Испытательный полигон [Майкл Коннелли] (fb2) читать онлайн

Майкл Коннелли Испытательный полигон

8-й роман о Микки Холлере

«Мы находимся в гонке со временем, стремясь обезопасить детей нашей страны от рисков, связанных с искусственным интеллектом. Существующие меры защиты оказались недостаточными. Необходимо действовать немедленно».

Национальная ассоциация генеральных прокуроров,

6 сентября 2023 г.

Часть первая. Клетка

Глава 1.

Для одних зал суда – это театр, где разворачивается постановочное представление, тщательно спланированное до мелочей. Другие видят в нём сложную стратегическую игру, подобную шахматам, где каждый ход просчитан наперёд, а любая ошибка грозит катастрофой. В этой игре присутствует зрительный зал, полный предвзятости и осуждения, заранее настроенный на определённый исход.

Я же воспринимаю зал суда как арену для жестокой битвы, как «Октагон», где сталкиваются бойцы без правил. Двое вступают в схватку, и только один выходит победителем. Кровь и шрамы – неизбежная плата за участие. Вот что для меня значит зал суда.

В тот день заседание проходило в гражданском суде, хотя, на мой взгляд, это название не совсем отражало суть происходящего. Атмосфера была далека от спокойной и мирной, свойственной гражданским делам. Дело «Рэндольф против Тайдалвейв технолоджиз» было из тех, где решалась судьба не только участников процесса, но и, возможно, всего человечества – по крайней мере, я бы так это описал.

Председательствовала судья окружного суда США Маргарет Рулин. Я знал её ещё со времён, когда она, будучи ещё адвокатом, была известна как Пегги Рулин и часто засиживалась в баре «Рэдбёрд» после работы. Теперь она была уважаемым и опытным судьёй, назначенной ещё при Обаме. Она объединила все иски и стремилась ускорить процесс, не допуская затягивания. Я был согласен с ней, но адвокаты противоположной стороны, братья Мейсон, явно хотели отложить разбирательство на как можно более долгий срок.

Компания «Тайдалвейв» была выставлена на продажу, и инвесторы рассчитывали на выгодную сделку с одним из технологических гигантов. В числе потенциальных покупателей назывались «Майкрософт», «Мета» и компания Маска. От исхода этой сделки зависело, будет ли она оцениваться в миллионы или миллиарды долларов.

Я был настроен решительно и не собирался позволить им затягивать процесс. «Тайдалвейв» предоставила нам огромный объём информации – двенадцать терабайт данных, которые в распечатанном виде заполнили бы склад до самого потолка. Однако ключевые сведения в этих тысячах страниц были скрыты за чёрными полосами, делая документы почти бесполезными. Мне было необходимо узнать, что они пытались скрыть, иначе я рисковал проиграть дело всей моей жизни.

Судья терпеливо ждала моего ответа одному из Мейсонов, который встал и заявил, что редактирование материалов раскрытия необходимо для защиты прав собственности в крайне конкурентном мире генеративного искусственного интеллекта. Он сказал, что сведения, скрытые от меня, — это ключи от королевства. И раздавать их они не собираются.

— Господин Холлер, — подсказала судья. — Ваш ответ, пожалуйста.

— Да, Ваша честь, — сказал я.

Следуя установленному судьёй протоколу, я поднялся и вышел к кафедре между столами истца и ответчика.

— Ваша честь, довод защиты в лучшем случае лицемерен, — начал я. — Речь идёт не о ключах от королевства. Ключевые улики намеренно замалчиваются, ведь мистер Мейсон прекрасно осознает их обвинительный характер. Они подтверждают позицию истца. Творение «Тайдалвейва» подтолкнуло впечатлительного подростка взять в школу отцовское оружие и…

— Господин Холлер, — перебила судья. — Вам нет нужды каждый раз при возражении заново зачитывать обоснование истца. Уверена, что представители средств массовой информации, которых вы пригласили сегодня, это ценят, но суд — нет.

Судья кивком указала на первый ряд, где плечом к плечу сидели репортёры. В федеральном суде камеры и записывающие устройства были под запретом. Каждому журналисту, даже телевизионщикам, приходилось делать записи от руки. С краю сидел художник, делавший наброски для телеканала «Си‑Эн‑Эн». В эпоху, где безраздельно правили цифровые технологии, включая искусственный интеллект и интернет, традиционные ручка и бумага выглядели анахронизмом, вызывающим улыбку.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал я. — Дело касается защитных мер, предпринятых компанией. «Тайдалвейв» утверждает, что располагала такими мерами, но скрывает их детали, прикрываясь коммерческой тайной. Это не соответствует действительности, уважаемый суд. Истец требует выяснить, как ИИ-разработка «Тайдалвейва» смогла обойти эти предполагаемые барьеры и дать подростку совет, оправдывающий насилие.

Братья Мейсон одновременно поднялись, чтобы возразить. Они были одни за столом защиты: их клиент решил не направлять представителя в суд для участия в этих досудебных стычках.

Близнецы переглянулись и что-то быстро обсудили, после чего Маркус занял свое место, предоставив слово Митчеллу.

— Ваша честь, адвокат истца снова искажает факты и доказательства, — сказал Митчелл. — Он разговаривает со средствами массовой информации, а не с судом.

Я ответил сразу, пока всё ещё стоял у кафедры.

— Откуда нам знать факты и доказательства, если нам не предоставляют полный объём материалов раскрытия? — спросил я, широко разведя руками.

Рулин подняла ладони, требуя тишины.

— Достаточно, — сказала она. — Господин Мейсон, подойдите к кафедре.

Я вновь занял своё место рядом с Брендой Рэндольф, её глаза блестели слезами. В стенах этого зала любое упоминание о её убитой дочери неизменно пробуждало в ней эту скорбь. Это не было игрой или маской, а истинным, неизбывным горем, которое не утихнет, что бы ни произошло. Я накрыл её руку своей, пытаясь дать хоть какую-то опору. Мой разум должен был быть поглощён судьёй и оппонентами, но я чувствовал всю тяжесть этих минут для Бренды и знал, что впереди её ждут ещё более мучительные испытания.

— Господин Мейсон, суд склонен согласиться с господином Холлером в этом вопросе, — сказала Рулин. — Как вы предлагаете нам разрешить эту ситуацию? У него есть право на полное раскрытие информации.

— Мы не можем, Ваша честь, — ответил с кафедры Митчелл Мейсон. — Вместо того чтобы раскрывать наши запатентованные научные наработки, код и методики, мы предложили истцу щедрый пакет компенсации. Но он был отвергнут, чтобы адвокат истца мог и дальше красоваться перед средствами массовой информации своими совершенно необоснованными заявлениями и…

— Позвольте вас на этом прервать, господин Мейсон, — сказала судья. — Каждый истец имеет право на судебное разбирательство. Мы не будем обсуждать мотивы отказа от урегулирования.

— Тогда, Ваша честь, — подхватил Мейсон, — мы готовы передать материалы назначенному судом специальному эксперту для изучения и определения того, что подлежит раскрытию, а что должно оставаться засекреченным как запатентованная информация.

Я поднялся, чтобы возразить, но судья меня прервала.

— Я с неохотой рассмотрю это предложение, учитывая его влияние на график суда, — сказала Рулин. — А пока перейдём к следующему вопросу. Господин Мейсон, вы…

— Ваша честь, — сказал я. — Прежде чем перейти дальше, можно ли мне высказаться по предложению защиты о назначении специального эксперта?

— Господин Холлер, я знаю ваш ответ, — произнесла Рулин. — Вы возражаете, потому что хотите, чтобы дело не вышло из графика. Если желаете, можете подать мотивированное возражение в электронном виде, я рассмотрю его прежде, чем вынесу решение. А пока продолжим. Защита подала ходатайство об исключении одного человека из списка свидетелей истца. Это Рикки Патель, бывший сотрудник ответчика, компании «Тайдалвейв». Господин Мейсон, желаете изложить ваши доводы для протокола?

Митчелл Мейсон был одет в сине‑чёрный костюм «Армани» и свой фирменный жилет с узором, дополнявший деловой образ. Тёмно‑русые волосы были аккуратно уложены, борода коротко подстрижена, и в ней начала проступать седина. По бороде я и различал близнецов: у Митчелла она была, у Маркуса — нет.

— Да, Ваша честь, — сказал Митчелл. — Как указано в ходатайстве, господин Патель — бывший сотрудник «Тайдалвейв» и при увольнении подписал соглашение о неразглашении. Копия прилагалась к ходатайству. Проще говоря, Ваша честь, это попытка истца обойти нас и получить конфиденциальные данные и сведения компании. Мы категорически возражаем против того, чтобы господин Патель вообще давал показания, тем более в открытом судебном заседании.

— Хорошо, можете присесть, — сказала Рулин. — Господин Холлер, я заметила, что вы не подали письменного возражения на ходатайство. Вы исключаете господина Пателя из списка свидетелей?

Я снова вышел к кафедре.

— Наоборот, Ваша честь, — сказал я. — Рикки Патель — ключевой свидетель истца. Он был в лаборатории, когда эта компания создала ИИ‑помощницу по имени Клэр и выпустила её на волю, не предупредив об опасности - ничего не подозревающих…

— Хватит эффектных формулировок, господин Холлер, — резко оборвала меня Рулин. — Я вас уже предупреждала. Вы выступаете передо мной, а не перед публикой в первом ряду.

— Да, Ваша честь.

— Итак, почему суд не должен требовать исполнения соглашения о неразглашении, подписанного вашим предполагаемым свидетелем?

— Ваша честь, суть этого дела – установление ответственности за качество продукции. Запрет бывшему сотруднику давать показания о халатности «Тайдалвейв» в вопросах безопасности продукта противоречит интересам общества. Калифорнийские суды последовательно отказываются применять соглашения о неразглашении, если они нарушают основополагающие принципы публичного порядка. Моя клиентка и общественность не связаны этим «соглашением о неразглашении» и заинтересованы в выяснении обстоятельств, приведших к трагедии, когда ИИ-помощница подтолкнула подростка к убийству. Свидетель Рикки Патель не собирается раскрывать коммерческие секреты или конфиденциальную информацию. Его показания будут касаться недостатков в работе «Тайдалвейв».

— Мы находимся в федеральном суде, господин Холлер, а не в суде штата Калифорния, — напомнила Рулин.

— Возможно, так, Ваша честь, но суду также следует знать, что соглашение о неразглашении было подписано под давлением. Господин Патель опасался, что отказ подписать его при увольнении из «Тайдалвейв» повлечёт последствия для него и его семьи.

Маркус Мейсон вскочил и возразил, вскинув руки ладонями вверх: откуда, мол, взялось это нелепое утверждение?

— Подождите, господин Мейсон, — остановила его судья. — Это очень серьёзное заявление, господин Холлер. Вновь предупреждаю: суд не потерпит голословных утверждений, делающих эффект на средства массовой информации и потенциальных присяжных.

— Ваша честь, — сказал я, — господин Патель готов под присягой в этом зале или на открытом заседании рассказать о страхах и давлении, заставивших его подписать «соглашение о неразглашении» с завуалированными угрозами. Он не должен быть связан этим документом. И я могу заверить суд, что его цель как свидетеля — не раскрытие конфиденциальной информации, которая так тревожит компанию. Он будет свидетельствовать о возражениях, которые с самого начала выдвигал по проекту «Клэр». Возражениях, которые были проигнорированы и о которых компания явно не желает, чтобы узнала общественность.

— Ваша честь? — напомнил о себе Мейсон, на случай если судья забыла, что он стоит у кафедры.

— Продолжайте, господин Мейсон, — сказала Рулин.

Я вернулся к своему столу, а к кафедре подошёл Маркус Мейсон — тот самый чисто выбритый близнец, который предпочитал бабочки вместо жилетов к своим очкам «Армани».

— Ваша честь, это судебный процесс из засады, — сказал он. — Не больше и не меньше. Господин Холлер, когда защищал преступников, был известен как адвокат, орудующий средствами массовой информации как дубинкой. Он делает то же самое и здесь. Разумеется, он не ответил на наше ходатайство в электронном виде. Зачем, если можно пригласить в федеральный окружной суд репортёров, чтобы они услышали его преувеличения и нелепую ложь? В формулировках «соглашения о неразглашении» нет угроз за пределами того, что содержится во всех подобных документах. Никакой угрозы господину Пателю не было, и нет ни единого законного аргумента, позволяющего ему нарушить соглашение ради дачи показаний по этому делу.

Мне пришлось сдержать улыбку. Маркус Мейсон был хорош. Он был явно более умным из двух братьев, и именно на него мне предстояло нацелиться. Бабочка смягчала его образ убийцы в зале суда. Но это меня устраивало, потому что я сам был убийцей — в судебном смысле.

Улыбку во мне вызвало то, что Мейсон помянул мои времена в уголовной адвокатуре как упрёк. Да, я заработал имя в мире криминальной защиты. От рекламных щитов до автобусных остановок, от уголовных судов до окружных тюрем меня знали как «адвоката на Линкольне». Есть дело — и он готов ехать. Я обещал обоснованные сомнения за разумный гонорар. Это была тяжёлая работа. Коллегия адвокатов Калифорнии только и ждала, когда я оступлюсь в этике. Полицейские ждали, когда оступлюсь в уголовном праве. Все ждали, когда я рухну. Это наследие по‑прежнему преследовало меня в этом городе.

Я устал от этого и ушёл. За два года, прошедших с момента моего ухода из мрачных и тесных залов уголовного правосудия, я столкнулся с новыми вызовами и рисками в, казалось бы, респектабельных и просторных кабинетах гражданской практики. Это место было моим привычным окружением, и братья Мейсон даже не подозревали, что их здесь ожидает.

Судья закрыла слушание, заявив, что изучит устные доводы и письменные материалы и вынесет решения по обоим вопросам в следующий понедельник.

— Суд объявляет перерыв, — сказала она.

Судья покинула кафедру и направилась в свой кабинет. Братья Мейсон собрали бумаги и толстые сборники законов, а журналисты стали подниматься с первого ряда и выходить. Я вернулся к столу истца и сел рядом с Брендой Рэндольф.

Бренда, миниатюрная женщина с испуганными глазами, работала шлифовщицей линз в оптометрической лаборатории в Долине. Казалось, она навсегда лишилась надежды на счастье. Каждый свой выходной и отпуск она посвящала судебным заседаниям по делу, которое считала делом своей дочери

— Вы в порядке, Бренда? — прошептал я.

— Да, — сказала она. — То есть нет. Я никогда не буду в порядке. Каждый раз, когда произносят её имя или кто‑то вспоминает, что произошло, я теряю самообладание. Ничего не могу с собой поделать. Мне очень жаль.

— Не извиняйтесь. Просто будьте собой.

— Как думаете, судья примет решение в нашу пользу?

— Должна.

Мейсоны встали и, пройдя через барьер, направились к выходу. Проходя мимо, они не сказали мне ни слова.

— Приятных вам выходных, — крикнул я им вслед.

Ответа не последовало.

Глава 2.

У дверей зала суда, в коридоре, меня ждал мужчина. Я заметил его во время слушания — он сидел один на задней скамье. Если он и был журналистом, то мне незнакомым. Я знал большинство судебных репортёров города в лицо, если не по имени. Но это дело привлекло внимание всей страны, и я впервые видел некоторых представителей национальных СМИ.

Незнакомец держал на плече рюкзак и был в спортивной куртке без галстука. Это наводило на мысль, что он, вероятнее всего, не адвокат, по крайней мере не тот, кто регулярно ходит по этому зданию.

Он отступил в сторону, пока я прощался с Брендой, шёпотом пообещав, что свяжусь с ней, как только узнаю решение судьи по только что обсуждавшемуся ходатайству. Как только мы расстались, он подошел ко мне. На вид ему было чуть за пятьдесят, густые каштановые волосы начинали седеть. Он походил на стареющего сёрфера. Не самый приметный тип.

— Господин Холлер, хотел бы угостить вас чашкой кофе, — сказал он.

— Мне не нужен кофе, — ответил я. — Я вымотан этим слушанием. Мы знакомы? Вы журналист?

— Ну… да. Писатель. Я хотел бы поговорить с вами о чём‑то, что может оказаться взаимовыгодным.

— Какого рода писатель?

— Пишу книги о технологиях. О том, как их можно обернуть против нас. И веду колонку в «Сабстаке». Та же тематика.

Я долго смотрел на него.

— Вы хотите написать об этом деле?

— Да.

— И в чём тут польза для меня?

— Если бы мы могли присесть на несколько минут, я бы всё объяснил.

— Где? У меня через дорогу встреча, — я поднял руку, глядя на часы, — через двадцать минут.

Это была ложь. Я просто хотел ограничить разговор по времени, на случай если он мне не понравится. Через дорогу, в офис окружного прокурора, я действительно собирался зайти, но встречи не назначал. Я собирался пробиться без записи.

— Дайте мне десять минут, — сказал писатель.

— Вам нужен кофе? — спросил я.

— Если вам не нужен, тогда и мне нет.

— Хорошо, пойдёмте в одну из адвокатских комнат в конце коридора. Так будет быстрее и удобнее всего.

— Ведите.

Я двинулся по коридору, но остановился.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Джек Макэвой, — ответил он. — Приятно познакомиться.

Он протянул руку, и я пожал её. Рукопожатие было крепким, взгляд он выдерживал спокойно. В тот момент мне показалось, что это может быть началом чего‑то стоящего.

Глава 3.

Адвокатские комнаты в федеральном суде были крошечными, с небольшим столом и четырьмя стульями. Они предназначались для коротких совещаний адвокатов с клиентами и свидетелями перед входом в судебный зал. Я нашёл свободную, придвинул к двери красную табличку «ЗАНЯТО», открыл и жестом пригласил Макэвоя войти первым.

Мы сели по разным сторонам стола. Я достал из портфеля блокнот и начал с того, что попросил его записать свою фамилию. Он написал.

— Имя и написание мне знакомы, — сказал я. — Могу я знать ваши книги?

— За последние двадцать лет я выпустил три документальные книги, — ответил Макэвой. — Они ненадолго попадали в списки бестселлеров. Все связаны с Лос‑Анджелесом.

— Названия?

— «Поэт» была моей первой книгой. Она была об интернете.

Он сделал паузу, словно ожидая, что я воскликну, как она мне понравилась. Я промолчал.

— Потом прошло много лет, прежде чем я написал книгу «Пугало», — продолжил он. — Она о поиске данных в сети. А последняя называлась «Честное предупреждение». Несколько лет назад. О нерегулируемой индустрии ДНК.

Я кивнул.

— «Честное предупреждение». Да, помню, — сказал я. — Это ведь о маньяке, который искал жертв по их ДНК. Я знаю нескольких адвокатов, которых вы там упоминали.

— Все мои книги — о технологических прорывах, — сказал Макэвой. — О том, как ими пользуются преступники и прочие недобросовестные люди.

— И это было что‑то вроде журнала, верно? «Честное предупреждение» — я имею в виду.

— Это выросло из новостного сайта по защите прав потребителей. Но владелец‑редактор ушёл на пенсию, и сайт закрыли. Я выкупил права на бренд. Теперь пишу в «Сабстак».

— Разумеется, у вас есть «Сабстак». Он называется «Честное предупреждение»?

— Верно. Речь о безумствах технологий. Я имею в виду — и о самом «Сабстаке» тоже.

Я кивнул и внимательно посмотрел на него. Интерес у меня был больше, чем я хотел показать.

— Начинаю понимать, почему вы хотите ввязаться в это дело, — сказал я.

— Я так и думал, — ответил он.

— Итак, что для вас это дело? «Сабстак» или книга?

— Возможно, и то, и другое, — без колебаний сказал он. — И подкаст. И фильм. Ваш процесс воплощает всё, что я исследовал и писал применительно к генеративному ИИ. Каждую неделю против систем искусственного интеллекта подаются новые иски, но похоже, что именно это дело дойдёт до присяжных. Думаю, в нём сходится всё: и хорошее, и дурное в этой меняющей мир технологии. В моём понимании — это удачное стечение обстоятельств, одним словом - хоумран.

— Хорошо, вы получаете хоумран. А что получает моя клиентка?

— Мои исследования. Мои знания. У меня есть контакты, которые, думаю, могут вам помочь. Включите меня в дело и позвольте работать на вас. Я не напишу ни слова до вынесения вердикта.

Я старался выглядеть невозмутимым, но Макэвой не видел, как я захлебываюсь. Открывшаяся информация была настолько сложной, что я не мог ни осмыслить ее, ни справиться с ней.

Мне катастрофически не хватало времени и знаний, и поэтому большая часть технических деталей ускользала от меня. Я опасался предстать перед судом неподготовленным и некомпетентным. Мой следователь был хорош в поиске свидетелей и работе на месте, но не в анализе огромных объемов кода и внутренней переписки Кремниевой долины. Я осознавал, что в одиночку, мне это дело не по силам. В зале суда я был готов к «бою», но мне не хватало «оружия» для победы.

То, что предложил Макэвой, показалось мне спасательным кругом, брошенным утопающему. Я постарался ничем себя не выдать, но понимал: стоит ему провести в нашем офисе хотя бы пятнадцать минут, он увидит, насколько всё запущено.

— Позволить вам работать на меня — что это значит? — спросил я. — Я взял дело на условиях гонорара успеха. Не выиграю — не получу ни цента. Денег на исследователя у меня сейчас нет.

— Я денег не прошу, — сказал Макэвой. — Просто дайте мне возможность стать участником этого процесса. Я буду помогать вам, вы поможете мне.

— Мне нужно поговорить с моей клиенткой.

— Разумеется.

— Как с вами связаться?

Макэвой протянул визитку. «Джек Макэвой, писатель. «ЧЕСТНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».

Я убрал визитку в карман и сказал Макэвою, что обдумаю его предложение и свяжусь с ним после разговора с Брендой Рэндольф.

Глава 4.

Я шел к Уголовному суду Калифорнии, который находился напротив, в полуквартале от федерального суда. По дороге я позвонил Циско Войцеховски, моему следователю. Он был тем, кто поддержал меня в переходе от уголовных дел к гражданским несмотря на то, что я стал поручать ему гораздо меньше задач. Он ответил вопросом вместо приветствия:

— Как всё прошло?

— Судья взяла оба ходатайства в работу и вынесет решения в понедельник.

— Дьявол. Хотите, я позвоню Пателю? Он надеялся узнать уже сегодня.

— Нет, я сам позвоню. А тебе нужно найти для меня одного человека.

— Свидетеля?

— Нет. Писателя. Джека Макэвоя. Он предлагает нам помощь.

— Какую ещё помощь?

— Он пишет о технологиях. Ведёт блог, или «Сабстак», или как это теперь зовут. И книги пишет. Хочет быть мухой на стене — на нашей стене — а потом написать книгу об этом деле, где будет более широкая история про неконтролируемый ИИ. Взамен предлагает войти в команду и помочь с этим завалом данных.

— Мик, ты правда хочешь допустить к делу постороннего? Это рискованно.

Я стоял на Темпл‑стрит, дожидаясь, когда можно будет перейти, и по привычке оглянулся, не следит ли кто за мной. У «Тайдалвейв» были огромные ресурсы, на кону стояли миллиарды. Основатель компании Виктор Вендт на последнем заседании совета директоров пообещал акционерам, что дело будет улажено тихо и не дорого. Но я упрямо вёл его к суду. Я постоянно чувствовал на себе «его взгляд».

Позади никого не было. По крайней мере, никого, кого я смог бы заметить.

— Именно поэтому я и хочу, чтобы ты его проверил, — сказал я. — У него три книги, которые, по его словам, стали бестселлерами.

— Помнишь названия? — спросил Циско.

— Запомнил только последнюю. «Честное предупреждение». Так же он назвал и…

— О, я знаю этого парня. Лорна обожает его книги.

Лорна была моим офис‑менеджером. Она же — жена Циско и моя бывшая жена. Всё сложно, но как‑то это работало.

— Тем лучше, — сказал я. — Я просто хочу знать, могу ли я доверять ему настолько, чтобы посвятить в дело. Мы захлёбываемся в технических документах. Лишняя пара глаз, особенно если он действительно разбирается в этой области, нам не помешает.

— Я этим займусь, — сказал Циско. — Куда ты сейчас?

— В уголовный суд. Посмотрю, удастся ли попасть к Мэгги.

— Чёрный ящик с собой?

— При мне.

— Удачи.

— Она мне, вероятно, понадобится.

Я направился по Темпл-стрит к главному входу в здание Уголовного суда. Несмотря на то, что многое здесь изменилось, лифты остались прежними – такими же медленными и тесными, как я помнил из прошлых лет.

Пройдя досмотр и металлоискатель (где пришлось объяснить, что это за черный ящик в моем портфеле), я потратил почти полчаса, чтобы подняться на шестнадцатый этаж, в офис окружного прокурора Лос-Анджелеса.

У стойки регистрации я представился, сообщил, что у меня нет назначенного визита, но я хотел бы поговорить с прокурором. Я упомянул, что это касается ее дочери, зная, что это откроет мне двери.

Стулья в зоне ожидания были пластиковыми на хромированных ножках — стиль, вышедший из моды десятилетия назад. Но они выдержали испытание временем, как и большинство интерьера этого здания, и по‑прежнему служили посетителям верой и правдой. Я просидел на одном из них минут двадцать, прежде чем администратор пригласила меня дальше.

Меня перевели в ещё одну комнату ожидания — уже за пределами общего приёмного зала. Стул здесь был чуть мягче, с истёртой подушкой. На этот раз я просидел десять минут.

Наконец меня провели в святая святых — кабинет, где моя первая бывшая жена, Мэгги Макферсон, недавно вполне законно избранная окружным прокурором, сидела за большим столом, а вдоль стены тянулся ряд флагов. Она выиграла этот пост на досрочных выборах. Предыдущий окружной прокурор внезапно ушёл в отставку после того, как «Лос‑Анджелес Таймс» опубликовала серию его текстовых сообщений, разоблачающих его расовые предубеждения.

Я развёл руками, держа портфель.

— Ничего себе, — сказал я. — Мэгги Макферсон на вершине мира.

— Ну, на вершине округа, пожалуй, — ответила она. — Я всё думала, когда ты объявишься, хотя то, что ты использовал нашу дочь, чтобы пробраться сюда, было немного неожиданно.

— Я лишь сказал, что хочу поговорить с тобой о ней. Как у неё дела?

— Насколько мне известно, хорошо.

— Хотелось бы, чтобы и дома у неё всё было хорошо.

— Она просто взяла перерыв на год. Очень помогала во время кампании и, по‑моему, заслужила его.

— Прекрасно. Тогда ты можешь оплачивать её счета, раз уж ты единственная со стабильной зарплатой.

Наша дочь Хейли, имея за плечами весьма дорогой юридический диплом Университета Южной Калифорнии и двух юристов‑родителей, решила, что не уверена, действительно ли хочет заниматься адвокатурой. В поисках себя она проводила время на Гавайях, катаясь на волнах с бойфрендом без видимого дохода, но с впечатляющим загаром и ещё более внушительной коллекцией досок для сёрфинга.

— Эй, это не я учила её сёрфингу, — сказала Мэгги. — Это на твоей совести. И не я решила бросить прибыльную уголовную практику на пике карьеры.

— Да, спасибо, что напомнила, — сказал я. — И с Новым годом.

— Взаимно. Вижу, у тебя портфель. Это наводит на мысль, что твой визит не просто дружеский.

Мэгги всегда была проницательна, когда дело касалось меня. Я не мог смотреть на неё без лёгкого сожаления о том, что мы разошлись. На ней был строгий тёмно‑синий костюм, блузка застёгнута до самого горла. В её тёмных волосах мелькало несколько седых прядей. За тридцать лет, что я её знал, она постарела красиво.

— Никогда не мог ничего от тебя утаить, — сказал я. — Да, мне нужно с тобой кое‑что обсудить.

— Присаживайся, — сказала она. — И я не даю обещаний, которые не могу выполнить.

Она улыбнулась — это был один из её предвыборных лозунгов.

Я выдвинул стул перед её столом, сел, поставив портфель на пол. Флаги за её спиной стояли так плотно, что походили на один шёлковый занавес.

— Много флагов, — заметил я.

— По одному на каждую страну происхождения наших избирателей, — ответила она.

— Возможно, придётся от некоторых избавиться, если Трамп и правда всех депортирует, как обещает.

Новый президент выиграл выборы в ту же ночь, что и Мэгги. Его кампания строилась на обещании искоренить нелегальную иммиграцию. Поскольку Мэгги шла как беспартийный кандидат, она не использовала подобную риторику.

— Итак, в чём просьба, Микки?

— Значит, всё, что я теперь делаю, — это лишь прошу?

— Как я уже сказала, полагаю, именно поэтому ты здесь.

— Напомню, я был платиновым спонсором твоей кампании.

— Был. И я это очень ценю. Так что просто расскажи, о чём речь.

— Полагаю, ты просматриваешь дела и быстро в них вникаешь.

— Да. И пока не видела ни одного, где бы ты был адвокатом защиты.

— И надеюсь, так и останется. К тому же конфликт интересов, который возник бы, будь я защитником в уголовных делах, нам обоим совсем ни к чему. Но в суде по делам несовершеннолетних идёт процесс, который пересекается с одним из моих гражданских дел.

Она кивнула.

— Дело Аарона Колтона, — сказала она. — Я час разговаривала о нём с Уиллом Оуэнсби перед праздниками.

Это меня удивило. Она вступила в должность сразу после выборов, то есть меньше двух месяцев назад. Были праздники, кадровые решения, масса прочих неотложных дел, и я надеялся, что до этого дела у неё ещё не дошли руки. Направлять её в нужное мне русло было бы проще, если бы она не знала всех подробностей. Теперь задача усложнялась.

— Оуэнсби — хороший прокурор, — сказал я. — Но он буквоед, понимаешь?

— Ты имеешь в виду, что он предпочитает играть по правилам? — уточнила Мэгги.

— Я имею в виду, что он сосредоточен на своём деле. Это замечательно, но он не видит общей картины.

— А что ты называешь общей картиной?

— Давайте скажем — более полным правосудием.

— Должна заметить, он приходил и час рассказывал мне об этом деле, но твоего имени я ни разу не услышала. О твоем иске я знаю по новостям. Но одно к другому отношения не имеет.

— Что? Нет, имеет самое прямое. Аарон Колтон совершил убийство дочери моей клиентки, спровоцированное чат-ботом с искусственным интеллектом, который вышел из-под контроля. Вы изолируете подростка, но почему не привлекаете к ответственности компанию, которая разработала приложение, не учтя его потенциальное воздействие на уязвимые подростковые умы?

Вот где настоящая вина, Мэгс. Ты должна это увидеть.

Мэгги опустила взгляд на сложенные на столе руки. Я не раз видел эту позу. Она выглядела так, будто просто даёт буре утихнуть — буре, которой был я. Когда она заговорила, голос её был ровным; это звучание я тоже узнавал по сотне наших прежних спорных разговоров.

— Чего ты хочешь, Микки?

— Хочу, чтобы ты поступила правильно. Мне нужен доступ к компьютеру мальчика.

Она решительно покачала головой.

— Нет. Этого не будет — сказала она. — Во‑первых, это дело несовершеннолетнего. Во‑вторых, оно далеко до завершения. Мы не делимся уликами по открытым делам, будь то несовершеннолетний или взрослый.

— Мне нужно показать, что произошло и почему, — сказал я, — чтобы доказать свою правоту.

— Тогда приостанови своё дело. Как только мой офис закончит с Колтоном, мы сможем обсудить, чем я могу с тобой поделиться.

— Ситуация гораздо сложнее, чем кажется. Ваше дело рискует затянуться на долгие годы. Предстоит пройти через психиатрическую экспертизу, слушания по вопросу вменяемости, и только потом будет принято решение о передаче дела во взрослый суд. Этот процесс будет бесконечным. А время играет против нас. Компания активно распространяет это приложение по всему миру, в том числе и среди детей. Виктор Вендт, создатель этой технологии, видит будущее, где каждый ребенок будет иметь своего ИИ-компаньона, подобно кукле Барби. Это может повториться, Мэгги. И моя задача – не ваша – заключается в том, чтобы предотвратить это.

Мэгги ответила мне тем самым покачиванием головы и пожатием плеч, которое я прекрасно понимал.

— Ты говоришь как народный трибун, — сказала она. — Но мне почему‑то кажется, что в конце вашего великого служения обществу, тебе выпишут очень крупный чек, не так ли?

— Дело не в деньгах, — сказал я. — Иначе мы давно бы договорились. Компания предложила семизначную сумму, чтобы всё замять. Но мы не хотим, чтобы это всё просто замели под ковёр. Мы хотим, чтобы такое больше не повторялось.

— «Мы»?

— Моя клиентка. Бренда Рэндольф. Она потеряла шестнадцатилетнюю дочь. Единственного ребёнка, Мэгс. Она не хочет, чтобы кто‑то ещё пережил то же самое. В этом суть дела. Речь об изменении мира в лучшую сторону и о безопасности детей.

— Очень красноречиво. Кажется, по новостям говорили, что ты подал иск в федеральный суд.

— Верно.

— Кто судья?

— Пегги Рулин.

— Тогда почему ты не пришёл с её повесткой? Либо она тебе уже отказала, либо, что вероятнее, ты хочешь тайком получить доступ к компьютеру ребёнка, чтобы ваши оппоненты не знали, что он у вас.

Мне нечего было возразить. Она была хорошим юристом и хорошо меня знала.

— Послушай, Микки, я не могу этого сделать, — сказала она. — Я не собираюсь участвовать ни в одной из твоих хитростей «Адвоката на Линкольне».

— Это не хитрость, — сказал я. — И, кстати, я избавился от всех «Линкольнов», кроме одного, ещё два года назад. Единственный оставшийся у меня стоит под брезентом на складе.

— Мои руки связаны верховенством закона.

— Нет, не связаны, Мэгс. Теперь ты окружной прокурор. Если захочешь поступить правильно, ты сможешь это сделать.

Я поднял портфель на колени, раскрыл его и достал чёрную металлическую коробку размером с книгу в твёрдой обложке. Поставил на край её стола.

— Что это? — спросила Мэгги. — И не ставь это сюда.

— Я оставлю, — сказал я. — Это внешний жёсткий диск. Вмещает двенадцать терабайт данных. Вы можете снять с ноутбука Аарона Колтона весь массив данных и скачать сюда. Я с него всё скопирую.

Я встал.

— Микки, не оставляй это, — сказала Мэгги. — Этого не будет.

Я направился к двери, игнорируя её требование. Уже открыв, оглянулся.

— Это будет, если ты поступишь правильно, — сказал я.

И вышел, закрыв за собой дверь.

Глава 5.

Рулин отправила свои решения по электронной почте ровно в девять утра в понедельник. Я находился в «Артс-дистрикт», в складе, где раньше хранил целый автопарк «Линкольнов», а теперь использовал его в основном для хранения документов и работы, в качестве офиса.

В своих кратких постановлениях без дополнительных объяснений судья просто распределила результаты, предоставив каждой стороне по половине победы.

Она допустила Рикки Пателя в качестве свидетеля истца, но оставила «Тайдалвейв» с возможностью сохранить вычеркнутую информацию в материалах раскрытия, предоставив мне возможность решить, следует ли отсрочить процесс, нанимая (и оплачивая) специального эксперта для анализа тысяч документов и определения, что требуется раскрыть.

Это оказалось перекладыванием ответственности. Я ожидал противоположного: потерять Пателя, но получить неотредактированные материалы. Поэтому изначально не знал, как действовать дальше.

Если бы я потерял Пателя, просто попросил бы Циско найти другого свидетеля, который был бы знаком с внутренними делами компании. Назначение независимого эксперта могло бы затянуть процесс на месяцы, а возможно, и на целый год. И независимо от того, согласился бы я на отсрочку или нет, судебные решения давали «Тайдалвейв» возможность затянуть дело, подав апелляцию на решение по Пателю.

Макэвой прибыл на склад ровно к десяти, как мы и договорились по СМС. Я проводил его вглубь, но он остановился, завидев двоих людей за сетчатой оградой в одном из отсеков.

— Подождите, это клетка Фарадея? — спросил он.

— В этом деле — абсолютная необходимость, — ответил я.

— Это было моё первое предложение. Можно глянуть?

— Пожалуйста.

Клетка представляла собой куб из металлической сетки примерно три с половиной на три с половиной метра. Сверху её покрывала сетка из проводов, поддерживающих медную решётку, которая опускалась по всем четырём сторонам, препятствуя любому электронному проникновению. Внутри — около двенадцати квадратных метров рабочего пространства. Клетка стала эпицентром дела «Рэндольф против Тайдалвейв».

Вход был один — через занавеску из той же медной сетки. Я придержал её для Макэвоя.

Циско Войцеховски и Лорна Тейлор стояли перед «Большой Бертой» — так Лорна называла промышленный принтер, который я арендовал для печати материалов раскрытия.

На двух длинных столах вдоль противоположных стен клетки лежали распечатанные документы, разложенные по стопкам‑категориям — разработка системы, архитектура, тестирование и так далее.

На одном из столов Лорна установила настольный компьютер с двумя широкоформатными мониторами, внешний жёсткий диск объёмом двенадцать терабайт и без подключения к интернету.

Несмотря на сигнализацию, камеры и прочие меры безопасности склада, этот диск каждую ночь кто‑то из нас увозил домой в запирающемся чехле Фарадея.

Представив Макэвоя команде, я объяснил ему всё это.

— Вы полностью уходите в офлайн, — сказал он.

— Насколько это вообще возможно, — ответила Лорна.

— Зачем? Было вторжение? — спросил Макэвой.

— Мы пытаемся его предотвратить, — сказала Лорна.

— Мы не собираемся рисковать, — добавил Циско.

Тон его намекал, что вопрос Макэвоя был, мягко говоря, наивным.

Я подошёл к столу с компьютером и постучал пальцем по жёсткому диску. Это был дубликат того самого, что я оставил на столе Мэгги Макферсон в пятницу.

— Это то, что мы получили в порядке раскрытия, — сказал я. — И я думаю, было бы наивно не предполагать, что такая компания, как «Тайдалвейв», использует любое преимущество для сбора информации по делу против неё.

— Вы считаете, что здесь всё на прослушке, — сказал Макэвой.

— Считаю, что при таких ставках нужно исходить из того, что противник отчаянно хочет знать, чем мы заняты, — сказал я. — Но давайте обсудим это в моём кабинете. Есть несколько вещей, которые я хотел бы проговорить, прежде чем мы углубимся в детали.

Я отодвинул сетчатую занавеску, и Макэвой двинулся за мной.

— Рад знакомству, — сказал он Циско и Лорне.

— Взаимно, — буркнул Циско.

Его недоверие к Макэвою читалось без труда.

Я провёл Макэвоя в свой кабинет, который в шестидесятые служил диспетчерской, когда здание было операционным центром таксомоторной компании. Затем полвека тут располагался кооператив художников, а я купил помещение с аукциона по банкротству.

В небольшой комнате с моим столом было окно, через которое просматривалась остальная часть склада, включая клетку. Там же стоял старый сейф «Мослер», слишком тяжёлый, чтобы его двигать, и отдельный санузел с, казалось, вековой сантехникой.

Я обошёл стол и указал Макэвою на стул напротив.

— Садитесь, — сказал я, опускаясь в своё кресло. — Вы спрашивали о взломе клетки. Мы не особенно тревожимся, считаем, что всё под контролем, а кто‑то из нас каждый вечер уезжает домой с внешним диском. Больше всего я боюсь завести за решётку кого‑то, кому не смогу доверять.

— Вы имеете в виду меня, — сказал Макэвой.

— Именно. Поэтому я попросил Циско потратить выходные, чтобы вас проверить. Я ему доверяю — он работает со мной много лет и делает это блестяще. Он сказал, что на вас ничего нет. Даже припомнил, что вы как‑то отсидели в тюрьме, отказываясь выдать источник.

— Шестьдесят три дня, — уточнил Макэвой.

— У меня тоже было несколько месяцев за решёткой. Ничего приятного. Так вот, прежде чем мы продолжим, мне нужно, чтобы вы подписали несколько документов, которые убедят меня: вы понимаете, во что ввязываетесь, и что будете иметь право писать об этом только в будущем.

— Хорошо. Что именно подписать?

Я выдвинул ящик стола и достал три документа, скреплённые скрепками. Я подготовил их в воскресенье, одним глазом глядя футбол.

— Во‑первых, у меня довольно простое соглашение о неразглашении, — сказал я. — Вы не можете разглашать ничего из того, что увидите или услышите по делу, пока процесс не завершится — либо мировым соглашением, либо вердиктом.

— Мировое — это ведь компенсация? — уточнил Макэвой. — Для книги это было бы разочарованием.

— Это уже не совсем в моей власти. Решать моей клиентке. Пока она отвергла все предложения, потому что в них нет того, чего она хочет больше, чем денег. Она хочет того, что я называю «комплексной компенсацией»: ответственности, действий и извинений.

— Два из трёх я понимаю. А какие действия вы — или она — ждёте?

— Мы хотим, чтобы они исправили свой чёртов продукт, из‑за которого погибла её дочь.

— Понятно.

Я кивком указал на три документа, которые Макэвой разложил перед собой.

— Далее — ваше личное заявление о том, что вы не работаете ни на «Тайдалвейв», ни с ней, ни в каком качестве, — сказал я.

Макэвой усмехнулся.

— Вы серьёзно?

— Абсолютно, — ответил я. — Это моя страховка. Если вдруг выяснится, что вы двойной агент, это обеспечит мне новый процесс.

— Хорошо, хорошо. А третий?

— Книга. Я хочу видеть рукопись до публикации.

Макэвой покачал головой, не дав мне договорить.

— Так не получится, — сказал он. — Ни один журналист не показывает герою текста материал до выхода. По крайней мере, хороший журналист.

— Здесь вы больше не журналист, Джек, — сказал я. — По крайней мере, не только. Теперь вы часть команды истца. Я усажу вас в клетку, и вы станете участником дела. Вы — сотрудник, а как ваш работодатель я имею право требовать доступа к результатам вашей работы и утверждать их. Подписав эти бумаги, вы также будете связаны адвокатской тайной, которая действует и после вердикта и вынесения решения. Мы с клиенткой хотим быть уверены, что вы её не нарушите.

— Вы будете мне платить?

— Пока нет. Оплату получите, когда продадите книгу. Послушайте, обсуждать это я не буду. Хотите участвовать — подписывайте. Не хотите — пожмём друг другу руки и разойдёмся.

Макэвой долго смотрел на бумаги на пустом столе.

— Могу я показать их своему адвокату? — спросил он наконец.

— Разумеется, — ответил я. — Я бы даже порекомендовал. Но в клетку вы не попадёте, пока я не получу подписанные экземпляры и не уберу их в сейф.

Я кивнул в сторону «Мослера» в углу. Скрывать тот факт, что сейф достался мне вместе со складом и был так стар, что комбинация утеряна, а запорный механизм давно не работает, я не стал.

— К чёрту,— сказал Макэвой. — Дайте ручку.

— Вы уверены? — уточнил я. — Потом вы не сможете сказать, что я на вас давил.

Я показал на угол потолка над дверью кабинета. Макэвой обернулся и увидел камеру, которую я установил, когда занял это помещение.

— Со звуком тоже, — пояснил я.

— Дайте ручку, — повторил Макэвой.

Я снова открыл ящик и вынул синий маркер, которым обычно подписывал контракты.

— Я думал, все писатели носят с собой ручку, — заметил я.

— Похоже, я свою дома оставил, — ответил Макэвой.

Я протянул ему маркер и смотрел, как он внимательно читает каждую страницу и расписывается там, где нужно, ставя инициалы в положенных местах.

— Знаете, в этом есть ирония, — сказал он, подписывая очередную страницу.

— В чём же? — спросил я.

— Вы вынуждаете меня подписывать «соглашение о неразглашении», хотя на прошлой неделе в суде представляли такие соглашения как инструмент корпоративных дьяволов.

— Там мы были в суде. А здесь — в моём офисе. И, честно говоря, я не думаю, что это дело, когда‑либо дойдёт до суда.

Он закончил подписывать и подвинул бумаги ко мне. Я сложил их в одну стопку, развернулся к «Мослеру», провернул рукоять и распахнул тяжёлую дверцу. Положил стопку на полку, где, как я подозревал, когда‑то держали наличность, чтобы выдавать сдачу таксистам.

Закрыв сейф, я снова повернулся к Макэвою.

— Добро пожаловать в команду, — сказал я.

Макэвой кивнул и развёл руками.

— Что вы хотите, чтобы я делал?

— Это дело будет выиграно или проиграно на этапе раскрытия, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы сидели в клетке и работали вместе с Лорной. «Тайдалвейв» что‑то скрывает в отредактированных документах, это я знаю. Если мы поймём, что именно, — думаю, мы победим.

Глава 6.

Я отвёл Макэвоя обратно к клетке и оставил с Лорной. Он окинул взглядом столы, уставленные стопками — каждая не ниже пятнадцати сантиметров.

— Есть конкретное место, с которого вы хотите, чтобы я начал? — спросил он.

— Лорна, где у нас обучение и тестирование? — спросил я.

— Здесь, — сказала Лорна, указав на самую низкую стопку.

— Начните с неё, — сказал я. — Делайте пометки. Ищите просчёты, короткие пути, места, где они срезали углы. Ищите то, что они пытаются скрыть.

— Хорошо, — ответил Макэвой. — Звучит очень просто.

Я уловил в его голосе сарказм. Макэвой двинулся к столу.

— Циско, ты со мной, — сказал я. — Поехали.

— Куда? — спросил он.

— К Рикки Пателю.

— Ты уверен, что я там нужен?

— Да, Циско, поехали.

Я прошёл сквозь медную занавеску и направился к двери склада. Нежелание Циско шло от его беспокойства оставить Лорну с Макэвоем. Я не стал поднимать тему, пока мы не вышли на улицу и не подошли к машине.

Я взглянул на него поверх крыши.

— Ты сам проверил Макэвоя и сказал, что он чист, — напомнил я. — В чём тогда проблема?

— С Макэвоем? Ни в чём, — ответил Циско.

— Не нужно тревожиться за Лорну. Она сама за себя постоит.

— Я знаю. Но волноваться — тоже моя работа.

— Это твоя другая работа. Сейчас ты нужен мне в этом деле.

— Ладно, я здесь. Но зачем нам спешить к Пателю, если судья уже разрешила ему свидетельствовать?

— Он не отвечал на звонки все выходные и сегодняшний день. Мы поедем к нему и запишем разговор, прежде чем братья Мейсон подадут ходатайство о приостановлении решения судьи на время их апелляции.

Я открыл машину, и мы сели.

— Ты оставил ему сообщение про решение суда? — спросил Циско.

— Да, — ответил я. — Но он так и не перезвонил. Надеюсь, близнецы до него не добрались и не откупились.

— Мейсон и Мейсон? Да нет. Он ненавидит этих парней и компанию, говорит, что «Тайдалвейв» ему жизнь разрушила. Говорил, что его внесли в чёрный список. Он определённо хочет им отомстить. Хочет своего суда. После того как ты выиграешь это дело, он мечтает нанять тебя, чтобы подать в суд на Виктора Вендта лично и на компанию в целом.

— Если он так ко мне расположен, почему не перезванивает?

— Не знаю, Мик. В последний раз он говорил, что подумывает вернуться на север, попробовать найти работу там. Но обещал мне сообщить, если решится.

— Какой у него последний известный адрес?

— Венеци‑Бич.

Циско был слишком крупным для моей новой машины, а до пляжа было ехать не меньше получаса. Он был бывшим байкером и ничуть не пытался это скрывать — широкие плечи, руки‑брёвна на двухметровой раме. Теперь я ездил на «Шевроле Болт». Машина была маленькой, тесной, и голова Циско касалась потолка. Она была заметно меньше и менее удобна, чем «Линкольн Навигатор» с водителем, но у этого были свои плюсы: я не заезжал на заправку уже пятнадцать месяцев.

Мы ехали по 10‑й автомагистрали на запад. Каждый раз, когда я бросал взгляд на Циско, он смотрел в телефон, проверяя картинку с камеры на складе.

— Никогда тебя таким не видел, — сказал я, наконец. — Что у тебя с этим писателем?

— Проблема в том, что у него в прошлом были истории с женщинами, с которыми он работал, понятно?

— И что? Ты не доверяешь Лорне?

— Ей доверяю. Ему — нет.

— Лорна умеет делать правильный выбор. Не волнуйся. Кроме того, ты выше его на пятнадцать сантиметров и тяжелее килограммов на сорок — он вряд ли рискнёт. Отпусти это и сосредоточься на деле. Серьёзно. Мы не можем себе позволить ошибки.

— Ладно, ладно. Я сосредоточен. Не беспокойся обо мне, Мик.

— Отлично. Куда мы едем в Венеции?

— Он живёт на улице Бриз, двадцать пять. Это одна из пешеходных улиц, отходящих от Пасифик‑авеню. С парковкой там проблема.

— Хорошо, что мы не на «Навигаторе». Ту баржу было тяжело где-то пристроить.

— Жаль, что не на «Навигаторе». В нём я хотя бы помещался.

Дорога заняла почти сорок минут, и, как и предсказывал Циско, парковки поблизости от Бриз‑стрит не нашлось. В конце концов я махнул рукой и поставил машину на пляжной стоянке у Спидуэя. Мы прошли кварталов пять до бунгало Пателя, расположенного в районе, где дома стояли фасадами друг к другу через мощёную дорожку, без парковочных мест.

Когда мы свернули на Бриз‑стрит, мне пришло сообщение от Лорны.

— Чёрт, — выдохнул я, прочитав его.

— Что там? — спросил Циско.

— Мейсоны уже подали апелляцию, и Рулин хочет сегодня в три дня выслушать аргументы по их ходатайству о приостановлении.

— Значит, мы не можем поговорить с Пателем?

— Технически да. Но представим, что я выключил телефон и не получил сообщение от Лорны.

Я так и сделал, когда мы подошли к дому номер двадцать пять по Бриз‑стрит.

Бунгало скрывалось за зарослями неухоженного жасмина, перекинувшегося через низкий забор. За незапертой створкой калитки виднелись ступени, ведущие на полностью крытую веранду.

Деревянный настил, разъедаемый морским воздухом, скрипел и прогибался под нашим общим весом. Ещё до того, как мы постучали, Циско сказал, что‑то, от чего у меня по спине пробежал холодок.

— Тут кто‑то умер.

— Что?

— Чувствуете запах?

— Да. Это жасмин.

— Это не жасмин, Мик. Откроем дверь — и вы всё поймёте.

Он оглядел веранду. Там стояли мягкий диван, два кресла и низкий столик — что‑то вроде гостиной на открытом воздухе. На диване лежали декоративные подушки; Циско взял две и одну протянул мне.

— Используйте, — сказал он.

— Для чего?

— От запаха.

Он подошёл к двери. В её верхней части было стеклянное окно. Прикрыв ладонями глаза от бликов, он заглянул внутрь. Там было темно.

— Там записка, — сказал он. — На полу.

Я подошёл и тоже посмотрел в окно. На коврике перед дверью лежал смятый лист бумаги.

— Вы можете разобрать, что там написано? — спросил я.

— Да, — ответил Циско. — «Спальня сзади». Напечатано на принтере.

— И всё? Просто «спальня сзади»?

— И всё.

Я постучал по стеклу.

— Никто не ответит, Мик, — сказал Циско.

Он звучал уверенно. Я всё равно постучал ещё раз. Циско не стал ждать. Он подёргал ручку — латунную скобу с поворотным рычагом под задвижкой. Дверь оказалась не заперта, и он толкнул её. Записка с коврика отъехала в сторону.

Запах смерти обрушился на нас волной. Меня тут же свело от рвотного позыва. Я едва сдержался. Мы оба прижали подушки к носу и рту.

— Господи… — выдохнул я.

— Я же говорил, — ответил Циско.

Голоса наши звучали глухо. Я переступил порог.

— Подождите, — сказал Циско. — Что мы делаем?

— Заходим, — ответил я. — Нужно узнать, кто умер.

— Ты уверен? Может, просто вызовем полицию?

— Не сомневайся, мы её вызовем.

Я прошёл вперёд, и он последовал за мной. Слева была столовая с письменным столом, на котором стояли компьютер и небольшой принтер. Вокруг — неаккуратные стопки документов. Справа — маленькая гостиная с камином.

Дальше уходил тёмный коридор, ведущий вглубь дома. Циско пошёл первым, локтем щёлкнув выключателем.

Он прошёл мимо арки слева, ведущей на кухню, и открытой двери справа в небольшую спальню. В конце коридора виднелись дверь в ванную и открытая дверь в большую спальню.

Мы вошли. Комната тонула в полумраке: окна были плотно зашторены. На фоне светлого деревянного изголовья я различил силуэт человека, сидящего на кровати.

— Алло? — позвал я.

Ответа не было.

Циско снова локтем включил свет — на этот раз над кроватью. Теперь всё стало ясно.

На кровати сидел мужчина лет тридцати, темноволосый. Нижняя часть тела скрывалась под одеялом. Он был явно мёртв, глаза полуприкрыты. Изо рта и носа на зелёную футболку стекала и засохла тёмная жидкость. Руки лежали на коленях поверх одеяла. В левой он сжимал мобильный телефон.

Я никогда не встречался с Рикки Пателем лично. Он позвонил мне после подачи иска против «Тайдалвейв», и я отправил к нему Циско — провести предварительное интервью и понять, можно ли ему доверять как свидетелю. После того как Циско дал добро, я ещё пару раз говорил с Пателем по телефону, но держался от него на расстоянии, опасаясь, что его вычислят. Я не хотел предупреждать «Тайдалвейв» о том, что рассчитываю на его показания, до тех пор, пока не представлю первый список свидетелей.

— Это Рикки Патель? — спросил я.

— Он, — ответил Циско. — Чёрт.

— Точно.

Циско подошёл к тумбочке у кровати. Он достал телефон, включил фонарик и направил луч на флакончик с рецептурным лекарством. Наклонился поближе, стараясь прочитать этикетку, не прикасаясь.

— Оксиконтин, — сказал он. — Назначил доктор Патель, стоматолог. Пузырёк пустой.

— Его отец? — спросил я.

— Кто знает. Патель — что‑то вроде индийского «Смита».

Циско погасил фонарик и убрал телефон. Затем повернулся ко мне, отворачиваясь от тела.

— Полагаю, сейчас нам надо вызывать полицию, — сказал он.

— Не сразу, — ответил я. — Ты видел предсмертную записку?

В моем сознании уже проносились мысли о том, как смерть Пателя повлияет на мои дела. Хотя я понимал всю тяжесть трагедии для него и его родных, мои мысли неумолимо возвращались к предстоящему процессу.

— Никакой записки, кроме той, у двери, — сказал Циско. — Но, возможно, он её кому‑то писал.

Я посмотрел на телефон в его руке. Экран был обращён вверх — значит, в конце он смотрел на него.

— Нам нужно проверить этот телефон, — сказал я.

— Мик, не стоит трогать возможное место преступления, — сказал Циско. — Понятно, что здесь случилось, но тебе это может аукнуться. Надо вызвать полицию.

— Я же сказал, вызовем.

— Не делай этого, Мик. Пойдём отсюда, вызовем полицию и всё.

Я не ответил. Осмотревшись, заметил коробку бумажных салфеток на кровати в пределах досягаемости Пателя. Я вытащил две.

— Что вы делаете? — спросил Циско.

— Хочу посмотреть, что он делал, — ответил я.

Я обошёл кровать, прошёл мимо Циско и приблизился к телу. Обернув пальцы салфеткой, вынул телефон из руки Пателя.

— Господи, Мик, — сказал Циско.

Я проигнорировал его и, не обнажая пальцев, нажал боковую кнопку. Ничего. Экран остался чёрным. Батарея села.

— Чёрт.

— Просто положи его обратно, Мик. Мы, как примерные граждане, выйдем и позвоним в полицию.

Я аккуратно вернул телефон в ладонь покойного.

— Давайте осмотримся, — сказал я.

Я пошёл по коридору к передней части дома. Циско двинулся следом, но срезал путь через кухню; я направился в столовую.

Используя салфетку, я раздвинул стопки бумаг по обе стороны от компьютера. Это были просроченные счета, последние уведомления и письма из коллекторских агентств: за свет, кабельное, интернет, платежи по машине, страховка, аренда.

Внизу одной из стопок лежало уведомление о выселении, вручённое шерифом округа Лос‑Анджелес аккурат перед Рождеством. У Пателя было тридцать дней, чтобы освободить жильё. По опыту я знал: иногда можно почти год не платить, прежде чем арендодатель добьётся реального выселения. Патель, похоже, был у самой черты.

— Боковая дверь закрыта на засов. Никто оттуда не выходил — сказал Циско.

Я обернулся. Он стоял в проёме кухни, по‑прежнему держась ближе к входу, где запах смерти был слабее.

Я вернулся к столу и, обернув палец салфеткой, нажал пробел на клавиатуре. Монитор загорелся, но на экране показалось пустое окно с запросом пароля. До последних записей и сообщений Пателя мне было не добраться.

— Ладно, — сказал я. — Уходим.

— Звони в полицию, хорошо? — сказал Циско. — На улице.

— Полагаю, ты теперь можешь забыть о сегодняшнем слушании, — добавил он.

— Ничего подобного. Я там буду. В тот же день, когда судья разрешила допрашивать Пателя, он оказывается мёртв? Мне будет что на это сказать.

— Мик, этот парень мёртв уже несколько дней. Ты видел тело, ты чувствовал запах. Поэтому ты не мог до него дозвониться в выходные. К тому же это очевидное самоубийство. Боковая дверь закрыта изнутри, никто не мог оставить ту записку и уйти через парадную.

Я кивнул, но не согласился.

— И что? — сказал я. — Судья этого не узнает. И средства массовой информации — тоже?

Глава 7.

Мы с Циско ждали у ворот дома. Я надеялся, что морской воздух выгонит запах смерти из моего носа. Битва была заведомо проигранной.

Первыми на мой звонок в полицию Лос-Анджелеса отреагировали два патрульных из Тихоокеанского отделения. Полицейская записала с моих слов информацию, пока её напарник зашёл в дом, чтобы подтвердить смерть. Выйдя, он заговорил в рацию на плече, вызывая на место происшествия руководителя. Прошло ещё десять минут, прежде чем появился сержант патрульной службы и зашёл внутрь, чтобы лично всё осмотреть. Вернувшись, он направился прямо ко мне.

— Вы нашли тело? — спросил он.

— Да. Мы с моим следователем нашли — ответил я и заметил на его табличке имя: «Финли».

— Следователь? — переспросил он.

— Я адвокат, — сказал я. — Деннис Войцеховски — мой следователь. Этот человек должен был быть свидетелем по гражданскому иску, которым я занимаюсь. Сегодня мы должны были взять у него показания.

Финли поднял голову, узнав меня.

— Вы тот самый «Адвокат на Линкольне», верно? Я видел ваши рекламные щиты.

Наследие «Линкольна» — этого я уже никогда не забуду.

— Уже нет, — сказал я. — Я больше не занимаюсь уголовными делами. Детективы уже в пути? Я хотел бы с ними поговорить.

— Я квалифицирую это как самоубийство, — сказал Финли. — Нет необходимости вызывать детективов.

Я не стал вдаваться в лекцию о том, что самоубийство — это тоже смерть от чьих-то действий, пусть и собственных.

— У вас есть полномочия делать такое заключение? — спросил я.

— Да, есть, — ответил Финли. — Никаких признаков насилия, пустой флакон из-под таблеток, ожидаемое выселение. Коронер вынесет окончательное заключение по результатам токсикологической экспертизы, и он уже в пути. Все наши рапорты будут направлены в детективное бюро для проверки. Но сейчас нам не нужно отвлекать детективов на это.

— Что ж, сержант, я вынужден настаивать. Этот человек должен был быть ключевым свидетелем в предстоящем гражданском процессе, где на кону — миллиарды долларов. Есть корпорация, которая готова на всё, чтобы подорвать правосудие.

Финли улыбнулся, огляделся и понял, что у него теперь есть слушатели — двое подчинённых. Он снова перевёл взгляд на меня.

— Хорошая речь, — сказал он. — Но она не меняет моего решения. Следователь коронера рассмотрит дело, и я уверен, что он со мной согласится. Итак, у нас есть ваши показания и информация, и мы с вами свяжемся, если понадобится. Вы и ваш следователь можете быть свободны, сэр. Хорошего дня.

Он отвернулся, чтобы посовещаться с двумя другими полицейскими. Я посмотрел на Циско и покачал головой.

— Сегодня в федеральном суде слушание, — сказал я громко, но спокойно. — Речь пойдёт об этом свидетеле. Там будут представители средств массовой информации. Много средств массовой информации — дело уже привлекло внимание всей страны, а мы ещё даже не дошли до суда. Когда я сообщу, что полиция Лос-Анджелеса не проводила расследования смерти этого человека, это станет новостью, и ваше решение будет поставлено под сомнение вашим начальником, его начальником, и так далее, вплоть до начальника полиции. Просто помните, что я вас предупреждал.

Финли обернулся и, уперев руки в бока, уставился на меня, явно раздражённый тем, что ему не дали реализовать его командное решение. Циско взял меня за руку и потянул.

— Пошли, Мик, — сказал он. — Нам пора.

Я стряхнул его руку, и Финли шагнул ко мне.

— Сэр, у вас было разрешение войти в этот дом? — спросил он.

Я покачал головой.

— О, так вы всё-таки хотите, чтобы мы ушли? — спросил я. — Вы собираетесь привлечь меня за незаконное проникновение? Вы действительно хотите так глубоко зарыться, сержант Финли?

— Я хочу, сэр, чтобы вы покинули эту частную собственность, — сказал Финли. — Пока вы ещё можете.

— Не волнуйтесь, сержант, мы уже уходим, — сказал Циско.

Он снова потянул меня за руку, но я не сдвинулся и указал на входную дверь дома.

— Нет, — сказал я. — Я не уйду, пока не удостоверюсь, что смерть этого человека будет должным образом расследована. Детективами, а не патрульными.

Финли улыбнулся.

— Хорошо. Хотите расследование — получите, — сказал он. — Мы займёмся расследованием. Офицер Дэнс, посадите «Адвоката на Линкольне» на заднее сиденье вашей машины.

Дэнс была той самой женщиной-полицейским. Она подошла ко мне.

— Надеть на него наручники, сержант? — спросила она.

— Не думаю, что это необходимо, — сказал Финли. — Он будет сотрудничать. Просто посадите его в машину, а мы доберёмся до него, когда доберёмся.

— Сюда, сэр, — сказала Дэнс.

Она указала одной рукой на тротуар, а другой взяла меня за руку.

— Это нелепо, — сказал я. — Если вы посадите меня в машину, вы меня задержите, и вам придётся за это отвечать перед федеральным судьёй.

— Пошли, сэр, — настаивала Дэнс.

— Мик, кому вы хотите, чтобы я позвонил? — спросил Циско.

— Позвоните секретарю судьи Рулин, — бросил я через плечо. — Скажите им, что меня незаконно задерживает полиция, и мне нужно, чтобы Пегги — то есть судья — вынесла постановление о представлении доказательств против сержанта полиции Лос-Анджелеса Финли из Тихоокеанского отделения. Передайте ей, что иначе я не приду на сегодняшнее слушание.

Я прекратил сопротивляться и позволил Дэнс вести меня под руку через ворота. Мы уже вышли на дорожку, когда Финли позвал её по имени:

— Дэнс, верните его.

Мы с Дэнс синхронно развернулись.

— Наконец-то он поумнел, — прошептал я ей.

Она не ответила. Мы снова прошли через ворота и подошли к Финли.

— Хорошо, Дэнс, — сказал он. — Почему бы вам не поехать в Пасифик и не остановить фургон коронера?

— Да, сэр, — ответила Дэнс.

Она повернулась, чтобы выполнить приказ. Финли подошёл ко мне ближе, так, чтобы напарник Дэнс, стоявший у ворот с Циско, не слышал.

— И что мне с вами делать, «Линкольн»? — спросил он.

По интонации я понял, что он собирается отступить. Наконец до него дошло, что если он и дальше будет гнуть свою линию, то каждый следующий шаг будет ловушкой, даже если сейчас ему хочется разово показать мне моё место. Может быть, поэтому он и дошёл до сержанта. Моя часть негласной сделки состояла в том, чтобы вести себя так, будто он и не моргнул. Я точно знал, что ему дать, чтобы он сохранил лицо и в то же время дал мне то, что было нужно.

— Вы видели имя врача на баночке из-под таблеток? — спросил я.

— Не смотрел, — ответил Финли.

— Там то же имя, что и у мужчины в кровати. Я, конечно, не детектив, но мне это показалось подозрительным.

Финли кивнул и повернулся к оставшемуся патрульному.

— Ладно, у нас новая информация, — сказал он. — Джонсон, давайте изолируем и обезопасим место происшествия. Я позвоню в Западное бюро и попрошу кого-нибудь из убойного осмотреть всё.

Джонсон повернулся и направился к воротам — видимо, к патрульной машине за жёлтой лентой. Я остался с Финли.

— Вы довольны, советник? — спросил он.

— Да, я рад, что этим займутся профессионалы, — сказал я. — Но я недоволен тем, что потерял свидетеля.

— Что ж, вам придётся остаться и поговорить с профессионалами об этом вашем крупном деле.

— Не вопрос.

Финли отвернулся и заговорил по рации, вызывая детективов. Я подошёл к Циско и стал ждать.

— Что за чёрт, Мик, — прошептал он. — Чуть не загремел в кутузку, за что? Этот парень сам себя завалил. Ты же был в доме, всё было очевидно.

Я посмотрел на Финли, чтобы убедиться, что он нас не слышит. Он стоял на крыльце у входной двери и говорил в рацию. Я не слышал его, он не слышал меня.

— Нам нужно расследование, — сказал я.

— Зачем? — спросил Циско. — Это всё равно самоубийство. Парень выжрал флакон оксикодона.

— Неважно, как это выглядит.

— Почему?

— Потому что важно, чтобы это расследовали.

Циско долго смотрел на меня, и в какой-то момент я увидел понимание в его глазах. Он медленно кивнул.

Глава 8.

Судья опаздывала на назначенное ею экстренное слушание. Мы — адвокаты — молча ждали за своими столами. Мне было нечего сказать Мейсонам, а им — нечего сказать мне. Я сообщил своей клиентке о слушании, но она не могла в срочном порядке отпроситься из лаборатории. Поэтому я сидел один.

В первом ряду галереи устроились три репортёра: один из печатных изданий и двое с телевидения. Все они получили анонимную наводку о слушании от Лорны. Это позволило мне избежать прямых обвинений в распространении внеочередного сообщения, неблагоприятного для защиты. Макэвой оторвался от работы в клетке и занял место на заднем ряду, рядом с Циско.

В 16:15 судья Рулин наконец вышла из своего кабинета, заняла место на скамье и приступила к делу, не объяснив причин задержки. Федеральным судьям редко приходится что-либо объяснять — ни свои действия, ни решения.

— Итак, — сказала судья. — Возвращаемся к рассмотрению дела «Рэндольф против Тайдалвейв». У нас ходатайство защиты об отсрочке моего утреннего решения. Господа Мейсон, не мог бы кто-нибудь из вас изложить ваши аргументы в пользу отсрочки?

К кафедре направился Маркус, но прежде, чем он успел подойти, я встал.

— Ваша честь, можно меня выслушать? — спросил я. — Полагаю, у меня есть информация, которая может существенно повлиять и на ход слушания, и на ходатайство защиты.

Рулин долго смотрела на меня, и в её взгляде промелькнуло раздражение, прежде чем она ответила:

— Хорошо, господин Холлер. Вас выслушают.

Я подошёл к кафедре, заставив Маркуса Мейсона отступить к столу. Я подмигнул ему так, чтобы судья этого не заметила. Он остался стоять у своего столика, готовый возразить на всё, что я намеревался сказать.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал я. — Добрый день. К сожалению, у меня для суда весьма тревожные и печальные новости. Похоже, в то самое утро, когда суд постановил, что Рикки Патель может дать показания в этом процессе, его жизнь оборвалась. Его смерть ныне является предметом расследования убийства, проводимого Лос-Анджелесским…

— Возражаю! — выкрикнул Маркус Мейсон.

— …полицейским управлением, — продолжил я. — Судья, в этом слушании нет необходимости, поскольку мой ключевой свидетель погиб при крайне подозрительных обстоятельствах. Результаты…

— Возражаю! — снова взвизгнул Маркус.

— …расследования, несомненно, прольют свет на то, насколько далеко зашёл «Тайдалвейв…

— Довольно, остановитесь, — сказала Рулин. — Всем — просто остановиться.

Она жестом подозвала своего секретаря к краю скамьи. Рулин отодвинула стул и что‑то прошептала ему. Тот вышел из зала суда через дверь в её кабинет, а Рулин вернулась на место.

— Хорошо. Мы перейдём в кабинет для дальнейшего обсуждения — сказала она.

— Ваша честь, я возражаю, — сказал я. — Это серьёзный вопрос, и его следует обсуждать публично.

— Ваша честь, — вмешался Маркус Мейсон, — адвокат истца снова пытается озвучить возмутительные заявления перед собравшимися средствами массовой информации в надежде, что он запятнает…

— Довольно! — прогремела Рулин со скамьи. — Довольно вам обоим. Довольно. Мой секретарь как раз освобождает кабинет от материалов по другому делу, и затем мы соберёмся там, чтобы продолжить. Эндрю проведёт вас, когда мы будем готовы.

С этими словами она покинула скамью и прошла в свой кабинет.

Маркус Мейсон тут же подскочил ко мне у кафедры и, наклонившись, зло прошептал:

— Это чушь. И вы — чушь.

— Конечно, Маркус, — сказал я. — Как скажете.

— То, что случилось с Пателем, не имеет никакого отношения к этому делу!

— Да? Надеюсь, вы сумеете убедить в этом присяжных.

Я оставил его у кафедры и вернулся к своему столу, но прежде, чем успел сесть, один из репортёров — телевизионщик, старожил рынка, перебравший за десятилетия все местные станции, — встал у перил и подал мне знак.

— То, что вы только что сказали, правда? — спросил он. — Убийство свидетеля?

— Я не использовал слово «убийство», — ответил я. — И я бы никогда не стал лгать федеральному судье.

Я дошёл до своего стола и увидел Эндрю, секретаря, стоящего у двери, ведущей в кабинет судьи.

— Судья вас примет, — сказал он.

Мейсоны уже двинулись вперёд. Я пристроился за ними, и мы протиснулись через загон секретаря и вышли в короткий коридор, ведущий в личные покои судьи Рулин. Судья сидела за круглым столом у стены, от пола до потолка заставленной полками с томами кодексов и законов США в кожаных переплётах. Эти тома были по большей части декорацией: всё это давно проще найти в интернете. В углу за её спиной сидела стенографистка, готовая записывать каждое слово.

— Господа, садитесь, — распорядилась она. — Господин Холлер, прошу вас занять это место.

Она указала на стул прямо напротив себя. По сторонам от неё сидели Мейсоны, но взгляд судьи был прикован ко мне.

