Живая книга о Ельцине [Альфред Рейнгольдович Кох] (fb2) читать онлайн

Альфред КОХ

ЖИВАЯ КНИГА О ЕЛЬЦИНЕ

"You got to make good out of bad. That's all there is to make it with."

Robert Penn Warren "All the King’s Men".

Глава 1. Ельцин. Начало (от... и до 1985 года)

Всем известно, что первый президент России был непримиримым борцом с коррупцией и привилегиями партийной элиты, антикоммунистом, реформатором, восстановителем исторической правды и справедливости, соратником Сахарова, демократом, либералом и православным христианином.

Однако как, обладая таким набором качеств и убеждений, он умудрился сделать вполне успешную партийную карьеру при коммунистах? С таким набором качеств это было совершенно невозможно в то время. Разумнее предположить, что в начале его политической карьеры ничто не указывало на то, что в будущем он станет проводником именно этих идей.

Очевидно, что политические убеждения Бориса Николаевича Ельцина оформились далеко не сразу и менялись несколько раз — и не всегда настолько прямолинейно и последовательно, как он сам это описывал в воспоминаниях.

Интересно, когда же случился этот перелом? Когда произошло это превращение Савла в Павла? Когда он так радикально изменил свои убеждения, что стал тем, кем и вошёл в историю? И было ли это действительным перерождением прагматичного партийного функционера в пламенного борца за демократию и либеральные свободы? Или всё это было лишь мимикрией и попыткой оседлать социальный тренд эпохи и приспособить его для собственных властных амбиций?

Этот текст является попыткой ответить на этот вопрос. И мы были бы очень благодарны нашим читателям, если бы они прислали нам свои комментарии по этому вопросу. А мы, тем временем, продолжим.

Разумеется, политическая карьера Ельцина зависела далеко не только от его убеждений. Потрясающий успех её обусловлен был в первую очередь важнейшим талантом Бориса Николаевича — видеть основное направление изменений политической ситуации и уметь определить своё место в этих новых, изменившихся условиях.

Впрочем, в те времена, когда карьера Бориса Ельцина только начиналась (в 60-е годы) о собственно политической карьере говорить можно было лишь условно, поскольку пост в партийной иерархии только формально можно было назвать политическим. Ельцин (как и большинство других партийных функционеров) занимался обычной хозяйственной работой. Разумеется, периодически ему приходилось выступать на партийных собраниях и конференциях и произносить обычные тогда мантры про «неизбежную победу коммунизма», «происки американского империализма» и «ведущую и руководящую роль КПСС в нашей жизни» и так далее. Но поскольку это был к тому времени не более, чем ритуал, он, скорее всего, не особо вдумывался в смысл этих слов, а просто повторял их вслед за сотнями других ораторов, пользуясь темниками и цитатниками, которыми щедро снабжал партийных функционеров отдел пропаганды ЦК КПСС.

Впрочем, давайте по порядку. Итак, начало карьеры Бориса Ельцина было вполне обычным для неглупого и амбициозного человека крестьянского происхождения в послевоенной советской провинции.

Первым шагом был институт – Уральский политехнический в городе, в советские времена называвшемся Свердловском, а в ельцинские вновь ставшем Екатеринбургом. Пойдя по стопам отца, Ельцин получил строительную специальность, и очень долгое время его карьера была так или иначе связана со строительством.

Но формальное высшее образование, хотя и было важно для взлёта, не давало для него достаточных условий. А шансов быть замеченным в институте Ельцин, по всей видимости, не имел, хотя и старался – в общественной работе и в волейболе.

По советским меркам стартовые условия для карьеры у Ельцина были, прямо скажем, не блестящие: раскулаченный дед и репрессированный по печально знаменитой 58 статье отец. Но были и плюсы: он был русский, а это в негласной иерархии СССР было важным условием успешной карьеры. Особенно – партийной.

После получения диплома в 1955 году Ельцин отправился работать «по распределению». Любой выпускник советского ВУЗа, хотел он того или нет, обязан был отработать несколько лет там, куда его направит специальная вузовская комиссия. Разумеется, это только выглядело справедливым. В реальности качество распределения существенным образом зависело от связей и места в советской иерархии родителей студента. Чем выше было такое положение и связи, тем теплее было место, куда выпускника распределяли.

У Ельцина, очевидно, не было высокопоставленных родителей, поэтому он начал работать в свердловском строительном тресте с названием настолько длинным и скучным, что приводить его всерьёз выглядело бы издевательством над читателем.

Здесь, собственно, и началась ельцинская карьера, но в тот момент она ни в коей мере не давала оснований полагать, что речь могла идти о человеке, исповедовавшем демократические ценности, права человека, частную собственность и свободное предпринимательство.

Положение Ельцина росло постепенно: он последовательно становился мастером, начальником участка, прорабом, главным инженером и директором домостроительного комбината. Но такая линейная профессиональная карьера имела свои пределы, а должность директора комбината, очевидно, не соответствовала масштабу амбиций Ельцина. При этом для того, чтобы занять эту директорскую должность, уже нужно было соответствовать неким важным условиям.

Советский Союз назывался так потому, что в 1917 году захватившие власть большевики торжественно объявили: вся власть в России (а затем и в Союзе) принадлежит и будет принадлежать советам – от сельских до Верховного. Так было записано во всех советских конституциях, но, как часто случается и до сих пор, это было неправдой. Всей полнотой власти в стране обладала только и исключительно коммунистическая партия (КПСС). Для получения сколь-нибудь высокой должности (например, должности директора домостроительного комбината), непременно нужно было, во-первых, стать членом КПСС, а во-вторых, добиться от соответствующего партийного органа согласия на назначение на эту должность.

Ни в чём не повинное слово «номенклатура», означающее всего лишь «список», «поименование», в советское время приобрело совершенно особый смысл: это был список должностей, на которые назначали только с согласия того или иного уровня органов КПСС. Войти в номенклатуру – означало получить одну из этих должностей и, тем самым, открыть для себя возможность двигаться по служебной лестнице и выше. Только такой рост и был возможен в СССР, даже если речь шла не о партийной, а о советской, военной или профессиональной карьере.

Поэтому в 1961 году Ельцин вступил в КПСС. Означало ли это, что Ельцин был настоящим коммунистом? На этот вопрос невозможно ответить сколь-нибудь ясно. Коммунистическая идеология была обязательной для всех жителей Союза и его окрестностей – от Кремля до оленеводческого совхоза. Положение коммуниста, члена партии, означало вовсе не какие-либо особенно коммунистические убеждения, а всего лишь причисление к формальной элите СССР. Именно формальной: никаких специальных властных привилегий положение рядового коммуниста не давало хотя бы потому, что коммунистов этих было уже в то время больше восьми миллионов и становилось всё больше.

Но войти в настоящую элиту, в номенклатуру, можно было только через эту дверь. Если высшее образование было желательным для большой карьеры, то членство в партии – фактически обязательным. Только редкие ученые или деятели искусства могли добиться высоких результатов не вступая в КПСС. Да и то с большим трудом. Что же касается остальных, то путь наверх без партийного билета им был заказан. Но членство в КПСС было необходимым, но ещё не достаточным условием для успешной карьеры. Принципиально важным было оказаться замеченным, а после этого проявить необходимые для вхождения в номенклатуру качества.

Для того, что оказаться замеченным, нужно было проявить партийную активность. Дело это было хлопотное, но необходимое. По большей части оно заключалось в произнесении с нужной интонацией нужных идеологических заклинаний в нужном месте и в нужное время. При том, что заклинаниям этим свойственно было меняться (как, например, после разоблачения культа личности Сталина в 1956 году или после низложения Хрущёва «за волюнтаризм» в 1964), и эти изменения жизненно важно было учитывать.

Однако при всех изменениях основные коммунистические мантры оставались неизменными. Нужно было быть воинствующим атеистом, всячески высмеивать любую религию как отсталость и мракобесие. Нужно было утверждать, что СССР строит коммунизм, и он не за горами. Что в мире идет соревнование двух систем, и агрессивный Запад делает всё, чтобы победить в холодной войне с СССР. Что руководящая роль КПСС является благом для всего народа, и что всем своим успехам народ обязан этой партии. Что учение марксизма-ленинизма – единственно научное и единственно верное. Так же нужно было отрицать частную собственность, всячески превозносить плановую экономику и централизованное ценообразование и утверждать, что в СССР построена самая совершенная экономическая модель.

Можно с уверенностью сказать, что и молодой коммунист Борис Ельцин не избежал необходимости публичного повторения этих тезисов. И наверняка он это делал убежденно, четко артикулируя слова раскатистым баритоном и размахивая для убедительности своим пудовым кулаком.

Кроме этого, разумеется, следовало самым внимательным образом следить за карьерами руководителей (особенно в 1964 году), добиваясь расположения именно тех, кто формировал новую брежневскую элиту и потому был на взлёте. И не перепутать.

Партийная активность Ельцина началась ещё в хрущёвские времена и почти без провалов продолжилась в брежневские. Значит, Ельцин не перепутал. С 1963 года он последовательно участвовал в районной, городской и областной партийных конференциях, по всей видимости, произнося нужные заклинания с нужной интонацией. Тогда и началась главная линия его карьеры – партийная.

Ельцин стал членом сначала райкома (районного комитета), а в 1968 году и свердловского обкома (областного комитета) КПСС. Должности эти, хотя и не были слишком высокими, всё же означали, что в номенклатуру Борис Николаевич войти сумел. В обкоме Ельцин работал по специальности – он стал главой отдела строительства.

Здесь важно отметить, что по-настоящему его партийная карьера началась именно в 1968 году, то есть тогда, когда у всего остального человечества развеялись последние иллюзии относительно «прогрессивности социализма» в СССР: в этом году советские танки задушили Пражскую весну. Интересно, что бы сказал член Свердловского обкома КПСС Б.Н. Ельцин в 1968 году, если бы ему сказали, что через двадцать лет он будет обличать «звериную сущность коммунизма» в том числе и на примере советского вторжения в Чехословакию?

Так или иначе, но в то время будущий вождь российских демократов ещё никак не выказывал своей симпатии к идее не то, что «народного капитализма», но даже и «социализма с человеческим лицом».

В должности заведующего отделом строительства обкома партии будущий президент проработал семь лет без какого бы то ни было повышения. Сам Ельцин объяснял это своей прямотой и принципиальностью, из-за которых отношения его с коллегами и руководством всегда были натянутыми. Однако его начальник Яков Рябов использовал другие слова — грубость и резкость.

Весьма вероятно, что ещё одним важным обстоятельством торможения ельцинской карьеры стало его пьянство, которое уже в то время было заметно его коллегам. Однако вряд ли в тот момент кто-то всерьёз считал это проблемой для его дальнейшей карьеры. Во-первых, потому что молодой и могучий организм Ельцина наверняка легко справлялся с последствиями пьянки и сохранял высокую работоспособность, а во-вторых, в то время к этой «русской болезни» относились снисходительно и даже с некоторой симпатией: подумаешь, человек перебрал, ничего страшного, с кем не бывает...

Сам Рябов, сделавшись в 1971 году первым секретарём (то есть главой) свердловского обкома партии (а значит – первым человеком в области, подчинённым уже прямо высшему руководству), к Ельцину некоторое время присматривался, корректируя, по его собственным словам, его поведение. Рябова привлекли в Борисе Николаевиче его амбициозность, упорство и исполнительность. В то время как на пьянство можно было закрыть глаза (что косвенно свидетельствует о том, что в то время это не было ещё большой проблемой для Ельцина), а резкость и грубость в общении с коллегами – сгладить. Возможно, что и сам Ельцин внёс какие-то коррективы в своё поведение, и эта коррекция оказалась удачной.

В 1975 году Рябов сделал Ельцина секретарём обкома (то есть ввёл в руководство эти органом), поручив ему, помимо строительства, лесное хозяйство и соцкультбыт (то есть, в переводе, социальную, культурную и бытовую сферу). Со всем этим многообразием Ельцин, судя по всему, справлялся хорошо, во всяком случае Рябов остался им доволен. В особенности – его энергичностью и постепенно складывавшейся репутацией «крепкого хозяйственника».

Когда через год Рябов, как это называлось, пошёл на повышение и был взят на работу в Москву, в Центральный Комитет КПСС, на посту свердловского руководителя его сменил Ельцин.

Это «сменил» означало следующее. Формально первого секретаря обкома КПСС демократически избирала областная партийная конференция. Фактически же кандидата для избрания на конференции назначало высшее руководство партии и страны – Политбюро ЦК КПСС. Разумеется, при этом решающее слово в выборе преемника обычно имел сам идущий на повышение партийный чиновник, а Политбюро, как правило, соглашалось с его рекомендацией. Так, благодаря Рябову, о Ельцине узнали в Москве.

Ельцин к тому моменту еще не получил тех званий и должностей, которые прилагались к статусу первого секретаря обкома партии: он не был ни членом ЦК КПСС, ни депутатом Верховного совета СССР, ни даже вторым секретарём обкома. Но, конечно же, и членом ЦК и депутатом он вскоре станет. Что ясно показывало: Ельцин попал в самую элиту СССР и сомнений в его лояльности у партийного руководства в 1976 году не было никаких.

Помимо высоких постов и званий к должности первого секретаря обкома КПСС прилагались и те самые партийные привилегии, против которых Ельцин будет бороться во времена Перестройки.

Речь, разумеется, не идёт о буквальной коррупции, но дело в том, что каждой ступени номенклатурной лестницы были присвоены не только соответствующие ей полномочия, но и соответствующий материальный уровень. Для первого секретаря обкома это были лимузин «Чайка» с шофёром, большая квартира, комфортабельная загородная дача, специальный продовольственный распределитель, возможные загранпоездки, особая медицина и многое другое, недоступное простым смертным. И такое положение в то время ничуть не смущало Ельцина, и нет никаких свидетельств тому, что он чувствовал какое-то неудобство от такой вопиющей социальной несправедливости.

Но привилегиям этим нужно было соответствовать. Прежде всего – упорным и эффективным трудом руководителя, причём таким, чтобы труд этот был замечен в Москве. И Ельцин старался. Его патрон Яков Рябов говорил о нем: «Так получилось, что несколько моих друзей учились вместе с Ельциным. Я решил спросить их мнение о нём. Они говорили, что он властолюбив, амбициозен, что ради карьеры готов переступить даже через родную мать. «А если ему дать задание?» — спрашиваю. Они говорят: «Любое задание начальства он разобьётся в лепёшку, но выполнит».

И он выполнял. Так, в 1977 году он выполнил двухгодичной давности решение Политбюро о сносе Ипатьевского дома – места расстрела последнего императора и его семьи в 1918 году (удивительно, отчего этого не сделали раньше).

Но при этом, став первым секретарём обкома партии, Ельцин выбрал для себя особый стиль правления и особый образ руководителя. Эти стиль и образ не им были, разумеется, придуманы и не являли собой ничего принципиально нового для советской номенклатуры. Но они были слишком трудозатратны и хлопотны для большинства партийной элиты, поэтому Ельцин явственно выделялся на фоне этого большинства.

Эти стиль и образ имели две взаимосвязанные стороны.

Первая из них – позиция «суров-но-справедлив», восходящая к сакральной в российской истории фигуре Петра I и возникавшая (как в имперское, так и в советское время) с неизбывной периодичностью, и в центральной, и в местной власти, вплоть до сталинских «солдат партии» на высоких постах. Позиция эта подразумевала отдачу всего себя делу (будь то повышение обороноспособности, защита православия-самодержавия-народности, построение социализма в одной стране или борьба с коррупцией).

Таким делом для Ельцина стали победы Свердловской области и её предприятий во всевозможных социалистических соревнованиях с другими областями и предприятиями, за что область, заводы и сам первый секретарь получали ордена, медали и переходящие красные знамёна. К делу этому Ельцин подошёл с большим энтузиазмом. Работая (как сам он пишет) по 12 часов в день, он вникал во все подробности – от выполнения плана Уралмашем до повышения удоя в отдалённом колхозе (известен случай, когда Ельцин лично выгребал навоз из коровника, взяв себе в помощники местных руководителей, – очевидно, в качестве воспитательной меры). А отдавая делу всего себя, он мог требовать того же и от подчинённых. Любые их нарушения или злоупотребления (от строительства дачи до слишком частых перекуров) влекли за собой быстрое и суровое наказание: увольнения, исключения из партии и, в любом случае, устрашавшую начальственную выволочку. Так же бдительно, как и за выполнением своих хозяйственных поручений, Ельцин (как и положено первому секретарю) следил за идеологической чистотой в области, сурово пресекая любые сомнительные с точки зрения советской идеи темы в печати, кино, на радио и телевидении.

Особое внимание Ельцина привлекали дела, связанные с его специальностью – строительством. Что тоже вполне укладывалось в позицию «суров-но-справедлив» и соответствовало главному делу первого секретаря. Рукотворных памятников ельцинскому правлению в Свердловске и области осталось множество – театры, дворец культуры, музей, цирк, дом кино, дом печати, дом политического просвещения, дом молодёжи, дом шахмат, дорога из Свердловска в Североуральск. В области началось активное строительство жилья для рабочих (и переселение их в это жильё из бараков) и «молодёжных жилых комплексов» (по особой комсомольской программе). Началось даже строительство метрополитена, разрешения на это строительство Ельцин добился в Политбюро (для того, чтобы трудящимся Уралмаша, как он выразился, «возвращаться домой с первомайских и октябрьских демонстраций на метро»). Впрочем, открытия метро в Свердловске он так и не дождался – строительство началось в 1980 году, но открылись первые станции только в 1991. Самым же заметным памятником стало новое здание свердловского обкома КПСС – возвышающаяся над окрестными домами двадцатитрёхэтажная башня, прозванная горожанами «член партии», – не только самое высокое здание в городе, но и самое высокое здание обкома во всём СССР.

Впрочем, нужно помнить, что всё это масштабное строительство, как и другие дела Ельцина, вовсе не были его произвольными автономными начинаниями. Все сколь-нибудь важные решения принимались в Москве, откуда шло и финансирование этих решений, и контроль за их выполнением. Главной задачей руководителя было добиться принятия решения в ЦК партии (или даже в Политбюро) и организовать его реализацию.

Вторая сторона особых стиля и образа Ельцина как главы свердловского обкома также не была особенно новой и неожиданной, но вызывала гораздо большее недоумение в Москве, чем первая. Это была особая публичность, то, что называлось «близостью к народу».

Советский Союз не был демократическим государством, вся власть безраздельно принадлежала руководству КПСС, пропагандистская система неустанно обличала и осуждала «буржуазную демократию» Запада. Но при этом идеалом и центром официальной идеологии была именно демократия – советская. Хотя с точки зрения политической эта демократия (власть советов) представляла собой прямую ложь, наивысшей ценностью для этой идеологии был советский народ, герой и труженик. Все дела, совершавшиеся в СССР, так или иначе провозглашались ориентированными на этот народ и на его благо. Конечно, советский народ был в этом случае только абстракцией, не имея ни лица, ни воли (воля формировалась в Политбюро). Но формально он состоял из людей, по большей части из честных тружеников – рабочих и крестьян.

К ним и обращался Ельцин, вызвав недоумение в Москве. В отличие от большинства областных или республиканских руководителей, он стал фигурой намного более публичной, чем это требовалось от первого секретаря обкома. Ельцин выступал на заводах, общался с работниками колхозов. В специальном телеобращении он призвал жителей области помочь с уборкой картофеля (а достаточно было бы разнарядки по предприятиям). С мая 1982 года он стал устраивать публичные встречи для ответов на прямые вопросы с представителями разных профессий, причём начал с самой неудобной аудитории – со студентов и преподавателей вузов области. Уже после смерти Брежнева, в декабре 1982 года он час с небольшим отвечал на вопросы в прямом эфире местного телевидения. Вопросы, правда, отбирали перед этим несколько месяцев.

То есть Ельцин вышел в народ. Хотя такая позиция не могла осуждаться наверху прямо, потому что вполне соответствовала партийному идеалу «близости к народу», она была весьма необычна для эпохи Застоя. Партийное руководство всех уровней давно превратилось в элиту почти исключительно кабинетную и замкнутую не только от неконтролируемого обновления, но и от возможных неожиданностей общения с народом (иначе, как в письмах с мест в газеты и в формальных отчётах на съездах и заседаниях).

Ельцин же вышел не к тому народу, который гордо шествовал к коммунизму на советских плакатах, а к живым людям. И люди эти вполне оценили такие жесты, будучи совсем не избалованными непосредственным общением с руководством. Относительно молодой, говоривший без бумажки, отвечавший на вопросы (даже и неудобные – о бытовых проблемах в области), требовательный и суровый к другим начальникам и полный энергии первый секретарь немедленно получил большую популярность. И сам же её оценил. Видимо, с этого времени Ельцин почувствовал вкус к публичности, которая теперь навсегда стала его коньком, которая выгодно отличала его от московской геронтократии и которая в будущем во многом обеспечит ему президентское кресло. Ельцин становился харизматиком (что неудивительно при позиции близости к народу на посту главы области), но пока только областного значения.

Но для дальнейшей карьеры мало было одних только харизмы, энергии и суровости, одного сколь угодно самоотверженного труда.

Кроме всего этого нужно было иметь, с одной стороны, вполне определённые личные качества – рабоче-крестьянскую простоту, идеологическую непогрешимость, незапятнанный моральный облик (довольно, впрочем, свободный – неумеренное пьянство, к которому склонен был Ельцин, большим грехом не считалось; зато предметом гордости первого секретаря было полное исключение из его лексикона мата).

А с другой стороны (и это, видимо, было главным и обязательным для карьеры свойством), нужно было умение оперативно ориентироваться в раскладе номенклатурных сил, умение заводить нужные знакомства, находить нужные покровительства и соответствовать ожиданиям покровителей. Всем эти качествам Ельцин вполне соответствовал.

Самое полезное из знакомств Ельцин завёл среди коллег – первых секретарей обкомов, причём давних и проверенных. Ещё с 1965 года томский обком партии возглавлял Егор Кузьмич Лигачёв, начавший подавать большие карьерные надежды после смерти Брежнева. Настолько большие, что в 1983 году новый генсек (генеральный секретарь ЦК КПСС, то есть совершенно всевластный правитель СССР) Андропов взял его в Москву для работы в ЦК партии. Именно Лигачёв и рекомендовал впоследствии перевести крепкого хозяйственника Ельцина, хорошо зарекомендовавшего себя в Свердловске, в Москву.

Будучи первым секретарём Свердловского обкома КПСС, Ельцин получал и все положенные для столь высокого поста дополнительные звания и должности, облегчившие его дальнейший путь в Москве. По линии советов: в 1978 году он стал депутатом Верховного Совета СССР, формально высшего государственного органа страны, ничего, впрочем, не решавшего. По линии партийной: на XXVI съезда КПСС в 1981 году он был избран в её Центральный Комитет, как и положено было первым секретарям обкомов. Наконец, даже по линии военной: не служивший в армии из-за отсутствия трёх пальцев Ельцин сделался полковником запаса.

Но продолжиться карьера Ельцина могла только в Москве, в Центральном Комитете КПСС.

Глава 2. Ельцин. Москва

В 1985 году начался отсчёт новой истории не только СССР, но и всего мира. Правда, это мы сейчас так хорошо всё понимаем. А тогда о чем-то таком нельзя было даже помыслить, настолько железобетонным и нерушимым казался Советский Союз.

Уже потом, задним числом, нам рассказали, что он был обречен. Что Рейган загнал его в неподъемную гонку вооружений, что вторжение в Афганистан высосало последние соки, а падение цен на нефть окончательно добило его экономику. Что сельское хозяйство после сталинской коллективизации и хрущевских авантюр, несмотря на все усилия, окончательно легло, и импорт зерна стал критически важен для выживания страны.

Но в тот момент не только внутри страны, но и за ее пределами никто не мог себе даже представить, что не пройдет и шести лет, как Советский Союз развалится, а его экономика будет лежать в руинах. (В 1989 году ЦРУ подготовило секретный доклад президенту США, в котором утверждало, что на горизонте двадцати лет оно не видит никаких серьезных проблем для существования СССР).

А в начале 1985 года в Москве доживал последние дни уже третий за три года генсек. Это был старый бюрократ из брежневского окружения Константин Устинович Черненко. Как всякий партийный функционер, начинавший свою карьеру еще при Сталине, Черненко был абсолютным коммунистическим ортодоксом и чрезвычайно осторожным бюрократом.

Кроме того, к моменту восхождения на властный Олимп он был глубоко больным человеком и в отведенный ему судьбой недолгий срок правил страной, как тогда говорили злые языки, «не приходя в сознание».

Его предшественник – бывший шеф КГБ Юрий Владимирович Андропов – слыл человеком с большим, чем у Черненко, кругозором, но даже у него не было понимания того, что стране нужны были радикальные реформы, поскольку она находилась в экономическом и идеологическом тупике.

Все разговоры о реформах не шли дальше изучения опыта венгерского «гуляшного социализма», да и этот опыт обсуждался как невероятно смелое новаторство на уровне крамолы…

Так или иначе, но сначала вокруг Андропова, а потом, по наследству, вокруг Черненко сформировалась группа относительно молодых партийных функционеров, которые начали осторожно обсуждать возможные реформы в СССР, которые тогда стыдливо назывались «совершенствованием хозяйственного механизма».

Эта группа включала в себя высокопоставленных работников аппарата ЦК КПСС (включая уровень секретарей ЦК) и состояла в основном из выходцев из регионов. Большинство из них были в прошлом (так же, как и Б.Н.Ельцин) первыми секретарями обкомов или крайкомов партии (например, М.С.Горбачев или Е.Л.Лигачев), а некоторые – директорами крупных предприятий (Н.И.Рыжков или В.И.Долгих).

В нашу задачу не входит анализировать все интриги и альянсы, которые складывались в высшем руководстве СССР в середине 80-х. Тем более, что наш герой, Борис Ельцин, в то время всё ещё находился в Свердловске и к этим интригам не имел практически никакого отношения.

10 марта 1985 года умер, провожаемый злыми анекдотами, старый и немощный Константин Устинович Черненко, а уже 11 марта молодой, симпатичный и бодрый Михаил Сергеевич Горбачев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС.

Новый генеральный секретарь мало походил на своих предшественников – он был живым, в отличие от обычных для того времени монументальных кабинетных старцев во власти. Проявилась эта живость сразу же, и вовсе не только в выступлениях не по бумажке (с живыми речевыми ошибками) и в очевидной даже с телеэкрана энергии нового правителя СССР.

Горбачёв, как и Ельцин в Свердловске, вышел к народу, – в самом буквальном смысле: например, уже во время визита в Ленинград в мае он оказался окружённым толпой случайных людей на улице и говорил с ними живо и свободно. На просьбу «быть ближе к народу», он даже не смог развести руками, так близко стояли к нему люди: «Куда уж ближе!». (я, кстати, присутствовал на этой встрече: просто шел мимо Площади Восстания, где он в этот момент остановился – АК).

Во время этого же визита (хотя уже и не на площади) Горбачёв произнёс важные слова: «Видимо, товарищи, всем нам надо перестраиваться». Тем самым он не только породил само понятие «Перестройки», но, главное, дал понять людям, что у него есть воля к переменам, и он осознает их необходимость.

Сейчас это может показаться детской игрой в слова, а тогда, на фоне старой концепции «развитого социализма» (при котором всё было априори намного лучше, чем на «капиталистическом» Западе, и поэтому нет необходимости ни в каких реформах, а нужно лишь «дальнейшее совершенствование»), это «перестраиваться» прозвучало весьма радикально.

И так же, как с нарастающей скоростью начались перемены в жизни Советского Союза, они начались и в судьбе Бориса Николаевича Ельцина. И никто тогда, в 1985 году, не мог и предположить, куда эти перемены заведут как страну, так и нашего энергичного, нахрапистого партийного функционера.

Разговоры о переводе Ельцина в Москву начались ещё при Андропове. В 1983 году Андропов вызвал к себе недавно назначенного начальником орготдела ЦК КПСС Лигачева и послал его в Свердловск, «посмотреть» Ельцина. Андропов уже тогда присматривался к нему. Лигачёв знал Ельцина ещё по своей работе первым секретарем Томского обкома партии и с удовольствием съездил к бывшему коллеге.

Вернувшись, он дал ему самые лестные оценки и как организатору и как «настоящему коммунисту». Так что если мы ищем момент, когда Борис Николаевич начал свою метаморфозу, и из твердокаменного коммуниста превратился в пламенного демократа, то в 1983 году такой момент ещё не наступил…

Однако вскоре, 9 февраля 1984 года, Андропов умер, и идея забрать Ельцина в Москву сама собой отложилась больше чем на год. К ней вернулись практически сразу после назначения генсеком Горбачёва. Новый цезарь был сравнительно молод, энергичен и хотел сформировать взамен старой, ещё фактически брежневской, свою новую команду из таких же как он – молодых и энергичных, но при этом уже имеющих управленческий опыт, – кадров. К тому же, он, по всей вероятности, рассчитывал, что, будучи провинциалами, эти его выдвиженцы не будут иметь никаких связей в Москве и будут ему преданы, во-первых, из чувства благодарности, а во-вторых, из солидарности в противостоянии старым бюрократам.

Вот как описывает Ельцина сам М.С. Горбачёв в свойственной ему «рваной» манере:

«…ведь когда я Ельцина узнал, здоровье же у него было как у бугая. И он его, вообще говоря, профукал… Я знал про его алкогольные проблемы… Я знал этот его фокус. И, когда начали его предлагать, сказал: «Я знаю его, у меня есть сомнения». Но не стал рассказывать детали, в чем сомнения.

Так Борис страшно обиделся, он очень властный, замашки авантюриста, в нем такая смесь, такой коктейль! Он может быть в компании рубахой-парнем, в этом он вообще герой…

Я как-то обращаю внимание: вдруг он в разгар сессии в Большом Кремлевском дворце встает и уходит. […] Я говорю: «А что это, плохо с ним?» А ребята, кто знал, говорят: «Михаил Сергеевич, да он вообще всю ночь пьянствовал, к утру только очухался». Ну ладно…

Так вот когда все это, Николай Иванович Рыжков сказал: «Михаил Сергеевич, ну не берите вы его, не берите, горя наберетесь с ним!» А он директором «Уралмаша» в Свердловске работал, он его хорошо знал! Да… И я на этом остановился…

Но Егор Кузьмич его проталкивает. Он говорит: «Михаил Сергеевич, можно мне поехать? Все эти разговоры, те-те-те…». А он чувствовал, что своего брата надо защищать: Егор хоть и не пьяница, но характер такой же, как у Бориса, так сказать… Авторитарность.

Егор говорит: «Я поеду?» – «Ну поезжай». Поехал туда, ездил, беседовал, не дождался даже возвращения, по телефону начал звонить мне: «Михаил Сергеевич, человек что надо. Наш человек». Он отвечал у меня за кадры. Еще мы с Андроповым ставили его на эти дела.

Борис считал, что я, во-первых, его унизил. Потому что свердловская организация – это не то, что засратая аграрная какая-то ставропольская. Это могучая… Как там назвал поэт Урал? Хребет России? Такой край. Ну вот. «А он меня заведующим отделом! Это специально – чтобы опустить». И это его мучило. Рабочий…».

Вот как описывает ситуацию сам «автор идеи», Егор Кузьмич Лигачёв:

«…Я посетил Свердловск (январь 1984 года), принял участие в областной партконференции, побывал с Борисом Николаевичем в трудовых коллективах; не скрою, меня привлекли в Ельцине живость общения с людьми, энергия и решительность, было заметно, что многие относятся к нему уважительно. К сожалению, впоследствии энергия оказалась разрушительной, решительность — ставкой на силу, граничащую с жестокостью, а общение с людьми вылилось в голый популизм».

Впоследствии Лигачёв не раз говорил, что идея пригласить Ельцина на работу в ЦК принадлежала действительно ему. Однако он утверждал, что предлагал его только на должность заведующего отделом строительства ЦК КПСС, а вся дальнейшая его карьера – секретарь ЦК, первый секретарь Московского городского комитета партии и кандидат в члены Политбюро – всё это было делом рук уже самого Горбачёва. Горбачёв, мол, был очарован энергией и исполнительностью нового завотделом и решил, что в лице Ельцина он имеет надежного коллегу, поэтому смело начал двигать его наверх…

А вот как свой перевод в Москву описывает сам Борис Николаевич Ельцин:

«… Третьего апреля 1985 года на бюро Свердловского обкома партии сидели и бурно обсуждали проблемы, связанные с посевной кампанией в области…

Не предполагал я, что именно в этот вечер мысли мои будут совсем в другом месте. В машине раздался телефонный звонок из Москвы. "Вас соединяют с кандидатом в члены Политбюро, секретарем ЦК товарищем Долгих". Владимир Иванович поздоровался, спросил для вежливости, как дела, а затем сказал, что ему поручило Политбюро сделать мне предложение переехать работать в Москву, в Центральный Комитет партии заведующим отделом строительства. Подумав буквально секунду-две, я сказал - нет, не согласен.

Про себя подумал о том, о чем ему не сказал, - здесь я родился, здесь жил, учился, работал. Работа нравится, хоть и маленькие сдвиги, но есть. А главное - налажены контакты с людьми, крепкие, полноценные, которые строились не один год. А поскольку я привык работать среди людей, начинать все заново, не закончив дела здесь, я посчитал невозможным.

Была и еще одна причина отказа. В тот момент я себе в этом отчет не дал, но, видимо, где-то в подсознании мысль засела, что члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет - и на заведующего отделом строительства ЦК - это как-то не очень логично.

Я уже говорил: Свердловская область - на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии, имеющий уникальный опыт и знания, мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко стал секретарем ЦК, Рябов - секретарем ЦК, а меня назначают завотделом. В общем, на его достаточно веские аргументы я сказал: не согласен. На этом разговор закончился.

А дальше, конечно, провел в размышлениях о своей дальнейшей судьбе всю ночь, зная, что этим звонком дело не кончится. Так и случилось. На следующий день позвонил член Политбюро, секретарь ЦК Лигачёв. Уже зная о предварительном разговоре с Долгих, он повел себя более напористо. Тем не менее я все время отказывался, говорил, что мне необходимо быть здесь, что область уникальная, огромная, почти пять миллионов жителей, много проблем, которые еще не решил, - нет, я не могу.

Ну, и тогда Лигачёв использовал беспроигрышный аргумент, повел речь о партийной дисциплине: Политбюро решило, и я, как коммунист, обязан подчиниться и ехать в столицу. Мне ничего не оставалось, как сказать: "Ну, что ж, тогда еду", - и двенадцатого апреля я приступил к работе в Москве…»

Мы отдаём себе отчет в том, что все мемуары субъективны. Но что общего у всех этих воспоминаний?

Во-первых, все участники этих событий признают, что у Ельцина были несомненные достоинства: энергия, способность добиваться поставленных целей, честолюбие. Он был квалифицированным строителем и хорошим управленцем, обладал харизмой и не боялся «идти в народ». Однако были и недостатки: амбициозность, грубость, плохо скрываемый карьеризм. И уже начали появляться вопросы по поводу его пьянства. Пока это ещё не сильно влияло на его карьеру, но уже обсуждалось вслух и, значит, становилось всё заметнее…

И все (включая самого Ельцина) сходятся на том, что он не воспринял свой перевод в Москву как новый виток карьеры, посчитал свой новый пост недостаточно высоким для себя и, вопреки ожиданиям Горбачева, не стал считать себя обязанным генсеку за своё возвышение.

К тому же Ельцин всегда с гордостью говорил, что с самого начала его партийной карьеры он никогда не был заместителем кого бы то ни было, то есть не был подчинённым в том заведении, в котором работал. Отдел же строительства ЦК не был самостоятельным учреждением и включался в строгую иерархию со своими начальниками. Это, по его собственным словам, ужасно тяготило Ельцина.

Разумеется, этот ельцинский пассаж нельзя воспринимать буквально. Конечно же, как у начальника отдела строительства обкома партии у него были непосредственные начальники: и секретарь обкома по строительству и первый секретарь. Даже когда он работал уже первым секретарем обкома у него было начальство в ЦК КПСС. Никогда не было так, чтобы он был абсолютно автономен и не имел над собой никого сверху. Но это его утверждение вполне характеризует его самого. Это скорее очень характерное для Ельцина восприятие им самого себя, чем описание реальной ситуации.

Важно отметить, что, когда Ельцина ещё только «сватали» в Москву, ему прозрачно намекали, что на должности завотделом строительства ЦК КПСС он не засидится, и на него у руководства (в данном случае – у Горбачёва и Лигачёва) большие планы. Нужно лишь продемонстрировать лояльность и рвение. По всей видимости, Ельцин это продемонстрировал во впечатляющих масштабах, и карьера его в Москве оказалась довольно стремительной.

Уже в июне 1985 года на заседании Политбюро ЦК, где обсуждались новые кадровые перестановки в высшей власти, Ельцин получил, наконец, долгожданный пост секретаря ЦК (по вопросам строительства), оставшись при этом завотделом. Таким образом Ельцин вошёл в высшую партийную элиту, и до самых верхов оставалось уже совсем чуть-чуть.

Следующая крупная должность будущего вождя демократии опять была для него, как пишет он сам, «полной неожиданностью». Впрочем, судя по его мемуарам, всякое новое назначение он воспринимал как «полную неожиданность», и в этом его кокетстве тоже больше особенностей ельцинского мировосприятия, чем объективного описания ситуации.

Читая его собственные мемуары, мы всякий раз натыкаемся на один и тот же период: меня «неожиданно» назначили, я «долго отказывался», но потом меня всё-таки «заставили», потом я «весь отдался работе», ни о чем кроме вверенного дела не думал, работал по двадцать часов.

И в этот раз, по уже сложившемуся обыкновению, он (по его же собственным словам) опять «попытался» уклониться от нового назначения, но в который раз «вынужден был подчиниться партийной дисциплине».

Впрочем, другие (в том числе и чиновник, которого он сменил, то есть, Виктор Васильевич Гришин) совершенно уверены, что перевод Ельцина в Москву изначально имел основной своей целью назначение уральца именно на должность первого секретаря Московского городского комитета КПСС.

Почему же Ельцин из раза в раз так упорно пытается убедить окружающих в том, что ему очередное повышение было ни к чему, и он с удовольствием продолжил бы работу на прежнем месте? И что он на него соглашался под нажимом, в качестве одолжения тем, кто на этом его назначении настаивал?

Ведь все сторонние наблюдатели (как сторонники, так и противники Ельцина) в одни голос описывают его как человека энергичного, крайне амбициозного и честолюбивого. И разумеется, карьера для такого человека имела важное значение. Впрочем, мы это и сами знаем по его дальнейшим шагам. Это вовсе не является секретом.

Нам кажется, что объяснение этого парадокса кроется в том, что Ельцин очень не любил быть обязанным кому-либо. Его угнетало ощущение того, что он зависим от определенных людей. Что он должен испытывать благодарность, быть лояльным, что он член (но не лидер) команды, а значит ограничен в своих личных манёврах.

Люди, которым он чем-либо был обязан в своей судьбе, всегда невольно вызывали его раздражение и неприязнь. И выработанная им с годами метода в том изаключалась, чтобы в нужный момент сказать: а я тебя не просил меня двигать! Ты сам меня уговаривал! Мне это не надо было! Это не ты, а я тебе одолжение сделал!

Впоследствии мы увидим, как из раза в раз повторяется одна и та же ситуация, и всякий раз Ельцин одинаково реагирует на людей, которые его выдвинули, его выручили, ему помогли и т.д. И как всегда одинаково для этих людей такое взаимодействие с Ельциным заканчивалось…

Но в то время о таких тонких материях никто не задумывался. Новое руководство страны было занято более важными вещами: оно укрепляло свою власть. Сделавшись генеральным секретарём, Горбачёв начал последовательно убирать (отправлять на пенсию по состоянию здоровья) прежнее брежневское руководство, заменяя его своими людьми. Такая пенсия оказалась совершенной неизбежностью и для Виктора Васильевича Гришина, ещё с 1967 года занимавшего принципиально важный в партийной иерархии пост – первого секретаря Московского городского комитета КПСС.

Перестановка совершилась в декабре 1985 года. Гришин был освобождён от должности (а в феврале 1986 года и вовсе отправлен на пенсию), а новым главой московской партийной организации стал Ельцин.

Здесь может возникнуть недоумение. В Свердловске Ельцин был первым секретарём областного комитета, в Москве же – только городского. Но понижения в должности не было, напротив: Москва была особым городом, выпадавшим из республиканско-областной иерархии. Поэтому даже формально московский партийный руководитель был приравнен к руководителям областным.

А неформально московский пост открывал огромные перспективы: с одной стороны, руководством столицей, в которой располагались самые верхи власти, с другой – возможностью в эти верхи войти: по традиции (как и Гришин до него) Ельцин мог рассчитывать стать членом Политбюро.

Назначение это, впрочем, вызывало сомнения. Вот как описывает обсуждение кандидатуры Ельцина хорошо его знавший земляк, бывший директор Уралмаша, Николай Иванович Рыжков (в тот момент – секретарь ЦК КПСС, а в будущем – премьер-министр):

«… Дело было так. Как-то вечером сижу у себя в кабинете на Старой площади. Звонит Горбачев. Говорит, если не занят, зайди. Ну, наши кабинеты в одном коридоре. Пришел — он сидит с Лигачевым. Спрашивает, как я отношусь к тому, чтобы на Москву вместо Гришина поставить Ельцина.

Я чуть не упал. Вы что, серьезно, говорю? Вы, что, его еще не раскусили — ему только гвозди кувалдой в бетон забивать. А это все-таки Москва, культурный город. Считаю это ошибкой. К тому же он сильно пьет — вы же его не на председателя колхоза рекомендуете.

Лигачев спрашивает: что, больше Рябова пьет? Тут я разозлился. Спрашиваю: помните, его с совещания по экономике двое под руки выводили? Лигачев на это говорит: «Ну, так это он две ночи не спал — готовился, устал». Ну да, устал, говорю, это к нему земляки приехали, и они с вечера до пяти утра гуляли. В общем, вы меня можете не слушать, но я вас предупреждаю: придет время, и он вас так подведет, что будете локти кусать.

А на Политбюро я буду молчать. Делайте, что хотите. Потом Горбачев признался, что я их предупреждал, а они меня не послушали. Когда многие поняли, каков Ельцин на самом деле, были предложения послать его послом куда-нибудь. Но это уже без меня. После того, как у меня случился инфаркт, Горбачев отправил меня на пенсию.

Дело в том, что Ельцин же мой земляк. Знакомы еще с 1969 года. Он строил панельные дома в центре Свердловска, а я руководил «Уралмашем» на отшибе. Мы с ним никак не соприкасались — у нас свои строители были. […]

Сначала он вел себя скромно. А потом, когда Якова Петровича Рябова, первого секретаря Свердловского обкома, перевели в Москву, в ЦК, Ельцин занял его кресло и сразу же стал пить. Эта его слабость не была секретом. Например, Владимир Иванович Долгих обращал на это внимание Лигачева, когда тот хотел Ельцина в Москву перевести, не рекомендовал это делать. Ельцин, когда напьется, глупо выглядел, становился самовлюбленным. Мог кого угодно грубо оскорбить. И тоже страдал амбициями — рассчитывал не просто в Москву, а сразу секретарем ЦК. Не строитель он был, а по характеру — разрушитель. Создавать что-либо был не способен…»

Так или иначе, но решение было принято…

Так начался новый этап карьеры Ельцина – на этот раз соратника Горбачёва и активнейшего деятеля Перестройки на самом ключевом её участке – в столице.

Своё правление новый градоначальник начал с крайне жёсткой критики гришинского руководства, получив на то полную свободу действий от Лигачёва. Главными направлениями этой критики стали не только бездеятельность и неэффективность прежней власти, но и её привилегии, злоупотребления и даже прямая коррупция.

Важным при этом было то обстоятельство, что эта нараставшая критика звучала не только в самом горкоме и даже не только в Политбюро, но и на открытых собраниях и даже в прессе. Непривычные к подобным разоблачениям москвичи с удивлением читали в официальных газетах о том, о чём раньше лишь шёпотом говорили на кухнях, и узнавали приметы того, что будет названо «Застоем».

Да и сам Ельцин делал в своей критике всё более масштабные обобщения о партийных привилегиях и несправедливости уже всей брежневской элиты. От этого новый градоначальник сразу получил широкую известность и популярность непримиримого борца с привилегиями, хотя от положенного ему теперь по должности лимузина ЗИЛ («членовоз») отказываться и не думал.

Из критики прежнего руководства логично вытекали и чрезвычайно масштабные кадровые чистки. На новом посту Ельцин зарекомендовал себя «новой метлой», безжалостно отправляя на пенсии подчинённых ему теперь московских партийных чиновников. Дело доходило не только до инфарктов.

Например, первого секретаря Киевского райкома партии А.П.Коровицына, Ельцин снял со строгим выговором в июле 1986 года. После этого Коровицын выбросился с седьмого этажа и разбился насмерть. Такая же история повторилась и с первым секретарем Перовского райкома партии А.П.Аверченковым. С той только разницей, что тот, прыгнув с четвёртого этажа, выжил, оставшись калекой…

Разумеется, Ельцин решительно отказался принять это на свой счет: "...И вдруг, совершенно неожиданно, такой страшный поворот. Кто-то ему позвонил, и он выбросился из окна. Позже, когда меня принялись травить, этот трагический случай кое-кто попытался использовать в своих целях, заявив, что этот человек покончил с собой из-за того, что я снял его с должности первого секретаря райкома... Это была абсолютная ложь."

А так как московский горком был наиглавнейшей властной структурой в столице и контролировал все остальные, то чистки начались и в этих остальных: в Моссовете, на заводах, в торговых и коммунальных предприятиях, в газете «Московская правда».

Этими критикой и чистками Ельцин удачно попал в основное русло начала Перестройки. Это было замечено и вознаграждено. На XXVII съезде КПСС в феврале-марте 1986 года честный коммунист и непримиримый борец с привилегиями Б.Н.Ельцин поднялся на предпоследнюю ступень высшей элиты СССР – стал кандидатом в члены Политбюро ЦК.

Но учитывая, что русло Перестройки менялось довольно стремительно, Ельцину нужно было в нём удержаться. Поначалу это было нетрудно. Предложенный Горбачёвым новый стиль советского руководства, стиль близости к народу (подтверждённый с 1986 года лозунгом демократизации), был хорошо знаком новому первому секретарю МГК ещё по Свердловску.

Фактически, Ельцин разыгрывал свою старую неубиваемую карту: с одной стороны, он был суров к подчинённым ему чиновникам, боролся со злоупотреблениями и коррупцией, а с другой – был близок к народу.

Вопреки ожиданиям, Ельцин на новой должности не начал никакого большого строительства. Хотя партия на повестку дня и поставила задачу обеспечить к 2000 году каждую советскую семью отдельной квартирой или домом. Казалось бы ты – строитель, тебе и карты в руки! Но нет, в этот раз он предпочел заниматься другими вещами.

Также не требовалось на новом посту и посещения колхозов (за отсутствием оных), поэтому Ельцин сосредоточился на повышении уровня жизни горожан и на борьбе со злоупотреблениями: он лично посещал магазины и торговые склады, проверяя наличие тех или иных, всё чаще оказывавшихся в дефиците товаров. (Впрочем, до него это отлично проделывал и Гришин, хотя в прессе такие посещения не освещались, в отличие от ельцинских).

Он лично тестировал работу общественного транспорта. Хотя, по словам Горбачёва, входил в троллейбус только на одну остановку, а после – снова пересаживался в лимузин (только ради того, чтобы продемонстрировать свою демократичность). Он решительно запретил сносить исторические здания (какой контраст с историей сноса Ипатьевского дома в Свердловске!). Он посещал предприятия города и беседовал с рабочими. Он бывал на колхозных рынках и в кинотеатрах. И, конечно же, он часто давал интервью.

От этого популярность первого секретаря росла так, что постепенно начала вызывать вопросы. Поставленный Ельциным главным редактором «Московской правды» Михаил Никифорович Полторанин вспоминает слова Горбачёва: «Ты чего, Борис, не работаешь? У тебя пашут ребята, а ты занимаешься популизмом». Впрочем, сам Ельцин пишет именно о своей неустанной работе с восьми утра и до полуночи.

Перестройка между тем, раз начавшись, уже не могла остановиться. Она становилась всё радикальнее и рождала всё более сложные проблемы. Некоторые из них коснулись Москвы и её руководителя лишь косвенно, некоторые же – прямо, тем более что часть из них здесь и появилась.

Первая из таких сложных проблем – экономическая. Провозглашённое ещё в 1985 году Горбачёвым ускорение научно-технического прогресса оказалось припаркой для мёртвого. Централизованная плановая экономика СССР всё больше показывала свою нежизнеспособность как на макроуровне, так и на уровне снабжения населения – не только ширпотребом, но и продуктами питания. Несмотря на проверки первым секретарём магазинов и складов, товаров в них не прибавлялось. Дефицит становился всеобъемлющим, и, в рамках советской социалистической плановой экономики, поделать с ним ничего было нельзя. Нежизнеспособность советской экономической модели уже не могла игнорироваться или прикрываться словами о временных трудностях роста. Роста никакого не было и в помине, но был масштабный и всеобъемлющий кризис.

Исподволь осознание необходимости экономических изменений постепенно проникало в самые верхние слои власти. Но, учитывая то обстоятельство, что во главе СССР стояли, хотя и реформаторы, но коммунисты, ни капитализм, ни частная собственность не могли быть объявлены целью экономических реформ. Если и начинались разговоры о рынке, то исключительно о социалистическом. Дальше представлений эпохи НЭПа и идеологически связанных с ними венгерских и югославских экспериментов коммунисты идти не могли.

Идеологи перестройки, как тигры в клетке, метались внутри сочинений классиков марксизма-ленинизма и не могли найти там никаких ответов на вызовы эпохи. Всё, что предлагало по этому поводу остальное человечество, казалось им махровым ревизионизмом и отступлением от основ того строя, который вознёс этих людей на вершину власти…

Однако, чисто практически, стало неизбежным сложить часть хозяйственной ответственности с государственных плеч. С осени 1986 года начались робкие шаги к минимальной экономической либерализации. Была допущена мелкая «индивидуальная трудовая деятельность», появились производящие ширпотреб кооперативы (а с 1988 года – и торговые).

На государственных предприятиях началось (в рамках демократизации) расширение самоуправления трудовых коллективов, и предприятия эти переводились на самофинансирование (весьма условное при наличии единого хозяйственного плана). При этом статья уголовного кодекса, каравшая за частное предпринимательство, по-прежнему запрещала его как буржуазное.

Естественно, что все подобные нововведения опробовались, главным образом, в Москве. Первый секретарь горкома Ельцин отлично удержался в этом новом русле Перестройки, и МГК КПСС стал её, как это тогда называлось, авангардом. И «индивидуальная трудовая» и кооперативная деятельность стали приветствоваться, для кооператоров и индивидуальных предпринимателей даже организовывались ярмарки. А возле Рижского рынка можно стало торговать вообще всем на свете, особенно не опасаясь милиционеров.

Но это послабление, да ещё упомянутое выше невнятное самоуправление и самофинансирование включённых в государственный план предприятий, собственно, исчерпывало то, на что мог пойти в то время МГК КПСС. Сторонником частной собственности и свободного рынка коммунист-реформатор Ельцин тогда ещё определенно не был.

Да и были ли тогда такие сторонники в Советском Союзе вообще? Егор Гайдар в то время занимался изучением трудов Яноша Карнаи, идеолога венгерского экономического эксперимента, а Анатолий Чубайс был увлечен «экспериментом с новыми методами организации труда конструкторов и технологов», то есть пытался подстегнуть научно-технический прогресс в рамках кондовой советской модели. Так что какой спрос мог быть с партаппаратчика с базовым строительным образованием?

Другой проблемой стала провозглашённая уже в 1987 году политика гласности. Проблемой она стала вот почему.

Гласность эта предполагала, прежде всего, открытую информацию о деятельности власти, чего, надо сказать, не произошло. Но, кроме этого, обосновывая необходимость Перестройки, власти пришлось обратиться к недостаткам предшествовавшей эпохи – Застоя. В этом Ельцин был одним из первопроходцев, начав с критики Гришина и обобщив её до критики Брежнева и всей его властной системы.

Но от критики Застоя совершенно естественен был переход и к разоблачениям кровавого тоталитаризма Сталина (благо старшее поколение помнило ещё хрущёвское «преодоление культа личности и его последствий» на XX съезде партии).

Оставалось сделать всего ещё один логический шаг, и осуждению мог подвергнуться социалистический строй как таковой! И даже (страшно сказать!) абсолютно непогрешимый и святой его создатель – Ленин… Этого допустить коммунисты-реформаторы не могли. Но проблема заключалась в том, что выбора у них уже не оставалось: гласность начала развиваться неконтролируемо, грозя перерасти даже в «буржуазную» свободу слова, фактически уже без контроля ослабшего и дезориентированного монстра советской цензуры – Главлита.

И хотя со всех партийных трибун повторяли новую мантру, что «гласность не означает вседозволенность», однако, во многих популярных журналах (особенно литературных), наряду с вновь открытой читателю русской литературой XX века, уже вовсю печатались сочинения и статьи прямо антикоммунистического характера.

На телевидении появлялись почти бесцензурные программы остросоциального свойства. Никак не преследовались молодёжные («неформальные») движения. Обязательная советская идеология, ясно и однозначно предписывавшая, что и как советский человек должен думать обо всём на свете, рушилась с треском.

Разумеется, Москва и в этом случае оказалась в авангарде. Впрочем, вовсе не усилиями первого секретаря МГК КПСС Ельцина, а просто в силу того обстоятельства, что именно в столице интеллектуальная жизнь, практически освобождённая из-под тяжёлого гнёта цензуры и пропаганды, естественным образом вскипела. А, стало быть, именно в столице и произошла поляризация этой интеллектуальной жизни – до степени непримиримости.

С одной стороны, учёные, писатели, журналисты и другие интеллектуалы получили возможность почти открыто высказывать либеральные и демократические суждения, противопоставляя их советской идеологии. С другой же стороны, в качестве реакции на них, стали высказываться суждения охранительные и патриотические, апеллировавшие к величию родины, которые могли строиться как на обычной советской идее, так и на разрешённом теперь православном христианстве.

Фактически повторилось то, что и должно было случился в России: как только пресс идеологической цензуры упал, сразу же с новой силой разгорелся нескончаемый спор западников и славянофилов.

Горячие споры тех и других велись везде и на всех уровнях – в журналах и газетах, в союзе кинематографистов, в университетах и даже в партийных организациях. Вплоть до Политбюро, где рассуждавший о плюрализме мнений Горбачёв оказался зажат между охранителем-коммунистом Егором Лигачёвым и «архитектором Перестройки» Александром Яковлевым.

Кем, при такой поляризации, оказался Ельцин? Давно сложившийся современный образ первого секретаря МГК КПСС выглядит совершенно однозначно либеральным. И кооперативы с Рижским рынком, и близость к народу, и разоблачения коррупционеров могут показаться тому свидетельствами.

Однако будем откровенны: всё это было тем самым общим руслом Перестройки, в которое Ельцин попал, причем по его собственному утверждению, против своей воли, будучи лишь дисциплинированным коммунистом. Так или иначе, но он этого направления держался. И хотя всё названное было инициировано вовсе не им, однако эти решения московский комитет КПСС исправно выполнял.

Выбрать же сторону того или иного независимого суждения было в тот момент неподготовленному человеку чрезвычайно трудно, да и, к тому же, опасно для карьеры. Поэтому во всё более непримиримых спорах Ельцин занимал (как и Горбачёв) нейтральную позицию. С одной стороны, он неоднократно встречался с либеральной и демократической интеллигенцией. Но с другой, и с представителями крайнего православно-патриотического антисемитского общества «Память» (например, в мае 1987 года).

Однако время шло, и наступали времена совсем уже не радужные для Перестройки. Экономический и идеологический кризис углублялся. Многие люди чувствовали, что наступает момент истины. Для Бориса Николаевича Ельцина он наступил осенью 1987 года.

Глава 3. Ельцин. Падение с Олимпа

В поисках момента обращения Ельцина «из Савла в Павла», превращения его из коммунистического партийного функционера высокого ранга в демократа и либерала, непримиримо противостоявшего своим бывшим соратникам, как правило, указывают на осень 1987 года, когда начался разрыв первого секретаря МГК КПСС с высшей элитой СССР. Следствием этого его разрыва стала месть высшей партийной верхушки КПСС, стоившая ему важнейших руководящих постов. Окончательно осознав глубинную порочность власти КПСС, Ельцин сделался с этого времени вождём демократического антикоммунистического движения, которое благодаря этому в конце концов победило. Такова каноническая версия большинства ельцинских биографов.

Так ли это? Что, собственно, произошло осенью 1987 года? Как случилось, что один из верных людей Горбачёва, один из «прорабов Перестройки» и, одновременно, успешнейших партийных функционеров оказался за бортом власти? И явилось ли это следствием (или причиной?) его обращения в антикоммуниста и демократа?

Осень 1987 года должна была стать важнейшим, если не переломным, этапом Перестройки.

Как известно, в советской государственной практике юбилеям и круглым датам советского календаря придавалось большое значение. А октябрьские праздники (главнейшие в СССР, наряду с майскими) 1987 года могли считаться совсем особенными – 7 ноября отмечалась круглая дата: семидесятилетие октябрьской революции.

Празднование должно было стать грандиозным, но, кроме того, к этой дате готовилось несколько важных идеологических решений. В частности, именно в 1987 году Горбачёв начал неустанно повторять, что Перестройка – это революция сегодня. Основная цель этих заявлений, по-видимому, была связана с планом решительной борьбы с глухим консервативным сопротивлением Перестройке со стороны местной партийной бюрократии.

К этой консервативной бюрократии, разумеется, никаким образом нельзя было отнести первого секретаря МГК КПСС Бориса Николаевича Ельцина. Напротив, начав с критики своего предшественника Гришина, Ельцин обобщил её до обличения застойной системы как таковой и всеми способами демонстрировал свою принципиальную перестроечную непримиримость к привилегиям, коррупции и партийному консерватизму.

При этом, будучи частью высшей партийной элиты (Ельцин, напомним, был первым секретарём МГК КПСС и кандидатом в члены Политбюро), он, оставаясь верным себе, стремился подняться еще выше, до самого верха. Прежде всего, он считал себя достойным уже полного членства в Политбюро. В конце концов ведь его предшественник, Гришин, был полноправным членом Политбюро, а не каким-то кандидатом…

Помимо этого, его начинала угнетать опека со стороны второго человека в партии – Егора Лигачева. Как мы уже упоминали раньше, избранный Ельциным метод собственного позиционирования, позволял ему не испытывать благодарности к тем людям, которые обеспечивали ему карьеру.

Его точка зрения была такова: вы меня уговорили и даже заставили заниматься тем, чем я занимаюсь. Я этим занимаюсь на совесть, отдаваясь делу целиком, без остатка. Так уж хотя бы будьте любезны мне не мешать! Но если вы будете лезть ко мне с мелочной опекой, то я не посмотрю ни на заслуги, ни на личные отношения, и буду бороться с вами со всей принципиальностью настоящего коммуниста.

Насколько этот его подход был искренним, а насколько лукавым – сейчас узнать уже невозможно. Да это, в конце концов, и неважно. Важно лишь то, что он им руководствовался, и поэтому те люди, что рассчитывали на его благодарность за протекцию, жестоко в нём ошибались.

О неудовлетворённых карьерных амбициях Ельцина ярко свидетельствует, казалось бы, незначительный, но очень красноречивый эпизод. В 1987 года Ельцин начал в Москве широкое празднование «Дня города». Праздник 19 сентября 1997 года было грандиозным, и основное его действо проходило на Красной площади.

Главным лицом мероприятия был, разумеется, сам Ельцин. Возложив цветы к мавзолею Ленина, он поднялся на его трибуну и простоял там несколько минут. Не то, чтобы это было запрещено какими-то конкретными партийными или государственными регламентами. Но негласный протокол еще со времен Сталина позволял это делать только главе государства. Стояние Ельцина на тронном месте генсека в отсутствии самого генсека было воспринято как примерка этого места на себя. Разумеется, об этом быстро стало известно всем. «Да он уже возомнил себя вождём!», – возмущался Горбачёв.

Параллельно с этим начал разгораться и неизбежный конфликт Ельцина со своим прежним покровителем – Егором Кузьмичом Лигачёвым. По словам самого Ельцина, Лигачёв (настоявший на переводе Ельцина в Москву) пытался жёстко контролировать московские дела и самого Ельцина.

Но в 1987 году для Ельцина это было уже нетерпимо: активность Ельцина, его популярность, его роль локомотива Перестройки, – всё это позволяло ему видеть себя единовластным градоначальником, имевшим над собой власть разве только самого Горбачёва.

Сам же Горбачёв полагал, что сказалось несоответствие между красочными и громкими обещаниями Ельцина поднять уровень жизни москвичей и неспособностью (теперь-то мы понимаем, что и объективной невозможностью) это сделать, отчего тот попытался переложить ответственность на других, в частности – на Лигачёва.

Поводов для конфликта с Лигачёвым было много. Одним из самых заметных стал вопрос о митингах в столице. После достопамятной демонстрации в центре Москву общества «Память» и встречи Ельцина с его лидерами, митинги и манифестации начали происходить в Москве регулярно и со всё нараставшими численностью и активностью.

Такое фактически неконтролируемое ни милицией, ни КГБ, ни московскими властями проявление протестного волеизъявления граждан чрезвычайно тревожило Политбюро и, в частности, человека старой закалки – Лигачёва. Это и породило конфликт. Который, впрочем, был уже и без того неизбежен…

Ельцин при этом не столько защищал право граждан на публичный протест (ещё в августе он называл организаторов митингов «экстремистски настроенными лицами»), сколько отказывался принимать от Лигачёва критику своего бездействия и, в целом, вмешательство в московские дела.

Бездействие Ельцина заключалось в том, что решения о правилах проведения митингов в Москве принимал Моссовет, а не МГК, и в ЦК они не обсуждались. Лигачёв победил: правила проведения митингов и демонстраций были в конце концов оформлены на высшем уровне – не для одной Москвы, а для всего СССР. Но эта победа была чисто аппаратной: за основу были приняты разработанные в Москве документы.

По существу, Ельцин был прав. И поэтому, вполне мог считать Лигачева обыкновенным интриганом и крючкотвором. Но с точки зрения Лигачева Ельцин вел себя не по-товарищески и не по-партийному, пытаясь принизить роль не только ЦК, но и партии в целом.

Разумеется, митингами дело не кончилось. В сентябре Лигачёв создал комиссию секретариата ЦК по проверке дел в Москве. Ельцин ответил привычным оружием – обличением привилегий партийного руководства и даже требованием их полной отмены.

Но, не будучи членом Политбюро, Ельцин никак не мог в одиночку справиться с Лигачёвым. Нужен был сильный ход: склонить на свою сторону самого Горбачёва, что было весьма непросто, учитывая осторожность Горбачёва и растущее у него недоверие к Ельцину.

В том же сентябре Ельцин написал Горбачёву большое письмо. Генсек в это время отдыхал в Крыму, оставив в Москве своим заместителем именно ельцинского оппонента Лигачёва. На него Ельцин и жаловался, делая обычные уже для себя обобщения. Ельцин писал о том, что встречает всё меньшую поддержку со стороны Кремля своей перестроечной политике, писал о травле, якобы развёрнутой против него в Политбюро, писал о том, что организатором этой травли стал Лигачёв. Причиной же такого положения дел он называл стремление партийных консерваторов затормозить всеми силами Перестройку и реставрировать застойную систему. Главой этих консерваторов он, разумеется, определил Лигачёва и призвал генерального секретаря начать борьбу с партийной бюрократией, в первую очередь сократив её численность.

Но самое главное было в конце письма: демонстрируя личную незаинтересованность во власти и карьере, Ельцин просил об отставке. «В отношении меня […] я не могу назвать иначе как скоординированная травля… Мне непонятна роль созданной комиссии, и прошу Вас поправить создавшуюся ситуацию. Поражает: как можно за два года просто не поинтересоваться, как идут дела у более чем миллионной парторганизации… Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и «перестроились»… Они удобны, и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам… Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы. Не хотел бы и потому, что, несмотря на Ваши невероятные усилия, борьба за стабильность приведет к застою, к той обстановке (скорее подобной), которая уже была. А это недопустимо. Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к Вам с просьбой. Это не слабость и не трусость. Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением. Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС. С уважением Б.Ельцин».

Расчёт Ельцина, по мнению такого «тертого калача», как Горбачёв, был очевиден: он никак не должен был согласиться потерять настолько ценного и активного союзника в деле Перестройки, как Ельцин, и потому должен был занять его сторону в споре с Лигачёвым.

Реакция генсека на это письмо нам известна в двух разных версиях. По одной из них, ответа не было вовсе. По другой, Горбачёв позвонил Ельцину в Москву и уговорил его не поднимать вопроса об отставке по крайней мере до важнейшего октябрьского юбилея, пообещав поговорить обо всём «позже». Оба варианта были вполне в духе Горбачева. Он любил неудобные или сложные вопросы откладывать «на потом», в надежде, что «само рассосется».

На 21 октября был назначен последний перед юбилеем пленум ЦК. Для его подготовки 15 октября собиралось Политбюро. На этом, в значительной степени ритуальном, заседании обсуждался (и, конечно, одобрялся) доклад генерального секретаря к юбилею революции.

И тут Ельцин опять, уже вслух, произнёс основные посылы своего письма, говоря о торможении Перестройки – в качестве замечаний к будущему докладу. Этим он заставил всегда отличавшегося самообладанием Горбачёва даже выйти на полчаса из зала, чтобы успокоиться. А вернувшись, обрушиться на Ельцина с ожидаемой критикой («Безусловно, в этот момент Горбачёв просто ненавидел меня», – пишет Ельцин). Именно после этого отношения Ельцина и Горбачёва оказались испорчены окончательно.

Однако, в узком кругу Политбюро, никого уже нельзя было удивить нападками Ельцина на Лигачёва и Лигачёва на Ельцина. Это не было ни для кого секретом и, следовательно, очередные нападки не были ни для кого откровением. Так могло продолжаться ещё неопределенно долгое время.

Но другое дело – пленум ЦК, на который собираются многочисленные его члены со всей страны. Большинство из них были далеки от московских интриг, и любой конфликт внутри Политбюро для них был бы новостью и сенсацией. Высшее руководство партии крайне редко выносило свои разногласия на обсуждение пленума. Последний раз это было в 1964 году, когда на пленуме ЦК КПСС снимали со всех должностей Н.С.Хрущева.

Вот как описывает случившееся на пленуме Горбачёв: «Он же сам организовал эту дискуссию. Как? Уже закрываем, доклад одобрили, с которым я должен выступать на юбилейной встрече, Егор [Лигачёв] ведет заседание. «Ну заканчиваем?» – «Да, заканчиваем». Я смотрю: Борис руку так и тянет, так и тянет… И я вижу – колеблется. Я говорю: «Борис Николаевич что-то хочет сказать?» Он говорит: «Да, я хочу выступить». «Дать?» И тут зал: «Да». Выступил, сказал то, что известно. Понес херню, вообще говоря…».

Но то, что именно сказал Ельцин, долгое время вовсе не было известно. Трансляция пленума не велась, а стенограмма не была опубликована в газетах. По Москве, а потом и по всей стране поползли слухи…

По закону «сарафанного радио» они приобрели несоответствующий реальному положению дел масштаб: создавалось впечатление, что Ельцин, нарушая все партийные нормы, жёстко раскритиковал руководство КПСС и вообще – весь советский строй. Как же всё это развивалось?

Поскольку никто не знал истинного содержания ельцинского выступления, слухи ходили разные. А помимо слухов, были и, как теперь выражаются, «фейкньюс» – в самиздате и, даже, в западной прессе (в «Монд», в «Обсервер» и других газетах).

Самой громкой фальсификацией была «речь Ельцина» авторства Полторанина. Поставленный ранее Ельциным на место главного редактора «Московской правды» Михаил Никифорович Полторанин написал, сам же размножил и раздал журналистам речь, которую Ельцин не произносил. В этом тексте Ельцин выступает последовательным демократом, либералом, сторонником свободного рынка, а партию обличает в самовластии, привилегиях и едва ли не в самом коммунистическом её характере.

Сам Полторанин вскоре признал факт фальсификации и извинился. Но текст уже пошёл «в народ» и зажил своей жизнью. Джинн был выпущен из бутылки: к осени 1987 года в подобную выдумку можно было поверить легко, поскольку общественный настрой уже был таков, что от обличения «застоя» и партийных привилегий логичным казалось перейти к прямой критике советского варианта коммунизма как такового.

Однако нужно чётко понимать следующее: Ельцин, во всяком случае в тот момент, вовсе не был представителем либеральной общественности. Справедливости ради, нужно сказать, что никакой «либеральной общественности» в том виде, как мы её сегодня понимаем, тогда не было и в помине (за исключением немногих интеллектуалов-диссидентов). Общество было довольно наивным в политических вопросах и просто хотело каких-то перемен к лучшему. Больше свободы, больше возможностей, меньше партийного диктата и тому подобного.

Ельцин тогда всё ещё оставался высокопоставленным партийным функционером, карьера которого, как ему почему-то казалось, застопорилась из-за конфликтов с руководством партии. Вот что говорит Горбачёв: «Он был недоволен. Он очень амбициозный. Его мучило, что он кандидат в Политбюро, а не член Политбюро. Что на секретариате Егор его мучает, так сказать…».

Почему Ельцин считал себя обделённым, и действительно ли его так угнетала приставка «кандидат» к словам «член Политбюро ЦК КПСС»? Разве за два года совершив прыжок из региональных князей в высшее руководство великой державы нельзя было считать свою карьеру суперуспешной? Неужели так нестерпим был контроль со стороны Лигачёва? Ответы на эти вопросы мы уже никогда не узнаем. Наш герой унес их с собой в могилу…

Что же действительно сказал Ельцин? Фактически он повторил то, о чём писал в письме Горбачёву и с чем выступал на заседании Политбюро. Горбачёв рассказывает так: «Ельцин говорил, условно говоря, что надо еще чуть-чуть что-то улучшить… Ну какие-то такие организационные вопросы его не устраивали, бросал грязь на Раису, что она, дескать, вмешивается и так далее…».

Об обвинениях Ельцина в адрес жены Горбачёва Раисы Максимовны писали как раз фальсификаторы выступления.

Раиса Максимовна оказалась первой женой генсека, занимавшей не мебельную, а активную общественную позицию, позицию «первой леди», была на виду, чем не могла не раздражать как часть руководства партии, так и часть общественности, отчего возникали разговоры о её вмешательстве в политику, о подкаблучности самого Горбачёва и о её высоком статусе как о проявлении привилегий генсека. Разговоры о Раисе Максимовне, нашедшие отражение и в фейковых версиях выступления Ельцина на пленуме ЦК, были настолько масштабны, что по прошествии лет даже сам Горбачёв приписал их ельцинской речи, хотя, разумеется, такие нападки в настолько высоком и формальном собрании были для Ельцина совершенно немыслимы.

В целом речь Ельцина вовсе не была ни революционной, ни либеральной, ни антикоммунистической. Он говорил о торможении Перестройки партийными бюрократами (во главе с Лигачёвым) и о необходимости борьбы с ними. Кроме того, досталось и Горбачёву – как за мягкотелость, так и за партийное самовластие (что могло, по непроизнесённой, но очевидной мысли Ельцина, привести к возникновению нового культа личности). А в конце Ельцин заявил, что не хочет больше работать в Политбюро, в котором есть Лигачёв.

Снова обратимся к Горбачёву: «Знаете, на что Борис рассчитывал? Что если он выступит на пленуме с критикой, и в мой адрес… (он же и на меня голос поднял), то пленум поддержит». Пленум же его не поддержал вовсе: «И когда он выступил на пленуме, после него дискуссия развернулась стихийно, её же никто не готовил. Он выступил и прямо за ним как пошло: двадцать четыре человека выступило! Разнесли его в пух и прах! Один рабочий выступает, говорит: да чего тут разбираться? Тут, говорит, всё ясно: человек рвется, карьерист, ему надо, чтоб член Политбюро, он не может мириться с кандидатством! Ну так не можешь – подожди, всё будет!..

Он этого не понимал. На пленуме осенью 1987 года, когда он впервые выступил против нашей политики, уже ребята кричали: «Не только вывести из состава ЦК, но и из партии гнать его!».

Горбачёв, конечно, несколько преувеличил пафос официальных выступлений, но осуждение Ельцина действительно оказалось единодушным – не только от бывших его покровителей Лигачёва и Рябова, не только от брежневских ещё динозавров Громыко, Соломенцева и Щербицкого, но даже и от «архитектора Перестройки» Яковлева.

И это осуждение пленумом заставило Ельцина сдаться: «Кроме некоторых выражений, в целом я с оценкой согласен. То, что я подвёл Центральный комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, — это ошибка».

Впрочем, это покаяние уже не могло спасти его карьеру в партии, и Горбачёв дал ему это понять, назвав его выступление неэтичным, безответственным, эгоистическим и раскольническим. Ельцин явно переоценил свои силы и своё влияние в ЦК, а потому проиграл. Возникла реальная опасность полного его устранения из элиты СССР.

Поэтому сразу после пленума Ельцин сделал всё, чтобы спасти хотя бы остатки своего положения. Горбачёв вспоминает: «Борис же потом каялся сколько раз, обратно просился, хрен с ним, с Политбюро, оставьте, говорит, хоть секретарем МГК…». Из этого вполне можно сделать вывод о том, что просьба об отставке со всех постов в сентябрьском письме Горбачёву была не более, чем шантажом последнего – и шантажом неудачным.

Характерно, что через два года материалы этого пленума были опубликованы. Была опубликована и речь Ельцина. Сам Ельцин, прочитав её заново, оценил её невысоко. И даже удивился, насколько беззубой и сервильной она ему показалась с высоты той борьбы, которая уже развернулась в 1989 году…

Однако пленум закончился, а жизнь продолжалась. 7 ноября Ельцин, как ни в чем ни бывало, стоял вместе со всей партийной верхушкой на вожделенной трибуне Мавзолея и махал рукой проходившим под ним колоннам демонстрантов. Ничто не выдавало в нем человека, который недавно получил на пленуме ЦК чёрную метку.

Но уже после юбилейных мероприятий, в ноябре, с ним стало происходить что-то странное. Похоже он, наконец, понял, что его демарш не удался, и его действительно убирают из руководства страны. Он несколько раз звонил Горбачеву и просил его простить.

Потом он провел бюро МГК, на котором его подчиненные подвергли его «жёсткой критике, но попросили остаться». Затем, уже на заседание Политбюро, сказал: «Моя главная ошибка – из-за амбиций, самолюбия, я уклонялся от того, чтобы нормально сотрудничать с Лигачёвым, Разумовским, Яковлевым. Но товарищи в горкоме партии не отвернулись от меня – и хотя осудили мое поведение, просят остаться…»

Но все эти его попытки уже не могли ничего исправить, а лишь вызывали еще большее раздражение его коллег. После этого заседания Политбюро Горбачев позвонил Ельцину и сказал ему, что его политическая карьера закончилась. Известны слова Горбачёва Ельцину: «До политики я тебя больше не допущу».

9 ноября Ельцин попал в кремлёвскую больницу. Сам он объяснял это перенапряжением и головными болями от этого, но, кроме того, было и объяснение о нападении на него хулиганов с финками. В действительности всё было драматичнее. Ельцин симулировал попытку самоубийства, распоров кожу на груди канцелярскими ножницами. Ельцин всегда был склонен к театральности и мелодраме, но тут он явно переборщил: все поняли, что это не более, чем спектакль.

«В первой половине дня, кажется, 9 ноября мне доложили, что в московском горкоме ЧП, — пишет Горбачев. — В комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина. Сейчас там бригада врачей во главе с Чазовым. Вскоре дело прояснилось. Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно. По мнению врачей, никакой опасности для жизни рана не представляла — ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след. Ельцина госпитализировали».

Крови опальный секретарь потерял изрядно, но это был, скорее, психологический эффект. Если бы он в самом деле решил свести счеты с жизнью, путь для этого выбран был довольно странный и самый бесперспективный — харакири тупыми ножницами.

В то время 4-м Главным управлением Минздрава (которое занималось здоровьем высшей партийной элиты) руководил бывший брежневский врач Евгений Иванович Чазов. Он вспоминал: «Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств… Наши рекомендации о необходимости прекратить прием алкоголя и седативных препаратов Ельцин встретил в штыки, заявив, что он совершенно здоров и в нравоучениях не нуждается. Его жена, Наина Иосифовна, поддержала нас, но на её просьбы последовала ещё более бурная и грубая по форме реакция». Другими словами, алкоголизм Ельцина оказался диагностирован уже на самом высоком медицинском уровне. Вполне вероятно, что этот алкоголизм стал не меньшим основанием для изгнания Ельцина из высшей партийной элиты, чем выступление его на пленуме ЦК. Урон же его здоровью от канцелярских ножниц был, разумеется, минимальным и, в целом, не требовавшим госпитализации.

Ни просьбы, ни ножницы не помогли, и партийная карьера Ельцина окончилась совершенным крахом. 11 ноября при участии членов Политбюро и самого Горбачёва состоялся пленум МКГ, на который Ельцина привезли прямо из больницы. Он выглядел совершенно больным: по словам самого Ельцина, его накачали седативными препаратами. Ельцин опять каялся, просил оставить его на должности первого секретаря МГК, говорил, что он всё осознал: «Я должен сказать, что я верю, убежден по-партийному абсолютно в генеральную линию партии, в решения XXVII съезда. Я абсолютно убежден в перестройке и в том, что как бы она трудно ни шла, она все равно победит». Но пленум проголосовал так, как велел Горбачёв, подробно рассказавший москвичам о выступлении Ельцина на пленуме ЦК и давший ему такую оценку: «стиль и методы товарища Ельцина, для которых характерны псевдореволюционная фраза, псевдорешительность, оказались несостоятельными».

Впрочем, совсем убирать Ельцина с руководящих постов Горбачёв не стал.Возможно, сыграла роль уже имевшая место известность и популярность Ельцина, а может быть Горбачев его просто пожалел…

Так или иначе, но идея отправить его послом в какую-нибудь африканскую страну (довольно обычный для советского стиля способ устранения ненужных руководителей) не нашла у Горбачёва поддержки. Вместо этого он назначил Ельцина заместителем председателя Госстроя, с неожиданной приставкой «министр СССР», то есть «министр без портфеля».

А в феврале 1988 года на новом пленуме ЦК Ельцин лишился титула кандидата в члены Политбюро, а вместе с ним и соответствующих атрибутов: особой охраны, «членовоза» ЗИЛ (теперь он вынужден был снова ездить на «Чайке»), но главное – какого бы то ни было политического веса и каких бы то ни было партийных карьерных перспектив. Он больше не был небожителем. Занимая, пусть и руководящий (со своим кабинетом и секретаршей), но заурядный пост, он имел над собой непосредственного начальника (председателя Госстроя Ю.П.Баталина), распоряжения которого должен был выполнять. Сам Ельцин пишет, что, несмотря на депрессию, он с головой ушёл в работу. По другим сведениям, он не делал ничего.

Некоторые члены Политбюро высказывали опасения, что в условиях нарастающей гласности и демократизации Ельцин поневоле станет фигурой, концентрирующей вокруг себя весь растущий оппозиционный потенциал. Ореол мученика в борьбе с партократией окружал фигуру опального чиновника в глазах общества, затмив собой очевидный образ карьерного партийного чиновника.

Однако сам Ельцин до XIX партийной конференции летом 1988 года никак, фактически, себя не проявлял, продолжая надеяться на реабилитацию. На партконференции он опять просил о ней. Но уже скорее по инерции: он уже понимал, что с этими людьми ему не по пути. И что если и есть у него хоть какой-то шанс на новое восхождение наверх, то он точно не связан с попытками вновь добиться их расположения.

С конца ноября 1987 года до конца июня 1988 года, то есть до самой партконференции, с ним происходила невидимая внутренняя работа, о которой можно только догадываться. Она фактически никак не проявлялась внешне, но образ борца со всем, что олицетворял собой советский период отечественной истории, зажил в народе своей жизнью и исподволь обретал те черты, которыми народ сам захотел наградить своего героя. Это был мифологический Ельцин, столь же далекий от реального человека, как сказочный король Артур от любого из средневековых королей…

Впервые Ельцин понял, что становится знаковой фигурой, которую народ против его воли сам выдвигает себе в вожди, когда увидел самиздатовские варианты его выступление на октябрьском 1987 года пленуме ЦК КПСС. Там были все народные чаяния, которые люди вкладывали в уста Ельцина: и вывод войск из Афганистана, и борьба с дефицитом, и дальнейшие шаги по расширению демократических свобод…

Люди хотели высказать хотя бы в таком условном жанре то, что он с удовольствием бросили бы в лицо всем эти «начальникам там, наверху», то, что они считали своей правдой и своей болью. В одном из бесчисленных списков «речи Ельцина» был, например, такой характерный пассаж: «Мне трудно объяснить рабочему завода, почему на 70-м году его политической власти он должен часами стоять в очереди за сосисками, в которых крахмала больше, чем мяса. А на ваших, товарищи, праздничных столах есть и балычок, и икорка, и иные деликатесы, полученные без хлопот там, куда его и близко не пустят».

Есть масса свидетельств того, что Ельцин был хорошо ознакомлен с этим народным творчеством. Также он видел, как к нему после начала опалы стали относится люди. Как они подходили к нему на улице, говорили слова поддержки, как приглашали к себе в коллективы, на семинары и заседания всевозможных союзов и комитетов, которые тогда росли, как грибы после дождя.

В этих условиях у Ельцина не могло не сформироваться вполне рациональное убеждение, что свою новую политическую карьеру он может выстроить, и не опираясь на традиционную иерархическую лестницу ЦК КПСС. Он понял, что логика запущенной Горбачевым Перестройки уже не подчиняется командам её автора, а развивается по своим собственным неумолимым правилам.

Насколько его решение стать тем, кто будет олицетворять новую Россию, было искренним движением души человека, осознавшего свою миссию и свою задачу, а насколько новым хитрым ходом в борьбе со своими бывшими коллегами, судить сложно. Есть масса свидетельств в пользу и того, и другого.

Ельцин был плотью от плоти своего поколения и своего круга. Он не был ни в должной мере образован, ни культурно развит. Его инстинкты происходили из той полукрестьянской среды, в которой он формировался еще мальчишкой. Прораб, освоивший лишь вульгарный, примитивный марксизм партийного чиновника (напоминавший скорее социал-дарвинизм), и не имевший никакой другой интеллектуальной базы, – это, видимо, был не самый лучший материал для формирования лидера, способного повести за собой огромную страну в новый неведомый мир.

Но, так или иначе, жребий пал на него. И пал он на него именно в этот период: с осени 1987 года до лета 1988. Это и был его, Ельцина, момент истины.

Глава 4. Ельцин. Оппозиция

С 1988 года провозглашённая Горбачёвым Перестройка начала давать такие плоды, что сам её творец перестал поспевать за ней. Хотя генсек и его соратники продолжали клясться в верности идеалам социализма, сам социализм уже не казался большинству народа привлекательным, а главное – безальтернативным.

Оказалось, что выстроенный в течении семидесяти лет поколениями коммунистических вождей железобетонный коммунистический колосс невозможно было модернизировать: идеологически и практически он представлял собой замкнутую, самодостаточную систему. Любое, даже абсолютно косметическое, изменение сразу начинало разрушать этот колосс на глиняных ногах до основания.

В него нельзя было встроить свободу передвижения, поскольку люди увидели бы жизнь в других странах и начали бы сравнивать. В него нельзя было встроить свободу слова, поскольку люди начали бы задавать вопросы, на которые не было приемлемых для власти ответов. В него нельзя было встроить частную инициативу и рынок, поскольку с потерей государством экономического контроля оно рано или поздно потеряло бы и контроль политический.

А самое главное, у авторов Перестройки не хватало воображения и кругозора. В отличии от своих кровавых предшественников, они, в сущности, были неплохими, добрыми людьми. Но весь спектр мыслимых решений у них умещался внутри работ классиков марксизма-ленинизма, и любое покушение на их авторитет искренне воспринималось как святотатство.

Для них совершенно невозможным было принятие простых и ясных истин, которые теперь мы воспринимаем как совершенную банальность. Что Ленин был моральный подонок, кровавый фанатик и доктринёр. Что Сталин был тиран и убийца. Что весь советский опыт – это череда бессмысленных прожектов, ошибок, преступлений, властолюбия и тупого упрямства. Словом, они хотели изменить всё, не меняя ничего. Образно говоря, вся их интеллектуальная палитра умещалась (как у генерала в известном анекдоте) в спектре от зеленого до хаки…

В таких условиях появление в публичном пространстве человека, который первым «прыгнет за флажки», было лишь вопросом времени. Причем – недолгого. Теперь, задним числом, совершенно ясно, что такой человек получал массу преимуществ в борьбе за власть: он был свободен от необходимости сохранять верность коммунистическим догмам, он мог позволить себе оперировать теми идеями, концепциями и фактами, которыми не позволяли себе оперировать его ортодоксальные противники, он мог апеллировать к природным инстинктам ментально вполне себе мелкобуржуазного, еще недавно – крестьянского народа, к инстинктам, которые были задавлены семидесятилетней тиранией «единственно верного учения» и так далее.

А значит, он мог говорить людям правду, говорить ее просто и ясно, на понятном народу языке, не прибегая к коммунистическому новоязу с его «пролетариатом», «империализмом», «эксплуатацией» и прочей марксистской абракадаброй…

Разумеется, такие люди в СССР в то время были. Наиболее известным из находящихся в СССР оппонентов советским и партийным властям в то время был академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Это был выдающийся ученый, отец советской водородной бомбы и лауреат Нобелевской премии мира. Из всемирно известных советских оппозиционеров следует назвать также Нобелевского лауреата по литературе Александра Исаевича Солженицына, но он был выдворен из СССР ещё в начале семидесятых и в описываемое время оказать прямого влияния на политическую жизнь в СССР не мог.

В 1986 году Горбачев вернул академика Сахарова в Москву из Горького (Нижнего Новгорода), где тот находился в многолетней ссылке. Это возвращение замышлялось Горбачевым как показатель нараставшей (в рамках политики гласности) свободы мнений.

Однако достаточно быстро эта свобода прошла путь от критики Застоя и сталинского террора до, зачастую, прямого антикоммунизма.

Эта свобода породила самые разные выводы (либеральные, религиозные, монархические, националистические и так далее), но в любом случае выводы эти противопоставлялись семидесятилетней коммунистической власти. Причём уже далеко не только в университетах, научных институтах, редакциях журналов или театральных труппах, но в самых широких слоях (городского, по крайней мере) населения. А дефицит товаров и всеобщая бедность делали это население очень восприимчивой аудиторией для новых мнений.

Но властная партийная элита в Кремле (хотя и перестроечная, боровшаяся с бюрократизмом и коррупцией) оставалась всё той же партийной элитой, и уже только поэтому вызывала у людей растущее недоверие. Официальным словам о ленинских принципах социализма население всё больше предпочитало другие: оно охотно внимало не только следователю Гдляну, разоблачавшему коррупцию в Узбекистане и Москве, но и собственно антикоммунистам – Сахарову, историку Афанасьеву, экономисту Попову и другим критикам любых, включая и ленинские, принципов социализма.

Однако все эти критики никаким образом не выглядели способными что бы то ни было изменить – они были интеллигентами, а вовсе не народными вождями. Их слушали, но и только. Народу же нужен был харизматичный лидер, чья способность руководить массами не вызывала бы сомнений и могла быть подтверждена его предыдущим жизненным опытом. Само собой разумеется, что в рамках советской системы власти такой опыт безоговорочно мог быть только у высокопоставленного партийного чиновника. Так были устроены властные фильтры в СССР.

Поэтому совсем по-другому воспринималась людьми фигура Ельцина. Фальсификации его речи на октябрьском пленуме 1987 года разошлись широкой волной и породили новую мифологию: Ельцин оказался храбрым борцом не только с номенклатурными привилегиями и коррупцией, но и с самой системой – ни много ни мало, с Политбюро. И, в отличие от интеллигентов, он выглядел именно народным героем – простым, сильным, смелым и принципиальным, кроме того – обладавшим большим жизненным опытом, полученным не в тиши университетских кафедр, а на стройках, в управлении огромным промышленным регионом и даже самой Москвой. В народе зрело убеждение, что именно это и заставило партийных чиновников ополчиться на него и изгнать с политического Олимпа.

Мифический Ельцин превращался в естественного защитника народа от нищеты и бесправия, а значит – в потенциального вождя народного протеста.

Видел ли таким свой образ реальный Ельцин, нам неизвестно. Разумеется, сам он в мемуарах воспроизводит именно этот образ, причём последовательно – с самых ранних времён. Но до некоторых важных событий в партийной жизни об этом ничто не свидетельствовало. Впрочем, и не могло свидетельствовать: любые публичные выступления Ельцина после октября 1987 года в СССР были заблокированы, а несколько интервью, которые он дал зарубежной прессе ничего революционного в себе не содержали. Хотя сам факт таких интервью уже сам по себе говорил о нежелании Ельцина остаться в Госстрое навсегда. Конечно, он знал и о сборах подписей в свою защиту, и, в целом, о широкой народной поддержке. Но из последовавших событий видно, что никакой политической карьеры, кроме как карьеры в КПСС, он до определённого момента не мыслил.

Мифологический образ Ельцина как непримиримого борца с номенклатурой и защитника народа вновь проявился там, где сам он надеялся добиться совсем другого – вновь войти в эту высшую номенклатуру.

С 28 июня по 1 июля 1988 года в кремлёвском Дворце Съездов проходила XIX общесоюзная партийная конференция. Само по себе это было событием экстраординарным: хотя и предусмотренные уставом КПСС, общесоюзные конференции в перерывах между съездами партии не проводились с февраля 1941 года. По мысли Горбачёва, это собрание, избранное от самых разных партийных организаций СССР, должно было оказаться демократичнее формального съезда партии и уже поэтому сыграть важную роль в обновлении партии и в борьбе с тормозившей Перестройку бюрократией.

Ельцин, как член ЦК КПСС и министр без портфеля, казалось бы, должен был автоматически попасть в число делегатов конференции, но избран он не был – ни от московских, ни от свердловских партийных организаций. Возможно, как сам он пишет в мемуарах, из-за категорического запрета Политбюро. Впрочем, вовсе не пустить его на столь представительное и важное собрание было нельзя: популярность Ельцина росла стремительно, поэтому игнорировать опального героя было уже невозможно. Это только играло бы ему на руку.

Незадолго до начала конференции Ельцина вызвали в Петрозаводск и сделали делегатом от партийной организации Карелии, в которой он до этого момента ни разу не бывал. По всей видимости, смысл этого странного действия был в том, чтобы, с одной стороны, снизить значимость Ельцина до уровня обычной провинциальной организации, а с другой (как следствие), разместить его вместе с карельской делегацией в зале Дворца Съездов как можно дальше от трибуны – на балконе, без возможности, не выходя из зала, пройти к президиуму.

Впрочем, Ельцин был согласен на всё, лишь бы участвовать в конференции. «…Конференция, во-первых, даст мне возможность объяснить людям, что же произошло на октябрьском пленуме, а, во-вторых, давала, может быть, последний шанс вырваться из политической изоляции и опять начать активно участвовать в общественной жизни страны».

Как видно, Ельцин всё ещё рассчитывал вернуться в руководство партии. Какая бы то ни было иная, вне партии, политическая деятельность (каковой всё активнее занимались, например, Сахаров и его единомышленники), очевидно, не рассматривалась им пока как перспективная и приемлемая. То есть в тот момент Ельцин по-прежнему считал «общественной жизнью страны» лишь то, что происходило во властных партийных кабинетах.

Но простое сидение на балконе, разумеется, никак не могло удовлетворить Ельцина. Раз за разом он слал в президиум записки с просьбой предоставить ему слово. Однако просьбы эти неизменно игнорировались: Горбачёв и его окружение явно опасались непредсказуемого выступления этого смутьяна, ведь заседания конференции (в отличие от пленумов ЦК) транслировались по телевидению.

И вот самый последний день работы конференции, перед перерывом, за которым должно было последовать подведение итогов, Ельцин решился на сильный жест. Как пишет он сам, это был «штурм трибуны». Выйдя в коридор со своего места на балконе, Ельцин вошёл в партер (вопреки его ожиданиям, его никто не задержал) и, подняв над головой красный мандат делегата, прошёл к трибуне, требуя слова.

Игнорировать такой жест было уже нельзя, и Горбачёв предложил Ельцину сесть в первом ряду, обещая дать ему слово. Ельцин потом вспоминал, что ему настойчиво предлагали выйти в совещательную комнату для разговора, но он отказался, полагая, что обратно в зал его уже не пустят. Так или иначе, Горбачёву пришлось спешно менять порядок выступлений.

Разумеется, такое поведение опального номенклатурщика шло вразрез с устоявшимися правилами и выглядело открытым вызовом генсеку и всему президиуму, хотя никаких формальных правил оно не нарушало. Можно было предположить, что речь Ельцина будет крайне радикальной и обличительной. Так оно, в целом, и случилось, но градус радикализма оказался не столь уж высок на фоне других выступлений и, тем более – на фоне сложившегося ельцинского образа бунтаря и борца.

Начал Ельцин с ответа на предшествовавшее его выступлению обвинение в раздаче интервью зарубежным журналистам, дав понять, что в советских изданиях на его высказывания наложен негласный запрет, который стал частью политической изоляции опального министра.

Далее следовала собственно речь. Видимо, Ельцин внимательно читал фальсификации своего выступления на октябрьском пленуме, и в новой речи постарался максимально близко подойти к ним, оставаясь, впрочем, в рамках партийного дискурса.

Он заявил, что Перестройка должна в первую очередь предполагать радикальную реконструкцию самой КПСС, уничтожение в ней всех отголосков застойных времён и полную её демократизацию. Он снова выступил против вождизма, указав на опасность нового «культа личности» (хотя прямо Горбачева он не назвал). Он протестовал против планов совместить партийные и советские руководящие должности, вспомнив, что такого не позволял себе даже Сталин. Он предложил установить в высшем партийном руководстве ограничение на занятие должностей по срокам и по возрасту, чтобы избежать новой геронтократии, а в случае ухода со своего поста генсека – полную замену старого Политбюро. Он сказал о важности альтернативных выборов на руководящие партийные посты. Он настаивал на необходимости резкого сокращения аппарата ЦК, на недопустимости ограничения критики сколь угодно высоких партийных чиновников, на важности открытости всей работы всех органов КПСС, включая даже (!) партийную кассу.

Разумеется, он не мог не обрушиться на привилегии элиты, предложив вовсе вывести из лексикона приставку «спец» (в смысле спец-распределителей, спец-охраны, спец-дач и так далее), чтобы не допустить более никаких «спец-коммунистов». Он призвал «накормить народ». Он даже заявил, что в Застое виновен был вовсе не только Брежнев, но всё Политбюро, «как коллективный орган», при том, что многие члены брежневского Политбюро, включая и самого Горбачёва, сидели у него за спиной в президиуме.

Разумеется, все эти требования выводились из «ленинских принципов» и должны были стать показателями преимуществ социалистического строя.

Речь Ельцина была достаточно радикальной, но лишь в рамках партийной дискуссии. Однако – не на фоне антикоммунистического дискурса за стенами Кремля и даже не на фоне некоторых выступлений на этой же партконференции, в которых, например, обсуждалась, ни много ни мало, идея двухпартийности.

А завершил Ельцин свою речь просьбой о своей политической реабилитации. (Заметим интересный выбор термина, отсылавший к жертвам сталинских репрессий). Звучало это так: «Вы знаете, что моё выступление на октябрьском Пленуме ЦК КПСС было признано «политически ошибочным». Но вопросы, поднятые там, на пленуме, неоднократно поднимались прессой, ставились коммунистами. В эти дни все эти вопросы практически звучали вот с этой трибуны и в докладе, и в выступлениях. Я считаю, что единственной моей ошибкой в выступлении было то, что я выступил не вовремя — перед 70-летием Октября. […] Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение пленума по этому вопросу. Если сочтёте возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям».

Реакция не речь Ельцина была довольно предсказуемой: немедленно последовала серия выступлений, снова разнёсших Ельцина в пух и прах. Особенно ярким было выступление Лигачёва с его разошедшимся на мемы «Борис, ты не прав!». Точку поставил Горбачёв, построив свою заключительную речь о Перестройке в форме полемики с Ельциным.

Не столько само выступление Ельцина, сколько последовавший за ним отказ в «политической реабилитации», разумеется, привел к ещё большему росту популярности Ельцина – бунтаря и жертвы. Ельцинский миф разрастался, он жил своей жизнью, которая всё ещё сильно отличалась от реального Ельцина, каким он был тогда.

Реальный же Ельцин не оставлял надежд на возвращение в элиту. 7 ноября 1988 года он отправил Горбачёву поздравительную телеграмму: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Примите от меня поздравления с нашим Великим праздником – 71-ой годовщиной Октябрьской революции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Вами партии и всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин».

На выступлении 12 ноября в высшей комсомольской школе при ЦК ВЛКСМ в ответах на вопросы он приблизительно повторил своё выступление на конференции. Но при этом на вопрос об отношении к Горбачёву ответил: «Я никогда не был в оппозиции к Горбачеву. Мало того, я его, конечно, поддерживаю, его инициативу и начинания. Я скажу, что это лидер партии и единомышленник».

Там же Ельцин демонстрировал и свою коммунистическую убеждённость: «Что касается политических лидеров – выше идеала, чем Ленин, я себе не представляю». А объяснял свой новый образ смутьяна так: «Но ведь отказ от служения бюрократии, паразитирующей на идее, ни в коей мере не означает отказа от служения идее».

То есть, рассуждая о власти, воле и благе народа, Ельцин, по меньшей мере в своих публичных выступлениях, продолжал оставаться «верным ленинцем». При этом времени для его обращения в принципиального антикоммуниста оставалось совсем немного.

Как мы видим, вплоть до конца 1988 года Ельцин всё ещё хотел «реабилитации» в глазах партийной элиты. Похоже, что в тот момент он ещё не видел альтернативного пути для возвращения в большую политику. Но в новом 1989 году вся эта игра в «реабилитацию» быстро становилась совсем неактуальной – потому, что сама политика принципиально изменилась.

Конечно же, XIX партийная конференция запомнилась не только выступлением Ельцина и его критикой. Это было пусть и яркое, но далеко не самое важное событие. Конференция, разумеется, собралась не для того, чтобы в очередной раз вступить в полемику с Ельциным, а для обсуждения политических реформ в СССР и для определения роли КПСС в новой политической системе.

Сохраняв роль «руководящей и направляющей силы» (как записано было в шестой статье конституции) КПСС решила, что сама логика перестройки требует усилить роль советов народных депутатов всех уровней. И даже допустила возможность альтернативных выборов в эти советы. То есть, фактически, было решено установить в СССР «советскую власть», которая до этого существовала в нём лишь на словах. Трудно переоценить это решение. Забегая вперед, скажем, что горбачёвская попытка создания в СССР представительной демократии навсегда изменит страну и станет началом конца этого союза республик.

Уже в декабре 1988 года был принят ряд законов и была проведена реформа конституции 1977 года, и это создавало фактически новую политическую систему в СССР. Совершенная бюрократизация всех сторон жизни в эпоху Застоя (и торможение Перестройки от этого) и сведение политической жизни к кулуарным решения Политбюро должны были быть преодолены, по мысли Горбачёва, возвратом к «ленинским принципам» – к советской демократии, к власти советов (в действительности никогда не существовавшей иначе, как в названии государства).

Суть перемен состояла в том, что высшим органом государственной власти становился съезд альтернативно избранных народных депутатов, а в перерывах между съездами – ими выбранный Верховный совет. Главой этого Верховного Совета и планировал стать Горбачёв: к тому времени должность генерального секретаря ЦК КПСС уже не казалась безусловной гарантией того, что занимавший её человек будет являться фактическим главой государства.

В марте 1989 года прошли выборы народных депутатов. Ни руководство, ни население Советского Союза не видели такого никогда. Выборы проходили по сложной и малодемократичной системе, однако впервые были именно выборами. И, хотя треть депутатов избирались от разных общественных организаций, включая и КПСС (предоставившую себе большое преимущество, однако принципиально названную одной из (!) таких организаций), две трети народных депутатов выбирало население на прямых выборах по территориальным и национально-территориальным избирательным округам.

Выборы действительно оказались альтернативными – настолько, что, несмотря на все усилия партийных органов, народными депутатами стали антикоммунисты: Сахаров, Афанасьев, Попов и многие другие. Именно тогда народ впервые узнал имена таких людей как Собчак, Станкевич, Старовойтова, Ландсбергис, Рыжов…

Борис Ельцин тоже, разумеется, принял участие в этих выборах. Именно эти выборы наилучшим образом продемонстрировали, как именно работал, опережая реальность, мифологический образ Ельцина – как народного защитника и борца с привилегиями. Вероятнее всего, именно эти выборы помогли Ельцину максимально приблизиться к мифу о себе и перестать искать возможности для возобновления своей карьеры исключительно в рамках партийной иерархии.

Ельцин выдвинул свою кандидатуру сразу по нескольким территориальным округам (в частности, в Свердловске и в городе Березники Пермской области) и по национально-территориальному округу №1 – в Москве. Сделано это было потому, что сконструированная партийной бюрократией избирательная процедура предусматривала фильтры – так называемые «окружные избирательные собрания», которые собственно и решали, кого из выдвинутых кандидатов включать в избирательный бюллетень.

Состав этих собраний формировался, разумеется, по непрозрачным критериям местными партийными структурами, и потому был серьёзный риск того, что эти собрания будут управляться из партийных кабинетов. Однако в случае с Ельциным, партийная бюрократия явно переоценила своё влияние на них.

Интересно, что в Березники Ельцин, предполагая слежку за собой КГБ, добирался через Ленинград на каком-то военном самолете, как он сам написал «в обнимку с крылатой ракетой».

Но это было немыслимо: чтобы военные, не боясь КГБ, везли опального политика спецбортом вместе с военным грузом! Тут явно что-то не сходится… Скорее всего никакого давления со стороны КГБ попросту не было, или оно всё же было, но в режиме только наблюдения. А Ельцин, вероятно, сам себя накручивал и усматривал в своей тогдашней деятельности отсутствовавшие в реальности риск и опасность.

Не может быть никаких сомнений, что возможностей нейтрализовать Ельцина в ту пору у КГБ было больше, чем достаточно. Ещё буквально за несколько лет до этого КГБ мог легко выследить и арестовать любого диссидента. Этот аппарат слежки и подавления был и в описываемый период в полной исправности. Следовательно, вывод может быть только один: Горбачёв категорически запретил предпринимать что-либо серьёзное в отношении критиков режима вообще – и Ельцина в частности.

Прилетев в Березники прямо к началу окружного собрания, Ельцин был с триумфом внесен с бюллетень и тут же улетел обратно в Москву. Никакого влияния партийных органов на работу окружного собрания обнаружено не было. Аналогичным образом всё прошло и в родном для Ельцина Свердловске.

Окружное избирательное собрание по Национально-территориальному округу №1 (Москвы) проходило 21 февраля 1989 года, ни много ни мало, в Колонном зале Дома Союзов. Его участникам предстояло выбрать двух из десяти кандидатов для внесения их в избирательный бюллетень. Среди кандидатов были по меньшей мере три известных и авторитетных в Москве человека: сам Борис Ельцин, директор ЗИЛа Евгений Браков и летчик-космонавт Георгий Гречко.

Позже, в своих мемуарах, Ельцин писал, что на этом собрании ему задавали провокационные вопросы, инспирированные его врагами из бюрократического аппарата. Это были вопросы самого что ни на есть обывательского уровня: про квартиру дочери, про какие-то льготы в поликлинике и другие подобные. Разумеется, Ельцин гневно отвергал всякие подозрения в свой адрес и грозил небесными карами своим тайным недоброжелателям.

Это довольно странно: вопросы были из серии «мне одна женщина вчера в очереди рассказывала», и на инспирированную сверху кампанию явно не тянули. Тем более удивительно, что человек, который получил такую могучую волну народной любви именно благодаря пресловутому «сарафанному радио», выдумавшему его не произнесённую в реальности речь на пленуме, так болезненно реагировал на ситуацию, когда это «радио» обратилось против него.

Но, так или иначе, Ельцин (как и остальные кандидаты) с этими вопросами справился, и собрание перешло к голосованию. Было ясно, что выбор будет между Ельциным и Гречко, поскольку у Бракова сторонников в зале было более, чем достаточно. И тут Ельцину неожиданно повезло: Гречко отказался от участия в выборах и отдал свои голоса Ельцину. Шах и мат: Ельцина внесли в бюллетень для голосования!

Это событие вызвало необычайный энтузиазм в Москве и по всей стране. Ельцин тут же снялся с выборов в Березниках и Свердловске. Он это объяснил так: «Где бюрократы меня сняли с работы, там пусть народ меня и выберет!». Забыв, правда, что его никто не снимал: он сам просил об отставке. Причем, трижды: сначала в письме к Горбачеву, потом на заседании Политбюро, а потом уже – на пленуме ЦК.

В течение всей избирательной компании выступления Ельцина вызывали восторг, а выступления его противников – негодование. Ельцин мог говорить и делать всё, что ему было угодно, любые его слова и действия только увеличивали его и без того уже колоссальную популярность. Ельцин стал очевидным вождём столицы, отняв её у Горбачёва. Поэтому победил он своего противника Бракова весьма впечатляюще: Ельцин набрал около 90% голосов москвичей.

Именно теперь Ельцин окончательно понял, что отныне его политическая карьера зависит уже не от расположения Политбюро, а напрямую от народа. А в завоевании народного расположения у Ельцина было два грандиозных преимущества: во-первых, живущий своей собственной жизнью народный миф о нём, а во-вторых – свердловский и московский опыт «хождения в народ».

Нужно отдать ему должное: Ельцин был в то время невероятно харизматичен. Ветер истории дул в его паруса, и этот ветер он вдыхал полной грудью. Ельцин рвал со всем своим прошлым, со всеми своими номенклатурными привычками и инстинктами, шёл в неизвестность, и это, конечно, требовало от него мужества и не могло не вызывать уважения.

Первый съезд народных депутатов проходил с 25 мая по 9 июня 1989 года. Но Ельцину не удалось блеснуть на нём яркой запоминающейся речью – на фоне действительно содержательных выступлений оппозиционеров он смотрелся довольно блёкло: депутаты от прибалтийских республик предложили, ни много ни мало, осудить пакт Молотова-Риббентропа (на основании которого СССР аннексировал Эстонию, Латвию и Литву в 1940 году), Сахаров предложил провести вполне антисоветскую конституционную реформу, а Попов говорил о нежизнеспособности социалистической экономики как таковой.

Съезд показал новых ярких людей, о существовании которых народ даже не подозревал: Собчак, Станкевич, Старовойтова, Рыжов, Щелканов, Пальм, Болдырев, Алкснис и другие. Стало ясно, что в стране есть много образованных, хорошо умеющих формулировать свои мысли, ярких и смелых людей.

Это был совершенно невероятный феномен: люди не верили своим глазам и ушам! Ещё совсем недавно, из года в год, десятилетие за десятилетием серые, блёклые, вялые, одинаковые люди неопределенного возраста бормотали что-то округлое, затёртое и навязшее в зубах со всех трибун и по всем (двум) каналам телевидения. А тут в течении буквально недели-двух на них обрушился фейерверк интеллекта, ораторского мастерства, ярких метафор, неожиданных аналогий, свежих мыслей…

Горбачёву всё-таки удавалось купировать самые радикальные предложения при помощи того, что Юрий Афанасьев назвал «агрессивно-послушным большинством», но сам факт противостояния стал очевиден, тем более что заседания съезда транслировались. И в этом противостоянии наиболее перспективным для Ельцина шагом была, конечно, поддержка оппозиционеров, благо люди ждали от него именно этого.

От такого союза Ельцина с уже ставшей очевидной оппозицией можно было ожидать больших бед для партийной власти и для самого Горбачёва. А союз этот становился всё неизбежнее, тем более что родная Ельцину партия всё больше и больше отвергала его, несмотря на все его ещё недавние попытки добиться внутрипартийной реабилитации.

При выборах в Верховный совет Горбачеву с помощью «агрессивно-послушного большинства» удалось провалить кандидатуру Ельцина. Но миф о Ельцине-борце уже работал на полную мощь: никому досель не известный за пределами своего избирательного округа омский депутат Алексей Иванович Казанник отказался от своего места в Верховном совете в пользу лично ему незнакомого Ельцина. Стало очевидным, что оппозиционные депутаты стали рассматривать Ельцина в качестве союзника в борьбе с властью партийной бюрократии.

В Верховном совете Ельцин, возглавив комитет по строительству и архитектуре, вошел в его президиум и, таким образом, вновь оказался под началом избранного председателем этого президиума Горбачёва – нового главы государства. Однако, разумеется, вовсе не архитектура теперь заботила его…

Он мог чувствовать себя победителем. Посудите сами: великий и ужасный ЦК КПСС, та самая Старая Площадь, от упоминания которой ещё совсем недавно дрожали даже генералы на Лубянке, отвергла его, отчего он должен был по всем канонам просто исчезнуть и стать изгоем, а он вдруг тут-как-тут: вновь избранный депутат, с таким же как у Горбачёва мандатом, уполномоченный жителями столицы представлять их в новом парламенте!

Уже на этом первом съезде оппозиционные депутаты создали собственное своё объединение, Межрегиональную депутатскую группу (МДГ) – первую в СССР легальную оппозицию коммунистам во властных структурах. Группа, образовавшаяся вокруг Сахарова, Афанасьева, Попова и других оппозиционеров, единством мнений не отличалась, да и не стремилась к нему, провозгласив главной своей задачей отмену шестой статьи конституции, то есть борьбу против монопольного политического положения КПСС.

К работе этой группы был привлечён и Борис Ельцин. Сейчас уже неважно, кто первым сделал шаг навстречу: Ельцин или члены МДГ. Ясно только, что интерес был обоюдным, и каждый видел свою пользу от этого союза. Ельцин хотел получить выход к активной части демократически настроенной интеллигенции и напитаться от неё новыми идеями и организационной поддержкой, поскольку сам своей организационной структуры (равно как и оригинальных идей) не имел.

Ведущие же члены МДГ хотели заполучить его в качестве лидера, обладавшего достаточным организационным опытом, поскольку главный аргумент против них состоял именно в том, что МДГ – дилетанты и совершенно не понимают масштабов задач управления страной. А в логике той поры, имея лидером бывшего секретаря ЦК и кандидата в члены Политбюро, можно было легко парировать этот довод и перевести полемику в плоскость прямой борьбы идей, в которой МДГ чувствовала себя намного увереннее, чем её противники из старой бюрократии.

Едва ли Ельцин молниеносно сделался либералом и демократом, однако роль оппозиционера – уже не внутри партии, а по отношению к самой партии – открывала для него невиданные раньше перспективы. Прежде всего – возможную теперь роль общесоюзного лидера оппозиции Горбачёву. Реальность, пусть и не сразу, постепенно догоняла мифологический образ.

Характерно, что при этом безусловным лидером МДГ Ельцин не стал. Отношение к нему интеллигентов-оппозиционеров было весьма настороженным. Что и понятно, учитывая партийную карьеру и культурную неразвитость Ельцина, который, в свою очередь, и сам с подозрением относился к радикальным идеям Сахарова и других. «Сахаров и Ельцин были совершенно несовместимыми людьми», – вспоминал Гавриил Попов. Немного утрируя, можно сказать, что один другого считал американским агентом, а тот его – партийным карьеристом. Впрочем, это не мешало им вместе выступать на митингах и клеймить власть коммунистов.

Обе стороны понимали, что нужны друг другу. Оппозиционеры видели в Ельцине ту бронебойную силу и то знание аппаратной кухни, которыми никто из них не мог похвастаться. А чуть позже, в 1991 году, тот же Попов выразился по поводу привлечения Ельцина ещё жёстче (и со свойственной ему демофобией): «Народу нужен барин. Он (народ) не собирался сам работать. Должен кто-то прийти и устроить ему другую жизнь вместо той, которая его перестала устраивать».

Ельцин мог стать таким барином, в отличие от интеллигентов. Их собственное же объяснение союза с членом ЦК КПСС строилось не только на ельцинском образе борца с бюрократией и её привилегиями, но и на его опыте хозяйствования и государственного управления, которого не было ни у кого из них.

Так Ельцин довольно неожиданно для себя вынужден был разделить с оппозицией непривычные ему ценности: частную собственность и рынок, либеральную демократию, права человека и свободу слова. Действительно ли он разделил их, или, подобно значительной части населения СССР, продолжал считать Сахарова американским шпионом – сказать сложно. В целом настолько полная перестройка сознания, настолько радикальная смена приоритетов (от марксистско-ленинских к либеральным) – дело, как минимум, долгое, занимающее больше времени, чем две недели съезда. Однако совершенно ясно, что этот процесс после вхождения в МДГ начался, и начался очень интенсивно.

Практически сразу после Съезда народных депутатов, Ельцин получил предложение написать мемуары. Предложение поступило от американского издательства, но, в конечном итоге, договор был заключён с английским литературным агентом Эндрю Нюрнбергом. Этого агента предложил ему тогда ещё молодой журналист Валентин Юмашев, который в этот момент снимал про Ельцина документальный фильм. А Юмашева с Ельциным, в свою очередь, познакомил его помощник по Госстрою Лев Суханов.

В конечном итоге Ельцин на этих мемуарах («Исповедь на заданную тему») заработал несколько миллионов долларов, часть из которых он получил в том же году и, таким образом, стал едва ли не первым в СССР легальным долларовым миллионером. Разумеется, в написании этих мемуаров (как потом и всех остальных) активную помощь оказывал Ельцину Валентин Юмашев. По утверждению последнего роялти от этих книг до сих пор остаются важной частью доходов ельцинской семьи.

Ельцин очень серьезно отнесся к проекту и почти всё лето активно писал эту книгу. Он переезжал из дома родителей одного своего зятя в Пермской области на дачу в Подмосковье другого и надиктовал более 20 магнитофонных кассет. После они с Юмашевым долго правили расшифровку и, в конечном итоге, уложились в сроки, установленные издателем.

Книга вышла в конце 1989 года на Западе и почти сразу – в издательстве ПИК в СССР. Характерно, что в начале проекта, то есть весной 1989 года, ни Ельцин, ни Юмашев не верили, что книгу можно будет издать в Москве. А в конце года это оказалась уже вполне реально. Есть ли более красноречивая иллюстрация скорости тех изменений, которые происходили в стране?

Можно сколько угодно повторять мантры о преимуществах рыночной экономики, но когда в кармане появляется первая пачка стодолларовых купюр, и появляется возможность самому, вполне легально, купить всё, что душе угодно, обеспечить свою жену и детей и никак не зависеть от благосклонности начальников и клерков в каком-нибудь спецраспределителе, то становишься сторонником рынка совершенно естественно и незаметно для себя. Причём становишься необратимо и очень быстро начинаешь удивляться самому себе: как можно было всю жизнь считать естественным и логичным настолько искусственное и противоречащее людской природе явление, как социалистическая экономика планового распределения и ценообразования?

Поэтому, изучая трансформацию Ельцина «из Савла в Павла» мы считаем, что этот эпизод сыграл очень важную роль в метаморфозе партийного бюрократа в человека, который в конечном итоге помог создать в России рыночную экономику и институт частной собственности. Попросту говоря, если бы Горбачёв начал рекламировать «Пиццу Хат» лет на десять раньше, то, возможно, мы были бы избавлены от мучительного выбора им моделей реформирования, который затянулся на три года и, ничем не закончившись, привел страну к экономической катастрофе…

После лета, проведенного в литературных упражнениях, в сентябре 1989 года Ельцин отправился в своё знаменитое турне по 11 городам Соединённых Штатов Америки. Приглашение от нескольких американских университетов и фондов организовал известный тогда российский бизнесмен Геннадий Алференко. Небывалая до сих пор легальная оппозиция в СССР не могла не заинтересовать американцев, уже повально болевших горби-манией, а фигура её колоритного потенциального лидера – и подавно.

Это приглашение, по-видимому, окончательно убедило Ельцина в правильности выбранного им пути. Больше того, похоже, он воспринял его как полу-официальное, а самого себя – как политически значимую фигуру не только внутри советской оппозиции, но и на международном уровне. Так, он интересовался у американского посла, состоится ли в Нью-Йорке, куда он направлялся, официальнаявстреча с президентом США (и весьма удивился, что Белый дом находится не там, а в Вашингтоне).

Встреча Ельцина в Америке, хотя и не могла быть официальной, была всё же впечатляющей. Он встречался с политиками и бизнесменами, выступал в университетах и по телевидению, график его был весьма плотным.

Ельцину платили за выступления очень большие гонорары – около 100 тысяч долларов за одно выступление. Важно отметить, что значительную часть этих гонораров он потратил на приобретение одноразовых шприцов для помощи больным СПИДом в России. Однако и оставшегося хватило, чтобы вкусить все прелести общества потребления, поскольку график его турне включал и магазины, и рестораны.

Ельцин не первый раз был за границей. В прежние времена он ездил в составе партийно-правительственных делегаций в Германию и Францию. Но важно понимать регламент визитов советских делегаций в капиталистические страны в застойные годы: куцые командировочные, которых едва хватало, чтобы купить какие-нибудь пустяшные сувениры, питание всухомятку в гостиничном номере захваченными из дома продуктами, постоянное присутствие в составе делегации представителя «органов», взаимная слежка членов группы друг за другом и тому подобное.

Но теперь он впервые оказался на Западе один, бесконтрольно, с достаточным количеством денег, чтобы не считать мелочь и не питаться одними бутербродами. Американское потребительское изобилие поразило его, как неизбежно поражало тогда любого советского человека. Некоторые биографы пишут даже, что именно это изобилие и убедило его в преимуществах рынка перед плановой советской экономикой, всё больше сползавшей во всеобщий дефицит.

К тому времени Ельцин оброс уже небольшой свитой, которая в его американском турне состояла из по меньшей мере трёх человек: к уже упомянутым Алференко и Суханову присоединился пресс-секретарь (!) Ельцина Павел Вощанов. Последний оставил интересные, хотя и довольно спорные, мемуары с характерным названием «Ельцин как наваждение».

Американский визит Ельцина в этих мемуарах описан во всех подробностях. Кроме описаний раблезианского пьянства, которое не прекращалась всё время турне и включало в себя знаменитый эпизод «Ельцин публично писает на колесо самолета», они содержат очень важный для нас момент, когда Ельцин после очередного шоппинга отвел Вощанова в сторонку и тихо сказал ему: «Ты вот всё это про обновленный социализм убери из моих выступлений…». А на вопрос: «Почему?» неожиданно трезво и грустно ответил: «Не поймут».

Окруженный всеобщим вниманием, Ельцин окончательно убедился в том, что его выбор правильный, и он уже стал значимой фигурой. Ельцин, скорее всего, прекрасно понимал, чего ждут от него американцы, и азартно разыгрывал из себя разгульного и неотёсанного «русского медведя». Интуиция его не подвела: этот его имидж был встречен на ура, и его выступления неизменно сопровождались полным аншлагом.

Это новое понимание себя проявилось и во время визита в Вашингтон, где он должен был встретиться с советником по национальной безопасности генералом Брентоном Скоукрофтом. Встречавшей его Кондолизе Райс Ельцин заявил, что не тронется с места, пока ему не гарантируют встречу с президентом Бушем, и дал понять, что генерал – уже не его уровень. Только после угрозы вовсе отменить встречу, он сдался.

Впрочем, по всей видимости, Бушу доложили о желаниях строптивого визитёра и он, заинтересовавшись этим новым американским развлечением под названием «русский медведь Ельцин», сам решил поговорить с ним, заглянув на полчаса к Скоукрофту аккурат в тот момент, когда Ельцин был у генерала. А после этого советскому визитёру были организованы ещё и встреча с государственным секретарём, и выступление в совете по международным отношениям.

На встречах, в выступлениях и в интервью Ельцин, интуитивно понимая ожидания местной публики, заявлял раньше невозможные для него вещи: о кризисе СССР, о коммунизме как утопии, о нищете советского народа. Одно из интервью было озаглавлено примерной цитатой: «Ваши трущобы нам кажутся мечтой». Он даже высказал сочувствие борьбе эстонцев, латышей и литовцев за осуждение пакта Молотова-Риббентропа, а значит – их стремлению выйти из состава Союза.

На прямой вопрос «Считаете ли Вы себя коммунистом?» он довольно честно ответил так: «Ну… Я не знаю, что произойдёт после моего приезда из Америки».

Логично предположить, что ни коммунистом, ни либералом и рыночником Ельцин в тот момент не был: никаких оформленных идейных принципов у него уже не было вовсе, поскольку коммунистом в полной мере он быть уже перестал, но как демократ и рыночник ещё до конца не сформировался. Скорее всего, именно во время этого визита в нём и происходила огромная внутренняя работа: его раздирали противоречия между всем предыдущим жизненным опытом партийного бюрократа, с одной стороны, и видимым и осязаемым примером другого мира, который был очевидно богаче, эффективнее и естественнее вымученной советской системы, с другой. На эту же чашу весов нужно положить его крестьянские, кулацкие корни, репрессированного отца и яркие воспоминания о голодном детстве и нищей юности.

По привычке свои сомнения он «топил в вине». Поэтому американский вояж запомнился ещё и колоссальным количеством алкоголя (по большей части виски «Джек Дениелс») которое Ельцин выпивал ежедневно и еженощно.

В глазах американцев это добавляло ему экзотики («Пьяный медведь обнимает капитализм»), но был и скандал. Выступление Ельцина в университете Джона Хопкинса в Балтиморе, снятое телевизионщиками, с очевидностью демонстрировало, что выступавший был пьян. Сам Ельцин позже объяснял своё состояние усталостью и действием снотворного, но кадры и информация разошлись широко. В итальянской газете «Репубблика» вышла статья о пьяной лекции. В Москве перевод этой статьи был опубликован в «Правде».

Сила мифа о вожде оппозиции и борце за демократию и народное счастье проявилась в этой истории самым ярким образом. Немедленно после выхода статьи в Москве начались многочисленные митинги и пикеты в защиту Ельцина от клеветы в официальной партийной газете, а в редакцию «Правды» посыпались обвиняющие письма. И это привело к ранее невообразимому – «Правда» извинилась перед Ельциным, а главный редактор её вынужден был покинуть свой пост.

Пока Ельцин всё больше превращался в лицо оппозиции, приключения этого лица продолжились без перерыва и сразу после возвращения из Америки. В каждом из этих приключений всё более многочисленные его почитатели видели происки и покушения, организованные партийным руководством и КГБ.

21 сентября «Волга», в которой ехал Ельцин, столкнулась с «Жигулями». Разумеется, это сразу показалось крайне подозрительным и вызвало слухи о покушении.

Через неделю, 28 сентября, Ельцин упал с моста в Подмосковье. Как выяснилось позже, с этого моста нельзя было упасть без тяжёлых травм, Ельцин же отделался тем, что промок до нитки и в таком виде явился в отделение милиции, где был напоен чаем и уложен спать.

По всей видимости, в США у Ельцина начался ещё редкий в то время многодневный запой, из которого он не мог выйти и по приезде в Москву. Поэтому его за каким-то чёртом понесло на Николину Гору, где он, будучи мертвецки пьян, свалился с берега в речку. Во всяком случае именно такой является версия его бессменного с 1985 года охранника Александра Коржакова.

Версии же самого Ельцина менялись. Первое его объяснение было таким: на него было совершено покушение – неизвестные напали на него, натянули на голову мешок и бросили с моста на верную гибель, но сильный и храбрый Ельцин благополучно спасся. Кому могло понадобиться это покушение, было ясно – Горбачёву с Лигачёвым и КГБ.

Абсурдность этой версии заставила Ельцина изменить позицию. Выступая на митинге в октябре, он говорил уже о ложности самих слухов о падении с моста: «Специально в КГБ собрали совещание, чтобы дать указание распространять слухи, что Ельцин где-то напился, где-то с женщинами гулял. Они перешли уже все рамки, когда уже эта злость, видимо, затмила разум, затмила разумные действия. Их озлобленность не имеет границ, она уже перешла в явную травлю, чтобы скомпрометировать, дискредитировать депутата, который давно им, так сказать, как кость в горле, которая торчит у них, понимаешь, как гвоздь».

Но в упомянутых выше мемуарах Ельцин опять вернулся к версии о нападении неизвестных.

Как ни странно, все эти пьяные приключения вовсе не ослабляли популярности Ельцина, напротив, его слава, пусть и скандальная, росла.

А не расти она и не могла. Первый съезд народных депутатов стал, видимо, той точкой невозврата, за которой обрушение коммунистического колосса стало неизбежным. Параллельно с тем, как в Восточной Европе падали один за другим марионеточные братские режимы, менялось и советское общество. Настроения населения, особенно в условиях растущей бедности и дефицита едва ли не всех товаров, становились всё более радикальными, а партийная власть ничего не могла с этой радикализацией поделать, тем более что сама же провозгласила курс на демократизацию.

В городах всё чаще собирались по любому поводу массовые митинги, в прессе и на телевидении власть критиковали уже открыто, в республиках СССР национальные движения прямо провозглашали своей целью выход из него, а в некоторых начались и продолжались кровавые национальные столкновения.

Летом 1989 года начались шахтёрские забастовки – первые массовые (пролетарские!) забастовки в СССР. Начавшись с Кузбасса, они перекинулись на Донбасс, Казахстан и Молдавию. Требования бастующих, поначалу только экономические (о росте заработной платы, улучшении условий труда и решении проблемы товарного дефицита) направлялись не местным властям, а прямо в новый Верховный совет. И постепенно требования эти становились политическими, пока не дошли до прямо антисоветского градуса, в целом хорошо сочетавшегося с требованиями Межрегиональной депутатской группы.

У митингов и пикетов в городах, у обличительных статей и телепередач, даже у бастовавших шахтёров оформилось главное лицо, адресат и надежда – Борис Николаевич Ельцин. Один из шахтёрских вождей Михаил Кислюк вспоминал: «Чем он привлекал шахтёров? Ельцин тогда был популистом в хорошем смысле слова. Нам нравилось, что он выступал против бюрократии и коррупции. Нас впечатляла его простая манера общения… Ельцин начал бороться с Горбачёвым, в котором мы разочаровались. Мы тогда решили, что Ельцин и есть тот самый лидер, который искренне борется за перемены, рыночную экономику и всеобщую справедливость. Мы, конечно, были очень наивными».

И Ельцин оседлал эту волну. Оказалось, что на митингах он мог выступать гораздо более ярко и решительно, чем на пленумах и конференциях, превращаясь из номенклатурщика в публичного политика и митингового оратора. Видимо, именно это и была его стихия. Юрий Прокофьев, последний первый секретарь московского горкома КПСС, утверждал: «По своему характеру Ельцин не созидатель. Он действовать может только в накаленной обстановке. Словно черт какой-то внутри просыпается… Делает ходы быстро, интуитивно, точно. А когда всё спокойно — апатия, меланхолия».

В декабре в Москве прошёл второй съезд народных депутатов. Вечером после третьего дня работы съезда, после довольного нервного выступления, внезапно умер академик Сахаров. Ему было всего 68 лет. Похороны его превратились в массовый митинг, выступавшие на котором винили в смерти академика партийную элиту (а некоторые прямо утверждали, что Сахаров был убит). Главным действующим лицом этого митинга, как и всех последовавших, был Ельцин. После смерти Сахарова он стал, наконец, несомненным лидером Межрегиональной депутатской группы, да и всей оппозиции.

Процесс формирования Ельцина как лидера оппозиции завершился: из яйца вылупился птенец и полетел. С каждым взмахом его крыльев он становилась всё сильнее и сильнее, и скоро уже все люди увидели, что в небе кружит большая птица высокого полета…

Глава 5. Ельцин. Россия

После смерти Андрея Сахарова, к весне 1990 года, Борис Ельцин стал уже бесспорным лидером демократической оппозиции союзным властям. В этом качестве он отправился во Францию и там участвовал (вместе высланным в 1978 году из СССР философом и писателем Александром Зиновьевым) в программе «Апостроф» на французском TV.

Ельцин презентовал свои только что вышедшие мемуары «Исповедь на заданную тему» и отвечал на вопросы о положении дел в СССР и в оппозиционном движении. Он много критиковал Горбачёва и его желание стать президентом СССР, говорил о невозможности перестройки КПСС (хотя и выразил слабую надежду на будущий, XXVIII съезд), о необходимости демократии и рыночной экономики, о своём окончательном отказе от партийных привилегий (в виде машины «Волга»).

Примерно через час после начала разговора произошёл странный, но примечательный диалог. Ведущий задал прямой вопрос: «Хотите ли Вы, господин Ельцин, заменить Горбачёва и стать номером первым в Советском Союзе?». «Нет!», – уверенно ответил Ельцин, и явно ошарашенный ведущий изумленно спросил: «Почему?». В ответ Ельцин, хитро улыбаясь, с самым многозначительным видом, отчеканил: «Потому что будущее – за Россией».

Было заметно, что ведущий совершенно не понял этого заявления, смутился и поспешил сменить тему. Похоже было, что и другие участники передачи не поняли Ельцина. Это и неудивительно: в качестве самостоятельного политического феномена Россия тогда ещё не существовала, и в создании большинства людей (особенно за пределами СССР) Россия была общеупотребительным синонимом СССР.

Историческая Россия была уничтожена большевиками и уже давно являлась лишь полумифическим местом обитания персонажей русской классической литературы, а существовавшая в тот момент союзная республика c труднопроизносимым названием «РСФСР» была лишь административно-бюрократическим курьезом и оригинальной индивидуальностью и значимой ролью не выделялась.

С одной стороны, Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) была одной из пятнадцати республик Союза и даже занимала в нём слегка привилегированное положение: со сталинских времён советский гимн начинался словами о республиках, которые «сплотила навеки великая Русь». Русская национальность была хорошим преимуществом при поступлении в учебные заведения и занятии карьерных должностей. В эфире государственных радио и телевидения постоянно звучали душераздирающие патриотические песни о любви к России, в большинстве своём добротного, северокорейского качества.

Но при этом никакой отдельной политической реальностью РСФСР не была. Если, например, Армения, Узбекистан или Эстония были вполне определёнными (национальными и даже в какой-то мере экзотическими) реальностями, то в России определённости не было. Столицей РСФСР была столица СССР, Россия была единственной республикой, не имевшей своей коммунистической партии, Россия, как и СССР, включала в себя собственные (далеко не русские и даже не славянские) национальные автономии второго и даже третьего федеративного уровня.

В целом, РСФСР представляла собой имперскую тень Союза и мало отличалась от него. В мае 1990 года (когда, собственно, уже было поздно) уходивший в отставку председатель президиума Верховного Совета РСФСР Виталий Воротников жаловался: «Часто Россию идентифицируют с СССР, и критика центра по привычке адресуется и Российской федерации».

Поэтому идея Межрегиональной депутатской группы (единственной более или менее оформленной оппозиции союзным властям), которую так загадочно озвучил Ельцин в Париже, с одной стороны, была весьма неожиданной, но с другой стороны – простой и даже банальной: превратить РСФСР в структуру организованного и властного противостояния союзному центру, подобно тем национальным союзным республикам, которые уже прямо заявляли о своём стремлении выйти из СССР.

Если вдуматься, то эта мысль лежала на поверхности: уж коль у России как у РСФСР (а другой субъектности у России тогда не существовало) нет никаких привилегий и преимуществ по сравнению с другими союзными республиками, а даже, напротив, есть определенные «поражения в правах», то, следовательно, нет и никаких дополнительных обязанностей и ограничений.

А значит, она легко может присоединиться к хору тех республик, которые настаивают на своей независимости и самостоятельности. Но в случае с РСФСР начинал играть свою роль эффект масштаба: СССР без РСФСР превратился бы в бессмысленного нежизнеспособного уродца, буквально повис бы в воздухе (где столица и органы управления?) и полностью потерял бы смысл.

То есть выйти из СССР, не разрушив его, РСФСР не могла: Союз как таковой строился на ней, а значит, всякие разговоры о государственном суверенитете РСФСР были фактически разговорами о роспуске СССР, хотя и без произнесения этих слов.

Это понимали и в Кремле, причём такая перспектива виделась там совершенно кощунственной. В марте 1990 года советский премьер Николай Иванович Рыжков говорил: «Если придут Ельцин и другие, они, конечно, устроят невероятное. Они уже сейчас объявили: мы введем торговлю на валюту. Пожалуйста, мы будем нефть Украине продавать, но плати валюту. То есть они действительно на Россию делают ставку и через Россию разрушат нашу страну».

Это был очень остроумный маневр: оставив без боя Горбачёву все союзные властные структуры (и съезд народных депутатов, и уже планировавшийся к тому времени президентский пост), оппозиционеры во главе с Ельциным приняли решение бороться за структуры российские, что в перспективе должно было превратить инициатора Перестройки в царя без царства. Что, как мы знаем, в последствии и случилось…

Если раньше вся деятельность оппозиции фактически ограничивалась только идеологическим противостоянием союзной партийной элите, то теперь появлялась возможность противостояния организационного, то есть, получив властные полномочия в РСФСР, можно было реконструировать её так, чтобы именно Россия стала образцом работающей демократии, процветающей рыночной экономики, действительных прав и свобод её граждан, а замшелые коммунистические принципы сохранились бы только в головах ретроградов в Кремле и на Старой площади, да и то ненадолго: Москва ведь тоже находится в России.

Возведение невиданного нового политического образования, демократической России, началось уже в январе 1990 года, когда известные оппозиционеры и члены МДГ (Гавриил Попов, Сергей Станкевич, Николай Травкин и другие) провозгласили создание нового избирательного блока с соответствующим названием: «Демократическая Россия» (ДР).

В отличие от МДГ (группы уже избранных поодиночке депутатов), новая организация была ориентирована на сплочённое участие (и победу) в предстоявших выборах в РСФСР на всех уровнях – от местных советов до съезда народных депутатов. В остальном мире подобные организации называются обычно политическими партиями, но в этом случае такое наименование было невозможно. Во-первых, потому что никакие официальные партии в СССР, помимо КПСС, всё ещё не были разрешены, а во-вторых, из-за большого разброса мнений и позиций членов этого блока, мало совместимого с партийной солидарностью.

Но речь всё же шла уже о реальном организационном предвыборном оформлении оппозиции. С ясной целью: победы на выборах всех уровней в РСФСР. С ясной начальной программой: отмена шестой статьи конституции (о «руководящей и направляющей», то есть исключительной роли КПСС) и создание многопартийной системы, свобода слова и печати, возрождение частной собственности и рыночной экономики (со всевозможной социальной защитой населения). И с ясным лидером: всенародно известным борцом и героем Борисом Николаевичем Ельциным.

Кому внутри МДГ первому пришла в голову мысль о России как о площадке для борьбы с Горбачёвым и союзной элитой и как о властной альтернативе СССР – теперь уже установить невозможно. Это мог быть плод отвлеченных логических рассуждений (и тогда это больше похоже на «профессорскую» часть МДГ), а могло стать результатом бюрократической искушенности и хорошего понимания того, как функционирует властный механизм (и тогда эта идея могла принадлежать самому Ельцину).

Михаил Полторанин в одном из своих поздних интервью даже договорился до такой экзотической теории, что идею развала СССР через захват власти в России Ельцин привез из своей поездки в Америку. И что будто бы по возвращении из США он под страшным секретом излагал ему эту идею. Так или иначе, но по свидетельству Валентина Юмашева, уже в процессе написания своих первых мемуаров, то есть со второй половины 1989 года, Ельцин постоянно возвращался в разговорах с ним к теме предстоящих выборов в РСФСР и к тому, как все устроить так, что, получив власть в России, можно будет уже не бороться за власть в СССР: это станет уже по тем или иным причинам неактуально.

Впрочем, не следует думать, что, сделавшись вождём демократов (именно это чрезвычайно расплывчатое название закрепилось за противниками рушившегося коммунистического режима) Ельцин раз и навсегда порвал с КПСС и её руководством. Как это ни странно, одно вовсе не исключало в то время другого.

Горбачёвская Перестройка находилась уже в той стадии, когда можно было провозглашать свою приверженность частной собственности и капиталистическому рынку и оставаться в то же время членом ЦК коммунистической партии.

Впрочем, она к тому времени уже не была ни коммунистической, ни партией.

Коммунистической она не была потому, что фактически отказалась уже от марксизма с его материализмом и атеизмом, от задачи строительства коммунизма, признала имеющими право на жизнь частную собственность и рыночные отношения, встала на путь «буржуазного перерождения» и идеологически превратилась в стандартную левую партию, каких на Западе было пруд-пруди.

А партией она перестала быть потому, что многие её члены внутри партии вели идеологическую борьбу, которая, зачастую, была намного острее борьбы с их беспартийными оппонентами. Более того, многие группировки внутри партии для своей победы над другими группировками вступали с союз даже с прямыми противниками не только коммунистической, но и вообще левой идеологии.

Всякие представления о партийной дисциплине и хотя бы самой поверхностной идеологической однородности были утрачены. В ответ на массовый выход из КПСС ее членов, начался широкий прием в партию всех желающих, и руководство партии с прискорбием обнаружило, что желающих этих, по сравнению с ещё недавним прошлым, было всё меньше и меньше. А у тех, кто ещё изъявлял желание «стать коммунистом» и быть «в авангарде строителей нового общества» на лбу было написано, что они либо откровенные карьеристы, либо им за это пообещали выписать премию…

Значительная часть известных демократов (в том числе и Ельцин) оставалась членами КПСС. Но оставаться в возглавляемой Горбачёвым партии, соблюдая все её нормы, запреты и иерархии, они уже не желали. Партия сама по себе оказалась объектом атаки демократов – изнутри. Ещё в декабре 1989 года Ельцин, Афанасьев, Гдлян, Травкин, Чубайс и другие противники Горбачёва создали внутри КПСС «демократическую платформу», одну из нескольких новых партийных группировок.

В начале 1990 года Ельцин много раз говорил в различных своих выступлениях о надеждах на радикальные реформы в партии, которые могли бы начаться на запланированном на лето 1990 года XXVIII съезде. Надежды эти (весьма, заметим, слабые, по утверждениям самого Ельцина) по большей части сводились к преобразованию партии в социал-демократическую или в просто демократическую, что позволило бы ей отмежеваться от её кровавого или застойного прошлого.

Попросту говоря, Ельцин и его единомышленники не были уже коммунистами в традиционном смысле, но сохраняли надежду использовать мощный, разветвлённый, хотя и раздираемый противоречиями партийный аппарат для своих целей.

При этом надежд на КПСС становилось всё меньше не только у Ельцина, но даже и у Горбачёва. Генеральный секретарь ЦК КПСС понимал, что «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций» (шестая статья конституции СССР 1977 года) партия больше быть не могла, и ему придётся с этим считаться. Идя вслед за общественным мнением, под давлением оппозиции Горбачев сам инициировал фактическую отмену шестой статьи конституции.

14 марта 1990 года III съезд народных депутатов СССР принял поправки к конституции, и эта шестая статья стала совсем другой: «Коммунистическая партия Советского Союза, другие (!) политические партии, а также профсоюзные, молодежные, иные общественные организации и массовые движения через своих представителей, избранных в Советы народных депутатов, и в других формах участвуют в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».

То есть КПСС утратила своё монопольное политическое положение, многопартийность оказалась конституционно гарантированной, а стало быть, главная основа власти Горбачёва теперь со всей неизбежностью должна была оказаться приведённой в принятую во всем мире норму: то есть стать не партийной, а государственной. Горбачёв должен был стать первым (и, добавим, последним) президентом СССР.

Поэтому III съезд народных депутатов СССР ввёл в конституцию должность президента СССР и тут же, 15 марта, избрал на эту должность Горбачёва (впрочем, не слишком уверенно: первый президент получил меньше 60% голосов съезда при безальтернативных выборах). Председателем Верховного Совета СССР (то есть уже не главой государства, а просто спикером парламента) стал горбачёвский протеже Анатолий Иванович Лукьянов.

Разумеется, ни о каких всенародных выборах президента СССР в тот момент и речи быть не могло: в честной и прямой конкуренции с популярным в народе Ельциным, Горбачёв едва ли имел шансы на это президентское кресло. Но опасения Горбачёва оказались напрасными: Ельцин такой конкуренции ему сознательно не составил, сосредоточившись на России, то есть в тот момент, на выборах на съезд народных депутатов РСФСР.

Задним числом, анализируя эту ельцинскую тактику, нельзя не признать, что она была блестяще продумана и даже как-то по-азиатски изящна в своем коварстве. Ведь, если допустить, что он стал бы во главе тогдашнего СССР, ему пришлось бы либо гасить (в том числе и грубой силой) те волны сепаратизма и межнациональных конфликтов, которые захлестнули страну, либо дать стране развалиться и утратить власть, к которой он так стремился.

В тот момент в планы Ельцина, очевидно, не входило ни первое, ни второе: он не хотел становиться ни кровавым душителем свободы и самоопределения народов, ни тем «охотником, который убьет Бэмби», то есть лично поставит точку в истории СССР, заодно лишив себя президентского кресла. Этот выбор он вполне рационально и осмотрительно предоставил Горбачёву.

Беспечный Горбачёв, не видя подвоха, с радостью воспользовался представленной ему возможностью и лихо сел в кресло главы умирающего государства. Мышеловка истории захлопнулась: жить этому государству оставалось меньше двух лет. Но за эти оставшиеся ему месяцы Горбачёв заплатил сполна: уже был разогнан митинг в Тбилиси с 19 трупами, а ещё предстоял штурм телецентра в Вильнюсе, стрельба в Риге и масса других малоприятных эпизодов…

При всём этом Горбачёв, в свойственной ему манере, не желал сразу рубить хвост собаке: он остался генеральным секретарём ЦК КПСС, хотя должность эта и потеряла свою властную значимость. Сам Горбачёв это довольно цинично прокомментировал так: «нельзя собаку отпускать с поводка».

Избрание Горбачёва президентом СССР стало бы чрезвычайно важным и заметным событием, если бы его не затмили проходившие параллельно выборы народных депутатов РСФСР. Кандидатами в народные депутаты РСФСР было выдвинуто 8254 человека. В ходе выборов 4 марта и повторного голосования 18 марта было избрано 1026 народных депутатов РСФСР. Ещё 34 депутата были доизбраны в мае 1990 года в результате повторных выборов. 8 мест остались вакантными, поскольку выборы по каким-либо причинам не состоялись.

Информационное сопровождение в прессе и ажиотаж вокруг этих выборов были настолько мощными, что победа выдвиженцев Демократической России, казалось, была предрешена на всех уровнях, даже несмотря на то, что главное требование демократов – отмена (или изменение) шестой статьи конституции СССР было выполнено без их участия самим Горбачёвым и его «агрессивно-послушным» съездом народных депутатов СССР.

Ни пропагандистский аппарат КПСС, ни КГБ никак не могли (и, похоже, даже не пытались) помешать этим победам. В большинстве крупных промышленных центров (включая обе столицы) победили демократы. Избиравшийся от родного Свердловска Борис Николаевич Ельцин предсказуемо набрал около 95% голосов.

В избирательной компании ему помогал земляк, народный депутат СССР и член МДГ Геннадий Бурбулис. Этот энергичный, очень организованный и решительный человек много лет преподавал общественные науки в Уральском политехническом институте, выпускником которого был Ельцин. На следующие два года Геннадий Бурбулис станет одним из самых близких для Ельцина соратников и помощников. И его роль в становлении Ельцина как демократического политика трудно переоценить.

За два последовавших за выборами народных депутатов РСФСР месяца победы демократов были закреплены организационно – республика уверенно превращалась в оплот антигорбачёвских сил. В апреле председателем московского городского совета народных депутатов стал Гавриил Попов, в мае председателем ленинградского совета – Анатолий Собчак. Столицы, таким образом, оказались в руках демократов. Но столицей какого именно государства была Москва – СССР или РСФСР? Риторический этот вопрос становился всё более актуальным на фоне ставшего очевидным к этому времени парада суверенитетов союзных республик. И Россия постепенно занимала своё место в этом параде.

Нам ничего не удалось узнать относительно того, руководил ли Ельцин общероссийской избирательной компанией «Демократической России» или сосредоточился только на собственном избрании в Свердловске. Косвенно о последнем говорит то, что в разгар избирательной компании он уехал во Францию (о чем мы написали выше): скорее всего, он действительно самоустранился от руководства «Демократической России», лишь позволяя ей ссылаться на его поддержку. Формально он не был даже членом ДР и не входил ни в какие её руководящие органы.

Такое поведение станет для него характерным всю его последующую политическую жизнь: в дальнейшем он никогда не будет руководить никакой политической партией и никогда прямо никакой партии не поддержит. В сугубо прагматическом плане это имело свои резоны: благодаря этой тактике он не был связан никакой партийной доктриной и поэтому его нельзя было упрекнуть в отступлении от «линии партии», поскольку никакой линии он не присягал. Это давало ему необходимую свободу действий и позволяло достаточно гибко менять свою позицию в зависимости от настроений масс и политической конъюнктуры.

Но при этом он благосклонно позволял поддерживать себя тем политическим партиям, которые пользовались в тот или иной момент определенной поддержкой в народе, но в то же время нуждались в его покровительстве для усиления своих позиций.

Став сам по себе уникальным политическим явлением, фактически – партией, состоявшей из одного человека, Ельцин мог своей поддержкой усилить ту или иную политическую силу, но сам в их поддержке для победы на выборах (во всяком случае, в тот момент) не нуждался. И эта исключительность его позиции имела и сильные и, разумеется, слабые стороны. И, как всегда это бывает, сильные стороны обнаружились сразу, и дали быстрый, но кратковременный эффект, а слабые проявились позднее, но фатальнее…

По умолчанию, Ельцину, как неформальному лидеру демократов, отводилась, конечно, в процессе прихода их к власти в РСФСР первая роль. Но сыграть он её мог только на съезде народных депутатов – в новом высшем органе власти в России. До начала же съезда его без пяти минут лидер отправился в Испанию (За каким чертом его туда понесло? Будто в России в тот момент у него не было дел…).

Как это не раз уже случалось с Ельциным, любые, даже самые неприятные, происшествия только увеличивали его славу и достраивали героический образ. Во время этой испанской поездки самолёт, на котором летел Ельцин, попал в аварию, причём довольно серьёзную, судя по тому, что Ельцин получил травму позвоночника, потребовавшую хирургической операции. Разумеется, немедленно появились многочисленные слухи о руке КГБ, организовавшей эту аварию. А уже во время съезда народных депутатов эти слухи начали широко обсуждаться в прессе, что резко повысило вес и перспективы пострадавшего.

Первый съезд народных депутатов РСФСР проходил в Москве с 16-го мая по 22-е июня 1990 года. И этот съезд, несмотря на демократическое победы, стал для Ельцина и всех лидеров ДР первым серьезным испытанием. Дело в том, что вопреки ожиданиям, «Демократическая Россия» даже близко не приблизилась к тому, чтобы набрать большинство голосов на съезде. По результатам выборов на 1068 мест ДР смогла провести только 148 своих членов (меньше 15%).

Уже во время работы съезда, когда было принято решение о создании фракций, во фракцию «Демократическая Россия» записалось чуть больше депутатов – 205. А всего «Демократическая Россия» в лучшем случае могла рассчитывать не более, чем на 300 голосов. Это было, безусловно, много, но явно недостаточно, чтобы контролировать съезд.

На съезд было избрано и множество коммунистов. Действительных хрестоматийных коммунистов, а не таких членов партии как сам Ельцин и его коллеги по демократическому движению. Преображение России из формального дублёра СССР в отдельную политическую реальность заставило и их обратить на неё внимание.

Ещё зимой в КПСС, в которой и без того неостановимо плодились направления, платформы и движения, активно обсуждалась возможность создания российской республиканской коммунистической партии, которой главная республика СССР всегда была лишена. Уже во время съезда, с благословения Горбачёва такая партия (КП РСФСР) была создана. Возглавивший её Иван Кузьмич Полозков, ортодоксальный коммунист и принципиальный противник демократов, был по выражению Горбачёва «неплохой парень, хотя и звёзд с неба не хватает». Он и стал одним из конкурентов Ельцина на съезде.

Конкуренция эта развернулась при избрании председателя Верховного Совета России. Органы власти РСФСР должны были повторять на республиканском уровне союзную систему. Высшим из них стал съезд народных депутатов, в перерывах между съездами должен был действовать избранный на съезде Верховный Совет, а его председатель в условиях отсутствия президентского поста и оказывался новым главой республики.

Поэтому и конкуренция на этих выборах была серьёзной. Впрочем, практически по всем воспоминаниям, Горбачёв отнёсся к созданию реальной альтернативы Ельцину довольно беспечно, поддерживая в качестве своего кандидата то тогдашнего российского премьера Александра Власова, то Ивана Полозкова, то снова Власова вместо Полозкова.

Но даже в условиях такой неопределённости и невнятности со стороны союзного центра и относительного преобладания на съезде Демократической России победа Ельцина 29 мая была трудной – он был избран 538 голосами (при необходимых 534), то есть с минимальным перевесом в четыре голоса, и только с третьей попытки.

Для того, чтобы добиться дополнительных 200–250 голосов, Ельцину пришлось проявить чудеса дипломатии и переговорного искусства. В конечном итоге компромисс был достигнут за счет коалиции с депутатами, представлявшими национальные автономии и с некоторыми другими депутатскими группами регионалов и производственников, не имевших четкой идеологической позиции.

Платой за их поддержку явился пост первого заместителя председателя Верховного Совета. Его Ельцин пообещал отдать представителю национальных автономий Руслану Хасбулатову, профессору московского Плехановского института и одновременно депутату от Чечено-Ингушской АССР. Ельцин и ДР выполнили свое обязательство: при их поддержке Хасбулатова избрали 5 июня.

Однако большинство, которое получил Ельцин в Верховном Совета РСФСР было явно инерционным: по меньшей мере половина из тех, кто его поддерживал, не были людьми твердых демократических убеждений. И в дальнейшем всем «твёрдым демократам и рыночникам» в этом пришлось убедиться. Общеизвестно, что эта коалиция не продержалась и двух лет: к лету 1992 года от нее не осталось и следа…

Наверное, уже есть масса исследований о том, что собой представляло это левоцентристское «болото» в Верховном Совете РСФСР, которое позже тиражировалась каждый раз на выборах очередной Государственной Думы. И в рамках нашего проекта мы не ставим себе задачи дать подробное описание этих типажей. Но более-менее общую характеристику этих людей дать необходимо, чтобы можно было понять тот контекст, в котором действовал наш герой.

Для того, чтобы лучше понять, что это были за люди, нужно знать, что одним из наиболее спорных проектов Горбачёва (интересно, кто его надоумил?) были выборы директоров заводов. По разрушительной силе для экономики СССР (и без этого находившейся в кризисе) этот горбачёвский шедевр можно сравнить лишь с выборами командиров воинских частей в русской армии сразу после Февральской революции в 1917 году.

Разумеется, директорами были выбраны популисты и демагоги, криворукие горлопаны (по большей части из коммерческих директоров и секретарей парткомов), которые, вытеснив прежнюю брежневскую генерацию директоров-технократов, тут же принялись крутить свои гешефты, пользуясь вновь открывшимися возможностями в виде кооперативов, малых предприятий, арендных подрядов и прочих форм горбачёвского квази-рынка.

Большие специалисты пустить пыль в глаза и переложить ответственность на плечи вышестоящего начальства, они тут же объявили себя солью земли и теми, на ком всё держится. Демократическая интеллигенция из ДР, как завороженная, глядела всем этим «матерым товаропроизводителям» в рот и видела в них спасителей Отечества. Это «производственное» лобби, усиленное такого же качества аграриями, обладало серьезными для того времени финансовыми возможностями и было абсолютно уверенно, что настало его время.

Разумеется, они (либо напрямую, либо через свои представителей) были густо представлены на съезде народных депутатов РСФСР, а потом и в Верховном Совете. Не имевшие никаких твёрдых идеологических убеждений, эти хитрованы были этакими сметливыми «справными мужичками», тонко чувствовавшими, куда ветер дует, и где можно поживиться. Они были готовы поддержать любого, в ком видели конкретную выгоду для себя. В тот момент они увидели в Ельцине своего, то есть производственника из провинции, простого и понятного им «заводчанина» (хотя он и был «строитель», что, впрочем, тоже ценилось в их кругу). К тому же – лидера, обладавшего харизмой, популярного в народе и набиравшего политический вес.

К этой же группе примыкали и провинциальные аппаратчики, выходцы из партийных и советских органов: обкомов, облисполкомов, отраслевых министерств, а также упомянутые выше представители национальных автономий.

Скорее всего, Ельцину с ними было легко. Это была его стихия. С этими людьми он мог разговаривать на одном языке. У него с ними было значительно больше общего, чем с образованной и продвинутой молодежью из ДР или московско-питерской профессурой из МДГ. Собственно, уникальность Ельцина в тот момент и заключалась в том, что он единственный мог объединить с одной стороны демократов ДР, а с другой стороны, всю эту промышленно-аграрную тусовку. Ни в том, ни в другом лагере не было иной способной на это фигуры. Он идеально подходил на эту роль, и он с ней справился. Во всяком случае – в тот момент.

Не менее важной победой демократов стало принятие съездом декларации о государственном суверенитете РСФСР в ельцинской редакции. Сам факт принятия декларации о суверенитете в это время не представлял уже собой ничего революционного. Парад суверенитетов союзных республик был в самом разгаре, и главным делом Горбачёва – теперь президента СССР – было предотвращение выхода их из состава Союза, а для этого необходимо было Союз так или иначе реформировать, преобразовав формальную советскую федерацию в реальную.

В рамках планов обновлённого Союза такие декларации даже приветствовались, хотя подобные суверенитеты вовсе не означали собственно государственной независимости. В начале работы съезда свою редакцию декларации (согласованную с Кремлём) предложил уходивший с политической сцены глава старой РСФСР Виталий Воротников. Но редакция эта не могла удовлетворить Ельцина и его союзников.

Редакция, предложенная Демократической Россией, внешне казалась радикальнее кремлевского варианта, но при этом, в основном, ломилась в открытую дверь: она провозглашала многопартийность, хотя это уже было сделано на союзном уровне, и приоритет законов РСФСР над союзными (что и сделало бы её суверенной), но при этом само существование СССР под сомнение не ставилось: Ельцин заявлял лишь о необходимости заключения договора с Союзом, что также не несло в себе ничего из ряда вон выходящего – сам Горбачёв уже начал разработку новых союзных отношений и договоров.

Нужно признать, что в этой декларации были действительно серьёзные и оригинальные длятого времени вещи: разделение властей (а не «вся власть советам!» как у других) и расширение прав автономий в составе РСФСР.

Впрочем, важно не забывать, что декларация эта была именно декларацией: многообразие партий, новые органы власти, реализация федеративности и, тем более, суверенные законы, – всё это было делом будущего, всё это только предстояло создавать, устанавливать и принимать.

12 июня (теперь этот день отмечается как праздник «День России») декларация была принята большинством съезда. Одним из аргументов для голосования за неё стала угроза публикации поимённого списка голосовавших против в газете «Аргументы и факты»: уровень поддержки Ельцина и его союзников в общественном мнении был настолько велик, что факт голосования против ельцинской декларации неизбежно и сильно компрометировал бы голосовавшего. Правда, демократам скоро пришлось убедиться, что в России существовал огромный разрыв между так называемым «общественным мнением» и собственно обществом, поскольку подавляющая часть этого общества никакого мнения не имела и иметь не хотела…

То, что в международном обществоведении называется «Silent majority» и то, что у Пушкина в «Борисе Годунове» ёмко сформулировано как «народ безмолвствует» – всё это вскоре станет очевидным и для России. Может быть даже в большей степени, чем для устоявшихся демократий Запада. Но не будем забегать вперед. Все эти проблемы ещё не встали в полный рост, и Россия находилась в прекрасной стадии наивной, детской радости от свободы и открывавшихся перспектив.

Удивительнее всего было практическое бездействие Горбачёва. Михаил Сергеевич присутствовал на съезде и даже выступил в конце его с довольно невнятной речью, главным образом критиковавшей свойства характера Ельцина, но не сделал более ничего.

Таким образом, Ельцин достиг намеченной цели: получил в своё распоряжение Россию и сделал её отдельной, противопоставленной Горбачёву, политической силой. В Москве установилось фактическое двоевластие, а будущее СССР (уже прочно ассоциировавшегося с Горбачёвым и его окружением) становилось всё более призрачным.

Характерно, что при этом никакого непримиримого антагонизма между Ельциным и старой партийной элитой, Горбачёвым и ЦК КПСС не было. Этот антагонизм декларировался на митингах, в выступлениях и интервью Ельцина и в прессе, но на деле отношения оставались довольно ровными. Горбачёв вынужден был смириться с новым государственным статусом Ельцина, а Ельцин не мог не считаться с главой всё ещё существовавшего государства. Вступая в должность председателя Верховного Совета РСФСР, Ельцин активно пользовался организационными и кадровыми советами Воротникова и самого Горбачёва.

Интересно, что последовательный борец с привилегиями элиты Ельцин на новом посту немедленно обзавёлся ими. Сам он оправдывался так: «Когда я был депутатом Верховного Совета – отказался от депутатской машины, от дачи. Отказался и от специальной поликлиники, записался в районную. И вдруг столкнулся с тем, что здесь не отказываться надо, а выбивать! Поскольку руководителю России были нужны не «привилегии», а нормальные условия для работы, которых на тот момент просто не было. Это внезапное открытие меня так поразило, что я капитально задумался: поймут ли меня люди? Столько лет клеймил привилегии, и вдруг... Потом решил, что люди не глупее меня. Они ещё раньше поняли, что бороться надо не с партийными привилегиями (sic!), а с бесконтрольной, всеохватной властью партии, с ее идеологией и политикой».

Так бесславно закончилась эпоха борьбы с привилегиями: новому Ельцину, уже не оппозиционеру и критику, а важной политической фигуре, главе суверенной России, оказались жизненно необходимыми и спец-медицина, и спец-гараж, и спец-повар, и специальная загородная резиденция (да не одна). Теперь это стало называться «нормальные условия», соответствовавшие высокому статусу. Что ж, сослужив свою службу, борьба с привилегиями оказалась лишней для дальнейшей карьеры Ельцина и поэтому была безжалостно выброшена и забыта тем, кому она проложила дорогу на властный Олимп. И то верно: кому нужен Олимп без привилегий?

Теперь Ельцину стали нужны более масштабные лозунги. И большинство из этих лозунгов были уже давно сформулированы. Однако множество раз произнесённые слова о демократии и рыночной экономике нуждались в конкретном наполнении, а это требовало большой работы и большого риска. Но один из этих масштабных лозунгов можно было реализовать громко и без серьёзных усилий и рисков – антикоммунистический.

История КПСС во многом была историей её съездов. С 2 по 13 июля 1990 года проходил последний из них – XXVIII. Расколотая на всевозможные движения и платформы партия, лишённая своей «руководящей и направляющей» роли, осудившая значительную часть своей истории, неустанно критикуемая (в том числе её же членами), превратилась из всевластной силы в умиравший жупел, от которого следовало дистанцироваться.

Это и проделал на съезде член ЦК КПСС Ельцин – по обыкновению громко и показательно. Предложив обновить и переименовать партию и ожидаемо не встретив всеобщей горячей поддержки, Ельцин заявил о своём выходе из КПСС, а вместе с ним это сделали Собчак, Афанасьев, Попов и другие демократы. Это было красиво, по-существу правильно и совершенно неопасно: как говориться, «легко пинать мертвого льва»…

Отныне в качестве главного показателя своих демократических убеждений Ельцин демонстрировал именно антикоммунизм, постепенно совершенно отождествив то и другое. Но этот антикоммунизм никак не помогал ему выполнять другие, заявленные в том числе в декларации о государственном суверенитете России, задачи.

Одной из главных задач, стоявших перед новым руководством РСФСР, была стабилизация экономического положения и построение рыночной экономики. Для этого было сформировано правительство во главе с тогдашним первым заместителем председателя совета министров СССР и бывшим министром авиационной промышленности СССР Иваном Силаевым.

Это очень важный штрих к пониманию ситуации: Иван Силаев был довольно искушенным во внутриполитических вопросах человеком и тот факт, что он согласился пересесть из кресла первого вице-премьера правительства СССР в кресло российского премьера, было ярким свидетельством того, что политическая элита уже хорошо понимала, в чьи паруса дует ветер истории…

Но едва ли, заполучив Силаева, Ельцин приобрел человека, способного решить стоявшие перед страной проблемы и уж тем более – провести рыночные реформы. Ельцину потребовалось ещё год с лишним, чтобы перестать тасовать колоду известных менеджеров-производственников и аппаратчиков: независимо от их личных качеств, они не обладали необходимыми знаниями и опытом для решения актуальных задач.

Эти задачи требовали совершенно другого опыта и других знаний. Забегая вперед, можно сказать, что в тогдашнем СССР необходимого опыта для проведения рыночных реформ не было ни у кого. А старый опыт производственника-технократа (даже самого высокого класса) скорее мешал, чем помогал, и совершенно для этого не годился.

Соответственно, искать подходящие кандидатуры нужно было в другой среде, то есть не в среде людей с «опытом», а в среде людей хоть и без производственного или административного прошлого, но со знаниями того, как делались рыночные реформы в других странах.

Но это понимание придет к Ельцину позже. И даже тогда он не полностью примет этих новых людей. Он всегда будет относится к ним с опаской и недоверием, как к чужакам. Однако обо всём – по порядку: в данный момент Ельцин вполне полагался на собственную интуицию и собственное понимание того, как нужно организовать работу правительства. Поэтому первым делом он предложил назначить замами Силаева своих выдвиженцев: Олега Лобова, Юрия Скокова, Геннадия Кулика, Геннадия Фильшина и других. Кого-то из них он знал ещё по Свердловску, с кем-то познакомился в МДГ, кто-то достался ему «в наследство» от прежнего, ещё власовско-воротниковского правительства РСФСР.

Эти люди не были аферистами или саботажниками, они просто не знали, что им делать, и в чём состоят функции республиканского правительства при наличии союзного и в отсутствии разграничения предметов ведения между ними. Поэтому они бросались в крайности и хватались за всё, пытаясь то накормить народ, то завалить страну дешёвыми товарами, то привлечь какие-то мифические миллиардные инвестиции. Силаевское правительство не вылезало из скандалов. «Дело о 140 миллиардах», «Чеки Урожай-90», «Сделка с компанией Noga» и прочие попытки разом решить все проблемы – это характерный почерк тогдашнего российского правительства.

Ходили слухи, что некоторые члены этого правительства неплохо нажились на всех этих бессмысленных сделках (Кулик, Фильшин), но никаких судов по этому поводу не было, и уж тем более – обвинительных приговоров, хотя шуму от КГБ и Прокуратуры было много.

В целом, это правительство большого вреда не нанесло, но и толку от него никакого не было. Это был не более, чем придаток Верховного Совета РСФСР, никакими реальными властными полномочиями это правительство в тот момент не обладало. Настоящая история российского правительства начнётся только в конце 1991 года, о чем мы, разумеется, в своем время и напишем.

Однако в деятельности этого правительства был один важный момент: оно получило прямой заказ от Верховного Совета РСФСР на разработку программы рыночных реформ, и 14 июля 1990 года первым заместителем председателя Совета министров РСФСР был назначен Григорий Алексеевич Явлинский. Он и должен был руководить разработкой этой программы, и, само собой, – её реализацией в дальнейшем.

По воспоминаниям Геннадия Бурбулиса (который в тот момент занимал несколько экзотическую, но очень влиятельную должность «полномочного представителя председателя Верховного Совета РСФСР»), кандидатуру Явлинского предложил Ельцину академик и первый вице-премьер совмина СССР Леонид Абалкин, который играл аналогичную роль «реформатора» в союзном кабинете.

Уже 1 сентября 1990 года программа экономических реформ «500 дней» и 20 проектов законов для её исполнения были готовы и утверждены Верховным Советом РСФСР. Однако Явлинскому этого оказалось мало: он потребовал, чтобы программа «500 дней» была утверждена и Верховным Советом СССР. Но у союзного совмина во главе с Рыжковым и Абалкиным группа экономистов во главе с академиком Станиславом Шаталиным разрабатывала свою программу рыночных реформ.

В целом обе группы (и группа Явлинского, и группа Шаталина) планировали весьма радикальные реформы: речь шла о приватизации через акции и об аренде не только мелких, но даже и крупных предприятий, о поощрении малого бизнеса и о либерализации цен, но при максимально возможной в тот момент социальной защите бедного населения.

На предложение Абалкина создать общую версию программы реформ и объединить усилия групп Явлинского и Шаталина, Явлинский ответил решительным отказом и 17 октября подал в отставку, проработав к тому моменту в правительстве всего четыре месяца. Это было тем более удивительно, что и в группе Явлинского, и в группе Шаталина работали хорошо знавшие друг друга коллеги и друзья, а обе программы были достаточно близки по содержанию и по духу, и выработка на их основе единой программы была абсолютно реальной задачей.

По утверждению большинства очевидцев этой недолгой реформаторской эпопеи, главным препятствием на пути принятия программы «500 дней» или какой-либо её версии на уровне СССР был сам Явлинский. В тот момент, когда её принятие стала более чем вероятным, а следом со всей неотвратимостью замаячила перспектива её авторского воплощения, он попросту испугался ответственности и начал отчаянно искать повод выйти из игры. Так или иначе, но и на ниве рыночных реформ правительство Силаева тоже не преуспело…

Таким образом, можно смело сказать, что с момента принятия декларации о суверенитете и вплоть до конца 1991 года, российские власти занимались лишь политическими манёврами и укреплением своей власти на местах. Все попытки заниматься экономическим реформированием (или хотя бы экономическим управлением) были либо безуспешными, либо беспомощными. Чего нельзя сказать о политическом позиционировании нового руководства РСФСР.

В августе Ельцин отправился в показательную поездку по подопечной ему теперь России и объехал её почти всю, от Волги до Дальнего Востока. Он посещал заводы, шахты и даже крестьянские дома. Он выступал на собиравших огромные толпы митингах, клеймя старую коммунистическую власть и провозглашая революционные демократические перемены в новой России. Так он заявил, что природные богатства, в частности – нефть, принадлежат отныне России, а вовсе не СССР, который может получать их часть только по квоте.

Но самой большой проблемой, с которой столкнулся в этой поездке глава новой российской республики, была вовсе не нефть. РСФСР, всегда бывшая имперской тенью Союза, рисковала повторить судьбу последнего. Автономные национальные республики в ней (на волне парада суверенитетов республик союзных) не могли избежать националистических движений и требований – от радикального расширения автономии до превращения их в субъекты СССР и даже до совершенной независимости. Кавказские Чечено-Ингушетия и Северная Осетия, поволжские Татария и Башкирия и другие регионы, включая даже Коми, Туву и Якутию, грозили сепаратизмом, ставя под сомнение политическое единство новорождённой России.

Ельцин поневоле разделил на своём уровне проблемы Горбачёва с Союзом ССР. Допустить действительный сепаратизм и распад РСФСР он, конечно, не мог. Стремление к суверенитету и независимости у Ельцина всегда кончалось (и впредь будет кончаться) только на нём самом. Однако публично проявляя сочувствие к национальным движениям в Прибалтике и Закавказье, Ельцин (хотя бы на словах) должен был выглядеть последовательным.

Отсюда произошла известная и разошедшаяся на цитаты его фраза, произнесённая в Уфе: «Мы говорим Верховному Совету, правительству Башкирии: вы возьмите ту долю власти, которую сами можете проглотить». Но, как показали дальнейшие события, понимать эту фразу не следовало ни буквально, ни фигурально. Попросту говоря, это была не более, чем пропагандистская акция: Ельцин (как показала практика) никакой властью ни с какой автономией делиться не собирался. Впрочем, он вообще не любил делиться властью…

Но на фоне всех этих энергичных, но грустных политических хороводов и баталий, главной и всё более серьезной проблемой страны становился нараставший экономический кризис и неотвратимо приближавшийся экономический крах. Самой заметной его частью был всеобщий и постоянно расширявшийся дефицит товаров (сахара, мыла, чая, табака и даже простейших продуктов питания). И всё это происходило на фоне спада производства и экономической стагнации. Система нормированного распределения по талонам проблемы, разумеется, не решала и решить не могла, поскольку методы внеэкономического принуждения уже не работали, а рыночной мотивации у производителей ещё по-настоящему и не было: Горбачёв ведь так и не решился на радикальное освобождение цен.

В публичных выступлениях в качестве решения, которое могло бы заставить экономику работать, насытить рынок товарами и обеспечить гражданам достойное существование, в 1990 году уже прочно утвердились частная инициатива и рыночные отношения. Причём не только в оппозиционно-демократическом дискурсе. Даже на уровне союзного правительства постоянно говорили о рынке (добавляя при этом не наполненный никаким реальным содержанием ритуальный эпитет «социалистический»). Более того, именно на уровне Союза какие-то изменения в этом направлении всё-таки происходили.

Начавшись с «индивидуальной трудовой деятельности» и кооперативов, либерализация экономики в торговле и мелком производстве становилась всё заметнее. В СССР были наконец признаны разные формы собственности (а в России съезд народных депутатов даже принял свой собственный закон о собственности), в том числе и частная. В деревне появлялись фермерские хозяйства. Основывались частные коммерческие банки. Челноки начали возить из Турции одежду и дешёвый ширпотреб. Ввозимые из Азии компьютеры позволили сколотить некоторым предпринимателям целые состояния. Было даже явочным порядком легализовано обращение доллара, который вдруг стал стоить не 68 копеек, а 21 рубль.

С одной стороны, всё это вызывало интерес и большие надежды на будущее процветание. Такое процветание очевидно было явлено в январе 1990 года в Москве, где открылся первый «Макдональдс». Очереди в него, намного обогнавшие по длине былые очереди в мавзолей Ленина, выстраивались не столько для быстрого утоления голода, сколько ради получасового пребывания в другом мире – мире капиталистического благополучия.

Но, с другой стороны, рыночные отношения прочно ассоциировались с прекращением коммунистических социальных гарантий, которые, правда, давно уже превратились в фикцию, но занимали всё ещё важное место в ментальности советских людей, с необходимостью инициативы, к которой большинство населения готово не было и, что было особенно тревожно, с резким ростом цен.

На эти обстоятельства, в большей даже степени, чем на умиравшую коммунистическую идеологию, наталкивались все планы масштабных рыночных реформ. Характерно, что при этом было ясное понимание того, что чем дольше оттягивается неизбежное решение об освобождении цен, тем выше они после этого взлетят. И, тем не менее, это решение всё откладывалось и откладывалось.

В последний год существования СССР уже ни у кого не было никаких иллюзий: все понимали, что альтернативы рынку и свободным ценам нет. Но Горбачёва и его коллег как будто парализовало: они никак не могли решиться ни на какие радикальные шаги и всё искали решения из старого арсенала уже однажды испробованных прежними советскими властителями действий.

14 января 1991 года Николай Рыжков был отправлен в отставку, а на его место (правда с новым наименованием «премьер-министр») был назначен бывший министр финансов Валентин Павлов. Вопреки ожиданиям, Павлов оказался не в состоянии решиться ни на какие содержательные реформы и не придумал ничего лучше, как начать банальную конфискационную реформу сталинского типа, закамуфлированную под обмен денег старого образца на новые. Причем по курсу 1:1, что сразу выдало суть затеи.

Заморозив на неопределенный срок все вклады свыше 5 тысяч рублей, он фактически ограбил большинство населения, поскольку нараставшая скрытая инфляция к осени практически полностью эти вклады съела.

По общему признанию Горбачёв потерял для реформ примерно два-три года. Если бы он их начал в 1987 - 89 годах, они не были бы такими болезненными и не потребовали бы от народа таких жертв. К описываемому моменту реформы уже вовсю шли в Польше, Венгрии, Чехословакии и бывшей ГДР. Удивительно, что Горбачёву хватило мужества дать свободу своим сателлитам, но он оказался неспособен решиться на рыночные реформы у себя в стране.

В наши задачи не входит детальный анализ экономических проблем СССР. Этому посвящено огромное количество исследований. Здесь же мы лишь отметим, что, вопреки расхожему мнению, эти проблемы возникли задолго до Горбачёва, отнюдь не он их создал. Советская экономика была глубоко неэффективна, чудовищно милитаризована, решающим образом зависела от экспорта нефти и газа (и, следовательно, от мировых цен на них), имела безнадёжно деградировавший аграрный сектор и поэтому сильно зависела от импорта продовольствия (прежде всего – зерна).

В условиях, когда в 1986 году цены на нефть упали почти вдовое и оставались на критически низком уровне практически до 2004 года, экономика СССР без достаточных валютных доходов для закупки импортного зерна была обречена.

Сегодня существует мнение, что горбачёвское правление было правлением оппортунистов, и что если бы они были по-прежнему (как их предшественники) верны советской (плановой и директивной) экономической модели, то мы до сих пор жили бы при «развитом социализме», который теперь, задним числом, описывается как общество всеобщего благоденствия и социального равенства.

Это не так. В правительстве Рыжкова работали вполне профессиональные менеджеры советского типа. Достаточно сказать, что в 1988 году СССР добыл 620 миллионов тонн нефти. Это был абсолютный рекорд не побитый и до сих пор. Помимо этого, в том же 1988 году, произошел триумф советской космонавтики (то есть «хай-тека»): был совершен первый (он же и последний) запуск многоразового космического корабля «Буран». На 1989 год приходился пик советских оборонных расходов, а урожай зерна составил вполне приличные 210 миллионов тонн. Однако тотальный дефицит нарастал, население беднело, валютные резервы страны иссякали, она залезала в миллиардные долги, а экономический рост – остановился…

То есть если мерить успехи экономического развития СССР прежними «тоннами и погонными метрами», то всё шло как нельзя лучше. Но в то же время все понимали, что это не так. Отжила своё сама система, сама экономическая модель. И внутри этой модели даже самые выдающиеся менеджеры и твердокаменные сторонники коммунистических методов управления уже ничего не могли изменить к лучшему. Время советской экономической системы кончилось, и этот факт нужно было принять как данность.

И даже рыночные реформы сами по себе не могли бы эту систему спасти. Нужна была ещё и масштабная демилитаризация, поскольку государство не могло долго выдерживать такой уровень военных расходов. А значит впереди маячила пусть временная, но деиндустриализация, безработица, кризис моногородов, разрыв хозяйственных цепочек и связанные с этим массовые протесты больших социальных групп и внутриэлитные конфликты, чреватые тотальным кризисом государства как такового.

Только один взгляд в эту бездну мог заставить отступиться кого угодно. Легко себе представить, что Горбачёв, в силу своего характера, всякий раз находил для себя объяснение тому, почему «час Икс» нужно еще раз отодвинуть, отчего «не сегодня», и что «надо ещё раз все взвесить и хорошенько подумать».

Теперь уже очевидно, что развал СССР случился не только и не столько из-за политической либерализации и выпущенного ею джина сепаратизма, он был предопределен ещё и тем, что время, отпущенное историей на серьёзные экономические реформы, было бездарно потрачено Горбачёвым на довольно спорные политические проекты типа выборов директоров заводов или съездов депутатов, выбиравших, в свою очередь, президента и постоянно действующие парламенты. Уже к лету 1991 года ни у кого не оставалось сомнений в том, что СССР обречён, и счет пошёл на месяцы.

Эти проблемы были общими для всего СССР. Но, если население сепаратистских (например, прибалтийских) республик готово было к экономическим лишениям во имя национального идеала и прекращения режима советской оккупации, то в РСФСР к рыночным планам относились довольно настороженно, поскольку российское население не считало советскую власть и её экономическую систему навязанной ему извне. Население РСФСР полагало советский период органичной частью своей истории и понимало, что эта данность не свалилась им на голову как какое-то бедствие или нашествие врагов.

Разумеется, и годы советской пропаганды не прошли даром: люди не могли ментально дистанцироваться от огромного куска своей жизни и жизни своего народа, от тех горестей и радостей, которые были связаны в их сознании с СССР. Поэтому рыночные реформы в РСФСР априори должны были стать более болезненными и драматичными, чем в других союзных республиках.

Видимо, горбачёвская нерешительность стала главной причиной для окончательного разрыва между ним и Ельциным. А в результате такого разрыва Горбачёв, начиная с осени 1990 года, стал всё больше склоняться к консерваторам, Ельцин же занимал всё более радикальные позиции по всем вопросам. Прежде всего – по наиболее взрывоопасному, вопросу о сохранении СССР.

Национальные сепаратистские движения в республиках Союза, прежде всего, в Прибалтике и Закавказье, сделались к концу 1990 года настолько непримиримыми, что решить проблему при помощи танков стало уже невозможно. Хотя и танками союзные власти не пренебрегали, тот факт, что сохранить СССР в прежнем виде нельзя никак, становился очевидным и им. Разработка проектов реорганизации Союза велась уже давно, но проекты эти по большей части были невыполнимы в сепаратистских республиках: речь теперь шла не о том или ином обновлении СССР, а о полном его распаде.

В декабре 1990 года на IV съезде народных депутатов СССР Горбачёв решился на крайние меры: он представил съезду свой план обновлённого Союза и настоял на решении о проведении всенародного референдума о сохранении СССР.

Однако сохранение это становилось всё менее возможным. Новый 1991 год начался с кровавых подавлений волнений в Риге и Вильнюсе, что вызвало мощную реакцию и в Москве.

Ельцин не мог, конечно, оставаться в стороне. Отношения его с Горбачёвым к этому времени были уже совершенно невосстановимы, и всё, что в его сознании было так или иначе хотя бы косвенно связано с Горбачёвым (провал программы «500 дней», кровь в Риге и Вильнюсе, коммунистическая фразеология и проект обновления СССР) стало объектом по обыкновению непримиримой критики со стороны Ельцина. Недавно избранный президент Казахстана Нурсултан Назарбаев заявлял: «В этот поворотный момент, когда мы переживаем экономический кризис, Ельцин фактически организует еще один кризис — на этот раз политический».

И Ельцин даже не пытался этого отрицать. Это был уже не просто конфликт, это было объявление войны. В феврале, выступая в течение сорока минут по телевидению, Ельцин (вполне справедливо) разнёс в пух и прах январскую конфискационную денежную реформу нового премьер-министра Валентина Павлова. Ельцин резко осудил прибалтийские события. Ельцин заявил о наступлении на демократию (в декабре с этой формулировкой ушёл из союзного правительства Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе). Ельцин обвинил Горбачёва в том, что тот «обманул народ». Наконец, Ельцин потребовал отставки президента СССР. Эти обвинения и требования Ельцин повторил неоднократно: «Я свой выбор окончательно сделал. Я размежевываюсь с президентом. Я требую его ухода в отставку и передачи власти Совету Федерации».

В этой войне против Горбачёва за Ельциным должна была стоять Россия. Но стояла она далеко не вся. Действительно, в Москве и других крупных городах собирались многотысячные митинги против союзных властей. Но сторонников и защитников СССР также было немало, и находились они вовсе не в какой-то другой стране. Много их было у Ельцина и в Верховном Совете РСФСР.

Почти сразу после выступления Ельцина на телевидении 6 депутатов во главе со Светланой Петровной Горячевой (так называемая «группа шести») потребовали его отставки, мотивируя это ельцинским авторитаризмом. Предложение не прошло, но обращение Горячевой стало широко известно и было воспринято демократами как очередная попытка Горбачёва устранить Ельцина из политической жизни. Однако устранить Ельцина было уже невозможно.

Он продолжал наступление. 9 марта в Доме Кино он громил уже не только Горбачёва, но и всю систему советской власти, а, стало быть, сам Советский Союз. На следующий день он выступал на массовом митинге против готовившегося референдума о сохранении СССР. Этот митинг собрал только в Москве 120 тысяч человек, но многотысячные акции проходили во всей стране.

Несмотря на это 17 марта был проведён всесоюзный референдум с вопросом: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?».

При бойкоте референдума в Эстонии, Латвии, Литве, Молдавии, Грузии и Армении 76% участников проголосовало за это сохранение (единственным регионом РСФСР, где большинство проголосовало против него, стала родная для Ельцина Свердловская область). Впрочем, никакого политического результата этот референдум не возымел, тем более что носил он скорее идеологический, чем политический характер. Воспользоваться его результатами Горбачёв не сумел.

Но референдум, против которого активнейшим образом выступали сторонники Ельцина, оказался для него чрезвычайно полезен чисто технически. Дело в том, что Ельцину уже было недостаточно полномочий председателя Верховного Совета РСФСР, он хотел стать всенародно-избранным президентом России. Однако для этого было необходимо внести изменения в конституцию РСФСР, в которой такого поста предусмотрено не было.

Но необходимых для этого двух третей голосов в Верховном Совете у него не было. Тогда Бурбулис предложил вынести этот вопрос на всенародный референдум, решение о котором принималось простым большинством (которое в тот момент у Ельцина было). И, воспользовавшись всесоюзным референдумом, сторонники Ельцина провели соответствующее решение через Верховный Совет – «чтобы два раза не вставать».

Таким образом, 17 марта 1991 года жители РСФСР голосовали ещё по одному вопросу: «Считаете ли Вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?». Больше 71% россиян (как теперь этнически-нейтрально стали называться жители России) проголосовало за президентские выборы.

Однако проведение обоих референдумов никак не снизило накала борьбы Ельцина против Горбачёва, массовой политической активности на митингах и накала страстей в верховных советах. Что делать с этими борьбой, активностью и накалом, союзные власти уже не представляли. 26 марта Горбачёв выступил на телевидении, не сказав ни одного нового слова. Митинги то запрещались, то разрешались, 28 марта в Москву даже были введены войска, что, впрочем, массовому митингу никак не помешало.

На фоне этого митинга на III съезде народных депутатов РСФСР Ельцин довольно убедительно победил «группу шести» Горячевой, которая вполне смогла примерить на себя положение Ельцина осенью 1987 года.

Впрочем, чудовищное политическое напряжение марта 1991 года закончилось. Обе стороны получили временную передышку.

Ельцин воспользовался ей в середине апреля для визита в Страсбург на сессию Европарламента. Но, к собственному удивлению, тёплого приёма он там не встретил. Напротив, евродепутаты критиковали радикализм российского лидера и его антигорбачёвской пафос.

С одной стороны, в отличие от населения СССР, в глазах которого Горбачёв терял остатки своей популярности (и среди демократов, и среди консерваторов-коммунистов), для европейцев горби-мания была ещё вполне актуальной. С другой же стороны, распад СССР, всё больше поддерживаемый Ельциным, грозил Европе непредсказуемостью последствий.

Американцы же, со своей стороны, проявили к Ельцину намного больше интереса во время его визита в Вашингтон в июне 1991 года. Впрочем, к этому времени в положении Ельцина уже многое изменилось: Ельцин и его союзники добились больших успехов в деле десоветизации и, стало быть, в организационном укреплении своих позиций.

12 июня 1991 года в России прошли множественные выборы. Москвичи и ленинградцы избрали мэрами (невиданная никем должность) соответственно Гавриила Попова и Анатолия Собчака. Но всё это меркло перед всенародным избранием президента РСФСР (эта должность, напротив, вовсе не была новой – в союзных республиках она уже превратилась в обычную практику). Впервые в российской истории главу государства выбирал народ.

Ельцин впоследствии любил козырять тем, что выборы были всенародными, сравнивая это своё избрание с избранием Горбачёва президентом СССР на съезде народных депутатов. И выборы эти были к тому же ещё и альтернативными: Ельцину противостояло пять кандидатов (Рыжков, Жириновский, Тулеев, Макашов и Бакатин). Впрочем, ни один из них реальной конкуренции действовавшему российскому лидеру не составил, и второй тур выборов не понадобился: Ельцин победил сразу, набрав больше 57% голосов.

По американскому примеру все кандидаты шли на выборы в паре с кандидатами в вице-президенты. Выбор Ельциным своего напарника оказался неожиданным. До последнего момента перед подачей заявки обсуждались кандидатуры демократов – Бурбулиса, Старовойтовой, Собчака или Попова.

Геннадий Бурбулис утверждает, что Ельцин имел с ним твердую договорённость что на выборы они пойдут вдвоем: Ельцин как президент, а Бурбулис как вице-президент. Однако буквально накануне выборов Ельцин сообщил Бурбулису, что он выбрал другого кандидата: военного – героя афганской войны лётчика Александра Руцкого, одного из лидеров движения «Коммунисты за демократию».

Очевидно, такой выбор определялся стремлением переманить часть электората патриотов-державников. Из этих же соображений главный конкурент Ельцина бывший союзный премьер Рыжков взял себе в пару другого афганца – генерал-полковника Громова.

Исполняющим обязанности председателя Верховного Совета РСФСР вместо Ельцина на съезде в июле стал другой его временный союзник – Руслан Хасбулатов, прежде активно защищавший его от нападок Горячевой.

Так Ельцин приблизил к себе двух главных своих будущих противников.

Случай с Бурбулисом, который в организационном и идейном плане сделал для Ельцина за эти два года очень много и был для него действительно крайне важен, показывает ещё одну характерную для Ельцина черту: он никогда не дорожил людьми, в лояльности которых был уверен, или которые никак не могли ему навредить, перейди они в стан его врагов.

В случае с Бурбулисом (позже таких случаев будет огромное количество) Ельцин был уверен, что тот никуда не денется и останется работать с ним до тех пор, пока Ельцину это будет нужно. Так оно и случилось: Ельцин предложил Бурбулису утешительный приз: должность «государственного секретаря» и тот, разумеется, согласился. Тем более, что и в этой должности он оставался ещё некоторое время самым влиятельным человеком в России после Ельцина.

Победа Ельцина на этих выборах была неизбежна – не только за счёт его политической харизмы, образа вождя демократического движения и народного героя, но и потому, что противники его не смогли предложить никакой сколь-нибудь приемлемой программы действий. Консервативные и коммунистические лозунги уже давно не работали, союзная власть во главе с Горбачёвым утрачивала остатки своей популярности, а конфискационная денежная реформа Павлова, ускорявшаяся инфляция (в 1991 году вышли в обращение двухсот-, пятисот- и даже тысячерублёвые купюры) и растущий тотальный дефицит добивали лояльность к президенту СССР.

Но самым острым вопросом оставалось существование СССР, хотя бы и в обновлённом виде. И, хотя сразу после избрания Ельцин и говорил в одном из интервью (итальянскому изданию «Мессаджеро»), что «Россия будет суверенной в рамках Союза», Союз этот всё больше выглядел обречённым.

Характерно, что Ельцин прекрасно понимал, что СССР дорог большинству народа как общее ментальное, культурное и историческое пространство, и что люди не готовы вот так запросто с ним расстаться. Поэтому он никогда в своих выступлениях не призывал к развалу Советского Союза или к выходу России из его состава. Он всегда говорил что-то в духе «суверенная, независимая Россия в составе обновлённого Союза», и эта формула устраивала всех, поскольку каждый вкладывал в неё своё содержание.

Но вступая в должность 10 июля 1991 года, Ельцин о Союзе уже не упоминал. Напротив, речь его была посвящена только России: «Я с оптимизмом смотрю в будущее и готов к энергичным действиям. Великая Россия поднимается с колен! Мы обязательно превратим её в процветающее, демократическое, миролюбивое, правовое и суверенное государство. Уже началась многотрудная для всех нас работа. Перейдя через столько испытаний, ясно представляя свои цели, мы можем быть твёрдо уверены: Россия возродится!».

Ельцин-коммунист, Ельцин-борец с привилегиями, Ельцин-жертва партократов, даже Ельцин-оппозиционер остались навсегда в прошлом. Новый Ельцин был заметным, уверенным в себе и своих силах, непобедимым главой нового государства – Российской Федерации.

Но для того, чтобы это государство (а, стало быть, и его президент) обрели действительную самостоятельность, понадобилась революция.

Глава 6. Ельцин. Революция

Звёздный час Бориса Николаевича Ельцина пришёлся на 1991 год. И хотя он к тому моменту уже достиг огромной популярности, и сделал блестящую карьеру от директора домостроительного комбината до президента России, но не было и уже не будет в его жизни такого революционного экстаза и такого ошеломительного триумфа как в этом, 1991 году.

Солнце победы уже никогда так ярко не засияет над Ельциным. Успехи ещё будут сопутствовать ему, но они уже не будут приносить столько радости. И они будут всегда чем-то омрачены: какой-то незаметный изъян, какая-то червоточина будет в каждой из них. А потом пойдут и поражения, вынужденные отступления и даже капитуляции.

Но тот момент, 1991 год, станет годом «бури и натиска», острой борьбы и красивой, сокрушительной победы. Годом всенародной любви и полной, упоительной самореализации, почти наркотического опьянения борьбой и славой. Именно в такие моменты говорят, что человек оказался на правильной стороне истории, и её ветер дул в его паруса сильнее всего…

Характерно, что обычные уже для Ельцина скандалы, связанные с его неумеренным пристрастием к алкоголю, на время его звёздного часа совершенно прекратились. Ельцину очевидно было не до пьянки – обстановка была настолько накалённой и требовала настолько решительных и немедленных действий и слов, что не оставляла для выпивки ни времени, ни сил.

Фактически с осени 1989 года не было каких-либо сообщений о ельцинских пьяных выходках, он был целиком поглощен борьбой, а она давала ему достаточно эмоций и адреналина, и, возможно поэтому, он не нуждался ни в каком искусственном допинге.

Мы уже приводили суждение о Ельцине последнего первого секретаря МГК КПСС Юрия Прокофьева: «Он действовать может только в накаленной обстановке. Словно черт какой-то внутри просыпается… Делает ходы быстро, интуитивно, точно. А когда всё спокойно — апатия, меланхолия». Благодаря этому «чёрту внутри» Ельцин и победил.

Зафиксируем это важное обстоятельство: наш герой в накаленной обстановке абсолютно сосредоточен, предельно работоспособен, принимает быстрые и точные решения. У него звериная интуиция и его звезда ведет его от победы к победе. Кажется, что всё Небесное Воинство объединилось, чтобы помочь ему в его борьбе. Всякое лыко – в строку, всякий поворот в сюжете – только ему на пользу, вокруг – верные и дельные соратники, а противник – пассивен, деморализован и лишён воли…

Это ли не сюжет, повторяющий историю молодого Наполеона на его пути к императорскому трону? Все паззлы сложились, все звезды встали как надо. Народ вознёс своего вождя, и вождь оказался достоин своего жребия…

В чём же была особенность этого удивительного года? Почему именно он стал годом революции? Из книжек мы знаем, что революционная ситуация достигает своего пика в моменты безвластия, и само это безвластие порождает напряженную обстановку в обществе. Летом же 1991 года ситуация накалилась до предела.

Ельцин к этому времени стал президентом практически не существовавшего государства: у РСФСР не было никаких атрибутов государственности, кроме декларации о суверенитете: ни армии, ни налогов, ни валюты, ни действительно суверенных органов власти, ни даже собственной отдельной столицы.

Главный же оппонент Ельцина Горбачёв, напротив, возглавлял государство, хотя и суверенное, но умиравшее. Никаких шансов сохранить Союз ССР в прежнем его (хотя бы и перестроечном) виде к лету 1991 года уже не оставалось. Об этом тогда (за редким исключением) мало кто думал и, уж тем более, почти никто не говорил. Но теперь, задним числом, мы понимаем, что дни Советского Союза были сочтены.

Медленная смерть СССР проявлялось во всех сторонах его жизни.

Экономический крах проявлялся в растущей безработице, всеобщем дефиците, очередях даже за хлебом, в разрушении хозяйственных связей между республиками, в невыплатах заработной платы, в общем производственном спаде.

К тому же союзные власти совершили фактический суицид, проведя павловскую денежную конфискацию и передав банкам союзных республик право на эмиссию денег. И, как это всегда бывает, никто не мог сказать зачем это было сделано, и каков был изначальный замысел. Казалось, что союзные власти сами толкают себя к пропасти.

Помимо экономической катастрофы, идейный крах фактически уничтожил официальную коммунистическую идеологию вместе с властью её носителя – КПСС. Демократы (весьма разных взглядов) на вполне официальном уровне провозглашали антикоммунистические лозунги (единственные, сплачивавшие их) не только на митингах и в бесцензурных газетах, но и на телевидении, в частности – на новом российском, также лишённом цензуры.

Но главным симптомом неизлечимости Союза была невозможность сколь-нибудь приемлемого решения вопроса национальных суверенитетов. Горбачёв уже фактически смирился с неизбежным выходом из СССР прибалтийских и закавказских республик. Но после победы Ельцина в РСФСР сама основа Союза была поставлена под вопрос.

При этом перспектива распада СССР вызывала светлые надежды далеко не у всех. Её, конечно, приветствовали в сепаратистских республиках, и она был желанной для антикоммунистической столичной интеллигенции. Нои только. Консервативная российская провинция и союзная элита (и силовая и штатская), воспринимали грядущий крах как кощунство и катастрофу.

Интересно, что в России развал Советского Союза виделся (и тогда, и особенно теперь) как катастрофа не столько из-за реальных бед, якобы от этого происходящих, сколько из-за иррационального (и с раннего детства привитого школьными учителями) убеждения в несомненных преимуществах большой страны перед маленькой, а, стало быть, в столь же несомненном благе приобретения территорий и бедственности их потери.

В сегодняшней России такой дискурс стал вполне обычным. Даже бывший реформатор Пётр Авен теперь утверждает: «Тысячи русских людей боролись за то, чтобы эта страна была больше, боролись за территории». Распад СССР, то есть потеря территорий, и даже не сколько сама эта потеря, сколько утрата ощущения собственной принадлежности к великой и могучей стране, поэтому воспринимаются как беда или даже как преступление властей. И воспринимались так же в 1991 году – союзной элитой, патриотами-державниками и значительной частью русской провинции, проголосовавшей в марте за сохранение Союза.

Однако в тот момент конкретные, каждодневные, простые и понятные проблемы выживания мешали людям свободно предаваться любви к геополитическим химерам. В сознании россиян к лету 1991 года сложилось вполне справедливое понимание: если не делать настоящих рыночных реформ, то самое позднее к весне – околеем. (Времена тогда были вегетарианские, и мобилизационный сценарий сталинского типа не нравился никому, поэтому такой вариант всерьёз никем даже не обсуждался).

Однако союзный центр реформ проводить не хотел, да уже, пожалуй, и не мог. Более того, он мешал их проведению. Значит, следовало поддерживать тех, кто был готов эти реформы проводить. То есть нужно было поддерживать Ельцина, уж коли он везде, из каждого утюга, агитировал за рыночные реформы. Либо-либо: либо сдохнуть в великом и могучем СССР, либо выжить в независимой России, пусть меньшей по размеру и не такой славной и великой, но зато хоть сытой и спокойной. Как говориться, не до жиру: геополитическим фантазиям хорошо предаваться на сытый желудок…

И постепенно российский народ остывал к идее великого СССР. Не то, чтобы он от неё отказался, но и выходить на улицы (и уж тем более воевать) за единство Советского Союза он не захотел. Нет, русский народ совсем не перестал быть имперским народом. Спроси его: ты за великий и могучий Советский Союз? И он ответит: конечно! Но спроси его: готов ли он за него идти на войну с сепаратистами? Нет, – твердо скажет народ, – не готов. Уж коли надо за него воевать, а люди не хотят добровольно в нём жить, то мне такой СССР не нужен. Пускай разваливается.

И русская провинция застыла в оцепенении и перешла в зрительный зал. Народ не захотел стать участником этой драмы. «Народ безмолвствовал». А оставшаяся без его поддержки союзная элита и патриоты-державники вдруг обнаружили себя в подавляющем меньшинстве и не смогли предложить людям никакой позитивной программы для сохранения СССР. Да её, пожалуй, к тому моменту уже и не существовало…

Однако сторонники сохранения Союза не сразу поняли всю безнадежность своего положения. Они всерьез считали результат весеннего референдума своеобразным мандатом, который позволял им делать резкие движения. Тем летом они считали себя вождями огромной армии советских людей, но в реальности были лишь генералами без войска. Образно говоря, солдаты, месяцами не получавшие жалованья, попросту разбрелись по округе в поисках чего-нибудь съестного.

И лишь это прискорбное (для полководцев) обстоятельство уберегло СССР от гражданской войны по образцу Югославии. То есть при другом сценарии (будь народ посытее) всё было бы ещё прискорбнее, особенно с учётом наличия в стране ядерного оружия и огромного количества храбрых идиотов, индоктринированных имперскими идеями…

Демократы же в 1991 году очевидно намеревались с Советским Союзом покончить. Во всяком случае, в том его виде, к которому все привыкли за 70 лет его существования. Возродив старый (ещё польский декабристского времени, повторенный в 1968 году) лозунг «За вашу и нашу свободу», они видели в крахе СССР одну из важных сторон желанного и совершавшегося краха коммунистического режима.

Разумеется, сторонники сохранения Советского Союза понимали, что этим процессам нужно противостоять. Тем более что великодержавному статусу СССР уже был нанесён невосполнимый урон – проигранная Холодная война, полная потеря сателлитов в Восточной Европе и даже начало обсуждения вопроса Курильских островов.

На этом фоне сохранение СССР и установление в нём сильной власти, способной подавить те силы, которые виделись предательскими, многим из державников виделось как спасение.

Но – не склонному к компромиссам Горбачёву. Который, возможно, к тому времени уже понимал, что реальный расклад сил сильно изменился. И далеко не в пользу сохранения СССР.

Конечно, гибель СССР стала бы (и стала) концом политической жизни первого и последнего его президента. Но и сохранение СССР в прежнем виде выглядело невозможным. Поэтому выходом из положения Горбачёв по обыкновению счёл компромисс – перестройку Союза в реально федеративное государство.

Ещё в апреле 1991 года Горбачёв начал «Новоогарёвский процесс» – переговоры с представителями союзных (и даже автономных в составе РСФСР) республик с целью разработать и заключить новый союзный договор, который устроил бы всех – кроме уже невозвратимых республик Прибалтики и, вероятно, Закавказья.

Важно заметить, что Ельцин, как президент системообразующей республики, в этом процессе участвовал активнейшим образом. Вражда его с Горбачёвым сохранилась вполне, однако эти переговоры, по словам Георгия Шахназарова, стали «высшей точкой их сотрудничества».

Ельцин и не мог не участвовать в Новоогарёвском процессе. Его собственная теперь Россия на глазах разваливалась так же, как и СССР. Президент татарской автономии Минтимер Шаймиев, настаивавший на статусе Татарстана как союзной республики, сформулировал это так: «Россия должна по мере их созревания рожать республики» – союзные. А уж развала России Ельцин никак не мог допустить.

Переговоры в апреле, в июне и в июле были, однако, вполне безуспешными. Решение о том, что новый союзный договор необходим, было принято, но все остальные вопросы остались без ответов: как будут устроены органы власти будущего союза, кому достанется собственность на недра и промышленные предприятия республик, сохранятся ли союзные налоги (а значит – будет ли новое объединение федеративным или конфедеративным)? Даже название союза осталось неопределённым – будет ли он называться по-новому – Союзом Суверенных Государств (ССГ), или сохранит старую аббревиатуру СССР, в которой слово «социалистических» будет заменено на «суверенных».

Даже сам факт переговоров вызывал вопросы: «Я никак не могу понять, поверьте, что же мы хотим? Или мы действительно собрались, чтобы развалить Советский Союз?», – недоумевал председатель Верховного совета Чувашии.

Новый союзный договор подписывался в Ново-Огарёво неоднократно, однако всякий раз откладывался для доработки. Главным образом на этом настаивали Ельцин и украинский президент Леонид Кравчук. А без их подписей договор лишался всякого смысла.

Окончательные даты оформились ночью с 29 на 30 июля, когда на встрече в Ново-Огарёво Горбачёв, Ельцин и президент Казахстана Нурсултан Назарбаев (предполагаемый будущий премьер союзного правительства) приняли решение разнести время подписания союзного договора: 20 августа его должны были подписать президенты России, Казахстана и Узбекистана, а в сентябре и октябре – остальные республики (без, разумеется, прибалтийских и Грузии).

3 августа было опубликовано заявление Горбачёва о принятом решении, а 15 августа в «Правде» – и сам проект договора о ССГ. В числе прочего в этом проекте упоминалось о том, что после подписания старый договор об учреждении СССР утратит силу. Так ожила история: смутно известный всем из уроков истории ленинский договор 1922 года стал теперь предметом актуального политического обсуждения.

Даже отмена «руководящей и направляющей» роли КПСС в шестой статье конституции не вызвала в державно-коммунистических кругах такого ужаса, какой вызывало планируемое подписание решения о прекращение договора, в течение семидесяти лет считавшегося едва ли не важнейшим документом в истории человечества. Самые страшные предсказания противников горбачёвской Перестройки сбывались на глазах.

Но при этом важно отметить, что, хотя президент Ельцин постоянно выторговывал в Ново-Огарёво всё больший объём суверенитета для России, никаких намёков на возможность полной ликвидации СССР и союзных структур с его стороны не было заметно. Он был важным и активным участником «ново-огарёвского процесса».

Скорее всего он и сам не был психологически готов к полной ликвидации СССР. Ему казалось, что, получив максимум полномочий и сделав союзный центр простой декорацией, он, тем не менее, не ставил точку в истории страны, в которой он родился и прожил всю свою жизнь. Что это не более чем административная битва, в которой у него на руках были сильные козыри. И, с точки зрения настоящего политика и администратора, глупо было этими козырями не воспользоваться. А всё остальное – сантименты и беллетристика.

Наверняка Ельцин считал, что СССР – это данность. Ничего с ним случится не может. Он, конечно же, продолжит существовать. Просто обновленный. Как федерация. Или как конфедерация. Или ещё как-то. Как конкретно – непонятно. Но как-то будет. Не может быть, чтобы СССР не было вовсе. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда».

Однако для президента Ельцина, как и для всего СССР, всё изменилось 19 августа…

Ещё с осени 1990 года Горбачёв, в попытках противостать усилению демократов во главе с Ельциным, начал окружать себя консерваторами. Но ирония состояла в том, что для этих консерваторов сам президент СССР был недостаточно консервативным. Больше того, именно его они полагали главным виновником творившихся безобразий. В их глазах он был виноват в допущении идейного плюрализма до степени открытого антикоммунизма, в экономическом крахе, в фактической капитуляции перед США в Холодной войне, в развале «социалистического лагеря», в кровавых национальных столкновениях, в массовых митингах и беспорядках, а главное – в запланированной ново-огарёвскими переговорами ликвидации самого СССР.

Ситуация, в оценке этих консерваторов, была чрезвычайной, и для разрешения кризиса нужны были, стало быть, чрезвычайные меры, направленные на сохранение Советского Союза и против его главных врагов: демократов во главе с Ельциным. Но этим планам мешал слишком мягкий Горбачёв, а значит, для их реализации следовало прежде всего нейтрализовать самого президента СССР.

Фактически речь шла о самом настоящем заговоре в руководстве СССР. Когда именно он оформился, сказать трудно: версий на этот счёт существует множество. Сами заговорщики позже вовсе отрицали сам его факт, конспирологи настаивали на непременном участии американских спецслужб, а Горбачёв по обыкновению то утверждал, что знал о готовящемся путче с самого начала, то, что не ведал о нём вовсе.

Так или иначе, заговор существовал, о чём говорят согласованные и спланированные (хотя и полностью провальные) действия путчистов. Центром заговора оказались союзные силовые структуры – КГБ, армия и милиция. Сложившиеся представления об их силе, профессионализме и дисциплине не позволяли сомневаться в том, что демократы-интеллигенты были обречены. В СССР, казалось, не было силы, способной хотя бы каким-либо способом противостоять этой грандиозной мощи: нельзя демократической газетёнкой защититься от танка.

Первые действия заговорщиков были разыграны безукоризненно. 18 августа к Горбачёву, который отдыхал в своей резиденции в крымском Форосе, были направлены для переговоров их представители во главе с Олегом Баклановым и генералом Валентином Варенниковым. Результатом этого визита стала изоляция Горбачёва.

После провала путча заговорщики настаивали на фразе Горбачёва «Чёрт с вами, делайте, что хотите, но доложите моё мнение» и на том, что президент сам принял решение оставаться в Крыму. Но, по-видимому, речь шла именно об изоляции: вся правительственная связь в Форосе была отключена, а взлётная полоса для президентского самолёта заблокирована тяжёлыми грузовиками.

В ночь после этого были составлены и подписаны основные документы, которые со всей определенностью, как не крути, означали государственный переворот.

Рано утром 19 августа эти документы были зачитаны по радио и по центральному телевидению. Во-первых, «в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачёвым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР» его обязанности переходили к вице-президенту Геннадию Янаеву, который и стал лицом переворота (хотя и не лидером его).

Во-вторых, в некоторых местностях СССР вводилось чрезвычайное положение (под этими местностями имелась ввиду Москва).

В-третьих, при новом президенте создавался государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), в руки которого и переходила вся власть в стране. В состав этого комитета, помимо Янаева, вошли глава КГБ Владимир Крючков, министр обороны Дмитрий Язов, министр внутренних дел Борис Пуго, премьер-министр Валентин Павлов и хозяйственники Олег Бакланов, Александр Тизяков и Василий Стародубцев.

После этого председатель Верховного совета СССР Анатолий Лукьянов выступил с критикой проекта нового союзного договора (как разрушавшего СССР), и было оглашено обращение ГКЧП «к советскому народу», в котором прямо говорилось, что политика Перестройки зашла в тупик и породила «экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой». Что это были за силы, ясно было всем.

Наконец, объявлялись первые распоряжения комитета: приостанавливалась деятельность всех политических партий, запрещались митинги, демонстрации и забастовки, устанавливался контроль над средствами массовой информации, причём закрывались все издания, кроме нескольких коммунистических. Вишенкой на этом торте выглядело совершенно фантастическое и абсолютно невыполнимое обещание заморозить (и даже снизить!) цены и выдать каждому желающему аж по пятнадцать соток земли.

После этого в эфире воцарилось «Лебединое озеро». Видимо, путчисты решили, что дело сделано и пора заняться рутинной работой. Никто, находясь в здравом уме, не посмел бы оппонировать введенным мерам и режиму чрезвычайного положения.

Однако нашелся тот, кто именно так и поступил: настал звёздный час Бориса Николаевича Ельцина. Только что вернувшийся из Алма-Аты российский президент не был арестован путчистами (в чём, видимо, состояла главная их ошибка), а потому начал действовать решительно и точно. Собственно, Ельцин и начал революцию: с одной стороны, как лидер демократов и защитник свободы, с другой – как официальное лицо, президент РСФСР, защищавший конституцию и лично Горбачёва от заговорщиков. При этом все его действия были не просто публичны: Ельцин сделал именно то, что хорошо умел, и что было абсолютно правильно в тот момент: он вышел к людям и возглавил их.

Около 9 утра Ельцин приехал в Белый дом (Дом Советов РСФСР, место заседаний российского Верховного совета), который немедленно превратился в центр сопротивления ГКЧП. Прежде всего он осудил ГКЧП, назвав его действия государственным переворотом. В обращении Ельцина (президента), Силаева (премьер-министра) и Хасбулатова (спикера Верховного совета) говорилось: «Мы считали и считаем, что такие силовые методы неприемлемы. Они дискредитируют СССР перед всем миром, подрывают наш престиж в мировом сообществе, возвращают нас к эпохе холодной войны и изоляции Советского Союза от мирового сообщества. Всё это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет (ГКЧП). Соответственно объявляются незаконными все решения и распоряжения этого комитета».

Так возникла главная коллизия любой революции – вопрос о власти. Законная власть в СССР перестала существовать: президент Союза был изолирован в Крыму, а все остальные властные структуры оказались преступными, ибо участвовали в перевороте. Единственной сколь-нибудь легитимной властью в Москве оставалась власть российская. Значит, её глава и оказывался тем человеком, который будет принимать окончательные решения.

Гавриил Попов писал: «ГКЧП из всех возможных вариантов избрал такой, о котором мы могли только мечтать, — не просто против Горбачева, а ещё с его изоляцией. Получив такой прекрасный пас, Ельцин не мог не ответить великолепным ударом».

Обращение Ельцина быстро распространилось по Москве, несмотря на то, что передать его можно было только факсами, а также по радио «Эхо Москвы»: все другие средства массовой информации (в том числе бесцензурное российское телевидение) были закрыты и отключены путчистами.

Между тем в Москву вводились войска – 4000 солдат, 362 танка, 427 бронетранспортёров и БМП. Танки на улицах москвичи видели не впервые, но не в таких количествах. То, что совершался государственный переворот, стало очевидно всем.

К Белому дому начал стекаться народ. Собственно, не только к Белому дому: многочисленные митинги начались на Манежной площади, на Пушкинской, у Моссовета. Но постепенно митингующие перемещались к центру сопротивления. При этом выяснялось, что войска, занявшие центральные улицы Москвы и даже Красную площадь, никак не препятствовали демонстрантам: не имея ясных приказов, они вынуждены были просто наблюдать. В нескольких случаях демонстранты даже сами останавливали продвижение танков.

Днём возле Белого дома в ожидании штурма скопилось около десяти тысяч человек. В том, что этот штурм рано или поздно произойдёт, никто в тот момент не сомневался: а для чего тогда танки оказались в Москве? Впрочем, не было также сомнений и в том, что ни строившиеся вокруг Белого дома баррикады, ни перегороженные троллейбусами ближайшие проспекты никак не смогут остановить танки и десантников. Равно как и формировавшиеся тут же безоружные отряды обороны.

По всей видимости, Ельцин прекрасно осознавал те опасности, которым он и его союзники подвергались. Он даже озаботился запасным вариантом на случай подавления сопротивления в Москве: первый заместитель Силаева Олег Лобов был послан в Свердловск с заданием найти подходящее место (бункер) для возможного подпольного правительства России.

Однако сам Ельцин Белый дом не покинул, а на предложение американцев укрыться в их посольстве (в двух шагах от баррикад) ответил решительным отказом.

Позже, спустя какое-то время, многие тогдашние соратники Ельцина, став его врагами, будут задним числом умалять его заслуги в противостоянии ГКЧП. Например, Руслан Хасбулатов подробно опишет своё героическое поведение и расскажет о том, что Ельцин отчаянно трусил и остался в Белом доме лишь под его, Хасбулатова, давлением. Мы не склонны доверять такого рода свидетельствам.

В полдень появились знаменитые фотографии: Ельцин выступал перед защитниками Белого дома с брони танка на фоне всё ещё опального триколора. И это был лучший ответ всем его недоброжелателям: он был открыт и для снайперского выстрела, и для ареста. И его мужество в тот момент не подлежит сомнению.

Геннадий Бурбулис вспоминал: «Мы сидим в кабинете у Бориса Николаевича, вдруг заходит Коржаков и объявляет, что танкисты вышли из танков и разговаривают с прохожими. Они не понимают, куда их послали и зачем. У Ельцина моментально возникала идея лично пообщаться с танкистами. Я возражал. С балкона мы посмотрели, что же там происходит. Он утвердился в том, что пойти туда надо. Я до последнего был против. И уже через полчаса по всему миру полетели кадры: Ельцин и все мы на танке, он зачитывает свое обращение к российскому народу. На танке, который приехал его блокировать и физически изолировать!».

Теперь уже всем стало очевидно, что происходит именно революция. Ельцин обращался не только к толпе у Белого дома, его аудиторией была вся Россия. Но и толпа теперь точно знала, кого и зачем она защищает. «Как никто другой, Ельцин умел сливаться с толпой, умел просчитывать её своей звериной интуицией и потом заставлял входить в резонанс с собой», – утверждал Бурбулис.

Ельцин провозгласил, что, как президент России, он объявляет все решения ГКЧП недействительными на территории РСФСР. Ельцин призвал к всенародному сопротивлению путчистам, в том числе – к всеобщей забастовке.

А уже ближе к вечеру Ельцин начал подписывать и оглашать указы. В одном из них (№61) он переподчинял все структуры исполнительной власти СССР, включая и силовые, себе. Революционный вопрос о власти начал решаться. Всё, что будет происходить с властью после подавления путча, даже и после возвращения Горбачёва, будет той лавиной уже явного административного распада СССР, которую, сами того не желая, стронули с места незадачливые путчисты. Союзная власть будет неудержимо перетекать в руки президента России, вплоть до полной ликвидации самого Союза.

