноги его я загодя потребовал развязать, чтобы чувствовал он себя здесь более свободно. Конечно же, никакого оружия, да и вообще вещей, кроме одежды с собой у него не имелось. А стража и мои телохранители были начеку.

— Хорошо. А если, скажем, Шуйский умрет. Сейчас есть, а завтра нет. Все же лета его не малые, тогда что? Гермоген за кого встанет?

Князь еще больше напрягся.

— Ты к чему клонишь. — Проговорил зло. — Не болен царь. Жив, здоров.

— Я к тому клоню, что тебе Шуйский денег для меня передал или Гермоген. — Рубанул я с плеча, уставился с кривой ухмылкой.

— То все едино.

— Э нет, князь. Вот сам посуди. Гермоген, вопросов нет, человек святой, патриарх. Старый только. Умереть может. И что тогда? Ты за Шуйского будешь или за нового патриарха? А если им тот станет, кто против Шуйских слово скажет? Или, наоборот, если вдруг так случиться, что заговор в столице. — Я следил за ним, но видел, что он подковерные дела вроде бы и не знает.

— Смутить ты меня хочешь. — Ответил он холодно. — Живы все, здравствуют. Господь хранит.

— Я к тому, что любой патриарх не поддержит католика на троне. И Шуйский. — Улыбнулся ему. — Потому что трон пока что его. Но, не станет, если одного, если Владислава на трон сажать будут, то что? Ты его поддержишь? Он же сын иезуита. Они, даже перекрестившись, все равно остаются теми, кто есть. Как тебе король вместо царя, на троне, а? Владимир Тимофеевич?

— Не бывать этому! — Выкрикнул Долгорукий.

Я гляну на насторожившуюся охрану. Что, мол, нормально все, говорим.

— Вот и я бы этого не хотел. Русский, православный должен Русью править. Так думаю.

Выдержал паузу, изучая его. Судя по лицу с таким утверждением согласен он был.

— Я сейчас тебе скажу многое, а ты подумай. — Начал раскрывать тайну понемногу. — Мстиславский со своими людьми, многими, хочет на трон ляха посадить. В Москве уже готов заговор. Войско ушло, считаные дни остались Шуйскому на троне сидеть. — Он смотрел на меня зло, скалился, не верил, но я продолжал. — Может, уже и не сидит на троне Василий. Ты сам подумай, Шуйский же думал, да и ты до встречи со мной, что я тут с двумя тысячами где-то в поле обретаюсь. Под Дедиловым. Так.

— Допустим. — Прошипел Долгоруков.

— Так вот. Скажи мне, на кой черт двадцать пять тысяч человек… — Я специально добавил посошную рать в число воинства, чтобы увеличить его размер. — Столько народу посылать против того, кто даже Оку не перешел, по сведениям? Тула, ладно. Она не раз поддерживала самозванцев всяких. Но Серпухов. Отправить к броду через Оку тысячи три. Укрепить рубеж. Да я даже своими бы силами текущими очень тяжело переправлялся бы. А тут все силы на меня. — Перевел дыхание. — Сколько к Смоленску пошло? Разрозненные отряды наемников, которым платить надо, а так воюют они, считай, никак. И при них генерала нет, Делагарди нет, опытного командира. Уверен. Их раскидали, растянули, в единый кулак не собрали. А почему? Смекаешь?

Он смотрел на меня пристально, думал. Какая-то линия мыслей вроде бы строилась в его голове.

— Ты пойми, Владимир Тимофеевич. Мне Русь крепкая нужна и Царь сильный. Был бы таким Василий, я за него сам, первый встал.

— Врешь… — Прошипел он опять, но в голосе уже слышались нотки сомнения.

— Ты же слышал, что все мои бойцы про Собор Земский говорят.

— Прикроешься им, сам на трон сядешь. Видано ли. Шуйский же тоже… — Он осекся, покраснел.

Ага, значит, все же тот собор, что Василий созвал тебя не очень-то и устраивает.

— А чего плохого в том? Чем хуже я Шуйского? Если уж на то пошло? — Рассмеялся я, чувствуя, что все же давлю его. — Я молод, Василий стар, детей у него нет, а у меня вся жизнь впереди. У меня войско и уважение людей всего юга, а у него? Те люди, что к нам идут? Родня его? Сколько раз они с битвы отъезжали, бросая войска? Был бы Скопин, еще куда не шло, так нет, отравили его.

— Василий, помазанный царь.

— Кем? Собор Земский был? Всем миром его сажали? Сам же про это чуть не сказал. — Я довольно улыбался. Нашел ту ниточку, за которую можно потянуть.

— Гермоген за него! А я за патриарха стою, и слово мое крепко в этом. — Проговорил он громко.

— Так это хорошо, Владимир Тимофеевич. Отлично. А против чего вы стоите, кроме меня и самозванцев всяких, а? Против ляхов, что Жигмонт под Смоленском держит, так?

— Против него и татей всяких, что страну наводнили.

— Ну так давай объединим усилия, князь. Не в бою за трон. Нет. Тут сам увидишь, Шуйского скоро там не будет, не моими усилиями. А кто будет?

Он замотал головой.

— Нет, не верю

— Да не верь, хоть сто раз. Мне с того дела нет. Ляхов остановить надо. Слушай. Я тебе готов письма показать, от Мстиславского. — Действительно всю переписку я готов был предъявить. — Человека готов показать, что подтвердить многое может. Артемия Шеншина.

— Знаю такого. Да и в обозе вроде видел, похожего. — Он дернулся. — Откуда он у тебя? Как добрый человек к тебе в плен попал, а?

Опять вопросы задаешь. Что же это такое-то.

— Этот добрый человек татарам дань вез, чтобы их на сторону Шуйского переманить. Позорно кланяется Василий тем, кто землю нашу топчет, жжет и людей в полон уводит. — Я криво ухмыльнулся. — В общем. Я тебе глаза открыть готов на дела Мстиславского. Мне от тебя надо, только чтобы ты помог людей против ляхов сплотить, против Жигмонта.

Он смотрел на меня, и я видел, что в глазах сомнения есть. Пробил я его броню недоверия.

— С Шереметьевыми, знаю, ты дружен. — Продолжал давить. — В Москве он вроде сейчас. Как Мстиславский Шуйского скинет, действовать нужно будет. Не дать посадить ляха на трон. Войска польские уже от Смоленска идут. Уверен, самого опытного человека король послал. Станислава Жолкевского, чтобы он к Москве вышел. Власть ляхов подтвердил.

— Врешь… — Простонал он.

Видимо, он знал кое-что помимо того, что я ему говорил, и, собрав мыслвоедино, начал понимать, что я говорю правду. Но поверить в нее пока что был не готов. Слишком ужасна она для него была. Царя вот-вот не будет. Клушинский разгром заменит южный поход и битва со мной, в которой войско может завязнуть. Важно же было раздробить его, растянуть. Лишить царя сил в столице.

И, столкнуть, предложив Жигмонту Феодосию для его сына.

Отличный план по возведению ляха на престол.

— Нет, в том и беда. — Проговорил я спокойно. — Шуйскому уже конец. Его не я с трона скину, а Мстиславские. Дни его сочтены. А за веру православную кто постоит тогда? Ты, Долгоруков, это сделать должен! Ну а еще я и бояре, что при мне.

Он ощерился.

— Ты волком не смотри. — Улыбнулся я. — Тут интересная картина вырисовывается. Дмитрий, воровской царь у меня. Признал, что не царь он, а Матвей Веревкин, ляхами. Подчеркиваю это, ляхами убежденный под угрозами царем зваться. Марина Мнишек, шляхтянка, у нас. Проводница воли ляшской. Заговора этого. — Я, конечно, гнал приличную пургу, но сейчас мне было важно перетащить этого человека на свою сторону, вынудить написать письма, предостерегающие от присяги Владиславу и польской угрозы Москве. А там дальше, разберемся уже по ситуации.

Продолжил, смотря ему прямо в глаза, очень удивленные и даже пораженные.

— Трубецкой за нас, его ты видел. Ляпунова Прокопия Петровича ты тоже видел. А он с Голицыными дружен. Древний род, весомый союзник против ляха на троне. Мы их уже предупредили, что враги идут к Москве. Гонца послали, господа молю, чтобы успел. А еще Романов за нас.

— Филарет. — Глаза его округлились.

— Не веришь? В монастырь тебя прикажу отвести, там он. Здесь под Серпуховом.

Он замотал головой.

— Мне надо, Владимир Тимофеевич, чтобы ты патриарху Гермогену писал и другу своему Шереметеву, Фёдору Ивановичу. Спасать землю надо. Быстро и решительно и Собор Земский собирать. Не дать Мстиславскому силы набрать и ляхов в город пустить.

Он молчал, обхватил свою голову руками. Думал крепко.

— Не веришь, в монастырь поезжай, с Филаретом говори. К ночи жду тебя, письма писать будешь. А утром гонца пошлем.

Махнул рукой, приказал охране вывести его.

Ушел князь в больших думах. А я сел, глаза потер. Уже чем только давить и не приходится. И словами, и уговорами, и фактами, и даже переписку предлагать показать, коли надо. Все для дела, для того чтобы убедить этих людей действовать сообща, всеми вместе ради страны. Чтобы все объединились и единым порывом не дали ляхам трон захватить.

Перевел дыхание, обдумал итоги переговоров. В целом — вроде хорошо.

Француза, дописавшего свои бумаги, увели под стражей. Посмотрел, вроде бы неплохо написано. Отправлять надо. Распорядился и сам пообедал.

Время шло за полдень, стали приходить гонцы от обоза. Наконец-то, вот-вот, он прибудет.

Примчался человек, доложил, что Марина Мнишек со мной встречи требует. Судя по моему лицу, он сразу понял, что сморозил глупость, замялся. Я отпустил его, с отрицательным ответом. Здесь не вина служилого человека, а откровенная наглость этой супруги двух Лжедмитриев, а может, еще кого, для достижения власти. С такой интриганкой держи ухо востро, она смутить и опытного дипломата сможет.

Чего ей от меня потребно? Ванную, что ли, просить будет?

Хмыкнул, улыбнулся.

Нет. Некогда мне с ней лясы точить, бой впереди, а дальше решим. Распорядился, чтобы все ее вопросы теперь адресовались Ваньке. Он от этого был совершенно несчастлив. Явился, доложил, что подготовил для нее достойные, вполне сносные покои на территории терема. В нем, как и в Воронежском, имелись комнаты со входом с торца. И это в целом было приемлемо. Лучше держать эту шляхтянку поближе, как самого опасного врага. Да и завтра после битвы мне, скорее всего, потребуется весь набор этих моих пленников, чтобы потребовать от них написание очередных писем.

Я уточнил, не будем ли мы пересекаться с Мнишек. Он сказал, что… Приложит все усилия.

После победы, уверен, как только вести дойдут до Москвы — это станет последней гирькой на весах заговора. Как это было после Клушинского разгрома, так и здесь случится. Шуйского скинут, и время пойдет на дни. Тогда же войска ляхов выйдут к Москве. Им же не противостоит царево войско. Сейчас ситуация даже опаснее, чем в реальной истории. Там был шанс на победу под Клушино. Сейчас — там разрозненные части раздерганного корпуса Делагарди и еще более разрозненные силы нескольких дворянских военных корпораций.

Войско противостоит мне.

И кто будет быстрее — мы или ляхи, вопрос не ясный.

Вечер пришелся на организацию и размещение пришедших сил, последние приготовления, тренировки, выходы на позиции. Смотря на все это и объезжая редуты и лагерь, я был уверен в завтрашнем деле.

Ближе к ночи дальние дозоры сообщили, что войско Шуйского вышло на то место, где днем, до обеда стояли рязанцы.

Завтра будет битва. И я был к ней готов!

Утро следующего дня. Походные порядки московского войска.

Делагарди с холодной решимостью готовился к битве.

Вчера они преодолели большую часть расстояния до Серпухова.

Также вчера на военном совете еще утром он настоял на том, чтобы оставить часть обоза, раненных, тяжелую артиллерию и почти всю посошную рать у речушки Лопасня. Под прикрытием наименее боеспособных сил. Примерно полтысячи сборной солянки из пехоты и дворянской конницы.

И его, внезапно, послушали.

Да, попытались противостоять, оспорить. Требовали холопов тащить с собой, рыть. Что рыть, если враг встречает нас, а мы атакуем? И эти работяги могут начать валить лес для строительства плотов, потом спустят его по маленькой речушке к Оке. Все будут при деле. А войско сможет двигаться быстрее.

И, о чудо, Дмитрий Шуйский руку поднял и потребовал тишины. Выслушал шведа, всего его доводы и дал добро сделать почти все так, как он говорил.

Идея была в том, чтобы за день подойти к окрестностям Серпухова, как можно ближе. Оставить небольшое расстояние, чтобы там действовали разъезды и невозможно было устроить ночной рейд. Выждать и с зарей выдвинуться на поле перед городом, где разбить в быстрой схватке войска самозванца.

Так и решили действовать.

Якоб с момента налета на авангард воинства чувствовал все более нарастающую холодную злобу. Но итог совета заставил его радоваться.

Ему противостоял опытный, рассудительный противник, и это с одной стороны злило, с другой — заставляло все обдумывать по нескольку раз.

Состояние московского войска, кроме его четырех тысяч было посредственное. Но он надеялся на своих, непревзойденных пикинеров, поддерживаемых стрелками. И еще немного на русских стрельцов. Толковые мужики, и полковник у них вроде бы — годный.

Что остальные?

Французы. Эти напыщенные идиоты пали духом оттого, что получили по рогам. Чертовы пожиратели лягушек хорошо воюют, только когда побеждают. А здесь, получили на орехи и размякли. Луи де Роуэн так найден и не был. Это привело Делагарди в холодное бешенство. Еще и оправдываться пришлось за его дезертирство на совете. Что рыцарские обычаи взяли верх, а не решил он переметнуться к русским.

Француз, мастер меча, решил геройствовать, бросил войско. С трудом шведу удалось найти замену. Одного из капитанов на время он назначил полковником, лично. Перед всем строем потребовал от этих людей вероятности в бою.

Русские.

О, здесь он вообще не понимал, что происходит.

Эти люди, вроде бы должны сражаться за своего царя, но творили какие-то невероятные кульбиты. Рязанцы ушли. Ладно, этих можно попытаться понять. Их земляка повесили только за то, что он был гонцом этого Игоря Васильевича. Отца этого несчастного, с малым отрядом, убили во время попытки мятежа. Возможно, подковерная борьба бояр привела бы к тому, что их силы стали бы разменной монетой в грядущем бою и они решили не рисковать.

Свернулись и ушли. Все, кроме пары сотен. А это немало. Почти две тысячи.

Дворянская конница, люди вообще непонятные. Кто-то из них служил Скопину, и в них Делагарди более или менее уверен. Но таких немного. Основной состав той самой «старой гвардии» отправили противостоять ляхам на запад от Москвы и ждать подхода победоносно разгромившего самозванцев основного войска с юга.

Сейчас план похода на Серпухов и Калугу для Якоба становился все менее понятным.

Кто-то из новоприбывших был с виду неплохо организован. Но все они — чертовы татары, с виду. Луки, сабли. Брони нет. Использовать их как рейтар — слабо верится в успех. Как ударную конницу — невозможно. Как степные части, оказывающие постоянное давление стрелами на неприятеля — наверное, но швед в этом был не силен.

Отряды лично Шуйского боярской конницы.

О, это были почти что паны, почти шляхтичи. Конечно, не крылатая гусария, но некое ее подобие. Было их две сотни, но уже хорошо. Правда, этими людьми руководил лично Дмитрий, и можно было забыть о том, чтобы дать им какой-то приказ.

Русская Пехота.

Стрельцы были толковыми. Их полковник говорил со шведом после военного совета, и они пришли хоть к какому-то более или менее адекватному мнению. Как взаимодействовать. Остальная пара тысяч без малого — кто это? У них были копья, но не пики. Кто это, как их использовать.

Более опытная, по сути, посошная рать по виду.

Вот и получалось, что его пехота. Четыре тысячи. Только она. Все! Дьявол, это все! На что он может рассчитывать. А значит, нужно опираться только на этих людей. Нужно поставить их так, чтобы проломить оборону Игоря, желательно так и там, где он сам и находится. Нанести уваренное поражение основной силе. А дальше уже Шуйский и его люди довершат дело.

Но, Игорь, скорее всего, будет в конных ратях, где-то в тылу.

Делагарди, ведя войска к полю боя, скрипел зубами, думал. Как действовать.

Каково же было его удивление, когда, выходя на простор и начиная разворачиваться в боевые порядки, он понял, что прямо по центру построенных противостоящих им мятежных сил, над одним из редутов развевается уже знакомое по недавнему налету красное знамя с ликом господа.

Гонцы забегали между отрядами Делагарди и Штабом всего войска.

Отряды разворачивались. Шведская пехота — пикинеры и аркебузиры строились в центре. Вначале это вызвало ропот в боярской коннице. От них примчался человек с требованием сместиться и оставить центр им. На что Якоб махнул рукой и указал на укрепления.

— Хотите лезть и штурмовать их? — Произнес он злобно. — Думаю, нет. Это моя работа!

Вопрос тут же был снят. Гонец умчался, и больше от Дмитрия никто не приезжал.

Московское войско строилось, чтобы сломить силы самозванца, разгромить их и повернуться наконец-то лицом к своему основному врагу. Двинуться через Калугу на Смоленск.

Битва под Серпуховом решит весь исход компании.

Делагарди, сидя в седле, осматривал противостоящие им силы противника.

Глава 13

Проснулся я еще до восхода.

Еще бы — важный, опасный и, скорее всего, переломный день всего моего похода и всего пребывания в этом времени.

Задача-то стояла передо мной нешуточная. И неоднозначная в плане ее решения. Нужно разгромить московское войско Дмитрия Шуйского и Якоба Делагарди. Но! Разгромить так, чтобы это не стало клушинской трагедией. То есть нанести поражение и вынудить русские силы переметнулись на мою сторону, чтобы уже вместе, объединившись дойти до Москвы и нанести удар по пропольской оппозиции.

А оттуда и по самим чертовым ляхам, засевшим под Смоленском.

Мстиславские и идущие к столице силы короля Жигмонта под предводительством Жолкевского — опытного командира должны быть сокрушены. Иного варианта развития событий нет. Либо так, либо всему конец.

Да и дело не только в опытности ведущего польско-литовский контингент полководца. У него в армии крылатая гусария. Козырь, который бил в реальной истории в открытом бою все, что только могла противопоставить ему в это время Русь.

С восходом солнца со своими телохранителями я стоял на позициях и всматривался на север, на дорогу, ведущую к Серпухову. Выбрал для себя один из редутов. Центральный.

Пантелей развернул над укреплением знамя. Замер.

Это тоже часть плана. Обозначить свое местоположение. Была у меня некая уверенность, что основные и самые опасные силы московского войска ударят туда, где буду я. Они посчитают, и вполне справедливо, что, сломив самых верных мне людей, а также убив меня или хотя бы вынудив бежать — уже возьмут верх. И я на это тоже рассчитывал.

Силы были, в целом равны.

Мои десять тысяч плюс две, переметнувшихся в последний момент рязанцев. И его пятнадцать, минус все те же рязанцы и побитый мной авангард. Плюс-минус — сопоставимое количество. Но, четыре тысячи наемников — отличной пехоты. Проблема! Орешек, который надо расколоть хитростью. Ведь это то, что по факту крыть, как думал противник и я в этом был уверен, мне нечем. Надеюсь, что он ошибается и то, что я для них подготовил — сработает.

А еще. Бомба замедленного действия. Спасибо первому мечу Франции Луи де Роуэну.

С помощью него я постараюсь вывеси из игры неполнуютысячу рейтар.

Француз сидел здесь, в редуте, осунувшийся, утомленный, но выглядевший ощутимо лучше, чем вчера на допросе. Все же зеленое пойло никого до добра еще не доводило, даже таких славных вояк, как этот, прошедший ни одно сражение. Будь он в силе, в поединке с ним пришлось бы мне попотеть.

А так — самонадеянно бросил вызов и проиграл в пух и прах.

Сегодня же его ждала некоторая работа уже под моим началом. А именно: отсвечивать своим лицом на моих позициях там, куда выставят его соотечественников рейтар. Да, он мог переметнуться. Не очень верилось в то, что останется он верен и крепок. Глаз да глаз за Луи. Но для задуманного его самоотверженность не требовалась. Желательно просто присутствие.

Я осмотрел свои войска.

Пять редутов по центру, построенных в шахматном порядке — основной клин нашей обороны, о который должна разбиться московская армия.

Казаки, да и вообще все русские войска, очень часто воевали от земли. Поместная конница, это, конечно, хорошо, но что против легких татар, хорошо умеющих маневрировать и засыпать стрелами, что против поляков, привыкших давить своими гусарами и проламывать любые построения, Русь всегда выставляла крепкую оборону. Да, нас считали не маневренными и пассивными. Но, это только на словах. Измотав врага и отсидевшись в острожках и за гуляй-городом, следовала яростная и беспощадная атака.

Сейчас в редутах разместилась моя пехота.

Самые лучшие, тренированные и мотивированные ее части — бойцы Серафима, а также стрельцы, собранные по городам и сформированные из худой конницы. И казаки, те, которые пешие, считай теже воины огненного боя. Преимущественно в таком виде они ко мне перешли от Трубецкого.

Общим числом вся рать на пять укреплений около трех с небольшим тысяч человек.

Поделил я их между редутами.

Основной заполнил полутысячей Серафима и самой крепкой частью стрелецкой, идущей со мной еще от Воронежа. Слева и справа от себя поставил больше людей с аркебузами и мушкетами. Их позиции были укреплены лучше и выступали чуть вперед для возможности ведения перекрестного огня.

Ну а по флангам уже более сборную солянку.

Удар на их должен быть не такой мощный

За нашими спинами замерли самые лучшие, отборные части — ближе к флангам, поделенные пополам бронные сотни. Примерно по триста бойцов каждая. Северская с одной стороны и Воронежская с иной. Понятно, что они были дополнены и доукомплектованы людьми из других мест, но основной контингент был именно такой.

А по центру прямо за моей спиной заняли позицию сотни конных аркебузиров.

Рейтарами их называть не поднимался язык. Не тянуло их защитное снаряжение, поскольку особо его никакого и не было. Но в плане огневого давления это были почти те самые рейтары. Использовать я их на начальном этапе планировал как драгунов для усиления тех направлений, где понадобится подкрепление. Все это резерв на случай если мои пешие сотни дрогнут. А если все пойдет по плану, такой расклад вполне возможен.

Все же мы будем стоять против опытных наемников, вооруженных пиками и прикрывающих их мушкетеров. А это очень серьезная и грозная сила. Лучшее, что есть у Шуйского.

Но, есть кое-что, чем я планировал их встречать. Туз в рукаве я припрятал.

Главное, чтобы они вышли именно сюда, на меня.

А что по флангам? Оставшиеся, довольно крупные силы поместной конницы, чуть доукомплектованные незначительным количеством конных сотен огненного боя, я поделил примерно поровну и разместил на флангах. Слева — Трубецкой и Чершенский, справа братья Ляпуновы. Прикрыл гуляй-городом на всякий случай. Идея была в том, чтобы обозначить противнику: мы вперед не пойдем, надо, лезьте сами. Часть даже спешилась, готовясь отражать атаки противника.

Почему так?

Все просто. Я не хотел больших потерь со стороны русских частей в войске Шуйского, да и своих тем более.

По моей задумке основной бой произойдет в центре. Пехотный Корпус Делагарди должен развернуться прямо напротив моих острожков-редутов. Кому еще их штурмовать, как не пешим бойцам? Используя историческое после знание, я рассчитывал, что произойдет аналог клушинской баталии. Наемники пойдут вперед, вступят в бой, а русские части будут стоить против моих частей и не полезут в драку. Особенно если мои не начнут действовать активно. Ведь именно так было, когда столкнулись в известной мне истории Дмитрий Шуйский и Жолкевский. Именно отсутствие помощи со стороны русского контингента повлекло полнейший разгром всего войска.

Тогда наемники посчитали себя преданными. По идее — так должно случиться и сейчас. И к этому я все и вел.

Поглядим, выйдет ли. Война — дело переменчивое. Но, подготовка и планирование должны склонить чашу весов в нашу сторону.

В чем опасность? Все же на стороне московского войска есть еще стрельцы и крепкая боярская конница, верная лично Шуйским. Бьются все эти силы не с ляхами, которым противостоять просто невозможно с их гусарией, а с примерно равной, в плане конницы силой. Примут ли остальные силы активное участие в сражении?

Бабушка сказала надвое.

Стоял, смотрел по сторонам, изучал построения своих войск, отсылал гонцов на фланги, слушал донесения от разведки и возвращающихся вестовых. Шуйский все ближе. Можно было бы начать давить легкой конницей на его авангард, но я, опять же, из-за нежелания наносить потери не стал этого делать.

Рисковал. О чем мы тогда и спорили с Франсуа и прочими представителями офицерского корпуса, совершая осмотр линии обороны.

Противник приближался.

Солнце только-только показалось из-за леса, а гонцы уже вовсю сообщали мне, что воинство идет. Враг на подходе, движется достаточно быстро. Оставались считаные минуты до того, как он выйдет на простор перед Серпуховом, предстанет моим глазам.

Тягота ожидания.

Порой это томление, тяжелее самого боя. Но, вряд ли сейчас. Битва обещала быть тяжелой, особенно здесь, за редуты. А вот на остальных участках, как я надеялся все будет не так уже и тяжело.

Что до руководства.

Конным резервом, лучшими силами руководил Тренко. Там были самые толковые сотники. А прямо за моей спиной я поставил сотню прикрытия Якова. Людей, на которых не раз полагался во всех своих вылазках. Ляпуновых я поставил над всеми рязанцами. Единый фланг по факту они и сформировали. Даже часть его бойцов пришлось передать Трубецкому с Чершенским, которые возглавляли эдакую мешанину. Но, признаться, больше я был уверен в их силах. Все же там были люди, прошедшие со мной ощутимо дольше, чем те же северцы и рязанцы, а значит, более крепкие и замотивированные.

Поэтому Трубецкого подпирали бронные его же части, а вот Ляпунова — более проверенные и стойкие, пришедшие со мной с юга.

Стоял, смотрел вдаль, размышлял.

Невероятно выходило.

Меньше чем за месяц войско мое от тысячи, с которой я отстоял Воронеж, да и то состоящей не только из служилых людей, но и казаков Чершенского выросло в двенадцать раз. Двенадцать! И это не предел. После боя я рассчитывал на переход ко мне примерно половины, а то и двух третей русского контингента.

Что до наемников — здесь было сложнее, все же их я рассчитывал бить нещадно, сломить гордость Делагарди и вынудить либо отступать, либо перенаняться ко мне.

Выиграть надо, а дальше, что-то решим.

Дальше? Москва, нижегородцы и поход на запад. Пока будет собираться Земский Собор — это же дело небыстрое, сложное и невероятно ответственное, войско должно громить ляхов. Опрокинуть их от Смоленска. А уж когда соберутся представители всей Земли Русской, то можно и возвращаться. Из похода, из воинства тоже часть представителей вольется в Собор.

И тогда уже выбирать Царя.

Меня или еще кого, здесь уже, как мир решит!

Наконец-то с севера на дороге появились вдали маршевые колонны московского войска. Начали разворачиваться для боя. Обоза с ними, как доложила мне разведка не было. Шли налегке, видимо, рассчитывали, что поле останется за ними и поживиться можно будет за счет моего снаряжения и фуража.

Наконец-то Шуйский действовал агрессивно, и это несколько удивляло.

Обычная пассивность московских сил сменилась новой тактикой. А не Делагарди там сейчас всем заправляет? Это мне даже на руку. Дмитрий же ранен и руководить сможет постольку поскольку. А боярская конница, да и большинство людей, что за Шуйских стоят, иноземца, слушать не будет. Не по месту ему ими командовать.

Кривая усмешка исказила мое лицо.

Если все выгорит, так даже лучше будет. Больше раздрая в рядах противника.

Смотрел во все глаза. И верно. Пехотные отряды стали разворачиваться прямо напротив редутов. Вначале произошла некоторая суета. Но чуть помедлив, конница большим числом двинулась против моего левого фланга. За ними потянулись облаченные в кирасы рейтары.

Далековато.

Думал, французы будут предвещать удар пехотных тысяч.

— Луи, твои солдаты прибыли. — Проговорил я, бросив взгляд на француза.

Тот тяжело вздохнул что-то пробормотал себе под нос.

Присматривать за этим человеком я приставил Григория. Ему я доверял как себе. Руководить войсками, когда мы с ним поговорили об этом, он как-то отказался. Не то чтобы наотрез, но… В своей манере вздыхал и говорил, что сотней-то он может и сможет, а большим числом… Он же больше по фуражу, снабжению, складскими делами занимается.

Не любят его люди, хоть и за порядок уважают. Да и в тактике — не силен.

В общем — не желал большим числом людей руководить, и я понимал его. Все же поднаторел он не в бою, а в бумажной работе. Потерять такого, как он… пожалуй, из всех, это была бы самая тяжкая потеря.

Как ни странно, но Григорий Неуступыч стал почти незаменимым человеком в войске.

Вот и нашел я ему очень важное дело. Десяток бойцов из уже привычной ему команды по сбору и охране инвентаря приставил. Им нужно встать там, где будут французы, разместиться вместе с Луи, куда будет направлен удар конных наемников.

Сделать важное и рискованное, чего уж там, дело.

Взглянул опять на разворачивающиеся силы противостоящего мне войска. Все же центр остался за шведами. Слева от него против Трубецкого и Чершенского вставали основные силы дворянской конницы. Видно, что там тоже есть снаряженные доспехами люди. Только не собраны они в сотни, а размазаны по всему войску. Бестолковое дело в тактических целях.

