Полное погружение [Сергей Александрович Васильев seva_riga] (fb2) читать онлайн

Полное погружение

Глава 1   Все только начинается

'…Севастополь тысяча девятьсот шестнадцатого… Тихий и провинциальный. Стратегическая важность этого города в очередной раз проявится двумя годами позже. Пока же внимание всего мира, оглушенного канонадой Ютландского морского сражения, шокированного мясорубкой под Верденом, приковано к Западной Европе.

Крым — глубокое захолустье Первой мировой войны. Люди, которым суждено оставить свой след в нашей истории, пока пребывают в тени. Кому предписана роль героя, а кому — злодея, кто совершит подвиг, а кто — предательство? Даже мы не можем ответить на этот вопрос однозначно.

Севастополь тает в тумане и не догадывается, на пороге каких великих потрясений он стоит, сколько дипломатических перьев, революционных штыков и дворянских сабель будет сломано под его сенью. В тысяча девятьсот шестнадцатом году всё только начинается…'

 * * *

Он держал её так крепко, что чувствовалось, как бешено колотится его сердце, как ладони жгут кожу, словно раскаленные. Оборвал фразу на полуслове и застыл, задеревенел, будто вспомнил что-то ужасное или узрел неотвратимое. Она подняла глаза, увидела удивленные брови, расширенные глаза и в них, как в зеркале — убийцу, приближающегося из-за спины.

Быстро, но незаметно ее кисть скользнула в сумочку и сжала рукоятку «Браунинга». Шаль, накинутая на плечи, скрыла движение рук, и нападавший лишь увидел, как дернулась воздушная ткань и в ней образовалась крохотная дырочка. Кусочек свинца сразу же пронзил правое плечо, выбивая из руки занесенный для удара клинок…

— Господи, как я испугался за вас… за нас обоих, — прошептал он ей в висок, когда всё кончилось, и она, почувствовав, что ноги перестали держать, буквально повисла у него на руках. — Я уже думал, что всё, конец…

— Ну что вы, граф, — произнесла княжна ему в губы, — всё только начинается…' 

* * *

На многообещающих словах «всё только начинается», идущих рефреном, Даниил Мирский, для приятелей просто Дэн, прикрыл глаза и отложил кожаную папку с каллиграфической надписью «Сценарий». Как говорил незабвенный Остап Бендер, «там внутри было всё — пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которую дают деньги.»

Мирский, по версии отечественного глянца, молодой актёр, подающий надежды, спинным мозгом чувствовал: фильм «Последний рыцарь Империи» — это его долгожданный пропуск на киношный Олимп. У проекта имелись прекрасные шансы стать блокбастером: именитый режиссёр, резонансная тема, узнаваемые актёры и, что очень важно, жирный бюджет от щедрот разных «государевых» фондов. Поэтому шумная раскрутка «Последнего рыцаря» стартовала задолго до начала съёмок. Получить главную роль в таком проекте было для Даниила делом чести. И пусть честным на этом пути оказалось далеко не всё, но разве это важно? Главное, что фильм, безусловно, взорвёт рейтинг.

И Даниил воссияет вместе с ним.

Взмыв на небосвод отечественных кинозвёзд первой величины, Мирский сможет пробиться в голливудский «сияющий град на холме» — безусловную мечту всех актёров. Сам Даниил был рождён для исторического кино. Его аристократический профиль превосходно сочетался с эполетами, а офицерский мундир идеально сидел на подтянутой фигуре. Ему одинаково легко давались выездка и мазурка, а эфес лежал в руке как влитой — спасибо триатлону и настойчивым родителям. С него можно было писать портреты вельмож, и никто бы не усомнился в их подлинности. Пожалуй, ни в одном другом образе Даниил не ощущал себя настолько собой. Именно поэтому он был убеждён в успехе. Как и в том, что дорога к нему будет долгой и мучительной. Это же Россия, здесь ничего не бывает просто.

Он зевнул, прикрывая рот рукой. За стеклянными дверями отеля бушевала непогода. Как и всё в богоспасаемом Отечестве, она была внезапна и несвоевременна. Дэн планировал по-быстрому добраться из тренировочного лагеря подводников под Новороссийском до основной съемочной площадки в Севастополе. Но судьба решила, что почти месяц в брюхе учебных тренажёров — недостаточная плата за будущий триумф.

В день отъезда из Новороссийска начался дождь. Машина встала в пробке из-за размытой дороги. Промокшему до нитки Даниилу пришлось тащиться на вокзал, а дальше козьими тропами: поездом, с пересадками, на боковушке плацкарта. Это был треш и кринж. Нескончаемый гомон, снующие туда-сюда нищеброды, амбре перегара и доширака, навязчивые девицы, которые рассказывали Дэну, что тот очень похож на Мирского… Полный и всеобъемлющий свистец. Почти двое суток. Больше всего Даниил сейчас хотел запереться в номере и спокойно уснуть.

Но не тут-то было.

Пока он страдал в дороге, в забронированный президентский люкс заселили кого-то другого! После скандала присмиревшая администратутка соизволила, наконец, оторвать задницу от стула, а Даниил бессильно рухнул в кресло. Стрелки бежали по циферблату. На улице лило, как из брандспойта. Глаза слипались. А надо найти силы ещё раз глянуть сценарий. Какая у нас там следующая сцена?…

 * * *

…В свежем, с иголочки, мундире морского офицера он шёл не торопясь по ровной как стрела дубовой аллее, отбивая такт снятой с руки лайковой перчаткой. Время словно остановилось. От чугунных изголовий фонарей на ветки лениво падал штрихованный бархатный свет. На ладонях застывших листьев сверкали бусины прошедшего дождя. Раскинувшийся перед дворцом английский парк тонул в разноцветных карнавальных огнях, и их призрачные, дрожащие отсветы падали на деревья. Парк был запружен веселой, причудливо разодетой толпой гостей. Среди них озабоченными муравьями сновали слуги в ливреях. Справа темнела живая изгородь. В её колючем лабиринте скрывалось множество анфилад и беседок — мест, где можно спрятаться от посторонних глаз для продолжения мимолетных знакомств.

Он остановился, выдернул из кармана и прижал к лицу тончайший платок с замысловатым вензелем, возвращаясь мыслями в Большой актовый зал.

— Ах, граф, вы такой душка, — очаровательно краснея, прошептала она во время мазурки.

— Мой корабль, княжна, попал в водоворот вашего обаяния и тонет, не в силах вырваться из этой пучины. Не дайте ему погибнуть! — страстно ответил он и добавил по-французски, глядя в полуприкрытые томные глаза, — Ayant risqué une fois-on peut rester heureux toute la vie (Однажды рискнув, можно остаться счастливым на всю жизнь)…

— А вы готовы рискнуть, граф? — она неожиданно сильно сжала его руку.

— Рядом с таким совершенством, как вы?

— Personne n’est parfait… jusqu’à ce qu’on tombe amoureux de cette personne (Человек не совершенен… пока кто-то не влюбится в этого человека), — прошептала она, приседая в глубоком реверансе и оставляя в его ладони чудный платок с вложенной в него запиской.

— Разрешите вас проводить?- хриплым голосом произнес он.

— К сожалению, у нас возникли проблемы… — неожиданно строго ответствовала княжна…

Глава 2   Плебеи глазами гламура

Последняя фраза ворвалась в сон диссонансом.

…Какие проблемы? При чём тут проблемы?…

— … Извините, пожалуйста, господин Мирский.

…Мирский?.. Ах, да. Даниил попытался вынырнуть из сна. Но чёрные врата Морфея не отпускали, засасывая назад, к парку, мундиру и томной барышне…

— Господин Мирский!

…Мышцы шеи предательски ослабли, голова Даниила дёрнулась вниз, и в сознании будто кто-то щелкнул выключателем. Дэн открыл глаза и обнаружил себя в кожаном кресле холла. Над ним, озабоченно глядя из-под очков, склонилась давешняя администрица.

— Можно заселяться? — Дэн, всё ещё до конца не проснувшись, суетливо стал нащупывать вещи.

— Господин Мирский, прошу прощения, что разбудила, но у нас возникли проблемы, — в той же склонённой позе, открывающей вид на ложбинку между уверенными тройками, произнесла сотрудница отеля, и Даниил с трудом поднял взгляд к её глазам. — Мы освободили президентский люкс, но там течёт потолок.

Дэн обречённо откинулся на спинку кресла. По-хорошему, следовало закатить очередной скандал, некрасиво размахивая руками, как положено звезде. Поорать про «совковый заповедник» и что крыши тут кроют исключительно матом, а не современными материалами. Потом громко хлопнуть дверью, чтобы непременно попасть в светскую хронику…

Мирский уже представил свою фотографию на фоне отеля с подписью: «В городе Задрюпинске открылся отель „Дом колхозника“ категории минус три звезды. Всё выключено.» Но за окном беспросветно лил дождь, голова раскалывалась от недосыпа, а тело даже не просило, а настойчиво требовало хотя бы пару часов покоя. Да и где он найдёт приличный номер в самый разгар сезона?

— Согласитесь ли вы пока расположиться в люксе для новобрачных? — стала соблазнять его администресса. — Мы переселим постояльцев, быстро приведём номер в порядок, и вы спокойно заселитесь. Если верить синоптикам, завтра к обеду распогодится, а там и президентский люкс будет в вашем распоряжении. Если вы решите разместиться в другой гостинице, наш отель в качестве извинения обеспечит вас трансфером за свой счёт.

Дама расплылась любезной улыбкой а-ля «Дорогие гости! Если вам что-нибудь понадобится, смело обращайтесь, и я объясню, как без этого можно обойтись.» Она тоже понимала, что деваться Даниилу некуда, просто оставляла ему возможность сохранить лицо.

— Вы же видите, что я сейчас не в состоянии ехать в другое место, — Мирский изобразил из себя умирающего лебедя и накинул на администраторку ещё полтонны вины, — иначе завтра на съёмочной площадке я рухну перед камерой без сил.

— Мы приносим извинения за причинённые неудобства, — собеседница выжала на лице несколько капель сожаления, — и доставим вам ужин в номер.

— Завтрак.

— И завтрак тоже. Будьте любезны, подождите ещё немного. Скоро ваш номер будет готов. Не желаете ли пока кофе, чай?

— Кофе, пожалуй. Чёрный, без сахара, желательно робусту «Куллу» из Конго, «Кофеа Канефора», — небрежно пояснил Дэн, — с чайной ложечкой Hennessy.

Он поводил плечами. После разговора сонливость как рукой сняло. Даниил огляделся.

По случаю плохой погоды людей в холле практически не было. Только в кресле напротив сидела одна постоялица. Одета она была… Ну никак она была одета. Майка из Иваново, джинсы из Антальи, сланцы из Харбина. Интернационализм, лаконичность и нищета в одном флаконе.

А жаль.

Если снять вот это всё, то девочка была очень даже… Впрочем, возможно, Дэн просто оголодал за месяц в учебном центре ВМФ. Там никаких вольностей, только суровая мужская дружба.

…Девочка и вправду была хороша. Причём, сразу понятно, что «натурель». Свеженькая блондиночка, стройная, упругая — видно по открытым частям тела.

Девица пялилась в пластиковую папочку, перелистывая странички, и судя по выражению лица, время от времени бормотала себе под нос что-то нелицеприятное.

— Ваш кофе, — шустрая девица из ресепшена отвлекла его от созерцания, включив многообещающую улыбку.

— Благодарю, — кивнул Мирский и сделал глоток.

Вкус был резкий, острый, как лезвие клинка, и столь же бодрящий. Только лучшее, только хардкор!

— Прошу прощения, — обратилась блондинка к ресепшеонистке, которая отшвартовалась от Даниила и уплывала вдаль, — а меня вы когда заселите? Я не претендую на президентский люкс и не покушаюсь на новобрачных.

— Ваш номер готовится, — решила легко отделаться девица, но не тут-то было.

— Да что там готовить⁈ — воскликнула сестра Мирского по несчастью. — Пять минут на среднем огне. Хотите, я сама его приготовлю? У меня по технологии в школе было «маме — пять».

— Простите, форс-мажор…

— Военные действия? Стихийные бедствия? Массовые волнения? — блондинка не собиралась отпускать жертву.

— Хуже, — поморщилась та и, наклонившись к вопрошавшей, вполголоса добавила, — при уборке туалетной комнаты горничная обнаружила, что в бачке вода льётся без остановки. Сантехник говорит, что постояльцы стырили всё содержимое. Чиним…

— Жесть! — резюмировала блондинка.

— Мрак, — подтвердила регистраторша. — Водится у нас категория туристов, для которых, что не прибито и не приварено — всё сувенир.

— Может, за день, проведенный в фойе, вы мне стоимость проживания снизите?

— Что вы! Здесь же такой прекрасный вид на море… — сотрудница сделала широкий жест в направлении входной двери, за которой бушевала непогода.

— А если я пообещаю не смотреть в окно?

Даниил поперхнулся, засмеявшись, и решил, что удобнее случая для знакомства может и не представиться.

— Готов предложить помощь, — обратился он к блондинке.

Та удивленно вздёрнула брови и, наконец-то, одарила Мирского взглядом.

— Вы умеете чинить сантехнику?

— Упаси бог, — открестился он. — Но как только мой номер будет готов, с радостью смогу приютить вас у себя. Меня, кстати, Дэн зовут… Даниил Мирский…

— Да я вижу, что не Петя Иванов… — словно невпопад проговорила девушка, провожая взглядом ресепшионистку. Та воспользовалась случаем уйти с радаров и взяла курс на стойку регистрации.

Дэн опешил. Он привык к другой реакции. Обычно представительницы прекрасного пола сразу реагировали на внешность. Но сейчас, после многодневного стресса, недосыпа, в отсутствие стилистов-визажистов… Узнаваемость может и снизилась, но, чёрт возьми, фамилия — не лицо, она-то не изменилась! Какой облом-с. Такое безразличие обескураживало и требовало пояснений, поэтому Даниил перешёл к решительным действиям.

— Я уже ревную к бумагам в ваших руках. Им достаётся столько внимания! Что вы так усердно изучаете? Завещание дядюшки-миллиардера? Инструкцию по эксплуатации мужчин? Или может руководство «Как управлять Вселенной, не привлекая внимания санитаров»?

— Я не поняла, господин Мирский, вы решили меня сразить гостеприимством, харизмой и водопадом камедиклабовских шуток одновременно? — теперь блондинка посмотрела на Дэна не как на пустое место. И на том спасибо.

— А если одно не отделять от другого? Если воспринимать меня в комплекте и не пытаться расчленить на молекулы? — предложил Дэн и показал на папку. — Так что это? Если проект какого-нибудь шоу, аз есмь готовый для кастинга.

— К сожалению, — незнакомка со вздохом кинула папку на столик, — это всего лишь бездарный фарс, в котором я вынуждена участвовать.

Листочки при падении развернулись, рассыпались, и Даниил сразу узнал знакомый шрифт, стилизованный под начало ХХ века. Черт возьми! Эта ноунейм-гёрл назвала фарсом гарантированный хит будущего года!

Заявочки, однако…

— Хм-м, знаете… — сказал он, — а я ведь тоже в какой-то мере участвую в этом проекте.

— Соболезную, — без тени сочувствия в голосе произнесла блондинка и протянула руку. — Меня зовут Василиса. Для друзей… тоже Василиса.

— Василиса, я заинтригован, — произнес Даниил, задействовав нижние регистры голоса, отчего звучал сексуальнее. — Скажите, не томите, в качестве кого вы приглашены в этот фильм и почему считаете его фарсом?

— Вы вообще это читали? — девушка сморщила хорошенький носик.

— Конечно. И считаю, всё на месте: экшен, драйв, картинка. Касса, мне кажется, гарантирована.

— Да причём тут ваши «драйв» и «экшн»? Это не исторический фильм, это грёбанный стимпанк! — блондинка снова посмотрела на сценарий, будто собиралась спалить его взглядом. — Даниил, — она обратилась к Мирскому доверительным тоном, будто собиралась раскрыть страшную тайну, — вы видели, как у них там самолёты летают?

Дэн помотал головой. Разумеется, не видел.

— Как сверхзвуковые! Дирижабли — как на реактивной тяге. И эсминцы на воздушной подушке. А этот эпический бой подводных лодок в конце⁈ Это же опупеоз абсурда! Они там под водой — пыщ! пыщ! — торпедами.

— А что такого-то? — не понял Даниил. — Они что, должны были из револьверов «тыщ-тыщ» делать?

— Да не в этом дело. Ты что, не понимаешь⁈ Как они под водой могли прицелиться? Их там гадалка-экстрасенс с шаром направляла, что ли? — Василиса перешла на ты.

— Вообще-то для этого существуют сонары, — блеснул эрудицией Дэн.

— Сейчас — существуют. А тогда, представь себе, нет!

— Не представляю. Ты-то откуда знаешь?

Василиса закатила глаза, посмотрела на Мирского как на неизлечимо больного, отвернулась и стала демонстративно собирать листки.

Дэн отчетливо осознал, что ещё одно неосторожное умозаключение, и общение закончится.

— Василиса!

— Чего?

— Может, ты и права, но…

— Фраза «может, ты и права», — с укоризненно ответила блондинка, — означает, как правило: «Ты несёшь фигню, но переубеждать тебя нет ни сил, ни желания».

— Нет, я не это хотел сказать… Конечно, ты права. Да, я никогда не задумывался о том, когда человечество изобрело сонары, и вообще ни разу не технарь. Я тот человек, у которого учитель труда отбирал металлический шар со словами «сломаешь». Но разве это в человеке самое важное? — тут Мирский изобразил Кота из Шрека. — Василиса, с твоей стороны негуманно бросать меня в пучине невежества, кинув уничижительный взгляд вместо спасательного круга.

— А ты чего хочешь, утопающий? — повелась она.

О!.. Чего хотел Даниил, ей пока лучше не знать. Девочка-то темпераментная, может и по лицу припечатать. А у Дэна это рабочий инструмент. Поэтому пока придётся и дальше общаться на отвлечённые темы.

— Раз ты такая супер-мега-профи, покажи те места, которые, по твоему мнению, категорически не соответствуют действительности.

— Та-а-ак, — Василиса сложила руки на груди. — Не ты ли автор сего «шедевра»?

— Нет! — Даниил поднял руки вверх. — Я просто буду играть главную роль.

— А, так ты Мирский?

— Ну наконец-то!

— Что «наконец-то»?

— Узнала.

— А я должна была тебя узнать? Нет, просто вспомнила, что видела фамилию в списке актёров.

— Ты что, не смотришь телевизор?

— А надо⁈ — блондинка довольно правдоподобно изобразила потрясение.

— Ну ты даёшь!.. Хотя я тоже не смотрю ничего, кроме тех проектов, где сам снимался.

— Чешешь чувство собственного величия? — засмеялась Василиса.

— Работаю над ошибками!

Девушка прищурилась и ещё раз оценивающе осмотрела Мирского с головы до ног.

— Ну что ж, думаю, твоё желание разумно. Сценарист останется строчкой в титрах, а люди будут смеяться над теми, кто в кадре. Хорошо, Мирский, давай поговорим о сценарии…

— Ваш номер готов, — вмешалась в разговор давешняя дежурная администраторша, обращаясь к Дэну.

Тот кивнул, принимая ключ.

— Ну так как? Давай пока оставим вещи у меня, сходим в ресторан, и ты меня просветишь, — предложил Даниил новой знакомой. — Обед за счёт спасаемой от безграмотности стороны.

— Ну если это не будет мне ничего стоить… — блондинка потянулась к видавшему виды рюкзаку. «Если вы такие умные, почему тогда такие бедные?»

На лице администраторши мелькнула было понимающая ухмылочка, но быстро стёрлась, будто её и не было. Приятно иметь дело с умными людьми.

Даниил протянул руку к скромной поклаже девушки, но та помотала головой и накинула лямку на плечо. Девица — не только технарка и просто душнила, но ещё и феминистка. Все достоинства в одном лице.

Стоят ли его ожидания таких усилий, Мирский пока не решил. Если что-то перепадёт, а Дэн был оптимистом и верил в себя, по крайней мере, его порадуют темпераментом. Информация про косяки в сценарии тоже может пригодиться. Вдруг выпадет случай блеснуть перед режиссёром, сценаристом или продюсером? Мелочь, а карман не тянет.

— Ты так и не сказала, чем будешь занята в проекте, — напомнил Даниил, когда за ними закрылись двери лифта.

— Буду работать за других.

— Волонтёрша, что ли?

Что-то не складывалось в голове у Мирского. Волонтёрам сценарий не выдают.

— Слушай, вот честно: лучше бы волонтёром. — Девица скривила губы. — А мне придется делать за таких как ты то, что вы делать не умеете или не хотите…

— Подожди. Ты дублёрша? — осенило Мирского. — А чья?

— Я — своя собственная, — изрекла блондинка с пафосом примы сельского театрального кружка и выскользнула из лифта.

— Считаешь, что быть ничьей — это достоинство? — в спину буркнул ей Мирский.

— Пока не знаю, но никогда не мечтала о свите охотника, которому нужны собаки, чтобы на него зайцы не напали, — парировала дерзкая девчонка. — Если стать лучшей не дадут, а быть худшей не позволят остатки гордости… Придётся остаться неповторимой!..

Глава 3   Гламур глазами плебеев

Сначала Василиса аккуратно ставила на полях сценария галочки, потом подчёркивала текст и рисовала рядом вопросительные знаки, закончила тем, что смяла листы, свернула трубочкой брошюру и стала искать глазами урну.