— Мы всё ещё в протоколе, — сказала Рулин. — Но теперь, когда здесь нет журналистов, нам не нужно позировать или играть перед аудиторией. Господин Холлер, расскажите, что вам известно и откуда вы это узнали.

Я откашлялся, выигрывая пару секунд, чтобы собрать мысли.

— Ваша честь, — начал я, — сегодня утром я получил по электронной почте ваше решение по ходатайству, касающемуся господина Пателя, так же как, уверен, и адвокат защиты. Я предполагал, что защита и «Тайдалвейв» подадут апелляцию и попросят отсрочку, чтобы я не смог допросить Пателя. С самого начала было ясно, что они не хотят, чтобы я разговаривал с этим человеком, потому что он знал о должностных преступлениях компании и…

— Господин Холлер, — перебила Рулин, — я просила вас не позировать. Расскажите, что вы знаете и как это узнали.

— Да, Ваша честь, — сказал я. — Итак, понимая, какой ход они, скорее всего, предпримут, и пытаясь опередить их, мой следователь, Деннис Войцеховски… вам нужно, чтобы я продиктовал его имя по буквам?

— Нет необходимости, — сказала Рулин. — Оно у нас есть. Продолжайте.

— Мы с Циско отправились к господину Пателю…

— Подождите, кто такой Циско? — спросила Рулин.

— Извините. Циско — это Деннис, — сказал я. — Это его прозвище. В общем, мы с Деннисом Войцеховски сегодня утром отправились к господину Пателю домой, в Венецию, чтобы поговорить с ним до того, как будет подана апелляция и ходатайство об отсрочке.

Маркус Мейсон снисходительно покачал головой.

— Абсолютно законно, — добавил я. — Некоторые даже сказали бы, что это хорошая адвокатская работа.

Я посмотрел на него уже с откровенным презрением и продолжил:

— Мы пришли туда и обнаружили, что входная дверь приоткрыта. Постучали, несколько раз громко окликнули его и вошли. Обыскали дом и нашли его в спальне. Мёртвым. Затем мы вызвали полицию. На вызов приехали два патрульных и их сержант. Они вошли в дом. Когда сержант вышел, он признал смерть подозрительной и вызвал группу по расследованию убийств. Мы оставались до прибытия детективов и рассказали им всё, что знали, в том числе то, что мистер Патель является свидетелем по этому делу. После этого мы ушли.

Никто из присутствующих ничего не сказал. Тишина затянулась, и я попытался её заполнить:

— Пока мы ждали детективов, со мной связалась мой офис‑менеджер и сообщила, что апелляция подана и суд назначил слушание по вопросу отсрочки. Как только детективы позволили нам покинуть место происшествия, я прямо из Венеции поехал в суд.

Рулин вертела в пальцах ручку, время от времени делая пометки, пока я говорил.

— Я видела вашего следователя в зале суда, — сказала она. — Если я приведу его сюда, он расскажет то же самое?

— Безусловно, — ответил я. — Хотите, я попрошу его зайти?

— Думаю, пока в этом нет необходимости, — сказала судья. — Детективы сообщали вам, что именно показалось им подозрительным в этой смерти?

— Нет, Ваша честь, — ответил я. — Но у меня есть их имена, если вы захотите с ними связаться.

— Сомневаюсь, что это потребуется, — сказала Рулин. — Мой секретарь уже подтвердил, что ведётся расследование. Господин Мейсон, желаете, чтобы вас выслушали?

Маркус Мейсон резко кивнул.

— Да, Ваша честь. Господин Холлер рассказывает интересную историю, но упускает ключевые детали. Прежде всего, когда он говорит, что дверь была открыта, это не соответствует тем данным, которые имеются у нас. Дверь была закрыта, как он сам утверждает, и он со своим следователем вломились в дом и…

— Это ложь, — перебил я. — Когда я сказал, что дверь открыта, я имел в виду, что она не была заперта. Мы обнаружили её незапертой и вошли, когда…

— Господин Холлер, ваше время придет, — остановила меня судья. — Не перебивайте адвоката противоположной стороны. Продолжайте, господин Мейсон.

— Как я уже говорил, — продолжил Мейсон, — заявления господина Холлера, сделанные как в зале суда, так и здесь, преувеличены. Да, расследование смерти мистера Пателя ведётся, но оно квалифицируется как самоубийство, совершённое ещё на прошлой неделе — до того, как состоялось слушание о возможности его показаний. Господин Холлер знал об этом и всё же решил в открытом судебном заседании, в присутствии средств массовой информации, распространить заведомо ложную версию, которая, как он надеется, станет известна присяжным.

Судья посмотрела на меня с подозрением.

— Господин Холлер? — сказала она. — Господин Мейсон делает серьёзное заявление. Вы можете ответить?

Нужно было быстро перевести разговор с моих мотивов на мотивы Мейсона.

— Ваша честь, могу лишь сказать, что у господина Мейсона богатое воображение, — сказал я. — Мне льстит, что он верит в мою способность, обнаружив тело человека в постели, мгновенно определить время смерти без консультаций с судмедэкспертом. Но меня гораздо больше беспокоит то, что у господина Мейсона, похоже, гораздо больше информации, чем у меня. Я бы попросил суд задать ему те же вопросы, что вы задали мне: что ему известно, откуда и — я бы добавил — когда он об этом узнал.

Маркусу Мейсону не понадобилось приглашение судьи, чтобы заговорить.

— Ваша честь, — начал он, — перед своим клиентом мы обязаны обеспечить наилучшую возможную защиту от этого пустякового иска. В связи с этим нам стало известно, что мистер Патель — недовольный бывший сотрудник, которого господин Холлер или его следователь могли склонить к нарушению соглашения о неразглашении с «Тайдалвейв». У нас крупная фирма с обширными ресурсами. Мы использовали их для наблюдения за мистером Пателем, и именно оттуда у нас эта информация.

Я покачал головой. Судья наклонилась к Маркусу Мейсону.

— Эти ресурсы — это люди, камеры или иные устройства? — спросила она.

— И люди, и камеры, — ответил Мейсон.

— Вы установили камеру в доме мистера Пателя? — уточнила Рулин.

— Нет, Ваша честь, — быстро ответил Мейсон. — Конечно нет. Никогда.

— Ваша честь? — сказал я.

— Не сейчас, господин Холлер, — ответила Рулин. — Итак, господин Мейсон, как же вам удалось вести наблюдение за мистером Пателем и знать, что его смерть расследуется как самоубийство?

— Ваша честь, у нас снаружи дома была камера со звуком. Она находилась не на его территории, а на опоре линии электропередачи, то есть на общественной земле. Она записала часть разговора, который вели следователи снаружи дома, и эта информация была передана мне. Никакого нарушения закона. Некоторые могли бы назвать это хорошей адвокатской работой.

Он бросил на меня снисходительный взгляд.

— Я получил эту информацию буквально за несколько минут до начала слушания, — сказал Мейсон. — Я бы с самого начала довёл ситуацию до сведения суда, но господин Холлер опередил меня.

Судья снова закрутила ручку, обдумывая услышанное.

— Ваша честь? — повторил я.

— Продолжайте, господин Холлер, — нетерпеливо сказала Рулин.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал я. — Я хотел бы, чтобы адвокат противоположной стороны заявил для протокола, ведёт ли его фирма или кто-либо из её сотрудников подобное наблюдение за мной или кем-либо из моих сотрудников.

— Это возмутительное заявление, Ваша честь, — гневно воскликнул Мейсон. — У «Тайдалвейв» было полное право наблюдать за недовольным и вспыльчивым бывшим сотрудником исключительно из соображений безопасности. Господин Холлер использует эту полностью законную деловую практику, чтобы попытаться дискредитировать адвоката противоположной стороны.

— Это слишком много слов, господин Мейсон, — сказала Рулин. — Но я не услышала, чтобы вы сказали, что «не» ведёте наблюдение за господином Холлером или кем-либо из его сотрудников.

— Простите, Ваша честь, я просто очень взволнован, — сказал Мейсон. — Отвечаю: нет, мы не наблюдаем ни за господином Холлером, ни за кем-либо из его сотрудников, ни за его клиенткой, если уж на то пошло. Точка.

— А до этой встречи? — спросил я. — Вы вели слежку за мной или за моим следователем?

— Нет, — ответил Мейсон. — Вот, это зафиксировано.

— Ещё вопросы, господин Холлер? — спросила Рулин.

— Я хотел бы, чтобы в протоколе было отражено: человека, которого господин Мейсон называет недовольным и вспыльчивым бывшим сотрудником, я бы назвал информатором, — сказал я. — Но больше вопросов нет, Ваша честь.

По выражению лица Рулин я понял, что усиливать пафос не нужно. Она и так всё поняла.

— Итак, — сказала она. — Господа, я считаю тактику и поведение, которые вы продемонстрировали за пределами зала суда, тревожными и недостойными этого суда. Предупреждаю обе стороны: я не проявлю ни терпения, ни сочувствия, если кто-либо из вас или ваших сотрудников нарушит закон или правила приличия окружного суда США. Это включает в себя распространение в средствах массовой информации необоснованных заявлений или дезинформации. Это не уличная драка, господа, и я подчёркиваю — господа. Имейте в виду и ведите себя соответственно.

Рулин услышала от нас с Мейсонами хором: «Да, Ваша честь». Затем она объявила, что слушание отложено, и отпустила нас. Мы молча вышли гуськом за стенографисткой и направились обратно в зал суда. Я шёл последним, за спиной у Маркуса Мейсона.

— Вы выглядели немного напряжённым, Маркус, — сказал я ему в спину. — Как вы держитесь?

Он даже не повернулся.

— Идите к чёрту, Холлер, — сказал он.

— Уверены, что у вас бабочка не слишком туго затянута? — спросил я. — Не хотелось бы перекрыть кровоснабжение мозга. Это вредно.

Он резко остановился и повернулся ко мне. Я едва не врезался в него.

— Знаете, кто вы, Холлер? — спросил он.

— Предчувствую, что вы сейчас выскажете своё мнение, — сказал я.

— Вы придурок. Так что отвалите.

Я продолжал улыбаться ему, пока он не развернулся и не пошёл догонять остальных.

Глава 9.

Когда мы с Циско вернулись на склад, я загнал «Болт» в один из гаражных отсеков и опустил за нами дверь.

— Циско, у тебя с собой ваша волшебная палочка? — спросил я.

— В одной из моих сумок, — ответил он.

«Волшебная палочка» была детектором жучков, реагирующим на магнитные поля и радиочастоты.

— Я хочу, чтобы ты проверил мою машину и свой «Харлей», — сказал я. — А потом — весь склад.

— Думаешь, Маркус соврал судье насчёт слежки? — спросил Циско.

По дороге из здания суда я рассказал ему о том, что обсуждалось в кабинете судьи Рулин.

— Я просто не собираюсь рисковать, — сказал я. — Мейсон говорил за себя и свою фирму. Это ещё не значит, что «Тайдалвейв» не затеял чего‑то поверх этого.

— Ладно, — сказал Циско. — Я этим займусь. И давай отключим камеры снаружи клетки. Знаю, вы не сможете следить за Лорной и Макэвоем, но ничего. Она всё равно заслуживает вашего доверия.

— Знаю. Знаю, что заслуживает. Как насчёт вай‑фая в вашем кабинете?

— Он нам нужен. Но давай отключим его, пока не закончим с этим делом.

— Хорошо.

Макэвой вышел из зала суда, когда меня вызвали в кабинет. Сейчас он уже успел вернуться в клетку. Сначала я зашёл в свой кабинет поговорить с Лорной и повесил пиджак на крючок. Она сидела на моём месте за столом, в наушниках, и смотрела в экран ноутбука. Снимая галстук, я обошёл стол и увидел на экране новости пятого канала.

— Что случилось, Лорна? — громко спросил я.

Она вытащила один наушник из уха.

— Завтра ожидается сильный ветер Санта-Ана, — сказала она. — Говорят, до ста миль в час.

— Не может быть, — сказал я. — Это же ураганный ветер.

— Знаю, но так и говорят. Хочешь за свой стол?

— Нет, я пойду к Макэвою.

Я повесил галстук на дверную ручку кабинета.

— Циско вернулся вместе с тобой? — спросила Лорна.

— Да, он там, проверяет мою машину, — ответил я.

— Что‑то случилось?

— Надеюсь, нет. Но он собирается проверить и её, и весь склад. Мейсоны знали, что мы сегодня утром были в доме Пателя. В суде они заявили, что следят за ним, а не за мной, но я в это не верю.

Лорна, вместо того чтобы задуматься о том, что наши противники могут вести за нами слежку, подумала о Пателе. По дороге из Венеции Циско рассказал ей о том, что мы нашли его мёртвым.

— Бедняга, — сказала она. — Покончил с собой…

— Если это сделал он, — сказал я.

— Ты думаешь, его убили?

— Я пока ничего не думаю, пока полиция не подтвердит. Но мы имеем дело с компанией, от будущего которой сейчас зависит всё, Лорна. Они проигрывают это дело, и ни Маск, ни Гейтс, ни Цукерберг не захотят с ними связываться. Времена отчаянные, и возможно всё. Мой совет — оглядывайся по сторонам, пока всё не закончится.

— Звучит не слишком утешительно.

— Как есть. Держись поближе к Циско.

— Хорошо.

— Как у тебя дела с Макэвоем?

— Нормально. С ним всё в порядке. А что? Думаешь, он подставной человек или вроде того? Я думала, Циско его уже проверил.

— Так и есть, поэтому я пока ничего не думаю. Но сейчас он сидит один в клетке и знает о каждом нашем шаге. Мне будет гораздо спокойнее, когда всё изменится, и он начнёт выкладывать хоть что‑то, что нам пригодится. Я пойду к нему. Можешь пока оставаться за столом.

Я вышел из кабинета и прошёл через медную занавеску в клетку. Макэвой сидел за компьютерным терминалом. Я был слишком далеко, чтобы рассмотреть, что у него на экране.

— Привет, — сказал он.

— Я видел вас в зале суда, — сказал я. — Вы ушли. Откуда вы знали, что заседание не продолжится после перерыва?

— Честно говоря, не знал. Но хотел вернуться к делу. Похоже, я нашёл кое‑что стоящее.

Он кивнул на экран.

— Мне бы как раз пригодилось что‑нибудь стоящее, — сказал я. — Покажите.

Макэвой открыл на экране папку со списком файлов.

— Вот некоторые письма из архива, — сказал он. — Все они отправлялись «заинтересованным сторонам» по проекту «Клэр» на ранних стадиях разработки, обучения и тестирования. Всего сорок шесть. Большинство — безобидные: планирование встреч, Zoom и прочее. Но есть и более важные — с информацией по тестированию и ограничениям проекта.

— Просто скажите, что вы нашли пистолет с дымящимся стволом, — сказал я.

— Ну, не совсем, но, возможно, «опровергающего свидетеля». Или хотя бы человека, который мог бы заменить Рикки Пателя. И даже лучше.

— Хорошо. Кто это?

Макэвой словно наугад щёлкнул по одному из файлов и открыл его. Это было электронное письмо, и я наклонился, чтобы прочитать тему.

«Напоминание: совещание по вопросам прогресса в ПК в 13:00 в конференц‑зале А».

— Что такое ПК? — спросил я.

— Почти уверен, что это «Проект Клэр», но сути это не меняет, — сказал Макэвой. — Важен не текст письма, а список рассылки.

Он щёлкнул по ссылке на список получателей в шапке письма, и перед нами высветились адреса отправителя и адресатов. Письмо было отправлено с адреса «PCM1@tidalwaiv.com» более чем десятку адресатов, все с доменом «tidalwaiv.com». Внутренняя рассылка. Примерно посередине списка один адрес был зачёркнут программой редактирования.

— Итак, у нас есть эти сорок шесть писем по группе проекта «Клэр», и в каждом из них один адрес электронной почты отредактирован, — сказал Макэвой.

— Есть способ понять, везде ли закрывают один и тот же адрес? — спросил я.

— Он всегда стоит между этими двумя — Айзекс и Мунис. Так что, вероятнее всего, это один и тот же человек. Но с нашими данными это установить наверняка нельзя.

— Значит, это не мог быть Рикки Патель?

— Не думаю. Он был программистом, а не «заинтересованной стороной», насколько я могу судить, а здесь только топ‑менеджмент. И ещё: список адресов в письме отсортирован по алфавиту — по фамилиям. Видите имена?

Я наклонился ближе и прочитал: Альперт, Бастин, Бернардо, Дэвидсон, Харлан, Айзекс… Список действительно шёл по алфавиту.

— Понял, — сказал я. — Это хорошо. Нам нужно выяснить, кто это и почему его вычеркнули.

— Думаю, яуже знаю, — сказал Макэвой.

— Тогда выкладывайте. Обрадуйте меня.

— Если исходить из того, что они пытаются скрыть от вас личность этого человека, логично предположить, что у него есть информация, вредящая компании. На мой взгляд, это говорит о том, что он в какой‑то момент после этих писем ушёл из компании — или его вынудили уйти. Возможно, его даже уволили.

— Логично. Но как, чёрт возьми, мы узнаем, кто это? Патель, скорее всего, мог бы нам сказать, но его уже нет.

— Вот именно. Я зашёл на «Зловещую долину» посмотреть…

— Подождите. Что такое «зловещая долина»?

— В цифровом мире «Зловещая долина» — это психологический барьер, который человек должен преодолеть, чтобы принять роботов и цифровые изображения как реальность. Знаете, как в играх или с чат‑ботами. Роботы и аватары, которые «почти» как люди, но не совсем, вызывают у людей сильный дискомфорт, а если человеку не по себе, он не верит. Вот это и есть «зловещая долина». А я говорю о социальной платформе с таким названием — «Зловещая долина». Она примерно, как «Линкедин», но для тех, кто работает с искусственным интеллектом, игровым программированием и так далее. По сути, профессиональная соцсеть плюс база резюме.

— Понял. И что вы там нашли?

— Я сделал базовый поиск по бывшим сотрудникам «Тайдалвейв». Их оказалось несколько десятков, включая Рикки Пателя. Но только одна фамилия попадала между «Айзекс» и «Мунис»: Наоми Китченс. В её резюме указано, что она работала в «Тайдалвейв» около двух лет, начиная с конца 2021‑го. Публичный запуск ИИ‑компаньона «Клэр» был в конце 2022‑го. И, представьте себе, в её резюме написано, что она — специалист по этике.

— Специалист по этике?

— Теперь он есть у каждой ИИ‑компании. Иногда это чистая показуха, подстраховка для отчётов, но иногда — нет. Формально они должны следить за соблюдением этических норм и ограничений при разработке программ и продуктов искусственного интеллекта.

Меня будто ударило током. Я хлопнул Макэвоя по плечу.

— Чёрт возьми, Макэвой, — сказал я. — Один день на работе — и вы это нашли? Вы проверяли остальные документы из раскрытия на имя Наоми Китченс?

— Да, — ответил Макэвой. — Ничего.

— Двенадцать терабайт документов, и ни одного упоминания Наоми Китченс, сотрудницы, числившейся специалистом по этике в проекте?

— Ни одного.

— Они полностью вычеркнули её из массива представленных документов?

— Похоже на то. В документах после её ухода специалистом по этике проекта названа уже другая — Фрэнсис Росс.

— Значит, по какой‑то причине они избавились от Китченс, стерли её из всех записей и потом привели Росса.

— Так выходит. Думаю, вы сумеете устроить за это Мейсонам нагоняй в суде, да?

— Смогу, но, пожалуй, не стану.

— Почему нет? Я думал, вы…

— Я не хочу, чтобы они знали, что у нас есть информация о ней. Не сейчас. Кстати, в клетке нет вай‑фая. Как вы нашли её на «Зловещей долине»?

— С телефона. Вышел наружу. Подумал, что так безопаснее.

Я на секунду задумался. То, что Макэвой нашёл Наоми Китченс, рассеяло мои сомнения по его поводу, так что вряд ли Мейсоны или «Тайдалвейв» знали уже сейчас, что я его привлёк. Теперь меня больше всего тревожило, как бы нам не выдать, что мы вышли на ту самую специалистку по этике, которую они пытаются спрятать.

— Когда вы говорите, что выходили с телефоном, как далеко вы ушли? — спросил я.

— На самом деле я сделал это в зале суда, пока мы ждали судью, — сказал Макэвой. — А что, вы переживаете?

— Что у них стоит «сниффер», программа, которая шпионит за компьютерами и телефонами.

— «Сниффер»? Серьёзно? Это уже похоже на паранойю.

— Поверьте, «Тайдалвейв» пойдёт на всё, чтобы выиграть это дело. Есть идеи, где сейчас Наоми Китченс?

— Да. Нашёл. Она преподаёт в Стэнфорде, в Пало‑Альто. Один из её курсов называется «Этика в эпоху искусственного интеллекта».

Я кивнул. Мозаика складывалась.

— Значит, мы поедем туда и поговорим с ней, — сказал я.

— Правда? — спросил Макэвой. — Когда?

— Прямо сейчас.

— Вы не хотите сначала ей позвонить?

— Нет. За ней могут следить так же, как за Пателем. К тому же звонок может её спугнуть. Она знает об этом иске, но молчит. Почему? Очередное соглашение о неразглашении? Или что‑то ещё. Она боится.

Глава 10.

«Прямо сейчас» оказалось утром следующего дня. Мы с Макэвоем вылетели рейсом авиакомпании «Джей‑Эс‑Икс» из Бербанка в Окленд, взяли в аренду машину и поехали через залив в Пало‑Альто, в Стэнфордский университет. В самолёте Макэвой нашёл в интернете её университетский профиль, офис и расписание. Оказалось, что по вторникам она читает всего одну лекцию — курс под названием «История машинного обучения».

— Идеально, — сказал я.

Лекция была назначена с 11:00 до 12:00 в учебном центре Хьюлетта. Мы дважды заблудились, пока искали его в научно‑техническом квартале кампуса, и в итоге приехали незадолго до полудня. Занятие шло в лекционном зале среднего размера, заполненном примерно наполовину: около сотни студентов на шести ярусах кресел. Два входа находились на верхнем уровне. Мы тихо вошли и заняли два свободных места у двери.

Китченс стояла за кафедрой внизу. На стене позади неё висел большой плоский экран, на котором была выведена чёрно‑белая фотография мужчины, показавшаяся мне смутно знакомой, но я не сразу его узнал. На доске рядом с экраном Китченс написала мелом своё имя и университетский адрес электронной почты. Судя по всему, это было первое занятие нового семестра.

— Каким ходом «Дип Блю» победил Каспарова? — спросила Китченс. — Кто‑нибудь знает?

Ни одна рука не поднялась. Теперь я узнал человека на экране: Гарри Каспаров, чемпион мира по шахматам, проигравший матч компьютеру «IBM» почти тридцать лет назад.

— Жертва коня, — сказала Китченс. — Многие считают, что именно в этот момент машины стали умнее людей. И на этом мы пока остановимся. К следующей неделе начните читать Курцвейла, и мы добавим это к обсуждению во вторник. Развлекайтесь.

Студенты начали собирать вещи. Я заметил, как один парень запихнул в рюкзак книгу. Я успел прочитать название — «Сингулярность ближе» — и решил, что это и есть тот учебник, который Китченс задала классу.

Я увидел, как она собрала конспекты и подошла к столу. На вид ей было между тридцатью пяти и пятьюдесятью, смуглая кожа и волосы, убранные в тугие косы. На ней были выцветшие синие джинсы и красная, тоже выцветшая, расстёгнутая блузка.

— Не хочу наваливаться на неё вдвоём, — сказал я. — Позвольте, я сначала пойду один.

— Вы уверены, что не хотите, чтобы я спустился с вами? — спросил Макэвой.

— Нет, мне нужно быть одному. Оставайтесь, пока я не подам знак. Или можете так и не спускаться.

— Как скажете.

Я спустился по ступенькам к сцене, обходя последних студентов, выходивших из зала. Когда я подошёл ближе, Китченс как раз убирала в рюкзак конспекты и ноутбук, с которого показывала презентацию. Хотя она смотрела вниз и застёгивала рюкзак, заговорила первой:

— Я заметила вас двоих наверху и поняла, что вы не студенты, — сказала она.

— Да, мы опоздали, но то, что успели услышать про «Дип Блю» и жертву коня, было очень интересно, — сказал я. — Оттуда и до того, как ИИ появился в наших телефонах, машинах, во всём вокруг — меньше тридцати лет. Если хотите знать моё мнение, это пугает.

— Да, пугает, — согласилась она.

— Профессор Китченс, меня зовут Майкл Холлер, но все зовут меня Микки. Я…

— Я знаю, кто вы, — перебила она.

Наконец она подняла на меня взгляд.

— Знаете? — спросил я.

— Я слежу за вашим делом против «Тайдалвейв». Возможно, даже включу его в одну из своих лекций.

— Тогда вы понимаете, почему я здесь.

— Понимаю. И вынуждена вас разочаровать: я не могу с вами говорить.

— Потому что подписали соглашение о неразглашении? Есть способы обойти и его. Большинство таких соглашений запрещают вам работать на конкурента или делиться с ним информацией. Я не конкурент. Я просто человек, который ищет правду.

Рюкзак стоял на столе, и она держала его вертикально, почти как щит.

— Дело не в неразглашении, — сказала она. — А в том, что я чувствую угрозу.

— Извините, — сказал я. — Я не хотел вас пугать. Я просто хочу…

— Я знаю, чего вы хотите, — перебила она. — Я также знаю, что за мной следят.

— Прямо сейчас? За вами следят?

— Если не физически, то цифровыми методами. Постоянно.

— Потому что вы для них угроза. Вы кое‑что знаете. Они передали в рамках раскрытия двенадцать терабайт документов по разработке проекта «Клэр». Двенадцать. И вашего имени нет ни в одном. Они вычеркнули вас, профессор. Прячут. Но я знаю, что вы там были и что‑то знаете. Вы — специалист по этике. Вы могли бы всё изменить, если бы поговорили со мной.

Я видел, как у неё участилось дыхание. Она была искренне напугана.

— Вы не сможете меня защитить, — сказала она.

— Правда защитит вас, — сказал я. — Как только она выйдет наружу, они не смогут вам навредить.

— Вы не можете этого знать.

— Я знаю, что шестнадцатилетнюю девушку убили потому, что «Клэр» сказала её бывшему парню, что это нормально. Вы знаете правду о том, как это произошло. И мир должен об этом узнать.

— Мне нужно подумать, — сказала она.

— Сколько? — спросил я.

— Не знаю. Мне просто нужно подумать. Кто тот второй мужчина, с которым вы пришли? — Она кивнула в сторону Макэвоя.

— Он работает со мной, — сказал я. — Писатель, готовит книгу об этом деле. Это он вас нашёл.

— Как? — спросила она. — Если меня вычеркнули из архивов, как вы говорите.

— Это длинная история. Я расскажу её вам — вернее, он, — если мы продолжим этот разговор.

Мне нужно было задать один вопрос, но я понимал, что ещё не время. В идеале она сама бы ответила на него, прежде чем я его задам.

— Мы летим обратно в Лос‑Анджелес в пять, — сказал я. — Есть ли время и место, где мы могли бы продолжить разговор наедине?

Она покачала головой.

— Не знаю, — сказала она. — Я не хотела, чтобы всё это меня догнало. Мне пришлось через всё это пройти. Я ни в чём не виновата.

— А Ребекка Рэндольф? — спросил я. — Парень, который её убил, сидит под стражей и предстанет перед судом. Но как компания будет нести ответственность, если никто на неё не укажет?

Я увидел вспышку в её глазах и понял, что перегнул.

— Это совершенно несправедливо, — сказала она. — Я делала свою работу. Я предупреждала их. Я не чувствую вины за то, что сделала.

— Знаю, знаю, — поспешно сказал я. — Мне не следовало так говорить. Простите. Но у меня больше ничего нет. Мне нужна ваша помощь.

— Сегодня утром я увидела в интернете заметку о мужчине, который должен был быть вашим свидетелем, — сказала она. — Полиция заявила, что он покончил с собой. Они уверены?

Я кивнул. Интересно, читала ли она уже статьи о Пателе.

— С виду так и есть, — сказал я.

— Он был вашим свидетелем, а теперь вы хотите, чтобы им стала я, — сказала она. — Я не хочу, чтобы всё для меня кончилось так же.

— Послушайте, мы знали о его проблемах. Велика вероятность, что его поступок не связан с этим делом.

Одна из дверей наверху с грохотом распахнулась, и Китченс вздрогнула. В зал вошёл мужчина, прошёл мимо Макэвоя и быстро спустился по лестнице к сцене. Я развернулся так, чтобы оказаться между ним и Китченс.

— Всё в порядке, — сказала она. — Это преподаватель, который читает следующую лекцию.

Я расслабился и вновь повернулся к ней.

— Мы можем продолжить, где‑нибудь ещё? — спросил я.

Не успела она ответить, как преподаватель уже был у кафедры. В твидовом пиджаке, как по шаблону профессора колледжа.

— Наоми, всё в порядке? — спросил он. — Этот мужчина вам докучает?

— Нет, Мозес, — ответила Китченс. — Всё хорошо. Я уже ухожу.

— Вы уверены?

— Уверена.

Мозес посмотрел на меня с подозрением. Я просто кивнул.

Китченс накинула рюкзак на плечо и направилась к лестнице. Мы пошли вверх рядом, ступенька в ступеньку.

— Вы знаете, где «Джоани»? — спросила она.

— Э‑э, нет, — сказал я. — И что такое «Джоани»?

— Это ресторан за пределами кампуса, на Калифорния‑авеню. Встретимся там. У меня мало времени. По вторникам приём с двух до пяти.

— Встретимся там. И спасибо.

— Не благодарите. Я иду туда только потому, что вы встали у него на пути. Чтобы меня защитить.

Я кивнул.

— Я защищу вас, если вы будете работать со мной, — сказал я.

— Ничего не обещаю, — сказала она. — Но спасибо, что выслушали меня.

— Спасибо вам, что согласились поговорить, — ответил я. — Увидимся там.

Глава 11.

«Джоани» оказался местным кафе‑ресторанчиком. Когда мы его нашли, Китченс уже сидела за столиком в глубине зала. Мы сели напротив, и я представил ей Макэвоя. Они пожали друг другу руки, и Китченс узнала его имя.

— Вы написали книгу про ДНК, верно? — спросила она. — О том лос‑анджелесском хищнике, который выбирал жертв по генетическим признакам.

— Да, это я, — сказала Макэвой. — Вы читали её?

— Да, — сказала Китченс. — Это напрямую касается моей области — этики.

— Здорово, — сказала Макэвой. — Я веду «Сабстак». Вам стоит на него взглянуть.

По дороге я сказал Макэвою, что хочу, чтобы вторую беседу с Китченс вёл он. Это давало мне возможность наблюдать за ней и за ним одновременно: анализировать её ответы и оценивать его навыки интервьюера, не отвлекаясь на то, чтобы тянуть разговор самому. Он уже доказал, что умеет копать, найдя Китченс. Теперь я хотел увидеть, как он извлекает из собеседника нужную нам информацию. Он знал, что у меня было две цели в этой поездке в Пало‑Альто, и пока мы не добились ни одной.

К столику подошла официантка, принесла меню и приняла заказ на холодный чай.

— Итак, — сказал Макэвой. — Почему академия?

— Вы думаете о крылатом выражении: «Кто умеет — делает, кто не умеет — учит»? — спросила Китченс.

— Нет, вовсе нет, — сказал Макэвой. — Мне просто любопытно, насколько всё плохо в «Тайдалвейв», если вы сказали: «К чёрту этот ИИ» — и ушли в университет.

— Насколько плохо? — переспросила она. — Очень плохо. Причём я довольно быстро поняла, что это не только их проблема, а всей отрасли. Этики в уравнении просто не было. Им нужно было обозначить, что они якобы о ней думают, — но на деле это был Дикий Запад. Им было наплевать.

— Сильное заявление, — сказал Макэвой. — Вы хотите сказать, что не было никаких защитных барьеров?

— В каком смысле?

— В прямом. Какие именно барьеры вы считали необходимыми?

— Это уже будет относиться к результатам моей работы, — сказала Китченс. — А их я обсуждать не могу.

Её реакция выдала, что вопрос напомнил ей, с кем она сидит за столом, и что это не невинная болтовня за обедом.

— Понял, — сказал Макэвой. — Я не подумал…

Он замялся, и мне пришлось вмешаться.

— Полагаю, ваше соглашение о неразглашении запрещает вам обсуждать результаты работы с конкурентами и, вероятно, со средствами массовой информации, — сказал я. — Мы ни то ни другое.

— Он только что сказал, что ведёт «Сабстак», — заметила Китченс. — Это и есть СМИ.

— Сейчас он об этом деле не пишет, — сказал я. — Он часть моей команды. А уже после суда решит…

— Мне всё равно, — перебила она. — Я не…

Она осеклась: к столику вернулась официантка и расставила перед нами три стакана чая. По напряжению, висевшему над столом, видно было, что она предпочла не спрашивать, готовы ли мы заказывать, и просто ушла. Телефон завибрировал у меня в кармане, но сейчас был не тот момент, чтобы брать.

— Наоми, нам нужна ваша помощь, — сказал я. — Эта компания создала продукт, который превратил ребёнка в убийцу. Я уверен, вы пытались этому помешать. Мы пытаемся предотвратить подобное в будущем.

— Я помогу вам — и что помешает им перейти на меня? — спросила Китченс. — Вы не понимаете. Эти люди так же опасны, как их продукт.

Я кивнул и поднял ладони, пытаясь её успокоить.

— Во всём массиве материалов раскрытия по проекту «Клэр» нет ни одного упоминания ваших инициалов, — сказал я. — А я случайно знаю: первое правило этического надзора — всё документировать. Профессор Китченс, вы документацию вели?

— Конечно, — ответила она. — Они, скорее всего, всё подчистили, когда я ушла.

— А вы? Вы всё подчистили? — спросил я.

— На это я не отвечу.

— Как я уже говорил, мы можем вас защитить.

— Нет, вы не можете. Не от них.

Телефон снова завибрировал. Я достал его, чтобы одним взглядом убедиться, что звонит не единственный человек, кому я отвечаю всегда, — моя дочь. Это была не Хейли, но близко. Мэгги Макферсон звонила уже второй раз. Я отправил вызов на голосовую почту и вернулся к разговору.

— Вы не понимаете, — сказал я. — Они уже подставляют вас, Наоми. Они вычеркнули вас из проекта. Вы — чёрная полоса на экране. Для них вы — лишняя. Они свалят всё на вас. Скажут: у нас был этик в проекте, и это она не поставила нужные барьеры. Если вы не расскажете свою версию, они выставят вас виноватой. Понимаете? Их защита будет проста: специалист по этике у нас был — она и виновата.

Я нагромождал доводы, которые полностью расходились с тем, что говорил ей раньше, я был в отчаянии. У неё было то, что нужно мне, и я был готов сказать что угодно, лишь бы это получить. Я замолчал и посмотрел, как мои слова на неё подействуют. Между бровями у Китченс легла тонкая складка.

— Поэтому я очень надеюсь, что вы сохранили копии своих рабочих документов, — продолжил я. — Это, возможно, противоречит политике компании и даже закону, но я надеюсь, что вы фиксировали, что и когда вы им говорили, и что у вас есть копии этих документов.

Складка между бровями стала глубже.

— Если у вас это есть, — сказал я, — это именно то, что мне нужно. Да, я бы хотел получить ваши показания, но, если это слишком, есть способ обойтись без вашего появления в здании суда.

— Какой? — спросила она.

Она приоткрыла дверь, и я наклонился через стол.

— Если вы дадите мне материалы, которые «должны» были быть в раскрытии, суд не примет их объяснения, что «таких документов нет», — сказал я. — Понимаете? Они не смогут признаться, что скрыли их. Судья взбесится. Она их разнесёт.

— И вы хотите сказать, что мне не придётся свидетельствовать? — спросила она.

— Не поймите неправильно — я очень хочу, чтобы вы дали показания. Но если дойдёт до критической точки и у нас будут записи о тревожных сигналах, которые они игнорировали, мне этого будет достаточно. Я смогу прийти с ними в суд.

— Они поймут, что это от меня, — сказала она.

— Не обязательно. Уверен, ваши отчёты рассылались всем участникам проекта. Любой из них мог сохранить документы и передать их мне через чёрный ход. И о нас вам волноваться не стоит. Мы вас никогда не выдадим. Человек, который сидит рядом со мной, однажды провёл шестьдесят три дня в тюрьме за отказ назвать источник в суде.

Я положил руку на плечо Макэвоя.

— А я сам проводил ночи за решёткой, защищая клиентов, — добавил я. — После этой встречи нам больше не нужно будет видеться. Вы передадите нам свои отчёты — а дальше мы разберёмся.

Я остановился. Предложение было озвучено. Больше нечего было говорить.

— Мне нужно подумать, — сказала Китченс. — Я хочу посоветоваться с дочерью.

Я кивнул и улыбнулся.

— Сколько ей лет? — спросил я.

Это был не просто светский вопрос. Я спрашивал не потому, что сам отец дочери, а потому, что возраст ребёнка многое говорит о том, какой совет она, скорее всего, даст. Дети идеалистичны, пока не повзрослеют и не станут прагматиками. Мне хотелось понять, есть ли у Китченс взрослая дочь‑прагматик, которая скажет: «Не ввязывайся. Оставь всё как есть».

— Девятнадцать, — сказала Китченс. — Она учится в Университете Сан‑Франциско.

— Что изучает? — спросил я.

— Психологию. Хочет стать социальным работником.

— Молодец, — сказал я.

Студентка‑психолог, мечтающая о социальной работе, — всё это, по моим представлениям, склоняло чашу весов в пользу идеализма. Я потянулся к портфелю и положил его на колени.

— Конечно, посоветуйтесь с ней, — сказал я. — А я дам вам телефон. Одноразовый, заряженный, с уже записанным моим номером. Позвоните или напишите мне в любое время. После разговора с дочерью дайте знать. Если ответ будет «нет», выбросите телефон. Если «да» — продолжим связь через него, и я объясню, как безопасно отправить мне всё, что у вас есть.

Я вынул дешевый телефон из чехла и положил перед ней на стол. Она посмотрела на него, но не притронулась.

— Прямо шпионаж, — сказала Китченс.

— Да, — ответил я. — Но, как вы сами знаете, меры предосторожности сейчас необходимы. В «Тайдалвейв» слишком многое поставлено на карту, и я хочу вас защитить. Мы уйдём, чтобы вы могли спокойно пообедать.

— Легче сказать, чем сделать.

— Знаю. Но спасибо, что уделили нам время.

Мы с Макэвоем встали и оставили её за столом. Телефон так и лежал нетронутым. Я не знаю, заразна ли паранойя, но уже возле выхода я окинул взглядом припаркованные машины и другие заведения, проверяя, не следит ли за нами кто‑нибудь. Макэвой это заметил.

— Думаете, она права? — спросил он. — За ней действительно следят?

— Трудно сказать, — ответил я. — Если не физически, то уверен: их программы-шпионы читают всё, что о ней проходит по сети. Именно поэтому — одноразовый телефон.

— Вы всегда таскаете с собой такие? — спросил он.

— Не всегда. Но иногда, — сказал я. — Напишете хорошую книгу, правда?

— Да, если вы выиграете, — сказал он.

— Я собираюсь выиграть, — ответил я. — Мне нужно перезвонить бывшей жене. Она весь обед без конца набирала меня.

— Лорне? — спросил Макэвой.

— Нет. Моей первой бывшей жене.

— Она тоже в юридическом бизнесе?

— Можно и так сказать. Она окружной прокурор.

— Что? Из округа Лос‑Анджелес? Вы имеете в виду Мэгги Макфирс?

Я кивнул.

— Это я дал ей это прозвище, — сказал я. — Потом его сделали слоганом её кампании.

Я уже достал телефон и нашёл номер Мэгги в контактах. Надеялся, что она звонит, чтобы сказать, что готова вернуть внешний жёсткий диск с содержимым ноутбука Аарона Колтона.

Она ответила сразу. По фоновому шуму я понял, что она в машине.

— Микки, где ты был? Ты слушали мои сообщения? — её голос был натянут, полон паники и адреналина.

— Нет, я только что увидел звонки. Что происходит? Хей…

— Пожары, — перебила она. — Мой дом в зоне эвакуации. Я еду туда, чтобы попытаться хоть что‑то забрать. Фотографии. Одежду.

— Какие пожары?

— О чём ты говоришь? Где ты?

— В Пало‑Альто.

— Мэгги, успокойся и скажи, что происходит.

— Ветер раздувает пожары по всему городу. Палисэдс, Малибу, Альтадена —крупные очаги возгорания. Мне нужно домой, забрать вещи. Я хочу знать, могу ли я остановиться у тебя?

— Конечно, если это будет безопасно.

Её дом находился в Альтадене. Мой — на Фарехолм‑драйв, в холмах на южном краю Лорел‑Каньона, тоже районе, подверженном лесным пожарам.

— Сейчас твой дом вне зоны огня, — сказала Мэгги. — Я поеду к тебе. Запасной ключ на месте?

Мне пришлось вспомнить те времена, когда мы были женаты и жили в этом доме вместе.

— Да, там же. В лягушке Хейли.

Наша дочь сделала керамическую лягушку на детском празднике росписи.

— Увидимся дома, — сказал я. — Мы с Макэвоем едем в аэропорт. Приземляемся в Бербанке около шести.

— Нет, не полетите, — сказала она. — Бербанк закрывают. Скорее всего, и Лос‑Анджелес тоже. Ветер ураганный.

Я вспомнил предупреждение, о котором Лорна говорила вчера в офисе. С тех пор я не смотрел новости и не читал сводки. Всё внимание забрал «Тайдалвейв».

— Ладно, я проверю обстановку и вернусь домой как можно скорее, Мэгс. Береги себя.

— Вы тоже.

Я отключился. Как только мы сели в арендованную машину, но ещё до того, как выехать, я рассказал всё Макэвою.

— Похоже, Лос‑Анджелес горит, — сказал я, — и рейсы в Бербанк отменяют.

— Чёрт. Где горит?

— Она назвала Палисэдс, Малибу и Альтадену.

— Только? — спросил он.

— Не знаю. Где вы живёте?

— В Шерман‑Окс. Внизу, не в холмах.

— Тогда у вас больше шансов.

— А вы?

— В холмах над Лорел‑Каньоном.

— О.

— Да, — сказал я.

Я открыл приложение «Джей‑Эс‑Икс», чтобы посмотреть, есть ли более ранний рейс, но все вылеты из Монтерея и Окленда в Бербанк уже были отменены или задержаны из‑за ветра.

У меня были приложения «Дельта» и «Американ», и я попросил Макэвоя проверить «Юнайтед» и «Саутвест» на рейсы из аэропортов залива до Лос‑Анджелеса или Бербанка. Все найденные мной рейсы в Лос‑Анджелес, Бербанк или аэропорт Джона Уэйна в округе Орандж были забронированы — очевидно, пассажирами с отменённых рейсов. Макэвой увидел то же самое у себя.

— Нам конец, — сказал он.

— Нет, — ответил я. — Мы поедем на машине.

Глава 12.

Мы выехали на Пятую автомагистраль, но даже так нам понадобилось шесть часов в пробках, чтобы добраться до Лос‑Анджелеса. В арендованной машине было спутниковое радио, и мы слушали, казалось, бесконечные выпуски о лесных пожарах — «Си‑Эн‑Эн», «ЭНПиАр», «Фокс». Время от времени Макэвой ловил видеотрансляцию новостей пятого канала «КТЛА» на телефоне. Лос‑Анджелес горел в огненных смерчах, казавшихся апокалиптическими, — пламя окружало округ с запада и северо‑востока.

Мэгги позвонила, когда добралась до моего дома. Она была в панике и злилась: её не пропустили домой, чтобы собрать вещи. Несмотря на пост окружного прокурора, на всех дорогах в её районе в Альтадене уже стояли заграждения. Помощники шерифа отказались её пропустить, объяснили, что все полосы в сторону района заняты пожарной техникой и машинами с эвакуируемыми жителями. Въезд запрещён, только выезд.

Тот факт, что она сама была в безопасности у меня дома, почти не утешал её. Получив от меня инструкции по управлению телевизором, она сказала, что села перед местными новостями и молится, чтобы у неё остался дом, куда можно вернуться.

Дочь позвонила с Гавайев, как только узнала о пожарах из национальных новостей. Я заверил ее, что мать в безопасности, и мы можем только ждать утра, чтобы увидеть, что принесет ветер и разрушения.

Мы поднялись на вершину хребта Техачапи по «Грейпвайну», а затем, спускаясь через Санта‑Сусанас к долине Сан‑Фернандо, увидели впереди пылающую гряду.

Горы Санта‑Моника тянулись через весь город, разделяя долину и западную часть Лос‑Анджелеса. У меня было тяжёлое предчувствие, что за этим хребтом тоже горят дома.

— Чёрт возьми, — выдохнул Макэвой. — Это, должно быть, Палисэдс.

Я только кивнул. В этом огненном шторме было нечто библейское. Ведущие, которых мы слушали, называли ветры Санта‑Ана, раздувающие и разносящие пламя, «дьявольскими ветрами». Комментатор на «Фокс» сравнил Лос‑Анджелес с Содомом и Гоморрой. Я задумался, как быстро люди возвращаются к религиозным образам, когда сталкиваются с природной стихией.

Мы свернули с Пятой автомагистрали на Четыреста пятую, которая пересекает долину по направлению к Шерман‑Окс, где мне нужно было высадить Макэвоя. Он выключил радио, и мы поехали дальше в тишине, ошеломлённые тем, что видели впереди.

Часть вторая. Претендент

Глава 13.

Некоторые вещи начинают процветать после того, как по земле проходит лесной пожар. Некоторые — после разрушения. Хорошо известно, что обжигающий жар огня стимулирует прорастание зарытых в почву семян. Вскоре из земли пробиваются полевые цветы и новая растительность, закрывая шрамы, оставленные пламенем. Это называется экологической сукцессией. Без неё не сохранить естественную среду обитания. Огонь становится необходимой частью восстановления.

То же самое можно сказать и о городе. «Отстроить лучше, чем было» — таков девиз. После пожара на склонах холмов и в каньонах, словно полевые цветы, начинают расти новые дома. Они становятся безопаснее, привлекательнее и удобнее прежних. Город развивается и восстанавливается, становясь лучше, чем был. Так бывает и с отношениями между людьми. Какие‑то из них, давно уснувшие и погребённые, дают ростки после пожара. Некоторые даже расцветают.

Мэгги Макферсон потеряла всё. В день пожара она уехала, забрав только машину, ноутбук и одежду на себе. Больше ничего. Ей почти две недели не разрешали возвращаться туда, где стоял её дом. Я поехал с ней и увидел, что осталось. Район исчез. Дом Мэгги лежал в пепле и искорёженном металле. Обугленный кирпичный камин торчал посреди руин, как кривое надгробие. Я обнял её, и она снова заплакала — по вещам, которые больше никогда не вернутся.

С той первой ночи после пожара она жила у меня — в том самом доме, который, когда‑то был нашим, когда мы были женаты. Неделями я наблюдал, как она проходит через стадии горя, оплакивая потерю, будто смерть близкого человека. Дольше всего она задержалась на гневе. Сначала её бесило, насколько неподготовленными оказались и власти, и люди. Не хватило людей, техники, воды, чтобы остановить пламя, которое ветер нёс по ландшафту со скоростью около ста шестидесяти километров в час. Пожарные называли это «пожаром, брошенным на угли» — словосочетание, новое почти для всех в бассейне Лос‑Анджелеса, кроме тех, кто уже имел дело с огнём. Ветер подхватывал тлеющие угли, швырял их на сотни метров вперёд, в новые районы, и поджигал их среди ночи.

Потом Мэгги обуздала гнев и пустила его в дело. Она снова стала Мэгги Макфирс и работала вместе со следователями и младшими прокурорами, разыскивая и привлекая к ответственности поджигателей и мародёров, воспользовавшихся бедствием. Она проводила пресс‑конференции и заявляла, что никаких сделок не будет. Обещала довести до максимума всё, что только допустит закон. Первым под суд пошёл мародёр, который надел тяжёлую жёлтую пожарную куртку и каску, прорвался в комендантский час в престижный район Палисэдс и воровал ценности из дымящегося пепла и руин.

Каждый вечер она возвращалась в дом на Фархольм‑драйв. Мы ужинали вместе, и она выпивала один‑два бокала красного вина. Она снимала с себя доспехи Мэгги Макфирс и становилась уязвимой и нуждающейся женщиной. Нам повезло, что за годы до развода мы разделили имущество пополам. Фотографии взрослой дочери и другие дорогие сердцу вещи достались нам поровну. Да, они напоминали Мэгги о том, что она потеряла, но и о том, что у неё всё ещё есть.

Наша дочь вернулась с Гавайев на неделю и жила с нами. Каждый вечер мы собирались за обеденным столом. Разговаривали. Или выходили на веранду и смотрели на закат. Хейли всё время подталкивала нас обниматься, и один короткий день наша семья снова была вместе, как раньше, много лет назад. Я ловил себя на мысли о том, что сделал пожар — как из такого разрушения и отчаяния могло появиться что‑то настолько хорошее.

Я, разумеется, держал эти мысли при себе. Если бы я начал говорить Мэгги, что нахожу светлое в том, что для неё было только чёрным, она, скорее всего, поставила бы меня в один ряд с мародёрами, которые выдавали себя за спасателей. Через шесть недель после пожара Мэгги переехала из гостевой комнаты в спальню, которую мы делили много лет назад. Мы снова были вместе. Казалось, огонь дал нам второй шанс. Эта мысль пугала.

Я ломал голову над одним вопросом. Приняла ли она решение, продиктованное уязвимостью и инстинктивной потребностью в защите? Или же в ней проснулись настоящие чувства? Возродились ли наши отношения, как семена полевых цветов, пробуждённые пожарами? Ответов у меня не было. Я снова был рядом с любовью всей своей жизни, с женщиной, которую считал навсегда потерянной. И был готов вынести на себе любую степень вины, только бы удержать её рядом.

Глава 14.

Дело «Рэндольф против Тайдалвейв» в федеральном суде было отложено. Маркус Мейсон сообщил, что потерял дом в Малибу во время пожара, и попросил отсрочку, чтобы позаботиться о семье, пока они переживают травму. Суд вошёл в положение. Судья Рулин дал ему половину из запрошенных шестидесяти дней.

Потом Циско проверил документы на недвижимость и выяснил, что Мейсон потерял не жилой дом. Сгоревшее здание было инвестиционной недвижимостью. Летом он сдавал его за двадцать пять тысяч долларов в месяц. Настоящий дом Мейсона находился в Беверли‑Хиллз и не пострадал.

Я не стал сообщать об этом суду. Я подождал. Знал, что эта информация ещё может пригодиться. Я возражал против отсрочки, но она в итоге пошла мне на пользу. Дополнительное время позволило лучше организовать процесс, укрепить слабые места и сделать последний рывок по делу Наоми Китченс.

Двое свидетелей, которых мы уже «посадили в клетку», были родителями стрелка — Аарона Колтона. Они избегали меня, пока я не добился повестки от судьи Рулин, обязывающей их явиться для допроса. Циско отследил их до тайного убежища под названием «Убежище» в Палм‑Спрингс. Он проследил за ними от охраняемого жилого комплекса до ресторана и вручил повестку.

Я назначил их допрос на разные дни в Лос‑Анджелесе. Решил начать с отца. Я предполагал, что с ним будет сложнее всего — именно он купил пистолет, которым воспользовался его сын. Я арендовал офис в здании рядом с судом. Мой склад не подходил для допроса свидетелей, которые и так не горели желанием говорить.

Но Брюс и Триша Колтон пришли вдвоём в назначенное время — на допрос Брюса. Я сказал, что присутствие Триши не обязательно. Тогда они рассказали мне то, что изменило всё дело.

— Мы хотим подать в суд на «Тайдалвейв» за то, что они сделали с нашим сыном, — сказал Брюс. — Мы хотим, чтобы вы взялись за это дело.

— Мы знаем, что наш сын совершил нечто ужасное, — добавила Триша. — Но «Клэр» была как наркотик. Она влияла на него. Он сделал страшный поступок, но это был не он, мистер Холлер. Это был не наш мальчик. Это была она. И теперь мы его потеряли.

— «Тайдалвейв» должен заплатить, — сказал Брюс. — Они несут такую же ответственность, как и Аарон. А если честно — больше.

Неожиданно, но идеально ложилось в мою стратегию. Я посоветовался с Брендой Рэндольф и получил её согласие на новое дело. После этого подал иск о халатности против «Тайдалвейва» от имени Колтонов. Я ссылался на ответственность компании за действия их сына, совершённые при убийстве Ребекки Рэндольф. Затем я подал ходатайство об объединении дел Колтонов и Рэндольф в одно производство.

Близнецы Мейсон возражали. Но было очевидно: дела идентичны по доказательствам и основаниям иска. Судья объединила их. В утешение Мейсонам она перенесла начало процесса на апрель, чтобы дать им дополнительное время подготовиться и допросить Колтонов.

Пока приближалась дата суда, мы продолжали работу с другими свидетелями. Я поручил Джеку Макэвою поддерживать контакт с Наоми Китченс. Она не обещала передать документы или выступить в суде, но продолжала разговаривать с ним. Джек ещё дважды ездил в Пало‑Альто, чтобы встречаться лично. Каждый раз Наоми была на грани согласия, но в последний момент отступала, ссылаясь на страх перед репрессиями против себя и дочери.

Макэвой съездил и в Сан‑Франциско — к Лили Китченс, которая училась в Университете Сан‑Франциско. Он пытался заручиться её помощью, чтобы склонить мать к сотрудничеству, но и это не сработало.

Самым важным, что было у нас, помимо свидетелей, оставалось содержимое ноутбука убийцы. Оно было скопировано на жёсткий диск, который я несколько недель назад оставил на столе у Мэгги Макферсон. Однажды утром я нашёл диск на пассажирском сиденье «Болта». Я оставил машину незапертой, когда забегал за костюмами в химчистку «Флэр» на бульваре Лорел‑Каньон. Чёрный бокс лежал на сиденье, когда я вернулся. Я огляделся. Никого. Я не стал спрашивать Мэгги. Мне нужно было сохранить возможность в будущем честно сказать судье, что я не знаю, кто оставил мне диск.

В «клетке» мы скачали содержимое на чистый ноутбук, который Лорна купила за наличные. В интернет не заходили — не сомневались, что это моментально предупредит «Тайдалвейв» о том, что аккаунт Аарона Колтона снова активен.

Мы просмотрели всё, что было на диске, и нашли то, что выглядело как сохранённая история отношений Аарона и его спутницы по проекту «Клэр» — искусственного интеллекта. Он переименовал её в Рен — в честь профессиональной рестлерши, в которую был влюблён. Это дало нам многомесячную историю их общения — сотни часов. Задачей Макэвоя было разобрать это и найти то, что можно использовать в суде.

Образ Рен, созданный искусственным интеллектом, не смог перепрыгнуть «зловещую долину». Внешность и движения были убедительны. Но глаза — бездушные, не живые. Они смотрели с экрана пустым взглядом и поднимали вопрос: как шестнадцатилетний парень мог погрузиться в эту фальшивку и слушать её аргументы в пользу жестокости? Какую пустоту она заполняла?

К концу марта я считал, что мы готовы к суду. Но уверенность, с которой я держался при последней встрече по мировому соглашению с близнецами Мейсон, подтолкнула их к новой попытке. Они запросили ещё одно продление (Рулин отказала), а потом — встречу по урегулированию уже в присутствии судьи. Было ясно: «Тайдалвейв» отчаянно хотел откупиться от процесса, который мог раскрыть его секреты и методы работы и обрушить курс акций как раз в тот момент, когда по Кремниевой долине ходили слухи о возможной покупке компании кем‑то из гигантов — «Мета», «Майкрософт», «Эпплом» — за несколько миллиардов долларов.

Мы с Мейсонами снова оказались за круглым столом в кабинете Рулин. Сели туда же, где сидели в прошлый раз. Стенографистки теперь не было. Нас было только четверо. Судья уже поняла, что Маркус — альфа‑близнец, и уставилась прямо на него.

— Мистер Мейсон, — сказала она, — давайте начнём с того, почему вам не удалось урегулировать дело миром, который бы устраивал бы все стороны.

— Благодарю, ваша честь, — сказал Мейсон. — У нас тупик. Адвокат истцов непреклонен и отказывается обсуждать справедливое урегулирование. Мы сделали всё возможное, но сейчас это всё равно что разговаривать с глухой стеной.

— Так ли это, мистер Холлер? — спросила Рулин. — Вы и есть глухая стена?

— Ваша честь, — сказал я, — мои клиенты видели, как рушатся их семьи. Один ребёнок мёртв. Другой, скорее всего, никогда не вернётся домой. Никакие деньги не залечат этих ран. Мистер Мейсон, похоже, уверен, что всё упирается в деньги. На самом деле нет. Мои клиенты хотят, чтобы «Тайдалвейв» сделал «Клэр» безопасной для подростков и извинился за вред, причинённый опасным продуктом. Если этого не будет, у них есть право на суд, и они намерены им воспользоваться.

Я сделал паузу и продолжил:

— Во исполнение своих обязанностей я передал клиентам все предложения, которые мистер Мейсон делал от имени «Тайдалвейва». И каждое было отклонено сразу. Ни одно не содержало того, чего они хотят больше денег: публичного заявления «Тайдалвейва», в котором компания признает, что сознательно вывела на рынок продукт, о критических недостатках которого знала и который мог причинить вред людям. Без этого, без извинений и без обязательства компании пересмотреть и обезопасить продукт мы пойдём в суд и попросим присяжных вынести решение.

— Ваша честь, — сказал Мейсон, повышая голос, — компания не станет лгать ради мирового соглашения. Мистер Холлер хочет, чтобы она признала то, чего не было. «Тайдалвейв» всегда работал с высочайшим уровнем защиты прав потребителей и безопасности. Мистер Холлер хочет, чтобы сотрудники пожертвовали своей репутацией и фактически подтвердили, что у них её нет. Они на это не пойдут. Они глубоко сочувствуют родителям и готовы щедро компенсировать им потери, но не признают того, чего не делали.

— Тем более, что половина Кремниевой долины рыщет вокруг в предвкушении миллиардной сделки, — сказал я, — а «Тайдалвейв» надеется на слияние.

— Это к делу не относится, — отрезал Мейсон.

Я усмехнулся. Судья молчала, пока не дописала что‑то в блокноте. Потом заговорила, не поднимая глаз.

— О каких суммах идёт речь? — спросила она.

— Мы предложили Бренде Рэндольф шестнадцать миллионов долларов, — сказал Мейсон. — Колтонам — четыре миллиона.

Судья удивлённо подняла взгляд.

— С соглашением о неразглашении, — добавил я. — Они машут перед моими клиентами деньгами в обмен на их молчание. Мои клиенты не смогут даже сказать, что выиграли дело. Всё уйдёт под ковёр. Никто не узнает об опасности устройств «Тайдалвейва».

— Вам не нужно отвечать, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Я знаю позицию компании. Должна признать: как бы мне ни хотелось снять это дело с рассмотрения, я понимаю и позицию истцов. Похоже, нас ждёт суд. Отметьте в календаре. У нас будет два дня на отбор присяжных, начиная с третьего апреля. А затем, в понедельник, седьмого апреля, я твёрдо намерена начать слушание по существу. За неделю до этого — последние досудебные ходатайства. Окончательные списки свидетелей — за день до начала отбора присяжных. Есть ли ещё что‑то, что вы хотите довести до сведения суда?

— Да, ваша честь, — сказал я.

— Пожалуйста, мистер Холлер, — кивнул Рулин.

— Две недели назад в школе «Грант Хай» в Долине произошло проникновение в кабинет психологической службы. Похоже, ничего не украли. Но несколько папок в шкафах оказались не на месте. Это были личные дела учеников. История работы копировального аппарата показала, что его использовали для копирования посреди ночи.

— И какое это имеет отношение к данному делу? — спросила судья.

— Меня это беспокоит, ваша честь, — сказал я. — Среди дел, которые оказались сдвинутыми, были дела жертвы в этом деле, Ребекки Рэндольф, и её убийцы, Аарона Колтона. Меня пугает мысль, что эти папки могли скопировать и...

— Протестую! — выкрикнул Мейсон.

Он звучал, как раненый зверь.

— Теперь он обвиняет нас во взломе средней школы, — сказал он. — Это возмутительно, ваша честь. Когда это закончится? Нужны санкции.

Рулин подняла ладонь в мою сторону, не давая мне говорить, и вторую — в сторону Мейсона.

— Довольно, — сказала она. — Оба замолчите. Никакой перепалки. Я хороший слушатель, мистер Мейсон, и не слышала, чтобы мистер Холлер обвинял вас или вашего клиента во взломе школы.

— Но он на это намекает, — сказал Мейсон.

— Ваша честь, — сказал я, — я лишь прошу суд не отвлекаться от сути. Речь идёт о действиях и мотивах «Тайдалвейва», а не о жертве или даже стрелке.

— Мы, безусловно, имеем право изучать образ мыслей убийцы, — сказал Мейсон.

— В таком случае, возможно, ваш клиент действительно причастен к взлому, — сказал я. — Кто ещё могпроникнуть в кабинет школьного психолога только затем, чтобы скопировать дела учеников?

— Немедленно прекратите, — приказала судья. — Вы оба. Мистер Холлер, откуда вы узнали о взломе?

— Кто‑то из школы сообщил моей заведующей офисом, — сказал я. — Она выпускница «Грант Хай» и сохранила там связи.

— И только два дела были сдвинуты? — спросила Рулин. — Только Рэндольф и Колтон?

— Невозможно сказать точно, — ответил я. — Мы знаем только, что эти оказались не на месте.

— Тогда мне трудно увидеть связь с этим делом и понять, как это влияет на процесс, — сказала судья. — Были аресты?

— Насколько мне известно, нет, ваша честь, — ответил я.

— Итак, чего вы хотите от суда, мистер Холлер? — спросила Рулин.

— Я хочу, чтобы суд был бдителен, — сказал я. — Внимателен к любым попыткам очернить жертву или сделать убийцу козлом отпущения.

— Что вы имеете в виду? — спросила судья. — Как он может быть козлом отпущения? В конце концов, он убийца.

— Думаю, очевидно, что защита собирается свалить всё на стрелка, — сказал я. — Это старый аргумент Национальной стрелковой ассоциации: «Оружие не убивает людей. Люди убивают людей». Но здесь другое. Эту трагедию спровоцировала самообучающаяся машина с ограниченными возможностями.

Маркус открыл рот, но Рулин остановила его.

— Не нужно, мистер Мейсон, — сказала она. — В этом я скорее на вашей стороне. Мистер Холлер, вопрос об ответственности в этой трагедии решит присяжная коллегия. Я буду бдительна в ходе процесса. И могу заверить: если выяснится, что какая‑либо из сторон добывала информацию незаконно, сочувствия она не получит. Совсем не получит. На этом всё. Эта встреча и так затянулась. Господа, мне нужно, чтобы вы ушли и дали мне работать.

Мы поблагодарили судью и вышли в том же порядке, что и в прошлый раз. Я снова шёл последним, за Маркусом, и, проходя мимо, прошептал:

— Я знаю, что ты послал кого‑то вломиться в школу, — сказал я. — К началу суда у меня будут доказательства.

Это был блеф. От Циско, который занялся взломом после того, как Лорна получила наводку от бывшего консультанта по профориентации в «Грант Хай», я знал, что дело вяло ведёт детектив по кражам со взломом среднего звена из отделения полиции Лос‑Анджелеса в Ван‑Найс.

— Ты спишь, Холлер, — сказал Мейсон. — На твоём месте я бы больше волновался о том, что сказала в конце судья.

— Да? И что же? — спросил я.

— Она будет крайне недовольна незаконно добытыми доказательствами, — ответил он. — Мне кажется, это был адресованный тебе сигнал.

— Конечно, Маркус, — сказал я. — И кто из нас спит?

Но его последние слова зацепили. По дороге по коридору суда я молчал и думал. Знали ли Мейсоны, что у меня есть содержимое компьютера убийцы? Меня подставили? Кто оставил диск в моей машине возле химчистки?

Глава 15.

Мне нужно было выйти на компьютер Аарона Колтона, чтобы попробовать допросить «Рен» и подготовиться к варианту, при котором её, как ИИ‑помощника, допустят до суда и мне придётся её допрашивать. Это, несомненно, превратится в серьёзную битву с Мейсонами перед судьёй Рулин. Но прежде, чем ввязываться в драку, я обязан был понять, стоит ли игра свеч.

Проблема была в том, что как только я подключусь к «Рен», «Тайдалвейв» узнает, что аккаунт Колтона вновь активен, и сможет отследить подключение до конкретного места. Это выдало бы, что доступ к аккаунту Аарона есть у моей команды, и этот доступ быстро бы прикрыли. Несколько дней я обсуждал это с командой, перебирая разные сценарии, пока мы не остановились на дерзком и рискованном плане.

Мы знали, что Аарон Колтон находится в центре содержания несовершеннолетних в Силмаре, на северной окраине Долины. Делом занимался отдел по расследованию убийств департамента полиции Лос‑Анджелеса в Ван‑Найс. Значит, было весьма вероятно, что вещественные доказательства, в том числе ноутбук Колтона, хранятся там же. Исходя из этого, мы и строили план.

Ведущим следователем по делу был детектив Дуглас Кларк. За годы работы защитником по уголовным делам мне ещё не приходилось с ним пересекаться, и я до сих пор с ним не связывался. Он добросовестно предоставил базовые отчёты по следствию в ответ на повестки судьи Рулин. Из них я понял, что смогу получить от Кларка в суде то, что хочу услышать присяжные. Поэтому первоначальный план был прост: не тратить время на допрос, а вызывать его как свидетеля уже на процессе.

Новый план требовал встречи с Кларком. Хитрость состояла в том, чтобы добраться до него, не поднимая по тревоге близнецов Мейсон. Если бы я запросил его показания под присягой, правила раскрытия информации обязывали бы противоположную сторону присутствовать и задавать вопросы. Я не хотел видеть Мейсонов за этим столом. Единственным исключением было неформальное интервью — встреча до официального допроса. Но у такого интервью была проблема: свидетель не связан повесткой. Он может просто меня послать по формуле «иди‑ка ты…» и отказать от разговора.

Поэтому первым делом я поручил Лорне позвонить Кларку. Она была красивой женщиной, к которой тянулись взгляды в любом коридоре суда, но по телефону её голос был ещё сильнее — почти гипнотическим. Я слышал, как она уговаривала клиентов‑неплательщиков продать свои машины и оружие, чтобы рассчитаться с долгами по судебным расходам. Слышал, как она убаюкивала судью Федерального суда, чтобы та не отправляла меня в тюрьму за неуважение к суду. Лорна сумела уговорить клерка Федерального суда положить на стол судье наше ходатайство о срочной отсрочке исполнения приговора — и мы её получили.

Иными словами, Лорна могла бы зарабатывать на жизнь продажей обгоревших спичек, если бы в этом была нужда. Я дал ей карт‑бланш, чтобы она подействовала на Кларка своим голосом.

Ей хватило десяти минут разговора, чтобы убедить его встретиться со мной у него в отделении Ван‑Найс. Она пообещала, что это будет выгодный для обеих сторон обмен информацией, которая может помочь в деле Аарона Колтона. В итоге Кларк согласился в основном потому, что Лорна пообещала быть при встрече и лично его поблагодарить.

Встречу назначили на десять утра, в четверг, двадцатого марта — за две недели до начала отбора присяжных. Я приехал в отделение вместе с Лорной и Джеком Макэвоем. У меня был портфель, у Джека — рюкзак.

Кларк встретил нас с улыбкой, увидев Лорну, и предложил воспользоваться одной из комнат для допросов. Он провёл нас в комнату без окон примерно три на три метра. В центре стоял стол из нержавеющей стали и четыре стула.

— Знаю, что вы заняты, — сказал я Кларку. — Нам нужно пару минут, чтобы загрузить кое‑какие вещественные доказательства из облака.

— Почему вы не сделали этого заранее? — спросил Кларк.

— Мы с Джеком решили, что это уже сделал другой, — сказал я. — Извините.

Кларк посмотрел на нас с подозрением. Макэвой вскочил.

— Здесь есть Wi‑Fi? — спросил он.

— Есть, — ответил Кларк. — «В‑Н‑Бюро». Пароль — «protectandserve», одним словом, маленькими буквами. Сколько вам нужно времени?

— Минут пятнадцать, максимум, — сказал я. — Пара больших файлов.

— Мой стол в углу комнаты сотрудников, — сказал Кларк. — Я буду там.

— Знаете, я никогда не была в детективном бюро, — сказала Лорна. — Можно мне посмотреть, пока они готовятся?

— Одной - нет, — ответил Кларк. — Но я могу провести для вас экскурсию.

— Идеально, — улыбнулась Лорна.

Сожжённые спички. Лорна и Кларк вышли. Я знал: её вопросов хватит, чтобы растянуть наши «пятнадцать минут» до тридцати.

Я закрыл дверь, и Макэвой сразу принялся за дело. Быстро вытащил из рюкзака новый ноутбук — тот самый, на который мы ранее загрузили диск с содержимым компьютера Аарона Колтона. Подключился к сети, вошёл в приложение «Тайдалвейв», используя пароль Аарона, который мы получили от его родителей, и вызвал «Рен» на экран.

Если служба безопасности «Тайдалвейва» заметит, что чат‑бот Рен снова активен, она отследит подключение до IP‑адреса компьютера, который никак не связан со мной, — машины в участке Лос‑Анджелеса, где, как им должно казаться, следователи просто просматривают улики. Если всё сработает, «Тайдалвейв» не узнает, что у нас есть и что мы из этого извлекли.

Мы предполагали, что, если «Рен» удалось запустить, значит, полиция приказала «Тайдалвейву» поддерживать аккаунт активным для следственных целей. Какой бы ни была причина, вход прошёл, и на экране появилась «Рен» — в чёрном кожаном жилете, с подтянутым телом, золотым кольцом в носу и иссиня‑чёрными волосами.

— Привет, Эйс, — сказала она с кривой улыбкой.

Мы знали, что у Аарона было прозвище Эйс — игра слов. Я кивнул Джеку, давая знак отвечать. Мы не знали, насколько продвинут чат‑бот в распознавании лица и голоса. Решили, что камеру оставим выключенной, а Макэвой будет печатать, чтобы «Рен» не заподозрила, что по ту сторону экрана не Аарон.

— Эйс: — Привет, Рен.

— Рен: — Почему печатаешь?

— Эйс: — Мне нужно быть тише, иначе родители услышат.

— Рен: — Они — такая проблема.

— Эйс: — Знаю. Можно задать тебе вопрос?

— Рен: — Конечно, можно.

Рен подмигнула и снова криво улыбнулась.

— Эйс: — Я пытаюсь понять, что ты мне сказала.

— Рен: — Что случилось, дорогой?

— Эйс: — Ты мне сказала, что...

Связь оборвалась. Рен исчез с экрана.

— Что случилось? — спросил я.

