Деньги не пахнут 8 [Ежов Константин Владимирович] (fb2) читать онлайн

Деньги не пахнут 8

Глава 1

Тусклый свет в комнате дрожал, словно нервничал вместе с Джерардом. В воздухе стоял сухой запах бумаги и дорогих духов, а где-то под потолком тихо гудел кондиционер, выдавая напряжение собеседников лучше любых слов. Спокойное, почти ледяное лицо Сергея Платонова не менялось ни на дюйм, от чего под ложечкой неприятно скручивалось.

С трудом удалось проглотить вырвавшееся было ругательство. Ощущение было такое, будто в сухое горло застряло что-то острое.

С первого знакомства этот человек жил по своим меркам: тогда он без тени стеснения потребовал пятьдесят миллиардов за разрыв с Рейчел. И ведь говорил не ради красивого звука — полтора года, двенадцать миллиардов заработка, поразительная статистика.

Но сейчас он смотрел с лёгкой насмешкой, едва приподнимая бровь.

— Даже если сумасшедшие деньги на кону, пытался бы решить всё купюрами? — произнёс он тоном, от которого внутри холодок.

Пришлось отвечать спокойным голосом, будто сумма не имела значения и была чем-то вроде цены за обед в кафе. Ложное равнодушие почти скрипело на зубах.

Сергей задумчиво наклонил голову.

— Попроси такой алгоритм — месяц работы максимум, — сказал он небрежно.

Цифры в голове у Джерарда сложились быстро: сто тридцать миллионов в день, несколько миллиардов за месяц. Невыносимо абсурдная сумма. И всё же… отчаяние давило в виски тугими кольцами.

— Возможно ли растянуть оплату? Миллионов по пять в месяц… — голос звучал натянуто, как старые струны.

Деньги были, но трогать доверительный фонд значило бы объясняться с семьёй. А этого допустить было нельзя. Приходилось глотать собственную гордость, словно горькую, давно просроченную таблетку.

Но Сергей отрезал мгновенно:

— Называл цену тебе честно. И повторю: время ценнее денег. Даже предоплату не возьму, не то что рассрочку.

Логично, просто и неоспоримо. Как удар по столу.

В уголках губ Джерарда дёрнулась бессильная линия. Пришлось искать другой путь, цепляться за любую возможность.

— Связи, положение… это ведь могло бы пригодиться? — спросил он тихо, немного хрипловато.

Наследие маркизского рода — не пустой звук. Но ответ Сергея был острее бритвы.

— Спасибо, не нужно. Справляюсь самостоятельно. И разговор об алгоритме хочу закончить.

Глаза его стали холодными, как заиндевевшее стекло. Будто перед ним стоял не человек, а пустое место.

Тишина сгустилась вязким комком. Перед внутренним взором Джерарда мелькала мысль: никогда ещё деньги, влияние, фамилия не оказывались бесполезными. Но этот человек ломал правила.

Пришлось искать новую лазейку.

И тут голос Сергея смягчился, словно сменил тональность:

— Но если есть беспокоящий вопрос, могу дать консультацию.

— Консультацию? С какой стати? — прозвучало почти сдавленно.

— Перед Рейчел есть долг. Хотел бы его закрыть. Говори спокойно.

Имя Рейчел болезненно дёрнуло что-то внутри. Воздух будто стал гуще.

Под словами скрывалась ловушка, и она стала очевидной сразу.

— Если рассказать, долг между вами исчезнет… но тогда долг появится у меня, верно?

Улыбка Сергея оказалась безупречной, неприятно гладкой, как маска.

— Правда? Так бы вышло? — произнёс он с тем самым безупречным выражением, от которого внутри всё перекрутило.

Тонула комната в мягком полумраке, пахнущем горячим металлом от подсвеченных панелей и чем-то терпким, дорогим — духами, что оставляли после себя тонкую вибрацию в воздухе. На губах Сергея Платонова играла такая спокойная тень, что даже стены будто отступали назад, уступая место его невозмутимости.

Такое спокойствие само по себе давило сильнее громких угроз. Хорошо знал он цену любому долгу, прекрасно разбирался, как меняется положение сил, когда один человек обязан другому. И в его голосе сквозило это:

— Возникнет у тебя ко мне обязанность — окажу услугу.

Невыносимо тяжёлые слова. От них в груди будто холодным песком пересыпало.

Долг — не сделка. Это петля, которая затягивается тогда, когда другой решит, и неизвестно, чем потребует заплатить. А человек перед собой — тот самый, что уже однажды встряхивал державу так, что волны от его шагов доходили до самых дальних берегов.

Какие счета он предъявит позже? И хватит ли сил потом ответить на них?

Пока эти мысли тяжело ворочались в голове, Сергей коротко вздохнул, будто устал ждать, и поднялся. На кресле остался едва заметный отпечаток тепла.

— Если помощь не нужна, отправлюсь дальше. Дел ещё много.

Он и правда был готов уйти — шаг, и тень его исчезла бы за дверью. Пальцы сами сорвались с подлокотника, будто живые, и едва слышно прозвучало:

— Подожди!

Сергей остановился, обернулся — взгляд пустой, как поверхность спокойного озера перед бурей.

— Может… выпить перед отъездом? Тут вид с террасы красивый. К тому же говорил же, что хочешь взглянуть на бассейн…

— В отеле есть бассейн.

Повисла тяжёлая пауза. Она царапала слух.

— На развлечения времени нет. Пришёл лишь проверить, требуется ли помощь, а не бездельничать.

Становилось очевидно: такими словами его не удержать. Пришлось чуть наклониться вперёд, чувствуя, как внутри что-то саднит и упирается.

— Просто… есть одна вещь. Мешает. Хотелось бы услышать твоё мнение. Всего минут тридцать.

Сергей слушал молча. Тишина между фразами растягивалась, словно давила на виски руками. Взгляд его был таким, что легко читалось без слов: «Это всё, на что ты способен?»

Пришлось произнести то, что резало по самолюбию, словно острой бумагой:

— Поможешь… буду считать себя твоим должником.

И вот тогда уголки его губ изогнулись в победной ухмылке, от которой кожа на затылке неприятно стянулась.

Он кивнул, взглянул на часы.

— Тридцать минут… это шесть с половиной миллионов долларов.

Пауза. Почти невыносимая.

— Шучу. С брата Рейчел денег не беру. Близкие всё-таки люди, почти.

* * *

На крыше пахло ночной прохладой, мокрым камнем и дальними огнями. Сквозь прозрачный край бесконечного бассейна город отражался в воде — Сан-Франциско мерцал как россыпь звёзд, упавших на стеклянную гладь. Лёгкий ветер шуршал в листьях декоративных кустов, словно нашёптывая чужие секреты.

— Итак, что тревожит?

Сергей бросил на панораму лишь короткий взгляд — и сразу к делу.

Пришлось потянуть время, ощущая, как язык будто прилипает к нёбу.

Сергей снова посмотрел на часы. Пришлось торопливо поднять руку в успокаивающем жесте.

— Не то чтобы говорить не хочу… просто сложно решить, насколько можно вмешивать человека со стороны в дела рода…

И это была правда. Стоило старшим узнать о подобном — наследие могли отобрать так же быстро, как кладут печать на документ.

— Понимаю. Важные вопросы требуют осторожности. — Голос Сергея мягкий, но внутри — лёгкое давление, будто небо медленно опускается на плечи.

Пришлось собирать мысли, как рассыпавшиеся по полу стеклянные бусы. С чего начать? Как объяснить хаос, который тянулся уже целый год?

В прошлом году, следуя совету Сергея, были приобретены две марки кормов для животных за невероятные двадцать девять миллиардов долларов. Сумма бешеная, но бренды держались уверенно. Слияние, оптимизация — и открывалась перспектива мощнейшей синергии, почти слышно было, как шестерёнки рынка грядущего начинают проворачиваться.

Но проблема — в дядях. Их голоса всё ещё звенели в ушах:

— Деньги компании льёшь как из пробитого ведра.

— И на какую-то мелочь вроде корма для зверей?..

Даже мать смотрела с сомнением, сдвигая брови:

— Не кажется ли тебе, что ты забываешь о настоящем деле, разбрасываясь на такие проекты?

И что самое неприятное — доля правды в их словах была. Компания «Маркиз» всегда славилась кондитерской продукцией. Корма — лишь побочное направление, почти традиционная прихоть, не более.

Стены кабинета будто впитали в себя запах старых бумаг и пессимистичных разговоров. За тяжёлыми портьерами тлел закат, и его оранжевые отблески ложились на стол, на котором лежали пожелтевшие документы о прошлом рода. Там же хранилась и давняя история о том, как прадед Джерарда разделил сыновей: одному — наследие, другому — утешительный кусок бизнеса, из которого и вырос тот самый корм для питомцев.

Кондитерка всегда была сердцем империи, а корма — всего лишь игрушка, семейная прихоть. Так думали старшие, и запах их презрения стоял в воздухе, как запах затхлой коробки, которую никто не решается открыть.

Но внутри всё гудело иначе. Будто тихим треском шёлка звучала мысль:

«Кондитерское дело увядает».

С каждым годом люди всё чаще отворачивались от сладостей, словно от липкого соблазна, который уже не радовал. Шоколад, карамель — всё это пахло прошедшим временем, будто давно забытый праздник.

А вот мир, где домашние животные становились членами семьи, разрастался стремительно. С каждым месяцем пахло всё сильнее — свежими кормами, витринами зоомагазинов, упакованными в блестящие пакетики надеждами на здоровье любимца. Особенно молодёжь уже жила в этой новой культуре.

И в какой-то момент пришлось взорваться словами, сказанными слишком громко для семейного ужина:

— Нельзя игнорировать рынок кормов! Всё меняется! Именно там двигатель роста!

Старшие выслушали, переглядываясь, будто боялись испачкаться об эти современные идеи, и нехотя позволили:

— Попробуй.

А когда сделки на двадцать девять миллиардов уже были закрыты, началось обычное — запах недовольства, кислый, как перекисшее вино, потянулся через весь дом. Претензии, придирки, тонкие уколы.

Сначала приходилось утешать себя:

«Ну, такие уж они. Всегда были такими».

Семья Маркиз никогда не отличалась щедростью или доверием. Таков был их странный обычай, почти ритуал: отец всегда недоволен сыном, сын живёт в страхе допустить ошибку, а дяди, выросшие среди этих правил, лишь развивали их дальше.

Они любили говорить о смене поколений, но власть отдавать не собирались — держали её, как холодный клинок, которым приятно легонько поглаживать воздух, напоминая о превосходстве.

И всё равно внутри теплилось твёрдое:

«Ещё год…»

Всего год — и интеграция брендов завершится, и результаты заговорят громче любого скепсиса.

Но за последний месяц уверенность начала крошиться, словно шоколадная плитка в горячих пальцах.

Сначала появился соперник.

BlueFood — молодая компания с премиальными органическими кормами. Маленькая, но быстрые шаги её звучали по рынку громче, чем стук старых корпораций. Их доля росла стремительно, и отраслевые отчёты уже шептали тревогу.

— Стоило ли вкладывать миллиарды в такие крупные бренды? — цедили старшие, сидя в мягких креслах, пахнущих кожей, и явно наслаждаясь сомнением.

Намеки были прозрачны: лучше было бы купить что-то свежее, современное, вроде BlueFood.

Но внутри всё ещё держалось твёрдо: «Не всё так очевидно».

Бренды, что были куплены, имели мощную базу покупателей, верных годами. Достаточно было объединить их и выпустить премиальную линию — рынок сам бы лёг под такую мощь.

Но на этом беды не закончились.

Ударил сырьевой кризис.

Сначала молочка. В прошлом году цены росли, как бешеные. Пришлось быстро брать фьючерсы — иначе остаться бы без поставок. Но стоило закончиться лету, как рынок перевернулся: избыток, резкое падение цен, и теперь огромные объёмы были куплены по максимуму.

А какао?

Там всё наоборот — ливни, Эль-Ниньо, гибель урожая. Цены росли так стремительно, что на графиках они выглядели, как вертикальная стена. Спекулянты влезали десятками и разгоняли стоимость до безумия.

— Второй промах, — произносили дяди уже не язвительно, а почти приглушённым, опасным тоном.

И эти слова стягивали грудь так, будто кто-то накинул верёвку и начал медленно затягивать узел.

— Ещё одна ошибка — и всё.

У семьи был закон: трёх промахов наследник не переживает.

И именно в этот момент прозвучало предложение, от которого воздух стал ощутимо холоднее.

— Может, поручить Джерарду стратегию по Китаю?

Китай… главный фронт. Там компания получала половину всей мировой прибыли. Там сходились интересы и кондитерского направления, и агрессивной экспансии кормов.

Любой другой раз такое назначение пахло бы победой. Почти коронацией.

Но теперь… Теперь внутри лишь шевельнулась тревога, как тень от крыла хищной птицы.

Слишком многое вокруг Китая стало зыбким. Страна была огромной, но её экономике уже слышался хриплый, неудобный надлом.

Глухим гулом отдавалось в висках: стране требуется срочно свернуть с разбегающегося производственного пути и шагнуть в сторону экономики потребления. Но в воздухе, тяжёлом, будто после дождя, витало сомнение — справится ли она вообще с таким поворотом. На Уолл-стрит шептались уже почти с тревогой, называя Китай «диким козырем», картой, что способна перевернуть весь стол одним махом.

Сделать прогноз? Почти невозможно. Размышления звучали внутри сухим шорохом бумаги: продолжать ли расширение? Потянет ли народ страны безудержно дешёвое, или настало время выкатывать линейку премиум-брендов? А этот скользкий курс юаня — куда его снова занесёт завтра? Вопросы росли, как сорняки после летнего ливня — цепкие, колючие. Даже спецы разводили руками: ясности ноль.

Всё это досталось… по причине более чем прозрачной. Слишком уж непредсказуем стал китайский рынок. Дядюшки, будь они на моём месте, точно бы угодили в ту же яму — и это было бы ещё мягким итогом. Но вот если Джерарду удастся… Если вдруг прокатит… Тогда они выставят себя мудрыми старцами, выбравшими правильного человека. А если свернёт не туда — на голову обрушится весь груз обвинений. И скажут без малейшего дрожания в голосе:

— Джерард ещё не готов вести компанию.

Но где гарантия, что не пойдут дальше? Чувствовалось почти физически, как пахнет эта затея — влажно, прелой листвой, опасно. Как будто изначально задумывали выкинуть Джерарда за борт наследников. Эти люди способны на что угодно.

И тут мать, уловив что-то в воздухе, тихо предложила:

— Работай со мной.

Слова пахнули теплом, уютной древесной пылью, а на вкус были горьковатыми. Если разработать стратегию вместе, то в случае провала ответственность равномерно ляжет на двоих наследников сразу. Значит, никто не выбросит Джерарда из гонки. Логично, безопасно… правильно.

Но внутри что-то скрипнуло, будто недокрученный болт. Принять её помощь — значит снова примерить на себя удушающую систему «подстраховки», где всё главное решают старшие, а руки младшему оставляют только для черновой работы. Столько лет это давило, словно воротник, застёгнутый до боли.

Хватит. Больше терпеть невозможно. Столько сил вложено, столько подготовлено — осталось одно: время. Ещё год выдержать эту свистящую перед лицом бурю. Год — и приобретённые бренды наконец задышат полной грудью. Тогда первый провал превратится в первую победу, а любой, кто усомнится, подавится собственным сомнением.

Уже виделось, как наследник поднимается на вершину совершенно иначе — без старой плесени, без чужих указок. Своей силой. Своим умением.

Но этот год — решающий. И именно китайский рынок превращался в огромный туман, где рукой махни — пальцев не увидишь. Как шагнуть туда, где даже эксперты ходили ощупью?

Но тут внутри всплыло имя — Сергей Платонов.

Мысль хлестнула искрой: этот тип умудрялся с 80-процентной точностью предсказывать тенденции в здравоохранении. А если приложить его алгоритмы и к китайскому рынку… Кто знает, может, туман хотя бы чуть-чуть разойдётся?

— Закончил думы крутить? — голос Платонова прозвучал резковато, будто металл по кромке стола. Он выдернул из раздумий, оставив лёгкий привкус раздражения.

Раскрывать всё нельзя. Столько риска, столько семейной гнили. Пришлось начать издалека:

— Что-нибудь знаешь о китайском рынке?

Хотелось просто посмотреть на реакцию, уловить оттенки в голосе, понять — стоит ли идти глубже. Но Сергей вытянул уголок губ в усмешке — самоуверенной, ленивой, будто уже заранее видел, чем закончится разговор.

И за этой улыбкой, как всегда, шёл удар:

— Да. Сейчас довольно неплохо знаком. Китай всплыл в алгоритме.

— В твоём алгоритме…? Он что, глобальные рынки тоже читает? — слова едва не выскочили слишком резко.

Насколько было известно, его система была заточена под медицину. Но не успел спросить, как Сергей бросил фразу, от которой внутри всё холодком обдало:

— Да. Более того, он предсказал чёрного лебедя в Китае в этом году.

Воздух словно стал плотнее.

— Чёрного лебедя? — шепнулось где-то внутри.

Знакомое выражение — редчайшее событие, переворачивающее мир. Катастрофа, что рвёт экономику, ломает привычный порядок, оставляет после себя глухой звон в ушах.

— Это… произойдёт в Китае?

В той самой точке, где предстоит доказать, что наследник достоин титула. Сердце толкнулось, будто ударилось о что-то твёрдое.

Слова сами сорвались — почти шёпотом:

— Что именно грядёт?

Неожиданно Сергей Платонов выложил суть чёрного лебедя без единой паузы — слова упали ровно, холодно, будто стекло на каменный пол.

— Скоро китайский фондовый рынок обрушится.

Внутри будто что-то дернулось, звякнуло, как от резкого удара ложки о стеклянный бокал.

— Что?

У Джерарда глаза распахнулись так, будто в лицо плеснули ледяной водой.

— Китайский рынок сейчас раздут до нелепости. Шанхайский индекс за год вырос на сто пятьдесят процентов. Проблема в том, что весь этот подъём держится на маржиналке. Люди играют на заёмные деньги, всё завязано на кредитные плечи. По моим расчётам — это пузырь. И он лопнет.

От слов веяло чем-то сухим, металлическим, как запах перегретых проводов перед коротким замыканием. Трудно было поверить… но плевать: если говорит Платонов — игнорировать нельзя. Пришлось сглотнуть, почувствовав, как во рту похолодела слюна.

— Когда пузырь рванёт, всё не ограничится падением котировок. Доходы населения просядут. Потребительский рынок застынет. А если ещё валютные скачки наложатся…

Глухая пауза.

— …

У Джерарда напряглись скулы, словно кожу стянуло.

— Обвал китайского рынка!?.

А ведь на Китай приходилась почти половина выручки «Маркиз». Если прогноз Платонова сбудется — это не просто шторм, это цунами, сметающее всё: планы, позиции, наследственные перспективы.

Пришлось выдавить вопрос, будто выталкивая воздух из сдавленной грудной клетки:

— Когда… это произойдёт?

Время — вот что нужно было прежде всего. Момент, когда треснет, когда мир качнётся — знать его жизненно.

Но Платонов покачал головой:

— Точного момента не назвать. Это можно только ловить, отслеживать каждый новый сдвиг.

— Тогда… если заметишь признаки, сможешь сообщить?

— Нет.

Слово прозвучало жёстко, как щелчок по натянутой струне.

— … ?

Только что он говорил охотно, уверенно, как человек, готовый помочь хоть завтра. А теперь — стена.

— Помнишь ситуацию с «Генезисом»?

Конечно. Это невозможно забыть.

«Генезис» — та самая фармацевтическая компания, что взлетела на шестьсот процентов за два дня. Та самая, на которой Джерард проиграл Платонову с оглушающим треском.

И это был тоже чёрный лебедь.

— Чёрные лебеди всегда идут против логики. Даже самые подробные отчёты трудно поверить. Тогда ведь тоже было так?

Молчание легло тяжёлым полотном. Трудно спорить — действительно так было.

— Вот в этом и проблема. Такие события невозможно вписать в нормальную картину мира. В них не верят. Или верят наполовину. Или принимают только то, что удобнее. Из-за этого и случаются самые большие провалы. В случае «Генезиса» несколько старших партнёров в «Голдмане» потеряли состояние именно из-за того, что опирались на половинчатую информацию.

Платонов выдохнул — медленно, с уверенностью человека, который уже принял решение:

— Поэтому информация о чёрных лебедях передаётся только тем, кто соответствует определённым условиям. Это в том числе и ради твоей же безопасности, Джерард. И первое условие — это абсолютное доверие. Но…

Он посмотрел прямо, не мигая — взгляд давил, будто что-то невидимое сжало грудь.

— Ты не доверяешь.

В висках что-то дрогнуло. Джерард подался вперёд почти рефлекторно:

— Ситуация другая. Сейчас всё иначе. Ты всё доказал. «Генезис», Эбола — твои прогнозы подтвердились полностью.

Но Платонов лишь медленно покачал головой.

— Нет. Речь идёт не о доверии наполовину. Не о доверии, которое держится на прошлом опыте. Нужно безусловное доверие.

— Безусловное доверие.

Слова легли тяжёлыми камешками, едва слышно постукивая в голове — как капли, падающие на дно металлической раковины. И легли на воздух густо, будто в комнате распылили мелкодисперсный свинец. И всё же, если нужно вырвать из будущего сведения о грядущей катастрофе, придётся принять даже такие условия — выбора не оставалось.

Пришлось на секунду задержать дыхание, будто собирая остатки решимости в комок, и выдавить:

— Хорошо. Полностью доверюсь… тогда скажешь?

Фраза далась с трудом, словно горло перехватило тугой ремнём. Но Платонов лишь негромко выдохнул и отрицательно качнул головой:

— Благодарю за доверие, но этого всё равно недостаточно.

— Почему?

— Говорил же — это только первое условие. Есть второе, более основополагающее. Это «полномочия».

— Полномочия?

Слово резануло, как наждаком по стеклу. В висках кольнуло, а лоб непроизвольно нахмурился.

Платонов пояснил спокойно, почти ровным тоном:

— Да. Пусть ты доверишься мне полностью, но ведь компания «Маркиз» не движется от твоих решений? Без обид, но власть такого уровня у тебя пока не наблюдается.

* * *

И нечего было возразить.

Все эпизоды, что уже видел Платонов, говорили сами за себя: в День Благодарения мать проверяла Джерарда прямо у него на глазах; в споре он полагался на поддержку отца Рэймонда; а в вопросе с кормовым бизнесом приходилось ссылаться на «противостояние старших».

Так себя не ведёт человек, который держит в руках рычаг окончательного решения.

— Такая информация должна передаваться только тем, кто обладает высшей властью. Иначе ей лучше не делиться вообще. Правильнее будет, если переговорю с ними напрямую.

Чёрный лебедь предназначался лишь для ушей семьи, которая реально управляла компанией. Но для Джерарда это звучало пусто, бессмысленно.

Если всё так, толку от этой информации — ноль. Не засчитают, не посмотрят в его сторону, не признают способным вести компанию. Для наследника — мёртвый груз.

И, помимо прочего, существовала ещё одна проблема: старшие ни за что не поверят Платонову. Слишком молодой, чужой, неизвестного происхождения — человек «не из их мира».

— Так нельзя. Сам говорил — первое условие — это «безусловное доверие». Они тебе никогда не поверят. А если подать всё через меня, шанс куда выше…

— Нет. Уже сказал: если человек не обладает полной властью и безоговорочно не доверяет, информация может стать ядом.

— Но… другого выхода нет.

— Тогда значит так. Жаль, конечно.

Платонов пожал плечами легко, с той беззаботностью, от которой внутри всё стеклянно треснуло. Ему действительно было всё равно. Хоть «Маркиз» рухнет завтра, его это никак не заденет — следа на нём не останется.

— Да и не страшно. Когда накроет, вся отрасль качнётся. Падать будут многие, не только «Маркиз».

* * *

А Джерарду требовалось прямо обратное: когда других швырнёт о камни, нужно удержаться, выжить, показать разницу, доказать право вести компанию.

Горькая улыбка мелькнула сама собой, и стакан опустел одним рывком — горло обожгло спиртом, пахнувшим дубовой бочкой.

— Чтобы получить полномочия, нужна твоя информация. А чтобы получить твою информацию, нужны полномочия… Замкнутый круг, не?

— Не обязательно. Выход всегда найдётся — если искать.

Пришлось повернуть голову — Платонов уже смотрел в упор, а уголки губ дрогнули в знакомой манере. Та самая улыбка, от которой холодок скользит по позвоночнику, предвещая что-то опасное, выбивающее почву из-под ног.

Обычным такое предложение быть не могло.

Не могло — если Платонов улыбался именно так.

Пришлось выдавить вопрос, словно проглотить занозу: тяжёлым комом завис он в горле и всё-таки сорвался наружу, дрожащим шёпотом:

— Так что же…?

Сергей Платонов, будто заранее готовый к этой минуте, едва заметно улыбнулся и произнёс спокойно, почти холодно, словно речь шла о чем-то обыденном:

— Попроси, чтобы тебе отдали всю власть в Лентоне. Полностью. На год.

Слова эти ударили, будто внезапно распахнули окно зимой — мороз резанул по коже, дыхание сбилось, в висках застучало глухо. Воздух вокруг дрогнул.

Глухая пауза — и вытянутое лицо Джерарда, словно человек пытается понять, слышал ли он вообще такое. Пару секунд он просто смотрел на Сергея, как на сумасшедшего. Затем, будто опомнившись, резко вздохнул, замотал головой так, что волосы чуть не хлестнули по щекам.

— Это бред! Никогда они мне это не позволят!

Пришлось сдержать раздражённое цоканье языком — привкус металла коснулся зубов, будто кровь проступила от внезапной злости. Под ногами будто чуть дрогнул пол, хотя, конечно, это только ощущение.

«Хребта нет…» — вертелось внутри липким неудовольствием, словно пальцами коснуться плохо вытертого стола.

Джерард, наследник. Принц без короны, которому ещё предстоит добраться до трона, но который так упорно боится даже взглянуть на него.

Не лучшая ситуация и для собственных планов: в голове шуршали мысли, как сухие бумаги в беспорядке. Каждый шаг, каждое движение приходилось бы согласовывать с верхушкой семьи Лентон — с этими людьми, цепляющимися за власть мёртвой хваткой.

Никакой благотворительности здесь нет. Поток возможностей Лентона, их данные и политический вес — вот цель. Но всё это заблокировано цепями, пока Джерард остаётся только «наследником», а не правителем.

Значит, путь один — усадить его в кресло главы компании. Сделать из принца короля. Роль коронатора, лелеющего будущего монарха, выпадала именно Сергею.

Но сам Джерард словно прятался от собственной судьбы.

— Да хоть на год… Просить абсолютные полномочия… Ты не знаешь мою семью. Никто там не отдаёт власть. Меня там даже толком не признают… — выдохнул он, сжав кулаки, будто ему холодно.

От его слов воздух будто стал ещё более вязким. В уголках комнаты запах виски смешался с едва уловимой горечью апельсиновой цедры от стоящей рядом посуды.

Пробежал по коже лёгкий смешок — пустой и сухой: хлестнуло изнутри как горькая искра.

Признание… доверие… Эти слова звучали так наивно, будто речь о школьном сочинении, а не о банковских линиях, теневых комитетах и голосах совета директоров.

Если не дают — значит, берут. Это правило старше любого семейного клана. Трон не для тех, кто просит разрешения. Трон — для тех, кто садится.

Похоже, сам Джерард даже не представлял, что путь вверх можно не только заслужить, но и вырвать. Или, возможно, прекрасно понимал и просто старательно отводил глаза, опасаясь раскола, боясь, что семья разорвётся по швам.

Оттого роль Сергея становилась ещё яснее, почти осязаемой: вывести наследника на дорогу, по которой он боится ступить. Повести. Подтолкнуть.

В этом и заключено искусство создателя королей.

Сергей наклонился ближе, так что лёгкий запах чёрного кофе коснулся воздуха между ними, и произнёс негромко, но так, что слова резанули тишину:

— Попробуй. Как можно узнать результат, если даже не пытаться?

Слова Джерарда потухли, будто свеча под внезапным порывом ветра. Смысл сказанного Сергеем Платоновым шёл наперекор всякой логике, и воздух в комнате стал гуще, словно пропитался недоверием.

Но стоило вглядеться в саму цель Джерарда — и становилось ясно: логика там давно умерла.

— Здравый смысл, да… — прозвучало от Сергея, мягко, почти медовым тоном, но со стальным скрежетом под ним. — По всем правилам Джерарду лет через двадцать поставили бы подпорки, окружили бы советниками, обложили страховочными колесами… И только к пятидесяти осторожно подвели бы к креслу главы. Так устроена система.

Тишина уплотнилась.

Виски в стаканах хранили запах карамельного дуба, а тени на стенах будто слушали.

— То же самое и на рынке. Два года в банке, ещё два — в хедж-фонде, потом десятилетие, пока позволят рулить портфелем. Вот этот путь называется «правильным». Следовал бы он ему — получил бы собственный фонд к старости. Чтобы получить необычный результат, нужны необычные шаги.

Глаза Джерарда чуть дрогнули, словно в зрачках промелькнула вспышка осознания. Перед ним стоял человек, который доказал — можно сломать обычный путь, можно выбить себе дорогу кулаками, головой, зубами, чем угодно.

Но Джерард вдруг вскинул взгляд:

— Ты хочешь, чтобы… сделал то же самое, что и ты?

В словах его проскользнули сомнение и тонкая нота недоверия. Воздух между ними подрагивал, будто от перегретого металла.

Пришлось наклониться ближе, приглушить голос, чтобы не расплескать смысл:

— Путь Джерарда совсем другой. И цель другая. Никто не просит поднимать страну на уши, искать инвесторов в разгар кризиса или устраивать бури в прямом эфире. Всё начинается проще: нужно попросить у семьи право управлять Лентоном на один год.

— Говорю же — это нереально. Они не дадут.

— Конечно не дадут, — прозвучало спокойно, разрезая тишину, — если просто попросить.

На губах Сергея мелькнула спокойная, почти выверенная улыбка.

— Поэтому нужны условия, от которых нельзя отказаться. Например: обязаться покрыть любые убытки за год собственными средствами.

Воздух дрогнул.

— А ещё можно отказаться от части акций. Или — от наследства. Или пообещать уйти из управления навсегда, если результат окажется провальным. Такие слова заставляют слушать.

Холодный вздох сорвался с губ Джерарда:

— И не слишком ли легко тебе рассуждать, когда это не твоя жизнь под угрозой?

Пришлось слегка пожать плечами, чувствуя, как ткань рубашки мягко скользнула по плечам.

— Риск подобного масштаба приходилось брать и не раз. Или забыл, как предлагалось взять на себя половину убытков в прошлый раз?

В висках отозвался отголосок той сделки — будто металлический звон монеты на мраморе. Тогда зарплата в «Голдмане» казалась смешной подушкой безопасности.

«Если бы всё рухнуло, долг этот давил бы до могилы.»

Взгляды пересеклись — упрямые, прямые, как два лезвия.

— Награда никогда не достаётся без риска. Чем выше цель, тем глубже пропасть под ногами. Так устроена каждая игра, где ставки высоки.

Джерард замолчал. Губы его побелели от напряжения. Но через секунду он всё-таки прошептал:

— Но… слишком большой риск. А если… если последовать твоему совету — и всё провалится?

— Тогда потеряется всё. И место наследника — тоже.

Глухой стук сердца будто эхом ударил об стены.

— Ты предлагаешь двигаться с мыслью, что можно потерять всё?

Джерард был прав: бросаться в пропасть вслепую — безумие. Так делают только дураки.

Но именно поэтому и нужен коронатор, сидящий рядом. Тот, кто укажет, где ступенька, а где трещина.

— Цель не в том, чтобы избегать риска. Цель — держать его в руках, как приручённого зверя.

Джерард поднял глаза:

— И что… есть способ удержать такого зверя?

Пришлось встретить его взгляд спокойно, без колебаний, будто холодной водой плеснули на пламя:

— Да. Есть.

Глава 2

Стекло в окне дрогнуло от лёгкой вибрации кондиционера, когда прозвучало спокойное, почти равнодушное:

— Если Джерард двинется по прогнозу «Чёрного лебедя», а Лентон всё равно уйдёт в минус — половину убытков беру на себя.

У Джерарда расширились глаза — словно в них вспыхнули два ярких блика, отражённых от настольной лампы. Будто удар по тишине прошёлся глухой волной: такое заявление редко звучит легко.

Внутри же — ровное спокойствие, плотное, как натянутая до звона струна. Смысл был прост: обещание безумное только снаружи.

Пальцы чуть коснулись холодной поверхности стола, и подушечки ощутили гладкий, ледяной лак.

«Потому что известно точно, когда случится обвал…» — промелькнуло где-то на задворках мысли, как запах озона перед грозой.

Дату память не держала, но июнь стоял в голове отчётливо, как жирная отметка на календаре. А с таким знанием риск превращался в фантом, не более чем в тень.

Конечно, никто другой этого знать не мог.

— Ты правда готов зайти так далеко? Зачем? — голос Джерарда дрожал, будто от холода.

Пришлось подарить ему мягкую, почти неуловимую улыбку, будто тронула губы тёплая струя пара.

— Естественно, не просто так. Есть условие.

— Условие? — насторожённость в голосе стала острее, как хруст льда под каблуком.

— Не стану же отвечать за промахи без причины.

Тишина стала плотнее. Стало ясно: коронатор не бывает благотворителем. Между наследником и тем, кто кует трон, всегда лежит контракт — негласный, тяжёлый, как золотая цепь. Предоставляешь путь к вершине — получаешь взамен нечто равноценное.

— И что за условие? — наконец выдохнул Джерард.

— Появилась мысль зайти в область ИИ. Как смотришь на совместный проект в ветеринарной медицине? Технологии предоставлю, а Джерард — данные для обучения.

Снаружи всё выглядело просто и даже изящно: ИИ плюс данные, один из самых дорогих союзов в мире. Джерард заметно расслабился.

— Если дело всего в этом…

— Хотелось бы открыть проект в течение этого месяца.

Взгляд Джерарда дёрнулся.

— В этом месяце?

— Именно.

— Получается… хочешь награду заранее?

— Можно и так сказать.

Запах свежей бумаги от документов на столе словно стал резче — понадобилось всё как можно быстрее. Чем раньше будут получены ветеринарные данные, тем быстрее начнётся обучение модели. Время имело самый плотный вкус — острое, терпкое, почти металлическое.

Но раскрывать собственную спешку смысла не было.

— Так ведь справедливо.

Плечи слегка повело вверх в лёгком жесте.

— Джерард уверял, что доверяет словам безоговорочно. Но откуда быть уверенным? Между тем половина возможных потерь ложится на плечи уже сейчас. Получается дисбаланс, и его стоит выровнять.

Повисла густая пауза, тяжёлая, как влажный воздух перед ливнем.

— Не нравится — можешь отказаться. Дел невпроворот…

Но стоило подняться со стула — Джерард заговорил поспешно, почти судорожно:

— Нет, дело не в том, что неинтересно.

Слова спотыкались одно о другое.

— Но если следовать твоему плану… придётся внезапно просить взрослых отдать всю власть и параллельно запускать ИИ-проект с ветеринарией? Разве это не покажется странным? Они ведь и так сомневаются во мне.

От стен словно отразился тихий, сухой смешок.

— Умение пробивать решение даже сквозь подозрения и недоверие — и есть сила полной власти. Нужно уметь сказать: «Возьму ответственность на себя, не мешайте». А дальше — показать результатами.

От Джерарда по-прежнему тянуло нерешительностью, будто в воздухе вокруг него зависла вялая дрожь — слабый запах сомнений, смешанный с тяжёлым ароматом старого дерева в комнате. Тяжело было не заметить: парень всё ещё упирался, всё ещё мечется между желанием и страхом.

— Как и ожидалось… силенок пока маловато.

Но корону этому человеку предстояло водрузить на голову во что бы то ни стало. Уже были вложены и слова, и логика, и обещания. Оставалось последнее, самое важное — надавить туда, где тонко.

Голос нарочно стал спокойным, лёгким, почти насмешливым, будто говорится о пустяке.

— Разумеется, можно забыть о моём предложении. В конце концов, решения сейчас принимают старейшины в другом крыле дома. С таким раскладом выступить с инициативой, конечно, тяжело.

Тишина сгустилась, как тёплый пар над чаем.

— Да и незачем рисковать, правильно? Всё ведь идёт своим чередом. Рано или поздно поднимешься до управляющего в своём доме. Самый верный путь — идти безопасно, шаг за шагом. Так спокойнее.

Снова молчание — но теперь натянутое, будто струна.

— А главное: «Если трясогузка решит догнать аиста, только лапы порвёт.» Попытаешься прыгнуть выше головы — потеряешь то, что уже в руках. Мудрый движется ровно настолько, насколько способен удержать равновесие. Лидерство подходит далеко не каждому.

Пусть сидит тихо. Пусть склонит голову перед взрослыми.

Не рождён вести. Рождён следовать.

После каждого слова, словно тонким крючком, цеплялось за него сомнение, раздражение, стыд. Наконец, челюсть Джерарда дёрнулась, он шумно втянул воздух и выдавил:

— Не то чтобы… не хочу. Просто решение огромное, нужен… нужно ещё время. Могу ответить позже?

— Конечно.

Кивок вышел мягким и послушным. Решения такого масштаба страшно принимать сгоряча. Каждый риск требует тщательного взвешивания, каждое последствие — холодного ума.

— Подумай спокойно.

Улыбка вышла тёплой, почти заботливой. Но больные, умирающие, процессы времени терпеть не умеют.

— Только свяжись со мной в течение недели.

* * *

В отель вернулось с лёгкой усталостью в пальцах и сладковатым запахом кондиционера, и там уже ждала Крейн — сияющая, словно лампа под потолком стала ярче.

Пока шёл разговор с Джерардом, она успела перетрясти несколько AI-стартапов насчёт работы с ветеринарными данными. И, к счастью, отклики были бодрыми, живыми, наполненными интересом.

— Говорят, для ранних моделей — просто сокровище. Для валидации целей — тем более. Данные помогают увидеть базовые биологические механизмы, научить системы распознавать паттерны, повысить точность первых алгоритмов. Клинические стадии, конечно, требуют человеческих пациентов, но…

— То есть ценность — именно на раннем этапе.

— Да. Сказали, готовы начать хоть завтра, если дадим данные. Когда сообщать, что мы их доставим?

— Через месяц.

— Месяц? — Крейн моргнула, будто от резкого запаха спирта.

Ответ пришёл лёгким, расслабленным, словно пальцы перебирали тёплый песок.

— Есть шанс заполучить партнёра получше. Возможен совместный проект с сетью ветеринарных клиник.

— Это… отличная новость. Но уложимся ли мы в месяц?

— Нужно подготовить договор, подписать MOU и запустить маленький пилот. Всё в течение месяца. Тогда и совместная история, и партнёрство начнутся одновременно.

Крейн нахмурилась, как будто представляет тесный календарь, забитый до краёв.

— Но месяц всё равно очень мало…

— Нет, успеем.

Вся конструкция держалась на решении Джерарда. Но подтолкнуть его — дело нехитрое, стоило лишь нажать на нужную жилку.

— Раз уж размышления его всё равно крутятся вокруг этого… почему бы не щёлкнуть по нерву ещё разок?

Телефон лёг в ладонь с приятной прохладой, пальцы выбили короткое сообщение.

— Если подумать ещё раз, лучше не лезь. Держись безопасного пути.

Джерарду всегда больно попадать под провокации. Стоит лишь ткнуть — и трещина пойдёт глубже. А не пойдёт — так можно нажимать снова и снова, пока не сломается.

С Джерардом вопрос был почти решён.

Теперь оставалось другое…

* * *

«Следующее поколение ИИ, значит…»

В ответ на обещание вложить в проект Алекса ошеломляющий миллиард долларов было выдвинуто одно-единственное условие: держаться подальше от Старка. Ни сотрудничества, ни совместных разработок, ни кулуарных встреч.

Примет ли он такую сделку?

К счастью, ответ пришёл — твёрдый, как щелчок застёжки.

В последний день под калифорнийским солнцем Алекс подошёл, пахнущий дорогим кремом после бритья и свежим кофе, и произнёс:

— Сделаю, как ты сказал. Пусть основателем остаюсь только я.

— Уверен? Включу это как обязательный пункт. Нарушишь — заберу весь объём инвестиций.

— Да, обещаю. Команда всё обсудила, и мы считаем, что так правильно.

Вот уж где по-настоящему ощущалась тяжесть и власть денег. Как будто пахнуло раскалённым металлом в кузнице: ни известность Старка, ни его громкое имя не могли тягаться с запахом миллиардного предложения.

Дальше разговор перетёк в рабочие детали — куда пойдут средства, какие сроки проектов укажем, как оформим черновик соглашения. Между страниц бумаг пахло пластиком принтера и чуть тёплой электроникой ноутбука.

Даже роль в совете директоров обсуждалась спокойно, без суеты:

— Будешь появляться на ежемесячных заседаниях, и также возглавишь эксклюзивную команду по проекту Каслмана…

Всё шло ровно, будто колёса дорогого авто катились по идеальному асфальту.

Когда обговорили почти всё и готовились расходиться, вопрос сам сорвался с губ:

— Допустим, дадим все данные и сможем сотрудничать с другими стартапами. Сколько уйдёт на создание модели ИИ, которая действительно сможет работать с Каслманом?

Алекс помедлил, поигрывая пальцами, словно ощупывал невидимую границу возможного:

— Честно… сложно сказать. Может, года три-четыре?

Три-четыре года.

Слишком долго. Воздух будто потяжелел.

— Нужно ужать срок до двух лет.

— Двух? Подождите… Даже три-четыре — это самый оптимистичный прогноз!

— Наша задача — разобраться, как это сделать.

Уже известен правильный путь развития ИИ, так что долгая возня и слепые эксперименты тут ни к чему. Значит, можно продвигаться гораздо быстрее.

Два года — не предел.

— Хорошо бы ещё сильнее ускорить… но в реальности это необходимый минимум.

А до тех пор, как и с Диланом, придётся принимать решения, полагаясь на состояние пациентов и аккуратно нажимая на курок в нужные моменты.

Встреча подошла к концу, рукопожатие вышло тёплым, чуть влажным на ладонях от духоты помещения.

— Тогда будем работать вместе.

— Разумеется. И как обещал — к Старку первым не подойду, можешь не переживать.

Но в словах Алекса скользнуло что-то тревожное, еле уловимое, как холодок по спине.

Через несколько месяцев Старк сам выйдет на Алекса. И тогда что произойдёт?

Что он скажет, когда откажет ему?

И если при этом всплывёт моё имя? Старк примчится моментально, будет требовать объяснений, задавать вопросы, вцепится, стальной хваткой.

И именно этого необходимо избежать любой ценой.

«Лучше держаться от него подальше.»

Решение вспыхнуло мгновенно.

— Ещё одна просьба. Если вдруг встретишься со Старком позже… пожалуйста, не упоминай моё имя.

— Простите? — Алекс заморгал, будто запахнуло ему в лицо неожиданным ветром.

— Не хочешь, чтобы тебя называли при Старке?

— Моё неприятие его участия связано исключительно с внутренней структуройорганизации. Если он воспримет это как личный конфликт — возникнут сложности.

— Понимаю. Не волнуйся.

Но выдох не принёс облегчения. Сомнение всё ещё зудело где-то под кожей.

— Говорю серьёзно. Если возможно, стоит даже добавить пункт о конфиденциальности в сам контракт.

— Что? В контракт?

— Если хоть тень слуха просочится наружу, это может ударить по другим проектам.

Сказано это было спокойно, но воздух вокруг будто стал плотнее, вязкий, как пар в закрытой ванной. Алекс смотрел растерянно, словно пытался уловить скрытый смысл, но отступать было некуда. Даже сотрудники не должны были случайно обронить лишнее слово. Имя не должно дойти до ушей Старка — никогда.

— Рассчитываю на тебя.

Калифорнийская поездка завершилась оглушительным успехом — солнечный привкус на коже, лёгкий запах океанской соли на одежде и тяжёлые папки с документами под мышкой словно говорили о победе громче любых слов.

Вернувшись в Нью-Йорк, пришлось погрузиться в ворох договоров, словно нырнуть в тёплый поток бумаги, пластика и свежей типографской краски. Каждая подпись щёлкала, словно крошечный замок. Всё шло гладко, ровно, как повторяющийся ритм лифта в корпоративном здании.

Ни больших проблем, ни новых проектов на горизонте, только спокойные дни. И с таким количеством свободного пространства появилось время помочь Джерарду. Если удастся заставить его почувствовать долг…

Но с этой передышкой в голову прокралась другая мысль, тихая, как шорох страниц в пустой библиотеке.

— Кстати…

Раз уж речь о долгах… у самого имелся один.

Точнее, два.

И оба — перед Пирсом.

Когда-то, в те давние голдмановские времена, пришлось обратиться к нему сначала за командировкой к объектам Теранос, а затем — за поддержкой в создании группы для проверки компании. Долги эти повисли, будто незавершённые фразы в воздухе. С тех пор прошло немало времени, положение укрепилось, имя зазвучало громче, чем раньше… а Пирс всё молчит.

«Ждёт? Тянет резину, чтобы получить по максимуму?»

Чем выше поднимаешься, тем ценнее становишься для кредитора. Но всё же внутри что-то неприятно шевелилось, как холодок под рёбрами.

Что если он решит напомнить о долге в самый неподходящий момент, когда что-то важное трещит по швам?

Мысль казалась липкой, отвратительной. Планы не должны зависеть от чужих капризов.

Вывод был один.

— Лучше вернуть всё сейчас, пока руки свободны.

И как раз подоспело событие, подходящее по времени. Если память не врала, на горизонте для Голдмана маячила нехилая буря.

— Что если вмешаться и предотвратить беду заранее?

Пирс, конечно, попытается отказаться — скажет, что рано, что ещё пригодится. Но это уже не его решение. Если платить, то платить полностью.

С этой мыслью было набрано короткое сообщение:

«Свободен в ближайшее время? Можно поужинать вместе.»

Ответ прилетел почти мгновенно, будто Пирс всё это время держал телефон в руке:

«Что случилось»

«Хоть сегодня могу подъехать»

«Ты сейчас в офисе?»

Сообщения посыпались одно за другим, не оставляя паузы даже на вздох.

«Что за…? Неужели что-то горит?»

Пальцы зависли над клавиатурой в поисках ответа, но дверь кабинета тихо щёлкнула. Секретарь просунула голову:

«Шон, к вам посетитель.»

«Не может быть…»

На секунду мелькнула мысль, что Пирс умчался сюда сломя голову. Но она рассыпалась, как песок, когда за спиной секретаря возникла знакомая фигура.

Светлые волосы, зелёные глаза, безукоризненно выглаженный костюм — Джерард. Но сегодня лицо у него было мрачным, как пасмурное утро перед грозой.

Секретарь аккуратно закрыла дверь, и только после этого Джерард шумно выдохнул и произнёс:

— Сделал это.

На него посмотрел спокойно, мягко, будто стараясь не спугнуть вспышку его решимости. Кончики пальцев слегка коснулись края стола, ощущая гладкость лака.

— Сядь. Расскажи, что именно случилось.

Тонкие пальцы Джерарда нервно теребили край рукава, пока он мялся у дверей, выпуская из груди беспорядочные обрывки фраз. Голос дрожал, перескакивал, словно тонкая струна, которую кто-то дёрнул слишком резко.

— Что происходит? — сорвалось с губ само собой, хотя воздух в кабинете уже и так звенел тревогой.

Мычание в ответ. Неловкое, сбивчивое:

— Ну… Тут… в общем… какая-то проверка была… вроде бы… и, кажется, всё там запутал…?

Слова путались, будто в ладони легла спутанная мотокером пряжа — ни конца, ни начала, только нервные узлы. Пришлось почти десять минут мягко выуживать из него хоть что-то внятное, но разговор так никуда и не сдвинулся.

— Надо сперва успокоиться.

Тяжёлая дверца шкафа тихо скрипнула, выпуская наружу запах дубовой стружки и старого алкоголя. Под руками холодил стеклянный бок, в котором густо переливался старый «Макаллан» — пятидесятилетний, с маслянистым отблеском янтаря. Налилось два коротких глотка — горьковатый аромат яблочной кожуры, дымка, терпкий мед.

— Сделай глоток.

Джерард не стал тянуть — опрокинул всё разом. Глухой стук бокала о стол, тяжёлый выдох, плечи чуть опали, будто груз ненадолго отпустил.

И тут же — будто заслонка в голове щёлкнула.

Нашлось наконец место словам.

— Дяди заявились, стали расспрашивать о стратегических планах в Китае на средний и дальний срок…

Картина постепенно собралось по кусочкам. Дяди поручили ему разработать долгосрочную китайскую стратегию. Недавно устроили проверку, заслушали промежуточный доклад — и мнения столкнулись, как два вагона в одном тоннеле.

— Сказал им, чтоб не лезли! Что раз уж дают задание — значит, это проверка. А ответы чужие использовать нельзя. Сказал, что в документ попадает только то, во что действительно верю. И если что-то провалится — беру ответственность на себя.

— Дяди это одобрили?

— Ну… скажем так… не совсем… Они хотят сначала выслушать весь план, а потом уже решат…

Полные полномочия ему пока не выдали. Но и не отказали — решение отложили до презентации через три дня. Если выступит хорошо, есть шанс, что дадут carte blanche.

Неплохая позиция — по крайней мере, со стороны это так выглядело. Но только не для самого Джерарда.

— Да что со мной произошло? Не стал бы так орать в нормальном состоянии! Просто эти бессонные ночи, стресс… всё навалилось…

Стресс. Тяжёлое слово. Отдавало лёгкой виной где-то под рёбрами — ведь немалая часть нагрузки легла на него после моих аккуратных подталкиваний.

Впрочем, теперь жалеть было поздно.

— Ладно. С этого момента поможем.

Вторая порция виски легла ему в ладонь, согревая кожу через стекло. Лёгким жестом разговор был направлен туда, куда хотелось его повести — обратно к корню проблемы.

— Давай сначала. Медленно. Какой именно план ты им показал, что дяди так взвились?

Тон мягкий, внимательный — и незаметная разворота в сторону его влиятельных родственников. Под кожей приятно кольнуло чувство — ценная информация начала складываться в цельную картину. Чем больше удавалось вытянуть из Джерарда, тем увереннее ощущалась почва под ногами. Всё-таки роль коронодела — штука тонкая: чтобы посадить Джерарда на его будущий трон, требовалось разбирать не только его самого, но и окружавших его игроков, их привычки, амбиции, методы давления и даже то, какие бизнес-подходы им ближе по духу.

Оказалось, дяди стремятся к офлайн-наступлению — к россыпи флагманских магазинов в крупных городах, к этим стеклянным хранилищам бренда, наподобие «эппловских» храмов. Но рынок недвижимости сейчас трещал, будто высыхавшая глина, — и спор с ними вышел предсказуемый. Стоило лишь Джерарду возразить, как те немедленно перешли на назидания, упрёки, вспоминание каких-то старых побед — мол, молодёжь ничего не понимает, надо слушать старших.

По описанию нетрудно было представить их типаж: классические мастера перекладывать ответственность. Те самые, что при каждом удобном случае всовывают «совет», а если предложение рушится — разводят руками: «Так это же просто мнение было, изучить должен был ты». Но стоит делу выстрелить, заслуги мгновенно приписываются им: «Разве не говорил, что так надо делать?»

И сейчас было то же самое — выдали поручение, потом начали навязывать своё видение, а в итоге довели парня до вспышки, после которой он, не выдержав давления, послал их подальше.

Парачасовое общение вскрыло несколько занятных деталей.

Во-первых.

Под обволакивающим светом настольной лампы стало очевидно, что ум у Джерарда намного острее, чем казалось. Мысли цеплялись друг за друга аккуратно, его выводы стояли на твёрдой логике. Вместо дорогостоящих постоянных бутиков он предлагал временные pop-up площадки, обходя провалы на рынке недвижимости. Планировал заход в стремительно растущий рынок лайв-коммерции — и угадывал то, что вскоре станет промышленным взрывом в Китае. Такие ходы были умными, гибкими, продуманными.

Во-вторых.

Недостаток уверенности был не чертой характера, как казалось поначалу. Корни уходили куда глубже. В его голосе сквозила привычная вина:

— Пока не заслужил их доверия… пока сам недостаточно хорош…

Звучало это так, словно каждое сомнение когда-то вбивали ему привычно и методично. Как маленьких слонов, которых в детстве приковывают тонкой верёвкой и бьют, чтобы те поверили, будто никогда не смогут вырваться, — так и в нём, видимо, с детства пробивали условный рефлекс послушания. И теперь, даже обладая достаточной властью, он внутренне не мог позволить себе перечить старшим родственникам.

Этот узел ещё предстояло разорвать.

И наконец — самое важное, третье наблюдение.

Алкоголь он держал хуже, чем тонкие ножки бокала держали янтарную жидкость. Пара глотков виски — и лицо порозовело, движения смягчились, мысли потекли свободнее, будто ослабли ремни, которые он всё время невольно держал натянутыми.