Малейшее же сравнение властного, смелого, решительного и харизматичного Ельцина («…если бы не властный характер Ельцина, то не было бы известного фото на танке, на фоне Белого дома», – оценивал Бурбулис) с членами ГКЧП не оставляло сомнений, кто из них более достоин власти. Путчисты выглядели настолько жалкими карликами на фоне этого рыкающего льва, что казались статистами на бенефисе Ельцина, будто специально приглашенными, чтобы лучше был виден масштаб главного героя.

Вечером состоялась знаменитая пресс-конференция Янаева и других путчистов (кроме Павлова, который, по одним сведениям, предусмотрительно ушел в запой, а по другим – не менее предусмотрительно слёг с сердечным приступом). Простым глазом было видно, что, несмотря на резкие заявления, члены ГКЧП нервничают до степени паники: дрожавшие в кадре руки Янаева явно это демонстрировали.

Бессилие ГКЧП стало ещё очевиднее, когда в вечернем выпуске официозной программы «Время» совершенно неожиданно появился сюжет Сергея Медведева об обстановке у Белого дома и об указах Ельцина. А на следующий день в дневном эфире прошёл несанкционированный материал о Белом доме Татьяны Соповой.

Но имиджевые потери ГКЧП были мелочью в сравнении с силовыми. Поздно вечером десять танков, подняв над башнями триколоры, присоединились к защитникам Белого дома. Попытка блокировать центр сопротивления военной техникой привела только к тому, что, постояв напротив баррикад до утра, техника эта была уведена. Армейские командиры требовали письменных приказов и не получали их, танкисты и десантники, не представляя, что им следовало делать, подкреплялись чаем из термосов защитников Белого дома. Объявленный комендантский час совершенно игнорировался всеми.

В целом, к 20 августа стало обнаруживаться, что переворот буксует. Разрабатывавшиеся Крючковым и Язовым планы штурма наталкивались на нерешительность исполнителей. Перспективы прямого президентского правления Янаева в Прибалтике, Молдавии и Грузии перечёркивались тем, что и в Москве никакого правления Янаева не наблюдалось. Переговоры, в которые вступили Руцкой, Хасбулатов и Силаев с председателем Верховного совета СССР Лукьяновым, не были собственно переговорами – это было требование к ГКЧП капитулировать и вернуть в Москву Горбачёва.

А возле Белого дома 20 августа собралась уже грандиозная толпа – десятки тысяч людей (а по некоторым подсчётам – до двухсот тысяч). На балконе Белого дома был вывешен огромный триколор. Выступавшие на непрерывном митинге прямо называли путчистов государственными преступниками.

Штурм всё ещё планировался (он должен был занять не больше часа, жертв среди защитников должно было оказаться до тысячи человек). Однако ни Крючков, ни Язов, ни командовавший введёнными в Москву войсками генерал-полковник Ачалов и никто другой так и не решились отдать письменный приказ.

Павел Грачёв, в то время командующий ВДВ, рассказывал, что, получив устный приказ штурмовать Белый дом, он потребовал письменного. Ему обещали его с минуты на минуту. Так прошло полдня. А к ночи он уже не мог ни до кого из своих начальников дозвониться: адъютанты сказали, что все они перепились и спят…

Ельцин же, напротив, был бодр, активен и использовал любую возможность предотвратить штурм. Народные депутаты России и вообще известные и уважаемые люди (а их собралось в Белом доме множество – от Шеварднадзе до Ростроповича) выходили к войскам и беседовали с солдатами. Тогда же, в числе прочих, в Белый дом пришёл и Егор Гайдар. И там его познакомили с Геннадием Бурбулисом, что приобретёт в последствии важное значение…

К вечеру Ельцин обнародовал новый указ (№64): отныне он становился верховным главнокомандующим вооружёнными силами СССР на территории РСФСР, а взявший на себя заботу об организации хоть какой-то обороны Белого дома генерал-полковник Константин Кобец назначался министром обороны России, хотя до этого момента никакого своего военного министерства в РСФСР, разумеется, не было. Первым же (конечно, декларативным) приказом Кобец велел всем войскам в Москве вернуться в казармы.

Ночью путчисты всё же привели войска в движение и начали выдвигать их к Белому дому. Повсеместно в Москве эти войска натыкались на невооружённое сопротивление игнорировавших комендантский час москвичей, в нескольких местах началась даже стрельба поверх голов. Танки вышли к Белому дому, проломив троллейбусные баррикады, и окружили его. В туннеле под Садовым кольцом пролилась кровь: трое молодых мужчин погибли, пытаясь не пропустить бронетехнику. Их гибель серьёзно деморализовала войска: никто не думал, что в Москве дело дойдёт до трупов. Для Ельцина эти смерти стали важным новым козырем.

Но штурма Белого дома так и не случилось. Ни десантники, ни танкисты, ни даже элитное подразделение КГБ – «Альфа» так и не начали наступление без письменного приказа. К тому же свежи были ещё воспоминания об известном во всех кровавых подробностях январском штурме телецентра в Вильнюсе.

Рано утром 21 августа Язов под давлением генералов Шапошникова и Грачёва отдал приказ о выводе войск из Москвы.

Это была уже полная победа Ельцина. Но для того, чтобы революция совершилась окончательно, нужно было немедленно воспользоваться результатами этой победы. И Ельцин не упустил своего шанса: утром 21 августа от потребовал от ГКЧП прекратить деятельность, отменить все свои постановления и вернуть Горбачёва. Вместе с тем он уволил всех российских чиновников, поддержавших путчистов. Верховный совет России передал в подчинение Ельцину российскую милицию и российский КГБ, выведя их из подчинения союзных структур.

Видя полное своё поражение, путчисты (Язов, Крючков, Бакланов, Тизяков и Лукьянов) вылетели в Крым к Горбачёву. Но туда же сразу вылетели и победители – Руцкой, Силаев и другие. А вскоре Ельцин уже говорил по телефону с Горбачёвым в качестве его спасителя. Горбачёв быстро смекнул, что к чему, и отказался разговаривать с гэкачепистами.

Он вернулся в Москву на самолете Руцкого ночью, уже в аэропорту пообещав журналистам разобраться, «кто был ху». Судя по первым его выступлениям, президент СССР не вполне понимал, что вернулся он в совсем другую страну. Как бы она ни называлась, он вернулся в страну Ельцина. А вот Ельцин, в отличие от Горбачёва, скорее интуитивно, чем рассудочно, уже всё понял и вскоре это ему продемонстрировал.

То, что происходило в последовавшие дни в Москве – и властные распоряжения, и народные революционные торжества, – всё это было триумфом российского президента, который переоформлял государственную власть на себя. Горбачёву ничего другого не оставалось, как соглашаться со своим спасителем и дублировать его распоряжения независимо от собственного о них мнения: Горбачёв власть отдавал, а Ельцин её забирал.

Уже 22 августа все члены ГКЧП и поддержавшие их политики и генералы были арестованы. Не обошлось без трагедий: министр внутренних дел Пуго застрелился вместе с женой, что неприятно напомнило смерти Гитлера и Геббельса. Через два дня в своем кабинете повесился маршал Сергей Ахромеев. А ещё через два дня выбросился из окна управляющий делами ЦК КПСС Николай Кручина. С учётом того, что с их коллегами по ГКЧП ничего чудовищного не произошло, и все они, отделавшись легким испугом, вскоре оказались на свободе, такое решение этих несчастных было явно слишком эмоциональным и слабо мотивированным.

А Ельцин всё продолжал свое наступление.

Было объявлено, что Совет министров России мог отныне приостанавливать решения союзного правительства.

Председатели исполкомов советов в областях и краях России были заменены на глав администрации, которых назначал теперь Ельцин. Во все субъекты российской федерации также направлялись особые представители президента.

В вооружённых силах, милиции и КГБ на территории России запрещалась партийная деятельность (Горбачёв продублировал это указ для всего СССР 24 августа).

Были уволены руководители ТАСС и агентства «Новости», а собственность этих агентств отходила России.

Недавно ещё крамольный бело-сине-красный триколор, поднятый над Белым домом, был объявлен государственным флагом России.

Горбачёв же либо никак не реагировал на эти изменения, либо вымученно поддерживал их. Не до конца ещё поняв, что из Фороса он вернулся в другую страну, на своей пресс-конференции Горбачёв снова высказался за обновлённый (ново-огарёвский) Союз и даже выразил надежду на обновление КПСС.

Складывалось впечатление, что он боялся признаться самому себе в том, что и у Советского Союза, и у партии не оставалось ни малейшего шанса выжить. По инерции он говорил ещё какие-то округлые, правильные слова, но это было уже не более, чем праздное прекраснодушие. Его время как политика неумолимо истекало.

А народ остался на улицах – революция продолжалась. Хотя Ельцин в благодарственной речи по телевидению и отменил свой призыв к забастовкам и призвал к спокойствию, расходиться по домам москвичи не собирались. В полночь на Лубянской площади при огромном ликовании толпы был демонтирован памятник Дзержинскому, а самое страшное в СССР здание – КГБ – едва не подверглось штурму.

На следующий день, 23 августа, Ельцин потребовал от Горбачёва изменить все сделанные им после возвращения из Крыма назначения, а впредь – согласовывать их с президентом России. И на это Горбачёв тоже был вынужден был согласиться.

С этого времени Горбачёв превратился в фигуру исключительно декоративно-церемониальную, и ничего поделать с этим он уже не мог: всё, что раньше президент СССР мог противопоставить Ельцину, было скомпрометировано путчем и постепенно уничтожалось.

В тот же день Горбачёв вместе с Ельциным выступали в Верховном совете РСФСР. Причём Ельцин, явно наслаждаясь моментом, фактически управлял президентом СССР («Борис Николаевич дал мне бумагу, я, правда, её ещё не читал. – А вот зачитайте»). Одним словом, Ельцин не отказывал себе в удовольствии видеть раздавленного Горбачёва. И заставил его испить до дна всю чашу унижений. Чего, кстати, Горбачёв в отношении Ельцина, за четыре года до этого, себе не позволил…

На этом же заседании Ельцин провёл через Верховный совет решение о приостановке деятельности российской коммунистической партии. Становилось понятно, что совершавшаяся революция была прежде всего антикоммунистической. Многочисленная толпа собралась 23 августа на Старой площади возле ставшего одиозным здания ЦК КПСС. Штурма как такового не произошло, но сотрудники ЦК (в основном остававшиеся в здании технические работники, а не члены ЦК) разбежались под улюлюкание толпы.

Мэр Москвы Гавриил Попов объявил ЦК КПСС распущенным, а здание опечатал. Сам он вспоминает об этом так: «В эти минуты я понял: дело сделано. Величайшее событие конца XX века свершилось. Эксперимент с государственным тоталитарным социализмом закончен. Что бы ни было потом, сколько бы лет ни занял процесс, как бы ни было противоречиво развитие — начинается отсчёт новой эпохи».

Ельцин немедленно узаконил уже свершившийся факт: деятельность КПСС в России была приостановлена, все здания областных, краевых и районных комитетов партии опечатывались, а партийные газеты (включая «Правду») закрывались. Позже, 6 ноября, партия и вовсе будет запрещена.

В тот же день Ельцин издал ещё один революционный указ – «Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР», согласно которому все предприятия союзного подчинения на российской территории (кроме специально оговоренных) переходили к России. СССР стремительно терял функции, властные полномочия и собственность, отчего само это государство всё больше превращалось в мираж.

Пиком народной революции стали 24 августа похороны защитников Белого дома Дмитрия Комаря, Ильи Кричевского и Владимира Усова, погибших в ходе путча. Эти похороны оказались самым грандиозным митингом с участием Ельцина и всех его сторонников. Горбачёв присутствовать отказался, но вынужден был посмертно присвоить жертвам звания героев Советского Союза.

Параллельно массовым митингам и сносу советских памятников продолжался процесс захвата Россией союзных властных институтов. Ельцин действовал решительно по всем направлениям.

Прежде всего – в отношении КГБ (митинги на Лубянке с требованием уничтожения главного органа политических репрессий в СССР шли постоянно): 24 августа Ельцин распорядился передать архивы КГБ российским архивным ведомствам, а всю специальную технику – российскому КГБ. Одновременно американскому послу были выданы схемы установленных в посольстве жучков. А 26 августа была ликвидирована коллегия КГБ, что фактически уничтожало союзные структуры госбезопасности.

В тот же день министерства СССР были переподчинены Совету министров РСФСР. Союзный же Совет министров Горбачёв вынужден был распустить. Союзного правительства больше не существовало.

Через четыре дня, 28 августа, Ельцин объявил о российском контроле над Государственным банком СССР и Внешэкономбанком СССР.

В отношении законодательных органов СССР действовать было несколько сложнее, так как речь шла об избранных народных депутатах. 26 августа на заседании Верховного совета СССР Горбачёв в очередной раз благодарил Ельцина за спасение и каялся в том, что не заметил в своём окружении заговорщиков. При этом он настаивал на продолжении ново-огарёвских переговоров и призвал созвать съезд народных депутатов СССР.

Но уже 29 августа в «Российской газете» было опубликовано выступление Ельцина: «Я считаю, что Верховный Совет СССР — соучастник путча… На чрезвычайном Съезде народных депутатов СССР, который откроется 2 сентября, скажу, что нынешний состав ВС СССР надо распустить. Заслуживает роспуска и сам Съезд, этот орган не нужен…».

Этот съезд действительно состоялся со 2 по 5 сентября и фактически ликвидировал государственную власть СССР: действие конституции СССР было приостановлено, Верховный совет упразднён, а вместо союзного правительства был создан временный и аморфный «межреспубликанский экономический комитет».

Президент СССР оказался таким образом президентом без парламента, правительства, государственного банка и политической полиции.

И без партии: 24 августа под давлением Попова и его заместителя Юрия Лужкова Горбачёв отказался от должности генерального секретаря ЦК КПСС, а самой (пока ещё не запрещённой, но уже не существовавшей в реальности) партии предложил самораспуститься. А на следующий день Ельцин особым решением передал всё имущество КПСС российской казне.

Ельцинская антикоммунистическая революция, вызванная к жизни августовским путчем, таким образом де-факто уничтожала СССР задолго до Беловежского соглашения. Хотя в сентябре Ельцин и заявил, что «Россия никогда не выступит инициатором развала Союза», именно этим развалом он и занимался.

Видимо, технические вопросы этого развала в отношении Прибалтики он обсуждал во время своего неожиданного визита в Ригу 29 августа. А до этого, 24 августа Ельцин признал независимость Латвии.

5 сентября, в день закрытия съезда народных депутатов СССР (фактически ликвидировавшем этот Союз), Ельцин и Горбачёв вместе отвечали на вопросы американцев в ходе специально организованного телемоста, причём вопросы не были известны заранее.

Главным образом оба президента демонстрировали своё полное согласие: «Были моменты, когда Михаил Сергеевич Горбачёв считал, что я политический труп. И я порою считал, что он не может больше быть Президентом страны. Но после путча Президент Горбачёв сильно изменился. Сейчас мы дружно ведем общую тяжелую работу», – говорил Ельцин. Горбачёв подтверждал: «Последние события открывают возможности для того, чтобы это сотрудничество было надёжным и прочным».

Но постепенно становилось понятно, что вместо доброго согласия двух президентов имеет место победа одного над другим. Говоря о всё ещё планировавшемся ССГ, Горбачёв уверял, что этот Союз останется экономически единым, Ельцин сразу поправлял его: только на уровне общих вопросов, реальная экономическая жизнь будет происходить отдельно – в республиках. Горбачёв высказался о сохранившемся потенциале социализма, но вынужден был вместе с Ельциным признать провал советской коммунистической системы. Утверждение Ельцина о переносе ядерного оружия СССР в Россию Горбачёв никак не прокомментировал. Президент СССР даже признал, что его уход с политической сцены – вполне возможная перспектива. Оба при этом настаивали на необходимости американской продовольственной помощи.

То есть Горбачёв полностью капитулировал: «Огромную роль сыграла борьба, организованная против путчистов Борисом Николаевичем Ельциным. Он занял мужественную позицию, действовал решительно, беря на себя всю ответственность. В тех чрезвычайных обстоятельствах это было оправдано и, вернувшись в Москву, я подтвердил принятые им в дни путча указы. Считаю, что в той обстановке россияне действовали, исходя из высших интересов. То, что они делали, было продиктовано ситуацией. Без этой твёрдой позиции события могли бы приобрести более драматический характер».

История не знает сослагательного наклонения, и во что вылился бы весь этот опереточный путч (вошедший в историю под названием «ГКЧП») без противостояния ему со стороны Ельцина – неизвестно. Но то, что результатом этого противостояния стал «парад суверенитетов» – это факт. Август 1991 года стронул такие тектонические слои социального и политического устройства СССР, что эхо тех событий слышно до сих пор.

Мы уже писали, что Ельцин, исподволь разыгрывая сепаратистскую карту, играл с огнём: ведь это оружие было обоюдоострым. И ослабляя СССР, он тем самым давал аргументы в руки своим собственным российским национальным автономиям: ведь фактически внутреннее устройство РСФСР повторяло СССР, поскольку и Россия, и Советский Союз были конгломератами очень разных (и по уровню развития, и по национальному составу) регионов.

Не нужно быть пророком, чтобы предположить, что рано или поздно вся эта конструкция должна была приобрести какую-то взрывоопасную динамику. Так оно и случилось: на следующий день после окончания съезда народных депутатов СССР, 6 сентября, в столице Чечено-Ингушетии Грозном произошёл переворот: глава республики Доку Завгаев был обвинён в пособничестве ГКЧП и свергнут генерал-майором авиации Джохаром Дудаевым. Верховный Совет Чечено-Ингушской АССР был разогнан и власть в республике перешла к Чеченскому общенациональному конгрессу.

Характерно, что тогда все считали Дудаева и его сторонников людьми, которые поддерживают Ельцина. Например, посвящённая этим событиям статья в «Коммерсанте» от 6 сентября 1991 г. так и называлась: «Чечено-Ингушетия: кунаки Ельцина взяли власть». И Ельцину было бы вполне логично поддержать тех, кто сверг сторонников ГКЧП. Но у Ельцина был свой «эксперт по чеченскому вопросу»: Руслан Хасбулатов. Ему он и доверился в выборе, чью сторону занять в этом конфликте.

Но сам Ельцин неожиданно исчез… «Звёздный час» отнял у вождя революции слишком много сил, и поэтому сразу после последнего съезда народных депутатов СССР Ельцин удалился: сначала на дачу, а затем – в Сочи. Официально он отдыхал и лечил очередной сердечный приступ, но уже все знали: Ельцин празднует победу в компании своего охранника Александра Коржакова.

Но и без Ельцина антикоммунистическая революция шла своим ходом: продолжалась ликвидация КГБ, был распущен ВЛКСМ (комсомол), началась (и три года продолжалась) волна переименований городов, улиц и площадей, которым возвращали старые досоветские названия. В частности, в сентябре Ленинград вновь стал Санкт-Петербургом, а родной для Ельцина Свердловск – Екатеринбургом.

Но решать нужно было и намного более сложные вопросы. Оставшийся замещать Ельцина во время его отсутствия государственный секретарь РСФСР (должность, специально для него учреждённая в июле) Геннадий Бурбулис собрал в Архангельском несколько групп для разработки проектов экономических реформ (группы Явлинского, Сабурова и Гайдара). Им был выбран проект «15-ой дачи» – проект команды экономистов-рыночников Егора Гайдара, с которым Бурбулис познакомился как раз 20 августа в Белом доме.

Ельцинское поклонение Бахусу продолжалось не больше пары недель.Это его раблезианское веселье закончилось 24 сентября, когда в Сочи прилетел Бурбулис и поставил Ельцина перед фактом: в стране тяжелейший экономический кризис в сочетании с развалом государственных институтов, и необходимо срочно принимать тяжёлые стратегические решения.

Во-первых, нужно было новое работоспособное правительство России, которое начало бы уже перезревшие экономические реформы. А во-вторых, требовалось какое-то внятное решение вопроса о существовании Союза и союзных структур управления (хоть в традиционном, хоть в «ново-огаревском» понимании).

Нужно отдать должное Ельцину: он хоть и выглядел помятым и уставшим после такого «отдыха», но пересилил себя и включился в работу. Бурбулис потом вспоминал, что Ельцин вскоре после возвращения снова стал собранным и сосредоточенным. Его вопросы относительно предложений команды Гайдара были вполне конкретными и содержательными.

Уже 26 сентября в Сочи президент подписал указ об отставке премьера Силаева. Исполнять премьерские обязанности он поручил Олегу Лобову – до момента формирования нового правительства. Но особенно активно Ельцин включился в работу после своего возвращения из Сочи в Москву 10 октября.

Было абсолютно ясно, что предстоявшие экономические реформы станут крайне болезненными и неизбежно приведут к падению популярности того, кто эти реформы инициирует. Поэтому Ельцин стремился всячески уклониться от того, чтобы сыграть именно эту роль. Трудно упрекать его: как всякий электоральный политик, он не хотел тратить свой рейтинг на непопулярные меры.

Существует даже версия, что он специально взял сентябрьскую паузу, чтобы дать возможность Горбачёву перехватить инициативу и нажать-таки спусковой крючок реформ. Поэтому он не мешал, например, Силаеву и Явлинскому перейти в горбачевский Межреспубликанский экономический комитет, в надежде, что они всё-таки как-то подвигнут своего нового начальника хотя бы на какие-то действия.

Для Горбачёва это был, пожалуй, последний шанс, пусть и такой ценой, но зацепиться за утекавшую из рук власть. Но Горбачёв остался верен себе и ельцинского паса не принял. Он так и остался, как Моисей, на пороге той страны, в которую он вёл свой народ, и не переступил границы, отделявшей прошлое от будущего.

После этого Ельцин окончательно понял, что отступать некуда и дальнейшее промедление чревато полной катастрофой. «В конце 1991 года суверенитет России сформировался на фоне острого дефицита продовольствия. Зерна могло хватить лишь до начала февраля 1992 года, причём – при максимально жёстком режиме его использования», – вспоминал Егор Гайдар

И тогда Ельцин начал действовать. Новое правительство России формировалось довольно трудно и долго, несмотря на срочность. На пост главы этого нового правительства прочили многих: самого Лобова и самого Бурбулиса, хозяйственника Юрия Скокова, академика Юрия Рыжова, Михаила Полторанина, Григория Явлинского, Руслана Хасбулатова и даже офтальмолога Святослава Фёдорова. Но то, что оно должно стать правительством реформ, всем было совершенно ясно.

Преимущества гайдаровского проекта реформ, по свидетельству Бурбулиса, заключались в отказе от рассмотрения возможностей общего союзного их пространства: «России необходимо воздержаться от заключения экономического союза с другими республиками […] Россия должна проводить реформы самостоятельно, не тратя время на согласование с другими республиками». При этом сам проект был вполне шоковым – он предусматривал либерализацию цен уже в начале следующего года, а это могло привести (и привело) к серьёзным потерям доселе огромной популярности президента России.

В начале октября Бурбулис познакомил Ельцина и с самим Гайдаром. «На его [Ельцина] окончательное решение в пользу команды Гайдара повлияли профессиональная ясность, человеческая волевая определенность и убедительная прагматичность позиции Егора Тимуровича», – вспоминал Бурбулис.

Сам Гайдар говорил вот что: «Ещё осенью 1991 года мы обсуждали ключевой вопрос: позволят или не позволят нам провести настолько кардинальные и болезненные реформы? Ведь наша команда была, по существу, «технической» – нас никто не выбирал, а значит, в любой момент могли уволить. Политиком, на котором всё держалось, был Ельцин […] Нам предстояло убедить Бориса Николаевича конвертировать свою популярность в проведение жесточайших мер, необходимых для предотвращения катастрофы в России. И мы его убедили».

Собственно, только Ельцин-победитель и мог всё это сделать, не встречая практически никакого сопротивления – его авторитет и популярность достигли высшей своей точки. И Ельцин оказался достойным того пьедестала, на который его подняла революция.

Выступая на вновь собранном V съезде народных депутатов РСФСР 28 октября, Ельцин огласил программу шоковых реформ: «Обращаюсь к вам с решимостью безоговорочно встать на путь глубоких реформ и за поддержкой в этой решимости ко всем слоям населения». При этом от разовой либерализации цен «хуже будет всем примерно полгода. Затем — снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года – стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей.»

Харизма и решительность Ельцина снова принесли ему безоговорочную победу – съезд проголосовал (876 против 16) за предоставление президенту России чрезвычайных полномочий на тринадцать месяцев.

И 6 ноября правительство реформ было сформировано. Пользуясь предоставленными ему чрезвычайными полномочиями, Ельцин перестал искать достойную кандидатуру премьера и сам возглавил правительство. Его первым вице-премьером стал Бурбулис, который фактически и руководил работой правительства. И, наконец, в правительство вошли члены команды Егора Гайдара во главе с ним самим: Анатолий Чубайс, Александр Шохин, Петр Авен, Владимир Машиц, Владимир Лопухин и другие.

Заметим, что новое правительство включало в себя и министерские посты, свойственные совершенно независимым государствам, а отнюдь не автономиям в составе федерации – министра иностранных дел и (с марта) министра обороны. Союз фактически умер, но нуждался в похоронах.

В тот же, кстати, день были окончательно ликвидированы КПСС и КП РСФСР.

До своих сочинских каникул Борис Ельцин несколько раз подчёркивал, что реформированный Союз следовало сохранить. Вместе с Горбачёвым он продолжал участвовать в разработке планов будущего Союза Суверенных Государств. Впрочем, эти планы носили уже только конфедеративный характер: реальные властные структуры союзного центра после августовского путча были фактически уничтожены.

Но и сам смысл такой конфедерации был сомнителен, во всяком случае – для реформаторов будущего правительства России. На встрече в австрийском Альпбахе Чубайс, Авен, Васильев и Шохин констатировали: «Надреспубликанский центр обречен быть слабым. Следовательно, его не должно быть вовсе».

При этом парад суверенитетов принял необратимые масштабы. 6 сентября был официально признан выход из Союза Эстонии, Латвии и Литвы. 24 августа была провозглашена независимость Украины, а 1 декабря её независимость была подтверждена всенародным референдумом.

На таком фоне вернувшийся в Москву Ельцин переставал изображать союзника Горбачёва в деле создания полноценного ССГ. Выступая на съезде судей 18 октября, он прямо говорил: «Существенно пересмотрена наша позиция в отношении Центра. Раньше мы вынуждены были ориентироваться на затяжное, изматывающее сосуществование с ним и постепенное реформирование. Теперь задача в том, чтобы в скорейшее время демонтировать остатки унитарных имперских структур и создать мобильные и дешёвые межреспубликанские структуры».

В тот же день восемь союзных республик и президент СССР Горбачёв заключили в Москве договор об Экономическом сообществе, который гарантировал республикам свободу выхода из Союза, а также возможность национальных валют в каждой из них и разделение между ними золотого и валютного запаса СССР. Демонтаж Советского Союза начал приобретать конкретные институциональные формы.

На съезде народных депутатов, наделившем Ельцина чрезвычайными полномочиями, он высказался ещё резче: «Россия не допустит возрождения […] Центра, стоящего над ней, диктата сверху уже не будет […] В России одна власть — российский Съезд и Верховный Совет, российское правительство и российский Президент».

Тем не менее, 14 ноября главы семи союзных республика, включая и Ельцина, подписали документ о намерении всё же создать ССГ. Видимо, у них ещё оставались иллюзии, что идею Союза можно наполнить хоть каким-то содержанием. Но иллюзии эти разрушил референдум о независимости Украины 1 декабря.

После этого референдума, 5 декабря, Верховный Совет Украины принял обращение «К парламентам и народам мира», которым объявил, что «Договор 1922 года о создании Союза ССР Украина считает относительно себя недействительным и недействующим». С учетом того, что аналогичные решения в апреле приняла Грузия, а 18 октября – Азербайджан, становилось ясно, что СССР агонизирует.

Сразу после решения Верховного Совета Украины, в тот же день, 5 декабря, Ельцин встретился с Горбачёвым для обсуждения перспектив будущего Союза, и перспектив этих не нашёл. Журналистам он сказал: «Без Украины союзный договор теряет всякий смысл».

Позже, правда, Ельцин в телефонном разговоре с Джорджем Бушем, назвал причиной его отказа от ССГ тот факт, что без Украины всего две республики в Союзе остались бы славянскими, остальные были бы мусульманскими.

Здесь, помимо прочего, важно ещё и ельцинское понимание того, что исламу противостоит славянство, а не христианство. Иначе бы он упомянул ещё и Армению с Молдавией. Или в противовес славянам назвал бы тюркские народы. Но культурный уровень Ельцина был таков, каков был, и нет смысла теперь сокрушаться или иронизировать по этому поводу.

После разговора с Горбачёвым Ельцин отправился в Минск, против обыкновения не взяв с собой прессу.

Судя по воспоминаниям украинских и белорусских участников, о сути будущих Беловежских соглашений знали только члены Российской делегации.

Президент Украины Леонид Кравчук утверждал: «Тема вначале была названа так: собраться и принять какую-то декларацию или заявление, что ново-огарёвский процесс зашёл в тупик и что нам надо искать какие-то новые подходы, решения ]…[ Мы начали готовить документ и убедились, что просто декларацией, как изначально предполагалось, не обойтись».

Но и среди членов российской делегации не было единства. Геннадий Бурбулис, например, утверждает, что они ехали в Беловежскую пущу с твёрдым намерением поставить точку в истории СССР. Егор Гайдар не столь категоричен: он говорит, что и Ельцин, и вся делегация были готовы к любому варианту развития событий и сами развал Союза инициировать не собирались.

Он также утверждает, что всякие попытки обсудить любые формы Союза упирались в непреклонную позицию Крачука: «Я связан итогами референдума и решением Верховного Совета. Воля народа Украины однозначна: Украина не входит ни в какие союзы».

И Гайдар, и Шахрай говорят о том, что никаких готовых документов они с собой из Москвы не везли, и все Беловежские соглашения писались прямо на месте и были в значительной степени импровизацией.

Но, так или иначе, 8 декабря Беловежские соглашения были подписаны российскими, белорусскими и украинскими президентами, премьер-министрами и министрами иностранных дел.

Формально в 1922 году договор о создании СССР подписали четыре республики: РСФСР, БССР, УССР и распавшаяся вскоре Закавказская СФСР. Оставшиеся к 1991 году три учредителя и провозглашали, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает своё существование».

Одновременно создавалась новая организация – Содружество Независимых Государств, в отличие от планировавшегося ССГ представлявшая собой простой международный союз, а не государственное объединение, даже и конфедеративное.

Характерно, что Леонид Кравчук категорически отказывался подписывать даже решение о создании СНГ, видя и в нём противоречие с украинским референдумом. Подписать это соглашение уговорил Кравчука украинский премьер Витольд Фокин, который убедил его, что нужна хоть какая-то площадка для переговоров, например, по энергоносителям, без которых экономическая катастрофа в Украине будет быстрой и сокрушительной.

Страны-члены СНГ гарантировали обеспечение всех прав и свобод своих граждан, их равенство независимо от национальности, а также территориальную целостность, нерушимость границ между ними и их открытость для свободного перемещения граждан и информации. Кроме того, предполагалось всестороннее сотрудничество между этими странами, но в реальности оно до определённого времени касалось только общего военного пространства, в том числе – в отношении ядерного оружия.

Хотя к этому времени СССР и без того практически прекратил своё существование, формальная его ликвидация многими была расценена как реализация заговора. Судя по некоторым источникам, силы белорусского КГБ готовы были блокировать резиденцию Вискули в Беловежской пуще, где подписывались соглашения. Но против был сам Горбачёв: «Я думаю, это пахло гражданской войной. Это опасно. Это выглядело бы, что я вроде как для того, чтобы удержать власть, пошел на такое, хотя надо было демократическими путями добиваться», – вспоминал он.

При этом формальная ликвидация СССР не вызвала в декабре широкого осуждения. Напротив, в Киеве, Минске и Москве Беловежские соглашения были молниеносно ратифицированы парламентами, Верховный совет РСФСР проголосовал за них в соотношении 188 против 7.

21 декабря на встрече в Алма-Ате к СНГ присоединились ещё восемь теперь уже вполне независимых республик.

А 25 декабря первый и последний президент СССР Михаил Сергеевич Горбачёв сложил с себя полномочия. Над Кремлём были спущен красный флаг СССР и поднят российский триколор.

Борис Николаевич Ельцин получил Кремль, ядерную красную кнопку и полную независимость. Никакой власти, над ним стоявшей, больше не было.

Но распорядиться этой властью было сложно. За время горбачёвской Перестройки в СССР сложилась невиданная ситуация: власть обретала ответственность за свои действия. Горбачёв эту ответственность прочувствовал вполне. Теперь это предстояло Ельцину.

Начало нового 1992 года стало началом шоковых реформ. Была объявлена либерализация цен (в том числе были отменены ценовые ограничения даже на хлеб и молоко). Была провозглашена свобода торговли (в том числе и алкоголем, государственная монополия на него была отменена). Было заявлено о начале приватизации.

Говоря о позиции Ельцина, Егор Гайдар вспоминал: «Вряд ли он понимал в полной мере, какую цену ему придётся заплатить, и насколько это будет тяжело ему лично. В январе 1992 года, после либерализации цен – крайне непопулярной меры – он поехал по России. Приехал в Нижний Новгород, зашёл в магазин поговорить с народом. Он привык, что его любят, а там сплошной ор. Президент пытается что-то объяснить – бесполезно. Потом, как рассказывал сопровождавший его Борис Немцов, вышел, сел в машину и сказал: «Господи! Что же я наделал!». Тем не менее, он и тогда не отрёкся от сделанного и продолжал поддерживать рыночные реформы».

Ельцинские же выдвиженцы Александр Руцкой и Руслан Хасбулатов были не так тверды в своей приверженности реформам: 14 января они в Верховном совете потребовали отставки правительства. А в апреле 1992 года, когда сопротивление российских законодателей реформам начало приобретать характер открытого противостояния Ельцину, были категорически осуждены и ратифицированные ими же Беловежские соглашения.

Начиналась затяжная война за результаты революции 1991 года.

Глава 7. Ельцин. Реформы

Часть 1

В конце 1991 года Борис Николаевич Ельцин был на пике своей политической карьеры. Он стал народным героем-победителем, устранил со своего пути всех конкурентов и имел более чем достаточный для принятия всех государственных решений авторитет. Закончился важнейший этап достижения власти. Теперь нужно было эту власть удержать и с помощью этой власти вывести, наконец, страну из затяжного кризиса, в который она медленно погружалась всё предыдущее десятилетие.

Сложившаяся в стране ситуация требовала от Ельцина решительных действий – не только критических и сокрушительных, но и созидательных и конструктивных. Россия, в одночасье ставшая независимым и суверенным государством, нуждалась не только в красивых символах вроде триколора и двуглавого орла, но и в немедленных, срочных и давно перезревших реформах (прежде всего – экономических) – для того, чтобы просто выжить.

Но принимаемые президентом новой страны решения оказались серьёзным испытанием народной любви к нему. И ответственность за них оказалась бременем чрезвычайно тяжёлым, тем более что решения эти никак не могли стать популярными среди большинства россиян, не могли вызвать того энтузиазма и сплочения вокруг героя, какое вызывали, например, пресловутая «борьба с привилегиями» или противостояние с союзным центром.

Ельцин отлично знал, что Россия – это совсем не только и не столько московская интеллигенция, собравшаяся у Белого дома. Россия это сложная, неоднородная и в целом довольно консервативная и косная социальная система, внутри которой можно очень быстро растерять весь свой наработанный политический авторитет и которая легко может превратить любого героя в изгоя и отправить его на свалку истории.

Разумеется, такая перспектива не входила в планы нашего героя. Роль халифа на час его явно не устраивала. Он предполагал править Россией долго и счастливо. Что же у него было для этого? Не так мало, как может показаться на первый взгляд: у него была накопленная за последние четыре года народная любовь, известная харизма, его звериная интуиция, опыт хозяйственника и партийного функционера и невероятное честолюбие. И, наконец, у него была власть. Уж какая-никакая. Больше власти в тот момент всё равно не было ни у кого …

В последние годы он всегда противостоял вышестоящим – Политбюро в целом, Лигачёву, Горбачёву или ГКЧП. Теперь же сил, стоявших выше Ельцина, не осталось. И хотя Ельцин часто бравировал тем, что должности, которые он до этого занимал, никогда не начинались со слова «заместитель», правда состояла в том, что он впервые оказался в положении человека, у которого фактически не было никакого начальства, кроме Бога…

Огромная небывалая страна лежала перед ним. Это была территория, местами едва заселенная людьми, с огромными холодными пространствами, с развалившимся государственным аппаратом и нищим дезориентированным народом. Страна, надорвавшая пуп в соревновании с заведомо более экономически и интеллектуально мощной коалицией стран под общим названием «Запад». Страна потерпевшая полное моральное и идеологическое фиаско. Территория, являвшаяся свалкой ржавеющего, никому не нужного, старого оружия, произведённого в невероятных, циклопических и бессмысленных масштабах. Страна-казарма, страна-арсенал, огромная фабрика по производству металлолома, которая к тому же была не в состоянии просто себя прокормить…

Но это полбеды. Главная трагедия состояла в том, что и сам Ельцин, и весь народ так себя не ощущали. Они были уверены (как, впрочем, уверены и по сей день) что живут в могучей и славной стране с поистине неисчерпаемыми ресурсами всего на свете: от людей до недр. В стране, которой есть дело до всего, что происходит даже в самом дальнем уголке Земного шара. В стране, которая имеет свои «сферы влияния» и которая на равных может обсуждать вопросы мироустройства с самыми богатыми и сильными странами мира. Что этой стране жизненно необходим статус великой державы, место в Совете Безопасности ООН и ядерная триада. И ради этого статуса можно и нужно идти на любые жертвы, поскольку этот статус имеет самоценное значение.

Фактически речь шла о самоощущении всей нации и её вождя, которое драматически оторвалось от реальности и находилось в мире чистых фантазий. Но в этом иллюзорном мире жили не только российские обыватели, но и вся властная элита, включая «правительство молодых реформаторов». И действительность состояла в том, что этот миф был сильнее реальности. Фактически он сам и был реальностью хотя бы потому, что с ним нужно было считаться.

Люди смотрели на окружавшую их жизнь, на нищету, безработицу, на криминальную статистику, анализировали экономические показатели, на своей шкуре чувствовали всю тяжесть кризиса, но при этом как-то считалось, что это всё понарошку, несерьёзно, что резервы нескончаемы и что просто «начальники плохие», а страна – по-прежнему великая и могучая. Нация и ее элита не отрефлексировали своё поражение и не артикулировали его. Напротив, видели себя победителями коммунизма. По умолчанию ситуация оценивалась где-то на промежутке между «досадным недоразумением» и «временными трудностями».

Как-то само собой подразумевалось, что, фактически ополовинив население и территорию, люди по-прежнему живут всё в том же СССР, который просто сменил вывеску. И что страна, как неразменный пятак, ополовинившись, отнюдь не стала меньше и слабее. И если эта ополовиненная страна не в состоянии была удовлетворить их амбиции и запросы, то вовсе не потому, что она стала меньше и слабее, а потому, что «начальники воруют».

А сами начальники, в свою очередь, были убеждены, что этой новой стране за каким-то чёртом нужны были все эти стратегические ядерные подводные лодки и крейсера, ракеты и бомбардировщики, и что без них совсем никак невозможно. Солдаты великой армии умирали с голоду в своих казармах (например, на острове Русский) и зарабатывали на еду проституцией (описан случай, когда солдаты предлагали свои услуги прямо на Красной площади), но никому в голову даже не пришла мысль: а зачем нищей стране нужна такая дорогая армия, обслуживавшая абсолютно бессмысленные амбиции?

И когда для того, чтобы получить место в Совете Безопасности ООН, понадобилось весь внешний долг СССР взвалить на одну Россию, российская власть не задумываясь это сделала, хотя в этот же самый момент оставила без компенсаций собственный народ, у которого прежние власти украли все сбережения.

В стране не оказалось ни одной политической силы, которая предложила хотя бы обсудить целесообразность этого шага, настолько очевидной казалась всем необходимость заседать в Совбезе ООН по сравнению с какими-то вкладами граждан в сберкассах…

Разумеется, Ельцин, как всякий великоросс, был апологетом этого мифа. Он с ним вырос, он был для него органичен, другой роли для России он не представлял, а сам себя видел, конечно же, правителем только такой великой и могучей России, которую «все бояться и уважают».

Когда мы в дальнейшем будем обсуждать ход реформ, нужно всё время держать в голове это обстоятельство. Скорее всего, путь к успешной модернизации страны лежал через искреннее осознание народом полной идейной, институциональной и экономической катастрофы прежнего государственного строя. Как это было, например, в послевоенных Японии и Германии.

И задача новой элиты как раз и состояла в том, чтобы открыть народу глаза на реальное положение вещей. Но особенность того периода отечественной истории была в том, что такого осознания не произошло, за редким исключением, даже внутри элиты. И, следовательно, такая картина мира не стала мейнстримом.

Напротив, все надеялись, что рыночные реформы дадут быстрый и очень мощный эффект, поскольку были в плену прежних представлений о великолепных стартовых возможностях России в виде образованного, квалифицированного и работящего народа, нескончаемых ресурсов и тому подобного. Все ждали, что на Россию прольётся золотой дождь инвестиций, и в считанные месяцы она превратится в настоящее Эльдорадо.

В тот момент за пределами политической реальности была, например, возможность заявить о том, что реформы займут годы, что ситуация ещё долго будет не просто плохой, а будет ухудшаться, что в стране огромное количество ненужных производств, что огромная скрытая и явная безработица и нищета неизбежны и так далее. И хотя это была чистая правда, любой политик, который выступил бы с такими заявлениями, мгновенно потерял бы всякую поддержку народа и элиты. Ожидания у людей были совершенно другими, и Ельцин вынужден был с этим считаться.

Никто точно не знает, осознавал ли Ельцин реальные масштабы тех реформ, которые необходимы России, и те тяготы, которые ей придется пройти на этом пути, и понимал ли он, что всё это займет годы. Возможно, он и сам искренне считал, что к осени 1992 года начнётся постепенное улучшение ситуации.

Но это и не имеет особого значения, поскольку, повторимся, в тот момент все ждали чуда, и любой электоральный политик не мог сообщить россиянам, что чудес не бывает, без риска закончить на этом свою карьеру. Таким образом, у Ельцина, фактически не было выбора, безотносительно того, понимал ли он сам всю грандиозность и сложность стоявших перед страной задач или тоже находился в плену мифа о быстрых и безболезненных реформах.

Егор Гайдар, спустя годы, часто говорил, что он знает только одного политика – Уинстона Черчилля, который в 1940 году, заявив нации, что он «не может обещать ей ничего кроме крови, пота и слёз», получил её поддержку. Все остальные политики в аналогичных обстоятельствах предпочитали давать более оптимистические обещания. Не стал исключением и Ельцин.

Начало суверенного правления президента России стало временем не только весьма радикальных реформ, но и жёсткого противостояния с довольно быстро появившейся оппозицией во власти и в народе, выступавшей не только против реформ, но и против самого Ельцина как президента. И, разумеется, Ельцин вынужден был пожать горькие плоды ответственности и тяжести власти избранного народом вождя.

В целом, в первые два года независимого существования России параллельно шли три необходимых и неизбежных процесса: оформление полноценной государственности, радикальные экономические реформы и набирающий обороты конфликт между президентом и всё более непримиримой оппозицией ему.

Оформление новой российской государственности началось сразу после подавления августовского путча, ещё до окончательного упразднения СССР в Беловежской пуще, и заключалось в постепенном переведении советских властных, силовых, экономических и дипломатических структур на территории России в её подчинение. Но это, разумеется, не решало всех проблем, связанных с распадом Союза и началом независимого существования России, как и других бывших советских республик.

Например, довольно сложно было разделить олимпийскую сборную команду СССР, поэтому на олимпиадах 1992 года в Альбервиле и Барселоне под олимпийским флагом выступала объединённая команда бывших союзных республик (к летним играм в Барселоне Эстония, Латвия и Литва сформировали уже собственные сборные).

На протяжении всего 1992 года новые государства оформляли свой суверенный статус, заключая друг с другом и со всеми другими странами мира договоры о признании и дипломатических отношениях. Россия в этом процессе играла особую роль, заняв с 24 декабря 1991 года место СССР в Совете Безопасности ООН и, в целом, объявив себя преемником СССР во всех международных организациях и договорах.

Характерно, что место в Совете Безопасности ООН было получено Россией без какого-то специального договора, с молчаливого согласия всех остальных его членов.

По свидетельству Юлия Воронцова, который тогда был постоянным представителем сначала СССР, а потом России в Совете Безопасности ООН, формулу подсказали американцы: они предложили, чтобы Ельцин написал письмо генеральному секретарю ООН, в котором объявил бы Россию «продолжателем» СССР. Тут важно заметить, что никто не настаивал на «правопреемнике», оказалось достаточно расплывчатого «продолжателя».

Также, по свидетельству Геннадия Бурбулиса, место в Совбезе ООН досталось России отнюдь не в обмен на принятие на себя внешнего долга СССР (около 140 миллиардов долларов). Эти два вопроса в декабре 1991 года никто на международной арене не связывал.

Таким образом, казалось бы, ставшее уже аксиомой представление о том, что Ельцин взял на Россию внешний долг СССР лишь потому, что иначе бы она лишилась места в Совете Безопасности ООН, на поверку оказывается всего лишь гипотезой, которую ещё предстоит либо доказать, либо опровергнуть.

Это тем более верно, что переговоры между членами СНГ о правопреемстве союзного долга и разделе активов СССР велись вплоть до лета 1992 года, то есть до времени, когда Россия уже полгода как заседала в Совбезе ООН.

Но правда состоит также и в том, что в воображение самого Ельцина эти две вещи были почему-то связаны и, следовательно, ответственность за это решение несут, помимо Ельцина, те люди, кто эту связь ему в голову вложил.

Бурбулис вспоминает, что самым активным сторонником принятия Россией долга СССР был тогдашний председатель Комитета внешнеэкономических связей России (а впоследствии – министр внешнеэкономических связей) Пётр Олегович Авен, который отказ оплачивать долг СССР отчего-то называл «аморальным».

Пётр Авен изначально обладает настолько безупречной репутацией, что мы относим к чистой случайности то обстоятельство, что сразу после своей отставки в конце 1992 года он основал компанию «ФинПА», которая чрезвычайно успешно действовала как раз на рынке именно этих долговых обязательств бывшего СССР. По общему признания всех участников рынка эта компания в 1993 году продемонстрировала настолько неожиданную и уникальную компетенцию в этом вопросе, что никто не мог с ней конкурировать на равных.

А ещё через год господин Авен обменяет 50% ФинПА на 10% Альфа-банка и станет его президентом, а потом и вовсе продаст всю эту компанию «Альфа-групп». Так будет заложена основа одного из самых крупных состояний в России.

Само же признание долга СССР ничего хорошего России не дало. Первоначальный расчет на то, что зарубежные активы СССР (включая здания посольств, консульств и торгпредств), алмазный фонд и золотой запас, а также долги других стран Советскому Союзу с лихвой перекроют этот долг, оказался абсолютно ошибочным, поскольку среди должников СССР были сплошь бедные и развивавшиеся страны, и практически весь этот долг номиналом в 150 миллиардов долларов пришлось списать. Всего удалось получить в счёт этого долга лишь около 8 миллиардов долларов. При этом золотой и валютный запасы были растрачены ещё властями СССР.

Ещё один аргумент в пользу решения о принятии всего долга СССР на себя сторонники этого решения обосновывают необходимостью получения международной финансовой помощи. Будто без этого России не были бы выделены жизненно необходимые средства на экономическую стабилизацию.

Судя по всему, этот тезис тоже довольно сомнителен, поскольку вся международная финансовая помощь за годы реформ составила 24 миллиарда долларов, из которых более 7 миллиардов составила помощь в виде реструктуризации этого самого долга бывшего СССР. То есть не будь этой помощи вовсе, то, при отсутствии долга СССР, Россия была бы в чистом плюсе на 116 миллиардов долларов. И, разумеется, при таких обстоятельствах ни в какой помощи не нуждалась бы вовсе.

Долг СССР повис тяжёлой гирей на и так ослабленной кризисом экономике России и выплачивался все следующие 17 лет. Это чудовищное по своей бессмысленности решение резко снизило кредитный рейтинг России и, следовательно, исключило возможность получения значимых кредитов на внешнем рынке. Отсутствие же возможности серьёзных заимствований усилило тяготы реформ, что, возможно, явилось одной из основных причин, почему их не удалось провести таким образом, каким они изначально замышлялись Гайдаром.

Характерно, что другой долг СССР, долг по сберегательным вкладам населения, не вызывал у господина Авена таких эмоций. И он в то время не предлагал этот долг перед собственным народом каким-то образом компенсировать. В этой части вопросы морали стали волновать его лишь спустя тридцать лет, когда почти половина всех участников тогдашних реформ (Ельцин, Черномырдин, Гайдар, Лопухин, Машиц и другие) уже умерли, и их стало можно безнаказанно критиковать.

Позиция господина Авена тем более удивительна, что он, как мало кто другой, знает: если в дополнение к советскому внешнему долгу они повесили бы на Россию ещё и внутренний долг перед гражданами, то это не только окончательно похоронило бы рыночные реформы, но, скорее всего, уничтожило бы и саму Россию. Во всяком случае в том виде, в котором мы её знаем сегодня.

В конечном итоге, как известно, окончательный вариант дележа активов и долгов бывшего СССР выглядел так: всё забрала Россия. Это полностью вписывалось в представление Ельцина о роли России в мире и в постсоветском пространстве: Россия – это СССР, его роль она и должна играть впредь. То, что она стала меньше, беднее, что она стала демократической, что в России начались рыночные реформы – это ничего не меняло в её геополитическом позиционировании.

Можно сколько угодно спорить, что именно было важнее для Ельцина: демократические ценности и рыночные реформы или позиционирование России как великой державы с пресловутыми «сферами влияния» и с вечным, то нараставшим то ослабевавшим противостоянием с то ли реальными, то ли вымышленными геополитическими завистниками? Чем он готов был пожертвовать и ради чего: демократией и рынком ради геополитики или геополитикой ради демократии и рынка?

Нам кажется, что он сам не знал ответа на этот вопрос и, возможно, никогда по-настоящему перед собой его не ставил. Он был человек интуитивный, страстный, очень властный и честолюбивый. К тому же он был, по сути своей, обычным советским руководителем-традиционалистом и, как и его советские предшественники, считал, что ради «величия державы» народ может и потерпеть. И это важное, на наш взгляд, обстоятельство оставило свой характерный отпечаток на всех реформах 90-х.

К тому же нельзя забывать и того, что вся эта имперская геополитическая риторика была важна в непростом диалоге Ельцина с высшим армейским командованием и даже шире – со всем военным лобби, включавшим в себя ещё и ВПК. Разумеется, вся эта социальная группа была пропитана милитаризмом, а их сознание было органично-имперским. И для них выбор между пушками и маслом решался однозначно в пользу пушек.

В тот период Ельцину нужно было заручиться хотя бы нейтралитетом этих людей. Поскольку, перейди они на сторону его оппонентов, на его правлении можно было бы смело ставить крест. А так как мы знаем, кто был его непримиримыми оппонентами в то время, то не будет сильным преувеличением утверждать, что крест можно было бы ставить не только на самом Ельцине, но также и на демократии в целом и на рыночных реформах в частности.

Ельцин специально избегал возникновения дополнительных точек раздражения между Кремлем и военным лобби прежде всего потому, что и без них напряжение по этой линии было очень высоким: практически вся бывшая Советская Армия (более 2 миллионов человек) финансировалась практически исключительно одной Россией, и Ельцин знал, что ему в самое ближайшее время придётся её сократить более чем вдвое.

С учётом сказанного, становится понятным, почему в общей проблеме дележа советского имущества Ельцин уделял такое огромное внимание судьбе очень специфической части советского наследия – военному арсеналу СССР и, прежде всего, ядерному оружию.

Фактическое, но публично никогда не признанное, поражение СССР в Холодной войне и потепление отношений с США и НАТО дали новый импульс начатому еще Горбачёвым процессу постепенного ядерного разоружения. Но ядерный арсенал СССР в основном сохранился и был размещен в четырёх республиках – России, Белоруссии, Украине и Казахстане.

Беловежские декларации об общем военном пространстве не могли, во всяком случае в части ядерного оружия, устроить ни Ельцина, ни, что не менее важно, США. Американцы не могли позволить, чтобы контроль за распространением ядерного оружия резко усложнился из-за того, что это оружие расползлось бы по всему постсоветскому пространству, и риск его попадания в руки террористов стал бы недопустимо высок.

Поэтому Россия, при активной поддержке США, взяла на себя права и обязанности СССР как члена ядерного клуба. Остальные республики, кто добровольно, кто под давлением США и России, согласились начать вывоз ядерного оружия в Россию, а в мае 1992 года был подписан Лиссабонский протокол – дополнение к договору СНВ-1, по которому Белоруссия, Украина и Казахстан обязывались стать безъядерными странами. Украина, однако, запросила за этот статус большую компенсацию и ратифицировала лиссабонские соглашения только в 1994 году. Россия осталась единственной ядерной державой среди бывших советских республик.

Что же касается обычных вооружений, то главный спор разгорелся между Россией и Украиной за статус Черноморского флота, главной базой которого всегда был крымский Севастополь. После августовского путча в Москве Украина, как и Россия, активизировала оформление своей полной независимости. В рамках этого процесса президент Леонид Кравчук заявил, что все вооружённые силы, размещённые на Украине, должны стать украинскими, в том числе и флот. Беловежские соглашения в декабре ситуацию не прояснили: новые государства СНГ получали свои вооружённые силы, однако создавалось и общее командование, под которое попадали стратегические силы. Относился ли к ним Черноморский флот, было неясно.

Уже к весне выяснилось, что и президент Кравчук, и президент Ельцин считают флот своим и не готовы им пожертвовать. В апреле в Киеве и в Москве оба президента подписали похожие указы, передававшие флот в подчинение министерств обороны соответственно Украины или России. С этих указов и началось затяжное противостояние, приведшее в конце концов к нынешней ситуации.

Заметим, что речь шла не о нефти или других экономически важных ресурсах и не о ядерном оружии. Чем же так важен оказался запертый Босфором в Чёрном море флот?

Для обеих сторон это был вопрос принципа. Украина видела этот флот своим просто по причине его размещения в украинском теперь Севастополе, кроме того, других военно-морских сил у неё не было вовсе, и статус морской державы мог быть обеспечен только таким образом.

Для Ельцина же (и в этом он оказался вполне солидарен со всё более оппозиционным ему Верховным советом) принцип был другим. Россия стала правопреемницей СССР, но легко можно было распространить это правопреемство и дальше в историю – Российской империи. Собственно, даже не флот оказался предметом спора, а Крым и, особенно, Севастополь – «гордость русских моряков», который никак не мог стать городом моряков неслыханной «географической новости» – Украины.

В российской прессе и даже в Верховном совете стали поминать недобрым словом Никиту Сергеевича Хрущёва, передавшего в 1954 году советский Крым от РСФСР – УССР. А то обстоятельство, что большинство жителей Крыма говорило по-русски, позволяло российским депутатам требовать пересмотра государственного статуса Крыма, невзирая на Беловежские соглашения, провозглашавшие границы стран СНГ хоть и прозрачными, но нерушимыми.

Прямо поддержать идею «Крым – русский» придумавший интернациональное слово «россияне» и признавший украинские границы Ельцин не мог. Но, если в дальнейших событиях одними из его главных противников окажутся именно патриоты-державники, обвинявшие его в развале «могучего» СССР, то это вовсе не означало никакого иммунитета Ельцина к очень понятным всякому русскому мифам о «славе русского оружия». А Севастополь был воплощением этой славы.

Миф Севастополя вообще является прекрасной иллюстрацией того, что хорошей пропаганде всё равно в чём черпать своё вдохновение: при дефиците побед она может приучить людей гордится и поражениями. С момента своего основания в 1783 году, Севастополь всерьёз осаждали дважды: в Крымскую войну и в начале Великой Отечественной. И оба раза противнику удалось его взять. Однако в советской и российской пропаганде его упорно называли и называют «неприступным».

В настоящее время Севастополь не имеет никакого серьёзного военного значения: у флота, запертого НАТО в Черном море нет ни малейшей возможности для стратегического манёвра, а перемещения на пару сотен километров от берега (до Турции – триста километров) практически бессмысленны с учётом дальности и скорости современных авиации и ракет.

При наличии военно-морских баз в Румынии, Болгарии, Турции и при дружественных Грузии и Украине у НАТО нет и не может быть никакого интереса к Севастополю. Но российская пропаганда упорно доказывает, что если бы там не было российских солдат, то там были бы солдаты НАТО…

Севастополь имел значение в XVIII-XIX веках – как плацдарм для морской атаки на Константинополь, начиная с «Греческого проекта» Екатерины Великой и продолжая проектами всех её последователей. Но с учётом современного положения дел роль Севастополя как военного порта стала бессмысленной. Однако абсурдность севастопольского мифа не помешала сначала Ельцину, а потом и Путину, продолжать вбухивать в Севастопольскую военно-морскую базу и в Черноморский флот огромные деньги и всячески при этом себя нахваливать за «отстаивание геополитических интересов России».

Справедливости ради нужно сказать, что в 1992 году ни Ельцин, ни Кравчук не моглипозволить себе сосредоточиться исключительно на воинской славе и имперских мифах. Дело было даже не в маловероятном тогда военном конфликте между ними за Крым, а в ограниченных экономических возможностях содержать Черноморский флот. Поэтому пришлось так или иначе договариваться.

Встретившись в Дагомысе, а затем в Ялте, президенты договорились поделить флот позже, оставив его пока под общим командованием. Таким образом российское присутствие в Севастополе стало легитимным. Но раздел флота всё же начался, причем стихийно: часть кораблей стояла на рейде Севастополя без каких бы то ни было флагов, а на части флаги поднимали сами экипажи: кто-то жёлто-синий, а кто-то возрождённый андреевский.

Однако не крымская тематика была в центре ельцинского внимания. Сделавшись президентом независимой России, он настойчиво искал дружбы с бывшим главным стратегическим противником СССР – с США, тем более что дружба эта была для России жизненно необходима, хотя бы из соображений экономического выживания.

Практически весь 1992 год, особенно его первую половину, в международных делах Ельцина волновали прежде всего вопросы гуманитарной помощи России. Достаточно изучить график его встреч и телефонных переговоров с западными лидерами и ознакомится с темами, которые там обсуждались, чтобы в этом убедиться.

30 января 1992 года Ельцин отправился на неделю в Америку на встречу с Джорджем Бушем, которого он называл теперь не иначе как своим другом. На встрече в Кемп-Дэвиде Ельцин торжественно объявил, что суверенная Россия не считает США своим потенциальным противником, и российское ядерное оружие не нацелено больше на американские города и военные объекты. Холодная война была официально объявлена оконченной, а друзья договорились о взаимных официальных визитах на ближайшее время.

Но главным для Ельцина было другое: «В частности, мы обсудили экономическую реформу в России, равно как и вопросы сотрудничества и помощи с тем, чтобы эта реформа не задохнулась». Хотя российский президент утверждал: «Я приехал сюда не с протянутой рукой, чтобы просить помощь», именно этим он и занимался, пугая Буша возобновлением Холодной войны в случае провала его реформ. Во время нового – государственного – визита в июне он выскажется образнее и точнее: «Сегодня свободу Америки защищают в России. Если реформы провалятся, это обойдется в сотни миллиардов».

США и Запад в целом (особенно – Германия) и до этого оказывали СССР гуманитарную помощь, прежде всего – продовольствием. Так в 1991 году только США поставили в СССР более 300 тысяч тонн продовольствия.

Так и в этот раз, в ответ на призыв Ельцина, администрация Буша с помощью военно-транспортной авиации США начала гуманитарную операцию «Provide Hope». Всего США в 1992 году разными способами поставили в Россию ещё около 300 тысяч тонн продовольствия. До сих пор в России помнят «ножки Буша» – куриные окорочка, которые помогли решить проблему голода.

Общая гуманитарная помощь США России в течении 90-х годов составила около 11 миллиардов долларов. В целом же, гуманитарная помощь Запада ельцинской России никогда не оценивалась, но, видимо, составила примерно 20 миллиардов. Это была и продовольственная помощь, и гранты на поддержку рыночных реформ, и многие другие формы поддержки, в том числе в сфере образования.

Сегодня, по традиции, которой уже больше ста лет, Россия либо отрицает сам факт такой помощи, либо считает её мелкой, унизительной подачкой, которая ничего не решала. Что ж, такова видимо наша российская привычка: всех упрекать в неблагодарности, но самим никогда её ни к кому не испытывать. Есть в этом даже что-то по-детски трогательное: так подростки не любят говорить «спасибо», видя в этом унижение своего достоинства…

Параллельно с дискуссиями о Севастополе и Крыме и налаживанием отношений с Западом в целом и с США в частности, шли не менее важные и более потенциально опасные дискуссии о принадлежности Чечни, Татарии, Башкирии и других национальных автономий входивших в состав России.

Ещё до ликвидации СССР, в рамках начавшегося парада суверенитетов союзных республик, национальный сепаратизм появился и в автономных республиках РСФСР. Требования 1990-1991 годов по большей части сводились к непосредственному членству этих автономий в СССР, минуя российскую федерацию. Такие же требования предъявлялись и при участии автономий в «ново-огарёвском процессе». Окончательное уничтожение СССР в декабре 1991 года изменило направление требований. Речь в ряде автономий пошла о полной независимости.

Если в 1990 году Ельцин, подчёркивая свою приверженность демократии и неприятие союзных (советских) властей, громогласно заявлял в Уфе: «возьмите ту долю власти, которую сами можете проглотить», то теперь он должен был и сам так разделить власть с автономиями, чтобы это не привело к их полному отделению от России. Ельцин был глубоко убеждён, что Российская Федерация ни в каком случае не должна повторить судьбу Союза.

Но сохранить Россию единой было сложно. И хотя большая часть национальных автономий удовлетворилась самоуправлением, финансированием развития национальных школ, языка и культуры, официальным переименованием и некоторым пересмотром своего экономического и налогового положения, некоторые из них продолжали требовать независимости – Чечня, Татария, Башкирия и даже Карелия (знакомая Ельцину по XIX конференции КПСС в 1988 году).

Нужно признать, что в тот сложный момент Ельцин сделал невозможное: несмотря на все трудности, 31 марта 1992 года он организовал подписание федеративного договора, то есть договоров о разделении полномочий центральной власти отдельно с суверенными республиками (бывшими автономными), отдельно с краями и областями и отдельно с автономными областями и округами. В Российской Федерации ему удалось добиться от субъектов того, что не удалось Горбачёву в СССР.

Сейчас многие говорят, что Путин в начале 2000-х годов спас страну от развала. Даже Анатолий Чубайс, прекрасно зная, что это не так, поддакивает кремлёвским сказочникам и повторяет эту чушь. Правда же состоит в том, что этот вопрос, за несколькими исключениями, фактически был закрыт уже в 1992 году.

Только две республики отказались подписать договор – Чечня и Татария (которую теперь следовало называть Татарстаном). Президент последней Минтимер Шаймиев за десять дней до подписания федеративного договора устроил в республике референдум, по результатам которого Татарстан должен был отныне существовать как «суверенное государство, субъект международного права, строящее свои отношения с Российской Федерацией и другими республиками, государствами на основе равноправных договоров».

Переговоры Ельцина с Шаймиевым растянулись после этого на два года, и только в 1994 году с Татарстаном был подписан отдельный договор, разграничивавший полномочия между Казанью и Москвой и дававший республике самое широкое самоуправление и полное распоряжение ресурсами. Договор этот будет изменён в 2007 году и отменён в 2017.

Но фактически с самого начала Татарстан как был, так и остался частью России, имея в реальности полномочий ничуть не больше, чем любая другая автономия, вроде Башкирии, Якутии или Бурятии. На это была одна очень важная причина, которую хорошо понимал Виктор Степанович Черномырдин, но в тот момент не понимали ни Ельцин, ни Гайдар.

Дело в том, что экономической основной предполагаемого суверенитета Татарстана могла стать только добываемая там нефть. Вся остальная экономика Татарстана была настолько глубоко интегрирована в российскую, что ни о каком отделении на этой основе не могло быть и речи. Но в татарской нефти много серы. И ещё со времен СССР власти смешивали высококачественную низкосернистую нефть из Западной Сибири (международное название «Siberian Light») с низкокачественной татарской и получалась советская экспортная смесь «Urals», которая торговалась с дисконтом к международному стандарту североморской нефти «Brent» (в то время как нефть «Siberian Light», продавайся она без добавления татарской нефти, торговалась бы практически без дисконта). На этом терялись огромные деньги, но идеологические установки дружбы народов в СССР заставляли фактически субсидировать татарских нефтяников за счёт их коллег из Западной Сибири.

Если предположить, что Татарстан стал бы независимым государством, то для того, чтобы отключить его от экспортного нефтепровода были бы все основания. Либо он должен был бы компенсировать те потери, которые несли нефтедобывающие компании России в связи с тем, что они должны были смешивать свою нефть с татарской, а такие компенсации сразу делали бы татарский экспорт убыточным. Особенно при тех ценах на нефть, которые держались все 90-е годы.

Как только казанских вождей поставили перед этим фактом, вся их сепаратистская риторика сразу пошла на убыль, и фактически уже к середине 90-х тема была закрыта. Поэтому нынешние рассказы про агрессивный татарский сепаратизм 90-х – не более чем раздувание не существовавшей в реальности угрозы и пропагандистская выдумка в общем русле демонизации и вульгаризации ельцинского периода российской истории.

Позже спорадические всплески сепаратизма ещё случались – в виде Уральской республики Эдуарда Росселя и Дальневосточной республики Евгения Наздратенко. Но Ельцин быстро купировал их жёсткими кадровыми решениями, и для других региональных лидеров эти казусы стали скорее антирекламой сепаратизму, чем притягательным примером.

Особняком в процессе выстраивания новой России стоит история взаимоотношений с Чечнёй. С сентября 1991 года статус Чечни, отделившейся от Ингушетии и категорически настаивавшей на полной своей независимости, оставался неопределённым. Новый президент новой республики Ичкерия Джохар Дудаев, провозгласив независимость, упорно настаивал на полном суверенитете своей республики и о каком-либо варианте вхождения в состав Российской Федерации вести переговоры решительно не хотел.

События развивались следующим образом. Как мы писали раньше, после разгона 6 сентября 1991 года Верховного Совета Чечено-Ингушской (ЧИ) АССР власть в республике захватил Общенациональный конгресс чеченского народа (ОКЧН) во главе с генералом авиации Джохаром Дудаевым. Во время этих событий по меньшей мере один человек погиб: мэра Грозного Юрия Куценко выбросили из окна. Много людей получили серьёзные травмы.

Буквально через пару дней в Грозный вылетел Геннадий Бурбулис. Он пробыл там три дня и непрерывно разговаривал с Дудаевым. В какой-то момент он спросил Дудаева: «А не могли бы мы поговорить тет-а-тет, без постоянного присутствия вашей многочисленной вооруженной до зубов охраны? Разве вы меня боитесь?»

Попытка сыграть на самолюбии горца не сработала: Дудаев никак не ответил на его предложение. Видимо, даже этот вопрос Дудаев не мог решить самостоятельно и должен был обсудить его со своими коллегами. Только после этих консультаций на следующее утро они встретились вдвоём, и никого рядом не было.

Сначала разговор шёл обычным порядком: Бурбулис, как и на всех предыдущих их встречах, предлагал какие-то взаимоприемлемые варианты интеграции для Чечни и России, а Дудаев отказывался обсуждать что-либо кроме полной независимости Чечни. В какой-то момент Дудаев вполголоса сказал Бурбулису: «Мне очень нужна личная встреча с Ельциным».

И дальше, как ни в чем ни бывало, он продолжил разговор в прежнем русле. Бурбулис утверждает, что Дудаев всем своим видом дал ему понять, что эта встреча с Ельциным для него критически важна, и что после неё всё может сильно измениться в лучшую для всех сторону.

По возвращении в Москву Бурбулис в узком кругу рассказал о своём визите в Грозный. Больше всех против встречи Ельцина с Дудаевым выступал Руслан Хасбулатов, и уже 15 сентября Хасбулатов сам отправился в Грозный во главе спешно организованной им делегации Верховного совета России и предпринял попытку самостоятельно найти компромисс.

Хасбулатов в 1990 году был выбран на съезд народных депутатов РСФСР от Чечено-Ингушской АССР и слыл в Москве человеком, в Чечне очень авторитетным. Скорее всего, он и сам считал себя таковым и был уверен, что сумеет разрешить эту конфликтную ситуацию.

Тут важно заметить, что другим народным депутатом РСФСР от ЧИ АССР был первый секретарь чечено-ингушского обкома КПСС Доку Гапурович Завгаев. Который, параллельно со всеми своими должностями, был ещё и депутатом Верховного Совета ЧИ АССР и, разумеется, его председателем.

Именно Завгаева Дудаев и прогнал 6 сентября. Разумеется, когда делегация во главе с Хасбулатовым прибыла в Грозный, то, предполагая, что Хасбулатова и Завгаева связывают какие-то отношения, Дудаев не мог воспринять приехавших иначе, как московский десант в защиту Завгаева.

Формально Хасбулатову удалось достичь компромисса с Исполкомом ОКЧН. Он договорился с Дудаевым о создании временного органа власти на период до выборов нового Верховного совета Чечено-Ингушской АССР. Новые выборы были назначены на 17 ноября. Таким образом был сформирован Временный Высший Совет (ВВС) Чечено-Ингушении из 32 депутатов, сокращённый вскоре до 13 депутатов, затем — до 9. Его главой был назначен заместитель Дудаева по ОКЧН Хусейн Ахмадов.

Но эти договоренности просуществовали чуть больше месяца. 27 октября Исполком ОКЧН провел в Чечне президентские выборы, на которых победил Джохар Дудаев. А уже 2 ноября съезд народных депутатов РСФСР под председательством Хасбулатова признал эти выборы незаконными.

Характерно, что решение съезд принял с голоса: Хасбулатов просто в микрофон предложил резолюцию, и она без прений была тут же принята. Как-то само собой подразумевалось, что Чечня – это вотчина Хасбулатова, и он лучше других знает кто там легитимный, а кто нет, и как всё правильно разрулить.

Но из Чечни приходили новости одна тревожнее другой. Криминогенная обстановка накалялась, происходили постоянные стычки с применением огнестрельного оружия между противоборствовавшими группировками как по политическим, так и по криминальным мотивам. Всё чаще неизвестные бандиты стали нападать на проходившие через Чечню поезда и грабить их.

Поскольку союзные власти никак не реагировали, вооружённые гвардейцы Дудаева начали осаждать военные городки и армейские склады с оружием. Они требовали отдать им это оружие, в противном случае грозили вырезать всех, включая женщин и детей. Кроме того, началось тотальное выдавливание из Чечни всех не-чеченцев, прежде всего – русских, которые составляли тогда около трети населения (более 300 тысяч).

Стало ясно, что у Хасбулатова нет никакого позитивного сценария. После долгих совещаний и раздумий 7 ноября 1991 года Ельцин подписал указ о чрезвычайном положении в Чечено-Ингушской республике. И это стало причиной первого поражения Ельцина, тем более болезненного, что нанёс ему его Горбачёв.

Для реализации чрезвычайного положения в Грозный вылетел большой отряд ОМОНа (по некоторым данным в его составе был и отряд «Витязь») во главе с Руцким, а также отправились несколько эшелонов внутренних войск. Но министр внутренних дел СССР Виктор Баранников (который до августовских событий возглавлял МВД РСФСР), выполняя волю своего нового шефа (всё ещё президента) Горбачёва, фактически саботировал реализацию ельцинского указа.

В результате Руцкой вылетел в Грозный с безоружным ОМОНом: по плану его предполагалось вооружить уже в аэропорту Грозного – из арсенала местного МВД. Но практически весь личный состав этого МВД к тому моменту перешёл на сторону Дудаева. Вместо оружия московским гостям предложили горячее питание и посоветовали убираться обратно в Москву. А в случае непослушания – пообещали убить всех на месте. Руцкой просидел в аэропорту пару дней, пытаясь добиться от Баранникова какой-либо помощи, и, не дождавшись, бесславно улетел обратно вместе с доблестными омоновцами.

С эшелонами внутренних войск вышла примерно такая же картина: личный состав прибыл в Беслан, а техника – в Моздок. Так они и простояли несколько дней. Союзные силовики (у которых только и была реальная военная сила в тот момент) откровенно саботировали ельцинский указ. Хасбулатов впоследствии утверждал, что Горбачёв прямо сказал ему в телефонном разговоре: «В своё время вы мне в Литве не дали ввести чрезвычайное положение. Вот вам ответ».

Это было последнее действие (вернее – традиционное бездействие) первого и последнего президента СССР. Уже через несколько недель он отдаст Ельцину ядерный чемоданчик и навсегда покинет свой кабинет в Кремле.

Уже 10 ноября стало ясно, что у Ельцина, а точнее – у Российской Федерации, попросту нет сил для обеспечения силовой поддержки чрезвычайного положения. А без такой поддержки указ Ельцина не стоил бумаги, на которой он был написан.

Депутаты Верховного совета РСФСР, поняв это, недолго думая, отменили указ Ельцина. Что удивительно, эта отмена произошла несмотря на активные возражения Хасбулатова и Руцкого. Хасбулатов в тот момент ещё не был так силен, чтобы манипулировать съездом: его самого на этом же съезде едва-едва выбрали Председателем Верховного совета (до этого он был исполняющим обязанности). Ельцину же ничего не оставалось, как стерпеть это унижение: никакой контригры у него в запасе не было.

Трудно упрекнуть Ельцина в том, что случилось. Окружавшие его люди давали самые противоречивые советы. Одни считали, что ему нужно встретится с Дудаевым, как тот и просил его. Другие – что Дудаев преступник, узурпировавший власть, а поддерживавшие его люди – бандиты. И с такими людьми нельзя вести переговоры.

Военные и силовики всех мастей, как всегда, обещали закидать противника шапками, а либеральные профессора читали Ельцину лекции о тяжёлой судьбе чеченского народа и необходимости конструктивного диалога со свободолюбивыми горцами.

Если к этому добавить катастрофическую ситуацию в российской экономике, текущее руководство правительством, непростые отношения с союзным руководством, подготовку к встрече в Беловежской Пуще, обсуждение предстоящих тяжелейших экономических реформ, переговоры с США по ядерному оружию и прочие неотложные дела, которые на него навалились в тот момент, удивительно вообще, что внимания Ельцина хватило ещё и на чеченский сюжет. И что он нашёл в себе мужество не сорваться в ситуации очевидного проигрыша.

Интересно, что обычно не прощавший таких демаршей Ельцин, уже в январе 1992 года предложил Баранникову возглавить объединённое министерство внутренних дел и госбезопасности. Видимо, Баранников сумел убедить Ельцина, что он был ни при чём, хотя нам трудно представить, как ему это удалось.

Забегая вперед, скажем, что это кадровое решение было у Ельцина одним из самых неудачных: саму идею объединения КГБ и МВД в одно министерство вскоре отменил Конституционный Суд, а Баранников уже через год был обвинен в коррупции и уволен Ельциным с формулировкой «за нарушение этических норм» летом 1993 года. В октябре того же года Баранников примкнул к Хасбулатову и Руцкому, а в 1995 году внезапно умер от инсульта пятидесяти пяти лет от роду…

Чечня же с конца 1991 года была фактически предоставлена сама себе. Федеральное правительство аккуратно выплачивало местным жителям пенсии и периодически выделяло субвенции. Даже после того, как Дудаев прекратил платить налоги в общий бюджет и запретил сотрудникам российских спецслужб въезд в республику, федеральный центр продолжал перечислять в Чечню денежные средства из бюджета. Только в 1993 году на Чечню было выделено 11,5 миллиарда рублей, а российская нефть продолжала поступать в Чечню до самого конца 1994 года. При этом она, разумеется, не оплачивалась и, в основном, тут же перепродавалась за рубеж.

Но этим контакты с Чечней фактически и исчерпывались. Отдельные федеральные чиновники эпизодически встречались с руководством Чеченской республики (или как она тогда называлась – Ичкерии), но всё это было бессмысленным времяпровождением: Дудаев и его окружение не хотели никакого обсуждения вариантов вхождения с состав России.

Наметившийся, казалось, диалог в рамках двусторонней комиссии в Дагомысе тоже быстро превратился в плохой водевиль: достигнув каких-то договорённостей с чеченскими эмиссарами, чиновники из Москвы через короткое время получали сообщение, что все эти договоренности дезавуированы Дудаевым, и нужно начинать всё сначала.

При этом открытые границы с Россией и свободное движение товаров и людей независимую и суверенную Ичкерию полностью устраивало. Как и единая валюта: на операциях с фальшивыми чеченскими авизо она заработала не менее четырех триллионов рублей.

Несмотря на то, что Дудаев постоянно твердил, что в Ичкерии создано новое, сильное и работающее государство, в действительности, государственная система ЧРИ оказалась крайне неэффективной, и, к тому же, в период 1991—1994 годов она стремительно криминализировалась.

В 1992—1993 годах на территории Чечни было совершено свыше 600 умышленных убийств. За период до начала 1995 года на Грозненском отделении Северо-Кавказской железной дороги подверглись вооружённому разграблению более 800 поездов. В 1992—1994 годах в результате вооружённых нападений погибло 26 железнодорожников. Сложившаяся ситуация вынудила правительство России принять решение о прекращении движения поездов по территории Чечни с октября 1994 года.

В республике процветал захват заложников и работорговля. Всего с 1992 года было похищено и незаконно удерживалось в Чечне 1790 человек. В Чечне был устроен настоящий геноцид в отношении не-чеченцев, который привёл к тому, что подавляющее большинство русскоязычного населения (более 300 тысяч человек) вынуждено было из Чечни бежать.

В нашу задачу не входит подробное описание внутричеченских событий в период 1991–1994 годов. Скажем только, что режим Дудаева был неустойчив и часто вынужден был опираться лишь на верные ему вооружённые группировки, такие как, например, «Абхазский батальон» Шамиля Басаева или «Исламский спецназ» Руслана Гелаева.

Однажды разогнав Верховный совет и создав парламент, через какое-то время Дудаев вступил в конфликт уже и с этим «своим» парламентом. Разогнав и его, он получил решительный протест от назначенного им же самим Конституционного суда. Тогда Дудаев разогнал и Конституционный суд…

И всякий раз это не было каким-то джентельменским обменом указами и постановлениями. Всякий раз были уличные бои, стрельба и трупы. Без возражений исполнялись лишь указы Дудаева о национализации какого-либо федерального имущества. И то лишь потому, что по факту это было банальным грабежом.

Так происходило, например, разграбление воинских складов с оружием, старт которому Дудаев дал осенью 1991 года. Прибывший в мае 1992 года в Чечню новый министр обороны России Павел Грачёв подписал с Дудаевым соглашение о разделе всего военного имущества в пропорции 50 на 50.

Часто Грачёву ставят это соглашение в упрёк. Это вряд ли справедливо, поскольку фактически Грачёв этим соглашением просто зафиксировал сложившееся к тому моменту положение дел: половина складов уже была разграблена. И заслуга Грачёва состоит в том, что ему удалось договориться и вывезти в Россию хотя бы остававшуюся половину. К тому же, в рамках этого соглашения Дудаев позволил всем военнослужащим и членам их семей беспрепятственно покинуть Чечню.

Заблуждением также является утверждение, что Дудаев стремился построить светское государство. Это не так. Уже с осени 1991 года, а именно – с момента подписания Ельциным указа о чрезвычайном положении, Исполком ОКЧН призвал все мусульманские народы Кавказа к газавату против России, а сам Дудаев обратился ко всем мусульманским народам с призывом превратить Москву «в зону бедствия» «во имя нашей общей свободы от куфра (нечисти)» и объявил всеобщую мобилизацию.

На всякий случай президент и парламент Чечни распространили завещание (ни много ни мало), в котором призвали народы Кавказа «не складывать знамя борьбы за свободу», «перенести страх и муки в логово зла и насилия над народами, в Москву». То есть ни о каком светском и мирном характере дудаевской Ичкерии речи не шло уже тогда, и религиозный характер противостояния педалировался Дудаевым практически с самого начала.

Каково было отношение Ельцина к Дудаеву? Галина Старовойтова в своих мемуарах писала, что Ельцин был знаком с Дудаевым с января 1991 года. По её словам, он познакомился с ним в Таллине, куда приехал вместе с Бурбулисом на встречу с руководством прибалтийских республик. Будто бы в последний момент Ельцин из соображений безопасности решил не лететь в Москву, а ехать в Ленинград на машине. И командующий дислоцированной в Эстонии дивизией дальней авиации генерал-майор Джохар Дудаев выделил ему для этого свой служебный автомобиль.

Сергей Филатов (глава президентской администрации с января 1993 по январь 1996 года), возглавлявший в январе 1991 секретариат Верховного совета РСФСР, а в ноябре ставший первым заместителем Хасбулатова, тоже утверждает, что и Ельцин и Бурбулис были знакомы с Дудаевым и даже благословляли его на то, чтобы он возглавил ОКЧН.

Бурбулис это категорически отрицает и справедливо замечает, что Старовойтовой в Таллине с ними не было и, скорее всего, все эти истории рассказал ей сам Дудаев во время многочисленных телефонных переговоров, которые она, начиная с конца 1991 года, вела с ним, пытаясь организовать его встречу с Ельциным.

Старовойтова, будучи по профессии этнографом, попала под очарование брутальной горской романтики, а Дудаев коварно эксплуатировал доброе женское сердце Галины Васильевны. Он вообще производил неотразимое впечатление на женщин. Достаточно послушать восторженные рассказы Валерии Ильиничны Новодворской о нём, чтобы понять масштабы его мужского обаяния.

Филатов также пишет, что все попытки прямой встречи торпедировал Хасбулатов. Он хотел с чеченской проблемой разобраться сам и очень ревниво относился к тому, что Ельцин пытался решить этот вопрос через его голову. Бурбулис говорит примерно то же самое. Кроме того, он грешит и на силовиков, которые, по его утверждению, тоже всячески противились прямым переговорам Ельцина и Дудаева.

Доподлинно известно лишь то, что Дудаев много раз, и до декабря 1994 года и после, в частном порядке и публично предлагал такую встречу, настаивал на ней и, можно даже сказать, уговаривал Ельцина встретиться. И такая встреча, действительно, много раз готовилась, назначались место и дата, готовились проекты документов, но всякий раз находились какие-то предпочитавшие оставаться в тени силы, которые эту встречу неизменно срывали.

Никто из публичных персон того времени в своих воспоминаниях и интервью не говорит: да, это я выступил против встречи. Да, это я сорвал её. Да, это я уговорил Ельцина не встречаться с Дудаевым. Все, напротив, говорят, что лично они были за, но какие-то неведомые «они» что-то такое шептали Ельцину на ухо, и он всякий раз уже почти подготовленную встречу отменял…

На наш взгляд, всё это бессмысленное гадание на кофейной гуще. Скорее всего, правы те, кто говорит, что Дудаев был лишь спикером воли целой группы людей (Зелимхан Яндарбиев, Мовлади Удугов, Шамиль Басаев и другие), которые представляли собой радикальное националистическое крыло ОКЧН.

Эти люди не без оснований считали, что исторически от союза с Россией чеченский народ ничего не выиграл. Сначала царское правительство проводило политику открытого геноцида. Потом советская власть фактически высосала из чеченской земли всю нефть, не потратив на Чечню и десятой доли тех денег, которые она выручила от её продажи.

Хорошо известно, что в Чечено-Ингушской АССР была самая высокая в Советском Союзе безработица, и люди постарше помнят, что в 70–80-е годы по стране постоянно кочевали из деревни в деревню бригады чеченских и ингушских шабашников-строителей в поисках заработков.

А самым страшным стала сталинская депортация, в которой погибло от голода и болезней не менее 30% чеченцев. И потом, вплоть до конца СССР, чеченцы (как и остальные депортированные народы) ходили с клеймом врагов народа и были серьёзно ущемлены в образовательных и карьерных возможностях.

Наверное, сам Дудаев, как всякий нормальный советский генерал (кстати, чтобы поступить в военное училище в 1962 году, он вынужден был назваться осетином) понимал, к какой катастрофе приведёт эскалация конфликта, и не хотел совсем рвать с Россией. И поэтому стремился лично договориться с Ельциным о какой-то схеме, удовлетворявшей амбиции обеих сторон. Но вряд ли он смог бы убедить своих коллег-националистов согласиться на такую схему.

Эти люди мыслили другими категориями, их сознание было устроено скорее мифологически, чем прагматично. Один из идеологов этого движения, вице-президент Ичкерии Зелимхан Яндарбиев (который, что характерно, был писатель и поэт), прямо говорил, что война с Россией им нужна, чтобы сломать тейповую структуру и в горниле войны выплавить единый чеченский народ.

Таким образом, любая договорённость о даже самой формальной интеграции Чечни в Россию была бы торпедирована этими людьми. А они представляли собой влиятельную, прежде всего – в военном отношении, силу. Они всё для себя уже решили и готовы были идти до конца.

Нам представляется, что в тот момент не было шансов договориться с Чечнёй о каком-то варианте интеграции, как это удалось, например, с Татарстаном. Было лишь два варианта: Чечню отпускать вовсе или воевать. В конечном итоге, как мы знаем, Ельцин выбрал войну. Бог ему судья. Скажем только, что на наш взгляд, это решение не было безальтернативным.

Вопреки гуляющим теперь пропагандистским штампам, предоставление полной независимости Чечне не стало бы концом Российской Федерации, и эффекта домино не случилось бы. Мы уже писали о том, что центробежные стремления российских регионов были сильно преувеличены задним числом уже путинскими мифотворцами.

И даже если бы вслед за Чечнёй попросилась бы на выход ещё пара северокавказских республик, то кто бы сегодня о них пожалел? Хотя и этот вариант представляется маловероятным: уж слишком плохой рекламой сепаратизму была дудаевская Чечня с безработицей в 70%, полной нищетой и бесправием подавляющего большинства простых чеченцев, с царившем в ней беззаконием, всевластием вооружённых банд и прочими прелестями этого кавказского Сомали.

В течении 1992 года чеченская тема постепенно сошла с первых полос российских газет. В Москве начали свыкаться с тем, что где-то там, на Кавказе, существовала эта нерешённая проблема, этакая «Чеченская Сечь», с которой «выдачи нет», но, поскольку решения не было видно, а больших забот она не доставляла, то всё и было оставлено так, как есть…

Осенью 1992 года Кавказ опять напомнил о себе резким обострением застарелого осетино-ингушского конфликта, который вылился в кровавые столкновения. Более 30 тысяч ингушей, включая стариков, женщин и детей, проживавших в Пригородном районе Осетии, были изгнаны осетинами из своих домов и вынуждены были в снег и метель через горы бежать в Ингушетию. Разумеется, осетины утверждали, что ингуши «первые начали», и их изгнание из собственных домов было лишь справедливым возмездием. Но как всё было в реальности, никто не знает и уже не узнает никогда…

2 ноября Ельцин подписал указ о введении на территории Осетии и Ингушетии чрезвычайного положения. Ещё ранее в регион прибыли вице-премьер Георгий Хижа и министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу. Позже к ним присоединились все силовики: министр обороны Грачёв, министр внутренних дел Ерин и уже упомянутый министр госбезопасности Баранников. 4-5 ноября сначала части ВДВ, а потом и внутренних войск вошли в Осетию.

Затяжка с вводом войск привела к новым боям между осетинами и ингушами и стоила нескольких сотен новых трупов, прежде всего – ингушей, у которых было меньше оружия. Нужно заметить, что федеральная власть заметно подыгрывала в этом конфликте осетинам, их ополчению даже раздали оружие (в отличие от ингушей). Кроме того, федералы-пограничники «не заметили», как на помощь осетинским формированиям во Владикавказе прибыли вооружённые (тоже осетинские) части с юга, из Грузии, точнее – из Южной Осетии.

10 ноября федеральные войска из Осетии вошли в Ингушетию и дошли до Сунженского района, то есть до границы с дудаевской Ичкерией. В тот же день для переговоров с руководством Осетии и Ингушетии во Владикавказ прибыли исполняющий обязанности премьера Егор Гайдар и Сергей Шахрай, которого уже 11 ноября Ельцин назначил главой временной администрации на территориях Северо-Осетинской и Ингушский республик (и одновременно – вице-премьером правительства).

Довольно быстро удалось взять ситуацию под контроль и остановить боевые действия. Однако в результате конфликта погибло не менее тысячи человек, в том числе и несколько десятков российских военнослужащих, а проблема ингушских беженцев из Пригородного района Осетии не решена и по сей день.

Окрыленные своим сравнительно быстрым миротворческим успехом военные тут же предложили Гайдару продолжить движение войск дальше, в Чечню, и «заодно» навести порядок и там. Дудаев же, почувствовав угрозу, объявил всеобщую мобилизацию и выдвинул свои отряды на чечено-ингушскую границу.

Гайдар, понимая, что дальнейшее движение войск чревато большим кровопролитием и не испытывая иллюзий относительно возможностей имевшейся войсковой группировки, отказался от этой идеи.

Впоследствии он говорил, что его пугала идея идти на Чечню, имея в тылу возмущённую Ингушетию: он понимал, что, во-первых, ингуши были совсем не в восторге от результатов навязанного им умиротворения (которым так довольны были силовики), поскольку оно было очевидно в пользу осетин, а во-вторых, ингуши, по понятным причинам, не остались бы в стороне, начнись в Чечне тяжёлые бои, и, если не активно, то пассивно выступили бы на стороне своих вайнахских братьев. Ведь даже только из-за саботажа на коммуникациях можно было легко оказаться в банальном окружении.

Однако из кремлевского кабинета эти детали Ельцину не были видны. Для него введённое им на Кавказе осенью 1992 года чрезвычайное положение выгодно отличалось от чрезвычайного положения, введённого примерно там же год назад: теперь войска худо-бедно слушались, были вооружены и достигли желаемого результата – прекращения боевых действий. И, что самое главное, после такого «умиротворения» обе противоборствовавшие стороны не оспаривали главенства Москвы и своей принадлежности к Российской Федерации.

Часть 2

Даже всего, что мы уже описали, достаточно, чтобы охарактеризовать 1992 год как чрезвычайно напряженный и трудный для Ельцина. Но правда состоит в том, что это был лишь фон, на котором разворачивались главные события этого года: экономические реформы и борьба за них между Ельциным и правительством, с одной стороны, и Верховным советом – с другой.

Видимо, эти реформы остались одним из самых противоречивых моментов ельцинского правления, поскольку никакой сколь-нибудь единой их оценки не существует до сих пор. Разброс мнений начинается от полного и категорического осуждения циничного ограбления народа и создания коррумпированной и криминальной экономики до, напротив, апологетического прославления последовательного и продуманного экономического спасения и построения здоровой и работающей рыночной хозяйственной системы.

Но так или иначе, ситуация к началу 1992 года действительно требовала срочных мер. Фактический автор реформ, Егор Гайдар, писал, что речь шла уже о простом жизнеобеспечении жителей России. Товаров, которые можно было бы купить, практически не оставалось, включая и продукты питания: базовые продукты распределялись по карточкам, что никак не спасало от огромных очередей, а чёрный рынок оставался нелегальным и, несмотря на огромные цены на нём, не мог закрыть собой всеобщего дефицита.

Выходом могли быть только давно провозглашённые спасительными рыночные преобразования, но их ждали со страхом: в прессе легионы новоявленных экспертов по рыночной экономике (откуда они взялись в таком количестве в стране, где рыночной экономики не было 70 лет?) рисовали апокалиптические картины ещё большего обнищания от неконтролируемого взлёта цен, вплоть до ужасов массового голода.

Но откладывать реформы было нельзя. Егор Гайдар писал: «В октябре 1991 года мы предполагали, что можно отложить либерализацию цен до середины 1992 года, а к тому времени создать рычаги контроля над денежным обращением в России. Через несколько дней после начала работы в правительстве, ознакомившись с картиной продовольственного снабжения крупных российских городов, был вынужден признать, что отсрочка либерализации до июля 1992 года невозможна».

Другим фактором необходимости срочных реформ был растущий внешний долг России. Существенно облегчить продовольственные проблемы мог импорт, но валюты для него не было, а стало быть, нужно было брать на Западе новые кредиты и надеяться на гуманитарную продовольственную помощь Запада.

Разумеется, гуманитарная помощь, какой бы масштабной она не была, не могла одна прокормить огромную 145-миллионную страну. Поэтому Россия, взяв на себя, как мы уже писали, в качестве правопреемника СССР его внешний долг, вынуждена была брать ещё и новые кредиты. И каждый день отсрочки в освобождении цен заставлял брать всё новые и новые.

Это вынуждало Ельцина снова и снова обращаться к Западу с просьбой о гуманитарной помощи. А кредитов давали всё меньше и меньше. И условия этих кредитов были всё хуже и хуже. В том числе и потому, что Россия, взяв на себя долги СССР, сразу же стала выглядеть для кредиторов малопривлекательным, перегруженным долгами заёмщиком. Как и потому, что она всё не начинала рыночные реформы.

Визиты Ельцина в США и Европу с конца 1991 и начала 1992 года были связаны не только с просьбами об экономической помощи Запада, но и с поисками возможностей, как минимум, отсрочить выплаты этого, ещё советского, внешнего долга. Используя свой ореол победителя, защитника демократии и прав человека, угрожая в случае отказа восстановлением СССР и коммунистической власти (и, значит, возобновлением Холодной войны), он смог добиться отсрочек. Но главным его аргументом, равно как и главным условием Запада, было начало рыночных реформ и обязательство сотрудничать с Международным валютным фондом. Таким образом, никаких возможностей отложить реформы ещё на полгода попросту не было.

При этом нужно учитывать обстановку, в которой реформы начались. Россия, только что возникшая как самостоятельное государство на обломках СССР, унаследовала от последнего не только внешний долг, но и плановую экономику, абсолютно нерыночную советскую денежную систему, допотопную промышленность, дышащее на ладан сельское хозяйство, раздутый военно-промышленный комплекс.

Унаследовала «красных директоров» – тот слой «хозяйственников», который для самого Ельцина был практически родным, которому нужны были вовсе не реформы, а государственное финансирование, и который имел большое влияние в российском парламенте – в Верховном совете и на съездах народных депутатов.

Унаследовала отсутствие каких бы то ни было рыночных традиций, напрочь уничтоженных семьюдесятью годами советской власти. У России не было ни новой адекватной рынку налоговой системы, ни экономического арбитража, ни бирж. Не было акций, регистраторов, депозитариев, кадастров, информационных систем, деловых изданий, внебиржевых торгов, аукционных систем и вообще каких бы то ни было механизмов рыночного регулирования. Наконец, в России практически не было частных капиталов, а сравнительно недавно провозглашённое разнообразие форм собственности ещё не создало сколь-нибудь значимого слоя частных собственников.

Ещё важнее, что не было в принципе квалифицированных специалистов, которые могли бы эффективно работать в условиях рыночной экономики: не было финансистов, банкиров, маркетологов, менеджеров, квалифицированных чиновников, юристов и так далее. Даже сами реформаторы, включая Ельцина (и прежде всего его самого) были плоть от плоти прежней системы, и все они вольно или невольно были в плену прежних стереотипов и мифов.

Так, например, очень долго правительство избавлялось от инерционного патернализма по отношению к партнерам по СНГ. Судорожные попытки сохранить единое денежное обращение привели к тому, что эмиссия советских рублей осуществлялась пятнадцатью центрами, но главный инфляционный удар приняла на себя, конечно, Россия, как самая крупная экономика. Практически весь 1992 год и всю первую половину 1993 года Россия жила в условиях, когда она не контролировала денежную массу, поскольку центральные банки практически всех союзных республик (включая прибалтийские!) могли эмитировать столько рублей, сколько они хотели.

Лишь к началу 1993 года удалось договориться о каких-то правилах эмиссии. А собственную автономную денежную систему и собственный российский рубль Россия получила лишь в июле 1993 года. Полтора года ушло на то, чтобы понять: сохранить контроль над партнерами по СНГ через единую валюту не удастся. Но характерен сам факт стремления такой контроль иметь. Это очень выпукло иллюстрирует настроения тогдашних российских руководителей.

Характерно, что в российской историографии сложилось устойчивое мнение, что поначалу (по меньшей мере – до лета 1992 года) правительство Ельцина придерживалось жёсткой кредитно-денежной политики и стремилось сдержать рост денежной массы, а значит – инфляции.

Возможно, так оно и было, и финансовые власти во главе с Гайдаром старались сдержать аппетитыдепутатов и стоявших за их спинами «красных директоров». Но все эти усилия в значительной степени сводились на нет тем обстоятельством, что любая из бывших республик СССР могла одним щелчком эмитировать сколько угодно безналичных денег, и все они тут же оказывались в денежном обращении всей рублевой зоны, а значит больше, чем наполовину – в России. А ведь далеко не все республики тогда стремились проводить аналогичную российской жёсткую денежную политику.

Помимо этого, ельцинский патернализм по отношению к остальным странам СНГ и стремление из нищей страны изобразить богатого Старшего Брата привели к тому, что более 50% экспортной нефти (главного валютного товара России) ещё около трёх лет экспортировалось в страны СНГ (для примера, сейчас это менее 10%). Причём по ценам значительно ниже мировых.

Коллеги Ельцина по СНГ банально клянчили у него нефть, изображая преданность и предсмертные экономические муки, а он, удовлетворившись их покорными позами, царственно направлял им за бесценок те потоки нефти, которые были позарез нужны самой России.

В его представлении таким образом он сохранял и укреплял «главенствующую роль России в постсоветском пространстве», но в реальности его ушлые коллеги, смеясь в кулак, продавали полученную от него нефть дальше за свои границы, но уже по совсем другим ценам…

Весь этот плохой спектакль разыгрывался потому, что правительство России ещё сохраняло разрешительный порядок и квотировало экспорт нефти и нефтепродуктов. Разумеется, вся эта система делала экспортный режим, мягко говоря, непрозрачным. В 1992–1994 годах разрешение на экспорт и экспортные квоты находились в ведении министерства внешнеэкономических связей (МВЭС). И получали их не только и не столько сами нефтяники, сколько многочисленные трейдеры и совсем далекие от отрасли структуры.

Усилиями, прежде всего, МВЭС возник особый институт «спец-экспортёров», продававших за рубеж самые разные ресурсы. Например, одним из крупнейших трейдеров была компания «Международное экономическое сотрудничество», созданная в 1990 году колхозом «Путь к коммунизму», сельскохозяйственным кооперативом «Феникс», финансово-хозяйственным управлением Московской патриархии, ГлавУпДК, ассоциацией «Мост» и так далее. Разумеется, все эти организации не имели ни малейшего отношения к добыче и переработке нефти.

В условиях отсутствия контроля за экспортными ценами и из-за серьезной разницы между внутренними и мировыми ценами на нефть, огромные прибыли спец-экспортёров попросту оставались на зарубежных офшорных счетах и лишали экономику России той самой валюты, которой ей так не хватало для так называемого «критического импорта» и инвестиций. Можно предположить, что у такого порядка экспорта нефти были очень влиятельные сторонники, и борьба за полную либерализацию экспорта (в том числе и нефти) была долгой и непростой и окончательно завершилась лишь к концу 1994 года.

Вот как тогдашний министр внешнеэкономических связей Пётр Авен описывает эту ситуацию: «…Нельзя было соглашаться на компромиссы и по основным, знаковым вопросам идеологии. Даже если некоторые из них и не имели серьёзных практических последствий. Например, на введение института спец-экспортёров. Соглашаясь на это решение, я исходил из очевидных соображений.

Первое. Президент и его окружение крайне недовольны “разбазариванием страны”, о том же кричат и левые депутаты. Ограничение списка экспортёров – кость, брошенная в эту сторону.

Второе. На введении спец-экспортёров настаивает аппарат собственного министерства. Чиновники хотят решать в данном случае, кому предоставлять право экспорта. (Как на самом деле становятся спец-экспортёрами, я, конечно, узнал, уже уйдя из правительства.)

Третье. Объём экспорта из России основных сырьевых товаров не слишком зависит от внешнеторгового режима. По нефти и газу действует простое физическое ограничение – пропускная способность портов и “трубы”. Хотя по остальным (нефтепродукты, металл) физические ограничения не столь жестки, отлаженность экспорта этих товаров и его эффективность (особенно в условиях 1992 года) гарантируют, что даже необходимость поделиться прибылью со спец-экспортёром не уменьшит объем экспорта. Иными словами, введение спец-экспортёров приведёт к перераспределению прибыли, но не повлияет на общую экспортную выручку. А это главное.

Фактически я обменивал своё сохранение в правительстве на идеологически важную, но практически не очень значимую уступку. Обменивал, безусловно, зря. Я всё равно ушел из правительства через три месяца, а спец-экспортёры остались. Реформаторы же лишний раз продемонстрировали готовность не просто стоять на месте, но и двигаться вспять…»

Оставим на совести Авена оценку масштабов этого компромисса. Заметим только, что логику утверждения, что процедура перераспределения капитала между субъектами рынка не имеет для государства особого значения, если общий итог так или иначе будет тот же, он почему-то не распространяет в своих оценках на приватизацию и гневно громит, например, промахи в организации залоговых аукционов.

Хотя это были всё-таки публичные аукционы, они были открыты для прессы, и все ошибки и промахи в их организации были на виду, в отличии, например, от келейного наделения некоего автодилера из Балашихи (пресловутый «Балкар-трейдинг») правом продать за рубеж 25 миллионов тонн нефти. А масштабы такого перераспределения прибыли в случае со спец-экспортёрами даже превосходят масштабы приватизационных сделок. И уж во всяком случае сравнимы с ними.

Но в целом Авен прав: в старую чиновничью систему, которая досталась им в наследство, очень тяжело было интегрировать идею конкурсного и публичного распределения государственных привилегий или активов. И уж тем более старый аппарат решительно противился любым предложениям о тотальном отказе от самого права наделять кого-то каким-то ресурсом и передаче этого всего на волю рынка. В представлении чиновника этот отказ неотвратимо вёл к хаосу и катастрофе.

Даже сам Ельцин, одной рукой подписывая указы о всевозможных конкурсных процедурах, прозрачности и сокращении сфер государственного регулирования и государственных функций, другой сыпал на голову чиновников всех ведомств бесконечные поручения о том, чтобы наделить того или иного просителя деньгами, правами или активами. (Как говориться на казённом языке – «в порядке исключения»). В его представлении распределение активов и полномочий и есть главная задача чиновника. И чем выше он стоит, тем большим количеством активов и полномочий он может наделить просителя.

А если ты ничего не распределяешь, то грош тебе цена как чиновнику. Потому что тогда у твоего кабинета не стоит очередь из просителей, а значит у тебя нет ресурса для вербовки сторонников. И только спустя много лет уже Путин понял, что ничего этого не нужно. Что достаточно иметь в распоряжении право назначать людей на должности, прежде всего – силовые, а остальное само собой приложится и очередь уже готовых на всё сторонников вытянется от твоего кабинета до Владивостока…

В таких условиях сложно было ожидать моментального, по мановению руки, создания работающего и процветающего рыночного хозяйства, благополучного и инициативного общества, богатого и уверенного в завтрашнем дне. Напротив, должно было стать хуже, что и обещал Ельцин на V Съезде народных депутатов в октябре 1991 года, на съезде, наделившем его чрезвычайными полномочиями именно для проведения экономических реформ.

Однако реформы начались, и очевидно, что никто другой, кроме Ельцина с его авторитетом, не смог бы начать весьма непопулярные преобразования, ни у кого в России не было таких народной любви и харизмы, которые можно было, по выражению Гайдара, конвертировать в реформы.

Ельцин эту ответственность принял, лично возглавив сформированное в ноябре 1991 года правительство реформаторов. правительство вполне самоубийственное в отношении его популярности.

Был ли сам Ельцин убеждённым рыночником, не столь уж важно. Другого пути у него просто не оставалось: и в противостоянии набирающим новую силу коммунистам и всем другим его оппонентам, и в поддержании актуальной и необходимой (во всяком случае – пока) дружбы с Западом.

Конечно, «красные директора», хозяйственники, были ему намного ближе и понятнее молодых интеллектуалов-реформаторов, но Ельцин в своей борьбе за власть оказался именно на рыночной стороне баррикады, и всё, что ему оставалось – это продолжать высоко держать знамя. На котором были написаны слова «рыночные реформы».

Первое правительство реформ во главе с самим Ельциным и под руководством Геннадия Бурбулиса просуществовало до апреля 1992 года и провело самые сложные и кризисные преобразования. В апреле Бурбулиса сменил Гайдар, ведавший до этого только экономическим блоком. В июне, накануне нового визита в США, Ельцин отказался от формального своего премьерства, и Гайдар поднялся до поста исполняющего премьерские обязанности. Но к этому времени правительство не было уже однородной командой реформаторов, как не была уже целостной и проводимая им политика.

Получая чрезвычайные полномочия на V Съезде народных депутатов, Ельцин огласил и программу реформ: предполагалась решительная либерализация цен, товарная интервенция, приватизация и конвертация рубля. Уже к осени всё это, как предполагалось, должно было насытить рынок товарами, создать слой собственников и, в целом, должна была произойти «стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Впрочем, как мы уже писали, срок этот был весьма условным и определённым скорее политически, чем экономически: назвать более протяжённый кризисный период было бы опасно.

2 января 1992 года цены в России были освобождены – 90% розничных и 80% оптовых. Советские всем известные фиксированные цены были заменены договорными, должными определяться соотношением спроса и предложения на рынке.

На базовые продукты – молоко и хлеб – цены были сохранены фиксированными до марта, а после тоже отпущены. Была отменена и алкогольная монополия государства, с мая выпивкой можно стало торговать по свободным ценам.

Одновременно снимались ограничения и на назначение заработной платы, цена рабочей силы также ставилась в зависимость от спроса и предложения. Если, конечно, предприятие имело деньги, чтобы платить ими заработную плату.

Либерализация цен и стала самым болезненным элементом гайдаровской «шоковой терапии». Конечно, цены должны были взлететь, и они взлетели. Предполагался в общем трёхкратный их рост, но рост этот оказался значительно большим – примерно в 26 раз.

Но, тем не менее, либерализация цен прошла в целом намного спокойнее, чем ожидалось самими реформаторами. Тогдашний министр экономики Андрей Нечаев вспоминает, что ещё в декабре 1991 года, правительство, ожидая серьезных логистических и социальных проблем и опасаясь народных волнений, создало специальную комиссию под его руководством, для оперативного реагирования на локальные кризисы, вызванные либерализацией цен. В эту комиссию были включены представители всех ведомств, включая силовиков.

Предполагалась, что эта комиссия будет заседать по мере необходимости, но не реже одного раза в неделю. На Нечаева все смотрели как на политического ассенизатора, который должен был выполнить самую грязную работу: посылать войска подавлять народные бунты, устраивать экстренные эвакуации, мобилизовывать для переброски какие-то и без того скудные государственные резервы и так далее.

Но правда состоит в том, что это комиссия заседала всего один раз. Оказалось, что в её деятельности нет нужды. Не случилось ни восстаний, ни бунтов, не понадобилось никаких расстрелов погромщиков, не нужно было организовывать «берлинских воздушных мостов» и эвакуировать опухших от голода младенцев по «дороге жизни». Ничего этого не было.

Быстро, в течении месяца, максимум – двух, прилавки заполнились откуда не возьмись появившейся едой, турецким и китайским ширпотребом, и с тех пор, вот уже тридцать лет, люди не знают слова «дефицит». А ведь это слово было исчерпывающим описанием смысла жизни нескольких поколений советских людей…

Более того, люди сегодня убеждены, что так как теперь – было всегда. И в их сегодняшнем представлении о «могучем и прекрасном» СССР нет главной причины, по которой люди не хотели в нём жить и так легко и даже радостно согласились с его распадом: пустых прилавков. А без этой милой особенности «развитого социализма» все остальные доводы против него, в глазах современных российских обывателей, выглядят каким-то глупым капризом и массовым помешательством…

Вместе с либерализацией цен была проведена налоговая реформа. Её главным элементом было введение с 1 января ранее неведомого налога на добавленную стоимость.

Но для того, чтобы торговать по свободным ценам, помимо покупателя нужен был и продавец, поэтому 29 января Ельцин подписал указ о свободе торговли. Любой человек, не спрашивая ни у кого разрешения, мог отныне торговать всем, что у него было, в любом удобном ему (за некоторым ограничением) месте.

Немедленно выросли стихийные рынки – в подземных переходах, у вокзалов, на остановках. В Москве самым известным стал рынок на Лубянке, у стен магазина «Детский мир», ввиду здания КГБ. С июня стихийные рынки были вытеснены с улиц в специально отведённые места.

Торговали абсолютно всем: водкой, собственноручно заквашенной капустой и собственноручно связанными носками, одеждой, парфюмерией, даже хлебом. Определение цены начиналось словами «прошу столько-то», и это означало начало торговли.

Челноки-мешочники, уже давно потоптавшие дорогу в Китай, Турцию и другие страны, начали массово ввозить в Россию дешёвый ширпотреб. В Стамбуле и других городах возникли целые районы, занимавшиеся исключительно мелкооптовым снабжением российских челноков.

Импровизированные рынки постепенно уступали место коммерческим ларькам с импортным ширпотребом – алкоголем, шоколадками, консервами, парфюмерией, бижутерией, одеждой. Очень популярными (особенно в портовых городах) оказались новые магазины подержанной одежды – секонд-хенды.

Сами собой стали возникать даже товарные биржи, в 1992 году число их в России достигло 700.

Появлялись частные строительные и ремонтные предприятия, частные охранные и сыскные агентства, частные туристические фирмы и даже частные банки.

Случилось то, что и ожидалось: рынок наполнился товарами и услугами (хотя талоны на продукты в некоторых местах сохранились до 1993 года). Огромные очереди начали отходить в область страшных воспоминаний.

Однако, радужной новая действительность вовсе не стала. Обвинения, выдвигавшиеся (и до сих пор выдвигаемые) «банде Ельцина», под которой имелась ввиду команда реформаторов, строились прежде всего на неизбежном существенном падении уровня жизни большей части населения.

Но альтернативой либерализации цен в тот момент могла быть, если всерьёз, только продразвёрстка. Все разговоры о том, что нужно было как-то по-особому и тщательно подготовиться к отпуску цен и лишь потом их отпускать – это лишённая реального содержания политическая болтовня на уровне анекдота «научитесь плавать – нальём воду». И Ельцин это хорошо понял. Во многом, конечно, благодаря уникальному дару Егора Гайдара просто и ясно излагать достаточно сложные и неочевидные вещи.

К началу 1992 года Ельцин уже отчетливо понимал, что в результате катастрофического сокращения импорта и падения сельскохозяйственного производства количество продовольствия в стране сильно сократилось. Наверное, если бы его правильно «размазать», голодных смертей бы не было, но голод на бытовом уровне в виде снижения количества и качества потребления был бы к весне совершенно точно…

Но для этого «размазывания» нужна была старая добрая большевистская продразвёрстка. Нужны были карточки, насильственные изъятия у производителей и тому подобное. Вся цепочка последствий этого тоже стала ему предельно ясна: раз всё отбирают силой, то на следующий год никто ничего не сеет, крестьяне разбегаются кто куда, их нужно насильно привязывать к земле, значит, опять отбирать паспорта, продотряды, репрессии, ссылки, огромный аппарат принуждения. Организационно это было уже невозможно. Второй раз страна этого просто не выдержала бы.

В результате же либерализации цен складывалась ситуация, обратная предыдущей. Если раньше товар нельзя было купить (точнее, «достать»), то теперь товары были, но не было денег на их покупку. Цены на импортный ширпотреб и продукты, как и новые монопольные цены крупных отечественных продавцов вовсе не казались покупателям дешёвыми – не только по сравнению с советскими, но и относительно имевшихся у людей средств. Существовавших пенсий и пособий не хватало на жизнь незащищённых слоёв населения. Учителя, врачи и другие бюджетники вынуждены были подрабатывать или торговать, чтобы сводить концы с концами. Впрочем, и работники реального сектора чувствовали себя ненамного лучше.

Но страшнее и болезненнее оказалось вовсе лишиться заработка. На многих нерентабельных предприятиях месяц за месяцем не оказывалось денег на выплату заработной платы (не говоря уже обо всех других выплатах). Если в столицах (на виду) эта проблема худо-бедно решалась, то в провинции дело обстояло намного хуже. И опасность состояла не только в лишении рабочих источника существования, но и в вопросе самой работы предприятий, прежде всего – предприятий ВПК и жизнеобеспечения: кто и для чего будет работать на них, месяц за месяцем не получая заработной платы?

Помимо этого, либерализация внешней торговли сделала неконкурентоспособными отечественную электронику, бытовую технику, телевизоры, одежду, обувь, посуду и многое другое. Люди предпочитали покупать импорт, поскольку новые отечественные цены были не ниже импортных, а качество и оформление товаров не оставляло отечественным шансов, даже если речь шла о конкуренции с китайскими, польскими или турецкими товарами.

Падение уровня жизни большинства, невыплаты заработных плат, невозможность производителей конкурировать с импортом, недостаточность финансирования и промышленности, и сельского хозяйства, – всё это упиралось в недостаток денег.

Этот недостаток не был неожиданным, его-то, собственно, Ельцин и имел ввиду, когда говорил на V Съезде народных депутатов о том, что всем станет хуже примерно до осени. Первой задачей правительства реформ было насыщение рынка товарами, и эта задача была решена. Нехватка же денег (и денег у населения, и денег на бюджетное финансирование российских предприятий, и денег на социальные программы, оборону, здравоохранение, образование) и была этим «хуже». Бюджетная политика начала реформ была сознательно жёсткой.

Но именно эта жёсткость и рождала обвинения в антинародном характере реформ. Ведь существовало простое, казалось бы, решение – смягчить эту политику, дать денег – и предприятиям, и людям.

Именно в этом вопросе Ельцин и оказался поставленным перед неразрешимой для него дилеммой. С одной стороны, возглавляя правительство, он был целиком на стороне реформаторов, жертвуя даже своей популярностью ради преобразования российской экономики в рыночную, которой попросту не было альтернативы.

Но, с другой стороны, весь его предшествовавший опыт руководителя, весь его имидж народного защитника, всё его понимание нужд и интересов «хозяйственников», «заводчан» и «хлеборобов», требовали немедленно дать денег – людям и предприятиям. Принципиальность и несгибаемость, усвоенные президентом с самых ранних времён его карьеры и включённые в его образ героя-победителя не могли не дать трещины в этом противоречии.

Тут нужно заметить, что, хотя либерализация цен была, безусловно, жесткой мерой, она тем не менее прошла достаточно спокойно: никаких голодных бунтов и погромов нигде не произошло.

Однако местные власти (прежде всего – руководители регионов) и директура, пытаясь снять с себя ответственность за тяжесть реформ перед своими избирателями и сотрудниками, активно канализировали их недовольство наверх и, с одной стороны, соревновались перед публикой в описании «молодых реформаторов» как антинародной, злонамеренной группы малолетних выскочек и невежд, а с другой – рисовали Ельцину не соответствовавшие действительности апокалиптические картины полного развала экономики, разрухи и голода.

Разумеется, это делалось с вполне прагматичными целями: во-первых, выколотить из Ельцина хоть какую-то финансовую поддержку или льготы, а во-вторых, уверить его, что единственная его опора – это они, губернаторы и директора крупных предприятий. И что лишь благодаря их титаническим усилиям страна ещё жива, и Ельцин не свергнут озверевшими от голода толпами.

Впервые эта проблема всерьёз проявилась на VI Съезде народных депутатов Российской Федерации (именно этот съезд и внёс новое называние страны в конституцию) в апреле 1992 года. Главным и самым острым вопросом на нём и стал трёхмесячный опыт реформ.

Народные депутаты, большинство которых были теми самыми «хозяйственниками» или ставленниками региональных вождей, предприятия и регионы которых очевидно пострадали от либерализации цен и свободной торговли, реформ не одобрили.

«Первая фронтальная атака на реформы», – так назвал происходившее Егор Гайдар. В постановлении «О ходе экономической реформы в Российской Федерации» действия правительства были раскритикованы. Суть требований коротко изложил Гайдар: «Практически с голоса, без обсуждения, без анализа материальных возможностей принимаются постановления, которыми правительству предписано снизить налоги, увеличить дотации, повысить зарплаты, ограничить цены. Бессмысленный набор взаимоисключающих мер».

Собственно, единственным путём для выполнения таких требований депутатов (при условии, что реформы всё же продолжатся) могло стать резкое смягчение денежной политики и увеличение государственных расходов – за счёт увеличения денежной массы, а значит, за счёт инфляции. То есть за счёт того, чего всеми силами пытались избежать реформаторы.

И тогда 12 апреля правительство подало в отставку. Это было неожиданно для всех: для съезда, для Ельцина и для всех наблюдателей. Гайдар и его команда, ни с кем не согласовывая (даже Бурбулиса они предупредили о готовящемся демарше буквально накануне), в момент очередной длинной и унизительной реплики Хасбулатова о том, что «ребятки растерялись…» просто встали – и ушли со съезда.

Буквально сразу после ухода Гайдар заявил о своей отставке, обосновав её так: «Совокупность требований, заявленных Съездом, обрекает страну на гиперинфляцию, означает приостановку процесса приватизации и свёртывание аграрной реформы. Предложения снизить налоги и одновременно увеличить социальные и другие выплаты невыполнимы и могут привести лишь к развалу финансовой системы. […] Неизбежным результатом осуществления решений Съезда будет катастрофическое падение уровня жизни, голод, социальные потрясения и хаос. […] Мы не считаем себя вправе идти по пути безответственного популизма, когда под предлогом защиты населения происходит его ограбление в результате ускорения инфляции».

Манёвр оказался удачным: первая атака на реформы была отбита. Угрозой отставки кабинета в полном составе правительство фактически вынудило съезд всё же одобрить общий курс реформ и оставить правительство у власти.

Справедливости ради нужно сказать, что у съезда не было никакой альтернативы ни этому правительству, ни этому курсу. У депутатов не было команды, готовой сменить команду Гайдара, и у них не было реальной, а не пропагандисткой программы, которая бы принципиально отличалась от той, что реализовывало это правительство.

Правительство Гайдара выполняло не какую-то умозрительную, экзотическую и оригинальную программу, которую оно высосало из пальца в тиши академических кабинетов (как бы не пытались Хасбулатов и компания представить дело именно таким образом). Гайдар реализовывал очевидную и уже не раз опробованную другими странами во всём мире систему мер, которая в данной ситуации была попросту безальтернативной.

Трагедия тогдашней России состояла лишь в том, что, в силу особенностей её исторического развития, в стране не нашлось никакой (даже близко) группы практикующих администраторов и управленцев, профессионально готовых эту незамысловатую программу реализовать с пониманием того, что они делают.

Единственной относительно дееспособной командой оказалась группа молодых академических ученых во главе с Гайдаром. И замена этой команды на, допустим, команду Явлинского (Сабурова и прочих), ничего бы в этом плане принципиально не поменяла: одни академические «мальчики» пришли бы на смену другим университетским «ребяткам». В любом случае правительство не состояло бы из матерых и малообразованных мужиков «от сохи» или «от станка», к которым так привыкла публика за годы застоя и с которыми так легко и приятно было «решать вопросы».

В сущности, всё, чего хотели депутаты, это, во-первых, отмежеваться от «антинародного» курса и показать своим избирателям, что они пекутся исключительно и только о них и к «грабительским» реформам не имеют никакого отношения, а во-вторых, им просто хотелось иметь в правительстве более «коммуникабельных» министров, с которыми можно было бы «решать вопросы». А «вопросов» у каждого депутата накопилось немало, равно как и желания все их «порешать». Ведь за их спинами стояли легионы лоббистов, которые хотели от правительства только лишь денег, льгот и «индивидуальных схем».

Столкнувшись же с угрозой отставки правительства, депутаты во главе с Хасбулатовым немедленно отступили, поскольку неизвестность их пугала даже больше, чем «антинародное» правительство. Их можно понять: чёрную работу всё равно нужно было сделать, а коль так, то пусть её делают те, кого не жалко. Им лишь нужно было отмежеваться от этого курса, но не мешать ему осуществляться.

Казалось бы, атака была отбита и можно было продолжать двигаться тем же курсом. Но нет. Так не считал сам Ельцин. На него сильное впечатление произвела спонтанная отставка команды Гайдара, о которой его никто не предупредил и которая для него самого оказалась сюрпризом. Ельцин вдруг почувствовал, что он породил некую самостоятельную политическую силу, которая может оказаться опасной и для него самого.

Мы уже упоминали о том, что Ельцин не вполне доверял этим столичным мальчикам с университетскими дипломами, учёными степенями и с хорошим английским языком. Это была среда, которую он не знал, никогда в ней своим не был, и которая всегда для него была загадкой. Его знакомство с ней началось в 1989 году, в МДГ, и оставило неприятный осадок: он чувствовал холодную снисходительность и недоверие к нему со стороны академика Сахарова и остальной профессуры, и это его задевало.

Гайдар ему был симпатичен больше остальных. В нём был уральский корень от матери (дочери писателя Павла Бажова), он был прост, умел всё толково объяснить, не унижая собеседника заумными рассуждениями, к тому же с ним было интересно чисто по-человечески, в том числе и за столом. Он был молод, обаятелен, от него исходили сила и энергия. Он был сыном контр-адмирала Тимура Гайдара и внуком Аркадия Гайдара, он был настоящим искренним патриотом, и Ельцин это чувствовал.

К остальным членам команды он относился намного холоднее. Чубайс пугал его своим радикализмом, Авен – тем, что говорил быстро и непонятно, а Лопухин, наоборот, тем, что любил выступать долго и нудно.

Команда Гайдара тоже относилась к Ельцину по-разному. В целом она была лояльна ему, но лишь в той степени, в которой сам Ельцин был лоялен идеям демократии и модернизации. Эти люди (за редким исключением) не готовы были бы пойти за Ельциным, вздумай он, например, каким-то образом реставрировать коммунизм советского образца.

Разумеется, между собой члены команды Гайдара обсуждали президента, и оценки его самого и его политики (в зависимости от того или иного контекста) варьировались в достаточно широком диапазоне от «спаситель отечества» до «пьяное мурло».

Из апрельского кризиса Ельцин сделал для себя несколько важных выводов. Первый вывод состоял в том, что реальным лидером команды является Гайдар, а не Бурбулис. Бурбулис познакомился с ними лишь восемь месяцев назад и знал их ненамного лучше самого Ельцина.

Второй вывод заключался в понимании Ельциным необходимости инфильтрации в команду «своих» людей – понятных ему до деталей хозяйственников. И, соответственно, отставки какого-нибудь наиболее подходящего для такой экзекуции члена команды Гайдара в целях «острастки» и вообще, чтобы они не забывали, кто в доме хозяин.

Третий вывод состоял в том, что Гайдар становится самостоятельной политической фигурой и в какой-то момент может составить Ельцину конкуренцию.

Нельзя сказать, что Ельцин не чувствовал этой опасности с самого начала. Ещё в ноябре, когда он рекрутировал Гайдара в правительство, он (и особенно Бурбулис) дали ему и его товарищам ясно понять, что их миссия – чисто техническая, и к рычагам политического влияния их никто допускать не собирался.

Поэтому команда не получила никакого доступа к управлению государственными СМИ, прежде всего – телевидением (ими командовал пользовавшийся безраздельным доверием Ельцина Михаил Полторанин). Она была лишена права голоса при обсуждении кандидатур на должности силовиков. И, что вообще было курьёзом для команды, осуществлявшей экономические реформы, она никак не влияла на денежную политику центрального банка (ЦБ).

Справедливости ради нужно сказать, что в последнем случае речь не шла исключительно о ельцинском недоверии: руководителя ЦБ назначал Верховный совет лишь по предложению президента. Но и с этой оговоркой трудно себе представить команду, которая боролась, например, с инфляцией, и при этом не имела рычагов влияния на масштабы эмиссии и размер учетной ставки. И как с такой команды можно было спрашивать за те разрушительные последствия, которые нанесёт не согласованная с ней масштабная эмиссия денег?

Так или иначе, но Ельцин изначально поставил команду Гайдара в положение похожее на положение бывших царских офицеров, нанятых Троцким во время Гражданской войны в качестве «военспецов»: ими пользовались в узкоспециальных вопросах и в случае чего «расставались» без всякого сожаления. И, разумеется, всякое поражение относилось на их счёт: «красные комиссары» – «старые борцы» (вроде Полторанина или Лобова) были вне подозрений и вне критики.

Апрельский же манёвр правительства показал, что несмотря на нелояльные реформам государственные (подконтрольные Полторанину) СМИ, которые давали слово всем без исключения критикам правительства, но при этом крайне редко позволяли выступать самому Гайдару и его министрам с разъяснениями своей политики, Гайдар, проявив пугающую самостоятельность, нашёл поддержку у значительной части ельцинского электората и у большинства независимых от Полторанина СМИ.

Ельцин решил использовать этот кризис со съездом и слегка откорректировать и само правительство, и его курс. Поэтому он изобразил готовность идти на компромиссы, которых от него уже никто к тому моменту не требовал.

Все наблюдатели практически единодушно утверждают, что после демарша с отставкой правительства, Хасбулатов, который к тому моменту уже в значительной степени превратил съезд в подконтрольную ему «машину для голосования» (как это случилось – отдельная история, к которой мы вернёмся позже) был растерян, у него не было никакого сценария на этот случай, и всё могло кончится лишь «отдельными критическими замечаниями» съезда при «поддержке курса правительства в целом», но Ельцин решил по-другому.

Он поехал в Белый Дом к Хасбулатову (что само по себе было не в стилистике Ельцина) и вступил с ним в переговоры. Вот как описывает Бурбулис результаты этих переговоров: «Они сели, посидели с Хасбулатовым. Где-то, наверное, через час Ельцин вышел. Причём это тоже такая ситуация странная по нашему типу отношений. Он вышел и, форсируя нашу встречу, говорит: «Геннадий Эдуардович, поговорите с Русланом Имрановичем, он вам сейчас кое-что скажет». Я захожу, и мне Хасбулатов говорит: «Ну вот, мы договорились с Борисом Николаевичем, что тебе нужно уйти в отставку. Это поможет дальнейшей правильной работе. По крайней мере у правительства будет больше возможностей».

Напомним: Бурбулис – это человек, который прошёл с Ельциным всё, начиная с 1989 года. Человек, который помог ему победить на трёх выборах. Который был с ним на баррикадах в августе 1991 года. Который взял на себя труд формирования правительства реформ и всю тяжесть текущей работы. Так вот, у Ельцина попросту не хватило мужества сообщить ему об отставке. Он оставил это удовольствие Хасбулатову.

Ельцин прекрасно знал, что Хасбулатов ненавидел Бурбулиса. И также он знал, что он его ненавидел за то, что Бурбулис в конфликте с Хасбулатовым всегда отстаивал интересы Ельцина. И тем не менее, он решил дать Хасбулатову полностью насладиться его победой и унижением Бурбулиса.

Прагматики скажут – молодец Ельцин, решил вопрос: сбросил балласт, избавился от человека, который ему надоел до чёртиков и к тому же раздражал оппонентов. И, тем самым, сохранил правительство во главе с Гайдаром. Но при более содержательном анализе мы увидим, что тем самым Ельцин заложил традицию характерных только для него «сдач». Сдач исподтишка, трусливых и не по-мужски мелких. Когда ельцинские апологеты рассказывают нам про его масштаб и «матёрое человечище» вспоминайте про отставку Бурбулиса и следующие за ним отставки, и картинка станет более объёмной…

Уволенный из первых вице-премьеров Бурбулис ещё оставался госсекретарем РФ. Но уже в мае его должность стала называться «Государственный секретарь при Президенте РФ», а осенью он был тихо уволен и с этой должности в связи с ее ликвидацией.

Первым вице-премьером был назначен Гайдар, который и стал фактическим главной правительства, а 15 июня, перед официальным визитом в США, Ельцин это закрепил формально, уйдя с поста премьер-министра и назначив Гайдара исполняющим обязанности.

Часть 3

Но отставкой Бурбулиса «компромисс» не исчерпывался. Ещё в мае, до того как поставить Гайдара во главе правительства, президент Борис Ельцин подписал Указ «О мерах по стабилизации экономики АПК», который предписывал «Правительству Российской Федерации совместно с Центральным банком Российской Федерации в десятидневный срок внести предложения о выделении в апреле-октябре 1992 года дополнительных кредитных ресурсов в размере 70 млрд. рублей с направлением их в первоочередном порядке на проведение весенне-полевых работ, а также об инвестиционном кредитовании сельских товаропроизводителей».

Затем Ельцин уволил (той же стилистике, что и Бурбулиса) министра топлива и энергетики Владимира Лопухина и ввёл в правительство представителей «хозяйственников», отчего общий курс реформ не мог не измениться.

Своими указами в мае и июне он сделал заместителями председателя правительства известных «хозяйственников»: Владимира Шумейко, Григория Хижу и главу Газпрома Виктора Черномырдина (как раз на место Лопухина). А в июле исполняющим обязанности главы Центробанка стал Виктор Геращенко.

Все они, в отличие от молодых реформаторов, разделяли мнение народных депутатов о спасительности смягчения денежной политики. То есть – о выделении бюджетных денег на нужды предприятий, регионов и граждан.

Но, поскольку доходов бюджета для этого заведомо не хватало, речь могла идти только о кредитовании правительства Центробанком, то есть, проще говоря, об эмиссии денег и резком увеличении денежной массы. Уже в мае правительство (которым всё ещё руководил Ельцин) впервые с начала года взяло в ЦБ кредит (73 миллиардов рублей) на покрытие дефицита бюджета.

Всего же во втором полугодии 1992 года правительство взяло в ЦБ кредитов на сумму около 5 триллионов рублей. И ещё примерно столько же ЦБ выдал кредитов напрямую коммерческим банкам. Включился на полную мощность печатный станок, и последние барьеры на пути гиперинфляции рухнули.

Так началась коррекция курса правительства. Деньги (в основном дешёвые кредиты) выделялись на спасение нерентабельных предприятий, на уборку урожая, на ликвидацию кризиса неплатежей, на социальные программы, на заработные платы всё ещё бастовавшим шахтёрам и так далее.

Если до начала реформ невозможно было купить товары из-за их отсутствия на рынке, а в начале реформ товары появились, но не оказалось денег для их покупки, то теперь деньги были, но деньги эти стремительно дешевели, а потому не решали ни проблемы снижения уровня жизни населения, ни проблем финансирования промышленности и сельского хозяйства, ни кризиса неплатежей. А поскольку деньги стремительно дешевели, их надо было печатать всё больше и больше, и эта воронка засасывала всё: доходы граждан, накопления, инвестиционный капитал, бюджетное планирование и сам здравый смысл.

По некоторым подсчётам к началу 1993 году инфляция в России составила 2600%. Цены росли колоссальными темпами, заработные платы (и, тем более, индексировавшиеся пенсии и пособия) за ними не поспевали, отчего покупательная способность населения снижалась ещё больше.

Вклады населения в Сберегательном банке обесценились к концу года полностью и превратились в ничто. Невозможность предугадать, насколько «деревянный» рубль упадёт завтра по отношению к свободно обменивавшемуся с 1 июля доллару, перевела большую часть расчётов или в эти доллары (а после запрета в марте 1993 года слово «доллары» было заменено на «у.е.» – условные единицы), или в безденежный бартер.

В начале осени Гайдар настоял на сокращении расходов и выправлении дефицита бюджета. Но в ноябре, после того как Виктор Геращенко стал не исполняющим обязанности, а уже полноправным главой Центробанка (то есть был утвержден Верховным советом), он никого уже не слушал и уверенно начал новую мощную денежную эмиссию. Евгений Ясин вспоминал: «с приходом Геращенко в Центробанк первая попытка финансовой стабилизации была окончательно сорвана».

Но ответственность за инфляцию, утрату населением банковских накоплений, снижение реальных заработных плат и продолжавшийся спад производства была возложена не на «хозяйственников» и не на ЦБ, а на проигравшего в борьбе с ними Гайдара.

Гайдар часто говорил, что его главной кадровой ошибкой было согласие на назначение Виктора Геращенко. Но что он мог сделать? Продолжать работать с действующим главой ЦБ Георгием Матюхиным (к которому у Гайдара был ряд претензий, но с которым, тем не менее, у него сложились нормальные рабочие отношения) он не мог, так как у Матюхина были плохие отношения с Хасбулатовым и Руцким. А поскольку руководителя ЦБ назначал Верховный совет, Матюхин был по сути дела обречён.

Вот как сам Матюхин описывает шаткость своего положения: «Конфликт с Хасбулатовым начался из-за того, что я воспротивился его прямому вмешательству в дела Банка. Столкновения были по вопросу повышения учетной ставки ЦБ и по поводу моего заместителя В.П. Рассказова.

Дело в том, что нельзя было добиться стабилизации кредитно-денежной системы России, имея отрицательную процентную ставку, которая возникла в результате высоких темпов инфляции. ЦБ поэтому начал эту ставку постепенно повышать: сначала с 6 до 20% затем с 20 до 40%, потом с 40 до 80%.

После второго повышения Хасбулатов позвонил мне по телефону и приказал немедленно отменить наше решение. Я не подчинился. После третьего повышения он направил в ЦБР письмо с просьбой оставить процентную ставку на прежнем уровне. Я также не подчинился. Тогда Хасбулатов в традиционной большевистской манере запретил мне выезжать за границу: “А то ещё сбежит куда-нибудь!”.

Конфликт с Руцким у меня начался с того, что он потребовал выдать централизованные кредиты на 8 млрд. рублей дружественному ему банку «Возрождение». Аргументы при этом были явно надуманными. Я отказал. Тогда Руцкой позвонил мне и сказал, что через неделю меня с Рассказовым не будет в Банке».

Была ещё надежда, что на пост руководителя ЦБ удастся провести либо Бориса Фёдорова (известного либерального экономиста, бывшего в тот момент представителем России в Европейском Банке Реконструкции и Развития (ЕБРР)) либо Сергея Игнатьева (заместителя Матюхина, члена гайдаровской команды, впоследствии (в 2002–2013 годах) председателя ЦБ). Но и эти кандидатуры были неприемлемы для Верховного совета.

Гайдар писал: «Веду переговоры с нашими сторонниками в Верховном Совете, пытаюсь понять, какие кандидатуры смогут пройти через его сито. Советуюсь с Павлом Медведевым, который руководит банковским подкомитетом. Ответ неутешительный – на его взгляд, кандидатуры Бориса Фёдорова и Сергея Игнатьева для депутатов абсолютно неприемлемы. Консультации с другими парламентариями эту оценку подтверждают».

Таким образом, Гайдар был поставлен перед фактом: хочешь – не хочешь, а Геращенко будет назначен. У него был выбор либо поддержать кандидатуру Геращенко, и тогда иметь хоть какой-то шанс наладить с ним взаимодействие, либо получить Геращенко в качестве председателя ЦБ вопреки своей публичной позиции, то есть сразу как непримиримого противника.

Геращенко поддерживали все: и Верховный совет, и «хозяйственники», и тогдашний новоявленный гуру от промышленности, руководитель только что созданного «Российского союзапромышленников и предпринимателей», бывший высокопоставленный аппаратчик ЦК КПСС Аркадий Вольский.

Наивный расчет Гайдара на лояльность Геращенко в обмен на его поддержку был сразу же разрушен: Геращенко хорошо понимал, кому он обязан своим назначением, и что он должен делать в обмен на поддержку. К тому же он и сам считал главной функцией ЦБ отнюдь не обеспечение стабильности финансовой системы, а поддержку экономического роста, которую он видел в накачке экономики деньгами.

Разумеется, после такой поддержки экономического роста о нём следовало забыть на несколько лет, но объяснить это Геращенко априори было выше человеческих сил. Свою некомпетентность в этом вопросе он с лихвой компенсировал невероятным снобизмом и апломбом.

Как обычный коммерческий банкир и бюрократ он был блестящ. И ЦБ при нём заработал намного лучше в чисто административном плане. Но годы работы в западных коммерческих банках не добавили ему знаний в узкоспециальной области макроэкономики и денежной политики. В этой области его компетенция была явно недостаточна.

На первый взгляд выбор Геращенко был логичным: он был, пожалуй, единственным в стране банкиром, который работал в руководстве крупных западных банков. И, в этом качестве, контактировал с западными регуляторами. Однако одно дело – контактировать, а другое – самому быть регулятором. Образно говоря, хирургом в деревне назначили кузнеца, поскольку он единственный был знаком с хирургией: ему вырезали аппендикс.

Смягчив под давлением промышленно-аграрного лобби денежную политику и только после этого поставив Гайдара во главе правительства, Ельцин избавил себя от оперативного управления реформами. Можно сказать, что победители и побеждённые в борьбе за денежную политику реформ были не столько в правительстве, Центробанке или Верховном совете, сколько в самом Борисе Николаевиче Ельцине. Советский «крепкий хозяйственник» и популист побеждали в нём последовательного рыночника.

К тому же Ельцин уже начинал уставать от этой бесконечной нервотрёпки в вопросах, в которых у него не было достаточной компетенции и, следовательно, не могло быть твёрдой позиции, и которые вполне он справедливо воспринимал как потенциально очень для него конфликтные и опасные.

Бурбулис говорит: «…Надо сказать, что Ельцин, когда вникал в задачи, требующие чрезвычайного мыслительного напряжения, погружался, работал. Но очень скоро он от этого уставал. Это, наверное, навык мобилизационной системы управления, навык чётких простых решений. Командная система. Распорядительная. И вот эта усталость разбираться в деталях, она потом сказалась очень быстро….

…и потом, когда какие-то головоломки возникали, и Ельцину надо было быстро принять какое-то решение, он всё чаще передоверял это Егору, а сам дистанцировался. Это уже была обратная сторона возникшего доверия. И как только появился Егор, то сам Ельцин стал быстро уставать, не мог долго вникать в суть проблем.

Для меня это было удивительно, но ещё больше я удивлялся, когда Егор очень быстро это принял. У него же никакого опыта не было. Мы считали, что мы будем хорошо продумывать задачи, формулировать их инструментарий и с Борисом Николаевичем будем детально всё обсуждать и принимать решения. А очень скоро выяснилось, что он нам говорит: «Давайте, и вперёд». И даже когда были ситуации, когда очень надо было на него опереться, мы получали в ответ на обращение молчание. И, повторюсь, Егор такое отношение очень быстро принял…»

Посчитав достигнутый компромисс со Съездом устойчивым, Ельцин отправился с официальным визитом в США, где, выступая в Конгрессе, сообщил, что «сегодня свобода Америки защищается в России» и что «идол коммунизма рухнул». Конгресс в ответ устроил ему триумф, одиннадцать раз прерывая его выступление бурными аплодисментами и вставанием.

На переговорах с президентом США Джорджем Бушем, как мы уже писали, он добился от него помощи в получении отсрочки по выплате долга и в получении кредитов МВФ. Да и в целом, между Россией и Америкой предполагалось беспрецедентное, масштабное сотрудничество.

Однако уже осенью республиканец Буш проиграл президентские выборы, а новый президент-демократ Билл Клинтон не считал Россию приоритетом своей политики. Все его два срока правления она не была в фокусе его внимания и не получила свой «план Маршалла», который намечался на переговорах Ельцина и Буша.

Возможно, что нынешнее состояние отношений между Россией и Западом – это результат той апатии и безразличия к России, которое всё свое правление демонстрировал Клинтон. Анализ причин этой, на наш взгляд, недальновидной политики выходят за рамки данной книги. Здесь же мы ограничимся лишь констатацией этого факта.

Так или иначе, несмотря на некоторое ослабление денежной политики, реформы в других областях продолжались. Свободная внешняя и внутренняя торговля по свободным ценам была важной и необходимой частью рыночных реформ. Однако фактическое отсутствие в новой России частного сектора сдерживало формирование полноценного рынка в России. Следовательно, приватизация была неизбежна.

Ещё в годы Перестройки передача производства в частные руки планировалась активно, в том числе в программе «500 дней». Был и опыт: в 1990 году половина капитала КамАЗа была переведена в акции и распродана трудовому коллективу и другим фирмам.

Собственно масштабная приватизация началась с приватизации государственных и муниципальных квартир. Законодательно она стала возможна с лета 1991 года, когда Верховный совет РФ принял закон о бесплатной приватизации жилья. Но по-настоящему этот закон заработал лишь через полгода, когда правительство Гайдара разработало все необходимые подзаконные акты, а также методически и административно выстроило весь процесс так, чтобы из политического лозунга он стал реальностью.

Процесс приватизации государственного и муниципального жилья принял поистине массовый характер и был очень серьёзным шагом государства навстречу людям. Никогда до этого, за всю историю сначала российского, а потом – советского государства, оно не делало столь щедрого подарка своему народу.

К концу десятилетия была приватизирована уже почти половина (47%) всех попадавших под действие этого закона государственных и муниципальных квартир, а к 2010 году – 75%.

В результате этой бесплатной приватизации государственных и муниципальных квартир ещё в 90-е годы было безвозмездно передано населению более 1 миллиарда квадратных метров жилья. Что даже по самым скромным подсчётам составляло сумму не менее 1 триллиона долларов.

В декабре Ельцин предписал перевести в долевую собственность колхозников (членов коллективных хозяйств – кооперативов) и работников совхозов (советских хозяйств, государственных предприятий) их землю, до этого бывшую (ещё с декрета о земле 1917 года) неделимой собственностью государства.

Так началась, но не закончилась новая аграрная реформа в России – приватизация земли, которая получила своё реальное продолжение лишь в начале 2000 годов, когда новая Государственная Дума приняла, наконец, адекватный рыночным условиям Земельный кодекс. Тогда же началась и пресловутая «дачная амнистия».

Однако главное было ещё впереди. В РСФСР (как и в СССР) были к этому времени узаконены разные виды собственности, в том числе и ненавистная марксистам частная. Но откуда эта частная собственность на средства производства могла появиться в реальности?

Так же, как и с приватизацией жилья, ещё 3 июля 1991 года, Верховный совет РФ принял «Закон о приватизации государственных и муниципальных предприятий». В соответствии с этим законом, были созданы органы приватизации: Государственный комитет по управлению государственным имуществом (Госкомимущество) и Российский фонд федерального имущества (РФФИ).

Руководителями этих ведомств были назначены, соответственно, Михаил Малей, который был в тот момент народным депутатом РФ, и Фикрят Табеев – номенклатурный тяжеловес, проработавший 20 лет первым секретарём обкома КПСС в Татарии, а потом – почти десять лет (во время Афганской войны) послом СССР в Афганистане.

Руководители этих ведомств, подчинённые один – правительству, а другой – Верховному совету, немедленно вступили в теоретическую дискуссию о том, как проводить приватизацию. Результатом этой дискуссии стал принятый Верховным Советом организационно очень трудно реализуемый «Закон об именных приватизационных вкладах», который предполагал открытие для каждого гражданина РФ специального приватизационного счёта, на который были бы государством положены специальные «приватизационные» деньги, которые можно было бы использовать только на покупку акций приватизируемых предприятий.

Когда команда Гайдара пришла в правительство, эта дискуссия была в самом разгаре. Участники её были глубоко убеждены, что ни о какой приватизации не может быть и речи, пока не додумана и не доделана вся эта хитрая схема. Михаил Малей был уволен назначившим его всего несколько месяцев назад Ельциным, буквально на полуслове, когда он считал, что его концепция уже почти победила. Нельзя сказать, что после отставки его судьба сложилась счастливо: после неё он прожил всего четыре года. Он умер в 1996 году, 54 лет от роду…

Пришедший ему на смену Анатолий Чубайс оказался, безусловно, масштабной личностью. Одарённый администратор и сторонник радикальных реформ, он любил брать быка за рога.

Он сразу увидел в концепции именных приватизационных вкладов (или как её ещё называют, «именных приватизационных счетов») два изъяна. Первый был в том, что сам процесс открытия в сберкассах почти 150 миллионов приватизационных счетов и создание параллельной обычным деньгам системы учёта и обращения в банковской системе специальных «приватизационных» денег – административно нереализуемая задача. Во всяком случае, её доведение до рабочего состояния может занять годы.

Второй состоял в том, что даже если предположить, что эта система создана, она почти наверняка не решит тех задач, которые перед ней ставят её авторы: то есть она всё равно не сможет предотвратить перетекание этих денег в общий денежный оборот и не сможет предотвратить передачу (продажу) этих денег от одного человека к другому. Все самые остроумные схемы препятствования этому, которые придумал Малей, легко преодолевались, но при этом делали систему ещё более громоздкой и нереализуемой.

Из этого можно было сделать простой вывод: система именных приватизационных вкладов слишком громоздка и трудоёмка в реализации и при этом не решает ни одной из поставленных перед ней задач, а лишь является скрытой эмиссией денег. Поэтому было принято решение отказаться от неё, и на первом этапе все сошлись на том, что приватизация будет чисто денежная.

После начала приватизации жилья, следующим важным этапом в приватизации было подписание 29 декабря 1991 года Ельциным подготовленного Чубайсом указа № 341 «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий». Этим указом был дан старт массовой приватизации, прежде всего, так называемой «малой», то есть приватизации магазинов, ресторанов и вообще всей государственной и муниципальной сферы услуг.

Эта приватизация сферы услуг осуществлялась двумя способами: через выкуп предприятий по остаточной стоимости по заключённым раннее договорам аренды (примерно 50% предприятий) и через аукционы и конкурсы (другие 50%). Трудовым коллективам при участии в аукционе и конкурсе давалась скидка с конечной цены торгов в 30%.

Этот гандикап фактически убил конкуренцию на аукционах и конкурсах, и предприятия, как правило, доставались трудовым коллективам по стартовой цене, то есть - за бесценок, поскольку стартовая цена устанавливалась по остаточной стоимости активов предприятия.

Это была ещё одна грандиозная раздача государственного и муниципального имущества в руки трудовых коллективов, измеряемая миллиардами долларов.

Фактически к концу 1992 года малая приватизация была завершена, и Россия обрела частные сферы общественного питания, торговли и бытовых услуг, которые к сегодняшнему дню, в результате жёсткой конкуренции, стали отраслями с сервисом и эффективностью мирового уровня.

В июне 1992 года Верховный совет, наконец, утвердил предусмотренную еще прошлогодним «Законом о приватизации» «Государственную программу приватизации государственных и муниципальных предприятий». Правительство и Госкомимущество немедленно утвердили все необходимые для её реализации подзаконные акты. Наконец появилась правовая и методическая основа для «большой» приватизации, то есть для приватизации промышленности.

Этой программой были предусмотрены три варианта приватизации предприятий, в соответствии с которыми от 25 до 50 % акций предприятий передавались практически бесплатно работникам предприятий, а остальные акции продавались на аукционах и конкурсах. Это была ещё одна, третья, масштабная раздача собственности народу, также измеряемая огромными суммами.

Однако утверждение этой программы Верховным советом стало плодом компромисса между ним и правительством. В обмен на её утверждение правительство пообещало придумать какую-то форму реализации уже принятого Верховным советом ещё в прошлом году «Закона об именных приватизационных вкладах», который правительство, строго говоря, злостно игнорировало. Так родилась идея чековой приватизации.

14 августа 1992 года Ельцин подписал указ о «ваучерной» приватизации. Речь шла выдаче каждому гражданину России ценной бумаги, номинал которой примерно соответствовал его доле в российском богатстве (за исключением недр, лесов, трубопроводов, дорог и, первое время, телевидения) с тем, чтобы эту бумагу обменять на акции того или иного предприятия или просто продать по рыночной цене. Акции предприятий должны были продаваться на специальных чековых («ваучерных») аукционах, причём не меньше 29% акций каждого предприятия.

И это была новая, четвёртая, бесплатная раздача собственности народу, организованная правительством Ельцина и Гайдара. Чубайс в короткие сроки осуществил невероятную по масштабам акцию: фактически провёл перепись населения, составил и выверил списки граждан, напечатал и до конца 1992 года выдал всем гражданам (включая младенцев) по приватизационному чеку.

Параллельно он подготовил и начал приватизацию промышленных предприятий в масштабах, которые невозможно было до этого представить: в течение пары лет было приватизировано более ста тысяч промышленных предприятий. Причём не менее 29% акций практически каждого из них было продано на специализированных чековых аукционах, то есть за пресловутые «ваучеры».

Безотносительно политических оценок этой программы, нельзя не признать, что по масштабам и организованности, это было нечто беспрецедентное в истории России, и именно после реализации этой программы за Чубайсом закрепилась устойчивая репутация выдающегося менеджера, этакого административного танка, который может реализовать программу любой сложности.

Разумеется, ваучеры скупались наиболее предприимчивыми бизнесменами и директорами заводов для участия в приватизации. Разумеется, большинство людей не знало куда их девать и, в лучшем случае, вкладывало в акции своего предприятия, а в худшем – продавало за бесценок. Некоторые граждане тупо обменивали приватизационный чек на бутылку водки. Всё это так.

Но, во-первых, то же самое было бы, если правительство вместо «приватизационного чека» ввело бы «именные приватизационные вклады». С той лишь разницей, что продавался бы не ваучер, а право этим вкладом воспользоваться. Это было бы немного сложнее оформить, но это попросту означало, что граждане дешевле продавали бы их, и большее количество посредников (нотариусов, юристов, банкиров и так далее) по ходу дела на этом поживилось бы.

А во-вторых, приватизационный чек был вовсе не злонамеренным изобретением коварных Ельцина или Чубайса. Он возник из бессмысленного упрямства Хасбулатова и его приспешников в Верховном совете, которые просто отказались отменять популистский и, по большому счёту, бессмысленный «Закон об именных приватизационных вкладах». И компромисс, который они требовали от правительства в обмен на принятие «Государственной программы приватизации», породил этого уродца – «приватизационный чек». Который тут же не понравился всем, кто его требовал…

Гайдар всегда говорил, что не будь этого давления со стороны Верховного совета, приватизация так и осталась бы чисто денежной, какой она и была в первой половине 1992 года.

Так или иначе, но объективный наблюдатель не может не признать, что четыре масштабные раздачи собственности, учинённые правительством в течении буквально пары лет, имели место, и их нельзя было игнорировать. Они были грандиозными, и они коснулись самых широких слоёв населения.

Это был очевидный факт. И при правильной государственной информационной политике этот факт совершенно справедливо мог бы трактоваться как вполне разумная мера правительства по беспрецедентно щедрой компенсации потерянных ещё весной 1991 года (в павловскую реформу) вкладов населения. Но что случилось с этим очевидным фактом? Ничего… Он не был замечен.

Михаил Полторанин, командир всей государственной пропагандистской машины и, прежде всего, телевидения (частных телевизионных компаний тогда ещё не было) сделал всё, чтобы очернить и профанировать приватизационную программу и выставить её как антинародную аферу.

Весь акцент делался лишь на том, что часть акций (меньше 50%) продавалась ограниченному числу богатеев (а кому они должны были продаваться?) и замалчивался полностью тот факт, что больше половины государственной собственности раздавалась народу практически бесплатно.

Телевидение было забито коммунистами и «красными директорами», которые на все лады рассуждали о грабительской приватизации. Профессор Хасбулатов и генерал (уже генерал) Руцкой практически ежедневно радовали публику своими тягучими и безграмотными монологами.

На государственном телевидении бесконечно крутилась (несмотря на категорические протесты Гайдара и Чубайса) реклама «Нефтьалмазинвеста», МММ им. Мавроди и фирмы прочих аферистов, которые, обещая невероятные барыши, даже не скупали, а просто собирали приватизационные чеки у населения, и которые на поверку оказались, конечно же, банальными финансовыми пирамидами.

И что мы теперь, через тридцать лет, имеем в сухом остатке? Мы имеем того же Авена, который в качестве очевидного факта сообщает нам об антинародной политике правительства Гайдара и о том, что оно не озаботилось компенсацией сбережений граждан. И это говорит министр того правительства! Что же тут говорить об остальных «комментаторах» …

Все попытки Гайдара достучаться до Ельцина натыкались на его лукавую формулировку: «Я не позволю воссоздать снова отдел пропаганды ЦК КПСС!». Ельцину вдруг понравилось играть роль защитника свободы слова в ситуации, когда одна часть правительства и Верховного совета критиковала другую часть правительства.

И эту его позицию можно было бы признать отчасти справедливой, если бы не то обстоятельство, что у нападавших были в руках все информационные ресурсы страны, а у оборонявшихся – никаких. И Ельцин не мог этого не понимать. Но при этом ответственность за ситуацию в стране была распределена (не без его участия) в обратной пропорции.

Почему Ельцин повёл себя так в этой ситуации? Что мешало ему дать правительству Гайдара трибуну для изложения (и пусть даже пропаганды) своих реформ? Что в этом плохого? По большому счету – неизвестно.

Те объяснения, которые мы слышали до сих пор как от апологетов Ельцина, так и от его недоброжелателей, выглядят какой-то софистикой и наводят на мысль о разновидности политического мазохизма. Но всё наше знание о Ельцине говорит, что мазохистом он точно не был. А значит все эти объяснения – не больше, чем гадание на кофейной гуще.

Ельцин, который так живо и заинтересованно взялся за проведение экономических реформ в стране, который так активно и содержательно поддержал Гайдара, который положил на алтарь реформ весь свой авторитет политика, вдруг перестал себя с этими реформами отождествлять и решил от них дистанцироваться. Что ж, это был его выбор.

Справедливости ради нужно сказать, что в отличие от «красных директоров», которые сами скупали у работников либо приватизационные чеки, либо купленные за эти чеки акции своих предприятий, большинство населения никаких серьёзных выгод от чековой приватизации не получило, так или иначе продав свои доли российского богатства за гроши.

Не обладая ни достаточной информацией, ни умением и желанием играть в финансовые игры, неуверенное в самой политике приватизации и её долговременности, это большинство, подстрекаемое к тому же полторанинскими СМИ, постепенно склонялось к оценке приватизационных чеков как обмана народа.

Вместе со всё более очевидным и резким имущественным расслоением это наносило новый и сильный удар по популярности и авторитету не только Чубайса и Гайдара, но и самого Ельцина.

«Старая» ельцинская команда, состоявшая частью из свердловских партийных кадров (Лобов, Ильюшин, Петров), а частью из тех, с кем Ельцин сблизился уже во время противостояния с Горбачёвым (Скоков, Полторанин, Коржаков) наверняка шептала ему на ухо, что «мальчики» – уже отработанный шлак, что они сделали своё дело, что теперь задача заключалась в том, чтобы дистанцироваться от них и канализировать всё недовольство народа на этих «завлабов», а самому потихоньку уходить на удобную и безопасную позицию «президента всех россиян», этакого отца народа…

Возможно, этим и объясняется такая двусмысленная позиция правительственных СМИ в отношении как к приватизации, так и в целом к реформам гайдаровского правительства. Но другая правда заключается в том, что этот тонкий медийный манёвр по отделению Ельцина от правительства не удался. Да, скорее всего, он был уже невозможен: слишком сильно Ельцин слился с реформами и их персоналиями.

В результате всех этих манёвров, компромиссов и «хитрых» комбинаций, Ельцин сам себе выстрелил в ногу: он не сумел дистанцироваться от реформ, а в результате устроенной Полтораниным компании по их шельмованию, реформы прочно стали «грабительскими» и «антинародными». А сам Ельцин – их олицетворением.

В декабре 1992 года собрался VII Съезд народных депутатов России. Отношения между депутатами и президентом за прошедшее с предыдущего съезда время нисколько не улучшились, несмотря на правительственные и финансовые компромиссы Ельцина.

Напротив, эти компромиссы убедили депутатов в том, что несгибаемого героя-победителя несложно согнуть: нужно требовать абсурдно многого, а после – предложить переговоры. На переговорах демонстрировать нарочитую конструктивность и идти на уступки, тогда и Ельцин, со своей стороны, согласится уступить. В результате вы получите то, что хотели, без всяких реальных потерь со своей стороны.

В значительной степени такая позиция депутатов опиралась на абсурдность тогдашнего конституционного устройства: вся власть в стране принадлежала Съезду народных депутатов. Он мог отменять указы Ельцина, а Ельцин, в свою очередь, обязан был выполнять все решения съезда. В сущности, это была игра в одни ворота. И как только депутаты поняли это, их лоббистские аппетиты затмили все другие факторы, и ельцинское политическое большинство на съезде начало постепенно таять.

Ничего удивительного в этом не было: невозможно построить демократию без разделения властей. А этого разделения при таком конституционном устройстве не было и в помине. Всевластный съезд, который с голоса вносил поправки даже в конституцию, конечно, мог вить верёвки из исполнительной власти.

Единственное, что мог Ельцин противопоставить этому – это прямую поддержку народа. Но именно её он теперь постепенно терял. Отчасти это происходило по объективным причинам: слишком тяжёлые времена переживала страна. Но отчасти в этом был виноват и сам Ельцин.

Компромиссы 1992 года дались Ельцину тяжело. Прекрасно зная и понимая ту среду, которая ему противостояла на съездах, среду «хозяйственников», он никак не мог смириться с давлением, которое она на него оказывала. Реакции Ельцина раз от раза становились всё более резкими, рождая и всё более агрессивное сопротивление депутатов.

Если ещё в декабре 1991 года депутаты почти единогласно поддерживали Ельцина, то с самого начала 1992 их оценки и решения становились всё более враждебными и бескомпромиссными – как в отношении реформ, так и в отношении всех других ельцинских дел, вплоть до непризнания депутатами ими же утверждённых Беловежских соглашений.

Конфликт разгорался и не мог не привести к большому взрыву. Помимо известных коммунистов и патриотов-державников вроде генерала Альберта Макашова, противников Ельцина возглавили двое. Во-первых, это был спикер Верховного совета и съездов народных депутатов Руслан Хасбулатов, умело этими съездами управлявший и, собственно, формулировавший претензии к Ельцину и его обвинения.

А во-вторых (редкий случай в мировой политике), это был вице-президент, избранный вместе с Ельциным – Александр Руцкой. В отличие от сдержанного и слегка ироничного Хасбулатова, военный лётчик Руцкой имел политический облик, схожий с обликом Ельцина – образ сильного решительного и победного вождя. Но стать таким вождём Ельцин ему не позволил. После победы над ГКЧП, в которой вице-президент сыграл заметную роль, Ельцин фактически отстранил его от какой бы то ни было политической активности, поставив, в конце концов, руководить реформами в сельском хозяйстве.

Хотя Руцкой в этой должности и видел себя едва ли не вторым Столыпиным, аграрное назначение фактически означало политическую изоляцию и конец карьеры. Присоединение Руцкого к противникам Ельцина было поэтому неизбежным. Вице-президент начал ездить по стране, стараясь как можно больше быть на виду, и резко критиковать реформаторское правительство, обзывая его «мальчиками в розовых штанишках».

Руцкой и Хасбулатов возглавляли институциональных противников президента – на съездах и в Верховном совете. Но в 1992 году оказалось важно сопротивление президенту и со стороны улиц, народное, массовое, которое было для Ельцина совсем непривычным – улица всегда горой стояла за него. Это новое сопротивление и вылилось в 1993 году в московское кровопролитие, практически – в небольшую гражданскую войну.

Уже в феврале 1992 года, почти сразу после начала реформ, в Москве и других городах начались массовые митинги и демонстрации против повышения цен, причём лозунги постепенно становились всё более общими и радикальными.

А 23 февраля демонстрация ветеранов и патриотов в связи с днём советской армии была самым жёстким образом разогнана милицией и ОМОНом, новая власть впервые продемонстрировала силу и решимость не повторять ошибок власти прошлой – терпимой.

Но эффект от этого разгона оказался противоположным ожидаемому, теперь ельцинскую власть клеймили карательной, а митинги стали собираться намного чаще.

Если революция 1991 года была антикоммунистической, то в противостоянии новой власти всё большую роль играли именно коммунисты, оспаривавшие через суды (вплоть до конституционного) законность запрета КПСС и устраивавшие массовые демонстрации против антинародных капиталистических реформ и антинародного правительства, «банды Ельцина». Именно коммунистов Ельцин называл главными своими идейными врагами. Во время визита в Вашингтон в июне, выступая в Конгрессе США, он говорил: «Россия сделала свой окончательный выбор в пользу цивилизованного образа жизни, здравого смысла и универсальных человеческих ценностей […] Коммунизм не имеет человеческого лица. Свобода и коммунизм несовместимы».

Но у коммунистов нашёлся и совершенно неожиданный союзник. Вызванный антисоветским перестроечным движением интерес к до-большевистской России породил и широкие симпатии к «православию-самодержавию-народности». Благо, и сам Ельцин в своём антикоммунистическом дискурсе уделял им всё большее внимание.

Президент, говоривший о себе «Я, к сожалению, атеист», самым активным образом поддерживал русскую православную церковь и возрождение православия в России. Церкви возвращались храмы, восстанавливалось церковное просвещение, а патриарх Алексий II всё чаще принимал участие в обсуждении даже и политических вопросов.

Восстановление дореволюционных названий, реабилитация и возрождение казачества, интерес даже к монархии – и к идентификации обнаруженных в 1991 году останков расстрелянной (в снесённом им же Ипатьевском доме) царской семьи, и к современным ему зарубежным Романовым, – всё это выглядело продолжением ельцинского антикоммунизма, но всё это вызвало и неожиданный для Ельцина эффект.

На митингах и демонстрациях, клеймивших «банду Ельцина», красные знамёна коммунистов стали соседствовать с чёрно-жёлто-белыми имперскими флагами, а портреты Ленина и Сталина – с портретами Николая II. При всём историческом безумии, такие сочетания ничуть не смущали демонстрантов, во всей этой взаимоисключающей символике они видели самое своё святое – великую державу (СССР и Российскую империю), противопоставленную хищному Западу и его наймитам – Ельцину, Гайдару, Чубайсу и другим предателям великой русской идеи.

Сегодня легко видеть, что такие «красно-коричневые» несообразности имели большие идеологические перспективы. Так определилось новое противостояние: новой власти и той части общества, которую эта власть лишила советско-имперских иллюзий величия и славы.

И противостояние это становилось всё более напряжённым. Майские праздники 1992 года были отмечены пятидесятитысячной демонстрацией коммунистов и державников, требовавших судить Ельцина и его правительство за антинародные реформы и освободить невинных жертв – членов ГКЧП.

А с лета началось постоянное пикетирование телецентра Останкино. С 12 по 22 июня Останкино находилось в настоящей осаде. Осаждавшие, разбив возле телецентра палаточный лагерь, требовали предоставить им эфир и блокировали пикетами входы и выходы. 22 июня осаждавшие были разогнаны ОМОНом, что спровоцировало массовые митинги и стычки с милицией в разных местах Москвы.

Справедливости ради нужно сказать, что народная поддержка Ельцина практически весь 1992 год ещё оставалась значительной, и даже в 1993 году его рейтинг был выше рейтинга Верховного совета и его вождей. Но противостояние Ельцина с его противниками становилось всё более непримиримым – и в Верховном совете, и на улицах – и не могло не привести к самым мрачным последствиям.

На VII Съезде он опять начал искать компромиссы и играть с депутатами в размены. Причём эти размены были изначально несправедливыми: живых людей и реальные реформы он разменивал на отказ депутатов от своих «хотелок», которые они тут же заменяли новыми с невероятной изобретательностью.

Для начала съезд подверг критике действия правительства Гайдара, обвинив его, прежде всего, в ускорявшейся инфляции и, следовательно, в падении жизненного уровня россиян.

Ельцин, тем не менее, предложил съезду утвердить кандидатуру Гайдара на посту председателя правительства. В результате его кандидатура, не прошла: 486 депутатов проголосовало «против», а «за» – 467 (при 1040 депутатах). То есть даже с учётом всего того негативного шлейфа, который тянулся за Гайдаром, за него проголосовало 45% депутатов. Что было совсем немало и давало надежды на то, что съезд можно будет дожать.

Затем депутаты отказались продлить чрезвычайные реформаторские полномочия президента и даже, напротив, приняли поправки к конституции, ограничивавшие его полномочия. То есть по всему было видно, что на старте депутаты стараются максимально улучшить свою переговорную позицию.

Ельцин мог реагировать на это двояко: жёстко и компромиссно. Сделал он и то, и другое. Жёсткая реакция заключалась, как это всегда было свойственно Ельцину-оппозиционеру, в обращении к народу. Президент пригрозил съезду референдумом о доверии к правительству, его реформам и к самим депутатам, после чего призвал своих сторонников покинуть съезд.

Впрочем, он не мог не понимать, что его политический авторитет конца 1991 года во многом уже конвертирован в непопулярные реформы, и к тому же сильно подорван замысловатым полторанинским пиаром, а поэтому исход референдума совсем не обязательно был бы в его пользу.

Но даже этого демарша с референдумом и уходом со съезда хватило, чтобы депутаты сразу немного остыли. Они прекрасно понимали, что хотя авторитет Ельцина был уже и не тот, что раньше, тем не менее, он был, и немаленький. Чего нельзя было сказать о самих депутатах. Их реноме в глазах народа было значительно хуже ельцинского. И их шансы полностью провалиться на предполагаемом референдуме были значительно выше, чем у президента.

Поэтому депутаты, согласившись на референдум, одновременно согласились и заморозить только что принятые поправки, но при условии, что Ельцин предложит более приемлемую, нежели Гайдар, кандидатуру премьера.

И Ельцин решил, что настал момент отправить Гайдара в отставку. Было ли это вынужденным шагом с его стороны? Были ли шансы сохранить Гайдара? Есть разные точки зрения на этот счёт. Например, почти все члены гайдаровской команды считают, что в тот момент съезд уже пошёл на попятную, и Ельцину нужно было дожимать ситуацию, а не садиться обсуждать с Хасбулатовым кандидатуру нового премьера. Но сам Ельцин и его «старая» команда, видимо, считали по-другому.

14 декабря после напряжённых переговоров со спикером съезда Русланом Хасбулатовым (а для них понадобилось посредничество главы Конституционного суда Валерия Зорькина) Ельцин внёс на съезд для предварительного, «рейтингового», голосования пять кандидатур на должность главы правительства. В итоге секретарь Совбеза РФ Юрий Скоков получил 637 голосов; вице-премьер РФ Виктор Черномырдин – 621; Егор Гайдар – 400; генеральный директор "АвтоВАЗ" Владимир Каданников – 399; вице-премьер Владимир Шумейко – 283.

После этого Ельцин сначала переговорил со Скоковым, потом с Черномырдиным. А уже затем уединился с Гайдаром.

Закончив встречу с Гайдаром, Ельцин выступил и сказал: «Я провёл встречи в отдельности с каждым из трёх кандидатов на пост председателя правительства, которые набрали наибольшее число голосов, а затем были встреча и консультации с представителями республик, краёв, областей, автономных округов. Конечно, я был и остаюсь приверженцем (и не могу этого перед вами скрыть) Егора Тимуровича Гайдара. Именно его кандидатура в этот период могла бы быть самой удачной, самым лучшим вариантом. При разговоре с ним он напрямую не снял свою кандидатуру, но сам предложил другую…».

Егор Гайдар, по его собственным словам, поняв, что Ельцин уже для себя всё решил, не стал настаивать на своей кандидатуре. Он услышал молчаливую просьбу Ельцина: уйди сам, не заставляй меня тебя убирать. Он согласился снять свою кандидатуру и предложил вместо себя Виктора Степановича Черномырдина. И в этот раз, в отличие от Геращенко, он не ошибся.

Ельцин предложил съезду кандидатуру Черномырдина. Это предложение зал встретил овацией: такая развязка полностью устраивала депутатов – они с облегчением встретили ельцинский компромисс. Они ждали чего угодно. В депутатской среде ходили слухи, что Ельцин всех их собирается арестовать или, как минимум, разогнать силой. Немедленно «за» проголосовал 721 депутат.

Глава 8. Ельцин. Противостояние

Часть 1

После компромисса со Съездом народных депутатов в декабре 1992 года, Ельцин был вправе рассчитывать на то, что он получил от депутатов мандат на продолжение реформ. Во всяком случае, он был уверен, что этот мандат у него есть.

Именно в таком настроении 2 января 1993 года он принимал в Москве президента США Джорджа Буша-старшего, который прилетел с прощальным визитом в Москву – уже через пару недель в Белом доме его должен был сменить Билл Клинтон.

Во время этого визита был подписан договор СНВ-2 (о сокращении стратегических наступательных вооружений), который существенно ограничивал обе стороны в ядерных ракетах с так называемыми «разделяющимися головными частями индивидуального наведения». Этот договор резко снижал для обеих сторон мотивацию для первого ядерного удара и, следовательно, вероятность такого удара. И поэтому, был взаимовыгоден.

Но, конечно же, по-другому посчитали в Верховном совете: ещё одной зоной напряжения между ним и президентом стала внешняя политика. В тот момент было неясно даже кого из ельцинских министров депутаты ненавидели больше: Анатолия Чубайса или министра иностранных дел Андрея Козырева.

Вряд ли депутаты всерьёз хотели в тот момент какой-то конфронтации с Западом. При всей их кажущейся громогласной великодержавности, они всё-таки отдавали себе отчет в катастрофических последствиях такой конфронтации для России в том её положении.

Но они знали, что в противостоянии с Ельциным очень важна поддержка армии и военно-промышленного комплекса и поэтому ставили под сомнение все разоруженческие инициативы Ельцина. И, напротив, поддерживали генералов (как армейских, так и индустриальных) и всячески выказывали симпатии любым их жалобам.

Их расчёт был прост: чем больше генералы будут давить на Ельцина, требуя продолжения финансирования военных программ, начатых ещё при СССР, тем чаще либо они будут получать отказ, либо будет включаться печатный станок. И в том, и в другом случае база поддержки Ельцина будет сокращаться: в первом случае от него отвернется армия и ВПК, а во втором, из-за дикой инфляции – всё население. И тогда Ельцин станет сговорчивее и будет искать поддержки у депутатов. А бесконечные ельцинские уступки и компромиссы – это ровно то, чего они хотели от Ельцина.

Поэтому уже 12 января депутаты провели слушания по ратификации только что подписанного договора СНВ-2 и усмотрели в нем множество недостатков. Через месяц комитет по безопасности Верховного совета издал постановление, в котором ратификация договора СНВ-2 была обставлена множеством заведомо невыполнимых условий по финансированию вооруженных сил. Таким образом, вопрос ратификации Россией договора СНВ-2 был утоплен в бесконечных дискуссиях и «улучшениях».

Забегая вперед, скажем, что договор СНВ-2 так и не был ратифицирован российской стороной. Однако США в 1996 году его ратифицировали и выполнили в одностороннем порядке, демонтировав со всех своих стратегических ракет разделяющиеся головные части индивидуального наведения, заменив их на боеголовки моноблочного типа.

Когда мы удивляемся пассивности Запада в критические для России моменты 90-х годов и говорим, что Запад «проспал» Россию, не лишне будет вспомнить историю с договором СНВ-2. Возможно тогда осторожная позиция Запада не покажется нам такой уж близорукой: активно помогать стране, парламентарии которой не желали разоружения, было бы опрометчиво…

Таким образом, эйфория Ельцина от декабрьского компромисса со съездом прошла у него уже к середине января, тем более что 9 и 10 января Хасбулатов опубликовал в «Российской Газете» большую статью (в двух частях!), в которой поставил под сомнение достигнутые на VII Съезде договорённости между президентом и депутатами.

Напомним: эти договорённости состояли в том, что президент соглашался на отставку Гайдара и на назначение премьером того, кого порекомендует съезд, а съезд, в свою очередь, соглашался на сохранение чрезвычайных полномочий президента при проведении экономических реформ и на проведение 11 апреля всероссийского референдума по основным положениям новой конституции.

Однако к концу января необходимость исполнения депутатской части обязательств всё чаще и громче начала ставиться под сомнение самими депутатами. Их логика была проста и незатейлива: уж коли Ельцин свою часть обязательств выполнил и убрал Гайдара, то зачем нам выполнять свою часть? Теперь, в обмен на её выполнение, мы можем потребовать у Ельцина новых уступок! Ведь давно известно, что «оказанная услуга ничего не стоит».

Начиная с февраля неожиданно обнаружилось, что и некоторые субъекты федерации сомневаются в необходимости проведения референдума. Этот «рояль в кустах», очевидно инспирированный верхушкой Верховного совета во главе с Хасбулатовым, пришёлся очень кстати. Теперь депутаты, сделав скорбное лицо, говорили, что, в сущности, они не против референдума об основах конституции, но это оказывалось чревато новым всплеском сепаратизма: ведь многие регионы могут отказаться в нём участвовать!

То же самое было и с дополнительными полномочиями президента. Вдруг оказалось, что они драматически противоречат действовавшей конституции РСФСР (принятой в глубоко застойном, брежневском ещё 1978 году). Тут депутаты сразу становились убеждёнными законниками и опять разводили руками: мы-то, вроде, и не против, но как же быть с верховенством права?

Разумеется, депутаты лукавили: только с ноября 1991 года по декабрь 1992 года они внесли более 400 поправок в эту конституцию. Некоторые из этих поправок принимались просто с голоса. И при желании они вполне могли внести поправки, легализовавшие дополнительные полномочия президента. Тем более что сам пост президента в 1991 году появился именно путём внесения поправок в эту самую конституцию!

Напомним, что 17 марта 1991 года прошёл всероссийский референдумпо поводу введения в России поста президента. По результатам этого референдума 24 апреля 1991 года Верховный совет принял законы «О Президенте РСФСР» и «О выборах Президента РСФСР». И уже ровно через месяц Съезд народных депутатов РСФСР внёс соответствующие поправки в конституцию.

То есть Ельцин не предлагал ничего сверхъестественного: и новые, более сбалансированные с точки зрения разделения властей, основы конституции и дополнительные полномочия, которыми его наделили эти же самые депутаты чуть больше года назад, вполне можно было закрепить поправками в конституцию. Тем более что именно об этом они договорились буквально месяц назад, в декабре 1992 года, на VII Съезде.

И, разумеется, Ельцин обоснованно рассчитывал на то, что и в этот раз будет использована та же схема: референдум об основах новой конституции – поправки в конституцию – регулирующие норму законы и подзаконные акты.

Более того, он даже не настаивал, чтобы его дополнительные полномочия закреплялись поправками в конституцию, ему было бы достаточно просто пролонгировать решение V Съезда об этих полномочиях.

Каково же было его удивление, когда оказалось, что его попросту одурачили! Он, выполнив свою часть договорённостей, был поставлен депутатами перед фактом, что они свою часть договорённостей выполнять не будут: они не хотели ни проводить референдум, ни предоставлять Ельцину дополнительные полномочия для проведения реформ.

Депутаты попросту не хотели делиться своей властью. Существовавшее на тот момент положение вещей их полностью устраивало. Конституция по состоянию на начало 1993 года имела сильный перекос властных полномочий в пользу Съезда народных депутатов и назначаемого им Верховного совета.

В этом не было ничего удивительного: официальная советская теория государственного строительства отрицала принцип разделения властей как «буржуазный» и исповедовала принцип «полновластия советов». Поэтому конституция РСФСР 1978 года, которая с некоторыми изменениями дожила до 1993 года, в значительной степени соответствовала этой официальной советской доктрине.

Очевидно, что в реальной советской действительности принцип «полновластия советов» был чисто теоретической конструкцией, поскольку его выхолащивала пресловутая 6-я статья Конституции СССР о руководящей и направляющей роли КПСС. Но после отмены этой статьи, принцип «полновластия советов» выявил весь свой разрушительный потенциал. И неожиданно даже для самых себя депутаты Съезда народных депутатов РСФСР, которых выбрали скорее в декоративных и представительских целях, вдруг, после отмены 6-й статьи и развала СССР, оказались полновластными хозяевами России.

Президентские полномочия были прописаны в этой конституции весной 1991 года на скорую руку, схематично, и почти полностью зависели от доброй воли депутатов: они в любой момент могли их обрезать вплоть до превращения президента в церемониальную фигуру вроде английской королевы.

Такая ущербная позиция президентской ветви власти, конечно же, делала и президента, и правительство полностью подчинёнными воле депутатов. В этих условиях ни о каком настоящем разделении властей и принципе «сдержек и противовесов» не было и речи.

Если к этому добавить ещё и подчинённое по отношению к съезду положение судебной власти, то можно смело утверждать, что по состоянию на начало 1993 года в России не было реальных конституционных основ не только для построения демократического устройства, но даже и для решения вполне утилитарных задач, например, для проведения реальных экономических реформ и обуздания инфляции, которая в свою очередь была следствием ничем не ограниченного депутатского популизма и лоббирования.

Стреноженное правительство, каждое решение которого депутаты могли в любую минуту дезавуировать – не лучший орган для принятия и реализации тяжёлых и непопулярных мер. А между тем такие меры были крайне необходимы: в стране продолжался экономический спад, дикая инфляция уничтожала инвестиционный процесс и превращала в пыль сбережения населения.

Депутаты не были злонамеренны. Они сами оказались в ситуации, в которой вовсе не предполагали оказаться, когда в 1990 году шли на выборы. В тот момент, когда их выбирали, Россия была одной и союзных республик Советского Союза. Все сколько-нибудь значимые решения принимались на уровне Союза, а уделом республиканских депутатов было мелкое лоббирование в пользу тех регионов, откуда они были делегированы.

И избиратели на выборах депутатов в 1990 году так и рассуждали: на союзный съезд в 1989 году мы выбрали людей, которые будут заниматься законодательным процессом для построения демократического государства, а на свой республиканский съезд мы выберем людей их другого теста. Сюда мы выберем лоббистов и «доставал», то есть людей умеющих выбить из московских чиновников что-то «для народа», то есть для своего города, области или предприятия.

Что бы сейчас, задним числом, ни говорили исследователи недавней российской истории, лишь небольшое число людей весной 1990 года могло себе представить, что не пройдет и полутора лет, как СССР прекратит своё существование, и депутаты, которых они выбирали, грубо говоря, для выбивания из «московских начальников» пиломатериалов и цемента на стройку, окажутся перед необходимостью писать законы о разделении властей и рассуждать о зависимости ставки рефинансирования от инфляции.

Эти депутаты смотрели на вещи просто и незамысловато: уж коль меня выбрали мои избиратели для того, чтобы я помог им хоть как-то облегчить их нелёгкую жизнь, то нечего мне и рассуждать о высоких материях и всяких там «checks and balances». У меня есть полная власть, однако материальные ресурсы – у исполнительной власти, то есть у правительства и президента. Если мы пропишем в конституции исполнительную ветвь как независимую о нас, депутатов, если мы усилим президентскую власть так, как того хочет Ельцин, то «выбить» что-то из неё для решения моих частных, локальных задач, в том числе и тех, которые поставили передо мной мои избиратели, станет практически невозможно. Следовательно, нужно всячески тормозить принятие ельцинских поправок и сохранить принцип «полновластия советов».

Ельцин не имел возможности сопротивляться такой тактике. Юридически депутаты были неуязвимы: они были полновластны, и никто не мог противопоставить им какую-либо легальную силу, ограничивавшую их произвол. Всякий раз, когда конституция мешала им что-то сделать, они легко вносили в неё поправки, когда же им нужно было ею защититься – они мигом вспоминали про верховенство права и про её, конституции, безусловный приоритет.

Единственное, что Ельцин мог положить на другую чашу весов – это поддержку народа. Она всё ещё была у него выше, чем поддержка съезда и Верховного совета. Но, по мере углубления экономического кризиса, эта поддержка таяла с каждым днём. Именно поэтому Ельцин и настаивал на скором референдуме: чем раньше его провести, тем выше были шансы на то, что люди проголосуют за идеи, которые поддерживал он.

Ельцин оказался в ловушке: для того, чтобы вернуть былую поддержку и популярность, ему нужны были значимые успехи в экономике. Для этого нужно было остановить инфляцию. А для снижения инфляции нужно было иметь сильную позицию в противостоянии с лоббистами и прежде всего – с депутатами. Сильная же позиция была возможна лишь в случае закрепления в конституции принципа разделения властей. Но такое закрепление было полностью в руках депутатов, которые потому его и не хотели, что оно в существенной степени подрывало их лоббистский потенциал.

Так несовершенство конституционного устройства стало преградой для нормализации экономической ситуации в стране. Наверное, правильным решением был бы роспуск съезда и новые выборы и депутатов, и президента. Такие предложения периодически звучали с обеих сторон. Но всякий раз эти предложения тонули в шуме взаимных обвинений и бесплодном и лукавом депутатском фарисействе.

В этот период значительно усилилась фигура Руслана Хасбулатова. Он оказался энергичным администратором, талантливым интриганом и блистательным лицемером. Будучи человеком хладнокровным и сдержанным, он умел производить впечатление человека рассудительного, способного к компромиссу и умеющего услышать здравые аргументы.

Но в реальности он представлял собой тот тип политика, которого интересовала только власть как таковая. Он не был коррупционером, во всяком случае нам неизвестны никакие громкие скандалы, связанные с его именем. Он был тихим, по большей части закулисным администратором, который чисто аппаратными методами подминал под себя депутатов.

Малозаметными бюрократическими штрихами он вынуждал депутатов всякий раз обращаться к нему за тем или иным разрешением или благом. Получить квартиру – к Руслану Имрановичу. Получить квартиру в элитном доме – это уж точно к нему. Получить разрешение на её приватизацию – опять к нему. Включение в состав зарубежной делегации (с хорошими командировочными)? Что-то долго не подписывает, уже месяц бумага у него на столе… И так далее. Этими мелкими услугами он опутал депутатов как паук паутиной. И незаметно для себя большинство их них стали от него зависеть и быть ему «немножко» признательными.

Он не гнушался скучной и неинтересной бюрократической работы. А многие значимые вопросы формулировал для депутатов так, чтобы они воспринимали их как второстепенные и малозначащие. Съезду он говорил, что тот или иной вопрос – не масштаб съезда и просил его дать поручение рассмотреть этот вопрос на Верховном совете. Аналогично Верховному совету он предлагал дать поручение рассмотреть такой вопрос на президиуме. А президиум просил поручить решить этот вопрос лично ему.

И всё чаще можно было слышать из его уст что-то в духе: «прошу убрать из повестки заседания этот вопрос и дать протокольное поручение рассмотреть его на президиуме» – и так далее. Постепенно все сколько-нибудь значимые вопросы не могли решаться без одобрения их президиумом Верховного совета и лично Хасбулатовым.

При этом он никогда не упускал возможности публично заняться самоуничижением. Он постоянно говорил, как устал он от бесконечных претензий со стороны президента, что лично ему давно уже всё надоело и он ничего уже не хочет. Что в следующий раз он никуда баллотироваться не будет, и что только глубочайшее чувство ответственности держит его в его кресле, что на свете нет человека, который больше него хочет, чтобы все эти распри, наконец, закончились…

Хасбулатов сильно напоминал Сталина образца 1922–25 годов, когда тот руководил партийным аппаратом и незаметно переключал все рычаги власти на себя. А когда после смерти Ленина «вожди революции» вроде Троцкого и Зиновьева с Каменевым хватились, оказалось уже поздно: реальная власть утекла из их рук. Хасбулатов даже трубку курил как Сталин. И, так же как он, говорил ровным, спокойным, скучным голосом, повторяя одни и те же банальности и по несколько раз проговаривая одни и те же мысли.

Эти убаюкивающие интонации создавали у депутатов ощущение уверенности в том, что они делали. Они невольно хотели верить, что у них был лидер, который знал, куда он вёл их. Который не даст их в обиду. Профессор, доктор экономических наук. Он наверняка разбирался в том, что говорил…

Но, разумеется, в экономике Хасбулатов не понимал ничего. Защитив докторскую диссертацию по экономике США и Канады, он даже не удосужился выучить английский язык. Его «научная» работа в области исследования капиталистических стран была традиционным набором разоблачений «гнилости капитализма» и «вскрытия неизгладимых противоречий капиталистического способа производства».

Это было свойственное советской экономической науке начётничество и вульгарный марксизм, благодаря которым большинство советских «экономистов» благополучно доживало до пенсии на должностях заведующих кафедрами и профессоров.

Однако сам он был другого мнения относительно своей квалификации. И поэтому был крайне уязвлён, что с ним не советовались ни Гайдар, ни Чубайс, ни Авен, ни Шохин. То есть люди, которые в вопросах их компетенции были на две головы выше Хасбулатова.

Но Хасбулатов брал другим. Он был аппаратным гением. Этаким бюрократическим самородком. И поэтому Ельцин, при всём его опыте партийного чиновника, всякий раз проигрывал ему административные битвы – одну за другой. Хасбулатов раз за разом оставлял его в дураках и вынуждал идти на всё новые и новые уступки.

С методичностью удава он вовлекал в сферу своего влияния всё новых и новых депутатов, укрепляя то большинство, которым он уже мог уверенно манипулировать. Он влезал в каждую мелочь: как у депутата обстоят дела в семье, нужна ли помощь в устройстве детей в институт, в какую больницу положить больного отца, разбирал все дрязги и пьяные скандалы, периодически случавшиеся с депутатами, улаживал их непростые отношения с правоохранительными органами, помогал получать льготные кредиты и так далее.

Шаг за шагом он становился всё нужнее и нужнее депутатам, ему всё труднее было отказать в поддержке, ему всё сложнее было возражать, не рискуя лишиться депутатских привилегий. Не обладая ни харизмой Ельцина, ни его популярностью, он, тем не менее, к началу 1993 года вырос во вполне оформившегося лидера ельцинской оппозиции. Оппозиции разношерстной и идеологически размытой, но единой в решимости не отдавать ни грамма той власти, которая прописана была в действовавшей конституции.

По существу, Ельцин был прав: эта действовавшая конституция была непреодолимым барьером для построения как демократического государства, так и рыночной экономики. Но мёртвая, схоластическая догма о том, что «всё должно быть по закону», превращала все содержательные аргументы в бессмыслицу.

Всё, что он говорил, пропускалось депутатами мимо ушей. Для них всё было ясно: Ельцин рвётся к полной власти, ему мало его полномочий, он хочет эту власть узурпировать и стать диктатором. Тут депутаты как-то даже приосанивались, хмурили брови и говорили, что они стоят на страже демократических завоеваний и не допустят возврата к старым порядкам.

Да, разумеется, демократическое государство не может не быть правовым. Да, конечно, верховенство права – это важная часть любой демократии. Но и право должно быть адекватно потребностям общества. Как известно, в нацистской Германии все чудовищные преступления, включая Холокост, делались по закону. Поэтому слепое следование ему тоже не всегда является гарантией общественного блага. Но эту часть рассуждений депутаты слышать уже не хотели.

В таких бесплодных дебатах прошёл весь февраль и начало марта. Противостояние росло, и наступил момент, когда уже нельзя было обойтись чисто риторическими упражнениями: нужно было либо начинать подготовку к референдуму 11 апреля, либо отменить его.

Поскольку решение о референдуме было принято на VII Съезде народных депутатов, то и отменить его должен был съезд. Поэтому, когда Верховный совет принял решение о его созыве, ни у кого уже не было сомнений: референдум будет отменён, и хрупкому перемирию между Ельциным и депутатами будет положен конец. Фактически, жертвуя Гайдаром, Ельцин выиграл для реформ лишь три месяца. Это была явно не та плата, которую он предполагал получить в обмен на отставку Гайдара.

10 марта начался VIII Съезд народных депутатов. В своей вступительной речи при его открытии Хасбулатов долго и пространно рассуждал о приоритете и неприкосновенности конституции (которую депутаты в течение последних двух лет кроили и перекраивали), про опасность узурпации власти и про то, что на предыдущем съезде при принятии «Соглашения 12 декабря» депутатов «бес попутал».

Он, конечно же, признал наличие проблем во взаимоотношениях с президентом, но при этом назвал декабрьский компромисс чрезмерной уступкой и предложил депутатам от него отказаться: лучше, мол, честно признать, что они совершили тогда ошибку, чем обрушить всю конституционную конструкцию и привести страну к властной вакханалии.

Своей речью он задал тон всему дальнейшему ходу съезда, и выступления Ельцина и Черномырдина были уже бесполезны: депутаты отказались от всех своих обязательств и отменили «Соглашение 12 декабря».

С этого момента вступали в силу принятые загодя и замороженные декабрьским соглашением статьи конституции, в соответствии с которыми депутаты могли большинством голосов отменить или приостановить действие любого решения президента и правительства или вообще досрочно прекратить их полномочия.

Нельзя сказать, что Ельцин искал конфронтации. Его вполне устраивал декабрьский компромисс, он не рвался на референдум, и, тем более, не хотел предпринимать какие-то ещё более радикальные шаги. Он так же, как и депутаты, не был вполне уверен в своей победе на референдуме. Но почва для компромисса исчезла, и ситуация потребовала от него решительности.

В последний день съезда, когда стало ясно, что никакого компромисса не будет, Ельцин демонстративно покинул зал заседаний и прозрачно намекнул, что следующий ход – за ним.

Буквально через пару-тройку дней под председательством Ельцина прошло знаковое заседание президентского совета. Один за другим выступали Сергей Ковалев, Георгий Сатаров, Даниил Гранин, Эмиль Паин, Гавриил Попов и другие его члены. Они были единодушны: возможности для компромисса исчерпаны, необходимо переходить к односторонним действиям по спасению того хрупкого баланса властей, которого едва удалось достичь «Соглашением 12 декабря».

Особенно активным был Анатолий Собчак. Он рвал и метал. Он обвинял Ельцина в мягкотелости и требовал от него ни много ни мало – разгона съезда. А ведущий юридический советник Ельцина Сергей Шахрай заявил: «Особых трудностей с обоснованием введения президентского правления я не вижу».

По свидетельству тогдашнего руководителя администрации президента Сергея Филатова (он перешёл на эту должность в январе 1993 года, уйдя с поста первого заместителя Хасбулатова), Ельцин многозначительно и тяжело промолчал всё заседание. Особенно выразительно он посмотрел на Собчака, когда тот фактически обвинил его в трусости.

А ещё через четыре дня, 20 марта, Ельцин выступил по телевидению с обращением к стране. Начал он с очевидных вещей: он сказал, что когда его выбирали в 1991 году, то выбирали не столько его, сколько путь, по которому должна идти Россия. И выбор был прост и ясен – либо «назад, в коммунистический тупик», либо вперёд, по дороге, по которой идёт уже практически всё человечество. И граждане сделали свой выбор. Он, Ельцин, пытается этому выбору соответствовать. Но строительству новой России мешает постоянный кризис власти. И это не конфликт президента и депутатов, это «глубокое противоречие между народом и прежней большевистской, антинародной системой», которая сейчас стремится взять реванш.

Завершившийся VIII Съезд народных депутатов он назвал «генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры». Ельцин назвал лицемерной политику, когда депутаты бесконечно клянутся в верности конституции, и при этом её «корежат и перекраивают в угоду собственным интересам».

«Съезд похоронил апрельский референдум», – заявил Ельцин. Затем он обвинил депутатов в возврате к имперской идеологии и лозунгам холодной войны, что, по его мнению, чревато катастрофическими последствиями для России.

«Съезд практически отменил систему разделения властей, свои любые действия он объявляет законными, а Конституционный суд никак не займет принципиальной позиции!», – подчеркнул президент. В итоге «правительство не может нормально работать, потому что Банком России и внебюджетными фондами безраздельно распоряжается Верховный Совет».

Но в стране, продолжал президент, не может быть двух правительств, которые ведут «принципиально разную политику». Ведь экономикой нельзя управлять «голосованиями, репликами от микрофонов, через парламентскую говорильню и митинговщину», особенно во время кризиса.

«Безвластие – это прямой путь к хаосу и катастрофе», – сказал Ельцин, пояснив, что окопавшиеся в Верховном совете работники бывшего аппарата ЦК КПСС это хорошо понимают, поскольку они и выступили «режиссёрами VIII съезда». «Нельзя позволить старой партноменклатуре опять воцариться в России, довести её до очередной революции, а значит, и гибели!»

После этого президент заявил, что возможности компромисса исчерпаны, поиски согласия с консервативной частью депутатского корпуса далее бессмысленны потому, что их цель ясна: они хотят лишить президента власти. Следовательно, он должен взять на себя ответственность за судьбу страны.

«Сегодня я подписал указ об особом порядке управления до преодоления кризиса власти. В соответствии с указом на 25 апреля 1993 года назначается голосование о доверии президенту и вице-президенту Российской Федерации», – заявил Ельцин.

Одновременно на референдум он предлагал вынести проекты новой конституции и закона о выборах федерального парламента, после чего съездов народных депутатов уже не будет.

Также он сообщил, что на период до подведения итогов референдума полномочия депутатов сохранятся, но в соответствии с вышеназванным указом никакие их решения, направленные против самого этого указа, а также распоряжений президента и постановлений правительства, юридической силы иметь не будут.

Верховный совет во главе с Хасбулатовым отреагировал практически сразу: он констатировал, что, поскольку в соответствии с решениями только что завершившегося VIII Съезда все моратории, компромиссы и «джентельменские договоренности» (известные как «Соглашение 12 декабря») отменены и, следовательно, все многочисленные поправки в конституцию (которые напринимали депутаты для себя любимых) вступили в силу, то вступила в силу и новая редакция статьи 121.6 конституции (аккурат в декабре 1992 года и проголосованная).

Эта статья предусматривала автоматический импичмент президента в случае, если он попытается распустить Съезд народных депутатов или каким-то иным способом ограничить его полномочия.

Одновременно, Верховный совет обратился за разъяснениями в конституционный суд. Однако неожиданно выяснилось, что своим обращением Верховный совет поставил это суд в непростое положение: дело в том, что Ельцин так никакого указа и не подписал! То есть суд должен был принять решение на основании лишь устного выступления президента по телевидению.

Доподлинно неизвестно, было ли это ельцинской импровизацией или так замышлялось с самого начала, но факт остаётся фактом: сообщив по телевидению, что он подписал указ и подробно изложив публике его содержание, в реальности он никакого указа не подписывал! Впрочем, есть вариант, что он его всё же подписал, но в последнюю минуту испугался и решил не публиковать его.

В любом случае у конституционного суда не оказалось предмета для анализа. В этой ситуации суд принял уклончивое решение: он констатировал, что «в заявлении президента есть признаки нарушения конституционного строя». Что это означало с практически-юридической точки зрения? Следовал ли из этого автоматический импичмент, или устное заявление было всего лишь декларацией о намерениях? Ответа на эти вопросы не было ни у кого.

Не получив никакого внятного ответа от конституционного суда, Верховный совет объявил созыв очередного внеочередного (простите за тавтологию) IX Съезда народных депутатов. Который и собрался 26 марта с целью всё-таки попробовать объявить Ельцину импичмент и отрешить его от должности.

И тут Ельцин опубликовал, наконец, свой указ под названием «О деятельности исполнительных органов до преодоления кризиса власти». Самые жёсткие пункты из него были убраны. Но осталось решение о назначении на 25 апреля голосования (референдума), хотя теперь – о доверии только лишь президенту.

В указе он также предлагал одновременно вынести на голосование новый проект конституции и проект закона о выборах парламента, но, поскольку таких проектов в согласованном виде не было и в помине, и все понимали, что за месяц они точно не появятся, эта часть указа выглядела не более, чем благим пожеланием.

Большинство членов конституционного суда тут же отмежевалось от новых депутатских инициатив: нас, мол, неправильно поняли, мы вовсе не сторонники импичмента, юридических оснований не просматривается и вообще – «давайте жить дружно».

Однако депутаты уже закусили удила. Нужно заметить, что начиная с середины февраля, ещё перед началом VIII Съезда, в среде депутатов произошли серьёзные изменения: всё большую роль постепенно стали играть депутаты-политики державно-коммунистического толка: Бабурин, Тулеев, Исаков, Павлов и другие.

Они оттеснили на второй план не только ельцинских сторонников-демократов, но и основную депутатскую массу, которая состояла из вполне политически всеядных, всегда осторожных провинциальных лоббистов. Они зарядили их уверенностью в возможной победе над Ельциным и в открывавшихся в этой связи блестящих перспективах безраздельной власти.

Хасбулатов, почувствовав, что теряет контроль над съездом, вынужден был также начать игру на обострение, что в общем-то не входило в его планы. Ему не нужна была отставка Ельцина. Он понимал, что роль национального лидера самому ему не светит. Поэтому Ельцин был ему нужен, но Ельцин слабый и компромиссный, которым он мог бы манипулировать.

Но, в отличие от Хасбулатова, эти новые вожди не хотели никакого Ельцина. Они видели на его месте себя. Каждый из них был амбициозным, харизматичным и рвался в бой. Своей энергией они увлекли съезд за собой и заметно радикализировали его. Кульминацией событий стало 28 марта: депутаты начали голосование по вопросу об отрешении президента от власти.

Ельцин, со своей стороны, решил в тот же день собрать на Васильевском спуске у Кремля митинг. Накануне голосования он прямо заявил: как бы ни голосовали депутаты, я никуда не уйду. Меня избрал народ, а не они, и только народу решать: быть ли мне президентом. Вот если депутаты согласятся на референдум, то на нём пусть и решится, кого народ поддерживает – меня или их.

Параллельно с подготовкой к митингу он провёл совещание с силовиками, на котором, по утверждению Коржакова, было принято решение в случае вынесения импичмента силой разогнать съезд. Для этого, будто бы, к Кремлю, где тогда заседали депутаты, тайно были подтянуты части внутренних войск и сотрудники президентской службы безопасности. Кроме этого, рядом с залом заседаний были приготовлены баллоны со слезоточивым газом. Сценарий был такой: если депутаты объявят Ельцину импичмент, то по громкой связи диктор сообщит им, что съезд распущен, и депутатам следует покинуть помещение. Если они этого не сделают, то в ход пойдёт слезоточивый газ, от которого депутаты сами разбегутся кто куда. Ну а особо ретивых будут силой выводить сотрудники службы безопасности.

Был ли такой план в действительности, или это плод более поздних фантазий Коржакова – неизвестно. Но доподлинно известно, что в кулуарах IX Съезда этот сценарий активно обсуждался, и многие депутаты поверили в то, что он вполне реален.

Возможно, в этом и заключалась тактика ельцинской команды: подобного рода утечками нагнать на депутатов жути и, тем самым, отделить вполне вегетарианское депутатское болото от наиболее удалых и ретивых вождей антиельцинской оппозиции.

Подействовали ли на депутатов ельцинские акции устрашения, или на них произвела впечатление стотысячная толпа москвичей, собравшихся у стен Кремля на пропрезидентский митинг, а может быть они просто решили не рисковать, но импичмент не удался: за него проголосовали 617 депутатов, в то время как для отрешения Ельцина от должности требовалось 689 депутатских голосов (2/3 списочного состава).

Узнав результаты голосования, Ельцин тут же пошел на митинг и произнёс речь о полной победе над жаждущей реванша коммунистической партноменклатурой, окопавшейся среди депутатов. Возбуждённые участники митинга стали требовать от него немедленного разгона съезда и прочих радикальных мер, которые Ельцин им тут же и пообещал.

После провала импичмента из депутатов как будто выпустили воздух. Все радикальные ораторы куда-то подевались, сдулся даже импозантный Бабурин, который старательно строил из себя молодого Ленина.

Сторонники президента попытались перейти в контратаку и поставить на голосование вопрос об отставке Хасбулатова, но и это предложение не было поддержано депутатами.

Более того, ещё совсем недавно они были резкими противниками референдума, а теперь дружно за него проголосовали, назначив его на 25 апреля, то есть фактически согласившись с президентским указом. И даже утвердили четыре вопроса, которые на него выносились:

Доверяете ли Вы президенту Российской Федерации Б.Н.Ельцину?

Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?

Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов президента Российской Федерации?

Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов депутатов Российской Федерации?

Вопросы были составлены депутатами по-иезуитски, мелко и подло. Так, например, первый и третий вопрос были, фактически, об одном и том же. И здравый смысл подсказывал, что уж коль вы, депутаты, решили спросить отдельно о доверии президенту и отдельно о его досрочных выборах, то тогда симметрично спросите и о доверии к себе. Но нет! Этого они делать не стали.

Провокационным и нечестным был и второй вопрос, поскольку депутаты тоже приложили немало усилий к тому, чтобы результаты социально-экономической политики в России были, мягко говоря, не блестящими. Одни художества главы центрального банка Геращенко чего стоили. Но депутаты решили весь негатив спихнуть на Ельцина и правительство. Хотя к тому моменту и премьера (Черномырдина) и всех министров они сами же и утвердили!

Депутатское коварство (а тут всё однозначно указывает на авторство Хасбулатова) стало для публики ещё более выпуклым, когда конституционный суд, в который раз играя на руку депутатам, вдруг решил дать разъяснения по подсчету голосов на этом референдуме.

Итак, по первым двух вопросам для принятия решения достаточно было простого большинства от принявших участие в голосовании. По третьему же и четвёртому вопросам необходимо было большинство от общего числа избирателей в России (то есть независимо от явки), поскольку эти вопросы носили якобы «конституционный характер».

Это была демагогия в чистом виде. Совершенно очевидно: депутаты боялись, что народ выразит им недоверие. Более того, они твёрдо знали, что так оно и будет, поскольку следили за социологическими опросами и не питали иллюзий на свой счет.

Поэтому по вопросу досрочных выборов их самих они задрали планку максимально высоко. Но это означало, что тогда и по вопросу досрочных выборов президента, к их сожалению, нужно было ставить планку на этом же, недостижимом при реальном голосовании, уровне.

Однако им очень хотелось всё-таки получить вотум недоверия именно Ельцину. Поэтому вопрос доверия к нему был вынесен отдельно. И по нему для принятия решения достаточно было большинства от явившихся на участки для голосования.

Второй же вопрос был поставлен на референдум для того, чтобы особо тупые избиратели увидели, кто виноват в их плохой жизни: это президент и правительство! Но никак не депутаты! А увидев это, они должны были «правильно» ответить и на первый, и на второй вопросы.

Разумеется, в команде Ельцина по достоинству оценили депутатские козни, но, так или иначе, вопрос с референдумом был решён, и обеим сторонам не оставалось ничего другого, как начинать к нему готовиться.

И тут оказалось, что у Ельцина нет никаких проблем с «воссозданием отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС». Как только речь зашла о его личном риске потерять власть, Полторанин немедленно получил от него недвусмысленные команды (оказывается – можно!), которые тот быстренько транслировал телевизионным и прочим медийным начальникам, а те, кто по принуждению, а кто из собственных убеждений, развернули мощную пропагандистскую компанию в поддержку Ельцина.

Идея была в том, чтобы любыми, даже самыми примитивными, способами убедить россиян проголосовать «да, да, нет, да». То есть, по замыслу ельцинской команды, на первые два вопроса референдума гражданам следовало ответить «да, доверяем Ельцину» и «да, одобряем его социально-экономическую политику», на третий вопрос нужно было ответить «нет, досрочные выборы президента не нужны», а на четвёртый, напротив, нужно было ответить «да, досрочные выборы депутатов необходимы».

Слоган «да, да, нет, да» несся из телевизоров и радиоприемников, его можно было прочитать на уличных щитах и в рекламе газет и журналов. Все общественно-политические передачи центрального телевидения ведущие заканчивали глубокомысленным выводом, что нужно голосовать именно и только так. Певцы и певицы пели песенки с этим слоганом, юмористы «тонко» его обыгрывали, все знаменитости выступали в поддержку Ельцина и ругали депутатов. На улицах людям раздавали листовки, на которых было написано лишь «да, да, нет, да».

Ближе к дате референдума большинство людей уже даже не очень понимало, в чём суть конфликта, и за что они идут голосовать. Они знали только две вещи: что идти надо, и что голосовать нужно «да, да, нет, да».

Сам Ельцин кокетничал и убеждал публику, что лично он ответит на все четыре вопроса «да» (то есть он утверждал, что ответит «да» и на вопрос о необходимости его собственных перевыборов) и агитировал всех поступить также. Но все понимали, что это просто красивая поза, улыбались ему, понимающе кивали и подмигивали.

Все попытки депутатов организовать какую-либо контригру в подконтрольных им СМИ были просто смехотворны. За исключением нескольких маргинальных газет в Москве, они влияли лишь на малую часть местной прессы, а интернет в те времена был умозрительной экзотикой…

Ельцинская пропагандистская машина просто раздавила их как клопов и показала реальное их положение в информационном пространстве России. Можно было сколько угодно прятаться за статьи и параграфы старой, ещё брежневских времен, конституции, но, когда игра пошла уже по-крупному и всерьёз, оказалось, что депутатам нечего предложить в качестве агитационного оружия. С точки зрения СМИ у них была легкая кавалерия против не танков даже, а атомной бомбы.

К тому же ещё до референдума, в начале апреля, в Ванкувере состоялась встреча Ельцина с новым президентом США Биллом Клинтоном. На ней Клинтон сообщил, что его администрация разработала «план для России», который предусматривал широкомасштабную экономическую помощь для проведения реформ и сразу же выделил 1,6 миллиарда долларов.

Кроме того, на встрече была достигнута договорённость о допуске России на внутренний американский рынок ядерного топлива и ослабление некоторых ограничений для торговли российским оружием на мировом рынке.

На заключительной пресс-конференции Клинтон однозначно выразил поддержку Ельцину и заявил, что ему нет альтернативы. Разумеется, всё это тут же было использовано Ельциным в пропагандистских целях, поскольку тогда большинство россиян вполне понимали необходимость американской помощи и, в целом, важность хороших отношений с Западом для преодоления трудностей при проведении реформ.

25 апреля состоялся референдум. Его результаты были очевидной победой Ельцина.

На первый вопрос о доверии Ельцину положительно ответили 58,7% участвовавших в голосовании россиян.

Поддержали его социально-экономическую политику 53,0%.

Против досрочных выборов президента высказались 50,5% голосовавших.

И за досрочные выборы депутатов проголосовали 67,2% голосовавших.

Явка на референдум составила чуть больше 64%.

Конечно же, сработала (она и не могла не сработать) депутатская казуистика с подсчётом голосов по третьему и четвёртому вопросам. С учетом того, что всего в России на тот момент было около 107 миллионов граждан, имевших избирательные права, для досрочных выборов хоть президента, хоть депутатов «да» должны были ответить почти 78% участвовавших в голосовании. Но это был недостижимый результат и все это прекрасно понимали.

Содержательные итоги были понятны: народ поддерживал президента, менее активно, но в целом поддерживал его социально-экономическую политику, не хотел его досрочных выборов и в значительной мере поддерживал идею досрочных выборов депутатов.

Однако юридические последствия могли бы иметь лишь ответы на третий и четвёртый вопросы – о досрочных выборах президента и депутатов. Да и то только в том случае, если бы по ним в результате референдума были бы приняты юридически значимые решения. Но они приняты не были, и поэтому референдум с формальной точки зрения кончился пшиком: гора родила мышь.

И, хотя все прекрасно понимали, что народ поддержал Ельцина и показал депутатам фигу, тем не менее вынудить депутатов досрочно сложить свои полномочия не было никаких юридических оснований.

Но всё же в администрации президента и правительстве рассчитывали, что депутаты хотя бы временно прикроют свой «фонтан» и дадут Ельцину продолжить те реформы, мандат на которые он получил в результате референдума: ведь ответ на второй вопрос был «да»! К тому же там обоснованно рассчитывали, что теперь можно будет, наконец, собрать конституционное совещание, на котором депутаты совместно с представителями президента будут содержательно работать над проектом новой конституции.

Для этого 29 апреля Ельцин провел в Кремле заседание руководителей субъектов федерации, на котором анонсировал так называемый «президентский» проект конституции, разрабатывавшийся группой во главе с Алексеевым, Собчаком и Шахраем. Этот проект был официально представлен для обсуждения.

Однако противники Ельцина, которые имелись вовсе не только среди депутатов, не собирались успокаиваться. Такие противники, поскольку они не были депутатами, не считали, что им на референдуме было высказано какое-либо недоверие. Одним из самых ярких таких противников был ельцинский выдвиженец, бравый лётчик, герой Советского Союза, генерал и вице-президент Александр Руцкой.

К концу апреля Ельцин, наверное, уже не раз пожалел, что взял его себе в пару вице-президентом, нарушив обещание, данное Бурбулису. Если Руцкой и добавил ему голосов, то немного, а головной боли от него было с избытком.

Руцкой был храбр и безапелляционен. Он то хватался силой раздавить «банду Дудаева», то кидался спасать экономику, причём немедленно и навсегда, то по любому поводу вступал в споры с окружением президента, поскольку, как и известный персонаж, не был согласен «ни с Энгельсом, ни с Каутским».

Уже с самого начала гайдаровских реформ Руцкой стал их безусловным противником. Он с видом знатока рассуждал о том, что гайдаровская команда всё делает неправильно, что они «жизни не видели» и вообще – «мальчики в розовых штанишках». Разумеется, ни Гайдар, ни Чубайс в самолёте не горели и от душманов не отстреливались, но как из этого вытекало, что бравый лётчик лучше них разбирается в экономике, было не вполне понятно.

Но мало этого, оказалось, что Руцкой разбирался не только в экономических реформах и инвестиционном процессе. К весне 1993 года выяснилось, что, кроме этого, он был крупным специалистом в конституционном законодательстве и легко мог рассудить, кто прав, а кто нет в вопросе баланса властей, федеративного устройства и интеграции президентской власти в парламентскую республику.

Его способность «давать советы космического масштаба и космической же глупости» поражала даже видавших виды обитателей кремлёвских коридоров, помнивших ещё «волюнтаризм» Хрущева. Но, поскольку невежество освобождает от рефлексии, у Руцкого никогда не было ни тени сомнений в собственной правоте.

Свой конфликт с Ельциным он начал по-солдатски просто: после того, как он узнал о подписании Беловежских соглашений, он пришёл к Горбачёву и предложил арестовать Ельцина, Кравчука и Шушкевича. В ответ Ельцин практически лишил его подчинённых, переведя всех его сотрудников в подчинение правительства.

Поначалу Ельцин полагал, что Руцкой всюду лез со своими советами потому, что ему просто нечем было заняться. И в конце февраля «бросил» его на сельское хозяйство. Руцкой сначала оскорбился, но после развернул бурную деятельность. Вскоре аппарат его сотрудников вырос ещё больше прежнего и по численности превзошёл министерство сельского хозяйства.

Разумеется, гора родила мышь: результатом его работы стали лишь новые «сверхценные» советы. Они были частью банальные, частью смехотворные, частью просто нереализуемые. Но это было ещё полбеды, настоящая проблема состояла в том, что он требовал их всерьёз обсуждать и, что главное, внедрять, причём – немедленно.

В таком виде Руцкой являлся чистым подарком депутатам. Хасбулатов тут же ухватился за него и начал продавать публике как бунтаря внутри ельцинской команды. Смотрите, говорили в Верховном совете: даже среди сторонников Ельцина есть настоящие патриоты, которые не могут спокойно смотреть, как Ельцин разрушает страну по указке своих западных хозяев.

Окрылённый депутатской поддержкой Руцкой смело кинулся обличать коррупцию в ельцинской команде и правительстве. Депутаты его тут же поддержали. Для них он был тем самым«полезным идиотом», о которых писал ещё Ленин. Ельцину не оставалось ничего другого, как назначить Руцкого главным по борьбе с коррупцией. И тот энергично взялся за дело.

Забегая немного вперед, скажем, что и с этим делом у него получился полный провал: анонсировав 11 чемоданов компромата, он не смог предъявить ничего существенного, кроме вялого материала на вице-премьера Шумейко, которого Ельцин, чтобы не спорить, тут же уволил.

Позже, когда недоумённые журналисты стали допытываться у Руцкого, где же эти пресловутые 11 чемоданов компромата, он объяснил, что его неправильно поняли, что это были не чемоданы, а шкафы. И что этим компроматом были экспертные заключения нанятых Руцким «специалистов», из которых заключений неопровержимо вытекало, что практически каждое решение правительства вело страну к гибели.

А спустя какое-то время он стал говорить, что анонсированный им компромат выкрали у него неизвестные (прозрачно намекая на спецслужбы Ельцина), и поэтому ему нечего предъявить общественности.

Другим заметным представителем оппозиции Ельцину стал Виктор Анпилов, лидер движения «Трудовая Россия». Он тоже не был депутатом, что совсем не мешало ему быть ярким уличным политиком, который собирал многотысячные антиельцинские демонстрации леворадикального толка. После окончания факультета журналистики МГУ Анпилов много лет проработал на Кубе и в Никарагуа и вернулся оттуда полный «славных революционных традиций» в духе Фиделя Кастро и Че Гевары.