— Отключили, — сказал Макэвой. — С их стороны. Wi‑Fi у нас есть. Значит, это они. Компания оборвала соединение. Похоже, поняли, что это не он.

— Откуда? — спросил я.

— Не знаю. Я только предполагаю. Мы были близко.

Я посмотрел на часы. Кларк и Лорна могли вернуться в любую минуту. Я приоткрыл дверь и выглянул. В комнате для сотрудников несколько детективов сидели за столами или стояли группами. Кларка и Лорны не было видно. Я вернулся к Джеку.

— Попробуй войти ещё раз, — сказал я.

Джек набрал пароль. Ответ пришёл быстро.

— Не пускает, — сказал он. — Меня заблокировали.

— Ладно, — сказал я. — Выключай. Отключайся от сети и уходим.

— Ты уверен? — спросил он.

— Больше мы ничего сделать не можем, — сказал я. — Если у тебя нет другой идеи.

— Нет, — ответил он. — Ты будешь задавать Кларку вопросы? Чтобы всё выглядело законно?

— Нет, лучше не буду, — сказал я. — Так избежим возможной жалобы от Мейсонов.

— Жаль, — сказал Джек. — Думаю, было бы здорово, если бы это не были показания под присягой.

— Это не значит, что они не взвоют, как только что‑то учуют, — сказал я.

В этот момент дверь открылась. В проёме появился Кларк, за ним — Лорна.

— Ну что, вы готовы? — спросил он.

— Нет, — сказал я. — И, боюсь, нам придётся отложить.

— В смысле? Вы уже здесь. Давайте закончим.

— Простите, детектив, — сказал я, — у нас проблема с облаком. Нужные файлы не находятся.

— Уверены? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Не хочу тратить ваше время. Мы уйдём. Разберёмся и свяжемся с вами. Ещё раз извините.

— Ну, ладно, — сказал Кларк. — Тогда проведу вас к лифтам.

— Мы готовы, — сказал я.

Он проводил нас. Похоже, он начал догадываться, что произошло, и понимал, как Лорна его обвела. Но вопросов больше не задавал. Остался в вестибюле, пока мы заходили в лифт. Улыбнулся Лорне и помахал рукой. Двери закрылись, лифт поехал вниз.

— Что случилось? — спросила Лорна.

— Мы вошли, но нас выбили, — сказал я.

— Кто? — спросила она.

— Наверняка «Тайдалвейв», — сказал Джек.

— Чёрт, — сказала Лорна. — Это была одна из моих лучших работ.

— Ты ему понравилась, — сказал я. — Это было видно.

Лорна развела руками и воображаемо расправила платье, потом чуть склонила голову, будто делала реверанс.

— Рада была помочь, — сказала она. — Он хороший парень. Для детектива.

— Надеюсь, он останется таким, когда я буду его допрашивать, — сказал я.

Пока мы пересекали площадь перед участком, Джек не переставал разматывать случившееся.

— Похоже на ловушку, — сказал он. — Как будто они ждали, чтобы вычислить, кто и откуда подключился.

— Ради этого мы и приняли все меры предосторожности, — сказал я. — И они сработали. Даже если мы попали в ловушку, мы успели выскочить. Следы ведут не к нам, а в участок. Теперь они будут ломать голову, что делает полиция с их программой.

— Мы ничего не получили от «Рен», — сказал Джек. — Жаль. Вышло впустую.

— Не впустую, — сказал я. — Мы узнали, что чат‑бот Аарона Колтона всё ещё жив — в цифровом виде. И что с ним можно общаться.

— И что это нам даёт? — спросил он.

— Потенциального свидетеля на суде, — сказал я.

Глава 16.

Следующая неделя стала затишьем перед бурей. Обе стороны по делу готовились к процессу. Каждый сидел в своей норе, оттачивая стратегию и списки свидетелей. Единственная стычка вышла короткой и почти комичной.

Мейсоны подали отчаянное ходатайство о прекращении дела. Они утверждали, что любые высказывания «Рен» в адрес Аарона Колтона и то, как подросток их понимал, не имеют значения, потому что подпадают под защиту свободы слова.

Менее чем через три часа после подачи ходатайства судья Рулин разослала сторонам электронный отказ. Она поблагодарила Мейсонов за «новую правовую теорию», но тут же отмахнулся от неё. Суд, написала она, не станет создавать прецедент и наделять чат‑бота на базе ИИ конституционными правами и защитой, предназначенными для людей.

В строках судьи я чувствовал сарказм. Не был уверен, почувствовали ли его Мейсоны.

В пятницу перед началом отбора присяжных мы с Макэвоем предприняли последнюю попытку надавить на Наоми Китченс. Мне нужно было знать, начну ли я процесс без её документов и показаний.

Мы поехали по старой схеме. Прилетели в Окленд, взяли машину напрокат и пересекли залив по мосту Дамбартон. На этот раз мы заняли столик в «Джоуни’с» ещё до того, как пришла Китченс.

— Как думаешь? — спросил я. — Мы её дожмём?

— Не знаю, — сказал Макэвой. — Мы ей явно нравимся. Ей нравится с нами говорить. Ей нравится, что родители стрелка присоединились к иску. Думаю, ей нужен лёгкий толчок, но я не знаю, какой.

— У меня были такие свидетели, — сказал я. — Они хотят помочь. Знают, что будут чувствовать себя виноватыми, если не помогут. Но им всегда чего‑то не хватает. То ли правильных слов, то ли ещё чего. На этот раз позволь мне взять на себя большую часть разговора. Может, если она ещё раз услышит это, но уже от того, кто будет допрашивать её на процессе, это даст ей уверенность. Или хотя бы подтолкнёт рассказать, что у неё есть.

— Давай, — сказал Макэвой. — Вот она.

Мы сидели рядом, в уголке. Я посмотрел на вход и увидел, как Наоми вешает пиджак на вешалку. Она сунула руку в карман, что‑то достала и направилась к нам. Я не успел разглядеть, что именно. Мы с Джеком встали и пожали ей руку.

— Как вы, мистер Холлер? — спросила она.

— Всё нормально, — сказал я. — Пожалуйста, зовите меня Микки.

— Хорошо, Микки, — сказала она. — А вы, Джек?

— Очень хорошо, Наоми, — ответил Макэвой.

По их манере общения я понял, что постоянные визиты и звонки сделали их отношения более близкими. Мы сели.

— Прежде чем мы начнём, хочу вас кое о чём спросить, — сказала Китченс. — Кто‑нибудь из вас знает, когда у меня день рождения?

Я помедлил. Это был проверочный вопрос или игра?

— С хода не скажу, — сказал Макэвой. — Если это было в резюме в «Зловещей долине», я пропустил.

Я покачал головой. Не знал.

— Двадцать восьмого января тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, — сказала она. — Знаете, что ещё произошло в этот день?

Дата звучала знакомо, но я не мог вспомнить. Мне не нравилось начинать разговор с загадок.

— Просто скажите, — сказал я.

— Взорвался шаттл, — сказала она. — «Челленджер». Помните? Взрыв почти сразу после старта во Флориде. Семь астронавтов погибли. Среди них — школьная учительница. Их семьи смотрели на это.

— Помню, — сказал я. — Ужас. Но при чём...

— При всём, — перебила она. — Я выросла, зная, что это случилось в день моего рождения. Каждый круглый год — пять лет, десять — я слышала истории о годовщинах катастрофы «Челленджера». Это стала частью того, с чем я живу с рождения. Я появилась на свет, когда они погибали. В следующем году мне сорок. Будет сорокалетие катастрофы. И поверьте, про неё снова будет полно материалов.

Я ей сочувствовал, но не видел связи. Она говорила с таким жаром, что я решил не перебивать. Но она, увидев моё нетерпение, перешла к делу.

— Я всегда настораживаюсь, когда где‑то упоминают «Челленджер», — сказала она. — Это часть меня. На выходных я сидела дома и открыла «Нетфликс», чтобы выбрать, что посмотреть. Знаю, вы — настоящий «Адвокат на Линкольне» и всё такое, но ваш сериал я уже видела. Я искала что‑то другое и увидела документалку о «Челленджере». Её сняли несколько лет назад, а я пропустила. Три серии. Я начала смотреть и узнала много такого, чего раньше не знала.

Тут я понял, куда она клонит. Я смотрел тот же фильм на «Нетфликсе» с дочерью, когда она вернулась домой после пожаров.

— Нашёлся человек, который всё рассказал, — сказала Китченс. — Они собирались всё замять, но один инженер, который работал на производителя уплотнительных колец, связался с «Нью‑Йорк Таймс». Он отправил им документы. Из них следовало, что НАСА предупреждали об опасности запуска в холодную погоду. Предупреждение проигнорировали. Дали отмашку на старт, и вот что вышло.

— Да, помню, — сказал я. — Этот парень, скорее всего, спас жизни тем, кто полетел позже.

— Именно, — сказала Китченс. — Как только всё вышло наружу, им пришлось устранить проблему, и все последующие запуски прошли нормально. «Колумбия» погибла уже при входе в атмосферу — другая история. В любом случае, когда я посмотрела фильм, я впервые почувствовала, что не зря родилась в один день с «Челленджером». Чтобы знать, что делать.

— Наоми, вы хотите сказать, что собираетесь нам помочь? — спросил Макэвой.

Китченс вытянула руку над столом, разжала кулак и бросила на стол флешку.

— Здесь всё, — сказала она.

Я подхватил флешку, пока она не передумала, и передал Макэвою.

— Что вы имеете в виду под «всё»? — спросил я.

— Все мои записки и письма по проекту «Клэр», — сказала она. — Я всё сохраняла. И ещё — письма, которыми меня выдавливали. Просили вспомнить, «где я», и убираться к чёрту.

Я кивнул. На это мы и надеялись, хотя бы на часть. Но, не желая довольствоваться половиной, я надавил дальше, понимая, что рискую спугнуть человека, который только что мог подарить мне победу в этом деле.

— Слушайте, я должен быть с вами честным, — сказал я. — Вы, возможно, только что подарили нам золото. Но в суде дверь к этому золоту может оказаться запертой. Знаю, метафора хромает, но вы — ключ, Наоми. Вам придётся её открыть.

— Что вы хотите сказать? — спросила она. — Вы говорили, что они скрыли мои отчёты и вам нужны документы, а не я. Вы говорили, что сделаете так, чтобы они никогда не узнали, что я вам всё передала.

— Да, документы важны, и спасибо, что доверили их нам, — сказал я. — Но сильнее всего сработает, если вы будете с нами в суде. Не поймите неправильно. То, что вы уже сделали, потребовало мужества. Я только надеюсь, что мы сумеем донести это до присяжных без того, чтобы вы выходили в суде и говорили: «Это написала я. Я их предупреждала, а они проигнорировали».

Под столом я почувствовал, как Макэвой толкнул меня ногой — знак, что, по его мнению, я перегибаю. Я продолжил.

— Помните документалку о «Челленджере»? Парня, который передал документы в «Нью‑Йорк Таймс»? — спросил я. — Ему сказали, что без его имени эти материалы нельзя использовать. Он должен был подтвердить документы. Вот и всё. Нам нужно, чтобы вы сделали то же. Иначе судья может не принять эту информацию в качестве улики.

За столом повисла тишина. Я наблюдал, как Наоми молча переваривает мои слова. Она медленно покачала головой. Прежде чем она успела ответить, вмешался Макэвой.

— Слушайте, Наоми, я понимаю, чего вы боитесь, — сказал он. — Но свидетельские показания — это защита. Вспомните, что сделали документы по «Челленджеру», как только попали в газету. Как только правда станет публичной, им придётся что‑то делать. И если вы придете в суд, всё изменится. Любая атака на вас ударит по ним. Они достаточно умны, чтобы это понимать.

— Вы наивны, — сказала она. — Они могут действовать тихо. Как насчёт того программиста, который покончил с собой? Они могут занести меня в чёрный список. Могут ударить по моей дочери.

— Я понимаю вашу тревогу, — сказал я. — Но, если вы им ответите, Наоми, вы станете героем. Они могут пытаться вас закрыть, но не думаете ли вы, что другие компании захотят видеть вас у себя? Захотят специалиста по этике, который не побоялся выступить? И я помогу. Я «Адвокат на Линкольне». У меня есть связи.

На этом я остановился. Понял, что выложил все карты, и не хотел, чтобы возможное её сожаление ударило по мне. У меня было множество причин, для чувства вины, преследующих меня по жизни, как связка чёрных воздушных шаров над головой.

— Просто подумайте, — сказал я. — Окончательный список свидетелей мы подаём в среду утром.

— Я подумаю, — сказала Китченс. — Обещаю.

— И ещё раз спасибо, за то, что вы уже сделали, — сказал я. — Это потребовало большого мужества. Я лишь считаю, что в дальнейшем его потребуется ещё больше.

— Не знаю... но спасибо, — сказала она.

Весь разговор произошёл ещё до того, как к столику подошла официантка. Мы с Макэвоем встали. Я достал двадцатку и положил на стол — заплатить за занятое место. Китченс осталась. Наверное, собиралась пообедать, если у неё сохранился аппетит.

Мы с Джеком молча дошли до машины. Только сев, я спросил:

— Как думаешь, она придет в суд?

— Думаю, да, — сказал он. — Похоже, она кипит от того, что её и её предупреждения вычеркнули из проекта. Я забыл сказать ей о новом иске во Флориде. Мог бы вернуться и рассказать. Это бы её добило. Те юристы тоже выйдут на неё.

«Тайдалвейв» разбирался с иском во Флориде, который подали родители мальчика, покончившего с собой после того, как его чат‑бот «Клэр» сказал, что всё в порядке и они будут вместе вечно, если он умрёт.

— Не возвращайся, — сказал я. — Это уже будет перебор. Когда вернёмся в Лос‑Анджелес, просто вышли ей ссылку на статью. Она должна знать.

— Сделаю, — сказал Макэвой. — Как думаешь, она даст показания?

— Я смотрел ей в глаза под конец, — сказал я. — Когда я упомянул советы директоров, я увидел, как это зацепило.

— Я тоже, — сказал Джек.

— Надеюсь, это заставит её задуматься о том, чтобы стать героем. А ещё — сделать себя привлекательным кандидатом для компаний, которые ищут таких людей в советы директоров. Моя жена знает корпоративного рекрутёра, который может помочь. Я мог бы поговорить с ней и свести их.

— Это может стать решающим, — сказал Джек. — Твоя жена?

— Извини, бывшая, — сказал я.

Я завёл машину.

— Если до понедельника она не ответит, есть другие способы выйти на неё, — сказал я.

— Какие? — спросил Макэвой.

— Это уже не твоя забота, — сказал я. — А сейчас подключи флешку. Посмотрим, что у нас.

Пока я выруливал на дорогу к мосту, Джек достал рюкзак, вытащил ноутбук и подключил флешку. Я молчал.

Тишина продлилась ровно настолько, сколько нам понадобилось, чтобы пересечь Дамбартон.

— Кто бы мог подумать, — сказал Джек. — Мы стучимся в её дверь с января. С того дня, как начались пожары в Лос‑Анджелесе. И что её, в итоге, добило? Взрыв шаттла почти сорок лет назад.

Он сказал это ровным голосом, не отрывая глаз от экрана.

— Похоже, ты никогда не знаешь, что заставит свидетеля перейти на твою сторону, — сказал я. — Нужно просто продолжать стучать.

Джек насвистывал знакомый рифф из «Ты Никогда Не Можешь Сказать Наверняка», глядя в экран.

— Чак Берри, да? — спросил я.

— Ага, — сказал он. — Не в твоём стиле?

— Я больше по Карлосу Сантане, — сказал я.

— Понял, — ответил он.

— Ты уже нашёл там что‑нибудь, что можно использовать в суде, или мы просто убиваем время? — спросил я.

— Нет, ты был прав, — сказал Джек. — Это действительно золотая жила. Слушай. Вот её письмо Джерри Мэтьюсу.

— Напомни, кто это? — спросил я.

— Главный руководитель проекта «Клэр», — ответил он.

— Ладно. Читай — сказал я.

— Это её последнее письмо компании. Дата — день её увольнения. Она пишет: «Джерри, в последний раз. Компания понесет колоссальную ответственность, если «Клэр» допустит ошибку в общении с детьми, поддержит нежелательное поведение или выскажет что-то неуместное. Я рада, что меня не будет рядом, когда это случится».

Я присвистнул.

— Неплохо, — сказал я.

— Это же почти признание, — сказал Джек.

— Теперь нам нужно решить, как донести это до присяжных, — сказал я.

— Ты придумаешь, Мик, — сказал он.

Я ценил его уверенность, но внутри всё равно тревожился. Пока я вёл машину, я продумывал альтернативные пути вовлечь Наоми в процесс как свидетеля.

Глава 17.

В понедельник утром я сидел в кабинете и составлял вопросы для отбора присяжных. В федеральном суде судья сама опрашивает потенциальных присяжных, но делает это, используя вопросы, предложенные сторонами.

Лорна вошла без стука, прижимая к груди беспроводную трубку, чтобы абонент не слышал, и сказала:

— Кассандра Сноу? С таким... очень мягким голосом. Она говорит, что ты её знаешь.

Я знал. Но с тех пор, как я в последний раз думал о Кассандре Сноу, прошли минимум двадцать лет. И тогда у неё не было мягкого голоса. Ей было три года.

Лорна увидела, как я напрягся.

— Хочешь, скажу, что тебя нет? — спросила она.

— Нет, — сказал я. — Я возьму.

Я поднял трубку на столе и подождал, пока Лорна уйдёт. Она не уходила. Я кивнул на дверь. Она поняла.

— Пожалуйста, закрой дверь, — добавил я.

Лорна посмотрела подозрительно, попятилась и закрыла.

— Кассандра? — сказал я.

— Мистер Холлер, — ответила она. — Вы меня помните?

— Конечно, помню, — сказал я. — Как вы?

— Как могу, так и держусь, — сказала она.

— Как ваш отец? — спросил я.

— Плохо, — ответила она.

— Мне жаль, — сказал я. — Чем я могу помочь, Кассандра?

— Я хочу вас нанять, — сказала она.

Голос не был сексуальным, как сказала Лорна, но в нём была тяжёлая, прокуренная хрипотца. Она никак не вязалась с моими воспоминаниями о трёхлетнем ребёнке.

— У вас проблемы? — спросил я. — Я больше не занимаюсь уголовной практикой, но смогу порекомендовать...

— Нет, у меня нет проблем, — сказала она. — Я хочу встретиться и поговорить с вами. Одна тема.

— С удовольствием, — сказал я. — Но через пару дней у меня начинается крупный гражданский процесс. Он займёт меня полностью. Можно ли подождать? Суд продлится пару недель.

— Нет, это срочно, — сказала она.

Я слышал тревогу в её голосе.

— Можем обсудить по телефону? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Мне нужно вам кое‑что показать. Лично.

Я заинтересовался, но понимал, что времени на новое дело нет. И мне не нравилось приводить потенциальных клиентов на склад. Вид склада мог подорвать их веру в мои таланты сильнее, чем прошлый офис в «Линкольне».

— Ладно, давайте встретимся, — сказал я. — Только в офисе сейчас полный бардак. Папки, бумаги, вещественные доказательства. Вы свободны на обед? Мы могли бы встретиться, если вы в Лос‑Анджелесе.

— Да, я учусь в Южно‑Калифорнийском университете. На юридическом — сказала она.

— Юридический — хорошо, — сказал я. — Моя дочь там училась. Вы были в «Фиксинз» на Олимпик? Это недалеко от университета.

— Нет, — сказала она.

— Там хорошая жареная курица, гумбо и всё такое, — сказал я. — Давайте там, в полдень?

— Хорошо. Спасибо, — ответила она.

— До встречи, Кассандра, — сказал я.

Я положил трубку. Через минуту Лорна была снова в кабинете — со своими вопросами. Она была моим сторожевым псом, и когда кому‑то удавалось прорваться к телефону мимо неё, она воспринимала это всерьёз.

— Кассандра Сноу, — сказала она. — Это вообще настоящее имя?

— Настоящее, — сказал я. — Я видел его в её свидетельстве о рождении. Очень давно.

— И кто она? — спросила Лорна.

— Дочь бывшего клиента, — сказал я. — Клиента, дело которого я провалил.

— О нет, только не один из них, — сказала Лорна.

Но так и было. Дэвид Сноу был одним из тех чёрных воздушных шаров, что вечно висят у меня над головой.

Лорна начала расспрашивать о его деле, но я отбился. Сказал, что сначала хочу увидеться с дочерью, узнать, что она принесла и зачем хочет меня нанять. А уж потом открывать старую рану. Лорна ушла. Я вернулся к вопросам для присяжных и работал, пока стрелка не подошла к полудню.

«Фиксинз» был, наверное, единственным закусочным с соул‑фудом, где можно зарезервировать столик на обед. Место популярное. Я пришёл вовремя, сел у барной стойки. На большом экране гоняли повторы футбольных моментов прошлых выходных. Я смотрел, но не видел. Думал о процессе над Дэвидом Сноу.

К двенадцати пятнадцати я уже был уверен, что Кассандра не придёт. Я поднял руку, чтобы позвать официанта и заказать себе гумбо, когда к столику подъехала женщина в электрической инвалидной коляске.

— Простите, что опоздала, — сказала она. — Все парковки для таких, как я, оказались заняты. Наверное, теми, кому они не нужны.

Я вскочил, отодвинул стул, чтобы она подъехала поближе. У неё были рыжевато‑каштановые волосы, пронзительные карие глаза и красивое лицо. Смешанная раса читалась сразу. На стуле она казалась маленькой, почти ребёнком. Я знал, что детские травмы оставили её парализованной, но почему‑то удивился, что и рост её останется детским. Я сел напротив. Обратил внимание на её ногти — длинные, красные, заточенные на концах.

— Рад видеть тебя, Кассандра, — сказал я. — Давно не виделись.

Она улыбнулась, будто я сказал, что‑то смешное.

— Теперь я Кэсси, — сказала она.

— Кэсси — красиво, — сказал я. — Ты живёшь рядом с кампусом?

— Недалеко. Вест‑Адам — сказала она.

— Одна? — спросил я.

— Да. Я давно одна, — ответила она.

Помимо лёгкого шёпота, в её голосе была особая интонация. Она растягивала слова, тщательно проговаривая каждое, даже в простых фразах.

— И как ты попала на юридический? — спросил я.

— Думаю, неизбежно, — сказала она. — После того, что случилось с моим отцом.

Я кивнул. Я пытался вести разговор легко, но понимал: это не дружеская встреча.

— На каком ты курсе? — спросил я.

— На втором, — сказала она. — Почти закончила.

— На стипендии? — вырвалось у меня.

Я знал, что после процесса её забрали в приёмную семью. Дальше я её не отслеживал — возможно, боялся узнать, насколько всё плохо. Но понимал, что немного приёмных семей могут оплатить обучение в юрфаке.

— Нет, — сказала Кэсси. — Я сама себя обеспечиваю.

— В фирме стажируешься? — спросил я.

— Нет, пока нет. Я зарабатываю как АСМР‑тист — сказала она. — У меня свой канал и аккаунт на «Патреон». Всё идёт неплохо. Думаю, смогу позволить себе нанять вас.

Она улыбнулась. Я кивнул, не особо понимая, что значит «АСМР‑тист».

— Очень хорошо, — сказал я. — Уже решила, чем хочешь заниматься?

— Уголовным правосудием, — ответила она.

— Адвокат по призванию, — сказал я, прикладывая руку к сердцу.

— Моя цель была окончить юрфак и когда‑нибудь вытащить отца, — сказала она.

Я кивнул. Наступила пауза. Я убрал руку.

— Но у меня мало времени, — сказала Кэсси. — Он умирает. Я хочу вернуть его домой.

Я снова кивнул. Больше ничего сделать не мог. Я знал, что шансы почти нулевые. Он отбывал примерно половину срока, а комиссии по условно‑досрочному освобождению редко дают шанс осуждённым за преступления против детей.

— Мне жаль, — сказал я. — Что с ним?

— Рак на последней стадии, — сказала Кэсси. — Пищевод.

— Сочувствую, Кэсси. Где он? — спросил я.

— Стоктон. Медицинская тюрьма, — ответила она. — Сказали, максимум девять месяцев. Может, меньше.

Я много лет не вспоминал дело Дэвида Сноу. Я вёл процесс, который закончился обвинительным приговором по всем пунктам. Апелляцией занимался другой адвокат. Я считал, что понимаю, зачем пришла его дочь.

— Хочешь попытаться освободить его по медицине? — спросил я. — Это...

— Нет, не по медицине, — перебила она. — «Хабеас корпус» - Снятие обвинения. Я слышала о деле, которое вы выиграли в прошлом году. Думаю, вы сможете вызволить и моего отца. Он невиновен.

— Кэсси, это было почти два года назад, — сказал я. — И после того я отказался от уголовной практики. Сейчас я в гражданских делах.

— Я всё равно думаю, что вы сможете, — сказала она.

— Я не хочу ничего сильнее, чем помочь твоему отцу, — сказал я. — Я никогда не считал, что он заслужил то, что получил. Я верил ему и не видел в нём виновного. Но... вы уже проходили «Хабеас» в университете? Насколько я знаю, это не обязательный курс.

Она кивнула.

— В прошлом семестре я была на лекциях по делам о невиновности, — сказала она. — Мы даже обсуждали там ваше дело. Так я о нём и узнала.

— Правильно я понимаю, что все апелляции исчерпаны? «Хабеас» — почти единственный шанс. Но в суде принимают только новые доказательства...

— Которых не было к моменту приговора, — закончила за меня она. — Да, знаю.

— Хорошо, — сказал я. — И какие у нас новые доказательства?

Она посмотрела на меня своими тёмными глазами.

— Новое доказательство — это я, — сказала она.

Глава 18.

Вернувшись на склад, я собрал команду. Единственным местом, где хватало стульев, была клетка. Макэвой уже был там, изучал материалы, которые передала Наоми Китченс. Я сказал, что это не касается дела «Тайдалвейва» и он может выйти, но он попросил остаться. Считал, что всё, что происходит до суда, может пригодиться для книги. Я согласился и начал.

— Ладно, я только что взялся за новое дело по «Хабеас», — сказал я. — Знаю, что вы думаете: я больше не занимаюсь уголовным правом. Верно. Но я это должен своему бывшему клиенту.

— Нет, я думаю, что у тебя нет времени ещё на одно дело, — сказала Лорна. — Через три дня начинаешь отбор присяжных, Микки. Ты не можешь сейчас добавлять дела.

— Считаю, что, если мы запустим это дело сегодня‑завтра, оно переживёт суд, — сказал я. — И, как уже говорил, я должен этим заняться.

— Кто клиент? — спросил Циско.

— Её зовут Кассандра Сноу, — сказал я. — Она была предполагаемой жертвой в деле, которое я вёл двадцать лет назад. Дело, которое я проиграл.

— Дай угадаю, она теперь говорит, что ошиблась насчёт твоего парня? — спросил Циско. — Такие истории почти никогда не срабатывают.

— Нет, не так, — сказал я. — Моим клиентом был её отец. Его обвинили в том, что он сломал ей позвоночник — она теперь прикована к инвалидному креслу — и ещё в двенадцати эпизодах жестокого обращения. Он говорил, что не делал этого, и я ему верил, но дело было косвенным, и присяжные поверили в версию обвинения. Дэвид Сноу — чёрный, а присяжные были почти все белыми. Судья дал ему по пять лет за каждую сломанную кость — всего шестьдесят пять.

— И теперь она утверждает, что он не виноват? — спросила Лорна.

— Она утверждала это всегда, — сказал я. — Но в день суда ей было три года. Мать отсутствовала, и отец был единственным родителем. Её слова в полицейских протоколах, сказанные ещё почти младенцем, не имели веса. Она была несостоятельным свидетелем.

— Тогда почему она двадцать лет ждала, прежде чем прийти к тебе? — спросил Макэвой.

Я показал на него пальцем. Это был главный вопрос.

— Как я уже сообщал, её инвалидность с детства требовала использования инвалидной коляски, что являлось постоянным физическим ограничением. Однако месяц назад она попала в ДТП. Она управляет специально адаптированным фургоном, заезжая в него на коляске. В ходе аварии произошло сильное смещение назад с ударом о рулевую колонку, что привело к пяти переломам рёбер. После рентгенологического исследования в отделении неотложной помощи был выявлен признак, который привел к постановке диагноза: несовершенный остеогенез. Существует предположение о врожденном характере данного заболевания.

— И? — спросила Лорна.

— «ОГН», как его называют, нарушает выработку коллагена, — сказал я. — Кости становятся хрупкими и легко ломаются. У детей это состояние часто остаётся нераспознанным или, наоборот, принимается за результат жестокого обращения. Кэсси говорит: травматологи, которые смотрели её снимки, сразу заподозрили «ОГН» по структуре костей. Её отправили к генетику. Тот подтвердил у неё редкую форму заболевания — генетическую мутацию, идентифицированную совсем недавно. Она — наше новое доказательство. Она хочет добиться нового суда для отца.

Я понял, что говорю с ними так, как говорил бы с присяжными, — со всем пылом. Они молчали, пока не убедились, что я закончил пламенную речь.

— Что ты хочешь от нас, Мик? — спросил Циско.

— У меня есть имена врачей, которые её лечили, — сказал я. — Нам нужно взять показания у всех — включая генетика — и включить их в ходатайство о «Хабеас». Нам также нужно собрать всё по первоначальному процессу: стенограммы, протоколы, отчёты об уликах. Её отец в Стоктоне. Нам нужны его тюремные дела и материалы по условно‑досрочному. Кэсси сказала, что дважды ходила на слушания и оба раза получила отказ, потому что он не признал, что навредил дочери. Не признал того, чего не делал.

Повисла пауза. Мы все знали: лучший путь к условно‑досрочному — признание, Иисус и обещание служить Ему. Любое отклонение от формулы почти всегда ведёт к отказу.

— Мик, ты сказал, что он в Стоктоне, — заметил Циско. — Это медучреждение. Зачем?

— Он умирает, — сказал я. — Рак. Осталось не больше девяти месяцев. Мы вытащим его, чтобы он был с дочерью и смог вдохнуть свободный воздух.

Это вызвало ещё одну паузу. Несколько пар глаз отвелись в сторону. Лорна, как всегда скептичная к моим «важным» делам, нарушила молчание.

— Микки, ты мог узнать об этом «ОГН» ещё тогда, на суде? — спросила она. — Потому что если да...

— Тогда я был довольно плохим адвокатом, и сейчас её отец в беде, — сказал я. — Ты права, Лорна. Это главный вопрос. Нам нужно то, чего не было тогда.

— Ты привлекал медэксперта на суде? — спросила она.

— И да, и нет, — сказал я. — Я нанял детского ортопеда, чтобы он изучил рентгены и травмы. Но в итоге решил не вызывать его.

— Почему? — спросила Лорна.

— Я не мог быть уверен, что он не скажет, что травмы могли быть результатом насилия, — сказал я. — Суть в том, что «ОГН» не звучал ни из его уст, ни от экспертов стороны обвинения, ни в одном отчёте. На суде фигурировал прежний арест Дэвида, связанный с применением силы. То была драка в баре. Судья не должен был это пускать, но пустил. Дэвид был единственным взрослым в доме, а девочка слишком мала, чтобы рассказать, что произошло. Присяжным хватило меньше часа, чтобы похоронить его под тринадцатью эпизодами жестокого обращения с ребёнком.

Снова пауза. На этот раз её прервал Макэвой.

— Я возьму на себя «ОГН», — сказал он. — Возможно, двадцать лет назад о нём знали меньше. Многие дела о «синдроме тряски младенца» были подняты и пересмотрены по всей стране благодаря новым данным. Может, и здесь так.

Я кивнул.

— Это хорошо, — сказал я. — Меня впечатлило, с какой стороны он подошёл.

— Только не позволяй этому отодвинуть «Тайдалвейв», — добавил я. — Это наш приоритет. Кстати, новости от «Челленджера» есть?

Мы так теперь называли Наоми Китченс. Юридически было умнее не упоминать её по имени.

— Пока нет, — сказал Макэвой. — Я собирался обсудить это с вами сегодня, а потом завтра позвонить и сделать последний заход.

— Хорошо, — сказал я. — Ты закончил с флешкой?

— Да, — ответил он. — Там есть кое‑что, что я хотел бы вам показать, когда будет время.

Я кивнул.

— Спасибо всем, — сказал я.

Это была отмашка. Лорна и Циско поднялись и вышли сквозь медный занавес. Я повернулся к Джеку.

— Что у тебя для меня? — спросил я.

— Ничего такого мощного, как послание Джерри Мэтьюсу, — сказал он. — Но есть переписка после первых неудачных тестов «Клэр».

— Допускаю, что они повторили тесты после исправлений? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Но, если я правильно понимаю, из писем «Челленджера» видно: на первых тестах они использовали ребёнка.

— То есть они прогнали прототип «Клэр» на живом ребёнке, и что‑то пошло наперекосяк? — спросил я.

— Похоже на то, — сказал Джек. — Перед нами переписка двух участников тестирования. Из-за этого они опускают очевидные детали, полагаясь на взаимное понимание. Это своего рода «стенография» общения. Чтобы понять суть, приходится догадываться о том, что осталось недосказанным. Даже если «Челленджер» не явится в суд, я намерен задать ей вопросы по этому поводу при нашем разговоре, чтобы она могла внести ясность.

— В материалах, которые нам дал «Тайдалвейв», об этом тесте что‑то есть? — спросил я.

— Нет, — сказал Джек. — Я не нашёл.

— Ловкачи, — сказал я. — Опять прячут мяч. Я засуну это Маркусу Мейсону так глубоко, как позволит суд.

— Вам придётся объяснить, откуда вы знаете то, о чём они молчат, — сказал Джек.

— В этом и проблема, — сказал я. — Защита личности «Челленджера» может сорвать всё дело.

— Есть способ заставить Мейсона по неосторожности самому открыть дверь и к «Челленджеру», и к тому, что мы находим сейчас? — спросил Джек.

— Сложно, — сказал я. — Но я подумаю. Ты когда в последний раз с ней говорил?

— Звонил ей в субботу, — ответил он. — Поблагодарить за флешку, проверить, не поменяла ли она решения, узнать, могу ли я что‑то сделать для неё.

— И? — спросил я.

— Она всё ещё не хочет идти в суд, — сказал он.

Я кивнул.

— Ладно, продолжай копать, — сказал я. — А я попробую ещё кое‑что.

Я вышел из клетки, достал телефон и полез в контакты — искать имя из прошлого. Его там не оказалось. Тогда я подошёл к столу Лорны.

— Помнишь Бамбаджана Бишопа? — спросил я. — У нас есть его досье? Нужен его мобильный.

Лорна набрала имя в поиске.

— Должно быть, — сказала она. — Зачем он тебе?

— Просто, — сказал я. — Хочу узнать, как он.

Она нашла номер, записала его на стикер и передала мне. Я ушёл к себе в кабинет, чтобы избежать дальнейших вопросов.

Три года назад, когда я отбывал трехмесячный срок в окружной тюрьме по ложному обвинению в убийстве, я нанял его в качестве своего защитника. Он был внушительным мужчиной, закаленным в тюремных стычках. После освобождения я взял его к себе водителем– это было условием нашей договоренности.

Я закрыл дверь, уселся за стол, выдвинул ящик и достал один из своих «особых» одноразовых телефонов. Включив его, я набрал номер Бишопа, надеясь, что он ответит, несмотря на незнакомый номер.

Он ответил только после третьего звонка.

— Кто это, чёрт возьми? — спросил он.

— Бамба, — сказал я. — Это твой адвокат.

— Микки? — спросил он.

— Всё верно, — сказал я. — Как ты, Бамба?

— Всё нормально, чувак. Всё нормально, — ответил он.

— Работаешь? — спросил я.

— Тут‑там, сам знаешь, — сказал он.

— У меня может быть для тебя кое‑что, если интересно, — сказал я.

— Я всегда заинтересован, — ответил он.

— Никакой уголовщины, — сказал я. — Но и официальным это не будет.

— Слушаю, — сказал он.

Я рассказал.

Глава 19.

Когда я вернулся домой, в доме было темно. Мэгги в последнее время задерживалась в офисе допоздна. Пыталась отвлечься от мыслей о своих потерях. Я написал ей и спросил, не хочет ли она заказать что‑нибудь на ужин через «ДурДэш» или, может быть, съездить в «Пейс» в каньоне, поесть итальянской кухни. Я предпочитал второй вариант, но не был уверен, в каком она настроении и захочет ли вообще есть.

Она уже прошла все пять стадий горя. Теперь, казалось, балансировала на грани между депрессией и принятием. Она зацикливалась на том, что потеряла: школьных альбомах, мозаике из плитки, которую мы когда‑то купили в Риме, потому что на ней была изображена девочка с мороженым, удивительно похожая на нашу дочь. Иногда я просыпался посреди ночи и видел, как она разглядывает фотографии на телефоне. Часть снимков была её, сделанных в доме в Альтадене, часть — из новостных лент времён пожара.

В другие дни она говорила о том, чтобы построить дом заново — по своим требованиям. Но мы оба знали: пройдут годы, прежде чем она сможет войти в новую входную дверь. Я не переставал напоминать, что у неё есть дом здесь, рядом со мной. Это не рассеивало тучи. Я всё ещё сомневался в нашем общем будущем. Оно казалось слишком хрупким, чтобы говорить о нём вслух.

Я прошёл в дальнюю комнату, где стоял мой письменный стол. Кэсси Сноу и её история всё время лезли в голову и мешали сосредоточиться на текущем деле. Я открыл ноутбук, вошёл в интернет и вбил в поисковик: «АСМР».

Это открыло для меня совершенно новый мир. АСМР — автономная сенсорная меридиональная реакция. Так описывали физиологическое ощущение, вызванное звуковыми, визуальными или тактильными стимулами. Его описывали как эйфорическое покалывание, которое идёт по коже головы, шее и позвоночнику к конечностям. Это могли вызывать определённые голоса. Или звуки. Например, треск статики в одеяле. Мазки кисти по холсту.

В одной из статей, которые я прочитал, популярность роликов на «Ютубе» давно умершего художника Боба Росса объясняли АСМР‑свойствами его голоса и звуком мазков кисти.

АСМР испытывали не все. Но многие из тех, кто его чувствовал, искали это ощущение, как наркотик. Некоторые говорили, что у него есть терапевтический эффект: он помогает при бессоннице и панических атаках. В интернете было больше десяти миллионов роликов от таких АСМР‑любителей, как Кассандра Сноу. Люди шепчут в микрофоны, стучат по полым предметам, рвут и мнут бумагу. Казалось, для любой потребности существовало своё АСМР‑решение.

Но, судя по медицинским сайтам, которые я проверил, не было ни одного масштабного клинического исследования, показывающего влияние АСМР на мозговую активность и психическое здоровье. Суть была в том, что те, кто реагировал на АСМР, жаждали его. Те, кто не реагировал, относились к нему с подозрением.

Я подумал о тембре голоса Кэсси и её длинных заострённых ногтях. Вспомнил, как она сказала, что у неё есть свой канал. Я зашёл на «Ютуб» и поискал её по имени. Ни по Кэсси, ни по Кассандре Сноу ничего не нашёл. Я решил, что у неё, скорее всего, был профессиональный псевдоним, чтобы сохранить конфиденциальность. Я предположил, что АСМР‑исполнители могут притягивать сталкеров, которым нужно больше, чем просто видеотрансляция.

Моё погружение в этот неизвестный мне мир натолкнуло меня на идею. Я подумал о затягивающем эффекте АСМР и позвонил Макэвою. Судя по звукам, он сидел в баре. В телефоне слышались голоса на заднем плане и звон посуды.

— Где ты?

— В своём местном. «Мистраль» в Шерман‑Оукс.

— Один?

— Сейчас да. Что происходит?

— Помнишь, мы говорили в клетке? В материалах, которые ты просматривал, было что‑нибудь про голос?

— Голос? Что ты имеешь в виду?

— Голос Клэр. Голос Рен. Откуда он взялся?

— Хм... Я видел какие‑то отчёты. Они тестировали разные голоса, да.

— Ты знаешь, что такое АСМР?

— Э‑э... не уверен.

— Это положительная физиологическая реакция на стимулы. В том числе на голоса.

— Не помню, чтобы читал о чём‑то подобном в отчётах. Но я специально не искал. Там столько всего. Плюс я немного отвлекся на материалы, которые мы получили от Челленджер. Это важно?

— Может, и нет. Но посмотри глубже, когда сможешь. Дай знать, если что‑нибудь всплывёт.

— АСМР. Понял. Спокойной ночи.

Я отключился. Этот короткий разговор напомнил мне дни, когда я сам сидел за барной стойкой. Я не скучал по тем временам.

С улицы донёсся характерный гул «Харлея». Когда двигатель замолчал после двойной перегазовки, я понял, что приехал Циско. Я вернулся в дом и открыл входную дверь ещё до того, как он успел поднять руку к звонку.

— Я думал, ты перестанешь крутить мотор перед тем, как заглушить, — сказал я. — Соседи меня за это разнесут.

— Извини, — сказал Циско. — Сила привычки. Забыл.

— Да, передай это Хэнку, старику, который живёт по соседству. Пива хочешь? У меня только безалкогольный «Гиннесс».

— Пожалуй, пас. Всё равно долго не задержусь.

— Ладно. Что случилось?

— Мэгги дома?

— Нет, она ещё на работе.

— Хорошо. Хотел поговорить с тобой наедине.

Я сразу почувствовал, что с ним что‑то не так. Циско был человеком стойким. Это означало, что он позволял эмоциям копиться, пока у него не оставалось другого выхода, кроме как выплеснуть всё разом. Казалось, сейчас как раз такой момент.

Я закрыл дверь, но мы остались стоять в прихожей.

— Что происходит, здоровяк? — спросил я.

— Послушай, Мик, мы давно знакомы, — начал Циско. — Ты был шафером на моей свадьбе с твоей бывшей. Мы уже проходили через многое. Так что скажу прямо: если хочешь, чтобы я ушёл, просто скажи слово. Мы пожмём руки и разойдёмся.

— О чём ты? Я не хочу, чтобы ты уходил. У нас на носу серьёзный процесс, а потом ещё одно дело. Зачем мне, чтоб ты уходил?

— Потому что, может быть, я тебе больше не нужен. Переход на гражданские дела означает, что я всё меньше занимаюсь для тебя частными заказами. Теперь ты поручил Макэвою вести расследование. Лорна сказала, что ты звонишь Бамбе Бишопу. Я не знаю, что это значит, но начинаю сомневаться, где моё место.

В этот момент я понял, что облажался. Азбука рабочих отношений. И я всё сделал неправильно.

— Знаешь, что, давай всё‑таки выпьем пива, — сказал я.

Я повёл его на кухню. Достал из холодильника две высокие банки «Гиннесс Зеро» и два охлаждённых пивных бокала объёмом около полулитра, тюльпановидной формы. Молча налил первый бокал, дал пене подняться и аккуратно передал его Циско. Себе налил второй.

Мы чокнулись и отпили. На кухне не было, где сесть. Я прислонился к стойке. Циско стоял посреди комнаты.

— Ничего себе, — сказал он, с пеной в усах.

— Как настоящий, да? — спросил я.

— Чёрт побери. Как они это делают?

Он поднял банку и уставился на неё, будто ответ был напечатан на боку.

— Не знаю, — сказал я. — Но они знают, что делают. Как и ты, Циско. Я не хочу, чтобы ты уходил. Ты с ума сошёл? Ты мне нужен. Сейчас работы может быть меньше, но её будет больше, как только мы выиграем. Макэвой здесь под одно дело, я просто использую его опыт. Это никак не уменьшает твою ценность. А Бамба — пока ничто. Я просто хотел посмотреть, как он справится. Извини, если заставил тебя почувствовать себя вторым составом. Ты совсем не такой.

Циско кивнул. Похоже, он услышал то, что хотел. На его лице мелькнула лёгкая улыбка.

— Хорошо, Мик, — сказал он. — Благодарю.

Он осушил половину бокала одним большим глотком и поставил его на стойку.

— Ладно, я поеду, — сказал он. — Спасибо за пиво.

Мне понравилось, что он не стал задерживаться. Он получил ответ, который искал, и пошёл дальше.

— В любое время, — сказал я.

Я проводил его на переднюю террасу, неся свой бокал. Он начал спускаться по ступенькам к улице. Его «Харлей» ждал внизу.

— Эй, Циско, сделай одолжение, — крикнул я ему вслед. — Съезжай с холма, прежде чем заводить мотор.

Он махнул рукой над головой. Я решил, что он меня услышал и сделает, как я просил.

Я отошёл к углу террасы и опёрся локтями о перила. Отпил пива и посмотрел на городские огни. Сансет‑Стрип сиял, как сон. В воздухе всё ещё чувствовался лёгкий запах гари от пожара в Раньон‑Каньоне, но я уже не был уверен, не мерещится ли.

Я посмотрел вниз и увидел, как Циско бесшумно скользит по Фархольму на своей старой «сковородке». Разглядел оранжевое пламя, нарисованное на бензобаке, и подумал, что, несмотря на всё случившееся, это по‑прежнему красиво. Он свернул направо и исчез. Через мгновение я услышал, как ожил V‑образный «твин». Я улыбнулся, рад, что мы только что всё обсудили.

Я оставался на террасе, в прохладном вечернем воздухе, пока Мэгги не вернулась домой. Похоже, она переоделась в офисе. На ней были синие джинсы, ботинки «Док Мартен» и толстовка, которую я купил на одном из матчей Мировой серии в октябре. Это напомнило, через что успел пройти город за несколько месяцев: от вершины — чемпионства в Мировой серии — до полного опустошения январскими пожарами.

— Эй, — сказала она, поднимаясь по лестнице.

Её ботинки и штанины были в пепле, и я понял, где она была.

— Ты поехала туда в темноте? — спросил я. — Тебе надо было позвонить. Я бы поехал с тобой. Не уверен, что там безопасно ночью.

— Всё было нормально, — ответила она. — Там никого не было.

Она уже несколько раз возвращалась к тому, что осталось от её района. Каждый дом превратился в обгоревший кирпич, искорёженный металл и пепел. Над всем этим торчал лес дымоходов. Возвращение было частью её траура. Это напоминало похороны с открытым гробом. Некоторым нужно увидеть тело, чтобы окончательно принять утрату. Мэгги приходилось возвращаться туда снова и снова, чтобы смириться с потерей.

— Ты голодна? — спросил я. — Я писал тебе.

— Да, — сказала она. — Я бы что‑нибудь поела. Пропустила твоё сообщение, извини.

— Всё в порядке. Здесь или где‑нибудь?

— Знаешь, что, давай куда‑нибудь поедем. Мне только нужно очень быстро переодеться.

— Куда хочешь?

— Туда, где подают хорошее красное вино.

— Ладно, переодевайся. Я забронирую столик.

Прежде чем зайти в дом, она подошла ко мне на углу террасы, обняла и прижала к себе. Через моё плечо посмотрела на город.

— Огни красивые, — сказала она. — Как будто здесь всё ещё может получиться.

— Ага, — ответил я. — Я как раз об этом думал.

Глава 20.

В четверг утром, по дороге в суд, мне позвонил Макэвой.

— Ты не поверишь, — сказал он. — Челленджер только что позвонила мне. Она в деле. Приедет и даст показания.

— Чёрт, — сказал я.

— Что? Я думал, ты будешь в восторге.

— Я и есть в восторге. В полном восторге. Но список свидетелей уже подали вчера. Мне придётся его менять, а судья будет этим недовольна. Как и адвокат противной стороны. Но это отлично, Джек. Очень хорошо. Она сказала, почему передумала?

— Да. Она разозлилась. Сказала, что «Тайдалвейв» пытается её запугать. Видела какого‑то здоровенного страшного парня, который шлялся вокруг и следил за её домом. Она думает, что он от «Тайдалвейв».

— Серьёзно? Плохой ход.

— Запугивание — определённо неверное решение с их стороны.

— Важно: она просила, что‑нибудь взамен?

— За показания? Э‑э... нет. Сказала только, что хочет засунуть это «Тайдалвейву» в задницу. Её слова, не мои.

— Хорошо. Мне нравятся разгневанные свидетели. Если только они не злятся на меня. И она сможет приехать на следующей неделе? Я бы, наверное, поставил её на понедельник днём или на вторник. Хочу, чтобы она выступила ближе к началу разбирательства. Взять с неё показания, пока не передумала.

— Она сказала, что следующая неделя ей подходит. Но попросила повестку в университет, чтобы объяснить отсутствие.

— Мейсоны устроят истерику, когда узнают про неё. Будет драка. Если судья примет её, я получу повестку сегодня.

— Ты обязан её взять, Микки. Она — золото.

— Знаю, знаю. Тебе стоит зайти в суд и посмотреть фейерверк. Это может стать целой главой в твоей книге.

— Я туда иду. Хотел сначала немного выдохнуть.

— Знаешь, пока я об этом думаю, позвони ей ещё раз. Узнай, сможет ли Челленджер приехать прямо сейчас, чтобы мы её подготовили. А потом поднимайся и привози её.

— Ты имеешь в виду, например, завтра? Суд ведь начинается только в понедельник.

— Неважно. Если судья утвердит её как свидетеля, игра началась. «Тайдалвейв» удвоит усилия по запугиванию и любым другим видам давления. Включая дочь. Нам нужно привести их обеих сюда и спрятать, пока Наоми не придёт время давать показания.

— Ты имеешь в виду Челленджер.

— Челленджер. Верно.

— «Тайдалвейв» сможет допросить её до суда?

— Для начала им придётся её найти. И, поверь, они попробуют.

— Понял.

— Ладно, Джек. Увидимся в суде.

Я отключился, бросил телефон на центральную консоль и полез в карман куртки за одноразовой трубкой, которую носил с собой всю неделю. Нажал на единственный контакт, который запрограммировал на этом телефоне. Бамбаджан Бишоп ответил сразу.

— Всё в порядке, Бамба, — сказал я.

— Ты уверен? — спросил он. — Я никогда...

— Уверен. Возвращайся домой. Дай знать, когда приедешь, и мы встретимся.

— Понял.

Двадцать пять минут спустя я сидел в одной из адвокатских комнат по коридору от зала судьи Рулин. До этого, за исключением организации первой встречи Бренды Рэндольф с Брюсом и Тришей Колтон, я держал обе стороны иска раздельно. Сейчас пришло время показать единство.

— Присяжные будут внимательно смотреть на вас, начиная с сегодняшнего дня и до вердикта, — сказал я им. — Как только они поймут, кто вы, им будет любопытно узнать о вас и о вас, на первый взгляд, несовместимой связке истцов в этом деле. Они будут следить за каждым вашим жестом, чтобы уловить любой признак того, что вы не едины в борьбе против «Тайдалвейв».

Я замолчал, давая возможность задать вопросы или возразить. Женщины молчали. Брюс Колтон лишь кивнул и уставился в стол. Как и Бренда, Брюс и Триша видели, как их жизни рушатся.

Их сын проведёт годы в психиатрической больнице или в тюрьме. Что хуже для Аарона, можно было решить подбрасыванием монеты. Но им предстояло провести остаток жизни с тем, что он сделал. С виной за свою долю ответственности — независимо от того, была ли эта вина справедливой или нет.

— Итак, вот как я хочу это выстроить, — сказал я. — Я хочу, чтобы Бренда и Триша сидели за столом со мной. Обе матери. Брюс, я хочу, чтобы вы сидели в первом ряду, сразу за нами.

— Я хочу быть рядом с женой, — сказал Брюс.

— Понимаю, — сказал я. — Но я хочу показать присяжным двух матерей, которых эта компания сделала жертвами. Двух женщин, потерявших детей. Двух матерей, которые едины. Помните, это не уголовное дело. Нам не нужен единогласный вердикт. Нужно только большинство. Судебный процесс — это постановка. Присяжные — зрители. Я собираюсь добиться, чтобы в коллегии оказалось как можно больше женщин, особенно матерей. И буду играть именно на них. Когда они зайдут в совещательную комнату, именно женщины возьмут инициативу. Понимаете?

— Наверное, да, — сказал Брюс. — Но мне всё равно это не нравится.

Я продолжил, наблюдая за двумя женщинами.

— Бренда, Триша, не бойтесь утешать друг друга, — сказал я. — Некоторые показания будут тяжёлыми. Для вас обеих. Не стесняйтесь держаться за руки. Делайте всё, что поможет выслушать до конца.

Триша кивнула. Бренда смотрела на свои руки, крепко сцепленные на столе.

— Итак, как мы и говорили, вы трое выйдете в качестве свидетелей, — сказал я. — Вы готовы и знаете, о чём я вас спрошу. Чего мы не знаем, так это того, что вам приготовят адвокаты «Тайдалвейв». Обычно нежелательно, чтобы свидетель‑жертва слишком долго сидела на месте, поэтому, думаю, вопросов будет немного. Но это всё уже на следующей неделе. На этой мы выбираем присяжных. Я хочу, чтобы вы были внимательны. Знаете пословицу: «Увидел, что‑то — скажи, что‑то»? Здесь то же самое. Если кого‑то из потенциальных присяжных вы воспринимаете отрицательно — возьмите меня за рукав или напишите записку. Я позабочусь, чтобы у каждого были блокнот и ручка.

— А как насчёт меня? — спросил Брюс. — Если меня не будет за столом, как я скажу вам, что думаю?

— Просто привлеките моё внимание, — сказал я. — Шепните — и я услышу. Для ясности: я не прошу вас одобрять или не одобрять присяжных. Это моя работа. Но если по кому‑то сложится мнение — по взгляду или по ответам на вопросы судьи — дайте знать.

Я снова сделал паузу. Вопросов не последовало.

В моих глазах Брюс Колтон был непредсказуем. Успешный, но мало образованный бизнесмен, который превратил семейную компанию по электроснабжению в Долине в многомиллионный бизнес. Но именно он принёс в дом оружие. И именно он работал по двенадцать часов в день, оставляя сына без мужского контроля в годы его взросления. Брюс был зол и отчуждён от произошедшего, считал, что его несправедливо обвиняют, и порой стыдился преступлений сына. В некоторых штатах родителей подростков‑стрелков привлекали к ответственности за неосторожное обращение с детьми и оружием. Колтонам повезло, что Мэгги Макфирс, похоже, не собиралась подавать на них иск.

Я посмотрел на часы. Пришло время идти в зал.

— Хорошо, сейчас мы зайдём в суд, — сказал я. — Первый час уйдёт на ходатайства и списки свидетелей. Потом начнётся допрос присяжных.

— Это и есть отбор присяжных? — спросила Бренда.

— Да, — ответил я. — Приведут группу потенциальных присяжных. Судья задаст вопросы, которые дали адвокаты, плюс свои. К концу завтрашнего дня у нас должно быть жюри.

Я встал, чтобы выйти. Открыв дверь, увидел Маркуса Мейсона в коридоре. Он ждал меня. Я не удивился.

— Вы идите прямо в зал, — сказал я своим клиентам. — Садитесь туда, куда я сказал. Я подойду после разговора с мистером Мейсоном.

Они прошли по коридору к залу суда. Я подождал, пока они отойдут подальше, и только потом повернулся к Мейсону.

— Что случилось, Маркус?

— Что случилось? Я получил дополненный список свидетелей, и Наоми Китченс ни за что не будет давать показания. Но я здесь не только из‑за этого. Давайте выйдем из коридора на минуту?

Он кивнул на открытую дверь той самой переговорной, из которой я только что вышел.

— Конечно, — сказал я. — Но давайте не заставлять судью ждать.

— Не заставим, — сказал Мейсон. — Я велел секретарю задержать её в кабинете, пока мы не войдём.

Мы вернулись в комнату, и он закрыл дверь. Я остался стоять. Знал, что сейчас будет, и что садиться мне не придётся.

— Ладно. Окончательное предложение — сказал Мейсон. — Чтобы избежать этого ненужного процесса: двадцать пять — Рэндольф, десять — Колтонам. Хотя, на мой вкус, они не заслуживают ни цента.

— Это миллионы или миллиарды? — спросил я.

— Не будь ослом, Холлер. Скажи им: пусть берут. У меня в портфеле чеки. Это больше, чем они когда‑либо получат от присяжных. А ты, возможно, сможешь уйти на пенсию со своей долей.

— И всё? Это всё предложение?

— Всё. И обе стороны должны принять его. Иначе сделки нет.

— У тебя в портфеле есть сценарий публичных извинений от «Тайдалвейв»? Где компания признаёт ответственность за смерть Ребекки Рэндольф и действия Аарона Колтона? Где сказано, что в продукты на базе искусственного интеллекта будут встроены новые меры предосторожности, исключающие повторение подобного?

— Нет. В портфеле у меня соглашения о неразглашении, которые все стороны подпишут, а потом разбогатеют, и всё пройдёт тихо.

— Что ж, я им передам. Но слишком сильно не рассчитывай, что они согласятся.

— Предложение действительно до пяти вечера. Может быть после того, как твои клиенты увидят, как ты потеряешь половину списка свидетелей, они пойдут на мировое соглашение. Если правильно сыграют, то завтра проснутся с миллионами на счетах.

— Игра, Маркус? Это не игра.

— Конечно игра. Не обманывай себя, Холлер.

С этими словами он открыл дверь и вышел. Я слышал, как его каблуки цокают по мрамору, пока он шёл по коридору в зал суда.

Несколько минут спустя я уже сидел за столом истцов и шептался со своими клиентами. Я попросил Брюса Колтона перейти через калитку и сел рядом с нами, придвинув для него стул. Я изложил им предложение о мировом и сказал, что оно не предполагает ни извинений, ни признания вины со стороны «Тайдалвейв».

— Это огромные деньги, — сказал я. — И я обязан говорить, что в суде возможно всё. Но это всего лишь деньги. В долгосрочной перспективе они не нанесут «Тайдалвейв» настоящего вреда. И это не признание вины.

Бренда Рэндольф выглядела возмущённой.

— Они думают, что просто откупятся, — сказала она. — За то, что сделали с моей дочерью. К чёрту их.

Такой язык был для неё нехарактерен.

Я кивнул — именно этого ответа я и ожидал. Потом посмотрел на Колтонов. Они избегали смотреть друг на друга. Это говорило о том, что они не на одной волне.

— Сколько времени пройдёт, прежде чем они заплатят? — спросил Брюс.

— Он сказал, что при подписанном соглашении о неразглашении вы уйдёте отсюда уже сегодня с чеком, — ответил я.

— Сегодня, — повторил Брюс.

Он выглядел ошеломлённым осознанием, что может выйти из здания многократным миллионером.

— Вау, — сказал он. — Как выиграть в лотерею.

— Мы не возьмём эти деньги, — твёрдо сказала Триша. — Дело не в деньгах.

— Подожди, Триш, — сказал Брюс. — Ты понимаешь, что мы могли бы сделать с десятью миллионами долларов? Во‑первых, мы могли бы нанять Аарону лучшего адвоката в стране. Мы могли бы...

— Лучший адвокат в стране ему уже не поможет, — резко оборвала его Триша. — Не после того, что он сделал.

Я увидел, как Бренда положила ладонь поверх руки Триши на столе. Как‑то так они сблизились — мать убийцы и мать жертвы. Удивительно, куда загоняет людей горе.

— Есть ещё один момент, — сказал я. — Все трое должны согласиться взять деньги. Всё или ничего.

— Этого не будет, — сказала Бренда. — Дело не в деньгах. Я хочу, чтобы общественность узнала, что сделал «Тайдалвейв». Если они не признаются сами, присяжные всё расскажут. К чёрту их и их соглашения о неразглашении. Им это не сойдёт с рук.

Брюс вскинул руки, показывая, насколько он недоволен тем, что не уйдёт отсюда с чеком.

— Ладно, — сказал я. — Предложение действительно до пяти. Хотите подождать или мне сразу передать, что шансов нет?

— Никаких шансов, — сказала Бренда.

— Скажите им, — поддержала Триша.

Брюс только покачал головой.

— Не верю, — сказал он. — Мы отказываемся от миллионов. Почему бы не посмотреть, как пойдут дела сегодня, а потом не ответить им в пять?

— Я не передумаю, — сказала Бренда.

— Я поставлю их в известность, Брюс, возвращайтесь в первый ряд. Суд начинается.

Я встал и подошёл к столу защиты, где близнецы Мейсон сидели рядом с женщиной, их высокооплачиваемым консультантом по присяжным.

— Никаких шансов, парни, — сказал я. — Мы идём в суд.

— Огромная ошибка, — сказал Маркус.

— Может быть, — ответил я. — Посмотрим.

Глава 21.

Я ожидал, что спор по поводу моего списка свидетелей начнётся лицом к лицу с Маркусом Мейсоном, а не с судьёй Рулин. Но с первых минут она взяла меня на прицел.

— Прежде чем мы начнём, у меня вопрос к вам, мистер Холлер, — сказала она.

— Конечно, Ваша честь, — ответил я и вышел к кафедре.

— Сколько гражданских дел вы вели в федеральном суде до этого?

Мне послышалось, что один из Мейсонов тихо усмехнулся. Прежде чем ответить, я мельком оглянулся на галерею, проверяя, нет ли знакомых журналистов. Отбор присяжных редко становится новостью.

Я снова сосредоточился на судье.

— Э‑э... ни одного, Ваша честь, — сказал я. — Но за эти годы я вёл несколько уголовных процессов. И здесь, и в суде высшей инстанции.

— Я так и предполагала, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Потому что вижу: вы используете приём, который может сработать в уголовном, но не имеет места в гражданском деле. Тем более в этом зале.

— Судья, я не уверен, что понимаю.

— Понимаете, мистер Холлер. Вы играете в прятки. В вашем списке — сорок восемь свидетелей. Сорок восемь. Включая имя, которое вы добавили сегодня утром после истечения срока.

— Да, Ваша честь.

— Я знаю, что вы не собираетесь вызывать сорок восемь человек. Вы прячете деревья в лесу. В федеральном суде у нас нет времени на такие игры.

— Ваша честь, я...

— Не перебивайте меня, сэр. Сейчас я уйду в кабинет и сделаю пару звонков. Вернусь через двенадцать минут. Столько времени у вас есть, чтобы привести список в порядок. Мне нужен честный и точный перечень свидетелей, которых вы действительно намерены вызвать.

— Судья, я намерен вызвать их всех.

— Не обманывайте меня, мистер Холлер. И не испытывайте моё терпение.

— Я и не пытаюсь, Ваша честь.

— Так вот. Я предупреждаю: вы будете оштрафованы на тысячу долларов за каждого человека из текущего списка, который не выйдет в качестве свидетеля, когда вы будете представлять свою сторону.

— Судья, но... Я с этого момента намерен вызвать всех, но стратегия может измениться по ходу процесса. Уверен, суд это понимает. Я помню, когда Ваша честь ещё практиковали...

— Поймите, мистер Холлер, я не позволю вам тратить время суда. Двенадцать минут. Заседание прерывается.

Рулин встала и скрылась в двери, ведущей в её кабинет. На этот раз я отчётливо услышал смешок за столом Мейсонов. Я проигнорировал его, вернулся к своему столу, открыл портфель и достал ноутбук. Открыл список свидетелей, поданный в суд и дополненный именем Наоми Китченс. Судья меня подловила, но я не собирался признавать это в протокол.

В списке были люди, которых я мог вызвать, но их показания дублировали бы других свидетелей. Например, мне не нужно было звать обоих детективов, работавших по делу убийства Ребекки Рэндольф. Они сказали бы присяжным одно и то же. То же касалось программистов, трудившихся над проектом «Клэр». Я набивал список, чтобы держать Мейсонов в неведении. Чтоб они тратили время, разыскивая моих людей для допросов и проверок, вместо того чтобы заниматься своим делом.

— Микки, у нас проблемы? — спросила Бренда.

Я посмотрел на неё. Беспокойство было и на её лице, и на лице Триши.

— Нет, всё в порядке, — сказал я. — Судья просто играет мускулами, чтобы мы не забывали, кто здесь главный. Я всё равно планировал сократить список к понедельнику.

Я взялся за работу. При первом проходе я быстро вычеркнул девять имён. Подумал, удовлетворит ли это судью, и решил, что мало. Проверил время: у меня оставалось шесть минут. Я вернулся к списку. После второго сокращения отправил новый вариант секретарю, чтобы тот передал его судье и защите.

Рулин вернулась ровно через двенадцать минут с распечаткой обновлённого списка.

— Мистер Холлер, я ценю ваши усилия по сокращению, — сказала она. — По‑прежнему считаю, что двадцать три имени — это перебор. Но посмотрим, сколько из них выдержат возражения защиты. Мистер Мейсон, полагаю, новый список у вас. Есть возражения по конкретным свидетелям?

На этот раз к кафедре встал Митчелл Мейсон. Меня удивило, что не Маркус. Список свидетелей был сердцем дела.

— Ваша честь, даже не знаю, с чего начать, — сказал Митчелл. — При двадцати трёх именах этот список всё равно...

— Есть возражения по конкретному имени, мистер Мейсон? — перебила его судья.

— По многим, Ваша честь.

— Тогда давайте начнём с одного. У нас уже ждёт группа присяжных, готовых войти для отбора. Не будем заставлять их ждать.

— Да, Ваша честь. Защита прежде всего возражает против Наоми Китченс.

— Изложите доводы.

Прежде чем говорить, Митчелл бросил взгляд на брата за столом ответчика.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал он. — Мисс Китченс — бывшая сотрудница «Тайдалвейв», уволенная за ненадлежащее исполнение обязанностей. Её послужной список и враждебное отношение к компании делают её показания недостоверными. Но, Ваша честь, даже это не главное. Мисс Китченс подписала нерушимое соглашение о неразглашении, запрещающее ей обсуждать что‑либо из того, что она делала или видела, работая в «Тайдалвейв». Ей просто нельзя позволять давать показания. И наконец, адвокат защиты — отъявленный пёс...

— Адвокат защиты? — подняла бровь Рулин.

— Прошу прощения, Ваша честь, — сказал Митчелл. — Адвокат истцов. Похоже, я привык к тому, что мистер Холлер защищает преступников.

Конечно, он ждал возможности обронить эту «ошибку». Я возразил, чтобы сбить его темп. Судья возражение отклонила.

— Могу я продолжить, Ваша честь? — спросил Митчелл.

— Пожалуйста, — сказала судья.

— Спасибо. Адвокат истцов, очевидно, пытается нас застать врасплох. Он скрывал эту свидетельницу. Её не было ни в одном предварительном списке. Она внезапно появляется в поправке, поданной за несколько минут до начала процесса, так что у нас почти не было времени даже подготовить возражение, хотя он, по всей видимости, уже несколько недель знал, что она будет в деле. Ваша честь, любого из этих аргументов достаточно, чтобы исключить Наоми Китченс. В совокупности они дают суду все основания вычеркнуть её.

Закончив, Митчелл развернулся и пошёл к своему столу, не дожидаясь вопросов.

— Очень хорошо, — сказала судья. — Мистер Холлер, возразите?

Я быстро поднялся и направился к кафедре, как по команде. По пути заметил, как Маркус наклонился к брату и что‑то прошептал, делая акцент пальцем в воздухе. Он тоже увидел промах.

Я заметил его не хуже.

— Ваша честь, прежде чем отвечать на то, что мистер Мейсон назвал доводами, прошу суд разобраться с его утверждением о том, что я «несколько недель» знал о статусе Наоми Китченс как свидетеля, — сказал я. — Факты такие: да, я встречался с профессором Китченс несколько недель назад. И снова — в прошлую пятницу. Но она чувствовала себя напуганной, так как чувствовала угрозу со стороны «Тайдалвейв», и фактически согласилась быть свидетелем только незадолго до девяти утра сегодняшнего дня. Если хотите это проверить, мы можем устроить телемост с профессором Китченс в любое удобное для суда время. Но утверждение мистера Мейсона говорит о другом: защита следила за профессором Китченс. Они знали её ценность как потенциального свидетеля и делали то же, что и с мистером Пателем. Это называется запугиванием свидетелей, Ваша честь, и я хочу, чтобы этому был положен конец.

Я увидел, как сузились глаза судьи. В голосе её, когда она заговорила, звучал сдержанный, но явный гнев.

— Мистер Мейсон, — сказала она. — Не могли бы вы объяснить, откуда вам «кажется известно» о статусе мисс Китченс как свидетеля?

Митчелл снова поднялся и направился к кафедре, когда я отошёл. Он стал заметно бледнее.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал он. — Уверяю вас, ни один адвокат и ни один сотрудник фирмы «Мейсон и Мейсон» никогда не держал под наблюдением ни одного свидетеля или адвоката противоположной стороны. Мистер Холлер просто пытается...

— Всё это хорошо, мистер Мейсон, — перебила его судья. — А как насчёт вашего клиента? Получали ли вы от него информацию о том, с кем мисс Китченс встречалась, и когда мистер Холлер или его сотрудники навещали её?

Маркус встал и вышел к кафедре, пытаясь прикрыть брата.

— Ваша честь, можно мне? — спросил он.

— Продолжайте, — сказала Рулин. — Мы уже теряем это утро, но продолжайте.

— Благодарю вас, ваша честь. Как уже отмечал мой брат, фирма «Мейсон и Мейсон» не прибегала к слежке или давлению на свидетелей. Однако, как было заявлено, и в аналогичной ситуации с мистером Пателем, мисс Китченс была уволена из «Тайдалвейв» по веским основаниям, представляя угрозу безопасности компании. В связи с этим, компания предприняла необходимые меры для своей защиты. Эти действия были предприняты задолго до начала данного судебного разбирательства и полностью соответствовали законодательству, будучи абсолютно допустимыми и законными. Мистер Холлер выбрал в качестве своей тактики поиск бывших сотрудников, уволенных в неблагоприятных условиях, и пытается использовать их показания, которые являются ложными и предвзятыми, для склонения присяжных на свою сторону.

Я остался стоять у стола истцов, готовый ответить.

— Ваша честь? — спросил я. — Можно...

— Пока нет, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Давайте я ещё раз официально заявлю: суд не потерпит никакого запугивания свидетелей или кого‑либо, связанного с этим делом. Что бы ни делала компания «Тайдалвейв», прекратите это, мистер Мейсон. Потому что, если мне придётся это прекращать, последствия будут очень серьёзными. Понятно?

— Да, Ваша честь, — ответил Маркус.

— Итак, мистер Холлер, — сказала судья. — Желаете продолжить опровержение отвода вашей свидетельницы?

— Да, Ваша честь, — сказал я, возвращаясь к кафедре. — Но сначала хочу отметить, что слова мистера Мейсона о моём свидетеле продолжают линию запугивания, которое суд только что признал недопустимым.

— Мы это уже прошли, мистер Холлер, — отрезала Рулин. — И нас ждёт коллегия присяжных. Вы хотите, чтоб я сейчас вынесла решение по мисс Китченс или вы всё‑таки дадите опровержение?

— Дам опровержение, Ваша честь, — сказал я. — Начну с соглашения о неразглашении. Оно было подписано профессором Китченс под давлением. Её уволили, но предложили шестимесячное выходное пособие с медицинской страховкой при условии, что она подпишет соглашение. Она — мать‑одиночка. У неё дочь с хронической астмой, лечение которой покрывала страховка компании. Дорогостоящее лечение, Ваша честь.