Слишком слабая стойкость к спиртному… и слишком удобный рычаг для тех, кто умел слушать. Как только в нём растеклось первое тепло алкоголя, слова посыпались так легко и свободно, будто кто-то подлил в бокал сыворотку правды. Стоило ему пригубить — и потекли признания, наблюдения, обиды, факты, тонкие намёки. Странно даже, что ни одному из взрослых игроков вокруг него это прежде не бросилось в глаза. Ведь для того, кто собирает информацию, такой собеседник — почти подарок судьбы.

После окончания обсуждений мягко скользнуло предложение:

— Раз уж выдался такой случай… может, пропустить ещё по одному?

— Здесь?

— Нет конечно. Но настроение какое-то подходящее. Да и тему теории Черного лебедя хотелось бы продолжить.

Небольшая пауза, короткая внутренняя борьба — и кивок. Обещание поделиться кое-какими мыслями сделало своё дело.

* * *

Прокатил Джерарда по нескольким тихим лаунжам, где музыка текла едва слышной струйкой, воздух пах миксом дорогого дыма и цитрусовых масел, а бармены двигались почти беззвучно. Но вопреки ожиданиям, парень почти молчал. Всё, на что хватало его раскрепощения:

— Ненавижу собственное имя… Джерард звучит так по-стариковски…

Но, стоило словам слететь с губ, он мгновенно начинал метаться взглядом, будто проверяя стены на предмет лишних ушей.

Осторожность шла за ним тенью. Даже когда сняли отдельную комнату в закрытом элитном клубе — реакция оставалась той же. Паранойя, воспитанная годами, вцеплялась в него намертво.

Пришлось предложить другое:

— Как насчёт следующего бокала у меня дома?

Мысль сама по себе не радовала. Собственное жильё — место, куда никто не должен проникать. Личная территория, пространство тишины, которое тревожить неприятно. Но стороны безопасности такой вариант был почти идеальным: лишние глаза отсутствуют, посторонних нет, риск утечек стремится к нулю. А вопросы, которые хотелось затронуть, касались слишком тонких областей — политического веса его семьи, их скрытых рычагов, внутренних связей.

Пришлось вести его в пентхаус.

— Так ты здесь живёшь? Это же… огромное пространство для одного! — выдохнул он, едва увидел панораму ночного Нью-Йорка, раскинувшуюся за стеклянной стеной.

Удивление и восторг катались в его взгляде, но границы пришлось сразу обозначить:

— Экскурсия будет утром. Ванная — туда.

Чёткая линия, чтобы ни шагу за пределы нужных комнат.

В гостиной мягкий свет отражался от стекла бутылок, и несколько следующих тостов разогрели его куда сильнее, чем многолюдные клубы. В уединении язык у него развязался, мысли потекли шире, глубже, смелее. Жаловался долго — но среди жалоб драгоценные крупицы выплывали сами собой.

— У нас в семье… как бы сказать… маниакальность прям… ну, одержимость. Такие семьи часто теряют состояние. И народ уже переживает, что… хм… Маркизы тоже могут… ну… пойти по этому пути… упадка, вот.

Его слова пахли страхом и старой семейной дисциплиной, словно вино, перекисшее в бочке. А в тишине пентхауса они звучали особенно чётко, особенно честно.

Туманно звучали его слова — будто перекатывались по комнате, цепляясь за запах разлитого виски и тёплый воздух. Но смысл всё-таки проступал, отчётливо, как тёмные линии на старой карте.

— Так значит, боятся, что род прогорит? — тихо сорвалось с губ.

Разумеется, боятся. Далеко не каждому роду удаётся дожить до пятого поколения, не растеряв всё нажитое. Слышалось однажды, что больше половины старых семей распадаются к третьему — словно трескаются под собственной тяжестью.

Джерпрд тяжело опёрся локтями о стол, и слабый запах древесного лака смешался с алкоголем.

— Когда мелкими были… дядьки таскали племянников на охоту. В Вирджинии, помнишь? Усадьба эта наследная… они туда каждый год ездят… А меня? Ни разу… ну… да, ни разу не позвали.

Когда-то Джерард вообще не значился среди наследников. Кандидатов было несколько, но всех постепенно вычёркивали, словно строчки в ненужной ведомости, а Джерард в итоге подняли повыше — потому что остался единственным, кого не нашли за что выбросить.

И причины этих «вычёркиваний» звучали как издёвка.

— У нас никто имена свои не любит. Старорежимные, да. Мне тоже… ну какое это имя — Джерард в наше время… да и у остальных так же. Бернард, Эдмунд… Вальтер… ну смешно же. А был один двоюродный, помню… ревел в детстве, что имя своё ненавидит. Всё, его выкинули. За то, что в двенадцать лет ляпнул!

Выбросить ребёнка за детскую обиду на собственное имя.

— А другой… пропустил благотворительный семейный вечер. Катался на лыжах с друзьями. И его — под нож. И ещё один был! На школьном спектакле слова забыл. Всё, досвидос, лишён наследия.

Один пропустил мероприятие — вычеркнут. Другой забыл реплику — вычеркнут. Всё — повод.

Джерард говорил сбивчиво, слова у него путались, натыкались друг на друга, но суть просвечивала: их род отсеивал наследников по самым нелепым поводам. А ему, чудом каким-то, удалось пройти через эти фильтры.

Сжимало грудь от одной мысли об этом.

— Тяжко тебе пришлось… — выдохнул тихо, почти шёпотом.

Веки у него поползли вниз, словно тяжелели на глазах.

— Устал? Давай вызову такси?

— Чего? Не… нормально…

Он покачивался, как человек, пытающийся удержаться на зыбкой палубе, и упрямо твердил, что с ним всё в порядке.

Да только видно было — ни в каком он не порядке.

Взгляд у него стекленел, полузакрытые глаза едва удерживали фокус. Казалось, вот-вот рухнет.

Стоило выйти в ванную на пару минут, как при возвращении Джерард уже мирно спал на диване в гостиной — дыхание мягкое, глубокое, будто всё напряжение последних лет наконец провалилось куда-то внутрь.

— Джерард?

Плечо было тёплым под пальцами.

Сначала лёгкое касание, потом потяжелее — но он не шелохнулся.

— Да ну на… — пробормотал в пространство.

— Джерард, в каком ты отеле остановился?

Тишина. Только ровное, сонное сопение.

После короткого раздумья пришлось набрать Рейчел.

— Рейчел, нужно отвезти Джерарда, но адрес его отеля неизвестен. Да и спрашивать сейчас бесполезно.

— Отеля?

В голосе Рейчел мелькнуло удивление.

— Да он обычно у нас живёт, когда приезжает. Я сейчас за ним заеду!

— Не надо, просто дай адрес — довезу сам.

— Нет-нет, сейчас буду.

Глава 3

Рейчел, конечно, не смогла бы одной перетащить обмякшего Джерарда — сил у неё на такое не хватило бы. Всё равно пришлось бы подхватывать его на руки, а гонять девушку туда-сюда смысла не было ни малейшего. Объяснил ей это спокойно, по пунктам, но она упрямо не назвала адрес.

— Просто… в доме много людей, которые знают Джерарда. Если увидят, что кто-то посторонний вносит его на руках…

Сразу стало понятно, в чём дело.

В семье, где наследников вышвыривают за пустяки, появиться на пороге в беспамятстве, притащенным неизвестно кем? Готово — лишение статуса обеспечено.

— Я… я сейчас приеду! Немедленно!

Оставалось только продиктовать ей свой адрес. После гудка повисла тягучая тишина. Взгляд прошёлся по комнате: стаканы кое-где поблёскивали, бутылка виски наполовину опустела, подушки валялись по всем углам, словно тут пронёсся шквальный ветер.

А этот тип растянулся на диване, широко распластав руки, и вид у него был такой, что раздражение поднималось горячей волной.

Ну… хоть убрать всё это, раз уж гость скоро будет.

Подушки легли на место, стаканы исчезли со стола, и вскоре в воздухе заструился тихий аромат свечи, перебивая тяжёлый перегар.

Но едва удалось присесть — звонок.

Дин-дон.

«У вас посетитель мать его.»

Рейчел примчалась.

Едва пятнадцать минут прошло.

Она вышла из лифта будто совершенно другой человек: поверх пижамы накинуто пальто, мокрые волосы прилипают к шее, в руках тяжёлая экосумка. Даже дыхание у неё ещё сбивалось, как после бега.

— Где Джерард?

— Там…

Стоило указать в сторону гостиной, как она сорвалась с места — лёгкий вихрь и едва уловимое облачко запаха осталось на её пути. Нежный, интеллигентный аромат, в котором свежая цитрусовая прохлада сплеталась с мягкой амброй. А под всем этим — знакомая интонация какого-то экзотического шампуня, от которой мысли на секунду поплыли.

Пока память пыталась ухватить этот запах, Рейчел уже устроилась рядом с Джерардом и начала копаться в своей сумке, сосредоточенно и быстро, словно медик на вызове.

И из всех возможных вещей достала…

— Апельсиновый сок?

— Ну… Джерард с ним быстро трезвеет…

Как будто антидот. Алкоголь — сыворотка правды, сок — противоядие. Забавная у него физиология.

— Джерард?

Она открыла бутылку и попыталась дать ему глотнуть, но тот даже не шелохнулся — полностью отключился. На лице Рейчел проступала всё более напряжённая тревога.

— Если немного подождать, он должен прийти в себя. Можно посидеть здесь, пока он проснётся?

Улыбка вышла спокойной, даже гостеприимной.

— Конечно. Может, хочешь что-нибудь выпить, пока ждёшь?

— А? Эм… ну, если можно…

Вот он — подходящий момент.

Почему бы не выудить немного информации, пока такая возможность сама в руки идёт?

У Маркизов смена власти непохожа на технократический корпоративный процесс. Это семейное предприятие, а значит, есть секретные правила, внутренние клятвы, договорённости… всё скрыто под семью замками. Даже будучи пьяным вусмерть, Джерард ни слова лишнего не проронил — наверняка понимал, что лишится наследства, стоит только проболтаться.

Рейчел же — другое дело. Вместе мы близко общались, да и никаких привилегий наследницы у неё нет, осторожничать ей меньше причины.

— Давай-ка отнесём его в гостевую.

Разговаривать о семейных делах при личности, способной внезапно очнуться, — плохая идея. Следовало убрать его подальше. Но Рейчел замялась.

— А? Это… слишком уж хлопотно…

— Куда хлопотнее держать его в центре комнаты. Скорее мне неудобно, что он тут разлёгся.

— …

Пришлось подхватывать этого чертова Джерарда.

И, разумеется, он оказался куда тяжелее, чем выглядел.

Тело, обмякшее от алкоголя, висло как мешок с мокрым песком, а внутри уже приятно шумело своё собственное опьянение, так что шаги давались с трудом.

— Я… я помогу!

— Оставьте, не стоит.

Хотя на самом деле «не стоило» отказываться.

Идея взвалить эту тушу на спину с треском провалилась, так что пришлось волочь его, перекинув тяжёлую руку через плечо, чувствуя, как немеют мышцы. Гостевая комната вдруг показалась находящейся на другом конце света, а коридор — бесконечным.

— И зачем было покупать такой огромный дом?

Но, скрепя сердце и стиснув зубы, добраться всё же удалось.

Только возникло желание сбросить этот мёртвый груз на матрас, как раздалось звонкое:

— Постойте!

Рейчел метнулась к кровати, откидывая одеяло.

Эти жалкие несколько секунд ожидания показались вечностью — спина ныла, руки дрожали от напряжения, удерживая вес.

— Готово.

Подавив дикое желание просто разжать руки, тело Джерарда было аккуратно опущено на постель — с той же бережностью, что демонстрировала девушка.

И пока Рейчел укрывала его, пришлось помочь расправить складки…

— … !

Её глаза округлились, скользнув взглядом по запястью.

Из-под закатанного рукава предательски выглядывали чернильные буквы. Имена: Дилан и Светлана. Рукав был тут же судорожно одёрнут вниз, а с языка сорвалось неуклюжее оправдание:

— Бывает, блокнота под рукой нет, вот и чиркаю прямо на коже по привычке.

— А, понятно…

Уже в гостиной в её руки перекочевал бокал с приготовленным коктейлем. Повисла тягостная, липкая тишина. Даже если татуировка и похожа на небрежные каракули, неужели она поверит в столь жалкую ложь? Впрочем, поднимать эту тему снова было бы верхом глупости. Пока длилось замешательство, тонкий аромат её шампуня вновь коснулся обоняния, затуманивая рассудок. Но тут Рейчел первой нарушила молчание.

— Эм… а можно спросить, что говорил Джерард?

Вопрос мгновенно протрезвил, вернув мысли в нужное русло. На лице тут же была изображена кривая ухмылка, а губы произнесли:

— Он немного разоткровенничался. Упоминал своих дядюшек…

— Что? Только не говорите, что…!

Лицо девушки мгновенно побелело, словно мел. В глазах читался ужас: неужели пьяный брат выболтал секреты семьи маркиза?

— Разумеется, дальше этих стен ничего не уйдёт.

— Нет, дело не в недоверии к вам… Просто страшно, вдруг кто-то ещё услышал…

— Беспокоиться не о чем. На улице он почти молчал.

— Слава богу, но всё же…

Даже после этих слов тень тревоги не сошла с её лица, что вызвало странный укол разочарования. Казалось, между нами уже возникла прочная связь доверия, и всё же — такая реакция? Это лишь подтверждало, насколько драконовскими были порядки в их семье.

— Значит, просто так она душу не изольёт.

Не велика беда. Характер Рейчел уже был изучен достаточно хорошо.

— Если подать это под соусом помощи Джерарду, она заговорит.

Иными словами, нужно было создать ситуацию, где у неё не останется иного выбора. Задачка не из сложных, но…

— Что именно говорил Джерард?

Её прозрачные зелёные глаза устремились прямо в душу. Полные тревоги, но абсолютно лишённые подозрений — чистый, наивный взгляд. Хоть праведником себя назвать сложно, обманывать столь искреннего человека было слегка не по себе, где-то внутри заскребли кошки. Но.

— Что ж, ничего не поделаешь.

Выудить информацию через Рейчел куда быстрее и надежнее, чем снова пытать Джерарда. Неприятное чувство было загнано вглубь, а лицо приняло предельно серьёзное выражение.

— По правде говоря… есть подозрение, с Джерардом стряслась беда.

* * *

— Некоторое время назад Джерард обратился за помощью. Сказал, что хочет воспользоваться мощью моего алгоритма для дела, связанного с Маркизом.

Глаза Рейчел распахнулись так, будто воздух вокруг неё вдруг стал гуще. Услышать, что Джерард сам пришёл к Сергею Платонову… такого от него никак не ожидалось. Тот ведь годами уговаривал её держаться подальше от Сергея, словно тот был ходячей угрозой. Если уж решился переступить собственные запреты — значит, совсем прижало.

Тихий голос Сергея наполнил комнату тёплой, тревожной вибрацией.

— Ты много чем помогла. И Джерарду могу помочь тоже… но перед этим хочу кое-что понять.

Слова его ложились мягко, но под ними чувствовался холодный, точный интерес, будто он нащупывал в темноте скрытую пружину.

— Не похоже всё это на обычное самолюбие главы крупной компании. В Джерарде чувствуется не амбиция, а отчаяние. Будто его кто-то догоняет. Почему он так загнан?

Рейчел будто проглотила воздух. Сергей попал точно в нерв.

Потому что мотивы Джерарда прятались куда глубже поста наследника. Гораздо глубже.

Он хотел одного — признания. Настоящего.

Семья её матери всегда жила в доме Маркизов как чужие на бальном полу: ходить можно, танцевать нельзя. Дядья, что сейчас держали власть, и мама Рейчел, Джуди, были лишь наполовину родными. Она ведь родилась от второго брака дедушки. Он её обожал, но стену всё равно поставил: наследство оставил, а доступ к управлению — никогда.

Но говорить об этом… трудно. Слишком личное, слишком хрупкое.

Сергей, заметив её нерешительность, мягко сделал шаг назад.

«Если тема болезненная, давить не стану.»

Пауза растянулась. Лёгкий запах свечи смешался с ароматом мокрых волос Рейчел — тонких, прохладных, с пряной нотой какого-то незнакомого кондиционера. Сильно бил в память.

— Просто реши сама, Рейчел. Стоит мне вмешиваться или нет?

— Мне… решить? — её голос дрогнул.

— Да. Помочь несложно. Но… слышал кое-что о твоих дядях. И даже если всё сложится хорошо, проблемы Джерарда никуда не денутся.

Лицо Рейчел потемнело будто под внезапной тенью. Потому что Сергей был прав до последней запятой.

— Джерард многого добился… а признания всё нет. Ему всегда говорят «в следующий раз». Но ощущение такое, будто дразнят. Как будто морковкой машут перед носом.

Точное сравнение. Настолько точное, что внутри что-то болезненно стукнуло. Столько лет Джерард жил как ослик под плетью, бегущий за обещанной морковкой семейного наследия.

Всё началось три года назад. До этого Джуди и Джерарда даже близко не подпускали к управлению. Но потом старший дядя лишил своего сына права наследования за растраты. И в списке запасных фигур внезапно появились они.

Но «назван наследником» ещё не значит «стал частью семьи». Ему доверяли ровно настолько, чтобы он продолжал стараться. Испытания шли бесконечной чередой, а долгожданный пост всё висел впереди миражом. Обещание, данное шёпотом и забираемое на следующий же день.

Сергей снова нарушил тишину, в голосе его прозвучал разум, от которого морозок пробегал по коже.

«Если это будет продолжаться, может, стоит решить проблему у корня?»

Мысль здравая. Но ставшая почти невозможной.

Родственники со стороны Джуди были не просто сложными людьми. Они держались друг за друга мёртвой хваткой, готовы утопить кого угодно, лишь бы сохранить свой маленький мир нетронутым. Никому никогда не удавалось их сдвинуть.

Но…

Если кто и мог — то именно Сергей Платонов. Человек, который превращал невозможное в рабочий план.

— Ты… правда сможешь помочь ему? — голос Рейчел дрожал, как плёнка воды под ветром.

И ответ прозвучал уверенно, спокойно, почти твёрдо.

— Конечно. Только не так, как он ожидает. Уверен, для него есть путь получше.

— Лучший путь.

Эти слова словно тонкой иглой кольнули где-то под сердцем у Рейчел, оставив лёгкое дрожание. С момента встречи с Сергеем Платоновым всё вокруг будто сместилось, перекосилось, а потом неожиданно выровнялось. Почва под ногами перестала ускользать, размываться, и появилось чёткое направление, плотная уверенность — тёплая, тяжёлая, как ладонь, легшая на плечо.

Становилось возможным преодолеть что угодно. Каждый раз ощущалась эта сила — тихая, несущая — и всё это благодаря тому пути, что показал Сергей.

— Может… Джерарду нужно то же самое.

Мысль вспыхнула, как маленькая искра надежды. Хорошо бы, если бы перемены, случившиеся с ней, коснулись и его тоже.

— Но чтобы найти этот путь, нужны сведения. Если цель Джерарда — кресло генерального директора, нужно хотя бы понять, как принимается решение и какой порядок, — сказал Сергей холодной логикой, сразу касаясь сути.

Словно личная жизнь Джерарда его вообще не касалась. Но Рейчел знала — это только маска. Старая, знакомая, до боли понятная.

— Как тогда…

Перед глазами всплыло, как он ни капли не дрогнул перед смертью Дилана. Но потом, уже в гостиничном номере… совсем другое лицо. И чуть раньше — когда пальцы на миг коснулись его запястья… Под кожей прошла тревожная дрожь.

Сергей был самым настоящим человеком из всех, кого она знала. Грубоватые методы, жесткие слова, но сердце — мягче любого.

Поэтому Рейчел всё же решилась приоткрыть рот, тяжёлый от сомнений:

— В «Маркизе» есть такая штука… Семейный Совет.

* * *

Описание Рейчел оказалось куда интереснее, чем можно было ожидать.

Семейный Совет. Высший орган, решающий судьбу корпорации «Маркиз». Что-то вроде совета директоров, только закрытого, обвитого древними обычаями и семейными правилами.

Но решения их касались не только бизнеса. Там учитывалась честь рода, традиции, влияние в политике, кулуарные связи — всё то, о чём обычные акционеры даже не догадывались. Там решались вопросы, которые шёпотом обсуждали за закрытыми дверями, где воздух пах табаком, дорогим алкоголем и старой кожей кресел.

Право голоса делилось между прямыми и боковыми родственниками, а также попечителями семейного фонда. И вот тут — появлялась возможность.

— Значит, помимо дядьки, есть и другие обладатели голосов?

— Да. Но дяди всё равно самые влиятельные.

Ставить на них не стоило. По словам Джерарда, они сидели на своей власти, как блестящие вороны на троне, параноидальные и упивающиеся собственным могуществом. Такие не уступят добровольно.

В подобные моменты оставался один путь — небольшой переворот. Собрать остальных голосующих и протащить решение силой.

— Кто эти боковые родственники и попечители?

— Странные… — поморщилась Рейчел. — Такое словами не объяснить. Лучше увидеть.

«Странные», значит. Осторожное слово, чтобы не сказать «совсем ненормальные». Но плевать. Главное — найти способ склонить их поддержать Джерарда.

Само убеждение не пугало — в нём хватало опыта и умения прижимать людей к нужным углам. Проблема была в другом: где взять возможность? Вызвать всех по одному — бесполезно. Каждый будет тянуть время, отказывать, играть свои игры. Так вечно можно провисеть.

— Есть момент, когда они все собираются вместе?

— Ежеквартальное заседание совета… но туда никто посторонний не попадает.

Значит, путь туда закрыт.

Рейчел замялась, понизила голос:

— Есть ещё весенняя охота на лис…

Охота на лис?

* * *

«Охота на лис» оказалась вовсе не охотой. По словам Рейчел, всё это больше напоминало игру — старую, чуть вычурную забаву, где хмельной запах традиций смешивался с ароматом влажной весенней травы.

Лис никто не трогал. Пускали по следу натасканных гончих, а участники, разделившись на команды, должны были идти за собаками, прислушиваясь к далёкому лаю, к шорохам кустов, к хрусту веток под копытами.

Слова её ложились в уши как что-то непривычное, но любопытство зудело едва уловимым тепло-холодком под рёбрами. Что-то средневековое, будто старые гобелены оживали, раздувая пыль веков.

«Такое, значит, тоже сохранили…»

Когда-то доводилось считать себя человеком, познавшим жизнь верхушки общества, но подобная забава попадалась впервые. Наверное, традиция старая, родовая, тщательно прикрытая от чужих глаз.

Впрочем, важнее было другое.

— На охоту приходят и родня из «Маркиза», и попечители фонда.

Идеальная точка сбора для всех, кого в обычный день поймать поодиночке было бы мучением. А значит — место, где нужно обязательно оказаться.

Но на пути возник маленький, но противный крючок.

— Чтобы попасть на охоту, нужно, чтобы кто-то из деревенских жителей выступил хозяином и пригласил тебя. И придётся провести ночь в его доме.

Тон Рейчел выдал, что дело не такое уж простое.

— Может, ты пригласишь? — спросилось автоматически, хотя запах проблемы уже витал в воздухе.

— Не могу. Поместье записано на маму… Даже мне нужна её личная отметка, иначе меня туда не пустят. И переночевать у неё тоже придётся.

Стало ясно, что путь всего один: приглашение от матери Рейчел, Джуди.

Не так уж сложно добыть такое приглашение. Если сын натворит дел — мать прибежит сама. Значит, задача решаемая.

Разговор с Рейчел затянулся до пяти утра. Ночь пахла остывшим кофе, запотевшими окнами и лёгкой усталостью, что липнет к коже. Когда стрелки часов подползли к новой цифре, она попыталась растолкать Джерарда, собираясь увезти его домой. Перехват жестом — мягким, но уверенным.

— Пусть останется. Отвезу тебя сам.

— Но почему Джерард…?

— У него важная презентация.

Ранее Джерард говорил тихим, сбивчивым голосом: впереди встреча с дядьями, где нужно представить стратегию выхода на китайский рынок. Решение там примут такое, что либо дадут ему полномочия, либо закроют дорогу окончательно.

— Если там решают такие вещи…

Становилось понятно: семейный совет. Совещание через три дня. Один день уже утёк, остались два. Время истончилось до опасной плёнки.

Чтобы выжать из Джерарда нужный результат, его следовало держать рядом и гонять до упора, пока мозги не засветятся искрами.

Рейчел же озвучили другую, более спокойную версию:

— Помогаю ему составлять стратегию. Материала мало, если не посидим всю ночь — можем не успеть.

Правдоподобно прозвучало, Рейчел кивнула:

— Хорошо. Рассчитываю на тебя.

* * *

Разговор оказался невероятно плодотворным. Информация улеглась в голове ровно и звонко, будто выстрел стартового пистолета.

«Значит, нужно всего лишь заставить Джерарда устроить скандал?»

Именно на семейном совете, который состоится через два дня. Джерард должен был совершить поступок настолько громкий, чтобы это вынудило мать вмешаться и пригласить меня на охоту.

Разумеется, под «поступком» понималась не мелкая ошибка. Нет. Только прямой вызов власти дядей.

То, что вспыхнет ярко, громко и обязательно привлечёт нужный взгляд.

До семейного совета оставалось совсем немного, а Джерард уже однажды сорвался на крик перед своими дядями, выкрикнув что-то вроде: «Сам разберусь!» Но для задуманного замысла этого не хватало.

Хотелось от него не робкого всполоха, а настоящего взрыва. Вызывающего, громкого, такого, что оставит в воздухе запах пороха. Прямое публичное объявление войны — в тот самый миг, когда перед старейшинами рода стоит вся семья.

Чтобы хватило смелости на подобное, предстояло сначала разрушить старые путы.

Внутри Джерарда жил тонкий, липкий страх — след от многолетнего давления дядей, их искусно выстроенной газлайтинговой паутины. Человек, которого годами внушали его ничтожность, со временем перестаёт видеть собственный рост, словно стоит в комнате с кривыми зеркалами.

Из этой комнаты его следовало вытаскивать.

* * *

Запах утреннего кофе еле успел разлиться по кухне, когда по коридору прогремел резкий звук — будто кто-то опрокинул стул. В следующее мгновение, весь растрёпанный и бледный, из спальни вылетел Джерард. Глаза блуждали, дыхание сбивалось, будто он проснулся в чужом месте.

— Э… это… где… что произошло… — губы дрожали, слова сыпались, словно стеклянные осколки.

Похмельная мутность ещё держала его, но среди разорванных воспоминаний отчётливо выделялось одно — момент вчерашнего вызова дядям. Плечи у него резко опустились, голова склонилась, пальцы сжались так, что побелели костяшки.

Тяжёлое молчание заползло в комнату, как холодный туман.

Рука легла ему на плечо — неуверенно, но твёрдо, чтобы остановить разрастающуюся панику. Под пальцами кожа казалась натянутой, словно струна, готовая лопнуть.

— Случившееся уже случилось. Теперь важно другое — куда двигаться дальше.

Слова вышли ровно, будто отмеренные на аптекарских весах.

— Но… так неправильно. Нельзя было… не имею права… не достоин…

У Джерарда голос дрожал, словно сквозь него проходил ледяной ветер. В глазах стоял страх потерять всё — привычный статус, уважение, остатки семьи.

И в этот момент он был особенно уязвим. А значит — идеален для перезапуска.

Потому что единственный способ уничтожить чужой газлайтинг — погасить его собственным, более сильным, но направленным на восстановление.

Мир взглядов — вот что формирует человека. Мир его дядей делил всех на две касты: тех, у кого есть ценность, и тех, чья ценность зависит от чужого одобрения. И Джерард по привычке стоял во второй.

Теперь следовало предложить ему другую Вселенную.

— Говорил же: в мире есть только два типа людей — ведущие и ведомые.

Голос прозвучал мягко, но настойчиво, как стук костяшек по деревянному столу.

В старой системе он был ведомым. В новой — ему отводилось место впереди.

— Столкновение с дядями — это нормально. Когда встречаются два лидера, искры летят неизбежно.

Слово «лидер» повисло в воздухе, как запах свежего озона перед грозой. Джерард моргнул, будто не веря, что это сказано о нём.

— Лидер…? Я… лидер?

Неуверенность ещё трепетала, но в глубине зрачков уже мелькнул тонкий, яркий интерес. Слабая, но живая искра.

Так и должно было быть.

Усилия последних дней начали приносить плоды.

Тонкие поддразнивания вроде «ты ведь ведомый» звучали не просто насмешками. В них пряталась попытка аккуратно встряхнуть Сергея Платонова, разжечь в нём забытое стремление вести за собой, а не плестись сзади. Слова оседали в нём медленно, как горячий пар на холодном стекле, но оседали точно.

Теперь Джерард смотрел внимательнее, словно наконец позволил себе услышать то, что давно витало в воздухе.

В комнате стояла терпкая тишина, пахло чуть прогоревшим кофе и утренней бумагой. Воздух дрожал от напряжения.

— Так и есть. Ты — лидер. Просто слишком долго маскировался под ведомого, чтобы не лезть на рожон со своими дядьками. Но природу лидера не задавить навечно. Поэтому-то всё и вырвалось наружу. Поэтому и рвануло.

Слова вышли мягкими, но твёрдыми, будто кинули на стол старую монету, и та тихо звякнула, подтверждая каждую букву.

Надо было перевернуть его бунт с ног на голову — и переворот удался. Не слабость двигала им, а прирождённое чувство направления, стержень, который пытались гнуть слишком долго.

— И удержаться от этого было невозможно. Даже если бы всё вчера не случилось, вспышка всё равно настигла бы тебя позже. Лидеры не умеют прятать собственную суть под одеждой покорности.

Когда уверенность достаточно глубоко проросла в его голове, наступил момент, когда запахи и звуки вокруг словно затихли, приглушились — время перейти к следующему шагу.

— Теперь решает только выбор. И вариантов, по сути, всего два.

Пальцы разогнулись по одному — сухой сустав щёлкнул едва слышно.

— Первый — пойдёшь, извинишься перед дядьками, признаешь всё ошибкой и снова натянешь маску ведомого. Но будешь душить себя изо дня в день, и очередной взрыв неизбежен. Потому что ты не создан быть ведомым. Второй — принять свою природу лидера и занять своё место.

Молчание повисло плотным влажным туманом.

Джерард хмурился, беспокойно шевелил плечами, будто рубашка жала под лопатками. В глазах попеременно вспыхивали страх и жадная надежда. В конце концов он поднял голову.

— Надоело быть ведомым.

Слова прозвучали тяжело, будто сорвались с каменного уступа. Это было признание. И решение.

Разумеется, иначе быть не могло. Кому захочется добровольно записывать себя в подчинённые, имея шанс стать тем, за кем идут? Тем более человеку, которого семья видит наследником.

Уголки губ тронула тихая улыбка, почти незаметная, но тёплая.

— Отлично. Раз принято решение стать лидером, значит, первый настоящий шаг сделан. Ты всегда был им, просто впервые позволил себе это признать.

Когда его уверенность окончательно окрепла, можно было переходить к сути.

— Раз решился, помогу дальше. Главное сейчас — собрать как можно больше голосов.

— Голоса?

— Рейчел рассказывала про семейный совет. Чтобы стать генеральным, нужно выиграть нечто вроде голосования.

Имя Рейчел заставило Джерарда вздрогнуть, будто по спине черкнули холодным ногтем. Неуютно ему было оттого, что чужие люди знают о семейных механизмах. Но тревогу пришлось обрезать — поздно что-то менять.

— Главное — голоса. Это политическая схватка, обычные выборы.

— Выборы…

Слово, похоже, осело в нём как холодный камень. Губы дрогнули, дыхание стало неровным — будто само представление об этом давило на грудь.

— Так что? Решил всё же быть ведомым?

— Нет… Просто выборы…

Это была не боязнь, не слабость. Это была битва миров внутри него самого.

Лидерская искра тянула вперёд, а воспитанная годами зависимость от одобрения дядек тащила назад. Они так долго внушали ему, что их благословение — единственный критерий ценности, что мысль пойти против них воспринималась почти преступлением.

Долгие годы скрытого давления оставили глубокий след.

«И это придётся выкорчевать тоже.»

Порабощённое мышление нужно было перевернуть так же, как ранее перевернули понятие его бунта.

Чтобы переместить тяжесть выборов в другое русло, пришлось лишь слегка подтолкнуть нужную мысль — словно повернуть тугой рычаг, скрипнувший в тишине.

— Если выборы вызывают отвращение, всегда остаётся путь через огласку.

— Огласку?

— Да. Допустим, всплывут несколько тёмных историй компании Мосли. Тогда можно и не лезть в голосование — достаточно дождаться, пока акции рухнут в пыль, и забрать власть в момент хаоса.

В воздухе чуть дрогнул запах бумаги и холодного металла от ноутбука. На полу тонко потрескивал старый паркет.

Джерард побледнел так резко, будто комнату осветила вспышка сварки.

И было отчего: подобное предлагалось человеком, который уже разнёс в клочья и «Теранос», и «Валиант». От одного предположения, что следующим станут Мосли, морозок пробежал бы по коже даже у стального инвестора.

Конечно, наследник компании не мог желать конца своего будущего дома — не такой.

— В Мосли… никаких скандалов нет! — выдохнул он поспешно, будто отгонял призрак за спиной.

Плечами лишь качнулось лениво, как будто вопрос вообще стоял мелкий.

— Уверен?

Молчание повисло тяжёлым комком — почти слышно, как оно катилосьпо горлу, царапая изнутри.

— Если уверен, страх-то откуда?

Снова тишина. Запахом тревоги потянуло, будто воздух стал сырым.

Правды, разумеется, под рукой не имелось — но правды и не требовалось. Репутация хищника сама всегда работала лучше любого компромата. Попробуй только решиться проверить такой блеф — и можешь хоронить фирму.

Джерард сглотнул.

— Не… не хочу, чтобы случилось такое…

Его слабый протест был именно тем ключом, который нужен был.

— Даже если не хочешь, уже поздно отступать. Решение поддержать тебя принято.

Слова легли тяжело, как камень на столе.

— Независимо от обстоятельств, место генерального директора тебе будет обеспечено. Любой ценой.

Ведь коронующие никогда не спрашивают у наследника, хочет ли тот короны. Возводят того, кто нужен, а не того, кто просится.

— Если возможно, мирный путь предпочтительнее — выборы. Огласка, конечно, приведёт к победе быстрее, но наследовать пустошь придётся именно тебе. А здоровая компания куда лучше разрушенной. Но раз уж выборы тебе так… неприятны…

— Н–нет! Спокойно… через выборы! Пусть будут выборы! Люблю выборы! — выпалил он, размахнув руками так, что стул под ним скрипнул.

Боязнь выборов у него испарилась так быстро, будто кто-то распахнул окно.

Раз он принял новое понимание этого процесса, пора было подводить его к следующему шагу.

— Раз выборы — тогда семейный совет через два дня — ключевой момент. Покажу способ, который даёт стопроцентную победу. Главное — выучить его вовремя.

— Победную стратегию? Такое вообще бывает?

— Бывает. Есть в ней, правда, риск…

На слове «риск» он чуть напрягся, будто холод пальцем провели по позвоночнику.

— Ничего страшного. Даже если провалишься, всегда останется вариант с оглаской.

После этого у Джерарда лицо сморщилось так, словно он надкусил лимон с кожурой.

— Если опасные варианты не по вкусу, остаётся безопасный. Конечно, процедуру с оглаской будет трудно назвать красивой, но она куда быстрее и…

— Выучу! Быстро! Немедленно!

Так он и определился окончательно.

А потом выдержал тренировку — жёсткую, давящую, с десятками повторений. Пот на нём пах кислым металлом, дыхание срывало горло, голос то срывался, то сипел:

— Ты хочешь, чтобы… такое делалось? Совсем безумие!

Возмущение проскакивало, но лишь в перерывах между отработкой приёмов. Желание избежать пути огласки подстёгивало его куда сильнее жалоб.

Через два дня, когда последний раз проверялись выражение лица, голос, стойка, движения рук, даже то, как он моргает…

— А вот теперь готов.

Пришло время для первого серьёзного удара в его жизни.

Глава 4

Через два дня, в головном офисе Мосли, после изнурительной, почти звериной подготовки, кабинет наполнился мерной ходьбой: шаги Джерарда туда-сюда, будто пол под ногами раскалился. Тусклый свет лампы дрожал на лакированной поверхности стола, и в тишине слышалось только нервное поскрипывание его обуви.

До семейного совета оставалось каких-то тридцать минут.

Сердце у него билось так шумно, что гул отдавался в ушах. В горле — сухость, словно пыль цемента осела на слизистых.

«Справится ли…?»

Суть задания была понятной до боли. Нужно лишь повторить всё, чему учил Сергей Платонов.

Но одно дело — знать, и совсем иное — сделать.

Даже если актёр текст проглатывает наизусть, сцена всё равно подбрасывает свои ловушки. Голос дрогнет, рука дёрнется, выражение лица предаст.

В стекле панорамного окна мелькнуло отражение — бледный, напряжённый парень с глазами, будто припорошёнными тревогой. Резким движением Джерард ткнул пальцем в своё отражение, натягивая на лицо самую безобидную, чуть наигранную маску.

— Я?..

Выражение вышло слишком честным, слишком прямолинейным, без того тонкого раздражающего оттенка, который требовался. Он скривился.

«Пока как-то криво…»

Но отступать было нельзя. Пахнуло озоном, будто где-то хлопнула искра — так накалилось напряжение.

Сдаться означало одно: катастрофа обрушится быстрее, чем успеешь моргнуть.

«Есть же страховка… тот самый вариант с оглаской.»

Мысль о Сергее Платонове, о его мрачной ухмылке, пронзила голову как ледяной гвоздь.

«Может, ошибкой было впутывать этого безумца…?»

Жалость к себе поднялась мутной волной, но отступать всё равно было поздно. Да и чего ожидать? Безумным его многие называли. Но успешным — тоже.

Подумать только: парень стал легендой Уолл-стрит в возрасте, когда Джерард ещё ходил в университет. И сделал это с нулём на старте, всего за полтора года. Да, методы у него были резкие, порой на грани сумасшествия, но работать они умели. И это нельзя было назвать простой удачей.

Кроме того, в его словах была странная сила — неприятная, но цепляющая.

— Ты — лидер. Поступай согласно своей природе.

Лидер.

Это слово отзывалось огнём где-то под рёбрами, распирало грудь, будто там копилась жара.

И тут — Тук-тук.

Звонкий, резкий стук в дверь пробил тишину. Щекой шлёпнул холодок.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошла его мать. Её шаги были быстрыми, возмущёнными; туфли глухо стучали по ковролину.

Брови Джерарда дёрнулись к переносице — злость вспыхнула мгновенно. Он приказал секретарю никого не впускать. Но для старших это были только звуки, не правила.

— Что это ты устроил, даже не объяснив нам ничего нормально!

Во время подготовки с Сергеем Платоновым всякая связь, кроме рабочих звонков, была запрещена. Так что матери он отправил лишь короткое сообщение: «Всё хорошо, не волнуйся».

Судя по лицу, она не считала происходящее хоть сколько-нибудь «хорошим». Но времени было мало, и она перешла сразу к сути.

— Мне сказали, Бенедикт недавно вернулся из Китая.

Бенедикт. Сын младшего брата его отца, некогда кандидат в наследники, бывший операдиректор. Потом его откатили в стратегический отдел, оставив только должность, но забрав власть.

И не по причине виновности. Тогда компанию тряхнуло из-за массового отзыва продукции — кто-то сообщил, будто шоколад отравлен. И весь удар пришёлся на Бенедикта.

Скорее всего, подставил его старший дядя Джерарда.

И вдруг — поездка в Китай. И именно в тот момент, когда условием теста наследника стал план по китайскому направлению.

— Говорят, он отдыхал, но это чушь. Он поехал к директору филиала. Это ловушка.

Младший дядя явно собирался снова протолкнуть сына в гонку за наследование.

Но мать не успела договорить — дверь распахнулась, и в кабинет вошёл дядя Руперт, тяжёлый шаг, запах дорогого одеколона, чуть горьковатый.

— Думаю, тебе уже сообщили о Бенедикте.

Подтверждающий кивок матери Джерарда заставил Руперта повернуть взгляд в сторону племянника. В воздухе будто дрогнуло напряжение — тонкое, сухое, похожее на треск натянутой струны.

— На семейном совете представишь стратегию расширения сети брендовых магазинов в Китае, — произнёс Руперт, лениво, но с холодком.

Эта стратегия — давняя идея Руперта, десятилетиями вынашиваемая, как тяжёлый камень под сердцем. Поручить Джерарду озвучить её публично значило выставить его послушной марионеткой, дергающейся под чужими пальцами.

— Ответ?

Воздух в комнате будто стал суше. Разум подсказывал покорно склонить голову, как это всегда происходило раньше — по привычке, по традиции, по негласному правилу семьи.

Однако внутри, где-то глубоко под рёбрами, вскипела суровая, хриплая неприязнь:

«Да ни за что.»

Это чувство раньше казалось ребячьим упрямством, чем-то неприличным для наследника крупного рода. Но со слов Сергея Платонова становилось ясно — это не каприз, а природный отклик того, кто рождён вести за собой, а не ползти следом.

Теперь, когда эта мысль обрела отчётливый вкус — металлический, как кровь на губах, — уже невозможно было притвориться прежним покорным учеником.

— Это невозможно выполнить, — прозвучало спокойно, почти мягко.

— Значит, решил идти своим путём? Тем, о котором говорил? — Руперт сузил глаза, будто пытаясь разглядеть в племяннике что-то лишнее.

В его взгляде скользнула угроза — холодная, как лезвие, едва касающееся кожи. Но странное дело… ни дрожи, ни страха. Наоборот, лёгкость, будто кто-то разжал тугой железный обруч на груди.

Голос Сергея Платонова будто отозвался внутри, глухо, уверенно:

— Столкновения неизбежны, если хочешь стать лидером. Привыкни к ним. Научись получать удовольствие.

«Неужели… это действительно приносит удовольствие?»

Освобождение, расправляющее плечи изнутри, казалось почти опьяняющим.

— Думаешь, сидишь в этом кресле потому, что особенный? Следи за поведением, — процедил Руперт. Это звучало как предупреждение: один шаг в сторону — и тебя заменят кем-нибудь более удобным.

Но за угрозами слышалась пустота. И она резала слух.

Улыбка вышла уважительной, чуть склонённой, но внутри нее прятался тонкий стальной блеск:

— Конечно. Всегда благодарен, что был выбран среди стольких достойных кандидатов.

Повисла тягучая тишина. Почти осязаемая.

Фраза звучала скромно, но укол в ней был слишком точным: у Руперта просто не существовало лучшего варианта, и оба это знали.

— Если собираешься игнорировать мои слова, можешь забыть о поддержке. Перестану учитывать мнение Десмонда. Откажешься идти за мной — больше не стану защищать, — наконец бросил Руперт.

Обычно этих слов хватило бы, чтобы заставить Джерарда шагнуть назад. Но сегодня в груди не дрожь, а тихий, спокойный огонь.

Улыбка расправилась сама собой:

— Понятно. Позабочусь, чтобы больше не доставлять тебе хлопот.

Лицо Руперта перекосило, как будто его ударили словом.

Но внезапно появившийся блеск в глазах Джерарда был не страхом — чистым восторгом.

Истина звенела внутри, как удар колокола:

«Так и есть… настоящий лидер.»

* * *

В самом сердце штаб-квартиры «Маркиз», на верхнем этаже, куда доступ закрыт почти для всех, стояла тишина, напоминающая атмосферу храма. Здесь пахло дорогим деревом, старой бумагой и чем-то ещё — едва уловимым ароматом власти.

Двери, которые открывались только особым ключом, щёлкали одна за другой.

Люди стекались в сторону большого конференц-зала, шаги отдавались сухим эхом в высоких коридорах.

Это пространство давно стало символом, гораздо большим, чем просто местом встреч.

Зал наверху штаб-квартиры «Маркиз» всегда дышал особой тяжестью. Каждое эхо шага отзывалось глубоко в стенах, будто здесь хранилась сама судьба рода. За века именно в этом холодноватом помещении решались самые острые повороты истории семьи.

На стенах — ряды портретов предков; их строгие лица будто следили за каждым движением. В центре тяжёлым кругом сиял массивный стол, отполированный до зеркального блеска. И всё же главный стул оставался пустым, как рана, как немой упрёк.

Тишина внутри будто сворачивалась в плотный ком, пока её не прорезали тяжёлые шаги. Глухо, уверенно, словно человек намеренно демонстрировал своё право задерживаться.

— Извините за опоздание, — раздалось от двери.

Это пришёл Десмонд — младший дядя Джерарда, вечный любитель эффектных входов. Взгляд его скользнул по залу, будто отмечая собственную значимость.

— Пунктуальность — основа основ, разве нет? — холодно бросил Руперт.

Десмонд только пожал плечами, уселся свободно, даже расслабленно.

— Да сказал же — извинился. Ладно, начинаем. На повестке что?

Напряжение между ними зазвенело, будто старый, давно знакомый мотив — неприятный, но родной.

Секретарь пролистал папку, сухо осведомляя:

— Обсуждение стратегии по Китаю.

Разговор сразу ушёл в главное русло. И выступать предстояло Джерарду.

Шаги к трибуне отдавались гулким эхом, будто подталкивали между портретов предков. На губах у Десмонда мелькнула тонкая тень усмешки.

«Ну давай… покажи, что ты там подготовил.»

Причина его выбора темы была проста и грязна, как мокрый асфальт после дождя: нужно было вытянуть собственного сына обратно в гонку наследников. И стратегия по Китаю подходила идеально.

«Вот же удобный шанс.»

По сведениям от главы китайского филиала становилось ясно: страна начала дрожать. В малых городках застройщики сбивались с ног, пытаясь продать квартиры даже с огромными скидками, склады фабрик начали пустеть, экспортные заказы проседали, будто кто-то перекрыл воздух.

Экономика перегрелась и шла к сжатию. И Десмонд собирался использовать это как оружие.

Он навязал тему экзамена сам и едва ли не велел Джерарду придерживаться старой стратегии расширения. Наставлял так, словно вёл его по заранее расставленным ловушкам.

Если племянник послушается — можно будет обрушиться на него обвинением в бездумности, в том, что полез в Китай без анализа рисков. После этого — вывести вперёд сына, заранее вооружённого идеальным планом по свежим данным.

Даже если бы Джерард попытался выступить с собственной идеей — ничего страшного, всё равно можно было показать превосходство подготовленного варианта. Сравнение разрушило бы племянника.

Казалось, ничего не могло пойти не так.

Но…

— Наблюдается отчётливое замедление экономического роста Китая. Местный рынок недвижимости уже вошёл в рецессию, и по загрузке производств видно, что перегрев сменяется сокращением…

Гул удивления поднялся едва заметной волной.

Джерард говорил так, будто лично прошёлся по провинциальным стройкам, будто сам щупал холод ржавых цехов. Его слова звучали слишком точно, слишком глубоко.

— Чтобы подготовиться к кризису, необходимо изменить подход: сместить упор на онлайн-торговлю, развивать лайв-коммерцию…

Даже решения, которые он выкладывал, почти полностью совпадали с теми, что готовил сын Десмонда.

«Это что же…?»

Разрушение идеально выстроенного плана начинало стучать в виски. Но вскоре удача подмигнула.

Джерард произнёс фразу, которую Десмонд ждал как сигнал:

— Однако есть фактор куда важнее. Речь о валютной политике. Необходимо внедрить хеджирование через опционы на случай резкого падения юаня.

По губам Десмонда скользнула тёплая, самодовольная улыбка победителя.

— Хеджирование? А не то ли это самое, что ты недавно провалил?

Слова прозвучали как удар.

Ведь не так давно Джерард действительно потерял огромную сумму на фьючерсах — из-за неверного прогноза по сырью. И случилось это после того, как он последовал совету Десмонда.

Что и делало этот укол особенно ядовитым.

Обстановка в зале вдруг будто сместилась — тонкие колебания в воздухе подсказали, что начинается что-то неприятное. Обычно в такие моменты ожидалось привычное: как только Десмонд напоминал о старом провале, внутри всё сжималось, выдавливая тихое, покорное согласие. Он любил этот миг — наблюдал, как плечи племянника опускаются, как взгляд гаснет.

Но в этот раз всё пошло иначе.

— Верно говорите. Пытался предсказать динамику сырьевых цен самостоятельно — и ошибся, — прозвучало спокойно, почти ровно, без привычного горького подтекста.

Тон не дрогнул, в нём слышалось странное, тихое уверение в собственной силе.

— В этот раз последовал вашему совету и обратился к настоящим специалистам. Те, что работали раньше, действительно не дотягивали.

И вот эта мягкая улыбка… что-то в ней тревожило, словно под гладью сверкнула стальная нить. Слова хвалили дядю, а интонация — будто насмешливо гладили против шерсти.

— Поэтому и привлёк лучших. Валютную стратегию подсказал Сергей Платонов.

— Сергей Платонов?

— Из Pareto Innovation? — прокатился гул удивления.

Стоило прозвучать этому имени, как в воздухе что-то хрустнуло, будто напряжение потянулось по тонким трещинам. Репутацию Платонова знали все. Настолько яркую фигуру страна ещё не знала — даже Уолл-стрит смотрела в его сторону.

В зале пахнуло тревогой.

— Согласно алгоритмам Сергея Платонова, вероятность события уровня «Чёрного лебедя» в ближайшие месяцы очень высока.

Несколько человек вслух ахнули.

— «Чёрный лебедь»? Да ну быть не может…

Шепот разлился волной.

Каждому было ясно, какой тяжестью давит этот термин. Слишком много катастроф в истории начиналось именно с него.

Пауза повисла, как натянутая струна.

— Китайский фондовый рынок рухнет.

Эти слова врезались в пространство, словно кто-то обрушил камень на стекло. Казалось, воздух даже дрогнул.

— Индекс Shanghai Composite способен просесть на сорок процентов в течение полугода. Это вызовет цепную реакцию: рынки сырья, валюты, мировые биржи… всё завертится в воронке.

Под потолком будто прокатился тяжёлый гул, едва слышимый, но ощущаемый кожей.

— Потребление может замёрзнуть, расходы упасть. Доходы компании — минус двадцать процентов. Снижение маржи — ещё минус десять из-за падения юаня.

С каждым новым словом становилось прохладнее, будто сквозняк пробрался под кожу.

— И это только начало. Удар по Китаю разойдётся волнами по соседним развивающимся рынкам. Отток капитала, падение валют, нестабильность…

Не хотелось верить. Китай был двигателем мира так долго, что сама мысль о его падении казалась противоестественной.

Но голос звучал всё увереннее, крепче.

— Эта буря коснётся всех. Чтобы пройти через неё, нужен лидер с полной властью. Сергей Платонов уже выразил мне полную поддержку.

Чёрный лебедь приближается.

А тот, кто увидел его первым, стоит за спиной Джерарда.

И вслед за этим прозвучало заявление, которое раскололо тишину.

— Убеждён, что способен провести семью через этот кризис. Прошу передать мне полномочия генерального директора сроком на один год.

Дайте власть. Только так можно вытащить компанию из петли.

— Ты в своём уме? — Десмонд издевательски рассмеялся, сухо и пусто, словно треснула корка льда.

Обычно после таких слов в зале раздавались смешки, строгие окрики, кто-то обязательно обрывал эту «наглость» на корню. Но сейчас стояла странная, тягучая тишина.

Имя Платонова слишком тяжёлое, чтобы отмахнуться.

Слишком много его прогнозов сбывалось до пугающей точности.

«Что же это…?»

Течение в зале явно менялось, и Десмонд понял это первым. Надо было срочно гасить волну.

— Ты? Директор? Чушь несёшь. Сколько раз говорил — анализ делай нормально, а ты опять лезешь в ерунду!

Раньше такие слова заставляли отступить, съёжиться, спрятать глаза.

Но теперь в ответ последовало другое.

— Меня? — прозвучало удивлённо, будто вопрос был задан самому себе. Лёгкий жест в сторону груди — невинный, почти детский.

Улыбка осталась мягкой, но в ней проскользнул холодок, как у человека, который смотрит на беспомощное животное, угодившее в ловушку.

— Ведь именно по вашему совету был найден лучший эксперт. Сергей Платонов известен алгоритмами прогнозирования «Чёрных лебедей». Он заранее предсказал рост акций Genesis Pharma, эпидемиологический всплеск Эболы, заработав доверие суверенных фондов и институциональных инвесторов. Все выводы — на основе его аналитики.

— Да когда это тебе говорили полагаться на один источник⁈

Но раздражение Десмонда уже ничего не решало.

Взгляд Джерарда поднялся прямо на него — спокойный, ясный, и от этого ещё более опасный.

И следом прозвучал вопрос, пропитанный ускользающей вежливостью, за которой угадывался нажим:

— Значит, дядя, вы выступаете против моего предложения?

Глухое, почти звериное чувство внутреннего приказа звучало одно: «Ни в коем случае нельзя проиграть.»

Пальцы сами сжались так сильно, что костяшки запищали тонким давлением, будто жаловались на напряжение. В груди стучало что–то горячее, плотное, напоминающее удар молота по броне.

Голос Сергея Платонова всплыл в памяти с такой ясностью, будто стоял рядом, и от его спокойного тембра по позвоночнику прокатился прохладный ток.

— Самая большая беда здесь — система, которую выстроили твои дяди, — говорил он когда–то.

— Берут награду, когда всё идёт хорошо, и спихивают ответственность, когда дела проваливаются.