Там же приметил я карету, запряженную четырьмя лошадями.

Массивная, неказистая, скрывающаяся за рядами воинов.

Это еще что? Хм… Скорее всего, раненый Шуйский в ней. С битвы отъехать пока он не мог, а ввиду ранения перемещаться на коне, судя по всему, в силах не был. Понимал полководец — не явись он, часть войска просто разбежалась бы.

Зачем воевать за тех, кто не рискует своими жизнями наравне?

Взгляд на другую сторону бросил.

Против правого моего фланга, подпирающего лес, против братьев Ляпуновых и возглавляемых ими рязанцев строились преимущественно пехотные полки и незначительный по числу в сравнении с другим флангом отряд конницы. Тысяча где-то. Но здесь я приметил стрельцов. Их единообразно одетые сотни сложно было спутать с кем-то еще.

Прикрывали их копейщики. Обычная русская пехота. Не особо толковая и плохо воюющая без гуляй-города.

По-хорошему сейчас моей легкой коннице следовало бы еще на подступах выдвинуться вперед и осыпать противника стрелами, пока не построились в порядке. Но, цель-то моя была в ином и по этой причине такой маневр я совершать не показал.

Врага это не отбросит, а только разозлит, раззадорит.

Время шло безмерно медленно. Люди вокруг смотрели во все глаза на своих противников. Слышен был все нарастающий гул молитвы.

Я тоже резким движением припал на колено перед знаменем. Пантелей аж дернулся. Многие уставились на меня. Недоумевали. Бережно взялся рукой за его полотно, поцеловал, голову склонил. Сделал вид, что произношу слова молитвы. Все же ненабожный я человек и из речей божьих, церковных знал только «Отче наш» да и то, скорее всего, в неверной его формулировке.

Зато Серафим, увидев такой мой ход, заговорил громко.

— Помолимся, братья!

И вместо единоличных обращений к господу над войском разнеслась единая молитва громкая и растекающаяся от центрального редута к флангам. Люди склоняли головы, подхватывали речи и начинали говорить один за другим.

Сам же батюшка моего воинства, как настоящий боевой жрец, несущий слово божие, стоял рядом со мной, крестился.

Тем временем войско московское наконец-то построилось.

Я поднялся, перекрестился, вгляделся на север. Реют знамена, кони роют копытами землю, фыркают. Расстояние-то приличное, но масса такая большая, что видно все. Покачиваются пики пехотные, словно лес против нас выстроился настоящий.

Дух захватывало.

И чувство ответственности за то, что здесь и сейчас решится все давило нестерпимо.

Считай, двадцать пять тысяч человек под этим небом и солнцем, будут решать судьбу Руси. Дальнейшее ее существование. Станет ли она сильной и независимой державой, выберет ли могучего, достойного Царя всей силой своей, Земским собором или погрязнет на годы в еще большей пучине Смуты. И, как вариант, ведь история уже прилично изменилась, станет частью Речи Посполитой.

Ставки слишком велики, проиграть нам нельзя. Нет у нас такого права.

Здесь и сейчас устоять надо!

Взвыли трубы, развернулись знамена над рядами наемников Делагарди. Всадник вылетел перед ними, пронесся перед строем, что-то крича. Якоб. Кому же еще это быть. Точно он. В кирасе, марионе, размахивающий палашом.

Ударили барабаны.

Пикинеры и мушкетеры двинулись на наши редуты.

Как того я желал. Ловушка захлопывается, только тут… Для кого она ловушка — для них или для меня. Решит бой!

— Сила та какая. — Стиснув зубы, проговорил стоящий рядом Серафим. — Господь, отец небесный, оборони нас, дай сил не дрогнуть и совладать с врагом.

— Надеюсь, всех их хоронить нам не придется. — Процедил я сквозь зубы, накидывая ерехонку и застегивая под подбородком ремешок.

Заорал громко.

— К бою! Собратья! За Землю Святую! За Русь великую! За собор Земский! За царя грядущего! Бить, братья, только когда увидите их глаза. Не раньше!

От моего редута к флангам понеслись гонцы с указаниями к действию.

Луи де Роуэна подняли, повели налево. Двигался он без какого-то явного желания, но спуску ему давать никто не собирался. Слово дал, исполнить должен. А раз не хочешь, так тебе помогут специально обученные товарищи.

Именно в стык редутов и конного войска, прикрытого гуляй-городом, судя по тому, что я видел, планировался удар французской кавалерии. Этакий заводной бой. Попытка вытянуть наши силы на сражение.

Но, карту будем бить их же козырями.

Вглядывался я в ряды московской поместной конницы — пока что движения там не было. Это радовало. Стояли кони спокойно, ровно. Трубы не трубили там. Тишина и спокойствие. А вот против моего правого фланга, прикрываемые наступающими по центру наемниками неспешно, чуть отставая за гордо марширующими пикинерами и аркебузирами, двинулись стрельцы и пехота. Позади двигалась конная тысяча, готовая к маневру.

Рязанцам, видимо, придется сегодня показать, на что они способны.

А на наши пять острожков стройными рядами накатывал настоящий лес из копий.

— Готовность!

Глава 14

Утро. Боевые порядки московского войска.

Делагарди пронесся мимо ровных шеренг своего воинства.

Он верил в этих солдат, верил в победу и мощь их оружия. Лес копий, строй мушкетов и аркебуз. Эта сила может сломить кого угодно. Ему сложно было понять, почему этот самозванец Игорь встал прямо по центру с укреплениями. В чем заключалась коварность этого плана.

Или он настолько смел, что решился противостоять лучшей пехоте восточной Европы?

И кем?

Засевшими в острожках казаками, вооруженных короткими копьями и слабыми аркебузами. Это не тот противник, которого стоило бояться, не те силы, против которых сложно будет воевать. Якоб и его наемники сметут их, втопчут в грязь, разметают по полю и вынудят бежать. А когда сломается центр, вместе с их командиром, то и дрогнут остальные части.

В голове шведского генерала бились такие мысли.

Он силился понять логику своего противника. Ведь мог же этот самозванец Игорь показать, что находится в ином месте. Мог встать с лучшими частями на фланге, например. Развернуть удар по более слабым силам московского войска, попытаться своей кованной ратью как-то опрокинуть фланг, зайти в тыл. У него же было преимущества маневра, были такие силы, он показал их там, в лихом рейде, но…

Этот русский не воспользовался этой возможностью.

Он даже не налетел на порядки во время построения. Так бы хоть какой-то урон мог нанести.

Делагарди был зол, отчасти потому, что не понимал, чего добивается этот чертов хитрец Игорь. Он не походил на полного идиота. А то, что он сейчас сделал, как раз напоминало военную дурость и невероятную самонадеянность.

Плевок в лицо и желание показать, что его никчемные казаки смогут противостоять опытным пикинерам.

Но еще шведа злил тот факт, что русская конница вела себя пассивно. Стрельцы, что встали по левую руку и слабая пехота двигались. Они рассчитывали занять более удобную позицию, прикрывать фланг шведского корпуса. Не дать русской коннице ударить во фланг.

Рисковали, потому что им-то противостоял все же более сильный противник.

А вот основные ударные, мобильные сотни во главе с Шуйским медлили.

Худшие догадки Якоба подтверждались. Дмитрий не планировал воевать. Его боярская, самая лучшая конница собралась отсидеться, пока наемники сделают свое дело. Да, им платят за это, и они покажут, что такое современная пехота, но… Ведь они сражаются за Царя! А это непосредственно его люди. Исход битвы ничто для Делагарди. Это не его война. Его враг там, осаждает крупную русскую крепость Смоленск. А здесь — Якоб просто гоняет каких-то мятежников.

Вот и все.

Почему же те, кому это нужнее, чем ему, не идут в бой?

Делагарди, скрипя зубами, промчался за первыми баталиями своих людей. Послал гонца к Шуйскому с вопросом о том, что тот планирует делать, но не надеялся получить внятного ответа. Ведь каждый погибший наемник, это минус к той сумме, которую потратят русские.

Он пытался отвлечься от этих мыслей.

По факту злился все больше. Распалялся. Выкрикивал воодушевляющий возгласы, заставлял бойцов улыбаться. Все же — они сейчас шли не только побеждать, но еще и рисковать жизнью.

Шли на смерть.

И сейчас, как никогда, им был нужен моральный подъем.

Четыре тысячи, построившись в ровные порядки, двигались по полю к русским редутам. Гудели трубы, трепетали на ветру знамена, били барабаны. Пехота в такт ударам выдавала чеканный строевой шаг. Этот гул, что разносился над полем боя, должен сводить с ума врагов. Ведь в бой шла непревзойденная пехота. Пикинеры, прикрытые аркебузирами. Современные, лучшие на всем востоке сотни.

Да, им было несколько далеко до испанских терций того времени, но после них они были вторыми. А здесь, в этой варварской стране, встретить равных себе просто невозможно.

Исход битвы казался Якобу предрешенным. Ничто не могло его изменить.

И кривая ухмылка все сильнее искажала его лицо.

— Пали! — Выкрикнул я.

Пять орудий, пристрелянных на местности, дали нестройный залп. Все же опытность пушкарей и качество самой артиллерии была на среднем уровне, если не сказать ниже. Но, у меня есть это оружие, а у противника — нет. Так что нужно воспользоваться его преимуществом.

Ядра врезались в ровные построения пикинеров. Бить я изначально, еще на совете, требовал только по ним. Выкосить тех, кто представляет наибольшую угрозу. Стрелков без этого леса пик мы опрокинем. Да, будет нелегко, но против удара конницы и града стрел им долго не устоять.

Раздались крики. Люди падали, стонали, хватались за раны.

Пролилась первая кровь.

Все же артиллерийское ядро, это страшная сила, попадая в плотный строй людей, она творит там сущий кошмар. Наемникам сейчас стало несладко. А залп был произведен довольно точно и по нашим расчетам, есть приличные шансы сделать еще один.

Как тебе такой сюрприз, Якоб?

Я криво усмехнулся, думая, готов ли он был увидеть артиллерию с моей стороны? А ведь это еще не все. Только начало того, что заготовлено.

Построения наемников грамотно заполняли потери, еще не поискали копья, шли дальше.

Никто не ускорился не побежал в нашу сторону или, наоборот, назад. Война — дело такое, кто-то гибнет и на его место встает собрат по оружию. Эти люди знали такую истину и понимали, рванись они и предайся ярости — шансы на победу резко упадут.

Расстояние сокращалось. Пушкари спешно перезаряжали перенацеливать пушки.

Я следил за тем, что происходит слева.

Там отряд французской конницы летел, набирая скорость вперед. Миг и они обогнали своих коллег наемников. Ускорились, стали заворачивать, готовя аркебузы к стрельбе. Сто двадцать метров, сто. Уже можно бить. Но мой редут молчал.

Давай же, Григорий, не подведи.

Да!

Вперед за ощетинившийся кольями вал вытолкнули Луи. Руки его были связаны. Держало его два человека, самые бесстрашные черти, которых нашел мой мастер снабжения. Из-за спины пленника торчала примотанная оглобля, на которой развевался белый флаг.

Бойцы держали его и старались прикрыться, чтоб не получить точный выстрел по себе.

Ну что, Луи, сдержишь ли ты слово? Но он пока что молчал.

— Чертов трус! — Раздался звучный голос Франсуа де Рекмонта, естественно на родном французском. — Ты обещал сказать им! Сказать нашим собратьям!

Это действо, как я и надеялся, вызвало приличную сумятицу в рядах рейтар. Стрелять в своего бывшего командира им совершенно не хотелось. К тому же, уверен, все они знали, по какой причине он дезертировал, решил геройствовать. А с нашей стороны, от острожка и стоящего рядом, еще левее гуляй-города никто не палил.

Требование мое было железно, бить только в ответ. Если план не сработает.

— Не стреляйте, братья! — Заорал Луи что есть мочи.

М-да, я-то надеялся, что он скажет обещанную мне фразу — проиграл в честном поединке. Но, это тоже сработало. В рядах французов множился хаос. Они, уже было вскинувшие свои карабины, разворачивали коней и не понимали, что же делать.

— Не стреляйте! — Кричал Луи, удерживаемый на бруствере.

Его толкнули вперед. Двое наших бойцов резко прыгнуло за укрепления. Грохота выстрелов так и не последовало. Ошеломленная французская конница совершала маневр разворота. А их полковник бежал, спотыкаясь в их сторону. Сокращал дистанцию достаточно неуклюже. Примотанное белое знамя болталось над ним.

Уверен, видевший все это Делагарди сейчас кусает локти.

— Он проиграл в честном бою! Соотечественники! — Мой француз в это время драл глотку, как только мог. — Это говорю вам я! Франсуа де Рекмонт! Уверен, многие из вас знают мое имя! Луи обещал не сражаться с нами! Уходите! И никто из вас не погибнет! Это не ваш бой! Мы не враги вас! Уходите!

Конница разворачивалась, стрелять они не собирались, судя по всему. И план мой сработал хотя бы отчасти. Не так важно — что сейчас скажет, бегущий к ним их полковник, важно то, что первой атаки, поддерживающей с фланга пехоту Делагарди не последовало. Даже если этот Луи де Роуэн окажется лжецом и не сдержит слово. Если сядет в седло, поведет их всех, этих лягушатников за собой, мстить — это займет некоторое время. Да и сам боевой дух рейтар надломится еще сильнее.

Основной упор я делал именно на это.

Сломить то, что уже повреждено моей первой вылазкой на реке Лопасня.

Я показал им, отпустив полковника, что мы не воюем против них и наш враг не из их числа. Они просто наемники, которые могут уйти. Никто не бил по ним из аркебуз, не стрелял вслед. Они спокойно развернулись, понеслись прочь. Кто-то из бойцов помог полковнику освободиться от белого знамени, подхватил в седло и помчался догонять отступающих.

Уверен, в рядах московского войска сейчас пытались понять, а что это, черт возьми, такое было.

Надеюсь, мы хотя бы выиграли полминуты, минуту.

Весь свой интерес я переключил на идущих на нас пикинеров.

Расстояние сокращалось. Сто метров. Огня не последовало. Мушкетеры из наемников знали, что бить по нам, сидящим в редутах с такого расстояния — затея плохая. Пока мы не начнем палить сами, лучше им подходить поближе. Ведь, казалось бы. Это у нас преимущество и надо пользоваться таким шансом. Но я рассчитал, что лучше бить уже наверняка, метров с сорока, а лучше тридцати, нанести как можно больший урон. Но так, чтобы было время на перезарядку и второй залп. К тому же шахматное построение острожков позволит, удерживая вторым и четвертым напор атакующих пикинеров, бить в просачивающиеся мимо них отряды. А если все силы будут развернуты на эти два, то три чуть удаленных, буквально метров на двадцать пять, начнут поливать затормозивших противников огнем.

Семьдесят метров.

— Господарь. Пора. — проговорил стоящие рядом Яков. — Надо отходить, опасно здесь. Шальная пуля и…

— Не зови лихо, пока тихо. — Проговорил я, всматриваясь в наступающие ряды.

Пятьдесят.

Боевые порядки московского войска.

Что, черт возьми, происходит!

Делагарди смотрел на бегущего от крайне правого редута Луи де Роуэна, и холодная ярость захлестнула шведа до тряски. Дьявол, подхватить бы сейчас свой карабин из седла и пальнут в этого тупого ублюдка. Далеко, не пристрелю.

Чертовы лягушатники!

С трудом Якобу удалось найти толковую замену сдуревшему в край рыцарю-дезертиру, а здесь. На тебе! Не сдох собака в канаве, попал в плен, а этот Игорь воспользовался этим. Каков хитрец. Вытолкали идиота-полковника за бруствер и не убили прилюдно, нет! Это бы как раз взбесило идущую в атаку конницу. Но здесь, его… Отпустили. Не открыли огонь. И что прикажешь делать идущим и развернутым для залпа рейтарам? По ним не бьют, на линии огня их славный командир собственной персоной.

Решение принимать — считаные секунды, а с учетом того морального духа, в котором находились эти проклятые гнусавые трусы, естественно. Они не стреляли!

Этот самозванец чертов везунчик!

Или гений! Или… Сам дьявол!

Наступление тем временем продолжалось. Если что-то хочешь сделать, делай все сам! Своими силами. Наемная пехота, получив удар из орудий, перестроилась, заполнив порядки. Эти люди умели сражаться и стоять под огнем. Терпеть потери.

Но следом происходило что-то невероятное.

Эти чертовы русские не стреляли. Почему?

Что происходит! Они прикрыты валами, почему не ведут огонь? Это нам пока рано, наша надежда, это подстреливать казаков, когда они высовываются из-за укреплений для стрельбы. Как раз не давать сделать залп.

Якоб был уверен, что его мушкетеры не понимают, что происходит.

У этих русских стальные нервы.

Расстояние сокращается, а они даже не думают стрелять. Залп из орудий, да, очень неприятно и, возможно, будет еще один, если у русских толковые пушкари. Но почему они не стреляют! Два передовых редута уже должны были…

Пора!

— Огонь! — Заорал я.

Все стрелки, где бы они только ни были в острожках, высунулись из-за валов и разом дали сокрушительный залп из положения лежа, сидя, стоя — все вместе, разом. Это было на тренировках. Каждый человек, что держал тут оборону знал свое место и понимал, откуда и куда бить.

Кучность буль вышла максимальная. Передние ряды наступающих прилично покосило, но теперь всем нужно перезаряжаться. Это не линейна тактика, это нечто иное.

Поле боя мигом затянуло дымом. Столько аркебуз бахнуло разом. Кислый запах едко ударил в ноздри, видимость попросту исчезла.

Нельзя было наедятся, что это сломит наемников. Конечно же, нет.

Но мои бойцы, как и готовились тут же после выстрела скрылись за валами и начали перезаряжаться. Остались наверху только те, кто должен был слушать. Слышать подход маршевых колонн. Еще один выстрел нужно успеть сделать почти впритык. Риск был огромный, но и урон от такой работы самый что ни на есть сокрушающий.

И только после этого в бой вступят мои копейщики.

Скорее всего, два первых редута долго не простоят. Люди с них отойдут. На это тоже был расчет. Ведь это даст некую фору. И там были подготовлены сюрпризы.

Неприятные, конечно же.

Вздохнул. Пора!

Скрепя сердце я оторвался от наблюдения и вместе с двумя своими телохранителями двинулся чуть назад. К рядам застывшей моей огнестрельной кавалерии. Лучшим, мобильным сотням. Яков следовал за мной по пятам. Только Пантелей остался подле Серафима. Он сжимал знамя, и когда я уходил, то видел на лице его невероятную решимость. Стоять до последнего. Пока жив, врасти в землю и не тронуться с места. Их ждала тяжелая работа, но они знали, на что шли.

Знамя не должно было упасть, не это и не сегодня.

Взлетел в седло, начал всматриваться в то, что происходит. Вид отсюда, конечно, был такой себе. Пять редутов закрывал поднявшийся от выстрелов дым. Почти вслепую громыхнули орудия. Мы обсуждали это с Филко и нацелены они были соответствующе. Команды слажены и пристрелены на самую ближнюю позицию.

Теперь оставалось только ждать. И отдавать своевременно приказы.

А потом — если дело станет совсем плохо, ударить резервом.

По редутам дали залп мушкетеры, скорее надеясь, что там будет кто-то из наших. Без толку. Приказ был всем скрываться до срока, и только после второго залпа аркебуз стрелки должны были отходить, а на бруствер вала выдвигаться копейщики для отражения атаки в скоротечной рукопашной.

Секунда. Вторая.

Грохнул на этот раз не такой уж дружный залп. В ответ ему раздались крики и стоны. Дыма прибавилось, и видно почти ничего уже не было. Ветер сегодня не радовал, и это даже на руку нам. Наемная пехота вынуждена взбираться наверх, считай вслепую. Их мушкетерам приходится стрелять, не особо видя цель.

Просто осыпать пулями редуты, рассчитывая на плотность огня.

В полевом бою это бы еще сработало, а в штурме укреплений у нас было преимущество.

Протяжно загудели трубы. Это последовал приказ к атаке. Дистанция минимальная, наемные роты подошли к укреплениям и начали неспешно взбираться, держа, стой. Прикрывались пиками, рассчитывали колоть появившихся на бруствере противников.

Послышалось громогласное:

— Ура!

Но навстречу наемникам никто не рванулся. Это тоже был некий отвлекающий момент.

Два выдвинутых чуть вперед острожка встретили противника на самом гребне.

Идея заключалась в том, чтобы не противодействовать противнику, вооруженному длинными пиками на подъеме. Так бы наших нанизали на эти шампура и дело с концом. А вот вмиг, когда бойцы взбирались на самый верх, притаившиеся там немногочисленные отряды копейщиков кололи своими короткими копьями сверху вниз.

Да, долго так продержаться было нельзя. Но им было нужно лишь дать стрелкам возможность перезарядиться и дать еще залпы по бокам от своих укреплений на тех, кто шел мимо в дыму на три оставшихся отрожка.

Затем стремительный отход.

Вначале отступают стрелки, размещаясь на второй линии обороны — просто за небольшие окопы, без особо сильных фортификаций. Уже за ними вслед торопятся копейщики, стараясь разорвать дистанцию с наступающими пикинерами.

А еще поджигают заготовленные пороховые заряды.

Да, паре орудий будет несладко. Возможно, я их потеряю. Но взрывы в острожках разнесут специально организованные бревенчатые завалы и нанесут урон живой силе. А самое главное — могут запалить эти самые остроги, ведь там еще и масло подготовлено. И тогда войско Делагарди разделится на три части. Как раз по трем оставшимся чуть позади редутам.

Здесь мы их и встретим еще одним сюрпризом.

Если все сложится, как задумано, то от таких потерь даже опытные наемники дрогнут, особенно понимая, что помощи им ждать неоткуда.

Как я и думал, за второй и четвертый острожки завязался скоротечный бой. А между ними прямо на средний, на мой — самый хорошо укрепленный третий, а также первый и пятый двигались, ощетинившись пиками, враги. Немцы, швейцарцы, шотландцы и, конечно же, шведы.

Во фланг им вышли мои стрелки, отходящие от бросаемых фортификаций.

Но здесь им уже противостояла наемная стрелковая пехота. Те самые мушкетеры, которые дали залп и уже перезарядились. Преимущество плотности огня было за ними, да и опытнее они все же, от этого никуда не деться. Но на стороне моих людей укрепленная позиция. Произошел обмен залпами.

Крики, стоны, боль и кровь.

Мои били, как и было приказано, только в пикинеров. Нужно выбить их в первую очередь. Мушкетеров потом задавит конница. Да, они смогут дать по ней залп, но прикрытие не так хорошо. Засыпать стрелами в открытом поле, а потом добить отступающих — уже не такая великая проблема. Да, будут потери, но, может, все эти немцы от вида несущейся на них кавалерии и не прикрытые пикенерами дрогнут и побегут.

Опустят оружие, увидев, что помощи ждать им неоткуда.

Я смотрел во все глаза, пытаясь разобрать творящееся в дыму. Начался подготовленный отход.

Глава 15

Боевые порядки московского войска.

Делагарди был собран, как и всегда, когда дело доходило до боя.

Пикинеры, получив еще один залп из-за валов редутов, полезли на приступ двух первых укреплений. Неглубокий ров, насыпь, колья — все вполне привычно. Озлобленные потерями наемники жаждали добраться до этих русских и пустить им кровь. И вот-вот, уже. Еще немного и защитникам несдобровать, не смогут они противостоять длинным древкам, несущим смерть, нет у них такой возможности, от этого леса, частокола не увернуться. Задавят массой, сметут медленно и неотвратимо.

Раздались крики боли. Там, наверху, на валах умирали люди, сцепившись друг с другом в отчаянной схватке.

Загудели трубы. Вторые эшелоны с бравым маршем шли в бой, сменяя понесшие потери роты.

Центр продвигался мимо укреплений. Делагарди пропускал мимо себя ровные коробки марширующих вперед батальонов. Наблюдал за тем, что происходило вокруг и на острие атаки, и сзади, по бокам. Это сейчас казалось невероятно важным, в сложившейся ситуации, когда наемники бились одни.

И злость накатывала на шведа все сильнее и сильнее.

Он понимал, что идущие на приступ люди тоже видят это и, с каждым павшим товарищем, конечно же, растет их желание отомстить, но также увеличивается стремление перестать рисковать жизнью, повернуться и просто уйти с поля боя.

Почему?

Правый фланг московского войска стоял. Недвижимо, как это и было в самом начале. Никаких изменений — просто замершие несколько тысяч достаточно хорошей конницы. Точно уж лучшей, чем у этого самозванца!

А Войска Игоря, скрывшиеся за вагенбургом, и не лезли в бой.

С одной стороны хорошо, они не зайдут пикинерам во фланг. Не придется поворачивать часть сил для их отражения. А с другой — это ублюдки не провоцировали атаки по ним со стороны боярской конницы и всего крыла Шуйского. Все там замерли и наблюдали друг за другом.

Французы заняли позицию где-то посередине.

Сгрудились кучно между русскими, русскими и наемниками, чего-то выжидали.

Что это значило — никакого понимания и ответа на этот вопрос Якоб не имел. После боя он прикажет повесить этого идиота Луи де Роуэна. И плевать он хотел на то, что тот лучший меч самой Франции. Не подчиниться приказу, его расстреляют на месте. Пуля, она быстрее сабли, особенно если их в тебя летит десять.

Да, этот Луи наемник, но он лично оскорбил Делагарди. Угрожал, а потом еще повел себя как совершенный безумец.

Отвлекшись от правого фланга, Якоб с надеждой глянул налево. Там все было лучше. Но продвижение тоже замедлилось.

Стрельцы прошли половину пути до войск самозванца, нашли неплохую позицию. Возвышенность и естественный небольшой овражек на поле. Вокруг росло несколько деревьев. Там они снизили темп, топтались на месте. Прикрывающие их копейщики тоже не особо торопились атаковать конницу, защищенную еще и гуляй-городом. Все же это не наемные пикинеры, которые могли выдавливать кавалерию с поля боя, давя ее огнем мушкетеров и прикрывая их от попыток стремительного удара.

У московского войска все было ощутимо хуже.

А тысяча на лошадях, что имелась на левом фланге, тоже вела себя пассивно. Она выглядела против целого фланга малой силой. Тоже не лезла в бой. Все русские ждали, когда же наемный корпус покажет себя и сделает то, что должен и тогда.

Делагарди скрипнул зубами. Тогда они ударят. Значит, нужно продавить защитников редутов. Втоптать их в грязь.

Но! Дьявол! Этот Игорь творит что-то непонятное. Почему он не атакует конницей? Он же роет себе могилу! Резкий удар на стрельцов и попытка охвата — его единственный шанс.

В этот момент над левым укреплением раздался победный крик.

Якоб резко уставился туда. Один из его бойцов, славный прапорщик, вспомнить бы его имя, развевал знамя шотландской наемной роты над бруствером. Победа. Одно из пяти укреплений пало. Осталось не так много.

Мушкетеры перестреливались с бегущими казаками, давили их огнем.

Пикинеры вливались внутрь, через вал. Сопротивление дрогнуло, чертовы русские побежали! Миг и над вторым тоже стало развеваться знамя. На этот раз германской наемной роты.

Ну вот и все, самозванец и мятежник, тебе конец.

Делагарди криво, радостно ухмыльнулся. Два укрепления пало, дело за малым!

Я смотрел на то, как более или менее организовано, под прикрытием порохового дыма отступают от острожков мои люди. Над обоими уже гордо поднимали знамена захватившие их подразделения. Миг радости у вас, иноземцы, будет недолог.

Уверен, враг решил, что мы бежим, — воодушевился, но… Хрен вам, бравые наемнички, нас так просто не возьмешь!

Время текло медленно, очень медленно. И вот…

Два взрыва почти синхронно огласили поле боя. В сторону полетели бревна и камни, разя тех, кто только что занял укрепления, поджигая пролитое масло. Пламя! Огонь вновь сражается на нашей стороне.

Я криво улыбнулся. Ждал ли такого Делагарди? Думаю — нет!

Вестовые примчались, отвлекли, доложили, что по левую руку основная конница Шуйского стоит без движений, а французы тоже пребывают в нерешительности. Что будут делать? Да кто их знает. Свою роль Луи выполнил. Письма с посыльными отправлены на запад. Да, пришлось все же выделить несколько человек. Связь в это время — сущий ужас. Но доверие к написанным рукой адресанта бумагам все же должна быть выше. На то же самое я рассчитывал, когда отправлял людей с вестями от Марины Мнишек к Смоленску.

Примчался еще один человек с известиями.

Стрельцы, которые по началу меня несколько напрягли, ввиду своих перемещений вышли на более удобные для обороны позиции. Замерли там. Больше активностей не проявляли.

Все, как я и думал, как и рассчитывал. Вот здесь, в самом центре творилось главное. Здесь решается судьба, и возложил я самую основу ее решения на кого? Бывшую посошную рать, прошедшую краткий курс подготовки владения с пикой. Франсуа муштровал их как мог. Эти люди тренировались сами.

Было понятно, что противостоять на равных, даже с божией помощью и невероятной отвагой опытным наемникам, у которых за плечами годы, если не поколения войны, долго они не смогут. Но они должны были сделать все возможно, простоять столько, сколько смогут, чтобы втянуть как можно больше сил противника в бой. Сковать.

Я привстал на стременах и со своего наблюдательного пункта, небольшого холмика пытался понять, как можно точнее, что там происходит.

Крики и стоны после двух взрывов поутихли.

Понятно, что враг понес какие-то потери, но подрыв сделан больше для того, чтобы огонь разделил плотный строй пикинеров. Нужно, чтобы им пришлось обходить две эти горящие, сильно задымленные позиции. Или тушить их, что может и логично, но по ним же будут в это время стрелять.