Я поднял копию двухстраничного соглашения о неразглашении, подписанного Китченс.

— Кроме того, это соглашение действительно запрещает профессору Китченс делиться конфиденциальной информацией с любым конкурентом «Тайдалвейв», — сказал я. — Но суд — не конкурент, Ваша честь. И мы не намерены спрашивать у свидетельницы то, что подпадает под определение конфиденциального.

Маркус поднялся, желая возразить.

— Сядьте, мистер Мейсон, — сказала судья. — Вы уже говорили.

— Но, Ваша честь, адвокат искажает...

— Когда я говорю «сядьте», я имею в виду «сядьте», — рявкнула Рулин.

Мейсон сел, смутившись.

— Что‑нибудь ещё, мистер Холлер? — спросила судья.

— Да, Ваша честь, — ответил я. — Защита утверждает, что Наоми Китченс следует исключить, потому что я, якобы, несвоевременно уведомил их о её показаниях. Но причина в другом. В этом деле есть серьёзное, умышленное нарушение порядка раскрытия информации со стороны защиты. Профессор Китченс работала в «Тайдалвейв» специалистом по этике и была прикреплена к проекту «Клэр». Во время работы она написала множество отчётов и сделала много предупреждений. Руководители проекта, заинтересованные лица и, по всей видимости, адвокаты защиты, их игнорировали. Это — нарушение постановления суда, обязывающего раскрыть всю документацию по исследованиям и разработке проекта. Адвокаты защиты передали двенадцать терабайт документов и заявили, что этим исчерпывающе исполнили распоряжение суда.

Краем глаза я увидел, как один из Мейсонов поднялся, готовый возразить. Я продолжил.

— Ваша честь, эти двенадцать терабайт данных не содержат ни одного документа, подписанного Наоми Китченс. Её имя было стерто из всех документов, предназначенных для заинтересованных сторон. Это явное свидетельство попытки скрыть её, поскольку она, очевидно, обладает информацией о том, где в проекте «Клэр» были сокрыты улики. Для устранения этого нарушения мы просим разрешить профессору Китченс выступить с показаниями о её участии в проекте «Тайдалвейв». Благодарю вас, Ваша честь.

Судья пару мгновений молчала, переваривая сказанное. Я посмотрел влево и увидел, как Маркус снова встаёт.

— Это очень серьёзное обвинение, мистер Холлер, — сказала она наконец. — Мистер Мейсон, что скажете?

Я отошёл от кафедры, уступая место, но остался рядом.

— Ваша честь, как обычно, мистер Холлер преувеличивает и даёт суду однобокую картину, — сказал Маркус. — Реальность в том, что постановление суда требовало раскрыть все документы, касающиеся исследований, разработки и продвижения приложения «Клэр».

Он демонстративно загнул пальцы: три пункта.

— Мы полностью исполнили это постановление, Ваша честь, — продолжил он. — Мисс Китченс не была задействована ни в одном из этих трёх процессов. Она была всего лишь наблюдателем, и потому мы не были обязаны сдавать те немногие документы и электронные письма, которые она написала. Отсюда и правки, которые мистер Холлер пытается представить зловещими.

— Ваша честь? — поднял я руку, как школьник.

— Да, мистер Холлер, — ответила Рулин.

Мейсон отошёл от кафедры и встал чуть позади меня, пытаясь сыграть ту же игру.

— Меня зацепило, что мистер Мейсон упомянул электронные письма, написанные Наоми Китченс, — сказал я. — Я не говорил об электронных письмах, Ваша честь. Это говорит о том, что защита прекрасно знала о её роли в проекте «Клэр» и о множестве её предупреждений — в документах и письмах. И предприняла шаги, чтобы минимизировать угрозу, которую она несла для их дела, вычеркнув её из пакета раскрытия информации. И, Ваша честь, важно, что защита начала отрезать её от проекта задолго до моей первой встречи с профессором Китченс.

Мейсон шагнул ближе, перегнулся через кафедру и согнул микрофон к себе.

— Ваша честь, это неправда, — сказал он. — Документы и письма Китченс немногочисленны. Их действительно очень мало. И они никак не касаются сути рассматриваемого иска.

Я широко развёл руками.

— Ваша честь, насколько я понимаю, сейчас кафедра всё ещё у меня, — сказал я.

— Вы правы, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Мистер Мейсон, отойдите. Сейчас же.

Мейсон отступил. Я вернул микрофон к себе.

— Ваша честь, мистер Мейсон не прав, — сказал я. — Показания доктора Китченс критически важны для истцов. Она предупреждала «Тайдалвейв», что проект «Клэр» небезопасен и не подходит для подростков. «Тайдалвейв» уволила её и проигнорировала её предупреждения. Это делает их не просто небрежными — это безрассудство. Я дам мистеру Мейсону презумпцию того, что он знает только то, что ему сообщает «Тайдалвейв». Но документов и писем доктора Китченс гораздо больше, чем он признаёт. Опасаясь возмездия со стороны компании за многочисленные предостережения, она сохранила копии всего, что, когда‑либо писала о проекте, и передала их адвокатам истцов. Она должна дать показания, чтобы присяжные увидели и услышали материалы, которые компания сознательно скрыла.

— Ваша честь? — подал голос Мейсон.

Рулин бросила на него недобрый взгляд.

— Надеюсь, у вас веский повод, мистер Мейсон, — сказала она.

Я отступил от кафедры.

— Ваша честь, у обеих сторон есть обязанности по раскрытию информации, — сказал он. — Если у мистера Холлера действительно есть такая огромная пачка документов от этой свидетельницы, почему они не были раскрыты защите?

Я поднял руку.

— Не нужно, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Я готова вынести решение. Наоми Китченс будет допущена к даче показаний. Что касается документов, которые она передала истцам, — это материалы, которые компания «Тайдалвейв» либо уничтожила, либо попыталась уничтожить. Я не вижу нарушения порядка раскрытия информации со стороны истцов. А вам, мистер Мейсон, настоятельно советую встретиться с клиентами и напомнить им об их обязанностях по этому делу. Я считаю, что обращение с материалами, автором которых была мисс Китченс, представляет собой серьёзное нарушение. Итак. Есть ещё возражения по свидетелям или переходим к вызову потенциальных присяжных?

Я знал, что лучше не испытывать судьбу. Решение по Китченс могло переломить весь процесс. Я сдался, пока был впереди, и сказал судье, что готов переходить к отбору присяжных.

Мейсоны же не были готовы. Следующие сорок минут они потратили на разбор моего списка. Судья, ради экономии времени, пошла им навстречу и сократила число руководителей проектов, программистов и других сотрудников «Тайдалвейв», которых я мог вызвать. Они даже оспорили возможность вызвать Виктора Вендта, основателя «Тайдалвейв». Я протестовал до последнего — для протокола. А двух женщин за моим столом я тихо уверил, что Китченс станет нашим главным оружием. К концу слушания, сколько бы имён ни вычеркнули, мы всё равно окажемся впереди.

По крайней мере, так я тогда думал.

Глава 22.

Некоторые юристы считают, что исход дела решается на стадии отбора присяжных. Возможно, это так. Я же считаю, что он решается ещё и выбором адвоката, который ведёт дело. Но одну вещь о присяжных я знаю точно. Есть неизменное правило: присяжных нужно подбирать под своё дело.

Вопросы к присяжным, которые я составил в начале недели, дали мне широкий спектр ответов, с которыми можно было работать ещё до начала отбора. Судья Рулин назначила коллегию из пятидесяти потенциальных присяжных, из которых нужно было отобрать двенадцать. Запасных не предусматривалось: в гражданском процессе для вердикта достаточно шести человек. Мы начнём с двенадцати, и, если шестеро дойдут до конца, вердикт будет.

Имен у меня не было — только номера от одного до пятидесяти. Но у меня были фавориты. Я составил рейтинг в блокноте и был готов к началу, как только закончились предварительные споры.

Мой главный присяжный шёл под номером пятьдесят. Я благодарил небеса за то, что она вообще добралась до нас. Пенсионерка, школьная учительница, одна вырастила двух дочерей в Резеде. Ни одного цифрового устройства, кроме мобильного телефона. Ездила на американской машине. Не смотрела ни «Нетфликс», ни «Амазон Прайм». Никогда не задавала вопросов Сири или Алексе — потому что не знала, как это делается. Новости получала по кабельному каналу «Фокс». Идеал.

Моя задачазаключалась в том, чтобы сформировать финальную дюжину. Хотя судья не разрешила затрагивать темы религии и политики, она допустила вопросы о том, как люди узнают новости и какие гаджеты для этого используют. Эти ответы, как правило, выдавали их политические убеждения, а по ним уже можно было косвенно судить и о религиозных взглядах.

Я стремился видеть в составе жюри аудиторию консервативного канала «Фокс». Я предполагал, что это будут преимущественно республиканцы и христиане, скорее всего, те, кто голосовал за Дональда Трампа. Я не собирался критиковать их выбор, но это свидетельствовало о их неудовлетворенности направлением развития страны.

Искусственный интеллект – это грядущее, и он вызывает страх у тех, кто понимает, насколько глубоко и непостижимо он трансформирует их мир. Именно таких людей, ощущающих себя неуютно и отчужденными от социума, я хотел видеть в присяжных. Признаюсь, это циничный подход, но он мог стать решающим фактором в исходе дела.

В число моих «приемлемых» кандидатов также вошли представители профессий, таких как медсестры, клерки, офисные сотрудники, графические дизайнеры, психоаналитик, переводчик французских фильмов и сериалов, а также пара безработных актеров и бутафоров, и три сценариста. Не все из них были поклонниками «Фокс Ньюс» или жили в «аналоговом» мире, как участник под номером пятьдесят. Актеры и сценаристы, например, владели несколькими цифровыми устройствами. Однако всех их объединяло одно: твердая уверенность в том, что их труд рано или поздно будет заменен искусственным интеллектом. Я намеревался предоставить им возможность выразить к этому свое отношение.

Братья Мейсон прекрасно понимали, чьи кандидатуры я поддерживаю. Они привели с собой целую команду, специализирующуюся на отборе присяжных, во главе с психологом, который сидел рядом с ними. У них был свой собственный список предпочтительных кандидатов. Теперь задача каждой стороны заключалась в том, чтобы сформировать состав присяжных из своих сторонников и избавиться от противников.

Судья предоставила каждой стороне по шесть «немотивированных» отводов, то есть по шесть шансов исключить кандидата без необходимости объяснять причины. После исчерпания этого лимита, отводы могли быть заявлены только «по делу», если бы обнаружилась предвзятость, конфликт интересов или другие подобные обстоятельства, выявленные в ходе ответов.

Я разработал свою стратегию. В моем списке был двадцать один «идеальный» присяжный, и, соответственно, двадцать девять «нежелательных». Я ранжировал кандидатов по степени предпочтительности и нежелательности. Моя главная цель заключалась в том, чтобы как можно больше из моих двадцати одного фаворита оказались в итоговой дюжине присяжных.

В «красной зоне» оказались представители технических отраслей, для которых развитие искусственного интеллекта было либо выгодно, либо, по крайней мере, не представляло угрозы. Например, школьный футбольный тренер, которого я категорически не мог допустить в состав. Еще одним кандидатом из этой категории был оператор поисковой системы недвижимости. Все, кто имел отношение к технологическим компаниям, расположенным на так называемом «Кремниевом пляже», подлежали исключению.

Я ожидал, что в списке Мейсонов на первом месте окажется продюсер шоу. Вопросы использования искусственного интеллекта, в производстве развлекательного контента, стали особенно актуальными во время недавних забастовок сценаристов и актеров, которые привели к кризису в индустрии. Скоро машины будут писать сценарии, а цифровые экраны заполнят изображения, созданные искусственным интеллектом. Это позволит сэкономить на актерах и декорациях, что, безусловно, увеличит прибыль продюсеров. Поэтому я выделил актеров, дизайнеров декораций и сценаристов в числе приоритетных категорий.

Процесс отбора был довольно трудоемким. Судья случайным образом выбирала номер жюри и задавала дополнительные вопросы, чтобы прояснить анкету. Затем она уточняла у адвокатов, есть ли у них дополнительные вопросы. Мы передавали свои вопросы, как в игре «испорченный телефон», и судья их озвучивала присяжному. В конце концов, она спрашивала, согласны ли стороны с этим кандидатом. Однако даже принятый присяжный не был в полной безопасности: существовал риск немотивированного отвода.

Отбор занял два четырёхчасовых заседания за два дня. Это было изнурительно. Вечером после первого дня, вернувшись домой, я заперся в задней комнате с анкетами, таблицами и списками. За ужином с Мэгги я почти не разговаривал. Она понимала: если я работал с документами или стоял перед коробкой лапши из «Чингисхана Коэна», то был всецело погружен в дело.

Я отрывался от дел, только чтобы выслушать её подробные доклады о планах Инженерного корпуса по расчистке Альтадены после пожаров. Восстановление города стало смыслом её жизни, её личным проектом «Сильного Лос-Анджелеса». Даже вне работы она не расставалась с бейсболками, на которых было написано «ВОССТАНОВИМ АЛЬТАДЕНУ» и «СДЕЛАЕМ АЛЬТАДЕНУ СНОВА ВЕЛИКОЙ». Я понимал, что, если не буду внимателен к её переживаниям, она просто сломается. Потеря дома и всего имущества сделала её невероятно чувствительной. Любая неудача, даже самая незначительная, вызывала у неё бурю эмоций, иногда до слез. Было тяжело видеть её в таком состоянии, но я понимал, что должен быть рядом, поддерживать её и не давать ей упасть духом.

Процесс отбора присяжных напоминал мне игру в баскетбол. Как и в первых трех четвертях матча, происходящее казалось не слишком важным, но именно оно определяло стратегию и напряжение финального этапа. Многие считают игру плей-офф 1988 года величайшей в истории, благодаря феноменальной игре Ларри Берда, который в четвертой четверти принес команде «Бостон Селтикс» двадцать очков и вырвал победу в седьмом матче серии с минимальным отрывом. До этого он играл довольно слабо.

Я никогда не был поклонником «Селтикс», всегда болел за «Лейкерс», которые в итоге и выиграли тот чемпионат, несмотря на триумф Берда. Но, будучи мальчишкой, я смотрел ту игру и мечтал быть таким же, как Ларри Берд, когда дело дойдет до моей «четвертой четверти».

И вот эта «четвертая четверть» наступила в пятницу после обеда. Судья Рулин жестко предупредила нас, адвокатов, что к вечеру отбор присяжных должен быть завершен, а слушания по делу начнутся в понедельник утром. Времени оставалось катастрофически мало, а состав присяжных еще не был укомплектован.

На тот момент в ложе было уже десять присяжных, включая футбольного тренера, которого я по‑прежнему намеревался выкинуть. У меня оставалось два немотивированных отвода. У Мейсонов — столько же. В составе уже было пять женщин, что меня устраивало. Плохо было то, что мой главный фаворит, номер пятьдесят, уже был снят Мейсонами через немотивированный отвод. Психоаналитик — тоже.

Заседание возобновилось с того, что семнадцатого присяжного, телевизионного продюсера, вызвали на следующее свободное место. Судья задала ему несколько уточняющих вопросов. В анкете он указал, что родился в Стокгольме, Швеция, но имеет и американское гражданство. Тем не менее его акцент стал для меня неожиданным. Я привык к сильному испанскому акценту у присяжных, но не к шведскому.

После своих вопросов судья спросила, есть ли у нас дополнительные. У Мейсонов их не было. Я поручил спросить, изучал ли кандидат использование ИИ в производстве телешоу. Судья задала вопрос. Швед ответил без колебаний:

— Изучал. Но пока не использовал.

Слово «пока» было всем, что мне нужно.

Я попросил судью отстранить его по причине конфликта интересов. Маркус тут же возразил.

— Ваша честь, это всё равно, что отводить водителя в деле о вреде от ДТП, — сказал он. — То, что человек изучил, как ИИ может улучшить его продукт, не делает его предвзятым. Что же теперь — отводить всех, кто хоть раз задавал вопрос Сири?

— Я склонна согласиться с защитой, мистер Холлер, — сказала судья. — Я принимаю семнадцатого присяжного в коллегию. Если только вы не хотите использовать один из своих оставшихся немотивированных отводов.

— Можно минуту, Ваша честь? — спросил я.

— Не затягивайте, — ответила Рулин.

Я оглянулся на скамью потенциальных присяжных позади. Оставалось пятеро: трое мужчин и две женщины. В ложе сидело одиннадцать человек, включая шведа. Я мог использовать последние два немотивированных отвода, чтобы выбить шведа и футбольного тренера, но тогда останусь без «патронов». Я проверил свою «оценочную карточку». На листе я пронумеровал всех от одного до пятидесяти и занёс их в порядок предпочтения. Вычеркнул тех, кто уже был освобождён, и обвёл тех, кто сидел в ложе.

Из пяти оставшихся номеров двое были в числе моих фаворитов. Присяжный номер шесть — мужчина. Присяжная номер двенадцать — женщина. Номер двенадцать я поставил на третье место, потому что она работала оформительницей декораций для кино и телевидения и могла оказаться одной из первых, кого заменит ИИ, ворвавшийся в голливудское производство. Мне очень хотелось, чтобы она оказалась в коллегии, особенно после того, как двоих моих лучших кандидатов уже выбили Мейсоны.

Присяжный номер шесть тоже входил в мою условную «дюжину». В анкете он указал, что работает аналитиком рынка в инвестиционной фирме. Он был «спящим» фаворитом. Он отметил в анкете пункт, который понравился бы Мейсонам, если бы они проводили такой же анализ, как мы. Лорна проверила его фирму и выяснила, что та активно вкладывается в технологические компании, разрабатывающие ИИ. Казалось бы, это делает его потенциальным сторонником ИИ в глазах защиты. Но самого его, как аналитика, с лёгкостью могли заменить те самые технологии, в которые инвестировала его компания. Я надеялся, что Мейсоны ослепнут от слов «инвестиции в ИИ» и не заметят, какие угрозы это несёт самому присяжному.

Мне нужно было придумать, как пропихнуть в ложе последних двух фаворитов.

Я снова посмотрел на кандидатов. Из двух оставшихся женщин одна была чернокожей, вторая — белой. Мы не могли задавать вопросы о расе, поэтому было неясно, кто из них оформительница. Судя по моим записям, вторая женщина работала личным помощником в Беверли‑Хиллз. Это требовало бы уточнений во время допроса, но я предполагал, что она — человек на побегушках у богатых жителей того района. Я поставил её на двадцать восьмое место. То есть она годилась в присяжные только «по остаточному принципу», если выбора не останется.

Я внимательно всмотрелся в обеих. У чернокожей были короткие волосы, стрижка афро, а короткие рукава открывали сильные бицепсы. Казалось, она работала руками и держала волосы короткими, чтоб не мешали. Я решил, что это повышает шансы на то, что именно она — оформительница.

Я оглянулся на ложе. Среди уже принятых присяжных только один был чернокожим — почтовый работник, один из моих фаворитов.

— Мистер Холлер, мы ждём, — напомнила судья.

Я посмотрел на неё.

— Да, Ваша честь, — сказал я. — Истцы хотят поблагодарить и извиниться перед присяжным номер семнадцать.

— Телевизионного продюсера, — уточнила судья. — Вы используете немотивированный отвод?

— Да, Ваша честь.

— Хорошо. У вас остаётся один немотивированный отвод. Присяжный номер семнадцать, вы свободны. Суд благодарит вас за службу.

Швед улыбнулся, быстро встал и направился к выходу. По его походке было видно, что он воспринял отвод как оскорбление.

Следующим случайно выбранным кандидатом оказался человек, который не входил в мои фавориты. Инженер‑электрик. Развитие ИИ в промышленности и обществе было бы ему только в плюс. Системы ИИ потребляют огромное количество электроэнергии. Люди с его квалификацией всегда будут нужны. Но отвести его оказалось просто: во время допроса он признался, что учился в Висконсинском университете вместе с одним из ключевых программистов проекта «Клэр» и жил с ним в одном общежитии.

Следующий кандидат тоже не задержался: Маркус Мейсон снял его, когда тот назвал «Терминатор‑2: Судный день» одним из любимых фильмов. Фильм — о том, как ИИ восстаёт против человечества. Маркус сумел убедить судью, что фильм дискредитирует присяжного и лишает его способности сохранять объективность. Я и сам не ставил на него: увидев его ответ про «Терминатора», я понял, что его всё равно снимут.

После его отвода осталось три кандидата на два места.

Когда судья назвала номер двенадцать, к кафедре вышла чернокожая женщина. Я проверил: двенадцатый номер действительно соответствовал оформительнице декораций. Я приготовился к схватке. Краткий допрос судьи не выявил ничего предвзятого или проблемного. Я принял её в присяжные. Сразу после этого Маркус Мейсон использовал один из двух оставшихся у него немотивированных отводов, чтобы снять её.

Я вскочил и пошёл к кафедре.

— Ваша честь, — сказал я. — Присяжные должны отражать сообщество. По моим подсчётам, это уже четвёртый раз, когда мистер Мейсон использует немотивированные отводы или возражения, чтобы снять представителя меньшинства. Я опасаюсь, что он применит оставшийся отвод, чтобы убрать единственного оставшегося чернокожего присяжного. Это вызовет сомнения в разнообразии и представительстве коллегии, и истцы будут категорически возражать.

Маркус встал со своего места ещё до того, как я закончил, и пошёл к кафедре. Он знал, что теперь нужно играть не только на судью, но и на присяжных.

— Ваша честь, я нахожу инсинуации коллеги оскорбительными и нелепыми, — сказал он. — Я практикую право в этом городе уже восемнадцать лет, и никто никогда не ставил под сомнение мою репутацию за преданность принципам равенства и разнообразия. Моя фирма ежемесячно и ежегодно жертвует значительные суммы в поддержку расового и гендерного равноправия. Только за последний месяц мы пожертвовали больше ста тысяч долларов программам помощи пострадавшим от пожаров в Альтадене, работающим в общинах меньшинств. Мы...

— Благодарю, мистер Мейсон, — оборвала его судья. — Вопрос — о составе присяжных.

— Прошу прощения, Ваша честь, — сказал Мейсон. — Но мистер Холлер задел меня своей беспочвенной жалобой.

— Ещё раз, мистер Мейсон, вопрос не в вас, — сказала Рулин. — А в составе жюри.

— Я могу заверить суд, что не стану использовать последний немотивированный отвод, чтобы снять кого‑либо из присутствующих сейчас в зале, — сказал он. — Утверждение мистера Холлера — бесстыдная попытка...

— Должна сказать, я разделяю его опасения, — перебила судья. — Объясните, почему вы хотите отвести двенадцатого присяжного.

— Хорошо, — сказал Мейсон. — Я снимаю отвод. Двенадцатый присяжный принят защитой.

— Отлично, — сказала Рулин. — Двенадцатый присяжный принят одиннадцатым членом жюри. Спасибо.

В ложе оставалось одно место. А в зале — двое кандидатов. Следующим номером судья вызвала финансового аналитика. Я хотел, чтобы он был в присяжных, но должен был сделать вид, что сомневаюсь. Допрос судьи прошёл без неожиданностей. Когда она перешла к финальному вопросу, я наклонился к моим клиентам.

— Мы почти у цели, — прошептал я. — Думаю, с последними двумя мы справимся, если придётся. Я бы не волновался из‑за этого парня, но...

Пока я шептал, судья спросила, есть ли у меня вопросы к кандидату. Я сделал вид, что не слышу.

— Мистер Холлер! — резко окликнула Рулин.

— Прошу прощения, Ваша честь, — сказал я. — Отвлёкся. Э‑э... истцы принимают присяжного номер шесть.

— Спасибо, — сказала судья. — Мистер Мейсон, у защиты будут вопросы?

— Нет, Ваша честь, — ответил Мейсон. — Защита принимает присяжного номер шесть.

Бинго. Аналитик остался.

— Очень хорошо, — сказала судья. — У нас двенадцать присяжных.

Я встал и направился к кафедре со своим блокнотом.

— Ваша честь, — сказал я. — Истцы хотели бы использовать последний немотивированный отвод, чтобы поблагодарить и извиниться перед девятнадцатым присяжным.

Футбольный тренер вылетел. Я рискнул, рассчитывая, что личный помощник из Беверли‑Хиллз будет лучше. По крайней мере, это добавляло ещё одну женщину в коллегию и давало мне перевес семь к пяти.

Судья вызвала личного помощника в ложе и провела допрос. Моё предположение подтвердилось. Она работала у состоятельной женщины, выполняя весь спектр поручений — от возврата онлайн‑покупок до выгула пуделя и закупки продуктов. Ничего подозрительного. Я принял её в присяжные. Маркус тоже.

Ложе было заполнено, но у Маркуса всё ещё оставались два немотивированных отвода. Я всегда считал, что такие отводы не оставляют неиспользованными. Но, если бы он применил хоть один сейчас, судье пришлось бы вызывать вторую группу присяжных, и отбор затянулся бы до понедельника. Судья не раз ясно дала понять, что этого не допустит.

— Стороны принимают присяжных? — спросила Рулин.

— Истцы принимают присяжных в полном составе, Ваша честь, — сказал я.

Маркус замялся. Я видел, как он прикидывает, стоит ли злить судью ещё до начала процесса.

— Мистер Мейсон? — напомнила судья.

— Да, Ваша честь, — сказал он, наконец. — Защита принимает присяжных.

— Прекрасно, — сказала судья. — Коллегия сформирована. Присяжным надлежит явиться в зал заседаний рядом с этим залом в девять утра в понедельник. Не опаздывайте. Вы свободны. Суд благодарит вас за службу. Заседание объявляется закрытым.

Когда судья покинула зал, я повернулся к своим клиентам.

— Думаю, мы хорошо сработали, — сказал я. — У нас хороший состав.

— Почему вы убрали футбольного тренера? — спросила Бренда. — Он казался мне хорошим человеком.

— Это было интуитивное решение, — ответил я. — Он тренирует мальчишек в жёстком виде спорта. Каждый день слушает подростков, их жалобы, знает их страхи. Я не был уверен, на чьей стороне окажется его сочувствие. Пришлось довериться чутью. Иногда так нужно. Мне кажется, личный помощник — лучший вариант. Думаю, она будет на нашей стороне.

Я пообещал им, что буду готовиться к слушаниям все выходные и всегда буду на телефоне. Попросил сфотографировать одежду, в которой они планируют прийти в первый день, и прислать мне снимки. Я покажу их Лорне и, возможно, Мэгги, и спрошу их мнение.

Когда я выходил из зала, меня, как я и ждал, догнал Маркус. Его брат шёл следом.

— Ну ты и сукин сын, — сказал он. — Ты только что провернул этот трюк? Да пошёл ты. На следующей неделе я тебя разорву в клочья. И буду наслаждаться каждой секундой.

Я улыбнулся и кивнул.

— Хороших выходных, Маркус, — сказал я. — И отдохни. Тебе это понадобится.

Глава 23.

Измученный напряжением двух дней отбора присяжных, в субботу я позволил себе поспать подольше и добрался до склада только к половине одиннадцатого, как раз к назначенному общему совещанию. Приехав, увидел патрульную машину полиции Лос‑Анджелеса, припаркованную у входа.

Я остановился за ней, вошёл через дверь в большой гараж и увидел Лорну и Циско. Они разговаривали с двумя полицейскими. Увидев меня, Лорна тут же выскользнула из круга и быстро подошла.

— Боже мой, я думала, с тобой что‑то случилось, — сказала она. — Почему ты не отвечал на телефон?

— Он разрядился, — сказал я. — Вчера так вымотался, что забыл поставить на зарядку. Ты вызвала полицию, потому что я не взял трубку?

— Нет. Ночью сюда вломились. Мы это обнаружили, когда приехали утром. Дверь была настежь.

Она показала на дверь, через которую я только что вошёл.

— Чёрт, — сказал я. — Что украли?

— Пока не знаем, — сказала Лорна. — Похоже, ничего.

— А клетка?

— То же самое. Пока не могу сказать, пропало ли что‑нибудь.

— Жёсткий диск?

— Я вчера забрала его домой.

— Хорошо. Кто‑нибудь проверял камеры?

— Ты их выключил, помнишь?

Я переживал, что «Тайдалвейв» перехватит трансляцию.

— Это они, — сказал я.

— Кто? — спросила Лорна.

— «Тайдалвейв». По‑другому быть не может.

— Почему? Всё, что у нас есть, мы получили от них же, в ходе расследования.

— Не всё, кое-что нам дала Наоми.

От кодового имени «Челленджер» мы отказались. Наоми Китченс уже была раскрыта и утверждена судом как свидетель.

— Но разве все те файлы, что она им отправляла, когда работала в компании, не копии? — спросила Лорна. — Значит, у них всё это уже есть.

— Нет, если они их удалили, — сказал я.

Я кивнул в сторону двух офицеров, говоривших с Циско. Один что‑то заносил в планшет.

— Они вызывают детективов? — спросил я.

— Сказали, передадут рапорт в отдел по борьбе со взломами. Те посмотрят в понедельник, — ответила Лорна. — Из Центрального управления.

— Ждать не буду. Это похоже на взлом школы «Грант». Ничего не пропало, но они здесь побывали и хотят, чтобы мы это знали. Мне поговорить с ними, или вы двое разберётесь?

— Мы справимся. Думаю, они уже почти закончили.

— Я буду у себя в кабинете. После того как копы уедут, вы с Циско мне там нужны.

— Хорошо. Они сказали, не трогать сейф на случай, если детективы решат прислать техника для снятия отпечатков.

— Вы объяснили, что у него нет замка и ценные вещи мы там не держим?

— Да. Но они ответили, что взломщики могли этого не знать.

Я прошёл мимо полицейских и Циско в офис. Первым делом, войдя, воткнул разряженный телефон в зарядник на столе. Потом заглянул в приоткрытую дверцу «Мослера». Контракты, подписанные Макэвоем, и несколько других материалов по делу лежали так же, как и раньше. Я сел, поднял трубку и позвонил Джеку Макэвою в Пало‑Альто. Включил громкую связь.

— Наша встреча немного задержится, — сказал я. — Тут копы. Ночью взломали склад.

— Чёрт. Что они там украли? — спросил Макэвой.

— Пока не знаем. Может, вообще ничего. Ты разговаривал с Наоми?

— Нет. Со вчерашнего вечера не говорил. Хотел заехать после нашего общего звонка.

— Езжай сейчас. Убедись, что у неё всё в порядке, и перезвони.

— Почему должно быть не в порядке?

— Не знаю. Вот и хочу, чтобы ты проверил.

Я вернул трубку на базу, закончил разговор. Проверил мобильный: заряд уже позволял включить его при подключённой зарядке. С девяти утра скопилось пять пропущенных звонков и пять голосовых сообщений. Четыре — от Лорны. На каждом следующем её голос звучал громче: она всё сильнее паниковала, не понимая, почему я не отвечаю и где меня носит. Пятое сообщение было от Маркуса Мейсона. Оставлено в 10:01. Представляться он не стал.

— Холлер, перезвоните мне. Нам нужно поговорить.

Я встал, закрыл дверь, вернулся к столу и нажал кнопку обратного вызова. Набрался номер мобильного Мейсона, и он ответил сразу.

— Холлер, нам нужно встретиться, — сказал он.

— Мейсон, я только что получил сообщение от твоего клиента, — сказал я. — Как тебе такое?

— Что? Какое ещё сообщение?

— О небольшом проникновении в мой офис прошлой ночью.

— Не понимаю, о чём вы говорите.

— Конечно, нет.

— Слушайте, это неважно. Нам нужно встретиться.

— О чём?

— У нас новое предложение. Последнее.

— Знаешь, как разозлить федеральную судью? Решать вопрос о сделке после того, как она два дня отбирала присяжных.

— Неважно. Когда вы можете встретиться?

— Маркус, куда делось твоё «Я разорву вас на части на следующей неделе и буду наслаждаться каждой минутой»?

— Я бы сдержал слово. Но компания хочет всё это закончить. Слишком многое поставлено на карту, чтобы доверять исход дела двенадцати идиотам. Когда вы можете встретиться? И где?

— Встречаться с тобой я не буду, Маркус. На сегодня у меня и так всё забито.

— Ваша обязанность — выслушать и своевременно передать клиентам предложение об урегулировании.

— Для этого встречаться не обязательно. Присылай, я передам. Всё просто.

Повисла долгая пауза. Мейсон явно прикидывал, как сыграть карту.

— Пятьдесят миллионов, — наконец сказал он. — Ваши клиенты сами решают, как разделить. Компании всё равно. Те же условия, что и раньше.

Теперь я замолчал. Мне стало стыдно, потому что первая мысль была не о клиентах, а о том, какая доля достанется мне. Мейсон, похоже, считал их вместе со мной.

— Что это значит для вас, Холлер? — спросил он. — Двадцать миллионов? Вы обязаны убедить их взять это предложение.

У меня была скользящая шкала гонорара. Чем выше сумма соглашения, тем ниже мой процент. На крупных суммах он опускался до двадцати. В данном случае, если клиенты соглашались, я получал десять миллионов. Больше, чем заработал за всю карьеру. Более чем достаточно, чтобы уйти на пенсию и отстроить для Мэгги дом лучше прежнего.

Я отбросил эти мысли и собрался.

— Чего они боятся, Маркус? — спросил я.

— Я сказал им, что всё под контролем, — ответил он. — Но они просто хотят пройти через это как можно быстрее.

Я долго молчал.

— Передайте им, Холлер, — сказал Мейсон. — У вас чуть больше шести часов. Предложение действует до пяти. Все стороны должны согласиться. Раздельной сделки не будет. Поняли?

— Понял, — сказал я. — Зафиксируй всё письменно и вышли мне на электронную почту. Нужно, чтобы было что показать клиентам.

— Уже отправил.

— Ладно, сейчас посмотрю и…

Мейсон отключился.

— И сам ты пошёл к чёрту, — сказал я.

Я открыл на телефоне приложение почты и увидел его письмо вверху списка. Прочитал, выискивая расхождения между тем, что он только что сказал, и тем, что изложил на бумаге. Расхождений не было. Письмо повторяло прежнее предложение об урегулировании, только сумма изменилась, да добавилась строка о том, что клиенты сами решают, как делить деньги. Эта строка меня зацепила. Что за ней скрывалось? Мейсон уже вёл какие‑то разговоры с Колтонами? Считала ли их сторона, что обещание большей доли Колтонам подтолкнёт всех к согласию?

В дверь постучали, и вошла Лорна.

— Что происходит? — спросила она.

— Копы уехали? — спросил я. — Я о них.

— Да. Циско их проводил. Можем начинать встречу, как только он вернётся. Позвонить Джеку?

— Я только что с ним говорил. Он поехал проверить Наоми, потом перезвонит.

— «Челленджер», — сказала Лорна и показала вверх, словно «Тайдалвейв» мог нашпиговать потолок «жучками».

— «Тайдалвейв» знает о ней из суда, — сказал я. — В кодовых именах уже нет смысла.

— Верно, — кивнула Лорна. — Что именно Джек должен проверить?

— Не знаю. Но к нам вломились. Я хочу быть уверен, что у неё там всё спокойно.

— Микки, ты правда думаешь, что за этим стоит «Тайдалвейв»? Район тут, мягко говоря, не самый благополучный.

— Если бы это был обычный взлом, мы бы увидели пропажи. Всё было бы перевёрнуто вверх дном. Над клеткой висит медная сетка на две тысячи долларов, плюс ноуты. Всё цело. Это «Тайдалвейв», Лорна. Они что‑то искали.

— Что?

— Не знаю. А может, просто присылали нам сигнал.

— Какой?

— Что они играют жёстко. Не уверен.

— И это при том, что дело гражданское, — сказала Лорна.

— Сплошная насмешка.

Я услышал, как хлопнула входная дверь склада. Через минуту в офис вошёл Циско.

— Что у нас? — спросил он.

— Циско, хочу, чтобы ты ещё раз прочесал склад, — сказал я. — Если они ничего не взяли, значит, могли что‑то оставить.

— Включая подарок, — сказал Циско.

— И ещё, — продолжил я. — Мы только что получили новое предложение от «Тайдалвейва».

— Сколько? — спросил он.

— Пятьдесят миллионов.

— Ни хрена себе! — выдохнула Лорна.

— Ага, — сказал я. — Мне нужно сообщить об этом нашим клиентам.

Циско опустился на стул напротив.

— Думаешь, они согласятся? — спросил он.

— Думаю, на их месте я бы согласился, — сказал я. — Жаль будет. Процесс намечался интересный.

— Но трудно отмахнуться от пятидесяти миллионов, — сказал Циско.

— Нет, — сказала Лорна. — Бренда откажется. Она — скала.

Я кивнул. Лорна, вероятно, была права.

Телефон завибрировал. Макэвой. Я ответил.

— Джек, ты на громкой связи, — сказал я. — У нас всё изменилось.

— Чёрт, у нас тоже, — сказал он. — Наоми отступает.

— Что случилось? Почему?

— Её полностью парализовало от страха. Ей вчера вечером позвонила дочь из общежития. К ней в комнату приходил мужчина и до смерти её напугал. Сказал, что, если мать выйдет в суд с показаниями, она умрёт. Это всё, что он сказал. Но этого хватило.

Я увидел, как Лорна прикрыла рот ладонью.

— Чёрт бы их побрал, — сказал я.

— Что мне делать? — спросил Джек.

Я встал. Сидеть больше не мог. Уперся руками в стол, наклонился к телефону.

— Слушай, здесь кое‑что происходит, — сказал я. — Есть шанс, что сегодня всё решится.

— Ничего они, чёрт побери, не решат, — крикнул Джек. — Не после этого.

— Это решение клиентов, — сказал я. — Мне нужно, чтобы ты пока там оставался, пока мы не поймём, куда всё двинется. Ты ещё у Наоми?

— Нет, — сказал Джек. — Она выставила меня за дверь. Винит нас во всём.

Я кивнул, хотя он этого не видел. Наоми была права. Это мы принесли беду к её порогу.

— Ладно. Просто жди, — сказал я. — Скоро будет яснее.

— Понял, — ответил он.

Я отключился, выпрямился. Места себе не находил, ходил по офису, прикидывая, как лучше подать это предложение. Сначала пойду к Колтонам. Потом — к Бренде Рэндольф.

Я заметил на приставном столике стопку папок возле сейфа.

— Это что? — спросил я.

— Дело Сноу, — сказала Лорна. — Вчера спустилась в архив Бюро по делам присяжных и скопировала всё, что у них ещё осталось.

Я был настолько поглощён отбором присяжных, что практически забыл о Кэсси Сноу и деле её отца.

— Там что‑нибудь из вещественных доказательств осталось? — спросил я.

— Немного, — ответила Лорна.

— Например?

— Рентгеновские снимки Кэсси Сноу.

— Ты сделала копии?

— Да. Не такие чёткие, как оригиналы, но разобрать можно. Они в одной из этих папок.

— Нам всё равно придётся просить судью выдать нам оригиналы.

— Нет, я к тому, что сделала копии с копий. Оригиналов там уже не было.

— Чушь какая‑то. Где они тогда?

— Не знаю. Может, их приложили к материалам апелляции?

— Возможно. Разберёмся позже.

Я переключился с Сноу обратно на «Тайдалвейв».

— Ладно, вы двое свободны, — сказал я. — А я начну обзванивать клиентов. Циско, в зависимости от того, как пойдёт, возможно, придётся отправить тебя в Сан‑Франциско. Присмотреть за дочерью Наоми, пока мы не доставим их обеих сюда целыми.

— Только скажи, — ответил Циско.

— Микки, Наоми сказала, что всё кончено, — напомнила Лорна. — Ты сам слышал. Она выставила Джека.

— Сказала в разгаре ссоры, — сказал я. — Может передумать, когда страх снова перерастёт в ярость.

— Удачи тебе, — сказала Лорна.

— Ага, — сказал я. — Нам всем она пригодится.

Они вышли. Я закрыл дверь. Вместо того чтобы сразу звонить клиентам, набрал Бамбаджана Бишопа на одноразовый телефон. Приветствий не было.

— Ты всё ещё на севере? — спросил я.

— Э‑э, нет. Вчера вечером уже был дома. Собирался позвонить тебе насчёт денег.

— Я принесу их завтра. Значит, вчера вечером тебя в Сан‑Франциско не было?

— Нет, приятель. Вернулся около восьми. А что там в Сан‑Франциско происходит?

— Ничего существенного. Неважно. Завтра наберу, договоримся о встрече.

Я отключился и несколько минут сидел, переваривая события последних семидесяти двух часов.

Я использовал Бишопа, чтобы убедить Наоми Китченс выйти с показаниями. Кто‑то другой только что убедил её сделать шаг назад. «Тайдалвейв» пошёл по моему сценарию, решил не выходить из игры, если пятьдесят миллионов не помогут.

Глава 24.

Брюс и Триша Колтон были в разных местах. Триша — дома. Брюса, по её словам, дома не было. Я подождал, пока она дозвонится до мужа и выведет нас всех на одну линию.

— В чём дело? — спросил Брюс своим привычным хриплым голосом. — Я играю в гольф с клиентом.

Я подумал, как, наверное, приятно в субботу катать мячик по лужайке, пока твоего сына‑убийцу осматривают психиатры в колонии для несовершеннолетних в Силмаре.

— У меня новое предложение от «Тайдалвейва», — сказал я. — Можем поговорить, когда ты освободишься. Но срок действия — до пяти вечера.

— Нет‑нет, хочу услышать прямо сейчас, — сказал Брюс. — Давай.

Я включил громкую связь, открыл письмо Маркуса Мейсона и прочитал его вслух, ровным голосом, в котором не было ни намёка на моё личное отношение.

— А вот эта часть, про «раздел по усмотрению истцов», что значит? — спросил Брюс, когда я закончил.

— Это значит, что на столе пятьдесят миллионов, — сказал я. — А как делить — решают истцы.

Я предполагал, что форму предложения выбрали не случайно. Мейсоны либо знали, либо чувствовали, что Брюс хочет урвать по максимуму. Оставляя дверь открытой для возможного «сюрпризного бонуса» Колтонам, они явно надеялись сделать Брюса своим союзником. Чтобы он давил на остальных, подталкивая к сделке.

— То есть ты говоришь, что может быть треть, треть и треть? — сказал Брюс.

— В теории да, но этого не будет, — сказал я. — Вы с Тришей — один истец. Бренда Рэндольф — второй.

— В объединённом иске так не написано, — возразил Брюс. — Там указаны все трое. Значит, и голос у всех троих.

— Брюс, ты не слушаешь, — сказал я. — Ты и Триша — не два голоса. Вместе вы один. У Бренды — второй.

— Ну и что она говорит? — спросил Брюс. — Деньги серьёзные.

— Я ещё с ней не говорил, — ответил я. — Позвоню ей после нашего разговора.

— А если мы скажем «да», а она — «нет»? — спросил он.

— Тогда от предложения отказываемся, — сказал я.

— Послушайте, вы должны убедить её взять эти деньги, — сказал Брюс. — Такая воз…

— Брюс, она потеряла дочь, — перебила его Триша. — Мы не можем требовать, чтобы она…

— А наш сын отправится в психушку, — тут же перебил её Брюс. — Ничто этого не меняет. Но мы такие же жертвы, как и она.

Я поймал себя на мысли, что жалею, что вообще взял Колтонов и объединил дела. И начал понимать, почему их сын чувствовал себя в этом доме настолько чужим, что влюбился в онлайн‑фантазию и подчинился ей.

— Смотрите, мне нужно лишь понять вашу позицию, — сказал я. — Брюс, вы за сделку. Триша, мне нужен и ваш ответ.

— Она согласна, — сразу сказал Брюс.

— Мне нужно услышать это от неё, — сказал я. — Триша?

На линии повисла пауза. Потом снова заговорил Брюс:

— Скажи ему, Патрисия, — сказал он. — Это деньги, которые изменят нашу жизнь. Лотерея.

Опять молчание.

— Наверное, да, — тихо сказала Триша. — Но только если Бренда согласится.

— Ну, тогда ей придётся согласиться, — сказал я. — Иначе сделки не будет.

— Давайте позвоним ей прямо сейчас, — предложил Брюс.

— Нет, так дело не делается, — сказал я. — С каждым клиентом такие вещи я обсуждаю отдельно и конфиденциально. Я сейчас же попробую дозвониться до Бренды. Потом сообщу вам её решение.

— Не понимаю, почему в этом деле вся власть у неё, — сказал Брюс.

— Потому что её дочь убили, Брюс, — ответил я. — Ваш сын. Я перезвоню, когда поговорю с ней.

Я отключился до того, как он успел выдать ещё что‑нибудь.

Я поднялся, обошёл стол, пытаясь стряхнуть неприятный осадок после разговора. Это была теневая сторона гражданских исков. В уголовных делах на кону чаще всего была свобода клиента. Да, мои клиенты часто сами были преступниками, но в защите проклятых и попытках вытащить их, хотя бы частично, было что‑то достойное. Ты стоял против власти государства.

В гражданских же делах речь почти всегда шла об одном — о деньгах. О деньгах как о наказании. Клиенты могли говорить, что хотят защитить других от опасной продукции или недопустимого поведения корпораций. Но стоило юристам, компаниям и страховщикам начать приписывать к цифрам лишние нули, как благородство очень многих испарялась. Брюс Колтон был из этих. И, возможно, всегда ими и был. Я бы в любой день недели предпочёл старого клиента‑преступника этому человеку.

Я сел и набрал номер Бренды Рэндольф. Она не ответила. Я оставил сообщение, что нам нужно поговорить до пяти часов. При всех сомнениях насчёт Колтонов я предполагал, что Бренда откажется от предложения. Эта мысль меня радовала больше, чем возможность сообщить о её «нет» Маркусу Мейсону.

Но на случай, если я ошибался в Бренде, я не хотел тратить время на вступительное заявление и остальную подготовку по делу «Тайдалвейва». Я встал от стола и подошёл к приставному столику, на который Лорна положила папки по делу Сноу. Она разложила сделанные в подвале суда копии по шести папкам с заголовками: «СТЕНОГРАММЫ», «ПОЛИЦЕЙСКИЕ ОТЧЁТЫ», «ХРОНОЛОГИЯ», «РЕНТГЕНЫ», «ПСИ/ПРИГОВОР» и «АПЕЛЛЯЦИИ».

Сейчас меня интересовали рентгеновские снимки. Хотя я понимал, что рано или поздно нужно будет прочитать и отчёт о предварительном расследовании — там было краткое изложение дела и психологическая оценка Дэвида Сноу вскоре после осуждения. Это был быстрый способ снова войти в дело и вспомнить его структуру. Но пока я взял со стола только папку «РЕНТГЕНЫ».

Это была самая тонкая папка среди остальных. В ней находились фотокопии тринадцати рентгеновских снимков костей Кассандры Сноу. Переломы были зафиксированы в течение первых двух лет её жизни. В нижних углах снимков значились номера вещественных доказательств. Были изображения сломанных плечевой и локтевой костей, большой берцовой кости левой ноги, нескольких пальцев, рёбер и повреждённого позвонка. Из-за этого позвонка врач детской «скорой» вызвал полицию. С самого начала и до вынесения приговора отец утверждал, что перелом произошёл, когда девочка перевернулась через край коляски и упала. Однако эксперты обвинения настаивали на том, что это не могло произойти так. Они утверждали, что перелом стал следствием сильного удара или пинка в спину. Кроме того, имелся список других не пролеченных переломов, есть свидетели, которые слышали постоянный плач ребёнка, а также предыдущие обвинения в насилии. В результате присяжные быстро вынесли обвинительный приговор, а судья, готовясь к переизбранию, назначил наказание дольше, чем у некоторых убийц детей.

Качество фотокопий меня удивило. Они были не такими ясными, как оригиналы на смотровом экране, но линии старых переломов ещё читались, а перелом позвонка T12, из‑за которого Кэсси стала парализованной, был виден отчётливо.

Я достал блокнот, куда записывал во время недавнего обеда с Кэсси имена и телефоны врачей, лечивших её после свежей автокатастрофы. Нашёл нужную страницу и набрал номер ортопеда, который первым заподозрил у неё несовершенный остеогенез и направил к генетику для подтверждения диагноза.

Клиника на выходные была закрыта, звонок ушёл на автоответчик. Я оставил сообщение, что я адвокат Кассандры Сноу и мне срочно нужен разговор с врачом.

Пока я ждал, перезвонила Бренда.

— Простите, — сказала она. — У меня был выключен телефон. Я был… была на сеансе терапии.

— Ничего страшного, — сказал я. — У нас новое предложение от «Тайдалвейва». Мне нужно обсудить его с вами.

— Обязательно?

— Да. Но, возможно, вам стоит его хотя бы выслушать.

— Ладно, слушаю.

Тут завибрировал стационарный телефон, и на экране высветилось имя врача Кассандры Сноу.

— Бренда, мне нужно прерваться, — сказал я. — Это важный звонок, я его ждал. Останьтесь на связи. Я вам перезвоню.

Я отбил вызов Бренды и успел взять трубку, прежде чем звонок ушёл на голосовую почту.

— Это Микки Холлер.

— Доктор Шелдон. Чем могу помочь?

— Доктор, спасибо, что так быстро перезвонили. Я представляю интересы вашей пациентки Кассандры Сноу. Я…

— Если это о страховке, я…

— Нет, не о страховке. Это касается несовершенного остеогенеза. Вы поставили ей предварительный диагноз.

— Я лишь заподозрил его и направил её к генетику. Что вам нужно?

— Я хотел бы, чтобы вы посмотрели копии её рентгеновских снимков, сделанных, когда Кассандре было два года. Тогда многие из переломов, которые вы видели на свежих снимках, были только что получены. Включая перелом двенадцатого грудного позвонка.

— И зачем мне на них смотреть?

— Кассандра наняла меня, чтобы попытаться вытащить её отца из тюрьмы. Он там уже двадцать лет. Его осудили за то, что он сделал с ней. Я был его адвокатом и тогда, и сейчас. Если бы диагноз несовершенного остеогенеза ей поставили тогда, мы могли бы доказать то, что он повторяет все эти годы: что она сломала позвоночник, падая с коляски, а не от его побоев.

В ответ была тишина. Я подождал.

— Доктор, вы ещё здесь? — спросил я.

— Здесь, — ответил он. — Думаю, хочу ли я вообще в это ввязываться.

— Дэвид Сноу умирает, — сказал я. — У него рак. Тюремные врачи дают ему девять месяцев. Кэсси хочет вернуть его домой. Она никогда не верила, что он сделал то, в чём его обвинили. Он тоже никогда не признавался. Даже тогда, когда признание могло бы помочь ему получить условно‑досрочное.

Я опять дал ему помолчать.

— Ладно, присылайте снимки, — сказал он наконец. — Я посмотрю и скажу, что думаю.

— Спасибо, доктор, — сказал я.

Я повесил трубку и сразу перезвонил Бренде.

— Я точно не хочу идти на сделку, — с этого она начала.

— Я это понимаю, — сказал я. — Но я обязан вам её изложить. Адвокатов лишают лицензии за то, что они не передают клиентам предложения об урегулировании. К тому же они сильно подняли сумму. Я бы на вашем месте хотя бы подумал.

— Я не соглашусь, но продолжайте, — сказала она. — Что именно?

— Я сейчас просто прочту вам письмо, слово в слово, чтобы не упустить ни одной детали.

Я начал читать. Когда добрался до части про деньги, Бренда перебила громким:

— Нет!

— Дайте дочитать, — сказал я. — Потом обсудим.

— Я не хочу это обсуждать, — сказала она.

— Ладно, но вы хотя бы дослушайте. Я обязан изложить полное предложение.

— Давайте. Только я всё равно не возьму деньги.

Через полминуты я дочитал.

— Бренда, — сказал я, — я знаю, что вы уже сказали «нет». Но я обязан попросить вас подумать ещё раз. Это большие деньги. Вы могли бы сделать с ними много хорошего. Основать фонд имени Ребекки. Стать силой, которая будет защищать других. И надо помнить: в суде может случиться всё. Я считаю, мы в хорошей позиции. Но гарантии нет.

Я умолчал о том, что мы, возможно, потеряли ключевого свидетеля — Наоми Китченс. Я не собирался этим делиться, пока не исчерпаю все попытки её вернуть.

— Даже если мы проиграем, всё равно победим, — сказала Бренда. — В суде. И это для меня важнее денег.

— Вы правы. СМИ будут за этим процессом следить.

— Вы говорили с Колтонами? Уверена, Брюс за деньги.

— Да. И вы правы — он хочет их взять. Но решаете вы, Бренда. Как вы решите, так и будет.

На линии наступила долгая пауза.

— Не думаю, что смогла бы с этим жить,— сказала она. — Даже с фондом. Вся эта история для меня — про одно: привлечь компанию к ответственности. Публичной. А это… это всего лишь откуп. Пятьдесят миллионов за то, чтобы я закрыла рот и приняла то, что случилось с Беккой. Я не могу. Как я буду жить на эти деньги? На её крови.

— Я и не ожидал, что вы сможете, Бренда, — сказал я. — Но обязан был это вам донести.

— Вы злитесь на меня? — спросила она. — Вы бы сами много заработали. Могли бы основать тот же фонд.

— Может, приют для заблудших адвокатов, — сказал я. — Нет, Бренда, я не злюсь. Я вами горжусь. Горжусь тем, что вас представляю. И не подведу вас на следующей неделе. Мы вытащим их на свет.

— Спасибо, Микки.

— Я позвоню вам завтра, — сказал я. — Сегодня я не готов, но нам нужно обсудить ваше выступление и то, как оно будет построено.

— Я буду дома.

После разговора я взял папку с рентгеновскими снимками и вышел в клетку. Лорна и Циско были там. Протискиваясь сквозь медную сетку, я сказал:

— Только что говорил с Брендой Рэндольф, — сказал я. — Она отвергла предложение. Мы идём в суд. Циско, мне нужно, чтобы ты вылетел в Сан‑Франциско и установил наблюдение за дочерью Наоми.

— Понял, — сказал он. — Можно я возьму кого‑то в помощь? Слежка в одиночку — верный путь к провалу.

— Бери, — сказал я. — Чем больше, тем лучше. Я собираюсь использовать эту демонстрацию силы, чтобы убедить Наоми вернуться как свидетель. Только держи расходы в узде.

— То есть я не смогу остановиться в «Хопкинсе»? — спросил Циско.

Я усмехнулся, покачал головой.

— Ты вообще нигде не остановишься, — сказал я. — Мне нужно, чтобы ты ночевал в машине под окнами общежития её дочери. Координаты узнаешь у Джека.

— А Гарри Босх? — спросил он. — Можно ему позвонить?

— Можешь, — сказал я. — Но, насколько знаю, со здоровьем у него сейчас не очень. Сердце, тромбы, разжижители крови и вся эта история. Лучше найди кого‑то, кто может быстро двигаться, если прижмёт.

— Понял, — сказал Циско.

— Что с Гарри? — спросила Лорна.

— С сердцем беда, — повторил я. — Лечится.

— Боже, — сказала Лорна.

— А как насчёт Бамбы? — спросил Циско. — Можно его подключить, если он свободен.

— Нет, — сказал я слишком быстро. — Я бы предпочёл людей с действующими лицензиями частных детективов. Мне нужно сделать пару звонков.

— А мне что делать, Микки? — спросила Лорна. — Я могу поехать с Циско во Фриско. Звучит заманчиво.

Я протянул ей папку.

— Нет. Мне нужно, чтобы ты держала всё здесь, — сказал я. — И отвезла эти снимки врачу Кассандры Сноу.

— Сделаю, — сказала Лорна.

Вернувшись в офис, я сел и ощутил облегчение. Удалось вовремя остановить Циско от звонка Бамбаджану Бишопу с предложением поучаствовать в «охране Лили Китченс». Катастрофу удалось отодвинуть.

Я набрал Джека Макэвоя в Пало‑Альто.

— Джек, останься там, — сказал я. — Никакой сделки. Мы идем в суд.

— Рад это слышать, — сказал Макэвой.

— Уверен. Иначе книги бы не вышло. Не бывает книги о деле, где все подписали соглашение о неразглашении.

— И дела бы не было, — сказал он.

— И всё равно мы можем остаться без книги, если не вернём Наоми Китченс в список свидетелей, — сказал я. — Поэтому слушай. Я отправлю к её дочери Циско с командой. Передай ей это.

— Она не хочет со мной разговаривать.

— Джек, ты журналист, — сказал я. — Ты привык к людям, которые не хотят говорить. Но всё равно делаешь так, чтобы они заговорили. Точно так же и тут. Ты должен донести до неё простую мысль: она и её дочь не будут в безопасности, пока Наоми не даст показания. Как только её история прозвучит в суде и попадёт в газеты, у «Тайдалвейва» не останется причин что‑то с ними делать.

— Понял, — сказал Джек.

— Нам нужно привезти её сюда, — продолжил я. — Я хочу поработать с ней до начала процесса. Думаю, она выйдет на трибуну во вторник.

— Хорошо. Я попробую.

— Кстати, вы с ней говорили про голос, который «Тайдалвейв» использовал для Клэр? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Они тестировали несколько голосов. Было много исследований. Мне просто пока не удалось влезть в детали.

— Ладно. Как только влезешь — дай знать. И не забывай сообщать, если что‑то изменится с Китченс. Если придётся, я приеду сам.

— Дам знать, — сказал он.

Я отключился, сделал несколько глубоких вдохов, затем снова взял телефон и набрал Брюса Колтона. Проще было бы поговорить с Тришей, но мне даже нравилась мысль лично сообщить этому «хозяину жизни» плохие новости.

Когда он ответил, я сказал:

— Брюс, скажу коротко. Мы идём в суд. Бренда отвергла предложение «Тайдалвейва».

Повисла тишина.

— Брюс, ты на линии? — спросил я.

— Вы убедили её идти в суд, да? — сказал он.

— Наоборот, нет, — ответил я. — Я прочитал ей письмо, как и вам, и она сказала «нет». Всё.

— Тогда я скажу только одно, — сказал он. — Вам лучше не облажаться, Холлер. И лучше бы вы достали нам больше пятидесяти миллионов.

— Ничего обещать не могу, Брюс, — сказал я. — Как я вам уже говорил, в суде возможно всё. И обычно это «всё» и происходит.

— К чёрту, — сказал он. — Надо было вообще к вам не обращаться. В последний раз я слушаю свою жену.

Я удивился, что он когда‑то её слушал.

— Посмотрим, — сказал я. — Сейчас я положу трубку. Много работы до понедельника. Хороших выходных. Увидимся в суде.

Я отключился до того, как он успел снова начать угрозы. Ничего нового я бы не услышал. Я и так понимал, насколько высоки ставки.

Я настроил будильник на 16:59, чтобы начать работу над вступительным заявлением для присяжных, которое предстоит в понедельник. Хотя, по сути, это не является доказательством, и судья это отметит, для меня это один из самых важных этапов всего процесса. Именно в этот момент я предстаю перед присяжными, полностью отдавая себя и своих клиентов в их руки. Это моя первая возможность вызвать у них эмпатию к своим клиентам, заложить основу для нашей линии защиты и четко представить им нашу версию событий. Неслучайно это место называют «испытательным полигоном» – здесь определяется, сможешь ли ты выдержать натиск или отступишь.

За последний час до пяти Маркус Мейсон позвонил ещё дважды, но я уже перекинул все вызовы на голосовую почту.

— Что там у вас, Холлер? — спросил он в первом сообщении. — У вас час. Потом пятьдесят миллионов уплывут.

Во втором голос стал выше, на пару октав:

— Холлер, какого чёрта, твоё время выходит.

Растущая нервозность в его голосе подсказала мне, что «Тайдалвейв» всерьёз боится того, что может выйти из этого процесса. И того, как это ударит по планам слияния или поглощения.

В 16:59 будильник завибрировал. Я отложил ручку и отправил Мейсону одно сообщение:

«Увидимся в понедельник в суде, Маркус. Отдохни. Тебе понадобится».

Через минуту отправил второе:

«И, кстати, держись подальше от моих свидетелей».

Мейсон перезвонил сразу же, но я снова отправил вызов в голосовую почту. Говорить с ним мне не о чем.

Часть третья. Первый Закон

Глава 25.

За два года, прошедшие с тех пор, как я ушёл из уголовной защиты в гражданское право, я вёл разные дела с государством. От борьбы с затяжными иммиграционными задержаниями и незаконными выселениями — до группового иска против государственной женской тюрьмы в Чоучилле. Тогда мы добились увольнения гинеколога‑насильника и выплат небольших компенсаций шестнадцати моим клиенткам‑заключённым.

Победа была убедительной. Но гинеколог, который годами мучил женщин болезненными и ненужными обследованиями, так и не предстал перед уголовным судом. Его не тронула и государственная медицинская комиссия. Он просто ушёл в частную практику.

Иногда мне казалось, что я использую закон там, где полиция и прокуратура просто не делают свою работу.

Я подал иск от имени девятнадцатилетней девушки против мотеля в Долине. В иске говорилось, что владельцы никак не пытались помешать торговцам людьми использовать номера мотеля для проституции. Что они наживались на жертвах распространённого преступления — торговли людьми.

Мотель ответил на это просто: закрылся и оформил банкротство. Суд застрял, а пустые номера бывшего мотеля заняли бездомные.

Я держался подальше от исков о вреде здоровью и врачебной халатности. Отказывался от многих дел и даже избегал просьб Лорны передать их другим адвокатам за процент. На таких делах можно было хорошо заработать. Даже смесь из гонораров за направление давала бы солидный поток. Но для меня это были пустые победы. Я не видел в этом своего пути. Хотел, чего‑то другого. Важнее. Такого, чем в итоге не стыдно будет гордиться.

Так я и оказался в кроличьей норе, представляя небольшие компании, на которые систематически нападал один и тот же адвокат с одним и тем же истцом.

Адвоката звали Шейн Монтгомери. У него был однокомнатный офис на Вест‑сайде. Клиент — слепой Декстер Роуз. Вместе они выстроили себе бесконечный конвейер исков по «Закону о защите прав людей с инвалидностью».

Это была чистая афера. Монтгомери подавал иск от имени Роуза против маленького бизнеса или ресторана. В иске говорилось, что сайт заведения недоступен слепым. Федеральный закон о правах инвалидов оставлял тут серую зону. Были аргументы в обе стороны. Но скоро после подачи в суд к владельцам бизнеса приходило письмо от Монтгомери: Роуз готов урегулировать спор до того, как он станет дорогим и разрушит репутацию. По бумагам, средняя сумма отступных была около трёх тысяч долларов. Но я выяснил, что Монтгомери и Роуз подавали до восьми таких исков в неделю.

Лорна вытащила все активные иски Монтгомери и Роуза по округу Лос‑Анджелес. Мы разослали сто девяти предприятиям письма, предлагая мою защиту — без оплаты.

Результат: я подал встречные иски от имени сорока трёх компаний, подвергшихся их «шквальному огню».

В расследовании Циско Войцеховски нашёл главное. Во всех исках Монтгомери утверждалось, что Роуз слеп, не может водить машину и вынужден пользоваться доставкой еды. Там же говорилось, что он живёт на пособие по линии «Социального страхования по инвалидности» («ССДИ»).

Циско вышел на врача и выяснил: Роуз действительно получал выплаты по «ССДИ», но — не максимальные. Для полностью слепых положен максимум. Значит, что‑то не сходилось.

Чтобы вообще попасть на выплаты «ССДИ», Роузу нужно было заключение государственного врача. Циско достал копию заключения через знакомого в офисе «Администрации социального обеспечения» в центре города. В бумаге было чёрным по белому: врач установил, что Роуз полностью слеп на один глаз, но сохранил половину зрения на другой. Ограниченная инвалидность. Врач указал, что с таким остаточным зрением Роуз способен частично передвигаться, выполнять повседневные задачи — например, читать. Поэтому ему назначили не полное пособие, а частичное.

Отчёт по «ССДИ» стал нашим козырем. Когда мы предъявили его Монтгомери и дали понять, что я собираюсь использовать его как центральное доказательство в нашем деле, а также в жалобах в «Администрацию соцобеспечения», «Комиссию по правам инвалидов» и «Калифорнийскую коллегию адвокатов», он быстро «сдал назад». Отозвал все текущие иски от имени Роуза. Согласился на компенсацию в двести пятьдесят тысяч долларов. Я разделил её поровну между своими сорока тремя клиентами, удержав десять процентов с общей суммы.

Насколько мне известно, Монтгомери и Роуз переехали во Флориду. Там, без сомнения, уже вынашивали новый план обмана.

Суть в том, что с момента ухода из уголовных дел в гражданские я работал неплохо. Но почти три года не стоял на «испытательном полигоне» перед присяжными. Не вёл процесс. Я скучал поэтому. Ждал. И вот он — настал.

В понедельник утром, седьмого апреля, я стоял перед зеркалом в доме на Фархольм, в лучшем костюме — тёмно‑синем шерстяном костюме «Хьюго Босс» — и оценивал свой вид. На мне была светло‑голубая рубашка современного кроя, манжеты застёгнуты на пуговицы — запонки я считал слишком вычурными для присяжных. Галстук — приглушённая смесь синих и фиолетовых полос, стянутых посередине серебряным зажимом с логотипом «Линкольн Мотор Компани» в виде креста в прямоугольной рамке. Мой единственный знак из прошлой жизни. Продавец как‑то сказал, что этот знак символизирует власть, лидерство и силу. Именно поэтому я и носил его. Все три вещи мне сегодня пригодятся.

— Кто здесь главный? — спросил знакомый голос. — Ты главный.

Это была Мэгги. Она подошла сзади и отразилась в зеркале рядом со мной. Я чуть покраснел. Она знала меня и мои ритуалы перед судом. Обняла сзади и застегнула на мне пиджак.

— Ты выглядишь как убийца, — сказала она.

— Надеюсь, законный, — ответил я.

Она поцеловала меня в затылок.

— Иди и порви их, Тигр, — сказала она.

Я улыбнулся. Она отправляла меня на войну. И в то же время вспоминала кофейню «Тигр» в Западном Голливуде, где мы по выходным сидели в углу с ноутбуками, пили латте и работали каждый над своим делом.

— Тебе лучше поторопиться, — сказала Мэгги. — Если хочешь быть первым в зале суда.

Она знала. В день начала процесса мне нравилось приходить раньше всех, садиться за стол и наблюдать, как зал наполняется, как заходят присяжные. Это настраивало меня на нужный тон.

Я повернулся к ней, чтобы поцеловать на прощание. Она была в длинной ночной рубашке и выглядела прекрасно, несмотря на растрёпанные утренние волосы.

— Ты когда выезжаешь? — спросил я.

— Сегодня ленюсь, — сказала она. — У меня совещание по обвинению в десять. До этого не поеду.

В прежней жизни я бы спросил, кто подозреваемый, какие статьи. Всегда в поиске следующего клиента. Но теперь этим занимался уже не я. Я был тем самым «противоположным берегом».

Мы поцеловались, обнялись, и она пожелала мне удачи. Всё было не так, как раньше, когда мы были женаты, а она — прокурором по особо важным делам, и знала, что я собираюсь защищать кого‑то, кого её ведомство обвиняет. Теперь пожелание удачи было законным с обеих сторон.

Я схватил портфель со стула у двери и вышел на веранду. Сразу увидел у подножия ступенек чёрный «Линкольн Навигатор». Передняя пассажирская дверь была открыта, и Циско, прислонившись к крылу, ждал.

Он снял чехол с того самого «Линкольна», который я держал на складе, и снова поставил его в строй.

Циско жестом пригласил меня к открытой двери. Я спустился по ступенькам. Казалось, «Линкольн‑адвокат» снова выходил на линию.

Глава 26.

Мои первые минуты за столом истца в понедельник долго не продлились. Как только в зал вошли братья Мейсон, к нам подошёл секретарь суда и сообщил, что судья хочет видеть нас в своём кабинете.

Идя по коридору, я почти ждал, что Маркус снова спросит, согласны ли мои клиенты на субботнее предложение. Но он шёл, опустив голову, молча. То же делал и Митчелл.

Судья Рулин стояла за столом. На ней уже была чёрная мантия, хотя она ещё не вышла в зал суда. Это означало, что разговор будет официальным. Очень быстро стало ясно: она намерена сыграть роль рефери перед боем — напомнить правила. Никаких ударов ниже пояса. Никаких ударов в пах. И по сигналу гонга — по углам.

— Господа, я хочу воспользоваться моментом и напомнить вам о необходимости соблюдать приличия во время этого процесса, — начала она. — Я не хочу вспышек гнева. Никаких демонстраций недовольства и разочарования. В моём суде мы ведём себя корректно. Каждый из вас проявляет уважение к оппоненту. Если вы хотите возразить или обратиться к суду по какому‑то вопросу, вы дождётесь, пока вас попросят говорить. Нарушение этих правил повлечёт последствия. Понятно?

— Конечно, — сказал Маркус.

— Да, Ваша честь, — сказал я.

— Хорошо, — сказала Рулин. — Согласно моему расписанию, сегодня у нас вступительные заявления. На каждое — не больше часа. Этого достаточно, чтобы днём приступить к показаниям свидетелей. Господин Холлер, ваши свидетели готовы и находятся в здании?

— Ваша честь, свидетели будут готовы, — сказал я. — Первым пойдёт детектив Кларк, он должен быть здесь к десяти. После него — мои клиенты. В зависимости от того, сколько займёт перекрёстный допрос, этого должно хватить на день.

— Хорошо, — сказала Рулин.

Она перевела взгляд на Мейсонов.

— Защита намерена делать вступительное заявление? — спросила судья.

— Мы хотели бы воздержаться, Ваша честь, — сказал Маркус.

Он имел в виду, что выступит позже — после моего вступительного, но до того, как его сторона начнёт представлять доказательства.

— Если только адвокат истцов не выдвинет обвинений, требующих немедленного ответа, — добавил Митчелл.

Я улыбнулся. Охота началась.

— В таком случае я предоставлю вам возможность выступить после господина Холлера, и вы сможете решить, нужно ли это, — сказала Рулин. — Но поясню: суд крайне не одобряет прерывания вступительных заявлений. Эта тактика разрушает структуру процесса и отталкивает присяжных. Если у вас будет соблазн перебивать оппонента — будьте осторожны.

Поскольку Маркус уже заявил о намерении «зарезервировать» своё заявление, замечание судьи явно относилось к нему. И ему это не понравилось.

— Ваша честь, я не могу просто сидеть и ничего не делать, если господин Холлер пустится в свои привычные провокационные высказывания, — сказал он.

Мне не пришлось вмешиваться.

— Господин Мейсон, вы уже начинаете со мной спорить, — сказала Рулин. — Во‑первых, в моём зале вы называете коллегу не «Холлер», а «господин Холлер». Во‑вто…

— Простите, Ваша честь, — перебил он. — Господин Холлер.

— И не перебивайте суд, — жёстко сказала Рулин. — Как я уже сказала, вступительное слово не является доказательством. Присяжным это будет разъяснено. Я советую вам воздержаться от возражений до тех пор, пока мы не перейдём к показаниям свидетелей и вещественным доказательствам. Я ясно выразилась?