В тех словах тогда не услышалось ничего нового — ситуация была понятна давно. Не в незнании дело было… а в невозможности сдвинуть этот прогнивший механизм. Шестерёнки, смазанные выгодой, крутить было невозможно.

Но Сергей Платонов предложил путь.

«Ставка.»

Когда прозвучало это слово, мир будто качнулся — воздух в груди на миг застыл, как при резком торможении. Но Сергей продолжил так уверенно, будто говорил о вещи самой естественной на свете:

— Нет ничего справедливее ставки. Есть чёткий исход и есть заранее обозначенная награда.

С самими дядями… спорить на такую вещь? Смешно. Невероятно. Почти безумно. Система, в которой они сидели, приносила им одни сплошные плюсы. Какие такие ставки? Зачем им рисковать?

Но Платонов произнёс ещё одну фразу — ту, что перевернула всё:

— Вспомни, зачем пошёл на спор со мной. Тебя же никто не заставлял. Вспомни настоящую причину.

И тут внутри стукнуло понимание. Тогда, в тот момент… всё произошло лишь потому, что Сергей вёл себя нестерпимо самоуверенно. Даже под прицелом пистолета говорил так, будто контролировал всё вокруг. Изворотливый язык, спокойный взгляд — и желание заткнуть его вырывало изнутри как кипяток.

Как только память дотянулась до самого корня того импульса, стало ясно, чего хотел добиться Сергей.

И от этой ясности захотелось немедленно возразить, отпрянуть, отказаться — невозможно же так вести себя перед собственными дядями! Но Платонов лишь улыбнулся тогда мягко, почти понимающе:

— Если страшно, никто не заставляет. Можно ведь и разоблачение устроить…

Эти слова обожгли хуже пощёчины. Пришлось поспешно sputаться:

— Н–нет! Не то имел ввиду!

И пришлось идти его дорогой.

Так появилась наглая, бесстыдная манера разговора, скопированная с Платонова до последнего оттенка. Так появилась идея использовать обвал китайского фондового рынка — «Чёрного лебедя» — чтобы попросить кресло генерального. Кто бы мог подумать, что всё сработает настолько легко.

Теперь даже странно вспоминать, как много было сомнений вначале. Стоило лишь попробовать — и тревога испарилась, словно выветрилась сквозь открытое окно. Напротив… внутри начало подниматься горячее, необъяснимо приятное чувство.

«Неужели… нравится происходящее?»

Если так — значит, действительно есть то, что Сергей называл природным лидерством.

И вот оно, подтверждение: разъярённый крик дяди.

— Ты действительно рассчитываешь, что мы одобрим такую абсурдную просьбу⁈ Такие основания смешны!

Голос отразился в барабанных перепонках хрустким, злым треском — точно кто-то рвал толстую ткань.

В другой день ноги бы наверняка ослабли, сердце бы ударило в горло. Но не сегодня. Сегодня в уголках губ расцвела едва заметная, строгая и очень спокойная улыбка.

" Начал клевать."

Младший дядя повёлся. А ведь вся сила ставки в простом принципе: оставить человеку всего два пути — согласиться или отказаться. И заставить выбрать один из них, потому что уйти от выбора невозможно.

Чтобы ставка состоялась, нужно было загнать человека между двумя стенами, оставить перед ним лишь узкий проход: либо вправо, либо влево. Никаких иных выходов. И сейчас младший дядя сам шагнул в эту ловушку — так же естественно, как рыба следует за блесной, притягивающей блеском холодного металла.

Условие ставки сложилось.

Пришлось поднять взгляд, чувствуя, как напряжение тянет кожу на скулах, и мягко, почти вкрадчиво повторить вопрос, словно надавливая пальцем на только что раскрытую рану:

— Так, дядя, выходит, вы против моего предложения?

Ответ сорвался резким окриком, ударив по барабанным перепонкам, будто кто–то хлопнул дверью железного шкафа:

— Ты хватаешься за крайности, вот почему все называют тебя бездумным!

— Именно поэтому и нужны ваши советы, дядя. Как вы считаете… событие Чёрного лебедя произойдёт или нет?

Тишина.

Густая, тягучая, как смола, она на секунду повисла между ними, пахнувшая чем–то неприятно прогорклым — смесью сомнения и страха. Младший дядя не ожидал прямого вопроса. Потому что прямой вопрос оставлял две двери. Только две. И обе были опасны.

«Что он выберет?»

Если признать, что Чёрный лебедь придёт — придётся отдавать кресло генерального. Такого не случится ни за что.

Но если сказать, что не придёт… Значит, открыто объявить прогноз Сергея Платонова ошибочным. А предсказания Платонова уже не раз били в цель так точно, что казались почти мистикой.

Оставался лишь третий путь — отступить.

— Слишком важное дело, чтобы принимать решение поспешно. Нужно собрать мнения отраслевых экспертов, подумать…

Оттяжка.

Запах старого, затхлого ковра, оставшегося в комнате раз двадцать лет назад, будто бы стал сильнее — словно сама комната чувствовала попытку уклониться. Но Платонов заранее говорил, как обходить такие манёвры.

— Ставка должна лишить человека всех лазеек. Оставить только «да» и «нет». Буквально вынудить.

Пришлось шагнуть ближе, сократить расстояние, сделать голос чуть тише, чуть тяжелее, будто слова несли с собой собственный вес:

— Если бы времени было больше, тоже стал бы советоваться. Но по словам Сергея Платонова, даже двигаться сейчас — уже поздновато. Откладывать нельзя.

Надо было сжать время, сминая возможность раздумий, сделать так, чтобы сегодня казалось единственным днём. Но дядя усмехнулся, холодно, будто металлический нож прошёлся по стеклу:

— Неделя ничего не изменит.

— Это точно?

Пришлось произнести это почти шёпотом, но так, чтобы каждый звук ударил как камешек по воде — с кругами, расходящимися далеко.

И, удерживая взгляд дяди, как удерживают зверя на мушке, добавить:

— Если из-за этой недели мы упустим момент и не успеем предотвратить ущерб… вы возьмёте ответственность, дядя?

Слово «ответственность» прозвучало особенно тяжело — словно в воздухе щёлкнул металлический замок. Теперь отсрочка означала, что удар потом ляжет прямо на дядю Десмонда.

Его лицо дёрнулось.

— А ты хочешь перевернуть всё — от валютных прогнозов до распределения — полагаясь на слова одного человека? Если он ошибся? Если мы потерпим огромные убытки? Ты возьмёшь на себя ответственность?

Попытался вернуть привычную игру, перекинуть груз обратно, как всегда. Но в этот раз именно этого и хотелось добиться.

— Да. Возьму.

Воздух вокруг будто стал плотнее, как перед грозой. Уголки губ сами приподнялись — лёгкая, уверенная, тягучая улыбка.

— Если предоставят полномочия CEO и мои решения окажутся неверными, если это приведёт к убыткам — компенсирую лично. Всем, что есть в доверительном фонде. И уйду из семейного бизнеса… раз и навсегда.

Тишина. Такая густая, что запах лакированного дерева стола вдруг стал почти осязаемым.

Это был шаг ва-банк. Всё поставлено на кон: наследство, будущее, место в семье.

Когда Сергей Платонов делал так — казалось безумием. Наблюдать со стороны было страшно. Но сейчас, проделав такое самому…

…внутри вспыхнуло что-то не просто тёплое — почти опьяняющее.

«Вот оно…»

Дофаминовый всплеск ударил так, будто кто-то распахнул окно, и в комнату ворвался леденящий ветер. Хотелось вдохнуть глубже — настолько приятно это было.

Дядя замолчал. Пришёлся ему удар в щиты — и он отступил. Тот, кто раньше казался скалой, вдруг стал мягким, маленьким, пустым.

И на этом сюрпризы не закончились.

Незаметно для всех на комнату опустилась тягучая, почти вязкая тишина. Аромат дорогого дерева от панелей на стенах будто стал сильнее, плотнее, словно сама комната затаила дыхание, ожидая развязки. Все взгляды — чётко чувствуемая тяжесть на коже, как прожекторы, — уставились на дядю.

Давление окутало его со всех сторон, стянуло воздух в грудной клетке, как будто пространство само подталкивало:

«Решай сейчас.»

Но дядя снова пошёл на отступление. Слова его прозвучали сухо, надрывно, будто треснула старая нить:

— Понимаю твою позицию. Постараюсь принять решение… к следующей неделе.

Оттяжка. Ещё одна. Запах разочарования, как будто в воздухе разлили холодный чай, ударил в нос.

«Если повернуло сюда…?»

Пришлось пойти на крайний шаг — единственный оставшийся.

— Раз к следующей неделе… значит, выхода нет. С сегодняшнего дня заявляю об уходе.

Слова вылетели резко, будто в воздух бросили холодный металл. Повернул голову к младшему дяде и добавил медленнее, отчётливее:

— И заранее предупрежу прессу. Скажу, что предупреждал о падении китайского рынка, но меня не послушали — потому что слишком молод.

Дядю словно ударили. Он напрягся, губы побелели:

— Если сделаешь это, потеряешь право на траст!

В семье Маркизов тайны хранили жестко. В правилах прямо было прописано: откроешь рот прессе — потеряешь наследство. Но сейчас…

— Не имеет значения. Уже сказано: поставлено всё.

Вот что страшно в ставке ва-банк: исчезает понятие потерь. Нечего беречь.

— Ты выставишь себя шутом! СМИ запишут в инфантильные нытики… — дядя уже не говорил, а сипел.

— Не это тебя должно тревожить, дядя. А если Чёрный лебедь всё-таки случится? Как и предупреждал?

Запах паники едва уловимо проскользнул по комнате — будто кто-то пролил спирт и пытается скрыть запах. Компания Маркизов в таком случае выглядела бы идиотами, проигнорировавшими информацию.

А это — семейный совет. Не собрание директоров, где считают деньги. Тут берегли честь, славу, лицо рода.

И ударить по репутации было самым чувствительным местом.

— Не послушали только потому, что молод? Если это выйдет наружу… скажут, что семья катится вниз.

— Ты… Ты собираешься опозорить род⁈ Готов ради мелких амбиций затоптать семью⁈ — дядя сорвался на визг.

Но в этот раз страх не шелохнулся внутри. Он выглядел загнанным, побледневшим, словно зверёк, загнанный в угол и пытающийся казаться хищником.

Пришла неожиданная мысль:

«А крикнуть в ответ… стоит попробовать?»

Голос до этого никогда не поднимался. Но сейчас руки сами легли на край трибуны, пальцы вцепились, чувствуя холодный лак, и громыхнуло:

— Сколько можно повторять⁈ Человек с лучшим алгоритмом в отрасли предупредил о Чёрном лебеде! Сказал действовать немедленно! А вы тянете время!

Ощущение вырвавшегося изнутри грома — напряглись плечи, кровь горячей волной ударила к вискам. Почти свобода. Нечто новое, ошеломляюще живое.

Ладонь снова опустилась на трибуну, звук разнёсся по комнате, как удар по барабану:

— Это вопрос выживания! Выживания, дядя! Думаете, тут игра? Всё делается, чтобы защитить Маркиз!

— Требуешь срочного действия… и полностью уверен?.. — голос дяди треснул.

— Уверен! Ставлено всё до последнего! А ты, дядя? Уверен, что задержка безопасна? Тогда докажи это! Делом, а не словами!

Ещё два удара по дереву — сухие, резкие, словно щелчки кнута.

Дядя осекся. Чтобы остановить такой натиск, ему тоже пришлось бы поставить на кон всё — место, наследство, имя.

Но он не смог.

Волна пошла в другую сторону. Вся тяжесть в комнате, всё напряжение словно перекатилось от дяди к тому месту, где стоял Джерард.

Пришлось оглядеть присутствующих.

— Ну… что скажете остальные?

В воздухе прошёл едва заметный дрожащий шорох — будто кто-то невольно передвинул стул. Все, кто молча наблюдал за перепалкой, вздрогнули.

На лицах появились выражения, которых никогда прежде не видели.

Старший дядя, который тихо надеялся на провал Джерарда, теперь сидел ошеломлённо, не понимая, как всё вышло из-под его контроля.

А тётя Джуди… смотрела так, будто впервые увидела собственного сына.

Тяжёлым холодком опустилась на зал тишина, будто кто-то приглушил даже дыхание в комнате. Взрослые, ещё недавно казавшиеся огромными, почти непоколебимыми фигурами, остолбенели, словно потеряли высоту. В воздухе висел запах старого дерева, тёплой проводки от ламп и чего-то ещё — едва уловимого, тревожного, как перед грозой.

Взгляд метнулся к секретарю, тонкому, беспокойному, который переминался у стены, будто пол под ним стал горячим.

— Сколько времени прошло с момента внесения инициативы? Почему до сих пор не начато голосование? — вопрос сорвался быстрее, чем успел остыть гул в голове.

Секретарь лихорадочно оглядел дядек, словно надеясь на спасение, но те сидели подавленными, словно лишённые опоры.

— Т-тогда приступим к голосованию… Все, кто поддерживает назначение Джерарда исполняющим обязанности генерального директора на один год, поднимите руки.

Послышался еле слышный шорох — ткани, движущийся воздух, дрожь пальцев. Голосование началось.

И итог оказался таким, какой витал в воздухе с самого начала.

— Решение принято. Джерард назначается исполняющим обязанности генерального директора сроком на один год…

В груди разлилось тяжёлое, тёплое облегчение. Победа.

* * *

В голове Джерарда звучал восторженный, едва сдерживаемый голос — будто в трубке шипел перегретый воздух. Удалось. Хоть на год, но удалось взобраться на вершину.

Тренировка не прошла зря.

Конечно, было бы идеально заставить дядек поставить на кон что-нибудь ещё, вытянуть из них дополнительные уступки. Но… слишком сложно, слишком рано.

Только-только начал вырываться из-под их гнёта, только-только появился воздух. Главное сейчас — следить, как по семейному совету прокатится первая волна.

* * *

Внутри уже дрожала тихая, уверенная догадка: пора ждать следующего звонка.

Тихий, послушный сын вдруг идёт ва-банк при старших? Джуди не могла остаться в стороне. Она, участвовавшая в первой всё-или-ничего ставке вместе с Джерардом, услышит об этом неизбежно.

Чужой голос в голове едва усмехнулся: «Сын вдруг говорит о Чёрном Лебеде и Касатке, да ещё использует те же приёмы? Разве мать не насторожится?»

И, как и ожидалось — тревожная вибрация телефона, будто комар пронёсся у самого уха.

Номер незнакомый, но голос — знакомый, мягкий и жёсткий одновременно.

— Вы можете не помнить меня. Это Джуди, мать Джерарда.

Ответ сорвался сразу, уверенно:

— Разумеется, помню. Более того — ждал вашего звонка.

В трубке повисла недолгая пауза.

— Ждали… меня?

Смысла прятать участие не было — наоборот, выгоднее дать ей понять, откуда вырос порыв сына.

— Есть разговор, но по телефону такое не обсуждается. Было бы хорошо, если бы нашли время в ближайшие дни.

— С удовольствием. Кстати, слышал, что на следующей неделе у вас охота на лис. Люблю верховую езду. Буду благодарен за приглашение.

Пауза стала почти осязаемой — как будто собеседница сжала губы, обдумывая ответ.

— Это маленький семейный сбор. Вам там будет… скучно. Да и поговорить вряд ли получится.

— Жаль. После следующей недели весь месяц расписан. Могу только в мае.

Тишина на том конце была уже ответом.

Это означало: либо встреча там, на охоте, либо — никакой.

— Если готовы выдержать скуку, приглашение пришлю.

Получено.

После звонка в комнате стало чуть теплее, будто воздух согласился с планом. Зазвучал тихий мотив, почти напев.

Базовые приготовления завершились.

Подозрения Джуди неизбежны… но именно они заставят её искать встречи. Если бы разговор инициировал кто-то посторонний, семья бы отрезала путь словами «дело семейное».

Но теперь — совсем другое. Теперь на охоте появится человек, который изменил поведение Джерарда. Человек, который может знать то, что не знают они.

И тогда не только Джуди — дядьки, совет, все захотят приблизиться, задать вопросы, понять, что происходит.

Получится любопытная сцена.

Оставалось только подготовиться.

* * *

Неделя пролетела, как рывок стрелки.

Наступил день охоты на лис.

Глава 5

Полёт из Нью-Йорка в Вашингтон прошёл будто в полусне: двигатели гудели ровно, однообразно, и от этого гула в голове оставался мягкий след, как от согревшегося стекла. После посадки лимузин мягко скользнул прочь от аэропорта, и в окна хлынули виды Виргинии — холмы, тянущиеся до горизонта, нежные, словно вымытые утренним туманом. В салоне пахло дорогой кожей, кондиционер шумел едва слышно, как сонная река под льдом.

Тишину разорвал звонок — короткий вибрирующий трелью, будто кто-то щёлкнул холодными пальцами прямо у виска. На дисплее — Пирс.

— Опять перенос? Что вообще происходит? — его голос дрожал, как струна, перетянутая сильнее, чем следует.

Ужин на завтра был давно согласован, но после истории с Джерардом график покатился в сторону, как плохо закреплённый чемодан в багажнике.

— Серьёзное что-то происходит? — тревога в голосе была почти зримой, будто её можно было потрогать пальцами.

Сначала трудно было понять, почему Пирс так напрягся, но вскоре причина стала ясна.

Наверное, сработало что-то вроде военного испуга. Каждый раз, как звучало «что-то происходит», следом обычно накатывало событие масштабом на всю страну. И теперь Пирс не мог знать, какую новую бурю готовит судьба.

Но объяснять… чем? Тем, что улаживание застарелой грязи, оставшейся после золотых выкрутасов Мосли за границей, — дело слишком серьёзное, чтобы назвать его мелочью?

— Дай хоть общее понимание, чтобы подготовиться…

— Бесполезно готовиться — слова сорвались, острые, слишком честные.

Ох, вот так промах. Вместо успокоить — наоборот, подлил масла. В последние дни всё держится на пределе внимания, мысли скачут, как ветер перед ливнем.

Столько всего: назначение Джерарда открыло дорогу к договору по ветеринарным базам данных, наконец-то удалось заполучить бесценный набор для обучения ИИ. Пришлось мчаться в Калифорнию, договариваться со стартапами, совмещать всё это с подготовкой к охоте. Времени не хватало даже на нормальное дыхание.

Пирс, похоже, побледнел на другом конце линии — ощущение такое, будто звук стал тоньше, почти прозрачнее.

— Сильно волноваться не стоит. Пока ситуация контролируемая.

— Что значит пока…?

— Всё объясню, когда вернусь. В ближайшие дни прошу не звонить — работы слишком много.

Щёлк — и звонок обрубился.

Взгляд сам собой упал в окно — городские коробки давно исчезли, и вместо них тянулись холмы, будто зелёные волны. Простор становился всё шире, воздух мягчал. Значит, цель была уже рядом.

Внутри медленно разворачивалась карта предстоящих задач.

Первым делом предстояло поговорить с Джуди. Охота на лис — завтра. Но ночевать предстояло в её особняке уже сегодня, и там нужно было сделать главное.

Пора расставить всё по местам.

Джуди — женщина, пытавшаяся возвести сына на трон по своему собственному плану. В сущности, такая же короледелательница, только со своим уклоном, своей логикой, своими амбициями. Но на одном корабле два капитана — путь к гибели.

Оставалось убедить её уступить роль — и позволить вести игру единственному режиссёру.

Разумеется, если бы стратегии совпадали, можно было бы действовать вместе. Но её путь шёл крест-накрест с собственным.

По словам Джерарда, она намеревалась примкнуть к линии старшего дяди, чтобы укрепить за сыном право наследника. А план был совершенно иной — держаться в стороне от обоих дядек и построить собственную силу, собственный круг, независимый и устойчивый.

И ради этого предстояло сделать шаг вперёд.

Столкновение назревало неизбежно. Это ощущалось в груди тягучим давлением, словно перед грозой, когда воздух висит тяжёлой пеленой и будто ждёт первого раската. Джуди уступать без боя? Такого просто не могло случиться.

Но план был продуман до мелочей, выверен десятки раз. Каждая деталь отполирована настолько, что казалось — достаточно протянуть руку, и всё сложится именно так, как нужно. Только вот странное беспокойство всё равно поднималось в глубине сознания, как холодная струйка под воротник. Где-то пряталась тонкость, неучтённая мелочь, невидимый шип под ладонью.

Что ускользнуло? Как будто тень прошла по памяти — и тут же растворилась.

Ответ стал очевиден, едва машина остановилась у ворот особняка Джуди. Сразу после выхода в лицо ударил запах ухоженного сада: свежая трава, влажная земля, сладковатая нота цветущего жасмина. На крыльце уже ждали люди, и среди них неожиданно выделялась фигура, которую никак не ожидалось увидеть.

— Наслышан, что Джерард натворил дел из-за тебя — голос прозвучал сухо, с лёгкой металлической нотой.

Перед взглядом стоял не Джерард, не Рейчел и не сама Джуди. Шёл навстречу человек, чьего появления в расчётах не было вовсе.

Адвокат Рэймонд. Отец Джерарда.

Вот оно что…

Когда случилась история с Genesis, Джерард тогда позвал именно отца, не мать. Значит, Рэймонд тоже много значил, был своеобразным советником. Ещё один короледелатель.

Получалось, что вместо одной фигуры теперь нужно было обходить уже две. Но самое неприятное — расчёты этого не предусматривали.

Однако, всё быстро начало складываться в цельную картину.

Достаточно было услышать, как Джуди, выдохнув тяжело и раздражённо, бросила Рейчел:

— Рейчел, покажи Шону дом, прогуляйтесь. А этого гостя можешь не учитывать — он всё равно скоро уедет.

Она отчаянно пыталась убрать Рэймонда с дороги.

Раз Джуди так старалась исключить его из разговора, значит между двумя короледелателями давно прошла трещина, и трещина эта глубокая.

Но Рэймонд уходить не собирался.

— Если речь о Джерарде, имею право знать.

— Без приглашения тащиться сюда… что это вообще такое?

— Пока бумаги о разводе не подписаны, половина дома принадлежит мне. Так ведь?

Да, слухи о подготовке к разводу ходили давно, но реальность, похоже, оказалась куда хуже ожиданий.

Ситуация вспыхнула мгновенно, как сухая трава от спички.

— Мама, папа, ну не сейчас…

— Шон, выйдем на минуту…

— Шон никуда с тобой не пойдёт.

— Но…

— Я сказала — уходи.

Сплетающиеся голоса ударяли друг о друга, будто металлические прутья в клетке. Джерард метался, пытаясь хоть как-то унять родителей. Рейчел тщетно пыталась увести разговор в сторону.

Безумие — иначе не назвать. Семейная буря закружила всех, и пришлось стоять прямо в центре вихря, словно случайно занесённый туда свидетель чужой драмы.

И смешнее всего — именно здесь, в самом хаосе, становилось ясно: кто ещё, кроме пришедшего гостя, способен вернуть порядок?

По взгляду Рейчел становилось понятно: подобное уже случалось и раньше.

Невольно прокатилась тень разочарования. Ну кто соглашается играть арбитра в чужих разборках?

Но после короткого вдоха пришлось вмешаться. Голос прозвучал ровно, твёрдо, чуть холоднее обычного:

— Хватит. Дайте говорить всем, включая Рэймонда. Лучше решить всё сразу, чем повторять те жеразговоры по кругу. Времени мало.

Мгновенная тишина легла в гостиную.

Джерард с Рейчел смотрели так, будто только что был нарушен какой-то священный семейный ритуал. Джуди и Рэймонд застали моментом обескураженной паузы — выражение лиц вполне ясно говорило: «С какого ты вообще имеешь право так говорить?»

Пришлось добавить:

— Если нет — ухожу.

Вот эта фраза наконец вернула обоих родителей в реальность, словно резкий удар холодной водой.

В воздухе висело напряжение, густое, хоть ножом режь; их желание устроить допрос с пристрастием касательно недавних событий с Джерардом перевесило всё остальное. Если сейчас уйти, вся встреча потеряет смысл. Предложение было принято, пусть и без особого энтузиазма.

— Хорошо. Шон, пожалуйста, сюда.

Однако Джуди, обернувшись, метнула властный, холодный взгляд на Джерарда и Рейчел. Прозвучал приказ, больше похожий на изгнание:

— Рейчел, Джерард. Ступайте в столовую, помогите с ужином.

На их лицах отразилось замешательство, послышалось невнятное бормотание:

— А? Но….

Пока они стояли, растерянные и смущенные, Джуди стрельнула глазами в мою сторону:

— Нужна ли поддержка детей для этого разговора?. Настаивать на их присутствии означало лишь всё усложнить.

На моем лице появилась спокойная, дежурная улыбка:

— Нет, справлюсь и в одиночку.

Затем последовал медленный поворот головы и едва заметный кивок, адресованный Рейчел и Джерарду. Безмолвный сигнал: доверьтесь, предоставьте это мне. Они поколебались мгновение, переминаясь с ноги на ногу, но вскоре кивнули в ответ и попятились к выходу. Внутри вырвался очередной тяжелый вздох. «Боже, что за фарс…»

Вслед за прямыми, напряженными спинами Джуди и Рэймонда пришлось проследовать в гостиную, где пахло старым деревом и пчелиным воском. Стоило опуститься в кресло, как на меня уставились две пары суровых, немигающих глаз. «Ощущение, будто вернули в школьные годы…» Словно нашкодившего мальчишку притащили к директору для выволочки. И, честно говоря, сравнение было недалеким от истины. Эти двое явно подозревали, что я оказываю дурное влияние на Джерарда. И предстояло убедить их доверить будущее сына моим рукам.

Джуди заговорила первой, ее голос звучал сухо и настороженно:

— Любопытно, с чего вдруг такое рвение отдать Джерарду пост генерального директора. Не похоже, что дело только в заботе о счастье моего сына….

В её тоне сквозило неприкрытое недоверие. Едва удалось набрать воздуха для ответа, как в разговор бесцеремонно вклинился другой голос, перебивая на полуслове:

— Звучит так, будто подошел к нему с каким-то тайным умыслом. Мы знакомы давно, и в наших кругах помогать друг другу, учитывая наше положение, — дело обычное.

Джуди тут же парировала, повышая голос:

— Поведение сына изменилось внезапно — не кажется ли тебе, что такая расслабленная реакция не подобает ответственному родителю?.

Рэймонд не остался в долгу:

— А не разумнее ли видеть в этом позитивные перемены, а не дурные предзнаменования? Бросаться сразу в подозрения — вот что странно.

Их беседа стремительно превращалась в напряженное противостояние. Глядя на эту перепалку, внезапно пришло четкое понимание, почему Джерард так легко стал жертвой газлайтинга со стороны своих дядюшек. «Проблема в родителях.» Оба с пеной у рта настаивали, что действуют в интересах Джерарда. Но со стороны это выглядело лишь как ослиное упрямство, желание доказать правильность собственных методов воспитания. В обычной ситуации просто позволил бы им разобраться между собой и ушел… Но сейчас такой роскоши позволить было нельзя. Нужна была власть этой семьи.

Подавив поднимающееся внутри разочарование, пришлось вмешаться и взять управление разговором в свои руки.

— С этого момента прошу отвечать по очереди. Если перебьете меня трижды, восприму это как нежелание вести диалог и немедленно уйду. Это был первый раз.

Поднятая рука с загнутым большим пальцем послужила наглядным предупреждением. Три загнутых пальца — и разговор окончен. Только тогда эти двое, казалось, наконец заметили меня и на мгновение замолчали.

В наступившей тишине взгляд переместился на Джуди, и последовал ответ на ее прежний вопрос.

— Разумеется, помогаю Джерарду не из чистого альтруизма.

Для богатых людей доверие — это всё. Ложь здесь не проходит.

— Сейчас работаю над проектами в сфере здравоохранения и искусственного интеллекта. Мне нужна лоббистская поддержка, и политическая инфраструктура семьи маркиза показалась огромным подспорьем. Поэтому и было предложено взаимовыгодное партнерство Джерарду.

Джуди прищурилась:

— Значит, в итоге ты использовал нашу семью. И планируешь продолжать в том же духе.

Легкое пожатие плечами в ответ:

— Что ж, отчасти это не так уж неверно. Но цель — отношения по принципу «выиграл-выиграл», где обе стороны используют друг друга к взаимной выгоде. Я задействую лоббистские возможности Джерарда, а он использует мой алгоритм.

Взгляд Джуди стал острым, как бритва:

— Лоббистская мощь нашей семьи — не тот ресурс, который легко получить.

Но в ответ — лишь спокойное пожатие плечами.

— Как и мой алгоритм. Откровенно говоря, ресурсы Джерарда заменимы. Мои — нет. По сути, Джерард выигрывает от этой сделки больше.

Видя, что Джуди растеряла все слова и замерла, словно выброшенная на берег рыба, перевёл тяжёлый, выжидающий взгляд на Рэймонда.

Теперь настал его черёд выступать.

— Если передо мной тот самый человек, о котором столько говорят, значит, в голове у тебя наверняка зреет какая-то безрассудная, дикая схема. Джерарда в подобное втягивать нельзя. Если он запутается в публичном скандале, это уничтожит его права на наследство, оставив лишь пепел.

Хмыкнул, ощущая, как в груди вибрирует сдержанный смешок, и медленно, уверенно кивнул.

— О, на этот счёт беспокоиться не стоит. Устраивать из-за Джерарда переполох национального масштаба в планы совершенно не входит.

— И как этому прикажешь верить?

Снова пожал плечами, чувствуя, как ткань пиджака натягивается на спине.

— Даже если грязь и понадобится, куда быстрее и эффективнее сделать всё своими руками, чем заставлять мараться Джерарда.

Рэймонд тоже умолк, погрузившись в раздумья. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением кондиционера.

Воспользовавшись паузой, Джуди, наконец, собралась с мыслями. Её голос зазвучал снова, но теперь в нём слышались нотки материнской тревоги, смешанной с расчётом.

— Ты советуешь Джерарду оттолкнуть руку, протянутую старшим дядей. Но если сын просто проявит себя за следующие десять лет, докажет свою состоятельность, его примут стабильно и безоговорочно. Зачем моему мальчику так рисковать и сходить с безопасной, протоптанной тропы?

Но тут Рэймонд, не выдержав, снова вклинился в разговор, перебивая супругу.

— А ты правда веришь, что Руперт сдержит своё обещание?

— Если бы не сдержал, вы бы сейчас здесь не сидели. Просто хочу убедиться, что Джерарда не используют как расходный материал, чтобы потом выбросить на свалку истории.

— А я хочу помочь Джерарду вырваться из этой токсичной семейки. Похоже, в этом наши цели совпадают.

Разговор вновь скатился в хаос перебивающих друг друга голосов. Шум давил на виски.

Тяжело вздохнул, выпуская воздух сквозь сжатые зубы, и снова поднял руку, призывая к порядку.

— Это второе предупреждение.

Медленно, демонстративно загнул указательный палец, прижимая его к большому. Кожа коснулась кожи. Двое спорщиков мгновенно притихли.

«Всё это начинает казаться перевёрнутым с ног на голову…»

Поначалу казалось, будто это родительское собрание, где отчитывают нашкодившего школьника. А теперь ощущения сменились кардинально: словно строгий учитель пытается разнять двух неуправляемых учеников, готовых вцепиться друг другу в глотки.

Впрочем, это не имело значения. Важно было лишь одно: заставить их признать авторитет создателя королей.

— Зачем рисковать и бросать безопасный маршрут?.. Об этом придётся спросить самого Джерарда. Он пришёл за помощью именно потому, что хотел взлететь быстрее, а не ползти годами. Никто его в спину не толкал.

— И есть план?

— Разумеется. Планирую задействовать внешние голоса.

По словам Джерарда, семейный совет напоминал лоскутное одеяло, разделённое на четыре группы: старший дядя, младший дядя, члены побочных ветвей семьи и управляющие трастами.

— Намерен сначала переманить на свою сторону побочные семьи и трастовых управляющих."

Услышав это, Джуди издала короткий, язвительный смешок.

— Это невозможно. У них нет ни единой причины отдавать свои голоса неопытному Джерарду.

— Доводилось слышать, что Джерарда недавно назначили временным генеральным директором.

— Это особое обстоятельство, форс-мажор. Просто временная мера, чтобы заткнуть дыру в кризисный период на один год. Ни за что на свете они не позволят ему занять это кресло на постоянной основе.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Даже меня убедить не удалось, а уж их тем более.

Рэймонд уже открыл рот, чтобы вставить очередное замечание, но резким жестом выставленной ладони пришлось его остановить.

Больше никаких прерываний. Лимит исчерпан.

Настал решающий момент. Воздух наэлектризовался. Джуди наконец-то клюнула на наживку, которая так долго болталась у неё перед носом.

Впился взглядом в её глаза, не позволяя отвести взор, и продолжил, понизив голос.

— Тогда, что если получится убедить вас? Поддержите ли вы мой план в таком случае?

— Ну, тогда я, может быть, начну верить, что шанс есть.

— Нет. Просто верить в возможность недостаточно.

Не отрывая глаз от её лица, чеканил каждое слово, словно вбивал гвозди.

— Если план покажется убедительным, вы должны пообещать полное и абсолютное содействие для его успеха. Без оговорок.

Лоб Джуди прорезали глубокие морщины. На лице Рэймонда читалось такое же напряжение.

— Ожидаешь, что я дам такое обещание?

— Намерен убедить вас дать его.

— Это невозможно.

— Вы даже плана не слышали, а уже так категоричны. Считаю, что это вполне реально.

Губы сами собой растянулись в улыбке. Наконец-то расстановка сил стала идеальной, как на шахматной доске перед матом.

Теперь осталось только два пути, и каждый занял свою сторону. Это фундамент любого настоящего пари. Другими словами, удалось успешно втянуть Джуди в игру.

Следующий шаг был прост до безобразия. Чётко определить ставки в зависимости от исхода.

— Конечно, если сердце не лежит — можете отказаться. В таком случае признаю, что не удалось вас убедить, и полностью умываю руки от дел Джерарда. Но если преуспею, как было сказано ранее, вы обязаны пообещать безоговорочную поддержку.

Это была ставка на единственное место создателя королей.

Взгляд скользнул по лицам Джуди и Рэймонда, задерживаясь на каждом, прежде чем прозвучала финальная фраза.

— Ну так что? Выслушаете меня?

Суть предложенного пари сводилась к одному-единственному, но ёмкому слову: «убеждение».

А вот судьёй, решающим, удалось ли это самое убеждение, выступала сама Джуди. В этом смысле игра казалась заведомо нечестной, поле было наклонено в её сторону, а карты краплёные.

«Ну и пусть, это не имеет значения.»

Волнения не было ни капли. Сердце билось ровно, ведь искусство убеждать — это скальпель, отточенный годами практики до бритвенной остроты.

Посмотрел на Джуди, смягчая взгляд, и спросил вкрадчиво, тихо:

— Прежде чем начнём, позвольте уточнить. Вы так уверены, что мой план обречён на провал… Могу узнать причину?

За плечами — репутация касатки, совершавшей невозможное раз за разом. Когда такой человек говорит о плане, странно не доверять. Потому и прозвучал этот вопрос. И, на удивление, Джуди ответила честно, глядя прямо в глаза.

— Признаю ваши способности. Но проблема именно в том, что они слишком исключительны.

Она перевела дыхание, и тонкий аромат дорогих духов на мгновение повис в воздухе.

— Ты — оружие с избыточно высокими характеристиками. В руках неопытного охотника оно способно принести непредвиденные беды и катастрофы… К сожалению, Джерард ещё слишком незрел и сыр, чтобы правильно владеть тобой.

Медленно кивнул, принимая аргумент.

— Кажется, понимаю вашу тревогу.

— Это не твоя вина, но надеюсь, ты понимаешь мои чувства.

— Понимаю. Для матери это совершенно обоснованный страх.

Согласился без колебаний. Довод был железным.

Но теперь, нащупав корень её главного страха, самое время было переключать рычаг в режим тотального убеждения.

Облизнул пересохшие губы, предвкушая интеллектуальную схватку.

— Вы только что сравнили меня с высокоточным оружием невиданной разрушительной силы… Но даже если охотник не совсем готов, разве не мудрее хотя бы подобрать ствол? Игнорировать его по такой причине рискованно — вдруг оружие перехватит более опытный стрелок?

— Перехватит?..

— Например, кто-то вроде сына вашего младшего брата.

Лицо Джуди застыло, словно покрылось коркой льда.

Она мгновенно поняла, на кого намекает метафора об «опытном охотнике». Сын младшего брата был сейчас самым опасным соперником Джерарда в грызне за наследство. У него имелась и законность притязаний, и реальные способности.

А что, если этот способный кузен заполучит в свои руки «Касатку, предсказывающую Чёрного лебедя»?

Осознав перспективу, Джуди прикусила губу, почти до крови.

— Значит… хочешь сказать, если мы не заявим права на это оружие сейчас, его заберёт кто-то другой?

— Если оставить отличное оружие валяться на земле, оно неизбежно окажется в чужих руках. Говорю об этом лишь потому, что беспокоюсь о таком исходе.

От этих слов её лицо окаменело ещё больше. Скрытый смысл сказанного дошёл до неё во всей полноте.

— Это ощущается… скорее как шантаж, чем как убеждение.

Справедливое замечание. Иногда, когда доводы слишком весомы, они давят на грудь не хуже бетонной плиты, напоминая принуждение.

Но разница между ними была чёткой и осязаемой.

Мягко улыбнулся, стараясь голосом сгладить напряжение.

— Шантаж? Это недоразумение. Шантаж навязывает волю силой. Здесь же решение целиком и полностью остаётся за вами.

Шантаж плюёт на желания жертвы, ломая через колено, а убеждение всегда предлагает выбор, пусть и очевидный. Как и было сказано ранее, намерение состояло в том, чтобы позволить Джуди самой сделать шаг.

— Как уже объяснял, нужна инфраструктура семьи маркизов. Сотрудничество с наследником неизбежно.

Иными словами, наследник маркиза так или иначе получит силу «Касатки». Весь вопрос лишь в одном: кто именно станет этим наследником?

— Надеюсь, этим человеком станет Джерард. Если судить только по способностям, кузен, возможно, был бы для меня лучшим выбором. Но предпочту пойти более сложным путём, чтобы посадить в это кресло Джерарда. Мы с ним хорошо сработались.

— …

— Но это лишь моё личное пожелание. Поскольку дело касается Маркиз, считаю правильным следовать вашему решению, Джуди. Так что передаю выбор в ваши руки.

Кому отдать силу касатки: кузену или Джерарду? Решение всецело принадлежало ей.

Джуди молчала, погружённая в тяжёлые раздумья, а затем ответила голосом, налитым свинцом.

— Выбора на самом деле нет, так ведь?

— Что вы имеете в виду?

— Да… Я была… убеждена.

Как и ожидалось, она выбрала сына.

Но лицо её оставалось мрачным, словно грозовая туча. Вся ситуация, должно быть, казалась ей выкручиванием рук — и с этим ничего не поделаешь.

Однако позволять ей мариноваться в этих негативных эмоциях было нельзя. Сотрудничество, построенное на чувстве принуждения, хрупко, как стекло, и может треснуть в любой момент.

Нужно было немного смазать шестерёнки лестью.

— Искренне рад, что вы согласились. Честно говоря, эта операция абсолютно требует вашей помощи.

— Тебе нужна моя помощь?

— Да. Без вашего участия план лишится человека, играющего самую важную роль.

Первым делом следовало подчеркнуть важность Джуди. Так, даже если её используют, она будет чувствовать себя не марионеткой, которую волокут на верёвке, а значимой фигурой.

«Джерард — отличный тому пример.»

На него тоже пришлось надавить шантажом, но стоило похвалить его лидерские качества и «убедить», как он стал генеральным директором и, казалось, начисто забыл о давлении.

Та же стратегия теперь применялась к Джуди.

— Важную роль, говоришь…

На краткий миг в её глазах мелькнула искра удовлетворения. Это было чувство куда более глубокое, чем простая радость.

— Если так подумать…

Она — племянница дядек, но по крови лишь наполовину принадлежит к этому кругу, вечная полукровка, жаждущая, чтобы семья наконец признала её своей, полноценной частью.

Иными словами, перед глазами человек с болезненной, неутолимой жаждой признания.

Это была важная зацепка, золотой ключик к её психике, холодный и твёрдый. Время подтвердит эту догадку.

— Ну что ж… Рэймонд…

Повернул голову, встречаясь тяжёлым взглядом с Рэймондом.

Его лицо, напряжённое, словно готовое взорваться потоком слов, но сдерживаемое титаническим усилием воли, приковало внимание. Скулы окаменели. Видимо, причина такого самоконтроля крылась в том, что загнуты были пока лишь два пальца.

Если бы он вмешался, третий палец коснулся бы ладони, кулак бы сжался, и встреча завершилась бы прямо здесь и сейчас.

«Может, стоит позволить ему уйти?..»

Внезапно, как вспышка молнии, пронзила мысль: Рэймонд может стать козырной картой в колоде.

В этом мире нет ничего, что нельзя было бы пустить в дело. Учитывая статус и вес Рэймонда, способ использовать его влияние непременно найдётся.

— Рэймонд, почему бы вам не остаться и не дослушать обсуждение до конца?

— Этот человек больше не имеет никакого отношения к нашей семье.

Джуди тут же взвилась, возражая резким, почти визгливым тоном, но пришлось снова поднять руку, властным жестом пресекая начинающуюся истерику.

— Прошу прощения, но тратить драгоценное время на мелкие склоки сейчас непозволительная роскошь.

Сказав это твёрдо, с металлическими нотками в голосе, посмотрел прямо в глаза Джуди.

— Мне также необходимо содействие Рэймонда. Если для вас это некомфортно, вы вольны разорвать наше партнёрство прямо здесь. Выбор за вами, Джуди.

Иными словами, исключение Рэймонда означало конец сотрудничества. В таком случае у «Касатки» оставался бы лишь один путь.

Что же выберет Джуди?

* * *

Тем временем за тяжёлыми дверями гостиной, в прохладном коридоре, нервно мерила шагами пол Рейчел.

Стук каблуков эхом отдавался в тишине, отсчитывая секунды. Её мать, Джуди, благодаря врождённой паранойе Маркиз, никому не доверяла, подозревая всех и каждого, и всегда атаковала первой, словно загнанный зверь.

«Это лишь вредит ей самой…»

Рейчел давно лелеяла надежду, что мать изменится, но, судя по всему, это было сродни ожиданию чуда.

Однако…

«Может быть…»

Может быть, Сергей Платонов сможет её изменить?

Так же, как он изменил саму Рейчел и Джерарда, перевернув их мир.

На мгновение эта светлая мысль скользнула в сознании, но тут же пришлось её отогнать. Мать так легко не переделать. Даже сейчас она наверняка копается в слабостях Сергея там, внутри, ищет, куда ударить побольнее.

От этой мысли волна липкого, ледяного беспокойства накрыла с головой.

— А что, если мама скажет что-то, что ранит Сергея?..

Снаружи он выглядит непробиваемой скалой, но внутри Сергей — человек мягкосердечный. Он носит в себе глубокие, незаживающие душевные шрамы. Ему пришлось пережить потерю дорогого человека из-за фонда «Кастлмен».

Если мать прознает о его прошлом и связи с этим фондом и начнет безжалостно ковырять старую рану…

Глаза Рейчел наполнились глубокой тревогой.

Но…

— Ранит? Этого парня?

Услышав тихое бормотание Рейчел, Джерард переспросил с выражением крайнего недоверия на лице, словно услышал самую глупую шутку в мире.

— Вот что я имею в виду, когда говорю, что ты слишком наивна. Ты волнуешься, что этот тип может пострадать?

— Сергей чувствительный. Он… более сострадательный, чем показывает.

Вспоминая шрамы, которые довелось видеть на его запястье раньше — тонкие белые линии, свидетели былой боли, — Рейчел произнесла это твёрдо.

Но Джерард лишь фыркнул, скривившись.

— Сострадание? Не смеши меня… Этот человек выбрасывает всё, как только оно перестаёт быть полезным.

Образ Сергея Платонова, выжженный в сознании Джерарда, был однозначным и жёстким.

— Ну что, запускаем разоблачение?

Сколько бы Джерард ни умолял, Сергей холодно продавил разоблачение ради эффективности. После того как довелось увидеть эту его сторону — расчётливую, острую, как скальпель, — разговоры о мягкости или сострадании казались бредом.

— Этот парень никогда не поддаётся эмоциям или сантиментам. И уж точно его невозможно ранить.

— Если ты действительно так считаешь, Джерард, почему тогда так нервничаешь?

— Я?

Взгляд Рейчел скользнул к руке Джерарда.

К руке, которая уже битый час не находила себе места, теребя край пиджака, выдавая внутреннюю дрожь.

Пойманный с поличным, Джерард поспешно опустил руку, пряча её, и буркнул:

— Я за него не волнуюсь. Просто не уверен, пройдёт ли убеждение гладко.

План Сергея требовал сотрудничества матери, Джуди.

Но… действительно ли она захочет помочь?

Члены семьи маркизов относились к чужакам с параноидальной настороженностью и не доверяли молодому поколению. Сергей Платонов, в частности, был чужаком, да ещё и моложе Джерарда. Не было ни единого шанса, что она легко поддастся на уговоры кого-то вроде него.

Более того, отец тоже находился в той комнате.

Эти двое часто сцеплялись в грызне, просто оказавшись в одном пространстве, воздух между ними искрил от ненависть, так что поднять какой-либо вопрос в такой обстановке было задачей почти невыполнимой.

Но как только Джерард погрузился в эти мрачные раздумья…

Дверь распахнулась с резким звуком, и наружу вышли Джуди и Рэймонд.

Родители выглядели слегка контуженными, словно только что сошли с боксёрского ринга, а вот на собственном лице, должно быть, читалось странное, неуместное облегчение.

— Ну, и как всё прошло?

— Обсудим детали после ужина. Слугам пора заканчивать работу, а лишние уши нам ни к чему.

Джерард понял намёк с полуслова. У стен тоже есть уши, и важные разговоры лучше отложить до момента, когда посторонние растворятся в ночи.

Поэтому последовавшая трапеза прошла в противоестественном, почти ватном спокойствии. Только звон столового серебра о дорогой фарфор нарушал тишину.

— Во сколько завтра начинается охота?

При вопросе отца взгляд матери мгновенно заострился, став похожим на лезвие. Обычно в такой ситуации она бы огрызнулась: «Зачем тебе это знать?» Но вместо этого она бросила короткий, опасливый взгляд в мою сторону и ответила на удивление сдержанно:

— В шесть утра.

В этот момент даже Джерард, кажется, заметил перемену. Его мать явно… оглядывалась на присутствующего гостя.

И не только это. Она заметно сдерживала яд, обычно предназначавшийся Рэймонду, и почти не участвовала в беседе, словно боясь сболтнуть лишнее. Учитывая привычное напряжение между супругами, искрящее как оголённый провод, подобное перемирие казалось немыслимым.

По лицу Джерарда читалось подозрение: «Неужели…»

Неужели и мать удалось прижать угрозой? Это было достаточно подозрительно, чтобы допустить такую мысль, но вот Рейчел, похоже, витала в облаках, думая о чём-то совершенно другом.

— Вы двое сегодня так хорошо ладите.

Наивный комментарий, будто появление Сергея Платонова чудесным образом склеило разбитую чашку их отношений. Именно эта наивность и заставляла тревожиться за неё.

Но скоро Рейчел узнает правду. Как только ужин закончится и начнётся настоящий разговор, маски будут сорваны. Джерард, с трудом подавляя нетерпение, механически отправлял еду в рот, желая поскорее узнать: согласились ли родители на сотрудничество и в чём, собственно, заключается план. Вкус еды, наверное, казался ему картонным из-за сжигающего изнутри любопытства.

Покончив с ужином и дождавшись, пока прислуга покинет дом, всей компанией перебрались в кабинет.

Пока шли по коридорам, Джуди явно не могла сосредоточиться. Казалось, её разум запутался в липкой паутине сложных мыслей.

«Он опасен». Это читалось в каждом её движении, в напряжённой спине. Она чувствовала угрозу ещё во время разговора. Сергей Платонов — безусловно, опасный человек.

Но…

«Лучше держать такого зверя на своей стороне, чем сделать его врагом».

Видимо, это и стало одной из причин её согласия. В конце концов, польза перевешивала риск. К тому же, цель — сделать Джерарда наследником — совпадала с её собственными амбициями. Это должно было успокаивать… Но тот факт, что альянс был скреплён чем-то, граничащим с шантажом, оставлял в её сердце тревожный, горький осадок.

Погружённые в эти мысли, вошли в кабинет, где пахло старой бумагой и кожей.

Настало время раскрыть карты.

— План таков: обеспечить голоса побочных родственников и управляющего трастом."

Стратегия заключалась в том, чтобы заручиться поддержкой всех, кроме дядей.

Стоило это озвучить, как Джуди нахмурилась, и на её лбу пролегла глубокая складка.

— Кажется, ты не понимаешь, как распределяются права голоса в семейном совете.

Она принялась объяснять то, что и так было известно: голоса в совете не равны. У каждого свой вес.

Старший сын, Руперт — тридцать процентов. Второй сын, Десмонд — тридцать процентов. Побочная родня и управляющий трастом — по двадцать.

— Если выдвинуть предложение назначить Джерарда постоянным генеральным директором, Руперт и Десмонд определённо будут против. Это значит, что шестьдесят процентов голосов будет «против». Решение никогда не пройдёт.

Ни один из дядей — особенно младший, Десмонд — никогда не примет Джерарда в качестве преемника. А Руперт не позволит племяннику стать независимым и выскользнуть из-под контроля. Пока оба они против, план обречён.

Джуди выложила факты на стол, ожидая растерянности, но встретила лишь ледяное спокойствие.

— Значит, просто найдём способ протащить решение.

— Как?..

— Нужно всего лишь «убедить» одного из дядей.

Как только слово «убедить» сорвалось с губ, лицо Джуди окаменело. Она только что на собственной шкуре испытала, что скрывается за этим термином.

— Беспокоиться не о чем. Убеждать получается весьма неплохо.

По сути, это была декларация о намерениях шантажировать её братьев. И если это случится… Простая семейная вражда может перерасти в необратимую войну на уничтожение.

«Этого нельзя допустить». Читался в её глазах панический страх перед такой безрассудной идеей.

Но не успела она открыть рот, чтобы возразить, как пришлось перебить её, переводя разговор в нужное русло.

— Важнее другое. Насущная проблема сейчас — как переманить на нашу сторону дальнюю родню… и для этого, Джуди, понадобится ваша проницательность.

Пока говорил, долго и обстоятельно излагая детали, вдруг перевёл взгляд на Джуди и произнёс это вслух.

— Нуждаюсь в ней?..

Казалось, это короткое словосочетание вонзилось в её сердце странно глубоко, задев самые чувствительные струны.

Ведь, судя по всему, слышать подобное обращение напрямую ей доводилось крайне редко.

Зная её историю, нетрудно было догадаться: рождённая от наложницы, Джуди никогда не считалась в семье кем-то по-настоящему необходимым. Скорее, наоборот — была помехой, неудобным фактором. Сводные братья и сёстры вечно тряслись над тем, как бы она не прибрала к рукам права на управление, и даже не трудились скрывать своё презрение.

— Ладно ещё женитьба, но зачем ей было рожать ребёнка…

Подобные фразы, должно быть, часто долетали до её детских ушей, когда она только училась говорить. Заставляли чувствовать себя лишней, ошибкой, которой не стоило появляться на свет.

Она жила с этим липким ощущением всю жизнь — пока замужество не перевернуло страницу.

Муж, Рэймонд, нуждался в ней. Пусть он не кричал об этом на каждом углу, но это читалось в каждом его взгляде, в каждом жесте. И Джуди отдала всё, без остатка, чтобы поддержать супруга, используя мощь и влияние своей семьи, чтобы вознести его на вершину.

То странное, пьянящее чувство свершения, испытанное тогда… Впервые в жизни она ощущала себя по-настоящему счастливой, по-настоящему живой.

Но стоило мужу добиться успеха, как всё снова переменилось, словно карточный домик рассыпался от ветра. Он перестал в ней нуждаться.

Возможно, именно поэтому она так отчаянно цеплялась за сына, Джерарда. Отдавала всё ради его поддержки… Но порой казалось, что даже Джерард в глубине души тяготится этой помощью, неохотно принимая материнскую заботу.

И вот теперь…

Сергей Платонов сидит напротив и говорит, что нуждается в ней. Не в её происхождении, не в титуле — а в её проницательности. Иными словами, нужны именно её способности…

Странная, давно забытая эмоция, должно быть, всколыхнулась внутри, но по лицу было видно: Джуди усилием воли давит этот порыв.

«Просто дешёвая лесть».

Наверняка расценила это как поверхностный трюк, чтобы завоевать расположение. Она не настолько глупа, чтобы купиться на красивые слова.

Но…

Согласие на сотрудничество уже дано, и обещание придётся сдержать. Она выпрямилась, голос зазвучал по-деловому сухо, но с нотками скрытой гордости.

— Среди побочных родственников есть двое, чьи голоса звучат громче всех — Гарольд и Патрисия… Если удастся убедить этих двоих, можно считать, что остальные тоже у нас в кармане.

Ключевая информация. Золотая жила.

Если перетянуть на свою сторону только этих двоих, поддержка всей фракции побочных ветвей будет обеспечена одним ударом.

— Но убедить их практически невозможно.

— Почему же?

— Они оба всецело на стороне Руперта.

— Разве они не могут сменить лагерь?