Это не татары, привыкшие воевать с коней. Эти люди сами роют тоннели, подкапываются под стены крепостей, совершают подрывы. Все же на этот момент европейский солдат знает о войне очень и очень многое из того, что только предстоит русскому.

Но моего собрата отличает храбрость, отвага. Здесь и сейчас. Все они, ну почти все, за исключением перебежчиков рязанцев, пожалуй, все эти тысячи верят в то, что стоят за правое дело.

Порядки врагов застилал дым.

Из редутов туда постреливала часть бойцов огненного боя. Основные силы, вооруженных аркебузами приникли кверху вала, ждали приказа.

Нужен один, общий залп, как и в покинутых острожках. Оружие семнадцатого века не очень-то уж точное и основной смысл его применения — выдать как можно более плотный шквал огня в узком коридоре.

Мы не в поле, и линейная тактика тут не сработает. Стреляют сразу все и отходят, уступая место пикинерам.

В дыму враг перестраивался. Передовые его части все же дрогнули после взрыва. Но, это не победа, вовсе нет. Сейчас наемные роты поменяются местами и вместо тех, что взяли два моих острожка и понесли потери на нас двинуться новые, свежие.

Этого я и хотел.

Боевые порядки московского войска.

Делагарди вновь впал в состояние холодной ярости.

Этот самозванец Игорь не пожалел пороха и устроил приличную взбучку. Подрыв, кто бы мог подумать. По ушам шведу садануло сильно. Он на какое-то время оглох. Конь встал на дыбы, затанцевал, пытаясь убраться куда подальше.

Но опытный воин удержал его, выровнял.

Выругался, сплюнул. Осмотрелся со злобной гримасой на лице.

Люди кричали. Кто-то в панике рванул назад, опаленный и подожженный, чумазый и потерявшийся. Кто-то валялся на земле, сбивая огонь, в дыму творилось что-то нехорошее. Еще не паника, но ее предвестник.

Все же огонь — это еще и удар по воинскому духу.

Проклятый Игорь. Он делал все, чтобы испугать людей, смутить славных наемников и заставить их отступить. Отличный план, самозванец — но тебе противостоят не желторотые юнцы, а опытные солдаты, тренированные, сплоченые и работающие за деньги. Это не твоя голытьба. И не бояре Шуйского, вечно что-то делящие. Этим людям заплачено, и они выполнят то, за что получили деньги.

Делагарди пытался успокоить себя такими мыслями. Злился все сильнее.

Ведь, если дрогнут они, то что?

Все войско Шуйского сейчас держится на его, Якоба железной воле и желании разгромив эту чернь двинуться на запад и заняться ляхами. Сигизмунд и его воины, Жолкевский и прочие славные шляхтичи, паны, ждут его. А онздесь, прозябает у какого-то никчемного маленького городишки и, что самое важное! Он теряет людей!

Столь важных для сражений с войсками более сильными, благородными и опытными.

Хотя, в последнем Делагарди уже начал сомневаться. Полководец этих русских мятежников творит что-то весьма и весьма странное. Чудное, но действенное. Все его решения приводят к верным результатам. Но, почему же он пошел на прямой бой в центре своих позиций?

Якобы сцепил зубы.

Скорее этот… Игорь догадывался, что Шуйский, его бояре, конница, пехота будут пассивны. Догадывался, что биться ему придется в первую очередь с лучшей частью войска — наемными ротами Якоба. И что это значит? Это ловушка?

Бред. Но все же, такие выводы, такой ход мыслей. Даже не верится, что он совсем юнец. За ним точно стоят какие-то опытные… Как это у русских, бояре.

Своя боярская дума! Но, не будешь этого Игоря — они оступятся.

Якоб вышел из короткого ступора и раздумий. Поле боя затмевал дым. До редутов оставались считанные десятки метров. Часть рот, понесших приличные потери, отступала. Второй эшелон пропускал людей мимо себя, ухмылялся невесело.

Что, мол, хотели легкой добычи, поглумиться над этими русскими, съели. Теперь наш черед, и мы будем грабить их обозы.

Германцы, теперь их черед! Баварцы и эти из предгорий с юга, острейхеры.

— Вперед! Командовать вперед! Только вперед! — Заорал он, раздавая приказы.

Помчался мимо перестраивающихся отрядов.

Трубы загудели с новой силой, ударили барабаны уже второй линии. Первая вся уже втянулась в битву, понесла серьезные потери. Воодушевленные было первыми победами люди, отступали, тащили раненых сотоварищей.

Но место на острие атаки спешно занимали новые наемные роты.

Это была работа, и они умели делать ее хорошо.

Мушкетеры первой линии, все еще в дыму, тоже оглушенные и пребывающие в смятении палили по рейдутам. Оттуда по ним нестройно вели ответный огонь. Тех мощных залпов, что встречали пикинеров здесь не было.

Пока получалось, что шведов скрывает плотный дым, а русских укрепления.

Якоб скривился, такая стрельба ни к чему не приведет. Надо дожать этих русских. Еще три острога и победа! Он сам хотел поднять это красное знамя, скинуть его вниз, затоптать. Не для этого напыщенного брата царского, а для себя.

Формации перестроились и двинулись вперед.

Делагарди в дыму и огне увидел, как вперед из рядов пикинеров выступает несколько допельзонднеров. Ощерился. Он не очень любил этих безумцев. Не считал, что от них есть уж сильно какой-то прок во время сражений. Но в германских наемных ротах, а также у шотландцев находились такие безумцы. Лихие, безбашенные, кидающиеся в бой первыми и мастерски орудовавшие своими огромными клинками.

Их всегда можно было выделить по избыточно пестрым одеяниям.

Они двигались в первых рядах, шли на редуты. Сейчас там будет жарко. Очень и очень жарко. Молись, Игорь, чтобы тебе удалось удрать.

Ведь мы. Мы! Сметем этих русских! Сметем тебя!

Били барабаны, гудели трубы. Делагарди, находясь чуть за границей крупного задымления, осматривался по сторонам и указывал своим войскам, что пора бы уже сломить врага. Он чувствовал себя в полной безопасности. Дистанция такая, что даже шальная пуля не пробьет его доспех. А присутствие его вблизи к самой кровавой сече, как он считал, воодушевит солдат.

Я видел приближающуюся на нас из дыма волну пикинеров.

Быстро, очень быстро. Им почти что не потребовалось времени, чтобы перестроиться.

— Огонь! — Раздалось над острожками.

Все имеющиеся бойцы огненного боя, имеющие на этот момент заряженные аркебузы тут же рванулись к позиции. До этого огонь вела примерно четверть. Просто обозначая, что оборона существует, нанося незначительный урон.

Грянул стройный залп и стрелки начали отступать.

Вперед, строясь плотно, двинулась моя лучшая пехота. Люди Серафима. Единственные, кто мог пытаться тягаться с немцами. На них можно было рассчитывать, я верил в это. Сам находился сейчас за их спинами. Видел лес пик, который взметнулся вперед и выстроился, словно древняя македонская фаланга.

Раздался ответный залп мушкетеров, но моих людей прикрывал бруствер вала.

Отстрелялись, теперь пора.

Люди заняли свои позиции, взбирались на самый верх, наклоняли копья, готовясь встречать наемников. Здесь уже мы должны схлестнуться не на жизнь, а на смерть, показать всю серьезность своих намерений, продержаться хоть сколько-то. Заставить втянуть резервы, насколько возможно, принудить хоть немного оголить мушкетеров.

Тут им делать было особо нечего. Слишком плотный строй, свои чужие. Делагарди отведет их. Зачем посылать стрелковую пехоту против леса пик? Ведь у него есть те, кто во всем лучше.

Из-за укреплений, со стороны наседающего врага, раздалось до боли знакомое пение. Этот язык… Его я не забуду никогда, как и любой мой сверстник из прошлого времени. Пели германцы! Что-то народное, но… Так резанувшее по ушам и моей душе.

Злость вскипела, накатывала волнами.

Иноземцы на моей земле, уж этих, раз с мечом пришли, щадить не буду точно.

— Нельзя вам туда, господарь. — Процедил сквозь зубы Яков.

Видимо, увидел мой звериный оскал и то, что рука правая на рукоять сабли легла. Он тоже смотрел туда, весь бледный, очень напряженный. Да что там, вся конная стрелковая тысяча, что развернулась здесь, как резерв нервничала. Лошади храпели, переступали с ноги на ногу. Взрывы, конечно, напугали их, но бойцы были опытными, удержали своих лошадей. К тому же мало из них были в седлах. Это я, чтобы видеть как можно лучше окрест, даже привставал на стременах.

Расстояние сокращалось. Честный бой, никакой пальбы. Стена на стену, лес копий против леса. Опыт, слаженность и лучшее снаряжение против отваги и веры в победу.

Так было всегда, почти часто в истории, и вот, опять повторилось.

— Шаг! — Разнеслось над полем. — Шаг!

Это орал Серафим. Глотка у него была, мое почтение.

— Коли!

Мечники на миг замерли, рванулись вперед, отклоняя древки надвигающихся на них пик и за ними сразу на бруствер, устремилась элита московского войска — наемники пикинеры. С учетом того, какие знамена я видел на захваченных острожках — это был уже второй эшелон. Славно. Нам бы вытянуть хотя бы часть третьего.

— Шаг!

Бойцы Серафима столкнулись с иноземцами. Затрещали пики, закричали люди. Началась настоящая толчея. Ряды сближались, люди пытались пронзить друг друга массивными оружиями, лавировали ими, насколько это можно. Тот, кто понимал, что все, застряло орудие или отвернуто так, что уже бесполезно, бросал его, нырял вниз, пытался протиснуться к ногам врагов. Но это было безмерно сложно, туда же тоже били. Третьи, четвертые, пятые ряды.

Сейчас замерев метрах в двух-трех друг против друга, эти люди пытались сделать шаг, продавить вперед, вытолкнуть, заставить бросить пику. Защищались от ударов. Злость бушевала в них. Вот он враг, рукой подать, но мешает целый лес, готовый насадить любого, неудачливого бойца, пронзить железом, пустить кровь.

Хочешь отвернуться, а куда? Слева, справа, сзади — твои собратья по оружию. Впереди в нескольких шагах враг. Но это расстояние почти невозможно пройти, преодолеть. Мешают древки, неловкое движение — и ты труп.

— Коли! Сынки! Коли! — Орал стоящий во втором эшелоне боевой батюшка.

Творилось сейчас предо мной по-настоящему ужасающее зрелище. Строй шел на строй, сцеплялись древками, пытались навести их на врага, отклонить хоть как-то. Падали, исчезали в этой давке. Мечники, чтобы рванулись первыми, погрязли где-то в этой толчее, видно их уже не было.

Лилась кровь, падали люди, и на место их тут же вставали новые.

Даже здесь, в центре, нам приходилось несладко. А самые крайние острожки, там все еще хуже. Ведь пик в прикрывающих их отрядах ощутимо меньше, больше копья. Тактика, конечно, была проработана, атаковать все также на подъеме, не давать сразу выставить целый строй копий. Но это очень скоротечно. Дай бог, минуту продержатся так. Все же хватить людей на отражение натиска по-настоящему грозной силы надолго не могло.

Вопли нарастали. Ревели трубы, били барабаны. Германцы продолжали уже не петь, а орать свою какую-то народную песню. Давили массой. Казалось, вот-вот и уже поднимутся они всей массой на бруствер, самый верх вала. Появлялись один, второй, падали, но на их место вставали новые. Медленно, очень медленно, вытесняли

Время, казалось, замерло.

Немцы давили, но бойцы Серафима пока держались.

— Шаг! — Орал он, что есть мочи.

Знамя реяло над острожком, обозначая, что отступления еще нет, бой еще не проигран.

— Шаг!

Эти движения уже были назад. Это было все отчетливее видно. Масса немцев перевалила за гребень, сейчас еще небольшой натиск и им будет проще. Я видел, что бойцы мои дрогнули, начали отступать. Да, пора, лишние потери нам не нужны, не по силам. Наемные роты достаточно втянулись в бой.

— Готовность. — Сказал я, стараясь быть спокойным. — По всей линии, готовность.

Видел, что слева и справа летят вестовые… В крайних острогах все было еще хуже, там уже началось отступление.

Глава 16

Самые тягучие мгновения до момента истины.

Слева и справа, пикинеры-наемники уже ломали, давили моих копейщиков и те отступали. Мушкетеры, выходя в тыл второму и четвертому пылающим острожкам, строились, начинали перестрелку с казаками, отошедшими на новые, менее укрепленные рубежи.

Здесь пока паритет, все же разместить сразу много стрелков на этом небольшом узком пространстве между наступающими пикинерами не получается.

Успех зависит от того, что будет в оставшихся за нами острожках. Кто останется в них, тот и победил!

Гремели выстрелы, дым от пожаров и жженого пороха поднимался к небу, не давая дышать полной грудью и прилично застилая обзор. Кричали люди, сотни глоток, что сейчас сцепились в яростной схватке. Я видел, что еще немного и дрогнет моя рать, побежит.

Ждал. Секунда за секундой. Скрепя сердце и сцепив зубы в злобной ухмылке.

Пора!

— Давай! — Заорал я что есть силы.

Трубач дернулся, он стоял рядом и уж точно услышал бы, скажи я не так громко. Но всю силу вложил в этот крик, всю накопленную злость.

Труби родной, и да поможет нам бог!

По ушам ударил монотонный гул, двойной, тройной. Секунда, другая. Люди Филко уже работали на рубежах. Им все же хватило мужества не дрогнуть.

Вначале громыхнуло слева, потом справа. Нестройно вразнобой. Бах! Бах! Бабах! Это припрятанные, прикрытые первыми рядами сражающихся тюфяки заговорил на своем ужасающем языке. Не принято их использовать в полевых сражениях. Уверен, не ждали наемники, что я притащу их сюда и поставлю в тылу довольно слабых в сравнении с немцами сил.

Когда мои люди обступили до черты, по команде они все рванулись чуть назад, буквально несколько шагов. И… последовал залп. По напирающим.

— Ура! — Разнеслось по флангам, переходящее просто в — А! А-а-а!

Отступающие, воодушевленно ринулись вперед на понесшего потери и опешившего от такой хитрости врага. Моя кавалерия тоже пришла в движение. Стрелковые сотни разъезжались. Они сейчас должны выдвинуться во фланги пикинерам, отстреляться и уйти обратно. Бронные сотни я пока приберегал. Это сюрприз напоследок. Завершить начатое, сломить мушкетеров.

Центр все еще стоял, сцепившись лесом пик, толкался, давил друг на друга.

Шли тягучие мгновения и наконец-то мои служилые люди отшатнулись, отошли за подготовленные укрепления второй линии. Чуть разделив надвое немцев. Дали возможность бить по ним из могучих дробовиков.

Нелегкий кровавый труд.

Грохнуло так, что мне уши заложило. Сотня глоток издала невероятный вопль боли. Ряды наемников дернулись, словно в спазме. Земля обильно обагрилась кровью. Первые ряды выкосило. Кто-то падал, повисал на пиках, заваливался в неестественной позе. Раненные и умирающие орали что-то несвязное. Древки падали, освобождая пространство между застывшими друг против друга рядами.

Пение замолкло.

Картечь выкосила передовые эшелоны.

Страшная штука, не оставляющая шансов тем, кто попал под огонь. Стальные куски, это были обрубки гвоздей, шарики, просто железная высечка. Все это вмиг с грохотом вырвалось из стволов и сразило наповал. Оно пробивало кирасы, срывало шлемы, крошило и ломало. Если не могла выдержать сталь, что говорить о простых человеческих телах, сгрудившихся на прямой наводке.

А люди, стоящие очень плотным строем, ощетинившиеся и чувствующие плечо собрата и дыхание задних рядов, лучшая мишень для таких орудий.

Я же их туда поставил не одно и не два. Это был мой основной неприятный сюрприз для Делагарди и его солдат.

— Вперед! — Заорал Серафим.

Все бойцы были оглушены, мотали головами, приходя в себя. Все же такой грохот легко лишал слуха на некоторое время. Кто-то был обожжен, некоторых, не успевших убраться вовремя, тоже скосило, но их были единицы. И мои бойцы понимали, что необходимо сделать. Пока враг на считаные секунды замер, нужно давить. Бить его, выдавливать. Обозначить свой настрой, желание оставить поле боя за собой.

Лишить надежды на сопротивление и легкую победу!

Мои пикинеры рванули вперед. Быстрым шагом подмяли под себя освободившееся после картечного залпа пространство. Втоптали павших в землю, не давая шанса подняться. Несколько метров и их лес пик вновь ударил по рядам противника, потерявшим на время соображение и боевой дух.

Германцы дрогнули. Слишком неожиданным оказался залп, слишком велики потери первых рядов. Слишком резко удар пришелся на тех, кто был третьим или даже четвертым от линии столкновения.

— Шаг! Шаг! — Ударил барабан.

Да, мое воинство не было столь хорошо оснащено, как наемники Делагарди, но несколько этих ударных инструментов раздобыть за время похода удалось. Не уверен, что после залпа тюфяков кто-то из бойцов хорошо слышал эти удары, но скорее на инстинктивном уровне понимал, нужно давить. Всей массой, всей силой, всей ратью.

Вот он переломный момент.

Я осмотрелся по сторонам, вестовых не было, двинулся вперед.

— Господарь. — Сквозь зубы процедил Яков. Ему очень не нравились мои решения, связанные с риском жизни. Чем дальше мы шли от Воронежа, тем все больше он пытался убедить меня в том, что нужно посылать других людей, а не лезть на рожон самому.

Он был прав, но я не мог по-другому. Здесь и сейчас, прямо передо мной гибнут люди.

Мои люди!

Я спешился, несколько мгновений у меня было. Быстрым шагом, ведя под уздцы за собой коня, ускорился, подбежал к Серафиму и Пантелею, замершим на второй линии центрального острожка.

— Собратья! Знамя!

Богатырь, что крепко держал его, воззрился на меня. Криво улыбнулся, прикрыл от возможных выстрелов. Батюшка стоял, вглядываясь в идущую впереди толчею. Орал.

— Шаг! Еще! Шаг!

Я ухватил за древко, поднял, взметнул, начал размахивать. Закричал что есть силы, набрав побольше воздуха в легкие.

— Собратья! Вперед! Дави этих немцев! Победа будет за нами! Враг будет разбит! — Эти сакральные слова, перешедшие из моего времени, из поколения моего отца, сражавшегося с фашистской гадиной в дивизии Доватора. Я не мог не сказать их.

Да, эти немцы, далеко не те, что пришли к нам в сорок первом, но черт возьми — здесь и сейчас мы бьемся с германцами. Как и тогда. И мы должны, обязаны победить, чтобы поставить точку этой Смуте.

— Вперед! Братья!

Я размахивал знаменем, воодушевляя и привлекая к себе внимание.

Что ты на это скажешь, Делагарди? Пронеслась мысль. Отреагируешь ли, снимешь еще роты с прикрытия мушкетеров? Оголишь фланги? Давай, и тогда тебе будет совсем плохо. Ты же видел под моим началом бронные сотни.

Они, а не твои пикинеры, как ты рассчитывал, будут втаптывать врагов в грязь.

Только убери их, и мы сломаем тебя.

А мои бойцы, нанеся тяжкий урон неприятелю, опрокинули его и теснили. Несли потери, но двигались вперед. На флангах ситуация была хуже. Все же там копейщикам оказалось сложнее противостоять вооруженным более длинным оружием наемникам. Именно поэтому я отправил туда конных стрелков, чтобы те ударили по противнику, добавили огневой мощи и вернулись. Вступать в какое-то активное противостояние, в полный контакт, давить массой кавалерии пока смысла нет.

Бой вошел в самый апогей.

Струна натянулась, и кто-то из нас ее сейчас порвет и перетянет в свою сторону. И здесь в первую очередь важна воля к победе, моральный подъем и боевой дух. А у наемников он падает. Легко убивать за деньги, это же их работа. Сражаться с более слабым, вечно смятенным и дезорганизованным противникам. Но вот умирать и смотреть на то, как гибнут твои товарищи, с которыми ты еще вчера, а также месяц и год делил тяготы и лишения походной, воинской жизни — это не то, ради чего солдат удачи нанимается в строй.

За монету их учат убить, но не умереть.

Поэтому мы победим. Ведь это наша земля!

Парой минут раньше. Боевые порядки московского войска.

Ну вот и все.

Делагарди сквозь дым, от которого слезились глаза и хотелось кашлять видел, как его германские роты с бравым пением переваливают за валы острожков. На что ты надеялся, самозванец Игорь? Вытянул нас против своей дрянной пехоты. Засел в редутах, думал отсидишься, а мы не сломаем тебя? Еще приглашал поговорить и отобедать.

Кого? Того, кто разбил тебя!

Тебя схватят и сдадут свои же, уверен. И тогда поговорят с тобой по-иному. Шуйские на такие разговоры умелы. Не сдабривать тебе, самозванец.

Кривая усмешка исказила лицо Якоба. Очередная победа. Слава европейского оружия и грядущий поход на поляков. Наконец-то! Эти русские так и не научились воевать. Копают, что-то там пытаются выдумать, но против славной западной пехоты они ничто. Лишь грязь под нашими сапогами.

Шведа переполняло ликование. Тяжелый бой, в который не полезли силы самой русской армии, позади. И он, Делагарди, Якоб Понтус, выскажет на совете все, что думает по поводу участия в бою царских войск. Это не мыслимо. Они не собираются выигрывать за этих московитов войну.

Дьявол!

Он отъехал к третьей линии наемников, замершей и ждущей приказов. Она не была такой уж большой. Многих пикинеров пришлось переводить во вторую. Этакий стратегический резерв на случай, если что-то пойдет не так. Самые ненадежные бойцы. С одной стороны, можно было их послать вперед первыми, но вдруг бы они дрогнули. Сейчас уже нет. Им достанется меньше всего добычи, но зато риска-то почти не было. Сейчас же он приказал строиться, выдвигаться вперед, добить плотным строем, не дать ускользнуть.

Самому ехать к проклятым французам? К Шуйскомй? Дьявол! Да пошли они в пекло!

Вестовые отправились к ним с требованиями начать какие-то активные действия и угрозами, что, если этого не последует он отведет свои роты.

Битва уже выиграна, сейчас дрогнет, провалится центр, а потом, потом уже и фланги начнут свое падение. Они не действовали, не пытались что-то делать, как и войска Шуйского. Значит, тоже слабы морально, и, увидев падение красного знамени по центру, начнут отступать. Или, что лучше, пошлют своих людей вести переговоры и вольются, может быть, в московское воинство. Почему бы и нет. Раз нет их самозванца, а есть царь, сидящий в Москве, можно и повоевать за него. Раз все мы здесь собрались. Простая наемная логика. Воюй за того, кто платит, но тут…

Слева и справа от центра раздались громкие выстрелы орудий. Что за черт? Откуда.

Делагарди резко повернул коня.

Над редутами, которые уже почти взяла его пехота поднимался обильно пороховой дым. То, что слышал Якоб, ему совершенно не понравилось. Это тюфэнги, крепостная артиллерия, откуда… Откуда! Дьявол! От редутов вслед за громом пушек раздалось стройное русское — «Ура!».

Что там твориться? Дьявол! Откуда у Игоря столько пушек? Как такое возможно.

Делагарди повел коня пятками, привстал на стременах, вгляделся, двинулся вперед. Оценивал ситуацию, прикидывал риски и потери. Зубы его скрипели. Ведь прямо сейчас он своими глазами видел, и это приводило его в бешенство, что наемные роты дрогнули.

Но центр, где было еще противостоящее им багряное знамя, продолжал наступать, втягиваться туда, за вал.

И, еще один залп! Проклятье! Как такое возможно! Как!

Делагарди видел, что слева и справа из-за крайних укреплений выезжает конница. Небольшие отряды, вооруженные аркебузами. Пара сотен с каждой стороны, может, чуть больше. Неплотный строй, без броней. Они неслись на недоступном для атаки пикинеров расстоянии, маневрировали. Когда только научились, ведь не умела их эта называемая поместной конница такого. Не видел Якоб, чтобы у нее получалось хоть как-то слаженно действовать, кроме как идти вперед и отходить. А здесь — маневр!

А фланг наемников был оголен, к тому же те были заняты и несколько ошеломлены происходящим впереди. Там гибли их товарищи, и на разворот пикинерам требовалось бы чуть больше времени.

Конечно же, они начали это делать, перестраиваться, но… Не так быстро, как того хотелось бы.

Мушкетеров там не было. Они концентрировались за горящими редутами и вели там перестрелку с казаками. Запасные части той самой третьей линии были еще слишком далеко. Вывести их на рубеж эффективной стрельбы да так, чтобы прикрыть своими пикинерами — не получится, не успеют.

Без прикрытия риск получить удар кавалерией.

Да, эти рейтары легкие, без пик и броней, но они могут взять на саблю замешкавшихся пеших мушкетеров, сбить их с огневой позиции.

Якоб смотрел и приходил в еще большее бешенство.

Эти бездоспешные рейтары примерно по пять десятков давали залп из аркебуз со средней дистанции огня, затем быстро из пистолетов и разворачивались обратно. В обычной ситуации — не слишком сильные потери и не такая уж большая проблема для опытных наемников. Но по фронту в них сейчас разрядились какие-то орудия. Потери и атаки с двух сторон. Все это ведет к падению воинского духа формации.

Проклятый Шуйский стоит со своими всадниками и смотрит. Просто смотрит!

А здесь, у редутов у передовых линий пехоты — колоссальные потери от этих выстрелов. Будь там что угодно — пушки или тюфэнги. Громыхнуло сильно и не раз. А еще это жаление с фланга.

Центр тоже дрогнул. За дымом видно было плохо, но там германцам противостояли русские пикинеры. Бывает же такое. Плохо снаряженные и без доспехов, но вооруженные по такому же образцу и действующие вполне слаженно. Их тренировали, это было видно, и они вполне неплохо справлялись. А после залпа из орудий перешли в наступление.

И здесь он, через дым, своими глазами воочию увидел самого этого Игоря.

Не убоялся он, подбежал к знамени, выхватил у замершего по центру второй линии укреплений огромного человека, настоящего колосса, начал размахивать и орать что-то. Воодушевлять своих бойцов.

Доносились ветром яростные слова.

— Вперед… Дави… Победа будет за нами… Разбит.

Дьявол! Мы еще не разбиты, мы еще… Победа ускользала у Делагарди как песок сквозь расставленные пальцы, утекала, как кровь из раны, как вода.

Дьявол!

К лошади шведского генерала подбежал мальчишка, связной. Вывел из состояния шока своим громким и четким донесением.

— Ваше Высочество, генерал, осмелюсь сообщить, что две шотландские роты, а еще фламандцы и саксонцы отказываются идти вперед.

— Что⁈ — Заорал в бешенстве Якоб.

Его бросило в жар от этого сообщения.

В тот самый момент, когда надо додавить, добить, приложить последнее усилие, наплевав на потери. Когда надо сломить, превозмочь и одолеть, эти трусливые псы поджали хвосты! Хотелось завыть и нестись к ним, требовать идти в атаку, лично. Угрожать, обещать, увещевать.

Все что угодно, чтобы они пошли в бой! Все!

Мальчишка, видя, что полководец впал в ярость, припал на одно колено, уставился в землю

— Говорят, что пока королевич… — Так, наемники промеж себя называли Дмитрия Шуйского. — пока королевич не соизволит идти в бой сам и его люди… Они рисковать не будут. Видно же, что братьям дается тяжело. Это нелегкая прогулка, которая была обещана. Это тяжелый бой с опытным, отважным противником. Так просили передать капитаны рот. Ваше Высочество.

Ах вы трусы!

— Этих русских надо дожать! — Выкрикнул Якоб.

Но смысла сотрясать воздух и что-то говорить этому парню было ровно ноль. Швед выхватил плетку, чтобы врезать ему, но в последний миг остановился. Тот же ни в чем не виноват. Только в том, что сообщил вполне ожидаемые новости.

Эти нерешительные московиты не хотят лезть и сражаться. Так почему жизнями должны рисковать наемники? Это же не их война. Братья по оружию сделали очень многое. Потеряли многих хороших товарищей. Так, где же помощь со стороны царских войск? Где и удар, когда он так нужен?

Его нет.

И поэтому наемники не хотят рисковать жизнями. Мало ли. А вдруг, добей они сейчас войска этого самозванца, московиты ударят им в тыл. Зачем? Не платить жалование, как вариант. Да, это измена. Да, это приведет к тяжелым последствиям. Но, кто знает — что на уме у царя. Не обезумел ли он, упиваясь властью. Ведь, по слухам, это он отравил своего родича, талантливого генерала, что вел их от победы к победе.

Раз Шуйский не пожалел родню кровь, то уж их он точно щадить не станет

Делагарди, пребывая в невероятном состоянии безмерной ярости, прикидывал, что сейчас те капитаны, что отказались идти вперед, мыслили примерно так, а не иначе. Это не их война. Так почему они умирают сотнями, а эти московиты даже пальцем не пошевелят для достижения победы?

Не заговор ли все это.

— Чертова Смута. — Прошипел Делагарди, толкнул коня и медленно двинулся вперед.

Сам, все сам!

Наемники дрогнули. Я видел это.

Было у меня понимание того, что захоти они сейчас, скорее всего, добавили бы нас, потеряв еще людей. Будь они бездушные, бесстрашные и готовые на все. Но, как и думал, моральный дух и отсутствие желания умирать ради не пойми чего, сыграли свою роль. Те, кто видел смерть своих собратьев по оружию от моих тюфяков смешались, стоящие за их спинами тоже. Более дальние ряды ощутили заминку.

И вся эта масса замерла.

Это была не игра. На кон каждый из них ставил свою жизнь. А это очень и очень высокая цена.