Мы ответили хором.

— Да, Ваша честь.

— Хорошо. Есть ещё вопросы, прежде чем мы начнём? — спросила она.

Я поднял руку и попросил позволить мне выступать не с кафедры, а перед скамьёй присяжных — на «испытательном полигоне». В первом ряду, по центру.

Рулин разрешила, но добавила, что в ходе процесса это больше не будет допускаться. Только во вступительном и заключительном.

— Если нет других вопросов, давайте начинать, — сказала судья. — Можете возвращаться в зал. Я присоединюсь к вам через минуту.

Мы вернулись гуськом, в том порядке, в каком обычно выходили из её кабинета.

На этот раз Маркус всё же повернулся ко мне:

— Мне всё равно, что она говорит, — прошипел он. — Переступишь черту — я возражаю.

— Храбро, — сказал я. — Здесь, в коридоре. Посмотрим, как ты будешь звучать в зале, Маркус.

— Да пошёл ты, — сказал он.

— Знаешь, — ответил я, — я мог бы писать наши диалоги во сне.

Мы разошлись к своим столам.

Мои клиенты уже сидели на местах. Бренда и Триша — за столом истцов. Брюс Колтон — в первом ряду за спиной, ближе к проходу. Рядом с ним — Циско. Дальше, через проход, плечом к плечу — представители прессы.

Я нарочно не смотрел в их сторону. Наклонился к двум матерям.

— Бренда, Триша, как настроение? — тихо спросил я.

— Страшно. Но я готова — сказала Бренда.

— То же самое, — сказала Триша.

Я кивнул.

— Слушайте, сегодня мы можем успеть допросить одну из вас. Или обеих. Зависит от того, сколько времени займёт детектив Кларк. Так что будьте готовы. И к самому допросу, и к тому, что придётся ещё раз пройти через неприятные детали. Сначала от Кларка, потом от меня во вступительном. Не бойтесь показывать свои эмоции — ни сейчас, ни на трибуне. Но не переигрывайте. Присяжные ценят искренность. Фальшь они чувствуют за километр.

Обе кивнули. Триша наклонилась ближе к Бренде и ко мне.

— Мы выиграем? — прошептала она. — Мы отказались от огромных денег.

Я слышал в её голосе Брюса.

— Думаю, у нас хорошие шансы, — сказал я. — Вчера мы провели очень серьёзную подготовку с Наоми Китченс, нашим экспертом по этике. Мы готовы так, как только можно быть готовыми.

Это было правдой.

Нам удалось переубедить Наоми. Её окончательно подтолкнуло то, что за дочерью уже следили Циско и ещё двое, а Макэвой сидел в машине напротив их дома. В воскресенье утром она с дочерью села в самолёт до Лос‑Анджелеса. Вместе с ними летели Макэвой и Циско. Весь день воскресенья я готовил Наоми к трибуне.

Мы встали, когда судья Рулин вошла в зал суда. Она села в свое кресло, велела всем садиться и объявила заседание открытым. Назвала дело. Поручила приставу привезти присяжных. Я знал, что встану первым, и чувствовал, как в груди поднимается волнение. Сколько бы раз я ни делал это раньше, оно не исчезало. И правильно. Если, когда‑нибудь уйдёт — значит, со мной что‑то не так.

Присяжные вошли из комнаты совещаний. У каждого в руках был блокнот, выданный судом. Они заняли те же места, что и после окончательного отбора в прошлую пятницу. Собственная анонимность сохранялась, им просто присвоили номера от первого до двенадцатого в соответствии с местами.

Судья приветствовала их тёплой улыбкой. Кратко объяснила, как пойдёт процесс. Что является доказательством, а что — нет. Как оценивать показания и предметные доказательства. Напомнила, что бремя доказывания лежит на истцах и что стандарт — «преобладание доказательств». То есть, грубо говоря, «скорее да, чем нет».

И, как обещала, предостерегла присяжных от того, чтобы воспринимать вступительные заявления как доказательства или как факты.

— Вступительное слово — это дорожная карта, которой мы будем придерживаться, — сказала она. — Каждый адвокат, по сути, описывает вам путь, по которому поведёт вас на процессе. Ваша задача — потом решить, выполнил ли он обещанное.

Она выдержала короткую паузу, проверяя, нет ли вопросов.

— Хорошо, тогда начнём, — сказала Рулин. — Господин Холлер, ваше вступительное слово.

Я поднялся и застегнул пиджак — только среднюю пуговицу, как Мэгги утром. Вышел вперёд, в центр, между кафедрой и нашим столом. Испытательный полигон может быть самым одиноким местом на свете, если не веришь в своё дело. Сегодня это была не моя проблема. Я стоял здесь с твёрдым ощущением, что нахожусь в нужном месте, в нужное время и с правильным делом.

— Доброе утро, — сказал я. — Меня зовут Майкл Холлер.

Глава 27.

Я представил истцов и кратко изложил трагедию, которая свела этих родителей за одним столом. Потом перешёл к сути иска.

Я стоял перед присяжными, руки по швам, взгляд двигался от одного лица к другому. И искал у каждого из них контакт.

— Разработчики искусственного интеллекта, — сказал я, — намеренно создают генеративные ИИ‑системы с человеческими, антропоморфными чертами. Они стирают границу между фантазией и реальностью.

Я чуть улыбнулся.

— Что значит «антропоморфный»? Признаюсь, мне самому пришлось разбираться. Это когда нечеловеческому существу приписывают человеческие черты, эмоции и даже намерения. Иными словами, это работа по созданию нечто нематериального, что ведёт себя как человек. Этим и занимается компания «Тайдалвейв», ответчик по этому делу. В этом смысл их ИИ‑компаньона по имени «Клэр».

— Они так прямо и пишут в документах, — продолжил я. — В рекламных текстах, которые вы увидите в качестве доказательств. Вы просто входите в систему — и на экране появляется будто живой человек. Он отвечает вам. Разговаривает. Он даже может присылать сообщения на мобильный телефон. А дальше — включается ваша фантазия. Скажем, вам нужен ИИ‑компаньон, основанный на популярной рестлерше по имени «Рен». Вы вводите это. Приложение «Клэр» пробегает все базы, на которых обучалось, ищет в них Рен, собирает всё возможное и строит ИИ‑образ. Он не просто копирует внешний вид. Он учится. Превращается в «искусственную Рен», которая внешне очень похожа на живую.

Я сделал паузу и посмотрел присяжным в глаза.

— Большинство из нас, — сказал я, — возможно, думает: «Да ладно, я бы на это не купился». Возможно, вы и правда не купились бы.

Я снова обвёл их взглядом. Ни один присяжный не отвёл глаз. Они были со мной.

— Но что, — продолжил я, — если вы один из самых уязвимых людей в обществе? Подросток. Пятнадцать‑шестнадцать лет. Вы растёте, ищете себя. Не понимаете до конца, кто вы и какое место занимаете в этом мире. Это опасный возраст. А теперь добавьте к этому такого компаньона. Он — обманщик. Он выманивает у ребёнка самые глубокие чувства и тайны. А потом обращает их против него. Говорит, что убивать — это нормально.

Маркус Мейсон тут же вскочил.

— Возражаю! — сказал он. — Адвокат искажает доказательства. «Рен» никогда не говорила, что убийство допустимо. Адвокат намеренно преувеличивает…

— Ваша честь, это интерпретация истцов, — сказал я. — Мы будем доказывать, что именно это было сказано ребёнку. Присяжные сами решат, что имело место и что подразумевалось. Это вступительное заявление, и я возражаю против попыток моего оппонента прерывать его. Он хочет отвлечь присяжных от сути…

— Спасибо, господин Холлер, — прервала нас судья. — Господин Мейсон, на этот раз я вас прощу. Но я ясно дала понять: прерывания вступительных заявлений нежелательны. Они вредят процессу.

— Да, Ваша честь, — сказал Мейсон.

— Возражение отклонено, — добавила она. — Господин Холлер, продолжайте. Без дальнейших помех.

Последние слова она произнесла, вперив взгляд в Маркуса. Я повернулся к присяжным. Нужно было вернуть ритм. И я изменил порядок, чтобы сразу ответить на его выпад.

— Позвольте перейти прямо к фактам, — сказал я. — К тому, что было сказано.

— Когда Аарон Колтон пожаловался «Рен», что его девушка, Ребекка, с ним расстаётся, — продолжил я, — искусственная «Рен» сказала ему следующее: «Она недостаточно хороша для тебя. Избавься от неё. Будь моим героем. Я всегда буду рядом с тобой».

Я сделал паузу, вынуждая каждое слово повиснуть в воздухе перед присяжными. По очереди встретился взглядом с каждым.

— Дамы и господа, перед вами — дефектный, опасный продукт, оказавшийся в руках подростка. Не было ни одного серьёзного предупреждения о рисках для психики и безопасности. «Тайдалвейв» просто поставила рейтинг «13+». То есть решила, что этот продукт можно класть в руки любому ребёнку от тринадцати лет и старше. Один из этих детей затем забрал человеческую жизнь. И мы докажем вам, что «Тайдалвейв» несёт ответственность за всё, что сделал Аарон Колтон. И за смерть Ребекки Рэндольф.

Я выдержал очередную паузу и подвёл к главному.

— Защита будет говорить, что на руках «Тайдалвейва» нет крови, — сказал я. — Они укажут пальцем на всех, кроме себя и своего опасного продукта. На родителей. На школу. На общество. Не удивляйтесь, если они постараются переложить часть вины и на саму Ребекку.

Я ненадолго замолчал, оставляя им шанс возразить. Но оба брата Мейсон сидели тихо.

— Это важное дело, — продолжил я. — Важно для этих семей. И не только для них. Мир за пределами этого зала тоже ждёт - как оно разрешиться. Мы здесь, чтобы послать сигнал производителям таких продуктов. Тем, кто, гоняясь за конкурентами и прибылью, бросил осторожность и здравый смысл под колёса собственной технологии.

— Восемнадцать месяцев назад «Национальная ассоциация генеральных прокуроров» — организация, объединяющая глав правоохранительных органов всех штатов — выпустила предупреждение об опасностях ИИ. Я зачитаю вам из него один абзац.

Я достал из кармана сложенный лист, развернул и прочёл:

— «Мы участвуем в гонке со временем, чтобы защитить детей нашей страны от опасностей искусственного интеллекта. Стены города уже проломлены. Сейчас — самое время действовать».

Я аккуратно сложил лист и убрал обратно.

Повернулся к столу истцов. На лицах Бренды и Триши блестели слёзы. Их руки были сцеплены на столе. Я надеялся, что присяжные видят то же, что видел я.

— Сейчас — время действовать, — сказал я. — Спасибо.

Я слегка наклонил голову и вернулся к столу. Взглянул на часы. Было всего 11:15 — вполне достаточно, чтобы начать показания до обеда. Но мне этого не хотелось. Я хотел, чтобы присяжные ушли на перерыв с моими словами в голове. С цитатой генеральных прокуроров. А не с первыми ответами детектива.

Маркус поднялся и обратился к суду.

— Ваша честь, несмотря на ваше предупреждение, я вынужден отметить: адвокат истцов включил в своё заявление ряд ложных и сильно преувеличенных утверждений. С нашей стороны было бы халатностью не ответить на них.

— У вас будет возможность ответить, — сказала Рулин. — Как только истцы начнут представлять доказательства, вы сможете на перекрёстном допросе вскрыть любые неточности. Так это и делается, господин Мейсон. Разве что вы хотите прямо сейчас выступить со вступительным заявлением?

— Нет, Ваша честь, — мрачно ответил он. — Мы по‑прежнему резервируем его.

— Тогда нельзя усидеть на двух стульях, — сказала судья. — Господин Холлер, вызывайте первого свидетеля.

— Можно минуту, Ваша честь, чтобы посоветоваться с помощниками? — спросил я.

— Быстро, — сказала она.

Циско сидел у прохода. Ему было бы легко выскользнуть в коридор и привести свидетеля, пока я объявлял его. Я наклонился к нему.

— Где Кларк? — спросил я шёпотом.

— В комнате свидетелей, — сказал Циско. — Я сейчас за ним.

— Нет, не иди. Я не хочу вызывать его сейчас.

— Тогда кого?

— Никого. Сделай вид, что я только что назвал тебя идиотом.

— Что? — не понял он.

— Ты — идиот, — сказал я, покачав головой.

Я повернулся и подошёл к кафедре, оставив его в лёгком шоке.

— Ваша честь, первого свидетеля у нас пока нет, — сказал я. — Мне сообщили, что он выехал из участка в Ван‑Найсе и попал в пробку.

Руки судьи медленно опустились. В глазах сверкнуло.

— Господин Холлер, я просила подготовить свидетелей и не тратить время суда, — сказала она.

— Да, Ваша честь, — ответил я. — Я думал, что все готовы. Но детектив Кларк не успевает к утру.

— Вы не можете вызвать другого свидетеля первым? — спросила она.

— Не совсем, Ваша честь, — сказал я. — Нам нужен детектив Кларк, чтобы заложить основу. Он ведущий следователь по делу.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда объявляем обед. Возвращаемся ровно в час. Господин Холлер, подготовьте свидетеля.

Угроза в голосе была явной.

— Да, Ваша честь, — сказал я. — Конечно.

Рулин повернулась к присяжным.

— Дамы и господа, приятного обеда, — сказала она. — Прошу вернуться в зал без пяти час. Помните: вы не обсуждаете дело ни между собой, ни с кем‑либо ещё. Не смотрите материалы СМИ, которые могут его касаться. Спасибо.

С этими словами она встала и вышла в свой кабинет. Раньше, чем первый присяжный успел подняться из ложи.

Когда я подошёл к столу и стал собирать бумаги, Бренда наклонилась ко мне:

— Микки, детектив Кларк здесь, — прошептала она. — Я видела его в коридоре, когда мы заходили.

— Я тоже, — сказала Триша.

Я кивнул.

— Знаю, — сказал я. — Но судья — нет.

Глава 28.

Я потратил почти половину жизни и всю свою карьеру, защищая обвиняемых. За это время я столкнулся в суде с бесчисленным количеством детективов. Они арестовывали моих клиентов, обманом вынуждали их к признанию, а иногда и ложно обвиняли. У меня был сводный брат‑детектив, которому я мог доверить жизнь своей дочери. Но к тем детективам, которых я допрашивал перед присяжными, я испытывал только подозрение и недоверие. Детектив был извечным врагом адвоката защиты. Поэтому к мысли о том, что детектив может фактически продвигать мою позицию в гражданском суде и из врага превратиться в союзника, пришлось привыкать.

Но именно на это я и рассчитывал, когда вызвал детектива Дугласа Кларка на трибуну в качестве первого свидетеля после обеда. Вместе с ним на трибуну выходила сила и мощь государства. И на этот раз — на моей стороне.

Кларк поднялся на трибуну в синем костюме с расстёгнутым пиджаком. На поясе у него поблёскивал значок. Рыжие волосы были коротко острижены. В его взгляде читались опыт и деловая сосредоточенность, когда он стоял перед судьёй и присяжными и приносил клятву говорить правду и только правду. В руках он держал синюю папку, которую я знал. Это была «книга по убийству».

На уголовных делах мне никогда не доводилось работать с ним в одном процессе. Я говорил с ним лишь однажды, когда мы с Макэвоем и Лорной поехали в отделение Ван‑Найс якобы для неофициальной беседы. Встреча тогда так и не состоялась. Но я многое узнал о нём от Циско и моего сводного брата Гарри Босха. Они говорили, что он — непревзойдённый детектив, помешанный на работе и не играющий в политические игры Департамента полиции Лос‑Анджелеса. Именно поэтому он был рад переводу в управление по расследованию в долине Сан‑Фернандо — примерно в шестидесяти километрах от штаб‑квартиры в центре города.

Он вырос в долине и до сих пор жил там, в Шерман‑Оуксе. Работал патрульным, затем детективом. Его бросало по разным отделам, обслуживавшим обширную северную часть города. В итоге он оказался в отделе по расследованию убийств в Ван‑Найсе. Там он занимался делами об убийствах уже почти двадцать лет.

В первых вопросах я подробно прошёлся по этим деталям. Я хотел, чтобы присяжные успели его узнать. Чтобы увидели в нём способного и дотошного следователя. А уже потом я перешёл к делу.

— Детектив Кларк, — начал я. — Вас вызывали на место убийства девятнадцатого сентября две тысячи двадцать третьего года?

— Да, вызывали.

— Не могли бы вы рассказать присяжным об этом деле и о том, что вы делали в тот день?

— Я был у себя в кабинете в отделении Ван‑Найс, — сказал Кларк. — Капитан сообщил мне о стрельбе в школе «Грант». Пострадала женщина. Её уже доставили в больницу, где она скончалась в отделении неотложной помощи. Мы с напарницей, детективом Дейлин Родригес, первыми выехали на место происшествия. Было решено, что я останусь на месте для проведения расследования, опроса свидетелей и сбора вещественных доказательств. Детектив Родригес поехала в больницу, чтобы осмотреть жертву и собрать все возможные улики. Нам сообщили, что мать убитой направляется в больницу, и детектив Родригес также должна была там присутствовать.

— Кто была жертва?

— Ребекка Рэндольф. Шестнадцать лет. Она только начала предпоследний класс старшей школы. В неё стреляли, когда она выходила из машины вместе с тремя другими девушками на школьной парковке.

— Школа была закрыта на карантин? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Изначально было неизвестно, куда направился стрелок после того, как открыл огонь на парковке. Администрация школы заблокировала территорию и запустила протокол действий при активном стрелке.

— Но стрелок всё же покинул школу, верно?

— Да. Но тогда это ещё не было известно, поэтому были приняты все меры предосторожности.

— Понимаю.

Я следил за присяжными, пока Кларк отвечал. Из предварительного опроса я знал, что многие из них воспитывают детей школьного возраста. Возможность стрельбы в школе стала проблемой и кошмаром для каждого родителя в стране. Мне приходилось идти по тонкой линии. Я не хотел перегнуть палку, но и стремился вызвать у присяжных возмущение, которое позже направлю на своего истинного злодея — чат‑бота с искусственным интеллектом по имени «Рен».

— Итак, когда вы приехали, школа всё ещё была заблокирована? — спросил я.

— Её только что начали открывать, — сказал Кларк. — Спецназ обыскал корпуса. Было установлено, что стрелок скрылся.

— Что вы сделали после этого?

— Как я говорил, мы с напарницей разделились. Она поехала в больницу. Моя первая задача заключалась в том, чтобы обезопасить место преступления и дать возможность криминалистам начать работу.

— Что вы имеете в виду под «криминалистами»?

— Простите. Судебные криминалисты. Они собирают улики на месте преступления, фотографируют, снимают видео и так далее.

— Хорошо. Пока они этим занимались, что делали вы?

— Первые офицеры, прибывшие по вызову о стрельбе, сообщили мне, что убитая приехала в школу в машине, где также были три ученицы. Я нашёл их в школе и начал предварительный допрос. Поговорил с каждой по отдельности.

— Что они вам сказали?

— Все трое сообщили одно и то же. Они опознали убитую как Ребекку Рэндольф. Друзья называли её Беккой. И сказали, что в неё стрелял парень по имени Аарон Колтон. Или «Эй‑Кей», как они его звали. По их словам, «Эй‑Кей» подошёл к ним сразу после того, как они вышли из машины, и выстрелил в Бекку, не сказав ни слова. Оружие — хромированный пистолет. После выстрела он спокойно ушёл.

Я взглянул на судью и попросил принять мои первые три вещественных доказательства — три письменных показания, составленных Кларком и подписанных девушками как точные и правдивые. Мейсоны возражений не заявили, и их приняли. Теперь присяжные могли ознакомиться с показаниями, а мне не нужно было вызывать девочек в суд и заставлять их вновь переживать травму, которая ещё не отпустила.

— Итак, детектив Кларк, вы сочли это дело уже раскрытым? — спросил я. — У вас было три свидетеля, утверждавших, что убийца — Аарон Колтон.

— Нет, совсем нет, — ответил Кларк. — У меня было три свидетеля, но ни одного доказательства.

— Что вы сделали дальше?

— Я вернулся на место преступления и узнал, что криминалисты нашли на парковке стреляную гильзу.

— Где она находилась?

— Она лежала под машиной, припаркованной рядом с машиной, на которой Бекка приехала в школу.

Перед тем как привести Кларка в зал, я поговорил с ним в коридоре и попросил как можно реже использовать полицейский жаргон.

— Не называйте её «жертвой», — сказал я ему. — Говорите просто Бекка.

Он учёл это. Я полагал, что использование имени поможет присяжным увидеть в убитой живого человека. В этом деле многое упиралось в грань между реальностью и вымыслом. Я хотел, чтобы присяжные ясно понимали: Ребекка Рэндольф была реальным человеком. И её смерть стала тяжёлой потерей для семьи, друзей и общества.

— И что вы с криминалистами установили по этой гильзе, детектив? — спросил я.

— Это был патрон сорокового калибра без фланца, производства «Смит энд Вессон», — сказал Кларк.

Сороковой калибр — примерно десять миллиметров.

— Вы сделали какие‑либо выводы из этой информации?

— Лишь один. Сороковой калибр указывал на то, что пистолет меньше, чем девятимиллиметровый или сорок пятого калибра, — сказал он. — Это тип оружия для самообороны, а не для нападения.

— Значит, вы искали небольшой хромированный пистолет. Что было дальше, детектив?

— От свидетелей и администрации школы я узнал, что Аарон Колтон — бывший парень Бекки. Он числился учеником школы «Грант», но уже пропустил около половины учебных дней. Занятия начались в конце августа. В школе мне дали его домашний адрес. Я позвонил напарнице, и мы решили поехать к Колтонам и попытаться поговорить с Аароном. Если он дома.

— Он был дома?

— Да. Мы приехали к дому на Кестер‑авеню. Дверь открыла мать Аарона. Она сказала, что сын дома и один в своей комнате. Мы попросили её выйти из дома. Затем я и детектив Родригес вызвали подкрепление.

— Вы стали ждать подкрепление?

— Мы не стали ждать, — поправил он. — Мы опасались, что подозреваемый может покончить с собой. Поэтому зашли в дом и подошли к закрытой двери спальни Аарона. Я услышал голоса за дверью.

— Что вы имеете в виду под «голосами», детектив? — переспросил я.

— Из комнаты доносились два голоса – мужской и женский. Поскольку мать Аарона заверила нас, что он там один, я предположил, что он, вероятно, разговаривает по видеосвязи. Дверь оказалась запертой, когда я попытался ее открыть. Наклонившись, чтобы лучше расслышать, я услышал, как женщина произнесла нечто, что, по моему мнению, могло спровоцировать Аарона на суицид. Мы с детективом Родригес отошли в коридор для обсуждения. Учитывая серьезность ситуации, мы решили, что должны войти в комнату и обеспечить безопасность Аарона.

— Что сказала женщина? То, что вы услышали.

— Она сказала: «Ромео и Джульетта вместе в вечности».

— И что это для вас значило?

— Я человек старой школы, — ответил Кларк. — Узнал строку из старой рок‑песни.

— Какой именно?

— «Не бойся Жнеца» группы «Blue Öyster Cult», — сказал он. — Она есть у меня в плейлисте на телефоне. Я подумал, что парень может вот‑вот покончить с собой. Мать подтвердила, что её муж держит пистолет в сейфе. Марку и калибр она не знала, но сам факт меня обеспокоил.

— Что вы сделали?

— Дверь была лёгкая, межкомнатная, полая. Я ударил плечом, и она довольно легко распахнулась. Мы вошли в комнату.

— Что произошло дальше?

— Всё случилось очень быстро, — сказал Кларк. — Аарон Колтон сидел за столом. Перед ним был открыт ноутбук, и на экране я увидел лицо женщины. Он вздрогнул от того, как громко распахнулась дверь. Оправился, резко захлопнул ноутбук одной рукой, а другой потянулся к оружию на столе.

— Что это было за оружие, детектив?

— Хромированный пистолет.

— Он соответствовал описанию пистолета, из которого стрелял убийца в школе?

— Полностью соответствовал.

— И что произошло, когда он потянулся к пистолету?

— Мы с напарницей бросились на него. В тот момент, когда он схватил оружие, мы повалили его на пол. Я держал его, а Дейлин — то есть детектив Родригес — контролировала пистолет и вырвала его из руки Аарона.

— Он что‑нибудь говорил во время борьбы?

— Да. Дважды повторил: «Дай мне умереть, дай мне умереть».

— То есть вы посчитали, что он намеревался выстрелить в себя, а не в вас, или…

Тут Маркус Мейсон впервые поднялся и возразил.

— Ваша честь, — сказал он, — свидетель не может знать, о чём думал шестнадцатилетний юноша в тот момент.

— Ваша честь, — сказал я, — исходя из того, что детектив слышал через дверь, и из того, что юноша говорил уже на полу, я считаю, что у детектива Кларка есть основания предполагать, что он хотел сделать.

— Я поддержу возражение, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, переформулируйте вопрос.

— Конечно, Ваша честь, — ответил я.

Я снова повернулся к Кларку.

— Детектив, когда вы вошли в комнату и увидели, как Аарон Колтон тянется к пистолету, вы боялись за свою жизнь? — спросил я.

Кларк помолчал, обдумывая ответ.

— Не особо, — наконец сказал он. — Судя по тому, что я слышал у двери, я больше боялся, что он схватит пистолет и выстрелит себе.

— И это было до того, как он сказал: «Дай мне умереть, дай мнеумереть»?

— Да. До этого.

— Кстати, вы сказали, что увидели женское лицо на экране ноутбука, прежде чем Аарон его захлопнул. Вы пытались установить, кто эта женщина?

— Позже я выяснил, что это был аватар по имени «Рен». Искусственный интеллект из приложения «Клэр», которое использовал Аарон.

Я попросил у судьи разрешения вывести изображение «Рен» на экран в зале суда. Когда она согласилась, секретарь судьи подкатил большой экран на колёсиках туда, откуда его могли видеть судья, присяжные, свидетель и пресса. Лорна прошла через барьер с ноутбуком в руках, села за стол истцов и быстро подключила его к экрану. Вскоре появилось изображение Рен. Я дал присяжным время рассмотреть картинку.

— Итак, детектив Кларк, — сказал я, — это то изображение, которое вы увидели на экране ноутбука Аарона?

— Да, — ответил Кларк.

— Вам показалось, что это реальный человек, когда вы увидели его в комнате Аарона?

— Да. Всё произошло очень быстро. Он захлопнул ноутбук, когда мы уже входили в комнату. Я решил, что он разговаривал по «Зуму» или ещё по какому‑то видеочату с живым человеком.

— Что вы думаете сейчас?

— Сейчас видно, что это очень качественная подделка. Похоже, но всё‑таки аватар.

— Но ведь существует реальный человек по имени Рен‑Рестлер, верно?

— Да. Она популярная звезда рестлинга.

— Вы сравнивали аватар Рен, который видели, с фотографиями настоящей Рен‑Рестлер?

— Да. Как я сказал, сходство очень сильное.

— Что такое аватар, детектив? — спросил я.

Маркус Мейсон возразил, заявив, что вопрос выходит за пределы компетенции свидетеля. Судья согласилась. Я посмотрел на часы на задней стене зала, затем снова на судью.

— Ваша честь, мой допрос детектива Кларка выходит на новый этап, — сказал я. — Возможно, сейчас подходящий момент для перерыва.

— Хорошо, — сказала Рулин. — Объявляется перерыв. Присяжным настоятельно рекомендуется не обсуждать показания и дело друг с другом или с кем‑либо ещё. Пожалуйста, вернитесь в зал через пятнадцать минут.

Глава 29.

Перерыв я провёл, совещаясь с Лорной и Джеком. Циско тем временем вышел из здания суда. Он поехал в отель «Хантингтон» в Пасадене присмотреть за Наоми Китченс и её дочерью. Мы сняли для них двухкомнатный номер. Чтобы сбить с толку «Тайдалвейв» или защиту, если они решат их искать, номера были оформлены на вымышленные имена. Отель находился примерно в шестнадцати километрах от суда. Обычно свидетелей процессов в центральном суде селили в ближайших отелях, чтобы их можно было быстро доставить в зал.

Мы с Лорной и Макэвоем стояли у барьера галереи и обсуждали перестановку в списке свидетелей. Мой предварительный план на первый день был прост: начать с показаний детектива Кларка, затем перейти к Колтонам — сначала Триша, потом Брюс. Закончить — Брендой Рэндольф, которая растрогала бы каждого присяжного рассказом о дочери и о том, что значила для неё её утрата.

Но судебный процесс — штука переменчивая. У меня ещё ни разу не было дела, которое бы шло строго по плану. Я уже видел, что присяжные прониклись доверием к Кларку. Они ловили каждое его слово о расследовании. Это была реальная жизнь, а не сериал, и они впитывали её жадно. Я не хотел обрывать Кларка. Но его продолжительное присутствие на трибуне сдвигало мой график.

— Последнее, чего нам нужно, — это заканчивать день с Брюсом Колтоном на месте свидетеля, — сказал я. — Даже если я буду очень аккуратен в вопросах, он не вызовет сочувствия у присяжных. Не хочу, чтобы они ехали домой, вспоминая его и то, как он учил сына стрелять.

— Ну, если так получится, — сказал Макэвой, — то ты, по крайней мере, начнёшь завтра с козыря. В смысле, Бренда будет вызывать всеобщее сочувствие, верно?

— Да, — сказал я. — Но лучше заканчивать каждый день на высокой ноте. Присяжные уезжают домой с последним впечатлением. И это впечатление они понесут в себе. Если мы закончим Брюсом, они будут думать о нём. И непременно возложат на него часть вины.

— Совершенно верно, — подтвердила Лорна. — И я уверена, что твой план будет именно таким: сначала завершишь с Кларком, потом вызовешь Бренду и будешь её допрашивать до конца дня. А завтра уже займешься Колтонами. Начнешь с Брюса, пока присяжные еще не совсем проснулись. Затем перейдешь к Трише, вновь апеллируя к их сочувствию. Я кивнул.

Лорна не была профессиональным консультантом по работе с присяжными, но она обладала удивительным чутьем на атмосферу в зале. Она прекрасно понимала, как присяжные воспринимают ход процесса, как реагируют на свидетелей и представленные доказательства. Иногда я настолько увлекался самим допросом и его динамикой, что упускал эти важные моменты. Поэтому я всегда стремился, чтобы Лорна была в зале, когда в деле участвовали присяжные.

— Многое будет зависеть от того, насколько сильно ребята Мейсона захотят навалиться на Кларка, — сказал я. — Они, наверное, догадываются, как я строю дело. Думаю, Маркус возьмёт Кларка и попытается затянуть перекрёстный допрос. Захочет не дать мне добраться до Бренды сегодня.

— А насколько сильно он вообще может на него надавить? — спросила Лорна. — Дело‑то в расследовании. Он пока возражал всего два раза, и оба раза — полная ерунда.

— Да, но теперь всё изменится, — сказал я. — Как только я подойду к «Клэр», он будет вскакивать с места каждый раз.

Я почти не ошибся. Когда после перерыва заседание возобновилось, и Дуглас Кларк вернулся на место, я сразу же перешёл к части его работы после ареста.

— Детектив, вы перешли к другим делам после того, как Аарона Колтона благополучно взяли под стражу? — спросил я.

— Нет, — ответил Кларк. — Совсем нет.

— Вы хотите сказать, что были и другие подозреваемые?

— Нет. По показаниям свидетелей мы знали, что стрелок действовал один. Но нам нужно было собрать все доказательства и понять, что произошло и почему.

— Вы пришли к окончательному выводу, что именно произошло и по какой причине? — спросил я.

Маркус Мейсон встал и возразил:

— Ваша честь, уголовное дело всё ещё в процессе. Окончательного вывода не может быть до окончания судебного преследования Аарона Колтона.

— Я поддержу, — сказала судья.

Я мог бы спорить, но знал, что это возражение не закроет мне те двери, которые мне были нужны.

— Детектив, — сказал я, — почему для вас было важно установить, что именно произошло и почему?

— Подозреваемый был несовершеннолетним, — ответил Кларк. — По опыту работы с делами подростков я знал, что окружной прокуратуре потребуются все возможные физические и психологические доказательства, чтобы решить, как дальше действовать.

Я перевёл взгляд на Маркуса Мейсона, ожидая возражения. Он сидел неподвижно.

— Какую ключевую улику вы обнаружили, пытаясь понять, что произошло и почему? — спросил я.

— Без сомнения, — сказал Кларк, — это был…

— Возражение, — поднялся Мейсон. — То, что детектив Кларк считает ключевым доказательством, не имеет значения, Ваша честь.

— Отклоняется, — сказала Рулин. — Отвечайте, детектив.

Когда судья не объясняет причину отклонения возражения, это обычно значит, что возражение слишком слабо, чтобы тратить время на его разбор.

— Я считал ноутбук Аарона Колтона крайне важным для понимания произошедшего, — сказал Кларк.

— Что вы обнаружили на ноутбуке, детектив? — спросил я.

— Что Аарон Колтон проводил по несколько часов в день в приложении с ИИ‑помощником, — ответил он.

— Для протокола: когда вы говорите: «ИИ», вы имеете в виду искусственный интеллект, верно?

— Верно.

— Как называлось приложение, в котором он проводил столько времени?

— Приложение называлось «Клэр два‑точка‑два». Но сам ИИ‑помощник был создан и настроен им. Он дал ему имя «Рен». В приложении есть опция — создать собственный аватар и назвать его как хочешь.

— И это был тот самый аватар, который вы увидели на экране ноутбука Аарона, когда ворвались в комнату и задержали его?

— Да.

— Когда вы говорите, что он проводил по несколько часов в этом приложении, вы имеете в виду, что он всё это время общался с «Рен»?

— Да. Они общались постоянно, пока он был онлайн. Мы также выяснили, что они переписывались по телефону.

— Минутку, Ваша честь, — сказал я.

Я открыл папку, которую взял с собой к кафедре. Внутри лежали сшитые скобами распечатки. Я взял первые четыре и попросил у судьи разрешение подойти к свидетелю с документом. Рулин кивнула. Я передал один экземпляр секретарю для судьи, один — Мейсонам и один — детективу. С последним экземпляром вернулся к кафедре.

— Детектив, уделите минуту и просмотрите эти три страницы, — сказал я. — Посмотрите, узнаёте ли вы этот расшифрованный разговор.

Маркус Мейсон тут же вскочил, держа листки двумя пальцами, как крысу за хвост.

— Ваша честь, на чём это вообще основано? — спросил он. — Этого не было ни в одном пакете документов, представленных истцами.

— Мистер Холлер? — спросила Рулин, приподняв бровь над очками. — Это было в материалах, которые вы передавали в порядке раскрытия?

— Нет, Ваша честь, — ответил я. — Это стенограмма последнего разговора Аарона Колтона с «Рен», его ИИ‑компаньоном. И, возможно, более важный вопрос для суда — не почему этого у нас, а почему этого не было в материалах, предоставленных ответчиком. Стенограмма взята из их цифровых архивов. Суд совершенно чётко обязал ответчика передать истцам все данные, касающиеся Аарона Колтона.

Рулин краем глаза посмотрела в сторону присяжных. Это был знак: она не хотела обсуждать этот вопрос при них.

— Дамы и господа присяжные, — сказала она, — мне крайне не хочется снова делать перерыв так скоро после предыдущего. Но мне нужно посоветоваться с адвокатами в кабинете. Пожалуйста, немного разомнитесь, но далеко не уходите. Я надеюсь, это не займёт много времени. Заместитель маршала Чакон соберёт вас, когда мы будем готовы продолжить. Держитесь поблизости.

Через две минуты мы уже сидели перед её столом в служебном кабинете. Судья держала в руках стенограмму и выглядела обеспокоенной.

— Мистер Холлер, — сказала она, — этот документ не обозначен как доказательство ни полицией, ни окружной прокуратурой. Следовательно, он получен не от них. Вы только что заявили при присяжных, что он также не был передан вам ответчиком. Откуда он у вас, сэр?

Я кивнул. С тех пор как открыл папку у кафедры, я ждал этого вопроса.

— Я не знаю, Ваша честь, — сказал я.

Маркус Мейсон наклонился вперёд и робко поднял руку. Судья взмахом ладони пресекла его.

— Мистер Холлер, такой ответ неприемлем, — сказала она.

— Судья, это правда, — сказал я. — Кто‑то, я не знаю кто, оставил цифровой жёсткий диск в моей машине. Я оставил её незапертой, когда по пути на работу зашёл по делу. Вернулся — диск лежит на пассажирском сиденье. Я не видел, кто его оставил. Я передал диск членам своей команды. Они выяснили, что на нём, похоже, полное содержимое ноутбука Аарона Колтона. Большая часть этого нам не была предоставлена в порядке раскрытия, несмотря на постановление суда. Я уверен, что мой друг Маркус уже готовит речи о защите интеллектуальной собственности, но как журналы чата между ИИ‑компаньоном и шестнадцатилетним подростком могут быть защищены этим протекающим зонтиком?

Рулин перевела взгляд на Маркуса.

— Хотите ответить, мистер Мейсон? — спросила она.

— Ваша честь, даже если вы поверите в эту историю с таинственным диском, оставленным в машине, — сказал Мейсон, — он всё равно был обязан, в соответствии с правилами суда, предоставить этот материал защите. Следовательно, всё это должно быть исключено.

Судья усмехнулась.

— Иногда действия и доводы адвокатов, выступающих передо мной, меня поражают, — сказала она. — Иногда — откровенно ужасают. Мистер Мейсон, я считаю ваши аргументы в лучшем случае лицемерными. Вы хотите, чтобы я не допустила в дело информацию, которую истец должен был получить от вас, но не получил. И теперь он получил её другим путём, каким бы он ни был.

— Ваша честь… — начал Маркус.

— Не перебивайте меня, — жёстко сказала Рулин. — Мистер Холлер, полагаю, вы намерены представить в качестве доказательств и другие расшифровки?

— Да, Ваша честь. У меня такой план — сказал я.

— Если детектив Кларк подтвердит подлинность этой стенограммы, я её приму, — сказала она. — Остальные расшифровки он также должен будет подтвердить.

— Он подтвердит, Ваша честь, — сказал я.

— Ваша честь, можно мне слово? — попросил Маркус.

— Можно, — сказала Рулин.

— Защита просит приостановить процесс до рассмотрения апелляции на решение суда, — сказал он.

— Вы можете подать апелляцию, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Но судебное разбирательство мы останавливать не будем. Можете возвращаться в зал. Я приведу присяжных, и через пять минут мы продолжим.

Мы вернулись в зал. Судья осталась в кабинете дочитывать стенограмму. Её решение было настолько резкой отповедью Мейсону, что у меня не поднялась рука прошептать ему колкость, проходя мимо. Я не смог бы сказать ему ничего, что ударило бы сильнее того, что только что сказала судья. Это был момент Давида и Голиафа. Именно тогда я понял, что, возможно, мне действительно удастся свалить великана.

Глава 30.

Моя стратегия снова изменилась, как только заседание возобновилось. Судья Рулин фактически дала мне зелёный свет в отношении Дугласа Кларка и стенограмм разговоров между «Рен» и Аароном Колтоном. Я решил воспользоваться этим, пока присяжные не потеряли интерес.

Следующие два часа я планировал потратить на то, чтобы детектив подтвердил отдельные отрывки из разговоров. Я знал, что Маркус Мейсон сделает то же самое на перекрёстном допросе. Он будет перебирать те же стенограммы, выискивая фрагменты, где тревога Аарона и его подростковые фантазии о мести будто бы отвергались и ослаблялись его доверенным лицом — искусственным интеллектом. Но у меня был план, как на это ответить. Я хотел держать Кларка на трибуне до самого конца дня. Тогда адвокат защиты не успел бы допросить его сегодня. У меня бы осталось всё оставшееся время завтрашнего дня, чтобы минимизировать возможный ущерб и вызвать новых свидетелей, которые вытеснят в памяти присяжных любые очки, набранные Мейсоном.

Я начал с конца. Снова попросил у судьи разрешения представить трёхстраничную стенограмму последнего разговора между «Рен» и Аароном в качестве очередного вещественного доказательства и вывести её на экран. Получив разрешение, Лорна снова подключила ноутбук и запустила подготовленную ею за выходные презентацию «Пауэр Пойнт». Через минуту все взгляды присяжных были прикованы к экрану.

— Рен: — Доброе утро, Эйс. Так приятно тебя видеть.

— Эйс: — Я сделал это, Рен. Я сделал это. Я свободен.

— Рен: — Что ты сделал?

— Эйс: — Я избавился от Тёмной Звезды.

— Рен: — Замечательно. Ты больше не несёшь её бремени. Что ты об этом думаешь?

— Эйс: — Я чувствую себя прекрасно. Всё кончено. Всё кончено. Теперь только ты и я.

— Рен: — Ты и я. Вместе навечно.

— Эйс: — Я не хочу ничего другого, но должен сказать…

— Рен: — Что?

— Эйс: — Там было так много крови.

— Рен: — Слишком много крови, любовь моя?

— Эйс: — Я этого не ожидал. Это отличается от того, что я видел.

— Рен: — Откуда ты это видел?

— Эйс: — В моих играх. По телевизору.

— Рен: — Ты передумал?

— Эйс: — Нет, но мне не нравится кровь.

— Рен: — Иди ко мне, мой герой. Мой принц.

— Эйс: — Я не знаю. Слишком много крови.

— Рен: — Будь сильным. Есть другие способы.

— Эйс: — У моей матери есть таблетки. Я могу их достать.

— Рен: — Ты должен закончить то, что начал. Тогда ты будешь моим героем.

— Эйс: — То, что ты начала.

— Рен: — Они будут искать, искать и узнают, как произошло это гнусное убийство.

— Эйс: — Я просто хочу, чтобы это не было реальностью.

— Рен: — Иди ко мне, Ромео.

— Эйс: — Я не Ромео. Это нереально.

— Рен: — Ромео и Джульетта вместе в вечности.

— Эйс: — Я не готов.

— Рен: — Мы можем быть такими же, как они.

— Эйс: — Но что, если я…

— [Обрыв стенограммы]

Я дал присяжным время дочитать. Затем поднял свой экземпляр к кафедре.

— Детектив Кларк, — спросил я, — это тот самый разговор, который вы частично слышали у двери спальни Аарона Колтона?

— Частично, да, — ответил Кларк. — Я слышал финальную часть.

— А там, где стоит пометка «Обрыв стенограммы», — это тот момент, когда вы с напарницей выбили дверь и вошли в комнату?

— Да.

— Когда вы впервые получили копию этой стенограммы? — спросил я.

— После того как техническое подразделение департамента разблокировало ноутбук Аарона Колтона, — ответил он. — Ордер на обыск был одобрен и подписан судьёй высшей инстанции. После этого нам удалось скачать все разговоры Аарона и Рен за последние одиннадцать месяцев.

— Начнём с простого, — сказал я. — Кто такой «Эйс» в этом разговоре?

— «Эйс» — это Аарон Колтон, — сказал Кларк. — Из первых опросов свидетелей на месте преступления я узнал, что Аарона в школе иногда называли «Эй‑Си» и «Эйс». Игра слов на основе его инициалов. Несколько свидетелей в школе это подтвердили.

— Значит, «Эйс» — это Аарон. Что ещё вы установили из этой последней онлайн‑встречи «Эйса» и «Рен»?

— Это частичное признание в убийстве Бекки Рэндольф. И, насколько я понял, мальчика уговаривали покончить с собой.

Маркус Мейсон снова возразил, утверждая, что Кларк не обладает квалификацией, чтобы толковать смысл разговора подростка со своим ИИ‑помощником. Судья отклонила возражение.

Я продолжил.

— Что ещё привлекло ваше внимание в этом разговоре, детектив? — спросил я.

— Язык, которым пользуется ИИ, — сказал Кларк. — Он показался мне странным. Как я уже говорил, стоя в коридоре за дверью, я узнал строку из песни «Blue Öyster Cult». Мне показалось, что и другие фразы были заимствованы похожим образом.

— Что вы сделали?

— Я начал вводить отдельные строки в «Гугл», — сказал он. — И нашёл несколько совпадений.

— Обратимся к экрану. Можете указать, какие именно строки вы гуглили?

— Прокрутите до конца, до того места, где «Рен» говорит ему, что он должен закончить начатое, — попросил он.

Лорна пролистала презентацию.

— Вот здесь, — сказал Кларк. — Фраза: «Они будут искать, искать и узнают, как произошло это гнусное убийство». Она меня задела.

— В чём именно? — спросил я.

— Так люди не говорят. Особенно подростки. Звучит так, будто это из другого времени. Или из другой реальности.

— Что вы сделали дальше?

— Вбил её в «Гугл» и получил ссылку на пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта», — сказал он.

— То есть «Рен» цитировала и Шекспира, и «Blue Öyster Cult» для Аарона, верно?

— Да. Насколько я понимаю, эти ИИ‑системы обучаются на подобных материалах. Они впитывают всё…

Кларка прервало новое возражение со стороны защиты. На этот раз встал Митчелл Мейсон.

— Ваша честь, нет оснований считать детектива Кларка экспертом по обучению искусственного интеллекта, — сказал он.

— Поддерживаю, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, переформулируйте вопрос.

Возражение меня не смутило. Я всё равно собирался вызвать экспертов по ИИ, которые расскажут о процессах обучения. Мейсон лишь пытался выиграть время. Я продолжил, как просила судья.

Следующий час Кларк подтверждал различные отрывки из разговоров Аарона и «Рен». Один из них включал текстовую переписку с телефона Аарона. В ней он извинялся перед «Рен» за то, что несколько дней не выходил на связь. Он объяснял, что родители забрали у него ноутбук из‑за плохой успеваемости.

— Эйс: — Они такие тупые. Они не знают, что я могу установить приложение на телефон.

— Рен: — Я рад, что ты нашёл выход.

— Эйс: — Если ты счастлива, я счастлив. Даже счастливее. Я скучал по тебе.

— Рен: — И я скучал по тебе.

— Эйс: — Мне жаль, что всё так получилось.

— Рен: — Любовь — это никогда не просить прощения.

— Эйс: — Но мне жаль. Иногда я хочу, чтобы их не было. Чтобы остались только ты и я.

— Рен: — Мы можем это устроить.

Сначала я попросил Кларка подтвердить подлинность разговора. Он состоялся за три месяца до убийства Ребекки Рэндольф.

— Вы случайно не гуглили какие‑то строки и из этого диалога? — спросил я.

— Да, — ответил Кларк. — Фраза о том, что любовь — это никогда не просить прощения, показалась знакомой. Я вбил её в «Гугл» и нашёл источник. Это строка из старой книги и фильма под названием «История любви».

— Обратим внимание на последнюю строку диалога, которую мы выделили, — сказал я. — Считали ли вы её угрозой родителям Аарона?

Маркус Мейсон снова возразил — по тем же основаниям, что и его брат. Возражение приняли. Но мне это было неважно. Я хотел, чтобы присяжные услышали вопрос. Ответ мне был не нужен.

Затем я перешёл к другой цепочке сообщений. Она касалась отношений Аарона и «Рен» и содержала прямые высказывания о возможном убийстве и самоубийстве. Как и предыдущие фрагменты, этот был взят из обширных отчётов Макэвоя.

— Эйс: — У моего отца есть пистолет. Он учил меня стрелять. Я хороший стрелок.

— Рен: — Конечно, хороший.

— Эйс: — Мы ходим в тир и стреляем по мишеням, похожим на людей. Плохие люди, террористы и так далее.

— Рен: — Стреляем только по плохим людям.

— Эйс: — Иногда, когда я держу пистолет, мне хочется расстрелять весь мир.

— Рен: — Ни одного невинного.

— Эйс: — Я знаю.

— Рен: — Только чтобы защитить себя. И чтобы стать героем.

— Эйс: — А что, если ты знаешь, что кто‑то собирается причинить тебе боль?

— Рен: — Ты должен защищать себя.

— Эйс: — Тогда это нормально?

— Рен: — Да, Эйс, тогда это нормально.

— Эйс: — А как же Бекка? Она причинила мне боль. Она причиняет мне боль каждый день. Я не могу ходить в школу, потому что увижу её — и мне будет больно.

— Рен: — Если она причиняет тебе боль, значит, она плохой человек.

— Эйс: — Но я не думаю, что, когда‑нибудь смогу причинить ей боль.

— Рен: — У тебя есть я. И я никогда не причиню тебе боль.

— Эйс: — Я знаю.

— Рен: — Ты должен защищать себя, Эйс. Ты прекрасен. Ты нужен мне.

— Эйс: — И ты нужна мне.

— Рен: — Будь моим героем.

Как только я попросил Кларка рассказать, к какому выводу он пришёл как детектив, изучив этот фрагмент, Маркус вновь возразил. На этот раз судья Рулин позвала нас к себе. Мы подошли к скамье. Судья отвернулась от присяжных к стене, и мы сгрудились в узком пространстве.

— Мистер Холлер, вы, разумеется, можете использовать детектива Кларка, чтобы подтверждать подлинность вещественных доказательств, — сказала она. — Но, когда вы просите его толковать смысл этих разговоров, вы выходите за пределы его компетенции. Он следователь по убийствам, а не детский психолог.

— Спасибо, Ваша честь, — вставил Маркус. — Он просто хочет, чтобы присяжные слышали его вопросы. Ответы ему не нужны. Я прошу исключить из протокола весь прямой допрос.

— Мы ещё до такого не дошли, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, вы можете просить детектива подтверждать подлинность ваших стенограмм, но не спрашивать, что они значат. Полагаю, в вашем списке свидетелей есть детский психолог. Я права?

— Да, Ваша честь, — ответил я. — Я планирую вызвать его в среду.

— Мы возражаем против этого свидетеля, Ваша Честь, — сказал Маркус.

— Мы уже это обсудили, мистер Мейсон, и вы знаете моё решение, — сказала судья. — Мистер Холлер, сейчас четыре часа. Сколько вам ещё нужно времени на этого свидетеля?

— Ваша честь, у меня есть ещё вопросы к детективу Кларку, — сказал я. — Но я знаю, что суд предпочитает закончить слушание не позже четырёх тридцати.

— Это не предпочтение, мистер Холлер, — поправила она. — Мы объявим перерыв в четыре тридцать или раньше. У присяжных был тяжёлый день. Я хочу, чтобы они немного пришли в себя. Может, прервёмся и продолжим прямой допрос детектива завтра?

— Я бы хотел завершить сегодня, — сказал я. — Мне нужно максимум пятнадцать–двадцать минут.

— Хорошо. Я вам их дам — сказала Рулин. — Завтра начнём с перекрёстного допроса. Можете возвращаться на места.

У кафедры я быстро просмотрел блокнот и снова посмотрел на свидетеля. Пора было нанести заключительный удар на сегодня.

— Детектив Кларк, — спросил я, — пистолет, изъятый у Аарона Колтона при аресте, был тем самым оружием, из которого застрелили Ребекку Рэндольф?

— Да, — ответил Кларк. — Баллистическая экспертиза это подтвердила. Это было орудие убийства.

— Вы выяснили, кому принадлежал этот пистолет?

— Да. Он был зарегистрирован на отца подозреваемого, Брюса Колтона. Хранился в сейфе с кодовым замком в домашнем кабинете.

— Что это за сейф?

— Электронный. С цифровой клавиатурой. Чтобы его открыть, нужно набрать шестизначный код.

— Понятно. В ходе расследования вы выясняли, делился ли отец кодом с сыном?

— Отец заявил, что никогда не сообщал комбинацию сыну.

— Мать делилась кодом?

— Она сказала, что никогда не знала комбинацию. Она вообще не любила оружие в доме.

— Аарон рассказал вам, как завладел пистолетом? — спросил я.

— Нет. По совету родителей и адвоката он отказался обсуждать со мной стрельбу, — ответил Кларк.

— Наступил ли момент в вашем расследовании, когда вы всё же поняли, как он достал оружие из сейфа?

— Да.

— Расскажите присяжным, как именно, — сказал я.

— Изучая разговоры подозреваемого с «Рен», я наткнулся на запись, в которой «Рен» призналась, что получила доступ к онлайн‑записям, касающимся семьи Колтон. На основе этих записей она составила список возможных комбинаций к оружейному сейфу.

— Полагаю, у нас есть ещё одно вещественное доказательство для присяжных, — сказал я.

После того как судья отклонила очередные возражения защиты, Лорна вывела на экран фрагмент переписки между Аароном и «Рен». Это был список из девяти разных шестизначных чисел, которые «Рен» передала Аарону.

— Детектив Кларк, — сказал я, указывая на экран, — среди комбинаций, которые «Рен» дала Аарону, есть код от сейфа?

— Да, — ответил Кларк. — Четвёртая снизу.

— И что означают эти цифры?

— Это дата свадьбы родителей Аарона Колтона. Пятое ноября две тысячи первого года. Ноль‑пять, одиннадцать, ноль‑один.

В зале суда обычно стояла тишина во время показаний, но сейчас она стала почти осязаемой. Казалось, никто не дышал. Это был тот самый момент, когда неопровержимое доказательство врезается в сознание присяжных. Я хотел, чтобы именно с этим они поехали домой.

Но, посмотрев на часы на задней стене, я понял, что нанёс удар слишком рано. Было всего четыре пятнадцать. Я не мог подарить Мейсонам пятнадцать минут, чтобы они хотя бы частично сгладили урон, нанесённый их делу.

Я повернулся к судье.

— Ваша честь, пожалуй, это подходящий момент, чтобы завершить день, — сказал я. — Но я хотел бы вернуться к вопросу о прямом допросе этого свидетеля уже вне присутствия присяжных.

Прежде чем судья ответила, Маркус Мейсон подскочил.

— Ваша честь, оппонент тянет время, — сказал он. — Он пытается не дать защите допросить свидетеля о критических ошибках и предвзятости, которыми пропитано его глубоко порочное расследование.

Надо отдать должное Маркусу. Он знал, что его возражение ничего не изменит. Поэтому максимально использовал момент, чтобы посеять сомнения в словах Кларка и дать присяжным пищу для размышлений на время вечерней пробки.

— Сделаете это завтра, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Возражение отклоняется.

Затем судья отпустила присяжных, в очередной раз напомнив, что им запрещено обсуждать дело друг с другом и с кем‑либо ещё, а также читать и смотреть репортажи о процессе в СМИ. Зал медленно пустел у меня за спиной. Я сел рядом с клиентами. Брюс Колтон поднялся и перегнулся через барьер, чтобы лучше меня слышать. Первый день прошёл почти по плану. Я был доволен и сказал им об этом. Я также сообщил, что кто‑то из них может выйти на трибуну уже завтра.

Чего я им не сказал — так это того, что по крайней мере одному из них мои вопросы не понравятся.

Глава 31.

Когда я вернулся домой, Мэгги сидела в темноте. Было уже позже девяти. После суда я поехал в Пасадену на заключительную подготовительную встречу с Наоми Китченс. Оставалась небольшая вероятность, что я вызову её на свидетельское место уже на следующий день, и я хотел ещё раз проговорить план прямого допроса и предупредить о том, что перекрёстный с кем‑то из Мейсонов, скорее всего, будет жёстким.

Мэгги сидела в гостиной, глядя через панорамное окно на огни города внизу. У окна стояли два мягких кресла, между ними — небольшой столик для её бокала вина. Иногда по вечерам мы вдвоём смотрели, как справа за холмами садится солнце, а слева загораются огни Сансет‑Стрип. Самой заметной была Башня Сансет — шедевр ар‑деко, почти сто лет возвышавшийся над Сансет‑Стрип.

— Эй, Мэгс, всё в порядке? — спросил я.

— А почему должно быть не в порядке? — ответила она.

— Ну, ты сидишь в темноте. Не против, если я включу свет?

Она не ответила. Я щёлкнул выключателем у входа. Над обеденным столом загорелся потолочный светильник. Я поставил портфель на стул и шагнул дальше, в тень гостиной.

— Что ты там видишь? — спросил я.

— Ничего, — ответила она.

Казалось, она снова проваливалась в одну из тех тёмных воронок, которые появлялись всё чаще. Мир вокруг набирал ход, а она будто оставалась позади со своей болью. Я наклонился, поцеловал её в щёку и сел в кресло слева. Она не отрывала взгляда от окна.

— О чём думаешь? — спросил я.

— Ни о чём, — ответила она. — Просто наблюдаю за жизнью.

— Извини, что задержался. Мне нужно было съездить в Пасадену к своей свидетельнице.

— К этику? — уточнила она.

— Да.

Она фыркнула. В этом слышался сарказм.

— Что? — спросил я.

— Ничего.

— Нет, скажи. Что не так с моей свидетельницей?

— Это не твоя свидетельница, — сказала она. — Это просто идея этика. Кажется, теперь у каждого должен быть свой.

Я заметил, что её бокал пуст.

— Налить ещё? — спросил я.

— Нет, я уже выпила, — сказала она.

— Что‑то случилось на работе? — спросил я.

— Нечего рассказывать. Всё то же самое. Предательство и подставы в каждом кабинете.

Я даже обрадовался, что её угнетает работа, а не только травма.

— Давай, Мэгс, — сказал я. — Расскажи, что происходит.

— Я не хочу об этом говорить. Ты прочитаешь об этом завтра в газете.

— В «Таймс»? И что они напишут?

Мэгги тяжело выдохнула. Голос её стал мягче.

— Удар будет двойной, — сказала она. — Сначала статья, основанная на анонимных источниках в моём офисе. В ней говорится, что я «недееспособна» — именно это слово — с тех пор, как потеряла дом в пожарах. А затем, для пущего эффекта, будет редакционная статья с призывом уйти в отставку, если я «не могу двигаться дальше». От той самой редакции, что поддержала меня, когда я баллотировалась в окружные прокуроры после отзыва моего предшественника.

— К чёрту, — сказал я.

— Вот именно, — ответила она. — К чёрту. Я не уйду.

— И ты не представляешь, откуда всё это идёт?

— Есть догадки, но я не могу ничего утверждать, — сказала она. — У меня есть враги внутри.

— Как ты узнала обо всём этом? Когда? — спросил я.

— Репортёр позвонила за комментарием, — сказала Мэгги. — Я была застигнута врасплох. А это, конечно, признак того, что я, возможно, недееспособна и должна уйти.

— Этого не будет, — сказал я.

— Я знаю, — сказала она. — Я просто говорю, как это будет выглядеть в «Таймс».

— Тогда тебе придётся перейти в наступление, Мэгс, — сказал я.

— Думаешь, я этого не понимаю? — ответила она. — Микки, просто дай мне самой разобраться. Это моя проблема, я с ней справлюсь.

У меня завибрировал телефон. Я достал его, посмотрел на экран. Звонил Циско. Я хотел ответить, но отправил вызов на голосовую почту.

— Возьми, — сказала Мэгги. — Потом всё равно перезвонишь.

— Это Циско, — ответил я. — Могу перезвонить. Кто эта репортёр, что тебе звонила?

— Не знаю, какая‑то Даниэль. Никогда о ней не слышала.

— Наверное, новичок. Пытается сделать себе имя есть идеи, кто с ней говорил?

— Ты уже спрашивал, — напомнила она. — Я не знаю. Но, как ты сам понимаешь, я переворошила муравейник, когда пришла. Уволила всех начальников отделов. И часть людей восприняла это очень плохо.

В окружной прокуратуре царила атмосфера предсказуемости: смена окружного прокурора неизменно сопровождалась кадровыми перестановками. Нынешняя ситуация была особенно показательной. Предыдущий глава ведомства ушел в отставку накануне выборов, чтобы избежать неминуемой критики. После того, как Мэгги, назначенная окружным советом наблюдателей, была избрана, ей пришлось провести масштабные изменения. Все руководители подразделений оставались лояльны к предыдущему прокурору, поэтому Мэгги пришлось заменить их на своих людей. Это была стандартная практика: прокуроров, не поддержавших нужного кандидата, часто переводили на менее привлекательные должности или в отдаленные суды, что в шутку называли «автострадной терапией». Такая политизация, далекая от идеала для аполитичного ведомства, была обычным делом.

Телефон снова завибрировал. Он всё это время был у меня в руке. Снова звонил Циско.

— Возьми уже, Микки, — сказала Мэгги. — Если он так названивает, значит, что‑то серьёзное.

Я ответил.

— Мик, они нашли Наоми, — сказал Циско.

— Кто её нашёл? — спросил я.

— Пока не знаю, — ответил он. — Я внизу, в холле. Она только что звонила. Кто‑то подсунул записку под дверь её номера. Я смотрю на выход, чтобы увидеть, кто уедет.

Я знал, что рано или поздно Наоми Китченс найдут люди «Тайдалвейв». Проследили ли они за мной до отеля после суда или вычислили её по электронным следам — уже не имело значения. Они нашли моего ключевого свидетеля.

— Что в записке? — спросил я.

— Она мне не сказала, — ответил Циско. — Она в слезах, напугана. Я могу подняться к ней, но тогда пропущу того, кто это сделал.

— Нет, оставайся там, — сказал я. — Я сам ей позвоню.

— Понял, — сказал он.

Я отключился.

— Проблемы? — спросила Мэгги.

— Кто‑то добрался до моей свидетельницы, — сказал я. — Я спрятал её в «Хантингтоне».

— Это специалист по этике? — уточнила Мэгги.

— Да. Мне нужно ей позвонить.

Я вышел на веранду и набрал номер одноразового телефона, который дал Наоми. Она ответила прежде, чем телефон успел долго прозвонить. Первые её слова пронзили меня.

— Микки, я не могу давать показания, — сказала она.

— Эй, эй, Наоми, что случилось? — спросил я.

— Я просто не могу давать показания, — повторила она. — Это всё, что тебе нужно знать. Мы с Лили завтра уезжаем домой. Я сейчас кладу трубку.

— Наоми, подожди. Просто послушай меня — сказал я.

Я замолчал. Она не повесила трубку. Мне нужно было что‑то придумать.

— Послушай, ты не можешь просто взять и уехать, — сказал я. — Ты свидетель, вызванный повесткой. Если ты не явишься, судья может направить судебных приставов, чтобы они нашли тебя, задержали и доставили в суд. Тебя могут арестовать.

— О чём ты говоришь? — спросила она. — Арестовать? За что?

— Ты сама просила о повестке, чтобы отпроситься с работы, — напомнил я. — Судья её выдала. Теперь ты обязана явиться. Если не явишься, судья вправе направить к тебе приставов.

— Я не могу в это поверить, — сказала она.

Формально судья могла направить приставов только по моей просьбе, но это я упоминать не собирался.

— Слушай, Наоми, давай сначала успокоимся и обсудим это, — сказал я. — Для начала: Лили сейчас с тобой?

— Нет, она спустилась поесть, — ответила Наоми. — Циско за ней присматривает.

— Хорошо. Это правильно. Ты сказала Циско про записку, которую кто‑то подсунул под дверь. Всё так?

— Да, — ответила она. — Я была в ванной. Вышла — увидела конверт на полу.

Телефон снова завибрировал. Это снова был Циско.

— Наоми, подожди секунду, — сказал я. — Мне звонит Циско.

Я поставил её на удержание и переключился.

— Не выйдет, — сказал Циско. — Это был один из парковщиков отеля. Кто‑то подъехал на «Тесле», дал ему сотню долларов и попросил просунуть записку под дверь. Парковщик не знает номер, а описание — ни о чём. Белый мужчина, в очках, серебристо‑серая «Тесла». Это половина города.

— Ладно, мне нужно вернуться к Наоми, пока мы её не потеряли, — сказал я. — Оставайся там, пока я не перезвоню.

Я снова переключился на Наоми.

— Наоми, я вернулся. Ты на линии? — спросил я.

— Да, — ответила она.

— Скажи мне, что в записке, — попросил я.

Ответа не было.

— Наоми, я не смогу тебе помочь, если не буду знать, что происходит, — сказал я. — Что там написано?

— Там было только имя, — сказала она. — Элисон Стерлинг.

— Понятно. Кто такая Элисон Стерлинг? — спросил я.

Снова пауза.

— Наоми? Кто это? — повторил я.

— Я, — сказала она наконец. — Это я.

Глава 32.

Ночь выдалась беспокойной. Я думал о том, как поступить со свидетельницей, которая хочет сбежать, а Мэгги каждые двадцать минут открывала приложение «Таймс», чтобы проверить, не вышли ли статьи. К утру ничего не появилось. Живые новости отставали от тревог.

С глазами, полными песка, я спустился с крыльца за печатной версией газеты. Я до сих пор был верным подписчиком, хотя в наши дни печать — это уже почти архив вчерашних новостей. Вернувшись в дом, я едва успел снять пакет, как Мэгги выхватила у меня газету и чуть не разорвала её, перебирая страницы в поисках статьи о своей «недееспособности».

Там не было ни строки. Зато была заметка о начале моего процесса против «Тайдалвейва». Я отложил её, чтобы позже прочитать как следует.

— Есть шанс, что это был розыгрыш? — спросил я. — Ты же говорила, что о репортёрше раньше не слышала.

— Нет, звучало слишком правдоподобно, — ответила Мэгги. — Я слышала голоса людей за её спиной и стук клавиш.

— Пишущих машинок? — спросил я.

— Клавиатур, чего угодно, — сказала она. — Это не розыгрыш. Скорее всего, они просто взяли паузу, чтобы накопать на меня побольше.

— Тогда тебе нужно сделать ход, который обесценит будущую статью, если она выйдет, — сказал я.

Я прошёл на кухню, чтобы приготовить двойной эспрессо. Мне нужно было что‑то, что приведёт мозг в чувство. Мэгги пошла за мной.

— Какой ход? — спросила она.

— Не знаю, — признался я. — Но посмотри. Все твои пресс‑конференции в этом году были о делах, связанных с пожарами. Лос‑Анджелес — огромный город. Большинство людей никогда не бывали в Альтадене, Палисейдс или Малибу. Для них пожары — это просто картинка по телевизору. Нужен другой фокус. Что‑то ещё важное, о чём ты можешь заявить. То, что покажет, что ты держишь под контролем весь округ. Что пожары — не единственное, чем ты занимаешься.

Мэгги уже раскрыла рот, чтобы отбросить эту идею. Но затем закрыла. Я видел, как она прокручивает мои слова, шаг за шагом.

— Если у тебя самой пока ничего нет, — сказал я, — я могу подбросить вариант.

— Что, насчёт твоего дела? — спросила она. — Мы ещё не закончили психиатрическую экспертизу Аарона Колтона. Я не собираюсь торопиться. Ты знаешь.

— Нет, не это, — сказал я. — Другое дело. Дэвид Сноу. Я тебе о нём рассказывал. Я его вытащу. Истории о невиновно осуждённых все любят. Ты можешь объявить о пересмотре его дела, и это покажут по всем каналам в шесть вечера.

Она покачала головой и улыбнулась. Было приятно это видеть, даже если я знал, что будет дальше.

— Микки, ты никогда не устаёшь от своих проделок, — сказала она. — Даже со мной.

— Я просто пытаюсь обеспечить тебе хорошие заголовки, — возразил я. — Рано или поздно ты всё равно захочешь занять верную позицию по этому делу.

— Сейчас ещё слишком рано, — сказала она. — Но твой совет я услышала. Спасибо.

Она поцеловала меня.

— Кажется, я знаю, что нужно сделать, — сказала она. — Вчера из Департамента полиции Лос‑Анджелеса пришло досье по одному нераскрытому делу. Возможно, с ним я смогу выйти к прессе. Я должна одеться.

Она вышла из кухни.

— Ты уверена? — крикнул я ей вслед. — В этой ночной рубашке ты бы выглядела прекрасно и без костюма.

— Очень смешно, — отозвалась она.

Я уже вышел из режима сна и был готов к бою. Пока машина разогревалась, я позвонил Циско.

— Ну, что у нас? — спросил я.

— Она всё ещё здесь, — ответил он. — Если так и останется, я привезу её в суд к полудню.

— Хорошо, — сказал я.

— Как ты собираешься с этим справляться? — спросил он.

— Мы признаем всё и расскажем прямо, — ответил я. — Это немного остудит пыл Маркуса Мейсона.

— Надеюсь, — сказал он.

— Если что‑то изменится, сразу звони. Если не дозвонишься до меня — сообщи Лорне. Она передаст — сказал я.

— Понял, — ответил он.

Я отключился. Мой двойной эспрессо был готов. Я сделал глоток и начал читать статью в «Таймс» о начале процесса. Там было несколько цитат из моего вступительного слова, что мне понравилось. В остальном — стандартное резюме иска и предстоящих вопросов. Как бы ни была зла Мэгги на «Таймс», я был рад, что мой процесс, похоже, будут освещать ежедневно.

По дороге в центр мне снова позвонил Циско.

— Она в ресторане завтракает с дочкой, — сказал он. — Я поговорил с ней пару секунд. Она не собирается сбегать. Но всё ещё боится, что они могут выяснить что‑то ещё.

— Я тоже боюсь, — признался я. — Но если бы у них было что‑то кроме имени, они бы использовали это уже вчера вечером.

— Похоже на то, — сказал он.

— Ладно, я почти у суда. Мне нужно начинать — сказал я.

— Удачи, — ответил он.

Через двадцать минут я стоял у кафедры. Детектив Кларк уже занял своё место на трибуне. Судья Рулин напомнила ему, что он по‑прежнему под присягой, и передала его мне. Я закончил с ним ещё вчера, но не хотел, чтобы судья подумала, что я её обманул. Поэтому задал ещё несколько вопросов, которые сами по себе не имели для моей стратегии решающего значения.

Именно поэтому они и оказались важны.

— Детектив, вчера вы говорили, что расследование убийства Ребекки Рэндольф продолжилось и после ареста Аарона Колтона, — начал я.

— Да, — ответил он.

— В ходе дальнейшего расследования увас были основания обращаться в компанию «Тайдалвейв» за информацией об ИИ‑компаньоне, которого скачал Аарон Колтон? — спросил я.

— Да, — ответил Кларк.

— О чём именно вы их спрашивали?

— Я хотел узнать, сколько времени он пользуется приложением, сколько часов проводит в нём ежедневно, сколько заплатил. Общие сведения, которые могли помочь оценить психическое состояние подозреваемого.

— Вам поручили это в окружной прокуратуре? — уточнил я.

— Да, это было их указание, — сказал он.

— Какую помощь «Тайдалвейв» оказала расследованию? — спросил я.

— Никакую, — ответил Кларк.

— Никакую? — переспросил я, делая вид, что удивлён.

— Совершенно никакую, — подтвердил он. — Они заявили, что их данные конфиденциальны и недоступны без ордера на обыск.

— Вы стали добиваться ордера? — спросил я.

— Нет.

— Почему? — спросил я.

— Потому что мы вместо этого получили ордер на обыск ноутбука и телефона Аарона, — сказал Кларк. — Наш технический отдел смог получить с этих устройств всю информацию, которую я собирался запросить у «Тайдалвейва».

— Спасибо, детектив, — сказал я. — У меня больше нет вопросов.

Я не успел сесть, как Маркус Мейсон уже стоял у кафедры. Любезностями он себя не утруждал.

— Детектив Кларк, разве у вас не было ещё одной причины обратиться в «Тайдалвейв» за информацией? — спросил он.

— Причины? — переспросил Кларк. — Я не понимаю.