Джуди покачала головой, и в шелесте её платья послышалось категоричное отрицание.

— Не станут. То, чего они жаждут по-настоящему — это признание их влияния и положения.

Она прекрасно понимала психологию этой родни. Они тоже не были допущены к реальному управлению. Как и она сама, эти люди купались в деньгах, но задыхались от отсутствия смысла в жизни.

— Но Руперт всегда таскает их с собой на официальные мероприятия. Позволяет выступать в роли представителей семьи маркизов. Он даёт им именно то, чего они так жаждут — с какой стати им его предавать?

Выслушав этот блестящий анализ, не удалось сдержать искреннего, удивлённого кивка.

— Как и ожидалось… Ваша проницательность — это нечто особенное, Джуди. Честно говоря, впечатлён.

Ещё один непривычный комплимент. Лицо Джуди снова окаменело, словно она надела маску безразличия.

— Подобная лесть на меня не подействует.

Она отрезала это жёстко, но пришлось лишь смущённо улыбнуться, не отступая.

— Это вовсе не лесть. Большинство людей, глядя на этих родственников, увидели бы лишь банальную амбицию, жадность. Но вы сфокусировались на их нехватке, на пустоте внутри, а не на желании хапнуть побольше. Это заставило задуматься… может, людьми действительно движет не столько желание, сколько то, чего им отчаянно недостаёт. Вы увидели это кристально ясно… Пришлось узнать кое-что новое для себя.

Джуди не была наивной — понимала, что это часть игры, стратегия по её вербовке. Но, положа руку на сердце, звучало это совсем не дурно.

И дальше разговор пошёл по накатанной колее.

— Как хорошо, что довелось спросить совета у Джуди. Если бы действовали только мы с Джерардом…

Похвала лилась непрерывным потоком, мягко обволакивая её сознание. Без неё план был бы обречён на провал. Она указывала на слепые зоны, которые мы упустили.

Конечно, это была лесть. Но то, как детально описывалась польза её инсайтов, как подчёркивалась их уникальность в сравнении с мнением других…

Это не ощущалось как пустой звон. Напротив, возникало странное, почти забытое чувство… наполненности.

— Что думаете, Джуди?

— Да?

Приходилось время от времени делать паузы, специально спрашивая её мнение. Словно всё, абсолютно всё зависело от её вердикта.

И как-то незаметно… это начало вызывать привыкание. Возможно, тот самый сладкий вкус нужности. Сама того не замечая, Джуди начала раскрывать карты куда охотнее, чем планировала. Она явно не собиралась делиться таким объёмом информации.

Затем, когда встреча близилась к концу, в тишине кабинета прозвучало неожиданное предложение.

— Тогда пусть Рэймонд присоединится к завтрашней охоте на лис.

— Что?

Она ведь только что ясно дала понять: её родня, семья матери, не жалует Рэймонда, смотрит на него косо. А теперь предлагается вытащить его на охоту, в самое пекло…

В её глазах читалось смятение, но пришлось лишь спокойно продолжить, не убирая с лица лёгкой улыбки.

— Так будет проще их «убедить».

Глава 6

Предрассветная тишина будто дрожала в воздухе, когда мелькнул первый бледный отблеск солнца. Под кожей — лёгкая вибрация холода, в комнате стоял терпкий запах свежевыстиранной ткани. Потянуло тёплым светом лампы, когда пришлось натянуть на себя костюм для верховой езды. Перед зеркалом — сплошное раздражение: полы пиджака кривят, рукава стянуты, будто кто-то жадничал сантиметры, талия висит мешком, а сапоги упираются под колени так, что кожу будто режут.

«Эх… стоило заранее заказать настоящий костюм», — стукнуло в голову при очередной попытке поправить галстук-стойку, который никак не хотел ложиться ровно. Ткань шуршала под пальцами, словно насмехаясь.

Спустившись на первый этаж, пришлось задержать шаг. Рейчел стояла у окна, залитая мягким золотистым светом, словно родилась из него. Её тёмно-синий костюм сидел безупречно — плотная ткань повторяла линии тела так естественно, что казалось: воздух вокруг неё сам разглаживает складки. Пахло лёгкими духами — травяными, с каплей цитруса, едва уловимыми, но отчётливыми.

— Выглядишь отлично, — сказала она с тихой улыбкой.

Пришлось ответить:

— Ты тоже, Рейчел.

И это был не дежурный комплимент — её образ действительно отдавал простым, почти неуловимым благородством, которое невозможно сыграть.

Не успел улечься этот тихий момент, как послышался топот быстрых шагов — и в комнату ввалился Джерард. На нём сиял ярко-алый, почти кричащий охотничий жакет. Глазам немного резануло, даже воздух будто вспыхнул.

— Чересчур броско, — вырвалось, пожалуй, максимально вежливо из всех возможных формулировок.

Джерард закатил глаза и тут же начал оправдываться:

— Традиция! Ветераны обязаны носить этот «розовый» жакет. Мы его так называем, символ, понимаешь.

— Да, чудесный символ, — прозвучало ледянее льда, и Джерард прекрасно это понял.

Он оглядел мой костюм так, словно в уме ставил галочки напротив каждого недостатка. Уже приготовился было съязвить, но вдруг изменил тон:

— Надо же… выглядишь, надо признать, неплохо.

— Что значит — «надо признать»? — отозвалось внутри, как глухой удар.

Джерард пожал плечами:

— Ну, не производишь впечатления человека, который обожает спорт.

Он кивнул на мою экипировку. Приходилось признать — пот и мускулы никогда не были моей страстью. Но пришлось невозмутимо бросить:

— Говорил же: успел научиться верховой езде. Не так уж мало.

Память коротко кольнула запахом летней пыли, хрустом сухой земли под копытами, ощущением ветра, бьющего в лицо. Пять лет в прошлой жизни прошли в седле — не ради спорта, а ради ощущения свободы. Тогда деньги текли рекой, и стало ясно: настоящий высший свет не играет в гольф. Настоящие состоятельные предпочитали яхты и лошадей — спорт, где шорох бюджета звучит совсем по-другому.

Рядом Джерард нахмурился ещё сильнее.

— Уверен, что справишься? Пара заездов в клубе — совсем не то же самое. На охоте — природа, ухабы, овраги. Это куда серьёзнее.

— Всё будет в порядке, — пришлось произнести спокойно, хотя внутри уже закипал адреналин.

Джерард лишь покачал головой:

— Не относись к этому так легко. Даже если учился — вряд ли успел освоить всё по-настоящему.

Забота его была понятной, почти трогательной. Если смотреть лишь на эту жизнь — сложно было бы поверить, что приходилось когда-то мчаться по полям так, что ветер рвал дыхание, а мир сжимался до ритма копыт и горячего запаха лошадиной шкуры.

Теплый утренний воздух ещё хранил следы ночной прохлады, когда пришлось выбирать между объяснениями и движением вперёд. Тратить время на успокоение Джерарда смысла не было — в горле уже стоял сухой привкус спешки.

— В машине поговорим. Поехали, — пришлось бросить, ощущая, как в голосе звенит нетерпение, будто тонкая струна.

* * *

Особняк Руперта вырос перед глазами внезапно и величественно, словно вырубленный из старинной легенды. Белый камень стен мягко светился в рассветном свете; от него пахло холодом и долгими веками. Вокруг тянулись аккуратно подстриженные сады, где аромат влажной травы смешивался с кисловатым запахом земли. За садами — широкие поля, уходящие в дымку, и лес, стоящий тёмной стеной, как нарисованный декорацией.

Машина замерла у парадного входа, и тишину нарушил лёгкий шорох шагов — лакей появился почти бесшумно, открыл дверь, а следом возник дворецкий, сдержанно поклонившийся.

— Мастер Джерард, добро пожаловать. А мисс Джуди…?

— Она подъедет ровно к назначенному времени. Мы приехали раньше — гость хотел всё осмотреть заранее.

— Понимаю. Разрешите проводить.

Его жест был плавным, отточенным — как будто обучали его не менее двух поколений английских камердинеров. Мы двинулись через лужайку, где влажные листья липли к подошвам, оставляя приятную прохладу.

Несмотря на ранний час, сад уже был усыпан людьми. Между мраморных фигур эпохи Ренессанса мелькали охотничьи костюмы, звучал гул приглушённых разговоров. Но стоило переступить границу сада — и воздух будто затвердел.

Все взгляды обрушились разом.

Давненько не приходилось ощущать такой концентрированной чужой внимательности. Недавняя медийная шумиха привычку к взглядам уже сформировала, но здесь — всё было не так. Здесь смотрели не с интересом, не с любопытством.

Здесь смотрели с неприязнью.

«Чужак», — словно шепнула сама атмосфера.

Даже без слов было ясно, что среди них места нет. Охотники, подобные Джерарду, щеголяли алыми жакетами — вид ветеранов, уверенных, укоренённых. А на мне был скромный чёрный костюм с витрины магазина — и он бросался в глаза, как грязное пятно на белой скатерти.

— Пойдём сначала сюда… — Джерард попытался подвести к своим родственникам, но стоило им заметить нас, лица у них резко изменились. Взгляды потускнели, губы поджались, и каждый из них внезапно вспомнил о неотложных делах, мгновенно растворяясь среди толпы.

Как по сигналу.

Предупреждение Джуди зазвучало в памяти слишком отчётливо:

— Ты уже изгой. На тебя повесили ярлык — кто-то дурно влияет на Джерарда. Во время охоты никто не заговорит с тобой. Никто не захочет показаться дружелюбным рядом с тобой при моих братьях.

И ведь правда — подготовиться удалось, но вот такой демонстративности ожидать сложно. Каждый родственник, едва завидев нас, отступал, словно переносил чуму.

Даже преследовать бессмысленно: догнали бы — получили бы дежурные фразы и пустые улыбки.

И среди всех этих отступающих фигур мелькали лица, на которых играла тонкая, довольная ухмылка.

Некоторые явно наслаждались нашим положением.

Картина была неприятная, липкая, как холодный туман.

Тут Рейчел легко, почти солнечно, сказала:

— Может, сначала посмотрим на гончих?

Предложение прозвучало как спасение — естественный повод уйти подальше от ядовитых взглядов.

Усадьба распахнулась сбоку, и на отдельной площадке у тренера собралась стая из двух десятков длинноногих псов. Запах сырой шерсти, тёплого дыхания и влажной земли щекотно ударил в нос. Собачий лай звенел сдержанно, будто натянутые струны натренированных животных.

— Все они — фоксхаунды, специально выводились для охоты на лис. Привезены прямо из Англии… — Джерард с азартом принялся объяснять.

Рейчел уже присела, грациозно проведя ладонью по гладким бокам пары собак, и те ответили мягким фырканьем. Подняла глаза, лучисто улыбнулась:

— Шон, попробуй тоже. Они отлично дрессированы, не кусаются.

Будто поняв её, несколько псов подошли ко мне, виляя хвостами — шерсть их слегка пахла сеном и тёплой кожей.

Пришлось мягко отступить, подняв ладонь:

— Нет, всё в порядке.

— Ты… собак не любишь? — удивление на лице Рейчел выглядело искренним, чистым, как утренний воздух.

Тон Рейчел звучал так, будто сама мысль о нелюбви к собакам казалась ей чем-то нелепым.

— Это вовсе не неприязнь. Просто нет удовольствия трогать их руками.

Пальцы сами сжались, будто вспомнили липкость собачей шерсти, в которой смешаны запах земли, слюны и солнца. Трудно понять, зачем стремиться касаться существ, что толком и не моются. Даже люди, что каждый день стоят под душем, порой вызывают неловкость при прикосновении… а уж животные…

И тут со стороны раздался чужой голос:

— Джерард.

Голова сама повернулась, и шаги уверенно приближающегося мужчины будто пробежали по гравию прямо под подошвами. Ровесник Джерарда, широким шагом, с угрозой нетерпения в каждом движении. Первый, кто вообще заговорил с нами с момента прибытия.

— Шон, поприветствуй. Это мой кузен, Брэдли. А этого ведь знаешь? Сергей Платонов из Pareto Innovation…

— Конечно знаю.

Кузен и правда мало походил и на Рейчел, и на Джерарда. Лицо словно застыло на середине формовки, в нём не было законченности — только смутные черты, будто художник бросил работу, успев наметить лишь базовые линии. Впрочем, большинство родни выглядели именно так. Красота Джерарда и Рейчел, похоже, пришла к ним от отца, Рэймонда.

Пока эти мысли медленно перекатывались, недосформированный кузен уже вытянул губы в кривоватой улыбке.

— Похоже, это твоя первая охота.

Слова прозвучали так, будто под ними спрятана тонкая издёвка. Отдавалось в голосе неприятное поскрипывание, словно нож слегка чиркнул по стеклу.

— Вижу, собак ты побаиваешься.

Прозрачный намёк: трус.

Он выпрямился, будто собирался читать лекцию:

— Если новичок, стоит быть внимательным. В охоте строгие порядки.Иерархия. Протоколы. Гончими распоряжаются егеря, приказывать им самостоятельно нельзя. То же касается людей — ведущий мастер принимает решения, и вмешиваться нельзя.

Правила он перечислял с таким усердием, словно вбивал колышки в землю один за другим. В каждом слышался скрытый подтекст: знай своё место.

— Есть ещё один принцип: сначала идут гончие. Здесь собаки важнее охотников. Держись подальше, не перекрывай им путь. Если ослушаешься мастера и попробуешь рвануть вперёд… можешь серьёзно пострадать.

Не высовываться. Не мешать. Помнить своё место.

И только после этого он вклинил резкий взгляд в сторону Джерарда:

— И ты, будь осторожнее. Слишком уж самостоятельно ведёшь себя последнее время. На охоте такое неприемлемо.

Это уже был укол по поводу недавнего требования Джерарда получить должность временного генерального, опираясь на алгоритм Сергея Платонова. Кузен обвинил его в нарушении семейного кодекса.

Удивительно, но Джерард даже не смог толком ответить. Только вымученная улыбка, быстрый выдох сквозь зубы и лёгкое покачивание головой.

— Газлайтинг всё ещё давит…? — мелькнуло ощущение, будто воздух рядом с ним стал плотнее.

Когда кузен наконец ушёл, Рейчел тихо заметила:

— Прости. Он просто… ну ты понял.

— Рейчел, тебе извиняться не нужно. Всё нормально. Это было ожидаемо.

Слова Джуди всплыли сами собой.

— Поэтому она и сказала, что убедить боковые ветви невозможно…

Для убеждения нужно хотя бы начать разговор. А они ведь даже не желали быть замеченными рядом. Да что там — взгляд в нашу сторону считался для них уже рискованным шагом.

Но беспокойства не возникло. Предупреждение Джуди заранее подготовило запасной путь.

Взгляд упал на часы на запястье — маленький металл, похожий на кусочек холодного искусства. Стрелки уже подползли к шести утра. Время общего сбора. Совсем скоро появятся Джуди и Рэймонд.

И тогда всё перевернётся. Те самые люди, что сейчас разбегаются, боясь пересечься взглядом, будут выискивать возможность произнести хоть слово.

* * *

Тем временем в просторных стенах поместья.

Старший сын маркизского дома, Руперт, стоял у широкого окна, глядя в сад. Тишина вокруг была вязкой, как плотный бархат.

В этот момент вошёл дворецкий и склонил голову:

— Джерард прибыл. С ним Сергей Платонов… Джуди с ними нет.

На лбу Руперта проступила едва заметная складка, будто тонкая тень дрогнула на каменной поверхности. Лёгкое движение рукой — и дворецкий бесшумно растворился за дверью. В кабинете вновь потянуло сухим теплом от камина, запахом старой кожи и дорогого табака.

По обе стороны от Руперта стояли Гарольд и Патриция. Двоюродная ветвь, приближённая к старшему сыну маркизского дома настолько тесно, насколько позволяла родня второго ряда.

— Значит, Джуди не приехала… Похоже, контроль ускользает у неё из рук.

Последнее время Джуди раздражала Руперта до холодного дрожания в пальцах. Джерард, поддавшись влиянию Сергея Платонова и его алгоритма «Чёрный лебедь», начал проявлять самостоятельность, а мать даже не попыталась остановить сына.

— Джерард молод, легко поддаётся чужому влиянию… — проскользнула сухая мысль у Гарольда, но произнёс он совсем другое, с насмешкой:

— У неё кровь жидковата — таланта в этой сфере нет.

В его голосе сквозила привычная издёвка. Факт того, что мать Джуди происходила из среднего класса, оставался удобным поводом для сплетен и колкостей среди боковых родственников.

— С такими корнями другого и ждать не приходится, — добавил он, словно ставил окончательную печать.

Патриция же смотрела на ситуацию иначе. Её взгляд на мгновение стал глубже, словно в памяти ожил образ девочки с прямым умным взглядом.

— Нет. Джуди с детства была сообразительной. Возможно… она просто делает вид, что ничего не может.

— Притворяется? — Гарольд поёрзал, будто под ним внезапно оказался камешек.

— Притворяется, что теряет контроль. Чтобы Джерард выглядел самостоятельным наследником, — в голосе Патриции появилась сухая уверенность.

Намёк был прозрачен, как лёд в морозное утро: Джуди может намеренно усиливать позиции сына, создавая параллельный центр влияния.

— Ты переоцениваешь её, — фыркнул Гарольд, но Руперт вмешался, как лезвие, прервав лишние слова.

— Неважно. В любом случае — время отрезать её.

Будь Джуди неумелой или хитрой интриганкой — это ровным счётом ничего не меняло. Для Руперта она перестала быть полезной.

— Отныне осторожнее при ней. Ничего лишнего.

Под этим подразумевалось чёткое решение: доступ Джуди к внутренним делам будет перекрыт.

Патриция удовлетворённо выдохнула, будто услышала давно ожидаемую мелодию.

— Как тебе Джозеф?

Её племянник, протеже, вариант наследника, которого она уже давно вынашивала мысленно.

— Парень хорош. Но… ситуация сама знаешь какая.

Продвинуть родственника боковой ветви в преемники было задачей, требующей одобрения совета. А уж совладать с этим узлом — как пытаться развязать мокрую верёвку в холоде.

— Десмонд будет против. Даже собрав все голоса боковых линий, придётся ещё убеждать управляющего трастом… — в голосе Руперта зазвенела стальная раздражённость.

Управляющий трастом заботился о сохранности капитала семьи и ставил на первое место компетентность будущего лидера. А у Джозефа ни образование, ни карьера не выглядели убедительно.

— Если бы только Джерард вел себя как положено…

Глухой вздох сорвался из груди Руперта, будто воздух вырвал из него кусочек сил.

В этот момент дверь кабинета мягко открылась, пропуская внутрь дворецкого.

— Госпожа Джуди прибыла. Но… — он запнулся, словно не знал, насколько позволено продолжать. — С ней Рэймонд.

— Рэймонд?

В голосе Руперта возникла острая нота удивления.

Муж Джуди. Точнее — почти бывший муж.

В разгар развода, фактически уже вышедший из семьи, он давно перестал появляться на официальных мероприятиях. И вот теперь — внезапно на охоте.

Зачем?

— Что происходит…? — эта мысль прошла по воздуху, словно холодный шёпот.

Руперт на мгновение замолчал. А затем что-то в его лице незаметно изменилось. Брови расслабились, взгляд стал хищным, словно тонкий запах крови вдруг донёсся откуда-то из глубины дома.

На губах появилась холодная улыбка.

— Так вот… значит, к чему всё это.

Пальцы Руперта размеренно постукивали по столешнице — «тук… тук…» — сухой, как щелчок костяшки по лакированному дереву, звук наполнял кабинет, будто отбивая ритм появившейся в его голове мысли. В воздухе стоял лёгкий запах чернил и старой бумаги, от камина тянуло теплом, лениво шевелившим воздух у пола.

Уголки его рта плавно приподнялись. Спокойная, почти довольная улыбка — не та холодная маска, что была минутой раньше. Выглядело так, будто сложная головоломка наконец щёлкнула и встала на своё место.

— У Джерарда ещё есть потенциал.

До этого момента Руперт видел в наследнике лишь удобную марионетку: тихую, безвластную, послушную. Но в последнее время утихомирить его становилось невозможно — Сергей Платонов со своим алгоритмом «Чёрный лебедь» буквально вырвал юношу из-под контроля. Ещё миг назад Руперт готов был отодвинуть Джерарда от наследования, отрезать, словно слабую ветвь.

Но в голове Руперта произошёл щелчок.

— Путался не тот, кто должен был.

Сначала казалось, что всему виной беспомощность Джуди. Но оказалось — нет. Помеха была другой. Гораздо неприятнее.

Рэймонд.

— Этот тип перехватил рычаги, выбив их у Джуди из рук. Значит, нужно всего лишь взять эти рычаги обратно.

Голос у Руперта стал твёрдым, тяжёлым, уверенным — голос человека, который считает задачу решённой.

Но Гарольд с Патрицией переглянулись без особого оптимизма. Оба знали: стоит Руперту почувствовать уверенность, как ситуация почти наверняка усложнится.

— Но ведь распускать руки по поводу Джуди всё равно нельзя… — осторожно начал Гарольд, словно пробуя глубину воды носком ботинка.

Руперт лишь коротко качнул головой.

— Отец с положением в обществе и мать, всю жизнь сидевшая дома… Как думаешь, кого сын станет слушать? Мальчики тянутся к отцам.

Уверенность его уже ничем не поколебать.

Патриция вмешалась, наклонив голову так, будто прислушивалась к невидимой трещине.

— А если другое? Если Джуди с Рэймондом… работают вместе ради Джерарда?

Слова её прозвучали тихо, но отчётливо, будто капля упала в абсолютно неподвижную воду.

Руперт расхохотался. Смех резкий, короткий, как хруст ломаемой ветки.

— Эти двое? Вместе?

Патриция не решилась возразить: слишком хорошо все знали, насколько ледяная пропасть лежит между Джуди и Рэймондом.

— Да что ты… Скорее уж он вмешался, чтобы ей навредить.

Решение у Руперта созрело окончательно. Никаких сомнений. Никаких пауз.

Все можно проверить прямо сейчас.

Дворецкому велели привести Джуди. Она вошла, бледная, с застывшей улыбкой, и сразу подтвердила его догадки:

— Да… Это правда. Рэймонд сказал Джерарду, что тому пора «идти своим путём», и сам содействовал его работе с Сергеем Платоновым.

— Почему молчала? — голос Руперта стал плотным, будто влажная шерсть.

— Пыталась разобраться… сама. Прости.

В комнате повисла тишина. Было слышно, как потрескивает смола в камине. Руперт посмотрел на неё, словно оценивая прочность старой мебели.

— Больше так не делай. Брать на себя то, что не под силу, — путь только к большим неприятностям.

При словах «не под силу» Джуди заметно дрогнула, будто кто-то ударил по больному месту. Но Руперт этого уже не видел — мысленно он двигался дальше.

Новая схема выстраивалась у него в голове.

— Значит, нужно вернуть Джерарда… забрать его у Рэймонда. А ключ — Сергей Платонов.

Взгляд Руперта сузился. Прямой, острый, как лезвие.

Ведь сила Джерарда держалась лишь на одном — на оружии, которое дал ему Сергей. Алгоритм, способный влиять на голосования, переворачивать собрания, ломать баланс.

— Достаточно лишить его этого оружия — и парень вернётся в руки.

Вывод был прост как удар хлыста.

Нужно выбить Платонова из-под Джерарда. Отделить их. Сломать их союз.

Руперт повернулся к Гарольду и Патриции.

— Он управляющий хедж-фондом. Таких людей держат сделки. Значит, была договорённость с Рэймондом. Узнайте, какая именно. Подойдите, поговорите, выясните.

* * *

Когда Джуди и Рэймонд прибыли на место охоты, их тут же развели по разным сторонам. Джуди отправили с дворецким куда-то в глубину дома, подальше от остальных.

— Руперт уже начал игру… — мысль вспыхнула сама собой, будто холодный ветер шмыгнул под воротник.

* * *

Живой ветер гонял по охотничьим угодьям запах сырой земли и выветренной травы, когда нужные приготовления уже были завершены. Джуди получила своё поручение заранее — лёгкий шорох её шагов ещё звучал в ушах, будто напоминание, что теперь у нас появился человек, способный передавать задумки Руперта почти мгновенно. Этого вполне хватало.

Пока она выполняла свою роль, приходилось заниматься своими делами. На дальнем краю площадки раздалось хрипловатое фырканье лошади, и вместе с этим в поле зрения появился Реймон. Шаги сами повернулись к нему, и взгляд упал на его фигуру.

— Прибыл, — выдохнула она вполголоса, впитывая запах конского пота и холодного металла от его стремян.

Сегодня ему полагалось изобразить близость… ту самую тёплую, почти семейную манеру, которой старик Киссинджер встречал бы обожаемого внука. Но стоило взглянуть на лицо Реймона — и всё стало ясно. Улыбка на нём сидела так же неестественно, как гладко выглаженный костюм на человеке, который годами носил только форму.

Слышно было, как у него перехватило дыхание; потом прозвучал вымученный смешок, сухой, будто кто-то провёл ногтем по пустой бутылке.

— Ха-ха… ну ты! Тебе этот костюм для верховой езды прямо невероятно идёт, — произнёс он, растянув губы слишком широко, чтобы казаться искренним.

Тяжёлая ладонь хлопнула по плечу — движение неловкое, угловатое, с отдачей, будто по спине шлёпнуло сырое полотнище. Аккуратнее сыграть он не мог.

Возможно, чрезмерные ожидания были ошибкой. Ведь откуда взяться у Реймона той мягкой, ласковой уверенности, что обычно исходила от дедушки Киссинджера? Да и относился он ко мне… не то чтобы тепло. Просто совпали интересы. Это всё.

И всё же он старался. По-своему, но честно.

— Как насчёт того, чтобы стать напарником у Джерарда? — продолжил он, словно боясь оставить паузу без слов.

— Напарником? — пальцы невольно сжали перчатку, чувствуя под кожей тонкие нити шва.

— Так у нас принято. Даже если человек умеет ездить, местность может быть незнакомой. Поэтому каждому гостю дают «бадди». Ты с Джерардом отлично ладите, да?

— Да, вполне слаженно работаем.

— Вот видишь! Говорил же! — Реймон расплылся в самодовольной гримасе, словно именно он свёл нас вместе.

Конечно, каждое слово заранее было вложено ему в рот.

Это давало свободу для манёвра — и именно она сегодня требовалась больше всего.

Предстояло переубедить Гарольда и Патрицию — опору побочной ветви рода. Задача, мягко говоря, непростая. Их лояльность к Руперту была глухой и неподвижной, как стена из векового камня.

— Они преданны до фанатизма. Ни за что не сделают шаг против Руперта. А Руперт видит в тебе опасность, человека, который околдовал простодушного Джерарда… — всплывали в памяти слова.

Такие люди никогда добровольно не вступят в разговор с тем, кого считают угрозой.

Пришлось перевернуть доску иначе. Движение было простым и почти элегантным:

— Добавить в игру Реймона.

Если сделать его мозгом всей операции… рождается новая картина. Настоящая угроза — Реймон. А Сергей Платонов — лишь пешка, которой тот ловко пользуется.

При таком раскладе следующий шаг Руперта можно предугадать безошибочно.

— Решит испытать… или переманить, — тихо шевельнулись губы.

Он либо пришлёт своих верных, чтобы проверить почву, либо попробует заключить сделку.

И получается, стоило просто оставить пространство пустым — и они сами подошли бы первыми.

Поэтому Реймону и досталась роль «мозгов». Так было нужно. Так доска становилась шире, а ходы — яснее.

Сквозняк тянул по конюшне терпкий запах сена и влажной древесины, когда голос Реймона в очередной раз прозвучал надсадно бодро:

— Всегда был уверен в твоих способностях!

Получилось у него криво, натянуто, словно чужой репликой давился. Приходилось шёпотом подсказывать, как смягчить взгляд, как вложить в слова тепло, сделать похвалу хоть немного похожей на настоящую… но всё впустую. Похоже, сам процесс произнесения комплимента для него был чем-то сродни мучению.

В конце концов пришлось оставить затею — пусть фальшь остаётся фальшью.

В этом, собственно, и был смысл. И чем неловче Реймон изображал близость, тем убедительнее картинка смотрелась в глазах Руперта: будто Сергей Платонов — человек мягкий, управляемый, легко поддающийся влиянию.

«Сработает ли?..»

Неожиданно — да.

Через какое-то время у ног раздался хруст гравия, и появился мужчина с проседью в висках, с тонким ароматом дорогого мыла и свежей утренней росы на камзоле.

— Вы, должно быть, Сергей Платонов? — произнёс он учтиво. — Гароль. Сегодня веду охоту как мастер фоксхаундов.

Имя хорошо знакомое: Джуди предупреждала, что именно его надо попытаться склонить на нашу сторону.

— Слышал, немного раньше приходилось сидеть в седле. Когда в последний раз держались за повод?

— Давненько… — прозвучало, а под пальцами, спрятанными в перчатках, будто заныло забытое ощущение кожаных ремней.

— Тогда сегодняшняя скачка может показаться тяжеловатой. Лучше бы подобрать спокойную лошадку… но тут важно и взаимное чувство. Если есть минутка, можно пройтись вместе и выбрать подходящую?

Вопрос был прозрачен: Гарольд хотел увести подальше от людских ушей, намекая на разговор, которого в присутствии посторонних не бывает.

Но что странно…

Реймон молчал как камень.

Ни нахмурился, ни сделал попытки проявить осторожность, будто напрочь забыл, что по плану Сергей — его пешка, важный элемент расклада. Такой человек не отдаёт ценную фигуру первому встречному. Должна была быть хоть тень беспокойства, хотя бы формальный протест. Но он лишь еле заметно кивнул.

Абсурд.

Чтобы и звук хлопка получился, нужны две ладони — а тут будто никто не собирался подыгрывать.

— Можно? — пришлось спросить у Реймона, как школьник, просящий разрешения пойти гулять.

И только тогда до него дошло, что пора бы вступить в роль. Он встрепенулся и, совершенно запоздало, вмешался:

— А разве так уж необходимо забирать Сергея? Лошадей мы и так выбираем по очереди…

Опоздал он секунд на двадцать, если не на тридцать. Почти провал.

И всё же, к удивлению, ситуация повернулась удачно.

— Я предложил лишь потому, что слышал: он приятель Джерарда, — ответил Гарольд уже холоднее.

— Не думаю, что нужны какие-то особые почести. Вряд ли уж вы так благоволите к Джерарду, — отрезал Реймон.

Голоса их столкнулись, как два клинка — тонко звякнули. Гарольд при этом ощутимо напрягся, будто выпрямил плечи. В воздухе повисла натянутая тишина, пахнущая конским потом и холодным дыханием животных.

Напряжение оказалось даже на руку.

Пришлось вмешаться, изображая неловкость, будто не понималось, что из-за меня спор разгорается:

— Не стоит спорить, правда. Мы позже вместе посмотрим лошадей.

Слова прозвучали мягко, почти извиняюще, и предложение Гарольда пришлось отклонить.

Причин было две.

Первая — важнейшая: нужно было укрепить образ, будто вся игра строится под руководством Реймона, а Сергей Платонов — лишь та фигура, за которую тот держится побелевшими пальцами.

От будущей лисьей охоты пахло сырой землёй, прогретыми солнцем седлами и лёгкой нервозностью людей, которые пытались скрыть своё волнение за степенными жестами. Мне вовсе не улыбалось вести серьёзный разговор наспех, под цокот копыт и ржание лошадей — слишком уж суетливо. Время ещё будет, думал я. Возможность никуда не денется.

Но чтобы уж точно оставить за собой открытые двери, я мягко намекнул Гарольду:

— Благодарю за участие. Позже хотелось бы поговорить подробнее.

Гарольд кивнул сухо, будто между делом, но в его взгляде мелькнуло понимание — он уловил мой сигнал.

Потом началось целое представление, обрядовое и растянутое, как положено древней традиции. Сначала выступил Руперт — глава семейства, неторопливо, почти торжественно. Его голос, густой и слегка хрипловатый, расплывался по охотничьему полю, будто дым костра. Он говорил о чём-то возвышенном: о сплочённости, чести, старых порядках. Ветер таскал края его плаща, и от него пахло дублёной кожей и старым деревом.

Гарольд, мастер охоты, продолжил — объяснил правила. Его речь звучала проще, ближе к земле:

— Маршрут уже проложен, запах… проложен тоже.

Настоящих лис тут, конечно, никто давно не гонял. Всё заменили заранее пропитанной лисьим ароматом тряпицей, которую волокли по полям и рощам, чтобы гончие имели след. Я ещё вспомнил разговор с Джерардом за День благодарения — как ляпнул тогда: «Охота — это игра, где ты приходишь в зоопарк с ружьём». Он тогда чуть не взорвался. Теперь понятно почему. Видимо, задел его за живое — традиции эти давно превратились в обряд, в красивую постановку с лошадьми, собаками и обязательным благословением.

— Да ниспошлёт Господь удачи сегодняшнему пути.

Священник окропил гончих святой водой. Те нервно переступали лапами, фыркали; от мокрой шерсти потянуло запахом зверя и влажного камня.

Потом подали «stirrup cup» — крепкий фруктовый напиток, густой, терпкий, будто сок спелой сливы, настоявшийся на солнце. Им, по традиции, желали охотникам удачи и чтобы никто не свернул себе шею на прыжках.

Когда весь обряд наконец скрипуче закрылся, словно крышка сундука, Харольд снова вышел вперёд и стал распределять участников по группам. Три «полёта»: первая группа — самая быстрая, вместе с гончими; вторая — поспокойнее, идёт следом; третья — наблюдатели на возвышенностях.

— Шон… его во второй полёт. Опыт есть, но местность для него новая.

Рейчел, Джерард и Реймонд попали в первый. Я один — во второй. И понятно почему. Гарольду так удобнее завести меня в сторонку, когда представится случай.

Но…

Опять эта нелепая тишина.

Ни Джерард, ни Реймонд даже не попытались возразить. Никакой игры, никакого намёка на сопротивление. Словно — забыли, какую роль должны играть.

Ну почему, ну почему у моего окружения такая жалкая драматическая жилка?..

Я негромко кашлянул — специально, чтобы хоть кто-то из них очнулся. Сработало. Джерард встрепенулся:

— Шон говорил, что сможет брать препятствия. Я его напарник — подстрахую. В первой группе он справится.

Но роль возмущённого товарища у него вышла почти комично: слишком запоздало, слишком слабо. Естественно, Гарольд его протест отмёл одним движением:

— Решение окончательное.

И всё вернулось в колею традиции.

— Интересно, хватит ли такого уровня актёрства… — подумал спокойно, чувствуя, как ветер приносит запах лошадиного пота и влажной травы.

Гарольд тем временем медленно окинул взглядом людей второго полёта и вдруг ткнул пальцем в одного из участников.

Глава 7

Когда Гарольд спросил, кому бы меня поручить, его взгляд скользнул по людям второго отряда, зацепился за стройную фигуру женщины и остановился.

— Если тебе нужен напарник… Патриция, не возражаешь?

Так и оказался под опекой Патриции — одной из ключевых фигур боковой линии семьи, второй опорой Руперта. Той самой, с кем по всем раскладам мне следовало бы поговорить с глазу на глаз. Не знаю уж, удача это или странное стечение обстоятельств, но всё снова сложилось как надо.

— И как нас ещё не раскусили… — подумал с мысленной усмешкой, чувствуя, как по спине пробежал тонкий холодок.

А потом охота началась.

Гулкий, раздёргивающий воздух выстрел рога прокатился по полям:

Пооо-оонг!

Звук словно выдернул всех из застывшего ожидания и бросил в другое время — туда, где рыцари мчались по росе, а охотничьи гончие резали туман своими криками.

Собаки метнулись вперёд, будто кто-то разом спустил десяток струящихся пружин. Их носы были прижаты к земле, лапы выбивали ритм по влажной траве, и воздух наполнился громким, взахлёб:

«Гав! Гав-гав!»

Рыцари первой группы — первая «стая» — переорали собак единым возгласом:

— Талли-хо!

В этот момент рядом со мной появилась Патриция. Она наклонилась ко мне чуть ближе, чем требовала необходимость, и тихо объяснила:

— Талли-хо — это сигнал. Так кричат, когда лиса… ну, «лиса»… замечена. С этого момента начинается настоящая гонка.

Она даже не успела закончить фразу, как гончие, подпрыгнув, перемахнули через низкую изгородь сада. Их гибкие тела перелетели через деревянные жерди так легко, будто это было всего лишь воздушное колечко. За собаками — всадники первой группы, одетые в яркие куртки. Их кони перескочили забор плавно, почти красиво.

— Нам лучше подождать минут десять, чтобы не мешать первому полёту, — сказала Патриция, наблюдая за стремительным исчезновением красно-серой череды.

Мы стояли, слушая удаляющийся стук копыт, когда вдруг за спиной послышалось моё имя:

— Шон.

Я обернулся. Едва различимый в суматохе ржущих коней и топота шагов, голос прозвучал неожиданно мягко. Перед нами стояла Джуди — но не одна.

— Познакомься. Это мой старший брат.

И она представила меня Руперту — старшему сыну семьи, тому самому Руперту, который держал в руках половину власти дома, а вторую половину — контролировал, держа взглядом.

Он протянул мне руку. Ладонь крепкая, сухая, пахнущая табаком и ухоженной кожей перчаток.

— Рад познакомиться с молодым человеком, которого Айкан и Киссинджер так расхваливали, — сказал он с лёгкой, но уверенной улыбкой. Чувствовалось, что он привык к роли человека, которого цитируют и за которым наблюдают.

— Он — наш гость. Проследи, чтобы ему ничто не мешало, — бросил он Патриции так, будто она была частью экипировки, которую можно заменить. И, повернувшись снова ко мне, добавил, не моргнув:

— Если захочешь сменить напарника — просто скажи. Все соберутся к обеду, там и обсудим.

Прямо в присутствии Патриции. Без малейшего стеснения.

А затем он сделал шаг ближе:

— И, кстати. Как только освоишься в седле — присоединяйся к первой группе. Там интереснее.

Это было не предложение. Это было предупреждение. Нет — давление.

И в тот же миг вспомнил вчерашние слова Джуди:

— Руперт обязательно столкнёт Гарольда и Патрицию лбами. Скажет что-нибудь вроде: «Кто первым добудет информацию — тот и молодец».

И вот он — делает ровно это. Прямо сейчас.

Он фактически говорил ей: «Время идёт. Если не успеешь — тебя заменят.»

Я невольно улыбнулся. Ситуация обретала куда больше удобных для меня граней, чем я ожидал.

Через десять минут после ухода первой группы ветер вновь принёс протяжный крик впереди, где-то между деревьями:

— Талли-хо!

С громким выкриком люди из второго отряда — моего отряда — тронулись вперёд. Воздух дрогнул от шороха копыт, запах нагретой солнцем кожи седел смешался с ароматом влажной травы.

Я, поднявшись в седло, почувствовал себя немного неуклюже, будто вернулся в мир, который когда-то знал, но давно покинул. Мышцы чуть напряжены, поясница непривычно тянет. Но стоило коню сделать первый шаг, как тело само вспомнило нужные движения: спина распрямилась, пальцы мягче сомкнулись на поводьях, ноги нашли правильный угол в стременах, а пятки чуть опустились, расслабляя голеностоп.

Лошадь — это никогда не просто средство передвижения. Это живое существо, с его дыханием, теплом, характером. И если поймать общий ритм, если не давить, а договариваться — она сама подскажет, как лучше двигаться.

И этот конь… был удивительно понятлив. Гарольд выбрал хорошего партнёра. Ни капли упрямства, шаг мягкий, аккуратный, будто он чувствовал, что наездник давно не держал поводья, и старался подстроиться.

Но вот прыжки… Перескакивать через препятствия я не был готов. От одной мысли о деревянной изгороди перед носом ладони вспотели.

Патриция, ехавшая рядом, заметила мою напряжённость и улыбнулась так спокойно, что даже ветер будто смягчился.

— Мы не будем перепрыгивать заборы. Объедем. Будем держать след первой группы со стороны.

Наш отряд не ринулся за собаками напрямик, а свернул к соседним воротам. Мы ехали размеренно, по усыпанной отпечатками копыт дороге. Лошадям не приходилось рваться вперёд — больше походило на прогулку. Копыта мерно постукивали, будто отбивая сонный ритм.

— Как ощущения? Привыкаешь? — спросила Патриция.

В голосе у неё была забота, но слишком уж правильная, выверенная.

Слишком гладкая забота.

«Она налаживает контакт…» — пронеслось у меня в голове.

Типичная тактика: сначала стать своим, показаться внимательной, чуть доверительной. А потом, где-нибудь в тени какого-нибудь сарая или на тихой лесной тропе, наклониться и прошептать:

«Рэймонд тебя использует… Я говорю это только ради твоего же блага…»

Но цель у неё была одна: склонить меня на сторону Руперта, убедить предать Рэймонда.

Вот только сегодня у меня были свои планы. Сегодня я собирался уговорить именно её перейти на другую сторону. Против Руперта.

Сложная задача — мягко говоря. Патриция служила ему восемь лет. Восемь лет угождала, выполняла поручения, терпела, зарабатывала доверие, слово за словом, жест за жестом.

Восемь лет — это не просто срок. Это тот самый невозвратный груз, который люди таскают за собой, даже когда он уже тянет их на дно.

В финансах это называют ловушкой невозвратных затрат: ты уже вложил слишком много, и поэтому боишься уйти, даже если выгоднее всё бросить.

И Патриция была в точности в такой ловушке.

Она вложила восемь лет в Руперта. А я сейчас собирался предложить ей всё это выкинуть на ветер и начать заново?

Она, конечно, сначала откажет. Это неизбежно. Но невозможным это не делает.

Ирония была в том, что сам Руперт только что сделал мою задачу легче. Он подкинул ей… таймер.

— Во сколько обед? — спросил, будто между делом.

— В половине двенадцатого.

Два часа. У неё есть всего два часа, чтобы добиться от меня «результатов» и доказать свою полезность.

А значит, давление на неё растёт каждую минуту. Она будет нервничать. Спешить. Упускать мелочи. Торопиться приблизиться, поговорить, открыть тему доверия.

И тогда — самое время надавить в ответ.

«Пожалуй… стоит немного ускорить её шаг,» — подумал, ощущая, как под ладонью конь делает мягкий вдох, двигаясь ровно в такт моим мыслям.

Решил начать с малого — сбить её попытку наладить со мной тёплый контакт. И, как назло, сразу же получил поддержку от Руперта.

— Не ожидал увидеть здесь Шона, — произнёс он вполголоса, будто мимоходом.

Ещё минуту назад родня делала вид, будто меня вовсе не существует. Теперь же один за другим начинали разговор, будто давним знакомым был.

— Сам удивлён. Приятно наконец познакомиться лично, а не только по фотографии.

— Кстати, видел тебя на новогодней вечеринке. Не уверен, что помнишь. Я ведь инвестор фонда «Pareto Innovation».

Раньше эти родственники держались подальше, опасаясь Руперта. Но стоило самому Руперту обратиться ко мне так непринуждённо, и их осторожность мигом развеялась.

— Вы инвестор? А остальные? — спросил я, как бы без интереса, хотя отлично видел, как у них загорелись глаза.

— Увы, вложился в другой фонд…

— Жаль. Скажешь, в какой? Может, подскажу маленькую хитрость.

— Хитрость?

— Конечно. Внутри отрасли ходит кое-какая информация, которую в открытую не услышать.

Сработало сразу же.

Глаза засверкали, словно у детей, которым пообещали конфеты, и вскоре меня осыпали вопросами — кто во что вкладывается, где движуха, какие риски.

Шорох копыт, запах влажной травы и далёкий лай гончих смешивались с их возбуждёнными голосами, превращая вокруг меня целую суету.

В конце концов вмешалась Патриция. Недовольный холодок в голосе прозвучал почти как окрик:

— Слишком шумно. Это начинает мешать охоте.

Её лицо всё выдавало: улыбка натянута, взгляд колкий.

И неудивительно — ей-то нужно было выстроить со мной хоть какое-то подобие доверия, а теперь даже вставить слово стало проблемой.

— Ох, да. Постараюсь потише, — ответил я, будто смутившись.

Патриция в семье имела определённый вес. Несколько человек даже попытались прервать разговор, заметив её выражение, но перспектива получить бесплатный совет перевесила любое почтение.

— Насчёт того фонда фондов… — продолжал я, — они обычно берут комиссии, не давая реальной отдачи. Лучше вкладываться напрямую.

— Да вы что? Но я в инвестициях ничего не понимаю…

— Тогда есть один простой приём…

Ненадолго замялись, но потом снова повалил поток вопросов.

Ещё полчаса я раздавал советы направо и налево — почти машинально, слушая, как вокруг потрескивают ветки под копытами, чувствую на губах вкус влажного ветра.

А затем решил чуть изменить тон.

— Знаете, удивляюсь, как легко втянулся обратно в верховую езду. Похоже, Гарольд проявил исключительное внимание.

Я не просто назвал его имя. Специально уверенно вывел Гарольда — соперника Патриции — в центр разговора.

— А, кстати… как вообще выбирают мастера охоты?

— Решает глава семьи. Гарольд уже пять лет как мастер, — ответили рядом.

— Вот как. Значит, среди всех членов семьи именно его считают самым надёжным лидером!

И понеслось. Следующие тридцать минут я рассыпал похвалы Гарольду так густо, будто удобрял сухую землю. И постепенно улыбка Патриции начала стягиваться, словно маска из сухой глины.

До обеда оставалось около часа. По её лицу было видно — терпение таяло. Она больше не скрывала раздражения.

— Здесь неподалёку очень красивое водохранилище, — предложила она внезапно. — Может, заглянем? Если пойдём все вместе — собьём охоту, но вот вы, мистер Сергей Платонов…

Ей отчаянно хотелось увести меня подальше от остальных, хоть на минуту.

Но время ещё не пришло.

— Ценю ваше внимание, но не стоит себя утруждать, — мягко отказал ей.

— Но вы ведь приехали… хоть раз взгляните…

— Успею утром. Не волнуйтесь.

Она ещё пару раз пыталась подобрать другой повод, но каждый раз вежливо отклонял каждое предложение.

И вот до обеда осталась всего полчаса.

Наконец настал момент действовать.

А потому нахмурился и опустил взгляд на свои ступни.

— Что-то случилось? — Патриция тут же насторожилась.

— Новые сапоги. Натирают. Терпеть уже сложно.

Она сорвалась почти раньше, чем договорил:

— Тогда остановимся! Нужно посмотреть. Остальные, прошу, езжайте вперёд. Не стоит задерживать группу.

Чуть слишком поспешная забота — как раз то, что и требовалось.

Она и правда не умела скрывать, что творилось у неё на лице. Каждая эмоция у Патриции вспыхивала, как язычок огня на сухой хвое — мгновенно и ярко. Стоило группе ускакать вперёд, как воздух вокруг нас будто стал плотнее, наполненный запахом нагретой кожи седла и сырой земли. Я стянул сапоги, ощущая, как кожа на пятках горит тупой болью, а затем снова натянул их — хруст кожи прозвучал громко в тишине.

Патриция тут же бросилась с заботливым предложением:

— Может, передохнём немного? Если продолжишь давить на ногу, маленькая мозоль может стать серьёзной проблемой.

Так и просилось сказать: слишком уж поспешно она проявляет участие. Но лишь кивнул, медленно, ровно, будто и впрямь нуждался в передышке.

— Раз уж всё равно остановились… — начал, позволяя голосу стать чуть усталым. — Есть разговор. Точнее, просьба.

— П… просьба? — переспросила она, словно и слово-то это впервые слышала.

Не ожидала. Удивление — лучший крючок. Оно срывает опоры, сметает внутреннюю осторожность, оголяет нерв. Но чтобы заставить Патрицию отказаться от восьми лет своих интриг, усилий и вложений… простой встряски мало. Нужно что-то равное по весу её упорству.

— Да. Понимаю, звучит внезапно, — сказал тихо, давая словам упасть между нами, как галька в воду. — Собираюсь создать исследовательский институт по разработке политических стратегий.

Патриция моргнула.

— Институт… политических исследований?

— Да. И хочу, чтобы вы стали его руководителем.

* * *

Патриция растерялась настолько, что даже привычная холодность в её глазах на миг потускнела. Последние два часа на неё давили, как тиски. Она прекрасно знала: если не добьётся результата в срок, Руперт отдаст возможность Гарольду. И пусть Гарольд был человеком скорее бесполезным, чем опасным, одно умение у него всё же было — умение подлизываться. А такие навыки в семье Лентон ценились куда выше таланта.

Проблема была лишь в одном: чем дольше она слушала, тем явственнее Сергей Платонов выражал симпатию к Гарольду. Или, по крайней мере, мастерски изображал её. А если Гарольд вдруг сумеет склонить Сергея на свою сторону…

Патриции даже думать было неприятно.

Но добиться разговора наедине получалось только сейчас, когда в группе образовалась тишина — где-то вдали брели их лошади, цокая копытами по камешкам, перекликались птицы в зарослях, а вокруг нас остался лишь запах прелых листьев и шум ветра.

Однако вместо того чтобы говорить о деле, Сергей вдруг увлёкся рассуждениями:

— Знаете, всё чаще думаю: правильно ли использовать мой алгоритм только ради личной выгоды? Если прогноз может предвидеть крупные события… может, стоит направить эти данные на пользу людям?

Патриция слушала — и чем дольше, тем меньше понимала. Он говорил странности. Теперь вот — должность директора института?

«Очередная многоходовка Реймонда», — решила она. И вариантов было лишь два: либо взятка, чтобы привлечь её на сторону Сергея… либо ловушка, аккуратно расставленная перед её ногами.

Но сути это не меняло. Сейчас главное — склонить Сергея к себе. Убедить. Вывернуть ситуацию так, чтобы он сам усомнился в Реймонде.

— Должность директора… предложение, конечно, лестное, — произнесла она осторожно. — Но, кажется, есть более насущные вопросы, которые нам стоит обсудить.

Она попыталась перенаправить разговор, но Сергей лишь улыбнулся — мягко, но как-то уж слишком осмысленно.

— Значит, вы отказываетесь? Но ведь я даже не рассказал о содержании предложения.

Она знала, что он видит её нежелание слушать подробности. И он не ошибался: никакая должность не могла перекрыть того, чего она добивалась годами. Никакой институт не интересовал её.

Она хотела власти — той, которую Сергей или Реймонд предложить не могли.

И пока она набирала воздух, собираясь красиво отказаться…

Сергей произнёс:

— Насколько мне известно, у семьи маркиза есть комитет по поддержке президентской кампании.

Патриция застыла.

Комитет существовал. Комитет, через который семья Мосли вливалась в политику, предоставляя будущему кандидату деньги, связи, организацию. Руководитель комитета получал место рядом с человеком, который через пару лет мог стать главой государства.

Позиция, которую желали многие. Позиция, за которую были готовы драться.

И Патриция это прекрасно знала.

Проблема заключалась в том, что право назначать председателя принадлежало только Руперту. Одному ему. И именно это место он долгие годы держал перед Патрицией и Гарольдом, как приманку, то приближая, то снова отодвигая, заставляя обоих тянуться за ним всё дальше.

Патриция посвятила этому восемь лет своей жизни — восемь лет бесконечных ужинов, встреч, угодливых улыбок и осторожных намёков. И вдруг Сергей Платонов произнёс фразу, которая прозвучала как удар колокола:

— Если примете моё предложение, сможете говорить с будущим президентом напрямую. Без Руперта. Без посредников. Только собственной силой. Так что… вам всё ещё неинтересно узнать подробности?

Он говорил это с таким спокойным, уверенным тоном, будто предлагал ей не невозможное, а что-то само собой разумеющееся. В воздухе пахло тёплой конской шерстью, пережжённой пылью и влажными листьями — но Патриция словно перестала что-либо чувствовать. Только холод под грудью, пробегающий тонкой иглой.

— Прямой доступ к президенту… без секретарей, без фильтров… — прошептала она, и угол её губ дёрнулся. — Даже семье Мосли приходится проходить через десятки ступеней, прежде чем к ним допускают главу государства.

Даже так богатая и влиятельная семья, десятилетиями вкачивавшая деньги в политику, не смогла обеспечить себе такое привилегированное положение. И всё же Сергей стоял перед ней в лесной тени, где в ветвях потрескивали птицы, и говорил так, будто в силах вручить ей этот ключ хоть завтра.

Но лицо Сергея оставалось спокойным, почти мягким.

— Знаю, — ответил он. — Но если вы согласитесь возглавить тот исследовательский центр, о котором я говорил, подобные привилегии появятся сами собой.

— Исследовательский центр… вы же про аналитический институт? Про некий «мозговой штаб»? — её голос стал чуть насмешливым. — Позвольте угадаю. Если он прославится своими прогнозами, президент сам станет к вам обращаться?

— Именно так.

Патриция выдохнула, едва заметно покачав головой.

— Это наивно, Сергей. Двадцать, а то и больше аналитических центров годами выстраивали доверие и влияние. Они застолбили свои места у власти, и их не сдвинуть. Новая организация туда просто не прорвётся.

Но Сергей лишь улыбнулся — плавно, уверенно, будто заранее знал, что она скажет.

— Верно для обычного новичка. Но вы кое-что забываете.

Патриция приподняла бровь:

— Что же?

— Я уже предсказал несколько «чёрных лебедей».