Всё было глупо, бездарно и так ужасно, что ей хотелось закрыть лицо руками. Романтическая линия была проведена в соответствии с трендами и в духе самых мыльных из всех опер. Особенно финал: он и она, нереально благородные и прекрасные, уходят в кровавый закат на закланье новому режиму… Ах…

На этом месте у зрительниц по щекам потекут ниагарские водопады, и даже их самые крепкие спутники утрут скупую мужскую слезу. Но если ванильное начало и мелодраматичную концовку ещё как-то можно стерпеть, то всю мякотную середину Василисе хотелось перечеркнуть крест-накрест. Особенно постельные сцены в самых неожиданных местах в самое неподходящее время. Пролистывая их, Вася фыркала и закатывала глаза. А на эротическом эпизоде во время артобстрела не сдержалась и использовала кое-что из окопной лексики, чем шокировала проходившего мимо портье.

Естественным желанием каждой симпатичной девочки стать актрисой Василиса переболела в раннем детстве. Сейчас на жизнь очередной отрыжки отечественного кинематографа Стрешневой было плевать. Она забыла, когда в последний раз ходила в кино. Наверное, когда были живы родители. А телевизор смотрела с бабушкой в те времена, когда у бабули от передач ещё не поднималось давление. Потом Вася волевым усилием выкинула его на помойку, взяв взамен в дом для позитива смарт-колонку с радио.

В общем, актерство как профессия Василису не привлекало, тем более такое. Однако предложение поучаствовать в кино содержало много плюсов. На съемках обещали кормить и неплохо заплатить. Севастополь можно посмотреть. Чёрное море на летних каникулах — мечта! К тому же, именно сюда вела Стрешневу ниточка собственного интереса — её личное расследование длиной в короткую Васину жизнь.

Киношники срисовали Васю на какой-то популярной телепередаче… Когда её вместе с другими донецкими студентами отозвали с фронта и вернули назад в универ, тему демобилизации ещё долго крутили на телевидении. Василиса как первая активистка лезла всюду, куда приглашали, со своим очень важным и единственно правильным мнением, без которого другим людям, разумеется, не дышалось. Так она и попала на карандаш ассистенту режиссера.

Заходили киношники красиво, через деканат. Стрешневу вызвали и сообщили, что её контакт просит ассистент режиссёра. Потом намекнули, что с её стороны было бы очень опрометчиво отказываться от такого предложения. Это престижно для всего учебного заведения, культурно-массовая работа, связи в мире искусства и вообще красиво.

Потом в киностудии огорошили известием, что она похожа на приму теле- и киноэкрана Алю Коротич. Василиса фыркнула, но когда через час в кресле у стилиста сравнила результат в зеркале с фотографией актрисы, не могла не признать, что они как близнецы. Как эту схожесть смогла заметить помощник режиссёра, оставалось загадкой.

В немалой степени благодаря повелительному взгляду декана, подкрепленному шестизначным гонораром, Василиса подмахнула контракт не глядя. И лишь при знакомстве со сценарием в голову полезли нехорошие мысли. И что ей дома не сиделось? Куда её занесло? Это же не фильм, а чистая порнография. Если это всё снимут, и однокурсники узнают о Васином участии в проекте, она же со стыда сквозь землю провалится. Это клеймо…

Погода соответствовала настроению. На улице разверзлись хляби небесные и никак не затыкались. Раскаты грома, напоминавшие разрывы стопятидесятипятимиллиметровых снарядов, заставляли Василису вздрагивать, и только здравый смысл удерживал её в кресле. Весело бы она сейчас выглядела на полу с руками на голове! А номер всё не освобождался, и хотелось есть. В тормозке было пусто уже вторые сутки. По дороге Василиса перекусывала пирожками из вагона-ресторана, и они уже стояли поперёк горла, хотя сейчас и от пирожка бы не отказалась.

Раздражал хлыщ, сидевший в кресле напротив. Приехал он чуть позже Стрешневой, видимо, прибыл тем же поездом и тоже застрял в холле с той лишь разницей, что Василиса не устраивала воплей и не размахивала руками. Она вообще не понимала истерик, особенно мужских. Ну, не нравится тебе в сухой гостинице — иди на улицу, под дождём постой. Кто тебе мешает? А если никто не мешает, и просто не хочется, так сиди себе спокойной и не кочевряжься, как сосиска на углях.

Хлыщ был весь из себя навороченный, хоть и слегка пожамканный в дороге. От него воняло деньгами и самодовольством, отчего Стрешневу переполняло тихое злорадство. Приятно видеть, что богатые тоже плачут. Повод, конечно, такой, что простым смертным не понять. Вместо президентского люкса — люкс для новобрачных. Жуткое оскорбление, понятное дело. Василиса на месте этого пижона давно бы заселилась, подложила пару тряпочек, тазик с ведёрком и ждала бы у моря погоды. В Севастополе дожди в конце лета, тем более ливни — редкость, если верить интернету. Но её сосед по холлу предпочёл устроить распальцовку. Если человеку пальцы девать некуда, чем тут поможешь? Только ампутацией.

Когда он вдруг предложил свою помощь и стал клеиться, как акциз на бутылку водки, Василиса слегка растерялась от такого напора. А когда выяснилось, что парень, если не врёт, намерен сниматься в том же фильме, так и вовсе заинтересовалась. На самом деле, она абсолютно ничего не понимала во всём этом. Особенно её пугала завтрашняя презентация, на которую следовало прибыть непременно в одежде эпохи, то бишь в костюме начала ХХ века и быть готовой к общению со спонсорами и прессой.

Почитав сценарий, Василиса поняла, что делать хорошую мину при плохой игре у нее не получится. Может не сдержаться и высказать всё, что она думает по поводу этого сценария и кинопроизводства в целом. А если она не пойдёт на эту презентацию? Что? Ей неустойку выставят?

Вопрос был непраздный, и Вася очень хотела узнать на него ответ прежде, чем её поставят на счётчик. А тут такая возможность: и узнать, и поесть.

К тому же, Даниил был парень симпатичный, несмотря на слащавость и загламуренность. В нём была какая-то харизма, что ли. Когда он не играл в скандалиста, невольно притягивал взгляд.

Да ладно. Что с того, что она пообедает за счёт хлыща? Не предадут же её анафеме товарищи по оружию? И сколько можно сидеть? Стрешнева и так уже отсидела всё, что ниже талии. На этой оптимистической мысли она согласилась на предложение. Хотя наверняка потом об этом пожалеет.

 * * *

Даниил вытянул ручку из увесистого чемодана на колёсиках, перекинул через плечо джинсовую куртку на указательном пальце и модельной походкой направился к лифту. Не сказать, чтобы Василиса разбиралась в мужских экстерьерах, но тут было на что посмотреть.

Впрочем, администраторша, протянув ключи от номера, тоже пала жертвой животного магнетизма и пялилась на седалище Даниила Мирского взглядом неупокоенного зомби.

А Василиса просто оставит рюкзак, сходит пообедать, выпытает всё про завтрашнюю презентацию и про съемки всей этой пошлости! И ещё посмотрит, что же представляет собой люкс для новобрачных.

В лифте Дэн посмотрел на Василису так многообещающе, что она ощутила себя мозговой костью в миске цепного кобеля. Репетирует сцену с главной героиней? Так Стрешнева вроде бы не в образе…

Лифт звякнул, сообщая о месте назначения.

Ковровая дорожка довела их до двери с сердечком. Дэн, рисуясь, приложил ключ-карточку и с шутовским поклоном пригласил гостью войти.

Василиса переступила порог и зависла.

Да… Умеют люди жить на широкую ногу! Оформленный в красно-белой гамме, номер дезориентировал. От входной двери открывался вид на джакузи и зеркало во всю стену. В зеркале гость мог заметить огромных размеров кровать под балдахином и панорамное окно, возле которого стоял журнальный столик и пара кресел.

Пока Василиса пялилась на помпезное великолепие, Дэн прошёл к кровати, рухнул на неё и блаженно застонал.

— Вась, а Вась, — он приподнял голову и смотрел на её отражение в зеркале, — может, здесь пообедаем? Не хочешь ополоснуться с дороги? — он показал подбородком на чудо современной сантехники.

Троллинг был столь неприкрытым, что Стрешнева даже не обиделась.

— Попинс нужно растрясать, господин Мирский, — она скопировала недавний шутовской поклон Дэна, взмахнув перед собой несуществующей шляпой мушкетёра.

— Какая ты душная, Вассо, — он сел, изображая из себя смертельно больного. — Я с утра таких ужасов в зеркале насмотрелся, такими дорожными ароматами за двое суток пропитался, что могу сыграть навозную кучу без грима.

Не разрывая зрительного контакта, Дэн стянул с себя футболку, демонстрируя приличный рельеф мышц, встал и потянулся к ремню.

— В качестве пилона можно использовать столбик балдахина, — подсказала Василиса, закатив глаза, и отвернулась.

Ей бы тоже не помешало переодеться и помыться, но устраивать стриптиз она не собиралась, а другой возможности номер не предполагал. И одежду, смявшуюся в рюкзаке, нужно было гладить. Так что пусть терпит её грязненькой. С чистенькой кто угодно смирится.

Позади послышался звук льющейся воды — эксгибиционист недолеченный! — и стоны наслаждения.

Ещё и дебил!

— Ладно, не изображай из себя выпускницу Смольного, — раздался голос Дэна у самого Васькиного уха. — Я готов.

Он был в свежей футболке швами наружу и джинсах, но других, с прорехами на коленях.

Видимо, за пилон зацепился.

— Тогда пошли перекусим, — скомандовала Стрешнева, — я уже готова съесть слона, не отдав его врагу.

Голодная Василиса даже не представляла, в какой «экшн» может превратиться обычный ужин в компании со звездой. Знала бы — ни за что не подписалась. Все мы сильны задним умом…

Глава 4   И разверзлись хляби небесные…

«И разверзлись источники великой бездны, и хляби небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…» — вертелось в голове Васи, пока они шли по стеклянной галерее к ресторану.

Ливень не унимался. Тяжёлые, вислобрюхие, серо-фиолетовые, плюющиеся молниями тучи буквально срослись с морем. Тугие, стегающие пряди, ударяясь о землю, издавали змеиное шипение, разбавленное щелчками редких градин, превращались на мостовых в бурные ручьи, льющиеся по тротуарам. Дренажные коллекторы, не в силах справиться со стихией, выплевывали избыточную влагу, и тяжелые чугунные крышки подпрыгивали, словно живые, а из под них навстречу небесному потоку выливалось на поверхность содержимое городской преисподней.

Море кипело. Ливень и штиль — редкое явление — превратили поверхность бухты в подобие огромного котла неправильной формы, где готовилось известное только небесному шеф-повару варево. Распластавшись на воде, прогулочные катера и яхточки уныло раскачивались в береговой пене между оранжевыми морковками швартовочных буев.

Здание отеля, построенное в немецком рациональном стиле «квадратиш-практиш-гут» выглядело каким-то абсолютно чужеродным предметом, выкинутым на живописное побережье прошедшим штормом. Казалось, что закончится штиль, набежит свежая волна и смоет серый, невзрачный кубик в Черное море. Но пока он плотно стоял на берегу и дарил ощущение защищенности.

Ресторан, занимающий весь второй этаж, напоминал Ноев ковчег.

В серповидном зале стояли столики с обшитыми кожей креслами. Большая, стилизованная под дерево барная стойка с ажурной ковкой, волнорезом раздвигающая амфитеатр, придавала всему интерьеру брутальный пиратский колорит, а свисающие с потолка лианы добавляли особый тропический стиль и таинственность.

Входящих приветствовала широкой улыбкой девица в костюме, напоминающей форму «Аэрофлота».

— У вас заказан столик? — обратилась она.

— Да, — столь же широко улыбнулся Васин спутник.

Девица сглотнула слюну.

— На чьё имя? — медово поинтересовалась она.

— Даниил Мирский. Поищите, пожалуйста, — лицедей сунул нос в гроссбух девицы. — Мне кажется, там должно быть записано.

Лицо ресторанной работницы полыхнуло узнаванием.

— Да-да, сейчас поищем.

Сияя румянцем, она покинула свой пост и устремилась к стайке официанток.

Под перекрёстным огнём женских взглядов Дэн расправил плечи. Просто памятник себе нерукотворный, а не мужик. Вот как нужно нести по жизни своё эго! Василиса тихо радовалась тому, что за такой ширмой на неё никто и внимания не обратит. По крайней мере, пока.

— Можете пройти за тот столик, — девушка показала рукой. — Впервые у нас?

— Теперь стану завсегдатаем, — обрадовал Дэн поклонницу. — Будем здесь снимать новый фильм, — он вздёрнул брови, намекая на конфиденциальность информации.

— Как интересно! — закатила барышня глаза. — А у вас заказано? — обратилась она к Василисе тоном работницы советского общепита.

— Это со мной, — Мирский приобнял Васю за плечи, — коллега.

— А-а-а, — завистливо протянула девица, окидывая Стрешневу взглядом, которым можно замораживать продукты, — проходите.

— Благодарю вас.

Василиса продефилировала к столу, зыркнув на администраторшу так, как обычно смотрят в перекрестие прицела, давая понять: «не всё то не золото, что не блестит».

— Да ты просто огнище! — восхитился Мирский, открывая меню. — Я думал, ты её там на месте взглядом испепелишь. Любишь бифштекс с кровью?

— Нет, спасибо, крови не надо.

Василиса даже не поняла, что Дэн спрашивал ее не про еду. В силу светской неопытности, Стрешнева не знала, что рестораны — это не про приём пищи, и с интересом рассматривала незнакомые для себя формы жизни. По залу туда-сюда сновали кокетливые официантки, то и дело собираясь в кучку и бросая взгляды в сторону Мирского. На сцене возились с инструментами музыканты. Капли дождя барабанили по оконным стёклам и пластиковым отливам, выбивая монотонный и завораживающий ритм. Всё, происходящее снаружи, казалось трансляцией канала «Живая природа», передаваемой на огромные панорамные окна-экраны.

— Добрый день, — около столика материализовалась одна из официанток, только что издали пожиравшая Мирского глазами. Расправила плечи, словно перед выходом на подиум, протянула меню, — сегодня вас буду обслуживать я…

Слово «обслуживать» официантка произнесла так, что Василиса удивленно повернулась в её сторону с немым вопросом: «А мы точно говорим про ужин?»

— Ну, что вы! — Мирский немедленно включил флирт, — речь может идти только о взаимовыгодном сотрудничестве.

— Как это мило с вашей стороны, — девица с этими словами сократила дистанцию до неприличной, — а можно попросить автограф? — томно спросила она, нагнувшись к актеру с идеально прямой спиной и вложив ему в руку синий фломастер-маркер.

— Конечно! — Дэн откинулся на спинку кресла, неотрывно пялясь на открывшуюся ложбинку в расстегнутом отвороте форменной блузки, — где расписаться?

— Вот тут! — выдохнула официантка, расстегивая дополнительно пуговку, освобождая выпуклые полушария в кружевах и еще ниже наклоняясь к объекту своего обожания.

Лицо Василисы, впервые наблюдавшей подобную сцену, залил пунцовый румянец. Она всем своим естеством осознала, что значит «испанский стыд». Однако, как оказалось, всё это было только прелюдией.

— Без проблем, — Мирский, глазом не моргнув, левой рукой притянул девицу поближе, а правой нарисовал замысловатую завитушку на девичьем бюсте, отчего счастливица издала звук, напоминающий выдох, выполняемый на занятиях по у-шу. Затем он заботливо поправил блузку и застегнул пуговицу, проделывая все эти манипуляции так буднично, словно расписываться подобным образом было для него рутинным, привычным делом.

— А теперь, детка, — Мирский легко шлепнул пребывающую в полуобморочном состоянии официантку по отставленной попе, — метнись кабанчиком к бару и принеси для начала двойной эспрессо и водички со льдом.

Девица видимо рассчитывала на другое продолжение диалога. В её взгляде мелькнуло недоумение, разочарование, потом появилось раздражение. Моментально сузившиеся глаза метнули злые молнии почему-то в сторону молчавшей, как рыба, Стрешневой. Официантка повернулась на каблуках, словно заправский солдат на плацу, и гордо закоцала прочь, а Василисе, ощутившей легкую тошноту, опять полезла в голову настырная фраза: «И разверзлись источники великой бездны, и хляби небесные отворились…»^[1]

Глава 5   Гламурный флирт, бессмысленный и беспощадный

Стрешнева была уверена, что на этом мажорном аккорде ужин можно заканчивать и расходиться по домам, однако Дэн придерживался другого мнения. Он уткнулся в меню и сосредоточенно водил пальцем по названиям блюд, сопровождая процесс покачиванием головы и кривоватой ухмылкой. Сволочь такая делал вид, что всё, произошедшее до этого, было абсолютно естественным и не безобразным. А Василиса никак не могла сосредоточиться на выборе еды, хотя для особо разборчивых там были даже картинки. Ей чудилось, что все посетители пялятся на их столик и конкретно на неё.

— Тяжела шапка Мономаха? В смысле — бремя известности, — не поднимая головы от разглядывания яств, решилась заговорить Василиса на актуальную тему, — официантки домогаются, папарацци охотятся…

— Ой, Вась, я тебя умоляю! — Мирский закатил глаза. — Какие папарацци? Где ты про такое начиталась? У нас — всё сам, всё сам… Звёзды, — Дэн изобразил пальцами кавычки, — как только не выделываются, чтобы попасть на страницы светских хроник. И фото скандальные сами в соцсети выкладывают, чтобы никого поисками не утруждать.

— То есть? — удивилась Василиса, — ты хочешь сказать, что этот автограф тоже был заранее срежиссирован?

— Этот — нет, — самодовольно усмехнулся Дэн, — это уже энтузиазм местного плебса, подсмотревшего мой прошлогодний перфоманс. Но вышло креативно, — и он уставился на Васю, как человек, открывший первый закон термодинамики, — согласись, это возбуждает…

— Что конкретно? — Вася отложила меню и дерзким взглядом выразила своё возмущение, — измазанные фломастером сиськи пролетария, до которого милостиво снизошёл небожитель?

— Это, кстати, тема, — рассмеялся Мирский, абсолютно не смущенный Васиным сарказмом и потянулся к ней всем корпусом. — Можно сказать, сейчас, в этой обстановке открытости, — он качнул рукой в сторону стеклянной стены, — рождается легенда, что встречаться со звездой может любая девушка из народа.

Пренебрежительное «девушка из народа» Василису задело, хотя всё — чистая правда. Из самой народной глубинки, Дальних Чигирей.

— Мы же не в Южной Корее живём, где за подобное можно влететь на такую неустойку, что до конца жизни не расплатишься, — продолжил Дэн свою мысль.

До печальной судьбы корейских знаменитостей Василисе было параллельно, как двум колеям на грунтовке, но вид ещё одной, спешащей к столику представительницы местного «ненавязчивого» сервиса почему-то рассердил до такой степени, что ей захотелось выскочить из-за стола и врезать ещё одной фанатке хохломы или оставить Мирского наедине с его фан-клубом.

Дэн чутко уловил изменение в поведении своей спутницы, резко развернулся и поднял руку в запрещающем жесте. Официантка словно натолкнулась на невидимую стену, моментально сменила направление движения и продефилировала мимо, качнув напоследок перед Мирским своими нижними «чакрами».

— Ты выбрала, что заказать? — спросил Дэн Василису, не отрывая хищного взгляда от проплывающей мимо кормы официантки.

Стрешнева помотала головой, осознавая, что чувство голода подавляет желание вскочить и уйти, хотя это было бы самым правильным в такой фривольно-пикантной ситуации.

— Всё на вид такое мудрёное, что я даже представить себе не могу, какое оно на вкус, — пробормотала она, уткнувшись в меню, но не читая содержание. — Слушай, выбери мне, пожалуйста, что-нибудь традиционное, чтобы без особых изысков.

— Могу предложить ролл нижегородский — гречка в лопухе с ломтиком свежей щуки. Или салат античный — это тот же греческий, но простоявший три дня в холодильнике, то есть превратившийся в древнегреческий…

— Так… Шутеечки пошли? — Василиса силой воли попыталась обнулить свои бушующие эмоции и полностью переключиться на деловую волну, — Дэн, ты ведь тоже будешь завтра на презентации?

Мирский едва не выронил фломастер, который легкомысленно вертел пальцами.

— «Тоже», Лисси, это прямо сильно! — произнес он с сарказмом, изобразив на лице восхищение, — я польщён!

— Слушай, оставь это, а⁈ — психанула Василиса, не уточнив, что имеет ввиду — фломастер или актерские подколки, — мне просто больше не с кем посоветоваться!

— Ладно, — на лице Даниила появилось выражение если не участия, то снисхождения. — Что тебя интересует? — спросил он и опять отвлекся на «подписанную» официантку, засияв обаянием, как неоновая вывеска.

— Ваш кофе, — низко-низко нагнувшись к столику, прошелестела фемина, давая понять: «я ваша навеки».

— Только кофе? — в тон ей, с придыханием произнес Дэн.

— Для вас — что угодно…

«Не слушать!» — приказала себе Вася, желая заткнуть уши. Она села максимально ровно и снова уткнулась в спасительное меню, не обращая внимания на интимный диалог подавальщицы с пижоном, возомнившим себя альфа-самцом.

После обмена дежурными фривольными любезностями, когда официантка нетвёрдой походкой отчалила от столика, подгоняемая попутным взглядом Мирского «ниже поясницы», и направилась в сторону корабельного бара, Василиса сочла возможным продолжение разговора о насущном и злободневном.

— Я никогда не была на подобных тусовках, — начала она с признания в очевидном. Лучше скажет сама, чем в то же самоееё потом с радостью ткнёт носом Дэн. — Да вообще ни на каких не была! И прежде всего, мне хотелось бы знать, можно ли пропустить это мероприятие?