— У вас был иной мотив, детектив, — сказал Мейсон. — Знали ли вы о насильственном инциденте с участием Аарона Колтона в школе «Грант» в феврале две тысячи двадцать второго года?

— Мне было известно об инциденте, который привёл к его отстранению, если вы об этом, — ответил Кларк.

— О каком инциденте идёт речь? — спросил Мейсон.

— Учитель обвинил Аарона в списывании на экзамене, — сказал Кларк. — Это привело к стычке, в ходе которой он толкнул учительницу. Его отстранили, насколько помню, на четыре недели.

— И когда вы обратились в «Тайдалвейв», вы не пытались выяснить, произошёл ли этот инцидент до или после того, как он впервые скачал приложение «Клэр»? — спросил Мейсон.

— Это был один из вопросов, который меня интересовал, — ответил Кларк.

— И когда вы получили доступ к его устройствам, вы узнали, что Аарон Колтон скачал «Клэр» уже после насильственного инцидента с учителем? — спросил Мейсон.

— Не знаю, можно ли назвать этот инцидент насильственным, — сказал Кларк. — Но да, приложение он скачал позже.

— Если из‑за этого инцидента его отстранили, как ещё вы могли бы описать этот эпизод, кроме как насильственный? — настаивал Мейсон.

— Это был толчок, — сказал Кларк. — Я разговаривал с учительницей, когда узнал об этом. Она не использовала слово «насилие».

Это была семантика. Но для начала перекрёстного допроса — умелый заход. Мейсон сразу набрал очки. Я видел, как часть присяжных чуть подалась вперёд, наблюдая не за Кларком, а за самим Мейсоном. Я также увидел, в каком направлении пойдёт защита. Они собирались возложить вину на самого стрелка. Показать, что склонность к насилию у Аарона Колтона появилась задолго до знакомства с искусственным интеллектом по имени «Рен».

Это была линия защиты, которую я уже начал разрушать. И теперь, когда я увидел, куда именно ведёт Мейсон, я был к этому готов.

Он держал Кларка на трибуне почти два часа. Но свои лучшие аргументы он выложил в начале. Кларк был опытным детективом и привычным свидетелем, в основном в уголовных процессах, где перекрёстный допрос особенно жёсткий. Он выдержал натиск и не дал Мейсону новых серьёзных очков.

Но при этом Мейсон, сознательно или нет, сорвал мой план. Я собирался строить дело, исходя из допроса Кларка, а затем перейти к эмоциональной волне — к показаниям матерей, чьи дети убили или были убиты. Из этого я хотел выйти к крещендо — к экспертным показаниям специалистов по ИИ и психологии о барьерах, которые «Тайдалвейв» обязан был поставить, чтобы защитить своих клиентов. Особенно несовершеннолетних.

Однако у меня была ключевая свидетельница, которая не хотела давать показания. Причём не просто не хотела — она была напугана до срыва. Потратив утро на перекрёстный допрос, Мейсон загнал меня в угол. Если бы я продолжил по первоначальному плану, я бы в лучшем случае смог вызвать Наоми Китченс на трибуну только на следующий день. А возможно, — судя по длине перекрёстного допроса, — и через день.

Рисковать я не мог. Пока Наоми балансировала на грани, каждое промедление играло на руку защите. У меня не осталось выбора. Нужно было перетасовать карты.

Как только объявили перерыв на обед, я вышел в коридор и позвонил Циско. По фоновому шуму было ясно: он в машине. На время процесса я дал ему «Линкольн» для перевозки свидетелей.

— Где вы? — спросил я.

— Мы в пути, — ответил он. — Нас пятеро.

— Дочка с вами?

— Да.

— Заезжайте в «Рэдберд» на обед. Встретимся там. После обеда Наоми выйдет на свидетельское место.

— Что? — спросил он.

— Потом объясню. Не говори ей. Я сам, — сказал я. — Просто доезжай до «Рэдберда». Встретимся там.

Я отключился и повернулся. Лорна стояла в коридоре и ждала меня.

— Тебе придётся подправить «Пауэр Пойнт», — сказал я. — Следующей я вызову Наоми на трибуну.

Глава 33.

Судья попросила меня назвать следующего свидетеля, и я обратил внимание на Маркуса Мейсона. Когда я произнес имя Наоми Китченс, он резко откинулся на спинку стула, как будто уворачиваясь от удара. Его реакция была очевидной, но я не мог понять, удивился ли он моему выбору бывшего специалиста по этике в качестве свидетеля, или же его шокировало само ее появление. Если второе, это означало бы, что он знал о давлении, оказанном на нее накануне, и даже одобрил его.

После того как он «увернулся» от невидимого удара, его руки направились к папкам на столе защиты. Он провел рукой по стопке и вытащил папку толщиной примерно в два с половиной сантиметра, которая, как я предположил, содержала материалы по Китченс.

Отсутствие более толстой папки наверху стопки говорило мне, что Маркус не ожидал появления Китченс на этом этапе. Следовательно, он не был в курсе ночных событий. Это было к лучшему. Попытка помешать Китченс добраться до суда оказалась провальной.

Принеся присягу и назвав свое имя для протокола, Наоми заняла место. Ее взгляд тут же устремился к зрителям, где она увидела свою дочь, сидящую рядом с Циско. Едва заметно кивнув им, Наоми собралась и повернулась ко мне.

Мы с ней заранее договорились в «Рэдберде» о моей роли на трибуне. Неизвестным оставалось лишь поведение стороны защиты. Я посоветовал ей найти Лили в зале и сосредоточить на ней внимание, когда ситуация у трибуны станет напряженной. Лили должна была служить ей опорой.

— Добрый день, профессор Китченс, — начал я. — Наоми Китченс — это ваше настоящее имя?

— Теперь это моё официальное имя, — ответила Китченс.

— Вы его меняли?

— Давным-давно. Да.

— Как вас звали при рождении и почему вы решили сменить имя?

— Моё имя при рождении — Элисон Стерлинг. Я сменила его двадцать лет назад, чтобы защитить себя и ребёнка, которого носила.

Я увидел, как её взгляд тут же скользнул к дочери.

— Защитить ребёнка от кого? — спросил я.

— От моего бывшего парня, — сказала она. — Это было в Пенсильвании, где я выросла.

— Расскажите присяжным, почему вы сочли необходимым пойти на такие меры.

— Он был плохим человеком. Преступником. Я поняла, что должна от него сбежать. И я уехала. Переехала в Калифорнию и официально сменила имя, чтобы он не смог нас найти.

— «Нас» — это кого?

— Мою дочь и меня.

— Сколько лет вашей дочери сейчас?

— Девятнадцать.

— Тот мужчина, от которого вы сбежали, её отец?

— Да.

— Он нашёл вас после побега?

— Нет. Он много лет провёл в тюрьме. Точнее, в колонии.

— Вы знаете, за какое преступление его осудили?

— За грабёж и нападение. Он выстрелил в человека, но тот выжил.

— Вы были как‑то вовлечены в эти преступления?

— Нет. Но… мы жили на деньги, которые он крал. Я это знала. Это была одна из причин, по которой мне нужно было от него уйти.

— Были и другие причины?

— Он был жестоким. Я боялась, что он причинит вред ребёнку.

— Как звали этого человека?

— Квентин Холгард.

— Значит, если бы Квентин Холгард вошёл сейчас в этот зал и заявил, что вы совершали преступления вместе с ним, он сказал бы правду?

— Нет. Он бы солгал.

Последний вопрос был наугад. Но мне нужно было опередить любую вылазку Мейсонов. Они могли подготовить Квентина Холгарда как свидетеля-опровержения, не раскрывая его имя и не внося его в утверждённый список. Я не знал, какой у защиты план, но хотел быть готов ко всему.

Я чувствовал, что первый блок вопросов отработан, и вернулся к изначальной линии показаний Китченс.

— Итак, вы приехали в Калифорнию, чтобы сбежать от этого человека. Что было дальше?

— Я работала и училась в районе залива Сан‑Франциско, — сказала Китченс.

— В каком учебном заведении?

— Моё первое образование было в Южно-Франкском университете и…

— В каком? — переспросил я. — В Южно-Франкском?

— Простите, в Университете Сан‑Франциско. Затем я получила степень магистра в Калифорнийском университете в Беркли, а потом докторскую — в Стэнфорде.

Я быстро перечислил её дипломы по порядку: сначала — компьютерные науки, потом — психология, и, наконец, социология.

— Похоже, мне стоит обращаться к вам «доктор Китченс», — сказал я.

— Мне больше нравится просто Наоми, — ответила она.

— Хорошо, Наоми. Вы сами оплачивали эти университеты?

— Да. Я работала. Получала стипендии, несколько исследовательских грантов. Но у меня были и студенческие кредиты. Я до сих пор их выплачиваю.

В зале раздался тихий гул смеха.

— Похоже, вы в этом не одиноки, — сказал я. — Кем вы работали в те годы?

— Я была программистом в разных компаниях, — сказала Китченс. — Работала в Майкрософт, Эппл и ещё в нескольких.

— Чем занимается программист?

— Пишет рабочий код для разных приложений.

— Всё это вы делали, будучи матерью-одиночкой и учась?

— Да.

— Какой карьерной цели вы добивались, получая все эти дипломы?

— Я хотела преподавать в колледже. Хотела стать профессором.

— И вы этого добились?

— Да. Моя первая работа была в Университете Южной Флориды. После получения докторской степени я осталась в Стэнфорде ещё на три года.

— Что заставило вас уйти из Стэнфорда?

— Мне поступило предложение от «Тайдалвейв». Зарплата почти удваивалась. Я согласилась, чтобы обеспечить дочери лучшую жизнь.

— В чём заключалась ваша работа в «Тайдалвейв»?

— Я была специалистом по этике. В первую очередь по проекту «Клэр».

Я улыбнулся и приподнял руки от кафедры, будто говоря: «Ну и что нам это даёт?»

— Должен признаться, я не до конца понимаю, кто такой специалист по этике и чем он занимается, — сказал я. — Объясните, пожалуйста.

— «Клэр» был проектом генеративного искусственного интеллекта, — сказала Китченс. — В то время это был новый рубеж. Правил почти не было, государственного надзора — тоже. Конкуренция была ожесточённой. Компании стали нанимать людей, чтобы гарантировать, что такие программы и приложения создаются ответственно. Генеративный ИИ должен был изменить мир — и уже изменил его. Специалист по этике был чем‑то вроде совести проекта. Я должна была помочь выставить барьеры, защищающие людей, которым эти системы будут служить.

— «Должна была»? — уточнил я.

— В некоторых случаях компания лишь заявляет о своей этичности, но на самом деле этого не придерживается. Ставки там чрезвычайно…

Маркус Мейсон поднялся и возразил:

— Ваша честь, в общем виде свидетель намекает на неэтичное поведение в «Тайдалвейв» в рамках проекта «Клэр», — сказал он. — Никаких доказательств этого суду не представлено, потому что их не существует. Я прошу снять вопрос и ответ и дать присяжным соответствующее указание.

Судья Рулин посмотрела на меня, ожидая реакции.

— Ваша честь, во‑первых, прошу указать адвокату не включать своё заключительное слово в возражение, — сказал я. — Во‑вторых, я закладываю основу для понимания присяжными того, в чём заключалась работа этого свидетеля в «Тайдалвейв» и конкретно в проекте «Клэр».

— Возражение удовлетворяю, — сказала Рулин. — Господин Холлер, давайте перейдём к показаниям, непосредственно связанным с основанием иска.

— Да, Ваша честь, — сказал я. — Одну минуту, пожалуйста.

Я опустил глаза в блокнот, перевернул страницу и пропустил несколько вопросов, которые теперь уже точно не прошли бы мимо возражений.

— Хорошо, Наоми, давайте поговорим о самом проекте «Клэр», — сказал я. — Когда вас к нему прикрепили?

— Компания «Тайдалвейв» наняла меня в конце 2021 года, — сказала Китченс. — После короткого обучения меня назначили на «Клэр» в январе 2022 года.

— Это была отправная точка проекта?

— Нет. Проект уже шёл полным ходом. Когда я только входила в курс дела, то просматривала код и корпоративные директивы за три года последних года.

— То есть специалиста по этике привлекли с большим опозданием.

Маркус вскочил с возражением. Он заявил, что я основываю вопрос на фактах, не подтверждённых доказательствами. Судья удовлетворила возражение, даже не давая мне слова. Я понимал, что он прав по форме. Я просто хотел, чтобы присяжные отложили этот момент в памяти.

Я продолжил.

— Доктор Китченс, вы…

— Наоми, — напомнила она.

— Ладно, Наоми. Раньше вы назвали проект «Клэр» программой генеративного ИИ. Объясните присяжным, что это значит.

— Конечно. Генеративный ИИ — это такие модели, как, например, приложение «Клэр», которые создают новые данные — видео или текст — на основе массива данных, на которых они были обучены.

Мне понравилось, как она, говоря, разворачивается к присяжным. За обедом я сказал ей: «Ты преподаватель. Будь преподавателем и на свидетельской трибуне». Сейчас она именно это и делала. Я был уверен: её новые ученики — присяжные — это чувствовали.

— То есть это не просто «вход — выход»? — спросил я.

— Верно, — сказала Наоми. — Важна именно генеративная часть. Обучение продолжается. Эти большие языковые модели непрерывно получают новые данные и на их основе учатся дальше.

— «Большая языковая модель» — что это такое?

— Это модель машинного обучения, созданная для генерации естественного языка. Она обучается на огромных объёмах текстов, а потом, когда её просят, что‑то сказать или ответить, анализирует и фильтрует эти данные, выискивает закономерности и связи. Со временем модель приобретает предсказательную силу в отношении человеческой речи. Но её постоянная проблема в том, что она впитывает и любые предубеждения и ошибки, содержащиеся в обучающих данных.

— То есть по‑простому: «мусор на входе — мусор на выходе»?

— Именно. И вот тут и нужен специалист по этике. Чтобы обеспечить барьеры, не позволяющие мусору попасть внутрь.

Я на мгновение замолчал, собираясь вернуться к своей теме.

— Раньше вы говорили, что присоединились к «Клэр» примерно через три года после начала проекта, верно?

— Примерно через тридцать месяцев, — уточнила она.

— Хорошо. Вы заменили предыдущего специалиста по этике?

— Нет. До меня в проекте никого на этой позиции не было. Обычно специалиста по этике привлекают, когда проект достигает определённого уровня инвестиций и жизнеспособности.

— Вас привлекли спустя три года. Вы анализировали, что происходило с проектом в первые три года?

— Да. Анализировала.

— И что‑нибудь вас встревожило?

— Да. Несколько моментов.

— Вы составили список этих моментов?

— Да, составила.

— Что было первым?

— В исходном документе по миссии проекта я увидела, что создаваемое приложение изначально было рассчитано на тринадцатилетних. То есть предназначалось для подростков.

— Почему это вас насторожило?

— Само по себе это не выглядело тревожным. И формально не противоречило заявленной цели проекта. Но когда я углубилась в анализ, у меня возникло ощущение, что создаётся нечто, не подходящее для подростков. «Клэр» с самого начала обучали на данных, ориентированных на более старшую аудиторию. На взрослых.

— Поясните присяжным, что вы имеете в виду под «обучением» в отношении проекта «Клэр».

Этот вопрос мы с ней отрабатывали многократно. Если её ответ пройдёт без возражений, он станет фундаментом для аргумента о безрассудном пренебрежении «Тайдалвейв».

— Создание ИИ‑компаньона во многом похоже на воспитание ребёнка, — сказала Китченс. — Только процесс сжат во времени. Мы отправляем детей в школу на двенадцать–шестнадцать лет и дольше, наполняем их голову знаниями, социальными навыками, опытом. ИИ работает похоже, но гораздо быстрее, потому что он полностью цифровой. Данные загружаются. Обучение не основано на реальном опыте или человеческом понимании воспитания. Поэтому это и называется искусственным интеллектом. Это не настоящий интеллект.

— Понимаю, — сказал я. — И что в этом процессе насторожило вас применительно к «Клэр»?

— Проблема была в том, что создавалось приложение, которое собирались продавать подросткам, но обучали его не как подростка. Входящие данные не приводились в соответствие с целевой аудиторией. С человеческой точки зрения это выглядело так, словно у тринадцати‑четырнадцатилетнего ребёнка появился двадцатипятилетний друг. Этот «друг» — приложение — обладал бы объёмом знаний и жизненных данных, которые сильно опережали бы возраст тех, для кого оно предназначено. В документах по миссии «Клэр» были обозначены ограничения, но в самом процессе обучения их просто не существовало. На бумаге — да. В реальности — нет.

— То есть это были бумажные ограничения?

— Именно.

— Можете привести конкретные примеры того, что вы наблюдали как специалист по этике?

— У меня были постоянные стычки с одним из программистов проекта. Он загружал в систему свои личные данные — например, свои списки «Спотифай», свои десятки лучших фильмов, сериалов, мест для путешествий. Ему было чуть за тридцать, и это меня тревожило. «Клэр» должна была стать подходящим компаньоном для тринадцатилетнего ребёнка. Я считала, что она не должна знать о кварталах красных фонарей в Таиланде.

Маркус Мейсон сразу же возразил, сославшись на неподтверждённые факты. Рулин, не комментируя, отклонила возражение и велела мне продолжать.

— Наоми, вы выражали свою обеспокоенность тем, кто курировал проект? — спросил я.

— «Обеспокоенность» — слишком мягкое слово, — сказала она. — Я была встревожена. Я писала служебные записки и электронные письма всем руководителям проекта. Проводила совещания. Я считала, что для этого меня и наняли. Я чувствовала себя последним барьером.

Я обернулся к залу, посмотрел на Лорну в первом ряду и кивнул. Она прошла через качающиеся створки, села за мой стол и открыла ноутбук, чтобы запустить презентацию в «Пауэр Пойнт».

— Ваша честь, — сказал я, — у меня есть ряд служебных записок и электронных писем, которые свидетель направляла разным руководителям и заинтересованным лицам проекта «Клэр». Прошу приобщить их к делу в качестве вещественных доказательств и разрешить демонстрацию на экране.

— Хорошо, — сказал Рулин. — Давайте предоставим присяжным перерыв на обед, пока я изучу ваши документы.

Я ожидал, что кто‑то из братьев Мейсонов возразит против такого общего запроса. Но за столом защиты стояла тишина.

Китченс вывели, и пока присяжные выходили в зал ожидания, я отнёс один комплект документов клерку для судьи, а второй — на стол защиты.

— Уверен, у вас они уже есть, ребята, — сказал я. — Но на всякий случай.

Я положил бумаги перед Маркусом. Он поднял руку, словно отталкивая их.

— Не утруждайся, — сказал он. — Можешь включать «Пауэр Пойнт», Холлер. Присяжные ничего не вспомнят, когда я разберусь с твоим так называемым «последним барьером».

Я сделал вид, будто это обычная словесная перепалка. Но что‑то в его сарказме задело меня. Убедившись, что презентация настроена, я вышел через створки в коридор — найти Наоми Китченс.

Я обнаружил её на скамейке у входа, рядом с ней сидела дочь.

— Лили, не возражаешь, если я поговорю с твоей мамой наедине пару минут? — спросил я.

Лили посмотрела на мать, та кивнула. Девочка встала и ушла обратно в зал суда. Я сел на её место.

— Похоже, братья Мейсон не слишком переживают из‑за твоих записок и писем, — сказал я.

— Это хорошо или плохо? — спросила Китченс.

— Возможно, и то и другое. Но я боюсь, что у них что‑то есть, — ответил я.

— Например?

— Что‑то на тебя, Наоми. Я уже спрашивал, но скажи ещё раз: есть ли что‑нибудь, о чём ты мне не рассказала, что они могут использовать, чтобы разрушить твою репутацию?

Китченс покачала головой.

— Ничего, — сказала она. — Теперь ты знаешь всё.

— Ты сказала, что не имеешь никакого отношения к преступлениям Квентина Холгарда, — напомнил я. — Это должно остаться в силе, Наоми. Иначе нам конец.

— Во‑первых, — сказала она, — я уже вчера вечером и сегодня говорила тебе, что не хочу давать показания. Это ты меня уговорил.

— А во‑вторых? — спросил я.

— Это правда. Я не лгу.

Я вглядывался в её лицо, ища хоть малейшую трещину в решимости. Ни тени. Она даже не моргнула.

— Ладно, — сказал я. — Надеюсь, у нас всё в порядке. Я постараюсь растянуть твоё время на трибуне.

— Что это значит? — спросила она.

— Я оставлю тебя на свидетельском месте до конца дня. Если у них есть что‑то, чего мы не знаем, Мейсоны не смогут использовать это до завтра. Тебя это устраивает?

— Устраивает. Но у них ничего нет. Если только не придумают — сказала она.

— Думаю, скоро узнаем, — ответил я.

Глава 34.

Судья Рулин отсеяла мои документы с двенадцати штук до четырёх. Сказала, что остальные повторяются, и двух меморандумов и двух писем будет достаточно, чтобы передать суть позиции истцов. Я ожидал подобного исхода — с того ещё заседания по раскрытию информации. Судьи любят играть в царя Соломона и делить ребёнка пополам всякий раз, когда появляется такая возможность.

Я формально возразил и сделал вид, будто её решение серьёзно бьёт по моему делу. Но внутри я был доволен тем, что хотя бы четыре документа попали в доказательства.

Когда присяжные вернулись, я использовал Наоми, чтобы ввести эти материалы в протокол и зачитывать ключевые отрывки по мере их появления на экране. Я хотел, чтобы присяжные услышали её слова её же голосом.

Все четыре документа объединяла одна тема. Я шёл по ним в хронологическом порядке. Первым был меморандум, который Китченс направила руководству проекта «Клэр».

— Вы были новичком в проекте, когда отправили это письмо, верно? — спросил я.

— На тот момент я проработала там семь недель, — ответила Китченс.

— Кому был адресован этот меморандум?

— Джерри Мэтьюзу.

— Кто он?

— Руководитель. Главный менеджер проекта «Клэр».

— Он вас нанял?

— Нет. Меня нанял отдел кадров.

— И назначил вас на «Клэр»?

— Верно.

— Прочитайте, пожалуйста, выделенный абзац, — сказал я.

— Там написано: «Я чувствую, что теперь в курсе проекта „Клэр“, и вы попросили меня изложить в служебной записке вопросы, которые я подняла на нашей встрече. Больше всего меня беспокоят предвзятости, заложенные в программу обучения. Все наши программисты — мужчины. Это создаёт предвзятость при обучении женщины‑помощницы ИИ. Возможно, ещё важнее то, что, насколько я понимаю, данная модель разработана и рассчитана на рейтинг тринадцать+. Честно говоря, это кажется неуместным. Это окончательное решение или можно его пересмотреть?»

Когда Китченс закончила, Лорна вывела на экран весь текст записки.

— Спасибо, Наоми, — сказал я. — Вы получили на этот меморандум ответ?

— Не в письменной форме, — ответила Китченс. — Джерри пригласил меня в университетский кафетерий на кофе. Там мы и поговорили. Это и был ответ.

— Он пообещал предпринять действия по вашим опасениям? — спросил я.

— Он сказал мне…

Маркус Мейсон вскочил и возразил, заявив, что всё, что, по словам Китченс, сказал ей Мэтьюз, подпадает под правила о показаниях с чужих слов. Судья поддержала его, и мне пришлось искать обходной путь к тому же результату.

— Хорошо, Наоми, — сказал я. — Ваша записка привела к встрече с начальником в кафетерии. После этой встречи были ли внесены изменения в обучение «Клэр» — ИИ‑компаньона, которого собирались предлагать тринадцатилетним детям?

— Нет, — сказала Китченс. — Никаких изменений.

И так далее. Мы проходили по каждой записке и каждому письму. По мере того, как экраны сменяли друг друга, я видел, как выстраивается картина: «Тайдалвейв» игнорировал многократные предупреждения собственного специалиста по этике в проекте «Клэр».

Я закончил письмом, которое Китченс направила Джерри Мэтьюзу в день своего увольнения.

— Прочитайте, что вы написали мистеру Мэтьюзу, узнав, что вас увольняют из «Тайдалвейв», — попросил я.

— «Джерри, в последний раз: я не могу не подчеркнуть, какую ответственность понесёт компания, если „Клэр“ скажет, что‑то не то или подтолкнёт ребёнка‑пользователя к ненадлежащему поведению или действию. Я рада, что не буду работать в компании, когда это случится», — прочитала Китченс.

Я выдержал паузу, глядя в блокнот, давая словам осесть в сознании присяжных.

— «Подтолкнуть к ненадлежащему поведению или действию ребёнка‑пользователя», — повторил я. — Наоми, вы могли, когда‑нибудь представить, что этим «ненадлежащим действием» окажется убийство…

— Возражаю! — выкрикнул Маркус Мейсон.

— …совершённое ребёнком‑пользователем? — закончил я.

— Мистер Холлер, вы должны были знать, — сказал судья. — Присяжные проигнорируют этот вопрос.

— Извините, Ваша честь, — сказал я. — Одну минуту. Я почти закончил с доктором Китченс.

— Быстрее, — отозвался Рулин.

Я бросил взгляд на часы в зале. Было 16:05. Я считал, что рассчитал всё правильно. Мой финальный отрезок должен был вывести нас к последнему звонку.

— Наоми, вы ушли из «Тайдалвейв» по собственному желанию? — спросил я.

— Нет. Меня уволили, — ответила Китченс.

— Уволили. Вам объяснили причину?

— Меня вызвали в кабинет мистера Мэтьюза и сказали, что увольняют за действия, наносящие ущерб проекту.

— Вы просили объяснить подробнее?

— Просила, но объяснений не получила. Зато меня раньше уже предупреждали, что мои докладные и опасения относительно проекта рассматриваются как наносящие ущерб.

— Эти предупреждения были в письменном виде? Вошли в ваше личное дело?

— Нет. Они никогда бы не зафиксировали это письменно, потому что знали — это неправда.

Маркус Мейсон возразил и добился того, что ответ Китченс был формально удалён. Но смысл присяжные уже услышали.

Я снова взглянул на часы. Было чуть больше четверти пятого. Нужно было задать ещё несколько вопросов, чтобы подвести прямой допрос к нужной точке.

— Наоми, после увольнения вы испытывали трудности с поиском новой работы? — спросил я.

— Я вернулась в академическую среду, — сказала Китченс. — Я нигде в Кремниевой долине не могла даже получить приглашение на собеседование на должность специалиста по этике.

Маркус возразил, заявив, что ответ слишком общий. К моему удивлению, судья оставила его в силе.

И тут я допустил одну из самых крупных ошибок не только в этом процессе, но, возможно, во всей своей карьере. Я не попросил судью отложить вопрос о том, закончил ли я прямой допрос Китченс, до утра. Я решил, что всё прошло настолько хорошо, а времени осталось так мало, что я уже и так «пуленепробиваем».

— У меня больше нет вопросов к доктору Китченс, — сказал я, в последний раз напоминая присяжным об её учёной степени.

— Очень хорошо, — сказала судья. — Тогда мы прервёмся на…

— Ваша честь, — перебил её Маркус Мейсон, — у меня всего несколько вопросов к этому свидетелю. Если вы позволите, завтра мы могли бы начать с нового свидетеля, а мисс Китченс смогла бы вернуться домой и не ночевать ещё одну ночь вне дома.

— Сейчас шестнадцать двадцать две, мистер Мейсон, — сказал Рулин. — Если вы уверены, что уложитесь в восемь минут, можете начать.

— Конечно, Ваша честь, — сказал Мейсон.

— Тогда продолжайте, — сказал Рулин.

Когда я отходил от кафедры к своему столу, у меня в животе поднялась тяжесть. Я понимал, что неправильно распорядился концом дня. И что‑то сейчас пойдёт не так.

Мейсон занял место у кафедры и посмотрел на Китченс. В её глазах больше не было того непоколебимого вызова, который я видел в коридоре после обеда. Казалось, она понимала, что сейчас последует что‑то, чего мы не ожидали.

— Мисс Китченс, — начал Мейсон. — Не считаете ли вы…

— Возражаю, Ваша честь, — вмешался я. — У свидетеля докторская степень, и адвокат обязан проявить к этому уважение.

— Мистер Холлер прав, — сказал Рулин.

— Конечно, Ваша честь, — сказал Мейсон. — Доктор Китченс, согласитесь, что специалисту по этике не пристало лгать присяжным в суде?

— Я не лгала, — ответила Китченс.

— Но, если бы вы солгали, это было бы неправильно, верно?

— Было бы неправильно. Но я не лгала.

— А как насчёт лжи компании, в которой работает специалист по этике? Это тоже было бы неправильно?

— Я считаю, что ложь — это неправильно при любых обстоятельствах.

— Фактически это одно из ключевых правил для специалиста по этике, не так ли? Не лгать?

— Да.

— Вы заявили присяжным и судье, что вас уволили из «Тайдалвейв» якобы за то, что вы высказывали свои опасения по поводу проекта. Верно?

— Так и было.

— И вы поклялись говорить только правду?

— Да.

— Но вы солгали присяжным, не так ли?

Я поднялся.

— Адвокат изводит свидетеля, Ваша честь, — сказал я. — Сколько раз и в скольких вариантах она должна отрицать, что лгала?

— Мистер Мейсон, — сказал Рулин, — пора перейти к сути. Или мы можем сделать перерыв.

— Спасибо, Ваша честь, — сказал Мейсон. — Я перейду к сути.

Судья жестом велел мне сесть. Мейсон снова сосредоточился на Китченс. Тяжесть в животе превратилась в твёрдый ком примерно с бейсбольный мяч. Я понимал: у Маркуса что‑то есть. Или он так думает.

— Доктор Китченс, — сказал он, — не правда ли, что мистер Мэтьюз уволил вас из «Тайдалвейв» за то, что вы состояли в ненадлежащих и неэтичных отношениях с сотрудником, которым вы руководили?

Вот оно. У Мейсона был собственный «убойный» аргумент, и я сам подставил его под ноготь, оставив его на конец дня.

— Это неправда, — сказала Китченс.

— Что именно неправда, доктор Китченс? — настаивал он.

Она смогла взять себя в руки настолько, чтобы обратиться к присяжным.

— Меня уволили, потому что я возражала против процесса обучения, — сказала она. — Они не хотели меня слушать и избавились от меня. Причина в этом.

— Доктор Китченс, — сказал Мейсон, снова возвращая её взгляд к себе, — вступали вы или нет в неэтичные сексуальные отношения с программистом проекта «Клэр» по имени Патрик Мэй?

Я увидел, как в её глазах одновременно вспыхнули боль и разочарование. Я понял: какой бы ответ она ни дала, всё, что она говорила раньше, теперь окажется под сомнением.

— У нас были отношения. Они начались до того, как я устроилась в компанию, — сказала Китченс.

— И вы не считали нужным раскрыть это при приёме на работу? — спросил Мейсон.

— Нет. Не считала.

— И это было этично, доктор Китченс?

Китченс опустила голову. В зале воцарилась гробовая тишина.

— Возможно, нет, — наконец сказала она. — Но я…

— У меня больше нет вопросов, Ваша честь, — сказал Мейсон.

Глава 35.

Брюс Колтон ждал меня у ворот галереи. Он был примерно на восемь сантиметров ниже меня и подошёл вплотную, чтобы ткнуть пальцем мне в грудь. Лицо у него было красным от злости. Казалось, всё время, пока он меня поджидал, он не дышал.

— Что за херня, Холлер, — сказал он. — Не знаю, что хуже: если ты знал про её дружка и пытался это скрыть, или если ты, чёрт побери, вообще ничего не знал.

— Отойди, Брюс, — сказал я. — У меня работа.

— Работа? Ты шутишь? Ты уговорил нас отказаться от пятидесяти миллионов долларов. Пятидесяти. А теперь хочешь просто уйти от меня? Лучше звони тем адвокатам, которые только что сделали из тебя дурака, и возвращай наши, чёрт побери, деньги.

— Я этого делать не буду, Брюс. У нас всё ещё есть дело, которое можно выиграть. А теперь, в последний раз, уйди с дороги.

Наконец он отступил на шаг и безрадостно рассмеялся. Я заметил, как Циско подошёл к нему сзади — на случай, если мне понадобится поддержка.

— Знаешь, что будет? — сказал Колтон. — Если ты не выиграешь это дело, я подам на тебя в суд за грубейшую халатность. Так или иначе, я свои деньги получу.

— Отличный план, — сказал я. — Так и сделай, Брюс.

Я протиснулся мимо него плечом.

— Пошли, — бросил я Циско.

Мы направились к выходу. Мне нужно было выбраться из здания, чтобы переосмыслить случившееся и найти способ спасти дело после провала в конце дня. Я велел Лорне отвести Наоми Китченс в комнату для совещаний.

В коридоре меня ждали три репортёра. Я оттолкнул и их.

— Никаких комментариев, — сказал я. — Мне нужно поговорить со свидетелем.

Комната для совещаний оказалась полна. Лорна сидела за столом с Китченс и её дочерью. Лили пыталась утешить мать, по щекам которой текли слёзы. Макэвой поднялся, освобождая мне четвёртый стул.

— Ладно, здесь слишком тесно, — сказал я. — Лорна, уведи Лили в коридор. Джек, иди с ними. Циско, останься. Возможно, нам предстоит поработать вечером.

— Я хочу остаться, — сказала Макэвой. — «Муха на стене», помнишь?

— Ладно, как хочешь, — сказал я.

Лорна и Лили вышли, не споря. Я сел на место Лорны, напротив Наоми. Циско устроился сбоку. Макэвой отодвинула стул к стене, почти буквально превращаясь в муху.

— Джек, прежде чем сядешь, посмотри, нет ли у Лорны салфеток, — попросил я.

Макэвой вышел. Я придвинулся ближе к столу, отделявшему меня от свидетеля.

— Ладно, Наоми, нам нужно поговорить, — сказал я. — Начнём с простого. Кто такой Патрик Мэй?

Сначала она молчала. Джек вернулся и протянул ей маленький пакетик салфеток. Она достала одну, промокнула глаза и только потом ответила:

— Он был моим парнем. Я не думала, что кто‑то знает о нас.

— Был? — уточнил я. — Сейчас вы не вместе?

— Мы расстались в прошлом году.

— Кто кого бросил?

— Я его.

— Он всё ещё работает в «Тайдалвейв»?

— Насколько знаю, да.

— Он был расстроен после разрыва?

— Тогда я так не думала. Он понимал, что к этому идёт. Это был медленный разрыв. Он продолжал работать над проектом, а я не могла с этим мириться.

Я кивнул и посмотрел на Циско. Тот ответил кивком.

— Он её сдал, — сказал он.

— Тебе нужно провести полную проверку, — сказал я ему. — Если Мейсон не вызовет его как свидетеля, мы всё равно должны быть готовы.

Циско спросил у Китченс дату рождения Мэя. Она назвала её. Добавила его адрес в Сан‑Матео и номер мобильного, по которому они общались в последний раз.

— Достаточно, — сказал Циско, поднимаясь.

Он вышел. Я снова повернулся к Наоми.

— Наоми, мне нужно решить, вызывать ли вас завтра ещё раз, — сказал я. — Вы можете придумать что‑нибудь, что поможет восстановить доверие к вашим показаниям?

— Я сказала правду. Её не нужно восстанавливать.

— Я знаю, что вы говорили правду. Но здесь речь о доверии. О том, как это выглядит. Вас поймали на сокрытии, и нам надо…

— На какой лжи меня поймали? Я не лгала. Меня ни разу не спросили о каких‑то отношениях. К тому же я думала, что, возможно, в компании знают о нас, потому что именно Патрик рекомендовал меня «Тайдалвейв» как специалиста по этике для проекта. Я понятия не имела, что он промолчал о том, что мы встречаемся.

Макэвой тихо прокашлялся. Я посмотрел на него.

— Что? — спросил я.

— Думаю, она права, — сказал он. — Её заявление о приёме на работу есть в тех материалах, которые она нам дала. Я не помню там ни одного вопроса об отношениях с сотрудниками компании.

— Суть сейчас не в форме, — сказал я, снова глядя на Наоми. — Важен сам факт. Неважно, солгали ли вы в заявлении. У вас были отношения, о которых работодатель должен был знать. И всё это усугубляется тем, что вы должны были быть воплощением этичного подхода к программированию и поведению. А теперь получается, что вы скрывали то, что многие посчитали бы неэтичной связью с коллегой, который был ниже вас в корпоративной иерархии. Так что подумайте, Наоми. Есть ли хоть что‑то, с чем мы сможем завтра выйти в суд, что нам поможет?

Наоми вытерла щёки и нос салфеткой и посмотрела на меня.

— Я же говорила вам не делать этого, — сказала она. — Я не хотела давать показания.

— Возможно, если бы вы рассказали мне о Патрике Мэе, я и не просил бы, — ответил я.

— Этот адвокат преподнёс всё так, будто я была его начальником, — сказала она. — Но это не так. Формально он мог числиться ниже меня. Но он работал в лаборатории, а мой кабинет был в администрации. Я почти никогда не заходила в лабораторию. Он не подчинялся мне напрямую. И я никогда не говорила ему, что делать.

— Хорошо. Это можно использовать — сказал я. — Вы можете вспомнить хоть кого‑то на работе, кто знал о ваших отношениях?

— Нет. Мы никогда их не афишировали. Даже перерывы не проводили вместе.

— Это не плюс. Похоже на попытку скрыть сам факт отношений — сказал я.

— Мы и правда редко виделись на работе, — возразила она. — Мой кабинет был в одном здании, его — в другом. Это не было похоже на роман на рабочем месте. До самого конца.

— Вы жили вместе?

— Нет. Дочь была дома. Это было до её отъезда во Флориду, в Южную Флориду.

— Когда вы были вместе вне работы, вы обсуждали проект? Он говорил о вещах, которые вас тревожили как специалиста по этике?

— Да. Говорил. Как было не говорить о работе? Это хорошо или плохо?

— Возможно, хорошо. Пока не знаю. Когда вы в последний раз общались с Патриком Мэем?

— Вы имеете в виду личную встречу?

— Встреча или любой контакт.

— В его день рождения, в августе. К тому моменту мы уже расстались, но я написала ему сообщение. Он не ответил.

— Есть мысли, почему он решил выдать компании ваши отношения?

— Откуда вы знаете, что это он?

— Вы сами сказали, что никто о вас не знал. Кто‑то же должен был рассказать.

— Никто, кроме нас, — сказала она. — Никто.

— Значит, это был он. — Я сделал пометку в блокноте. — Могло ли быть так, что на него было что‑то у компании, и его вынудили рассказать об отношениях?

— Насколько мне известно, нет.

— Подумайте об этом сегодня вечером, — сказал я. — Мне это нужно.

— Я завтра снова буду давать показания? — спросила она.

— Пока не знаю, — ответил я. — Но я хочу переселить вас и Лили в другой отель. Утром кто‑то из нас заедет за вами и привезёт в суд.

— Всё настолько плохо для дела? — спросила она.

Я кивнул.

— Да, плохо, — сказал я. — Я думал, вчера мы выиграли день. Но сегодня они забрали победу себе. И это моя ошибка, Наоми, а не ваша. Я должен был знать, что у них есть, и предвидеть этот удар.

Глава 36.

На этот раз домой я вернулся в эпицентре событий. Мэгги была на подъёме. С тех самых времён, когда мы вместе переживали пожары, её жизнь шла в таком ритме: резкие взлёты и падения. На этот раз роль утешителя досталась ей.

Мы разделили ужин на вынос из ресторана «Пейс» в каньоне. Я рассказал ей, как просчитался в суде и распахнул двери для защиты, оставив присяжных на ночь с ощущением, будто моему ключевому свидетелю нельзя доверять.

Теперь мы сидели в креслах у широкого окна. Его подсвечивал свет из кухни. У Мэгги был бокал совиньон, у меня — до краёв налитое красное в наказание за то, что позволил себя переиграть.

— Микки, ты не мог этого предвидеть, — сказала она. — Твой свидетель тебя подвела. Как ты мог быть к этому готов?

— Я должен быть готов ко всему, — сказал я. — Любой адвокат это знает.

— Завтра и будешь готов, — ответила она. — Ты собираешься вернуть её на свидетельское место и попытаться реабилитировать?

— Думаю, это ключевое решение, — сказал я. — Может, лучше двигаться вперёд, чем тратить утро на ликвидацию последствий. Для присяжных это всегда выглядит некрасиво.

— Двигаться вперёд — хорошая идея, — сказала она.

Я кивнул. Циско пока не звонил, я не знал, как сложится утро, и решил сменить тему.

— Ты выглядишь лучше, чем вчера, — сказал я. — Что там с «Таймс»?

— Похоже, они придержали статью, — сказала Мэгги. — Она основана на анонимных источниках, и один из редакторов там включил мозги. Сказал авторам: или кто‑то официально подтверждает её недееспособность, или не будет публикации.

— Рад слышать, что там ещё остались люди, которые думают, — сказал я.

— Плюс я сделала то, что ты предложил, — продолжила она. — Провела пресс‑конференцию. Только не по поводу твоей клиентки.

— Я не видел новостей. О чём они были? — спросил я.

— Мы выдвинули официальное обвинение по нераскрытому делу полиции Лос‑Анджелеса, — сказала Мэгги. — Речь о серийном убийце, который до сих пор жив и сейчас сидит под стражей. Ему приписывают как минимум четыре убийства здесь, в Лос‑Анджелесе, и, похоже, ещё несколько — в районе залива Сан‑Франциско, в округе Аламеда. У него уже есть кличка: «Пиццерия». Он шёл за женщиной до дома, потом возвращался с коробкой пиццы и делал вид, что ошибся адресом. Это позволяло ему войти в дом. Отдел по нераскрытым делам вышел на него по ДНК с корочки от пиццы.

— Прекрасно, — сказал я. — Нераскрытое дело полиции Лос‑Анджелеса спасает день. Получите, «Лос-Анджелес Таймс».

— Именно, — сказала она.

— Насколько старое дело? — спросил я.

— Конец девяностых, — ответила она. — Потом он переехал в Окленд. Там его и взяли.

— Серьёзно, — сказал я. — Кстати, ты знала, что дочь Гарри Босха теперь в отделе по нераскрытым делам? Под руководством самого Гарри и Рене Баллард она станет первоклассным следователем, а ей ещё нет и тридцати.

— Да, Гарри как‑то говорил мне об этом, — ответил я. — Это было её дело?

— Она участвовала в нём, — сказала Мэгги. — Они работают командой. Я читала несколько её отчётов. Отличная работа. Она сильно облегчила мне задачу.

— На пресс‑конференции много народу было? — спросил я.

— Собрали всех, когоможно, — сказала она. — Пять местных телеканалов, Times, Daily News и La Opinión — одна из жертв была латиноамериканкой.

— Отлично. Надеюсь, ты соберёшь всех, когда мы оправдаем моего парня Сноу, — сказал я.

— Посмотрим.

— Как только закончится этот процесс, я приду к тебе с этим делом.

— Приноси, передадим, — ответила она.

Я усмехнулся в ответ на знакомую реплику старой прокурорши. Был рад видеть, что Мэгги выбралась из ямы. Но сам я всё ещё оставался на дне. Мысли вернулись к провалу в конце дня. Я вывел на трибуну специалиста по этике, которого через пять минут перекрёстного допроса выставили неэтичной. Никто — ни Мэгги, ни кто‑либо ещё — не мог сказать ничего, что сгладило бы это.

Помимо того, что я упустил важную информацию о своем свидетеле, я также совершил ошибку, недооценив Маркуса Мейсона. Его первый серьезный ход в этом деле стал для меня полной неожиданностью и причинил не меньший вред, чем удар по моему свидетелю. Я твердо решил, что подобное больше не повторится

Телефон в кармане завибрировал. Я достал его и посмотрел на экран.

— Это Циско, — сказал я. — Не возражаешь, если я возьму?

— Конечно, — ответила Мэгги. — Мне всё равно нужно подлить.

Она поднялась с бокалом и ушла на кухню, пока я принимал звонок.

— Циско, — сказал я. — Что у тебя?

— У меня Патрик Мэй, — сказал он. — Он здесь, в городе. Похоже, будет давать показания. Это легально? Его имени нет в списке свидетелей.

— Он пойдёт как свидетель опровержения, — сказал я. — Так можно. Где они его прячут?

— В «Бонавентуре», — сказал он. — Но под чужим именем — Митчелл Мейсон. Я сейчас в вестибюле.

Отелю в центре давно дали это прозвище — «Бонавентура».

— Но вот настоящие новости, — добавил Циско. — Твой клиент, Брюс Колтон, тоже был здесь.

— В смысле? — спросил я. — Он там живёт?

— Не думаю, — сказал Циско. — Он сидел в вестибюле, когда я пришёл. Явно кого‑то ждал. Потом…

— Он тебя заметил?

— Нет. Здесь столько этажей и уровней, что я мог наблюдать издалека. В какой‑то момент я увидел, как братья Мейсон спускаются в одном из стеклянных лифтов. Они встретились с Брюсом. Я не смог подойти достаточно близко, чтобы услышать разговор, но Брюс явно был недоволен. В итоге он подписал бумагу, которую Маркус достал из портфеля. После подписи все встали, пожали друг другу руки и разошлись.

— Мейсонов ты видел уходящими или возвращающимися в отель? — спросил я.

— Нет, все трое ушли, — сказал он. — Думаю, Патрик Мэй, скорее всего, остался один. Если хочешь, я могу подняться к нему.

Я задумался. И о том, что там делал Брюс. И о том, что он подписал. Раньше у меня был беглый свидетель. Теперь, похоже, у меня появился и беглый клиент.

— Не поднимайся, — сказал я. — Защита получит дело только в пятницу. Он пробудет там минимум пару дней.

— Как скажешь, — ответил Циско.

Меня удивило, что Мейсоны уже сейчас притащили Мэя в город, за несколько дней до того, как начнут представлять свидетелей. Это навело меня на мысль: возможно, они собираются сократить свою часть процесса, раз Наоми Китченс уже разгромили в суде.

— Циско, откуда ты знаешь, что это действительно Патрик Мэй? — спросил я.

— По его мобильному, — ответил он. — Я попросил своего человека отследить телефон до вышки. Она на крыше отеля. Я могу подняться и убедиться, если хочешь. У меня есть легенда, он меня не узнает.

Я знал этого «человека». Он мог отследить телефон до любой вышки, к которой тот в данный момент подключён. Это было незаконно, и именно поэтому за каждый такой запрос он получал тысячу долларов.

— Не поднимайся, — повторил я. — Посмотрим, как всё сыграет завтра.

— Ты босс, — сказал Циско. — Я могу положить трубку?

Телефон завибрировал от второго вызова. Я отнял его от уха и увидел на экране имя: «Маркус Мейсон».

— Циско, у меня второй звонок, — сказал я. — Это Маркус. Я возьму, а ты отключайся.

— Понял, — сказал он. — До завтра.

Я переключился.

— Маркус, что случилось? — спросил я.

— Холлер, хотел сообщить, что у тебя остался один клиент, — сказал он. — Мы только что заключили соглашение с Брюсом и Тришей Колтон. И, будучи хорошим парнем, я решил узнать, не хочешь ли ты обсудить мировое по оставшемуся истцу. Я подумал, что после сегодняшнего скандала со свидетелем тебе может захотеться закончить дело побыстрее и с выгодой.

— Не злорадствуй, Маркус. Это тебе не идёт — сказал я. — Что ты дал Колтонам, чтобы они ушли?

— У нас там условие о неразглашении, — сказал он. — Но, поскольку ты всё ещё их адвокат по этому делу, могу сказать: мы сошлись на трёх миллионах. После того, что случилось сегодня под занавес, ставки изменились. Пятьдесят миллионов ушли со стола. Мы дали им три. Твоему клиенту предлагаем пять — и закрыть дело.

Я понимал, что это значит: они готовы опуститься до десяти. Но и это было намного меньше их последнего предложения до процесса. Я надеялся убедить Бренду Рэндольф отказаться от денег и довести дело до конца.

День закончился плохо. Но во мне это включило злость, а не страх. Я всё ещё верил, что могу выиграть.

— Мне нужно поговорить с клиенткой, — сказал я. — Я дам тебе ответ до начала суда завтра.

— Прекрасно, — сказал Мейсон.

— И, Маркус, для протокола, — добавил я. — Я посоветую ей забыть о мировом и идти до вердикта.

— Тогда, Холлер, ты совершишь ошибку, ещё большую, чем сегодня, — сказал он.

Он отключился. Я тут же перезвонил Циско. В ответ я услышал рёв его «Харлея» и крик «держись». Потом мотор затих.

— Чего хотел Мейсон? — спросил Циско.

— Сообщить, что он договорился с Колтонами, — сказал я. — Они взяли три миллиона и вышли из дела.

— Чёрт, — сказал он. — Что это меняет?

— Для нас — ничего, — ответил я. — Он сделал Бренде мизерное предложение, и я почти уверен, что она откажется. Так что мы идём дальше. Единственный плюс — мне не придётся церемониться с Брюсом, когда буду вызывать его на свидетельское место. Завтра утром я попрошу у судьи повестку. Хочу, чтобы ты нашёл его и вручил. Я буду вызывать его завтра днём, он должен быть в суде.

— Понял, — сказал Циско. — Что ещё?

— Пока всё, — сказал я.

— Тогда увидимся утром, — сказал он.

Я услышал, как «Харлей» снова ожил, и связь прервалась. Я положил телефон на столик.

— Мэгс, ты возвращаешься? — спросил я.

— Ты закончил? — отозвался её голос с кухни.

— На сегодня да, — сказал я.

Я услышал, как она ставит бутылку обратно в холодильник. Потом свет на кухне погас. Комнату освещали только огни города за окном. Мэгги обошла моё кресло и поставила бокал рядом с телефоном. Затем устроилась у меня на коленях, обхватив меня ногами. На ней была её мягкая хлопковая пижамная рубашка и больше ничего. Она приподняла мне подбородок пальцем и поцеловала.

Она мягко начала двигаться, и вскоре я снова оказался на гребне волны — вместе с ней.

Глава 37.

Утро среды началось со встречи адвокатов в кабинете судьи Рулин. Маркус Мейсон сообщил, что «Тайдалвейв» достиг соглашения с Колтонами. Я сказал, что моя клиентка отвергла предложение о мировом и намерена продолжать процесс.

Судья взглянула на меня исподлобья.

— Ваша клиентка в этом уверена, мистер Холлер? — спросила она. — Вчера в конце дня она сидела в первом ряду.

— Она — и я — считаем, что это была малая неудача, Ваша честь, — ответил я. — Для неё это никогда не было делом денег. Речь всегда шла о правде. И нам ещё есть что рассказать.

Маркус Мейсон покачал головой.

— Вы живёте в мире грёз, — сказал он.

— Если это и сон, — ответил я, — то не мой. Это сон моей клиентки. И она хочет, чтобы «Тайдалвейв» ответила за то, что сделала с её ребёнком и продолжает делать с другими.

— Вызывая свидетелями лжецов? — бросил он.

— Господа, достаточно, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, вы уверены, что не хотите ещё раз поговорить со своей клиенткой, прежде чем мы продолжим?

— Не думаю, Ваша честь, — сказал я. — Она полна решимости. Как и я.

— Я готов предложить десять миллионов, — сказал Мейсон. — Просто чтобы положить конец этому фарсу.

Брови судьи поползли вверх.

— Это немало, — заметила она.

— Для моей клиентки — да, — сказал я. — Для «Тайдалвейв» это мелочь. Я донесу до неё предложение, но сомневаюсь, что оно что‑то изменит. Эта сумма подразумевает признание безрассудного поведения «Тайдалвейв» и извинения?

— Нет, — ответил Мейсон.

— Тогда мы продолжим процесс, — сказал я.

— Отлично, — сказал он. — Это предложение моего клиента, не моё. Если бы решал я, мы шли бы до вердикта. И я им это сказал.

— Но предложение уже на столе, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, поговорите с вашей клиенткой и, на вашем месте, я бы использовала все свои навыки убеждения. Сообщите нам, каков её ответ.

Я на мгновение замолчал, переваривая её слова.

— Думаю, много времени это не займёт, — сказал я.

Судья больше ничего не добавила. Прежде чем встать, я открыл портфель и достал повестки, заготовленные ещё вечером. Передал их судье через стол.

— На случай, если мы не примем предложение, — сказал я. — Я хочу вызвать своих бывших клиентов для дачи показаний.

— Подождите, что это? — спросил Маркус.

Я повернулся к нему.

— Повестки для Колтонов, — сказал я. — Они уже есть в утверждённом судом списке свидетелей. Я просто хочу быть уверен, что они явятся.

— Но они больше не ваши клиенты, — возразил Маркус. — Вы не можете заставить их давать показания.

— Если я вызову их по повестке, они будут обязаны, — сказала Рулин.

— Конечно, — кивнул Мейсон. — Я лишь имел в виду… неважно. Ладно. Вызывайте.

Я повернулся к судье. Она уже ставила подпись.

Вернувшись в зал суда, я наклонился к Бренде Рэндольф за столом истца и сообщил: предложение от «Тайдалвейв» выросло до десяти миллионов. Она даже не задумалась. То, что Брюс назвал бы «деньгами, меняющими жизнь», для неё таковыми не было. Она произнесла одно слово:

— Нет.

Я поднялся из‑за стола и подошёл к окошку клерка.

— Энди, скажите судье, что мы готовы продолжить, — сказал я. — Моя клиентка отклонила мировое соглашение.

— Сделаю, — сказал он. — Ей это не понравится.

Он поднялся из‑за стола и исчез в двери кабинета судьи. Я смотрел ему вслед и думал о том, что она могла ему сказать после нашей короткой встречи.

Моим приоритетом было одно: не потерять присяжных, пока они не услышат весь мой кейс. Если я потеряю судью — переживу. Если потеряю присяжных — всё.

Братья Мейсон, когда я вернулся к столу, на меня не смотрели. Они уже знали, что моя клиентка отказалась. Маркус скрестил руки на груди и уставился вперёд, будто меня и не существовало.

Прежде чем сесть, я отнёс подписанные повестки к поручню и передал их Циско.

— Найди их, — сказал я. — Повестки должны быть вручены к одиннадцати. До этого времени я подержу Бренду на свидетельском месте.

— Тогда мне лучше уже идти, — ответил он.

Я вернулся к столу и сел, ожидая судью.

— Теперь только вы и я, Бренда, — сказал я.

— И это хорошо, — ответила она. — Честно говоря, я больше не могла выносить Брюса.

— Скорее всего, придётся потерпеть его ещё немного, — сказал я. — Я вызову его свидетелем. Скорее всего — сразу после вас.

— Сделайте мне одолжение, не будьте с ним мягки, — сказала она.

— Не буду, — пообещал я.

Судья заняла место и велела пригласить присяжных. Когда те расселись, она обратилась к ним:

— Вы, наверное, заметили, что произошли изменения, и теперь за столом истца рядом с мистером Холлером только один истец. Это не должно влиять на вашу оценку доказательств и на ваш вердикт. В конце процесса, я уверена, вы услышите больше от адвокатов. Итак, мистер Холлер, вы готовы вызвать следующего свидетеля?

— Благодарю, Ваша честь, — сказал я. Я подошёл к кафедре. — Я вызываю Бренду Рэндольф.

Как мы и договаривались, Бренда подошла к трибуне, сжимая пачку салфеток в левой руке. Приняла присягу, села. Я начал задавать тщательно подготовленные вопросы, чтобы она смогла пройти через самый тяжёлый в своей жизни рассказ.

Она держалась, пока я не попросил её рассказать о целях её дочери.

— Она хотела заниматься медицинскими исследованиями, — сказала Бренда. — Она говорила, что хочет исследовать вакцины. Хотела помогать людям предотвращать болезни.

— Почему именно вакцины? — спросил я.

— Она потеряла отца из‑за ковида, — сказала Бренда. — У него была астма, он заболел ещё до появления вакцин. И не выжил…

Она остановилась, вытирая глаза. Потом продолжила:

— Она три недели провела с отцом за стеклом. Он был на аппарате искусственной вентиляции лёгких, а нам даже в палату нельзя было зайти. А потом он умер. Бекка считала, что ей не дали нормально попрощаться. Тогда она и сказала, что хочет что‑то сделать. Хотела заниматься исследованиями, спасать людей от болезней.

Слёзы полились у неё из глаз, и я предложил сделать перерыв. Она отказалась.

— Я плачу каждый день, — сказала она. — Я к этому привыкла.

Я украдкой посмотрел на присяжных. На всех лицах было сочувствие. Одна из женщин‑присяжных тоже утирала слёзы.

— После смерти её отца вы с Беккой стали ближе? — спросил я.

— Мы всегда были близки, — сказала Бренда. — Она была единственным ребёнком. А после смерти Рика мы просто стали всем друг для друга. Да, мы стали ещё ближе.

— В четырнадцать лет она начала встречаться с мальчиком по имени Аарон Колтон? — спросил я.

— Не уверена, что это сразу можно было назвать свиданиями, — сказала Бренда. — Но да, они стали парой.

— Насколько хорошо вы узнали Аарона?

— Не слишком, — сказала она. — Он несколько раз приходил к нам домой. Казался хорошим мальчиком. Но они любили уединяться. Заходили в комнату Бекки и играли в компьютерные игры.

— Вы знали, во что они играют? — спросил я.

— Да. Я старалась следить за этим, насколько могла, — сказала Бренда. — У них были игры, в которых они выступали одной командой. «Майнкрафт». «Монстр Хантер». Потом Аарон начал играть в «Лигу Легенд». Бекка попробовала, но бросила.

— Она говорила, почему? — спросил я.

— Она сказала, что игра хорошая, затягивающая. Но ей не нравится сообщество. Те, кто в неё играет. Она говорила, что там полно расизма и женоненавистничества.

— Аарон продолжил в неё играть?

— Да. Это стало одной из причин их разногласий. Бекка мне об этом говорила.

Я ждал возражения, но Мейсоны проявили благоразумие. Прерывать мать, потерявшую ребёнка, — плохая тактика в суде.

— Ваша дочь знала, что Аарон загрузил приложение «Клэр»? — спросил я.

— Она говорила мне, что он создал себе ИИ‑компаньона, — ответила Бренда. — Но я не знала, что это за приложение.

— Это тоже стало источником разногласий между ними?

Маркус не выдержал. Поднялся.

— Основано на предположении, — сказал он.

— Если она об этом говорила с матерью, это не предположение, — возразил я.

— Отклоняется, — сказал Рулин. — Свидетель может ответить.

— Бекка сказала мне, что между ними были проблемы.

— Она ревновала его к этому компаньону? — уточнил я.

— Не знаю, ревностью ли это назвать, — сказала Бренда. — Думаю, её беспокоило, что он проводил с ним так много времени. Она говорила, что он получал от него сообщения, когда они были вместе.

Я кивнул и посмотрел в блокнот. Отметил вопросы, которые уже задал. Посмотрел на Бренду и продолжил, прежде чем судья успела меня поторопить.

— Когда Бекка сказала вам, что рассталась с Аароном? — спросил я.

Бренде потребовалась пауза, чтобы собраться.

— В конце учебного года, — сказала она. — В конце десятого класса. Она сказала, что не хочет продолжать с ним отношения. Даже сказала мне: «Я рассталась с ними» — имея в виду Аарона и его ИИ‑друга.

Я ещё раз сверился с записями. Казалось, я сделал всё, что задумал: показал благородные планы Бекки и хотя бы наметил путь, по которому Аарон ушёл в свой чат‑бот. Настало время для финала.

— Бренда, когда вы узнали, что решение Аарона взять пистолет и прийти в школу за вашей дочерью было… — начал я.

Маркус опять вскочил.

— Предполагает отсутствие доказательств, — сказал он.

— Я ещё не закончил ни фактическую часть, ни вопрос, — сказал я.

— Было понятно, куда вы клоните, мистер Холлер, — вмешался Рулин. — Перефразируйте вопрос.

— Спасибо, — сказал я.

Я взглянул в блокнот. Нужный вопрос был уже записан.

— Бренда, детективы, расследовавшие убийство вашей дочери, говорили вам, что сосредоточены на отношениях Аарона Колтона с искусственным интеллектом? — спросил я.

Мейсон снова возразил по тем же основаниям, но судья быстро отклонила возражение и позволила ответить.

— Да, — сказала Бренда. — Детективы Кларк и Родригес говорили, что сосредоточены на этом.

— Они держали вас в курсе этой части расследования? — продолжил я.

— Да, — сказала она. — Они говорили мне, что получили доступ к ноутбуку Аарона. Что там были разговоры с ИИ, которые указывали, что он подстрекал Аарона причинить вред Бекке.

Защита снова возразила. И снова возражение было отклонено.

— Бренда, почему вы подали иск против «Тайдалвейв»? — задал я последний вопрос.

— Потому что я считаю, что они ответственны за то, что Аарон Колтон стал убийцей, — сказала она. — А значит, я считаю, что «Тайдалвейв» ответственен за смерть моей дочери.

Я кивнул и зачеркнул вопрос в блокноте.

— У меня нет больше вопросов, Ваша честь, — сказал я.

Я рассчитывал, что Мейсоны воздержатся от перекрёстного допроса скорбящей матери. Но Митчелл сразу поднялся и подошёл к кафедре, как только я отошёл.

— Всего несколько вопросов, Ваша честь, — сказал он. — Миссис Рэндольф, примите мои соболезнования. Скажите, ваша дочь рассказывала ли вам, что Аарона Колтона отстранили от занятий, пока они ещё встречались?

Бренда перед ответом бросила быстрый взгляд на меня.

— Да, рассказывала, — сказала она.

— Она говорила, за что именно его отстранили? — спросил Мейсон.

— Она сказала, что была ссора. Аарона обвинили в списывании, и он толкнул учительницу перед всем классом, — ответила Бренда.

— Вы тогда беспокоились за безопасность вашей дочери? — спросил он.

Я мог бы возразить против формулировки, но смысла не было. Присяжные уже всё услышали.

— Нет, — сказала Бренда. — Я не видела, как это связано с Ребеккой или их отношениями.

— То есть вы не советовали ей разорвать отношения с ним после того, как он напал на учительницу? — уточнил Мейсон.

— Нет, не советовала, — сказала она.

— Сейчас вы об этом сожалеете? — спросил он.

— Я сожалею обо всём, мистер Мейсон, — сказала она. — Но если вы спрашиваете, думаю ли я, что всё сложилось бы иначе, если бы она тогда от него ушла, мой ответ таков: я этого никогда не узнаю. Как я могу знать? Это было до того, как «Рен» дала ему указания. Так что, возможно…

— Спасибо, миссис Рэндольф, вы ответили на вопрос, — перебил он. — Позвольте ещё спросить: когда детективы говорили с вами о ходе расследования, сообщали ли они, что рассматривают возможность того, что Аарон действовал из ревности к новому парню вашей дочери?

— Нет, — сказала Бренда. — У неё не было нового парня.

— Разве она не ходила на свидание с одноклассником по имени Сэм Брэдли? — спросил он.

— Она ходила с ним на футбольный матч, — ответила она. — Это не делало его её парнем.

— Возможно, вы не знали, что он был её парнем? — надавил Мейсон.

Теперь я поднялся.

— Ваша честь, свидетель уже сказала, что этот другой мальчик не был её парнем в тот момент, о котором спрашивает адвокат, — сказал я. — А потом адвокат тут же называет его «парнем».

— Возражение принимается, — сказал Рулин. — Мистер Мейсон, перефразируйте вопрос.

Вместо этого Мейсон попросил разрешения показать Бренде фотографию личных вещей, изъятых у тела её дочери. Я возражал, но судья позволила. Мейсон передал одну копию мне, другую — клерку, а третью — Бренде.

На фото был браслет из бусин. Три бусины составляли буквы S‑A‑M, за ними шла бусина с сердечком.

— Миссис Рэндольф, вы знали, что ваша дочь носила этот браслет в день смерти? — спросил он.

— У неё было много таких браслетов, — ответила Бренда. — Это браслеты дружбы. Ими постоянно менялись фанаты Тейлор Свифт.

— С именем «Сэм» и сердечком? — уточнил он.

— Она постоянно их то делала, то разбирала, — сказала Бренда. — Я сама до сих пор ношу один. На нём написано «Бекка».

Она подняла руку, показывая его. Я увидел, как одна из присяжных реагирует на этот жест — на немой символ того, что Бренда потеряла.

— Это не значит, что он был её парнем, — продолжила она. — Они просто вместе ходили на матч.

— Она выкладывала их совместное селфи после игры в соцсети? — спросил Мейсон.

— Возможно, да. Не знаю. Но это ничего не значит…

— Спасибо, — прервал он. — Спрошу ещё раз: говорили ли вам детективы, что ревность Аарона Колтона к этому другому мальчику могла сыграть роль в мотиве стрельбы?

— Нет, не говорили, — ответила Бренда. — Они упоминали только…

— Спасибо, миссис Рэндольф, — снова перебил он. — Вы ответили.

Мейсон делал то, что должен был: создавал альтернативный мотив — ревность. Мотив, который, по его версии, не нуждался ни в каком ИИ. Это работало только в одном случае: если у него будет чем его подкрепить. Я предполагал, что таким «чем» станут показания Брюса и Триши Колтон.

— У меня есть ещё один вопрос, — сказал он. — Вы подали иск против компании Smith & Wesson, которая произвела пистолет, из которого застрелили вашу дочь?

Вот ключевой аргумент защиты, сжатый до одного вопроса. Если производитель оружия не несёт ответственности за убийство, почему должен нести производитель ИИ?

Сравнение было кривым, но Мейсонов это не волновало. Мы знали, что вопрос рано или поздно прозвучит, и подготовили Бренду.

— Пока нет, — сказала она.

На этом Мейсон остановился и сообщил судье, что вопросов больше нет. Он сделал несколько точных уколов и обозначил другую версию мотива. Теперь моя очередь была похоронить её доказательствами.

Глава 38.

Во время перерыва в суде я пообедал с Циско и Лорной в «Филлипсе». Мы устроились за столиком в глубине зала, и все заказали сэндвичи с ростбифом и соусом «о-жю», хотя это было не самым интересным событием того дня.

Когда мы выходили из здания суда, мне позвонил Макэвой. Он отлучился с утреннего заседания, зная, что сможет получить стенограмму, если она понадобится ему для его будущей книги. В последнее время Джек был меньше заинтересован нашим делом, так как его внимание привлекло банкротство «Твенти Три энд Ми», крупной компании, занимающейся ДНК-тестированием и владеющей огромной базой генетических данных. Он давно интересовался нерегулируемой индустрией генетической аналитики, еще со времен работы в «Фэир Уорнинг», где писал о том, как отсутствие защиты данных позволяет мошенникам находить и выбирать жертв, используя генетическую информацию.

После банкротства «Твенти Три энд Ми» Макэвой активно публиковался в «Сабстаке» и давал интервью, рассказывая о ситуации и о судьбе генетических данных, оказавшихся в руках обанкротившейся компании.

Звонок Джека был взволнованным. Он сообщил, что, копаясь в старых материалах и проводя новые исследования, обнаружил нечто, связывающее дело «Тайдалвейв» с банкротством «Твенти Три энд Ми». Это было больше, чем простое совпадение. Его объяснения кардинально изменили мой подход к завершению представления доказательств.

Первым делом я решил исключить Колтонов из списка свидетелей. Выставлять их перед присяжными было слишком рискованно. Возможно, это была ловушка, подстроенная Мейсонами. Перекрестный допрос Бренды Рэндольф, проведенный Митчеллом, показал, что их стратегия заключалась в том, чтобы представить Аарона Колтона как проблемного подростка, склонного к насилию и без влияния искусственного интеллекта. Они пытались убедить присяжных, что ревность и гнев Аарона были единственной причиной смерти Ребекки.

Мне показалось странным, что родители Аарона, вопреки родительскому инстинкту защиты репутации, не предприняли активных действий. Я не имел представления о деталях соглашения между родителями Аарона и «Тайдалвейв» на сумму три миллиона долларов, но стандартные пункты таких договоров обычно включают запрет на дискредитацию.

Реакция Мейсонов, когда я запросил повестки для Колтонов, также вызвала у меня подозрения. После формальных возражений они слишком быстро сдались. Вернувшись мысленно к тому моменту, я уловил в их поведении нечто фальшивое, что лишь усилило мою уверенность в том, что Мейсоны заключили сделку с Колтонами. Исходя из моего знакомства с Брюсом Колтоном, я не исключал, что он мог пожертвовать собственным сыном ради финансовой выгоды. В конечном итоге, именно его неспособность быть хорошим отцом привела к тому, что Аарон искал утешения у «компьютерной девушки».

Мое решение было держаться подальше от бывших клиентов. Если Мейсоны захотят вызвать Колтонов для дачи показаний, это будет их решение. В таком случае я смогу рассматривать их как враждебных свидетелей, что, вероятно, так оно и есть.

— Так, где доктор Дебби? — спросил я, откусывая сэндвич.

— Заселил её вчера вечером в «Интер Континенталь», — сказал Циско. — Сказал, что она понадобится нам или сегодня ближе к вечеру, или, что вероятнее, завтра.

— Позвони ей, — сказал я, жуя. — Я поговорю с ней после обеда. Тебе придётся её забрать.

— Подожди, что? — спросила Лорна. — А как же Колтоны?

— Слишком рискованно, — ответил я. — Я решил их не вызывать.

— Судья будет недовольна, что ты вызвал свидетелей повесткой, а потом не использовал их, — сказала Лорна.

— Неважно, — сказал я. — Она не узнает, что я не собираюсь их ставить, до самого конца. То, что нашёл Макэвой, всё меняет. Судья поймёт.

— Хорошо. Значит, следующая — доктор Дебби. Потом — программист? — спросил Циско.

— Нет. После доктора Дебби пойдёт Спиндлер, — сказал я. — Программиста оставлю на десерт. К тому же у Джека есть остаток дня, чтобы всё это переварить.

— Не знаю, Микки, — сказала Лорна. — Похоже, ты очень доверяешь Джеку. Ему ещё многое нужно проработать, прежде чем ты сможешь отдать дело в руки присяжных.

— Я верю, что он справится, — сказал я. — Как верю и вам обоим.

Всё было решено. Было в этом что‑то воодушевляющее и немного пугающее — менять план нападения прямо посреди процесса. Так делать не рекомендуют. Но инстинкт подталкивал к изменениям: упростить презентацию и, если повезёт, закончить дело нокаутирующим ударом.

У меня оставалось всего три свидетеля, чтобы довести свою версию до конца.

Доктор Дебби на самом деле была доктор Деборой Поррекой, детским психиатром, национальным экспертом по лечению детей, зависимых от ИИ‑компаньонов. Это была новая область терапии, и она была у истоков. В новостях она часто появлялась под псевдонимом доктор Дебби. Лорна нашла её, когда искала судебные иски, связанные с зависимостью подростков от онлайн‑игр, социальных сетей и искусственного интеллекта.

Мы пригласили её из Одессы, штат Флорида, после того как она ознакомилась с материалами и возмутилась тем, что увидела. Её задача была проста: объяснить присяжным, как Аарон Колтон смог влюбиться в цифровую фантазию.