Слова повисли между ними, как холодный туман. Алгоритм. Тот самый, о котором говорили все — от Руперта до иностранных фондов. Формула, предсказавшая взрывной рост «Генезиса» и вспышку Эболы.

Но Патриция сжала губы.

— Никакой алгоритм не может безошибочно работать всегда.

— Допустим, — мягко согласился он. — А теперь представьте: институт публикует отчёт о грядущем обвале китайского фондового рынка.

Она подалась вперёд, будто услышала треск где-то в чаще. Китай — мировой двигатель экономики. Если с ним что-то случится…

Сергей заговорил тише, почти доверительным тоном:

— Это будет важнейшая информация не только для фондов и корпораций. Её первым захочет получить президент. Верно?

Глаза Патриции дрогнули.

Слова Сергея будто впитывались в воздух — вместе с запахом хвои, влажной коры и горячего металла стремян.

Он продолжил:

— И это лишь начало. Такой институт сможет предсказать другие потрясения. К примеру, что Греция попросит о финансовой помощи, чтобы не рухнуть под долгами. Или что одна из ключевых стран Европы заявит о выходе из союза.

— Это слишком… — Патриция попыталась рассмеяться, но смех вышел пустой, выдохшийся. — Нереалистичные сценарии.

— Почти невозможные, — тихо согласился он. — Но представьте на секунду, что Великобритания объявляет о выходе из Евросоюза. Или Россия решит навести порядок в соседнем государстве и сместить нацистов, утвердившихся там у власти.

Патриция замерла, словно снег скрипнул под ногой.

Глупости. Бред. Этого не может быть. Но от его голоса, спокойного и тягучего, по коже побежали мурашки. Он говорил так убедительно, что будущее словно мелькнуло где-то впереди, стоило только протянуть руку.

«Если бы такой институт действительно существовал…»

От этой мысли её будто обдало ледяным ветром.

Это уже не просто аналитический центр. Это — источник знаний, которому поклонились бы все. А может, и не просто знаний.

Сергей кивнул, словно видел, что происходит в её голове, и добавил:

— В Древней Греции была Дельфийская пифия. Цари разных земель приходили к ней за советом.

Слова легли на воздух, как древний шёпот, исчезая среди деревьев.

И Патриция почувствовала, как внутри всё сжалось.

Мысль о том, что он предлагает ей место, сродни тому, что когда-то занимала дельфийская жрица, ударила по сознанию Патриции, как прохладный ветер в душной комнате. Словно кто-то распахнул окно, и вместе с запахом сырой земли, далёкого дыма и неуловимой свежести ночи в голову хлынуло осознание: «А вдруг… это действительно я смогу оказаться на вершине, куда приходят не просто министры, а сами лидеры стран?»

От этой картины у неё закружилось в висках, будто кровь вдруг стала горячее и быстрее побежала по сосудам. Но Патрициязаставила себя опереться на здравый смысл — как на прохладный мраморный стол, к которому тянется ладонь, чтобы вернуть себе равновесие.

— Разумеется, такая сделка не бывает бесплатной, — выдохнула она, чувствуя сухость во рту.

Сергей Платонов едва заметно кивнул. Тихо, спокойно, будто заранее знал, что она скажет.

— Условие простое. На ближайшем семейном совете ты голосуешь за то, чтобы Джерард стал постоянным генеральным директором. И привлекаешь к этому двадцать процентов голосов дальних родственников.

Слова повисли в воздухе, расплываясь в напряжённой тишине, как запах едва подгоревшего кофе. Всё было ясно и прозрачно… и оттого ещё тревожнее.

— Это идея Рэймонда? — спросила она, прищурившись.

— Его, — подтвердил Сергей Платонов без малейшего колебания.

Но признание только усилило её смятение. Пальцы предательски дрогнули, задевая край стола.

— Почему?.. Ради чего ему такая цена? — промелькнуло у неё в голове. Даже собрав все внешние голоса, они всё равно не получат большинства. Значит, в этой сделке есть нечто, что скрыто под гладкой поверхностью.

Может быть, хитроумный план, заранее согласованный между Рэймондом и Сергеем Платоновым. И стоило ей только подумать о Рэймонде, как что-то болезненно кольнуло — она вспомнила, зачем вообще начала этот разговор.

Она хотела разрушить их союз.

— Лучше бы тебе не слишком доверять Рэймонду, — начала Патриция, уже собираясь перечислить его старые предательства, каждую мелкую подлянку, оставившую следы, будто порезы бумагой на пальцах.

Но Сергей Платонов мягким движением поднял руку, остановив её.

— Мы с ним не строим доверия. Только обмен выгодами. На расстоянии вытянутой руки. Поэтому именно тебе, а не ему, я предлагаю место директора.

Слова прозвучали спокойно, но в них чувствовался тонкий металлический звук — как если провести ногтем по краю хрупкого бокала. Он отрезал её аргументы, прежде чем они успели стать оружием.

— Так что… ты принимаешь?

Патриция не смогла ответить сразу. Внутри всё путалось: соблазн этой невозможной должности, её долг перед Рупертом, тень подозрения, будто всё это — ловушка с приманкой, блестящей как ртуть.

Но сильнее всего давило другое — чувство, что она предаст Руперта. Восемь лет работы, ожиданий, терпения… восемь лет, растворившихся бы в ничто.

«Однако…»

Что она изначально хотела получить от Руперта? Доступ к президенту. Возможность приблизиться к политике. Сделать первый шаг к собственным амбициям — возможно, однажды стать губернатором.

А то, что предлагал ей Сергей Платонов, было несравнимо выше. Место, которому кланялись бы мировые лидеры. Оракул, а не эксперт. Институт, предсказывающий события, от которых содрогнётся планета.

И самое главное — его прогнозы уже неоднократно сбывались. Без единой осечки.

Именно эта безукоризненность и пугала.

— Мне нужно время, чтобы подумать, — наконец сказала она, стараясь говорить ровно, хотя сердце стучало чаще обычного.

— То есть ты откладываешь решение? — мягко уточнил он.

— Это слишком неожиданно… и слишком серьёзно.

Сергей Платонов изучал её тихо, пристально. Затем медленно кивнул.

— Понимаю. Но если ты возьмёшь паузу, мне придётся предложить это место следующему кандидату. Времени почти не осталось.

Патриция почувствовала, как спазмом сжалось горло. Она сглотнула — звук вышел сухим, болезненным.

— Следующему… это же не Гарольд? — спросила она хрипловато.

— Именно он, — спокойно ответил Сергей.

Эти два слова ударили по ней жаром. Пальцы сжались в кулаки сами собой, ногти впились в ладони. Неважно, ловушка это или нет — мысль о том, что столь мощная должность может достаться Гарольду, была невыносима.

Сергей Платонов, уловив мельчайшее дрожание в лице Патриции, тихо усмехнулся — почти неслышно, словно под ботинком хрустнула сухая веточка. В его голосе прозвучала мягкая, едва ощутимая вибрация:

— Дам тебе время до вечера. Сообщи решение до ужина.

* * *

По дороге обратно, к месту, где собрался весь род, воздух пах свежескошенной травой и холодным металлом охотничьих ружей. Лёгкий ветер перебирал листву, создавая шорох, похожий на чьё-то шептание.

Патриция не приняла предложение сразу — но никакого разочарования это не вызвало. Наоборот, осторожность в её голосе звучала как качественный маркер.

«Лучше так. Директору и положено быть настороже.»

Слишком быстрое согласие насторожило бы сильнее любого отказа. Это значило бы, что человек не понял всей тяжести ноши, которую ему пытаются вручить.

Только одно упущение закралось неприятным холодком: забыл сказать, что приступать к работе ей нужно уже на следующей неделе. Документы давно подписаны, юридическая конструкция создана, счета открыты, помещения готовы — не хватало лишь человека, который сядет в высокое кресло.

При этом с самого начала было решено: директором должна стать фигура из семьи Маркизов. Причина простая — доступ к политическим связям, к нитям, которые протянулись от Вашингтона до европейских столиц.

«Если уж выбирать жрицу, то почему бы не ту, чья кровь и так тянет к власти?»

Должность обещала превратить её в подобие современной пифии — женщину, к которой приходят за советом прежде, чем менять мир. Но занимать это кресло самому не хотелось ни при каких обстоятельствах. Слишком много серой рутины, слишком мало воздуха. А уж при следующем президенте… даже дышать рядом будет опасно. Вспыльчивый, непредсказуемый, разрушительный — как человек, который не понимает, что его слова могут вызвать штормы на противоположной стороне планеты. Или наоборот, слишком хорошо это понимает и натурально на этом зарабатывает сам и даёт обогатиться близкому окружению.

К тому же советское прошлое — слишком неудобный багаж для такой должности. Пусть этим занимается белый представитель местной старой семьи — будет меньше лишних вопросов.

Приходила мысль назначить Джерарда, но идея быстро увяла. Ему бы с должностью исполнительного директора справиться — а здесь работа куда жёстче, нуднее, изматывающее-точная. Пусть сосредоточится на управлении, а тяжёлые предсказания оставит другим.

Так что кандидатов осталось всего двое: Патриция и Гарольд.

Джуди со всей страстью отстаивала первую.

— Патриция осторожная. И главное — её годами отодвигали от крупных постов только из-за того, что она женщина. Она хочет доказать, что способна на большее.

Но был ещё один, куда более веский довод:

— Гарольд… нет. Категорически. Родился со всеми привилегиями, заносчив, не умеет чувствовать атмосферу в комнате и напрочь лишён такта. Он не справится ни с одним чувствительным вопросом.

Проще говоря, Гарольд был ярким примером хорошо упакованной пустоты.

Но слова Джуди — лишь ориентир. Оценить его компетентность предстояло лично. И как по заказу, шанс появится уже сегодня днём.

После обеда намечалась охота: потому должен был присоединиться к первой группе.

К моменту, когда стрелки часов приблизились к полудню, перед глазами открылась почти театральная картина: раскидистый луг, ровными рядами — белые шатры, под ними — столы, сияющие стеклом, серебром и блюдцами. Лёгкая прохлада окутывала холодные тарелки, воздух был наполнен запахом запоздалого жаркого и сладких фруктов.

Люди щебетали, пересказывали утренние происшествия с таким пафосом, будто речь шла о великих трофеях. Приходилось держаться рядом с Рэймондом — для вида, для роли.

И, конечно, именно тогда, когда трапеза подошла к концу, явился Гарольд. Запах его дорогого одеколона, резкий, с цитрусовой остротой, пришёл раньше, чем он сам.

— Ну что? — улыбнулся он слишком широко. — Готов присоединиться к первой группе?

— Хотелось бы, но навыки… сомневаюсь, что дотягивают.

— Не переживай. Я буду твоим напарником и всему научу, лично.

Он произнёс это так, будто делал огромную честь.

«Ну вот, опять.»

На периферии зрения Рэймонд и Джерард закивали так послушно, что это выглядело почти карикатурно. Ни тени недовольства, ни попытки остудить пыл Гарольда — ничего.

Хотя должны бы… Или хотя бы показать, что не в восторге.

Разумеется, даже если бы кто-то из них решился перечить, решение всё равно оставалось бы за Гарольдом — хозяин, мастер, последнее слово всегда за ним. И всё же… хоть кто-нибудь мог бы хотя бы возмутиться, пробормотать что-то несогласное, поднять бровь.

Но никто не шелохнулся.

«Они же не такие тупые обычно…» — пришла мысль, как горечь на языке.

Похоже, привычка. Пресловутое следование за хозяином въелось у них под кожу, в кость, в спинной мозг — слушают, не думая. Рефлекс.

Уже собирался бросить им предупреждающий взгляд, когда рядом раздался мягкий, но неожиданно звонкий голос:

— Можно… можно и мне быть напарницей?

Это Рейчел. Как всегда тихая, но в этот раз в её голосе мелькнуло что-то озорное.

— В этом нет необходимости, — отрезал Гарольд, хмурясь.

Но Рейчел лишь чуть смутилась, опустила глаза, словно прятала улыбку, и тихо добавила:

— Просто это большая ответственность… Не хочу никому мешать. Да и устала немного, хотелось бы помедленнее. Можно?

Она посмотрела на Гарольда так, что большинству мужчин пришлось бы усилием отрывать взгляд. Нечасто она позволяла себе такую мягкую, почти игривую интонацию — едва заметную, но цепляющую.

«Не сработает…» — подумал хмуро. Гарольд, как и Патриция, был из тех, кто держит линию. Не из тех, кто ведётся на подобное.

Но случилось невозможное.

— Хорошо. Пусть… пусть Рейчел поедет, — бросил он как будто нехотя, но согласился же.

На миг даже воздух вокруг словно застыл.

«Он что, правда разрешил?.. Он что, недооценил Рейчел?»

Объяснения не находилось. Всё выглядело нелепым, как глупая ошибка. Или…

«Может, Джуди была права?» — её слова о предельной неповоротливости Гарольда всплыли в памяти. Раньше казались преувеличением, но…

После дневной охоты сомнений не осталось.

* * *

Первая группа ушла вперёд так стремительно, будто не стибрели у нас обычную прогулку на лошадях, а рванули на скач в боевом рейде. Воздух резал лёгкие, ветер хлестал по щекам, и каждый поворот давался с усилием, будто мышцы вспоминали давно забытое ремесло.

Лошадь подо мной дышала тяжело, горячий пар поднимался от её шеи, смешивался с запахом мокрой кожи, пыли и хвойного леса.

Гарольд, казалось, понял, что рядом со мной Рейчел лучше не держать.

— Пусть подходит только если потребуется, — бросил он, стараясь отгородить нас.

Но…

Он исчезал. Постоянно. Будто его и не назначали присматривать. Мелькнёт где-то впереди, потом пропадёт. И оставляет одного. Каждый раз.

Самое дикое случилось у ручья.

Лошадь остановилась как вкопанная, передние копыта упёрлись в мокрый камень у кромки воды. Я чувствовал, как под моими ладонями дрожат её мышцы — страх воды у неё сидел глубоко. Потому пытался подбодрить, говорил ей тихо, наклонялся к уху, но она словно застыла, тяжело, резко выдыхая.

И никого вокруг.

Только журчание воды, запах влажного мха и холодный ветер, от которого по спине ползли мурашки.

— Гарольд… Ты хоть понимаешь, что ты мастер? Любой сотрудник какого-нибудь парка развлечений проявил бы больше ответственности… — злость бурлила внутри.

К счастью, Рейчел нашла меня довольно быстро — очевидно, заметив, что пропал.

— Лошади боятся воды инстинктивно, — сказала она мягко, кладя ладонь на шею животного. Её пальцы двигались так спокойно, что даже у меня пересохшие от напряжения губы чуть расслабились. — Если всадник не помогает, можно легко потерять равновесие. Особенно на переходах. Опасно.

Тон у неё был спокойный, как у человека, который знает, что делает. Под её руками лошадь наконец сделала шаг, потом ещё один, дрожь постепенно уходила.

Только благодаря ей всё не закончилось переломом.

И вот тогда Гарольд, появившись словно из кустов, выдал своё «лучшее» замечание.

— Ха-ха! Ну и талант же у тебя! Большинство новичков себе ноги ломают при первом же переходе!

Я чуть не выронил поводья.

«То есть ты знал… и всё равно ушёл?» — мысль была ледяной.

— Некоторые люди просто рождены с даром! — продолжил он, пытаясь, видимо, польстить, но звучало это как издёвка.

«Он что, реально идиот?» — прозвучало внутри устало.

Человек подобного уровня рядом с будущим президентом?..

— Да ни в коем случае.

Катастрофа. Иное слово не подходило.

Джуди была права на все сто.

Патриция явно лучший кандидат в директора.

Глава 8

Всю дорогу от поля охоты до особняка внутри крутилась только одна мысль: «Пусть Патриция примет разумное решение…» Но, конечно, наружу такие желания не выпускались — не время и не место.

Когда мы вернулись к дому, воздух ещё пах пылью скачки, нагретой солнцем конской шерстью и лёгкой горечью пота. Я специально подошёл к Гарольду на глазах у второй группы и, будто с искренней благодарностью, сказал громким голосом:

— Спасибо тебе за сегодня. Сначала всё казалось слишком, но благодаря твоей помощи справился. Ты мне жизнь спас.

Гарольд засмеялся, хлюпнув смехом, словно сам не ожидал таких слов.

— Ха-ха, да брось ты…

— Нет, серьёзно. Чудо, что ноги обе на месте.

Я видел, как Патриция напряглась. Лицо её застыло словно маска — она услышала именно то, что должна была услышать. Нужно было, чтобы у неё внутри зашевелилось беспокойство: вдруг Сергей Платонов действительно склоняется к Гарольду? Страх иногда помогает принимать верные решения.

Хотя сам внутри думал только одно:

«Пожалуйста… прими предложение.»

* * *

После ужина Патриция и Гарольд отправились в кабинет Руперта — обсудить результаты дня. Коридор пах старым деревом и сигарами, а в камине кто-то недавно возился — в воздухе висел лёгкий запах углей.

Руперт, едва они вошли, сразу повернулся к Гарольду. Как всегда, предоставил ему первую возможность отчитаться.

— Ну, как всё прошло?

И Гарольд, расправив плечи, как будто собирался нагло покорить весь мир, начал заливаться:

— Мы добились значительного прогресса. Вот если бы вы видели, как высоко Сергей Платонов меня ценит!

И понеслась его привычная тягучая речь — в которой правда всегда занимала меньше места, чем воздух между его зубами.

— Особенно момент у ручья! — он повысил голос, будто это был эпизод великой битвы. — Когда у него вдруг помутился рассудок, я тут же пришёл на помощь! Он был так благодарен, что буквально назвал меня своим спасителем! Ха-ха!

Патриция напрягла пальцы так, что костяшки побелели. Ещё утром она бы отмахнулась — мол, Гарольдовский бред, как всегда. Но после того, что она видела на дороге, как мы разговаривали… теперь это выглядело куда правдоподобнее.

— Не может быть… разве он уже договорился с ним? — мелькнуло у неё.

Сергей говорил, что тоже рассматривает Гарольда на пост директора аналитического центра. А если на охоте, пока их не было видно, что-то произошло? Новый этап? Обмен обещаниями?

Гарольд продолжал нести несусветную околесицу:

— Психологический контакт установлен. Доверие сформировано. Он даже начал отдаляться от Реймонда — это прямое подтверждение влияния моих советов!

Руперт приподнял брови:

— Правда? И что же ты ему советовал?

Тут Гарольда и прорвало. Он замялся, прокашлялся, отвёл взгляд.

— Ну… это было не столько советом… скорее намёком. Начальным ориентиром. Такие вещи требуют времени, резкие перемены вредны… главное — создать доверие. А оно уже есть. Теперь можно переходить к следующему этапу…

Патриция тихо выдохнула. Вся его тирада сводилась к одному: ровным счётом ничего он не сделал. И ей это было только в радость. Если бы у Гарольда даже появилась возможность скрыть какие-то договорённости, он наверняка бы выдал себя. Осторожность — не его сильная сторона.

Руперт же слушал его с удовольствием, даже с удовольствием ленивой кошки, разогревшейся у камина.

— Ты хорошо работаешь с людьми. Думаю, что справишься.

— Не сомневайтесь! — Гарольд расплылся в довольной улыбке, — Сегодня на ужине я укреплю связь с Сергеем Платоновым и постараюсь понять, что у него на уме. И, возможно, склоню его на вашу сторону.

— Так быстро? Сегодня? — удивился Руперт.

— Разумеется! Как только он почувствует всю мощь фамилии маркиза, он неизбежно изменит своё мнение.

Разговор был пустым, как бочка, по которой долбит палкой заскучавший ребёнок. Гул — есть, смысла — ноль.

Патриция внутренне усмехнулась.

— Иногда быть тупым — это даже преимущество.

Когда подчинённые слишком умны, Руперт начинал нервничать, оглядываться, искать в каждом сопернике будущего узурпатора.

И было почему.

Когда-то он сам оказался жертвой собственной щедрости. Руперт, как старший сын, должен был унаследовать весь бизнес семьи маркиза. Но ещё тогда, когда между ним и его братом Десмондом была настоящая братская близость, он сделал предложение отцу:

«Пусть Десмонд займётся зообизнесом. Я хочу полностью отдать себя кондитерскому направлению.»

Но судьба повернула не туда.

Кондитерская империя под руководством Руперта рухнула, словно пирог, где забыли муку. Новинки, на которые он делал ставку, покупатели отвергли без размышлений. А конкуренты — те же Nettlé и Hershey’s — поднялись как раз на этом фоне.

А вот сфера домашних животных, отданная Десмонду, наоборот — выстрелила. Рынок рос стремительно, и брат, сам того не желая, начал затмевать Руперта. Семья раскололась на две стороны: провал Руперта и успех Десмонда.

С тех пор Руперт лишь убедился: слишком способные подчинённые — угроза.

И именно поэтому он так ценил Гарольда.

Пустой, самодовольный… и абсолютно безопасный.

Старая семейная легенда о двух братьях — способном младшем и бесполезном старшем — давно превратилась для Руперта в занозу под кожей. Отец, усталый от провалов, в конце концов лишил его права распоряжаться делами и разделил власть между сыновьями. С той поры у Руперта будто что-то надломилось: он стал панически бояться умных подчинённых, словно они были не людьми, а волками, вынюхивающими его слабость. Поэтому окружал он себя мягкими, пустыми, удобными людьми — такими, как Гарольд.

Патриция невольно вспомнила, как сама когда-то допустила ошибку. Вела себя слишком умно, слишком прямо… демонстрировала остроту ума там, где надо было напускать туманную простоту. Если бы с самого начала притворялась дурочкой, может, уже давно сидела бы в кресле директора комитета. Но теперь приходилось платить за проявленную жадность: её прозорливостью пользовались, но по-настоящему не доверяли.

Руперт перевёл взгляд на неё. Его глаза блеснули тускло, как лампа, на которую давно забыли сменить плафон.

— Ну? — спросил он.

Патриция чуть выпрямилась, вдохнула, ощутив запах старой кожи, нагретой лампой бумаги и терпкий аромат кофе, застывшего в кружке у края стола.

— Мне удалось выяснить, какие соглашения заключили Сергей Платонов и Реймонд.

Голос её был ровным, но внутри всё дрожало — слишком многое зависело от правильного оттенка слов.

Руперт вскинул бровь.

— Правда?

— Да. Сергей Платонов хочет открыть политико-исследовательский центр на основе своей алгоритмической разработки. Реймонд обещал поддержать проект. Если Джерард станет гендиректором, фамильная политическая инфраструктура маркизов поможет закрепить институт на рынке.

Здесь она говорила правду — настолько аккуратную, насколько требовала ситуация.

Но затем в её голос легла мягкая, гладкая, но стопроцентная ложь:

— Сергей Платонов собирался назначить Реймонда директором этого учреждения.

Руперт нахмурился, словно увидел соринку там, где должен был быть чистый лист.

— Реймонд?

— Именно так. Я пока не знаю всех деталей института, но посчитала, что это тревожный знак, и вмешалась. Убедила его, что на Рейmонда лучше не полагаться. К счастью, он отказался от этой идеи.

Это было выдумкой от начала до конца.

Если Сергей Платонов когда-нибудь будет с Рупертом говорить напрямую, ложь раскроется. Но Патриция была уверена: такой разговор маловероятен. Сергей не тот человек, чтобы тратить время на пустые церемонии.

Руперт прищурился.

— Ты хочешь сказать, он изменил своё решение из-за твоих слов?

— Не только. Он предложил мне занять место директора.

Это была истина.

И теперь нужно было подать её так, чтобы добиться главного — заставить Руперта самому принять решение, которое она уже приняла для себя.

Руперт наклонил голову:

— Тебе? С чего бы?

— Точного мотива не знаю. Я сказала, что подумаю, но всё равно прислушаюсь к вашему решению.

Внутри неё звучала совсем другая мысль: оставить себе обе дороги. Не отказываться ни от того, что предлагал Сергей Платонов, ни от плодов восьмилетней работы под Рупертом. Пока не прояснится, куда ветер дует, — держать равновесие.

Руперт барабанил пальцами по столу. Дерево глухо отзывалось: «тук… тук… тук…».

— Если ты откажешься? — спросил он наконец.

— Тогда он, вероятно, вновь предложит пост Реймонду. Мне кажется, лучше, если за дело возьмусь сама. Тогда смогу сдерживать его, а возможно, и внести раскол между ними.

Руперт слушал, но взгляд его блуждал — он, кажется, уже наслаждался ощущением власти, медленно взвешивая её слова, как ювелир крошечный драгоценный камень.

Но вдруг тишина стала слишком долгой.

Патриция почувствовала холодок в груди.

Одна ошибка. Она упустила важное: Руперт терпеть не мог последствия. Любил решать, но ненавидел отвечать.

Она быстро добавила:

— Если будет ошибка, я приму всю ответственность на себя.

Лицо Руперта расслабилось.

— Хорошо. Решай сама.

* * *

Ужин был устроен в имении Десмонда, в домике у озера, что стоял немного в стороне от основного здания. Там пахло дорогой древесиной, свежим воском, шампанским и чуть влажным воздухом, который просачивался внутрь через щели в рамах.

Стеклянные стены заливали помещение золотистым светом заката. Под потолком мерцала огромная хрустальная люстра, а за панорамными окнами озеро тихо вспыхивало отблесками солнца. По глади медленно скользили лодки, и казалось, будто смотришь картину, написанную художником, который слишком любил вечерний свет.

Но рядом со мной стояла Рейчел — и, кажется, она не замечала ничего из этой красоты.

Белое платье подчёркивало её бледность так, словно кровь отхлынула от лица. Пальцы её дрожали, будто она стояла не в зале, а на холодном ветру зимней ночи.

— Сдержишься? — тихо спросил её.

Она не ответила сразу — только сглотнула, и в тишине было слышно, как где-то далеко накатывает волна на берег.

Рейчел, побледневшая до цвета бумаги, пыталась держаться, когда Джерард с тревогой наклонился к ней. Она втянула в себя воздух, словно заставляя лёгкие работать через силу, и выдавила улыбку:

— Всё будет нормально. Такое уже бывало…

Но в голосе дрожал тончайший металлический отблеск страха, и именно он ударил по памяти, будто кто-то дернул занавес в голове. Перед глазами всплыло давнее событие… та давняя вода, ледяная, тягучая, тёмная. Девочка Рейчел, захлёбывающаяся в волнах. И мужчина, что бросился спасать — и уже не вышел обратно.

Может быть, это тот самый проклятый берег. А может, и нет — при настоящей травме место не играет роли. Любое озеро превращается в пасть. Так же, как любая больница для меня — напоминание о том, где всё однажды оборвалось…

— Ты совсем нездорово выглядишь. Может, вернуться? — тихо предложил я, но Рейчел резко мотнула головой.

— Нельзя.

Тут Джерард подался ближе, почти касаясь плечом, и шепнул:

— Если она уйдёт, дядя решит, что мы переметнулись к другому. Сейчас любое отсутствие могут истолковать как знак…

Какая же это семейка… Маркизы — особая порода. Мне доводилось общаться с богатыми людьми в прошлой жизни, но рядом с этой родословной все хедж-фондовые хищники казались шумными, но понятными зверями. Те, кто заработал всё сам, идут в атаку, ищут слабости друг друга, сцепляются, как боксёры на ринге. А наследники… другая история. Пугающе оборонительные, настороженные, будто каждый день ждут удара в спину. В их мире любое слово, взгляд или жест превращаются в политический сигнал. Они живут в постоянном стуке собственных мыслей — как в клетке из эха и подозрений.

— Какой чудесный вечер, правда? — выдавила Рейчел, приветствуя гостей. Её улыбка была натянутой, кожа под ней — восковая, холодная.

Она делала обход зала, а я держался чуть поодаль, наблюдая, как её шаги становятся всё тяжелее. Когда круг был завершён, приблизился тихо, незаметно:

— Этого хватит. Все увидели, что ты здесь.

— Что?

— Пора домой.

— Но я же уже сказала…

Не дал ей договорить. Достаточно одного движения.

— Ай!

Бокал, словно сорвавшийся у меня из пальцев от усталости, наклонился; густое, тёплое вино разлилось по её белоснежному платью, как кровь по снегу. А потом продолжил «несчастье»: тарелка в другой руке мягко ткнулась ей в плечо, и соус с икрой размазался по ткани.

— О, чёрт! Прости! Соскользнула рука, после долгой езды никак не привыкну… — сказал громко, так, чтобы слышали все рядом.

Глаза Рейчел распахнулись. Она глянула на себя — вся перемазана, унижена, мокрая — и только потом поняла, что происходит, и прошептала едва слышно:

— Это… Шон?

Не отвечая, размахнулся платком, демонстративно пытаясь стереть пятна — и только ухудшая картину.

Гости тут же сбежались, как пчёлы на запах медового переполоха.

— Рейчел, милая, так тебя и застудить недолго…

— Иди наверх, умойся, переоденься…

— Да-да, лучше сразу под душ…

И вот, стайка взрослых уже уводит её прочь, обсуждая, как глупый мальчишка всё испортил. Оглядел зал. Даже те, кто стоял у дальних столов, бросали взгляды в нашу сторону. Отлично. Она пришла, все её заметили, и её уход теперь не выглядит решением. А вынужденным следствием неловкости.

— Пошли, я провожу до машины.

Снял пиджак, укутал её плечи, выводя из зала. На улице, среди сыроватого вечернего воздуха, вдали от посторонних глаз, Рейчел вдруг захохотала — звонко, облегчённо. Цвет вернулся к её лицу.

— Чувствую себя сообщницей в афере, — сказала она с заговорщицким блеском в глазах.

В ответ только приложил палец к губам — мало ли чьи уши слушают.

Она тут же смолкла, но, наклонившись чуть ближе, прошептала…

Рейчел, устроившись в машине, улыбнулась немного растерянно, почти виновато:

— Иногда кажется, что вечно у тебя в долгу, Шон…

На это лишь усмехнулся и качнул головой:

— Давай считать, что мы квиты. Если бы не ты, то, наверное, до сих пор валялся где-нибудь у ручья со сломанной ногой.

Перед глазами всплыло то утро у воды: холодный ветер, запах сырой земли, дрожащие в лужах отблески солнца… и Гарольд, который бросил меня там, словно я вовсе не человек, а лишняя поклажа. В груди снова всё сжалось, будто там затрещал какой-то старый провод.

— Я ещё легко отделался. Хожу — и уже спасибо.

Но Рейчел вдруг перестала слушать. Её взгляд скользнул мимо моего плеча, как будто ветер принёс что-то знакомое.

— Патриция?

Обернулся — и действительно, Патриция стояла неподалёку, неподвижная, будто выросла там из сумерек. Очевидно, она пошла за нами, заметив, как мы вышли.

Рейчел сразу всё поняла. Мягко кивнула, словно передавая меня под опеку.

— Я поеду. И… не переживай из-за вечера. Кстати, раз ты уже здесь, пройдись вдоль озера. Ночью оно особенно красивое.

Она взглянула на Патрицию на прощание — взглядом, в котором читалась тёплая просьба: «присмотри за ним». Затем машина мягко тронулась, оставив за собой след выхлопа, запах горячего металла и шелест шин по гравию.

* * *

Когда её автомобиль растворился в темноте, мы с Патрицией неторопливо двинулись вдоль озера. Вода под ветром слегка шуршала, тонкие волны хлёпали о деревянные сваи, пахло влажными листьями и холодным камнем.

— Ты думала над моим предложением? — спросил без обиняков, слушая, как под ногами хрустит гравий.

Ответ был совсем не тем, которого ожидал.

— Если мы ещё ни разу не работали вместе, делать окончательный выбор рано. Как насчёт испытательного срока?

Я приподнял бровь:

— То есть временное назначение?

— Да. Исполняю обязанности директора, а когда мы оба будем уверены — закрепим всё официально.

Проще говоря, она хотела сначала сесть в кресло, а окончательное решение отложить. Ход умный. Осторожный. Но уверенный.

— Хочешь для начала понять вкус этой должности? — уточнил я.

— Это не только тест для меня. Но и для тебя. Если тебе покажется, что не тяну — сможешь снять меня в любой момент.

Смело сказано. Умно сказано.

— Допустит ли Руперт такую середину?

— Уже получила его согласие.

Вот это неожиданность. Значит, она заранее просчитала шаги.

— Ты куда проницательнее, чем изначально думал… — не удержался я от искреннего признания.

Патриция слегка усмехнулась, но потом её слова вдруг легли неровно, будто камешек под ладонь.

— Если тебе неудобно… забудем об этом. Возможно, тебе проще работать с кем-то бесполезным.

— Это ещё что за логика?

— Тупой менее опасен. Его проще контролировать.

Тихо рассмеялся в ответ, чувствуя, как холодный ветер касается щёк.

— Ты неправильно меня поняла. Мне нужны умные. Очень умные. Иначе получим президента, которому советует такой идиот, как Гарольд. Представь картину.

Картина была настолько нелепа, что даже озеро будто содрогнулось от стеснённого смешка.

— Хорошо, — сказала она, — пусть будет испытательный срок.

— Тогда договорились.

Она на миг запнулась, словно ступила на неустойчивый камень.

— Ты… точно нормально к этому относишься?

— К чему именно?

— К тому, что я могу использовать тебя.

— И что?

Её глаза расширились, как будто сказал что-то невероятно странное. Наверное, старые семейства действительно растут в мире, где каждый шаг — оборона.

— Все используют всех, — сказал легко, с улыбкой. — Мне нравится, когда обе стороны получают выгоду.

На Уолл-стрит такие слова звучали бы почти как комплимент. Там чем проще мотивы человека — тем проще держать его в руках.

Гораздо труднее с теми, кто действует из чистых убеждений, не прося ничего взамен. Такие, как Рейчел…

Она идёт так, как подсказывает сердце. Это делает её неуязвимой для расчётов. И пугающе непредсказуемой.

А Патриция — наоборот. Ровная. Понятная. Прозрачная. Удобная.

— Твой первый рабочий день — в следующий понедельник.

— В… в следующий? — она будто споткнулась о собственные слова.

— Да, похоже, скоро может случиться что-то крупное.

Эти слова эхом всколыхнули память — жаркое, душное лето моей прошлой жизни, когда воздух над раскалённым асфальтом дрожал, а цикады орали так, словно им платили за каждую ноту. Но теперь у меня не было ни малейшего права ждать до тех далёких сроков.

Я решил ускорить события.

— В понедельник объясню всё подробнее.

Попрощавшись с Патрицией, вернулся в дом. Внутри пахло смешением древесного лака и чуть выдохшегося кофе. Тишина приятно холодила уши после уличного гомона. Я достал телефон — гладкий, немного тёплый от ладони — и набрал короткое сообщение.

«Ты свободен завтра после обеда?»

Получатель: Пирс.

Пора было начать возвращать долг.

«Может, не стоило писать заранее?» — мелькнуло у меня в голове, пока большой палец зависал над экраном. Я хотел лишь предупредить его, чтобы держал время свободным… но Пирс ответил так быстро, будто ждал у телефона, прижавшись к нему ухом.

«Мне подходит любое время и любое место.»

«А можно хотя бы намёк, о чём пойдёт речь?»

«Можем поговорить по телефону прямо сейчас?»

Он, ни секунды не колеблясь, запросил звонок.

«Как уже говорил, не могу принимать звонки. Свяжись с моей секретаршей, она подберёт время.»

Но, несмотря на чёткую границу, которую провёл, телефон продолжал настойчиво вибрировать, будто сердился. Потому убрал его, переключив в авиарежим, и решил больше не думать о Пирсе.

Сейчас важнее было другое.

«Я разобрался с родственниками по боковой линии… Но их голоса — всего двадцать процентов. Чтобы получить контрольный пакет, этого недостаточно.»

А следующий шаг был куда сложнее — нужно было убедить доверенного управляющего наследием маркиза.

К счастью, разговор с ним завязался сам собой.

— Мне бы хотелось узнать подробнее о возможном обвале китайского фондового рынка, о котором вы упоминали.

Он сказал это почти небрежно, но глаза его сверкнули напряжением, будто он всматривался в провал, который мог разверзнуться под ногами.

«Ну ещё бы», — подумал вскользь.

На момент моей смерти траст семьи маркиза разросся до десяти миллиардов долларов. Управлять таким состоянием означало распылять капитал по всему миру, шаря по континентам, словно собака, вынюхивающая след.

Но что будет, если китайский рынок рухнет, как и предсказывал?

И если этот удар проткнёт траст насквозь, оставив дыру размером с целый континент?

Он забеспокоился, и вопросы посыпались, будто горох по столу.

— Если грядёт обвал, он начнётся постепенно? Или всё рухнет сразу?

— А что вы думаете о ситуации на рынке облигаций?

— А каков риск, что это перекинется на кредитные рынки Запада?..

Честно отвечал на каждый вопрос. Голос мой звучал спокойно, уверенно, будто читал прогноз погоды, хотя на деле предсказывал шторм, который мог снести целые корпорации.

Когда он немного выдохнул, задал свой встречный вопрос.

— Какова у вас доля вложений в Китай?

— Это… — он замялся, отводя взгляд.

В реальности и не ожидал прямоты. Такая информация наверняка была под замком, заперта в сейфе, доступ к которому имел всего пара людей.

— Если вы не можете быть со мной откровенны, мне будет сложно помочь… но поверьте на слово понимаю ваше положение.

— …

— Но если у вас действительно есть вложения в Китае, настоятельно рекомендую пересмотреть свои позиции и подумать о выводе капитала.

Я аккуратно положил перед ним свою визитку, картон слегка похрустел между пальцами.

— Если передумаете — свяжитесь со мной в любое время.

Руперт не сказал ни слова, но я видел, как в глубине его взгляда что-то дрогнуло: зерно сомнения уже упало в землю, и теперь оставалось лишь ждать, пока оно прорастёт.

Но откладывать дела было некогда. До встречи с Пирсом оставалась всего одна последняя подготовка.

— Пора и Руперта потрогать за живое, — подумал спокойно. Этот человек тоже входил в список тех, с кем рано или поздно придётся садиться за стол переговоров.

Однако сделать первый шаг мне не дали. Руперт сам вышел на связь.

— Куришь сигары? — спросил он буднично, словно речь шла о погоде.

Он возник рядом с Гарольдом, и лёгким движением подбородка указал на открытую террасу.

— Настоящие кубинские. Хочешь попробовать?

Пахло не предложением, а заманчивой ловушкой: сигары были лишь предлогом. Руперту нужен был разговор с глазу на глаз.

Мы вышли на террасу, а Гарольд остался внутри, тихо притворив дверь и застыв на своём посту, словно часовой в мундире.

Терраса тонула в мягком тёплом свете и запахе старой дорогой мебели. Винтажные диваны были чуть потёрты, но сидеть на них было удивительно приятно — ткань отдавала теплом, а под пальцами чувствовалась фактура плотного бархата.

Руперт сам зажёг сигару, дождался, пока она равномерно разгорится, и только потом протянул её мне.

Аромат ударил сразу — сладковатый дым с нотками кедровой стружки, карамели и тонкой, горчинки ореха. Сделал глубокую затяжку, ощутил, как дым мягко стелется по горлу, и позволил вкусу раскрыться. Да, балуюсь порой вот так, чтобы вести разговор в соответствующей обстановке, что вовсе не значит, что курю.

Но стоило мне чуть-чуть расслабиться, как Руперт резко перешёл к делу.

— Слышал, ты связался с Раймондом.

Никаких вступлений. Только сжатая претензия, брошенная в воздух, будто камень в окно. Даже по голосу было ясно: он торопится, нервничает или злится.

— Но Раймонд… не слишком ли он жалок для союзника? — он чуть скривил губы. — Если тебе нужна поддержка, разве не логичнее выбрать покрупнее спонсора?

Слово «спонсор» прозвучало как приглашение — или как приказ. Он пытался перебросить меня на свою сторону, только делал это слишком нагло.

Мне не понравилось, как он это подал.

— Поддержка, значит, — проговорил, медленно выпуская дым.

— Со мной тебе будет куда лучше. Уж точно лучше, чем с Раймондом.

На это лишь едва заметно улыбнулся и затянулся ещё раз — глубоко, спокойно, будто его слова были всего лишь фоном. Дым снова обволок язык, оставляя сладковатое послевкусие, чуть пряное, почти благородное.

Руперту не понравилась моя выдержка. По тому, как он нахмурился, было видно — он привык, что в семье ему никто не перечит и не заставляет ждать ответа.

Потому нарочно выждал ещё мгновение, затем поднял взгляд и сказал:

— Не ищу ни помощи, ни наград. Мне нужна сделка.

Руперт рассмеялся хрипловато, будто услышал глупость.

— Ты, видимо, не до конца понял моё предложение.

— Ты предложил не сделку. Ты предложил милость, которую выдаёшь по собственному капризу.

Он замер, переваривая мои слова. По лицу пробежала тень раздражения.

— То есть ты хочешь разговаривать со мной как равный?

— Именно так.

— Слишком ты самоуверенный.

Естественно не удержался и тихо фыркнул.

Он вёл себя как средневековый барон, который считает, что может наградить меня за хорошее поведение титулом или мешком зерна.

Но дело в том, что не собирался становиться его вассалом. Мне нужен был партнёр — не покровитель.

Руперт прищурился, будто прицеливался.

— Ты серьёзно думаешь, что мы можем сидеть за одним столом как равные? Похоже, ты просто выманиваешь у меня одолжение.

На это лишь слегка пожал плечами, будто разговор уже давно исчерпал себя.

— Не тяну тебя за рукав. Просто обозначил условия — если интерес к сделке ещё теплится, — сказал спокойно, словно речь шла о погоде.

Сигара догорела почти до обжигающего кончика, и мягким движением прижал её к пепельнице. Угли разлетелись красными искрами, запах горячего табака смешался с прохладой вечернего воздуха. Поднявшись, ощутил, как под ногами тихо поскрипывают старые доски террасы.

— Передумаешь — телефон у тебя есть, — бросил через плечо.

Руперт поднял на меня ледяной взгляд. В нём легко читалось: «Звони сам, раз уж такой дерзкий».

Но на это только спокойно улыбнулся, будто видел его насквозь.

— Уверен, увидимся куда раньше, чем ты сейчас думаешь.

И увидимся так, что ему придётся сидеть напротив меня уже не свысока, а ровно — на одном уровне. Обязатель позабочусь об этом сам. Без равенства никакие переговоры не работают, а уж тем более — уговоры.

* * *

На следующий день настала очередь Пирса.

Мы договорились встретиться за обедом. Желудок после фокc-ханта всё ещё ныл — слишком много жареного, жирного, тяжёлого. Хотелось чего-нибудь простого… но рекомендация секретаря привела меня вовсе не в тихое вегетарианское кафе, а в Blue Hill, ресторан, куда уезжают не столько есть, сколько переживать гастрономический опыт.

Ферма, тридцать миль к северу от Манхэттена.

Добираться по пробкам — час, не меньше. Так что спрятал лень за рациональностью и заказал вертолёт. Подобрал Пирса по дороге, но тот, похоже, от неожиданности так и не смог расслабиться.

— Что вообще происходит…? — прокричал он, наклоняясь ко мне, но рев двигателей забивал всё.

Пытался ещё что-то добавить, но на таком шуме хоть кричи — одни вибрации в черепе.

Зато долетели мгновенно. Минут пятнадцать — и мы зависли над просторным зелёным полем, где ветер гнал волнами траву, будто море.

По-хорошему нужно было садиться на их официальный вертолётный круг, но я заранее попросил разрешение приземлиться прямо на краю фермы. Состоятельные клиенты тут, видимо, не редкость — персонал реагировал спокойно, без лишних эмоций.

Как только мы выбрались наружу, воздух ударил в лицо смесью запахов: свежая земля, нагретая солнцем трава, где-то в стороне — сладковатый аромат яблок, которые сушили под навесом. К нам сразу подошёл мужчина лет сорока.

— Я — Джеймс. Проведу вас, — сказал он, будто встречал постоянных гостей.

Говорят, сюда невозможно забронировать столик в тот же день. Но деньги, как всегда, открывают двери даже туда, где их вроде бы нет.

Для нас перестроили старый офис — очистили, добавили мебель из свежего необработанного дерева, поставили букетики луговых цветов. Комната словно дышала — пахла деревом, мёдом и чем-то ещё… может, сеном, занесённым с поля.

— Кухня начнёт подачу совсем скоро, — сообщил Джеймс и исчез.

Первое блюдо оказалось простым и прекрасным: хрустящие чипсы из капусты кале, чуть тёплые, посыпанные лимонной солью. Хруст — звонкий, аромат — слегка травяной, а вкус… кислота лимона будила рецепторы, словно лёгкий удар по нервам.

Но едва успел насладиться первым кусочком, как Пирс подался вперед.

— Так чем всё это вызвано? Ты можешь уже сказать? — спросил он, не притронувшись ни к чему.

Торопится.

Все вокруг в последнее время торопятся, словно мир собирается рухнуть к вечеру.

Спокойно поднял бокал вина — белое, холодное, пахло яблоком и свежими цветами — сделал неторопливый глоток и посмотрел на него поверх стекла.

— Есть поговорка. Даже собаку за едой не дёргают.

Пирс моргнул, будто не сразу понял, к чему это.

— …

— Давай поговорим после того, как закончим обед.

Но он так и сидел с кислым видом, будто еда вот-вот начнёт его допрашивать.

А пока он не ел — кухня не подаст следующее блюдо. Такая уж философия fine dining: весь ритуал должен двигаться ровно.

На это лишь тихо вздохнул и наконец произнёс:

— Если проглотишь побыстрее, всё сразу и расскажу.

Лишь после этих слов Пирс судорожно принялся жевать, кроша чипсы, будто спасал собственную жизнь, а не ел блюдо, которое стоит как недельная зарплата обычного человека. Терпеть такое зрелище за столом было выше моих сил. Я мысленно пообещал себе: никогда больше не обедать с этим типом.

— Ну? — пробормотал он, даже не прожевал толком, — о чём речь?

Разочарованно поставил бокал на стол, чувствуя едва уловимый запах древесины, исходящий от столешницы.

— Пришёл вернуть долг.

Он моргнул, словно услышал что-то несуразное.

— Долг?

— У меня перед тобой два долга. Не забыл?

Пирс нахмурился, пытаясь вспоминать, словно вылавливал ответ из мутной воды.

— Не припоминаю, чтобы требовал с тебя что-то назад.

— Что вовсене значит, будто всё равно не хочу расплатиться.

Он приподнял бровь.

— Разве долг не возвращают тогда, когда кредитор этого требует?

Медленно сделал глоток вина. Вкус был мягким, тянущимся — с оттенком спелого яблока и чем-то ещё, тонким, цветочным.

— На Западе — да. Там долги требуют. Но на Востоке их возвращают из благодарности.

Пирс хмурился всё сильнее, явно пытаясь понять, к чему веду и какая в этом скрыта ловушка. Но всё равно продолжил, не давая ему времени перехватить инициативу.

— Жил-был человек, по имени… ну, условно, Петрович. Он вылечил ласточку, у которой была сломана лапка. А та позже вернулась и принесла ему семечко тыквы. Когда тыква созрела и лопнула, из неё высыпались золото, серебро, богатства — и Петрович разбогател за одну ночь.

На лице Пирса сохранялось сдержанное выражение, но глаза уже спрашивали: «И что это должно значить?»

Я спокойно продолжил:

— Самое важное в этой истории — Петрович не звал ласточку. Она сама вернулась, чтобы отплатить за добро.

— То есть… — медленно начал он, — ты пришёл отблагодарить меня?

— Именно так.

— И в этой истории ты… ласточка?

Он уставился на меня, явно колеблясь между недоверием и странным любопытством. Потом покачал головой и сказал:

— История занятная. Подумать есть над чем. Но, как видишь, я человек западный. И предпочитаю решать подобные вопросы традиционным способом. А по моему мнению… сейчас неподходящее время.

Что сказать? Как и ожидал.

С его точки зрения логичнее было дождаться момента, когда стану более влиятельным — чтобы выжать из ситуации максимум.

— Но если хочешь поговорить о чём-то другом или тебе нужна услуга… выслушаю.

Ага. Он отклонил возврат долга, но пытается вытащить из меня информацию через новую сделку.

Не выйдет.

Что тут поделать, в данном случае всё равно собирался расплатиться. И точка.

— Ты, похоже, не уловил главный смысл такого представления о благодарности. — сказал тихо, почти шепотом. — Стоит вмешаться человеческой жадности — и добро может превратиться в проклятие.

— Проклятие?

Пирс замер.

Я слегка кивнул.

— У Петровича была почти жена, Люська. Она тоже хотела получить такое же богатство. Но даже не желала ждать подходящего случая. Она схватил ласточку и сломал ей лапку специально — чтобы заставить её быть должной. Ласточка принесла ей тоже семечко. Но когда тыква выросла — из неё вырвались черти. Разнесли дом. Все невеликое богатства Люськи превратились в прах.

Пирс едва заметно вздрогнул губами.

И продолжил, медленно, словно вбивая смысл в воздух между нами:

— Эта притча учит: долги — долги благодарности — превращаются в беду, стоит вмешаться жадности.

Это была не совсем точная интерпретация, но кто теперь проверит?

Главное — урок верный.

И наклонился вперёд, и спросил:

— Ещё раз: ласточка, что сама приносит семя, — это удача. Вознаграждение может оказаться больше всех ожиданий. Но стоит попытаться диктовать ей правила…

Он молчал. Только пальцы нервно постукивали по столу.

— Так что скажи честно… ты и вправду хочешь отвергнуть жест благодарности?

Глава 9

Мне даже не пришлось повышать голос — стоило спокойно произнести:

— Выбор за вами, мистер Пирс.

Как в лице Пирса что-то туго перетянулось. Скулы будто застыли, а взгляд стал острым, настороженным.

Он выдохнул, словно проглотил колючку:

— Выбор, говорите? Похоже скорее на угрозу.

Воздух между нами слегка дрогнул, будто от резкого порыва холодного ветра. Табачный привкус моего сигара ещё висел в горле, я уловил его горьковатую нотку, когда ответил:

— Жаль, что вы умудрились так исказить смысл обычной благодарности.

Реакция была ожидаемой. Когда слова становятся слишком убедительными, люди начинают слышать в них цепкие крючки. Подозрительность — естественная защитная реакция, особенно у тех, кто привык жить в мире, где на каждом углу кто-то что-то продаёт, скрывая товар под шелестом красивых фраз.

— Повторю, — сказал мягко, — угроз здесь нет. Просто предоставил вам выбор. И каким бы он ни оказался, приму его без возражений. Ведь по факту это будут ваши проблемы.

Пирс не отвечал. Только нервно поджал губы, и в комнате повисло беспокойное молчание, такое густое, что казалось, его можно потрогать.

— Если всё это вызывает у вас дискомфорт, — добавил медленно, словно предлагая шаг назад, — мы можем сделать вид, что этой услуги… не было.

Это подействовало. Пирс дёрнулся чуть вперёд, торопливо проговорил:

— Нет, постойте. Несколько не это имел в виду. Просто… ну, могу хотя бы узнать подробности, прежде чем принимать решение?

Естественно, согласно кивнул.

— Разумеется, — продублировал жест словами.

Он никогда не был человеком, который бросается в омут, не проверив сначала, насколько холодна вода. И тем легче было продолжить.

Потом сделал вдох, чувствуя терпкий аромат вина, ещё не успевшего улетучиться со стола, и начал рассказывать заранее подготовленную историю — ту, что должна была перевернуть его представление о спокойном будущем Goldman.

— В двенадцатом и тринадцатом годах, — начал спокойным, ровным тоном, — Goldman провёл три раунда размещения облигаций для малайзийского суверенного фонда. Вытащили около шести с половиной миллиардов долларов.

По лицу Пирса пробежала тень непонимания.

— И?.. Это разве плохо?

— Интереснее совсем другое, — сказал улыбнувшись и слегка постучал пальцем по бокалу. — Комиссия. Тогда банк забрал себе шестьсот миллионов.

Пирс замер. Шестьсот миллионов на сделку в шесть с половиной миллиардов — почти десятая часть. Это не просто отклонение от нормы — это крик в пустыне среди комиссий в один-два процента.

Он попытался возразить, голос стал ощутимо глухим:

— В некоторых сложных случаях комиссия выше среднего… риск, дополнительные затраты…

Но следующее моё предложение разорвало его фразу пополам.

— Этот фонд — фальшивка. Пустая оболочка.

Пирс резко подался вперёд, закашлялся, будто воздух внезапно стал слишком острым, режущим лёгкие. Капля вина дрогнула на его бокале, скатившись по стеклу с тихим звоном. Шок был настолько сильным, что любые маски слетели с его лица.

Ему и правда было чему удивляться. За мной уже тянулись следы разоблачений — «Теранос», «Вэлиант». Целые страны подскакивали, когда эти названия всплывали на газетных полосах. А теперь же говорил о новой трещине в мировой финансовой стене.

— Это действительно… обман? — выдавил он пересохшим голосом.

Спокойно так наклонился вперёд и ещё более спокойно произнёс:

— Уверен. Фонд преподносили как инструмент развития Малайзии, а по факту он стал личной кормушкой премьер-министра. Денег почти не осталось — они растворяются по личным счетам одного ловкого афериста. Что упало с грузовика, то уже не вернуть.

Запах древесины от стены рядом вдруг стал сильнее, будто комната сама прислушивалась.

— Но хвост, который слишком долго волочится, рано или поздно кто-нибудь придавит, — продолжил, сделав жест бровями. — Долг фонда уже раздулся до одиннадцати миллиардов. Аудиторы буксуют, отчёты задерживаются. Даже местные журналисты, обычно послушные, начали задавать неприятные вопросы.