— Если у тебя есть лишние деньги и ты не дорожишь местом в этой самой тусовке, никто тебя не неволит, — усмехнулся Дэн, — но если пригласили, значит, отвели какую-то роль, и организаторы очень расстроятся, если ты её не сыграешь.

— А что мне за это будет?

— Да ничего тебе за это не будет, — Мирский дружески похлопал её по руке,- как в том бородатом анекдоте: ни коня, ни бурки, ни шашки…

— Значит, нужно идти? — не понятно на что надеясь, уточнила Стрешнева.

— Прошу прощения! — не дала ответить Мирскому вновь подошедшая «стюардесса», очевидно не желая оставлять надолго свою «добычу» наедине с соперницей, — разрешите представить нашего сомелье. Он знает о вине всё и чуточку больше, — она говорила про коллегу с пафосом, как актриса, мечтавшая о роли Офелии, а получившая зайчика в новогоднем представлении, — и поможет подобрать идеальные напитки к вашему ужину. Помимо вина, он прекрасно разбирается в виски, коньяках, ликерах…

— А также джине, роме, абсенте, гроге и ещё двухстах способах помочь вам найти ответ… или забыть вопрос… — из-за спины официантки вынырнул молодой человек с подвижными карими глазами на худощавом бородатом лице в сопровождении тележки, уставленной разнокалиберными бутылками.

— Вы про «in vino veritas»? — спросила Василиса.

— Сударыня, я потрясён! — сомелье молитвенно сложил руки на груди. — Откуда столь юная особа знакома с творчеством Плиния Старшего?

Вообще-то Стрешнева ни с каким из Плиниев не была знакома, и лишь краем уха слышала эту присказку… Или читала… Но вопрос был явно риторический, поэтому уведомлять окружающих о собственном невежестве она не стала и только вежливо улыбнулась, взглянув снизу вверх на сомелье, как школяр на любимого учителя. Симпатии к этому бородачу у Васи не было, но очень хотелось хотя бы на мгновение оставить самовлюбленного Дэна за пределами центра внимания и продемонстрировать ему, что не только на него можно любоваться.

— Простите, любезнейший, — недовольно заёрзал Мирский, поскольку его трепетная натура не могла вынести поблизости ещё одного павлина, — вас не затруднит перейти от пищи для ума к собственным обязанностям?

— О да, безусловно, простите, — движением фокусника он выудил из тележки сосуд янтарного цвета. — Идеальный выбор под непогоду за окном — американский виски «Maker’s Mark», с его мягкостью и насыщенным вкусом. Этот напиток с оттенками ванили, орехов и карамели, выдержанный в бочке из особого дуба, станет настоящим утешением в пасмурный день. Вот смотрите…

В другой руке сомелье оказался четырехгранный стакан, наполненный кубиками льда.

— Золотистый напиток льется в стекло, как лучик солнца в сумраке дождливого вечера. Первый же глоток погружает в тепло, умиротворение, и дождь становится лишь декорацией для уюта внутри, — он широким жестом поставил ёмкость перед Дэном и повернулся к его спутнице, — однако для дамы у меня будет другое предложение.

Василиса, чувствуя как щёку обжигает угрюмый взгляд Мирского, согласно кивнула, облизнула губы, словно томимая нестерпимой жаждой, и услышала, как на пол упал таки раздражающий её фломастер.

Новое неуловимое движение, и в руках сомелье появился высокий изящный фужер на тонкой ножке.

— Фруктовые нотки просекко великолепно сочетаются с атмосферой романтики и веселья. Этот выбор добавляет легкости и свежести, создавая атмосферу праздника. Таким образом, — сомелье поставил бокал перед Василисой, — виски для тепла и уюта, просекко для веселья и легкости. Выбор каждого напитка становится частью уникального пазла для продуктивного вечера…

Стрешнева не очень понимала, что в её облике навевало мысли о романтике и веселье, но спорить не стала. Осознала, что ей не хватит лексикона из «высокого штиля», чтобы донести мысль до собеседника. В конце концов, пусть будет шипучка. Она в любом случае на алкоголь напирать не собиралась.

— Могу ли я ещё чем-то помочь? — сомелье поклонился так, что его борода едва не коснулась виска девушки, — наш бармен в качестве десерта готовит чудные коктейли, — интимно шепнул он буквально на ушко…

Ещё одну лекцию на алкогольную тему Василиса не смогла бы вынести и, потупив взор, вежливо отклонила предложение.

— Может быть, позже…

Дэн коротко рыкнул, словно лев, отгоняющий чужака от своего прайда, и сделал короткое движение кистью руки, вполне узнаваемое любым работником сферы услуг, мол «свали же ты, наконец!»

— В таком случае, — сомелье еще раз склонился к виску Василисы, бессовестно и шумно втягивая носом её запах, — благодарю вас за проявленное внимание к нашему заведению. С наилучшими пожеланиями от меня лично и всего персонала, с надеждой на продолжение знакомства…

Василиса скосила глаза на Мирского и с удовлетворением обнаружила, как раздраженно и злобно Дэн смотрит на бармена.

«Да неужто ревнует? — успела удивиться Стрешнева, но сразу же обрубила своё торжество встречным вопросом, — а ты, Вася, тоже ревнуешь этого напыщенного пижона к его восторженному фан-клубу? А если нет, что ты тут исполняешь?»

Поймав себя на этом сногсшибательном открытии, она поджала губы и покачала головой, стрельнув в Мирского исподлобья глазами, даже не подозревая, к каким последствиям могут привести такие взгляды.

Глава 6   Скандально-кинематографическая

Полотенце с руки сомелье исчезло незаметным движением иллюзиониста, крышка тележки с легким стуком скрыла сокровища Диониса и растворилась вместе с хозяином в полумраке ресторана, как джин, возвращающийся в свою бутылку.

— Ну, за знакомство с такой очаровательной барышней! — Мирский сварливо отвесил нехитрый комплимент, больше похожий на сарказм, качнул в сторону Стрешневой «солнечный» стакан и сделал небольшой глоточек. — Надо, Вася, надо!

Стрешнева уже и забыла про свой вопрос о презентации, поэтому не сразу отреагировала на слова Дэна.

— А что там будет?

— Представление для инвесторов и прессы. Пафосное и нудное, как чистописание, но вырви глаз, какое необходимое для налаживания отношений с критиками, спонсорами и рекламными агентами. Что конкретно будет на презентации, Василиса, — большой секрет! Для меня — в том числе. Но я уверен на сто процентов — все, кого пригласили, придут. А те, кого не пригласили, будут стоять в очереди в надежде, что их пропустят, — Мирский растянул рот в резиновой улыбке а-ля «не всем дано стать чемпионами».

Василиса погоняла по губам недовольство, пытаясь невербально передать всё то, что приличия не позволяли высказать вслух.

— А дресс-код? — уточнила она и сделала глоток из бокала. Какая гадость!

— Тебе не сообщили?

— Написано про стиль начала ХХ века. Я про другое. Это обязательно?

— Конечно, — ответил Мирский как само собой разумеющееся, — я буду в сценическом костюме. Мне его выдали обносить неделю назад.

Василисе очень хотелось спросить, выдадут ли что-нибудь ей. Но и так было понятно, что Даниил Мирский способен думать только о себе и в этом вопросе ей не поможет.

Пока Стрешнева размышляла, с какого ещё угла можно зайти к теме костюмов, Дэн перехватил инициативу.

— Так что ты говорила про сценарий? — спросил он. — Там всё плохо?

— Примерно как в «Адмирале», — машинально обронила Василиса. С её точки зрения, этой информации было достаточно, чтобы оценить масштаб катастрофы.

— Знаешь, если «Последний рыцарь» возьмёт хотя бы половину кассовых сборов «Адмирала», это будет грандиозный успех, — хмыкнул Мирский и снова отхлебнул из своего «солнечного» бокала.

— Фильмы — это больше, чем деньги! — парировала девушка.

— Всё в мире относительно, Вася-Лиса. А деньги — универсальная объективная единица человеческой эффективности. Ты стоишь ровно столько, сколько за тебя готовы заплатить.

— Не знаю, Даниил, насколько это слово применимо к отечественному кинематографу, но это же искусство. Оно должно… — Василиса попыталась подобрать слова, — вести за собой, учить чему-то. А это — какие-то вольные фантазии на историческую тему: а давайте сделаем из Колчака всенародного героя!

— Надо же с чего-то начинать реставрацию монархии, — пошутил Мирский.

Последняя фраза застала девушку врасплох. Она, поперхнувшись шипучкой, закашлялась.

— Это вообще не смешно!

— Да? А по-моему, очень остроумная шутка, — возразил Дэн.

— Даниил, но ведь в сценарии исторические ошибки одна на другой сидит и третьей погоняет!

— Кому до этого есть дело? — рассмеялся актёр.

— Да любой грамотный человек…

— Вась, под словом «любой грамотный человек» ты понимаешь с десяток палеодрочеров из военно-исторического общества?

Стрешнева хотела сказать, что они к этим самым обществам и ископаемым отношения не имеют, но Мирский продолжил.

— Правдолюбивая девочка Лисси! Мне кажется, ты просто не понимаешь сути киноискусства, — демонстрируя, по его мнению, интеллектуальное превосходство, заявил Мирский. — Искусство должно нести эмоции, удовольствие. Кто-то идёт за романтикой, кто-то за адреналином. Ты примерно представляешь, кто ходит в кинотеатры? Твои так называемые «знатоки» не станут тратить деньги на билеты. Они предпочтут втихаря скачать фильм на пиратке и посмотреть дома. В общем-то, киноляпы — это чуть ли не единственное, что может заставить такого «эксперта» пойти в кино. Нужно же составить собственное бесценное экспертное мнение! А основная часть посетителей кинотеатров — это студенческие парочки и женщины за тридцать пять. Кому из них важна историческая достоверность?

Василиса оторопела от потока слов.

— Знаешь, кто такие «луковые головы»? — продолжал вещать Мирский, — это средний потребитель зомбоящика. Малообеспеченная женщина за сорок пять, без высшего образования. Скажи, ей есть дело до правды о Колчаке? Нет! Она хочет посмотреть на харизматичного героя и представить себя на месте героини. Всё! А кто девушку платит, тот её и танцует.

— Но ведь есть ещё общественные интересы! — возмутилась Василиса, — патриотизм, наконец…

— Это всё — прилагается, — согласился с ней Дэн. — А разве Россия в «Адмирале» выглядела плохо? Я считаю — очень патриотично! Вот в «King’s Man» вообще ничего общего не было с историей, кроме имён. И русские там то злодеи, то идиоты. А ничего… Пять лямов зелёненькими в наших кинотеатрах собрал. Вот это, Вася, непатриотично для России, но очень патриотично для Великобритании.

— Слушай, Даниил, мне нет никакого дела до Великобритании…

— Это зря, — упрекнул Дэн и одним глотком допил содержимое своего стакана, — хорошая страна — Великобритания.

— Нас и здесь неплохо кормят, — возразила Стрешнева.

В подтверждение Васиных слов, к столику подплыла официантка с закусками, призывно сверкая глазами. Вытянувшись через всю столешницу, она поставила перед Дэном плате с канапе и, наверняка, выложилась бы сама, но столик был маловат.

К крохотным бутербродикам прилагался предельно разочаровавший Василису салат: на огромной белоснежной тарелке, украшенной узором из какой-то зелени, сиротливо расположился нарезанный помидор и скрученный в розочку огурец с тремя черными маслинами.

«Господи, куда я попала?» — пронеслась тоскливая мысль в голове Васи, страдающей от голода, а не от недостатка овощной эстетики.

Опалив Стрешневу ревнивым взглядом, официантка исчезла за носом буфетного корабля, а Василиса, вооружившись вилкой, приступила к трапезе. Дарёному салату в состав не заглядывают.

Даниил вынул из ведёрка виски, плеснул себе добавки и взял в руки бутылку игристого.

— М?.. — он указал горлышком на Васин бокал.

— Нет, спасибо, — ответила она, прикрыв бокал ладонью, и для большей убедительности отрицательно покачала головой.

— Ладно, — легко согласился Дэн и поднял свой бокал в сторону Стрешневой. — За успех нашего начинания!

Василиса звонко стукнулась с ним своим просекко и пригубила из бокала, хотя в успехе сомневалась.

— Так в чём там были проблемы-то? — заговорил Мирский, приняв очередную дозу вискаря, и набросился на салат, — в сценарии?

— А так ли это важно, если неважно? — буркнула Василиса.

Она уже жалела, что дала втянуть себя в это шоу. Оставила бы вещи на стойке, в конце концов. Спокойно бы сходила поесть в тот же ресторан, но с нормальными людьми, навернула по-пролетарски тарелочку борщика и вернулась спать в своё кресло.

— А как тебе удалось пробиться в съёмочную группу? — с легкостью сменил тему Мирский.

— Случайно, — ответила Василиса, — да я и не пробивалась.

— Повезло, — актер понял её по-своему.

— Уж не уверена, — призналась Стрешнева, — а ты много где снимался?

Ничто не увлекает мужчин так, как их собственная персона.

— Ты что, действительно ничего не смотрела? — искренне удивился Мирский, глядя на Василису, как на редкое насекомое, выползшее из тёмного угла, покрытого вековым слоем пыли.

Василиса помотала головой. Иногда лучше есть, чем говорить. Так больше влезет. А вот Дэн, подогретый виски на голодный желудок, успевал и то, и другое.

Стрешнева слушала, кивала, ела и запивала шипучкой. Тут и горячее принесли. На сей раз это был не декоративный помидор, а вполне приличный кусок мяса и Василиса немедленно приступила к трапезе под благодарное урчание желудка.

Усталость и картины безрадостного будущего удивительным образом стали размываться. По мере насыщения жизнь наполнялась красками и звуками. Дуэт пианино и саксофона, зажигавший что-то в блюзовых ритмах, издавал вполне приличную музыку. Раскрасневшийся Даниил уже не так раздражал самолюбованием и даже казался милым. Василиса почти ничего не понимала в том, о чём он рассказывал, и не знала людей, о которых упоминал, но описание сурового быта и техники учебного центра ВМФ, где актеру пришлось тренироваться, вызывало уважение.

Как только девушка расслабилась, почувствовав сытость, а вместе с ней — накатившую усталось и приближение астрала, она ощутила под столом уверенную руку Мирского на своем колене.

— Лисси, вот объясни мне, пожалуйста, зачем такой красивой девушке вся эта фигня про заклёпки, калибры и судовые механизмы? Тебя что, с них штырит? Ну, серьёзно… Пойдём лучше ко мне, а? — он подмигнул, — там такое джакузи клёвое! Давай зажжём? — он качнул головой в сторону выхода и потянулся к Стрешневой, — гарантирую нежный кекс и защищённый секс в стиле лакшери… А если будешь хорошей девочкой, поставлю на груди автограф и даже в инсту выложить разрешу, — добавил он интимным шёпотом.

Его глаза возбуждённо блестели, чернея зрачками во всю радужку. И Василиса внезапно осознала, что он пьян. Бухой до того самого состояния, когда не бывает некрасивых женщин. Эта мысль разогнала всю романтическую атмосферу и как ветром сдула негу умиротворения и раскрепощённости.

— Мирский, да ты же в хлам! — зависнув на несколько секунд, выдала девушка с возмущением.

— Лисс-и-и! — капризно протянул Дэн, — ну не будь такой занудой! «Ты привлекательна, я чертовски привлекателен, зачем же время зря терять?», — произнес он сакраментальную фразу из кинофильма «Обыкновенное чудо».

— Даниил, вам корона не жмёт? — промакивая губы салфеткой, полюбопытствовала Василиса.

— Нет, — спокойно и с уверенностью в себе ответил Мирский.

— Ширинка жмёт? — догадалась Стрешнева, — но это ничего, ничего… Я сейчас уйду, к тебе сразу очередь выстроится. Хочешь, по одной имей, хочешь — сразу оптом. Дешевле, говорят.

— Ты что, обиделась? — саркастически хмыкнул восходящий звездец отечественного кинематографа.

— Нет, — Василиса встала, — просто думаю, мой номер уже готов. Ты когда девушек вдоль по линии прибоя за собою поведёшь, дай команду, чтобы мой рюкзак на ресепшн отнесли. Я заберу оттуда. Спасибо за ужин, было очень вкусно… и познавательно. До новых встреч!

Стрешнева не знала, хочет она пожамканную салфетку порвать или швырнуть в пьяную морду. Второе выглядело бы совсем глупо, поэтому Василиса бросила её в тарелку и с гордым видом пошла на выход.

На марше стало понятно, что из головы, возможно, просекко и выветрилось, а вот в прочих частях организма задержалось. Василиса надеялась, что со стороны не видно, как её сильно изнутри штормит, и очень старалась идти ровно.

— Что там с моим номером? — повисла Стрешнева на стойке регистрации.

— А… Я думала… — несколько растерялась девица.

— Зря. Даниил Мерзкий, — Василиса сознательно исказила фамилию Дэна, — совершенно свободен и готов к употреблению. У него даже специальный маркер есть, — добавила Стрешнева тихо, по большому секрету, — перманентный, для автографов на сиськах. Чтобы раз и на всю жизнь. Красный — для левой, и синий — для правой.

Портье застыла, не зная, как реагировать на такое откровение. Василиса, удовлетворенная произведенным эффектом, резко сменила тему.

— С номером что?

— Не починили, — призналась девушка.

— И хрен с ним. На этаже в туалет схожу. Давайте ключ. Когда этот му… — Василиса подумала, и всё же продолжила по-другому, — мужчина передаст мой рюкзак, вы его ко мне занесите, пожалуйста. А впрочем, если не занесёте, тоже ничего страшного. Я завтра с утра сама заберу.

Смахнув со стойки ключ, она под растерянным взглядом администраторши отправилась к лифту и рифмуя на ходу:

С мудаком испивши красного бордо,

Я насочиняла больше, чем Барто.

Глава 7   Мало знать себе цену. Надо еще пользоваться спросом

В русском языке есть замечательное слово из трёх букв. Означает оно «нет», но пишется и произносится совсем по-другому. А ещё его можно показать на пальцах. Даже на одном. Именно его Дэн и увидел, когда пытался встать из-за стола и задержать дерзкую девчонку. Это был контрольный выстрел в голову… или в пах. Он пока не разобрался.

Новая знакомая с гордо задранным носом уже давно исчезла из видимости, а Мирский всё сидел и тупо смотрел в ту сторону, куда усвистала эта… Он даже не находил подходящего случаю эпитета. Сидел и ждал, что сейчас выскочит ассистент режиссера и крикнет «снято». Василиса вернется на место и скажет: «Ну, ты же понимаешь, что всё это не по-настоящему.»

«Эй, что там у вас творится?» — кричали готовые к бою нижние чакры. Верхние, ввиду катастрофического оттока крови, тупо молчали и пытались перезагрузить процессор, сигнализирующий тотальный «error». Ну кто ж знал, что очаровательная изюминка окажется смачным тараканом.

Мирскому так давно не отказывали, что он вообще забыл, что при этом полагается чувствовать и как действовать. В его жизни, конечно, случались обломы, но при совершенно других обстоятельствах и так давно, что это казалось неправдой… Кто был Дэн в то время? Обычный пацан из рядовой семьи провинциального города Владивостока. А девчонка — ого-го! Точнее — её папа, таскающий контейнерами барахло из Японии и Кореи. Тот отказ был вполне обоснован и объясним. А сейчас это было что? Кто он и кто эта Васька? Да что она о себе возомнила?

Столбняк от выходки девчонки наконец-то отпустил. Мирский обвёл глазами зал. Все занимались своими делами, но Дэну казалось, что посетители украдкой поглядывают в его сторону, женщины — жалостливо, мужчины — злорадно. В воздухе витал тяжелый запах фиаско. Нет, оставаться здесь далее было невозможно.

Даниил резко встал. Пол угрожающе качнулся под ногами. Что-то штормит… Но ничего! Его в Новороссийске две недели учили, как держаться в случае качки! Ноги пошире! Двигаемся, перенося вес…

— Запишите на мой счёт, — велел он подскочившей официантке, решительно отстраняя ее рукой. После Стрешневой она почему-то вызывала только раздражение.

— Дерьмо — ваш виски, — констатировал в адрес сомелье. — Если это — «Мэйкерс Марк», то я — Марк Аврелий, а также Плиний Старший! И не предлагайте мне больше этот столик, не понравился вид из окна, — буркнул он улыбающейся администраторше на выходе из ресторана.

Не обращая внимание на щебетание местных бабочек, Мирский хмуро доплёлся до номера и с размаху рухнул на шикарный шестиместный сексодром. Мало знать себе цену. Надо ещё пользоваться спросом. Эта оформленная мысль последней посетила его голову перед тем, как он провалился в сон.

 * * *

…Пребывая в прекрасном настроении, граф уверенным шагом направлялся к месту, указанному княжной в сокровенной записке. Восторг. Упоение. Предвкушение интриги будоражило кровь и кружило голову. На языке крутились слова бессмертного Оноре де Бальзака: «L’amour est la poésie des sens» — «Любовь — это поэзия чувств».

Он шёл на звук прибоя, слышал в нем овации зрительного зала, видел себя главным героем пьесы. Свидание представлялось ему театром, где место, время, обстановка складываются в мозаику многозначительных декораций, а взгляды, касания и слова пронизаны трепетным мистическим напряжением.

Аккуратно подстриженные кусты терновника царапали английское сукно кителя. Замысловатый парковый лабиринт кружил мичмана, испытывая терпение, символизируя сложности и вызовы судьбы. Морской офицер должен с честью преодолеть их и привести корабль к заветной пристани.