Кроме того, всё больше выделялся генерал-полковник Альберт Макашов, бывший командующий Приволжско-Уральским военным округом. В отличие от Анпилова, Макашов не был традиционным коммунистическим ортодоксом. Он олицетворял собой новую генерацию левых политиков, сочетавших в своих речах стандартную левую фразеологию с ярко выраженным национализмом и, конечно же, антисемитизмом. В этом смысле его без всякой натяжки можно было бы назвать национал-социалистом. Хотя сам он, наверное, был бы крайне удивлён такому наименованию. Сам себя он так не идентифицировал. Он был политиком интуитивного склада, и стройной идеологии у него не было. В этом он был человеком такого же типа, что и Руцкой: сочетание небольшого ума и огромной энергии порождало персонажей, которыми руководили скорее расхожие стереотипы и охлократические мифы, чем разум и рациональная программа.

К политическим активистам макашовского плана можно было отнести и таких тогдашних деятелей, как лидер «Союза офицеров» Терехов и глава «Российского национального единства» Баркашов. Такого вот рода люди и представляли собой непарламентскую и уличную оппозицию Ельцину.

Первой их пробой пера стали митинги и демонстрации, проведённые ещё в феврале 1992 года. После того, как 9 февраля они собрали около 50 тысяч взвинченных и распропагандированных людей на Манежной площади, власти Москвы (прежде всего тогдашний мэр Гавриил Попов) испугались агрессивности толпы и, несмотря на то, что в этот же день у стен Белого дома прошёл не менее впечатляющий митинг сторонников Ельцина, запретили Макашову и Анпилову проведение демонстрации с возложением венков у Могилы Неизвестного Солдата 23 февраля.

Однако Макашов с Анпиловым всё равно людей собрали, а ОМОН их жестоко разогнал. Было много некрасивых сцен, когда молодые мордастые омоновцы били дубинками пожилых ветеранов войны и вся эта расправа показывалась по телевидению практически в прямом эфире. Это произвело очень тяжёлое впечатление на людей, однако с тех пор привычка запрещать демонстрации у московских властей стала неискоренимой, несмотря на полную незаконность этих запретов.

В течение всех следующих месяцев непарламентская оппозиция и примкнувший к ним чуть позже лидер «возрождённой» КПРФ Геннадий Зюганов организовывали митинги и демонстрации размахом поменьше. Следующая масштабная акция антиельцинской оппозиции состоялась только 1 мая 1993 года.

Ещё до референдума Анпилов и его компаньоны подали в мэрию заявку на проведение «традиционной первомайской демонстрации трудящихся города Москвы». Они сообщили свой предполагаемый маршрут: от Калужской площади, через Крымский мост, по Садовому кольцу, через Смоленскую площадь и далее по Новому Арбату до Манежной площади, где они предполагали провести митинг.

Нельзя сказать, что этот маршрут был новостью для московских властей. Всю весну, начиная с февраля, коммунисты и великодержавные шовинисты (они себя называли «патриотами») проводили демонстрации по этому маршруту. Правда, они собирали не больше 5–10 тысяч своих сторонников, но и на эту первомайскую демонстрацию вряд ли пришло бы больше 30 тысяч участников (хоть и заявлялось неизменно 100 тысяч).

Однако в этот раз мэрия запретила проведение демонстрации по этому маршруту и ограничила движение колонны Крымским валом. То есть по замыслу московских властей демонстранты должны были собраться на Калужской площади, пройти пару сотен метров, провести митинг перед парком Горького и разойтись. Причём сообщили они об этом Анпилову буквально накануне демонстрации.

Утром, когда люди начали собираться на демонстрацию, они увидели у входа на Крымский мост милицейскую цепь со щитами и дубинками. Это сильно разозлило людей: они не могли понять почему им не разрешают провести первомайскую демонстрацию в центре города, то есть так, как это делалось последние семьдесят лет.

Юрий Лужков, который сменил к этому времени Гавриила Попова в должности мэра Москвы, позже говорил, что запретить проведение первомайской демонстрации в 1993 году по традиционному маршруту с митингом на Манежной площади ему приказал сам Ельцин.

Зюганов тоже придерживается этой версии и рассказывает, что это силовики убедили Ельцина запретить демонстрантам пройти к Манежной площади и вообще в центр города, поскольку у них, силовиков, была якобы достоверная информация, что организаторы демонстрации попытаются предпринять штурм Кремля.

Так ли это – точно неизвестно. Организаторы демонстрации, конечно же, отрицают такие свои намерения и говорят об исключительно мирном её характере. Скорее всего, так оно и было, в милицейских протоколах, в качестве доказательства того, что демонстранты заранее готовились к насильственным действиям, описываются только «древки флагов, оканчивающиеся металлическими наконечниками». То есть очевидно, что никаких действительно серьёзных доказательств агрессивности намерений демонстрантов у властей не было. Иначе бы они не приводили таких нелепых аргументов, а предъявили бы что-то более убедительное.

В общей сложности на демонстрацию действительно собралось не больше 30 тысяч человек. При этом лишь около двух тысяч из них были молодыми крепкими мужчинами. Это были члены «Союза офицеров» и других подобных организаций, которые, впрочем, поначалу никак не выделялись и вели себя сравнительно мирно.

Разумеется, они несли плакаты «Банду Ельцина под суд» и «Мы русские – с нами Бог!» и скандировали лозунги «против капитализма» и «грабежа простых людей». Но это само по себе не было криминалом. В сущности, где, в какой стране мира, первомайская демонстрация обходится без подобного рода лозунгов? На то и 1 мая, чтобы левые всех стран проводили демонстрации «солидарности трудящихся» …

Увидев цепи ОМОНа на Крымском мосту, организаторы демонстрации приняли решение пойти не в центр, а, напротив, из центра города: по Ленинскому проспекту на Воробьёвы горы, и там, у университета, провести митинг. Они утверждают, что приняли это решение именно для того, чтобы показать отсутствие планов штурмовать Кремль.

Но на подходе к площади Гагарина их опять встретили цепи ОМОНа. Не пускали их и на Воробьёвы горы. Строго говоря, их не пускали никуда. Фактически первомайская демонстрация была запрещена: поскольку её обложили ОМОНом со всех сторон, она должна была закончиться не начавшись. Такое с первомайской демонстрацией в Москве случалось последний раз, наверное, только при царском режиме.

И тогда народ совершенно взбесился. Демонстранты стали звать молодых и крепких мужчин выдвинутся вперед, и эти мужчины не заставили себя ждать, а когда колонна демонстрантов подошла вплотную к омоновским щитам, в её авангарде уже шли сплошь здоровенные мужики, прошедшие Афганистан и Приднестровье, повоевавшие в Югославии и Абхазии, тёртые жизнью и злые.

Они практически сразу кинулись на ОМОН и прорвали цепь. Омоновцев били жестоко и беспощадно. У них отбирали шиты и дубинки, бронежилеты и каски. Их били палками и ногами, кидали в них камни, причём метили прямо в голову.

По мостовой потекла кровь. Одного омоновца задавили насмерть (сержант Толокнеев скончался от ран через четыре дня). Очень многих покалечили, разбили головы, переломали руки и ноги. Разграбив гаражи во дворах близлежащих домов, тереховцы, используя украденный бензин, подожгли милицейские грузовики. Захватив другие грузовики, они начали использовать их в качестве тарана против милиции.

Но вскоре к ОМОНу пришло подкрепление, и разъярённые милиционеры кинулись на демонстрантов. Началась настоящая мясорубка. По мере того, как на помощь омоновцам приходили всё новые и новые отряды милиции и внутренних войск, их преимущество перед демонстрантами становилось всё очевиднее. Наконец, демонстранты побежали. Омоновцы их преследовали и, загнав в Нескучный сад, начали избивать.

Одному из организаторов демонстрации, Илье Константинову (лидеру «Фронта национального спасения») удалось вступить в переговоры с милицией и договориться об окончании насилия с обеих сторон. После этого, не дойдя до площади Гагарина полсотни метров, демонстранты, скомкав начавшийся было митинг, потихоньку разошлись по домам.

Но наиболее активные из них ещё долго маленькими группами пробирались к Белому дому, где провели стихийный митинг, на котором констатировали начало в России гражданской войны и пообещали 9 мая устроить в Москве революцию.

Всё это время Ельцин блистательно отсутствовал в Москве. Филатов виновато оправдывался перед журналистами и утверждал, что Ельцин был в курсе происходившего. Но неофициально было известно, что тот «праздновал» победу на референдуме. Именно в таком, «праздничном», виде он, будто бы, и сообщил Лужкову о запрете первомайской демонстрации.

Ельцин появился перед публикой лишь 4 мая, был свеж, бодр и излучал спокойствие. По поводу событий в Москве 1 мая он сказал, что видел видеозапись, и в тот же день опубликовал совместно с Черномырдиным обращение к гражданам России, в котором говорил о недопустимости использования силы в политической борьбе, а всю вину за произошедшее на Калужской заставе возложил на депутатов и коммуно-патриотов. Он также выразил соболезнование семье погибшего сержанта и полностью одобрил действия милиции и московских властей.

Анпилов и компания метали громы и молнии. Он грозили Ельцину всенародным восстанием и обещали 9 мая привести к стенам Кремля миллион человек. Несмотря на грозные обещания, они, тем не менее, подали в мэрию заявку на проведение 9 мая демонстрации и митинга по тому же маршруту, что и 1 мая. Они также сообщили, что предполагают возложить цветы к Могиле Неизвестного Солдата.

Мэрия, тоже, видимо, решив не обострять ситуацию, заявку им согласовала. В результате ничего похожего на революцию не случилось: демонстрантов снова было около 30 тысяч, они мирно прошли по заявленному маршруту, возложили цветы, куда хотели, и даже самочинно провели митинг прямо на Красной площади. Никакого ОМОНа нигде видно не было, драться было не с кем, никто на них не обращал внимания, и к середине дня они разошлись совершенно довольные собой.

Трагедия на Калужской заставе произвела на людей тяжёлое впечатление и в определённом смысле девальвировала эффект моральной победы Ельцина на референдуме. Люди не могли понять, почему коммунисты, про зверства которых демократы рассказывали ужасы, все последние годы давали демократам спокойно проводить свои митинги где угодно, включая и ту самую Манежную площадь, а когда власть перешла к демократам, коммунистам вдруг оказалось нельзя выйти на обычную первомайскую демонстрацию. Все объяснения властей воспринимались как отговорки и оставляли неприятный осадок.

После майских праздников наступило некоторое затишье, хотя Хасбулатов со своими коллегами кинулись, конечно, использовать выпавшие им козыри, чтобы хоть как-то отыграть поражение на референдуме. Времени у них было немного: на 5 июня Ельцин назначил первое заседание конституционного совещания.новый год Россия вступила с новым председателем правительства…

Часть 2

Нужно сказать, что, вероятно, в отношениях Ельцина и силовиков за весенние месяцы что-то всё-таки произошло, и слухи о возможном разгоне IX Съезда народных депутатов имели под собой основания, поскольку, начиная уже с конца марта, Ельцин всё чаще начал прибегать к силовой риторике во взаимоотношениях с оппонентами.

Скорее всего, Коржаков и стоявшие за ним силовики говорили Ельцину, что-то в том духе, что «вечно Вы всё усложняете», «сколько можно с ними нянчиться», «нужно с ними чуть пожёстче», «вы можете на нас опереться» и «мы не подведём». И самое, наверное, больное для Ельцина: «царь ты или не царь?»

Во всяком случае очевидно, что эффект от одних только слухов (!) о возможном разгоне съезда был впечатляющим: мало того, что депутаты не набрали голосов за импичмент, хотя поначалу он и казался им неизбежным, они ещё и покорно согласились на референдум в указанные Ельциным сроки, хотя этот вопрос тоже казался нерешаемым.

Это не могло не произвести на Ельцина впечатления: простота решения и его эффективность выгодно отличали этот подход от унизительных и утомительных уговоров и разменов, которые он до сих пор использовал в бесконечных и бесплодных дискуссиях с депутатами.

Результаты референдума ещё больше вдохновили его на жёсткий подход в общении с оппозицией: народ выразил мне доверие, что мне ещё нужно? У меня есть мандат на реформы, и я не могу его потерять! Сколько можно нянчиться с этими людьми? Ведь очевидно, что они тянут нас назад, туда, откуда страна только что с таким трудом вырвалась. История мне не простит, если я им проиграю. Царь я или не царь?

Ельцин был решительно настроен форсировать принятие новой конституции, а для этого «продавить» на конституционном совещании свой «президентский» проект, анонсированный им 29 апреля.

О том, что в недрах президентской администрации разрабатывался какой-то свой проект конституции, стало известно примерно за месяц до этого. Ельцинские чиновники даже не особенно скрывали этот факт. Известно было, что некоторое время назад Ельцин сформировал группу специалистов. Что возглавляет эту группу известный свердловский юрист Сергей Алексеев. Что важную роль там играют Собчак и Шахрай, и что Ельцин уделяет работе над этим проектом много внимания.

А когда в начале мая «президентский» проект конституции был, наконец, опубликован, то все были немало удивлены: он имел явный перекос в пользу президентской власти, то есть страдал всеми недостатками действовавшей (с «полновластием советов») конституции, только с обратным знаком.

Но основная проблема состояла в том, что задолго до этого, ещё в 1990 году, Съезд народных депутатов уже сформировал конституционную комиссию. Причём по инициативе самого Ельцина, в бытность его председателем Верховного совета РСФСР, и с ним же во главе. В эту комиссию входили и Хасбулатов, и Шахрай, и многие другие депутаты. Ответственным секретарём этой комиссии был назначен депутат Олег Румянцев, и комиссия эта с тех пор так и называлась – «комиссия Румянцева».

Эта комиссия довольно далеко продвинулась в подготовке проекта новой конституции и даже публиковала некоторые её варианты. В работе этой комиссии принимали участие и представители ельцинской администрации, в неё входили вполне лояльные Ельцину депутаты-демократы, и считалось, что проект новой конституции разрабатывался не только Верховным советом, но что это был совместный проект с администрацией президента.

Во всяком случае, до последнего времени никто из ельцинского окружения, включая и его самого, не высказывал каких-либо серьёзных замечаний к работе этой комиссии, и единственной претензией, которая звучала с президентской стороны, была такая: давайте скорее уже её принимать, и страна начнёт жить, наконец, по нормальной конституции, а не по перелицованной и латаной-перелатанной брежневской галиматье.

Каково же было удивление публики, когда оказалось, что на конституционное совещание будет вынесен не тот проект, который вот уже три года разрабатывался комиссией Румянцева, а наспех написанный проект Алексеева-Шахрая-Собчака.

Весь май администрация Ельцина готовилась к конституционному совещанию. На этот раз Ельцин решил, наконец, взять реванш (не всё ж ему было проигрывать бюрократические битвы) и преподать Хасбулатову и депутатам впечатляющий урок высшего аппаратного мастерства.

Его посланцы выехали в регионы и лично занимались отбором делегатов от субъектов федерации. Параллельно велась работа и с самими главами регионов. Тщательно подбирались также делегаты от федеральных органов власти, местного самоуправления, общественных и религиозных организаций, от юридических сообществ и так далее.

И только когда состав конституционного совещания был неформально одобрен в администрации президента, буквально накануне его открытия, 2 июня, Ельцин подписал указ «О порядке работы Конституционного совещания», в котором, помимо прочего, и описал, из кого оно должно было состоять.

Он фактически поставил депутатов Верховного совета перед фактом: они никак не могли повлиять на состав участников конституционного совещания и должны были 5 мая прийти в зал, который на 2/3 состоял из скрупулёзно подобранных Ельциным клакеров.

Нужно отдать должное Хасбулатову и его коллегам: они пришли на заседание конституционного совещания. Разумеется, ничего хорошего из этой затеи не вышло: Хасбулатову выступить не дали, захлопав и согнав с трибуны, а требовавшего слова депутата Слободкина охрана Ельцина, схватив за руки и за ноги, просто вынесла из зала заседаний. Хасбулатов со своим окружением покинули зал заседаний, назвав происходившее «балаганом».

Такое начало конституционного совещания не сулило ничего хорошего. Однако часть депутатов решила испить эту чашу до дна и продолжить своё участие в работе совещания. Они уже вполне поняли, куда дул ветер, и предпочли бойкоту попытку хоть как-то повлиять на итоговый текст, который, несомненно, будет здесь принят.

Это было для них тяжёлым испытанием. Особенно глумился над этими несчастными мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак. Он, видимо, со своей провинциальной харизмой решил, что хамство – это лучший аргумент в юридических дискуссиях, и, например, на одном из заседаний секции, которую он вёл, просто выгнал из зала секретаря конституционной комиссии Верховного совета Олега Румянцева.

К 12 июля всё было кончено: конституционное совещание приняло президентский проект конституции. Но то, каким образом удалось этого добиться, лишало этот текст минимальных шансов пройти Верховный совет, а потом – Съезд народных депутатов. А без принятия съездом его нельзя было выносить на общенародный референдум, поскольку именно такая процедура была прописана в действовавшей конституции.

Зачем Ельцин выбрал такой способ «продавливания» своего проекта конституции и был ли у него другой вариант – теперь уже не так важно. Случилось то, что случилось. Вряд ли Ельцин уже в мае понимал, что разгон Съезда народных депутатов неизбежен. Иначе бы он разогнал его сразу после апрельского референдума, когда моральная победа на нём хоть отчасти давала ему такое право.

Скорее всего, он не хотел обострения и, вместо разгона, предпринял ещё одну попытку достижения компромисса с депутатами на конституционном совещании. Но его окружение так «хорошо» к нему подготовилось, и так «блестяще» его провело, что всякие шансы на достижение договорённостей были уничтожены самим способом его организации и проведения.

Слов нет: он преподал депутатам впечатляющий урок агрессивного администрирования. Он наглядно доказал им, что все их дилетантские упражнения – ничто по сравнению с его мастерством старого опытного бюрократа.

К слову сказать (это здесь будет очень кстати), Ельцин, постоянно обвиняя Верховный совет в том, что в его аппарате окопались бывшие работники аппарата ЦК, скромно умалчивал, что большинство из них (лучшие и самые опытные) прекрасно обустроились в аппарате его администрации и его правительства.

Так или иначе, урок был дан. Цель была достигнута: конституционное совещание приняло ельцинский вариант конституции. Но что с этим делать дальше – было совершенно непонятно.

Можно долго анализировать различия «ельцинского» и «румянцевского» вариантов конституции. Но, вопреки распространённому мнению, «румянцевский» вариант отнюдь не был очередной редакцией старой конституции со всевластием советов. В нём были независимо друг от друга избираемые парламент и президент, и в нём было правительство, членов которого президент должен был утверждать в парламенте.

«Ельцинский» же вариант предусматривал утверждение в парламенте только премьер-министра. И, к тому же, у президента появлялось право, при отказе парламента от утверждения предложенной им кандидатуры премьер-министра, этот парламент распускать. Что ставило депутатов перед неприятным выбором при таком голосовании. Помимо этого, в «ельцинском» варианте конституции процедура импичмента была настолько усложнена по сравнению с «румянцевской», что фактически становилась нереализуемой.

Даже самый беглый анализ этих двух вариантов показывает, что «румянцевский» вариант повторял в основном положения американской конституции, в то время как «ельцинский» по концентрации власти в руках президента напоминал скорее политическое устройство Российской империи после известного манифеста 1905 года, разве что без монархии.

Как мы знаем, в 1917 году дискуссия между монархистами и кадетами велась по поводу ответственного перед парламентом правительства. То есть кадеты хотели, чтобы парламент (Государственная Дума) имел существенные полномочия при назначении и смещении членов правительства. А монархисты настаивали на том, что правительство должно было быть ответственно только перед царём.

Характерно, что тогда вся прогрессивная общественность стояла на позициях кадетов и требовала правительства, ответственного перед парламентом. От чего царь отказывался, и что провоцировало бесконечные правительственные кризисы.

Прошло 90 лет, и Россия опять оказалась на этом же витке исторической спирали. И летом 1993 года (как если бы не было всех этих чудовищных десятилетий) снова перед страной встал вопрос об ответственном перед парламентом правительстве. С той только разницей, что теперь прогрессивная общественность была горой за президента-самодержца, наделённого всей полнотой власти. Короче, «…сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам…»

Всякий, кто хотел ограничения президентской власти, был заклеймён как депутатский лазутчик, который стремился ввергнуть нацию в хаос парламентской болтовни и лоббизма и остановить едва начавшиеся реформы. Более того, всякое оппонирование «ельцинскому» варианту конституции расценивалось как призыв к реставрации коммунистических порядков, что, конечно же, никак логически не вытекало одно из другого.

Почему ситуация сложилась столь парадоксально и даже слегка абсурдно – это предмет специального исследования историков и политологов. Мы же лишь констатируем такое положение вещей и можем только предположить, что свою роль сыграли многие факторы. Среди них были и вполне объективные. Например, то обстоятельство, что депутаты действительно выступали против реформ, которые большинство людей считало хоть и тяжёлыми, но необходимыми, а Ельцин, напротив, эти реформы поддерживал.

В самом деле, реформы шли тяжело и, возможно, не оптимально. Но тем не менее, в тот период люди видели, что Ельцин действительно хотел их продолжать. Люди понимали их важность и неизбежность. В этом отношении общество в целом было более продвинутым и намного больше готовым к принятию всех издержек реформирования, чем избранные им в совершенно других условиях депутаты.

Это фатальное неприятие большинством депутатов ельцинских реформ проецировалось обществом на любые депутатские инициативы. И даже в тех случаях, когда позиция Верховного совета была, как минимум, заслуживавшей внимания, она отвергалась на том простом основании, что исходила от постылых и надоевших всем до чертиков депутатов. То есть от людей, которые априори были неправы по отношению Ельцину.

И сам Ельцин был так одержим (объективно – вполне справедливо) необходимостью продолжить реформы, что искренне считал концентрацию власти в своих руках вполне разумным и позитивным шагом. В себе он, разумеется, не сомневался и был уверен, что лишней власти не бывает. Во всяком случае он был убеждён, что сумеет ею разумно распорядиться и не станет ею злоупотреблять в своих собственных, корыстных интересах.

Вся текущая расстановка сил затмила фундаментальные институциональные диспропорции «ельцинской» конституции. И даже породила доморощенных идеологов (вроде Анатолия Собчака), которые агрессивно проповедовали необходимость усиления исполнительной власти и ослабления представительных органов в период радикальных реформ.

Слов нет, примеры Ататюрка, Пиночета или Ли Куан Ю показывают, что авторитарная модернизация может демонстрировать блестящие экономические результаты. Но любой разумный авторитаризм всегда осознаёт себя лишь как временную и вынужденную меру. И только в воображении коллективного «профессора Собчака» чрезвычайщина должна была быть институализирована конституционно.

Напомним, что изначально даже сам Ельцин на этом не настаивал. Он готов был довольствоваться лишь дополнительными полномочиями, которыми его наделил V Съезд народных депутатов 1 ноября 1991 года, и которые нужно было каждый раз (при необходимости) продлевать на Съезде.

Так или иначе, ельцинское окружение услужливо продавило через конституционное совещание конституцию с чрезвычайными президентскими полномочиями и начало активно подталкивать Ельцина к эскалации конфликта с Верховным советом. Нельзя сказать, что Ельцин был сильно против: он и сам хотел избавиться от назойливой и часто несправедливой депутатской критики, от бесконечного противодействия реформам.

Депутаты же, в свою очередь, так были уверены в незыблемости своего формального властного превосходства над Ельциным, что и не заметили, как эта их власть потеряла поддержку большинства народа и, следовательно, перестала что-то реально весить на неумолимых весах истории.

Правительство также, как и администрация, поддерживало Ельцина в этом вопросе, поскольку сначала Гайдар, а потом и Черномырдин столько натерпелись от депутатов оскорблений, упрёков и мелких подстав, что с энтузиазмом предпочли бы вполне предсказуемую и понятную власть Ельцина депутатскому коварству и крючкотворству.

После окончания конституционного совещания в отношениях президента и депутатов повисла пауза: никто не знал, что делать дальше. Обе стороны затаились и ждали, кто сделает первый ход. Воцарившаяся тишина не сулила ничего хорошего. Всем было ясно, что ни одна из сторон не готова на компромисс, а значит кто-то должен был быть повержен окончательно и бесповоротно.

В условиях этого временного затишья стала заметнее роль премьера Виктора Черномырдина. Он поддержал усилия Геращенко (начатые еще Гайдаром и Матюхиным) по созданию собственной российской валюты – российского рубля. Актуальность этой программы уже давно не вызывала сомнений у специалистов, но её реализация натыкалась на глухое сопротивление руководства бывших союзных республик, которые не хотели лишаться возможности закупать в России некоторые группы товаров (например, энергоносители) по внутрироссийским ценам, используя напечатанные их республиканскими центробанками рубли.

Ельцину же они рассказывали красивые истории про единую валюту под патронажем России, и Ельцин хотел верить, что так оно и есть, что Россия сможет сохранить единую рублевую зону и быть в ней безусловным лидером. Но чем дальше, тем яснее становилось, что это были не более, чем его наивные имперские фантазии, поскольку практически все республики уже начали вводить в оборот собственную валюту, а право печатать рубли они использовали лишь для неравноправной торговли с Россией, всё больше раскручивая спираль теперь уже только российской инфляции.

Черномырдин сумел убедить Ельцина не противится этой реформе, поскольку сам он не питал никаких иллюзий по поводу сохранения пресловутого «единого экономического пространства» и понимал, что в настоящий момент создание такого «пространства» России не по карману и даже вредно.

Наконец, в июле 1993 года Центробанк объявил денежную реформу, суть которой заключалась в переходе на собственный суверенный российский рубль, право на эмиссию которого было только у Центробанка России. Это был совместный проект Черномырдина и Геращенко, и нужно отдать им должное: в завершающей стадии они реализовали его достаточно быстро и эффективно.

Однако, реформа эта имела ещё и конфискационный характер: вначале Геращенко заявил, что обменять можно было только 35 000 рублей (около 35 долларов по тогдашнему курсу) на человека в течение всего лишь месяца (а дело, стоит заметить, происходило летом, во время отпусков), остальные рублёвые накопления замораживались бы на депозитах на шесть месяцев.

Это привело к тому, что цены моментально подпрыгнули, а в городах выстроились полузабытые уже очереди не только к обменным пунктам, но и к прилавкам магазинов. С трудом верится, что центробанк и правительство делали эту реформу самовольно, без согласования с президентом. Однако, когда реформа вызвала возмущение, Ельцин не отказал себе в удовольствии продемонстрировать свою заботу о народе и вмешался.

Опровергая своих же протеже, Геращенко и Черномырдина, он уже через два дня повысил сумму обмена до 100 000 рублей, а позже продлил сроки обмена до конца года, чем несколько снизил напряжение. Реальной пользы, правда, от этого было немного: успеть обменять наличные накопления было трудно, и большая их часть сгорела.

Справедливости ради нужно сказать, что эта реформа практически не осталась в народной памяти, поскольку после конфискационной “павловской” реформы 1991 года люди ещё не успели накопить серьезных сбережений. К тому же, наученные горьким опытом инфляции 1992 и первой половины 1993 годов, они стали хранить свои скудные сбережения в основном в долларах, которые, естественно, менять было не нужно. Именно эту реформу точно и лаконично описал Черномырдин (в свойственной ему уникальной манере): «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Но особенно ярко Черномырдин проявил себя во время переговоров с Украиной в Массандре 3 сентября.

Эти переговоры готовились долго. До этого момента предпринималось множество попыток решить накопившиеся во взаимоотношениях между Украиной и Россией проблемы, главными из которых были две: ядерное оружие, которое Украина должна была передать России, и Черноморский флот, который стороны никак не могли поделить.

Если проблема передачи ядерного оружия была уже к тому моменту принципиально решена, и оставались лишь технические детали, то вопрос о Черноморском флоте не был решён никак. Стороны давно безрезультатно дискутировали в поисках его решения. Достаточно сказать, что по этому поводу только Ельцин встречался с тогдашним президентом Украины Леонидом Кравчуком по меньшей мере четырежды: 30 апреля 1992 года в Одессе, 23 июня 1992 года в Дагомысе, 3 августа 1992 года в Ялте и 17 июня 1993 года в Москве. Причём всякий раз подписывалось какое-то «окончательное» решение, которое (как очень скоро становилось понятным) оказывалось отнюдь не окончательным…

Вот и в этот раз Ельцин и Кравчук приехали в Массандру вместе со своими премьерами Черномырдиным и Кучмой, министрами обороны Грачевым и Морозовым и большим количеством генералов и адмиралов. Но Массандра отличалась от других мест наличием знаменитых винных погребов. Разумеется, Ельцин и Кравчук уединились для изучения этой местной достопримечательности. Да так, что их больше и не видели…

Автоматически их места за столом переговоров заняли Черномырдин и Кучма. Украинская сторона, на правах хозяев саммита, предложила следующую повестку переговоров: сначала вопросы Черноморского флота, потом ядерное разоружение Украины и в конце – обсуждение накопившихся долгов за газ, поставлявшийся из России в Украину. Черномырдин категорически не согласился с этой повесткой и настоял на том, чтобы последний вопрос обсудили первым.

По воспоминаниям члена украинской делегации вице-адмирала Владимира Бескоровайного «такой порядок рассмотрения вопросов оказался для Украины абсолютно неприемлемым потому, что убедительной позиции у руководства Украины по оплате долгов за газ просто не было, как и денег. Поэтому всё дальнейшее выглядело как ультиматум – «разорвав на куски» украинскую сторону за газовые долги, о которых большинство делегации ничего не знало, у россиян «как бы случайно» возникает идея рассчитаться за газовые долги флотом».

Так в отсутствие Ельцина, его премьер-министр за один день решил вопрос, который сам Ельцин в изнурительных переговорах не мог решить полтора года. Само решение было простым и незамысловатым: весь Черноморский флот и вся береговая инфраструктура для его обслуживания становились российскими в счёт погашения долгов за газ.

Однако позже украинская сторона начала отходить от достигнутых в Массандре договорённостей, и часть береговой инфраструктуры была сдана России лишь в аренду, а из части военных кораблей и судов обеспечения (15%) и военной авиации (40%) был сформирован Черноморский флот Украины. Но, тем не менее, именно в Массандре была заложена легальная основа пребывания Черноморского флота России в Крыму, которой основы до этого не существовало. Российский Черноморский флот был создан на базе Черноморского флота СССР и включил в себя почти всю его боевую мощь.

Вернувшись в Москву, Ельцин, разумеется, объявил о достигнутых по поводу Черноморского флота договорённостях как о своей несомненной победе и никак не упомянул о её настоящем творце. Но те, кто был в курсе дела, высоко оценили способности Черномырдина вести переговоры и, наконец, увидели в нём по-настоящему масштабного политика.

Сам Черномырдин к тому моменту уже набрал серьёзный политический вес. Он наладил хорошие рабочие отношения с остатками гайдаровской команды (с Шохиным, Чубайсом и другими) и продолжал, несмотря на все политические перипетии, в целом ту же линию реформ, что и его предшественник. Достаточно сказать, что при нём продолжалась реализация программы приватизации, и очередь дошла уже до металлургических гигантов и нефтедобывающих компаний.

Помимо этого, он пользовался колоссальным авторитетом в директорской среде и, поэтому, мог рассчитывать на поддержку большого числа депутатов не только из числа так называемых «демократов», но и регионалов, промышленников и, отчасти, даже коммунистов.

Это обстоятельство не осталось незамеченным. Ещё в апреле Ельцин назначил первым замом к Черномырдину своего нового любимца – Олега Сосковца. Сосковец был ярким представителем «директорской партии» и буквально за два-три года сделал стремительную карьеру от директора Карагандинского металлургического комбината в Казахстане до первого вице-премьера правительства России.

Ему покровительствовал Коржаков, и как раз в апреле, когда акции силовиков пошли вверх, он пролоббировал назначение Сосковца на эту должность. Новому вице-премьеру, буквально за несколько месяцев до его назначения, срочно выдали российский паспорт, и он стал неофициальным «наследником» или, как теперь модно говорить, «преемником» президента.

Позже у Ельцина их будет множество, но этот был первым и самым фактурным: импозантный, высокий, атлетического склада 44-летний мужчина с красивой сединой в чёрных волосах, с низким, раскатистым баритоном и властными манерами. Такой персонаж не мог не очаровать Ельцина, тем более что Сосковец обладал удивительной способностью пить не пьянея. В этом смысле он был хорошим дополнением дуэту Ельцин – Коржаков, с появлением Сосковца паззл сложился, и формирование классической русской троицы было завершено.

Новый первый вице-премьер имел репутацию блестящего кризисного менеджера, хотя за все три года пребывания в этой должности не разрешил ни одного кризиса. Специально под него в правительстве создали комиссию по оперативным вопросам (КОВ), на которой рассматривали все текущие проблемы.

Только слепой не заметил бы, что по набору полномочий и по характеру рассматриваемых вопросов КОВ дублировала правительство, и, следовательно, Сосковец являлся фактическим дублёром Черномырдина, готовым в любой момент перехватить власть.

Но тот, кто хоть раз бывал на заседаниях КОВ, мог заметить, что, хотя там и обсуждались самые острые и животрепещущие вопросы повседневной жизни страны, никаких серьёзных решений не принималось. Это был просто клуб, куда приходили директора заводов и руководители регионов, чтобы пожаловаться на тяжёлую жизнь и получить устную поддержку от влиятельного чиновника. Всё, чем заканчивалось обсуждение практически любого вопроса, было протокольными поручениями «обратиться в правительство с просьбой» или «рекомендовать Минфину» и так далее.

При этом Сосковец оппонировал всем реформаторским усилиям другого черномырдинского заместителя – Чубайса. И, если Чубайс выступал за демонополизацию и разделение на части крупных государственных промышленных конгломератов при их приватизации, то Сосковец, разумеется, был против.

Он выдвинул идею создания в России финансово-промышленных групп (ФПГ), и очень скоро все директора крупных заводов стали сторонниками этой идеи. Однако Сосковец сам толком не мог никому объяснить, в чём состоит суть его идеи, и что вообще такое – ФПГ. Он пускался в довольно отвлечённые рассуждения о южнокорейских чеболях, немецких концернах или американских холдингах, но применительно к российским реалиям никак не мог сформулировать чего же он в действительности хотел.

Однако Ельцин, создав противовес Черномырдину, не очень интересовался эффективностью своего протеже. А Черномырдин, как старый опытный бюрократ, не стал обострять отношения и попросту игнорировал новации своего конкурента, благо и сам Сосковец не очень стремился к реализации своих идей, поскольку не до конца понимал, в чём же они состоят. Очень быстро вся деятельность Сосковца вылилась в мелкое лоббирование коммерческих интересов отдельных финансовых групп, что, конечно, выглядело довольно сомнительно с точки зрения этики госслужащего, но каких-либо макроэкономических последствий не имело, а поэтому все с этим смирились: а чем ему ещё заняться, если его назначили, но что делать – не сказали, а сам он не знал…

По всей видимости, Ельцин понимал, что впереди у него маячит открытый и серьёзный конфликт со съездом и Верховным советом. Причём конфликт чреватый гражданской войной. И он должен был обезопасить себя внутри исполнительной власти, чтобы не последовало удара в спину.

В этих условиях премьер, которого он назначил под давлением депутатов, неформально контролировавший неисчерпаемые по тогдашним меркам финансовые возможности созданного им «Газпрома» и при этом накопивший за последние полгода самостоятельную политическую базу (причём как слева, так и справа), не мог не вызывать у президента опасений.

Именно поэтому он и приставил к нему Сосковца. То есть человека без собственной политической базы, полностью от него зависящего назначенца, фактически – иностранца. И, хотя Сосковец попытался стать лидером некоей партии «машиностроителей и металлургов», в противостоянии с нефтяниками и газовиками, толку от этого было мало, поскольку финансово первые практически полностью зависели от вторых.

Но, вернувшись из Крыма, Ельцин, впечатлённый успехами Черномырдина, видимо, решил, что страховка в виде Сосковца недостаточна, и сделал новый неожиданный ход: 16 сентября он объявил, что возвращает в правительство Егора Гайдара, и 18 сентября подписал указ о его назначении таким же первым вице-премьером, как и Сосковец.

Возвращение Гайдара в правительство преследовало много целей, но эта была одной из важнейших. Кроме этого, Ельцин хотел показать депутатам, что, если они отказывались от договорённостей декабря 1992 года, то и Ельцин теперь считал себя свободным от них. Ельцин хорошо понимал, что к осени 1993 года Гайдар стал своеобразным символом реформ, и решил таким образом ещё раз подчеркнуть свою им приверженность.

Если Сосковец, по замыслу Ельцина, являлся своеобразной страховкой против Черномырдина со стороны директорского корпуса и (через ВПК и Коржакова) силовиков, то Гайдар должен был уравновешивать премьера со стороны демократически настроенной части общества, которая выступала за продолжение рыночных реформ.

Предпринял Ельцин и попытку заручиться поддержкой руководителей российских регионов. Тогда же, 18 сентября, он собрал в Москве совещание глав исполнительных и законодательных органов субъектов федерациии провозгласил его Советом Федерации – неким альтернативным парламентом, точнее прообразом верхней его палаты.

Но этот ход ему не удался: участники совещания отказались признавать себя полномочным органом до тех пор, пока его легитимность не подтвердит Верховный совет. Но и никаких демаршей против президента собравшиеся лидеры регионов не предприняли. Понимая, что грядет какая-то развязка, большинство из них предпочли занять нейтральную позицию и перейти в зрительный зал. Что, впрочем, тоже, видимо, устраивало Ельцина.

Всё это говорит о том, что Ельцин очень серьёзно и методично готовился к противостоянию и не предпринимал никаких резких шагов до тех пор, пока не убедился в лояльности всех, от кого мог зависеть успех в этой его борьбе.

Нам ничего неизвестно о том, какие переговоры вёл Ельцин с силовиками, но можно не сомневаться, что такие переговоры велись и, видимо, совсем не всё там шло гладко, раз это заняло столько времени. Ведь Ельцин не мог не понимать, что тактическое преимущество, которое он получил по результатам референдума, стремительно таяло. И, тем не менее, он не торопился и тщательно планировал открытую фазу конфликта. Он не хотел рисковать и старался подготовиться как можно лучше. В этот раз ему нельзя было проиграть: на кон была поставлена вся его судьба.

Видимо, назначение Гайдара было завершающим штрихом, этакой вишенкой на торте, в той конструкции, которую выстраивал Ельцин. Потому что практически сразу после этого назначения, 21 сентября (в православный праздник Рождества Богородицы), он издал знаменитый указ №1400. Жребий был брошен, и Ельцин, как когда-то Юлий Цезарь, объявил войну своему российскому «сенату». Рубикон был перейдён, и обратной дороги не было. Впереди его ждала либо полная и безоговорочная победа, либо сокрушительное поражение.

Сам указ был прост и понятен: Ельцин прекращал полномочия Съезда народных депутатов и Верховного совета, ограничивал действие конституции и назначал на 12 декабря референдум по новой конституции и, одновременно, выборы в новый парламент, который он назвал Федеральным Собранием, состоявшим из нижней палаты (Государственной Думы) и верхней палаты (Совета Федерации).

Нет нужды говорить, что это была абсолютная правовая дичь. Даже если исходить из преамбулы и признать высшую силу апрельского референдума (на который ссылается Ельцин как на основание для этого указа), то и в этом случае результаты референдума никак не указывали на то, что народ хотел бы ограничить действие конституции. Или что он хотел бы иметь двухпалатный парламент.

Напомним: референдум лишь поддержал Ельцина и высказался за продолжение его реформ, кроме того, большинство участников референдума высказалось за досрочные выборы депутатов и против досрочных выборов президента.

То есть роспуск Съезда народных депутатов и Верховного совета ещё хотя бы как-то вытекал из результатов референдума (пусть не формально-юридически, но содержательно), но это и всё. Больше из него не вытекало ничего: ни референдума по новой конституции, ни голосования за депутатов Федерального Собрания. Тем более что само Федеральное Собрание появилось, как чёртик из табакерки, из положения, являвшегося приложением к этому самому указу №1400.

То есть народу было предложено выбрать депутатов в какое-то неведомое Федеральное Собрание и одновременно – проголосовать за или против проекта конституции, в которой этот орган только и появлялся как правовая реальность.

Таким образом, можно смело сказать, что негативный результат референдума по новой конституции Ельциным даже не предусматривался. Действительно: что бы он делал с избранным 12 декабря Федеральным Собранием, если референдум этого же 12 декабря закончился бы для него поражением, и конституция не была бы принята?

Даже только этого (помимо прочего) было достаточно, чтобы сказать, что Ельцин вышел за рамки правового поля, и все попытки доказать обратное, которые периодически предпринимаются его особо ретивыми сторонниками, выглядят нелепо и крайне неубедительно. Да впрочем, Ельцин и сам не особенно утруждал себя размышлениями о правовом характере своих действий в тот момент.

Он был убеждён, что он прав по существу: страна нуждалась в реформах. Депутаты же Верховного совета и Съезда, несмотря на постоянные уверения в поддержке реформ, никаких реформ не хотели и постоянно грезили о каком-то «великом и могучем» СССР, который, как известно, «все боялись и уважали», но которого уже давно не существовало, и возродить который не было никаких шансов. (Да и был ли вообще этот СССР когда-нибудь «великим и могучим» в реальности, это большой вопрос…)

Все дискуссии с депутатами о реформах сводились к тому, что депутаты требовали каких-то «других» реформ, но каких конкретно, они сами толком не знали и общего мнения на этот счёт не имели. Они говорили, что от реформ должно становится лучше, а не хуже. А если от реформ становилось хуже, то это были «не такие» реформы, которые нужны.

Освобождение цен было нужно, мол, проводить не разом, а постепенно, частями. Приватизацию тоже нужно было проводить не торопясь, медленно. И вообще, нужно было привлекать авторитетных людей, академиков, директоров крупных предприятий, людей с опытом и знаниями. А не каких-то никому неизвестных завлабов, выскочек и мальчишек.

Все аргументы о губительности этой их пресловутой «постепенности» они отказывались слышать потому, что про «постепенность» им твердили как раз те самые академики и директора, которые, впрочем, сами в этом толком не разбирались, но давили на всех своим авторитетом и апломбом.

Помимо этого, депутаты занимались самым откровенным популизмом, устраивая бесконечные раздачи благ, льгот и освобождений от налогов и пошлин и разрабатывая «особые порядки» для тех или иных фирм и даже целых отраслей. В стремлении заполучить на свою сторону всё больше и больше социальных групп, они, думая, что это и есть «большая политика», в реальности раз за разом совершали экономическую диверсию против собственного народа. Но при этом во всех экономических тяготах малодушно обвиняли правительство и президента.

И ладно бы, лишая собственное государство тех или иных источников дохода, они пропорционально снимали бы с него ответственность по тем или иным социальным обязательствам. Но нет! Они, напротив, вводили всё новые и новые выплаты, повышали зарплаты различным категориям госслужащих и требовали реализации масштабных государственных инвестиционных проектов.

А, поскольку денег в бюджете не было вовсе, и от депутатской законотворческой деятельности их явно не прибавлялось, то для выполнения всех своих «хотелок» они раз за разом обращали взор на центральный банк. Разумеется, от этого инфляционная волна поднималась всё выше и выше. Остановить уговорами этот абсурдистский шабаш экономического самоуничтожения не было никаких шансов. И Ельцин в этом уже убедился за почти два года бесконечных разменов и уступок.

Скорее всего, другого выхода из этого тупика, чем тот, что выбрал Ельцин, уже не было. Большинство депутатов ничего менять не хотело, а их законотворческая деятельность к тому моменту уже вся ушла в гудок и напоминала борьбу Полыхаева из «Геркулеса» (известного персонажа «Золотого теленка») за помещения. Но и о добровольном уходе они слышать не хотели – несмотря на то, что народ на референдуме вполне недвусмысленно указал им на дверь.

Конечно, кто-то должен был выйти из этого тупика, просто проломив стену. И история выбрала для этого Ельцина. Это было его «18 брюмера», и он не спасовал, взвалив на себя эту тяжёлую ношу. И можно ли его, в связи с этим, судить за бонапартистскую конституцию, если вся обстановка требовала от него исполнения роли российского Бонапарта? И не будь он по сути своей этим Бонапартом, справился бы он с этой задачей? Навряд ли… Впрочем, история не знает сослагательного наклонения, и случилось то, что случилось.

Слухи о подготовке подобного рода указа уже давно блуждали среди депутатов. Поэтому, когда Ельцин 21 сентября в 20:00 выступил по телевидению с обращением к народу и зачитал его, Хасбулатов со своими коллегами практически сразу экстренно собрал президиум Верховного совета, на котором «неожиданно» так же присутствовали и номинальный вице-президент Александр Руцкой (лишённый к тому времени и кабинета в Кремле, и полномочий вице-президента), и председатель конституционного суда Валерий Зорькин.

Возмущению депутатов не было предела, и в полночь уже заседал Верховный совет практически в полном составе. Разумеется, депутаты немедленно воспользовались статьей 121.6 конституции (вот и пригодилась декабрьская поправка!) и отрешили президента Ельцина от власти. Исполняющим обязанности президента стал Руцкой, который тут же принялся назначать новых министров обороны, внутренних дел и прочих.

Вскоре подоспело и решение конституционного суда, который большинством голосов согласился с тем, что Ельцин нарушил конституцию и должен быть отстранён от должности.

Все эти решения не стали неожиданностью для Ельцина. Нет никаких сомнений в том, что он предполагал именно такое развитие событий и был к нему готов. Он провёл заседание правительства, на котором получил полную поддержку своим действиям. А потом – поочередно – коллегии всех силовых министерств и ведомств, на которых каждый член коллегии должен был высказаться по поводу происходившего. Все участники этих заседаний выразили полную поддержку действиям президента.

Как это всегда бывает в моменты кризиса, всё тайное стало явным. Это также верно и для определения наличия или отсутствия реальной власти у того или иного субъекта. Депутаты, которые ещё за день до этого были уверены, что держат в руках все нити власти (в том числе, и президента), которые убедили себя в том, что они так умно и хитро всё устроили своими поправками и законами, и никто не мог противостоять их власти, вдруг неожиданно обнаружили, что всё их могущество не распространяется дальше буфетов и сортиров Белого дома…

Назначенный ими исполняющим обязанности президента Руцкой пёк указы как пирожки и метал громы и молнии в своих противников, но эти его указы не стоили и бумаги, на которой они были написаны. Никто за пределами Белого дома их даже не читал.

Депутаты принимали одно угрожающее постановление за другим, увольняли одних и назначали других, требовали от всех безусловного подчинения, но это не производило ни на кого ни малейшего впечатления. Большинство публики было либо безразличным к происходившим событиям, либо с пониманием относилось к тому, что вынужден был делать Ельцин. Силовики же в основном были лояльны своим начальникам, а те – президенту.

Скорее всего, базовый сценарий Ельцина состоял в том, что депутаты, увидев неравенство сил, смирятся с поражением и отправятся в свои округа для того, чтобы принять участие в объявленной им избирательной кампании в Федеральное Собрание. Действительно, времени до выборов оставалось чуть больше двух месяцев, а этого было крайне мало для того, чтобы с нуля организовать осмысленную избирательную кампанию.

Однако всё пошло не так гладко, как он планировал. Депутаты так просто сдаваться не собирались. Руководимые Хасбулатовым, Руцким и Ачаловым (назначенным Руцким министром обороны), а также подоспевшими им на помощь Макашовым, Тереховым и Барашковым, они решили создать вооружённые отряды, которые будут защищать Верховный совет от попыток силовиков разогнать его силой.

Помимо этого, они с помощью Ампилова и других коммунистических и шовинистических лидеров типа Зюганова, Константинова и прочих начали агитацию среди своих сторонников с целью организовать массовые акции протеста против разгона Верховного совета и Съезда народных депутатов. Напряжённость в столице начала нарастать с каждым днем.

Вооружённые отряды, предназначенные защищать Верховный совет, то есть комплекс Белого дома на Краснопресненской набережной, формировались на базе департамента охраны Верховного совета, который был создан ещё весной 1993 года и состоял не более, чем из 200 прикомандированных сотрудников МВД. В их распоряжении было около 150 автоматов Калашникова, несколько пулемётов и десяток пистолетов.

Сколько нелегального оружия принесли с собой боевики Терехова, Баркашова и Макашова – неизвестно, но вряд ли его было много. Скорее всего, все вооружённые формирования, выступившие в этом конфликте на стороне Верховного совета, имели в своем распоряжении не более 200–250 единиц огнестрельного оружия, преимущественно – автоматов Калашникова.

Но Ачалов и Макашов были опытными генералами. Несомненно, они смогли бы достаточно эффективно организовать оборону Белого дома даже с такими скудными ресурсами. Однако вряд ли они могли рассчитывать на какой-то серьёзный успех, приди им в голову идея штурмовать министерство обороны или, тем более, Кремль.

В свою очередь и в команде Ельцина понимали, что им предстоит длительное противостояние с довольно упрямыми и мотивированными людьми, которые так просто от власти не откажутся. Поэтому Ельцин дал команду отключить в Белом Доме сначала все телефоны, а потом и электричество с отоплением и водой.

Но дальше произошло очень странное событие, которое вызывает разногласия и по сей день. 23 сентября около 21:00 неизвестные совершили нападение на двух милиционеров в районе Ленинского проспекта, одного из них убили, а потом, подойдя к КПП штаб-квартиры Главного командования объединенных вооружённых сил СНГ (ГК ОВС СНГ), угрожая выстрелами из автоматов, разоружили охрану и проникли в здание. Пробыв там совершенно бесцельно некоторое время, они его покинули. После этого злоумышленники достаточно быстро были задержаны милицией. На допросе они назвали себя сторонниками Верховного совета и членами тереховского «Союза офицеров».

Масла в огонь подлило то обстоятельство, что один из самых активных противников Ельцина, Ампилов, сообщил о «штурме» штаб-квартиры ГК ОВС СНГ за семь минут до того, как он начался в реальности. Внятного объяснения этому феномену до сих пор никто (включая самого Ампилова) не дал. Хотя позже все официальные лица Верховного совета и Руцкой отрицали свою причастность к этому инциденту, президентская сторона обвинила именно их в переходе к вооружённому противостоянию и потребовала от всех своих противников, засевших в Белом доме, полного разоружения.

Депутаты быстро смекнули, что запахло жареным, и тут же начали во всеуслышание предлагать Ельцину то, что тот предлагал им всю весну: одновременные выборы и парламента, и президента. Дата досрочных выборов называлась по мере углубления кризиса всё более близкой: сначала это был март, потом – февраль, а ближе к концу противостояния депутатов уже устраивала и дата, названная Ельциным – 12 декабря.

Приняв по этому поводу несколько постановлений, Хасбулатов и его коллеги решили заняться своим любимым делом: начать с Ельциным торг в попытке разменять досрочные выборы на отмену указа №1400.

Тут как раз подоспела инициатива патриарха Алексия II о его посредничестве переговорах. И переговоры действительно начались в Свято-Даниловом монастыре. Со стороны Ельцина их вел Сосковец, а со стороны Верховного совета – вице-спикеры Воронин и Абдулатипов.

Существует миф, что на этих переговорах ельцинская сторона согласилась на вариант досрочных выборов депутатов и президента, но будто бы в последний момент Хасбулатов, которому Воронин принёс подписанные Сосковцом бумаги, положил эти договорённости под сукно и не вынес их на утверждение депутатов.

В реальности ничего подобного не было и в помине. Сосковец твёрдо исполнял данные ему Ельциным инструкции и требовал полного разоружения всех находившихся в Белом доме лиц, включая сотрудников департамента охраны Верховного совета, апеллируя всё к тому же инциденту у штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. До такого разоружения он отказывался от любых переговоров по существу.

Огромное количество добровольных посредников пытались наладить переговорный процесс. Среди них был и Зорькин, и упомянутый выше Румянцев, и президент Калмыкии Илюмжинов, и многие другие. Но Ельцин стоял на своём: он сядет за стол переговоров только после полного разоружения противника.

Хасбулатов и Руцкой (а вернее сказать Ачалов и Макашов) прекрасно понимали, что после разоружения с ними вообще никто ни о чём говорить не станет. И что лишь наличие у них двухсот бойцов в центре Москвы ещё делало их стороной хоть каких-то переговоров. До них, наконец, начало доходить то, о чём они даже слышать не хотели весь последний год: их власть была чисто бумажной, никто не собирался лезть за них в пекло и подставлять свою голову под пули.

Народ, который они номинально представляли, оказался безразличен к их судьбе. Настал, наконец, час ответа за всю ту беспечность, с которой они последние полтора-два года куражились над Ельциным и его реформами.

Какая-то злая ирония была в том, что советская власть, порождением которой были Съезд народных депутатов и Верховный совет, умирала ровно по тому же сценарию, по которому она захватила власть в январе 1918 года, разогнав Учредительное собрание. Впрочем, по этой же причине и Ельцин выглядел не блестяще, напоминая столь нелюбимых им теперь большевистских лидеров.

Когда же он был искренен: теперь, когда обвинял депутатов в попытках возродить худшие большевистские практики и пугал страну призраком коммунизма, который бродил по этажам Верховного совета, или ещё пару лет назад, когда говорил о Ленине как о своем безусловном идеале политика? Поди знай…

Одно мы понимаем хорошо: он не был революционным романтиком и знал цену не только своим противникам, но и своим сторонникам. Поэтому вместе с Белым домом он отключил телефоны и в министерстве обороны. Это многое говорит о его оценке расстановки сил: ведь Ачалов ещё недавно был непосредственным начальником Грачёва и заместителем министра обороны СССР. Он пользовался огромным авторитетом в армии и мог серьёзно повлиять на настроения генералитета.

Совершенно ясно, что требование Ельцина о полном разоружении оппонентов было лишь уловкой, чтобы уйти от необходимости обсуждать предложение о досрочных выборах обеих ветвей власти. Главная же причина состояла в том, что Ельцин не верил Съезду и, прежде всего, его руководству. Он помнил, как цинично и с хохотком они отказались выполнять свою часть «Соглашения от 12 декабря» и не хотел ещё раз попасться в ту же западню.

В тот же день, 23 сентября, в Белом доме начался X Съезд народных депутатов. Ельцинская пропаганда (ох уж это его бессмертное «я не дам возродить отдел пропаганды ЦК КПСС!») тут же объявила его нелегитимным: будто бы на нём не было кворума. Это неправда: при кворуме в 628 депутатов на съезд приехали 689. Хотя это, как мы уже писали, не имело никакого значения. Ведь власть лишь тогда является властью, когда люди готовы ей подчиняться. А власть Съезда стремительно таяла. Так бывает. Ещё недавно эти самые депутаты злорадствовали, когда аналогичным образом улетучилась власть их коллег – депутатов Съезда народных депутатов СССР. Теперь настал и их черёд. Россия в муках рождала свою новую государственность…

Однако депутаты не хотели этого видеть и продолжали принимать одни за другими постановления и законы. Они подтвердили отстранение Ельцина и назначение Руцкого, согласились со всеми кадровыми назначениями, сделанными Верховным советом, а затем начали принимать совсем уже смехотворные законы о повышении всем подряд зарплат и пенсий, об индексации сгоревших ещё позапрошлом году вкладов и прочую популистскую чепуху (это в стране с инфляцией в 1992 году в 2510% и в 1993 году в 840%!). Тем самым они явно продемонстрировали, что сами уже не очень верили в то, что их законы кто-то собирался выполнять.

В ночь на 24 сентября милиция задержала Терехова. После того, как его сильно избили, он сознался, что это именно он организовал штурм штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. Он утверждал, что сделал это по собственной инициативе. Таким образом он, якобы, хотел отвлечь внимание ельцинских силовиков и сорвать их план штурма Белого дома, о котором ему стало известно накануне.

Так ли это было на самом деле – неизвестно. Скорее всего, он всё взял на себя, чтобы не выдавать генерал-депутата Ачалова (министра обороны по версии Руцкого). Поскольку из всех людей, находившихся в Белом доме, лишь Ачалов, как бывший заместитель министра обороны СССР, понимал значение этой штаб-квартиры.

Ведь помимо собственно здания министерства обороны, только оттуда можно было беспрепятственно связаться по защищённым каналам связи с командирами практически всех воинских частей бывшего СССР. При том, что штаб-квартира охранялась не в пример слабее, и захватить её было вполне по силам паре десятков офицеров Терехова.

Что бы натворил Ачалов, доберись он до этого пункта связи – одному Богу известно. Он был очень авторитетным генералом и умным харизматичным лидером. Однако правды мы теперь уже не узнаем никогда. Ачалов умер в 66 лет в 2011 году, а Терехов - в 2017 году, в 61 год. Так и останется для нас загадкой этот странный штурм штаб-квартиры ГК ОВС СНГ.

Тем временем верные президенту силовики установили вокруг Белого дома настоящую блокаду. Выставив оцепление по его периметру, они стали работать по принципу «всех выпускать, никого не впускать». Поначалу внутрь пускали только депутатов и сотрудников, имевших пропуск. Но потом и им стало всё сложнее туда проникнуть. Начался медленный исход людей из Белого дома. Сначала его покинула часть технических сотрудников, а потом за ними потянулись и некоторые проельцински настроенные или просто уставшие от противостояния депутаты.

Но некоторые группы антиельцинских активистов всё же эпизодически прорывались сквозь милицейские кордоны, и тогда их радостно встречали осаждённые в Белом доме депутаты. Вновь прибывшие поначалу были полны энтузиазма и решимости, но очень скоро попадали под общее настроение отчаяния и некоего транса, в который впадали почти все, кто был там больше суток.

Справедливости ради нужно сказать, что депутаты отчасти понимали: в этом кризисе есть и их вина. И неудивительно, что в такой накалённой обстановке они начали искать виноватых и среди себя. Первым и главным виновником оказался Хасбулатов.

Ему припомнили хамские выпады в адрес Ельцина и его прозрачные намеки на то, что Ельцин злоупотребляет спиртным. В одном из последних перед кризисом выступлений Хасбулатов, например, позволил себе характерный щелчок пальцами по горлу, говоря о том, в каком состоянии Ельцин принимал свои решения. Известно было, что это произвело очень тяжёлое впечатление на Ельцина и привело его в ярость.

И, хотя до сих пор депутаты всегда дружно хохотали и хлопали Хасбулатову, когда он позволял себе такие выпады в отношении президента и его окружения, теперь они считали именно его виновником всех своих бед.

Вице-спикер Вениамин Соколов внёс предложение сместить Хасбулатова с должности председателя Верховного совета, поскольку он, мол, уже исчерпал свой потенциал и дальше не может обеспечивать конструктивное сотрудничество с исполнительной властью. Но Соколов и стоявшие за ним депутаты не придумали ничего лучше, чем предложить на место Хасбулатова Бабурина. Для целей налаживания конструктивных отношений с Ельциным Бабурин был намного хуже, чем Хасбулатов.

Посудите сами: Хасбулатов, хоть и позволял себе хамство в отношении Ельцина, был идеологически всеяден и поэтому мог легко договориться с Ельциным на базе любой политической или экономической программы, лишь бы в ней каким-то образом учитывались его интересы. А вот Бабурин был совершенно идеологически индоктринирован, и обсуждать с ним что-либо за пределами коммуно-патриотического концепта было совершенно бессмысленно.

Инициатива Соколова поначалу набрала достаточно голосов для смещения Хасбулатова, но потом вмешался Руцкой. Он произнёс пламенную речь, в которой несколько косноязычно, но очень эмоционально обвинил присутствовавших в том, что их «обуяла потеря чувства стыда и греха», и добавил, что на них «стыдно смотреть». Ему вторил Абдулатипов, тоже поддержавший Хасбулатова. Совместными усилиями эта инициатива была похоронена.

Но с этого момента Хасбулатов уже ничего не хотел слышать ни о каких переговорах с Ельциным и публично говорил только, что «место Ельцину не за столом переговоров, а в тюрьме».

Засевшие в Белом доме депутаты и их сторонники нагоняли друг на друга жути слухами о неминуемом штурме, об идущих по Москве и всей России репрессиях и массовых расстрелах противников Ельцина. К 25 сентября он довели себя до такой экзальтации, что иначе, как «бандой преступников», Ельцина и его окружение уже не называли.

Ельцин ходил у них в «диктаторах», «узурпаторах» и «тиранах». Разумеется всё, что он делал, делалось «под диктовку мирового сионистского лобби и заокеанских хозяев». Руцкой прямо так и говорил: «Ельцин, Козырев и Чубайс являются единомышленниками ЦРУ и фактически выполняют план Даллеса, подготовленный ЦРУ в 1945 году». Такого рода комментарии дают ясно понять какого рода «идеи» сидели в голове у противников Ельцина, какой курс они хотели проводить и куда бы Россию этот курс привёл, окажись они сильнее Ельцина.

Блокада Белого дома день ото дня становилась всё жёстче. Если поначалу перед ним собирались митинги по 10 тысяч человек, то к 28–29 сентября вокруг Белого дома и внутри него вряд ли можно было набрать больше 2 тысяч, включая технический персонал. Вокруг здания по периметру улиц были поставлены бетонные блоки, колючая проволока и оцепление из ОМОНа и солдат внутренних войск, вооружённых не только щитами и дубинками, но и слезоточивым газом и даже автоматами. Помимо этого, там стояли бронетранспортёры и пожарные машины с водомётами.

Всё это проельцинские спикеры объясняли наличием в здании незаконных вооружённых формирований, на руках у которых было большое количество незарегистрированного оружия. Это, по их словам, угрожало мирной жизни москвичей и создавало опасность террористических актов с нападениями на правительственные учреждения и с захватом заложников.

Разумеется, для иллюстрации того, что эти опасения не беспочвенны, постоянно приводился пример с тереховским штурмом штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. Вообще говоря, этот штурм был большим подарком для Ельцина, и трудно упрекать его в том, что он в полной мере использовал его в своих пропагандистских целях. Любой на его месте поступил бы так же.

Уже к 30 сентября обе стороны многократно и совершенно определённо заявляли, что никаких компромиссов быть не могло, и что все возможности для переговоров были исчерпаны. Хасбулатов и Руцкой не раз говорили, что никакого разоружения произойдёт, пока продолжалась блокада Белого дома, и вообще – с преступниками они переговоров не вели.

Равно и Ельцин говорил примерно то же самое: мол, после того, как была пролита кровь, и погибли невинные люди (это он всё о злополучном штурме), переговоров с преступниками он вести не станет; время для нулевого варианта (так тогда назывались одновременные выборы депутатов и президента) ушло, и он не готов его обсуждать; он требует от своих противников безусловного разоружения и так далее.

Как это часто бывает, сразу после таких «окончательных» заявлений стороны снова сели за стол переговоров. В данном случае это было возобновление переговоров, начатых в Свято-Даниловом монастыре. В этот раз уже Черномырдин предпринял очередную попытку найти какое-то мирное решение конфликта. К уже известным инициаторам возобновления переговоров присоединились ещё и Григорий Явлинский с Иосифом Кобзоном.

Переговоры в этот раз проходили в гостинице «Мир» неподалёку от Белого дома. С президентской стороны к Сосковцу присоединились Филатов и Лужков. Они предложили прибывшим на переговоры Соколову и Абдулатипову подписать бумагу, в которой поэтапное разоружение сторонников Верховного совета было увязано со снятием блокады, возобновлением подачи в Белый дом электричества и горячей воды и восстановлением телефонной связи.

Как только в ночь на 1 октября Соколов и Абдулатипов подписали такую бумагу, уже утром в Белый дом дали электричество и горячую воду. В буфетах впервые за несколько дней появилась горячая пища. Но в тот же день, под давлением своих генералов (Ачалов, Макашов, Баранников и Дунаев) сначала президиум Верховного совета, а затем и Съезд дезавуировали эту договорённость на том основании, что, будто бы, Соколов и Абдулатипов превысили свои полномочия.

Депутаты утверждали, что подтвердилось то, о чём было уже известно по предыдущим раундам переговоров: никакого согласия Ельцина на нулевой вариант опять не было, а речь шла лишь об их одностороннем разоружении.

Возобновившиеся было переговоры в Свято-Даниловом монастыре, где «проштрафившегося» Соколова сменил Воронин, закончились безрезультатно. В связи с этим подача электричества и горячей воды в Белый дом снова была прекращена.

Все предшествовавшие пару-тройку дней вокруг Белого дома нарастало движение сторонников Верховного совета по его деблокированию. Тут и там как с внешней, так и (реже) с внутренней стороны оцепления собирались толпы экзальтированных граждан, которые периодически предпринимали попытки прорыва милицейского оцепления.

Иногда им это удавалось, но, как правило, дело кончалось безрезультатными драками с милицией, в которых ожесточение с обеих сторон постепенно росло. Если сначала это были относительно небольшие группы в пятьдесят-сто человек, то к 1 октября попытки прорыва предпринимались уже довольно большими толпами (до тысячи человек) вооружённых палками и камнями злых и возбуждённых мужчин.

Неудивительно, что и сотрудники МВД становились всё агрессивнее. Людей били уже на подступах к Белому дому, у гостиницы «Мир», у метро «Баррикадная», у здания мэрии (бывшего здания СЭВ), у американского посольства, на площади Восстания, на Смоленской площади и так далее. За несколько кварталов от Белого дома по всей округе сама собой образовалась полоса отчуждения, в которую обычные обыватели боялись заходить.

Особенно страдали от этого жители близлежащих к Белому дому домов, которые вынуждены были проводить все эти дни у родственников, боясь попасть под милицейские дубинки или кулаки макашовских боевиков. Напряжение нарастало, и скорая драматическая развязка неотвратимо приближалась.

2 октября Ельцин лично приехал к Белому дому и походил вдоль милицейского оцепления. Подойдя к журналистам, он ответил на вопросы корреспондента CNN. Он опять рассказал о том, что в Свято-Даниловом монастыре идут переговоры, что в Белом доме находятся незаконные вооружённые формирования, и что они уже показали себя, напав на ГК ОВС СНГ. Что убитый милиционер – это совершенно неприемлемо, и что безусловное разоружение – это то, без чего никакие компромиссы с засевшими в Белом доме невозможны.

Когда же корреспондент спросил его: а если они согласятся на разоружение, готов ли президент идти на компромисс и обсуждать с ними нулевой вариант (то есть одновременные выборы и парламента, и президента), Ельцин несколько замешкался.

Было видно, что он хотел ответить «нет», но при этом понимал, что его «нет» в данной ситуации будет выглядеть слишком откровенной демонстрацией его нежелания идти какие-либо компромиссы. Но он быстро нашёлся и сказал, что сначала пусть прокуратура ответит на вопрос, кто убил милиционера, и кто приказал штурмовать ГК ОВС СНГ. А потом, если окажется, что руководство Верховного совета не причастно к этому, то «… мы тогда там посмотрим». На этом он закончил общение с журналистами и уехал.

В этот же день Анпилов и Константинов организовали у здания МИД несанкционированный митинг в поддержку Верховного совета. На него собралось не более двух тысяч человек. Ельцинские силовики сначала думали, что они, как обычно, очень быстро их разгонят. Но когда милиция начала избивать митингующих, они неожиданно оказали ей жестокое сопротивление, а потом к ним присоединись ещё несколько тысяч сторонников, и побоище выплеснулось на Смоленскую площадь.

Демонстранты отбили атаку ОМОНа и выстроили баррикады, перегородив Садовое кольцо. Несколько безрезультатных штурмов этих баррикад вселили в людей уверенность, что на этот раз им удастся как-то за себя постоять. И действительно, правоохранители вступили с их лидерами в переговоры и договорились, что они не будут никого трогать, а митингующие сами к вечеру разойдутся.

И действительно около 9 часов вечера они разошлись, но лишь после того, как мэрия согласовала на завтра, 3 октября, в 2 часа дня митинг сторонников Верховного совета на Октябрьской площади.

Всё это время в Свято-Даниловом монастыре продолжались безрезультатные переговоры о разоружении сторонников Верховного Совета. Но в их успех уже никто не верил, и проводились они скорее по инерции.

По-настоящему кровавые события начались 3 октября.

Часть 3 

Утром 3 октября сторонники Верховного совета начали потихоньку стягиваться к Октябрьской площади. Туда же прибывали части милиции и ОМОНа. К полудню там собралась толпа в 20 тысяч человек. И народ всё прибывал и прибывал. Неформально милицейские начальники сообщили Ампилову и Константинову, что на демонстрацию их никуда не пустят, и, отмитинговав, они должны будут разойтись: ведь разрешён был только митинг, но не демонстрация.

Однако у собравшихся были другие планы, которые они до поры до времени никому не выдавали. К 14:00 на площади собралось уже около 50 тысяч человек, и они, потолкавшись для вида и покричав антиельцинские лозунги, вдруг неожиданно пошли прямо на милицейское оцепление, стоявшее на Крымском мосту. Повторилась история с первомайской демонстрацией, с той только разницей, что на этот раз демонстранты сразу, без долгий раздумий и дискуссий, стали атаковать милицейское оцепление и, прорвав его, дошли до Зубовской площади.

Попытки остановить их там с помощью слезоточивого газа ни к чему не привели, и силовики, не выдержав напора, побежали, побросав шиты, дубинки, каски и оставив в руках демонстрантов грузовики и пожарные машины.

По мере продвижения к колонне присоединялись всё новые сторонники, и когда она достигла Смоленской площади, в её рядах уже было около 60–80 тысяч человек, среди которых были и вооружённые автоматами боевики, в том числе и перешедшие на сторону Верховного совета военнослужащие, покинувшие свои части с оружием в руках.

Как это всегда бывает, для доклада начальству ГУВД оценило количество участников в 4 тысячи человек. Эта ложь сыграла роковую роль в замедленной реакции властей на фактически начавшееся вооружённое антиельцинское восстание в Москве.

На Смоленке повторилась та же картина: милиция и ОМОН пыталась остановить демонстрантов, но были разбиты и обратились в бегство. Колонна вышла на Новый Арбат и, повернув налево, пошла к зданию Верховного совета. Навстречу ей, прорвав милицейское оцепление и заграждения из колючей проволоки, выбежали вооружённые отряды Ачалова и Макашова и националисты Баркашова. Соединившись с демонстрантами, они начали все вместе разбирать заграждения вокруг Белого дома.

Омоновцы, стоявшие в оцеплении, отошли к мэрии (бывшее здание СЭВ) и гостинице «Мир», в которой к этому моменту заседал штаб ельцинских силовиков по блокаде Белого дома. Члены штаба мгновенно куда-то исчезли, а окружённых и брошенных своими начальниками омоновцев демонстранты начали методично избивать. Омоновцы в отчаянии открыли огонь по демонстрантам. Те в ответ начали стрелять по омоновцам. Завязался настоящий бой, в результате которого часть омоновцев застрелили, часть взяли в плен, а часть живыми выбросили из окон мэрии прямо на мостовую.

Около 16:00 инициатива повсеместно перешла к сторонникам Верховного совета. Все силовики в городе были деморализованы, подчинённые им части были разбиты, и столица фактически оказалась в руках плохо управляемой, но вооружённой и воодушевлённой победой толпы.

Захватив здание мэрии и гостиницу «Мир», лидеры протеста (Анпилов и Константинов) не очень понимали, что им делать дальше: свою задачу они выполнили и Верховный совет (по их версии – единственную законную власть в стране) деблокировали. Теперь руководство антиельцинскими силами должно было осуществляться представителями этой самой власти: президентом (Руцким), руководителем парламента (Хасбулатовым) и силовиками (Ачаловым, Макашовым, Дунаевым и Баранниковым).

На площади перед Белым домом начался митинг, на котором Руцкой и Макашов призвали своих сторонников отправиться в останкинский телецентр и потребовать прямого эфира, а если им откажут, то взять его штурмом.

И хотя Хасбулатов предлагал идти прямо на Кремль и министерство обороны (для них в той ситуации это было единственно верным решением), его никто уже не слушал: возбужденная толпа, погрузившись на захваченные грузовики, отправилась в Останкино. Во главе колонны, на уазике ехал бравый Макашов в берете и с автоматом, как заправский Че Гевара.

В это же время Грачёв, сидя в министерстве обороны, вдруг обнаружил, что здание охраняется всего лишь горсткой едва вооружённых солдат и дружинников-афганцев. В отчаянии он позвонил своему товарищу по Афганистану, генералу Евневичу, в Таманскую дивизию, и попросил выслать ему полк мотопехоты на БТРах для охраны министерства. Ходу из Наро-Фоминского района им было не меньше 2 часов, и всё время до их прибытия министерство обороны не было практически никак защищено…

И тут в Кремле, прямо на Соборной площади, приземлился вертолёт с президентом Ельциным. Как некий сказочный дракон, он прилетел в свой мрачный замок. И содрогнулись древние стены: никогда ещё вертолёт не приземлялся внутри Кремля. (Впоследствии вертолетам будет запрещено садиться на Соборную площадь: вибрация плохо сказывается на старинных фресках).

Этот его экзотический прилёт много говорит о тогдашней ситуации. Фактически он означал, что в воскресенье 3 октября 1993 года Ельцин не мог добраться со своей загородной дачи до официальной резиденции иначе, как по воздуху. На наш взгляд это лишний раз доказывает, что в тот момент столица была фактически в руках у сторонников Верховного совета, а все силовики (за исключением, возможно, верного Коржакова) оказались полностью деморализованными.

Ельцин достаточно быстро понял, что ситуация критическая, и что в городе фактически нет никаких верных ему войск: по согласованию с министром внутренних дел Ериным, командующий внутренними войсками генерал Анатолий Куликов после захвата мэрии и деблокирования Белого дома дал приказ всем своим частям оставить город и вернуться в места постоянной дислокации. Как он объяснял впоследствии, он отдал такой приказ для того, чтобы выдать всем военнослужащим штатное оружие (до этого большинство из них были вооружены только дубинками и щитами). Армейские же части в город вообще ещё не вводились.

Куликов, разумеется, лукавил: он дал команду покинуть город всем частям, в том числе и тем, которые были полностью вооружены. Нетрудно догадаться, зачем он это сделал: он прекрасно знал, что вокруг Белого дома собралась уже огромная толпа сторонников Верховного совета (не менее 100 тысяч человек), и поэтому решил взять паузу, чтобы правильно выбрать сторону, которая окажется победителем.

Сколько в реальности сторонников Верховного совета собралось перед Белым домом и в его окрестностях – точно сказать невозможно. Хасбулатов говорит о полумиллионе человек, но реалистичные оценки по меньшей мере втрое скромнее. Но в любом случае это была огромная, агрессивная и решительно настроенная толпа, и она, без сомнения, произвела на Куликова сильное впечатление.

О том, что Куликов (как и его начальник Ерин) решил занять выжидательную позицию, свидетельствует и то обстоятельство, что ещё в первой половине дня он дал команду командиру 6-го отряда специального назначения МВД «Витязь» подполковнику Лысюку занять оборону на Садовом кольце в районе гостиницы «Пекин» с тем, чтобы не пропустить в город вооружённых боевиков со стороны Белого дома. Но, ещё не успев толком занять эту позицию, Лысюк получил от Куликова команду «отбой» и указание следовать в пункт постоянной дислокации.

Разумеется, «Витязь» (100 вооружённых до зубов спецназовцев) был частью постоянной готовности, и поэтому у них, помимо автоматов с усиленным боекомплектом, были ручные пулемёты, гранатомёты и снайперские винтовки. Отряд передвигался на 6 БТР со штатными крупнокалиберными пулемётами и огромным количеством патронов ко всем видам оружия, которым они располагали. Им не было никакой необходимости ехать в место постоянной дислокации для «довооружения». Зачем им была дана команда покинуть позиции и ехать в свою часть – нетрудно догадаться.

Однако, уже отъехав от гостиницы «Пекин» больше чем на километр, Лысюк получил другую команду: срочно ехать в Останкино и любой ценой не допустить макашовцев в прямой эфир. Это уже Ельцин, получив информацию от Коржакова о действиях Макашова, позвонил сначала Ерину, а потом и Куликову напрямую. И тот был вынужден дать команду «Витязю».

Перед тем, как позвонить Куликову, Ельцин подписал указ о введении в Москве чрезвычайного положения. Он уже понял, что его доблестные силовики оставили город беззащитным перед многотысячной вооружённой и плохо управляемой толпой. Также он понял, что счёт шёл на минуты, и его власть, казавшаяся ещё вчера абсолютно незыблемой, вдруг повисла на волоске…

Едва около 17:00 «Витязь» успел приехать в телецентр вОстанкино и занять позиции, как туда же на захваченных грузовиках прибыли и боевики Макашова. До «Витязя» телецентр охранялся штатными охранниками и военнослужащими Софринской бригады, вооружёнными только дубинками и щитами.

Если бы Макашов приехал раньше «Витязя» (а они разминулись буквально на пять минут), то он беспрепятственно вошёл бы в здание и, скорее всего, вышел бы в эфир. Последствия этого эфира в тот критический момент были бы непредсказуемыми.

Вслед за Макашовым в Останкино потянулась огромная пешая толпа его сторонников. Постепенно она заполнила собой всю площадь перед телецентром. И тут Макашов, вместо того чтобы сходу, пока никто ещё не успел ничего сообразить, пойти на штурм здания, решил вступить в переговоры с руководством телецентра и одновременно начал митинг с требованием прямого эфира.

Пока Макашов митинговал, в телецентр всё прибывали и прибывали уже хорошо вооружённые сотрудники разных частей МВД, которых Куликов собирал по всему городу. К 19:00 телецентр охраняли уже 1200 вооружённых солдат внутренних войск. И тут Макашов наконец понял, что уговорами он прямого эфира не добьется, и предъявил ультиматум: защитники телецентра должны дать ему и его сторонникам проход в здание и допустить до прямого эфира, иначе он пойдет на штурм.

Но ситуация в городе уже начала меняться. Около пяти часов вечера москвичи-сторонники Ельцина, наконец, поняли, что на силовиков особой надежды не было, и решили сами встать на защиту президента и его реформ. Они стихийно начали собираться на Тверской у здания бывшего Моссовета и строить баррикады.

Через час на Тверской уже стояла огромная толпа людей, настроенных не менее решительно, чем защитники Верховного совета. Начался митинг, на котором звучали призывы не допустить коммунистического и фашистского реванша. Люди требовали от властей оружия. На митинге выступали Валерия Новодворская, Лев Понамарёв и другие известные демократы, поддерживавшие Ельцина.

А в Останкино Макашов решился, наконец, на штурм. Один из его сторонников выстрелил в сторону «Витязя» из гранатомёта, убив рядового спецназа Николая Ситникова. Собственно, на этом штурм и закончился, поскольку в ответ оборонявшие телецентр военные открыли по митингующим ураганный огонь из всех видов оружия, включая крупнокалиберные пулемёты на БТРах.

Впоследствии ни прокуратура, ни комиссия вновь избранной Государственной Думы (составленная в основном из коммунистов) не найдёт прямых доказательств того, что выстрел из гранатомёта, послуживший триггером расстрела митингующих, был произведён боевиками Макашова. Но, видимо, эти следователи очень уж сильно не хотели их найти.

Вместо очевидного факта они сошлись на конспирологической версии о неизвестных, выстреливших непонятно откуда и непонятно куда. Правда, в результате этого выстрела погиб вполне конкретный солдат, но разве это когда-нибудь смущало любителей различных теорий заговоров?

Мы оставим это на их совести, поскольку тех доказательств, что имеются – фотографии стреляющего из гранатомета человека, фамилия и имя как его (Николай Абраменков), так и второго стрелка (Михаил Смирнов), который помогал ему, и показания военнослужащих – вполне достаточно, и все они имеются в деле. И непредвзятый анализ однозначно свидетельствует о том, что выстрел по бойцам «Витязя» был произведён со стороны митингующих.

Ответный огонь продолжался в общей сложности около тридцати минут и закончился лишь тогда, когда все демонстранты разбежались и попрятались. На площади перед телецентром остались лежать около тридцати трупов и больше сотни раненных. Всего, с учётом умерших от ран чуть позже, было убито 46 и ранено 124 человека.

Пришедшая вместе с Макашовым огромная толпа демонстрантов была окончательно рассеяна лишь к 23:00. К этому времени она уже давно не представляла собой никакой угрозы. И, хотя часть из тех, что прибыли с Макашовым, вернулась вместе с раненными в Белый дом, большинство разбежалось кто куда… Теперь это были перепуганные и уставшие от многодневного противостояния люди, которые просто стремились поскорей добраться до дома…

Новости о попытке штурма телецентра в Останкино быстро достигли Тверской. Число сторонников Ельцина, собравшихся у Моссовета, всё это время росло. В 20:30 к ним по телевидению обратился первый вице-премьер Егор Гайдар. Он был первым со стороны президента, кто открыто признал, что ситуация критическая, что силовики не справились, и что Ельцин и правительство нуждались в их поддержке.

Своё выступление он закончил так: «Но надо сказать честно: сегодня вечером нам нужна поддержка. Сегодня мы не можем переложить ответственность за судьбу демократии, за судьбу России, за судьбу нашей свободы только на милицию, на внутренние войска, на силовые структуры. Сегодня должен сказать своё слово народ, москвичи. Должны сказать своё слово те, кому дороги свобода России, её демократическое будущее. Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти ей на помощь, собраться у здания Моссовета с тем, чтобы объединёнными усилиями встать на защиту нашего будущего, будущего наших детей, не дать снова на десятилетия сделать из нашей страны огромный концентрационный лагерь. Наше будущее в наших руках. Если мы его проиграем, нам не на кого будет пенять, кроме как на нас самих. Я верю в наше мужество, я верю в здравый смысл нашего общества, верю в то, что мы просто не можем сегодня проиграть".

К этому моменту у Моссовета собралось уже не менее 100 тысяч человек. Они требовали от властей оружия и вовсю строили баррикады по улицам, ведущим к Кремлю и на Старую площадь, где в то время находилось правительство.

Гайдар приказал службам гражданской обороны, подчинённым в то время председателю комитета по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу, приготовить 1000 автоматов для выдачи добровольцам из народных дружин, образованных ещё во время путча августа 1991 года и сохранивших свою структуру.

Инициатива опять начала переходить к сторонникам Ельцина. Пока вернувшиеся в Белый дом разбитые и деморализованные сторонники Верховного совета оплакивали своих убитых и перевязывали раненных, у Моссовета формировались отряд за отрядом из добровольцев, имевших военный опыт: афганцев, офицеров и просто прошедших армию молодых мужчин.

Характерно, что один из таких отрядов, сформированный из членов «Союза ветеранов Афганистана», выдвинулся на охрану здания министерства обороны и находился там до тех пор, пока около 22:00 туда ни прибыли вызванные Грачёвым таманцы. За это время афганцы отбили по меньшей мере одну атаку посланных Руцким боевиков, перед которыми была поставлена задача «обеспечить исполняющему обязанности министра обороны Ачалову возможность занять своё рабочее место».

То, что инициатива опять перешла к Ельцину, не мог не почувствовать и Грачёв. В своём последнем интервью перед смертью (он умер в сентябре 2012 года в 64 года) он прямо говорил, что выступление Гайдара произвело на него сильное впечатление. Он его тогда «ещё сильнее зауважал». Воспрянув духом, не дожидаясь специальных команд, он вызвал в Москву, помимо таманцев, еще Кантемировскую дивизию, Тульскую воздушно-десантную дивизию, 27-ю Севастопольскую отдельную мотострелковую бригаду и некоторые другие части. Кроме того, по линии МВД в город выдвинулась дивизия Дзержинского.

Между десятью и одиннадцатью часами вечера в город начали прибывать военные части. Они пока не имели конкретных боевых задач и просто располагались на улицах города вокруг министерства обороны, Кремля, Старой площади, Тверской и постепенно концентрировались вокруг Белого дома. К полуночи в городе было уже не меньше 50 тысяч военных.

После выступления на телевидении Гайдар приехал на митинг у Моссовета. Но сторонники Ельцина к тому времени концентрировались уже не только там. В разных частях города параллельно проходили и другие проельцинские митинги. В частности, большой митинг собрался у Спасской башни Кремля. Гайдар метался с одного митинга на другой и убеждал людей не расходится, говорил, что надежды на военных мало, и что их свобода в их собственных руках.

И в такой напряжённой ситуации случилось необъяснимое: отдав устное указание всем силовикам готовиться к штурму Белого дома, в 23:00 Ельцин ушёл спать. Да, да: спать в свою комнату отдыха в Кремле! Назначенное им на это же время совещание с силовиками вынужден был вместо него проводить Черномырдин. Мы оставляем нашим читателям самим гадать, почему Ельцин ушёл спать, и в каком он был состоянии, поскольку у нас самих никаких разумных объяснений этому нет.

Впрочем, сон его продлился недолго: уже через пару часов до него, с помощью Коржакова, дозвонился Гайдар и в категорической форме потребовал немедленно ехать в министерство обороны и лично поставить перед армейским командованием задачу штурма Белого дома.

Видимо, совещание у Черномырдина показало, что военные не испытывают энтузиазма по поводу поставленной им Ельциным задачи. Ни Ельцин, ни его окружение не ожидали от Гайдара такой жёсткости и безаппеляционности. И Ельцин встал и поехал! И, приехав в министерство обороны, провёл совещание. И поставил задачу. И генералы ответили «есть!». И закрутились колесики ржавой русской военной машины.

В этой ситуации нужно отдать должное Коржакову: он, так же, как и Гайдар, не очень верил в расторопность и инициативу военных. Он понимал, что военные будут тянуть волынку, говорить, что для разработки операции им нужна неделя-две, что части недофинансированы и неплохо было бы подкинуть деньжат и так далее.

Поэтому он заранее поручил своему заместителю по боевой подготовке капитану первого ранга Захарову разработать план штурма. Этот уже готовый план оставалось лишь довести до сведения военных. С этим планом (и, разумеется, с Коржаковым и Захаровым) Ельцин в 2 часа ночи приехал в министерство обороны. Там Захаров и изложил свой план. Увидев этот разработанный до деталей план, генералы поняли, что им остаётся только его выполнить. На этом в 4 часа утра совещание в минобороны закончилось.

По его окончании Грачёв предложил Ельцину дать ему всё-таки письменный приказ о штурме Белого дома. Ельцин изменился в лице и сухо пообещал подписать его немедленно. Был ли этот письменный приказ дан тогда, когда об этом сообщает официальная ельцинская историография, то есть в 4 часа утра 4 октября, или, как утверждал впоследствии Грачёв, чуть ли не через пару дней (но с датой 4 октября 4:00) теперь уже установить невозможно.

Но если верить Грачёву (а зачем ему врать?), то он за два года оказался два раза в одной и той же ситуации: два раза он получил устные приказы от своего командования на штурм Белого дома. Но в первый раз он его не выполнил, а во второй – выполнил. Нет никакого сомнения, что если бы он тогда, в августе 1991 года, выполнил устный приказ министра обороны СССР Язова и его заместителя (вот она – ирония судьбы) Ачалова, то история пошла бы совсем по другому сценарию.

Разумеется, потом, после штурма (а в 1991 году он скорее всего тоже был бы для него успешен) ему также выдали бы письменный приказ, подписанный задним числом. Но всё-таки отдадим должное Грачёву: по его собственному признанию, во второй раз он чувствовал за собой правоту, а в первый раз – нет. Поэтому в 1993 году он пошёл на штурм Белого дома.

И причиной тому стали те самые проельцинские митинги, которые состоялись у Моссовета и в других местах столицы. В 1993 году такие митинги в поддержку властей были, а в 1991 году ГКЧП пребывал в гордом одиночестве. И это важно понимать, когда мы анализируем события 3–4 октября 1993 года.

Как утверждал впоследствии Гайдар, военные наконец поняли, что гражданские сторонники Ельцина сами готовы с оружием в руках защищать президента и его реформы. И что большинство людей (во всяком случае в Москве) – за Ельцина. И что, если армия не вмешается в этот конфликт, то его последствия будут ужасными, поскольку в столице начнётся неконтролируемое столкновение огромных масс гражданских лиц, многие из которых, увы, к тому моменту уже были вооружены.

Поэтому в 4:20 Грачёв дал команду войскам, в частности танковым подразделениям Кантемировской дивизии, выдвинуться в сторону Белого дома и занять позиции у гостиницы «Украина».

Тем временем войска МВД вновь оцепили Белый дом. За их спиной формировались штурмовые роты из тульских десантников и спецназа 27-й бригады. К ним присоединились бойцы дивизии Дзержинского и таманцы. К 6:00 кольцо вокруг Белого дома было замкнуто. Сторонники Верховного совета вновь оказались в полной блокаде. К тому времени уже несколько часов в здании снова не было ни воды, ни тепла, ни света.

А Ельцин, вернувшись из министерства обороны в Кремль, опять лёг спать… Это было какое-то наваждение. Этот его непрекращавшийся приступ апатии и паралича воли напоминал аналогичный случай с Наполеоном, который в разгар переворота 18 брюмера вдруг тоже неожиданно впал в полубессознательное состояние и, если бы не его брат Люсьен и не генерал Мюрат, провалил бы все дело.

Но не прошло и пары часов, как его снова разбудил Коржаков: в Кремль приехали 40 командиров спецподразделений «Альфа» и «Вымпел». По плану Захарова они в финальной стадии операции должны были войти внутрь здания для ареста, а в случае сопротивления – уничтожения противника. Но «Альфа» и «Вымпел» заявили, что пойдут на операцию, только если им дадут заключение конституционного суда о её законности.

Почему им устроили встречу с Ельциным, остаётся только догадываться. Видимо, Коржаков и Барсуков, которым в то время подчинялись эти спецподразделения, исчерпали все свои аргументы и решили устроить эту встречу в расчёте на то, что Ельцин своей харизмой задавит альфовцев.

Получилось довольно некрасиво. Знаменитая ельцинская харизма дала сбой (возможно из-за описанного выше «странного» его состояния): Ельцин им приказал, они в ответ молчали. Тогда он их спросил, выполнят ли они его приказ? Они опять промолчали. Тогда он их спросил, отказываются ли они от выполнения приказа? На это они тоже ответили молчанием. На этом и разошлись. Ельцин был мрачнее тучи…

Но Грачёв уже действовал без оглядки на других силовиков. В 7:00, под прикрытием пулемётного огня со всех окружавших Белый дом БТРов, десантники и армейский спецназ пошли вперёд. В ответ из окон не только Белого дома, но и с крыш близлежащих домов прицельным огнем из автоматов и снайперских винтовок им ответили боевики Ачалова и Макашова.

Начался бой. Со обеих сторон были большие потери. Как это всегда бывает, атакующие пострадали сильнее. Тем не менее, в течение первого часа ими был захвачен стилобат, все подземные помещения, и коммуникации. Однако само здание оставалось в руках оборонявшихся. Атакующие заняли удобные позиции уже на самых подступах к Белому дому и приготовились к следующему броску. Затем, в течение ещё одного часа, атакующие проникли на первый этаж и частично там закрепились.

Дальнейшее их продвижение оказалось невозможным из-за того, что оборонявшиеся заняли удобные позиции внутри здания, и продолжение штурма привело бы к огромным для атакующих потерям.

В 9:00 на Калининский (ныне – Новоарбатский) мост выехали шесть танков Кантемировской дивизии. Ещё больше десятка танков выстроилось напротив Белого дома на противоположной стороне Москвы-реки, вдоль набережной Тараса Шевченко.

На мост приехал Грачёв. Подойдя к одному из танков, он о чём-то поговорил с его командиром. После недолгого разговора командир кивнул, откозырял генералу, и скрылся внутри башни. Развернув пушку в сторону Белого дома, танк выстрелил. Снаряд попал в центр здания, в окно 12 этажа. Через короткий промежуток времени и другие танки на мосту начали стрелять. Всего было выпущено 12 снарядов. Часть из них были зажигательными, часть – бронебойными болванками. В прессе есть утверждения, что некоторые снаряды были осколочно-фугасными, но документального подтверждения этих слухам нет.

В результате этого обстрела в Белом доме начался пожар. Очень скоро горели уже все этажи выше двенадцатого. А снизу оборонявшихся уже два часа подпирали тульские десантники и пехота 27-й бригады. Со стороны Рочдельской улицы и с других сторон начали наступление бойцы дивизии Дзержинского и таманцы.

В этот момент проснувшийся Ельцин снова издал какой-то очередной указ о введении, ещё раз, чрезвычайного положения, о недопустимости чего-то там одного и желательности чего-то другого. Но в пылу сражения уже никто не обращал внимание на его инициатора, и указ этот остался незамеченным…

После обстрела из танков наступавшие продолжили атаку. Теперь они подогнали БТРы ещё ближе к Белому дому и из крупнокалиберных пулемётов начали плотным огнем обстреливать нижние этажи. После такой «артподготовки» защищавшиеся вынуждены были покинуть обстреливаемый этаж. А пулемёты тут же начинали обрабатывать следующий. И так они поднимались постепенно всё выше и выше. Сверху же оборонявшихся плотно держал бушевавший пожар. В течение следующих нескольких часов наступавшим удалось освободить от противника ещё два этажа.

К середине дня противники Ельцина оказались зажаты в промежутке между третьим и двенадцатым этажами. Тут уже всем участникам с обеих сторон стало очевидно, что сопротивление бессмысленно.

Примерно в 15:00 настал черёд «Альфы» и «Вымпела». С этими спецподразделениями вышла следующая история. После «странной» встречи с Ельциным с ними долго беседовали Коржаков и Барсуков.

Существуют различные версии, чем закончились эти переговоры. Все сходятся на том, что Коржаков (передавая требование Ельцина) дал твёрдую установку на максимально жёсткое подавление сопротивления, «чтоб впредь неповадно было». Попросту говоря, Коржаков поставил задачу всех убить. Особенно делался акцент на руководстве «бунтовщиков»: Хасбулатове, Руцком, Ачалове и Макашове.

Но дальше – версии различаются. Каноническая версия состоит в том, что «Вымпел» в конечном итоге отказался участвовать в операции. И что Ельцин им этого не простил: подразделение было расформировано, а сотрудники были переведены из штата ФСО в МВД. Разумеется, большинство из них просто подало рапорты на увольнение. А вот «Альфа», будто бы, согласилась пойти на штурм.

Но документы (в том числе видео- и аудиозаписи, имеющиеся в открытом доступе) свидетельствуют, что в операции участвовали и «Альфа», и «Вымпел». Наша версия состоит в том, что, по всей видимости, до операции и в ходе её, руководство и бойцы «Вымпела» не скупились на эпитеты в адрес Ельцина, Коржакова и Барсукова. За это и поплатились расформированием подразделения. А бойцы и командиры «Альфы» были несколько дипломатичнее, поэтому судьба была к ним более благосклонна.

Справедливости ради нужно сказать, что использование «Вымпела» в данной операции было абсолютной глупостью. «Вымпел» — это диверсанты, которые работают автономно в тылу противника и совершают диверсии на его коммуникациях. К лобовому штурму многоэтажных зданий с засевшим и хорошо укрепившимся там противником они совершенно не приспособлены. В значительной степени именно этим объясняются возражения руководителей «Вымпела» по поводу участия в той операции.

«Альфа», как подразделение антитеррора, конечно же в большей степени подходила для выполнения поставленной задачи. Видимо, поэтому руководство «Альфы» было не так активно в отказе от участия в этой операции. Но в соответствии со всеми их методиками (которые нацелены прежде всего на минимизацию потерь среди заложников и бойцов подразделения), любая антитеррористическая операция должна начинаться с попытки мирно договориться с засевшими в здании террористами.

Старших офицеров «Альфы» учили вести такого рода переговоры, налаживать контакт, психологически влиять на противника, располагать к себе, вызывать доверие и так далее. Разумеется, командиры «Альфы», вполне резонно считали, что было бы глупо не использовать эти навыки и в данной ситуации, тем более что они имели дело не с террористами, а депутатами Верховного совета и их защитниками.

Ельцинская же сторона возражала на это, что, поскольку в здании фактически уже не было заложников, и все, кто хотел уйти, такую возможность имели, то и нечего цацкаться: остались одни преступники, и их нужно просто уничтожить.

Насколько мы можем судить, эта дискуссия ничем так и не закончилась, и «Альфа» с «Вымпелом» пошли вперёд без какого бы то ни было заранее разработанного плана, предполагая импровизировать и решать всё на месте по ситуации. Как потом вспоминали сами участники операции, одно они понимали хорошо: если они (хорошо подготовленные и тренированные профессионалы) не решат эту задачу, то она всё равно будет решена. Но уже традиционным русским методом, то есть силами обычных солдат-срочников: десантников, пехоты, танкистов и других. С соответствующими потерями и чудовищной кровью с обеих сторон…

Возглавил операцию подполковник «Альфы» Владимир Келихсаев. Группа, которой он руководил, села в два БМП и дважды обогнула Белый дом, выбирая удобное место для начала операции. В ходе этой рекогносцировки Келихсаев заметил, что перед главным входом в Белый дом со стороны набережной стоял одинокий сержант милиции с громкоговорителем, который активно переговаривался как с защитниками Белого дома, так и с атаковавшими их бойцами. И, как это ни странно, обе стороны нет-нет, да слушались маленького сержанта, и ему даже удавалось иногда добиться прекращения огня для выноса раненых.

Жизнь полна чудес. Этот сержант (Геннадий Сорокин) действовал по собственной инициативе, на свой страх и риск. Он невероятно рисковал, стоя под перекрёстным огнем. Но в этом он видел свой долг милиционера и просто стремился минимизировать потери в этой братоубийственной бойне. Это был такой народный тип, современный Василий Тёркин, простой русский мужичок с добрым, усатым лицом.

Это было невероятным везением, и Келихсаев по достоинству оценил выпавший ему шанс. Он немедленно остановил БМП и, взяв валявшийся на земле кусок колючей проволоки, намотал на него бинт из индивидуального перевязочного пакета. С таким импровизированным флагом он пошёл по лестнице наверх, к сержанту Сорокину. За ним цепочкой шла вся его группа. Подойдя к Сорокину, он представился и попросил его сообщить по мегафону защитникам Белого дома, что с ними хочет говорить подполковник «Альфы».

Из окон Белого дома увидели, что перед главным входом выстроилась группа «космонавтов». Там сразу поняли, что против них бросили «Альфу». После обращения Сорокина стрельба стихла, и Келехсаев, положив оружие на землю и подняв вверх свой «флаг», предложил себя и нескольких своих товарищей в качестве переговорщиков.

Но тут вдруг началась ураганная стрельба с другого берега Москвы-реки, от гостиницы «Украина», которая, впрочем, быстро закончилась. Келехсаеву сообщили, что убит боец «Альфы» младший лейтенант Геннадий Сергеев. «Альфу» явно провоцировали на силовой вариант завершения операции. Келихсаеву стоило больших усилий проявить самообладание и не поддаться на провокацию.

В этот момент открылись двери главного входа и оттуда вышли двое мужчин без оружия. Они жестами пригласили Келехсаева и сопровождавших его двух бойцов внутрь здания. Келихсаев отправился на переговоры.

Зайдя внутрь здания и поднявшись на третий этаж, он прошёл в зал заседаний Верховного совета и выступил перед депутатами. Он сказал в общем-то очевидные вещи, которые депутаты понимали и без него: шансов не было, здание было полностью окружено, а перед военными стояла задача уничтожить всех, кто в нём находился. Он предлагал довериться ему, он гарантировал всем жизнь, если они сдадутся сейчас и покинут здание.

Разумеется, всё это были банальные слова, которые и должен был говорить офицер-переговорщик. Но профессионализм Келехсаева состоял и в том, что он говорил это с правильными интонациями и со спокойным и уверенным, располагавшим к себе выражением лица, он показал себя властным и уверенным в себе человеком, словам которого хотелось верить. Он говорил, что самое главное сейчас – это остаться в живых, что договориться обо всём можно потом и так далее. То есть он делал всё ровно так, как его учили вести переговоры с террористами, захватившими заложников.

Но, поскольку он имел дело не с террористами, а с людьми, которые считали себя защитниками конституции и были уверены, что правда на их стороне, то было непонятно, сработает ли это сейчас. Правильный ли был выбран метод? Подходили ли методы психологического давления, разработанные для одной ситуации, к другой? Не окажется ли он просто в заложниках? Одним словом, Келехсаев очень сильно рисковал, оставшись безоружным в окружении вооружённых людей, которые к тому времени почти десять часов вели бой и уже фактически прощались с жизнью. Это была совершенная авантюра с его стороны.

Но она удалась! Сначала Хасбулатов, а потом и все остальные, включая Руцкого, согласились, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и что нужно было сдаваться. Сам Хасбулатов, судя по его тогдашнему поведению, не очень рассчитывал остаться в живых, но он согласился с Келехсаевым в том, что у большинства депутатов и их защитников в случае сдачи есть хорошие шансы выжить. На том и порешили.

Около 17:00, выйдя из здания, депутаты и их сторонники погрузились в стоявшие внизу на набережной автобусы и отправились в следственный изолятор в Лефортово. Большинство из них достаточно быстро оказалось дома, но некоторым, прежде всего Хасбулатову, Руцкому, Ачалову, Макашову и другим предъявили обвинения в организации массовых беспорядков, и они были арестованы.

По воспоминаниям Коржакова, когда он с Барсуковым отвезли арестованных в Лефортово и вернулись в Кремль, Ельцин уже несколько часов «праздновал» победу. Барсуков протянул ему трофей: глиняную трубку Хасбулатова, найденную в его кабинете в Белом доме. Ельцин, явно куражась, картинно расколотил её о стену…

Всё было кончено. В ночь на 5 октября догорал Белым дом, а внизу, перед главным входом, лежала огромная куча оружия, оставленная при сдаче его защитниками. По официальной версии в результате штурма Белого дома с обеих сторон погибло 124 человека. Но очевидно, что это заниженные цифры. По оценке общества «Мемориал» всего документально зафиксирована гибель 829 человек. Но реальная оценка, по мнению «Мемориала», значительно выше, от 1000 до 1500 человек.

Содрогнувшись от ужаса, Москва начала постепенно возвращаться к мирной жизни. Подполковник Келехсаев за свой подвиг получил орден «За личное мужество». Сержант Сорокин не получил ничего.

Часть 4

Отпраздновав победу, Ельцин распустил сначала Моссовет, а потом и все советы в субъектах федерации, и немедленно приступил к очередному раунду редактирования уже принятого Конституционным совещанием проекта конституции. Он вносил и вносил в него всё новые корректировки уже без оглядки на Верховный совет, всё увеличивая президентские полномочия и сокращая власть парламента. Он усилил право президента единолично отправлять правительство в отставку, ещё сильнее усложнил процедуру импичмента, ещё раз отредактировал полномочия Конституционного суда и так далее.

Именно тогда в тексте конституции появился знаменитый «шедевр», поместивший прокуратуру в главу «Судебная власть». Всё это объясняется чрезвычайной спешкой, в которой проходила очередная доработка конституции под нужды Ельцина: ведь её текст нужно было опубликовать не меньше чем за месяц до референдума. Весь оставшийся месяц ельцинские правоведы (Шахрай, Собчак, Котенков и другие) в поте лица дорабатывали текст. Ельцин внимательно следил за их работой, вникая в каждую деталь.

Руководитель администрации президента Сергей Филатов в это время даже подвергал ревизии сам принцип разделения властей и говорил, что в предыдущий период «этот принцип был доведен до абсурда, а октябрьские события убедительно доказали, что чрезмерный упор на разделении властей ведёт к их конфронтации». Собчак шёл ещё дальше и говорил о том, что «излишки парламентаризма привели страну к событиям 3–4 октября», и что «парламентская республика для России – неприемлема».

Это было тем более странно, что никакой парламентской республики к октябрю 1993 года в России уже не было: с лета 1991 года в стране был президент с достаточно большим набором полномочий. Более того, никто и не предлагал никакой парламентской республики. Даже проект конституционной комиссии Верховного совета (комиссии Румянцева) предусматривал парламентско-президентскую республику по типу США. То есть авторы ельцинской конституции полемизировали с какими-то вымышленными оппонентами, которых в реальности в тот момент не существовало...

И вот, 9 ноября Ельцин выступил по телевидению и анонсировал новый проект конституции, который он и выносил на референдум. Он сказал, что этот «проект – плод трёхлетнего упорного труда. Над проектом работала Конституционная комиссия, затем – Конституционное совещание. На последней стадии – его Общественная и Государственная палаты. В этом деле участвовали лучшие юридические силы страны…».

И 11 ноября проект новой конституции был, наконец, опубликован в печати. Строго говоря, этот текст был вынесен на референдум лично президентом Ельциным (что было вполне, кстати, конституционно), поскольку в его окончательной редакции проект не был одобрен даже тем декоративным Конституционным совещанием, которое Ельцин собрал летом в пику Верховному совету. Но после 4 октября на это уже мало кто обращал внимание: победителей не судят.

Параллельно разворачивалась избирательная кампания в обе палаты Федерального Собрания. Бывшие народные депутаты бывшего Съезда народных депутатов РСФСР (те самые, которых пушками и пулемётами несколько дней назад разогнал Ельцин) гневно заклеймили эти выборы как абсолютное беззаконие и гнусный спектакль, после чего, без долгих размышлений, приняли в них активное участие.

Забегая вперёд, скажем, что из 450 мест в нижней палате (Государственной Думе) Федерального Собрания 86 мест (около 20%) выиграли эти бывшие народные депутаты. Многие непримиримые оппоненты Ельцина (такие как, например, Бабурин и Исаков) вновь оказались народными избранниками.

Но главная интрига этих выборов состояла в другом. И Ельцин, и Гайдар посчитали, что после разгона Верховного совета победа у них в кармане. Но каждый эту победу видел по-своему.

Гайдар считал, что в этот раз он оказал Ельцину настолько очевидную и серьёзную услугу, что у Ельцина просто нет другого варианта, как поддержать гайдаровскую партию «Выбор России» в ходе этой избирательной кампании. И после её неизбежной победы сформировать однородное реформаторское правительство, которое, без оглядки на красно-коричневых коммуно-патриотов и разнообразных «матёрых товаропроизводителей», проведёт, наконец, быстрые и эффективные реформы.

Ельцин же так не считал. Мы уже писали, что с весны 1992 года он смотрел на Гайдара с большой симпатией, но и с опаской. И всё, что в Гайдаре ему импонировало: и его молодость, и компетентность, и умение просто и понятно объяснять сложные вещи, и его мужество, и то, что его любят в демократических кругах и в среде интеллектуалов, – всё это одновременно и пугало Ельцина.

Он всей своей звериной интуицией чувствовал в Гайдаре человека следующего поколения, политика другого уровня и других горизонтов. Он понимал, что Гайдар – это человек, который лучше него подходит для того, чтобы вести Россию дальше, в неведомый ему мир демократии и свободы, в рынок и в постиндустриальный мир, в XXI век, в ту жизнь, которая будет после фукуямовского «конца истории».

Но именно этого он и не мог позволить. Зря, что ли, он устроил эту бойню в центре Москвы и едва не спровоцировал гражданскую войну? Уж точно не для того, чтобы стать свадебным генералом и отдать бразды правления этому милому юному толстячку! Ельцин не видел никакого смысла в том, чтобы, вырвав с кровью у своих врагов всю полноту власти, уже через месяц своими собственными руками смастерить себе соправителя, с которым он вынужден будет считаться, искать компромиссы, опять идти на уступки…

Да и ребята, которые во всей этой грязи вывалялись по полной программе (Коржаков, Грачёв, Барсуков, Ерин и другие) не поняли бы этого. Сказали бы: это мы что, для этого «доцента» старались, что ли? Мы для тебя надёжа-государь пуп рвали и грех на душу брали. Ты уж не обессудь, но так мы не согласны. Ты давай не дури, иди, правь самодержавно, без всех этих умников. А мы тебя подопрём. И кому надо – завсегда рот заткнём. Ты только мигни…

Нет, не такой был Ельцин человек, чтобы властью делиться. Я, мол, эту корону кровью умыл. И она теперь по праву – моя. И ничья больше. Не отдам. Сам буду править. Один. Точка.

Это был переломный момент его правления. До этих пор считалось, что Ельцин был «первым среди равных». Что он был ставленником так называемых «демократов», и этих демократов можно было более или менее ясно идентифицировать: частью как отцов-основателей Межрегиональной группы, частью как активистов Демократической России, частью как членов гайдаровской команды. И как бы само собой разумелось, что не только у членов этой неформальной «партии» был лидер – Ельцин, но и у лидера была обязанность прислушиваться к мнению «партии» и опираться на её поддержку не просто так, а всё-таки придерживаясь её ценностей и её целей.

Именно при поддержке этих людей он пришел к власти. Именно благодаря им, он её удержал и стал тем, кем стал. Но после случившегося 3–4 октября он вдруг всем своим существом почувствовал, что связь с этими людьми, которая всё это время тяготила его, ему больше не нужна. Он понял, что государство, как сильная норовистая лошадь, долго брыкалось и сопротивлялось, но, наконец, покорилось ему. Он почувствовал, что подчинил его своей воле, и оно уже управляется им.

Как воспитанник командно-административной системы, скроенной ещё по сталинским лекалам, он понимал всю первобытную суть государства как машины насилия. Все эти рассказы про сдержки и противовесы, конкуренцию властей и общественный договор его мало трогали. Он отдавал должное изяществу этих интеллектуальных построений и даже в чём-то соглашался с ними.

Но он знал главное: полицейский сапог и танки в городе – это аргумент, который бьёт любые бумажные законы и правила. Когда говорят пушки – молчат не только музы. Затыкают рот даже самые разудалые краснобаи. И, следовательно, тот, кто этими пушками управляет, и есть настоящая власть. В сущности, только это и есть государство. А остальное – демагогия и праздные рассуждения столичных бездельников. Остальное существует лишь постольку, поскольку в наличии есть защищающая это «остальное» машина принуждения.

Ельцин никогда глубоко не изучал ни истории, ни науки об обществе, ни того пути, который прошла эта наука за тысячи лет своего существования от Аристотеля до наших дней. Его теоретический багаж в этом вопросе исчерпывался тем вульгарным марксизмом, которым его пичкали в институте и, позже, на партийной работе в аппарате сначала обкома, а потом ЦК КПСС. И у него, разумеется, в голове сидели лишь ленинские формулировки про то, что «государство – это машина для угнетения…», и что «государство – это аппарат насилия…».

Поэтому, когда в практической жизни он сам пытался как-то иначе, не на голом насилии, выстроить некое правильное, «доброе» государство, которое он мысленно рисовал в своём воображении, он всякий раз натыкался на бесконечную говорильню, саботаж и воровство. Он всё больше убеждался в том, что «народ по-хорошему не понимает». Особенно это касалось его политических оппонентов: стоило попытаться договориться с ними миром – они мигом садились на голову.

Человек, воспитанный на догматическом марксизме, не мог воспринимать всё это иначе, чем «болото», «загнивание» и «торможение». Он видел в этом только «отжившие формы», которые лишь мешали историческому «прогрессу». И тут память услужливо подсказывала марксистскую формулировку про то, что насилие — это повивальная бабка истории. И всё становилось на свои места: ради «прогресса» можно было и пострелять. Исторически это было оправдано.

Российское общество в силу своей истории вообще очень толерантно к насилию. А когда это насилие ещё и обосновывается как неизбежное и прогрессивное, то и подавно тянет применять его всякий раз, когда попытки найти компромисс более щадящими способами кажутся безуспешными.

Внутри этой картины мира совершенно не было места для осознания того обстоятельства, что за пределами машины насилия стоял намного более важный вопрос о контроле над этой машиной. Как организовать этот контроль так, чтобы он не оказался в руках злонамеренных людей? Должен ли человек, который контролирует машину, сам подчиняться кому-то? И что делать, если он не подчинится установленным для него правилам? И что делать если эту машину не контролирует вообще никто, и она предоставлена сама себе?

Императрица Анна Иоанновна, призванная петровской элитой на царство на определённых условиях («Кондициях»), став императрицей, публично разорвала их и стала царствовать самодержавно. Именно это и случилось после октябрьских событий 1993 года: Ельцин разорвал свою связь с демократами и, почувствовав в своих руках все рычаги управления машиной насилия, осознал, подобно Людовику XIV, что «государство – это я».

Ельцин в силу своей природы и своей биографии представлял собой чистейший образец некоего древнего персонажа, для которого стремление к власти не требовало никакого обоснования и само по себе являлось добродетелью настоящего героя. Для такого героя власть являлась естественным и само собой разумевшимся призом за подвиги, совершённые для её достижения. Зачем ему власть, и что он собирался с ней делать – это вопросы, которые не задавались, поскольку всякий миф заканчивался тем, что герой получал в своё распоряжение престол. Что происходило с ним дальше – неведомо…

Именно поэтому ключевым вопросом для Ельцина был контроль над силовым блоком. Он раз за разом, снова и снова редактировал эту часть проекта конституции с тем, чтобы как можно яснее и чётче прописать свой личный, персональный контроль над всей машиной насилия: как над армией, так и над всеми спецслужбами. И именно в таком виде конституция и была предъявлена народу для референдума.

Что же касалось выборов в Федеральное Собрание, то ситуация с ними оказалась неожиданной.

Хорошо знавший эту сторону Ельцина Шахрай очень быстро понял, чего хотел (но не говорил) Ельцин. Он знал, что внутри гайдаровской команды был внутренний конфликт между Гайдаром и Шохиным. И что Шохину симпатизировал Черномырдин. И что Черномырдин, в силу своего положения, не хотел уступать место премьера Гайдару. Эти обстоятельства сказались, в том числе, и на результатах выборов.

Сам Гайдар свои отношения с Черномырдиным описывает так: «…у меня с ним были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьёзный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно. Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 93-го, начало 94 года – когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными».

Гайдар был уверен, что Ельцин в любом случае поддержит его. Поэтому довольно самонадеянно принялся формировать список своей партии на выборах в Думу. И вместо того, чтобы сформировать широкую реформаторскую коалицию, взяв в неё все проправительственные силы от Черномырдина до Чубайса, он решил сформировать её только из своих твёрдых (как ему в тот момент казалось) сторонников и людей, выбор которых (опять же – как ему казалось) одобрил бы Ельцин.

Это была ошибка. Гайдар, при всём его уме, повёл себя очень наивно и беспечно. Впрочем, вся его последующая политическая карьера показала, что он, будучи незаурядным экономистом и мужественным человеком, в вопросах политической интриги оказался полным профаном.

Глядя сегодня на список, с которым гайдаровская партия «Выбор России» пошла на выборы, не испытываешь ничего, кроме недоумения. Как там оказался Полторанин? Человек, который методично уничтожал репутацию гайдаровской команды, и который покинул фракцию, не досидев до конца срока? Что там делал ныне видный единоросс Андрей Макаров, который вышел из партии буквально сразу после избрания в Думу? Как там оказалась Элла Памфилова? Характерно, что эта ныне активная сторонница Путина меньше, чем через год после избрания в Думу, вышла из фракции из-за того, что она была против правительства Черномырдина в «котором от реформ ничего не осталось»!

Можно назвать ещё несколько десятков фамилий, которые непонятно каким образом оказались в этом списке, и которые предали своего лидера сразу же, как только у них появились более интересные перспективы. Теперь уже очевидно, что многие (если не большинство) фигурантов этого списка стремились в него попасть не потому, что были искренними сторонниками Гайдара, а потому, что рассчитывали на те привилегии, которыми, по их мнению, должны были обладать депутаты правящей партии…

Достаточно сказать, что сразу после выборов во фракции «Выбора России» было 78 депутатов, к концу же полномочий этой Думы (а она в первый раз выбиралась всего на два года) их осталось лишь 47 человек. 31 член фракции (40%) втечение этого короткого периода предпочли выйти из неё и присоединиться к другим партиям и группам. Наверное, излишне говорить, что большинство из них никогда не оказались бы в депутатском кресле, если бы не поддержка Гайдара и не включение их в его партийный список.

И совершенно непонятно, почему в этом списке нашлось место для Полторанина, но не нашлось для Шохина. Нашлось для Памфиловой, но не нашлось для Меликьяна. Нашлось для Макарова или Бунича (непримиримого критика приватизации), но не нашлось для Шахрая или Калмыкова. И, наконец, совершенно непонятно, почему в нем не оказалось Черномырдина, но оказался, например, Авен, который вообще никак не проявил себя ни как политик, ни как депутат…

Вот как Шохин описывает это эпизод: «…Я Егора спрашиваю: Егор, ты формируешь список?» – «Да». – «Можешь мне объяснить, почему многие члены кабинета мимо кассы пролетают?» Он говорит: «Ну, вы же профессионалы-технократы, зачем вам политикой заниматься?»

Очевидно, что это была лишь отговорка. Чем технократ Чубайс отличался от технократа Шохина было более-менее ясно: он был намного ближе Гайдару в личном плане. Их связывала долгая дружба, и в его лояльности Гайдар ни минуты не сомневался. Чего он не мог сказать о Шохине. Хотя Шохин, разумеется, был вполне квалифицированным человеком и полностью разделял общее направление гайдаровских реформ.

Далее Шохин вспоминает: «… говорят у Явлинского плохие советники потому, что не советовали ему создавать коалиции. А советники Гайдара лучше? Они ему говорили: «Формируем список только из своих, берём власть в свои руки.» А расширить коалицию? Это хорошие советники, которые не советуют вам создавать коалицию с людьми, готовыми к сотрудничеству?».

Но, повторимся, ситуация, на наш взгляд, была ещё глупее. Чем Шохин «хуже» Чубайса, допустим, было понятно. Но чем Шохин был хуже Полторанина, а Шахрай – Памфиловой? И уж тем более – чем они хуже каких-то Макарова или Александрова? Этот шаг Гайдара до сих пор не поддается объяснению...

Разумеется, и Шахрай, и Шохин, и все остальные не попавшие в список «Выбора России» деятели правительства, при молчаливом согласии Черномырдина (по одним причинам) и Ельцина (по другим), быстро организовали свою партию. Назвали они её «Партией российского единства и согласия» (ПРЕСС) и пошли на выборы своим списком. Инициатором создания этой партии выступил Шахрай. Он же её и возглавил.

Но даже с учётом этой ошибки Гайдар был бы вправе рассчитывать на победу, если бы его поддержал Ельцин. Инерция октябрьского триумфа была такова, что если бы Ельцин однозначно поддержал Гайдара так же, как Гайдар в трудную минуту поддержал его, то всё могло пойти по-другому: Ельцин в тот момент казался воплощением власти и силы, и это притягивало людей.

Но Ельцин воспользовался старым принципом «разделяй и властвуй» и столкнул в борьбе за голоса избирателей тех, кто мог бы выступить консолидировано. Он рассуждал, по всей видимости, так: обе партии ищут моего покровительства, а их лидеры хотят оставаться при власти. Моей власти. Выступая двумя списками, они суммарно наберут примерно столько же голосов, сколько набрали бы, выступи они единым списком. И все эти голоса, так или иначе, будут лояльны мне. Таким образом, я ничего не теряю. Но теряет каждый из них в отдельности: у каждого из них власти будет меньше, чем если бы они объединились. Вот и хорошо: тем меньшую опасность они будут для меня представлять.

И Ельцин не поддержал никого. Он просто отмолчался. Мы знаем, что Ельцин никогда не поддерживал людей, которые и без такой поддержки были бы за него. В определённом смысле он вёл себя рационально: зачем было тратить ресурс, когда ситуация этого не требовала?

Но, даже если оставить в стороне моральный аспект, всё равно придется признать, что Ельцин, как и Гайдар, в этот момент совершил ошибку: при его поддержке Гайдар набрал бы больше голосов за счёт лояльных власти избирателей, и, следовательно, суммарный выигрыш в том числе и Ельцина был бы больше. Ведь не секрет, что во все времена была, есть и будет большая группа избирателей, которые лояльны любой власти, какой бы она ни была. И эти люди всегда голосуют за текущую власть просто потому, что она власть.

Но Ельцин Гайдара не поддержал, и эти избиратели за «Выбор России» не проголосовали. И сколько бы Гайдар в ходе избирательной кампании ни пытался изображать собой партию власти, эти избиратели всё поняли правильно: какая же ты власть, если в твою поддержку не выступают ни президент, ни премьер?

Ельцин к тому моменту давно уже был одержим доктриной «президента всех россиян» и пытался выставить себя неким общенациональным лидером, находившимся «над схваткой». Эта его мегаломанская доктрина, несмотря на то что она не имела ничего общего с реальностью (ведь у него было много противников почти во всех слоях населения), управляла им до конца жизни и не позволяла ему полноценно участвовать в политической борьбе.

Он считал ниже своего достоинства выступать в поддержку какой-то одной партии против другой. Всякий раз, когда он вступал в политическую полемику, это подавалось им не иначе, как спасение отечества от неких глобальных и абстрактных опасностей, типа «реставрации коммунизма» или «наступления на демократию».

Межпартийная же борьба воспринималась им как мелкая возня, недостойная человека его масштаба. (В этом отношении Путин – лишь продолжатель ельцинской традиции, которую, впрочем, он творчески развил и довёл до абсурда, умудрившись обзавестись собственной партией, но так и не вступив в неё).

Желая оставаться «над схваткой», Ельцин не только благосклонно не мешал расколу внутри его команды, но и проспал возрождение коммунистической партии (под новым названием КПРФ), а также прозевал появление жёстко популистской либерально-демократической партии во главе с её лидером – невероятным харизматиком Владимиром Жириновским.

Коммунисты возвращались на политическую сцену медленно. После августовского путча 1991 года, 6 ноября, Ельцин своим указом запретил КПСС и Коммунистическую партию РСФСР. Однако практически весь 1992 год по иску депутатов Верховного совета в Конституционном суде шло рассмотрения дела о законности этого ельцинского указа. 30 ноября 1992 года Конституционный суд принял решение, суть которого состояла в том, что, хотя в целом указ устоял, он был отменён в части запрета на местные организации коммунистической партии.

Этим решением, разумеется, воспользовались бывшие партийные функционеры аппарата КПСС (Зюганов, Купцов и другие). Они быстро создали необходимое количество местных ячеек и переучредили коммунистическую партию, назвав её Коммунистической Партией Российской Федерации (КПРФ). Уже через год, к выборам 1993 года, это была сильная партия, имевшая представительство во всех регионах России.

Тут будет уместно сказать, что в российском общественном мнении есть устойчивое заблуждение, что Ельцин, будто бы, был противником суда над КПСС и, якобы, всячески препятствовал тому, чтобы такой процесс состоялся. Это не так. Упомянутый выше процесс в Конституционном суде, который вошёл в историю под названием «Дело КПСС», был следствием как раз указов Ельцина о запрете КПСС, а его представители в суде (Бурбулис, Федотов, Шахрай и другие) выступали активно и достаточно эффективно.

Суд признал, что в стране «в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединённых в Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарём ЦК КПСС. … Руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – … проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями…».

Так или иначе, но осенью 1993 года Ельцин имел вполне оформившуюся левую партию, которая уже не была традиционной ортодоксально-коммунистической, а была полна оппортунизма и ревизионизма, признавала частную собственность, заигрывала с церковью и националистами. Официально отказавшись от претензий на имущество КПСС и от правопреемства, она была неуязвима с юридической точки зрения, и поэтому нынешние претензии к Ельцину либо объясняются некомпетентностью, либо они должны быть переформулированы как-то иначе, поскольку суд над КПСС состоялся, и Ельцин его фактически выиграл.

Что касается ЛДПР, то её создали выходцы из «Демократического Союза» (ДС) Валерии Новодворской – Владимир Богачёв и Владимир Жириновский. Это были два очень странных персонажа. Достаточно сказать, что Богачёв был изгнан из ДС с формулировкой «за предательство».

Создав же ЛДПР, они немедленно поругались, и Богачёв исключил из партии Жириновского «за сотрудничество с органами госбезопасности». Недолго думая, Жириновский, в свою очередь, изгнал из партии Богачёва и одержал верх в этой схватке. Так он и руководил ею до своей смерти, больше тридцати лет.

Помимо уже упомянутых, в выборах участвовали ещё много партий. В частности, нужно отметить вновь созданную именно к этим выборам леволиберальную партию «Яблоко» во главе с Григорием Явлинским, Аграрную Партию (лидер – Михаил Лапшин), которая фактически являлась филиалом КПРФ в деревне, центристскую Демократическую Партию (Николай Травкин) и Партию «Женщины России» (Алевтина Федулова), созданную бывшими активистками коммунистических женских, молодежных и детских организаций СССР.

Нетрудно заметить, что вся интрига избирательной кампании крутилась вокруг противостояния доминировавшего левого дискурса с фактически единственной правой партией – гайдаровским «Выбором России». То есть с партией, которая, к тому же, по общему мнению, была ответственна за тяжело шедшие рыночные реформы. Частично к ней примыкала правоцентристская ПРЕСС, но это и всё. Остальные партии размещались в промежутке между традиционным ортодоксальным марксизмом и вариациями европейской социал-демократии.

В этих условиях отсутствие поддержки со стороны Ельцина было фатальным и предрешило исход борьбы. По результатам выборов Ельцин получил абсолютно левый парламент, двигаться с которым дальше по пути либеральных рыночных реформ едва ли было возможно.

На финише избирательной кампании опять отличился Полторанин. Будучи первым вице-премьером и главной Федерального информационного центра (объединившего почти все метровые телевизионные каналы и другие СМИ) при распределении телевизионного эфира между партиями как-то непропорционально много времени он выделил ЛДПР.

Наивный расчет Гайдара на то, что в обмен на «проходное» место в списке Полторанин обеспечит его партии поддержку Ельцина и «режим наибольшего благоприятствования» в СМИ (а Гайдар на собственной шкуре уже познал силу медиа), блестяще провалился.

Сейчас уже невозможно установить, почему вышло так, что фигурант списка «Выбора России» выделил столько эфира своему сопернику, но это факт: Жириновский весь месяц раздавался из каждого утюга. Он воспользовался этим подарком очень эффективно. Целыми днями он выступал перед телезрителями и обещал им всё, что взбредет в голову: женщинам – богатых и непьющих мужей, мужчинам – дешёвую водку, старикам – заботу и большие пенсии, солдатам – досрочную демобилизацию, генералам – войну, а всем вместе – большие зарплаты и счастливую жизнь.

Он был обаятелен, в меру смешон, очень трогателен и совсем не вписывался в общий ожесточённый и напряжённый дискурс. Он нёс полную ахинею, агрессивная имперская риторика сменялась у него яркими детскими воспоминаниями, он был абсолютно искренен и гротескно вульгарен. И он подкупал своей свежестью и раскованностью.

Результаты выборов в Государственную Думу, которые прошли 12 декабря, опровергли все прогнозы аналитиков и не могли не обескуражить даже самого искушённого наблюдателя. (Нужно заметить, что в тот день выборы не состоялись в Татарстане и Чечне. Но если в Чечне они так никогда и не состоялись, то в Татарстане они все-таки прошли спустя два месяца, после подписания договора между Татарстаном и Россией, т.е. в марте 1994 года).

Как известно, половина Думы избиралась по партийным спискам, а половина – по мажоритарным округам (при 5% проходном барьере). Результаты были следующими.

ЛДПР набрала по партийным спискам почти 23% или 59 мест. По мажоритарным округам (где влияние федеральных СМИ было несравненно ниже) её результат был значительно слабее: сторонники Жириновского получили лишь 5 мандатов.

«Выбор России» (С Полтораниным в списке (!) – ещё одна ошибка Гайдара) по партийным спискам набрал 15,5% или 40 мест. По мажоритарным округам Гайдар выступил хорошо: его сторонники получили 24 места.

КПРФ по партийным спискам набрала 12,4% голосов, что дало им 32 места в Думе. 10 мест добавили коммунистам выборы по мажоритарным округам.

Примерно одинаковое (около 8%) количество голосов по партийным спискам набрали «Женщины России» и Аграрная партия, получив по 21 месту. При этом женщины России добавили себе при выборах по мажоритарным округам всего 2 места, в то время как Аграрная партия прибавила 16 мест.

Чуть меньше – 7,8% и, соответственно, 20 мест – при голосовании по партийным спискам получила партия «Яблоко». В мажоритарных округах она добрала ещё 7 мест.

Почти 7% (18 мест) по партийным спискам получила партия Шахрая и Шохина ПРЕСС, и ещё 4 места она выиграла в мажоритарных округах.

И замыкала список победителей этих выборов Демократическая Партия России (ДПР) Николая Травкина, набравшая по партийным спискам 5,5% (14 мест), не взяв при этом ни одного места по мажоритарным округам.

Остальные партии не преодолели 5% барьера и, следовательно, в Думу не прошли. Совокупно они выиграли в 21 мажоритарном округе и дополнили группу независимых беспартийных депутатов, выигравших в других мажоритарных округах ещё 130 мест.

Из проигравших партий следует выделить Российское Движение Демократических Реформ (РДДР) Анатолия Собчака, набравшее 4%, и Гражданский Союз Аркадия Вольского, который набрал 2% голосов.

Их проигрыш показывает, что реальное электоральное влияние «демократов первой волны» из МДГ (Собчак и другие) и «красных директоров» (Вольский и другие) к концу 1993 года стало маргинальным, и на сравнительно свободных и демократических выборах они не были поддержаны народом. Следовательно, влияние, на которое они претендовали в ельцинском окружении, не соответствовало их реальному политическому весу.

При этом характерно, что, если первых («демократов») Ельцин слушал всё меньше и меньше, то влияние вторых («красных директоров») в тот момент было существенным, и Ельцин старался учитывать их позицию при принятии решений. Это ярко иллюстрирует то обстоятельство, что Ельцин отнюдь не был «электоральным роботом» (иначе бы он не слушал ни тех, ни других). Он в большей степени прислушивался к собственной интуиции, которая, разумеется, всегда больше благоволила «крепким хозяйственникам».

Очевидно, что результат ЛДПР был большим сюрпризом для всех, включая и Ельцина. Эта электоральная аномалия целиком и полностью объяснялась медийной активностью Жириновского и головотяпством (если не предположить чего-то более серьёзного) Полторанина. Никогда после этого Жириновский уже не показывал подобных результатов. На всех следующих думских выборах результат ЛДПР колебался в интервале от 6 до 13%.

Увидев эти фантастические 23% ЛДПР, известный публицист Юрий Карякин не мог скрыть своего изумления и заявил в прямом эфире: «Россия, одумайся! Ты одурела!».

Неудивительно, что сразу после этих выборов Ельцин без колебаний уволил Полторанина со всех постов, хотя тогдашние правила не требовали от правительственных чиновников сложения полномочий в случае избрания в Думу. Так, например Гайдар, Фёдоров, Чубайс, Шахрай, Шохин и многие другие остались в своих креслах даже став депутатами.

Снова повторилась та же история, что и с Бурбулисом: человек, которому Ельцин был обязан тем, что после октябрьского пленума 1987 года не канул в лету, чьими чисто медийными усилиями (включая прямой подлог) Ельцин неожиданно для самого себя вдруг стал народным трибуном, теперь, когда тот оказался Ельцину не нужен, был выброшен на свалку и мгновенно забыт. Чуть больше, чем полгода назад, он обеспечил президенту победу на референдуме. И вот теперь Полторанин оказался не у дел…

(Впоследствии Полторанин превратился в довольно экзотический персонаж, который то беспрерывно материл Ельцина, ставя ему в вину «ограбление народа», пьянство и развал СССР, то вдруг начинал выступать с лозунгами «спасения белой расы от наступления инородцев»).

Параллельно с выборами в Думу, прошли ничем не примечательные выборы в верхнюю палату Федерального Собрания – Совет Федерации. Эти выборы запомнились лишь тем, что на них в первый и последний раз членов Совета Федерации выбирали на прямых выборах. После этого, их никогда уже фактически не выбирали, а лишь назначали по всё более и более замысловатой и недемократической процедуре, которую уже даже и выборами назвать язык не поворачивается.

Так или иначе, но неудовлетворительные результаты выборов в Думу не смутили Ельцина. Скорее всего потому, что он не придавал им большого значения. Его больше интересовал референдум по «его» конституции. Именно на успех этого референдума делал он основную ставку, поскольку именно в этой конституции была заложена ельцинская концепция государства, в котором весь «аппарат насилия» подчинялся бы ему. И, как мы уже писали, в случае успешного исхода этого референдума, Ельцин считал бы себя неуязвимым и полновластным правителем России безотносительно хороших или плохих для него результатов выборов в Думу.

Ельцинский референдум состоялся тогда же, 12 декабря. Его результат не мог не порадовать Ельцина: «за» проголосовало 58,43% россиян при явке 54, 81%. Конституция была принята, и Ельцин мог праздновать теперь уже окончательную победу: он, наконец, сосредоточил в своих руках всю ту власть, о которой мечтал, и к которой так долго стремился.

Справедливости ради нужно сказать, что для этой победы Ельцину пришлось пойти на хитрость: в своём указе о голосовании по проекту конституции он не стал употреблять термина «референдум», он назвал его «всенародным голосованием». Это было сделано специально: в противном случае ему пришлось бы пользоваться нормой Закона «О референдуме», при которой решение считалось бы принятым, если за него проголосовало бы более 50% от общего числа избирателей (как это было в случае с апрельским референдумом).

Таким образом, фактически проведя референдум, но назвав его никому неведомым «всенародным голосованием», Ельцин ушёл от необходимости следовать букве закона. И конституция была принята простым большинством от принявших участие в голосовании, но не большинством от общего числа избирателей: при общем числе избирателей в 106 миллионов человек, за неё проголосовало около 33 миллиона, то есть 31%.

Остаток года прошёл в праздновании Ельциным и его верными соратниками окончательной победы. Все враги были повержены и долгожданный приз – фактически единоличная власть над огромной страной – был у него в руках. Все остальные неприятности: Чечня, Дума, экономика и прочие проблемы в отсутствии сопротивления со стороны недоброжелателей казались ему тогда вполне решаемыми…

Глава 9. Ельцин. Власть.

Часть 1.

Новый 1994 год Ельцин встретил пусть и не на вершине своей популярности, но точно на вершине власти. Все враги были повержены, и максимально возможная в тех условиях власть сосредоточилась в его руках.

Теперь, после принятия новой конституции, он мог практически самостоятельно формировать правительство. Через Думу ему нужно было проводить только кандидатуру премьера. При этом, в случае её неутверждения, у него было право распустить Думу. Естественно, это был сильный рычаг давления на депутатов: далеко не каждый из них был уверен, что вновь сумеет выиграть выборы.

Удачно для Ельцина (и для России в целом) складывалась и международная обстановка. Запад, наконец, осознал, что СССР – стал уже историей, и он имел дело со множеством новых и, как тогда казалось, демократических государств. Поэтому 10–11 января в Брюсселе прошла встреча глав государств-членов НАТО, на которой была принята программа «Партнёрство во имя мира». Это была программа установления дружественных отношений с государствами бывшего Варшавского договора, в том числе – и с государствами, возникшими на руинах Советского Союза.

Сегодня многие из этих государств уже стали членами НАТО. Некоторые (Грузия, Молдова и Украина) – всё ещё стремятся туда. А Россия теперь уже официально находится в статусе противника. Но тогда всё постсоветское пространство испытывало эйфорию от открытости Запада, и уже 8 февраля Украина, а 22 июня Россия официально присоединились к программе «Партнёрство ради мира».

14 января в Москву приехали президент США Клинтон (как раз из Брюсселя) и президент Украины Кравчук. Здесь они и подписали трёхстороннее заявление о порядке передачи России ядерных боеголовок с территории Украины, о компенсации и гарантиях безопасности Украины. Так завершился двухлетний процесс сосредоточения всего ядерного арсенала СССР в руках у России. Казахстан и Белорусия сделали это ещё раньше.

Теперь Ельцин стал ещё и главой мощнейшей ядерной державы, имевшей паритет с США. От всего этого просто захватывало дух. В Кремле праздновали победу.

Иначе обстояли дела в правительстве. Там после думских выборов повисла тягостная пауза. Хотя формально Черномырдин не входил ни в какую из партий, было ясно, что он держит сторону Шахрая и Шохина (ПРЕС) против «Выбора России» (Гайдар, Фёдоров, Чубайс).

Всё дело в том, что Ельцин держал интригу: даже после думских выборов он не делал никаких намёков на то, кого же он всё-таки видит премьером: Черномырдина или Гайдара. Разумеется, что в таких условиях действующий премьер старался максимально усложнить работу своему конкуренту. И, похоже, Ельцина это полностью устраивало: он как будто специально стравливал этих двух изначально вполне хорошо относившихся друг к другу людей.

Позволим себе ещё раз процитировать Гайдара:: «У меня с Черномырдиным были приличные отношения в то время, когда он работал под моим началом, вполне спокойные. Он вёл себя порядочно, в премьеры не лез. Был такой момент, когда стало ясно, что у меня есть серьезный шанс вылететь из кресла, и был набор людей, которые начали суетиться. А Черномырдин – нет. Он вёл себя достойно… Единственный момент, когда мне с ним было очень тяжело, когда и его и меня поставили в очень сложное положение, это конец 1993-го, начало 1994 года, когда я, почти официальный его преемник на этом посту, работал его первым замом. Это никому бы не понравилось. Это было время, когда отношения между нами были напряжёнными.»

Ситуация осложнялась ещё и тем, что думские выборы не дали ответа на вопрос, какая партия одержала верх. А значит – какой политический курс являлся очевидным выбором народа. Гайдар имел (с учётом одномандатников) самую большую фракцию в Думе, но она составляла всего 14,2% мест. Даже с учетом других партий демократической направленности (ПРЕС, Яблоко, ДР и других), они вряд ли контролировали больше 30–35% голосов. Но ситуация и внутри демократического лагеря была не очень конструктивной: все лидеры этих партий имели очень напряжённые личные отношения друг с другом.

В этих условиях Ельцин всё больше склонялся к тому, чтобы оставить Черномырдина премьером. Слишком очевидная публичная поддержка Гайдаром Ельцина 3–4 октября 1993 года сослужила ему плохую службу: с такой историей за плечами он не мог рассчитывать на конструктивный диалог с Думой, в которой не менее 25% голосов контролировали коммунисты и примкнувшие к ним аграрии и прочие выходцы из бывшей советской номенклатуры.

Хотя Черномырдин в этих событиях тоже занимал проельцинскую позицию, его роль была не такой публичной, и он сохранил свои тесные контакты с хозяйственным лобби, которое было хорошо представлено в Думе, в том числе и среди коммунистов. У Гайдара же таких контактов практически не было. Поэтому Черномырдин имел больше возможностей наладить конструктивную работу с Думой, чем Гайдар.

И хотя полномочия Думы были меньше в сравнении со Съездом народных депутатов и Верховным Советом, правительство, тем не менее, должно было иметь с ней конструктивные отношения – как с законодательным органом, утверждавшим, среди прочего, бюджет страны.

Все эти соображения и привели к тому, что Ельцин вдруг резко охладел к Гайдару, и Гайдар это понял. Он понял, что место премьера ему не светит, а оставаться заместителем Черномырдина в отсутствие ельцинской поддержки означало быть просто пешкой в руках аппарата, который быстро превратил бы его в «свадебного генерала». И если Сосковца такая роль устраивала, то Гайдар, разумеется, был человеком другой породы.

13 января Гайдар оправил Ельцину довольно резкое письмо, в котором, высказав ряд претензий к работе правительства, он, в частности, написал: «… я не могу быть в правительстве и, одновременно, в оппозиции к нему. Я не могу отвечать за реформы… не обладая необходимыми рычагами для последовательного проведения экономической политики, в правильности которой я убеждён. Поэтому, к моему глубокому сожалению, я вынужден отказаться от предложенного мне поста первого заместителя председателя правительства Российской Федерации. Вместе с тем заверяю Вас, что буду твердо поддерживать Вас и Вашу политику реформ».

Гайдар позже признавался, что он рассчитывал хоть на какую-то позитивную реакцию Ельцина. Он искренне верил, что Ельцин захочет разобраться в сути его, Гайдара, претензий к правительству. Он был готов работать с Черномырдиным даже в должности его первого заместителя, но при условии, что важнейшие экономические решения будут согласовываться с ним. Гайдар не был тщеславным человеком и всегда руководствовался лишь пользой дела.

Но прождав неделю и не получив от Ельцина никакой реакции на своё письмо, 20 января он ушёл в отставку и полностью сосредоточился на работе лидера фракции «Выбора России» в Государственной Думе.

Ельцин остался верен себе: поняв, что в лице Гайдара он не получит непримиримого политического оппонента, и что тот будет продолжать его поддерживать (а именно это было для Ельцина главным в письме Гайдара), он, по своему обыкновению, без колебаний с ним расстался. Для верности он ещё отужинал с ним, лишний раз убедился в его лояльности и, похлопав по плечу и наигранно взгрустнув, закрыл за ним дверь.

Так он поступал со всеми, кому был обязан своим восхождением, и кто через какое-то время, по его мнению, переставал быть ему полезен. И он не видел причин вести себя как-то иначе в отношении Гайдара. Несмотря даже на то, что в решающие часы 3 октября 1993 года именно Гайдар едва ли не спас Ельцина в момент, когда его власть висела на волоске, и все силовики, испугавшись, заняли выжидательную позицию.

После отставки Гайдара другой либеральный экономист, министр финансов Борис Фёдоров надеялся, что Ельцин предложит ему ставший вакантным пост первого вице-премьера, резонно предположив, что Ельцин не захочет так демонстративно расстаться со всеми людьми, олицетворявшими курс реформ. Но, не дождавшись этого, 26 января он тоже подал в отставку и ушёл, вслед за Гайдаром, в Думу.

После этих отставок в экономическом блоке правительства политически активными фигурами оставались Чубайс в должности вице-премьера и председателя Госкомимущества и Шохин, которого срочно перебросили с социального блока на руководство министерством экономики. Но, даже с учетом этих фигур, реформистское крыло в правительстве сильно ослабло, и автоматически усилился Сосковец, как первый вице-премьер и лидер директорского лобби.

Конечно, Черномырдин, выиграв схватку с Гайдаром, постепенно начал осознавать, что по умолчанию теперь сам он должен был стать мотором реформ. Но это осознание далось ему очень тяжело и происходило очень долго. И, пожалуй, лишь к середине 1995 года он до конца понял это своё предназначение. Его дрейф от поддержки Сосковца к поддержке Чубайса был медленным и в 1994 году ещё совсем почти не ощущался.

Из серьёзных реформ в стране по инерции ещё продолжалась чековая приватизация, которая, впрочем, не добавляла Ельцину популярности. Борьба с инфляцией проходила вяло, по результатам года инфляция составила больше 215%. Это и неудивительно: борьба с инфляцией возможна только в условиях жёсткой борьбы с лоббизмом.

Но Ельцин сильно переоценил себя, думая, что главным источником лоббизма являлся Верховный Совет, и что, избавившись от него, он радикально снизит лоббистское давление на денежные власти страны. Ничуть не бывало: вокруг самого Ельцина быстро сформировались различные группы, которые так или иначе требовали не останавливать печатный станок.

В условиях галопирующей инфляции начала резко снижаться общественная поддержка реформ. Ситуация усугублялась ещё и тем, что, несмотря на отчаянные просьбы правительства, подчинённые напрямую Ельцину силовики не собирались пресекать абсолютно противоправную деятельность набиравших силу финансовых пирамид.

1 февраля печально известная финансовая копания МММ начала нигде не зарегистрированный выпуск акций. Огромное количество людей их купило. Но уже 4 августа компания обанкротилась, и все деньги граждан пропали. И таких компаний были десятки: «Тибет», «Властелина», «Нефтьалмазинвест», «Хоперинвест» и другие. Как потом выяснилось, многие из них находились под покровительством ельцинских силовиков.

Разумеется, люди предъявляли претензии к правительству и к проводимой им приватизации. Но объяснить людям реальные причины их несчастий у правительства не было никакой возможности. Для этого нужно было вступить в прямую конфронтацию с ельцинскими силовиками. А тогда (как, впрочем, и теперь) они пользовались полным доверием президента, и поражение в таком конфликте было бы правительству гарантировано.

В условиях резкого падения популярности властей, ни о каких новых структурных и институциональных реформах не могло быть и речи. Ельцин вдруг понял, что продолжать реформы, не рискуя потерять власть, он не может. И поэтому он сделал очевидный для него в такой ситуации выбор: он остановил реформы.

Случилось то, что неизбежно должно было случиться: кровавый разгон Верховного Совета, который Ельцин провел под лозунгом борьбы за продолжение реформ, сделал его фактически единоличным правителем страны. Но, сделавшись таким правителем, Ельцин тут же отказался эти реформы продолжать. В том числе и потому, что сам октябрьский разгон сильно подорвал лимит доверия, который народ ему выдал.

Теперь, задним числом, понятно, что реальной целью Ельцина была власть, а не реформы. И, достигнув своей цели, он легко отказался от ставших ненужными и опасными для его власти реформ. Но тогда это смотрелось иначе, поскольку вся реформистская фразеология активно продолжала педалироваться и усыпляла наиболее политически активные слои общества.

Более того, будучи человеком интуитивным, а не рефлексирующим, Ельцин и сам искренне считал, что он продолжал проводить вполне реформаторский курс и не отказался ни от каких своих либеральных лозунгов. Но теперь он проводил реформы не наскоком, не на живую нитку, а солидно, не спеша: как и советовали ему знающие и умудрённые жизненным опытом хозяйственники.

Фактически главным бенефициаром событий 3–4 октября 1993 года стало хозяйственное лобби, так называемые «красные директора» и региональные вожди, которые, оттеснив реформаторов от рычагов власти, остановили реформы и предались ничем не ограниченному лоббизму.

Разумеется, Ельцин в силу своей природы этого не замечал и беспечно отмахивался от редких теперь замечаний оставшихся при нём демократов-рыночников. Он наверняка списывал это на ревность утративших былое влияние чиновников. Его окружали теперь люди намного более приятные и весёлые, чем эти скучные зануды.

Это его новое окружение говорило на понятном ему языке и о понятных ему вещах. Оно любило всё то же, что любил и он: чёткость доклада, простоту предлагаемого решения, оно не уносилось в бесплодные рассуждения, оно мало думало о здоровье, любило спорт, баню и выпивку. Эта компания ему нравилась намного больше, чем все эти профессора и доценты с их бесконечными моральными развилками и муками совести.

Вокруг Ельцина собрались теперь не только промышленники, но и люди несколько иного сорта. Уже в своем письме об отставке Гайдар в качестве одного из примеров того, что при принятии важных финансовых решений с ним, как с первым вице-премьером (по распределению обязанностей курировавшим финансы), ничего не согласовывали, приводил пример с выделением 500 миллионов долларов на строительство нового знания для российского парламента.

Он писал: «… Трудно понять и решение о строительстве нового здания Парламента (ориентировочная стоимость – 500 миллионов долларов). Эта сумма значительно превышает средства, которые были с трудом выделены в 1993 году для бюджетного фонда конверсии. Это впятеро больше расходов федерального бюджета по статье культуры и искусства или примерно пятая часть всего финансирования социальной сферы в прошлом году. Такое разрушительное по своим последствиям решение было также подготовлено без моего ведома и принято, несмотря на мои самые решительные возражения. В подобной ситуации лично мне трудно оправдывать политику жёсткой экономии в расходах на науку, культуру, образование, экологию. Есть тяжёлые, но неизбежные издержки жизненно необходимых преобразований, однако с ними нельзя смешивать плату за поспешные и непродуманные решения».

Конечно, Гайдар был прав. Но вину за такого рода решения и за то, что с ним ничего не согласовывали, он возлагал на Черномырдина. А в данном случае это было не так. Инициатором строительства нового здания для Государственной Думы (в реальности – капитального ремонта здания бывшего Госплана СССР в Охотном Ряду) был как раз адресат его письма – Ельцин. (Попутно заметим, что этот вопрос не согласовывали и с министром финансов Фёдоровым).

Чтобы вы, дорогие читатели, понимали значимость этого решения, скажу только, что тогдашний федеральный бюджет, с учетом цен на нефть в 15–20 долларов за баррель, был примерно в десять раз меньше нынешнего (50 миллиардов долларов по доходам против 500 миллиардов). И, следовательно, в нынешнем масштабе речь идёт о сумме примерно в 5 миллиардов.

Теперь уже не секрет, что бенефициаром этого проекта был Павел Павлович Бородин, ставший в ноябре 1993 года управляющим делами президента РФ. Это ему и выделялись такие беспрецедентные средства. И ещё примерно столько же – на ремонт сгоревшего Белого дома, куда планировали переселить правительство из комплекса зданий ЦК КПСС на Старой площади: чиновникам администрации президента уже не хватало места в Кремле, и они мечтали переселиться на Старую площадь вместо Черномырдина.

Вместе с появлением Павла Бородина появился в Москве и его протеже – албанец Бехджет Пацолли со своей компанией «Мабетекс», которая все эти ремонты и делала. Плюс к этому, Пацолли с помощью Бородина получил ещё и подряд на капитальную перестройку Московского Кремля. Он щедро одаривал ельцинских вельмож, и ходили слухи, что даже семья Ельцина пользовалась его услугами. Сейчас это крупный албанский (косовский) политик, самый богатый албанец в мире.

Гайдар описывает Ельцина после октябрьских событий так: «У меня ощущение, что я знаю двух Борисов Николаевичей Ельциных. Первый прекратил своё существование 4 октября 1993 года. Я его хорошо знаю, с ним работал. Был ещё один человек, который тоже называется Борис Николаевич Ельцин. Но он совсем другой….

Я не говорю о том, что до осени 1993 года Борис Николаевич напоминал рыцаря без страха и упрека, но это был один человек, а после 1993 года – уже другой. И тогда начал происходить… какой-то надрыв. И нравственный, и моральный, и физический… Приближённые чиновники и аппарат, они ему морочили голову.

У него было ощущение безумной усталости, и на этом начали играть в стиле: «Ну что вы беспокоитесь, не царское это дело! Сейчас придёт такой-то, например, Сосковец, и всё разрулит. Было бы что-то важное. А мы с вами пока поработаем с документами»».

Это подтверждает и Бурбулис, который в то время имел ещё возможность наблюдать Ельцина вблизи: «… 1994 год – это, я убежден, был уже крах исторической личности Ельцина… Я считаю, важно отметить, что у Гайдара до конца 1993 года сохранялось некое восторженное восприятие Ельцина. Когда оно закончилось, он ушёл. В январе 1994-го.»

Но «аттракцион невиданной щедрости» не ограничивался одним Бородиным. В очереди уже стояли Шамиль Тарпищев со своим «Национальным Фондом Спорта» и тогдашний главный коммерсант РПЦ, председатель отдела внешних церковных сношений Московского патриархата, митрополит Кирилл (Гундяев) – ныне патриарх РПЦ МП.

Возвышение Шамиля Тарпищева началось с того, что он стал тренировать Ельцина в теннис. К осени 1993 года он уже стал постоянным участником всех неформальных ельцинских застолий, а к лету 1994 года возглавил Госкомспорт. Организованный им ещё раньше «Национальный фонд спорта» (НФС) сразу после октябрьских событий Ельцин своим указом освободил от таможенных пошлин и акцизов при импорте алкогольной продукции и табачных изделий. Предполагалось, что заработанные средства пойдут на развитие спорта и строительство новых спортивных сооружений в России. Разумеется, ничего этого так и не случилось.

Аналогичных льгот добился для своих коммерческих организаций и митрополит Кирилл. Примерно с такими же красивыми обоснованиями, что и НФС.

Надо ли говорить, что после этого никакого другого канала для импорта алкоголя и табака кроме НФС и РПЦ российские коммерсанты уже не использовали? И можно смело сказать, что эта льгота нанесла чудовищный удар по (и без того нищему) российскому бюджету. По меньшей мере, примерно 20% доходов бюджета после этих ельцинских художеств как корова языком слизала.

Разумеется, Черномырдин, Чубайс, Шохин и новый министр финансов Сергей Дубинин предпринимали попытки убедить Ельцина в необходимости отмены этих решений. Но все их попытки натыкались на его недовольство и жёсткую отповедь. Всякий раз Ельцин давал им понять, что для него интересы ближайшего окружения имеют наивысший приоритет. Но и это окружение твёрдо знало: благосклонность Ельцина отнюдь не гарантирована и распространяется на них только в обмен на полную лояльность. Это была довольно архаичная, но, в глазах Ельцина, вполне работоспособная модель власти.

Вокруг Ельцина начало образовываться неформальное «политбюро» из людей, которым Ельцин по разным причинам благоволил и доверял. Это были всё те же Коржаков, Барсуков, Грачёв, Юмашев и, отчасти, Черномырдин. Теперь к ним добавился ещё и Тарпищев. Юмашев предложил организовать «Президентский клуб», в котором можно было бы поиграть в теннис, поплавать в бассейне, попариться в бане, отужинать в приятной компании друзей и так далее. Все дружно поддержали эту идею. Сразу нашлось и помещение на Воробьёвых горах. Вскоре попасть в этот клуб стало мечтой почти всех высших чиновников и крупных бизнесменов.

Прошло немного времени, и в «Президентском клубе» появился протеже Юмашева – Борис Березовский. Березовский в то время был крупным автодилером, и именно он, по просьбе Юмашева, финансировал издание второй книги Ельцина «Записки президента». Эта книга вышла на рубеже 1993 и 1994 годов и, в отличие от первой книги, уже практически полностью была написана самим Юмашевым. Ельцин лишь наметил общую канву и сделал несколько замечаний.

В последствии Коржаков утверждал, что издание этой книги тоже, как и в случае с первой книгой, принесло Ельцину существенный доход. И благодарный Ельцин, зная о спонсорстве Березовского, сам предложил принять того в члены «Президентского клуба». Так это или нет – теперь уже установить невозможно, да это и не имеет особого значения. Важно, что Березовский в начале 1994 года стал членом клуба, и это позволило ему начать ту деятельность, которая окажет огромное влияние на весь ход последующих событий.

В такой благодушной атмосфере встретил Ельцин начало работы избранной в декабре Государственной Думы. Дума собралась 11 января в наспех отремонтированном здании мэрии Москвы на Новом Арбате (бывшее здание СЭВ, которое сильно пострадало после пожара 3 октября 1993 года). Там было тесно, работать было неудобно, но капитальный ремонт здания в Охотном Ряду завершился лишь через год. В это новое здание Дума переехала лишь в мае 1995 года. Там она заседает и поныне.

Уже 14 января депутаты выбрали себе председателя. Им вполне предсказуемо оказался представитель левых сил, член фракции Аграрной партии, Николай Петрович Рыбкин. Избрание Рыбкина было воспринято в Кремле без энтузиазма: это был очевидный реванш антиельцинских сил, и он не сулил Кремлю ничего хорошего. Во всяком случае, это не был знак того, что Дума намерена наладить конструктивную работу с президентом и правительством. Однако после этого избрания Дума погрязла в обсуждении процедурных и организационных вопросов, и тревога в Кремле несколько улеглась.

Новый звоночек случился 9 февраля, когда Дума приняла решение о создании думской комиссии по расследованию событий сентября-октября 1993 года. Уже 16 февраля был утверждён персональный состав этой комиссии. В неё вошли депутаты: В.Виноградов и В.Киселев (оба из ЛДПР), В.Филимонов и Г.Чуркин (оба из КПРФ), Ж.Лозинская (ЖенщиныРоссии), А.Мельников («Яблоко»), С.Михеев (Новая региональная политика), Ю.Власов (Российский Путь), В.Кожемякин (ПРЕС), С.Говорухин (ДПР), В.Грицань (Выбор России).

Этот расклад был явно не в пользу Ельцина. Пятеро депутатов в этой комиссии были априори, в силу своей партийной принадлежности, против Ельцина. А ещё трое: Говорухин, Власов и Мельников были известны своим категорическим неприятием ельцинского указа №1400 от 21 сентября («О поэтапной конституционной реформе») и последовавшего за ним расстрела Белого дома.

Таким образом, Ельцин мог хоть в какой-то мере рассчитывать на поддержку лишь трёх членов комиссии: Кожемякина, Грицаня и Михеева. Этого было явно недостаточно для того, чтобы спокойно наблюдать за работой этой комиссии. Мало ли чего они там «нарасследуют»?

Дело в том, что формально расследование событий сентября-октября 1993 года Генеральная прокуратура начала ещё в конце сентября. Но все независимые наблюдатели в один голос говорили, что это следствие велось тенденциозно, и что законность указа №1400 им вообще не исследовалась.

То есть следствие изначально исходило из тезиса о его безусловной законности, а значит, всякое противодействие его исполнению рассматривало как преступление. То обстоятельство, что существовало как минимум одно никем не отменённое решение Конституционного суда о незаконности этого указа, полностью следствием игнорировалось.

Хотя это расследование Генпрокуратуры по причине такой лояльной Ельцину позиции мало его беспокоило, он всё же решил «укрепить» руководство Генпрокуратуры и сменить генерального прокурора. Руководивший ею Валентин Степанков не вызывал у окружения Ельцина большого доверия. В том числе и потому, что в критические дни сентября-октября 1993 года он слишком часто, по их мнению, наведывался в Белый дом и не выражал ожидаемого ими восторга по поводу непреклонности Ельцина.

Ельцин ещё до штурма Белого дома замыслил, как ему казалось, блестящую кадровую комбинацию. Все мы помним, как в 1989 году на Съезде народных депутатов СССР, при выборах Верховного Совета, депутат из Омска Алексей Казанник отказался от своего места в пользу Ельцина.

Теперь Ельцин решил, что настала пора отблагодарить человека, проявившего такую очевидную лояльность персонально ему. Как раз накануне событий у Белого дома Егор Гайдар, как первый вице-премьер, совершая поезду по России, в ночь с 1 на 2 октября 1993 года летел из Хабаровска обратно в Москву. По просьбе Ельцина он сделал остановку в Омске и привёз Казанника с собой в столицу.

Уже 5 октября, сразу после завершения штурма Белого дома, Ельцин уволил Степанкова и назначил генеральным прокурором РФ Казанника. Это его решение было не безупречным с юридической точки зрения, и Степанков, разумеется, его оспорил. Двоевластие в Генпрокуратуре продлилось до конца декабря, пока ельцинское окружение не уговорило Степанкова просто написать заявление об увольнении по собственному желанию. И лишь после этого Казанник смог полноценно возглавить Генпрокуратуру.

К середине февраля, едва только Казанник начал входить в курс дела, у Генпрокуратуры в деле расследования событий сентября-октября 1993 года появился серьёзный конкурент в лице сформированной Государственной Думой комиссии. Это не сулило Ельцину и всему «Президентскому клубу» ничего хорошего. И они очень хорошо вдруг поняли это.

Действительно: стоило только думской комиссии начать своё расследование с анализа конституционности указа №1400, как вся конструкция, которую выстраивали ельцинские юристы (Шахрай, Собчак и прочие) сразу разваливалась, и дальнейший ход событий сулил бы новое противостояние законодательной и президентской ветвей власти.

Однако Ельцин тогда не осознавал нависшей над ним опасности и продолжал настаивать на ускоренном расследовании дел в отношении всех своих противников и приговоре всех их к расстрелу. Разумеется, в его версии расстрел нужно было привести в исполнение немедленно, сразу после вынесения приговора. Мы помним, что ещё в момент штурма Белого дома Коржаков имел поручение от Ельцина застрелить Руцкого и Хасбулатова «при попытке к бегству». И честно признался, что не выполнил его потому, что не подвернулся подходящий момент: всякий раз было слишком много свидетелей.

Однако планам Ельцина расправиться с Хасбулатовым, Руцким, Ачаловым, Макашовым и другими не суждено было сбыться. В начале февраля ЛДПР Жириновского внесла в Думу проект постановления о всеобщей амнистии, под которую попадали, помимо прочих, все участники событий сентября-октября 1993 года, а также участники ГКЧП (август 1991 года) и известных первомайских событий 1993 года.

И Ельцин, и его сторонники были возмущены такой перспективой. Они считали, что нельзя оставлять безнаказанными очевидных преступников, которые едва не ввергли страну в полномасштабную гражданскую войну. Ведь главный лейтмотив ельцинской позиции состоял в том, что Ельцин, что называется, «малой» кровью сумел остановить надвигавшуюся «большую» кровь, то есть предотвратил гражданскую войну в России.

Возможно, так оно и было. Но история не знает сослагательного наклонения. И, поскольку гражданской войны не случилось, то эта «малая» кровь оказалась единственной в противостоянии Ельцина и Верховного Совета. И предотвратила она что-то или была лишь платой за установление Ельциным своей единоличной власти – теперь уже установить невозможно, и каждый наблюдатель на этот вопрос отвечает в соответствии с собственными представлениями о том времени и об участниках тех событий.

Но не все в ельцинском лагере были так радикальны в неприятии предложенной Жириновским амнистии. Например, один из авторов указа №1400, Сергей Шахрай, который прекрасно понимал степень его легитимности и не питал на этот счёт никаких иллюзий, быстро разглядел в думской комиссии по расследованию событий сентября-октября 1993 года угрозу не только Ельцину, но и непосредственно себе.

И поэтому он и вся фракции его партии ПРЕС горячо поддержали предложение об амнистии. Ведь оно касалось не только Хасбулатова и Ко., но и всех участников событий с президентской стороны. Как юрист Шахрай не мог не оценить перспективы думского расследования и спасительную роль амнистии для всех участников событий. Характерно, что и близкая к Черномырдину депутатская группа «Новая региональная политика» тоже увидела в этой амнистии положительный эффект и поддержала его.

Особую пикантность ситуации придало то обстоятельство, что саму идею амнистии подал не кто иной, как сам Ельцин. Дело в том, что ещё в январе он предложил Государственной Думе принять постановление об амнистии в связи с принятием новой конституции. Это была традиционная для России амнистия беременных женщин, стариков и лиц, совершивших административные правонарушения. Но никто в администрации президента не ожидал, что проект амнистии, оказавшись в Думе, может так радикально преобразиться.

Объективно говоря, эта амнистия могла бы стать реальным прологом к действительному национальному примирению, и, прав был Шахрай, она была полезна и ельцинскому лагерю тоже. Совершенно очевидно, что при таком составе думской комиссии и у Грачёва, и у Коржакова, и у Ерина (не говоря уже о самом Ельцине) не было шансов выйти сухими из воды. И, чтобы избежать такого развития событий, Ельцину пришлось бы разгонять и эту Думу. А за ней – следующую и так далее.

Но позиция Шахрая не нашла понимания у Ельцина. Президент выступил резко против этой амнистии, полностью уничтожив всякий шанс на компромисс с новым российским парламентом. Нечего и говорить, что такая реакция Ельцина только подхлестнула депутатский азарт, и 23 февраля они дружно проголосовали за полную амнистию для всех участников событий сентября-октября 1993 года, 1 мая 1993 года и августа 1991 года.

Против были только депутаты гайдаровской фракции и некоторые другие твёрдые сторонники Ельцина. Кстати, это свидетельствовало о том, что в отношении Гайдара Ельцин был прав: он продолжал поддерживать президента даже после того, как тот выставил его за дверь. В этом не было никакого политического резона: амнистия была объективно полезной и ставила точку в противостоянии властей. Со стороны Гайдара это был исключительно акт личной преданности, который Ельцин оценил в свойственном ему духе, продолжив и дальше вытирать о Гайдара ноги.

Ельцина можно понять: перед ним снова замаячила перспектива конфронтации с Думой и нового витка поисков компромиссов, разменов, заигрываний и тому подобного, то есть всего того, чего он так не хотел, и что, ему казалось, навсегда закончилось с расстрелом Белого дома и принятием новой конституции. Фактически в лице новой Думы он получил очередное издание всё того же постылого Верховного Совета, а значит вся конфронтация и стрельба 1993 года были почти что зря…

Так же, как и в Верховном Совете, у него были в Думе треть сторонников, треть противников и треть болота, которое нужно было уговаривать и которому нужно было идти на уступки. Ельцин был в отчаянии. Он рвал и метал. Он потребовал от Казанника не выполнять постановление об амнистии в части Хасбулатова и Ко. Но Казанник отклонил это ельцинское требование и, напротив, дал указание выпустить всех. После чего добровольно подал в отставку и тотчас уехал обратно в Омск.

Тогда Ельцин потребовал от силовиков не выпускать своих врагов. Но силовики ответили, что всех уже отпустили. Они, как никто, понимали, чем для них чревата отмена этой амнистии и, зная позицию Ельцина, решили сыграть на опережение. Так или иначе, но амнистию поддержали все члены ельцинской команды (прежде всего – силовики), за исключением его самого.

В результате на свободе оказались все противники Ельцина от Руцкого до Терехова, плюс все члены ГКЧП. Один генерал Варенников отказался от амнистии и потребовал суда над собой. Через какое-то время такой суд состоялся, и старый генерал выиграл его вчистую.

1 февраля Ельцину исполнилось 63 года. С сущности это был ещё совсем не старый человек, у которого впереди было по меньшей мере два с половиной года до следующих выборов. У него были почти императорские полномочия и огромный план реформ, который он едва начал реализовывать. Казалось бы, ничто не мешало наконец приступить к главному делу его жизни – строительству новой демократической России.

Но вместо этого Ельцин запил. В сущности, вся его дальнейшая карьера в качестве президента была цепью каких-то судорожных акций, сменявшихся длительными периодами застолий и последующих болезней. Все, кто его знал близко, в один голос говорят, что осень 1993 года надломила его. Тяжесть того, что ему пришлось сделать, что он считал своим долгом и что, тем не менее, большим бременем легло на его совесть, сильно изменила его.

Хотя мы и не может в точности сказать, что происходило у него в душе, то, что он сильно изменился – это факт. От прежнего Ельцина, который фонтанировал энергией и уверенностью в себе, который как бульдозер мог снести любое препятствие, не осталось и следа. Он погружался в мизантропию и апатию. Ему всё больше нравилось праздное времяпрепровождение в Президентском клубе – с игрой в теннис, пьянкой и баней. Он ограничил круг своего общения и старался как можно меньше контактировать с чужими.

В этих условиях как-то само собой получилось, что все вопросы текущего управления страной постепенно перекочевали в кабинет к Черномырдину. И Черномырдин принял это как нечто само собой разумевшееся. Он давно уже начал вникать в тонкости управления страной. Благо, у него был большой опыт хозяйственника. Он прошёл огромный путь от слесаря до министра газовой промышленности СССР, а потом создал знаменитый «Газпром» – валютный «клондайк» России.

Обществу ещё только предстоит дать оценку роли этого человека в истории постсоветской России. Но здесь мы можем с уверенностью сказать только одно. Его предшественник Гайдар лишь начал те реформы (и то – далеко не все), которые потом продолжил (а некоторые и начал с нуля) Черномырдин.

При нём продолжилась приватизация. Под его руководством началась реальная борьба с инфляцией, лоббизмом и бюджетным дефицитом. Его правительство начало борьбу за повышение собираемости налогов и за бюджетную дисциплину и отказалось от практики взаимозачетов.

При нём создавалась вся инфраструктура рынка ценных бумаг (депозитарии, регистраторы, торговые площадки и прочее), которая потом прекрасно работала для привлечения инвестиций. При нём начался выход российских компаний на международный рынок капиталов. Именно он выстроил эффективное взаимодействие с Мировым Банком и Международным Валютным Фондом. Его правительство осуществило все значимые структурные реформы, прежде всего – в военно-промышленном комплексе, ТЭКе в целом, и в угольной промышленности в частности.

Можно много писать о Черномырдине, но здесь мы ограничимся лишь этим, поскольку у нашей книги другой герой. Мы пишем книгу о Ельцине, и описывать других персонажей недавней российской истории мы будем лишь в той степени, в которой это необходимо для целей этой книги.

Инерция той большой работы, которую проделал Ельцин со своими соратниками в 1992–93 годах, сказывалась ещё долго. 15 февраля был подписан договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между Россией и Татарстаном. Закрылся предпоследний неурегулированный вопрос во взаимоотношениях между Москвой и субъектами федерации. Осталась нерешённой только проблема Чеченской республики Ичкерия, которая провозгласила себя независимым государством, а Москва этого, разумеется, не признавала.

Проблема Чечни весь год будет только нарастать, и мы чуть позже уделим этому достаточно внимания. Здесь же отметим, что тогда, в 1994 году, проблема Чечни не воспринималась неким изолированным конфликтом на общем мирном фоне.

Параллельно совсем рядом, за Главным Кавказским хребтом, шли практически одновременно три войны: между Грузией и Абхазией, между Грузией и Южной Осетией и между Азербайджаном и Нагорным Карабахом. А уже с этой стороны хребта по-прежнему ощущалось сильное напряжение после конфликта между Северной Осетией и Ингушетией. На Балканах в самом разгаре была война всех со всеми в бывшей Югославии. И только что завершился конфликт в Приднестровье.

Часть 2.

Но если все происходившие в это время конфликты находились уже в затухающей стадии, а в Ингушетии 27 февраля даже прошли выборы президента, на которых победил в целом вполне лояльный Москве генерал Руслан Аушев (что окончательно стабилизировало положение), то в Чечне всё ещё только начиналось.

После того, как в сентябре 1991 года Дудаев разогнал Верховный Совет, летом 1993 года отряд Басаева по указанию Дудаева разогнал избранный уже по дудаевским законам парламент и конституционный суд.

Но единоличное правление Дудаева продолжалось недолго. В декабре 1993 года вся антидудаевская оппозиция собралась в Надтеречном районе Чечни, который Дудев не контролировал, и учредила Временный Совет Чеченской Республики (ВСЧР) под руководством Умара Автурханова и Беслана Гантамирова. ВСЧР провозгласил своей целью собрать «Съезд народов Чечни», на котором и решить судьбу своей республики.

В Чечне установилось двоевластие. Разумеется, с самого начала Кремль был на стороне ВСЧР и против Дудаева. Этот выбор был предопределён тем, что Дудаев отказывался обсуждать вопрос об условиях вхождения Чечни (или как её называли его сторонники – Ичкерии) в состав Российской Федерации, в то время как его противники заранее были согласны на то, что Чечня останется субъектом РФ.

После выхода из тюрьмы посредником между этими противоборствовавшими силами попытался выступить Хасбулатов, но его «Миротворческая миссия профессора Хасбулатова» была безуспешной, поскольку он фактически примкнул к ВСЧР, и сторонники Дудаева не поверили всерьёз в его нейтральную позицию. Да она и не была (и не могла быть) таковой.

Надо заметить, что вплоть до начала осени 1994 года популярность Дудаева была значительно выше, чем у лидеров ВСЧР, и поэтому Дудаев не хотел вступать в переговоры со своими оппонентами и идти на какие-либо компромиссы. Он не видел в них серьёзных соперников. Поэтому он продолжал управлять Чечней без оглядки на Москву и на засевшую в Надтеречном районе и Урус-Мартане «пророссийскую» оппозицию.

Впрочем, весной 1994 года Чечня не слишком волновала Ельцина. У него были дела и поприятнее: настала пора пожинать плоды той работы, которая велась его командой (включая правительство) на протяжении последних лет.

4 апреля в Москве в результате коллективных усилий российского МИДа и чиновников ООН и СНГ было подписано заявление о мерах по политическому урегулированию грузино-абхазского конфликта и соглашение о прекращении огня и возвращении беженцев.

Окончательное соглашение о прекращении огня было подписано противоборствовавшими сторонами лишь 14 мая. Коллективными усилиями эта война была остановлена. Но, к сожалению, грузинские беженцы так до сих пор и не смогли вернуться в Абхазию.

20 апреля вступил, наконец, в силу подписанный ещё в 1992 году в Ташкенте Договор о коллективной безопасности. Возникла «Организация Договора о коллективной безопасности» (ОДКБ), в которую первоначально входили Армения, Грузия, Казахстан, Киргизия, Россия, Таджикистан и Узбекистан. Грузия вскоре вышла из ОДКБ, а через пять лет из неё вышел и Узбекистан. Договор с этого момента перестал называться «Ташкентским» (по аналогии с «Варшавским договором») и стал называться так, как он называется и до сих пор: ОДКБ.

5 мая при активном содействии российской дипломатии был подписан, а 12 мая вступил в силу протокол, положивший конец ещё одному конфликту на территории бывшего СССР – первой войне в Нагорном Карабахе.

Во внутренней же политике России 28 апреля был дан старт компании по подписанию «Договора об общественном согласии». Этим договором ельцинская команда хотела поставить точку в противостоянии между различными политическими течениями и договориться о том, что теперь вся борьба будет иметь исключительно парламентские формы и происходить на избирательных участках, а не на баррикадах.

Это было тем более актуально, что подписание договора приурочили к кануну прошлогоднего первомайского побоища, с которого в массовом сознании и начались все те печальные события, которые привели к расстрелу парламента.

Но этот проект имел лишь частичный успех. Договор подписали практически все политические силы, кроме прокоммунистических: КПРФ и Аграрной партии. Зюганов на церемонию подписания пришёл, но от подписания уклонился, а аграрии (Лапшин) вообще проигнорировали само это событие. Разумеется, отказались его подписывать и непарламентские левые радикалы: Ампилов с Тюлькиным.

Впрочем, это было и неудивительно: вряд ли в администрации Ельцина всерьёз рассчитывали на то, что коммунисты станут играть по их правилам.

Среди некоммунистических движений Договор общественном согласии отказалась подписывать партия «Яблоко» Григория Явлинского. Это было тем более удивительно, что никто и не ожидал от неё непарламентских форм борьбы. Даже и сегодня мы плохо можем себе представить яблочников на баррикадах. Впрочем, никто давно уже не ищет логики в действиях Явлинского. Не было её и в тот раз.

Но задел позитивных действий, который имелся у ельцинской команды, и который был ею наработан в предыдущие два-три года, постепенно иссяк, а новых идей уже не было, и новых мероприятий не планировалось. Впрочем, не было уже и желания претворять их в жизнь.

Активность Ельцина постепенно затухала, и штабом реформ (уж каких-никаких) явочным порядком стало правительство. Больше не было желавших проводить непопулярные меры, попадать под огонь критики в прессе и противостоять безумной маниловщине левых фракций Государственной Думы.

По мере того, как на постсоветском пространстве затухали все остальные конфликты, Чечня становилась всё более заметной аномалией на фоне более-менее спокойной (пусть и бедной) жизни.

Чечня в то время не была замкнувшейся в себе самопровозглашённой республикой. Периодически, как протуберанцы от невидимой звезды, из неё в Россию выскакивали какие-то вооружённые люди, и по ним мирные обыватели судили о том, что же там, внутри независимой Ичкерии, происходило.

26 мая вышедшая из Чечни вооруженная банда захватила автобус Владикавказ – Ставрополь с 33 пассажирами. Бандиты требовали 10 миллионов долларов, оружие и вертолёт для безопасного выезда из страны.

Правоохранительными органами было принято решение о штурме. В результате штурма все заложники были освобождены, а бандиты – арестованы.

28 июня трое чеченских террористов захватили рейсовый автобус Ставрополь – Моздок, в котором находились 40 пассажиров. Преступники потребовали оружие, самолёт и 5,8 миллиона долларов. 29 июня в результате проведённой правоохранительными органами спецоперации преступники были обезврежены, а никто из пассажиров не пострадал.

28 июля рейсовый автобус следовал по маршруту Пятигорск – Советское (Кабардино-Балкария). При въезде на остановку вблизи аэропорта «Минеральные Воды» четверо находившихся в салоне чеченских бандитов, натянув маски, достали пистолеты и приказали водителю никого не выпускать. Заложниками стали 36 пассажиров, в том числе 8 детей.

Бандиты приказали водителю ехать к аэропорту, и автобус остановился на стоянке автовокзала. Здесь четверо пассажиров были выпущены из автобуса для того, чтобы передать требования террористов: 15 миллионов долларов и два вертолёта с экипажами. При этом требования должны были быть выполнены до 20:00, иначе террористы грозили убить заложников.

После сообщения о теракте был создан штаб по освобождению заложников во главе с заместителем министра внутренних дел РФ – уже известным нам Анатолием Куликовым. Автобус был оцеплен сотрудниками спецслужб и бронетехникой. С преступниками вступили в переговоры.

В ходе переговоров террористы постепенно отпускали захваченных пассажиров, и к 2:30 29 июля в автобусе, помимо преступников, осталось лишь 10 человек (в основном женщины). Террористам предоставили вертолёт, и они вместе с заложниками поднялись на его борт.

В 3:06, в момент, когда вертолёт готов уже был взлететь, штаб отдал отряду специального назначения приказ о начале операции по освобождению заложников. Заметив приближавшихся спецназовцев, один из преступников достал гранату и бросил её в сторону заложников. Взрывом на месте были убиты две женщины-заложницы и один террорист. Ещё две заложницы (женщина и 14-летняя девочка) скончались позже в больнице. Помимо этого, пострадали от осколков несколько заложников и бойцов спецназа (пять сотрудников милиции отдела СОБР и три бойца спецподразделения МВД «Вега»).

Трое террористов были задержаны. У них были изъято четыре пистолета и пять ручных гранат.

Атмосфера в стране накалялась. Становилось понятно, что продолжать и дальше не замечать того, что происходило в Чечне, невозможно. Но и что со всем этим делать, было непонятно.

Однако вся эта история пока ещё не находилась в фокусе внимания Кремля. В Президентском клубе хватало и своих терактов: 7 июня было совершено покушение на Березовского. Березовский и его охранник были ранены, а водитель – погиб. Всё окружение Ельцина (и прежде всего Юмашев и Коржаков) окружили Березовского вполне объяснимым сочувствием, заботой и вниманием. Он стал заметной персоной и значительно укрепил свои позиции в Президентском клубе.

Произошедшее произвело сильное впечатление и на самого Ельцина. Президент, разумеется, помнил, что это Березовский оплатил издание его второй книги, и не мог не испытывать признательности и сочувствия к нему. Буквально через неделю он подписал указ «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности».

Указ предусматривал «предварительную проверку» финансовой деятельности и имущественных прав не только подозреваемого, но и его родственников, а также проживавших совместно с ним лиц. Могли быть также проверены и предприятия, к деятельности которых подозреваемый мог быть причастен. По инициативе региональных властей отдельные местности могли ставиться под особый контроль. Регионы могли принимать и «дополнительные правовые меры» для усиления борьбы с организованной преступностью.

Всё это не имело ничего общего с презумпцией невиновности и другими демократическими ценностями, зато развязывало руки силовикам и очень понравилось как ельцинскому окружению, так и «простому народу».

Подписав этот указ, Ельцин отправился в поездку по Дальнему Востоку. К тому времени уже сложился канон поездок президента по регионам. С утра он приезжал на новое место. Его вели на какой-нибудь завод или на какую-нибудь стройку. Там бывало небольшое и довольно формальное совещание. Потом следовал проход по цехам, «разговор с народом» под камеры и дальше – отдых, баня и ужин-пьянка у узком кругу.

Помимо прочего Ельцин посетил Амурскую область и познакомился с тамошним губернатором, Владимиром Полевановым. Полеванов был, без сомнения, выдающимся геологом, но, как всякий технарь, имел очень наивные и механистические представления об управлении государством и экономике. Он был в полном смысле «советский учёный-геолог» – со всеми его плюсами и минусами.

Полеванов, разумеется, понравился Ельцину. Это был человек близкой ему биографии и ментальности. И он, и сопровождавший его Коржаков уехали из Амурской области в полном восторге от её губернатора. И, как мы увидим позже, имел на него далеко идущие планы.

После этого Ельцин отдался большой международной политике. 23 июня было подписано соглашение о партнёрстве между Европейским сообществом (ЕС) и Россией, а 8–9 июля в Неаполе Ельцин впервые принял участие во встрече на высшем уровне лидеров восьми (вместе с Россией) ведущих индустриальных стран мира (G-8).

Тем временем 10 июля в Украине прошёл второй тур досрочных президентских выборов. Новым президентом Украины стал Леонид Кучма, который, набрав 52,15% голосов, опередил своего соперника Леонида Кравчука (45,06%).

В этот же день, на президентских выборах в Белоруссии победу одержал Александр Лукашенко, который набрал невообразимые 80,1% голосов, оставив далеко позади своего главного соперника – Вячеслава Кебича (14,1%).

Внутри страны также происходили важные события. 1 июля закончилась чековая приватизация. Правительство представило на рассмотрение президента несколько вариантов следующего – «денежного» – этапа приватизации, который, помимо изменения структуры собственности в стране, должен был нести (в отличие от ваучерного этапа) ещё и вполне прикладную нагрузку – пополнение бюджета доходами от приватизации.

Без соответствующих указов президента этот этап не мог начаться. Однако все предложения так и остались лежать на столе у Ельцина. Он не принял никакого решения, не собрал совещания, не обсудил предложенные варианты. Все эти наработки исчезли в недрах его администрации как в чёрной дыре. Стало ясно, что Ельцин решил держаться от приватизации подальше, поскольку считал, что она наносила его имиджу и рейтингу непоправимый ущерб.

А между тем эти правительственные наработки предусматривали вывод акций российских предприятий на мировые финансовые рынки, привлечение западных инвестиционных банков для продажи этих акций на фондовых биржах, проведение IPO и многие другие методы привлечения иностранных инвестиций в Россию.

Специалисты знают, что все эти мероприятия требуют тщательной многомесячной подготовки. Особенно если выход акций на мировой рынок осуществляется впервые.

Самые оптимистичные прогнозы говорили, что если старт программы вывода, например, на IPO акций какого-либо крупного российского эмитента (предположим нефтяной компании «Лукойл») начать летом 1994 года, то само размещение случилось бы не раньше конца 1995 года. И, следовательно, не раньше этого срока появились бы от их продажи и деньги в бюджете.

Но принятие решения Ельциным затягивалось, и денежный этап приватизации всё никак не мог по-настоящему начаться. Этой паузой не могли не воспользоваться коммунисты в Думе, которые глумливо требовали от правительства доходов от приватизации, коль уж чековый её этап закончился. Коммунисты вносили в Думу всё новые проекты по повышению выплат и установлению всё новых льгот малообеспеченным слоям населения и госслужащим.

Когда же правительство умоляло остановить это «фонтан щедрости», левые не без удовольствия указывали на то, что правительство само задерживало денежный этап приватизации и тем самым лишало народ возможности поправить своё незавидное материальное положение.

Логичным следствием остановки приватизации стали также банкротства финансовых пирамид. Так 4 августа обанкротилась МММ, а 25 августа – «концерн Тибет».

Миллионы людей потеряли не только приватизационные чеки, но и значительную часть своих сбережений.

К теме приватизации мы ещё неоднократно вернёмся, в том числе и в этой главе, а пока зафиксируем этот досадный для российских реформ факт: летом 1994 года приватизация была Ельциным остановлена. И как мы убедимся чуть позже – вполне сознательно.

Тем временем антидудаевская оппозиция в Надтеречном районе Чечни собрала 3–4 июня в селении Знаменском Съезд народов Чечни (2056 депутатов), который выразил недоверие президенту Дудаеву и его администрации и утвердил Временный Совет, до проведения выборов «наделив его полномочиями высшего органа государственной власти».

30 июля ВСЧР принял Декрет о власти, которым провозгласил отстранение от должности президента Джохара Дудаева и принял на себя «всю полноту государственной власти» в Чеченской республике.

11 августа было объявлено о формировании Временного правительства ЧР (председатель – директор совхоза Али Алавдинов, вице-премьер – бывший функционер Шалинского райкома КПСС Бадруди Джамалханов).

Разумеется, за всем этим стояла Москва. Это была интрига, которую претворяли в жизнь вице-премьер Сергей Шахрай и назначенный 16 мая министром по делам национальностей Николай Егоров (бывший до этого губернатором Краснодарского края). Последний был мотором всей антидудаевской фронды и немало преуспел на первых порах в том, чтобы сплотить все пророссийские силы внутри Чечни.

Поэтому российское руководство сразу же поддержало выступление ВСЧР, и 29 июля правительство РФ заявило: если правительство Дудаева в борьбе с оппозицией будет применять насилие, то российские власти будут вынуждены защитить права и жизни граждан РФ. И фактически сразу по каналам российских спецслужб и министерства обороны Москва начала активно вооружать отряды поддержавших ВСЧР Гантамирова и Лабазанова.

Ответ не заставил себя ждать. 10 августа в пику Съезду народов Чечни в Знаменском, Дудаев провел в Грозном Съезд чеченского народа. На нём он призвал к «ополчению перед угрозой российской агрессии». Съезд предоставил Дудаеву исключительные полномочия и разрешил ему «применять любые силовые меры с привлечением любых сил и в любом регионе Республики Ичкерия». Так же ему было дано право «объявлять газават в случае дальнейшего осложнения ситуации и призвать к газавату мусульман всего мира».

Все лидеры антидудаевской оппозиции были заочно приговорены к расстрелу, а в Надтеречном районе Съезд ввёл режим чрезвычайного положения, который, впрочем, в реальности Дудаев установить не мог, так как этот район им не контролировался.

Но и на эти события Ельцин никак не отреагировал. В конце июля он опять отправился в поездку, теперь уже в Красноярский край, где после ритуальных визитов и встреч так напился на теплоходе во время прогулки по Енисею, что велел выбросить за борт своего пресс-секретаря Костикова. Что и было проделано его охраной.

11 августа он всё-таки выступил и заявил, что «силовое вмешательство в Чечне недопустимо», поскольку в этом случае «поднимется весь Кавказ, и будет столько заварухи и крови, что никто нам потом не простит». Вряд ли он в тот момент подозревал насколько эти его слова окажутся близки к истине.

Тут важно подчеркнуть, что вся работа по формированию и поддержке антидудаевской оппозиции в значительной степени осуществлялась правительством: вице-премьером Шахраем и министром Егоровым. Разумеется, такая работа не могла быть продуктивной без сотрудничества со спецслужбами и военными. Однако по новой конституции силовики напрямую подчинялись президенту и лишь формально входили в состав правительства.

Поэтому и руководитель ФСК (предшественница нынешней ФСБ), и министры обороны и внутренних дел относились к совещаниям на эту тему как к факультативным. И включались в эту работу лишь в той мере, в которой считали это для себя нужным.

Ельцин же до поры до времени никаких указаний на этот счёт им не давал и результата с них не спрашивал. Его в тот момент занимали совсем другие проблемы: заканчивался вывод российских войск из Восточной Германии.

Ельцин, как человек своего поколения и воспитания, видимо, очень тяжело переживал уход российских войск из Восточной Германии. В его сознании это было какое-то отступление, признание слабости, фиксация того, что Россия – это не прежний СССР, что время изменилось, и роль России в мировой политике уже не та, что раньше.

И хотя все мировые лидеры подчёркнуто уважительно относились к нему и всячески акцентировали, что не видят особой разницы в значительности между ним и прежними руководителями СССР, и что Россия – правопреемница СССР (и так далее), Ельцин чувствовал себя некомфортно в роли президента страны, которая вынуждена была выводить свои войска с территории когда-то побеждённого противника.

Кульминация произошла в Берлине, куда Ельцин приехал 30 августа на заключительные торжества, посвящённые выводу войск. С утра уже он был навеселе, а к середине дня был попросту «пьян в дым». Он никак не мог поймать правильную интонацию, которую считал бы уместной в такой щекотливой ситуации, и просто дал волю своим эмоциям.

Он буянил и позорился на весь мир, под камеры сотен телеканалов и информационных агентств. Одним из самых запомнившихся эпизодов из его тогдашних эскапад было знаменитое «дирижирование оркестром». Никакие попытки Коржакова и охранников его образумить успеха не имели. Канцлер Германии Гельмут Коль и другие высокопоставленные чиновники с деревянными улыбками лишь изумлённо наблюдали за его выходками.

Скандал был настолько оглушительным, что помощники Ельцина решили принимать срочные меры. Они сделали ему подборку прессы и видео с самыми красноречивыми сценами. В ответ Ельцин предсказуемо лишь обозлился на них. Тогда семь его ближайших соратников (Коржаков, Барсуков, Илюшин, Костиков, Пихойя, Рюриков и Шевченко) обратились к нему со следующим письмом:

«Уважаемый Борис Николаевич!

Обратиться к вам с сугубо личным и конфиденциальным письмом нас, Ваших помощников и людей, любящих и ценящих Вас, вынуждает целый ряд негативных явлений в работе вашего ближайшего окружения и самого президента.

Налицо снижение активности президента. Работа носит нерегулярный характер со взлётами и резкими падениями активности… Существенно снизилась интенсивность политических контактов и консультаций президента с партиями, лидерами. Мнению и голосу общественности всё труднее достучаться до президента. В этой связи центр не только экономической, но и политической активности постепенно смещается в сторону правительства. Утрачиваются позиции в среде предпринимателей и интеллигенции.

Становится заметным, что президенту всё труднее дается контакт с общественностью, журналистами, читательской и телевизионной аудиторией. Усиливается замкнутость президента в крайне узком кругу частного общения.

Понимаем, что одной из важных причин этих негативных тенденций является объективная усталость. Ведь Вы уже в течение 10 лет выдерживаете огромную политическую и моральную перегрузку. Однако есть и иные причины.

Прежде всего, пренебрежение своим здоровьем, известное русское бытовое злоупотребление. Имеет место и некоторая успокоенность, даже переоценка достигнутого.

Отсюда – высокомерие, нетерпимость, нежелание выслушивать неприятные сведения, капризность, иногда оскорбительное поведение в отношении людей.

Говорим об этом резко и откровенно не только потому, что верим в Вас как в сильную личность, но и потому, что Ваша личная судьба и образ тесно связаны с судьбой российских преобразований. Ослабить президента значило бы ослабить Россию. Этого допустить нельзя.

В этой связи считаем своим долгом привлечь Ваше внимание к "берлинскому инциденту". Важно понять его возможные политические последствия. Без такого понимания было бы затруднительно строить всю политическую линию вплоть до 1996 года.

В этой связи хотелось бы обратить внимание на следующее:

1. Берлинские эпизоды получили широкую внутреннюю и международную огласку.

2. Дополнительные аргументы даны непримиримой оппозиции, добивающейся досрочных перевыборов президента.

3. Может развить силу тенденция консолидации антипрезидентских сил в регионах и провинции. Ряд губернаторов могут дистанцироваться от президента.

4. Не исключено уменьшение влияния президента в силовых структурах.

5. Возможен отток интеллектуальных сил поддержки президента. Ряд политиков могут поддаться искушению переориентироваться на другого сильного лидера. Может ослабнуть поддержка президента в демократической прессе.

6. В правительстве может возникнуть антипрезидентская группировка (явная или скрытая). В этой связи могут быть инициированы требования об ограничении полномочий президента и расширении полномочий правительства.

7. В Федеральном Собрании может усилиться отторжение президентских законодательных инициатив.

Нужна серьёзная корректировка стиля и методов совместной работы. При этом необходимо исходить из понимания того, что президент и его время принадлежат не ему самому, а России.

Представляются назревшими следующие меры:

1. Решительно пересмотреть Ваше отношение к собственному здоровью и вредным привычкам.

2. Восстановить стабильность рабочего режима и плотность трудового графика. Исключить неожиданные исчезновения и периоды восстановления. Это даст возможность обеспечить фактически отсутствующее ныне политическое планирование, исключить импровизации и случайные акции.

3. Обеспечить личное и постоянное участие президента в политическом планировании в сотрудничестве с помощниками.

4. Вернуться к активному использованию всех форм политических контактов и консультаций: с фракциями, партиями, лидерами, исходя не из личных симпатий и антипатий, а повинуясь политической логике и целесообразности.

5. Способствовать политической подпитке новыми идеями и впечатлениями посредством постоянных встреч с лидерами общественного мнения, интеллектуалами, независимыми аналитиками.

6. Восстановить контакты с населением через телевидение, радио, выступления перед большими аудиториями. Выступления президента по радио и телевидению должны стать регулярными и оказывать прямое воздействие на формирование общественного мнения.

7. Предпринять усилия для восстановления образа президента-демократа: поменьше помпы, закрытости. Изживать и не позволять навязывать себе "царские" привычки.

8. Пересмотреть практику культурного досуга. Чаще бывать в театре, на концертах, выставках, на стадионах. Избегать сложившегося однообразия отдыха, который сводится к спорту с последующим застольем.

9. Коренным образом пересмотреть ставший неэффективным стиль поездок по стране. Каждая поездка должна быть насыщена серьёзным политическим содержанием и давать ощутимые политические дивиденды.

Борис Николаевич!

При необходимости можно было бы расширить перечень назревших мер и корректировок. Но нужна Ваша воля и решимость внести эти корректировки. Нужно тесное взаимодействие с командой.

В сложившихся условиях фактор времени имеет решающее значение. Начинать нужно сейчас, не откладывая. Необходимо перехватить политическую инициативу.

Готовы помогать Вам, работать вместе с Вами во имя интересов демократической России. Верим в Вас!»

Это письмо Ельцину вручили в самолёте, когда он летел на отдых в Сочи, примерно через неделю после скандала в Берлине. Задержка была вызвана тем, что сразу по возвращении из Германии Ельцин должен был принимать председателя КНР Цзян Цзэминя, который 2 сентября приехал в Москву с официальным визитом.

Ельцин стоически выдержал все официальные мероприятия и лишь 6 сентября, после отъезда китайского лидера, решил полететь в Сочи, на море. В конце сентября ему предстоял официальный визит в США. Все его помощники были единодушны в том, что он сам тяжело переживал скандал в Берлине. И хотя он рычал и обижался на это «письмо семи», тем не менее весь оставшийся месяц держал себя в руках и старался привести себя в форму перед очень важным визитом.

Нет нужны комментировать это письмо. Оно говорит само за себя. В нём ясно и прямо перечислены все проблемы, которые уже невозможно было скрывать. Именно поэтому мы привели его полностью.

Не прошло и года с момента расстрела Белого дома, а от прежнего Ельцина неосталось и следа. Уже не было рядом ни Бурбулиса, ни Гайдара, давно забыты были все планы реформ, а центр политической и экономической жизни переместился в правительство. Остался лишь немолодой зависимый от алкоголя человек, который, получив в свои руки практически неограниченную власть, не очень понимал, что с ней делать, но при этом маниакально за неё держался.

К тому же он отчаянно не хотел стареть, перемежая бесконечные застолья интенсивными занятиями теннисом и баней.

Пока Ельцин отдыхал в Сочи, 13 сентября в Москве на 2-й Тверской-Ямской улице был взорван автомобиль, в котором находился лидер «Ореховской» ОПГ Сергей Тимофеев, по кличке «Сильвестр». Тимофеев скончался на месте. Так Березовский отомстил за покушение на него.

Авторитет Березовского в Президентском клубе сильно вырос: в кругу этих людей ценились такие брутальные проявления «мужского» поведения. Разумеется, никто в открытую не подходил и не поздравлял Березовского. Но все делали значительное лицо и понимающе кивали. Круто, мол, серьёзный парень, наш человек.

25 сентября Ельцин улетел в Вашингтон. Переговоры в Белом Доме с Биллом Клинтоном достаточно быстро продвинулись в части экономического сотрудничества и привлечения американских инвестиций в Россию, но в политической части всё было не так радужно.

Во-первых, снова встал вопрос о подписанном в Москве почти два года назад договоре СНВ-2, который так и не был ратифицирован ни Верховным Советом, ни Думой. Ельцин вяло пообещал продавить этот вопрос, но и он, и Клинтон понимали уже, что это выше его сил.

Для того, чтобы добиться его ратификации, Ельцин должен был убедить в необходимости этого не только коммунистов и аграриев, но и собственных генералов. А решить обе эти задачи одновременно ему было явно не под силу. В его ситуации вступать в спор и с парламентом, и с военными (создавая почву для их объединения) было очень рискованно.

Во-вторых, американцы подняли вопрос о военно-техническом сотрудничестве России с Ираном. И стали настаивать на его прекращении, поскольку Иран не соглашался свернуть свою атомную программу и вообще был недружественным Западу государством.

Ельцин же пытался убедить своих собеседников в том, что Иран не так страшен, и что сотрудничество с ним очень выгодно для России. Тогда ему недвусмысленно предложили выбрать, что ему более выгодно: сотрудничество с Ираном или с США.

Ельцин предложил компромисс: Россия продолжит выполнять контракты, которые были подписаны ещё в 1988 году, но новых заключать не будет. Американцы с кислой миной вроде кивнули, но все в российской делегации поняли, что их собеседники не восторге от этого предложения.

И, наконец, в-третьих, Ельцин предложил США признать все республики бывшего СССР (быть может, лишь за исключением стран Балтии) – «сферой жизненных интересов России». Клинтон деликатно признал наличие таких интересов, но предложил использовать для их защиты уже имевшиеся механизмы ООН и СБСЕ/ОБСЕ.

Это решительно не понравилось Ельцину, который настаивал на том, что Россия не обычная республика, возникшая на руинах СССР (как все остальные), а постоянный член Совета Безопасности ООН, ядерная держава, что она входит в G-8 и является правопреемницей СССР. И поэтому Россия (коль уж Клинтон признал наличие у неё жизненных интересов в этом регионе) имеет право создавать собственные механизмы реализации этих интересов.

В итоге обе стороны убедились в наличии фундаментальных политических разногласий. Для Клинтона было большим сюрпризом обнаружить, что Ельцин стал заложником формулы «в холодной войне нет победителей» и реально считал, что СССР ничего не проиграл, а значит Россия, как правопреемница, должна наследовать его положение в мировой политике.

Так формула, придуманная западными политиками для того, чтобы не ранить самолюбие русских, русскими была воспринята безо всякой иронии, и Россия буквально стала претендовать на роль, которую раньше играл СССР (и которая довела его до экономической и политической катастрофы).

Ельцин понял, что американцы ожидали от него совсем другого, и что на широкомасштабную экономическую помощь, равно как и на ускоренную интеграцию России в западные институты, рассчитывать в таких обстоятельствах не стоит.

Впрочем, ему, видимо, сохранение за Россией статуса «великой державы» и «наследницы Ялты» было важнее, чем быстрое преодоление кризиса, экономический рост и строительство демократических институтов. Поэтому ни по одному пункту политической повестки дня он американцам не уступил, чем в значительной степени дезавуировал и достигнутые днём раньше экономическое договоренности.

Клинтон смотрел на ситуацию иначе, чем Ельцин. Он не понимал, как страна, которая находилась в тисках тяжелейшего экономического кризиса и нуждалась в широкомасштабной экономической помощи (в том числе и прежде всего – от США) могла при этом претендовать на равное место в мировой политике.

Клинтон был сноб, и его снобизм был отягчён ещё и учебой в Оксфорде. И он, и его однокашник по Оксфорду Строуб Тэлботт (отвечавший в администрации Клинтона за Россию) сошлись на том, что Россия должна была определиться: либо она хотела помощи, но тогда не претендовала на место в мировой политике наравне с США, либо она хотела иметь все регалии великой державы, а в этом случае ни о какой серьёзной помощи не могло быть и речи.

Таким образом, этот визит дал ответ на вопросы, будет ли дальше развиваться процесс трансформации России в рыночное демократическое государство, и будут ли российский «план Маршалла» и особые отношения с Америкой. И ответ был отрицательным. Эта была плата за имперские амбиции России. После этого почти вся экономическая помощь России сосредоточилась исключительно в рамках стандартных процедур МВФ и мирового Банка и, в итоге, эти вопросы тоже ушли под Черномырдина.

Нельзя сказать, что это было исключительно решением Ельцина. Мы уже неоднократно писали, что он был плоть от плоти своего круга и своей эпохи. Представление о роли России как равной США стране было общим местом для всей тогдашней российской элиты. И этот подход никогда не менялся.

Было это правильно или нет – не нам судить. Скажем только, что ВВП России было в десять раз, а население – вдвое меньше американского. Примерно равными были лишь ядерные арсеналы. Но, так или иначе, позиция Ельцина была такой, и оснований менять свой подход он не видел.

Из Вашингтона Ельцин улетел с ознакомительной целью в Сиэтл. Там у него было время проанализировать прошедшие переговоры, и он, пробыв на западе США около суток, улетел обратно в Москву с тяжёлым сердцем.

По плану он должен был залететь ещё в Ирландию и провести давно запланированную встречу с тамошним премьер-министром Альбертом Рейнольдсом. Но всё вышло совсем иначе…

На борту президентского лайнера Ельцин закатил грандиозную пьянку. Причём напился до такой степени, что у него случился сердечный приступ. Когда через десять часов самолёт приземлился в ирландском Шенноне, и у трапа российского президента ждал премьер-министр Рейнольдс, Ельцин спал в полуобморочном состоянии, и не было никаких шансов его разбудить.

Вместо Ельцина к главе ирландского правительства вышел первый вице-премьер Сосковец и, извинившись и проведя протокольную встречу, буквально черед час поднялся обратно на борт самолёта, который и вылетел в Москву.

Через день пришедший в себя Ельцин растерянно объяснял журналистам, что он «просто проспал», и что виновата во всём его охрана, которой он за это «врезал».

Все в окружении Ельцина поняли, что никакие их демарши и письма значения уже иметь не будут. Осталось принять эти «особенности» Ельцина как данность и подстраивать график работы под циклы его «заболевания».

Часть 3.

Работы у Ельцина было много. «Дирижирование» в Берлине и «крепкий сон» в Шенноне, вкупе со всеми другими примерами вполне раблезианского поведения, не прошли даром для авторитета Ельцина и всей федеральной власти в целом. Призрак сепаратизма, казалось бы, уже полностью изгнанный из России (за исключением Чечни) опять начал бродить по регионам. Или так могло лишь показаться Ельцину и его ближайшему окружению.

Впрочем, было уже не так важно: существовал ли он в тот момент реально или был лишь ночным кошмаром президента. Важно, что Ельцин воспринимал этот призрак как реальность, а потому решил, что он имеет дело с экзистенциальной опасностью для России, и тут уж все методы были хороши.

Через три дня после инцидента в Ирландии он подписал указ о том, что выборы глав администраций субъектов федерации должны производиться только с разрешения президента. И немедленно отменил выборы губернатора Приморского края, назначенные на 7 октября.

Надо ли говорить, что этим указом он нарушил и дух, и букву своей собственной конституции, которая гарантировала право субъектов федерации самим определять структуру своих органов власти (статья 77).

Но, как уже бывало не раз, почувствовав угрозу собственной власти, Ельцин не очень церемонился с соблюдением законов. Даже в тех случаях, когда угроза существовала только в его собственном воображении.

Впрочем, не исключено, что Ельцин осуществил этот демарш лишь для острастки, чтобы все, до самого Владивостока, поняли: в России есть президент, и нрав у него крутой. И чтобы не хихикали в кулак и знали своё место. И чтобы не делали неправильных выводов из ельцинских «приключений».

Продемонстрировав свою власть местным «князькам», Ельцин решил заняться экономикой. А экономическая ситуация в стране была тяжелая. ВВП в 1994 году к концу сентября упал почти на 10% (а по результатам года падение составит 12.6%). Инфляция к этому моменту составила 136% (к концу года – 215%). А номинальный ВВП в текущих долларах был около 400 миллиардов (для сравнения в 2021 году – 1700 миллиардов). То есть при той же примерно численности населения, что и сегодня, экономика России была в четыре с лишним раза (!) меньше.

К тому же собираемость налогов и таможенных платежей была ниже всякой критики. Мало того, что Ельцин фактически ликвидировал доходы казны от импорта алкоголя и сигарет (о чем мы уже писали в начале этой главы), он ещё, поддаваясь лоббистскому давлению со стороны «красных директоров» и их представителей в Думе, заваливал правительство поручениями об отсрочках по налогам для тех или иных предприятий. И уклоняться от исполнения этих поручений удавалось не всегда.

Бюджет 1994 года после длительных дебатов был принят Думой только летом. Полгода страна жила по правилу «секвестра», то есть по среднемесячным расходам прошлого года. Уже в момент принятия бюджет был нереалистичным. Указанный в нем годовой дефицит в 36% к тому моменту был уже перевыполнен.

Центральный Банк в огромных количествах печатал деньги как для покрытия бюджетного дефицита, так и для кредитования предприятий, которые погрязли в беспрецедентном кризисе неплатежей.

В таких условиях кризис был неизбежен. И он случился. 11 октября произошло резкое падение курса рубля по отношению к доллару. Рубль в течение дня упал почти на 40%. На рынке началась паника. Этот день вошел в историю как «чёрный вторник 1994 года».

Причина кризиса состояла в том, что многие российские банки (Мостбанк, Альфа-Банк, Нефтехимбанк и другие), пользуясь несовершенством правил валютных торгов, играли против рубля. ЦБ и Минфин до какого-то момента с помощью валютных интервенций пытались удерживать курс, но потом, когда валютных резервов у ЦБ осталось только 300 миллионов долларов (то есть в 2000 (две тысячи) раз меньше, чем теперь), решили отпустить рубль в свободное плавание, и он рухнул.

И хотя потом, буквально через три дня, курс рубля вернулся практически к прежним значениям, на Ельцина это событие произвело сильное впечатление. Помимо прочего, видимо, накопилось и раздражение по отношению к правительству в связи с тем, что оно, по мнению ельцинского окружения, стало набирать силу.

Ельцин и здесь решил показать «кто в доме хозяин», поскольку в результате последних скандалов в Берлине и Шенноне, авторитет Ельцина сильно пошатнулся и в правительстве. Поэтому Ельцин отправил в отставку исполнявшего обязанности министра финансов Дубинина, а председатель Центрального Банка Геращенко после беседы с Ельциным сам подал в отставку.

Помимо этого, Ельцин поручил Совету Безопасности (СБ) провести расследование и выяснить причины произошедшего, после чего улетел в Санкт-Петербург встречаться с английской королевой Елизаветой II. Это был первый визит главы британского королевского дома в российское государство за всю историю двухсторонних отношений, ведущих отсчёт с 1553 года.

В начале ноября на совещании в СБ, где обсуждались итоги расследования «чёрного вторника», Ельцин объявил строгий выговор первому вице-премьеру Шохину, который курировал в правительстве экономический блок.

В ответ Шохин сказал, что он готов нести ответственность за такого рода эксцессы и в дальнейшем, но тогда хотел бы, чтобы все кадровые назначения в его блоке, включая назначение нового министра финансов, не делались без его одобрения. Ельцин с этим согласился.

Буквально через день журналисты спросили у Шохина, как он оценивает нового министра финансов Владимира Панскова. Так Шохин узнал, что Ельцин назначил нового министра финансов. Назначение прошло даже без согласования с Черномырдиным. Президент просто поставил правительство перед фактом. Ельцин торжествовал: таким манером он, по его мнению, поставил зарвавшихся министров во главе с их премьером на место и показал, кто тут главный. Видавший виды Черномырдин стоически снёс эту оплеуху, а терпение у Шохина лопнуло, и он подал в отставку.

Шохин вообще довольно скептически оценивал Ельцина. Вот как он его характеризовал: «У меня Борис Николаевич иногда особые чувства вызывал… Я несколько раз был в таком жутком состоянии духа, когда я боялся, что мы осрамимся на весь мир. Он мог упасть со сцены, он на час пропускал визиты к президентам и королевам, потому что его не могли привести в чувство, он просто выпадал полностью в осадок, терял сознание, а не просто засыпал… У него были друзья: Коржаков, Сосковец, Барсуков, Грачёв. Они наливали «до краёв». А у них была привычка пить всё подряд, что ни нальют. Вот на переговорах полчаса перерыв – они уже тащат ящик водки. …Все это знали, поэтому эти ребята, Коржаков и компания, подписывали любые бумаги у него. Они им манипулировали, используя его слабость и усугубляя её. Указы президента появлялись странные, сколько раз мне были звонки от Бориса Николаевича: «Вы почему не выполняете моё поручение?» Меня сильно не любили Коржаков с Сосковцом, я им мешал что-то гнуть.»

Так Шохин, вслед за Гайдаром и Фёдоровым, пересел в кресло депутата Думы (только в его случае не от партии «Выбор России», а от партии «ПРЕС»). Он продержался всего лишь на девять месяцев дольше чем они. На его место, по предложению Черномырдина, был назначен Анатолий Чубайс.

Кадровая политика Ельцина обладала своими особенностями. Он никогда не давал человеку достаточно полномочий для выполнения поставленной перед ним задачи. Он всегда делал так, чтобы ему обязательно их не хватало.

В такой ситуации назначенный им чиновник вынужден был обращаться к нему за поддержкой. И даже если он, в конце концов, выполнял поставленную перед ним задачу, это всегда выглядело так, что без Ельцина этого бы не случилось. И поэтому любой министр или вице-премьер, когда рассказывал о своих достижениях, всегда совершенно искренне говорил, что «пришлось обратиться к Борису Николаевичу», «Ельцин помог», «выручил», «сделал звонок» и так далее.

Так было и с Чубайсом. Назначив его первым вице-премьером, ответственным за весь экономический блок, он одновременно назначил министром финансов Владимира Панскова, который долгое время работал в администрации президента и, следовательно, мог напрямую, в обход Чубайса, выходить на Ельцина.

Но и этого Ельцину показалось мало. Он снял Чубайса с должности председателя Государственного комитета по управлению государственным имуществом (ГКИ) и назначил на этот пост приглянувшемуся ему ещё летом губернатора Амурской области Владимира Полеванова, который был открыто нелоялен Чубайсу и его политике приватизации.

Полеванов тут же приступил к ревизии всей той деятельности, которую осуществлял Чубайс со своей командой, и буквально через несколько дней начал выступать с публичными заявлениями о том, что эта политика «подрывает национальную безопасность», и что приватизацию следует немедленно остановить и чуть ли не повернуть вспять.

Полеванов не был злонамеренным консерватором или противником демократии и рынка. Забегая вперед, скажем, что по окончании своей государственной карьеры он вернулся в знакомую и понятную ему геологию и построил весьма прибыльную золотодобывающую компанию. В данном же случае он представлял собой яркий пример человека, профессионально совершенно не готового к той должности, на которую его поставил Ельцин.

Разумеется, он тут же сорвал аплодисменты у «красных директоров» и коммунистов, и это только распалило его. Геолог, почти буквально вышедший из сибирской тайги и сразу получивший всероссийскую трибуну, не стал сдерживать себя в выражениях и наслаждался своей «минутой славы». Он решил начать «расследование антигосударственной деятельности команды Чубайса», причём провести его силами службы безопасности президента.

Стало ясно, что за Полевановым стоит Коржаков, который, видимо, решил, что он уже достаточно поднаторел в управлении государством, и настала пора попробовать себя на поприще экономических реформ. В тот момент он набрал такую силу, что безо всякой натяжки считался вторым человеком в государстве. Чем-то вроде помеси Алексашки Меньшикова при Петре Первом с Малютой Скуратовым при Иване Грозном.

Так Ельцин в характерной для себя манере ответил на предложения правительства о том, как продолжать приватизацию, и о её «денежном» этапе. Напомним, что эти предложения с лета лежали у него на столе. Стало ясно, что к тому времени у него были другие планы на то, что делать с государственной собственностью, и правительственные наработки с этими планами явно не совпадали.

Ельцин не стал откладывать в долгий ящик демонстрацию своего взгляда на то, как должна выглядеть приватизация, и 29 ноября подписал указ о создании на частотах государственного первого федерального канала (охват аудитории – 180 миллионов зрителей) акционерного общества «Общественное Российское Телевидение» (ОРТ).

Одним росчерком пера, без всяких аукционов и конкурсов, фактически бесплатно, он передал принадлежавший государству огромный ресурс политического влияния и потенциальный источник огромных доходов в руки Березовского, который к тому моменту был всего лишь крупным автодилером. И всё его отличие от других потенциальных претендентов на этот уникальный государственный медиаресурс состояло лишь в том, что он был лично знаком с Ельциным, и Ельцин считал его лояльным себе человеком.

Можно было бы добавить, что Ельцин, возможно, испытывал к Березовскому признательность за финансирование издания своих мемуаров. Но поскольку мы уверены в том, что Ельцин никогда ни к кому не испытывал благодарности, то и тут мы этого утверждать не станем.

И пусть вас, дорогие читатели, не обманет то обстоятельство, что в своём указе Ельцин контрольный пакет акций (51%) закрепил в государственной собственности. Внутри кремлёвской команды было сразу жёстко оговорено, что государство останется пассивным акционером, а все решения внутри ОРТ будет принимать Березовский. Позже мы объясним, как эта договорённость реализовывалась на практике, и приведем тому массу примеров.

Указ о передаче Первого канала Березовскому был плодом лоббирования не только Коржакова, которого в это время Березовский уже публично называл своим другом. Важную роль в его подписании сыграл и Валентин Юмашев, которого все в узком кругу звали «Валей» и который к тому моменту стал настолько близок Ельцину, что фактически был ему как сын.

Здесь сошлось несколько факторов. Во-первых, Юмашев (1957 года рождения) действительно годился Ельцину (родившемуся в 1931 году) в сыновья. Во-вторых, говорят, что Ельцин всегда мечтал о сыне. (Впрочем, о сыне мечтает почти каждый мужчина, и в этом не было ничего удивительного). В-третьих, они много времени проводили вместе, ещё когда писали первые ельцинские мемуары. Юмашев был вхож в его семью, в его дом, и никогда не упускал возможности быть рядом. Его мягкие манеры и внешние доброжелательность и бесконфликтность оказывали на Ельцина благотворное воздействие.

Всегда взвинченный и уставший от стресса (как в силу реального давления власти и ответственности, так и от перманентной абстиненции) Ельцин отдыхал в его обществе. И семья очень любила, когда «Папа» проводил время с Валей.