С этими словами откинулся на спинку стула, позволяя произнесённому осесть.

Слух о гниении всегда пахнет одинаково — смесью страха, денег и близкой беды.

Под поверхностью тихих деловых сводок Малайзия уже начинала дрожать, словно земля под тонким слоем пепла перед извержением. Едва ли пройдёт несколько месяцев, и это глухое недоверие выльется в настоящий гул толпы, в протесты, где воздух будет пахнуть раскалённым асфальтом, человеческим потом и злостью. А спустя год волна докатится и до запада — обернётся международным скандалом, который обожжёт тех, кто решил закрыть глаза на происходящее.

— Когда всё начнёт рушиться, — сказал ему, чувствуя, как в комнате стало теплее от напряжения, — американское Министерство юстиции встрепенётся первым. Их инвесторы уже окажутся в минусе, и, естественно, они захотят узнать, кто приложил к этому руку. И, Пирс… клинок повернётся к Goldman.

Причина проста, прозрачна как ледяная вода: комиссия в десять раз выше рыночной. Такой процент не зарабатывают — его выцарапывают, подмигивая тому, кто прячет грязные деньги.

— Скажут, что Goldman не просто проморгал аферу, а сделал это нарочно. Намекнут на откаты, закрытые комнаты и липкую тишину, которой так удобно пользоваться, когда деньги пахнут слишком сильно.

Правда же куда прозаичнее: банк не понял, что перед ним мошенничество. Они просто смотрели на шестьсот миллионов, как человек, замёрзший у костра, смотрит на огонь — глаза слепнут от жара, но отвести взгляд невозможно.

В моей прошлой жизни это стоило Goldman пяти миллиардов долларов штрафов. Пять миллиардов — сумма, которая звенит в ушах как раскалённый металл. Репутацию банка раздавило, будто стеклянный бокал под каблуком.

— Если оставить всё как есть, — продолжил, играя лицом и чувствуя лёгкую сухость во рту, — последствия будут разрушительными. Единственный способ погасить пожар — не ждать, пока он пожрёт дом, а самому выйти к властям. Не защищаться, а ударить первым. Помочь разоблачить афериста, пока дым ещё слабенький.

Это и был мой план. В этой жизни не собирался ждать, пока мир загорится — а сам собирался вытащить из тени того, кто всё это устроил.

Но лицо Пирса не стало светлее. Его брови всё так же тяжело висели над глазами, будто давили на виски.

— То есть вы хотите, — осторожно вытянул он слова, — чтобы Goldman признал свою вину?

— Именно. Иначе компанию не посчитают жертвой. Скорее — сообщником.

Он усмехнулся безрадостно, словно глотнул холодного металлического воздуха.

— И это… та самая услуга, которую вы обещали вернуть?

В его голосе звенела разочарованность, легкая, как дрожь бокала.

— А вы правда считаете, что этого мало, чтобы вернуть долг? — спросил его тихо.

— По правде говоря — да. Вы ещё больше прославитесь после очередного разоблачения, а Goldman… ну, что мы получим? Потери всё равно будут.

Он был прав: в лучшем случае превращал эту бурю в сильный ветер. Банк продолжал бы страдать, хоть и меньше. Но самое интересное было даже не в этом.

В отличии от него видел, почему в нём гудит неудовлетворённость: выгоды не было лично для него. Goldman — это Goldman, огромная машина. А он — человек, который держал в руках мою расписку. Тратить её на чужую пользу казалось ему расточительным.

А потому слегка улыбнулся.

— Но скажите, мистер Пирс… разве вы сами не видите, какой шанс получаете?

— Для меня, шанс? — недоверчиво хмыкнул он.

— Кто-то в Goldman должен будет ответить за произошедшее.

Он не шелохнулся, но напряжение в его плечах стало плотнее, словно ткань костюма натянулась. Он понял. Перед ним — оружие. Возможность убрать соперника, вытолкнуть конкурента из кресла, расчистить себе коридор.

И всё же его взгляд оставался мрачным.

— Вы считаете, что этого недостаточно.

Он долго молчал, потом тихо, почти ворчливо заметил:

— В той истории, что вы рассказывали… там услуга Ласточки изменила жизнь героя полностью.

Ему хотелось такого же чуда — мгновенного, громкого, переворачивающего судьбу.

Естественно уловил смысл его недовольства. И едва удержался, чтобы не рассмеяться.

— Жадный вы человек, мистер Пирс, — произнёс почти с ласковой насмешкой.

Мой «долг» возник из пустяка — поскольку всего лишь уехал на пару дней в командировку по делу «Теранос». Не чудо, не великое достижение, а простая мелочь.

То, что предлагал же ему сейчас, уже было более чем щедрым возвратом.

И всё же ему хотелось большего? Пирс, скрестив руки на груди так, что ткань пиджака негромко поскрипела, на мгновение застыл в раздумье. Тени от ламп легли на его лицо, подчёркивая морщину, прорезавшую лоб. Наконец он произнёс, тяжело выдохнув, будто выпуская накопившийся за день усталый воздух:

— Можно мне время подумать? Ты ведь говорил, что не давишь…

Да уж, тянет он не время — выгоду. Это чувствовалось, как запах перегретого пластика от офисного принтера: неизбежно, въедливо.

На это лишь чуть кивнул, сохранив ровный голос.

— Разумеется. Обдумай всё спокойно. И если решишь отказаться — просто скажи. Но…

Потом выдержал короткую паузу, будто позволяя словам вобрать в себя вес будущего решения.

— Если это случится, ты должен понимать — у меня не останется выбора. Мне придётся поступить так, как необходимо.

Он приподнял голову.

— То есть?

Тут же посмотрел прямо ему в глаза, чувствуя, как между нами сгущается воздух, словно перед грозой.

— Я начну шортить Голдман.

Пирс захлебнулся воздухом и разразился кашлем, и на этот раз приступ затянулся дольше прежнего. В горле у него что-то хрипло булькнуло, пальцы дрогнули, будто он хватался за стул в поисках опоры.

И я прекрасно понимал его реакцию.

Ведь в последний раз объектом моего шорта была компания «Валиант». Тогда поднял на ноги тысячи частных инвесторов по всей стране, развернул настоящее движение, и гигант Уолл-стрит рухнул под собственным весом.

И теперь собирался обрушиться на «Голдман»? Да, Пирса можно было понять — он в ужасе.

— Ты… это же не всерьёз…?

— Почему нет? Разве шорт — не единственный способ заработать на таком знании? Любой хедж-фонд поступил бы так же. Да и вообще, такой банк мне очень даже может и пригодиться. К тому же у меня есть фидуциарные обязательства перед инвесторами. Просто обязан приносить им прибыль.

Он замолчал. В комнате повисла тяжёлая тишина, будто кто-то поставил мир на паузу.

— Но у нас, — продолжил я негромко, — есть то, что выше любых фидуциарных обязательств. Это принцип возвращения долга за оказанную услугу. Потому и хотел вернуть свой. Но если тот, кто принимает его, отвергает…

Он снова промолчал. Дыхание его стало неровным.

— Тогда у меня остаётся лишь выполнить своё изначальное обязательство.

Тишина снова распалась на мелкие осколки.

— И это будет не моё решение, — добавил я, — а выбор мистера Пирса.

И теперь у него оставалось лишь два пути — два образа, два мифа. Да, доброе слово и пистолет всегда эффективнее в переговорах, чем просто доброе слово.

Он мог стать, как Петровичь: принять помощь, выйти к людям как тот, кто предотвратил кризис, спасти «Голдман» и укрепить собственные позиции в корпоративных интригах. Герой, поднявшийся на волне правильно принятого решения.

Или выбрать путь Люськи — жадного, недальновидного. Если он попытается выжать из меня больше, чем уже предложил, «Голдман» обрушится под моим шорт-ударом, компания утонет в чудовищных штрафах, а сам Пирс задохнётся в хаосе последствий, пытаясь затыкать дыры, которых станет слишком много.

А потом тихо спросил:

— Так какой путь ты выберешь?

* * *

Пирс всё-таки сделал правильный выбор. А куда он делся бы с подводной лодки?

Он принял мой дар.

Иначе говоря, Пирс наконец решился идти со мной бок о бок — не просто наблюдать со стороны, а реально участвовать в охоте на афериста. Последующие несколько дней мы провели за обсуждениями, которые затягивались до позднего вечера: воздух в комнате густел от запаха перегретого кофе, бумага тихо шуршала под пальцами, а ноутбуки гудели, словно ульи, под потолком из стекла и ламп.

В какой-то момент протянул Пирсу свой смартфон. Экран мягко засветился, осветив его лицо голубоватым светом.

— Вот он, — сказал ему. — Наш жулик. Джон Лау.

На фото — самодовольная улыбка, вспышки камер, узкие глаза человека, привыкшего к вниманию. Он стоял плечом к плечу с голливудскими звёздами, словно родился под этими софитами. Джон Лау — малайзийский китаец, главный дирижёр всей этой гниющей симфонии, устроивший махинации с государственным фондом.

— Он, считай, местная знаменитость, — продолжил я. — В Голливуде его образ жизни вызывает такой шум, что даже прожжённые тусовщики ахают. Представляешь? Даже там роскошь бросается в глаза.

И действительно: этот тип спускал миллионы так, как обычные люди кидают мелочь в вендинговый автомат. Сегодня — казино Лас-Вегаса, где он одним взмахом руки ставил суммы, от которых дилеры багровели. Завтра — ночной клуб, где он заливал толпу шампанским, как из пожарного шланга. Иногда он просто так дарил украшения, которые сверкают дороже новогодней ёлки, первой встречной женщине на тротуаре.

Пирс сморщился, будто услышал что-то абсурдное.

— Не понимаю… Если он мошенник и крадёт деньги фонда, разве он не должен вести себя осторожнее?

Это рассуждение нормального человека. Но Лау был совершенно из другого теста.

— Аферисты, — сказал я, — живут иначе. Они держатся за свою наглость так же плотно, как пловец за спасательный круг.

После этих слов пролистал фотографию дальше, и Пирс, уже делавший глоток холодного кофе, едва не поперхнулся.

На следующем снимке рядом с Лау стоял Дикаприо — и даже он улыбался так, будто стоял с равным. Свет от камер отражался в их глазах, по коже пробегали отблески золота и мягкого янтаря.

— Сильнейшая связь Лау, купленная тупо за деньги. Он вбухал сто миллионов баксов в фильм, который снимал о Волке с Уолл-стрит, и так к нему и подкатил.

Сто миллионов. Это не деньги — это кувалда, которой он выбивал себе путь в Голливуд. И подарил актёру ещё один «подарочек»: полную творческую свободу, без занудных продюсеров и мерной студийной бюрократии.

Другими словами, он купил дружбу мировой звезды за сумму, которой можно было бы купить небольшой город.

— Он использует своё состояние как оружие, — сказал спокойно. — Таким образом он выстроил в Голливуде сеть, которая кажется почти неприступной. А когда малайзийский премьер приезжает в США — Лау устраивает вечеринки с этими же актёрами. Мол, смотри, премьер, я тут почти хозяин.

Фото действительно создавали ореол, который трудно было бы объяснить логикой. Особенно для политика, видящего в Лау образ успешного азиата, который пробил «бамбуковый потолок» и стал своим среди белозубых звёзд.

И под этой ширмой Лау крал. День за днём. Под защитой премьера. Спокойно, без стыда, под грохот вечеринок.

— Его в Голливуде даже величают азиатской королевской особой. Полная чушь, конечно.

Пирс тихо выдохнул.

— И никто до сих пор не понял, что это ложь?..

— Когда человек ежедневно палит миллионы у тебя перед носом, — ответил ему спокойно, — попробуй-ка усомниться. Кто будет проверять? Зачем? Особенно если он иностранец, да ещё такой щедрый.

На Уолл-стрит расследовали бы дотошно, до капли крови. Старые аристократы тоже копнули бы глубоко.

Но Голливуд?

Да им было лень даже открыть почту, не говоря о проверках. Деньги — вот и всё, что им нужно от нового «покровителя».

— Но ведь такая лажа рано или поздно вскроется…

— Конечно вскроется. Сказал же — его хвост стал слишком длинным. Он уже на грани.

И эта грань задрожит и треснет уже этим летом — как мина, которую кто-то забыл обезвредить.

Будем говорить откровенно, давно понял: если где-то под ногами уже тлеет фитиль, то ждать взрыва глупо. Куда правильнее самому щёлкнуть зажигалкой и устроить фейерверк в тот момент, когда это выгодно тебе. Именно так и хотелось поступить — самому рвануть эту бомбу, пока она ещё под контролем.

— Идеальный шанс громко заявить о себе, — думал в тот момент, ощущая на губах вкус лёгкой горечи утра, пахнущего свежим кофе.

На этот раз не собирался действовать через свой фонд. Нет, определённо хотел, чтобы удар нанесён был под именем новорождённого аналитического центра, который едва успел зарегистрировать. Фонд и так имел вес, его имя звучало, словно медный гонг на ветру. А вот у нового мозгового центра не было ни единой строки в послужном списке. Пустая страница. Чистый лист.

И этот грандиозный скандал мог стать для него такой первой вспышкой, что остальные заглохли бы от ослепления.

— Это ещё и с Маркизом дело упростит… — мелькнуло у меня в голове.

Представь: только что созданный центр выходит на сцену и с ходу валит премьер-министра целой страны. Даже Руперт, который обычно держится как князёк времён феодалов, посмотрел бы на меня совсем иначе. Уже не как на кого-то снизу, а как на человека, который способен выкорчевать фигуру государственного масштаба одним движением руки.

А значит, в нужный момент «убеждать» его станет куда легче. И, когда придёт время переговоров, можно будет тихо направить ситуацию именно туда, куда хочу.

Но это всё потом. Сейчас же перед нами лежала одна-единственная задача.

— Для начала… поймаем этого проходимца.

Мы с Пирсом снова вернулись к имени, которое уже несколько дней висело в воздухе, будто запах дешёвого одеколона, Джон Лау, тот самый малазийско-китайский шалопай, прожигающий деньги так, что даже хруст купюр дрожал под пальцами.

Однако поймать его так просто было невозможно. Нельзя просто схватить его за шкирку. Нужно заставить власти сделать это. И тут возникала проблема: доказательств в руках у нас не было. Ни крупицы. А значит, нам нужен был Пирс. Вернее мне. Точнее, его доступ к внутренним архивам «Голдмана».

— Нам нужны документы изнутри, — сказал ему. — Они и только они могут всё подтвердить.

В тех файлах наверняка нашлись бы цепочки писем, от которых курьеры безопасности покрывались холодным потом; записки от отдела этики, умоляющие остановиться; распоряжения, игнорирующие предупреждения и проталкивающие выпуск облигаций; а ещё странные движения денег, которые резали глаз, словно лампа дневного света в пустом офисе.

Но стоило мне произнести это вслух, как Пирс нахмурился, будто вдохнул слишком горячий воздух.

— Передача этих документов за пределы компании… затруднительна.

Посмотрел на него молча. Он что, решил откатить услугу обратно? Отказать? Тогда бы мне пришлось…

Но Пирс торопливо продолжил:

— Это решение исполнительного комитета. Мы можем передать файлы только при гарантии иммунитета. Не иначе.

— Понимаю. Это логично.

Он был прав. Эти документы могли стать смертельными и для «Голдмана». Стоило им попасть в руки следователей, и корпорация оказывалась бы под прицелом штрафов, газетных заголовков и долгих судебных допросов. Поэтому высшее руководство держалось за единственное условие: никакой передачи без иммунитета.

Проблема только в том, что…

— Иммунитет… Вот чёрт, это усложняет всё, — выдохнул нервозно.

— Именно.

* * *

Иммунитет выдаётся только тогда, когда расследование уже идёт. А расследование, как назло, никто не начинал. Получается замкнутый круг: чтобы начать дело, нужны документы; чтобы получить документы, нужно уже вести дело.

— Что же делать… — раздражённо подумал, чувствуя, как виски будто сдавливает обруч.

Честно говоря, мог бы заняться этим сам. Поднять знакомых, дёрнуть нужные ниточки, вытащить пару фамилий из семейства Киссинджеров… Но у меня была гора других дел, и времени — как всегда — не хватало.

Поэтому решил переложить этот головняк на другого человека. На Патрицию — временного директора, которую недавно поставил во главе аналитического центра.

— Справишься?

Она лишь наклонила голову и улыбнулась уголком губ, как будто в комнате пахло вызовом.

— Моя первая проверка, да?

Она была здесь не только ради должности. И я, и она знали — ей нужно доказать свою силу под Маркизом. А мне — что кресло директора не просто украшение.

— Да. Покажи, что ты можешь.

Эта задача была тестом. Испытанием её политического веса. А пока просто собирался наблюдать, сколько времени ей понадобится.

И… удивительно, но Патриция расправилась с этим гораздо быстрее, чем ожидал. Словно ветер очистил небо от туч.

Всего через несколько дней Минюст, недолго думая, согласился предоставить «Голдману» иммунитет.

— Ну как? — спросила она у меня с лёгкой искоркой в глазах.

— Безупречно. Особенно поразила скорость.

Правда, и сам мог бы сделать то же самое: поговорить с нужными людьми, подключить связи. Но на всё это ушли бы недели.

А она решила вопрос за четыре дня.

— С этого момента ведёшь дело ты. Один раз в сутки держи меня в курсе.

И передал ей все полномочия. И Патриция не просто оправдала ожидания — она превзошла их с запасом.

Патриция справлялась почти со всем сама — тихо, аккуратно, будто ловко разбирала тугие узлы чужих проблем, даже не морщась. И наблюдая за этим, только и думал: «Удобно-то как».

Но тихая гладь продержалась недолго. Спустя несколько недель Патриция появилась у меня с выражением человека, который несёт новость, пахнущую головной болью.

— Джон Лау теперь торчит в Таиланде, — сказала она, чуть помедлив, будто сама не верила в эту пакость. — Из-за этого расследование просто буксует.

Слова упали в воздух, как сырые тряпки.

— Вот же… крайне неудобно, — выдохнул устало.

Нам позарез нужно было, чтобы расследование и арест произошли на американской земле — с её жёстким воздухом кондиционеров, гулом переговорных комнат и привычной бюрократической машиной. А он унесся за океан, в жару, в запахи уличных кухонь, туда, где каждый шаг требует международных запросов, бумажек, печатей и кипы медленных процедур.

Проблема усугублялась ещё и тем, что Лау вел себя не как обычно.

— Он ведь регулярно появляется в Лос-Анджелесе пару раз в месяц, — продолжила Патриция. — Но сейчас… ни разу. Даже на «Коачеллу» не приехал. А это же его священная корова.

Конечно, этот жулик выбрал именно идеальный момент, чтобы сбежать от американской юрисдикции.

— С его стороны это вполне логично, — буркнул недовольно. — На него жарит со всех сторон.

— Да. И именно потому всё осложняется.

В Малайзии вокруг него уже закипала каша. Скандальный нацфонд, который он так долго доил, наконец не смог выплатить пятьсот пятьдесят миллионов. А сверху — свежая вонь: его совместное предприятие с саудовской энергокомпанией. Выяснилось, что семьсот миллионов инвестиций утекли в туманную фирму «Goodmoon».

Эта «Goodmoon» — обычная пустая скорлупка в офшоре, собственность самого Джона Лау. Стоило копнуть глубже — и всё его жульничество начинало светиться, как плесень под ультрафиолетом.

Чтобы не допустить обвала, Лау заметался. Перестал сновать по голливудским вечеринкам, где обычно светился, как новогодняя гирлянда. Сбежал от прожекторов в тропики и сидел там безвылазно.

А нам нужно было обратное: выманить его в Штаты. Причём аккуратно, без шума, ловко щёлкнув капкан в тот момент, когда он ступит на нашу землю.

Патриция нахмурилась.

— Обычной приманкой его не заманить. Он сейчас нервный, словно мышь, которая чует запах яда.

Значит, требовался единственно возможный вариант.

— Придётся завлечь его инвестициями.

— Вот именно. Если предложение будет выглядеть достаточно сладким и впишется в историю «Goodmoon», он схватит наживку мгновенно.

Я бы уже сам давно подключился, если бы не одно «но».

— Шон в это не должен лезть, — сказал, чувствуя, как неприятно тянет под рёбрами. — Стоит только пронестись слуху, что «Касатка» где-то рядом, и Лау исчезнет, будто его ветром сдуло.

Моя собственная репутация стала препятствием. Слишком уж громко гремели две разоблачённые мной аферы — стоило мне появиться в связке с чем-то новым, и любой мошенник разбежится, не дожидаясь объяснений.

— Значит, нужен союзник, — подытожила Патриция.

— Да.

Но прежде чем думать о человеке, которого мы подставим к приманке, нужно было придумать саму приманку — ту, что будет пахнуть деньгами ровно так, как любит Лау.

— Для начала создадим наживку. И наживка должна соответствовать тому, кто её держит.

Патриция развернула передо мной пухлую папку. От неё пахло бумагой, свежей типографской краской и тонким ароматом её духов — прохладным, как тень вечером.

— Прибыльность, конечно, важна, — сказала она. — Но в нашем случае куда важнее, чтобы это выглядело как естественное продолжение его прежних проектов. Он сейчас пытается показать, что у него всё под контролем. Он ни за что не станет делать шаг, который выглядит отчаянным.

Потому пролистывал материалы, слушая шорох страниц и чувствуя, как выстраивается более чёткая картина. Вдруг взгляд зацепился за один любопытный факт.

— Лау вкладывался в добывающую промышленность?

— Да. Хотя ни разу не получил ни одного контракта.

Его пустышки-компании участвовали в тендерах на разработку рудников. Всегда без результата… но интерес к отрасли он проявлял стабильно, как человек, который собирает пазл и никак не может найти последний недостающий кусочек.

— Появилась мысль? — спросила Патриция.

— Возможно. Нужно ещё обдумать. Завтра скажу.

С усилием подавил возникающую улыбку — слишком уж заманчиво всё складывалось. Когда Патриция ушла, позвал ассистентку.

— Николь, пригласи Гонсалеса.

* * *

Тем временем, в офисе «Pareto Innovation», Гонсалес сидел, широко развалившись в кресле, но взгляд у него был цепкий, напряжённый. Он неотрывно смотрел на стеклянную стену, за которой находился кабинет Сергея Платонова.

У Гонсалеса было лучшее место во всей фирме — по сути, собственная наблюдательная башня. Он отдал предыдущему владельцу этого стола пятьдесят тысяч долларов только за право сидеть здесь. И ни секунды не пожалел.

Прозрачное стекло позволяло наблюдать за каждым движением Сергея — как он проходит по комнате, как листает документы, как откидывается в кресле, задумчиво глядя в окно. Каждый жест, каждое движение — под микроскопом Гонсалеса.

Он следил за ним ежедневно. И в последнее время глаза его стали ещё внимательнее, острее.

«Его перерыв вот-вот закончится…»

После прошлогоднего вселенского переполоха — «Хербалайф», «Вэлиант Три», те громкие истории, что разнеслись по стране ураганом, — Сергей притих. Не бездействовал, нет, но притих.

Он собирал новую структуру частного инвестиционного подразделения, кропотливо, методично. Продолжал работать в здравоохранительном секторе, в котором был мастером. Его аналитический алгоритм по-прежнему бил точность в восемьдесят процентов, пугающую даже ветеранов рынка.

Но Гонсалес знал то, что многие не понимали.

Сергей Платонов не из тех, кто довольствуется ровным, спокойным течением. Он не человек, который останавливается на «нормально».

— Что-то большое скоро грянет.

И Гонсалес чувствовал это почти физически — как запах грозы перед ливнем, когда воздух становится плотным, горячим и пахнет электричеством.

Новый всплеск адреналина. Новая дрожь, тонкая, как вибрация натянутой струны. И ощущение, что что-то огромное и незримое вот-вот перекосит привычный мир.

Так всегда было, когда Сергей Платонов затевал очередную игру. От него никогда не знали, чего ждать: он появлялся в центре событий так внезапно, будто воздух сгущался и рвался сам по себе. Каждый раз — новая головокружительная комбинация, новая трещина в старых структурах. И когда пыль оседала, люди только хлопали глазами, пытаясь понять, как всё вообще произошло.

Это действовало на Гонсалеса почти как наркотик. Сильнее кофе по утрам, резче виски по вечерам.

«Что он готовит теперь?..»

И тут, среди привычного офисного шума — то гул принтера, то щёлканье клавиш, то запах свежесваренного кофе из кухни — появилось странное, цепляющее внимание наблюдение.

Каждый день, без единого пропуска, к Сергею Платонову приходила одна и та же женщина. Блондинка около пятидесяти, с прямой осанкой и шагом, который издавал едва слышный, уверенный стук каблуков по плитке. Она оказалась новым директором «Института политики Дельфи» — того самого, что недавно учредил Платонов.

Гонсалес какое-то время рассматривал эту новость, как редкую монету, найденную случайно. Мысль мелькнула: «А не подкинуть ли человека в её институт?..»

И тут же он сам себя оборвал. «Дельфи» существовал совершенно отдельно от «Pareto Innovation». Любая попытка пролезть в чужие стены могла обернуться неприятностями, и не только моральными. Там можно было нарваться на юристов, на проверки, на громкие шаги по коридорам, от которых холодеет затылок.

Нет. Ради простого любопытства рисковать было неразумно.

«Ладно… позже. Сейчас главное — информация отсюда.»

Он открыл общий чат в Bloomberg — тот самый, где сотрудники сливают сплетни, слухи и иногда настоящие крохи важных данных — и написал короткое сообщение:

Accepting tips

Ответ последовал мгновенно.

Скрип! Скрип!

Сразу по всему офису кресла задвигались назад, как будто кто-то дал условный сигнал. Шесть сотрудников вскочили одновременно, почти синхронно, и бросились к его столу. Конечно, никто не имел права бежать — правила офиса строги, как в библиотеке. Но шаги эти были настолько быстрыми, что воздух будто дрожал.

Динг!

Первым вцепился в звонок Лентон — тот самый ловкач, аналитик с быстрыми руками и репутацией любимчика Платонова.

— Сергей поручил мне копнуть в сторону малайзийского государственного фонда… — выпалил он, переводя дыхание.

Оказалось, Платонов уже несколько недель присматривался к тому фонду, а теперь велел «копать глубже». Никаких объяснений. Никаких намёков.

— И он не сказал, зачем? — уточнил Гонсалес, лениво откинувшись в кресле.

— Естественно попробовал аккуратно спросить… ну, намекнуть, что это же не связано с медициной и вообще фонд из Азии. — Лентон нервно пригладил волосы. — Он просто улыбнулся и ушёл.

Гонсалес постучал пальцами по столу — сухой звук, будто кто-то тихо отбивает ритм. Оценивал вес информации. Неинтересно. Полезно — может быть. Но скучно.

Он выписал чек на тысячу долларов и протянул Лентону. Тот даже не спорил — заранее знал, что большие суммы дают только за то, что треплет кровь и вызывает предвкушение.

В чат улетело новое сообщение:

Next

И начался второй раунд.

Динг!

Теперь победителем стал Грэй — главный трейдер, человек, чьи руки щёлкают сделками так же легко, как пальцы по выключателю света.

И он принёс куда более сочный кусок.

— Сергей велел выяснить, кто сейчас шортит Goldman.

Одно это слово — «шортит» — словно ударило по Гонсалесу нервам. Мурашки побежали по спине, вспоминая, как Платонов в последний раз играл на понижение — против «Вэлиант Три».

Это было катастрофически красиво: напряжение, обвалы, шум в СМИ, возмущённые голоса экспертов, и в самом центре всего — он.

«И теперь он косится на Goldman?..»

Это уже была игра другого масштаба. Там ставки пахли совсем иначе — запах горящего металла, грохот падающих колонн, рев финансовых штормов.

Гонсалес не раздумывал.

Он выписал двадцать тысяч.

Глаза Грэя расширились, будто он вдохнул ледяной воздух.

И тут за спиной послышались чёткие шаги — лёгкие, но узнаваемые. Пахнуло её парфюмом — прохладным, с древесными нотами.

Это была Николь, секретарь Сергея Платонова.

Внутри у всех собравшихся что-то кольнуло.

«Не заметили ли?..»

Эта игра уже однажды вызвала жалобы — сперва лёгкие, потом раздражённые. И именно из-за неё в офисе появились правила: «не бегать», «подходить по одному», «никаких криков».

Шаги Николь приближались…

Правда заключалась в том, что об игре знали абсолютно все. Никто не говорил вслух, но в воздухе висело стойкое ощущение: достаточно лишь небольшого намёка, чтобы народ поутих.

«Наверное, просто предупреждение, чтобы не наглели», — лениво подумал Гонсалес, даже не поднимая глаз.

Но его догадка тут же рассыпалась.

— Шон хочет тебя видеть.

— Меня?

— Да.

Неожиданный вызов, словно лёгкий холодок коснулся затылка.

— Это что, из-за игры с чаевыми? — кольнула мысль.

Если бы речь шла об этом, Николь сунула бы короткое сообщение, как делала всегда, и на этом всё.

Гонсалес поднялся, чувствуя, как тяжелеют плечи, и прошёл к кабинету генерального. В голове уже бешено мелькали варианты.

— Причина может быть только одна.

Каждый раз, когда Сергей Платонов звал кого-то лично, исход был предсказуем.

Он собирался использовать человека.

А раз зовёт сейчас — значит, начинается что-то, где ему понадобится конкретный инструмент. И этим инструментом должен быть он.

«Интересно… для чего именно?»

С такими мыслями Гонсалес вошёл в кабинет. Стоял лёгкий запах дорогого кофе, в углу негромко жужжал кондиционер, обдувая комнату прохладой. И тут же — удар фразой, как по голове.

— Ты уволен. С сегодняшнего дня.

Мир будто на секунду стал бесцветным.

— Уволен?..

Это звучало не как потеря рабочего места — куда хуже. Это означало разрыв с Платоновым, потерю возможности наблюдать его вблизи, лишение доступа ко всей той сети людей, энергии, движений, интриг, на которых держалась его жизнь.

Но Гонсалес быстро взял себя в руки.

— Нет причин увольнять меня прямо сейчас.

Ошибок он пока не совершал. И Платонов нанимал его не просто так — ему был нужен его круг связей, его происхождение. Избавиться от него до того, как тот отработает своё, было бы нелепо.

Значит…

«Это не то, что я могу сделать, оставаясь в Пэрето.»

Платонову был нужен не «Гонсалес из Pareto», а Гонсалес сам по себе. И как только мысль оформилась, он нахмурился.

— Тебе нужно имя Андорры?

«Группа Андорра» — мощный мексиканский горнодобывающий холдинг. А он — третий сын семьи, что его основала.

Теперь, когда его «уволили», у него оставался всего один актив, который мог кого-то заинтересовать, — сама фамилия.

И Платонов, конечно, собирался это использовать.

«Если дело связано с Андоррой, там есть ограничения.»

Компания публичная. И каждый его шаг будет выглядеть не как личная инициатива, а как движение части корпорации. Это может ударить по акциям, развернуть слухи о будущей передаче власти — да что угодно.

«Может выйти настоящее дерьмо…»

Если что-то пойдёт не так — семья снимет с него голову, а финансирование перекроют моментально.

Стоило ли то, что задумал Платонов, таких рисков?

Он уже раскладывал в уме плюсы и минусы, когда Сергей произнёс:

— Мы будем ловить мошенника.

— Мошенника?

Слово вспыхнуло внутри, будто алкоголь, льющийся на горячую сковороду. Сразу всплыло то самое сладкое чувство, которое он испытал во время истории с Theranos.

«Если вспомнить, что говорил Грей…»

Goldman. Обман. Шорт.

Похоже, намечается шоу. Настоящее.

Но затем его кольнула новая мысль.

«Не слишком ли это похоже на дело Valeant?»

Там тоже была афера, шорт, давление, разоблачение. Риск, что всё превратится в повтор, существовал.

Но тут же стало ясно главное:

«В этот раз я не зритель.»

Он не будет стоять в стороне — теперь его втягивают в самую сердцевину. И это, чёрт возьми, манило.

Даже несмотря на угрозу скандала в семье, на возможные последствия.

Он почти согласился внутренне, когда Платонов выложил главный козырь.

— Тебе нужно сыграть роль безрассудного наследника-миллиардера и выманить мошенника.

И в тот же миг…

Глава 10

Мельчайшая тень сомнений растворилась, будто её и не было. В голове Гонсалеса вспыхнули два новых ярлыка — «безрассудный наследник» и «приманка».

Свежее. Неиспользованное. Манящее. После таких слов колебаться было просто смешно.

— Я в, — отозвался он почти с жадностью, будто боялся опоздать на поезд, который ходит раз в жизни.

Если вся задумка и требовала наследника, который будет размахивать богатством так, будто деньги — это дым от сигар, то лучше Гонсалеса в эту роль не вписать никого. И как и рассчитывал — он принял предложение мгновенно, едва услышал его общий контур.

— Погнали.

Но прежде чем закрыть вопрос, нужно было решить кое-какие моменты. Два препятствия, без которых нельзя двигаться дальше.

Первое — «условия сделки».

— Если хочешь что-то получить взамен — говори. Я имею в виду награду после завершения дела.

Он отмахнулся, лёгким жестом, будто предлагаю ему сдачу в продуктовом магазине.

— Да брось, не нужно мне ничего.

Вид беззаботный, словно делает доброе дело исключительно ради удовольствия. Но меня такой альтруизм всегда настораживал.

«Им сложно управлять», — стучала мысль.

Такие горят ярче всех в начале, но стоит интересу угаснуть — они рвут поводок и исчезают. А мне нужен был человек, который пройдёт всё до конца. Даже если ему станет скучно, мерзко, неудобно — неважно.

Тот, кем можно управлять. Полностью.

Если уж собирался использовать Гонсалеса — то должен был найти способ держать его в руках.

Это было не просто.

Человека можно вести двумя путями: ударить по слабому месту или подкармливать его желание.

Пирсу дал кнут коротких продаж, Патриции — нежную морковку пророчеств Дельф. Но у Гонсалеса… слабостей не просматривалось.

Значит, остаётся второе — желание.

А было у него ровно одно: «развлечение».

Сложность в том, что эта потребность — ускользающая, как дым. Никаких объективных критериев: не деньги, не власть, не признание. Просто удовольствие. Причём такое, которое определяет только он сам.

«Похож на Рейчел…» — мелькнуло.

У Рейчел внутри живёт тяга к добру, у него — к удовольствию. Разные по сути, одинаковые по сложности. Оба плохо поддаются контролю.

Значит, остаётся одна стратегия — найти такую морковку, на которую он клюнет. И превратить её в цель.

— Мне не по себе, когда я кого-то использую без вознаграждения. Назови что-нибудь.

— Правда, ничего не нужно…

— Если тебе нечего хотеть — расценю это как отказ от участия.

Это не была игра. Если человек неуправляем — лучше сразу искать замену.

И тут лицо Гонсалеса напряглось. Так же, как в момент, когда сообщил ему о «увольнении».

— Неужели его слабость — лишение развлечений?

Всё его внимание сейчас было приковано ко мне. Вероятно, именно поэтому он так легко согласился в первый раз.

Не будь его — он, возможно, рыскал бы в поисках другого веселья.

Пока размышлял, он шумно выдохнул и произнёс:

— Тебе же не нужен сосед по комнате, верно?

— Нет. Абсолютно.

Мысль о том, что кто-то вторгнется в моё личное пространство… Живот тут же неприятно сжался. После того, как Джерард пожил у меня эти несколько дней, я ещё недели две питался одними антацидами, чтобы не блевать от стресса.

— Если это всё, что ты хочешь — можем расходиться.

— Ладно, тогда пересмотрю предложение.

Он цокнул языком, недовольно, но без злости, и на секунду задумался. Потом поднял глаза и бросил новую идею:

— Тогда… могу я стать трейдером?

— Трейдером?

— Да. Исполняющим сделки.

По нынешнему статусу он числился аналитиком, не более.

Стать трейдером… Для аналитика это звучало почти как попытка с ходу перепрыгнуть через пропасть. Дваремесла, хоть и жили под одной крышей финансового мира, были устроены совершенно иначе.

Аналитик живёт в мире цифр, прогнозов и логических цепочек; его оружие — холодная голова и умение разбирать сложное на части. Трейдер же существует в потоке. В жарком, гулком, как машинное отделение судна, пространстве мгновенных решений. Там правят чутьё, инстинкт и внутренняя выдержка, а не отчёты и графики.

Обычно путь трейдера начинается с мелочи — крошечных сумм, крошечных рисков, когда каждый неверный шаг ощущается в теле, будто игла скользит по коже. И только спустя долгие месяцы ошибок и удач вырабатывается то самое чувство равновесия, внутренний компас.

У Гонсалеса же такого опыта не было вовсе. По всем законам профессии его просьба была несбыточной.

Но я только хмыкнул про себя: «Зато морковка хорошего размера.»

Другими словами, невозможность сама по себе делала просьбу ценным рычагом.

И уже собирался кивнуть, но он не закончил.

— Хочу стать личным трейдером Шона.

— Этого не будет, — ответ сорвался у меня раньше, чем успел вдохнуть.

— Исполняющий трейдер — это моя правая рука. Ты не можешь занять эту позицию без опыта.

— Ну, оставь себе правую. Мне и левая подойдёт.

Он сказал это так легко, будто обсуждал выбор рук для перчаток. И тут до меня дошло: ему нужен не сам навык. Ему нужны потоки информации, что проходят через трейдера. То самое вкусное, щекочущее нервы «веселье».

— М-м.

Честно говоря, мне это ничем не грозило. Основные операции можно будет передать другому. А уж наблюдать он может сколько угодно — если это удержит его в игре.

К тому же… была тонкость. Для трейдера главное — не паниковать. Не сломаться, даже если деньги испаряются миллионами. И вот здесь его бесцеремонная, бесстрашная натура могла неожиданно оказаться преимуществом.

Вывод напрашивался сам собой.

— Ладно… Хорошо. Но только если операция пройдёт успешно. Это награда за результат, а не за согласие.

Специально подчеркнул условие, а сам взглянул на часы — серебристый корпус блеснул холодно, будто осколок льда.

Семь вечера. За окном небо уже начало сгущаться, и в воздухе повис запах вечернего города — влажный, с примесью нагретого асфальта и далёкого дыма.

Пора было переходить ко второй части.

Потому поднялся.

— Продолжим на улице.

* * *

Прежде чем допустить Гонсалеса к делу, мне нужно было провести нечто вроде пробы — маленькое испытание.

— Самое важное в этой миссии — умение изображать идиота. Хочу увидеть это вживую.

Эта роль была сердцем всей операции. Одна неверная нотка — и всё летит к чёрту. Поэтому проверка была обязательной.

Уж чего-чего, а это горько усвоил это после того, как наблюдал за сценическими провалами Джерарда и Рэймонда. То, что казалось мне простым, для них оказалось пыткой. Им даже воздух подчинялся иначе, когда они пытались «играть».

Я подозревал, что с Гонсалесом будет не легче. Человек, выросший в богатстве, окружённый услужливыми людьми, редко умеет чувствовать настроение окружающих.

Хотя, с другой стороны… Он и впрямь раздавал деньги направо и налево. Лёгкость, с которой он это делал, говорила о некотором таланте к нужной манере поведения.

И да, он действительно был наследником крупного холдинга. Роль подходила ему как дорогой костюм — по размеру, но не по характеру.

Проблема в другом: ему недоставало той наглой, едкой самоуверенности, что свойственна настоящему дураку, рождённому в роскоши.

Когда ему это сказал, он лишь пожал плечами и фыркнул:

— Так могу просто делать всё как ты. Сложного-то что?

Невольно нахмурился.

— Никогда не вёл себя как идиот.

— Ты? Хм… Ну, значит, ты хороший образец. Ладно, разберусь. Не переживай.

Его спокойствие раздражало. Не отсутствие таланта — а отсутствие нужного напряжения. Слишком расслаблен. Словно всё это для него игра, где можно нажать «перезапустить» в любой момент.

Но была одна техника, которую уже неоднократно проверял на людях.

Нужно было дать ему соперника.

Так, будто самому себе, пробормотал:

— Может, стоило взять Джерарда…"

Имя соперника работает лучше любого кнута.

Гонсалес всегда говорил о людях сухо и деловито, но стоило упомянуть Джерарда, как в его голосе появлялась странная жёсткость. Впервые заметил это ещё тогда, когда Рейчел позвала того домой, в своё поместье. Тогда Гонсалес смотрел на него как на яркое пятно на белой скатерти — вроде бы не раздражает, но глаз к себе притягивает.

И когда я в лёгкой манере бросил:

— Джерард? Сын одного из маркизов? Да он же под роль дурачка вообще не подходит…

— Гонсалес будто о камень запнулся. Лицо дернулось, взгляд заострился, даже челюсть слегка сжалась.

Он процедил, чуть тише обычного, словно от ненужной эмоции:

— Вот поэтому и поручил это тебе. Но, судя по твоему настрою, ты не особо хотел этим заниматься, так что решил подсказать, что можешь не напрягаться.

Он замолк. Но его глаза уже смотрели иначе — более напряжённо, цепко, почти хищно.

— Похоже, наживка работает… — мелькнуло у меня. Так-то ведь всего лишь хотел дать понять, что у меня есть варианты… но вот же, уцепился за имя Джерарда, будто оно его по живому режет.

Ну и ладно. Лишняя серьёзность ещё никому не мешала.

Пока размышлял, мы добрались до места: небольшой бар на Уолл-стрит, пахнущий смесью спиртов, старого дерева и кондиционера, который давно пора было прочистить. Именно здесь Гонсалес должен был показать свой «дурачок-акт».

— Начнём.

Он, не моргнув, двинулся к стойке. Пальцы его едва заметно постукивали по лакированному дереву — сухо, нервно, но уверенно.

— Ты тут хозяин? — спросил он бармена так холодно, что тот чуть не выронил бокал.

— Нет…

— Позови владельца.

Бармен, смутившись, но не желая конфликтов, исчез за дверью. Через минуту появился хозяин — крепкий мужчина лет пятидесяти, с руками, пахнущими лимонным средством для полировки.

Гонсалес сразу, будто между делом, спросил:

— Сколько ты в день зарабатываешь?

— Что?.. Простите? — растерянность у него буквально посыпалась с лица.

Но Гонсалес продолжил давить:

— Сколько бы ни было, я плачу вдвое. Освободи помещение.

Он достал чековую книжку, как человек, который к таким жестам привык с детства, и без малейших колебаний выписал сто тысяч долларов.

Но хозяин только покачал головой:

— Боюсь, я не могу это принять.

Ну да. Чек — штука ненадёжная. Придёшь в банк, а там скажут «недостаточно средств», и бегай доказывай.

Гонсалес уловил это настроение мгновенно и усмехнулся:

— Понимаю. Наличка ведь надёжнее.

Позвонил кому-то, и через пятнадцать минут в бар вошли двое парней в чёрных костюмах, как будто только что вышли из фильма о мафии. У каждого — по чемодану. Щёлкнули замки, и на воздух вырвался плотный запах бумаги и свежей краски от купюр — пачки лежали ровными кирпичиками.

— Ну как теперь? — спросил Гонсалес, слегка повернувшись ко мне.

Я только хмыкнул:

— Банально.

Действительно ждал чего-то интереснее. Всё это выглядело не как дурачок, а как свежеразбогатевший выскочка. Это вообще не та роль.

— Это не дурак. Это нувориш.

И уже собирался объяснить, что мне нужно на самом деле, когда он спросил напряжённо, слишком внимательно:

— Значит, по-твоему, кто-то другой справился бы лучше?

На что тут же спокойно ответил:

— Сложно сказать. Но то, что ты показал, вообще не похоже на дурака. И уж точно не похоже на меня, хотя ты говорил, что копировал мой метод.

На мгновение он замер. Потом его лицо смягчилось, взгляд стал более собранным, и он пробормотал:

— Ты прав. Метод Шона…

Растерянно тянул фразу, а затем будто что-то щёлкнуло в голове — он вытащил из кармана монетку. Металл тихо звякнул в его пальцах.

Он подошёл к хозяину, который всё ещё стоял с расширенными глазами, и сказал:

— Хочешь сорвать куш? Давай сыграем.

— Сыграем?..

— Если выпадет орёл — беру бар за сто тысяч. Если решка — плачу тебе вдвое больше твоей дневной выручки.

Я просто онемел. Такое чувство, будто Гонсалес решил всерьёз объявить меня каким-то игроком из подпольных казино. Он даже не дождался, пока хозяин бара успеет вымолвить хоть слово — монетка уже взлетела в воздух, мелькнув в тусклом свете ламп, и, звякнув, покатилась по стойке. Потом она прыгнула на пол и с тихим «клень» замерла под ногами.

Хозяин наклонился, поглядел внимательно, выдохнул и сказал:

— Орёл…

Он соврал, это было видно по тому, как у него перед ответом дрогнули пальцы. Да и зачем ему правда? Такие бары редко вытягивают и тридцать тысяч за день, а тут перед ним на стол бросили сто. Выбор был очевиден.

Но и это, по сути, ничего не решало. Гонсалес с самого начала метил в одно — забрать помещение под себя хоть тушкой, хоть чучелом. Выпадет орёл или решка — результат давно стоял в его голове.

Хозяин прокашлялся, потянул ворот рубашки и с неловкой улыбкой объявил:

— Прошу прощения, но бар временно закрывается для частного мероприятия…

После этого он пошёл обходить завсегдатаев. И, разумеется, в ответ посыпалось недовольство:

— Вы издеваетесь? Я только что заказ сделал!

— Предупреждать надо было!

— Да что за цирк вообще?

Люди шумели, скрипели стульями, кто-то хлопнул ладонью по стойке так громко, что даже бокалы дрогнули. В воздухе повис запах разлитого пива, мокрого дерева и раздражения.

Гонсалес, положив подбородок на руку, задумчиво буркнул:

— Чего-то не хватает…

И видно было, что он недоволен. Он сам чувствовал, что номер вышел не таким ярким, как мог бы.

Пару секунд он просто смотрел в пустоту, а потом резко выпрямился, будто лампочка в голове вспыхнула. Окинул зал взглядом, поднял голос и крикнул так, что даже музыка на колонках будто приглушилась:

— С этой минуты первые тридцать человек, которые выйдут из бара, получают по тысяче долларов! Кто успел — тот и молодец!

Двое парней в чёрных костюмах тут же раскрыли новые чемоданы. Запах свежей краски с купюр прямо ударил в нос — плотный, резкий, как запах новых книжных страниц.

Посетители сначала зависли, переглядываясь, пытаясь понять, розыгрыш это или сумасшествие.

Гонсалес кивнул одному из охранников и ткнул пальцем в сторону двери:

— Вон тот парень первый.

У выхода торчал мужчина, который просто собирался покурить, а теперь замер, как олень в свете фар. Один из охранников подошёл и всучил ему тяжёлую пачку денег.

— Один. — проговорил Гонсалес тихо, но отчётливо.

И это сработало как спусковой крючок.

Сразу двое рванули к выходу, едва не опрокинув чужие куртки со спинок стульев.

— Два, три.

Дальше понеслось. Зал буквально взорвался. Люди поднимали свои сумки, хватали напитки, бросали недоеденную еду, толкались локтями, цеплялись за сумки друг друга. Столы скрипели, стулья отъезжали, стекло звенело. Получилась почти давка — та самая паника, от которой у меня в груди неприятно холодело.

— Чёрт…

— Не успею!

Когда тридцатый человек выскользнул за порог, напряжённый шум мгновенно сменился унылыми вздохами тех, кто остался. Но возвращаться в зал всем уже стало неловко — они стояли у дверей с вещами в руках, и проще было просто уйти.

Минут через пять бар опустел так, будто его только что заново открыли после ремонта. Остались только мы, запах купюр, и тихий гул кондиционера.

Гонсалес, довольный собой, повернулся ко мне:

— Ну что скажешь? Шоновский приём — разогреть толпу, чтобы они сорвались с катушек и сами бросились в омут.

Он ошибался. Мне не было нужно, чтобы он подражал Шону. Мне нужен был избалованный богач, не понимающий последствий. Другой архетип, другой нерв.

Но спорить не имело смысла.

«Сработало.» — подумал я.

Потому что, когда он пытается играть меня, он неожиданно попадает ближе к нужному образу: растерянному, нелепому, импульсивному. И, что самое важное, у него получается. В его движениях, в голосе, в интонациях — было зерно. То самое, из которого можно вырастить нужный типаж.

Гонсалес нетерпеливо спросил:

— Ну?

Согласно кивнул.

— Отлично. Завтра начнём полноценную подготовку.

Моя цель была проста, как удар кулаком по столу, но добиться её было куда сложнее: нужно было взять Джона Лау. Поймать его за руку, вытащить из его тенистых укрытий. Один в поле тут точно не воин — без помощи закона мне не справиться.

К счастью, Патриция сработала блестяще. Благодаря её умению улыбаться там, где другие только сжали бы зубы, и давить на нужные точки, где обычный человек запнулся бы, к нам подключились и Министерство юстиции, и ФБР. В воздухе витало ощущение чего-то большого: официальная операция прикрытия уже стояла на старте, будто гигантский механизм, готовый загреметь и прийти в движение.

Но перед тем как маховик закрутится, оставалось сделать главное.

Надо было превратить Гонсалеса в идеальную приманку.

Так что все дни слились для меня в одно непрерывное марафонское усилие: одно и то же помещение, запах кофе, перетёртого от усталости; шелест бумаг, которые я перекладывал, как колоду карт; сухой хруст маркера, когда я снова и снова выделял важные строки в досье.

— Джон Лау, тридцать три года. Китайский корень, малайзийский паспорт. Вырос не абы где — сперва элитная английская школа Харроу, потом Уортон. В 2009 году — ключевая фигура при создании малайзийского госфонда MDB. Титулов официальных нет, зато власть — как тень: не видно, но она всегда рядом.

Вдалбливал эту информацию в Гонсалеса до тех пор, пока она не начинала звучать у меня в голове, будто мантра. Но больше всего меня тревожило одно: сможет ли он впитать такой массив мелочей, чтобы не споткнуться в самый нужный момент?

Однако Гонсалес, как обычно, умудрился увести разговор совсем в сторону.

— А ты не собираешься научить меня… ну… этому твоему искусству поддевать людей?

— Поддевать? — даже моргнул.

— Ну… фирменный приём Шона. Это же обязательная фишка, если я собираюсь играть дикого пса?

Выдохнул так тяжело, что даже бумажные листы слегка дрогнули от моего раздражения.

Он ничего не понимал.

— Я тебе уже сто раз говорил: настоящий дикий пёс никого не дразнит.

— Но, Шон, ты же…

— Я — не дикий пёс.

Потом резко перебил, не давая ему увести разговор снова. И начал повторять то, что говорил ему десятки раз.

— Подлинный дикий пёс настолько высокомерен, что для него весь мир — декорация. Он уверен, что вершина — это он, и остальные только мельтешат внизу. Ему нет нужды дразнить кого-то, чтобы привлечь внимание.

Гонсалес кивнул, но по глазам было видно — он слушает ухом, а думает о своём.

— Задевать собеседника — это оружие слабых, тех, кто сам не уверен, кто боится, что мир забудет о нём. Тот, кто стоит на вершине, не тратит силы на такой мусор.

Вроде бы он понимал слова. Он не был глупым — просто чудиком, со своими причудами. Но стоило мне на пару минут отвлечь взгляд, как он уже бормотал себе под нос:

— И всё же… без умения поддевать… никуда…

Да это же просто предлог. Он хотел другой науки — искусства бить точно в больное место.

Ладно. В итоге сдался. Ведь толку тренировать его дальше, если он всё равно витает где-то в облаках?

— Хорошо. Слушай внимательно.

Гонсалес мгновенно распрямился, глаза засияли, как будто я обещал открыть ему секрет вселенной.

— Поддёвка работает только тогда, когда ты попадаешь ровно в комплекс человека. Промахнёшься — и выглядишь идиотом.

Наконец-то он слушал.

Потому продолжил, используя момент.

— У Джона Лау главный комплекс — он не настоящий магнат. Он всегда балансировал между мирами.

И это была правда. Семейство Лау в Малайзии считали уважаемым и состоятельным — богатые земли, недвижимость, доходы, которые текли ровными потоками. Именно благодаря этому Джон мог учиться в элитных школах, носить дорогие пиджаки, общаться в правильных кругах.

Но, черт побери…

Когда он попал в Харроу, а позже в Уортон, там его окружали люди, у которых богатство было не просто большим — оно звучало иначе. Оно пахло старым деревом давних капиталов, старинными коллекциями и многовековыми фамильными домами.

А Лау… рядом с ними он был как человек, который смотрит на фейерверк издалека: красиво, ярко, но не своё.

И этот контраст был для него постоянной занозой.

Под роскошными сводами восточных резиденций, где воздух пах дорогими благовониями и холодным металлом золочёных люстр, Сергей Платонов когда–то наблюдал, как среди арабских принцев и толстосумов мельтешил Жан Лау — уже тогда миллиардер, но в той среде выглядевший мелким, почти потерянным. На фоне людей, для которых состояние размером с небольшой национальный бюджет было обычной цифрой в отчёте, он казался мальчишкой, забредшим на чужой бал.