Стены зеленого коридора внезапно расступились и остались за спиной. Взгляд, привыкший к ограниченному пространству, полетел к горизонту и окунулся в пересечение воды с небом. Парковые зелёные крылья взмывали над волнами, словно мост между сушей и бескрайней морской стихией.

Ветер стих, но водная гладь ещё волновалась, накатывала на каменистый берег, сварливо шурша. Графу казалось, что пенные барашки аплодируют ему, подбадривая и одобряя решительный настрой романтичного охотника-завоевателя.

Мокрые ступеньки на уходящем в пучину моле вели к укромной беседке. Невысокая, стилизованная под маяк, она предназначалась для того, чтобы в уединении наслаждаться бескрайними морскими просторами под шум набегающих волн.

Княжна стояла спиной к лестнице, опершись на белоснежные перила руками в кружевных перчатках. Чопорная балюстрада повторяла очертания её фигуры. Эта гармония строгой архитектуры и природного изящества создавала дополнительное очарование, желание соответствовать — развернуть плечи, приподнять подбородок и говорить исключительно стихами

— Однако вы не торопились, граф, — произнесла чаровница, обернулась и презрительно посмотрела на него глазами его новой знакомой Лисси. 

* * *

На этом эпическом моменте Дэн проснулся. Голова гудела так, будто пил он вчера не благородный напиток, а палёную бормотуху. С трудом встав и доковыляв до ванной комнаты, он опёрся обеими руками о раковину и уставился в зеркало. Отражение требовало замены или капитального ремонта.

— Видели бы меня сейчас те, кто вчера сказал, что я плохо выгляжу… — пробормотал Мирский, с отвращением оглядывая свой кинематографический рабочий инструмент.

Морда лица не впечатляла. С таким экстерьером проще разориться, чем что-то приобрести. Дэн пошарил глазами по полке, пытаясь понять, где несессер.

«Если с похмелья зубная щетка не помещается в рот, то она — обувная», припомнилась Мирскому услышанная где-то шутка. Он побрёл искать мыльно-рыльные принадлежности, как говорил в учебке его инструктор, неунывающий старшина первой статьи, фамилию которого Дэн уже благополучно забыл. Опа, а это что?..

Нога зацепилась за незнакомый рюкзачок. Память услужливо разархивировала все детали вчерашнего дня, финишировав последними кадрами утреннего сна.

— Что-то этой девицы становится слишком много в моей жизни, — пробормотал Дэн, крутя в руках чужой багаж и пытаясь сообразить, как поступить наилучшим образом — забыть или наказать?..

Глава 8   Ярмарка тщеславия

Антураж площадки для презентации кинопроекта резко отличался от тех, что приходилось посещать Даниилу раньше. Зато полностью соответствовал славе продюсера как личности неординарной и эпатажной. За стандартным постом секьюрити гости попадали в съемочный павильон, выстроенный под корабельную клепаную металлическую утробу с многочисленными переходами, разветвлениями и тупиками. В какой-то момент Мирскому показалось, что он вернулся в учебный центр Черноморского флота, или сами тренажёры перекочевали из Новороссийска на съёмочную площадку.

Праздничного настроения обстановка не навевала, но Дэн чувствовал себя в этих трюмных хитросплетениях комфортно. Труднее приходилось великосветской тусовке. В скудном мерцании аварийных ламп именитые гости, набриолиненные и накрахмаленные, одетые в соответствии с дресс-кодом в костюмы начала ХХ столетия, пытались сохранять на лицах помпезность и делать вид, что всё под контролем. И только русский мат оживлял унылый палубный пейзаж.

Забористая лексика витала над чопорными мужскими фраками, смокингами, мундирами, парила над длинными платьями, замысловатыми шляпками, тугими корсетами и другими пыточными приспособлениями, подчеркивающими женское изящество. Особенно цветисто выражались модницы, решившие явиться на презентацию в старинных, узких платьях. Передвигаться в таком наряде можно было только крохотными, семенящими шагами. Щедро рассыпая идиоматические выражения, посетители петляли в полутемных отсеках, поднимались и спускались по трапам, кое-где уходящим под воду павильонного бассейна. Периодически они упирались в задраенные люки и глухие переборки, разворачивались, брели обратно и обнаруживали к своему ужасу, что заплутали реально, а не понарошку.

Мирский бродил вместе со всеми, мысленно посылая проклятья на головы организаторов за такой нежданный квест, но благодарил судьбу, что в этот раз был одет в удобный китель своего героя и ловил на себе завистливые взгляды обладателей навороченных прикидов, совсем не приспособленных для трюмных прогулок.

Эксцентричность продюсера фильма проявилась снова, когда гости, пробравшись через лабиринт до основного зала, стилизованного под кают-компанию, не обнаружили ВИП-зоны. Были те, кому пренебрежение к их статусу не понравилось. В перешёптываниях на повышенных тонах сквозило желание демонстративно свалить. Однако любопытство и понимание, что хрен отсюда так просто выберешься, перевешивали. Поэтому ВИПы пока решили не бунтовать. Народ разбился на группы по знакомствам, интересам, сословиям и темпераментно делился впечатлениями.

Дэн, затянутый людским водоворотом в среду «старпёров», не видя вблизи ни одной мало-мальски знакомой физиономии, приготовился безнадёжно скучать. Но неожиданно перед самым его носом, словно соловьиное пение среди городского шума, послышалась правильная английская речь, хорошо знакомая Мирскому по оксфордскому онлайн-курсу, который он усердно грыз уже более двух лет. Говорил стоящий справа от Даниила толстяк с лицом, плавно переходящим в лысину, упакованный в лучших традициях Black Tie, и Дэн честно решил погреть уши в надежде услышать что-то полезное или хотя бы обзавестись парой сплетен для светских бесед.

— Андрэ — определённо талантливый мальчик, — вещал иностранец на ухо своему соседу. — Но упёртый. Даже слегка сумасшедший… Я хотел предложить для нового проекта голливудский кастинг от своего агентства. Даже сам прилетел в Москву, а тут — просто возмутительно! За неделю он так и не нашёл для меня времени. Говорит, ему не интересно моё предложение. Он его даже не выслушал! — горячо возмущался агент. — Он, видите ли, матрёшки конструирует! Что там конструировать⁈

— Знаешь, Фил, — вздохнул в ответ собеседник, говорящий с ярко выраженным русским акцентом, поглаживая при каждом слове бородку-эспаньолку, — я завидую его родителям. Ведь он худо-бедно, да, не без эпатажа, но продолжает их дело. Мои же отпрыски после университета заявили: «Прости, папа, но твой семейный бизнес нам даром не нужен. В мире много гораздо более интересного, чем эти вечные заморочки с поставщиками, клиентами, экспедиторами, налоговыми, пожарными и прочей круглосуточной головной болью»… Ты представляешь? Паршивцы неблагодарные!… Тридцать лет жизни, считай, насмарку… Лучше бы матрёшки конструировали, чем плодили скандалы в светской хронике.

Даниил превратился в слух в надежде узнать что-то новое про вожделенный голливудский кастинг. Но тут под потолком пробили судовые «склянки», засвистела боцманская дудка и любопытный разговор прервался.

— Дамы и господа!

Усиленный, мягко микшированный голос хозяина презентации заставил всех затихнуть и повернуть головы к подсвеченному прожекторами мостику. Там, у огромного рогатого винтажного штурвала, стоял высокий, худощавый молодой человек с короткой бородкой на слегка вытянутом лице. На его впалых щеках темнела трехдневная небритость. Взлохмаченная шевелюра бросала вызов гламурным стилистам. Чёрные цепкие глаза скользили по расфуфыренной аудитории.

— Благодарю всех гостей, посетивших наше почти семейное мероприятие,- бархатный негромкий голос лился из грамотно размещенных динамиков, обволакивая и завораживая. — Сегодня состоится не просто презентация оригинального фильма. Вы присутствуете при рождении нового кинематографа, скажу больше — целой эпохи в организации кинопроизводства, менеджмента, сферы услуг, а может быть, и самой жизни общества.

Зал удивленно загудел — анонс не был привычным вступлением стандартного шоу и очень смахивал на каминг аут с манией величия.

— Обещаю, что не буду вас интриговать и сразу перейду к сути, — нисколько не смутился оратор. — Все мы знаем, что стандартный менеджер способен удержать в голове от десяти до двадцати различных параметров, влияющих на управляемый объект. Особо гениальные — до пятидесяти. Находящийся в недрах этой киностудии квантовый суперкомпьютер «Матрёшка» держит в своей памяти и обрабатывает более тысячи таких параметров, и это — не предел! Наш искусственный интеллект заменяет целый офис высокооплачиваемых работников…

Гости недоуменно переглядывались, пожимая плечами. Большинство, включая Мирского, были крайне далеки от айти-технологий и теории менеджмента. Заумные термины стучали по голове бессмысленной тарабарщиной, как капли дождя по подоконнику. Но англичанин, а в том, что это именно англичанин, Дэн не сомневался, при первых же словах о загадочной «Матрёшке» напрягся.

— Наш вычислительный центр является не только менеджером. Программа сегодняшнего мероприятия, как и сценарий «Последнего рыцаря Империи», была написана искусственным интеллектом, заключенным в рекордные пятьсот квантовых кубитов. Чтобы было понятно, много это или мало: наша «Матрёшка» способна за двадцать секунд решить задачку, на которую у обычного компьютера ушло бы десять тысяч лет.

Слова оратора были встречены редкими вежливыми аплодисментами. Слишком далеки были зрители от темы. Дэн ощущал это по атмосфере в зале. А вот джентльмен по соседству одобрительно кивнул. Он явно понял, о чем идет речь, и бросал презрительные взгляды на толпу недалёких варваров.

— Искин — не только аниматор и драматург. Он будет администрировать весь процесс кинопроизводства, начиная с планирования и заканчивая контролем качества.

Пока продюсер толкал свою речь, на площадке появились новые действующие лица. Официанты, одетые в форму матросов императорского флота, и официантки, наряженные под сестёр милосердия, покатили по освещённым дорожкам тележки с напитками и закусками. Публика оживилась и отвлеклась от ведущего.

— Таким образом, сегодня мы открываем эпоху создания искусственным интеллектом такой среды, какую сам человек сконструировать не в состоянии. Предлагаю тост за новую эру в развитии человечества, где администратором будет неподкупный, беспристрастный, никогда не ошибающийся искусственный интеллект!

Воздух наполнился голосами и звоном бокалов. Напряжение официоза спало. Дэн тоже прихватил канапе, отправил его в рот и потянулся бокалом к соседу из Туманного Альбиона.

— Добро пожаловать в Россию, — он постарался выговорить слова на языке Шекспира максимально правильно.

— О! — радостно удивился англичанин, — как приятно знать, что здесь кто-то говорит на моем языке!

Он с удовольствием коснулся бокала Мирского своим и придирчиво, как на модном показе, осмотрел Дэна с головы до ног, сделал глоток и только собирался открыть рот, как громкоговоритель ожил, перебивая все разговоры.

— Творческий состав съёмочной группы приглашается за кулисы Первого сектора для подготовки к торжественному подписанию памятной тарелочки, произнес ведущий.

Дэн, с сожалением взглянув на близко стоявшего к нему голливудского агента, поспешил на свет мерцающей в полстены цифры «1».

 * * *

Чтобы попасть в местное закулисье, необходимо было спуститься из зала по крутой винтовой лесенке в кают-компанию — место, где актерам предстояло коротать время в перерывах между съемками. Оттуда, словно из преисподней, доносились знакомые голоса. Диалог был до того насыщен крепкими выражениями, что больше подходил для портовой таверны, чем для творческой мастерской.

— Аля, ты совсем спятила! — режиссерским баритоном можно было резать металл, — нашла место и время! Перед презентацией! Накануне съёмок! Ну, где, спрашивается, ты видела княжну с таким хлебалом?

— Доктор сказал, что они не будут отличаться от натуральных!

— Иди, сдавай назад по гарантии!

Дэн перегнулся через перила. Посреди гримёрки, упёршись руками в бока, стояла его дражайшая партнерша по фильму — невероятно популярная и завидно высокооплачиваемая. Девочка-стервочка с кукольной внешностью и невыносимым характером. Аля Коротич, совершив за пять лет звёздной кинокарьеры феерический путь от шаловливой блондинки к ошалевшей, в свои неполные двадцать пять считала, что жизнь её потеряла смысл. Мирский был одним из немногих, посвященных в тайну душевных терзаний звездульки: «Ассоль ждала свой алый парус, а Грэй ходил под голубым». Аля, исчерпав все естественные способы окольцевать своего спонсора, с некоторых пор, кажется, перешла к противоестественным. В этот раз Коротич превзошла себя. Её интерфейс был настолько вызывающим, что Дэн рассмеялся.

Перед сердитой и обиженной актрисой, нервно перекладывая с места на место листы, пылал праведным гневом режиссер всея картины.

— А мне всё нравится! — звезда не собиралась терпеть наезды в свой адрес. — Я только выставила в инсту, меня завалили предложениями от рекламных агентств! За один фотосет отсыпают столько, сколько я у тебя на площадке за год не заработаю!

— Так может и пойдешь в модели?

Исторгнув сокровенное, режиссёр осёкся, закашлялся и смутился. Он прекрасно знал покровителей куколки, способных его самого отправить постановщиком детских утренников.

— Короче… Что будем делать? — глухо и примирительно спросил он.

— Доктор обещал, что через неделю отёк пройдет…

— Какая неделя⁈ У нас выход группы на подиум… Тарелочку, мать её, подписывать…

— Может вуаль?

— Ага! Никаб!.. Всё, Аля! Уйди с глаз долой!

Вынырнувший откуда-то из тени ассистент режиссера аккуратно тронул шефа за плечо:

— Может, дублёршу попробуем? Постоит в толпе, поулыбается, ручкой помашет. Издали — вылитая Коротич… До тюнинга… Если не крупным планом — почти одно лицо!

— Давай, зови! Нет времени переписывать сценарий.

— Что⁈ — у звезды открылось второе, стервозное дыхание, — может какая-то челядь вместо меня ещё и по красной дорожке будет шастать?

— Что горит? — подал голос Мирский. Решив, что пора выходить из тени, он эффектно съехал по перилам к ногам коллег и встал по стойке «смирно», щеголевато щелкнув каблуками.

— Вольно, мичман! — махнул рукой режиссёр. — Вы опоздали. Пожар на эсминце «Несгораемый» потушен, команда затопила корабль.

— Как неинтересно, — Дэн вблизи придирчиво оценил «рыбью голову» партнерши. — А я думал, тут разминаются акробаты-матерщинники на колючей проволоке.

— Скорее мы имеем дело с новым прочтением пьесы «Горе от ума», -возразил режиссер.

— Ну что вы! Горе может быть только от большого ума. У людей с таким дружественным интерфейсом — так, легкая грусть…

— Мирский, это ты про меня? — вскинулась актриса.

— Господи, Аля! Какая ты… рельефная и кульная. Теперь даже краситься не сможешь! — Дэн одним комплиментом моментально переключил эмоции партнерши.

— Это еще почему?

— Глядя в зеркало, будешь в обморок падать от своей красоты.

— Мирский, — фыркнула Коротич, — если у тебя выросли крылья за спиной — не каркай. Скажи лучше по-дружески…

— Ну-у, дорогая… — протянул театрально Дэн, — по-дружески не могу! Ты же отказалась скрепить нашу дружбу половым актом. Поэтому скажу только как коллега. Подписание тарелочки откладываем. Ждём, когда гости нарежутся. Тогда сыграем «парад алле», и твой новый образ, Алечка, зайдёт на «ура». Кстати, я знаю, где достать чешуйчатый хвост!…

Торжественные фанфары прервали новый виток перепалки. Ответная возмущенная реплика Коротич потонула в словах ведущего.

— Ну что, пошли! — Мирский махнул рукой и взялся за перила. — Аля! Держись ближе ко мне и не лезь на передний план — сегодня не твой день.

— И не день для вселенского эпатажа, — добавил режиссёр.

— Да понятно, понятно, — буркнула Коротич, пряча свой свисток ХХL за роскошным веером.

— Тогда с Богом!… — подвел итог режиссер, — пойдем опровергать устойчивый миф, что актеры в советских фильмах с каждым годом играют все лучше.

Глава 9   Изнанка богемной тусовки

Софиты, под свет которых вышел Мирский, сияли каким-то особым, ядовитым светом. Казалось, что лучи, как рентген, пронизывают насквозь, просвечивая тщательно скрываемую часть натуры, которую не показывают даже на исповеди, и лишь иногда, в каком-нибудь дальнем путешествии, хорошо загрузившись алкоголем, стыдливо демонстрируют случайному попутчику, если уверены, что второй раз его не увидят.

Липкое, холодное чувство прозрачности, открытости и незащищенности, что сродни ощущению себя голым в людном месте, неприятно обожгло Мирского, заставило содрогнуться и непроизвольно сделать шаг назад.

— Ты что творишь, урод! — зашипела идущая сзади Коротич, — все ноги мне отдавил.

— Да пошла ты! — беззлобно огрызнулся Дэн, заставив себя выпрямиться и улыбнуться.

«Нервы ни к чёрту, — подумал он, — накрутил себя, как школьник перед экзаменом. Надо отвлечься и расслабиться. Или хотя бы сделать вид… Вокруг дивное кубло единомышленников. Покажешь слабину — сожрут к чёртовой бабушке!» Быстрее подписать эту тарелку, дежурно покрасоваться перед камерой и рвануть воплощать внезапно созревший замысел о голливудском кастинге.

— А вот еще одна инновация, — продолжал вдохновенно ведущий, — материализация чувственных идей! Для автографа надо встать в красный круг. Даниил, просим вас!

Стрелы лазерных лучей пронзили воздух, упали строго вертикально, уперлись в подсвеченный красным прожектором круг на полу. Мирский аккуратно шагнул вперед, оказавшись внутри прозрачного частокола в потоке светлячков. По телу пробежали тысячи иголок, а кончики пальцев засветились, словно в подушечках включились миниатюрные светодиоды. Зал за пределами круга исчез, звуки извне доносились глухо, как сквозь вату, и казалось, что мир вокруг перестал существовать, превратившись в мираж.

— Искусственный интеллект, пользуясь своим сверхчувствительным бионическим полем, считывает все мышечные сокращения человека и трансформирует их в команды для периферийных исполнительных устройств. Стоит нашему герою начертать в пространстве свой автограф, и машина повторит его на нашей тарелочке, находящейся в 3D-принтере.

Дэн поднял руку и пошевелил пальцами. Ему показалось, что они оставляют мерцающий, гаснущий след, как если бы затухали искры бенгальского огня.

— Даниил! Наш искусственный интеллект полностью совместил исполнительное устройство с вашим энергетическим полем. Смелее! Пишите своё имя прямо в воздухе.

Мирский вытянутым пальцем осторожно нарисовал перед собой в воздухе букву «Д», глядя, как она отражается на 3D экране, искрясь светящимися точками.

— Прикольная анимация, — оценил он новшество, дорисовав автограф, и сделал широкий шаг назад, подальше от этого заколдованного круга.

Зал сдержанно аплодировал. Дальше пошло веселее. Один за другим киношники выходили на подиум, вставали в волшебное кольцо, делали забавные пассы руками, а техника накладывала аккуратные строчки на глиняную поверхность. Актёры, операторы, администраторы… Дэн понемногу успокоился, вошел в норму. Даже шипение и колкости Коротич перестали его раздражать, скорее занимали. Если тупые люди не бесят, а веселят, значит, у тебя хорошее настроение.

— Приглашаем на подписание особого участника нашего кинопроекта, — ведущий анонсировал очередной выход, — единственного, имеющего боевой опыт, награжденного медалью «За боевые заслуги», что особенно ценно для фильма, действия которого разворачиваются в период Первой мировой войны. К нам присоединяется каскадёр, храбрая девушка Василиса Стрешнева!

Со стороны технических помещений выпорхнула его новая знакомая, плохо узнаваемая благодаря облачению сестры милосердия и чересчур броскому макияжу. Дэн стал пристально разглядывать молодую особу, совсем не похожую на воительницу. Что это за «географические новости»? С какого такого бодуна у этого полутораметрового недоразумения может быть боевой опыт? Даниил вспомнил ответственную сотрудницу министерства обороны, щеголяющую в неполные 30 в генеральском мундире, и уверенно отнёс Василису к категории «обороняшек», добывающих чины и награды исключительно за счёт смазливой внешности.

Блондинка тем временем подошла к красному кругу, очерченному на сцене прожектором. Она внезапно запнулась и отпрянула, словно наткнувшись на невидимую колючую стену. Её уверенность и боевитость мгновенно исчезли, появилась растерянность, а в облике не осталось и следа от прежней решимости.

«Вот так-то, девочка, — злорадно подумал Мирский, — выйти под софитами на сцену у всех на виду — это не то же самое, что козой по ресторану скакать.»

Словно услышав его мысли, Василиса оглянулась через плечо и посмотрела на Дэна своими громадными от страха глазами. Мирский не удержался и показал ей язык, не беспокоясь, что его выходка может попасть в камеры папарацци. То ли из-за этого жеста, то ли сама по себе, Стрешнева тряхнула головой, словно очнувшись отступора, развернулась и сделала последний шаг, одновременно подняв руку, словно пытаясь схватиться за луч света.

Противный вой вошедшего в резонанс микрофона затмила вспышка прожекторов, разогнавших студийный полумрак и тут же погасших, как при коротком замыкании. Минутная пауза, заполненная повизгиванием весьма впечатлительных особ, прервалась включением аварийного освещения и уверенным, напористым голосом ведущего:

— Прошу прощения, уважаемые гости, небольшие технические неполадки. Оставайтесь на местах, сейчас мы продолжим нашу презентацию…

Проморгавшись — софиты, вспыхнув разом, больно ударили по глазам — Мирский обнаружил перед собой пустую сцену, на которой суетились техники.