Надо сказать, что и Юмашев, выросший без отца, тоже тянулся к Ельцину. Человек внутренне несильный, он всегда мечтал о покровительстве, о возможности переложить на кого-то груз ответственности и даже саму необходимость принятия решения. Ему больше по душе была роль советника, помощника.

И тогда, и позже он позиционировал себя как человека, который предлагает своему патроны альтернативы. А уже сам выбор и ответственность за него – удел лидера, альфа-самца, могучего и брутального вождя. Ельцин подсознательно принял это распределение ролей. Оно как нельзя лучше подходило к его собственному пониманию своей роли в «стае». К тому времени он уже устал от храбрых и амбициозных сподвижников типа Гайдара и Бурбулиса, или, тем более, Хасбулатова и Руцкого.

Березовский мог назвать Юмашева своим другом – ещё с большим основанием, чем Коржакова. Березовский в советское время серьезно занимался прикладной математикой и, в силу склада своего ума, мог быстро оценить бизнес-перспективы такого своего позиционирования. Своё продвижение внутри ельцинского «двора» он выстраивал вполне прагматично, как генералы в генеральном штабе планируют войсковые операции.

Например, однажды поняв, что это будет хорошо воспринято членами Президентского клуба, он, не особенно задумываясь, принял православие, хотя был евреем, а в то время не было уже никаких причин отказываться от веры отцов и становится выкрестом.

Он сделал это, по его собственному признанию, в апреле 1994 года. То есть тогда, когда он только входил в Президентский клуб, и ему нужно было преодолеть вполне понятную настороженность, которую испытывали к нему, человеку совершенно другого круга, все эти вояки вроде Коржакова, Барсукова и Грачёва.

Очень скоро он опутал сетью мелких услуг и «бескорыстной» дружбы всех приближенных Ельцина, кто этого хотел. И прежде всего – Коржакова и Юмашева. Это были два кита, на которых Березовский строил своё влияние и свой образ человека, который «решает вопросы». Скоро слава о нём как о сверхвлиятельном человеке поползла по Москве. Его дружбы стали искать влиятельные министры и силовики. К концу 1994 года в его офисе на Новокузнецкой улице уже нельзя было протолкнуться от генералов и чиновников, желавших засвидетельствовать своё почтение и «обсудить интересную тему».

Чтобы понять атмосферу Президентского клуба и царившие в нём нравы, нужно знать, что недавний эпизод со взрывом Сергея Тимофеева («Сильвестра») не был чем-то из ряда вон выходящим. Так, например, 17 октября от взрыва мины-ловушки, заложенной в его дипломат, погиб журналист газеты «Московский комсомолец» Дмитрий Холодов, который был известен коррупционными разоблачениями министра обороны Павла Грачёва. Так же, как и в случае с «Сильвестром», все члены Президентского клуба опять глубокомысленно подмигивали друг другу и одобрительно хлопали Грачёва по плечу, хотя он никогда официально не обвинялся в этом преступлении, а спецназовцы ВДВ, арестованные по подозрению в убийстве Холодова, были оправданы судом. И хотя пресса открыто обвиняла Грачёва в убийстве, это никак не сказалось на отношении к нему ни членов Президентского клуба, ни самого Ельцина.

Идея получить в своё распоряжение федеральный телевизионный канал пришла в голову Березовскому потому, что он увидел, какие власть и влияние дают медиа, если они находятся в правильных руках.

У него перед глазами был пример Владимира Гусинского, который в 1993 году создал телекомпанию НТВ и выкупил контрольный пакет акций радиостанции «Эхо Москвы», а к концу 1994 года был уже очень влиятельным человеком, дружбы с которым искали все более-менее значительные фигуры в России.

Гусинский был по-своему замечательным человеком. В конце 80-х он основал несколько фирм и банк «Мост». Пользуясь близким знакомством с мэром Москвы Лужковым, он добился того, что деньги городской казны хранились у него в банке. А это были значительные суммы. Достаточно сказать, что в то время бюджет Москвы был лишь в семь раз меньше федерального и при этом (в отличие от федерального) – профицитным.

На обслуживании московского бюджета банк Гусинского быстро вырос, а практически все заработанные деньги он тратил на укрепление собственной службы безопасности и на развитие своих медиаресурсов. Консультантом для развития обоих направлений он взял легендарного Филиппа Денисовича Бобкова. Бобков был полным генералом КГБ, бывшим начальником 5-го главного управления КГБ СССР (борьба с инакомыслием). Это именно он преследовал всех диссидентов, например – Солженицына, разгромил Хельсинскую группу и отправил академика Сахарова в ссылку в Горький. Всё это, впрочем, ничуть не смутило Гусинского.

Даже не имея своей метровой частоты и выходя всего лишь несколько раз в день на частоте 4-го образовательного канала, телекомпания НТВ быстро завоевала большую аудиторию и превратилась в популярный телеканал, который серьёзно влиял на общественное мнение.

Все знали, что Гусинский не всегда корректно использовал это влияние, и среди московских бизнесменов ходили прайс-листы медиа-услуг от Гусинского. Был среди них и так называемый «абонемент», то есть некая фиксированная ежемесячная плата за отсутствие в эфире НТВ упоминаний «абонента» в негативном ключе.

Аналогично Гусинский действовал и в отношении чиновников и политиков. С той лишь разницей, что в качестве платы за «абонемент» он принимал «дружбу, ничего кроме дружбы» и вытекавшие из этой «дружбы» услуги и протекции.

Одновременно и служба безопасности Гусинского, опираясь на его финансы и опыт Бобкова, вскоре превратилась хорошо организованную частную спецслужбу со своими базами данных компромата и хорошо налаженной слежкой за потенциальными противниками. С собранными таким образом «досье» Гусинский и выходил на контакт с политиками, бизнесменами и чиновниками, предлагая им свои услуги и «дружбу».

Сочетание этих двух факторов (медиа и частная спецслужба) вкупе с невероятной агрессивностью Гусинского многократно усилили его бизнес-позиции и политическое влияние. Разумеется, он щедро делился с Лужковым этими своими возможностями, превращая того в фигуру, всё более приближавшуюся по масштабу к Ельцину.

Это не могло пройти мимо внимания Березовского. Он решил действовать по двум направлениям. Во-первых, самому заполучить федеральный канал. А во-вторых, используя своё влияние, создать проблемы Гусинскому с тем, чтобы остановить его бурную экспансию.

Березовский сумел убедить Юмашева и Коржакова (а те, в свою очередь, Ельцина), что следующие президентские выборы не за горами, и к ним нужно тщательно подготовиться. Что без медиаресурсов нечего и думать выиграть президентскую гонку. И что он – тот самый человек, который может всё это организовать, поскольку у него есть деньги и талант организатора, а в его лояльности президент может не сомневаться.

Как мы уже писали, вся эта его интрига кончилась подписанием указа о создании ОРТ. И ни у кого в окружении Ельцина (а у него самого – тем более) не возникло ни одного вопроса, почему огромный кусок государственной собственности бесплатно передавался частному лицу. Почему не было никаких публичных торгов, как всё это следовало понимать, и как это называется? Почему информационный ресурс такой мощности передавался в руки Березовского с почти нескрываемой целью обеспечить победу Ельцина на следующих президентских выборах в 1996 году, и соответствовало ли это не конституции даже, а хотя бы самым элементарным представлениям о конкурентной демократии…

Все эти вопросы возникли позже, когда для реализации указа Березовский пришел к Черномырдину и Чубайсу. (Кстати, характерно, что ярый сторонник защиты интересов государства и противник «разбазаривания госсобственности» Полеванов завизировал все эти документы без малейших возражений). Но о перипетиях борьбы вокруг ОРТ мы расскажем позже, в главе про 1995 год.

Теперь же, после подписания указа, Березовский приступил ко второй части своего плана и начал убеждать всех в окружении Ельцина (включая его дочь Татьяну) в том, что Гусинский представляет собой угрозу не только власти Ельцина, но и более широко: самой демократии в России.

Благо выискивать аргументы для этого было не нужно: одного упоминания генерала Бобкова и созданной им службы безопасности было достаточно, чтобы Коржаков и вся его компания насторожились. Уж они-то знали цену этому серому кардиналу Андропова.

Ну, а рассказы о том, как Гусинский злоупотреблял свободой слова рэкетируя бизнесменов и политиков, только добавили красок в эту и без того живописную картину. Коржаков в своих мемуарах утверждает, что он поначалу держался и никак не реагировал на уговоры Березовского, но, когда он получил прямую команду от Ельцина, вопрос был решён и служба безопасности президента (СБП), которой руководил Коржаков, решила проучить Гусинского раз и навсегда.

Мы не можем знать, как было на самом деле, получал ли Коржаков команду от Ельцина или действовал на собственный страх и риск, но 2 декабря бойцы СБП блокировали офис Гусинского и положили всю его охрану лицом в снег. Так они пролежали несколько часов, пока не приехал спецназ московского ФСК (нынешнего ФСБ), который вызвал Гусинский (а в Москве он решал все вопросы).

Между спецназом ФСК и СБП завязалась перестрелка (!), из которой люди Коржакова вышли победителями (хорошо, что всё обошлось без жертв), а спецназовцы ФСК удалились прочь, так и не выручив сидевшего в осаде медиамагната. Набив (для острастки) морды охране Гусинского, бойцы СБП тоже покинули место битвы, пообещав всем своим противникам, включая Гусинского, большие проблемы.

На следующий день Ельцин своим указом уволил руководителя Московского ФСК Евгения Савостьянова. В кулуарах говорили, что он так и не смог внятно объяснить почему он послал свой спецназ по звонку Гусинского, в то время как такого рода вызовы – епархия соответствующих подразделений ГУВД.

Кроме этого, Ельцин встретился с Лужковым, и через короткое время большинство бюджетных счетов Москвы перекочевали из банка «Мост» в созданный специально для этого «Банк Москвы». Лужков понял, что дружба с Гусинским, помимо выгод, может доставлять и проблемы. Поэтому он решил не класть все яйца в одну корзину. Нет, он, разумеется, не порвал с Гусинским, но решил слегка дистанцироваться от него. Уж слишком конфликтным и беспардонным был этот новоявленный «гражданин Кейн».

Таким образом, версия Коржакова о том, что вся эта потасовка у офиса Гусинского не была его самодеятельностью, а действовал он, если не по указанию, то с согласия Ельцина, выглядит достаточно убедительно.

Разумеется, будучи полностью занятым такими «важными» делами, Ельцин просто не успевал по-настоящему заняться проблемами с Чечнёй. А там, параллельно со всеми описанными выше «чёрными вторниками» и прочими московскими интригами, постепенно развивался полномасштабный кризис.

Глава 10. Ельцин. Война.

Часть 1

С начала октября 1994 года чеченский кризис перешел в горячую фазу. Вооруженная Москвой антидудаевская оппозиция (Временный Совет Чеченской Республики – ВСЧР) становилась всё активнее, причём уже не только в Надтеречном районе, но и по всей Чечне на неё смотрели как на серьёзную альтернативу Дудаеву. Авторитет оппозиции рос, но Дудаев вынужден был с ней мириться, поскольку не имел достаточно сил, чтобы атаковать своих противников. К середине октября в Чечне установилось неустойчивое равновесие.

Успех Автурханова и его соратников (что бы теперь не говорили участники тех событий) был основательным. Он объяснялся, прежде всего, тем, что антидудаевская оппозиция объединяла достаточно харизматичных и ярких людей, пользовавшихся определённой поддержкой в своих тейпах. А кроме того – тем, что Москва в этот раз повела себя умнее и не выпячивала свою роль в этом противостоянии.

Это, с одной стороны, давало всем понять, что у Автурханова, Гантамирова и даже у Хасбулатова есть основательная как материальная, так и военная поддержка из Москвы. Но, с другой стороны, не делало их московскими марионетками в глазах простых чеченцев. Всё выглядело так, что серьёзные люди в Чечне хотят прекратить беспредел дудаевских радикалов, и серьёзные люди в Москве их, разумеется, поддерживают. Попросту говоря, Автурханов был тем же Дудаевым, только, в отличие от него, сумевшим договориться с Москвой.

Такой имидж ВСЧР был очень важен: любой намёк на то, что этот совет всего – лишь декорация, и создатели его – не более, чем кремлёвские статисты, в той ситуации полностью уничтожал их шансы быть принятыми всерьёз чеченским народом и возглавить его.

Первый ход сделал ВСЧР. 15 октября 1994 года с севера, со стороны Старой Сунжи, в Грозный вошла колонна бронетехники и грузовиков с автоматчиками. Это был сборный отряд антидудаевской оппозиции во главе с Умаром Автурхановым, "хозяином" Надтеречного района Чечни.

Почти сразу же в город подтянулись отряды Беслана Гантамирова и Руслана Лабазанова. Мирные жители недоумённо взирали на воинственную колонну. Началась автоматная пальба и даже стрельба из гранатомётов. «Ополченцы» дошли до президентского дворца Дудаева – здания бывшего обкома КПСС – и расположились там. Верные Дудаеву формирования бежали из города.

По замыслу тех, кто планировал эту акцию, после того как формирования ВСЧР захватили бы Грозный, в Чечню должны были войти внутренние войска МВД РФ в «целях предотвращения эскалации внутричеченского конфликта и для защиты мирного населения». Вся эта акция была спланирована сотрудниками ФСК под руководством Савостьянова и Степашина.

И Черномырдин, и руководитель президентской администрации Филатов стремились оказать помощь и ФСК, и ВСЧР, но у руководства МВД (Ерин и Куликов) была на этот счёт другая точка зрения. Известные своей «храбростью» ещё по событиям 3–4 октября 1993 года, Ерин и Куликов были полны скепсиса относительно возможностей ФСК. И, видимо, считали себя ущемлёнными тем, что вся эта операция разрабатывалась чекистами без их участия.

Позже Куликов в своих мемуарах писал об этом периоде так: «Командование внутренних войск в секреты государства по поводу Чечни тогда не посвящалось, а точка зрения российских генералов из МВД вряд ли всерьёз интересовала президента: советчики и разведчики были преимущественно не из нашего ведомства… Не исключаю и того, что взоры высших руководителей страны тогда были обращены исключительно на полки архивов бывшего КГБ, где, по общему разумению, и должны были находиться самые точные рецепты борьбы с национализмом и сепаратизмом". Комментарии здесь излишни…

В итоге после захвата Грозного силами ВСЧР никакого обещанного ввода внутренних войск в Чечню в целом и в Грозный в частности не случилось. Ерин и Куликов, никому не сообщив, просто решили этого не делать.

По воспоминаниям Филатова, вместо того чтобы ввести войска в Чечню, Ерин добрался до Ельцина и сообщил ему, что "всё происходящее в Чечне требует серьезной проверки, и нужно понаблюдать несколько дней за развитием событий…"

Когда стемнело, и стрельба утихла, в три часа ночи, не дождавшись обещанного подкрепления, отряды ВСЧР начали покидать Грозный. Итог этого штурма – семь убитых, сгоревший танк и несколько потерянных БТРов.

Победа, фактически, уже была в руках у ВСЧР. Чтобы закрепить её, требовалось лишь поставить у власти в Чечне любого из оппозиционно настроенных Дудаеву чеченских политиков, пользовавшихся хоть какой-то популярностью у народа. Но сделать это, разумеется, стало бы возможным только лишь после того, как МВД выполнило свою часть плана. Но оно этого не сделало. И отряды оппозиции покинули столицу Чечни.

На следующий день, 16 октября, отряды Дудаева вернулись в Грозный. Весь авторитет ВСЧР, с таким трудом завоёванный, рухнул в одночасье. Простые чеченцы увидели воочию, что никакой поддержки из Москвы у этих «серьёзных» людей нет. Таким образом, Дудаев оказался единоличным правителем Чечни. Вся оппозиция ему скукожилась до уровня опереточных заговорщиков.

Позже Ельцин в своих мемуарах написал, что с лета 1994 года он вплотную занимался проблемой Чечни. Это не так. Вряд ли руководство МВД не стало бы выполнять свою часть плана, который был разработан под руководством президента и им одобрен. Ведь в октябре 1993 года они не посмели его ослушаться, хотя и отчаянно трусили.

Скорее всего, именно потому, что Ельцин отстранился от всей этой проблематики, они и чувствовали себя так вольготно. Полномочий Черномырдина (и тем более Филатова) было явно недостаточно для того, чтобы заставить их подчиняться. И это было одним из «завоеваний» ельцинской конституции, которая фактически вывела силовиков из-под власти правительства и подчинила их напрямую президенту.

Вообще, к мемуарам Ельцина (начиная со второй книги) нужно относится как к его апологетике. Ведь их писал не Ельцин, а Юмашев. И целью они имели не описание реальности (пусть даже с какой-то одной, субъективной точки зрения), а её формирование. Эта юмашевская беллетристика являлась не более, чем попыткой убедить публику в том, что Ельцин всё время своего президентства был дееспособен, отдавал себе отчёт в том, что происходило вокруг него, и все решения принимал осознанно и вполне самостоятельно. Разумеется, мотивы такой попытки более чем прозрачны: в противном случае советник демиурга сам превращался бы в демиурга, а бывший демиург – в зиц-председателя Фунта. А демиургом быть совсем не хотелось, даже задним числом, потому что роль демиурга предполагает ответственность, в то время как роль советника – нет.

Всё, что мы знаем о тех событиях, говорит за то, что в 1994 году Ельцин включился в работу по преодолению чеченского кризиса лишь после 15 октября. Чем он занимался до этого – более-менее понятно из изложенного выше. По всей видимости, Филатову, Черномырдину и Степашину (возможно с помощью Коржакова и Барсукова) удалось всё-таки объяснить Ельцину, какую прекрасную возможность упустила Москва, не поддержав ВСЧР в самый ответственный момент.

Ельцин был опытным администратором и обладал к тому же феноменальным политическим чутьём и интуицией. Он быстро понял весь масштаб провала, и, после многочисленных совещаний, было принято решение попробовать повторить штурм Грозного.

Характерно, что и Ерин с Куликовым, и Грачёв в своих мемуарах категорически отрицают тот факт, что они знали об этом втором готовившемся штурме. Но это – не правда.

Так, например, в результате этих совещаний в конце октября была издана директива генерального штаба МО РФ о передаче ВСЧР 40 танков Т-72. И Северо-Кавказским военным округом эти танки были переданы. Вряд ли передача такого количества тяжёлого вооружения осуществлялась в тёмную, без посвящения военных в детали готовящейся операции.

Кроме этого известно, что в рабочую группу, возглавляемую министром по делам национальностей Егоровым, входил представитель министерства обороны – первый заместитель Грачёва, генерал армии Колесников.

Также не секрет, что в соответствии с разработанным планом, экипажи для этих 40 танков сотрудники ФСК вербовали среди военнослужащих Кантемировской дивизии. И снова трудно себе представить, что это было сделано без согласования с Грачёвым.

Уже завербованные танкисты прибывали в Моздок, в расположение частей внутренних войск МВД. Заместитель Куликова, генерал Анатолий Романов неоднократно звонил Куликову и рассказывал ему о том, что происходило с этими людьми. Куликов это подробно описывал в своих мемуарах, но при этом попытался убедить читателя, что он ничего о готовящемся штурме не знал. Он предлагает поверить в то, что Савостьянов и Степашин прислали завербованных танкистов в распоряжение генерала МВД, но при этом не дали ему никаких инструкций на их счёт.

Короче говоря, вся мемуаристика, которая существует по этому вопросу, состоит из бесконечных рассказов всех участников подготовки предполагаемого второго штурма Грозного и свержения Дудаева о том, что они к этой подготовке не имели никакого отношения.

Даже Степашин убеждает теперь всех в том, что в тот период он на работе по каким-то причинам отсутствовал (отпуск? болезнь?), и его обязанности исполнял Савостьянов, который, помимо руководства московским управлением ФСК, был ещё и заместителем Степашина и, как его заместитель, курировал Северо-Кавказский регион.

Таким образом картина вырисовывается довольно странная: проводились бесконечные совещания, многие из них под председательством Ельцина. На этих совещаниях присутствовали премьер, руководитель администрации президента,министры, генералы и так далее. Но никто ничего не знал, ни за что не отвечал, а всё делал один Савостьянов, на свой страх и риск и (что самое главное!) – по собственной инициативе.

И как-то так у него ловко всё получалось, что его сотрудники спокойно вербовали в Кантемировской и Таманской дивизиях танкистов, откуда-то у него брались деньги на это, ему выделялись без разговоров боеприпасы, топливо для танков, завербованных им людей везли через всю страну, их принимали, заранее зная куда их потом везти, кормили, поили, вооружали…

И никто ни разу не спросил: куда вы, ребята, собрались? Зачем вам столько оружия? По чьему приказу мы вам его выдаем, и по какой статье нам его списывать? И это делали не подчинённые Савостьянова. Это делали подчиненные Грачёва, Ерина и Куликова. То есть тех самых военачальников, которые, как они утверждают, ни сном ни духом не ведали о готовящемся штурме…Если кто-то верит в эту галиматью – ради Бога.

Но реальность состояла в том, что 17 ноября ВСЧР совместно с московскими “коллегами” начал уже детальную подготовку к штурму Грозного. Из Москвы в Моздок прибыла большая группа офицеров во главе с генералом Колесниковым (напомним – первым заместителем министра обороны Грачёва).

26 ноября начался второй штурм Грозного силами ВСЧР. Рано утром двумя колоннами, в которых были танки и грузовики с автоматчиками, с севера и северо-запада атакующие вошли в город и двинулись к его центру, к президентскому дворцу. Поначалу они, как и в первый раз, не встретили никакого сопротивления. Всем участникам штурма в тот момент казалось, что им предстоит лёгкая прогулка, и что противник, потрясённый их мощью, разбежится, не оказав никакого сопротивления.

Танкисты были настроены очень благодушно, они останавливались на красный свет светофоров, или чтобы спросить у местных жителей дорогу, или чтобы купить сигарет, воды и тому подобное. Вскоре по городу разнеслась информация, что это никакие не чеченцы. Это русские, более того – не местные.

К тому моменту чеченцы и так уже не сильно жаловали ВСЧР: кто в Чечне станет уважать людей, так глупо и бездарно выпустивших власть из рук? Тем более, что она буквально уже была у них в руках! Но когда грозненцы поняли, что ВСЧР был только вывеской, и в город вошли именно русские танки, скепсис и насмешливость по отношению к ним сменились открытой ненавистью.

Но наступавшие не могли заметить этого изменения в настроении людей. Они продолжали ехать в центр города. А пока они ехали, чеченцы из пассивных наблюдателей за разборками двух враждовавших группировок превратились в ярых сторонников Дудаева. “Русские с оружием пришли в наш дом!” – думали они. “Свершилось то, о чём нас всегда предупреждали старики: русские пришли нас убивать. Все последние тридцать лет, после того как они разрешили нам вернуться из депортации, русский волк рядился в овечью шкуру. И вот он её сбросил. К оружию, братья! Теперь уже нет полутонов. Мир стал чёрно-белым. И генерал Дудаев – наш вождь.”

Чеченцы указывали танкистам неверную дорогу. Местные мальчишки сыпали им в бензобаки песок. Им давали напиться, после чего они уже не вылезали из туалета. И в конце, уже на подступах к дворцу, их хладнокровно расстреляли из гранатомётов.

Это был полный и очевидный разгром. Из сорока танков вывести из города удалось только восемнадцать. 21 танкист был взят дудаевцами в плен. Количество погибших точно неизвестно. Во всяком случае, 61 человека посчитали пропавшими без вести. Все остальные бойцы ВСЧР просто растворились. Кто-то бежал обратно в Урус-Мартан и Надтеречный район, кто-то был убит в перестрелке, кто-то перешел на сторону Дудаева.

И опять повезло мужественным Ерину с Куликовым: по плану (как и в прошлый раз) они, после предполагавшегося занятия бойцами ВСЧР Грозного, должны были ввести в Чечню внутренние войска. Но, поскольку ничего из этого штурма не вышло, они с лёгким сердцем отвели в места постоянной дислокации приготовленные для этой цели части, которые были заранее сосредоточены на границах Чечни и ждали только команды.

На следующий день, 27 ноября, Дудаев уже демонстрировал перед телекамерами всего мира пленных, которые открыто признавались, что они – российские военнослужащие, нанятые по контракту ФСК. Это были семь солдат и сержантов, один старший прапорщик, семь лейтенантов и старших лейтенантов, пять капитанов и один майор.

Первым отозвался Грачёв. Он заявил, что российская армия в этом конфликте участия не принимает и “единственное, что я знаю, что с каждой стороны – и на стороне Дудаева, и на стороне оппозиции – воюет большое количество наёмников”. Таким образом он открестился от пленных. Строго говоря, он был прав: формально они были наёмниками.

Но дальше он сказал фразу, которую ему припоминают и по сей день: “...Если бы воевала российская армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все вопросы”.

Так же наёмниками российских танкистов счёл и командующий внутренними войсками МВД генерал Куликов. Вот как он писал в своих мемуарах: “По правде сказать, когда я впервые услышал о так называемых “добровольцах”, я полагал, что ФСК рассчитывает привлечь для своей операции действительно опытных людей. Другой вопрос как это “наёмничество” выглядит с моральной точки зрения…”

В итоге, первой реакцией Москвы был полный отказ от этих пленных: «мы не знаем кто эти люди, они – наёмники, мы их к вам не посылали». Тогда Дудаев сказал, что раз так, он их расстреляет: это, по его словам, полностью соответствовало Женевской конвенции, поскольку наёмники не считаются военнопленными. Ичкерия, в его понимании, была независимым государством, которое вело войну с напавшей на него Россией. Для того, чтобы не быть голословным, он дал приказ расстрелять одного пленного лейтенанта. Что и было тут же исполнено.

Ельцин на это прореагировал очень резко. Поздней ночью 28 ноября было опубликовано его обращение, в котором он заявил, что “остановить внутренний конфликт в Чечне не удалось”, и предъявил ультиматум: “в течение 48 часов прекратить огонь, сложить оружие, распустить все вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан”.

Утром 29 ноября Дудаев ещё раз повторил, что если Москва не признает своих солдат, то все они будут расстреляны. На это Ельцин заявил, что “для спасения российских воинов компетентные органы предпримут все необходимые меры”. Однако всё, что сделали эти “компетентные органы” (в частности, министерство обороны) – это направили в Государственную Думу письмо, в котором утверждалось, что люди, взятые в плен в Чечне, в российской армии не служат. МВД и ФСК и подавно хранили гробовое молчание, и действий никаких не предпринимали.

Тогда 1 декабря депутаты думских фракций “Выбор России” и “Яблоко” по собственной инициативе отправились в Чечню и провели переговоры с Дудаевым. Они сумели убедить его отпустить двоих пленных и пока не расстреливать остальных. Интересно, что пока они находились в Грозном, авиация, по их свидетельству, бомбила город, хотя ни о какой военной операции в Чечне официально объявлено ещё не было.

2 декабря газета “Известия” опубликовала документы, неопровержимо доказывавшие, что пленные были наняты ФСК для осуществления этой операции. По-видимому, силовики уже решили между собой, кого сделать ответственным за этот провал, и слили информацию журналистам. Под гнётом неопровержимых фактов ФСК вынуждено было признать этих солдат своими сотрудниками на контракте.

3 декабря на помощь депутатам от “Выбора России” и “Яблока” в Грозный приехали депутаты от ЛДПР, которые уговорили Дудаева отпустить ещё двоих пленных. После этого, 5 декабря, депутаты по инициативе Юшенкова и Явлинского предложили Дудаеву обменять себя на пленных солдат. Он это предложение отверг, однако отпустил ещё семерых. При этом он потребовал, чтобы этих семерых у него официально принял представитель министерства обороны. Депутаты смогли договориться с Грачёвым, и 8 декабря его представитель забрал пленных солдат.

Но Ельцина вся эта депутатская “челночная дипломатия” уже не интересовала. Он закусил удила и прямо шёл к самому радикальному сценарию разрешения конфликта. Ещё 29 ноября Совет Безопасности РФ принял решение о военной операции против Чечни. Ельцин ещё раз выдвинул Дудаеву ультиматум: либо в Чечне прекратится кровопролитие, либо Россия вынуждена будет пойти на крайние меры.

Характерно, что к моменту этого ультиматума никакого кровопролития в Чечне уже не было. Конфликт фактически закончился, хотя и не в пользу России. И, следовательно, если говорить о риске потенциального кровопролития, то он исходил уже от Москвы, а не от Грозного. Ельцин прямо заявил Дудаеву: либо вы сложите оружие и признаете себя субъектом Российской федерации, либо мы начнём войну с вами.

3 декабря, после перестрелки у офиса Гусинского, Ельцин, наконец, уволил Савостьянова (этот конфликт был, видимо, последней каплей). Все силовики выдохнули: стрелочник был найден, и, значит, ельцинский гнев в этот раз миновал всех остальных.

Все, конечно, прекрасно понимали, что едва ли не главной причиной поражения стала бездарно спланированная первым заместителем Грачёва, генералом Колесниковым, военная операция по штурму Грозного. Теперь уже каждый знает, что города с многоэтажной застройкой нельзя брать танками. К тому же атаковавшие не имели даже актуальных карт города.

Вероятнее всего, Ельцин тоже понимал, что причина неудачи глубже, чем просто плохая работа контрразведчиков. Более того, в данном конкретном эпизоде (особенно с учетом конфуза 15 октября) к ФСК вообще не могло быть серьёзных претензий. Но у Ельцина была другая логика: он знал, кому обязан своей победой 3-4 октября 1993 года, и понимал, что у него впереди – сложная военная операция, которую без Грачёва, Ерина и Куликова он успешно провести не сможет. Поэтому его гнев и обрушился не на них, а на Савостьянова. А поводом стала знаменитая перестрелка ФСК и службой безопасности президента у офиса Гусинского.

С конца ноября в администрации президента проходило одно совещание за другим. Председательствовал то Филатов, то Черномырдин. Иногда их проводил сам Ельцин. Вся тонкая игра на внутричеченских противоречиях, которую с помощью ВСЧР уже два года вели Шахрай, Егоров и Степашин, разом рухнула. После 26 ноября рассчитывать на то, что Москва сможет расколоть чеченское общество, было бы верхом наивности. И все, наконец, поняли это. Но военные были категорически против полномасштабной военной операции. Грачёв отказывался до последнего. Он говорил, что армия не готова, что у него нет частей быстрого реагирования, что для того, чтобы спланировать такую серьёзную операцию, нужно минимум полгода и много денег и так далее.

Ситуация резко изменилась после того, как на одном из совещаний под председательством Ельцина, после того как Грачёв в очередной раз начал выступать против военной операции, сидевший напротив него Черномырдин в запале крикнул ему в лицо, что он просто трус. Грачёв побледнел и сказал: хорошо, я согласен, будем воевать. Восемь раз контуженный и дважды раненый ветеран-афганец герой Советского Союза Павел Грачёв не мог после такого обвинения продолжать отказываться от военной операции. Его, как говориться, «взяли на слабо». Однако за своё согласие он потребовал, чтобы ему разрешили последний раз встретится с Дудаевым, с которым он был хорошо знаком ещё с Афганистана.

Надо сказать, что к тому времени, не дожидаясь каких-то официальных команд, 1 декабря Грачёв уже дал приказ разбомбить аэродромы, на которых базировались боевые (на самом деле – учебные) самолеты, находившиеся в распоряжении Дудаева. То есть боевые действия со стороны регулярных российских войск уже начались.

6 декабря в ингушской станице Слепцовская Грачёв встретился с Дудаевым. Вот как сам он рассказывает об этом: “Помню последнюю нашу встречу с Дудаевым в Слепцовске. Тот приехал туда в сопровождении 200 человек охраны. Я прилетел на одном вертолете лишь с 12 спецназовцами. Идём по живому коридору, все кричат: «Аллах акбар!», «Ура Дудаеву!» А я иду и думаю: «Ну всё, Грачёв, тут тебя и кончат» …

Когда мы сели за стол переговоров, нас окружила толпа бородачей. Наставили автоматы, а у меня даже пистолета с собой не было. Я понял, что толку от такого разговора не будет, и предложил Дудаеву поговорить один на один.

И вот тогда у нас состоялся обстоятельный разговор. Я ему напомнил, что мы оба офицеры, оба закончили советские военные академии, вместе воевали в Афганистане. А там Джохар бил своих братьев-мусульман куда сильнее, чем кто-либо. Ведь именно он был автором знаменитых «ковровых бомбардировок». Это когда тяжёлые бомбардировщики в особом строю, как будто транспортером, сбрасывали бомбы. Они уничтожали всё живое по «зелёнке» от Баграма до Кабула и дальше до входа в Панджшерское ущелье…

В конце нашего долгого разговора я его расколол. Он признался, что если согласится остаться в составе России, то его тут же расстреляют свои же. Слишком многое поставлено на карту.”

Разговор закончится тем, что Грачёв спросил Дудаева: “Ну, что, Джохар, будем воевать?”. На что Дудаев ответил: “Да, Паша, будем воевать!” Они пожали друг другу руки и разъехались. Больше они никогда не виделись и не разговаривали.

8 декабря Совет Федерации по собственной инициативе предпринял последнюю попытку мирного разрешения кризиса: в своём постановлении он осудил действия по силовому разрешению конфликта и предложил Ельцину “принять конституционные меры по нормализации обстановки в Чеченской республике и вокруг неё”, в том числе “повторно обратиться к лидерам противоборствующих сторон… с предложением незамедлительно прекратить вооружённое противостояние и начать переговоры по восстановлению конституционного порядка в республике”.

В Совете Федерации ещё пытались представить дело как внутричеченский конфликт, в котором Москва могла выступить арбитром. Это была достойная уважения, но уже довольно беспомощная попытка предотвратить надвигавшуюся войну.

Но события уже развивались в рамках своей неумолимой логики. Начиная с 9 декабря, Ельцин выпустил ряд указов один грознее другого, и вот 11 декабря Ельцин подписал роковой указ N 2169 “О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной безопасности на территории Чеченской республики”. В тот же день части министерства обороны и внутренний войска МВД России вошли на территорию Чечни. Началась Первая чеченская война.

Сначала руководить операцией был назначен командующий Северо-Кавказским военным округом генерал-полковник Митюхин. Но буквально через несколько дней стало ясно, что он совершенно не готов к этой роли. Митюхин впадал то в истерику, то в оцепенение. Он полностью утратил самообладание, и приехавший к нему Грачёв очень быстро в этом убедился, а поэтому взял командование на себя. Но это не могло продолжатся вечно.

Поэтому Грачёв пригласил к себе заместителя командующего сухопутными войсками генерал-полковника Эдуарда Воробьёва и приказал ему возглавить операцию. Такой выбор был логичным: это была сухопутная операция, в которой в основном использовались мотопехота и танки. А в обязанности Воробьёва как раз и входила боевая подготовка сухопутных войск. Казалось бы, от кого от кого, а от Воробьёва Грачёв точно не мог услышать, что войска не готовы.

Каково же было его изумление, когда, поразмыслив несколько секунд, Воробьёв сказал, что отказывается выполнить приказ министра, сославшись на то, что войска не готовы. Взбешенный Грачёв спросил: “А что же ты всё время докладывал, что всё в порядке, и боевая подготовка на самом высоком уровне?” На это Воробьёв развел руками и подал рапорт об увольнении из армии. В конечном итоге операцию возглавил первый заместитель начальника главного оперативного управления генерального штаба генерал-лейтенант Анатолий Квашнин.

Наступавшие вошли в Чечню тремя колоннами: со стороны Владикавказа, Моздока и Кизляра. Армия вторжения была названа “Объединённой группировкой федеральных войск” (ОГФВ) и формировалась из частей министерства обороны, внутренних войск МВД, пограничных войск и спецподразделений ФСК. В её составе были: 23,8 тысяч военнослужащих, 82 танка, почти 400 БМП и БТР, 182 орудия и миномёта, 140 боевых самолётов и 55 вертолётов.

Численность противостоявших ОГФВ чеченских формирований составляла по разным оценкам от 15 до 20 тысяч бойцов, но тяжёлого вооружения у них было значительно меньше. Всё, чем они располагали, это автоматы Калашникова, миномёты, гранатомёты и гранаты. Правда, этого оружия у них было в избытке, поскольку как мы уже писали, два года они занимались грабежом военных складов советской армии. У них было также несколько танков, некоторое количество военных грузовиков и много легкового автотранспорта.

Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов, что дудаевская армия была высоко мотивирована, имела поддержку народа и прекрасно знала местность. Чего нельзя было сказать об ОГФВ. Эта война с самого её начала была крайне непопулярной как в народе, так и в армии, солдаты не понимали, зачем их отправили в Чечню, при этом контрактной системы тогда толком не было, армия почти на 100% была призывной, и в бой бросили не обстрелянных и едва обученных мальчишек-срочников.

В дополнение ко всему, командиры подразделений не имели актуальных карт местности. Никто в генеральном штабе не озаботился освежить карты. Поэтому на руках у командиров подразделений были карты семидесятых годов, в которых зачастую не было многих объектов (микрорайонов, дорог, мостов и так далее) или, наоборот, присутствовали объекты, которых уже давно не было в реальности.

Однако, вопреки очевидным фактам, Ельцин был убеждён, что 70% чеченцев поддерживали вторжение, и только 30% являлись сторонниками независимой Ичкерии и готовы были оказать сопротивление федеральным силам. Во всяком случае, именно это ему на всех совещаниях твердил его новый фаворит – министр по делам национальностей и региональной политике Николай Дмитриевич Егоров.

Егоров был именно таким руководителем, какие очень нравились Ельцину. Прошедший, как и Ельцин, хорошую школу партийной работы, побывавший и председателем колхоза в Краснодарском крае, и руководителем всего краевого агропромышленного комплекса, Егоров в декабре 1992 года был назначен губернатором Краснодарского края. Разумеется, всякий раз, когда Ельцин прилетал в Сочи отдохнуть, Егоров непременно оказывался рядом, и неудивительно, что уже в мае 1994 года Ельцин забрал его в Москву и сделал министром.

Можно предположить, что во время отдыха Ельцин не единожды обсуждал с ним сложившуюся на Кавказе ситуацию (вряд ли, отдыхая на Кавказе, можно было обойти эту тему в разговоре с местным губернатором). И, видимо, эти обсуждения впечатлили Ельцина. Во всяком случае, мы не находим другого объяснения такому удивительному превращению регионального руководителя с аграрным бэкграундом в министра, занимавшегося тонкой и деликатной темой межнациональных и межрегиональных отношений в России.

Характерно, что поначалу, оказавшись в министерском кресле, Егоров хорошо вписался в ту линию, которую уже пару лет проводил Шахрай, и вместе они продолжили поддерживать антидудаевскую оппозицию в надежде на то, что она, усилившись, сможет убрать Дудаева, ослабить чеченский сепаратизм и (пусть поначалу совершенно формально) всё-таки признать Чечню субъектом Российской Федерации.

Но после 26 ноября Егоров занял самую радикальную позицию и стал главным мотором силового сценария. Судя по всему, эта позиция полностью совпадала с мнением самого Ельцина, поскольку уже 30 ноября он назначил Егорова своим полномочным представителем в Чечне. А 8 декабря (за три дня до начала вторжения) - “руководителем Территориального управления федеральных органов исполнительной власти в Чеченской Республике в ранге заместителя Председателя Правительства Российской Федерации”.

Можно с уверенностью сказать, что принятое Ельциным с подачи Егорова решение о военной операции в Чечне было очередным вариантом старой песни о «маленькой победоносной войне». Президент был уверен, что операция будет короткой, не приведёт к большим жертвам и укрепит его репутацию грозного, но справедливого правителя, с которым шутки плохи. Ельцин всегда был уверен, что демонстрация крутого нрава не может быть лишней, и ничего, кроме роста авторитета и уважения, не даёт.

Но не все думали так же, как Ельцин и Егоров. Во-первых, кроме уже описанного выше скептического отношения Грачёва, категорически против операции выступил его заместитель Борис Громов (в недавнем прошлом – командующий 40-ой армией – группой советских войск в Афганистане на заключительном этапе войны).

Многие другие высшие командиры (не говоря уже о среднем и младшем офицерском составе) тоже выражали своё отрицательное отношение к этому решению, о чем Грачёв неоднократно докладывал Ельцину. Своим решением Ельцин, конечно же, подверг сильному испытанию лояльность армии, поскольку офицеры и солдаты любой армии мира не любят, когда её привлекают для осуществления полицейских функций.

Военные не были единственными недовольными. Не выдержал даже всегда лояльный Ельцину Егор Гайдар. Руководимая им думская фракция “Выбор России” объявила о переходе в оппозицию к Ельцину и его правительству и выступила с резкой критикой принятого решения.

Фактически в Государственной Думе не было ни одной фракции, которая последовательно и публично поддерживала бы ввод войск в Чечню. Даже сервильная партия ПРЕС во главе с Шахраем уходила от однозначных демонстраций лояльности и отделывались округлыми фразами про необходимость поиска мирного решения и недопустимость сепаратизма.

Конечно, дудаевский режим отнюдь не был сборищем ангелов. Но, справедливости ради, нужно сказать, что бандитизм и терроризм, которые расползались из Чечни по всей России, не были инспирированы или поддержаны лично Дудаевым и его правительством. Скорее, им позволил расцвести на территории Чечни недостаток легитимности дудаевского режима. А отсутствие поддержки со стороны Москвы и породило на начальном этапе дефицит этой легитимности.

Таким образом, ту вину, которую Москва возлагала на Дудаева, по справедливости, она должна была бы с ним разделить. В конец концов, что мешало начать диалог с ним? Только то, что он разогнал «законно избранный» Верховный Совет Чечено-Ингушской АССР? Но после октября 1993 года эта претензия звучала, мягко выражаясь, неубедительно. Особенно из уст Ельцина. Тогда что? Ответа на этот вопрос нет до сих пор…

Существует довольно спорная версия, что Ельцин был сильно задет поддержкой Дудаева, которую тот публично выказал ему во время противостояния с Верховным Советом. И особенно – одобрением силового разгона 3-4 октября 1993 года. Ельцин понимал, что тем самым Дудаев ставил его на одну доску с собой и превращал в демагогию (во всяком случае из уст Ельцина) все претензии Москвы к разгону «легитимного» Верховного Совета ЧИ АССР в сентябре 1991 года. Это личное раздражение против Дудаева, возможно, и сыграло решающую роль в отказе от личной встречи и в роковом решении о начале вторжения. Но так это или нет – теперь уже не узнать.

Но всё это после 11 декабря уже не имело никакого значения. Три группировки российских войск: западная “владикавказская” (командующий – генерал-лейтенант Чиндаров), северная “моздокская” (командующий – генерал-лейтенант Чилиндин) и восточная “кизлярская” (командующий – генерал-лейтенант Рохлин) выдвинулись из мест сосредоточения в сторону Грозного. Перед ними была поставлена задача уничтожить группировку противника и захватить Грозный.

Из всех трёх только северная группировка могла сразу зайти на территорию Чечни: западной нужно ещё было пересечь Ингушетию, а восточной – населенную чеченцами территорию западного Дагестана.

Поэтому северная группировка раньше всех вышла к пригородам Грозного: уже на следующий день, 12 декабря, она подошла к посёлку Долинский, расположенному в 10 километрах на северо-запад от Грозного.

Восточная группировка была блокирована местными чеченцами-аккинцами в районе Хасавюрта. Во избежание кровопролития Рохлин принял решение изменить маршрут движения и пойти дагестанскими степями, минуя населённые пункты. Это отняло некоторое время, но позволило избежать потерь с обеих сторон и выйти к селению Толстой-Юрт в 15 километрах на северо-восток от Грозного к 15 декабря.

Труднее всего пришлось западной группировке. При прохождении по территории Ингушетии, она в нескольких местах была блокирована местным населением. А в районе селения Барсуки ей пришлось вступить в настоящий бой. Всё это задержало продвижение западной группировки: обойдя Сунженский хребет, она вышла к пригородам Грозного лишь к 17 декабря.

Тем временем северная группировка уже вступила в бой за Долинский, который длился несколько дней. Заняв посёлок, она продвинулась ближе к Грозному и к 20 декабря заняла позиции у его окраин. Восточная группировка уже 19 декабря вышла к Аргуну и предместьям Грозного, блокировав его с востока. А западная группировка лишь 21 декабря смогла заблокировать город с запада.

Российское командование намеренно не препятствовало местным жителям въезжать и выезжать в город с юга. По замыслу операции этот выход из города оставлялся свободным, чтобы им могло воспользоваться мирное население. Тем самым предполагалось минимизировать невоенные потери. В действительности же, южным проходом в полной мере воспользовались войска Дудаева, что помогло им хорошо подготовиться к обороне города.

Этой обороной руководил начальник штаба чеченской армии – опытный полковник-артиллерист Аслан Масхадов. Он с отличием закончил тбилисское высшее артиллерийское командное училище и ленинградскую военно-артиллерийскую академию и, по отзывам сослуживцев, был блестяще подготовленным – и теоретически, и практически – офицером. Масхадов, не теряя времени, проводил обучение бойцов, организовывал пункты сопротивления и пути отхода, создавал в подвалах домов склады боеприпасов и так далее. За те несколько дней, что удалось выиграть чеченцам от задержки российских войск местными жителями, он успел сделать максимум возможного в тех обстоятельствах. Грозный был готов к обороне намного лучше, чем 26 ноября.

В последних числах декабря обе стороны закончили все свои приготовления и ждали начала штурма. Наконец, команда российским войскам поступила, и они двинулись на город. Начался знаменитый «Новогодний штурм Грозного».

Часть 2

Решение о штурме Грозного было принято 26 декабря 1994 года Советом безопасности РФ под председательством Ельцина. Штурм Грозного начался 31 декабря 1994 года. Накануне российские войска провели перегруппировку и сменили командование. План предусматривал взятие города за одну (новогоднюю) ночь силами группировок, действующих с четырёх сторон:

С севера (командующий – генерал-майор Константин Пуликовский).

С запада (командующий – генерал-майор Николай Петрук).

С северо-востока (командующий – генерал-лейтенант Лев Рохлин).

С востока (командующий – генерал-майор Николай Стаськов).

Суть разработанного руководителем штурма генерал-лейтенантом Анатолием Квашниным плана состояла в том, чтобы с войти в город с этих четырёх сторон, оставив южную часть Грозного незаблокированной: через неё мирное население могло бы беспрепятственно покинуть город на время боевых действий.

Руководивший действиями дудаевской армии Аслан Масхадов разгадал этот план сразу, как только началось вторжение российской группировки в Чечню, и заранее эвакуировал из города всех желавших – то есть тех, у кого в Чечне были родственники. В городе остались только боевики и нечеченское население, которому некуда было уезжать. На них и пришёлся основной удар наступавших российских войск.

Южным же коридором воспользовались не мирные жители, а масхадовцы, которые организовали через него ротацию и пополнение своих войск, подвоз боеприпасов и эвакуацию раненых.

План Квашнина предусматривал также, что восточная группировка генерала Стаськова будет имитировать основной удар, а когда все силы боевиков будут брошены на его отражение, три остальные группировки ударят им в тыл и во фланги. В реальности же этого не произошло.

Группировка Стаськова вышла на штурм из района Ханкалы около 11:00, быстро завязла в локальных боях на подступах к центру города, и была остановлена на противоположном от дудаевского “Президентского дворца” (сейчас на этом месте построен торгово-развлекательный комплекс “Грозный-молл”) берегу Сунжи, не дойдя до него примерно полтора километра. Коммуникация как внутри группировки, так и с командованием была утеряна, поэтому, кроме всего прочего, она попала под дружественный огонь своей же артиллерии.

Группировка понесла большие потери, была рассеяна и лишь небольшим отрядам российских военных удалось с боями самостоятельно выбраться из города. Наиболее боеспособные её части (129 мотострелковый полк и один из батальонов 98-ой дивизии ВДВ) попробовали зацепиться в городе и заняли круговую оборону в районе кинотеатра “Родина” (сейчас на этом месте стоит ресторан “Грозный-сити”).

Лишь в 20:45 они смогли наладить связь с командованием и сообщить, что впереди перед ними завалы из железобетонных конструкций. И если к ним на помощь не придёт техника для разбора этих завалов, то они не смогут двигаться дальше. Им, конечно же, пообещали помощь. Но помощь (конечно же) не пришла.

Добавим, помимо прочего, ещё одну важную деталь: план Квашнина предусматривал, что вслед за наступающей армией пойдут внутренние войска МВД и, по мере продвижения армии вперёд, будут выставлять блокпосты и зачищать местность с тем, чтобы обеспечить наступающим прочный тыл и линии снабжения.

Но, видимо, у руководства МВД на этот счёт опять было какое-то своё мнение. Поэтому никаких внутренних войск в тылу у наступавших не оказалось, и чеченские боевики окружили их со всех сторон. В результате и эта часть восточной группировки должна была с большими потерями выбираться сквозь засады чеченцев обратно в Ханкалу.

Поскольку с самого начала план Квашнина фактически провалился, действия и других группировок тоже пошли не так, как изначально предполагалось.

Войска западной группировки, которые должны были ударить в тыл дудаевским формированиям, растянулись огромной колонной длинной в 100 км от Владикавказа до Грозного. И когда первые части в 7:30 утра 31 декабря уже входили в Грозный, последние ещё только выходили из Владикавказа.

Первоначально им было дано задание взять железнодорожный вокзал, а уже оттуда идти штурмом на “Президентский дворец”. Но в ходе операции войска западной группировки заблудились в городе и вышли не юго-западнее “Президентского дворца” (где находится железнодорожный вокзал), а северо-западнее, в район городского рынка (теперь там рынок “Беркат”). Там они были сначала блокированы, а потом окружены чеченскими боевиками. Ни о каком штурме “Президентского дворца” не могло быть и речи.

Сначала россияне заняли круговую оборону и стали ждать подмогу. Но когда шедшие им вслед части западной группировки были разбиты на подступах к Грозному, в Андреевской долине, у них не оставалось другого выхода, как, разделившись на небольшие группы, пробиваться обратно на запад, туда, откуда они и вошли в Грозный.

Войска северной группировки, напротив, проскочили мимо городского рынка и вышли как раз к железнодорожному вокзалу, то есть туда, куда должна была выйти западная группировка. Поскольку войска северной группировки тоже оказались растянуты, то её авангард был окружен на вокзале и практически полностью уничтожен.

Авангардом северной группировки были 131 (майкопская) бригада и 81 мотострелковый полк. Всю вторую половину дня и всю новогоднюю ночь они вели бой в окружении и просили о помощи. Но находившийся в Моздоке командующий северной группировкой генерал Пуликовский связь войсками фактически утратил, поэтому не знал реальной ситуации и не мог объективно оценить обстановку. Помощь к ним так и не пришла…

Единственная группировка, которая справилась со своей задачей, была северо-восточная группировка генерала-лейтенанта Рохлина.

Среди командующих группировками Лев Рохлин был единственным, кто имел реальный военный опыт командира: он командовал полком в Афганистане. Поэтому с самого начала он не стал слепо выполнять команды своих начальников, сидевших за сотни километров от Грозного. Во-первых, он не стал наступать по Петропавловскому шоссе, как было предусмотрено планом и где его ждали засады чеченцев, а загодя выслал своих спецназовцев, которые захватили мост через речку Нефтянка чуть в стороне от этого шоссе. По этому мосту он и вошёл в Грозный там, где его никто не ждал.

Он сходу занял городское кладбище, потом – консервный завод, затем с боем был занят комплекс городской клинической больницы №1, где и закрепился его авангард. До “Президентского дворца” оставалось чуть больше километра.

Однако самое главное, что отличало Рохлина (помимо творческого подхода к выполнению команд), была его полная автономность при выполнении боевой задачи. Он не надеялся на помощь других группировок, вышестоящих командиров и уж тем более – на помощь внутренних войск.

Его группировка вышла на штурм раньше всех (в 6:00), вся целиком, не растянувшись в длинную кишку. Он заранее выставил охранение по флангам, выслал вперёд разведку и оставлял позади себя собственные блокпосты, не надеясь на то, что внутренние войска МВД выполнят эту задачу.

Таким образом, даже находясь уже в центре Грозного, он не оказался в окружении и сохранил связь со своими тылами. А значит, мог получать боеприпасы, вывозить раненных и пополнять резервы.

Двигался он медленно. Начальство из Моздока и Москвы кричало на него и требовало ускорить продвижение, ставило в пример другие группировки, которые будто бы уже вышли к “Президентскому дворцу”, но он отвечал, что ничего не слышит, что связь ужасная, и продолжал двигаться тем темпом, который считал нужным.

Лев Рохлин был тёртый калач, настоящий боевой генерал. Он был много раз ранен, в том числе – в позвоночник, и обладал теми качествами, которыми и должен обладать настоящий полководец: он берёг своих солдат и уважал противника. Поэтому он воевал надёжно и осмотрительно, осторожно и основательно.

Он не лез в глаза начальству и всегда предпочитал оставаться в тени. Когда распределяли группировки, многие генералы хотели возглавить восточную, поскольку именно она (по плану) должна была сыграть ключевую роль. А поскольку в тот момент никто не сомневался, что штурм будет быстрым и успешным, то все были крайне удивлены, когда Рохлин не стал бороться за то, чтобы стать “усмирителем Грозного”, а предпочёл возглавить северо-восточную группировку, роль которой изначально воспринималась как сугубо вспомогательная.

Но когда его группировка оказалась единственной, которая выполнила свою задачу и закрепилась на подступах к “Президентскому дворцу”, главная роль в штурме Грозного как-то сама собой досталась ему – за неимением других претендентов.

Итогом новогоднего штурма был фактический разгром российских войск. Сохранившая боеспособностью группировка Рохлина – это было всё, чем в реальности располагало российское командование в центре города. Остальные части, потеряв до 30% своего состава, вынуждены были вернуться на те свои тыловые базы, откуда утром предыдущего дня они вышли на эту операцию.

Рохлин позже вспоминал, что всю новогоднюю ночь и весь день 1 января он не получил ни одного приказа и даже ни одного звонка от вышестоящих командиров. Все его начальники пребывали в шоке от случившегося. А сам Грачёв (по утверждению того же Рохлина) напился до изумления. Тем более, что 1 января у него был день рождения…

На следующий день Квашнин произвёл перестановки и перегруппировки.

Во-первых, остатки северной группировки перешли в подчинение к Рохлину, и вся эта объединённая группировка получила название Северной. По сути дела, все дальнейшие операции в Грозном осуществлялись её силами.

Во-вторых, он сменил командующего западной группировкой и вместо генерал-майора Петрука назначил генерал-майора Ивана Бабичева. Но это уже не имело существенного значения, поскольку все остальные войска действовали как вспомогательные по отношению к группировке Рохлина.

Рохлин же полностью изменил тактику операции и перед любой своей атакой предварительно активно использовал артиллерию. В течении недели его группировка была усилена сводными отрядами морской пехоты Северного и Балтийского флотов, а также остатками боеспособных частей бывших восточной и западной группировок.

Но основу своего плана – незакрытый южный фланг – Квашнин оставил в неприкосновенности. Хотя уже всем было понятно, что это ошибка. Но факт остаётся фактом: у Масхадова в течении всего времени боёв за Грозный был свободный проход на юг, в горные районы Чечни, откуда он получал помощь людьми и оружием.

Несмотря на это, Рохлин методично продвигался к “Президентскому дворцу” с севера. 7 января он взял здание института нефти и газа, 12 января – грозненского университета, а 13 января начал штурм здания Совмина (теперь это парк у мечети “Сердце Чечни”).

Взятие здания Совмина имело важное значение: оно примыкало непосредственно к “Президентскому дворцу”, из него удобно было этот дворец обстреливать, поэтому в случае взятия здания Совмина “Президентский дворец” был бы фактически обречен.

Бой за это здание вёлся шесть дней. Обе стороны проявили чудеса героизма. По свидетельству многих участников Первой Чеченской (как россиян, так и чеченцев) – это был самый напряжённый и отчаянный бой за всю войну. Он не прекращался ни днём, ни ночью, но, в конце концов, 19 января Рохлин взял здание Совмина и стал готовится к штурму “Президентского дворца”.

Однако Масхадов, понимая, что “Президентский дворец” ему не удержать, в ночь с 18 на 19 января вывел оттуда своих бойцов, и утром солдаты Рохлина вошли во дворец без боя.

Но чеченцы отнюдь не собирались сдаваться. Отойдя от центра Грозного три километра на юго-восток, они укрепились в районе площади Минутка и навязали там российским войскам новое сражение. Битва за Минутку и её окрестности велась до конца января.

К началу февраля федеральные силы полностью контролировали не больше половины Грозного. В остальных районах оставались очаги сопротивления, а в пригороде Грозного Черноречье (теперь – Алды) с войсками Рохлина вёл беспрестанные бои “Абхазский батальон” Басаева. Но, наконец, чеченцы и тут отступили перед превосходящими силами противника и ушли в горы.

Всё, что происходило в Грозном, без всякой цензуры транслировалась по всем каналам телевидения, освещалось в газетах и обсуждалось как в Думе и в правительстве, так и на улицах. Ужасная кровавая бойня, по сравнению с которой даже недавние трагические события 3-4 октября 1993 года в Москве смотрелись детской забавой, произвела на российское общество шокирующее впечатление.

Произвела она должное впечатление и на Ельцина. До него, наконец, стало доходить, что такое реальная война, и почему хорошо знавший это Павел Грачёв был категорически против того, чтобы её начинать. До сих пор никогда не воевавший и даже не служивший в армии Ельцин смотрел на войну глазами сугубо гражданского человека, знакомого с ней по фильмам о Великой Отечественной. И вот она из области мифов и мемуаров перешла в разряд жестокой реальности.

Уже в ночь на 10 января Ельцин публично обратился к чеченской стороне с предложением о перемирии в гуманитарных целях. Но это перемирие просуществовало лишь до утра. Уже утром того же дня оно было нарушено (обе стороны, разумеется, обвинили в этом друг друга), и бои возобновились с ещё большим ожесточением.

31 января, после того как стало ясно, что город фактически взят, Квашнин сложил с себя командование ОГВ и передал его уже известному нам генералу Анатолию Куликову – командующему внутренними войсками МВД.

Хотя Ельцин не и имел никаких иллюзий относительно храбрости и полководческих талантов Куликова, а также его лояльности, он, тем не менее, вкладывал в это назначение особый смысл. Им он хотел показать, что военная операция закончена, и настал черёд чисто полицейской работы.

Первое, что сделал новый командующий, было абсолютно необходимым и очевидным: он создал, наконец, южную группировку, которую возглавил генерал-майор Геннадий Трошев. Эта группировка тут же выдвинулась из Ханкалы, где была сформирована, и блокировала Грозный с юга. Город окончательно перешёл под контроль федеральных сил, хотя ещё примерно с месяц время от времени в нём вспыхивали перестрелки с засевшими в подвалах чеченскими боевиками. Россияне выдвинулись и южнее Грозного – на шоссе Ростов – Баку.

Однако, Куликов принимал не только такие очевидные решения. Были среди его решений и довольно странные. Так, например, 11 февраля он решил отправить главную ударную силу российской армии при штурме Грозного, Восьмой гвардейский корпус под командованием генерал-лейтенанта Льва Рохлина обратно в пункт его постоянной дислокации – в Волгоград.

Это случилось после того, как Рохлин отказался от присвоения ему звания героя России за взятие Грозного. Свой отказ он сопроводил словами: “В гражданской войне полководцы не могутснискать славу. Война в Чечне – не слава России, а её беда”. Куликов знал, что Ельцин был зол на Рохлина за этот отказ, и поэтому предпочёл избавиться от самого сильного и самого авторитетного в действующей армии генерала.

Хотелось бы особо отметить, что, хотя командующий войсками в Чечне был генералом МВД, тем не менее подчинённые ему генералы и воинские части были по большей части армейскими (в том числе и Трошев). Это лишний раз показывало, что назначение Куликова было лишь символическим актом. Разумеется, операция и по масштабу, и по задачам оставалась вполне военной, и до перехода к чисто полицейской рутине было ещё очень далеко.

Начавшаяся война обнажила все проблемы армии, которые до этого времени не так бросались в глаза. Войска были укомплектованы срочниками, только что прошедшими “учебку”. Из командиров взводов мотострелковых полков больше половины были выпускниками военных кафедр гражданских вузов, отслуживших срочную службу. Кроме этого, армейские части были вообще недоукомплектованы, и для десанта “на броне” приходилось заимствовать личный состав внутренних войск, сводные отряды ОМОНа, СОБРа и так далее.

Все проблемы хронического недофинансирования армии вылезли наружу: не хватало техники, оружия, боеприпасов, обмундирования, финансов, словом – всего, что нужно армии, чтобы вести крупномасштабную военную операцию. В стране, которая находилась в тисках тяжелейшего экономического кризиса, денег на такую войну попросту не было. И это прискорбное обстоятельство стало теперь для Ельцина не просто цифрами в таблице или слёзными жалобами генералов и чиновников на совещаниях, а грубой реальностью, выраженной в трупах солдат и в уничтоженной технике.

Примерно в середине января у Ельцина состоялось знаковое совещание с Черномырдиным и его новым первым замом – Чубайсом. Вопрос стоял просто: что нужно, чтобы профинансировать военную операцию в Чечне.

На этом совещании Чубайс прямо сказал: для стабилизации экономического положения в стране в целом, как и для финансирования военной операции в Чечне в частности, необходимо было во что бы то ни стало получить кредиты от МВФ.

Но такие кредиты нельзя получить без продолжения реформ. Это значило, что необходимо было возобновить приватизацию и снова начать финансовую стабилизацию. А для этого нужно было, как минимум, заставить “красных директоров” платить налоги и лишить налоговых льгот Национальный Фонд Спорта и Московскую Патриархию.

Черномырдин и Чубайс прямо заявили, что с Полевановым во главе Госкомимущества возобновить приватизацию абсолютно нереально. К тому же он столько уже успел наговорить персонально про них, что ни Черномырдин, ни Чубайс не видели никакой возможности с ним работать.

На предложение убрать Полеванова Ельцин быстро согласился: мы знаем, что он никогда не держался за людей, пусть даже самых ему лояльных. И уже 24 января Полеванов был уволен, а на его место был назначен Сергей Беляев, кандидатуру которого предложил сам Чубайс.

Что же касается “красных директоров” и отмены льгот, то тут Ельцин не был так сговорчив и попросил подготовить на этот счёт детальные предложения. Хотя в целом он был согласен, что без решения этих проблем финансовая стабилизация невозможна, он также понимал и то, что решения, которые предлагались правительством, ударят по самым ему социально и лично близким и надёжным людям: по хозяйственной (ещё советской) элите и по его ближнему кругу – по Президентскому клубу.

Черномырдин с Чубайсом, добившись хотя бы отставки Полеванова, в целом остались довольны встречей с президентом, и, получив от него “добро” на продолжение реформ, ушли готовить предложения. У них не было иллюзий: быстро добиться от Ельцина уступок по таким важным вопросам они и не надеялись. Забегая вперед, скажем, что работа по отмене налоговых льгот началась в марте 1995 года с Национального Фонда Спорта. Потом по требованию Ельцина эти льготы были восстановлены. Потом снова ликвидированы. И окончательно этот вопрос был решён только в 1996 году.

Аналогично получилось и со льготами для Московской Патриархии: их начали отменять, потом вернули, потом опять отменили и так далее. Всякий раз, получив отказ в льготах от правительства, церковники бежали жаловаться Ельцину. Тот требовал от Черномырдина оставить всё как есть, потом, после переговоров с МВФ, Черномырдин опять отменял льготы, и снова всё повторялось. И так много раз. Льготы для церкви были, наконец, полностью отменены лишь в 1997 году.

Эта огромная по напряжению и политическим рискам работа была не так заметна, как, например, приватизация. Но она требовала больших усилий и отнюдь не добавляла тому же Чубайсу сторонников в окружении Ельцина.

Что же касается ельцинских любимчиков – “красных директоров”, то они к 1995 году просто перестали платить налоги. Они объясняли это тем, что и так несли огромные непроизводственные расходы: содержали целые города, санатории, профилактории, спортивные команды, дома культуры и тому подобное. Если они перестали бы финансировать всё это, то страна рухнула бы. А после всех этих расходов денег на налоги у них не оставалось. Они и так едва сводили концы с концами, и, если правительство продолжило бы и дальше давить на них своим фискальным прессом, то они просто обанкротились бы.

Характерно, что и выведенные из подчинения правительства силовики тоже требовали денег. Но когда правительство обращалось к ним за помощью в борьбе с неуплатой налогов со стороны руководителей госпредприятий, они разводили руками и уклонялись от поддержки совершенно справедливых требований правительства, несмотря на то что составы уголовных преступлений были налицо.

Директора, безусловно, лукавили, когда говорили, что едва сводят концы с концами. В реальности они использовали несовершенство финансовых регуляторов и осуществляли экспортную деятельность так, чтобы основной доход сосредотачивать на счетах специально созданных фирм-прокладок в офшорных зонах. А сами эти фирмы принадлежали либо им самим, либо аффилированным с ними лицам.

И с этой системой силовики тоже отказывались бороться. Постоянно общаясь с прессой, руководители силового блока рассказывали, что страна растаскивается и разворовывается, а её богатства вывозятся за рубеж. Но обвиняли они в этом не “красных директоров”, а приватизацию, частный бизнес и либеральные реформы.

В правительстве знали, что “красные директора” отнюдь не так лояльны Ельцину, как ему казалось. В реальности многие из них финансировали отнюдь не проельцинские партии, а КПРФ. А от их финансовой и политической поддержки коммунисты росли как на дрожжах.

Но Ельцин отказывался замечать это и постоянно принимал то одного, то другого директора крупной государственной компании типа Норильского Никеля или Юкоса. И с удовольствием выслушивал от них комплименты в свой адрес. Непременным атрибутом этих визитов были просьбы к Ельцину о помощи.

Ельцин редко отказывал таким визитёрам и всегда накладывал на их письма грозные резолюции с поручениями правительству. В этих поручениях он требовал либо предоставить ходатаю отсрочку по налогам, либо провести так называемый “взаимозачёт требований”, либо позволить заключить контракт в обход экспортных правил. Нередки были и поручения оказать прямую финансовую помощь в виде беспроцентных кредитов или банковских гарантий Минфина.

Одной из самых серьёзных проблем правительства была необходимость в саботаже этих поручений. Выполнить их было попросту невозможно, да к тому же и чрезвычайно вредно для экономики. Но и объяснить это Ельцину тоже было абсолютно нереально. Он искренне считал, что таким образом он увеличивает свою политическую базу за счёт авторитетных и влиятельных людей, а Черномырдин и его люди просто ничего не понимают в политике и в том, как её вести. Разумеется, это создавало серьёзное напряжение в отношениях между правительством и президентом.

Не добавила доверия между ними и история с “Общественным Российским Телевидением” (ОРТ). В указе президента от 29 ноября о создании ОРТ было сказано, что правительство должно было провести все мероприятия по его созданию в течении месяца. Но правительство сопротивлялось как могло самой идее передачи самого большого по охвату телеканала в руки Березовского. И только беспрецедентное давление со стороны вождей “Президентского клуба” (Юмашева и Коржакова) сломило тихий саботаж правительства, и на исходе января оно, наконец, одобрило документы по созданию ОРТ, и дело перешло в практическое русло.

Учредительное собрание акционеров ОРТ состоялось 24 января 1995 года. РГТРК «Останкино» стало владельцем 9% акций, ИТАР-ТАСС – 3 %, государственное предприятие «Телевизионный технический центр» (ТТЦ) – 3 %, Госкомимущество – 36 %, остальные доли принадлежали различным банкам и частным компаниям (в том числе – компании Березовского “Логоваз”), Ассоциации независимых телекомпаний, Национальному Фонду Спорта и РАО «Газпром».

И хотя государство напрямую и через свои компании владело контрольным пакетом, все прекрасно понимали, что главный телевизионный канал страны фактически передан в управление Березовскому. Те банки и частные фирмы, которые фигурировали в качестве учредителей ОРТ, были Березовским тщательно подобраны и служили не больше, чем декорацией, прикрывавшей его реальную роль контролирующего акционера. Вскоре Березовский выкупил у них принадлежавшие им акции ОРТ (как это и было заранее между ними согласовано) и стал владельцем почти всех акций, не принадлежавших государству.

Через сутки, 25 января, собрание акционеров избрало генеральным директором ОРТ президента телекомпании ВИD Владислава Листьева, который 20 февраля, объявил о введении на Первом канале моратория на рекламу.

Это было сделано для того, чтобы выстроить сколько-нибудь разумную систему торговли рекламным временем, поскольку к тому моменту такой системы не было, и в этом вопросе царила полнейшая анархия. Рекламное время делили какие-то частные компании, при этом собственно каналу почти ничего не доставалось, а содержание его полностью лежало на государственном бюджете.

Поскольку сама идея Березовского, с которой он и пришел к Юмашеву и Коржакову, состояла в том, чтобы привлечь частные деньги для финансирования телевидения и снять нагрузку с бюджета, то мораторий был вполне разумной мерой, которая позволила бы сделать бизнес-модель канала более прозрачной и выявить реальный дефицит, который только и нужно было бы погашать за счёт средств частных акционеров.

Березовский втайне надеялся, что наведением элементарного порядка (например, в деньгах за рекламу) с помощью профессиональных менеджеров можно будет выстроить, как минимум, безубыточный канал, и никаких денег от него не потребуется. Или, в худшем случае, дефицит, который ему нужно будет покрывать из своего кармана, окажется незначительным, а его персональные выгоды от фактического владения каналом с лихвой его перекроют. Перед ним был пример Гусинского с НТВ, построившего вполне успешную бизнес-модель, которую мы уже описывали в предыдущей главе.

Так или иначе, но Березовский рассчитывал, что акции ОРТ достанутся ему малой кровью и, следовательно, за влияние, которое он таким образом приобретёт, ему не придется платить слишком много. Разумеется, он не рассказывал этого своим покровителям. Им он описывал драматическую картину предстоявших чудовищных трат и выставлял себя меценатом и идеалистом, готовым ради демократических идеалов и персональной лояльности Ельцину жертвовать серьёзные суммы.

Буквально через неделю после введения моратория на рекламу, 1 марта, в подъезде собственного дома Влад Листьев был застрелен. Страна, ещё не опомнившись от январских репортажей с улиц Грозного, опять была повергнута в шок: один из самых популярных телеведущих, молодой современный журналист был убит практически сразу после этой довольно спорной реорганизации на телевидении, которую затеяли Ельцин с Березовским. Тут уже только ленивый не связал эти два события вместе.

Почти сразу выступил Ельцин. Он сказал, что “произошла трагедия... Трагедия для коллектива Останкино, … для всей России. Трагедия бандитского убийства, трусливого, злобного убийства одного из талантливейших телевизионщиков”. Он приехал в Останкино и говорил, что “чувствует и свою вину”, что “возьмёт расследование под свой контроль” и так далее.

Сегодня, по прошествии уже больше четверти века с момента этого убийства, расследование всё ещё продолжается, а обвинения так никому и не предъявлены. Руководители следственных органов (прокуратура, МВД и так далее) неоднократно заявляли, что расследование вот-вот закончится, и убийцы с заказчиками будут названы, что всё уже ясно до деталей, остались только формальности, и общественность вот-вот всё узнает…

Но менялись начальники этих органов, менялись следователи, а ничего яснее не становилось. В сухом остатке, на сегодня существует (помимо маргинальных) всего лишь три версии этого преступления.

Первая: убийство заказал Березовский, которому буквально через неделю почему-то (почему?) начал мешать назначенный им же Листьев.

Вторая: это убийство заказал Сергей Лисовский, владелец крупного рекламного бизнеса, который из-за моратория нёс большие убытки (хотя в Останкино даже уборщицы знали, что мораторий – инициатива Березовского, и Листьев был всего лишь исполнителем).

Третья же версия заключается в том, что это убийство совершили люди, имевшие какие-то конфликты с Листьевым по делам, которые никак не были связаны с телевидением.

Так или иначе, но буквально через несколько дней к офису Березовского (по случайности офис Березовского находился на той же Новокузнецкой улице, что и дом Листьева, в трёхстах метрах один от другого) подъехала группа следователей, чтобы провести там обыск, а самого Березовского доставить в прокуратуру для допроса.

Охрана Березовского не пустила следователей в здание, а сам он позвонил исполнявшему обязанности генерального прокурора Ильюшенко. После этого следователи уехали и больше Березовского по этому вопросу не беспокоили. С Лисовским случилась примерно такая же история, с той только разницей, что он на допросе всё-таки побывал. Но там ему ничего предъявить не смогли (а могли ли?), и он так и остался в статусе свидетеля.

Убийство Листьева ничего в истории ОРТ не изменило. Через положенное время мораторий закончился, рекламный рынок был приведён в норму, а доходы потекли на канал и выявили огромный дефицит. Ближе к лету стало ясно, что реорганизацией рекламного рынка все проблемы каналы на решались. Реальность оказалась такова, что от Березовского требовались десятки миллионов долларов для покрытия убытков даже несмотря на то, что все рекламные деньги теперь шли в бюджет ОРТ. Надежды Березовского на получение фактического контроля над ОРТ малой кровью оказались напрасны.

Часть 3

А тем временем с начала февраля в Чечню вошли внутренние войска МВД и в равнинной ее части (включая Грозный) началось “установление конституционного порядка” (то есть установка блокпостов и зачистки). Прежде всего внутренние войска выставляли блокпосты вдоль линий снабжения действующей армии, которая уходила все дальше в горы.

В Грозном была сформирована пророссийская администрация Чечни во главе с Саламбеком Хаджиевым (бывшим министром химической и нефтеперерабатывающей промышленности СССР) и уже известным нам Умаром Автурхановым. В результате штурма Грозного город был фактически уничтожен и превращен в руины.

Без каких-либо проблем российскими войсками был занят лояльный Москве Надтеречный район. Прилегающие к нему с южного берега Терека равнинные районы Чечни тоже не оказали серьезного сопротивления. Можно сказать, что Москва к концу февраля достаточно уверенно контролировала север Чечни по линии Малгобек - Нагорное - Долинский - Первомайское - Грозный - Аргун - Гудермес - Хасавюрт.

Но дальше на юг начались проблемы: несмотря на то, что армия уже вышла на рубеж трассы Ростов - Баку, в тылу у нее оставались серьезные силы противника, который и не думал сдаваться. В соответствии с планом, пока армию продвигалась в горы, уничтожением этих сил должны были заняться внутренние войска.

И хотя генерал МВД Куликов был номинальным командующим всей группировки российских войск, тем не менее он, и особенно его подчиненный, генерал-лейтенант МВД Анатолий Романов, в основном сосредоточились на уничтожении этих групп дудаевских боевиков. Армией же командовали Трошев, Пуликовский и другие уже известные нам генералы.

Внутренние войска МВД действовали всегда одним и тем же методом. Они подходили к населенному пункту уже имея информацию от военной разведки и своей агентуры о том, есть ли в нем боевики или их нет. Окружали его и вызвав на переговоры старейшин, требовали от них, чтобы все боевики разоружились. Причем, примерно зная численность группировки противника, они требовали сдать ровно столько автоматов Калашникова, сколько бойцов было в этой группировке.

Иногда был возможен компромисс: если переговоры со старейшинами шли конструктивно, то им разрешалось создать из местных жителей “отряд самообороны”, численностью не более 50 человек. Все бойцы такого отряда должны были зарегистрироваться сами и зарегистрировать свое оружие у соответствующих сотрудников МВД.

Все остальное оружие требовалось сдать. На это, как правило, давалось не больше суток. Если боевики сдавали оружие, им позволялось остаться (если они были местные жители) и, если они хотели - то войти в состав “отряда самообороны”. Если боевик был иногородним, то ему, после регистрации, позволялось уехать по месту прописки.

В реальности это часто не выполнялось. Задержанных мужчин после установления личности не отпускали, а отправляли в фильтрационные пункты, где их “с пристрастием” допрашивали. После таких допросов многие задержанные исчезали и больше их никто не видел.

Если оружие не сдавалось или сдавалось в недостаточном количестве (это, разумеется, определялось “на глазок”), то начиналась зачистка. То есть группы вооруженных солдат внутренних войск обходили каждый двор и квартиру и обыскивали (и, конечно, отнимали) все подряд. Если у них были минимальные сомнения в лояльности обыскиваемых или им казалось, что им кто-то и что-то угрожает - они стреляли не задумываясь.

Разумеется, зачистки очень быстро стали синонимом неприкрытого ментовского произвола, мародерства и садизма. И вместо того, чтобы быть способом установления “конституционного порядка”, стали одним из самых главных факторов, провоцирующих сопротивление чеченцев и жажду мести.

После каждой такой зачистки в горы к Дудаеву уходили все новые и новые группы мужчин, которые уже не хотели ничего, кроме как мстить врагу, унизившему и ограбившему его семью. А ведь часто дело кончалось не только ограблением и унижением. Тут и там зачистки приводили к убийствам чеченцев. В том числе и мирных жителей, включая женщин, стариков и детей.

Самым громким событием такого рода была зачистка в селе Самашки, которое расположено на запад от Грозного ближе к границе с Ингушетией. Через это село проходит железная дорога на Грозный, которая служила одной из главных артерией снабжения российских войск в Чечне. Контроль над Самашками имел важное значение. Поэтому с конца февраля все генералы внутренних войск, включая Куликова и Романова, вели переговоры со старейшинами этого села о том, чтобы они сдали оружие и выгнали засевших в селе боевиков.

Было известно, что в селе скрываются дудаевские боевики, которые были готовы драться и даже заминировали подступы к селу. Источники МВД оценивали численность группировки в 250 - 300 человек. По свидетельству местных жителей, старейшины села требовали от боевиков покинуть деревню, поскольку не хотели, чтобы в селе проводили зачистку. При наличии такой крупной группировки боевиков это означало даже не зачистку, а полноценную военную операцию с обстрелом артиллерией и танками.

Наконец 6 марта командование внутренних войск приняло решение о блокировке Самашек и выдвинуло ультиматум: в течении суток старейшины должны были сдать 254 единицы стрелкового оружия. В противном случае село будет вначале обстреляно из танков и минометов, а потом туда будут введены войска.

Тогда боевики приняли решение покинуть село. Но, поскольку оно было окружено со всех сторон, то, по всей видимости, они договорились с кем-то из младших командиров, стоящих в оцеплении, тот их тайно, ночью пропустил и они ушли в горы. (Такого рода “гешефты” были довольно распространены во время этой войны). В Самашках остался только согласованный ранее с военными отряд самообороны, состоящий из местных жителей, численностью 40 человек.

На утро старейшины принесли военным, стоящим на краю села, всего 11 автоматов. Они сказали: “Это все, что у нас есть. Боевики ушли и практически все оружие унесли с собой”. Разумеется, им никто не поверил, а младшие командиры не признались, что ночью выпустили боевиков из села. Поэтому командование было убеждено, что старейшины их обманывают, а “бандиты” по-прежнему находятся в селе.

Дав еще два часа на то, чтобы им принесли оружие и не дождавшись его, военные начали стрелять по селу из пушек и минометов. Как гордо сказал позже один из их командиров, генерал-лейтенант МВД Антонов: “«это была полностью независимая военная операция войск МВД». И от себя добавим - первая из подобных. Это была проба пера для внутренних войск, которые хотели изо всех сил доказать, что тоже способны проводить войсковые операции по уничтожению крупных группировок противника не хуже, чем армия.

Все это, разумеется, до боли напоминало операцию НКВД “Чечевица” (по депортации чеченцев), проведенную 23 февраля 1944 года. И нужно это помнить, чтобы правильно понимать, что происходило дальше. Относительно того, что произошло потом, существует две версии событий.

Российская версия состоит в том, что после обстрела, когда войска пошли в атаку на деревню, отряд самообороны неожиданно оказал сопротивление и поэтому начался бой, унесший много жизней, в том числе и небольшого числа мирных жителей.

Чеченская же версия состоит в том, что когда российские танки и БМП пошли на деревню, то часть из них подорвалось на минах и остальные солдаты, озлобленные смертью товарищей, ворвавшись в деревню начали истреблять всех мужчин без разбора, в том числе и подростков. Были погибшие и среди женщин и стариков. То есть в реальности никакого боя не было, никто не собирался оказывать сопротивления, а все погибшие были результатом варварской “зачистки”.

События в Самашках вызвали большой резонанс. В результате была создана депутатская комиссия под председательством С.Говорухина, которая признав частично чеченскую версию событий, тем не менее высказалась в том духе, что количество жертв сильно преувеличено. В конечном итоге, никаких серьезных последствий деятельность этой комиссии не имела.

Однако общество «Мемориал» провело свое расследование и сделало следующие выводы:

«Зачистка» Самашек сопровождалась убийствами мирных жителей, издевательствами над задержанными, грабежами и поджогами домов. Именно в ходе «зачистки» погибло больше всего жителей села и было разрушено большинство домов.

В результате проведения операции в Самашках 7-8 апреля среди жителей села было большое количество убитых. На момент написания доклада его авторам было достоверно известно о гибели 103 жителей села, однако, по-видимому, этот список неполон. Подавляющее большинство погибших, числившихся в этом списке, не принимали участия в вооруженных столкновениях, а были мирными жителями села. Именно мирные жители села были объектом нападения в ходе «зачистки» со стороны военнослужащих ВВ и сотрудников МВД РФ.

Причины гибели мирных жителей: артиллерийский или минометный обстрел села; обстрел улиц из бронетранспортеров; обстрел снайперами улиц и дворов; расстрелы в домах и во дворах; взрывы гранат, брошенных в подвалы, дворы и помещения с людьми; поджоги домов; убийства в ходе конвоирования задержанных для фильтрации».

Итог операции в Самашках - 15 погибших российских военнослужащих (подорвались на минах при въезде в село) и, по разным оценкам, от 100 до 300 мирных жителей, включая женщин, стариков и детей. Дудаев и его окружение обвинили в том, что произошло руководившего этой операцией генерал-лейтенанта МВД Анатолия Романова и приговорили его заочно к смертной казни.

А в Москве в начале февраля Черномырдин и Чубайс вели бесконечные переговоры с директором-распорядителем МВФ Мишелем Камдессю. Тот, выслушав просьбы о предоставлении кредита, выдвинул несколько очевидных условий для его получения. Эти условия не были ни для кого (включая Ельцина) секретом.

Первое: все налоговые льготы должны быть отменены. Практику отсрочек уплаты налогов и тем более их “прощения” - немедленно прекратить.

Второе: сократить расходную часть бюджета, а значит, затраты на госаппарат (включая силовиков и военных). Ни одного цента из кредита не должно пойти на войну.

Третье: прекратить т.н. “перекрестное” субсидирование сельского хозяйства и коммунальщиков за счет промышленности. (В России в то время регионалы и аграрии пролоббировали себе льготные тарифы на электроэнергию и ГСМ и, разумеется, производители пропорционально подняли цены для промышленности).

Четвертое: Реформы (и прежде всего - приватизация) должны быть немедленно продолжены. Денежный этап приватизации должен начаться уже в этом году.

Ельцин не любил встречаться с Камдессю. Прежде всего потому, что после нескольких личных встреч он знал: директор-распорядитель МВФ слишком хорошо осведомлен о том, кто является автором всех тех “художеств”, которые мешают получению финансирования от МВФ. Ведь помимо государственных чиновников Камдессю имел хорошие контакты с крупными частными банками - как международными, так и российскими. Поэтому все перипетии внутри российской власти он с ними обсуждал вполне откровенно. А для банкиров то, что происходило во властных коридорах не было большим секретом. И все фавориты Ельцина и направленность его интересов им были хорошо известны.

Всю тяжесть объяснений с Камдессю взвалил на себя Черномырдин. Чубайс отвечал за техническую сторону вопроса. И вместе они после мучительных переговоров все-таки согласовали с МВФ план действий, под который Камдессю согласился выделить кредит в 6,8 млрд. долларов. Но условия кредита были жесткие: кредит выдавался в течении года ежемесячными траншами, кроме того, была предусмотрена регулярная инспекция МВФ хода выполнения плана и в случае срыва - прекращение финансирования.

В любом случае это было лучшее, что могла получить Россия в тот момент. Кредиты у частных иностранных банков стоили бы значительно дороже, а условия - еще жестче. И не факт, что их в то время вообще можно было получить, поскольку Россия вела полноценную войну будучи фактически банкротом в финансовом отношении.

Но вот когда все уже было согласовано, тогда 10 марта Ельцин не отказал себе в удовольствии встретится с директором-распорядителем МВФ и в его присутствии Черномырдин и Камдессю подписали соглашение о предоставлении кредита “для поддержки программы реформ и экономической стабилизации на 1995 год”. В исполнение этого соглашения 11 апреля исполнительный совет МВФ одобрил выделение этого кредита.

Угроза полного финансового краха, спровоцированного неожиданными военными расходами, отступила. Но расслабляться было рано. Денег на войну все равно катастрофически не хватало. Кредит МВФ заместил те средства, которые из других, гражданских статей бюджета (зарплаты госслужащим, расходы на образование и культуру и т.д.) были переброшены на войну. Но этого было явно недостаточно. Даже с кредитными деньгами гражданский бюджетный сектор едва сводил концы с концами. Но военным требовался еще примерно миллиард долларов (как минимум!), чтобы финансировать военную операцию в Чечне хотя бы до конца года.

Тогда же, 10 марта российские войска подошли к селу Бамут на юго-западе Чечни. Это село является воротами в горную Чечню и стоит у входа в ущелье реки Фортанга, разделяющей Чечню и Ингушетию. По этому маршруту уходили в недоступные горы и к ингушам дудаевские отряды. Там у них были базы, где хранилось оружие, боеприпасы и где они переводили дух и лечили свои раны.

Забегая вперед, скажем, что таких главных маршрутов в горную Чечню было три-четыре. Кроме уже упомянутого, были еще путь на аул Шатой в Аргунском ущелье, дорога к знаменитой столице имама Шамиля Ведено в, соответственно, Веденском ущелье, аулы Центорой и Аллерой в ущелье реки Аксай (на некоторых картах она называется Сулла-Чубутла) и еще несколько менее важных направлений.

Село Бамут было первым, с которого начала российская армия свой поход в горную Чечню. Важной особенностью этого села было то, что в непосредственной близости от него в советское время была военная база с шахтами для ракет стратегического назначения. Защищавший село отряд полевого командира Хизира Хачукаева очень эффективно использовал это обстоятельство и создал из имевшихся там бетонных тоннелей и укрытий неприступную крепость.

Первоначально отряд имел численность не более 100 человек. Но постепенно в него вливались все новые и новые группы уходящих с равнин в горы боевиков, и к моменту начала боев он уже насчитывал не менее 300 вооруженных бойцов.

Больше месяца русские войска стояли у Бамута, готовясь к штурму, и не предпринимали никаких активных действий. Наконец, в ночь с 14 на 15 апреля они начали наступление на Бамут. Бой шел два дня, но на исходе 17 апреля российские войска были отведены на исходные позиции. На следующий день они опять начали атаковать чеченские позиции. И опять вынуждены были отступить.

Тогда они решили зайти чеченцам в тыл и послали отряд спецназначения “Росич” в обход. Но чеченцы разгадали этот замысел и устроили “Росичу” засаду. В завязавшейся перестрелке спецназовцы потеряли сразу 10 человек убитыми и 17 ранеными и вынуждены были вернуться обратно.

Через короткое время Бамут превратился в кошмар российских генералов. Взятие Бамута стало идеей фикс для них. Они продолжали бесплодные попытки взять Бамут практически всю войну. И всякий раз натыкались на ожесточенное сопротивление чеченцев, которые занимали хорошо укрепленные позиции на господствующей высоте. Ничего с этим поделать было невозможно. Эти шахты не могла разрушить даже родная Дудаеву стратегическая авиация.

В Москве Черномырдин решил, что у него осталась только одна возможность получить дополнительные деньги в бюджет: заставить раскошелиться “красных директоров”. Для этих целей он поручил Сосковцу провести переговоры с руководителями основных нефтяных и металлургических предприятий страны, то есть с теми, кто обладает серьезными экспортными возможностями и, следовательно, имеет много валютной выручки.

Выбор Сосковца для этой миссии был логичен: все знали, что он является ставленником “отраслевого” (т.е. директорского) лобби, да и сам он в недавнем прошлом был руководителем крупного металлургического комбината.

Мы уже писали о том, что ни для кого не было секретом наличие офшорных “заначек” у этих “матерых товаропроизводителей”. Разумеется, не было это тайной и для Черномырдина. Задача, которую он поставил перед Сосковцом, звучала просто и ясно: что вы хотите взамен того, чтобы содержимое ваших кубышек хотя бы частично перетекло в бюджет?

Все понимали, что легальных возможностей вытащить деньги из офшоров правительство не имеет, а если начать давить на этих директоров, то это приведет лишь к тому, что деньги из этих кубышек потекут в партийный бюджет товарища Зюганова. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

Первый зондаж настроений в среде директоров показал, что диалог возможен. Их предложение звучало так: мы готовы дать правительству кредиты под залог акций наших же предприятий. Но есть одно условие: кредиты даются только на срок до президентских выборов, а если они не возвращаются, то акции переходят к нам в собственность.

До выборов оставалось еще больше года. И за это время могло случиться многое. И самое главное - в декабре должны были состояться выборы в Думу, которые очевидно являлись генеральной репетицией перед президентскими выборами. Расклад сил, который сложится по результатам выборов в Думу покажет, кто будет главными конкурентами Ельцина летом 1996 года.

Поведение директоров несомненно означало, что они поставили на Ельцине крест и не верят в его способность вновь победить на выборах президента России. Но это было бы полбеды. Это еще и означало, что будучи людьми энергичными, директора не останутся в стороне и не будут простыми наблюдателями за разворачивающимся политическим процессом. А выберут себе другого фаворита и будут делать ставку на него. А выбрав, начнут играть против Ельцина.

На практике это означало, что они продолжат линию на неуплату налогов и будут и дальше перегонять валютную выручку в офшоры. Тактика “чем хуже - тем лучше” была в этих условиях для них самой рациональной, поскольку любой соперник Ельцина будет зарабатывать очки прежде всего на критике его экономической политики и ее последствий.

Конечно, самым сильным соперником Ельцина был Зюганов. К нему и потянулась основная масса директоров. В окружении Зюганова было много бывших партийных начальников и руководителей еще советской промышленности. Эта была среда очень понятная и близкая директорскому корпусу и неудивительно, что они все потянулись туда.

Несомненно, там они нашли самый теплый прием. Таким образом курс на развал бюджетной системы и стимулирование неплатежей и инфляции мало того, что соответствовал “шкурным” интересам директуры, но еще и оказался политически востребованным. Причем востребованным той политической силой, которая считалась наиболее вероятным победителем президентской гонки.

Так или иначе, но у Черномырдина было не так много других вариантов вариантов решения навалившихся бюджетных проблем. Нужно было начинать переговоры с директорами на тех условиях, которые они неформально уже передали через Сосковца.

Переговорщиком от них выступил Владимир Потанин, совладелец частного “Онэксим Банка”, который с начала 90-х сумел собрать у себя в качестве клиентов многих экспортеров, включая “Норильский Никель”, “Сургутнефтегаз”, “Нафта-Москва” и прочих.

Сам Потанин был выпускником МГИМО и выходцем из Министерства внешней торговли. Кроме этого, он был хорошо знаком с Сосковцом, а через него - с Коржаковым. Насколько он был действительно уполномочен представлять позицию директорского лобби в переговорах с правительством судить трудно, но так его рекомендовал Сосковец и ни у кого не было причин этому не верить.

Во всяком случае в середине марта, на заседании правительства по проблемам бюджетных доходов, с предложением о кредитовании правительства под залог акций выступал Потанин, а включил его выступление в повестку заседания - Сосковец.

Черномырдин и Чубайс (не говоря уже о Сосковце) с благожелательным вниманием выслушали предложение Потанина и приняли решение создать рабочую группу из представителей Минфина и Госкомимущества для того, чтобы перевести этот вопрос в практическую плоскость.

Тем временем в Чечне армия и МВД постепенно выдавливали дудаевских боевиков все выше в горы. Это было непросто, местное население поддерживало своих чеченцев и ни о какой лояльности Москве даже в равнинной части уже не могло быть речи. То тут то там, в тылу у наступающей армии вспыхивали перестрелки и МВД приходилось снова и снова проводить “зачистки” в казалось бы уже полностью “зачищенных” районах. Но, так или иначе, к середине апреля инициатива прочно была уже в руках у российской армии и силовиков. Как таковой линии фронта, конечно же не было, но уже можно было говорить о том, что Москва держит под относительным контролем всю территорию севернее линии Бамут - Урус-Мартан - Старые Атаги - Шали - Автуры - Центорой.

В начале апреля в Москве началась подготовка к празднованию 50-летия победы над Германией. Ельцин хотел сделать из этого юбилея событие, которое хотя бы отчасти сгладило неприятный осадок, который остался у россиян от вывода российских войск из Восточной Европы за восемь месяцев до этого.

Кстати остался такой осадок у россиян или нет - это еще большой вопрос. Наверное какая-то имперски настроенная часть граждан и испытывало определенный дискомфорт от этой “сдачи завоеванной дедами территории”, но в целом уход из Восточной Европы не вызвал каких-то заметных волнений.

Из этого можно сделать вывод, что большинство россиян никак не прореагировало на этот “позор”, ведь иначе они бы как-то свое недовольство выразили: в те времена народ был легок на подъем и устраивал многочисленные акции протеста по любому поводу.

И даже коммунисты в Думе, никогда не упускавшие возможность лягнуть “демократов”, не устроили никакой истерики и практически безмолвно проглотили эту горькую пилюлю.

Впрочем, достаточно было того, что сам Ельцин испытывал определенную досаду из-за вынужденного вывода своих войск из когда-то побежденной Германии. (К тому же, он хотел как-то реабилитироваться за собственный берлинский конфуз с “дирижированием оркестром” и прочими своими пьяными выходками).

Он также интуитивно чувствовал, что аналогичный постимперский синдром испытывает и армейская верхушка. И он считал, что в такой момент нужно потешить воинственные инстинкты своих генералов, которые ведут боевые действия на юге России.

И Ельцин решил провести в Москве аж два парада. Один - парад ветеранов Второй мировой войны на Красной площади. А второй - парад нынешней российской армии на Поклонной горе.

Такого еще никогда не было! Он решил собрать у себя всех руководителей стран антигитлеровской коалиции и таким образом показать всему миру как высок статус нынешней России: все приехали не куда-нибудь, а в Москву на празднование 50-летия Победы. А значит все признают, что Россия - правопреемник СССР и, следовательно, это она внесла решающий вклад в разгром Германии и теперь у нее статус великой державы и т.д.

Чтобы ничто не омрачило готовящееся торжество, Ельцин в одностороннем порядке 28 апреля объявил о прекращении огня в Чечне на две недели (то есть до 12 мая). Ельцин знал, что все западные лидеры не в восторге от его затеи с войной в Чечне, что на них давят их правозащитники, пацифисты и оппозиция.

Особенно уязвимой для критики была тема необходимости финансовой поддержки России, у которой якобы нет денег платить людям пенсии и зарплаты, но при этом нашлись деньги на войну. Оппозиция и в Америке и в Европе начала требовать от лидеров своих стран прекратить оказание помощи России, поскольку нет никаких гарантий, что эта помощь не тратится на войну.

Все средства массовой информации на Западе были были завалены сообщениями жестокостях войны в Чечне и о нарушениях там прав человека. Особое место в западной прессе уделялось красноречивым описаниям “зачисток” чеченских городов и сел российскими внутренними войсками.

Нужно отдать должное чеченским пиарщикам: в информационном противостоянии они начисто переиграли всех телевизионных гениев из Останкино. Тем более, что среди московских журналистов было немного тех, кто искренне поддерживал действия Кремля, а обещанного Березовским разворота гостелевидения в сторону поддержки Ельцина в тот момент так и не произошло.

Ельцин, понимая все это, не хотел вместо запланированного им торжества (в котором, разумеется, он себе отводил главную роль) выступать в роли провинившегося школьника, которого отчитывают строгие наставники. В другое время он бы с удовольствием послал бы их всех к черту. Но в тот момент он сильно от них зависел (прежде всего в финансовом отношении) и поэтому не мог себе этого позволить.

Решение об одностороннем прекращении огня стало для воюющей армии настоящим шоком: она только что начала операцию по наступлению в горные районы Чечни.

Разумеется, Дудаев не стал в ответ объявлять никакого перемирия, а воспользовался внезапно свалившейся на него передышкой для того, чтобы скрытно передислоцировать своих боевиков обратно на равнинную часть, то есть в тыл российских войск.

В последствии, в своих мемуарах генерал Куликов напишет, что чеченцы за эти две недели сумели перебросить на равнину 45% своих сил. Неудивительно, что уже 14 мая дудаевцы внезапно открыли минометный огонь по Грозному (чего не было уже больше двух месяцев). Фактически, то преимущество, которое получили российские войска после окончательного взятия Грозного в начале марта, разом улетучилось и все нужно было начинать сначала.

Зато торжество у Ельцина выдалось на славу. На праздник приехали президент США Клинтон, премьер-министр Великобритании Мейджор, президент Франции Миттеран и многие другие первые лица ведущих стран.

Прибыл (поскольку, по понятным причинам, не мог отказаться) даже канцлер Германии Гельмут Коль. Зачем Ельцин пригласил и его - нетрудно догадаться: Коль был свидетелем “берлинского позора” Ельцина и значит теперь настала его очередь испить эту чашу.

Сейчас мы без каких-то эмоций смотрим на то, как немецкие политики, родившиеся после Второй мировой войны, спокойно обсуждают проблемы “исторической вины” немцев и прочие высокие материи.

Но дляровесника Ельцина Коля война не была страницей из учебника. У него на войне погиб старший брат, и сам он в конце войны успел недолго послужить в ПВО. Он прекрасно помнил послевоенную Германию, разрушенную и морально опустошенную страну изнасилованных женщин и голодных детей, в которой большинство мужчин были либо убиты, либо покалечены, либо находились в плену.

И этот его приезд в Москву наверняка стоил ему больших моральных усилий. Но, тем не менее, Ельцин поставил его в такое положение, хоть называл его “другом” и всегда, когда ему была нужна чья-то помощь, в первую очередь звонил немецкому канцлеру. Таковы были специфические представления Ельцина о “дружбе” и мы еще не раз убедимся в том, насколько они отличались от общепринятых.

Торжества прошли отменно. Парады сменялись речами, а речи - застольями. Ельцин вместе с Лужковым, в присутствии высоких гостей, открыли мемориальный комплекс на Поклонной горе в Москве, построенный как раз к юбилею. И, наконец, после 9 мая все разъехались.

Уже начиная со второй половины мая армия возобновила наступление на дудаевских повстанцев. Первоначально, командующий армейскими частями генерал Трошев, упершись в Бамут, решил войти в горы через расположенное восточнее Бамута Аргунское ущелье. Конечной целью этой экспедиции был аул Шатой, где окопались основные силы Дудаева.

Но посланный Трошевым с этой целью генерал Шаманов завяз в боях на подступах к Аргунскому ущелью в районе аула Чили-Юрт. Через несколько дней беспрерывных боев стало ясно, что план нужно корректировать. Тогда Трошев принял решение пойти еще восточнее - в Веденское ущелье и взять старую чеченскую столицу - Ведено, где еще во время Кавказской войны была ставка имама Шамиля.

Этот план стал неожиданностью для Дудаева и Масхадова: практически все их силы (за исключением разрозненных отрядов на равнине) находились в Аргунском ущелье. Уже 3 июня Трошев взял Ведено и перед чеченскими войсками встала реальная угроза окружения: с запада, севера и востока к ним подбирались российские отряды. А за спиной был Большой Кавказский хребет.

В этих условиях Дудаев отдал приказ оставшимся в горах боевикам мелкими группами пробиваться обратно на равнину. 12 июня российские войска, перевалив из Ведено через хребет, и сломив сопротивление арьергарда чеченцев, взяли, наконец, Шатой. В тот момент считалось, что военная фаза конфликта закончилась, песенка чеченцев спета, и теперь дело за внутренними войсками генерала Куликова и его печально известными “зачистками”.

Но так считали все, кроме самих чеченцев.

Часть 4

В Кремле, тем временем, начали подготовку к предстоящим парламентским выборам. Тогдашние политтехнологи пришли, наконец, к выводу, что необходимо создать мощную “партию власти”, на которую можно было бы опереться в следующей Думе. После того, как гайдаровский “Выбор России” перешел в оппозицию Ельцину в связи с войной в Чечне, в администрации президента больше не рассчитывали на лояльность “демократов первой волны”.

И хотя с со многими из них сохранились хорошие личные отношения, а некоторые (Чубайс) даже продолжали работать в правительстве, в основном члены “Выбора России” были теперь настроены по отношению к Ельцину критически, и прежнего доверия в их среде он уже не имел.

Кроме этого, создание “партии власти” имело еще одно существенное ограничение. Дело в том, что Кремль, понимая необходимость её создания, тем не менее не хотел (или не мог?) отказаться и от концепции “Ельцин – президент всех россиян”. Надпартийное позиционирование Ельцина оставалось и в 1995 году стержнем внутриполитической концепции Кремля. И никакие доводы разума не могли подвигнуть Ельцина занять чёткую партийную позицию и перестал играть “царя”.

Можно сколько угодно спекулировать на эту тему и высказывать предположения о том, почему этот подход оказался неизменным в течении всего времени правления Ельцина, и был ли он правильным и полезным как для страны, так и для самого президента. Но мы не станем этого делать и лишь констатируем это обстоятельство как факт.

Таким образом, если партию власти нельзя было строить вокруг Ельцина, то нужно было строить её вокруг Черномырдина. Тем более, что его авторитет, особенно в среде чиновников и руководителей промышленности, был достаточно высок.

Разумеется, в связи с тяжёлым экономическим положением, к тому же усугублённым начавшейся войной, у так называемого “простого” народа было много претензий к правительству и, прежде всего, к Черномырдину. Однако другого такого (как тогда было принято говорить) “политического тяжеловеса” в окружении Ельцина не было, и поэтому выбор пал на него.

22 мая была зарегистрирована политическая партия “Наш дом – Россия” (НДР) с Черномырдиным во главе. Её аппарат возглавил недавно назначенный (вместо Полеванова) председателем Госкомимущества питерский земляк Чубайса Сергей Беляев. В эту партию естественным образом влилась и партия ПРЕС Шахрая и Шохина, которая изначально и создавалась под патронажем Черномырдина.

По замыслу провластных политтехнологов уже через полгода, в декабре, вновь созданная партия должна была составить конкуренцию коммунистам на выборах в Государственную Думу. Времени на раскрутку новой партии почти не было, и поэтому Беляев вынужден был уйти в бессрочный отпуск с тем, чтобы полностью посвятить себя партийному строительству и предвыборной компании.

Но все эти процессы проходили мимо Ельцина. Несмотря на масштабные и трагические события, происходившие в стране, его образ жизни мало изменился за последние пару лет. Он по-прежнему много времени проводил в Президентском клубе, фанатично играл в теннис, парился в бане и, конечно, общался со своими приближёнными во время бесконечных обедов-ужинов. Разумеется, они сопровождались обильными возлияниями.

Ельцин часто выезжал в регионы. Мы уже описывали строгий ритуал, в соответствии с которым были выстроены его поездки по стране. Они были довольно шумно обставлены, но в большинстве своём оставались довольно бессмысленными и сводились к пирам, которые закатывали ему местные князьки. Ну а после пиров – какая работа? В самолет – и в следующий регион.

Сами эти пиры не были встречами единомышленников. Это не был и традиционный для Запада (и Японии) “Team building”, который подразумевает встречи “без галстуков” и обязательное пиво или виски всей командой во главе с шефом. Это были довольно однообразные, похожие на обряд, пьянки с обязательными тостами и лицемерным славословием. Они не укрепляли ельцинского авторитета и никак не помогали решить проблем региона, в который он приезжал.

Также эти визиты уже не были и тем, чем они были ещё три-четыре года назад. Тогда в регионы приезжал лидер, который был на волне успеха и популярности, он вдохновлял людей, давал им надежду на лучшую жизнь, показывал перспективу и вселял уверенность в собственных силах. Все местные активисты и чиновники тянулись к нему, хотели побыть рядом с ним, искупаться в лучах его славы.

Теперь же никто не верил в то, что пребывание рядом с Ельциным могло поднять рейтинг: скорее наоборот. Его визитов боялись не только потому, что он мог что-нибудь “такое” отчебучить в “хорошем настроении”, но и потому, что не знали, что у него на уме, и чего от него ждать: нагоняя или похвалы.

Ельцинское отношение к людям в тот период мало зависело от их реальной эффективности. Он мог благоволить совершенно бездарному солдафону (типа Барсукова), а мог испытывать неприязнь и недоверие к мужественным, толковым и дельным людям (типа Рохлина).

Огромный и всё разраставшийся аппарат администрации президента пытался как-то компенсировать угасавшую активность Ельцина и работал независимо от него. Во время поездок по регионам, пока президент пировал с региональными элитами, его чиновники проводили совещания на уровне замов губернаторов и таким образом пытались придать хоть какой-то смысл этим похожим один на другой вояжам.

Мало чем от поездок в регионы отличались и ельцинские поездки на встречи глав государств СНГ или на двусторонние саммиты с лидерами бывших советских республик. Там Ельцин тоже выпивал и резвился, как умел. К тем временам относится нашумевший эпизод, когда пьяный Ельцин играл ложками на лысине киргизского президента Аскара Акаева и тому подобные его “шутки”.

Все эти ельцинские выходки невозможно было постоянно выдавать за некую милую эксцентричность. Конечно же, это воспринималось как дикость. И сколько бы ельцинская свита ни хохотала, призывая всех присоединиться к этому вымученному веселью, тот же Акаев, будучи доктором физико-математических наук и серьёзным учёным, всё прекрасно понимал. Как, впрочем, и все остальные участники этих застолий.

Вот и в этот раз, Ельцин точно так же съездил на саммит глав государств СНГ в Минск, где 28 мая был подписан ряд довольно бессмысленных документов с красивыми названиями.

После этого он улетел отдыхать в Сочи. Там его застала новость о землетрясении на Сахалине. 28 мая небольшой поселок нефтяников, насчитывавший 3 тысячи жителей, был стёрт с лица Земли.

Власти долго не могли понять, что произошло, и структуры МЧС пришли на помощь лишь на следующий день. В результате от последствий землетрясения погибли 2 тысячи человек, а почти все оставшиеся в живых жители получили серьёзные ранения. Из-за сильных разрушений было принято решение город не восстанавливать. 31 мая Ельцин объявил траурным днём.

9 июня к Ельцину в Сочи прилетел президент Украины Кучма. Прилетел для того, чтобы финализировать долгий и мучительный процесс по разделу Черноморского флота. Было принято решение, что российский Черноморский флот будет базироваться в Севастополе отдельно от украинского, и для этих целей Россия будет арендовать у Украины соответствующие бухты и всю необходимую береговую инфраструктуру. Также России передавался военный аэродром в Феодосии с находящимися на нём самолетами.

Мы уже писали, что эта договоренность была для Украины вынужденной: с одной стороны, она не могла обходится без российского газа, а с другой стороны, ей совершенно нечем было за него платить: денег, которые Россия платила Украине за транзит своего газа в Западную Европу, было явно недостаточно. Это был тупик, выход из которого хотели найти и Россия, и Украина.

Такой выход был найден премьерами Черномырдиным и Кучмой ещё за два года до этого, на встрече в Массандре. И теперь, когда Кучма стал президентом, он, наконец, финализировал эти договоренности. После долгой и тяжёлой работы переговорщиков с обеих сторон на стол Ельцину легли готовые для подписания бумаги.

Их подписание было обставлено максимально торжественно. Было поднято немало фужеров за российско-украинскую дружбу. Много говорилось о Севастополе – как о городе-герое, городе российской морской славы – и о том, что всё это пойдёт лишь на пользу сотрудничеству двух братских народов.

Но между строк почти не скрывалась тема имперского величия России, её не подлежавшего сомнению права присутствовать в качестве военной силы в Чёрном и Средиземном морях, и ещё раз подтверждалось то, что было подписано за год до этого в Будапеште: Россия являлась одним из гарантов безопасности для Украины.

Кучма погостил в Сочи ещё несколько дней, где он тесно общался с Ельциным и его окружением. Всё там продолжалось в том же цикле: теннис – баня – застолье, теннис – баня – застолье… Так Ельцин понимал отдых настоящего мужчины и главы государства. Прожив в этом цикле несколько дней (по некоторым данным он пробыл в Сочи до 14 июня) президент Украины улетел в домой.

Ночью 13 июня из Веденского ущелья на равнину вышел так называемый “разведывательно-диверсионный” батальон под командованием известного полевого командира Шамиля Басаева. Оставаясь незамеченным, он преодолел 60 километров и пришёл в Гудермес. Остаётся загадкой, как это ему удалось сделать, если вся равнинная Чечня контролировалась внутренними войсками генерала Куликова, и на каждом шагу там стояли блокпосты.

А на следующий день, 14 июня, рано утром границу Чечни и Дагестана пересекла колонна из двух военных КамАЗов, одного “Урала” и милицейского автомобиля ВАЗ-2106. На первом же блокпосту вышедший из легковушки человек в форме объяснил постовым милиционерам, что эта военная колонна везет в Россию “груз-200” – тела убитых на войне российских солдат. Постовые решили не проявлять излишнего рвения и пропустили колонну без досмотра.

На самом же деле в автомобиле было 200 чеченских коммандос этого батальона Басаева. В каждом грузовике плотно прижавшись друг к другу стояли по шестьдесят шесть вооруженных до зубов бойцов. Их было так много, что у них даже не было возможности сесть.

Их целью был аэропорт в Минеральных Водах. Но каковы были их дальнейшие планы – доподлинно неизвестно. Есть разные свидетельства на этот счёт. Некоторые из бойцов говорят, что они ехали для того, чтобы захватить самолёт и лететь в Турцию. Другие утверждают, что у них был план захватить сам аэропорт. Третьи слышали от Басаева, что тот собирался на захваченном самолёте лететь в Москву и там дать бой, чтобы “война пришла в сердце России”.

Так или иначе, но от границы Чечни до Будённовска банда Басаева проехала без досмотра 52 (!) блокпоста. Впоследствии Басаев не раз говорил, что это ему удалось только лишь благодаря продажности дежуривших на блокпостах милиционеров. Он давал им взятки – и они пропускали его колонну без досмотра.

Разумеется, сами подчинённые Куликова это отрицают и рассказывают какие-то загадочные истории про будто бы сидевших в “Жигулях” славянского вида мужчинах в милицейской форме, которые говорили без характерного акцента, а также о том, что досматривать автомобили с “грузом-200” тогда не было принято, что это считалось “кощунством” и так далее. Но факт остается фактом: от Гудермеса до Будённовска группа из 200 диверсантов, преодолев около 360 километров, доехала без каких-либо проблем.

Но в Будённовске они всё-таки нарвались на “недоверчивых” милиционеров, которые “кощунственно” решили досмотреть колонну грузовиков. О вызвавшей подозрение колонне доложили начальнику местного ОВД Николаю Ляшенко, и тот приказал колонне проехать к зданию ОВД, где и предполагалось осуществить её досмотр.

Басаев понимал, что рано или поздно это должно было произойти. Скорее всего, каких-то конкретных планов у него не было, и для той акции, что он задумал, вполне годился и Будённовск. Подъехав к зданию ОВД, грузовики остановились, и из них сразу начали выскакивать вооружённые чеченцы. Без раздумий они начали атаковать здание с укрывшимися в нём милиционерами.

Бой длился около получаса. Сразу погибли несколько застигнутых врасплох милиционеров, но целиком захватить здание басаевским боевикам так и не удалось. Взяв несколько сотрудников ОВД в качестве заложников, они направились в центр города – на площадь, где находилась местная администрация.

По дороге они вели беспорядочную стрельбу, убивая всех, кто казался им подозрительным или пытался оказать сопротивление. Через короткое время они согнали на центральную площадь города (на пересечении улиц Пушкинская и Октябрьская) около 600 заложников.

Потом они направились к городской больнице, захватив которую, они взяли в заложники ещё 650 больных и 450 врачей и сотрудников больницы. За всё это время с начала террористического акта (а это был именно он) они убили уже около 100 человек.

Басаев принял решение закрепиться в больнице и приказал своим бойцам занять круговую оборону. Вместе с захваченными в городе заложниками их количество составило теперь около 1700 человек. Чеченцы приказали заложникам звонить родственникам, рассказывать, что с ними случилось и требовать прекращения войны в Чечне.

В таком состоянии ситуация зависла до вечера. К вечеру 14 июня в Будённовск прибыли бойцы антитеррористической группы “Альфа” во главе с тогдашним их командиром Александром Гусевым. А ночью прилетели директор ФСБ Степашин, министр внутренних дел Ерин, его первый заместитель Михаил Егоров и ельцинский любимец, вице-премьер “по Чечне” Николай Егоров.

Ельцину уже в середине дня доложили о случившемся. Он знал о захвате больницы в Будённовске и о большом количестве убитых мирных жителей. Мы не знаем, насколько он ясно осознавал, что случилось, и понимал ли, что смертей может быть ещё больше. Но, выслушав доклад о террористическом акте, он, тем не менее, наутро 15 июня улетел в Канаду – в Галифакс на встречу G7, куда он был приглашён всё ещё лишь в качестве гостя: полноправным членом группы Россия станет лишь спустя два года, и тогда эта группа трансформируется в G8.

Официальная ельцинская историография пытается представить дело таким образом, что Ельцин узнал о теракте уже на пути в Канаду. Это не так. Степашин много раз в своих интервью рассказывал, что он лично докладывал Ельцину о теракте во второй половине дня 14 июня. Также известно, что Ельцин вылетел в Канаду только утром 15 июня. Таким образом, у него было по меньшей мере полдня, чтобы принять решение, лететь или нет. И он принял решение лететь.

Ситуация осложнялась ещё и тем обстоятельством, что премьер Черномырдин находился в очередном отпуске. И хотя он, конечно же, немедленно из отпуска вернулся, но полноценно заменить Ельцина он не мог: новая ельцинская конституция лишила его каких-либо рычагов воздействия на силовиков. Они откровенно саботировали любые попытки Черномырдина взять ситуацию с противодействием террористам под свой контроль.

Делать в Галифаксе Ельцину было откровенно нечего. Его пригласили лишь на некоторые (не на все) заседания, и то – лишь (как мы уже говорили) в качестве приглашенного гостя.

Но зато Ельцин не пропустил ни одного банкета и устроил что-то вроде импровизированной пресс-конференции в компании Билла Клинтона. Сохранившиеся видеозаписи ясно показывает, в каком “приподнятом” состоянии в тот момент был Ельцин. Он, не стесняясь, пил рюмку за рюмкой, говорил нарочито громким голосом, сильно размахивал руками и постоянно лез к Клинтону с объятиями и рукопожатиями.

Нет никаких сомнений в том, что он знал о происходившем в Будённовске. На тех же видеозаписях хорошо слышно, как он говорит, что с террористами не нужно церемониться, и что этот теракт –лучшее тому подтверждение. Но от руководства силовиками он в этот момент фактически устранился, пустив дело на самотёк.

В Будённовске с утра 15 июня начались переговоры между Басаевым и российскими силовиками. Первыми на переговоры пошли сотрудники местного РУОПа Владимир Попов и Шарип Абдулхаджиев. Войдя в здание больницы, они неожиданно столкнулись с правой рукой Басаева – Асланбеком Абдулхаджиевым (“Асланбек Большой”), который был старшим братом Шарипа.

Между ними произошёл тяжелый разговор. Нарушая чеченскую субординацию, младший брат сказал старшему: «Хочешь воевать, иди в горы, воюй с солдатами. А здесь женщины и дети. Что вы делаете?!» Но оба сумели совладать со своими чувствами, и дальше переговоры прошли вполне конструктивно.

Переговорщики предложили отпустить хотя бы часть заложников. Басаев, в свою очередь, потребовал, чтобы в больницу пустили прессу. И до тех пор, пока он не переговорит с прессой, он отказывался не только кого-либо освобождать, но и вообще ещё о чём-либо разговаривать. На этом первый разговор с террористами закончился. Попов вместе со своими коллегами вернулся в уверенности, что их миссия прошла более-менее удачно, и хотя бы часть заложников удастся освободить.

Однако руководители силовиков посчитали иначе, и решили не пускать прессу к Басаеву: вместо этого они начали просто тянуть время. Поняв, что он не получит желаемого, Басаев в 14:00 объявил, что если к нему не пустят журналистов, то каждый час он будет расстреливать по пять заложников. И для того, чтобы показать серьёзность своих намерений, немедленно расстрелял шесть заложников из числа захваченных накануне в ОВД милиционеров и военнослужащих.

После этого по инициативе российской стороны начался второй раунд переговоров. Теперь Басаев направил к федералам в качестве переговорщиков врачей захваченной им больницы Веру Чепурину и Петра Костюченко. Они вернулись в больницу, приведя с собой 20 корреспондентов российских и зарубежных средств массовой информации. Под видом корреспондентов и операторов в составе этой группы в больницу проникли и сотрудники ФСБ.

Однако не всё прошло гладко. Когда корреспонденты уже вошли в здание больницы, с российской стороны начали стрелять, и Вера Чепурина, которая заходила последней, получила сквозное ранение в горло, которое, к счастью, оказалось неопасным.

Басаев выступил перед корреспондентами с заявлением, в котором потребовал прекращения боевых действий в Чечне и начала мирных переговоров между Кремлем и правительством Дудаева. После чего, как и обещал, освободил часть заложников (детей и беременных женщин).

После этого стороны больше не обменивались переговорщиками, а продолжили переговоры по городскому телефону. От российской стороны переговоры вел заместитель министра внутренних дел Михаил Егоров, а от чеченцев – сам Басаев.

К вечеру в Будённовск привезли младшего брата Басаева – Ширвани. Предполагалось, что он сможет повлиять на своего брата, и он, действительно, долго и добросовестно уговаривал того отпустить заложников и сдаться. Эти переговоры, вполне предсказуемо, закончились провалом: Басаев твёрдо стоял на своём и снова грозил начать расстреливать заложников.

На следующий день, 16 июня, переговоры продолжились. В результате этих переговоров удалось уговорить Басаева отпустить несколько заложников, страдавших острыми инфекционными заболеваниями. Это было разумным шагом даже для самих террористов, и поэтому Басаев после недолгих размышлений согласился это сделать.

Но ситуация в целом в течение всего этого дня никак не изменилась, и какого-то прогресса в переговорах не наметилось. Вечером в Будённовск прибыли депутаты Госдумы Сергей Ковалёв, Юлий Рыбаков, Михаил Молоствов (все – из “Выбора России”), Валерий Борщёв (“Яблоко”), член Совета Федерации Виктор Курочкин (беспартийный) и правозащитник Олег Орлов.

Силовики не допустили их до переговоров и предложили “сначала отдохнуть с дороги и со свежими силами подключиться к ним на следующее утро”.

Такое их поведение объяснялось просто: к тому времени они уже приняли решение ночью взять больницу штурмом. Эта операция планировалась самим руководителем “Альфы” генералом Гусевым.

Затянувшаяся пауза заставила чеченцев предполагать подобное развитие событий, а тут ещё силовики совсем потеряли бдительность, и кто-то из них во время переговоров по рации открыто назвал время начала операции. Федералы даже не предполагали, что Басаев мог прослушивать эфир.

В 4 часа утра бойцы “Альфы” пошли на штурм. Сначала всё шло хорошо, и им удалось освободить заложников, которые находились в отдельно стоящем травматологическом корпусе. Но когда они подошли к главному корпусу, где были сосредоточены и основные силы Басаева, и большинство заложников, их встретил шквальный огонь из окон больницы.

Более того, басаевцы поставили в окна заложников, дали им в руки простыни и заставили ими размахивать и кричать: “Прекратите огонь!”. Сами же террористы стреляли, спрятавшись за их спины.

В результате 30 человек было убито, а 70 ранено. Это были в основном заложники. “Альфа” во время этого штурма потеряла трёх офицеров. По больнице велся шквальный огонь, в том числе из гранатомётов. Внутри здания начался пожар, однако заложникам удалось его потушить.

Вскоре атака захлебнулась, и “Альфа” отступила. Попытка штурма полностью провалилась. Гусев впоследствии дал много интервью, в которых утверждал, что они всё сделали правильно, что Басаев “дрогнул”, и что нужно было попытаться штурмовать больницу ещё раз.

Но всем остальным стало очевидно, что “Альфа” не сможет взять больницу атакой в лоб без больших потерь как среди заложников, так и среди офицеров самой “Альфы”.

После того, как стрельба затихла, Басаев снова отправил всё тех же Чепурину и Костюченко на переговоры к федералам. Размахивая импровизированным белым флагом, сделанным из простыни с нарисованным на ней помадой красным крестом, они добрались до позиций федералов и (вместе со встретившим их на пороге депутатом Рыбаковым) прошли к министру внутренних дел Ерину и передали ему предложение Басаева: в обмен на отказ от новых попыток штурма он готов отпустить беременных женщин и детей. Ерин отверг это предложение и не стал брать на себя обязательств прекратить какие-либо попытки штурма.

Однако в реальности силовики не знали, что им делать дальше. С одной стороны, они хорохорились и пытались изобразить решительность. Но, с другой стороны, они понимали, что если “Альфа” и сможет взять больницу штурмом, то жертв при этом будет очень много. Причём, не только среди штурмующих, но и среди заложников. А брать на себя ответственность за такие жертвы им не хотелось.

Они привыкли к тому, что подобную ответственность брал на себя Ельцин. Как это было, например, в октябре 1993 года в Москве. Но сейчас Ельцин вполне сознательно отсутствовал. И, возможно, именно для того, чтобы самому не принимать таких тяжёлых решений. Знаменитая ельцинская интуиция подсказала ему спасительный выход: уехать за тридевять земель и для ещё большей надежности – напиться. Позвонят по телефону, а им в ответ: “Борис Николаевич отдыхает, беспокоить не будем…” И всё…

Такой тёртый калач, как Черномырдин, всё это хорошо понимал. Он с самого начала теракта пытался взять контроль над ситуацией, отдавая себе отчёт в том, что в какой-то момент все эти генералы могли сдуться и начать искать того, кто принял бы за них непопулярные решения, и за кого они потом смогли бы спрятаться.

Пока у силовиков всё шло хорошо, они и не думали слушаться премьера. Но после провала штурма их непреклонности поубавилось, а бравый Гусев вообще как-то потерялся из виду. И хотя Ерин по-прежнему не готов был расстаться с мыслью об очередном штурме, он уже хотя бы не мешал депутатам проводить какую-то свою линию, которую они пытались выстроить.

Рыбаков, выйдя из кабинета Ерина, тут же пошел к Ковалёву, они связались с Гайдаром, и тот позвонил Черномырдину. Несмотря на всю непростую историю их взаимоотношений, и Черномырдин, и Гайдар были мужественными и ответственными людьми и понимали, что стояло на кону. Черномырдин быстро вник в ситуацию и понял, что у силовиков наступил ступор. И тогда он начал действовать через их голову, напрямую взаимодействуя с Ковалёвым.

Он отправил Ковалёва прямо к Басаеву. С полномочиями от председателя правительства для ведения прямых переговоров. Ковалёв предварительно поговорил с Басаевым по телефону, выслушал его требования и договорился о том, что наутро, 18 июня, он придёт к нему в больницу.

Утром Ковалёв вместе с Рыбаковым, Курочкиным и представителем администрации Ставропольского края Сергеем Поповым вошёл в здание больницы. К ним присоединились журналисты “Известий” Валерий Яков и “Московского комсомольца” Юлия Калинина.

У Ковалёва состоялся первый, очень непростой, разговор с Басаевым. Первоначально Басаев требовал немедленного вывода всех российских войск из Чечни. Однако Ковалёву удалось убедить его в том, что это утопия, и Басаев согласился, что сейчас было бы более реалистичным требовать прекращения огня и начала мирных переговоров.

После этого переговоры споткнулись на вопросе полномочий. Басаев вполне резонно сказал Ковалёву: “Сергей Адамович! Я-то с Вами, может быть, и найду общий язык, но почему я должен поверить, что все эти генералы, что стоят вокруг больницы, вас послушаются?”.

Справедливости ради нужно сказать, что Ковалёв и сам не знал ответа на этот вопрос. Он понимал, что блефует, и полномочия от Черномырдина не являются гарантией того, что генералы будут исполнять его указания.

Он позвонил Черномырдину и честно всё изложил. После недолгого раздумья Черномырдин решил поговорить с Басаевым сам. К тому моменту Басаев и Ковалёв уже написали примерный текст соглашения, который они согласовали. И Ковалёв сумел даже продиктовать его по телефону в секретариат Черномырдина. Около полудня этот текст уже был на столе у премьера, и он его прочёл.

Около часа дня состоялся знаменитый разговор Черномырдина с Басаевым, который вошёл в историю фразой “Шамиль Басаев, говорите громче!” Люди, бывшие в тот момент рядом с Черномырдиным, говорят, что перед этим разговором Черномырдин в очередной раз пытался дозвониться до Ельцина, который к тому времени уже приземлился в Москве. Но его не соединили: “Борис Николаевич плохо себя чувствует после перелёта и прилёг отдохнуть”. Черномырдин прекрасно знал, что означали эти слова, и понял, что ему нужно было действовать самостоятельно.

Нужно сказать, что силовики всё это время изредка постреливали по больнице, и даже когда Басаев отпустил женщин и детей из родильного и детского отделений после разговора с Черномырдиным, эта стрельба не прекращалась.

Весь разговор премьер-министра с Басаевым передавался в прямом эфире по телевидению. Ерин, Степашин, Егоров, Гусев и все остальные генералы узнали о нём непосредственно во время прямого эфира. Для них всё это было – как гром среди ясного неба. Черномырдин не стал ставить их в известность о своих намерениях. Он прекрасно понимал, что они будут ставить палки в колёса и могут даже снова предпринять попытку атаковать больницу, что привело бы лишь к новым жертвам среди заложников.

Черномырдин отнюдь не был беззубым соглашателем и не горел желанием договориться с террористами. Достаточно вспомнить его твёрдую позицию в октябре 1993 года, чтобы понять, что он готов был действовать достаточно жёстко.

Но в тот момент он резонно рассудил, что у силовиков было достаточно времени (четыре дня), чтобы подготовить и провести эффективную операцию по освобождению заложников. У них были все карты на руках, над ними, в силу сложившихся обстоятельств, никто не довлел, и они могли действовать спокойно и профессионально.

Но, если в этих обстоятельствах они не смогли придумать ничего, кроме заведомо провального лобового штурма, то значит никакой надежды на успешность “жёсткого” сценария у Черномырдина уже не было. Особенно – если присовокупить к этому 400 километров рейда басаевской группы по тылам противника и более пятидесяти блокпостов, на которых их даже не удосужились досмотреть.

После разговора с Черномырдиным, переговоры Басаева и Ковалёва пошли быстрее, и к утру 19 июня они согласовали текст соглашения о прекращении войны и решении всех вопросов о статусе Чечни на переговорах. Разумеется, там был и пункт об освобождении заложников.

Прочитав текст соглашения, Черномырдин, несмотря на протесты силовиков, дал Ковалёву поручение подписать его от имени правительства. Силовики, однако, согласились его исполнять только после того, как Черномырдин конфиденциально дал им согласие на попытку уничтожить банду Басаева на пути обратно в Чечню.

Черномырдин, здраво рассудив, что всё равно у них ничего не выйдет, сказал, что умывает руки, что этот вопрос в любом случае находился вне сферы его компетенции, и что, если силовикам нужно было “добро” на такого рода акцию, им следовало обратиться к президенту, хотя для борьбы с террористами им не нужно было ничьих распоряжений: это была их обязанность, и для этого у них были все полномочия. На том они и порешили.

Во двор больницы были поданы семь автобусов и один грузовик-рефрижератор, в который сложили тела убитых боевиков. После этого Басаев сразу отпустил около сотни женщин и детей. Однако, он тут же потребовал, чтобы в обмен на остальных заложников в автобусы к ним сели добровольцы, которые будут сопровождать его банду до самой Чечни – с тем, чтобы автобусы не попытались ликвидировать по дороге.

Тут стало окончательно ясно то, что Черномырдину было ясно ещё накануне: ничего с ликвидацией банды Басаева у силовиков не выйдет, как бы они не храбрились и не делали вид, что у них был какой-то тайный план (что, разумеется, не помешало им до самого конца такой вид делать).

Сразу добровольцами в автобусы пошли депутаты Ковалёв, Осовцов, Борщёв, Бородин, Рыбаков, Молоствов, несколько представителей местной администрации и 12 журналистов. Всего набралось 139 человек. Большинство из них были мужчины из числа заложников и даже одна женщина – Елена Бойченко.

Басаев посчитал, что этого было достаточно, они расселись по автобусам вперемешку с террористами, и только тогда он отпустил всех оставшихся заложников.

Силовики не были бы собою, если бы не попытались запугать добровольцев и тем самым сорвать план Черномырдина-Ковалёва. Они потребовали от всех подписать заявление, что они “добровольно присоединялись к бандитской группе Басаева”.

Это было чревато последующими преследованиями за содействие террористам. Поэтому, разумеется, они отказались это делать. Пришлось снова вмешаться Черномырдину, и всё ограничилось тем, что добровольцы подписали бумагу, в которой “соглашались добровольно сопроводить группу Басаева”.

(Заметим, что ни они из силовиков (включая распиаренную “Альфу”) не вызвался быть добровольцем-заложником. Хотя это именно они пропустили банду Басаева в Буденновск и именно они, а не мирные граждане, в соответствии с присягой должны были рисковать своей жизнью для того, чтобы защитить женщин и детей от террористов.)

Наконец 19 июня в 16:00 колонна тронулась из Будённовска в Чечню. Каждую минуту сидевшие в автобусе террористы и заложники ждали атаки федералов. Но её так и не случилось, несмотря на угрожающие манёвры вокруг колонны.

Первоначально предполагалось, что колонна вернётся в Чечню через Северную Осетию. Но потом маршрут изменился, и она въехала в Чечню через дагестанский Хасавюрт. Уже на чеченской границе, в первом же ауле, боевики покинули автобусы и смешались с толпой мирных жителей, которые восторженно встречали их как людей, принесших Чечне мир. Предоставленные самим себе заложники-добровольцы вернулись в Будённовск лишь к середине дня 21 июня.

Террористический акт в Будённовске длился восемь дней. В его результате погибло 129 человек, а 415 – получили ранения различной тяжести. Ельцин отсутствовал в стране лишь три дня из этих восьми. Но ни в начале, ни в конце он никак не вмешался в операцию по спасению заложников. Все спасенные заложники обязаны своим спасением Виктору Степановичу Черномырдину и Сергею Адамовичу Ковалёву.

Как только всё завершилось, силовики сломя голову побежали докладывать Ельцину свою версию событий. Потом президент заслушал и доклад премьер-министра. 30 июня своим указом Ельцин уволил вице-премьера Егорова, министра внутренних дел Ерина и директора ФСБ Степашина.

Ельцин никогда не высказывал своей оценки того, как разрешился этот инцидент. Мы так и не знаем, почему он уволил своих верных силовиков. То ли потому, что согласился с оценкой их работы, которую дал Черномырдин, то ли потому, что они позволили Басаеву уйти невредимым.

Что больше было по душе Ельцину: ликвидация террористов (пусть и ценой огромных жертв среди заложников) или сохранение жизни заложников любой ценой – мы так никогда и не узнаем.

Одно мы знаем точно: военные действия в Чечне прекратились, и уже 19 июня, когда автобусы с террористами и заложниками только ещё выезжали из Будённовска, в Грозном при содействии ОБСЕ начались переговоры между российской и чеченской сторонами. Они продлились с небольшим перерывом до 30 июня.

Их результатом стал обмен пленными по принципу “всех на всех”, разоружение чеченских отрядов и создание на их базе ограниченных по численности “отрядов самообороны”, вывод российских войск и проведение в Чечне свободных выборов.

В развитие этих соглашений в июле начались и более углублённые переговоры, которые завершились 30 июля подписанием так называемого “Соглашения по блоку военных вопросов”, которое явилось более детальным описанием рамочного соглашения от 30 июня.

Оно предусматривало: прекращение военных действий, создание специальной наблюдательной комиссии (сопредседатели – командующий объединённой группировкой федеральных войск генерал-лейтенант Анатолий Романов и начальник главного штаба ВС Ичкерии Аслан Масхадов), обмен военнопленными, разоружение незаконных вооружённых формирований, поэтапный вывод федеральных войск и пресечение терактов и диверсий. Чеченские бойцы могли вернуться в свои сёла, чтобы после сдачи оружия создать отряды самообороны.

Однако уже на следующий день, 1 августа, Джохар Дудаев выступил с критикой этого соглашения в характерной для него манере и объявил его нелегитимным. Аслан Масхадов ещё пытался спасти соглашение, но постепенно маховик конфликта начал раскручиваться с новой силой…

Однако Ельцин во всём этом уже не участвовал. 10 июля с ним случился первый инфаркт. Его организм не выдержал того образа жизни, который он выработал к шестидесяти пяти годам. Даже такой от природы могучий человек, как Ельцин, не смог справится с таким количеством стресса, спорта и алкоголя. Ельцин надолго выключился из рабочего процесса.

Глава 10. Залоговые аукционы.

Часть 1.

Прежде, чем продолжать эту книгу, я должен сделать некоторое авторское отступление. Дело в том, что начиная с лета 1995 года совершенно невозможно уже вести изложение событий не введя в число действующих фигур меня самого.

Я работал в правительстве Черномырдина начиная с августа 1993 года. Но пока я работал в должности заместителя председателя Госкомимущества, я имел мало влияния и был всего лишь свидетелем того, что происходило со страной и с нашим героем. Свидетелем я был, правда, хорошо осведомленным и находящимся близко к эпицентру, но все же по большей части - свидетелем.

Однако, после ухода в бессрочный отпуск Сергея Беляева, я был назначен и.о. председателя Госкомимущества и с этого момента стал непосредственным участником очень многих событий. Я не пытаюсь преувеличивать свою роль в том, что происходило со страной, но и уходить от острых вопросов и пытаться выдавать себя за статиста - тоже не собираюсь.

Я долго думал как сохранить стройность и выбранный с самого начала способ изложения и при этом рассказать о себе и своем участии в тех или иных событиях. И я решил, что буду писать о себе так же как и об остальных героях этой книги - в третьем лице. Я постараюсь сохранить максимально возможную в таких обстоятельствах объективность. Но заранее прошу прощения, если вам, дорогие читатели, покажется, что я, тем не менее, слишком пристрастен и необъективен. Согласитесь, в описании самого себя наивно рассчитывать на то, что это удастся в полной мере.

Но это все-таки лучше, чем ломать уже выбранную стилистику и переходить от книги-хроники к книге-мемуару. Все таки главный герой этой книги не я и выделять себя отдельным авторским “я” по сравнению с другими персонажами этой книги мне кажется неверным. Это смещает акценты и меняет жанр. Итак, с этой оговоркой, пожалуй продолжим наше изложение.

За несколько дней до того, как Ельцина свалил инфаркт, ему на стол легли бумаги, разработанные рабочей группой, которую создали решением правительства после известного выступления Потанина на его заседании. Это группа (возглавляемая Потаниным и Кохом) разработала необходимые документы, включая проект указа президента, позволяющие закладывать находящиеся в государственной собственности акции в обмен на кредиты.

Россия (а до этого - Советский Союз) к тому моменту уже девять лет находилась в тисках жесточайшего экономического кризиса. И если первые несколько лет, начиная с 1986 года (когда обвалились цены на нефть) кризис еще только набирал обороты и его сила как-то компенсировалась накопившимся за годы нефтяного благополучия жирком, то, когда этот жирок исчез, он ударил по стране во всю мощь. Цены на нефть годами не поднимались выше 20 долларов за баррель и они едва покрывали себестоимость нефти. Валютные запасы были на нуле, а бюджет был в десять раз меньше нынешнего. И тут, ко всем этим трудностям, Ельцин добавил еще и войну в Чечне.

Тот, кто следит за динамикой цен на нефть, знает, что такого длительного периода низких цен не было никогда в истории ни до, ни после этого страшного периода. И разумеется все эксперты (включая Черномырдина), были убеждены, что они вот-вот пойдут наверх. Так было всегда и не было никаких причин думать, почему в этот раз должно быть по другому. Цены и раньше иногда падали, но никогда не оставались такими низкими больше нескольких месяцев.

Поэтому многие в правительстве относились к необходимости закладывать акции крупных предприятий проще, чем к продаже: появяться деньги - вернем кредиты и акции вернутся к государству. Никто тогда не мог себе представить, что цены на нефть станут устойчиво выше 40 долларов за баррель лишь на рубеже 2003 - 2004 годов. Всем казалось, что прошедшие девять лет низких цен - это более, чем достаточно даже для такого подвижного и малопредсказуемого рынка, как рынок нефти.

Разумеется, левая оппозиция (коммунисты и аграрии) в Государственной Думе смотрела на этот вопрос иначе. В преддверии декабрьских выборов, она старалась максимально ослабить действующую власть, с тем чтобы на ее критике получить подавляющее большинство в парламенте. А после этого - триумфально выиграть президентские выборы.

Первый бой былдан при обсуждении бюджета. Оппозиция заняла четкую позицию: хотите чтобы мы проголосовали за бюджет? Нет проблем. Тогда принимайте нашу программу многомиллиардных субсидий сельскому хозяйству и запретите приватизацию нефтяной промышленности.

Одновременно, коммунисты потребовали установить задание по доходам от приватизации в размере совершенно нереальных 5 млрд. долларов.

Это была ловушка: не продавая акции нефтяных компаний выполнить такое задание было невозможно. Но мало этого, они потребовали прямо в законе о бюджете запретить в приватизации любых более-менее крупных предприятий участие иностранных инвесторов, называя это “распродажей Родины”. Их цель была ясна: тем самым они хотели похоронить даже самые призрачные надежды на то, что от приватизации удасться получить какие-то значимые суммы.

Правительство встало перед выбором: отказаться от предложений коммунистов и аграриев и жить без бюджета. Теоретически, действующее законодательство предусматривало такую возможность. Это называлось “Временное управление бюджетом”. В соответствии с этим правилом, Минфин обязан был выделять финансирование на каждый месяц 1995 года не больше, чем 1/12 доходов прошлого, 1994 года.

Это было абсолютно нереально. Во-первых, потому что инфляция в 1994 году составила 500%, а в 1995 году 280% и цифры в бюджете 1994 года были совершенно другого масштаба, чем в 1995 году.

А во-вторых, потому, что бюджет 1994 года не предусматривал тех очевидных особенностей, которые имеет бюджет воюющей страны. Невозможно вести финансирование войны по бюджету мирного времени. Это банальность.

Нарушение же правила “Временного управления бюджетом” являлось уголовным преступлением и квалифицировалось как растрата государственных средств и злоупотребление служебных положением.

Не было никаких сомнений в том, что доблестные правоохранительные органы с усердием взялись бы за правительство, получи они от депутатов сигнал о таком грубейшем нарушении бюджетной дисциплины. Такого рода деятельность была для них намного более привлекательной и безопасной, чем борьба с терроризмом и сепаратизмом в Чечне и не только там.

Уже к марту Черномырдин и Чубайс, понимая, что у них нет другого выхода, приняли все условия оппозиции и бюджет был принят со всеми этими фантастическими поправками.

Единственное, что удалось отбить, это прямой запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации промышленности. Это было бы прямым нарушением договоренностей с МВФ.

Запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации в явном виде не был записан в законе о бюджете, но об этом так много говорилось со всех трибун, что любой мало-мальски знакомый с политической ситуацией в России иностранный инвестор вряд ли решился бы на какие-то серьезные инвестиции в российские активы в 1995 году.

Посудите сами: кто вложит свои деньги в страну, которая ведет войну, в которой, судя по многочисленным опросам общественного мнения, коммунисты вот-вот выиграют сначала парламентские, а потом и президентские выборы и в которой парламент изо дня в день придумывает все новые и новые ограничения на иностранные инвестиции?

Причем тогда, в 1995 году, речь шла не о беззубых коммунистах, которые больше напоминают европейских социал-демократов. Тогда это были коммунисты старой, советской закалки. На их знаменах были написаны лозунги о примате государственной собственности и зловредности частной, о происках американского империализма, угрозах НАТО и запрете на “распродажу Родины” иностранцам.

Все эти обстоятельства еще больше подвигли правительство к идее залога акций вместо их продажи. Залог выглядел как временная мера и позволял привлечь в бюджет деньги, заложив акции нефтяных компаний. Действительно: уж коль законодатели запретили их продажу, то почему бы их не заложить?

Единственное условие, которое выдвинули “красные директора” через своих лоббистов (типа Вольского или Потанина) и через своего неформального представителя в правительстве, первого вице-премьера Сосковца, что до тех пор, пока акции находятся у них в залоге, они же ими и голосуют.

Это было для них выгодно: в этих условиях кредиторам нет необходимости сильно заботится о сроках погашения кредитов. Заемщик у них - государство, а покуда оно не вернуло деньги - управление акциями (а через них и предприятием) остается в их руках. Как вернут деньги - так и получат акции назад. Хоть через пять, хоть через десять лет. Даже если к тому времени кредиторы высосут из предприятия все соки.

Разумеется, это было невыгодно правительству: в результате этой схемы они оставляли у руля российской промышленности чрезвычайно неэффективных временщиков, которые не будут заботится о долговременных инвестициях в производство.

Но, во-первых, у правительства не было из чего выбирать, а во-вторых, это создавало стимулы вернуть кредиты как можно быстрее. Тем более (как мы уже писали выше) все эксперты в один голос говорили о том, что цены на нефть не могут долго оставаться такими низкими. А значит были серьезные основания считать, что следующий, 1996 год, в этом отношении будет более успешным, чем этот.

Так или иначе, но пакет документов о порядке кредитовании правительства под залог акций, находящихся в государственной собственности, поступил в администрацию президента как раз накануне ельцинского инфаркта. И покуда Ельцин лежал в больнице, им занялись чиновники его администрации. Прежде всего, его советник по экономическим вопросам, Александр Лившиц.

Главное дополнение, которое сделал Лившиц, заключалось в том, что он четко установил когда у кредитора наступает право продать залог: только со второй половины 1996 года, то есть строго после президентских выборов. Эта правка резко перевела дискуссию о залоге акций из экономической сферы в политическую.

В последствии, все наблюдатели обвиняли правительство том, что они покупали лояльность крупного бизнеса ставя его перед фактом: хочешь получить акции в собственность - помогай победить на президентских выборах нашему кандидату (по умолчанию предполагалось, что это будет Ельцин, хотя в тот момент он еще никак не обозначил своего желания участвовать в выборах).

Это обвинение в “игре на Ельцина” подогревалось еще и постоянной критикой приватизации со стороны коммунистов. У всех тогда сложилось впечатление, что приди коммунисты к власти и они сразу снова заберут все в государственную собственность. И коммунисты мало того, что не торопились разубеждать публику, так еще периодически делали заявления о необходимости национализации.

Вторая правка состояла в том, что он предложил ограничить срок действия указа только 1995 годом. Это было тоже сугубо политическое решение: в администрации президента хотели закончить с этим делом до того, как начнется президентская кампания, поскольку резонно полагали, что противники Ельцина воспользуются ею как поводом для очередного раунда обвинений Ельцина в “распродаже Родины”.

Но эта правка была совершенно неприемлема с экономических позиций. Действительно: когда кредитор знает, что государству остро нужны деньги и при этом оно может воспользоваться возможностью взять их под залог своих акций только до конца текущего года, его оптимальная стратегия состоит в том, чтобы оттянуть процесс до последнего, а потом поставить государство перед фактом: либо бери столько, сколько я предлагаю, либо не получишь ничего, поскольку “двери закрываются”.

Правительство (конкретно Кох и Чубайс) пытались убедить Лившица отказаться от его предложения. Но, он был непреклонен. Видимо, это было условие, которое он лишь озвучивал. Реально же это была позиция всей президентской команды, а именно - Президентского клуба.

И третья правка была совершенно скандальной: Лившиц предложил прямо написать в указе о том, что в программе кредитования правительства под залог акций не могут принимать участие иностранные инвесторы. Все, что с таким трудом Черномырдину и Чубайсу удалось отстоять в борьбе с оппозицией в Думе, было разом перечеркнуто в администрации президента.

Теперь правительству необходимо было воевать на два фронта: и с оппозицией в Думе и с бюрократами а администрации президента. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам Ельцин был недоступен и не было никакого “рефери”, который мог бы разрешить такой спор.

Скоро стало ясно, что либо указ ляжет на стол президента в той форме, в которой его готова согласовать администрация президента, либо его не будет вовсе. Все аргументы правительства о катастрофическом дефиците средств и плачевном положении воюющей армии не производили на чиновников ельцинской администрации никакого впечатления: они отвечали, что финансирование государственных расходов - это проблема правительства, а они решают политические задачи и готовят президенту на подпись документы с единственной целью его не “подставить” и не могут нести ему “сырые бумаги”.

Технической стороной “проталкивания” этих бумаг в Кремле занимался Кох. Он постоянно докладывал Чубайсу и Черномырдину о возникающих проблемах, те пытались ему помочь, но все их попытки были по большей части напрасны. К середине августа правительство согласилось со всеми правками администрации президента и указ наконец пошел на подпись Ельцину.

Тем временем в стране разразился банковский кризис. Первый банковский кризис в истории постсоветской России. Схлопнулся рынок межбанковского кредитования. Банки лавинообразно закрывали лимиты друг на друга и к концу месяца многие банки разорились. В этих условиях лишь ограниченное число банков остались способными кредитовать правительство.

Консорциум, который в переговорах с правительством представлял Потанин, разумеется, собирался использовать кредиты входящих в него банков для того, чтобы участвовать в залоговых аукционах. Зачастую это были сами банки либо со стоящими за их спиной “красными директорами”, либо даже и без них. И вот вкупе с правками администрации президента, банковский кризис сильно уменьшил число желающих кредитовать правительство.

И хотя все бумаги по залоговым аукционам давно уже лежали на столе у Ельцина, до них у него все никак не доходили руки. Дело в том, что после инфаркта Ельцина выписали из больницы лишь к концу июля, но по требованию врачей он должен был проходить реабилитационный период в загородном санатории и под строгим контролем врачей. Все медики были категорически против того, чтобы он выходил на работу по меньшей мере до октября.

Ельцин и вправду себя плохо чувствовал. Глава его администрации Сергей Филатов в своих мемуарах пишет, что в августе он имел разговор с Ельциным, в котором тот в самой категорической форме отказывался от участия в президентских выборах 1996 года. Он говорил, что очень устал, болен и “соскучился по семье”. Публично он в этот период появлялся крайне редко. Можно вспомнить только его заранее записанное выступление по телевидению, посвященное очередной годовщине августовского путча 1991 года.

И вот 31 августа он встретился с “группой ведущих банкиров”, на которой он и анонсировал подписание указа о залоговых аукционах. На эту встречу были приглашены руководители ряда банков: Владимир Гусинский (Мост-банк), Яков Дубенецкий (Промстройбанк), Наталья Раевская (Автобанк), Сергей Родионов ("Империал"), Гарегин Тосунян (Технобанк), Михаил Ходорковский (МЕНАТЕП). Вот что писал тогда “Коммерсант” об этой встрече:

«Коснувшись инициативы Консорциума банков, предложившего правительству кредит под залог государственных пакетов акций крупнейших промышленных предприятий, Борис Ельцин заметил: ‘У меня появились сомнения в отношении финансовых возможностей банков: если у вас возникают проблемы при взаимодействии друг с другом, где гарантия, что не возникнут проблемы в отношениях между вами и государством?”

Затем президент сообщил банкирам о том, что проект соответствующего указа о передаче им акций крупнейших промышленных предприятий у него под рукой. И если банкиры сумеют убедить его, что доверять им можно, документ будет подписан незамедлительно.

Здесь надо отметить одну тонкость: дело в том, что банки для встречи с Ельциным подбирались для того, чтобы обсудить последствия банковского кризиса, а не залоговые аукционы. И из всех приглашенных к нему банкиров только Ходорковский и Родионов понимали о чем идет речь. Остальные даже и не мыслили ни о каких кредитах правительству, настолько тяжело по ним прошелся этот кризис.

Ельцин же предложил проект указа не членам потанинского консорциума, собственно придумавшим эту схему, а другим банкирам. По мнению экспертов Ъ, эта странность свидетельствовала о том, что последние события на финансовом рынке дезориентировали власть, которая в тот моменту уже не понимала, на кого же надо ставить.

Поэтому и с указом случилась некоторая неловкость. Документ этот давно и с нетерпением ожидался банками, вокруг него шла долгая закулисная борьба. И видимо, по замыслу президентской команды указ должен был стать козырной картой в сложной предвыборной игре власти и банков.

Наконец президент, фигурально выражаясь, протягивает указ банкам… и рука его повисает в воздухе. Потому как ситуация в банковском мире изменилась за последнюю неделю до неузнаваемости. Многим банкам теперь было не до акций, не до кредитов правительству и не до финансирования предвыборных кампаний.

Не смотря на то, что широкий жест (которые так любил Ельцин) не удался, он все-таки в тот же день подписал этот указ. После всех затяжек и подковерных схваток, на всю организацию и проведение предусмотренных этим указом аукционов на право предоставить правительству кредит под залог государственных акций оставалось четыре месяца.

В любом другом случае никто, ни Черномырдин, ни Чубайс, ни Кох никогда бы не стали даже пытаться организовать такого рода масштабные операции с собственностью в столь короткий срок. Но обстоятельства были настолько чрезвычайны, что им ничего не оставалось, кроме как пожертвовать своей репутацией ради “пользы дела”.

В Чечне к тому времени стало ясно, что мирные переговоры, которые инициировал Черномырдин после теракта в Буденновске, зашли в тупик и никакого прекращения боевых действий в реальности не произошло. Силовики саботировали выполнение даже тех договоренностей, на которые они сами шли на переговорах с чеченцами. А полномочий заставить их у Черномырдина не было.

Впрочем, мы уже об этом много раз писали. (Справедливости ради нужно сказать, что и чеченцы тоже не горели желанием разоружаться и возвращаться к мирной жизни).

Идея Черномырдина была очевидна: самый простой способ решить проблему нехватки денег на войну - эту войну прекратить. Поэтому он с таким энтузиазмом ухватился за возможность мирного урегулирования, которая (если бы Ельцин это процесс поддержал) возникла после событий в Буденновске. И судя по тому, что Ельцин уволил всех силовиков, виновных в том, что они допустили эту трагедию, надежды на такую поддержку президента у Черномырдина были.

Но ельцинский инфаркт спутал все карты: силовики опять почувствовали, что контроль за ними ослаб и начали играть свою игру. Особенно в этом преуспели чиновники МВД, у которых новым министром стал известный нам генерал Куликов - командующий внутренними войсками.

Эти войска и были главной причиной того, что чеченское сопротивление продолжалось. Каждая карательная экспедиция, организованная генералами МВД, лишь порождала новый всплеск ненависти чеченцев и желания продолжать войну. А генералы лишь разводили руками и говорили, что другого способа борьбы с террористами не существует.

Среди всех заметных участников переговорного процесса с обеих сторон, кроме Черномырдина, лишь еще Аслан Масхадов пытался как-то его реанимировать и сохранить хоть какие-то договоренности. Но через некоторое время и он сдался и снова возглавил штаб дудаевского сопротивления. К началу осени маховик войны опять начал потихоньку раскручиваться.

В этих условиях Черномырдин и его правительство окончательно поняли: альтернативы залоговым аукционам нет. Войну остановить не удалось. А миллиард долларов на войну (это был минимум, необходимый позарез) взять больше негде.

В это же самое время в Президентском клубе происходили совершенно другие процессы. Там вдруг выяснилось, что Березовский никак не собирается выполнять свою часть договоренностей относительно ОРТ. Он фактически саботировал пиар-кампанию провластной партии “Наш дом Россия” объясняя, что он руководит коммерческим телевизионным каналом и если какая-то партия хочет, чтобы ОРТ ее поддерживало, то пусть платит деньги.

И вообще, канал безнадежно убыточен, его, Березовского, денег для покрытия убытков явно не хватает, думская кампания фактически уже проиграна и спасти ситуацию за сентябрь - ноябрь уже невозможно. И поэтому единственное, о чем нужно думать всерьез, так это о предстоящих меньше чем через год президентских выборах.

В это время в окружении Березовского появился Роман Абрамович. Он к тому времени был уже крупным нефтетрейдером и горел желанием участвовать в приватизации нефтяных компаний. Он имел долгие и плодотворные отношения с добывающим предприятием “Ноябрьскнефтегаз”, которую возглавлял авторитетный нефтяник Виктор Городилов.

Предприятие “Ноябрьскнефтегаз” входила в состав вертикально интегрированной нефтяной компании “Роснефть” и было ее основным добывающим предприятием, а “Роснефть” была включена в список компаний, приватизация которых была запрещена.

Березовский решил приватизировать “Ноябрьскнефтегаз” даже не смотря на запрет его приватизации. Для этих целей он решил вычленить его и Омский НПЗ из состава “Роснефти”, создать новую компанию “Сибнефть” и успеть выставить ее на залоговый аукцион.

Черномырдин был категорически против, поскольку и “Ноябрьскнефтегаз” и Омский НПЗ были ключевыми предприятиями “Роснефти”. Без них “Роснефть” превращалась в третьеразрядную компанию с небольшой добычей и разбросанными по всей стране сбытами и небольшими НПЗ. Такая компания не могла нормально функционировать.

Но Березовский убедил своих партнеров по Президентскому клубу в том, что “Сибнефть” ему необходима как источник средств для финансирования ОРТ. И что без этого ни о какой эффективной медийной поддержке президентской кампании 1996 года не может быть и речи. Поэтому они решили действовать через голову правительства и подписать указ о создании “Сибнефти” у Ельцина без согласования с Черномырдиным.

Хочется особо подчеркнуть, что все эти действия Березовского и его коллег - не досужие выдумки и сплетни, а сведения от самих Березовского и Абрамовича. Именно так они описывали перипетии создания “Сибнефти” в своих показаниях на процессе "Березовский против Абрамовича" в Лондоне в 2012 году.

Именно летом 1995 года и начался конфликт между Березовским и Черномырдиным и именно сопротивление Черномырдина созданию “Сибнефти” и привело к отказу Березовского в медийной поддержке партии “Наш дом Россия”, лидером которой и первым номером в списке был Черномырдин.

Вся история с “Сибнефтью” ярко демонстрирует тогдашнее состояние Ельцина. Разумеется, Ельцину не рассказали всю подоплеку принятого им против воли Черномырдина решения о создании “Сибнефти”.

Ему не рассказали, что Березовский требует создать для него нефтяную компанию и что в противном случае он отказывается финансировать ОРТ. (Хотя мы помним, что при создании ОРТ, главным аргументом Березовского, с которым Юмашев пришел к Ельцину за поддержкой, было обязательство Березовского финансировать ОРТ самостоятельно, без помощи государства).

Ельцину не рассказали, что в связи с конфликтом с премьером, Березовский умыл руки и саботирует предвыборную кампанию провластной партии и, тем самым, открывает дорогу коммунистам к победе на думских выборах.

Ему не рассказали, что созданием “Сибнефти” фактически разрушается правительственная концепция создания вертикально-интегрированной компании “Роснефть”.

Ничего этого ему не сказали. Но, сославшись на действительное плохое самочувствие Ельцина, этого не дали рассказать и Черномырдину, попросту не пустив его в Ельцину!

Нетрудно себе представить в каком состоянии и удовлетворившись какими объяснениями, 24 августа Ельцин подписал указ о создании “Сибнефти” даже не обратив внимание на то, что Черномырдин его не завизировал.

И почти сразу же после подписания 31 августа указа о залоговых аукционах, Ельцин подписал еще один указ, включивший “Сибнефть” в перечень предприятий, акции которых должны быть выставлены на залоговые аукционы.

Можно с уверенностью сказать, что после инфаркта, которому предшествовал длительный запой, Ельцин уже не был способен к систематической работе. Начиная с лета 1995 года он уже никогда не был так собран и сосредоточен, как это было в 1991 - 1993 годах. Это был уже совсем другой человек.

Ельцин еще продолжал делать какие-то ритуальные жесты и выступать с речами, написанными его спичрайтерами. Но все это была лишь тень того сгустка воли и напора, каким он запомнился большинству его соратников, которые были рядом с ним в начале 90-х. Да, впрочем, и всем нам.

Так, например, 1 сентября он выступил с заранее приготовленной речью на “Форуме демократической прессы”, в которой дежурно присягнул демократическим ценностям, свободе слова и правам человека, сокрушался по поводу давления на журналистов и предложил себя в качестве их защитника.

Такого рода ельцинские выступления неизменно пользовались популярностью и люди (особенно - журналисты) им верили. Ельцин это знал и никогда не упускал возможности публично поклясться в верности идеалам демократии. Честно говоря, даже те, кто работал в правительстве, продолжали тешить себя иллюзиями и гнать от себя смутные подозрения.

Истинное положение вещей знал очень ограниченный круг лиц. И большинство руководителей министерств и ведомств в их число не входили. Хотя, разумеется, до членов правительства (многие из которых видели Ельцина только на официальных мероприятиях и то - издалека) доходили тревожные слухи о реальном состоянии президента, но они, так же как и многие другие люди, так много вложили в него своих надежд и так много в своей судьбе поставили на него, что им было просто страшно взглянуть правде в глаза.

Полная правда постепенно всплывает только сейчас, когда начинают становится доступными документы, которые раньше были засекречены. И когда начинают говорить те, кто был очевидцем и участником тогдашних событий в ближнем кругу Ельцина.

Естественно, что в этих воспоминаниях полно либо чернухи (Коржаков), либо - апологетики (Юмашев). И наша задача постараться нарисовать более-менее объективную картину. Хотя мы отдаем себе отчет в том, что мы тоже не можем претендовать на истину в последней инстанции.

А жизнь шла дальше. 13 сентября неизвестные обстреляли из гранатомета посольство США в Москве. Американцы были в шоке. Клинтон не мог поверить, что в стране, которой Америка помогает вырваться из кризиса, есть люди, которые так ее ненавидят. Ельцин уверил его в том, что преступники будут найдены и примерно наказаны.

Но никого не нашли. Инцидент заболтали, а дыру в стене посольства - замазали. Этот теракт несколько охладил американо-российские отношения и стал еще одним аргументом для тех людей на Западе, кто говорил, что русским верить нельзя, что это волк в овечьей шкуре и что как только они расправят плечи, холодная война начнется вновь. И нельзя сказать, что Россия не давала повод так думать. Даже в такое, тяжелое для нее время.

Часть 2.

А в Чечне, тем временем, еще предпринимались попытки как-то реанимировать мирный процесс. С чеченской стороны Аслан Масхадов все еще верил в то, что с помощью переговоров можно достичь каких-то положительных результатов. И с российской стороны тоже были силы (прежде всего - Черномырдин, большинство правительства, некоторые военные и значительное число депутатов Госдумы) заинтересованные в скорейшем прекращении кровопролития.

После того как Ельцин назначил Анатолия Куликова министром внутренних дел (взамен уволенного за трагедию в Буденновске Ерина), Новым командующим Объединенной группировки федеральных сил в Чечне стал генерал-лейтенант внутренних войск Анатолий Романов. Он и должен был вести переговоры с Масхадовым.

6 октября, после полудня генерал Романов собирался на встречу с Масхадовым. Но перед этим он решил встретится с прилетевшим из Москвы Русланом Хасбулатовым, который активно предлагал себя в качестве посредника на этих переговорах.

Романов и Хасбулатов были хорошо знакомы. Два года назад, во время октябрьских событий в Москве Хасбулатов встречался с Романовым и пытался перетянуть его на свою сторону. Но Романов остался верен Ельцину и, вместе с подчиненными ему подразделениями внутренних войск, активно участвовал в штурме Белого дома 4 октября, за что получил орден “За личное мужество”.

Второй раз отказать Хасбулатову Романов не захотел, тем более, что он, вероятнее всего, действительно рассчитывал на поддержку Хасбулатова в переговорах с Масхадовым. Насколько Хасбулатов действительно мог оказать такую поддержку - неизвестно. Но доказательством того, что Романов на нее всерьез рассчитывал, является то, что он из своего командного пункта в Ханкале (это восточная окраина Грозного) поехал через весь город на встречу с Хасбулатовым а аэропорт “Северный”.

Ехать нужно было около часа через разрушенный, заминированный и кишащий боевиками город. Это был серьезный риск, что лишний раз доказывает: Романов придавал этой встрече большое значение. И что важно, он обязательно хотел встретится с Хасбулатовым перед переговорами с Масхадовым. Возможно, он рассчитывал взять Хасбулатова с собой на эти переговоры.

Выехав в 13:15 из Ханкалы, его кортеж около 13:45 был лишь на полпути, у площади Минутка. Когда на скорости 80 км/час уазик с генералом въехал под железнодорожный мост у этой площади, раздался оглушительный взрыв. Это взорвался управляемый заряд в 30 кг тротила, прикрепленный над проезжей частью под днищем моста.

Почти все сопровождавшие генерала Романова военнослужащие погибли на месте. Сам генерал с тяжелейшими ранениями впал в кому. Он так и не оправился от полученных травм и до сих пор полностью парализованный находится в пограничном состоянии.

Почти сразу чеченские боевики взяли ответственность на себя и сообщили прессе, что это была месть генералу за Самашки. Говорят, для Масхадова этот теракт стал полным сюрпризом. Но он случился и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Разумеется, что после этого не могло быть и речи о продолжении переговоров о мире. С этого момента военные действия де-факто возобновились с прежней силой.

Особенностью этой войны было то, что если с чеченской стороны воевали высоко мотивированные, хорошо понимавшие за что они воюют бойцы, многие из которых были взрослыми, отслужившими в армии мужчинами (некоторые уже имели опыт Афганистана и Абхазии), то с российской стороны это были почти сплошь призывники от 18 до 20 лет, то есть скованные присягой, плохо обученные почти еще дети из глубинки, которые совершенно не понимали за что и для чего они там убивают людей и гибнут сами. В России тогда еще не было контрактной армии и разговоры о ней только лишь велись.

В правительстве, особенно в его экономическом блоке, в неформальных разговорах часто обсуждалась эта война, ее необходимость и то, каким образом и кто ее начал. Конечно, на этот счет были разные мнения. Зачастую, крайне нелицеприятные в отношении того же Ельцина.

И хотя в правительстве понимали, что не они эту войну начали и не в их силах (как показал опыт Черномырдина) ее остановить, но общее мнение состояло в том, что бросить этих пацанов в Чечне нельзя. Что для того, чтобы они там все не погибли нужны деньги, что хочешь - не хочешь, а финансировать продолжение этой кровавой операции нужно хотя бы для того, чтобы их всех там не перебили.

Тем временем, Ельцин потихоньку оправился от последствий инфаркта и вернулся к работе. В середине октября он уже воспользовался своим новым правом (которое он сам себе дал своим собственным указом) разрешать выборы губернаторов/глав администраций субъектов федерации (что полностью противоречило духу его собственной конституции) и подписал указы о проведении выборов глав администраций в Приморском крае, Белгородской, Новосибирской, Оренбургской, Тамбовской, Тверской, Томской и Ярославской областях.

А 23 октября Ельцин улетел в Нью-Йорк на празднование 50-летия ООН. 24 октября он и Клинтон перебрались в Вашингтон и провели там ряд переговоров, после которых были их выходы к прессе. Все заметили, что Ельцин был сильно навеселе. Тогда-то Клинтон в разговоре со своим помощником и старым другом Строубом Тэлботтом и произнес ставшие известными слова: “У Ельцина есть проблемы. Однако, он хороший человек. Мы никогда не должны забывать, что пьяный Ельцин лучше, чем большинство непьющих альтернативных кандидатур”.

25 октября там же, в Вашингтоне, с Ельциным случился очень странный эпизод. Вот что известно по этому поводу. В 2009 году была опубликована книга “The Clinton Tapes: Wrestling History with the President”, которая представляет собой расшифровку считавшихся ранее пропавшими звукозаписей приватных бесед между президентом Клинтоном и его университетским приятелем, историком Тейлором Бранчем, которые встречались в Белом доме с 1993 по 2001 годы.

Самые интересные эпизоды откровенных рассказов Клинтона касаются пребывания российского президента Ельцина с визитом в Вашингтоне в 1995 году. Тогда Ельцин немало напугал сотрудников секретной службы, которым было поручено его охранять. Он гостил в особняке Блэр-Хаус, который обычно отводится для высокопоставленных иностранных гостей президента. Особняк этот расположен прямо напротив Белого дома на Пенсильвания-авеню.

Недалеко от этого особняка, на Пенсильвания-авеню (центральная улица Вашингтона) в 3 часа ночи и был обнаружен агентами секретной службы Ельцин в одних трусах и явно не способным связно объяснить свое поведение. По его словам, он вышел купить пиццу и пытался сесть в такси, чтобы ехать за ней.

Разумеется, Ельцин был вдребезги пьян. Агенты американской секретной службы посадили его в машину, купили ему пиццу и отвезли обратно в резиденцию. Эта история была благополучно замята и о ней тогда никто не узнал. Но Бранч приводит в своей книге показания 79 (!) человек, которые подтверждают ее.

После выхода этой книги бывшие соратники Ельцина выступили с гневными опровержениями и говорили, что этого не могло быть. Наина Ельцина даже грозилась начать судебный процесс против Клинтона и Бранча. Но, по каким-то причинам, так этого и не сделала.

Косвенным доказательством того, что Клинтон ничего не придумал, является тот факт, что по возвращении в Москву 28 октября у Ельцина случился второй за три месяца инфаркт и он снова оказался в реанимации. Это было тем более не кстати, что уже полным ходом шла кампания по выборам в Госдуму. Разумеется, коммунисты вовсю распространяли слухи о плохом состоянии здоровья Ельцина и это сильно подрывало доверие к пропрезидентской партии “Наш дом Россия”.

Тогда же, в конце октября, были объявлены первые залоговые аукционы. Было всего три раунда аукционов. Первый раунд состоял из акций трех предприятий: 51% АО “Норильского Никеля”, 25,5% акций АО “Северо-Западного речного пароходства” (СЗРП) и 15% акций АО “Мечел”.

Итоги всех трех аукционов подводились 17 ноября. И если аукционы по акциям СЗРП и “Мечела” прошли без проблем, то аукцион на право дать кредит под залог акций АО “Норильский Никель” вызвал скандал.

Суть проблемы состояла в том, что к участию в аукционе допускались лишь те, кто внес необходимый задаток и представил в комиссию по проведению аукционов доказательство (банковскую гарантию) того, что он в состоянии заплатить как минимум стартовую цену (в данном случае - 170 млн. долларов).

Два участника, аффилированные, соответственно, с банками Онэксим и МФК задатки внесли и гарантии от своих банков предоставили. А третий участник, аффилированный с банком “Российский кредит” хоть и внес задаток, но предоставленная им гарантия была недействительной, поскольку у этого банка собственный капитал (в отличие от Онэксима и МФК) был меньше, чем стартовая цена аукциона.

Правила выдачи банковских гарантий, утвержденные ЦБ РФ, однозначно требовали, чтобы совокупный размер всех предоставленных банком гарантий не превышал собственный капитал банка. А тут только одна гарантия (даже без учета всех остальных ранее выданных банком гарантий) превышала его собственный капитал почти вдвое.

У комиссии фактически не было никакого другого выхода, кроме как отклонить заявку этого участника. Поскольку, если бы ее приняли, то другие участники аукциона оспорили бы это решение в суде и результат аукциона был бы отменен потому, что закон не допускает к торгам участников не выполнивших публично обнародованные условия участия в них. И поэтому комиссия, разумеется, единогласно проголосовала за это.

Итоги первого раунда были такие: за 51% акций АО “Норильский Никель” (фактический победитель - банк Онэксим) был получен кредит в 170,1 млн. долларов. За акции СЗРП (фактический победитель - банк МФК) - 6,05 млн. долларов. За акции АО “Мечел” (фактический победитель - менеджмент комбината в лице ТОО “Рабиком) - 13 млн. долларов.

Разумеется, глядя на котировки акций того же “Норильского Никеля” теперь, а особенно в конце нулевых, полученные за залог этих акций суммы кажутся ничтожными. Но правда состоит в том, что осенью 1995 года эти акции фактически столько и стоили.

К тому моменту уже заработала автоматизированная система внебиржевых торгов акциями российских эмитентов (знаменитая РТС) и в соответствии с котировками акций, например, “Норильского Никеля” цена была вполне адекватная, поскольку капитализация этой компании не превышала тогда 350 - 400 млн. долларов.

И это неудивительно. Ведь осенью 1995 года в стране был экономический спад, отечественный бизнес был еще очень слабый, шла война, а коммунисты считались очевидными победителями предстоящих выборов как в Государственную Думу, так и на пост президента.

Нужно заметить, что весь процесс рассмотрения заявок был абсолютно публичным, в присутствии прессы, от различных изданий в зале сидели известные журналисты, такие как Ольга Романова, Александр Привалов и другие. После подведения итогов председатель комиссии Кох всегда общался с журналистами и объяснял все действия комиссии. Поэтому тогда у прессы никаких вопросов к работе комиссии не предъявлялось.

Проведение второго раунда торгов состоялось с 7 по 11 декабря. На аукционы были выставлены 5% акций АО “Лукойл”, 51% акций АО “Сиданко”, 14,87% акций АО “Новолипецкий металлургический комбинат”, 23,5% акций АО “Мурманское морское пароходство”, 20% акций АО “Новороссийские морское параходство” (Новошип) и 45% акций АО ЮКОС.

Итоги аукционов были следующими: акции АО “Лукойл” за кредит в 141 млн. долларов взял в залог менеджмент самой компании, акции АО “Сиданко” взял в залог за кредит 130 млн. долларов консорциум банка МФК и Альфа-групп (впоследствии Альфа-групп каким-то чудом сумела убедить публику в том, что она в залоговых аукционах не участвовала).

Акции АО “Новолипецкий металлургический комбинат” были переданы в залог за кредит в 31 млн. долларов банку МФК в интересах менеджмента предприятия. Акции АО “Мурманское морское пароходство” были переданы в залог банку МЕНАТЕП за кредит в 4,125 млн. долларов, а акции Новошипа за кредит в 22,65 млн. долларов взял в залог менеджмент самого пароходства.

При проведении аукциона по залогу акций АО ЮКОС возникла проблема. Дело в том, что наученная горьким опытом аукциона по залогу акций АО “Норильский Никель”, комиссия, во избежание кривотолков и беспочвенных обвинений, решила отказаться от банковских гарантий, а приравнять задаток к стартовой цене.

Это было простое и элегантное решение: если у потенциального участника нет денег даже на стартовую цену - то ему нечего делать на аукционе. А если есть - то пусть внесет их в качестве задатка. Казалось, решение было очевидным и, по замыслу комиссии, должно было снять все проблемы. Но не тут-то было!

В аукционе изъявили желание участвовать две группы компаний. Банк МЕНАТЕП совместно с менеджментом ЮКОСа с одной стороны, и консорциум Инкомбанка, Альфа-банка (!) и банка “Российский кредит” - с другой.

МЕНАТЕП залог в 150 млн. долларов внес во время и в полном объеме, а вот консорциум, за неимением средств, предложил взять государству в залог Государственные Казначейские Обязательства (ГКО), то есть государственные облигации, которые продавались в то время на рынке значительно ниже их номинала. Кроме того, это были не ГКО, которые принадлежали самим банкам, а клиентские ГКО, которые просто лежали в банках как в депозитариях.

Предвидя возможный скандал с отклонением заявки консорциума, комиссия обратилась за разъяснениями в ЦБ. ЦБ прислал письмо, в котором совершенно однозначно отказался считать правомочным такой задаток.

Это письмо в присутствии прессы было зачитано на заседании комиссии по проведению залоговых аукционов и не вызвало никаких вопросов. Заявка консорциума, единогласным решением комиссии была отклонена. Победителем аукциона был объявлена компания “Лагуна”, аффилированная с банком МЕНАТЕП и менеджментом самого ЮКОСа.

Через некоторое время консорциум оспорил это решение комиссии в Арбитражном суде и дело проиграл.

Подведение итогов третьего (последнего) раунда залоговых аукционов состоялось 28 декабря. Речь шла об акциях АО “Сургутнефтегаз”, АО “Нафта-Москва” и АО “Сибнефть”.

Аукцион по залогу 40,12% акций АО “Сургутнефтегаз” прошел без скандалов и его за 88,9 млн. долларов выиграл пенсионный фонд самого АО “Сургутнефтегаза” (фактически - менеджмент компании). Также и аукцион по 15% акций АО “Нафта-Москва” за 20,1 млн. долларов выиграл менеджмент компании.

Аукцион по залогу 51% акций АО“Сибнефть” прошел драматичнее. Все перипетии этого аукциона ярко живописали сами Березовский и Абрамович в своих показаниях в знаменитом процессе друг против друга в 2012 году в Лондоне.

Коротко суть дела такова. Изначально в аукционе собирались участвовать две конкурирующие команды: “Нефтяная финансовая компания” Абрамовича (разумеется, в неформальном альянсе с Березовским) вместе с менеджментом “Сибнефти” и гарантией от “Столичного банка сбережений“ с одной стороны и “Инкомбанк” в лице принадлежавшей ему “Самарской металлургической компании” (“Самеко”) - с другой.

Обе заявки в положенный срок были поданы и задатки переведены. Однако накануне аукциона Березовский вместе со своим деловым партнером, ”авторитетным” бизнесменом Бадри Патаркацишвили прилетели в Самару и встретились с генеральным директором “Самеко” Максимом Оводенко.

Доподлинно неизвестно о чем они говорили, но приехавший после этого в Самару Абрамович забрал у Оводенко письмо с отзывом заявки на участие в аукционе. На суде в Лондоне Абрамович откровенно признался, что роль Патаркацишвили была решающей и отзыве заявки “Самеко”.

Таким образом акции АО “Сибнефть” оказались в залоге у “Нефтяной финансовой компании” за кредит в 100,3 млн. долларов. На этом залоговые аукционы закончились. Всего правительство, заложив акции 12 компаний, получило кредитов на сумму 886 135 000 долларов. А всего от приватизации 1995 году было получено больше 1 млрд. долларов. По тем временам это были огромные деньги, чтобы не говорили нынешние критики тогдашнего правительства.

Вопреки устоявшемуся мнению, залоговые аукционы не были масштабной, имевшей глубокие макроэкономические последствия акцией. Это (за исключением, пожалуй, лишь “Норильского Никеля”) были довольно распространенные в международной практике сделки типа “Management buyout”.

Что же касается АО “Норильский Никель”, то менеджмент этой компании, в лице ее генерального директора Филатова, наотрез отказался участвовать в залоговых аукционах, а сделал ставку на отмену приватизации как таковой. И в этой связи начал финансировать коммунистов, в расчете на их победу.

Залоговые аукционы (вопреки устоявшемуся мнению) не были кулуарными и непрозрачными. Все тонкости и процедуры подробно разъяснялись, все оферты и условия участия в аукционах публиковались в открытой печати, а на самих аукционах, как мы уже говорили, всегда присутствовала пресса.

За исключением эпизода с “Сибнефтью”, когда, спустя много лет, вскрылся эпизод грубого давления на одного из потенциальных участников аукционов, все остальные аукционы проходили по вполне понятным правилам. Многие недовольные результатами аукционов участники обращались в суды и по этому поводу есть обширная судебная практика.

Последний случай судебного рассмотрения этой проблематики был в рамках процесса “Акционеры Юкоса против Российской Федерации” в Международном третейском суде в Нидерландах. В ходе процесса, начавшегося еще в 2005 году, адвокаты РФ выдвинули против акционеров Юкоса все широко известные обвинения в незаконном приобретении компании через процедуру залогового аукциона. Но суд не счет их аргументы убедительными и полностью их отверг.

Более того, тогда, в 1995 году и сразу после, залоговыеаукционы не вызвали того ажиотажа, который они вызывают сейчас. Скандальную известность они приобрели позже, во второй половине 1997 года, после известного аукциона по продаже акций АО “Связьинвест”. И вся кампания против этих аукционов была развернута людьми, которые в них не участвовали, на них не присутствовали и, которые даже не удосужились изучить фактуру. Об этом мы, конечно же, в свое время тоже расскажем.

Разумеется, потом путинская пропаганда с удовольствием ухватилась за эту критическую трактовку залоговых аукционов и превратила их в зловещий символ “лихих девяностых”. И сегодня грустно смотреть, когда борцы с путинским режимом невольно повторяют мантры путинской же пропаганды.

Еще печальнее то, что под воздействием многолетней пропаганды, современный россиянин из всего страшного и кровавого 1995 года, самым важным событием года считает не зимний штурм Грозного и не теракт в Буденновске, а довольно проходной эпизод с осенней распродажей акций 12 предприятий.

Напомним, кстати, что к тому времени в России были уже приватизированы сотни тысяч предприятий. В том числе сотни не менее крупных, чем те, акции которых были выставлены на залоговые аукционы.

Более того: сами предприятия, акции которых были выставлены на залоговые аукционы, к тому моменту прошли приватизацию и значительная часть их акций (как правило, больше или около 51%) была фактически бесплатно распределена в трудовых коллективах и продана за приватизационные чеки и, таким образом, уже обращалась на рынке.

Так или иначе, но правительство тогда стояло перед вполне конкретной проблемой. Она заключалась в том, что как оно не старалось, не могло остановить войну. Все летние попытки Черномырдина и, отчасти, Масхадова это сделать закончились провалом, особенно после покушения на генерала Романова. После этого никто из военных не хотел никакого мира.

Правительство оказалось перед выбором: либо бросить своих солдат в Чечне без финансирования, еды, топлива и боеприпасов (и, значит, обречь их на верную смерть) либо, в обход МВФ, найти собственный источник средств для поддержание боеспособности Объединенной группировки.

Хотелось бы еще раз напомнить, что этот выбор был тем более драматичным, что никакой сколько-нибудь серьезной контрактной армии в те времена еще не существовало, и Черномырдин с коллегами прекрасно понимали, что армия на 90% состоит из солдат срочников от 18 до 20 лет, которые оказались на войне не по своей воле и были связаны приказом и присягой.

И этот выбор правительство должно было сделать в отсутствии тяжело заболевшего Ельцина, который начал эту войну и который единственный мог принять решение остановить ее и вывести армию и внутренние войска из Чечни.

В таких условиях нелепо говорить о каких-то репутационных рисках для всех, кто участвовал в организации и проведении залоговых аукционов. Никто в тот момент об этом даже не думал, настолько это не имело никакого значения перед лицом стоявшей перед правительством проблемы.

17 декабря состоялись выборы в Государственную думу Федерального Собрания РФ. Их результаты стали триумфом для коммунистов и их союзников. КПРФ получила при голосовании по партийным спискам 22,3% голосов. Второе место заняла ЛДПР Жириновского с 11,18% голосов. Проправительственная партия “Наш дом Россия” довольствовалась лишь 10,13% голосов. Последней партией, преодолевшей 5% барьер было “Яблоко” Явлинского с 6,89% голосов.

Ушедший в оппозицию к Ельцину гайдаровский “Демократический Выбор России” набрал лишь 3,86% голосов и в Думу не прошел.

Всего, вместе с результатами выборов по одномандатным округам, коммунисты получили 149 мест. Аграрная депутатская группа (фактически - КПРФ-2) 35 мест. Близкая к коммунистам левоцентристская депутатская группа “Народовластие”, во главе с известными по событиям октября 1993 года Сергеем Бабуриным и бывшим Председателем Совмина СССР Николаем Рыжковым 37 мест. ЛДПР Жириновского получила 51 место, а партия “Яблоко” 46 мест.

Правительство могло твердо рассчитывать лишь на голоса депутатов от партии “Наш дом Россия”, которая получила 65 мест и, отчасти, на депутатов фракции “Российские регионы” (42 места).

Если учесть, что независимые депутаты имели всего 25 мест, то общий расклад был следующий: правительство контролировало от силы 23% голосов депутатов. Коммунисты могли смело рассчитывать на 41% голосов. остальные голоса были скорее оппозиционными (пусть и по-разному) и, следовательно, на проведение какого-то жесткого реформаторского курса при такой Думе правительстве рассчитывать не могло.

Конечно, когда мы здесь пишем про правительство, то мы имеем в виду и Ельцина. Но поскольку он никак себя в этой думской кампании не проявил, то он мог рассчитывать лишь на те голоса, которые сумел собрать Черномырдин в его отсутствие.

Ельцин весь ноябрь и декабрь пролежал в больнице, под пристальным наблюдением врачей. По телевизору периодически выступали то Наина Ельцина, то Черномырдин, то тогдашний его пресс-секретарь Сергей Медведев и успокаивали общественность. Они говорили, что президент “недомогает”, что у него “приступ стенокардии”, что все “уже все хорошо” и он “работает с бумагами”.

В реальности, он был чуть ли не в реанимации. И все указы, которые он тогда подписал в (и то, начиная лишь с конца ноября) были на тему учреждения “Дня Спасателя” или утверждения “Перечня сведений, относящихся к гостайне”.

В новый 1996 год Россия вступала с парламентом, который фактически контролировали коммунисты и с президентом, лежащим в больнице после второго за полгода инфаркта. А ведь всего лишь через каких-то шесть месяцев в стране должны были состояться выборы президента.

Тогда же, 17 декабря состоялись и выборы главы Чечни. Эти выборы были организованы российскими военными властями и проходили только на той территории, которую они более-менее контролировали.

Эти выборы вряд ли можно было бы назвать свободными или прозрачными, хотя бы потому, что они проходили не на всей территории республики, а сотни тысяч избирателей вообще были беженцами и находились в других регионах страны. Кроме этого, пост “главы Чеченской республики” вообще не был предусмотрен ее конституцией.

Был очевидный кандидат от Москвы - Доку Завгаев. Бывший первый секретарь Чечено-Ингушского обкома партии, а потом - председатель Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР. Именно его сверг Дудаев в сентябре 1991 года. И именно это не могла простить Дудаеву Москва.

Все другие кандидаты, даже выступающие против сепаратизма, были фактически лишены возможности провести избирательную кампанию. В этих условиях, единственный реальный соперник Завгаева - Хасбулатов 9 декабря снял свою кандидатуру и отказался участвовать в выборах.

Поэтому когда 17 декабря было объявлено, что новым главой республики стал Доку Завгаев, набравший 60% голосов, это не произвело на людей никакого впечатления. И вся его последующая деятельность на этом посту опиралась исключительно на российские штыки.

Фактически, этого год закончился там же, где он и начался: в Чечне так и не наступил мир. Даже во время выборов шли кровопролитные бои за Гудермес. Руководил ими все тот же Масхадов, который вслед за Дудаевым опять призвал чеченцев к войне против “российских оккупантов”.

К концу декабря спецслужбы получили большое количество сообщений, что Дудаев готовит очередную операцию, подобную рейду Басаева в Буденновск. Война разгорелась с новой силой.

Глава 11. Выборы-1996.

Часть 1

После празднования Нового года Ельцин, наконец – по-настоящему, вышел на работу. И с места в карьер обвинил всех своих сотрудников (и в первую очередь – Черномырдина) в том, что они “просрали” выборы коммунистам.

Возражать ему никто не осмелился, хотя, справедливости ради, нужно заметить, что вся его деятельность (и бездеятельность) за последние пару лет и создали тот багаж, с которым проправительственная партия “Наш дом – Россия” во главе с Черномырдиным пошла на выборы.

В этом багаже была и война в Чечне, и теракт в Буденовске, и долгие исчезновения из виду первого лица, и передача главного телеканала страны в руки невесть откуда взявшегося Березовского, про которого было известно лишь то, что он издавал мемуары Ельцина, и многое другое, о чём мы уже здесь писали.

Так или иначе, но уже 4 января Ельцин пригласил к себе руководителя своей администрации Филатова и сообщил ему, что принял решение баллотироваться на пост президента во второй раз. Это стало полным сюрпризом для его окружения (за исключением, возможно, лишь семьи и самых близких членов Президентского клуба).

До сих пор, всю осень (особенно после думских выборов) политики демократической и антикоммунистической направленности гадали: кого правильнее было бы выдвинуть на президентские выборы в противовес Зюганову. Всю осень из Кремля к ним шли сигналы, что в этот раз Ельцин по состоянию здоровья баллотироваться не будет, и поэтому они активно начали поиски сильной кандидатуры от демократического лагеря.

Поскольку поддержка Зюганова была значительной, то одним из важных условий поиска была поддержка такой кандидатуры самыми разными слоями общества. В идеале следовало объединить все его антикоммунистические силы. Разумеется, было бы желательно, чтобы этот кандидат был поддержан ещё и самими Ельциным. Это было важно для того, чтобы обеспечить кандидату поддержку президентского окружения.

Ельцинский аппарат и “Президентский клуб” прямо настаивали на согласовании кандидатуры с ними. Они говорили, что нужно обеспечить преемственность и так далее. В этом был определённый смысл. К тому же лояльность аппарата позволяла если не перетянуть силовиков на свою сторону, то хотя бы обеспечить их нейтралитет.

Тогда обсуждались многие персоналии. В частности, Гайдар предлагал выдвинуть ставшего известным молодого и энергичного губернатора Нижегородской области Бориса Немцова. Немцов был заметен уже на федеральном уровне, пользовался благосклонностью Ельцина и действительно был очень электорален: обаятельный, харизматичный кандидат физико-математических наук, молодой, красивый, статный теннисист, прекрасный оратор и энергичный администратор. В частности, он был известен тем, что у него в области приватизация началась раньше всех. Его любили журналисты, он был популярен не только у себя в Нижнем Новгороде, но пользовался авторитетом и среди других глав субъектов федерации. По мнению многих, он вполне мог потягаться с Зюгановым на этих выборах.

Вторым человеком, имя которого было на слуху в связи с выборами, стал Григорий Явлинский. Но у него была очень сложная история отношений как со сторонниками Гайдара, так и со сторонниками Ельцина. Кроме этого, против его кандидатуры были категорически настроены все кремлёвские аппаратчики. Нечего и говорить, что его поддержка среди региональных элит была практически нулевой. В информационном пространстве он мог рассчитывать лишь на благосклонность тех СМИ, которые к тому моменту контролировал Гусинский, а этого было явно недостаточно, чтобы выйти на президентскую кампанию.

Третьей кандидатурой был Черномырдин. Он не пользовался большой поддержкой демократических активистов, но, скажем так, был приемлемой для них кандидатурой. Зато у него были большие связи в среде директорского корпуса и в регионах. Плюс за ним стоял весь ТЭК (особенно Газпром), то есть практически все деньги страны. И это обстоятельство – в силу своего масштаба – было уже в тот момент не экономическим, а политическим фактором.

Но против Черномырдина был, как мы уже писали, Березовский, а значит и ОРТ. Да и весь “Президентский клуб” настороженно относиться к нему. У каждого из них были к Черномырдину претензии, поскольку правительству часто приходилось отказывать этому клубу лоббистов. И история с Сибнефтью была лишь одним из многочисленных эпизодов.

После событий в Будённовске Черномырдин решительно испортил свои отношения с силовиками в частности, и с “партией войны” в целом. А эта партия не ограничивалась одними лишь силовиками. Достаточно вспомнить, например, Николая Егорова или Олега Сосковца. Да и сам Ельцин, как потом выяснилось, был не вполне доволен “мягкотелостью” Черномырдина и тем способом, которым он решил эту проблему.

Но все эти “смотрины” возможных соперников Зюганова сразу отошли на второй план, когда вооружённый отряд чеченцев напал на дагестанский город Кизляр.

Сразу после Нового года Джохар Дудаев и Аслан Масхадов обратились ко всем чеченцам с призывом активизировать боевые действия против российских войск. И одновременно была подготовлена атака на соседний Дагестан. Замысел, видимо, состоял в том, чтобы война распространилась на весь Кавказ. Память о Кавказской войне и имаме Шамиле, который был аварцем, по замыслу чеченских лидеров, должна была воспламенить сердца народов Дагестана.

Общее руководство операцией Дудаев возложил на Хункара Исрапилова и Салмана Радуева. Исрапилов должен был осуществлять военное руководство операцией, а Радуев – политическое. После захвата Кизляра Радуев должен был вести переговоры с представителями российских властей и СМИ.

9 января большой отряд чеченских боевиков, численностью 250-300 человек на грузовиках, повторяя рейд Басаева, свободно проехал все блокпосты МВД и ворвался в находящийся рядом с чеченской границей Кизляр. Перед штурмом они разбились на несколько групп. Основная группа должна была захватить вертолётную базу, находившуюся на окраине города.

Но поскольку российские спецслужбы уже располагали информацией о готовящемся рейде, ещё 25 декабря они довели её до сведения всех военных и силовиков. Кто-то пропустил эту информацию мимо ушей, а кто-то (как, например, командование вертолетной базы) отнесся к ней серьёзно.

Поэтому, когда рано утром боевики попытались штурмовать базу, они встретили неожиданный и решительный отпор. Первый же грузовик с боевиками был практически в упор расстрелян из пулемётов. Тем не менее, ценой больших потерь, чеченским боевикам удалось проникнуть на территорию базы и взорвать два вертолёта Ми-8 и два бензовоза. Кроме того, они уничтожили склад неуправляемых реактивных снарядов (НУРС). Однако удержаться там им не удалось, и боевики, отказавшись от продолжения штурма вертолётной базы, двинулись с окраины города в его центр, в жилую застройку.

Вторая группа направилась к расположению воинской части N3693, которую охранял батальон внутренних войск МВД. Боевики попытались атаковать её, но, понеся большие потери, и тут вынуждены были отступить в город.

Третья группа, войдя в город сразу, направилась к заводу авиационного приборостроения, где они начали хватать заложников и, прикрываясь ими, двинулись в центр.

После этого все три группы боевиков, соединившись, согнали всех заложников (около трёх тысяч человек) в городской роддом. Разместив заложников на верхних этажах, террористы заминировали второй этаж, а сами забаррикадировались на первом, готовясь держать оборону. В течении дня в город стягивались федеральные силы, которые блокировали боевиков в роддоме.

Сразу после того, как террористы оказались в роддоме, Радуев связался по телефону со всеми ведущими мировыми информационными агентствами и потребовал немедленного вывода всех российских войск из Чечни. Он также потребовал признать недействительными недавно прошедшие в Чечне выборы, в результате которых во главе Чечни оказался Доку Завгаев.

Радуев также сообщил по спутниковому телефону Дудаеву, что нападение на город пошло не по плану, поскольку ни вертолётную базу, ни воинскую часть захватить не удалось. Кроме этого, он сообщил, что группа в результате двух столкновений понесла большие потери, что у них порядка 3000 заложников, и они заблокированы в роддоме. Дудаев понял, что операция провалилась и приказал Радуеву, отпустив заложников, попытаться уйти обратно в Чечню.

Вскоре в Кизляре появился министр внутренних дел Куликов и директор ФСБ, ельцинский любимец, Михаил Барсуков. Они с самого начала заявили, что в этот раз они никаких переговоров с бандитами вести не будут, а проведут операцию по ликвидации банды террористов, чего бы им это не стоило.

Другого мнения были местные, дагестанские, руководители. Для них три тысячи заложников были не абстрактными людьми без имен и фамилий, а их земляками и родственниками, жёнами и дочерьми. Нельзя было допустить, чтобы они стали “collateral damage” (сопутствующими потерями) войсковой операции по ликвидации бандформирования. А именно такую операцию готовили Куликов и Барсуков.

Руководитель Дагестана Магомедали Магомедов и его коллеги по руководству республикой вступили с Радуевым в переговоры. Среди дагестанских руководителей были, в том числе, и этнические чеченцы (например, народный депутат Дагестана Имампаша Чергизбиев), поэтому переговоры шли на чеченском языке, и с обеих сторон их вели чеченцы.

Они договорились о том, что Радуев отпустит всех заложников в обмен на десятерых представителей дагестанского руководства. После этого боевикам дадут возможность уехать обратно в Чечню. На границе с Чечнёй они отпустят оставшихся десять заложников. В ходе переговоров Радуев настоял на том, что он дополнительно оставит в заложниках ещё пятьдесят человек, которых тоже освободит при пересечении административной границы между Дагестаном и Чечнёй.

Также обсудили маршрут, по которому боевики Радуева будут возвращаться в Чечню. Из Кизляра они должны были поехать 80 километров на юг, в село Первомайское, а по пересечении границы – отпустить заложников и ехать ещё 30 километров до села Новогрозненское (теперь Ойсхара), которое контролировали дудаевцы.

Куликов, Барсуков и командующий войсками минобороны генерал Трошев были категорически против. Но дагестанские руководители убедили их в правильности такого шага: ведь после того, как боевики отпустят заложников, от границы до ближайшего чеченского села Азамат-юрт – 6 километров по чистому полю. Там-то силовики и смогут уничтожить всю банду Радуева.

В 5:30 утра 10 января к роддому подъехала колонна грузовиков. Ею руководил первый заместитель министра внутренних дел Дагестана Валерий Беев (он был одним из добровольных заложников). В автомобилях также сидели другие добровольцы. Среди них были министр по делам национальностей правительства Дагестана Магомедсалих Гусаев, министр финансов Дагестана Гамид Гамидов, заместитель председателя Народного собрания Дагестана Абакар Алиев, депутат Народного собрания Дагестана Имампаша Чергизбиев, а также ряд других членов правительства, депутатов и представителей администрации Хасавюртовского района.

И, хотя Радуев большинство заложников отпустил, в последний момент он изменил своё решение и взял с собой дополнительно не пятьдесят, а сто заложников. Все мероприятия с заложниками и погрузка заняли полтора часа и в 7:00 колонна тронулась в путь.

То, что большинство заложников оказались на свободе, было полностью заслугой местных руководителей. Федеральные власти были готовы штурмовать роддом, несмотря на неизбежные многочисленные потери среди мирных граждан.

Проехав на юг от Кизляра 80 километров и миновав селение Первомайское, колонна подъехала к мосту на его окраине, разделяющему Чечню и Дагестан. И тут Радуев неожиданно отказался отпускать заложников и сказал, что они проследуют с ним до Новогрозненского.

Скорее всего, ему сообщили по телефону, что за мостом его ждет засада. Кроме этого, на протяжении всего пути за колонной следовали военные вертолёты, а сама колонна сопровождалась милицейскими машинами, полными автоматчиков.

Радуев, не выпустив заложников, попытался прорваться через мост в Чечню. Мост немедленно был подорван выстрелом ракеты с вертолёта. Военные недвусмысленно дали понять, что они не пустят колонну в Чечню, пока Радуев не отпустит заложников. Но и отпускать их ему не было смысла: стало совершенно очевидно, что как только он их отпустит, его отряд будет уничтожен с воздуха.

В этих условиях Радуев развернул колонну и вернулся в Первомайское. На краю села стоял блокпост внутренних войск. Замыкающий колонну отряд Турпала Атгиреева захватил его, разоружил и взял в плен находившихся там бойцов Новосибирского ОМОНа.

Жители Первомайского покинули село ещё до прихода боевиков. Все захваченные радуевцами заложники были распределены в жилые дома и охранялись боевиками. Само село вскоре было полностью блокировано федеральными войсками.

Следующие три дня (с 11 по 14 января) стороны вели подготовку к неизбежному столкновению. Боевики заставили часть заложников рыть окопы, а другую часть оставили в автобусах, которые были расставлены так, чтобы при обстреле они пострадали первыми. Таким образом боевики хотели предотвратить артиллерийский обстрел села. Радуевский отряд к тому времени насчитывал около 200 бойцов. В плену у них было около 120 заложников.

Федералы стянули к Первомайскому группировку в 2,5 тысячи человек. К месту событий прибыли Куликов и Барсуков. Находившиеся в руках у боевиков руководители Дагестана вышли на переговоры с ними. Вскоре к ним присоединился и сам Радуев.

Но эти переговоры быстро зашли в тупик. Радуев постоянно менял свои требования. Сначала он настаивал на том, чтобы Григорий Явлинский, Борис Громов, Александр Лебедь и Егор Гайдар стали то посредниками в переговорах, то добровольными заложниками. Потом он потребовал, чтобы в переговорах участвовал лично Виктор Черномырдин. Быстро стало очевидным, что он просто тянул время. Он явно рассчитывал на чью-то помощь.

Ельцин с самого начала внимательно следил за ходом антитеррористической операции. 13 января он дал ставшее знаменитым интервью ОРТ, в котором сказал: “Операция очень и очень тщательно подготовлена. Скажем, если 38 снайперов, то каждому снайперу определена цель, и он всё время видит эту цель. Она, цель, перемещается, и он глазами, так сказать, перемещается. Постоянно, постоянно. Вот таким образом. Ну и по всем другим делам: как задымить, понимаешь, улицы, как дать возможность заложникам убежать…”.

На вопрос корреспондента означает ли это, что на Кавказе российские войска опять начали активные боевые действия против армии Дудаева, Ельцин не ответил. Зато прокомментировал одно из требований боевиков, что в случае, если они отпустят заложников, им гарантировалась амнистия.

Буквально он сказал следующее: “... их последнюю просьбу, оставить безнаказанными этих террористов и бандитов… Ни в одном цивилизованном государстве такого нет! И у нас такой порядок должен быть! Иначе эти же… Вот эти пришли почти половина из Будённовска. Значит они потом из Кизляра придут в другой посёлок. Мы этого хотим? Нет, мы этого не хотим. Мы хотим, всё-таки, чтобы террористы эти были наказаны. И вообще выкорчеваны из чеченской земли. Вот чего мы хотим. И мы этого добьемся!”.

Это интервью показало, что, с одной стороны, силовики убедили Ельцина в том, что операция по ликвидации банды Радуева тщательно подготовлена, и повторения Будённовска не будет, а с другой, они не сообщали ему деталей, которые могли бы как-то поколебать его уверенность в том, что теперь, когда лично он руководил операцией, никакого компромисса с бандитами не будет.

Если бы они доложили ему реальное положение дел, то он не стал бы говорить, что боевики в Кизляре, и что нельзя допустить того, чтобы они пришли в другой посёлок. Поскольку в момент интервью они уже третий день, как из Кизляра ушли и (как раз!) пришли в другой посёлок: Первомайское. Также осталось неясным, почему Ельцин говорил о том, что этих террористов нужно выкорчевать из чеченской земли, в том время как теракт проходил на территории Дагестана.

Из этого интервью совершенно ясно, что Ельцин критически отнесся к тому способу, которым Черномырдин в его отсутствие разрешил кризис в Будённовске. И что Черномырдин, по мнению Ельцина, проявил тогда мягкотелость и пошёл на поводу у “демократов”. (Недаром он упомянул, что половина из боевиков Радуева участвовала в рейде Басаева). Но теперь-то Ельцин покажет ему мастер-класс – как надо бороться с террористами. И его бравые генералы Куликов и Барсуков именно этим сейчас и занимались.

К середине дня 14 января Первомайское было плотно блокировано тремя кольцами федеральных войск. Но это на бумаге. В реальности же войска не имели общего командования, не имели достаточно боеприпасов и в середине января были выброшены в чистое поле, на холод, без еды, топлива и даже без палаток.

В управлении операцией царил полный хаос. Так, например, больше всего войск было сосредоточено на восточной окраине Первомайского (730 человек). В то время как наиболее вероятное направление прорыва боевиков – западное (в Чечню) – прикрывали лишь подразделения седьмой дивизии ВДВ (80 человек) без артиллерии и авиационного прикрытия.

В 16:00 российское командование прекратило все переговоры с Радуевым. Повисла пауза. Стало ясно, что решение о штурме принято, и его нужно ждать в любую минуту. Поняв это, боевики стали настаивать на выполнении своих требований, в противном случае они грозили расстрелять заложников.

Утром 15 января появилась информация, что боевики расстреляли пришедших к ним на переговоры дагестанских старейшин (по разным данным, от двух до семи) и шесть милиционеров-заложников. Российские силовики предприняли безуспешную попытку возобновить переговоры и только после этого начали штурм.

Командовал операцией первый заместитель Барсукова, генерал-полковник ФСБ Виктор Зорин. Операция предполагала использование вертолётов, артиллерии, танков и БТР. Было принято решение действовать максимально жёстко и уничтожить боевиков невзирая на то, что могли пострадать и заложники.

После малоэффективного вертолётного и артиллерийского обстрела девять штурмовых групп – отряд специального назначения "Витязь", специальные отряды быстрого реагирования (СОБР) и подразделения 22 отдельной бригады специального назначения ГРУ ГШ — пошли на штурм.

Во втором эшелоне в полной готовности к штурму строений, в которых могли находиться заложники, шла группа антитеррористического центра "Альфа".

К середине дня отряд "Витязь" захватил первую линию обороны боевиков и вошёл с юго-востока внутрь села. Остальные, наткнувшись на яростное сопротивление, вынуждены были остановиться. Через два часа, понеся потери, остановился и "Витязь". С наступлением сумерек всем подразделениям было приказано отойти на исходные позиции.

16 января штурм повторился с тем же результатом. Понеся большие потери (15 человек убитыми), федеральные силы вынуждены были вернуться на окраину села. Вторую линию обороны боевиков прорвать так и не удалось.

Но, судя по всему, в Москву Ельцину неслись бравурные доклады о том, что операция идёт по плану, и боевики скоро будут уничтожены. Что никто с ними не собирался миндальничать (не то, что летом в Будённовске). Все интонации официальных сообщений из Первомайского были проникнуты сопоставлением тогдашней мягкотелости с нынешней непреклонностью.

Ясно было, что силовики угадывали настроение своего шефа – Ельцина – и пытались убедить его в собственной дееспособности (а свой будённовский провал – списать на вмешательство Черномырдина). Воодушевлённый такими известиями, Ельцин решил, что настала пора опять показать свой крутой нрав. Тем более что у него за спиной были его верные и бравые ребята-силовики, с которыми ему любые задачи были по плечу.

Поэтому в этот же день он уволил главу своей администрации Сергея Филатова, а вместо него вернул из опалы автора идеи “проучить Дудаева” и адепта “твёрдой руки” Николай Егорова.

Также он уволил ставшего символом рыночных реформ Чубайса с поста первого заместителя Черномырдина. Говорят, что это увольнение он сопроводил словами о том, что, если бы он уволил Чубайса ещё летом, то “Наш дом Россия” набрал бы не 10%, а 20% голосов.

Одновременно с этим, Ельцин создал штаб по своему переизбранию на пост президента и назначил своего любимца Сосковца начальником этого штаба. Это был более чем прозрачный намёк на то, что после победы Ельцина на выборах Черномырдину не стоило рассчитывать на пост премьера: его займёт Сосковец.

По всему было видно, что Ельцин окончательно определился со своей политической линией и решительно рвал уже со всеми остатками либерализма в своей команде. Теперь он твердо решил сделать ставку на силовиков, во главе которых стоял его “кровный брат” и верный охранник Александр Коржаков.

В этот же день, 16 января, в турецком порту Трабзон террористами во главе с М. Токджаном (воевавшим, по его утверждению, в батальоне Басаева) был захвачен паром "Авразия". На его борту были преимущественно россияне. Террористы выдвинули требование: снять блокаду села Первомайское и вообще вывести все федеральных войска с Северного Кавказа. Разумеется, об этом стало известно боевикам Радуева и воодушевило их на дальнейшее сопротивление.

Турецкие спецслужбы немедленно блокировали паром и вступили в переговоры с террористами. Параллельно они начали готовить операцию по освобождению заложников.

Весь день 17 января стороны в Первомайском готовились к следующему штурму. А за полчаса до полуночи скрытно проникшая из Чечни в Дагестан группа боевиков под руководством Басаева подошла к селу Советское в трёх километрах к югу от Первомайского и сходу начала атаковать внешнее кольцо окружения. Федералы вступили с ней бой. В этот момент навстречу Басаеву из Первомайского пошла на прорыв небольшая группа боевиков.

Они шли в полный рост, стреляя из автоматов. Было видно, что это, в основном, раненые боевики, не способные к долгому бою и тяжёлому переходу. Как оказалось, это были смертники, задача которых заключалась в том, чтобы федералы поверили в серьёзность их намерения прорываться на юг, к Басаеву, в сторону Советского. Это им удалось: Куликов с Барсуковым бросили все силы на отражение этой атаки.

В это время основная группа боевиков во главе с Исрапиловым и Радуевым, захватив 32 заложника, пошла на прорыв в западном направлении, в сторону Чечни. Защищавшая эту дорогу небольшая группа вооружённых лишь автоматами российских военнослужащих была почти полностью уничтожена.

Ночное преследование чеченских боевиков ни к чему не привело, и им удалось скрыться. Таким образом, операция по уничтожению группы Радуева-Исрапилова полностью провалилась. А спасённые заложники вряд ли могли быть утешением: Радуев предлагал освободить их ещё 10 января, но тогда федералы не дали ему уехать в Чечню.

Таким образом, те заложники и российские солдаты, которые погибли после 10 января, погибли фактически из-за упрямства и некомпетентности Куликова и Барсукова. Профессионализм российских силовиков в который раз оказался не соответствующим их амбициям.

19 января турецкие подразделения по борьбе терроризмом начали спецоперацию по освобождению заложников на пароме “Авразия”. В результате все заложники были освобождены, а террористы – арестованы. Никто в результате той операции не пострадал.

23 января в Новогрозненском боевики добровольно освободили 20 заложников. В их руках остались только 12 новосибирских омоновцев, которых они захватили в плен, когда входили в Первомайское. Их они согласились освободить только в обмен на полную амнистию всем участникам рейда в Кизляр.

Ельцин, а за ним и Куликов с Барсуковым, публично выступили категорически против такой амнистии. Они обещали родным и близким омоновцев некую “спецоперацию” по их освобождению, которая будто бы готовилась в недрах ФСБ. Но люди, наученные горьким опытом операции в Первомайском, им уже не очень-то верили.

Прошли две недели, а заложники всё ещё оставались в руках у боевиков. Наконец, 9 февраля, вопреки позиции президента и силовых ведомств, Госдума, по просьбе родных и близких пленных омоновцев, приняла-таки постановление об амнистии, которое требовали чеченцы. После этого новосибирские омоновцы были обменены на захваченных в Первомайском живых боевиков и тела их убитых товарищей.

Неизвестно, каким образом силовикам удалось выдать полный провал операции за её несомненный успех, но, судя по реакции Ельцина, он остался очень доволен тем, как она закончилась. Это видно хотя бы из того, что никто из силовиков в итоге не пострадал. Действительно ли Ельцин верил в то, что операция была успешной, или делал хорошую мину при плохой игре – теперь уже установить невозможно.

В последствии и Барсуков, и Куликов дали множество интервью, в которых описывали, как лихо они уничтожили банду Радуева. При этом они всякий раз ругали Черномырдина и говорили, что это именно он был виноват в том, что в Будённовске им не дали сделать всё также здорово, как и в Первомайском. И вообще, если верить их словам, войну в Чечне именно Черномырдин и устроил.

Незадолго до этой амнистии, 29 января, в Кремль к Ельцину приехал Борис Немцов. Дело в том, что 12 января, вернувшись с митинга по случаю похорон погибших в Чечне нижегородцев, он написал Ельцину письмо с требованием немедленно остановить войну.

В этом письме он, в частности, написал: «Многие месяцы подряд в Чечне, не переставая, льётся кровь и гибнут люди. Многие месяцы, словно открытая рана, Чечня причиняет боль всей России, теряющей своих сыновей. Только в нашей области уже сорок три семьи посетило тяжёлое горе утраты, но это ещё не полный счет…. Кровопролитие должно быть остановлено самым решительным образом. Мы призываем Вас, господин Президент, приложить все усилия, принять все меры, чтобы пресечь военные действия с обеих сторон, более всего дорожа жизнью сограждан и честью страны».

Об этом своём письме он рассказал по областному радио. После этого на Немцова обрушился град звонков и писем с требованием поставить и подписи звонивших и писавших под этим письмом. Тогда он объявил по области сбор подписей под обращением к Ельцину с требованием прекратить войну. В течении 10 дней в области с населением 3,7 миллиона человек был собран 1 миллион подписей.

И вот он приехал в Кремль на “Газели”, до верху гружёной папками с подписями нижегородцев. Разумеется, он договорился с Ельциным о встрече заранее, но о том, что он привезёт миллион подписей против войны в Чечне, президента он не предупредил.

Разговор получился очень странный. Ельцин был явно недоволен этой инициативой Немцова. Ельцин спросил:

– А если бы я тебе поручил по всей России подписи собрать, сколько бы ты принес?

Немцов ответил:

– Я не так известен в России как Нижнем, но думаю, миллионов 40 – 50 собрал бы…

После неловкой паузы Ельцин проговорил сквозь зубы:

– У меня к тебе один вопрос: эти подписи за меня или против меня?

Немцов ответил дипломатично:

– Это зависит от ваших действий. Остановите войну в Чечне – значит, за вас. Нет – значит, против.

Ельцин лишь промолвил:

– Я понял.

После этого беседа приняла совсем уже удивительный оборот. Помня уговоры Гайдара, Немцов решил узнать у Ельцина его отношение к идее выдвинуть его (Немцова) вместо него (Ельцина) на выборах президента. Это было совершенно в духе Немцова. Он всегда предпочитал открытый разговор. Но в этот раз он решил зайти издалека, и начал расспрашивать Ельцина о его планах.

Ельцин сразу сказал, что собирается баллотироваться во второй раз. Тут Немцов отбросил всякую дипломатичность, и у него вполне искренне вырвалось:

– Борис Николаевич! У вас рейтинг 3%! Как вы собираетесь конкурировать с Зюгановым, у которого уже сейчас, на старте, 30% поддержки?

Ельцин молча встал, подошёл к своему столу, взял с него какую-то бумагу и протянул её Немцову:

– На, читай!

Это была записка от федерального агентства правительственной информации (ФАПСИ), из которой следовало, что поддержка Ельцина находилась на уровне 50%. Насладившись произведённым эффектом, Ельцин безапелляционно заявил:

– Слухи о том, что у меня низкий рейтинг, распространяют враги России.

Немцов знал, что ФАПСИ находилось в подчинении Коржакова. Он понял, что разговор закончен, и пора уходить. Оставалось мысленно перекреститься, что он не поднял тему собственного выдвижения.

Но и уже сказанного было достаточно, чтобы Ельцин в этот же день отключил губернатору Нижегородской области правительственную связь и дал команду Минфину прекратить все трансферные выплаты области из федерального бюджета (даже те, что были в бюджете предусмотрены).

Всем стало теперь уже совершенно ясно, что Ельцин твёрдо решил избираться второй раз. И что в этот раз он пойдёт на выборы как вождь партии силовиков. Эпизод с Немцовым развеял последние иллюзии на этот счет.

Часть 2

Отдельно хотелось бы отметить то, что кадровые перестановки Ельцина касались не только внутренней, но и внешней политики. Ещё в самом начале этого года, 5 января, сразу после того, как он сообщил Филатову о своём решении баллотироваться во второй раз, Ельцин отправил в отставку министра иностранных дел Андрея Козырева и назначил на его место директора службы внешней разведки (СВР) Евгения Примакова.

Слухи о скорой отставке Козырева ходили давно. Все знали, что Ельцин им недоволен. К тому же Козырев не был членом команд ни Чубайса, ни Черномырдина. Поэтому в тот момент эта отставка ни на кого не произвела должного впечатления. Все приняли то объяснение, которое неформально распространялось администрацией президента: Козырев был отправлен в отставку за недостаточную жёсткость в защите прав русскоязычного населения Латвии.

Но после того, как были уволены Филатов и Чубайс, а новые назначенцы, Егоров и Примаков, очевидно были людьми совершенно других убеждений, кадровый манёвр Ельцина обрёл понятный идеологический смысл. И если во внутренней политике замена Филатова на Егорова означала перенос акцента на силовые действия, то во внешней политике стало понятно, что Ельцин будет теперь стараться проводить менее проамериканскую и более независимую политику.

Почему Ельцин решил, что настала пора для такого манёвра? На этот счёт существует масса теорий. Скорее всего, это был связано с тем, то все больше общаясь с силовиками, он постепенно проникался их антиамериканизмом и нежеланием проводить политику дальнейшего разоружения. Те угрозы, которые видели военные в такой политике, стали казаться ему вполне реальными.

К тому же, пока шла война в Чечне, Ельцин не хотел иметь со своими военными никаких серьёзных разногласий. Возможно, хотя он и видел все их недостатки, он также понимал, что других силовиков у него нет. Наверняка и силовики тоже это понимали. И это была одна из причин, почему они так сопротивлялись миротворческим усилиям Черномырдина. Ведь если война закончится – их влияние на Ельцина станет значительно слабее.