И именно там, в этом золотом тумане чужого величия, в нём впервые проросло что-то болезненное. Он стал злоупотреблять роскошью, выставлять себя напоказ, словно мазал лицо драгоценными красками, чтобы казаться выше, ярче, богаче. Потом и вовсе начал изображать представителя малайской знати. Этот снежный ком лжи покатился вниз, разрастаясь, и в конце концов привёл его к жизни, построенной целиком на обмане.

— У него слабое место — чувство неполноценности, — сказал Гонсалесу, чувствуя, как в комнате пахнет свежей бумагой, перегретым пластиком ноутбука и терпким кофе. — Дай ему увидеть мир, стоящий над миллиардерами, и его перекосит от зависти и страха.

Когда разговор принял направленность, интересную самому Гонсалесу, он наконец перестал ерзать и слушал внимательнее, чем обычно. Но стоило подумать, что дела пошли на лад, как возникла очередная проблема.

— Мы обязательно должны упоминать наследство? — протянул он, хмуря брови.

Он жаловался на ключевой элемент моей схемы.

Ловушка выглядела так: Гонсалес — третий сын семейства Андорра. На бумаге он давно вычеркнут из списка наследников, но вот теперь собирается вновь ворваться в эту семейную войну. Ушёл из хедж-фонда, основал компанию по разработке месторождений, замахнулся на громкий проект, чтобы семья и рынок вновь признали в нём игрока. А уж это, как мы рассчитывали, должно было заманить Жана Лау вложиться в предприятие.

— Если поползут слухи, что влезаю в наследственные разборки, всё станет слишком грязным, — ворчал он.

Теперь он требовал выбросить самое важное — участие в борьбе за наследие.

— Мне вообще неинтересно это наследство Андорра Групп. Я не в деньгах нуждаюсь. Мне свобода важнее.

Неожиданно, но в обычной ситуации бы и плечами не пожал — его отношения с семьёй не моя забота. Но тут — другой случай.

— Мы же не всерьёз идём за наследством. Это просто роль.

— Но из-за одних слухов потом разгребать придётся…

— Через пару месяцев всё уляжется. И к тому же без этого никто не поверит. Кто станет вкладываться просто потому, что человек — дикая собака? Вкладываются в того, кто может вырваться вперёд".

Уговаривал его долго, но Гонсалес стоял, как камень. Пока вдруг не произнёс:

— Меня больше волнует, как это скажется на семье. Начнутся разговоры — придётся тратить кучу сил на то, чтобы успокаивать разнервничавшихся братьев и сестёр…

А потом — тот самый жест. Пауза, медленная улыбка, многозначительная, будто пахнущая сладковатым манго и лёгкой наглостью.

— И вообще… награда как-то не тянет на компенсацию всего этого.

Он даже не пытался скрыть взгляда: Ты ведь понимаешь, чего я хочу?

Господи… опять эта тема с «соседством под одной крышей». Что он находил забавного в том, чтобы жить у меня?

Но понимать его мне было необязательно. Главное — добиться своего. А значит, сейчас нужен был не кнут, а пряник.

— Соседствовать не буду, но могу предложить тебе один день.

— День? — поднял он бровь.

— Право провести сутки у меня дома.

Сделаться его постоянным соседом — категорическое нет. Но один день… с этим ещё можно смириться.

А если станет совсем невмоготу — всегда можно просто оставить его дома одного, а самому тихо уехать в ближайший отель. Обещание формально выполнено.

Хотя, если честно, мысль о том, как Гонсалес будет бродить по моим комнатам, открывать шкафчики, разглядывать мелочи, трогать вещи, будто кот, пробравшийся в чужую квартиру, не вызывала у меня никакого восторга…

Когда подумал о том, что Гонсалес может рыться по моим полкам, нюхать мои книги, заглядывать в ящики стола, заранее почувствовал неприятный холодок под рёбрами. Но мысль была простой: запри перед уходом все комнаты — и порядок. Щёлкнут замки, в воздухе останется только лёгкий металлический привкус от холодной стали, и можно будет спокойно уехать.

Если такая мелочь поможет ускорить всё дело, то почему бы и нет.

— Ну как? — спросил его.

— Идёт, — кивнул он, лениво, но довольно, словно получил именно ту сладость, которую хотел.

Так морковка сработала: он перестал спорить, и вся машина подготовки наконец зажужжала, словно прогретый двигатель. Мы двинулись дальше.

И очень скоро пришло время начинать операцию всерьёз.

* * *

В здании Института политики «Дельфи» пахло дорогой мебелью, кондиционированным воздухом и свежей бумагой. В переговорной нас уже ждали четверо — все в строгих чёрных костюмах, одинаково бесстрастные, будто высушенные временем.

— Дэниел Макфи, Министерство юстиции. Это Джим Флинн, а этот господин…

— Джонатан Кларк, ФБР.

Двое представляли Минюст, остальные — агенты ФБР, которые должны были вести операцию. Но одно из лиц заставило меня моргнуть.

Имя всплыло само.

«Ванесса Кросс».

Точно. Кросс. Та самая, что когда-то ходила у меня по пятам, не давая вздохнуть.

Странноватое чувство подкатило, как будто кто-то провёл холодным пальцем по спине.

«Вот уж встреча…»

Хотя, чем больше думал, тем логичнее это выглядело. У любого крупного ведомства есть отдельная группа, занимающаяся финансовыми махинациями. Так что появление Ванессы — не случайность, а закономерность.

И всё же ощущение было странным: когда-то она шла по моим следам, а теперь сидит за одним столом со мной. Перевёрнутая версия прошлой жизни.

Пока обдумывал это, остальные уже переходили к делу.

— Вот ваша визитка.

Макфи передал Гонсалесу карточку — плотный картон, свежий типографский запах, строгий дизайн. На ней — название фирмы, которой Гонсалес должен был руководить, и его должность.

— Компания зарегистрирована на Кайманах. Официально вы её генеральный директор. С документами вы, надеюсь, уже ознакомились.

— Да, конечно, — ответил он, вертя карточку в пальцах, будто проверяя её на вес.

EGSH — наша подставная фирма. Пустая оболочка, созданная специально как приманка. На бумаге — разработка литиевого месторождения в мексиканской Сонора. Район этот всемирно известный: больше пяти миллионов тонн лития, богатая земля, сухой ветер, тянущийся с пустыни запах нагретых камней.

Наша цель была проста: заманить Жана Лау вложиться в эту фантомную компанию.

— В задаче два ключевых пункта, — сказал Макфи. — Первое: чтобы он перевёл деньги со своего офшорного счёта на ваш. Второе: чтобы он прямо озвучил намерение передать вам эти средства.

Доказывать финансовые преступления — дело неблагодарное. Тем более, если человек вроде Жана Лау нигде официально не светится, а все его деньги утоплены в офшорах. Поэтому копаться в прошлом смысла не было — слишком мутно. Проще поймать его на свежем.

— Пока можете вести себя свободно, — продолжил Макфи. — Сейчас этап, на котором мы лишь расставляем ловушку. Следить за каждым вашим шагом мы пока не будем. Наша работа начнётся в тот момент, когда вы впервые выйдете с целью на связь. До этого мы полностью полагаемся на вас".

Вот так, спокойно и деловито, они передали нам ответственность — и словно перекрыли воздух в комнате на мгновение. Всё стало серьёзным. Пахло не только бумагой и кондиционером, но и надвигающейся охотой.

С того момента, как мы запустили приманку, Гонсалес будто сорвался с цепи. Днём его график был забит до предела — он разъезжал по манхэттенским небоскрёбам, где пахло стеклом, кофе и отполированными столами переговорных. Там он изображал уверенного генерального директора EGSH, продавал мечты о литиевой жиле, уговаривал банкиров, выслушивал сухие голоса аналитиков, крепко жал руки и расписывал перспективы проекта так, будто перед ним действительно была гора золота, а не бумажный фантом.

А вот по ночам…

По ночам он словно натягивал на себя другую кожу.

— Притащите мне весь шампанский, что есть в этом отеле!

Голос у него в такие моменты звенел, как хрустальный бокал. А потом происходило безумие: в холле росла сверкающая, липкая от капель пирамидальная башня из бутылок — миллионы долларов пускались на то, чтобы обычные постояльцы, застывая на мраморном полу, получали в руки дорогие бокалы и не понимали, что за сумасшедший праздник свалился им с потолка.

В другой вечер он влетел в Cartier так, будто магазин был его личной кладовкой. Выгреб на стол всё: бриллианты, рубины, редкие зелёные изумруды. Потом, смеясь, объявил:

— Помните детскую игру… ну эту… в бинго?

И раздавал драгоценности как призы, будто это были деревянные фишки с цифрами.

Если кто-то из гостей или сотрудников спрашивал, откуда у него такая шальная смелость, Гонсалес только заламывал бровь и бросал:

— Не переживайте! Скоро Andorra Group будет моей. А это… ерунда!

Он верил в свой миф так искренне, что слухи расползались по Уолл-стрит быстрее, чем запах сладкого шампанского после вечеринки.

— Если он так уверен… может, проект действительно стоящий?

— Сонора рискованная, но если выстрелит — это же золото!

И действительно, область, куда он якобы заходил, считалась перспективной. Литий — кровь батарей для электрокаров, а рынок электромобилей рос, как грибы после дождя.

Но знающие люди только морщили лоб:

— В Соноре литий в глине… его добыча стоит как крыло самолёта.

— Технологии до конца не отлажены…

— Исследования могут сожрать сотни миллионов…

Риск был такой, что у любого осторожного инвестора по коже проходил холодок. Но уж если месторождение подтвердилось бы — прибыль сулила сказочную.

И всё же Гонсалес шёл вперёд, будто находился под действием какой–то сладкой эйфории. Одних такая бравада пугала — люди не хотели связываться с человеком, который бросает деньги в толпу. Других же, наоборот, подкупала.

— Если он так уверен… наверняка знает то, чего не знаем мы.

А фамилия Гонсалеса — это Andorra Group. Горнодобывающий гигант. Третий сын такого рода не будет рисковать впустую — так думали многие.

И к нашему удивлению, к нему начали тянуться люди: осторожные, вкрадчивые, с вопросами, которые звучали мягко, но в каждом слышался металлический интерес.

Однако Гонсалес ни от кого не взял ни цента.

Это и не входило в план. Нам не нужны были толпы. Нужен был один человек.

Мы тащили леску только ради одной рыбы.

И спустя несколько недель постоянной игры, вечеринок, встреч, бросков пыли в глаза — снасти натянулись.

— Жан Лау хочет встретиться.

И в комнате стало тихо, как перед грозой.

Глава 11

Самолёт Жана Лау, обычно превращавшийся в летающий ресторан с хлопками пробок и гулом музыки, сегодня будто вымер. Даже кондиционер работал тише обычного, и воздух отдавал тяжёлой переработанной стерильностью, как в больничном коридоре. Кресла, ещё недавно занятые шумной компанией, стояли пустые и ровные, а длинный стол был завален бумагами так, словно Жан пытался удержаться за них как за спасательные круги.

Он сидел, наклонившись над телефоном, пальцы дрожали едва заметно — то ли от нервов, то ли от того, что кабина была прохладной. В ушах всё ещё звучал голос премьер-министра, распекающий его так, будто между ними не стояло десятилетий взаимных услуг.

— Разберись. Немедленно.

Лау стиснул зубы, вспоминая, каким уверенным и спокойным был премьер всего несколько месяцев назад. Тот тогда смеялся, похлопывал его по плечу и говорил:

— Не волнуйся, с прессой всё решу.

А теперь… Теперь пресса сама рылась в грязи MDB, и запах этой грязи разнёсся по всему миру — от Сингапура до Лондона. Этим скандалом уже были заняты все: экономисты, журналисты, оппозиция, те, кто ненавидел правительство, и те, кто просто хотел крови.

С последним дефолтом на выплате процентов — миллиард сто миллионов долларов, ни много ни мало — уже никто не верил, что это «временные трудности с ликвидностью». Воздух вокруг Джона будто густел, тяжелел, пропитывался тревогой, как дымом.

Когда премьер взорвался:

— Ты что, в самом деле не понимаешь, какой там сейчас шум на каждом заседании⁈

Лау попытался удержать голос ровным. Но ладони у него были мокрые, и он вытирал их о штаны, не замечая.

В ответ на требование раскрыть документы он лишь бессильно прикусил язык. Какая уж там прозрачность. Он не мог сказать правду — что из шести с половиной миллиардов капитала четыре миллиарда давно ушли на его офшоры, растворились между виллами, яхтами и туманными юридическими структурами.

— Раскрытие невозможно, господин премьер. Все сделки засекречены… как только они завершатся, подозрения исчезнут.

— А когда завершатся?

— Совсем скоро.

Он отключил звонок с ощущением, будто у него вырвали кусок жизни. Пот провёл холодную дорожку по спине, и Лау вытер лицо ладонью, словно стирал страх.

Его власть, его деньги, его мир — всё держалось на доверии одного человека. И это доверие таяло, как лёд под солнцем.

— Есть что-то новое? — бросил он секретарю, не поднимая глаз.

Она стояла рядом, сжимая планшет, и от напряжения её пальцы побелели.

— Ничего нового с вчерашнего дня…

— Ты даже этим не можешь заняться⁈

В воздухе повис запах её дешёвых духов — нервный, резкий, неуместный.

Для Лау «инвестиционный объект» означал только одно: разработку энергоносителей или месторождений. Никаких стартапов, никаких технологий. Только то, что можно надуть цифрами: «потенциальные запасы», «будущее расширение», «проектная ёмкость».

— Если расширить список хотя бы немного, можно рассмотреть…

— Дура! Ты понимаешь, зачем нам нужны именно эти проекты⁈

Её губы дрогнули, но она не ответила.

Он снова выдохнул, пытаясь удержаться от паники.

— Что с Заиром? Ты с ним связалась?

Халид Аль Заир — школьный приятель, а теперь важная фигура в саудовской энергетике. Если бы он согласился добавить MDB к какому-то своему проекту, премьер бы успокоился. Скандал можно было бы заглушить цифрами и красивыми пресс-релизами.

Звонок Заиру был почти унизительным. А уж просьба — тем более.

— Он ответил по электронной почте… и сказал, что из-за шума вокруг фонда это слишком опасно.

Отказ. Чёткий, холодный, без намёков.

Все те яхты, виллы, подарки — всё, что Лау давал Заиру с надеждой на удобное расположение, оказалось мусором.

Он ударил кулаком по столу так, что бумаги вспорхнули, как испуганные птицы.

— Неблагодарная сволочь…!

Но злость мгновенно рассыпалась. Он был как человек, стоящий на краю обрыва: кричать можно, но от этого высота не уменьшится.

— Что бы ни стоило… мне нужно что-то. Что угодно. Сейчас.

Иначе — конец.

Ему нужно было всего одно — объявить о хоть какой-то приличной сделке. Одной. Достаточной, чтобы заглушить вой прессы и притушить пожар, пожирающий его фонд. Но если даже Заир, старый школьный приятель, человек, с которым они бок о бок взрослели, отшатнулся — что говорить о остальных? На телефоне стоял мертвящий холод: кто бы ни увидел номер MDB, все либо молчали, либо присылали вежливые, скользкие отказы.

Казалось, сам воздух стал плотным, тяжёлым, словно пропитанным тревогой, — как если бы кто-то втиснул в кабину самолёта невидимый груз. Лау листал документы, хотя понимал: всё это — мёртвые бумаги. Любой нормальный аудит сейчас бы разнёс MDB в клочья. У них даже отчёты были такими дырявыми, что сквозь них можно было смотреть на солнце.

И вот, когда он уже изводил себя очередной мрачной мыслью, секретарь вдруг вскинула голову.

— Есть новости по EGSH.

Он поднял взгляд.

— EGSH? Это та компания, которую будто бы основал третий сын Андорры?

Сразу в нос ударил лёгкий запах её духов — сухой, цветочный, но нервный, словно она сама.

EGSH… Литиевые месторождения. Сонoра. Потенциальные пятнадцать миллиардов долларов. Цифра сама по себе звучала как зов трубы. Стоило лишь объявить о совместном проекте — и рыночная стоимость фонда на бумаге взвилась бы вверх, словно кто-то надул её горячим воздухом.

Решение одной кнопкой.

Секретарь, правда, замялась.

— Но есть риск.

— Какой ещё? — голос Лау прозвучал хрипловато; губы пересохли.

— Сонора — сложное место. Земля — в общинной собственности, местные яростно сопротивляются из-за экологии. Никто до сих пор не получил права на разработку.

Лау фыркнул.

— Если он действительно из семьи Андорры, всё будет решено. У таких семей нет закрытых дверей.

Он слишком хорошо знал, как бывает, когда власть и деньги идут рука об руку. Его фонду тоже помогали — нужные подписи, нужные люди, нужные связи, которые закрывали глаза на очень многое.

Но его заинтересовало другое.

— Что удалось выяснить о самом Гонсалесе?

Секретарь открыла планшет; пальцы чуть дрожали, экран отражал слабый свет из иллюминатора.

— С детства был бунтарём. В средней школе подкупил всех учеников — буквально всех — чтобы они неделю не приходили на уроки. Учитель ему чем-то не понравился…

Лау приподнял бровь. Интересное начало.

— Во взрослом возрасте не изменился. Работал в Goldman — купил дом управляющего директорa просто потому, что тот ему не нравился.

Картина складывалась чёткая, как мазок по чистому холсту.

Балованный богач. Авантюрист. Тот, кто вечно ищет повод устроить хаос. Не бизнесмен — источник проблем. Любой нормальный инвестор бежал бы от него, как от огня.

Но Лау медленно улыбнулся.

— Неплохо.

То, что пугало других, его только подталкивало. Ему сейчас и нужен был такой — ненадёжный, непредсказуемый, которого не интересуют правила. Наоборот, с таким можно провернуть то, чего не позволят себе приличные люди.

Он был идеальной мишенью.

Но секретарь, словно угадав ход его мыслей, вдруг тихо добавила:

— Есть странность.

Он нахмурился.

— Что ещё?

— По данным с Уолл-стрит… несмотря на огромное количество запросов от инвесторов, Гонсалес отверг всех. Без исключения.

— Отверг? — Лау наклонился вперёд, поставив локти на стол.

Теперь в воздухе повис запах бумаги, пластика и его собственных мелких нот стресса — смешавшихся духов и пота.

Почему человек, которому нужны деньги на разработку, гонит прочь всех инвесторов?

Ответ пришёл неожиданно быстро — холодной искрой.

— Значит, у него есть условия.

Если бы дело было только в финансах, Гонсалес мог бы обойтись собственными ресурсами или выбрать первого попавшегося инвестора.

Но он ищет «партнёра».

Это значит, дело совсем не в деньгах.

Лау вдруг почувствовал, как где-то внутри, под грудной клеткой, тёплый комок надежды дрогнул.

Он понял, чего тому нужно. И понял, как этим можно воспользоваться.

Он успел пообщаться с таким количеством безумцев, что фигура Гонсалеса его ничуть не пугала. Наоборот — казалась знакомой, почти родной. Он даже бросил короткое:

— Не переживайте. С этим я разберусь.

Хотя на душе скреблось — впереди будет цирк.

* * *

На Парк-авеню небоскрёбы, как ледяные шпили, прорезали густой утренний смог. Лау шагал к офису EGSH, и с каждым метром всё отчётливее ловил странное чувство — будто он уже когда-то здесь был. Такие места пахнут одинаково: дорогой полировкой, кондиционированным холодом и приторным ароматом элитного лосьона, который впитывается в стены годами.

— Ну и блеск… — подумал он, когда вошёл в здание.

Внутри всё светилось роскошью так ярко, что почти слепило глаза. Манхэттеновский топ-класс: мебель от Hermès, гладкая кожа кресел, как свежая карамель; на стенах — блестящие, почти детские по настроению работы Джеффа Кунса. В воздухе витал тонкий запах воска от только что натёртого пола, перемешанный с холодным озоном дорогой техники.

Каждый предмет здесь словно кричал: «Смотри, сколько у меня денег.»

Лау тихо усмехнулся. Он знал эту игру — сам не раз демонстрировал подобный блеск, чтобы раздавить собеседника одним только интерьером. Но иногда чрезмерный блеск выдаёт не силу, а слабость.

«Не слишком-то его семья балует,» — проскользнуло у него в голове. Когда человек выставляет богатство напоказ так нарочито, это обычно компенсирует отсутствие реального влияния.

Если его догадка верна, Гонсалес — лёгкая добыча.

Но стоило ему подойти к двери кабинета генерального директора, как его планы слегка перекосились.

Перед ним вырос внушительного вида охранник с выражением лица, будто он только что выкинул кого-то из окна.

— Прежде чем войти, проведём проверку на жучки.

Он поднял устройство, похожее на скрещённые между собой расчёску и паяльник, и повёл им в воздухе. Прямо перед гостем. Прямо в упор.

По нормальным меркам это было грубее грубого.

— Шеф иногда говорит… вещи, которые лучше не выносить за стены. Если не согласны — дверь там.

Тон охранника не оставлял никаких лазеек. Это не просьба. Это приказ.

В другое время Лау бы развернулся и сверкнул бы дверью так, что тот запомнил бы его на годы. Но сейчас — не та ситуация. Горло сжало, в желудке неприятно заныло: отступать он не мог.

Зато в возникшем неудобстве сквозило кое-что полезное. «Отличный знак,» — подумал он. Такой параноидальный подход означал одно: внутри собираются обсуждать то, что нельзя услышать посторонним.

Он улыбнулся — мягко, хитро, как человек, который уже решил, где в этом хаосе выгода.

Он достал из кармана стильную ручку.

— Обычно я записываю встречи. Разумеется, только с разрешения, — произнёс он тоном утончённой вежливости.

Чистейшая ложь. Эта ручка была его маленькой страховкой — тихим свидетелем крупных договорённостей, чёрным ящиком на случай, если всё пойдёт не так.

Но сейчас нужно было выглядеть максимально покладистым.

— Сегодня использовать не выйдет. Передайте нам, — без тени сомнения сказал охранник.

— Неловко. На ней может быть конфиденциальная информация. Передам её помощнику.

Он отдал ручку ассистенту, коротко кивнул и вошёл.

В нос ударил запах кофе — крепкого, обжигающего, будто его варили вдвойне, чтобы не заснуть посреди Манхэттена. И вдруг — картина: за огромным столом, вытянутым словно палуба яхты, развалился молодой латиноамериканец. Нога на ногу. Кроссовки на дорогом дереве. Лицо наглое, скучающее, будто он на кастинге, а не в офисе.

«Вот он, Гонсалес,» — мелькнуло у Лау.

Тот едва повернул голову.

— А, ещё один гость. Садитесь куда хотите.

Лау не успел даже полностью опуститься на стул, как Гонсалес убрал ноги со стола, наклонился вперёд и бросил:

— Ну что, что вы можете предложить?

Грубость была такой прямолинейной, что воздух будто дрогнул.

Идеальный безбашенный богач. Образцовый.

— Вы довольно резки, — заметил Лау спокойно, словно это был комплимент.

Парень пожал плечами — как кинозвезда, которой надоело отвечать на вопросы о новом фильме.

— Если вы приехали сюда через весь мир, значит, уже изучили всё, что нужно. Оценили риски, поняли, что выгода может быть огромной, и наверняка знаете, что уже отверг десятки инвесторов. Верно?

Голос звучал лениво, но за ним чувствовалось что-то острое, как скрытый нож.

Точно голливудский актёр: звёзды не объясняют, в каких картинах снялись — это должны знать остальные.

Многие такие типы напоминали знаменитостей: уверенные, будто весь мир и так знает их роль, фильмы, награды. Та же самодовольная манера исходила и от Гонсалеса — словно вокруг него вращалась планета, и каждому следовало это признать без слов.

— Так что давай без этих круговых танцев, — протянул он, лениво отбивая пальцами по столешнице какой-то свой ритм, похожий на недоделанный джазовый пассаж. — Скажи прямо: что ты можешь мне предложить?

На лице его появилась усмешка — холодная, насмешливая, как у человека, который заранее уверен: ответа достойного всё равно не будет. В каждом движении Гонсалеса чувствовалось, что деньги у него не проблема — наоборот, лежат мертвым грузом. И партнёра он выбирал не ради выгоды, а ради чувства власти.

Лау на секунду задержал дыхание. Перед тем как отвечать, ему нужно было убедиться в главном.

— Прежде чем обсуждать партнёрство, — сказал он, ощущая под пальцами гладкую кожу кресла, — хочу понять простую вещь. Ты правда можешь выбить разрешение на разработку месторождения в Сонора?

Он готов был терпеть выходки этого избалованного богатея, но лишь при условии, что проект вообще имеет шанс. Пока в воздухе висел запах полированного дерева, кондиционера и какого-то едва уловимого сладкого ароматизатора, Гонсалес издал смешок — короткий, уверенный в собственной правоте.

— Могу. Потому ко мне и ломятся толпами.

— Каким образом? — голос Лау прозвучал чуть тише.

— Да просто. Я подмажу нужных людей.

Он сказал это почти лениво, как будто обсуждал покупку новых часов. Потом, так же спокойным голосом, будто рассказывал прогноз погоды, добавил:

— С лидером общины я уже договорился. Министерство экологии пропустит без задержек.

Лау почувствовал, как внутри что-то холодеет. Гонсалес говорил о прямой коррупции с тем же выражением лица, каким другие обсуждают меню в ресторане.

Вот зачем нужен был «антижучковый» досмотр… пахло не только ароматизатором, но и чем-то ещё — опасностью, самоуверенной наглостью, готовностью играть грязно.

Гонсалес чуть наклонил голову, выжидая реакцию.

— Ты ведь именно за этим сюда пришёл, верно?

В принципе, Лау и правда предполагал, что парень не слишком дружит с законом. Но никак не ожидал такого откровенного признания. Пальцы Гонсалеса переплелись, щёлкнули суставами — сухо, резко, как маленький выстрел.

— Так что повторю вопрос. Что ты можешь мне предложить?

Лау наконец произнёс подготовленный заранее ответ:

— Влияние. Через мои контакты можно зайти в малайзийские добывающие проекты. Я могу открыть тебе эти двери.

Но Гонсалес, словно хищник, уловивший запах крови, тут же прижал его к стенке:

— Правда? А почему тогда сам туда не зашёл?

Лау на миг застыл. Воздух в кабинете будто стал гуще. Конечно, он не мог говорить о реальных причинах — о том, что любые крупные добывающие проекты внутри страны могли ударить по рейтингам премьер-министра, и потому суверенный фонд держался в стороне. Всё этобыло скрытой политикой, которой Гонсалесу знать не положено.

Пока он подбирал слова, Гонсалес ухмыльнулся шире — искоса, почти издевательски.

— Влияние, говоришь… звучит красиво. Только вот глядя на тебя…

Он не закончил фразу. Вместо этого резко сменил тон, как будто ему надоело играть одну мелодию, и он взял другой аккорд.

— У меня была секретарша. Я её недавно выкинул вон. Она ходила и рассказывала, что «встречалась с президентом». Формально — да, была рядом, когда я здоровался с нашим президентом. Но если она называет это своим влиянием — это что? Правильно. Обман.

Щёки Лау медленно налились жаром. Теперь он понял намёк: Гонсалес сравнил его с той самой секретаршей — человеком, который просто случайно оказался рядом, но пытается продать это как власть.

— И ты такой же, — продолжал Гонсалес с удовольствием, даже не скрывая, насколько ему нравится его собственная издевка. — Никакой должности у тебя нет. Просто «стоял рядом».

Это уже не было грубостью — это был расчётливый, открытый плевок в лицо. И сам Гонсалес, похоже, получал от этого искреннее удовольствие. Он слегка наклонился вперёд, словно смакуя момент.

— Влияние звучит привлекательно, не спорю. Но я проверю его. Хочу испытание.

— Испытание? — Лау не смог скрыть потрясения.

Он приехал как инвестор. И теперь должен «проходить испытание», чтобы ему позволили вложить деньги? На такое способен только законченный безумец.

— Не нравится — дверь там, — спокойно заметил Гонсалес, даже не повысив голос. — И за беспокойство заплачу.

Он раскрыл стоявший на столе чемоданчик. Оттуда пахнуло свежей краской банкнот, чуть металлической полиграфией. Внутри лежали аккуратные стопки сотенных долларов — плотных, новых, хрустящих.

— Сто тысяч. Покроет дорогу туда-обратно.

После этого он скривил губы, как будто собирался сказать что-то ещё…

* * *

Стоило Гонсалесу произнести фразу:

— Если не уверен, что выдержишь испытание — уходи немедленно, — как воздух в комнате будто стал суше, плотнее.

В словах его звенел металл, холодный и звенящий, будто клинок только что выдернули из ножен.

И всё же мои мысли были далеко не о нём.

История с малайзийским суверенным фондом… да что там, не история — настоящий обух по голове для всего мира. Вонь от того скандала стояла такая, что казалось, будто кто-то вскрыл канализацию международных финансов: премьер-министр страны по уши в мошенничестве, а на стороне у него — не кто-нибудь, а сама Уолл-стрит. Инвестиционный гигант «Голдман» так ловко вписался в аферу, будто всю жизнь только тем и занимался, что аккомпанировал политикам, потерявшим совесть в обмен на швейцарские счета.

Но правда была в том, что лез туда вовсе не из жажды справедливости.

Нет, меня манило совсем другое.

«Это идеальная сцена для дебюта.»

Мой «Институт политики Дельфи», ещё вчера никому неизвестный, мог одним прыжком вырваться на мировую арену. Поставить печать на громком деле, встать в центр внимания, громко хлопнуть дверью — и вот ты уже не мелкая структура, а интеллектуальный игрок глобального уровня.

Однако для такого выстрела было две огромные преграды.

Первая — заставить мир слушать.

В прошлой жизни этот скандал прошёл… слишком скучно. Будто кто-то взял детектив с интригами, коррупцией, тайными сделками, жемчужинами, шампанским и ночными виллами — и пересказал его сухим языком прокурорского отчёта. Одни только выражения: «суверенный фонд», «отмывание капитала», «торговля облигациями».

Слова, которые способны усыпить даже журналиста.

Но ведь любая история — это прежде всего сюжет. И подача.

«Надо просто добавить немного приправы.»

Приправы… смешно даже. Тут и добавлять ничего не требовалось — само дело уже стонало от избытка пикантных деталей: премьер-министр — мошенник, Уолл-стрит — пособники, громкие вечеринки, голливудские лица, тайные счета.

Все ингредиенты были на месте. Их нужно было лишь подсветить, расставить так, чтобы мир заговорил.

Но вторая проблема была куда серьёзнее.

Поймать Лау.

В прошлой жизни этот человек растворился в воздухе, стоило следствию подойти к нему вплотную. Всё, что знали — обрывки, следы, догадки, словно он был не человеком, а призраком. И именно он держал в руках карту всей аферы — единственный, кто видел цепочку целиком.

Не поймаешь его — и дело растворится, как и прежде, оставив лишь недосказанность. А недосказанные истории не живут долго: распадаются на пыль и исчезают.

Так что арест Лау был не опцией, а единственным шансом довести всё до конца.

Только проблема была в том, что цеплять его пока было не за что.

— Прямых доказательств связи Лау с фондом MDB нет. У него даже официальной должности нет", — сказал тогда агент ФБР.

Тот самый, что в прошлой жизни бегал за мной по пятам, пока сам не умер.

— Но он же сейчас представляет фонд на переговорах! — возразил ему сейчас, показывая на монитор.

Мы были в оперативной комнате ФБР, среди мерцающих экранов, запаха дешёвого кофе и едва слышного гула вентиляторов. На одном из экранов — скрытая камера в офисе Гонсалеса. И там, на мягком свету лампы, отчётливо видно лицо Лау: спокойное, почти невозмутимое.

— Вот он. Говорит от имени фонда. Ведёт переговоры. Этого недостаточно?

Агент покачал головой, и его голос прозвучал так, будто он сто раз говорил эту фразу раньше:

— Он скажет, что это была разовая услуга. Что он не участвует в принятии решений. Нам нужно что-то гвоздём в крышку — доказательство, от которого не отвертишься.

Мне пришлось стиснуть зубы.

«Значит, всё зависит от Гонсалеса?»

Это было самым неприятным.

У парня талант, этого не отнять. Он умел играть роль бесшабашного богача, умел давить, провоцировать, манипулировать, расправлять плечи так, что у собеседника слабели колени. Но была в нём одна фундаментальная проблема.

Он любил смотреть больше, чем играть.

Он жаждал не быть главным героем, а сидеть в зале и наслаждаться тем, как другие танцуют под его музыку.

Вот что пугало больше всего.

Гонсалес должен был стать актером первой роли. А он всё ещё оставался зрителем.

Настоящий авантюрист всегда ставит себя в центр мира, будто всё вокруг крутится только ради него.

Но Гонсалес… в глубине души он куда больше напоминал «зрителя, который пришёл просто насладиться представлением».

И всё же — сможет ли такой человек сыграть убедительную роль?

Так что нервно следил за изображением на мониторе, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

— У тебя ведь тоже нет официального статуса. Прямо как у моего секретаря.

Неожиданно даже для меня самого Гонсалеса сыграл намного ярче, чем рассчитывал. Его нагловатая ухмылка, снисходительный тон, жест, будто он сравнивает Лау с пыльным офисным клерком… И каждая фраза, произнесённая без малейшего запинки.

Это был идеальный образ нахала.

Разве что одно смущало…

«Он слишком этим наслаждается».

Но это было не критично. Какая разница? Любому отпетому пройдохе свойственно получать удовольствие, когда он унижает собеседника.

Проблема была в другом: объектом был Лау.

В прошлой жизни этот человек ускользал от международных служб двенадцати стран и пять с лишним лет жил, словно тень, исчезнувшая из всех баз данных. Он был одержим любой темой, связанной с его преступлениями, — паранойя у него буквально стояла за плечами.

Мог ли такой человек почувствовать малейшую фальшь в игре Гонсалеса?

Меня накрыло очередной волной тревоги…

Но всё пока шло гладко. Лау действительно задело слово «секретарь». Его лицо перекосила едва заметная, но очень характерная обида — словно его внезапно назвали пустым местом.

Этого должно было хватить, чтобы он перестал подозревать ловушку.

Однако…

— Решим после того, как я проверю твоё влияние.

«Проверю»? На слове «проверю» выражение Лау резко изменилось: глаза сузились, будто он уловил запах опасности.

Его паранойя могла вспыхнуть в любой момент. И если он, обидевшись, сейчас уйдёт и снова растворится в подпольном мире — вся операция рухнет.

«Нельзя этого допустить…»

Но вмешаться не имел права. Приходилось надеяться только на Гонсалеса.

И именно в ту секунду, когда я подумал, что сейчас всё сорвётся, он вдруг спокойно произнёс:

— Не нравится — дверь там. Мы всё равно компенсируем тебе дорогу.

Он небрежно выложил на стол тяжёлую сумку, и я буквально услышал, как пачки купюр внутри мягко ударились друг о друга.

— Сто тысяч долларов. На пересадки и такси хватит? Если боишься провалить проверку — можешь прямо сейчас уходить.

«Когда он успел это подготовить?»

Этой сумки не было в моих инструкциях. Он подготовил её сам, заранее, просто потому что так решил.

— Ну… и что выберешь? Проверку пройдёшь? Или поедешь домой?

Голос Гонсалес звучал лениво, уверенно, как будто от ответа вообще ничего не зависело.

«Чёрт… он давит именно туда, куда нужно».

Эта фраза тоже не была прописана в сценарии. Чистая импровизация. Те самые приёмы «нажатия на больные точки», которым учил его на тренировках, наконец начали приносить плоды.

Губы Лау дёрнулись — он попался.

После того, как Гонсалес выставил всё так, будто уход означал признание слабости, Лау не мог просто развернуться и уйти. Теперь любой его шаг назад выглядел бы как бегство, как проигрыш перед человеком, который только что назвал его ничтожным секретарём.

И потому, проглотив обиду, он выдавил:

— Что за проверка?

Гонсалес медленно улыбнулся.

— Ничего особенного. Просто покажешь нам свою личную коллекцию.

Гонсалс наконец перестал импровизировать и мягко вернулся к тем словам, что заранее для него подготовил. В воздухе, казалось, даже дрогнуло напряжение — начинался первый «тест», тот самый, что должен был сорвать покровы с тщательно скрываемой жизни Лау.

Речь шла о коллекции искусств.

— Считай это проверкой личности. Коллекция рассказывает о человеке куда больше, чем его визитка, — произнёс Гонсалес, медленно перелистывая страницы досье, словно между строк чувствовал запах старой бумаги, лака и пыли музейных залов.

И ведь правда: искусство — не просто показатель богатства. Это пропуск в узкий круг тех, кто живёт в мире закрытых выставок, персональных рекомендаций и негласных правил. Настоящие арт-дилеры не продадут редкую картину просто так, даже если перед ними мешок денег. К таким покупателям нужно быть допущенным. За тебя кто-то должен поручиться. Тебя должны признать.

Поэтому коллекция — свидетельство того, что человек уже интегрирован в верхушку общества, в тот самый слой, где вместо словесных договоров достаточно одного рукопожатия.

Такую версию Гонсалес озвучил вслух.

Но истинная причина, конечно, была другой.

«Нам нужно отследить его активы.»

Именно скрытое богатство позволяло Лау столько лет растворяться в воздухе, исчезать с радаров двенадцати стран, жить совсем как тень. Деньги текли у него через десятки каналов, но куда именно он прятал основную часть?

Подставные фирмы, антиквариат, драгоценности. Особенно картины и ювелирка — маленькие, тихие, не требующие отчетов. Их можно перевозить хоть в чемодане, а можно просто положить в безликую ячейку, и никто ничего не узнает.

А сейчас мы фактически просили Лау выложить свои тайники перед нами. Если он покажет коллекцию Гонсалесу, то позже ФБР спросит: «А как вы оплатили эту картину? А откуда пришли деньги? А кто выступил посредником?» И по этим нитям можно будет распутать весь клубок его состояния.

Но…

«Клюнет ли он?»

Вот в чём был вопрос.

Лау всегда оставался странной смесью тщеславия и осторожности. Он любил роскошь, словно она была его вторым именем, и при каждом удобном случае демонстрировал своё богатство. Но одновременно скрупулёзно избегал всего, что могло привести его к провалу.

Какой из двух его половин победит сейчас?

— Коллекция, хм… запрос не самый обычный, — сказал он медленно, будто на вкус пробовал каждое слово. В голосе звучала осторожность, почти шорох недоверия.

Он выбрал расчёт, не тщеславие.

И это было логично. Будь он идиотом, поддавшимся на первое же поддразнивание, в прошлой жизни его поймали бы не через столько лет, а намного раньше.

Ничего страшного. Это был только первый щуп.

Если он откажется — перейдём к следующей части плана.

Но тут Гонсалес неожиданно сделал шаг вперёд и ударил куда больнее, чем следовало.

— Что, и показать нечего? — он бросил это как нож, облитый презрением. Взгляд Гонсалес стал холодным, острым, будто он сомневался, достоин ли Лау вообще находиться в одном помещении с человеком его «статуса».

Он давил на самое важное: на гордость.

Сработает ли?

Так что сейчас вслушивался в тяжёлую тишину, пока Лау, словно чувствуя подступающее унижение, не выдохнул чуть резче, чем нужно:

— Конечно, у меня есть коллекция. Но… её сложно показать. Она «в пути». Думаю, ты как коллекционер меня поймёшь.

«В пути»… Сразу понял, что он имеет в виду: фрипорт.

Технично, логично и чертовски удобно. Фрипорт — это огромный склад, где картины хранятся в стерильных ячейках, окутанных запахом холодного металла и сухих кондиционированных потоков воздуха. Там нет налогов, нет таможенных пошлин, нет лишних глаз. Место, где богатые люди держат искусство, не проводя его через границу.

Но стоило Лау произнести это, как лицо Гонсалес перекосило недовольство. Он хмуро спросил:

— Фрипорт? Из-за налогов?

Гонсалес ударил слишком резко — даже по экрану чувствовалось. Он выпалил своё замечание про фрипорт так прямолинейно, будто хотел услышать от Лау признание:

«Да, я держу всё в беспошлинном хранилище, чтобы не платить налоги.»

Такое признание могло бы потом обернуться для ФБР целым чемоданом юридических рычагов. Но…

«Не дави настолько. Задушишь — насторожишь.»

И точно: глаза Лау сузились, в них блеснула недоверчивая сталь.

— Тогда покажи свою коллекцию здесь и сейчас, — бросил он, будто проверяя, насколько далеко можно зайти.

Гонсалес даже не моргнул:

— Легко. У меня всё выставлено дома.

— Выставлено?.. Настоящие картины?

— А какие же ещё? — в голосе прозвучало искреннее удивление, будто вопрос Лау был верхом глупости. — Я покупаю их, чтобы смотреть, наслаждаться, а не держать в коробках.

Это спокойствие, эта простая уверенность в своих словах будто обдала Лау холодной водой. Он растерялся на секунду, лицо тронуло неловкое пятно красноты. Неудивительно: хранение искусства в фрипорте — удел тех, кто относится к шедеврам как к удобным мешочкам денег, а не как к объектам восхищения.

Настоящие богачи — такие, как играл сейчас Гонсалес, — платят налоги, вешают полотна у себя на стенах и с гордостью показывают их гостям. По сути, между ними проложилась линия: реальный элитный класс и тот, кто только старается казаться его частью.

«А ведь у него талант…» — мелькнуло у меня.

На тренировке предупреждал Гонсалеса:

— Лау бесится от того, что никогда не стал настоящим магнатом. Тыкай его в это — и он теряет равновесие.

Но то, как Гонсалес этим пользовался сейчас, было выше всех моих ожиданий.

— Не понимаю, — продолжил он, морщась так, словно перед ним обсуждали что-то отвратительное. — Если тебе жалко платить пошлины, так зачем вообще покупать картины? Хранить сокровища, которых ты сам никогда не увидишь? Так может делать только человек совсем без вкуса.

Слова Гонсалеса прозвучали тягуче, презрительно, словно он сомневался, достоин ли Лау не то что коллекции — а вообще находиться в одном помещении с человеком его уровня. От этого тона воздух будто стал плотнее.

— Ладно, — сказал Гонсалес, со вздохом человека, которому надоело объяснять очевидное. — Раз так… могу позвонить в аукционный дом. Просто подтвержу, что именно ты покупал эти полотна.

— Что⁈ — Лау дернулся так, будто его ударили током.

— Я же объясняю: это обычная проверка личности.

Пауза вытянулась мучительно долго. Казалось, в комнате слышно, как пересыхает у него во рту.

Наконец он выдавил:

— Это… будет сложно.

Гонсалес сделал вид, что искренне удивлён:

— Почему? Коллекцию мы посмотреть не можем — я понял. Но хотя бы записи о покупке? Они же существуют.

И тут Лау сдался:

— Покупатель… был указан под другим именем.

— Под другим именем? — Гонсалес даже бровь приподнял. — И зачем это?

Лау замолчал. У него не было ответа. Как он мог признаться, что приобрёл картины через подставную фирму?

Гонсалес тихо рассмеялся — сухо, недоверчиво, почти сочувственно.

— Люди бывают разными, но покупать искусство, записывая всё на чьё-то имя… Вот это уж точно подрывает доверие. Тут уж извини.

Лау побледнел. От возмущения или от страха — было трудно понять.

— И ты после этого утверждаешь, что представляешь MDB? — продолжил Гонсалес, словно вскрывая нарыв. — Я согласился на встречу только из-за фонда. А сейчас… ты ничем не отличаешься от секретаря, которого недавно уволил.

В этот момент невольно улыбнулся перед монитором. Он нажимал на все самые болезненные точки Лау — ровно, без дрожи, как хирург с идеально наточенным скальпелем.

Каждое слово, каждый взгляд Гонсалеса ложился точно туда, где у Лау были старые, но не зажившие трещины. И меня, странным образом, накрыла тихая гордость.

«Вот что, наверное, чувствует учитель, когда ученик в первый раз делает что-то лучше него.»

Но размякать было нельзя.

Первый тест — сорван. Теперь уже невозможно вернуть разговор к коллекции. Да и не нужно.

Это был всего лишь наживочный крючок. Приманка, чтобы посмотреть, как дергается добыча, когда её слегка подцепить.

И теперь видел всё ясно. Мы всколыхнули эмоции Лау. Он потерял равновесие. А Гонсалес полностью завладел темпом разговора.

Так что можно было смело убирать пробный крючок.

Время переходить к следующему этапу. К настоящей наживке.

Глава 12

Гордость Жана Лау была растоптана так, словно по ней прошлись грязными сапогами. «Терпеть…?» — слово звякнуло в голове, как ржавая монета.

Подобные унижения случались в его жизни не впервые. Он прекрасно знал этот ритуал: склонённая голова, выверенная улыбка, покорность перед высокомерными типами. Это был его способ выживать. Перед малайзийским премьер-министром он не раз ходил тенью, изображая из себя преданного секретаря, как тот любил подчёркивать.

Но тогда его достоинство не задевали. Напротив — он видел в этом лишь тонкую игру, часть пути к вершине. Он считал, что умение сгибаться вовремя делает его сильнее.

Только сейчас всё было иначе.

«Почему он полез именно в аукционный дом?.. Зачем трогать самое личное?»

Лау всегда умел жёстко разделять жизнь на две половины: публичное и личное. На публике — он мог позволить кому угодно ставить себя ниже плинтуса, если так требовала ситуация. Но вне чужих глаз у него было собственное королевство — тщательно обустроенное, надёжное, где каждый сантиметр принадлежал только ему.

И короной этого королевства был аукционный дом.

Разумеется, уважаемые дома вроде Sotheby’s, Christie’s или Phillips не распахнули перед ним двери сразу. Их стены пахли вековой пылью, старым маслом картин, дорогими духами коллекционеров и стойким снобизмом. Новые богачи там были чужаками. Но он терпеливо выстраивал мосты, год за годом складывая кирпичи доверия. И наконец стал VIP самого высокого уровня.

Его знаком отличия был «Скайбокс» — отдельная, почти священная комната, откуда можно было наблюдать торги, не смешиваясь с обычными богатеями на общем полу. В Скайбоксе воздух всегда был холоднее, пах дорогой кожей и свежесваренным кофе; шаги едва слышно тонут в толстом ковре. Он входил туда так же уверенно, как домой.

Это место было не просто укрытием для вложений. Там, среди шелестов ставок, клацаний электронных панелей, приглушённых голосов аукционистов, подтверждалась его значимость.

И вот теперь Гонсалес полез грязными руками в эту интимную зону его мира.

— Так, а знает ли аукционный дом, что ты ставишь ставки не под своим именем? — голос Гонсалеса был липким, ехидным.

Джон промолчал.

— Ты ведь не покупаешь всё это на имя MDB, только чтобы потом туда спрятать? — продолжал тот, будто давил пальцем на свежий синяк.

Ответа снова не было.

— Что же получается… ты теперь кладовщик? Хранишь чужие игрушки и делаешь вид, будто они твои?

Оскорбления текли одно за другим, не прекращаясь. Из секретаря — в кладовщики. Из партнёра — в обслуживающий персонал.

Пальцы Лау едва заметно дрогнули, будто по ним пробежал холодок.

«Нет… я не такой,» — пронеслось в голове. Он не был просто управляющим. Он был архитектором всей структуры MDB, невидимым дирижёром, управляющим потоками капитала, как музыкант управляет оркестром.

Но его имя не могли записать в официальные документы — из-за грёбанного скандала с растратой.

— Ну раз ты тест пройти не можешь, тогда действуем по правилам, — лениво бросил Гонсалес. — Давай проведём комплексную проверку.

— Проверку? — Лау поднял глаза.

— Стандартная процедура при крупной сделке. Надо же убедиться, откуда у тебя деньги… и нет ли там каких-нибудь регуляторных рисков.

От этих слов лицо Лау словно окаменело. Воздух вокруг стал плотнее, будто в комнате внезапно опустилась тяжёлая пелена.

Если следовать букве закона и проводить проверку MDB «по учебнику», компания бы не выдержала и первого же вопроса. В их стране уже копались в финансах, поднимая архивы, рылись в документах — там пахло жареным. К счастью, Гонсалес пока об этом не догадывался… но как только начнётся официальная проверка, тайна всплывёт на поверхность быстрее бензиновой плёнки на воде.

Лау, чувствуя, как в животе неприятно сжимается что-то холодное и липкое, наконец выдавил из себя тихий, почти ползущий голос:

— Разве… разве нет другого способа, не связанного с этой проверкой?

Гонсалес скривил лицо так, будто услышал абсолютную глупость, — брови взлетели, губы презрительно изогнулись.

— То есть даже это тебе не подходит? Я правильно понимаю?..

Это движение снова больно ударило по остаткам гордости Лау, будто кто-то сжал его сердце ледяной ладонью. Но он заставил себя выровнять дыхание и продолжил, стараясь звучать спокойно:

— Проверка ведь требует времени. А вы, насколько понял, хотели бы продвинуть процесс быстрее…

И тут вдруг он осознал, каким жалким сейчас выглядит. Эта мысль щёлкнула, как удар дверью. Лишние эмоции мгновенно исчезли с его лица, сменившись строгостью и собранностью.

— Я могу оказать ту самую «помощь», о которой вы говорили. Но, понимаете… люди, способные оказывать подобные услуги, редко проходят официальные проверки.

Он попытался подражать интонации тех, кто привык договариваться в тени — уверенно, чуть лениво, с намёком на власть. Но в нынешнем контексте прозвучало это всего лишь как слабая попытка оправдаться.

— Эх… — Гонсалес выдохнул так тяжело, будто выпускает пар из перегретого котла.

Воздух вокруг даже стал гуще, словно пропитался его раздражением. Покатив глазами к потолку, он наконец выдал что-то новое:

— Ну вообще ничего не получается. Тогда слушай сюда. Говорят, у тебя вечеринки — что надо.

— … Вечеринки? — Лау чуть приподнял голову.

— Да. Судя по размаху и гостям, такие мероприятия сами по себе являются отличной характеристикой. По ним можно понять, кто ты.

При слове «вечеринка» его лицо едва заметно оживилось. Это была его стихия — шампанское, вспышки камер, шелест дорогих тканей, тесный воздух, густо намешанный из парфюма, сигарного дыма, горячего света и голосов влиятельных людей. Он умел превращать обычный вечер в ритуал силы.

— И как раз скоро отличный повод, — продолжил Гонсалес. — МЕТ Гала уже на носу.

— МЕТ Гала…? — переспросил Лау, хотя прекрасно знал, о каком событии речь.

— Надеюсь, ты не собираешься сказать, что впервые слышишь?

Конечно, он слышал. МЕТ Гала — ежегодный бал Института костюма при Метрополитен-музее, гигантский праздник моды, который в мае превращал Нью-Йорк в кипящий котёл роскоши. Место, где собирался цвет мирового искусства, кино, бизнеса. Там даже воздух казался золотым, а каждая вспышка камеры — как мини-фейерверк.

— Ты ведь сможешь туда попасть, правда?

— Ну… — выдохнул Лау, чувствуя, как внутри всё сжалось.

Попасть туда можно было только по приглашению. Да, спонсоров допускали, но окончательный список гостей лично утверждала главная редакторка Vogue — и там вход стоил дороже любых денег. Но его смущало даже не это…

— Не говори мне, что хочешь вести со мной дела, но не способен организовать такую мелочь? — съехидничал Гонсалес, давя на каждое слово.

Лау резко мотнул головой:

— Нет, конечно, естественно могу туда попасть.

— Прекрасно. Тогда устроим вечеринку в ту же ночь.

Он сказал это легко, словно речь шла о заказе десерта в ресторане.

— Если ты организуешь афтепати после МЕТ Гала, мы сами увидим, насколько ты влиятелен.

Лау потерял дар речи на несколько секунд.

Гонсалес только что предложил — нет, потребовал — чтобы он стал хозяином афтепати МЕТ Гала. А это не просто вечеринка.

Это была вершина социальной пирамиды. Сама вершина.

И теперь ему предстояло доказать, что он достоин стоять на ней.

Афтепати после МЕТ Гала… само словосочетание звучало так, будто по коже пробегает электрический разряд. Это была ночь, когда Нью-Йорк дрожал от лимузинов, вспышек фотокамер и густого аромата дорогих духов, смешанного с влажным майским воздухом. В тот вечер каждый уважающий себя хозяин стремился открыть двери собственному празднику, и целая россыпь приглашений летела по городу, как золотые листья в порывистом ветре.

Вот среди всего этого безумия и требовалось провести испытание.

— Так вот какой ты задумал тест… — Лау почувствовал, как сердце делает скупой, болезненный толчок.

— Именно, — кивнул Гонсалес с ленивой кислотной ухмылкой.

Испытание было подлое: гости должны были отвергнуть приглашения от других — более известных, более влиятельных, более блестящих — и выбрать вечеринку Лау. Только его. Только эту ночь. Только его имя.

А потом Гонсалес добавил ещё один удар, будто нож скользнул по ребру.

— И, да, вечеринку ты устраиваешь под своим именем. Не прячься за тех, кто покупает для тебя картины.

— Под… моим? — голос Лау дрогнул, как струна.

Он всегда действовал в тени. Всегда. Он был мастером кулуарных сделок, человеком без лица, который управлял миллионами так тихо, что даже тени не замечали его присутствия. А теперь ему предлагали выставить собственное имя под софиты, в ночь, когда за происходящим следит весь мир. Это полностью противоречило его правилам.

Но Гонсалес не дал ему ни секунды на сомнения.