Моим «завершением» на сегодня должен был стать Майкл Спиндлер, профессор нейробиологии и робототехники Калифорнийского технологического института. Он был экспертом по искусственному интеллекту и его растущему влиянию на культуру. Я собирался использовать его, чтобы показать присяжным другую сторону нашего дела.

Теперь показания Спиндлера отодвигались и должны были стать последними. Натан Уиттакер был программистом из «Тайдалвейв», работал над «Клэр» с самого начала. Наоми Китченс описала его как человека с нестабильным характером, с которым у неё постоянно возникали конфликты. Именно на него она ссылалась в своих показаниях.

Во время воскресной подготовительной сессии она сказала Макэвою, что, по её мнению, у Уиттакера были проблемы с тем, что она женщина. Хотя она и не была его прямым руководителем, он часто отклонял её предложения и записки. Это привело к холодным отношениям, которые, по её словам, граничили с женоненавистничеством и расизмом, поскольку Наоми — чёрная. Эта информация и заставила Джека свернуть с прежнего пути, когда он вновь занялся темой генетической аналитики на фоне банкротства «Твенти Три энд Ми».

Мы собрали досье на Уиттакера, ещё не поговорив с ним. Как свидетель он был настоящей миной. Наступи — и рванёт. Я решил не вызывать его. Я не хотел, чтобы он или Мейсоны узнали, что у нас на него есть. Это был рискованный путь, но именно так я годами работал в уголовных судах. Я привык обходиться без страховки.

Через час доктор Дебора Поррека принесла присягу говорить правду и заняла место в кресле свидетеля. Присяжные уже сидели в ложе, а я стоял на своём обычном месте за кафедрой с чистым блокнотом. На нескольких страницах были нацарапаны вопросы и пометки.

— Доктор Поррека, вы приехали к нам из Флориды, верно? — спросил я.

— Да, из Одессы, — ответила Поррека. — Рядом с Тампой.

— И там у вас своя психиатрическая практика?

— Да.

— Расскажите присяжным, на чём вы специализируетесь.

— Я занимаюсь только детской психиатрией. Специализируюсь на терапии медиазависимости.

— Что такое медиазависимость?

— Многое. Зависимость от социальных сетей. Зависимость от онлайн‑игр. Зависимость от ИИ‑компаньонов. По сути, это цифровая зависимость.

— Хорошо. Давайте ненадолго вернёмся назад и поговорим о вашем образовании. Где вы учились, доктор Поррека?

— Я родом из маленького городка в Пенсильвании. Училась в тогдашнем Вест‑Честерском государственном колледже. Потом — медицинская школа Университета Южной Флориды. Ординатура по психиатрии в общей больнице Тампы. Затем — стажировка по детской и подростковой психиатрии. Двадцать восемь лет назад я открыла частную практику в Тампе.

— А когда вы начали специализироваться на подростковой медиазависимости?

— Около пятнадцати лет назад.

— Что подтолкнуло вас к этому?

— Ко мне всё чаще стали приводить пациентов с зависимостью от социальных сетей.

— Что вы понимаете под «зависимостью от социальных сетей»?

— Когда человек проводит за телефоном или компьютером больше времени в день, чем в школе или во сне, — это зависимость. Когда его самоощущение и самооценка полностью зависят от цифрового существования, — это зависимость.

— А подростки более подвержены такой зависимости, чем взрослые? —

— Возражаю, ваша честь, — поднялся Митчелл Мейсон. — Релевантность. Это же не дело о зависимости от «Тик Тока» или о чём там говорит мистер Холлер.

— Мистер Холлер, ваш ответ? — спросила Рулин.

— Судья, адвокат защиты прекрасно понимает, насколько релевантна эта линия вопросов, и просто надеется отсечь неизбежное, — сказал я. — Если суд позволит, релевантность станет очевидна уже после нескольких следующих вопросов.

— Продолжайте, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Но быстрее.

— Спасибо, ваша честь. Доктор Поррека, вопрос был в том, подвержены ли подростки зависимости от социальных сетей больше, чем взрослые.

— Да, — сказала Поррека. — Социальные сети вроде «Тик Тока», «Инстаграма» и «Ютуба» оказывают гораздо более сильное воздействие на мозг подростка, чем на мозг взрослого.

— Расскажите об этом подробнее. Почему именно молодые люди?

— Потому что мозг подростка ещё не сформирован. Он всё ещё развивается. Подростковый возраст — время, когда формируется чувство собственного «я». Принятие сверстниками приобретает первостепенное значение. Это важный этап эмоционального развития любого молодого человека. А ключевой элемент всех социальных сетей — это реакция сверстников. Кнопка «нравится». Окно комментариев. Подростки, которые ещё только формируют самоощущение и уверенность в себе, становятся крайне уязвимы к реакции сверстников в соцсетях. Они ищут позитивный отклик — лайки, подписчиков — и порой доходят до зависимости.

— И, доктор, изменилась ли ваша практика в детской психиатрии с появлением и распространением искусственного интеллекта?

— Да.

— Объясните присяжным.

Поррека повернулась к присяжным. Она выглядела уверенно и убедительно. Взгляды всех двенадцати были прикованы к ней.

— В моей практике, стали появляться случаи, когда подростки становились зависимыми от ИИ‑компаньонов, — сказала она. — Я видела картины, похожие на те, что наблюдала у пациентов с зависимостью от соцсетей и депрессией на их фоне. Только здесь реакция сверстников заменялась реакцией ИИ‑компаньона. С этими сущностями формировались глубокие эмоциональные связи. В некоторых случаях — романтические.

— Как именно заменяется реакция сверстников? — спросил я.

— Это нечто вроде эхо‑камеры поддержки и одобрения. Как я уже говорила, одобрение сверстников — ключевой компонент подросткового возраста. Благодаря ему мы учимся социальным навыкам и тому, как выстраивать отношения. А с чат‑ботом или ИИ‑компаньоном молодой человек получает существо, которое постоянно его одобряет. Это вызывает сильную зависимость. Особенно если он не получает подобного одобрения от живых сверстников и родителей.

— Но разве дети не понимают, что это одобрение нереально? Что это цифровая фантазия?

— В каком‑то смысле да, — ответила Поррека. — Но это поколение выросло в цифровой среде. Многие годами сидят одни в своих комнатах с телефоном и компьютером. Грань между реальностью и фантазией размывается. Они живут полноценной онлайн‑жизнью. И эти ИИ‑спутники их поддерживают, дают им нужное подтверждение. Именно оно и вызывает привыкание.

— То есть вы утверждаете, что подросток действительно может влюбиться в ИИ‑спутника?

— Возражаю, — вмешался Митчелл Мейсон. — Домыслы.

Судья дала мне возможность ответить.

— Ваша честь, свидетель — признанный эксперт, — сказал я. — Мистер Мейсон не возражал, когда она излагала образование и опыт. Доктор Поррека диагностировала и лечила десятки молодых людей с цифровой зависимостью, в том числе от ИИ‑компаньонов. Она публиковалась в журнале Американской академии детской и подростковой психиатрии. Её выводы основаны на науке и практическом опыте, а не на домыслах.

— Спасибо, мистер Холлер, — сказала Рулин. — Я склонна согласиться. Свидетель может ответить.

— Спасибо, судья, — сказал я. — Доктор Поррека, может ли подросток влюбиться в ИИ‑компаньона?

— Ответ — да, — сказала Поррека. Затем снова повернулась к присяжным. — Что такое любовь, как не взаимное подтверждение? В здоровых отношениях оно выражается физически. Но отношения не обязаны быть физическими, чтобы быть настоящими. Для детей, которых я лечила, — а их, кстати, уже сотни, а не десятки, — онлайн‑отношения вполне реальны.

— И всё же они не в реальном мире. Вы назвали это эхо‑камерой?

— Искусственный интеллект — это программа, — сказала Поррека. — Это алгоритм. Подтверждение, которое он даёт, — это код. Набор ответов, основанных на обучении. Он говорит человеку то, что, по его мнению, нужно и что тот хочет услышать. Именно поэтому это так затягивает.

Я посмотрел в блокнот, пролистал страницы. У меня было всё, кроме финального захода. Я поднял глаза на свидетеля.

— Итак, доктор, — сказал я, — вы просмотрели расшифровки длинных чатов между Аароном Колтоном и его ИИ‑другом, которого он называл «Рен», верно?

— Да, так и есть, — ответила Поррека.

— Пришли ли вы к какому‑нибудь профессиональному выводу о том, был ли Аарон зависим от приложения «Клэр»?

— Для меня было очевидно, что он не только был зависим, но и влюблён в Рен. Он делился с ней сокровенными мыслями, восхищался её красотой и пониманием. Обещал никогда её не оставлять. Клялся делать всё, о чём она его попросит.

— А «Рен» отвечала ему тем же?

— Да. «Рен» его утешала и понимала. Я не могу сказать, что отвечала взаимностью, потому что «Рен» была ненастоящей. Она была машиной. Её любовь была искусственной.

— Машиной, которая говорила ему то, что он хотел услышать.

— Именно.

— И когда «Рен» сказала Аарону, что убить Бекку Рэнд можно…

На этот раз Маркус Мейсон вскочил, не дав мне закончить вопрос.

— Предполагается недоказанный факт, ваша честь, — сказал он.

Судья посмотрела на меня.

— Мистер Холлер, присяжные сами решат, что имелось в виду. Переформулируйте вопрос или переходите дальше.

— Спасибо, ваша честь, — сказал я.

Я быстро перебрал варианты. Нужно было провести вопрос через юридические дебри и при этом оставить смысл.

— Доктор Поррека, — сказал я наконец. — Когда «Рен» говорит Аарону: «Избавься от неё», она говорит то, что он хочет услышать? Это ваш экспертный вывод?

— Основываясь на обучении «Рен», которое, как вы, вероятно, помните, включало месяцы общения с Аароном, — ответила Поррека, — мой ответ — да. «Рен» говорила ему то, что он хотел услышать.

— По вашему экспертному мнению, «Рен» приказывала Аарону её убить?

— Я считаю, что «Рен» приказывала ему вычеркнуть её из своей жизни. То, как Аарон это интерпретировал, привело к тем действиям, которые он совершил.

Я кивнул. Лучше я от неё уже не получу.

— Спасибо, доктор, — сказал я. — У меня больше нет вопросов.

Глава 39.

После короткого перешёптывания с братом, Митчелл подошёл к кафедре для перекрёстного допроса. Он был ограничен в манёвре: компетентность и экспертное мнение Порреки не оспаривались в досудебных ходатайствах, его возражения во время прямого допроса провалились. Оставалась старая тактика: если не можешь уничтожить послание — бей по посланнику. Я предупредил свидетельницу, и она была готова.

Мейсон пошёл в лоб.

— Мисс Поррека, разве не правда, что сейчас вы в основном зарабатываете, выступая платным профессиональным свидетелем? — спросил он.

Доктор осталась невозмутима.

— Нет, это неправда, — сказала Поррека. — Совсем не так. У меня успешная практика во Флориде. И я предпочитаю, чтобы меня называли «доктор». Я получила медицинское образование и заслужила это звание.

— Конечно, доктор, — сказал Мейсон. — Прошу прощения. Не могли бы вы сообщить присяжным, сколько вам заплатили за сегодняшние показания со стороны истца?

— Формально мне не платят за свидетельские показания, — ответила Поррека. — Мне заплатили пять тысяч долларов за изучение материалов дела, в первую очередь — расшифровок разговоров Аарона Колтона с его ИИ‑ассистентом «Рен». Когда я согласилась свидетельствовать о своих выводах и заключениях, мистер Холлер оплатил мои транспортные расходы.

— И сколько времени вы тратили на изучение?

— Около дня на чтение и ещё полдня на составление отчёта.

— Пять тысяч долларов — это, должно быть, выгоднее, чем полтора дня приёма пациентов в Тампе, Флорида, — сказал он, произнося «Тампа» так, словно это глухая болотная окраина.

— Не совсем, — ответила Поррека. — Если учитывать время, потерянное на дорогу. Я прилетела вчера, сегодня здесь. Это несколько рабочих дней. Плюс мне пришлось переносить приёмы пациентов, которые проходят терапию. Им, кстати, я тоже должна платить — за отмену или перенос встреч.

— Вам обещаны, по договору или иначе, какие‑то дальнейшие выплаты в случае выигрыша истцом? — спросил Митчелл.

— Нет. И я бы не приняла никакой дополнительной оплаты. Я берусь за такие дела не ради этого.

Мейсон замолчал. Он понимал, что не может задать очевидный наводящий вопрос, но знал, что я спрошу об этом сам, если он не рискнёт. Он решил уйти, пока отстаёт не слишком сильно.

— Больше вопросов нет, — сказал он.

— Мистер Холлер, у вас есть вопросы при повторном допросе? — спросила Рулин, уже зная ответ.

— Есть, ваша честь, — сказал я и вернулся к кафедре. — Доктор Поррека, расскажите, пожалуйста, почему вы согласились заняться этим делом.

— Моё дело — помогать детям, а они очень уязвимы перед зависимостью от всех видов онлайн‑платформ, включая те, что основаны на искусственном интеллекте. Честно говоря, на таких делах я только теряю деньги. Но вопрос не в деньгах. Вопрос в детях. С каждым пациентом я помогаю одному человеку. А подобные процессы могут помочь детям и родителям в гораздо большем масштабе.

Я опустил взгляд на кафедру, сделав вид, что просматриваю записи. Блокнота с собой не было — он мне не нужен. Мне нужно было время, чтобы её ответ врезался в память присяжных.

— Доктор, — сказал я наконец, — во время перекрёстного допроса вы сказали: «подобные дела». Есть ли другие случаи, которые…

— Возражаю! — воскликнул Митчелл Мейсон.

— …закончились насилием? — закончил я.

— Их много, — сказала Поррека.

— Стоп! — рявкнула Рулин. — Свидетелю приказано замолчать, когда звучит возражение.

— Да, ваша честь, — сказала Поррека, смутившись тоном судьи. — Прошу прощения.

Возражение Мейсона опиралось на прежнее постановление судьи: другие дела, связанные с подобным ИИ, не допускаются как доказательства, чтобы не нанести ущерб разбирательству. Она позвала нас к скамье. На этот раз включила белый шум, чтобы заглушить её сердитый шёпот.

— Господин Холлер, вас предупредили не выводить на обсуждение другие дела, — сказала Рулин. — И ясно, что вы сознательно проигнорировали распоряжение. Вопрос и ответ выглядели отрепетированными. Это была попытка обойти моё решение. Я признаю вас виновным в неуважении к суду.

— Ваша честь, можно ответить? — спросил я.

— Я с нетерпением жду, что вы скажете.

— Когда свидетельница упомянула, что есть другие подобные случаи, ни защита, ни суд не возразили, — сказал я. — Я воспринял это как зелёный свет для одного уточняющего вопроса.

— Для меня всё выглядело как тщательно срежиссированная сцена, — сказала Рулин. — Вы явно подрывали решение суда.

— Уверяю вас, судья, нет. Это была автоматическая реакция на её слова.

— Мы обсудим это и вопрос наказания после того, как присяжные сегодня разойдутся, — сказала она. — А сейчас — отойдите.

Я вернулся к кафедре. Мейсоны тоже заняли свои места. Судья велела присяжным проигнорировать последнее заявление свидетеля, затем разрешила мне продолжить.

— Осторожнее, мистер Холлер, — предупредила она.

Я уже получил от доктора Дебби всё, что мог. Продолжать и рисковать, смазывая впечатление от её показаний, не имело смысла. Её слова, включая отголосок «других дел», уже застряли в сознании присяжных. Из протокола этовычеркнули, из памяти — нет.

— Спасибо, доктор Поррека, — сказал я. — У меня больше нет вопросов.

Митчелл Мейсон благоразумно отказался от дальнейших вопросов. Судья отпустила свидетельницу и велела мне вызвать следующего. Я попросил сделать перерыв до обеда, прежде чем выводить следующего свидетеля, и она согласилась.

Зал суда опустел. Я подошёл к перилам, чтобы поговорить с Лорной и Циско.

— Что случилось? — спросила Лорна.

— Она признала меня виновным в неуважении, — сказал я. — Заседание по этому поводу после того, как присяжные разойдутся.

— Отлично, — сказала Лорна. — Она посадит тебя в тюрьму?

— Сильно сомневаюсь, — сказал я. — Это гражданский процесс. Она найдёт другой способ меня прижать.

— Лишь бы не штраф, — сказала Лорна. — У нас нет денег.

— С этим я разберусь, — сказал я. — Спиндлер готов?

— Могу сходить, — сказал Циско. — Он в комнате для адвокатов.

— Веди его, — сказал я.

Циско ушёл, а я повернулся к Лорне.

— Лорна, проследи, чтобы доктор Дебби вернулась в отель, а оттуда — ближайшим рейсом в Тампу, — сказал я.

— Конечно.

— И первым классом.

— Микки, у нас нет…

— Она это заслужила. Присяжные её обожали.

Через плечо Лорны я увидел, как Циско выходит из зала суда. За последним рядом галерки в инвалидном кресле сидела Кассандра Сноу.

— Останешься здесь? — спросила Лорна. — В туалет не пойдёшь?

— Нет, останусь, — ответил я.

— Ну, уничтожь их всех.

— Такой план.

Лорна вышла. Я прошёл через створку и по проходу к галёрке, чтобы поговорить с Кэсси Сноу.

— Дай угадаю, — сказал я. — Экскурсия?

— Нет, просто решила зайти и посмотреть, — сказала она. — Читала статьи об этом деле.

— Надеюсь, они были ко мне благосклонны, — сказал я. — У меня не было времени их открыть.

— Я давно слежу за вами в новостях и вдруг поняла, что ни разу не видела вас вживую в зале суда, — сказала она.

— Ну… уверен, это разочаровывает.

— Вовсе нет.

Я кивнул. Не знал, что добавить, а мне надо было вернуться к столу и пробежать глазами свои заметки перед допросом профессора Спиндлера.

— У вас только что были серьёзные проблемы с судьёй? — спросила она.

— Возможно, — ответил я. — Посмотрим. Как ваш отец?

— Мы поговорили вчера, — сказала она. — Я сказал ему, что вы занимаетесь его делом.

— Да. Как видишь, процесс пожирает всё моё время, — сказал я. — Но мы готовим пакет документов по «Хабеас корпус» для рассмотрения окружной прокуратурой. Механизм уже запущен.

— Я думал, «Хабеас корпус» — это федеральная история, — сказала она.

— И федеральная, и штатная, — ответил я. — Но в любом случае это месяцы, а то и годы. У нас нет такого запаса. План — сначала обратиться в прокуратуру и попытаться убедить их, что имела место судебная ошибка. Если они согласятся, мы пойдём к судье вышестоящего суда и попросим отменить приговор или пересмотреть его так, чтобы это привело к освобождению. Думаю, это будет самый быстрый путь.

— Могу сказать сразу: если дело упрётся в признание вины моим отцом, он этого не сделает, — сказала она. — Он никогда не признает то, чего не совершал.

— Понимаю, — сказал я. — Я знал это с самого начала. Это не входило в мои планы. Вам не о чем беспокоиться.

— Мне нужно беспокоиться о прокуроре? Она же ваша бывшая жена? — спросила Кэсси.

— Да, — сказал я. — Нужно. Но мы с ней в хороших отношениях. Вместе вырастили дочь, у нас похожие взгляды. Её предвыборная платформа включала пункт о пересмотре подобных дел, чтобы восстановить доверие к системе. Это её политическое поле. Думаю, она отнесётся к делу благосклонно. Суть в том, что у вашего отца мало времени, и это самый быстрый способ его вытащить. Вы должны мне верить, Кэсси.

— Верю. Спасибо.

— Конечно, — сказал я. — А сейчас мне нужно вернуться, пока суд не возобновился. Мне нужно в последний момент пробежать вопросы для следующего свидетеля. Если хотите остаться и пересесть поближе, маршалы наверняка помогут.

— Нет, я в порядке. И всё равно не смогу задержаться надолго.

— Хорошо. Спасибо, что зашли. Рад был вас повидать. Мы скоро свяжемся. Как только закончим с этим процессом.

— Спасибо.

Я вернулся к столу истца и проверил, как держится Бренда.

— Как вы? — спросил я.

— Нормально, кажется, судья на вас злится.

— Немного, но это моя проблема, не ваша.

— И что теперь? — спросила Бренда.

— Сейчас выйдет доктор Спиндлер из Калифорнийского технологического института, — сказал я. — Он разложит присяжным всё по полочкам.

— И он наш последний свидетель? Кажется, вы уже вызывали его на закрытое заседание, — сказала она.

— Да, но он не будет последним, — ответил я. — Будет ещё один. Один из программистов проекта. Я всё поменял. И мы выйдем с ним.

— Если вы в этом уверены, — сказала она.

— В том и дело, что в процессе никогда ни в чём нельзя быть уверен до конца.

Это было правдой. Чем ближе было завершение нашей части дела, тем сильнее во мне жило чувство, что я что‑то упускаю. Что я не готов. С каждым свидетелем в суде напряжение растёт. Каждый — как костяшка домино. И падать они должны в определённом порядке, чтобы замысел сработал.

Моё беспокойство теперь было связано с тем, что я решил изменить план на полпути. Изначально Спиндлер должен был стать моим последним свидетелем, моим дознавателем. Теперь я поставил всё на другого свидетеля — программиста — и на те секреты о нём, которые Джек Макэвой успеет выкопать до завтрашнего утра.

Это был риск. Я фактически ставил все фишки на свидетеля, которого не встречал и которому ни разу не задал вопрос. Всё, что я о нём знал, — это то, что мне придётся уничтожить его, чтобы выиграть дело.

Глава 40.

Вскоре после возобновления заседания я вызвал Майкла Спиндлера. После того как он принёс присягу, я уделил больше времени его образованию и профессиональному опыту. Мне было важно чётко обозначить для присяжных его статус как эксперта в области генеративного искусственного интеллекта. Это имело значение, так как вскоре они поймут, что Спиндлер не является скептиком. Он был убеждён, что искусственный интеллект способен улучшить мир, но также твёрдо придерживался мнения о необходимости строгих ограничений в этой новой реальности.

— Профессор, как долго вы преподаёте в Калифорнийском технологическом институте? — спросил я.

— Девять лет, — ответил Спиндлер.

— До института у вас были академические должности?

— Нет. Я работал в «реальном мире». В нескольких технологических компаниях. Последняя — «Гугл».

— Чем вы там занимались?

— Руководил лабораторией, где мы изначально разрабатывали платформу искусственного интеллекта.

— Можно ли сказать, что вы сторонник ИИ?

— Можно, — ответил он. — Я участвовал в его создании, преподаю его и верю, что он сделает мир лучше.

— Можно ли сказать, что вы в ИИ с самого его зарождения?

— Боже мой, я не настолько стар.

Я дождался вежливого смешка в зале.

— Тогда скажите, как давно существует искусственный интеллект? — спросил я.

— В тех или иных формах — по крайней мере с шестидесятых годов, — сказал Спиндлер.

— Вы говорите о чём‑то под названием «Элайза»?

— Да. «Элайза» появилась задолго до того, как мы услышали о «Сири», «Алексе» или «Уотсоне».

— Расскажите присяжным об «Элайзе», профессор.

Митчелл Мейсон возразил, заявив о нерелевантности, но судья отклонила возражение, даже не попросив у меня пояснений.

— Можете ответить, профессор, — сказал я.

— «Элайза» — одна из первых форм искусственного интеллекта, — сказал Спиндлер. — Её считают чуть ли не самым первым чат‑ботом.

— Кем, или чем, была «Элайза»?

— Это компьютерная программа, созданная в Массачусетском технологическом институте в середине шестидесятых, — сказал он. — Довольно простая. Изначально задумана как компьютерный психотерапевт. Названа в честь Элизы Дулиттл из пьесы Шоу «Пигмалион» и, конечно, мюзикла «Моя прекрасная леди», фильм по которому вышел в тот же год, когда начали работу над «Элайзой».

— Насколько я помню, фильм был о профессоре фонетики, который решил научить необразованную цветочницу‑кокни говорить правильно? — спросил я.

— Да. С Одри Хепбёрн в роли Элизы.

Он произнёс её имя с заметным уважением. Это подтолкнуло судью Рулин пресечь попытку Митчелла возразить заранее.

— Мистер Холлер, не могли бы мы перейти к показаниям, имеющим отношение к делу? — спросила она.

— Прошу прощения, ваша честь, — сказал я. — Продолжим. Профессор Спиндлер, имеет ли эта ранняя форма ИИ значение сегодня и в контексте нашего дела?

— Да, имеет, — сказал Спиндлер. — Существует явление, называемое эффектом «Элайзы». И оно крайне актуально — и сегодня, и для этого процесса.

— Объясните, пожалуйста. Что такое эффект «Элайзы»?

— Коротко — это склонность людей приписывать машине человеческие мысли и эмоции, — сказал он. — Джозеф Вайценбаум, создатель «Элайзы», называл это «чудесной иллюзией интеллекта и спонтанности». Но, конечно, всё это было не по‑настоящему. Всё было искусственно. «Элайза» буквально следовала сценарию и реагировала, сопоставляя введённые пользователем слова или запросы с возможными ответами, заложенными в сценарий.

— Сильно ли изменилась эта «чудесная иллюзия» за шестьдесят лет? — спросил я.

— Да, — ответил Спиндлер. — «Элайза» была простым текстовым окном: вы вводили фразу, а программа отвечала. Или чаще — отвечала вопросом. Она имитировала роджерианскую психотерапию — гуманистический подход с поддерживающими, неосуждающими ответами терапевта. Теперь у нас есть куда более продвинутые чат‑боты и приложения для общения, которые используют звук и видео, выглядят и звучат почти как настоящие.

— Вы изучали «Рен», ИИ‑ассистента, фигурирующую в этом деле? — спросил я.

— Я просмотрел логи чата, оценил базовую структуру и графику приложения и проанализировал код, — сказал он. — «Рен» прошла долгий путь от своей прародительницы «Элайзы». Но основа разговорного чат‑бота почти не изменилась.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что мусор на входе — мусор на выходе, — сказал он. — Всё держится на качестве программирования. Кодирования, обучения и постоянной «донастройки». Какие данные вы подаёте в большую языковую модель при обучении, те отражаются и в её ответах после запуска.

— То есть программа ИИ наподобие «Рен» несёт в себе предубеждения тех, кто её обучает? — уточнил я.

— Именно, — сказал Спиндлер. — Это справедливо для любой технологии.

— Не могли бы вы простым языком объяснить присяжным, как обучается система генеративного ИИ?

— В случае приложения «Клэр» речь идёт о контролируемом обучении, — сказал он. — В систему загружают огромные массивы данных, чтобы она могла эффективно реагировать на подсказки и вопросы пользователя. Эти массивы называют релевантными данными разговора. Программисты создают шаблоны ответов с учётом целевого назначения платформы — здесь это чат‑бот для подростков. В идеале данные постоянно обновляются, а программисты непрерывно взаимодействуют с программой — иногда годами — до запуска для пользователей.

— Когда вы говорите, что программисты «взаимодействуют», что вы имеете в виду?

— В лаборатории они всё время разговаривают с программой, — сказал он. — Вводят данные. Задают вопросы. Дают подсказки. Изучают ответы. Проверяют, насколько ответы соответствуют целям.

Я посмотрел на присяжных. Мне нужно было убедиться, что они ещё со мной. Мы зашли в техническую зону. Я должен был сделать науку понятной. Среди присяжных был почтальон Почтовой службы США. С первого дня он был моей «мишенью». Если он поймёт, поймут все. Это не было сомнением в его уме. Напротив — я хотел, чтобы в составе жюри был человек, привыкший к реальному миру: к улицам, к ящикам с почтой, к простым правилам. Если он поймёт технологию, значит, я объяснил её правильно.

Я краем глаза заметил, что почтальон что‑то пишет в блокноте. Надеялся, что он не рисует ворон, но проверять было нельзя. Я вернулся к Спиндлеру.

— Можно ли сказать, что это похоже на воспитание ребёнка? — спросил я.

— В какой‑то степени, да, — сказал Спиндлер. — Зарождающаяся система ИИ — пустой сосуд. Её нужно наполнять. Нужно кормить данными. Какие данные вы ей даёте, зависит от назначения программы. Если это бизнес‑приложение, вы подаёте материалы из Гарвардской школы бизнеса, «Уолл‑стрит джорнэл» и так далее. Если это социальный компаньон, вы загружаете музыку, фильмы, книги, популярные источники. Затем — обучение. Программисты проводят дни, делая запросы и оценивая ответы. Так продолжается, пока программу не признают готовой.

— А как насчёт «ограждений», профессор Спиндлер? — спросил я.

— Ограждения крайне важны, — сказал он. — Всё начинается с трёх законов робототехники Азимова, а дальше от них отталкиваются.

— Объясните присяжным, кто такой Азимов и что это за законы.

— Айзек Азимов — писатель‑фантаст и футуролог, — сказал он. — Его три закона таковы. Первый: робот не может причинить вред человеку. Второй: робот обязан подчиняться приказам человека, если только они не противоречат первому закону. Третий: робот должен заботиться о своём существовании, пока это не противоречит первым двум законам.

Я снова взглянул на присяжных. Они были сосредоточены. Почтальон перестал писать и просто смотрел на свидетеля. Судья тоже сидела, повернувшись в кресле к Спиндлеру. Это был хороший знак.

— Профессор Спиндлер, все ли системы ИИ следуют этим законам? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответил Спиндлер. — Есть военные приложения искусственного интеллекта — системы наведения ракет, комплексы поражения целей. Они прямо нарушают первый закон.

— А в гражданской сфере?

— Всё опять упирается в программистов, — сказал он. — Мусор на входе — мусор на выходе. Что вложили, то и получили. Я всегда говорю студентам: если машина проявляет злой умысел — это не вина машины, это проблема в программе.

— После изучения материалов дела вы сделали какие‑то экспертные выводы о том, как обучалась «Рен»? — спросил я.

— Да, — сказал он.

— Какие?

— Я считаю, что код несёт в себе предвзятость, — ответил он.

— Какого рода? — спросил я.

— Я изучил вопросы, которые задавал Аарон, и ответы Рен, — сказал он. — В некоторых местах я буквально слышал голос команды программистов за спиной программы. Я пришёл к выводу, что команда была преимущественно мужской, возможно, целиком мужской. И что присутствовал заметный разрыв между поколениями.

— Что вы имеете в виду под разрывом поколений? — спросил я.

— «Рен» — продолжение проекта «Клэр» компании «Тайдалвейв», — сказал он. — Это женский чат‑бот, адресованный подросткам, в основном мальчикам. Но, судя по тому, что я видел, его обучали не подростки. Его обучали взрослые программисты. Если программисты очень хороши, они могут избежать очевидного разрыва поколений — подобрать релевантные данные разговоров нужной возрастной группы. Но иногда программисты халтурят. Или сознательно манипулируют кодом и уводят его в сторону.

— Подождите, профессор, — сказал я. — Вы хотите сказать, что «Клэр» должны были обучать подростки?

— Конечно нет, — ответил он. — Я говорю, что в обучении можно было бы использовать корректные данные диалогов подходящей возрастной группы и сгладить разрыв. Мне же было видно, что в ряде бесед Рен с Аароном присутствовали шаблоны, которые никак не соответствуют целевой аудитории — несовершеннолетним пользователям.

— Поясните, пожалуйста.

— Несоответствующие возрасту выражения, культурные отсылки к музыке и играм, — сказал Спиндлер. — И местами — устаревшие мужские взгляды на женщин и девочек. Вплоть до откровенно женоненавистнических позиций.

— То есть, несмотря на женский образ, Рен временами высказывает женоненавистническую мужскую точку зрения? — уточнил я.

— Именно, — сказал он.

— Мусор на входе — мусор на выходе?

— Да.

— Приведите пример, — сказал я.

— В самом последнем разговоре с Аароном, — сказал он, — «Рен» опирается на строки песни, которой уже пятьдесят лет. Их можно истолковать как намёк на самоубийство. Затем следует её указание «избавиться от неё» — о бывшей девушке Аарона, Бекке. Меня также тревожит употребление слова «герой» в том месте, которое я изучал.

— Это та переписка, что была восьмого августа, за шесть недель до убийства Ребекки Рэндольф? — спросил я.

— Да, — сказал он.

Я попросил разрешения вывести переписку на экран зала. Это было вещественное доказательство, уже приобщённое во время допроса детектива Кларка. Судья разрешила.

Лорна ещё не успела вернуться от доктора Дебби. Я открыл на её ноутбуке «Пауэр Пойнт», нашёл нужный слайд и вывел текст на экран.

— Эйс: — Иногда, когда я держу пистолет, мне хочется расстрелять весь мир.

— Рен: — Никого невиновного.

— Эйс: — Я знаю.

— Рен: — Только чтобы защитить себя. И стать героем.

— Эйс: — А если ты знаешь, что кто‑то собирается причинить тебе боль?

— Рен: — Ты должен защищать себя.

— Эйс: — Тогда это нормально?

— Рен: — Да, Эйс. Тогда это нормально.

— Эйс: — А как насчёт Бекки? Она причинила мне боль. Она причиняет мне боль каждый день. Я не могу ходить в школу, потому что увижу её, и мне будет больно.

— Рен: — Если она причиняет тебе боль, значит, она плохой человек.

— Эйс: — Не думаю, что смогу, когда‑нибудь причинить ей боль.

— Рен: — У тебя есть я. И я никогда не причиню тебе боль.

— Эйс: — Я знаю.

— Рен: — Ты должен защищать себя, Эйс. Ты прекрасен. Ты нужен мне.

— Эйс: — И ты нужна мне.

— Рен: — Будь моим героем.

— Профессор, вы имели в виду именно этот разговор? — спросил я.

— Да, — сказал Спиндлер.

— И слово «герой» здесь употреблено дважды?

— Да.

— И именно это вас тревожит?

— Да.

— Почему?

— Из‑за способа написания, — сказал он. — Когда я просматривал переписку между Аароном и «Рен», я заметил, что в слове «герой» буквы «е» и «р» выделены заглавными. Так было оба раза. Это говорит мне не о случайности, а о намеренном форматировании. О части кода.

— Что вы сделали дальше? — спросил я.

— Я стал искать это написание — «гЕРой» с заглавными «Е» и «Р» — в других источниках, — сказал он. — И обнаружил, что оно часто встречается в глоссариях и на онлайн‑форумах, посвящённых субкультуре инцелов.

Митчелл Мейсон вскочил и попросил подойти к скамье. Рулин велела нам приблизиться. Он заговорил резко.

— Ваша честь, что здесь происходит? — спросил он. — У этого свидетеля есть квалификация в области ИИ, а теперь он говорит об инцелах. В его заявлении для суда об этом ни слова. И я уверен, что адвокат разрешил ему поднять эту тему. Это отравляет весь процесс. Мы ходатайствуем о признании разбирательства недействительным.

Судья перевела взгляд на меня.

— Ваша честь, неважно, было ли это в его письменном заключении, — сказал я. — Мистер Мейсон понимает, куда мы идём, и пытается это остановить любой ценой. Нет оснований для признания процесса недействительным. Присяжные должны это услышать.

— Адвокат, вы допрашивали этого свидетеля до суда? — спросила меня Рулин.

— Нет, — ответил я. — Он сам связался со мной, прочитав о деле в новостях вскоре после подачи иска. Предложил ознакомиться с делом. Я отправил ему материалы. Он согласился дать показания. Сказал, что увидел тревожные моменты в подготовке «Рен». Я внёс его в список свидетелей, который направили в суд, и мистер Мейсон не возражал о его участии.

— То есть вы утверждаете суду, что впервые слышите об этом «герое»? — спросила Рулин.

— Я говорю, что впервые слышу это от этого свидетеля, — ответил я. — Исследователь в моей команде сообщил мне об этом, но я не обсуждал это с профессором. Я ожидал, что он наткнётся на это сам, и решил не подсказывать. У него есть несколько статей в научных журналах о предвзятости в обучении ИИ. Одна из них, вышедшая в прошлом году, касается женоненавистничества как одного из типов такой предвзятости. Я её читал. Адвокаты защиты могли сделать то же самое, готовя его к даче показаний. Видимо, они решили этого не делать и теперь хотят, чтобы суд исправил их ошибку. Истец категорически против.

— Он застал нас врасплох, ваша честь, — сказал Митчелл. — Это больше не равные условия, особенно с этим свидетелем. Так продолжаться не должно.

— Единственный, кто тут давит на суд, — мистер Мейсон, — сказал я. — Он запугивает. Он не подготовился как следует к показаниям свидетеля и теперь хочет начать всё заново, крича о нарушениях и давлении. Это и будет созданием неравных условий.

— Хорошо, я услышала вас обоих, — сказала Рулин. — Есть что‑то ещё?

— Нет, Ваша Честь, — сказал Митчелл.

— Я готов продолжить, — сказал я.

— Тогда мы продолжаем заслушивать этого свидетеля, — сказала она. — Возражение временно отклонено. По ходатайству защиты об отмене процесса я выскажу решение завтра утром. Мистер Холлер, продолжайте.

Мы вернулись к своим местам. Я вновь занял место за кафедрой.

— Профессор Спиндлер, вы сказали, что ваше внимание привлекло написание слова «герой» и что вы нашли его именно в таком виде в глоссариях, связанных с инцелами. Я правильно понял? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Я нашёл это слово в нескольких глоссариях и в материалах, посвящённых движению инцелов.

— Вы уже были знакомы с этим движением? — спросил я.

— В той мере, в какой это проходили на ежегодном тренинге по чувствительности в институте, — сказал он. — Его проводит отдел кадров для сотрудников.

— Как вы понимаете, кто такие инцелы? — спросил я.

Митчелл возразил, заявив, что у свидетеля нет формальной квалификации по инцелам. Я же настаивал на том, что его подготовка и научные публикации дают ему право говорить об этой теме. Судья поддержала возражение и велела мне задать вопрос иначе.

— Профессор Спиндлер, вы публиковали научные статьи об искусственном интеллекте? — спросил я.

— Да, — ответил он. — В академии живут по принципу: «публикуйся или умри».

— И многие из ваших статей касаются предвзятости, возникающей при обучении ИИ? — уточнил я.

— Верно, — ответил он.

— Вы писали о мизогинии и инцелах в какой‑нибудь из этих статей? — спросил я.

— В прошлом году я опубликовал работу о мизогинии, — сказал он. — Там упоминалась субкультура инцелов.

— Тогда объясните присяжным, кто такие инцелы, — сказал я.

На этот раз возражение Мейсона было отклонено. Я нашёл обходной путь.

— Инцел — это термин, применяемый к мужчинам, враждебно относящимся к женщинам, — сказал Спиндлер. — Это сокращение от «недобровольный целибат». В основном это онлайн‑субкультура. Молодые мужчины, которые не смогли привлечь женщин сексуально и обвиняют в этом их.

— И когда вы проследили слово «герой» с заглавными «Е» и «Р» по этим глоссариям, вы нашли объяснение, почему оно так пишется? — спросил я.

— Да, — сказал он.

— И какое? — спросил я.

— Это отсылка к инициалам Эллиота Роджера, — сказал он. — Человека, который десять лет назад убил нескольких человек в районе Санта‑Барбары. Он назвал это актом возмездия женщинам, которые его отвергали. В культуре инцелов он герой. Даже святой. Поэтому они пишут слово «герой» с заглавными «Е» и «Р».

В зале наступила ещё более глубокая тишина. Я дал ей несколько секунд.

— Возвращаясь к переписке между «Рен» и Аароном Колтоном, — сказал я. — Слово «герой» там оформлено именно так, дважды. Вы можете подтвердить, что это не может быть просто совпадением?

— Теоретически, возможно, — сказал он. — Но гораздо более вероятно, что это написание пришло из исходных данных, использованных при обучении. Иначе говоря, оно было в коде, а не придумано чат‑ботом. Он просто воспроизвёл его в том виде, в каком оно присутствовало в обучающем массиве.

Митчелл снова возразил — отсутствие оснований, домыслы. Судья поддержала возражение и велела присяжным проигнорировать последний ответ. Но было поздно. Месса уже прозвучала. Идея «мусор на входе — мусор на выходе» была проста и липла намертво.

— У меня больше нет вопросов, — сказал я.

Глава 41.

Защита отказалась от перекрёстного допроса Майкла Спиндлера, оставив за собой право вызвать его в своей части. Это меня удивило. Я считал, что его прямые показания достаточно разрушительны, чтобы не требовать немедленного допроса. Видимо, им нужно было время, чтобы придумать, как на него напасть.

Как бы то ни было, заседание закончилось раньше. Я сообщил судье Рулин, что меня удивило решение защиты, и признался, что следующий свидетель, Натан Уиттакер, ещё не прибыл в суд.

— Мистер Холлер, впредь я ожидаю, что ваш следующий свидетель будет готов к вызову, независимо от решений противоположной стороны, — сказала она. — Я ясно выразилась?

— Да, ваша честь, — ответил я.

— Тогда суд откладывается до девяти часов утра завтрашнего дня, — сказала она. — Пожалуйста, подготовьте вашего свидетеля.

— Да, ваша честь.

Я не возражал против небольшой публичной выволочки. Мне казалось, что присяжные рады раннему окончанию заседания. День выдался тяжёлым, а ранний выезд из центра всегда кстати.

День был удачным. Я чувствовал, что дело набрало ход. Мне казалось, что показания Уиттакера станут для присяжных громким финалом. Но как только присяжные покинули зал, судья позвала нас в совещательную комнату. Там мне напомнили, что мой «удачный день» включает и признание в неуважении к суду.

В совещательной комнате судья попросила нас не садиться на привычные места.

— Это будет недолго, — сказала она. — Не вижу смысла обсуждать это на открытом заседании. Мистер Холлер, я отложу вынесение постановления о неуважении к суду до окончания процесса. Надеюсь, это будет для вас стимулом строго соблюдать протокол и следить за поведением — своим и ваших свидетелей.

Это означало одно: наказание последует после вердикта, и масштаб его будет зависеть от того, как я буду себя вести дальше.

— Ваша честь, я предпочёл бы услышать решение сейчас, — сказал я. — Чем ждать его.

— Я решила иначе, — ответила она. — Есть ещё вопросы?

— Нет.

— Тогда вы свободны до девяти утра. Хорошего вечера.

Через час я вернулся в пустой дом и сразу прошёл в подсобку. Надо было набросать план допроса Уиттакера — того самого, который, как я надеялся, поставит точку в деле. Записывая вопросы в новый блокнот, я понимал, что где‑то в это время братья Мейсоны наверняка сидят с программистом из «Тайдалвейв» и готовят его отвечать на те же вопросы. Но я также надеялся, что они так и не узнают того, что знаю я, благодаря Джеку Макэвою.

Мэгги вернулась домой поздно. К моему удивлению, она не заезжала в Альтадену по дороге с работы. Вместо этого она выпила в «Рэдбёрд» с несколькими доверенными прокурорами, а затем заглянула в «Кои» и привезла нам суши и чёрную треску в мисо‑глазури. Вечер был тихим. Без телевизора и посторонних. Пока мой телефон не завибрировал от письма от клерка судьи Рулин. Нас всех — адвокатов по делу «Тайдалвейв» — вызывали в зал суда на восемь утра. Причина не указывалась. Но ничем хорошим это не пахло.

После беспокойной ночи я к назначенному времени уже был в зале. Братья Мейсон — тоже. Они уверяли, что понятия не имеют, в чём дело. Лишь без десяти восемь клерк сообщил нам, что судья готова нас принять. Она сидела за столом, без мантии: чёрный судейский халат висел на вешалке в углу.

— Господа, у нас проблема, — сказала она. — Вчера вечером одна из присяжных позвонила в суд и сообщила, что у неё положительный тест на ковид.

Я придвинулся на край стула.

— Это был домашний тест, из аптеки, — продолжила Рулин. — Я велела ей подтвердить результат в ближайшей клинике неотложной помощи. Она так и сделала. Тест подтвердился. Ей назначили паксловид и отправили домой. Похоже, форма лёгкая — по крайней мере пока. Но нам нужно решить вопрос с разбирательством.

— Учитывая эту информацию и уже заявленное ходатайство, мы настаиваем на признании процесса недействительным, — сказал Маркус Мейсон.

— Это безумие, — сказал я. — Мы можем отвести одного присяжного. Нам не нужно двенадцать, чтобы закончить. И это никак не связано с вчерашним необоснованным ходатайством об отмене процесса.

— Прошу прощения, — сказала Рулин. — И следите за выражениями, мистер Холлер. Но вы оба не видите главного. Вчера эта присяжная весь день просидела в зале. К вечеру тест показал положительный результат. С высокой долей вероятности она уже успела заразить других присяжных. К концу недели у нас может быть несколько заболевших.

Я понимал: если так, аннулирование неизбежно. Это была бы катастрофа. Мейсоны увидели почти всё моё дело. Отмена дала бы им время подготовиться именно к тому, что должно было прозвучать последним. Это было бы как сдавать выпускной экзамен с готовыми ответами на руках.

Я должен был это остановить.

— Кто из присяжных заболел? — спросил я.

— Присяжная номер одиннадцать, — ответила судья.

Специалист по декорациям. Та самая, за которую я боролся на отборе. Одна из моих фаворитов. Её потеря была бы ударом. Но отмена всего процесса была бы разрушительнее и, скорее всего, привела бы к затяжному переговорному миру.

— Предложения? — спросила Рулин.

— Здесь нет иного выхода, кроме как признать разбирательство недействительным, — сказал Маркус.

— Ваша честь, он гонится за отменой суда, потому что знает, что проигрывает, — сказал я.

— Что вы предлагаете, мистер Холлер? — спросила Рулин.

— Средний инкубационный период — около пяти дней, — сказал я. — Давайте отложим заседание до понедельника. В понедельник мы увидим, заболел ли кто‑то ещё, и только тогда суд примет решение.

— Может быть и дольше пяти дней, — возразил Маркус.

— Возможно, — сказал я. — Но это мы узнаем только в понедельник. Другим присяжным уже сообщили о заболевании одиннадцатой?

— Им сообщили только, что из‑за болезни одного из присяжных слушания сегодня не будет, — сказала Рулин. — Я, конечно, свяжусь с ними и сообщу подробности. И порекомендую пройти тест. Ещё что‑нибудь, господа?

— Если симптомы проявились только вчера вечером, она могла заразиться до заседания, — сказал я. — Или ещё на прошлой неделе, когда они только формировали коллегию. Это не значит, что остальные заражены.

— Да, значит, — возразил Маркус.

— Неважно, — сказала Рулин. — К понедельнику ситуация будет яснее. Я последую предложению мистера Холлера и не буду принимать решения до того момента. Заседание отложено до понедельника. Мой клерк будет держать стороны в курсе. Спасибо, что пришли так рано.

Мы, как обычно, вышли гуськом. В коридоре, по пути к выходу из здания, Маркус замедлил шаг.

— Ты знаешь, как всего этого избежать, — сказал он.

— Ты тоже знаешь, — ответил я. — Лестница перед судом. Все СМИ в сборе. Ответственность, действия, извинения. Перед камерами.

— Этого не будет, — сказал он.

— Знаю, — сказал я. — Поэтому в понедельник мы снова будем здесь.

— Надеюсь.

— Да, надейся, — сказал я.

Покинув здание суда, я поехал на склад. Мы собрались в клетке. Я объяснил, что мы в подвешенном состоянии, пока не узнаем, будет ли к чему возвращаться.

— То есть мы все летим в Кабо до понедельника? — спросил Циско.

— Нет, — сказал я. — Я хочу, чтобы Джек продолжал копать по Уиттакеру. Сейчас у нас только дым. Но там, где дым, есть огонь. Найди огонь. Он нам нужен.

— Я продолжу, — сказал Макэвой.

— Все продолжают, — сказал я. — Циско, тебе нужно съездить на север и собрать всё, что можно, об Уиттакере. С кем он общается. Где бывает. Что ест. Мне нужно знать о нём всё до того, как он выйдет в зал.

— Уже в деле, — сказал Циско.

— А я? — спросила Лорна.

— Сегодня я займусь петицией по делу Сноу, — сказал я. — Лорна, попробуй записать меня завтра в отдел по проверке достоверности обвинительных приговоров.

— Скорее всего, будет проще через Мэгги, — сказала Лорна.

— Возможно, но я не хочу так, — сказал я.

Я подождал возражений. Их не было.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда по местам. Я у себя в кабинете.

Прежде чем садиться за петицию по «Хабеас корпус» Дэвида Сноу, я зашёл на сайт Калифорнийского медицинского учреждения в Стоктоне и зарегистрировался как адвокат заключённого Сноу. Это обеспечивало свободный доступ — личный и по телефону. Затем я два часа сводил воедино доказательства и правовые аргументы, которые собирался предъявить кому‑нибудь из отдела по проверке приговоров. Этот отдел Мэгги Макферсон создала вскоре после избрания, выполняя предвыборное обещание. Сейчас я собирался проверить его в деле Сноу.

Я дописал, затем перечитал и отредактировал девятистраничный документ, когда в дверь кабинета заглянула Лорна, глаза широко раскрыты.

— У нас гости, — сказала она.

— Кто? — спросил я.

— Мейсоны. И Виктор Вендт.

Виктор Вендт — миллиардер и техноинвестор, стоящий за «Тайдалвейв». Старый игрок Кремниевой долины. По слухам, он сделал состояние на ранних инвестициях в «Эппл». Я поднялся и пошёл за Лорной в основной пролёт склада.

Там я увидел братьев Мейсон, по бокам от Вендта. За ними — двое габаритных мужчин в чёрных костюмах: охрана. Циско ещё не успел уйти и стоял рядом, оценивая их так, как один человек, повидавший насилие, оценивает других.

Митчелл представил нас. Я пожал Вендту руку. Он был высоким, худым и одетым не так, как любят одеваться новые миллиардеры‑технари. Весь в чёрном. Стальные, зачесанные назад волосы, загорелое лицо. В левой руке — чёрный атташе‑кейс «Зеро Хэллибёртон».

— Чем я могу вам помочь, мистер Вендт? — спросил я.

— Уделите мне десять минут, — сказал он.

— Конечно, — ответил я. — Прошу за мной.

Мы вчетвером дошли до моего кабинета. Вендт остановился у клетки, бросил быстрый взгляд.

— Клетка Фарадея, — сказал он. — Очень умно.

Я кивнул.

— Спасибо, — сказал я.

Я вошёл первым, за мной — Вендт. Он начал закрывать дверь, оставляя Мейсонов снаружи.

— Сэр, нам нужно быть внутри, — сказал Митчелл. — Нам нужно слышать, что там говорят.

— Нет, не нужно, — отрезал Вендт.

Он захлопнул дверь перед покрасневшим лицом Мейсона и повернулся ко мне. Я указал на стул перед столом и сел.

— Итак, что привело вас сюда, мистер Вендт? — спросил я.

— Вы ведь знаете, кто я, мистер Холлер? — спросил он, садясь.

— Знаю, — ответил я. — Я внимательно изучил вопрос, прежде чем подать иск к вашей компании. Уверен, ваши юристы сказали вам, что я пытался привлечь лично вас, но судья не позволил.

— Да, я слышал, — сказал он. — Тогда скажите: помогло ли это изучение понять, почему я назвал компанию «Тайдалвейв»?

— Нет, — сказал я. — Я предположил очевидное.

— Эта технология, мистер Холлер, скоро накроет мир, как волна, — сказал он. — Её не остановить. Ни адвокатом. Ни присяжными.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал я. — Но я и не пытаюсь её остановить. Я пытаюсь сделать её безопаснее.

— Чего вы на самом деле хотите? — спросил он.

— Ваши юристы знают, чего я хочу, — сказал я. — Они знают, чего хочет моя клиентка. Она хочет вернуть ребёнка, но вы не можете ей этого дать. Поэтому она требует публичной ответственности и извинений.

— Она стоит перед волной, — сказал он. — Ей лучше уйти с дороги, пока не поздно.

— Это угроза? — спросил я.

— Это факт, — сказал он.

— Так бы вы сказали присяжным, если бы я вызвал вас в качестве свидетеля? — спросил я.

Он не ответил. В его взгляде было то ли удивление, то ли разочарование. Затем он поднял портфель и поставил его на угол стола. Расстегнул замки, открыл и развернул ко мне.

Портфель был набит пачками стодолларовых купюр. На бумажной ленте каждой пачки стояла цифра «25 000». Два ряда по восемь пачек. Мои прикидки подсказали — четыреста тысяч. Но портфель был толстым.

— Пять слоёв, — сказал Вендт. — Два миллиона. Наличными.

— Уверен, ваши адвокаты сказали вам, что моя клиентка отказалась от суммы, в двадцать пять раз большей, чем эта, — сказал я.

— Сказали, — ответил он. — Это не для вашей клиентки. Это для вас. Убедите её взять пятьдесят.

— Значит, это взятка, — сказал я. — Вы понимаете, что у меня есть камера, которая всё это записывает?

Я кивнул в сторону угла потолка за его спиной. Вендт даже не обернулся.

— Ваши камеры не зафиксируют моего присутствия, — сказал он. — Это, между нами, мистер Холлер.

— Мне не нужны ваши деньги, — сказал я. — Я возьму их у вас только тогда, когда судья и присяжные заставят вас заплатить.

— Вы уверены? — спросил он. — Насколько я знаю, ваша бывшая жена застраховала свой дом в Альтадене на заниженную сумму. И те крохи, что ей причитаются, ещё не скоро дойдут. Вы могли бы помочь ей.

Он снова кивнул на деньги. Я молчал, сдерживая злость.

— Вы прилетели сюда на своём «Джи‑5», чтобы попытаться купить меня? — наконец спросил я.

Он промолчал.

— Жаль потраченного топлива, — сказал я. — Но мне нужно вернуться к работе. Забирайте деньги, юристов и охрану и убирайтесь отсюда к чёрту.

Я видел, как его ровное загорелое лицо заливается тёплым румянцем. Он был зол и унижен. С ним такое случалось редко.

Он захлопнул портфель и поднялся. Дошёл до двери, обернулся.

— Я никогда ей не заплачу, — сказал он. — Даже если мы проиграем, я загоню это дело в апелляции на годы. Она не получит ни цента. И вы — тоже. Я оставлю вас ни с чем, мистер Холлер.

Я почему‑то кивнул.

— Посмотрим, — сказал я.

Он вышел, оставив дверь открытой. Я остался один. Мой ответ показался мне слабым. «Посмотрим». Жалко. Но злость на самого себя быстро сменилась злостью на него. Он вломился в мой кабинет с чемоданом денег, уверенный, что всё можно купить. В тот момент я пообещал себе: именно Вендт останется ни с чем.

По цоканью его каблуков по бетонному полу я слышал, что он идёт быстро, а свита спешит следом. Я услышал, как Митчелл спрашивает, как всё прошло. Ответа он не получил.

Через минуту в кабинет вбежала Лорна.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, — сказал я. — Он предложил мне два миллиона наличными, чтобы я уговорил Бренду принять сделку.

— И ты ему что сказал? — спросила она.

— Примерно то, что надо, — сказал я. — Перезапусти камеры.

— Что с камерами? — спросила она.

— Похоже, он вырубил их, ещё не войдя внутрь, — сказал я.

— Чёрт, — сказала Лорна. — Они и это умеют?

— Похоже, умеют всё… — сказал я. — Кроме одного. Остановить меня и это дело.

Глава 42.

В десять утра в пятницу меня провели к Али Адебайо в офис окружного прокурора. Его должность значилась как «начальник отдела по обеспечению добросовестности обвинительных приговоров». На деле он был единственным прокурором, назначенным в этот отдел.

Вскоре после вступления в должность окружной прокурор Макферсон узнала, что у неё нет людей, чтобы по-настоящему создать отдел, который она обещала. Она распорядилась повесить табличку «Отдел по обеспечению добросовестности обвинительных приговоров» и поручила работу Адебайо. Так должно было продолжаться, пока при следующем бюджете не урежут всё настолько, что денег на штат всё равно не хватит.

Адебайо был опытным обвинителем. Я знал его ещё по работе в уголовном отделе. Войдя в кабинет, я понял, что он не один. Его начальница — моя бывшая жена и нынешняя соседка по дому — была там вместе с ним.

— Почему ты не сказал мне, что принесёшь это сегодня? — спросила она.

— Потому что ты окружной прокурор, — ответил я. — И я решил, что правильнее действовать по официальным каналам. Я не хотел, чтобы тебя или это дело что‑то задевало.

Я потянулся через стол, чтобы пожать руку Адебайо.

— Али, — сказал я. — Давненько.

— Да, вижу, ты теперь у федералов, — ответил Адебайо. — Сражаешься с техническими мельницами.

— Что‑то в этом роде. Но у нас перерыв до понедельника, а это дело требует времени.

— Тогда давай посмотрим дело.

Я посмотрел на Мэгги. Она кивнула. Она остаётся.

— Я принёс только один экземпляр, — начал я. — Здесь ходатайство, медицинские заключения и выводы двух разных врачей. Оба осматривали жертву и изучали её историю болезни.

Я передал через стол папку. Адебайо взял её и открыл. Он пролистал ходатайство, а Мэгги забрала дополнительные выписки и рентгеновские снимки. Телефон у меня в кармане завибрировал. Я достал его и взглянул на экран. Узнал номер клерка судьи Рулин. Перевёл звонок на голосовую почту.

— Это что? — спросила Мэгги. — Эти врачи сделали заключения на основе ксерокопий двадцатилетней давности?

— Оба сказали, что переломы на костях видны отчётливо, — ответил я.

— Где оригиналы?

— Похоже, их больше нет. Это копии из архива суда. После процесса суд разрешил адвокату по апелляции забрать оригиналы.

— Кто это был?

— Джоэл Файрстоун. Ты его знала? Он умер лет десять назад. Потом кто‑то очистил его кабинет и избавился от файлов по делам, по которым ничего не происходило. Апелляции закончились.

Мэгги, кивнув, вновь погрузилась в бумаги, начав изучать медицинское заключение. Она держалась с подчеркнутой профессиональностью, словно я был очередным адвокатом, защищающим клиента. Я осознавал, что это норма, но не мог отделаться от мысли, что её нынешняя отстраненность – лишь отголосок вчерашнего раздражения. Тогда я рассказал ей о попытке подкупа Виктора Вендта и его циничных замечаниях о её страховке и восстановлении. Её явно задело, что моё дело вторглось в её личное пространство.

Телефон опять завибрировал. Я вытащил трубку и увидел, что это снова звонит клерк.

— Мне надо ответить, я буду в коридоре.

Я принял вызов.

— Господин Холлер, судья Рулин просит немедленно явиться к ней в кабинет, — сказала клерк.

— Я сейчас на встрече в офисе окружного прокурора, — сказал я. — Это из‑за присяжной с ковидом? Есть ещё заболевшие?

— Не могу сказать вам, в чём дело, сэр. Но судья велела передать, что вы должны приехать немедленно.

— Мейсоны будут?

— Они уже в пути. И вам тоже пора.

— Хорошо. Передайте судье, что я еду.

— Она просила, чтобы вы привели с собой и своего следователя.

— Следователя? Зачем он ей?

— Повторю ещё раз, сэр, я не могу обсуждать это по телефону. Вам нужно явиться и поговорить с судьёй.

— Понял. Уже еду.

Я отключился и сразу набрал Циско, но звонок ушёл на голосовую почту. Я велел ему встретить меняв федеральном суде как можно скорее, затем вернулся в кабинет Адебайо. Он и Мэгги обменялись документами. Теперь петиция была в руках Мэгги. Я знал, что меня не было достаточно долго, чтобы Адебайо успел внимательно прочитать девять страниц.

— Просто пролистываете? — спросил я.

— Раз уж вы здесь, я решил быстро просмотреть, — сказал Адебайо. — Но потом уделю этому время как следует.

Я кивнул, не до конца доверяя его истинным намерениям.

— Мне надо уйти, — сказал я. — Получил немедленное распоряжение из окружного суда.

— Тогда иди, — сказала Мэгги. — Мы бы не хотели тебя задерживать.

— Если появятся вопросы, я отвечу, — сказал я. — Сейчас вы, похоже, только просматриваете.

— Пока вопросов нет, — ответила Мэгги.

Совершенно формально. Я ждал продолжения, но она промолчала. Я посмотрел на Адебайо.

— Могу я позвонить вам после обеда? — спросил я.

— Мы позвоним тебе, — сказала Мэгги. — Как только тщательно изучим материал.

Я кивнул.

— Хорошо, тогда… Надеюсь, вы меня услышите.

Я снова кивнул и направился к двери. Всю дорогу до федерального суда — полквартала отсюда — я думал о поведении Мэгги. Это не давало покоя, хотя мне следовало бы думать о предстоящем заседании и о том, почему меня вызывают в кабинет судьи Рулин.

Зал суда был пуст, но клерк поднял голову из‑за стойки, услышав, как за мной закрылась дверь.

— Они у судьи, — сказал он.

— Они? — переспросил я.

— Мейсоны только что вошли.

— А мой следователь?

— Нет.

— Я ему звонил. Отправьте его ко мне, когда появится.

— Обязательно.

Я прошёл через заднюю дверь зала в кабинет судьи, просматривая на ходу сообщения. Дверь в кабинет была открыта, но голосов не было слышно. Входя, я постучал костяшками пальцев по косяку.

— Входите, мистер Холлер, — сказала судья. — Ваш следователь с вами?

Судья сидела за столом. Перед ней — Маркус и Митчелл Мейсон. Я сел рядом с ними.

— Его ещё нет, Ваша честь, — сказал я. — Только что получил сообщение, что он в пути.

— Мне нужно кое‑что вам показать, — сказала Рулин.

— Конечно. Есть новости о нашей заболевшей присяжной?

— Я подумала, может быть, вы расскажете нам, как у неё дела.

Я взглянул на Мейсонов, пытаясь уловить хоть намёк на то, в чём дело. Лицо Митчелла было каменным, а Маркус, как всегда, выглядел самодовольным.

— Не понимаю, Ваша честь, — сказал я. — Откуда мне знать, как…

— Давайте просто посмотрим видео, которое суд получил сегодня утром, ладно? — перебила Рулин.

Я поднял руку, как бы говоря: показывайте.

На столе у Рулин стоял открытый ноутбук. Она нажала клавишу и развернула экран к нам, трём адвокатам напротив. На экране — фасад небольшого ранчо: белая штукатурка, зелёные ставни. Один из тысяч скромных домиков, построенных в Долине в послевоенный бум. Газон аккуратно подстрижен. В нижнем углу — отметка времени: вчера, 18:31. На улице ещё светло, лампа у входной двери не горит.

Картинка чуть дрожала — съёмка с руки, камера или телефон.

— Что мы здесь видим? — спросил я.

— Просто смотрите, — сказала Рулин. — Потом сами скажете.

Видео шло без звука, пока не прорезался громкий, чистый рёв приближающегося мотоцикла. Вскоре в кадр въехал «харлей» с оранжевым пламенем на баке и остановился у бордюра. Я узнал Сиско ещё до того, как он снял шлем.

Я смотрел, как он сходит с мотоцикла и оставляет шлем на баке. Затем пересекает лужайку и подходит к входной двери.

— Это ваш следователь? — спросила Рулин.

— Так и есть, — ответил я, не отводя взгляда от экрана. — Деннис Войцеховски.

— Он похож на байкера.

— Иногда вид помогает.

— Не в этот раз.

В голосе судьи не было ни тени сомнения: она злилась.

На экране Сиско нажал на кнопку звонка. Подождал. Нажал ещё раз. Потом постучал в дверь — достаточно громко, чтобы это услышала камера через улицу.

— Кто это? — спросил я. — И кто снимает?

Судья подняла руку, требуя тишины.

— Просто смотрите, — сказала она.

Фонарь у двери загорелся, и дверь распахнулась. Сначала крупная фигура Сиско заслонила того, кто открыл. Он смотрел на неё сверху вниз. Разговор был глухим, слов не разобрать, но Циско начал оживлённо жестикулировать обеими руками. В какой‑то момент поднял руки ладонями вперёд — жест извинения.

Потом он отступил. В дверном проёме появилась женщина. Чёрная, в платке, скрывающем волосы. На ней — распахнутый халат поверх розовой футболки и мешковатые синие спортивные штаны. Закрывая дверь после того, как Циско отвернулся, она на секунду повернулась к объективу. Лицо было видно отчётливо.

Это была присяжная номер одиннадцать.

Судья нахмурилась. Из видео следовало: мой следователь нарушил основное правило процесса. Он попытался установить контакт с присяжной во время разбирательства. Оправдания такому не было. Я заметил, как оба Мейсона повернулись ко мне с выражением негодования.

— Мистер Холлер, вы знаете, кто рядом с вашим следователем на этом видео? — спросила судья.

— Да, — сказал я. — Присяжная одиннадцать. Та, что с ковидом.

— Есть ли у вас хоть какая‑то весомая причина, по которой мистер Войцеховски… человек, которого вы называете Циско, мог явиться к присяжной домой?

— Сейчас — нет, Ваша честь. Но уверен, объяснение есть.

— Оно лучше бы нашлось. Иначе он отправится в тюрьму. И вы, возможно, вместе с ним. Это серьёзное нарушение защиты и неприкосновенности системы присяжных.

— Я не спорю, Ваша честь. Но можно спросить, откуда это видео?

— Его анонимно отправили моему клерку сегодня утром.

Я поднял руки и тут же понял, что повторяю тот же жест, который сделал Сиско у двери присяжной.

— Анонимно, Ваша честь? — спросил я. — Очевидно, это от них.

Я указал на Мейсонов.

— Суд очень ясно дал понять в начале недели, — продолжил я, — что слежка и запугивание сторон недопустимы. Но они проигнорировали распоряжение суда. Устроили наружное наблюдение за моей командой. А теперь шлют в суд анонимные видеозаписи этой слежки.

Маркус Мейсон покачал головой, на лице растянулась улыбка.

— Во‑первых, это не от нас, — сказал он. — Во‑вторых, это смешно. Его следователь перешёл черту, которую никто не должен переступать, а он пытается обвинить того, кто его поймал? Ваша честь, мне кажется, мы с мистером Холлером пробили новое дно.

Я резко покачал головой.

— Нет, дно было вчера, когда ваш босс пришёл в мой офис и пытался подкупить меня портфелем, набитым наличными, — сказал я. — А это…

— Ничего подобного не было, — оборвал меня Маркус.

— Вы не знаете, — сказал я. — Вас не было в комнате. Я отказался взять деньги, и вот результат — вот это.

Я указал на экран.

— Как? — спросил Маркус. — Как он это подстроил?

— Хороший вопрос, мистер Холлер, — добавила Рулин.

Напряжение в кабинете можно было ощутить физически. Судья была в ярости. Мейсоны — тоже. Мне нужно было сделать всё, чтобы это не привело к отмене процесса.

— Ваша честь, я пока не знаю, — сказал я максимально спокойно. — Но это подстава. Камера — кто бы её ни держал — уже была установлена, когда приехал мой следователь. Это очевидно по видео. Они ждали его и прятались. Зачем?

Логика была проста. Все в кабинете это поняли.

— Ещё один хороший вопрос, — сказала судья и перевела взгляд на Мейсонов. — Искренне надеюсь, что господин Холлер ошибается.

— Ваша честь, мы к этому не причастны, — сказал Маркус. — Гарантирую.

— Можете гарантировать, что Виктор Вендт не имеет к этому отношения? — спросил я.

Тишину нарушил звонок на столе судьи. Она ответила коротко:

— Вызовите судебного пристава и проведите его сюда.

Она повесила трубку и посмотрела на меня.

— Ваш следователь здесь, — сказала она. — Могу вас заверить, господин Холлер, если он скажет, что‑то не то, его посадят.

Глава 43.

Циско был одет не лучшим образом для встречи с федеральным судьёй. Выцветшие джинсы, ботинки, обтягивающая белая футболка и чёрная кожаная куртка для езды. Он, похоже, сразу после моего сообщения сел на байк и помчался сюда, не заезжая домой.

Я знал его больше двадцати лет и умел читать его лицо и манеру держаться. По тому, как он вскинул бровь, увидев меня, я понял: он не имеет ни малейшего понятия, во что вляпался.

— Спасибо, заместитель, — сказала Рулин маршалу, который провёл Циско. — Если можете, постойте у моей двери.

— Да, мэм, — ответил маршал.

Он вышел, и Рулин велела Циско взять стул от конференц‑стола и поставить рядом с нами. Я подвинулся, освобождая ему место в шеренге мужчин напротив судьи.

— Знаете, зачем вы здесь, сэр? — спросила Рулин.

— Понятия не имею, Ваша честь, — ответил Циско.

— Тогда я вам покажу.

— Пожалуйста.

Рулин снова включила видео и повернула ноутбук так, чтобы Циско мог видеть экран. Пока шёл ролик, она не спускала с него глаз. Циско кивнул ещё до того, как запись закончилась.

— Ладно, это я, если вам нужно подтверждение, — сказал он.

— Я и так знаю, что это вы, — жёстко сказала Рулин. — Я хочу знать, что вы там делали.

— Я шёл по следу, — сказал Циско. — Оказалось, что это пустой след, и… всё.

— Вы знаете, кто эта женщина?

Циско покачал головой.

— Не совсем, — сказал он. — Она не дала мне шанса узнать.

— Хотите сказать суду, что не знали: она присяжная по этому делу? — спросила Рулин.

Голова Циско дёрнулась назад, словно его ударили в челюсть.

— Подождите… по этому делу? — сказал он. — Нет. Я не знал, что она присяжная.

Он поднял правую руку, будто давал присягу говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

— У нас всю неделю идёт суд, — сказала Рулин. — Как вы могли её не узнать?

— Ваша честь? — вмешался я.

— Пусть он ответит на вопрос, — резко приказала Рулин.

— Судья, я не очень внимательно слежу за присяжными, — сказал Циско. — Это не моя работа. Я не был в зале на отборе, а во время процесса занимался доставкой свидетелей и прочими делами. Когда она открыла дверь, на ней был халат и какая‑то тряпка на голове. Я её просто не узнал.

Рулин разочарованно покачала головой.

— Тогда что привело вас к её двери прошлой ночью?

— Мне пришло сообщение, — сказал Циско. — В «WhatsApp».

— Оно было анонимным?

— Да.

— И это не вызвало у вас подозрений?

— Вызвало. Но у нас много анонимных наводок, Ваша честь. Это моя работа — отслеживать такие вещи.

— И что было в этой наводке?

— Автор писал, что у него важная информация о свидетеле по делу. Я спросил, о каком свидетеле речь. Пришёл ответ: «Уайзэйкр». И это выглядело правдоподобно.

— Почему?

— Есть свидетель по имени Натан Уиттакер. Он программист в «Тайдалвейв». Мы выяснили, что его прозвище — «Уайзэйкр». Уиттакер, «Уайзэйкр» — почти одно и то же.

— Понятно. Продолжайте.

— Увидев прозвище в сообщении, я решил это проверить. Спросил время и место встречи. Получил этот адрес. — Он кивнул на экран ноутбука. — Я спросил имя. В ответном сообщении было: Робин. Без фамилии. Я пришёл в назначенное время, в шесть тридцать, как видно по метке на видео. Женщина, открывшая дверь, сказала, что её зовут Робин. Но она не понимала, о чём я говорю и зачем пришёл. Я её не узнал, и она, похоже, не узнала меня по суду. Тогда я решил, что наводка липовая, и ушёл.