При анализе причин, по которым Ельцин начал медленно отходить от прозападной политики и настаивать на праве России играть роль какого-то отдельного центра силы, нельзя сбрасывать со счетов и имперскую ментальность самого Ельцина. Какую бы внутреннюю работу по трансформации собственных взглядов он ни проводил, был он плоть от плоти административно-командной системы, имевшей глубокие исторические корни в прошлом России.

И он был человеком своего поколения, того образования и воспитания, которые неизбежно делали любого россиянина природным империалистом. Человеком, который считал чем-то само собой разумевшимся и не нуждавшимся в каких-то дополнительных доказательствах то, что Россия – это одна из великих держав, глобальный игрок, который имеет право на позицию по любому вопросу мировой политики. И тот факт, что Россия — это не СССР, ничего в этом его представлении не менял.

Можно привести ещё много объяснений, почему Ельцин в начале 1996 года изменил свою политику. Но мы лишь констатируем этот факт. А поиск причин этого поворота мы оставляем более профессиональным исследователям.

Ельцинская трансформация не осталась незамеченной. 22 января на НТВ в эфире у Евгения Киселева (программа “Герой дня”) выступил Егор Гайдар, который от имени своей партии, от своего имени, от имени Отто Лациса и Сергея Ковалёва призвал Ельцина не выставлять свою кандидатуру на выборах президента. Он также заявил (уже вполне официально), что он и его сторонники более не поддерживали Ельцина и переходили к нему в оппозицию.

2 февраля в швейцарском Давосе начался традиционный ежегодный международный экономический форум. Из России на него приехали 70 человек. Главной российской звездой Давоса был руководитель КПРФ и главный соперник Ельцина на президентских выборах – Геннадий Зюганов.

На выступление Зюганова собрались руководители крупнейших западных компаний, нобелевские лауреаты по экономике, ведущие политики и, разумеется, российские бизнесмены. Зюганов презентовал публике экспортный вариант своей программы. Он пытался представить себя как обычного социал-демократа, неотличимого от своих европейских коллег из левого лагеря. Социально-ориентированная рыночная экономика, высокие налоги, поддержка профсоюзов, права трудящихся, государственный контроль и, если необходимо, то и национализация крупной индустрии и инфраструктуры, – всё это не было чем-то таким, что могло всерьёз напугать западный капитал.

Такого рода колебания были привычными для западной политики. На смену правым политикам всегда приходили левые и наоборот. К тому же, занесколько месяцев до этого, 19 ноября, в Польше президентские выборы выиграл лидер польских социал-демократов (наследников польских коммунистов – Польской объединённой рабочей партии) Александр Квасьневский. И выиграл он у символа польской борьбы с коммунизмом и лидера “Солидарности” – Леха Валенсы.

И ничего страшного не произошло. По Варшаве не ездили воронки, людей не тащили в застенки охранки, у них не отнимали собственность, не вводили ценового регулирования и карточного распределения. Напротив, Квасьневский продолжил политику интеграции Польши в Европу, рыночные преобразования и, в конечном итоге, привёл Польшу в ЕС и НАТО.

Западным наблюдателям казалось естественным, что после периода радикальных правых реформ, после “бури и натиска” капитализма, в России (как и в любой нормальной европейской стране) должен настать период некоего левого “ренессанса”, когда больше внимания уделялось бы заботе о малообеспеченных гражданах, социальных программах и прочей левой тематике. Именно такими глазами они и смотрели на Зюганова. А Зюганову хватило ума именно так себя в Давосе и презентовать.

Выступавший после Зюганова Явлинский не оставил после себя никакого впечатления. Он, как обычно, много критиковал и власть, и коммунистов, и НДР, и КПРФ, но сам ничего конкретного не предлагал, а был “за всё хорошее, против всего плохого”. Наблюдатели заметили, что он критиковал Ельцина даже сильнее, чем Зюганов.

Явлинский пообещал объединить все “антитоталитарные” силы России и стать единым кандидатом от этого блока. Но так и не объяснил, кто в него войдет, кроме его партии “Яблоко”. Забегая вперед, скажем, что он так этот блок и не создал.

Слушатели даже не смогли толком понять какую политику он предлагал: продолжение рыночных реформ или их сворачивание. Левую политику – или правую. Это была традиционная для него роль резонёра, которая не могла принести ему удачи на президентских выборах, поскольку такого рода позицию всегда поддерживает не больше 10% электората.

Возможно, эта предвыборная тактика хороша для парламентских выборов, где всякий результат выше 5% считается удачей. Но на президентских выборах, когда набрать нужно больше половины голосов избирателей, этот подход обречён на поражение. Именно это, слушая Явлинского, и поняли ведущие российские бизнесмены. Им стало совершенно ясно, что у Зюганова он президентские выборы выиграть не сможет, и делать на него ставку нельзя.

Борис Березовский первым решил действовать. Вот как об этом он рассказывал в интервью “Коммерсанту”: “Я тогда поймал себя на мысли, что очень хорошо помнил все те слова, которые Зюганов произносил. Всю эту околесицу, лишённую смысла, логики. Мне казалось, что всё это безвозвратно осталось в прошлом, что всеми жизнями за коммунистический эксперимент уже заплачено. Но самым шокирующим был энтузиазм, с которым ему внимали крупные западные бизнесмены и политики. Они уже сделали свою ставку. Исторический опыт им ничего не подсказывал….

Я вернулся в свой номер в гостинице Sun Star Park Hotel, снял трубку и позвонил Володе Гусинскому. Надо признаться, он немедленно откликнулся на моё предложение встретиться и поговорить. И вполне разделял те эмоции, которые испытывал и я. Это был тот самый момент, когда жёсткая конкуренция, разделявшая нас, отошла на второй план перед той опасностью, которая безусловно нас сплачивала.

Нам не пришлось тратить время, чтобы научиться говорить на общем языке. Взаимопонимание было полным: угроза возвращения коммунистов требует единства противодействия. Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Чубайс, Явлинский, Лужков.”

Помимо перечисленных Березовский переговорил и с Джорджем Соросом, который не верил в возможность победы Ельцина. По воспоминаниям Березовского, Сорос прямым текстом сказал: “Вы совершаете ошибку, что не уезжаете из России. У меня есть примеры, как отрывали головы людям, которых я знал, и которые цеплялись за свои деньги и оставались в странах, где совершались перевороты. Не заблуждайтесь, мы все прекрасно понимаем, что у вашего президента нет шансов”. Это воспоминание о Соросе подтверждают и Анатолий Чубайс с Михаилом Ходорковским, которые тоже слышали этот его разговор с Березовским.

Чубайс позже, в одном из интервью, вспоминал, что чувствовал себя тогда “омерзительно… Дело даже не самом Зюганове. Он, в принципе, вёл себя объяснимо: хотел нравиться. Омерзительно в том смысле, что десятки моих, я не скажу друзей, но, по крайней мере, товарищей, хороших знакомых из числа крупнейших лидеров западного бизнеса… в целом – здравых людей… в той ситуации настолько, говоря по-русски, прогнулись, настолько облизывали Зюганова, настолько демонстративно танцевали вокруг него, что на это было просто мерзко смотреть.

Да, действительно: это был январь-февраль 1996 года, когда шансы Зюганова на победу были равны почти 100%. Почти всем было понятно, что это безумие: пытаться бороться за Ельцина. Но всё-таки было уж совсем мерзко смотреть на то, как западные лидеры бизнеса мгновенно переориентировались.”

В последний день форума, 5 февраля, Чубайс дал пресс-конференцию. По оценке практически всех присутствовавших он был в тот момент главным, а может и единственным, серьёзным оппонентом Зюганова. Он сравнил то, что говорил Зюганов в Давосе с тем, что было написано в последней программе КПРФ, и с тем, что Зюганов говорил дома, в России.

В частности, Чубайс зачитал выдержку из программы КПРФ, принятой год назад, в которой прямо сказано, что “необходимо возвратить народу и взять под государственный контроль имущество, присвоенное вопреки общественным интересам.” Чубайс саркастически заметил, что “соответствие интересам” будет, очевидно, устанавливаться самими коммунистами. И “мы хорошо знаем эту их практику”.

Далее в программе КПРФ было написано, что “на первом этапе сохранится многоукладность экономики, по постепенно начнут доминировать общественные формы собственности”. Коммунисты же “будут добиваться конфискации и национализации имущества…”

Чубайс также привёл выдержку из интервью самого Зюганова газете “Правда”. В нём лидер российских коммунистов говорил: “заграничные эмиссары из МВФ и прочих мировых финансовых центров ведут себя в России как гауляйтеры, а доллары ударили по российской экономике сильнее фашистских танков и самолётов”. Чубайс при этом заметил, что это был тот же самый Зюганов, который здесь, в Давосе, страстно искал встречи с руководством МВФ и получил её!

Чубайс обратил внимание присутствовавших, что в российской политике были и ещё более радикальные силы. Например, движение Анпилова “Трудовая Россия”, которое вообще стояло на позициях сталинизма. И Анпилов не скрывал, что Зюганов был и их кандидатом тоже.

Одним словом, сказал Чубайс, существовали два Зюганова: “выездная модель” и “для внутреннего употребления”. Один Зюганов призывал западных инвесторов вкладывать деньги в Россию (которую он вот-вот возглавит), а другой Зюганов намеревался у национальных инвесторов собственность конфисковывать.

Чубайс предупредил всех западных инвесторов, что политика, которую намеревался проводить Зюганов, неизбежно приведёт к кровопролитию. И если эти инвесторы поверят Зюганову, то тогда они должны будут разделить с ним ответственность и за это кровь.

Первым, с чего, по мнению Чубайса, начнёт Зюганов, будет установление контроля над СМИ. “Ибо его система двойных стандартов не может существовать в условиях свободы слова”. В заключение своего выступления, Чубайс назвал Зюганова “обычным коммунистическим лжецом”, призвал не верить ни одному его слову и оценил очень высоко шансы на коммунистический реванш в России.

Отвечая на вопросы, Чубайс коснулся и своей отставки. Он не стал скрывать, что у него были разногласия с той политикой, которую в последнее время хотел проводить Ельцин. Он говорил о том, что принят ряд расходных решений, на которые не было денег. Прежде всего – это были расходы на Чечню, точнее, на войну в ней. А это составляло около 10% всех расходов бюджета. Это означало, что нужно было резко сократить другие расходы, которые и так уже были снижены ниже допустимых пределов. Из-за бюджетного кризиса мог рухнуть рынок ГКО. А неизбежный за этим банковский кризис приведёт к коллапсу всей финансовой системы.

Хотя он прямо об этом не сказал, причина его отставки стала всем понятна: его отставки требовали у Ельцина силовики, которым казалось, что Чубайс – это единственное препятствие между ними и бюджетными деньгами. И что без Чубайса с одним Черномырдиным они легко бы сладили. А Ельцин в этом вопросе занял сторону силовиков.

Уже на форуме, в Давосе, Березовский активно начал встречаться со всеми крупными российскими бизнесменами, которые туда приехали. Мы уже писали, что он встретился с Гусинским, который к тому времени уже обладал заметным влиянием в медиапространстве. Помимо канала НТВ, который, правда, тогда вещал ещё в дециметровом диапазоне (но уже имел большую аудиторию), у него в собственности была радиостанция “Эхо Москвы”, популярная тогда газета “Сегодня” и еженедельник “Семь дней”.

Помимо Гусинского он встретился с Ходорковским (Юкос), Виноградовым (Инкомбанк), а позже, уже в Москве, – с Потаниным (Онэксимбанк), Фридманом и Авеном (Альфа-групп), Смоленским (банк Столичный) и некоторыми другими бизнесменами. Он даже встретился с Явлинским и Лужковым.

Но главная встреча у него была всё-таки с Чубайсом. Вот как сам Березовский описывает весь контекст этой встречи: “...Я видел слабость Ельцина, слабость реформаторов в целом, которые были уже неспособны противостоять напору «левых». Они, по существу, проиграли в 1996-м битву за власть. Но оставались люди, и я в том числе, которым было что терять. Быть может, и жизнь. И тогда именно я инициировал союз реформаторов и “олигархов”, и этот союз помог одержать победу. Реформаторы одни, сами по себе, были не в состоянии победить Зюганова. А “олигархи” в одиночку тоже были не в состоянии победить Зюганова. Только их союз обеспечил победу….

….Гусинский был не единственным, с кем я переговорил в Давосе. Столь же остро чувствовали ситуацию Володя Виноградов, Миша Ходорковский, Явлинский, Лужков. Чубайс, жёстко прокомментировавший на своей знаменитой пресс-конференции восторги по поводу так называемого обновлённого коммунизма, выразил то, о чём все мы думали. Чубайс тогда был практически не у дел, получил, правда, несколько предложений и обдумывал их. И всё же мне показалось, что ему с сожалением приходилось обдумывать эти предложения.

Я встретился с Чубайсом с глазу на глаз. Потом, наверное, он разговаривал и с другими. Я тогда предложил ему попытаться создать некую группу из нас. Даже не то чтобы группу. Я просил объединить нас. Мы все ему доверяли. Я имею в виду финансовую элиту. Мы точно знали, что со всеми нами у него были абсолютно формальные отношения, когда он был на государевой службе. Наверное, это было главным – мы не сомневались в его порядочности. Плюс ум, сила, организаторские способности. Он был единственной и единодушно выбранной фигурой. И нужно сказать, у Чубайса действительно есть способности. Может быть, он не лучший генератор идей, но что касается анализа, он это делает точнее и быстрее других.

Он мгновенно воспринял то, о чём мы говорили, сказал, что это потрясающе интересно. Потом спросил: «Вы это серьёзно?» Я сказал, что серьёзно. Он обещал, что будет над этим думать – объединить нас всех, чтобы создать, скажем так, интеллектуальный центр, противостоящий оппозиции. Так что новый интеллектуальный центр начал складываться в Давосе.”

Вернувшись в Москву, Березовский развил бурную деятельность. Во-первых, он встретился с Коржаковым и рассказал ему о своём замысле по объединению крупных бизнесменов для поддержки Ельцина. Разумеется, он также рассказал, что теперь Гусинский – их союзник, и прежней вражды нет. Коржаков удивился: “Как же ты можешь сегодня просить убить человека, а завтра дружить с ним?” (Кстати, из этой фразы Коржакова можно хорошо понять, какие нравы царили в Президентском клубе, пусть даже на чисто вербальном уровне).

Удивившись, Коржаков, тем не менее, не стал мешать Березовскому. Скорее всего, он не придал значения этому проекту и считал свою позицию рядом с Ельциным непоколебимой. Его картина мира была проста и понятна. Есть избирательный штаб Ельцина. Его возглавляет Сосковец. Ельцин, уволив Козырева, Филатова и Чубайса, уже определился со своей командой. Это были близкие и понятные Коржакову люди типа Егорова. Представить себе, что что-то может радикально измениться, он не мог. Впрочем, тогда никто и не предполагал, что такие изменения станут реальностью.

Пока Березовский с Чубайсом формировали свою команду, Ельцин действовал по заранее намеченному плану и 15 февраля, будучи с визитом в Екатеринбурге, наконец, публично объявил о своём решении баллотироваться в президенты. Через несколько дней была обнародована информация о том, что он сформировал свой избирательный штаб во главе с Сосковцом (до этих пор штаб существовал неформально).

Таким образом, в окружении Ельцина одновременно начали функционировать два штаба: один официальный, во главе с Сосковцом, а второй – самодеятельный, во главе с Чубайсом. Разделились между этими штабами и два главных члена Президентского клуба: Коржаков, разумеется, поддерживал штаб Сосковца, а Юмашев (тоже разумеется) – штаб, созданный Березовским.

В штабе Сосковца никто (включая его самого) толком не знал, как проводить такого рода кампанию. Поэтому Сосковец начал работать по старинке: задействовав административный ресурс. Он стал названивать в региональные администрации и директорам заводов и требовать от них оказать поддержку Ельцину и агитировать за него граждан и в регионах, и трудовых коллективах. В одном из своих тогдашних интервью он простодушно выдал тот метод, с помощью которого он собирался привести Ельцина к победе: “Общественное начало работы сочетает все возможности влияния правительства на ход избирательной кампании”. Как написала по этому поводу “Общая Газета”: “Не очень по-русски, но в общем, понятно”.

Уволенный Ельциным бывший глава его администрации Филатов был взят Сосковцом в качестве заместителя штаба – для того, чтобы он “окучивал демократов”. Филатов рьяно взялся за эту работу и начал её с того, что набрал кучу именитых россиян, которые начали высказываться в поддержку Ельцина.

Кроме этого, он принялся уговаривать различные демократические движения поддержать Ельцина. Вокруг кандидатуры действовавшего президента Филатов намеревался объединить “Демократическую Россию”, социал-демократов, республиканцев, Христианско-демократический союз, “Общее дело” Ирины Хакамады и даже “Партию экономической свободы” Константина Борового (неистового обличителя Кремля).

Но это всё были партии-лилипуты. Настоящую борьбу нужно было вести за поддержку крупнейшей в тот момент демократической партии – “Демократического выбора России” Гайдара (ДВР).

Но уставший от бесконечных ельцинских сдач Гайдар громко хлопнул дверью, заявив, что его расставание с президентом – “окончательное и бесповоротное”. Более того, на ближайшем съезде ДВР в мае, партия (после отказа Бориса Немцова) собиралась выдвинуть в президенты Виктора Черномырдина. И даже обратилась к нему с призывом “не уклоняться от оказанной чести”.

Чубайс подошёл к делу по-другому. Во-первых, была организована социологическая группа во главе с руководителем фонда “Общественное мнение” Александром Ослоном. Во-вторых, в штабе появился Игорь Малашенко – ближайший соратник Гусинского и прекрасный медиаменеджер. В-третьих, Юмашев привёл в штаб к Чубайсу (который стыдливо называли “Аналитической группой”) дочь Ельцина Татьяну (которая была одновременно и членом штаба Сосковца) и первого помощника президента, ещё свердловского его коллегу Виктора Илюшина. У “Аналитической группы” появился прямой контакт с Ельциным помимо Коржакова.

Штаб Чубайса (давайте для простоты будем называть его так, хотя мы понимаем, что помимо руководителя штаба Чубайса, важную роль там играли Березовский, Юмашев, Татьяна Ельцина, Гусинский, Малашенко и другие) разворачивал свою деятельность неторопливо и основательно, и первое время штаб Сосковца не видел в нём конкурента. Поэтому весь остаток февраля и середину марта они функционировали параллельно, не мешая друг другу.

Удивительно, но после того, как Ельцин официально объявил о своём выдвижении, его рейтинг начал расти. Некоторые объясняли это особенностями российского менталитета. Ведь не секрет, что в России люди испытывают некий трепет не к человеку, а к должности, которую он занимает. Стоит самому зряшному клерку занять высокую должность, как публика тут же начинает приписывать этому человеку несвойственные ему интеллект, мужество или даже коварство.

До тех пор, пока все были уверены в том, что Ельцин в этот раз не будет баллотироваться в президенты, его и не рассматривали как возможного кандидата. Но как только он заявил о своём желании участвовать в выборах, у него сразу появился гандикап перед остальными участниками “забега”.

Это преимущество объяснялось исключительно той должностью, которую он в этот момент занимал. И рост его рейтинга с 3% до почти 15% к началу марта многие наблюдатели объясняют именно этим. “Магия трона” дала Ельцину верных 10% роста рейтинга почти безо всяких усилий.

Хотя, возможно, сыграла свою роль и административная накачка, которую устроил Сосковец. Разумеется, возможности такого прямого использования административного ресурса для целей повышения популярности политика сугубо ограничены, но, тем не менее, они не нулевые. И какой-то прирост рейтинга простой обзвон региональных начальников и директоров заводов даёт. Но вряд ли этот метод ведения избирательной кампании мог бы привести Ельцина к победе.

Поднявшись до 15%, рейтинг Ельцина снова встал, и никакие усилия избирательного штаба Сосковца не могли поднять его выше. А этого было явно недостаточно, поскольку к тому моменту рейтинг Зюганова колебался в промежутке между 25 и 30%. А в спину Ельцину дышал Явлинский. В инерционном сценарии у Ельцина был риск вообще не выйти во второй тур. А даже если бы он и вышел, то почти гарантированно проиграл бы этот второй тур Зюганову.

В частных разговорах Коржаков и его друг Барсуков не скрывали, что вся эта затея с выборами им не нравилась. Они не видели в ней какого-то особого смысла, считали, что вся эта возня только отвлекала Ельцина от дела, и было бы лучше, если всё оставалось бы как есть ещё минимум пару лет. Они сумели внушить Ельцину мысль, что ему нужны были ещё два года, чтобы Россия вышла на путь устойчивого развития, и вот тогда уже можно было бы спокойно проводить все эти избирательные кампании, выборы, плебисциты, референдумы и прочие “всенародные голосования”.

Начиная с марта Ельцин, как сомнамбула, твердил, “Мне нужно ещё два года, мне нужно ещё два года…” Откуда взялась эта мистическая цифра? Почему именно два, а не три и не пять? Непонятно. Возможно, ему казалось, что два года – это половина президентского срока. Немного, но и немало. Затяжка с выборами на два года не вывела бы людей на улицу. Это была та граница, за которую, по ощущениям Ельцина, он мог себе позволить выйти, не вызвав серьёзного политического кризиса уровня осени 1993 года.

Разумеется, Ельцин всё ещё продолжал считать себя лидером демократических и рыночных реформ. Он всё ещё ощущал себя гарантом именно этого направления развития России. Он видел в этом свою миссию, и его харизматичная и сильная натура не хотела капитулировать и отдавать власть тем, кто ему противостоял все эти годы.

И хотя центр упомянутых выше реформ уже давно переместился из кабинета Ельцина в кабинет Черномырдина, а сам Ельцин всё больше становился ширмой для совсем других процессов, и влияли на него люди абсолютно других убеждений, внутреннее его уверенность в том, что он демократ и рыночник была непоколебима.

Ельцин и его команда силовиков чувствовали, что всё медленно, но верно шло к будущему его летнему поражению. И они не видели возможности радикально изменить этот негативный для них тренд. Подспудно в их головах утвердилась мысль, что выборы нужно либо вовсе отменить, либо, как минимум, передвинуть на несколько лет. В основном фигурировала цифра в два года.

Такие настроения президентского штаба не могли оставаться незамеченными. Помощники (Илюшин, Сатаров и другие) докладывали Ельцину о том, что Сосковец не знал, как вести такого рода избирательную кампанию, не понимал, зачем она, и исчерпал себя как руководитель штаба. 40% подписей, которые он собрал для выдвижения Ельцина в качестве кандидата в президенты, неизбежно будут признаны браком, с мест постоянно шла информация об административном давлении на работников заводов с целью принудить их отдать голоса за Ельцина, и таким путём кампания будет с треском проиграна.

Ельцин внешне никак на это не реагировал, но в какой-то момент устроил Сосковцу публичную выволочку, обвинив его ни много ни мало в том, что тот “ходит царём по Белому дому”. Вряд ли это было вполне справедливо, но так Ельцин выплеснул на него всю ту тревогу, в которой к середине марта находилось его окружение, и которая неизбежно передалась и ему.

Долго так продолжаться не могло. Назревал кризис. По Москве поползли слухи один ужаснее другого. “Сосковец с Коржаковым сговорились с Зюгановым и сдают ему Ельцина”, “Ельцин с Коржаковым задумали государственный переворот”. “Ельцин откажется от участия в гонке и выдвинет Черномырдина” и так далее. Страна замерла в ожидании чего-то драматического и масштабного.

И этот момент настал. 15 марта Государственная Дума приняла постановление “О юридической силе для Российской Федерации – России результатов референдума СССР 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза ССР”.

Помимо признания того, что результаты этого референдума по-прежнему имели юридическую силу, там был пункт 2 о том, “что должностные лица РСФСР подготовившие, подписавшие и ратифицировавшие решение о прекращении существования Союза ССР, грубо нарушили волеизъявление народов России о сохранении Союза ССР, выраженное на референдуме СССР 17 марта 1991 года”.

И пункт 3 о том, “что Соглашение о создании Содружества Независимых Государств от 8 декабря 1991 года, подписанное президентом РСФСР Б.Н.Ельциным и государственным секретарем Г.Э.Бурбулисом и не утверждённое Съездом народных депутатов РСФСР – высшим органом государственной власти РСФСР, не имело и не имеет юридической силы в части, относящейся к прекращению существования Союза ССР”.

Это была явная провокация со стороны коммунистов. Реализовать это постановление было невозможно, поскольку полной утопией было воссоздать вновь Союз ССР. Да и юридически это было абсолютно беспомощно, поскольку, если СССР по-прежнему существовал, то нелегитимной оказывалась сама Государственная Дума, принявшая это постановление.

И хотя всем было ясно, что коммунисты в ходе избирательной кампании попросту провоцировали Ельцина на какие-то неадекватные действия в надежде, что его необдуманные шаги каким-то образом повысят их рейтинг (или снизят рейтинг Ельцина), провокация удалась на славу: Ельцин пришёл в бешенство и собрал всех силовиков в Кремле.

Часть 3

А тем временем в Чечне война шла полных ходом. Рано утром 4 февраля со всех концов Чечни в сторону Грозного двинулись колонны безоружных мирных жителей, в основном стариков, женщин и детей. Хотя по всей Чечне (а особенно вокруг Грозного) стояли блокпосты внутренних войск, которые не пускали людей в город, десятки тысяч чеченцев всё-таки проникли к его центру, где стоял сгоревший остов президентского дворца.

Разместившись на площади перед дворцом, митингующие разбили палатки и объявили бессрочный митинг с требованием немедленного прекращения боевых действий и вывода всех российских войск из Чечни. По разным оценкам на площади собрались от 20 до 50 тысяч человек.

По приказу Завгаева площадь была немедленно оцеплена внутренними войсками. Российское военное командование в Грозном обратилось к митингующим с требованием разойтись. Периодически военные хватали кого-то из митингующих и увозили в неизвестном направлении. Женщин избивали, а мужчины (старики) пропадали без следа.

Митинг продолжался неделю. Но после того, как российские силовики начали обстреливать протестующих из автоматов и гранатометов, и появились первые жертвы среди мирного населения, Дудаев обратился к народу с просьбой прекратить митинг и разойтись. Только после этого митинг прекратился.

Мы уже писали, что после покушения на генерала Романова столкновения между федеральными войсками и чеченскими боевиками случались всё чаще и чаще. Но они носили стихийный характер, происходили спорадические стычки, спровоцированные то одной, то другой стороной. Это нельзя было назвать спланированными операциями.

Но к началу марта война приняла совсем другой оборот. 6 марта по приказу Дудаева в рамках операции, разработанной Масхадовым, отряды чеченцев под командованием Руслана Гелаева, Шамиля Басаева, Асланбека Исмаилова и других, прорвав полицейские блокпосты, ворвались в Грозный и почти полностью захватили его. Это была месть за разгон мирного митинга.

Командование внутренних войск, не сумев справиться с нападавшими, запросило помощь армии. Грачёв и командующий в тот момент армейскими подразделениями в Чечне генерал Тихомиров вынуждены были перебросить часть войск из горных районов обратно в Грозный.

К вечеру 9 марта основную часть дудаевских боевиков удалось выдавить из Грозного. Но окончательно бои закончились лишь 12 марта. Грачёв в эти дни был вне себя от ярости: внутренние войска МВД совместно с агентурой и оперативниками ФСБ в очередной раз (как до этого в Будённовске и Кизляре) прозевали атаку чеченцев и оказались полностью к ней не готовы.

В этот раз ситуацию удалось спасти только потому, что вмешалась армия. Но это стоило ей очередной паузы в горных операциях и снова (как и в мае прошлого, 1995 года) дало возможность чеченцам перегруппироваться и ускользнуть от наступавших армейских частей. В горах надо было опять начинать всё сначала: с разведки и выяснения, где же теперь находились подразделения противника.

Первое совещание по поводу скандального постановления Государственной Думы Ельцин провёл 16 марта. На нём присутствовали Барсуков, Коржаков и Сосковец. Ельцин без обиняков сообщил им, что Государственная Дума перешла все мыслимые границы, и настало время её распустить, а коммунистическую партию (КПРФ) – запретить. Ну и, раз пошло такое дело, то и выборы президента перенести на пару лет. Не время сейчас выборы проводить. Особенно после роспуска Думы. Разумеется, он не встретил никаких возражений.

Идею горячо поддержали все, кто был на этом совещании. Никаких сомнений в том, что им удастся разогнать Думу и запретить КПРФ, в этот момент у них не возникло. Причем запрет КПРФ планировался в самом жёстком варианте: через арест её руководства. Решили наутро собраться уже в более широком составе, пригласив генерального прокурора, министра внутренних дел, председателя конституционного суда и премьера.

Рано утром Ельцин решил переговорить со всеми ними по отдельности. Каждому он сообщал одно и то же: Дума приняла очевидно антиконституционное постановление. Это была провокация коммунистов. Действовать нужно жёстко. Думу – распустить, КПРФ – запретить, а провокаторов (руководство КПРФ) – арестовать. И хотя конституция не позволяла распускать Думу в первый год с момента её избрания, тем не менее он считал такое решение необходимым, поскольку на карту было поставлено само конституционное устройство Российской Федерации.

Недавно назначенный генеральным прокурором по протекции Коржакова Юрий Скуратов выслушал президента молча, никак не выразив своего отношения к сказанному. Аналогично повёл себя и избранный за год до этого новый председатель конституционного суда Владимир Туманов.

Никто из них не задал вполне логичного вопроса: а как роспуск Думы и запрет КПРФ был связан с отменой выборов президента? Хорошо, предположим, что Дума действительно превысила свои конституционные полномочия и её нужно распустить. Это был вопрос дискуссионный и требовавший серьёзного юридического анализа, но допустим. Но как из этого вытекал перенос выборов главы государства? И причём тут был запрет КПРФ и арест её лидеров?

Как объяснить людям, что президент, который роспуск Думы объяснял необходимостью защиты конституции, тут же сам её нарушал и отменял свои собственные выборы? Впрочем, все всё понимали и поэтому таких щекотливых вопросов Ельцину не задали.

Министр внутренних дел Куликов тоже никак не возразил Ельцину и даже предложил объявить, что здание Думы (она к тому времени уже переехала на Охотный ряд) заминировано, и на этом основании очистить его от всех его обитателей.

И лишь Черномырдин начал было возражать, но Ельцин не хотел ничего слушать. Впрочем, в ельцинском сценарии от премьера ничего не требовалось. Его лишь ставили в известность. Всё должны были сделать силовики. И они рвались в бой. Во всяком случае, так казалось Ельцину.

Переговорив со всеми, Ельцин вызвал своих помощников и приказал им готовить текст его обращения к народу и указ о роспуске Думы, запрете КПРФ и переносе выборов президента на два года. Тут уже он натолкнулся на прямое противодействие со стороны Ильюшина и Сатарова. Они активно начали убеждать Ельцина отказаться от этой затеи.

Они говорили, что помимо того, что это было антиконституционно, это было ещё и крайне опасно. Народ очень тяжело переживал экономические трудности и развязанную на этом фоне далеко не “маленькую и победоносную” войну в Чечне. Коммунисты наверняка воспользуется ситуацией, чтобы вывести на улицы своих сторонников. А повторения октября 1993 года никто не хотел.

Но это никак не изменило решения Ельцина. Он продолжал настаивать на своём и твердить мантру “мне нужно ещё два года”. Ему вторили Барсуков и Коржаков. Эти двое и, пожалуй, ещё Сосковец скорее всего не понимали и даже не хотели понять всю организационную и политическую сложность и опасность такого шага в условиях, когда рейтинг Ельцина едва перевалил за 10%, в стране шла война, а их главный оппонент на грядущих выборах имел вдвое большую поддержку избирателей.

Всё это радикально отличалось от ситуации осени 1993 года, но ни Ельцина, ни его верных преторианцев это совершенно не волновало. Ельцин, как мы знаем, по-прежнему был уверен, что он – локомотив демократических реформ, и что его поддерживает большинство россиян. Но вот на чём была основана уверенность его ближайших соратников – вообще непонятно. Скорее всего, это было некое стадное чувство, вера в ельцинскую интуицию (которая до сих пор его никогда не подводила) и знаменитый русский “авось”.

17 марта было воскресеньем, и поэтому в здании Думы почти никого не было. Присланные Куликовым отряды милиции и внутренних войск оцепили здание, а внутри него начали работать бригады специалистов по разминированию. Всех посторонних из здания удалили. По Москве поползли слухи. Депутаты-коммунисты (и не только) начали глухо ворчать, подозревая неладное.

Ближе к вечеру до Куликова начал доходить весь масштаб ельцинской затеи. Он решил связаться со Скуратовым и Тумановым. Переговорив с ними, он понял, что они тоже были в ужасе от происходящего и не знали, как себя вести. Встретившись втроём, они решили немедленно связаться с Павлом Грачёвым, будучи уверенными, что он тоже в курсе дела. Им было важно узнать его мнение по поводу ельцинского плана. Позиция армии всегда была ключевой в таких ситуациях.

Каково же было их удивление, когда они из разговора с Грачёвым обнаружили, что он совершенно не в курсе того, что Ельцин задумал распустить Думу, запретить КПРФ и перенести выборы президента. Оказалось, что Ельцин не собирался ни задействовать армию для реализации своего плана, ни даже поставить в известность о нём своего министра обороны.

Остается только предполагать, почему Ельцин так поступил. Но факт остается фактом: Грачёв был в неведении относительно готовившегося разгона парламента и запрета КПРФ и, судя по всему, был даже рад, что в этот раз Ельцин решил обойтись без его помощи.

Впрочем, не надо быть пророком, чтобы догадаться о причинах такого поведения Ельцина. Он знал настроения Грачёва и его генералов, знал об их отношении к МВД и ФСБ и не хотел наткнуться на прямой отказ Грачёва от участия в разгоне Государственной Думы, запрете КПРФ и переносе президентских выборов.

Для Ельцина не было секретом то, что значительная часть генералитета и командиров ВПК вполне сочувственно относились к КПРФ, поддерживали коммунистов и голосовали за них на прошедших в декабре думских выборах.

К тому же, он помнил те донесения ФСБ, которые ложились ему на стол в феврале прошлого года, во время январского штурма Грозного, в которых сообщалось о настроениях в корпусе генерала Рохлина. Именно эти секретные донесения стали причиной того, что Волгоградский корпус был выведен из Чечни домой сразу, как только Рохлин взял Грозный.

Ельцин интуитивно понимал, что за прошедший год эти настроения если и изменились, то отнюдь не в лучшую для него сторону, и решил не искушать судьбу. Поэтому свой план по роспуску Думы он рассчитывал реализовать без помощи Грачёва и армии. К тому же Коржаков и Барсуков уверяли его, что это будет совершенно лишним, и их собственных сил было более чем достаточно.

Но так не считал Куликов. Узнав, что Грачёв вне игры, он изменил своё отношение к ельцинской затее. Позже, в своих мемуарах, он напишет, что с самого начала был от неё не в восторге и начал исполнять приказ Ельцина скорее по инерции, как военный человек. Возможно, так оно и было. Но действовать вопреки воле президента он начал лишь после того, как поговорил с Грачёвым.

После встречи со Скуратовым и Тумановым, на которой они решили попробовать отговорить Ельцина от роспуска Думы, Куликов переговорил со своими заместителями. Они все как один выразили огромный скепсис по поводу ельцинского приказа и предрекли серьёзные проблемы для Кремля. Милицейские генералы знали настроения людей как в столице, так и в провинции и, в отличие от Ельцина, не имели на этот счёт никаких иллюзий.

Ни для кого не было секретом, что руководящие кадры в МВД (также как и верхушка армии) были достаточно консервативно и просоветски настроены. К началу 1996 года их внутренние симпатии были скорее на стороне Зюганова, чем на стороне Ельцина. К тому же они знали, какой у кого рейтинг, и не видели причин рисковать своей карьерой (а может быть даже свободой) ради аутсайдера в разворачивавшейся президентской гонке. Поэтому, когда Ельцин снова вызвал Куликова к себе в Кремль, тот поехал к нему в совершенно другом настроении.

Нет нужды описывать многочисленные встречи и совещания Ельцина со своими помощниками, а также с Куликовым и Черномырдиным. Весь день 18 марта прошёл в бесконечных уговорах Ельцина отказаться от его плана по роспуску Думы и запрету КПРФ. Диапазон страстей был достаточно широк: от мягких и вежливых уговоров до разговоров на повышенных тонах с упреками и угрозами в обе стороны.

И Илюшин с Сатаровым, и Черномырдин с Куликовым раз за разом говорили Ельцину одно и то же: затея противозаконна, провальна и кончится для него плохо.

На одном из совещаний Куликов в запале закричал на Барсукова: “Как ты будешь арестовывать руководство КПРФ, если ты даже не знаешь, где оно сидит?!”. На что Барсуков с умным видом сообщил: “Знаю. Вот у меня тут адрес записан: Охотный Ряд, дом 1”. Все, включая Ельцина, были в шоке: это был адрес Государственной Думы.

То есть директор ФСБ не знал, где находится штаб-квартира КПРФ, но при этом готов был буквально сию минуту арестовать её руководство. О том, что для такого ареста не имелось никаких законных оснований, даже и говорить было нечего.

В конце дня Татьяна Ельцина уговорила отца принять Чубайса. Чубайс шёл в кабинет к президенту, как на Голгофу. Уже в приемной он встретил Черномырдина, который весь красный от злости, выходя от Ельцина, сказал ему: “Теперь твоя очередь. Иди!”

Чубайсу терять было нечего: он понимал, что после разгона Думы и отмены выборов всем его усилиям придет конец, с демократией в стране будет покончено, да и рыночные реформы будут уже ни к чему – к власти в России придёт ограниченная группа силовиков, которые искренне не понимали необходимости ни демократии, ни реформ. Ельцин, сам того не зная, превратится в заложника этой группы и станет просто декорацией для захватившей власть хунты.

Сквозь плохо закрытую дверь было слышно, что Чубайс просто орал на Ельцина. Ельцин ошеломленно молчал, не имея возможности вставить даже слова. Чубайс кричал ему, что он губит себя, дело, ради которого он работал последние десять лет, страну, свою команду и будущее России. Он убеждал президента в том, что тот ещё в силах честно выиграть выборы, что не всё было потеряно, и что он, Чубайс, гарантирует ему победу.

Разумеется, Чубайс блефовал: он не мог ничего гарантировать. Но он бил в самое больное место: он дал понять Ельцину, что ни для кого не являлось секретом, что Ельцин просто боялся проиграть выборы. Что главное в ельцинской затее – это перенос выборов президента, а вовсе не “антиконституционность” думского постановления. Что постановление – лишь повод, причём повод слабый и юридически беспомощный. А арест руководства КПРФ задуман отнюдь не из-за думской провокации коммунистов, а для того, чтобы его главный конкурент на выборах оказался в тюрьме.

Ельцин мог выдержать многое. Но не обвинения в трусости. Это была апелляция к его самоуважению, к его эго, к тому, что Ельцин считал в себе самым главным: к смелости и готовности к борьбе. До сих пор Ельцин никогда не давал окружающим сомневаться в своем мужестве.

Его можно было обвинять в чём угодно: в самодурстве, в пьянстве, в ошибках при проведении реформ, в развязывании бессмысленной и кровавой войны в Чечне, но это был первый раз, когда его прямо обвинили в трусости. И при этом дали понять, что всё его окружение это видит.

Чубайс играл ва-банк. И он не оставил Ельцину выхода. Говоря попросту, он “взял его на слабо”. И Ельцин принял решение. Прощаясь, он сказал Чубайсу: “А Вы, Анатолий Борисович, тоже много ошибок при приватизации допустили!”. (Все знали, что Ельцин никогда не матерился и всегда к подчинённым обращался на “Вы” и по имени-отчеству. Эту привычку он выработал ещё в молодости и никогда ей не изменял).

Больше к идее роспуска Думы и отмены выборов президента Ельцин не возвращался. Тема для него умерла, и все сделали вид, что ничего особенного не произошло. Сотрудники МВД заявили, что никаких взрывных устройств обнаружить им не удалось, и покинули здание Думы. Наутро, в понедельник 19 марта, депутаты, как обычно, пришли на свои рабочие места.

На этот же день была назначена встреча Ельцина с ведущими представителями российского бизнеса.

На встречу с Ельциным пришли Чубайс, Березовский, Гусинский, Ходорковский, Потанин, Смоленский и Виноградов. Последовательно выступили Березовский, Чубайс, Гусинский и Потанин. Говорили они все примерно одно и то же, но больше и содержательнее всех выступали Чубайс и Березовский. Остальные лишь в разных формах подтверждали то, что они сказали вначале.

А сказали они, что штаб Сосковца морочил Ельцину голову. Что ситуация была критической, и что если всё будет продолжаться так, как шло, то Ельцин гарантированно проиграет выборы. Что нужно было резко изменить весь ход его предвыборной кампании, и что они, бизнесмены (вместе с приглашённым ими в качестве менеджера Чубайсом) готовы были этой кампанией заняться. Но для этого им была нужна поддержка Ельцина и его понимание того, что другой альтернативы у него попросту нет.

Ельцин поначалу пытался возражать, но Чубайс и Гусинский показали ему результаты независимых социологических исследований, из которых вытекало, что рейтинг Ельцина в феврале действительно слегка подрос на сообщениях о том, что он собрался участвовать в выборах, но потом встал, а теперь начал опять снижаться.

Более того, те поездки по стране, которые Ельцину запланировал штаб Сосковца, организованы были настолько плохо и бездарно, что в результате они снижали, а не повышали президентский рейтинг. И в такой ситуации лучше было эти поездки вовсе отменить, поскольку они лишь отнимали у него время и силы. И возобновить их стоило лишь после того, как будет выработан эффективный план такого рода мероприятий.

Конечно, в результате этой встречи Ельцин не стал принимать какого-то конкретного решения. Это было не в его правилах. Но по воспоминанием всех, кто был в тот момент близок к нему, он серьёзно задумался над тем, как ему поступить. После долгих раздумий он назначил на 23 марта большое совещание с участием Черномырдина, Лужкова и всего штаба Сосковца. Кроме этих государственных чиновников на совещание были приглашены не имевшие никаких постов Чубайс, заместитель Гусинского по СМИ Игорь Малашенко и президентская дочь Татьяна.

(Характерно, что Ельцин в мемуарах “Президентский марафон” пишет, что упомянутый выше разговор с Чубайсом состоялся 23 марта. И именно тогда он отказался от своего плана переноса выборов и разгона Думы. Но это не так. День, когда он встретился с бизнесменами (19 марта), хорошоизвестен, поскольку эту встреча освещалась в прессе. А знаменитый “спор” с Чубайсом случился накануне. Поэтому он никак не мог состоятся 23 марта. Зачем реальному автору этих мемуаров, Валентину Юмашеву, понадобился перенос дат, неизвестно. Возможно, это просто небрежность. А возможно – ещё что-то. Но теперь уже, по прошествии лет, установить истинные причины этой путаницы невозможно. Остается только зафиксировать её. Что мы и делаем).

23 марта на указанном совещании Ельцин принял решение убрать Сосковца с должности руководителя своего избирательного штаба. С этого дня штабом должен был руководить первый помощник президента Виктор Илюшин. Влияние Коржакова и его неформальной группы на Ельцина с этого дня стало постепенно снижаться. За ним остались лишь функции контроля за расходованием избирательных фондов. Также при штабе создавалась так называемая “Аналитическая группа” во главе с Чубайсом. Де-факто она и стала настоящим избирательным штабом Ельцина.

(Мы уже писали, что неформальный штаб под руководством Чубайса начал функционировать сразу после Давоса. И вот теперь, наконец, он был институализирован в структуре официального избирательного штаба Ельцина как “Аналитическая группа”).

Илюшин в этой конструкции исполнял лишь роль связующего звена между группой Чубайса и Ельциным, а также при необходимости транслировал решения штаба (уже как пожелания-указания Ельцина) тем исполнителям, которых нужно было для этого задействовать.

Помимо Чубайса, в “Аналитическую группу” входили Игорь Малашенко, Сергей Зверев, Василий Шахновский, дочь Ельцина Татьяна, социолог Александр Ослон и некоторые другие специалисты. Разумеется, активное участие в работе штаба принимали Березовский и Гусинский. Чубайс, в свою очередь, поддерживал тесный контакт с Черномырдиным, и премьер тоже был в курсе дел, при необходимости помогая штабу.

Тут нет нужды описывать всю византийскую сложность позиционирования этой группы внутри ельцинского “двора”. Чубайс, не занимая никаких формальных должностей, но будучи блестящим администратором, быстро приобрёл большой аппаратный вес и без каких-то приказов и постановлений управлял огромной избирательной машиной (включавшей и высокопоставленных чиновников), которая была выстроена под его неформальным руководством.

Фактически, сам того не ведая, он создал параллельную структуру власти. И всякий посвящённый в эту ситуацию чиновник начинал понимать, что, помимо формального начальника, существовал ещё и всемогущий Чубайс (под эвфемизмами “Штаб” или “Аналитическая группа”), власть которого нигде не была прописана, но которого надлежало слушаться едва ли не с большим рвением, чем своего непосредственного начальника.

Этого удалось добиться потому, что, помимо административных рычагов, за Чубайсом стояли крупнейшие бизнесмены России с их неформальными контактами в среде коррумпированных силовиков, криминальных группировок и вполне осязаемыми материальными ресурсами и, самое главное, медиамагнаты Березовский и Гусинский, вместе контролировавшие едва ли не 90% информационного пространства страны.

Любой человек, к которому Чубайс обращался за помощью, хорошо понимал, что в случае отказа с ним будут разговаривать “в другом месте” и “по-другому”. И если не снимут с работы, то карьеру в любом случае погубят, а с помощью травли в СМИ превратят в политический труп. А уж потом этот труп догрызут охочие до расправы силовики.

До сих пор ничего подобного в ельцинской России не было. Наоборот, Ельцин, демонтировав власть КПСС, сделал структуру управления проще и понятнее. У чиновника исчезло знаменитое советское “двоемыслие”, когда он знал, что кроме его непосредственного начальника, есть ещё и райком с обкомом, которые могли вмешаться в любой вопрос и всё переиначить.

И вот по прошествии стольких лет, это “двоемыслие” возродилось. Нельзя сказать, что попытки создания параллельных структур власти не предпринимались и раньше. Очень многие (прежде всего - Березовский и Юмашев) хотели быть “серыми кардиналами” и не занимая формальных должностей, влиять на принимаемые решения без какой-либо ответственности за их результаты. Например, Президентский клуб был ярким примером этого. Но даже в данном случае это были лишь эпизодические, фрагментарные попытки давления на власть, вроде уже описанного эпизода с созданием Сибнефти.

С созданием же “Аналитической группы” эта параллельная структура власти стала тотальной. И, как это всегда бывает, однажды появившись на свет в рамках решения вполне конкретной задачи, эта структура никуда не исчезла и после её решения, а институализировалась в конструкцию под названием “Семья” или, как её ещё называли, “Таня-Валя”. Но это мы подробно опишем позже, когда эта система сформируется окончательно и станет доминирующей силой.

Так закончился период решающего влияния на Ельцина группы силовиков во главе с Коржаковым. По свидетельству очевидцев Ельцин как будто воспрял духом, стал бодр и полон энергии. Казалось, что он даже скинул лет пять-десять. Он был опять заряжен на борьбу, необычайно работоспособен и хватал всё на лету. Казалось, это был старый Ельцин образца 1991 - 1992 года.

Характерной в этом плане была его поездка в Краснодар 15-17 апреля. Как известно, Краснодарский край был давнишней вотчиной коммунистов. Они чувствовали там себя вполне комфортно и знали, что большинство местных жителей их поддерживало. Тем важнее было для Ельцина в рамках предвыборных поездок приехать и сюда, в “стан врага”.

Ключевым событием этой поездки стало возложение Ельциным цветов к вечному огню на площади Павших Героев в Краснодаре. Огромная толпа коммунистов и их сторонников уже ждала Ельцина. Как только он появился из своего бронированного лимузина, они подняли вверх красные транспаранты с коммунистическими лозунгами и начали громко свистеть.

Всем казалось, что Ельцин, прячась за спины охранников, быстро прошмыгнёт к центру площади, возложит цветы и убежит обратно в свой броневик. Но тот уже поймал кураж, и его было не остановить: он, к ужасу своей охраны, пошёл прямо в толпу.

Завязалась перепалка. Стоявшие на площади ветераны начали упрекать Ельцина в отсутствии заботы о них. Ельцин немедленно пообещал построить за бюджетные деньги стоквартирный дом в центре Краснодара. Кроме этого, он пообещал сделать “Красное Знамя Победы” общевоинским символом и выносить его перед войсками на параде в День Победы.

Обманутые вкладчики МММ требовали компенсировать им потерянные деньги. Ельцин жёстко отказался это делать и, перейдя в атаку, начал сам упрекать людей в том, что они из алчности отдавали свои сбережения аферистам.

Ключевой момент настал, когда кто-то из толпы потребовал от Ельцина “сделать так, чтобы Россия не развалилась, а люди жили, как в нормальных странах, хорошо и богато”. Ельцин, интуитивно почувствовав, что настал критический момент, сделал драматическую паузу и сказал притихшей толпе: “Надо для этого 16 июня взять и избрать. Вот и всё. И тогда в обиду не дам. Россия будет единой и неделимой, будет возрождаться. Я готов на эту работу. Новая смена власти, новая смена строя пагубно отразится на стране. В России за столетия ни одна реформа не была доведена до конца. Я надеюсь реформы в России осуществить. Это стало делом моей жизни. Период выживания мы уже прошли. Жизнь будет улучшаться, начался небольшой подъём”.

По общему мнению журналистов, “поле боя” на площади Павших Героев осталось за Ельциным. Дальше стало легче. На состоявшемся вечером концерте для местной (вполне, кстати, прокоммунистической) элиты выступали привезённые Ельциным Лещенко с Винокуром. Лещенко пел старые советские песни, Винокур травил бородатые, ещё советские анекдоты. Зал обмяк и подобрел. Ельцина уже не ругали и не требовали от него чудес, а вежливо просили, обещали поддержку и клялись в любви.

В поездке по региону Ельцин раздавал комбайны и трактора, картинно, под камеры, на спине у министра сельского хозяйства Заверюхи подписал указ “О поддержке аграрного сектора”, а в станице Новомышастовской выделил денег на строительство церкви.

Касаясь темы войны в Чечне, Ельцин занял заранее подготовленную в штабе позицию: война закончена, мы победили, остались только несколько недобитых банд в горах. Пора договориться с Дудаевым о статусе Чечни. Он, Ельцин, готов предоставить Чечне самую широкую автономию, но в составе России.

Пока Ельцин ездил по кубанским станицам, в Чечне российская армия приближалась к горному аулу Шатой, одному из главных опорных пунктов дудаевцев. Для усиления воевавших в горах частей 14 апреля с военной базы федеральных войск в Ханкале (Грозный) в горы выдвинулся 245-й гвардейский мотострелковый полк. 16 апреля, колонна БМП, танков и грузовиков с личным составом полка уже была высоко в горах, в 15 километрах от Шатоя, в районе села Ярышмарды. На горном серпантине колонна растянулась на полтора километра.

В 14:00 боевики чеченского отряда под командованием полевого командира Хаттаба атаковали колонну 245-го полка. Из гранатомётов они подорвали первую и последнюю машины, блокировав таким образом колонну на узкой горной дороге, и с заранее подготовленных позицией хладнокровно расстреляли ее из автоматов и гранатомётов.

Неравный бой длился до самого заката. Из более чем двухсот военнослужащих той части мотострелкового полка, которая приняла бой, в живых осталось лишь 13 человек. Почти вся техника была уничтожена. Разумеется, всё это случилось в значительной степени из-за беспечности командира полка и его заместителей, которые не озаботились разведкой и охраной колонны.

Это было чудовищное поражение, которое существенно меняло всю эмоциональную картину военной операции.

Коммунисты в Государственной Думе подняли крик. Была сформирована комиссия во главе с депутатом от НДР Львом Рохлиным (тем самым), который немедленно выехал на место происшествия. Нетрудно было предсказать, какие выводы сделает комиссия под его председательством.

Ельцин тут же сменил свою риторику и уже 17 апреля заявил, что с Дудаевым он никаких переговоров вести не будет потому, что Дудаев – бандит.

Ельцин немедленно провёл совещание с руководством силовых ведомств. Можно только догадываться, о чём он им там говорил, но 21 апреля, в селе Гехи-Чу, расположенном в 30 километрах на юг от Грозного, высокоточной самонаводящейся ракетой, пущенной с самолёта, был убит Джохар Дудаев. Его координаты российские спецслужбы засекли во время разговора по спутниковому телефону с депутатом Госдумы Константином Боровым.

Будучи еще за пять лет до этого командиром дивизии стратегических бомбардировщиков, Дудаев, как Вещий Олег, “принял смерть от коня своего”: то есть с неба, тоже от бомбардировщика, пусть и не стратегического, а фронтового. Когда-то он своими бомбардировками сеял смерть в Афганистане. Теперь эти бомбардировщики бросали бомбы на его родную Ичкерию.

Часть 4.

Не смотря на то, что сам Ельцин отказался от идеи переноса выборов, запрета КПРФ и роспуска Думы, эта идея не умерла окончательно. В всяком случае, в голове у Коржакова. И, что не менее важно, слухи об этом постепенно дошли и до коммунистов. Коммунисты прекрасно знали крутой нрав Ельцина и легко могли себе представить на какие меры он готов пойти, реши он, например, арестовать все руководство КПРФ. (А ведь именно это и предполагал план Коржакова!) Все прекрасно помнили, чем закончилось сопротивление Верховного Совета РСФСР в октябре 1993 года.

Вряд ли Зюганову и его коллегам были известны детали всех тех решений, которые были приняты в Кремле во второй половине марта. Тем более, что Коржаков, наверняка делал вид, что еще не все потеряно и его план всегда может быть снова востребован. Коммунисты совсем не хотели рисковать, их нынешнее положение их вполне устраивало и ради победы на выборах они готовы были многое поставить на карту, но никак не свою свободу и жизнь.

В начале апреля правая рука Зюганова - Виктор Зоркальцев пришел к Коржакову в Кремль с предложением устроить встречу Зюганова с Ельциным. Коржаков живо ухватился за такую возможность снова вернуться в игру и согласился ее организовать. Но с одним условием: на этой встрече Зюганов сам должен предложить перенести выборы на два года.

Коржаков был так воодушевлен этим проектом, что даже не преминул поделиться им с Березовским. Видимо, к тому моменту их отношения еще оставались вполне дружескими. Березовский решил собрать крупных предпринимателей и, предваряя возможную встречу Зюганова с Ельциным, обозначить позицию делового сообщества по поводу того, каких компромиссов и договоренностей оно ждет от этой встречи. 27 апреля было опубликовано обращение 13 предпринимателей под названием “Выйти из тупика!”. Оно не содержало никаких предложений по переносу выборов или еще чего-нибудь вполне конкретного. Но оно было призывом во что бы то ни стало договориться и не превращать выборы в сведение счетов и расправу победителя над проигравшим.

Письмо подписали: Президент ЛогоВаза Б.А. Березовский, Председатель Правления Сибнефти В.А. Городилов, Председатель Совета Директоров Группы “Мост” В.А. Гусинский, Президент КБ им. Яковлева А.Н. Дундуков, Президент МАК "Вымпел" Н.Б. Михайлов, Президент нефтяной компании "Юкос" С.В. Муравленко, Президент - генеральный директор АО "Автоваз" А.В. Николаев, Председатель Правления КБ "Возрождение" Д.Л. Орлов, Президент АКБ "Онэксимбанк" В.О. Потанин, Президент АКБ "Столичный банк Сбережений" А.П. Смоленский, Председатель Совета Директоров консорциума Альфа-Групп М.М. Фридман, Председатель Совета Директоров Банка "Менатеп" М.Б. Ходорковский.

Состав подписантов был разношерстный и включал в себя как акционеров компаний, так и высших менеджеров. К тому же компании были разными по масштабу. Такой набор людей, по замыслу Березовского, должен был демонстрировать союз “старого” и “нового” бизнеса, слияние финансового и промышленного капитала и звучать почти как ультиматум делового сообщества обеим противоборствующим сторонам. Ведь не секрет, что Березовский был убежденным сторонником идеи о том, что “правительство должно быть выразителем интересов крупного капитала”.

Это, вульгарное и по-сути своей неверное представление о роли правительства при капитализме Березовский видимо еще в молодости почерпнул из популярных брошюр советских коммунистических пропагандистов, в которых они описывали “гримасы западной демократии”. Но проблема состояла в том, что Березовский, не имея никакого гуманитарного образования, свято в это верил и эту веру пронес через всю свою жизнь.

Разумеется, это письмо никого не впечатлило. И мотивы, по которым Зюганов искал встречи с Ельциным были совершенно не те, о которых говорили в своем письме его авторы. Но так или иначе, позиция была заявлена и она была в пользу компромисса между властью и оппозицией. И в этом смысле работала на идею Коржакова.

В конечном итоге весь план рухнул из-за нетерпеливости самого Коржакова. Он так старался побыстрее выставить себя организатором этой эпохальной встречи и восстановить свое прежнее влияние на Ельцина, что 1 мая дал интервью корреспондентке британской газете “The Observer” Виктории Кларк. В этом интервью Коржаков с солдатской прямотой заявил, что «Многие влиятельные люди предпочли бы, чтобы выборы отложили, и я тоже – потому что нам нужна стабильность».

5 мая газета опубликовала это интервью с заголовком: «Ельцинский телохранитель заглушает голос своего хозяина». Разумеется, тут же нашлись те, кто объяснил Ельцину что это все значит и как на Ельцина теперь будут смотреть его визави на Западе. Ельцин был в бешенстве. Одним словом, Коржаков, желая поправить свое положение, еще сильнее его ухудшил.

Коржаков еще с месяц поносился со своей идеей. Он даже добился от Березовского еще одного письма от делового сообщества, но эффект от него был еще меньше, чем от первого. Так окончательно умерла идея переноса выборов и президентская кампания вышла на финишную прямую.

За пару месяцев до этого Березовский запустил еще один проект, который должен был помочь Ельцину победить Зюганова. Дело в том, что в середине 1995 года из-за непреодолимых разногласий с министром обороны Грачевым, в отставку досрочно был отправлен командующий дислоцированной в Приднестровье 14-й армией МО РФ генерал-лейтенант Александр Лебедь. Он был популярной, харизматичной фигурой и имел репутацию решительного генерала, но при этом - миротворца.

Летом 1992 года он сумел остановить вооруженный конфликт между Тирасполем и Кишиневом, и был категорически против войны в Чечне. Эта его миротворческая и, к тому же, чересчур самостоятельная позиция и была главной причиной его конфликта с Грачевым: несколько раз Лебедь откровенно нарушал прямые приказы министра.

Выйдя в отставку Лебедь тут же занялся политикой и стал одним из лидеров Конгресса Русских Общин, общественной организации, созданной Юрием Скоковым и Дмитрием Рогозиным. Однако в декабре 1995 года в Думу он избрался в индивидуальном качестве, по 176-му одномандатному округу г. Тула.

11 января 1996 года Конгресс Русских общин выдвинул Лебедя кандидатом в президенты. Уже к февралю все эксперты говорил о его реальных шансах побороться на этих выборах за третье-четвертое место. Это делало его важной фигурой в случае если в результате выборов будет второй тур: тогда вышедшие в него кандидаты будут делать ему интересные предложения в обмен на поддержку во втором туре.

Лебедь был человеком умным и иллюзий на счет счет не питал. Он понимал, что в этой избирательном цикле у него нет шансов выиграть первый приз. Поэтому внимательно рассматривал все предложения о сотрудничестве с кандидатами, занимающими первые две строчки рейтинга.

Сразу после Давоса на связь с ним вышел Березовский. Он не стал напускать тумана и очаровать генерала лестью и комплиментами. Он прямо выложил свое предложение. Оно не было чересчур сложным и состояло в том, что он, Березовский поможет Лебедю профинансировать и провести максимально эффективную избирательную кампанию, для этих целей привлечет квалифицированных специалистов, обеспечит телевизионный эфир, лояльность властей и т.д. Взамен он хочет чтобы после первого тура Лебедь поддержал Ельцина.

Дело было в том, что электораты Лебедя и Зюганова пересекались в той их части, которая была вполне националистически настроена, но при этом не была очевидно прокоммунистической. При этом эта часть избирателей не поддерживала войну и искала того кандидата, который бы не только обещал, но и реально мог ее быстро закончить. Лебедь был точным попаданием в лидеры этой части россиян и поэтому имел большой потенциал на предстоящих выборах.

Березовский понимал, что раскручивая Лебедя, он автоматически отбирает голоса у Зюганова. Лебедь тоже прекрасно понимал, что это и было целью Березовского. У него не было иллюзий на этот счет. Он понимал что Березовский член команды Ельцина и поддерживает его, Лебедя, лишь постольку, поскольку он может помочь Ельцину победить Зюганова.

Потом были еще встречи в расширенном составе. К Березовскому присоединился Чубайс и другие члены “Аналитической группы”. Завязался конструктивный диалог. Нам ничего неизвестно о том, выходили ли на Лебедя люди из штаба Зюганова, но это теперь уже не имеет значения, поскольку после некоторого раздумья Лебедь согласился на предложение Березовского.

Избирательный штаб Лебедя возглавил Алексей Головков, близкий к администрации президента депутат Госдумы от НДР (бывший руководитель аппарата правительства Гайдара). Была срочно сформирована команда из профессиональных журналистов и пиарщиков (например, спичрайтером у него стал известный журналист Леонид Радзиховский), выделили бюджет, телевизионное время, был составлен план избирательной кампании и работа закипела.

От администрации президента этот проект курировал старый соратник Ельцина еще по Свердловскому обкому, его первый помощник Виктор Илюшин.

Раскрутка Лебедя началась так стремительно, что уже 23 февраля, аккурат в День Защитника Отечества (бывший день Советской Армии) генерал-лейтенант Лебедь был уже гостем в программе Евгения Киселева “Герой дня” на НТВ Гусинского. Интервью получило хороший резонанс и с этого, собственно и началась его избирательная кампания.

К маю избирательная кампания Ельцина (включая все сопутствующие проекты вроде кампании Лебедя) вступила в решающую фазу и в этот момент стали нужны уже совершенно другие деньги для ее полноценного проведения. Речь пошла уже не о миллионах, а о десятках и даже сотнях миллионов долларов.

Пул бизнесменов, которых собрал Березовский, не был готов выложить такую сумму. В те времена нынешние миллиардеры не были такими богатыми как в настоящее время. Их состояния насчитывали в лучшем случае пару-тройку сотен миллионов долларов. И тогда было принято решение, чтобы Минфин выпустил 6-й и 7-й транши Облигаций Внутреннего Валютного Займа (ОВВЗ), или как их еще называют - “ВЭБовки” со сроком погашения начиная с 2006 года.

Предыдущие пять траншей ОВВЗ размещал уполномоченный Минфином Внешторгбанк. Однако 6-й и 7-й транши Минфин поручил размещать Сбербанку, Столичному банку сбережений и Национальному резервному банку. Смысл сделки состоял в том, что Минфин (конкретно - первый зам. министра Андрей Вавилов) 15 мая продал 6-й и 7-й транши вэбовок этим трем банкам со значительным дисконтом к их рыночной стоимости, а они должны были продать их в рынок по текущей цене.

По разным оценкам дисконт от рынка достигал от 25% до 45%. Объем эмиссии этих двух выпусков ОВВЗ суммарно составил 3,5 млрд. долларов. Соответственно можно смело утверждать, что прибыль уполномоченных Вавиловым банков составила не менее 500 миллионов долларов. Эти средства и должны были пойти на финансирование избирательной кампании Ельцина.

В эту сумму входили гонорары всех сотрудников “Аналитической группы”, оплата телевизионных эфиров, гонорары артистам, оплата статей и рекламы в газетах, печатная продукция, мерчи и все другие расходы. Разумеется и указанные выше банки, и Березовский с Гусинским не были забыты при распределении этих денег. Таким образом можно смело утверждать, что собранные Березовским олигархи не только не потратили ни копейки на избирательную кампанию Ельцина, но даже неплохо на ней заработали. Особенно если говорить о двух медиамагнатах: Березовском и Гусинском.

Получив эти средства избирательная кампания Ельцина закрутилась с удвоенной силой. Было запущено две программы: “Голосуй или проиграешь” и “Голосуй сердцем”.

Первая программа (ее вел Сергей Лисовский со своей компанией “Премьер-СВ”), заключалась в том, что известные эстрадные артисты, певцы и музыкальные группы ездили по стране и проводили концерты в поддержку Ельцина. На некоторых из них появлялся и сам Ельцин. Разумеется эта программа была синхронизирована с графиком президентских поездок по стране. Она была ориентирована преимущественно на молодежь и людей среднего возраста.

Вторая программа (ее вел Михаил Лесин со своей компанией “Видео Интернешнл), в большей степени занималась телевизионной агитацией и рекламой в газетах и журналах. Она была ориентирована на людей постарше и пенсионеров.

К концу мая - началу июня ельцинская предвыборная кампания достигла апогея и стала тотальной. Изо всех телевизоров и радиоприемников россиян убеждали, что они просто обязаны голосовать за Ельцина, если они не хотят, чтобы снова возродился Гулаг и начались повальные аресты как во времена Большого Террора.

В минуты затишья, когда гражданам давали отдохнуть от надвигающегося кошмара, можно было услышать тихий проникновенный голос Ельцина, который рассказывал про свою жизнь, как он родился и жил в деревне Будка, как работал на стройке, как ухаживал за молодой девушкой - Наиной Гириной, на которой он впоследствии женился и т.д.

Постепенно рейтинг Ельцина начал снова расти и примерно к началу июня он уже обгонял Зюганова. Мало того: Лебедь с четвертого места переместился на третье, обойдя Явлинского. И это тоже был очевидный успех ельцинского штаба.

Важное место в избирательной кампании Ельцина уделялось освещению его попыток завершить войну в Чечне. В реальности, после убийства Дудаева, шансов на быстрое завершение войны было немного. И дело было даже не в том, что Ельцин и его окружение не хотели ее закончить (они как раз были бы не против), а в том, что с убийством Дадаева исчезла фигура, консолидирующая всех полевых командиров и обладающая достаточным авторитетом, чтобы заставить их подчиняться.

Формально, преемником убитого Дудаева стал вице-президент Зелимхан Яндарбиев. Но далеко не все полевые командиры готовы были беспрекословно исполнять его приказы. Среди части полевых командиров большим авторитетом пользовался начальник штаба чеченских формирований Аслан Масхадов, у другой части - Шамиль Басаев, у третьей - вообще никто.

Помимо этого, и в российском генералитете (как в Минобороны, так и в МВД и ФСБ) уже не было такого единодушного антивоенного настроя, как в самом начале “антитеррористической операции. У многих генералов уже погибли их боевые товарищи, у некоторых - сыновья, многие хотели реванша за те локальные поражения, которые им наносили чеченцы.

Поэтому руководители ельцинского штаба и не ставили перед собой таких амбициозных задач, как реальное прекращение войны в Чечне. Они понимали, что это выше их сил. Но они также знали, что запрос у электората на мирные переговоры и прекращение боевых действий в Чечне был очень высок и любое движение Ельцина в этом направлении даст ему сильный прирост голосов. И проходить мимо такой возможности повысить ельцинский рейтинг они тоже не считали правильным.

Для того, чтобы мирные инициативы Ельцина не выглядели лицемерной предвыборной болтовней, нужен был какие-то нестандартные шаги, демонстрирующие, что в этот раз все очень серьезно. Такими шагами могли быть либо прямые переговоры с чеченскими сепаратистами, либо поездка Ельцина в Чечню (до тех пор он там ни разу не был). После некоторых раздумий было решено сделать и то и другое, причем в очень остроумной последовательности.

Достаточно быстро был реанимирован едва теплившийся диалог, начатый после теракта в Буденновске Черномырдиным и Масхадовым. По этим каналам были переданы проекты документов, предполагающих взаимное прекращение огня, разоружение “незаконных формирований” и последующий вывод российских войск с территории Чечни. В ответ от Яндарбиева пришел его вариант, который лишь в несущественных деталях отличался от того, что предлагала Москва, но содержал еще пункт про амнистию для всех участников боевых действий с чеченской стороны.

Обе стороны понимали, что никакого признания Москвой государственного суверенитета Ичкерии в настоящий момент не произойдет, равно как и чеченские сепаратисты никогда не согласятся с тем, чтобы считать Ичкерию субъектом Российской Федерации под названием “Чеченская Республика”. Также никто особо не надеялся на то, что сепаратисты согласятся на переговоры с Завгаевым, которого они отказывались признавать главой Чечни.

Ельцину нужен был лишь самый общий документ, в котором пусть даже чисто декларативно, но было прописано окончание боевых действий, разоружение “незаконных вооруженных формирований” (НВФ) и только после этого - вывод войск.

После серии закулисных переговоров (некоторые говорят - по линии ФСБ и военной разведки, а некоторые - по неформальным каналам Березовского и московских чеченцев) была достигнута договоренность о том, что чеченская делегация, во главе с Яндарбиевым, приедет на переговоры с Ельциным в Москву.

27 мая Яндарбиев, вместе с Удуговым и Закаевым, прилетел из Ингушетии (куда он с большими проблемами пробивался из Чечни сквозь кордоны внутренних войск МВД РФ) в Москву. Делегация сразу же направилась в Кремль, где их уже ждали Ельцин, Черномырдин и Завгаев.

Переговоры сразу зашли в тупик, поскольку Ельцин хотел сесть во главе стола, а друг напротив друга посадить Черномырдина и Яндарбиева. (Такая картинка была бы огромным подарком для его избирательной кампании: Ельцин, как судья, сидит и мирит главу федерального правительства России и представителей ее мятежного региона).

Но Янбардиев решительно отказался так садиться и даже готов был уйти с переговоров. Его условие было такое, я глава суверенного государства Ичкерия. Я приехал вести переговоры с главной другого государства. И я сяду только в том случае, если напротив (а не во главе стола) меня будет сидеть Ельцин, а не Черномырдин.

Сохранилась хроника где все это препирательство хорошо видно. Через несколько минут, видя, что переговоры могут быть закончены не начавшись, Ельцин соглашается с условием Яндарбиева и садится в один ряд с Черномырдиным и Завгаевым напротив Яндарбиева и его коллег. В противном случае он мог вообще не получить никакого результата и часть избирательной кампании под названием “Ельцин - миротворец” - вообще бы не состоялась.

После недолгих дебатов соглашение о прекращении огня, разоружении НВФ, амнистии и выводе войск было подписано. Никто не питал особых иллюзий относительно того, что оно будет скрупулезно выполняться. Обе стороны прекрасно понимали, что у российских военных и у чеченских боевиков накопилось столько взаимной ненависти, что эксцессы неизбежны. Договорились, что на следующий день “консультации” будут продолжены.

Разумеется, эти переговоры и их результат тут же были показаны по телевидению. Все телевизионные каналы захлебывались от восторга и комментаторы и журналисты, кто искренне, а кто работая на штаб, бодро рассказывали, что вот, наконец, “мир пришел на многострадальную чеченскую землю”. Первая часть плана была выполнена. Теперь нужно было ехать в Чечню.

Вечером того же, 27 мая, у губернатора Нижегородской области Бориса Немцова внезапно зазвонил давно молчащий телефон правительственной связи. Это звонил Ельцин с предложением завтра утром лететь вместе с ним в Чечню: “Вы же голубь мира!” Немцов, разумеется, согласился. Он искренне хотел помочь Ельцина закончить войну в Чечне и выиграть выборы. Наутро, 28 мая, он присоединился к Ельцину в правительственном аэропорту Внуково-2 и они вылетели в Моздок (Северная Осетия).

Коржаков и Барсуков из донесений спецслужб знали, что на Ельцина могло быть совершено покушение. Поэтому они воспользовались оставшейся в Москве чеченской делегацией во главе с Янбардиевым как заложниками, и пока те ждали продолжения “консультаций”, быстро организовали блиц-поездку Ельцина в Чечню.

Собственно сама поездка заняла буквально несколько часов. Из Моздока Ельцин на вертолетах прилетел в село Правобережное в 30 км к северу от Грозного. Там даже в самый разгар войны не велось никаких боевых действий и население было более-менее лояльным российским властям.

Пообщавшись около часа с тщательно отобранными местными жителями, Ельцин перелетел на военную базу в грозненском аэропорту Северный. Там он выступил перед военными. Им он сообщил, что война закончена и они в ней одержали решительную победу. Кроме этого он сократил срок службы для всех участвовавших в боевых действиях призывников до полутора лет и раздал награды. После этого он вернулся в Москву.

Телевизионные каналы Березовского и Гусинского с придыханием рассказывали своим телезрителям об этом “эпохальном” визите как будто речь шла о подписании чеченцами безоговорочной капитуляции. В первую очередь они восхищались смелостью и решительностью Ельцина и подчеркивали его стремление во что бы то ни стало остановить войну.

У зрителей этих передач могло сложиться впечатление, что эту войну развязал кто-то другой (Грачев? Черномырдин?), а вот Ельцин, наконец, решил вмешаться и своими решительными действиями сразу же установил в Чечне мир.

Стало также понятно зачем Ельцин взял с собой в поездку Немцова. К тому моменту вся страна уже знала, что Немцов собрал два миллиона подписей против войны в Чечне и у него была устойчивая репутация миротворца. И Ельцин в Чечне рядом с Немцовым тоже должен был подсознательно восприниматься зрителями как человек, стремящийся к миру. Немцов, по замыслу ельцинского штаба, должен был поделиться с Ельциным частью своего имиджа.

(Надо ли говорить, что после этой поездки Немцову не только восстановили правительственную связь, но и вернули его региону все предусмотренные бюджетом федеральные трансферты?)

После того, как Ельцин вернулся в Москву, Яндарбиеву сообщили, что второго раунда переговоров не будет и что их здесь никто не задерживает. Чеченские переговорщики вернулась домой так и не поняв: правильно ли они сделали, что поехали в Москву или нет.

Уже в начале июня боевые действия в Чечне возобновились с новой силой. Армия, под руководством генерала Тихомирова опять начала окружение Шатоя, генерал Шаманов снова осадил Бамут с твердым намерением в этот раз его во что бы то ни стало взять, а внутренние войска продолжили проводить зачистки в селах равнинной Чечни. Но это в СМИ подавалось как мелкие эксцессы.

11 июня в московском метро, в поезде, на перегоне от станции метро «Тульская» к станции «Нагатинская» взорвалось самодельное взрывное устройство мощностью 800 грамм в тротиловом эквиваленте. Устройство, спрятанное под пассажирским сиденьем, было начинено мелко нарезанной проволокой. Погибло четыре и ранено шестнадцать человек.

Следователи ФСБ назвали это терактом и прозрачно намекнули на чеченский след. Но, в конечно итоге, никаких доказательств этого предъявлено не было. Следствие так и не нашло организаторов и исполнителей этого преступления.

А избирательная кампания Ельцина набирала обороты. С экранов телевизоров россиянам рассказывали об ужасах Гулага и Голодомора и недвусмысленно кивали в сторону Зюганова (что было вполне, кстати, справедливо, поскольку Зюганов не только не отмежевался от этих практик, но даже оправдывал их и все время стремился занизить число жертв коммунистического террора).

Страна, наконец, снова увидела прежнего Ельцина, который не прячется за спины охранников, а идет первым к толпе встречающих его “простых россиян”. Данные ФОМа бесстрастно фиксируют, что к середине мая Ельцин обошел Зюганова по популярности. Если до 5 мая Ельцин еще проигрывал ему 4 - 5 %, то к 20 мая он уже его опережал. Рейтинг Ельцина к концу мая достиг 34% против 30% у Зюганова.

5 мая Ельцин провел в Кремле встречу с Явлинским, в надежде убедить его снять свою кандидатуру в его пользу. Ельцин предложил Явлинскому пост первого вице-премьера по экономике. Явлинский отказался. Они долго разговаривали. Ельцину даже в какой-то момент показалось, что он убедил Явлинского и в честь договоренностей предложил выпить шампанского. Явлинский не отказался. Но выпив, снова отверг предложение Ельцина. Расставаясь, Ельцин неожиданно сказал Явлинскому: “Я бы тоже отказался!”. Тем не менее консультации через помощников продолжались до 28 мая, после чего они превратились, так и не дав никакого результата.

Последним из демократических партий (кроме, разумеется, “Яблока”) в начале мая в поддержку Ельцина высказался гайдаровский “Выбор России”. Помыкавшись в поисках своего кандидата полгода, получив отказ Немцова и дважды обращаясь к Черномырдину с призывом выдвинуть свою кандидатуру и тоже получив отказ, Гайдар, под колоссальным давлением Чубайса, скрипя сердцем и с большим количеством оговорок, публично заявил о поддержке Ельцина.

Часть 5

С 1 мая Ельцин начал беспрецедентную по масштабу программу предвыборных поездок и митингов. 9 мая он поставил рекорд, проведя за один день два митинга в разных городах: в Москве и Волгограде. Всего в течении только мая он посетил с визитами Ярославль, Волгоград, Ахтубинск, Астрахань, Красноярск, Омск, Архангельск, Воркуту, Уфу и Пермь. И везде помимо протокольных мероприятий были митинги, на которых Ельцин произносил впечатляющие речи.

Ни о каком алкоголе не было и речи. Он был абсолютно организован, активен, энергичен. Он как бы вернулся в свою стихию и азарт борьбы полностью захватил его. Ему хватало адреналина и без выпивки. Все члены его штаба с нескрываемым восхищением смотрели на него. Оптимизм вернулся в его команду. Всем им казалось, что этот новый-старый Ельцин - это действительно то, что нужно сейчас России.

Когда сейчас говорят, что выборы были нечестными, то забывают, что активность Ельцина в последний (самый главный) месяц избирательной кампании была просто зашкаливающей. Ничем подобным Зюганов и близко не мог похвастаться.

Начала сказываться и работа ельцинского штаба с прессой (зачастую, далеко небескорыстной). По данным мониторингового агентства “Integrum”, в мае - первой половине июня число упоминаний Ельцина в СМИ колебалось от 1800 до 2000 в неделю, против зюгановских 400 - 700, то есть было четыре раза выше.

Но это было не так прямолинейно. Например, в самой рейтинговой политической передаче российского телевидения “Герой дня” (НТВ) Зюганов появился в ходе предвыборной кампании пять раз, а Ельцин - всего один. Но это был тот случай, когда лучше бы Зюганов там не появлялся. Ведущий Евгений Киселев своими вопросами постоянно выставлял его в невыгодном свете.

Например, однажды он задал ему вопрос: “А каков будет курс доллара по отношению к рублю в случае вашей победы?” Это вопрос не имел хорошего ответа. Любой ответ был плохим. Если бы, например, Зюганов честно ответил, что он предполагает вовсе отменить свободную конвертацию рубля (как это было в СССР), то это сразу бы отпугнуло от него большую часть его избирателей. Если бы он сказал, что рубль упадет - он бы выстрелил себе в ногу. А если бы сказал, что вырастет - то выставил бы себя несерьезным болтуном.

Применялись и средства потоньше. Например - освещение. В той же передаче “Герой дня” Зюганова однажды осветили так, что он стал зеленым как Фантомас. Все это конечно были заранее продуманные хитрости, которые работали против Зюганова. Но формально Зюганову не к чему было придраться: телевидение его показывало достаточно много, его никак не ограничивали и он мог говорить все, что ему взбредет в голову. Как, впрочем, и Лебедь, который, мгновенно превратившись в телезвезду, методично отбирал голоса у коммунистов.

Апофеозом предвыборной кампании Ельцина был его визит 11 июня в Ростов-на-Дону. Его приезд туда “случайно совпал” с грандиозным концертом, который устроил Лисовский на стадионе “Ростсельмаша” в рамкам программы “Голосуй или проиграешь!” Там были все популярные в то время звезды эстрады. Вел концерт Леонид Ярмольник, а ди-джеем был Сергей Минаев.

Кульминацией стал выход на сцену Ельцина в тот момент, когда начать свое выступление должен был певец Евгений Осин. Ельцин взял слово и весело и бодро почти прокричал: “Здорово, молодые ростовчане! Решается будущее России! Или это черная дыра, или это все-таки будущее, которое мы готовим для своих детей и внуков, а вы готовите для себя! Потому, что среди вас, среди молодежи есть и сегодняшний, завтрашний, вернее, президент! Я верю в вас, донская молодежь! Верю в вашу вольность! Верю в вашу мудрость! Верю в ваш характер! Я верю в том, что вы придете голосовать 16 июня и проголосуете так, как надо! Я верю вам и удачи вам вместе со мной! Я верю в победу! Причем в победу только в первом туре! Ура!”

Потом он повернулся к стоящему позади него Осину и сказал: “Ну сыграй там чего-нибудь!” И Осин запел популярный в то время шлягер “Ялта - где растет золотой виноград…” И Ельцин начал танцевать. Это было фантастическое зрелище. Огромный Ельцин, без пиджака, отчаянно махая руками, танцевал какой-то дикий танец, который пресса потом назвала “медвежьим твистом”.

Было очевидно, что до этого последний раз он танцевал в студенчестве потому, что это были те па, из начала пятидесятых. Танцевал он плохо, с пластикой гиппопотама, но в этом было столько энергии и обаяния, что огромная толпа просто выла от восторга. Телевидение ежедневно десятки раз, вплоть до последнего дня перед первым туром, показывало эти кадры “медвежьего твиста” и они неизменно вызывали улыбку даже у тех, кто не был ельцинским сторонником. Это был полный триумф.

16 июня состоялся первый тур президентских выборов. Ельцин набрал 35,32% голосов. Зюганов - 32,03%. Феноменальным был успех Лебедя, который набрал вдвое больше Явлинского (14,52% против 7,34%). Замыкал список Жириновский с 5,7% голосов. Остальные участники (Федоров, Горбачев, Шаккум, Власов и Брынцалов) набрали каждый меньше 1%.

На следующий день Ельцин, исполняя свою договоренность с Лебедем, отправил в отставку министра обороны Павла Грачева. А еще через день назначил самого Александра Лебедя Секретарем Совета безопасности России. Лебедь немедленно выступил в поддержку Ельцина и призвал своих сторонников голосовать за него во втором туре, который должен был состоятся 3 июля.

Отставка Грачева была настолько хладнокровным и циничным предательством человека, которому Ельцин был многим обязан, причем в вопросах отнюдь не политической карьеры, а в экзистенциальных вопросах жизни и смерти, что даже видавшие виды обитатели властных коридоров разводили руками. Это было вероломство поистине библейского масштаба.

Доподлинно неизвестно, сделал ли это Ельцин по совету своего избирательного штаба, это была его собственная импровизация или это было и то и другое вместе, но идея, насколько можно было судить, состояла в том, чтобы весь негатив от войны в Чечне повесить на Грачева, то есть повторить январский трюк с отставкойЧубайса, на которого повесили все ошибки и тяготы экономических реформ.

И до сих пор можно встретить “экспертов”, которые на полном серьезе обсуждают вину Грачева в развязывании чеченской войны и в том, как из рук вон плохо она велась. Вспоминают ему и передачу Дудаеву складов с оружием в 1992 году и кровавый штурм Грозного и садизм омоновцев (которые ему. впрочем, не подчинялись) и многое другое.

Но, так или иначе, Грачев был прошедшим две войны, не единожды раненным боевым генералом, Героем Советского Союза, которому лично Ельцин дважды был обязан своей жизнью: один раз в 1991 году, когда Грачев отказался штурмовать Белый дом, в котором сидел Ельцин, а второй раз, когда взял его по приказу того же Ельцина.

И Грачев был тем самым человеком, который до последнего сопротивлялся развязыванию чеченской войны. Его, наверное, можно обвинить во многих ошибках и грехах. Но этого греха на нем нет. И наш долг прямо об этом написать.

Все знали, что отставка Грачева была одним из условий, на которых Лебедь согласился сотрудничать с Ельциным в ходе избирательной кампании. У Грачева с Лебедем были непростые личные отношения, которые переросли в фазу прямого конфликта в то время, когда Лебедь командовал 14-й армией в Приднестровье. И вот Грачев стал той жертвой, которую Ельцин принес на алтарь своей победы во втором туре.

Характерно, что на место Грачева Ельцин назначил откровенно невыдающегося служаку, типичного советского генерала Родионова. Того самого, который устроил разгон саперными лопатками в 1989 году митинга в Тбилиси, в результате чего 18 демонстрантов было убито. Это был явный реверанс в сторону консервативного крыла российского генералитета.

По всей видимости, Ельцин до последнего надеялся, что он одержит победу в первом туре. И хотя социология не давала никаких надежд на это, тем не менее, он все время твердил, что ему нужна победа сразу, без второго тура. К 16 июня Ельцин был выжат как губка. Он весь, без остатка, выложился в ходе этой избирательной кампании. Наверняка, и отставка Грачева далась ему непросто в эмоциональном плане. Силы начали оставлять его.

Но к счастью для него, набранная им динамика продолжала толкать его рейтинг в верх. Безусловно, сказалась и поддержка Лебедя. Поэтому штаб предусмотрел для Ельцина неделю отдыха. Однако после этого, уже 22 июня гонка должны быть продолжена. В этот день (день начала Великой Отечественной Войны) была запланирована его поездка в Брест и переговоры с Лукашенко. Потом перелет в Калининград. До второго тура предполагались еще поездки к Немцову в Нижний Новгород (с посещением ядерного центра “Арзамас-16”) и Самару. А по возвращении - два митинга в Москве.

В окружении Ельцина ни у кого уже не было сомнений в том, что он выиграет эти выборы у Зюганова. Страна замерла в ожидании. Второй тур должен был пройти 3 июля.

Сложившаяся ситуацию никак не могла устроить Коржакова. Он понимал, что после победы Ельцина, его влияние будет сведено к нулю. Оно уже итак было минимальным и не было никаких шансов, что некогда всесильный начальник охраны сможет вернуть утраченные позиции. Ему нужно было играть на обострение и наиболее очевидным образом дискредитировать своих соперников (Чубайса и Ко) в глазах Ельцина.

Коржаков отдавал себе отчет в том, что команда Чубайса проделала огромную работу, которую кроме нее сделать было некому. Но теперь настала пора снова возвращать власть себе. Мавр (Чубайс) сделал свое дело, мавр может уходить.

Наиболее очевидным способом дискредитации своих соперников Коржаков резонно считал обвинение в коррупции. Он прекрасно знал, что кампания фактически финансируется из бюджета. Деньги на выплаты гонораров артистам Лисовский получал в кабинете зам. министр финансов Германа Кузнецова, который размещался в Белом Доме. А контроль за расходованием этих средств, как мы уже писали ранее, осуществлял сам Коржаков.

На протяжении всей избирательной кампании Лисовский в сопровождении ближайшего помощника Чубайса Аркадия Евстафьева, приходил в кабинет Кузнецова и получал необходимые суммы наличными в соответствии с согласованной (в том числе и с Коржаковым) сметой. Это был заранее определенный порядок, который всех устраивал.

Вот и 19 июня Лисовский и Евстафьев как обычно пришли в кабинет к Кузнецову за очередной порцией денег. Получив 538 тысяч долларов наличными и сложив их в коробку из-под для бумаги (пресловутую “коробку из под Xerox’а”) они направились к выходу. В этот момент они были арестованы Службой безопасности президента по прямому указанию самого Коржакова.

В этот же день Главная военная прокуратура (с какой стати она?) возбудила уголовное дело по факту “незаконных валютных операций”. Коржаков явно намеревался раздуть скандал с расхищением предвыборного фонда Ельцина и выставить себя его верным помощником, который бдительно стоит на страже интересов своего патрона.

Выглядело это, конечно, абсолютной импровизацией. Причем беспомощной и совершенно непродуманной. Во-первых, потому, что финансирование шло по смете, согласованной с самим Коржаковым. И это было легко доказать.

А во-вторых, сама огласка происхождения средств, которая была неизбежна, получи этот сюжет дальнейшее продолжение, однозначно указывала бы на то, что все окружение Ельцина (включая и самого Коржакова) были прекрасно осведомлены о том, что кампания Ельцина финансируется, в конечном итоге, из бюджета (за счет 6-го и 7-го траншей ОВВЗ).

Невозможно даже себе представить масштаб скандала, который в результате такой огласки случился бы. И вот тут уж точно не обошлось бы без уголовных дел и даже, вполне вероятно, импичмента. Погасить такой скандал в Государственной Думе вряд ли было в то время кому-нибудь под силу.

Первыми забеспокоились в штабе Чубайса. Неожиданная пропажа Лисовского и Евстафьева не прошла незамеченной. Но уже поздним вечером Чубайсу позвонил Барсуков, и сообщил, что они арестованы. Чубайс в непечатных выражениях потребовал их немедленного освобождения. В противном случае он им гарантировал скандал и большие проблемы.

Немедленно Березовский и Гусинский решили действовать на опережение. Уже в полночь, вслед за последним выпуском новостей на НТВ, в эфир вышел Евгений Киселев и заявил о том, что в России “предпринята попытка государственного переворота”.

Чубайсу удалось связаться с Лебедем. Тот быстро все понял и сделал публичное заявление о том, что «не допустит никакого переворота». У Лебедя были свои счеты с компанией Коржакова и Ко: они саботировали его назначение секретарем СБ РФ и ему до сих пор не было выделено даже кабинета. Он понимал, что с этими людьми у него совместной работы не получится.

Нет нужды описывать все перипетии этого конфликта. Он довольно детально описан в большом количестве интервью и в литературе, посвященной этому периоду 90-х. Достаточно вспомнить, например, книги Зыгаря и Жигулева, которые довольно подробно разбирают этот эпизод, основываясь на воспоминаниях его участников.

Проблема, однако, состоит в том, что все участники этих событий ангажированы своим участием на той или иной стороне этого конфликта, и из того, что они говорят, можно делать ровно противоположные выводы.

К тому же наша книга посвящена Ельцину, и действия его окружения интересуют нас лишь постольку, поскольку помогают описать самого главного героя. В воспоминаниях же участников конфликта (вошедшего в историю как «Коробка из-ксерокса»), независимо от стороны, которую они в нем занимали, Ельцин описывается лишь как объект манипуляций, а не как главное действующее лицо, каковым, в конечном итоге, он был.

Скажем только, что ночью к компании Чубайса, Малашенко, Березовского и Гусинского (которая в тот момент уже переместилась в Дом приемов ЛогоВАЗа на Новокузнецкой улице) присоединились Немцов, Кох, Киселев и некоторые другие близкие к штабу люди. Под утро отпустили сначала Евстафьева, а потом и Лисовского. В штабе появился Юмашев, который тут же связался с дочерью Ельцина Татьяной.

Наступило утро 20 июня. Началась гонка «кто первый добежит до Ельцина». Президента отказывались будить, говорили, что он плохо себя чувствует (что, видимо, так и было). Поэтому неудивительно, что первой «добежала» дочь. Ельцин ее выслушал, но никаких решений принимать не стал. Потом он провел заседание Совета Безопасности с участием Лебедя, Черномырдина, Куликова и Барсукова, отдельно поговорил с Черномырдиным и и лишь потом принял Чубайса.

Ельцин, вопреки ожиданиям, не стал принимать решение сгоряча. Но здраво рассудив, он понял, что если он займет сторону Коржакова, то скандал, который неизбежно начнется, может похоронить все его шансы на победу во втором туре. К тому же в ходе расследования, которое уже инициировал Коржаков, неизбежно встанет вопрос о 6 -ом и 7-ом траншах ОВВЗ и, следовательно, финансировании его избирательной кампании из бюджета. А это уже пахло не только проигрышем выборов, но и тюрьмой. В том числе и для него самого.

Фактически, у Ельцина не было никаких причин для поддержки Коржакова. Все, что давала такая поддержка, создавало больше проблем, чем приносило выгод. В личной верности Коржакова, которую тот хотел продемонстрировать, Ельцин и так не сомневался. А ради Коржакова уничтожать команду Чубайса, которая привела его к казалось уже невозможной победе, он не собирался.

Поэтому Ельцин поступил в свойственном ему стиле: отправил Коржакова, Барсукова и Сосковца в отставку, и заявил журналистам: «Все время меня упрекают за Барсукова, Коржакова и Сосковца. Никогда такого не было, чтобы я работал по подсказке Коржакова. Силовые структуры надо было заменить потому, что они стали слишком много на себя брать и слишком мало отдавать.»

Тут же Чубайс собрал в гостинице «Славянская» пресс-конференцию, на которой произнес свою знаменитую речь про Коржакова с Барсуковым и «их духовного отца - Сосковца». И на которой заявил, что с отставкой Сосковца «забит последний гвоздь в гроб коммунизма».

Отставку Коржакова можно поставить в тот же ряд, что и отставки Бурбулиса, Гайдара, Грачева и многих других людей, которым Ельцин был многим обязан, но с которыми без колебаний расстался.

Коржаков долго не мог поверить в то, что с ним покончено навсегда. Он еще продолжал некоторое время ездить в Президентский клуб, играть там в теннис, париться в бане. Он даже приезжал к Ельцину (в его отсутствие) домой и общался с его охраной.

Но однажды Ельцин узнал об этом и в жесткой форме потребовал, чтобы у Коржакова отобрали все пропуска и больше никуда не пускали. Так закончилась карьера одного из самых приближенных к Ельцину людей.

Многие, даже самые близкие к Ельцину люди до последнего не верили в то, что разрыв с Коржаковым - окончательный и бесповоротный. Все слишком хорошо знали насколько были они близки.

Коржаков даже в самые тяжелые для Ельцина минуты, после его изгнания с должности первого секретаря МГК КПСС и из Политбюро, оставался рядом с ним, вышел на пенсию и возил его на своем «Москвиче».

Это Коржаков защищал его своим телом в Белом Доме, во время августовских событий 1991 года. Это Коржаков был рядом в в ним октябре 1993 года и был в первых рядах тех, кто вошел в осажденный Белый Дом.

Ельцин был кровным братом Коржакова. Это по предложению самого Ельцина они, согласно какому-то старинному ритуалу, резали руки и обменивались кровью в знак нерушимого кровного братства.

И вот Ельцин изгнал своего друга отовсюду и полностью прекратил с ним общение. Наверное, можно это было сделать не так бесповоротно. Наверное можно было найти более щадящий способ укоротить зарвавшегося охранника, сохранив ему возможность реабилитировать себя и остаться в команде. Но таков был Ельцин. И мы не раз уже видели как он поступает с пусть даже самыми верными и близкими людьми, если их пребывание рядом с ним каким-то образом создает угрозу его власти.

Ельцин чувствовал себя все хуже и хуже. Но 22 июня, он, превозмогая себя, полетел в Брест. Исполнялось 55 лет начала Великой Отечественной войны и Лукашенко организовал там большое мероприятие по этому поводу. К тому же это было важным смысловым моментом предвыборной кампании: Ельцин чтит память павших героев. Участие в такого рода ритуалах хорошо работает на старшее поколение - основной электорат коммунистов.

В этот же день он посетил Калининградскую область. Традиционно ходил в народ, раздавал обещания, говорил, что страна находится на пороге экономического чуда. Приехав на военно-морскую баз в Балтийске, хвалил Лебедя и соглашался с его лозунгом «порядок и свобода». А потом, уже на обратном пути, в самолете, с ним случился третий инфаркт за год. И он оказался прикованным к постели в реанимации. Предвыборная кампания для Ельцина закончилась.

Ситуация была крайне тяжелой. Ельцин реально находился между жизнью и смертью. Третий инфаркт за год - это само по себе приговор, фактически гарантия, что даже если все обойдется и человек выживет, он неизбежно останется до конца своих дней глубоким инвалидом, которому будет строго-настрого запрещено работать, тем более - президентом огромной страны.

Но ситуация усугублялась еще и тем, что по некоторым данным (в частности - по подсчетам Коржакова) это был уже пятый инфаркт Ельцина. Это если считать первым инфарктом сердечный приступ после октябрьского пленума 1987 года, когда к Ельцину приезжал Чазов, и вторым - когда Ельцин не смог выйти из самолета в Ирландии в 1994 году.

То, что случилось дальше, мы знаем только из рассказов участников этих событий. Но мы уже не раз писали, что к их рассказам нужно относится с осторожностью, поскольку они (вполне предсказуемо) пытаются представить ситуацию не такой драматичной.

Ведь если дело обстоит так, что Ельцин стал фактически недееспособным, то вся ответственность за дальнейшие решения, сделанные от его имени, лежит на тех, кто их фактически принимал.

А это были именно они, участники тех событий, о которых мы пишем. Это они скармливали публике образ бодрого и работоспособного президента, отдающего себе отчет в том, что происходит вокруг него, в то время как он, опутанный шлангами и проводами пребывал в полузабытье и едва ли до конца понимал, что с ним произошло и где он находится.

Разумеется, вся дальнейшая предвыборная программа Ельцина пошла к черту и все поездки и публичные его появления были отменены. Но по Москве уже поползли слухи (в том числе и о смерти Ельцина) и коммунисты начали требовать показать им президента, живого или мертвого.

Несколько человек (вероятно это были Чубайс, Илюшин, Малашенко, Юмашев, Татьяна Ельцина и иногда упоминают еще Березовского) приняли решение во что бы то ни стало довести ситуацию по второго тура и до его окончания и подведения итогов скрывать информацию о состоянии здоровья Ельцина, даже если он к тому моменту будет уже мертв.

Для этого тогда (считается, что впервые) были использованы так называемые «телевизионные консервы» - старые записи с каких-то мероприятий, по которым невозможно определить когда они были сделаны. До второго тура оставалось чуть больше недели и телевизионные каналы Березовского и Гусинского вполне профессионально с этим справились. А государственную ВГТРК даже и уговаривать не пришлось.

Телевизионным начальникам и журналистам объяснили, что Борис Николаевич себя плохо чувствует, результат уже более-менее понятен и незачем уставшего и не очень молодого человека гонять по студиям из-за такой ерунды как прямой эфир или приезжать к нему в Кремль и мешать ему сосредоточится. Тем более, что у него и без этого много работы: ведь обязанностей президента с него никто не снимал.

Телевизионщики с пониманием отнеслись к такому объяснению и всю неделю добросовестно кормили зрителей хорошо приготовленным «консервами».

До того, как приступить к описанию последних дней перед вторым туром, мы хотели бы рассказать о т.н. «административном ресурсе» и его роли в этой избирательной кампании, поскольку прессе сейчас есть много спекуляций относительно его применения Ельциным и его командой.

В отличие от других исследователей, мы не станем уверенно утверждать, что в ходе избирательной кампании со стороны Ельцина и его окружения было оказано какое-то давление на глав регионов или его точно не было. Хотя бы, во-первых, потому, что у нас для этого нет никаких доказательств.

Во-вторых, тогдашние главы субъектов федерации были люди совсем из другого теста, что нынешние. Их прямо выбирал народ, и они, будучи членами Совета Федерации, имели депутатский иммунитет. Фактически они никак не зависели от Москвы, а вот создать проблемы федеральному центру через голосование в Совете Федерации (например, по бюджету) они могли и даже очень часто это делали.

Наверное, с ними можно было мягко разговаривать, пытаться убедить их в чем-то, заинтересовать будущим плодотворным сотрудничеством. И Ельцин это делал. Сразу после первого тура он встречался, например, с президентом Татарстана Минтимиром Шаймиевым, с президентом Башкортостана Муртазой Рахимовым, с президентом Северной Осетии Асхарбеком Галазовым и некоторыми другими руководителями субъектов федерации.

Но прямо заставить их включить административный ресурс, чтобы повлиять на результаты выборов (а в этих регионах он у них был) Ельцин не мог. Тем более этого не могли сделать члены его команды. Забегая вперед, можно сказать, что разговор с Шаймиевым, видимо, прошел удачно и проиграв в Татарстане первом туре, Ельцин выиграл во втором. А вот в Северной Осетии он проиграл Зюганову и в первом и во втором турах.

Пока Ельцин отсутствовал в информационном пространстве, его заполнили события совершенно другого рода. 28 июня, рано утром, на автовокзале в Нальчике произошел взрыв, в результате которого погибло 6 человек, а 24 человека - ранено. Бомба была заложена в рейсовый автобус Минводы - Нальчик - Владикавказ.

Затем, 1 июля, в городе Прохладном (Кабардино-Балкария), на железнодорожном вокзале пассажиры обнаружили взрывное устройство с часовым механизмом. Мощность устройства была эквивалентна 4 кг тротила. Его удалось обезвредить буквально за несколько минут до взрыва.

Следователи ФСБ вышли на след террористов. По утверждениям российских спецслужб, все указывало на чеченского полевого командира Руслана Хойхороева. Это со всей очевидностью показывало, что война в Чечне, несмотря на всю риторику Москвы, совсем даже не прекращалась.

Но вернемся к нашему герою. Так или иначе, но долго в такой напряженной обстановке кормить зрителя «консервами» было невозможно. Поэтому в санатории в Барвихе, где лежал Ельцин, сделали выгородку и там воссоздали обстановку кремлевского кабинета Ельцина. 30 июня, несмотря на протесты врачей, едва живого Ельцина посадили в кресло, и он дал небольшое интервью по заранее написанному тексту. А 1 июля он там же под камеры зачитал по бумажке короткое обращение к россиянам перед вторым туром. Разумеется, к Ельцину пустили камеры только трех каналов, предварительно все тщательно обговорив с журналистами, операторами и их руководством.

Телевизионщики, разумеется, сразу вспомнили, что подобным образом у себя в больничной палате 24 февраля 1985 года «участвовал в голосовании» на выборах Верховного Совета РСФСР Константин Черненко, предпоследний Генсек КПСС, который умер через несколько дней после такого голосования.

В тот момент в СССР был популярной шутка, что Черненко голосовал «не приходя в сознание». Так же, «не приходя в сознание» голосовал и Ельцин третьего июля 1996 года. Просто его помощники поставили в санатории в Барвихи урну, изобразили избирательный участок, а тщательно загримированный Ельцин подошел к трибуне и опустил бюллетень.

Можно только догадываться, сколько сил и мужества потребовалось от Ельцина, чтобы сделать это. Ведь он действительно был между жизнью и смертью. Совершенно точно, что для победы в этой избирательной кампании, он отдал всего себя без остатка. До сих пор, правда, нет ответа на главный вопрос: стоила ли победа на этих выборах той цены, которую он за нее заплатил…

Ведь главная проблема инфаркта (а тем более 3 - 5 инфарктов) состоит даже не в том, что сердечная мышца получает критически мало кислорода, а в том, что не получая кислород долгое время мышца сама деградирует и становится очень слабой. И даже потом, после операции на сосудах, когда она опять начинает получать больше кислорода, она все равно уже никогда не станет снова сильной и работоспособной как прежде. А значит и организм, получая меньше кислорода, слабеет и дряхлеет. И в первую очередь - слабеет и дряхлеет мозг, который острее всех других органов реагирует на дефицит кислорода.

Всем этим сверхусилием предвыборной гонки Ельцин принес себя в жертву. Ведь ему в 1996 году было всего шестьдесят пять лет, а выглядел он уже как глубокий старик. Этой гонкой он загнал себя и, без сомнения, отнял у себя по меньшей мере десять лет жизни.

Но всему приходит конец. Закончились и президентские выборы. Голосование 3 июля принесло Ельцину вожделенную победу. Он набрал 53,82% голосов против 40,31% у Зюганова. Явка была достаточно высокой: почти 70% избирателей пришли к избирательным урнам.

Не было зафиксировано никаких вбросов, каруселей, подделок итоговых протоколов УИКов. Все наблюдатели от всех партий и движений спокойно присутствовали при вскрытии избирательных урн и подсчете голосов. Председатели избирательных комиссий не уединялись, чтобы составить протокол и все члены УИКов подписывали их на глазах у наблюдателей и журналистов.

Последующие рассказы о том, что выборы были поддельные и в реальности победил Зюганов, основываются лишь на той пропаганде, которая началась спустя едва ли не десять лет. И целью ее было оправдание собственных нарушений.

Зюганов довольно скоро признал свое поражение на этих выборах и таким образом в вопросе легитимности выборов была поставлена точка. Начался второй ельцинский срок.

Глава 12. После выборов-1996.

Часть 1

Дальнейшее жизнеописание Ельцина наталкивается на проблему достоверности тех или иных свидетельств. Дело в том, что весь последующий период времени, практически до самой своей отставки в новогоднюю ночь 31 декабря 1999 года, Ельцин вел довольно замкнутый образ жизни. Это, конечно, в первую очередь объяснялось состоянием его здоровья и вытекающей из этого крайне ограниченной работоспособности.

За его реальной каждодневной жизнью мог наблюдать очень ограниченный круг лиц. Ельцин, фактически, перестал быть публичным политиком. Информация о нем, прежде чем быть обнародованной, скрупулезно выверялась и фильтровалась, а публичные мероприятия с его участием были тщательно срежиссированными спектаклями.

Главная задача, которую решало его окружение, заключалась в том, чтобы выдать глубоко больного человека с ограниченными когнитивными способностями за бодрого и энергичного лидера, жесткой рукой реализующего свой глубоко продуманный план реформ и преобразований.

Нельзя сказать, что об этом периоде его жизни нет никаких свидетельств. Разумеется, они есть. Взять хоть его собственные мемуары (написание, правда, Юмашевым и оплаченные Березовским). Или интервью самого Юмашева. Есть еще заметки нынешней жены Юмашева Татьяны (Ельциной). Но сколько в них вымысла, а сколько правды определить невозможно.

Мы так никогда по-настоящему и не узнаем, как все обстояло на самом деле: был ли Ельцин в этот период его жизни глубоким физическим и ментальным инвалидом (как на этом настаивают его критики типа Коржакова и Зюганова) или, напротив, он был вполне работоспособным государственным деятелем в самом плодотворном для политика возрасте 60+ (как утверждает его тогдашнее близкое окружение).

Для того, чтобы избежать этих двух крайностей, мы будем пытаться найти какую-то золотую середину и в большей степени опираться на имеющиеся (правда в небольшом количестве) объективные данные, а не на свидетельства ближайшего окружения Ельцина.

Люди из тогдашнего ельцинского окружения (в прессе существует устоявшееся название этой группы лиц: «Семья») невольно ангажированы желанием снять с себя ответственность за принятые в этот период решения и переложить ее на плечи тяжело больного старика, тем более, что он уже теперь мертв. Ещё бы им этого не делать: ведь последствия этих решений оказались такими трагическими, что брать за них на себя ответственность решится не каждый.

Из воспоминаний участников тех событий нам известно, что сразу после выборов Ельцин предложил Малашенко возглавить его администрацию. Насколько Ельцин был в тот момент в состоянии делать такие предложения и в какой мере это было его осознанное решение, а в какой - просто кивок головы («делайте, что хотите, только оставьте меня в покое») - неизвестно.

Мы полагаем, что Ельцин, так редко встречался с Малашенко, что едва ли мог бы узнать его в лицо и поэтому не глядя согласился с рекомендациями Юмашева и Татьяны. Но пусть будет так как они говорят: Ельцин предложил Малашенко стать главой администрации. Это в данном случае тем более не важно, что Малашенко, не смотря на уговоры его коллег, все равно наотрез отказался.

Тогда «Семья» плюс Березовский и Гусинский накинулись на Чубайса и стали его уговаривать согласиться на эту должность. Госслужба совершенно не входила в планы Чубайса. Он со своими друзьями (Алексеем Кудриным, Максимом Бойко, Кохом и Евстафьевым) собирался создать инвестиционную компанию и заняться бизнесом. Поэтому естественно, что эти уговоры затянулись.

Кроме того, Чубайс (так же как и Малашенко) прекрасно понимал две вещи. Первая заключалась в том, что став руководителем Администрации президента, он неизбежно должен будет не только участвовать, но и даже руководить спектаклем, под названием “дееспособный Ельцин”. То есть вводить в заблуждение страну и весь мир в отношении реального состояния президента.

Вряд ли такая перспектива сильно его прельщала. Тем более, что консультации с врачами не давали никаких шансов на то, что ситуация может как-то радикально измениться в результате лечения. Даже в случае хирургической операции на сосудах сердца улучшения возможны, но отнюдь не такие, которые позволят Ельцину полноценно вернуться к исполнению своих обязанностей.

Вторая вещь была несколько иного свойства. Ее хорошо выразил Малашенко, когда отказывался от предложения Березовского и Гусинского стать главой Администрации президента. В ответ на их настойчивые уговоры он им сказал как отрезал: «Да что вы меня уговариваете, вы что, не понимаете: если я приду в Кремль, первое, что я сделаю, так это вышвырну вас отовсюду, и вашей ноги не будет ни в Кремле, ни в Белом доме!»

Малашенко был прав. Эти два медиамагната стали, пожалуй, главной проблемой второго срока Ельцина. Во-первых, потому, что они к тому моменту уже контролировали почти весь медиарынок страны и их союз стал олигополией, управляющей практически всеми ключевыми СМИ. В этом отношении все это сильно напоминало старый фильм Орсона Уэллса “Гражданин Кейн”.

Во-вторых, они были убеждены, что это свое влияние они должны немедленно капитализировать, это нормально, так и должно быть и даже было бы глупо этим не воспользоваться. Всякий, кто сопротивлялся этим их стремлениям, воспринимался ими как враг и подлежал немедленному уничтожению. Они считали, что своей помощью Ельцину (которая и вправду была решающей для его победы) они заслужили право на компенсацию, размеры которой они могут определить самостоятельно, и задача правительства состоит лишь в юридическом оформлении их желаний.

И, наконец, в третьих, с этими их амбициями была полностью согласна “Семья” в лице Юмашева и Татьяны Ельциной. А влияние этих двух людей (которые вскоре вступили в брак) на больного Ельцина было решающим. Собственно, начиная с этого момента уже никто не имел на Ельцина никакого влияния кроме них, поскольку его контакты с внешним миром фактически только ими и ограничивались. Всякий раз, когда кому-то удавалось встретится и поговорить с Ельциным без их санкции и контроля, они это воспринимали как вызов и враждебную вылазку и старались в следующий раз такого человека близко к Ельцину не подпускать.

Разумеется, все это заворачивалось в упаковку заботы о здоровье “папы”: “Папа” себя плохо чувствует, ему нельзя волноваться, давайте мы с вами обсудим как и что вы с ним хотите обсудить и вместе подумаем как это лучше подать, чтобы ему не навредить… А этот вопрос мы с вами и без него решить можем, не будем его беспокоить по пустякам. А по этому вопросу вам лучше к Виктору Степановичу обратиться. Если хотите, я ему сейчас позвоню и он вас примет. Договорились? Вот и хорошо… И т.д.

Возможно, что для себя они так это и объясняли. Вряд ли их действия с самого начала были злонамеренными. А потом это уже стало рутиной и обычной процедурой… Как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.

Пока Чубайс размышлял над “предложением от которого нельзя отказаться”, 11 июля, в 9 часов утра, в Москве, в троллебуйсе, проезжавшем мимо кинотеатра “Россия”, взорвалась бомба. Серьезные ранения получили восемь человек. Выступивший в этот же день мэр Москвы Лужков обвинил в теракте чеченских сепаратистов.

На следующий день, 12 июля, в Москве, в 8 часов утра, опять в троллейбусе (на этот раз на проспекте Мира) произошел новый взрыв. От этого террористического акта пострадало уже 28 человек. Следственные органы, как не старались, виновников этих терактов так и не нашли. Но в народе вердикт был вынесен сразу: виноваты чеченцы. Разумеется, пресса подогревала эти подозрения.

15 июля своим указом Ельцин отправил в отставку руководителя своей администрации Николай Егорова. В тот же день он назначил на эту должность Анатолия Чубайса.

Через восемь месяцев, в возрасте 46 лет, проиграв осенью 1996 года выборы губернатора в родном Краснодарском крае, Егоров умрет от рака. Незадолго до смерти он даст интервью, в котором скажет, что обладает абсолютно точной информацией: Ельцин болен и не может исполнять своих обязанностей. Пресса прокомментирует это заявление как мелкую месть уволенного (вслед за своим другом Коржаковым) чиновника.

Самой главной задачей, которая встала перед новым главой администрации, была организации инаугурации Ельцина. Ее назначили на 9 августа: тянуть дальше уже было невозможно: истекал предусмотренный для этого конституцией 30-дневный срок с момента объявления официальных итогов выборов.

Задача была не из легких: нужно было привести Ельцина в относительный порядок с тем, чтобы он смог выдержать хотя бы получасовую процедуру. Для Ельцина, в том состоянии, в котором он в тот момент находился, это должно было стать подвигом на грани жизни и смерти. Нечего и говорить, как к такой перспективе отнеслись врачи. Они были в полном ужасе и снимали с себя всякую ответственность.

6 августа, в 5 часов утра, с юга, юго-востока и северо-востока в Грозный вошли чеченские отряды под общим командованием Аслана Масхадова. Началась ставшая знаменитой операция “Джихад”. Одновременно с Грозным чеченцы атаковали Аргун и Гудермес. В Аргуне завязался бой, а вот Гудермес федералы сдали без боя.

Гарнизон Грозного состоял из шести тысяч солдат внутренних войск МВД, которые (по предложению Доку Завгаева) в значительной степени были сформированы из местных чеченцев. И десяти тысяч военнослужащих Минобороны, располагавшихся на военных базах в Ханкале и на аэродроме “Северный”.

Внутренние войска были хаотично рассредоточены на блокпостах по всему городу. Чеченцы зашли в город скрыто, обходя блокпосты и по сигналу, одновременно, практически все их блокировали. Началось систематическое уничтожение блокпостов. Их обстреливали из пулеметов, минометов и закидывали гранатами.

Буквально через час чеченские боевики уже взяли вокзал и захватили несколько вагонов с оружием (прежде всего - огромное количество гранатометов). Это резко усилило их огневую мощь.

Еще через полчаса почти все чеченцы “завгаевского набора” перешли на сторону Масхадова. Таким образом, если в начале операции численность формирований Масхадова по разным оценкам колебалась от полутора до двух тысяч боевиков, то к полдню их было уже не меньше шести тысяч.

Войска Минобороны безучастно наблюдали за тем, как идет истребление их коллег из МВД. Лишь во второй половине следующего дня (7 августа) для деблокирования ключевых блокпостов в центр города были направлена армейская бронеколонна. Но время было упущено, чеченцы успели закрепиться в городе и из заранее подготовленных засад расстреляли эту колонну из гранатометов.

В этой ситуации, командованием федеральных сил (генерал Пуликовский) было принято решение отказаться от немедленного штурма города и сосредоточится на создании коридоров, по которым обеспечить выход военнослужащих МВД с блокпостов за город, в Ханкалу или в аэропорт Северный.

Насколько этот план удался, судить невозможно. Российское командование несколько раз направляло штурмовые отряды в центр Грозного для деблокирования окруженных там своих военных. Но все эти отряды были разбиты. Лишь на 6-й день боев, 11 августа 1996 года, одна из колонн из состава 205 мотострелковой бригады смогла пробиться в центральную часть города к комплексу правительственных зданий, в результате чего отсюда были вывезены раненые, журналисты и трупы погибших военнослужащих.

Не будет большой натяжкой сказать, что к 10 августа Масхадов практически полностью контролировал весь Грозный. Он разрешил российским военнослужащим беспрепятственно покинуть город при условии разоружения. Многие из них так и сделали.

Пуликовский вывел все войска (как армию, так и разбитые Масхадовым части МВД) за город и заявил, что тем самым он его окружил. Возможно, так оно и было. Но проверить это было невозможно. А после полутора лет войны, после “окружения Грозного в январе 1995 года” и “окружения Первомайского в январе 1996 года” такого рода утверждения российских генералов ничего кроме сарказма и горькой усмешки вызвать не могли.

Сам Пуликовский оказался во главе российской группировки относительно случайно: он замещал находившегося в отпуске генерала Тихомирова. Пуликовский отнюдь не был идеальным командующим.

Однажды, в январе 1995 года, он уже “брал” Грозный. Тогда он командовал группировкой “Север” и, сидя в Моздоке, отправлял на штурм Грозного свои войска, даже не понимая, что в реальности там происходит. Мы уже писали, что вся его группировка была полностью уничтожена в районе железнодорожного вокзала.

(Из-за с этой катастрофы, в отношении Пуликовского Главная Военная Прокуратура даже проводила расследование по подозрению в халатности, но не стала возбуждать уголовного дела, из-за вышедшей тогда амнистии в честь 50-летия Победы).

Пуликовский был, в то же время, трагической фигурой: его сын Алексей, будучи офицером российской армии, погиб в бою под Шатоем 14 декабря 1995 года. Разумеется, что генерал ненавидел своих противников и жаждал реванша. Ему казалось, что в этот раз они от него уже не уйдут.

13 августа Пуликовский выдвинул Масхадову ультиматум: в течении 48 часов выпустить все гражданское население, сложить оружие и выйти из города. В противном случае они будут уничтожены артиллерией и авиацией. Никто никого и ничего в очередной раз штурмовать уже не собирается.

Все это выглядело вполне устрашающе. Было лишь неизвестно, насколько в силах он выполнить свои угрозы. Разумеется, сами российские генералы считали (и до сих пор считают) что в тот момент это было им вполне по силам. Но наш опыт заставляет нас всегда оставаться скептиками в отношении их возможностей и талантов.

Тем временем, 9 августа состоялась инаугурация Ельцина. От громоздкой, пышной и долгой церемонии на Соборной площади Кремля, по понятным причинам, пришлось отказаться. Инаугурация прошла в Государственном Кремлевском дворце (в прошлом - “Государственный Кремлевский Дворец Съездов”).

Все уместилось в полчаса. Сама процедура была сведена к минимуму. Ельцин появился на сцене лишь для того, чтобы положив руку на конституцию, произнести короткую присягу. Принимал присягу председатель Конституционного Суда Туманов. В конце церемонии, стоящий на сцене Патриарх Алексий вдруг взял слово и (помимо прочего) произнес обреченно из Апостола Павла: “Всякая власть от Бога…” Это полностью совпало с тем, что подумали в этот момент все четыре с половиной тысячи приглашенных на инаугурацию гостей.

Таким образом, Чубайс, с трудом, но справился с задачей приведения к присяге лежачего больного. Причем так, чтобы все выглядело более-менее прилично и не вызвало ни чрезмерного возмущения одних, ни гомерического хохота других.

В этот же день правительство Черномырдина подало в отставку. Но уже на следующий день, 10 августа, в Государственную Думу поступило предложение от Ельцина вновь назначить Черномырдина председателем правительства. Кандидатура Черномырдина была тут же утверждена фактически без дебатов. Теперь перед Чубайсом и Черномырдиным стояла задача сформировать новое правительство.

Тем временем события в Чечне развивались все стремительнее. Уже 10 августа указом Ельцина Лебедь был назначен полномочным президента представителем в Чечне (вместо Лобова). И буквально на следующий день в сопровождении Березовского Лебедь прибыл в Грозный. В тот же день, вопреки возражениям военных, он провел неофициальные переговоры с Масхадовым.

Многие российские генералы (в частности Трошев и Куликов) говорят, что роль Лебедя в этот момент была крайне деструктивной, но, видимо, так не считал “коллективный Ельцин”, поскольку уже 14 августа, был подписан секретный указ президента, дающий Лебедю номинально неограниченные полномочия по вопросам чеченского урегулирования.

Полномочия эти, однако, были сильно ограничены действующей Конституцией и законами. Так, например, Лебедь не мог отстранить от работы никого с уровня замминистра и выше, поскольку это была креатура президента и премьера. Поэтому чрезвычайные полномочия Лебедя (при наличии оппонирующих ему Куликова и Родионова с их замами) носили фиктивный характер. Но, тем не менее, четко показывали отношение к нему в этом вопросе со стороны администрации президента.

Существует две точки зрения на ситуацию в российских войсках в этот момент. Одной из них придерживались Лебедь и сопровождавший его Березовский, а другой - генералы, возглавляемые Пуликовским и Куликовым.

Лебедь, по его собственным рассказам, посетив расположение российских войск, пришел в ужас от бардака, который там творится. Особенно его поразило состояние рядового и сержантского состава. Солдаты были грязные, голодные, почти у всех были вши. Многие были простужены, с пневмонией. Царили гепатит, дизентерия, многие страдали поносами.

Техника была либо разбитой, либо плохо отремонтированной, снабжение боеприпасами и ГСМ было из рук вон плохим. Не хватало самого необходимого: еды, воды, патронов, медикаментов, исправного транспорта. Современные средства связи фактически отсутствовали. Допотопные полевые рации выходили в эфир на волнах, которые легко прослушивались чеченцами. Новых карт не было. Воевали по картам середины семидесятых.

Офицерский состав погряз в коррупции, кругом царило пьянство, мародерство, порой - совершеннейший садизм по отношению к мирному населению. Русские военные ненавидели чеченцев, те, разумеется, платили им той же монетой.

Другую точку зрения выразил в своих мемуарах генерал Трошев: “Ну, увидел ты замурзанного бойца, к тому же оробевшего перед высоким московским чиновником. Он что — показатель боеспособности? Александр Иванович, видимо, ожидал увидеть вымытого и отполированного гвардейца, как в кремлевской роте почётного караула…

Да я (генерал!) порой на войне по нескольку суток не мылся и не брился. Не всегда была возможность, а главное — некогда. Поесть и то не успеваешь. И какой у меня после этого вид? Московский патруль арестовал бы! Не поверил бы, что генерал, — бомж какой-то… И ничего удивительного тут нет. Война — занятие грязное, в буквальном смысле слова…

Лебедю хотелось сиюминутной славы «миротворца». Вот, дескать, никто проблему Чечни разрешить не может уже почти два года, а он — сможет. Одним махом, одним росчерком пера, одним только видом своим и наскоком бонапартистским.

Мы все — в дерьме, а он — в белом. Ради непомерного честолюбия, ради создания имиджа «спасителя нации» он предал воюющую армию, предал павших в боях и их родных и близких, предал миллионы людей, ждавших от государства защиты перед беспределом бандитов…”

В изложении генералов тогдашняя российская группировка (как армейская, так и внутренних войск) вся, от генерала до последнего солдата, рвалась в бой и жаждала окончательно уничтожить окруженных ими в Грозном чеченских бандитов и террористов.

А Лебедь со своей миссией только мешал одержать победу, которая уже фактически была у них в руках. И, разумеется, у генералов не было ни малейших сомнений в том, что они в состоянии разгромить группировку Масхадова и для этого у них имеются все возможности.

Лебедь придерживался другой точки зрения. Он считал, что Грозный окружен лишь на бумаге. В действительности чеченцы могли спокойно входить и выходить из города. Лебедь сам встречался с Масхадовым на нейтральной территории, за пределами Грозного, и Масхадов потом спокойно вернулся в город и продолжил руководить своей группировкой.

Лебедь считал безумиемартиллерийский обстрел города, в котором полно мирных жителей, при том, что эти жители, не смотря на все ультиматумы Пуликовского, уходить из города не собирались. Более того: Лебедь понимал, что в сложившейся обстановке отделить мирных жителей от чеченских боевиков попросту невозможно: все они, от безусого мальчишки до последнего старика готовы были изо всех сил помогать своим соплеменникам противостоять федералам.

Косвенно, правоту Лебедя подтверждает неясность с самим ультиматумом Пуликовского. Официальная российская военная историография утверждает, что 13 августа Пуликовский объявил Масхадову ультиматум. Он потребовал от чеченцев предоставить возможность мирным жителями выйти из города, а самим боевикам в течении 48 часов разоружиться и тоже покинуть город. Но будто бы прибывший в этот момент Лебедь отменил ультиматум и вступил с Масхадовым в переговоры.

Однако это противоречит официальным же сообщениям о том, что вернувшийся 20 августа из отпуска генерал Тихомиров подтвердил все приказы Пуликовского, а значит и ультиматум - тоже. Но как можно оставить в силе ультиматум, если Лебедь его уже неделю как отменил? И что же в таком случае отменил Лебедь? И отменял ли он вообще этот ультиматум?

Получается странная картина: 48-часовой ультиматум действовал больше, чем двое суток, но никто из чеченцев его выполнять даже и не подумал, а сам Пуликовский, не смотря на истечение сроков ультиматума, никакого артиллерийского обстрела Грозного так и не начал.

Это обстоятельство драматически противоречит рассказам Трошева и Пуликовского о том, что они были настроены самым решительным образом, а чеченцы сильно испугались, когда им был предъявлен ультиматум.

В этой мутной картине ясно было только одно: Лебедь, через голову военных, воспользовавшись неформальными каналами Березовского, вступил в прямой контакт с Масхадовым и между ними начались переговоры, причем довольно конструктивные.

Скорее всего, военные выдохнули с облегчением: никому не хотелось повторения страшного “новогоднего” штурма Грозного, тем более, в отсутствие Рохлина и его Волгоградского корпуса. Да и не было у армейских генералов особого желания “спасать” изгнанных из Грозного сотрудников ВВ МВД. Ведь не секрет, что между этими ведомствами всегда были не очень дружеские отношения.

К тому же, мы уже писали, что большая часть состава внутренних войск в Грозном перешла на сторону Масхадова, вообще непонятно, что из себя представляли те остатки грозненского гарнизона ВВ МВД, которым удалось выйти из города. Тем более, что большая их часть, по требованию чеченцев, перед уходом была вынуждена сдать оружие. В противном случае их бы просто уничтожили.

О том, что армия оставалась в стороне, в одном из своих интервью говорил и глава МВД Куликов: “....А в те дни насторожили странные ­совпадения. Нападение боевиков на Грозный и безучастное отношение к этому Министерства обороны. Я бросил в бой все резервы милиции, Внутренних войск. Звонил Лебедю, Родионову, умолял: «Дайте два армейских полка!» Но они даже роты не дали…”

Итак: изгнанные из Грозного остатки гарнизона были деморализованы и частично разоружены чеченцами. В этих условиях, даже если предположить, что ВВ МВД взяли Грозный в “кольцо”, то цена этому “кольцу” была не больше, чем такому же “кольцу” в Первомайском.

Однако и выглядеть побитыми кучкой вооруженных только легким оружием партизан российским генералам тоже не хотелось. Поэтому ими и была с энтузиазмом подхвачена версия о том, что они были готовы разорвать масхадовских бандитов в клочья, но приехал Лебедь и все отменил.

Как всегда в аналогичных ситуациях, миф о “предательском ударе ножом в спину” оказался самым подходящим для тех, кто не хотел признавать свою вину за очевидное поражение.

И, разумеется, самым главным адептом этого мифа был министр внутренних дел Куликов. Ведь это именно его подчиненные практически без сопротивления оставили Грозный Масхадову и, сдав оружие, бежали прочь.

Он довел свою полемику с Лебедем до такого накала, что Лебедь на своей пресс-конференции 16 августа потребовал от Ельцина снять с должности министра внутренних дел Анатолия Куликова и перепоручить секретарю СБ командование группировкой федеральных войск в Чечне: "Вам, Борис Николаевич, предстоит нелегкий выбор - либо Лебедь, либо Куликов...", "...двум пернатым в одной берлоге не ужиться"

Заметим, что за два месяца до этого, примерно в такой же манере Лебедь избавился от другого “пернатого” министра - Грачева… Видимо он и в этот раз рассчитывал на поддержку Ельцина. Но Ельцин был слишком болен, а принять решение без Ельцина в этот момент никто не решился.

Бесстрастная хроника фиксирует, что начиная с 14 августа боевые действия в Чечне фактически замерли. Официальная историография утверждает, что в этот день Лебедь договорился с Масхадовым о прекращении огня. Но почему прекратили огонь федералы - непонятно: ведь полномочий Лебедя ими командовать они не признавали. А иначе зачем было Лебедю требовать увольнения Куликова?

Как не крути, а остается только одно: федералы прекратили огонь лишь потому, что сами хотели его прекратить. Эта война всем осточертела и только амбиции генералов заставляли их искать “уважительные” причины ее окончания. И Лебедь казался им прекрасной фигурой, на которую можно было спихнуть весь позор своего поражения.

Лишь через три дня, 17 августа (еще до возвращения из отпуска Тихомирова) Пуликовский подписал приказ об официальном прекращении федеральными силами боевых действий на всей территории Чечни.

Таким образом, Тихомирову нечего было отменять по возвращении из отпуска 20 августа: пресловутого “ультиматума Пуликовского” уже не было. Он сам его отменил 17 августа. Впрочем, был ли этот ультиматум на самом деле - большой вопрос… Если даже он и был, то никаких последствий не имел и никто его выполнять не собирался. Ни чеченцы, ни федералы.

Так или иначе, но переговоры Лебедя с Масхадовым начались и в концу августа они достигли согласия по основным принципам урегулирования.

31 августа Александр Лебедь и Аслан Масхадов встретились в дагестанском Хасавюрте и подписали совместное заявление о "Принципах определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой". Этот документ предусматривал вывод российской армии из республики и подписание между Россией и Чечней политического соглашения об "отложенном" статусе Чеченской Республики до конца 2001 года.

Разумеется, хасавюртовское соглашение с сепаратистами и признание де-факто независимости Ичкерии (давайте называть вещи своими именами) подверглись резкой критике со стороны левой оппозиции в Государственной Думе и отдельно - министра внутренних дел Куликова.

Куликов, видимо, решил, что роль сторонника “войны до победного конца” поможет ему в его политическом позиционировании. Заметим, что во всех предыдущих эпизодах (начиная с октябрьских событий в Москве в 1993 году) он не был так решителен, как в этот раз. Человек осторожный и, дипломатично выражаясь, нехрабрый, он стал вдруг чрезвычайно воинственным и боевитым.

По всей видимости, он понимал, что никто в Кремле на его крики о “предательстве” не отзовется и новой войны не начнет. А в таких обстоятельствах занимать позицию “ястреба” совершенно безопасно и даже политически выигрышно.

Часть 2

Тем временем Лебедь, в развитие Хасавюртовских соглашений 17 сентября в селе Новые Атаги согласовал с Масхадовым график вывода федеральных войск из Чечни. Также они приняли решение о разминировании территории и формировании совместных правоохранительных органов на территории республики. В результате вывода российских войск вооруженные формирования сепаратистов взяли под свой контроль всю территорию Чеченской Республики.

Пророссийски настроенные представители органов государственной власти и местного самоуправления вынуждены были сложить свои полномочия. Правительство Д. Г. Завгаева эвакуировалось в Москву и самораспустилось, у власти в Грозном встало правительство З. А. Яндарбиева.

Еще в самый разгар грозненской эпопеи, в середине августа началось формирование нового правительства. И если по кандидатуре премьера вопросов ни у кого не было и 10 августа Черномырдин по предложению Ельцина был утвержден Государственной Думой в этой должности, то по всем остальным правительственным постам в Кремле началась дискуссия.

Каждый, кто считал себя причастным к победе Ельцина на выборах, полагал, что у него есть право назначить своего вице-премьера или министра. Разумеется, первую скрипку играли Березовский и Гусинский.

Нельзя сказать, что именно они решали кто конкретно войдет в правительство. Все-таки решение принималось Черномырдиным и Чубайсом. Но их роль была существенной. Во всяком случае никто не мог оказаться в министерском кресле вопреки их позиции. Кроме этого существенную роль играли Юмашев и дочь Ельцина Татьяна.

Какова была роль Ельцина в формировании нового правительства - доподлинно неизвестно. Скорее всего, она была чисто технической, поскольку во-первых, он был тяжело болен, а во-вторых, с большинством из рассматриваемых кандидатур он либо вовсе не был знаком, либо едва-едва. В этих условиях он не мог решать чем условный “Иванов” лучше условного “Петрова”, поскольку для него и тот и другой были совершенно одинаковыми, незнакомыми ему людьми.

Видимо в этот период появилась практика назначения Ельциным на ключевые должности в правительстве (включая посты вице-премьеров) людей без предварительной встречи с ними и пусть даже самого формального знакомства. Это лишний раз доказывает, что Ельцин был в совершенно разобранном состоянии и показывать его в таком виде широкому кругу лиц было рискованно: по Москве и так ходили слухи о том, что Ельцин чуть ли не в коме.

Именно тогда Березовский стал формировать свое лобби во власти с помощью ставшего впоследствии известным трюка: узнав, кто конкретно войдет в правительство, он еще до официального оглашения такой информации, объезжал этих людей и сообщал им, что они вошли в правительство исключительно по его протекции и поэтому именно ему обязаны своим карьерным ростом.

Этот метод он распространял на всех, вошедших в правительство. И на тех, кто действительно оказался в нем благодаря поддержке Березовского, и на тех кто вошел в него по другим причинам (или даже не смотря на его возражения). Насколько этот трюк срабатывал, сказать трудно. Но факт остается фактом: влияние Березовского в этот период было беспрецедентным. И в его офис на Новокузнецкой улице всегда стояла очередь из министров, губернаторов и генералов.

Наконец 22 августа был оглашен окончателтный состав правительства. Первым заместителем Черномырдина (заменяющим его в моменты отсутствия) стал Алексей Алексеевич Большаков. Это был выходец из Питера, чиновник старой закалки (из “красных директоров”), до этого бывший министром по делам СНГ. Ждать от него каких-то прорывных решений в области реформ не стоило. Да его и назначали не для этого. Впрочем, для чего его назначали так и осталось тайной.

Другим первым заместителем Черномырдина был назначен тоже представитель директорского корпуса Владимир Васильевич Каданников, руководитель Волжского автозавода. Он еще по “ЛогоВАЗу” был близок с Березовским. К тому же в начале 90-х он публично поддержал правительство Гайдара и поэтому имел хорошие отношения с Чубайсом. Кроме этого, будучи главным конкурентом Черномырдина во время драматической борьбы Ельцина с Верховным Советом за пост премьера в декабре 1992 года, он добровольно снял свою кандидатуру, чем заслужил благодарность со стороны Черномырдина. Этим, собственно, и исчерпывались все таланты Каданникова, как государственного деятеля.

Третьим первым вице-премьером был назначен руководитель и совладелец одного из крупнейших российских банков (Онэксим Банка) Владимир Олегович Потанин. Мы уже писали о нем и поэтому здесь он в представлении не нуждается.

Назначение Потанина было идеей Березовского. Во всяком случае, никто кроме него до сих пор не претендовал на ее авторство. Впрочем, мы склонны считать, что это было коллективным решением, которое по обыкновению Березовский приписал себе.

Включение 35-летнего Потанина в состав правительство должно было символизировать собой новый тренд в кадровой политике Кремля, когда молодые люди из частного бизнеса, возникшего уже во время реформ, идут во власть и уже со знанием дела проводят необходимые преобразования.

Не исключено, что в этом решении был еще один подтекст. Дело в том, что и Березовский и Гусинский видели в Потанине своего главного конкурента. Он был достаточно независим, располагал большим капиталом и его амбиции часто распространялись на те области бизнеса, которые Березовский и Гусинский отвели для себя.

Назначив его в правительство, они рассчитывали, что экономическая экспансия Потанина и его партнера Михаила Прохорова будет существенно ограничена, поскольку его всегда можно будет обвинить в конфликте интересов и использовании служебного положения для продвижения своих бизнесов.

Назначение Потанина лишний раз доказывает тот факт, что Ельцин самоустранился от формирования правительства. Ельцин встречался с Потаниным считанные разы, причем всегда в группе с другими предпринимателями, вообще его не знал как человека и бизнесмена, и вряд ли бы узнал при личной встрече. Но зато его хорошо знали все остальные, кто действительно принимал это решение. И этого оказалось достаточно.

Возможно, что даже Черномырдин был отстранен от формирования правительства, которое ему предстояло возглавить. Ведь он тоже не очень хорошо был знаком как с Потаниным, так и с Каданниковым и их назначение вряд ли было его идеей.

Четвертым первым вице-премьером был назначен Виктор Илюшин. Это был старый ельцинский бюрократ, работавший у него зав. секретариатом еще в Свердловском обкоме КПСС. До сих пор Илюшин всегда был основным чисто техническим помощником Ельцина в администрации президента (а до этого - в МГК КПСС и Верховном Совете РСФСР) и являлся одним из главных его закулисных советников.

Считалось, что Илюшин это такой традиционный советский консерватор, человек безусловно лояльный Ельцину, но при этом совершенно не понимающий задач преобразования страны и поэтому часто стоящий на пути каких-то реформаторских проектов. Известно немало случаев, когда подготовленные правительством важные решения он тормозил, поскольку их цель была ему непонятна или он считал их несвоевременными.

Это, безусловно, создавало напряжение между правительством и администрацией президента и переводом Илюшина на правительственную работу (как неформально сообщалось - по его собственному желанию) было решено это напряжение снять.

Трудно представить, что Ельцин согласился лишиться своего “верного оруженосца”, который никогда не претендовал на какую-то власть, не был публичным политиком и всего лишь пытался организовать работу бюрократического аппарата Ельцина максимально эффективным образом. (Разумеется, так как он это считал правильным в соответствии со своими представлениями о пользе дела и выгоде для босса).

За долгие годы совместной работы Ельцин наверняка привык к Илюшину как к неотъемлемой части своего бюрократического “я”. Он привык к тому, что тот приносит ему на подпись бумаги, он был уверен, что в этом случае там нет подвоха, что стоят все согласования, что эти бумаги завизировали юристы и т.д. Кроме того, он знал, что Илюшин контролирует все его поручения и не позволит заволокитить или спустить на тормозах ни одно из них.

Хороший орговик - особо ценный вид бюрократа. Это штучный товар, к этому нужен талант. Илюшин был орговиком очень высокого класса. К тому же он был полностью лоялен лично Ельцину. И Ельцин, как опытный чиновник, не мог не понимать всю ценность для него этого человека. И переход Илюшина от Ельцина к Черномырдину лишний раз доказывает, что Ельцин мало интересовался формированием нового правительства. Или, что скорее всего, просто не мог этим заниматься чисто физически.

Кроме четырех первых заместителей, Черномырдину назначили восемь просто заместителей: Бабичева, Лобова, Серова, Игнатенко, Давыдова, Лившица, Фортова и Заверюху. Кроме Лившица и Фортова все остальные были чиновниками еще советского замеса. Кроме заместителей в правительство входило еще двадцать два министра, в числе которых были министр иностранных дел Евгений Максимович Примаков, министр обороны Родионов и министр внутренних дел Куликов.

Совершенно очевидно, что это правительство было “сборной солянкой”, удовлетворяющей запросы максимального числа лоббистских групп. Разумеется, правительство в таком составе ни на какие реформы не было способно. Это было правительство “поддержания стабильности” и, собственно, для этого оно и создавалось.

Тем, кто формировал это правительство было ясно, что пока Ельцин находится между жизнью и смертью какие-то радикальные преобразования делать очень опасно, что нужно успокоить страну, которая только что с огромным трудом прекратила кровавую бойню в Чечне и вышла из напряженной, на грани истерики, избирательной кампании. Нужно было перевести дух, снизить накал страстей и дать людям погрузиться в мир повседневных забот, а не продолжать пугать их то угрозой коммунистического террора, то опасностью террора чеченских боевиков.

Последние назначения в правительстве были сделаны 22 августа. Однако после этого, желаемое умиротворение и спокойствие наступили не сразу.

Будучи переназначенным уже в новое правительство министром внутренних дел, Куликов, почувствовав поддержку администрации президента, решил перейти в решительную атаку на своего нового противника - секретаря Совета Безопасности Лебедя.

Их публичная полемика продолжилась и после подписания Хасавюртовских соглашений. Каждый обвинял друг друга в предательстве интересов России, в бонапартизме и в поощрении чеченских сепаратистов. К октябрю страсти разгорелись до такой степени, что Куликов дал пресс-конференцию прямо обвиняя Лебедя в намерении узурпировать власть в России.

Разумеется Лебедь не оставался в долгу и, в свою очередь, обвинял Куликова в развале армии и внутренних войск и нежелании и неумении бороться с терроризмом и преступностью. Но Лебедь переоценил свои силы и уровень поддержки со стороны тех, кто еще вчера помогал ему стать политической фигурой федерального уровня.

Еще до куликовской пресс-конференции, 4 октября Лебедю со скандалом все-таки удалось прорваться к Ельцину с изложением своей точки зрения на всю эту полемику. Но лучше бы он этого не делал. По воспоминаниям самого Лебедя Ельцин выглядел ужасно и казалось, что он может умереть прямо во время встречи. От Ельцина он, разумеется, ничего не добился, но ельцинское окружение разозлил настолько, что это окончательно лишило Лебедя всякой поддержки со стороны “Семьи”.

В своих мемуарах, Куликов рассказывает, что накануне пресс-конференции он написал Ельцину рапорт об увольнении. Пакет вернулся к нему нераспечатанным. Тогда он позвонил Чубайсу и сообщил, что намерен дать пресс-конференцию, на которой рассказать о том, какую опасность для страны представляет из себя генерал Лебедь.

Он был почти уверен, что Чубайс категорически запретит ему это делать. Но, вопреки его ожиданиям, через короткое время Чубайс перезвонил и сказал: “Я доложил президенту. Он не высказал своего неприятия. Он не сказал: «Нет!»” Куликов понял, что он победил.

Буквально через несколько дней после пресс-конференции Куликова, 17 октября вышел Указ президента об отставке Александра Лебедя с поста секретаря Совета Безопасности России. Так молниеносно закончилась федеральная карьера человека, которому суждено было закончить Первую Чеченскую войну.

Лебедь по наивности полагал, что та поддержка, которую ему оказывали Березовский и другие члены избирательного штаба Ельцина, продолжится и после выборов. Но нет никаких свидетельств, что ему такое “продолжение банкета” было обещано.

После выборов Кремль активно помогал ему только в одном проекте: в максимально быстром завершении войны в Чечне. Как только Лебедь это сделал - он тут же перестал быть интересен. Более того: Хасавюртовские соглашения внутри ура-патриотического сообщества, армейского командования и генералитета МВД и ФСБ были восприняты как предательство, как пресловутый “нож в спину воюющей армии”. Разумеется, весь негатив от этих соглашений, по замыслу ельцинского окружения, должен был лечь на Лебедя.

Администрация президента с удовольствием воспользовалась плодами прекращения войны, но ответственность за такое “бесславное” ее окончание она предпочла с Лебедем не делить, оставив ему все “славу миротворца” и сопутствующие ей проблемы с силовиками. Ельцин, по понятным причинам, хранил молчание.

После увольнения Лебедя Березовский пролоббировал назначение Ивана Рыбкина (коммуниста, бывшего спикера Государственной Думы) на место Секретаря Совбеза, а себя - на должность его заместителя.

После этого он развил бурную деятельность по подписанию всеобъемлющего соглашения с Ичкерией. В Грозный поехали одна делегация за другой. Все знали, что Рыбкин - не более чем декорация. Настоящим мотором и главой Совбеза являлся Березовский.

Однако оказалось, что договоренности с Ичкерией нужны только одному Березовскому. Все остальные с обеих сторон не видели перспектив у этой активности: Москва считала, что без признания Ичкерией себя субъектом Российской Федерации, договариваться с ней ни о чем не надо, а Ичкерия, разумеется, занимала ровно противоположную позицию.

Поэтому переговоры сами собой заглохли и ситуация зависла в полной неопределенности. Никто не хотел идти на обострение, равно как и на компромисс по поводу независимости Ичкерии.

15 августа Ельцину сделали коронарографию, а 17 августа по его поводу собрался врачебный консилиум. Светила медицины вынесли свой вердикт: коронарные сосуды настолько забиты, что сердце Ельцина практически не получает кислорода. В таких условиях новый инфаркт - лишь вопрос времени. Причем недолгого.

С таким диагнозом показана операция аорто-коронарного шунтирования. Но как найти хирурга (не шарлатана), который возьмется ее делать человеку с пятью инфарктами - это отдельная нетривиальная задача. Первые же попытки найти таких хирургов наткнулись на их категорический отказ. Никто не хотел быть тем врачом, под чьим скальпелем умрет первый президент России.

Ситуация осложнялась еще и тем, что Ельцин хоть и соглашался на то, чтобы его консультировали западные врачи, но наотрез отказывался ехать в Америку или Европу на операцию. Более того: он твердо стоял на том, что его должен оперировать именно российский врач.

В качестве консультанта в Москву прибыл известный американский хирург Майкл Дебейки. Ему было 88 лет и он уже почти не оперировал. Но у него был непререкаемый авторитет именно в такого рода операциях и к тому же он уже однажды приглашался для лечения академика Мстислава Келдыша. Это было еще при СССР, в 1972 году. Но в Кремлевской больнице об этом помнили и поэтому обратились именно к нему.

У Дебейки за некоторое время до этого стажировался российский хирург Ренат Акчурин. Который в тот момент был, пожалуй, самым главным специалистом по аорто-коронарному шунтированию в России. Вот его и удалось уговорить прооперировать Ельцина.

Еще один консилиум с участием Дебейки и Акчурина состоялся 25 сентября. Тогда было принято решение об операции не позже чем через два месяца. Откладывать операцию на более поздний период было крайне опасно: сердечная недостаточность у Ельцина угрожающе нарастала. Без операции Ельцин был обречен: шестого инфаркта он бы не пережил.

Началась длительная подготовка Ельцина к операции. Ельцин практически безвылазно находился в санатории “Русь” в Завидово. А его пресс-секретарь Сергей Ястржембский рассказывал, что президент “работает с документами”. На вопрос журналистов о здоровье главы государства он отвечал, что “у президента крепкое рукопожатие”.

Изредка публику кормили либо заранее заготовленными “консервами”, либо тщательно отрепетированными короткими встречами президента с Черномырдиным или Чубайсом. Или с кем-то еще, кто был также подготовлен и проинструктирован как и эти двое.

О том, кто реально принимал тогда решения государственной важности писала, например, газета Московский Комсомолец: “Татьяна Дьяченко (дочь Ельцина - АК) исполняет сегодня роль хранителя двери больного президента. Именно через свою дочь президент получает большую часть информации о внешнем мире. Именно через Татьяну Борисовну к президенту РФ ныне поступает основная масса государственных документов. И именно эта женщина консультирует Бориса Ельцина по поводу всех ключевых назначений в российском государстве”.

На наш взгляд, газета немного сгущает краски и круг лиц, принимающих участие в выработке решений (которые при нормальных обстоятельствах должен был бы принимать президент) Татьяной Борисовной не исчерпывался. В этот круг без сомнения входили (помимо Татьяны Борисовны) еще Юмашев, Чубайс, Черномырдин, Березовский и Гусинский.

Самого Ельцина, судя по подписанным в сентябре-октябре 1996 года указам, интересовали, за редким исключением, только награждения героев, назначения послов и каких-то клерков среднего уровня. К этому периоду относится ставшее известным награждение актера Зиновия Гердта орденом “За заслуги перед Отечеством III степени”, про которое Гердт саркастически заметил, что так и не понял, что же было III степени - заслуги или Отечество?

Недавно рассекреченные телефонные разговоры Ельцина и Клинтона тоже показывают, что в этот момент (17 сентября) разговор между президентами касался исключительно темы здоровья Ельцина и то, каким образом Клинтон может ему помочь врачами и т.д. Ни о чем другом они в этот период времени не говорили.

Ельцин довольно дисциплинированно выполнял все предписания врачей в ходе подготовки к операции. По свидетельству Акчурина он лишь пару раз “сбегал на охоту”. Но это было лишь одно название. Просто Ельцина на несколько часов отвозили в лес, где он стрелял уток. Акчурин смотрел на такие “шалости” сквозь пальцы: это были просто прогулки на свежем воздухе. Но ощущение запретности такой “охоты” взбадривало Ельцина. Даже в таком состоянии ему нужно было как-то реализовать свою натуру авантюриста.

Наконец, врачи определились и операция была назначена на 5 ноября. Еще 19 сентября Ельцин подписал Указ, который определял, что на время операции его обязанности будет исполнять председатель правительства Черномырдин. Но в этом Указе специально оговаривалось, что конкретный момент, когда полномочия переходят к премьеру будет установлен отдельным указом.

5 ноября, в шесть часов утра, Ельцин выехал из своей загородней редиденции и уже через полчаса вошел в двери “Чазовского” кардиоцентра в Кунцево (теперь он носит название “Национальный медицинский исследовательский центр кардиологии имени академика Чазова”). В этом центре отделение кардиохирургии как раз и возглавлял Ренат Акчурин.

Прежде, чем лечь на операционный стол, Ельцин подписал еще один указ, которым с 7:00 5 ноября исполнение обязанностей президента возложил на Черномырдина. Характерно, что перед подписанием, прочитав его еще раз, он своей рукой вписал в текст указа слово “временное” перед словами “исполнение обязанностей”. И лишь после этого его подписал.

Операция началась в восемь часов утра и полностью была завершена в два часа пополудни. Собственно активная фаза операции длилась около часа. Ельцину было поставлено шесть шунтов, что должно было резко увеличить приток обогащенной кислородом крови к сердцу. Сердце после операции запустилось сразу и никаких нештатных ситуаций не произошло.

(Вся врачебная команда Акчурина, которая помогала ему при проведении операции, получила от Управления делами президента квартиры. Сам Акчурин не получил за свою работу ни копейки сверх того, что ему обычно платили в кардиоцентре за такие операции).

Семья Бориса Ельцина все это время находилась за стеной операционной. Ждала, что скажут врачи. Позже Акчурин вспоминал: “Я вышел из операционной. В коридоре стоял Евгений Иванович Чазов. Я сказал: “Все нормально”. Он говорит: “Тогда пойдем сразу к Наине Иосифовне”. Она и Татьяна сидели в палате… Мы подошли и я сказал, что все нормально. Я увидел в глазах у Наины Иосифовны колоссальное облегчение”.

По иронии судьбы, именно академик Чазов был тем самым врачом, который осматривал Ельцина после сердечного приступа осенью 1987 года, случившегося после памятного октябрьского пленума ЦК КПСС, на котором Ельцина исключили из Политбюро и сняли с должности первого секретаря МГК КПСС.

Именно тогда он настоятельно рекомендовал Ельцину прекратить злоупотреблять алкоголем, в чем Чазова горячо поддержала Наина Иосифовна. Тогда, как известно, Ельцин наорал на них обоих. Через девять лет, они стояли друг напротив друга и понимали все без слов. Результат ельцинского пренебрежения советом квалифицированного медика в комментариях не нуждался.

На следующее утро, едва отойдя от наркоза, Ельцин тут же потребовал у охраны заранее подготовленный указ о прекращении исполнения Черномырдиным обязанностей президента и немедленно его подписал.

Ельцин был еще очень слаб и едва мог говорить. Но, видимо, он заранее договорился с охраной об условном знаке и поэтому только лишь прошептал одними губами: “Давай!” Ему немедленно принесли уже готовый указ и ручку для его подписания. Через полчаса приехал Черномырдин. Ельцин опять вступил в полномочия президента.

Едви ли он понимал в этот момент зачем ему власть. Почти наверняка он не мог, да и не хотел ею воспользоваться. Во всяком случае, сию минуту. У него не должно было быть никаких опасений насчет Черномырдина, как впрочем и насчет кого-бы то ни было еще. Но ему была невыносима сама мысль, что его (!) власть принадлежит в данный момент не ему, а какому-то другому, пусть и преданному ему человеку.

Все что в нем оставалось от прежнего Ельцина - так это жажда власти. Власти как таковой. Без смысла и перспективы. Просто власть. Мы уже писали, что было в этом его отношении к власти что-то античное, напоминавшее греческих и римских героев, для которых власть была целью, а стремление к ней - добродетелью.

Достигнув ее они не знали, что с ней делать и единственной целью их власти становилось ее удержание. Люди в этом мире античного мифа делились не на добрых и злых, не на умных и дураков, а на тех кто помогает герою удерживать власть (это добро) и тех, кто хочет ее у него отобрать (это зло).

Глубоко больной, находящейся в полуобморочном состоянии, опутанный трубками и напичканный лекарствами старик с разрезанной до сердца грудью, был убежден, что в данный момент он лучше справится с обязанностями президента, чем вполне вменяемый и относительно здоровый его единомышленник без вредных привычек. Согласитесь, что это исчерпывающе характеризует героя нашего повествования.

(По странному стечению обстоятельств, практически одновременно с подписанием этого указа, в Вашингтоне было объявлено об избрании президентом США на второй срок Билла Клинтона).

Всю осень правительство строго выполняло свое предназначение и занималось исключительно текучкой. Никаких реформ и вообще резких движений оно не предпринимало: вожделенная стабильность в обществе, достигнутая с таким трудом в результате победы Ельцина на выборах и подписания Хасавюртовских соглашений, была настолько хрупкой, что ни Чубайс, ни Черномырдин не хотели ею рисковать.

Ответственный за экономические реформы Потанин пытался что-то предпринять хотя бы в области приватизации, но все его попытки закончились лишь тем, что ему удалось провести на рубеже 1996-97 годов аукцион по продаже 8,5% акций РАО ЕЭС.

Это был первый большой приватизационный аукцион после победы Ельцина. Правительство последовательно выдержало все атаки противников этого мероприятия: от протестов менеджмента и лидера Российского Союза промышленников и предпринимателей Аркадия Вольского, до инспирированного коммунистами обращения Государственной Думы непосредственно в Ельцину.

Аукцион был совершенно открытым и для того, чтобы вызвать доверие всех потенциальных инвесторов (включая иностранцев) его проведение было поручено американскому банку CS First Boston.

Он закончился прекрасным результатом: победитель (им оказался “Национальный Резервный Банк” Александра Лебедева) за небольшой пакет акций, едва дававший право провести одного человека в Совет Директоров, заплатил 350 млн. $. Так высоко рынок оценил победу Ельцина: цена были совершенно другого масштаба, чем цены на приватизируемые активы еще за год до этого (например, на залоговых аукционах).

Но контролируемая Березовским и Гусинским пресса и телевидение не оценили по достоинству это позитивное для России событие. Очевидно, что успех Потанина не входил в их планы. Они делегировали его в правительство не для того, чтобы слепить ему образ “успешного реформатора”. Как мы уже писали, они его отправили в правительство чтобы связать ему руки, а не для того, чтобы он усилился.

Гусинский к тому времени уже получил то, ради чего он (вопреки своей прежней стратегии) поддержал Ельцина на выборах. 20 сентября Ельцин подписал Указ “Об стабилизации деятельности и улучшении качества вещания ВГТРК и телекомпании НТВ”.

В соответствии с этим указом, все улучшение и стабилизация работы ВГТРК состояло лишь в том, что лицензия на право вещания на четвертом метровом канале полностью передавалась Гусинскому для вещания 24 часа в сутки. (Реальное круглосуточное вещание НТВ началось 11 ноября).

В этом указе был пункт, в соответствии с которым правительству предписывалось решить вопрос о плате за лицензию. И Черномырдин пытался хоть какие-то деньги с Гусинского получить. Но неформально “Семья” объяснила премьеру, что “они договаривались по-другому” и лицензия, в конечном итоге, досталось Гусинскому бесплатно.

Это был поистине царский подарок. Проведи правительство тендер, осенью 1996 года бюджет мог бы получить сотни миллионов долларов (если не миллиард). Но вопрос об оплате лицензии был спущен на тормозах и НТВ стала полноценной телекомпанией с метровой лицензией. Это было беспрецедентно: частный телевизионный канал получил от государства лицензию на вещание на метровой частоте абсолютно бесплатно. Капитализация НТВ мгновенно выросла в разы. Гусинский стал по любым меркам очень богатым человеком.

И если говорить о бездарно проведенной приватизации, то говорить нужно о именно такого рода сделках, а не о ваучерной приватизации и залоговых аукционах, которые проводились в совершенно других условиях и, которые (напр. залоговые аукционы), так или иначе пополнили, бюджет значительными для того времени суммами.

Мы уже писали, что Гусинский, наряду с Березовским, в ходе избирательной кампании не только не тратили своих денег, но еще и оказались в выигрыше: их услуги были щедро оплачены за счет выпуска 6-го и 7-го траншей ОВВЗ, то есть, фактически, из бюджета.

Кроме этого, еще весной Гусинский попросил Черномырдина помочь ему с поиском миноритарного партнера-инвестора для развития своей медиаимперии (видимо это было одним из его условий поддержки Ельцина). Так сразу после выборов “Газпром” стал акционером НТВ на 30%. Кроме этого “Газпром” купил миноритарные пакеты акций и в некоторых других компаниях Гусинского. Доподлинно неизвестно сколько “Газпром” заплатил за эти активы. Но, без сомнения, счет шел на сотни миллионов долларов.

Теперь же Гусинский бесплатно получил еще и метровую лицензию. Казалось бы Гусинский был полностью компенсирован за свои “услуги” “Семье”. Но, как потом станет ясно, это было далеко не так и его амбиции простирались значительно дальше.

Ельцин после операции начал медленно приходить в себя. 22 ноября из кардиоцентра его перевели в санаторий “Барвиха”. Оттуда 4 декабря он переехал в резиденцию “Горки-9”. Там он задержался недолго, и уже 8 декабря перелетел на вертолете опять в Завидово. После долгого перерыва, лишь 23 декабря, Ельцин первый раз посетил свой рабочий кабинет в Кремле.

О полном его выздоровлении не могло быть и речи: сердечная мышца, израненная инфарктами, уже не могла восстановить свою былую силу. У Ельцина появилась одышка, отечность лица и шаркающая походка. Он резко постарел и глядя на него, невозможно было себе представить, что еще полгода назад этот вялый и апатичный старик заразительно танцевал свой знаменитый “медвежий твист” на сцене в Ростове-на-Дону.

Но, тем не менее, риск нового инфаркта отступил, сердце стало получать достаточно кислорода и Ельцин мог начать потихоньку возвращаться к работе. Конечно, ни о каком полноценном рабочем графике не могло быть и речи. Но два-три часа пару раз в неделю он уже мог себе позволить появляться в своем рабочем кабинете. Разумеется, контролируемая Кремлем пресса подобострастно смаковала в самых лестных тонах то, что трудоголик Ельцин снова с головой ушел в работу на благо страны.

Впрочем, его реальный график того периода мы, наверное, узнаем не скоро (если вообще когда-нибудь узнаем), а на свидетельства Чубайса, Юмашева и Ко полагаться в этом вопросе было бы слишком наивно. Здравый же смысл подсказывает нам, что страдающий хроническим алкоголизмом человек шестидесяти пяти лет от роду, после трех-пяти инфарктов и операции на открытом сердце, вряд ли был в состоянии вернуться к полноценной работе.

Год подходил к концу. 30 декабря, Накануне Нового года Чубайс организовал большой прием в Кремле. Это был необычный новогодний прием: для того, чтобы на нем присутствовал Ельцин, его (по требованию врачей) провели в полдень. Ельцин пробыл на приеме недолго, но произнес короткую речь, в которой сказал, что “наши надежды оправдались”. Присутствующие поняли, что он имел в виду свою победу на выборах и успешно проведенную операцию.

Глава 13. Болезни и олигархи-1997

Часть 1

Сразу после новогодних праздников к Ельцину в Москву прилетел канцлер Германии Гельмут Коль. Пресса почти не скрывала: Коль прилетел, чтобы лично убедиться в том, что Ельцин жив и дееспособен. Ельцин выглядел неплохо и даже вступил с канцлером в полемику относительно расширения НАТО на восток. Поэтому Коль остался доволен тем, в каком состоянии он нашёл Ельцина, сделал несколько оптимистичных заявлений на этот счёт и со спокойной душой улетел домой.

Но уже 8 января Ельцин был срочно госпитализирован с диагнозом “двустороннее воспаление легких”. После короткого периода восстановления относительной работоспособности он опять надолго исчез из поля зрения российских медиа.

В отсутствие Ельцина активизировался мэр Москвы Лужков, который всегда имел общефедеральные политические амбиции. Пока Ельцин болел, Лужков решил поднять свой политический рейтинг самым простым способом: националистическим популизмом.

17 января он посетил Севастополь, где заявил, что ни Севастополь в частности, ни Крым в целом никогда не передавались Украине. Разумеется, правительство Украины немедленно заявило официальный протест правительству России. Начатый скандал вынужден был расхлебывать Черномырдин, а Лужков остался очень доволен своей выходкой: его рейтинг среди “патриотической” части населения сразу вырос.

Тем временем Чубайс по просьбе Гусинского собрал в Кремле совещание. На него были приглашены Потанин и Кох (от правительства). Темой совещания была приватизация “Связьинвеста”.

Телекоммуникационный холдинг “Связьинвест” был создан ещё осенью 1994 года и объединял контрольные пакеты региональных компаний фиксированной телефонной связи. Некоторые из региональных компаний к тому времени уже начали развивать дополнительно к фиксированной ещё и мобильную связь, и этот процесс шёл достаточно быстро.

Правительство в 1995 году предпринимало попытку продать часть акций “Связьинвеста”. Для этих целей был нанят инвестиционный банк Ротшильда (N.M.Rothschild & Sons LTD). Предполагалось, что банк сможет привлечь крупного институционального инвестора для развития телекоммуникационного сектора в России.

Однако тогда (осенью 1995 года) по причинам, о которых мы уже много писали, никто из серьёзных инвесторов не проявил интереса к покупке акций этого холдинга. Поэтому их продажу Госкомимущество отложил до тех пор, пока ситуация на рынке не изменится и у инвесторов не появится интереса к акциям российского телекоммуникационного сектора.

На упомянутом совещании Гусинский заявил о своём интересе к этому холдингу. Он практически открытым текстом сообщил присутствовавшим, как об уже принятом решении, что “Связьинвест” так или иначе должен принадлежать ему (или тому, на кого он укажет), и правительству следует лишь позаботиться о том, чтобы это решение было оформлено юридически.

Но мало этого: Гусинский ещё и настоятельно предложил передать “Связьинвесту” принадлежавший государству контрольный пакет “Ростелекома” – компании, которая в то время владела монополией на междугороднюю и международную связь.

Он ещё раз напомнил о той огромной роли, которую он сыграл в победе Ельцина на выборах, и дал понять, что “Связьинвест” он считалсправедливой компенсацией за эти свои усилия. Таким образом, он косвенно указал на того, кто, собственно, и принял решение о такого рода компенсации.

Все присутствовавшие знали, что Ельцин чисто физически не был в состоянии принять такого решения. Поэтому поняли, что это решение “Семьи”, и тут же устремили свои взоры на Чубайса. Тот был заметно смущён прямолинейностью Гусинского, но возражать ему не стал и предложил сразу перейти к техническим деталям реализации этого решения.

Никому из участников совещания не нужно было объяснять, что для соблюдения самых элементарных юридических норм неизбежно было проведение тендера. В противном случае скандала было бы не избежать.

И даже если отбросить такие “мелочи”, как общественный резонанс, то в любом случае право собственности на принадлежавшие государству акции, полученное в обход конкурсных процедур, никогда не будет достаточно защищено юридически и всегда будет находится под риском реституции. И поэтому привлечь под такую непубличную и незаконную сделку серьёзные инвестиции вряд ли получится.

Кроме этого, Кох сообщил, что против приватизации “Связьинвеста” (особенно с включением в него “Ростелекома”) до сих пор всегда возражали российские спецслужбы и министерство обороны. И что это обстоятельство тоже может помешать реализации задуманного Гусинским плана.

На всё это Гусинский заявил, что он готов участвовать в аукционе, но при условии, что прямо здесь, на этом совещании, под протокол, Потанин заявит, что ни он, ни его структуры, ни его партнёр Михаил Прохоров не будут в какой бы то ни было форме участвовать в приватизации “Связьинвеста”. Это своё требование Гусинский обосновал тем, что в них он видит своих единственных конкурентов за этот актив.

Гусинский подкрепил этот тезис ещё тем, что Потанин являлся первым вице-премьером, и участие его структур в приватизации государственного имущества содержало конфликт интересов и могло рассматриваться как злоупотребление служебным положением. И именно так это участие и будет трактоваться контролируемыми им и Березовским средствами массовой информации.

Что же касается возражений силовиков, то это была его, Гусинского, проблема, и он её решит сам. Он дал всем понять, что у него были свои “специальные” отношения с ФСБ, МВД и даже с МО РФ, и он их использует, чтобы снять все возражения со стороны этих ведомств.

Чубайс без дискуссии признал наличие у Потанина конфликта интересов и обратился к нему с предложением пойти навстречу требованиям Гусинского. Что Потанин и сделал. Он сказал, что в его планы и не входило участие в приватизации “Связьинвеста”, и что он был согласен, во избежание никому ненужных скандалов, выполнить требование Гусинского и ни в каком виде не претендовать на “Связьинвест”.

Судя по всему, результаты совещания Гусинского устроили. Было принято решение о начале работы по приватизации “Связьинвеста”. Была сформирована рабочая группа, которую возглавил Кох. Гусинский сказал, что от них с Березовским в рабочую группу войдет глава “Альфа-Групп” Михаил Фридман.

Так выяснилось, что вместе с Гусинским в проекте участвовал ещё и замсекретаря Совета Безопасности РФ Березовский. (Что характерно, никакого конфликта интересов в этом никто из присутствовавших не обнаружил, настолько в то время всем было очевидно, что на Березовского никакие правила не распространялись).

Вот такими проблемами должен был заниматься глава ельцинской администрации Чубайс, в то время как его шеф страдал двусторонней пневмонией на фоне недавно перенесённой операции на открытом сердце.

Ситуация была критической: оппозиция требовала предъявить ей Ельцина – живого или мёртвого, а предъявить его было нельзя, не спровоцировав тем самым требования Госдумы немедленно передать власть премьеру Черномырдину и назначить досрочные выборы в соответствии со статьёй 92 конституции РФ (в связи со “стойкой неспособностью президента по состоянию здоровья осуществлять принадлежащие ему полномочия”) .

В этих условиях главной задачей Чубайса была организация выступления Ельцина с посланием Федеральному Собранию. Все понимали, что от успеха этого выступления зависело, насколько общество будет продолжать воспринимать Ельцина как полноценного главу государства.

Ельцин к тому времени фактически полгода не появлялся на публике, и поэтому людей уже не могли удовлетворить ни припасённые заранее телевизионные “консервы”, ни тщательно отрежиссированные короткие постановочные репортажи о встречах Ельцина в своём рабочем кабинете в Кремле с премьером или главой своей администрации. Даже редкие протокольные встречи с западными лидерами выглядели уж очень постановочно и нарочито.

Поэтому к подготовке этого выступления в администрации президента подошли с максимальной серьёзностью. Чубайс даже пригласил своего приятеля, театрального режиссёра Иосифа Райхельгауза, для организации такой драматургии выступления Ельцина, чтобы оно, во-первых, было максимально коротким, а во-вторых, чтобы не дать оппозиционным депутатам потребовать от Ельцина спонтанных ответов на вопросы (такой разворот событий был вполне вероятен).

В своих мемуарах Райхельгауз так описывает задачу, которую перед ним поставил Чубайс: “...после долгого курса лечения и ропота коммунистов о том, что президент не в состоянии управлять страной, Ельцин, для того чтобы сохранить реальное политическое влияние, должен произвести не просто хорошее, а очень хорошее впечатление.”

Дальше Райхельгауз пишет: “Чего опасалась команда президента? Во-первых, того, что Ельцин из-за слабости здоровья просто не выдержит «формата». Во-вторых, выступление президента перед камерами всех ведущих телекомпаний — очень удобный случай для оппозиции продемонстрировать миру свою мощь и немощь президента, его неспособность управлять страной.

Тогда заявления Зюганова и других оппонентов Ельцина о том, что Россией правит не законно избранный президент, а тёмные политические лошадки, уже не воспринимались бы как голословные. Проще говоря, это был великолепный повод спровоцировать политический скандал.”

Режиссёр так видел главные проблемы в выступлении Ельцина: “В действии, которое должно было развернуться в Мраморном зале Большого Кремлёвского дворца, существовали очевидные «слабые места», которые легко можно было использовать для срыва выступления президента. Например, ему могли просто не дать говорить, «захлопать»…

Опасность представляли также вопросы депутатов к президенту: если дать развернуться прениям, скандал почти неизбежен. По протоколу закрывать заседание должен был Селезнёв (спикер Госдумы, коммунист - АК), и он вполне мог оттянуть этот момент, чтобы вопросы Ельцину сыпались градом и недовольство депутатского корпуса становилось всё более очевидным.”

Свою задачу как постановщика этого “спектакля” Райхельгауз видел в том, чтобы “...организовать «выход» президента, дать ему возможность вовремя начать выступление, выдержать не протокольный, а укороченный формат речи, максимум 20-25 минут, причём не дать депутатам перебить его вопросами и не оставить возможности для прений…”

Из вышесказанного со всей очевидностью вытекает, что в тот период состояние Ельцина вызывало большую тревогу у его окружения. Тем, кто был знаком с реальным положением дел, было ясно, что Ельцин не в состоянии выдержать более, чем полчаса публичного выступления, и даже речи не могло идти о каком-то брифинге или пресс-конференции. По всей видимости он быстро уставал, а устав, плохо контролировал свою речь.

К тому же, хоть его и старались держать в курсе текущих дел (как утверждают Чубайс и Семья), вряд ли он смог бы спонтанно отвечать даже на самые элементарные вопросы.

Ещё до госпитализации президента с пневмонией из коридоров Кремля и Белого дома по Москве начали неконтролируемо расползаться слухи о том, что Ельцин опять начал выпивать. И то, с каким рвением Семья начала это опровергать, лишь подливало масла в огонь. Рассказывали такие детали, что, хоть Ельцин и требовал водки, ему перед подачей сильно разбавляли её водой, пиво подавали безалкогольное и так далее.

Фактическое отсутствие Ельцина лишь подтверждало самые мрачные предположения, а традиционные рассказы его пресс-службы про “крепкое рукопожатие” и “работу с документами” никак не могли что-то изменить.

Именно поэтому Чубайс и Семья такое большое внимание уделяли подготовке к ежегодному “Посланию Президента Федеральному Собранию”.

После долгих консультаций с руководством обеих палат Федерального Собрания, а также с врачами, службой протокола, спичрайтерами и режиссёром, выступление Ельцина было назначено на 6 марта. В этот день он должен был посрамить всех скептиков и явить граду и миру бодрого и дееспособного лидера.

А в Чечне-Ичкерии тем временем 27 января прошли выборы президента. Им предшествовали сложные внутричеченские интриги и открытые конфликты.

Выборы должны были состояться раньше: ведь республика с 21 апреля прошлого года (со дня убийства российскими спецслужбами Джохара Дудаева) не имела своего главы. Его роль временно исполнял вице-президент Яндарбиев, но он не пользовался большой поддержкой в народе. Однако выборам всякий раз что-то мешало: то теракты, то обострение боевых действий, то переговоры в Хасавюрте.

Последним в череде таких эпизодов было убийство неизвестными боевиками шести сотрудников Красного Креста в госпитале в Новых Атагах. Это случилось чуть больше чем за месяц до выборов, 17 декабря 1996 года. Около 10-12 вооружённых людей примерно в 3:30 ночи ворвались в госпиталь и расстреляли шестерых человек.

Погибли медсёстры Фернандо Коладо (Испания), Ингоборг Фосс (Норвегия) и Нэнси Малай (Канада), хирургические сёстры Гунгильда Миклебуст (Норвегия) и Шериль Тайор (Новая Зеландия), а также строитель Ханс Алькобут (Швеция). Был тяжело ранен начальник госпиталя Кристоф Ханс (Швеция).

Это был огромный удар по репутации новой чеченской власти. Чеченцы изо всех сил старались провести выборы президента так, чтобы ни у кого не было сомнений в их легитимности. Для этих целей они обратились в ОБСЕ с просьбой прислать наблюдателей. Однако после ужасного теракта никто в Европе не хотел брать на себя такие риски.

Разумеется, было немало тех, кто был заинтересован в срыве этих выборов. Это были и исламские радикалы во главе с полевым командиром, саудовцем Хаттабом, и некоторые руководители российских спецслужб, не желавшие умиротворения Чечни. В конечном итоге никто не взял на себя ответственность за этот теракт, а следствие, начатое чеченскими правоохранителями, так ничем и не закончилось.

Всё же после переговоров чеченских лидеров с руководителем миссии ОБСЕ в Чечне Тимом Гульдеманом приезд наблюдателей был согласован, а выборы были назначены на 27 января. Им предшествовала бурная предвыборная кампания, а результаты выборов ОБСЕ с незначительными оговорками признала.

Выборы предсказуемо выиграл Аслан Масхадов, набравший 59,3% голосов. Второе место занял лидер радикального крыла чеченских вооруженных формирований Шамиль Басаев (23,5%). На третьем месте оказался дудаевский вице-президент Зелимхан Яндарбиев (10,1%).

Казалось бы, в Чечне-Ичкерии появился, наконец, легитимный лидер, которого признал мир, и можно было переходить к нормализации отношений с Москвой и строительству мирной жизни.

Но оказалось, что это не так. Внутри республики были силы, которые не хотели перехода к мирному строительству новой чеченской государственности, а стремились к продолжению войны уже под лозунгами джихада и распространения её на весь Кавказ. Поэтому все последующие годы, вплоть до Второй Чеченской войны, прошли именно в противостоянии этих двух взглядов на развитие Чечни.

Наиболее ярким представителем экстремистской партии был один из организаторов прошлогоднего теракта в Первомайском Салман Радуев. Он открыто высказывал своё недовольство отказом от прекращения борьбы и заявлял, что лично он и его сторонники складывать оружия не собирались. Его поддерживали некоторые полевые командиры, в том числе приехавший из Саудовской Аравии уже упоминавшийся выше террорист Амир ибн аль-Хаттаб.

Проигравший Масхадову президентскую гонку Басаев был не так радикален. И даже пытался наладить диалог с Масхадовым. В феврале он провёл учредительный съезд “Партии свободы” и был избран её почетным председателем.

После выборов Масхадов и Басаев заключили негласный “пакт о ненападении”, который стал основой для короткого периода относительной стабильности в Чечне. В апреле Басаев был назначен первым заместителем председателя правительства Ичкерии. А в следующем году даже стал премьер-министром.

Тем временем затихшие было после визита канцлера Коля слухи о плохом состоянии здоровья Ельцина снова расползались по всему миру. Этому, разумеется, способствовала и ельцинская госпитализация.

4 февраля в Москву прилетел президент Франции Жак Ширак. Вот что писала по поводу его визита газета “Коммерсант”: “Несущиеся из России тревожные вести о состоянии здоровья Бориса Ельцина подвигают западных лидеров совершать регулярные вояжи в Москву. В воскресенье российского коллегу навестил президент Франции Жак Ширак…. Цель визита французского лидера — действительная, а не официальная (как было заявлено, это дискуссия о НАТО) — имела медицинский характер, что косвенно подтверждалась и тем, что у освещавших визит журналистов долгое время не было абсолютно никакой информации о ходе переговоров”.

Вот как Ширак охарактеризовал свои впечатления от встречи с Ельциным: "Я давно знаю Бориса Ельцина и поражён той скоростью, с которой он поправился".

Более того, президент Франции подтвердил и оптимистичный прогноз, данный прежде канцлером ФРГ Гельмутом Колем, посетившим российского президента в начале января: "Я убедился, что Ельцин полностью осведомлен о всех международных проблемах, которые мы сегодня обсуждали, и что он энергично отстаивает интересы России".

На встрече с Шираком Ельцин опять поднял тему расширения НАТО на восток и снова высказался в том духе, что это угрожало безопасности России. Судя по всему, эта тема очень волновала Ельцина, поскольку накануне визита Ширака, 30 января, Ельцин отправил письмо президенту Клинтону на ту же тему.

Трудно судить насколько отзывы Ширака о здоровье Ельцина были его реальным впечатлением, а насколько – данью приличиям, но видеохроника ельцинских встреч в феврале 1997 года с Ясиром Арафатом (19 февраля) и спикером Совета Федерации Егором Строевым (25 февраля) не дает оснований для оптимизма и показывает нам Ельцина сильно похудевшим, осунувшимся, апатичным и очень уставшим.

Его речь была замедлена, хотя это мало о чем говорит, поскольку Ельцин всегда говорил, растягивая слова. В любом случае, на кадрах видно, что от прежнего Ельцина не осталось и следа. И хотя 1 февраля ему исполнилось всего шестьдесят шесть лет, это был глубокий старик, и скрывать это стало уже невозможно.

6 марта Ельцин выступил с посланием Федеральному Собранию. Это мероприятие традиционно проходило в Мраморном зале 14-го корпуса Кремля, там же, где во времена СССР проходили пленумы ЦК КПСС (в том числе и тот самый, октябрьский, 1987 года, с которого всё у Ельцина и началось). Сейчас этого здания уже нет, оно по приказу Путина был снесено в 2016 году.

Администрация президента (с помощью Райхельгауза) сделала всё для того, чтобы максимально выгодно представить Ельцина публике.

Было известно, что депутаты, находившиеся в оппозиции к Ельцину, договорились не вставать в тот момент, когда он выйдет на сцену. Сотрудниками Чубайса и это было учтено. До выхода Ельцина на сцену все лампы в зале горели вполнакала. Зато в момент, когда он, намеренно чуть запоздав и пропустив Строева и Селезнёва вперед, в гордом одиночестве вышел из-за кулис, свет включили на полную мощность, и одновременно грянул гимн России (тогда – “Патриотическая песня” Глинки).

Большинство депутатов чисто инстинктивно встало (не смотря на уговор), а некоторые их них даже начали аплодировать. Таким образом была сорвана демонстративная акция неуважения к президенту, которую запланировали коммунисты.

Само выступление длилось чуть больше двадцати минут, хотя текст “Послания”, разосланный депутатам, содержал 67 страниц. (Чтение такого текста заняло бы от двух до трёх часов). За двадцать минут Ельцин успел только обозначить волновавшие его темы: послевоенное урегулирование в Чечне, Бюджетный кодекс, долги по зарплате бюджетникам, жилищно-коммунальная сфера, военная реформа.

Он опять поднял тему расширения НАТО на восток. Судя по всему, он был одержим идеей сохранить за Россией ту роль, которую до своего распада играл СССР. Видимо, в его представлении, если бы ему удалось это сделать, это хоть как-то компенсировало бы его репутацию человека, “развалившего” Советский Союз. Вероятно, эта репутация угнетала его, и он не считал “развал СССР” своим достижением, а скорее – наоборот.

Ельцин был нетороплив и спокоен. Его речь была слегка замедленной, но вполне разборчивой. Всем бросилось в глаза то, как он заметно исхудал. Его лицо было бледным и безжизненным, взгляд – потухшим. Впрочем, издалека, из зала, всё это было едва заметно.

Те, кто ему симпатизировал, увидели в его медлительности величавую властность и уверенность в себе. А его противники, напротив, усмотрели в этом несомненные признаки прогрессировавшей деменции.

Как только Ельцин закончил своё короткое выступление, он повернулся к залу спиной, подошёл к спикерам обеих палат Федерального Собрания, положил перед ними папку с выступлением и молча направился к выходу. Опять грянул гимн, и свет снова притушили. Депутаты ещё не успели ничего сообразить, как Ельцина уже и след простыл. На сцене никого, кроме Строева и Селезнёва, не осталось…

Удалось ли Чубайсу предъявить общественности бодрого и дееспособного Ельцина? Вряд ли. Постановочный, срежиссированный характер этого выступления был слишком очевиден всем. Но это нельзя было назвать и провалом. Какие формальные претензии могли быть предъявлены Ельцину? Никаких: он в назначенный час вышел своими ногами на сцену, чётко зачитал по бумажке заготовленную спичрайтерами речь и спокойно ушёл. Его не подвергли обструкции, его выступление не “захлопали”, напротив – ему даже аплодировали! Он не уклонялся от ответов на вопросы хотя бы потому, что ему их не успели задать.

Скорее окружение Ельцина сыграло в этом раунде с оппозицией вничью. Ни Семье не удалось доказать, что страной управляет не она, а всенародно избранный президент Ельцин, ни оппозиция не смогла показать всему миру недееспособного старика, которым “манипулируют закулисные кукловоды”.

За несколько дней до ельцинского выступления перед Федеральным Собранием губернатор Иркутской области Юрий Ножиков издал приказ прекратить выплаты в федеральный бюджет, а высвободившиеся деньги направить на выплату долгов по зарплатам бюджетников.

Его примеру немедленно последовали некоторые другие субъекты федерации. Экономика в очередной раз напомнила верховной власти о себе: в некоторых регионах зарплаты и пенсии не платились уже больше полугода. Российский федерализм снова затрещал по швам.

Разумеется, в основе тяжёлого экономического положения России лежали низкие цены на нефть (и привязанные к ней цены на природный газ). Беспрецедентно долгий (с 1986 года) период низких цен на нефть продолжился и в 1997 году. За эти десять лет цена нефти почти никогда не поднималась выше 20 долларов за баррель.

Однако были и другие факторы, которые лишь усугубляли ситуацию. Так, например, Россия в тот момент переживала острую фазу хронического бюджетного кризиса, вызванного, прежде всего, тотальными неплатежами. В том числе – и неплатежами налогов и сборов в бюджеты всех уровней, включая федеральный.

Причина неплатежей в российской экономике того периода является темой большой дискуссии. Тут сыграл свою роль и советский менталитет руководства большинства предприятий, которые считали возможным выпускать продукцию, не востребованную рынком. А не найдя сбыта произведённым товарам, предприятия не могли расплатиться с поставщиками сырья и комплектующих. И так – по всей производственной цепочке.

Сыграла свою роль и политика Ельцина, который считал возможным единолично раздавать налоговые льготы различным лоббистам, будь то Национальный Фонд Спорта (НФС) или Русская Православная церковь (РПЦ).

Впрочем, об этой проблеме мы уже писали. Справедливости ради нужно сказать, что к 1997 году все льготы, которые Ельцин “даровал” НФС и РПЦ были уже отменены. И здесь нельзя не отметить Чубайса, который провёл основную работу в этом направлении. Он выдержал и гнев Ельцина, и угрозы со стороны криминальных группировок, которые в реальности пользовались этими льготами.

Но к описываемому моменту у многих старых директоров крупных предприятий (прежде всего – оборонных) ещё оставалось ощущение, что можно, например, не платить налоги, а потом, ссылаясь на тяжёлое положение с выплатой зарплат в многотысячном коллективе, а также на необходимость содержания социальной инфраструктуры (“у меня целый город на балансе”), пролоббировать у Ельцина (или в Думе) какие-то льготы, рассрочки или вовсе прощение бюджетной недоимки.

Всё вместе это приводило к тому, что собираемость налогов была очень низкой, и правительство само не могло вовремя выплатить ни зарплаты бюджетникам, ни гособоронзаказ, ни оплатить работу подрядчиков на строившихся объектах критической инфраструктуры. Тем самым правительство тоже включалось в цепочки неплатежей и провоцировало их разрастание.

Государство фактически стало и основным генератором неплатежей, и, одновременно, главной их жертвой. Кризис нарастал как снежный ком, и всем стало очевидно, что так больше продолжаться не могло. Необходимо было резко поднять собираемость налогов и искать новые, неналоговые, источники пополнения бюджета.

Сформированное в августе 1996 года правительство тихих советских бюрократов для этих целей было совершенно непригодно. Одного Потанина для решения такой грандиозной задачи было явно недостаточно. Это правительство создавалось для совершенно других целей. Оно должно было способствовать “смягчению нравов” и “умиротворению” противоборствовавших в стране сил, к снижению накала страстей после бурной избирательной кампании и окончания войны. И оно эту свою задачу выполнило.

Но теперь настал момент для нового рывка реформ. А для этого нужно было совершенно другое правительство.

Часть 2

7 марта Чубайс был назначен первым заместителем председателя правительства России Черномырдина. Этому предшествовала большая дискуссия внутри Семьи и приближённых к ней лиц. Первоначальная идея состояла в том, чтобы Чубайс сам возглавил правительство. В пользу этого решения говорило то, что Чубайс к тому времени имел большой административный опыт, пользовался уважением не только внутри федеральных структур, но и в регионах, имел вполне заслуженную репутацию реформатора, хорошо воспринимался на Западе и так далее.

Однако от этой идеи пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, в силу персональной ненависти к нему коммунистов и вообще всех левых, кандидатуру Чубайса было очень тяжело провести через Думу, а без утверждения в Думе стать премьером было невозможно. Все помнили, как тяжело работалось с парламентом Гайдару, когда тот был в статусе “исполняющего обязанности”. Повторять этот опыт никому не хотелось.

Во-вторых, тогда, в начале 1997 года, премьер уже воспринимался как преемник. Все понимали, что конституция не позволяла Ельцину баллотироваться в третий раз подряд. К тому же он (даже если бы захотел) уже не силах был выдержать предвыборную гонку.

Следовательно, премьером нужно было делать человека, который имел хорошие шансы в 2000 году выиграть выборы. Чубайс точно не был таким человеком. Его антирейтинг зашкаливал. Он пользовался поддержкой и уважением в узком кругу интеллектуалов (и то – далеко не всех). В народе же он был персонажем злых шуток и предметом лютой ненависти так называемых “простых людей”.

В-третьих, Чубайс сам отказался “подсиживать” Черномырдина, с которым он столько лет проработал вместе, и который ни разу не дал повода сомневаться в своей лояльности как общему курсу реформ в целом, так и Ельцину – в частности.

К тому же сам Черномырдин как раз вполне подходил на роль преемника. И при определённых обстоятельствах, при поддержке медиа (хоть вполовину такой как у Ельцина в 1996 году) он имел хорошие шансы выиграть президентскую гонку.

Черномырдин вызывал некоторые претензии у Березовского. Тот всё ещё никак не мог ему простить противодействия созданию “Сибнефти”. Но в тот момент видимо решили, что поменять премьера за оставшиеся до выборов три года ещё вполне можно было успеть, а пока – рассматривать в качестве преемника Черномырдина.

Таким образом, сошлись на том, что Чубайс станет первым заместителем Черномырдина и одновременно – министром финансов. Предполагалось наделить его большими полномочиями для проведения реформ и прежде всего – для повышения собираемости налогов и роста бюджетных (и внебюджетных) доходов.

Есть ещё версия, что одним из тайных мотивов решения Семьи перевести Чубайса с должности главы ельцинской администрации в кресло первого вице-премьера было резко возросшее влияние Чубайса в регионах и в силовых ведомствах. Семья опасалась, что у Чубайса мог появиться соблазн начать какую-то свою “игру”.

Дело в том, что он так до конца и не стал полноправным членом этой группы, поскольку Березовский и Гусинский (а с их подачи – и другие члены Семьи и приближённого к Ельцину круга бизнесменов) ещё со времен пресловутой “аналитической группы” воспринимали его как человека, которого они просто взяли на работу, и поэтому, относясь к нему как к обыкновенному наёмному менеджеру, не признавали за ним права на какую-то самостоятельную политическую позицию.

Насколько эта версия справедлива, сказать трудно. Но даже через 25 лет после описываемых событий Михаил Ходорковский, например, не преминул напомнить, что Чубайс был нанят ими на работу и даже указал какой именно гонорар был ему за эту работу уплачен. Наверняка такое отношение к Чубайсу разделяли и другие члены так называемой “семибанкирщины”.

Вряд ли оно было обоснованным. В момент, когда они наняли отправленного Ельциным в отставку Чубайса, он не был чиновником, и нет ничего зазорного в том, что он принял их предложение возглавить альтернативный штаб по выборам Ельцина. Абсолютно нормально также, что он за свою работу получил вполне достойный гонорар.

Но как из этого факта следует, что и потом, по окончании контракта, уже будучи главой администрации, он оставался их наёмным работником – непонятно. Однако есть масса свидетельств того, что именно так они к нему и относились (даже уже после выборов). Поэтому все те драматические события, которые случились потом, носят отголосок в том числе и этого обстоятельства.

Впрочем, вполне вероятно, что они всё же признавали за Чубайсом право на собственную политическую позицию. Но именно это обстоятельство их и настораживало. Чубайс, как нанятый ими менеджер, больше соответствовал их представлениям о том, как должны быть устроены отношения между властью и крупным бизнесом.

Мы уже писали, что, например, у Березовского на этот счет были теории самого вульгарного и почти карикатурного свойства, почерпнутые им ещё из советских пропагандистских брошюр. В этих брошюрах всегда утверждалось, что власть в странах Запада выражает исключительно интересы крупного капитала и фактически нанята им для удовлетворения своих аппетитов. Именно такую модель и хотел воспроизвести Березовский в России – потому, что считал её правильной. И открыто это проповедовал.

Чубайс же, как самостоятельная политическая фигура и при этом – крупный чиновник, наделённый большою властью, был для них слишком независим и, поэтому, опасен. Впрочем, будь на месте Чубайса любой другой человек, отношение к нему было бы таким же. Его бы также опасались и старались поставить под контроль.

Так или иначе, но, с учётом вышеизложенного, переход Чубайса в правительство был неизбежен. В конце концов, кто-то должен был взяться за проблему неплатежей и связанную с ними пагубную практику взаимозачётов. И Чубайс подходил для этой роли, как мало кто. Его переход в правительство был благожелательно освещён прессой, поскольку Березовский и Гусинский позаботились об этом.

После недолгой паузы, 11 марта главой администрации президента был назначен Валентин Юмашев, до этого не занимавший никаких должностей. Это было тоже вполне разумное решение: “серый кардинал” должен был стать, наконец, публичной фигурой и формальным руководителем ельцинской администрации. Это позволило разом прекратить все кривотолки, слухи и сплетни и лишить оппонентов Ельцина возможности эксплуатировать тему “кукловодов”, которые исподтишка, прикрываясь его именем, руководят страной.

Чубайс оставил Юмашеву хорошо отлаженный чиновничий аппарат, и это, на первых порах, сильно ему помогло: ведь он не имел прежде никакого опыта административной работы.

В том числе – при Юмашеве продолжились начатые ещё при Чубайсе еженедельные совещания с ведущими российскими СМИ, которые одни воспринимали как первые попытки власти контролировать медиа-пространство, а другие, наоборот, как признаки открытости, и сравнивали эти совещания с регулярными брифингами для прессы в администрации американских президентов.

В целом, эта рокировка выглядела вполне работоспособной и позволяла надеяться на какие-то позитивные изменения. Особенно с учетом того, что уже 17 марта вице-премьерами в правительство были назначены новые люди, которые, тем не менее, имели большой опыт чиновничьей работы уже в рыночных условиях.

Эта ситуация выгодно отличалась от той, что сложилась осенью 1991 года, когда у Ельцина, с одной стороны, было много опытных бюрократов, абсолютно ничего не понимавших в рыночной экономике, и, с другой, небольшое количество молодых людей, знакомых (правда, чисто теоретически) с ней, но при этом начисто лишенных опыта администрирования.

Теперь же, спустя шесть лет с момента начала рыночных реформ, в России худо-бедно появилась, пусть и небольшая, прослойка чиновников, которые уже имели необходимую компетенцию и навыки.

Назначение некоторых из них было вполне предсказуемо. Например, председатель Госкомимущества Кох по закону о приватизации должен был занимать должность вице-премьера и то, что он до сих пор им не был, было прямым нарушением закона.

На пост вице-премьера, курирующего социальную сферу, был приглашен мэр Самары Олег Сысуев, который хорошо зарекомендовал себя в качестве сопредседателя “Союза российских городов” и много сделал для развития местного самоуправления в России.

Но были и неожиданные назначения, которые нельзя было трактовать иначе, как заигрывание Семьи с силовиками. Вице-премьером, например, был назначен министр внутренних дел Куликов (при этом он оставался и главой своего министерства). Такого куликовского повышения не инициировали ни Черномырдин, ни Чубайс. Методом исключения, нетрудно догадаться, кто был автором этой идеи.

Это назначение было совершенно ненужным, поскольку силовики, находясь в прямом подчинении президента, обычно старались не вмешиваться в деятельность правительства (кроме вопросов финансирования их ведомств).

Но назначение Куликова вице-премьером неизбежно делало его членом правительственной команды, с которой он никогда не работал, не понимал её задач, и которую он априори подозревал в коррупции. В этом не было ничего странного: будучи обычным советским генералом, Куликов, конечно же, считал всю рыночную экономику одним большим жульничеством.

Этим назначением в работу правительства сразу был внесен элемент дезорганизации и подозрительности. Дело в том, что по распределению обязанностей вице-премьеров Коху (вполне логично) было поручено курировать ведомства, отвечавшие за доходы бюджета. То есть кроме возглавляемого им Госкомимущества, в его ведение попали ещё налоговая служба и таможня.

Каково же было удивление всех членов правительства, когда выяснилось, что и Куликову поручено курировать те же ведомства и с теми же задачами. Разумеется, Куликов тут же стал ревновать руководителей этих служб к Коху, а самого Коха – тихо ненавидеть, со всеми для Коха последствиями, которые вытекают из ненависти руководителя полицейской службы страны.

Это было тем более деструктивно, что Куликов был руководителем амбициозным, только что победившим в административной схватке секретаря Совбеза Лебедя и, поэтому, уверенным в себе и считавшим, что его карьера шла в гору, а начальство ему благоволило.

Особо следует рассказать о кандидате на должность министра экономики. Первоначально Чубайс хотел назначить на этот пост Потанина, оставив его вице-премьером, лишь убрав приставку “первый”. Черномырдин не был против: за те полгода, что они проработали вместе, у Черномырдина не было повода упрекнуть Потанина в нелояльности или в безделии.

Действительно: если уход из правительства Большакова, Каданникова и других статусных олдскульных бюрократов и “красных директоров” был вполне логичен, поскольку период “умиротворения” закончился, страсти улеглись, и страна нуждалась в новом энергичном правительстве и продолжении реформ, то Потанин для этого правительства был совсем не лишним.

В предыдущем правительстве он был, пожалуй, единственным, кто хоть что-то пытался сделать, и не его вина, что сделать удалось не так много, как хотелось.

Однако против его пребывания в правительстве вдруг резко выступили те, кто за полгода до этого настаивал на его приходе в правительство, как представителя “от бизнеса” – Березовский и Гусинский. Они обвиняли Потанина в том, что он, будучи высокопоставленным чиновником, потворствовал своему бизнесу, и приводили в качестве примера то, что счета таможни были открыты в потанинском Онэксим Банке.

Эти обвинения были справедливы лишь отчасти, поскольку таможня открыла свои счета в Онэксим Банке задолго до того, как Потанин стал первым вице-премьером, и если ему и можно ставить в вину этот факт, то только лишь в том смысле, что он и после прихода в правительство не отказался от этих счетов. Но это не то же самое, что использовать служебное положения для того, чтобы такие счета получить, ведь для отказа от счетов никаких полномочий не нужно, а значит и злоупотреблять – нечем.

Следует отметить, что в то время это была обычная практика, и все ведомства (включая Минфин) держали свои счета в коммерческих банках. Федеральное казначейство, хоть формально и было создано в 1993 году, но ещё долго не могло исполнять свои функции. (Забегая вперед, скажем, что “Положение о Федеральном казначействе” было утверждено только 2004 году, и лишь после этого оно начало полноценно работать).

Совершенно ясно, что в случае с Потаниным это были просто придирки, а реальная причина негативного отношения Березовского и Гусинского к Потанину заключалась в том, что ещё прошлым летом, лоббируя его на должность первого вице-премьера, они думали, что сделав его чиновником, они будут иметь рычаги для его дискредитации, а главное – смогут сдержать экспансию его финансово-промышленной группы, которую они считали (наряду с Газпромом) главной угрозой своим интересам.

Чем сильнее Березовский и Гусинский сопротивлялись кандидатуре Потанина, тем больше Чубайс стремился его сохранить. Он понял, что с Потаниным он случайно попал прямо им в нерв, и положение и вес Потанина в бизнес-среде делали его естественным противовесом этим двум господам, которые, объединившись, создали потенциально опасную информационную олигополию.

Сохранив Потанина, он мог рассчитывать на большую независимость правительства, поскольку все остальные крупные бизнес-персоны либо до поры до времени старались не замечать угрозы со стороны этой олигополии (Газпром, Лукойл и прочие), либо заключили с ней “пакт о ненападении” (Юкос-Менатеп, Альфа-групп и прочие). И лишь Потанин готов был открыто ей оппонировать и инвестировать свои средства в создание независимых от неё медиа.

Но когда по поводу Потанина на сторону Березовского и Гусинского встал уже и Юмашев, Чубайс понял, что сопротивление бессмысленно, и отстоять Потанина не удастся. Без поддержки Юмашева (а, следовательно, и Татьяны Ельциной) добиться согласия президента на сохранение Потанина в правительстве было в тот момент практически невозможно.

Таким образом Потанин был отправлен в отставку и вернулся обратно в бизнес, а Чубайс был вынужден отступить и вместо Потанина выдвинуть на пост вице-премьера и министра экономики Якова Уринсона, который к тому времени проработал много лет первым заместителем министра экономики и был прекрасно осведомлён обо всех экономических проблемах России. Он, как и Потанин, был вполне лоялен курсу реформ, и у него были прекрасные отношения с Черномырдиным, что в тот момент тоже имело большое значение.

Насколько во все эти перестановки в правительстве был вовлечен Ельцин – точно сказать невозможно. Определённо известно только, что о переходе Чубайса из администрации президента в правительство он знал и его ободрил. Но что касается остальных назначений и отставок – точной информации нет. Скорее всего, он был совершенно не в курсе происходившего, поскольку ни с кем из вновь назначенных вице-премьеров он не встретился ни до их назначения, ни после. А со многими из них он даже не был знаком.

Всего лишь чуть больше шести лет назад, осенью 1991 года, назначая правительство Бурбулиса – Гайдара, он, прежде чем принять решение, познакомился со всеми будущими членами кабинета, разговаривал с ними и пытался понять круг проблем, которыми они будут заниматься. Поэтому неудивительно, что он знал их в лицо и по имени. И даже сумел составить о каждом из них свое (порой, кстати, очень точное) представление.

И вот теперь, формируя новое правительство реформ (которое журналисты очень быстро прозвали “Правительством молодых реформаторов - 2”), он не только не удосужился встретиться с его членами, чтобы понять, как они видели свою будущую работу, он даже не нашёл времени познакомиться с ними. Это было настолько не в его правилах, что объяснение этому факту может быть только одно: он был просто физически не в состоянии это сделать. Его хватило лишь на беседу с Чубайсом и Черномырдиным.

Очевидно, что практически весь подбор кандидатур и решения об их назначении делались Юмашевым и Татьяной Ельциной лишь с некоторым участием Чубайса и Черномырдина. Разумеется, право голоса при этих назначениях имели ещё и Березовский с Гусинским. Ельцину оставалось лишь подписать уже подготовленные указы. Впрочем, судя по всему, такое распределение обязанностей его полностью устраивало.

Вполне возможно, что между Ельциным и Семьей было достигнуто молчаливое соглашение, в соответствии с которым Ельцин полностью сосредотачивался на позиционировании России в мире, тем более что во встречах с главами государств его никто по понятным причинам заменить не мог, а такие встречи неизбежно требовали его погружённости в текущий внешнеполитический контекст.

Юмашев же и Ко брали на себя всю внутреннюю политику. Которая с этого момента была полностью подчинена подготовке в будущим президентским выборам. За исключением, разумеется, решения частных бизнес-задач членов этой группы.

Впрочем, и будущие выборы тоже, в определённом смысле, можно считать бизнес-задачей. Ведь если твой бизнес зависит от наличия у твоей команды властного ресурса, то тогда и максимально долгое сохранение этого ресурса становится стержнем бизнес-стратегии.

Было ли такое разделение обязанностей между Ельциным и Семьей осмысленным решением, или это само собой так сложилось – не так уж и важно, поскольку правда состоит в том, что оба эти направления Ельцин по состоянию здоровья не мог потянуть ни при каких обстоятельствах, и выбор им внешней политики был, в данных условиях, фактически безальтернативен.

Но все описанные выше кадровые решения блекнут по сравнению с главным назначением в этом новом правительстве: на пост второго первого заместителя председателя правительства был назначен губернатор нижегородской области Борис Немцов.

Незадолго до этого к Немцову в Нижний Новгород прилетел Березовский и, уединившись с ним, заговорщицки сообщил, что лоббирует назначение Немцова на пост первого вице-премьера. И всё шло к тому, что у него это получиться. Поэтому, если Немцов здесь и сейчас дал бы ему обещание о лояльности, то Березовский брался довести его назначение до конца.

Доподлинно неизвестно, в каких именно выражениях Березовский сформулировал эту свою мысль. Но за смысл его месседжа мы ручаемся, поскольку много раз слышали эту историю из уст самого Немцова. Причём, несколько раз (уже в нулевые) – в присутствии самого Березовского, который молча соглашался с тем, что рассказывал об этом его визите Немцов.

Немцов к тому времени уже был достаточно опытен, чтобы понимать, что собой представлял Березовский, каким влиянием он обладал, и кто за ним стоял. Поэтому он не стал ни соглашаться, ни отказываться, а попросил время, чтобы подуматьи дать ответ. Тем более, что ему действительно требовалось время, чтобы элементарно прийти в себя от неожиданного предложения.

Дело в том, что сравнительно недавно, в декабре 1995 года, Немцов второй раз был избран губернатором. В момент разговора с Березовским он успел отработать лишь чуть больше года из предусмотренных законом четырёх лет. Нижегородцы его любили, у него была всероссийская известность, он был обаятелен и по-мужски красив и поэтому пользовался популярностью у прекрасной половины человечества. У него были прекрасные политические перспективы, и он это хорошо понимал.

Но главное заключалось в том, что он никак не зависел от Ельцина и московских чиновников, его легитимность основывалась на прямом волеизъявлении народа, и с позиции нижегородского губернатора реализовать свои политические амбиции на будущих президентских выборах было проще, чем из московского кабинета, пусть высокопоставленного, но ельцинского назначенца.

Преимущества позиции нижегородского губернатора основывались на двух очевидных факторах. Во-первых, в соответствии с тогдашним законом о формировании Совета Федерации, главы субъектов федерации входили в него по должности. А уже как члены Совета Федерации они обладали полным иммунитетом от уголовного преследования.

Нельзя сказать, что наделение иммунитетом глав исполнительной власти регионов было хорошей идеей, поскольку это создало идеальные условия для коррупции на региональном уровне (достаточно вспомнить Лужкова), но, так или иначе, это была данность, из который в тот момент нужно было исходить. Помимо прочего, такой иммунитет давал возможность вести избирательную кампанию не опасаясь, что твои конкуренты будут использовать правоохранительные органы для борьбы с тобой.

Вторым преимуществом являлось то, что, будучи губернатором, Немцов не нёс ответственности за ошибки и просчеты Ельцина и его правительства, а даже напротив – мог его критиковать. Что, кстати, он и делал. Например, открыто критикуя войну в Чечне. Это тоже давало свободу рук при проведении избирательной кампании.

Всего этого не было у высокопоставленного чиновника в федеральном правительстве. Он не обладал иммунитетом от уголовного преследования. И многие чиновники подтвердят, что правоохранительные органы очень часто использовались (и до сих пор используются) для давления на них со стороны различных лоббистских и криминальных групп.

Кроме того, назначенный Ельциным первый вице-премьер правительства не мог критиковать своего начальника. Приди такому чиновнику в голову идея баллотироваться в президенты, он всё равно должен был бы публично поддерживать ельцинскую политику даже в том случае, если такая поддержка отнимала бы у него голоса избирателей.

В сущности, именно в такую ситуацию и попал Черномырдин на выборах в Государственную Думу в декабре 1995 года. Будучи скованным необходимостью поддержки войны в Чечне, он, разумеется, потерял больше голосов, чем приобрёл. И то, что сам Черномырдин этой войны не инициировал, а к концу 1995 года уже отчетливо понимал, что её нужно было как можно быстрее заканчивать, не имело абсолютно никакого значения.

Конечно, у Немцова были серьёзные политические амбиции. В начале 1997 года ему было всего 37 лет, и перед ним открывались самые заманчивые перспективы. Напомним, что всего лишь год назад Гайдар обсуждал с ним выдвижение его кандидатуры на выборах президента России. Немцов был умён (как-никак кандидат физико-математических наук), и есть масса свидетельств того, что он хорошо понимал те минусы, которые повлёк бы за собой его переход на работу в Москву.

Но не успел Немцов даже спокойно всё обдумать, как следом за Березовским к нему в Нижний Новгород приехала дочь Ельцина Татьяна.

После некоторого замешательства она рассказала Немцову, зачем она к нему приехала. С её слов, её прислал “папа” с предложением перейти на работу к Черномырдину в правительство первым вице-премьером. Разумеется, она не знала, что незадолго до её визита у Немцова уже побывал Березовский, который ту же идею выдал за свою.

(Однако интриги Березовского не ввели Немцова в заблуждение: он знал, что это любимый трюк Бориса Абрамовича – играть на опережение и любое важное кадровое назначение объяснять своей протекцией).

Впрочем, визит Татьяны ничего не поменял в позиции Немцова: он наотрез отказывался уезжать из Нижнего Новгорода. Его аргументация была проста: меня избрал народ, и я должен отработать весь срок, на который был избран. Уходить сейчас — это малодушие: зачем я тогда выдвигал свою кандидатуру и просил меня поддержать, если, отработав чуть больше года, убегаю в Москву?

Увидев такую непреклонность, Татьяна зашла с козырей: она начала рыдать. “Папа всегда тебя поддерживал”, “Папа болеет”, “Папа просит тебя ему помочь”, “Отказать Папе в такой ситуации – предательство”, “Папа специально послал меня к тебе” и так далее.

Те, кто хорошо знал Немцова, прекрасно понимают, что это был удар ниже пояса: обвинений в предательстве он выдержать не мог. И поэтому он немедленно согласился. Слёзы на щеках Татьяны Борисовны тут же высохли, и она радостно заулыбалась.

Что это было? Зачем они с таким упорством тащили Немцова в Москву? На этот счёт существуют по меньшей мере две версии.

Первая состоит в том, что это была идея Чубайса. В преддверии радикальных и потенциально крайне непопулярных шагов, которые вынуждено будет делать правительство в борьбе с неплатежами, ему нужно было повысить популярность правительства, вызвать всплеск доверия к нему. Немцов должен был стать именно таким человеком.

И Черномырдин, и Чубайс хотели, чтобы Немцов стал лицом реформ, тем человеком, который объяснял бы народу их необходимость. Он обладал всеми необходимыми для этого качествами: у него был очень низкий антирейтинг, пресса его почти не трогала, а если и касалась его персоны, то, как правило, в позитивном ключе.

Вторая версия предполагает, что это был проект Семьи. Они уже тогда боялись Немцова как человека, который ничем не был им обязан, обладал популярностью, харизмой и амбициями и поэтому в будущей избирательной кампании мог создать массу проблем для того кандидата, на которого они сделают ставку.

Вытащив его из Нижнего Новгорода и сделав ельцинским чиновником, они с помощью своей медийной олигополии могли легко как раскрутить его до масштабов официального преемника Ельцина, так и политически уничтожить, превратив в легкомысленного Петрушку.

В соответствии с этой версией, по приезде в Москву Немцов должен был быстро понять, чего от него ждали в Кремле, и сыграть отведённую ему партию. И тогда он вполне мог стать кандидатом на ту роль, которую в базовом сценарии должен был сыграть Черномырдин. Да и Черномырдину было бы нелишне дать почувствовать, что он для Семьи не безальтернативен в качестве возможной кандидатуры на выборах президента в 2000 году.

Если же Немцов проявил бы строптивость и захотел бы играть свою игру, в которой не было никаких обязательств перед Семьёй, то тогда контролируемые Березовским и Гусинским медиа его просто раздавили бы. Это сделать было тем более легко, что в Москве он не имел никакой легитимности, отдельной от Ельцина. Как говорил Вито Корлеоне: “Держи друзей близко, а врагов – ещё ближе”.

Читатель вправе выбрать любую из этих версий. Тем более, что правда, по-видимому, состоит в том, что они обе имеют право на существование, поскольку описывают одно и то же явление с разных сторон.

17 марта 1997 года Ельцин в Кремле, под камеры, встретился с Чубайсом и Немцовым. Он торжественно объявил о назначении Бориса Немцова первым заместителем председателя правительства Российской Федерации и наговорил ему массу жирных комплиментов. Стоявший рядом Чубайс светился от радости и лишь приговаривал: “Сильное решение, Борис Николаевич! Сильное решение, Борис Николаевич!”

Таким образом “Правительство молодых реформаторов-2” было окончательно сформировано и приступило к работе.

Часть 3

Уже через десять дней новое правительство столкнулось с массовыми протестами, организованными профсоюзами. По всей стране прокатилась волна забастовок и митингов. Так, например, 27 марта на Васильевском спуске у стен Кремля прошел митинг, организованный совместно Московской Федерацией Профсоюзов (МФП) и Федерацией Независимых Профсоюзов России (ФНПР), на который пришло 150 тысяч москвичей.

Эти акции протеста были вызваны повсеместными невыплатами зарплат и пенсий. Неплатежи коснулись всех сфер жизни. Не получали денежного содержания военные, учителя, врачи, чиновники. На заводах рабочие требовали зарплату за полгода. А директора этих же заводов месяцами не платили налоги в бюджет и выплаты во внебюджетные фонды, из которых и выплачивались эти самые пенсии, зарплаты военным, врачам, учителям… Необходимы были срочные меры, которые хоть как-то разрешили бы эту проблему.

Правительство, разумеется, искало пути выхода из этой ситуации. Например, в тот же день, 27 марта, Всемирный банк после многомесячных переговоров предоставил России очередной кредит на сумму 3,4 млрд $. Из них почти 2,5 млрд $ было выделено на структурную перестройку промышленности, прежде всего – угольной.

В правительстве понимали, что ликвидировать неплатежи можно было только решив проблему угольной промышленности. Она была тотальна убыточна, но и отказаться от неё не было никакой возможности, поскольку энергетика и металлургия полностью от неё зависели.

Угольная отрасль была главным источником неплатежей, и оттуда начинались все их цепочки. Шахтёрские регионы в России 90-х стали синонимом полного социального коллапса и нищеты. Люди там не видели своих мизерных зарплат по полгода и больше.

Поэтому работу по реструктуризации угольной промышленности возглавил лично Чубайс во главе специально созданной для этого правительственной комиссии. К работе этой комиссии чуть позже, уже летом, присоединился, став губернатором Кемеровской области, видный коммунист Аман Тулеев (до этого он работал в этом же правительстве министром по делам СНГ).

Перед комиссией стояла грандиозная задача: необходимо было ликвидировать большинство нерентабельных угольных шахт в России (прежде всего – в Кузбассе) и взамен создать рабочие места на новых угольных разрезах, из которых добывать уголь было и безопаснее, и значительно дешевле.

Забегая вперед, можно сказать, что эта задача была решена, и сегодня уголь в России в основном (за исключением некоторых высококачественных коксующихся углей для металлургии) добывается открытым, а не шахтным способом. Это было заслугой прежде всего двух этих людей. В любой другой стране за этот подвиг их сделали бы национальными героями. Но не в России. Не в России…

Разумеется, только шахтёрами проблемы правительства не ограничивались. Например, ещё до всероссийской акции протеста 27 марта, в феврале, по всей стране бастовали учителя средних школ.

Оппозиционная правительству Госдума, подводя итоги, 16 апреля приняла постановление об акциях протеста 27 марта. В постановлении отмечалось: «главной причиной, вызвавшей акцию протеста, является острый социально-экономический кризис, выразившийся в систематически нарастающих невыплатах заработной платы, пенсий, стипендий и других социальных выплат. Это происходит в первую очередь из-за невыполнения Правительством Российской Федерации обязательств по нормализации социально-экономического положения в Российской Федерации и несогласованности в действиях ветвей государственной власти».

То есть вся вина за сложившееся положение возлагалась даже не на Ельцина, а на правительство. Будто не было ни многомиллиардных популистских законов, принимаемых парламентом, ни волюнтаристских указов Ельцина в области бюджетных доходов и расходов…

Конечно, новое правительство Черномырдина постепенно начинало решать эти проблемы. Но его замах был более масштабным. Оно собиралось начать второй после гайдаровского этап экономических реформ. И одной из главных реформ на этом этапе стала реформа естественных монополий.

По распределению обязанностей Немцову, как первому вице-премьеру, достался ТЭК и связь. В развитие этого решения, он одновременно с должностью первого вице-премьера, был назначен ещё и министром топлива и энергетики. Будучи полным дилетантом в этом вопросе, он нуждался в квалифицированных помощниках.

Таковым он посчитал своего давнего соратника по Нижегородской области Сергея Кириенко, который в то время работал руководителем нефтяной компании НОРСИ (правда всего около года). Но в те времена и этого считалось достаточно, и даже Черномырдин, поговорив с Кириенко, согласился на его назначение первым заместителем министра.

Назначение Немова куратором ТЭКа тоже было своеобразной бомбой заложенной (Юмашевым? Березовским? или самим Ельциным?) под это правительство: при премьере Черномырдине, который не только считался, но и в действительности был “зубром ТЭКа”, одним из его столпов и создателей, назначить молодого и бойкого парня, ни одного дня до этого не работавшего в ТЭКе, его куратором в правительстве – это создать идеальную почву для будущих конфликтов (наряду с конфликтом “Кох – Куликов”).