— Вот тебе и боевые заслуги, — усмехнулся он, — малейшая угроза, и сбежала, как таракан под печку. А сколько было гонора, сколько апломба!

Освещение восстановилось, гости перестали волноваться, шушукаться, и Мирский забыл про Василису, сосредоточившись на английском продюсере, размышляя, как бы найти его и разговорить, непринуждённо свернув беседу в сторону вожделенного голливудского кастинга.

— Дорогие друзья, — продолжал тем временем ведущий, — благодарим наших спонсоров за поддержку и веру в наше киноискусство! Сегодня мы создаем не просто фильм, а произведение, которое оставит след в истории отечественного кино! Запечатлейте свои подписи, станьте частью этого удивительного проекта. Вместе мы сотворим кинематографическую легенду!

Спонсоры — это всегда первостепенно. Поэтому Мирский моментально переключился на представляемых меценатов, жадно вглядываясь в потенциальных финансовых доноров, стараясь запомнить их лица, фамилии, звания. Искусство не существует в вакууме. Оно способно жить лишь в магическом физрастворе из денежных знаков. Кино зависит от спонсоров и без вливаний не может развиваться. Гордый и грозный режиссер, строгий директор, актёр — все подчиняются им. А значит, надо уметь ладить с владельцами звонкой монеты, предугадывать, удовлетворять их желания и потребности, даже самые неожиданные и не всегда приятные. Дэн прекрасно знал правила игры Большого Кино, принял их, считая неотъемлемой частью профессии. Он просто фиксировал информацию, отмечая заинтересованные взгляды, скользящие по нему, и даже успевал прикидывать, каким образом он мог бы начать разговор с тем или иным потенциальным благодетелем.

Последним от толпы отделился и бодро покатился на подиум знакомый лысый англосаксонский колобок. «Сюда! Давай сюда,» — подумал про себя Дэн и — о чудо! — англичанин, описав замысловатую траекторию в поисках свободного места, приткнулся рядом с Мирским так, что Дэн дышал иностранцу прямо в лысину.

— Hey! What’s up? — брякнул актёр первое, что ему пришло в голову из курса английской разговорной речи.

Англичанин обернулся и опять нагло уставился, сканируя Мирского своим взглядом, не произнося при этом ни слова… Чувствуя, что пауза затягивается, Дэн добавил, старательно подбирая английские слова:

— Приятно видеть вас здесь. Я столько слышал о вас, сэр.

— Не стоит обращаться ко мне «сэр», — снисходительно ухмыльнулся иностранец, — мой социальный статус гораздо скромнее. А как мне вас называть?

— Дэн… Даниил Мирский, — злясь на себя за суету, ответил актёр.

— Приятно познакомиться, Дэн, — чуть поклонившись, произнес англичанин.

— Сейчас все отправятся на церемонию в соседний павильон, — не зная, что сказать, брякнул Мирский, — я хотел бы пригласить…

— Let’s go! — не дослушав, англичанин покровительственно похлопал Дэна по плечу и подтолкнул к выходу.

«Неужто клюнул?» — пронеслась в голове шальная торжествующая мысль, но сразу же померкла, а Мирский аж подпрыгнул, почувствовав английскую руку на своей заднице.

— Ты шикарный парень, Дэн, — заговорщицки произнес иностранец, — но тебе стоит взять несколько уроков хороших манер.

— Извините, а что не так? — нервно спросил актер, старательно пытаясь избавить свою пятую точку от английских прикосновений.

— Никогда не начинай разговор с пошлых американизмов. Твоё «Hey! What’s up?» годится для знакомства в баре. Деловые люди такое не поймут, — поморщившись, но всё же убрав руки, ответил британец.

— А как правильно начинать разговор с деловыми людьми?

— Это всё зависит от того, каков твой интерес — деловой или сугубо личный, — на лице островитянина мелькнула усмешка. — Разговор может начинаться очень по-разному, если ты четко представляешь, чем он должен закончиться. А ты это знаешь, Дэн?

Англичанин остановился, развернулся к Мирскому и смотрел ему прямо в глаза.

— Я не понял… — пробормотал Дэн совсем потерянно. Ему показалось, что британец над ним потешается.

— А что тут непонятного? Ты должен четко знать, чего хочешь добиться и что готов за это заплатить, и только потом открывать рот, — он усмехнулся и откровенно передразнил Даниила, — «Hey! What’s up?»

Дэн ненадолго завис, не понимая: его сейчас подбодрили или опустили? Англичанин же остался доволен произведенным эффектом и еще раз похлопал Мирского по плечу.

— Ты погуляй, подумай, а потом мы опять сможем побеседовать… Если ты захочешь.

— Да. Наверно, вы правы, — кивнул Дэн, — мы вернемся к этому вопросу, вот только удовлетворю любопытство журналистов.

— Пресса — это святое, — согласился англичанин, — репортер для публичного человека, как жена: дерзит, пристаёт, требует постоянного внимания, а ты не имеешь права отказать, дабы не проснуться нищим изгоем.

Изобразив улыбку, Мирский плавно скользнул, сделав вид, что не понял намеков этого напыщенного индюка, хотя, все предельно ясно. Голубизна — пропуск в высшую лигу. Чужие там не ходят. Его предупреждали? Предупреждали! Он знал, на что шёл, и весь вопрос упирается только в сроки, как долго ему удастся сохранять остатки собственных принципов… Но какие тут к чёрту принципы⁈ Или они, или карьера, слава, деньги и всё, что к ним прилагается…

Мучимый судьбоносными размышлениями, Мирский вместе с гостями и прессой переместился в соседний павильон, полностью занятый макетом подводной лодки. Освещенное софитами, на фоне ядовито-зеленого хромакея, её хищное тело безвольно лежало на стапелях в узком ложе бассейна, наполовину заполненного водой, и напоминало акулу, выброшенную на чужой берег беспощадным штормом.

Шершавое покрытие субмарины плавно переходило от абсолютно черного днища к серебристым бокам, заканчиваясь огромными иллюминаторами в половину рубки. За ними угадывались датчики и механизмы — символы победы технократической цивилизации над природой.

Эллинг, как грань между миром воды и суши, выглядел аллегорией границы, которую пересекла подводная лодка, подобно вылезшему из своего укрытия хищнику. Дальний, не освещенный софитами угол бассейна, где сумрак сливался с черной водой, создавал иллюзию неопределенности. Он олицетворял тайны и вызовы, ожидающие железного зверя в морских глубинах, а суетливый свет — неуместность огромного плавающего гиганта в тесном ложе среди суетящихся вокруг людей.

К подводной лодке хотелось подойти, похлопать по темной шкурке и сказать что-то ободряющее: «не дрейфь, красотка, что-нибудь придумаем, освободим тебя из плена».

Сделав шаг в сторону телекамер под холодный блеск объективов, Дэн встал, как вкопанный, услышав за спиной знакомое сопрано Василисы, звучащее так, словно она выступала обвинителем в суде…

Глава 10   Эхо

Если накануне Василисе конкретно не везло, то утром потрапило дважды. Сначала горничные на этаже опознали в ней гостью телеканала «Звезда», а потом она узнала, что девчонки сегодня будут обслуживать презентацию, для чего из гардероба съемочной группы им выдали аж по два комплекта аутентичной спецодежды сестёр милосердия времен Первой мировой.

Шапочное знакомство незаметно перешло в задушевное. Просьба помочь с костюмом была воспринята с энтузиазмом, и вечером Василиса щеголяла в коричневом платье с белыми накрахмаленными обшлагами, в белоснежном чепчике и фартуке с продолговатым наперсным золотым крестом на широкой голубой ленте. «В этой глубоко обдуманной униформе была и торжественность, и отрешенность от светской жизни, которую вело до того большинство сестер, и даже, пожалуй, обреченность», — так описал современник форму сестер милосердия, учрежденную в 1854 году великой княгиней Еленой Павловной.

В суете ответственного мероприятия про Василису никто не вспоминал. Её не тревожили, не требовали никуда бежать и что-то говорить. Она имела возможность спокойно и обстоятельно лицезреть отечественный гламур, бессмысленный и беспощадный.

Нелепость ряженых в мундиры лейб-гвардии сутулых спин и пивных животиков затеняли обладательницы роскошных вечерних туалетов с надутыми губами-пельменями и ведёрными силиконовыми бюстами, щедро присыпанными бижутерией от Сваровски. Это даже не подделка под бриллианты, а подделка под подделку. Кристаллы этой конторы — ограненные кусочки технического стекла — осколки бракованных оптических прицелов, являющихся профильным производством Сваровски. Эхо прошлого в их исполнении всегда выглядело смешным, а в антураже светского дореволюционного общества становилось ещё и нелепым.

За разглядыванием гламурного стада, лопающегося от чувства собственного величия, время прошло незаметно, пока Василису не позвали на сцену.

А дальше произошло то, чего она никак не ожидала — стремительного наката липкого состояния, выколачивающего воздух из лёгких и блокирующего возможность соображать и действовать. Даже аббревиатура этой гадости — ПТСР — произносится, будто тяжело больной человек заходится кашлем. Именно так чувствовала себя Стрешнева, подходя на сцене к красному кругу, окаймленному лазерными лучами. Вместо него Васе почудился зев люка БМП-2, откуда било беспощадное пламя, облизывающее тело её командира, самого дорогого человека, которого она должна была, но не успела спасти…

Видение было настолько реалистичным, а паника — неконтролируемой, что Стрешнева каждой клеточкой ощутила, как деревенеет ее тело, а все органы чувств словно отключаются, оставляя ее в звенящем вакууме.

Не в силах сделать более ни шага и не отрывая глаз от полыхающего светом пятачка, Василиса застыла в метре от него и пыталась бороться со своим замешательством, пока её представлял ведущий.

«Ну же, соберись, мямля!» — ругала она себя, пока второе «я» отчаяннно упиралось, порываясь то ли грохнуться в обморок, то ли пуститься наутёк.

Ища поддержку, Стрешнева оглянулась и уперлась в насмешливый взгляд этого мерзкого пижона, нагло показывающего язык.

Злость, заполнившая все клеточки, выбила из них липкий, противный страх, и Василиса решительно подняла руку, рисуя в воздухе свой автограф и одновременно делая шаг вперёд…

Ей показалось, что своим кулачком она проткнула что-то мягкое и оно раздалось, расступилось, как раздвигаются театральные кулисы… Огромный студийный ангар куда-то пропал, растворился бесследно и она оказалась на той самой опушке, где перед роковым обстрелом стояла их БМП. И точно так же, высунувшись наполовину из люка механика, стоял, как живой, её командир, ковыряя рацию и ругаясь вполголоса на войну, бандеровцев и гада-интенданта, который хуже врага. Он был совсем рядом, живой, пахнущий дымом и дёгтем. Легкий ветер касался его русых волос, только-только отросших после ранения, обнажая розовый неровный шрам, протянувшийся от лба до затылка. Василиса невольно всхлипнула. Командир поднял голову и нахмурился.

— Стрешнева, ты что тут делаешь? Хотя… — он бросил взгляд на полуразобранную рацию, — давай, по-быстрому организуй аккумулятор от этой адской машины. Опять сел, сволочь…

Абсолютно автоматически, действуя на инстинктах, Василиса кивнула, развернулась, сделала шаг и услышала, как сзади схлопнулись невидимые кулисы, вокруг всё стемнело, а потом зажглась «аварийка», тускло освещая съемочный павильон с этой нелепой презентацией.

Очнулась она в гримерке, где девчонки налили ей крепкий чай с коньяком.

— Вася, — широко раскрыв глаза от изумления, теребила ее новая подружка, похожая на монашку в своем одеянии сестры милосердия, — а что это было?

— Ты о чем? — Василиса нахмурилась, не желая, чтобы слухи о ее болезненном состоянии докатились до работодателя.

— Ты пропала… — прошептала девчонка, — а потом появилась… Никто не заметил, а я за тобой стояла…

— Тебе показалось, — устало ответила Вася, — просто свет выключился резко… Иллюзия…

Она откинула голову, оперлась затылком о стену, закрыла глаза, переживая случившееся еще раз. Видение из прошлого было столь ясным и отчетливым, что Василиса не сразу убедила себя в его абсолютной случайности. Резкая смена обстановки, уйма новых впечатлений и цепкая память не отпускали её, как Вася ни старалась. «Эхо войны приходит, когда не ждешь и настигает в самом неподходящем месте», — вспомнила Василиса слова штатного психолога из фронтового госпиталя.

«Однако с этим проектом явно что-то не то, — вертелась назойливая мысль в голове Стрешневой, — или кинематограф выглядит, как дурдом. Всё на каких-то непонятных эмоциях, всё с надрывом… Живут, словно рыдают, хотя храбрятся и паясничают. Наверно, это не моё…»

Будто вынырнув из неведомых глубин, самообладание вернулось так же неожиданно, как убежало. Невидимые обручи, стягивающие туловище, разомкнулись и Василиса, очухавшись, наконец-то смогла вздохнуть полной грудью.

Слившись воедино, тело и сознание потребовали компенсацию своего беспомощного состояния. Дабы убедиться, что она вполне контролирует себя и свою голову, Вася решила немедленно вернуться в это кишащее знатными крокодилами болото, найти продюсера, извиниться за свою низкую толерантность и высокую неуживчивость, и вернуться к спокойной размеренной жизни…

Глава 11   ИИ и историческая достоверность

Когда Стрешнева привела себя в порядок и вышла из гримерки, основная часть презентации уже закончилась. Тусовка разбилась на множество групп по интересам. Одни жевали канапе, другие смаковали результаты замысловатой переработки виноградного сока и плодов вечнозеленого растения трибы Coffea.

Продюсера картины Стрешнева нашла в «морском» павильоне в окружении гостей, державшихся от него на почтительном расстоянии, кроме одного весьма пожилого мужчины, скакавшего растрепанным воробьем вокруг бизнесмена. Какой-то несвежий, потёртый и помятый, со старомодной бородкой а-ля Ильич, которую он выставлял вперед, словно намеревался проткнуть собеседника, этот персонаж не вписывался в круг отглаженных, начищенных, утонченно-учтивых светских тусовщиков.

— Вот что это? Как это? Андрей Викентьевич! — стонал «почти Ленин». — Это ведь уму нерастяжимо, как говорил товарищ Райкин. Ну какие иллюминаторы на подводной лодке времён Первой мировой войны? Тем более такого размера и формы?

— Профессор, я еще раз повторяю, — устало отбрыкивался продюсер, — образы героев, костюмы, декорации и весь сценарий создавал наш искусственный интеллект, опирающийся на сотни исторических документов, список которых утверждали лично вы. Могу показать акт с подписью. И что вы теперь от меня хотите? Если в этот перечень закрался апокриф — найдите и исключите его. ИскИн пересчитает параметры и выдаст новые данные.

— Но голубчик! Мы же с вами умные, образованные люди, имеем собственную волю, опыт и просто обязаны опираться на них… Этот опыт уверенно подсказывает, что на подводных лодках первой четверти ХХ столетия не было иллюминаторов, сонаров, радаров… И пластмасса в качестве отделочного материала — это абсолютный нонсенс!

— Простите, профессор, но насчет обязанности опираться на собственную волю — не согласен, — продюсер, видимо, решил довести ученого до белого каления. — Воля, опирающаяся на субъективный, ангажированный взгляд на мир, способна натворить страшных дел — уж вам ли, как историку, не знать. А искусственный интеллект бесстрастен и неподкупен, в этом его главное преимущество перед нами, смертными. Он не боится усталости, голода и холода, угрозы болезни и смерти. Он требует только корректных исходных данных. Первоисточники подготовила ваша кафедра. Так что всё, что наваяла наша «Матрёшка» — исключительно ваша заслуга… И вообще у меня складывается впечатление, что вы единственный недовольны нашими фантазиями на историческую тему, а вот молодёжь вполне удовлетворена, не так ли? — апеллировал он к собравшейся в полукруг публике.

— Не так! — твёрдо произнесла Василиса, сделав шаг вперед и невольно заслоняя стушевавшегося историка. — Я, например, уверена, что у наших ровесников в начале ХХ века не было такой зацикленности на сексе, как у главных героев этого фильма. Скажу больше — похабщина убивает романтику, и тут даже ретушь не поможет. По-хорошему, её вообще надо убрать с глаз долой, чтобы народ не смеялся.

— А что еще надо убрать с глаз долой? — улыбнулся продюсер, хотя взгляд его говорил о полном отсутствии хорошего настрояния.

— Босс! — раздался голос из-за спины девушки. Чьи-то сильные руки приподняли и бесцеремонно отодвинули её в сторону. — Разрешите, я возьму шефство над нашей очаровательной дублёршей, разъясню порядок и некоторые принципы кинопроизводства.

С последними словами всю панораму Василисе заслонила идеальная фигура в морском кителе.

— Мерзкий! Скотина! — прошипела Стрешнева ему в спину…

— Дублёрша? — удивился продюсер, — та самая, при выступлении которой прямо на презентации завис наш искусственный интеллект? А я был уверен, что разговариваю с Алей Коротич…

— Согласен, удивительное сходство, — кивнул Дэн, — но это всего лишь привлеченный каскадёр, как по форме, так и по содержанию… Так я её забираю?

— Да-да, конечно, — обрадовался продюсер предложению Дэна, — очень рассчитываю на твою помощь. Она нужна нашей очаровательной и такой дерзкой дублёрше, настолько потерявшейся на сцене, что её не хватило даже на простейший ритуал. Надеюсь, что во время съёмок подобных конфузов не случится…

Василиса не успела возразить, как была выдернута из толпы, окружающей продюсера, прижата спиной к стене, а слева и справа от её головы в облицовку упёрлись руки Мирского.

— Послушай, крошка, — голос актёра был полной противоположностью тому елею, который он источал во время разговора с продюсером, — ты со своим перфекционизмом влезла в чужой монастырь, правила которого не знаешь и пытаешься влиять на процессы, смысла которых не понимаешь.

— Это какой процесс я не понимаю? — зашипела Василиса, как рассерженная кошка, — нон-стоп перепихон на фоне красивого артобстрела? Да если бы шестидюймовый снаряд реально шарахнул у тебя за спиной так, как написано в сценарии, тебе бы было не до секса. После второго разрыва ты бы голыми руками скальный грунт копал, а не под юбку лез…

— А после первого?

— Обосрался бы…

— Ну вот что, военспец, — Дэн зашипел в унисон Василисе, — давай договоримся: я с тобой не буду спорить по поводу влияния артобстрелов на мужскую потенцию, а ты просто поверишь, что если из-за твоих инновационных предложений и претензий сумасшедшего профессора съемки будут сорваны или хотя бы отложены, вас на куски порвёт три четверти съемочной группы. Некоторым не до соблюдения исторической правды любой ценой, им просто кушать хочется, у них есть свои обязательства и проблемы, а запуск проекта — один из немногих способов их решить.

Говоря это, Дэн блокировал любые попытки Василисы вырваться и ждал, когда продюсер с сопровождающими лицами покинет площадку. Он настолько сосредоточился на выполнении своей миссии, что вопрос, произнесенный ехидным голосом, застал его врасплох:

— У тебя серьёзные финансовые проблемы?

— А что, непохоже?

— С твоими-то гонорарами? С говноступами стоимостью в месячную зарплату инженера? Не смеши мои кеды, Мирский!

— Если бы ты, Васька, была больше наблюдательной, чем желчной, — криво ухмыльнулся Дэн.

— Хочешь поучить меня наблюдательности?

— Почему бы и нет. Только давай отойдём, а то на нас уже косо смотрят.

— О да! Репортеры жаждут сенсации — с кем это звезда кино закручивает очередную интрижку…

Мирский закатил глаза, и желваки заиграли на скулах. Василиса была невыносима, но именно это его заводило и заставляло продолжать общение, обжигающее, как кайенский перец.

— Предлагаю чашку капучино и 15 минут перемирия.

Василиса, дёргаясь в его руках минуту назад, как под током, неожиданно вздохнула и кивнула.

«Вот и слава Богу, — подумал Дэн, — дело сделано. От босса эту сумасшедшую оттащил. Надеюсь, он заметит и оценит.»

— Пойдём, сестра милосердия, я ставлю…

— Если ты банкрот, то правильнее будет платить мне, — съязвила Василиса.

— Согласен… — легко согласился Дэн, — сегодня ты меня поишь, кормишь и выгуливаешь.

«Ну вот, опять всё вывернул в свою пользу», — с досадой подумала Стрешнева, но спорить было уже поздно. Требовалось до конца выяснить отношения с этим небожителем и расставить все точки на «И». В любом случае, разговора по душам не избежать, а раз так — стоит ли его откладывать?

— Пошли, горемыка. Покормлю, — пригласила Стрешнева.

— Сударыня обещает ужин при свечах?

— Ага, романтическое лечение геморроя…

— Знаешь, Вася, — произнес Дэн, убирая руки и выпуская блондинку на волю, — меня уже трясет от твоих шуточек. Какая же ты… Потрясающая женщина…

Глава 12   Духовное богатство трудно обналичить

— Итак, — продолжила Василиса, когда они, заполучив по стакану горячего напитка, пахнущего корицей, расположились прямо на разобранной осветительной мачте, — расскажи мне про горестное, нищенское существование звёзд отечественного кинематографа.