И будь они поддержаны конницей Шуйского, дави бы она сейчас мои ряды, воодушевления у наемников было бы ощутимо больше. А так. Для кого и зачем рисковать жизнью? Все же легкая прогулка и убийство плохо организованных и снаряженных русских превратилась в тяжелую кровопролитную работу с по-настоящему опасным противником, который подготовил много всяких хитростей.

Это другой фронт работ, и к нему войско Делагарди не было сейчас готово. Я видел это своими глазами.

— Шаг! — Орал Серафим, уже прилично охрипший. — Шаг! Коли!

— Братцы! Вперед! — Вторил ему я.

Бойцы боевого батюшки навалились, начали выдавливать пикинеров за пределы острога. Те, ощетинившись пиками, неспешно отходили. Не бежали. Они все же были опытными солдатами и понимали, дрогни они окончательно, им конец. Им противостояли не сопливые новобранцы, а люди готовы стоять, держать строй, гибнуть и убивать.

— Ура! Ура-а-а! — Раздалось впереди.

Вначале выкрикнул один кто-то из идущих первыми, затем к нему присоединились сотни давящих глоток. Этот яростный, полный злости и непреклонности крик разошелся дальше. Его поддержали казаки, ведущие тяжелый огневой бой по флангам острога, затем поддержал левый, самый дальний.

А вот на правом, тишина.

Я повернулся туда. Что там творится, неужто продавили. Не успели и стрелки не помогли!

Глава 17

Я вглядывался на правый фланг. Что творится там?

Даже на первый взгляд казалось — все нехорошо.

Пехота отступала, пока не беспорядочно, но уже видно было, что контрудар даже после выстрелов тюфяков не удался. Вот-вот и побегут. А бой уже идет за вторую линию обороны, уступающую первой по высоте. Не получилось там проломить и продавить строй пикинеров, напор оказался слишком малый. Отход как могли прикрывали стрелки — казаки, но прорвись наемная рота вперед, подними знамя над редутом, наш противник тут же кинет туда резервы, развить успех.

Этого нельзя допустить. Надо срочно действовать!

Передал знамя Пантелею, хлопнул его по плечу. Сам подхватил коня, рванулся к своей ставке, взлетая в седло. Здесь — должны сами справиться. Примчался, выкрикнул:

— Гонца к бронной коннице. Готовить удар во фланг прорвавшимся. Живо!

Какой-то парень из числа выделенных мной вестовых понесся за острог, где намечался прорыв. Это был крайний случай. Да и на пики бить у меня был полнейший запрет. Своих самых лучших конных копейщиков, ударную силу так расходовать — немыслимо. Но, сам факт наличия их — введет противника в заблуждение, заставит выставить людей на фланге, прикрыться. А я должен успеть отрезвить людей, вернуть в строй и вновь отправить сражаться.

Бронной конницей я планировал вести наступление и добивать бегущих, в случае их отступления и нежелания сдаваться.

Последний довод мой, финальный резерв.

Яков посмотрел на меня, вздохнул. Ощерился.

— Господарь может мы сами. — В голосе его звучал скептицизм. Понимал он, что как я скажу, так и будет. А зная мой характер и то, как я решаю вопросы. В драку мне точно лезть, а ему и всей сотне прикрывать. А значит, сражаться до последнего.

Да и здесь ситуация же критическая. Понимать надо.

Если продавят нас, живой я буду или мертвый, раненный или целый — не так уж и важно. Опрокинут, всему конец, так что себя щадить не стоит. А коли я буду в войсках, то и люди воодушевятся.

— Строй сотню Яков. — Усмехнулся я криво. — Бить будем, немцев. Труби атаку.

В резерве за моей спиной оставалось где-то три сотни конных стрелков, которыми я планировал оказывать давление в центре, если такое будет необходимо. Но вроде бы враг отступал здесь, пятился, хотя и не бежал.

А вот справа все наоборот, и мы там нужнее.

Расстояние было — рукой подать.

Я толкнул своего скакуна пятками, повел вперед, обходя порядки отбивающихся во второй линии казаков и копейщиков покинутого и дымящего редута. Триста человек двинулись за мной, тоже совершая маневр. Слажены они были вполне хорошо. На нужно обогнуть пехоту, выйти к редуту и либо спешится там, либо с коней бить по наступающему противнику.

Зависит от ситуации.

Посчитал еще тех, кто уже сейчас атаковал там во фланг. Своих посланных в бой первыми стрелков. Все же шесть сотен всадников на узком направлении, да еще бронная конница — сила. Должны же мы сбить, отбросить прорывающихся.

Задние ряды обороняющихся закричали, вскидывали оружие.

— Ура! Ура государю!

Пронесся я мимо них молча, сцепил зубы.

Мы шли на тяжелый бой, в опасное дело. Рука привычно выхватила из седельной сумки карабин. Рейтпистоли тоже были здесь — мое привычное снаряжение, с которым я, как давно это было, с самого начала попадания в это время.

Все эти подарки от князей, бояр — я не воспринял. Рванет еще в руках, зачем. Есть надежные и испытанные средства. Сабли только да, приходилось менять. Сейчас с двумя был. Одна легкая, привычная — восточная. Вторая чуть покороче и тяжелее. Баторовка.

Вот с ней-то и придется мне лезть в битву. В плотном строю особо не пофехтуешь.

Богдан и Абдулла скакали по бокам. Лица злы, собранные, к бою готовые. Яков сам чуть позади. Но уверен я, в любой момент встанет, меня прикроет, себя не пощадит.

Только вышли на простор, как сотня стала огибать меня кольцом, а еще две подпирать. Расстояние не большое, какие-то метров пятьдесят до края укреплений, все рядом, все плотно. Поэтому и конницу я больше планировал использовать, как пехоту с повышенной мобильностью. Вот как и сейчас.

От острожка отходили люди. Многие уже бежали, кто-то в панике, бросив оружие. Кто-то кричал, словно безумный.

— Мама… Мамочка!

Ему вторили другие бессистемные, панические вопли

— Караул! Убивают!

— Вася, Васька! Они Ваську убили! Бежим!

— Отходим!

Я заорал что есть силы, набрав побольше воздуха.

— Стоять! Назад! Куда!

Это возымело некий эффект, и люди стали останавливаться, лупили на меня глаза, перехватывали оружие получше, если оно еще у них оставалось.

— Царь… Царь едет… Царь… Наш! Батюшка наш! — Зашептали беглецы.

Я, чуть тормозя лошадь, уставился за их спины.

Дым от залпа тюфяков почти рассеялся, и все было как на ладони. Противник уже взял первую линию. Его стройные ряды пикинеров лезли сейчас на второй, менее защищенный и укрепленый вал. Уже почти заняли гребень. Линия, с которой велся огонь орудий уже потеряна. Пушки захвачены. Отбивались здесь несколько десятков копейщиков, еще не струсивших и не показавших спины. Они пытались как-то противостоять более длинным пикам, перехватывать их, колоть в ответ одной рукой. Но, это была очень тяжелая, смертельно опасная работа.

Прикрывало их примерно столько же стрелков.

Вряд ли больше полутора сотен всех вместе.

Где-то пятьсот либо погибли, либо ранены, либо бегут и вот здесь вот замерли предо мной. И последних было прямо прилично.

— А ну, назад! — Вновь заорал я, потрясая аркебузой над головой. — Назад!

Расстояние сокращалось стремительно. Вот-вот и поравняюсь с этой редкой толпой отступающих. В их глазах был страх, но понимали они… Ведь, и мы их сейчас потоптать можем, как дезертиров, трусов предателей.

Дрожали, поворачивались, собирались малыми группами и начинали двигаться к рубежу.

Не все, кто-то падал ни начинал молиться. Кто-то в сторону убегал, несся куда глаза глядят.

С другой стороны, я приметил, что те триста всадников, что отстрелялись во фланг этой лезущей на острожек волны, чуть отъехали за укрепления, перезаряжалась. Скоро они вернуться и будет еще подмога. Дальше, туда ближе к лесу, куда умчался гонец, поблескивая на солнце славной сталью, перестраивалась моя конница. Неспешно маневрировала, выстраивалась.

Нельзя было допустить ее удара на пики. Это колоссальные потери.

Выводил я их в поле, тренировались они, а на совете говорили об этом с сотниками. Маневр был затеян только для того, чтобы они оттягивали на себя часть противника. Сейчас наемники выйдут на простор, здесь им будет проще, но и нам на лошадях тоже станет удобнее обстреливать их не подъезжая. Может, и не полезут.

Но есть еще одна проблема. Основная!

Сам факт взятия острожка — очень важен. Он может побудить Шуйского бросить в атаку все силы и тогда массовой резни и бойни с огромными потерями не избежать. Уверен. Мои сотни совладают с его людьми. Но, это огромный риск и много смертей. Да и наемники, увидев успех на одном из флангов могут остановиться, перестроиться и возобновить атаку. А здесь уже вряд ли я что-то толковое смогу им противопоставить. Только огонь при отступлении, выбивание пикинеров и налеты на мушкетеров, а это потери!

Нельзя это допустить.

Несся, расстояние сокращалось. Влетел уже в отряды отступающих, увлекал их за собой, выкрикивал:

— Собратья! За мной!

Абдулла начал пускать стрелы. Они летели навесом и разили куда-то туда в эту живую массу из тел и пик, двигающихся на нас.

Мы на конях влетели на вторую линию обороны.

— Стоим! Куда!

Орал сам, и этому вторили мои служилые люди, разворачивающие бегущих.

— Назад!

Уже несколько отрядов двигалось вместе с конницей, озирались по сторонам, боялись, но шли к укреплению.

Немцы тем временем перевалили за второй бруствер. Несколько копейщиков атаковало их снизу. Кто-то упал на колено, закричал один, второй. Но волна эта была массивной, и вот-вот она должна захлестнуть уже все укрепление.

Перевалится и не остановить.

— Назад! — Заорал я, призывая тех, кто мешает огню отбежать. — Приготовиться.

Это уже был приказ моим легким рейтарам. Сам вскинул аркебузу.

Сотня Якова построилась. Две другие отставали и так хорошо выстрелить, как мы не смогли бы, но ждать некогда. Здесь уже как получится.

— Ждем… Ждем… — Я смотрел, когда уже первые ряды перемахнут бруствер полностью.

Немцы не были идиотами, увидели, что мы готовимся бить в них и рванули вперед, ускорились.

— Давай!

Залп около двух сотен аркебуз был достаточно устрашающим, но пикинеры хорошо приняли его, не отступили, не дрогнули. Наоборот, они, устояв под ливнем свинца, заорали что-то свое, злое и рьяное, заторопились вперед.

Ряды их постепенно заполнялись, хотя пикинеров было не так уж много. Все же потери, рота понесла значительные. Знамени не было, как и самого знаменосца, не гудели трубы и не бил барабан. Германцы каким-то невероятным усилием воли превозмогали и двигались на нас.

— Вперед! — Выкрикнул я. — Вперед!

Пока в строю были прорехи, этим надо пользоваться. Сразу невозможно восстановить этот лес копий, а значит, нужно его как-то растянуть, растерзать. Не дать вновь построиться и втоптать нас в землю. Даже мелкими кучками их проще бить. Нужно только лишить этого ужасающего преимуществе длинных пик и их массовости.

Понукая вперед пехоту и своих людей, я глянул за спины ломящихся на нас немцев. Ощерился. Там им шла подмога. Мушкетеры, уже проще и лучше для боя. Но это свежие силы. А часть передовой роты оказалась вытянута и прикрывала фланг от моей кавалерии. Это создавало слабость в центре.

И тут!

На дальней, первой линии я увидел знаменосца. Он возник из дымки, а следом за ним торопились люди. Та самая рота мушкетеров, начавшая входить в острожек.

— Абдулла! Сними его! Сними, черт! — Заорал я, гарцуя на своем скакуне.

Он не должен был успеть взмахнуть своим знаменем, дать понять, что победа уже близка.

Не сейчас!

Степняк пустил одну стрелу, вторую третью. Человек закачался. Пал на колено, но все еще держался за древко. Кто-то подбежал к нему со спины. Строй там был неровный, все же это не плотная, ощетинившаяся пиками формация, а солдаты огненного боя.

Это хорошо, с этими мы уже сможем совладать. Но надо выбить знаменосца.

Пикинеры же, уже составляя довольно тонкую линию, приметили, что на них начинает разворачиваться моя бронная конница, все больше ощетинивались во фланг, перестраивались, отправляя туда последние резервы. Буква «Г» растягивалась, что все сильнее ослабляло фронт.

Но, видимо, немцы понимали, что закрепить успех может помочь вторая рота, более легкая. А ее надо прикрыть от бронной кавалерии некому, кроме них самих.

Это был наш шанс.

— Вперед. — Заорал я, поднимаясь на стременах и видя, что мы вполне можем продавить их поредевший строй. Слишком мало пик сейчас выставлено против нас, это не тот лес, что я видел на центральном острожке, это всего лишь два, кое-где три ряда.

А дальше, мушкетеры, а это сабельный бой. Лицом к лицу.

— Вперед!

Карабин отправился в кобуру, я выхватил первый ретпистолет, разрядил его особо не думая. Строй был плотный, и пуля свою дырочку обязательно найдет. В дело пошел второй.

Пики были направлены на нашу пехоту. Немцы пытались давить, восполнять ряды, но их действительно было уже не так много. Слишком сильно пришлось растянуть фронт. Да и потеряли они значительно.

Наши вернувшиеся и воодушевившиеся копейщики с ярусным воплем рванулись в бой. Моя конница гарцевала, стреляла из пистолетов, поражая ряды идущего вперед противника. Несколько десятков рванулись вместе с пехотинцами в рукопашный бой. Они видели прорехи в рядах пикинеров и стремились ворваться туда.

Казаки, мои стрелки, перезаряжались. Остервенело, торопясь, готовились тоже рвануться в бой.

— Бойцы, за мной! Вперед!

Я толкнул копытами своего коня. Абдулла чуть отстал, он продолжал бить из лука туда, где уже третий мушкетер ухватил знамя и рассчитывал поднять его над укреплением. Но и его сражали стрелы.

Яков занял его место подле меня. Я слышал, как скрепят его зубы. Богдан не отставал ни на шаг.

— Двум не бывать, а одной не миновать! — Выкрикнул он и чуть выдвинул свою лошадь вперед.

Я разредил второй рейтпистоль, отправил его в кобуру. Ловким движением выхватил саблю и пистолет. Выстрелил еще раз.

Мы влетели в сильно прореженный выстрелами строй, началась давка.

И тут же я понял, что надо спешиваться, слетел с коня. Не умел я воевать в седле. Пешком — надежнее и проще, тем более, за спинами дрогнувших под нашим лихим натиском наемников строилась мушкетерская рота.

Слетел со своего скакуна, хлопнул по крупу.

— Беги отсюда!

Тот встал на дыбы. Пика царапнула его, но вроде не сильно. Вырвался, понесся вскачь, в степь. А я, отведя левой рукой с заряженным пистолетом направленное мне в лицо древко, устремился вперед.

Рядом был яков, а Богдан, что есть силы заорал:

— Всех убью! А! А-а-а!

Боевые порядки московского войска.

Не все потеряно.

Делагарди закусил губу настолько сильно, что пошла кровь. Но он не чувствовал боли, всматривался в происходящее там, впереди. А там творилось важное, безмерно важное. Решалась судьба всего войска, всей компании. И где? Здесь! В противостоянии с каким-то самозванцем. Да он даже не называл себя русским царем. Он был никем и…

Дьявол, он собрал больше десяти тысяч этих казаков или как зовутся люди, живущие там, южнее в степи?

Делагарди выдернул себя из сбивающих раздумий.

Справа и по центру все было плохо. Чертовски плохо. Пикинеры отступали. Спокойно, сохраняя строй, не рассеиваясь. Правый фланг к тому же еще давила стрелковая конница, вновь вышедшая для маневра и обстрела, но это были мелочи.

Самое страшное — они отходили.

Повести их второй раз в бой — невозможно. Это невыполнимая задача.

Раз наемники отходят, раз их не поддержали собратья из третьего эшелона и чертовы русские-то снова в бой они уже не пойдут. Да, они еще будут защищаться и спасать свои жизни. Возможно, будут прикрывать своих сотоварищей от прямых атак конницы. Но, недолго.

Шведским мушкетерам тоже скоро придется несладко. Ведь у этого самозванца есть доспешная конница, готовая к копейной атаке. И она опрокинет стрелков. Без шансов. Пускай это не крылатая гусария, но все же. Мушкетерам от нее не отбиться, и они дрогнут, побегут и тогда всему конец.

Но здесь, внезапно, слева Делагарди увидел, как крайний из острожков заполняется его бойцами.

Русские дрогнули, показали спины.

Там тюфенги не смогли остановить бравых германцев. Они захватили первую линию и уже двигались ко второй. Знамя поднято не было. Видимо, прапорщик роты пал в бою, а сам атрибут воинской доблести упал. Но это же неважно. За спинами этиххрабрых и самоотверженных, а может быть просто взбешенных потерями и ситуацией людей уже строились отряды мушкетеров. Они тоже подходили к острожку, занимали его первую линию.

В рядах самозванца начались движения. Делагарди видел, как к месту обозначившегося прорыва двинулась конница.

Ты ли там, проклятый Игорь!

Ведь там решается все. Вся судьба этой битвы, черт возьми! А может — всей компании! Нужны резервы.

Якоб осмотрелся по сторонам. Кого, кого же! Начал перебирать в голове тех капитанов, чьи роты еще не отказались продолжать наступление. Еще мушкетеры. Они как раз размещались в центре, шведские бойцы, сейчас толкающиеся и подпирающие пикинеров, стоящие по факту без дела.

— За мной! Вперед! — Заорал он своим соотечественникам. Примерно две сотни их воззрились на него.

Он на лошади помчался по полю боя, увлекая за собой этих людей.

Впереди один из бойцов, уже вошедших в редут, пытался поднять там флаг. Якоб своими глазами видел, как три стрелы одна за другой вонзились в него. Грудь, бедро, живот. Он пал на колено. К нему подбежал второй, перехватил штандарт, попытался взмахнуть им, но получил стрелу в руку, потом опять в грудь. У мушкетеров не было кирас и эти плохо работающие против бронированной пехоты снаряды разили людей наповал.

Знамя начало падать.

Тогда его подхватил третий. Но тут же получил стрелу прямо в лицо, опрокинулся с бруствера и флаг полетел назад на лезущих внутрь и пытающихся закрепиться мушкетеров.

Ну что, самозванец. Я лично прикончу тебя. Проклятый ты выродок!

Делагарди был готов к этому.

Ярость бушевала в душе шведского генерала. Он сам повел две сотни мушкетеров к тому редуту. Вся остальная битва для него уже ничего не значила. Если наемные роты отходят и не пойдут в бой — все пропало. Бой проигран, и ни о каком походе на Смоленск можно и не думать.

Выправить ситуацию можно только так.

Только если он поднимет сам знамя над одним из этих проклятых укреплений, только тогда это может заставить их передумать. Пойти и убивать этих русских.

— Вперед! Хаккапяялля! — Заорал он на языке земли, которая стала для него родиной. Ведь, по большому счету в нем было больше от тех французов, которых совсем недавно он крыл на чем свет стоит.

Идущие рядом мушкетеры не поняли бы, выкрикни он иной боевой клич, они были невероятно воодушевлены. Они мчались, влекомые им через дым и гарь, исходящую от острожков. Справа по ним палили русские казаки. Какой-то отряд стрелков прикрывал их продвижение, отвечал этим русским. Люди падали здесь и там. Происходил кровавый размен.

Поле боя постепенно превращалось в хаос.

— Хаккапяялля! — Делагарди на своем скакуне увлекал за собой мушкетеров в решительный удар, который должен сломить этих проклятых русских. Повергнуть самозванца Игоря!

Этого сущего дьявола!

Глава 18

Мы врубились в редкий строй пикинеров.

Сущее самоубийство, но по-другому никак. И стой они здесь плотно, нам точно пришел бы быстрый и безоговорочный конец. Но так некий шанс был. Надежда на то, что продавим и рассеем.

Мои выстрелы из рейтпистолета и пистоля свалили двоих. Один схватился за лицо, завалился на спину. Второй пал на колено, держась за бедро. Жив, но самое главное — выронил пику.

Я особо не целился, когда палил, кучность тел была достаточная, чтобы не промахнуться.

А убойная сила не позволила бы противникам продолжить бой.

Уже пешим отвел наведенную в бок пику, швырнул в кого-то слева пистолет. Разряженный он мне здесь не помощник. Саблей махнул направо, вкладывая в удар как можно больше сил. Не достал, слишком далеко.

Переступил, сократил дистанцию, покачнулся.

Под ногами были тела. Те самые люди, что пали здесь недавно — русские, наемники. После смерти они становятся так похожи. И кровь у нас всех одного цвета. А мы, живые, толкались, втаптывали их в грязь.

Собрался, увернулся от острия, получил ощутимый удар в плечо древком. Терпимо доспех такое сдержит. Синяк — не страшно. Выжить бы.

Шаг. Вокруг творился сущий хаос.

Лица немцев были яростными, собранными, готовыми ко всему.

Они попятились, пытались выйти на дистанцию, чтобы лучше орудовать своими длинными пиками, но не тут-то было. Струсившие было копейщики, которых мы вернули в строй, ощутили свое преимущество в ближнем бою. Плотного строя нет, можно подбираться ближе. Да и по сути вместе с влетевшими в неровный строй кавалеристами с саблями нас было уже ощутимо больше.

Животные ярились, били копытами. Кого-то валили немцы, но они тоже добавили хаоса во всей этой толчее.

Их наездники, пытаясь, удержатся в седлах, рубили сверху, отклоняли целящиеся в них пики, орудовали всем, что только можно.

Копейщики наваливались на германцев по двое на одного, а то и по трое.

Я отвел в сторону еще одну пику, рванулся вперед. Ошибка. Еле устоял покачнувшись. Опора сквозила, была неровной, местами податливой. Здесь у бруствера слишком много павших. Кровь лилась рекой, мешала двигаться.

За спиной и впереди гремели одиночные выстрелы. Где-то за нашими спинами кто-то орал призывая.

— В строй! Заряжай! Давай!

В нос ударило запахом жженого пороха. Лучше так, чем дышать ароматами этой бойни.

Немец, к боку которого я подбирался, швырнул пику, понял, что я слишком близко. Потянул свой кацбальгер, но не успел. Я рубанул сверху. Не зря взял боровку, все же проламывать кирасы моя легкая сабля точно не могла. Она и эта — вряд ли бы справилась. Но был шанс перерубать древки.

Я целился под марион, в голову, по глазам. Куда видел и куда мог попасть. Противник взмахнул руками, отпрянул.

Вперед! Шаг по мертвецам, еще удар, на этот раз попал, но куда — уже смотреть некуда.

— Господарь! — Слева взревел Богдан.

Я резко повернулся. Казак двумя руками, с трудом удерживая саблю, вцепился в пику, которая целилась в меня, отвел ее. Тутже на него налетел какой-то бросивший древковое оружие немец, рубанул.

Казак отпрянул, подхватил саблю, встретил его следующий удар.

Сталь зазвенела о сталь.

Но, мне некогда было наблюдать. Передо мной оказалось двое. Один еще надеялся проткнуть кого-то за моей спиной, видимо, всадника, потому что целился вверх. Ощерился кривой, щербатой улыбкой. Понимал, что весь в моей власти, если не выпустит оружия. Но надеялся на товарища. А тот, второй уже отшвырнул древко и взялся за меч.

Выпад, я ловко отбил его.

Ответил финтом, изловчился, но далеко выбрасывать руку не стал. В такой толчее, не ровен час, и отсекут, сам не увидишь. Черт! Слишком много всего вокруг. Ощутил удар по спине. Это было чье-то древко. Не сильно приложили мне по лопаткам. Мимо пролетела пика. Кто-то колол мне прямо в лицо, но я уклонился.

— На! — Это Яков.

Из-за спины раздался громкий, оглушающий бабах.

— А-а-а. — Немец схватился за лицо, из щеки брызнула кровь. Оружие выпало из его рук.

— Вперед! Ура! — Заорал я, что было мочи. — Навались.

Достать бы того мечника, но древко мешает. Шаг, удар. Скрежетнула сабля по кирасе, слетела вниз, черканула по плечу.

Какой-то копейщик поднырнул рядом и нацелил короткое свое орудие в грудь отбивающемуся немцу. Оно скользнуло по кирасе, полетело вниз. Парень качнулся, не устоял, потерял равновесие. Но успел перенацелить острие, оно вошло в выстеленное вперед бедро врага.

Тутже последовал удар меч слева. Копейщик упал, тихо, беззвучно, лишившись руки.

Но его действия дали мне мгновение. Еще шаг.

Я рубанул саблей по замершему боком противнику, все еще державшему пику. Он успел повернуть голову и втянуть ее в плечи. Рассек руку, брызнула кровь. Ощутил удар себе вбок. Вновь древко.

Черт, как тесно.

Краем глаза увидел летящую алебарду. С трудом отпрянул. Послышался громкий чвак.

Сержант, или какой-то еще офицер, ведь так вооружены были только они, не рассчитал и сделал слишком сильный замах. Его страшное оружие, не попав по мне, влетело в тела под нашими ногами.

Кто-то тут же навалился на него, сбил с ног. Они покатились куда-то вниз. Наконец-то мы выдавили их за бруствер.

Я понял, что мы тесним их. И сердце мое забилось с новой силой.

— Ура! Вперед!

Получил удар по шлему, в ушах загудело. Ерехонка хорошо сдержала удар. Что это было? А черт его знает, звякнуло вроде. Встряхнулся, рубанул куда-то направо, достал германца, рассек ему руку, что все еще пыталась маневрировать пикой, нацеленной мне за спину.

Мимо меня ломанулись несколько копейщиков. Я отпрянул, почувствовал руки, ухватившие меня за плечи.

— Господарь!

Богдан потащил меня назад.

— Господарь! Назад! Господарь!

Я не очень понимал, что происходит, но они с Яковом пытались вытащить меня из толчеи и давки. Победа? Поражение? Видимо, удар по шлему все же слегка ошеломил меня. Хотя вроде бы звона в ушах не было. Что такое контузия и сотрясение мозга я знал, и вроде бы обошлось.

Меня вытянули из толчеи, где стало чуть свободней.

Вглядывался, оценивал происходящее. Мы били их, гнали немцев, заставили побросать пики и взяться за мечи. Строй их распался, а здесь уже наша точно возьмет. Но там же еще и мушкетеры!

Раздался нестройный залп.

Люди передо мной, слева, справа, падали. Кричали. И тут мимо, держа строй шеренгой, прошло около сотни казаков. Они вобрали нас в себя, пропустили через порядки, прикрыли. Вооруженные аркебузами, они вскинули свое оружие. От запальной части каждого шел дымок.

— Пали! — Заорал кто-то. Сотник? Его заместитель?

Люди спустили курки, предварительно отворачивая головы от ружей. Грохнуло так, что в ушах у меня заложило.

— … Ё… — Все что я мог сейчас услышать.

Отряд рванулся вперед, врукопашную. Следом двигались еще люди. Мешанина и хаос продолжались, но уже меньше.

Вокруг стало свободнее. Бой сместился куда-то дальше, туда за бруствер, вниз.

Я сделал несколько шагов назад, осмотрелся, отдышался, мотнул головой. Богдан замер, смотрел на меня ошалело. Его тегиляй оказался в нескольких местах посечен, но вроде бы глубоких кровоточащих ран я не увидел.

Помят, но доволен собой, как всегда. Кривая дикая ухмылка, скошенный рот.

— Господарь. Ну вы… Ну вы… — Он тяжело дышал и мотал головой. — Ну вы и лихой. В самую гущу. Куда же так. Вам. Нельзя так рисковать.

С фланга раздался еще один стройный залп. Впереди кричали люди. Слышался звон стали, громкие вопли. Бой шел там, чуть впереди за валом. А я здесь за спинами своих бойцов приходил в себя.

Казалось бы, минута, может, даже меньше в этой мясорубке, невероятный риск. Но мы справились, мы отбросили их.

— Конь, где?

— Господарь, да кто же его знает. — Это был голос Якова. В шлеме окрест видно чертовски плохо, но без него в таком бою вообще смерть.

Я повернулся. Мой верный сотник сидел. Правая рука болталась плетью, из плеча шла кровь.

— Ты как?

— Жить буду, а вот воевать пока нет. — Спокойно ответил он.

Какой-то боец начал тут же на месте бинтовать его. Раненные, кто мог отползали сами, кому-то помогали менее побитые товарищи. Легкие кое-как вытаскивали из груды тел средних и тяжелых. Тех, кто звал, кричал, двигался.

Врагов добивали ударами сабель.

Жуткая картина поля брани.

Но, все еще не было кончено. Я услышал яростные крики, повернулся, смотрел из-за бруствера на происходящую прямо передо мной рукопашную, где сошлись мои копейщики, остатки пикинеров, мушкетеры, казаки и часть от трех конных сотен, что привел я с собой.

Мы теснили врага, потерявшего строй. Последний их залп нанес приличные потери, но больше палить они не могли, шла сеча, где каждый был сам за себя. Но, беда в том, что к противнику с тыла подходили еще мушкетеры. И там среди них я приметил несущегося вперед всадника.

Он громко орал что-то на неизвестном мне языке. Вел пару сотен бойцов.

Кто это? Неужели сам Якоб Понтус Делагарди.

Взгляд налево — там мои бойцы оттеснили противника с острожка, полностью выбили, но не стали преследовать. Германские пикинеры, не ломая строя, начали свой отход. Медленно, очень медленно пятились, ожидая удара. Мушкетеры, что прикрывали им фланги, продолжали бить по нашим позициям. Им отвечали.

Но их ряды тоже дрогнули. Они все еще пытались прерывать флангом тот острог, за который мы сейчас бились, но уже было видно, что они не полезут дальше и настроены двигаться назад. Неспешно выходя из-под огня и удара.