Ситуация осложнялась ещё и тем, что и Немцов, и Черномырдин считали себя вполне реальными претендентами на должность президента России на будущих выборах в 2000 году. И такого рода столкновение их лбами, разумеется, не могло быть случайностью. Конечно, это было частью известной ещё из древности стратегии “разделяй и властвуй”.

Однако несмотря на такой “встроенный” в структуру правительства конфликт, Немцов и Черномырдин смогли наладить рабочее взаимодействие. И уже через месяц Немцову удалось согласовать (не без проблем, конечно) с Черномырдиным и отправить на подпись Ельцину проект указа «Об основных положениях структурной реформы в сферах естественных монополий», который тот подписал 28 апреля.

Этот указ покушался сразу на четыре монополии – электроэнергетику, газовую отрасль, железные дороги и связь. Предлагалось разделить потенциально конкурентные и монопольные виды деятельности, в конкурентных создать рынок и свести до нуля долю государства, в монопольных же увеличить присутствие государства и усилить регулирование.

Лучше других была прописана электроэнергетическая часть, во многом она была воплощена в реформе РАО «ЕЭС России» в 2003–2008 годах.

Главным камнем преткновения была, конечно, реформа «Газпрома». Указ предполагал отделить потенциально конкурентную сферу (газодобычу) от монопольной (транспортировки газа). И то, что Черномырдин услышал аргументы Немцова и, в конечном итоге, не стал противодействовать выходу этого указа, стоило Черномырдину многого: его отношения с руководством “Газпрома”, в том числе с его старым другом Рэмом Вяхиревым, заметно охладели.

В течении месяца рейтинг Немцова, и так достаточно высокий, вырос ещё сильнее. По опросам общественного мнения проведённого ФОМ 55% россиян одобрительно отнеслись к назначению Немцова первым вице-премьером, а 41% – доверяли ему (бывший долгое время до этого лидером народного доверия Лужков получил только 39%).

Нужно понимать, что в условиях бесконечной критики правительства рейтинг в 41% был просто космическим и сулил Немцову блестящие перспективы. Известный политолог Глеб Павловский вот что писал об этом периоде: "...Весна 1997 года породила рейтинговое чудо Немцова, в чём-то подобное «крымскому чуду» Владимира Путина весной 2014-го. Притом что собственных медийных ресурсов у власти тогда почти не было, уже к лету его президентский рейтинг стал первым в стране. Даже среди избирателей – приверженцев КПРФ Немцов опережал Зюганова. Немцов-преемник имел цифры доверия под 50 процентов и на выборах 2000 года легко побеждал любого из известных лидеров – Зюганова, Лужкова, Явлинского, Лебедя…”

К этому периоду относится известное распоряжение Ельцина (от 31 марта), подписанное им с подачи Немцова – "О вопросах обеспечения автотранспортом федеральных органов власти".

Согласно документу, с 1 апреля 1997 года средства федерального бюджета запрещалось тратить на покупку и аренду легковых автомобилей иностранного производства для обеспечения автотранспортом федеральных органов власти. Также правительству поручалось продать автопарк иномарок с аукциона и "принять необходимые меры по обеспечению улучшения качества выпускаемых отечественной промышленностью легковых автомобилей на основе широкой международной кооперации".

Аукцион по продаже служебных иномарок состоялся 20 июня 1997 года в подмосковных Люберцах, на нём было продано три машины Audi и Saab, принадлежавшие чиновникам разных рангов, в том числе поврежденный в ДТП Audi уже упомянутого выше министра по сотрудничеству с государствами СНГ Амана Тулеева.

Однако дальнейшего развития инициатива не получила. Фактически распоряжение выполнено не было, на российские машины пересели лишь отдельные чиновники. Сам Борис Немцов в качестве личного примера пользовался служебной "Волгой".

(12 апреля 1999 года президент России Борис Ельцин своим указом признал утратившими силу несколько ранее опубликованных актов, в том числе свое распоряжение от 31 марта 1997 года).

В принципе, ничего плохого в этой немцовской идее не было. Это была общемировая практика: такого рода государственные расходы в большинстве развитых стран всегда ограничиваются жесткими протекционистскими барьерами.

В России власти всегда тратили серьёзные деньги на пополнение своего автопарка и, разумеется, было бы справедливо, если эти деньги инвестировались бы в отечественный автопром. Тем более что в России к тому времени уже была налажена сборка иномарок, и при желании можно было закупать их, не нарушая при этом распоряжения Ельцина.

Однако бурный рост рейтинга Немцова устраивал не всех. И прежде всего – медиа-олигархов Березовского и Гусинского, с которыми Немцов не спешил “договариваться”. В их планы не входило существование в политическом пространстве России никак от них не зависевшего и при этом набиравшего популярность молодого и честолюбивого политика. Разумеется, с этим полностью была согласна и Семья. Юмашев и Ко тоже воспринимали Немцова как “тёмную лошадку” и “слона в посудной лавке”, который мог поломать им всю игру на будущих выборах.

Положение осложнялось для них ещё и тем, что на Немцова не было никакого серьёзного компромата, которым можно было бы его шантажировать. Ситуация начала выходить из-под контроля Семьи.

В который раз они похвалили себя за предусмотрительность: ведь если Немцов оставался бы губернатором, то стремительный рост его популярности было бы не так просто остановить.

Впрочем, возможно, что, оставайся он в Нижнем, никакого роста в тот момент и не было бы. Здраво рассуждая, свою раскрутку (захоти он всерьёз участвовать в президентских выборах 2000 года) Немцову следовало бы начинать никак не раньше лета 1999 года.

Теперь, задним числом, многие понимают, что бурный рост немцовского рейтинга весной 1997 года был очевидным спровоцированным Кремлём фальстартом, позволившим задолго до начала предвыборной кампании снять Немцова “с пробега”. Но тогда это так не казалось. Все воспринимали Немцова как просто перспективного, пользовавшегося особым расположением Ельцина молодого политика, которому многие симпатизировали.

Однако контролируемые Семьей и медиа-олигархами СМИ уже начали потихоньку превращать Немцова в легкомысленного и поверхностного популиста-пустышку, у которого за душой не было ничего, кроме хорошей фигуры и черных кудрей. Однако в тот момент это ещё мало кто мог заметить.

Сам Ельцин в тот момент всеми этими интригами интересовался мало. Сосредоточившись на внешней политике, он 2 апреля подписал, наконец, с президентом Белоруссии Лукашенко соглашение о создании Союза Беларуси и России.

В развитие этого соглашения, 23 мая был утвержден Устав Союза, в соответствии с которым были созданы Высший совет и Исполнительный комитет Союза. Несмотря на довольно внушительные шаги к интеграции (отсутствие таможенной границы, свободное передвижение граждан, уравнивание их прав на территории двух государств), полноценного Союза так и не случилось. Интеграции властных институтов и делегирования Союзу суверенитета стран-участников так и не произошло.

Всё свелось лишь к возможности для президента Белоруссии Лукашенко стать президентом объединённого государства. Но платой даже за такой союз стало фактическое дотирование Россией белорусской экономики, которое де-факто продолжается и по сей день.

Но главным событием была встреча Ельцина с президентом США Клинтоном 21 марта в Хельсинки. На этих переговорах Ельцин снова поднял тему расширения НАТО. Он сказал, что подпишет только такое соглашение о партнерстве с НАТО, которое будет юридически обязывающим для всех членов альянса, и в котором будет сказано, что НАТО не станет принимать решений без консультаций с Россией и не будет расширяться за счёт бывших советских республик и "особенно Украины". (Именно тогда Москва впервые публично выделила Украину как сферу своих особых интересов).

Ельцин даже, наверное, чересчур откровенно сформулировал: "... наши отношения с СНГ и странами Балтии должны быть такими же, как ваши внутри НАТО", и добавил: "Мы видим, как вы и украинцы развиваете ваши отношения. Это не помогает нам решать российско-украинские проблемы".

Ельцин на этих переговорах ещё долго рассуждал об особых отношениях России со своими соседями и, наконец, предложил Клинтону: если нельзя записать в текст соглашения пункт о неприсоединении к НАТО бывших советских республик, то "давай тогда договоримся об этом устно, по-джентльменски", не оглашая эту договоренность публично.

Клинтон, как известно, отказался даже от устного обещания: "...Если мы договоримся не принимать в НАТО бывшие советские республики – это плохо отразится на наших усилиях построить новую НАТО. Но это также будет плохо для ваших усилий построить новую Россию…

Только подумай, какой ужасный сигнал мы пошлём, если заключим, как ты предлагаешь, тайную сделку. Во-первых, в этом мире нет ничего тайного. Во-вторых, это будет значить: наш военный союз по-прежнему направлен против России, но есть граница, которую мы не переходим. А Россия такой сделкой говорит: мы – прежняя империя, только не можем дотянуться до Запада…".

Ельцин (нужно отдать ему должное) бился до последнего: "Ладно, тогда давай договоримся – с глазу на глаз – что бывшие советские республики не будут приняты в первую очередь".

Клинтон ответил дипломатично: "Мы должны найти решение краткосрочной проблемы, чтобы она не породила в будущем долгосрочной, чтобы не ожили старые стереотипы о вас и ваших намерениях". Но, несмотря на всю деликатность формулировки, все понимали, что это отказ. (Из этого диалога, кстати, следует, что никаких обещаний не расширяться на восток НАТО Москве никогда не давала).

Кстати, несмотря на то, что Клинтон не взял на себя устного обязательства не принимать в НАТО бывшие советские республики (речь тогда шла об Эстонии, Латвии и Литве) в “первую очередь”, тем не менее по факту получилось именно так. В первой волне приема в 1999 году, в НАТО приняли только Польшу, Чехию и Венгрию. Три страны Балтии вступили в НАТО позже, “во вторую очередь”, в 2004 году, вместе с Болгарией, Румынией, Словенией и Словакией.

Было ли это случайностью или широким жестом со стороны США в адрес Ельцина – неизвестно. Но факт остается фактом: при президенте Ельцине ни одна из бывших советских республик не была принята в НАТО.

Переговоры в Хельсинки лишний раз показали всю важность для Ельцина статуса России как сверхдержавы. И хотя эта роль всю её историю была для России неподъемным, тормозившим её развитие бременем, тем не менее Ельцин, человек советский, не мог представить себе никакой другой её роли, кроме как сверхдержавы.

Взгляд на распад СССР как на развал империи (которым он в действительности и был) совершенно его не устраивал, поскольку тогда человеком, который активно участвовал в этом развале, становился он сам. А это совершенно не совпадало с его собственными представлениями о себе и своей роли в истории СССР и России и с его пониманием того места в мировой табели о рангах, на которое Россия могла по праву претендовать.

Призрак Беловежья приходил к нему по ночам, и в этом постоянном споре с самим собой он отчаянно старался сохранить за Россией (самым большим осколком разваленной им империи) все атрибуты прежнего величия. Он оправдывал себя тем, что империя не развалилась, просто Россия избавилась от балласта, от лишнего груза, который тянул её назад, и от этого должна была стать лишь сильнее.

Скорее всего, Ельцин не воспринимал крах СССР как нечто безусловно позитивное в истории страны. И хотя он всячески поощрял такого рода публичную риторику, внутри себя он считал это чем-то постыдным, на что пришлось пойти лишь в логике той борьбы за власть, которую он вёл с “союзным центром”. Это была крайняя мера, к которой он вынужден был прибегнуть после августовского путча и украинского референдума.

Ему, видимо, больше импонировала модель, в которой империя просто предоставляла независимость некоторым своим колониям, а в благодарность за это колонии ещё неопределенно долго соглашались оставаться в сфере её влияния. В этой его картине мира никакого развала не было, а был и есть великий и добрый император, который даровал автономию своим провинциям.

И, в таком случае, сама империя никуда не делась, она как была, так и осталась. Могучая, большая, с огромной армией и самым большим в мире ядерным арсеналом. Просто она сменила название и слегка подправила свои границы, да и то – чисто на бумаге. В реальности же она осталась, как и была: от Кёнигсберга до Чукотки, от Таймыра - до Кушки…

США нехотя соглашались играть с Ельциным в эту игру. В ней они должны были делать вид, что их визави представлял собой серьёзного и опасного оппонента, и с важными лицами обсуждать очерёдность вступления в НАТО государств Восточной Европы, в то время как в действительности Россия была в ужасающем экономическом положении, её ВВП был на порядок меньше американского, и её мнение по вопросу расширения НАТО мало кого интересовало.

Но эти ельцинские комплексы не были исключительно его собственной рефлексией. Это был мейнстрим всего тогдашнего российского военного и дипломатического истеблишмента. И военные, и МИД, и спецслужбы цеплялись изо всех сил за все эти внешние признаки величия и даже слушать не хотели о том, чтобы отказаться от разорительных усилий по поддержанию пресловутого “паритета” с НАТО или сохранению всех прежних “сфер влияния”.

Евгений Примаков, сменивший в начале 1996 года на посту министра иностранных дел Андрея Козырева, был ярчайшем представителем этой, ещё советской школы дипломатии (если вообще генерала КГБ можно считать дипломатом: ведь даже если не касаться его советского бэкграунда, то всё равно нельзя забывать, что на пост главы МИДа он пришёл с должности директора службы внешней разведки).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что подходы Примакова к урегулированию почти всех без исключения конфликтов, от старого ближневосточного, до нового югославского, были из старой, ещё брежневской, “эпохи застоя”.

К весне 1997 года Ельцин уже больше года обсуждал всю международную повестку почти исключительно с ним, а также с руководством спецслужб и военными. Нет никаких свидетельств, что он хоть как-то глубоко обсуждал те или иные её аспекты с Чубайсом или Юмашевым. Хотя они были, ни много ни мало, главами его администрации.

Такой круг общения не мог не сказаться на взглядах самого Ельцина. К 1997 году в нём уже снова проглядывался кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, а не демократ, который говорил: “Я два раза облетел вокруг Статуи Свободы и стал в два раза свободнее!”

Он уже забыл и про “ножки Буша”, и про то, что лишь благодаря Америке у России есть место в Совете Безопасности ООН и членство в G8, и про многое другое. Всё опять было подчинено старой парадигме: американцы хотят обмануть Россию, подчинить её своим интересам и в конечном итоге – уничтожить.

А его задача как президента состояла в том, чтобы разгадывать “коварные замыслы американского империализма” и тотально им противостоять. Само это противостояние постепенно превращалось в его сознании в смысл существования России, а уход от такого соперничества – в геополитическую капитуляцию и национальное унижение.

Вероятно, что к тому времени он уже по-другому смотрел и на своих потенциальных преемников: Немцова и Черномырдина. Немцов мог ему казаться слишком вестернизированным, не понимавшим принципиальной важности существования России как отдельной геополитической сущности вне каких-то организованных Западом альянсов, в которых она заведомо не будет играть первую скрипку.

А Черномырдин, наверное, воспринимался им как излишне утилитарный хозяйственник, который думает лишь о бюджете, добыче, инфляции, пенсиях и прочих мелочах, не видя главного и самого важного: стратегического позиционирования России в мире.

Именно с этого времени у Ельцина в речах всё чаще стали появляться слова “держава” и “державность”, а упоминание России почти всегда сопровождалось эпитетами “великая” и “могучая”.

Но одними словами Ельцин не ограничивался. 22 апреля в Москву с официальным визитом прибыл председатель КНР Цзян Цзэминь. А уже 23 апреля главы России и КНР подписали "Китайско-российскую совместную декларацию о многополярном мире и формировании нового международного порядка", в которой было отмечено, что стороны, "строго соблюдая принципы международного права, утверждают долговременные межгосударственные отношения нового типа, не направленные против третьих стран. Это важный практический опыт для установления нового международного порядка".

Также было официально объявлено о создании “Комитета китайско-российского дружбы, мира и развития”. А на следующий день, 24 апреля, в Кремле главы Китая, России, Казахстана, Киргизии и Таджикистана подписали Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы. Таким образом были заложены основы для возможного создания нового военно-политического объединения.

Подписанная Ельциным и Цзян Цзэминем совместная декларация заявляла о “многополярном мире и формировании нового мирового порядка”. Это был явный камень в огород Запада, поскольку в ней подчеркивалось “неприятие сторонами гегемонизма и политики с позиций силы” (прозрачный намёк на США) и выражалась “озабоченность по поводу расширения и усиления военных блоков” (не менее прозрачный намёк на НАТО).

Ельцин явно давал понять, что декларируемый им курс России на интеграцию с альянсом западных демократий не являлся безальтернативным, и он не был намерен класть все яйца в одну корзину.

Впрочем, на Западе это уже давно поняли. В частности, в Вашингтоне очень плохое впечатление произвёл фактический отказ России от ратификации договора СНВ-2, подписанного Ельциным и Джорджем Бушем-старшим ещё в январе 1993 года. (Тем более что США его ратифицировали).

На этом фоне неизбежно возродились прежние подозрительность и недоверие (об исчезновении которых постоянно твердил Ельцин), и этим в значительной степени и объяснялась та сдержанность, с которой Запад оказывал России финансовую поддержку в самые трудные годы её реформ и реагировал на её попытки интегрироваться в его структуры.

Но важно отметить, что последние десять лет, в течение которых Россия пыталась трансформироваться в демократию западного образца, не прошли бесследно. В том числе – и для самого Ельцина.

Ещё во время подготовки к встрече с Клинтоном в Хельсинки Ельцин отправил американскому президенту письмо, в котором он, помимо стандартных возражений по поводу продвижения НАТО на восток, писал: “... Я с глубоким воодушевлением воспринял Ваше заявление на пресс-конференции в Белом Доме 7 марта 1997 года о том, что Вы не исключаете возможности участия России в совместном оборонном союзе, включающим Европу, США и Канаду. Я рассматриваю это заявление как шаг в правильном направлении. В ответ хочу предложить Вам сделать второй, совместный шаг.

На встрече в Хельсинки мы могли бы согласиться в том, что вступление России в НАТО является нашей совместной целью, что следующий раунд расширения альянса должен включать в себя Россию, и что дальнейшее расширение без включения России невозможно. Мы могли бы заявить о совместном намерении работать в этом направлении с указанием определённого желаемого срока вступления России, например, в течении пяти лет, и запустить механизм дальнейших двусторонних консультаций по этому вопросу. Это соглашение разрядило бы атмосферу, позволило бы нам завершить встречу на положительной ноте, а также достичь максимальных выгод из всего комплекса начинаний по линии взаимодействия России и Запада, которые обсуждаются в настоящий момент.”

В этом же письме Ельцин высказывал важную мысль о том, что “... США и Западу предстоит сделать выбор, и цена возможного просчёта исключительно велика. Либо будущая система евроатлантической безопасности включит Россию и будет создаваться совместно с ней, либо Россию изолируют, что похоронит идею партнёрства и очень серьёзно затормозит дальнейшую демократическую трансформацию России.

В 2000 году на выборах моего преемника можно ожидать усиления националистической, антизападной, изоляционистской традиции…”

Этот призыв Ельцина не остался незамеченным. 27 мая в Париже был подписан Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО. Однако, помимо общих деклараций, в нём был лишь один пункт о том, что НАТО не будет размещать на территории новых членов ядерное оружие. Это всё, чего удалось добиться Ельцину от Клинтона.

Историки теперь ломают копья и спорят: было ли желание Ельцина вступить в НАТО искренним, и не повисла ли протянутая им Западу рука в воздухе. Был ли это упущенный Клинтоном шанс или это была просто попытка Ельцина усидеть на двух стульях: американском и китайском. И не стала бы Россия, окажись она интегрированной в западные альянсы, тем троянским конём, который разрушил бы их.

Как известно, история не знает сослагательного наклонения, и мы здесь не будем рисовать сценарии в духе альтернативной истории. Случилось то, что случилось. И наш долг честно об этом написать.

Часть 4

При назначении Немцова на пост первого вице-премьера Ельцин обещал ему поддержку и помощь. Он по-человечески явно ему симпатизировал и не скрывал от публики этого своего отношения. А Немцов явно наслаждался своей ролью фаворита и “ наследного принца”.

Эта демонстративная благосклонность к Немцову не могла остаться незамеченной Черномырдиным. И люди искушённые понимали, какую тонкую игру вёл Ельцин (или его окружение – в данном случае это не столь важно). Ельцин явно хотел, чтобы между Немцовым и Черномырдиным пробежала чёрная кошка.

Но сам Немцов не принадлежал числу опытных московских царедворцев и принимал подчеркнуто доброжелательное и “отеческое” отношение Ельцина за чистую монету. Возможно, что это и была искренняя симпатия, поскольку вообще мало кто мог устоять перед человеческим обаянием Немцова. Но это было правдой лишь отчасти.

Ельцин много раз говорил Немцову, что тот мог в любой момент обращаться к нему за помощью, что тот готов был его быстро принять и выслушать, что между ними не должно было стоять никаких посредников и чиновников, которые могли бы помешать их общению.

И Немцов в это так безоглядно поверил, что без тени сомнения убеждал всех своих товарищей и коллег по правительству, что у него был прямой контакт с “дедушкой”, и что он через голову всех “Валь и Тань” мог напрямую встретится с Ельциным и обсудить с ним любой вопрос. И он был так искренен и убедителен в этой своей вере, что даже такой опытный зубр как Чубайс начал думать, что так оно и было.

Примерно в это время, в апреле, Гусинский настоял на ещё одном совещании у Чубайса по поводу Связьинвеста. Оно прошло уже в кабинете Чубайса в Белом доме. Состав был тот же, что и на январском совещании в Кремле, с той только разницей, что Потанин на нём присутствовал уже не в качестве первого вице-премьера, а как банкир и руководитель холдинга “Интеррос”.

Гусинский потребовал от Потанина подтвердить своё неучастие в тендере по продаже акций Связьинвеста. Все присутствовавшие были в недоумении: им казалось само собой разумевшимся, что в связи с тем, что Потанин перестал быть государственным чиновником, это его обязательство перестало существовать, поскольку исчез тот самый “конфликт интересов”, который его и породил. Это было тем более так, что все знали: именно Гусинский (вместе с Березовским) был человеком, который активно лоббировал отставку Потанина.

Потанин наотрез отказался подтверждать, что он не будет участвовать в этом тендере. Его поддержал Чубайс. Гусинский был крайне недоволен, но не нашёл аргументов, чтобы защитить свою позицию.

Уже после совещания, в кулуарах, Кох посоветовал Гусинскому впредь не привлекать для решения такого рода вопросов правительственных чиновников, а решать подобные вопросы строго между бизнесменами. Потому что, во-первых, у чиновников всё равно не было рычагов давления на бизнесменов, тем более такого калибра как Гусинский или Потанин, а во-вторых, потому что даже если чиновник вмешался бы и оказал бы требуемое давление, то это стало бы поводом для скандала и ни для кого добром кончиться не могло. Казалось, Гусинский услышал Коха поскольку потом он дал ему понять, что такого рода переговоры с Потаниным он начал.

Немцов, узнав от Чубайса об этом совещании, был взбешён. Он грозился пойти к Ельцину и рассказать о бессовестном давлении Гусинского на правительство, о том, что никакие заслуги перед Ельциным не давали привилегий в приватизации, и что если кто-то стал бы давить на Потанина, то это означало бы, что он хотел ослабить конкуренцию на торгах и, пусть косвенно, но крал из казны, а это было недопустимо, особенно тогда, когда у России были такие острые проблемы с бюджетом и так далее. Но вскоре, поскольку Гусинский к этой теме некоторое время не возвращался, Немцов затих.

Примерно в это же время началась стремительная карьера Владимира Путина в Кремле. К тому моменту он уже почти год как перебрался из Санкт-Петербурга в Москву и занимал пост заместителя управляющего делами президента Павла Бородина.

В этой должности Путин занимался управлением зарубежной собственностью (недвижимостью) Российской Федерации, которая в основном была сосредоточена в Германии, на территории бывшей ГДР (что в целом соответствовало его бэкграунду в прошлом – офицера КГБ). За рамки настоящей книги выходит описание того, каким образом управление зарубежной собственностью РФ оказалось в управлении Бородина, хотя это отдельная и чрезвычайно увлекательная тема.

В прошлом, 1996 году, Путин, будучи первым заместителем мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака и возглавляя его избирательную кампанию, благополучно её провалил, а после своего “подвига” получил эту тихую (но солидную) должность в Москве.

Для всех биографов Путина так и осталось загадкой, как верный соратник опального и проигравшего выборы Собчака оказался в Москве, да ещё на такой “хлебной” должности, и почему вдруг Бородин оказал ему протекцию. Наиболее вероятной причиной такого поворота в биографии будущего президента России нам представляется следующая версия.

Для Путина (как и для многих других чиновников) не было секретом, что Ельцин, ещё со времен Межрегиональной группы, недолюбливал Собчака. Ельцин не мог простить Собчаку того высокомерия, с которым тот к нему относился. И даже позже, уже во время работы Конституционного совещания, Собчак не упускал возможности подчеркнуть дистанцию между ним – петербургским профессором – и остальной “черной костью”, включая уральского строителя Ельцина.

Разумеется, такого к себе отношения Ельцин никогда не прощал. Однако он (в отличие от Собчака) был опытным и искусным интриганом и знал, что “месть – это блюдо, которое нужно есть холодным”.

Вполне возможно, что весной 1996 года Путину, как руководителю избирательного штаба Собчака, из Кремля (через того же Бородина, с которым Путин был знаком по работе) могли поступить сигналы, что “на самом верху” не хотели снова видеть Собчака в кресле мэра Санкт-Петербурга. И что если он, Путин, правильно понял бы эти сигналы, то эта его “понятливость” не осталась бы незамеченной.

Этим и объясняется та пассивность, с которой Путин вёл избирательную кампанию своего шефа. Эта неожиданная апатия “верного оруженосца Собчака” бросалась в глаза всем, кто имел к выборам мэра Санкт-Петербурга летом 1996 года хоть какое-то отношение. Да и сам Путин не скрывал, что руководство этой кампанией нельзя отнести к его достижениям. Он, правда, это объяснял слишком навязчивым вмешательством в работу штаба жены Собчака – Людмилы Нарусовой. Но, теперь-то, зная истинный характер Путина, вряд ли кто-нибудь примет это объяснение всерьёз.

Так или иначе, но Собчак проиграл выборы мэра другому своему первому заместителю – Владимиру Яковлеву, а “первый” его первый заместитель и одновременно руководитель избирательного штаба, Владимир Путин, ранней осенью 1996 года оказался в Москве, на неброской,но престижной должности заместителя управляющего делами президента России.

Примерно в это же время в Москве появился еще один выходец из Санкт-Петербурга, “третий” первый заместитель Собчака – Алексей Кудрин. В команде бывшего мэра он руководил экономикой и финансами, а в новой администрации Яковлева ему места не нашлось.

Он был старым другом Чубайса и поэтому, когда он оказался не у дел, а Чубайс возглавил администрацию президента, Кудрин был приглашён туда на должность начальника Контрольного управления.

После перехода Чубайса в правительство на него свалился огромный объём работы, ведь помимо должности первого вице-премьера, он был ещё и министром финансов. Разумеется, ему нужны были верные и при этом достаточно профессиональные помощники, на которых он мог бы положиться.

Так Кудрин, которому Чубайс полностью доверял, оказался в кресле первого заместителя министра финансов. (Примерно по таким же основаниям, как мы помним, Кириенко оказался у Немцова первым заместителем министра топлива и энергетики).

А на освободившуюся вакансию начальника Контрольного управления администрации президента Кудрин настоятельно рекомендовал Чубайсу назначить своего бывшего коллегу (и приятеля) – Владимира Путина. Чубайс тогда почти не знал Путина, но, доверяя рекомендации Кудрина, предложил его кандидатуру Юмашеву. Юмашев, недолго думая, согласился, и таким образом Путин встал на первую ступеньку той лестницы, которая через три года привела его на самую вершину власти в России.

В литературе часто неверно трактуют протекцию Чубайса и Кудрина. Будто бы они вытащили никому не ведомого бюрократа из Питера в Москву и вознесли его на властный Олимп. Это не так. В Москве он оказался без их помощи. Одну из наиболее убедительных версий его перемещения в Москву мы привели выше. В ней никак не фигурируют ни Чубайс, ни Кудрин.

Правда же состоит в том, что и тот, и другой действительно однажды помогли Путину в его карьере. А именно при переходе с должности заместителя управляющего делами президента в кресло начальника Контрольного управления администрации президента. Но это и всё. И до этого, и тем более – после, Путин своей карьерой был обязан совсем другим людям. Например, если говорить о “после”, то прежде всего – главе АП Валентину Юмашеву, который очень быстро проникся доверием к своему новому сотруднику и через короткое время сделал его своим заместителем.

Но оставим пока Путина в покое. В это время его карьера в Кремле только началась, и он ещё ни на что серьёзного влияния не оказывал. В апреле 1997 года главным стержнем внутренней политики в России опять стала Чечня. Вопросы Чечни активно продвигал в Кремле Березовский, который к тому времени, как мы помним, был заместителем секретаря Совета Безопасности РФ Ивана Рыбкина. Именно Березовскому принадлежит инициатива по организации встречи Ельцина с новым президентом Чечни Асланом Масхадовым.

Как мы уже писали, не все в Чечне были воодушевлены идеей сближения с Москвой. Многие радикально настроенные участники чеченского сопротивления говорили, что Чечня, огромной кровью обретя де-факто независимость, в переговорах со своим врагом могла её снова утратить, поскольку очевидно было, что любые свои шаги навстречу Чечне Москва будет обуславливать необходимостью признания российского суверенитета над ней. Пусть даже поначалу – абсолютно формального.

Одним из таких радикальных противников идеи сближения был полевой командир Салман Радуев, видный участник теракта в Кизляре и в Первомайском. После этого теракта российские спецслужбы много раз пытались его ликвидировать. Известно по меньшей мере три покушения на него. В марте 1996 года и в феврале и апреле 1997 года. Он был серьёзно ранен и выжил буквально чудом.

В своих интервью он никогда не скрывал, что подозревал в этом российские спецслужбы, и это тоже влияло на его отношение к сближению с Москвой. Он понимал, что ценой, которую должна будет заплатить Чечня за любое сближение с российскими властями, стала бы, в том числе, и его голова.

Наверняка и Басаев не был в восторге от идеи каких-то переговоров с Москвой. Он тоже понимал, что теракт в Будённовске никто не забыл, и что любое урегулирование отношений между прежними врагами не может произойти без его личной ответственности за содеянное.

Так или иначе, но для таких людей единственным сценарием выживания являлась постоянная эскалация конфликта, пусть даже чисто словесная, без обязательных боевых действий. Они постоянно разгоняли темы перманентной российской угрозы, России как извечного врага кавказских народов и необходимости распространения борьбы с неверными на весь Кавказ. Разумеется, они использовали для этого сложившиеся в сознании горцев стереотипы времен имама Шамиля, Кавказской войны XIX века, догматы радикального ислама и призывы к джихаду.

Видя, что процесс организации встречи Масхадова и Ельцина набирал обороты, Радуев решил сорвать её привычным для него способом – организовав теракты.

23 апреля на железнодорожном вокзале в Армавире произошел взрыв. Бомба взорвалась в 18.55 в нескольких метрах от билетных касс, под одной из скамеек зала ожидания. В этот момент в здании вокзала находилось около сорока человек.

За несколько минут до взрыва трое молодых людей оставили в зале ожидания Армавирского железнодорожного вокзала целлофановый пакет и попросили сидевшую рядом женщину присмотреть за ним, пообещав вернуться через десять минут. Мощность произошедшего взрыва составила около двух килограммов в тротиловом эквиваленте.

В результате теракта погибли три человека, и ещё двенадцать получили ранения различной степени тяжести. В тот же день ответственность за организацию теракта взял на себя Салман Радуев.

Через пять дней, 28 апреля, (опять в 18:55!) в зале ожидания железнодорожного вокзала Пятигорска опять произошел взрыв, в результате которого погибли два человека, и ещё двадцать два человека были ранены.

Самодельное взрывное устройство, которое принесли на вокзал две чеченки, сработало в тот момент, когда в помещении находились около ста человек. Исполнительницы теракта были вскоре задержаны и на допросе признались, что организатором теракта был всё тот же Радуев.

Но, несмотря на все препятствия, 12 мая встреча Ельцина и Масхадова всё же состоялась. На заключительном этапе к подготовке этой встречи подключился даже российский МИД во главе с Примаковым, что не могло не льстить новым чеченским властям: с ними разговаривали как руководством независимого государства!

Сама встреча носила скорее протокольный характер. Ельцин и Масхадов подписали мирный договор. Подписанию предшествовала короткая речь Ельцина. На сохранившейся хронике видно, что Ельцин читал свою речь по бумажке, умудрившись при этом в её конце назвать Аслана Алиевича Масхадова Асланом Алиевым.

После этого состоялась беседа между Ельциным и Масхадовым с глазу на глаз. А после – собственно подписание договора. Все участники встречи были удовлетворены тем, что происходило, называли это историческим событием, положившим конец четырехсотлетней вражде двух народов. Ельцин и Масхадов много улыбались друг другу и жали руки.

Масхадов в своём выступлении довольно прозрачно намекнул на Радуева как на человека, который стоял за терактами, цель которых – сорвать мирный процесс между Чечней и Россией. При этом Масхадов пообещал жёстко бороться с террористами. Ельцин же отделался общими фразами про открывавшиеся перспективы мирного сотрудничества. На этом встреча и закончилась.

Судя по хронике, происходившее мало интересовало Ельцина. Он воспринимал эти переговоры как протокольную встречу и был всё время, пока она шла, добродушно-безразличным. Он слегка похудел, но не выглядел полностью выздоровевшим. Да этого и не могло случиться. Мы уже писали, что с таким количеством инфарктов, как у Ельцина, рассчитывать на возвращение прежней формы было бы наивно.

Всё чаще в кадры тех лет стал попадать руководитель ельцинского протокола Владимир Шевченко. Видимо, его роль состояла в том, чтобы всё время быть рядом с Ельциным и подсказывать ему куда идти, где встать, куда сесть, когда начать говорить и, главное, что. Ельцин стал произносить всё более короткие речи и те – по бумажке.

Его взгляд потух, в нём уже не было прежнего фирменного ельцинского огонька и хитрого прищура, он теперь редко отклонялся от заранее написанного спичрайтерами текста, а когда всё же отклонялся – то не мог толком высказать ни одной сколько-нибудь нетривиальной мысли. Он стал долго подбирать слова, как правило их не находил и от этого терял мысль. Постепенно в кругу приближённого к нему чиновничества стали появляться шутки и анекдоты про него до боли напоминавшие старые истории про позднего Брежнева. Власть сама собой перетекала от него к его ближнему кругу и прежде всего – к Юмашеву.

Возможно, что в этот момент Юмашев и сам ещё до конца не осознавал, что стал фактическим правителем России. Ему по-прежнему могло казаться, что он был всего лишь помощником и советником Ельцина, и задача его заключалась в том, чтобы формулировать стоявшие перед президентом проблемы и предлагать варианты их решения, но само принятие решений оставалось прерогативой Ельцина.

Но это был, в лучшем случае, самообман. Сама постановка проблем и вычленение их из общего списка, а тем более – замалчивание других, фактическое утаивание от Ельцина реального положения дел, формировало его картину мира и в значительной степени предопределяло выбор им возможного варианта решения. Не говоря уже о подготовленном ельцинской администрацией списке возможных решений, который тоже был отнюдь не исчерпывающим и далеко не оптимальным.

А самое главное, что под предлогом заботы о здоровье “папы”, Ельцина тщательно оберегали от всякой альтернативной информации о наличии иных, чем у Семьи, точек зрения на ту или иную проблему. А когда всё же до Ельцина доходили какие-то слухи о существовании других подходов, их старались всячески дискредитировать. Это было тем более легко, что Ельцин всё больше полагался на мнение Семьи и всё меньше пытался сам разобраться в возникавших проблемах. И это было неудивительно: ведь из-за того, что его сердце не могло в достаточной степени обеспечить организм кислородом, он стал очень быстро уставать.

В таких условиях Березовский начал уже всерьез задумываться о том, кто станет президентом России в 2000 году. Это было тем более необходимо, что конституция запрещала занимать пост президента более двух сроков подряд, а шансы на внесение в неё необходимых изменений, с учётом оппозиционной Думы, были нулевые. Таким образом, отсутствовала даже теоретическая возможность переизбрать Ельцина на третий срок.

Березовский решил действовать самым очевидным образом и наладить свои, разрушенные историей с созданием “Сибнефти”, отношения с Черномырдиным. Его план был прост и ясен: он обещает Черномырдину поддержку на будущих президентских выборах, а тот уже сейчас соглашается на назначение Березовского председателем Совета Директоров “Газпрома”.

Вот как вспоминает этот эпизод Немцов: “1997 год. Березовский приходит ко мне в кабинет в Белый Дом (я тогда был вице-премьером и министром топлива и энергетики) и сообщает, что Черномырдин (тогда премьер-министр) и Вяхирев (тогда Председатель Правления Газпрома) решили, что я — Березовский — возглавлю Совет Директоров Газпрома. Я не верю своим ушам. Звоню Черномырдину и Вяхиреву. Они подтверждают, хотя и нехотя. Я говорю: Только через мой труп. Он: я тебя уничтожу. Весь Первый канал ТВ, все медиаресурсы, все связи брошу, чтоб тебя не стало. И ведь многого добился Борис Абрамович…”.

Характерно, что Черномырдин, по всей видимости, сам не был в восторге от этой идеи и понимал, что председателем совета директоров Березовский становился сейчас, а выполнять свою часть обязательств ему нужно было бы лишь через почти три года. А за это время могло случиться много такого, что вопрос о президентстве Черномырдина сам собой отпал бы. Но, вероятно, Березовский использовал и другие сильные аргументы (например – поддержку Юмашева), так что Черномырдин документ завизировал.

Но Черномырдин был опытный аппаратный боец и поэтому потребовал, чтобы на документе также появилась и подпись Немцова – как первого вице-премьера и министра ТЭКа. Он не хотел принимать это решение без согласования с Немцовым. К тому же он знал позицию Немцова по этому поводу и вполне мог рассчитывать на его сопротивление этой идее.

Знал также Черномырдин и то, что в тот момент (это был конец мая) Немцова не было в Москве: он был в Китае, готовил визит туда самого Черномырдина. Но Березовский тоже был парень не промах: он сел в свой самолет и полетел в Китай, к Немцову.

Немцова он нашел в центре Китая на строительстве самой большой в мире ГЭС “Три ущелья” на реке Янцзы. Там Немцов, как министр ТЭКа, в рамках подготовки визита Черномырдина, вёл предварительные переговоры по продаже китайцам российского энергетического оборудования.

Березовский опять настоятельно предложил Немцову “снять все накопившиеся между ними разногласия” и тоже (как и Черномырдину) пообещал поддержку на предстоявших в 2000 году выборах президента. И, разумеется, опять предрёк ему незавидную судьбу в случае, если он откажется поддержать Березовского. В свойственной Березовскому манере он начал сокрушаться, что Немцов был неблагодарным, что Березовский так много для него сделал, и что Немцов не видел своей собственной выгоды от союза с таким влиятельным человеком как он.

В конечном итоге все они оказались в Пекине, куда прилетел и Черномырдин. Там и состоялся широко известный в узких кругах конфиденциальный разговор Черномырдина и Немцова, в ходе которого они выяснили, что Березовский каждому их них пообещал президентское кресло в 2000 году. Рассмеявшись и пожав друг другу руки, они дружно послали Березовского к чёрту. Проект «Березовский – председатель совета директоров “Газпрома”» был окончательно похоронен.

Ярости Березовского не было предела. Именно тогда он стал везде твердить как заведённый одну и ту же фразу: “Премьер у нас слабенький, надо искать замену…”. Но первый серьёзный удар был нанесён не по Черномырдину, а по Немцову. Именно в тот момент Березовский поставил на нём как на преемнике жирный крест.

3 июня в Москву с официальным визитом прибыл президент Азербайджана Гейдар Алиев. Вот как сам Немцов вспоминает это событие: “...Я спокойно ехал на работу, жара стояла под 35 градусов, страшная духота… Неожиданно позвонил Черномырдин и велел мне срочно ехать во Внуково встречать Гейдара Алиева.

– Виктор Степанович, я в душераздирающем виде.

– Ты что, в трусах?

– Нет, хуже: в белых штанах и в майке.

– Ничего, неплохо, – сказал глава правительства.

– Так не моя же очередь, а Чубайса.

– Чубайса мы уже задействовали на другой работе, – отрезал Черномырдин.

Пришлось разворачивать машину и мчаться в аэропорт. Заехать домой или в магазин, чтобы переодеться, времени не оставалось. Когда я приехал в аэропорт и посмотрел на МИДовских чиновников, то понял, что даже одолжить у кого-то костюм не удастся, потому что, как назло, чиновники попались совсем мелкие. Мне ничего не оставалось, как снять с охранника пиджак с золотыми пуговицами и идти к трапу.

Гейдар Алиевич вышел в шерстяном черном костюме, белой рубашке и тёмном галстуке. Весь потный. Обнял меня и говорит тихонько: «Я ещё с советских времен был против этого дебильного протокола».

Встреча прошла нормально, мы очень быстро расселись по лимузинам, но телекамеры, естественно, зафиксировали во всех нюансах мой внешний вид и контраст с прилетевшим президентом дружественной страны.”

Казалось бы пустяк, на который можно было бы не обращать внимания. Но в этот раз контролируемые Березовским и Гусинским СМИ как с цепи сорвались. Все телевизионные каналы в прайм-тайм только и говорили о белых штанах Немцова и диком международном скандале, который он устроил. “Непрофессионализм” и “легкомыслие” – это были ещё самые дипломатичные выражения, которыми тогда “независимые” журналисты наградили незадачливого первого вице-премьера.

Пресса его откровенно хоронила. С каким-то невероятным остервенением все ведущие журналисты Первого канала и НТВ старались как можно больнее и забористее его оплевать. Разумеется, что после этого потока издевательских комментариев в прессе, администрация президента (скорее всего сам Юмашев) с постным видом и в соответствовавших выражениях доложили Ельцину о чудовищном проступке его любимца и о разразившемся в связи с этим международным скандалом.

Сам Немцов это описывает так: “...Звонит Ельцин и спрашивает: «Ну что, встретили? Я слышал, вы как-то странно его встретили. Вы как одеты-то были?» Я рассказал.

– Это грубейшее нарушение правил. Почему вы вообще на работу в таком виде являетесь? – прорычал президент в трубку.

Подобное поведение, действительно, было нарушением традиции. Это в Индии все ходят в белых одеждах: белые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, да и галстука нет. В Пакистане такой же этикет. В России все с точностью до наоборот. Я нарушил правила, а этого делать категорически нельзя, неприлично».

Разумеется, Березовский и Гусинский сделали из мухи слона. Разумеется, они отдавали себе отчёт в том, что они делали. Как, впрочем, и Юмашев с Татьяной Ельциной. Но вот так называемые “независимые” журналисты до сих пор утверждают, что они действовали по собственному разумению, и никто на их гражданскую позицию никакого влияния никогда не оказывал.

Пусть эти их утверждения останутся на их совести. Но факт остаётся фактом: в результате такого рода компаний (которые потом продолжились с завидной регулярностью) они из перспективного политика Немцова сделали мальчика для битья.

Это травля Немцова ведущими российскими медиа уже не прекращалась в течении всего его пребывания в правительстве России. Даже подводя итоги 1997 года в своей еженедельной (самой рейтинговой на тот момент) общественной-политической программе “Итоги” на НТВ любимый журналист российской интеллигенции Евгений Киселёв отмечал, что «от всей кипучей деятельности любимца президента почему-то ярче всего в памяти остались белые штаны на встрече Алиева в аэропорту и с треском провалившаяся кампания по пересадке правительственных чиновников с ‘Мерседесов’ на отечественные ‘Волги’». Киселёв даже не отказал себе в удовольствии и картинно перечеркнул на экране фотографию Немцова крест-накрест. Это был знак всем: на карьере Немцова поставлен жирный крест. Провинциала из Нижнего Новгорода меньше чем за полгода настоящие хозяева России из всеобщего кумира прекратили в клоуна.

Нужно отдать должное профессионализму организаторов этой травли. Ведь многие россияне до сих пор думают, что это они сами решили разлюбить Немцова. И никто их к этому не подтолкнул и в головы эту мысль не вложил. Она сама родилась. Из белых штанов…

Часть 5

В конце мая Ельцин отправился в Париж для подписания уже ранее упомянутого нами “Основополагающего акта о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией североатлантического договора” (Основополагающего акта Россия - НАТО). Вопреки расхожему мнению, это не был декларативный документ. Он действительно означал новый этап в сотрудничестве между Россией и Западом.

В преамбуле договора было сказано, что Россия и НАТО больше не рассматривают друг друга как противников.

Первый пункт Акта предусматривает, что Россия и НАТО :

- в Европе будут совместно укреплять роль ОБСЕ в общеевропейской безопасности;

-откажутся от применения силы (кроме как с санкции Совбеза ООН);

-будут уважать территориальную целостность государств и Хельсинкский акт;

-признают за европейскими государствами право выбора путей обеспечения собственной безопасности.

Второй пункт предполагает создание Совета Россия - НАТО в качестве консультационного органа, а также определяет основополагающие принципы таких консультаций: отсутствие у России и НАТО права вето по отношению к действиям другой стороны, запрет использования прав России и НАТО для ущемления интересов других государств.

Третий пункт гласит, что Россия:

-участвует в созданном здесь же, в Париже, Совете евро-атлантического партнерства (СЕАП - многосторонний форум, созданный для развития отношений между НАТО и не входящими в НАТО странами в Европе и частях Азии, примыкающих к европейской переферии) и программе “Партнерство во имя мира”;

-обменивается с НАТО информацией по военным доктринам, бюджетам и военным стратегиям;

-участвует с НАТО в совместных операциях под ответственностью ОБСЕ или под руководством Совбеза ООН;

-сотрудничает в области нераспространения оружия массового поражения и в области тактической ПРО;

-сотрудничает в области обеспечения безопасности воздушного движения; -участвует в Конференции национальных директоров по вооружениям (КНДВ);

-вместе с НАТО совместно борются с наркотрафиком

-вместе с НАТО проводят совместные учения в области ликвидации последствий техногенных катастроф и чрезвычайных ситуаций.

И, наконец, четвертый пункт содержит обязательства, что:

-НАТО не будет размещать ядерное оружие на территории новых членов и не будет строить места для его хранения;

-Россия и НАТО будут работать над Соглашением об адаптации Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и лимитам на вооружения от Атлантики до Урала, которые будут пересматриваться каждые пять лет с 2001 года.

Не стоит преувеличивать значение этого документа. Это не было прорывом в отношениях между Россией и Западом и началом их полномасштабного военного сотрудничества. Но, тем не менее, это был весомый шаг на пути к такому сотрудничеству. И при благоприятных обстоятельствах он мог перерасти во что-то большее.

Не будет большой натяжкой сказать, что если бы набранный темп сближения России и НАТО (прежде всего - с США) сохранился, то Россия сейчас уже бы была членом НАТО. Но этого не случилось. Причины этого выходят далеко за рамки данной книги не только в смысле ее темы, но даже и в смысле того периода времени, который она охватывает. Однако даже в ней мы еще успеем увидеть как скоро эти отношения начали деградировать и разворачиваться в совершенно противоположном направлении.

Прямо из Парижа 31 мая Ельцин прилетел в Киев, где, вместе с президентом Украины Кучмой, подписал так называемый “Большой договор” - “Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Россией и Украиной”. Он стал не столько юридическим документом, сколько, по выражению Кучмы, «ключевым звеном украинской внешней политики» или, как его назвал Ельцин, «своеобразным водоразделом между российскими прошлым и будущим».

Отказ России от Украины как части «большой России» свидетельствовал об окончательном, в том числе психологическом, выходе из имперского состояния. Верховная Рада Украины ратифицировала договор 14 января 1998 года, а Госдума РФ – 25 декабря 1998 года. Для Украины ключевым было признание ее суверенитета, гарантии неприменения силы или угрозы ее применения, подтверждение нерушимости существующих границ – иными словами, отказ России от претензий на Крым и Севастополь.

А ограничением стало обязательство не заключать с третьими странами договоров, направленных против России, не предоставлять свою территорию для использования в ущерб российской безопасности. Украина гарантировала соблюдение национальных прав русскоязычного населения, но механизмы ответственности за несоблюдение этих гарантий, как и механизмы реализации других «политических деклараций», не были прописаны. (1 апреля 2019 года этот договор прекратил свое действие).

Июнь тоже был неспокойным. На Кавказе то тут, то там какие-то бандиты захватывали заложников и требовали за них выкуп. В этом уже не было никакой политической подоплеки. Просто некоторые (далеко не все) оставшиеся не у дел боевики и их командиры после окончания боевых действий не разошлись по домам, а незаметно (в том числе и для самих себя) превратились в бандитов, зарабатывающих на торговле заложниками.

А 27 июня в поезде “Юность”, шедшем из Москвы и Санкт-Петербург, около семи вечера, раздался мощный взрыв. Он произошел в 13-м вагоне поезда. По версии следствия - по причине неосторожного обращения с безоболочным взрывным устройством (400 гр. в тротиловом эквиваленте) уроженца Дагестана 24-летним Гаджи Магомеда Халилова в тот момент, когда Халилов пытался установить его в технологический люк под потолком вагона. Погибли пять человек (включая самого Халилова) и еще тринадцать человек получили ранения различной степени тяжести. Кто организовал этот теракт и вообще: было ли это терактом - следователи ФСБ выяснить так и не сумели.

А тем временем по Москве опять стали ходить слухи о том, что Ельцин снова начал злоупотреблять алкоголем. Эти слухи обрастали самыми невероятными подробностями. Будто бы врачи разрешили Ельцину немного принимать спиртного, поскольку, с учетом его личной специфики, это являлось единственным доступным ему способом “снять стресс”. Будто бы такое решение врачи приняли из опасений вызвать таким “стрессом” еще один инфаркт, который его гарантированно добьет. И в этих условиях (будто бы!) они посчитали небольшие дозы алкоголя “меньшим злом”.

Немцов, который в этот период часто встречался с Ельциным в неформальной обстановке, утверждал в кругу своих коллег (Чубайс, Кох, Кириенко) что Ельцину дают разбавленную водку и пьет он ее совсем немного: три - четыре рюмки сильно разбавленной водки за весь обед. Что “дедушке” это не вредит и он хорошо “держит дозу”.

Рассказы Немцова мало чем отличались от таких же рассказов Юмашева. Он тоже говорил, что Ельцину тяжело признать себя немощным стариком. Это разрушает его personality, его собственное представление о себе, как о мощном, харизматичном и крутом мужике из народа. В его представлении т.н. “настоящий русский мужик”, которому врачи запрещают пить водку - уже и не мужик вовсе, а глубокий инвалид. А в таком случае нечего и думать о руководстве страной.

Возможно, что это было правдой, и Ельцин действительно уже был инвалидом. Но признаться в этом самому себе он не хотел или не мог. Вдобавок можно смело предположить, что и его окружение не очень-то стремилось открыть ему глаза на этот счет.

Всех в Семье устраивал Ельцин-президент, который вполне еще может вести протокольные встречи и даже заниматься контактами на уровне лидеров G-8 и внешнеполитической стратегией, но всю “текучку” уже брали на себя его верные помощники - Юмашев и дочь Татьяна. Разумеется, объясняя себе и окружающим, что делают они это исключительно из желания помочь “папе” и хоть немного его разгрузить.

Касательно же внешней политики, то не исключено, что внешнеполитическая стратегия в значительной степени осталась вне сферы их влияния лишь потому, что Примаков ее им не отдал, отстояв свое право самому ею заниматься и, минуя всех, напрямую контактировал по этому поводу с Ельциным.

Нельзя сказать, что эта примаковская линия была объективно полезна в тот момент для России. Вполне возможно, что будь Юмашев в большей степени вовлечен в эту тематику, внешнеполитическая стратегия России конца девяностых не стала бы так стремительно превращаться в плохое издание позднесоветской.

Но факт остается фактом: Примаков оказывал все большее влияние на внешнеполитические взгляды Ельцина, но пока это еще не так сильно бросалось в глаза. Однако, характерно, что в мае, накануне поездки в Париж на саммит НАТО, Ельцин уволил с поста министра обороны протеже Лебедя - “общевойскового” генерала Игоря Родионова и поставил на его место генерала Игоря Сергеева, на тот момент - главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения.

В этом трудно было не увидеть влияние Примакова, который все больше втягивал Ельцина в тематику пресловутого “разоружения” - целой отрасли отечественной дипломатии, которая десятилетиями занималась бесконечными переговорами с американцами по вопросам ограничения стратегических вооружений.

При всей очевидной бессмысленности этой темы (при наличии других ядерных держав и, прежде всего - Китая, размер ядерного арсенала которого никому неизвестен, впрочем, как и его стратегия в области развития и применения ядерного оружия), это была единственная тема, по которой Россия по праву претендовала на роль великой державы и вела переговоры с Америкой на равных. Это, конечно же, льстило самолюбию Ельцина, и Примаков не упустил шанса этим воспользоваться.

Во всех остальных вопросах Ельцин полностью положился на свою администрацию во главе с Юмашевым. И правительство, очень быстро почувствовало заметный дефицит президентского участия в его делах.

Молодым вице-премьерам, министрам ключевых министерств и их первым заместителям было удивительно, что президент не только до их назначения на работу, но даже и после, в течении трех месяцев работы нового правительства, не провел с ними не только ни одного совещания, но даже не удосужился познакомиться с ними. Им трудно было допустить мысль, что президенту нет дела до того, кто является в стране, которую он возглавляет, вице-премьерами или, например, министром экономики.

На фоне этого недоумения, слухи о том, что Ельцин опять начал выпивать, стали обрастать все более шокирующими подробностями и молва уже начала приписывать Ельцину даже то, чего и в помине не было. Все громче и сильнее в правительственных коридорах звучали нелицеприятные эпитеты в адрес президента и это уже выходило за рамки обычных сплетен о начальстве, которые являются неизбежной частью российской чиновничьей традиции.

В какой-то момент, Юмашев понял, что ситуация становится уже нетерпимой и начинает сказывается на общем уровне исполнительской дисциплины. Видимо поэтому было принято решение организовать встречу Ельцина с частью нового состава правительства.

Такая встреча, по замыслу ее организаторов, должна была снять все вопросы и показать молодым министрам и вице-премьерам бодрого и энергичного Ельцина. Именно про такого Ельцина им рассказывали их коллеги из “старого”, еще гайдаровского правительства образца 1992 года, Черномырдин и Чубайс.

Было решено, что новых членов правительства повезут к Ельцину в его резиденцию “Шуйская Чупа” в Карелии. Сейчас ее уже нет, для Путина она оказалась слишком маленькой и убогой, и поэтому ее продали. Делегацию возглавит Немцов, а для верности ее будут сопровождать сам Юмашев и дочь Ельцина Татьяна.

Для поездки выбрали четверых: двух вице-премьеров: Коха и Уринсона, и двух фактических министров (в должностях первых заместителей) Кудрина и Кириенко. С каждым из них провели соответствующую беседу, расписали роли и подробно объяснили, что и как можно и нужно говорить президенту. И, разумеется, что и как не нужно говорить.

За неделю до назначенной даты, с каждым из них по отдельности провели разговор сначала Немцов, а потом еще и Юмашев. Смысл бесед состоял в том, что им не надо пытаться с Ельциным говорить на какие-то сложные темы, пытаться посвятить его в тонкости тех вопросов, которые их волнуют и тем более не надо ставить его перед необходимостью принятия какого-то решения.

Все, что будет происходить - не более, чем протокольное событие. Вопросы и ответы должны быть согласовано заранее, все решения подготовлены и Ельцин должен лишь под камеры их озвучить. Разумеется, что согласовывать свои вопросы нужно было с администрацией президента.

В конечном итоге все кончилось большим совещанием у Чубайса, где было принято решение, что итогом этой встречи с президентом должен стать президентский указ, предписывающий правительству в течении трех месяцев погасить все накопившиеся к этому времени долги по зарплатам бюджетникам (включая военных) и пенсионерам.

Разумеется, правительство заранее к этому подготовилось. Четыре месяца напряженной работы не прошли даром: были получены дополнительные доходы от приватизации и таможенные сборы, повышена собираемость налогов, резко ужесточилась бюджетная дисциплина. Правительству понимало, что погасить долги по зарплатам оно может даже быстрее, чем за три месяца.

На всякий случай, в последний момент, Кох, с помощью Потанина и известного финансиста Бориса Йордана, договорился с Джорджем Соросом о краткосрочном кредите (Bridge Loan) для правительства в размере 500 млн. $. С такой “подушкой безопасности” всякие сомнения в способности правительства выполнить эту задачу исчезли. Только после этого был написан проект указа, который Ельцин должен был подписать после встречи с правительственной делегацией.

Драматургия была такова, что Ельцин на этой встрече грозно потребует от правительства немедленно погасить все долги по зарплатам и пенсиям (“сколько можно терпеть! Это недопустимо!”), а вытянувшиеся в струнку чиновники должны будут взять под козырек и сказать “Есть!”. Все это должны были снять телевизионные камеры ведущих телеканалов и показать в выпусках теленовостей в прайм-тайм. И при этом еще сообщить, что Ельцин подписал соответствующий указ.

Все иллюзии по поводу предстоящей встречи (если они и были) к тому моменту у ее участников уже рассеялись. Они поняли, что никакого неформального и заинтересованного диалога за закрытыми дверями не будет. Максимум, что они смогут получить от этой встречи - так это увидеть живого и относительно здорового президента. Это, по замыслу ее организаторов, должно было хоть как-то погасить волну слухов о плохом состоянии здоровья Ельцина. И речи не могло идти о том, что им явится президент “образца 1992 года”. Однако, действительность превзошла все их самые смелые предположения. Вот как об этой встрече в Шуйской Чупе вспоминает Кох.

“ Утром 8 июля мы вылетели спецрейсом из Москвы в Петрозаводск. Потом еще около часа нас везли на машинах и к полудню мы добрались до резиденции президента. Это был небольшой двухэтажный дом в лесу, на берегу озера. Нас встретил сам Борис Николаевич, вместе с Наиной Иосифовной. Также с ними были дочь Татьяна и заместитель Юмашева - Юрий Федорович Яров, которого я знал еще с конца восьмидесятых, когда он работал председателем Леноблисполкома.

Боря Немцов сразу захватил все внимание Ельцина и остальные участники группы выступали просто массовкой на встрече этих двух политиков. Юмашев держался вместе с нами, даже не пытаясь перехватить внимание на себя. Да это было и бесполезно: два Бориса так сильно вцепились в друг друга, что казалось, будто их интересуют только они сами.

Боря, на правах руководителя группы, представил нас Ельцину. Тот выглядел дружелюбно, но большого интереса к нам не выказал. Пожав руки и сказав: “Очень приятно”, он опять полностью углубился в разговор с Немцовым. Говорили они громко, напоказ, Боря ржал как конь и сама беседа была ни о чем. Как здоровье, что Москва, куда ездил, с кем познакомился и т.д. Приехавшие с нами телевизионщики все это снимали и было ясно, что оба Бориса просто делают картинку для выпусков новостей.

Было похоже, что Ельцин, незадолго до нашей встречи, сделал себе новые зубы и еще не успел толком к ним привыкнуть. Поэтому он периодически их облизывал и чуть-чуть шамкал и шепелявил. Но это были мелочи. В целом он выглядел похудевшим, вполне вменяемым, но слегка заторможенным. От его былой реактивности не осталось и следа. Впрочем, возможно, что его прежняя быстрота реакции была только лишь эффектом телевизора: ведь вживую я общался с ним впервые.

Ельцин с нескрываемой гордостью сообщил, что он велел построить на территории резиденции крытый теннисный корт, и тут же предложил нам пойти и посмотреть на него. Было заметно, что для него было очень важно оставить у нас впечатление о себе, как о человеке, ведущем спортивный образ жизни и регулярно играющим в теннис. Мы подошли к большому ангару и вошли внутрь. Ельцин тут же взял ракетку и, поставив Немцова с другой стороны сетки, сделал ему две-три подачи. Немцов хорошо играл в теннис и поэтому легко их отбил. А Ельцин даже не пытался их взять. Просто брал новый мячик и снова подавал.

- Валя, а он что, реально каждый день играет в теннис? - спросил я стоявшего рядом со мной Юмашева.

- Нет, конечно. Так, выйдет на корт, подаст пару раз и все. Но регулярно надевает спортивную форму, подолгу ходит по корту с ракеткой, затем - сауна, потом долго сидит в раздевалке с полотенцем на шее… - откровенно ответил мне Валентин.

Это была вся та же история про Ельцина, который никак не хотел стареть. Ему было тяжело расстаться с тем своим образом жизни, который он считал единственно правильным: застолья с обильной выпивкой и красивыми тостами, много спорта, баня с вениками и холодной купелью, хорошая мужская компания, в которой и решаются все важные вопросы…

Это был его вызов самому времени, его война с неожиданно свалившейся на него старостью. Ведь она, действительно, пришла к нему довольно рано: ему в этот момент было всего шестьдесят шесть лет. Его буйный нрав, положенный на обе лопатки пятью инфарктами, кричал нам всем: я тут, я жив, я играю в теннис, я парюсь в бане, я все тот же, что и раньше, не списывайте меня со счетов, я еще вам всем покажу!

Погуляв по территории резиденции, мы всей толпой (включая три съемочные группы), завалились в небольшой коттедж, который, собственно и был, местом, где жил Ельцин. В этом доме не было специального зала для совещаний, поэтому мы расположились в небольшой столовой. Было тесно и жарко от ламп, которыми нас осветили телевизионщики.

Немцов представил нас президенту, описав каждого каким-то шутливым комментарием. Ельцин улыбался и повторял: “Очень приятно, рад познакомиться”. Затем каждый из нас сыграл свою заранее выученную роль. Ельцин тоже ответил в соответствии со сценарием и потом картинно, под камеры, подписал указ о том, что правительство должно в три месяца погасить все долги по зарплатам и пенсиям. После этого телевизионщики ушли и стало немножко посвободнее. Все это действо продлилось вряд ли больше, чем полчаса.

“Ну что? Давайте пообедаем?” - оглядев всех нас, с явным удовольствием спросил Ельцин. “Накрывайте!” - не глядя ни на кого конкретно громко сказал он. Тут же из какой-то боковой двери появились официанты и начали ставить на стол посуду и столовые приборы. Я с некоторым удивлением увидел перед собой водочную рюмку. Их поставили каждому из нас. Озадаченный, я посмотрел на Немцова. Он мне одними глазами дал понять, что все в порядке и волноваться не о чем.

Подали закуски. Ельцин громко и с нажимом сказал “Дайте водки”. Мы все напряглись. Я посмотрел на Наину Иосифовну. На ее лице был написан молчаливый протест. Принесли несколько бутылок водки. За столом сидело человек десять - двенадцать. Официанты разлили. Ельцин сидя поднял рюмку за наше здоровье. Выпили. Водка была самая обыкновенная, неразбавленная, полноценные 40 градусов. Закусили.

Потом выпили по второй. Немцов поднял тост за президента. Принесли горячее. Выпили по третьей. Потом еще. Пили за Россию, за Наину Иосифовну. За ельцинское гостеприимство… В общей сложности гости и Ельцин выпили примерно по шесть-семь рюмок. Я зачарованно смотрел как он их опрокидывает. В конце обеда в каждом из нас было по честных триста с лишним граммов белой.

Подали десерт. Под десерт Яров достал из бара большую бутылку какого-то дорогого коньяка. Пили коньяк. Вышли на улицу курить, размяться. Ельцин спросил у кого-то из охранников: “Баня готова?” Ему что-то ответили. Он посмотрев на Немцова, сказал: “Пойдем в баню!” И они вдвоем ушли париться.

Уходя, Немцов, по указанию Ельцина, захватил с собой яровский коньяк. За ними следом шел официант, который нес ящик пива. Когда они ушли, Яров подмигнул мне и достал еще одну бутылку коньяка. Мы все расслабились, расселились на веранде и стали ждать двух Борисов, тихонько его попивая. Пить спиртное никому особенно не хотелось и мы, (нас оставалось человек десять) так и не допили эту бутылку.

Парились они часа два. Разумеется, всю бутылку коньяка они опустошили. Конечно же, они запивали его пивом. Они парились и пили, парились и пили. Ельцин был неудержим. Это после пяти инфарктов и тяжелой операции на открытом сердце…

Когда они вернулись, Немцов был уже сильно навеселе. Ельцин стал еще более заторможенным, но при этом довольно улыбался. Его слегка шатало. Охранники то и дело подскакивали к нему, боясь, что он упадет. Но он всякий раз каким-то чудом успевал сохранить равновесие. По его лицу было видно, что ему очень хорошо. “Давайте рыбачить!” - сказал он охране и сел в кресло на берегу озера.

Тут же появились удочки и довольно скоро началась поклевка. Клевала в основном плотва. Поймав первые две-три рыбки, Ельцин обрадовался этому улову, потребовал сварить из них ухи, но потом притих и передал удочку охраннику. Вскоре он уснул. Прямо в кресле. Мы стояли вокруг него и смотрели как он спит. Было около шести вечера. Повисла тишина: все вдруг замолчали. Наступал теплый летний вечер. Было слышно как жужжат комары… Так прошло примерно полчаса.

Молчание прервал Юмашев, сказав: “Ну, все. Давайте собираться. Надо лететь обратно в Москву”. И мы все потянулись к автомобильной стоянке. “Рабочая встреча высокопоставленных правительственных чиновников с президентом России” (так окрестили ее журналисты) подошла к концу.Попрощавшись с Татьяной, Наиной Иосифовной и Яровым, мы сели в машины и уехали в аэропорт.

Всю дорогу обратно Немцов пытался убедить меня в том, что водка была разбавленной. Это было очень забавно: наблюдать как пьяный Борис пытается выгородить “дедушку”, к которому он испытывал безотчетную, почти сыновью любовь.

В принципе, Борис (как и Юмашев) рос без отца и поэтому по-человечески вполне объяснимо, что и он и Юмашев тянулись к Ельцину как к сильному и харизматичному мужчине, который был благосклонен к ним, и который годился им в отцы. В этом, видимо, сказывалась нехватка мужского участия в их детстве.

Но я не стал подыгрывать Борису и сказал, что я еще не сошел с ума и могу отличить разбавленную водку от обычной. Тогда он начал убеждать меня в том, что Ельцину наливали из другой бутылки. Конечно, - парировал, я. И коньяк и пиво - тоже разбавили… Прекрати, Боря. Я уже все понял.

Потом ко мне подсел Юмашев и стал расспрашивать о моих впечатлениях. Я сказал ему, что очень впечатлен, что Борис Николаевич в прекрасной форме и теперь я понимаю, что все слухи о его недееспособности - не более, чем клевета недоброжелателей. Для убедительности, я привел несколько ничего не значащих фраз Ельцина, брошенных им за обедом, которым я придал отсутствующий в реальности глубокий смысл.

Валентин посмотрел на меня недоверчиво. Он был явно недоволен моим очевидным лицемерием. Он, видимо, тоже приготовился к дискуссии о разбавленной - неразбавленной водке, а также можно ли считать сегодняшнего Ельцина напившимся в хлам алкоголиком или это скорее характеризуется как проявление бьющего через край здорового раблезианства.

Но, честно говоря, я вообще не склонен был разговаривать. Хотя бы потому, что я-то точно был поддатый. На свой счет я не обольщался. Конечно, не так сильно как Немцов (который вдобавок к водке за обедом трескал с Ельциным в бане еще коньяк и пиво), но все же достаточно, чтобы плохо соображать.

К тому же, то что я увидел - ошеломило меня. И прежде, чем быть готовым разговаривать на эту тему, я должен был внутри себя все отрефлексировать и самому себе объяснить то, что я увидел, в чем участвовал и как это называется. Было понятно, что это можно назвать как угодно, но никак не “рабочей встречей высокопоставленных правительственных чиновников с Президентом России”.

Мне стало ужасно тоскливо. Вся эта атмосфера, в которой “свита делает короля” мне стала понятна до мельчайших деталей. Мой энтузиазм, с которым я занимался своей работой, в одно мгновенье улетучился и я понял, что с этой работы надо уходить. Довести до логического завершения аукцион по “Связьинвесту” и уходить.”

Часть 6

Нужно заметить, что замена министра обороны с традиционного советского генерала Родионова, который (помимо прочего) руководил ещё и кровавым разгоном митинга в Тбилиси в 1989 году, на Сергеева, занимавшегося до этого только ракетами стратегического назначения, открыло возможность для дальнейшего сокращения расходов на сухопутные войска и обычные вооружения, на чём уже много лет настаивало правительство.

Черномырдин и Чубайс не преминули воспользоваться этим обстоятельством и при поддержке Юмашева положили на стол Ельцина указ о сокращении численности армии на полмиллиона человек. Теперь численность российской армии составила 1,2 миллиона военнослужащих. Пока во главе министерства обороны стояли генералы-выходцы из “обычных” войск, об этом не могло быть речи. При любом намёке на такого рода сокращение они устраивали Ельцину форменную истерику, и он отступал.

После войны в Чечне Ельцин опасался наступать на интересы своего армейского генералитета. Видимо, он не забыл глухую фронду солдат и офицеров взявшего Грозный Волгоградского корпуса и его командира – генерала Льва Рохлина. Тогда, как вы помните, дело дошло до того, что во избежание эксцессов Ельцин был вынужден в самый разгар войны (в начале февраля 1995 года) снять с фронта самое боеспособное соединение российской армии и отправить его обратно в Волгоград.

Но с новым министром обороны правительство быстрее нашло общий язык, и поэтому на этот раз какого-то организованного сопротивления сокращению армии генералитет не оказал. Ельцину на стол положили согласованный всеми проект указа, и он его подписал. Помимо прочего, это сокращение помогло Ельцину хоть чуть-чуть растопить лёд недоверия со стороны западных союзников и, следовательно, шансы на то, что когда-нибудь Россия будет интегрирована в НАТО, выросли.

Однако главным достоинством этого сокращения была, разумеется, огромная экономия бюджетных средств. А значит, дефицит бюджета становился меньше, следовательно меньше нужно было брать кредитов и реже включать печатный станок. В итоге инфляция снижалась, и поэтому появились стимулы к инвестициям и росту сбережений.

Результат не заставил себя ждать. Если в предыдущем, 1996, году инфляция достигла 22% по году, то по итогу 1997 года она оказалась примерно 11%. Это всё были результаты работы “правительства молодых реформаторов-2”.

Впрочем, эти результаты никак не сказались на репутации правительства. Усилиями “свободной” российской прессы оно все равно казалось народу антинародным и некомпетентным. Медиа, контролируемые Березовским и Гусинским, не хотели замечать очевидных успехов этого правительства, но в отсутствие каких-либо серьёзных претензий занимались банальной травлей его членов.

Было бы неправильно считать, что в этот период нападкам подвергался один только Немцов. Это не так. Достаточно вспомнить вой, который ещё зимой подняли медиа по поводу медвежьей охоты Черномырдина. И сколько бы им не объясняли, что все лицензии были оформлены, что заранее знать, какой медведь вылезет из берлоги, большой или маленький, было невозможно, а разглядывать его в этот момент (вместо того, чтобы стрелять) – опасно для жизни, всё равно Черномырдин оказался для прессы живодёром и садистом.

Практически за каждым заметным членом правительства была установлена форменная слежка, а любое их действие тщательно комментировалось, причём всегда – в негативном контексте. Гусинский в разговоре с Чубайсом прямо объяснял ему, что, когда его телеканал критиковал правительство, просмотры росли, на канал приходило больше рекламы, росла её цена, а значит росли и его, Гусинского, доходы. Когда же он начинал правительство хвалить, то просмотры падали со всеми вытекающими последствиями.

Отсюда Гусинский и Березовский делали вывод о том, что, если правительство хотело получить позитивную прессу, оно должно было подумать над тем, как компенсировать этим двум медиаолигархам выпадающие в связи с этим доходы. И следом они элегантно переходили к разговору о том, как, по их мнению, должен был закончится аукцион по продаже акций Связьинвеста.

К тому времени ситуация вокруг этого аукциона более-менее прояснилась. На 25% + 1 акцию Связьинвеста претендовали два мощных конгломерата. Первый, возглавляемый испанской телекоммуникационной компанией Telefonica, включал в себя как миноритарных акционеров с небольшими долями Гусинского, Березовского и Альфа-групп. Второй, возглавляемый известным американским финансистом Джорджем Соросом, включал себя ещё, как его младших партнеров, “Интеррос” Потанина и “Спутник” Бориса Йордана.

И хотя Гусинский имел небольшую долю в этом проекте, он считал, что на кону стояла его репутация как человека, который “решает в России все вопросы” (видимо он так отрекомендовал себя руководству Telefonica), к тому же он, как мы помним, считал, что власть (конкретно – Ельцин) была ему должна за поддержку на выборах 1996 года. Поэтому он очень активно давил на правительство в нужном ему направлении.

Самому сильному давлению подвергся, по понятным причинам, Кох. Березовский и Гусинский попеременно приходили к нему в кабинет и на всякие лады склоняли его к мысли, что не было никаких других вариантов, кроме победы Telefonica. Гусинский сулил ему миллионы долларов и хорошее отношение прессы, Березовский – блестящую карьеру (как это у него водилось) и, разумеется, тоже миллионы…

Ну, а в случае негативного исхода, он должен был пенять на себя, поскольку его судьбе никто не позавидовал бы: уголовные дела и уничтоженную репутацию они ему гарантировали. И этот как минимум. Но, впрочем, они были уверены, что Кох – умный человек и не захотел бы спустить свою биографию в сортир. Поэтому они к нему ходили и объясняли, что к чему. Будь на его месте другой человек, они бы уже давно просто заменили его на более покладистого и понятливого, а не занимались бы спасением его заблудшей души.

Зная о приятельских отношениях Коха с Потаниным, они угрожали ему тем, что в случае победы Сороса они обвинят его в подыгрывании Потанину и тогда ему точно несдобровать. На вопрос Коха как он мог помочь Потанину победить (даже при желании), если по требованию Гусинского заявки подавались в закрытых и опечатанных конвертах, которые при подведении итогов аукциона вскрывали сами его участники в присутствии журналистов, Гусинский и Березовский отвечали, что всё это так, и подыграть действительно невозможно, но никто не будет вникать в смысл обвинений. Они просто начнут делать намёки в прессе и распустят слухи, и этого будет достаточно, чтобы его репутации пришёл конец.

За пару недель до аукциона, который был назначен на 25 июля, Кох рассказал Чубайсу и Немцову про беспрецедентный прессинг со стороны этих двух медиаолигархов. Немцов, по своему обыкновению, закричал, что он пожалуется “дедушке”, и потребовал от Коха не поддаваться давлению, а Чубайс сказал, чтобы Кох послал их к нему. Он сам проведет с ними переговоры и всё уладит. На том и порешили.

На очередной встрече с Гусинским и Березовским Кох так и сказал, что этот “вопрос” не в его компетенции, и отослал их к Чубайсу. Характерно, что никакого вопроса-то не было, и обсуждать было нечего. Условия аукциона, написанные под диктовку Гусинского, исключали любую возможность со стороны чиновников повлиять на его итоги. Но стоило Коху сказать “с этим вопросом идите в Чубайсу”, как два этих взрослых и неглупых человека (один из них – доктор физико-математических наук и член-корреспондент РАН) действительно пошли “решать вопрос” к Чубайсу. При этом они не имели ни малейшего представления о том, чем в данных обстоятельствах им мог помочь Чубайс. Такова была сила их убеждённости в том, что в России они могут “решить” любой “вопрос”. Нужно лишь для этого найти правильного человека, который этот вопрос “решает”.

Когда они встретились с Чубайсом, он повторил им то же самое, что до этого говорил им Кох, и при этом добавил, что уходит в отпуск и, к сожалению, не имеет ни времени ни желания продолжать с ними эту бессмысленную дискуссию.

Такое поведение человека, который ещё недавно работал на них по контракту, и которого они, по их твёрдому мнению, вернули из небытия обратно в большую политику, возмутило их до глубины души. Они искренне считали Чубайса “своим человеком” и были уверены, что уж с кем с кем, а с “Толей” они точно смогут “решить вопрос”. И тут вдруг такая жёсткая реакция…

На этом этапе они подключили Юмашева, который начал обзванивать Коха и Чубайса и прозрачно намекать, что в этот раз (как он говорил, “в последний раз”) олигархам нужно уступить. Он почему-то был уверен в том, что до сих пор все вопросы так и решались: кулуарно, по-свойски, а все аукционы и конкурсы были не более, чем декорацией.

Собственно, сам Юмашев до этого участвовал только в двух проектах такого рода. В передаче Березовскому контроля над Первым каналом телевидения и в выделении из Роснефти Сибнефти. Оба эти решения принимались непосредственно Ельциным, и правительство просто ставилось перед фактом, что такое решение принято.

Откуда было знать правительственным чиновникам, как эти вопросы решались в предыдущие разы? Они ведь в их принятии решения не принимали, а использовались лишь как исполнители. Их мнения относительно целесообразности этих решений никто не спрашивал.

Остается загадкой, почему в случае со Связьинвестом Юмашев не стал действовать старым способом и не подписал у Ельцина соответствующий указ. В той ситуации никто в правительстве не стал бы ему возражать и просто выполнил бы его письменное указание. Но, видимо, он хотел, чтобы в этот раз всю грязную работу выполнило правительство. Он понимал, что парламентская оппозиция только и ждала того, чтобы обвинить Ельцина в коррупции и на этом основании начать в Государственной Думе процедуру импичмента.

Кох встретился с Юмашевым и попытался объяснить ему, что даже если бы он и хотел “помочь” Гусинскому с Telefonica выиграть аукцион, он просто не знал, как это можно сделать. Условия аукциона таковы, что повлиять на их исход просто невозможно.

Собственно, Гусинский потому и настаивал на именно таких условиях, что он опасался каких-то каверз со стороны чиновников. Поэтому он стремился полностью исключить возможность их влияния на итоги этого аукциона. Тем более удивительно, что теперь он требовал от чиновников помочь ему победить, когда он заранее всякую такую возможность сознательно исключил!

Кох также объяснил Юмашеву, что, вопреки расхожему мнению, все предыдущие аукционы и конкурсы (включая залоговые) тоже были проведены открыто и публично, и что если и был какой-то сговор, то это был сговор между их участниками, а не между участниками и организаторами аукционов и конкурсов. Наиболее ярким примером такого типа сговора являлся как раз аукцион по Сибнефти. Во всех же остальных случаях отстранение некоторых лиц от аукционов происходило по объективным причинам нарушения ими условий этих аукционов.

Кох ещё раз через Юмашева предложил Гусинскому и Березовскому все их усилия потратить на достижение договоренности с Потаниным, а не на давление на чиновников, которые попросту были не в силах им помочь.

По всей видимости, Юмашев услышал Коха: вскоре к отдыхавшему на Лазурном берегу Чубайсу прилетели Гусинский, Березовский и (явно нехотя) Потанин. С какой целью они приехали туда было совершенно непонятно. Но факт остаётся фактом: они приехали, чтобы сообщить Чубайсу, что обо всём договорились, и что Потанин напишет в своей заявке согласованную с ними цифру. Зачем об этой договоренности было знать Чубайсу — совершенно неизвестно. Чубайсу оставалось лишь порадоваться за них, на чём они и расстались.

Немцов, когда узнал от Коха обо всех этих переговорах, был в бешенстве и требовал немедленно их прекратить. Он опять грозился пойти к Ельцину и всё ему рассказать. Он был уверен, что президент немедленно прекратит это возмутительное давление на правительство, и удивлялся, когда Кох и Чубайс выражали по этому поводу определённые сомнения. Их скепсис раздражал его, он искренне считал, что у него был ресурс влияния на президента, и что Ельцин был в состоянии в таких принципиальных вопросах пойти против Семьи.

Так или иначе, накануне дня подведения итогов аукциона по продаже 25% + 1 акции Связьинвеста два участника (других желающих не нашлось) сдали в Российский Фонд Федерального Имущества (РФФИ) свои заявки в опечатанных конвертах. Их приняли и положили в специальный сейф. Всё это делалось в присутствии прессы и независимых наблюдателей.

Наконец, настала пятница 25 июля. Вскрывали конверты сами участники аукциона. От консорциума, возглавляемого Telefonica, конверт вскрывал глава Альфа-групп Михаил Фридман, а от консорциума во главе с Джорджем Соросом — партнер Бориса Йордана ныне покойный Леонид Рожецкин.

Правительство рассчитывало выручить как минимум 1,2 млрд долларов (такова была стартовая цена аукциона), но результаты конкурса превзошли ожидания. Предложив 1,875 млрд долларов за 25% плюс одну акцию, победителем стал кипрский консорциум Mustcom Ltd., в состав которого вошли ОНЭКСИМбанк Владимира Потанина, инвестиционная компания Ренессанс Капитал, инвестиционный банк Deutsche Morgan Grenfell, инвестиционный банк Morgan Stanley и фонд Джорджа Сороса Quantum.

Проигравший участник аукциона — голландская компания Telefam BV — предложила 1,710 млрд долларов. В её состав входили испанский оператор связи Telefonica, структуры холдинга Медиа-Мост Владимира Гусинского, Альфа-банка и Бориса Березовского.

Факт остается фактом: Потанин просто обманул Гусинского и Березовского, пообещав им написать в своей заявке одну цифру, а написал — другую. Все участники и организаторы аукциона это сразу поняли. Потанинский демарш вызвал у Березовского и Гусинского дикую ярость. Они не могли допустить даже мысли, что кто-то в России мог так просто и открыто их “кинуть”, нисколько не боясь последствий их гнева. Вся их огромная закулисная власть мгновенно превратилась в повод для насмешек. Разумеется, они не могли этого так оставить.

Сутки ушли на то, чтобы эти два медиаолигарха пришли в себя от шока. Через день они выдвинули правительству ультиматум: либо правительство признает результаты аукциона недействительными, либо они объявят ему полноценную войну. На состоявшейся встрече Чубайса и Немцова с группой крупных бизнесменов, объединившихся вокруг Березовского и Гусинского, Березовский прямо заявил, что аукцион прошел честно, и по процедуре у них никаких претензий нет. Однако его результаты нужно отменить, потому что “так не договаривались”.

Вот уже скоро тридцать лет, как на основании этой фразы Березовского (которую он потом многократно повторял перед прессой) делается вывод о том, что между правительством (Кохом? Чубайсом? Черномырдиным?) и Березовским с Гусинским была какая-то закулисная договорённость, которую правительство не выполнило.

Неудивительно, что работавшие в подконтрольных Березовскому и Гусинскому медиа журналисты сразу же без колебаний заняли их позицию и на все лады начали повторять, что правительство не выполнило какую-то (какую?) договорённость с их хозяевами. Никто даже не удосужился поинтересоваться, с кем конкретно была достигнута эта договорённость, и в чём она состояла.

В действительности же нет никаких свидетельств существования такой договорённости, кроме слов самих Гусинского и Березовского. Кох и Чубайс категорически отрицают её наличие. Более того, Кох утверждает, что её в принципе не могло быть — исходя из условий аукциона. И это, как он настаивает, изначально понимали обе стороны.

Во время написания нашей книги мы обращались с этим вопросом к Юмашеву. Возможно, что у него была какая-то договорённость с Гусинским и Березовским на этот счёт, но и он категорически отверг такое предположение. И это тоже похоже на правду, поскольку у Юмашева не было никаких реальных рычагов влияния на результаты аукциона, кроме как через указ президента, но, как мы уже писали, от этой схемы он отказался.

Остается одно: так договорились между собой Березовский и Гусинский. Это, хоть и звучит совершенно дико, в тот момент вполне могло иметь место. После победы Ельцина на выборах 1996 года эти двое медиамагнатов реально вообразили себя хозяевами России и воспринимали официальную власть правительства всего лишь как декорацию, за которой скрывалась реальная власть настоящих хозяев страны. Нетрудно догадаться, что под ними они подразумевали себя любимых.

Всё просто: Березовский пообещал Связьинвест Гусинскому за поддержку Ельцина и теперь требовал от своего “марионеточного правительства” немедленно выполнить это его обещание. И был немало удивлён тому, что правительство категорически отказывалось это делать.

Юмашев в тот момент пытался уладить всё миром и опять, снова и снова, предлагал Чубайсу “в последний раз” уступить олигархам. Что крылось за этой формулировкой, Юмашев и сам до сих пор толком объяснить не может. Но её смысл состоял в том, что Чубайс и Кох должны были что-нибудь придумать, чтобы итог аукциона был таким, какого хотели Березовский и Гусинский.

Этот театр абсурда продолжался ещё долго. Но первым, кто отказался в нём участвовать, был Кох. Он знал, что именно он станет “стрелочником”, который окажется первой жертвой объявленной правительству войны. Во-первых, потому что он руководил тем ведомством, которое и отвечало за проведение аукциона, а во-вторых, потому что дружил с Потаниным ещё с тех пор, как тот был первым вице-премьером. Всё это не оставляло ему шансов.

Через пару дней после аукциона Кох пришел к Чубайсу и сказал, что он всё понимает и готов стать тем, кого принесут в жертву. После этого он положил на стол Чубайса заявление об увольнении по собственному желанию. Чубайс, как водится, запротестовал, но они оба понимали, что Кох “не жилец”.

Сразу после этого Кох ушёл в отпуск. Практически сразу Чубайс дал ход его заявлению. Юмашев тут же подготовил соответствующий указ и 13 августа Ельцин отправил Коха в отставку, сопроводив её прозрачными намёками на его слишком тесную дружбу с некими анонимными “банкирами”. Нетрудно было увидеть в этом умелую руку Юмашева. Иначе откуда бы Ельцин взял этих “банкиров”?

Справедливости ради нужно сказать, что Кох и сам уже не хотел работать в правительстве и этого своего настроя не скрывал. После визита в Шуйскую Чупу он утратил последние иллюзии насчёт Ельцина и перспектив реформ, продолжая работать чисто по инерции. Чубайс и Немцов это прекрасно знали.

Вряд ли Юмашев по собственной воле играл эту неблаговидную роль. Впоследствии он много раз говорил, что согласен с тем, что Березовский и Гусинский были в этой ситуации неправы, но, тем не менее, продолжал настаивать на том, что правительству в деле со Связьинвестом следовало “в последний раз” им уступить.

Формально он имел все возможности раздавить этих двух медиаолигархов как клопов. Достаточно было проголосовать находившимся в распоряжении государства контрольным пакетом ОРТ не так, как хотел Березовский, и сменить генерального директора, как тут же власти Березовского пришёл бы конец. А Гусинский в одиночку не стал бы воевать с правительством. Тем более, если бы Лужков (быстро смекнув, что к чему) настоятельно посоветовал бы ему этого не делать.

Но Юмашев так не поступил, а наоборот, занял позицию Березовского и Гусинского в их противостоянии с правительством. И много позже на прямой вопрос “почему?” он честно ответил, что “в тот момент он не мог пойти против Березовского”.

Вряд ли это объясняется тем, что Юмашев был банально коррумпирован Березовским. Хотя есть много тех, кто именно так и объясняют его поведение в тот момент. На наш взгляд это упрощение, а может даже и вообще — ошибка.

Наша же версия состоит в том, что Юмашев, как никто другой, знал, что именно Березовский издавал ельцинские мемуары и платил за них Ельцину гонорары. Совсем ещё недавно, в одном из своих последних интервью, Юмашев прямо говорил, что ельцинская семья до сих пор живёт на эти гонорары, и у нас есть все основания считать, что так оно и есть. Нетрудно себе представить, каков был размер этих гонораров.

Напомним, что только первые мемуары Ельцина (“Исповедь на заданную тему” 1990 года) написаны им самим (лишь с редакторской правкой Юмашева) и изданы английским издательством. Все остальные мемуары за Ельцина писал сам Юмашев, а издавал Березовский. Каковы размеры выплаченных Березовским Ельцину гонораров — никто не знает. Но первый его гонорар от английского издательства составил (как мы уже писали) 5 млн долларов. Маловероятно, что последующие гонорары были меньше. Скорее — наоборот.

Разумеется, Березовский прекрасно понимал, какой компромат у него в руках. И, зная Березовского, мы нисколько не сомневаемся в том, что он, не задумываясь, использовал бы его, если бы Юмашев повёл себя не так, как они “договаривались”.

Проблема была даже не в том, что Ельцин, по-видимому, получал неоправданно большие гонорары: в конце концов, никто не может сказать сколько именно стоит та или иная книга, всё это очень субъективно, и издатель сам решает, какую сумму он готов заплатить своему автору. И даже не в том, что Ельцин все эти мемуары (кроме самых первых) не писал: это практически невозможно доказать.

Проблема была в том, что в ответ (в благодарность?) своему издателю Ельцин без каких-либо конкурсных процедур передал в его управление телеканал (а потом ещё и Аэрофлот) и создал для него нефтяную компанию, что позволило Березовскому заработать большие деньги и приобрести огромную власть. А своего “соавтора” Юмашева Ельцин сделал главой своей администрации и предоставил ему карт-бланш во внутренней политике.

И если бы по этому поводу началось парламентское расследование в рамках процедуры импичмента, то желающих дать показания против Ельцина было бы более чем достаточно. Взять хотя бы опального Коржакова, который мог рассказать много интересного про все эти истории. Или того же Коха, которому в тот момент терять было уже нечего и который понимал, что от Семьи ему светит лишь уголовное дело и травля в прессе.

Возможно, Ельцин и не подозревал, что Березовский был его издателем. Ему приносили контракты, в которых в качестве издателя фигурировала какая-нибудь иностранная фирма (офшор?) с замысловатым названием на латинице. Юмашев говорил: всё нормально, юристы смотрели, сказали, что всё легально, и Ельцин эти контракты подписывал. Но то, что конечным бенефициаром этих компаний был Березовский, Ельцину могли и не говорить. Впрочем, вряд ли обвинители Ельцина приняли бы это обстоятельство во внимание. Да никто бы и не поверил, что он не был в курсе того, кто является владельцем его “издательств”.

Политические последствия такого разоблачения Ельцина, как главного в прошлом борца с коррупцией, нетрудно себе представить. Импичмент в Государственной Думе при таких обстоятельствах был бы практически гарантирован. А на новый государственный переворот сил Ельцина уже точно не хватило бы. К тому же силовики к тому моменту были сыты по горло всеми предыдущими ельцинскими художествами и на какую-то новую его авантюру не пошли бы никогда. Скорее — наоборот.

Наверняка Юмашев не понимал масштаба проблемы, когда соглашался на предложение Березовского профинансировать издание ельцинских мемуаров. В тот момент ему могло казаться, что речь шла просто о бизнесмене, который поддерживал рыночные и демократические реформы и поэтому хотел вполне легальным способом помочь Ельцину обрести материальную независимость, чтобы продолжать их без оглядки на необходимость “думать о хлебе насущном”.

Но к середине 1997 года эта проблема приобрела совсем другие очертания и стала реальной угрозой для человека, которого Юмашев не мог подставить ни при каких обстоятельствах. Тем более что Юмашев, наверняка, отдавал себе отчёт в том, что эту проблему породил он сам своим давнишним беспечным согласием на предложение Березовского выплатить Ельцину гонорар.

Совершенно очевидно, что этот скандал Ельцина просто бы убил. И политически и даже, возможно, физически. И Юмашев это прекрасно понимал. Нельзя забывать, что Юмашев относился к нему с почти сыновней любовью. И в этом нет никакого преувеличения.

Поэтому Березовский знал, что в противостоянии с правительством Юмашев будет на его стороне вне зависимости от его, Юмашева, собственных симпатий и антипатий. Равно как и, по этой же причине, дочь Ельцина Татьяна, которая, разумеется, не могла не понимать все последствия разрыва с Березовским в тот момент.

Через пять дней после отставки Коха в Санкт-Петербурге был убит его товарищ – Михаил Маневич. С Кохом они были знакомы ещё с первого курса института и вместе работали в администрации Санкт-Петербурга. Маневич был заместителем у Собчака, а потом и у нового главы города, Владимира Яковлева. Он руководил Комитетом по управлению городским имуществом и в этом качестве, так же, как и Кох, занимался приватизацией.

Маневич был однокашником и единомышленником не только Коха, но и Чубайса, Гайдара, Кудрина и многих других членов реформаторской команды. И поэтому его убийство потрясло их всех. Но именно Кох в Санкт-Петербурге воспринимался как “крыша” Маневича (возможно потому, что Кох был непосредственным начальником Маневича, а до августа 1993 года сам работал в мэрии Санкт-Петербурга, и его там прекрасно знали).

Поэтому неудивительно, что Маневича убили сразу после того, как Кох ушел в отставку. Трудно эти два события воспринимать в отрыве одно от другого.

Это было первое в постсоветской России убийство чиновника такого уровня. И оно не расследовано до сих пор. Наиболее распространённой является версия, которая связывает это преступление с приватизацией Санкт-Петербургского морского порта. В качестве заказчика чаще всего называется известный питерский предприниматель Илья Трабер по кличке “Антиквар”.

В свою очередь, сам господин Трабер гордо причисляет себя к членам команды Путина, и имеется много свидетельств, что так оно и есть. Характерно, что на место Маневича был назначен его первый заместитель, Герман Греф, которого пресса ошибочно причисляет к команде “молодых реформаторов”, в то время как он всегда был и по сей день остаётся членом путинской команды. Пусть из этих фактов наши читатели сами сделают свои выводы.

Часть 7

18 августа в Москву, уже во второй раз после майского визита, прилетел президент Чечни-Ичкерии Масхадов. Этому визиту предшествовала поездка секретаря Совета Безопасности РФ Рыбкина (естественно, в компании со своим заместителем Березовским) в Грозный.

Фон для визита Рыбкина и Березовского в Чечню был не самый удачный. Накануне, 5 августа, Масхадов потребовал от России компенсацию за ущерб, причинённый военными действиями. Он оценил его в 25,8 млрд. долларов.

Безотносительно справедливости или несправедливости этого требования, момент для него был выбран не самый подходящий. Разумеется, в той политической обстановке никто в России не собирался ничего чеченцам компенсировать, и этот демарш Масхадова ничего, кроме ненужной напряжённости, не создал.

Детали переговоров руководства Совбеза России с чеченскими властями в Грозном неизвестны, но, судя по его поведению, Масхадов во время этого своего визита в Москву был полон надежд и рассчитывал на какой-то прорыв. И Ельцин во время своей встречи с Масхадовым дал достаточно поводов считать, что эти надежды не были беспочвенны. (Разумеется, речь шла о признании независимости Ичкерии. Похоже, что именно этому была посвящена поездка руководства Совета Безопасности в Чечню).

Подготовка визита Масхадова в Москву была омрачена так и не решённой проблемой похищенных в Чечне российских журналистов. Дело было в том, что ещё 10 мая 1997 года специальный корреспондент принадлежавшей Гусинскому телекомпании НТВ Елена Масюк была похищена в Чечне вместе с оператором Ильей Мордюковым и звукооператором Дмитрием Ольчевым. Через месяц в Чечне таже похитили журналистов телепрограммы «Взгляд» Владислава Черняева и Ильяса Богатырёва, приехавших в республику снимать фильм «Торговля людьми».

Но за день до приезда Масхадова все журналисты чудесным образом были освобождены. Выкуп в размере 1,5 млн долларов США за команду Масюк выплатил Мост-банк Владимира Гусинского. Президент НТВ Игорь Малашенко заявлял, что за всеми похищениями в Чечне стоит вице-президент республики Ваха Арсанов, а Арсанов, в свою очередь, обвинял в этом похищении … Бориса Березовского!

Переговоры за закрытыми дверями один на один между Ельциным и Масхадовым продолжались полтора часа. Официальный их итог – договорённость о создании комиссии по подготовке двустороннего политического соглашения между Россией и Чечнёй. Неофициальный итог подвел Борис Ельцин: "Договорились не упираться, а идти навстречу друг другу". Судя по всему, Ельцин был готов зайти достаточно далеко: он даже согласился обсуждать "независимость там, или ещё, значит, что... как там её назвать...".

Характерно, что Ельцин, рассказывая об итогах переговоров, не упомянул 2001 год (к этому сроку, согласно майскому договору о мире, должен был решиться вопрос о статусе Чечни). В тоне Ельцина уже не было былой резкости. Не было категоричности хозяина, пригласившего Масхадова "отчитаться, как он там справляется с экстремистами в правительстве" (месяц назад президент говорил именно так).

Подводя итог переговорам, Ельцин сказал: “Надо совместную группу создать. Чтобы они сели и этот документ, этот договор вместе подготовили. Если эта группа о чём-то не договориться, как помните, это было у нас с Шаймиевым, Татарстаном, мы в конце сели вдвоём с Шаймиевым и, в конце концов, разрубили эти вопросы.

Так и мы с Асланом Алиевичем: эта группа что-то подготовит, что-то у них там не будет выходить, один, два, три вопроса, мы вдвоём сядем, и я думаю, что мы решим. Я, по крайней мере, готов идти на эти шаги. Готов! Просто так упрямиться, упираться – нельзя!”.

Тут важно то, что Ельцин исподволь проводил параллель между переговорами с Ичкерией и прошедшими за несколько лет до этого переговорами с Татарстаном, как бы пытаясь убедить Масхадова идти по тому же сценарию. По-видимому, это была домашняя заготовка. Вообще, Ельцин был значительно бодрее, чем во время майской встречи, и было видно, что в этот раз он к ней хорошо подготовился: он даже (в отличие от прошлого раза) не перепутал имя-отчество Масхадова.

Но вариант Татарстана не был для него догмой. Потому что дальше Ельцин сказал: “... конечно, всё равно это будет совместное экономическое пространство, это будет совместное оборонное пространство, авиационное пространство, … ну… и другие. Вот что самое главное!

Россия и Чеченская Республика Ичкерия... я хочу это движение повторить, что… и Аслан Алиевич сказал… всё равно будут вот так жить!” (Ельцин, поджав губы, сцепил свои ладони вместе и несколько раз потряс ими перед камерой).

Характерно, что Масхадов в ответном слове не стал отказываться от параллелей с Татарстаном и назвал переговоры “уважительными”. Он сказал: “Хватит воевать! Надо включить дипломатию!” и констатировал, что “у нас есть стратегический интерес” (в этот момент Ельцин одобрительно кивнул).

Ключевой, конечно, была фраза Ельцина о том, что “...всё равно останется совместное экономическое пространство…” и так далее. Очевидно, что это его “всё равно” не могло относится ни к чему другому, кроме как к признанию независимости Ичкерии. По всему было видно, что он внутренне смирился с тем, что признание независимости Чеченской Республики Ичкерия неизбежно. И что только так можно было раз и навсегда “разрубить этот вопрос”.

Есть много свидетельств тому, что на встрече Ельцин и Масхадов договорились именно об этом и приняли решение начать готовить соответствующие документы. Для этого, собственно, и была создана совместная рабочая группа. Подписание документов предполагалось провести во время ответного визита Ельцина в Чечню осенью этого же года.

Но, похоже, что тогдашние чеченские власти в силу неопытности посчитали, что всё уже случилось, и поэтому начали вести себя по отношению к Москве слишком задиристо. 3 сентября в Грозном провели первый расстрел по приговору шариатского суда, в то время как в России к тому времени уже не было смертной казни. Не удивительно, что Генпрокуратура РФ тут же возбудила уголовное дело по статье “убийство”.

Чеченские власти явно не хотели чуть-чуть потерпеть и проявить выдержку. Они решили, что было бы правильным реализовать свой суверенитет в одностороннем порядке, не дожидаясь официального признания Москвой их независимости. Разумеется, в Москве на это реагировали очень болезненно.

Дальше – больше. 9 сентября вице-президент Ичкерии Ваха Арсанов в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы» пообещал публично расстрелять руководство России, обвинив его в «геноциде чеченского народа». Российское правительство спустя два дня потребовало от руководства Чечни официального опровержения высказываний Арсанова. Но их не последовало. Вместо этого 13 сентября Масхадов наградил боевиков, участвовавших в рейде на Будённовск (включая самого Басаева), орденами “Герой нации”. Это при том, что в России их вполне справедливо считали террористами.

Тем не менее, в тот же день, 13 сентября, в Дагомысе провела первое заседание та самая рабочая группа, которая была создана на встрече Масхадова и Ельцина в Москве 18 августа. Перед этой группой была официально поставлена задача подготовить текст всеобъемлющего политического договора между Чеченской Республикой Ичкерия и Российской Федерацией.

Очевидно, что Масхадов был вынужден балансировать между Кремлём и радикалами внутри самой Чечни. Москва настоятельно предлагала ему двигаться по “татарстанскому” сценарию, а радикалы – прекратить вообще все контакты с “бывшей метрополией” и начать в одностороннем порядке строить независимое шариатское государство. Поэтому он попеременно пытался найти компромисс то с одной партией, то с другой.

Но все его попытки двигать процесс нормализации отношений с Россией и, в конечном итоге, без конфронтации и излишней напряжённости привести Ичкерию к независимости, обе партии расценивали как его слабость.

Масхадов, несомненно, был выдающимся полководцем. И, скорее всего, неплохим политиком. Но беда состояла в том, что компромисса, которого он искал, попросту не существовало. Даже пойди Ельцин на признание независимости Ичкерии, радикалы начали бы требовать от России многомиллиардной компенсации, признания 400-летнего геноцида и других подобного рода вещей, которые, конечно же, не привели бы к нормализации отношений.

Внутри Чечни они бы вынудили Масхадова начать строительство исламского государства, к тому же ещё и густо замешанного на общинном праве – адатах. И всё вместе это, рано или поздно, всё равно кончилось бы внутренними конфликтами с прозападной или даже просто светской частью чеченского общества, конфронтацией с Россией и катастрофой.

Нужно понимать, что и в Москве тоже не было консолидированной позиции по отношению к Чечне. Отнюдь не все стремились во что бы то ни стало решить проблему взаимоотношений с ней. И уж точно – не любой ценой. Многие в среде военных и силовиков не считали признание независимости Чечни хорошей платой за мир. Напротив, это трактовалось не иначе, как начало “развала России”. Генералитет (как армейский, так и милицейский) по-прежнему считал Хасавюрт унижением армии, а Лебедя – предателем.

И все эти чеченские “фокусы” с требованием репараций и демонстративными расстрелами по приговору шариатских судов лишь подливали масла в огонь, давали московским критикам идеи независимости Ичкерии дополнительные козыри и только укрепляли их позиции.

Настораживала Москву и внешнеполитическая активность Масхадова. После встречи с Ельциным он выехал “на отдых” в Турцию, где имел встречи с людьми, имевшими отношение к руководству страны, а оттуда вылетел в США по приглашению турецкого бизнесмена Беркана Яшара и фонда Карнеги. В Вашингтоне 14 ноября он встретился со специальным советником госсекретаря США Стивеном Сестановичем.

Характерно, что для организации этой встречи он обратился за помощью к послу России в США Юлию Воронцову. И тот, по согласованию с Кремлём, оказал ему необходимое содействие, но (это специально акцентировалось) как руководителю российского субъекта федерации.

Сам факт поездки Масхадова в Турцию и США был довольно настороженно воспринят в Кремле и на Смоленской площади. Но если бы визиты Масхадова в Анкару и Вашингтон этим и ограничились, то это не вызвало бы слишком болезненной реакции, поскольку в Турции он не имел каких-либо встреч с официальными лицами, а со Сестановичем он осуждал вполне нейтральные вопросы, вроде статуса миссии ОБСЕ в Чечне и тому подобные.

Но, кроме этого, Масхадов по приглашению министра обороны США Уильяма Коэна посетил Пентагон (а по неподтверждённым данным – ещё и штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли). И о чём он там беседовал – неизвестно. В прессе была лишь информация о том, что в Пентагоне он “делился своим боевым опытом”. Более-менее понятно о каком боевом опыте шла там речь.

После таких демаршей, все московские сторонники жёсткой линии по отношению к Чечне подняли голову. Информация о визитах Масхадова легла Ельцину на стол, и это переполнило чашу его терпения. Его визит в Чечню был отменён, а работа над всеобъемлющим договором постепенно прекратилась.

В сети есть интервью сына Аслана Масхадова Анзора, в котором он утверждает, что отец ему рассказывал, будто бы Березовский был тем человеком, который отговорил Ельцина от признания независимости Чечни. Что, мол, текст договора был уже готов, и оставалось только его подписать.

Если это и так, то это лишь означает, что Березовский просто признал очевидное: после столь обнадёживавшей августовской встречи Ельцина с Масхадовым чеченская сторона совершила слишком много опрометчивых и недружественных шагов по отношению к Москве и, таким образом, ослабила позиции тех людей в окружении Ельцина, которые стремились решить вопрос в пользу признания чеченской независимости.

Вряд ли Совбез РФ в лице Березовского и Рыбкина (которые были сторонниками признания чеченской независимости) готов был в тот момент противостоять одновременно примаковскому МИДу, Минобороны, МВД, ФСБ и СВР. Тем более, что Березовский 5 ноября указом президента был уволен с должности заместителя секретаря Совбеза РФ и дальше осуществлял свою деятельность лишь как советник Юмашева.

Его увольнению предшествовал ряд важных событий. Начиная со второй половины августа Березовский и Гусинский начали открытую борьбу с правительством Черномырдина. Для начала они опубликовали несколько компрометировавших Немцова и Коха материалов. Это была информация о том, что они заключили контракты на написание книг и получили за это гонорары.

Разумеется, в этом не было ничего противоправного. Писательская и преподавательская деятельность была официально разрешена для госслужащих. Но контролируемые этими двумя олигархами СМИ подняли беспрецедентную шумиху вокруг этого, пытаясь представить дело таким образом, что речь тут шла о какой-то грандиозной афере.

В сентябре они добились возбуждения против Коха уголовного дела якобы по поводу незаконного приобретения им квартиры. (Речь шла о квартире в 70 квадратных метров на семью из четырех человек). Это тоже подавалось как доказательство чудовищной коррупции, которая проникла в правительство России. (Забегая вперед, скажем, что это дело быстро заглохло и не имело никакого продолжения. А в конце 1999 года оно и вовсе было тихо прекращено прокуратурой в связи с подоспевший к тому моменту амнистией).

Немцов, памятуя об обещании Ельцина всегда его принимать, решил пойти к президенту и всё ему объяснить. Но тут вдруг оказалось, что это было совсем не так просто. Немцов банально не мог дозвониться до Ельцина. А когда он обратился к Юмашеву с просьбой организовать такую встречу, Юмашев начал выдвигать свои условия. Он предложил Немцову все вопросы, которые тот собирается понять на встрече с Ельциным, предварительно обсудить с ним. Разумеется, это объяснялось исключительно заботой о здоровье президента.

Когда Немцов сообщил Юмашеву, что он собирается обратится к Ельцину с предложением уволить Березовского с должности заместителя секретаря Совбеза РФ, Юмашев выступил категорически против. Он также предупредил его, что в случае увольнения с государственной должности у Березовского будут развязаны руки, и тогда он с удвоенной энергией начнёт борьбу с правительством, а после этого никакие компромиссы будут уже невозможны.

Тем не менее, после почти двухмесячных препирательств Немцов и Чубайс добились аудиенции у Ельцина. И хотя Ельцин на удивление легко согласился на увольнение Березовского, сама встреча не дала того эффекта, на которых они рассчитывали.

Было заметно, что Юмашев и Татьяна соответствующим образом подготовили Ельцина, и тот стал относится к Немцову и Чубайсу с недоверием. Доподлинно неизвестно, как Юмашев и Татьяна подали Ельцину суть конфликта между правительством, с одной стороны, и Гусинским и Березовским – с другой, но ещё 6 августа при открытии часовни Бориса и Глеба на Арбатской площади Ельцин сказал Немцову: “Я устал вас защищать”.

По всей видимости, Ельцину вся эта история была подана как конфликт “молодых реформаторов” с прессой. Что они не смогли найти общий язык с журналистами, и теперь ситуацию было уже не исправить, а лучше всего было дистанцироваться от них, поскольку началась открытая травля правительства, и сделать ничего было нельзя.

Разумеется, Ельцину не было сказано, что этот “конфликт с прессой” был тщательно срежиссирован и управлялся теми самыми олигархами, которых сам Ельцин наделил огромной властью в СМИ. Что причиной конфликта стал аукцион по “Связьинвесту”, результаты которого их не устроили, и что за всем этим сюжетом стояло стремление Березовского и Гусинского поставить правительство под свой контроль.

Судя по тому, как Ельцин реагировал на этот конфликт, Юмашев представил ему дело таким образом, что “молодые реформаторы” слишком близко сошлись с некоторыми банкирами, что “нет дыма без огня”, и что не такие уж они были бессребрениками, какими хотели казаться. Их шашни с одними олигархами вызвали ревность других, и всё это стало достоянием гласности и так далее.

Впрочем, Ельцин вряд ли был настолько наивен, чтобы принять это за чистую монету. Он был достаточно опытен и прагматичен и отдавал себе отчёт в том, что такого рода “конфликты с прессой” не возникают на пустом месте. Видимо, он просто не очень дорожил этим правительством. Во всяком случае, “Семье” он доверял намного сильнее и уж точно не хотел лишаться её поддержки.

К тому же, наверняка “Семья” убедила его в том, что в России было достаточно профессионалов-технократов, из которых можно было сформировать ещё десяток таких правительств, и не было нужды рисковать своим реноме и углубляться в этот конфликт, защищая людей, которые сами себе всё испортили.

Однако Ельцин всё же предпринял попытку прекратить этот конфликт. 15 сентября он пригласил к себе в Кремль Михаила Ходорковского, Владимира Гусинского, Александра Смоленского, Владимира Потанина, Владимира Виноградова и Михаила Фридмана. И обратился к ним с предложением прекратить нападки на правительство.

Судя по составу участников, Ельцину так толком и не объяснили цель этой встречи, поскольку на ней отсутствовал главный драйвер этой войны – Березовский. А из остальных ельцинских гостей в войне против правительства активно участвовал только один Гусинский. В результате встреча превратилась в пустую формальность и никакой цели не достигла.

Тут важно отметить, что к тому времени все приглашённые на эту встречу бизнесмены уже имели достаточно ясное представление о том, какова степень вовлечённости Ельцина в текущие внутренние проблемы страны, и отдавали себе отчёт в том, кто формировал позицию Ельцина и в чью пользу. Они прекрасно понимали, что участвовали в спектакле, устроенном Юмашевым для демонстрации собственной “объективности”. И они также понимали, кто в реальности должен был дать команду прекратить эту войну. И прекрасно знали, что такой команды не последует.

Так или иначе, но Ельцин предпочёл дистанцироваться от этого конфликта и полностью перепоручил этот вопрос “Семье”, то есть тем людям, которые доказали ему свою верность и эффективность, которые обеспечили ему победу на выборах и вот уже больше года помогали ему управлять страной в ситуации, когда по состоянию здоровья у него не было возможности с прежней энергией заниматься этой тяжёлой работой.

Сразу после отставки Березовского разразился скандал, который вошел в историю под названием “дело писателей”. Фактическая сторона дела не стоила выеденного яйца. Как известно, Чубайс после отставки с должности первого вице-премьера в январе 1996 года был нанят на работу в избирательный штаб Ельцина. Ему за эту работу хорошо заплатили (недавно Ходорковский говорил о сумме в два-три миллиона долларов).

У Чубайса возникла идея заказать тем своим коллегам, с которыми он делал приватизацию, книгу о том, как всё это происходило, и заплатить им за это гонорар, большую часть которого они должны были бы внести в качестве взноса в создаваемый Чубайсом “Фонд защиты частной собственности”, который должен был возглавить Егор Гайдар. Источником для гонораров были те самые деньги, которые Чубайс заработал в ходе избирательной кампании Ельцина.

Каждый из авторов будущей книги (сам Чубайс, ушедший ещё в августе в отставку Кох, пришедший на его место Максим Бойко, первый заместитель Юмашева Александр Казаков и глава Федеральной службы по несостоятельности и банкротствам Петр Мостовой) получил 100 тысяч долларов в качестве гонорара, с которых сразу же было уплачено 35 тысяч подоходного налога (в то время ещё не было “плоской шкалы” НДФЛ в размере 12%), а 55 тысяч – перечислены в “Фонд защиты частной собственности” в качестве пожертвования. Фактически в распоряжении авторов осталось по 10 тысяч долларов, которые и были реальным гонораром за их работу.

Авторы были совершенно уверены в том, что в их действиях не было ничего предосудительного, и указали эти гонорары в своих декларациях о доходах (откуда, собственно, Гусинский с Березовским и узнали о самом факте выплаты этих гонораров).

Но, разумеется, прессу не интересовали настоящие обстоятельства дела. Более того, никто из “независимых” журналистов даже не удосужился взять интервью у самих фигурантов этого скандала и поинтересоваться их оценкой того, что произошло. Вмиг были забыты все стандарты честной журналистики: двойной фактчекинг, слово обеим сторонам и так далее.

Более того, когда Кох обратился даже не к руководству ОРТ и НТВ (тут он прекрасно понимал, что эфира ему не дали бы), а к государственному каналу РТР с просьбой предоставить ему возможность публично выступить и объяснится, то руководитель канала Николай Сванидзе отправил его к своему тогдашнему заместителю Михаилу Лесину, а тот, будучи хорошим знакомым Коха, доверительно сообщил ему, что это попросту невозможно: на этот счёт есть прямой запрет Юмашева.

Кох ещё попытался сопротивляться и дал интервью газете “Коммерсант”, в котором высказал недоумение по поводу двойных стандартов российских прессы. Почему, мол, Ельцину и Лужкову можно было выпускать одну книжку за другой и получать за них гонорары, а когда дело коснулось его и его товарищей, то вдруг выяснилось, что это коррупция и кошмар?

Но эту попытку Коха резко пресёк Чубайс. В приватном разговоре он сказал Коху, что упоминание в контексте “дела писателей” гонораров Ельцина – это прямой путь в тюрьму. И что, если Кох хотел попробовать сыграть в эту игру, то он, Чубайс, в этом ему не помощник, и пусть в таком случае Кох пеняет на себя. После этого Чубайс начал публично каяться и говорить, что теперь-то он понял: гонорар был слишком высок, и он, получив его, совершил необдуманный поступок, в котором глубоко раскаивался.

Команда Чубайса в этом противостоянии была обречена. Силовики, давно с подозрением относившиеся к “молодым реформаторам”, с удовольствием приняли сторону олигархов. Березовский, освободившись от обязанностей госчиновника, смог полностью посвятить себя борьбе с Чубайсом и Ко. Все подконтрольные Гусинскому и Березовскому медиа начали азартно травить правительство.

Досталось всем. Не были забыты и Черномырдин с Немцовым: Березовский не мог простить им историю с несостоявшимся назначением его на пост председателя совета директоров Газпрома. А уж команде Чубайса за “Связьинвест” – и подавно: тут и медиа Гусинского, и его связи в московских властных коридорах (прежде всего – в московской прокуратуре) заработали на полную мощность.

Тем не менее, всю осень правительство (и прежде всего – его экономический блок) продолжали ту работу, которую оно начало ещё задолго до всех скандалов. 17 сентября Россия вступила, наконец, в Парижский клуб – организацию государств, предоставляющую кредиты другим странам и координирующую свои действия по их возврату.

Это был важный шаг к интеграции в международную финансовую систему и для возврата долгов СССР, которые Россия приняла на себя. Членство в Парижском клубе было почти обязательным атрибутом влиятельности в мире. Все страны «большой семёрки» были членами Парижского клуба, а наиболее важные решения этого клуба должны были получать её (“семёрки”) одобрение. Только после вступления России в клуб российский президент стал равноправным участником саммитов, а сама «семёрка» была официально переименована в «восьмёрку».

Также Минфин во главе с Чубайсом добился 25-летней отсрочки по выплате Россией 32 млрд долларов долга Лондонскому клубу. (В отличие от Парижского, в который входят государства-кредиторы, Лондонский клуб объединяет частные коммерческие банки из развитых стран. На выдаваемые ими кредиты не распространяются государственные гарантии, поэтому они вынуждены сами, сообща, решать проблемы, возникающие из-за неспособности стран-должников своевременно обслуживать внешнюю задолженность).

Всё это тоже, разумеется, позитивно сказалось на общем экономическом положении России. Инфляция заметно снижалась, и появилась надежда на то, что экономический спад, начавшийся ещё на рубеже 80-х и 90-х, будет, наконец, преодолён.

Но все эти очевидные успехи правительства по понятным причинам не были освещены в прессе. Пресса неделями только и делала, что рассказывала про “дело писателей” и про то, какой кошмар творился в правительстве.

Уже через пару дней после начала скандала Ельцин с подачи Юмашева уволил всех фигурантов “дела писателей” (за исключением Коха, который уволился ещё в августе, и Чубайса). Но он уволил Чубайса с должности министра финансов. Это при том, что за пару недель до этого журнал Euromoney на основе экспертного опроса ведущих финансистов мира признал Чубайса “лучшим министром финансов в мире”.

Вместо Чубайса министром финансов был назначен депутат Думы от фракции “Яблоко” Михаил Задорнов, который вряд ли был лоялен черномырдинской команде и скорее являлся компромиссной фигурой между Думой и администрацией президента. Так же Ельцин уволил Немцова с должности министра топлива и энергетики, назначив на неё немцовского протеже Кириенко (видимо, Кириенко за полгода работы в Москве успел убедить “Семью” в своей лояльности и готовности ради карьеры отказаться от своего покровителя – Немцова).

И Чубайс, и Немцов всё ещё оставались первыми заместителями Черномырдина, но их авторитет в чиновничьей среде оказался сильно подорван. Все поняли, что они больше не пользовались поддержкой и покровительством президента. Немцов окончательно утратил статус “преемника”, и пресса по этому поводу открыто злорадствовала и говорила о нём как о “наследнике” уже в прошедшем времени.

Неудивительно, что в рамках уже возбужденного в отношении Коха уголовного дела, всех фигурантов “дела писателей” начали вызывать на допросы. И даже сам факт их хождения в прокуратуру подробно смаковали в прессе. Всерьёз обсуждался вопрос об их аресте, и всё это вызывало неподдельный восторг у журналистов, которые, видимо, искренне считали, что они находились на переднем крае борьбы с коррупцией.

“Дело писателей”, конечно же, через пару месяцев заглохло, поскольку при всём желании там невозможно было найти следов каких-либо злоупотреблений. Но свою задачу Березовский и Гусинский решили – в сознании народа до сих пор Чубайс и его команда остаются синонимом жульничества и коррупции.

Нужно заметить, что с момента аукциона по “Связьинвесту” и до “дела писателей” Юмашев пытался выставить себя нейтральным арбитром, который стремился только к тому, чтобы конфликтовавшие стороны примирились, и война между медиа-олигархами и правительством прекратилась. Периодически он даже порывался уйти в отставку, как бы демонстрируя, что он вовсе не держался за своё место и, если это приведёт к миру, готов был его лишиться.

Но все понимали, что это была всего лишь поза. Во-первых, потому что его уход никак не помог бы правительству в борьбе с ангажированными медиа, а во-вторых, было очевидно, что его влияние на президента определялось не должностью, которую он занимал, а той личной близостью к Ельцину, которая фактически сделала его членом президентской семьи.

В реальности Юмашев, конечно же, был активным игроком на стороне Березовского и Гусинского, и наиболее ярко это выразилось в случае с созданием канала “Культура”. Дело было в том, что к 1997 году Пятый (питерский) федеральный телевизионный канал оказался банкротом. Власти Санкт-Петербурга финансировать его не хотели, да и не имели такой возможности, а федеральные власти тоже не горели желанием тратить бюджетные деньги на поддержку низкорейтингового телевидения.

В среде крупных предпринимателей к тому моменту тоже созрело понимание, что информационная олигополия Березовского и Гусинского угрожала не только правительству, но и им тоже. Поэтому Потанин, встретившись с Черномырдиным, предложил ему проект, аналогичный тому, который в 1994 году реализовал Березовский с Первым каналом, превратив его в ОРТ. Черномырдин, разумеется, поделился этой идеей с Газпромом и привлёк к его обсуждению Чубайса с Немцовым.

Действительно, если Березовский мог взять метровый канал и начать его финансировать, то почему этого нельзя было сделать его оппоненту Потанину? Таким образом разрушалась пресловутая олигополия двух медиа-олигархов, и на информационном рынке начиналась конкуренция. Причём не только конкуренция денег, но и конкуренция идей и мнений.

Юмашеву трудно было оппонировать этой очевидно здравой идее. Но он также понимал, что Березовский с Гусинским будут категорически против этого. Однако, будучи атакован с двух сторон Чубайсом и Немцовым, он сделал вид, что согласен, и дал зелёный свет для подготовки соответствующего указа президента. Достаточно быстро такой указ был подготовлен, все необходимые визы собраны, и он пошёл на подпись Ельцину.

Однако 25 августа из-под пера Ельцина вышел совсем другой указ. В соответствии с ним учреждался федеральный телевизионный канал “Культура”, как ещё один метровый канал ВГТРК, наряду с РТР. А уже 1 ноября он начал вещание на частоте бывшего Пятого канала.

Но поскольку его финансировать было нечем, то основным контентом телеканала «Культура» в первые годы работы были архивы Госфильмофонда, а также отдельные передачи и документальные фильмы, ранее шедшие на РТР и «Российских университетах». Причинами этого являлись хроническая недофинансированность канала, а также в целом небольшие объёмы производства передач о культуре в 90-е годы.

Также в программной сетке присутствовали выпуски информационной программы РТР “Вести”. Они были короткими по хронометражу, имели своих ведущих и анонсировались как «Новости». Немаловажную роль в первоначальной сетке вещания играл блок программ петербургского производства, главным подрядчиком которого стала ТРК «Петербург».

Очевидно, что этот канал был создан лишь для того, чтобы исключить появление метрового канала, конкурирующего с созданной Юмашевым (при полной поддержке Ельцина) медийной олигополии, которая позволяла сохранять контроль над информационным пространством страны. И все в правительстве и в деловых кругах это хорошо поняли.

Часть 8

Как мы уже говорили, стремление Ельцина несколько отстраниться от внутренней повестки, позволило ему целиком сосредоточится на внешнеполитической деятельности.

25 сентября в Москву с официальным визитом (для него - впервые) прибыл президента Франции Жак Ширак. Сейчас уже невозможно с точностью сказать, какова была цель этого визита. Вряд ли это было получение ордена “За заслуги перед Отечеством 1-ой степени”, который ему в Кремле торжественно вручил Ельцин. И, конечно же, не открытие французского лицея в в Москве.

Однако он приехал и журналисты тогда писали, что целью его визита было обсуждение “новой системы безопасности в Европе”. И Ельцин и Ширак считали, что Североатлантический альянс (в военную организацию которого Франция тогда, как известно, не входила) сам по себе не может быть гарантом европейской безопасности.

Они намеревались активизировать другие европейские организации, в первую очередь ОБСЕ, которая находилась в тени НАТО. Тогда и возникла идея разработать “Хартию европейской безопасности”. Однако за океаном к этой идее отнеслись с опаской: Вашингтон продолжал делать ставку на НАТО.

Видимо переговоры Ельцина (и Примакова) с Шираком на эту тему прошли успешно, судя по тому, что Ельцин устроил в честь Ширака ужин в ресторане “Царская охота” в подмосковной Жуковке, на котором они оба были без пиджаков, много ели и пили, а еще больше улыбались и обнимались.

Буквально через пару недель, 9 - 11 октября, Ельцин приехал на заседание Совета Европы в Страсбург. Там они снова встретились с Шираком. Перед началом официальной части визита Ельцин с Шираком отужинали в знаменитом ресторане эльзасской кухни “Ше Ивонн” и даже выглянули из окон этого ресторана с бокалами белого эльзасского вина в руках и поприветствовали журналистов.

Именно во время этого визита во Францию Ельцин впервые публично заявил: “Я как президент должен первым показывать всем пример, как надо соблюдать Конституцию. Поэтому еще раз говорю: нет, на третий срок я не буду выставлять свою кандидатуру и ради этого изменять Конституцию России. Нет, Конституция как есть, так и будет. Мои два срока пройдут, значит, будем надеяться, что появится молодой президент - энергичный, боевой демократ..."

Во время одного из официальных заседаний европейских лидеров, Ельцин демонстративно уединился с немецким канцлером Колем. И через короткое время было объявлено о создании некоего союза “Россия-Германия-Франция”. Примаков не мог скрыть радости на сияющем лице: он по инерции продолжал еще советскую политику раскола Североатлантического альянса.

В чем суть созданного Ельциным, Шираком и Колем союза объяснено не было, но анонсируя создание этого союза Ельцин заявлял, что "мы сами способны в Европе серьезно объединиться и жить нормально. Чтобы люди наши жили комфортно, спокойно, без опаски, ну и материально хорошо… У нас все для этого в Большой Европе есть… Нам не нужен какой-то дядя со стороны».

То есть всем стало ясно, что вместо того, чтобы стремиться к интеграции в альянс западных демократий (а это до сих пор было официальной позицией Москвы), Россия взяла курс на его раскол и доминирование в Европе уже без США. Будем откровенны, удивляться было нечему: в этом и был смысл замены Козырева на Примакова. И эту рокировку Ельцин сделал вполне осознанно и, прежде всего, именно для этой цели.

Американцы, конечно, предприняли ряд шагов, с тем чтобы предотвратить такой раскол. И это им легко удалось, поскольку вряд ли Франция и особенно Германия, всерьез собирались менять своего стратегического союзника. Но однажды этот союз все же выстрелил (уже во время правления Путина) когда в 2003 году Россия, Германия и Франция вместе выступили против американской интервенции в Ирак.

Однако, в тот момент Ельцин считал себя триумфатором и очень довольный собой вернулся в Москву: его подсознательное и иррациональное соперничество с США получило очередную подпитку. Примаков знал эту слабость Ельцина и целенаправленно бил в эту точку. Ельцин все же был слишком русским, чтобы не быть хоть немножечко имперцем.

2 ноября Ельцин со своей обычной свитой (но прихватив еще с собой зачем-то Немцова) вылетел в Красноярск на неформальную встречу “без галстуков” с японским премьер-министром Рютаро Хасимото.

На этой встрече оба главы государств демонстрировали внезапно возникшие у них вдруг очень близкие и дружеские отношения и объявили, что теперь они на “ты” и называют друг друга “Рю” и “Борис”. Нетрудно догадаться, что такого рода “дружба” у Ельцина всегда возникает во время обильного злоупотребления спиртными напитками. Не стала исключением и эта его встреча. Немцов много раз потом описывал эту встречу и честно признавался, что Ельцин в течении почти всего этого неформального саммита был сильно навеселе.

В ходе этой встречи, во время рыбалки, Ельцин без согласования с МИД РФ и своими ближайшими помощниками вдруг заявил “другу Рю”: “...Чтобы заключить мирный договор, мы должны прямо сейчас разрешить территориальную проблему… Я хочу, чтобы сегодняшний день встал в один ряд с датой подписания российско-японского договора 1855 года, по которому граница была определена между Урупом и Итурупом. Необходимо двигаться вперед. Я хочу разрешить территориальную проблему в период еще моего президентского срока”.

Судя по этому его высказыванию, речь шла даже не о реализации включенной по настоянию Никиты Хрущева в Совместную советско-японскую декларацию 1956 года статьи о передаче Японии после заключения мирного договора группы островов Хабомаи и острова Шикотан, а о ничем не оправданной и не имеющей юридического обоснования сдаче “с барского плеча” всех южных Курил, включая самые крупные и освоенные острова Кунашир и Итуруп. В статье японской газеты “Санкэй симбун” говорилось о том, что “Ельцин обещал подарить другу Рю все спорные острова”.

Демонстрируя свою решимость во что бы то ни стало исполнить задуманное, Ельцин принял перед Хасимото боксерскую стойку, демонстрируя готовность сокрушить всех противников. В ответ увлекавшийся японским фехтованием на палках «кэндо» Хасимото тоже изобразил боевую позицию.

Как рассказывал впоследствии сам Немцов, он и сопровождавший Ельцина пресс-секретарь С. Ястржембский, бросились «на коленях умолять» своего шефа отказаться от опрометчивого и политически весьма опасного для президента шага. Однако Ельцин был неумолим. Отвечая на предупреждения своих помощников по поводу весьма вероятного возмущения оппозиционной ему Государственной Думы (вплоть до импичмента), он пренебрежительно бросил: «В обществе могут быть разные мнения, но я всё это отшвырну». При этом, обращаясь к Немцову, неожиданно приказал: «Вы у нас отвечаете за общественное мнение. Приказываю ежедневно освещать этот вопрос на российском телевидении».

(Почему Ельцин решил, что именно Немцов отвечает за общественное мнение - так и осталось загадкой. В этом его пассаже как в капле воды отразилось его понимание того, как устроена в России власть и кто в ней за что отвечает).

Наутро, придя в себя после “веселой” рыбалки, Ельцин все же осознал, чем может закончиться для него такой рискованный шаг, как передача всех спорных островов Японии. Посовещавшись (в том числе и с японцами) обе стороны решили официально заявить «о стремлении российского президента заключить мирный договор с Японией не позднее 2000 года».

Так как японское правительство всегда занимало позицию, что мирный договор с Россией (а ранее - с СССР) не может быть заключен без решения проблемы “северных территорий”, то японцы это все равно восприняли это как свою победу: хоть сейчас эта проблема не решена, но президент России взял на себя обязательство решить ее до конца тысячелетия. В конце концов ждали больше пятидесяти лет, подождем еще три года - решили они.

Чем закончилась эта история вам, дорогие читатели, объяснять не нужно: на дворе уже 2024 год, а проблема “северных территорий” так до сих пор не решена. Более того: теперь Россия и Япония от ее решения дальше, чем были тогда, осенью 1997 года.

Мы, кстати, не имеем ответа на вопрос: правы ли были Немцов и Ястржембский отговорив Ельцина от его намерения. Чем бы закончился скандал в Думе - неизвестно (скорее всего - ничем), зато вопрос с мирным договором был бы решен, а японские инвестиции могли бы превратить депрессивный российский Дальний Восток в регион экономического процветания.

(Как, кстати, мы не считаем, что и увольнение Березовского с поста заместителя секретаря Совбеза РФ (пролоббированное Чубайсом и Немцовым) было очевидно позитивным действием. Березовского это никак не ослабило в борьбе с ними, но зато лишило его определенных рычагов влияния на процесс признания независимости Чечни-Ичкерии (а он был драйвером этого процесса).

В результате Масхадов не получил от Ельцина никакой независимости, что ослабило его позиции внутри самой Чечни и власть там постепенно перешла в руки радикалов. Чем это в итоге закончилось - всем известно. Но это уже совсем другая история).

В рамках визита в Красноярск у Ельцина, как обычно, было предусмотрено “общение с народом”. И в этот раз Ельцин, проезжая по городу, тоже остановил машину и смело пошел в толпу. Его сразу окружили традиционные в таких случаях бабушки (Красноярск - рабочий город и в будние дни мало кто, кроме пенсионеров, слоняется без дела по улицам). Тут-то и стало понятно, зачем Ельцин прихватил с собой Немцова.

Ельцин всячески выказывал свое расположение к Немцову и даже прямо говорил, что он рассматривает его как своего преемника. Он демонстративно поручал Немцову исполнение тех или иных “пожеланий трудящихся”, втягивал его в дискуссию и пытался выставить его в наилучшем свете. Это было полной неожиданностью для Немцова. После многих недель “опалы” и недовольства (“я устал вас защищать”) Ельцин вдруг внезапно снова воспылал к нему отеческой любовью.

Уже в администрации Красноярского края, на подписании договора о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти РФ и органами государственной власти Красноярского края, Таймырского (Долгано-Ненецкого) и Эвенкийского автономных округов, Ельцин опять выставил вперед Немцова и именно он, как первый вице-премьер, подписал этот договор от лица Российской Федерации.

На этой церемонии Ельцин снова говорил о Немцове: “... я предложу вам… Вы думаете просто так к вам приехал первый заместитель председателя правительства? Молодой, первый зам.! Я хочу, чтобы он был как бы представителем президента по выполнению этого договора, по выбиванию тех вопросов, которые иногда у вас занимают много труда и прочее… Если вы не возражаете, то есть стул, есть место, есть микрофоны… Похлопаем ему…”

И дальше он оставил отвечать Немцова на вопросы журналистов ясно дав понять, что Немцов не просто первый вице-премьер, но еще и доверенный человек самого президента. Что это было? Неожиданное прозрение Ельцина? Пароксизм самодурства? Ему вдруг захотелось поиграть с Немцовым в кошки-мышки?

Нам кажется, что все было значительно прозаичнее. Скорее всего он просто забыл, что усилиями прессы рейтинг Немцова драматически упал и по старой памяти захотел выйти к людям в компании с тем, кого народ (по его мнению) любит. Он уже однажды исполнял этот трюк, когда во время предвыборной кампании ездил в Чечню. Тогда, если вы помните, он тоже захватил с собой Немцова, который был очень популярен среди чеченцев из-за своей антивоенной позиции.

Так или иначе, но сама идея взять с собой в поездку Немцова выглядит как полная импровизация лично Ельцина. В рамках своих служебных обязанностей Немцов не имел никакого отношения к российско-японским отношениям, особенно по такому чувствительному вопросу как “северные территории”. Очевидно, что этот эпизод выпадал из общей концепции Юмашева и случился лишь потому, что Ельцин сам, напрямую, позвонил Немцову и пригласил его с собой в Красноярск.

Не неожиданное возвращение Немцова из опалы на этом не закончилось. Из Красноярска он улетел в Китай готовить визит туда Ельцина. Уже в рамках своих полномочий, как первый вице-премьер, курирующий ТЭК, он должен был подготовить для подписания меморандум о сотрудничестве России и Китая в освоении газовых месторождений Восточной Сибири (Ковыкта) и совместном строительстве газопроводов.

Немцов был в одним из тех, кто 10 ноября (уже через неделю после Красноярска) встречал Ельцина в Пекине. На кадрах кинохроники видно, как Ельцин особенно долго и тепло с ним здоровается и не скрывает своего к нему расположения.

Сам визит Ельцина был достаточно продуктивным. Он провел переговоры с Председателем КНР Цзян Цзэминем, подписал упомянутый выше меморандум, несколько других документов об экономическом сотрудничестве и очень важный договор о демаркации границы и совместном использовании островов находящихся в пограничной зоне реки Амур, который положил конец многолетним спорам о принадлежности тех или иных островов. (Напомним, что эти споры еще во времена СССР привели в 1969 году к вооруженному конфликту между СССР и КНР за остров Даманский).

На протокольной видеохронике этого визита Ельцин выглядит вполне бодрым, хоть и осунувшимся и уставшим (что вполне объяснимо после красноярского “веселья”). Однако одна деталь бросается в глаза: его все время сопровождает охранник. Даже во время обхода почетного караула бодигард не отстает от него ни на шаг.

Это выглядит очень странно. Обычно, кроме бравых гвардейцев в красивых старинных мундирах с саблями наголо, глав государств, во время обхода почетного караула, не сопровождает никто. А охрана хоть и держится поблизости, но старается в камеру не попадать. Даже помешанный на собственной безопасности Путин соблюдает этот протокол.

Но во время этого визита, следом за Ельциным все время по пятам шел охранник и это выглядело крайне странно. Скорее всего Ельцин себя неважно чувствовал и поэтому из опасения, что он может в любую минуту упасть в обморок, Ельцина сопровождал здоровенный охранник, готовый тут же его подхватить, чтобы он не упал на асфальт и не осрамился на весь мир. (Видимо, все же, состояние, в котором Ельцин “дарил японцам острова” не прошло для него бесследно).

Другой особенностью этого визита было то, что Ельцин помимо жены, Наины Иосифовны, взял с собой в поездку дочь Татьяну, которая присутствовала на всех официальных мероприятиях и сидела рядом с отцом.

Через короткое время, 2 декабря, Ельцин отправился с официальным визитом в Швецию. И в этот раз Немцов опять оказался в составе делегации. Визит был наполнен множеством красочных парадов и церемоний, поскольку Ельцина по протоколу принимал король Швеции Карл Густав XVI. В этот раз, обходя вместе с королем почетный караул, Ельцин обошелся без охранника.

Но не смотря на все формальности, в ходе этого визита были достигнуты и некоторые экономические договоренности. В частности, был реструктуризирован на долгий срок долг СССР перед Швецией. Кроме этого, Немцов и Вяхирев, с помощью Ельцина пытались продвигать на шведский рынок российский газ.

Однако, не случайно популярный шведский таблоид “Aftonbladet” дал информацию о приезде российской делегации под заголовком "Московский цирк приехал в провинцию!", имея в виду не только излишнюю пышность церемонии (в кортеже Ельцина были драгуны, а к многочисленной личной охране президента шведы со своей стороны добавили еще 600 человек), но и справедливо ожидая забавных сцен, неожиданных и эксцентричных фокусов.

И Ельцин не заставил себя ждать. Вечером на пресс-конференции он неожиданно объявил, что Россия в одностороннем порядке сокращает на одну треть количество ядерных боеголовок. "Нам надо довести вопрос до конца, до полного уничтожения ядерного оружия!"

Пресс-секретарь президента Сергей Ястржембский тут же поспешил успокоить взволнованную публику, разъяснив, что президент имел в виду лишь перспективы сокращения "мировых ядерных арсеналов, и то при определенных условиях".

Впрочем, трюк с "секвестром боеголовок" мог произвести впечатление только на провинциальных шведов. Ведь Ельцин не впервые импровизировал так радикально. Например, еще весной он почти то же самое пообещал во время своего пребывания в Париже. И всякий раз его помощникам приходилось “разъяснять” слова своего шефа так, чтобы это не привело к скандалу.

На торжественном обеде с королевской семьей, Ельцин, нарушив протокол, сначала сам картинно поцеловал наследную принцессу Викторию, а потом потребовал, чтобы то же самое проделал и сидящий рядом с ним Немцов. Покрывшись красными пятнами и сгорая от стыда, Немцов вынужден был поцеловать ошарашенную принцессу, иначе Ельцин не успокаивался. Лишь вмешательство короля помогло свести эту скандальную ситуацию к шутке. По свидетельству Немцова, Ельцин в этот момент был опять “в хорошем настроении”.

По возвращении домой, все вернулось на круги своя: неожиданное приближение Немцова не получило никакого продолжения: Юмашев опять взял ситуацию под контроль. Немцова, как мы уже писали, сняли с поста министра ТЭК, оставив за ним лишь пост первого вице-премьера. Это его опала выглядела тем более демонстративной, что он не был фигурантом “дела писателей” и не имел никакого отношения к проведению аукциона по “Связьинвесту”.

Это означало, что его “наказали” за что-то другое. Методом исключения можно прийти к выводу, что для этого было две причины. Во-первых, он не дал Семье назначить Березовского председателем Совета Директоров “Газпрома”, а во-вторых, добился увольнения Березовского с должности заместителя секретаря Совета Безопасности России.

Таких аппаратных поражений Семья простить не могла никому. Подававшая большие надежды придворная карьера Немцова-преемника, едва начавшись, фактически закончилась. Он не выдержал испытания на лояльность. Для Немцова верность принципам оказалась выше верности конкретным людям.

Вполне возможно, что Немцов в тот момент даже не понимал того выбора, перед которым он стоял, поскольку был убежденным сторонником Ельцина именно как носителя близких ему идеалов. Сейчас даже неловко вспоминать, но в тот период Немцов всерьез утверждал что-то в духе “доброго царя - злых бояр”, “мне бы только до дедушки добраться, я ему раскрою глаза!”, “Царя обманывают, ему не говорят правды!” и прочие традиционные российские монархические мантры.

Впрочем, не исключено, что Ельцин начал подозревать что-то неладное в том, как ему подается война правительства с медиаолигархами. И, обладая невероятной политической интуицией, он невольно попытался найти опору и на другой стороне конфликта, понимая, чью сторону занимает Семья. Его демонстративное и даже нарочитое расположение к Немцову в эти последние два месяца и увольнение Березовского не могли быть случайностью.

Возможно, что именно потому осенью 1997 года он проявил уже давно несвойственную ему работоспособность и активность, которые, конечно же, стоили ему чрезвычайных усилий. Невозможно не заметить, что в тот момент он старался снова начать контролировать ситуацию во внутренних делах страны лично, а не через посредников типа Юмашева или дочери Татьяны.

Параллельно, не смотря на все аппаратные поражения, имиджевые и кадровые потери правительство продолжало работать. 9 октября министр экономики и вице-премьер Яков Уринсон и первый заместитель министра финансов Владимир Петров представили Государственной Думе проект бюджета на 1998 год.

В первом чтении Дума отвергла проект 326 голосами против 13 при одном воздержавшемся. Почти сразу вслед за этим, 15 октября, фракция КПРФ в Государственной Думе потребовала поставить на голосование вопрос о недоверии правительству.

Нужно заметить, что у Государственной Думы отказ от утверждения бюджета и выражение недоверия правительству было одними из немногих рычагов давления на исполнительную власть и президента, которые у нее имелись в наличии по Конституции 1993 года (не считая, разумеется, процедуры импичмента).

Поэтому даже если Дума и хотела оказать давление на президента, то выражалось это зачастую в постановке на голосование вотума недоверия правительству или в торговле по поводу утверждения бюджета. Впрочем, это все были вполне нормальные способы борьбы ветвей власти, так называемые “сдержки и противовесы” (Checks and Balances).

Если посмотреть внимательно внесенный КПРФ документ о недоверии правительству, то можно увидеть, что кроме расплывчатых обвинений правительства в неспособности управлять страной и губительном курсе, остальные претензии по-сути касались исключительно политики президента, а точнее - его администрации.

И главная претензия Думы относилась, конечно же, к политике в области СМИ. Даже депутатам-коммунистам было уже невыносимо смотреть как манипулируют общественным мнением якобы государственные медиа в угоду кучке никем не выбранных лиц, будь то члены Семьи или стоящие за их спиной медиа-олигархи. Не имея формальных рычагов влияния на частную телекомпанию НТВ, депутаты потребовали депутатского контроля хотя бы над деятельностью ОРТ (51% акций телеканала все еще находились в собственности государства) и ВГТРК.

Поняв, что ситуация начинает выходит из под контроля, Ельцин немедленно вступил в переговоры с руководством КПРФ. Их итогом стало создание наблюдательных советов на ОРТ и ВГТРК, которые должны были следить за соблюдением неких “стандартов свободы слова” и равноправного доступа к эфиру всех политических сил. Федеральному собранию были выделены вполне определенные часы в эфире главных государственных теле- и радиоканалов.

Как только такие наблюдательные советы были созданы, Зюганов отозвал проект постановления о выражении недоверия правительству. Ему явно льстило, что президент лично вступил в диалог и пошел на уступки.

Апофеозом этого ельцинского “ренессанса” стало 5 декабря, когда Ельцин вместе с Черномырдиным лично прибыли в Государственную Думу чтобы продемонстрировать свою готовность к конструктивному диалогу. Ельцин был доброжелателен, мягок и предельно уважителен к депутатам. Это был какой-то новый Ельцин. Депутаты это почувствовали и даже сопроводили его короткое выступление жидкими аплодисментами, что было немыслимо еще несколько месяцев назад. В результате Государственная Дума в этот же день проголосовала в первом чтении за еще недавно ею отвергнутый проект федерального бюджета, а 25 декабря - во втором.

Решение о приезде Ельцина в Государственную Думу было принято на заседании т.н. “четверки”. Тут нужно заметить, что этот неформальный орган при Ельцине возник еще в 1996 году. Первоначально он состоял из Ельцина и еще четырех человек: Черномырдина (премьер), Чубайса (глава администрации), Строева (Совет Федерации) и Селезнева (Государственная Дума). Но в таком виде он собрался всего лишь однажды, в декабре 1996 года.

Потом “четверка” была трансформирована, и стала выглядеть уже более политически однородно (из нее выбыли представители законодательной ветви власти). К лету, когда она опять стала собираться, она уже состояла из Черномырдина, Чубайса, Немцова и Юмашева. Именно тогда на заседании “четверки” Ельцин поставил правительству задачу погасить все накопившиеся у государства долги по пенсиям и зарплатам.

И вот после возвращения Ельцина из Стокгольма, “четверка” снова собралась и приняла решение о том, что Ельцину необходимо приехать в Государственную Думу. Ельцин был очень уставшим и разбитым, но собрал все силы и его визит, как мы уже писали, оказался крайне успешным. Впереди замаячила перспектива прекращения тотального противостояния президента и парламента и начала конструктивного сотрудничества.

Но все надежды на какие-то позитивные изменения рухнули когда 8 декабря Ельцин был госпитализирован в санаторий “Барвиха”. Некоторые СМИ писали, что ему был поставлен с диагноз “двухсторонняя пневмония”, другие - что это “остраяреспираторно-вирусная инфекция”, а по словам его пресс-секретаря Ястржембского “врачи не исключали развития гриппа”. Сообщалось также, что заболевание может продлиться от 10 до 12 дней.

Ельцин себя неважно чувствовал уже сразу после возвращения из Стокгольма. А Ястржембский даже сказал, что первые признаки простуды появились у Ельцина еще во время визита в Швецию. Несмотря на его активность: заседание "четверки", посещение Думы и прочее, даже по телевизионной картинке было видно, что глава государства находится далеко не в лучшей форме. Нет, он был вполне вменяем, не чудил, улыбался и адекватно и живо на все реагировал. Но двигался медленно, маленькими, неуверенными шажками, весь как-то осунулся и еще сильнее постарел.

В санатории “Барвиха” был собран консилиум врачей с участием оперировавшего Ельцина год назад Рената Акчурина, который (что очень симптоматично) сопровождал его во всех его последних поездках. Консилиум хоть и не принял решения о госпитализации президента в ЦКБ, но тем не менее настоял на полном отказе от работы и от всех запланированных на ближайшие недели встреч.

А встреч было запланировано много. Например, в день госпитализации предполагалось первое заседание т.н. “Круглого стола” по поводу Земельного кодекса. В нем планировалось и участие Ельцина. Затем должно было состоятся заседание Высшего Совета Россия - Белоруссия и заседание Совета глав государств Белоруссии, Казахстана, Киргизии и России.

Все мероприятия президента на ближайшие недели были отменены. Почти сразу было объявлено о переносе первого заседания упомянутого выше "Круглого стола". По версии Ястржембского, оно перенесено потому, что "в Барвихе нет достаточного места для проведения подобного мероприятия". Глава Совета федерации Егор Строев, лидер фракции НДР Александр Шохин и лидер аграрной группы Николай Харитонов согласились, что проведение заседания без Ельцина нецелесообразно.

Однако, тем не менее, состоялась запись радиообращения Ельцина, посвященное Дню Конституции. Его записали непосредственно в санатории, куда приехала мобильная группа записи. На вопрос журналистов, где президент будет голосовать на выборах в Мосгордуму 14 декабря — в санатории "Барвиха" (где, как вы помните, он голосовал во время второго тура президентских выборов, когда у него случился очередной инфаркт) или по месту прописки на улице Осенней, Ястржембский ничего вразумительного сообщить не смог.

В следующий раз Ельцин появился не людях лишь 26 декабря, когда, наконец, состоялся многострадальный “Круглый стол”. Про этот “Круглый стол стоит написать отдельно. Дело в том, что все 90-е годы призрак этого “Круглого стола” витал в воздухе.

Сама идея родилась еще в Польше, во времена “Солидарности”. Тогда Ярузельский и представители антикоммунистической оппозиции (Валенса, Михник и пр.) договорились организовать такого рода неформальный орган, который, не имея никаких властных полномочий, явился бы площадкой, на которой представители власти и оппозиции могли обменяться мнениями и наладить какой-то диалог.

В Польше потребность в такой “круглом столе” возникла потому, что к тому моменту, когда “Солидарность” имела уже огромное влияние в стране, она все еще не была никак представлена в легальных органах власти.

В России, в начале 1993 года, Черномырдин проводил “круглые столы” для разъяснения курса экономических реформ. Тогда в них принимали участие большое количество всевозможных партий и групп, вплоть до “союза колдунов”.

Но после событий октября 1993 года в России сложилась такая обстановка, что Государственная Дума (в которой заметную роль играли враждебные Ельцину люди и партии, конфликт с которыми и привел к кровавой драме в октябре 1993 года) была не готова к “круглому столу” для спокойного и прагматичного обсуждения ключевых вопросов развития страны.

Любая попытка власти предложить что-то разумное и даже не имеющие никакой политической окраски, тут же наталкивалась на обструкцию со стороны людей, которые без рассмотрения отвергали любое предложение от правительства или Ельцина только лишь потому, что оно исходило от “антинародного правительства” и “кровавого убийцы Ельцина”. Такая неготовность к диалогу со стороны парламента к концу 1997 года стала носить уже карикатурные формы.

Первоначально, прообразом такого “Круглого стола” должна была стать созданная Чубайсом в 1996 году “четверка”, в которую на начальном этапе кроме Ельцина, Черномырдина и Чубайса входили еще и главы обеих палат Федерального собрания РФ.

Справедливости ради нужно сказать, что сама идея такой “четверки” появилась в период, когда Ельцин физически не мог осуществлять свои полномочия и требовался какой-то орган, который стал бы этаким “эрзац-президентом”.

Видимо последующая трансформация “четверки” была инициативой самого Ельцина, который, вернувшись к относительно активной работе, не хотел иметь никаких неформальных контактов с теми, кто не скрывает своего враждебного к нему отношения.

Поэтому представители законодательной власти как-то незаметно “исчезли” из “четверки”, а их заменили Юмашев и Немцов. Разумеется, в таком виде “четверка” уже не могла играть той роли, для которой она изначально замышлялась. Она превратилась просто в совещательный орган при Ельцине. Такая трансформация “четверки” вызвала понятное раздражение в Государственной Думе и в Совете Федерации и это, помимо прочего, вылилось в октябре в попытку выражения Государственной Думой недоверия правительству.

В команде президента поняли, что с трансформацией “четверки” они перегнули палку и, как говориться, “выплеснули вместе с водой и младенца”. Поэтому и было принято решение (как раз на заседании “четверки”!) о приезде Ельцина в Думу, про который мы написали выше.

Параллельно нарастал еще один кризис во взаимоотношениях Ельцина и парламента. Дело в том, что к осени 1997 года Федеральное собрание проголосовало за новый Земельный Кодекс и он лежал на подписи у президента. Но Ельцин отказывался его подписывать и все шло к тому, что он наложит на него вето.

Его аргументы были понятны: к концу 90-х уже за пределами дискуссии был курс на рыночную экономику в России, поскольку страна давно была в рынке. И задача всех ветвей власти состояла не в дискуссии о “плане или рынке” (как это было в конце 80-х), а в том, чтобы дать этому рынку адекватные ему законы. Парламентарии же продолжали какую-то схоластическую дискуссию о преимуществах “общенародной собственности”, “земле-матери” и по-прежнему цеплялись за мертвые уже догмы и мифы.

Результатом такой деятельности стал принятый Федеральным Собранием Земельный Кодекс, который хотя формально и признавал частную собственность на землю, но за этим признанием не было никакого содержания, поскольку запрещалась купля-продажа земли, ее дарение и залог. Разумеется и правительство и Ельцин не могли пойти на то, чтобы такой Земельный Кодекс вступил в силу, поскольку он не решал ни одной из назревших проблем, и прежде всего - задачу создания рынка земли и тормозил развитие рынка недвижимости.

Еще хуже обстояло дело с принятием нового Налогового Кодекса. Первоначально правительство внесло в Государственную Думу свой вариант Налогового Кодекса, но видя, что депутаты сделали с Земельным Кодексом, предпочло отозвать его, чтобы не создавать еще одну точку напряжения между ветвями власти.

Насколько можно судить, в какой-то момент уже и парламентарии, в свою очередь, поняли, что перегнули палку и обратились к Ельцину с предложением созвать “Круглый стол”. Ельцин согласился и в своем ответе предложил провести его заседание в конце ноября.

Предполагался следующий состав “Круглого стола”: Президент, Председатель Государственной Думы, лидеры фракций и депутатских групп, председатель Совета Федерации и представители межрегиональных ассоциаций, председатель Правительства и два его первых заместителя, лидеры двух крупнейших объединений профсоюзов, а также руководитель Администрации Президента.

И вот когда все было готово и первое заседание “Круглого стола” должно было состоятся, Ельцин заболел и пролежал в Барвихе две недели. Однако, 26 декабря заседание “Круглого стола” все состоялось. Только что выздоровевший Ельцин пришел на него и даже выглядел относительно неплохо. Но было видно, что болезнь отняла у него много сил. Он прочитал свою речь по бумажке, дал слово спикеру Госдумы Селезневу и на этом посчитал свою роль завершенной.

Разумеется, после того как Ельцин самоустранился, никакого решения по Земельному Кодексу “Круглый стол” так и не принял, и Земельный кодекс был проголосован Госдумой следующего созыва только лишь в 2001 году, уже при Путине.

Новогоднее поздравление Ельцина тоже наталкивало на размышления: в нем был три склейки. Это могло означать, что его записывали частями. В конце тоже была новация: члены семьи президента подошли к нему и они вместе подняли бокалы шампанского. Семья была институализирована уже визуально.

А тем временем, начиная с конца лета, в Юго-Восточной Азии нарастал экономический кризис и его волны уже начали достигать России. Наступил драматический 1998 год.

Глава 14. До и после дефолта-1998

Часть 1

Для того, чтобы понять то, что произошло с Россией в 1998 году, нужно проговорить несколько важный вещей. И главная из них - это драматическая раздвоенность той экономической политики, которая проводилась в России практически с самого начала экономических реформ.

С одной стороны, правительство (сначала Гайдара, а потом Черномырдина) декларировало курс на снижение бюджетных расходов с тем, чтобы сократить бюджетный дефицит. Это делалось в том числе и для того, чтобы снизить инфляцию поскольку в начале 90-х единственным способом покрытия бюджетного дефицита была лишь денежная эмиссия, которая и была главной причиной гиперинфляции.

Правительству не всегда удавалось придерживаться этого курса и в результате торговли сначала с Верховным Советом, а потом с Государственной Думой рождались бюджеты, расходы которых едва ли не на треть не были обеспечены доходами. Помимо низкой собираемости налогов и таможенных сборов, что являлось, безусловно, недоработкой правительства, главной причиной такой бедственной ситуации была неспособность властей снизить аппетиты лоббистов и сократить расходы.

Ельцин и его окружение основную вину за такое положение вещей возлагают на Государственную думу, которая якобы безответственно требовала от правительства наращивания расходов и нагружала его невыполнимыми социальными обязательствами. И это является правдой. Но не всей правдой.

Два решения, оказавших влияние на рост инфляции в середине 90-х, были приняты отнюдь не под давлением коммунистов или популистов из Думы. Это два решения были приняты лично Ельциным. И масштаб вреда от них невозможно переоценить.

Первое решение - это предоставление таможенных льгот РПЦ МП и Национальному Фонду Спорта (НФС), а второе решение - это развязывание Первой Чеченской войны.

Оба этих решения подвергли итак едва живую бюджетную систему России колоссальному стрессу, и многие вещи, которые в обычных условиях правительство не стало бы делать, оно вынуждено было делать. Взять хотя бы те же залоговые аукционы, про которые мы уже писали.

Однако к началу 1997 года льготы РПЦ МП и НФС были отменены, а война в Чечне - закончена. К тому времени уже давно в прошлом остались и эксперименты Центрального банка под руководством Геращенко по накачке экономики необеспеченными деньгами (т.н. “пополнение оборотных средств”), которые в середине 1992 года ввергли страну в воронку гиперинфляции.

Начиная с 1995 года российские денежные власти (прежде всего ЦБ и Минфин) стали проводить более ответственную финансовую политику и инфляция постепенно начала снижаться. Но, в связи с резким сжатием денежной массы, с новой остротой встала проблема финансирования бюджетного дефицита. Ведь основной инструмент, который использовался до этого, денежная эмиссия, стал использоваться в значительно меньшем масштабе.

Раньше правительство для покрытия дефицита брало кредиты в ЦБ, который для этого прибегал к эмиссии новых рублей. Теперь же, в связи с тем, что ЦБ отказался кредитовать правительство в прежних объемах, оно в большей степени кредитовалось на финансовом рынке. Для этих целей Минфин выпускал т.н. Государственные Казначейские Обязательства (ГКО), номинируемые в рублях.

Очевидно, что доходность ГКО, то есть процент, под которых частные инвесторы были готовы кредитовать правительство, прямо зависел от доверия к этому правительству. Чем выше доверие - тем ниже процент и наоборот: чем ниже доверие - тем выше процент.

Помимо этого, на доходность ГКО влияла и общеэкономическая ситуация, в том числе и на международном финансовом рынке: к концу 1997 года российский финансовых рынок в значсительной степени стал уже частью мировых финансов.

К концу 1997 года на финансовом рынке России сложился “идеальный шторм”: на финансовый кризис в Юго-Восточной Азии (повлиявший на все мировые рынки), наложился еще и кризис доверия к правительству Черномырдина, вызванный беспрерывными атаками на него медиаимперий Березовского и Гусинского. Правительству все труднее становилось финансировать бюджетный дефицит с помощью механизма ГКО и оно было вынуждено поднимать их доходность.

Нужно заметить, что каких-то объективных предпосылок для финансового кризиса в России в 1997 году стало как раз меньше, а не больше. Тенденции развития экономики, наметившиеся в 1997 году, были однозначно положительными. До этого статистика ежегодно фиксировала падение ВВП, а по итогам 1997 года — плюс 0,8 %. Бедных стало меньше — доля населения с доходами ниже прожиточного минимума опустилась до 21,2 %, и это был лучший показатель, начиная с 1991 г. Реальные располагаемые доходы населения увеличились на 6,2 %. Розничный товарооборот прибавил 3,8 %. Инфляция снизилась до 11 %.

Но при этом доверие к правительству было драматически подорвано непрекращающейся войной с олигархами. И бесконечные атаки на Немцова и Черномырдина, и системный “наезд” на всю команду Чубайса, (т.н. “дело писателей”), все это в конечном итоге вылилось в росте доходности ГКО и этот механизм из стандартного способа финансирования дефицита бюджета начал превращаться с финансовую пирамиду, поскольку доходность ГКО становилась уже настолько запредельной, что большая часть следующих траншей ГКО шли на погашение обязательств по предыдущим выпускам.

К тому моменту отношения между Березовским и Гусинским начали постепенно портится. По всей видимости Гусинский понял, что Березовский свою часть договоренностей в полной мере выполнить не может и что “Связьинвест” ушел от него безвозвратно.

Помимо этого, Гусинский начал уже думать о “Проблеме 2000”, то есть о следующих президентских выборах и о том, на кого в этой предстоящей борьбе поставить. Было совершенно очевидно, что Ельцин и по конституции и по состоянию здоровья не может претендовать на третий срок. Какой-то внятной программы у команды Ельцина по этому поводу еще не было. Поэтому Гусинский предпочел постепенно отдалиться от Семьи и вернуться туда, где он чувствовал себя значительно комфортнее - в орбиту влияния Лужкова, который всегда держался достаточно самостоятельно и имел свои амбиции на будущее.

В какой-то момент Гайдар, понимая куда все это может привести, предпринял отчаянную попытку договориться хотя бы с Гусинским. Он приехал к нему и рассказал о тех перспективах, которые ждут Россию в целом, и бизнес Гусинского - в частности. Особенно уязвимым в этой ситуации был принадлежавший ему Мост-банк.

По свидетельству Гайдара, Гусинский внимательно его выслушал, сказал, что он в основном согласен с его выводами, но “честь - дороже!” И продолжил свою информационную атаку на правительство. Также поступил и Березовский. Они во что бы то ни стало хотели свалить правительство Черномырдина, резонно рассудив, что если правительство устоит в борьбе с ними, то их власть будет серьезно поколеблена и тогда с ними никто не будет считаться. А образ “всемогущих олигархов” был той основой, на которой и строился их бизнес. При таких обстоятельствах даже потеря Гусинским банка была меньшим злом, чем разрушение этого образа.

Новый, 1998 год начался с очередного, в этот раз, к счастью, неудачного, террористического акта. 1 января сменный машинист метропоезда, переходя по пешеходному мостику с одного состава на другой на станции «Третьяковской», обнаружил около ворот, которыми на ночь закрывается вход на станцию, небольшую сумочку, похожую на визитницу или косметичку. Открыв её, машинист увидел батарейки и провода.

Он немедленно отнес находку дежурной по перрону, после чего сел в состав и уехал по маршруту. Дежурная, положив сумочку на металлический ящик с огнетушителем на отгороженной от пассажирского зала части перрона, позвонила в милицию. В этот момент прозвучал взрыв. В результате взрыва были разбиты стекла кабинки дежурной, сама сотрудница метрополитена получила легкие ранения, как и находившиеся рядом две уборщицы.

Начавшееся в связи с этим терактом следствие ничем не закончилось. Ни организаторы, ни исполнители того теракта найдены не были.

Но не только этим запомнилось начало нового года. Были и хорошие новости. Так, например, результаты относительной финансовой стабилизации позволили Центральному Банку России провести деноминацию рубля. К концу 1997 года в результаты нескольких лет очень высокой инфляции, рубль настолько обесценился, что по стране ходили уже миллионные купюры. Существенное замедление инфляции в 1997 году позволило, наконец сделать так, чтобы номинал рубля стал более удобным и людям не нужно было оперировать при покупке обычных товаров миллионными суммами.

1 января 1998 года Центральный банк объявил о том, что номинал рубля сокращается и тысяча “старых” рублей становятся равными одному “новому”. “Старые” рубли продолжали хождение и постепенно заменялись “новыми”. Никаких конфискаций не предусматривалось. В оборот снова запускалась “копейка”, но, как скоро стало понятно, особого смысла в этом не было.

Однако, не смотря на очевидные успехи правительства и Центрального Банка по стабилизации финансового положения, описанные выше проблемы с финансированием дефицита бюджета начиная с осени становились все острее, ведь ГКО уже не давали тех денег, которых было бы достаточно для его покрытия, поскольку значительная часть полученных от их продажи денег шла не в бюджет, а на выплаты по предыдущим траншам ГКО. Постепенно у государства опять начали накапливаться долги по зарплатам госслужащим и прежде всего - военным.

9 января министр обороны Сергеев заявил, что запланированных в бюджете денег не хватит для погашения всех долгов перед военнослужащими. К тому же даже эти деньги министерство получает с большим опозданием и не в полном объеме.

Это был довольно странный демарш: обычно министры не позволяют себе публично критиковать правительство, членами которого они являются. Но, с учетом того, что российский министр обороны (как и остальные силовики плюс министр иностранных дел) по конституции 1993 года назначался непосредственно президентом, ему напрямую подчинялся и входил в правительство лишь номинально, то такого рода демарш уже не выглядел как что-то совершенно неприемлемое, а скорее означал очередную атаку на правительство со стороны президентской команды.

Все стало ясно через десять дней: 19 января уже сам Ельцин сделал выговор правительству за невыполнение поставленной задачи — полного погашения задолженности по выплате заработной платы работникам бюджетной сферы к 1 января 1998 года. А через неделю он повторил свою претензию, добавив в список виновных еще и региональных руководителей.

В конце января перешел уже в открытую форму конфликт между новым руководителем РАО ЕЭС (ставленником Немцова) Борисом Бревновым и его предшественником Анатолием Дьяковым. Обе стороны обвиняли друг друга в коррупции и некомпетентности. Конфликт между 29-летним Бревновым и 61-летним Дьяковым был довольно громким и бросал тень на Немцова, а значит и на правительство. Поэтому СМИ уделили этому скандалу непропорционально большое внимание, смакуя детали всех взаимных разоблачений.

Вообще, с начала года, после своего выздоровления Ельцин опять предпринял попытку действовать активно и с включиться в работу на полную мощность. Всю осень он демонстрировал завидную работоспособность. И если поначалу она ограничивалась лишь внешнеполитической тематикой, то в конце он уже начал активно взаимодействовать с парламентом и лидерами оппозиции.

Было заметно, что он собирается продолжить в том же духе и дальше. Его активность начиная со второй половины января - самая высокая начиная с лета 1996 года, то есть с начала второго срока его президентства. Чаще всего он встречался с министром обороны. Ельцин сам объяснил причину этого тем, что он активно занимается военной реформой. Но это была только часть правды. Еще одной причиной была серьезная вовлеченность Ельцина во всю проблематику т.н. “стратегического паритета” с США и ядерного разоружения.

На втором месте - премьер Черномырдин и его первые заместители: Чубайс и Немцов. Например, Ельцин проявлял неподдельный интерес даже к таким деталям как снижение одним из рейтинговых агентств суверенного кредитного рейтинга России на фоне нарастающего кризиса на рынке ГКО. По этому поводу у него состоялся детальный разговор с Чубайсом, который, впрочем, заверил его, что ситуация под контролем и уже начинает стабилизироваться.

В начале февраля Ельцин делает неожиданное заявление о том, что он продолжает доверять Чубайсу и Немцову и они продолжат работу в правительстве до конца его, Ельцина, полномочий, то есть до 2000 года. Это был явный камень в огород медиаолигархов, поэтому все сторонники “младореформаторов”, находившиеся под тяжелым впечатлением от разгона Ельциным команды Чубайса, воспряли духом. Но при этом все обратили внимание на то, что среди упомянутых Ельциным чиновников не было Черномырдина.

9 февраля Ельцин улетел в Италию с официальным визитом. В состав делегации снова был включен Немцов, которого Ельцин опять выделял среди остальных членов делегации. Поездка была в основном протокольная, наполненная парадами, культурными мероприятиями и торжественными обедами. Помимо прочего, в нее был включен и визит в Ватикан, к Римскому Папе Иоанну Павлу II.

Ельцин выглядел неплохо, на торжественном обеде принцесс не целовал и не заставлял это делать Немцова, а проходя мимо почетного караула, в этот раз обошелся без охранника за спиной.

Не смотря на в целом церемониальный характер визита, тем не менее, Ельцин подписал с премьер-министром Италии Романо Проди ключевой для двусторонних отношений документ — “План совместных действий”. Этот объемистый труд — гибрид политической декларации и соглашения по конкретным вопросам вводил Италию в "клуб привилегированных стратегических партнеров" России.

Кроме этого, Ельцин посетил организованную Немцовым церемонию подписания договора о создании совместного предприятия по производству автомобилей между концерном FIAT и Горьковским автозаводом (правда из этой затеи так ничего и не вышло). 11 февраля вся российская делегация во главе с Ельциным вернулась в Москву.

Характерно, что накануне визита в очередной раз обострились отношения между Ираком и США. Белый Дом снова обвинил Саддама Хусейна в нарушении международных договоренностей: будто бы он так до конца и не ликвидировал оружие массового поражения и чинит препятствия в работе специальной комиссии ООН по разоружению Ирака. Госсекретарь Мадлен Олбрайт заявила, что решение об авиационном и ракетном ударе по некоторым объектам в Ираке, где (по мнению американской разведки) может производится химическое оружие, уже принято.

На эту тему Примаков (личный друг Саддама Хуссейна) несколько раз разговаривал и даже встречался с Олбрайт, но так и не сумел убедить ее в том, что американские спецслужбы ошибаются и Саддам Хуссейн выполняет все взятые на себя обязательства после поражения в “Войне в Заливе” 1991 года. Зато он убедил Ельцина в том, что это тот самый случай, когда настала пора проявить твердость и не поддерживать Клинтона, в его намерении атаковать Ирак.

Поэтому, будучи уже в Италии, Ельцин, отвечая на вопрос одного из корреспондентов, довольно жестко высказался за “исключительно дипломатическое” разрешение кризиса и пообещал обязательно довести до Клинтона свою твердую позицию на этот счет. Возможно, кстати, что именно из-за такой позиции Ельцина Клинтон отложил (как потом выяснилось - временно) военную операцию против Ирака.

17 февраля Ельцин выступил с традиционным обращением к Федеральному собранию. Оно кардинально отличалось от предыдущего, которое Ельцин делал еще только в самом начале своего выздоровления. Это его обращение было намного более осмысленным, содержательным и конструктивным. Он отметил очевидные успехи правительства в 1997 году и обозначил конкретные цели на этот, 1998 год: борьба с инфляцией, ликвидация неплатежей, повышение собираемости налогов и экономический рост.

Характерно, что во внешнеполитической части своего выступления он перестал делать акцент на необходимость интеграции России в западные институты, а напротив одним из важнейших приоритетов обозначил противодействие расширению НАТО на восток. Само такое расширение он четко охарактеризовал как угрозу национальной безопасности для России.

В этом уже явно чувствовалась рука Примакова.

Впрочем, скорее всего Ельцин и сам был сторонником активного участия России в глобальной политике, поэтому он собирался и дальше позиционировать Россию как равного партнера для Америки в частности и для Запада в целом. Причем партнера, который будет жестко настаивать на учете его интересов, которые, разумеется, не всегда совпадают с интересами Запада.

За пределами его рассмотрения при этом, разумеется, находился вопрос наличия ресурсов для такого позиционирования. То есть может ли страна, которая в финансовом плане в решающей степени зависит от Запада, и от созданных им международных финансовых институтов, продолжать настаивать на равном партнерстве с ним. В голове у Ельцина это были две разные темы. Одна - потребность в кредитах. А другая, не связанная с ней - тема “величия России” и ее роль глобального игрока.

В конечном итоге, любое размышление на эту тему приводит к выводу, что Россия лишь потому может претендовать на такую роль, поскольку она обладает огромным арсеналом ядерного оружия. Видимо, осознание этого факта и привело Ельцина к назначению командующего Российскими Войсками Стратегического Назначения (РВСН) Сергеева министром обороны и резко выросшему количестве встреч с ним.

В Послании Ельцин также не преминул напомнить Федеральному Собранию, что оно так и не ратифицировало Договор СНВ-2, в то время как США уже давно это сделали. Это обстоятельство создавало некоторую неловкость во взаимоотношениях Ельцина с Клинтоном и подрывало взаимное доверие между руководителями двух стран. Кроме этого, на таком фоне Ельцину было трудно обращаться к Клинтону с какими-то просьбами по теме глобальной безопасности, например, по поводу непринятия в НАТО стран Балтии.

Однако Ельцин понимал, что добиться ратификации этого договора он уже не сможет. С 3 января 1993 года, когда он и Джордж Буш-старший подписали этот договор, прошли уже пять лет и медовый месяц между Россией и Америкой давно миновал. И если этот договор не был ратифицирован тогда, то шансов ратифицировать его теперь почти уже не оставалось.

Настроения в военной и дипломатической среде, а тем более в спецслужбах становились все более антиамериканскими, а Государственная Дума контролировалась прокоммунистическими и реваншистскими фракциями.

Да и сам Ельцин уже не был таким рьяным почитателем американских ценностей, каким он был в начале 90-х. Поэтому Ельцин упомянул в Послании договор СНВ-2 скорее по инерции и еще для того, чтобы лично себя дистанцировать от позиции Думы. Ведь он много раз обещал Клинтону добиться его ратификации.

Не смотря на в целом конструктивный и позитивный тон ельцинского послания, в нем он, не скрывая, сказал и о нарастающих негативных тенденциях на финансовом и фондовом рынках, вызванных, в том числе, последствиями южно-азиатского кризиса. Он правда не упомянул войну, объявленную медаиолигарами правительству, как об одном из факторов, который гнал доходность по ГКО вверх, но об этом те, кто понимали истинные причины кризиса, и без этого знали.

3 марта Ельцин неожиданно увольняет Ивана Рыбкина с должности секретаря Совета Безопасности РФ и назначает его вице-премьером в правительство.

Вместо Рыбкина секретарем Совета Безопасности становится Андрей Кокошин, человек, который являлся в то время едва ли не главным специалистов в России по всей тематике переговоров с США по разоружению. В разное время он работал первым заместителем директора Института США и Канады, первым заместителем министра обороны и секретарем Совета обороны России.

Отставка Рыбкина была вполне предсказуемой: после отставки Березовского, судьба его ставленника Рыбкина была предрешена. А вот назначение Кокошина явилось признаком реального разворота Ельцина в позиционировании России и смене его приоритетов: от решения проблемы чеченского сепаратизма к концентрации, прежде всего, на американо-российских отношениях ( о чем мы писали выше).

Уже в конце 1997 года стали быстро расти ставки по кредитам и государственным обязательствам, начал падать фондовых рынок. Если в III квартале 1997 года (то есть еще до раскрутки “дела писателей”) средняя доходность ГКО составляла 19 %, то ко II кварталу 1998 года она увеличилась уже до 49,2 %. Ставка по однодневным кредитам за тот же период увеличилась с 16,6 % до 44,4 %. Эти события оказали негативное влияние на настроения инвесторов, что увеличило отток капитала и усилило давление на курс рубля.

Тем не менее, не смотря на плохой экономический фон, 4 марта Государственная дума приняла бюджет 1998 года в последнем четвертом чтении, что было большим достижением и самого Ельцина и правительства. 5 марта он в очередной раз встретился с Чубайсом и они снова обсудили экономическую ситуацию. Ельцина беспокоил рост доходности ГКО и связанные с этим бюджетные проблемы, которые выражались в том числе в задержках с выплатой заработных плат госслужащим (в том числе - военным) и оплатой гособоронзаказа.

Нужно заметить, что помимо того, что к тому времени Гусинский, как мы уже писали, постепенно снова стал отходить от Семьи и дистанцироваться от Ельцина, также исподволь внутри Семьи начали слабеть и позиции Березовского. Особенностью взаимоотношений Ельцина и Березовского (если в данном случае вообще можно говорить об их наличии) было то, что они крайне редко друг с другом встречались и всегда - по чисто формальному поводу. Никаких приватных встреч и разговоров “по душам” у них никогда не было.

В решающей степени влияние Березовского определялось его тесными взаимоотношениями сначала с Юмашевым и Коржаковым, а потом - только с Юмашевым, а через него - с дочерью Ельцина Татьяной.

Поэтому Ельцин, легко избавлявшийся от людей, которые были ему намного ближе Березовского (например - от того же Коржакова), без всяких колебаний сначала по просьбе Чубайса и Немцова уволил его из Совета Безопасности, а потом убрал и его креатуру - Рыбкина.

К тому же Березовский, после 1996 года почувствовав себя всесильным демиургом, упустил момент, когда он стал создавать для Семьи больше проблем, чем приносить ей пользы. Поэтому можно твердо сказать, что влияние Березовского к началу марта 1998 года уже не было таким значительным при принятии тех или иных решений, как это было еще совсем недавно.

Следует также учесть, что это влияние было значительным только тогда, когда сам Ельцин и члены его семьи был либо сильно зависимы от Березовского (как, например, во время избирательной кампании 1996 года), либо когда Ельцин был болен и не мог работать.

В начале же марта Ельцин был относительно здоров и работал если не так же много, как в начале 90-х, то уж точно значительно больше, чем во второй половине 1996 и первой половине 1997 годов. В таких условиях оказывать на него влияние было трудно даже Юмашеву и Татьяне, а уж тем более - Березовскому.

По свидетельству очевидцев, примерно с этого времени Березовский все реже привлекался для обсуждения каких-то важных проблем и при подготовке серьезных решений. В ее присутствии другие члены Семьи старались уже меньше обсуждать политику, а все больше говорить о планах на отпуск, о детях и т.д. Если же Березовский появлялся в момент, когда обсуждался какой-то важный вопрос, то все замолкали и повисала неловкая пауза.

Оказалось, что находящийся в тени Березовского Роман Абрамович (человек, который в действительности провел всю работу по созданию “Сибнефти” и ее приватизации) - намного более разумный и системный человек, чем его “патрон”. Он был более хладнокровным, менее конфликтным, не лез в телевизор и на первые полосы газет, и умел играть в команде.

Незаметно для себя Юмашев, а за ним и остальные члены Семьи, все больше стали интересоваться мнением не Березовского, а Абрамовича по тому или иному поводу и все больше полагались на его здравомыслие, а не на агрессию и креативные фонтаны Березовского.

Невозможно точно оценить насколько сильно к тому моменту упало влияние Березовского в ельцинском окружении. Наверное не будет ошибкой сказать, что оно по-прежнему оставалось значительным, но уже не было безграничным.

Нельзя сказать, что Березовский не заметил этого изменения отношения к нему. Он отреагировал на это в свойственной ему манере: освящение деятельности Ельцина в подконтрольных Березовскому СМИ перестало быть таким, каким оно было до сих пор, то есть исключительно комплементарным. Березовский хорошо понимал, что нужно делать, чтобы вернуть себе былое влияние. Но он эту свою осторожную фронду тщательно дозировал, чтобы она не достигла того уровня, когда Семья поставила бы вопрос о целесообразности дальнейшего контроля Березовским главного телевизионного канала страны - ОРТ.

Влияние же Гусинского в Семье, после его дрейфа из команды Ельцина обратно в команду Лужкова, снизилось заметнее и контакты Семьи с ним стали не такими тесными как раньше, и свелись, по-сути, лишь к договоренностям по поводу освещения деятельности Ельцина в подконтрольных Гусинскому медиа. Но даже и эти договоренности были возможны лишь до определенного предела.

Таким образом информационная олигополия, которая сложилась к 1996 году в России, начала потихоньку разваливаться. А вместе с ее развалом, начали исчезать и рычаги, с помощью которых Семья контролировала медиапространство страны.

Часть 2

23 марта Ельцин выступил по телевидению с обращением к гражданам России, в котором он объявил об отставке правительства Черномырдина. Он объяснил это своё решение необходимостью думать о будущих выборах президента в 2000 году, в которых он уже не мог принять участие, о том, что России нужны политики следующего поколения, молодые, не отягощённые советским ещё багажом, что он предложит народу таких политиков и так далее.

Он заверил россиян, что очень хорошо относится к Черномырдину, что тот остаётся в его команде, и что он никогда не сомневался в его личной лояльности и преданности делу реформ.

Также Ельцин сообщил (как бы подтверждая тем самым своё чрезвычайно позитивное отношение к Черномырдину), что поручил свежеотставленному премьеру вплотную заняться проблемой выборов президента в 2000 году. Но что это означало практически – не пояснил. Скорее всего, это была просто красивая фраза, за которой ничего не стояло. Во всяком случае, так впоследствии и оказалось: “Проблемой-2000” занимались совсем другие люди, и они, а не Черномырдин, искали Ельцину подходящего (как им казалось) преемника.

Разумеется, вместе с премьером в отставку были отправлены и все его замы и министры, то есть весь кабинет. Характерно, что первоначально, Ельцин обязанности премьера временно возложил на себя, но потом, оказалось, что этот пункт противоречит статье 8 недавно принятого федерального конституционного закона «О Правительстве Российской Федерации» (от 17.12.97.), в которой написано, что “...в случае освобождения от должности Председателя Правительства Российской Федерации Президент Российской Федерации вправе до назначения нового Председателя Правительства Российской Федерации поручить исполнение обязанностей Председателя Правительства Российской Федерации одному из заместителей Председателя Правительства Российской Федерации на срок до двух месяцев.”

В связи с возражениями юристов Главного правового управления (ГПУ) своей администрации, Ельцин вынужден был отменить своё собственное назначение и назначить исполняющим обязанности премьера Сергея Кириенко, которого за минуту до этого он назначил первым вице-премьером.

Всё это означало, что отставка правительства готовилась Ельциным втайне, и даже юристы ГПУ не были к этому привлечены. История с назначением Кириенко вице-премьером и, сразу вслед за этим, исполняющим обязанности премьера (уже после того, как всё правительство, включая самого Кириенко как министра топлива и энергетики, было отправлено в отставку), выглядит чистым экспромтом. Вполне возможно, что Ельцин изначально либо вообще не собирался назначать его пост премьера, либо – не так быстро, как он был вынужден это сделать.

Ельцину уже однажды приходилось возглавлять своё собственное правительство. Это было в конце 1991 года, когда он сформировал “правительство молодых реформаторов 1.0”, в котором первым вице-премьером был Бурбулис, а министром финансов и экономики – Гайдар.

Тогда Ельцин возглавлял правительство, совмещая эту работу с должностью президента, с 6 ноября 1991 года по 15 июня 1992 года, то есть 222 дня. Видимо, и в этот раз он решил повторить тот же трюк и в течении некоторого времени спокойно, без спешки, поискать себе преемника.

Но обстоятельства сложились по-другому, и ему пришлось срочно искать человека на пост исполняющего обязанности премьера, прекрасно понимая, что по непреложным законам бюрократии этот человек и стал бы главным претендентом на пост премьера.

Существует масса теорий, почему Ельцин отправил Черномырдина в отставку. Ведь последний действительно всегда был ему лоялен. Даже в такие тяжёлые и опасные для Ельцина моменты как противостояние с Верховным Советом в сентябре-октябре 1993 года, война в Чечне или президентская кампания 1996 года, Черномырдин всегда и полностью был на стороне Ельцина.

Вряд ли виной тому была и экономическая ситуация начала 1998 года. Конечно, она в тот момент была непростой, но, тем не менее, она не шла ни в какое сравнение с полномасштабным кризисом 1990-1992 годов или бюджетными проблемами всей первой половины 90-х.

Более того, в 1997 году экономика России, фактически, впервые с 1988 года показала хоть и небольшой, но рост, и если бы правительство Черномырдина продолжало работать, то не исключено, что этот рост мог продолжится и в 1998 году.

Ведь если бы Ельцин, напротив, решительно высказался в поддержку правительства Черномырдина, опроверг бы все слухи о его неминуемой отставке (а такие слухи с момента окончания аукциона по “Связьинвесту” будоражили всю столицу, и “дело писателей” их только подогрело), то у инвесторов на финансовом рынке доверие к кабинету выросло и, как следствие, доходность ГКО – снизилась. В таких условиях те бюджетные проблемы, которые так беспокоили Ельцина (прежде всего – задержки с выплатой денежного довольствия военнослужащим, как мы поймем чуть позже), можно было бы разрешить, не прибегая к каким-то чрезвычайным мерам.

Одна из версий была высказана спичрайтером Ельцина Андреем Ваврой, в его книге “Виктор Черномырдин. В харизме надо родиться”. В этой книге он, в частности, писал: “...С причинами отставки Черномырдина было сложнее. Здесь, очевидно, был целый комплекс причин. Многие из тех, кто был глубоко погружен в события тех лет и находился совсем рядом с происходившим, убеждены, что главную роль сыграла ревность.

За две недели до отставки ЧВС ездил в США, где отмечался пятилетний юбилей работы комиссии Гора–Черномырдина. Работы, которая позволила говорить о выходе отношений двух стран на новый уровень: после длительного периода чисто политических отношений стороны перешли к масштабному и разностороннему сотрудничеству в сфере экономики. Здесь Черномырдин встретился с Биллом Клинтоном и Альбертом Гором, с местными финансистами, и, судя по всему, они дали понять, что рады будут видеть его преемником Ельцина.

Одновременно немецкий партнер «Газпрома» «Рургаз» лоббировал кандидатуру ЧВС через канцлера Германии Гельмута Коля, что было вполне естественно, учитывая поддержку, которую «Газпром» оказывал некоторым немецким политикам.

Понятно, что в глубине души Черномырдин все-таки не мог не примерять на себя более высокую должность, чем премьерская. Да и Ельцин утверждал: незадолго до своей отставки Черномырдин «поверил в свою дальнейшую политическую перспективу».

«Мы с американцами наладили в то время достаточно тесные отношения, — делится своими воспоминаниями человек из близкого окружения Виктора Степановича. — У Ельцина отношения с Клинтоном. А у нас — с Гором. ВСША вице-президент в обычной жизни никакой роли не играет — он чистый дублёр. У них президент фактически премьер-министр. А мы Гора сделали — через активную работу комиссии — фактически премьером. Клинтон часть своих полномочий сбросил на Гора. И он всё это дело потянул.

Когда улетали из Штатов, Гор лично мне сказал: у нас скоро выборы, я буду президентом Соединенных Штатов, и я сделаю все, чтобы Виктор Степанович стал президентом России. Перед отлётом так сказал.

После этого визита на стол президента легла «секретка» СВР — информация о том, с кем встречался и о чём говорил ЧВС. То, что уверенность Гора могла вывести Ельцина из себя, — это очень даже правдоподобно. Ну, это уж абсолютно не их, американцев, дело рассуждать о том, кто должен быть его преемником, наверняка подумал Борис Николаевич.”

Категорически не согласен с этой версией Юмашев. Он причины отставки Черномырдина объясняет по-другому: “…увольнение Бурбулиса или Гайдара имело вполне конкретные определённые причины. В случае с ЧВС таких причин не было. Он не был виновником «книжного» скандала, не был виновником аукциона по «Связьинвесту».

Конечно, процентные ставки по ГКО (государственным казначейским обязательствам) стали расти, и с этим что-то надо было делать. Но суть в том, что Ельцин реально утомился от полугодового скандала — конфликта власти и бизнеса вокруг «Связьинвеста». Волей-неволей, в силу серьезности и масштабности конфликта, он был в него включён, но ничего сделать не мог: Чубайс и Березовский пошли в своем противостоянии ва-банк и в конце концов всё разнесли в клочья.

Если бы Бориса Николаевича это не касалось, а его это всё время касалось... Он должен был встречаться с этими бизнесменами — «семеркой», пытаться примирить. Сказал им, что в обиду молодых реформаторов не отдаст. Реально не отдал, но часть уволил после «книжного» скандала.

А тут ведь ещё министр внутренних дел Куликов ходил к президенту и говорил, что надо сажать молодых реформаторов. Чубайс приходил жаловаться на Куликова, хотя реже. Словом, это было правительство, раздираемое склоками. И всё это накапливалось. Ельцин просто замучился. И, по сути, ЧВС стал жертвой всех этих конфликтов.

Президент ещё с января 1998-го понимал, что Черномырдина надо увольнять — из-за скандалов, из-за того, что команда реформаторов превратилась в какую-то кашу… На правительство реформаторов он поставил все свои ресурсы, а в результате в январе получает уничтоженный кабинет министров, рейтинг Немцова — его главного кандидата в президенты — стремится к нулю. Половина правительства уволена. Он просто бесился».

Впоследствии тогдашнее окружение Ельцина много рассказывало о том, что Ельцина всерьёз волновала проблема выборов-2000. Возможно, что так оно и было. Но, в конечном итоге, так и останется без ответа вопрос: что было причиной, а что следствием? То ли стремление Ельцина искать новых людей для передачи власти вызывало постоянные разговоры в Семье на эту тему, то ли давление со стороны Семьи в пользу отставки правительства под лозунгом поиска новых людей привело к тому, что Ельцин сам начал об этом думать.

Вся эта история туманна и загадочна. Если верно, что Ельцина заботила проблема смены поколений и выборов-2000, то почему, так много думая о ней, Ельцин не нашёл себе преемника прежде, чем отправить правительство в отставку? И зачем он отправил правительство в отставку, ещё не найдя себе преемника и не сформировав для него новой, работоспособной команды? То, каким образом правительство было отставлено, выглядело как полный экспромт. Причем экспромт, плохо исполненный даже чисто юридически.

Скорее всего, тут наложилось много противоречивых и разных по значимости факторов, которые, соединившись вместе, дали такой странный результат. Юмашев отчасти прав: Ельцина, конечно, угнетал тот информационный фон, который сопровождал работу правительства весь последний год. Бесконечная критика в адрес членов правительства, разной степени обоснованности претензии в их низкой квалификации, коррумпированности, легкомыслии и тому подобном достигали, конечно, и его ушей.

Но, с другой стороны, этот информационный фон как раз и создавался при самом деятельном участии Юмашева и Семьи. Ведь это именно они, самые близкие к Ельцину люди, которым он безусловно доверял, каждый день рассказывали ему о том, как плох Черномырдин, как неблагодарен за всё, что для него сделали, Чубайс, как импульсивен и карикатурен Немцов. Дальше шли коварный “мент” Куликов, продажный “банкир” Кох и так далее.

В какой-то момент Ельцин решил сам проверить всё, о чем ему постоянно рассказывали люди из его окружения, и, как мы успели убедиться, все последние полгода много общался с Немцовым. Результат был таков, что Ельцин ещё сильнее стал ему симпатизировать, но в то же время поставил на нём крест как на преемнике. Видимо, познакомившись с Немцовым поближе, Ельцин окончательно понял, насколько это честный и порядочный человек, но, в то же время, совершенно не подходящий (по мнению Ельцина) на ту роль, ради которой он и вытащил его из Нижнего Новгорода.

Так или иначе, но отставка Черномырдина и его правительства состоялась. Сколько бы мы не анализировали причины, её вызвавшие, историю нельзя повернуть вспять, и случилось то, что случилось. Ельцин и раньше расставался с верными и преданными ему людьми: с Бурбулисом, Гайдаром, Коржаковым и другими.

Теперь он так же легко расстался ещё с двумя людьми, которые сделали для него и для страны так много: с Черномырдиным и Чубайсом. (Немцову Ельцин специально позвонил и сказал, чтобы он не беспокоился, и что он будет включён в состав нового правительства в качестве первого вице-премьера, ответственного за реформы).

Через две недели, 9 апреля, у Черномырдина был юбилей: ему исполнилось 60 лет. Разумеется, подготовка к юбилею началась задолго до отставки. И, конечно, ещё до 23 марта были разосланы все приглашения на его празднование. Получил такое приглашение и Ельцин с супругой.

Ельцин, не моргнув глазом, бодрый и весёлый пришёл на чествование юбиляра, вручил ему орден “За заслуги перед Отечеством” (оценив эти заслуги лишь орденом второй степени) и после, довольный собой, уселся на самое почётное место за столом. По свидетельству очевидцев, стоявшая за его спиной Наина Иосифовна, рыдала, глядя на то, как Ельцин вручал орден Черномырдину. На Черномырдине не было лица.

(Вспоминается в этой связи реакция народного артиста СССР, инвалида Великой Отечественной Войны Зиновия Ефимовича Гердта на вручение ему Ельциным осенью 1996 года аналогичного ордена “За заслуги перед Отечеством”, только III степени. Рассматривая свой орден, он грустно сказал: «Не пойму, что здесь III степени — заслуги или Отечество...»).

Всем присутствовавшим при этом гостям Черномырдина до сих пор тяжело вспоминать эту душераздирающую сцену. Разумеется, всё торжество было скомкано, большинство гостей быстро разъехалось. Вокруг Черномырдина осталось только 15-20 самых близких людей, которые вместе с ним просто по-русски напились.

Никто до сих пор так и не может внятно объяснить: зачем было отправлять заслуженного и лояльного человека в отставку за две недели до его шестидесятилетия? Никакой острой необходимости в этом не было. Совершенно спокойно это можно было сделать и после. Например, сведя всё дело к уходу по собственному желанию в связи с достижением пенсионного возраста (тогда на пенсию уходили в 60 лет). Тем более, что можно было легко сослаться на здоровье: операцию аортокоронарного шунтирования тот же самый профессор Акчурин сделал Черномырдину ещё задолго до Ельцина.

Но нет: как водится у Ельцина, был выбран самый жёсткий, самый травматичный для увольняемого вариант, и его последующий приход на юбилей (зачем?), как и выбор именно второй степени ордена, тоже были частью этого странного ельцинского ритуала. Трудно отделаться от ощущения, что Ельцина всё-таки за что-то мстил Черномырдину. Но за что – так и осталось непонятным до сих пор.

Очевидно, что у Ельцина не было никакой команды взамен отправленной в отставку. Новое правительство делалось из старых министров, и никто не сомневался в том, что большинство из них сохранит свои посты. Конечно, всё делалось ради отставки, прежде всего, Черномырдина, Чубайса и Куликова. И если с отставками Черномырдина и Чубайса всё более или менее ясно (точнее, напротив – неясно), то об отставке Куликова следует поговорить особо.

Куликов относился к той категории российских генералов, которые совершенно не приняли ельцинских реформ, и сам он этого почти не скрывал. Он был убеждён, что все эти преобразования – не более, чем попытка развалить великую Россию, и что всё это делалось по указке из Вашингтона. Кроме этого, у него не было сомнений в том, что все эти чубайсы, немцовы, кохи и прочие – просто воры, которые нагрели руки на приватизации и только для этого её и делали.

Никакие аргументы на него не действовали. Он только хитро ухмылялся и продолжал всех их подозревать, собирать компромат, проводить проверки и требовать официальных ответов на бесконечные запросы следователей возглавляемого им МВД. В какой-то момент был даже риск, что он просто парализует работу правительства, так он запугал сотрудников министерств и ведомств своими проверками и угрозами.

Разумеется, в то время полномочий, процессуальных, технических и силовых возможностей у него было больше, чем достаточно, чтобы реально превратить работу в экономических ведомствах в полный кошмар. Конечно же, ничего серьёзного в результате своих слежек, прослушек и “оперативных разработок” он не набрал для того, чтобы хоть какое-то из многочисленных возбуждённых им дел могло дойти до суда (а тем более, чтобы выдвинутые им обвинения в таком суде устояли). Но это ничуть не изменило его мнения по поводу реформ и реформаторов.

Министры и вице-премьеры экономического блока не раз пытались объяснять Куликову суть проводимых реформ и мероприятий. Много раз говорили ему: если у вас есть какие-то вопросы – обращайтесь, мы всё объясним. Почему мы, члены одного правительства, общаемся в режиме следователь – подозреваемый?

Он всегда реагировал одинаково: говорил, что у него нет вопросов, всё понятно, и он никаких претензий не имеет. А потом опять выступал публично и повторял снова и снова про коррупцию, про разрушительные реформы и про то, что у него имеется масса компрометирующего реформаторов материала, который вот-вот выльется в обвинительные приговоры судов.

Его сотрудники продолжали бомбардировать ведомства запросами, проводить выемки документов и таскать сотрудников на изнурительные допросы. Разумеется, квалификация следователей МВД не позволяла им понять даже десятой доли тех бумаг, которые они изымали. Но их это ничуть не смущало, и они продолжали свою деятельность, всерьёз считая, что они борются с коррупцией.

К этому стоит добавить только то, что реальные обращения к нему министров и вице-премьеров по поводу, например, серьёзных финансовых нарушений на таможне или в системе МО и МВД всегда оставались без ответа, либо из недр МВД приходил стандартный ответ, что “в результате проведённой проверки никаких нарушений не обнаружено”.

Куликов не был сторонником Ельцина в октябре 1993 года, и мы помним как он колебался, чью сторону занять во время известных событий 2-4 октября.

Он провалил всю работу в своей зоне ответственности во время Первой Чеченской войны (достаточно вспомнить Будённовск и Первомайск), а зверства его подчинённых в Самашках привели к тому, что его заместитель Романов в результате чеченского акта возмездия стал прикованным к постели калекой.

Это его части практически без боя сдали Масхадову Грозный в августе 1996 года (так называемая операция “Джихад”). Что не помешало ему без тени смущения обвинить тогдашнего секретаря Совбеза Лебедя в предательстве из-за подписания им Хасавюртовских соглашений, в то время как предателями были, как раз, его подчинённые: ведь хорошо известно, что подписание этих соглашений было во многом вынужденной мерой после сдачи ими Грозного.

Отставка Куликова была предрешена тем, что против него было не только правительство, но и Семья. Дело в том, что ретивый Куликов начал собирать материал и на Березовского с Юмашевым. И это предрешило его судьбу. Впрочем, удивление вызывает вовсе не то, почему он был уволен, а то, почему он вообще оказался министром внутренних дел, да ещё и в ранге вице-премьера.

Возможно, это как раз и был жест, которым Ельцин хотел привлечь на свою сторону тех силовиков, которые оставались недовольны заключением Хасавюртовских соглашений. Ведь не секрет, что Куликов был лидером этой анти-лебедевской (и, следовательно, анти-березовской) коалиции, объединявшей генералов МВД, ФСБ и части армии.

Но, так или иначе, Куликов этот жест не оценил, приписав, по-видимому, своей карьерный взлёт своим собственными талантам (рассуждая примерно так: “снял Лебедя – сниму и Чубайса с Юмашевым”).

Поэтому вместо того, чтобы в благодарность за поддержку стать “цепным псом режима” (чего от него ждал Ельцин) Куликов продолжил фрондировать против примирения с Чечней, рыночных реформ и Семьи. А значит, фактически, стал частью оппозиции Ельцину. Разумеется, долго это продолжаться не могло. Поэтому его увольнение выглядело единственным логичным решением Ельцина во всей этой странной истории с отставкой правительства Черномырдина.

Отправив правительство в отставку, Ельцин неожиданно оказался перед необходимостью срочно вносить в Государственную Думу кандидатуру нового председателя правительства. Это, как мы помним, не входило в его планы. Первоначально он собирался сам возглавить правительство и месяц, а то и два, не торопясь, подбирать себе подходящего премьера с очевидным прицелом на то, что тот и стал бы его кандидатом на следующих президентских выборах в 2000 году.

Впоследствии Юмашев от имени Ельцина в его мемуарах “Президентский​ марафон” напишет, что решение о кандидатуре Кириенко было принято Ельциным задолго до отставки правительства Черномырдина. И будто бы Ельцин заранее, долго и вдумчиво, выбирал её из множества других. Упоминались фамилии Лужкова, Аксёненко (министр путей сообщения). Булгака (министр связи), отправленного до этого в отставку генерала-пограничника Николаева и других.

Но всё это не выглядит убедительным. Чехарда с указами, о которой мы писали выше, явно свидетельствует: конкретно для Ельцина – это был экспромт. Причем экспромт плохо подготовленный. Возможно, что Юмашев и знал заранее, что в нужный момент он предложит Ельцину Кириенко, и тот, в условиях цейтнота, согласится не него. Но это лишь означает, что цейтнот был им же и организован. Именно для того, чтобы у Ельцина не было времени ни на размышления, ни на консультации с теми, кто не входил в Семью (например, с Немцовым).

Таким образом, всё было организовано так, чтобы Ельцин был вынужден внести в Государственную Думу кандидатуру Сергея Кириенко, то есть человека, с которым он к тому моменту практически не был знаком, и которого, скорее всего, при встрече даже не узнал бы.

Явилась ли необходимость в пожарном порядке искать человека в премьерское кресло неожиданностью для всех в окружении Ельцина, или то, что у него в нужный момент не оказалось в качестве кандидата на пост премьера никого, кроме Кириенко, было изначально спланированной акцией Юмашева и компании – теперь уже узнать невозможно. Да, в сущности, это уже и не имеет никакого прикладного значения. Так или иначе, но Ельцин внёс кандидатуру Кириенко в Государственную Думу.

Почему выбор пал именно на Кириенко, а не на, например, Немцова, которому Ельцин явно симпатизировал? На этот счёт существует масса различных версий. Хорошо известно, что Кириенко, ещё в бытность свою нижегородским банкиром, уже водил дружбу с влиятельными московскими бизнесменами. Став же первым заместителем (а потом и министром) топлива и энергетики, он эти связи укрепил и расширил.

Одним из таких бизнесменов (и прежде всего!) был, разумеется, и Березовский. Который уже с лета отзывался о Кириенко в позитивном ключе и говорил о нём, как о ярком представителе новой генерации политиков, в которых так нуждалась Россия. И хотя к весне 1998 года влияние Березовского начало снижаться, но оно всё ещё оставалось значительным.

Поэтому одна из версий заключается в том, что кандидатуру Кириенко лоббировал Березовский. А поскольку у Семьи в тот момент не нашлось никого другого, то Юмашев и Татьяна Ельцина, согласившись с Березовским, настоятельно порекомендовали Кириенко “папе” как очень перспективного молодого человека. Вряд ли они сами к тому моменту знали его настолько хорошо, чтобы полностью отдавать себе отчёт в том, что они делали и кого рекомендовали на пост премьер-министра.

Впрочем, возможно, что всё обошлось и без Бориса Абрамовича. Близкие в тот момент к Семье бизнесмены и политики рассказывают, что все в окружении Ельцина были одержимы поиском “новых лиц”. Это стало их идефикс. Как всякие доморощенные демиурги, они не могли позволить пройти смене поколений в политике естественным путем. Считалось чем-то само собой разумевшимся, что этот процесс нельзя пускать на самотёк, что его, напротив, нужно полностью контролировать. Разумеется, они объясняли это лишь заботой об интересах будущего страны. Они были убеждены: оставить этот процесс без их чуткого руководства – значит привести Россию к катастрофе.

Всякий, кто к тому времени был на виду больше трёх-пяти лет, считался у них уже старым и вышедшим в тираж динозавром. Этот маниакальный поиск “свежих лиц” был полностью взят из медийного бэкграунда Юмашева и опыта избирательной кампании 1996 года: неважно, что за человек скрывался за этим “свежим лицом”, важна была лишь привлекательная картинка, которую “схавает пипл”.

Они хотели, чтобы такой молодой политик излучал оптимизм и надежду. Они были уверены, что стране требовался “свежий ветер перемен”, в то время как в реальности ей требовалась передышка и хоть какая-то стабильность. Они хотели избавиться от “динозавров” типа Черномырдина и Чубайса, в то время как люди хотели роста зарплат и обуздания инфляции.

После семи лет тяжелейших испытаний лица Черномырдина и Чубайса, к их несчастью, уже не излучали оптимизма и не дышали свежестью. Это и стало настоящей причиной их отставки. Семья хотела “свежести”. И хотя биография комсомольского функционера Кириенко не давала никаких надежд на то, что он являлся тем самым “новым лицом”, которое они так упорно искали, такие “мелочи” их ничуть не смущали.

“Не быть, а слыть” – всегда было их девизом. Картинка в телевизоре с молодым и бодрым очкариком была для них значительно важнее того, что у этого очкарика за душой, и есть ли там хоть что-нибудь, кроме стремления к карьере и деньгам.

Но поскольку решение было принято, его нужно было претворять в жизнь. 7 апреля Ельцин в последний раз собрал “круглый стол”. На нём он предложил поддержать кандидатуру Сергея Кириенко на пост председателя правительства. Сохранилась видеозапись выступления Ельцина на этом “круглом столе”.

Открывая заседание, Ельцин сказал: “Мы рассматривали кандидатуру Аяцкова [саратовского губернатора – АК], мы обсуждали кандидатуру Лужкова… Ну, вы, конечно, об этом не знаете… Но я-то знаю… Но по разным, по очень разным, конечно… По сумме разных баллов я очень ответственно подошёл и предложил кандидатуру Кириенко. Он не растерялся при беседе со мной. Первой, большой, продолжительной беседе. Он понимает, что нужно делать. И он вам, с докладом когда будет выступать в пятницу, он вам подробно расскажет об этом деле… С обсуждением. Мне он всё это уже рассказал… Меня тоже убедило в какой-то степени то, что он рассказал. Каким образом нам дальше идти. Тоже прислушайтесь… Не всё же время только себя слушать…Я предлагаю… Конечно, вы сегодня можете предложить новую кандидатуру, раз… Дальше: какие-то высказать замечания исполняющему обязанности председателя правительства, два… Какие-то напутствия на дальнейшее, если его утвердят. Вернее: вы голосуете, я утверждаю. Так что вот по такой технологии, если бы мы уложились в полтора часа, то мы бы освоили ещё одну бюрократическую вещь: это четко следить за временем.”

То есть Ельцин и не скрывал, что по-серьёзному он встретился с Кириенко всего один раз. И после этого принял соответствующее решение. Таким образом, все истории про тщательное продуманное и взвешенное решение – это мифология, которую создал Юмашев уже постфактум. Для того, чтобы вся история с отставкой Черномырдина и с последующим назначением Кириенко не выглядела такой позорной и подлой, какой она была в действительности.

Осталось сообщить, что, несмотря на заседание “круглого стола” с участием руководителей обеих палат Федерального Собрания и других видных политиков, Государственная Дума дважды, 10 и 17 апреля не набрала достаточно голосов для утверждения Кириенко. И только при третьем голосовании Кириенко 251 голосом (при минимуме 226) был утверждён Государственной Думой в должности председателя правительства.

Важно отметить, что по конституции после третьего отказа Ельцин имел право распустить Думу, и из администрации президента депутатам прямо намекнули на возможность такого исхода их голосования. Третье голосование было тайным: предложение фракции КПРФ провести открытое голосование не прошло. В тот же день Ельцин подписал указ о назначении Кириенко председателем Правительства Российской Федерации.

В народе сразу поняли, что на должность премьера Кириенко был выдвинут в авральном режиме, поэтому метко и жёстко назвали его “Киндерсюрпризом”.

Часть 3

26 марта в Москву прилетели канцлер Германии Гельмут Коль и президент Франции Жак Ширак. Это была уже фактически официальная презентация нового формата так называемой “Тройки”: Россия-Германия-Франция.

Первоначально встреча планировалась в Екатеринбурге, на малой родине Ельцина. Как говорил сам Ельцин, он хотел показать своим гостям уральские просторы, размах. Хотел вместе с ними пешком перейти границу между Европой и Азией и таким образом насытить эту встречу необходимым символизмом. Но потом её пришлось перенести в Подмосковье, в пансионат “Бор”.

Газета «Коммерсант» тогда писала: “Вчера вечером стало известно, что встреча Бориса Ельцина с президентом Франции Жаком Шираком и канцлером Германии Гельмутом Колем, запланированная на 25-26 марта в Екатеринбурге, переносится в Москву. Пресс-служба президента была вынуждена признать, что на этом настояли лечащие врачи Ельцина.”

Видимо, отставка правительства Черномырдина всё же далась Ельцину непросто, у него опять начались проблемы с сердцем, и поэтому врачи запретили ему лететь на Урал. В “Президентском марафоне” теме переноса этого саммита из Екатеринбурга в Подмосковье уделено неожиданно много места. Там, помимо прочего, говорится, что встреча была перенесена потому, что гостям не понравились условия проживания, которые были им предложены в Екатеринбурге, а о плохом состоянии ельцинского здоровья, разумеется, не сказано ни слова. Хотя это был никакой не секрет, раз об этом говорила пресс-служба Ельцина.

На видеозаписи встречи “Тройки” в пансионате “Бор” мы видим обшарпанный фасад главного корпуса и типичную советскую “обкомовскую” мебель. Трудно поверить, что в Екатеринбурге не смогли бы обеспечить такую же “спартанскую обстановку”. Тем более, что гости практически там и не ночевали, прилетев глубокой ночью и улетев вечером.

Но в этот один день удалось втиснуть все три компоненты: переговоры, совместную пресс-конференцию и неформальный обед, во время которого слух гостей услаждала своим пением юная тринадцатилетняя певица Пелагея.

Если посмотреть на результаты саммита, то они выглядят очень скромно. На нем были обсуждены следующие вопросы:

• о совместной разработке нового транспортного самолета XXI века на базе российского Ан-70;

• о строительстве транспортного коридора Лондон – Париж (с туннелем под Ла-Маншем) – Берлин – Варшава – Минск – Москва, с перспективой на Екатеринбург и Сибирь, включающий в себя автомобильную и железную дороги с высокоскоростным движением;

• о создании команд быстрого реагирования по борьбе с техногенными и природными катастрофами;

• об обмене студентами и аспирантами вузов России, Франции и Германии;

• о создании общего франко-германо-российского университета и обеспечении взаимного признания национальных дипломов трёх стран.

Также лидеры трёх стран договорились провести крупную выставку "Москва – Берлин – Париж" и подготовить учебник "История Европы XX века".

Нужно ли специально говорить, что большинство этих проектов так и остались нереализованными? Тем не менее, Ельцин остался очень доволен результатами саммита. Иногда бывает непросто определить, когда в “Президентском марафоне” Юмашев даёт свою собственную интерпретацию событий, а когда излагает точку зрения самого Ельцина. Но относительно этой встречи там, по нашему мнению, приводится мнение самого Ельцина. Потому что именно самому Ельцину была важна неформальная составляющая этих встреч “Тройки”. Ему очень нравился формат “без галстуков”, его устраивали эти двое немолодых мужчин, его ровесников, с которыми, как ему казалось, он нашёл общий язык.

В мемуарах Ельцина написано об этом так: “...Коль и Ширак для меня не просто коллеги. Не просто партнёры. Все мы трое – дети войны. Люди одного поколения и одного склада открытые, прямые, откровенные. С самого начала испытывали друг к другу искреннюю симпатию…”

И действительно: Гельмут Коль был 1930-го года рождения, Борис Ельцин – 1931-го, а Жак Ширак – 1932-го. По словам Ельцина, к участию в этой встрече проявлял интерес и, например, назначенный в 1997 году британским премьер-министром Тони Блэр, но Ельцин прямо пишет, что поскольку Блэр был человеком другого поколения (1953 года рождения), то формат встречи был сознательно ограничен лишь Шираком и Колем.

Это было очень по-ельцински. Он не хотел учитывать, что в общении такого рода личные симпатии должны уступать место пониманию того, что лидеры в демократических государствах меняются, и довольно часто. Например, его устраивал Коль – именно потому, что они были давно знакомы, потому что он был его ровесником, и потому что с ним можно было “расслабиться”, поговорить без обиняков, попариться в бане и так далее.

Ещё одной важной особенностью “Тройки” было то, что Ельцин вкладывал в неё откровенный антинатовский подтекст. Он отдавал себе отчёт, что ни Коль, ни Ширак не будут рисковать атлантической солидарностью ради каких-то красивых, но малопонятных проектов про Европу от Атлантики до Урала (или даже до Камчатки), и поэтому ему важна была именно эта внешняя картинка, на которой трое немолодых мужчин наслаждались общением друг с другом в неформальной обстановке.

Вообще, не секрет, что Ельцин (быть может подсознательно) не верил в возможность честного и откровенного общения без застолья и выпивки. Будучи сам человеком чрезвычайно скрытным и коварным, он был уверен в своей способности производить впечатление простого русского мужика, этакого “рубахи-парня”, могучего уральского медведя. Поэтому его любимым стилем общения был стиль “без галстуков”. Его он и использовал в общении с Шираком и Колем.

Он понимал, что кроме этого, ничего пока из такого формата он выжать не смог бы. На данном этапе задача состояла лишь в том, чтобы такой формат общения утвердился, чтобы все (включая Вашингтон) к нему привыкли и перестали относится к нему настороженно.

И действительно, Белый дом смотрел на эту активность России спокойно и не видел пока ничего угрожающего в том, что лидеры двух ведущих европейских стран имеют столь тесные контакты со второй (первой?) ядерной державой мира, которая ещё недавно была их стратегическим противником.

Позже мы узнаем, что Ельцин имел амбицию вытеснить США из Европы с тем, чтобы роль гаранта европейской безопасности перешла к России. Возможно, ещё и поэтому он не хотел расширения “Тройки” за счёт исторически значительно более лояльной Соединенным Штатам Великобритании.

Состав правительства Кириенко мало отличался от предыдущего. Например, должности вице-премьеров сохранили Немцов и Сысуев. Одним из немногих заметных изменений стало резкое сокращение числа вице-премьеров и упразднение должностей первых заместителей председателя правительства. Третьим вице-премьером стал работавший до этого заместителем министра финансов Виктор Христенко (тоже, как и Ельцин, выходец с Урала). Практически все остальные министры сохранили свои посты.

Другой новацией стало включение в кабинет Кириенко видного коммуниста: при перестановках в правительстве 22 июля на должность министра промышленности и торговли был назначен заместитель Зюганова Юрий Маслюков, который в последнем правительстве СССР был председателем Госплана.

Всем было совершенно очевидно, что его опыт и компетенция относились к совершенно другой эпохе и вряд ли могли как-то повысить эффективность работы правительства. Но его брали в правительство с другой целью: он должен был демпфировать недовольство левой части депутатского корпуса работой правительства. Это было тем более необходимо, что проблемы надвигались одна за другой.

Помимо уже описанной проблемы роста доходности ГКО и связанной с этим возраставшей неспособностью правительства финансировать дефицит бюджета, можно выделить ещё две острейшие проблемы, которые наметились весной этого года.

Первой проблемой были шахтёрские забастовки, захлестнувшие Россию. 1 мая в городе Анжеро-Судженске несколько шахтёров объявили голодовку с требованием выплатить многолетние долги по зарплате. Поначалу, этому не придали никакого значения – подобные акции тогда были частым явлением.

Через несколько дней в голодовке уже участвовали десятки шахтёров, и протестовавшие переместились к зданию местной администрации. Но власти продолжали хранить молчание и никак на это не реагировали. С 10 мая во многих городах Кузбасса голодовки сменились митингами шахтёров. Но власть по-прежнему оставалась глуха.

Наконец, 13 мая Кириенко, выступая в Госдуме по поводу многочисленных акций протеста, заявил, что такому давлению правительство не подчинится, а вместо этого продолжит «реструктуризацию» отрасли по программе, финансируемой Международным банком реконструкции и развития (МБРР).

Это и стало последней каплей: 14 мая шахтёры перекрыли движение по железным дорогам Кузбасса. На следующий день их примеру последовали шахтёры Ростовской области и Республики Коми.

