Рыцарь большого меча [Иоасаф Арианович Любич-Кошуров] (fb2) читать постранично

Любич-Кошуров Иоасаф Арианович
Рыцарь большого меча

Рыцарь большого меча

Легенда и быль

Глава I

 Они жили в маленькой комнатке в одно окно, с входною дверью как раз против окна. Дверь эта вела в коридор, очень темный, и довольно грязный, с некрашеным полом.

 Уже в четыре часа в коридоре зажигали висячую лампу с большим жестяным зонтом. Лампа давала мало света и, как войдешь в коридор, только и бросалась в глаза эта лампа, тускло мигавшая под потолком, да в освещенном ею пространстве беленые стены коридора и беленый потолок с громадною изогнутою тенью от проволочной дужки, на которой висела лампа -- на стенах и теневым расплывчатым кольцом от зонта -- на потолке.

 Неясно вдоль стен коридора обозначались в полумраке двери.

 Чем дальше в глубину коридора, тем неопределеннее становились очертания дверей и тем уже казались простенки между ними, а в глубине коридора и двери, и стены, и потолок стушевывались в один общий, темный тон.

 Только когда зажигали газовые фонарь на улице, в широком квадратном окошке в глубине коридора от фонаря трепетал на стеклах слабый, точно родившийся в самом воздухе, из самого мрака, неясный свет.

 Весь дом был рассчитан исключительно на мелких жильцов и был весь разгорожен на маленькие комнатки, расположенные одинаково во всех трех этажах -- дверь против двери, двумя параллельными рядами по сторонам коридора.

 Они занимали комнату в нижнем этаже.

 Они давно уж жили тут, потому что, правда, трудно было найти где-нибудь более дешевую комнату.

 Комнаты в нижнем этаже отдавались по шесть рублей в месяц.

 Это было как раз им по силам.

 В комнате постоянно было тепло, а в других домах в той части города, где им приходилось жить, они часто во время работы зажигали "лампу-молнию" и ставили ее на стол поближе к себе, чтобы не зябли руки.

 А тут незачем было зажигать лампу-молнию.

 На первое время, как они перебрались сюда, они были рады хоть этому теплу. И в первый же вечер, когда все трое они сидели за столом, каждый за своим делом, старшая сестра сказала младшей:

 -- Вот рай-то!

 На ее широком желтоватом лбу с толстыми морщинами собрались капельки пота. Она смотрела на сестру немножко исподлобья маленькими серыми, блестящими глазками, откусывая нитку на шитье, и когда откусила нитку, положила шитье на стол и положила рядом ладони по сторонам шитья, прислонившись спиной к щитку стула.

 -- Прямо баня, -- проговорила она тихо, продолжая смотреть на сестру искрящимися, окруженными теперь мелкими морщинками, глазками и улыбаясь в то время, как говорила.

 Потом она перевела глаза на Володьку, тщедушного, с острыми плечиками, с бледным, худеньким личиком, сидевшего рядом на сундуке, положила на лоб ему руку и слегка запрокинула ему голову.

 На лице Володьки появилось было немного недовольное выражение, потому что он тоже, вероятно, как и все люди, не любил, чтобы ему мешали за работой: он именно в это время вырезывал ножницами из бумаги что-то, что он один знал и что, может быть, никому не было нужно, а для него было необыкновенно важно...

 Он чуть-чуть повел головою из стороны в сторону, стараясь высвободить голову из-под руки тетки.

 -- Тепло тебе, Володька?

 Володька наклонил голову вниз, так как рука тетки более свободно скользнула у него по голове к затылку, и потом опять взглянул на тетку снизу-вверх большими, ясными глазами с длинными загибавшимися кверху ресницами.

 Он ничего не ответил, только улыбнулся, и сейчас же эта улыбка передалась глазам, точно отразилась в глазах, в этих больших, ясных глазах на худеньком личике. Точно все лицо улыбнулось.

 А младшая сестра, Володькина мать, тоже оставила работу, смотрела на него и тоже улыбалась.

 -- Пусть его, -- сказала она сестре через секунду, опять принимаясь за иголку и еще раз взглянув на Володьку, как он, взяв ножницы и сосредоточенно сдвинув тонкие белые брови принялся резать бумагу.

 В комнате было тихо. Только часы тикали.

 Штукатуренные стены и потолок ярко белели в свету комнаты, белели на стене крытые белою краской дешевые деревянные часы, сверкая отчищенным ради переезда маятником, белели на подушках на кровати коленкоровые старая заплатанная простыня, которою было завешено развешанное на проволочной вешалке платье.

 Сестры шили молча, не переговариваясь. Володька сидел на своем месте, на краю стола, и вырезывал из бумаги то, что ему было нужно, внимательно и сосредоточенно следя за ножницами.

 Больше у Володьки не было никакого занятия, никаких игрушек.

 И товарищей у него тоже не было, потому что сестры не отпускали его от себя никогда ни на двор, ни на улицу, потому что Володька у них тоже был один, и у них, как и у Володьки, не было никого близких.

 И Володька никогда не просился ни на двор, ни на улицу. Целый день он сидел с сестрами и резал бумагу, --">