Что справа?

Там остатки наемников с пиками редким строем, угнетаемые тем что их основной фронт проломлен, рассеян и разбит пытались как-то вновь перестраиваться. Им противостояла вышедшая, маячившая неподалеку бронная конница. Она неспешно маневрировала вне предела огня мушкетеров и тем более пикинерской атаки.

Стрельцы и весь фланг войска Шуйского замерли посреди поля боя на удобной высоте и вообще не думали идти на помощь Делагарди и его людям.

А наемники обильно пролили здесь кровь за русского Царя.

В целом, как и в реальной истории при Клушино.

Наука вам, немцы — не надо лезть в наши дела и стравливать одних с другими. Мы здесь сами как-то разберемся. А поддерживать одних, против других в междоусобной войне чревато тем, что вас будут использовать и вашими трупами будет выстлана чья-то дорога к трону. В этот раз — дорога для Шуйских.

Только вот вас же, наемников, могут вот так кинуть в мясорубку рукопашной и не поддержать в важнейший момент.

Я встряхнул головой, уставился вперед.

— Стрелы кончились, господарь. — Проговорил из-за спины Абдулла. — Хотел подстрелить этого на коне. А нечем.

В голосе его слышалось разочарование. Понимал мой татарин, что этот всадник — какая-то важная птица.

Боевые порядки московского войска.

Проклятые русские, проклятая земля, проклятая страна, проклятый Царь!

Делагарди клокотал злостью, рвал и метал, несся вперед, увлекая за собой примерно две сотни мушкетеров. Еще небольшие отряды, видя его во главе, присоединяюсь. Но количество не выросло сильно.

Он видел, как ситуация в острожке, к которому он мчался, менялась.

Германцы героическим напором вроде бы почти выдавили противника, но здесь на них налетели конные бездоспешные стрелки. Безумие. Но часть из них после стрельбы ломанулись врукопашную, поведя за собой тех, кто было бежал с поля боя.

Среди всадников он отметил несколько выделяющихся, в бронях. Сотники?

Или сам проклятый Игорь⁈

Знаменем над центральным редутом сейчас никто не размахивал, там вновь стояла эта махина, неприступно, как скала. Огромный человек, но не тот, не самозванец. Можно было дать голову на отсечение, юнец сам повел своих людей, последний резерв в битву против германцев.

Сам ринулся на пики, спешился, врубился в дрогнувшие ряды пикинеров.

Исчез в хаосе боя.

Якоб с замиранием сердца молился пресвятой Деве Марии, чтобы она направило чье-то орудие этому Игорю прямо в голову или сердце. Чтобы не ранен он был, а прямо здесь и сейчас при виде сотен глаз пал смертью храбрых. Плевать — геройской или какой. Его втопчут в землю, и память о нем сотрется. А они одержат победу!

Боже, дай, только чтобы он издох и больше не коптил этот свет!

Но господь отвернулся от Якоба.

Русские отбросили и рассеяли большую часть пикинеров. Те, потеряв преимущество строя, отбивались мечами, отступали. Их фланг, что встал против нависающей конницы, еще как-то пытался держать строй, а в редуте завязался кровавый бой. Где все сражаются против всех и каждый за себя. Нет спины сотоварища рядом, нет плеча — есть просто свои и чужие и надо выжить.

Русские перевалили через вал второй линии, по ним дали залп, многие пали, но все равно рвались вперед.

Это самозванец так воодушевил их после панического бегства?

Мушкетеры отбросили ружья, выхватили клинки, и тут с вала по ним дала залп казацкая пехота. Миг и люди смешались с людьми.

Делагарди, ведя за собой собранный отряд, взлетел на вал. Здесь еще был хоть какой-то порядок, но впереди, уже вот-вот, рукой подать рубились люди. Между валами первой и второй линии.

Здесь же под ногами, на подъеме валялось истоптанное в грязи знамя одной из шведских мушкетерских рот.

— Вперед! — Заорал Делагарди. — Стройся в шеренги, готовься!

Офицеры поняли его и начали выкрикивать команды.

Якоб бросил в бой своих последних людей. Всех тех, кого еще мог собрать. Они подперли своим присутствием дрогнувших было, уже сражающихся врукопашную мушкетеров. Те рванулись к ним, а ровный строй еще не понесших потери вскинул свои орудия. Здесь с бруствера им было хорошо видно, куда палить, ведь бой шел там, между двумя возвышениями, двумя линиями укреплений.

Сам же Делагари склонился к истоптанному знамени.

Злость переполняла его. Какого цвета это полотно было — сказать сложно, оно было залито кровью, замазано грязью. Вероятно, оно когда-то было синим. Рядом с ним валялось несколько истыканных стрелами бойцов. Все они были мертвы. Один так и не разжал руку, не выпустил древко. Рухнул вместе с ним.

Оперение торчало прямо из его лица, залитого кровью.

Якоб разжал остывающие пальцы. Покрепче схватился и вскинул этот стяг. Смотрите все! Мы здесь! Наемники взяли редут! Вперед трусы и предатели! Вперед московские полки! Покажите, наконец себя! Сколько можно нам, наемникам проливать за вас кровь.

Это же ваш царь! Где ваша честь⁈

Я смотрел во все глаза и видел, как на бруствер первой линии выходят ровные шеренги мушкетеров. Они вскидывали свои аркебузы. По ним тут же начали палить те, кто стоял с моей стороны. Но далеко не все они еще перезарядились. Грянул залп, люди падали. Первая шеренга, стараясь держать строй, двинулась вперед, перезаряжая на ходу. Вторая вышла еще для одного выстрела.

С нашей стороны залп выдался уже более организованным. Шведы падали, строй их поражался, но они ответили. Начали перезаряжаться.

А там внизу между валами творилось настоящее безумие. Все, кто остался в живых сейчас бились в отчаянной рукопашной и пытались просто выжить и убить всех врагов, что рядом. Противник отступал, бежал. Казалось, они понимали, что все, для них все кончено. Мои люди давили их, рвались вперед, но получалось так, что все это превратилось в настоящий хаос.

Конные бездоспешные рейтары, частично увязшие в бою, копейщики, бывшие пикинеры в кирасах, мушкетеры, казаки, кто-то с саблей, кто-то с аркебузой, кто-то со шпагой.

Все бились в этой мешанине на небольшом пятачке земли.

И тут я увидел, как за спиной вышедших на позиции двух с лишним сотен шведов поднимается рваное, истоптанное и грязное знамя. Солдат, да нет офицер или даже полковник, а может… Может сам Якуб Понтус Делагарди сейчас пытался показать всему войску Шуйского, что они не разгромлены.

Они взяли верх и этот острог их.

Плохо, чертовски плохо.

— Нет стрел, господарь. — Абдулла повторил это более злобно. Он прямо сетовал на то, что не может пристрелить знаменосца. — Я принесу его голова тебе.

Он толкнул коня пятками и помчался чуть в сторону, огибая редут. Хотел пройти мимо отступающих и прикрытых дымом мушкетеров, что там отходили от наших позиций и этой мешаниной между двумя валами, где развернулась кровавая бойня.

— Куда! — Процедил я сквозь зубы, но понимал, что в целом он действует верно. Хотя и слишком самонадеянно.

Прошла секунда. В паре метров от меня стоял, подергивая ушами и, нервничая, конь Якова. Это шанс, действительно шанс захватить шведского генерала.

Я взлетел в седло.

— За мной! — Заорал что есть сил. — За мной!

Перестроившиеся, оставшиеся здесь примерно полторы сотни аркебузиров, что не влетели в рукопашную схватку за редут, подтянулись. Они уже перезарядили свои аркебузы и, возможно, пистолеты. Еще три сотни сейчас били издали отступающих пикинеров, перестреливались с прикрывающими их с фланга шведскими мушкетерами. Вся эта компания отступала.

А здесь, у этого укрепления началась какая-то невероятная рубка. За каждую пядь земли.

Если это сам Якоб — это будет невероятное приобретение.

— За мной! — Я взмахнул саблей, призывая бойцов идти в обход, не вслед за татарином. Черт бы побрал этого лихого вояку, а с другой стороны, где ранее был строй пикинеров.

Богдан был тут как тут. Тоже в седле, помятый, но воодушевленный.

— Берем офицера, или генерала? Господарь. — Он криво улыбнулся.

Спиной я ощутил злобный взгляд Якова, который говорил. Ну куда ты… господарь! Без тебя уже побеждаем! Поберегись.

Глава 19

Боевые порядки московского войска.

Делагарди с холодной яростью и гневом неутомимо размахивал знаменем.

С полотна летела грязь, брызги крови, но шведу было плевать. Сам факт должны увидеть союзники, должны наконец-то начать действовать. Сколько можно стоять и смотреть? Наемники за это время приняли на себя весь удар, сделали самую тяжелую работу, почти что выдавили войска самозванца из редутов. Не хватило самой малости, последнего усилия. Нанесенные потери и яростное сопротивление лишило мотивации сражаться.

Не хватило еще кое чего важного, а именно того, что проклятый Дмитрий Шуйский не ударил своей конницей и не обозначил серьезных намерений.

Ни слева, ни справа московское воинство не предпринимало ровным счетом ничего. Ни одного выстрела! Ни единой попытки!

Слабая надежда на то, что стрельцы и те части, что находились с ними на левом фланге, начнут атаку — провалилась. Этих можно было понять. Странно атаковать пехотой на конницу, имеющую преимущество в маневре и ударной силе.

Но Шуйский!

У него есть боярские сотни, крепкая, почти латная кавалерия, так какого дьявола!

Якоб в бешенстве продолжал размахивать знаменем, закусив губу. Мушкетеры, что сопровождали его, вступили в бой. Часть перезаряжалась, а примерно половина уже бились врукопашную за обладание редутом.

Где-то там между двумя валами. В настоящей мясорубке.

Вокруг самого шведа остались только его личные телохранители, его тени. Он привык не заметать их, но, конечно же, они всегда были рядом. Вестовых он разослал, мальчишки должны сообщить в штаб о том, что наемники вгрызлись в редут и пора бы уже. Дьявол! Пора! Действовать!

Где ты, Шуйский⁈ Ударь!

Две линии обороны разделяло всего несколько десятков алнов. Полсотни или чуть больше. Там на той стороне концентрировалась русская стрелковая конница. А за спиной и по правую руку шведа еще не дрогнули, не побежали мушкетеры, которые вели огневой бой с казаками.

Слева отступали остатки наемной роты, принявшие участие в штурме и достигшие успеха. Они прикрывали укрепление от атаки бронной конницы самозванца, что вышла на позицию для удара, но не торопилась лезть на хоть и сильно поредевший, но все еще опасный строй пик.

Они отходили, фланг оголялся.

Наемники, дьявол их забери, пятились.

Делагарди, работая прапорщиком, всматривался на другую сторону редута. То, что творилось внизу, его мало интересовало. Там шла резня, он знал это. Бессмысленный и беспощадный, лишенный всякой рыцарской чести и достоинства ближний бой — свалка. Нет формаций, нет лихих атак, тактики, стратегии, построений, перестрелки, порядков.

Просто люди, доведенные злостью до безумия, пытаются выжить и убить тех, кто жаждет убить их.

Но там, с иной стороны, напротив, был тоже оплот порядка.

Одинокий всадник взлетел в седло. Понесся, огибая по правую руку, через перестрелку мушкетеров к первой линии, к нему — Делагарди был в этом уверен. Безумец. Можно даже и не думать о том, что он доберется.

А вот второй. Якоб готов был биться об заклад, что это тот самый проклятый Игорь. Он тоже готов был нестись в атаку, выкрикнул призывный клич и, потрясая клинком, повел отряд в бой, огибая редут.

На него!

Столь малое расстояние — это считаные секунды. Якоб впервые за долгое время, с того момента, когда он противостоял Жолкевскому в Ливонии, почувствовал страх. Опасность за свою жизнь, свое будущее. Там в бою против ляхов он оказался ранен, попал в плен. В неволю к благородным панам и они обошлись с ним довольно хорошо. Посчитали его равным себе, паном. Благородным человеком.

Холодный пот выступил на спине Якоба.

Но здесь — это же не шляхта и не бояре. Не рыцари, а чернь! Это казаки, оборванцы, не знающие, что такое честь. Плен в таких условиях приводил Делагарди в ужас. Нужно сражаться и стоять. Ждать подмоги. Вот-вот должны затрубить трубы от лагеря Шуйского. Не все еще потеряно! Он должен отбиться, выжать должное время и тогда… Тогда!

Воевода Дмитрий поведет свои сотни в бой!

И тогда уже ничего не важно. Они точно возьмут верх! Нужно выжить несколько менут, выстоять.

Делагарди махнул своим ближним телохранителям, приказал готовиться отражать удар легкой конницы. Люди опытные и так все понимали. Они вскидывали аркебузы, занимали позиции, припадали на колени, целились. Наготове у них были палаши и шпаги. В этих бойцах он был уверен. Каждый из них стоил по меньшей мере троих, а то и пятерых. В бою он мог послать этих двенадцать человек куда угодно и мог рассчитывать на то, что они выполнят приказ.

Да и мушкетеры, что отступали за его спиной, скорее всего, решат: конница идет по их души, прикроют огнем, не бросят своего генерала. Побегут только в крайнем случае, если ударят на них и крепко. Здесь уже — воинская удача, либо ты, либо тебя.

Только бы устоять!

Мы понеслись вперед.

Я вел людей вперед. Маневр был действительно сложный. Нужно обогнуть острог как можно ближе к его краю справа. Просочиться между ним и отходящей германской разбитой, но еще держащей строй пехотой. Той самой наемной ротой, которая почти вся полегла здесь, пытаясь захватить укрепления.

Пройти между ними и самой мясорубкой внутри.

Ударить по первому рубежу укрепления.

Там на валу ждал какой-то благородный господин. Предводитель этого воинства, его части, точно один из таких, генералов, полковников. А возможно, если повезет, то сам Якоб Понтус — швед с французскими корнями, известный полководец. Такой трофей упускать нельзя, да и то, что он делает чертовски опасно.

Это может спровоцировать московскую рать для атаки.

Кто разберет этого труса Шуйского. Что он решит делать.

Но там за острогом еще стояли мушкетеры. Те, что уже начали отступление, не хотели вступать врукопашную, но завидь они мою конницу — мы попадем под ее огонь. Вот и нужно как-то так сманеврировать между молотом и наковальней.

И шведам дать по зубам, чтобы не положили нас, лезущих на валы. И взять эти самые укрепления.

Пара вестовых тут же помчались к отряду конных аркебузиров, перезаряжающихся и готовящихся к новой атаке и стрельбе, а также к бронной коннице, чтобы те в случае чего все же ударили. Пикинеры достаточно ослабли. И если нужно — то лучше бить.

Я же вел порядка полутора сотен колонной вперед, огибая укрепления.

Время шло на секунды.

Расстояние тут было весьма маленькое, рукой подать. Развернуться негде, теснота. Может, было бы выгоднее орудовать пешими, но скорость подхода тоже важна. Генерал мог попытаться удрать. В целом — видя, что к нему несутся всадники, это был вполне отличный план.

Но он стоял и размахивал знаменем, вокруг него формировался небольшой отряд. Чуть больше десяти человек. Телохранители. Элита. Будет непросто.

Кони выбивали копытами дробь.

Слева творился настоящий хаос. Русские теснили сборную солянку наемников. Все же, потеряв строй и его преимущества, все эти немцы столкнулись с присущей моим соотечественникам яростью. Да и числом мы превосходили их на этом участке.

Пикинеры, завидев нас, дрогнули.

Еще бы. С одной стороны, порядка двух сотен бронных всадников нависает и готовится проломить их строй. Да, пока не атакует, но вот-вот. Всем видом — обозначает намерение сделать это. Ну а мы заходили на них для удара.

Они ускорили отход.

Формация их, и без того шаткая, дрогнула. Еще не распалась, но уже превращалась во что-то бесформенное и слабо защищенное. Каждый германец понимал, брось он пику, побеги и тогда точно русские одоспешенные бойцы втопчут их в грязь. И останутся косточки немецкие омываться дождями на просторах бескрайней, бездонной Руси.

Однако паника нарастала все больше.

Также отступающие мушкетеры спешно начали разворачиваться. Готовится бить по нам как можно кучнее. Время шло на секунды. Фланг левой обороны острога уже вот-вот.

Метров десять и вал, на котором замер генерал наемников и его ближняя охрана.

— Сотня на мушкетеров, остальные за мной! — Заорал я.

Глупо было не ударить по стрелкам, потому что поверни бы мы все к острогу, обложи его всей силой — то фланг бы подвергся нещадному обстрелу с их стороны. Нужно компенсировать, связать боем.

Колонна резко стала разделяться.

Примерно человек тридцать вскидывала аркебузы. Но я понял, что происходит и громко заорал.

— Живым брать! Живым!

Хлопнуло несколько выстрелов, но знаменосец не покачнулся. Не ранен, н убит — отлично. Те бойцы, что стояли против нас, тоже грохнули из своего огнестрела. Им-то ничего не препятствовало.

Несколько всадников, несущихся рядом со мной, рухнули.

Соседняя лошадь взметнулась на дыбы и, громко оглашая окрестности, завалилась набок.

Сотня уходила направо — давя на мушкетеров. Там, сбоку и чуть за спиной, раздались выстрелы — люди орали от ярости и боли, валились из седел, кони вставали на дыбы. Последовал ответный залп, перестраивающейся для атаки сотни. Вслед за грохотом глотки взревели дружное:

— Ура!

— Бей!

— Гойда!

А мы меньшим числом ломанулись на вал.

Кони к такому были не приучены, поднимались на дыбы. Не хотели лезть вверх между надолбами и заточенными массивными кольями.

— Зараза! — Заорал Богдан, пытаясь выровнять своего скакуна, чуть отстал.

Я слетел с седла, держа в руках саблю. Аркебузы и чего-то еще огнестрельного у меня уже не было. Осталось все где-то на моем скакуне, унесшемся прочь от битвы. А пистоль пришлось выкинуть в бою.

Ну что. Вся надежда на навыки фехтования.

Мастерство рукопашного боя, не подвели меня в такой тяжелой обстановке.

Несколько всадников более ловко управлялись с конями правили их на рукотворный вал.

Многие спешивались, выхватывали пистолеты, более пригодные в рукопашной схватке, обнажали сабли.

— Десять справа, десять слева. Собратья, окружай! — Заорал я. — Идем по двое-трое! Пользуемся преимуществом!

Шаг, другой. Впереди двенадцать готовых стоять до оконца бойцов — шведов.

Поредевшая полусотня рванулась на приступ построенного нами же вала. Хлопнуло несколько аркебуз.

Защитники встретили нас ловко и умело. Они встали на подъеме, что была возможность маневра и простор для отступления вблизи вершины. Прикрывали своего командира. Защитой им служили наши же труды — врытые в землю колы и надолбы. Эти солдаты понимали, что мы хотим взять их предводителя живым, а вот они сами — нам не нужны.

Значит — нужно биться до последнего.

Мы торопились вперед. Поверхность под ногами скользила. Сапоги Смуты, все же не современные берцы, с ребристой подошвой. Здесь дай бог каблук помогает не рухнуть в такой ситуации. Земля же, обильно сдобренная кровью на такое уж хорошее покрытие для подъема.

Я пригибался, рвался вперед.

Слева и справа тоже шли бойцы. Лица злые, остервенелые. В руках сабли пригибаются, готовы совершить рывок и начать сечу.

— Гойда! — Заорал кто-то чуть из-за спины.

— Давай! Бей! — Поддержал его еще кто-то.

— Окружай, раздергивай! По двое на одного! Потрое! — Выкрикивал я сам приказы. — по одному не лезть!

Дышал полной грудью, словно паровоз, пытался стряхнуть пот, капающий налицо. Все же в доспехах и шлеме воевать — дело не простое. Жарит сильно, движения сковывает. Но — защита.

— Ура! — Разнеслось громогласное.

— Хаккапяялля! — Громыхнуло слаженное в ответ.

И мы налетели на них. Чуть меньше пяти десятков против двенадцати. Но, это была элита. Настоящие фехтовальщики и отменные стрелки. Уверен, вокруг предводителя не могло стоять кого-то еще.

Будет нелегко.

Сталь зазвенела о сталь. Слева, справа.

Служилый человек, неуклюже попытавшийся рубануть саблей противника и тут же получил ловкий удар из защитной позиции в лицо. Вскинул руки, роняя оружие, заорал, рухнул на колени. Я тут же занял его место. Противостоял мне белокурый средних лет крепкий швед, или финн. Черт разберет. Его клинок устремился мне вбок. Он крутанул финт, но я встретил его довольно ловко, принял на терцию, сбил, отвел в сторону.

Провернул кисть и атаковал в ответ.

Колол, неглубоко. Клинок тяжело, надо держать все ближе к себе, не рисковать.

Противник отступил, сделал отшаг, прикрылся надолбом. Новый удар и мой клинок рубанул в дерево. Черт! Дернул. Враг уже нависает, и его орудие летит мне в голову. Рука с трудом высвободила орудие. В последний момент подставил лезвие абы как, отбился, вернула его в позицию.

Зараза! А вот здесь бы мне не помешала легкая сабля. Хотя эти телохранители в кирасах. Может быть, и…

Последовала молниеносная атака откуда-то справа. Я заметил ее краем глаза. Ерехонка сильно мешала обзору, но спасала голову и это главное. Отпрянул, покачнулся, но устоял. Вставил вперед баторовку.

Секущий удар клинка полоснул на излете по боку, но кольчужное полотно сдержало удар. Не успей увернуться, и все было бы хуже. Может, даже проникающий. Хорошо сражаются — черти.

Атаковал, встретил защиту, получил ответ.

Обменялись ударами в тот момент, когда бой вокруг только нарастал и входил в свой апогей.

— На! — Услышал я выкрик и громкий выстрел.

Белобрысый, пытающийся атаковать меня слева, зажав со своим напарником в клещи, схватился за бок, но не упал. Выругался, ощерился, сделал шаг. Нетвердый, но вполне уверенный.

А они хороши, чертовски хороши.

Мой подшаг, выпад. Замешкавшийся, стиснувший зубы от боли противник подставил свой палаш, но рука его была слабее. Дрогнула. Ощутимо более тяжелый клинок моей сабли проломил его защиту, опрокинул.

Отвести или отскочить враг не успел.

Баторовка вошла в плечо, прямо по ключице. Туда, где были ремни, крепившие кирасу — нагрудник и спину вместе. Что-то треснуло, скрежетнуло. Швед застонал. Отпрянул, опуская клинок. Попытался перехватить его иной рукой. Усилить, сражаться, может быть даже, двумя.

А я был уже рядом и левой рукой вразвал в челюсть, отбросил на землю. Вблизи падающего оказалось пара моих бойцов, и они навалились с дружным злым победным криком.

Справа вновь кто-то был. Молниеносное, неприметное движение, атака!

Повернулся.

Клинок летел мне прямо в живот. Резко встретил его, сбивая октавой. Пришлось прилично извернуться, вывернуть руку и тут же контратаковать из достаточно неудобного, но непредсказуемого положения. Враг не ожидал такого. Шпага оказалась быстра, но не могла держать прямой мощный удар баторовки. Сталь зазвенела о сталь. Часть лезвия отлетела куда-то в сторону с протяжной дребезжащей мелодией.

Сломал!

Здесь нужно действовать, как в кабацкой драке, использовать все.

Я чуть присел, пропуская несущийся сломанный посередине клинок противника над головой. Полоснул по коленям.

— А-а-а! — Заорал враг.

Брызнула кровь. Рана оказалась глубокой.

Сам резко распрямился, врезался в покачнувшегося противника корпусом, швырнул через бедро. Идущие сзади меня люди тут же приняли его на сабли.

Второй готов!

Миг передышки осмотрелся, сжимая рукоять. Слева и справа звенела сталь. Падали люди. Противник отбивался яростно, но отступал к вершине. Они сражались, как львы. Даже численное превосходство не очень-то помогало.

Получалось, что на каждого из оставшихся десяти сейчас по трое где-то моих бойцов. И еще десяток в запасе, отставших. Если не больше. ОН они отбиваются, маневрируют, прикрываются кольями и надолбами. Отлично слажены и поддерживают друг друга.

Сцепил зубы в холодной ярости. Рванулся вперед. Проход открыт, нужно свалить полковника со знаменем.

Увидел, как слева падает один из врагов, зарубленный со спины лихим ударом. Осталось девять.

Но убивший его служилый человек тут же полетел ничком вниз. Куда — я уже не видел. Палаш вонзился ему вбок. И на та битва для этого человека окончилась.

— Вперед! — Я взмахнул саблей. Призывал за собой тех, кто хотя бы на миг решил остановиться, отпрянуть, повернуть. Не влезть в бой и не рискнуть. Такие мне здесь не нужны — мы сражаемся все. Вместе плечом к плечу.

Пока что мы потеряли шестерых, и это при учете, что двух наемников не без труда порубил я сам.

Еще один. Выпад. Шлем чертовски мешал, не привык я качественно фехтовать, биться против нескольких противников в толчее боя, в доспехах. Когда обзор снижен, на слух положиться нельзя.

Отбил одну атаку, иную. Сталь зазвенела о сталь, я принял клинок на свой, отбросил.

Пот заливал глаза, ноги продолжали скользить, но знаменосец был уже близко. За спиной того, с кем я сражался. Какой-то метр наверх, может, даже меньше и еще где-то пять вперед. Вон он, зараза. Тоже в кирасе, злой, молодой, яростный.

Шаг и удар.

Мне нужна эта победа. Нужна, чтобы спасти свою страну.

Лицом к лицу я встал против очередного налетевшего шведа. Встретил его клинок почти у самой гарды, подшагнул, чуть присел и боднул в лицо. Все же его морион больше защищал от ударов сверху, а моя ерехонка — как-то же можно ее использовать. Вот и получилось спонтанно. Протаранил в лицо.

Считай стальным кулаком в рожу дать.

Враг отшатнулся. Я успел перехватить его руку, чуть откинутую в сторону. Рубанул. Зараза. Кирасу не пробил. Тяжело. Ударил по схваченной руке, наотмашь, вложив прилично сил. И он упал с предсмертным криком. А в моей руке осталась его отсеченная конечность.

Отшвырнул. Вперед!

— За мной!

Взлетел на бруствер. Генерал смотрел на меня злобно, яростно. Еще один взмах.

Я рванулся к нему.

Глава 20

Ворон летел над полем боя.

Он чувствовал, скоро будет пожива. Люди, эти двуногие создания опять убивают друг друга. Пока слишком шумно и отвратно пахнет гарью, но скоро для него и его сородичей будет слишком много еды. Придет еще и зверье. Но они устроят настоящий пир! За последние годы их — чернокрылых расплодилось много, ох как много. Пищи в достатке, а тех, кто гонял и убивал все меньше.

Но это поле было не так похоже на иные, что доводилось видеть его острым, птичьим глазам.

Большая часть коней и людей, что сидели на них — стояли друг против друга. Они не неслись навстречу, не пускали стрелы, не пытались разбиться в решающей схватке за что? Ворон не знал ответа, да и все равно ему было. Сейчас казалось — что все собравшиеся с четырех сторон наблюдают за тем, как в центре идет настоящая кровавая игра. Дым, кровь, крики — словно сама смерть на крыльях черных птиц спустилась с небес на землю и своей острой косой рассекает этих двуногих, забирая их души куда-то вдаль. А тела оставляя здесь на поживу.

Взмах крыльями.

Кони стоят у леса, кони стоят за деревянными стенами, от которых воняет шкурами. Люди там и здесь, всматриваются в то, что творится по центру. А там — где пару дней назад копали и что-то мастерили, теперь одни убивали других. И, вроде бы, что пришли из-за реки побеждали. По крайней мере, явившиеся сегодня из леса отходили, пятились обратно. Им не досталось добычи? Много их осталось лежать на этой поросшей высокой, зеленой травой земле.

Но самое интересное творилось на вырытом людьми холме. Одном из них. Там шел последний, отчаянный бой. Размахивая своими железными клыками, люди там убивали друг друга.

Скоро будет много пищи.

Ворон развернулся и понесся собирать своих собратьев!

— Пир! Пир!

Я рвался вперед. До этого шведского генерала рукой подать. Еще усилие и он окажется в моей власти.

Над острожком громко каркнул ворон, но отвлекаться было некогда. Эти мудрые птицы скоро налетят сюда. Пищи им будет прилично. Не всех мы успеем схоронить быстро.

Шаг второй уже по верху вала. Передо мной, как из-под земли вырос высокий белобрысый с палашом и кинжалом в руках. Рубанул наотмашь сверху, с налета.

Торопился, плохо рассчитал. Закричал что-то.

Я встретил его удар защитой Святого Георгия, спустил, махнул в ответ. Сабля налетела на дагу, но она была тяжела и сбила защиту, повредила руку. В этом и плюс, и минус баторовки. Противник скривился от боли, но не отступил. Упертый.

Резко перешел в атаку сам. Рубанул слева, справа. Отбился от моего секущего удара в грудь. Рука его дрогнула, клинок затрепетал.

Справа грохотали выстрелы и слышалось наше родное:

— Ура!

Конница, которую я привел ударила на мушкетеров. Глоток было много, звучали они еще и из-за спины, значит, какие-то части подошли. Резерв.

Удар палаша встретил терцией, спустил, отбросил. Руку старался не выбрасывать далеко. Слишком уж тяжел и неповоротлив клинок. Убрать не успею.

Думать некогда.

Это оружие сделано, чтобы ломать и крошить.

Крутанул финт, кисть отозвалась болью. Сбил достаточно легкий палаш соей баторовкой. Противник отступил, опуская кисть. Замешкался. И тут же вбок ему воткнулась сабля одного из моих бойцов.