В последующие дни протест только нарастал. Вся Россия оказалась охвачена волной перекрытий железных дорог. Кроме шахтёрских регионов, были крупные перекрытия в Тюмени, Туле, Пермской области. Шахтёры требовали уже не возврата долгов по зарплате, а выдвигали политические требования. Например – отставки президента.

Такое было впервые. Впервые после окончания чеченской войны ежедневные сводки МВД начинались словами: «сегодня обстановка в России остается напряжённой». Наивысшего накала борьба достигла 20-21 мая.

Телеканалы (и подконтрольное Березовскому ОРТ – тоже!) активно показывали эти события, и поэтому все люди видели: если ты перекрываешь дорогу, то твои требования выполняют, возвращают тебе долги по зарплате, а если ты сидишь молча, то тогда, мало того, что твоих требований не выполнят, но ещё и у твоего региона отберут деньги и передадут их бастующему региону. Вывод был ясен: хочешь получить свою зарплату – выходи и ложись на рельсы. Именно это соображение и придало акциям протеста массовый характер.

В Кузбассе власть фактически оказалась в руках шахтёрских стачкомов. Именно тогда впервые и возникло название – Комитеты спасения. Ампиловская газета «Трудовая Россия» назвала эти события генеральной репетицией Всероссийской политической стачки.

Правительство после некоторого замешательства, наконец, опомнилось и отправило своих эмиссаров (разумеется, Немцова и Сысуева, а кого ещё?) в шахтёрские регионы. Кириенко дал им полномочия обещать всё, что угодно, лишь бы заставить бастовавших уйти с рельс.

Иногда дело доходило до совсем анекдотических ситуаций. Например, в одном из протоколов, подписанном властями и шахтёрскими профсоюзами в Кузбассе, в первом пункте было сказано: “Отправить Ельцина Б. Н. в отставку. Срок исполнения – 1 июля 1998 года. Согласовано: вице-премьер Сысуев, губернатор Тулеев.”

Объективно 1998 год был самым трудным в процессе реализации программы реструктуризации угольной отрасли России. Начиная с конца 1993 года планомерно закрывались одна шахта за другой. В 1994 году было закрыто 23 предприятия, в 1995 году – 27. Потом, в 1996 году, в связи с выборами, власти вполне сознательно допустили небольшой спад – закрыли лишь 19 предприятий. Но уже в 1997 году закрыли сразу 32 предприятия. А в 1998 году был поставлен “рекорд”: было закрыто 39 предприятий. (Дальше закрытия пошли по убывающей: в 1999 году – 13, в 2000 – 17 и в 2001 – опять 13).

Потребность в рабочей силе на разрезах была в восемь раз ниже, чем на аналогичных по мощности шахтах. В угольных регионах росла и без того высокая безработица. Стремясь конкурировать с разрезами, руководство шахт снижало издержки самым варварским способом – пренебрегая безопасностью шахтёров. То тут, то там случались страшные аварии с большим количеством человеческих жертв.

Шахтёры выступали против закрытия шахт, требовали продолжить их работу, а убытки покрывать из бюджета. Это был тупиковый путь, но мобильность населения в России традиционно была низкой, а жители угольных регионов (прежде всего – Кузбасса) не могли найти дома никакой другой работы, кроме как на шахте. Неудивительно, что зарплату шахтёрам платили мизерную, да к тому же ещё и с огромными задержками. Именно в этот время тогда ещё либеральный журналист Михаил Леонтьев зло пошутил, что “если человек бесплатно залезает в шахту и добывает уголь, то это у него хобби, а не работа”.

Справедливости ради, нужно сказать, что реструктуризация угольной отрасли нигде в мире не проходила легко. Достаточно вспомнить, как незадолго до этого реструктурировала угольную отрасль Великобритании “железная леди” Маргарет Тэтчер. Тогда ей тоже пришлось столкнуться с массовыми выступлениями рабочих и масштабным протестом профсоюзов и лейбористской оппозиции.

Разумеется, коммунисты всех мастей (и Анпилов, и Зюганов) не могли не воспользоваться такой прекрасной возможностью для критики правительства, поэтому они открыто и энергично поддержали бастовавших шахтёров.

Напротив Белого дома, где заседало правительство, шахтёры разбили на так называемом “Горбатом мосту” палаточный лагерь и объявили бессрочный митинг-пикет до тех пор, пока власти не удовлетворили бы их требований. Помимо коммунистов, их поддержал и Лужков. Он обеспечил пикетчиков горячим питанием, подвозил им воду, передвижные туалеты и душ.

Правительство, лишённое поддержки даже умеренных политических сил, осталось один на один с этой проблемой, которая из-за блокировки железных дорог (и прежде всего – Транссиба) грозила полным экономическим параличом целых регионов. Речь безо всякой натяжки шла об угрозе государственной безопасности страны.

Характерно, что бравые ельцинские силовики, которых он так тщательно, не доверяя никому, подбирал, холил и лелеял, оказались полными импотентами и не предприняли никаких мер по разблокировке железнодорожного сообщения в стране.

Они лишь писали бесконечные аналитические записки, в которых критиковали рыночные реформы и приватизацию и связывали именно с ними все текущие проблемы страны. Люди, в служебные обязанности которых входило обеспечение безопасности государства (а вовсе не анализ эффективности экономических реформ), полностью устранились от решения этой задачи и даже удивлялись и возмущались, когда им говорили, что это был их служебный долг.

И в МВД, и в ФСБ руководители практически всех уровней не скрывали своих симпатий к бастовавшим шахтёрам, и ни Ельцин, ни, тем более, Кириенко не могли рассчитывать на их помощь в силовом решении проблемы разблокировки железнодорожного сообщения.

Так или иначе, но правительство сумело решить весь этот клубок проблем, и забастовочная активность в угледобывающих регионах пошла на убыль. Но поведение правоохранительных органов в такой очевидно кризисной ситуации произвело угнетающее впечатление не только на руководителей правительства, но и на Юмашева и всю Семью в целом. Стало ясно, что никакой надежды на силовиков в случае, если в стране реально начнутся какие-то беспорядки, нет. Более того, стало ясно, что в силовом блоке назревала глухая фронда Ельцину и его курсу.

Возможно, это было связано с тем, что Ельцин опять резко снизил свою активность и в самый разгар забастовочной активности шахтёров не нашёл ничего лучше, как заняться проблемой захоронения останков царской семьи, как если бы это была самая главная проблема, стоявшая перед страной. Решение этого вопроса он поручил Немцову, а когда всё уже было готово, лично приехал на церемонию погребения останков в Санкт-Петербург.

Острый интерес Ельцина к теме захоронения останков царской семьи был связан, скорее всего, с тем, что в бытность свою первым секретарём Свердловского обкома партии он в сентябре 1977 года безропотно исполнил решение ЦК КПСС о сносе дома купца Ипатьева, в котором была расстреляна вся семья последнего российского императора.

На протяжении всей постсоветской карьеры Ельцина это обстоятельство ставили ему в вину его же сторонники по борьбе с наследием коммунистической эпохи. Наверняка в организации торжественной церемонии захоронения царских останков в усыпальнице русских царей в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга он видел способ собственной реабилитации за тот давний свой поступок, который он совершил совершенно в другое время и в других условиях.

Не исключено, что необычайная медийная активность Немцова по этому поводу, чрезвычайный интерес СМИ к этой церемонии, её помпезность и даже церковная дискуссия о подлинности останков, – всё это было срежиссированной кампанией администрации Ельцина. Её целью было отвлечь внимание телезрителей от обострившихся проблем в социально-экономической сфере, в частности – от всплеска забастовочной активности шахтёров в угледобывающих регионах и в Москве.

Правительство, в который уже раз, опять отчаянно нуждалось в деньгах. Неплатежи нарастали как снежный ком, обслуживать пирамиду ГКО становилось всё труднее, а возможных вариантов наполнения бюджета оказалось даже меньше, чем ещё год назад.

Характерным эпизодом, ярко иллюстрирующим это обстоятельство, явилась история с лицензией на сотовую связь GSM-900/1800. Не вдаваясь в детали, сообщим, что эта лицензия давала возможность оказывать услуги сотовой связи на совершенно другом уровне качества, чем раньше.

Одну лицензию несколько раньше получила близкая к Лужкову компания МТС.

Борьба за вторую развернулась между многострадальным “Связьинвестом” (который, как мы помним, на тот момент на 25% + 1 акцию уже принадлежал консорциуму Сороса-Потанина, а на 75% - 1 акция – государству) и частным акционерным обществом “Вымпелком”, основателем которого был известный предприниматель (ныне покойный) Дмитрий Зимин.

Казалось бы, чего проще: правительство должно провести тендер и пусть лицензию получит тот, кто за неё больше всех заплатит. Но проблема состояла в том, что победа “Связьинвеста” в этом конкурсе была практически гарантирована: Потанин тогда публично объявил, что их консорциум готов заплатить за эту лицензию 1 млрд. долларов. Таких денег у “Вымпелкома” в тот момент даже близко не было. Но допустить ещё одну победу Потанина – означало вылить на себя новые ушаты помоев от контролируемых медиа-олигархами СМИ. И в очередной раз нарваться на проблемы с Семьёй.

Обе стороны (и Потанин, и Зимин) оказывали на правительство серьёзное давление. (В тот момент в правительстве Кириенко вопросы связи и телекоммуникаций курировал вице-премьер Немцов).

Идея Потанина была проста: в соответствии с изначальным (ещё прошлогодним) планом приватизации “Связьинвеста”, в 1998 году должен был быть проведён второй аукцион на следующие 25% его акций. Потанин предлагал в рамках этого аукциона выставить 25% акций “Связьинвеста” единым лотом с лицензией GSM-900/1800. И установить стартовую цену в 1 млрд. долларов.

Зимин же лоббировал передачу ему лицензии вообще без всякого аукциона. То есть он предлагал просто выдать её “Вымпелкому” … бесплатно. Без всяких конкурсов или аукционов. Казалось бы, по здравом размышлении, правительство, находившееся в тисках жесточайшего финансового кризиса, без раздумий должно было выбрать вариант Потанина. Но только не летом 1998 года!

Порка, которую за год до этого устроили правительству Черномырдина Березовский и Гусинский совместно с Семьёй, была настолько показательной и поучительной, что никто из уцелевших в этой войне чиновников не хотел её повторения.

Те люди, которые в прошлом году провели аукцион, давший в бюджет почти два миллиарда долларов, отнюдь не стали героями (что было бы логично), а были отправлены в отставку, при этом став фигурантами уголовного дела. Разумеется, их репутация была полностью разрушена. После такого итога этой “войны” в правительстве не осталось желающих повторять их судьбу.

В правительстве к тому времени уже не осталось тяжеловесов типаЧерномырдина или Чубайса, которые могли бы рассчитывать на то, что своим авторитетом они сумеют противостоять натиску Березовского и Гусинского. Поэтому уже практически полностью утративший свой политический капитал Немцов принял самое простое решение: аукцион по продаже следующих 25% акций “Связьинвеста” отменить, а лицензию GSM-900/1800 передать “Вымпелкому” за символические 30 млн. долларов на нужды Российского космического агентства (у него были проблемы с финансированием орбитальной станции “Мир”).

Помимо прочего, это означало, что те деньги, которые за год до этого выложил Сорос и Ко за первые 25%+1 акция “Связьинвеста”, были им просто выброшены на ветер. Кому нужен блокирующий пакет акций компании, которая на 75% принадлежит государству? Разумеется, он заплатил такую высокую цену (1,875 млрд. долларов) лишь потому, что на следующий год была предусмотрена продажа следующих 25% акций. Но этого не случилось.

Неудивительно, что впоследствии Сорос называл свою инвестицию в “Связьинвест” худшей за всю его жизнь. Трудно с ним не согласиться. Проект, обещавший так много, оказался полностью провальным.

Но все эти перипетии прошли мимо Ельцина, который опять отошёл от внутренней повестки и погрузился в международную проблематику. 15-17 мая он участвовал в работе G8 в Бирмингеме. Это была встреча, на которой уже официально саммит стал называться “Большой Восьмеркой”. Россия участвовала во всех заседаниях, за исключением встречи, посвящённой вопросам экономики.

Вот как тогдашний помощник Ельцина по экономическим вопросам Александр Лившиц описал причины отсутствия России на экономической сессии: "Нас спросили: «Вы готовы дать $2 млрд для помощи Индонезии?» Мы, конечно, сказали, что нет. Тогда нам намекнули, что лучше на эту встречу не приходить. Мы и не пришли".

В остальном все демонстрировали полное взаимопонимание и радушие, которого, к сожалению, в реальности не было. Во всяком случае, вот, что писала 19 мая газета «Известия»: «…Более деликатный характер носил второй пункт повестки дня этой встречи: Украина. "Семерка" заявила о готовности оказывать финансовую поддержку реформам на Украине, вновь подтвердив, что придаёт первостепенное значение сохранению её независимости. А политика Москвы по отношению к Украине по-прежнему находится под подозрением. "Семерка" не уверена, что российская политическая элита избавилась от имперских комплексов в отношении бывшей советской республики».

Подводя итог саммиту G8 в Бирмингеме, журнал «The Economist» 18 мая написал: «Иногда кажется, что у России есть несколько внешних политик, а иногда кажется, что её вовсе нет. Зато у неё точно есть слабое правительство и чувство несправедливости относительно её места в мире. В практическом плане Россия перестала быть активным противником Запада, но и не стала его частью. За 10 лет перестройки и демократии она не рассталась с антизападными инстинктами, приобретёнными за 70 лет коммунистического правления (а до этого – за столетия частичной изоляции). Русские начали понимать, что потребуются поколения, чтобы догнать заграницу по уровню жизни».

А «Интерфакс» был ещё категоричнее: «На кресло, занятое Россией, по первому критерию (экономические показатели) в большей степени мог бы претендовать скорее Китай, а по второму (общие с G7 ценности), например, Бразилия... Но на этом месте сидим мы. Это объясняется признанием в мире генеральной тенденции нашей политики, которая, вероятно, однажды приведёт Россию к демократии и рынку, и будущего экономического потенциала, а также числом ядерных боеголовок, которые, впрочем, уже не так ценятся, как раньше».

Несомненно, Ельцин, с подачи Примакова, был убеждён, что главная причина членства России в G8 отнюдь не рыночные реформы и демократия, а всё те же “старые добрые” ядерные боеголовки, которыми обладает Россия. И поэтому считал, что у него есть козыри для торговли с Западом. К этому времени он уже не хотел интеграции с Западом “любой ценой”. Теперь для него роль России как великой державы стала высшим приоритетом, который он не хотел разменивать ни на что.

В июне Ельцин побывал с визитом в Германии. Заявив с порога, что он приехал не для того, чтобы “просить деньги”, он тут же попросил кредит в 1 млрд. немецких марок на реструктуризацию угольной отрасли, который тут же и получил при содействии канцлера Коля от федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия.

Но вместо благодарности, как он его называл, “другу Гельмуту”, Ельцин довольно демонстративно позавтракал с его конкурентом на предстоящих выборах в Бундестаг, Герхардом Шрёдером. Все газеты написали, что канцлер Коль был неприятно удивлён таким поступком “друга Бориса”. Но, как мы уже убедились, Ельцин никогда не обращал внимания на такие “мелочи”.

Разумеется, в общем случае встреча с вероятным будущим канцлером Германии – это нормальное поведение любого лидера другой страны, и в этом нет ничего необычного. Но не для человека, который называет нынешнего канцлера своим “личным другом”. Заметим, что в аналогичной ситуации, в 1996 году, Коль не стал встречаться с Зюгановым. Более того: он не только публично выражал поддержку Ельцину, но и помог ему финансово, приняв решение о выдаче России кредитов.

Тем временем финансовый кризис в России только усугублялся, и становилось всё понятнее, что выход из него будет очень болезненным. К тому моменту, понимая, что правительство Кириенко не могло в одиночку справиться с нараставшим кризисом, Семья спохватилась и вспомнила про опального Чубайса, который в то время уже несколько месяцев работал председателем правления РАО ЕЭС России. Эту должность он получил в качестве “утешительного приза” – как человек, который так много сделал для Ельцина.

17 июня указом Ельцина Чубайс был назначен на диковинную должность “специального представителя Президента Российской Федерации по связям с международными финансовыми организациями”. Ему было поручено во что бы то ни стало добиться от МВФ и Всемирного Банка кредитов для решения самых кричащих бюджетных проблем.

Но своё вмешательство в названные проблемы Ельцин пока только этим и ограничил. Было ли это результатом его собственной расстановки приоритетов, или это Семья решила, что не надо было беспокоить его “по пустякам”, теперь уже не имеет никакого значения. К тому же, помимо финансового кризиса, летом этого же года разворачивался ещё один, потенциально не менее опасный – кризис взаимоотношений с силовиками.

Часть 4

Начиная со второй половины 1997 года избранный в Госдуму от провластной партии “Наш дом Россия” (лидер - Черномырдин) отставной генерал Рохлин (бывший командир 8-го гвардейского “Волгоградского” корпуса) постепенно уходит в оппозицию к Ельцину и в сентябре того же года покидает черонмырдинскую партию и создает совместно с видным коммунистом Виктором Илюхиным собственную организацию “Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки” (ДПА).

Это было довольно широкое объединение, в которое сходили многие отставные генералы разных силовых ведомств и директора крупных оборонных заводов. Кроме Рохлина и Илюхина в организационный состав вошли бывший министр обороны РФ Игорь Родионов, бывший глава КГБ Владимир Крючков, а также хорошо известные по событиям октября 1993 года генерал Альберт Макашов и бывший командующий ВДВ Владислав Ачалов. К ДПА (по его собственным словам) примкнул также отставленный Ельциным начальник его охраны, генерал Коржаков.

Рохлин с с конца 1997 года развил бурную деятельность и курсировал по стране собирая митинги и выступая на них с резкой критикой политики Ельцина. Его активность достигла апогея весной 1998 года и совпала по времени с шахтерскими забастовками и блокадой железных дорог. Именно с этого момента по стране поползли слухи, что силовики готовят военный переворот.

Вот что написал в 2002 году в своих мемуарах “Тяжелые звезды” экс-министр внутренних дел Куликов: «Уже после моей отставки, в конце апреля 1998 года, Лев Рохлин неожиданно позвонил мне на дачу и попросил разрешения встретиться. Без всяких вступлений он задал прямой вопрос: «А.С., как вы думаете, если армейские части войдут в Москву, будут ли внутренние войска этому препятствовать?»

В мемуарах Куликов написал, что он «ответил твердо: “Лева, если речь идет о вооруженном мятеже или о попытке устранения нынешней власти с помощью Вооруженных Сил, то скажу тебе прямо — эта идея не имеет никакой перспективы, кроме перспективы гражданской войны”.

Далее Куликов делает такое примечание: «Надо сказать, что буквально за день до нашей со Львом встречи прошла информация о том, что часть военнослужащих, в том числе командир Волгоградского армейского корпуса, которым ранее командовал сам Рохлин, отстранены от должности. Кажется, упоминались еще кто-то из его заместителей и офицеров командного состава. Поэтому спросил напрямик: "Не в этой ли связи происходят отставки?.." Лев нехотя согласился: "Да, наверное, в этой…"»

По-сути готовящегося мятежа, Куликов пишет, что хотя «детали были мне неизвестны, но и того, что я слышал, оказалось достаточно, чтобы связать в единое целое и визит Рохлина ко мне, и некоторые события, взбудоражившие 8-й гвардейский корпус. Не стану утверждать, что именно об этих, некогда подчиненных ему армейских частях говорил Лев, когда упоминал "поход на Москву", однако не было у меня и причин отметать эту версию целиком. Был со Львом откровенен: "Но ты же сам себя подставляешь!!!"

На это он среагировал так, как это свойственно именно публичным политикам: "А.С., я абсолютно ничего не боюсь. И если меня арестуют, это только придаст мне политический вес, и он пригодится на перспективу"». «Мы расстались, — продолжает Куликов, — но я, не будучи уверенным до конца, что Лев Яковлевич откажется от своих планов, попытался найти иные способы воздействия на мятущегося Рохлина»», попросив общего знакомого еще раз поговорить с ним.

Сохранилось огромное количество интервью и воспоминаний со многими близкими в то время к Рохлину людьми, от его сослуживцев до Волгоградскому корпусу, до того же экс-охранника Ельцина Коржакова. В этих воспоминаниях они подробно описывают все приготовления к вооруженному восстанию, мятежу или перевороту. (Они по-разному называют то, что задумывалось).

Из этих материалов следует, что кроме Волгоградского корпуса в мятеже предполагалось задействовать многие другие военные части, вплоть до Кремлевского полка. Заговорщики также сообщают, что им удалось договориться о нейтралитете с командирами Таманской и Кантемировской дивизий, то есть с теми элитными частями российской (а ранее - советской армии), которые расположены в Подмосковье (Наро-Фоминске) именно для того, чтобы защищать центральную власть на случай “непредвиденных” обстоятельств.

Мы не знаем насколько все эти рассказы реальны, а насколько - плод воображения и попытка выдать желаемое за действительное. Но отличительной чертой всего этого сюжета с т.н. “заговором военных” является странный контраст между полной открытостью “заговорщиков” и гробовым молчанием по этому поводу людей, которые в то время были при власти.

Вот что говорил сам Рохлин на одном из митингов: “ На данный момент идет Великая Отечественная война! Идет геноцид российского народа! На данный момент беспризорных детей больше чем после Гражданской и Великой Отечественной войны! И с полной ответственностью я вам говорю: нас не запугать! Мы не раз были под смертью. Нам нужна ваша помощь. Армия обижена, армия - унижена! Армия не с теми, кто сейчас у власти! И если мы соорганизуемся, то народ и армия будут едины, и мы свернем шею предателям! Спасибо вам!” Как говорится - комментарии излишни…

Еще за год до этого, летом 1997 года, когда у Рохлин только начинался его разрыв с властью и он стал выступать с критикой в ее адрес, Ельцин сразу высказался предельно жестко: “И этих, конечно, рохлиных мы сметем! От этих, понимаешь их антиконструктивных, деструктивных действий! Нет, такие нам не нужны!”

Ельцин всегда с опаской относился к Рохлину. Он понимал с кем он имеет дело. Это был боевой генерал, прошедший Афганистан и Чечню. В армии его боготворили и считали настоящим героем. А после взятия Грозного его авторитет среди всех силовиков поднялся на недосягаемую высоту. Ельцин прекрасно помнил как Рохлин отказался принять от него звание “Героя России”, сказав, что “...в гражданской войне героев не бывает… В гражданской войне полководцы не могут снискать славу. Война в Чечне — не слава России, а ее беда».

Также Ельцин помнил, что по докладу военной контрразведки он вынужден был в феврале 1995 года, сразу после взятия Грозного, отправить 8-ой Волгоградский корпус обратно в Волгоград, поскольку в нем царили совсем не проельцинские настроения. А вскоре и самого Рохлина “ушли” на пенсию. Так что Ельцин понимал, с кем он имеет дело и кто ему противостоит. Черномырдину какое-то время еще удавалось сдерживать старого вояку (ведь это была его идея выдвинуть генерала в Думу от своей партии), но после отставки Черномырдина у Рохлина пропали последние ограничители.

Разумеется, Ельцин рассчитывал на поддержку ФСБ в противостоянии с армейской фрондой. Собственно, для этого и существует Федеральная Служба Безопасности. Нелояльность армии по-сути и есть та самая “угроза государственной безопасности”, для предотвращения которой и создана эта служба. Во всяком случае, именно это всегда утверждают сами ее сотрудники.

Но каково же было удивление всех высших правительственных чиновников, когда ФСБ фактически устранилось от решения этой проблемы. Вот что писал по этому поводу журнал “Коммерсант-Власть” в середине 1998 года: “Еще летом 1997 года председатель Комитета Госдумы по обороне генерал-лейтенант Лев Рохлин направил в войска обращение, в котором фактически призвал военнослужащих к неповиновению, и провел учредительный съезд Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. Произошло это сразу после отставки министра обороны Игоря Родионова и не на шутку встревожило Ельцина. Президент вызвал Николая Ковалева и потребовал пресечь агитацию рохлинцев в воинских частях и собрать компромат на генерала-депутата.

Будучи уверенным в исполнительности Ковалева, Ельцин публично пообещал "смести рохлиных". Но активности Ковалев не проявил. Ни исчерпывающих докладов, ни разоблачительных рапортов в Кремль не поступило. В ответ на недоуменные вопросы представителей администрации президента руководители ФСБ что-то бормотали про "объективные трудности" — мол, законы "О федеральных органах безопасности" и "Об оперативно-розыскной деятельности" запрещают вести агентурную работу в выборных органах власти в целом.” (Ковалев, вероятно, имел в виду депутатский статус Рохлина).

Довольно скоро стало ясно, что проблема не в Ковалеве. Проблема в кризисе лояльности всего силового блока, который явным образом сочувствовал Рохлину и его Движению. Постепенно становилось понятно, что в противостоянии с ДПА и его лидером, Ельцин и Семья не могут рассчитывать на полную поддержку ФСБ, МВД и даже Генпрокуратуры. Силовики в своем большинстве либо сохраняли нейтралитет, либо (как минимум - идейно) были на стороне заговорщиков.

В конце весны - начале лета 1998 года план заговорщиков в основном сформировался. Все должно было начаться с массовых выступлений гражданских лиц. Шахтерские забастовки и блокировка железных дорог прекрасно вписывались в этот план. Как мы уже писали, силовики не ударили палец о палец для пресечения этих очевидно противоправных действий.

Дальше, по свидетельству самих рохлинцев, она рассчитывали, что Ельцин и Кириенко, не выдержав давления, бросят на разгон этих митингов те части внутренних войск МВД, которые еще оставались им лояльны. И вот тут военные должны будут выступить в защиту мирных граждан против “бесчинства властей”.

Предполагалось, что рохлинский Волгоградский корпус начнет движение из Волгограда на Москву и по пути к нему будут присоединяться одна военная часть за другой. Апофеозом должен был стать въезд Рохлина во главе своего родного корпуса в Кремль, при полной поддержке находящегося там Кремлевского полка. Мы не знаем насколько реалистичны были эти планы. Мы лишь описываем их со слов самих участников заговора.

Первоначально активная фаза путча планировалась на конец июня, но тогда, по свидетельству заместителя командующего Волгоградским корпусом полковника Николая Баталова, власти сыграли на опережение и блокировали выступление корпуса с помощью расположенной в Волгограде бригады внутренних войск.

Поэтому заговорщики решили отложить выступление на месяц. Новый план предполагал, что кульминационный момент путча должен был наступить 20 июля, когда Волгоградский корпус должен покинуть место дислокации и выйти в город в полной боевой экипировке и готовый немедленно вступить в бой.

Но в ночь со 2 на 3 июля генерал-лейтенант Рохлин был убит в своем загородном доме в Подмосковье. На момент убийства ему был 51 год. Официальная версия заключалась в том, что его убила жена во время семейной ссоры. Она признала свою вину. Это ее признание даже показали по телевизору. Тамара Рохлина выглядела явно неадекватно. Но так или иначе ее судили и признали виновной.

Была ли она настоящей убийцей или ее каким-то образом заставили взять вину на себя - это так и осталось одним из любимых конспирологических сюжетов новейшей российской истории. Для полноты картины лишь добавим, что сразу после убийства генерала правоохранительные органы по свежим следам нашли в 500 метрах от дачи сгоревший автомобиль с тремя трупами в нем. Все трое имели смертельные огнестрельные ранения.

Вот что по этому поводу через год писала газета Коммерсант: “Генерал, как известно, был застрелен 3 июля прошлого года на даче, расположенной в деревне Клоково (Наро-Фоминский район Московской области). И хотя его жена Тамара сразу же призналась в убийстве, сотрудники правоохранительных органов решили на всякий случай обыскать окрестности. В результате в 500 метрах от дачи была обнаружен обгоревший автомобиль, а в нем — трупы троих молодых людей, убитых выстрелами в грудь и голову. Какие-либо документы у них отсутствовали.

Следствие не спешило связывать убийства на даче и в лесу, но в СМИ моментально появилась версия о том, что это киллеры, застрелившие Рохлина,— их убрали, чтобы замести следы.

Рассуждения на эту тему прекратились лишь после того, как экспертиза показала: мужчины, тела которых обнаружены в машине, убиты за три дня до смерти генерала. Однако понадобился почти год, чтобы установить личности погибших. Еще несколько месяцев занял поиск убийц.

Оказалось, что возле деревни Клоково застрелили одинцовского бандита Владимира Пронина и его друзей из Черниговской области — Александра Щербину и Анатолия Крамаренко. В ходе следствия выяснилось, что эта троица держала под контролем несколько местных фирм, торгующих стройматериалами. На эти же фирмы претендовал и местный "авторитет" Виктор Сабельников. Договориться по-хорошему не получилось, и вскоре труп Сабельникова с пулей в голове нашли в багажнике его ВАЗ-21099. Правоохранительные органы убийц не нашли, а вот люди Сабельникова сумели их вычислить.

Пронина, Щербину и Крамаренко под каким-то предлогом заманили в лес и расстреляли. Потом трупы сложили в машину, облили ее бензином и подожгли. Вчера вечером сотрудники областного угрозыска задержали двух бандитов, участвовавших в этом убийстве. Сегодня им должны предъявить обвинения.

Что же касается дела об убийстве генерала, то Тамара Рохлина сейчас знакомится с материалами следствия и вскоре предстанет перед судом.” Соответственно, публике не оставалось ничего другого, как принять эту версию следствия как единственную.

Разумеется, после убийства Рохлина ни о каком путче не могло быть и речи. 20 июля Волгоградский корпус никуда не выступил, однако власти, на всякий случай осенью его расформировали. Поняв, что никакие весенние кадровые чистки в корпусе не дали положительного результата, власть решила его просто ликвидировать.

Для стороннего наблюдателя это выглядело совершенно необъяснимо: самое боеспособное подразделение российских сухопутных сил, воинская часть, которая единственная оказалась способной взять Грозный в начале 1995 года, была без каких-либо причин расформирована. И лишь те, кто понимал всю подоплеку произошедших летом 1998 года событий, понимали, что после всего случившегося корпус была обречен.

Осталось лишь добавить, что 8-ой “Волгоградский” корпус был вновь сформирован в 2017 году с возвращением ему всех наград и знамени, которое он получил в 1942 году, обороняя Мамаев Курган во время Сталинградской битвы. Теперь им командует небезызвестный генерал Мордвичев.

25 июля директором ФСБ был назначен Владимир Путин. К тому моменту его карьера уже бурно шла в гору. После того, как летом 1996 года он перебрался в Москву, в кресло заместителя Управляющего делами президента Павла Бородина, он в начале 1997 года перешел на работу в Администрацию президента (АП), на должность начальника Контрольного управления.

На этот пост его рекомендовал Алексей Кудрин. Как известно, после выборов 1996 года Чубайс возглавил Администрацию президента. Тогда на должность начальника Контрольного управления АП он и пригласил своего давнего приятеля - Кудрина, который, как раз, оказался не у дел после поражения Собчака на выборах мэра Санкт-Петербурга (у Собчака Кудрин работал первым заместителем мэра, ответственным за финансовых блок).

После того, как Чубайс в марте 1997 года перешел на работу в правительство, первым вице-премьером и одновременно - министром финансов, он забрал Кудрина в Минфин, сделав его своим первым заместителем.

В свою очередь Кудрин, уходя из Контрольного управления АП, порекомендовал на свое место недавнего коллегу по мэрии Санкт-Петербурга Путина, который, как известно, тоже работал первым заместителем Собчака.

Чубайс не так хорошо как Кудрин знал Путина, но по просьбе Кудрина, присоединился к его рекомендации. Юмашев, ставший руководителем АП вместо Чубайса, прислушался к этим рекомендациям и назначил Путина руководить Контрольным Управлением АП.

Позже, в 2019 году, Юмашев, в интервью Владимиру Познеру, говорил, что он взял Путина на работу в АП по рекомендации Чубайса, который охарактеризовал Путина как «сильного кандидата, с которым он работал в Петербурге». Но правда состоит в том, что Чубайс ни дня не работал вместе с Путиным в мэрии Санкт-Петербурга. Он предлагал Путина Юмашеву исключительно доверяя рекомендациям Кудрина.

Собственного опыта работы с Путиным у Чубайса не было. Он вообще плохо себе представлял, что это за человек и каков его бэкграунд. Разумеется, он в общих чертах знал, что Путин в прошлом офицер госбезопасности. Но это и все. С подробностями его биографии он не знакомился и чем Путин занимался, будучи правой рукой Собчака, не знал (в отличие от Кудрина).

Несколько лет назад мы обратились к Юмашеву с вопросом: читал ли он дело Путина из отдела кадров или хотя бы его листок по учету кадров прежде, чем принять на работу? И Юмашев честно ответил, что нет. Ему оказалось достаточно тех рекомендаций, которые Путину дали Кудрин и Чубайс.

Начальник Контрольного Управления АП по должности являлся заместителем Юмашева. Поэтому Юмашев ежедневно встречался с ним и быстро оценил деловые качества своего нового подчиненного. Впоследствии он всегда говорил, что Путин произвел на него хорошее впечатление. Юмашев характеризовал его как чрезвычайно толкового, исполнительного и работоспособного сотрудника.

Справедливости ради, нужно сказать, что другие люди, с которыми Путин когда-либо работал, этих качеств за ним никогда не замечали. Например, многие его бывшие коллеги отмечали ту его особенность, что Путина нельзя было заставить работать после 18:00. “Мне надо гулять с собакой” - говорил он, и уходил домой. Но, возможно, что для Юмашева Путин делал исключение. Будущее показало, что со стороны Путина это было правильным решением.

Впоследствии Юмашев много раз говорил, что окончательно Путин покорил его историей со спасением от тюрьмы Собчака. Дело в том, что в отношении Собчака, практически сразу после проигрыша им выборов, было возбуждено уголовное дело по нескольким коррупционным эпизодам. Мы не будем здесь вдаваться в подробности этого дела, тем более, что оно так и не дошло до суда и поэтому никакого приговора не было.

Отметим только, что в процессе его расследования, над Собчаком нависла реальная угроза ареста. В результате свалившихся на него неприятностей у Собчака возникли проблемы с сердцем и он лег в больницу. Однако следователи, которые вели его дело, утверждали, что все это спектакль и его нужно арестовать прямо в больничной палате. (Будущее, кстати, покажет, что Собчак действительно имел проблемы с сердцем, поскольку умер в 62 года от сердечного приступа).

Каноническая версия гласит, что в феврале 1998 года, за несколько часов до ареста своего бывшего начальника, Путин, используя личные знакомства и служебное положение, в нарушение всех писаных правил, под носом у прокуратуры и следователей, выкрал Собчака из больницы и тайно вывез его на частном самолете за границу.

Этот “подвиг разведчика” будто бы произвел на Юмашева неизгладимое впечатление. После него, он проникся к Путину большим уважением и увидел, что он во-первых, умеет быть благодарным и хранить верность своим друзьям и покровителям, а во-вторых, является смелым человеком, готовым идти на риск и нарушение всех правил ради достижения цели.

Уже 28 мая Путина назначают первым заместителем руководителя АП, ответственным за работу с регионами. Это место полгода была вакантным, после того, как в результате “дела писателей” с него был уволен ставленник Чубайса Александр Казаков. И вот Юмашев поставил, наконец, на эту ключевую должность “своего” человека.

А что Ельцин? - спросите вы. И мы только разведем руками: нет никаких свидетельств того, что Ельцин имел какое-то отношение ко всем этим событиям или даже хотя бы интересовался ими. Когда генерал Рохлин был убит, у Ельцина не нашлось даже пары добрых слов в адрес человека, который всю жизнь отдал армии, был не раз ранен и контужен, а в январе 1995 года фактически спас Ельцина. Ведь если бы Рохлин и его Волгоградский корпус не взяли тогда Грозный, то к весне медиа и Госдума размазали бы Ельцина по стенке за его авантюру с “маленькой победоносной войной” в Чечне. И никакой Коржаков его бы спасти уже не смог.

В этом отношении Ельцин, конечно, совсем не похож на Юлия Цезаря, который после гибели своего злейшего врага Гнея Помпея, публично разрыдался и отдал ему должное как солдату и гражданину. Скорее Ельцин повел себя как Октавиан Август, который после победы над Марком Антонием издал указ “О забвении Антония”. Ельцинские историографы (и главный из них - Юмашев) тщательно вымарывали имя генерала из всех книжек и ревниво следили, чтобы его нигде не упоминали другие…

Разумеется, Рохлин не был сторонником демократии и европейских ценностей. В этом смысле он и у нас не вызывает никакой симпатии. Но разве любовь к гражданским правам и разделению властей требуется от простого солдата? Рохлин был честный генерал, не делал карьеры и берег солдат. Он умел воевать, за что его уважали даже чеченцы. Для своих солдат и офицеров он был как полубог, а армия и вообще - все люди в погонах считали его героем. Одного этого было достаточно, чтобы помянуть его добрым словом. Но у Ельцина этих слов не нашлось. Впрочем, уже не в первый раз…

Когда несколько лет назад мы спросили Юмашева о том, что он делал, чтобы предотвратить рохлинский путч, он сказал, что лично он им не занимался, плохо его помнит, и вообще тогда этот путч был на периферии его сознания, поскольку он не считал его чем-то серьезным. К тому же, он не уверен имел ли место сам факт попытки такого мятежа.

Возникает парадоксальная ситуация: Ельцин за год до смерти Рохлина заявляет, что он “этих рохлиных сметет” и поручает это сделать ФСБ. ФСБ очевидно саботирует эту задачу, но при этом уже летом 1998 года лидер путчистов убит, путч сорван, а нелояльная воинская часть, которая должна была стать стержнем восстания - расформирована. При этом глава ельцинской администрации утверждает, что он ни сном, ни духом, не знает о чем идет речь. Тогда кто же руководил подавлением этого путча?

Как мы уже упоминали, один из соратников Рохлина, полковник Баталов, в своих мемуарах утверждает, что в конце июня первая попытка Волгоградского корпуса выступить была на корню пресечена расположенной там бригадой внутренних войск.

Министром внутренних дел тогда был назначенный Ельциным после отставки Куликова бывший директор ФСБ, хорошо нам известный Сергей Степашин. Но нигде в его выступлениях, интервью или мемуарах мы не встречаем никаких упоминаний об этом чрезвычайно важном эпизоде.

Лишь однажды в одним из своих поздних интервью он, рассказывая о Первой Чеченской войне, смутно на что-то намекает: “...Я приехал в начале января 1995 года в Грозный к Лёве Рохлину. Он тогда командовал группировкой, кстати, блестящий военный человек, жалко, что его Госдума немного испортила, и погиб он трагически, конечно”. Нужно обладать поистине очень богатым воображением, чтобы из этой ремарки Степашина сделать вывод о его активном участии в подавлении готовящегося мятежа военных.

Но кто же тогда руководил операцией по противодействию заговорщикам? Ельцин? Нет. Руководитель его администрации Юмашев? Тоже нет. Тогдашний директор ФСБ Ковалев? Снова нет. Министр внутренних дел Степашин? Опять нет.

Может быть правы те, кто утверждает, что никакого путча не было вовсе, а все эти истории придумали бывшие коллеги Рохлина чтобы как-то поднять свою значимость? Может действительно в убийстве Рохлина нет никакой тайны и все объясняется тем, что его убила его собственная жена в состоянии аффекта?

Это все было бы очень похоже на правду, если бы не одно важное обстоятельство: 8-й гвардейский “Волгоградский” корпус был расформирован. Посудите сами: зачем ликвидировать прекрасную, боеспособную воинскую часть, если ничего похожего на путч не готовилось?

Причем не просто заменить командиров (что уже пробовали весной), а именно ликвидировать насовсем! Согласитесь: одно это заставляет нас посмотреть на все описанные выше события другими глазами. Ведь для того, чтобы принять решение о расформировании такой (!) овеянной боевой славой и традициями воинской части нужны очень веские причины.

(Напомним, что даже участвовавшие в восстании декабристов воинские части не были расформированы. Расформирование части, с точки зрения неписаных военных законов - очень позорное наказание, которое применяется только лишь за измену).

То есть складывается парадоксальная ситуация: путч несомненно был (не столь важно насколько он был масштабным и опасным для властей), а того, кто руководил противодействием ему - обнаружить невозможно! И тут мы, в поисках того, кто противостоял устремлениям Рохлина и его коллег, методом исключения неизбежно выходим на Путина.

Юмашев не кривит душой, когда говорит о том, что Путин привлек его внимание своей историей с “вывозом Собчака”. Но вряд ли его покорила в Путине верность своим старым благодетелям и патронам. Юмашев не настолько сентиментален.

Тем более, что причины, по которым Путин так активно взялся спасать Собчака, вполне могли быть и самого прозаического свойства. Ведь известно, что Собчак отличался невероятной говорливостью. И это его качество, которым в обычной жизни можно было бы восхищаться как даром красноречия, окажись Собчак подследственным, могло сыграть с ним злую шутку.

Только одному Путину известно, что мог рассказать Собчак на допросе об их совместной деятельности в бытность одного мэром Северной столицы, а другого - его первым замом и ближайшим сподвижником. Мы не откроем Америку, если скажем, что на этот счет до сих пор циркулирует масса слухов и историй. Начиная от “дела Салье” и кончая связями Путина с питерской организованной преступностью.

Таким образом вряд ли Путин в истории с “вывозом Собчака” заинтересовал Юмашева своими “мушкетерскими” доблестями. Скорее его заместитель понравился ему тем, что он может “решать вопросы”. То есть использовать для достижения цели не только вполне легальные, но и сомнительные в этом отношении методы.

Характерно, что Путин поставил Юмашева в известность о том, что собирается выкрасть Собачка из под носа Генпрокуратуры, МВД и ФСБ. Вот что по этому поводу много позже говорил сам Юмашев: “я знал, что Борис Николаевич не просто не поддержит это, он абсолютно жесточайше запретит это... я знал абсолютно твердую позицию Бориса Николаевича, что нужно действовать по закону…”

А вот как напутствовал Юмашев своего заместителя, когда тот сообщил ему, что пошел “на дело”: “... если вдруг это все у нас (“нас”! - АК) сорвется, то Вы уже нигде не сможете работать, и я вынужден буду Вас уволить». А когда Путин, удачно провернув свою операцию, вернулся в Москву, то Юмашев его встретил словами: “Правильно сделал!”

То есть у Юмашева не было ни малейших сомнений в том, что его заместитель задумал и осуществил уголовное преступление. И именно это ему и понравилось! Мы сейчас далеки от какого-то морализаторства. Мы просто констатируем факт: именно эта история заставила Юмашева обратить внимание на одного из своих заместителей, выделить его из общей чиновничьей массы и начать продвигать его по служебной лестнице.

Юмашев был сыт по горло унылыми бюрократами или яйцеголовыми реформаторами. Ему как воздух нужен был “человек дела”, то есть неразборчивый в средствах “решала”, который умеет, если это понадобиться, “дергать за ниточки” и подключать “нужных людей”. Именно такого человека он и хотел видеть своим первым заместителем.

Оказавшись в мае в кресле первого заместителя руководителя Администрации Президента России, курирующего регионы, Путин не мог не видеть того, чем занимается генерал Рохлин. Тот ездил по регионам и вел открытую агитацию как среди гражданских, так и (что особенно опасно) среди военных. Он фактически призывал к активным антиправительственным выступлениям. Даже сейчас в сети можно найти большое количество роликов с выступлениями Рохлина по всей России.

Директора оборонных предприятий снабжали Рохлина деньгами. И даже были сведения о том, что Гусинский (а через него - Лужков) предлагали генералу свою помощь. Все это не мог не знать Путин. В его новой должности он мог вызвать любого силовика и получить от него любую информацию. Кроме того, каждый день на его стол ложились сводки МВД и ФСБ, а СМИ каждый день сообщали о поездках генерала Рохлина по регионам.

Это был тот вызов, с которым столкнулся вновь назначенный первый заместитель Юмашева. И логично предположить, что решение этой задачи легко на его плечи. И после того, как он с ней справился, его ждал очередной поворот в карьере - руководство ФСБ.

Именно рохлинский путч (неважно насколько опасен он был для власти) выявил чрезвычайно тревожную для государства нелояльность силовиков. И если в кресле главы МВД сидел уже новый, вполне послушный Кремлю Степашин, то новое назначение Путина имело целью “привести в чувство” теперь и чекистов.

26 июля премьер Кириенко приехал вместе с Путиным на Лубянку и представил его высшему руководству Федеральной Службы Безопасности как их нового директора. Выступая перед ними, Путин сказал: “Для меня возвращение в органы безопасности - это возвращение в свой родной дом…”

Интересно, что в интернете все видеоролики с этой церемонией включают в себя всю речь Кириенко, и всю речь выступавшего последним Ковалева. А вот речь Путина (выступавшего между ними) практически полностью вырезана. Так что до сих пор неизвестно, что же сказал своим коллегам Путин в первый день работы директором ФСБ, кроме того, что Лубянка - его родной дом…

Часть 5

Все это время финансовый кризис в России продолжал набирать обороты. Причин для кризиса было много. Были среди них и объективные. Например, в течении всего 1998 года падали цены на нефть. Если в начале года цена на нефть марки Brent была около 16,6 долларов за баррель, то к июлю они уже скатились до 12 долларов, а к концу года упали ниже 10 долларов за баррель.

Но все же главная причина была не в этом. Решающее значение имела связанная со сменой правительства дезорганизация в его работе и падение доверия к российским властям со стороны инвесторов. Достаточно лишь сказать, что наметившееся было улучшение со сбором налогов в первом квартале 1998 года (рост на 27% по сравнению с аналогичным периодом 1997 года) сменилось существенным падением налоговых поступлений в апреле-мае.

Кроме этого были разрушены те доверительные отношения с МВФ, которые годами выстраивал Черномырдин и его правительство. Нет нужды лишний раз говорить, какое огромное значение имели кредиты МВФ как неэмиссионный источник покрытия дефицита российского бюджета.

К 1998 году сложился определенный порядок предоставления России таких кредитов. Сначала правительство выпускало согласованный с МВФ документ, который назывался “Заявления об экономической политике”, который служил основой для предоставления кредитов МВФ. Подготовка такого документа осуществлялась ежегодно в ходе переговоров с миссиями МВФ, приезжавшими в Москву.

В 1998 году (как впрочем и всегда) подготовка этого “Заявления” была мучительным и очень непростым процессом. Разумеется, у МВФ была масса совершенно справедливых претензий к российскому правительству и с точки зрения собираемости налогов, и с точки зрения жесткости денежной политики и по поводу протекционизма и лоббизма крупных корпораций. Но к 20 марта текст “Заявления” был согласован и готов для подписания премьером.

Однако, в связи с отставкой правительства Черномырдина и формированием нового правительства Кириенко, подписать его новый премьер смог лишь к концу июня. Разумеется, с соответствующим сдвигом в графике предоставления кредитов МВФ, что лишь усугубило и без того тяжелые бюджетные проблемы нового российского правительства.

Еще одной важной проблемой были взаимоотношения правительства и Центрального банка (ЦБ). Как известно, Центральный банк большинства стран (и Россия здесь - не исключение) - это независимая, не входящая в состав правительства организация. Председатель правительства (и даже президент!) в соответствии с Конституцией России не могут ничего приказать руководству ЦБ. Статья 75 (п.п.1 - 2) Конституции РФ гласит:

“1. Денежной единицей в Российской Федерации является рубль. Денежная эмиссия осуществляется исключительно Центральным банком Российской Федерации. Введение и эмиссия других денег в Российской Федерации не допускаются.

2. Защита и обеспечение устойчивости рубля – основная функция Центрального банка Российской Федерации, которую он осуществляет независимо от других органов государственной власти.”

В этих условиях важнейшее значение приобретает неформальный, доверительный характер взаимоотношений между руководством ЦБ и правительством. Особенно, между главной ЦБ и Премьером. Хорошие личные отношения тогдашнего руководителя ЦБ Сергея Дубинина и Черномырдина ни для кого не были секретом.

Премьер видел в Председателе Банка России квалифицированного специалиста, к советам и рекомендациям которого он часто прислушивался. В свою очередь Черномырдин обеспечивал своеобразное политическое прикрытие для Банка России в его непростых взаимоотношениях с обеими палатами Федерального Собрания, Администрацией Президента и силовиками. Безусловно, «платой» за это было согласие ЦБ время от времени помогать правительству решать его бюджетные проблемы.

Отставкой правительства Ельцин все эти многолетние наработки уничтожил. Мы помним, что изначально он сам собирался “рулить” правительством и поэтому в момент принятия решения он, видимо, считал, что уж его-то веса и авторитета будет достаточно и для МВФ и для ЦБ. И может быть так бы оно и было, если бы во главе правительства оказался именно он, а не не юный (36 лет) премьер Кириенко по кличке “Киндерсюрприз”, про которого ни в МВФ, ни в ЦБ слыхом не слыхивали.

Но случилось то, что случилось и к тому моменту когда Россия оказалась в эпицентре финансового кризиса, во главе ее правительства стоял никому неизвестный молодой человек не имеющий ни малейшего представления о том как с этим кризисом бороться.

Можно назвать еще с десяток проблем, которые возникли в связи с отставкой Черномырдина и Чубайса, и которые только лишь усложнили их преемникам борьбу с нарастающими финансовыми трудностями. Однако и перечисленного достаточно, чтобы всем стало ясно: ельцинская (или юмашевская?) попытка найти “свежие лица” и начать подготовку к следующему избирательному циклу, мало того, что обошлась России слишком дорого, но и не достигла своей цели.

Возможно, если бы у Кириенко было больше времени, он успел наработать и авторитет и опыт. Он смог бы наладить рабочие и неформальные отношения и с МВФ, и с ЦБ , и с Государственной Думой, и с Советом Федерации, и с силовиками, и с прессой. Ведь всем известно, что он отнюдь не глуп и вполне коммуникабелен. Но этого времени у него и возглавляемого им правительства не оказалось.

Как мы уже писали, начиная с конца первого квартала 1998 года, доходность ГКО стремительно росла, Минфин на аукционах по продаже ГКО вынужден был продавать их все с большим дисконтом и внутренний (рублевый) государственный долг рос как на дрожжах. К лету ГКОприходилось продавать уже почти за половину от их номинальной стоимости. К тому же инвесторы предпочитали покупать ГКО с очень коротким сроком погашения. В результате, почти все деньги, вырученные от продажи каждого нового транша ГКО шли на погашение предыдущих траншей. Для покрытия дефицита бюджета денег оставалось все меньше и меньше.

К середине июля доходность ГКО выросла свыше 50%. Стало ясно, что это уже классическая “пирамида”. Необходимо было предпринять что-то радикальное.

Важно отметить, что ситуацию осложняло еще и то, что проводившаяся уже три года политика “валютного коридора” делала рубль “сильнее”, чем он был на самом деле. Поэтому инвесторы быстро усвоили безрисковую схему: продаешь доллары - покупаешь рубли - на рубли покупаешь краткосрочные ГКО с высокой доходностью - дожидаешься их погашения - получаешь от Минфина рубли - покупаешь доллары. Таким образом, за счет “сильного” рубля, через ГКО инвесторы как пылесосом выкачивали из России всю свободно конвертируемую валюту.

Идея отказа от “валютного коридора” и ослабления рубля неоднократно обсуждалась, но в начале 1998 года Чубайс посчитал, что еще рано, а потом, после его отставки, об этом в правительстве уже некому было думать. Всякие попытки ЦБ поднять этот вопрос, натыкались на полное безразличие: правительство целиком ушло в решение текущих задач методом “латания дыр”.

Если бы власти отказались от “валютного коридора” и пустили рубль в свободное плавание, то давление на валютный рынок было бы меньше и это позволило ЦБ накопить больше валютных резервов и, следовательно, в меньшей степени нуждаться в подпитке МВФ и иметь подушку безопасности на случай непредвиденных финансовых проблем.

Кроме этого, слабый рубль резко повысил бы конкурентоспособность отечественной промышленности по сравнению с импортом, что привело бы к его сокращению и, следовательно, улучшению внешнеторгового баланса, росту налогооблагаемой базы, промышленному росту и т.д.

Но, как мы уже отмечали, в правительстве об этом некому было думать, а в одиночку ЦБ решить этот вопрос не мог. Возвращение Чубайса в экзотической должности “Специального представителя президента РФ по связям с международными финансовыми организациями” мало помогало в решении этой проблемы: его полномочия были строго ограничены только рамками переговоров с МВФ и МБ, а неформальное влияние после всех описанных выше скандалов - резко упало.

Кризис разразился в середине июля. Вот как описывает этот момент Сергей Алексашенко (тогда - первый зам. председателя ЦБ) в своей книге “Битва за рубль. Взгляд участника событий”: “Развязка наступила в среду 17 июня. Получив реестр заявок участников аукциона с заявками, уровень доходности которых превышал 50%, Минфин принял решение отказался даже от частичного размещения новых выпусков ценных бумаг… В результате вся сумма, необходимая для погашения ранее эмитированных ценных бумаг (почти 6,8 млрд рублей), была «одолжена» Минфином у ЦБ. Не погасив эту задолженность, в следующую среду Минфин «позаимствовал» таким же образом еще около 3,6 млрд рублей.”

Разумеется, такого рода заимствование средств у ЦБ не могло продолжаться долго. К концу любого отчетного периода (месяц, квартал, год) наличие долга правительства перед ЦБ необходимо было отразить в отчетности. Кроме этого, инвесторы быстро поняли откуда у Минфина взялись деньги на погашение предыдущих траншей ГКО: ведь новых траншей не было! Методом исключения рынок пришел к выводу, что ЦБ начал кредитовать правительство.

Очевидно, что такое кредитование, допустимое только как специфическая внутрибанковская проводка, недопустимо институционально. Кредитование правительства эмиссионным банком - ничто иное как покрытие дефицита бюджета ничем не обеспеченными деньгами, то есть пресловутое “включение печатного станка”.

Излишне говорить, что такая политика противоречила всем договоренностям с МВФ которые были достигнуты в результате многолетних переговоров. На кону стояло продолжение финансирования России со стороны международных финансовых организаций. Его прекращение неизбежно вело к падению всех рейтингов, краху фондового рынка, массовому банкротству банков, развалу бюджета и всего денежного обращения в стране.

Руководство ЦБ неоднократно обращалось в премьеру Кириенко, его первому заместителю Христенко и к министру финансов Задорнову с предложением обсудить сложившуюся ситуацию. Но ни один из них не изъявил желания встречаться. Проблему удалось решить только после того, как Дубинин обратился к Чубайсу, объяснив тому с какими трудностями ему придется столкнутся в общении с международными финансовыми организациями, в случае, если эту задолженность перед ЦБ Минфин оперативно не погасит.

После вмешательства Чубайса правительство вернуло ЦБ взятые явочным порядком деньги, но не все и не сразу. Но при погашении следующих траншей ГКО Минфин опять воспользовался этой же схемой.

Характерно, что Ельцин в это время, как мы уже писали, увлеченно занимался захоронением останков царской семьи. Он даже не поленился прилететь в Санкт-Петербург и принять участие в церемонии похорон, проведенной со всей пышностью православного обряда, но, правда, без участия патриарха Алексия и высшего духовенства.

Дело в том, что РПЦ МП официально не признала эти останки останками бывшего российского императора Николая Романова и членов его семьи. Мы здесь не будем останавливаться на деталях их позиции, скажем лишь, что отсутствие на этой церемонии высших иерархов РПЦ МП было анонсировано заранее, что повлекло за собой отсутствие на церемонии представителей европейских королевских семей и половины потомков дома Романовых.

Но это не остановило Ельцина. Он потребовал от Немцова, которому была поручена организация всего этого процесса, в любом случае погребение произвести. Что и было сделано 17 июля, в день 80-летия расстрела царской семьи.

Ельцин прилетел на церемонию вместе с женой, сходя по трапу самолета чуть не упал, выглядел плохо, но церемонию отстоял и написанную на бумажке речь прочел хоть и медленно, но без запинки.

Вопреки замыслу ельцинских политтехнологов, это событие не стало “информационной бомбой”, призванной затмить собой все негативные процессы, которые происходили в это время в стране.

Большого впечатления на публику это событие не произвело, и останки “царственных страстотерпцев” в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга не стали местом поклонения для православных россиян. (В отличие от Ганиной Ямы и Храма на Крови в Екатеринбурге, куда ежегодно, 17 июля, множество православных верующих собираются на крестный ход и молебен).

Через месяц после своего назначения спецпредставителем президента, Чубайсу удалось договориться с МВФ и 20 июля Совет директоров МВФ утвердил предоставление кредита России в сумме $22,7 млрд. До 28 июля первый транш в $4,8 млрд. был переведен на счета ЦБ и Минфина.

Нужно отметить, что накануне заседания Совета директоров МВФ, Государственная дума отвергла ряд предложений Правительства, направленных на повышение доходов бюджета, а Администрация Президента категорически возражала против некоторых ужесточений в работе Пенсионного фонда.

Но, тем не менее, МВФ принял положительное решение. Тот же Алексашенко пишет: “...складывалось ощущение, что участие в переговорах Чубайса в качестве главы российской делегации оказало магическое воздействие на МВФ.”

А вот как сам Чубайс вспоминает эти события: "В какой-то момент, по стечению обстоятельств, мне говорят, что вопрос жизни и смерти - это займы МВФ. Без большого пакета МВФ пройти кризис невозможно. Бросай все, делай что хочешь, но добейся кредитов Международного валютного фонда и Мирового банка. Бросил все, собственно, Алексей Кудрин, помогал активно тогда в этом деле…

Добиться кредита нужно было суток за 25, наверное… Сломав все процедуры МВФ, сломав все процедуры Всемирного банка. А перед этим нужно было заставить Центральный банк, Минэкономики, Минфин, Госкомимущество выработать целостную процедуру, притом что у них у всех были противоположные представления… И эту же программу Кириенко в это время защищал в Госдуме при противодействии Березовского.

А дальше с этой программой нужно было доехать до МВФ и заставить их принять решение о поддержке. Такое решение, что казалось, честно говоря, совершенно невозможным тогда. Большая была битва. Этап закончился триумфом. Мы получили $24 млрд. Невероятно, фантастика."

Таким образом, не сделав практически никаких реальных шагов по преодолению кризиса, Россия получила чрезвычайный пакет международной помощи. Пакет был действительно впечатляющим, общая его величина составила хоть и не 24 млрд. (тут Чубайс немного ошибся), но тем не менее вполне солидные 22,7 млрд долларов. (Для нас также важна ремарка Чубайса про противодействие Березовского, но что это означает - будет понятно позже).

Важно отметить, что наиболее существенную часть средств Россия должна была получить уже в 1998 году. МВФ планировал предоставить 4.8 млрд долл. в конце июля, два транша по 2,8 млрд долл. в октябре и декабре и два транша по 670 млн долл. в сентябре и ноябре. К этому добавлялись несколько кредитов Мирового банка на сумму около 2 млрд долл. и кредит Правительства Японии на сумму 600 млн долл.

Но эти кредиты уже вряд ли могли что-то исправить: в условиях существования “валютного коридора” практически все свои валютные резервы ЦБ ухнул на поддержание искусственно завышенного курса рубля. Они разошлись за считанные недели.

Вот что об этом пишет Белла Златкис, которая в это время возглавляла департамент ценных бумаг и финансового рынка Минфина: "Я предполагаю, что там серьезный упрек может быть сделан и Центральному банку, и правительству, потому что весь кредит ушел на поддержание курса рубля, то есть в топку выбросили, и все, на поддержание того самого курса, которого уже не существовало реально. То есть дали возможность иностранцам выйти по высокому курсу, это никуда, конечно, не годно, это решение, оно абсолютно неправильное. Ну ребята, невозможно управлять абсолютно новой экономикой, не сделав ошибок".

К началу августа стало уже очевидно, что неизбежно одно из двух: либо сильная девальвация рубля, либо дефолт по ГКО. То есть погасить рублевый долг перед держателями ГКО можно только “напечатав” огромное количество рублей, поскольку заимствовать рубли на рынке стало уже невозможно.

Дилемма была все та же: рубли “печатает” ЦБ, а долг у Минфина. При этом по действующим тогда правилам ЦБ не мог кредитовать Минфин. (Впрочем, он и не собирался этого делать). Более того: ЦБ начал в одностороннем порядке списывать поступающие на счета Минфина деньги (налоги, таможенные пошлины, акцизы и т.д.) в счет погашения долга перед ним. Таким образом у Минфина не оказалось денег не то, чтобы расплатиться с держателями ГКО, а даже для оплаты текущих нужд самого правительства.

В сложившихся условиях была остро необходима какая-то согласованная политика между правительством и ЦБ, но, не смотря на все попытки ЦБ призвать правительство к диалогу, никто в правительстве не горел желанием в такой диалог вступать.

Алексашенко описывает эту ситуацию так: “...дискуссии не носили характера обсуждения причин возникновения проблемы и поиска реальных путей ее решения, а сводились к попыткам убедить Центральный банк в необходимости скорейшего «разблокирования» счетов Минфина. На очередном совещании у премьер-министра 27 июля в ответ на мой прямой вопрос: «Что правительство собирается делать для выплаты зарплаты Президенту, если все налоги идут на обслуживание долга, а в долг больше не дают?» прозвучал ответ: «Налоги мы собрать не сможем, предлагайте, что делать.”

Далее Алексашенко пишет: “Такие предложения были сделаны Банком России — пакет решений с проектами Указов Президента был отправлен на следующий день Кириенко с грифом «срочно, лично в руки». Это были предложения, реализация которых могла дать достаточно быстрый эффект и продемонстрировать жесткость намерений Правительства. Через две недели на письме Банка России появилась ничего не значащая (с бюрократической точки зрения) резолюция одного из его заместителей «Минфину России. Задорнову М. М. Прошу рассмотреть совместно с Госналогслужбой». Похоже, что никто даже не прочитал это письмо.”

По его мнению, такая ситуация во взаимоотношениях правительства и ЦБ сложилась из-за того, что “...в правительстве не было ни одного человека, который мог бы обсуждать весь спектр макроэкономических проблем, там просто не хватало квалифицированных людей с соответствующими опытом и знаниями.

Так же как не было в Правительстве и людей, которые могли бы вести переговоры с международными финансовыми организациями. Не случайно, видимо, было в этой ситуации назначение А. Чубайса на странную должность — специальный представитель Президента на переговорах. В результате страна шаг за шагом приближалась к катастрофе, но никто не хотел задуматься об этом.”

Справедливости ради, нужно сказать, что описанные выше проблемы возникли не только как следствие начатой в середине 1993 года безудержной эмиссией ГКО ( за что ответственен, безусловно, Минфин в частности и правительство в целом), но и потому, что “валютный коридор”, который изначально был установлен до конца 1997 года, был продлен на 1998 год. А вот этого, без деятельного участия ЦБ, сделать было невозможно. Ведь для поддержания искусственно сильного рубля именно ЦБ должен был делать валютные интервенции из своих резервов. Так что определенную долю ответственности за сложившуюся ситуацию должен нести и ЦБ.

В пятницу, 14 августа, Ельцин покинул свою резиденцию на Валдае, где с небольшими перерывами провел все лето, и приехал в Новгород. Сразу по приезду, журналисты под камеры начали его спрашивать: будет ли девальвация рубля или нет? Президент решительно отверг такую возможность: “Девальвации не будет. Твердо и четко. И не просто я придумываю, или фантазия, или не хотел бы. Нет. Это все просчитано. Каждые сутки проводится работа и контроль.”

Ельцин свое знаменитое "девальвации не будет" сказал в пятницу 14 августа, а днем ранее доходность месячных ГКО подскочила до 160%. При этом рейтинг акций в системе РТС сразу после открытия торгов упал на 6,5% по сравнению с предыдущим днем, и торги были остановлены на тридцать пять минут. Рейтинговое агентство Moody’s понизило рейтинг российского суверенного внешнего долга с B2 до “мусорного” CCA1. ЦБ признал, что на рынке межбанковских кредитов острый недостаток ликвидности. ГКО выбрасывали все, кто мог.

Так и осталось неизвестным, кто вселил такую уверенность в президента. Сам он вряд ли был в курсе деталей сложившейся ситуации, поскольку всю самую острую фазу кризиса он провел вдали от Москвы и то ловил рыбу на Валдае (журналистам он тогда жаловался, что “уклейка какая-то мелкая…”), то хоронил предполагаемые останки бывшего российского императора в Санкт-Петербурге.

Наиболее правдоподобной версией является предположение, что никто Ельцина и не убеждал в том, что девальвации не будет. Это тем более верно, что все более-менее знакомые с экономической ситуацией чиновники (включая, наверняка, и Юмашева) понимали, что девальвация неизбежна. Можно было спорить о глубине падения рубля (тут могли быть разные точки зрения), но то, что оно будет - в этом к августу сомнений не было уже ни у кого.

Скорее всего, Ельцин перепутал “девальвацию” с “деноминацией”. И поэтому заверил, что ее не будет. Тем более, что как раз недавно она (деноминация) была проведена (с 1 января 1998 года рубль потерял три ноля то есть 1:1000). Но, как говориться, “слово - не воробей” и президент публично “твердо и четко” пообещал россиянам, что девальвации не будет. Вряд ли он тогда понимал последствия этого заявления. К сожалению, он к тому моменту опять вошел в фазу, так сказать, “работы с бумагами”.

Характерно, что в то самое время, когда Ельцин “твердо и четко” обещал россиянам, что никакой девальвации не будет, именно о ней и шел разговор в кабинете Кириенко: 14 августа в Белом Доме премьер проводил совещание, на котором обсуждалась возможность постепенного, плавного отказа от “валютного коридора” и перехода к “плавающему” курсу рубля. Но не это было главное.

Помимо согласованной курсовой политики правительство и ЦБ договорились о том, что ГКО будут реструктурированы и обменены на менее доходные бумаги с большим сроком погашения. Кроме этого договорились о том, что реструктуризация долга перед нерезидентами будет осуществляться по иной схеме, чем с резидентами, о моратории в 90 дней на выплату внешнего долга и т.д. Было принято много других важных, но технических решений. И со всем этим пакетом мер чиновники отправились на встречу с прибывшей в Москву миссией МВФ.

Следующие полтора дня ушли на то, чтобы согласовать план действий с миссией МВФ. На этой встрече тоже было много споров и драматических поворотов, но все они не являются предметом нашей книги. Нам лишь важно сказать, что ко второй половине дня в воскресенье, план был согласован и Кириенко с Чубайсом, который фактически стал исполнять роль вице-премьера по экономике и финансам (при живом Христенко), отправились докладывать его Ельцину.

Что они на этой встрече рассказали Ельцину - остается тайной. Вряд ли они ему сказали, что его обещание россиянам продолжить курс “твердого” рубля - неисполнимо. Что страну ждет неминуемый кризис, а касательно рубля можно лишь рассуждать о масштабах его падения, но не о его твердом курсе по отношению к доллару. Тем не менее, в каких-то более деликатных формулировках, но они свою программу с Ельциным согласовали.

Справедливости ради, нужно сказать, что в согласованном с МВФ варианте “валютный коридор” в какой-то форме оставался, может быть со слегка расширенными границами, и поэтому они вполне могли вечером в воскресенье, 16 августа, еще говорить президенту, что финансовая система России в состоянии обеспечить плавное снижение курса, а это, в свою очередь, может трактоваться как отсутствие резкой девальвации.

В 10 часов утра 17 августа Совместное заявление Правительства и ЦБ было опубликовано. Было объявлено о техническом дефолте по основным видам рублевых государственных ценных бумаг и о переходе к плавающему курсу рубля в рамках резко расширенного “валютного коридора” (его границы были расширены до 6 — 9,5 рубля за доллар США, в то время как до этого он колебался в интервале от 5 до 6 рублей за доллар). Кроме этого вводился мораторий в 90 дней на все выплаты по внешним долгам государства и банков, номинированным в СКВ.

Случилось уникальное событие: до сих пор ни одна страна мира не объявляла дефолта по своим обязательствам номинированным в ее же собственной валюте. Были дефолты по обязательствам в долларах. Но дефолт по долгам в валюте самого должника - это нонсенс!

Всегда считалось, что правительство непременно договориться со своим эмиссионным банком (в данном случае - ЦБ) и он напечатает столько денег, сколько нужно для погашения долга. Но Россия и здесь показала всему миру пример того, что слабость институтов может привести к кризису: правительство Кириенко не смогло (или не хотело?) договориться с ЦБ и предпочло объявить дефолт по ГКО.

После этого, многие из тех, кто участвовал в разработке этого плана заявляли, что не имеют к нему никакого отношения и даже говорили, что их заставили его выполнять, но, так или иначе, план был принят и он оказался вовсе не так плох, как принято считать.

Поначалу рубль даже держался в установленных границах и пробил потолок в 9,5 рублей за доллар только к 1 сентября. Более того, через некоторое время, ослабление рубля стимулировало развитие внутреннего производства (в противовес “сильному рублю”, который искусственно делал импорт более выгодным). А, в свою очередь, развитие внутреннего производства расширяло налогооблагаемую базу, создавало рабочие места и т.д.

Кроме этого, 90-дневный мораторий на выплаты по внешнему долгу, ускорил переговоры по реструктуризации долга Лондонскому клубу и Минфин (конкретно - отвечающий за эти переговоры зам. министра Михаил Касьянов) не упустил такой возможности и вслед за Парижским клубом в 1997 году, Лондонский клуб осенью 1998 года тоже списал часть российского долга и растянул выплаты по оставшейся части на более длительный период.

Есть также мнение, что отказ платить по ГКО спас Россию от значительно более глубокого падения рубля потому, что в противном случае ЦБ пришлось бы “напечатать” рублей больше на сумму всего долга по ГКО. И девальвация рубля была бы не в четыре раза (как это случилось в течении следующих нескольких месяцев), а в двадцать раз или даже больше.

Но эти позитивные последствия т.н. “дефолта” наступили позже. А сразу, буквально в тот же день, 17 августа, на рынке началась паника, люди штурмовали обменные пункты, пытаясь обменять рубли на доллары, начался резкий отток рублевых вкладов. Кроме этого был дан старт череде банковских банкротств. Ведь многие банки держали свои активы в ГКО. В свою очередь те предприятия, которые хранили свои деньги в этих банках, лишились их и не могли выплатить даже зарплату своим сотрудникам, не говоря уже об оплате контрактов или инвестициях. Это, в свою очередь, повлекло за собой банкротства предприятий и т.д.

Разумеется, политические противники Ельцина, не сидели сложа руки и уже в пятницу, 21 августа, Госдума приняла постановление «О рекомендации Президенту Российской Федерации Б.Н. Ельцину уйти в отставку и прекратить досрочно исполнение полномочий». За постановление проголосовали 245 депутатов, против — 32. Фактически это означало начало процедуры импичмента президента.

К этому моменту Ельцин был уже далеко не в той форме, в которой он мог себе позволить прямое противостояние с парламентом. Те времена давно уже прошли. Ни его состояние здоровья, ни его рейтинг не позволяли ему вступать в открытую конфронтацию с Госдумой.

Чтобы каким-то образом выпустить пар и снизить градус противостояния, Ельцин и его окружение приняли решение отправить в отставку правительство Кириенко. Что и было сделано 23 августа.

Вот что много лет спустя говорил об этом сам Кириенко: “Борис Николаевич сказал мне, что подготовлено решение об отставке правительства. Что вы сами об этом думаете? Я ответил: правильно. Мы, как правительство, подписались под крайне непопулярными решениями. И мы несем за них ответственность. Что тут еще обсуждать?”

При всей логичности таких рассуждений, само решение об отставке правительства, тем не менее, выглядит все же как очевидная попытка Ельцина уйти от личной ответственности за случившееся. Ведь это не секрет, что дефолт августа 1998 года был предопределен отставкой правительства Черномырдина в марте того же года. Не будь этого, последствия кризиса если бы и не удалось полностью избежать, то уж точно можно было бы сильно сгладить.

Молодой, неопытный премьер, априори не мог справится с теми вызовами, которые на него навалились в тот момент. Напомним, что помимо чисто экономического кризиса, это еще были волна шахтерских забастовок, перекрытие железных дорог и угроза военного путча. И все это на фоне бездействующего и, к тому же, непопулярного президента, который если чем и занимался, то лишь великодержавными утопиями и “сдерживанием НАТО”.

То, как Кириенко прошел этот свой блиц-путь премьера - говорит как раз о том, что он прошел его вполне достойно и сделал максимум того, что было вообще возможно сделать в тех обстоятельствах.

Кроме того: как можно отправить в отставку своего подчиненного, который всего лишь реализовал одобренный тобой план? Напомню, что в воскресенье, 16 августа, Кириенко и Чубайс согласовали с Ельциным все то, о чем они объявили утром 17 августа. Глупо, когда кто-то становится стрелочником лишь потому, что сам начальник перепутал “деноминацию” с “девальвацией”.

И как бы косвенно признавая свою ошибку, Ельцин назначил исполняющим обязанности председателя правительства Виктора Степановича Черномырдина и внес его кандидатуру в качестве премьера в Государственную Думу.

Часть 6

Кому принадлежит идея снова предложить Государственной Думе Черномырдина в качестве примера - доподлинно неизвестно. Наши разговоры со многими участниками тех событий свидетельствуют о том, единого мнения на этот счет нет. Чаще всего в качестве автора идеи и ее главного лоббиста называют Березовского. Также упоминаются Юмашев и Татьяна Ельцина. Чаще - в качестве помощников Березовского в реализации этой идеи и реже - как ее авторы.

Мы, несколько выше, уже обратили ваше внимание на то, что Чубайс, в рассказе о “проталкивании” Кириенко необходимых законов в Государственной Думе, говорит о противодействии этому Березовского.

Также мы уже писали, что к тому моменту отношения между Березовским с одной стороны и Юмашевым и т.н. “Семьей” с другой не были уже такими безоблачными как раньше. Семья устала от Березовского. От его разросшегося эго, от его безумных проектов, от его гротескно-примитивных представлений о том, как устроено общество и демократия, а самое главное - какими должны быть взаимоотношения бизнеса и власти. Постепенно Березовский с позиции безусловного авторитета и признанного лидера был отодвинут на место простого “члена команды.” Эта позиция, разумеется, не могла его устроить.

С конца весны он постепенно начал играть свою игру. Она выражалась и во фронде по отношению к правительству Кириенко (которого он в марте сам проталкивал в кресло премьера!), и в информационной поддержке бастующих шахтеров, и в заигрывании с левой оппозицией в Госдуме.

Но когда после августовского дефолта Березовский пришел в Кремль с идеей вернуть Черномырдина в кресло премьера, оказалось, что других приемлемых кандидатур там не было. Различными группами влияния “из внешнего мира” в качестве кандидатов на пост председателя правительства предлагались мэр Москвы Лужков, и председатель Совета Федерации (он же - орловский губернатор) Егор Строев. Но назначение этих людей и по сути было бы неправильным, но главное - все они совершенно не могли устроить Семью.

Нельзя сказать, что и Черномырдин полностью устраивал Кремль, но, видимо Березовский смог их убедить в том, что он провел с ним “разъяснительную работу” и теперь может за него ручаться. Однако, повторимся: все это не более, чем кулуарные разговоры. Все непосредственные участники этих событий (Юмашев и Ко) твердо стоят на том, что попытка вернуть Черномырдина в кресло премьера - от начала до конца идея Ельцина.

Как бы это ни было, но Ельцин предложил Государственной Думе кандидатуру Черномырдина, назначил его исполняющим обязанности председателя правительства и даже высказался в том смысле, что считает его своим преемником на президентских выборах 2000 года.

Забегая вперед скажем, что вся эта затея закончилась полным провалом. Черномырдин дважды не набрал в Государственной Думе достаточного количества голосов. При голосовании в первый раз, 31 августа, он получил только 94 голоса “за” (20%), а во второй раз 7 сентября - 138 голосов “за” (30%). Провал был оглушительным и никакое лоббирование Администрации Президента или “Газпрома” (если таковое вообще имело место) не помогло.

Рассказывают, что Березовский от имени крупных российских бизнесменов обещал Черномырдину поддержку в Думе, в обмен на право сформировать новое правительство, но тот отверг его предложение и (будто бы) поэтому его кандидатура не набрала необходимого количества голосов. Но правда это или нет - теперь установить уже невозможно (ведь если такие договоренности действительно имели место, то только Березовский и Черномырдин до конца знали их детали, а они оба давно мертвы).

Ближе всего, на наш взгляд, в оценке произошедшего был Михаил Ходорковский, который в частном разговоре сказал, что депутаты (прежде всего, конечно, коммунисты) провалили Черномырдина не потому, что считали его плохим премьером (тут у них были разные мнения), а скорее потому, что не хотели видеть его преемником Ельцина на выборах 2000 года, поскольку тогда, в сентябре 1998 года, так они оценивали кто является реальным фаворитом на будущих президентских выборах в паре Черномырдин - Зюганов.

Поскольку мы пишем, прежде всего, книгу о Ельцине, то для нас в истории с неудачным возвращением Черномырдина в кресло премьера важно, прежде всего, то, что Ельцин не нашел в себе сил на новое противостояние с Думой и не выдвинул его кандидатуру в третий раз (как это было еще весной с Кириенко). Очевидно, что дефолт сильно подорвал его позиции и, напротив, усилил его оппонентов. И если весной он готов был идти ва-банк и угрожать Думе роспуском в случае провала его кандидатуры, то теперь он понимал, что его ультиматум может сработать против него. Предлагая Черномырдина, Ельцин даже пообещал рассмотреть возможность внесения изменений в конституцию, с целью перераспределения полномочий от себя в пользу Государственной Думы, но и это уже не могло сработать…

Вот что по этому поводу писал тогда “Коммерсантъ”: “...У Виктора Черномырдина был шанс выбраться из политического небытия, в которое его загнал в марте Борис Ельцин. У него был шанс стать с первого захода не только полноценным премьером, но и фактическим и. о. президента — с довольно хорошей перспективой избавиться от приставки и. о. Но две недели, прошедшие с момента его возвращения в Белый дом, показали, что этот шанс он практически упустил…

Первая ошибка была сделана еще 23 августа — в том, как было обставлено возвращение Черномырдина. У администрации Ельцина на роль "спасителя страны" были две кандидатуры: Черномырдин и Лужков. Едва узнав об этом, Черномырдин бросился в Думу: общепризнанное умение договариваться с депутатами было его главным козырем.

Переговоры с коммунистами вроде бы завершились триумфом Черномырдина — их итог, как казалось, демонстрировал полное взаимопонимание экс-премьера и Думы. Лидеры думской оппозиции сами заявили: "Мы сошлись во мнении, что ситуация катастрофическая и надо принимать экстренные меры для спасения страны". Когда, спустя четыре дня, Ельцин подписал указ о назначении Черномырдина и. о. премьера, все выглядело так, будто коммунисты заранее на это согласились.

На самом деле все было не так. Или не совсем так. Черномырдин не просил поддержки у думцев, он просто обсуждал с ними ситуацию в стране. Обсуждал достаточно жестко по отношению к Кремлю. Коммунисты с радостью приняли экс-премьера в стан оппозиции. Никто не думал, что смена кабинета произойдет через три дня. А когда это случилось, Зюганов и компания поняли, что их просто грубо использовали в рекламной кампании.

Возможно, они бы и поддержали Черномырдина, если бы он согласился стать их кандидатом, "продавленным" в Белый дом по их требованию. Зюганов, как утверждают источники "Ъ", ждал не просто консультаций, а прямого обращения Кремля за помощью в Думу и Совет федерации. Ждал как минимум созыва "круглого стола".

Ничего этого не произошло. Черномырдин просто был назначен, и все. Для Думы он 23 августа снова стал ельцинистом. Никакие анонимные сообщения информагентств о жестких условиях, которые якобы Черномырдин поставил перед Ельциным, уже не могли его спасти: коммунисты решили мстить.

Черномырдин потерял главное преимущество перед другими кандидатами, которое, как считалось, у него было,— "проходимость" Думы с первого захода. Ельцин или его администрация слишком поторопились с указом…

Уже одна эта поспешность подтвердила депутатам слухи о панике, охватившей Кремль в последние августовские дни. Почти каждое из действий Кремля, предпринимавшееся в последние две недели, только усиливало это впечатление.

Администрация президента продемонстрировала откровенную слабость, когда стала форсировать принятие политического соглашения. Появление в Думе заместителя главы администрации, пресс-секретаря президента Сергея Ястржембского, который никогда раньше не выступал в роли переговорщика во внутренних делах, стало для оппозиции свидетельством не просто того, что Кремль готов идти на уступки, а того, что он фактически сломлен. Приезды Валентина Юмашева подтвердили это ощущение.

Вместе с тем откровенно слабый Кремль продолжал хорохориться. Ястржембский и Юмашев по-прежнему пытались изобразить президента имеющим возможность принимать "судьбоносные" решения. Депутатов это раздражало страшно, они хотели перехватить инициативу.

Сам же Черномырдин, получив звание и. о., стал в общении с депутатами вести себя так же, как пять месяцев назад: покровительственно обращаясь к ним на "ты". Это не только раздражало, но и пугало. В этом тоже виноват Кремль. И лично Ельцин, поспешивший выдать Черномырдину карт-бланш на страну.

Кризисный премьер Черномырдин на время — это нормально. Будущий кандидат в президенты Черномырдин коммунистов не устраивал. Ведь одно дело бороться против стремительно стареющего Ельцина, но совсем другое — против крепкого Черномырдина, в руках которого к моменту выборов… была бы вся государственная машина. Против такой перспективы восстали не только коммунисты…

В Белом доме убеждены, что львиная доля заслуги в провале Черномырдина на первом голосовании принадлежит Юрию Лужкову. Московский мэр гораздо раньше коммунистов осознал, сколько выгод сулит премьерский пост умному человеку незадолго до президентских выборов.

Когда Кремль выбирал между Лужковым и Черномырдиным, кроме прочих, одной из причин "отказа в доверии" Юрию Михайловичу было неверие в его возможности расположить оппозицию в свою пользу. Как оказалось, Кремль жестоко ошибся. Конечно, у депутатов, как выразился в прошлый четверг Геннадий Селезнев, "есть вопросы" к Лужкову. Однако их, как выясняется, гораздо меньше, чем "вопросов" к Черномырдину. И Лужков будет продолжать борьбу.

Строев тоже может считать себя обиженным Кремлем. В частности, потому, что, как утверждают высокопоставленные источники Ъ, Строев лелеял тайную надежду на то, что в случае, если Ельцин добровольно отойдет от власти, он сможет его заменить. Оттереть от кремлевского кабинета "зеленого" Кириенко труда бы не составило, а следующим по Конституции, кто может заменить президента, как раз и является спикер Совета федерации. Был даже слух, что Строев договорился с Анатолием Чубайсом, который обещал ему свою поддержку в обмен на пост премьера...

Ельцин, попросивший на встрече 28 августа Юрия Лужкова и Егора Строева "не мешать", не смог предложить ни Лужкову, ни Строеву ничего взамен. И потому заявленная ими, по словам Ельцина, готовность отказаться от личных амбиций была не более чем словами.

Если бы Ельцин фактически не назначил Черномырдина преемником, все было бы гораздо проще и легче. Но произнесенные на всю страну слова он уже не мог отозвать.

Не удалось Кремлю склонить на свою сторону и остальных представителей региональной элиты. Это раньше региональные лидеры приходили к Виктору Черномырдину на поклон, смиренно прося выделить деньги для местных бюджетов. Сейчас ситуация резко изменилась. Губернаторы прекрасно понимают, что денег нет, а потому относятся к Черномырдину без всякого пиетета: все равно ничем помочь он им не сможет. Сам Черномырдин, кстати, эту разницу еще не уловил…

Элиту напугала и бурная активность Бориса Березовского, которого считают "крестным папой премьера Черномырдина". Губернатор Титов, которого рассматривали как одного из возможных кандидатов на пост вице-премьера в правительстве Черномырдина, в интервью Ъ отразил мнение многих губернаторов: "Какой уважающий себя человек пойдет в правительство, где нет никаких социальных гарантий?! Где по причудам Бориса Абрамыча решаются судьбы людей и судьбы страны, растаптываются закон и демократия?!"

Слишком откровенная активность Березовского при утверждении Черномырдина раздражала не только губернаторов, но и олигархов. Они за последние две недели противостояния Кремля и Думы вообще никак не проявили свои позиции. Даже верный Рем Вяхирев ни разу не заявил публично о своей поддержке Черномырдина. С одной стороны, можно предположить, что им сейчас просто не до этого: они спасают самих себя. Но с другой стороны, ясно, что с помощью Черномырдина это удалось бы им гораздо лучше.

По одной из версий, излагаемой представителями самих олигархов, они намеренно устранились при первом голосовании по премьеру. Потому что "Березовский замкнул Черномырдина на себя". В первую неделю после назначения Черномырдина и. о. отдельные представители финансово-промышленной элиты жаловались в кулуарных беседах, что они не могут достать Черномырдина даже по его личному мобильному телефону: мол, "Борис Абрамович все отрубил".

Березовского же олигархи никогда не держали за равного. И последние полгода-год при каждом удобном случае это подчеркивали: "Березовского можно и нужно использовать как политического лоббиста. Не более того". Олигархов переворачивает, когда они слышат утверждения, что Березовский — главный вдохновитель и организатор их некоего совокупного мнения. И поэтому можно предположить, что ситуацию с первым голосованием Думы по Черномырдину они использовали для того, чтобы показать Березовскому его место.

Конечно, здесь говорила и обида: Черномырдин не посоветовался с ними. И, судя по поведению в первую неделю, даже не собирался этого делать: ни одной встречи с финансово-промышленной элитой у Черномырдина не было.

Олигархи решили преподать урок. Никто из них и пальцем не пошевелил, чтобы депутаты, высказавшие желание проголосовать за Черномырдина, могли рассчитывать на какую-либо премию. Урок более чем удался. Как говорят, некоторые олигархи после голосования с удовлетворением рассказывали, что, по их сведениям, Виктор Степанович пребывал в шоке от результатов. И первым, кому за это досталось, был Борис Березовский.

После чего, как рассказывают, олигархи решили сменить гнев на милость. Они рассчитывали ни много ни мало на восстановление весенней схемы: премьер-консультативный совет, но уже не в бумажно-игрушечном варианте, а в натуральную величину. Ради этого были предприняты некоторые усилия по убеждению депутатов. Но "переубедить" удалось лишь Жириновского. А этого явно недостаточно.

И поскольку шансы Черномырдина к концу прошлой недели становились все более призрачными, олигархи решили не вмешиваться и дальше. Им-то нужно выживать при любом премьере. Тем более что Черномырдин за две недели пребывания в роли и. о. так и не сумел предложить ничего кардинального ни для спасения банковской системы, ни для наведения порядка на валютном рынке…

"Черномырдин должен был с первого дня своего назначения проявлять максимальную активность. Поскольку эмиссия все равно неизбежна, надо было пустить деньги на выплату зарплат, пенсий, чтобы люди почувствовали, что ситуация меняется",— сокрушался в беседе с корреспондентом Ъ высокопоставленный кремлевский чиновник. Вместо этого каждый день страна слушала заклинания о том, что "промедление смерти подобно" и "ждать больше нельзя".

В итоге недовольство Черномырдиным вновь обернулось против Ельцина. А ведь ему и без того решение о возвращении лидера НДР (“Наш Дом Россия” - АК) в Белый дом далось нелегко. Фактически ему пришлось себя ломать: ведь мало того, что сам уволил, так еще и за Кириенко обещал стоять до последнего.

Более того, президенту пришлось согласиться практически со всеми условиями, которые выдвинул Черномырдин под свое возвращение. И вдруг стало понятно, что все эти усилия были зря. Что вместо всеобщего восхищения — "президент сделал сильный ход!" — недоумение, перерастающее в открытое издевательство.

Госдума уже не хочет перераспределения полномочий и изменений в Конституцию, а жаждет только одного — наконец добить Ельцина, которого все чаще представляют марионеткой, за веревочки которой дергает Березовский.

Но если первоначальное раздражение Ельцина и было обращено на Думу, то спустя неделю нервотрепки оно неизбежно должно было перейти на тех, кто его так "подставил". На Юмашева, Березовского и на самого Черномырдина — ведь при своем назначении он обещал исправить ситуацию чуть ли не за несколько дней.

По сведениям "Ъ", в конце прошлой недели это раздражение достигло наивысшей точки. А всем известно, что в таких ситуациях может произойти с Борисом Ельциным. Он может захотеть произвести очередную "сильную рокировочку"...

Возвращение Черномырдина разозлило всю политическую элиту страны. Думе нужен был премьер Черномырдин на время — для того, чтобы справиться с экономическим кризисом. Будущий же кандидат в президенты Черномырдин оппозицию не устраивал…”

Вот что год спустя, в интервью “Общей Газете” сам Черномырдин говорил о своих взаимоотношениях с Ельциным (начиная с мартовской отставки): “...по-поводу того, почему Борис Николаевич принял решение о моей отставке, вы меня не пытайте. Для меня абсолютно не принципиально, кто тогда что президенту подсказал и нашептал. Сейчас все говорят, что президента окружает «Семья». Я не знаю, что это такое.

У меня были непростые отношения с президентом, но достаточно прямые. И он никогда не позволял себе со мной такого, что позволяет с нынешними премьерами. Мы с ним об этом договорились еще «на берегу».

Ну, может быть, мне проще было: мы с президентом ближе по возрасту, по опыту. Потом, мы ведь друг друга еще раньше знали, когда я работал в Западной Сибири. Свердловская область была в моем Главке, и мы часто с ним встречались в бытность его первым секретарем обкома. И у нас с тех пор были деловые отношения.

class="book">Я знал, что могу с ним спорить, убеждать. Конечно, его и раньше пытались дергать, на что-то спровоцировать. Но тогда он был в силе, был здоров, и его практически невозможно было спровоцировать. И мне он доверял и ценил то, что я делаю. А я, когда сложный вопрос, всегда ему докладывал. Понимал, что президент должен быть в курсе. У нас была отработана система взаимоотношений.

А то, что произошло с моей отставкой, ну так, наверное, просто поднадоели друг другу за пять лет. Смотрите, ведь весной 98-го года, у нас все шло, как по накатанной: соглашение с МВФ заключили, транши пошли, впервые с советских времен рост производства в первом квартале составил целых 4%. Только бы и заниматься делом, творческой работой, двигаться вперед.

Тут-то меня вызвал президент и сказал: «Что-то у нас стало тихо». И отправил в отставку. Потом ведь он передо мной за это извинился. Было это после событий 17 августа, правительство в это время возглавлял Сергей Кириенко.

Он меня вызвал к себе: «Вот, Виктор Степанович, я сегодня отправил в отставку Кириенко. Хочу, чтоб ты снова согласился стать премьером. А я выступлю перед всем народом по телевизору, извинюсь перед тобой и скажу, что твоя отставка — это моя ошибка».

Но я был против того, чтобы президент публично извинялся и унижался. И сказал Борису Николаевичу, что мне это не нужно и стране это не нужно. Ну извинились вы передо мной, и достаточно. Теперь важно исправлять ситуацию. Ведь то, что мы пять лет создавали, тогда за пять месяцев было разрушено. Могу сказать, что при мне дефолта не было бы и рубль не упал бы ни при каких обстоятельствах…”

Это довольно ценное свидетельство одного из главных участников событий. В нем, среди прочего, нам показалось важным, что Черномырдин оценивается положение Ельцина в 1998 году как слабое. То есть раньше, когда Ельцин “был в силе, был здоров, его практически невозможно было спровоцировать”.

Нам кажется, что дело был вовсе не в какой-то злонамеренной провокации. Все было проще и трагичнее. К августу 1998 года у Ельцина опять начался период, мягко выражаясь, “ограниченной работоспособности”. И это все еще на фоне объективного ухудшения состояния его здоровья. Черномырдин наверняка все это понимал, но в интервью предпочел облечь все это в более деликатную и щадящую президента форму “провокации” неведомых ему сил.

К тому времени Ельцин уже не мог (как он любил раньше) сыграть на обострение и поставить Государственную Думу перед выбором: либо вы утверждаете предложенную мною кандидатуру премьера, либо я вас распускаю! В сентябре 1998 года “крутые горки” уже “укатали” нашего “сивку” и он вынужден был отступить, снять кандидатуру Черномырдина и не предлагать его Госдуме в третий раз.

На очередном заседании Государственной Думы, 7 сентября, лидер фракции "Яблоко" Явлинский, в очередной раз заявил, что его фракция не будет голосовать за кандидатуру Виктора Черномырдина на пост премьера.

Вместо этого, Явлинский предложил компромиссный, на его взгляд, план. Он заявил, что "следует утвердить такого премьера, которого не надо было бы снимать в связи с ухудшением ситуации". По его словам, речь идет о "политическом премьере", то есть это должен быть человек, который не принадлежит ни к одной партии, и при этом имеет достаточный политический авторитет перед силовыми структурами.

Кроме того, это должен быть человек, "известный во всем мире, не собирающийся баллотироваться в президенты и способный с первого раза пройти утверждение в Государственной Думе. И такой человек есть. Это Евгений Максимович Примаков " - заявил Явлинский.

Кандидатура Примакова позитивно воспринималась всеми оппозиционными Ельцину силами. И при этом даже внутри ельцинского лагеря она пользовалась определенной поддержкой. Примаков был с Ельциным с самого начала, с декабря 1991 года, когда он с должности начальника ПГУ КГБ СССР перешел на должность директора Службы Внешней Разведки России (СВР РФ).

Потом, возглавив в январе 1996 года МИД, Примаков всегда держался в стороне от обсуждения текущих проблем правительства и взаимодействовал с Ельциным напрямую, благо конституция 1993 года этому благоприятствовала.

Мы уже писали, что под воздействием Примакова Ельцин постепенно начал превращаться из прозападного и даже проамериканского политика в традиционного российского империалиста, рассуждающего в терминах “сфер влияния” и “стратегического сдерживания”. Влияние Примакова стало более заметным после 1997 года, когда Ельцин постепенно начал отходить от внутренней повестки и в большей степени интересоваться тем, в каком положении он, после своего ухода, оставит Россию на международной арене.

Разумеется, мировоззрение Примакова идеологически было ближе Ельцину, чем взгляд на Россию, как на обычную страну “догоняющего” развития из Восточной Европы, стремящуюся интегрироваться в западные институты типа Евросоюза и НАТО. Ельцин никогда не ставил Россию в один ряд с такими странами как, например, Польша.

Добавим еще, что огромный ядерный потенциал России и собственные амбиции Ельцина не оставляли шанса на то, что он посмотрит на ситуацию прагматически и примет возглавляемую им Россию такой, какой она в действительности была в тот момент: экономически и политически слабой страной, в которой народ хронически не доверяет властям, а власти никак не могут научиться это доверие завоевывать. К тому же вся Россия от мала до велика так и не смогла адаптироваться к фактической утрате ею статуса великой державы и это тоже сказывалось не только на внешне-, но и на внутриполитических процессах.

Свойственная Ельцину авторитарность соединялась в нем с имперскими рефлексами, и если первая привела к расстрелу парламента в 1993 году, то вторые вылились в Первую Чеченскую войну 1994 - 96 годов. После победы на выборах 1996 года, все эти ельцинские черты привели к постепенному охлаждению отношений с США и к стремлению вернуть новой, демократической России ту роль, которую долгие десятилетия после Второй Мировой Войны играл СССР.

Как так могло случиться, что Семья, практически полностью контролируя внутреннюю российскую повестку, оказалась отодвинутой от формирований внешнеполитического курса - отсается загадкой. Но правда состоит в том, что во второй каденции Ельцина влияние военных, силовиков и старой мидовской бюрократии на внешнюю политику России оказалось значительно сильнее, чем это было в первый срок его президентства. А между тем если Семья и могла привнести что-то действительно полезное в деятельность позднего Ельцина, то это скорее было бы во внешней, а не во внутренней политике России.

Так или иначе, но назначение на пост премьера России Примакова объективно выглядело логично и даже закономерно. Не будет преувеличением сказать, что даже возврат Черномырдина в это кресло в сентябре 1998 года выглядел бы менее органично. Примаков был статусным еще советским бюрократом, олицетворяющим собой роль России как антагониста США, а переход его из кресла министра иностранных дел в премьерское был наглядным доказательством смещения центра интересов Ельцина с внутренней повестки на внешнеполитическую.

Государственная Дума была в восторге от такого исхода. В этом она видела усиление своего политического влияния и уже готовилась в перераспределению властных полномочий от Ельцина в свою пользу. Региональные элиты, исподволь руководимые Лужковым и Строевым тоже были вполне удовлетворены этим решением. О силовиках и говорить нечего: они всегда считали Примакова важным членом своего коммьюнити.

Вот что обо всем этом писала все та же газета “Коммерсантъ” 12 сентября 1998: “Евгений Примаков был утвержден на должность премьера подавляющим большинством голосов. В стране появился новый премьер и новая политическая реальность — Россия из президентской республики стала парламентской. Фактически в стране произошел конституционный переворот.

То, чего добивалась оппозиция последние несколько лет, свершилось. Борис Ельцин отодвинут на обочину политической жизни. Главными действующими лицами новой политической реальности становятся Дума и правительство, фактически формируемое ею.

В последние три недели Кремль делал все, чтобы вывести президента из-под удара. Увольнение Кириенко, согласие на перераспределение полномочий между президентом, Думой и правительством, попытка реинкарнации Черномырдина, отказ от этой попытки, согласие представить новую кандидатуру на пост премьера — все это должно было снять с Бориса Ельцина большую часть ответственности за крах экономических реформ. Эту ответственность должны были взять на себя Дума и новое правительство. Президент же, по замыслу Кремля, должен был вновь "подняться над схваткой"...

Ельцин оказался кругом в проигрыше. Он впервые пошел на колоссальные уступки оппозиции, согласившись на изменение Конституции в обмен на утверждение Черномырдина. Коммунисты отказались от подачки. Они знали, что очень скоро смогут сами устанавливать новые правила, без оглядки на президента.

Отыграть назад Кремлю уже не удастся — перекройка Конституции начнется очень скоро. Геннадий Зюганов после внесения в Думу кандидатуры Примакова заявил, что хотел бы вернуться к политическому соглашению, ограничивающему президентскую власть. Он будет поддержан большинством политического истеблишмента страны.

Более того, одним только выпихиванием Бориса Ельцина на обочину политической жизни дело не ограничится. Если умение Ельцина "разруливать" ситуацию поставлено под сомнение, то его способность "взбрыкивать" до сих пор вызывает опасения у очень многих. И эти многие не намерены ждать очередных "взбрыков" — они сделают все, чтобы Ельцин ушел со своего поста гораздо раньше 2000 года.

Надежды Кремля на то, что Дума, получив свое, успокоится, совершенно неоправданны. Тот же Зюганов — опять же после внесения кандидатуры Примакова — заявил, что подготовка процедуры импичмента будет продолжена. Правительство у Ельцина уже отобрано. Осталось отобрать Кремль. Что и будет сделано. Ничто теперь не отвлекает оппозицию от ее главного дела — досрочной отставки президента.

Опасна не отставка сама по себе — Ельцин действительно исчерпал свой запас прочности. Опасна спайка финансово-экономической элиты и коммунистов. Олигархи, не скрываясь, уже признают, что коммунисты для них более приемлемы, чем Борис Ельцин. И чтобы избавиться от него, они готовы объединиться.

В этом не было бы ничего страшного, если бы существовала уверенность, что после победы над Ельциным коммунистов удастся вернуть в их прежнюю нишу. Но в это верится мало. Гораздо более вероятно, что итог такого единения будет плачевным не только для олигархов, но и для всей страны. Так однажды уже было. Февральскую революцию поддержали многие представители тогдашней элиты России. А через несколько месяцев случилась октябрьская.”

Мы намеренно так много цитируем тогдашние СМИ, поскольку именно это лучше всего передает атмосферу, которая царила тогда в России. Разумеется, их оценки оказались чересчур негативными по отношению к Ельцину. Будущее показало, что он хоть и утратил былую динамику и мощь, однако по-прежнему оставался серьезным фактором политической жизни. И списывать его со счетов (как это делали тогдашние газеты) было еще очень рано.

Как бы то ни было, но правительство Примакова приступило к работе и это событие как бы подвело черту под тем, что вошло в российскую историю как “ельцинские реформы”.

Часть 7

Правительство Примакова приступило к работе в условиях, которые смело можно было назвать катастрофическими. Ослабевшая власть Ельцина соединилась в тот момент с мощнейшим финансовым и, как следствие, бюджетным кризисами. Достаточно сказать, что с лета цены на нефть марки Brent редко поднимались выше 10 долларов на баррель, а в начале декабре опустились до “рекордных” 9 долларов.

Кроме этого, Россия находилась в тисках долгового кризиса: вынужденная реструктуризация валютных долгов и дефолт по рублёвым вызвал серьёзный дефицит доверия к российским властям у всех инвесторов: как российских, так и иностранных.

Однако свободный курс рубля быстро привёл к его коррекции. Прекращение валютных интервенций ЦБ заметно его ослабило, и рубль стал стоить столько, сколько он реально стоил. Искусственная эффективность импорта исчезла, и это дало толчок к развитию внутреннего производства. Кроме этого, Минфин (в лице заместителя министра Михаила Касьянова) достаточно успешно провёл переговоры о реструктуризации валютной части госдолга, и тиски долгового кризиса чуть-чуть отпустили…

Очень быстро стало заметно, что несмотря на негативные внешние факторы, только за счёт освобождения бюджета от необходимости обслуживать ГКО и прекращения политики ЦБ по поддержке искусственно “сильного” рубля, можно было добиться хоть робкого, но экономического роста.

К концу 1998 года российская экономика вернулась к росту, который уже было начался год назад, но прекратился из-за правительственного кризиса, устроенного администрацией президента под диктовку Березовского и Гусинского.

Многие наблюдатели с тех пор говорят об успешной работе правительства Примакова. Но, как гласит латинская пословица, “post hoc, non est propter hoc” – “после этого, не значит вследствие этого”. Экономический рост, начавшийся в конце 1998 года, был предопределён всеми предыдущими реформами Гайдара-Черномырдина, а августовский дефолт дал этому росту тот старт, которого хватило на всё последующее десятилетие. Рыночные механизмы и институты, наконец, заработали, и это стало главной причиной “успеха” правительства Примакова.

С другой стороны, нужно признать, что Примакову хватило мудрости не мешать этим процессам и не влезать в экономику с бездумным “волевым” администрированием. Благо желающих этим заняться в тот момент было более чем достаточно.

Левая (а по сути – прокоммунистическая) оппозиция не знала никаких других методов управления, кроме советских, и их она считала образцом для подражания. Потребовался весь авторитет Примакова, чтобы оградить экономику от попыток возрождения старых советских практик. Можно только представить себе, чего это ему стоило, если учесть, что левая оппозиция в Госдуме искренне считала его своим ставленником (что, отчасти, так и было).

Кстати, именно потому, что Примаков считался естественным проводником левых идей, в его правительство отказались войти Немцов и Сысуев. Примаков даже предлагал Черномырдину стать его первым замом, но и тот отказался от этого поста. По тем же основаниям отказался и Шохин. Зато в его правительстве остался назначенный ещё Кириенко министром промышленности и торговли бывший член Политбюро ЦК КПСС, последний председатель Госплана СССР, Юрий Маслюков. Он даже был повышен до первого вице-премьера.

Так или иначе, но по мере стабилизации экономического положения начался и вполне закономерный рост популярности самого Примакова (которая, вообще-то, должна была достаться Черномырдину). А с ростом рейтинга у Примакова и его окружения (в том числе у Лужкова) появились политические амбиции, выходившие за рамки должности премьер-министра.

Тут нужно заметить, что после того, как Явлинский предложил Примакова на должность председателя правительства, но прежде, чем Ельцин внес его кандидатуру в Государственную Думу, у Примакова состоялся разговор с Юмашевым. (О том, что такой разговор состоялся, мы знаем лишь со слов самого Юмашева. Примаков никогда его не подтверждал, но и не опровергал).

В этом разговоре Юмашев выдвинул Примакову условие: Ельцин внесёт его кандидатуру в Государственную Думу, но при условии, что Примаков даст ему, Юмашеву, обещание не выдвигать свою кандидатуру на пост президента на выборах 2000 года. И будто бы (опять же со слов Юмашева) Примаков ему такое согласие дал.

Скорее всего, Юмашев резонно предполагал, что посткризисный экономический рост неизбежен, а вместе с ним вполне вероятен и рост рейтинга того, с чьим именем будет в народе этот рост ассоциироваться. И Юмашев не хотел, чтобы Примаков воспользовался этим подарком судьбы. Теперь-то мы уже хорошо знаем, что у главы ельцинской администрации была стойкая уверенность в том, что именно он должен подобрать преемника президента. В этом, помимо прочего, он видел свой долг перед Ельциным.

У нас нет оснований ставить под сомнение достоверность этого свидетельства Юмашева. Однако кулуарный, непубличный и, что особенно важно, устный характер этой договорённости позволял обеим сторонам трактовать её так, как им в тот или иной момент было удобно. Мы же просто зафиксируем этот эпизод без всяких комментариев.

И вот на фоне относительной экономической стабилизации в полную силу развернулся начавшийся ещё весной скандал, который вошёл в историю под названием “Дело Mabetex”.

Дело было в том, что управляющий делами президента Бородин (ещё недавно, в 1996-1997 годах, начальник Путина) с 1993 года вёл одновременно реконструкцию и/или строительство сгоревшего Белого дома, Госдумы, Совета Федерации, Счётной палаты, налоговой инспекции и, наконец, первого корпуса Кремля и президентской резиденции "Шуйская Чупа".

Для этих целей Бородин, безо всяких тендеров (к чему все эти глупости?) выбрал подрядчика – швейцарскую компанию “Mabetex”, принадлежавшую его давнему приятелю (ещё со времен его работы мэром Якутска), швейцарцу албанского (косовского) происхождения. Этого человека тогда называли – Беджет Паколли (правильно – Бехджет Пацолли: Behgjet Pacolli). Сегодня он – миллиардер, самый богатый албанец в мире.

Это довольно колоритный персонаж. Помимо бурной и блестящей бизнес-карьеры, которую сначала его отец, а потом и он сам сделали на контрактах со странами советского блока, а потом, после его развала, с Россией и другими постсоветскими республиками, он ещё является и видным косовским политиком, короткое время он был даже президентом Республики Косово и долгое время – её министром иностранных дел. (К тому же он полиглот, помимо албанского и сербско-хорватского, он свободно владеет немецким, английским и итальянским. Кроме этого, он неплохо говорит по-русски и даже давал на нём интервью российским СМИ).

Итак, в благодарность за выгодные подряды (по данным прокуратуры стоимость контрактов была завышена на 30-60%) Пацолли оказывал Бородину множественные услуги, в том числе – и финансового характера. Но нас не интересует чистоплотность господина Бородина, пусть ею занимаются его биографы.

Однако для нашей книги о Ельцине важно то, что господин Пацолли выдал швейцарскому банку Banca del Gottardo финансовые гарантии, под которые то ли сам этот банк, то ли приближённый к Бородину российский Межпромбанк (принадлежавший бизнесмену Сергею Пугачёву) открыл счета и выпустил кредитные карты членам семьи Ельцина: двум его дочерям, Елене и Татьяне, и его жене Наине.

Весной 1998 года советник Banca del Gottardo, бывший советский гражданин, а в тот момент – израильтянин Филипп Туровер дал швейцарской прокуратуре показания о том, что между компанией Mabetex и возглавляемым Бородиным Управлением делами президента РФ имелась очевидная коррупционная связь. С учётом важности дела Туровера даже приняла генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте. Практически сразу Карла дель Понте связалась с генеральным прокурором России Юрием Скуратовым и сообщила ему о наличии такого рода материала.

Основные события начали разворачиваться уже в сентябре. По приглашению Скуратова Туровер приехал в Москву, дал соответствующие показания и передал в Генпрокуратуру подтверждающие их документы. Практически сразу было возбуждено уголовное дело. А в ноябре Генпрокуратура России направила своим коллегам в Швейцарию запрос о правовой помощи.

К тому моменту Семья начала уже в общих чертах понимать, куда дул ветер и против кого было направлено это дело. Они понимали, чем было чревато для Ельцина и всей Семьи обнародование этих данных. Достаточно лишь показать распечатки трат с кредитной карты, например, Татьяны, чтобы понять, что она только в один день пребывания в Италии потратила 20 миллионов итальянских лир (около 12 тысяч долларов). В это время Ельцин имел уже настолько слабую поддержку в народе, что случись такое – это был бы прямой путь к импичменту, и тогда ничто уже не могло бы его (их?) спасти. Разумеется, Семья кинулась к Путину, как единственному человеку, обладавшему хоть какими-то возможностями ей помочь. Важно также и то, что Семья верила в его лояльность и в то, что ей он был обязан своим возвышением.

Путин в тот момент уже вовсю занимался кадровой “революцией” в ФСБ. Он активно заменял старых “московских” – неизвестных и нелояльных ему – генералов на своих, лично преданных ему друзей, с которыми он работал в ФСБ ещё в Ленинграде. Своими заместителями он сделал Виктора Черкесова, Николая Патрушева, Сергея Иванова, а Виктора Иванова назначил начальником управления собственной безопасности ФСБ.

Очевидно, что он создавал орган, который был бы лоялен лично ему, Путину, и никому другому. Причём это была организация, имевшая давние и “славные” традиции слежки, манипулирования общественным мнением, преследования за инакомыслие и репрессий. ФСБ была наделена всеми атрибутами силовой структуры: правом носить и применять оружие, возбуждать уголовные дела, вести оперативную разработку и следственные действия, задерживать подозреваемых, выходить в прокуратуру с ходатайствами на их арест и так далее.

Впрочем, мы думаем, что нашим читателям нет необходимости рассказывать, что такое ФСБ – наследница КГБ-НКВД-ОГПУ-ВЧК. Единственное, что нужно добавить: ФСБ в путинском варианте ещё и становилась организацией, которая подчинялась только ему и никому больше. Что происходило внутри этой закрытой, как её часто называют, “конторы”, никому не положено было знать. Всякий раз, когда кто-то изнутри ФСБ пытался донести до общественности информацию о том, какие нравы там царят, он подвергался жестоким преследованиям.

В этой связи характерна судьба подполковника Александра Литвиненко, который в 1998-1999 годах выступал с публичной критикой деятельности ФСБ, в частности, рассказывая о существовании в ФСБ отдела, который должен был совершать убийства неугодных “конторе” людей. Литвиненко сначала посадили в тюрьму, после освобождения из которой ему удалось бежать за границу. Но его бывшие коллеги нашли его и в 2006 году отравили полонием в Лондоне.

Разумеется, Путин имел от Юмашева полный карт-бланш на строительство именно такого ФСБ: эффективного, жестокого, дисциплинированного и полностью лояльного репрессивного орудия, не очень озабоченного соблюдением любых писаных и неписаных норм.

ФСБ постепенно становилась тем кистенём, который должен был раскроить череп любому противнику, на которого укажет директор службы. С той только оговоркой, что Юмашев в тот период воспринимал личную лояльность ему Путина как лояльность всего ФСБ президенту Ельцину и, следовательно, отчасти и ему – Юмашеву.

Первым смекнул что к чему старый служака Примаков. Его давнишние друзья, матёрые московские генералы госбезопасности (уволенные Путиным в ходе описанной выше чистки ФСБ) быстро до него добежали и в красках рассказали ему, что происходило и куда всё это могло привести. Примаков начал ходить то к Ельцину, то в Юмашеву с предложением уволить Путина с должности директора ФСБ.

Путин, разумеется, начал свою контригру. Она была проста, если не сказать – примитивна. Но именно поэтому она и сработала. Суть её состояла в том, что он приходил, допустим, к Юмашеву, и говорил: “Меня вызывал Примаков и требовал, чтобы я установил слежку за Березовским!”. Юмашев, естественно, его спрашивал: “А ты что?”.

“Как что? Сказал ему, что это неконституционно! Разве я мог поступить иначе? Всё должно быть в рамках действующего законодательства!” – отвечал ему Путин, преданно пожирая его глазами. В этот момент его обычно невыразительное лицо приобретало благородные черты честного и мужественного русского офицера…

Трюк действовал безотказно: Юмашев таял от умиления и восторга. “Вот, наконец-то, у нас появились офицеры-силовики новой формации. Воспитанные в духе демократии и уважения к закону. Молодец, Володя! Хорошо, что я в тебе не ошибся!”.

Юмашеву даже в голову не приходило, что Примаков, который много лет проработал агентом советских спецслужб на Ближнем Востоке и вел тайные переговоры с Израилем, Сирией, Ираком и т.д., а потом еще шесть лет возглавлял российскую внешнюю разведку, прекрасно знал все методы оперативной игры и был в этом деле довольно искушенным человеком.

К тому же к осени 1998 года наверное только дети в яслях не знали о том, что Путин - ставленник Семьи и дружит с Юмашевым и Березовским. Не было никаких сомнений, что получив такой приказ от премьера (к слову сказать не имеющего полномочий давать директору ФСБ какие-то приказы), Путин первым делом расскажет об этом Юмашеву и Березовскому.

Примакова можно было считать каким угодно ретроградом и обскурантом, но он точно не был идиотом и легко мог бы просчитать последствия такого своего приказа. Таким образом, похоже, что все это было довольно топорной выдумкой самого Путина, которая хорошо характеризует то, как он тогда оценивал интеллектуальный уровень своих “благодетелей”.

Сколько раз Путин разыгрывал подобный спектакль – одному Богу известно. Но и Явлинский рассказывает что-то подобное. И Березовский вспоминал, что с ним Путин тоже повторял этот же прием…

Такого рода “общение” вкупе с “делом Mabetex” всё сильнее сближало Семью и Путина. Постепенно он стал её частью и вошёл в число самого узкого круга людей, которые в тот момент фактически и были коллективным президентом, реально управлявшим страной. Ельцин же всё больше и больше уходил в свою болезнь, и это становилось всё заметнее и заметнее…

Характерен в этой связи эпизод, который вошёл в историю под ироничным названием “Ельцинская загогулина”. Это случилось 8 октября, во время торжественной встречи Ельцина с генералами всех силовых структур, получивших новые назначения. На видеоролике с этой церемонии мы видим практически всех путинских назначенцев: Сергея Иванова, Николая Патрушева и Виктора Черкесова. В том числе и их Ельцин поздравил с назначением в руководство ФСБ.

Ельцин медленно вошёл в Екатерининский зал Сенатского дворца в Кремле, в котором выстроились в ряд все приглашённые им генералы. Подойдя к сверкающей золотыми погонами шеренге, он отчетливо сказал: “Здравствуйте!” и продолжил неуверенно продвигаться вперед. Молчание было ему ответом. Повисла неловкая пауза.

Ельцин растерянно произнёс: “Ну, как-то бы… ответили бы…”. Генералы продолжали молчать. Через несколько секунд кто-то один неуверенно пробормотал: “Здравия желаю товарищ…”. Слова “Верховный Главнокомандующий” застряли у него в горле. Так было и непонятно кого же поприветствовал этот одинокий смельчак. Остальные продолжали упорно молчать и с Ельциным так и не поздоровались.

Снова повисла тягостная пауза. Чтобы как-то сгладить неловкость, Ельцин задумчиво пробормотал: “Это испуг… Я не собираюсь каждого увольнять…”, и продолжил мелкими шажками приближаться к генералам. После того, как он подошёл к ним достаточно близко, они стали по очереди представляться ему. С некоторыми (кого узнавал) он подолгу разговаривал, а остальным просто пожимал руки.

Наконец, он произнес речь. Неизвестно, насколько сильное впечатление произвело на него демонстративно прохладное отношение к нему новоиспеченных руководителей силовых структур, но он сразу взял быка за рога: “Силовые структуры традиционно подчинялись и всегда будут подчиняться непосредственно президенту”. После этого он исподлобья многозначительно посмотрел на выстроившихся перед ним генералов. “По крайней мере, пока я здесь. То есть – до 2000 года будет так, как я сказал”.

После этого он дал понять, что для него не являются секретом причины этой очевидной генеральской фронды: “Недоплачивать людям в погонах нельзя. Экономить на безопасности России – недопустимо”. Делая паузу после каждого слова, Ельцин отчетливо произнес: “Поддержка. Вас. Тоже. Приоритетная. Но и с вас мой спрос – тоже в приоритете. Вот такая загогулина получается”.

На последних кадрах видно, как Ельцин дружелюбно разговаривает с одетым в штатский костюм Сергеем Степашиным (в тот момент – министром внутренних дел). Видимо, это был единственный на этой церемонии человек, которого Ельцин давно знал и которому мог хотя бы отчасти доверять. Что-то подсказывает нам, что тем единственным генералом, который всё же поприветствовал Ельцина, как раз и был Сергей Степашин.

Даже несведущий человек, посмотрев на эти кадры, всё прекрасно бы понял. Силовики не видели в Ельцине своего начальника. У каждого из них был свой начальник, которому он служил в меру понимания им своего служебного долга. Так на практике постепенно начал реализовываться в России старый, ещё средневековый принцип “вассал моего вассала – не мой вассал”. И, взамен верности присяге российскому государству каждого, например, офицера и генерала госбезопасности, Кремль (Ельцин?) получил лишь личную лояльность директора этой службы.

Через несколько дней после этого Ельцин отправился в первую за много месяцев заграничную поездку – в Казахстан и Узбекистан. И опять мы обратимся к газете “Коммерсантъ”. Нет смысла пересказывать то, что можно прочитать в первоисточнике (тем более что автор этого материала – будущий многолетний пресс-секретарь Путина и Медведева, а тогда специальный корреспондент “Коммерсанта”, Наталья Тимакова). Характерно само название репортажа: "С папой всё в порядке". Вот его полный текст:

“13.10.98. Первый после долгого перерыва зарубежный визит Бориса Ельцина окончился плачевно. Программа его пребывания и в Узбекистане, и в Казахстане была резко сокращена. Официальная версия — трахеобронхит, неофициальная — "все хуже, чем в Швеции".

То, что состояние президента оставляет желать лучшего, стало ясно ещё в воскресенье, уже буквально с первых минут его пребывания в Узбекистане. Тяжело спустившись с трапа самолета, Ельцин попал в объятия Ислама Каримова, который был вынужден поддерживать российского президента, пока он преодолевал 50 метров, отделявших самолет от здания аэропорта.

Ельцин буквально вцепился в руку Каримова и, явно с трудом переставляя ноги, прошёл мимо журналистов. Шеф президентского протокола Владимир Шевченко отсёк корреспондентов, не обращая внимания на попытки самого Ельцина остановиться, чтобы с ними пообщаться.

Запланированная церемония возложения венков к памятнику Алишера Навои — можно сказать, обязательная для всех государственных деятелей, прибывающих в страну, — была отменена. Неудивительно: для того, чтобы почтить память поэта, Ельцину пришлось бы преодолеть более 20 ступеней.

А торжественную встречу двух президентов в резиденции "Дурмень" пришлось сократить. От восхождения на подиум, с которого в Узбекистане обычно высшие лица приветствуют почетный караул, отказались. Оба президента прошлись просто по ковру. Тем не менее без опасных моментов не обошлось.

Когда командир почётного караула отдал салют саблей Борису Ельцину и двинулся к нему навстречу, президент тоже решил поприветствовать его и хотел было сделать шаг навстречу. Но, запнувшись ногой за ковер, начал буквально валиться вперед. Опытный теннисист Ислам Каримов боковым зрением увидел падающего российского президента и подхватил его под руку. Едва начальник почётного караула отрапортовал, Каримов, взяв Ельцина за руку, сразу увёл его в помещение государственной резиденции. Выстроившиеся рядом на роскошном ковре дипломаты так и остались без рукопожатия российского президента.

Опытные узбекские и российские телеоператоры сразу же повытаскивали из камер кассеты и отдали их в толпу своим помощникам, после чего продолжили съемки новыми кассетами: "А то служба безопасности отберёт". Впрочем, на узбекском телевидении кадры с падающим Ельциным всё равно были вырезаны.

Вечером на обеде в честь президента России, как рассказывают очевидцы, Ельцин выглядел ещё хуже. В ответ на по-восточному долгий тост Каримова он не смог сказать заготовленный заранее тост, несколько раз сбивался, несмотря на подсказки жены, и в итоге почему-то заявил, что "остался доволен осмотром объектов и магазинов".

Вечером в воскресенье появилась первая официальная версия случившегося: простуда. Пресс-секретарь президента Дмитрий Якушкин заявил, что на самочувствии Ельцина сказался "тяжелый перелёт и конец рабочей недели". После чего принялся заверять, что "ничего экстраординарного не произошло". Но уже утром следующего дня стало ясно, что это не так. Причём первыми, кто это понял, были люди из ближайшего окружения Ельцина. По рассказу источника Ъ, проснувшись в резиденции "Дурмень" в семь утра, Ельцин устроил окружающим разнос: почему никто не готов, он уже опаздывает на работу! Президент явно не осознавал, что находится не в Москве.

Те немногие фразы, которые тихо и неуверенно произносил президент во время российско-узбекских переговоров в расширенном составе, большей частью представляли собой бессвязные замечания по разным проблемам двусторонних отношений. Несколько раз они прерывались тяжелым сухим кашлем. Но когда шеф протокола Шевченко подошёл к Ельцину, чтобы сказать, что время переговоров подходит к концу, президент вдруг грубо оборвал его: "Это моё дело, а не ваше".

С официальным заявлением для прессы Ельцин справился не отрываясь от бумажки. Естественно, ни о каких вопросах журналистов не могло идти и речи. Более того, когда после подписания документов официанты внесли шампанское для протокольного тоста, Владимир Шевченко буквально силой развернул их назад. Тем не менее официальные лица продолжали утверждать, что никаких изменений в дальнейшей программе не предвидится.

И только когда президент прилетел в Алма-Ату и сразу после аэропорта отправился в официальную резиденцию Назарбаева, стало ясно, что программа не просто сильно сокращена, а сведена к минимуму.

Вместо суток Ельцин пробыл в Казахстане 6 часов. Он провёл сорокаминутные переговоры с Нурсултаном Назарбаевым, после чего поучаствовал в церемонии подписания договора о дружбе и сотрудничестве. Наградив президента Казахстана орденом Андрея Первозванного, Ельцин сказал: "Желаю вам долгой жизни, большого счастья, счастья казахстанскому народу..." Обычное протокольное приветствие было, однако, произнесено столь грустным тоном, что кто-то из присутствовавших даже прошептал: "Как будто прощается..."

Первоначальный диагноз — простуда — был уточнён руководителем медицинского центра управления делами президента Сергеем Мироновым (который, кстати, после почти полугодового отсутствия вновь стал сопровождать президента в его поездках): "У президента трахеобронхит, температура 37,2-37,4". Пресс-секретарь президента Дмитрий Якушкин был вынужден признать, что причины спешного возвращения Ельцина в Москву связаны исключительно с состоянием здоровья. Он заявил, что сокращение визита вызвано "медицинской необходимостью". По словам Якушкина, именно врачи во время перелёта Ташкент—Алма-Ата убедили президента сократить время пребывания в Казахстане.

Пожалуй, единственным человеком в окружении президента, который сохранял бодрость духа и продолжал улыбаться, была Татьяна Дьяченко. На замечания сочувствующих, что президент плохо выглядит и что не стоит в таком состоянии его показывать, она отвечала: "Не надо паники, с папой всё в порядке". Но один из сотрудников в администрации президента в беседе с корреспондентом Ъ констатировал: "Это гораздо хуже Швеции. Просто, слава Богу, журналисты ничего не слышали".

Напомним: в декабре прошлого года в Швеции Борис Ельцин, например, прилюдно причислил к ядерным державам Японию и Германию. Тогдашнему пресс-секретарю президента Сергею Ястржембскому пришлось смущённо просить журналистов "заменить" Японию на Великобританию, а Германию вообще "опустить". Так что можно сказать, новому пресс-секретарю Якушкину ещё повезло.”

Не мудрено, что на фоне экономической стабилизации и такого, мягко выражаясь, “вялого” Ельцина, рейтинг Примакова начал быстро расти и к декабрю достиг небывалого уровня в 54%. В тогдашней России, пропитанной нигилизмом и разочарованием во всех без исключения политиках, это был настоящий рекорд. Разумеется, что все в окружении Примакова начали подталкивать его к тому, чтобы заявить о самостоятельных политических амбициях и претензиях на президентское кресло на выборах 2000 года.

Дальнейший ход событий мы знаем только в изложении Юмашева. Он рассказывает, что в какой-то момент, в декабре, Примаков позвонил ему и попросил приехать к нему в Белый дом. Когда Юмашев приехал к Примакову, тот сообщил ему, что, несмотря на прежние договорённости, он всё же решил принять участие в президентских выборах. Примаков мотивировал это тем, что никаких других проходных кандидатов нет, а отдавать власть случайному человеку, тем более если это будет какой-то левый популист, было бы очень опасно.

Вот как в книге “Ход царём” (написанной, в том числе, по итогам бесед с Юмашевым) журналист Илья Жигулёв изложил ответ Юмашева: «Евгений Максимович, я хотел бы, чтобы вы твёрдо знали, Борис Николаевич никогда этого не поддержит. Я очень хорошо знаю его позицию, он много со мной по этому поводу разговаривал. Он пригласил вас ровно потому, что вы ему сказали, что в президенты не пойдёте. Вы помните, вы собирались вместе с ним кандидатуру будущего президента найти? У вас конфликт с Ельциным начнётся, зачем вам это надо?

Вы нормально работаете, мы вам помогаем, администрация президента делает всё возможное, чтобы вас поддерживать… Администрация работает в связке с правительством и всячески ему помогает. Если вдруг вы будете настаивать на том, чтобы пойти на выборы, администрация президента будет работать против вас, мы просто страну разрушим».

Однако Юмашеву не удалось переубедить Примакова, и тот остался при своем мнении. Тогда Юмашев сам подал в отставку, поскольку считал себя виноватым в том, что случилось. Нам это объяснение не кажется убедительным, но именно так сам Юмашев объясняет этот свой поступок.

Юмашев по какой-то неведомой причине считал, что Ельцин должен сам, лично, найти себе преемника, который и стал бы следующим президентом России. То, что Примаков таким преемником не являлся, было очевидно хотя бы потому, что Примакову было в тот момент уже 69 лет (он был старше Ельцина на полтора года).

В рассуждениях Юмашева всё было очень логично и убедительно, за исключением того, что в соответствии с конституцией России должность президента не передаётся по наследству, а выбирает его народ на всеобщих, прямых, равных и тайных выборах.

Кроме этого, конструкция с преемником имела бы право на существование, если это был бы человек, предложенный народу безусловным моральным лидером нации, руководителем, авторитет которого не подлежал бы сомнению, а популярность зашкаливала.

Но если своего преемника народу предлагал президент, рейтинг которого в тот момент был равен нулю (в пределах статистической погрешности), и который превратился в персонажа для не самых остроумных анекдотов, то почему нужно было так упорно настаивать на его праве назначить себе преемника? Как это могло помочь такому кандидату на предстоявших президентских выборах? Не стала бы такая поддержка Ельцина, наоборот, вредить ему?

Все эти парадоксы в своих многочисленных комментариях о договорённостях с Примаковым Юмашев никак не объясняет, а больше мы ни от кого (включая самого Примакова) никаких рассказов об этих договорённостях не слышали. Все же так называемые “независимые” журналистские расследования, так или иначе, имеют своим источником всё те же воспоминания Юмашева и больше – никого.

Возможно, правы те, близкие в то время к Семье чиновники и бизнесмены, которые утверждают, что в тот момент, в конце 1998 года, тема преемника ещё не стояла на повестке дня, а главной проблемой, которая занимала тогда всё окружение Ельцина, являлось “дело Mabetex” и те угрозы, которое оно в себе несло.

Путин в этот момент стал для Юмашева фактически единственным источником конфиденциальной информации о том, как шло расследование этого дела, и насколько близко генеральный прокурор Скуратов уже подобрался к членам семьи Ельцина. Разумеется, Путин быстро увидел все преимущества такого своего положения и не преминул этим воспользоваться.

Во-первых, он нарисовал картину масштабного заговора против Ельцина, во главе которого стояли Примаков и Лужков. Он убедил Юмашева в том, что они манипулировали не только Генеральной прокуратурой, но и всей левой оппозицией в Думе и большинством глав регионов (а значит – и Советом Федерации).

Он предоставил Юмашеву доказательства того, что Скуратов регулярно встречался с Примаковым и Лужковым и имел от них твёрдые заверения в поддержке (иначе он не стал бы так активно вести расследование против Семьи). Кроме этого, Путин объяснил Юмашеву, что все медиаресурсы Гусинского работали теперь против Семьи, причём в тесной координации с Примаковым, Лужковым и Скуратовым.

Возможно, что так оно и было в действительности. А может быть и не вполне так. Но, как говорится, нет дыма без огня. Тут важны акценты. Не секрет, что руководители Генпрокуратуры (включая и её главу) во все времена были частыми гостями в правительстве России и мэрии Москвы. У Генпрокуратуры, как у любого другого ведомства, всегда были вопросы относительно своего финансирования, обеспеченияпомещениями и тому подобного. Кроме этого, Генпрокуратуру нередко приглашали на заседания правительства для обсуждения вопросов борьбы с преступностью, с коррупцией, по поводу международной правовой деятельности и так далее.

Поэтому сам факт встреч, допустим, Скуратова с Примаковым, ещё вовсе не означал, что они плели заговор против Ельцина и его Семьи. Но тут Путин, видимо, ссылаясь на “оперативную информацию”, уже направлял Юмашева в то русло, в которое ему было нужно. Не прошло и пары месяцев, как Юмашев уже был абсолютно уверен в том, что Примаков нелоялен, метит в президенты и готов пересажать ради этого всё окружение Ельцина. Кроме того, теперь он был уверен, что единственный, кто мог всех их спасти – это Путин. И именно по этой причине Примаков, резонно опасаясь Путина, настаивал на его увольнении.

К декабрю Юмашев уже совсем созрел и, когда Примаков сообщил ему о своём решение баллотироваться на пост президента на предстоявших в 2000 году выборах, решил, что пора уходить в тень, и 7 декабря подал в отставку. С этого момента юридической ответственности за все последующие решения он уже нести не будет, но своё реальное влияние на Ельцина сохранит и будет продолжать оставаться серым кардиналом при Ельцине в формальном статусе всего лишь его советника.

На своё место Юмашев предложил Ельцину назначить генерал-полковника Николая Бордюжу, который в тот момент был секретарём Совета Безопасности РФ, а до этого командовал Федеральной пограничной службой. Ельцин безо всяких колебаний с этим предложением согласился.

Бордюжа производил впечатления решительного лишённого интеллигентской рефлексии военного человека, который не станет разводить церемонии и быстро приведет “заговорщиков” в чувство. Его первостепенной задачей было сделать так, чтобы у Примакова пропало всякое желание баллотироваться в президенты, а у Скуратова – вести какие-либо расследования в отношении Семьи. Судя по тому, что Бордюжа согласился на эту должность, он считал себя в силах справиться с этим делом.

Начинался новый, 1999 год…

Глава 15. Преемник-1999

Часть 1

Как мы уже писали, после дефолта, с начала осени в России начался промышленный рост, который с начала 1999 года стал практически повсеместным. Этот рост был вызван тем, что во-первых, подешевевшая в результате девальвации рубля отечественная продукция начала вытеснять импорт, а во-вторых, начался пусть вялый, но ростом мировых цен на нефть.

Созданный результате тяжелых реформ рынок, наконец, заработал и решил проблему загрузки свободных производственных мощностей – без указов и правительственных решений. В первой половине 1999 года быстрее всего пошли в гору импортозамещающие отрасли – пищевая и автомобильная, а также обслуживающие автопром предприятия шинной, химической и электротехнической промышленности.

Рост промышленного производства увеличил налогооблагаемую базу, что, естественным образом, привело к повышению доходов бюджетов всех уровней. В результате этого правительство смогло погасить свои долги перед пенсионерами и бюджетниками. Это прямо сказалось на платежеспособном спросе населения, который опять же толкал вверх рост производства. Компании, способные расти и развиваться, росли и развивались. Россия преодолела последствия летнего кризиса практически за полгода. Разумеется, все эти успехи в сознании населения связывались с приходом в правительство Примакова.

В январе 1999 года политическая жизнь в стране медленно выходила из новогодних праздников. Тем неожиданнее был первый зловещий звоночек, свидетельствующий о том, что в России далеко не все хорошо и есть масса проблем, которые до поры до времени власти пытались не замечать.

В 11 часов утра, 17 января, в воскресенье, в Москве около посольства США взорвался автомобиль ВАЗ-2106. Автомобиль принадлежал отделу наружного наблюдения ФСБ. Под его днищем было прикреплено взрывное устройство, которое и сработало. В момент взрыва в нем находились офицеры ФСБ Калинин и Богатырев. По данным экспертизы, самодельное взрывное устройство было по мощности эквивалентно 100-150 граммам тротила. Контрразведчики (что удивительно!) успели выскочить из машины.

Как впоследствии сообщил американский посол в России Джеймс Коллинз, незадолго до этого в посольство США несколько раз кто-то звонил и на арабском языке предупреждал о готовящемся взрыве как акте мщения за американские бомбардировки Ирака 16 - 17 декабря (т.н. операция “Лис пустыни”).

Руководство ФСБ тут же засекретило всю информацию об этом происшествии. Первоначально, близкие к следствию анонимные источники высказали версию, что некие злоумышленники подбросили взрывное устройство под днище припаркованной рядом с посольством машины, даже не подозревая, что этот автомобиль принадлежит ФСБ. Но эта версия никакого развития не получила, а больше никаких других версий выдвинуто не было и следствие довольно скоро зашло в тупик. Кроме того, руководство ФСБ официально так и не признало, что этот автомобиль принадлежал их службе.

Нужно заметить, что Россия (вместе с Китаем) выступали резко против бомбардировок Ирана. Особую активность в этом проявил Примаков, который кроме того, что сам считался крупным специалистом по ближневосточной проблематике, к тому же еще был личным другом иракского диктатора Саддама Хуссейна.

Сам по себе теракт породил много вопросов. Во-первых, это был, пожалуй, единственный известный нам теракт такого типа, когда пассажиры автомобиля, в который была заложена бомба, в момент взрыва, без всякого для себя ущерба, успели из него выскочить (!). Во-вторых, непонятно как “злоумышленники” (если таковые вообще имели место) смогли подбросить взрывчатку под автомобиль, который в тот единственный момент, когда они могли это сделать, находился под постоянным присмотром стоящего рядом с ним милиционера и самих сотрудников ФСБ.

Так или иначе, но никаких внятных ответов на эти вопросы власти так и не дали, а единственным результатом этого странного происшествия стало лишь увеличение втрое полицейского оцепления вокруг американского посольства в Москве. Теперь уже практически официально российские спецслужбы контролировали всех, кто входит и выходит из посольства США в России.

Применительно же к тому, о чем мы писали в предыдущей главе, само собой напрашивается предположение, что, возможно, противоречия между директором ФСБ Путиным и председателем правительства Примаковым были не такими непримиримыми как это хотел бы представить Юмашеву сам Путин.

Через шесть дней, 23 января, на Курском вокзале Москвы опять произошел террористический акт. На этот раз была взорвана граната. В результате этого преступления погиб один человек. Как и в случае со взрывом у американского посольства, расследование, начатое силовыми органами, ни к чему не привело…

Тем временем Генеральная прокуратура продолжала расследование “дела Mabetex”. Еще в ноябре 1998 года Скуратов направил швейцарской прокуратуре письмо с просьбой о правовой помощи, а уже 22 января, по поручению российской прокуратуры, в офисе компании Mabetex в Лугано был проведен обыск, в ходе которого были изъято множество документов.

Все информированные источники (включая сотрудников прокуратуры) однозначно свидетельствовали, что полученных документов более, чем достаточно, чтобы (как минимум) предъявить обвинение Бородину и некоторым его коллегам. Делались также прозрачные намеки и в адрес членов семьи Ельцина.

Но 2 февраля, Генеральный прокурор России Скуратов внезапно написал Ельцину прошение об отставке “по состоянию здоровья”. Вот как это событие прокомментировал контролируемый тогда Березовским телеканал “ОРТ” в вечерней программе “Время”:

“Как сообщила пресс-служба президента, Скуратов направил обращение к Борису Ельцину с просьбой освободить его от занимаемой должности "по состоянию здоровья". Президент, который неожиданно (обратите внимание: неожиданно! - АК) прибыл в Кремль, вопрос об отставке Скуратова рассмотрел в первую очередь.

Сегодня же Борис Ельцин направил обращение в Совет Федерации, в котором уведомил депутатов в том, что он принял отставку генпрокурора. Теперь слово за верхней палатой парламента. В настоящее время Юрий Скуратов находится в Центральной клинической больнице, куда он был госпитализирован сегодня утром. Первый заместитель генерального прокурора Юрий Чайка подтвердил факт госпитализации Скуратова. По его словам, в понедельник вечером Скуратов вызвал его и попросил провести вместо него намеченную на 3 февраля расширенную коллегию Генпрокуратуры. "Юрий Ильич сообщил, что плохо себя чувствует, разболелось сердце и он хочет лечь в больницу", - рассказал Юрий Чайка.

Когда в октябре 95-го Юрий Скуратов был утвержден генеральным прокурором, всем казалось, что его кандидатура - это очень удачная находка президента. Даже извечный оппонент Ельцина коммунист Илюхин соглашался, что Скуратов - оптимальная фигура.

На фоне оскандалившегося Алексея Илюшенко интеллигентный руководитель НИИ проблем законности и правопорядка смотрелся респектабельно. Но ровно через два года после назначения Скуратова президент дал понять ему, что не вполне доволен его работой.

Убийство Влада Листьева стало первым в веренице громких дел, не раскрытых Генпрокуратурой. Впрочем это не мешало Скуратову рапортовать о проделанной работе. С тех пор Скуратов все чаще говорит не о том, что сделано для поимки убийц, а о том, что этому мешает, и как с этим борется Генпрокуратура. Последний пример - убийство Галины Старовойтовой.

Старовойтова, Листьев, Мень, Холодов - список можно продолжать. Череда нераскрытых дел, последние вспышки политического экстремизма, провал попыток вернуть Собчака и Станкевича в Россию, - все это создало фон для отставки Скуратова. Очевидно, в определенный момент президент решил, что фатальная нераскрываемость громких убийств уже не компенсируется репутацией высококлассного юриста. Впрочем, скорее всего Скуратов будет отставлен с формулировкой, о которой он сам просит: по состоянию здоровья.”

Тут сразу видно, что Кремль хочет, чтобы публика четко понимала: никакого “ухудшения состояния здоровья” у Скуратова нет и его отставка происходит по инициативе Ельцина. Причины этого просты: президент недоволен тем, как идет расследование резонансных убийств и поэтому решил отправить генерального прокурора в отставку.

Справедливости ради, нужно сказать, что расследование резонансных убийств действительно шло очень медленно и малорезультативно. Даже если исполнители были найдены и наказаны, то заказчиков обнаружить, как правило, не удавалось. В защиту Скуратова необходимо отметить, что многие из этих убийств (Холодова, Листьева, Кивелиди и т.д.) были совершены еще до его назначения генеральным прокурором и уже тогда велись тоже ни шатко, ни валко. Последнее же убийство известного политика, депутата Госдумы Галины Старовойтовой было совершено лишь 20 ноября 1998 года. И было бы несправедливо обвинять Скуратова в начале февраля (то есть чуть больше, чем через два месяца) в отсутствии прогресса по этому делу.

Старовойтова была застрелена в Санкт Петербурге, в подъезде дома, в котором жила, среди бела дня, на глазах ее помощника. Она была известным еще с конца 80-х годов деятелем демократического движения, в начале 90-х активно сотрудничала с Ельциным и даже была в тот период его штатным советником. В последнее время она занималась продвижением в Госдуме закона о люстрации и в рамках этой деятельности накопила очень много материала по поводу участия в политике и бизнесе бывших коммунистических аппаратчиков и выходцев из спецслужб.

В конечном итоге, после всех перипетий, в 2019 году, следователь ФСБ (!) предъявил обвинение в заказе на ее убийство известному питерскому мафиозо Владимиру Барсукову (Кумарину), который с 2009 года уже отбывал срок по другим преступлениям.

Характерна формулировка этого обвинения: «Барсуков, будучи осведомленным о желании неустановленного лица прекратить государственную и политическую деятельность депутата Государственной думы, видного политического деятеля, лидера партии «Демократическая Россия» Старовойтовой, активная политическая и государственная деятельность которой вызвала острое неприятие у ее оппонентов, вплоть до ненависти у отдельных из них, совместно с ним принял решение прекратить ее государственную и политическую деятельность путем ее убийства».

Что же это было за “неустановленное лицо” у которого призывы Старовойтовой к люстрации вызывали ненависть - остается только догадываться. Многие наблюдатели, в связи с этим, указывают на Путина. Однако каких-то серьезных доказательств в пользу этой версии предъявлено так никогда и не было. Отметим лишь, что тесное общение окружения Путина с людьми Барсукова (и с ним самим) в 90-е годы года (особенно до переезда Путина из Санкт-Петербурга в Москву) является для более-менее осведомленных петербуржцев секретом Полишинеля.

Но озвученная ОРТ в программе “Время” версия о причинах появления скуратовского заявления была далеко не единственной. В Госдуме и Совете Федерации было общим мнением, что главная причина недовольства Ельцина Скуратовым в том, что тот слишком сблизился с Лужковым и другими критически настроенными к Кремлю губернаторами. И будто бы чрезмерная активность Генпрокуратуры в расследовании дела “Mabetex” связана именно с этим.

Вдобавок, в Генеральной прокуратуре слишком большое влияние приобрел бывший коллега генерала Рохлина по “Движению в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки” (ДПА) депутат Госдумы от КПРФ Виктор Илюхин (о котором мы уже писали выше). Илюхин и сам в прошлом работал заместителем начальника главного следственного управления Генеральной прокуратуры СССР и поэтому был там своим человеком, причем человеком авторитетным и влиятельным.

Но самое главное, информация о деле “Mabetex” и связи этого дела с семьей Ельцина уже вовсю циркулировала в народе и открыто обсуждалась как в зарубежной, так и в российской прессе. Поэтому практически сразу столичная публика объяснила себе заявление об отставке Скуратова этим делом. Затем, раз и навсегда уже определив истинные причины этой отставки, публика тут же перешла к обсуждению методов, с помощью которых Кремль вынудил Скуратова его написать.

Довольно скоро стало известно о существовании видеопленки, на которой запечатлен секс Скуратова с двумя протитутками. Впоследствии это подтвердил и сам Ельцин (или Юмашев?) в своей книге “Президентский марафон”.

В версии Ельцина-Юмашева это выглядит так: “Первым о порнографической пленке с участием генпрокурора узнал Николай Бордюжа. Военный человек, настоящий пограничник, нетерпимый к любого рода распущенности, он был буквально в шоке. Мне про этот кошмар глава администрации решил пока ничего не говорить. При встрече со Скуратовым Бордюжа сухо сказал ему: в такой ситуации долго думать не стоит. Скуратов покорно написал прошение об отставке…”

Так и осталось невыясненным каким образом эта пленка попала в руки Бордюжи. (Интересно, что и Ельцина этот вопрос тоже не заинтересовал. Возможно, впрочем, что он с самого начала знал откуда она. Тогда отсутствие у него любопытства на этот счет вполне объяснимо).

Искреннее же возмущение Ельцина (“кошмар!”) самим фактом разухабистого прокурорского адюльтера, безусловно, вызывает восхищение (если, правда, при этом не вспоминать его собственное десятилетней давности падение с моста”, которое публика небезосновательно связала с некими его амурными похождениями).

Но не будем слишком придирчивы: нравы политической борьбы всегда были таковы, что попадись такая пленка (про, например, Ельцина) в руки того же Ильюхина, он не преминул бы раздуть из этого максимально громкий скандал. И уж поскольку Ельцин воспринимал Скуратова как явного своего врага, то чего ж удивляться тому, что он использовал выпавший ему шанс на все 100%.

Напомним также, что буквально накануне, в январе, отгремел мега-скандал “Билл Клинтон - Моника Левински” и поэтому история с незадачливым сластолюбцем Скуратовым воспринималась в тот момент публикой почти как “дежа-вю” и комментировалась в том духе, что “все они одним миром мазаны”.

Характерно, что Совет Федерации не стал сразу же рассматривать обращение Ельцина по поводу отставки Скуратова, а отложил его на вторую половину марта (!). Эта пауза позволила Скуратову собраться с силами и продолжить свою деятельность в качестве Генпрокурора России, поскольку формально, без решения Совета Федерации, он им и оставался. Таким образом, на этом этапе расследование дела “ Mabetex” продолжалось полным ходом.

Что касается того, откуда взялась видеозапись со Скуратовым в обществе двух протитуток, то известно лишь, что сделана она была в Москве, на бывшей конспиративной квартире КГБ СССР в доме № 3/9 по улице Большая Полянка, которая в тот момент принадлежала Сурену Егиазаряну, брату известного банкира, совладельца “Уникомбанка” Ашота Егиазаряна. Но не будем забегать вперед и торопить события. Расследование всех деталей сексуальных похождений Скуратова начнется немного позже. И когда мы дойдем до него в нашем повествовании, тогда мы все подробно расскажем.

А в начале февраля с новой силой разгорелись страсти вокруг конфликта в Югославии. Конкретно: в населенном преимущественно албанцами сербском автономном крае Косово, где сепаратистская Армия Освобождения Косово (АОК) уже больше года вела вооруженную борьбу с сербской армией и полицией за отделение Косово от Сербии.

Нужно заметить, что к тому времени Совет Безопасности (СБ) ООН принял уже две резолюции (1160 от 31.03.98 и 1199 от 23.09.98) с требованием к обеим сторонам немедленно прекратить применение оружия и сесть за стол переговоров. Разумеется, что Россия, как постоянный член СБ ООН с правом вето, обе эти резолюции поддержала (иначе они бы не были приняты).

Наконец в городке Рамбуйе недалеко от Парижа, 6 февраля 1999 года началась конференция по урегулированию кризиса в Косово с участием делегаций от обеих конфликтующих сторон (косовских сепаратистов и Сербии). Инициаторами конференции выступили страны-члены т.н. “Контактной группы” (США, Великобритания, Франция, Германия, Италия и Россия).

Переговоры закончились провалом: 18 марта косовская делегация подписала соглашение с делегацией США и Великобритании, которое позже получило название “Соглашения Рамбуйе”, а сербская и российская стороны документ не приняли. Это было, пожалуй, впервые, когда Россия так открыто и недвусмысленно выступила против политики США и НАТО.

“Соглашение Рамбуйе” предусматривало, что Косово будет находиться под управлением НАТО как автономный район в составе Югославии (т.е. де-факто в Сербии). Для этого там будет размещено 30 тыс. военнослужащих НАТО для поддержания порядка. Сербская сторона (при поддержке России) выступила резко против размещения войск НАТО на своей (как они считали) территории, согласившись вместо этого лишь на присутствие невооруженных наблюдателей ООН.

Особое возмущение сербов вызвало требование предоставить военнослужащим и сотрудникам НАТО, которые будут размещены в Косово, иммунитет к югославскому (т.е. сербскому) законодательству. Впоследствии известный историк, профессор Кембриджа Кристофер Кларк сказал, что “ условия австро-венгерского ультиматума Сербии 1914 года кажутся мягкими по сравнению с этими требованиями НАТО”.

Ясно, что США и НАТО взяли курс на военное разрешение конфликта. Их можно было понять. К тому времени уже восемь лет на территории бывшей Югославии одна за другой шли войны, которых так или иначе начинала Сербия во главе с ее фактическим диктатором Слободаном Милошевичем.

Раз за разом Милошевич совершал военные преступления. Этнические чистки, разрушительные обстрелы мирных городов, убийства политических противников, коррупция и нарушения элементарных прав человека стали нормой за время его правления. К тому времени весь мир уже знал о расстреле мирных мусульман-боснийцев в Сребренице и варварской осаде хорватского Дубровника. И это далеко не полный перечень всех преступлений режима Милошевича.

То же самое Милошевич собирался повторить и в Косово. Более того: он уже начал это делать. В таких условиях мировое сообщество не могло молча смотреть на то, как в центре Европы будет уничтожена целая этническая группа - косовские албанцы.

Однако и у Москвы, которая поддерживала Белград, тоже были свои аргументы. С точки зрения Кремля АОК - это типичные сепаратисты, которые с оружием в руках ведут борьбу с законной и международно признанной властью и поэтому ни у России, ни у кого-либо другого, кто признает суверенитет и территориальную Сербии, нет другого выхода, как поддерживать позицию Милошевича.

Все это было так похоже на борьбу Ельцина с чеченским сепаратизмом, что у Кремля действительно не было другого выхода, кроме как на этот раз поддержать борьбу Белграда за территориальную целостность Сербии, в которой Косово было лишь “автономным краем” в ее составе, в то время как предыдущие войны Сербия развязывала против таких же как она союзных республик (Словения, Босния и Герцеговина и Хорватия), которые на равных с ней правах образовывали некогда единую Союзную Федеративную Республику Югославия (СФРЮ).

Кремль также не мог игнорировать и пресловутое “славянское братство”, которое, конечно, хоть и является, мягко выражаясь, спорной и спекулятивной идеологией, тем не менее владеет умами огромного количества россиян. И когда Сербия воевала, например, с Боснией, Хорватией или Словенией, то тема “славянского братства” не стояла так остро (скорее это было противостояние православных славян со славянами-католиками и славянами- мусульманами), в то время как в случае с Косово налицо был полный набор русского “патриота”: православные славяне вступили в бой с албанцами-мусульманами.

Справедливости ради нужно сказать, что лидеры косовских албанцев не вызывали (и не могли вызвать) никакой симпатии. Это были полукриминальные (а иногда и откровенно криминальные) персонажи, за которыми тянулся длинный шлейф обвинений в торговле оружием, человеческими органами, живыми людьми и наркотиками.

Достаточно сказать, что их лидер, Хашим Тачи, в настоящее время находится на скамье подсудимых в международном суде в Гааге по обвинению во всех этих преступлениях. Напомним, в этой связи, что обвинения в подобных уголовных преступлениях (напр. похищение людей, заказные убийства и т.д.) выдвигались и в адрес ряда чеченских полевых командиров.

Нельзя также сбрасывать со счетов и то, что в центре скандального дела “Mabetex”(которое в тот момент было в самом разгаре) стояла фигура албанца Бехджета Пацолли, который позже, в союзе с Хашимом Тачи, стал президентом Республики Косово, а потом долгое время возглавлял ее МИД.

Ведь, в конечном итоге, суть обвинений против Ельцина в рамках этого дела, состояла в том, что Пацолли платил членам его семьи взятки. Поэтому, если бы Ельцин в вопросе косовского урегулирования занял проалбанскую, антисербскую позицию (как этого хотели от него США и НАТО), то нельзя исключить того, что “патриотическая” оппозиция в Госдуме немедленно связала бы это с делом “Mabetex” и отмыться от обвинений в подкупе Ельцину было бы совсем непросто.

В жизни все переплетено и взаимосвязано. И есть какая-то невидимая связь между тем, что генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте, которая весной 1998 года начала расследование, легшее в основу дела “Mabetex”, уже в августе 1999 года была назначена главным обвинителем Международного трибунала ООН по бывшей Югославии (МТБЮ). И в результате, благодаря, в том числе, и ее усилиям, Слободан Милошевич, Хашим Тачи и многие другие югославские деятели той поры оказался на скамье подсудимых. Но раскрыть тайну этой почти мистической связи, нам, увы, уже не под силу…

Безусловно, в администрации Клинтона не хотели никакой конфронтации с Россией по этому поводу. Но и менять свою позицию под давлением Кремля тоже не собирались. Характерно, что именно к весне 1999 года были приурочено подписание некоторых довольно крупных контрактов и договоров между США и Россией на миллиарды долларов. Не исключено, что по замыслу американцев перспектива получения этих миллиардов должна была остановить Ельцина от открытого выступления против намерений НАТО военной силой принудить Милошевича оставить косовских албанцев в покое.

Можно еще долго перечислять все нюансы тогдашней ситуации вокруг проблемы Косово, но и перечисленного достаточно, чтобы сказать, что Кремль оказался на распутье и выбор правильной позиции в данной ситуации был непростой задачей.

Вскоре стало очевидно, что НАТО под руководством США собираются начать военную операцию против Сербии, суть которой будет состоять в ракетных и авиационных ударах по военной, транспортной, промышленной и энергетической инфраструктуре страны. И, поскольку Милошевич отказался прекратить военную операцию и вывести свои войска из Косово, то самое позднее в конце марта такой удар по Сербии был уже практически неизбежен.

В этой ситуации днем, 24 марта, состоялся телефонный разговор Ельцина с Клинтоном, в котором Ельцин еще раз настоятельно предлагал американскому президенту отказаться от военной операции в пользу продолжения дипломатического давления на Милошевича.

В ходе этого разговора Клинтон сказал Ельцину: “Я знаю, что вы не поддерживаете нас, но я хочу подчеркнуть: я сделаю все, что только возможно, чтобы не допустить, чтобы из-за наших разногласий пропало все то, чего мы добились и чего нам еще предстоит добиться вместе.”

Ельцин ответил так: “Боюсь, что это не получится… Нам необходимо попытаться спасти хоть что-то из того, чего нам удалось добиться. Но наш народ теперь будет значительно хуже относиться к США и НАТО. Я помню, как трудно было заставить людей и политиков в России по-другому относиться к Западу, к США. Мне это удалось, но теперь все это будет потеряно.”

Ельцин еще раз попросил Клинтона отказаться от бомбардировок «во имя нас с вами, во имя будущего наших стран, во имя безопасности Европы», предлагая встретиться и вместе разработать альтернативный план действий против Слободана Милошевича.

Но в тот же день, 24 марта, около восьми вечера по белградскому времени, НАТО нанесло удары по сербской системе ПВО, пунктам управления и связи югославских вооруженных сил и находящимся на черногорском побережье Адриатического моря радиолокационным станциям. Одновременно ракетным атакам подверглись военный аэродром в нескольких километрах от Белграда и крупные промышленные объекты в городе Панчево, находящемся менее чем в двадцати километрах от столицы.

Позже, вечером того же дня, авиация НАТО подвергла бомбардировкам Белград, Приштину, Ужице, Нови-Сад, Крагуевац, Подгорицу и другие города. Всего было поражено пятьдесят три цели. В большинстве крупных городов Сербии и Черногории впервые после Второй мировой войны было объявлено военное положение.

В это же время премьер России Примаков летел в США на переговоры с американской администрацией и МВФ по поводу тех самых многомиллиардных договоров, о которых мы писали чуть выше. Уже в полете, ему прямо в самолет позвонил вице-президент США Эл Гор и сообщил, что НАТО начало бомбардировки Сербии. Тогда Примаков принял решение развернуть самолет и отменить свою поездку. Вот как газета “Коммерсантъ” прокомментировала этот его маневр:

“15 000 000 000 долларов потеряла Россия благодаря Примакову.

Евгений Примаков уже в самолете, летящем в Вашингтон, отменил свой визит в США. Тем самым премьер-министр России сделал свой выбор — выбор настоящего коммуниста. Большевика, готового полностью пренебречь интересами своей Родины и народа в угоду интернационализму, понятному только ему и бывшим членам КПСС.

Евгений Примаков в Америке должен был договориться о выделении России кредита МВФ почти в $5 млрд. Он должен был добиться от США согласия на реструктуризацию долгов, которые наделали коммунистические правительства СССР. Он должен был подписать с США договоры, принципиально важные для национальной экономики,— разблокировать урановую сделку (это могло принести $4 млрд), увеличить квоты на запуск американских спутников российскими ракетами ($2 млрд), подписать соглашение о кредите для лизинга сельскохозяйственной техники ($1 млрд), подписать соглашение о поставках российской стали на американский рынок. Точную сумму назвать сложно, но после разворота премьерского самолета в небе над северной Атлантикой Россия потеряла никак не меньше $15 млрд.

Вывод один: поддержка близкого Примакову по духу режима Милошевича оказалась для него нужнее и понятнее, чем нужды собственной страны. Все так просто. Только, вернувшись в Москву, премьер-министр потеряет всякое право смотреть в глаза тем старикам, которым он еще осенью обещал полностью выплатить пенсии. Их деньги он отдал сербским полицейским и албанским сепаратистам-террористам, воюющим друг с другом. Здесь, в Москве, ни он, ни его некомпетентные коммунисты-заместители больше не имеют права что-либо говорить о поддержке национальной промышленности. Те деньги, которые российский бизнес мог заработать сам (а не получить с печатного станка правительства и ЦБ), Примаков отдал Милошевичу. Зато Примаков получил огромный политический авторитет — среди пары сотен депутатов-коммунистов. Милошевич, который сдастся через пару дней натовских бомбардировок (как это уже было в Боснии), забудет своего российского брата через несколько часов после возобновления переговоров с Западом — такое уже случалось неоднократно. Зато коммунисты могут теперь вручить главе правительства пожизненный партбилет КПРФ: только истинный коммунист мог продать свой 146 миллионный народ ради братьев по вере, неважно — партийной или духовной.

Для полноты картины Евгению Примакову нужно было не отменять визит в воздухе между Шенноном и Вашингтоном. Ему нужно было завернуть на Кубу и встретиться, к примеру, с Фиделем Кастро. Друзьям всегда найдется о чем поговорить. Другой вопрос, что Примаков больше не может называть себя премьер-министром России, страны, интересы которой он продал.”

Мы в очередной раз вынуждены прибегнуть к обширному цитированию газеты “Коммерсантъ” и для этого у нас опять есть веские причины. Дело в том, что “Коммерсантъ” в то время без сомнения являлся главной газетой страны, своеобразным символом новой, свободной России. Сотрудники этой газеты всегда гордились тем, что они работают в свободном СМИ, без цензуры и указаний сверху.

И каково же было удивление и сотрудников газеты и ее читателей, когда после публикации статьи «15 000 000 000 долларов потеряла Россия благодаря Примакову» шеф-редактор Издательского Дома «Коммерсантъ» Раф Шакиров публично извинился за нее перед премьером.

За эти извинения он был уволен гендиректором «Ъ» Леонидом Милославским, который, в свою очередь, буквально через неделю был уволен тогдашним владельцем «Ъ» Владимиром Яковлевым.

А 9 августа 1999 года, после официального объявления о покупке ИД «Коммерсантъ» Борисом Березовским, Шакиров был уволен окончательно, а Милославский вернулся на должность гендиректора. И лишь потом выяснилось, что Березовский, через подставных лиц купил эту газету еще в начале лета.

Очевидно, что после вызванного этой публикацией скандала Березовский сделал Яковлеву “предложение, от которого тот не смог отказаться”. Эта довольно скандальная история хорошо иллюстрирует особенности “свободы слова” характерные для эпохи “позднего Ельцина” и т.н. “Семьи”.

В демократических кругах сразу после “разворота на Атлантикой” появилось было мнение, что это решение Примаков принял самостоятельно, без консультаций с Ельциным и даже вопреки его воле. Но 30 марта, в выступая с ежегодным “Посланием к Федеральному собранию”, Ельцин развеял все сомнения на этот счет, четко заявив:

“Югославский кризис еще раз показал обоснованность нашего последовательного неприятия расширения НАТО на Восток. Неприемлемы и попытки НАТО подменить собой ООН, ОБСЕ и навязывать силовые решения в Европе и за ее пределами. От того, как скоро НАТО осознает пагубность силового выбора, сделанного в отношении независимой, никому не угрожающей Югославии, зависит "размораживание" наших отношений с альянсом. С НАТО - агрессором нам не по дороге.

Значительное внимание придаем нормализации российско - американских отношений, возвращению к конструктивному взаимодействию. Оно должно стать важнейшим фактором мировой политики в XXI веке. Мы переживаем сегодня непростой этап отношений, кое-кто прямо провоцирует нас на новую конфронтацию. Трагическая ошибка американского руководства в косовском вопросе не должна обернуться затяжным кризисом в российско - американском партнерстве. Наш общий долг - сохранить все то позитивное, что было накоплено за последние годы. Для сотрудничества создан эффективный механизм, есть солидный опыт совместного урегулирования международных конфликтов и снятия возникающих двусторонних проблем.”

С прежней прозападной политикой было покончено. Россия ясно противопоставила себя и США и НАТО. Все тот же “Коммерсантъ” в тот же день, 30 марта, комментируя позицию Ельцина относительно пресловутого “разворота” констатировал: ”... у премьера появилась возможность пойти навстречу коммунистам. Он был полностью уверен в том, что демонстративный отказ встретиться с американским президентом коммунистам понравится.

И коммунистам действительно понравилось. Они полностью поддержали решение Примакова. Мало того, оказалось, что Примаков оказал услугу и Ельцину лично. Поворот самолета впервые за многие годы позволил главе государства выступить заодно с нижней палатой парламента. А для Кремля сейчас это очень важно, ведь скандал с генеральным прокурором Скуратовым, в котором, судя по всему, замешано ближайшее окружение Ельцина и даже его дочь, сделал импичмент как никогда реальным.”

Часть 2

За неделю до начала натовских бомбардировок Сербии, 17 марта, Совет Федерации приступил, наконец, к рассмотрению вопроса об отставке Генерального прокурора России Юрия Скуратова.

Еще утром Скуратов приехал в верхнюю палату парламента и выступил там. Он ничего не сказал о деле “Mabetex” и, по его словам, силами, которые побудили его написать заявление об отставке, были люди, действовавшие на рынке ГКО. Он говорил о “нескольких депутатах Госдумы, двух бывших вице-премьерах, некоторых действующих министрах и известных олигархах”. Скуратов, правда, при этом не назвал никаких имен, но уверенно заявил, что именно они "вбили клин между ним и президентом". Заодно он подтвердил слухи о существовании видеокассеты с компроматом на себя.

Выступление Скуратова можно было считать в какой-то мере и отчетом о работе, проделанной им за три с половиной годы пребывания на посту генпрокурора. На упреки в отсутствии результатов по наиболее громким т.н. “резонансным” убийствам, он никак не отреагировал, но при этом пообещал, что все эти дела обязательно будут раскрыты, в том числе убийство журналиста Дмитрия Холодова (убит в 1994 году) и… даже убийство протоиерея Александра Меня (убит в 1990 году).

После этого Скуратов снова заговорил о причинах отставки. Он признался, что своим заявлением он хотел привлечь внимание Президента к тому, что творится в стране. Своей цели он добился: президентское внимание было привлечено. Казалось бы теперь можно это заявление отозвать, но как быть с тем, что Ельцин его отставку уже принял?

То есть Скуратова следовало понимать так, что его демарш с заявлением предполагал, что Ельцин кинется уговаривать его остаться. Но все пошло не по плану и возникло вот такое недоразумение… Или, как сказал бы Ельцин “загогулина”... Поэтому Скуратов стал искать поддержки у губернаторов: "…Я не откажусь от работы, если вы окажете мне доверие…"

Начались прения. Члена Совета Федерации (все сплошь - губернаторы, президенты и главы законодательных собраний субъектов федерации или, как их тогда стали называть - “сенаторы”) в основном поддержали Скуратова, особо отметив его откровенность. Многие прямо называли его жертвой интриг. Отвечая на вопросы, Скуратов заявил, что он подчинится любому решению верхней палаты. Этот ответ всем сенаторам почему-то очень понравился, хотя, с другой стороны, куда ему было деваться? Разве у него был вариант не подчиниться?

В результате Совет Федерации проголосовал против отставки Скуратова с поста Генпрокурора России. Голосование было тайным. "За" отставку высказались только шесть сенаторов. Трое воздержались. Остальные были "против".

После голосования Скуратов сказал, что намерен теперь добиваться новой встречи с президентом. Об этом он сообщил журналистам, покидая верхнюю палату парламента. Так же он заявил, что после того, как представление Ельцина об его отставке не нашло поддержки в Совете Федерации, он не видит необходимости отзыва своего прежнего заявления об отставке, написанного еще в начале февраля.

В кулуарах, выступая перед журналистами, спикер верхней палаты парламента Егор Строев (орловский губернатор) высказал мнение, что на решение Генпрокурора Скуратова остаться в своей должности повлияла та волна угроз и компромата, которая вылилась накануне на телеэкранах. По мнению Строева, этот компромат вызвал у Скуратова обратную реакцию. Говоря же о своем отношение к этому делу, Строев сказал, что со Скуратовым “случилась беда” и поэтому Совет Федерации оказал ему поддержку “в трудную минуту”.

Строев также сообщил, что он еще не говорил с Президентом на эту тему, и особо подчеркнул, что "отставка Скуратова - это вопрос Президента. У него есть право, как и в прошлый раз по Алексею Казаннику, предлагать отставку еще и еще раз.

Такой поворот событий ясно показал, что во-первых, прошедшие полтора месяца не прошли для Скуратова даром: он, собравшись с силами, все-таки решил еще побороться за место генпрокурора. Но при этом, он не хотел идти на прямую конфронтацию с президентом и его окружением. Поэтому-то и предложил устраивающую всех (как ему казалось) версию про интриги неких анонимных чиновников и олигархов.

Во-вторых, стало ясно, что Совет Федерации решил использовать случай со Скуратовым для того, чтобы перераспределить (хотя бы отчасти) властные полномочия в свою пользу и показать президенту что сенаторы являются реальной силой, с которой теперь Ельцин вынужден будет считаться.

Для сенаторов не было тайной наличие скандальной видеозаписи с амурными похождениями Скуратова. О ней в своем выступлении говорил и сам Скуратов. Более того, во избежании недоговоренностей, еще до заседания администрацией президента каждому сенатору в частном порядке была передана кассета с этой записью. Но это никак не повлияло на итоговое решение верхней палаты. “С человеком случилась беда” - вот был их вердикт, озвученный Строевым.

Ответ Кремля был молниеносным: поздним вечером того же дня (17 марта) по каналу “Россия” показали видеозапись со сценами секса “человека, похожего на генерального прокурора” с двумя проститутками. Все, о чем вот уже почти два месяца шепталась вся Москва, стало достоянием гласности.

В 2019 году, Валентин Юмашев дал журналистке Наталье Ростовой интервью. Вот выдержка из него, касающегося данного вопроса:

“НР: … А администрация принимала участие в этом решении – показать пленку?

ВЮ: Конечно. Принимала. Конечно, решение показать эту пленку было принято в Кремле, потому что это, вообще-то, – генеральный прокурор.

НР: Чем руководствовалась администрация?

ВЮ: Администрация руководствовалась тем, что генеральный прокурор был связан с криминальными структурами, которые поставляли генеральному прокурору проституток. Такой генеральный прокурор не может руководить генеральной прокуратурой. На мой взгляд, это настолько очевидно, что даже смешно обсуждать.

НР: Я правильно помню, что именно в этот момент говорили о том, что генеральный прокурор завел какие-то дела в отношении «Семьи»?

ВЮ: Да, это в тот момент говорилось. Но понятно, что генеральный прокурор как-то должен был оправдываться, ему нужно было как-то защищаться, поэтому он пытался перевести дело с проституток на дело Mabetex.

НР: То есть пленка не была местью за Mabetex?

ВЮ: Ну конечно, нет! Если бы он не спал с проститутками, то прекрасно бы и дальше оставался генеральным прокурором, продолжал расследовать свои уголовные дела, в том числе и дело Mabetex. Почему я говорю, что дело Mabetex – полная туфта? Все подробности этого дела ему известны до деталей. И после того, как он ушел, он издал книжку, в которой нет ни одного факта, ни одной детали, что там «Семья» или не «Семья» украла.”

Если судить по этому интервью, позиция Юмашева проста и понятна: прокурор связан с криминальными структурами, он спит с проститутками, такой человек не может возглавлять прокуратуру. Дело “Mabetex” - “полная туфта” потому, что за все это время не было предъявлено никаких доказательств.

В другом интервью (в документальном сериале Яна Визинберга “Непрошедшее время”) Юмашев более подробно рассказывает о своем отношении к делу “Mabetex”: “.... вот эта нелепая, я бы даже сказал - дурацкая история с карточками семьи Ельциных, она случилась по вине управляющего делами администрации президента Павла Павловича Бородина. При этом он искренне хотел сделать что-то там хорошее-доброе-полезное. Но подставил и Бориса Николаевича, и Наину Иосифовну, и Лену с Таней по полной.

class="book">Он приехал в резиденцию к Борису Николаевичу с карточками и вручил Наине Иосифовне, Лене, Тане карточки, со словами, что там находится деньги за гонорары Бориса Николаевича. Ну, и они честно стали (кто-то больше, кто-то меньше) тратить эти деньги, которые лежали на карточках, покупать что-то в магазинах, снимать что-то с этих карточек.

Ну и, конечно, когда… в тот момент, когда они узнали, что… когда этот скандал начал разворачиваться, они узнали, что это деньги, которые не за книгу, а от компании “Mabetex”... через какие-то там проводки… мгновенно они прекратили пользоваться этими карточками, мгновенно они (уже на самом деле из денег Бориса Николаевича за гонорар) погасили все свои траты, которые они сделали за все эти месяцы…”

Любой непредвзятый человек скажет, что даже того, что сказал Юмашев, уже достаточно, чтобы не считать дело “Mabetex” туфтой. К тому же само его объяснение порождает больше вопросов, чем дает ответов.

Всякий, кто имеет банковскую карту, знает, что ее невозможно получить не открыв счет в банке. А счет в банке на чье-то имя совершенно немыслимо открыть без участия самого человека. Он должен заполнить анкету, поставить свою подпись под заявлением на открытие счета и т.д. Даже если предположить, что тогда, в 1998 году, банковский комплаенс был не такой строгий как сегодня, все равно представить себе сцену, когда Бородин приходит и вручает ничего не подозревающим членам семьи Ельцина банковские карты - невозможно. К тому же непонятно: каким образом Юмашев узнал о таких деталях дела “Mabetex”, если (как он утверждает) никогда никаких фактов о коррупции в семье Ельцина в рамках этого дела публике предъявлено не было?

Также удивительно, что Юмашев считает достаточным основанием для снятия с человека всех обвинений в коррупции простой возврат взятки уже после того, как его в ней уличили. Это выглядит несколько наивно для такого серьезного и опытного человека, каким мы его знаем.

К тому же замещение взятки деньгами из гонорара Ельцина поднимает вопрос об этих гонорарах. И тут опять оказывается, что вопросов больше, чем ответов. За годы, в которые он получал гонорары за свои книги, он не публиковал деклараций о доходах. Вообще, за все годы своего президентства, Ельцин лишь дважды опубликовал декларацию о доходах: в 1996 году (доход составил 243 тысячи рублей) и в 1997 году (доход составил 1 млн. 950 тыс. рублей). По странному стечению обстоятельств, именно в эти годы не вышло ни одной его книжки.

К моменту возбуждения дела “Mabetex” у Ельцина были опубликованы две книги: “Исповедь на заданную тему” (1990) и “Записки президента” (1994). Про гонорар за первую книгу вообще ничего неизвестно. Есть лишь сказанная в личном разговоре фраза Юмашева про то, что это были миллионы долларов. А что касается второй книги, то здесь он был более конкретен. Вот соответствующий отрывок из того же интервью Ростовой:

“ НР: Вторую книгу помогал издавать Березовский, правильно?

ВЮ: Со второй книгой я сделал что-то типа тендера. Я предложил ее нескольким российским издателям, в том числе Артему Боровику, мы с ним вместе работали в «Огоньке», у него было крупное издательство «Совершенно секретно». Наибольшую сумму предложил Березовский, и русскую версию книги издавал он.”

В сети циркулирует несколько версий относительно гонорара, который Березовский заплатил Ельцину за вторую книгу. Оценки колеблются от 3 до 9 млн. долларов. Но вот что сказал по этому поводу сам Березовский в интервью Юрию Фельштинскому: « Петр Авен познакомил меня с Юмашевым на предмет поддержки Ельцина, которого я тогда лично не знал, на предмет написания книги. Меня эта идея заинтересовала. С президентом я познакомился. Выпуск книги Ельцина был профинансирован «ЛогоВАЗом» и «АвтоВАЗом» – несколько сотен тысяч долларов. Мы создавали не преференцию президенту, а коммерческий проект. Книга вышла. Мы вложили деньги и полностью их вернули».

И уж тем более неизвестно сколько получил Ельцин за зарубежные издания своих трудов. Это вообще тайна за семью печатями. Что было бы нормально для частного лица. Но в случае с действующим президентом отсутствие публичной информации о его доходах - это (как минимум) хороший повод для парламентского расследования…

Вообще ситуация с освещением этого вопроса выглядит парадоксально: сам выпуск ельцинских мемуаров широко рекламировался в прессе, а вот к гонорарам за них она ни разу не проявила никакого интереса. Это тем более удивительно, на фоне истерии, поднятой “свободными журналистами” в ходе т.н. “дела писателей” в 1997 году.

По странному стечению обстоятельств, в конце именно этого, 1994 года, Ельцин передал в управление Березовского первый телевизионный канал страны и, вдобавок, дал ему возможность без всякого тендера получить 50% - 1 акция этого канала в собственность. А на следующий год, вопреки позиции премьера Черномырдина, он выделил из состава “Роснефти” компанию “Сибнефть”. Что с не произошло дальше - всем хорошо известно.

Разумеется, мы ни в коей мере не утверждаем, что выплата гонорара Ельцину и эти события как-то взаимосвязаны. Для этого нужны весомые доказательства, которых у нас нет. Но и говорить о том, что все обвинения Ельцина в коррупции - это “туфта” и одни лишь интриги политических противников - тоже не станем. В любом случае, мы считаем, что Скуратову было что расследовать и даже перечисленных выше фактов достаточно, чтобы не считать все это дело высосанным из пальца (как это делает Юмашев).

И самое, на наш взгляд, важное: Юмашев говорит, что Скуратов вынужден был оправдываться и поэтому стремился сместить внимание общественности с “дела Скуратова и протитуток” на “дело Mabetex”. Это хронологически неверно, поскольку в момент возбуждения “дела Mabetex”, 8 октября 1998 года, Скуратов, благодаря показаниям Туровера, уже располагал всеми материалами про истинное происхождение полученных семьей Ельцина от Бородина денег, но при этом даже еще не подозревал о существовании компрометирующих его (Скуратова) видеозаписей. О том, что такие записи существуют, он узнал 1 февраля, в кабинете Бордюжи, после чего и написал свое первое заявление об отставке.

Кроме того, Скуратов, ни до выступления в Совете Федерации 17 марта, ни в ходе этого выступления ни разу не упомянул о наличии коррупционных подозрений в отношении семьи Ельцина. Хотя к тому времени Москву уже будоражили слухи и про видеозапись и про банковские карты. Напротив, он ссылался на каких-то анонимных олигархов и чиновников, но не сделал даже намека в адрес президента и его семьи. Таким образом ничьего внимания он никуда не хотел “смещать”.

Ситуация резко изменилась после показа скандальных видеозаписей в ночь с 17 на 18 марта. Уже на следующий день утром, 18 марта, Скуратова пригласили к президенту. К тому времени администрация президента уже даже не пыталась скрывать (в том числе и от своих противников), что состояние здоровья Ельцина оставляет желать лучшего. Поэтому Скуратова вызвали прямо в Центральную Клиническую Больницу (ЦКБ), где располагался в тот момент “кабинет” Ельцина.

Скуратов подробно рассказал об этом визите в своей книге “Вариант дракона”. Вот как это (по его описанию) происходило: пока он ехал в больницу к Ельцину, в машину к нему каким-то чудом дозвонилась журналистка НТВ и попросила прокомментировать ночной показ пленки по РТР.

“Считаю, что это - форма давления в связи с расследованием крупного уголовного дела” — сказал Скуратов. “Какого дела?” - заинтересовалась журналистка. “Дело швейцарской фирмы «Мабетекс». А давление на меня оказывают те, кто боится этого расследования” - ответил он. Так впервые на всю страну им была названа эта фирма. Дальше Скуратов пишет: “Сказать больше я ничего не мог, не имел рава…”

То есть по версии Юмашева, Скуратов начал раскручивать дело “Mabetex” с тем, чтобы отвлечь внимание публики от своего скандала с протитутками. А версия Скуратова состоит в том, что скандал с протитутками был начат Семьей, с целью помешать ему расследовать дело “Mabetex”. Кто из них прав, а кто - нет, вы, дорогие наши читатели, решайте сами.

В ЦКБ, первым человеком, которого он увидел был Юрий Крапивин — начальник Федеральной службы охраны. Он тут же начал с ним разговор о смене охраны генпрокурора. Подобный разговор Крапивин уже вел со скуратовым еще в начале февраля (видимо после того, как Скуратов написал свое заявление об отставке). Тогда Скуратову резко оказался и это не получило продолжения.

В этот раз Скуратов сказал Крапивину: “Юрий Васильевич, я уже предупреждал вас в прошлый раз: если вы поменяете мне охрану, я объявлю об этом всенародно и выскажу свои соображения по поводу того, зачем вы это делаете. Вы этого хотите?” Скуратов пишет: “Лицо Крапивина сразу сделалось кислым, и он от меня отстал.”

Тут нужно пояснить, что смена государственной охраны имеет важный подтекст, который лучше всего автору этих строк когда-то давно объяснил Чубайс: “Госохрана легко превращается в конвой”.

В палате-кабинете Ельцина Скуратова встретили трое: сам Ельцин, Примаков и Путин. Далее процитируем выдержки из книги Скуратова: “На столе перед ним лежала видеокассета с приключениями «человека, похожего на генпрокурора» и тощенькая папочка с материалами. Он ткнул пальцем в торец стола, где стоял стул. Сам он сидел за столом в центре, вертел в пальцах карандаш, постукивая им по видеокассете. У стола же, по одну сторону, лицом ко мне, сидел Примаков, по другую, как-то странно съежившись и натянув пиджак на сухой спине так, что были видны острые лопатки, - Путин. Ельцин откинулся на спинку кресла, отдышался и произнес: “Вы знаете, Юрий Ильич, я своей жене никогда не изменял…”

Такое начало меня обескуражило, но не больше. Я понял: говорить что-либо Борису Николаевичу, объяснять, доказывать, что кассета вообще не может быть предметом официального обсуждения, бесполезно. Откуда вы взяли, господа, эту кассету? Вы же становитесь соучастниками преступления. Что вы делаете? Со-у-част-ни-ки.

И вдруг до меня, как сквозь вату, доходит голос президента: “Впрочем, если вы напишете заявление об уходе, я распоряжусь, чтобы по телевизионным каналам прекратили трансляцию пленки.”

Это же элементарный шантаж, за это даже детей наказывают, не только взрослых. Я смотрел на президента, но краем глаза, каким-то боковым зрением, заметил, что Примаков и Путин с интересом наблюдают за мной, Путин даже шею вывернул… “В такой ситуации я работать с вами не намерен”, — произнес тем временем президент, — “и не буду” Я молчу, президент тоже молчит.

“Борис Николаевич, вы знаете, кто собирается меня увольнять?” - наконец сказал я. “Коррупционеры. Мы сейчас, например, расследуем дело по «Мабетексу». Там проходят знаете кто?.. — Я назвал Ельцину несколько фамилий. — Это они все затеяли. Они!”

“Нет, я с вами работать не буду”, - упрямо повторил президент. В разговор, понимая, что дальше молчать нельзя (я могу перехватить инициативу у Ельцина) включился Путин: “Мы провели экспертизу, Борис Николаевич, — сказал он президенту, кассета подлинная.” Не может этого быть! Я даже растерялся — ведь экспертизы обычно проводятся в рамках уголовного дела… Но дела-то никакого нет.

“Тут есть еще и финансовые злоупотребления”, — добавил Ельцин…. Я почувствовал, что у меня даже голос дрогнул от неверия в то, что я услышал: “Борис Николаевич, у меня никогда не было никаких финансовых злоупотреблений. Ни-ког-да. Ни-ка-ких. Можете это проверить!” В разговор включился Примаков….

Что меня больше всего удивило в этом разговоре? Не кассета. Другое. Первое — игнорирование правовой стороны дела: никакие законы для высшей власти не существуют. Второе: неуважительное отношение к Совету Федерации. Ведь эта разборка происходила на следующий день после его заседания, она возникла как следствие, как сюжетное противодействие, если хотите, тому, что уже случилось. Третье: нежелание «семьи» дать мне возможность переговорить один на один с президентом. Для этого и были подключены Примаков и Путин. Хотя я готовился к беседе наедине…

- Надо написать новое заявление об отставке - сказал Ельцин.

- И чем его мотивировать? Совет Федерации же только-только принял решение.

- Пройдет месяц… На следующем своем заседании Совет Федерации рассмотрит новое заявление…

- Но это же будет неуважение к Совету Федерации!

Ельцин в ответ только хмыкнул. Понятно, где он видит этот Совет Федерации. В голове у меня словно бы молоточки какие забарабанили, от их звонких ударов даже заломило виски. «Что делать… что делать… что делать? Надо как-то выиграть время. Но как?» …Примаков сказал: “Юрий Ильич, надо уйти. Ради интересов прокуратуры. Да и ради своих собственных интересов.”

В тот момент Скуратов считал, что ему нужно выиграть время. Скоро в Россию по его приглашению должна была приехать Карла дель Понте. Она должна привезти дополнительные материалы по делу “Mabetex”. Он считал, что это позволит довести это дело до такой стадии, когда его уже нельзя будет “развалить”. В любом случае он понимал, что без очередного заседания Совета Федерации не обойтись. Далее, опять процитируем Скуратова:

“- Борис Николаевич, следующее заседание Совета Федерации запланировано на 6 апреля. Если я напишу заявление сейчас, то произойдет утечка информации, прокуратура за это время просто развалится… Я напишу заявление сейчас, но дату поставлю апрельскую, 5 апреля — самый канун заседания Совета Федерации. За это время я смогу разобраться со швейцарскими материалами… Это очень важно.

- Ладно, расследуйте то, что начато, а заявление датируйте 5 апреля.”

Скуратов был уверен в том, что если он не напишет заявления, то против него будут приняты жесткие меры. “Вплоть до физического устранения - от киллерского выстрела до наезда на мою машину какого-нибудь огромного, груженого кирпичами грузовика: эти ведь методы освоены в современном мире, в том числе и российском, в совершенстве. Ну, а уж насчет того, чтобы отстранить меня от должности указом, то тут уж, как говорится, Борису Николаевичу сам Бог велел…”

Важная, на наш взгляд деталь, которую отметил Скуратов: “Пока мы вели разговор, Борис Николаевич взялся за сердце, вяло приподнял руку, поморщился, одна половина его лица потяжелела, и он, хрипло дыша, вышел из комнаты. За окном продолжало светить, ликовать радостное весеннее солнце. Я заметил, как лица Примакова и Путина напряглись. Через десять минут Ельцин вернулся, снова сел в кресло.

Когда я написал заявление, Примаков и Путин с облегчением вздохнули. Со стола президента заявление перекочевало в сейф. Президент сказал: “Пусть оно полежит у меня в сейфе. Здесь не пропадет.” Вот при каких обстоятельствах Скуратов написал свое второе заявление об отставке.

Впоследствии Юмашев будет упорно отрицать любую связь Путина с увольнением Скуратова и делом “Mabetex”. (Эксперты ФСБ только лишь провели экспертизу видеозаписи на ее подлинность и больше ничего - всегда утверждал он). Так же никто из официальных лиц ни разу не ответил на казалось бы элементарный вопрос: откуда в администрации президента появилась эта скандальная видеозапись о секусуальных утехах генерального прокурора России. Впрочем, и без ответов понятно, что тут вариантов немного…

Часть 3

На следующий день, 19 марта, Ельцин подписал указ об увольнении Николая Бордюжи с поста главы администрации президента и секретаря Совета безопасности. По официальной версии - "в связи с переходом на другую работу".

Из этого указа видно, что виновника провала голосования по отставке Скуратова в Совете Федерации 17 марта нашли довольно быстро: этим человеком стал Бордюжа. Он “не дожал вопрос” и на нем поставили крест: “человек не решает вопросы”. Для кремлевского чиновника - это приговор. “Решать вопросы” (неважно как) - главная доблесть и главное качество, которые необходимо для карьеры в Кремле.

И хотя на вопросы отвечают, а решают проблемы, но на кремлевском сленге “решать вопросы” - это и есть суть работы любого высокопоставленного чиновника, тем более - руководителя администрации президента. Бордюжа “решать вопросы” так и не научился. Он поверил Скуратову и ему казалось, что они обо всем договорились еще 2 февраля.

17 марта, когда Совет Федерации отклонил представление Ельцина об отставке Скуратова, Бордюжа предложил подумать на тем, как все уладить и каким-то образом помирить Скуратова и Ельцина. Это предложение было категорически отвергнуто Семьей. Примирения со Скуратовым быть не могло. Нельзя было оставлять у власти человека, располагающего таким (!) компроматом на Ельцина. Оставить Скуратова генпрокурором означало всегда находится под риском шантажа с его стороны. Поэтому не случайно, что 18 марта, на встрече Ельцина со Скуратовым, Бордюжи не было. Хотя присутствие руководителя администрации президента было бы логичнее, чем премьера и уж тем более - директора ФСБ.

Еще говорят, что Бордюжа был категорически против демонстрации по центральному телевидению видеопленки с “человеком, похожим на генерального прокурора” даже после того, как Совет Федерации оставил Скуратова в его кресле. И когда пленка все-таки была показана, сам написал заявление об отставке. Но так это или нет узнать теперь уже не представляется возможным.

Замена Бордюже была найдена довольно быстро: на его место назначили его заместителя по экономическим вопросам Александра Стальевича Волошина. Волошин до перехода в администрацию президента был одним из топ-менеджеров Березовского и возглавлял у него небезызвестную компанию AVVA. В Кремле он справедливо считался креатурой Юмашева.

На фотографии из архива Фонда Ельцина, сделанной в день назначения, 19 марта, Ельцин жмет руку Волошину и они оба улыбаются. Ельцин одет по-домашнему, в вязаном пуловере. Сфотографировались они явно не в кремлевских интерьерах. Видимо назначение нового главы своей администрации (как и встречу со Скуратовым) Ельцин тоже сделал не выходя из больницы, в своей палате.

Нельзя сказать, что Ельцин хорошо знал Волошина, ведь тот появился в администрации президента лишь за полгода до этого. Но, видимо, рекомендации Юмашева ему оказалось достаточно, чтобы назначить на самый пожалуй важный в тот момент пост в стране человека, которого он впервые увидел всего несколько месяцев назад.

Хорошо ли к тому моменту знал Волошина сам Юмашев - тоже большой вопрос. Не исключено, что в сентябре 1998 года (когда он взял Волошина к себе заместителем) ему, в свою очередь, оказалось достаточно рекомендации Березовского.

Но в последние несколько недель перед назначением Волошин много контактировал с Ельциным, поскольку готовил его очередное Послание Федеральному Собранию, которое было назначено на 30 марта. Этого оказалось достаточно, чтобы Ельцин легко согласился с предложенной кандидатурой.

Это назначение хорошо иллюстрирует кадровую политику, которую проводил Ельцин в последний год своего правления. Видимо это было напрямую связано с состоянием его здоровья и общей усталостью которая на него навалилась.

Впрочем он и раньше был способен на такого рода авантюры. Достаточно вспомнить хотя бы назначение Гайдара и всей его команды. Хотя тогда он был полон сил и энергии и наверняка свято верил в то, что он сможет контролировать эту группу юных “завлабов”. Но на что он рассчитывал в марте 1999 года, находясь в больничной палате, уставший и больной, мы, наверное, уже никогда не узнаем.

30 марта, выступая с Посланием перед Федеральным собранием, Ельцин дал довольно подробный и объективный анализ причин августовского кризиса 1998 года, а также наметил дальнейший путь экономических реформ (к тому времени, по большей части, уже чисто декларативных). Также он выступил категорически против любых попыток изменить Конституцию, заявив, что она еще далеко не исчерпала свой потенциал.

Анализируя международную обстановку он, сказал, что “...Югославский кризис еще раз показал обоснованность нашего последовательного неприятия расширения НАТО на Восток. Неприемлемы и попытки НАТО подменить собой ООН, ОБСЕ и навязывать силовые решения в Европе и за ее пределами. От того, как скоро НАТО осознает пагубность силового выбора, сделанного в отношении независимой, никому не угрожающей Югославии, зависит "размораживание" наших отношений с альянсом. С НАТО - агрессором нам не по дороге.

Значительное внимание придаем нормализации российско - американских отношений, возвращению к конструктивному взаимодействию. Оно должно стать важнейшим фактором мировой политики в XXI веке. Мы переживаем сегодня непростой этап отношений, кое-кто прямо провоцирует нас на новую конфронтацию. Трагическая ошибка американского руководства в косовском вопросе не должна обернуться затяжным кризисом в российско - американском партнерстве. Наш общий долг - сохранить все то позитивное, что было накоплено за последние годы…

Приоритетным для нашей и международной безопасности, особенно в период обострения обстановки в мире, является продолжение процесса сокращения стратегических ядерных вооружений. После ратификации Договора СНВ-2 Россия и США смогут приступить к переговорам по еще более низким уровням стратегических вооружений в рамках Договора СНВ-3. При этом будем решительно отводить опасные попытки подорвать Договор по ПРО, что не только разрушило бы глобальную структуру военной стабильности, но и привело бы к неконтролируемому распространению оружия массового уничтожения и средств его доставки…”

Ельцин вот уже шестой год обещал американцам, что договор СНВ-2, подписанный им еще вместе с Джорджем Бушем-старшим в январе 1993 года, будет наконец ратифицирован Госдумой. Но всякий раз что-то мешало. То его же генералы вели среди депутатов закулисную агитацию против этого договора, то Зюганов, в рамках предвыборной кампании решил разыграть антиамериканскую карту, то теперь операция НАТО против Югославии полностью уничтожила хоть какие-то шансы на прохождение этого договора через российский парламент.

Глядя из сегодняшнего дня, понятно, что скорее всего шансов на ратификацию этого договора не было никогда. Можно спорить о том, насколько прокоммунистическими были все созывы Госдумы, начиная с декабря 1993 года. Но то, что она никогда не была прозападной и проамериканской - это не подлежит сомнению. Коммунисты с жириновцами и аграриями конролировали нижнюю палату и в 1993 и в 1995 годах и в этих условиях ратификация ими договора СНВ-2 была крайне маловероятна.

К тому же, после назначения в начале 1996 года министром иностранных дел “державника” Примакова (место “западника” Козырева) и в МИДе исчезли энтузиасты этой ратификации. Там предпочитали держать ситуацию с этим договором подвешенной и иметь возможность в любую минуту из него выйти. (Что, разумеется, сделать значительно проще, если договор не ратифицирован).

Но Ельцину, тем не менее, удалось убедить Клинтона в том, что Госдума в шаге от ратификации и он, Ельцин, предпринимает титанические усилия, чтобы это произошло. В действительности, в условиях молчаливого саботажа со стороны военных и МИДа, сам Ельцин ничего в Думе пробить не мог. Возможно даже, что его вмешательство в этот процесс лишь затруднило бы его решение, ведь коммунисты в те времена не глядя торпедировали любые инициативы Ельцина, лишь только они узнавали, что они исходят от него.

Натовские бомбардировки Югославии сняли с плеч Ельцина огромный груз: с этого момента невыполнение всех своих обещаний по ратификации договора СНВ-2 он мог объяснить тем, что Америка сама уничтожила любую возможность это сделать. Теперь, в разговорах с Клинтоном, Ельцин трагически сообщал ему, что он был в шаге от компромисса с Думой, они уже почти обо всем договорились, но ты, друг Билл, сам все испортил. Теперь уже шансов нет и он “умывает руки”…

Но все эти высокие материи Ельцину необходимо было пока оставить в стороне, потому, что были дела и поважнее: В графике заседаний Совета Федерации 6 апреля вопроса об отставке Скуратова не оказалось… Семья посчитала это нарушением всех прежних договоренностей и решила действовать немедленно.

Существует, конечно, соблазн процитировать в этой связи ельцинские мемуары “Президентский марафон” (написанные, как известно, Юмашевым), но они настолько тенденциозны и к тому же содержат грубые фактические ошибки, что есть риск просто ввести читателей в заблуждение.

Например, в своей книге Ельцин (?) пишет, что злополучная видеопленка со Скуратовым была показана по телевидению накануне мартовского заседания Совета Федерации, в ночь на 17 марта, в то время как в действительности она была показана после этого заседания, в ночь с 17-го на 18-е марта. И это принципиально, поскольку последовательность событий здесь имеет важное значение: ведь сенаторы голосовали исходя из того, что о похождениях генпрокурора знает узкий круг лиц и скандала (как и прямой конфронтации с Ельциным) еще удастся избежать.

Аналогично не соответствует действительности утверждение мемуариста, что никакой кадровой революции Путин в ФСБ не устраивал, и что тревога по этому поводу Примакова была надуманной. В действительности Путин заменил всех (!) заместителей директора ФСБ на своих друзей, оставив лишь одного генерала Александра Здановича, который в ФСБ курировал только коммуникацию с прессой.

Поэтому мы оставим президентские мемуары в покое и будем опираться лишь на факты. А факты таковы, что генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте приехала на встречу со Скуратовым в Москве 23 марта. Судя по утечкам из Генпрокуратуры, в Москву она привезла все недостающие документы по делу “Mabetex” с тем, чтобы Скуратов мог предъявить обвинения его фигурантам.

Среди этих документов были и показания самого Бехджета Паццолли (Баджета Паколли), которые он дал ей 22 января. Вот как несколько месяцев спустя (25 августа 1999 года) описывала эти показания итальянская газета Corriere Della Sera: “...Карла Дель Понте сидит напротив Паколли. Локти слово приклеены к столу. Со взглядом, который может показаться недоверчивым, просит его указать бенефицианта вклада в миллион долларов, который был переведен с его личного счета, присоединился к счету Бородина и таинственно причалил в банке Будапешта, в Венгрии.

Баджет улыбается. Диалог почти невозможно воссоздать. Паколли объясняет: "Это для президента…". "Для президента Ельцина?", — спрашивает швейцарский прокурор. "Для президента. Тогда он был с официальным визитом в Венгрии. Ему нужны были деньги на мелкие расходы". "И кредитные карты были нужны для мелких расходов?" - опять спрашивает дель Понте. "Да, на мелкие расходы”, - отвечает Паколли - “Видите, у меня здесь выписки со счета. Президент, в целом, довольно мало передвигался".

Теперь в руках дель Понте выписки со счета. Действительно, Борис Николаевич, похоже, не злоупотреблял "картой" Паколли. Но дочери? Счета не говорят об особой бережливости. Особенно у царевны Танюшки, кремлевской принцессы. 20 млн. лир за один только день…

Когда Паколли покидает кабинет, дель Понте не теряет ни минуты. Она звонит по телефону прокурору Скуратову. Говорит ему о кредитках, об указанных именах, о туманных допущениях Паколли. На другом конце провода - гробовое молчание. Вдруг Скуратов говорит: "Мы не можем говорить по телефону. Нам надо увидеться. Это дело стало политически очень деликатным…". Дель Понте спрашивает его: "Готовы вы взяться за него? Понадобятся особые запросы…" "Я избран Советом Федерации, а не Ельциным. Я сделаю все возможное, и все же мы не можем говорить по телефону. Нам надо увидеться. Вы должны приехать в Москву". И они заканчивают разговор обещанием увидеться как можно скорее…”

Нет никаких сомнений, что в ФСБ (а значит - и в Семье) знали содержание всех (в том числе и телефонных) переговоров Скуратова и Карлы дель Понте. Поэтому когда в Семье узнали, что 6 апреля вопрос об отставке Скуратова все еще не решится, они предположили, что Скуратов и стоящие за ним силы, тянут время, чтобы процессуально оформив полученные от Карлы дель Понте документы, перейти к конкретным действиях против Ельцина и членов его семьи. И поэтому решили не терять времени и действовать на опережение.

Так ли это было на самом деле, действительно ли Скуратов собирался привлечь Ельцина к уголовной ответственности, был ли он внутри какого-то антиельцинского заговора - точно сказать нельзя. Как и нет неопровержимых доказательств существования самого заговора. Это все очень напоминало “заговор Рохлина” 1998 года: то ли он действительно был, то ли он существовал лишь в воображении Рохлина и его соратников, то ли его вообще не было…

Но это и не имеет особого значения. Главное, что Семья считала, что заговор есть, что во главе этого заговора стоят Лужков, Примаков и Гусинский (со всеми его медийными ресурсами), а Скуратов используется ими как таран, способный обрушить стены крепости под названием “Ельцин”. Справедливости ради, нужно сказать, что имеющаяся информация давала повод для такого рода предположений и поэтому нельзя считать, что опасения Семьи были беспочвенными.

Таким образом, в нарушение договоренностей со Скуратовым, не дожидаясь 5 апреля (когда вступит в силу его прошение об отставке), 2 апреля постановлением заместителя прокурора г. Москвы Росинского в отношении Скуратова было возбуждено уголовное дело № 18/277041-99 по признакам состава преступления, предусмотренного ч.1 ст. 285 УК РФ (злоупотребление должностными полномочиями).

Основанием к возбуждению уголовного дела послужили поступившие в ФСБ (так прямо и написано в постановлении!) заявления граждан Максимовой О. В., Цхондия Л. Ю., Богачёвой Т. К., Дёмкиной С. В., Асташовой Н. Н., Агафоновой Н. П., Казаряна А. Г., а также две видеокассеты с записью интимной сцены между двумя женщинами и человеком, похожим на Генерального прокурора РФ Скуратова Ю. И.

Так выяснилось, что все проститутки, которые веселились вместе со Скуратовым, уже известны ФСБ, заявления на Скуратова ими давно написаны и просто ждали своего часа. Кроме того, что Скуратов обвинялся во взятке “живым товаром”, он еще, оказывается, получил бесплатно от Управления делами президента (каково?) несколько костюмов, что тоже (по версии следствия) является взяткой. Бинго: и тут Бородин! (Будем объективны: Путину нельзя отказать в остроумии). Как тут не вспомнить твердые заверения Юмашева, что Путин ко всей истории со Скуратовым не имеет никакого отношения…

Немедленно Ельцин подписал указ N415 от 2.04.99 “О Скуратове Ю.И.”, которым отстранил Скуратова от должности с формулировкой «на период расследования возбужденного в отношении него уголовного дела». И хотя некоторые члены Совета Федерации заявили о том, что указ президента противоречит Конституции РФ, тем не менее Скуратов был отстранен от работы, доступ в здание Генпрокуратуры ему был закрыт, а исполняющим обязанности генпрокурора был назначен его заместитель - Юрий Чайка, который тут же заявил о том, что уголовное дело против Скуратова возбуждено абсолютно правомерно.

Одновременно Ельцин направил в Совет Федерации повторное представление об увольнении Скуратова, на этот раз с формулировкой "в связи с совершением им поступка, позорящего честь прокурорского работника, и возбуждением в отношении его уголовного дела" (т.е. уже без всякого его заявления и “собственного желания”). В этом представлении Ельцина были, в том числе, и такие слова: "в самой Генеральной прокуратуре сложилась нездоровая обстановка, часть прокурорских работников чувствует себя политическим штабом, а другая - практически дезорганизована и не может нормально работать. Нарушено нормальное взаимодействие Генпрокуратуры с другими правоохранительными органами". Насколько эти обвинения были справедливы - сейчас уже сказать невозможно…

В тот же день министр внутренних дел Степашин и директор ФСБ Путин дали совместную пресс-конференцию. Вот как об этом на следующий день (3 апреля) писал “Коммерсантъ”: “...Сложившуюся ситуацию прояснили вчера глава МВД Сергей Степашин и директор ФСБ Владимир Путин. Их почему-то не заинтересовал поставленный Ельциным перед межведомственной комиссией вопрос о происхождении той самой видеокассеты. Они проверяли лишь ее подлинность. И сообщили вчера, что результат экспертизы оказался положительным: на пленке — живой Скуратов.

Кроме того, по их словам, в МВД и ФСБ обратились те самые женщины, которые проводили время с Юрием Скуратовым. Они сказали, что им угрожают, и попросили защиты. В откровенных беседах их вынудили рассказать, что за "Юру", которому они оказывали интимные услуги, платили другие. Оперативники выяснили у них, что среди спонсоров генпрокурора оказались и люди, замешанные в уголовных делах. Впрочем, к показаниям проституток, как и их хозяев, следует относиться с большой осторожностью. Один из спонсоров, по предположению оперативников, бывший глава Московского национального банка и владелец Уникомбанка Ашот Егиазарян, якобы предоставивший для любовных утех "Юры" квартиру своего брата Сурена на Большой Полянке.

Собранные материалы Степашин и Путин передали бывшему помощнику генпрокурора РСФСР по особым поручениям, а ныне заместителю прокурора Москвы Вячеславу Росинскому. Тот без согласования с прокурором города Сергеем Герасимовым и возбудил против Скуратова дело по ст. 285 ч. 2 УК (злоупотребление должностными полномочиями лицом, занимающим государственную должность РФ, санкция — до семи лет лишения свободы)...”

Далее события развивались так: 5 апреля уголовное дело в отношении Скуратова было принято к производству Главной военной прокуратурой. на следующий день (после того как повторное прошение генпрокурора об отставке было извлечено на свет) Скуратов заявил, что это письмо не является просьбой об отставке и он "готов работать и дальше, если Совет федерации его поддержит". И в качестве ответа на возбуждение уголовного дела против генпрокурора Генпрокуратура выдала санкции на арест Березовского и Смоленского.

7 апреля Скуратов выступил в Госдуме. Он вновь не назвал никаких имен (кроме фамилий Березовского и Смоленского), но заявил, что "никогда прежде коррумпированное чиновничество не бросало такого наглого вызова органам правосудия". 9 апреля президент на встрече с главами республик в составе Российской Федерации заявил, что "стыд и срам иметь такого генпрокурора". 13 апреля главный военный прокурор Юрий Демин подтвердил законность возбуждения уголовного дела против Скуратова.

16 апреля Госдума признала неправомерным возбуждение уголовного дела в отношении Скуратова. Накануне повторного голосования в СФ распространялась информация о том, что в деле есть заключение старшего помощника главного военного прокурора генерал-майора юстиции Юрия Багаева о том, что дело Скуратова возбуждено по "недостаточным материалам".

В течении апреля Ельцин дважды встречался с Лужковым, а накануне заседания Совета Федерации, 20 апреля, президент (в который раз!) встретился с большой группой членов верхней палаты. Новый глава президентской администрации Волошин также провел несколько встреч с лидерами регионов.

Факт остается фактом: всю весну Ельцин и его команда занимались только лишь купированием проблемы Скуратова и дела “Mobitex”. Ни на что другое их уже не хватало. Это видно даже из упомянутых выше мемуаров Ельцина “Президентский марафон”.

Однако кризис в Косово никуда не делся и им нужно было заниматься. Поэтому, не доверяя Примакову и его ставленнику во главе МИДа Игорю Иванову, 14 апреля Ельцин назначил Черномырдина специальным представителем Президента Российской Федерации по урегулированию ситуации вокруг Союзной Республики Югославии. Это назначение вызвало бурный восторг в Вашингтоне. Клинтон даже лично поблагодарил Ельцина за это решение, поскольку с Черномырдиным им было вести дела намного проще, чем с изначально антиамерикански настроенными людьми Примакова.

Нужно признать, что это было правильное решение. Черномырдин внес в дискуссию с США и НАТО конструктивную ноту, но напряженность в отношениях между Западом и Россией ему удалось снизить только ближе к лету. За эту работу чуть позже Черномырдин был даже выдвинут на Нобелевскую премию мира. Но заслуженная награда и в этот раз обошла его стороной…

Но весной натовские бомбардировки Сербии вовсю продолжались и, помимо чисто военных объектов, были конечно и т.н. “сопутствующие потери” (Collateral damage), которые исчислялись десятками мирных граждан. Так, например, 12 апреля, при атаке натовского F-15E по железнодорожному мосту, ракета попала в проходивший по нему пассажирский поезд. 20 человек было убито. 21 апреля, при ударе по мосту через Дунай, ракета попала в группу беженцев. 10 человек погибли и 16 были ранены.

Армия Милошевича, несмотря ни на что, продолжала продвижение вглубь Косово, сопровождая это этническими чистками. Так, 24-25 марта около 60 мирных жителей были убиты в Бела-Цркве, 25-26 марта около 100 мирных жителей убиты в Велика-Круше, 26 марта 48 мирных жителей убиты в Сува-Реке, 28 марта около 90 мирных жителей убиты в Избице, 27-28 апреля более 300 мирных жителей убиты в Меже, 2 мая более 100 мирных жителей убиты возле Вучитрна, 14 мая 41 мирный житель убит в Чушке и т.д.

А в Москве 21 апреля Совет Федерации на своем заседание повторно отклонил представление Ельцина об увольнении Скуратова. В ходе этого заседания выяснилось, что Ельцин (на всякий случай) 6 апреля направил таки лежащее у него в сейфе заявление Скуратова в Совет Федерации. И выступая перед сенаторами, Скуратов был вынужден уже во второй раз от него отказываться. Это уже было похоже на плохой водевиль.

Впрочем, Скуратову не нужно было особо стараться, чтобы остаться на своем посту: за него эту работу сделали Лужков и Строев. Лужкову для этого пришлось перейти к открытому противостоянию с администрацией президента, а значит и с Ельциным.

Нельзя сказать, что такая позиция Лужкова оказалась неожиданной. Все знали о его амбициях и том, что он стремится распространить свою власть за пределы Москвы. Но в Семье все же надеялись, что две приватные встречи с Борисом Ельциным, которые тот специально провел с Лужковым накануне заседания, как-то повлияют на него и он хотя бы откажется от открытой поддержки Скуратова.

Но, видимо, Лужков уже все для себя решил и поэтому публично выступил против отставки Скуратова. В ходе заседания, когда Скуратов философски заметил, что как бы сенаторы сейчас не проголосовали, из-за возбужденного против него уголовного дела его все равно не пустят в его служебный кабинет, Лужков, не сдерживая эмоций, заявил, что “... ни он, ни его коллеги по сенату не желают служить ширмой для Кремля!” Это был сигнал всем его сторонникам: в администрации президента понимали, что Лужков контролирует в верхней палате до 25 голосов, и как оказалось именно их и не хватило для того, чтобы решение Совета Федерации об отставке Скуратова было принято.

Все этот шаг Лужкова поняли правильно. Открытое выступление против отставки Скуратова фактически являлось выступлением против Ельцина. Лужков четко обозначил себя как альтернативный центр силы и к нему сразу потянулись влиятельные политики, чиновники и бизнесмены. На следующий день после заседания Совета Федерации наиболее влиятельные главы регионов заключили с Лужковым официальный союз: на заседании оргкомитета нового регионального блока "Вся Россия" было объявлено о его возможном объединении с лужковским "Отечеством". Кремлю ничего не оставалось как только одобрить это слияние…

Не поддержал Ельцина и спикер Совета Федерации, орловский губернатор Строев. Еще до первого (мартовского) заседания Строев обманул Ельцина, пообещав ему, что Скуратов тихо и без скандала уйдет в отставку И в этот раз Строев, не смотря на просьбы Волошина, так вовремя и не раздал депутатам письмо главного военного прокурора, в котором излагалась суть обвинений, предъявляемых Скуратову. В кулуарах Совета Федерации открыто говорили, что Строев солидаризировался с Лужковым и голосование по Скуратову будет провалено.

Евгений Примаков тоже вызвал недовольство в Кремле. Сначала он, сославшись на приступ радикулита, вовсе отказался ехать на заседание в совет Федерации, но потом, под нажимом Волошина все-таки приехал и крайне неубедительно обратился к сенаторам с просьбой поддержать представление Ельцина об отставке Скуратова. Отсутствие у Примакова в этом выступлении энтузиазма и рвения отдельные высокопоставленные сотрудники администрации президента посчитали (правда “за глаза”) сознательным вредительством. В Семье были убеждены, что примаковская молчаливая поддержка Скуратова отняла у Кремля сенаторских голосов не меньше, чем публичная истерика Лужкова.

Впрочем, у Семьи не было морального права предъявлять какие-то претензии к Примакову поскольку даже их собственный ставленник Волошин полностью провалил свою миссию в Совете Федерации.

“Коммерсантъ” так описал это его выступление: “На сенатской трибуне Волошин оказался абсолютно недееспособен. Вместо того чтобы от имени президента жестко потребовать увольнения Скуратова в связи с имеющимися (если они действительно имеются) фактами взяточничества, он зачем-то начал давать задний ход, предлагая генпрокурору уйти по собственному желанию. Почувствовав слабину, губернаторы буквально заклевали кремлевского эмиссара.

Теперь администрация может сколько угодно объяснять, что хотела оставить Скуратову шанс "сохранить лицо". С трудом верится в такое жертвенное благородство Кремля, спасающего прокурорское лицо ценой потери собственного. Однако версия о том, что таким образом реализовывался закулисный сговор президентского окружения с Генпрокуратурой ("мы не трогаем вас, а вы нас"), тоже не выглядит слишкомправдоподобной…”

Все увидели что в момент, когда команда президента должна была продемонстрировать своим противникам легендарную ельцинскую жесткость, она по каким-то причинам, наоборот, начала капитулировать. В любой политический схватке это означает, что противник поплыл и его надо добивать.

Далее “Коммерсантъ” писал: “...Запоздалые угрозы отправить в отставку правительство и распустить Думу, "если они будут раскачивать ситуацию", прозвучавшие на прошлой неделе из Кремля, лишь подчеркивают его бессилие. Топорная работа администрации свела на нет все последние усилия президента по возвращению властных рычагов. Теперь у Ельцина только одна возможность сохранить лицо - реализовать угрозы, которыми разбрасывалось его окружение”.

На фоне этого скандала, осталось незаметной отставка заместителя руководителя администрации Президента РФ - начальника Главного Государственно-правового управления Президента РФ Руслана Орехова. Это был давний соратник Ельцина, который бессменно работал с ним фактически с самого начала его президентской карьеры. Все сколько-нибудь заметные чиновники и политики в России прекрасно знали его как человека, который обеспечивал юридическую чистоту всех указов и решений Ельцина. Получить визу Орехова на проекте документа было гарантией того, что Ельцин его подпишет. Именно поэтому она ставилась на него последней. По его собственному признанию, он не смог работать с Волошиным и еще в феврале 1999 г. подал в отставку.

Освобожден же он был лишь 22 апреля. Орехов объяснил свое нежелание оставаться в президентской администрации тем, что почувствовал себя «белой вороной»: «Вместо того чтобы делать свое дело, многие здесь занимаются интриганством и решением корпоративных или личных проблем. Это, конечно, всегда было, но, когда остается только это, то я для себя тут не вижу ни места, ни перспективы»

По некоторым сведениям, он наотрез отказался агитировать членов Совета федерации за отставку Скуратова. По другой версии, он был уволен за плохую подготовку юридической части выступления Волошина в Совете федерации. Что, в принципе, означает то же самое…

Часть 4

Летом 1998 года в Государственной Думе зародилась идея отстранить Ельцина от власти через процедуру импичмента. Разумеется, инициаторами этого процесса были самые радикальные представители коммунистов и т.н. “патриотов”, а также небезызвестный генерал Лев Рохлин, занимавший в тот момент важный пост председателя думского комитета по обороне.

Первоначально Рохлин стал депутатом Государственной Думы от черномырдинской партии “Наш дом - Россия” (НДР), но после отставки Черномырдина он, видимо, решил, что больше его с властью ничего не связывает и перешел в оппозицию к Ельцину выступив соучредителем радикального оппозиционного “Движения в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки” (ДПА).

Незадолго до его убийства, летом 1998, Рохлин заявил, что начинает сбор подписей за импичмент президента России Ельцина. Разумеется, его поддержал соратник по ДПА, глава думского комитета по безопасности коммунист Виктор Илюхин. Неудивительно поэтому, что вся думская фракция КПРФ тоже поддержала ту инициативу.

Довольно быстро под обвинительным заключением в адрес Ельцина свои подписи поставили 177 депутатов (к весне 1999-го их количество возросло до 259). У коммунистов вместе с их союзниками из политически близких им депутатских групп – Аграрной и «Народовластия» – такого числа голосов явно не набралось бы. Часть подписей им добавили центристы из группы «Российские регионы», часть – независимые депутаты, а также представители ЛДПР, «Яблока» и даже отдельные члены НДР, которые после отставки Черномырдина решили (как и Рохлин) перейти в оппозицию к Ельцину.

Почти сразу, 19 июня 1998 года, в Госдуме была создана специальная комиссия из 15 представителей разных фракций во главе с коммунистом (юристом по образованию) Вадимом Филимоновым. Однако инициатор отрешения Ельцина от должности, генерал Рохлин был, как мы знаем, убит 3 июля 1998-го. После этого подготовка к импичменту Ельцина на какое-то время приостановилась.