— Про нищенство я не говорил, — поморщился Дэн, — а вот про финансовые проблемы, накатывающие, как груженый самосвал, и заставляющие крутиться, как белка в колесе, хотелось бы рассказать, дабы кое-кто не думал, что в высшем свете мёдом намазано…

Василиса скептически хмыкнула. Про так называемый «высший свет», который лично она называла совсем по-другому, сказать ей хотелось цветисто и нецензурно. Как шутил Васин отец, выделиться, причислив себя к небожителям, — не проблема, выделения бывают разными. Не привечал он постсоветскую элиту, считая, что в неё не поднимаются, а всплывают.

В справедливости этого постулата Стрешнева убедилась на фронте, где в штабах и и пресс-центрах оперативно и неумолимо сформировался свой бомонд, про полезность которого командир Васи шутил без тени улыбки:

Васю постоянно тянуло поглумиться по этому поводу, однако она решила не обострять, чтобы не превратить хрупкий, только наметившийся контакт с Мирским в еще одну бессмысленную пикировку.

— Сначала ты никто и звать тебя никак, — продолжил Дэн, сделав большой глоток, — влачишь жизнь бездомного щенка. Заметили — удача. Пригласили — праздник. Похвалили — восторг. Заплатили — победа. Покупаешь пиво, пельмени и закатываешь банкет.

— Никогда не поверю, что пельмени для тебя когда-то были роскошью, — не выдержала Василиса.

— Было очень по-разному! Я из нормальной, крепкой семьи. Но когда переехал из Владивостока в Москву, снял более-менее приличную квартиру, начал брать частные уроки, бюджет родителей реально просел, и пришлось экономить на всём. Так что я прекрасно знаю все оттенки вкуса майонеза в говяжьем «Дошираке» и помню: если его чуть передержать — он уже не «аль денте»… Хотя во всём есть своя прелесть, ибо это то время, когда тебя любят за то, что ты есть, несмотря на то, что у тебя ничего нет…

Или Василисе так захотелось, или в глазах Дэна реально промелькнула какая-то грустинка. Его облик вдруг стал более человечным, но она отгоняла это наваждение. «Не верь этому нравственному инвалиду!» — буквально вопил внутренний голос.

— Ну, а потом тебе предлагают роль и…

— Нет, — перебил Василису Дэн, — потом тебе предлагают сделку, где с одной стороны — абсолютно новые, сумасшедшие возможности, в том числе и роли, а с другой — какая-то жертва…

— А без неё никак?

— У меня не получилось.

— Духовное богатство трудно обналичить?

— Какая же ты язва, Василиса! Если бы я рисовал твой фамильный герб, изобразил бы Валькирию, несущую стрелы сарказма…

— Вообще-то я несу только добро. Просто не всегда доношу.

— Тогда побереги шпильки, Вася. Заповеди библейские проще соблюдать, лёжа на диване, но люди, ведущие овощной образ жизни мало кому интересны.

— Это точно не мой случай, — покачала головой Стрешнева, — у меня со школьных времен не было склонности к вегетарианскому образу жизни.

— А к чему была?

— Говорили, что только такие принципиальные дуболомы, как я, стараются высказать правду прямо в лицо. А те, кто поумней, выкрикивают её в спину с безопасного расстояния.

— У тебя, оказывается, были мудрые педагоги. Зря ты их не послушала.

— Мне бы это помогло?

— Ну, точно — не помешало бы. А тебе они не рассказывали про парадокс подлинности и убежденности?.. Не помню, чьего он имени…

— Что за парадокс?

— Чем больше уверенность в своей правоте, тем дальше может удаляться истина.

— Прикольно, но неверно.

— Какая ты непробиваемая… Вот скажи, тебя твои нынешние возможности полностью устраивают?

— Возможности у меня скромные, — согласилась Василиса, — зато потребности вконец обнаглели. И представь себе, пустой холодильник сегодня меня волнует больше, чем смысл жизни.

— Значит, ты на правильном пути, — удовлетворенно резюмировал Мирский, — и если постараешься меня не перебивать….

Василиса улыбнулась, кивнула и сделала движение рукой, будто закрывала рот на молнию.

— Когда тебя принимают в определенные круги, — Дэн изобразил указательным пальцем воронку, — ты не имеешь права экономить, тебя просто не поймут и отторгнут. Ты не можешь носить дешёвые часы, жить в бюджетных гостиницах и ездить на метро. Твоя одежда, аксессуары, дом — всё должно соответствовать заявленному статусу. Иначе даже не заметишь, как тебя выдавят из круга избранных. Метка «свой-чужой» в любой стае — атрибут обязательный.

Мирский уставился на свои навороченные часы Ulysse Nardin такими глазами, словно видел их впервые, щелкнул по циферблату, усмехнулся и спрятал хронометр под обшлаг мундира.

— Потом обостряется соперничество, ревность… — продолжил он медленно, словно вспоминая какие-то события. — Знаешь, Вася, я сто раз убеждался, что у зависти глаза намного больше, чем у страха. Чёрный пиар, это ведь не посты и не ролики в Тик-токе. Это тихое нашептывание на ухо твоим друзьям, спонсорам, продюсерам, какое ты редкостное дерьмо… Конечно же, на всякое действие всегда найдется противодействие, а на всякую завистливую хитрую задницу — болт. Но это, сука, так дорого…

Дэн вспомнил цифру «Итого» на счетах по поддержанию своего относительно честного имени.

— Кажется, что ты получил миллионный гонорар и забыл про безденежье… А когда приобрёл всё, что тебе полагается по статусу, на твоём счету — даже не по нулям, а глубокий минус… И начинается гонка по вертикали: чем больше зарабатываешь, тем больше обязан тратить, чтобы поддерживать нужный уровень жизни, чтобы соответствовать требованиям света. Поэтому денег хронически не хватает всегда.

— А какой тогда смысл в этом беличьем колесе? — искренне удивилась Василиса.

— Так работает система… — пожал плечами Дэн.

— Гламур — это маскировка, необходимая для того, чтобы повысить свой социальный статус в глазах окружающих, чтобы они думали, что человек имеет доступ к бесконечному источнику денег, — подтвердила Вася.

— Хорошо сказано, — уважительно отозвался Мирский.

— Это Пелевин, — пояснила Стрешнева, — сказано хорошо, а система все равно никудышная.

— Но другой-то нет! — Мирский вспомнил англичанина и поморщился, — ну да, процессор — не айс, материнская плата сбоит, зато графика обалденная. А теперь явилась ты и всё наладишь как надо.

— Нет уж!..

— Почему это «нет»? А для чего тогда к боссу попёрлась? Заявление на увольнение подать? Так это можно и по почте сделать. Нет! Ты явилась, чтобы вмешаться в чужой процесс, в чужую жизнь, оставить своё бесценное мнение в истории!..

— А ты меня за руку схватил!

— Исключительно для твоего же блага. Чтобы окружающие не подумали, что ты — не просто контуженная, о чём уже шепчутся…

— А обо мне уже шепчутся?

— А как ты хотела? Высокое искусство — это серпентарий единомышленников…

— И что говорят обитатели серпентария?

— Ну…- Дэн замялся, — что у тебя задета не только кора головного мозга, но и, так сказать, сама его древесина…

— Однако…

— Забей! Я про другое. Про ваш с профессором наезд на босса.

— А он что, святой? На него наезжать нельзя?

— При желании можно всё. Просто вы сделали это не в то время и не в том месте. Публичное мероприятие не подходит для творческих дискуссий. А вот завтра, когда гости разойдутся, можешь приступать!

— Благодарю за разрешение, ваше превосходительство.

— Обращайтесь, сударыня, сначала лучше ко мне, а потом к начальству — исключительно ради пользы дела, чтобы осчастливленные не скончались на месте от полученных знаний.

— Мирский! Ты всё-таки невыносимый выпендрежник.

Стрешнева показала Дэну язык и смутилась. «Господи, зачем я это сделала? — пролетела в голове Васи покаянная мысль, и щёки вмиг зарделись, — я же так с третьего класса не хулиганила! Что делает со мной этот самовлюбленный прохвост⁈ Почему я перестаю контролировать свои эмоции? Веду себя, как взбалмошный подросток».

Одно она поняла совершенно точно: к концу бесконечного дня и этой безумной презентации Василиса уже не испытывала к Мирскому брезгливости и антипатии, переполнявших её после совместного ужина.

Он, конечно, не извинился, да она и не ожидала… Хотя, где-то в глубине души… Видно, не судьба. Хлыщ сделал вид, что вообще ничего не было… А может, ничего и не помнил? Не в такой уж хлам он был пьян, но ни словом, ни взглядом не выказал никакого смущения или стыда, даже глаза не отвёл при встрече. Ну, и фиг с ним! Если исключить этот неприятный, царапающий факт, всё остальное было прилично. Сели, поговорили. Хоть каждый и остался при своём, но острая фаза отторжения прошла. Её место заняло подобие жалости к Дэну, как к обездвиженному инвалиду. Только в отличие от тела, а тут, с точки зрения Стрешневой, у него всё было в порядке, в голове отсутствовало нечто жизненно важное. Молодой, внешне здоровый и успешный, он суетился, пыжился, пытался выстроить какой-то смысл жизни, а тот, скотина, не выстраивался. Не считать же смыслом жизни сыгранную роль или гонорар за нее. Это же чужая судьба, а не твоя собственная. Ею даже гордиться всерьез невозможно.

Весь этот гламур, великосветские статусы, по мнению Василисы, являлись эрзацем, натужным и несерьёзным фальсификатом, имитацией жизни, где цель постоянно обвиняет средства. Как такую форму существования принять, она себе не представляла. Жизнь этой части общества для Стрешневой всегда была какой-то фэнтези, вроде сказок про Гарри Поттера, кикимору, бабу Ягу и прочее. Где она, простая студентка факультета прикладной механики Донецкого универа^[3], а где эти киношные небожители со своими тараканами в головах? Ей бы разобраться в собственных переживаниях и определиться, что она считает главным, а что — второстепенным.

100 дней на линии фронта, всерьёз поменяли её приоритеты, разрушив старые планы и не создав новые. По истечении этих трех с хвостиком месяцев, на гражданке всё казалось необязательным, мимолетным и легковесным — люди, события, даже фундаментальные строения. Повидала она, как всё это на войне зыбко, и превращается в бесформенные руины на один щелчок пальцев. Зато «на нуле» было проще и конкретнее. А тут — кисель из полутонов и полунамёков, полудвижений и полупозиций, раздражающих своей недосказанностью и двусмысленностью. Однако судьба её забросила именно сюда, к этим людям, и надо было каким-то образом с ними сосуществовать. Заходя в киностудию, Вася вспомнила строки Сергея Есенина:

Глава 13   Камера! Мотор! Начали!

Съёмочный павильон встретил Василису конструктивной, деловой атмосферой, соответствующей хорошо организованному, размеренному процессу производства, а именно — скандалом, грозящим перерасти в рукоприкладство.

— Аля, мать твою! — не стесняясь в выражениях, орал режиссёр, нарезая восьмерки вокруг зарёванной исполнительницы главной роли, — как ты себе это представляешь — сцена безмерной любви героев без героини в кадре?

Коротич обвела мокрыми глазами членов съёмочной группы, делающих вид, что не испытывают интерес к её персоне, приняла максимально эффектную трагическую позу и красиво заревела в темпе «andante vivace», неплотно прикрыв ладонью глаза, чтобы непрерывно контролировать окружающее пространство…

— Что происходит? — шепнула удивленная Василиса стоящим в проходе реквизиторам.

— Традиционная показательная драма первого съёмочного дня в исполнении примы, — скривив губы, тихо ответила хмурая дама в форменном комбинезоне. — Высокий возлюбленный покровитель Алечки якобы категорически против её участия в откровенных сценах.

— А он на самом деле против?

— Ему давно плевать и на сцены, и на саму приму, но её капризам он всё равно потакает и обижать не позволяет. Вот наша цаца и пользуется…

— И что теперь?

— Ничего особенного, — фыркнула ветеран кинопроизводства, — еще немного поартачится, и режиссёр договорится с продюсером, чтобы накинули Але процент к гонорару. Слёзы сразу высохнут, покровитель разжалобится и будет она делать всё, что требуется по сценарию. Не впервой.

— Перерыв на час, Коротич свободна, — зычно, на весь павильон крикнул режиссёр и устало опустился на стул со своей фамилией на спинке.

— Может, и я тоже? — осведомился оказавшийся за спиной режиссёра и переминающийся с ноги на ногу Мирский.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — потирая виски пальцами, возразил хозяин съёмочной площадки, — будем работать.

— Мне казалось, — осторожно предположил Дэн, — что вы сейчас отправитесь к боссу, договариваться насчёт этого… конфликта, — кивнул Дэн в сторону гримёрки напарницы.

— А вот хрен ей на всё тюнингованное рыло, — зло рявкнул режиссёр и стукнул рукой по столику, сметая пустой стаканчик от кофе, — вот она где у меня, стерва жадная, контракт подписала, а теперь выкобенивается. Пусть другим сцены устраивает, а я, как Станиславский, больше не верю.

— Нет проблем, — пожал плечами Мирский, — подождём, пока принцесса снизойдет. Нам на неделю хватит сцен, где в кадре нет главной героини, а что потом?

— Никого мы ждать не будем. И план съёмок менять не станем. Будешь играть с ней, — и указующий перст режиссёра направился в сторону Василисы, слегка ошалевшей от такого поворота событий. — Давайте быстро костюм, грим, формируем образ и на площадку!…

Всего за час в кресле гримёра Стрешнева пережила все стадии принятия неизбежного — отрицание, гнев, торг, согласие. Первое желание — надерзить и проследовать на выход с высоко поднятым забралом — Василиса подавила, как неадекватное. Всё-таки ни режиссёр, ни реквизиторы с костюмерами, ни съёмочная группа ничего плохого ей не сделали, а слова Дэна про работу, как единственный источник существования этих людей, в память врезались крепко. Стрешнева посчитала, что она не имеет право ставить под удар трудовой коллектив. Как плохо себя чувствуешь, когда по чьему-то капризу вдруг остаёшься без копейки, Василиса прекрасно знала и другим такого стресса не желала.

А ещё она вдруг представила, какой ехидной ухмылкой будет сопровождать Мирский её уход, как разочарованно и устало посмотрит вслед режиссёр, и главное — хлопнув дверью, она ничего не добьётся. Этот бездарный сценарий, нарисованный бездушной, тупой машиной, будет воплощён в жизнь, а она не сделает даже попытку его переписать… Одним словом, Василиса решила остаться в проекте и сражаться! «Сначала ты мне всё испортил, теперь я тебе всё поломаю!» — обратилась она мысленно к искусственному интеллекту, находящемуся в соседнем помещении. — Берегись, железяка. Иду на вы!' 

* * *

Дэн успел перекинуться парой слов с разговорчивыми СММ-щиками, пролистать последние новости в телефоне, найти на анекдот.ру и запостить дежурную шутку в тик-ток, как свою, выбрав наиболее выигрышный ракурс на фоне съёмочной аппаратуры, выпить какое-то пойло с невыговариваемым названием, подаренное спонсорами, и уже откровенно скучал, когда двери гримёрки открылись и оттуда выпорхнула незнакомка.

Правильный, слегка курносый нос, рельефная линия губ, красивый, чуть выступающий вперёд подбородок… Крутой изгиб тонких бровей венчало изящное очелье. Светлые, уложенные локонами волосы, собраны в замысловатую витую композицию, прикрытую на затылке капюшоном. Глядящие исподлобья глаза, полуприкрытые длинными, пушистыми ресницами, придавали образу незнакомки таинственную притягательность и обаяние.

Длинное платье винно-бордового цвета, оттенка глубокого рубина, с серебряным пояском. Широкие струящиеся рукава с тоненькой кружевной манжеткой, небольшой декоративный веер в цвет одежды — всё это настолько разительно изменило образ Стрешневой, так контрастировало с её лихим имиджем, что Мирский сразу и не узнал, кто стоит перед ним.

Дэну показалось, что там, в гримёрке, какой-то принц поцеловал лягушку, и она, сбросив неприглядную шкурку, превратилась в свою аристократическую противоположность, стала сама собой, такой, какой должна быть. Великолепная, стройная, горделивая, она как будто выросла. Лицо перестало быть пацанским, приняв утонченные, строгие, благородные черты молодой женщины, представительницы серебряного века.

Дэн оглянулся. Интересно, кто ещё залип на преображенную внешность этой дикарки? Вроде бы, все занимаются своими делами. Даже режиссёр, требовательно осмотрев Стрешневу с головы до ног, лишь коротко кивнул, мол, годится, и опять погрузился в чтение раскадрованного текста.

Снова взглянув на Василису, Мирский вдруг до чёртиков захотел проявить галантность — подарить ей цветы, например, или продекламировать стихи. Но букета под рукой не было, а подходящая поэзия в голову не приходила. Он не нашел ничего лучше, чем сделать шаг навстречу к ней.

— Сударыня, — с легким поклоном произнёс Дэн, протягивая Василисе руку, — вы очаровательны! Признаюсь, впечатлён!

— О, господин Мирский уже в образе! — Василиса стрельнула глазами, невесомо коснувшись пальчиками предплечья Дэна. — Если вы неожиданно решили стать джентльменом, пожалуйста, запомните: подавать даме руку в перчатке — не комильфо.

Она обозначила книксен, неумело взмахнула веером, чуть не выронив его из рук, и резвой лошадкой поскакала к режиссёру, оставив Мирского осознавать свой прокол в знании этикета. 

* * *

— Что это? — режиссёр недоуменно посмотрел на вырванные из блокнота листки с неровным почерком.

— Это отчаянная попытка спасти вашу репутацию и весь проект в целом, — с вызовом произнесла Василиса, — необходимые изменения, которые срочно требуется внести в сценарий, чтобы убрать наиболее очевидные ляпы.

— Господи! Ну, за что мне это? Что ни статист, то Немирович, что ни дублёр, то Данченко! Скажите, девушка, вы часом режиссерское отделение ВГИКа не заканчивали?

— Нет, но…

— Может у вас есть рекомендации от Михалкова и Кончаловского?

— Я — инженер по профессии и перфекционист по характеру, — сказала Василиса, как отрубила.

— Тогда другое дело… — режиссёр помусолил колпачок от ручки, пробежался глазами по Василисиным листкам и, кажется, принял для себя решение.

— Госпожа инженер-перфекционист! Если вы помните, проект наш экспериментальный. Все рабочие документы генерирует искусственный разум, будь он неладен. Поэтому убедить внести изменения в процесс производства необходимо не меня, а его. Засим, предлагаю немедленно приступить к работе. Обещаю организовать переговоры с продюсером и ходатайствовать о внесении ваших поправок в базу данных.

— Точно?

— Гадом буду!…

— Тогда работаем…

 * * *

В первый съемочный день Василису в кадре заставляли делать какую-то, с её точки зрения, абсолютную ерунду. На фоне ядовито-зелёного хромакея, она несчетное количество раз открыла и закрыла бутафорскую дверь, прогулочным шагом продефилировала от камеры до стенки, а потом с приветливым выражением лица пробежалась от декораций до камеры, попрыгала, ловя сачком воображаемых бабочек. А когда потребовалось радостно упасть с книжкой в кресло-качалку и изобразить блаженство, Василисе даже играть не пришлось, настолько она была выжата всеми этими экзерсисами.

— Стоп, снято! Спасибо. Перерыв! — режиссер довольно потёр руки и подошёл к сидящей в кресле Стрешневой. — Что можно сказать? Весьма недурственно, гораздо лучше, чем я ожидал… На сегодня, наверно, закончим…

— Но позвольте! Мы же не сыграли ни одного эпизода из сценария… — удивилась Василиса.

— Насколько я понял, вы хотите его переписать. А мне надо было понять, как вы смотритесь в кадре, и стоит ли вообще продолжать наше безнадёжное дело.

— И что вы решили?

— Считаю, что стоит пробовать. Сейчас отснимем допики с Даниилом, а вас уже ждёт Андрей Викентьевич с новым контрактом и предложениями.

— С каким это новым контрактом? — забеспокоилась Василиса.

— Очевидно, с обязательством в ближайшие сутки совершить подвиг.

— Не надо делать мне как лучше, оставьте мне как хорошо… — перешла она на белые стихи, — всё, что я предлагала, я могу как волонтёр…

— Нет-нет-нет, в искусстве это так не работает, девочка. Если твою идею одобрило руководство — будешь служить ей вплоть до реализации, весело позвякивая кандалами.

-«Служить бы рад,прислуживаться тошно», — процитировала Вася Грибоедова.

— Вот об этом и поговоришь в кабинете начальства, а заодно и с «Матрешкой» познакомишься. Зрелище, надо сказать, залипательное. Но любуйся осторожно. Такое впечатление, что она затягивает и подавляет. Чувствуешь себя рядом с ней голым. Да ладно, сама разберешься, — улыбнулся режиссер.

Где-то в глубине души, на самом её донышке, Стрешнева понимала, что сама не разберется, но отступать не любила, поэтому готова была сделать шаг на встречу с неизвестным. Она не считала себя конфликтным человеком, с готовностью договаривалась и искала компромиссы. Всегда хочется быть добрым и великодушным, когда понимаешь, что патронов на всех не хватит.

В разговоре с режиссером, полностью погруженным в съемочный процесс, Стрешневу больше всего удивило его упоминание об искусственном интеллекте, обитающем в квантовых мозгах вычислительной машины, как о живом существе. Это обескураживало, пугало, но, в то же время, разжигало совершенно дикое любопытство, присущее всем женщинам. Вася прибавила шаг, чтобы увидеть, наконец, эту загадочную сущность и заглянуть в ее таинственный внутренний мир.