Они не были отличными фехтовальщиками, но прикрывали меня, давили числом, обходили.

Швед отмахнулся с болью на лице, парень отпрянул.

А я уже был рядом и вложив всю силу в крушащий удар. Клинок попал под руку, вбок, в стык нагрудной и спинной части кирасы, скрежетнул, проломил защитное снаряжение. Белобрысый заорал от боли. Начал поворачиваться. Мой боец тут же воспользовался этим и довершил дело, рубанув, куда видел и доставал — по ногам. Он оказался ниже и попал отлично чуть выше колена.

Враг начал заваливаться. Из последних сил попытался срубить меня, но не тут-то было. Подшаг и толчок. Потерявший равновесие, он рухнул и был тут же пронзен двумя служилыми людьми. Один, что подоспел раньше, просто выставил вперед саблю и принял падающего на нее. Второй рубанул по голове.

Что было я не следил, рванутся дальше. Спиной и боками ощущал — рядом свои. А впереди…

Вроде все. Теперь ты, со знаменем предо мной. И я заберу тебя! Заберу, чертов швед!

Боевые порядки московского войска.

Ярость, холодная бессильная злоба, перерастающая в настоящее бешенство, затмевала глаза. Зачем! Зачем все эти жертвы? Эти тупоголовые ублюдки даже и не думали идти вперед. Они не рисковали, не пытались повернуть ход боя в свою сторону. Они все видели и что? Где реакция? Где атака?

Да им плевать! И так было изначально. Этот Дмитрий! Для него этот поход словно прогулка к купцу по московским улицам. Чертов остолоп!

Как такое возможно? Как?

Ведь ты, воевода! Генерал или как там тебя. Ты сражаешься за своего брата! За Царя! И ты не повел полки вперед, когда был шанс на победу. А сейчас — сейчас все. Надежды нет.

Делагарди скрипел зубами и все сильнее хотел повернуть пики и мушкеты своих бойцов против этих ублюдков, стоящих по правую руку от пятившихся наемных рот. Да, сам он был наемником, да он понимал — их всегда используют и дают сделать сложную, кровавую работу. Ведь именно за нее все они получают хорошие деньги. Он сам — титулы и земли. Ведь русский царь обещал их шведской короне, а корона, будет щедра к своему верному подданному — ему. Если он заслужит этого.

А он заслуживал. Кто, если не он? Столько побед, такой отчаянный поход в эти бесконечные, бескрайние русские земли и…

Все стало разваливаться, когда умер Михаил Васильевич. Друг Скопин, тоже Шуйский.

Как же так?

После побед и торжественного восшествия в Москву, после разгрома лагеря одного из самозванцев. На балу… И после этого войском стали управлять какие-то малопонимающие, что такое война — люди. Вот и сейчас они, эти бояре — воевода и его окружение просто не решились идти на помощь! Якоб был уверен, что его наемники не поймут такого. Они увидят в действиях то, что их хотели использовать наемный корпус так, чтобы заплатить как можно меньше.

Все!

А раз так, то в этом можно прочесть некоторое нарушение контракта. Если шведов Делгарди мог еще остановить, убедить, как-то воодушевить, то немцев и прочих иноземцев — уже нет.

Нужны еще деньги. И новые люди, чтобы заменить потери.

А это дело не одного месяца.

Из накатывающего безумия его вырвал тот факт, что телохранители отступали. Подходили все ближе, и было их уже далеко не двенадцать. Его лучшие бойцы падали под ударами клинков обычной голытьбы. Его личная гвардия! И, это казалось невероятным.

Облаченный в какой-то кольчатый доспех и шлем боярин рвался вперед и укладывал в могилу одного за другим из его лучших бойцов. Тех, кто стоит далеко не одного бойца. А на клинках может противостоять двум-трем сразу.

А здесь — не без труда, но уже половина из двенадцати мертвы.

Сколько они выиграли? Секунды! Это могло что-то изменить, если бы войском руководил бы не Дмитрий. Могло бы… Если бы…

Русские окружили со всех сторон, лезли как саранча. И этот в шлеме. Да этот же сам! Сам самозванец Игорь.

Невероятный комплекс эмоций бушевал в груди шведа, вспыхнул ярко и разгорелся, отчего его все сильнее трясло. Уважение к противнику — все же ему удалось разгромить силы самого Делагарди и опытных наемников! Ненависть к победителю, а как иначе! Ужас плена, страх смерти и боли, яростный порыв убраться отсюда и лично выбить зубы воеводе Шуйскому.

А может взять этого самонадеянного Игоря, захватить и увести! Тогда… тогда! Это шанс.

Делагарди метнул в двигающегося на него боярина знамя, выхватил мечевую пару. Резко встал в позицию. Пора вспомнить, как самому убивать людей, а не посылать делать это сотни и тысячи.

Ощерился. Игорь, ты мой.

— Один на один! — Заорал громко на русском.

Я стремился вперед. Эти пять метров стали какими-то невероятно длинными и долгими.

Шаг.

Размахивающий знаменем, видимо, понял, что его охрана тает на глазах и не может справиться с нашим натиском. Метнул в меня свое массивное знамя. Полотно взлетело, затрепетало на ветру, устремилось древком в мою сторону.

Все словно замедлилось.

Я увернулся и аккуратно рассек ткань саблей. Оно оказалось у моих ног. Грязное, прожженное и потрепанное. Символ гордости какой-то из наемных рот рухнул в грязь к моим ногам.

Шаг. Противник выхватил оружие заорал:

— Один на один!

В ответ я сам молча атаковал, даже не думая о том, попытается ли кто-то еще нам помешать. Раз вызов брошен, нужно принять его. Это непростой сотник. Все больше я убеждался, что предо мной кто-то из генералитета. Скорее всего, сам Делагарди.

Клинки скрестились, скрежетнули.

Пот застилал глаза, ерехонка мешала обзору, доспех давил на плечи. Сабля оттягивала руку, все же не мой это тип клинков. Тяжела, но против доспешных иначе никак.

Однако этот вояка, вставший против меня, выглядел утомленным. Он был последним, кого нужно победить здесь и сейчас! И это самое важное. Усилие и все закончится. Скорее всего, поле уже за нами. Остались штрихи.

Удар!

Глаза его блестели невероятной злостью и гневом.

Швед отбил тяжелую атаку, свел по клинку. Отступил. Ногами он работал отлично, перемещался ловко. Одолеть его будет не так легко, как хотелось бы, но сил у меня достаточно. Да и подмоги ему не светит.

Сдюжу!

Выпад, последовавший сразу после моей атаки.

Скандинав попытался пронзить меня. Ведь кольчугу не так легко разрубить, а вот проколоть шпагой — самое то. Я резко сбил клинок секундой, тяжелым ударом, вкладывая силу. Мне противостояла рапира и дага, так что действовать надо осторожно, но агрессивно. Сбивать оружие, рассчитывать, что сломаю или выбью.

В кисти-то удары мои отражаются.

Последовал обмен ударами. Хм… Стиль фехтования непривычный. Все же — легкие рубящие клинки это мое, а здесь, работа с превосходящим по скорости и дистанции врагом. В невыгодных и сложных условиях.

Еще и обзор у него лучше. Марион, это не ерехонка.

Ну да ничего, я Франсуа одолел.

Из позиции снизу швед попытался рубануть меня не подпуская. Пятился. Маневрировать на валу было особо негде, ноги скользили. Постоянно приходилось держать равновесие, чтобы не свалиться вниз.

Клинок, секущим ударом шел в мое плечо и бок. Преимущество длинны на его стороне. Пришлось встречать рапиру терцией. Здесь особо не поиграешь с финтами, он быстрее и маневреннее. Надо выматывать, вытягивать на себя, заставлять раскрыться.

Шаг. Пятка к ступне, поворот, отошел чуть в сторону, чуть вниз по валу.

Рискованно.

Он сразу отшатнулся, отступил на полшага, удерживая дистанцию, вновь атаковал. Я видел злость на лице и растящее непонимание. Такое я встречал здесь часто. Все эти мастера фехтования никак не могли взять в толк, как так — какой-то русский варвар уделывает их подчистую.

Вновь сбил клинок, увел налево, чтобы не попасть по укол дагой. Сделал подшаг. Враг сманеврировал, рубанул, отступая.

Черт! Но ты не можешь так делать вечно. Пространство ограничено.

У него слишком легкий клинок, слишком быстрый. Моя баторовка, если только сломать его может.

Крутанул перед собой привычный учебный мулинет, отвлекая шведа. Раз, второй. Он ощерился, понимая, что я готовлю что-то нехорошее. Но активных действий не предпринял. Как раз по той же причине. Ждал. Вдруг ловушка, и я выйду из этого вращения с каким-то козырем в рукаве.

Опыта не занимать.

Шаг, удар вроде бы справа. Мой излюбленный финт, не такой сложный, который можно провернуть и столь тяжелым клинком. Поглядим, из чего ты сделан, дружок-пирожок!

Хорош! Противник не повелся, встал в позицию, принял сталь на сталь.

Да, его оружие застонало от этого удара, но положительного результата атаки я не достиг. Без толку.

Внезапный ответ. Резкий укол, черт с тобой, придется рисковать. Отвел в сторону. И вперед! Шаг, второй. Близко, прямо в клинч. Противник опешил, не ждал такого. Боевые искусства здесь знают только за Великой Китайской стеной или… Где там Тибет? А я собственной персоной в курсе того, что такое заломы и броски через бедро. Явил ему кое-что из своего арсенала выведения врага из строя бескровно. Пришлось действовать не как фехтовальщик, а по правилам рукопашной. Дага понеслась мне в живот, но я не тормозил, уходя корпусом вбок, чуть присел, рука с саблей уже могла блокировать этот его удар. Врезался в шведа.

Буквально — протаранил этого генерала.

В нос ударил резкий запах пота и… страха!

Еще шаг, и уже встав почти впритык шлемом, своей ерехонкой врезал в лицо. До этого сработало, получилось, и сейчас Он пытался прикрыться хоть как-то открытым своим морионом, но не вышло. Вот он минус таких шлемов. Да — видно и слышно лучше, но если вблизи враг, то лицо-то твое легко может пострадать.

Прилетело ему все же не сильно. Нос не сломал. Как-то смог он защититься, отвернуть, но потерял важные секунды. Этого я и хотел.

Швед отпрянул, отмахнулся своей рапирой. Блокировать я не успевал, да и некогда. Юшман принял, боль резанула левый бок, но терпимо. Зазвенела моя броня, несколько колец вылетело, отправившись в свободное путешествие к земле.

Но я уже действовал. Еще подшаг, удар в руку с дагой. Понимал, что с двумя клинками у него точно преимущество. Значит, надо лишить одного, а лучше двух. Вблизи в клинче, кинжал более страшное оружие, чем его спица.

Брызнула кровь.

— А-а-а!

Да, это больно, швед. Когда ломается кисть.

Возможно, я рассек ему пальцы, а может, повредил что-то еще. Сам выронил саблю. Уже неудобно ей пользоваться. Дело оно свое сделала. Здесь слишком как-то близко и нужно завершать этот поединок. Разбираться с управлением войска, вернуться на центральный редут наконец-то.

Ударил ладонью в корпус сбивая. Кирасу-то не пробить, нужно лишить равновесия. Действенно, но не очень-то благородно.

Но плевал я на всю эту рыцарскую муть.

Еще Удар в корпус, чтобы окончательно вывести противника окончательно из равновесия. Он и так уже совсем смешался, еле отбивался, потерявшись, и тут я толкнул его, что было сил. Чуть присел, подсек. Он начал заваливаться на спину, взмахнул руками, раскидывая их в стороны.

Вот и шанс. Поймал левую, ту самую, раненную. В тот же миг — жестко выкрутил ее.

Что-то хрустнуло.

Моя логика была в том, чтобы взять его живым, а не целым и здоровым. Попади я в неволю, ждало бы, уверен, не просто повешенье. Придумали бы что-то более изощренное.

— А-а-а! — Еще громче прежнего закричал плененный генерал и полетел боком на землю. Инерцию я придал ему приличную, так что падение продолжилось кубарем по валу к ближайшему надолбу, в который он врезался грудью. Захрипел. Замер на миг попытался подняться.

Я тем временем подхватил саблю, осмотрелся.

Телохранителей осталось трое. Их загнали спина к спине, окружили. Порядка десятка моих бойцов давили, не давали прорваться. Но и сами пока особо не атаковали. И тем и другим жизнь была дорога. Замерли друг против друга. Хороших людей, опытных выбрал этот командир наемников. Штурм стоил мне полтора десятка человек. А они потеряли девять с учетом того, что примерно половину уложил я сам.

— Задавайтесь! — Заорал я, что есть мочи.

Видел, как подошедшие на подмогу бойцы уже бьют в тыл тем, что еще оставался в укреплении. Мушкетеров и остатки пикинеров из тех, что отступали давит и уже начинает гнать к лесу на севере моя конница. Все же бронная не выдержала, пошла в атаку и сломила сопротивление.

На фланге у наемников, где я находился и где сражение приняло самый тяжелый характер началась настоящая паника. Все было кончено.

Вгляделся в тех, кто противостоял нам. Выдвинувшиеся вперед стрельцы пока что еще стояли. Копейная легкая пехота, сопровождающая их тоже. Но видно было, что порядки их несколько смещены, сметены. Люди там переглядываются и готовы отступать. Конница, что стояла за их спинами, пока что бездействовала.

Мои восемь тысяч — что разместились на флангах тоже замерли в ожидании приказа.

— Ура! — Выкрикнул как мог громко. — Ура! Победа за нами! Братья! Ура!

Радовался как мальчишка, видя, что враг здесь в остроге, поднимает руки, бросает оружие, становится на колени и выкрикивает на своих иноземных языках, а порой коверкая наш просьбы о пощаде. Интересно, они считают нас безжалостными варварами или все же надеются, что поступят в плену с ними вполне гуманно.

Они же наемники, они привыкли перенаниматься и менять командиров.

— Всех в плен, вязать, разоружать! Оказать раненным помощь! Нашим в первую очередь! Гонцов ко мне! Живо!

Интересно, что же ты сейчас будешь делать, Дмитрий Шуйский. У меня есть порядка десяти минут, чтобы смутить твои войска, навести там панику.

Глава 21

Осматривался окрест, ждал вестовых, чтобы отправить парламентеров к противнику.

Краем глаза заметил движение.

Около поверженного мной генерала, словно материализовавшись из грязи и дыма, возник Абдулла. Запыленный, чумазый, с совершенно ошалелым взглядом и окровавленной головой. Мотал ей, но, держа в руках веревку, начал яростно вязать пленника.

Я усмехнулся.

— Жив? Татарин?

— Жив, господарь! — Выкрикнул он. — Конь жалко. Добрый был. Пуля в голову. Я лететь. Потом бежать. Сейчас свяжу. Господарь. Сейчас.

Сопя и откашливаясь, рядом появился Богдан. Вроде крови нет, но тегиляй его посечен, хоть выкидывай. Как-то умудрялся он, видимо, уходить от ударов почти до конца, так, чтобы приходились они по доспеху, а не по телу.

Проговорил, тяжело дыша:

— Ну ты и лихой человек, господарь, Игорь Васильевич. — Он поклонился мне с уважением. Продолжил. — Ты прости, коли что не так говорю. Я-то казак простой. Думал я, что сам всех бесстрашнее. Отважным себя считал. Уф… Но на тебя смотрю, диву даюсь. — Помотал он головой. — Сам на копейный строй, сам в бой, в пекло, на врага. Сам этих немцев этих злых раскидал, генерала их схватил. Без тебя бы нам тут… Уф…

Уставился он внезапно на татарина.

— О… Наш степной друг живой. — Ощерился довольной улыбкой. — Абдулла, это же добыча господаря!

— Он схватить, я вязать! Вот и вяжу, казак, вяжу. — Выкрикнул тот в ответ, тоже улыбаясь.

Наконец-то примчалось два вестовых, ждали указаний.

Пора действовать, пока Шуйский не опомнился. Хотя изменит ли что-то его вмешательство? Уже сильно вряд ли.

— Богдан. Лихой ты мой казак. Белый флаг бери и скачи к немцам для переговоров. Скажи им, что предлагаем почетную сдачу. Поговорю с их капитанами. Обсудим условия работы.

Он замялся, уставился на Абдуллу и пленника.

— Может про него сказать?

Хорошая идея.

— Э, швед, тебя как звать?

Ситуация, конечно, была эпичная. Достойная запечатления на гравюре и внесения ее в исторические хроники.

Генерал наемных иноземных сил, можно сказать, захватчиков и интервентов валяется где-то на середине вала. Поверженный, угнетенный, сломленный. Его крутит какой-то степняк — единственный в моем войске, но весьма колоритный. А я — самозванец, повстанец, негодяй, в мыслях этого пленника, смотрю на него прямо свысока.

Как бы историки не наваляли потом, что южной армии Игоря Васильевича активно помогал татарский корпус. Не могло же так сложиться, что один-единственный степняк повязал самого генерала наемников.

Пленный тем временем не торопился отвечать.

— Говори, шайтан. — Прошипел Абдулла. — Говори, когда тебя господарь спрашивать.

Он, видимо, нажал тому на кровавую рану. Генерал закричал от боли.

— Говори!

Угу, еще и пытки припишут. Я криво усмехнулся. Да плевать. Главное — дело сделать.

Ход истории прилично так повернулся здесь и сейчас. И это ощущалось в самом настроении окрест. Что-то изменилось.

— Я… Я… — Он приходил в себя после накатившей боли. Попытался подняться, но Абдулла жестко толкнул, поставил его на колени. — Я, Якоб Понтус Делагарди, граф, предводитель наемного войска, генерал московского воинства, воевода.

Последнее он сказал как-то ломано, слово было незнакомым. Произнес все это как можно более возвышенно. Но ситуация-то говорила об ином. Кто наверху, а кто повержен.

— О, господин граф, какая честь. — Все же я не ошибся, и интуиция верно подсказала, с кем я имею дело. — Прошу простить за столь неподобающее отношение. Улыбнулся. Добавил. — Если вы дадите мне слово, что не будете оказывать сопротивление, и признаете себя моим пленным, то ваше положение резко изменится в положительную сторону.

Он смотрел на меня с толикой злости, негодования, удивления. Там еще были какие-то чувства, но по его измученной болью и прилично грязно физиономии считывать не так уж и просто.

— Я не представился, господин граф. Игорь Васильевич Данилов. Боярин, господарь, ирфант, как говорят мои иноземные друзья. Я воевода войска идущего брать Москву и собирать Земский Собор со всей земли Русской. — Улыбнулся еще шире.

Повисло тягучее мгновение ожидания.

И. Я сломал его. Еще одна победа.

— Хорошо. — Он склонил голову. — Слово рыцаря. Ты пленил меня, Игорь Васильевич. Клянусь, что не убегу и не буду сопротивляться. Я в твоей власти, уповаю на твою милость.

— Лисью шубу не подарю. — Смотрел на него пристально, улыбался. Знал ту историю, когда Жолкевский после боя, тоже пленив Якоба, одарил его раненного шубой. — Абдулла! — Выдал я приказание. — Нашего почетного гостя развязать, передать медикам, осмотреть рану. И глаз не спускать.

Лицо татарина выражало явное разочарование. Все же в его культуре, видимо, врага предполагалось прилично так заугнетать до состояния невозможности сопротивляться. Но, этот швед был мне еще нужен. Судя по прочитанному в знакомой мне истории, он был весьма толковым. А такие пригодятся.

Да и против ляхов воевать же кто-то должен. Почему не использовать этих людей под его покровительством.

— Абдулла. За него головой отвечаешь. — Перевел взгляд вновь на Делагарди. — Господин граф, рекомендую вам не делать чего-то непонятного моим людям. Мой друг, татарин очень нервный. Но он точно сбережет вас от проблем, связанных с пленом. Его все мое войско знает. С ним вы будете в безопасности от прочих моих людей.

Якоб, я видел это, заскрипел зубами. Но спустя мгновенье поклонился.

— Сочту за честь. — Донеслось сухое.

Все, с этим закончено. На время. Потом еще поговорим, но после. Уже после завершения всех наших дел с Шуйским и его силами.

— Богдан. Ты все слышал. Давай к немцам. — Казак все еще ждал моих указаний, и я выдал их. — Скажи, что их генерал Делагарди у нас. Живой, здоровый. Возьми это знамя, верни пикинерам, скажи, что они отважно сражались, и я уважаю это. Да, мы враги. Пока. Но для будущего нашего похода нам нужен союз с этими людьми. Нам вместе бить ляхов.

Казак вскинул бровь.

— Они наемники. Они воюют за деньги. — Хмыкнул я. — Шуйский кинул их в пекло. Думаю, они сейчас очень злы на него и на все московское воинство, которое даже не подумало поддержать их в тяжелую минуту.

В Клушино все также и случилось. Только Жолкевскому и его войскам были не нужны русские силы для похода на столицу. А мне очень пригодятся еще сотни людей, чтобы отбивать Смоленск.

Только вот вопрос в их верности. И это самое, пожалуй, сложное после победы.

— Сделаю. — Богдан наклонился, подобрал грязный, порванный, истоптанный стяг. Двинулся с бруствера к лошадям, что топтались окрест.

Вестовых стало уже больше — пятеро. И все они ждали моих указов. Кого бы, черт возьми, послать. Яков ранен. Григорий — слишком ценен. Надеюсь, на левом редуте с ним все хорошо и он не полез в драку.

Ухмыльнулся. Значит, моим ценным кадрам делать этого не надо, а сам…

Плевать! Все получилось, мы отбросили врага. Не умел я по-иному. Только личным примером, только на своих плечах.

Начал раздавать указания.

Спустя минуту вестовые помчались в разные стороны, неся важную информацию.

Один к бронной коннице левого фланга, я перекидывал ее на правый. Второй к французам, которые все еще маячили на поле боя где-то сбоку, куда отступили. Третий, прихватив троих сопровождающих, к стрелецким позициям. Это было самое важное дело. Туда по-хорошему надо было слать Якова, а он ранен, или какого-то полковника на переговоры, но это дело опасное. Послал просто бойцов, предварительно. С предложением присягнуть, перейти на нашу сторону.

Оставшиеся двое понеслись по флангам с указаниями их воеводам — моим полковникам.

Скоро все завертится.

Сам я, осмотрев творящееся на поле боя, спустился с вала к лошадям. Сопровождал меня Абдулла, ведущий Делагарди и несколько бойцов из сотни Якова. Смотрел по сторонам. Здесь все сдались, сложили оружие. Видел также, что потрепало нас знатно. Много потерь. Но, радовало то, что это жертвы только на одном небольшом участке боя. Один острог только перешел в состояние жесткого противостояния и яростной рукопашной, где все держалось на волоске. Центр и левое крыло, уверен, обошлись меньшим ущербом.

Вздохнул.

Нашел глазами скакуна Якова. Подошел. Взлетел в седло.

Все мы небольшим отрядом двинулись к центру. Подлетели. Здесь уже за нашими позициями формировался лазарет. Подводы, стоящие в тылу, раскинутые скатки. Людей, которых можно было транспортировать вели сразу в лагерь, там был заранее по моему требованию организован полевой госпиталь. Дымились костры, и грелась вода. Там будут спасать жизни и возвращать в строй. Даже часть серпуховского гарнизона и жителей я привлек для этих целей. Так что в рабочих руках достатка не было. Сейчас все включатся в работу.

А тех, кто был тяжелый, оттаскивали и пытались оставить в живых прямо здесь, сразу за линией обороны.

Задрал голову — над полем уже кружило несколько ворон. Скоро их будет больше. Сотня? Тысяча?

Но, моими усилиями поживы им будет не так много, как могло бы быть. Битва произошла только в центре, да и то, хоть и достаточно горячая, весьма скоротечная. Потери были, смертей прилично, но в бойню всех против всех с преследованием и добиванием отходящих это не превратилось.

Добрался до центрального острожка.

Пантелей, как стоял со знаменем в руках, так и продолжал это делать. Серафима я не видел, но слышал его голос — он был на первой линии, руководил поиском раненных. Запрещал добивать живых немцев. Орал, чтобы их брали в плен, тоже осматривали.

— Победа! — Проговорил я, замерев рядом с богатырем.

Бойцы, видя меня, останавливались, склоняли головы. Слышалось тихо.

— Господарь… Царь сам… Сам за нас… За землю и собор кровь пролил… Вон гляди… Шлем-то помят… В крови… Доспех посечен… За нас он… За землю русскую… За веру православную… В бой полез, с мечом сам…

Глаза опускали, переговаривались тихо, уже за спиной.

Слышались нотки восхищения. Давно не было, по их мнению, такого, чтобы сам воевода, господарь или тем более Царь! Виданное ли дело. Сам в первых рядах в бой шел.

Коснулся своей ерехонки. Вмятина.

Я и забыл, что в момент жесткой свалки с пикинерами получил какой-то удар по голове. А в поединке с Делагарди да пришлось пропустить секущую атаку, понадеяться на крепость доспеха. И эти факторы, свидетельствующие о том, что я сам в пекло полез для простых этих вояк — не бояр, не князей, а обычных казаков, однодворцев, худородных дворян с пограничья и в особенности для бывшей посошной рати — значили очень многое.

Я вместе с ними!

Я голову сложить готов за то, о чем говорю.

Сам Царь! В бой идет. Их ведет. Бьется за правое, святое! Значит, за дело они здесь стоят. А раз врага отбросили, не погиб государь, живой ходит. Хоть и помятый, значит удачлив он, лих. И ради такого человека в бой-то идти самим не страшно. Раз он жизнью рискует, то и простому воину живота щадить своего не стоит.

Пантелей повернулся ко мне. Вздохнул.

— Господарь. — Уставил пристально. — Ерехонку вам помяли, не ранены?

Я осмотрелся, угрозы не было. Расстегнул застежку на ремне, скинул шлем. И правда, вмятина-то приличная. Не пробило, конечно, но удар получил ощутимый. Чем прилетело? Пикой, вероятно, вскользь, вот и внимания особо не обратил.

— Подержи. — Проговорил спокойно Пантелею, а сам за древко схватился.

Мы обменялись.

— Собратья! — Я взошел на вал второй линии укреплений центрального острога. — Собратья! Победа за Нами! Спасибо!

Я чувствовал какое-то невероятное воодушевление.

Позади был очень большой, очень долгий и славный путь. И да — впереди еще очень и очень много всего. Но эта битва, эта победа стала по-настоящему переломным этапом в истории. Чем-то большим чем слава русского оружия. Некоей зарей, надеждой, подкрепленной успехом.

Раньше все, что делалось, было лишь прелюдией к по-настоящему тяжелой, кровавой работе. Подготовкой к таким вот полевым сражениям.

Бой под Серпуховом, как я мыслил, навсегда войдет в историю. Не в ту, что я изучал, в новую. Измененную мной.

Ведь здесь и сейчас я и все эти люди, что собрались — вершили ее. Новую историю русского государства, которое благодаря их усилиям лишилась трагической клушинской битвы, а обрело победу под Серпуховом. Да впереди еще многое. Дело не сделано. Смута не кончилась одним сражением. Поляки еще не выдворены прочь. Шведы — прямо здесь, на другом конце поля, хоть и биты, но живы.

Но — это очень и очень многое!

Меня переполняли эмоции. Казалось, крылья за спиной раскрывались, хотелось кричать. Да что там. Просто орать, как безумный. Мчаться вперед, обнимать всех этих простых людей, которые сделали это, выполнили, казалось, немыслимое.

Да, не без моего участия, под моим руководством — но.

Что бы я без них сделал?

Именно здесь и сейчас, именно Русская Земля, а не князья да бояре, именно Русь надломила Смуту. И смотря вдаль, я видел, что вот-вот и совсем сломается она. Уйдет и уступит место крепкой власти. Если все сложится, то несколько лет голода, смертей и ужасов, что были в реальной истории нам всем удастся избежать.

— Ура! Ура! Собратья мои! — Я резким движением преклонил колено. Коснулся земли, обильно политой кровью. Здесь, ниже, на подходе к валу лежали друг на друге германцы и русские, погибшие в отчаянной схватке за острожек. Такой небольшой, казалось, но ставший очень важным местом на пути к Москве.

— Слава земле нашей! Слава Руси!

— Ура! — Вторили мне сотни, тысячи глоток. — Слава!

Ор этот расходился по всем порядкам моего войска.

— Ура! — Звенело в ушах. Гремело громом над полем бранным и знал я, страшатся его те, что сейчас расположились против нас. В душах их рождается все больше смятения. Страх переполняет их сомнения.

А с такими чувствами на победу нельзя рассчитывать.

Все, кто видел меня здесь коленопреклоненным, держащим знамя одной рукой, а другой касающимся земли, тоже становились на колени. Наклонялись, целовали ее. Ведь она, родная, помогла, даровала нам, людям русским победу.

Но, за временем славы вставало время работы. Тяжких дел. Нужно спасать раненных и делать дело дальше. Спасибо сказано. Пора.

Поднялся я. Выкрикнул:

— За работу, собратья!

Это подействовало на них всех. Оставшиеся в живых, а таких было довольно много, принялись дальше искать выживших, оттаскивать погибших, снимать с них трофеи. Дело полезное, имущество нам в дальнейшем пригодится.

Распрямился, махнул Пантелею, чтобы со мной шел. И еще несколько бойцов прикрывали меня оглядывались по сторонам. Двинулись всеми мы к первому валу центрального острожка. Оттуда вид получше был.

Шел я по сторонам смотрел.

Тяжело бой дался нам, но смогли, сдюжили, одолели.

Кланялся мне бредущий в сторону лагеря служилый человек, держащийся за руку, что плетью висела. Следом двое тащили пробитого пикой прямо в живот бездыханного товарища. Один из них хромал, второй горбился.