Поначалу администрация президента не придавала этому процессу большого значения, поскольку в принятой в декабре 1993 года Конституции ельцинскими юристами процедура импичмента была прописана так, что становилась практически нереализуемой. Если до этого (в старой конституции РСФСР) для отрешения главы государства требовалась набрать лишь голоса более 2/3 от списочного состава съезда (713 из 1068 человек), то в новой конституции одного решения нижней палаты Федерального Собрания (даже пусть и принятого ⅔ голосов) было недостаточно.

Кроме Госдумы, это решение должно было пройти через Верховный суд (на предмет наличия события и состава преступления) и Конституционный суд (на предмет отсутствия процедурных нарушений в процессе выдвижения обвинений). И только после их положительного заключения, этот вопрос ставился на рассмотрение Совета Федерации, где также нужно было бы набрать более 2/3 голосов в поддержку импичмента. Причем голосование сенаторы должны были провести в трехмесячный срок, в противном случае все обвинения против Ельцина автоматически отклонялись.

В тот момент, в администрации президента резонно считали, что ни один из пунктов обвинения не имел шансов набрать в Госдуме нужные инициаторам импичмента 300+ голосов. Но даже если бы им и удалось набрать необходимое количество голосов в нижней палате, все равно они бы завязли в Верховном и/или Конституционном суде России.

Однако думская оппозиция поначалу так далеко не заглядывала. Для коммунистов эта затея была важна прежде всего как страховка от роспуска Думы. Дело в том, что конституция 1993 года запрещала распускать Государственную Думу, если она уже проголосовала за отрешение президента от должности. Поэтому любой конфликт Думы с Кремлем тут же немедленно приводил к активизации работы комиссии по импичменту. А таких конфликтов было много. Достаточно вспомнить лишь два последних правительственных кризиса и августовский дефолт.

Комиссия выдвинула против Ельцина пять обвинений: разрушение СССР и ослабление России путем заключения Беловежских соглашений; совершение государственного переворота в сентябре-октябре 1993 года; развязывание и проведение военных действий в Чеченской Республике; ослабление обороноспособности и безопасности РФ; геноцид российского народа.

Члены этой думской комиссии долго спорили о том, что же они должны в итоге сделать: дать развернутую политическую или исключительно правовую оценку деятельности Ельцина на посту президента России? Нужно ли им доказывать наличие состава преступления в действиях Ельцина или правильнее будет сосредоточится на анализе негативных последствий этих действий? В конечном итоге они решили, что думская комиссия - это не суд и для обоснования обвинений достаточно «лишь установить наличие некоторых отдельных признаков преступлений» (так объяснял Филимонов).

Вплоть до конца 1998 года в российской политической элите считалось хорошим тоном относится с пренебрежением и юмором к деятельности инициаторов импичмента. Поэтому пресса мало освещала их заседания, а кремлевские чиновники считали, что эти детские забавы их (серьезных, занятых делом людей) не касаются.

Но к концу 1998 - начале 1999 года, в разгар и сразу после т.н. “импичмента президента США Клинтона” (в связи с его лжесвидетельством о сексуальных контактах с Моникой Левински) на заседания думской комиссии по импичменту Ельцина стали проходить все больше журналистов: россияне стали живо интересоваться, чем же закончится эта эпопея. Тем более, что обвинения в адрес Ельцина были куда серьезнее, чем какая-то пикантная интрижка Клинтона (или даже такого же порядка сексуальные утехи Скуратова).

Параллельно с этим, рейтинг доверия Ельцину весной 1999 года и без всякого импичмента упал до уровня в 3–5%... Публика почувствовала приближения финала и стала активно интересоваться происходящим. Общее мнение состояло в том, что дни Ельцина как президента России - сочтены.

К апрелю 1999 года комиссия признала все пять обвинений обоснованными. Она также констатировала, что все эти действия Ельцин совершил умышленно, включая «геноцид российского народа». Депутат Илюхин настаивал: «Ельцин хотел вытравить из сознания людей… предшествующую концепцию развития общества. Вытравить через уничтожение определенных групп людей - носителей этих убеждений»

В Кремле поняли, что настал момент перейти в наступление. Коммунистам заявили: «если Дума не прекратит подготовку к импичменту, президент отправит премьера в отставку». В Семье были уверены, что думская оппозиция, считая Примакова своим ставленником, не захочет им рисковать ради обреченной на провал затеи.

И хотя Примаков многократно и публично выступил против импичмента, Ельцин (или Семья?) все равно не верил в его лояльность. Если еще несколько месяцев назад Ельцин говорил журналистам: «Мы договорились с Примаковым работать вместе до 2000 года, поэтому не сталкивайте лбами президента и премьера. Прошу вас. Это очень опасно», то уже 9 апреля Ельцин высказался иначе: «Я считаю, что на сегодняшней стадии, на таком этапе Примаков полезен, а дальше будет видно».

Буквально сразу по телевидению показали ответ Примакова: «Пользуясь случаем, хочу еще раз заявить, особенно тем, кто занимается этой антиправительственной возней… я не вцепился и не держусь за кресло премьер-министра, тем более когда устанавливаются временные рамки моей работы: сегодня я полезен, а завтра посмотрим…»

Вот как в «Президентском марафоне» Ельцин (и/или Юмашев) описывал свое отношение к Примакову в тот момент: «…решение по отставке Примакова было практически предрешено уже в середине апреля… Именно думский импичмент ускорил отставку Примакова. Потому что проблема теперь формулировалась для меня предельно просто: увольнять Примакова до голосования или все-таки после?»

27 апреля Ельцин назначил Сергея Степашина первым вице-премьером, с сохранением за ним должности министра внутренних дел. А уже 5 мая, на заседании комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” (была и такая!) Ельцин демонстративно пересадил Степашина ближе к себе и рядом с Примаковым, хотя заседание проходило за круглым столом, форма которого подразумевает, что все участники заседания - равны, вне зависимости от рассадки.

В интернете есть видеозапись этого ельцинского перфоманса. Ролик начинается в момент, когда Ельцин произносит слова: “... на заседании оргкомитета необходимо определить…” Потом он берет драматическую паузу, делает недовольное лицо (отчетливо видно как сильно он растолстел и обрюзг) и медленно произносит: “Не так сели.” Пауза. “Степашин - первый зам.” Опять длинная пауза. За кадром начальник протокола Шевченко шепчет: “Исправить надо?” Ельцин кивает: “Исправить”. Потом Ельцин находит глазами Степашина и приказывает ему: “Сергей Вадимович, пересядьте!”

Сидящий рядом с Ельциным и Примаковым начальник управления внутренней политики администрации президента Андрей Логинов (он же - председатель комиссии “По подготовке к встрече третьего тысячелетия” и главный докладчик на этом совещании) встает и уступает место Степашину. Происходит некоторая заминка, все присутствующие испытывают неловкость, связанную с тем, что у Логинова была сломана нога и он в этот момент ходил с костылем.

Степашин еще не успел сесть, как Ельцин медленно и театрально произносит: “Первый заместитель председателя правительства Степашин Сергей Вадимович”. Степашин стоит навытяжку и слегка кланяется в конце этой презентации. На Примакова страшно смотреть: он пустым взглядом смотрит куда-то вперед себя и сидит “как будто аршин проглотил”. Всем ясно, что его дни сочтены и следующий премьер - это Степашин. (Первым вице-премьером Ельцин его назначил потому, что по закону при отставке премьера его обязанности может исполнять только кто-то из его заместителей). Ельцин ставит точку: “Больше, вроде, ошибок нет.”

В “Президентском марафоне” Ельцин так описывает этот эпизод: “...Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, еще больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку (на самом деле по левую - АК), и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.

Однако было тогда и раздражение от накопившегося чувства неопределенности. Это чувство возникало по одной простой причине: я все еще не мог принять решение, кто будет следующим премьер-министром! Причем не мог принять до самого последнего дня...

Обсуждать этот вопрос я практически ни с кем не мог, это должно было быть и неожиданное, и, самое главное, максимально точное решение. Главный парадокс заключался в том, что выбор-то я уже сделал. Это Владимир Путин, директор ФСБ. Но поставить его на должность премьер-министра я не мог. Еще рано, рано, рано… “

То есть из мемуаров Ельцина-Юмашева следует, что Степашин с самого начала рассматривался Семьей как временная кандидатура. Но ему, разумеется, об этом никто не сказал. Впрочем, может быть это не так и ставка на Степашина была настоящей, то есть первоначально именно он рассматривался как будущий преемник, а разочарование в нем наступило позже. Не следует забывать, что книга “Президентский марафон” появилась уже после всех эти событий и ее главное назначение состояло в том, чтобы задним числом объяснить, оправдать и отлакировать те действия Ельцина, которые в момент их свершения выглядели, мягко выражаясь, странно.

Как мы уже говорили, кроме борьбы с оппозицией, которае вылилась в противостояние с Советом Федерации и угрозу импичмента, Ельцина хватало только лишь на эпизодическое участие в косовском урегулировании. Так 25 апреля и 2 мая он дважды разговаривал с Клинтоном и оба разговора были посвящены организации помощи в миссии Черномырдина. К тому времени Черномырдин уже провел переговоры с Милошевичем, выступил на заседании Совета Безопасности в Москве и направлялся в Вашингтон с согласованными мирными инициативами. Клинтон охотно согласился его принять и выделить ему времени “столько, сколько нужно”.

Тем временем стало известно, что Государственная Дума назначила заседание по вопросу импичмента Ельцина на 13 мая. Администрация президента приняла решение играть на опережение и уволить Примакова до этого. Семья не сомневалась в том, что Примаков является участником (если не вдохновителем) антиельцинского “заговора” и решила обезглавить “заговорщиков”.

Справедливости ради нужно сказать, что в этой борьбе не было ничего противозаконного или не соответствующего общепринятой практике политической борьбы. Оппозиция вправе инициировать процедуру импичмента, а Президент, в свою очередь, имеет право уволить премьера, который кажется ему нелояльным.

Разумеется, в этот момент ни Ельцин, ни коммунистическая оппозиция не думали о благе страны и о других подобного рода абстракциях. Они были увлечены борьбой за власть и каждый из них считал, что необходимость этой борьбы не требует никаких обоснований. В их представлении, стремление к власти - естественное состояние человека и едва ли не добродетель.

Коммунисты считали благом для России свержение Ельцина и их приход к власти, а Ельцин в свою очередь, считал таким благом свое нахождение на посту президента. И хотя к 1999 году ни одна из сторон не имела объективных доказательств своей правоты, однако каждая считала это само собой разумеющимся фактом, не требующим обоснования.

К тому времени ельцинские реформы уже давно закончились: их было уже просто некому проводить в жизнь. Все те, кто мог и хотел это делать (Черномырдин, Чубайс, Немцов и пр.) были давно уволены, а про Гайдара вообще уже даже не вспоминали.

Нельзя сказать, что реформаторская риторика полностью ушла из лексикона Ельцина и его окружения. Отнюдь! В тот период Ельцин оправдывал свое пребывание у власти необходимостью “защитить результаты реформ” и “не дать развернуть страну вспять”. Хотя его ежедневная практика по управлению страной уже была почти неотличима от унылой позднесоветской аппаратной канцелярщины. Сплошная текучка и византийщина, без даже минимальных попыток что-то по серьезному изменить.

Общий настрой в ельцинской команде был тогда таков, что сейчас, мол, уже поздно что-то делать, “дедушка” нездоров и не имеет поддержки в обществе. Поэтому нужно во что бы то ни стало сохранить статус-кво, и сосредоточится на подготовке к предстоящим выборам Государственной Думы и президента. И если на них удасться победить, вот тогда и вернутся к реформам, которых по общему пониманию, давно назрели и даже перезрели.

В текущей же ситуации в Семье теперь уповали на “невидимую руку рынка”, которая всех вывезет. (Благо их предшественники основы этого рынка уже создали). Исключение составляла только борьба с оппозицией, в которой ельцинская команда проявляла недюжинную изобретательность и волю. И не гнушалась, как мы видим, и некоторых сомнительных методов, оправдывая себя тем, что их оппоненты - не лучше.

Утром 12 мая Ельцин отправил правительство Примакова в отставку. Вот как это описано в “Президентском марафоне”: “...Расставание с Примаковым было чрезвычайно коротким Я сообщил ему об отставке, сказал, что благодарен за его работу.

Примаков помедлил. "Принимаю ваше решение”, - сказал он, - “по Конституции вы имеете на это право, но считаю его ошибкой". Еще раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль. Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная. Это был в политическом смысле очень сильный премьер. Масштабная, крупная фигура. Примаков вышел, тяжело ступая, глядя под ноги. И я пригласил в кабинет Степашина.”

А вот что про это пишет сам Примаков в своей книге “Восемь месяцев плюс…”: “...12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались. Он предложил мне сесть на обычное в таком случае место - за большим столом, предназначенным для заседаний. Сам сел так же, как обычно, за торец стола рядом со мной.

Несколько насторожило, но не более того, его раздраженное обращение к пресс-секретарю: «Почему нет журналистов?» Когда в комнату зашли аккредитованные в Кремле представители телевизионных каналов и агентств, Ельцин спросил их: «Почему не задаете вопросы о правительстве?» На последовавшие сразу же вопросы он ответил: «Да, перемены будут». Посмотрев на меня, добавил: «И значительные».

Молнией в голове пронеслась мысль: есть решение уволить моих заместителей и таким образом вынудить меня уйти в отставку. Но действия разворачивались по другому сценарию. Как только вышли журналисты, президент сказал:

-Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины.

-Нет, я этого не сделаю. Облегчать никому ничего не хочу. У вас есть все конституционные полномочия подписать соответствующий указ. Но я хотел бы сказать, Борис Николаевич, что вы совершаете большую ошибку. Дело не во мне, а в кабинете, который работает хорошо: страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа 1998 года, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет - это ошибка.

Ельцин повторил просьбу написать заявление. А после моего вторичного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.

-Как у вас с транспортом? – вдруг спросил меня Борис Николаевич.

Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси. Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но Борис Николаевич жестом меня удержал. После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» – и обнял меня…

Расчет администрации президента был верным: отставка Примакова расколола оппозицию. «Политического смысла у импичмента не стало! – заявил с трибуны депутат от ЛДПР Алексей Митрофанов. – Допустим, все мы упремся маниакально и добьемся отрешения Ельцина от власти. Кто в результате станет президентом? Я понимаю, раньше предполагался Примаков. Об этом вслух не говорилось, но мы понимали это прекрасно. За это Ельцин и снял его, кстати…»

Глава фракции НДР Владимир Рыжков, обращаясь к Зюганову, утверждал: «Вы, инициаторы импичмента, обрушили правительство Примакова! Три месяца назад, Геннадий Андреевич, в вашем присутствии я сказал о том, что необходимо отказаться от этой процедуры, что она дестабилизирует обстановку и снесет правительство. Вы не прислушались. Сегодня нет правительства, Дума под угрозой роспуска, в стране вновь нарастает хаос и дестабилизация!»

По Думе поползли слухи, что Ельцин хочет ее разогнать. «Эти слухи - попытка оказать психологическое давление на депутатов, парализовать нашу волю, чтобы мы махнули рукой и сказали: все равно ж бесперспективно!» - убеждала депутатов сторонница импичмента, депутат от «Яблока» Елена Мизулина. Однако многие депутаты прекрасно помнили осень 1993 года, и поэтому опасались, что если Ельцину будет нужно, то он может перейти и к силовым методам. Вообще, в ходе этих думских дискуссий депутаты то и дело вспоминали начало октября 1993 года и поэтому эти споры нередко превращались в настоящую свару, поскольку в Думе были и те, кто был в тот момент за Ельцина, и те, кто был против него.

Полномочный представитель президента в Госдуме Александр Котенков, уговаривал депутатов отказаться от импичмента и потерпеть еще год: «Вы стоите перед выбором: либо вновь ввергнуть страну в политический кризис… либо все-таки в установленные Конституцией сроки путем законных всенародных выборов провести спокойно смену власти в нашем государстве!»

Но коммунисты были неумолимы. Зюганов был категоричен: “Ельцин – это абсолютное зло!» Ему вторил депутат-режиссер Станислав Говорухин: «Неужели вы не слышите, как воет вся Россия, как вопиет и протягивает к нам руки: освободите нас от него, спасите наших детей!» Его документальный фильм «Час негодяев», о событиях октября 1993-го, накануне голосования по импичменту был показан по думскому телевидению.

Были, правда, и депутаты, которые хотели эту проблему “решить миром” и убедить Ельцина добровольно уйти в отставку. Так, например, депутат от группы “Российские регионы” Владимир Лысенко заявлял: «Страна не протянет еще целый год с такой слабеющей безавторитетной властью… Борис Николаевич, решайтесь, завтра может быть уже поздно!»

Само голосовали состоялось 15 мая в 15:00. Голосовали бумажными бюллетенями через урну. От использования привычной электронной системы голосования недоверчивые депутаты решили в этот раз отказаться. Каждый депутат получил по пять разноцветных бюллетеней (по числу пунктов обвинения).

Самым перспективным пунктом обвинения считался “чеченский”. За то, чтобы отрешить Ельцина от должности за развязывание войны в Чечне публично всегда высказывалось наибольшее количество депутатов. Еще накануне, вечером 14 мая, коммунисты были полны энтузиазма и верили, что уж по крайней мере по одному этому пункту обвинения они точно наберут необходимые ⅔ голосов.

Однако уже с утра стало понятно, что все не так очевидно. Председатель Счетной комиссии коммунист Игорь Братищев трагическим голосом сообщил о письмах Иосифа Кобзона, Руслана Аушева и некоторых других депутатов, которые предлагали считать их голосующими за импичмент, но при этом сообщали, что они очень сожалеют, но лично приехать в этот день в Думу не смогут.

После начала голосования думские журналисты отметили, что за бюллетенями пришло меньше народных избранников, чем ожидалось. Разумеется, что все последнее время Кремль не сидел сложа руки, а активно работал с колеблющимися одномандатниками. Особенно активен в этом был начальник отдела администрации президента по взаимодействию с парламентом Александр Косопкин.

Ходили слухи, что и представители некоторых “олигархов” провели определенную работу (прежде всего с депутатами от ЛДПР Жириновского), однако никаких доказательств этому никогда предъявлено не было. Разумеется, никто не просил депутатов голосовать против импичмента. Достаточно было просто не прийти в этот день на заседание Госдумы. Или “забыть” взять бюллетень. Или взять, но не использовать. Или “случайно” испортить и т.д.

Уже вечером, после голосования, депутаты собрались в зале, чтобы выслушать доклад Счетной комиссии о его результатах. Бюллетени взяли 348 депутатов – из 440 по списку. Значит 92 депутата просто отказались от участия в процедуре импичмента. В каждой из пяти урн было обнаружено от 330 до 333 бюллетеней. Следовательно, еще по 15–18 голосов народных избранников «потерялись»: разноцветные бумажки, судя по всему, кто-то просто унес домой – на память. 46 бюллетеней были признаны недействительными.

Как и ожидалось, больше всех набрал третий пункт обвинения - война в Чечне: 283 депутата проголосовали за импичмент Ельцина за ее развязывание. Но поскольку для того, чтобы процедура отрешения президента от должности продолжалась, необходимо было набрать больше 300 голосов, то на этом все и закончилось. Импичмент Ельцина с треском провалился.

Семья торжествовала, а думская оппозиция была полностью деморализована. Повторилась история с попыткой Верховного Совета РСФСР весной 1993 года отправить Ельцина в отставку. Тогда тоже после провала этой затеи, депутаты покорно проголосовали за предложенный Ельциным референдум “да-да-нет-да”, который тоже проиграли.

Перехватив инициативу, ельцинская команда практически сразу, 19 мая, поставила на голосование в Думе вопрос об утверждении Степашина новым председателем правительства. Деморализованная Дума тут же, с первой попытки, его утвердила. Степашину не пришлось (в отличие от Кириенко или Черномырдина) проходить мучительную процедуру нескольких раундов голосования.

Часть 5

Выбор кандидатуры Степашина на должность нового премьера дался Ельцину непросто. Дело в том, что в качестве альтернативной кандидатуры рассматривался Николай Аксененко, бывший в тот период министром путей сообщения. Это был энергичный руководитель, который сумел организовать и даже улучшить работу российских железных дорог, что в такой огромной стране как Россия (тем более в условиях экономического кризиса), было чрезвычайно важно.

Разумеется, это было очень тяжелая задача - в условиях тотальных неплатежей, забастовок и перекрытия железных дорог, сохранить работоспособной “кровеносную систему” страны. Неудивительно, что такая его работа не осталась незамеченной и создала ему определенный авторитет как в бизнесе, так и во власти.

Аксененко был хорошо известен уже набравшему в тот момент влияние внутри Семьи Абрамовичу и некоторым другим крупным бизнесменам к чьему мнению в Семье прислушивались. Они посоветовали Юмашеву и Татьяне Ельциной поближе с ним познакомится. Поначалу, он их не разочаровал и в какой-то момент его кандидатура начала всерьез рассматриваться как замена Примакову. Но что-то пошло не так и выбор пал на Степашина.

Возможно, правы те, кто говорит, что кандидатура Аксененко была забракована потому, что при ближайшем рассмотрении он не проявил себя как человек широких взглядов, демократ и сторонник свободного рынка. Он оказался тем, кем и был: обычным советским директором, сторонником жесткого администрирования, без полета и кругозора.

И хотя в “Президентском марафоне” Ельцин, объясняя причины своего отказа от кандидатуры Аксененко, примерно об этом и пишет, но правда состоит в том, что именно такие люди всегда и нравились Ельцину (достаточно вспомнить Сосковца, Лобова и Скокова). Поэтому с большой долей уверенности можно предположить, что в отказе Ельцина от его кандидатуры большую роль сыграла Семья. То есть Семья его предложила, семья же его кандидатуру и отозвала.

Забегая вперед, можно сказать, что Аксененко постигла трагическая участь. После того, как Путин стал президентом, против Аксененко было возбуждено уголовное дело (которое, разумеется, ничем не закончилось) и он оказался под подпиской о невыезде. Вскоре он заболел раком крови и стал остро нуждаться в лечении за границей. Путин долго наотрез отказывался его выпускать и разрешил это лишь за полтора года до его смерти (видимо только после того, как убедился, что лечение уже не поможет и Аксененко обречен).

Теперь, задним числом, понятно, что по всей видимости Аксененко действительно рассматривался как реальная кандидатура не только на пост премьера, но и как преемник. Что заставило Путина (не Степашина!) еще весной, до отставки Примакова, серьезно беспокоится по поводу Аксененко как конкурента. Видимо пережитый тогда страх так глубоко отпечатался в памяти Путина, что он не смог этого ему простить.

Эпизод с Аксененко (а особенно с последующей реакцией на него Путина) подтверждает то, что Ельцин писал в своих мемуарах: Степашин с самого начала рассматривался техническая, временная, переходная фигура. Он должен был лишь на время занять тот пост, который Ельцин (и Семья) готовили для настоящего преемника. Они считали что конец мая - еще слишком рано для того, чтобы предъявить стране настоящего преемника, поэтому и появилась эта комбинация со Степашиным.

В качестве утешительного приза Аксененко в новом правительстве Степашина получил должность первого вице-премьера, оставаясь при этом министром путей сообщения. Чисто служебной необходимости в таком его повышении не было никакой. Это было лишь повышение статуса. Он это хорошо понимал, поэтому когда в новом правительстве (уже Путина) ему предложили выбрать что-то одно: остаться министром или первым вице-премьером, он выбрал должность министра путей сообщения. В этом кресле он и досидел до уголовного дела, возбужденного в его отношении в 2001 году…

Несмотря на все перестановки и отставки в правительстве и Генпрокуратуре, дело Mabetex, или как оно официально называлось “Дело о злоупотреблениях в Управлении делами президента”, продолжалось в прежнем темпе. Отстранение от должности Скуратова, отставка Примакова и провал импичмента, ни на что не повлияли: Генпрокуратура продолжала методично, шаг за шагом, свое расследование.

Дело вел заместитель начальника главного следственного управления Генпрокуратуры Георгий Чуглазов. Как известно, следователь является процессуально-независимым лицом, и поэтому никто ему не мог дать приказ закрыть дело не имея для этого каких-то формальных оснований. Пользуясь таким своим статусом, он продолжал расследование и в процессе этой своей работы наладил хорошие деловые и личные отношения с прокуратурой Швейцарии и лично с генеральным прокурором - Карлой дель Понте.

Вот как он в одном из своих интервью он рассказывает о генеральном прокуроре Швейцарии и о своей работе с ней: “Это очень сильная и смелая женщина. Казалось, в природе не существует ничего такого, что могло бы остановить её в проведении расследования. Маленькая, худенькая, постоянно курящая, она производила впечатление человека несгибаемого. Мы с ней много общались по телефону и лично – в Москве, когда она приезжала сюда, в Женеве, когда я бывал там. Она передавала мне всё, что могло помочь вести расследование. В вопросах следствия у меня были с ней доверительные отношения. Наше сотрудничество я бы назвал идеальным.”

Складывалось впечатление, что все, что было сделано ради закрытия дела, все было сделано зря. Юмашев вопросительно смотрел на и.о. генерального прокурора Юрия Чайку и нового премьера Степашина, а они лишь разводили руками и говорили, что делают все возможное, но “так просто этот вопрос не решается”, “следователь - процессуально независим” и т.д.

Мало этого: параллельно набирало обороты еще одно уголовное дело, которое тоже имело непосредственное отношение в Семье. Дело в том, что еще 18 января, по результатам проверки Счетной палаты, Генеральная прокуратура РФ возбудила уголовное дело, в рамках которого были предъявлены обвинения в незаконной предпринимательской деятельности и отмывании денег первому заместителю гендиректора «Аэрофлота» Николаю Глушкову, коммерческому директору Александру Красненкеру, старшему вице-президенту «Аэрофлота» по финансам Лидии Крыжевской, руководителю Финансовой объединенной корпорации (ФОК) Роману Шейнину и акционеру компании - Борису Березовскому.

Как утверждало следствие, с 1996 по 1999 год ими было незаконно выведено из “Аэрофлота” и перечислено на счета ФОК и швейцарской фирмы Andava 252 млн. долларов. Следствие вел следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Николай Волков.

Всем в узком ельцинском кругу стало понятно: чтобы решить все проблемы Семьи, отстранения Скуратова и отставки Примакова оказалось недостаточно. Нужно было еще, чтобы им на смену пришли не просто лояльные Семье люди (такие как Чайка и Степашин), но и такие, которые умеют (как мы я уже писал раньше) “решать вопросы”.

Семья все больше убеждалась в незаменимости Путина. Был ли такой ее вывод результатом набора случайно совпавших событий или (как многие предполагают) тщательно спланированной Путиным операцией - теперь уже не имеет значения. Важно, что начиная с конца мая и Семья и Ельцин понимали, что преемник уже найден и остается только понять когда и как его предъявить публике, чтобы добиться максимального эффекта.

С 29 марта, после отставки Бордюжи, Путин помимо должности директора ФСБ занимал еще и пост секретаря Совета безопасности РФ (СБ). И в этом качестве он готовил все решения СБ, включая те, которые касались внешней политики.

После отставки Примакова у МИДа уже не было того веса, который он имел при нем, а новый министр иностранных дел Игорь Иванов, хоть и был верным последователем Примакова (тот говорил, что Иванов “...не какой-то „строитель новых типов отношений“, а человек, которому он доверяет и может с ним сотрудничать”), тем не менее не мог принимать самостоятельных решений уровня “разворота над Атлантикой”. Постепенно центр принятия стратегических внешнеполитических решений переместился в Совет Безопасности. Первой ласточкой этого “нового курса” стал знаменитый “Марш-бросок на Приштину” о котором стоит рассказать подробнее.

После натовских бомбардировок Сербии, а также в результате миротворческой деятельности деятельности Черномырдина и тогдашнего президента Финляндии Мартти Ахтисаари, 10 июня была принята резолюция Совета Безопасности ООН N1244, которая предусматривала вывод сербских войск из Косово и замещение их международными силами (прежде всего, конечно, стран НАТО). На следующий день были подписаны Кумановские соглашения, полождившие конец войне в Косово. В результате, к 20 июня все сербские войска покинули территорию автономного края Косово.

России удалось добиться согласия на то, чтобы в состав международных сил в Косово входили и российские миротворцы, однако собственного сектора ответственности в Косово Россия не добилась, поскольку ей как сектор ее ответственности были интересны только населенные преимущественно сербами северные районы Косово, а в НАТО справедливо опасались, что это может привести к отделению севера Косово от остальной части автономии.

В этих условиях, Россия решила действовать самостоятельно. Из примерно 200 военнослужащих входящей в состав миротворческих сил SFOR/KFOR в Боснии (г. Углевик) российской бригады ВДВ был сформирован отряд, который 11 мая на 35 грузовиках “Урал” и 15 БТР совершил марш бросок из Боснии в Косово и, проехав 600 км, утром 12 июня захватил аэропорт “Слатина” в столице Косово Приштине еще до того, как туда начали прибывать британские части, чьим сектором ответственности и был этот аэропорт.

Нужно отметить, что это не было импровизацией. Еще в конце мая, майор спецназа ГРУ Юнус-Бек Евкуров (ныне генерал армии и заместитель министра обороны РФ) получил приказ во главе отряда из 18 командос тайно проникнуть на территорию аэропорта “Слатина” и подготовить его к приему российского контингента. В результате этой операции, когда утром 12 июня этот контингент прибыл на территорию аэропорта, он не встретил никакого сопротивления и мгновенно его занял.

Прибывшие чуть позже британские военные окружили занятый россиянами аэропорт и взяли его в блокаду. Первоначально командующий войсками НАТО в Европе генерал Уэсли Кларк дал команду выбить россиян из аэропорта не останавливаясь перед применением военной силы. Тем более, что британцев было значительно больше и у них с собой была артиллерия, в то время как российские десантники были вооружены лишь стрелковым оружием.

Но после недолгого размышления, англичане пришли к выводу, что блокада все равно заставит россиян покинуть территорию аэропорта и в применении силы нет необходимости. Так оно и случилось. На пятый день россияне попросили у англичан еды, а российское военное руководство вступило в переговоры о дальнейшей судьбе российского контингента в Косово. В октябре россияне покинули аэропорт и он полностью перешел под контроль НАТО.

“Марш-бросок российских десантников” готовился в настолько секретной обстановке, что о нем не знали ни министр обороны Сергеев, ни министр иностранных дел Иванов. Дело дошло до курьеза: Сергеев узнал о том, что россияне захватили аэропорт “Слатина” от помощника Клинтона Строуба Тэлбота, который утром 12 июня приехал к Сергееву в министерство, чтобы получить какие-то разъяснения в связи с действиями его подчиненных.

Интересно, что тогда же, кроме Сергеева и Иванова, Тэлбот встретился и с Путиным (как секретарем СБ РФ). Путин произвел на него самое хорошее впечатление тем, что оказался хорошо подготовлен и был полностью в курсе того, что происходит на Балканах. За исключением одного: он откровенно делал вид, что совершенно не в курсе российского “Марш-броска на Приштину”.

И когда Тэлбот решил пожаловаться ему на начальника управления международного сотрудничества МО РФ генерал-полковника Леонида Ивашова (который, как уже стало к тому моменту известно, и отдал приказ о начале этой операции), то Путин издевательски его спросил: ”А кто это - Ивашов?” Тэлбот все понял и не стал больше продолжать эту дискуссию.

Все ужасно боялись реакции Ельцина. На карту были поставлены все те доверительные отношения с США и Западом в целом, которые начали выстраиваться еще при Горбачеве. Но когда Сергеев опасливо доложил Ельцину что случилось, тот его крепко обнял и радостно сообщил: “Ну, наконец-то я их щелкнул по носу!”

Этот марш-бросок был началом совершенно другой стилистики в отношениях России с Западом. До тех пор Россия придерживалась олдскульной, еще советской традиции, которая соединяла упрямство и неуступчивость с тяжеловесной солидностью и предсказуемостью. Эта старая традиция (ярким представителем которой был, например, Примаков) не была осознанным выбором Москвы. Скорее она сформировалась в ходе многолетних отношений с США и была единственным способом избежать резких действий, которые могут привести к неуправляемой эскалации.

Но теперь все это было в прошлом. И нужно быть слепым, чтобы не увидеть, что эта “смена вех” случилась именно тогда, когда отставка Примакова привела к смещению центра выработки внешнеполитических решений из МИДа в Совбез.

Надо сказать что это изменение внешнеполитической стилистики пришлось Ельцину по душе. Будучи по натуре авантюристом, он наверняка ужасно страдал от доставшемуся ему в наследство по-крестьянски основательного и тяжеловесного “Громыко-стиля”. И вот теперь он увидел в Путине человека, более близкого ему по духу, чем все предыдущие адепты осмотрительности и предсказуемости. Разумеется, это родство душ еще сильнее их сблизило. Ельцин окончательно утвердился в правильности выбора Путина как своего преемника.

Советская, а потом и российская внешняя политика всегда были результатом борьбы двух линий - мидовской линии, т.е. чисто дипломатической и официальной, и линии спецслужб (КГБ и ГРУ ГШ). И можно констатировать, что летом 1999 года линия спецслужб окончательно победила и превратила МИД в декорацию. Смоленская площадь стала просто ширмой для тайных, закулисных интриг, провокаций и самых неожиданных альянсов.

Практически сразу после завершения войны в Косово, с 18 по 20 июня в немецком Кёльне состоялось традиционное ежегодное заседание “Большой восьмерки”. (Как известно, на предыдущем саммите в Бирмингеме Россию официально включили в число полноправных членов этого клуба наиболее развитых демократий мира и с тех пор G7 превратилась в G8.

Нужно заметить, что до этого Ельцин никогда не пропускал эти саммиты и всегда активно в них участвовал. Ему ужасно нравилось быть частью этой элитной “тусовки”. Он справедливо видел в этом признание за Россией того места в мировой иерархии, которое она по праву (как считал Ельцин) заслуживает. Тем более теперь, когда Россия стала полноправным членом этого клуба, все ждали от Ельцина полноценной работы по всем пунктам повестки дня.

Кроме этого, на Западе опасались, что недавние события в Косово (ипрежде всего - пресловутый “Марш-бросок на Приштину”) могут привести к тому, что между Россией и Западом опять начнется конфронтация. Поэтому все ждали, что на саммите в Кельне западные лидеры (прежде всего Клинтон) и Ельцин продемонстрируют, что этот кризис не повлиял на их доверительные отношения, и не изменил общего позитивного отношения к России.

Каково же было разочарование, когда выяснилось, что вместо Ельцина на саммите российскую делегацию будет возглавлять премьер Степашин. Всем стало очевидно, что состояние здоровья Ельцина не позволяет ему работать с полной нагрузкой все три дня.

Российская делегация объявила, что Ельцин будет присутствовать только на последнем, заключительном заседании G8. Кроме этого, у него “на полях саммита” предполагалась личная встреча с Клинтоном и этим его пребывание в Кельне исчерпывалось. Ельцин даже отказался от своей традиционной итоговой пресс-конференции. Что также наводило на мысли о плохом состоянии его здоровья.

В целом, саммит был посвящен списанию задолженности беднейшим странам мира. В общей сложности им списали 70 млрд. (то есть примерно 50%) всех долгов перед странами G8. Характерно, что отдельно было принято решение продолжить экономическую поддержку России, что, разумеется, означало, что она хоть и является членом этого элитарного клуба, но при этом ей еще очень далеко до того, чтобы считаться по-настоящему экономически развитой страной.

Встреча с Клинтоном тоже не привела к каким-то прорывам. Они договорились считать “косовский инцидент” исчерпанным и обсудили перспективы заключения нового договора СНВ-3, хотя всем было ясно, что пока Россия не ратифицировала подписанный еще в начале 1993 года договор СНВ-2, довольно бессмысленно говорить о перспективах СНВ-3…

В общей сложности Ельцин пробыл в Кельне семь часов и ни у кого из присутствующих на встрече не осталось сомнений, что состояние его здоровья оставляет желать лучшего. На кинохронике видно как сильно он растолстел и как плохо он держится на ногах. Охране буквально приходилось вести его под руки и помогать ему выйти из машины.

При всем при том, что Ельцин выглядел очень плохо, он был чрезвычайно оживлен, крепко обнимался, отчаянно жестикулировал и даже пытался бороться на руках. Его окружение (включая Юмашева и Немцова) в разные периоды объясняло это его странное поведение большими дозами успокоительных препаратов, которые (будто бы) прописывали ему врачи. Однако внешне его поведение выглядело так, словно он был просто вдребезги пьян. И снисходительно-веселые (а не сочувственные) лица окружающих его лидеров G8 только лишь подтверждают это предположение.

Видимо именно этим обстоятельством и объясняется столь короткая программа его пребывания на саммита G8 в Кельне. После этого визита Ельцин надолго пропадает из поля зрения. Весь июль он лишь подписывает указы о награждении и присвоении почетных званий.

Разумеется, что в таких условиях необходимость выполнения президентской церемониальной рутины возлагается на премьера. Встречи с послами, вручения верительных грамот, беседы с прибывающими в Москву политиками и вообще - известными людьми. Все это вынужден был исполнять Степашин. И то, что он был главной российской делегации на G8 - лишнее тому свидетельство.

Пребывание за одним столом с лидерами ведущих стран мира не прошло для Степашина даром. У него (как у любого человека на его месте), конечно же, появилась амбиция, что он может претендовать на нечто большее, чем просто пост премьера. И плохое состояние здоровья Ельцина и президентские выборы, до которых оставался всего год, все это толкало его к активности. Глупо было просто сидеть и ждать в условиях, когда ты премьер и эта позиция дает тебе естественную фору перед любым другим претендентом.

Видимо поэтому Степашин считал, что у него есть хорошие шансы стать официальным преемником Ельцина в приближающейся президентской кампании. Неизвестно, понимал ли он всю шаткость своего положения, отдавал ли себе отчет в том, что у Ельцина уже есть кандидатура преемника (и это не Степашин).

Но даже если это и так, все равно глупо было бы не попытаться поднять свой рейтинг. Ведь если он станет самостоятельной фигурой, обладающей собственным, не связанным с Ельциным, политическим весом, влиянием и авторитетом, то появляются различные варианты дальнейшей карьеры, необязательно связанные с поддержкой со стороны Ельцина.

На этом фоне и состоялся визит Степашина в Соединенные Штаты Америки, которые тоже стояли на пороге президентских выборов и официальным преемником демократа Клинтона на них был вице-президент Альберт Гор. Именно переговоры с Гором и должны были стать тем сигналом российскому избирателю, который дал бы ему понять, что Степашин - тоже официальный кандидат на пост президента от нынешней российской “партии власти”.

Степашин прибыл в Сиэтл, где у него состоялись визиты в штаб-квартиры крупных американских корпораций (Боинг, Майкрософт, Джон Дир и пр.). Потом он перебрался в Вашингтон. В американской столице он (помимо переговоров с Гором) встретился с руководителями МВФ и МБ, а также с проживающими в США соотечественниками.

Нельзя сказать, что Степашин ездил в Америку исключительно с представительскими целями. Там он вел переговоры и о кредитовании закупок российскими авиакомпаниями боингов, и о возобновлении сотрудничества с МВФ после августовского дефолта, и о реструктуризации российского внешнего долга (тема, которая тогда казалась вечной).

Но ключевыми были, разумеется, переговоры с представителями администрации Клинтона. Американцы уделяли им не меньше внимания чем сам Степашин. В Вашингтоне он удостоился встречи не только с Гором, но и даже с Клинтоном. Это российский премьер также расценил как признак того, что его тут воспринимают как основного претендента на президентское кресло в 2000 году.

Американских политиков интересовали в основном три вопроса: насколько дееспособен Ельцин, как Россия собирается нормализовать отношения с США после косовского кризиса и насколько успешно она выходит из кризиса после дефолта в августе прошлого года.

На всех встречах с американцами Степашин демонстрировал максимальную степень свободы, раскованности, давал резкие и смелые ответы на деликатные вопросы и рискованно шутил, иногда - на грани фола. Так, например, выступая в Национальном клубе прессы он рассказал бородатый анекдот, заканчивающийся словами “Зато у вас негров линчуют!”

В его представлении он тем самым должен был убедить американский истеблишмент в том, что он абсолютно самостоятельный политик, имеющих свои, оригинальные взгляды на Россию и ее место в мире и обладающий собственным политическим весом.

Тем не менее, не осталось незамеченным то, с каким энтузиазмом Степашин кинулся уверять американскую публику в полной и исключительной дееспособности и работоспособности Ельцина. "Президент твердо контролирует ситуацию в стране и способен принимать самые сложные решения" - говорил он в одном месте. “Было бы наивным говорить, что президент Борис Ельцин готов выйти на ринг с Майком Тайсоном, но он в состоянии работать” - утверждал в другом.

Оценка Степашиным дееспособности Ельцина настолько расходилась с тем, что американцы собственными глазами месяц назад увидели в Кельне, что всем стало ясно, что ни о какой самостоятельности Степашина как политика не может быть и речи. Они поняли, что он просто ельцинский клерк и ничего больше.

Альберт Гор еще помнил своего коллегу Черномырдина по комиссии Черномырдин - Гор (которую теперь с российской стороны возглавлял Степашин) и ему было с чем сравнить. Да и недавняя отставка Примакова тоже давала много пищи для размышлений. Американцы поняли, что уж если Ельцин без труда разобрался даже с такими тяжеловесами как Черномырдин и Примаков, то говорить о самостоятельном политике Степашине тем более не имело смысла.

Тем не менее, в Белом Доме его хорошо приняли и поэтому Степашин остался очень доволен своим визитом в Америку. Он был уверен в том, что заручился поддержкой американской администрации в продвижении своей кандидатуры на будущих президентских выборах в России. Подводя итоги своего визита в США Степашин бросил в узком кругу: "Теперь они тут поняли, что у нас есть не только идиоты, которых на инвалидных колясках возят."

Но, видимо, это круг оказался не настолько узким, чтобы об этой его фразе не стало известно в Кремле. Но это все мелочи. Главное, чего не понял Степашин, заключалось в том, что поддержка американской администрации в условиях “нового курса Ельцина - Путина” уже играла скорее против него, чем за него.

Немного утрируя, можно сказать, что из Вашингтона в Москву он летел в надежде, что этим визитом он повысит свои шансы стать преемником Ельцина потому, что “американцы меня поддерживают”. А в это время в Кремле, наоборот, стали уже предметно думать о его отставке потому, что “американцы его поддерживают”.

Справедливости ради, нужно признать, что большинство российской элиты тогда еще не поняло насколько фундаментальным был сдвиг в позиционировании России, который в явной форме начался за полгода до этого с усиления слежки со стороны ФСБ за работой американского посольства в Москве (под видом борьбы с исламским терроризмом).

Однако, то, что к концу июля (!) этого все еще не понимал даже председатель правительства России Сергей Степашин (уже после “Разворота над Атлантикой” и “Марш-броска на Приштину”) - это просто удивительно.

Но все эти мелочи еще долго оставались бы предметом кулуарных пересудов и материалом для глубокомысленных рассуждений газетных и телевизионных аналитиков, если бы не событие, которое перечеркнуло все то, что происходило последние несколько лет: “Исламская миротворческая бригада” Басаева и Хаттаба, численностью в 500 боевиков, не встретив никакого сопротивления, вторглась в Ботлихский район Дагестана и захватила ряд сел (Ансалта, Рахата, Тандо, Шодрода и Годобери). Басаев объявил о старте операции “Имам Гази-Магомед”. Так началась Вторая Чеченская война.

Часть 6

Как я уже ранее писал, начиная с конца 1997 года президент Масхадов постепенно начал терять влияние в Чечне и его умеренные, прагматичные взгляды на то, как должна развиваться Чечня чтобы стать действительно независимой, свободной и светской Чеченской республикой Ичкерия находили все меньше понимания в чеченской элите. Влияние радикальных исламистов, сторонников продолжения джихада и экспансии своих идей на весь Северный Кавказ росло и к 1999 году уже в прошлом остались надежды договориться с Россией о признании независимости Ичкерии. (Как известно, Масхадов, после встречи с Ельциным в августе 1997 года, был в шаге от такого признания).

Дело дошло до того, что в феврале 1999 года, под давлением ваххабитов (которые к тому же в большинстве своем были полевыми командирами), власти Чеченской республики Ичкерия ввели на территории республики мусульманское религиозное право - шариат и начали осуществлять публичные казни.

Показ этих казней по российскому телевидению произвел тягостное впечатление на всю российскую аудиторию, а когда в марте в аэропорту Грозного террористами был похищен полномочный представитель МВД России в Чечне генерал-майор милиции Геннадий Шпигун, рассеялись и последние иллюзии насчет того, что Масхадов реально контролирует ситуацию в Чечне. С этого момента начало нового крупномасштабного конфликта между Российской Федерацией и непризнанной Чеченской республикой Ичкерия - было лишь вопросом времени. Причем - недолгого.

Строго говоря, боевые действия никогда до конца не прекращались. Российским правоохранительным органам то тут то там, по всему периметру Чечни, приходилось вступать в стычки с отрядами полевых командиров, которые осуществляли свою экспансию в близлежащие регионы России. И это была вовсе не исключительно религиозная или идеологическая экспансия. Отнюдь нет.

Экономическая ситуация в Чечне была крайне тяжелой, страна лежала в руинах, экономика де-факто отсутствовала и единственными источниками доходов были рэкет, торговля заложниками и наркотиками. Достаточно сказать, что главной, относительно “легальной” отраслью чеченской экономики было кустарное производство бензина путем перегонки украденной из трубопроводов нефти. Страна в основном жила натуральным хозяйством.

Неудивительно, что в этих условиях практически все молодые мужчины Чечни оказались боевиками в отрядах тех самых полевых командиров, которые в мирное время конвертировались в наркоторговцев и рэкетиров. С ними-то и сталкивались федералы на территории всего Северного Кавказа и не только там.

Конечно же такой уход в криминал был связан не с неисправимой бандитской природой чеченцев (как это часто пытаются объяснить их противники), а тем, что метрополия еще с царских времен препятствовала экономическому развитию региона, вынуждая чеченцев уезжать со своей земли. Таким способом власти хотели добиться рассеяния и ассимиляции вайнахов (чеченцев и ингушей) и в идеале - полного исчезновения этих этносов. Фактически, экономическая дискриминация чеченцев продолжалась уже и после возвращения их из депортации, весь советский период.

Власти, не создавая в Чечне рабочих мест, осознанно формировали условия для того, чтобы там не осталось чеченцев. Развивалась только нефтяная и нефтеперерабатывающая промышленность, в которой были заняты преимущественно русские. Неслучайно одним из символов советского “застоя” стали многочисленные бригады чеченских и ингушских шабашников, которые работали по всей стране, включая Сибирь и Дальний Восток (одно это отрицает идею о презрении чеченцев к труду).

Послевоенная разруха в Чечне, наложенная на общероссийский спад производства в 90-х годах, привела к тому, что исчезли даже те немногие рабочие места, которые еще были в Чечне в советский период. В таких условиях уход населения в криминал был фактически предрешен.

Примерно тогда же и по тем же причинам, косовские албанцы тоже пошли по этому пути. И неслучайно вожди их борьбы за независимость (например, Хашим Тачи, о котором мы уже писали) теперь сидят на скамье подсудимых по обвинению в тех же преступлениях: рэкет, торговля наркотиками, торговля людьми. С той только разницей, что их обвиняют ещё и в торговле человеческими органами.

Своим вторжением в Дагестан Басаев и Хаттаб хотели прийти на помощь ваххабитам Дагестана, которые пытались организовать ваххабитский анклав на территории Ботлихского и Цумадинского районов Дагестана. Целью чеченских и дагестанских боевиков было создание на территории Чечни и Дагестана (а в перспективе - на территории всего Северного Кавказа) независимого исламского государства. И они открыто об этом заявляли.

После вторжения “Исламской миротворческой бригады” Басаева и Хаттаба (в последний момент к ним присоединился еще Исламский полк особого назначения (ИПОН) Арби Бараева) в Ботлихский район, хронология событий была следующая: 8 августа они захватили еще одно село: Забирахли.

9 -11 августа, созданная за год до этого известным дагестанским ваххабитом Багауддином Магомадовым (Кебедовым) “Исламская шура Дагестана”, распространила заранее подготовленные документы: «Декларацию о восстановлении исламского государства Дагестан» и “Постановление в связи с оккупацией государства Дагестан”.

«Исламская шура Дагестана» объявила все сформированные в соответствии с российской конституцией и законами органы власти в Дагестане низложенным и сформировала Исламское правительство. Главой Исламского правительства стал Сиражудин Рамазанов, министром информации и печати - Магомед Тагаев.

На территории нескольких районов Дагестана начинает вещание телевизионный канал «Шуры», по которому передаются призывы к газавату и другие идеологические материалы исламистов. «Шура» вполне предсказуемо назначила временными командующими силами боевиков в Дагестане Шамиля Басаева и арабского полевого командира Хаттаба.

В Москве на происходящее в Дагестане поначалу не обратили особого внимания. В тот момент Кремль был занят делами поважнее: Семья и Администрация президента стремилась взять под свой контроль движение “Вся Россия”, которое было создано руководителями некоторых из самых экономически развитых и политически сильных регионов России: президентом Татарстана Минтимером Шаймиевым, президентом Башкортостана Муртазой Рахимовым и губернатором Санкт-Петербурга Владимиром Яковлевым.

Для Волошина и его коллег это движение было интересно тем, что оно никак не зависело от уже открыто оппозиционного Кремлю лужковского “Отечества” и в принципе могло стать основой для создания некоей протопартии, которая пойдет на декабрьские выборы в Государственную Думу как “партия власти”.

С этой целью 3 августа Волошин, пригласив с собой Степашина, отправился на переговоры с руководством движения “Вся Россия”. Его задачей было договориться с руководством движения о том, чтобы на первую позицию в избирательном списке движения был поставлен человек Кремля - председатель правительства Российской Федерации Сергей Вадимович Степашин.

Учитывая низкий рейтинг и правительства и Ельцина, руководители “Всей России” без энтузиазма восприняли предложение Волошина. Переговоры шли тяжело и максимум, чего от них удалось добиться главе ельцинской администрации - это десятое место в списке. Это было совсем не то, чего хотел Волошин. Степашин на десятом месте в списке - это скорее подачка Кремлю, чтобы отвязался, чем признание себя проельциснким движением.

Волошин взялся было и дальше давить на сидевших напротив него областных царьков, как вдруг оскорбленный десятым местом Степашин заявил, что при таких условиях он отказывается от “чести” быть включенным в список движения “Вся Россия”. Лучше он вообще не будет участвовать в выборах, чем терпеть такие унижения. Возникла немая сцена и переговоры сами собой прекратились.

Газета “Коммерсантъ” так описала эти события: “... 3 августа, во время решающих переговоров Александра Волошина с ведущими губернаторами из "Всей России", на которых Кремль сделал последнюю отчаянную ставку, проталкивая Степашина на первую позицию этого блока, сам Степашин вдруг сыграл отбой и заявил, что ни в какой политический блок не пойдет. Бегства с поля боя ему не простили.”

Демарш Степашина имел фатальные последствия для Кремля. Уже на следующий день, 4 августа, в московском Центре международной торговли состоялось совместное заседание президиумов политсоветов лужковского "Отечества" и губернаторского блока "Вся Россия", на котором было подписано совместное постановление о формировании единого избирательного блока.

Сопредседателями нового предвыборного объединения были избраны мэр Москвы Лужков и губернатор Санкт-Петербурга Яковлев. Был сформирован Координационный совет (КС) из 13 человек, в который вошли по 6 представителей от "Отечества" и "Всей России". (Место 3-го сопредседателя и одно место в КС были оставлено вакантным в расчете на присоединение Примакова).

Кроме Лужкова и Яковлева, в состав КС вошли также: от "Отечества" - Артур Чилингаров, Георгий Боос, Андрей Кокошин, Александр Владиславлев и Андрей Исаев, а от "Всей России" - Минтимер Шаймиев, Олег Морозов, Руслан Аушев, Петр Сумин и Владимир Медведев. Секретарем Координационного совета блока стал Олег Морозов.

Всякие шансы Кремля на то, чтобы хоть формально, но возглавить какую-то значительную часть региональной элиты рухнули. Волошин, который и до этого недолюбливал Степашина, был просто взбешен. Он немедленно отправился к Ельцину чтобы требовать отставки премьера. Решение было принято быстро и к 5 августа спичрайтерам было поручено заготовить текст президентского телеобращения об отставке правительства.

Однако, решение об отставке Степашина было отложено. Вот как об этом писал все тот же “Коммерсантъ”: “... Объявление об отставке должно было прозвучать вечером пятого августа. Однако, как объяснил Ъ высокопоставленный кремлевский чиновник, операция была отложена "по техническим причинам".

На самом деле "технической причиной" стала встреча Степашина с президентом, после которой Ельцин, как утверждают, заколебался. В четверг в Кремле побывал и Анатолий Чубайс, который выступал категорически против увольнения Степашина, объясняя, что подобные перестановки накануне выборов окончательно подорвут доверие избирателей к нынешней власти. Кроме того, глава РАО ЕЭС убеждал кремлевских стратегов, что отставка премьера сразу после того, как ему обещали новые международные кредиты, будет плевком в лицо Западу.

Не последним аргументом против такого сценария был и возможный гнев региональных лидеров на президентское окружение, сменившее за последние полтора года пятерых премьеров. На все эти доводы президентские приближенные лишь возражали, что "Степашин - слабый". На то, чтобы окончательно убедить в этом Ельцина, ушло три дня. Как утверждают в Кремле, последние события на Северном Кавказе сыграли в этом убеждении не последнюю роль.”

Непонятно как события в Дагестане могли повлиять на Ельцина в вопросе отставки правительства (особенно когда по конституции силовики, минуя премьера, напрямую подчиняются Ельцину). Тем более, что Степашин 8-го уже вылетел в Дагестан. Но когда на следующее утро он вернулся из Дагестана, решение об его отставке уже было принято.

9 августа, в полдень по центральному телевидению выступил Ельцин. Выглядел он получше, чем в Кельне на саммите G7, но на его одутловатом лице красовались очки. (Ельцин впервые выступал на публике в очках). Видимо в тот момент они ему были необходимы, чтобы хорошо видеть текст телесуфлера.

Ельцин медленно, сосредоточено и четко зачитал свое обращение к гражданам России. Он сказал: “Уважаемые россияне! Сегодня я подписал указ о выборах в Государственную думу. Они состоятся 19 декабря. Точно в срок, как и предусмотрено Конституцией и законом. Фактически дан старт избирательному марафону. Это будет очень непростой и ответственный период. И потому прошу вас с особым вниманием и даже пристрастием оценивать то, как поведут себя участники политической гонки. Я обещал, что выборы в Думу пройдут в честной борьбе, и уверен: что вашими избранниками станут достойные и порядочные люди.

Но нельзя забывать и о том, что ровно через год будут президентские выборы. И сейчас я решил назвать человека, который, по моему мнению, способен консолидировать общество. Опираясь на самые широкие политические силы обеспечить продолжение реформ в России. Он сможет сплотить вокруг себя тех, кому в новом, XXI веке предстоит обновлять великую Россию. Это секретарь Совета Безопасности, директор ФСБ России - Владимир Владимирович Путин.

Сегодня я принял решение об отставке правительства Сергея Вадимовича Степашина. В соответствии с Конституцией, я обратился в Государственную думу с просьбой утвердить Владимира Владимировича путина в должности председателя правительства России. Убежден: работая на этом высоком посту, он принесет большую пользу стране и россияне будут иметь возможность оценить человеческие и деловые качества Путина. Я в нем уверен.”

Последние слова он произнес с нажимом, делая большие паузы: “Я. В нем. Уверен.” Это звучало весомо и твердо. Не было сомнений, что это плод его серьезных раздумий, а не экспромт. Во всяком случае, именно такого эффекта добивался Ельцин и те, кто писал ему этот текст.

За несколько часов до этого, Ельцин принял Степашина у себя на даче. «Там были будущий президент Владимир Путин, Аксененко (зачем? - АК) и Волошин. Попросил написать меня заявление об отставке, я отказался. Увольняйте так. Попросил тогда завизировать указ о назначении Владимира Путина первым вице-премьером – тогда такая процедура была. Я завизировал, я Владимира знаю, он достойный человек. Вот так и произошла смена караула», – рассказывал позже Сергей Степашин.

Затем, в шесть часов вечера, по новостям передали репортаж с заседания правительства, которое открыл Степашин. Он зашел в зал заседаний правительства, прошел к председательскому месту, буркнул “Здравствуйте!” и начал садиться в кресло. Потом передумал и снова встал. “Садится не буду, чтобы не засидеться. Да, Николай Емельянович?” - громко прошептал он сидящему рядом Аксененко. (Видимо это был намек на неудачную майскую попытку Аксененко стать премьером).

Степашин выпрямился, глубоко вздохнул и сказал: “Очень тяжелая сегодня обстановка в Дагестане, на Кавказе. Я только что прибыл оттуда. Пожалуй, мы можем действительно потерять Дагестан…. Ну а теперь, о текущем: утром я был у президента. Он подписал указ о моей отставке. Поблагодарил за хорошую работу и отправил в отставку. Исполняющим обязанности назначен Владимир Владимирович Путин, секретарь Совета Безопасности и директор ФСБ…” На этом репортаж заканчивался.

Через десять лет, в интервью Владимиру Познеру, Степашин сказал, что его надежды стать преемником не были беспочвенны. С ним на эту тему говорили многие люди из окружения Ельцина (Семья). Он даже конкретно указал, что, например, такого рода перспективы сулила ему Татьяна Ельцина.

Степашин вернулся из Америки полный радужных надежд. Он считал, что ему удалось растопить лед недоверия между Кремлем и Белым Домом. К тому же он возобновил заглохшее было сотрудничество с международными финансовыми организациями и крупными американскими корпорациями.

Кроме этого, он был выходец и силовых структур. В разные годы он был и директором ФСБ, и министром внутренних дел, и министром юстиции. Он от начала до конца прошел всю Первую Чеченскую войну. У него был свой опыт и свое понимание того, как решать весь комплекс кавказских проблем. Не случайно накануне отставки он успел слетать в Дагестан и понять, что там происходит что-то серьезное. Ему, видимо, казалось, что начавшаяся новая война на Кавказе позволит ему проявить себя так, чтобы у Ельцина не было сомнений в том, кто должен стать преемником.

Но Семья решила, что эта новая война должна стать трамплином для совсем другого героя. Для Владимира Владимировича Путина. Она его выбрала и теперь настал его час.

Конкретнее всех был Березовский. Уже на следующий день, 10 августа, он дал интервью газете “Труд”, в котором четко обозначил главную задачу нового премьера: «Если власть незамедлительно не сформирует и не начнет реализовывать свою стратегию на Северном Кавказе, то федерализм в России прекратит свое существование в самые короткие сроки… Отставка правительства — событие значимое, но менее важное, чем то, что происходит на Кавказе сегодня. Федерализм в нашей стране под угрозой. Россия расползается. Ни одно правительство в России — ни Черномырдина, ни Кириенко, ни Примакова, ни Степашина — ничего внятного не сделало для нормализации ситуации, и они напрямую повинны в том, что происходит сегодня.”

До этого момента федеральные власти почти никак не реагировали на события, происходящие в Дагестане. Все сопротивление боевикам Басаева-Хаттаба осуществлялось местной милицией и лишь во вторую очередь - силами расположенных в регионе армейских частей и внутренних войск.

Но все изменилось после назначения Путина и.о. премьера. Сразу после этого он вылетел в Дагестан. «Дагестан есть, был и будет составной частью Российской Федерации. А это значит, что Россия всегда придет к вам на помощь», – заявил он выступая перед руководством региона и местными силовиками.

Путин на вертолете облетел захваченный боевиками район, к которому уже начали стягиваться федеральные войска. Кое-где даже начались стычки. Именно там, в солдатской палатке, в горах, он (окруженный телевизионными камерами и журналистами) произнес такой тост: «Очень хочется по русской традиции и по традиции священной земли Дагестана, где мы с вами находимся, поднять этот бокал и выпить за память тех, кто погиб. Очень хочется выпить за здоровье раненых и пожелать счастья тем, кто здесь находится.

Но мы с вами не имеем права позволить себе ни секунды слабости. Тогда получится, что те, кто погиб, погибли напрасно. Поэтому я предлагаю сегодня эту стопку поставить, мы обязательно выпьем за них, но пить будем потом». (Меньше всего эта поездка была похожа на руководство военной операцией, а скорее - на начало президентской кампании).

11 августа (только на четвертый день вторжения!) был, наконец, подписан совместный приказ Минобороны России, МВД России, ФСБ России и Федеральной пограничной службы (ФПС) России «О проведении контртеррористической операции на части территории Республики Дагестан», которым установлен режим контртеррористической операции и определены задачи органов государственного управления в ней. В район вторжения началось выдвижение дополнительных армейских частей и внутренних войск федерального подчинения.

Разумеется, чеченские полевые командиры ожидали этого. Еще 9 августа одно из подразделений бригады Басаева заняло важную высоту Ослиное Ухо между границей Чечни и дагестанским аулом Ботлих, вокруг которого расположились основные силы боевиков. Это было сделано для того, чтобы держать под огневым контролем все дороги, соединяющие Ботлихский район с Чечней.

Уже 12 августа федеральные войска обстреляли Ослиное Ухо из “Градов”, а на следующий день отряд десантников (63 человека из батальона 108-го гвардейского парашютно-десантного полка 7-й гвардейской десантно-штурмовой дивизии) под командованием майора Сергея Костина в 5 часов утра начал штурм этой высоты. Бой длился целый день и закончился полным разгромом российского отряда. Больше половины отряда было уничтожено огнем чеченских минометов и снайперами, засевшими на соседних высотах. Из 65 десантников 12 было убито (включая командира, майора Костина), а еще 25 военнослужащих - ранено. Остатки отряда вынуждены были отступить.

Можно смело утверждать, что Вторая Чеченская война начиналась для федеральных сил ничуть не лучше Первой. Ничего не стало уроком для российских генералов. Никаких выводов сделано не было, и никаких новых методов ведения войны - не выработано. Все то же закидывание позиций противника “пушечным мясом”, ведомственная неразбериха, отсутствие координации между родами войск и руководство боевыми операциями из безопасных кабинетов за десятки и даже сотни километров от поля боя.

16 августа Госдума, на внеочередном заседании в понедельник, приступила к рассмотрению предложенной Ельциным кандидатуры Путина на должность председателя правительства России. Перед заседанием Путин встретился с рядом фракций и депутатских групп.

Прежде всего, конечно, с объединенной левой оппозицией - фракцией КПРФ, прокоммунистически настроенной частью аграриев и "Народовластием". По окончании этой встречи Зюганов заявил, что в ходе полуторачасовых консультаций с и.о. премьера “рассматривались вопросы о необходимости повышения уровня жизни граждан, усиления борьбы с коррупцией, рассматривалась также ситуация на Северном Кавказе и ряд других важных вопросов”.

После встречи с Путиным фракция КПРФ собралась на заседание. В итоге было принято решение о свободном голосовании по кандидатуре Путина на пост премьер-министра. Сам Зюганов сказал, что лично он не будет принимать участия в голосовании.

Аграрная депутатская группа (36 мандатов) и другие мелкие левые фракции, после встречи с Путиным, стали еще благосклоннее к нему, чем коммунисты. Вообще, оказалось, что у Путина в среде депутатов от левых фракций есть какой-то свой, независимый от Ельцина и Кремля вес и авторитет. Они относились к нему не как к ельцинскому клерку. Они его слушали, не задавали провокационных вопросов, пытались наладить диалог.

Возможно тут сыграла свою роль его принадлежность к силовикам, возможно какие-то старые связи ФСБ (КГБ) с руководством КПРФ, возможно какие-то контакты через близких ему бизнесменов. Но этот нюанс уже тогда бросился в глаза всем независимым наблюдателям.

После встреч с левыми фракциями, начались консультации с центристами. Прежде всего - с депутатской группой "Российские регионы".

"Большинство депутатов "Российских регионов" будет голосовать за кандидатуру Владимира Путина на должность премьер-министра", - заявил журналистам лидер депутатской группы "Российские регионы" Морозов (который совсем недавно стал членом Координационного Совета избирательного блока “Отечество - Вся Россия”).

Встречи Путина с фракциями “Наш Дом - Россия” (НДР) и ЛДПР обошлись без сюрпризов, и оба их лидера (Черномырдин и Жириновский) публично высказались в поддержку его кандидатуры на должность председателя правительства.

Провел Путин также встречу с думской фракцией партии "Яблоко". Лидер "Яблока" Григорий Явлинский заявил после встречи, что большинство членов "Яблока" будут голосовать против Путина, выражая таким образом “несогласие со странной политикой президента, постоянно перетряхивающего правительство”. Однако, как отметил Явлинский, часть депутатов "Яблока" поддержит кандидатуру Путина, "исходя из того, что политический кризис должен быть максимально сокращен".

В результате голосования Путин набрал 232 голоса “за”, что составило 51,5% голосов. Он был утвержден в должности председателя правительств РФ с первой попытки. Для прохождения его кандидатуры ему нужно было набрать минимум 226 голосов. Он набрал лишь на шесть голосов больше. Характерно, что эти голоса ему дала фракция “Яблока” (включая голос самого Явлинского). За кандидатуру Путина проголосовало 18 из 30 принимавших участие в голосовании “яблочников”.

Можно смело сказать, что Путин стал премьером лишь благодаря поддержке Явлинского и его партии. Результаты голосования всех остальных фракций и депутатских групп были более-менее прогнозируемы. И лишь фракция “Яблока” проголосовала неожиданно, учитывая ее последовательную критику Ельцина и его политики.

Вот что писала по тому поводу Татьяна Ельцина десять лет спустя: «…Так случилось, что очень быстро Евгений Максимович Примаков, не так давно утвержденный Думой премьер-министр, сильно невзлюбил директора ФСБ Владимира Владимировича Путина. Конфликт начался со странной истории. Е Примаков вызвал в Белый дом директора ФСБ В.Путина. Поговорили о текущем моменте, о каких-то проблемах, ну, в общем, о чем премьер и директор ФСБ обычно беседуют. И в конце Евгений Максимович неожиданно попросил организовать прослушку лидера «Яблока» Григория Явлинского.

Владимир Владимирович сильно удивился. И сказал, что это недопустимо. Явлинский – лидер крупной депутатской фракции в Думе, политический деятель. Втягивать ФСБ в политическую слежку – это неправильно, вредно, а главное – незаконно. И неважно, кто его будет просить об этом, премьер или президент, он этого делать не будет. И он готов уйти со своего поста, если кто-то считает его позицию неприемлемой.

В.Путин после этого разговора приехал к главе администрации В.Юмашеву и рассказал об этом. А потом на ближайшей встрече с президентом, он доложил свою позицию папе, повторил, что прослушивать Явлинского считает недопустимым. Папа выслушал, возмутился, сказал, что Путин был прав. И история на этом вроде бы забылась…»

Эта история, разумеется, быстро стала известна самому Явлинскому. Он в нее мгновенно поверил, хотя в ней было много такого, что могло бы натолкнуть его на мысль о фээсбэшной “разводке”. Посудите сами: ведь именно Явлинский был тем самым человеком, который и предложил Примакова в качестве премьера в сентябре 1998 года, после того, как усилиями его же фракции “Яблока” была провалена кандидатура Черномырдина. Зачем же Примакову устанавливать слежку за Явлинским? Тем более, сразу после назначения на должность… И, вообще: какую опасность для Примакова мог представлять Явлинский?

Так или иначе, но накануне голосования, в ходе обсуждения позиции фракции, Явлинский попросил разрешения ему лично, несмотря на мнение большинства, проголосовать «за». Он так и объяснил эту свою просьбу: мол, около года тому назад премьер Примаков просил руководителя ФСБ Путина установить прослушку за Явлинским, но тот отказался.

«Отказ главы спецслужбы заниматься разработкой граждан по политическим мотивам — это беспрецедентный случай, – примерно так сказал тогда Явлинский своим товарищам. – Было бы неправильно оставить это без внимания и ответа со стороны общества», – вспоминала позже пресс-секретарь Явлинского Евгения Диллендорф. Фракция с доводами своего руководителя согласилась.

Впрочем, все это детали. Важен итог: Государственная Дума проголосовала и Владимир Владимирович Путин стал председателем правительства Российской Федерации.

Часть 7

17 августа Ельцин встретился с Путиным в Кремле. В то время это было довольно необычно для Ельцина, поскольку он все больше проводил времени у себя на даче, или даже в больничной палате (как, например, в случае со Скуратовым).

Эта встреча была обставлена совсем не так, как проходили ельцинские встречи до сих пор. Если до этого Ельцин всегда принимал премьеров (и других членов правительства) за большим столом для совещаний, где он садился “во главе стола”, а посетитель - сбоку, то в этот раз они сели с Путиным в два одинаковых кресла рядом с журнальным столиком. Также, вопреки сложившейся традиции большая часть встречи прошла в присутствии журналистов.

Обращаясь к присутствующим, Ельцин прямо сказал: “Давайте мы изменим картинку. Мы с председателем будем обсуждать вон там,” и указал рукой на эти кресла. Видимо, замысел Ельцина и кремлевских пиарщиков состоял в том, чтобы подчеркнуть, что Путин - это не обычный премьер, а “преемник”, то есть тот кто будет управлять Россией после него, человек, которого Ельцин считает равным себе.

Репортаж об этой встречи канала ОРТ (1 канал) начинался со слов: “Сегодня президент Ельцин вновь поздравил Владимира Путина с назначением на пост премьер-министра. На этой встречи глава государства дал понять, что разногласий между его администрацией и новым кабинетом теперь быть не должно…”

Ельцин назвал утверждение Путина Госдумой в должности премьера “большой общей победой”. И предложил новую схему работы президентской и правительственной команд. Он подчеркнул, что сейчас главное - это единство: “Давайте не будем разделять президентский аппарат с правительственным” - и многозначительно подняв указательный палец и внимательно посмотрев в телекамеры, и добавил: “Чтобы нас услышали… Вот… Это единая команда!”

Потом он начал рассуждать о том, что происходит, когда президентская и правительственная команды действуют несогласованно и пришел к выводу, что это обычно приводит к отставке премьера. Он сказал: “Когда у нас бывало, что мы делились… Ни к чему хорошему это не приводило… В конце концов премьер проигрывал… И это естественно”.

Ельцин опять заявил, что необходимо поднять исполнительскую дисциплину и строго наказывать за неисполнение президентских решений: “За это сразу увольнять с работы.., отстранять человека от дел.., который не умеет организовать дело как следует.”

Дальше Ельцин стал рассыпаться в комплиментах Путину, сказал, что у него огромный опыт работы, в том числе и с президентской администрации. Похвалил он и личные качества нового премьера: “Личный характер у Вас - соответствует примерно уровню требований к президенту!”

Ельцин улыбнулся, настолько ему понравилась эта его мысль. Камера в этот момент показала крупно лицо Путина. Он испытывающе, немигающим взглядом смотрел на Ельцина. Его лицо не выражало ничего. Невозможно было понять: нравится ли ему то, что говорит Ельцин, или нет. Скорее всего он заранее знал все, что тот скажет и просто терпеливо отбывал номер.

Поговорили они и о ситуации в Дагестане. Путин сказал: “...и Борис Николаевич! Надо поддержать дагестанский народ. Это, конечно, совсем новая ситуация: весь дагестанский народ встал на защиту своей земли.” Он попросил Ельцина принять председателя Госсовета Дагестана Магомедали Магомедова. Ельцин согласился и кроме того, обещал выступить с обращением к дагестанскому народу: “Защитники Дагестана должны чувствовать государственную заботу!”

Обращаясь к Путину Ельцин, разрубая воздух рукой и нахмурив брови, сказал: “... Решить вопросы по финансированию Дагестана полностью! Никаких долгов чтобы у федеральной власти не было… У федерального правительства.”

Весь телевизионный репортаж об этой встрече фактически стал стартом президентской избирательной кампании Путина. Ельцин всячески это подчеркивал и давал понять, что Путин не просто премьер, а равный ему соправитель страны. Путин и держался соответствующе: без подобострастия, но с уважением к Ельцину скорее как к старшему по возрасту, чем как к вышестоящему начальнику.

Тогда же выйдя к журналистам, Путин объявил состав нового правительства. В нем произошло всегда два изменения. Одно - очевидное: вместо Путина директором ФСБ стал Николай Платонович Патрушев (старый знакомый Путина еще по Управлению КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, работавший в этот момент первым заместителем директора ФСБ). А вот второе изменение (замена Павла Крашенинникова на Юрия Чайку в должности министра юстиции) - требует отдельного комментария.

За три недели до этих событий (26 июля) Ельцин назначил нового и.о. генерального прокурора. Вместо Юрия Чайки им стал другой заместитель Скуратова - Владимир Устинов. Поскольку Скуратов продолжал формально числиться генеральным прокурором (хоть и временно отстраненным от работы в связи с возбужденным в отношении него уголовным делом),фактически работой Генеральной прокуратуры руководил назначенный Ельциным и.о. генерального прокурора.

Как мы уже писали и Ельцин и Семья были недовольны тем, как развивались события вокруг дела “Mabitex” и той пассивностью, которую проявляли их выдвиженцы (Степашин и Чайка) в том, чтобы спустить его на тормозах.

А между тем расследование шло своим чередом. По указанию ведущего это дело заместителя начальника Главного следственного управления (ГСУ) Генпрокуратуры Чуглазова Генеральная прокуратура направила запрос в органы власти Московской области о недвижимости Павла Бородина, его жены, двух малолетних детей, а также взрослой дочери Екатерины Силецкой и зятя Андрея Силецкого. Такие запросы обычно предшествуют аресту имущества фигурантов по уголовному делу. А в мае Генеральная прокуратура РФ обратилась к швейцарской прокуратуре с просьбой об оказании юридической помощи в расследовании дела Mabetex.

15 июля 1999 года прокурором швейцарского кантона Женева Бернаром Бертоссой было возбуждено уголовное дело по подозрению Бородина в отмывании денег, полученных незаконным путем. В прессе утверждалось, что швейцарской прокуратурой были арестованы счета ряда граждан России, включая счета Павла Бородина и его жены.

Вскоре Чуглазов должен был ехать в Швейцарию, где ему официально обещали передать все документы, которыми они располагали в отношении фигурантов этого дела (включая членов семьи Ельцина). Но и.о. генпрокурора Чайка разрешения на эту поездку все никак не давал.

А после замены Чайки на Устинова дело “Mabitex” у Чуглазова вообще забрали (ссылаясь на то, что “руководство ГСУ должно руководить, а не дела расследовать”) и передали другому следователю - Руслану Тамаеву, который почти сразу поставил на нем гриф “секретно”.

Чуглазов сначала пытался выступать в прессе и апеллировать к общественности, говоря что это дело “подошло к кульминационной части”, но после того, как его засекретили, у него пропала такая возможность. Ведь в своих выступлениях он уже не мог рассказывать о том, какими материалами располагает следствие. А без этого убедительность его рассказов снизилась, а интерес к ним - заметно упал.

В конце августа в западной прессе появились сведения о швейцарских счетах семьи Ельцина, но скандала из этого уже не получилось: Генпрокуратура никак не прореагировала ни на эту информацию, ни на депутатские запросы, ни выступления в российских медиа. С этого момента дело начало тихо разваливаться и постепенно эта тема ушла с первых страниц газет и из новостных выпусков телеканалов. Забегая вперед скажем, что через год оно было окончательно похоронено и закрыто.

Что же касается Крашенинникова, то Ельцин давно высказывал недовольство его работой. Он неоднократно давал ему задание найти легальную возможность для запрета КПРФ, но Крашенинников все никак не мог выполнить это поручение, чем периодически вызывал вспышки президентского гнева. Крашенинников много позже, в одном из интервью, рассказывал, что однажды Ельцин, будучи сильно навеселе, даже ему позвонил в пять утра и снова начал требовать конкретных действий по запрету Компартии.

Дело дошло до того, что в один из дней Ельцин вызвал к себе Крашенинникова якобы по какому-то абсолютно техническому вопросу, а когда тот явился в Кремль, то оказалось, что его ждет Ельцин вместе с Волошиным и всем пулом кремлевских журналистов. И Ельцин перед телевизионными камерами устроил целое шоу, в котором довольно жестко отчитал Крашенинникова за неисполнение президентских поручений.

Поэтому неудивительно, что 17 августа Крашенинников был уволен, а на его место Ельцин, по представлению Путина, назначил недавно освобожденного от должности и.о. генпрокурора Чайку, в лояльности которого (в отличие от Крашенинникова) у Семьи сомнений не было.

После своей отставки Крашенинников дал пресс-конференцию (на радиостанции “Эхо Москвы”), на которой сказал: “... мы устояли в рамках закона, и не смогли (как этого многим бы хотелось) произвести, например, запрет партии… коммунистической.”

Характерно, что в репортаже об этой пресс-конференции, закадровый голос ведущей говорит: “Еще одной причиной отставки бывший министр считает свою позицию по дате регистрации движений, которые могут участвовать в выборах. Недавно был спор, какую из них: 18 или 19 декабря считать последней. Если бы Минюст решил, что 18-е, то тогда блок Юрия Лужкова “Отечество” потерял бы право на самостоятельное участие.

Но Минюст назвал 19 декабря и это позволило “Отечеству” участвовать в выборах. Сегодня Юрий Лужков заявил, что Крашенинников, как профессионал, выполнил свой долг, обоснованно зарегистрировал “Отечество” и это привело к отставке министра. То есть налицо - политическая подоплека, считает московский мэр.”

Сейчас уже трудно восстановить всю логику этой дискуссии, тем более, что после слияния “Отечества” и “Всей России” в единый избирательный блок, потребность в отдельной регистрации избирательного блока “Отечество” отпала. Но видимо там были какие-то нюансы, которые сейчас уже не кажутся важными и достойными анализа. Но, как видно из этого репортажа, тогда об этой проблеме говорили даже у Березовского на канале и считали одной из причин отставки министра юстиции.

Так или иначе, но факт остается фактом: команда Лужкова и команда Ельцина перешли к открытой конфронтации и в конце августа шансы “партии Лужкова” на завоевание большинства в Государственной Думе выглядели предпочтительнее, чем у команды Ельцина. Тем более, что у Ельцина вовсе никогда не было никакой ни партии, ни движения, ни даже избирательного блока.

Справедливости ради, нужно сказать, что это был результат сознательной политики Ельцина на протяжении всего периода его правления. Он не хотел привязывать себя ни к какой партии или группе единомышленников, а называл себя “президентом всех россиян”. В 1993 году он не поддержал гайдаровский “Выбор России”, а в 1995 - “Наш дом - Россия” Черномырдина.

В определенный период это давало ему преимущество, поскольку не связывало его ни с какой определенной политической программой или командой единомышленников. Но в конечном итоге эта политика завела его в тупик, в котором он оказался на старте избирательной кампании по выборам в Государственную Думу в 1999 году.

Используя некоторое замешательство в стане Ельцина, Лужков продолжил свою линию и 21 августа года на втором съезде «Отечества» выступил с докладом, в котором сообщил о создании избирательного блока «Отечество — Вся Россия» (ОВР). Его учредителями выступили: собственно лужковское «Отечество», губернаторское движение «Вся Россия», а также - Аграрная партия России (АПР).

Также Лужков впервые официально сообщил, что председателем избирательного блока «Отечество — Вся Россия» избран Евгений Примаков. Так стало известно о том, что к антиельцинской фронде присоединился еще и Примаков.

Через неделю, 28 августа 1999 года в Москве состоялся учредительный съезд ОВР. Его сопредседателями были избраны Евгений Примаков и Юрий Лужков. 4 сентября 1999 избирательный блок “Отечество - Вся Россия” был зарегистрирован в Центризбиркоме. Первую «тройку» составили Примаков, Лужков и Яковлев. Избирательным штабом руководил Георгий Боос, его первым заместителем стал Владимир Медведев.

Все наблюдатели не сомневались в том, что этот избирательный блок ждет неминуемый успех на думских выборах в декабре. Консенсус-прогноз в тот момент давал им не менее четверти депутатских мандатов. Перспективы Семьи и, следовательно, Путина выглядели на этом фоне очень сомнительно.

Пока в Москве уже в который раз за последние полтора года шло формирование правительства, а подконтрольные Кремлю медиа продвигали Путина как потенциального кандидата в президенты, в Дагестане все сильнее раскручивался маховик новой войны. К середине августа федеральным силам удалось выбить боевиков Басаева из Цумадинского района Дагестана. Однако в Ботлихском районе бои все еще продолжались и носили ожесточенный характер.

Поначалу Масхадов и его окружение посылали в Москву сигналы о том, что они к вторжению Басаева и Хаттаба в Дагестан не имеют никакого отношения и даже осуждают его. В ответ МВД РФ 12 августа направило Масхадову письмо с предложением провести совместную с федеральными войсками операцию против исламистов в Дагестане, которое Масхадов, разумеется, составил без ответа. Он считал, что участие в совместной с федералами операции поставило бы крест на нем как на чеченском лидере и скорее всего привело бы его к скорой гибели.

С 13 августа по местам дислокации боевиков федералы начали наносить авиационные удары. Путин заявил, что эти удары будут наносится не только по боевикам, вторгшимся в Дагестан, но и по их базам в Чечне. Для Масхадова наступил момент истины. И он принял решение: 16 августа он объявил в республике чрезвычайное положение и начал мобилизацию резервистов и участников Первой Чеченской войны.

В Чечне далеко не все поддерживали то, что делал Басаев и Хаттаб в Дагестане, но подавляющее большинство чеченцев были готовы с оружием в руках защищать республику Ичкерия от своего извечного врага - русских, если они решат снова вторгнутся на ее территорию.

Всю вторую половину августа российская авиация наносила удары по территории Дагестана и Чечни. В Дагестане 25 августа, после тяжелых боев, российскими военными была, наконец, взята высота Ослиное Ухо и они начали контролировать территорию и Ботлихского района Дагестана.

27 августа в Дагестан (уже в качестве полноценного председателя правительства) вновь прилетел Путин. Там он под камеры произнес несколько красивых и духоподъемный речей, в том числе свой ставший знаменитым “отложенный” тост за погибших, после которого он предложил не пить, а отложить это дело до победы. В произнесении такого рода энергичных речей, собственно, и заключалась цель его визита. И он с ней справился прекрасно.

Фактически к концу августа боевики Басаева и Хаттаба были выбиты из Дагестана и вынуждены были вернуться на свои базы в Чечню. Со всех сторон: из Ставропольского края, Дагестана, Ингушетии и Северной Осетии к границам Чечни стягивались федеральные войска, с целью установления жесткой блокады республики. Инициатива постепенно переходила в руки федеральных сил.

31 августа 1999 года, около восьми вечера, в салоне игровых автоматов «Динамит» на третьем подземном этаже торгового комплекса «Охотный ряд» на Манежной площади в Москве раздался взрыв. Взорвалась самодельная бомба с часовым механизмом, оставленная на полу или в урне. Бомба содержала 200—300 граммов тротила. В результате взрыва сорвало лифты, были повреждены игровые автоматы, витражи, вентиляция и межстенные перегородки, а на месте взрыва образовалась воронка в полметра глубиной.

Наибольший урон нанесли осколки разлетевшихся витрин и фрагменты игровых автоматов. В результате взрыва пострадал 41 человек, в том числе шестеро детей, одна женщина позже скончалась от полученных ран.

Злоумышленники видимо предполагали, что взрыв приведет к обвалу несущих конструкций подземного комплекса и поэтому рассчитывали на значительно большие разрушения и жертвы. Но этого, к счастью, не произошло.

Мэр Москвы Лужков, выступив по телевидению, заявил что “взрыв являлся терактом, направленным против детей, вероятно, с целью подорвать авторитет городских властей” (он уже полностью включился в избирательную кампанию и на все события смотрел уже исключительно через призму своего рейтинга и популярности). В Кремле же усилили охрану всех объектов, так как незадолго до взрыва полевые чеченские командиры пообещали «развязать террор» в крупнейших российских городах.

2 сентября 1999 года ответственность за взрыв в торговом комплексе на Манежной площади Москвы взяли на себя боевики до этого никому неизвестной "Освободительной армии Дагестана". Сообщение об этом получил корпункт агентства France Press в Грозном. Им позвонил человек, назвавшийся Хасбулатом и "ответственным лицом Освободительной армии Дагестана". Он также заявил, что теракты в России будут продолжаться до тех пор, пока федеральные войска не покинут Дагестан.

Почти 10 лет шло расследование этого преступления. В октябре 2009 года ФСБ заявила, что теракт в торговом комплексе "Охотный ряд" раскрыт. Уголовное дело поступило в Мосгорсуд с грифом "секретно" и рассматривалось в закрытом режиме.

По версии следствия, взрыв в "Охотном ряду" был связан с тем, что управляющая комплексом группа компаний Plaza, президентом которой являлся чеченский предприниматель Умар Джабраилов, отказалась платить деньги Шамилю Басаеву. Преступление было заказано Басаевым, который решил таким образом наказать бизнесмена. Осенью того же года суд признал виновными в совершении этого теракта граждан Хугуева и Гаджиакаева и приговорил их к 22 и 13 годам лишения свободы соответственно.

Возможно так оно и было. Но слишком уж странно выглядит внутричеченская бизнес-разборка на фоне начавшейся новой войны на Кавказе и реальных публичных угроз полевых командиров развязать террор в российских городах. Скорее всего, либо неудавшийся бандитский “наезд” был лишь дополнительным мотивом для теракта, либо вообще - притянутой за уши версией, которая по каким-то причинам к 2009 году показался властям более подходящей, чем теракт в Москве с политической подоплекой.

Тем более, что 4 сентября, т.е. буквально через 4 дня после взрыва в Москве, около жилого дома в Буйнакске (Дагестан), в 21:45 взорвался грузовик ГАЗ-52, в котором находилось более 2,7 тонны взрывчатого вещества из алюминиевого порошка и аммиачной селитры. Взрыв произошел рядом с пятиэтажным жилым домом № 3 на улице Леваневского (Шихсаидова), в котором проживали семьи военнослужащих 136-й мотострелковой бригады МО РФ. В результате взрыва были разрушены два подъезда жилого дома, 64 человека погибли, из них 23 — дети, а еще 146 человек ранены.

Второй начиненный взрывчаткой грузовик ЗИЛ-130 был обезврежен сотрудниками милиции возле госпиталя, через два часа после первого взрыва. В грузовике были найдены документы на имя Исы Зайнутдинова. Он и его сообщники вскоре были арестованы и в 2001 году приговорены к различным срокам заключения (включая пожизненное). На суде некоторые из них признались, что действовали по указанию Хаттаба, целью которого был террор против российского населения как месть за действия российской армии на Кавказе.

Уже на следующий день, 5 сентября, отряды Басаева и Хаттаба вновь вошли в Дагестан, чтобы «ослабить давление военно-милицейских сил на восставшие села Карамахи и Чабанмахи в Кадарской зоне». (В этих селах у местных ваххабитов произошли вооруженные стычки с милицией). Боевики назвали эту операцию «Имам Гамзат-бек».

Войдя в Дагестан, боевики захватили блокпост федеральных сил у села Тухчар. Взятые в плен российские военнослужащие были убиты с особой жестокостью. Затем, 6 сентября им удалось захватить важную высоту 715,3 (“Телевышка”) у села Новолакское. Эта высота позволяла боевикам контролировать всю территорию Новолакского района. В тот же день они захватили и само село.

Кроме этого им удалось взять под контроль населенные пункты Чапаево, Шушия, Ахар, Новокули, Тухчар, Гамиях. Федеральным силам это новое наступление боевиков удалось остановить только на следующий день, когда до города Хасавюрт им оставалось пройти лишь 5 км.

В полночь с 8 на 9 сентября в Москве, в районе Печатники, на улице Гурьянова, на первом этаже девятиэтажного панельного дома N19, произошел мощный взрыв, который полностью уничтожил два подъезда. В результате взрыва погибло 106 человек, а еще 690 получили ранения различной степени тяжести. Сила взрыва была эквивалентна взрыву 300 кг тротила.

В тот момент еще были сомнения, что события на Кавказе и этот взрыв каким-то образом связаны. Официальные лица и пресса еще не подавали это взрыв как террористический акт. Кто-то, разумеется, высказывал и такую версию, но больше говорили о взрыве бытового газа, халатности при хранении взрывчатых веществ, криминальных разборках (по аналогии со взрывом на Манежной площади), дежурно ругали милицию. Тем не менее этот взрыв произвел тяжелое впечатление на россиян, у многих людей появилось чувство незащищенности, снова пошли разговоры о том, что стране необходима “твердая рука” и т.д.

(Косвенным доказательством того, что поначалу взрыв на ул. Гурьянова не воспринимался как теракт, является указ Ельцина от 10 сентября (то есть через два дня после взрыва на ул. Гурьянова), который объявил 13 сентября - днем траура по погибшим в Буйнакске, никак не упомянув при этом жертв взрыва на ул. Гурьянова в Москве).

А в Дагестане, в тот же день, 8 сентября, командующей федеральной группировкой войск генерал-полковник Казанцев отдал приказ любой ценой выбить боевиков и взять под контроль высоту 715,3 “Телевышка”. Выполнение этой задачи возложили на т.н. “Армавирский спецназ” ВВ МВД РФ. Поначалу все шло хорошо, и рано утром 10 сентября боевики были выбиты, а “Телевышка” захвачена.

Но на следующий день боевики, получив подкрепление, пошли в контратаку. Федеральные войска не смогли оказать поддержку спецназу, колонна, направленная ему на помощь попала в засаду и была полностью уничтожена, а сам спецназ оказался под “дружественным огонем” своей же авиации. В конечном итоге, потеряв 80 человек убитыми, федералы вынуждены были оставить высоту.

В этот же день, 11 сентября возле села Дучи был чеченскими боевиками был сбит вертолёт-корректировщик артогня Ми-8. Все трое членов экипажа успели выпрыгнуть с парашютами, но чеченские снайперы расстреляли их в воздухе.

Но, тем не менее, силы были явно неравны, федеральная группировка продолжала наращивать свое присутствие в Новолакском районе и Шамиль Басаев снова принял решение о выводе чеченских формирований из Дагестана. Он заявил, что “моджахеды вошли в Дагестан для того, чтобы помочь единоверцам в Кадарской зоне, а теперь, после поражения ополченцев (к тому моменту дагестанские ваххабиты были уже уничтожены - АК), не имеет смысла продолжать боевые действия”. Отряды Басаева и Хаттаба снова вернулись в Чечню. Вскоре федеральные силы восстановили контроль над селом Новолакское.

13 сентября (в день траура по жертвам взрыва в Буйнакске) опять в Москве, на Каширском шоссе, в 5 часов утра, подвальном помещении восьмиэтажного кирпичного дома N 8 корп. 3 произошел новый взрыв. Его сила также составила около 300 кг в тротиловом эквиваленте. В момент взрыва, обитатели дома даже не успели проснуться. Почти сразу же на место трагедии стали прибывать милиция, пожарные, спасатели, представители властей, сотрудники ФСБ и машины "скорой помощи". В результате взрыва погибли 124 человека, а 7 человек было ранено.

Взрыв на Каширском шоссе, в отличие от взрыва, на улице Гурьянова, сразу же был квалифицирован как теракт. В тот же день прокуратура Москвы возбудила уголовное дело по статье 205 УК РФ (терроризм). Вскоре и дело о взрыве на улице Гурьянова тоже было переквалифицировано на эту же статью, и оба уголовных дела объединили в одно.

"Осуществленные в Москве взрывы жилых домов - одна цепочка, и осуществлены они одними и теми же людьми во главе с человеком, фоторобот которого распространяют ФСБ и милиция", - заявил начальник ЦОС ФСБ Александр Зданович.

Примерная схема действий террористов, по словам Здановича, была такова: в различных районах Москвы они заранее брали в субаренду (чтобы на них было сложнее выйти) складские помещения и завозили туда под видом "товаров" взрывчатые вещества. В рассказах силовиков в качестве организатора взрывов чаще всего упоминался лидер карачаевских ваххабитов Ачимез Гочияев.

В тот же день, утром, в Кремле, Ельцин провел совещание по борьбе с терроризмом. На нем присутствовали первый вице-премьер Аксененко, министр внутренних дел Рушайло, директор ФСБ Патрушев и мэр Москвы Лужков.

Рушайло доложил, что исполнители взрыва в Буйнакске уже установлены, двое из них арестованы, а еще двое находятся в розыске. Министр при этом заметил, что в России с терроризмом такого масштаба столкнулись впервые. Однако, Рушайло заверил Ельцина, "мы в состоянии бороться с терроризмом и призываем всех граждан помочь нам в этой борьбе".

На совещании было принято решение перевести милицию на усиленный режим несения службы: 12-часовой рабочий день без выходных, улицы города и места больших скоплений людей усиленно патрулируются, под особый контроль берутся вокзалы, аэропорты, атомные электростанции, трубопроводы, нефтехранилища и детские учреждения.

Все это время Путин разъезжал по миру. 8 сентября он был с визитом Минске, где провел переговоры с Лукашенко, а 11 - 14 сентября он был в Новой Зеландии, где вместо Ельцина возглавлял российскую делегацию на ежегодном саммите АТЭС. Там, в Окленде, он впервые встретился с главами государстве Азиатско-Тихоокеанского региона, в том числе - с президентом США Клинтоном.

Российская пресса писала, что Путин произвел на Клинтона хорошее впечатление. Вот, например, что сообщала в тот момент “Независимая газета”: “...многого от непродолжительных двусторонних встреч (30-45 минут с учетом времени, которое тратится на перевод) Владимира Путина с президентом США, премьер-министрами Китая, Вьетнама, Канады, Новой Зеландии и Японии вряд ли стоило ожидать, некоторых успехов все-таки удалось достичь. Во-первых, большинство лидеров, с которыми встречался премьер в двустороннем формате, поддержали политику России в Дагестане. И Билл Клинтон, и премьер Японии Кейдзо Обути заявили, что происходящее на российском Северном Кавказе - не что иное, как результат международного терроризма… Путин произвел очень приятное впечатление на Билла Клинтона и особенно на Обути.”

Чтобы Клинтон не воспринимал Путина как очередного ельцинского премьера (пятого за последние полтора года), 8 сентября Ельцин специально позвонил Клинтону и сообщил ему, что Путин - это его окончательный выбор и что он является официальным преемником.

Ельцин сказал Клинтону: «У меня заняло много времени, чтобы подумать, кто мог бы стать президентом России в 2000 году… В конечном итоге я встретил Путина, изучил его биографию, его интересы, его окружение и так далее. Я выяснил, что это твердый человек, который в курсе всего, что происходит под его контролем. Но также он тщательный и сильный, очень общительный. Он легко может наладить хорошие отношения и контакты с людьми, которые являются его партнерами. Я уверен, что вы увидите в нем очень высококвалифицированного партнера», — заявил Ельцин. В том телефонном разговоре Ельцин также выразил уверенность, что кандидатура Путина будет поддержана на выборах в 2000 году.

По возвращении Путина из новой Зеландии, 15 августа, в Москве, министр обороны Сергеев, в присутствии журналистов, под камеры, доложил Путину о том, что сопротивление боевиков в Дагестане подавлено и все они либо уничтожены, либо вынуждены были отступить обратно в Чечню. Уже тогда публика обратила внимание на то, что министр делал доклад Путину, а не Ельцину. Хотя и по конституции и по сложившейся за последние годы традиции, такой доклад должен был принимать президент. Никогда до этого Ельцин не упустил бы возможности под камеры принять такой выигрышный для своего имиджа доклад. Всем стало ясно, что предвыборная кампания Путина набирает обороты.

Часть 8

16 сентября, в 6 часов утра, в Волгодонске рядом с девятиэтажным жилым домом № 35 по Октябрьскому шоссе раздался взрыв. Это сдетонировала взрывчатка, которая была загружена в припаркованный рядом с домом грузовик ГАЗ-53. Мощность взрыва составила около полутора тонн в тротиловом эквиваленте. Взрывной волной была разрушена фасадная часть в двух блок-секциях дома, обрушилась часть перекрытий, были повреждены лестничные проёмы. В общей сложности было повреждено 37 домов в двух кварталах: выбиты стекла, оконные рамы и дверные проёмы, в некоторых домах образовались трещины. Из завалов было извлечено 18 погибших - в том числе двое детей, еще один человек скончался от ран на следующий день. 89 человек были госпитализированы с различными ранениями. Всего же по официальным данным признаны пострадавшими в результате теракта 15280 человек (включая более 1000 детей).

12 января 2004 года Московский городской суд признал виновными в совершении ряда терактов, в том числе взрыва дома в Волгодонске Адама Деккушева и Юсуфа Крымшамхалова и приговорил их к пожизненному заключению. Заказчиками этого и других взрывов были признаны все тот же Ачимез Гочияев и воевавшие в Чечне арабские террористы Хаттаб и Абу Умар.

Тут важно отметить, что за четыре дня до этого взрыва, 12 сентября, в Волгодонске уже произошел один взрыв: возле дома № 23 по улице Энтузиастов взорвалась радиоуправляемая бомба, заложенная внутрь цементного строительного блока. И хотя, кроме выбитых окон этот взрыв не причинил серьезных разрушений, тем не менее, три человека с ранениями от ожогов и осколков были госпитализированы.

Первоначально правоохранительными органами отрабатывалась версия террористического акта, но потом следствие выяснило, что это было покушение на местного “авторитетного” предпринимателя Евгения Кудрявцева по кличке “Адмирал”, владевшего в городе двумя крупнейшими торговыми комплексами.

Разумеется, информация о взрыве попала в сводки информационных агентств и правоохранительных органов, а уже оттуда она перекочевала в сообщения политиков и чиновников. Поэтому 13 сентября, комментируя взрывы в Буйнакске, и на улице Гурьянова и Каширском шоссе в Москве, председатель Госдумы России Селезнев на заседании Совета Госдумы заявил: «По сообщению из Ростова-на-Дону, сегодня ночью взорван жилой дом в Волгодонске».

И когда 16 сентября в Волгодонске, рядом с домом N53 по Октябрьскому шоссе, произошел террористический акт, многие депутаты (прежде всего - Жириновский) начали требовать от Селезнева объяснений: как он мог знать о взрыве за три дня до того, как он произошел? Селезнев честно ответил, что эту информацию он почерпнул из полученной им сводки ФСБ, которую он получает каждое утро как один из высших чиновников страны. Так родилась альтернативная версия взрывов домов в сентябре 1999 года, сторонники которой утверждают, что все они были делом рук ФСБ.

К 18 сентября вся граница Чечни со стороны Ингушетии, Северной Осетии, Ставропольского края и Дагестана была полностью блокирована федеральными войсками. Связь Ичкерии с внешним миром осуществлялась теперь только с Грузией через высокогорные перевалы Главного Кавказского хребта.

22 сентября, в девять часов вечера, житель дома № 14/16 по улице Новосёлов в Рязани Алексей Картофельников заметил троих незнакомцев (двух мужчин и женщину), которые переносили какие-то мешки из легковой машины в подвал. Госномер машины был заклеен бумагой, а на ней от руки было написано число 62 (код Рязанской области).

Картофельников вызвал милицию. Приехавшие вскоре милиционеры обнаружили в подвале три больших (каждый по 60 кг) мешка с веществом, похожим на сахар. Они немедленно доложили о своей находке в ОВД. В результате буквально через час у дома собралось руководство всех силовых структур Рязани. Жильцов дома в срочном порядке эвакуировали в соседний кинотеатр.

Эксперты местной милиции провели экспресс-анализ вещества из мешков, который показал показал присутствие в них взрывчатки (гексогена). Также в мешках был найдено устройство, похожее на изготовленный из пейджера, трех батареек и охотничьего патрона взрыватель. На нем стояло время взрыва: 5:30 утра.

Ночью мешки были вынесены из подвала, сначала во двор Главного управления гражданской обороны и чрезвычайных ситуаций, а днем, 23 сентября, их отправили на экспертизу в экспертно-криминалистический центр МВД и в лабораторию ФСБ.

На полигоне (неподалеку от Рязани) местные взрывотехники попытались взорвать некоторое количество вещества из подвала с использованием того самого самодельного взрывателя, который был найден в мешках, но взрыва не произошло.

Выдвигались различные версии того, почему на полигоне не произошел взрыв. «Коммерсантъ», например, сообщал, что «по предположениям специалистов, террористы неправильно рассчитали пропорции, смешивая взрывчатку с сахаром». А «Русский журнал» (ссылаясь на мнение оперативников) писал, что либо в мешках находился не гексоген, либо его количества было недостаточно для взрыва.

Управление ФСБ России по Рязанской области немедленно возбудило уголовное дело по статье 205, часть 1 УК РФ (покушение на терроризм). Все службы Рязани были подняты по тревоге. Был введен в действие план «Перехват», все выезды из города были перекрыты.

Ближе к полудню, представитель рязанского УВД заявил, что экспертиза найденного вещества еще идет и пока рано утверждать, что в мешках была взрывчатка. А к 16:00 уже к тому времени оппозиционный Семье телеканал НТВ сообщил, что “при экспертизе в подозрительных мешках взрывчатых веществ не обнаружено”.

Еще примерно через час находящийся в тот момент в Ростове-на-Дону Путин так прокомментировал случившееся: «Что касается событий в Рязани. Я не думаю, что это какой-то прокол. Если эти мешки, в которых оказалась взрывчатка, были замечены — это значит, что всё-таки плюс хотя бы есть в том, что население реагирует правильно на события, которые сегодня происходят в стране.

Воспользуюсь вашим вопросом для того, чтобы поблагодарить население страны за это. Мы в неоплаченном долгу перед людьми и за то, что не уберегли, кто погиб, и благодарны им за ту реакцию, которую мы наблюдаем. А эта реакция очень правильная. Никакой паники, никакого снисхождения бандитам. Это настрой на борьбу с ними до конца. До победы. Мы обязательно это сделаем».

В тот же день, в вечерний прайм-тайм, на все том же телеканале НТВ вышла программа «Герой дня», гостем которой был начальник Центра общественных связей ФСБ РФ генерал Зданович. В ходе передачи он впервые официально сообщал сообщил, что, по предварительному заключению, гексогена в мешках, обнаруженных в Рязани, не было. Более того: генерал заявил, что и взрывателя там тоже не было, а обнаружены были лишь «некоторые элементы взрывателя».

На следующий день, 24 сентября около полудня, глава МВД РФ Рушайло высказался в том духе, что все-таки в Рязане был предотвращен террористический акт, но буквально через полчаса директор ФСБ Патрушев заявил, что никакой взрывчатки в мешках не было. Просто ФСБ проводила в Рязани антитеррористические учения.

Я специально так подробно остановился на случае с “Рязанскими учениями” (ещё у этого эпизода есть название “Рязанский сахар”), потому, что впоследствии он лег в основу множества конспирологический теорий, которые сводятся к тому, что все случившееся до этого взрывы, начиная со взрыва в Буйнакске (вариант - со взрыва на Манежной площади) - дело рук ФСБ. И, разумеется, история с анонсированным заранее спикером Госдумы Селезневым взрывом в Волгодонске тут оказалась как нельзя кстати.

Наиболее последовательное изложение этой теории можно найти в книге Юрия Фельштинского и Александра Литвиненко “ФСБ взрывает Россию”. Но если посмотреть на всю фактуру, на базе которой сторонники этой теории строят свои умозаключения, то ничего дополнительного к тому, что я здесь изложил они не добавляют.

Слов нет: выглядят эти “учения” более чем странно. И дело даже не в том, что эксперимент проводился на живых людях, которые ни о чем не подозревали и поэтому, в связи с паникой, у них могли случиться и инфаркты, инсульты, нервные срывы и прочие фатальные для конкретных людей несчастья. Допустим, что в условиях нарастающего разгула терроризма органам госбезопасности было уже не до таких тонкостей и сантиментов.

Но прежде всего не понятна цель этих учений. Какой навык устроители этих “учений”хотели развить у сотрудников ФСБ? Научить своих людей незаметно минировать жилые дома в российских городах? А зачем ФСБ развивать у своих сотрудников такой навык?

Хотели проверить бдительность граждан и четкость работы МВД и МЧС? Но тогда почему сразу после обнаружения мешков не сказали, что это учения? Зачем держали всю ночь людей в кинотеатре, а о том, что это были всего лишь “учения” сообщили только через два дня? Зачем заставляли коллег из МВД заниматься бессмысленной работой и пытаться взорвать сахар (или не сахар?) с помощью заведомо неработающего взрывателя? А может все было совсем не так благостно и взрывчатка со взрывателем были настоящими? Поневоле задаешься вопросами на которые до сих пор нет ответов…

Однако все это лишь догадки и гипотезы. Этого совершенно недостаточно, чтобы иметь юридически значимые основания для предъявления ФСБ обвинения во взрыве домов. Тем не менее, в настоящее время в либеральных кругах версия “дома взрывала ФСБ” является общим местом и в современном изложении тех событий является чуть ли не канонической. Я же воздержусь от однозначного толкования тех событий и лишь приведу эту точку зрения наряду с той, изначальной, в которой вина за взрывы домов возлагается на Хаттаба, Абу Умара (возможно - Басаева) и ваххабитское подполье во главе с Ачимезом Гочияевым.

23 сентября (на следующий день после “Рязанских учений”), Ельцин подписал секретный указ «О мерах по повышению эффективности контртеррористических операций на территории Северо-Кавказского региона Российской Федерации». Этим указом создавалась “Объединенная группировка войск на Северном Кавказе для проведения контртеррористической операции” (ОГВ). В этот же день российская армия начала массированную бомбардировку Грозного и его окрестностей.

В Москве некоторое время еще колебались, но, в конечном итоге, через неделю, 30 сентября, российская армия пересекла границу Чечни и начала (уже на ее территории) сухопутную операцию по уничтожению всех “незаконных вооруженных формирований”. На этом этапе командование ОГВ было возложено на генерала Казанцева.

В ответ на это, военный совета Чеченской Республики Ичкерия образовал три направления для отражения ударов федеральных сил. Западное направление возглавил Гелаев, восточное - Басаев, центральное - Ханбиев. (Главнокомандующим являлся, разумеется, Масхадов). Было объявлено военное положение и Масхадов призвал народ к газавату (джихаду). Однако этот его призыв неожиданно не был поддержан муфтием Чечни Ахматом Кадыровым. Это выглядело тем более странно, что в 1995 году именно Кадыров объявил газават и теперь от него требовалось лишь подтвердить свое же собственное решение.

Кадыров конфликтовал с чеченским руководством начиная с прошлого, 1998 года. Он был категорически против проникновения ваххабизма в Чечню и на Северный Кавказ и требовал от Масхадова противодействовать этому. Однако такого демарша (отказа объявить газават в условиях нового российского вторжения) от него никто не ожидал, поскольку всю первую войну он активно участвовал в боевых действиях против федеральных войск вместе со своим сыновьями Зелимханом и Рамзаном.

Существует несколько версий такого поведения Ахмата Кадырова. Сами тогдашние чеченские лидеры (Масхадов, Басаев, Хаттаб, Янбардиев и др.) после сентября-октября 1999 года стали считать его предателем, который давно (как внезапно выяснилось!) уже сотрудничал с КГБ-ФСБ.

Вот, например, как его в 2001 году, (уже находясь в эмиграции), одном из интервью характеризовал Яндарбиев: “На миллион чеченцев есть предатели. Кто-то и сейчас сдается. Кадыров с 1981 года, когда в Чечне и молиться было запрещено, сотрудничает с КГБ! Мы узнали об этом в 1996 году, когда шамилевская бригада захватила Грозный и архив КГБ, но не сразу с ним разобрались. Хотя я и тогда чувствовал: неспроста он поднимает разговоры про вред ваххабитов. Я тогда его обругал и предупредил.”

Это довольно странная позиция, особенно с учетом активной роли муфтия Кадырова в Первой Чеченской войне. Трудно себе представить “агента ФСБ”, который призывает к газавату против русских и сам вместе с сыновьями прямо участвует в боях с федералами.

Другая версия состоит в том, что Ахмат Кадыров, будучи муфтием Чечни, при всей своей приверженности исламу, видел опасность в проникновении ваххабизма в Чечню и превращения войны за независимость в религиозную войну, у которой по определению нет конца. Кроме этого, за время первой войны он понял, что спокойная и мирная жизнь в Чечне не может быть построена без нормализации отношений с Россией. Соседство с Россией - это объективная данность и с ней нужно считаться, если ты хочешь оставаться в рамках реальности.

Так или иначе, но Ахмат Кадыров стал тем центром кристаллизации пророссийских сил, которые и составили внутричеченскую оппозицию Масхадову и большинству полевых командиров, в то время как те снова были намерены с оружием в руках бороться против российских войск.

Другим таким центром пророссийских сил в Чечне стали братья Ямадаевы из Гудермеса, которые (как и Кадыровы) в Первую Чеченскую войну воевали против федералов. У Ямадаевых тоже с 1998 года был нарастающий конфликт с ваххабитами, который, в конечном итоге, и вылился в то, что во вторую войну они выступили на стороне федеральных войск.

Тут нужно отметить, что в разговоре 8 сентября Ельцина и Клинтона (о которым я уже писал выше), кроме презентации Путина, глобального разоружения и ситуации в Косово Ельцин обсуждал и события на Кавказе. Ельцин тогда сказал: “... Теперь по Чечне и Дагестану… Этот регион стал международным центром терроризма. Миллиарды и миллиарды долларов вливаются в него с различных частей света. Мы больше не можем мириться с этой ситуацией. Мы должны ответить после того, что они сделали в Дагестане. Мы должны были противодействовать этой террористической активности, и мы выгнали их с этой территории.

То, что они делают сейчас,— это пытаются снова и снова собрать деньги и оружие, чтобы подготовить наемников в специальных тренировочных лагерях в Пакистане, Саудовской Аравии и других местах. Мы говорим о наемниках, убийцах и бандитах. Вчера у нас была встреча в Совете безопасности, где мы решили дать им очень сильный отпор. Речь идет не о войне. Это просто возможность выгнать этих бандитов с нашей территории.

Я хочу, чтобы ты поддержал нас морально и политически. Очевидно, мы обратимся к ООН, так как мы хотим покончить с чеченским терроризмом. Я хорошо проинформирован о положении дел у тебя и понимаю, что все проходит без проблем, чему я рад. Я закончил, Билл, и внимательно слушаю.”

На это Клинтон ответил так: “Прежде всего, Борис, я хочу поблагодарить тебя. Это был очень полезный для меня обзор. Я поддерживаю твои попытки противостоять терроризму в Дагестане и продолжу сотрудничать с тобой в борьбе против терроризма и группировок вроде Усамы бен Ладена, которые готовят этих людей. Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе противостоять общим угрозам.

Я знаю, что самым сложным будет избежать нанесения вреда невинным жителям, которые попадут под перекрестный огонь. Ты должен противостоять терроризму, и ты должен непоколебимо противостоять террористам, и я поддержу твои усилия. Я все еще верю, что в долгосрочной перспективе у России будет более устойчивая позиция в Дагестане и Чечне и с мусульманскими меньшинствами, если можно будет сделать больше для решения проблем между Азербайджаном и Арменией с Грузией. И если я как-то могу помочь, я помогу. Но я считаю, мы должны свести на нет все поводы для отговорок, которыми могут воспользоваться террористы.”

Судя по всему, такая реакция Клинтона полностью устроила Ельцина и он ответил: “Очень хорошо. Спасибо, Билл”.

Фактически это был карт-бланш от американцев на действия в Чечне. В то время это значило значительно больше, чем теперь. Осенью 1999 года Ельцин был уже научен опытом Первой чеченской войны, когда он подвергался жесткой обструкции со стороны либеральных кругов Запада за действия в Чечне, которые (как, впрочем, в любой войне) не всегда, мягко выражаясь, укладывались в общепринятые нормы прав человека. Поэтому теперь он решил проложиться заранее и слова, которые он услышал от Клинтона были ровно тем, что он хотел от него услышать.

Осталось, правда, непонятным о каких “миллиардах и миллиардах долларов”, которые “вливаются… с различных частей счета” в Чечню говорил Ельцин.

Вероятно какая-то помощь от радикальных исламистских организаций, действительно, поступала в ЧРИ, но это были скорее всего миллионы, но никак не “миллиарды и миллиарды долларов”. Если бы эти “миллиарды” существовали в реальности, то их невозможно было бы скрыть. Они либо лежали бы на банковских счетах, либо превратились в горы оружия, которыми была бы завалена Чечня, либо проявились каким-то другим способом. Но не было ни того, ни другого, ни третьего. Поэтому посчитаем этот ельцинский пассаж неким полемическим преувеличением, которое Клинтон так и воспринял.

Так или иначе, в конце сентября началось вторжение в Чечню и вскоре федеральные войска уже заняли всю ее равнинную часть и приблизились к Грозному. В это время в Москве Березовский решил, что не все еще потеряно и стоит попробовать сформировать свой избирательный блок для участия в грядущих выборах в Государственную Думу. Выборы были назначены на 19 декабря и многие в Семье и администрации президента считали, что после провала переговоров с “Всей Россией” и перехода Лужкова в оппозицию Кремлю, им ничего не оставалось как пассивно наблюдать за тем, как идет избирательная кампания. Создать за оставшиеся два с половиной месяца какую-то новую лояльную Ельцину-Путину политическую силу (тем более - претендующую на преодоление пятипроцентного барьера) уже невозможно.

В определенной степени Кремльрассчитывал на успех избирательного блока “Союз правых сил” (СПС), который лоббировал (и финансировал) по-прежнему близкий к Ельцину Чубайс, а возглавляли Кириенко, Немцов и Ирина Хакамада. Это была безусловно проельцинская политическая сила и в этом качестве СПС вполне устраивал Волошина, Юмашева, Путина и Ко. Для того, чтобы получить поддержку Кремля и убрать последние сомнения в своей лояльности, СПС в своей избирательной кампании даже использовал лозунг: “Путина - в президенты, Кириенко - в Думу!”

Однако у СПС был один серьезный недостаток: война с олигархами за “Связьинвест” в 1997 году и дефолт 1998 года сильно подмочили репутацию бывших “молодых реформаторов”. И хотя и в том и в другом случае они были скорее правы, чем нет, но этого уже никого не интересовало. Медиаимперии Березовского и Гусинского сделали свое дело. Достаточно сказать, что имидж Немцова был настолько испорчен, что его нельзя было поставить на первое место в списке: социологические опросы показывали, что даже Кириенко его опережает.

СПС вполне мог рассчитывать на преодоление пятипроцентного барьера, но его потолок вряд ли был выше 10%. Этого было явно недостаточно для того, чтобы иметь сильную фракцию в будущей Госдуме. СПС был хорош как спойлер, но никак не как главная ставка Кремля. Но амбиции Березовского простирались значительно дальше, и он, не смотря на весь скепсис его коллег и на свой страх и риск, начал действовать.

Я уже писал, что Березовский и Юмашев уже больше года были одержимы идеей поиска “свежих лиц”. Они хотели найти “незапятнанных” рыночными реформами и политическими разборками предыдущих лет сравнительно молодых людей, которые были бы лояльны Семье и при этом обладали бы достаточными способностями и опытом для того, чтобы на высоком уровне заниматься политикой и государственным администрированием.

В тот момент Березовский увидел такого человека в молодом (44 года) министре по чрезвычайным ситуациям Сергее Шойгу. Шойгу входил во все правительства Ельцина, никогда не высказывался по политическим вопросам, но в самый ответственный момент октября 1993 года именно со складов подчиненной ему системы гражданской обороны (ГО) по указанию Гайдара раздавалось оружие гражданам, решившим защищать демократию от боевиков Макашова.

Это обстоятельство создало Шойгу имидж скромного, но твердого сторонника демократии и рыночных реформ, при этом честного трудяги, который занят понятным и важным делом. А с учетом того, что Шойгу удалось за все эти десять лет не оказаться в эпицентре столкновения чьих-то интересов и поэтому избежать скандалов, делало его идеальной фигурой для быстрой политической раскрутки.

24 сентября была создана инициативная группа во главе с Шойгу. В нее еще вошли тогдашний губернатор Чукотки Александр Назаров и депутат Госдумы Алексей Головков. Головков возглавил избирательный штаб “Единства”.

Ранее Головков был одним из членов команды Гайдара и управляющим делами в его правительстве, потом - видным функционером черномырдинской партии “Наш дом - Россия” (НДР) и вот теперь стал одним из создателей нового движения, которое должно было составить конкуренцию набирающему обороты избирательному блоку Лужкова - Примакова “Отечество - Вся Россия” (ОВР).

Головков был тем человеком, который познакомил Гайдара с Бурбулисом и который стоял у истоков формирования первого правительства независимой России осенью 1991 года. Он был известным политтехнологом (в частности - одним из руководителей избирательной кампании А.Лебедя в 1996 году) и выбор Березовским его на роль руководителя избирательного штаба “Единства” был вполне логичен. Головков внезапно скончался в 2009 году, когда ему было всего 52 года. (Как сообщалось в прессе - после “непродолжительной болезни”). Впрочем, обстоятельства его жизни и его смерти выходят далеко за рамки этой книги…

Уже в конце сентября все медиаресурсы Березовского, и прежде всего - “Общественное российское телевидение” (ОРТ) начали активно освещать деятельность инициативной группы по формированию нового проельцинского (а в действительности - пропутинского) общественно-политического движения “Единство”, которое еще называло себя “МЕДВЕДЬ” (по первым буквам словосочетания “МЕжрегиональное ДВижение ЕДинство”).

Буквально сразу после создания инициативной группы, 27 сентября, после инициированной Березовским встречи с Путиным и заместителем Волошина Игорем Шабдурасуловым, 32 губернатора подписали заявление о намерении "...своим авторитетом и властью в наших регионах помочь лидеру блока "Межрегиональное движение "Единство" Сергею Шойгу, человеку безупречной честности и отваги, собрать силу, способную победить на декабрьских выборах".

Из подписавших это "Заявление 32-х" можно выделить А.Назарова (Чукотка), Д.Аяцкова (Саратовская область), А.Тулеева (Кемеровская область), Е.Наздратенко (Приморский край), Л.Горбенко (Калининградская область), В.Платова (Тверская область), В.Чуба (Ростовская область), Л.Полежаева (Омская область), Валентину Броневич (Корякский авт.округ), Кирсана Илюмжинова (Калмыкия). Это заявление подписал даже неожиданно вернувшийся в политику Руцкой, избранный к тому времени губернатором Курской области.

В тот же день Шойгу провел пресс-конференцию, на которой присутствовали семь региональных руководителей: А.Назаров, Е.Наздратенко, Л.Горбенко, А.Руцкой, В.Платов, В.Чуб и К.Илюмжинов.

Через неделю, с 3 по 7 октября был проведен учредительный съезд Межрегионального движения “Единство”. Формально, его учредителями выступили Народно-патриотическая партия (НП) Франца Клинцевича, Политическое движение "Моя семья" Валерия Комиссарова, Всероссийский союз поддержки и содействия малому и среднему бизнесу" (Елена Наумова), "Поколение свободы" (Владимир Семенов), Движение "В поддержку избирателей" (Евгений Федоров), Российская христианско-демократическая партия (РХДП), Александр Чуев), и Движение "Рефах-Благоденствие" (Дамир Серажетдинов, Абдул-Вахед Ниязов).

Также был утвержден список для регистрации в Центризбиркоме. Вторым после Шойгу в списке избирательного блока "МЕДВЕДЬ” был объявлен Александр Карелин - к тому моменту уже трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе (и один из лидеров созданной еще в 1993 году Отари Квантришвили партии "Спортсмены России"). Третьим был назван генерал МВД Александр Гуров, один из тех следователей, которые первыми начали борьбу с организованной преступностью еще в конце 80-х - начале 90-х годов.

Кроме этого, был также избран Координационный совет блока из 24-х человек. 15 октября Межрегиональное движение "Единство" ("Медведь") было зарегистрировано Центризбиркомом, а 2 ноября 1999 Центризбирком зарегистрировал федеральный список избирательного блока "Медведь".

Все, кто в то время наблюдал за этим процессом, прекрасно понимали, что этот проект от начала до конца - детище Березовского. Но, тем не менее, было удивительно как быстро “Единство” начало набирать вес и популярность. Оказалось, что ни КПРФ, ни статусные губернаторы из “ОВР”, ни другие политические партии не работали ни с регионами “второго уровня”, ни с мелкими партиями и движениями. А их потенциал оказался огромным, а энтузиазм, с которым они ринулись поддерживать проект Березовского, стал для всех сюрпризом.

Социологические опросы демонстрировали рост рейтинга “Единства” и Путин (в отличие от Ельцина) не стал разыгрывать из себя “кандидата в президенты всех россиян”, а недвусмысленно поддержал именно “Единство” (хотя сам в него так и не вступил).

Столь же удивительным был рост рейтинга и самого Путина. Его воинственная и непримиримая позиция по отношению к “засевшим в Чечне террористам”, его свежий и спортивный вид, его молодость (ему только что, 7 октября, исполнилось 47 лет) его прогрессивная риторика, поддержка ельцинских реформ и демократии принесли ему искреннюю поддержку людей и его популярность росла как на дрожжах.

Безусловно, имело значение и то, что он был выходцем из спецслужб. Нанятые Березовским пиарщики и журналисты лепили из него образ нового “Штирлица”, этакого советского “Джеймса Бонда” и тут как нельзя кстати оказалось его знание немецкого языка и работа в Германии по линии спецслужб в 80-е годы.

Путин летал на военном самолете, опускался под воду на атомной субмарине, боролся в кимоно на татами и постоянно повторял только, по-сути, два тезиса: во-первых: никаких компромиссов в борьбе с терроризмом, а во-вторых: выбор демократии и рыночной экономики - безальтернативен, возврата к СССР - не будет.

Вот, например, как во время телемоста "Москва – Киев" 9 октября 1999 года на вопрос ведущего Александра Любимова: “В чем наша главная проблема во взаимоотношениях с Украиной, Владимир Владимирович?” ответил Путин: “Во первых, мы не хотим забрать Крым. Это абсолютная глупость. Если мы начнем что-нибудь забирать у кого-нибудь, то обязательно у нас самих что-нибудь отнимут. Или мы что-нибудь потеряем. Во всяком случае, если мы начнем такой передел на пространствах бывшего Советского Союза, то не сможем от него оправиться никогда. У нас только на территории Российской Федерации четыреста спорных территорий. Четыреста! Я хочу чтобы все об этом знали. Это во-первых. А во-вторых: сахар, газ - это все вторично… Главной проблемой, на мой взгляд, является тяжелое имперское наследие России. Все почему-то считают, что Россия осталась империей. И относятся к ней как к империи до сих пор. А это давно уже совсем не так…”

Также к этому периоду относится ставший знаменитым эпизод, когда 24 сентября, на пресс-конференции в Астане, во время визита Путина в Казахстан, он, отвечая на вопрос журналиста, сказал: Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту - в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем - мы и в сортире их замочим, в конце концов. Всё, вопрос закрыт окончательно.”

Это его выражение “мочить в сортире” - вызвало бурю возмущения в среде интеллигенции, но с восторгом было принято т.н. “простым” народом. Невольно вспоминается запись в записной книжке Чехова: “В саду поставили качели. Барышни боялись, а девкам - нравилось”. В целом в стране был сильный дефицит на т.н. “твердую руку” и при этом на молодого, здорового и вменяемого лидера, за которого не стыдно. И это политтехнологи Путина активно использовали для продвижения своего кандидата.

В момент назначения и.о. премьера, рейтинг поддержки Путина был по некоторым данным всего 12%. Но уже к концу августа от вырос до 21%, а за сентябрь он удвоился и достиг 42%. Похожие цифры приводил в то время “Коммерсантъ”: “Рейтинг доверия к Путину стремительно растет. По данным фонда "Общественное мнение", в середине августа Путину доверяли только 5% опрошенных граждан, а в конце сентября — уже 31%. Положительно оценивает действия Путина 51% респондентов, отрицательно — только 7%. Практически такие же цифры приводит Независимое агентство региональных политических исследований: по опросу, проводившемуся 24-26 сентября, положительно оценивают деятельность правительства Путина 48%, отрицательно — 10%.

Путин впервые вошел в тройку политиков с максимальным президентским рейтингом: если бы президентские выборы состоялись в прошлое воскресенье, Евгений Примаков, по данным фонда "Общественное мнение", получил бы 21% голосов, Геннадий Зюганов — 17%, а Владимир Путин — 10% (в середине августа Путину доставался только 1%). Итак, чеченская кампания Владимира Путина начинает приносить ощутимые результаты.”

Многим не только в России, но и во всем мире становилось ясно, что Путин уже обзавелся своим собственным электоральным весом и он уже не воспринимался исключительно как “проект Семьи”.

То, к чему стремился Степашин и что он так старался показать публике и что у него, в конечном итоге, не получилось (доказать свою собственную политическую субъектность), Путину удалось сделать буквально за месяц.

Стремительно растущую общественную поддержку Путина к исходу сентября уже нельзя было объяснить только лишь профессионализмом политтехнологов и “промыванием мозгов” через подконтрольные Кремлю СМИ. Тем более, что многие СМИ, включая Медиа-Мост Гусинского (то есть НТВ, “Эхо Москвы и пр.), вовсе не поддерживали Путина, а даже наоборот. Я знаю, что точка зрения “Путин есть продукт политтехнологий” до сих пор доминирует в либеральных кругах, но это объяснение было бы слишком простым и не вполне справедливым.

Народ опять, как и в случае с Ельциным в 1987-88 годах (после знаменитого октябрьского Пленума ЦК КПСС), “выдумал” себе лидера и сам наделил вполне реального человека из плоти и крови чертами мифологического героя. Этот новый герой, новый “Илья Муромец”, стал жить своей собственной жизнью и уже никто не мог встать между ним и народом.

Часть 9

Тем временем война в Чечне начинала приобретать все более ожесточенный характер. Так, например, 7 октября, российские ВВС нанесли авиационный ракетно-бомбовый удар по чеченскому селу Элистанжи, неподалеку от Ведено. В этот момент в селе не находились какие-либо военные подразделения чеченцев или объекты, которые можно было бы принять за военные. В ходе атаки стояла ясная погода, и жители села отчетливо видели российские самолеты.

В результате атаки была разрушена сельская школа, а также частные дома. Эта бомбардировка привела к очень тяжелым последствиям. Все жертвы этой бомбардировки были гражданскими лицами и их общее число составляет не менее 95 человек: 35 убитых и 60 раненых.

Вот выдержка из жалобы российского “Комитета против пыток” в Европейский Суд по Правам Человека (ЕСПЧ): “Среди погибших 10 человек являлись детьми от грудных младенцев до 14 лет включительно (7 мальчиков и 3 девочки), 7 человек — стариками от 61 года и старше (3 мужчин и 4 женщины). Среди раненых и искалеченных на момент трагедии 23 человек являлись детьми от грудных младенцев до 14 лет включительно (12 мальчиков и 11 девочек).”

Чеченцы тоже не оставались в долгу. Уже на следующий день 43-летний боевик Ахмед Ибрагимов (житель станицы Мекенская, Надтеречного района), собственноручно расстрелял 34 русских жителя станицы, в том числе 3 детей, а также 1 турка-месхетинца. Причиной убийства стал отказ одного из жителей рыть окопы. Через 2 дня после массового убийства местные старейшины выдали Ибрагимова родственникам погибших. На станичном сходе его забили до смерти палками и ломами. Местный мулла запретил хоронить убийцу.

Такие эпизоды не были единичными и не были случайностью. Как и Первая чеченская война, Вторая тоже не делалась в белых перчатках. Разумеется, вскоре многие такие случаи стали достоянием гласности и на Западе поднялась волна протестов против вторжения российских войск в Чечню.

Но Клинтон помнил свой последний разговор с Ельциным и американская администрация пока воздерживалась от публичной критики действий российской армии. Российское же руководители (прежде всего Ельцин и Путин) оставались непреклонны и говорили, что с террористами будет покончено раз и навсегда и никакие протесты общественности как в России, так и на Западе помешать этому не смогут.

15 октября, генерал Шаманов вошел со своими десантниками в Чечню из Ингушетии и пошел прямиком в горы, а к 16 октября вся равнинная часть Чечни к северу от Терека была занята федералами. Через два дня, 18 октября, наступающие с севера федеральные войска форсировали Терек. Так со второй половины октября российская армия начала наземную операцию уже на подступах к Грозному и в горных районах Чечни.

20 октября Путин впервые прилетел уже непосредственно на территорию Чечни. Всем в тот момент было понятно, что он полностью вовлечен в руководство военной операцией. В этот же день Ельцин неожиданно решил активизироваться и назначил в санатории “Русь” в Завидово (где он в то время, видимо, отдыхал) встречу со всеми главами силовых ведомств.

По официальным источникам, на этой встрече обсуждалась ситуация на Северном Кавказе, ход “контртеррористической операции”, расследование взрывов домов в российских городах а также предстоящий саммит ЕС - Россия в Хельсинки и саммит ОБСЕ в Стамбуле (на которых, судя по поступающей информации, некоторые представители западных стран хотели предъявить России претензии по поводу неизбирательных ударов по чеченским городам и селам и связанных с этим жертвах среди мирного населения).

Пресса сразу же обратила внимание на то, что такое важное совещание Ельцин решил провести без премьера, который именно в этот момент находился в Чечне.Телекомпания НТВ так прокомментировала информацию о совещании в Завидово: “...Довольно неожиданное и странное совещание Верховного Главнокомандующего с силовиками… в отсутствие премьера, где Ельцин продемонстрировал “кто в доме хозяин” и кто руководит войной в Чечне поставило под вопрос степень влияния Путина на военных и их зависимость от Путина…”

Вряд ли это совещание Ельцин решил провести, чтобы действительно обсудить и решить какие-то содержательные вопросы. Тем более, что само место совещания (санаторий в Завидово) традиционно ассоциировалось у знающих ельцинские привычки людей с местом проведения его раблезианских застолий. Скорее всего это был действительно очередной пароксизм ельцинского страха за его власть. Хорошо известно, что Ельцин периодически устраивал такого рода демарши, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, кто главный начальник в России.

Видимо и в этот раз, ему на мгновение показалось, что Путин уже почти полностью перехватил у него бразды правления страной и Ельцин решил показать своему молодому преемнику, что именно он президент России и власть Путина все еще в его руках.

Другой вероятной причиной встречи Ельцина с силовиками, являлась необходимость “сверить часы” перед предстоящим (вторым) саммитом ЕС - Россия, который должен был пройти через два дня (22 октября) в Хельсинки. Действительно, к тому моменту стало окончательно ясно, что тяжелого разговора с европейскими лидерами о событиях в Чечне на этой встрече не избежать и поэтому Ельцин решил заранее хорошенько к нему подготовится.

Однако, тема встречи Ельцина с силовиками и подготовка к саммиту ЕС - Россия в Хельсинки уже на следующий день были вытеснены из информационного пространства намного более серьезным происшествием: 21 октября федеральные войска ударили по Грозному тактическими ракетами “Точка-У”. Всего было выпущено пять ракет. Основной удар пришелся по городскому рынку. По данным Associated Press в результате этого обстрела были убиты 118 и ранены более 400 мирных жителей. Власти Чечни сообщили о 137 убитых. Позже поступили уточненные данные. Общее число убитых превысило 200 человек. Количество раненых от 400 до 600 человек.

Российские власти до сих пор отрицают свою причастность к этой трагедии. Одни силовые ведомства говорят о намеренной провокации самих чеченских боевиков, другие о случайном взрыве склада с боеприпасами, который эти боевики специально разместили на городском рынке, чтобы исключить обстрел этого склада со стороны федералов. Однако имеющиеся доказательства (показания свидетелей, фотографии, обломки ракет и т.д.) однозначно свидетельствуют в пользу версии о том, что это был удар федеральных сил.

Известие о ракетной атаке по Грозному мгновенно разлетелась по всему миру. Реакция европейцев была вполне предсказуема и не сулила Ельцину ничего хорошего. В таких обстоятельствах он принял решение не ехать в Хельсинки, а послать вместо себя находящегося в Чечне Путина.

Здесь следует сразу оговориться, что реальные причины, по которым вместо Ельцина на встречу с европейскими лидерами отправился Путин - никак Кремлем не объяснялись. Возможно, в рамках продолжения “презентации” Путина как преемника, это предполагалось изначально и встреча Ельцина с силовиками в Завидово не имела к этому никакого отношения. Возможно, Путин заменил Ельцина в последний момент, когда стало ясно, что в Хельсинки Ельцина ждет тяжелый разговор, которого он хотел бы избежать. А возможно, все объясняется тем, что после “мальчишника” в Завидово Ельцин был просто не в состоянии никуда лететь. Но все эти предположения ничего по-сути не меняют, и факт остается фактом: вместо Ельцина на саммит на высшем уровне ЕС - Россия прямиком из Чечни прилетел Путин.

Естественно, сразу по приезду в Хельсинки пресса набросилась на него с вопросами о ракетной атаке на Грозный, про жертвы среди мирного населения и т.д. Премьер мужественно терпел все упреки и старался выглядеть сдержанным и невозмутимым. Он раз за разом повторял одно и то же: “Международное сообщество решительно настроено на борьбу с терроризмом. И мы очень благодарны нашим партнерам за эту поддержку.” Но, справедливости ради, нужно сказать, что в этот раз из уст европейских лидеров никаких слов поддержки услышано не было.

Тем не менее, благодаря настойчивости Путина, вся заранее намеченная программа визита, которая предполагала обсуждение дальнейшего сотрудничества ЕС и России и возможного сценария интеграции России в европейские институты была выполнена, но лишь формально. Коммюнике по результатам саммита в этой части получилось малосодержательным, а европейские партнеры каждый раз выражали лишь “глубокую озабоченность” по поводу того, что происходит в Чечне и призывали Кремль начать политическое урегулирование. Попросту говоря - к прекращению боевых действий и переговорам с Масхадовым.

На итоговой пресс-конференции Путин заявил, что “... Россия не будет решать вопросы политического характера военными средствами. Статус Чечни будет определен только в процессе переговоров. Но у нас есть проблема с кем говорить, кого считать легитимным.”

Тогда на это мало кто обратил внимания, но во время этого визита Путин впервые высказался на тему о том, на кого Россия предполагает делать ставку в процессе мирного урегулирования в Чечне. И речь у него шла не о каком-нибудь марионеточном промосковском парламенте или собранном неизвестно из кого “правительстве в изгнании”. Путин прямо говорил о полевых командирах, которые не принимали участия в боевых действиях в Дагестане и не поддерживали ваххабитов.

Путин сказал по этому поводу так: “Хочу обратить ваше внимание на то, что уже после выборов Масхадов практически утратил контроль и де-факто он не руководил Чечней. Де-факто Чечня была разбита на отдельные территории, во главе которых встали так называемые “полевые командиры”. Можно ли их назвать легитимными? Мне трудно сказать… Но они фактически контролируют территорию, контролируют ситуацию и имеют под ружьем значительные формирования вооруженных людей. Некоторые из них провели уже выборы в своих районах… Кое-кто считает, что он является лидером, признанным и легитимным. Вот все это нам нужно будет оценить, выбрать тех людей, у которых нет на руках крови, и с ними работать.

Уничтожать мы намерены только тех, кто запятнал себя преступлениями в Дагестане, взрывами в Волгодонске и Москве. Сейчас они скрываются в Чечне и их России не выдают. Но мы их получим. Вот когда мы их получим и предадим суду, мы и будем говорить с людьми, которые реально контролируют ситуацию в Чечне.”

Пресса и политики тогда высказывали сомнения в существовании реальных полевых командиров, которые смогут отойти от Масхадова, выдать Басаева, Хаттаба и других экстремистов. Они считали, что это лишь попытка успокоить западную общественность и политиков и представить им некий план политического урегулирования, которого, на самом деле, пока нет.

Журналисты преследовали Путина до самого аэропорта. Перед самым отъездом, отвечая на вопрос финской журналистки, почему он не хочет прекратить боевые действия и начать переговоры, он сказал: “Представьте себе, что некоторые бандиты произвели бы взрывы домов в крупнейших городах Финляндии. Разве вы задали бы вопрос своим политическим деятелям будут ли они вести переговоры с этими людьми?”

По общему мнению, Путину в этот раз не удалось заручиться поддержкой лидеров ЕС в отношении действий России в Чечне. Но и Европа тоже не преуспела в том, чтобы убедить Россию прекратить боевые действия и начать переговоры. В целом, можно прямо сказать, что Ельцин, отправив Путина в Хельсинки, избавил себя от многих неприятных минут и премьер стоически принял на себя удар, который вообще-то должен был достаться президенту.

Пока Путин в Хельсинки отбивался от европейских политиков и прессы, в Москве разгорались предвыборные страсти. Лидеры блока “Отечество - Вся Россия” (ОВР) решили, что настала пора перейти к прямой атаке на Кремль.

21 октября Председатель координационного совета блока "Отечество - Вся Россия" Примаков публично отказался от встречи с президентом Борисом Ельциным. В интервью дружественному ОВР телеканалу НТВ Примаков объяснил, что считает встречу нецелесообразной, поскольку не разделяет политику, проводимую окружением президента. Он объяснил свое решение так: "Действительно, раздался звонок из Кремля, во время которого было сообщено, что назначена эта встреча… Но я думаю, что в условиях, когда окружение президента проводит политику, с которой я ни в коей мере не хочу себя ассоциировать, ни в коей мере разделять ее я не могу, такая встреча нецелесообразна".

В этот же день высказывание Примакова прокомментировал пресс-секретарь президента Дмитрий Якушкин. Он, в частности, заявил: "Евгений Максимович, видимо, ошибся - его на встречу в Кремль приглашал президент, а не "какое-то окружение", как он выражается". Он также отметил, что насколько ему известно, "желание встретиться ранее высказывал сам Евгений Максимович". Но, видимо, в том и состоит искусство политики, что попросить встречу можно в частном порядке, а отказаться от нее - явно и публично…

Кремль тоже не остался в долгу и с помощью подконтрольных ему СМИ всю осень раздувал в прессе кампанию против лидеров ОВР, обвиняя, например, Лужкова в организации убийства в 1996 году американского предпринимателя Пола Тейтума, с целью захвата его доли (40%) в гостинице “Рэдиссон-Славянская”.

Это довольно запутанная история достойна отдельного романа, но, к сожалению, она не является темой этой книги и поэтому нет нужды подробно на ней останавливаться. Скажу только, что после гибели Тейтума его доля, таинственным образом, действительно оказалась в собственности мэрии Москвы.

Но главным объектом нападок стал Примаков. После того как он отказался встречаться с Ельциным, вечером в воскресенье, 24 октября, в итоговой программе Сергея Доренко на ОРТ обвинил Примакова в организации покушения на президента Грузии Шеварднадзе. При этом Доренко ссылался на соответствующее заявление бывшего директора Агентства национальной безопасности США Уильяма Одома (которое действительно имело место).

Кроме этого, Доренко объяснил отказ Примакова от встречи с Ельциным не какими-то политическими разногласиями, а тем, что Примакову недавно в Швейцарии была проведена дорогостоящая операция по замене тазобедренного сустава. И поэтому он просто не в состоянии приехать на встречу с Ельциным.

Доренко так красочно живописал детали этой операции и показывал такие натуралистичные видео как делается замена тазобедренного сустава, что у зрителей сложилось четкое представление, что Примакову чуть ли не отрезали ногу. Потом Доренко еще долго разговаривал с врачами, которые проводят подобные операции, а в конце передачи сделал вывод об отвратительном состоянии здоровья Примакова и о том, что он без пяти минут прикованный к постели инвалид.

Взбешенный Примаков дозвонился прямо в эфир идущей параллельно на канале НТВ программе “Итоги” Евгения Киселева и между ними состоялся следующий диалог, который в воскресный вечерний прайм-тайм шел на всю страну:

“Евгений Киселев (К): Евгений Максимович, вы слышите меня?

Евгений Примаков (П): Я вас хорошо слышу. И очень удовлетворен тем, Евгений Алексеевич, что вы еще в эфире. Поэтому я имею возможность как-то отреагировать на программу, которую только что смотрел.

К: Вы имеете в виду нашу программу?

П: Я имею в виду программу широко известного своей "правдивостью, доброжелательностью и бескорыстием" Доренко.

К: Угу.

П: Он сказал, что я тяжело болен и мне предстоит серьезная операция. Должен успокоить всех своих многочисленных друзей: это абсолютно не соответствует действительности. Одновременно всех своих недругов хочу - ну, извините - разочаровать. Чувствую себя превосходно. Предлагаю Доренко проплыть со мной любую удобную ему дистанцию. Вообще, теперь я так уверен в его медицинских познаниях, что готов пригласить к себе медицинским консультантом… (дальше идет несколько сумбурный текст про швейцарскую клинику и собственное здоровье - АК). И еще эпизод с Шеварднадзе... Вы не смотрели?

К: Нет, я, к сожалению, не могу комментировать, поскольку был в эфире и не видел программу...

П: И не надо. Не хочу вас ни с кем сталкивать лбами.”

Решение руководства ОВР усилить публичную конфронтацию с Кремлем было вынужденным: Путин стремительно набирал популярность и его противникам нужно было что-то делать, чтобы выиграть битву за голоса. К тому моменту ситуация для коалиции Примакова и Лужкова резко ухудшилась: после подписания Путиным 13 октября постановления правительства о повышении пенсий на 15% он впервые в опросах общественного мнения занял первое место в президентских рейтингах. Так по данным фонда “Общественное мнение” на 16 октября его рейтинг составил уже 20%, что фактически уже гарантировало ему выход во второй тур президентских выборов.

Пока в Москве разгорались нешуточные предвыборные страсти, в Чечне становилось все яснее то, о чем говорил Путин в Хельсинки. 29 октября федеральные войска подошли к Гудермесу. Этот второй по величине (после Грозного) чеченский город занимает важное стратегическое положение на на пути из Грозного в Дагестан. (Через город проходит железная дорога и автомагистраль).

В то время город контролировали вооруженные отряды Ахмата Кадырова и братьев Ямадаевых. Еще 25 сентября на митинге здесь, в Гудермесе, они заявили, что не поддерживают ваххабитов, и призывают Масхадова изгнать из Чечни их проповедников, а контролируемые ими вооруженные формирования - распустить. Более того: они заявили, что поскольку они не поддерживали вторжение Басаева и Хаттаба в Дагестан, то и не собираются из-за этого воевать с русскими.

В ответ Масхадов своих указом лишил Кадырова должности муфтия Чечни (непонятно - имел ли он на это право), а к братьям Ямадаевым послал переговорщиков, которые должны были убедить их пересмотреть свою позицию и поддержать борьбу с федералами. Но его усилия оказались тщетны: переубедить их ему не удалось.

Когда федеральные войска подошли к Гудермесу Кадыров и Ямадаевы объявили город и окрестные селения свободными от ваххабизма и впустили федералов без боя. Масхадов попытался удержать город, послав туда отряд боевиков. Однако братья Ямадаевы их не впустили. К 10 ноября город и его окрестности полностью перешли в руки федеральных войск.

Считается, что столь удачный для федералов исход борьбы за Гудермес произошел, в том числе, благодаря заместителю директора ФСБ, руководителю Службы по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом (Вторая служба) адмиралу Герману Угрюмову, который вел все предварительные переговоры с Кадыровым и Ямадаевыми.

(Через полгода Угрюмов проведет еще одну успешную операцию - захват “героя” Первомайска Салмана Радуева, а в мае следующего, 2001 года, в возрасте 52 лет, скоропостижно скончается у себя в кабинете с загадочным диагнозом “множественные микроинфаркты сердца”).

Разумеется, не все города доставались федералам так же легко, как и Гудермес. Чаще их приходилось штурмовать. Для этих целей российское командование широко использовало артиллерию, а самое главное - боевую авиацию. В результате, к сожалению, росли и сопутствующие потери (collateral damage) среди мирного населения. Соответственно, критика действий федеральных сил в Чечне как со стороны оппозиции внутри страны, так и на Западе только нарастала.

Но, тем не менее, тактика “переманивания” полевых командиров и местных авторитетов давала свои плоды. 18 ноября подразделения генерала Шаманова без единого выстрела заняли Ачхой-Мартан. Выступивший на митинге перед жителями селения Шаманов подчеркнул, что зачистка этого населенного пункта проводится не будет, поскольку местные жители сами выгнали из него всех боевиков.

После этого стало ясно, что в Хельсинки Путин вовсе не импровизировал, а рассказывал журналистам реальный план, которому предполагал следовать в Чечне. Оказалось, что лояльные Москве полевые командиры и старейшины - это не выдумка, они действительно существуют и на них можно опереться.

Всю осень, пока в Чечне разгоралась война, это сопровождалось бурной политической активностью Кремля на международной арене. Через неделю после визита в Хельсинки, 1 ноября, Путин снова полетел за границу, на этот раз - в Осло, для участия в мероприятиях, посвященных памяти премьер-министра Израиля Ицхака Рабина. (Рабин активно участвовал в мирном диалоге между палестинцами и Израилем, начатом в норвежской столице пять лет назад).

Характерно, что во время этой поездки пресса атаковала Путина уже не так интенсивно, как в Хельсинки. Это, прежде всего, объяснялось темой визита: четырьмя годами ранее Рабин был убит террористом и это обстоятельство давало Путину хорошую позицию для отражения журналистских атак.

Но главная причина, почему Путин, бросив все дела, поехал в Осло заключалась в том, на эти мероприятия приехал также и Клинтон, с которым у Путина состоялась неформальная встреча. Сопутствующие потери среди мирного населения в Чечне не стали главной ее темой. Хотя Клинтон, конечно, не обошел стороной эту проблему и сделал ряд публичных заявлений.

Но содержательно, по поводу войны в Чечне, они обсуждали лишь нарушение Россией договора о сокращении вооруженных сил в Европе (речь шла, разумеется, о превышении численности федеральных войск на Северном Кавказе). Кроме того Клинтон рассказал о планах США по развертыванию новой системы противоракетной обороны (ПРО).

В ельцинских мемуарах “Президентский марафон” так описывается этот момент: “...Как только началась операция в Чечне, я сразу понял: вот теперь-то и настал "момент истины" для наших отношений с Западом! Теперь попытаются нас прижать по-настоящему!

... Вернувшись с международной конференции в Осло, где уже активно обсуждалась чеченская тема, Путин рассказал мне о забавном эпизоде. Прощаясь, Клинтон ему сказал: "До скорой встречи в Стамбуле, Владимир!" "Нет, мы с вами в Стамбуле не встретимся, - заметил Путин. - Туда поедет Борис Николаевич".

"О Господи, только этого не хватало!" - схватился за голову Клинтон.

Путин смеялся, рассказывая мне эту историю, а смотрел испытующе. Да, в Стамбуле нас ожидали тяжелые минуты. Готов ли я к ним - и морально, и, главное, физически?

На всякий случай к поездке стал готовиться и Путин. Но мы оба знали: ехать должен только я!

... Биллу не очень хотелось встречаться со мной в Стамбуле. Западные страны готовили крайне жесткое заявление по Чечне. И все об этом прекрасно знали. По сути дела, начинался новый этап изоляции России. Этому надо было помешать во что бы то ни стало…”

18 - 19 ноября в Стамбуле состоялся саммит ОБСЕ на уровне глав государств. На этот раз Ельцин лично возглавил российскую делегацию. Видимо ему не очень понравилось как приняли Путина в Хельсинки и он решил показать класс. Заранее зная критический настрой большинства лидеров западных государств по поводу действий России в Чечне, Ельцин решил, что лучшая защита это нападение и первым перешел в атаку.

Он сразу взял быка за рога и в самом начале саммита, выступая вторым (еще до Клинтона, Шредера и Ширака), резко обрушился на попытки мирового сообщества критиковать Россию. Ельцин заявил, что "мы никому не позволим критиковать Россию за ее действия в Чечне, а попытки запустить мирный процесс в Чечне и переговоры с террористами, это не одно и тоже. Попрошу на этот счет не заблуждаться: мы никогда не пойдем на переговоры с террористами".

Он несколько раз повторил, обращаясь своим западным коллегам: "Вы не имеете права критиковать Россию за Чечню... Мы не приемлем рецепты так называемых объективных критиков России. Те, кто так и не понял: мы просто обязаны вовремя остановить распространение раковой опухоли терроризма... Никаких переговоров с бандитами и убийцами не будет"

В конце своего выступления он резко осудил попытки навязать России концепцию "гуманитарного вмешательства" Запада, и сказал, что это "гуманитарное вмешательство" уже имеет прецедентом агрессию НАТО во главе с США против Югославии.

Очевидно, что все это были домашние заготовки и Ельцина еще в Москве накрутили мидовцы и доблестные спецслужбы (под чутким руководством Путина и Волошина). Впрочем, было очевидно, что Ельцин вполне разделяет этот критический по отношению к “гуманитарному вмешательству” Запада настрой своих коллег и помощников.

Конечно же, такой резкий выпад в адрес США и НАТО не мог остаться без ответа. Через некоторое время слово взял Клинтон. Он начал с того, что США и Запад поддерживают действия России против терроризма и уважают ее право на сохранение своей территориальной целостности, но потом заявил, что тем не менее, действия России несоразмерны угрозе. (Этот тезис потом повторили практически все европейские лидеры).

Клинтон сказал также, что "я не могу пройти мимо критики моего друга президента Ельцина в адрес операции НАТО против Югославии, которую возглавляли США, и не могу не сделать замечание". Он привел в пример ситуацию в Боснии, когда мировое сообщество четыре года медлило и в результате этого 2,5 миллиона человек стали беженцами, а 250 тысяч были убиты. “В Косово мы сумели достичь того, что беженцы возвращаются в свои дома" - заявил он.

Затем Клинтон продолжил, обращаясь уже непосредственно к Ельцину: "Мой друг Борис, один из самых выдающихся эпизодов моей личной жизни как гражданина мира - то время, когда вы выступали на танке в 1991-м году, и речь шла о том, что ваши противники хотят отнять свободу у вашего народа, а вы ответили, что "это может быть только, если вы меня убьете". Так вот, не можете ли вы себе представить, что тогда мы должны были относиться к этому, как к внутреннему делу России?"

В целом претензии западных лидеров к России не были чем-то из ряда вон выходящим и предвзятым отношением именно к ней. Такого рода позиция характерна для большинства подобных ситуаций, когда борьба с террористами (сочувствующие им общественные деятели называют их повстанцами, борцами за свободу и т.д.) приводит к жертвам среди мирного населения. Достаточно вспомнить непрекращающиеся претензии либеральной общественности Запада к действиям израильских военных в отношении палестинских арабов.

Эмоциональная ельцинская реакция тоже была достаточно предсказуемой. Другой от него и не ждали. Вскоре аналогичным образом реагировал и президент США Джордж Буш-младший на теракты в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года. Именно после этого США и их союзники начали военные операции в Афганистане и Ираке, которые тоже привели к гибели большого числе мирных жителей.

Но в данном случае интересно то, что публичными дискуссиями дело не ограничилось и в личной встрече на полях саммита с Клинтоном, Ельцин продолжил свою линию. Вот выдержки из стенограммы их встречи:

“Ельцин (Е): Так, Билл, что ты скажешь о лагерях здесь, в Турции, которые готовят боевиков для Чечни? Это же вы их контролируете? Мне известны подробности. Министр Иванов дал мне карту. Я хочу показать тебе на ней, где обучают наемников, которых потом отправляют в Чечню. Они вооружены до зубов. (Ельцин вынимает карту Турции и передает ее по кругу.) Билл, это твоя вина. Я говорил Демирелю (тогда - президент Труции - АК) вчера, что завтра отправлю сюда главу СВР, и мы покажем, где расположены лагеря. Эти лагеря не имеют государственной лицензии. Их финансируют НКО и религиозные организации. Но, знаешь, если бы это было в России, и был лишь один такой лагерь, я бы вышвырнул их всех и посадил этих бандитов на электрический стул.

Клинтон (К): Возможно, Демирель сможет тебе помочь.

Президент Ельцин: Он должен. Завтра, когда я вернусь, я отправлю сюда главу Службы внешней разведки…

Потом они ведут длинный диалог по поводу ограничений ядерных и обычных вооружений, в ходе которого Ельцин вдруг заявляет Клинтону:

Е: Ты уже слышал мое заявление о ядерных вооружениях и о запрете ядерных испытаний? Я только что подписал закон о ратификации нового соглашения по договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний. Правильно я говорю, министр Иванов?

Министр Иванов: Вы подписали документы для рассмотрения Думой договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний.

Е: Как бы там ни было, я утвердил все…

Повисает неловкая пауза…

Через некоторое время Ельцин резко меняет тему разговора:

Е: …Попрошу тебя об одном. Оставь Европу России. США ведь не в Европе. Европа должна быть делом европейцев. А Россия наполовину Европа и наполовину Азия.

К: Так тебе еще и Азия нужна?

Е: А то, Билл. Когда-нибудь нам придется и это все обсудить и прийти к соглашению.

К: Не думаю, что европейцам это очень понравится.

Е: Не всем. Но я европеец. Я живу в Москве. Москва находится в Европе, и мне это нравится. Можешь брать все остальные государства и обеспечивать им безопасность. А я возьму Европу и буду обеспечивать безопасность ей. Вернее, не я, а Россия.

Мыпокончим с этим конфликтом в Чечне. Я не сказал всего, о чем думал. Я слушал тебя внимательно. Я передохнул заранее. А потом слушал тебя от начала и до конца. Я даже могу повторить все, что ты сказал. Билл, я говорю серьезно.

Предоставь Европу самой себе. Европа еще никогда не была такой близкой к России, как сейчас. У нас с Европой нет разногласий, разве что по Афганистану и Пакистану, который, кстати, обучает чеченцев….

Ельцин снова заговорил о чеченских боевиках:

Е: Это бандиты, головорезы и убийцы. Они насилуют американок. Они отрезают уши и другие части тела заложникам. Мы боремся с такими террористами. Не надо обвинять Россию, что мы поступаем слишком жестко с такими людьми…”

В конце разговора речь пошла о Путине:

К: Кто победит на выборах?

Е: Путин, конечно. Он преемник Бориса Ельцина. Он демократ и хорошо знает Запад.

К: Он очень умный.

Е: Он жесткий человек. У него есть внутренний стержень. Внутри он жесткий, и я сделаю все возможное для того, чтобы он победил,— законными способами, естественно. И он победит. Вы будете работать вместе. Он будет продолжать ельцинскую линию в развитии демократии и экономики и расширит связи России. У него есть для этого энергия и мозги. Спасибо, Билл.

К: Спасибо, Борис. Приятно было с тобой повидаться.”

Из этой стенограммы видно, что Ельцин был достаточно напорист, если не сказать - агрессивен. Но в том же время очевидно, что осенью 1999 года он жил в каком-то своем мире, в котором Россия уже ратифицировала договор о всеобъемлющем запрещении испытаний ядерного оружия, в то время как в тот момент Ельцин всего лишь подписал документы о направлении этого договора на ратификацию в Государственную думу.

(Что касается этого договора, то он был подписан Ельциным еще в 1996 году и с тех пор так и не был ратифицирован. Его ратификация состоялась лишь летом 2000 года (уже с другим президентом и другой Думой). Важно также отметить, что в 2023 году Россия вышла из этого договора).

Так же Ельцин был уверен, что в ходе военной операции в Чечне федеральные силы не потеряли ни одного солдата. В то время как на самом деле к тому моменту потери федералов уже составили около 600 человек убитыми, а за все время Второй Чеченской войны только по официальным данным было убито около 8 тыс. российских военнослужащих. Общие же потерь с обеих сторон (включая мирное население) составили около 40 тыс. человек.

Но в сознании Ельцина бескровная операция в Гудермесе причудливым образом превратилась в вообще полное отсутствие потерь в федеральных войсках. Но зато появились какие-то изнасилованные американки с отрезанными ушами и т.д.

Но, на мой взгляд, самое важное в этом разговоре - это ельцинское предложение Клинтону “отдать ему Европу”. Это был такой крик души, невольное изложение своей мечты о России, которая доминирует в Старом Свете, вытеснив оттуда Америку. Лишь такая роль России казалось Ельцину достойной ее. Именно на такое место Ельцин хотел бы привести Россию. Но он наверняка к тому моменту уже понимал, что за оставшиеся ему месяцы, это сделать совершенно немыслимо, поэтому для реализации этого замысла ему нужен преемник. И, как видно из этой стенограммы, он был уверен, что Путин - это именно тот человек, который в состоянии решить эту задачу.

Я уже писал о том, что Ельцин ужасно страдал от того, что коммунисты обвиняли его в развале Советского Союза. Он всеми силами старался вернуть России ту роль, которую играл на международной арене СССР. В частности, именно поэтому, осенью 1991 года, в самый тяжелый момент, когда казалось, что экономика России вот-вот развалится, он не задумываясь взял на нее обязательства погасить весь внешний долг Советского Союза в обмен на правопреемство и место постоянного челена Совбеза ООН (хотя для этого никакого признания внешнего долга и не требовалось).

Думаю, требование Ельцина “отдать ему Европу” было спонтанным, ни с кем не согласованным шагом. Одним из тех сюрпризов, которые он так любил преподносить не только своим визави, но и членам его же делегации, с которой он приехал на переговоры. Нетрудно представить себе лица Иванова и Сергеева, когда они услышали это ельцинское предложение. Скорее всего этот его пассаж (как и его повышенная агрессивность) опять был следствием того, что перед встречей он успел основательно “взбодриться”. Нужно отдать должное Клинтону. Он терпеливо слушал Ельцина и не перечил ему. Впрочем, все присутствующие, наверняка, все понимали и поэтому старались быть снисходительными.

Ельцин придерживался, разумеется, очень высокого мнения о своих дипломатических талантах вообще и о результатах своей поездки в Стамбул в частности. В “Президентском марафоне” он описал это так: “... Клинтон чувствовал, что я буду резок, с первых секунд: он вошел "неправильно", не в те двери, которые были положены по протоколу, и пошел через весь зал, метров сто, стал здороваться со всеми, улыбаться, дал понять всем, кто в этом зале хозяин.

Я показал ему на часы: "Опаздываешь, Билл!" Он улыбнулся. Ну вот. Уже легче.

Почти кожей ощутил: весь огромный зал как будто усыпан осколками недоверия, непонимания. Начал читать текст, максимально вкладываясь в каждое слово. И понимал, что каждое слово попадает в цель.

На меня смотрели живые лица, одни осуждали, другие выражали свое полное одобрение. Ширак и Шредер сидели с тяжелыми лицами. Такого напора они явно не ожидали.

И Германия, и Франция заняли по поводу чеченской проблемы наиболее жесткую позицию. Я понимал, что оба лидера вынуждены следовать в фарватере общественного мнения в своих странах. После окончания встречи Ширак подошел ко мне, сказал, что очень хотел бы поговорить втроем - я, он и Шредер. Хотя бы полчаса. Это был их последний шанс добиться каких-то уступок от России. "Нет, - твердо сказал я. - У нас еще будет время".

Общая резолюция встречи в Стамбуле не обходила стороной чеченскую проблему, но главное - в заявлении не прозвучало жесткого осуждения нашей позиции в Чечне, как это планировалось. Ширак выглядел на подписании не очень здорово. Я отказался даже от пятиминутной встречи с ним. Считал, не время. Пусть подумает о своей позиции.

Это была победа… Важная международная победа России. Из Стамбула летел с двойственным чувством. С одной стороны - огромная радость, что дело сделано. И сделано мной. С другой стороны - какая-то пустота, грусть. Встреча-то, наверное, последняя. Закончилось мое, "ельцинское", десятилетие в международной политике…”

Через несколько лет Строуб Тэлбот, личный друг Клинтона, работавший в то время заместителем госсекретаря и курировавший Россию (поэтому прекрасно знавший все, что происходило в то время в Кремле и Белом Доме), расскажет в фильме “Ельцин и водка”, снятом для канала “Discovery”: “... к счастью у президента Клинтона был некоторый личный опыт общения с алкоголиками в своей собственной семье. Его отец был настоящим алкоголиком и президент сам говорил об этом время от времени.

Я помню его слова где-то в начале его президентства, когда мы, его советники, пришли в ужас, когда увидели в каком состоянии Ельцин был однажды. Президент Клинтон чуть ли не высмеял нас и сказал: “Да ладно, я к такому привык. Этот парень - просто кандидат на крепкую любовь и я знаю как общаться с людьми в таком состоянии”.

Он так и сделал. И в последующие восемь лет мы только и занимались тем, что он прежде всего старался организовать переговоры с Борисом Ельциным в то время дня, когда это представляло наименьшие проблемы. А если проблемы такого рода по каким-то причинам все-таки возникали, он просто относился к этому с юмором и ждал до следующего утра.

Президент Клинтон считал, что с Борисом Ельциным нужно встречаться как можно чаще, даже если это значило проехать полмира, даже если это значило оставить Вашингтон в такое время, когда из Вашингтона было не очень просто уехать. Даже если это означало нарушение протокола кому куда первым идти. Президент Клинтон буквально предпочитал пройти лишнюю милю чтобы сесть лицом к лицу с президентом Ельциным, чтобы сделать свою работу”.

В 2002 году Тэлбот выпустит мемуары, в которых напишет: "...Три года тому назад президент России Борис Ельцин предлагал президенту США Биллу Клинтону устроить очередную встречу на высшем уровне на подводной лодке (летом 1999 года - АК). Во время одной из своих последних встреч с американским президентом Ельцин очень долго не мог вспомнить фамилию своего премьера…

На пленарных заседаниях с большим числом присутствующих по обе стороны стола Ельцин играл решительного, даже властного лидера, который знает, чего он хочет, и настаивает на получении этого. Во время же закрытых встреч он становился восприимчив к уговорам и увещеваниям Клинтона. Затем во время заключительных пресс-конференций Ельцин из кожи вон лез, чтобы скрыть, как уступчив он был за закрытыми дверями…"

Часть 10

К концу ноября в ходе предвыборной кампании в Государственную Думу уже определились фавориты. Рейтинг возглавляла КПРФ, далее шли соперничающие за второе место лужковско-примаковский блок “Отечество Вся Россия” (ОВР) и “Единство-Медведь” Березовского. Другими соперничающими друг с другом партиями были возглавляемый Кириенко “Союз правых сил” и “Яблоко” Явлинского.

Замыкал список “Блок Владимира Жириновского”, который он спешно создал после того, как его Либерально-демократическая партия (ЛДПР) получила от Центризбиркома отказ в регистрации. Причиной отказа стало большое число поддельных подписей избирателей, которые требовались для регистрации ЛДПР как участника выборов.

Важным отличием этой избирательной кампании от предыдущей кампании 1995 года было прежде всего изменение отношения избирателей к войне в Чечне. Если в прошлый раз подавляющее большинство россиян эту войну осуждало и требовало немедленно ее прекратить, то теперь ситуация изменилась и большинство избирателей поддерживало действия федеральных сил в Чечне.

Я уже писал, что в августе 1996 года военные восприняли Хасавюртовские соглашения как унижение российской армии, а подписавшего их генерала Лебедя прямо называли предателем. В среде силовиков никогда не считали, что с подписанием Хасавюртовских соглашений силовой вариант решения чеченской проблемы навсегда закрыт и повода для реванша больше не будет. Видимо это настроение передалось и большинству россиян. Поэтому новую войну публика восприняла совсем по-другому.

Разумеется, большое влияние на формирование такого отношения к этой войне оказали также и взрывы домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске. В описываемый период мало у кого были сомнения в том, что за этими террористическими актами стоят чеченские полевые командиры.

Эти террористические акты дали, в глазах россиян, российским властям карт-бланш на уничтожение чеченских вооруженных формирований. Сочувствие сопутствующим жертвам среди мирного населения Чечни уже было не таким острым, как в первый раз, поскольку россияне были уверены в том, что “мирное население поддерживает и покрывает бандитов и террористов”, а значит должно разделить с ними ответственность за эти теракты.

Такое отношение довольно часто встречается в мировой практике. Достаточно вспомнить реакцию израильтян на жертвы среди мирного населения в секторе Газа или то, как относились американцы к убитым мирным афганцам и иракцам после теракта 11 сентября 2001 года.

Также и в Великобритании не было особого сочувствия жертвам бомбардировок Дрездена в 1945 году, хотя там погибли тысячи ни чем не повинных женщин и детей. И англичан, и американцев, и израильтян можно понять: трудно найти в себе сострадание, после варварских атак на Ковентри, Нью-Йорк и израильские кибуцы по границе с сектором Газа. Но, с другой стороны, понятна и резко негативная реакция не вовлеченной непосредственно в конфликт либеральной общественности Запада, когда ей по телевизору демонстрирую трупы убитых женщин и детей.

В этом отношении очень показательны теледебаты между партией “Яблоко”, которую представлял Явлинский и СПС, представленный Чубайсом. Они состоялись 26 ноября в прямом эфире на канале НТВ и вызвали большой интерес телезрителей.

Явлинский выступал за то, чтобы “приостановить широкомасштабное … наступление в горы, потому что там сегодня разворот партизанской войны против нашей армии приведет к очень тяжелым потерям…” не только в армии, но и среди мирного населения. И при этом обращал внимание телезрителей на то, что “...бандитов там только 30 тысяч, а мирных жителей - 300 тысяч”.

Однако, он соглашался с действиями российских военных “... когда они без боя, без единой потери, без единого выстрела взяли Гудермес, когда они без единого выстрела взяли Ачхой-Мартан, когда они, опираясь в Дагестане на поддержку местного населения, разгромили бандитов еще в августе-сентябре.”

Он в ходе дебатов неоднократно возвращался к этому сюжету и повторял, что поддерживает такие действия федералов, когда “...военные … договорились и взяли Гудермес. Военные точно так же договорились и взяли Ачхой-Мартан. Военные сегодня в этой же риторике говорят о Грозном. И я считаю, что переговоры с представителями Чечни необходимы. Со всеми, кто может с той стороны вести переговоры. А тем более с теми, кто контролирует более 30 процентов вооруженных людей и боевиков. С тем, чтобы эти боевики соблюдали хотя бы нейтралитет. С тем, чтобы ответственные люди в Чечне обращались к жителям Чечни с тем, чтобы они поддерживали вооруженные силы России в этой операции”.

А Чубайс же, напротив, настаивал на продолжении продвижения вглубь Чечни. И говорил, что “...на войне много чего происходит, о чем говорить тяжело, а видеть тем более. Но я убежден в том, что это война не с чеченским народом. Это война с чеченскими бандформированиями. И самое гуманное с точки зрения России - и не только с точки зрения России - это максимально быстро довести эту операцию до конца и уничтожить чеченский терроризм в рамках той самой войны, которая сегодня ведется чеченскими террористами”.

Чубайс, обращаясь прямо к Явлинскому, говорил: “Вы прекрасно знаете, что нынешняя чеченская война началась не просто так, а с агрессии против России. С того, что на российскую территорию напали вооруженные бандиты. Это факт, который, кстати говоря, не случался с июня 1941 года в истории нашей страны. И поэтому параллели тут, наверное, уместны.

Но давайте представим себе на секунду, что точно с такой же инициативой о том, чтобы обратиться для проведения мирных переговоров, остановить боевые действия… обратились бы советские лидеры весной 1945 года к господину Гитлеру. Давайте остановим боевые действия, господин Гитлер, давайте обсудим шесть условий, которые мы предложили, ну а потом через месяц, может быть, мы и продолжим боевые действия. Вы считаете, что таким способом действительно можно было действовать? Или вы все-таки считаете, что это заявление есть пустое словоговорение в обычном, к сожалению, стиле для вас, особенно в последнее время?”

Кроме этого, Чубайс неоднократно повторял свой тезис о том, что в Чечне “происходит возрождение российской армии.” За это его потом неоднократно критиковала либеральная общественность, но тогда этот тезис находил поддержку среди избирателей.

Из этих высказываний видно, что найденный Путиным “третий путь” сотрудничества с относительно лояльными федеральной власти полевыми командирами и непримиримая борьба с остальными, был горячо поддержан всеми слоями российского общества. Разделение чеченцев на “хороших” и “плохих” и понятный путь как любому из них стать “хорошим” - это все позволяло поддерживать Путина как тем, кто настаивал на жестком реванше, так и тем, кто хотел компромиссов и переговоров. Каждый из них находил в его подходе к решению чеченской проблемы то, что ему казалось правильным.

В сущности, Путин не изобрел ничего нового. Принцип “разделяй и властвуй” был известен еще со времен Древнего Рима и впоследствии успешно использовался, например, Британской Империей в Индии. Но от Путина и не требовалось каких-то новаций. Старые, проверенные веками методы работали. И работали хорошо. И это позитивно сказывалось на его рейтинге и рейтинге тех партий, которые в сознании россиян с ним ассоциировались. Это были прежде всего “Единство-Медведь” и, во вторую очередь, СПС.

Характерна трансформация, которая произошла с руководством ОВР: отказавшись встретиться с Ельциным 21 октября, уже через месяц, 20 ноября, Лужков и Примаков охотно встретились с Путиным и заинтересованно обсуждали с ним позиционирование ОВР по отношению к правительству, возглавляемому Путиным. И если поначалу у них был план сразу после выборов выразить ему недоверие, отправить его в отставку и вынудить Ельцина предложить Думе согласованного с ОВР премьера, то теперь они искали точки соприкосновения с Путиным, понимая, что после выборов идея отставки Путина может и не найти поддержки в новом составе Госдумы.

8 декабря во Владимирском зале Большого Кремлевского дворца Ельцин и Лукашенко подписали “Договор о создании союзного государства”.

Этот договор стал завершением большой работы, которая началась с подписания 2 апреля 1996 года «Договора о создании сообщества Беларуси и России». Этот договор имел аморфное содержание и, видимо, был лишь частью избирательной кампании Ельцина. Но уже через год, 2 апреля 1997 года, был подписан «Договор о Союзе Беларуси и России», Таким образом, Сообщество было преобразовано в нечто более формальное и юридически значимое.

И вот 8 декабря Союзное государство было, наконец, создано. Через несколько дней, 13 декабря, Путин представляя этот договор в Государственной Думе, сказал, что “...странам-участницам после подписания Договора предстоит провести большую работу по созданию реальных механизмов интеграции — «единого экономического пространства, единой таможенной территории, общего бюджета и согласованной политики в международных и оборонных делах, в социальной и культурной областях». Договор был ратифицирован еще старым составом Госдумы практически сразу (371 голос «за», 2 «против», 3 воздержались).

Характерно, что тогдашний лидер СПС экс-премьер Кириенко (еще не в статусе депутата Госдумы) выступил против этого Союза и заявил, что в предложенной форме Договор не может быть реализован и что к вопросу интеграции России и Беларуси нужно подходить значительно серьёзнее. Он даже призвал Конституционный суд проверить ратификацию договора на соответствие действующему российскому законодательству. Но его робкий протест утонул в море всеобщего энтузиазма по поводу первых пусть даже едва заметных намеков на возрождение старого доброго СССР. Россияне к тому моменту уже сильно истосковались по временам, когда их страну “боялись и уважали”.

Поздно вечером того же дня, после торжественного ужина с Лукашенко, Борис Ельцин, не смотря на протесты врачей (он недавно перенес пневмонию), улетел в Китай с неофициальным визитом. Его самолет приземлился в Пекине в четверг, 9 декабря, в 5.30 утра по московскому времени. Этот визит был заявлен как неформальный и продлился всего 26 часов. За это время Ельцин провел четыре встречи с тогдашним китайским лидером Цзян Цзэминем, а также с премьером Госсовета Чжу Жунцзи, и председателем Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей Ли Пеном.

Главной темой обсуждений были вопросы международной безопасности, которые после военной операции НАТО в Югославии вызывали у Китая и России все большее беспокойство. Помимо этого, Ельцин после Хельсинки и особенно Стамбула искал международной поддержки своим действиям в Чечне.

Вот что по этому поводу писала тогда “Независимая газета”: “Россия, которую в последнее время только ленивый не пинал за войну в Чечне, возлагает большие надежды на КНР. Накануне саммита официальный Пекин выступил с заявлением, в котором полностью поддерживал действия Москвы на Северном Кавказе. Это заявление было озвучено через несколько часов после того, как президент США Билл Клинтон выступил с беспрецедентно резкой критикой российской политики в Чечне, и стало своеобразным ответом Западу.

Примечательно, что китайцы откликнулись на выпады "западников" еще раньше, чем даже российское руководство.”Ельцин и Цзян Цзэминь встретились в правительственной гостевой резиденции Дяоюйтай под Пекином. Кроме обсуждения вопросов глобальной безопасности были решены также и некоторые проблемы в двусторонних отношениях.

Сразу же после переговоров, в их присутствии были подписаны соглашения о совместном хозяйственном использовании островов и прилегающей к ним акватории приграничных рек России и Китая, а также два подробнейших демаркационных документа: Протокол-описание российско-китайской границы на восточном участке и Протокол-описание российско-китайской границы на западном участке.

Что касается международной отношений, то вот что по итогам этих переговоров заявил министр иностранных дел России Иванов: "Борис Ельцин и Цзян Цзэминь выразили обеспокоенность в связи с намерениями со стороны ряда государств навязать однополярное устройство мира, подорвать стратегическую стабильность, принизить роль ООН и других международных организаций". Одной из главных тем для прессы во время этого визита было состояние здоровья Ельцина. Все освещавшие этот визит журналисты отметили, что Ельцин выглядел неважно, казался бледным и явно нездоровым. Спускаясь по трапу, он одной рукой тяжело опирался на перила, а с другой стороны его поддерживала супруга. По сведениям радиостанции "Эха Москвы", Ельцин отправился в Пекин наперекор мнению врачей ЦКБ, которые настоятельно советовали ему никуда не лететь.

На следующий день, 10 декабря, войска генерала Шаманова, после трехдневного кровавого штурма, вошли в расположенный в 30 км к югу от Грозного город Урус-Мартан. Штурмовал город 160-й гвардейский танковый полк под командованием подполковника Юрия Буданова. Через месяц ему за эту операцию будет вручен орден Мужества и присвоено очередное воинское звание полковник.

За два месяца до этого штурма Буданов был контужен, а за месяц (в ноябре) - ранен. А еще через три месяца (27 марта 2000 года) он был арестован по обвинению в изнасиловании и убийстве 18-летней чеченской девушки Эльзы Кунгаевой, которую он подозревал в том, что она, якобы, была снайпером у чеченских боевиков. В 2003 году он был за это преступление лишен воинского звания, всех наград и осужден на десять лет колонии строгого режима. Однако через шесть лет Буданов “за хорошее поведение” был досрочно освобожден.

А еще через два года (в 2011 году) он был застрелен в Москве чеченцем Юсупом Темирхановым, у которого в феврале 2000 года в Чечне трое российских солдат убили отца и сожгли его кафе. На момент смерти Буданову было 47 лет. Темирханов за это преступление был осужден на 15 лет колонии строгого режима, в которой через семь лет, в возрасте 46 лет, он умер “от естественных причин”.

Во всей этой трагической истории как в капле воды отразился весь накал страстей и весь трагизм обеих Чеченских войн, в которых не было ни героев, ни злодеев, а были одни лишь только бессмысленные жертвы и исковерканные судьбы.

Осталось добавить, что в Чечне Темирханова за убийство Буданова почитают как национального героя и “образец чеченского мужчины”. В родном селе Темирханова Гелдаган, Курчалоевского района, его именем названы улица и школа, в которой он учился. Так выглядит путинско-кадыровский компромисс. Впрочем, скорее всего, никакого другого и быть не могло…

19 декабря состоялись выборы в Государственную Думу. Закончилась предвыборная борьба, которая сопровождалась беспрецедентной информационной войной. Вот что по этому поводу писала тогда Русская служба ВВС: "Информационная война бушевала в России с лета. Быстро набиравший популярность избирательный блок "Отечество - Вся Россия" во главе с Юрием Лужковым и Евгением Примаковым подвергся беспрецедентной атаке со стороны окружения президента России. В противовес этому блоку был создан так называемый "блок губернаторов" - "Единство", или "МеДвЕдь", который возглавил министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу.

Реальную поддержку "МеДвЕдю" оказал глава правительства Владимир Путин, заявивший, что будет голосовать за "Единство". Таким образом, прежде обезличенное понятие "семья" обрело портретные черты реального лидера в лице Путина.

В соперничество "Единства" и "ОВР" активно вступила пресса, и началось сражение двух мощных медиа-гигантов - магнатов Бориса Березовского, выступившего на стороне президентского окружения, и Владимира Гусинского, вставшего на позиции Юрия Лужкова. Каждому из них принадлежат не только газеты, но и наиболее мощные и популярные в стране телеканалы.

Таким образом, втянутыми в информационную войну оказалось практически все население страны. Война была беспрецедентной по тяжести взаимных обвинений, резкости нападок, объему компромата, который выливали друг на друга ее участники. И вот она подошла к концу - по крайней мере, на данном этапе, ведь впереди еще президентские выборы…”

Результаты выборов были следующими: коммунисты (вполне предсказуемо) заняли первое место, набрав 24,29% голосов по партийным спискам и дополнительно выиграв выборы в 46 одномандатных округах. Суммарное количество мест, которое КПРФ получила в новом созыве Госдумы составило 113. Не смотря на первое место, это для них был серьезный провал: в прошлом созыве Госдумы у коммунистов Зюганова было на 44 места больше.

На второе место неожиданно вырвался сколоченный Березовским на скорую руку избирательный блок “Единство-Медведь”. Он набрал 23,32% голосов по партийным спискам. (То есть он едва не выиграл у коммунистов!) Выборы в одномандатных округах были для них не так успешны, они их выиграли лишь в 9 округах. Но, справедливости ради, нужно сказать, что одноманатными округами в команде Березовыского никто и не занимался - просто не хватило ни людей, ни времени. В общей сложности блок “Единство-Медведь” получил в новом созыве Госдумы 73 места.

На третьем месте оказался блок “Отечество - Вся Россия”. По партийным спискам он набрал почти почти вдвое меньше блока “Единств-Медведь” - всего 13,33% голосов. Но зато он довольно успешно выступил в одноманатных округах, где получил 29 мест. Всего в новом составе Госдумы блок “Отечество - вся Россия” получил 66 мест.

Это означало, что даже с учетом успеха в одномандатных округах, блок Лужкова-Примакова и всех статусных региональных лидеров (Шаймиев, Рахимов, Яковлев) проиграл ельцинско-путинскому блоку “Единство-Медведь” и это был серьезный успех Кремля и Семьи.

На третьем месте оказался “Союз правых сил” (СПС) во главе с Кириенко, Немцовым и Хакамадой (и стоящим за их спинами Чубайсом). В голосовании по партийным спискам СПС набрал 8,52% голосов, и еще 5 мест он получил в одномандатных округах. Всего в новом созыве Госдумы СПС получил 29 депутатских мандатов. После четырехлетнего перерыва (напомню, что в декабре 1995 года гайдаровский “Выбор России” не смог преодолеть 5% барьера) правые снова вернулись в Госдуму.

Четвертое место занял “Блок Жириновского”, набравший 5,98% в голосовании по партийным спискам. Он не выиграл ни одного одномандатного округа, и получил всего 17 мест в новом созыве Госдумы. Это было серьезное поражение. В прошлом созыве Жириновский имел вдвое больше депутатских мест - 34

Замыкала список партий, преодолевших 5% барьер, партия Явлинского “Яблоко”. По партийным спискам она набрала 5,93% голосов, и выиграла выборы в 4 одноманатных округах. В целом партия “Яблоко” получила 20 мест в новом созыве Госдумы, что позволило ей обогнать “Блок Жириновского”. В целом, “Яблоко” выступило хуже, чем в 1995 году, когда по итогам выборов у нее было 25 депутатских мест.

Нетрудно вычислить, что партии, преодолевшие 5% барьер и получившие, таким образом, право сформировать свои фракции в новом составе Госдумы, суммарно получили 318 мест. Следовательно оставшиеся 132 места достались независимым депутатам, избранным по одномандатным округам.

Победа блока “Единство-Медведь” над ОВР была настолько убедительной (особенно - в голосовании по партийным спискам), что она немедленно сделала Путина безусловным фаворитом президентской гонки. Фактически результат президентских выборов был предопределен итогами думских.

Березовский торжествовал: его репутация “демиурга” получала настолько убедительное подтверждение, что даже его противники вынуждены были склонить головы. В этот период он любил театрально сокрушаться и трагическим голосом говорить, что после такого триумфа, “он самый несчастный человек на свете: ему нечего больше хотеть”.

Лишним доказательством победы “Единства-Медведя” стал процесс политического самоопределения независимых депутатов: практически сразу после выборов, еще в декабре, из 132 независимых депутатов 58 образовали депутатскую группу “Народный депутат”, которая тут же публично поддержала Путина и фактически стала еще одним изданием “Единства-Медведя”.

Таким образом уже через пару недель Путин мог рассчитывать в Госдуме на поддержку минимум 160 депутатов. И эта поддержка продолжала расти день ото дня. Все новые и новые депутаты заявляли о своей поддержке Путина и его курса. Такого представительства в Госдуме Кремль не имел ни разу за все прошедшие почти десять лет.

На волне этого несомненного успеха Кремль поставил себе задачу выиграть президентские выборы в первом туре, поскольку второй тур всегда был чреват неожиданностями, консолидацией протеста, объединением всех противников и слева, и справа и т.д.

Однако, работавшие на избирательный штаб Путина социологи в один голос говорили, что первая волна увлечения Путиным неизбежно схлынет, люди начнут от него “уставать”, через пару-тройку месяцев рост его рейтинга начнет замедляться, потом остановится, а потом, вполне возможно, начнет снижаться. К началу лета народ осознает то, что пока понимают немногие: конец войны в Чечне еще не скоро, а неизбежно приближающаяся осада Грозного, вопреки ожиданиям Явлинского, обещает стать повторением кровавого кошмара пятилетней давности.

Кроме этого, экономика хоть и подает признаки оживления, но все еще очень слаба и это тоже могут использовать противники Кремля. Да и сам Путин вполне может успеть наделать ошибок, которые роковым образом скажутся на его рейтинге, а значит - и на результате выборов.

В конечном итоге социологи вынесли вердикт: оптимальное для Путина время выборов - март, а не июнь-июль (как это было предусмотрено оригинальным расписанием).

Кроме этого, состояние здоровья Ельцина стремительно ухудшалось. Он уже практически не покидал больничной палаты и большую часть времени проводил в ЦКБ. Но просто больной президент - это еще маленькая проблема. Большая же проблема состояла в том, что в данном случае речь шла о больном Ельцине. То есть о человеке, который не слушался никого (включая врачей), и, несмотря на болезнь, хотел продолжать жить так, как он жил до сих пор: т.е. “дышать полной грудью” и ни в чем себе не отказывать.

Юмашев часто говорил, что для Ельцина было очень важно осознавать себя здоровым человеком, который может и водки выпить, и в бане попариться, и в теннис поиграть, и в прорубь нырнуть. Всегда склонный к публичности и театральности, к эпатажу и восторженным взглядам, Ельцину нравился его образ “могучего русского медведя”, который сложился отчасти его собственными усилиями, а отчасти усилиями прессы, которая любила смаковать его разухабистые выходки.

Ельцин отчаянно не хотел стареть и поэтому отказывался вносить какие-то коррективы в свой образ жизни. Сопротивлятся ельцинскому напору было бессмысленно: ничего кроме “царского гнева” любая попытка ограничить его в излишествах никому не сулила. Окружение Ельцина давно уже утратило всякую надежду на то, что он приведет свои привычки в соответствие с реальностью. А реальность была такова, что к своим шестидесяти восьми годам он был уже глубоким стариком с пятью инфарктами. К тому же еще и хроническим алкоголиком.

Любой врач не задумываясь опишет вам особенности характера и поведения человека в таком состоянии. Подозрительность и капризность, частая смена настроения, быстрая утомляемость. Очевидные проблемы с речью, лишний вес, отечность, шаркающая походка, ослабленный самоконтроль. Из-за больного сердца мозг плохо снабжается кислородом и как результат: плохая память и общее снижение когнитивных функций.

В таком состоянии Ельцин напоминал раненого зверя. Могучая ельцинская харизма “альфа-самца” толкала его измученное и дряхлеющее тело вперед и требовала от его хозяина все новых подтверждений дееспособности и очевидного превосходства над всеми окружающими. Но силы покидали его и это приводило его в отчаяние.

Не исключено, что именно подозрительностью и страхом “измены” объясняется частая смена премьеров в завершающей каденции ельцинского правления. Посудите сами: за последние полтора года он сменил пять председателей правительства, в то время как за предыдущие восемь лет - лишь двоих: Силаева и Гайдара. Причем Силаев от него ушел сам, а отправить в отставку Гайдара его вынудил Верховный Совет. То есть в те времена, когда Ельцин чувствовал себя сильным и уверенным в себе человеком, он не боялся соперничества поскольку твердо знал: он в состоянии победить любого, кто покушается на его власть.

Часто говорят, что в последние годы Ельциным все сильнее манипулировала Семья. И именно она виновница “парада премьеров”. Что именно окружение Ельцина нашептывало ему на ухо и пугало его угрозой “заговоров” и “предательств”. Но это лишь часть проблемы. Разумеется, желающих нашептывать и пугать шефа всегда было хоть отбавляй. Однако раньше он пропускал все это мимо своих ушей. Но именно обострившаяся подозрительность Ельцина и его подспудное ощущение собственной слабости заставляли его прислушиваться ко всем этим интриганам.

Меня не покидает ощущение, что последняя чехарда с поездками то Путина, то Ельцина в Хельсинки, Осло и Стамбул, негативная реакция Клинтона на новость о том, что вместо Путина в Стамбуле он встретится с Ельциным и особенно кажущаяся бессмысленной встреча Ельцина с силовиками (но без Путина) в Завидово - означают что-то важное без чего нельзя понять дальнейший ход событий. Но, к сожалению, здесь мы можем только строить догадки.

Я вполне допускаю, что в какой-то момент Ельцин мог начать ревновать Путина к власти и не только к ней. Вообще: иметь рядом с собой дублера, который значительно моложе, здоровее, современнее и популярнее тебя - это очень сильное испытание для любого лидера, а уж тем более - для Ельцина, который никогда не терпел никакой конкуренции.

Возможно, что у самого Ельцина и не было таких намерений, но у его окружения вполне могли появиться опасения, что если ему попадет “шлея под хвост”, то “дедушка” в очередной раз “взбрыкнет” и “сдуру” отправит Путина в отставку, как до этого он без всякой видимой причины отправил туда четырех премьеров подряд. Во всяком случае вероятность такого исхода резко увеличивалась если бы рейтинг Путина начал падать. А именно этого и опасались социологи, ведь за оставшиеся до выборов шесть-семь месяцев многое могло случиться и в Чечне, и внутри страны и на международной арене…

Что означала отставка Путина при таких обстоятельствах - совершенно очевидно: вся конструкция с “преемником” рушилась как карточный домик, а вполне конъюнктурный блок “Единство-Медведь” мгновенно растворялся внутри партии Лужкова - Примакова. Путин встал бы в один ряд со Степашиным, Черномырдиным и пр., а с репутацией “сбитого летчика” нечего и думать идти в президенты. Может быть такое где-то и возможно, но только не в России. И уж точно не в России конца 90-х.

Также и из Вашингтона, после всего что случилось в Стамбуле (“Билл, отдай мне Европу”), по дипломатическим каналам и по линии спецслужб вполне могли идти сигналы в том духе, что “старик стал уже совершенно несносен” и настала пора его как-то побыстрее заменить на что-то менее экстравагантное, и Путин в этом качестве их полностью устраивает.

Высказанная социологами идея о том, что март - это лучший для Путина момент для проведения президентских выборов была хороша еще и с чисто практической стороны: проведение выборов через три, максимум четыре месяца не позволит его соперникам развернуть полноценную президентскую кампанию: создать штаб, собрать необходимое количество средств, договорится с телеканалами и другими средствами массовой информации. Кроме этого для эффективной избирательной кампании нужна предвыборная программа, тщательно разработанный план поездок, встреч, нанятые социологи, политтехнологи, артисты, наконец…

Все это практически невозможно выстроить и развернуть на полную мощность в столь сжатые сроки. А у Путина кампания де-факто уже шла практически с начала августа, с момента, когда Ельцин публично назвал его своим преемником. К декабрю у него уже был и штаб с социологами и политтехнологами, и предвыборная программа, и все необходимые для кампании финансовые и медиаресурсы.

Однако для того, чтобы провести выборы в марте было одно препятствие - Ельцин. И Путин и Семья понимали, что реализовать этот план возможно только в случае досрочной отставки президента. Причем чем раньше - тем лучше. В идеале - еще до Нового Года.

Каким образом Семье (Волошин? Юмашев? Татьяна? или сам Путин?) удалось убедить-уговорить Ельцина досрочно уйти в отставку - доподлинно неизвестно.

Если судить по “Президентскому марафону”, то решение о досрочной отставке он принял таким образом:”... 19 декабря я провел беспокойно. Хотя под конец выпили шампанское за победу "Единства", от волнений этого дня я устал. Итоговые цифры на телеэкране все время мелькали, менялись. Ночью, уже почти засыпая, я продолжал думать, сопоставлять, анализировать: что же произошло?

А утром проснулся с мыслью: произошло что-то очень важное. Итоги голосования подтвердили самое главное, о чем я непрерывно думал все эти последние недели: у Владимира Путина есть огромный запас доверия!

По сути дела, уже в декабре люди проголосовали за нового президента, поддержав "его" блок, хотя он не был его лидером, просто протянул руку новому движению. Значит, все идет правильно…

… Настала пора принимать последнее, может быть, самое главное решение. Еще за несколько дней до выборов, опережая ход событий, я встретился с Владимиром Путиным. Наш разговор окончательно укрепил меня во мнении: да, пора!

Я должен уйти в отставку. Путину больше не надо мешать. Нужно отойти в сторону. Освободить дорогу.

... Президент уходит в отставку. Уходит раньше времени. Было это уже один раз. Первый и последний президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев тоже в декабре, в декабре 1991-го, ушел со своего поста…”

Дальше идут пространные и не имеющие никакого отношения к делу воспоминания Ельцина об отставке Горбачева и об их многолетних и непростых отношениях. Никакого понимания обстоятельств, в результате которых Ельцин принял решение о досрочной отставке эти воспоминания не дают.

Единственное, что можно узнать из “Президентского марафона”, что думать о досрочной отставке Ельцин начал загодя, но окончательное решение об этой отставке Ельцин принял за несколько дней до выборов в Госдуму, после разговора с Путиным 14 декабря.

Но еще 18 ноября он этого не собирался делать. В том же “Президентском марафоне” написано, что в Стамбуле Ельцин отказался разговаривать с Шираком из тактических соображений: "Нет, - твердо сказал я. - У нас еще будет время". Таким образом вероятнее всего решение о досрочной отставке было принято в период с конца ноября до середины декабря и результаты выборов в Госдуму стали последним аргументом, который положил конец всем колебаниям.

Насколько решение Ельцина было самостоятельным и добровольным - неизвестно. Мне трудно представить, что в этот момент он не испытывал никакого давления извне. Широко известен эпизод, когда осенью 1996 года, едва отойдя от наркоза после тяжелейшей операции, он потребовал срочно принести ему на подпись указ о том, что Черномырдин прекращает временное исполнение обязанностей президента и Ельцин снова берет бразды правления в свои руки.

Вряд ли сразу после операции на сердце в 1996 году он чувствовал себя лучше, чем в ноябре-декабре 1999 года. Но даже прикованный к постели он не хотел никому отдавать свою власть. Так почему же он отказался от нее в декабре 1999 года, когда он был вполне ходячим и вменяемым, хоть и не вполне здоровым человеком? Отказ от еще полугода власти - это для Ельцина была серьезная жертва. Нужны были поистине железные аргументы, чтобы убедить его в необходимости ее принести.

Из “Президентского марафона” следует, что и Волошин и Юмашев узнали о решении Ельцина буквально за день до того, как он об этом решении объявил публично. И только с одним Путиным он обсуждал его уже две недели: с первого разговора 14 декабря по 29 декабря, когда они уже окочательно обо всем договорились.

Само описание этого обсуждения носит вполне мифологический, былинный характер народного сказа: сначала молодой царевич, как положено, наотрез отказывается от царского венца, говорит, что не готов к этой тяжелой ноше и страшится ее, но потом, под нажимом старого, мудрого монарха, смиренно дает согласие, как бы отвергнув всю свою прежнюю жизнь и положив себя на алтарь Отечества…

Юмашев в одном из своих интервью честно признавался, что “Президентский марафон” написал лично он: «С последней книгой было совсем легко… Я самучаствовал во всех этих событиях 1996-2000 годов… Я писал и, если у меня вдруг какие-то вопросы возникали, приезжал к Ельцину». Поэтому можно с уверенностью сказать, что описание Юмашевым конфиденциальных бесед между Ельциным и Путиным вряд ли носит строго документальный характер.

Как на самом деле принималось решение о досрочной отставке мы никогда не узнаем. Например, Березовский в 2001 году утверждал, что идея досрочной отставки обсуждалась в Семье чуть ли с весны, а работавший на Кремль политтехнолог Глеб Павловский говорил, что осенью 1999 года эта идея уже широко обсуждалась внутри предвыборного штаба Путина.

Но все это уже не имеет никакого значения. Важен факт: утром 31 декабря все необходимые бумаги были подписаны, а в 9:30 Ельцин записал свое знаменитое обращение к народу, в котором сообщил, что уходит в отставку. Нет нужды здесь приводить полный текст этого выступления. Его можно легко найти в интернете. Ключевыми словами в нем были: “Я ухожу… Я сделал все что мог… Я хочу попросить у вас прощения…”

В 12:00 обращение Ельцина было передано по центральному телевидению. Практически сразу после этого в Кремль позвонил Клинтон. Но Ельцин не захотел с ним говорить.

В 14:00 произошла передача “ядерного чемоданчика”, а в полночь с Новым годом россиян поздравлял уже и.о. президента Владимир Владимирович Путин.

Послесловие

31 декабря 1999 года закончилась политическая карьера Бориса Ельцина. Вопреки сложившемуся мнению, он вовсе не стал затворником и до самой смерти 23 апреля 2007 года дал множество интервью. Во всяком случае, их было достаточно, чтобы не считать что он избегает общения с прессой.

Его частная жизнь не является предметом этой книги и поэтому я не буду акцентировать внимания на его туристических поездках или встречах с бывшими коллегами - главами других государств. Например, он продолжал встречаться и вместе отдыхать с таким же как и он пенсионером, бывшим канцлером Германии Гельмутом Колем, и до самой смерти называл его своим другом.

По этой же причине я не буду описывать детали его отношений внутри семьи, образ жизни его внуков, семейные дела дочерей, зятьев и прочие вещи, которые являются элементами частной жизни и которые, на мой взгляд, должны оставаться в тени. Тем более, когда речь идет о политике, ушедшем на покой.

Но его политическое лицо всегда останется интересным и мнение политика такого масштаба как Ельцин по вопросам внутренней и внешней политики будет востребовано еще очень долго. Поэтому, само собой разумеется, что я не мог обойти стороной то, что Ельцин после своей отставки думал о происходящих в России событиях.

Ключевыми для понимания его позиции я бы назвал интервью, которое он дал “Комсомольской правде” в начале декабря 2000 года, практически через год после своей отставки. В этом интервью Ельцин говорит, что нисколько не жалеет о сделанном выборе и что Путин его практически полностью устраивает.

В тот момент в самом разгаре был конфликт между “Газпром Медиа” и “Медиа-мостом” Гусинского (в состав которого входила в том числе и телекомпания НТВ). Поэтому корреспондент затронул и этот вопрос. Ельцин не увидел в этом конфликте наступления Кремля на свободу слова.

Вот та часть интервью в которой Ельцин комментирует этот конфликт:

“Комсомольская правда” (КП): Вы турнир (по теннису - АК) из Лиссабона как смотрели - по спутниковому телевидению?

Ельцин (Е): Да. "НТВ+спорт".

КП: То, что это вещает критикуемое сегодня Кремлем НТВ, вас не смутило?

Е: Тогда уже надо говорить точнее: не критикуемое Кремлем, а критикующее Кремль? Смущало или не смущало, рассуждать нечего: у меня ведь выбора не было. Если бы теннис показывал еще кто-то, я, может, и выбрал бы другой канал.

КП: Раз уж зацепили эту тему, хочу уточнить: то, что происходит сейчас вокруг НТВ, можно, по-вашему, рассматривать как угрозу свободе слова в России?

Е: Рассматривать, конечно, можно, но... не нужно. Никакой угрозы свободе слова нет. Меня беспокоит другое, то, что некоторые эту свободу воспринимают как вседозволенность. Не стоит зарываться, забывать о чувстве меры…”

Также важно, что в ходе интервью Ельцин неоднократно подчеркивал, что сохраняет хорошие отношения практически со всеми своими бывшими соратниками. Особенно он выделил Чубайса и Черномырдина. Упоминал также Немцова и Гайдара. Интересно, что на вопрос кто до сих пор чаще всего заезжает к нему на дачу в Горках, он ответил: “Кто приезжает в Горки? Чаще других - силовики, в частности, Игорь Сергеев (тогда: министр обороны - АК) и Владимир Рушайло (тогда: министр внутренних дел - АК).”

Мне показалось, что это было достаточно неожиданно - услышать, что силовики являются частыми гостями у Ельцина. В этой связи важно вспомнить, что первый путинский премьер, Михаил Касьянов, в своих, вышедших в 2009 году мемуарах, рассказал, что сразу после отставки Ельцин живо интересовался происходящими в стране событиями, приглашал к себе на дачу касьяновских министров и расспрашивал их, как идут дела.

Однако вскоре Путин «вежливо попросил» Касьянова устроить так, чтобы члены правительства перестали беспокоить Ельцина. Путин при этом ссылался на мнение врачей, которые не рекомендовали такие встречи. По мнению Касьянова, по существу это был приказ «больше никому к Ельцину не ездить».

Особенно важно то, что рассказал Ельцин о своих взаимоотношениях с Путиным. Он сообщил, что встречается с ним один-два раза в месяц и часто бывает так, что высказывает свои критические замечания по поводу тех или иных его действий. В частности он посчитал ошибкой то, как повел себя Путин в ситуации с гибелью подводной лодки “Курск”, которая случилась за четыре месяца до этого интервью. На вопрос о “Курске” Ельцин ответил, что он “открытым текстом сказал Владимиру Владимировичу, что он допустил ошибку, когда остался в Сочи вместо того, чтобы сразу выйти к народу со словами объяснения, сочувствия. В драматические моменты от главы государства ждут не технических советов или указаний, а человеческого сострадания. Нужно было как-то поддержать родственников моряков, попытаться их хоть немного успокоить, снизить градус всеобщего напряжения.”

Тут корреспондент КП сразу встрепенулся и спросил: “Словом, критика, которой подвергли Путина российские СМИ за поведение в истории с "Курском", оправдана?”

Но Ельцин с ним не согласился и ответил: “Нет, я этого не говорил. В том, что президента Путина "назначили" ответственным за гибель моряков, я вижу и намеренную акцию некоторых средств массовой информации, и близорукость нашего общества. К этой критике я отношусь резко отрицательно. Для меня главное, что он пропустил всю эту боль через свое сердце, я это видел.”

Затем речь пошла о начатой Путиным реформе федеративного устройства, которая состояла в унификации всех субъектов федерации (при Ельцине национальные республики и Москва де-факто имели больше самостоятельности, чем “обычные” регионы, хотя в соответствии с ельцинской же конституцией 1993 года все субъекты федерации обладали одними и теми же правами).

На вопрос об этом Ельцин ответил так: “...моя оценка такая: сдержанная поддержка. Разговаривать с региональными лидерами надо, и разговаривать очень уважительно, обязательно учитывая их мнение. Однако верно и то, что давно пора приводить к единому общефедеральному знаменателю местные законы и систему управления. Это тоже давно назревшая задача”.

О начавшемся тогда же конфликте Березовского и Путина Ельцин сказал следующее: “В конце концов от Березовского было больше вреда, чем пользы. Он не работал, а мешал. Поэтому Путин правильно сделал, что занял по отношению к Березовскому и другим так называемым олигархам жесткую позицию. Я поддержал в этом Владимира Владимировича.”

Мне показалось это очень характерным для Ельцина поведением: без сожаления пнуть того, кто стал не нужен, начисто забыв, что без Березовского он никогда не выиграл бы выборы 1996 года, а без победы в декабре 1999 года созданного Березовским избирательного блока “Единство-Медведь” не было бы и победы Путина на президентских выборах в марте 2000 года.

То есть уже и на пенсии Ельцин не изменил своих инстинктов и привычек и продолжал оценивать людей только по их текущей нужности и полезности. Хотя, казалось бы: к чему ему их нужность и полезность теперь, когда он уже не стремится ни к какой власти? Но Ельцин, как старый боевой конь при звуке полковой трубы…

Словом: “посеешь поступок - пожнешь привычку, посеешь привычку - пожнешь судьбу”. В конечном итоге и Путин обошелся с ним также как сам Ельцин обходился со всеми своими своими соратниками. Даже с теми, кому был обязан не то, что успехом, но и даже буквально своей жизнью. Как, например, с Коржаковым. В этом смысле Путин был абсолютно органичен как преемник Ельцина и совпадал с ним на сто процентов.

Корреспондент прямо спросил Ельцина: “Не разочаровались в избраннике?” На что Ельцин уверенно ответил: “Нет, мои ожидания полностью оправдались. Хотя я прямо говорю Путину о его ошибках, но главное, что он оправдал надежды людей.” Корреспондент не унимался: “А за что критикуете?” На что Ельцин сказал: “За разное… Пытаюсь вспомнить что-нибудь, но ничего достойного упоминания в газете на ум не приходит. Какие-то частности. Впрочем, у нас с Путиным и нет принципиальных разногласий.”

Пожалуй единственная четко сформулированная претензия Ельцина к Путину в тот момент была лишь по поводу возвращения старого советского гимна. Тогда демократическая общественность очень болезненно прореагировала на этот жест Путина, который он сделал “по многочисленным просьбам трудящихся”, а скорее - желая расположить к себе пенсионеров и силовиков.

Отвечая на вопрос корреспондента: “Ваше отношение к тому, что Владимир Путин, по сути, заставил Россию признать Гимн Советского Союза своим? Какие ассоциации возникают у вас при звуках мелодии Александрова?” Ельцин ответил так: “Во-первых, не согласен с формулировкой "Путин заставил". Действительно, многим людям, особенно старшего поколения, нравится прежний гимн. Ну, а я категорически против возвращения Гимна СССР в качестве государственного. При Сталине сначала пели одни слова, затем пришел Хрущев, выкинул строчки об отце народов, а мелодию оставил. При Брежневе опять что-то заменили в стихах, а теперь, значит, будет новая "текстовка"? Нет, такими вещами не шутят. У меня со старым гимном ассоциация только одна - партийные съезды, партконференции, на которых утверждалась и укреплялась власть партийных чиновников. Что до спортсменов, на которых часто любят ссылаться, то им ведь важно, чтобы гимн не менялся, чтобы у него были слова. А старый советский гимн, уверен, нашим атлетам неинтересен, они люди молодые и смотрят в будущее, а не в прошлое. Чубайс хорошо сказал по этому поводу: президент страны не должен слепо следовать за настроением людей, он, напротив, обязан активно влиять на них.”

Этот ельцинский ответ хоть и является очевидным продуктом литературной обработки (Ельцин так никогда не говорил и не формулировал), тем не менее достаточно точно отражает действительную позицию Ельцина по вопросу возвращения советского гимна авторства Александрова-Михалкова.

Дело в том, что в документальном фильме Виталия Манского “Свидетели Путина” есть видеозапись празднования нового, 2001 года, в семье Ельцина (то есть хронологически почти сразу после интервью “Комсомольской правде”).

На этой видеозаписи видно как прямо за праздничным столом автор фильма спрашивает Ельцина: “А “новый” гимн возвращали без Вас?” И Ельцин с каменным лицом, слегка, одними глазами, кивает: “Да, без меня…” Тогда Манский задает ему еще один вопрос: “И даже новый текст его не спасает?” На что Ельцин едва заметно отрицательно качает головой: “Нет, не спасает…” А потом, как бы ставя точку во всей этой дискуссии, хриплым голосом добавляет: “Красненько.”

Таким образом, не подлежит сомнению, что возврат Путиным советского гимна Ельцин не одобрил и посчитал нужным донести эту свою точку зрения до широкой публики. И это была именно его точка зрения, а не его окружения, не т.н. “Семьи”.

Остальные интервью Ельцина в той или иной степени повторяют все те же мысли, которые Ельцин высказал в этом интервью КП. Речь идет, прежде всего, о нескольких интервью “Московским новостям” (МН) которые взяла у него Людмила Телень. Я не стану здесь подробно их анализировать, тем более, что тогдашний главный редактор МН, Евгений Киселев, высказывал сомнения в том, что их действительно давал сам Ельцин. Он считал, что это плод совместного творчества Телень и Юмашева. Такого рода подозрения лишь усилились после того, как Людмила Телень стала зам. руководителя Ельцин-центра, который, как известно, является любимым детищем Юмашева.

Не дает никакой новой пищи для размышлений и серия видео-интервью, которые Ельцин дал журналисту Андрею Максимову в 2002-2003 годах. Всего вышло 20 серий по полчаса каждая. В них Ельцин подробно анализирует все свою жизнь до 1996 года и практически не касается периода после этого. В этом сериале он не делает никаких сенсационных признаний и инсайдов. И в этом смысле проект лишь повторяет все, что было известно до этого (в том числе и из его мемуаров).

Есть еще свидетельство Андрея Илларионова, в котором он рассказывает, что будучи советником Путина по экономике, он попросил через помощника Ельцина Шевченко организовать ему встречу с экс-президентом. И будто бы такая встреча состоялась в декабре 2005 года.

На ней Илларионов прямо спросил Ельцина, что заставило его назначить своим преемником Путина. Ельцин был очень осторожен в ответах, но дал понять, что крайне разочарован в Путине и что будь его воля, он бы после себя оставил Чубайса. Однако, тот, к сожалению, был “неизбираем”. Так же Ельцин надеялся на то, что конкуренцию Путину мог бы составить экс-премьер Михаил Касьянов. Но и этого, в конечном итоге, не случилось.

Поскольку никакие независимые источники не подтверждают факт этой встречи (и уж тем более ее содержания), то я ссылаюсь на этот мемуар без всякой собственной оценки его подлинности. Как говориться, хотите - верьте, хотите - нет.

В целом, на мой взгляд, позиция Ельцина после отставки мало чем отличается от его позиции до нее. И это заставляет задуматься над тем, что Ельцин подразумевал, когда объявил Путина преемником. Мое понимание Ельцина заставляет сразу отмести тему личной безопасности и благополучия семьи. Если это и сыграло свою роль, то в большей степени у окружения Ельцина, у Семьи, чем у него самого.

Безусловно для Ельцина Семья имела большое значение, особенно в заключительный период его президентства. Но все же Ельцин хорошо понимал масштаб задач и не мыслил настолько утилитарно, чтобы свести все к, грубо говоря, закрытию “Дела Mabetex”(хотя и это тоже было сделано).

Что было главным в эволюции Ельцина и что привело его к тому, что он посчитал Путина самым подходящим кандидатом на роль своего преемника? Я попытаюсь, в меру своего понимания, ответить на этот вопрос.

Ельцин начал свою политическую карьеру вне КПСС после известного пленума 1987 года. К началу 90-х он стал уже ярым сторонником демократии, политических свобод и прав человека. В экономике он был непреклонным рыночником и активно выступал за частную собственность. Также он осуждал советский империализм и приложил немало усилий к тому, что Советский Союз прекратил свое существование. Во внутреннем устройстве России он твердо стоял на принципах федерализма и укрепления местного самоуправления.

Но постепенно, эти принципы стали для него не так важны по сравнению с позиционированием России в мире, с тем, какую роль она будет играть в будущем, насколько ее мнение будет услышано и принято во внимание. Он критиковал т.н. “однополярный мир”, которые сложился после распада СССР, ему не нравилось доминирование США, он испытывал нарастающее беспокойство по поводу “расширения НАТО на восток” и он видел, как Россию перестают “бояться” (что в понимании многих россиян является синонимом слова “уважать”).

Он хотел, чтобы Россия продолжала играть ту же глобальную роль, которую играл СССР. Его совершенно не устраивал статус региональной державы, который у нее по факту сложился после обретения ею независимости.

Для него к концу его правления тема “величия державы” имела безусловный приоритет по отношению ко всей тематике демократии или, допустим, федерализма. Возможно (и скорее всего) так было всегда: Ельцин, как всякий “великоросс” наверняка с рождения был генетически склонен к восхищению “мощью Великого (Третьего) Рима”. Россия без такой “мощи” казалась ему ущербной и униженной. Всякие упреки в свой адрес, что, мол, и он приложил руку к потере Россией этой “мощи”, он воспринимал очень болезненно.

Демократию и рынок он считал средством “сделать Россию великой”, а не целью, к которой нужно стремиться. И, разумеется, “величие” России он видел не в росте благосостояния ее граждан и расцвете их свобод, а в членстве в элитном клубе “великих держав” и в непосредственном участии в управлении человечеством.

Наиболее наглядно это видно по тому, как он воспринимал рыночные реформы. Для него они были лишь средством избежать экономического коллапса. В конце 1991 года ему хватило решимости и энергии резко и без колебаний освободить цены и начать приватизацию.

Но как только благодаря этому Россия отошла от края пропасти и рынок худо-бедно заработал, он утратил всякий интерес к продолжению реформ. Более того, в них он увидел угрозу собственной власти и к началу 1994 года полностью их свернул. Понадобилась энергия и воля Черномырдина и Чубайса, чтобы эти реформы продолжать, даже не смотря на то, что Ельцин потерял к ним всякий интерес.

Равно как и демократические лозунги были ему нужны лишь для прихода к власти и ее удержания. Но когда ему было нужно, он забывал и про независимость СМИ и про право наций на самоопределение. Достаточно вспомнить, что во время апрельского референдума 1993 года (“да-да-нет-да”) и выборов 1996 года все подконтрольные ему медиаресурсы работали как заправский советский агитпроп. В этом же ряду стоит, например, история с фактически бесплатной передачей Березовскому телеканала ОРТ, а Гусинскому метровой частоты телеканала НТВ…

Также важным для понимания Ельцина является то, как он разрешил свой конфликт с Верховным Советом в 1993 году и его готовность повторить то же самое весной 1996 года. И опять: в марте 1996 года только Чубайс, Черномырдин и Куликов остановили его от реализации уже принятого им решения об отмене президентских выборов и, фактически, антиконституционном перевороте. Ну, а войну в Чечне тут и вспоминать не стоит, настолько очевидно его реальное отношение к праву наций на самоопределение.

Впрочем, иногда кажется, что запрос на “величие России” - это имманентное свойство большинства россиян. Они забывают о нем только в совсем уже критических условиях надвигающегося голода и нищеты. Но как только жизнь хоть чуть-чуть налаживается и у них начинает появляться первый “жирок”, они тут же вспоминают про “величие” и с этого момента оценивают свое начальство уже только по этой шкале. В российской “пирамиде Маслоу” запрос на “величие державы” следует сразу после удовлетворения самых базовых потребностей в еде, крове и одежде.

Когда россиянам говоришь, что, например, голландцы или даже немцы совершенно не беспокоятся насчет “величия державы”, их в большей степени волнует их социальная защищенность или, допустим, качество коммунальных услуг, россияне всегда отвечают, что на то они и принадлежат к великому народу, чтобы беспокоиться о “величии”, и сравнение с голландцами для них унизительно, а немцев они победили в во Второй мировой Войне, поэтому те и стали такими смирными…

В этом отношении Ельцин, конечно же, плоть от плоти русский человек и ставить ему в вину этот его природный империализм совершенно неправильно. Его искренний призыв к Клинтону “Билл, отдай мне Европу” - это квинтэссенция всего, о чем он мечтал, к чему стремился и чем хотел бы завершить свое правление. И поэтому именно Путин его самый естественный преемник. Именно в нем он увидел человека, которые не только думает так же как он, но который в состоянии все эти идеи претворить в жизнь.

В этом и состоит ответ на вопрос почему Ельцин никогда не пожалел о том, что сделал Путина своим преемником. Потому, что в главном он в нем не ошибся. И Путин (нужно отдать ему должное) действительно стал тем преемником, о котором мечтал Ельцин.

Мне кажется глубоко символичным то, что свой первый зарубежный визит в должности президента России Ельцин совершил летом 1991 года в США, а последний в этой роли - в декабре 1999 года в Китай… В этих двух событиях как в капле воды видна вся эволюция Ельцина. И надеюсь, что эта книга хоть немного поможет ее понять.