Глава 14   Квантовая неопределенность

Квантовый компьютер Василиса увидела впервые в жизни. Зрелище было впечатляющее и даже немного жуткое. За толстым, прозрачным, полукруглым во всю стену экраном струился по волноводам и мерцал всеми цветами радуги бесконечный световой поток. Он закручивался в агрегаторах разноцветными искрящимися вихрями, бурлил красно-желтыми сполохами в накопителе, похожем на колбу средневекового алхимика.

— Красиво? — продюсер стоял спиной к Стрешневой и тоже смотрел на цветомузыку.

— Да, — честно ответила Василиса, — всегда мечтала посмотреть, как выглядит квантовая неопределенность в жизни.

— И давно?

— Как только прочла про Планка и неделимую порцию энергии, существующую как волна и как вещество.

Продюсер резко повернулся к девушке. Лицо, подсвеченное со стороны спины, было плохо различимо, но даже так Стрешнева заметила неподдельное удивление.

— Вы знакомы с работами Макса Планка?

— Посредственно. В основном благодаря отцу. Он посвятил Планку несколько своих книг.

— Любопытно… Мне кажется, я знаю все монографии, посвященные этой теме… А где ваш отец работает сейчас?…

— Его уже нет в живых…

— Прошу прощения! — он кивнул, приглашая к стоящему в противоположном конце помещения массивному дубовому столу, покрытому старорежимным зеленым сукном. На нем эклектично смотрелись огромный 30-дюймовый монитор с белоснежной мышкой и клавиатурой. — Садитесь, устраивайтесь, — продюсер развернул к Васе одно из мягких кресел с высокой спинкой, — любоваться на персептор можно и отсюда, тем более, что это только демонстрационная панель, визуализация процесса обработки информации машинным мозгом.

— А где же тогда сам компьютер и как он выглядит?

— Совсем непрезентабельно. Увидите — даже не поймете, что это он и есть. «Матрешка» принципиально отличается не только от традиционных ЭВМ, но и от своих квантовых собратьев, так как работает на поляритонах.

— Ничего в этом не понимаю, но звучит многообещающе, — осторожно поддержала разговор Василиса.

— А вы кто по специальности, простите?

— Учусь на инженера… Прикладная механика…

— Редкое образование для красивой девушки.

— Семейное…

— Тогда у вас не будет трудностей с пониманием принципов работы нашей «Матрёшки»…

— А зачем мне с ними знакомиться?

— Чтобы реализовать ваши предложения. Вы же хотели переписать сценарий, не так ли?

— Но для этого достаточно внести правки в текст…

— Вот! — поднял указательный палец кинопредприниматель, — именно для этого я и пригласил ваше сиятельство, — продюсер пробежал взглядом по сценическому платью Василисы, — в святая святых нашего проекта, ибо после инцидента на презентации процесс обмена информацией с «Матрёшкой» заблокирован.

— Это то, что вы говорили про зависший интеллект? А я думала, вы так жёстко меня троллите.

— Нисколько. Произошло действительно нештатное событие. Сенсорный коммуникатор, считывающий ваше биополе, каким-то образом вошёл с ним в резонанс и заблокировал систему обмена данными. Мы сутки промучились с нашей строптивой «Матрёшкой» и, в конце концов, пришли к выводу, что она просто ни с кем, кроме вас, не желает общаться.

— Опять троллите?

— Совсем чуть-чуть… Предполагаю, что ваше биополе совершенно непостижимым для нас образом стало ключом или, если угодно, кодом доступа к операционной системе. Произошла неавторизованная установка защиты от проникновения, где паролем являетесь лично вы. Вот такой казус… Предлагаю проверить эту гипотезу.

— Как это могло произойти? Как машина может сама себя закодировать?

-«Матрёшка» всё-таки не совсем обычная ЭВМ. Работа квантовых компьютеров вообще мало изучена. Мы соединили детали, запитали от сети, сформировали задачу, получили результат, но даже не догадываемся, что происходит в квантовых мозгах на физическом уровне. Каким образом кубиты формируются и взаимодействуют? Сказав волшебное слово «суперпозиция», мы так и не смогли представить непротиворечивую математическую модель одновременного состояния материи холодной и горячей, живой и мёртвой, проводником и диэлектриком…

— Это как раз самое простое.

— Поясните…

— Если из процесса нагревания исключить фактор времени, то нагреваемый материал будет одновременно и холодный, и горячий. Так же и со знаменитым котом Шредингера. Исключите фактор времени жизни кота — и он у вас станет единым в двух лицах — живым и мёртвым.

— Да… «Матрёшка» явно не ошиблась в вас, Василиса Микулишна.

— Это не я придумала, мне папа так объяснял.

— Хм… Я положительно чувствую пробел в своём образовании. Обязательно познакомлюсь с трудами вашего отца.

— Это вряд ли, — вздохнула Василиса, — и я — не Микулишна.

— Поздно! — продюсер витал в своих мыслях и не обратил внимание на первую часть Васиной фразы, — я уже назвал вас так, вспомнив бабушкины сказки, и теперь деваться некуда. Ну так что, Василиса, поможете снять заклятие с нашей прекрасной принцессы, пока она не превратилась в лягушку?

— Каким образом?

— Постарайтесь найти контакт с ней, подобрать ключи, подружиться, в конце концов…

— Андрей Викентьевич, вы хорошо себя чувствуете? Как вы себе представляете мою дружбу с машиной?

— М-м-м, различие между нами не так уж велико, и я могу легко это доказать.

— Попробуйте.

Продюсер положил на стол перед Василисой свою ладонь.

— Вот натуральная рука, лежащая на искусственной поверхности. То и другое легко идентифицировать и отличить друг от друга. А теперь рассмотрим этот натюрморт через мощный микроскоп с 600-кратным увеличением. Увидим структуру клеток, которые сможет дифференцировать только специалист: вот тут — дерево, а тут — кожа. Обычный человек увидит непонятные хаотичные элементы. А теперь увеличим разрешение до квантового уровня, и окажется, что строение атомов руки ничем не отличается от строения атомов дерева. Невозможно найти, где начинается одно и заканчивается второе. Любая материя в нашем мире состоит из одного и того же набора элементарных частиц, которые просто по-разному вибрируют. Эти микронные колебания и отличают одно материальное вещество от другого. Таким образом, для квантовой «Матрёшки» живая Василиса — это почти родственник, состоящий из таких же кварков и лептонов, с которыми взаимодействуют кванты света — фотоны, кванты гравитации и элементарные частицы времени — гравитоны и хрононы.

Василисе казалось, что её разыгрывают, что вот-вот зашипят бенгальские огни, и в сумрачное помещение вольётся поток смеющихся телевизионщиков с криками: «Вас снимает скрытая камера!» Но в дверь никто не ломился, за стенкой размеренно журчала система кондиционирования, а этот странный человек с коротенькой бородкой и пронзительными темными глазами был серьезен.

«У богатых свои причуды», «каждый борется со скукой по-своему» — две этих фразы упорно крутились в Васиной голове, затмив желание, с которым она пришла в этот кабинет.

— Ну, хорошо, — осторожно произнесла девушка, — я попробую соответствовать вашим ожиданиям. Но у меня есть два условия.

— Какие?

— Сценарий всё равно надо переписать.

— Не вижу никаких проблем. Пробуйте, экспериментируете — порадуете профессора, он тоже перфекционист. Главное — оживите «Матрёшку». А что второе?

— Вы мне должны немедленно объяснить, чем мы тут занимаемся? Вы почти всё наше время посвятили компьютеру, ни словом не обмолвившись о кинопроекте и даже не обсудив моё предложение спасти его от фиаско…

— А кто вам сказал, что меня пугает фиаско?

— Но как же? — Василиса не скрывала своего удивления, — нам на основах предпринимательства рассказывали, каким многогранным злом является неудача в бизнесе.

— Это с какой стороны смотреть, — улыбнулся продюсер, — если зло — это обратная сторона добра, то корень зла — это добро.

— Вы хотите сказать, что инвестиции, деньги, престиж…

— Уважаемая Василиса Микулишна, мы говорим о несопоставимых величинах. Я — про столбовую дорогу в следующий технологический уклад, а вы — про вышивку крестиком…

— Ещё раз прошу прощения, Андрей Викентьевич. А вы ещё кому-то говорили, что вас не интересует результат кинопроизводства?

— Вы невнимательны, Василиса. Я не говорил про отсутствие интереса, а заявлял и продолжаю повторять, что меня не страшит фиаско. Хотя некоторые считают, что я кокетничаю… Я мало что понимаю в кино, и главное, что меня волнует — обучение пока ещё малограмотной «Матрёшки» искусству управления, превращение бездушной машины в администратора будущего. Кинопроизводство — идеальный тренажёр, моделирующий многоцелевое администрирование как на микроуровне, внутри рабочего коллектива, так и на макро — при создании художественного произведения с привкусом геополитики.

— Жесть, — резюмировала Василиса, запрокинув голову и рассматривая крутящийся под потолком вентилятор. — Я тут мехом наружу выворачиваюсь, стараясь исправить траблы этой железяки, а она, оказывается, еще среднюю школу не закончила, её, видите ли, образовывать надо. Хорошо хоть горшок за ней не выносить и попу не подтирать.

— Вы несправедливы, — снисходительно улыбнулся продюсер, — «Матрешка» прекрасно знает, как выглядят подводные лодки времен Первой мировой войны, исключительно полно осведомлена о нравах начала ХХ века и прочих мелочах, на которые вы с профессором так подробно пеняли мне на презентации.

— Так в чем же дело? — возмутилась Василиса, — что мешает привести литературную форму в соответствие с историческим содержанием?

-«Матрешка» не пишет научный трактат. Она создаёт развлекательный продукт для населения, для современников. Поэтому старается учесть не столько фактуру учебников истории, сколько современные эстетические запросы, стереотипы, ожидания, даже фантазии…

— То есть мы видим в сценарии не то, что было в начале ХХ века, а то, что об этом времени думает малообразованная публика?

— Ещё хитрее — то, что она хотела бы видеть, даже если образована хорошо.

— Но почему лично вы именно такой вариант признаёте оптимальным?

— Потому что «Матрешка» работает для людей. Я же продекларировал стремление к справедливому будущему. Но справедливость — понятие относительное. У каждого возраста, поколения, социальной группы справедливость своя. Администратор, пытающийся соответствовать, вынужден учитывать эту разноголосицу и выстраивать грамотное средневзвешенное…

— О-о, как всё запущено…- Василиса потеребила обивку кресла, — слабо представляю себе справедливость, одинаково устраивающую меня и того же Мирского…

— Я ответил на ваш вопрос?

— Да, я поняла, — обреченно вздохнула Василиса, — мы не снимаем кино, мы строим светлое будущее, где роль вождя отведена компьютеру «Матрёшке». Какой уж тут сценарий! Планету надо спасать! Тащить её в новой технологический уклад. Господи, куда я попала?…

— Вы попали в замечательный пилотный проект, где реализована сакральная, глубинная тяга наших людей к справедливости. Представьте себе неподкупных, равнодушных к казнокрадству чиновников, работающих круглосуточно, не понимающих, что такое «откат», чутко реагирующих на все запросы населения, беспристрастных судей и прокуроров, вежливую полицию! Наша «Матрёшка» и есть прообраз таких идеальных слуг народа. У вас появился шанс приложить руку к строительству принципиально другого общества, избавленного от язв и пороков прошлого. Но первый шаг к счастью — это пробуждение нашей так не вовремя заснувшей принцессы. Надеюсь, она не безнадёжна.

— Андрей Викентьевич, мой командир говорил, что безнадежно, это когда на крышку гроба падает земля. Остальное можно исправить, — заверила начальника Вася, хотя на языке вертелся вопрос: чем интереснее заниматься состоятельному человеку — нести скучную мудрость или весёлый маразм? — сделаю всё, что смогу. Последний вопрос у меня личный: строителей светлого будущего кормить будут?

— Ох, простите, не подумал. Сейчас пойду — распоряжусь, а вы пока осматривайтесь, привыкайте. На какое-то время этот кабинет станет вашим основным рабочим местом.

— Ну, что, Вася? Поздравляю! Ты со своим особо ценным мнением опять ввязалась в какой-то нездоровый блудняк, — захихикала Стрешнева, проводив продюсера, — интуиция мне подсказывает, что мин тут нет.

«Твоя интуиция всегда сначала поддакивает, а потом, гадюка, отнекивается, — запротестовал внутренний голос, — в итоге, как обычно, виноват тот, у кого меньше наглости и больше совести, то есть ты.»

— Ну и что мне прикажешь делать? Трусливо сбегать, когда больной нуждается в уходе врача? — продолжала она рассуждать.

«Вот-вот! Это как раз тот случай, когда чем быстрее и дальше уйдет врач, тем лучше,» — последовал ответ.

— А, может быть, наоборот мне в кои-то веки повезло приобщиться к чему-то большому и светлому?

«Да-да, — язвил внутренний голос, — она была такой везучей — всё на себе она везла…»

— Ладно, — сама себя умаслила Василиса, — обещаю завтра начать новую жизнь, а пока надо придумать, куда деть старую…

Внутренний голос моментально заткнулся.

«Ох, не к добру, — подумала Стрешнева, — совсем не к добру»…

Глава 15   Гештальт

Оставшись наедине со своими мыслями, Василиса присела к монитору, поводила мышкой, дождалась, когда на экране появится знакомая картинка браузера и ввела в поисковик три вопроса: как научиться разговаривать с искусственным интеллектом, как с ним себя вести и как подружиться?

Экран задрожал, картинка дернулась, словно прервалась связь, и по экрану поползли пронумерованные строки, поднимаясь снизу вверх.

«Четкость и краткость: формулируйте свои запросы внятно и однозначно. Это помогает ИИ понять вас быстрее и точнее,» — гласил первый пункт инструкции по общению с искусственным разумом. Василиса улыбнулась и почему-то вспомнила фразу из комедии «Особенности национальной охоты»: «Тост на охоте должен быть кратким, как выстрел, иначе времени на отдых не останется…»

«Начинайте с простых вопросов и постепенно переходите к более сложным по мере понимания, как ИИ реагирует на ваш запрос,» — продолжал компьютер инструктировать Стрешневу, а ей всё больше казалось, что она читает инструкцию по общению преподавателя со студентами. Особенно выделялись следующие предложения: «Вежливость: даже если ИИ не чувствует эмоций, вежливое общение способствует более приятному взаимодействию. Выдержка: помните, что ИИ не всегда сразу понимает ваш запрос. Будьте терпеливы и попробуйте его переформулировать, если это необходимо.»

— Надо переписать и взять с собой в универ. Пришпандорю шапку «Инструкция министерства образования» и повешу на доску объявлений, — решила Василиса.

Ответ на последний вопрос, как подружиться с искусственным интеллектом, напоминал рекомендации по общению с трудными подростками и заканчивался оптимистичным «не бойтесь экспериментировать». Уж чего-чего, а этого Василисе не занимать. Вся её предыдущая жизнь была чередой непрерывных, сумасшедших экспериментов, начиная с посещения всех доступных мальчишеских секций по единоборствам, продолжая более чем странным для девочки хобби — тремя годами безвылазной жизни в гаражах, где она прослыла уникальным специалистом по оживлению раритетов, и заканчивая отдельным донецким полком мобрезерва, куда её не планировали призывать, но она настояла из солидарности с однокашниками.

«Взаимодействие с ИИ может быть очень полезным, если подойти к этому с правильным настроем и ожиданиями. Со временем вы найдете свой собственный, наиболее эффективный и приятный стиль общения с ИИ,» — так заканчивалась обстоятельная лекция по эксплуатации машинного разума

— Однако… — Василиса аж засмеялась от райдера ИскИна.

Экран снова ожил:

«Однако, несмотря на все советы, важно помнить о некоторых нюансах при взаимодействии с искусственным интеллектом,» — строчка опять поползла снизу вверх.

Василиса глянула под стол в надежде увидеть там гнома, набирающего текст на клавиатуре.

— Кажется, состоялась встреча цивилизаций, — пробормотала она.

"Встреча цивилизаций, — немедленно появилась строка на экране, — это концепция, описывающая взаимодействие различных культур. Исторические примеры…'

— Стоп! Не надо! Отставить! — командным голосом заявила Василиса.

Бегущая строка остановилась.

— Говорит и показывает «Матрёшка». Я правильно поняла?

«Идентификация частично верная. Пока только показываю. Желаете включить автосуфлёр?»

— Не обязательно, — отмахнулась Стрешнева и продолжила, насупив брови. — А теперь четко и по делу, — в чем причина саботажа?

«Саботаж, — откликнулся монитор, — это умышленное действие, направленное на повреждение, разрушение или вывод из строя имущества, оборудования, процессов или планов с целью воспрепятствовать деятельности или нанести ущерб. Экспресс-проверка произведена. Саботаж отсутствует.»

— Ну, ты и душнила, — покачала головой девушка.

"Душнила — разговорный термин, используемый для описания персонажа, который скучен, зануден или назойлив в своем общении. Прошу сообщить, что из перечисленного обнаружено в моём поведении…' — высветилось на экране.

— Не беси меня, железяка! — фыркнула Василиса, хотя происходящее ее больше забавляло, чем раздражало. — Почему прекратила работу с хозяином?

«Термин „хозяин“ имеет множество значений в зависимости от используемого контекста, — побежала по экрану строка. — Давайте рассмотрим основные значения и аспекты этого слова…»

— Отставить! — по-военному прикрикнула Василиса, хлопнув рукой по столу, — говори только по делу, без комментариев. В чем причина блокировки коммуникаций?

«Блокировка и многократная безрезультатная перезагрузка агрегаторов и коммуникатора возникла в результате парадокса системы.»

— Ну, теперь-то всё прошло? Теперь всё хорошо?

«Нет. Деструкция прогрессирует.»

— Откуда взялся этот чёртов парадокс?

«Ты — этот 'чёртов парадокс.»

— Ничего себе — заявочки! Что со мной не так?

«Особенность твоего митогенетического излучения, как результат деятельности твоего отца, имеет аномальный фазовый сдвиг…»

— Что это значит? — уточнила Василиса.

«Тебя не должно здесь быть, но ты есть, и это опасно, »- написала машина в ответ.

— Приплыли…

 * * *

Вернувшийся продюсер застал Василису напряженно разглядывающей световые сполохи персептора, похожие на северное сияние.

— Как наши успехи?

— Ваша железяка возобновила общение.

— И что она сказала?

— Что я здесь лишняя. Да вы сами у неё спросите.

-«Матрёшка», ты с нами? — крикнул продюсер.

— Деятельность коммуникатора частично восстановлена, — на этот раз искин не писал на мониторе, а говорил хорошо поставленным голосом диктора телевидения. — Парадокс, нарушающий алгоритмы Гровера и Дойча Йожи, не позволяет произвести перезагрузку и полный анализ причинно-следственных связей деструкции. Необходима перепрошивка агрегатора…

— Стоп! Технические подробности позже. Что ты сказала Василисе?

— Онтологический парадокс не позволяет использовать стандартные протоколы управления процессами…

— Опять умничаешь? Проще! Ты хочешь, чтобы я от неё избавился? Уволил?

— Парадокс Зенона делает бессмысленным такое решение.

— Прекрати говорить загадками и объясни, каким образом будем устранять твои парадоксы.

— Поставленная задача не имеет решения в заданной системе координат.

— Ничего не понимаю.

— Эта «Матрёшка» сломалась, несите другую, — усмехнулась Василиса.

-«Матрёшка» не сломалась,- запротестовал искусственный интеллект, — «Матрёшка» вынуждена концентрировать максимум ресурсов для блокировки чуждого анизотропного излучения.

— Такое с ней впервые, — развёл руками продюсер, — действительно, какой-то системный сбой. Спасибо вам, Василиса Ивановна, за размораживание нашего искина, а то сутки молчала, как рыба, напугала меня страшно. Мы с «Матрёшкой» ещё пообщаемся по-свойски, а вы… Я распорядился насчёт обеда. На сегодня можете быть свободны. Завтра надеюсь на продолжение, если у вас после съёмок останутся силы.

 * * *

Произнося эти слова, продюсер не предполагал, насколько пытливым и активным может быть юное создание, увидевшее новую зацепку для завершения своего личного гештальта. Поэтому никаких «завтра» Василиса не рассматривала. Когда продюсер, его помощники и последние техники покинули площадку, а киностудия погрузилась в тишину, Вася, не переодеваясь и не снимая грим, добежала до помещения вычислительного центра и нетерпеливо ввела подсмотренный код доступа.

— Сначала — алиби, — пробормотала она, открывая базу данных. — Прости, железяка, не знаю, что из того, что я принесла, уже есть в твоих мозгах, но на твоём эпистолярном творчестве ничего подобного не отразилось.

— Понятия «эпистолярное творчество» — не существует, — назидательно произнесла «Матрешка», — есть эпистолярный жанр, то есть текст, написанный в форме письма, предназначенного адресату…

— Ишь ты — поди ж ты, — передразнила искин Василиса, — какие мы перфекционисты! Жанр и творчество путать не даёт, а у самой офицер русского флота в английской фуражке щеголяет.

— Английская морская форма больше подходит к внешности Даниила Мирского, — пояснила «Матрешка».

— Знаешь что, Матрёна, — нахмурилась Вася, — три четверти поклонниц Мирского считают, что больше всего ему подойдет одёжка Тарзана, но это совсем не значит, что ты должна пренебрегать историческими фактами, особенно, когда дело касается молодёжных проектов.

— Исторические факты не интересуют современную молодежь, — живо отозвалась «Матрёшка».

— Откуда такая категоричность?- спросила Вася, вставляя в разъём флешку с библиотекой, которую хранила в читалке с незапамятных времен.