Парень, схватившись за окровавленную, перетянутую ремнем выше глубокой раны ногу, сидел у тюфяка. Он перевязывал рану, кривился, ждал, когда ему помогут дойти. Покачивался. Рядом навзничь валялся немец, глаза его пустые смотрели в небо. На втором тюфяке, окропив его алым, лежал уже наш, вихрастый парень. Бездыханный.

Дальше германцев было много, посеченных, побитых картечью, опаленных выстрелом из наших орудий. Поверх лежало несколько русских. Пики, выпавшие из мертвых пальцев, перекрестились. Тоже валялись одна подле другой. Какая сломанная, иная целая.

Пробитые кирасы на телах, сорванные шлема. А под ногами кровь, много, много крови. Вот они сущие ужасы войны. То, что остается после боя на бранном поле. Это истинный ее облик. Не то, что поют герольды. Не истории о славных схватках рыцарей. Вот вся правда и вот облик.

Казалось, сама смерть скорбно смотрит на всех них из-за моей спины.

Внезапно из-за второй линии раздался громкий вопль, вырывая меня из мрачных раздумий

— Нет, нет… нога! — Видимо, с человеком сейчас начнет работать полевой хирург. — А! А…

Ему спасут жизнь, скорее всего. Но придется расстаться с частью себя.

Вот они настоящие звуки войны. Не бравые песни, не звуки победных маршей. Лазарет и крики, что рождаются в нем.

Наконец-то через это по-настоящему устрашающее зрелище из окровавленных, изломанных тел мы добрались до первой линии. Вроде бы каких-то двадцать метров, но в них запечатлен весь ужас войны. Даже мне, тертому калачу, стало не по себе. А служилые люди разбирали эти завалы из тел, оттаскивали, хлопали по щекам, пытались привести в себя, прислушивались, дышит ли.

Все же люди семнадцатого века стойкие, и к крови, боли и лишениям им не привыкать.

Я распрямился в полный рост, встал на первом валу центрального редута. Вгляделся окрест.

Глава 22

Тыловые части и лагерь войска Господаря Данилова.

Делагарди, пытаясь как можно более гордо поднимать голову, шел вперед.

За спиной его следовал, не отставая и что-то ворча себе под нос на неведомом наречии, этот степной варвар. Как там назвал его самозванец? Абдулла? Что за имя такое? Дьявол! Не хватало мне русских, еще и степняки эти.

Вот влип!

Рука шведа чертовски болела. Кровь он вроде остановил, перевязал платком, затянул, но… Этот русский дьявол отсек ему два пальца и точно сломал что-то еще. Расскажи кому, что проиграл самозванцу — не поверят. И как? В поединке. До сих пор непонятно, как это могло случиться. Каким чудом этот человек смог…

А он действительно мог одолеть его, причем без труда.

Якоб, морщась от боли, прокручивал в голове, произошедшее. Этот Игорь находился в очень плохой ситуации для дуэли. Закрытое шлемом лицо снижает обзор, тяжелая сабля, предназначенная для рубки кольчатых доспехов, а не для фехтования. Она короче рапиры шведа раза в полтора, пожалуй. У Якоба имелась еще дага, а у противника только один, неудобный клинок. Да и сам он… Конечно, Делагарди не считал себя прямо уж мастером меча, как любил похваляться проклятый Луи де Роуэн. Но, опыта боевого и в спаррингах ему не занимать.

Этот Игорь не мог одолеть шведа, ну никак. Нет среди этих варваров достойных фехтовальщиков.

Все было на стороне шведа. Все!

Но этот русский, не без труда, да, но одержал верх. Смешно. Он не надеялся только на свой клинок, понимал все аспекты боевого ремесла. Использовал то, что имел. Удар головой в лицо… А ведь шлем его был помят, а значит, самозванец мог быть еще и ошеломлен, оглушен. Прошел через рукопашную свалку, а потом еще и провел лихую атаку, вступил в бой.

Как такое возможно?

Может, он учился где-то в Европе? С юных лет? Тогда это могло все объяснять. Только так.

В таких раздумьях Делагарди брел к лагерю, где ему, по словам Игоря должны оказать помощь. Помощь! Это вызывало у него дрожь и мурашки по спине. Он видел, как эти русские делают операции. Дева Мария и все святые сохрани от такой помощи. Он наблюдал, как человеку читали отче наш и пилили ногу раскаленным тесаком, даже не перетянув предварительно, не остановив кровотечения. Никакого понимания о чистоте и остановке крови.

Его личный медик и полевые врачи приходили в ужас от того, как обходились с ранами в войсках Скопина. Они пытались научить, и даже кое-что получалось, но…

Внезапно он отвлекся. В лагере стоял какой-то странный аромат. От костров пахло… Хвоей?

То, что он увидел, привело его в настоящий шок.

Серая, небеленая, чистая ткань шла на бинты. Он видел все это. Они висели, сушились. Раны промывались не просто водой из родников, а кипяченой, остуженной, не обжигающей. Раненных на подходе сортировали и прикрикивали. Тяжелых вначале осматривали и… Пытались помочь тем, кому реально можно еще сделать это. С Легкими перевязывали на месте, промывали. Давали какие-то травяные настои.

С поврежденными конечностями разделяли. Многих отправляли в очередь к трем палаткам.

Людей, оказывающих помощь здесь было много. Очень много. Как такое возможно? Кто здесь у них главный? Откуда? Все творившееся на голову превосходило виденное шведом где-либо. Не то что в этой стране, вообще где-либо.

В тех самых палатках, куда сносили самых тяжелых, видимо, работали полевые хирурги. Оттуда слышались крики.

И… Дева Мария! Иисус Христос! Слышался женский голос. В этой дикой, варварской Руси с раненными возится женщина? Наверное, помогает. Потому что рук не хватает.

Он попытался направиться туда, к палаткам, видя, что там размещаются люди с похожими ранами, как у него. Его злобно остановили.

Боец уставился на него, ощерился.

— Куда прешь, черт немецкий. — Рука его недвусмысленно уперлась в эфес. — Вначале своих.

— Э, потише, брат, потише. — Раздалось из-за спины на ломанном русском. — Этот личный пленник наш господарь Игорь. Я вести его. Приказ.

Парень вытянулся по струнке, глаза его округлились.

— Все понял, не изволю препятствовать.

Абдулла смотрел на него, на лице все отчетливее проступало задумчивое выражение. Он явно не знал, как сказать, что хотел.

— Его… Э… Этого немца надо смотреть. Вот. Куда?

— Эээ… — Охранник явно колебался. — Легкий же он, Абдулла. Их там вот.

Махнул рукой в сторону, где обычные бойцы осматривали и бинтовали тех, у кого имелись неприятные, но неопасные для жизни раны.

— Нэ… Ты не понял. — Татарин скривился не то в злой, не то в пытающейся быть любезной ухмылке. Но получилось однозначно пугающе. — Он лычный пленник господаря. Надо лучший. Этот… Надо Войский. Во.

— Там. — Парень сглотнул, махнул рукой, указывая на один из шатров.

— И…Спаси бог. — Ответил степняк. — Пишлы. — Это уже относилось к Делагарди.

Он сильнее коверкал речь, видимо, при разговоре с Игорем и своими он старался подбирать верные выражения, а при немце особо не напрягался. Главное, чтобы понимал, а на произношение плевать.

Швед двинулся вперед.

Он мотал головой и был шокирован происходящим. Такой порядок, такой подход он не видел даже в своей просвещенной стране. Даже французы, по их рассказам о самых лучших госпиталях Европы, не говорили о подобном.

Тот, кто организовал все это — настоящий гений.

Татарин повел Делагарди через лагерь, обходя раненных, размещенных тут же. Кто-то ждал, кому-то оказывали помощь. Все работало и чувствовалось, что подготовка здесь проведена по-настоящему грандиозная. На уровне короля! Не меньше.

Вдвоем они подошли к шатру. Охраннику хватило одного взгляда, чтобы он кивнул и отошел в сторону. Видимо, этого степняка здесь действительно знали. Всегда видели его подле этого самозванца Игоря, и для солдат это значило очень и очень много.

Он положил руку шведу на плечо, кивнул, вошел, и тут же до ушей Якоба донесся крик, женский. Чудеса.

— Куда! Куда, а… Абдулла, с господарем чего? — Последнее было сказано с явным испугом.

— Нэт. — Ответил степняк. — Немец, иды сюды.

Делагарди вошел следом.

В шатре было чисто, невероятно убрано. С другой стороны, подносили воду, уносили грязные, окровавленные тряпки, туда же уносили на носилках сейчас какого-то обмотанного бинтами человека.

По центру стоял лежак. Подле него замерли старик и девушка в белых одеяниях, с убранными под белые шапки волосами, в масках смотрели на него.

— Яков, Понтес, Делградев. — Исковеркал имя татарин. — Личный пленник Игоря. Господарь сказал лечить. Я головой отвечать.

— Лечить так лечить. — Проговорил собранно старик. — Ты по-русски разумеешь? Немец?

Делагарди, ошарашенный увиденным, кивнул. Сделал шаг вперед, поднял обмотанную платком кисть. Показал.

— Снимай эту грязь. — Поморщился старик. — Сейчас все сделаем. Только… Терпи. Больно будет.

Швед кивнул. Он знал, что такое боль, стиснул зубы, подошел, сел.

Ему в зубы дали деревяшку. Чистую, сухую.

— Сожми, легче будет. — проговорила девушка, погладила его по голове. — Потерпи.

Повернулась к татарину, проговорила. Держи его, Абдулла, за плечи. Чтобы не дергался. Якоб знал все это, н оприметил, что на лежаке были организованы даже веревки — толстые жгуты, чтобы приматывать для операции человека.

Невероятно.

И тут жуткая боль скрутила его. Зубы сцепились, он струдом подавил желание заорать. Старик стал снимать повязку.

Два острожка все еще дымили. Да, гореть там уже почти что было нечему, но, видимо, занялась трава окрест и какие-то деревяшки, разлетевшиеся от взрыва, все еще тлели. Обзору это несколько мешало, но не так чтобы сильно.

Всмотрелся вдаль.

Моих гонцов видно не было. Все уже добрались, а обратно им еще рано.

Может, к войску Шуйского тоже послать? Глядишь… Сдадут воеводу своего и под мою руку перейдут. Кто знает, что там за настроения.

А так выглядело все пока что непонятно. Центральная часть, состоящая из наемников, перестраивалась. Они понесли тяжелые потери, лишились своего генерала — Делагарди, который являлся олицетворением совместной работы. Теперь каждый сам за себя. И все эти иноземцы точно не полезут еще раз. Не смогли в первый удар сломить нас, не пойдут во второй. К тому же без поддержки флангов даже пытаться не станут. Либо затребуют столько денег здесь и сейчас, что им просто не смогут заплатить.

Прищурился. У леса и уходящей на север дороги творилась некая суета.

Разъезды носились между наемными ротами. В целом их формация сейчас все больше напоминала муравейник. Не завидовал я им. Раненых много, лагерь далеко. Они-то надеялись на скоротечный легкий бой, а наткнулись на настоящую мясорубку. Хотели грабить, разорять мой обоз, а вышло так, что их товарищей, получивших раны, сейчас надо как-то лечить, куда-то девать. Кто-то о них должен заботиться. Особенно о тяжелых.

А кто это будет делать, если до лагеря два часа марша? Они же оставили большую часть обоза еще у Лопасни. Потом день двигались на юг, встали, не доходя Серпухова, а только утром совершили марш, вышли сюда.

Или сейчас буду разворачивать госпиталь здесь? Так, я могу ударом снести все это. Ведь инициатива на моей стороне.

Кривая ухмылка рассекла мое лицо.

Ох, наемнички, лучше бы вам со мной договориться. Так лучше будет и вам, и мне.

Что там еще? Фланги выглядели как-то неясно. Бездеятельно рассеянно на мой взгляд. Левый даже не отступил еще от леса. Как они туда встали еще до начала сражения, так и стояли. По крайней мере то, что я видел — первые конные шеренги войска. Что творилось за нестройными рядами легкой кавалерии — кто же разберет? Да, туда проехала в самом начале карета с Шуйским. Но, там ли он, или отъехал с поля боя, как было в известной мне истории клушинского разгрома?

Что вообще твориться, понять никак невозможно.

Справа все несколько проще. Этих людей я видел. Но пойдут ли они так легко и просто под мою руку? Все же это московские стрельцы — элитные отряды жителей столицы. Тысяча очень хорошо снаряженных, тренированных и опытных в военном ремесле людей. Костяк боевого построения, вокруг которого все держится. Уверен у них опытный воевода, полковник. Эти люди знают, за что сражаются, и вполне, может не на уровне бояр, конечно, но играют в свою политическую игру. В этом я уверен.

Хорошо, подождем, что принесут вестовые.

А что у нас здесь?

Я заприметил Серафима. Он помогал в разборе тел за первым валом. Здесь все же германцев оказалось ощутимо больше. Живых, кто не успел удрать сам, оттаскивали, осматривали, снимали доспехи и прочее снаряжение. Кто мог идти, объединяли в группы и отправляли в тыл. По приказу полковника даже кое-как перевязывали прямо здесь.

Там за нашими спинами уже по моему приказу должен сейчас вовсю работать настоящий полевой госпиталь.

Спасение раненых и возвращение их в строй — важнейшая задача.

Каждый из моих людей должен видеть это и понимать. Его жизнь попытаются спасти. Это повысит моральный дух.

Как я это сделал? Не без труда, поскольку уровень медицины этого времени меня по-настоящему разочаровывал и шокировал. Но — я делегировал и лишь немного подправлял и наставлял, когда выдавалось время. Все то, что со стариком Войским мы обсуждали еще в Воронеже. При подготовке к сражению мы еще раз проговорили с ним важные факторы и мелочи. Я потребовал выделения санитарной зоны, максимально возможной в текущих условиях дезинфекции. Разделения раненных и оказания помощи в первую очередь тем, кого можно спасти.

Жестоко — но логично.

Еще нам помогла Тула. Там организованной Фролом Семеновичем отряд медиков, удалось раздобыть некоторое количество инструментов, пригодных для хирургии. Да, даже до уровня медицины времен отечественной войны тому, что нам удалось сделать расти и расти, не то что до привычных мне, современных госпиталей и больниц. Но, я приложил некоторые усилия, направил Войского и вверенных ему людей в нужное русло и дело начало развиваться.

Это уже на голову превосходило то, с чего я начал под Воронежем.

По крайней мере, заготовлены были бинты и инструменты. Каждый из отряда полевых медиков знал, что он будет делать и как функционировать. Хотя бы в теории. Люди этого времени схватывали на лету. И у них был очень важный плюс. Они знали, что такое боль и кровь. Не боялись всего этого и действовали в рамках сказанного им, стараясь четко выполнить установки.

Поэтому работа шла хорошо.

Девушки, рекрутированные еще у поместья Жука, впитали некоторые базовые знания. Они стали основой хирургического отделения. Старик продолжал учить их в походе. Осмотр небоевых потерь, а также лечение пострадавших в наших коротких стычках стали проверкой навыка и отличной практикой.

В каждой сотне, как я и говорил, были выделены те, кто также проходил краткий курс медицины. Да, это с огромным натягом можно было сравнить с тактической медициной или даже санитарами более ранних времен. Им до них было, как до луны. Ни моего опыта, ни опыта Войского не хватало для полноценного обучения медиков. Но, что самое важное — мы научили их действовать.

Увидел рану, перетянул ремнем, остановил кровопотерю, перевязал, сопроводил сам или передал товарищам, чтобы транспортировали в лагерь. Все. Там уже более компетентные люди, которыми в поте лица весь путь от Воронежа до Серпухова занимался Войский — займутся.

Сейчас у всего этого собранного началась настоящая проверка боем.

Страшная и тяжелая, но без нее никак. И по факту нам нужно будет улучшить систему.

Цель всего этого — потерять как можно меньше от ран. Вернуть в строй или оставить на этом свете, как можно больше. Заложить в голову каждого бойца то, что о нем позаботятся. Если он будет ранен, егопопытаются спасти. Не только господь хранит его, но еще и товарищ по сотне — санитар, а также в обозе — медик.

Именно туда, в лагерь, он же госпиталь, двигались отряды раненных, в том числе пленных наемников.

Бойцы мои требовали, чтобы они собирались, сидели или лежали подле вала и не вздумали разбегаться. Здесь была охрана, присматривающая и контролирующая процесс. Как только их набиралось человек пятнадцать шла команда к подъему. Легкие брали тяжелых, и процессия удалялась. Германцы были шокированы таким. Думали, что их уводят на казнь, но мои люди холодно пытались объяснить, что им будет оказана помощь. Надежда на то, что долгий поход со Скопином научил их хоть немного русскому языку.

Говорили мои обязательно, что так велел Господарь Игорь.

Сразу видна стала явная проблема. Носилок не хватало.

Еще до битвы я распорядился, чтобы изготовили из плотной ткани и дерева обычные приспособления для переноски. Но, санитарных бригад, выделенных из обоза и сформированных частично из жителей Серпухова, оказалось мало. В первую очередь помощь получали все же мои люди. А все эти немцы — по остаточному принципу.

Но сам факт такого обращения с пленными и раненными должен сыграть плюсом в переговорах с их капитанами.

Я вышел из задумчивости, глянул на батюшку, возящегося с раненными.

— Здрав будь, Серафим. — Проговорил я громко, привлекая его внимание. — Как ты?

Бойцы, приметив меня, кланялись, но работу продолжали. Я же сам им отдал такой приказ, отрываться — гневить господаря. Да и каждый понимал, нужное дело делают. Так больше жизней спасти можно. Пускай не только своих, но и этих… Чужих.

Глядишь, спасешь, и человек поймет, что зря оружие против нас поднимал. Наемники же они. Платят им и работают. Да — бились друг против друга, но… Сработало некое исконное для нашего человека сострадание к тому, кто нуждается в помощи.

— С божией помощью, Игорь Васильевич. — Батюшка мой боевой распрямился, оторвался от осмотра очередного немца.

Руки в крови, одежда испачкана, весь чумазый. Лицо сосредоточенное. Глаза горят, рад, что победили, но цена победы в горы трупов — не то, что усиливает этот эффект. Неважно свои или чужие, смотреть на десятки мертвецов после боя-то еще удовольствие.

— Много полегло?

Он вздохнул, покачал головой.

— С божией помощью и твоей… Твоими хитростями да подготовкой. — Опять вздохнул. Подошел, заговорил совсем тихо. — Я уж думал, в какой-то миг, конец нам всем. Молиться начал истово. Хотя команды и отдавал как мог. Они же в кирасах, а мы? С одной верой в Христа и тебя, господарь Игорь.

Он перекрестился, голову склонил.

— Совладали, Серафим. Спасибо тебе. — Хлопнул я его по плечу, в знак особого уважения.

Он дернулся, явно с непривычки. Такой жест от господаря, царя, каким все войско уже меня чтило, казался ему невероятным. Воззрился на меня с удивлением, перекрестился вновь, поклонился в пояс.

Распрямился. Ничего в ответ не сказал.

— Работай, отец. Не буду отвлекать.

Лицо его выглядело совершенно ошарашенным, но он отпрянул и приступил вновь к работе.

Я занял позицию по центру вала, обозначив знаменем, что именно здесь моя ставка, мой штаб. Что сюда надо слать всех гонцов, всех вестовых. И здесь вести переговоры. Начал осматриваться.

Первым вернулся мой человек от Рязанцев. А вместе с ним сам Прокопий Петрович.

Хм… Что привело старика ко мне?

Глава 23

Ляпунов спешился. Тяжело ему было, возраст давал о себе знать.

Смерил я его взглядом, пока он с коня слезал. Всеже годы не те, чтобы скакать туда-сюда, к тому же быстро. А он явно торопился. С чего бы вдруг? Массивный, крепкий, страдающий одышкой, облаченный в добротный зерцальный доспех, поверх кольчатого. Защищенный хорошо, но… Оно же его очень и очень сильно тяготило и утомляло сверх меры.

Я это при нашей первой встрече под Дедиловым отметил.

— Господарь — Заговорил он, тяжело дыша. — Мчался я к тебе, поздравить с победой славной.

— Старик. — Резко перебил его я, смотрел пристально. — О деле давай. Без церемоний. Время дорого.

Он опешил, дернулся.

— Не несся бы ты ко мне просто так, мысль есть, говори. Действовать будем. — Улыбнулся ему.

Качнул он головой, хотел что-то проворчать, но начал по делу.

— Приметил я, господарь, что над стрелецкой тысячей флаг с гербом Воротынских. Как бы не сам Воротынский, Иван Михайлович. Брат мне и говорит, что мол да. Он над стрельцами ставлен. А это человек волевой и сильный. Боярин видный. Мы о нем на совете говорили. Он, конечно, родич Василию Шуйскому, но… В текущей ситуации. Господарь…

Я сразу понял ход мыслей Ляпунова. Да, дело толковое, ситуация хорошая, можно пробовать его на нашу сторону тут же перетаскивать. Видел же он, что Шуйский, ну… Негодующий полководец. Еще немного и развалится все войско. Каждый сам за себя будет.

Либо я сам ударю и конец им всем тогда. Поодиночке каждый фланг передавлю. А наемники возами перекроют отход и быстро удрать с поля не выйдет.

— Так, а что за родич?

Мне интереса стала степень родства. Так-то они все, кто знатный и из Москвы, корень выводят из Рюриковичей — все друг другу седьмая вода на киселе, все князья. Только вот никогда это не мешало глотки друг другу грызть и только о себе мыслить, не щадя собрата своего.

— Свояк. Супруга его, Мария Петровна и жена Шуйского, сестры родные.

М-да. И как понять, насколько это близкое родство в рамках творящегося хаоса Смуты? И значит ли это хоть что-то?

Ляпунов тем временем продолжал.

— Я что думаю. Если брат мой и Романов, Филарет, как лицо церковное, сан имеющее поедут на переговоры, может…

— Действуй. Романов в лагере. Думаю, уже вот-вот тоже явится.

Прокопий Петрович опять опешил. Не ждал столь быстрого решения. Привыкли они все сидеть да обсуждать часами. Все же расстояния столь велики, что не так важно сейчас или через час гонец к соседнему городу поедет. Вот и непривычные к быстрому мышлению. Я иное дело. Война и операции моего времени, это минуты, а все чаще секунды на решение и отдачу приказа по рации или иной связи.

Управление войсками в режиме текущего времени.

Привычен мыслить быстро.

— Слово твое я ему передам, если артачиться вздумает. — Ляпунов голову склонил. — Скажу, ты велел. Спасибо за доверие, господарь.

— Скажи, что для дела надо. Раз Воротынский этот за Гермогена стоит… — Я припоминал наши прежние разговоры о политическом раскладе — Раз ему вера наша важна и ценна, православная, скажи ему, все. Брату скажи, чтобы передал. Как есть. И про Земский Собор, и про Мстиславских и их заговор. Пусть говорят, что Шуйского скинут вот-вот. Как только поймут, что наша взяла в Москве заговор случится. Мы к столице не успеем. Уже там будут во главе иные люди, не его свояк. Ну а свояку, Шуйскому, передай, жизнь я гарантирую. В монастыре.

Ляпунов наморщил лоб, улавливая информацию, кивнул, с трудом влез на коня.

Старый он был, да только вот подобно мне, выходит, о земле русской думал. И так как-то выходило, что невысокого местнического вроде бы статуса человек. Не думный боярин, а радеет.

Умчался он к лагерю.

Дело толковое предложил, пускай и реализует.

Следом от Тренко и Трубецкого примчался гонец с вопросом: «Не пора ли бы ударить?» И просьбой вернуть всю тяжелую конницу на фланг, чтобы как раз ей-то и влепить Шуйскому и его прихвостням по первое число. Вначале стрелами размягчим, прорядим их стоящую без приказа и воли к бою рать, а потом… Пять сотен в бронях, проломим и сметем все и всех.

— Спрашивают, господарь. — Завершал доклад вестовой. — Чего ждать-то? Пока они с поля уйдут. Бить желают.

— Слышу. — Брови нахмурил, глянул на продолжающих осматривать трупы бойцов Серафима. Скривился.

Казалось, да, чего ждать?

Идея-то, в тактическом плане хороша. А вот в политическом?

Но ясно одно. Отправил я тут же гонца собирать всю бронную конницу в кулак, как и просили Тренко с Трубецким. Просто обозначить на правом фланге, где она вся была, что вот — полтысячи человек, которые вас, пехота — втопчут в землю, если нужно будет. Не сомневайтесь. Для большего, кроме как демонстрация силы, там вряд ли она мне понадобится. Вначале думал я, там придется как раз бить на стрельцов и копейщиков. Ввергать в ужас и панику, вынуждать отсыпать, но если сейчас договориться удастся — это уже не нужно. А вот против Шуйского — может и бить придется, пока не ясно.

Если с наемниками выгорит, глядишь по-другому ход боя повернем.

Второго гонца отправил обратно. Потребовал, чтобы ждали. Без приказа не действовали.

Подлетали гонцы от моих огнестрельных сотен легких рейтар. Докладывали о потерях. Самые ощутимые пришлись на три центральных, которые я повел сам в бой как последний резерв. И лошади там пали и люди. Другим досталось ощутимо меньше. Тем павших было меньше десятка на всех.

Отправлял обратно, требовал всем строиться опять за острожками. Там же, где и начинали. Перезаряжаться и ждать приказа.

Пехота пока возилась, приходила в себя, искала раненных и оттаскивала мертвых — конница пусть готовится к удару.

Я всматривался в даль и все отчетливее понимал, что поле-то с их стороны только в одну дорогу переходит. Захоти они сейчас отходить организованно, то обоз там стоящий, минимальный становится затычкой. Маршевыми колоннами такой быстро не обойти. Нужно время, чтобы телеги скинуть на обочины. Вокруг же лес.

А еще перекрывает проход вся сила, что в центре стоит — наемные роты. А эти могут тоже встать словно пробка в бутылке, и не выпустить без боя тех, кто предал их.

Будут ли они это делать?

Бесплатно — нет. Наемникам нет смысла рисковать жизнью ради банальной гордости. Они знают, как к ним относятся, и понимают, что на таких, как они есть спрос. Они оружие войны. И ими пользуются. И да — порой не очень осторожно и правильно. Часто небрежно и сурово. Они привыкли к такому, но терпеть бездействие союзников, граничащее с предательством…

Нет! Не потерпят они такого.

Не будут иноземные роты делать ничего. Просто замрут в ожидании. У них нет веры ни Москве, ни мне. Они лишились генерала и… Уверен, не очень понимают, как уходить им отсюда. Ведь я, в их глазах, какой-то самозванец. Что я смогу им предложить?

Но боя с московскими силами они тоже не завяжут. Бессмысленно. Если только Шуйский сам не поведет себя как полный идиот и не пойдет на открытый, горячий конфликт с уже довольно злыми на него наемниками.

А вот за деньги? За деньги да.

Если я предложу им оплату, они могут перейти на мою сторону, как это и случилось при Клушино. И тогда они станут настоящей головной болью для остального московского войска. Но они медлили с принятием решения. Человек, умчавшийся к ним, не возвращался. Скорее всего, опасаются. Все же Шуйский — это представитель государства, Жолкевский, что переманил их под Клушино — человек известный. За ним, если мы говорим о реальной истории, стоял Сигизмунд.

А кто я такой?

Для всех этих иноземцев — какой-то сомнительный самозванец. Да, толковый и прилично так надававший им по рогам. Либо везучий. Везучий как демон. Но. Есть ли у меня казна? Могу ли я позволить себе нанять их? Что я предложу взамен всей этой массивной воинской корпорации из нескольких наемных рот. Или даже из нескольких десятков рот. Не обману ли. Не перережут ли мои бойцы всех их ночью, чтобы завладеть снаряжением?

К тому же у них же много шведов. А те сражаются не только за деньги, но и за своего короля. Они выполняют волю короны. И их цель после разгрома всех войск самозванцев — противостояние ляхам.

Примчался гонец от французов. Немного ошалевший и всклокоченный.

Начал доклад:

— Господарь, от французов я. Воевода их. Тот, что вами захвачен был и отпущен перед битвой он… — Парень тараторил, пытался говорить быстрее, но сбивался. — Он передает, что своему слову верен. Скоро явится к вам в распоряжение, если сможет. Но…

Замер, засопел, покраснел, побледнел.

Что значит, если сможет? Это меня насторожило:

— Но? — Уточнил, смотря на вестового.

— Он с себя, как выразился, снял бремя управления тысячей. Капитаны там что-то решать будут. Его… Эээ… Шевалье. И по его жизни тоже. Господарь.

— Жизни? — Звучало все это в каких-то рыцарских традициях, но…

Если так подумать, этот Луи, видимо. Считал себя действительно рыцарем без страха и упрека. Настоящим, благородным человеком и имел какие-то свои представления о чести воина и офицера. Кем он там являлся? Полковником?

— Господарь, не гневайтесь, я не очень понял. Он же говорит, как… Как немец чертов… — Побледнел еще сильнее, поправился. — Простите, господарь. Говорит неясно совсем. Про суд что-то сказал, про закон, про честь наемника. Сам он ваш человек, но люди его могут не отпустить и… Смута у них, у немцев этих. Пока говорил они там все галдят. Крякают, гнусавят. А я… Я…

Естественно, французского наречия парень не знал. Откуда?

— Ясно. — Я почесал затылок, решился. — Найди на соседнем остроге Григория, там он должен быть и нашего Франсуа. Первого ко мне, второго бери с собой и дуй опять к этим… — Улыбнулся ему. — К этим гнусавым господам. Пускай с ними их соотечественник поговорит. Объяснит, что да как у нас здесь в войске. Ну и, жду я от них человека для переговоров. Готов их в войско свое принять. Куда им деваться-то? Шуйский такому повороту, как отказ от боя рад не будет. Это точно.

Гонец поклонился, умчался выполнять распоряжение.