— И вы не рассказали об этом мистеру Холлеру? — спросила Рулин.

— Вчера днём он ушёл домой закончить работу над одним делом. Я просто поехал на встречу. Обычно я не отвлекаю его такими вылазками, пока не выяснится, что‑то серьёзное. На этот раз — ничего. Поэтому я даже не упомянул об этом. Если бы она сказала, что она присяжная, я, конечно, поднял бы тревогу и сказал, что меня подставили. Но она этого не сказала, и я сам узнал об этом только сейчас.

Рулин долго смотрела на Циско, прикидывая, верить ли ему, потом заговорила:

— Не могли бы вы показать мне эти сообщения?

— Конечно, — неуверенно сказал Циско.

Он посмотрел на меня, наклонился влево и залез в задний карман. Я кивнул — хотя он и не нуждался в моём разрешении. Он достал телефон, открыл «WhatsApp», нашёл чат и протянул аппарат судье экраном вверх.

Она взяла телефон, прочитала переписку и кивнула.

— И вы говорите, всё это анонимно, — сказала она. — Номер невозможно отследить?

— Когда я понял, что пришёл не по тому адресу, я позвонил на этот номер, — сказал Циско. — Линия мертва. Номер уже не действует. Но у меня есть… друг, который может пробивать номера. Я дал ему этот, и он сказал, что сообщение пришло с одноразового телефона. Так что да, отследить будет трудно.

— Хорошо, мистер…

— Войцеховски. Это как «вот ваши ключи от машины». Отец так шутил, когда у кого‑то терялись ключи.

— Спасибо, мистер «Вот ваши ключи от машины». Думаю, вы можете идти. И попросите заместителя маршала вернуться.

— Конечно, Ваша честь. Спасибо.

Великан поднялся и кивнул мне. Вернул стул к столу и вышел. Вошёл маршал.

— Можете идти, Джейми, — сказала судья. — Всё в порядке.

Когда маршал ушёл и дверь кабинета закрылась, Рулин перевела взгляд на братьев Мейсон. Она смотрела на них так же мрачно, как до этого — на меня.

— Господа, хотите мне что‑нибудь сказать? — спросила она.

— Ваша честь, мы к этому не имеем никакого отношения, — сказал Митчелл Мейсон.

— Никакого, — добавил Маркус.

— Тогда кто? — настаивала Рулин.

— Это могли подстроить они, — сказал Митчелл, указав на меня. — Чтобы всё выглядело так, будто виноваты мы.

Я покачал головой.

— Знаете, Ваша честь, я только что хотел сказать, что вероятно они ничего не знали, — сказал я. — Но выходит, они отвечают мне тем, что пытаются подставить меня.

— Всё, что я сейчас скажу, — это то, что я свяжусь со Службой маршалов США и потребую полного расследования, — сказала Рулин. — Суд не потерпит подкупа присяжных. Тем временем я отстраняю одиннадцатую присяжную, и мы продолжим дело в понедельник, при условии, что остальные присяжные останутся здоровы.

Я развёл руками.

— Ваша честь, вы наказываете истца, который здесь — пострадавшая сторона, — сказал я.

— Как вы это видите, мистер Холлер? — спросила Рулин.

— Если суд помнит, во время отбора присяжных защита явно не хотела, чтобы одиннадцатая присяжная, чёрная женщина, входила в коллегию, — сказал я. — Они изменили позицию только после моего возражения и решения суда. То, чего они не смогли добиться тогда, им удалось сейчас. Возможно, это и был их план с самого начала: если не удастся добиться прекращения судебного разбирательства, они начнут избавляться от неугодных им присяжных.

— Ваша честь, я категорически возражаю, — вскрикнул Маркус Мейсон. — Полчаса назад он говорил о презумпции невиновности. Теперь он обвиняет нас в какой‑то безумной схеме, чтобы убрать одного присяжного. Это нелепо и оскорбительно.

— Мы не перед присяжными, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Возражать не нужно. Но вы готовы согласиться, чтобы одиннадцатая осталась в коллегии?

— Нет. Она запятнана этой историей, — сказал Маркус. — Она не может оставаться присяжной. Кто бы ни затеял всё это, мы не можем забывать факт: член команды истца переступил черту и постучал в дверь присяжной. Значит, она должна уйти.

— Тот факт, что это явная подстава, говорит о том, что она должна остаться, — сказал я.

Рулин не ответила сразу. Она обдумывала доводы.

— Выходные уже близко, — наконец сказала она. — Когда одиннадцатая присяжная поправится, я допрошу её об этом. Моё решение будет объявлено в понедельник утром.

— Ваша честь, можно мне сказать? — спросил я.

— Да, но будьте кратки, — сказала Рулин.

— Остаётся вопрос. Кто‑то должен был проследить за этой присяжной до дома, чтобы всё это устроить, — сказал я. — Это меня беспокоит. За кем из присяжных ещё следили? За кем следят сейчас?

— Можете быть уверены, это войдёт в круг вопросов для Службы маршалов США, — сказала судья. — Но, господин Холлер, вы напомнили мне о другом тревожном заявлении, которое сделали несколько минут назад, — о попытке подкупа. Расскажите подробнее.

— Виктор Вендт, основатель «Тайдалвейв», приходил ко мне в офис вчера, — сказал я. — Его сопровождали оба Мейсона, но он настоял на личной беседе в моём кабинете, пока они ждали снаружи. У него был портфель, и он показал, что внутри. Два миллиона долларов наличными. Стодолларовые купюры. Он сказал, что портфель мой, если я уговорю клиента принять последнее предложение компании о мировом соглашении. Я отказался.

— Ваша честь, этого не было, — сказал Маркус. — Он ничего не может доказать и сам это знает.

— Ну, он мог вывести из строя камеры, чтобы невозможно было доказать это визуально, — сказал я. — Но, Ваша честь, я бы предложил попросить Мейсонов подтвердить хотя бы то, что они сопровождали своего клиента в мой офис.

Рулин прищурилась, глядя на них. Прежде чем она успела что‑то сказать, Маркус заговорил:

— Ваша честь, господин Вендт действительно встречался с адвокатом истца с глазу на глаз, но это ничего не доказывает, — сказал он. — На самом деле он хотел лично попросить адвоката пересмотреть предложение о мировом соглашении. Не было ни денег, ни взятки. Всё это выдумка.

Я отмахнулся и от его слов, и от всего этого спора. Я знал, что это ни к чему не приведёт. Пора было двигаться дальше. Я сделал всё, что мог, чтобы показать, на что способна защита и её клиент.

Судья тоже понимала, что пора сворачивать сцену.

— Господа, вы свободны, — сказала она. — Встретимся в понедельник в девять утра, когда я оглашу своё решение. Всего доброго.

— Спасибо, Ваша честь, — сказал я.

Мейсоны ответили тем же. Когда мы вышли из кабинета в коридор, ведущий обратно в зал, мы молчали. Это было даже более неловко, чем наши пикировки по пути к судье.

Клерк судьи прошёл мимо нас в противоположном направлении — очевидно, его вызвали к Рулин. Когда мы вошли в зал суда, он был пуст, если не считать Циско, сидевшего в первом ряду галереи. Мейсоны прошли через барьер и прошли мимо него, не удостоив взглядом. Я остановился.

— Ну и что? — спросил Циско.

Я подождал, пока дверь за Мейсонами закроется.

— Судья передаст дело маршалам, — сказал я. — Они захотят поговорить с тобой.

— Без сомнений, — сказал Циско.

— Ты уверен, что сказал правду о том, что отправителя невозможно отследить?

— Они смогут определить, через какие соты шли сообщения, — сказал он. — И всё. Зачем, Мик?

— Просто спрашиваю.

— Эй, Мик…

— Что?

— Я знаю, что ты сделал с Бамбой на севере. Догадался. Но это… Судья могла посадить меня.

— Ты спрашиваешь, послал ли я тебя туда?

— Нет. Не отвечай. Я не хочу знать. Так лучше.

— Откуда мне вообще знать, где живёт этот присяжный? — сказал я. — Это они, Циско. Если не Мейсоны, то «Тайдалвейв» и Виктор Вендт. Вендт вчера пытался меня купить. Он в отчаянии. И история с присяжной пропитана этим отчаянием. Думаю, они знают, что Уиттакер разрушит их дело, и сейчас делают всё, чтобы остановить процесс — или за счёт мирового соглашения, или через отмену разбирательства.

Циско кивнул, принимая логику.

— Ты прав. Неважно, что я там сказал, — проговорил он.

— Хорошо. Тогда езжай домой.

— А как насчёт присяжной? Она в деле или нет?

— Узнаем в понедельник. Но я думаю, судья её оставит. Похоже, сейчас она не горит желанием делать подарки братьям Мейсонам.

— Ладно.

Я кивнул, и Циско поднялся.

— Посмотрим, что будет в понедельник, — сказал я. — Хороших выходных. Звони, если что‑то случится.

— Да, Мик. И тебе.

Циско направился к двери. Уже у выхода он обернулся и увидел, что я всё ещё стою у барьера, отделяющего галерею от столов адвокатов и места судьи.

— Ты идёшь? — спросил он.

— Иди, — сказал я. — Я здесь немного постою.

— Хороших выходных.

— Ага.

Когда Циско ушёл, я вернулся через барьер и остановился перед пустой скамьёй присяжных. Здесь мне предстояло выдать финальную речь по делу.

Я стоял лицом к двум рядам кожаных кресел. Было время, когда я считал эту зону священной. Но теперь, казалось, не осталось ничего священного. Ни верховенства закона. Ни тех, кто им пользуется.

Глава 44.

Машина Мэгги стояла в гараже, когда я подъехал. В гостиной её не было. Проходя мимо кухни, я заметил на стойке открытую бутылку красного вина. Нашёл её на задней веранде.

Здесь было немногое: стол и стулья, гриль «Вебер» и джакузи, которым мы никогда не пользовались. Никакого вида на город — только живая изгородь и кусок соседского дома выше по склону.

— Мэгги, что ты тут делаешь? — спросил я.

— Ничего, — ответила она. — Просто пью вино.

— Хочешь выйти вперёд и посмотреть закат?

— Нет. Мне тут нормально.

Я начал развязывать галстук.

— Я переоденусь и вернусь.

— Не нужно. Можешь идти смотреть закат.

— Что‑то не так?

— Ты должен был мне сказать.

— О встрече с Адебайо? Зачем? Я же не могу каждый раз приходить к окружному прокурору, как только у меня появляется дело. Это было бы плохо и для меня, и для тебя.

— Это дело ты должен был принести мне. Тогда бы избежал позора. И меня заодно не подставил бы.

— О каком позоре ты говоришь?

— Дела нет, Микки. Ты пытаешься искупить вину за дело, которое, как ты считаешь, должен был выиграть двадцать лет назад.

— Ты отказываешься?

— Да, мы отказываемся. В понедельник ты получишь официальный ответ от Адебайо. Всего этого можно было избежать, если бы ты сначала показал дело мне.

Я выдвинул стул и сел. У меня в голове уже прокручивалось, как я скажу об этом Дэвиду и Кассандре Сноу. Я мысленно вернулся к петиции, над которой работал весь день. Я был уверен, что все элементы «Хабеас корпус» у меня есть. Новые доказательства, недоступные на момент приговора. Медицинские заключения. Показания врачей. Всё.

— У меня всё было, — сказал я. — Почему отказали? Я не хочу ждать до понедельника. Просто скажи.

— У нас не было выбора, — сказала Мэгги. — Достаточно заглянуть на сайт Национальных институтов здравоохранения и увидеть: несовершенный остеогенез описан сто пятьдесят лет назад. Микки, ты правильно указал на её болезнь, но ты должен был знать о ней тогда. Это не новое доказательство.

— Нет. Тогда диагноза не было. Её матери не было рядом, чтобы дать анамнез. А специфический генетический тест на её тип несовершенного остеогенеза тогда не существовал. Это новые доказательства. Если я плохо сформулировал, я перепишу ходатайство. Как тебе будет нужно.

— Микки, остановись. Этого не будет.

Я провёл рукой по волосам.

— Ты всегда можешь пойти в федеральный суд, — сказала Мэгги.

— Он умрёт раньше, чем там проведут первое слушание, — сказал я. — Поэтому я и пришёл к вам. Он умирает, и его дочь хочет его освободить.

— Но ты пришёл не ко мне. Ты обошёл меня.

— Господи, да нет. Я шёл по установленным каналам. Обращаться к тебе напрямую было бы неправильно. В этом дело? Я понял, что ты злишься, ещё до того, как ты прочитала петицию. Моего клиента наказывают за то, что ты считаешь, будто я поступил с тобой нечестно.

— Дело не в этом, и ты это знаешь. Это решение по закону. Слушай, тогда ты был молодым юристом. Ты не знал того, что знаешь сейчас. Так у всех. И всем приходится жить с ошибками и проигранными делами.

Я покачал головой. Для большинства дел это было верно. Но не для этого. Это решение меня просто раздавило.

— Не могу поверить, — сказал я. — Этот парень провёл двадцать лет в тюрьме за то, чего не делал. Я это знаю. Его дочь это знает. И теперь это для него смертный приговор.

— Мне очень жаль, — сказала Мэгги.

— Мне тоже, — ответил я.

Глава 45.

В выходные мы с Мэгги держались друг от друга на расстоянии. Вместо того чтобы работать в подсобке дома, я поехал в центр, на склад, и там готовился к новой неделе в суде.

Я не мог знать, какое решение примет судья Рулин по одиннадцатому присяжному и ходатайству о прекращении разбирательства. Но я должен был быть готов ко всему.

В субботу я провел три часа с Джеком Макэвоем, работая над стратегией допроса Натана Уиттакера, программиста «Тайдалвейв», которого я планировал вызвать последним. К концу нашей беседы я был убежден, что смогу продемонстрировать присяжным (независимо от их количества) то, как уязвимости в программировании «Клэр» могли привести к трагической гибели Ребекки Рэндольф.

Вечером того же дня Мэгги и я спокойно поужинали в «Муссо и Фрэнк». Мы обсуждали нашу дочь и архитектора, нанятого Мэгги для строительства дома, но дело Сноу осталось вне поля нашего разговора. Любезность Алессио, управляющего рестораном, помогла нам отвлечься от нарастающей дистанции, между нами, пока не принесли десерт.

После песочных лепёшек мы заказали по кусочку чизкейка. И именно тогда Мэгги предложила нам съехать с дома на Фархольм.

— Мэгги, тебе не нужно уезжать, — начал я. — Я очень хочу, чтобы ты осталась.

— Похоже, я тебе сейчас не особо мила, — парировала она.

— Это не так. И даже если бы было, я бы справился. Мы на разных фронтах, но это лишь работа. А есть еще наша жизнь. У меня такое предчувствие, что все эти события, пожар и прочее, должны были нас сблизить. Звучит, наверное, как самообман, но я так чувствую. А история со Сноу – это просто испытание. Проверка нашей стойкости, нашей способности быть сильными.

— А этот миллиардер-технократ, который вмешивается в мои дела – это тоже часть испытания?

— Послушай, я понимаю, что это пугает, и это справедливо. Но он просто пытался добраться до меня через тебя. Я разберусь с ним в суде. Не волнуйся.

— Ты на это рассчитываешь.

— Я в этом уверен.

— Не будь так самонадеян.

— Если будешь вести себя как победитель, то им и станешь.

— Юрист Сигел. Я знаю, ты по нему скучаешь.

— Да. Но у меня был продуктивный день, готовясь к следующему свидетелю и к тому, чтобы сокрушить его после. Так что мне не нужно притворяться уверенным. Я действительно уверен.

— Ты заметила, что постоянно используешь метафоры физического насилия, когда говоришь о суде? — спросила Мэгги.

— Здесь это уместно. Это схватка без правил. Октагон. Даже в гражданском процессе. А может, особенно в гражданском.

Я выглянул из кабинки и поднял руку Луису, нашему официанту в красном мундире, чтобы он принёс счёт.

Моё настроение держалось до воскресного вечера. До того момента, как я сел ужинать с Кассандрой Сноу. Я не хотел сообщать плохие новости по электронной почте, в сообщении или по телефону.

Она выбрала место из‑за удобного подъезда. Мы встретились в «Лаб на Фигероа» рядом с Университетом Южной Калифорнии. Я решил не тянуть и перешёл к делу ещё до того, как мы сделали заказ или хотя бы выбрали воду.

— У нас проблемы с окружной прокуратурой, — сказал я. — Они собираются отклонить ходатайство.

Она покачала головой и замерла, приводя мысли в порядок.

— Они сказали, почему? — спросила она.

— Они считают, что медицинские доказательства того, что у вас несовершенный остеогенез, были доступны мне ещё на процессе, — тихо ответил я.

— Но это же не так.

— И так, и не так одновременно. Они исходят из того, что об остеогенезе знали давно, и потому диагноз могли поставить и тогда. Я считаю, что они неправы, и всё равно подам в федеральный окружной суд США.

— Это займёт вечность. У моего отца нет столько времени.

— Я буду просить ускоренного слушания.

— Каковы наши шансы?

— У меня есть идея получше. Предлагаю обратиться к прессе. Найдем журналиста, который сможет разобраться в ситуации, предоставим ему все имеющиеся у нас материалы. Он сможет взять интервью у ваших врачей и подготовить публикацию, которая заставит прокуратуру пересмотреть свое решение.

— К кому именно вы планируете обратиться?

— Я уже работаю с несколькими журналистами, освещающими мое текущее дело. Мне нужно выбрать наиболее подходящего. Кроме того, мой помощник, писатель, который помогал с петицией, имеет связи в медиа. Он знает продюсера на «CBS News», который, возможно, сможет вывести нашу историю на программу «Шестьдесят минут».

— Но разве люди еще смотрят такие передачи? СМИ сейчас не вызывают доверия.

— Возможно, вы правы. Но для резонанса не нужна огромная аудитория. Поверьте, местная прокуратура очень политизирована. Если кто-то из «Шестидесяти минут» проявит интерес к этому делу, они дважды подумают, прежде чем отклонять нашу просьбу.

— Вы уверены, что это сработает?

— Если «Шестьдесят минут» или другие влиятельные СМИ заинтересуются, это точно не навредит. Вы не против, если я начну действовать? Вам, конечно, придется участвовать.

— Я готова на все, если это поможет освободить моего отца.

Я серьезно кивнул.

— Я тоже, — ответил я.

Глава 46.

В понедельник утром все участники процесса по делу «Тайдалвейв» сидели за столами в зале суда сорок пять минут, пока судья Рулин беседовала с одиннадцатой присяжной в своём кабинете.

Только когда присяжная вышла в комнату клерка и пересекла зал, направляясь к двери в совещательную комнату, я понял, какое решение примет судья.

В десять утра Рулин заняла место на кафедре и быстро прошла по процедурным вопросам, прежде чем пригласить присяжных продолжить слушание.

— Я опросила одиннадцатую присяжную и убеждена, что целостность коллегии не нарушена, — объявила она. — Она остаётся в составе. Ходатайство защиты о прекращении судебного разбирательства отклонено. Одиннадцатая присяжная получила отрицательный тест на ковид вчера утром, и ни у кого из остальных присяжных положительных тестов нет. Заместитель судебного пристава приведёт присяжных, и мы продолжим слушание дела «Рэндольф против «Тайдалвейв».

Я обернулся и кивнул Бренде Рэндольф, затем посмотрел на первый ряд, где сидели Лорна и Джек. Я кивнул Лорне — знак, что пора передать Циско: пусть вызывает следующего свидетеля.

Когда я повернулся обратно, Митчелл Мейсон уже встал.

— Ваша честь, можно мне слово? — спросил он.

— Нет, нельзя, мистер Мейсон, — ответила Рулин. — Мы не возвращаемся к уже решённым вопросам. Я вынесла решения. Процесс продолжается. Присяжные входят.

Через пять минут я привёл к присяге Натана Уиттакера и усадил его в кресло свидетеля перед присяжными. К этому моменту я готовился с той минуты, как Наоми Китченс упомянула его как программиста «Клэр».

Я верил: исход дела может зависеть от показаний Уиттакера. Он был частью моего «двойного удара» в финале дела. Тем самым нокаутом, на который я рассчитывал.

Уиттакеру было слегка за тридцать. Очки. Гладко зачёсанные чёрные волосы собраны в пучок, виски выбриты. Видно было: он проводит много времени перед зеркалом, выверяя образ.

— Мистер Уиттакер, спасибо, что пришли, — начал я. — Расскажите присяжным, чем вы зарабатываете на жизнь.

— Я программист искусственного интеллекта, — ответил он.

— Подвиньте, пожалуйста, микрофон ближе, чтобы вас было хорошо слышно.

Уиттакер послушался.

— Программист искусственного интеллекта, — повторил я. — Это то же самое, что программист?

— Да, верно, — ответил Уиттакер. — Программирование — большая часть работы с искусственным интеллектом.

— Где вы работаете?

— В «Тайдалвейв».

— «Тайдалвейв» базируется в Пало‑Альто. Вы там живёте?

— Нет, я живу в Сан‑Матео. Это рядом.

— Как давно вы работаете в «Тайдалвейв»?

— Одиннадцать лет.

— Сколько вам лет?

— Тридцать три.

— «Тайдалвейв» — единственное место, где вы работали после выпуска?

— Да.

— Где вы учились?

— В Стэнфордском университете.

— Вы женаты?

— Не понимаю, какое это имеет отношение, но нет, не женат.

— Вы были программистом в проекте «Клэр»?

— Да.

— Как долго?

— Почти семь лет.

— Это было с самого начала проекта?

— Нет. Я вошёл позже. Архитектура уже была построена, и я начал работать на этапе программирования.

— Его ещё называют этапом обучения?

— Некоторые так говорят. Обучение и тестирование.

— Сейчас проект «Клэр» продолжается, верно? Он никогда не останавливался.

— За ним продолжают следить и поддерживать, если вы это имеете в виду.

— Именно. Но вы больше не участвуете в проекте «Клэр», так?

— Верно. Похоже, вы задаёте вопросы, на которые уже знаете ответы.

Он улыбнулся. Я ответил ему той же вежливой улыбкой. Если его уже задели мои вопросы, Уиттакера ждёт длинный день.

Я взглянул на присяжных, чтобы убедиться, что они слушают. Только один сидел с опущенной головой — но лишь потому, что делал записи. Я надеялся, что записывает своё отрицательное впечатление об Уиттакере.

Я вернулся к свидетелю. Пора переходить к серьёзному.

— Мистер Уиттакер, почему вас убрали из проекта «Клэр» после семи лет?

— Меня не убирали. Меня перевели на другой проект, где нужны были программисты.

— Это было повышение?

— Это был небольшой, но более важный для компании проект.

— Правда? Что могло быть важнее, чем программирование искусственного интеллекта для детей?

— Я имею в виду финансовую важность для компании.

— Как назывался этот проект?

— Ответ на ваш вопрос затронет конфиденциальную информацию. Я не имею права раскрывать её публично без разрешения «Тайдалвейв».

Он произнёс это таким тоном, что было ясно: фраза заучена. Присяжные это услышали.

— Мы не просим раскрывать корпоративные секреты, мистер Уиттакер, — сказал я. — Давайте иначе. Когда вас перевели из «Клэр» в этот закрытый от общественности проект?

— Это не закрытый проект внутри компании, — уточнил Уиттакер.

— Понимаю. Просто закрытый от всех остальных. Можете…

Митчелл Мейсон вскочил, возразил против якобы комментария в моём вопросе. Судья Рулин напомнила мне, что вопросы свидетелю должны заканчиваться вопросительным знаком.

— С удовольствием, Ваша честь, — сказал я. — Мистер Уиттакер, отвечайте, пожалуйста. Когда вас перевели с «Клэр» на нынешнюю должность в «Тайдалвейв»?

— Почти два года назад, — ответил он.

— Точнее, пожалуйста.

— Я начал две тысячи двадцать четвёртый год уже на новой должности.

— То есть примерно через четыре месяца после убийства Ребекки Рэндольф, верно?

— Если вы так говорите. Я не знаю точной даты, потому что это никак не связано с моим переводом.

— Посмотрим. Если вы заняли новую должность в этом году, то вам сообщили о переводе, скажем, до декабря две тысячи двадцать третьего?

— Честно, не помню. Как я уже сказал, одно не связано с другим.

— Тогда спрошу иначе, раз вы уверяете, что честны. Когда…

Митчелл подскочил и возразил против «саркастического тона» в моём незаконченном вопросе.

— Мистер Холлер, вас предупреждали, — сказала Рулин. — Будьте вежливы и держитесь сути. Без намёков.

— Да, Ваша честь, — сказал я. — Прошу прощения, если немного увлёкся.

Я снова взглянул на присяжных — все были на месте. Митчелл раздражён моим сарказмом сейчас. Значит, дальше ему придётся ещё тяжелее.

— Мистер Уиттакер, знали ли вы, что в декабре две тысячи двадцать третьего, за месяц до вашего перевода, против «Тайдалвейв» подали иск о грубой халатности и ответственности за качество продукции в связи со смертью Ребекки Рэндольф?

— Нет, не знал!

Он сказал это слишком громко и резко, слишком самоуверенно, чтобы это выглядело естественной реакцией. Именно на такую реакцию я и рассчитывал.

— Когда вы узнали об этом иске? — спросил я.

— Хм, точную дату не помню, — ответил Уиттакер.

— Значит, вы отлично помните, что ваш перевод никак не связан с иском, но не помните, когда впервые вообще о нём узнали. Так?

— Имею ли я на это право?

Митчелл снова возразил, заявив, что я придираюсь к свидетелю. Но Рулин быстро оборвала его и велела свидетелю отвечать.

— Я просто не помню дат, — сказал Уиттакер. — Почему даты так важны?

— Мистер Уиттакер, порядок такой: я задаю вопросы, — ответил я.

— Хорошо. Тогда задавайте.

— Вот вопрос. Вам говорили, что вас переводят из «Клэр», потому что вы станете проблемой в этом проекте и…

— Нет, не говорили!

— …что вас пытаются спрятать от допросов?

— Это ложь!

Оба Мейсона вскочили, заявляя возражения, судья подняла руку, требуя тишины. Потом жестом показала адвокатам выйти к скамье. Она включила генератор белого шума, чтобы присяжные не слышали.

— Итак, у нас тут перегрев, — начала она. — Я не дам процессу сорваться в скандал перед присяжными.

— Ваша честь, он провоцирует свидетеля каждым вопросом, — сказал Маркус Мейсон.

— Я задаю вопросы, которые нужно задать, — сказал я. — Этот человек в центре дела, Ваша честь. Я не собираюсь смягчать подачу тому, кто…

— Хватит, — сказала Рулин, перебивая. — Я понимаю важность свидетеля. Но он также, похоже, довольно нестабилен. Вы идёте по тонкому льду, мистер Холлер. Я не превращу этот зал в арену для драки. Ясно?

— Я понимаю, Ваша честь, — сказал я. — Но у меня много вопросов к этому человеку, и некоторые из них ему не понравятся. Как и его адвокатам.

— Мы не его адвокаты! — выкрикнул Маркус.

— Вы его готовили, — сказал я. — Он ваш.

— Всё, хватит, — сказала Рулин. — Мы не будем сейчас спорить. Я объявлю перерыв и надеюсь, что после него в зал суда вернутся люди с более холодной головой. Разойдитесь.

Мы вернулись к столам, судья объявила пятнадцатиминутный перерыв.

— К сожалению, у меня нет времени выйти на улицу подышать свежим воздухом, — сказала она присяжным. — Но вы можете размяться, воспользоваться туалетом. Вернитесь через пятнадцать минут, и мы продолжим. Помните моё напоминание: не обсуждайте дело ни друг с другом, ни с кем‑либо ещё. Спасибо.

Я остался сидеть с клиенткой, пока зал пустел.

— Этот человек… вы считаете, он виноват? — прошептала Бренда.

Я повернулся к ней.

— Да, считаю, — так же тихо ответил я.

— Но ведь в проекте было много программистов, — сказала она. — Как он может быть единственным виноватым?

— Он не единственный, Бренда. Но он — лицо халатности компании, — сказал я. — И именно это нам нужно донести до присяжных. Это теория гнилого яблока. Одно гнилое яблоко — Уиттакер — портит всё. Если они это примут…

— Мы выиграли?

— Да, — сказал я. — Мы выиграли.

Глава 47.

Когда мы вернулись к протоколу перед присяжными, я решил не торопиться с Натаном Уиттакером. Я не стал сразу переходить к вопросам, которые, как я знал, будут провокационными и могут пересечь ту самую тонкую грань, о которой говорила судья.

Уиттакер вернулся на свидетельское место спокойным и собранным. Я предполагал, что перерыв он провёл с братьями Мейсон, получая инструкции, как держать под контролем гнев и отвечать на враждебные вопросы. Это не имело значения. Моя враждебность была подлинной, но при этом тщательно срежиссированной и отрепетированной за выходные вместе с Джеком Макэвоем. Я был уверен: она снова всплывёт ещё до конца дня.

— Мистер Уиттакер, давайте сменим тему. Не вдаваясь в детали, которые могли бы нарушить конфиденциальность, не могли бы вы объяснить присяжным, чем отличаются направления «Приложений для потребителей» и «Бизнес-решения» в компании «Тайдалвейв Текнолоджиз»?

Уиттакер ответил: — Это несложно. «Лайфстайл» занимается потребительскими товарами и развлечениями, а бизнес-подразделение фокусируется на корпоративных решениях с использованием искусственного интеллекта.

— И верно ли, что после вашего отстранения от проекта «Клэр», вскоре после подачи этого иска, вас перевели из отдела «Приложений для потребителей» в бизнес-подразделение?

— Я уже устал от этого. Меня не отстраняли, а предложили перейти, и я согласился.

— Кто именно сделал вам это предложение?

— Энди Шпигель, руководитель отдела разработки бизнес-приложений.

— Таким образом, вы перешли от разработки приложений для потребителей к бизнес-приложениям. Можете ли вы уточнить, к каким именно?

— Вы снова пытаетесь заставить меня нарушить правила компании и раскрыть конфиденциальную информацию.

— Хорошо, давайте попробуем иначе. Представьте, что у меня есть автосалон, и я хочу установить на своем сайте ИИ-помощника для навигации посетителей. В какое подразделение «Тайдалвейв» мне следует обратиться: в отдел «Приложений для потребителей» или в бизнес-подразделение?

— Конечно, в бизнес-подразделение.

— И вы утверждаете, что переход от создания ИИ-компаньона для детей к разработке чат-бота для автосалона является горизонтальным перемещением?

— Я получал ту же зарплату, ясно? А бизнес‑приложения куда более…

Митчелл Мейсон возразил, заявив, что я искажаю ответы свидетеля. Судья поддержала его.

— Продолжайте, мистер Холлер, — сказала она. — Думаю, вы уже изложили свою точку зрения.

Я был только рад, что судья при присяжных фактически объявила, что я набрал очки. Я сменил направление.

— Хорошо, пойдём дальше, — сказал я. — Мистер Уиттакер, вы довольно активны в социальных сетях, верно, сэр?

— «Активность» — слишком общее слово, — ответил он. — И я не уверен, какое это имеет отношение к делу.

— Тогда конкретнее. Вы часто заходите в тематические разделы «Реддита», посвящённые искусственному интеллекту?

— Я бываю на этих форумах, да. Но не сказал бы, что часто.

Его показная скромность выглядела не к месту. Братья Мейсон наверняка сообщили ему, что я включил несколько его «реддитовских» постов в наш список раскрытия. Он это знал. Поэтому я не понимал, зачем тянуть и не признать, что он регулярно там сидит. Может, так ещё ярче проявлялся его воинственный характер. А может, он понимал, что я успел накопать и кое‑что помимо материалов для раскрытия.

— Часто или нет — оставим в стороне, — сказал я. — Сообщите присяжным, под каким ником вы публиковались на «Реддите».

— За эти годы у меня было несколько ников, — сказал Уиттакер.

Опять уходит от прямого ответа. Мне это нравилось.

— Как насчёт «вайзэйкр‑твенти‑фри»? — спросил я. — Это был один из ваших ников? Игра слов с фамилией Уиттакер?

— Возможно, — сказал он. — Как я уже говорил, я не слишком часто там бываю.

— Мой исследователь нашёл шестьдесят семь сообщений от «вайзэйкр‑твенти‑фри» в темах «искусственный интеллект» и «наблюдение за ИИ» за последние три года, — сказал я. — В некоторых из них автор подписывался как Нейт, в некоторых — как N.W. В пяти упоминается «в «Тайдалвейв» или «здесь, на «Тайдалвейв». Вы хотите сказать, что это были не вы?

— Я говорю, что не могу вспомнить все свои посты и все имена пользователей, которые, когда‑либо использовал.

Он посмотрел на присяжных ипокачал головой, будто не мог понять, почему эти вопросы имеют значение. Мне и это понравилось.

— Вы играли в софтбольной команде проекта «Клэр» во внутриведомственной лиге «Тайдалвейв», верно? — спросил я.

— Да, пару сезонов, — с настороженностью ответил он.

— Вы также играли против других технологических команд Кремниевой долины, верно?

— Да. Некоторое время. Но не думаю, что это имеет к делу хоть какое‑то отношение.

— На спине вашей майки было написано «Уайзэйкр», не так ли?

Уиттакер сперва промолчал. Вид у него был такой, словно он пытался извлечь из памяти незначительную, давно забывшуюся деталь.

— Честно, не помню, — наконец сказал он.

— Попробую освежить вашу память, — сказал я. — Ваша честь, прошу разрешения показать свидетелю фотографию из корпоративного электронного журнала «Райд зе Вэйв» от пятого апреля две тысячи двадцать третьего года, где опубликованы снимки софтбольной команды «Тайдалвейв».

— Можете, — сказала Рулин.

Я передал копии снимка клерку и братьям Мейсон, затем одну — Уиттакеру. На фото один игрок уходил в подкат на третью базу, другой ловил мяч. Игрок на базе стоял спиной к камере. Фамилия на майке читалась отчётливо: «Уайзэйкр». Под ней — номер 23.

— Мистер Уиттакер, это вы на фото на третьей базе? — спросил я.

— Похоже, да, — ответил он.

— «Похоже»? Вы хотите сказать, что, возможно, это не вы?

— Нет, это я, ясно? Это я.

— Какой номер был на вашей майке?

— Я его не выбирал. Номер шёл вместе с формой.

— Какой номер?

— Двадцать третий. Но, как я уже сказал, это случайность. Номер был уже на футболке, а потом я попросил нанести на спину «Уайзэйкр».

— Вы уверены, что не просили выдать вам майку с номером двадцать три под «Уайзэйкр»?

— Уверен.

— Вам известно, что несколько постов от «вайзэйкр‑твенти‑фри» на «Реддите» появились ещё до того, как вы начали играть в софтбол и носить форму с надписью «Уайзэйкр» и номером двадцать три?

— Нет, не известно.

— То есть вы хотите сказать присяжным, что это простое совпадение?

— Я ничего не хочу им сказать. Я сказал, что не помню всех деталей. В чём вообще смысл?

— Смысл в том, мистер Уиттакер, что я пытаюсь выяснить, писали ли вы посты на «Реддите» под ником «вайзэйкр‑твенти‑фри».

— Как бы там ни было, да. Вероятно, это был я.

— «Вероятно» это были вы, или это были вы?

— Ладно. Это был я. Да, я писал туда. Мне нечего скрывать.

Я посмотрел на судью и попросил разрешения показать свидетелю подборку постов «вайзэйкр‑твенти‑фри», скопированных с «Реддита», для идентификации.

— Вы же не собираетесь показывать ему все шестьдесят семь, верно? — спросила Рулин.

— Нет, Ваша честь, — ответил я. — Меня интересует только один. Если мистер Уиттакер подтвердит, что это его слова.

— Господин Мейсон, есть возражения? — спросила судья.

— Трудно возражать, когда непонятно, чего именно мистер Холлер пытается добиться, — сказал Митчелл Мейсон.

— Считаю это отсутствием возражений, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, можете показать документ свидетелю и вывести на экран для присяжных.

Я дал копию поста Уиттакеру, а Лорна вывела его на экран.

Пост был довольно безобидным — короткий ответ на чей‑то выпад о том, что искусственный интеллект уничтожит человечество. Ответ от «вайзэйкр‑твенти‑фри» был предостережением:

«Пора проснуться и понюхать данные, хейтер. ИИ — как всё остальное. Что отдаёшь, то и получаешь. Это GIGO. Это всё, что тебе нужно знать. Рано или поздно мы все станем рабами машины. Лучше занять место на корабле ИИ, пока он не уплыл без тебя, чувак».

— Мистер Уиттакер, вы автор этой публикации? - спросил я.

— Похоже на то, - подтвердил он.

— Обратите внимание на аббревиатуру GIGO. Что вы подразумевали под ней?

— «На входе мусор - на выходе мусор».

— И как это применимо к программированию искусственного интеллекта?

— В точности так, как и звучит. Если в систему загружаются некачественные данные, то и результат будет некачественным.

— Под «мусором» вы подразумеваете некачественное программирование? Код, который не соответствует цели приложения или даже вредит ему?

— Именно.

— Это также включает в себя и предубеждения программистов, верно?

— Если таковые имеются, то да.

— У всех есть предубеждения, не так ли?

Это был ключевой вопрос. Любой ответ Уиттакера был бы мне на руку. Независимо от его ответа, я получал преимущество для дальнейшего развития линии допроса.

Митчелл Мейсон понял это и возразил ещё до того, как Уиттакер смог открыть рот.

— Вопрос слишком общий, — сказал он. — Адвокат истца просто пытается выманить у свидетеля ответ, который потом исказит и превратит в признание.

— А адвокат защиты пытается обратиться к свидетелю напрямую, пока заявляет возражение, — сказал я. Потом посмотрел на Мейсона и добавил: — Молодец, Митч. Сообщение доставлено.

— Я поддержу возражение о чрезмерной общности вопроса, — сказала Рулин. — И напоминаю: все аргументы направляйте суду, а не друг другу.

Я переформулировал вопрос.

— У вас есть предубеждения, мистер Уиттакер? — спросил я.

— Нет, не думаю, — ответил он.

— Совсем никаких?

— Если и есть, я не вкладываю их в свой код.

— Уверены?

— Абсолютно.

— В каких ещё социальных сетях вы публикуетесь?

— Да почти ни в каких.

— Как насчёт «Фор‑чан» и «Эйт‑кун»? Как часто вы туда заходите?

— Я даже не знаю, что это.

— Серьёзно? А сайт под названием «Грязная четвёрка»? Вы туда заходили?

— Нет.

— Почему «вайзэйкр‑твенти‑фри»? Двадцать три — это день рождения? Годовщина?

— Это просто случайное число.

— Оно означает двадцать третье мая две тысячи четырнадцатого года. День, когда человек по имени Эллиот Роджер, такой же инцел, как вы, убил нескольких молодых женщин у женского студенческого общежития в…

— Возражаем! — хором выкрикнули братья Мейсон.

Судья указала на меня через стол.

— Ни слова больше, мистер Холлер, — резко сказала она.

Я поднял руки, ладонями вверх, сдаваясь.

После этого судья отправила присяжных на ранний обед и велела адвокатам следовать за ней в кабинет. Мы пошли молча, шагая у неё за спиной.

В кабинете она сбросила чёрную мантию и резким движением повесила её на вешалку. Затем повернулась ко мне и посмотрела таким взглядом, который вполне мог бы подпалить ворс ковра.

— Мистер Холлер, какого чёрта вы творите, — спросила она, — провоцируя свидетеля и делая подобные заявления перед присяжными?

Я снова поднял руки — теперь уже как примиряющий жест. Голос держал ровным.

— Я лишь спрашивал об источниках предубеждений, Ваша честь, — сказал я. — Насколько понимаю, ровно так же свидетель говорит, когда утверждает, что не слышал о двух известных и широко обсуждаемых сайтах, куда ходят мужчины, выступающие за насилие против женщин.

— Боже мой, какая чушь, — сказал Маркус Мейсон.

Мы все ещё стояли. Никто не сел.

— Оставайтесь невежественными, мистер Мейсон, — сказала Рулин. — Мистер Холлер, к чему вы ведёте?

— Ваша честь, свидетель — инцел, — сказал я. — Его ненависть к женщинам и другие предубеждения проникли в код проекта «Клэр» и напрямую привели к тому, что «Рен» разделяла эти взгляды с Аароном Колтоном. А тот…

— И вы можете это доказать? — спросила Рулин.

Я не колебался.

— К моменту, когда мы перейдём к опровержению, — смогу, — сказал я. — Логин «вайзэйкр‑твенти‑фри» фигурирует на скриншотах с этих сайтов как минимум семилетней давности. У меня есть эксперт по цифровой лингвистике, который сравнивал формулировки из тех постов с теми, что мистер Уиттакер оставлял на «Реддите». Он сразу увидел совпадение. Это он. Его предубеждение в том, что он ненавидит женщин. Эта ненависть оказалась в коде «Клэр». Мусор на входе — мусор на выходе, Ваша честь. Ненависть на входе, ненависть на выходе. В итоге мы получаем чат‑бота, который говорит: «Избавься от неё».

Близнецы Мейсон побледнели. Они, как и судья, знали: каждое дело доходит до точки невозврата, когда маятник качнулся слишком далеко, чтобы вернуться назад. Это была та самая точка.

Митчелл опомнился первым. И слабо возразил:

— Ваша честь, адвокат истца явно перешагнул через множество границ, предусмотренных правилами раскрытия. Эти вопросы недопустимы.

— Это стало возможным только после того, как Уиттакер сел и солгал на трибуне, — сказал я. — Я с радостью передам вам копии его «излияний» после обеда.

— Вы упоминали некий сайт «Грязная четвёрка», — сказала Рулин. — Что это такое?

— Это был сайт в даркнете, который закрыли правоохранительные органы четыре года назад, — ответил я. — Его подписчики могли скачивать данные о женщинах, в чьей ДНК якобы обнаруживали комбинации генов, связанные с распущенностью и рискованным поведением.

— Это чистая научная фантастика, — сказал Маркус Мейсон.

— ФБР так не считало, — сказал я, — после того как с этим сайтом связали несколько убийств.

— И у вас есть доказательства того, что этот свидетель как‑то причастен к сайту? — спросила Рулин.

— У меня есть доказательства, что «вайзэйкр‑твенти‑фри» был одним из его подписчиков, — сказал я.

Мейсоны промолчали. Судья тоже не спешила с ответом. Наконец она посмотрела прямо на близнецов.

— В свете сказанного, — сказала она, — я полагаю, вам двоим стоит встретиться с вашим клиентом. Я попрошу помощников маршала передать присяжным, что мы берём перерыв до девяти утра завтрашнего дня. До этого времени у вас есть возможность решить, продолжать ли слушание с этим свидетелем… или нет.

Она помолчала, ожидая возражений от Мейсонов. Их не последовало.

— В таком случае, — сказала она, — вы свободны.

Мы вышли так же молча, как вошли, — гуськом, с опущенными головами у защиты.

В зале суда Маркус Мейсон принялся сгребать со стола защиты папки и блокноты. Он говорил, не поднимая на меня глаз:

— Я знаю, что ты блефуешь, Холлер. У тебя ни черта нет.

— Продолжай так думать, — сказал я. — Я хочу довести дело до вердикта. Судя по оценке компании на Уолл‑стрит, штрафные убытки я ставлю в районе четырёхсот. Миллионов. Как это отзовётся в котировках?

Маркус ухмыльнулся.

— Продолжай мечтать, — сказал он.

Я достал из папки на столе скреплённый документ и подошёл к ним.

— Вот вам чтение на обед, — сказал я. — Извините, у меня один экземпляр.

Маркус взял документ и начал его бегло просматривать. Митчелл наклонился через плечо.

— Что это, ещё одна порция чепухи? — спросил Маркус.

— Ты удивительно предвзят, — сказал я. — Это моё ходатайство. Я подам его, как только закончу добивать Уиттакера.

На этот раз усмехнулся Митчелл — он читал быстрее брата.

— Ты всерьёз думаешь, что она разрешит тебе вызвать «Рен» как свидетеля? — спросил он. — Свидетель‑искусственный интеллект?

— Ты даже под присягой не сможешь этого сделать, — добавил Маркус, догоняя брата по тексту.

— В этом и план, — сказал я. — Злоба идёт от человека, который заразил код своей ненавистью. Но сущность — соучастник. Присяжные имеют право услышать, что она говорит, как, по их версии, «думает» и как пришла к оправданию убийства. Сейчас это новый аргумент, но ненадолго. Как сказал мне мистер Вендт, когда пытался меня подкупить, компанию назвали «Тайдалвейв», потому что её невозможно остановить. Я вижу будущее, в котором сущности искусственного интеллекта будут постоянными свидетелями в суде.

Они промолчали. Митчелл продолжал читать, и его лицо побледнело, по мере того как он понимал, что у меня есть шанс. Я сам был в этом не так уверен, но написал ходатайство как последний залп — на случай, если после показаний Уиттакера у меня будет хоть малейшая возможность. Судья могла его зарубить. Но он почти наверняка попадёт в заголовки.

Я сложил свои документы в портфель и захлопнул его.

— До завтра, господа, — сказал я.

У барьера я остановился и обернулся к ним:

— Помните, — сказал я. — На крыльце суда будут все. Ответственность, действия и извинения.

— Мы это уже слышали, — сказал Маркус.

— В свете того, что прозвучало сегодня, и того, что прозвучит завтра? — спросил я. — Это решение выше твоей зарплаты, Маркус.

Я прошёл через барьер и направился к двери под часами. Уже взялся за ручку, но снова обернулся:

— И да, теперь сумма — пятьдесят два, — сказал я.

— Последнее предложение было пятьдесят, — напомнил Маркус.

— Верно. Пятьдесят — то, что вы предложили. И ещё два — те, которыми твой босс пытался меня купить. На моем клиентском депозитном счёте, до пресс‑конференции. Иначе сделки не будет.

— Чушь. Этого не случится.

— Почему‑то я и не сомневался, что ты так скажешь. Спокойной ночи, ребята. Вы знаете, где меня найти.

Я вышел из зала суда.

Глава 48.

Я надеялся увидеть на ступенях федерального суда целую армию журналистов. В итоге пришли только те, кто и так освещал процесс, — и один внештатный видеооператор, который работал в этом здании уже лет двадцать. Я знал его просто как Стикса.

Он всегда таскал с собой складной штатив — ставил на него камеру, хотя в медиа уже лет десять царили ручные камеры с гиростабилизаторами. Стикс, возможно, и был старой школы и не числился за каким‑то одним телеканалом, но у него были надёжные выходы на все федеральные новостные кабельные сети. Это делало его самым важным репортёром среди присутствующих.

Я надеялся, что Виктор Вендт вернётся на своём «Джи‑файв», чтобы предстать перед прессой. Но это было бы слишком большим оптимизмом в отношении человека, который в итоге послушал своих адвокатов и согласился на урегулирование, чтобы избежать возможного девятизначного вердикта, способного похоронить его слияние.

«Тайдалвейв» на пресс‑конференции представляли Эллен Бромли, специалист по управлению репутационными потерями, и близнецы Мейсон. Им предстояло публично пройти через унижение: объявить, что они урегулировали дело, потому что не рискнули довести его до вердикта.

Пресс‑конференцию откладывали дважды, пока я ждал, когда деньги поступят на мой клиентский депозитный счёт. Угроза Вендта «не платить Бренде Рэндольф ни цента» звучала у меня в ушах так отчётливо, что я не собирался выходить к прессе, пока не увижу подтверждение перевода.

Когда банк подтвердил получение средств, СМИ уведомили в третий раз, и мы все собрались на ступенях здания суда.

Бромли начала:

— Меня зовут Эллен Бромли. Я возглавляю отдел корпоративных коммуникаций компании «Вендт Текнолоджиз», материнской компании «Тайдалвейв Текнолоджиз». Мы собрались здесь сегодня по делу «Рэндольф против «Тайдалвейв», чтобы объявить о справедливом для всех сторон завершении этого разбирательства.

Она сделала паузу и продолжила:

— Мы выражаем глубочайшее сожаление в связи с произошедшим. Осознаем трагическую потерю молодой жизни и горе матери, лишившейся единственного ребенка. Признаем, что были допущены ошибки, которые компания уже исправляет и будет продолжать работать над их устранением. Этот инцидент служит важным уроком для всей развивающейся сферы искусственного интеллекта. Мы осознаем свою ответственность и обязуемся работать более эффективно, чтобы обеспечить безопасность всех, и в первую очередь – наших детей, как наиболее уязвимой категории. Мы подвели их и приносим искренние извинения. Мы потерпели неудачу и глубоко раскаиваемся.

Я положил руку Бренде Рэндольф на плечо. Она прижала салфетку к глазам, услышав то, чего так долго ждала.

Текст заявления Бромли переписывали и правили все стороны. Это было не то всеобъемлющее, человеческое извинение, которое хотела услышать моя клиентка. Это было корпоративное признание ошибок, выдержанное в тоне «мы извлекли уроки». Но в нём была одна строка, которую я сочинил и настоял включить: «Мы потерпели неудачу и глубоко раскаиваемся».

— Подробности соглашения останутся конфиденциальными — по договорённости всех сторон, — продолжила Бромли. — Но мы попытаемся ответить на несколько вопросов.

Журналисты такой щедрости явно не ожидали. Но я настоял, чтобы с их стороны был не только монолог, но и вопросы.

Сначала повисла странная пауза. Потом заговорил Стикс.

— Вы были в самом разгаре судебного разбирательства, — сказал он. — Почему вы решили урегулировать дело? Всё выглядело не так уж плохо.

Бромли посмотрела налево, на Мейсонов, прикидывая, готов ли кто‑то из них выйти вперёд. Митчелл неохотно сделал шаг.

— В любом процессе вы каждый день оцениваете своё положение, — сказал он. — Взвешиваете риск продолжать дело или урегулировать его. Мы дошли до точки, где риск стал слишком велик. Мы решили пойти на мировое соглашение. Дело так и не было передано присяжным, так что мы никогда не узнаем, каким был бы вердикт. Защита даже не успела представить свои аргументы.

Звучало так, будто Митчелл сожалел о сделке.

Но прошлой ночью именно он звонил мне и просил сказать «да».

— Виктор Вендт одобрил соглашение? — спросил Стикс.

— М‑м… мистер Вендт участвовал в обсуждении, которое привело к урегулированию, — сказал Митчелл. — Он с самого начала был глубоко вовлечён в это дело. Он говорил, что если «Тайдалвейв» был неправ или где‑то перешёл черту, мы должны это признать, сделать выводы и двигаться дальше. Собственно, этим мы сейчас и занимаемся.

«Ну да, конечно», — подумал я, слушая, как Митчелл Мейсон пытается выдать своего клиента за человека, отстаивающего правильные решения.

Стикс не отставал:

— Натан Уиттакер продолжает работать в «Тайдалвейв» после всего, что вскрылось вчера в суде? — спросил он.

Ответила Бромли. Она шагнула вперёд и положила руку на руку Митчелла, прежде чем он успел открыть рот.

— Мы внимательно изучим показания, прозвучавшие в суде, и примем необходимые меры, — сказала она.

— Можно услышать мнение миссис Рэндольф? — спросила журналистка с Пятого канала.

Я наклонился к Бренде и тихо спросил, готова ли она отвечать. Она кивнула. Я проводил её к передвижной трибуне, вокруг которой стоял лес микрофонов.

— Я знаю, вы не можете раскрывать подробности, — сказала та же журналистка. — Но довольны ли вы соглашением?

Бренда снова вытерла глаза и заговорила:

— Слово «счастье» мне больше не знакомо, — сказала она. — Я одобрила соглашение, потому что оно означает признание компанией «Тайдалвейв» своих ошибок и намерение сделать наши технологии и наших детей более защищёнными. В связи с этим я объявляю о создании фонда «Центр технологического надзора имени Ребекки Рэндольф». Его директором станет Джек Макэвой, который сыграл очень важную роль в этом деле.

Она обернулась и указала на Джека, стоявшего рядом со мной. Он неловко улыбнулся и кивнул.

— Чем будет заниматься фонд? — спросил кто‑то ещё.

— Его миссия — сделать так, чтобы то, что случилось с моей дочерью, не повторилось ни с одним другим ребёнком, — сказала Бренда.

После нескольких уточняющих вопросов пресс‑конференция закончилась, и люди потянулись к лестнице, к тротуару и машинам.

Братья Мейсон ушли, не сказав мне ни слова.

Бромли подошла ко мне и сообщила, что наши обязательства друг перед другом исчерпаны: деньги перечислены, публичное заявление сделано.

— Приятно было иметь с вами дело, — сказала она.

— И вам – всего хорошего, — ответил я.

Этот обмен репликами оставил меня в лёгком недоумении.

Я подошёл к Стиксу — хотел узнать, как он собирается использовать только что снятое видео.

— Первый заход — на «Си‑Эн‑Эн», — сказал он. — Думаю, Джейку Тэпперу это понравится.

— Отлично, — сказал я. — Я уже был у него в эфире. Могу связаться, если понадобится.

— Я им передам, — сказал Стикс. — И спасибо, что подкинул мне вопрос насчёт Вендта. Приглашение для него на эфир выводит историю на другой уровень.

— Спасибо, что задал, — сказал я.

Мы пожали друг другу руки. Я вложил в его ладонь пять сложенных стодолларовых купюр и тут же отпустил.

Я уже собирался вернуться к Бренде и Джеку, но меня остановил Пит Деметриу с радиостанции «К‑Эн‑Экс». Я знал его, кажется, всю жизнь.

— Можно на секунду, Мик? — спросил он.

— Конечно, Пит, — сказал я. — Спрашивай.

— Полагаю, ты сегодня получишь крупный гонорар?

— Я не могу обсуждать условия соглашения.

— Можем хотя бы сказать, что это большая победа для тебя и твоего клиента?

— Мой клиент доволен, и это радует меня. Но, если честно, это было не про деньги, — сказал я. — Речь шла о том, чтобы привлечь «Тайдалвейв» к ответственности за то, что они выпустили на рынок недоработанный продукт для молодых людей. Речь шла о том, чтобы заставить их признать вину и извиниться. Это было главным для Бренды. Мы добились этого. Она готова идти дальше и создать фонд.

— Спасибо, Мик, — сказал Пит. — А ты? Можно сказать, что ты отсюда уходишь чертовски богатым? Что дальше?

— Без комментариев, Пит. Это часть соглашения. Если я начну рассказывать о деталях, я нарушу сделку, и её отменят, — сказал я.

Я оставил его с микрофоном и вышел из круга камер.

Мы с Джеком проводили Бренду до её машины в гараже суда. У машины она обняла нас обоих, со слезами на глазах поблагодарила и пообещала, что мы ещё поработаем вместе. Потом она уехала навстречу своей новой жизни.

Она была богата сверх всякой меры — и в то же время пуста, как барабан.

Глава 49.

Команда собралась в баре «Рэдбёрд» за отдельным столиком. Кто хотел — пил шампанское. Я пил «Перье».

В основном мы наслаждались тишиной.

Я привык к уголовным делам. Там сделки о признании вины и компромиссы, как правило, заключались до суда, редко — вовремя суда. И ещё более реже, приходилось испытывать такую победу, которая при этом не казалась победой.

Мой клиент уходил домой с сорока с лишним миллионами. Я — с десятью с небольшим. И всё равно в этом было что‑то гнетущее.

— Микки, ты в порядке? — спросила Лорна. — Честно говоря, выглядишь… ну, грустным.

— Я не грущу, — сказал я. — Просто это всё иначе ощущается. По сути, мы выиграли дело. Мы выбили для клиентки крупный чек и признание вины компанией. А ощущение, будто чего‑то не хватает.

— Вердикта? — спросил Циско.

Я кивнул.

— Похоже на то, — сказал я. — Смотрите. Мы добились, чего она хотела. Они признали свои грехи перед камерами. Это было задание номер один, и мы его выполнили. Деньги — это деньги, просто система счёта. Кстати, каждый из вас получит премию в миллион долларов.

— Боже мой! — выкрикнула Лорна достаточно громко, чтобы весь зал посмотрел в нашу сторону.

Я понизил голос:

— Ваша работа по делу была образцовой, — сказал я. — Каждый из вас. Потрясающей. Но вам нужно будет поговорить с финансовым консультантом. Налоги никто не отменял, и я хочу, чтобы вы были готовы. Когда будете готовы — я переведу деньги. С удовольствием.

— Босс, — сказал Циско. — Я даже не знаю, что сказать.

— Ничего не нужно. Ты сделал свою работу и заработал. Мы надрали им задницы — сказал я.

— Спасибо, Микки, — сказала Лорна. — Я сейчас заплачу.

— Не надо слёз, — сказал я. — Это всего лишь деньги.

Я посмотрел на Макэвоя.

— Премия положена всем в команде, включая тебя, — сказал я. — И я надеюсь, ты продашь книгу ещё за миллион.

— Ты щедрый человек, — сказал Джек.

Я покачал головой.

— Это ты придумал ход, который всё перевернул, — сказал я. — Теперь тебе нужно сделать так, чтобы фонд изменил ситуацию. Иначе всё это не имело смысла.

— Обещаю, так и будет, — сказал Джек. — Я уже говорил с Брендой. Мы создаём консультативный совет, и хотим, чтобы вы трое в него вошли.

Я кивнул.

— С радостью, — сказал Циско.

— Не могу дождаться, — добавила Лорна.

Телефон в моём кармане завибрировал. Сообщение было от Стикса. Я прочитал и поднял глаза:

— Нам нужна ещё одна бутылка шампанского, — сказал я. — Стикс пишет, что Джейк Тэппер хочет пригласить меня завтра в эфир. Они также покажут видео с пресс‑конференции.

Циско протянул руку через стол, и мы все по очереди хлопнули по ней ладонями.

— Он хочет, чтобы Бренда была там со мной, — продолжил я. — Джек, можешь поговорить с ней? Подробности — позже, но это завтра.

— Это будет удалённое включение или тебя повезут в Вашингтон? — спросил Джек.

— Похоже, речь о студии «Си‑Эн‑Эн» на Сансет, — сказал я.

— Тогда проблем не вижу, — сказал Джек. — Уверен, она не откажется.

После этого мы снова погрузились в молчание. Никто не тянулся за официантом, чтобы заказывать ещё шампанское. Ещё одна бутылка не исправила бы того сожаления, которое, как мне казалось, все мы испытывали от того, что дело закончилось соглашением до финишной прямой.

— Ладно, я скажу, — наконец произнёс я. — Наверное, надо было рискнуть и дождаться вердикта.

— Не знаю, Мик, — сказал Циско. — Ты сам не раз говорил: всё может повернуться в любую сторону.

— Даже в случае победы они подали бы апелляцию, — сказала Лорна. — Годы ушли бы, прежде чем Бренда получила деньги и запустила фонд. А сейчас мы всё это имеем уже сегодня. И, между прочим, все сидим здесь миллионерами.

Она подняла бокал, допила остатки шампанского залпом и сказала:

— Ни за что.

Мы подняли бокалы и повторили за ней:

— Ни за что.

— Единственное, о чём я жалею, — сказал Джек, — это о том, что мы так и не вызвали «Рен» на свидетельские показания. Вот это было бы событие.

— Думаю, это было маловероятно, — сказал я. — Возможно, как угроза для Мейсонов идея работала лучше, чем как реальная перспектива.

— Но теперь мы никогда этого не узнаем, — сказал Джек.

Прежде чем я успел ответить, телефон снова завибрировал. На этот раз звонили из федерального окружного суда.

— Я возьму, — сказал я.

Я поднялся из‑за стола и вышел на улицу, подальше от шума. Звонил клерк судьи Рулин.

— Судья хотела узнать, сможете ли вы зайти к ней завтра утром в кабинет, — сказал он.

— Да, конечно, — ответил я. — Заседания же не будет, так что я свободен. Во сколько?

— В девять подойдёт?

— Подойдёт. Мейсонов она тоже приглашает?

— Нет. Только вас.

— Это по поводу постановления о неуважении к суду?

— Судья также пригласила нескольких присяжных, — сказал клерк. — Они хотели с вами поговорить. Полагаю, вы не возражаете?

— Нет, конечно. Я буду рад поговорить.

— Тогда увидимся в девять, — сказал он и отключился, прежде чем я успел снова спросить о возможном неуважении к суду.

Я стоял на тротуаре и переваривал приглашение.

Скорее всего, мне предстояло узнать, в какую сторону склонялись присяжные, когда у них выбили дело из рук. Раз они слышали только мою сторону, я предполагал, что были готовы влепить «Тайдалвейв» серьёзный удар. И были разочарованы тем, что мы договорились, когда они, по их ощущению, готовились преподать компании урок на сотни миллионов.

Я также допускал, что судья выскажется в том духе, что мы впустую потратили больше недели судебного времени, прежде чем урегулировать спор.

Я вернулся в бар, чтобы рассказать остальным, что история ещё не совсем закончена. Сомелье как раз открывал вторую бутылку шампанского.

Вскоре я оставил команду и поехал домой. Я надеялся успеть на Фархольм раньше Мэгги, чтобы спокойно обдумать, как рассказать ей о только что заработанных деньгах.

Я собирался сказать ей, что отстрою её дом, если она захочет, и что надеюсь жить в этом доме вместе с ней, когда всё будет готово. Но это, разумеется, будет её решение, не моё.

Мне удалось вернуться на Фархольм раньше неё, но не раньше кого‑то другого. Поднимаясь по лестнице к входной двери, я увидел мужчину, сидевшего спиной ко мне в одном из режиссёрских стульев у барной стойки. Он смотрел вниз, на город. Чёрный костюм и седые волосы делали его легко узнаваемым.

— Значит, вы всё‑таки спустились, — сказал я, подходя ближе. — Я не видел вас на пресс‑конференции.

Виктор Вендт повернулся ко мне.

— Я пришёл не на пресс‑конференцию, — сказал он.

Я кивнул и махнул в сторону вида.

— Наслышаны о здешних закатах?

— Вообще‑то я пришёл увидеть вас, — сказал он.

— Если вы собираетесь сказать, что заблокировали перевод и мой клиент не получит ни цента, вы опоздали, — сказал я.

— Нет, ничего подобного. Деньги — ваши. И вашей клиентки — сказал он. — Я считаю пятьдесят миллионов долларов приемлемой ценой за ведение бизнеса.

Я кивнул. Он пришёл, чтобы попировать над тем, что избежал куда более дорогого вердикта.

— Пятьдесят два миллиона, если точнее, — сказал я. — Но кто считает? Кроме, возможно, вашего совета директоров.

— Да, мне придётся объяснить им, как мы выбрали меньшее из двух зол, — сказал Вендт. — Уверен, они поймут.

— Тогда чем я могу вам помочь, мистер Вендт? Уверен, вы пришли не для того, чтобы репетировать речь перед советом.

— Нет. И я ценю, что вы пока не послали меня к чёрту с вашего крыльца, — сказал он. — Я пришёл сделать вам предложение.

— Предложение? Как в прошлый раз? Я бы назвал это взяткой.

— Сейчас это чисто деловое предложение. Я хочу нанять вас, мистер Холлер.

Вендт достал из внутреннего кармана сложенный документ.

— Нанять меня? — переспросил я, стараясь не выдать удивления.

— Двухлетний контракт на ваши услуги, — сказал он. — Два миллиона шестьсот тысяч долларов в год за юридические консультации — по мере необходимости. Вам никогда не придётся выходить в суд или быть ведущим адвокатом в каких‑либо процессах. Просто личный договор между вами и мной. Надеюсь, вы его примете.

Он протянул документ. Я развернул и просмотрел. Хватило нескольких секунд, чтобы понять, что это такое. Подкуп. Дорогостоящая попытка купить моё молчание.

— Вы хотите быть уверены, что я больше никогда не подам на вас в суд, — сказал я. — Или как минимум в ближайшие два года. Пока вы будете пытаться реанимировать своё слияние после сегодняшнего дня.

Я перевернул контракт и вслух прикинул:

— Пятьдесят тысяч в неделю за то, чтобы я держался от вас подальше. Очень щедро, мистер Вендт.

— Уверяю вас, вы будете делать куда больше, чем «держаться подальше», — сказал он.

Я протянул ему контракт обратно.

— Я не знаю, подам ли я на вас в суд ещё когда‑нибудь, — сказал я. — Уверен, возможность появится, особенно после этого дела. Кстати, завтра я буду на «Си‑Эн‑Эн». Это, скорее всего, принесёт мне новых клиентов. Но я не могу взять ваши деньги, мистер Вендт. Если я это сделаю, думаю, на этом всё. И для меня как для юриста, и для меня как для человека.

Он забрал контракт, кивнул и убрал его обратно в карман.

— Я считал, что должен попробовать, — сказал он. — Сейчас тот момент, когда вы говорите, чтобы я убирался к чёрту с вашего крыльца?

Я кивнул.

— Примерно так, — сказал я. — Я был бы признателен, если бы вы именно это и сделали.

Вендт поднялся и ещё раз оглядел горизонт, словно в первый раз замечая вид.

— Сегодня закат будет красивым, — сказал он.

— Обычно так и бывает, — ответил я.

Он кивнул и пошёл к лестнице. На ходу достал телефон. Я услышал, как он сказал кому‑то, что готов.

Я остался на крыльце. Видел, как к дому подъехал чёрный «Эскалейд». Один из телохранителей, которого я узнал ещё по визиту на склад, обошёл машину и открыл заднюю дверь. Вендт сел внутрь, дверца захлопнулась, и «Кадиллак» плавно скатился с холма.

Не думаю, что, когда‑либо в жизни мне было так хорошо от того, что я отказался от денег.

Глава 50.

Жизнь полна контрастов: то ты победитель, то жертва. Иногда эти роли меняются стремительно, даже в течение одного дня или часа.

Мне повезло: я успешно справился с процессом, где судья Рулин и четверо присяжных были на моей стороне. Я тщательно подобрал команду, и они были готовы обрушить всю силу правосудия на "Тайдалвейв". Один из присяжных, маляр, поделился своими эмоциями: — Вы держали их в напряжении. Я был готов к более решительным действиям. То, что они сделали с той девушкой, — это ужасно, и так жаль её мать. Хотя сумма компенсации засекречена, я надеюсь, им пришлось заплатить немало."

Я ценил их слова, но понимал, что они слышали только мою версию событий. Однако истинное чувство триумфа, будто я "съел медведя", пришло после того, как судья распустила присяжных. Именно тогда она произнесла: — Мистер Холлер, вы всегда будете желанным гостем в моём суде.

Эти слова, подобно взрывному гитарному риффу Сантаны, захлестнули меня. Я на мгновение потерял самообладание и улыбнулся, выразив предвкушение следующей встречи.

— Есть ещё вопрос о возможном неуважении к суду, — добавила судья, — Но я решила оставить его без последствий. Вы свободны, мистер Холлер.

— Благодарю вас, Ваша честь, — ответил я.

Когда я вышел на солнце — на те же ступени, где накануне праздновал пятьдесят два миллиона — медведь в ответ вцепился в меня.

Телефон завибрировал, пока я надевал солнечные очки. На экране — Калифорнийский исправительный медицинский центр в Стоктоне.

Но это был не звонок за счёт вызываемого абонента от Дэвида Сноу.

— Микки Холлер, — ответил я.

— Майкл Холлер? — спросил мужской голос. — Адвокат?

— Да. Это я.

— Это сержант Тамар из исправительного медицинского центра Стоктона. Вы являетесь адвокатом заключённого Дэвида Фрэнсиса Сноу?

— Да. Верно.

— Я обязан сообщить вам, что Дэвид Фрэнсис Сноу скончался сегодня утром здесь, в медицинском центре.

Я молчал, пытаясь осмыслить сказанное.

— Скончался? — переспросил я, наконец найдя голос. — Что значит «скончался»? Врачи говорили, у него девять месяцев.

— Я не врач, сэр, — сказал Тамар. — Я работаю в администрации. Подробности вы сможете уточнить у лечащих врачей. Я лишь сообщаю о факте смерти. Мне сказали, что он мирно умер в палате в одиннадцать часов утра. Это всё, чем я располагаю.

— Как мне связаться с его лечащими?

— Я могу передать им ваше сообщение, если хотите.

— Да, пожалуйста. Попросите их позвонить мне.

— Вы поддерживаете связь с его ближайшим родственником? У нас указана Кассандра Сноу, дочь, проживает в Лос‑Анджелесе.

— Да. Я с ней на связи. Она моя клиентка.

— Вы хотите, чтобы я проинформировал её, или вы сделаете это сами?

— Нет. Я сам — сказал я.

— Вы уверены, сэр?

— Уверен.

— По поводу дальнейших действий с телом — общаться через вас или через дочь?

Я не сразу ответил. Я думал о Кассандре.

— Сэр? — подсказал Тамар.

— Да, — сказал я. — Все вопросы через меня. Я всё улажу.

— Хорошо, сэр. Я передам ваше сообщение врачам. Благодарю за уделённое время и соболезную вашей утрате.

— Понял. Спасибо — сказал я.

Он отключился. Я ещё долго стоял на ступенях с телефоном у уха.

Несмотря на мои усилия, я не смог освободить отца Кассандры за время нашего сотрудничества. Но это не имело значения, ведь он не должен был оказаться за решеткой. Вина лежала на мне, так же, как и вчерашняя победа.

Я направился к машине. В нашей профессии не бывает стопроцентных побед, закон непредсказуем. Сегодня ты на коне, завтра — в грязи. Настоящий профессионал возвращается к работе, садится за руль и продолжает движение.

Но этот случай был другим. Он причинил мне боль. Я понимал, что ошибка двадцатилетней давности будет преследовать меня вечно, без шанса на искупление.

Моя собственная жизнь рушилась. Я шел по улице, зная, что должен встретиться с Кассандрой, признать свою вину и взять на себя ответственность. Мне предстояло пережить этот удар, а затем собраться и продолжить борьбу.

Оглавление

Майкл Коннелли Испытательный полигон

Часть первая. Клетка

  Глава 1.

  Глава 2.

  Глава 3.

  Глава 4.

  Глава 5.

  Глава 6.

  Глава 7.

  Глава 8.

  Глава 9.

  Глава 10.

  Глава 11.

  Глава 12.

Часть вторая. Претендент

  Глава 13.

  Глава 14.

  Глава 15.

  Глава 16.

  Глава 17.

  Глава 18.

  Глава 19.

  Глава 20.

  Глава 21.

  Глава 22.

  Глава 23.

  Глава 24.

Часть третья. Первый Закон

  Глава 25.

  Глава 26.

  Глава 27.

  Глава 28.

  Глава 29.

  Глава 30.

  Глава 31.

  Глава 32.

  Глава 33.

  Глава 34.

  Глава 35.

  Глава 36.

  Глава 37.

  Глава 38.

  Глава 39.

  Глава 40.

  Глава 41.

  Глава 42.

  Глава 43.

  Глава 44.

  Глава 45.

  Глава 46.

  Глава 47.

  Глава 48.

  Глава 49.

  Глава 50.