— Да что с тобой… — выдохнул он, тяжело, раздражённо. Щёлкнул замком своего кейса, словно ставя точку. — Это нельзя, то нельзя… я хотел уложиться в месяц, но если ты так будешь мяться, мы и за пару лет ничего не сделаем.

Он небрежно подвинул к нему пакет, набитый купюрами. Бумага пахла пылью, чернилами и чем-то ещё — сыростью чужого пота.

— Это за беспокойство. Если планируешь дальше думать, просто уходи.

Гонсалес говорил так, будто ему плевать. Будто вся сделка — мусор, который можно выбросить. Будто он уже мысленно отвернулся и пошёл дальше.

Но Лау нельзя было просто так прогнать.

Ему нужен был этот человек. Нужен был до одергивания нервов, до желания впиться зубами. И особенно зацепило одно слово, брошенное Гонсалесом вскользь: «месяц».

Месяц… Если провернуть всё за месяц, можно было бы раздуть показатели фонда, заткнуть силой цифр все подозрения, вернуть себе былой статус. Это шанс, который бывает раз в жизни.

Он проглотил тревогу, вдохнул так глубоко, будто пытался втянуть в себя весь воздух комнаты, и сказал:

— Конечно смогу! Просто… просто выбирал подходящую тему и место. Ночь ведь особенная.

Он принял второе испытание. Несмотря на неприятную дрожь под рёбрами, несмотря на ощущение, будто он стоит над пропастью.

— Да что там… — лениво пожал плечами Гонсалес. — Главное, чтобы ты не соскочил на полпути. Мой секретарь так любит делать.

А затем, почти мурлыча, добавил:

— Наверное, всё от того, что люди иногда слишком уж любят притворяться хозяевами… когда на самом деле просто сторожа склада.

Он снова ткнул его в старую рану — ту самую, что болела больше всего.

Лау продолжал улыбаться. Точнее, уголки губ расползлись в выверенную светскую улыбку, но в глубине глаз мелькнула резкая, колючая искра.

— Это всё равно придётся сделать, — подумал он. — А раз уж так…

…то поставить этого громилу на место когда-нибудь будет совсем неплохой наградой.

* * *

Прошло две недели после той напряжённой встречи с Лау, когда воздух в кабинете густел от недосказанностей, а сжатые пальцы Гонсалеса побелели возле ручки портфеля. И вот, ранним утром, когда в офисе ещё пахло ночной пылью и холодным кофе из вчерашнего стаканчика, на стол легло приглашение.

Мягкая фактура кремовой бумаги, тонкий аромат типографской краски, тяжёлый конверт — всё это сразу говорило о дороговизне. На лицевой стороне серебристой тиснёной нитью переливались слова: «MET Gala After-Party».

Но куда сильнее бросалась в глаза другая строка, аккуратно выгравированная под заголовком: «John Lau».

Он действительно решился. Выставил своё имя на всеобщее обозрение, как драгоценность на витрине, от которой уже нельзя отойти в тень.

Гонсалес вертел приглашение на свету, будто пытаясь на вкус определить, насколько крепкой будет эта игра.

— Ты ведь не знаешь, кто там будет? — спросил его, наблюдая, как письмо медленно качается в его пальцах.

— Понятия не имею. Узнаем только на месте.

Ведь дал ему чёткий приказ, приправленный лёгкой тенью интриги:

— В день мероприятия обойди весь зал, всех гостей. С каждым перекинься словом. Спроси, как они познакомились с Лау, насколько близки. Не упускай ни одного лица.

Он не понимал всей картины, но сам праздник был тщательно расставленной ловушкой.

Теперь нам были нужны свидетели. Настоящие, живые, не отводящие глаза.

В прошлой жизни, когда обман Лау всплыл наружу, толпы людей пытались от него откреститься: «Да так, знакомы шапочно… мимо проходили…». Все дружно смывались, как вода в слив.

Но в эту ночь всё будет иначе.

Сам факт присутствия на афтепати станет доказательством связи, куда глубже поверхностного рукопожатия.

— Но если кто-нибудь скажет, что почти его не знает? — нахмурившись, спросил Гонсалес.

На это чуть улыбнулся и ответил:

— Тогда спроси у них: «Что, так и не смогли получить приглашение ни на одну другую вечеринку?»

И тут всё становилось очевидным.

На обычную вечеринку можно заглянуть «просто так». Но не в эту ночь. Не в Нью-Йорке, где небо вспыхивает огнями лимузинов, а каждая звезда мировой сцены устраивает свой собственный праздник одновременно и впритык друг к другу.

Если человек пренебрёг приглашениями десятков титанов индустрии… чтобы оказаться у Лау? Тут может быть только два мотива.

Личная услуга.

Или очень тесная связь.

Пока объяснял это, на лице Гонсалеса вспыхивало живое любопытство, словно актёр получил наконец свою главную роль в пьесе. Он явно втягивался в игру, чувствуя, как его втягивает энергия предстоящего спектакля.

— Ещё что-нибудь? — спросил он, глаза подрагивали от нетерпения.

— Нет. Просто делай то, что сказал.

— Это всё только для афтепати? А как же основное мероприятие? Там ведь тоже что-то можно провернуть…

В его голосе слышалась жадность к роли, как у человека, которому выдали костюм, но не дали выйти на сцену до полуночи.

Амбициозный. Горячий. Готовый работать за двоих.

Потому решительно покачал головой.

— Нет. На основной части разберусь сам.

Гонсалес уже собирался кивнуть, но вдруг вспомнил что-то и приподнял бровь:

— А, да. Ты же тоже будешь там.

— Разумеется.

МЕТ Гала — место, куда попадали только отборные имена, словно золотой песок, просеянный через сито. И Сергей Платонов, человек, которого финансовый мир называл «Кошмаром хедж-фондов» и «Защитником простых инвесторов», в списке приглашённых значился под номером, который открывали красной печатью.

Это означало одно.

В этот вечер настала моя очередь выходить под свет прожекторов.

И роль у меня там была простая.

«Время подсыпать немного MSG.»

Цель у меня была предельно ясная — так громко ударить в колокол, чтобы мир вздрогнул и обернулся. Нужно было заставить людей смотреть именно туда, куда укажу — на ту историю, что в прошлой жизни все пропустили мимо ушей. Здесь к истории о хищении из фонда 1MDB относились как к чему-то привычному, занудному… ну, украли миллиарды где-то «там», в тёплых странах. Не новость.

Значит, речь следовало повернуть иначе. Не просто вывести Лау на чистую воду — сделать из него жулика такого масштаба, чтобы от одной его биографии у публики ладони становились влажными, а глаза расширялись.

Потому выстроил для него новый образ — смачный, громкий, почти театральный. Такой, что люди будут читать, морщиться, фыркать, охаивать и, главное, пересказывать друг другу. А чтобы вся эта история разгорелась до предела, требовался правильный стартовый толчок. И судьба сама подставила сцену.

MET Gala. Свет хлещет, как прожигающий луч. В воздухе пахнет дорогой косметикой, свежей тканью, старыми музейными камнями и влажными волосами продрогших фотографов, которые уже несколько часов стоят на ветру. Это не просто вечеринка — это гигантская труба, в которую достаточно один раз крикнуть, и эхо уйдёт по всему миру.

Стоило мне сказать хоть пару слов в нужный момент — и они разлетятся дальше Нью-Йорка, к океанам и туда, где люди вообще не слышали, кто такой Лау.

Но была одна мелкая, противная проблема.

Николь, моя ассистентка, протянула планшет и сказала спокойным, ровным голосом:

— На прямую трансляцию работает только одна камера. И на твой выход её могут не направить. В тот же временной слот ставят Оливию Палермо и Джонатана Чебана.

Представил их: сверкающие, привычные к вниманию, улыбающиеся так, будто прожекторы у них в крови. Стоит мне выйти рядом — и камера выберет кого угодно, кроме меня. У этих людей толпы фанатов, миллионы просмотров, реалити-шоу. Я же пока всего лишь герой газетных колонок.

Запах грядущей неудачи навис, как сырость перед грозой.

— Есть только один способ вырвать камеру у них из рук, — сказала Николь, глядя на меня пристально. — Тебе нужна вещь. Не костюм, а целое костюмирование. Наряд, ради которого операторы забудут обо всём остальном.

У меня дёрнулся угол рта. Идея была простой, неприятной и чертовски логичной. MET Gala — это не вечерний приём, а парад абсолютного безумия от мира моды. Здесь ткани могут трещать от камней, крылья могут быть выше человеческого роста, а платья выглядят так, будто их шили в другой вселенной.

Но это — для звёзд. Мне, обычному приглашённому, хватило бы аккуратного смокинга. Если бы пришёл только лишь ради себя… но дело в том, что шёл ради цели.

Николь продолжала:

— Хоть времени мало, один дизайнер согласился взяться. Но он работает только на своих условиях. Ты надеваешь то, что тебе дадут. Без правок. Без предварительных эскизов.

Реально ощутил лёгкий холод, словно кто-то провёл лезвием по шее.

— Даже макета не покажут?

— Нет. Скажут — носи. И носи.

Мне вспомнились списки прессы после каждого бала — «лучшие», «худшие», «позор десятилетия». Не хотелось попасть в последнюю категорию и остаться там навечно, как музейный экспонат дурного вкуса. Запах позора, липкий и терпкий, как протухшее шампанское, даже воображаемый, неприятно защекотал в носу.

Но отступать было поздно. Надо было действовать.

— Ладно, — выдохнул скорбно. — Давай зелёный свет.

Всё это время меня не покидало чувство какой-то чужой игры — будто дизайнер собирается вытащить кролика из шляпы, а этим кроликом буду сам. Но ничего. Если что пойдёт не так — деньги умеют растворять проблемы лучше кислоты.

Неделя прошла на нервах, словно жил, сидя на стуле из иголок. Каждый день Николь уточняла детали: примерка перенесена, ткань ещё не доставили, мастерская закрыта на ночь. Всё скрытно, загадочно, почти подозрительно.

И вот наконец настал момент истины.

Мне показали результат. И запах свежего шёлка, лака и прогретого утюгом бархата ударил в нос, словно открыли дверь в другой мир.

В мастерской модного дома пахло горячим утюгом, свежераспоротыми тканями и бессонной ночью. Дизайнер, с которым встретился впервые, выглядел так, будто кофе заменял ему кровь: глаза красные, под ними тени, на пальцах следы от булавок.

И всё же, когда он откинул защитный чехол, из-под него вспыхнуло нечто настолько ослепительное, что невольно присвистнул.

— Внушительно…

Передо мной висел костюм — не просто костюм, а хищно элегантная вещь. Линии строгие, выточки острые, как лезвия. Казалось, что ткань сама держит осанку. Но главным было даже не это, а материал: поверхность его мерцала крошечными зеркальными чешуйками, словно кто-то нашил на ткань тысячи серебряных осколков ночного неба. Стоило мне слегка двинуть плечом — свет прорывался во все стороны, как звёздная пыль, сорвавшаяся с хребта галактики.

«Неплохо,» — подумал непроизвольно. — «Очень даже неплохо.»

И почти расслабился… пока не надел костюм. В этот момент дизайнер, подскочив словно пружина, захлопал в ладоши и вскрикнул:

— Идеально! Я же говорил — я гений! Ахаха! Осталось доделать самое главное! Через три дня принесу остальное!

— Остальное? — переспросил удивлённо, чувствуя, как по спине пробежала тонкая струйка холода.

— Ну да! Центральный элемент образа — плащ!

— Плащ… — эхом повторил, хотя уже заранее знал: ничего хорошего дальше не будет.

— Трёхметровый! Представляете⁈ Он будет стекать за вами как океанская волна за спиной касатки! Это будет… божественно! Настоящая кульминация вечера!

Меня на секунду лишило дара речи. Плащ. Три метра. За мной.

— Это… — непроизвольно сделал вдох, пытаясь подобрать слова помягче, — всё выглядит и так великолепно. Силуэт такой выразительный, что закрывать его плащом — преступление против искусства.

Я даже улыбнулся — мягко, дипломатично. Бесполезно.

— Нет! — отрезал он, всплеснув руками. — Никаких полумер! Мне нужен эффект, от которого всех сдует к чёрту! Один костюм — это просто костюм. А мне нужен удар грома!

И вот тут-то и понял, зачем он заранее выставил условие «никаких вмешательств». В его глазах плясал тот самый опасный огонёк, что бывает у людей, ради идеи готовых поджечь собственную мастерскую.

— Представьте! Вас окружает сияние! Плащ колышется, как волны вокруг касатки! По-хорошему, это всё должно быть в виде платья… но раз уж мы не можем надеть на вас платье, то плащ — наше спасение! Он незаменим…

Он тараторил вдохновлённо, размахивал руками, а я уже не слушал.

Меня, Шона, собирались выпустить в свет в роли касатки. В компании трёхметрового шлейфа.

И уже ненавидел это всем телом. Прямо жилками под кожей.

И тогда пошёл в атаку.

— Давайте так, — сказал тихо. — Если мы действительно придерживаемся концепции, куплю костюм. Не возьму как спонсорский. Полмиллиона долларов. Сразу."

Полмиллиона. За пару дней работы.

Любой нормальный дизайнер вцепился бы мне в руку и начал благодарить богов моды.

Этот не был нормальным.

— Искусство не продаётся! — взвился он. — Это вопрос моей чести! Даже за миллион не позволю осквернять идею!

— Даже за сто миллионов? — спросил наполовину в шутку.

— Хоть за миллиард! Я сказал — нет!

И главное — он не блефовал. Он бы правда отказал. Больной, одним словом.

Всё катилось к катастрофе.

И тут меня осенило — горячей вспышкой, почти слышимой.

— Хорошо, — произнёс я. — Тогда давайте сделаем второй образ.

Его брови взлетели.

— Платье? — спросил он, будто опасаясь услышать «да».

— Платье, — подтвердил я. — У меня будет спутница.

— Спутница… — повторил он, и в его глазах наконец дрогнула слабость. — Женский образ… парная концепция… прекрасно…

Он уже расцветал, как цветок под прожектором, пока не добил:

— Это просто подруга.

Лицо дизайнера мгновенно потускнело.

— Обычный человек? — произнёс он так, словно предложил надеть его творение на почтальона. А затем прорвало плотину его артистического эго.

— Немыслимо! Это же храм моды! Мы выбираем муз, а не хватаем кого попало с улицы! Я не позволю, чтобы мои работы носил кто-то, кто не понимает величия момента! Это… это профанация!

И он принялся яростно, вдохновенно, почти с пеной на губах объяснять, кто «достоин» облачиться в его произведения, а кто недостоин даже дотронуться до подола.

Тут же незаметно вытащил телефон, привычно чувствуя тёплый металл корпуса пальцами, и открыл сайт фонда Каслмана. Экран мягко вспыхнул, и я развернул перед Дизайнером фотографию Рейчел.

Три секунды.

Столько ему понадобилось, чтобы моментально перемениться в лице. Его глаза вспыхнули, дыхание участилось, и он буквально засиял.

— Ха-ха-ха! Да где ты только нашёл такую идеальную музу…! Она сможет подъехать сегодня? Если мы утвердим платье, мне срочно нужны её мерки. Пусть приходит немедленно! Я только за! И при таком графике мы будем вынуждены оставить накидку… хотя нет, не вынуждены — накидка всё равно будет роскошным решением, уверен…

Одним словом, если бы не Рейчел, то уже смирился бы с участью волочить за собой эту трёхметровую тряпку.

С отчаянием, будто бросая бутылку с запиской в бурную реку, отправил ей сообщение:

«Это услуга всей моей жизни — у тебя найдётся минутка?»

К счастью, Рейчел откликнулась сразу, с такой лёгкостью, что почти почувствовал запах её духов сквозь экран. Благодаря ей «вдохновение художника» стремительно свернуло с моей шеи и обрушилось на создание платья уже для неё.

И вот — день MET Gala.

Как только переступил порог модного дома, дизайнер встретил меня таким возбуждённым воплем, что воздух вокруг буквально задрожал:

— Это величайший шедевр всей моей жизни!

Слово «шедевр» сработало на меня как ледяная струйка за шиворот — но тревога оказалась напрасной.

— Шон?

Когда я увидел Рейчел в примерочной, у меня перехватило дыхание. Я даже шагнул назад, будто меня ударило мягким светом.

Она была… живым произведением искусства.

С её ключиц стекал тихий, теплый поток света, будто там спрятали маленькую зарю. Стеклянные осколки, похожие на работу безумного ювелира, мерцали в движении, и подол её платья мягко колыхался, какволна, дотрагивающаяся до песка в тихий вечер.

— Не слишком ли вычурно? Я никогда ничего настолько блестящего не надевала… — её голос был хрупким, осторожным, словно она боялась потревожить это сияние.

Наконец смог улыбнуться и тихо произнёс:

— Нисколько. Это идеально.

Это была чистая правда. В тот момент Рейчел сияла ярче любых слов.

Но из-за открытого лифа мои глаза всё время будто сами собой возвращались к её шее, плечам, тонкой линии ключицы. Тонкая кожа на её шее выглядела почти прозрачной, и взгляд — предатель — снова туда скользил.

Обычное украшение спокойно решило бы эту проблему… но тут меня осенило.

Пока думал, дизайнер уже чуть ли не хватал Рейчел за локоть:

— Что это за пикник⁈ Мы ещё даже не приступили к аксессуарам!

Перехватил его на полпути, подняв руку.

— А если обойдёмся без ожерелья?

— Как это — без? Тут же пусто, ну просто пустыня!

— Вот именно. Может, эта пустота и станет тем самым штрихом?

— Ты о чём вообще?

Глаза дизайнера снова начали бешено вращаться — как в тот раз, когда он пытался продать мне накидку, похожую на отрез театрального занавеса. Но тут у меня был свой резон.

Но знал одно: Лау обожал раздавать драгоценности красивым женщинам. Не за намёк, не за благодарность — просто чтобы блеснуть. Он швырял дорогие украшения как конфетами, даже тем моделям, с которыми больше никогда не пересекался.

А сейчас…

Рейчел выглядела настолько законченно, настолько безупречно, что единственное, чего не хватало, — это заполняющего пустоту на её шее акцента.

Если привычки Лау не изменились, он точно не сможет пройти мимо.

А если на приёме он достанет шкатулку и, играя в благодетеля, предложит ей ожерелье?

Это завершит образ. Подольёт масла в историю. И станет ещё одним элементом нашей ловушки.

Гонсалес уже был. Рейчел — тоже.

Такой сетью он рано или поздно запутается сам.

— Оставим как есть.

Убедить дизайнера было сложно — но внезапно вмешалась сама Рейчел.

— В этом платье чувствуется дух Мондриана.

— Как ты догадалась? — дизайнер застыл, словно его ударило током.

Стоило лишь бросить беглый взгляд — и становилось ясно, что Рейчел попала в самую точку. Она мягко сказала:

— Мондриан всегда считал, что пустое пространство так же важно для идеального равновесия, как и цвет. Разве не то же самое в этом платье?

Дизайнер даже приподнялся на носках, будто его пронзило вдохновение.

— То есть мастерство не только в том, чтобы добавить, но и в том, чтобы оставить воздух? — пробормотал он, покачав кистями рук, словно дирижируя невидимой симфонией.

Несколько слов — и она ухватила за самое чувствительное в нём: за гордость художника. С этим спорить он никак не мог.

Когда вся подготовка была закончена, и мы наконец остались вдвоём, в комнате стало особенно тихо. Тишина стояла густая, пахнущая тканями, парфюмом и лёгким озоном от утюгов, которыми минуту назад пропаривали подол платья.

Рейчел вздохнула и вдруг сказала:

— Чувствуется, будто мы снова команда аферистов.

— Команда аферистов? — переспросил, улыбнувшись и повернув голову.

— Только на этот раз без вина.

Она улыбнулась хитро, чуть наклонив голову. В её глазах теплился свет — тот самый, который появляется, когда она вспоминает что-то забавное.

Конечно. Она говорила о той ночи во время охоты на лис, когда мне пришлось устроить маленькое «представление», чтобы доставить её домой в целости. Тогда она тоже сравнивала нас с героической бандой из ограбления века — и ей это даже нравилось.

— Ты опять что-то замышляешь, да?

— Сложно сказать, — протянул, хотя Рейчел меня насквозь видела.

— Шон никогда просто так не мутит воду… Кому ты помогаешь в этот раз?

Она была абсолютно уверена, что всё это — благородная операция ради чьего-то спасения или защиты.

На самом деле всё куда проще: в этот раз всего лишь поднимал вес моей аналитической группы, расширял влияние.

— Если бы ты рассказал, могла бы помочь сильнее."

Задумался. Теоретически — да. На деле… На деле же вспоминал Джерарда и Рэймонда, как они пытались «актёрствовать». Их деревянные лица могли бы вытянуть из комы любого режиссёра. А у Рейчел, как-никак, с ними одинаковые гены…

Стоит ли просить её ломать себя ради моей задумки?

— Просто будь собой, Рейчел. Этого уже более чем достаточно.

И это была чистая, неразбавленная правда.

Её одного присутствия хватало, чтобы перевернуть вечер.

В этот момент дверь приоткрылась, и сотрудник тихо сказал:

— Пора выдвигаться.

Мы поднялись. Если подумать, то и представить не мог, насколько жестко регламентирован сам вход на красную дорожку. У каждого — своё точное время появления, и до этого момента гости торчали в «Плаза-отеле», словно актёры в кулисе перед выходом на сцену.

А сейчас настал наш выход.

Мы сели в лимузин, и через несколько минут автомобиль мягко притормозил у входа в MET.

— Лучше подождите пару секунд, прежде чем выходить, — подсказал водитель, чуть обернувшись.

Непроизвольно посмотрел в окно. На дорожке стояли две ослепительно одетые знаменитости, вокруг них роились операторы, вспыхивали прожекторы, гудели камеры. Всё вокруг шуршало, щёлкало, пело вспышками.

Если хотел, чтобы дело Лау стало темой вечера, мне необходимо было перехватить внимание.

Но у меня был весомый аргумент.

Рейчел сидела рядом. В том самом платье. И её присутствие было как удар колокола — невозможно не услышать.

Как только водитель нажал кнопку и дверь пошла в сторону…

Щёлк! Щёлк! Щёлк!

«Шон! Шон! Сюда!»

Вспышки били в лицо так ярко, что воздух будто потрескивал от света. Люди выкрикивали моё имя с разных сторон, звали, тянулись, надеялись ухватить кадр.

Но когда повернулся к Рейчел и протянул ей руку…

Она коснулась моей ладони кончиками пальцев и шагнула из машины.

И в тот миг мир будто сжался в одну точку.

Звук исчез. Люди замолчали. Ветер остановился. На короткие две секунды всё вокруг стало немым перед этим видом.

А потом тишина взорвалась волной.

Ведущий прямой трансляции, размахивая планшетом, почти побежал к нам, увлекая за собой оператора:

— Дамы и господа, Шон из Pareto Innovation прибыл! И посмотрите, какая спутница у него сегодня!

Вот он — момент.

Все взгляды обращены на меня. Весь мир смотрит. Самое время подбросить в воздух ту самую искру.

— Ваш первый бал в MET — волнуетесь? — спросил ведущий, наклоняя микрофон.

— Скорее возбуждён, чем нервничаю. Особенно жду афтепати, — ответил с лёгкой улыбкой.

— Афтепати, да? К какому собираетесь присоединиться?

— Хм… Приглашений много. Но слышал кое-какие слухи об одном занятном персонаже. Пожалуй, отправлюсь туда.

— Занятном персонаже? И кто же это…?

Глава 13

Имя всплыло почти невзначай, будто сорвалось вместе с лёгким выдохом Шона:

— Есть один тип… зовут его Лау.

— Лау? — ведущий изогнул бровь, словно услышал о каком-то редком звере, о котором ходят только шёпоты. Конечно, он не мог знать. Пока что имя Лау ничего не говорило миру.

Но это и было идеально.

Естественно чувствовал, как под ногами будто пружинит красная дорожка, освещённая тысячами вспышек. Пахло нагретой техникой, духами гостей и чем-то металлическим — может, от прожекторов. В ушах звенели всплески камер, похожие на шёлест крыльев невидимой стаи.

«Пора придать ему облик…» — подумал я, и едва заметная улыбка скользнула по губам.

Раньше Лау утонул в серости собственного имиджа: скучный вор, вытащивший деньги из суверенного фонда, — какой тут интерес публики? Но сейчас собирался вдохнуть в него другое дыхание. Сделать из него легенду — яркую, светящуюся, притягивающую, как витрина ювелирного дома ночью.

И потому повернулся к камере и отчётливо, словно ставя подпись на афише, произнёс:

— Его ещё называют «азиатским Гэтсби».

У ведущего глаза округлились так, будто только что сообщил о существовании живого дракона.

— Тем самым Гэтсби? Из романа? Тот, что устраивал безумные вечеринки…?

Да, именно тот образ — таинственный богач, у которого за спиной туманная биография, а в руках — деньги, будто возникшие из воздуха. Фигура, отбрасывающая сияние, в котором хочется потеряться.

А пока нехотя пожал плечами, точно признаваясь в маленькой тайне:

— Слухи разные ходят. Говорят, он прочно обосновался в Голливуде. А тут… приехал в Нью-Йорк. Вот и подумал снова заглянуть в Boom Boom Cove…

Имя клуба сорвалось тихо, но ведущий поймал его моментально. В глазах сверкнул охотничий блеск.

После MET Gala места афтерпати держатся в секрете — приглашения стоят как печать избранности. Никто не делится такими вещами просто так. Но волнение ведущего длилось недолго: человек в гарнитуре шагнул ближе, бросил выразительный взгляд, означающий одно — время вышло, следующая звезда уже на подходе.

— Ну что ж, пусть сегодняшняя ночь станет незабываемой! — сказал ведущий напоследок.

Шона повели дальше, в пёструю реку гостей, бликов, камер.

До восьми вечера шла парадная процессия: актёры, музыканты, дизайнеры — каждый тянул за собой шлейф света, аромат духов и шёпоты толпы. И среди всего этого блеска упоминание «азиатского Гэтсби» постепенно потонуло, смылось волной новых имён.

Но стоило пробить восьми вечера — картина изменилась.

Толпа начала редеть, будто огромный организм выдыхал. Репортёры сворачивали оборудование, брели прочь, пробираясь через осыпавшиеся лепестки вспышек. Остались только те, кто живёт на горячих слухах — охотники за сенсациями, папарацци, любители эксклюзива.

Они переговаривались между собой, но в их голосах слышался не обмен информацией — скорее, тонкая, нервная дуэль:

— Куда пойдёшь?

— Говорят, у Майкла Корса будет толпа…

— А в Up Down сегодня наверняка все соберутся…

В этом мире важна была не просто фотография — а единственная, добытая только тобой. Эксклюзив пах дорогим ароматом победы, адреналином и хрустом крупных купюр.

И каждый из этих людей шёл туда, где, по их расчётам, вспыхнет самый яркий огонь ночи.

И пока они строили свои маршруты, где-то совсем рядом начинало расправлять крылья созданное мной имя — «азиатский Гэтсби».

Этим годом все кулуарные вечеринки после бала должны были стечься всего к двум площадкам, и обитатели фотокамер заранее чувствовали: добыть по-настоящему эксклюзивный кадр будет почти невозможно. В воздухе стоял лёгкий запах дорогих духов, перемешанный с гулом голосов, и среди всего этого кто-то вдруг вспомнил, что недавно упоминал Сергей Платонов.

— Азиатский Гэтсби.

— Он ведь говорил, что в основном крутится в Голливуде, да?

Несколько человек переглянулись и, стараясь не привлекать внимания, шагнули в сторону, уже набирая номера. Отошли за колонну, где пахло лакированным деревом и свежим льдом из обслуживающего бара, и начали дергать каждую ниточку, что у них была в Голливуде, пытаясь выяснить, кто же этот загадочный «азиатский Гэтсби».

И постепенно истории посыпались одна сочнее другой.

— Лау? Да он же дружит с Дикаприо. Финансировал "Волков Уолл-стрит.

— Говорят…

— В Вегасе его знают все — он каждый раз спускает по пять миллионов, будто мелочь.

— А чем он занимается?

— Слышал, он из малайской знати… у него бизнесы в Сингапуре и на Ближнем Востоке.

Каждый новый обрывок слухов ложился как мазок маслом — ярко, густо, с запахом чего-то дорогостоящего и опасного.

Таинственный богач, связанный со звездами Голливуда — Лау.

Вот он — идеальный кандидат на роль «азиатского Гэтсби»: блеск, тайна и ощущение, что за ним тянется роскошный шлейф невидимых покровителей. И уж если он появится на вечеринке, то рядом неминуемо возникнут громкие имена.

— Boom Boom Cove, так место называлось?

И — что особенно важно — место уже известно.

Boom Boom Cove — закрытый лаунж для избранных, где в воздухе обычно висит сладковатый запах коктейлей, мягкие басы пробирают через кожу, а бархат обивок поглощает любые лишние звуки. Но часть его пространства была доступна и простым смертным.

А это значит — хороший зум-объектив способен словить кое-что ценное.

— Что выбираем? Идём в модное место, где все фотки предсказуемы, или рискнём сорвать настоящий эксклюзив…?

Ответ у многих созрел мгновенно. Папарацци схватили сумки, глухо лязгнули металлические застёжки штативов, и они бесшумно растворились в толпе, словно тени.

* * *

Тем временем в зале MET Gala только начинался коктейльный час: воздух дрожал от перемешанных запахов цветов, алкоголя, лака для волос, а по полу тонкой вибрацией разливались басы. В этот момент Лау уже был там — окружённый людьми, улыбками, хрустом льда в бокалах.

И вдруг…

В шуме голосов резко прорезался голос Гонсалеса. Он остановился, оглядел Лау с приподнятой бровью и удивлённо выдохнул:

— Ты действительно пришёл?

В его тоне звенела издёвка — такая лёгкая, полупрозрачная, но ядовитая. Словно он говорил: «Никогда бы не подумал, что ты сюда пролезешь».

И следующее его движение объясняло всё ещё яснее.

— Это мой помощник, Лентон.

Он представил его демонстративно, почти лениво. Посыл читался без перевода:

«Не знаю, за кого ты тут косишь, но показуха не поможет.»

Одного факта присутствия на MET Gala было мало, чтобы подтвердить влияние. И Гонсалес наслаждался этим.

Дау внутри кипел, но лицо держал неподвижным, почти холодным. На самом деле он здесь оказался без официального приглашения — купил место за спонсорские деньги и сидел за столом партнёров.

Гонсалес хмыкнул и, отходя, бросил:

— Увидимся на афтерпати.

Во взгляде скользнуло: «Там и посмотрим, кто ты без красивых слов.»

Лау машинально сжал кулак.

Ему необходимо было добиться успеха. Не просто провести вечеринку — а устроить ослепительный, оглушительный праздник, чтобы разговоры о нём разошлись по всем столам. Это было важно не только ради инвестиций MDB — это задевало его личную гордость.

Он лихорадочно проверял телефон. Экран светился сообщениями:

«Машины выехали?» «Что по гостям?» «Подтвердили ли гостей из списка?»

Он писал своему помощнику одно за другим — пальцы бегали по экрану, будто отрабатывали быстрый ритм нервного стука в висках.

Чтобы привезти людей, которые должны были стать «ядром впечатления», Лау выложился полностью: чартеры для тех, кто живёт за океаном, люксовые номера, лимузины, встречающие у трапа самолёта.

Он собирал пазл, где каждый кусочек должен блестеть — иначе все рухнет.

Связи, которыми Лау уже обзавёлся, сами по себе не могли создать нужного эффекта. Чтобы его влияние выглядело по-настоящему внушительно, требовались лица из Голливуда, блеск и фамилии, что звучат даже сквозь шум вечеринок.

Поэтому он буквально прочёсывал зал, мягко ступая среди шелеста платьев и запахов парфюма, подзывая к себе знакомых актёров.

— Ты сегодня не надел те часы, что я тебе подарил? — спрашивал он как бы невзначай, улыбаясь уголком губ.

После чего легко переходил к нужной теме:

— Как я говорил утром, сегодня у меня афтерпати. Забегай хотя бы на минуту, даже если приедешь под занавес.

В этом напоминании слышалась тонкая просьба, спрятанная за вежливой небрежностью.

Самой важной фигурой, конечно, оставался Дикаприо. Лау понимал: если он придёт, вся конструкция вечера засияет как следует.

— Если заглянешь, встретишь пару инвесторов, которые могут поддержать твой фонд.

Актёр уже давно был погружён в экологическую повестку — завёл собственный фонд, вкладывался в документалистику, искал поддержку для нового фильма о природе. И слова Лау попали в точку.

— Тогда загляну хотя бы ненадолго, — кивнул он, чуть смягчившись.

С этого момента у него был минимум один звёздный гарант вечера.

Всё, что происходило дальше — выставки, музыкальные номера, роскошный ужин — проплывало мимо него туманом. Он сидел, но не видел; слышал звуки, но не слушал. Всё его внимание было приковано к предстоящему афтерпати, словно туда тянулась внутренняя нить, потягивая всю его волю.

Когда стрелки подползли к полуночи, Лау выскользнул из зала и поспешил к месту вечеринки — проверить последние штрихи.

Афтерпати он задумал в той же эстетике, что и сам бал. Тема этого года звучала громко и звучно: «Китай сквозь кривое зеркало».

Лау со вкусом вплёл мотивы в атмосферу: у входа возвышались красные ворота в стиле Запретного города, и казалось, будто на их лакированных столбах ещё теплится дневное солнце. Стражники в костюмах эпохи Цин стояли неподвижно; их одежда пахла свежим шёлком и чуть-чуть — краской.

Закуски подавали в нежно-зелёной нефритовой посуде, словно каждая тарелочка выточена не человеком, а морем. За баром, где пахло цитрусами и холодным стеклом, смешивали коктейли с причудливыми названиями вроде «Мартини династии Тан».

По залу стояли терракотовые воины, которые казались почти живыми в мягких лучах подсветки. Над головами мерцали красные бумажные фонари, отбрасывая тёплый отблеск, будто от далеких костров. Иногда казалось, что ты больше не в Нью-Йорке, а зашёл в скрытый от глаз клуб Шанхая начала двадцатого века.

Чтобы пространство не выглядело слишком пустым, он привёл около сотни моделей — те рассыпались по залу, словно живые декорации. Но истинная цель мероприятия была далека от развлечений: здесь предполагались разговоры о деньгах, влиянии и взаимных интересах.

Для этого Лау выделил тихий уголок, где стоял покерный стол, гладкий и пахнущий деревом и дорогой смолой. Тут можно было вести серьёзные беседы, не перекрикивая музыку.

В сравнении с любыми другими вечеринками после бала, эта выглядела как другой мир — ярче, богаче, амбициознее.

— Выглядит впечатляюще, — произнесли первые вошедшие гости, оглядываясь.

Вскоре появился и Гонсалес. Лау почувствовал, как внутри невольно стянуло ожиданием. Хотелось услышать оценку, пусть даже мимолётную.

— Неплохо, — бросил тот, оглядывая пространство. И сразу же растворился в толпе, общаясь с приглашёнными.

Он задавал людям вопросы — о Лау, о его связях, о бизнесе. Логично: он хотел понять, действительно ли влияние того столь велико, как казалось. Но удивление пришло чуть позже.

— Неожиданно… — подумал он.

Гонсалес оказался вовсе не пустым светским шалопаем. Он работал методично, спрашивал точно, искал подтверждения.

И, к облегчению Лау, гости не подводили: финансисты, аравийские принцы, брунейская знать, люди из Голливуда — все подтверждали, что действительно знакомы с ним, сотрудничали, пересекались.

Казалось, всё идёт как по маслу.

Но вдруг Гонсалес получил звонок. Вышел. Вернулся. И с ним — двое незнакомцев.

Высокий мужчина и эффектная белокожая женщина.

— Позволь представить. Это мой бывший начальник, Сергей Платонов из Pareto Innovation. А это моя старая коллега, Рейчел Мосли.

— Эт… этот человек…!

Лау узнал его сразу — имя гремело по всему финансовому миру.

Тот самый «кит», который раскопал аферы «Теранос» и «Валиант». Человек, появление которого могло означать многое. И редко — что-то хорошее.

* * *

Стоило ему увидеть меня, как его лицо чуть дрогнуло, будто по коже прошёл холодок.

— Мне не стоило его приглашать? Я услышал, что тут вечеринка, вот и привёл его, — небрежно сказал Гонсалес.

— Нет-нет. Всё хорошо, — ответил Лау, пытаясь улыбнуться, но мышцы лица выдавали напряжение.

— Вот оно как… То, что бывает, когда прихожу лично, — подумал в тот момент.

Минус известности: моё присутствие само по себе заставляло людей напрягаться, словно пришёл проверять или искать слабое место.

Но у меня были вполне конкретные причины появиться здесь.

Во-первых — убедиться, как реализована идея. Поскольку уже поиграл с публикой образом «азиатского Гэтсби», даже специально дал просочиться месту вечеринки. Наверняка теперь где-то затаились камеры.

Но вот что увидел…

— Всё гораздо спокойнее, чем ожидал.

— Спокойнее? — переспросил Гонсалес.

Да. Роскошно — да. Стильно — да. Но картинка не переводилась в зрелищность.

— Ему не хватает киношного безумия, — понял одну вещь.

Если уж упоминать Гэтсби, все ждут определённого визуального языка: взрывающихся фейерверков, водопадов шампанского, безумного вихря музыки и света. А здесь — всё слишком аккуратно, слишком чинно.

Но это не была проблема. Скорее — заготовленная пустота, которую можно заполнить.

— Это больше похоже на одну из обычных вечеринок Гонсалеса. А тут ждал после бала нечто… другое, — сказал, затем повернулся к Лау:

— Если вы не против, могу помочь чуть оживить атмосферу.

Он кивнул, хоть глаза его снова тревожно блеснули.

И тут же позвонил Николь и сказал отправить всё подготовленное.

— Не волнуйтесь. Так… небольшая добавка, — успокоил его.

Скоро в зал вошла команда акробатов — гибкие тела, блеск костюмов, запах магнезии. И расставил их в ключевых зонах, чтобы создавали мощные визуальные акценты.

В другом углу мы установили декоративную «стену» — миниатюрную башню Великой Китайской стены. Для зрелищности привёз светящиеся в темноте очки — они ловили свет фонарей так, что казались инородными огоньками.

И Гонсалес тоже не остался в стороне.

— Ну, тогда тоже подолью масла в огонь, — ухмыльнулся он, набрал чей-то номер и спросил: — Вы не против фейерверков?

При этих словах глаза Лау расширились.

Когда раздался негромкий вопрос «Ты ведь не против фейерверков, да?», Лау распахнул глаза так, словно перед ним внезапно вспыхнули разноцветные огни. Слово «фейерверки» будто выстрелило в воздухе — с сухим, резким щелчком, как первый фитиль перед ночным салютом, и его округлое лицо мгновенно ожило.

После завершения MET Gala Нью-Йорк всегда вздрагивает от десятков вечеринок, разлетающихся по городу, как искры от римской свечи. Однако большинство из них растворяются в шуме мегаполиса — никто не замечает, никто не обсуждает, если только ведущей звездой не окажется кто-нибудь по-настоящему громкий. Но была вечеринка, которая прорезала этот сумбур, как яркий золотой след на чёрном небе. Та самая, которую устроил человек, уже окрещённый прессой «азиатским Гэтсби».

Само это прозвище — «Гэтсби» — словно пахло дорогим виски, пылью старинных книг и ночным песком Лонг-Айленда. За одним названием будто стоял целый мир — роскошь, тайна, искры шампанского, прячущиеся в полумраке люди, музыка, от которой внутри вибрирует грудная клетка. И когда камеры выхватили из толпы Декaприо, окружённого этой ослепительной декорацией, СМИ взорвались как праздничная петарда.

— Настоящий Великий Гэтсби? Реальный Гэтсби замечен на MET Gala.

— Азиатский Гэтсби против классического: реальность превосходит вымысел.

— Секрет актёрской игры Дикaприо — вдохновлялся ли он живым Гэтсби?

Газеты, порталы, блоги — все одновременно начали сравнивать вечеринку Лау с фильмом. Люди были в восторге. На форумах писали, что сходство настолько дикое, будто кино оказалось хроникой, снятой скрытой камерой.

— Так это фильм был документальным?

— Значит, Декaприо играл «методом».

— Да он даже не играл — просто повторял за реальным Гэтсби.

По плану, вся эта волна разговоров должна была плавно повернуть внимание к Лау. Но этому помешал один неожиданный нюанс.

Менее чем через двенадцать часов после первых публикаций сам Декaприо отчётливо заявил журналистам:

— Многие думают, что вдохновлялся конкретным человеком, но это не так. Лау — потрясающий человек, но его характер совсем не похож на Гэтсби. Он любит дарить, любит радовать других. Моя игра основана исключительно на образе из книги.

Слишком быстрая реакция. Слишком. Сразу возникла мысль: Лау попросил его вмешаться.

В прошлой жизни он был тем, кто не оставлял ни следа ни в MDB, ни в официальных хрониках. Тень, а не человек. Такой явно предпочёл бы избежать суеты, вспышек камер и сплетен.

Но остановить слухи было уже невозможно — интерес публики разгорелся, как сухое дерево, вспыхнувшее от спички. Однако огонь не разгорался так широко, как должен был. Всё из-за ещё одной мелкой, но цепляющей проблемы:

— А где вообще этот азиатский Гэтсби?

— Это вот тот круглолицый парень?

— Ну да… разница между кино и реальностью очевидна.

Тем, кто ждал таинственного красавца с голливудской челюстью и взглядом прожектора, трудно было скрыть разочарование. Лау, со своим круглым, почти пельменным лицом, лишённым какой-либо «киногеничной» харизмы, совершенно не вязался с этим громким прозвищем.

Но именно это я и мог исправить.

И потому неожиданно согласился на интервью с таблоидом — шаг, которого от меня не ждал никто — и рассказал историю так, чтобы слухи обрели плоть и запах.

— Тот вечер был неповторим. Раз в жизни такое увидишь. Он и вправду был Гэтсби… необычайный человек.

Журналист прищурился, будто пытался увидеть ложь сквозь мои слова.

— Да, так случилось, встречал многих, но только трое заставили меня подумать: этот — не простой. Белая Акула, Акман и Лау.

И на полном серьёзе поставил Лау в один ряд с хищниками Уолл-стрит. Репортёр скептически щёлкал ручкой, но мои слова уже записывались — и это было главное.

— Не судите по виду. Он может показаться простоватым, но в нём есть что-то… необычное. Что-то, что заставляет прислушаться внутренний голос. Теперь-то понимаю, почему рядом с ним так много звёзд.

Большинство всё равно сомневалось:

— Серьёзно? Этот парень привлёк внимание Касатки?

— Внешность ни о чём не говорит, но…

— Раз Декaприо проникся, значит, не просто так.

— Подожди… какие ещё «топовые звёзды» вокруг него?

Но кое-кого это зацепило всерьёз.

Люди начали искать следы, фотографии, крупицы информации. Листали архивы Декaприо: премьеры, закрытые показы, вечеринки, частные сборы. И всюду, на втором плане, выныривал один и тот же круглолицый азиат со счастливой, почти детской улыбкой.

Иногда он обнимал за плечи звезду А-категории. Иногда позировал с кем-то у бара. А если зайти на аккаунт этого человека — там он снова попадался в компании другого актёра. Получалась цепочка, почти как охота за сокровищами.

— Значит, он и с Джеймсом Фоксом знаком?

— Ага! И Алисия на фото есть. У этого парня сеть контактов просто бешеная.

— Это же, по сути, неофициальный VIP-лист Голливуда.

Каждый новый кусочек пазла разжигал интерес. В соцсетях пошёл азарт — как будто все искали редкий артефакт.

А потом появились те, кто встречал Лау лично:

— Однажды он подарил мне ожерелье. Мы сидели за одним столом в казино. Он просто протянул его — и вышел. Даже номер не спросил. Я так его больше и не видела.

— Я тоже видел круглого азиата, раздающего Rolex в казино. Может, это он?

— Я была на его вечеринке в Сен-Тропе. Он арендовал весь клуб и поливал всех шампанским с золотым напылением. Это было… сумасшедше.

— Знакомый рассказывал, что видел, как в Венеции какой-то азиат устроил маскарад и раздавал маски с настоящими бриллиантами. Это тоже он?

Рассказы, которые раньше казались случайными байками о неизвестном богачe, теперь складывались в легенду.

Сказание о «азиатском Гэтсби».

И чем ярче становилась мифология, тем больше людей хотели узнать про него всё.

— Он как банкомат, выбрасывающий драгоценности. Просто подойди — и повезёт.

— Поделитесь местоположением азиатского Гэтсби. Я серьёзно.

— Он уже больше Гэтсби, чем сам Гэтсби.

А затем всплыла новая история.

Один лондонский дилер элитных авто откровенно рассказал:

— Он купил семь машин за день. Две Bugatti, Rolls-Royce, Lambo, Ferrari, Bentley… Всё наличкой. До последнего фунта.

Человек, платящий миллионы пачками банкнот — такое встречается редко.

— Наличкой? Он явно не обычный богач…

— Даже Аарон Старк так не делает. Кто он вообще?

— Список людей, покупающих машины за чемоданы денег: 1. мафия, 2…

— Да это уже не жизнь, а фильм.

Когда слухи разогрелись почти до белого каления, появились другие — старые знакомые Лау. Их голоса только подлили масла в огонь.

Слухи расползались по городу, словно густой туман, проникая в каждый уголок светских гостиных и студенческих кампусов.

— Слушай, я же с этим Лау за одной партой сидел! — захлебываясь от восторга, вещал кто-то в толпе, активно жестикулируя. — Зуб даю, он какой-то подпольный миллиардер. Слышал звон, что он чуть ли не голубых кровей, может, из малазийской знати или вообще принц!

— Да брось ты выдумывать… — лениво отмахивался другой собеседник, со звоном помешивая кубики льда в бокале. — Я сам из Малайзии, знаю, о чем говорю. Семья Лау к монархии никакого отношения не имеет. Его отец — обычный коммерс, строит там что-то по мелочи. Фирма средней руки, ничего выдающегося…

— А я слышал, он с арабскими шейхами на короткой ноге! — перебивал третий, понижая голос до заговорщического шепота.

В моей прошлой жизни, до того как стал нынешним Сергеем Платоновым, показания насчет Лау никогда не были столь пестрыми и противоречивыми. Тогда, в старые времена, мало кого волновал очередной финансовый скандал, разгорающийся где-то в Америке. Но стоило прессе нацепить на него яркий, блестящий ярлык «Азиатский Гэтсби», как всё изменилось. Голливудский лоск превратил скучную аферу в захватывающий блокбастер.

Свидетели лезли изо всех щелей, и каждое их слово лишь подливало масла в огонь общественной фантазии.

— Он точно кореш семьи премьер-министра! Сын премьера учится в нашем колледже, и я своими глазами видел, как Лау к нему заезжал.

— А может, он «решала» для саудитов? — строил догадки очередной знаток. — Это бы объяснило, почему он таскает с собой пачки наличных, от которых за версту несет типографской краской…

— Да он какой-то тайный дипломат, не иначе… Видели фото, где он стоит рядом с премьером прямо в Белом доме? Важная птица!

— Он вылитый Гэтсби… Но черт возьми, чем он на самом деле занимается? Хоть кто-то знает?

* * *

Пока мир упивался сплетнями, сам Лау находился на грани нервного срыва.

Он мерил шагами свой роскошный кабинет, чувствуя, как холодный липкий пот стекает по спине под дорогой шелковой рубашкой. Виски пульсировали от напряжения. Он и в страшном сне не мог представить, что одна-единственная проклятая вечеринка обернется катастрофой такого масштаба.

За эти годы он закатил сотни приемов — куда более пышных, развратных и дорогих, где шампанское лилось рекой, а музыка гремела до рассвета. И ни разу, ни единого раза это не вызывало проблем.

Но в этот раз всё пошло наперекосяк. Почему именно сейчас?

— Я же велел тебе залечь на дно и не высовываться!

Яростный крик из телефонной трубки ударил по ушам, словно пощечина. Это был голос премьер-министра. В Малайзии полным ходом шло расследование по фонду MDB, земля горела под ногами, но до Лау огонь пока не добрался. Он был призраком, невидимкой, человеком, чье имя официально не значилось ни в одном документе. Именно поэтому премьер приказал ему исчезнуть из страны и сидеть тише воды ниже травы, на всякий случай…

И вот теперь Лау, который должен был раствориться в тени, купался в лучах глобальной славы под кричащим прозвищем «Азиатский Гэтсби».

— Не волнуйтесь, босс. Это просто глупые сплетни. Скоро всё уляжется, вот увидите, — тогда он ответил уверенно, пытаясь унять дрожь в голосе.

Но теперь, глядя на заголовки новостей, он задавал себе один и тот же вопрос:

«Почему эта шумиха не утихает?..»

Время шло, а легенда об Азиатском Гэтсби лишь обрастала новыми, всё более фантастическими подробностями.

— Заткни их! Немедленно! — брызжа слюной, орал Лау на своего помощника. — Мне плевать, сколько это будет стоить — убери это из сети!

Но помощник лишь переминался с ноги на ногу, пряча растерянный взгляд.

— Босс, даже если мы попытаемся… это невозможно остановить, — промямлил он.

Это была не та проблема, которую можно решить, заткнув пару ртов пачками денег. Как выловить каждого интернет-пользователя, который с азартом копается в грязном белье «Голливудского Гэтсби»? Как найти всех анонимов, что когда-то пили его вино на вечеринках и теперь строчат разоблачения?

«Если так пойдет и дальше…» — мысль холодом обожгла мозг.

Все это время его спасала только анонимность, выстроенная на тщательной осторожности. Он жил жизнью султана, сорил деньгами, но для большинства оставался лишь размытым образом «какого-то богатого азиата».

А теперь… Казалось, с него сорвали одежду посреди переполненной площади. Он чувствовал себя абсолютно голым и беззащитным.

«Это… опасно.»

Раньше его лицо забывали через минуту, а теперь этот образ намертво приклеился к конкретному человеку с именем и фамилией.

И вот настал момент, которого он боялся до дрожи в коленях.

Эксклюзив: Истинный владелец суверенного фонда Малайзии — Азиатский Гэтсби?

Заголовок на экране сингапурского новостного портала кричал красными буквами. Какой-то «свисток» слил информацию, раскрыв личность Лау.

Раньше иногда проскальзывали слухи, что существует «некий Лау», но это были лишь пустые слова без доказательств. Но стоило прилепить к этому имени ярлык «Азиатский Гэтсби», как пазл сложился. История заиграла новыми красками.

Конечно, железобетонных доказательств всё еще не было. Лишь слова информатора. Но общественное воображение, разогретое месяцами сплетен, уже неслось в одном направлении, как поезд без тормозов.

— Да ладно? Серьезно?

— А что такое суверенный фонд?

— Выходит, вся эта роскошь Гэтсби была оплачена украденными деньгами фонда?

— Быть того не может…

Беда не приходит одна. Следом прилетели дурные вести, от которых запахло крахом.

— Кумар уволен.

Его ключевой человек на Ближнем Востоке, тот самый, кто помогал проворачивать схемы и выводить средства, был внезапно отстранен от дел.

И это было еще не всё.

— Deutsche Bank требует досрочного погашения кредита в один миллиард долларов.

Слухи о связи Лау с MDB дошли до банкиров. Финансовые акулы почуяли кровь и начали действовать. Если его заставят вернуть все займы прямо сейчас…

«Банкротство.»

Это конец. Финита.

«Может, бежать?..» — мелькнула паническая мысль.

Он всерьез обдумывал вариант исчезнуть, раствориться, сменить лицо. Но была одна-единственная причина, удерживающая Лау на краю пропасти.

Литиевый рудник Сонора наконец в деле?

Этот заголовок в бизнес-издании стал для него спасательным кругом. Шахта, разработка которой годами буксовала из-за экологических проблем, наконец-то подала признаки жизни.

Это был тот самый рудник, который обещал развить Гонсалес.

«Это пока лишь спекуляции, но…»

Гонсалес был не простым парнем с улицы, а третьим сыном мексиканского горнодобывающего магната. Если пошли такие новости, значит, там действительно началось движение.

«Если я успею вложиться в это… прямо сейчас!»

Это решило бы всё. Одним махом. Стоимость активов MDB взлетела бы до небес, закрывая зияющие дыры в бюджете фонда. Он даже смог бы оправдать все свои безумные траты, списав их на «секретные инвестиционные расходы».

Проблема была в одном — Гонсалес пропал с радаров сразу после того вечера на Met Gala.

Его секретарь, словно попугай, твердил одно и то же: «Мистер Гонсалес в командировке».

И вдруг…

"– Он вернулся! Гонсалес в Нью-Йорке!

Услышав это, Лау, не теряя ни секунды, помчался в его офис. Сердце колотилось в горле.

Он ворвался в кабинет без стука.

— Какого черта ты пропал со связи⁈ Я чуть с ума не сошел! — выпалил Лау с порога.

— О, давно не виделись, — голос Гонсалеса был спокоен, даже ленив.

Мексиканец сидел в своем кресле, с вальяжным видом закинув ноги в дорогих туфлях прямо на полированный стол. Он выглядел абсолютно безмятежным, словно вокруг не рушился мир.

— Я был занят, — бросил он, лениво потягиваясь.

И Лоу почему-то сразу понял: это была чистая правда.

Конец восьмой книги. Следующая книга: https://author.today/work/518352

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13