Тем временем осмотрелся я.

Пехота почти завершила разбор раненных и мертвых. Острожки принимали первозданный вид. Почти. Все же крови здесь было пролито прилично, и это невозможно как-то было скрыть. Бойцы занимали за моей спиной три оставшихся целыми укрепления. Конница огненного боя собиралась тоже между лагерем, куда стаскивали раненных и защитными сооружениями.

По правому флангу, ярко отсвечивая на солнце доспехами, проследовали пять сотен моей бронной лучшей кавалерии. Прямо дефилировали, стараясь идти походной колонной. Конечно — не стремя к стремени, до такого еще далеко. Но все же месяц подготовки и слаживания сказался на качестве построений и совместных боевых действий.

Завершив маневр, они двинулись в тыл. Значит, скоро вся эта сила будет на моем левом фланге, готовая к удару по оплоту силы Шуйского.

Ну что, гражданин Дмитрий, может пора бы сложить оружие, бросить его и отъехать с поля. Тогда-то бояре ко мне и перебегут.

Я скривился. Что мне с этими знатными хрычами делать?

Начнется уже в моем войске настоящий ужас политической игры. Ситуация, ничуть не помогающая ведению боевых действий, а только мешающая. Все эти родовитые и полуродовитые люди — они же все считают себя лучшими из лучших. Все они чтят законы местничества и постоянно хотят обскакать один другого. А если кто-то обходит их всех, то тут же объединяются. Ведь нарушение традиций, это… Недопустимо!

Избранная боярская, бронная конница, чтоб ее черти разобрали. Она сама по себе сплошной клубок интриг, где каждый ратник, это повод для политического противостояния и фигура в нем.

С ними всеми взаимодействовать, это какой же опыт нужен-то?

Черт. Я не удивлен, что Шуйский не может просто взять и отдать приказ атаковать. Они же могут не подчиниться и начнется… Настоящий ад будет. И все это в ближайшее время, если эти люди перейдут под мое управление, будут творить в моем войске.

Что делать с этими лучшими людьми?

Пока ждал новых вестей, размышлял. И одна мысль ощущалась хуже другой.

Включить в состав, казалось, проще всего. Это раз. Но тогда они же разладом своим разрушат уже сформированную систему. Спорить начнут кто сотником должен быть и почему. У кого родня родовитее, а предки важнее. И весь поход превратится в сущий клубок заговоров. Еще в самый важный момент бунтовать удумают. Мотнул головой, отбросил. Еще бунта в войске мне не хватало. Тех, кто готов его поднять и, например, ночь, навалиться отрядом на моих телохранителей или на важные обозные части.

Второе. Разоружить и отпустить. Тоже рабочий вариант в целом.

Можно еще и выкупа потребовать.

Гнева будет — очень много. Восстать могут и, к гадалке не ходи, сделают это, затаив обиду. При первой возможности предадут и нож в спину вгонят. Причем, если будет возможность, то не в фигуральном, а вполне реальном смысле слова. Если не разоружать, просто пустить на все четыре стороны? Так, они же оппозицию сформируют. И что? На это силы тратить, всех их потом отдельно ловить. Суду предавать. Это время же и горящие тылы.

Здесь всплыла еще мысль. Ведь, скорее всего, в войске прилично людей Мстиславского, которые уже саботируют работу армии и выполнение приказов. Как их выявить? Как понять? Это каждого же фильтровать надо, допрашивать. А их сколько? Восемь тысяч.

Даже рязанцев, по-хорошему тоже надо всех расспросить и допросить.

Вздохнул и тут в разум мой пришел третий вариант. Мотнул головой отбросил его. Нет, так нельзя, невозможно. Это уж слишком. Не может так случиться и не должно.

Нужно какую-то рабочую схему придумать. Черт!

Вывел меня из раздумий гонец, примчавшийся от наемников, спешился, поклонился.

— Где Богдан? — Спросил я его на подходе.

— Там остался, говорит с ними еще, меня к вам с докладом послал.

— Ясно, говори. — Живой мой казак, хорошо.

— Господарь. От немецких рот решения, единого пока, нет. Совещаются. Часть готова к нам перенаняться. Прямо сейчас. Часть требует выдачи им Якоба Понтуса Делагарди, как жеста доброй воли. — Он дернулся, продолжил. — Это шведы в основном, как я понял, господарь. Часть пока в смятении, потери считает и раненных пытается как-то…

— Что еще?

— Просили разрешения похоронить их людей по их обычаям. Если раненные есть, то тоже просили передать.

Я крепко задумался. По-хорошему нужно было идти к ним, говорить самому. Предлагать. Но, черт, это же риск. Появись мое знамя на поле боя не подумает ли Шуйский, что нужно ударить именно по моему отряду, чтобы обезглавить мятежные силы.

Рискованно. Но, через вестовых я же толково не смогу договариваться.

Задумался, увидел, что Григорий на своей лошади подъезжает, спешивается. Вот и решение.

— Здрав будь, Григорий Неуступыч. — посмотрел на него, улыбнулся.

Видимо, мой главный снабженец понял, что от него хотят чего-то по-настоящему сложного. Привык он, что если к нему обращаюсь, то навалю дел. Спешился, подошел с кислой миной, поклонился.

— Здравствуй, господарь. Звал ты меня?

— Да. Дело важное тебе поручить хочу.

— Я иного и не ждал. — Вздохнул он. — Говори, сделаю.

Внезапно. Видимо, победа над наемниками, несмотря на то что над всей московской армией еще мы верх не одержали, отпечаталась положительными эмоциями в его голове.

— Задача сложная. Перенанять немцев на нашу сторону. Богдан уже там, но он… Казак он, лихой, а не дипломат. Смени его, говори с ними от лица моего, а ему вели вернуться.

— Господарь. — Глаза его расширились. — Я языка-то их… Языка не ведаю.

— Это не проблема. Бери с собой Вильяма ван Вриса и еще пару голландцев. Сопровождения человек десять с аркебузами. Выдвигайся с вестовым под белым флагом.

Смотрел он на меня обреченно. Мину состроил трагическую, засопел, головой покачал. Но, внезапно ответил положительным решением даже без пререканий:

— Сделаю. За финансы я отвечаю, понимаю, что и сколько им заплатить мы сможем пока до Москвы не дойдем. А там проще же будет. Казну-то у Шуйского в свои руки возьмем. Пока резерв в серебре имеется. Возьму с собой золото, немного. Показать, что не бедняки мы. Перстень какой их главному вручу. — Он задумался, я не перебивал, потому что говорил-то в целом мой снабженец все очень толково. — Гонца лучше сразу послать, пускай передаст… — Он повернулся к парню. — Скажи, что скоро приедет человек, я то есть. Обсудим условия.

— Григорий. — Я вмешался в разговор. — Скажи им, что Якоба Делагарди пока что мы им не вернем.

Лицо его исказилось в удивленной ухмылке.

— Самого? А он у нас?

— Да. — Усмехнулся я. — Пленен.

— Господарь. Ты… Ты меня не перестаешь удивлять.

— Так вот. Его пока не передадим, но он жив, ранен легко, в лазарете. Передай, что всем их раненным будет оказана помощь. Всех, кто хочет вернуться и может сделать это сам, отпустим, если сдадут оружие и доспехи. С убитых снаряжение, это наши трофеи. Тела и одежду вернем, как только бой завершится. Передай, что всех их мы готовы передать.

— Отпустим? — Удивился Григорий. — Как?

— Они за нас будут сражаться. Возможно, выкупят свое снаряжение этой самой службой. — Я улыбнулся. — Кому они, наемники, без амуниции-то нужны? И как они доберутся до ближайшего нанимателя без оружия по нашим просторам без еды? Тут либо за нас, либо за Шуйского. По-моему, выбор очевиден.

— Хитро. Понял тебя, господарь.

— Действуй.

Помялся он секунду.

— Дозволь спросить, Игорь Васильевич.

— Чего хотел?

— Яков, собрат наш, что с ним.

— Ранен. Но жить будет.

— Уф. — Перекрестился служилый человек из Чертовицкого, вздохнул, поклонился мне. — Спасибо, что сберег его. Старый он мой товарищ боевой.

Я кивнул в ответ, произнес.

— Работай, Григорий. Рассчитываю на тебя.

— Сделаю!

Вестовой умчался к наемникам, а Григорий понесся собирать отряд для выполнения своей миссии.

Я всмотрелся в поле боя. Бронная конница перешла на левый фланг. Пехота построилась в боевые порядки, но стояла больше расслабленно, чем собрано. Люди устали, все же они выдержали тяжелый бой, понесли потери. Но, уверен, отдай я сейчас приказ все они пойдут за мной и в огонь, и в воду.

А от правого фланга к нестройным, замершим на небольшом холме рядам стрельцов и окружающих их отрядов двинулась небольшая процессия. Романов, Захарий Ляпунов и десяток бойцов сопровождения шли под белым флагом.

Ну что, Дмитрий Шуйский. Сейчас войско твое по швам трещать начнет.

— Серафим! — Я вновь обратился к батюшке, который маячил неподалеку. Разбор они закончили, мертвецов оттащили. Ходил он промеж своих бойцов, осматривал каждого. Снаряжение поправлял.

— Да, господарь. — Оторвался от дела, повернулся.

— Ты за главного здесь, отец. — Улыбнулся ему. — Жди сигнала к атаке, если нужен будешь, призову.

— Да, господарь. — Он поклонился. — Коли надо, ударим. Силы есть.

Кивнул ему, двинулся к Пантелею, замершему со знаменем.

Видимо, придется выкуривать Дмитрия и его конницу самому. Сделать так, чтобы рассеялись они, в страхе разбежались. Сейчас не ведает его фланг, что делать. Уверен, согласия в них нет.

Атаковать, а смысл? Они не выиграют — нас уже больше. Моральный дух на высоте. Основной козырь — наемники, побит. Иноземцы же в бой второй раз идти не хотят, это уже стало ясно.

Да и видят же они, люди за Шуйским стоящие, что вестовые носятся от моих рядов и к наемникам, и к стрельцам. Идет какой-то диалог, переговоры. Смута в войске началась, это точно.

Варианты?

Бежать? Отходить?

Уверен — малые группу уже начали отход. Только вот крупными силами, а куда они денутся-то с поля боя? И не превратиться ли такой отход в повальное бегство. Шуйский, скорее всего, это понимал и находился в том состоянии духа, когда провал налицо. Уже видно, что сделать ничего невозможно, но… Выхода-то никакого из всей ситуации тоже нет. Ни хорошего, ни плохого.

Есть только ужасный и не устраивающий совершенно. Вот и ступор, коллапс управления.

Ну и я этого гражданина к разгрому сейчас и подтолкну.

Глава 24

Уже после того, как мы отбросили наемников, я начал понимать, что поле боя останется за нами. Сейчас это чувство все сильнее откликалось в моей голове и сердце.

Вместе с Пантелеем и знаменем я отступил за линию острожков. Ситуация здесь выглядела ощутимо лучше. Раненных поубавилось, почти всех, кого можно было спасти, перенесли в лагерь. Работала похоронная команда. Мужики из Серпухова копали могилы. Работы сегодня у них будет немало.

Но, наемников среди павших оказалось ощутимо больше. Их тела тоже лажали и ждали обрядов похорон. Передадут или нет, все зависит от сговорчивости иноземных капитанов.

Тяжелое время войны, но без него никак. Без потерь, утрат и лишений — нет побед.

Я двинулся к рядам своих легких рейтар. Люди выглядели усталыми, запыленными, взмыленными, как и их кони. Но, в глазах при виде меня начал разгораться огонь. Они готовы идти в бой, это чувствовалось по настроению. Победа внушила им еще больше уверенности в том, что каждый из них и все вместе сражаются они за общее дело.

— Ура! Господарю! — Заорал кто-то.

И по всему строю раскатилось дружное.

— Ура-а-а-а!

Орали они дружно, не очень стройно, каждый на свой лад, но это разнеслось над полем. Уверен — противник на той стороне слышал нашего громогласное, пускай и доносилось оно до него порывами ветра.

Слышал и боялся.

Якова не было, от лучшей моей сотни осталось половина. Все же эти служилые люди, не щадя себя, пошли за мной в самое пекло. Очень надеялся я, что из потерь многие лишь ранены, хорошо бы — легко, чтобы быстро вернуться в строй. Бойцы многое делали для меня и многое значили. Лучшая, отборная сотня, с которой я прошел через многое. Победа в моих диверсиях и вылазках ковалась их усилиями в том числе. На них была надежда у меня.

И в тяжелый момент они не подвели. Не убоялись и пошли за мной на опасное дело. Вначале против дрогнувшего строя германцев — пикинеров. А потом и на вал, ловить Делагарди. Сражались против опытных фехтовальщиков, сломили их.

Я привстал на стременах, выкрикнул.

— Гойда! — Взмахнул саблей. — На левый фланг! Идем, собратья!

Пантелей подле меня на своем скакуне гордо нес знамя, которое развевалось, трепетало на ветру.

Сотни выбивали дробь, гудела сама земля. Что же будет, когда в бой пойдут тысячи всадников. Это же невероятная мощь. Лавина!

За передовыми позициями левого фланга меня встречали Тренко и князь Трубецкой. Чувствовалось в них нервное напряжение. Ощущалось, что победа по центру воодушевила этих людей и хотят они не просто стоять и смотреть, а тоже отличиться, нанести удар по противнику, разгромить его, отбросить, овеять славой свои имена.

Двинуться к Москве и войти в город под звон колоколов.

— Ну что, застоялись вы за гуляй-городом? — Спросил я с улыбкой на лице.

— Так и есть, господарь. — Нервно ответил Тренко, смотря на строящиеся позади меня сотни. — Сотники вестовых шлют, бить хотят боярскую рать. Шуйского хотят сами взять. Как ты, говорят, шведа взял так и они, брата ложного царика схватят. Спорят, чья сотня до него дойдет.

Не хорошо. Слишком уж лихо они взялись за дело. Не стоило так все же. Враг еще не дрогнул, не побежал. Действовать нужно осмотрительно и не наедятся на легкий успех.

— Значит так…

Я начал раздавать приказы. Вестовые помчались к сотникам, доносить мою волю и части вновь сформированного плана.

— Дозволь, господарь… — Подал голос Тренко, выслушав, что я говорю. — Бронных людей возглавить хочу.

Я посмотрел на него, подумал. Качнул головой соглашаясь.

— Хорошо, собрат мой, пусть так и будет. Учти только. Бронная конница она, в первую очередь, для страха же здесь. Бить ей нужно, только когда уже дрогнут все или, наоборот, на нас пойдут, чтобы отбросить. — Замолчал, обдумал, глянул на замерших поодаль. — У тебя будет один удар, который должен поставить точку. Лучше всего отсечь от дороги, прижать, не дать уйти. Как молотом по наковальне. Раз и все.

Он слушал, кивал. Все понимал. Все же Тренко был хорошим, отважным служилым человеком. На него можно было положиться в управлении небольшим отрядом. Вряд ли он мог справиться сам с несколькими тысячами на постоянной основе. А вот повести в бой пять сотен — это то, для чего он рожден.

— Дмитрий Тимофеевич. — Перевел я взгляд на князя. — На тебе тогда вся легкая конница старого строя. — Улыбнулся ему. — Тебе начинать, заводить и при отказе отступать и сдаваться, стрелами разить, в смуту вводить, ряды проряжать. Давить массой конной.

— Сделаю, господарь.

— В лоб не бить, держаться до сигнала. Если выйдут сами против нас, то отходить и освобождать место, чтобы Тренко во фланг им ударил всей силой. А потом. — Я улыбнулся. — А потом всей силой навалиться.

— Все понял, господарь. — Князь выглядел задумчивым. Все же вести в бой четыре тысячи, дело не простое.

— Ну а я с сотнями огненного боя пойду. По флангу, думаю, между наемниками и войсками московскими зайду и ударю, чтобы от дороги теснить.

— Добро. — Переглянулись они, явно сказать чего-то хотели. Это слышалось и в интонации.

— Говорите? Чего думаете.

— Господарь. — Тренко слово взял. — Ты бы сам в бой не шел. Игорь Васильевич, не гневись, но… Не Царское… — Он дернулся, глаза опустил. — Не дело, чтобы ты сам. Вдруг что, вдруг пуля-дура или стрела лихая какая… Что мы тогда без тебя? Как? Ты же наше все. Все люди за тебя жизнь отдать готовы.

— Готовы, потому что видят… — Смотрел я на него пристально. Понимал, да, слова-то говорит человек толковые. Да, негоже мне, генералу армии лезть в самое опасное место. Но, не мог по-другому. Именно поэтому все они идут за мной. Потому что я впереди. Я веду их. Руковожу ими, своим примером показываю, что радею за каждого из них. И жизнью рискую своей ради дела, на которое всех их позвал. — Готовы, потому что видят, что сам я веду их. И сам рискую.

— Господарь… — Начал было князь, судя по тону вторя полковнику.

— Доспех на то у меня есть и Пантелей…

Я уставился на поле, видел, как от наемников в нашу сторону летит знакомый всадник. Богдан.

— Вон еще один телохранитель мой. — Улыбнулся им. — Да и сами мои аркебузиры близко-то не подойдут. Коли по нам ударят, ты Тренко поддержишь своими бронными сотнями. Мы же бьем издали, врукопашную не лезть стараемся.

Полковник головой покачал. Видел он своими глазами, как мы в бой не полезли. Там на сама дальнем от них острожке, когда надо было в самую сечу я устремился и аркебузиров в сабельный бой бросил. Прорыв остановить, когда надо было.

Но, то дело мое, я сам решу, что и как мне делать. Рисковать лишний раз я не собирался, но и отсиживаться в тылу не видел никакого смысла.

— По коням, собратья! Трубить готовность!

— Кого к Шуйскому пошлем? — Проговорил Трубецкой. — Чтобы обозначить условия сдачи.

Я тут же вспомнил тяжелый опыт Некраса Булгакова. В сердце злость вспыхнула, и болью отдалось это имя в моей душе. Кого посылать, если гонцов так встречает воевода Дмитрий? Да черт знает кого.

Каждого сотоварища жалко. Каждый нужен.

Лучше выдвинуться, обозначить намерения свои, а там глядишь, и сами пришлют. И уже по-другому разговаривать будем. Хотя, чем больше думал я об этом, тем более сложными казались мне переговоры. Будут они сдаваться, например, а ночью решат перерезать нас и что? И как с этим?

Из противников, союзников сделать нелегко.

Если стрельцы и руководящий ими Воротынский слово дадут. Это еще как-то можно понять. Он над ними поставлен, он за людей этих отвечает. За веру православную стоит и… Действует, как-то осознавая последствия. А вот бояре, что поменьше — сотники и все те, кто за Шуйского.

Это же настоящий клубок змей.

Причем они друг друга будут жалить, доносы понесутся сразу же. Привыкли они, люди московские, так все решать. Они же создали всю эту систему, за места борются, за управление приказами, а значимость, за власть, за близость к трону, за уважение семьи своей. И кто-то, может быть, поставит на Игоря, а кто-то решит устранить его, поставив на Шуйского.

Или… На Мстиславского. Его людей же в войске много. Кто может их выделить?

Пока войско строилось я голову ломал так что, казалось, мозг аж заскрипел.

— Господарь. — Вывел меня из задумчивости голос Тренко. — Так кого пошлем-то?

— Пока никого. Выйдем, обозначим, что к бою готовы и на них идем. Поглядим, чем ответят. По плану действуем. А там, если дрогнут, то… Лихого самого, отважного. — Вздохнул я. Не хотел я в этот улей посылать своих людей. Душа не лежала, интуиция подсказывала, ничем хорошим это не кончится. Но. Это люди мне нужны, чтобы с ляхами биться. Всей силой.

И если так подумать, если все же царем меня изберут на Соборе, то на них же и полагаться придется. Ну или… На часть из них.

Скрипнул зубами. Тяжело такие решения принимать, когда понимаешь, что по тонкой грани пройти надо. По очень, очень тонкому льду.

Встряхнулся, проговорил:

— И скажи человеку, которого подберешь, чтобы сам не лез к штабу, к шатру. Себя берег. Людям Шуйского весть бы передал, требования наши. Пусть многие знают, что мы им сдачу предлагаем. Почетную.

— Хорошо. А наши требования какие? — приподнял бровь Тренко.

— Полная и безоговорочная капитуляция. — Смотрел на него, понимал, что проще надо. Заменил. — Сдача. Переход всех под мое командование. Присяга.

Загудели рога, призывая конницу выдвинуться вперед.

Наши отряды неспешно двинулись через поле к лесу, где стояли нестройные ряды войска, верного лично Дмитрию Шуйскому. Быть битве или нет, пока не ясно. Примут ли они сражение или в страхе начнут разбегаться. Кто знает, насколько колеблются они.

Примчался Богдан. Его пропустили через наши ряды. Привстал на стременах казак, головой кивнул, поравнялся, подле меня поехал.

Моя неполная тысяча с аркебузами шла ближе всего к отступившим силам наемников.

Я тут же отправил гонца к пехоте Серафима и к казакам, что преимущественно заменяли мне стрелецкие силы. Им тоже следовало выдвигаться. Обозначить то, что мы наступаем всем фронтом. Может быть, правый фланг только не пойдет в бой, хотя. По-хорошему ему бы надо тоже выдвинуться и поддержать нас, стать резервом. Если стрельцы под началом Воротынского и стоящие вместе с ними люди согласятся под нас пойти.

Все же на правом фланге им-то деваться вообще некуда.

Если мы ударим там всей силой, что сейчас шла в довесок к левому — то есть еще и аркебузирами и бронной конницей и пехоту подтянем, то… Вся эта рать сметет и стрельцов, и пехоту с копьями. Не устоят они. Конница, думаю, вообще отступать сразу начнет, спины покажет.

Так что у Ивана Михайловича-то по факту выбор без выбора. С одной стороны, не простой, ведь это сдача. А с иной — если Шуйскому конец, то смысл всех жертв и твердости решений.

— Господарь. — Проговорил наконец-то Богдан.

— Да, что там немцы? — Уставился на него.

Мы неспешно двигались вперед маршевой колонной. Расстояние сокращалось. Скоро будем разворачиваться для обозначения фланговой атаки.

— Немцы-то. Григорий отослал, сказал, что нужнее я здесь. — Он ощерился. — Тебя, господарь своей грудью прикрывать, коли надо. Такая работа. А с этими… Да говорить готовы, Григорий Неуступыч человек-то грамотный, многомудрый, он лучше справится.

Хорошо, что казак понимал в чем его преимущества, а в чем недостатки. Это важное качество для человека.

— Богдан. — Я глянул на него пристально. — Немцы что?

— А что. Да в смятении они. Дюже злы. Это точно. То, что главный их у нас, этот… Якоб Делагарди… Или как там его, добавило им, конечно, проблем. Кто сейчас за атамана у них неясно. Но… — Он улыбнулся криво. — На Шуйского они прямо дюже злы. Там к ним гонцы приносились, на меня смотрели, да на нас всех. Требовали, чтобы били нас, как врагов. Кричали…

Он перевел дыхание.

Вот дела, мешали люди Шуйского переговорам, ожидаемо в целом.

— И что?

— Да ничего. На крики эти один из немцев, такой большой мужик, типа Пантелея нашего, крепкий как гаркнет. Рота у него большая, не воевала еще с нами. Так, он им злобно и говорит на ломаном нашем. Что мол, мы вперед пошли, в битве собратьев потеряли, а вы? Вы где были? Вы стояли, смотрели. Вот и идите к дьяволу. Сами идите и повоюйте для начала, а мы поглядим.

— Так и сказал? — Информация была полезной.

— Да. Но, господарь, шведы там, стрелки, которые по большей части, мушкетеры и аркебузиры. Они-то не очень довольны переходом от Шуйского к нам. Говорят, что без Делагарди этого не пойдет. Он главный у них. Они люди короля. И просто так взять, и наняться… — Он плечами пожал. — Не могут они. Да и своего главного требуют вернуть. А он же пленник. Выкуп нужен. А сколько я-то почем знаю. Вот Григорий Неуступыч пускай решает. Почем жизнь этого генерала. Кто он там, барон, боярин, князь, граф. Видно же, что важная птица.

Торг за шведа, дело в целом обычное для тех времен. Рыцарей выкупали из плена. Ну и понятно, что своего лидера забрать у русских повстанцев, каких-то варваров, чудом взявших верх дело хорошее. Уверен, так именно мыслили сейчас все эти немцы. Возможно, как и прошлые мои противники, подумывали, не приписать ли мне силу дьявольскую.

— Не боятся, что мы их в землю втопчем?

— Нет. Судя по тому, что я понял, они это. Понимают они, что если отступят, бить их мы не будем. Незачем. Они же наемники. Они же за деньги жизнями рискуют. Раз им не платят больше, чтобы они нас били, они и не будут.

— Так им заплатили? — Я улыбнулся.

— Говорят, мало. — Он ощерился. — Говорят, особенно те, что под наши пушки попали и с пехотой Серафима бились. Эти, германцы, говорят. Дескать, мы в бой сходили, чтобы второй раз идти еще платить надо.

— И что гонец?

— А гонец шумел, кричал, требовал. Прогнали его. Пригрозили даже на пики насадить, если орать будет.

— Ясно.

В целом ситуация была понятная. Все, как я и думал, как и рассчитывал. Наемники злы и сражаться не желают. Интересно, что по данному факту будет делать Шуйский.

Мы приближались, разворачиваясь для удара. Еще немного и запоют рога, кони ускорятся, и, выходя на дистанцию атаки, последует залп из аркебуз по фланговому построению московских войск.

Вдруг от их нестройных рядов вырвался гонец с белым флагом. Летел он быстро. Я живо приказал трубить отход, перестроение, чтобы мы, остановившись, не стали легкой добычей какой-то вражеской хитрости. Войско замирало, оттягивалось. Сам вглядывался в противостоящие ряды. Там, в районе дороги тоже наблюдалось какое-то движение. Вроде бы бронная конница и карета продвигаются к передовой линии.

Что твориться?

Почувствовал на себе взгляд Богдана, у него тоже имелись вопросы к происходящему.

Несколько аркебузиров выдвинулись вперед, перехватили гонца под белым знаменем, сопроводили ко мне. Человек бы немолод, явно сильно нервничал. Одет был небогато и не поспешен. Так, какой-то обычный служилый человек, которых в войске моем множество. Оружия нет, пришел с миром.

— Кто таков? — Спросил я, смотря на него из седла.

— В… Воевода, их высочество Дмитрий Шуйский предлагает переговоры. Ранен он, на карете будет с… С боярами. — Человека сильно трясло, он очень сильно нервничал, поглядывал на сопровождающих.

— Как звать тебя?

— Я-то… я… Дмитрий Шуйский…

— Ты не понял, служилый человек. — Буравил его взглядом и ждал ответа на свой четкий вопрос. — Кто ты, как звать?

— Иван… Иван Колядин я. — глаза его бегали. Что-то неладное в войске Шуйского творилось. Неужто они нас так боятся. Или случилось чего.

— Чей ты человек? Кто ты? Иван Колядин.

— Послужилец я. — Он икнул. — На службе у Куракиных.

— Чего трясешься так, служилый человек? — Я смотрел на него и все отчетливее понимал, что что-то тут не так. Либо это все подстава и нас втягивают в какую-то авантюру. Либо время тянут. Либо… Ну не может же боец под белым флагом бояться настолько сильно нас.

— Так это… Говорят… Говорят… — Он заикался, собрался, вновь начал что-то там про Шуйского тарабанить, заученное.

Говорят, значит, что мы сами черти, пришедшие с юга. Так выходит. Но что-то за всей этой ситуацией странное было и не нравилась мне она.

— Где переговоры?

— Так, он, Дмитрий Шуйский значит, ранен был. Карета… — Он начал озираться, заприметил ее, махнул рукой, очень осторожно, не давая повода сопровождающим его людям. — Карета и сопровождение. Ждут тебя, воевода.

Ждут, значит. Я улыбнулся по-доброму, но в душе понимал — точно, это какая-то постановка.

Поглядел в том направлении, куда показывал этот напуганный вояка и правда. Из рядов противника по дороге, ведущей к Серпухову, выехала карета. Сопровождало ее порядка полутора сотен отлично снаряженных, бронированных всадников. Хороший эскорт и что мне с этим делать? Они же все с оружием. Я на переговоры пойду и что? Тоже две сотни брать?

Тем временем всадники, явившие себя, строились в две шеренги рядом с повозкой, вроде бы как принимать меня собирались.

Выглядело эпично, но. Уж больно как-то чудно.

— Хорошо, Иван, нас поведешь. — Улыбнулся я ему.

Тот еще сильнее волноваться начал. Пот аж градом катился с его лба.

— Да, воевода, да. Конечно. Дмитрий Шуйский. Его Высочество ждет.

— Сопроводите.

Я махнул Пантелею и Богдану, они выглядели напряженными. Проговорил:

— Собраться, идем мы на дело опасное. Ухо востро держать. Полсотни аркебузиров берем с собой.

— Не мало ли, господарь? — Прогудел Пантелей. Даже он, богатырь мой, ощущал какой-то подвох в сложившейся ситуации.

— Достаточно. На первый случай. — Улыбнулся я криво.

Вестовых к Тренко и Трубецкому отправил. Сотникам своих стрелковых кавалеристов тоже четкие указания дал. Выдвинулись мы вперед минуты через две после явления этого Ивана, небольшим отрядом. Справа продолжала маршировать, выдвигающаяся и подтягивающаяся к пехоте конница. За спиной моей перестраивались бронные и стрелковые сотни.

Смотрел я вперед и все больше понимал. Похоже, это на какую-то провокацию. Но, если это сохранит сотни и тысячи жизней, надо рискнуть.

* * *

Уважаемые читатели, спасибо! Жду в шестом томе — https://author.today/reader/526879/4970766

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24