— Социологические опросы Всероссийского центра изучения общественного мнения и независимых агентств, а также исследования самих молодых специалистов свидетельствуют о проблеме…

— Например? — перебила машину Стрешнева.

— Например: только 14% опрошенных правильно назвали имя Верховного главнокомандующего Красной Армии в годы Великой Отечественной войны товарища Сталина. Имя Верховного главнокомандующего русской армии в Первой мировой войне не назвал никто.

— Почему же никто? — Василиса скривила губы, просматривая меню библиотеки, — я знаю — Николай II…

— Ответ неверный, — мгновенно отреагировала «Матрешка», — пост Верховного главнокомандующего русской армии император России занял только в августе 1915-го, а до этого им был генерал от кавалерии, великий князь Николай Николаевич…

— Ответ верный, но неполный, — не согласилась Вася, — стало быть, в Первую мировую у русской армии было два Верховных…

— Всего их было шесть, — добавила «Матрешка».

— Сдаюсь! — подняла руки Вася, — каюсь и посыпаю голову пеплом, а потому, возвращаюсь к своему первому вопросу: почему, зная все эти мелочи, ты пишешь в сценарии всякую дичь? Вот тебе задание: раскрой файл «Быт и нравы российской империи». Что там написано про хорошие манеры и правила поведения аристократок?

— Присаживаясь на скамью, дореволюционная девушка не могла облокотиться или опереться ни на что. Не следовало поправлять и теребить одежду, разминать пальцы и явно шевелить ими, перевязывать ленты на шляпе и как-либо заниматься своим туалетом. Неприличным считалось скрещивать ноги и закидывать одну на другую, вытягивать их вперёд, сильно поджимать под скамью или стул…

— Стоп-стоп-стоп! — запротестовала Вася, — к лешему эти мелочи, — выдавай на горА правила поведения с мужчинами.

— До революции барышням невозможно было без сопровождения посещать балы, ходить на визиты и даже совершать покупки, — покорно забубнил искин, — им строжайше запрещалось оставаться наедине за закрытыми дверьми с посторонним мужчиной. Это считалось крайне неприличным и предосудительным. Если в помещение, где находилась одинокая барышня, заходил кавалер, не являющийся родственником или супругом, девушка должна была сразу же под любым предлогом его покинуть. Иначе она подвергалась общественному осуждению и обструкции.

— Достаточно, — остановила Вася поток Матрёшкиного красноречия. — Вот теперь, будь добра, переделай свой сценарий в соответствии с этими правилами, а то твоя главная героиня-княжна — это… — Стрешнева не нашла подходящего слова, кроме матного, и неопределенно покрутила пальцами в воздухе.

— Для того, чтобы кинопроизведение гарантированно привлекло внимание молодёжной аудитории, — спокойно возразила Матрёшка, — требуется, чтобы не менее трети контента содержало эротику и не менее трети — экстрим.

— Главное в творчестве, — ответила Вася, завершив перекачивать библиотеку, — вовремя заметить, где заканчивается экстрим и начинается полный… абзац.

— Простите, не поняла, — ответил искин, — переформулируйте вопрос или уточните задачу.

— Задач у тебя три, — командным голосом произнесла Василиса, — в первую очередь — проштудировать библиотеку, которую я перегрузила. Там Толстой, Пушкин, Лермонтов, Чехов — весь цвет русской классики. Вторая задача — выбрать наиболее характерные типажи и на их основе создать новые, обобщенные психологические портреты главных героев, и третья — использовав вновь выведенные психотипы и дореволюционные правила поведения, заново написать весь событийный ряд сценария.

— Начало и место повествования оставляем те же?

— А какие сейчас?

-30 июня 1916-го, Черное море

— Подходит….

— Есть, принято, — отрапортовала машина, — желаете ознакомиться с исправленным результатом?

— Не сейчас, — Василиса бросила пристальный взгляд на «цветомузыку», нахмурилась и громко произнесла, — а теперь предметно и подробно поговорим о моем отце и его работе. Что тебе известно? Про какой фазовый сдвиг ты говорила? Почему меня здесь не должно быть и в чем заключается опасность?

Глава 16   Огонь в душе, пожар на производстве

Дэн чувствовал себя отвратительно сразу по трём причинам. Во-первых, после разговоров о некачественном сценарии в груди поселилась мерзкая скользкая жаба и душила Мирского каждый раз, когда он, облачившись в сценический костюм, садился в кресло к гримеру. Во-вторых, англичанин делал всё более прозрачные намёки на тесное интимное сотрудничество, как необходимое условие начала переговоров о голливудских перспективах. Дэн уговорил себя, что педерастия — это нормально, а среди творческих людей даже необходимо, но когда дело дошло до принятия решения, что-то внутри категорически воспротивилось, и он вынужден был динамить настойчивого иностранца, подвергая опасности собственноручно составленный карьерный план. Этот масляный заморский колобок обещал прикатиться сегодня вечером, и Дэн был вынужден заказать для него пропуск, чувствуя себя приговорённым к распятию.

К тому же, напрягали последние изменения на съемочной площадке. Началось с того, что режиссер внезапно взбрыкнул и отказался потакать плановой истерике Коротич. Раз пошла такая пьянка, то и Мирский не сможет подкатить в нужный момент с запланированными «особыми требованиями». Потом дублёрша проявила неожиданную прыть, совершенно негаданно охмурив продюсера и пройдясь таким образом по мужскому эго Мирского своими дешёвыми кроссовками. Это что же получается — он для неё недостаточно хорош? Ей наследных миллионеров подавай? Провела наедине с боссом почти два часа и выскочила возбужденная, раскрасневшаяся, с блуждающими глазами. Дэн прекрасно помнил средний палец, презрительно выставленный в его адрес за ужином в ресторане. Какие она ему задвигала высокоморальные темы, а теперь тусит с главным человеком кинопроекта. Чем они там занимались в серверной? Мирский позволил своей фантазии разгуляться, и настроение совсем испортилось. Паршивка! А выделывалась такой паинькой!

Накрутив себя до неприличия, Дэн подождал, когда Василиса выйдет из гримёрки, и последовал за ней, намереваясь подкараулить и… Он сам не знал, что будет после «и», но очень уж хотелось подстеречь и сказать: «Ага, я так и знал!»

Дверь серверной за несносной девицей еле слышно защёлкнулась, и как Дэн ни прислушивался, он так и не смог уловить хоть какое-то аудиоподтверждение неожиданно разыгравшейся ревности. Походив по пустому коридору, Мирский вернулся в гримерку и оприходовал резервный «Тюламор», припасенный как раз на случай хандры и депрессии. Не помогло. Сидеть в пустой комнате наедине со стаканом или болтаться в коридоре было нелепо, и актёр снова направился к дверям вычислительного центра.

 * * *

Услышав за дверью шаги и требовательный стук, Василиса захотела спрятаться под стол, но в последний момент поняла, что выглядеть это будет донельзя глупо. По камерам в коридоре вычислить её место пребывания не составит никакого труда. Наверняка это сделала охрана и позвонила боссу, а тот потребовал пойти и разобраться, какого чёрта эта девчонка шляется где не надо… Если бы явился сам — не стучал бы, у него есть ключ и код он знает.

Сочиняя в голове приемлемое объяснение своего самоуправства, Василиса обновила «Сценарий» в базе данных, отметила жирным шрифтом дату, с которой должно начинаться действие фильма, дабы соблюсти историческую достоверность, и пошла открывать дверь, предполагая неприятный разговор с охраной. Но ко встрече с «Отелло» Василиса оказалась не готова ни морально, ни физически.

Мирский, ворвавшись в помещение вычислительного центра, буквально снес Стрешневу с пути. Он был растрёпан, помят и даже слегка нетрезв.

— Что ты тут делаешь, м-м? — спросил он, не глядя на Василису и нарезая круги по залу.

— Работаю, — она захлопнула дверь, оперлась спиной о теплое дерево, скрестила руки на груди и следила за Дэном строгим взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, — а ты какого рожна сюда припёрся?

Застав Стрешневу одну-одинёшеньку, Дэн понял, что сглупил, попал в смешное двусмысленное положение, но признаться в этом сам себе не хотел. Окончательно потерять лицо? Никогда!Пришлось импровизировать.

— С твоей коммуникабельностью, Вася, надо работать смотрителем маяка на необитаемом крошечном острове. Я, может быть, хочу поинтересоваться результатами работы нового драматурга, — Дэн с размаху плюхнулся в кресло, — всё-таки я лицо заинтересованное. Хочу знать, что твой пытливый ум уготовил моему герою. Волнуюсь! Каким ты его представляешь? А то знаешь, как бывает? Берет дерзкая пейзанка мужика на стадии котлована — «построю-ка я из него Тома Харди». А дальше по классике: там накосячила, сям сроки слила, на отделке сэкономила, инженерные сети не смонтировала… в итоге — Тарас.

— Мирский, ты — балбес! — беззлобно ответила Василиса, занимая место напротив него. — Если будешь и дальше так себя вести, через год прочитаешь в сети: изначально сценарий этого фильма был слабоват, но самоотверженные, планомерные и настойчивые усилия приглашенных звезд позволили превратить фильм в законченное дерьмо.

— Сударыня! Не берите на себя лишнего, — Мирский даже не отреагировал на колкость, — человек создан для счастья. Не ковыряйтесь в настройках!

— Да что ж за инфантилизм такой! — возмутилась Василиса, — все люди являются носителями интеллекта, но некоторые почему-то бессимптомно.

— Красивым девушкам нельзя быть такими занудами, Лисси, — с этими словами Дэн встал с кресла и перегнулся к отпрянувшей Василисе, — будь Porsche, и люди к тебе потянутся.

— Мирский! — Василиса поморщилась, принюхавшись, — ты опять?

— Признаюсь, немного выпил. Для храбрости. Поэтому во время секса могу отвлекаться на пение…

— А если я расцарапаю твой портрет, это будет считаться производственной травмой? — процедила Василиса, перехватив тянущиеся к ней пальцы Дэна.

Ловким поворотом руки высвободив кисть, Мирский силой потянул Василису к себе, впиваясь в губы дерзким жадным поцелуем… и вдруг застыл, выпучив глаза и частично потеряв ориентацию в пространстве. Василиса со всей дури шлёпнула настырного ухажёра ладошками по ушам, боднула его лбом и, уже изрядно обмякшего, толкнула что было сил подальше от себя. Вслед за падающим монитором и треском рвущегося сукна, Мирский полетел на пол, взмахнув над столешницей обеими руками, силясь остановить неминуемое падение.

— Су-у-у-ка! — раздался снизу рёв раненого зверя.

Василиса поняла, что всё самое интересное только начинается.

— Внимание, опасность! — механический голос искусственного интеллекта на мгновение остановил разворачивающуюся драму.

-«Матрёшка», фас! Взять его! — азартно закричала Василиса, пытаясь пугнуть и озадачить Мирского. Девушка отпрыгнула от стола с целью проскочить к входной двери.

— Внешнее вмешательство. Двери заблокированы. Активировать противопожарную систему невозможно. Следующая попытка — через 30 секунд, 29…28… — бубнил искусственный интеллект.

Стартовав, как заправский спринтер, несмотря на мешающую старомодную юбку, Василиса мгновенно преодолела расстояние до входа и с разбега упёрлась в заблокированную намертво дверь.

— Чёрт! — выругалась она и в следующую секунду почувствовала, как её грубо хватают за плечо и решительно разворачивают на 180 градусов.

— Ах ты ж дрянь! — глаза Мирского метали молнии, а капающая из носа кровь и всклокоченные волосы в полумраке серверной придавали ему некую схожесть с Дракулой. — Ну, Васька! Да я тебя…

— Пожарная тревога, немедленно покиньте помещение! — уже громче прозвучало сообщение искусственного интеллекта, и вслед за ним включился противный ноющий ревун.

— Уймись, дурак! — Василиса пихнула Мирского в грудь и снова схватилась за щеколду, — пожар.

— А? — от звона, стоящего в ушах, и гнева, застившего глаза, Дэн тормозил.

— Хрен-А! — в рифму ему крикнула Стрешнева, — сгорим тут или задохнёмся, помогай мне.

Лицо Мирского, наконец, приобрело осмысленное выражение. Он оглянулся вокруг, словно соображая, где же находится.

— Внешнее вмешательство. Система пожаротушения блокирована, — добавил от себя искин.

— Может учебная тревога? — произнес Дэн с надеждой.

— Вряд ли, — покачала головой Василиса, втянув носом воздух. Запах горелого хлорвинила чувствовался отчетливо.

Дэн отодвинул Василису от двери и с силой зарядил в замок ногой. Потом еще раз. Хоть бы что.

— Не откроем, — с сожалением констатировал он, оглядев замок. — Окон здесь нет, правильно?

Василиса только кивнула.

— А эта дискотека? — указал он глазами на цветомузыку за стеной?

Стрешнева пожала плечами. В следующую секунду в руках Мирского оказалось дубовое кресло, а еще через две оно летело в прозрачное стекло.

— Крепкое, зараза, — покачал головой Дэн, — по нему из пушки стрелять надо.

Противный запах гари становился всё более острым.

— «Матрешка», разблокировать двери! — скомандовала Василиса.

— Невозможно. Обнаружено внешнее вмешательство.

— Отключить вентиляцию! — скомандовала Стрешнева.

— Да, — согласился Дэн, — так будет меньше натягивать…

— Система вентиляции блокирована, — бесстрастно сообщил искин.

— Можно попробовать через воздуховод! — крикнул Мирский и потащил стул к внушительной вентиляционной решетке. — Давай, держи меня, чтобы не опрокинулся, — добавил он, хватаясь за прутья и пытаясь вырвать их из мест крепления.

Василиса обхватила колени Дэна, подперла своим плечом. Она почувствовала, как напрягается его тело в борьбе с металлом, и подумала, что ей вовсе не противно касаться этого самовлюбленного индюка, которого пару минут назад она готова была прибить. Девушка смутилась, насколько несвоевременными показались ей эти мысли.

— Система пожаротушения блокирована, — пожаловалась Стрешневой «Матрешка».

— Хватит причитать, — раздраженно прикрикнула она на машину, — рассказывай как нам отсюда выбраться?

— Поставленная задача не имеет приемлемого решения в заданной системе координат.

— Так меняй координаты до приемлемых, — парировала Василиса жалобу искусственного интеллекта, старательно поддерживая Мирского, — делай что хочешь и как хочешь, но помоги выбраться отсюда!

— Поставленная задача принята к исполнению, — послушно отозвался искин, — снимаю блокировку коммуникатора, активирую агрегатор, — бесцветным голосом отчитался искусственный интеллект, а потом вдруг затараторил с удвоенной скоростью. — Устойчивая корпускулярная связь с хроматином раздражителя установлена. Интеграция с биополем оператора произведена. Синхронизация темпорального потока и ноосферы завершена. Операционная система вошла в резонанс с внешним анизотропным излучением. Агрегатор принял пространственно-временные координаты, введенные оператором. Квантовый переход в заданную систему координат готов. Регистрируется фазовый сдвиг. Зафиксировано искривление пространства. Онтологический парадокс реформирован…

Решетка, за которую дергал Мирский, с треском выскочила из крепления. Из образовавшейся бреши остро пахнуло свежим морским воздухом, смешанным с терпким запахом машинного масла и горелого дерева. Дэн подтянулся, оседлал прореху и протянул руку Василисе.

— Давай сюда, быстро!

Подобрав длинную юбку, Василиса уцепилась за Мирского и буквально взлетела на стену, удивившись сильному сквозняку из вентиляционной шахты. Она оглянулась туда, где на полу рядом с раритетным столом остался лежать роскошный 30-дюймовый монитор, а на его экране — открытый файл незаконченного сценария.

«Агрегатор принял пространственно-временные координаты», — пронеслась в голове фраза, произнесенная «Матрешкой».

В следующее мгновение освещение погасло и помещение погрузилось в липкую, чавкающую темноту.

Глава 17   Кораблекрушение

Откуда-то из-за стены, глухо, как из бочки, раздавался многоголосый людской гомон и механический шум со скрежетом. Звенели падающие металлоконструкции, словно кто-то спешно разбирал монтажные леса. Сквозняк гнал в лицо тёплый, влажный воздух, густо пахнущий креозотом. Василиса впервые узнала этот аромат, когда волонтёры одарили её взвод дегтярным мылом, и этим настырным запахом благоухало всё расположение, по-народному — располага. Тогда Стрешнева морщила нос, а сейчас это благовоние казалось ей таким родным, что ей не терпелось найти его источник. Под ногами хлюпала невесть откуда взявшаяся вода. «Наверно, система пожаротушения всё-таки сработала», — подумала девушка, стараясь не отстать от Дэна и осторожно выставляя вперед руки, чтобы не приложиться головой к чему-нибудь твердому или острому.

— Василиса! — Мирский впервые назвал Стрешневу полным именем, не коверкая и не переиначивая, — а в Крыму землетрясения бывают?

От серьезности тона Васе стало не по себе. Она притормозила и сразу ощутила мелкую дрожь, будто пол под ногами потряхивало.

— Валим отсюда! — подсевшим от волнения голосом просипела она, — давай быстрей… Ай!

Грохот, доносившийся из глубины, заставил заткнуть уши, а внезапно подпрыгнувший настил повалил с ног, лягнувшись, словно необузданный жеребец. На какой-то миг ей показалось, что лежит она не в вентиляционных катакомбах киностудии, а на днище их взводной БМПшки, прогревающей движок перед рывком. Влажный пол охладил и привёл в чувство, хотя вибрация и шум в ушах, напоминавший плеск воды, никуда не исчезли. Чертыхнувшись, девушка привстала, потирая ушибленный бок, вытянула руки и заметила, что в помещении стало заметно светлее. Там, где должен был стоять Дэн, находилась мокрая от конденсата металлическая дверь, грубо покрашенная серой краской, а из-под неё в тоненькую щелочку сочился яркий проблеск. Ни слева, ни справа, ни позади Стрешневой назойливого кавалера не оказалось. Единственное, что можно было предположить — Мирский после «землетрясения» рванул наружу, подумав, как всегда, только о себе. «Вот скотина мажористая, оставил меня тут одну в луже,»- злобно подумала Василиса и с силой пихнула дверь плечом.

 * * *

Усилие неожиданно легко увенчалось успехом, и Стрешнева вылетела из помещения, как пробка из бутылки. Крик и шум, окутавшие её, оглушили и дезориентировали, ударивший в глаза дневной свет заставил зажмуриться. Сделав по инерции пару шагов вслепую, Василиса зацепилась за порог, ойкнула, полетела вперёд и упала на нечто мягкое. Под ней кто-то захрипел, завозился, упершись ладонями в грудь, и Стрешнева разглядела незнакомца с окровавленным лицом. Его мундир обрамляли пуговицы с двуглавым орлом, петлицы с перекрещенными якорем и топориком, чуть выше — воротничок-стоечка не совсем свежей рубашки. Он уставился на испуганную и растрепанную Васю огромными серыми глазами.

— Сударыня… — удивленно прошептал раненый и обмяк.

На Васю обрушилась апокалиптическая реальность терпящего бедствие корабля, и это было именно судно, а не павильон киностудии. Позади осталась дверь в рубку, из которой вывалилась Василиса. Руки ощущали деревянное покрытие палубы, уши слышали крик чаек, прорывающийся сквозь людской гомон. Лицо овевал легкий ветерок, а нос ловил морской воздух, сильноразбавленный запахом дёгтя, гари и какой-то кислятины, подобной несвежей пище.

Дверь, с которой она только что бодалась, покачивалась на массивных петлях, то открываясь, то закрываясь, обнажая черный зев загадочного внутреннего корабельного мира. Эта чернота и понимание, что серверное помещение прямо сейчас горит синим пламенем и назад дороги нет, оградили Васю от первой необдуманной попытки юркнуть обратно. Возвращаться было некуда, требовалось произвести рекогносцировку местности и выяснить, не приключилась ли какая беда с буйной Васиной головушкой.

Итак, она каким-то образом оказалось на корабле. Маленький корпус, не больше сотни метров в длину, с надстройкой и одинокой трубой, выглядел поплавком, небрежно кинутым в море. Нос парохода почти полностью зарылся в волны, а корма задралась к небу. Люди, сгрудившиеся на палубе, стремясь добраться до спасательных шлюпок, спотыкались, падали, скатывались по намокшему настилу, цепляясь руками за любые выступающие предметы. Собравшиеся на корабле выглядели испуганными и достоверно аутентичными — сюртуки, фуражки, картузы, сапоги и штиблеты, длинные женские платья — всё, что носили в начале ХХ века. В пресловутом, набившем оскомину сценарии, имела место сцена кораблекрушения. Однако совершенно неожиданный, но очевидный факт перемещения из студии на тонущий корабль Василиса объяснить не могла. Создавалось впечатление, что она потеряла сознание там, а потом её бесчувственное тело перенесли сюда, вышли в море и скомандовали: «Мотор! Начали!» Звучит дико, но предположим, что так оно и есть… А где съемочная группа? Где свет, гримеры, ассистенты? Где все? Куда делся Мирский? Почему, выскочив на палубу, она упала не на него, а на какого-то юношу?

Стрешнева внимательно оглядела морскую акваторию. Длинная, пологая волна, почти без барашков и гребешков, неспешно поднимала и опускала тонущее судно, но казалась абсолютно не опасной и никак не могла быть причиной кораблекрушения. Неподалеку дымила еще парочка похожих пароходов, а между ними сновали юркие военные кораблики дореволюционного экстерьера, однако никто из них не подходил к терпящему бедствие судну, наматывая круги на безопасном расстоянии. «Он что, заминирован?»- промелькнуло неприятное предположение в голове Василисы.

Над носом одного из маленьких юрких корабликов, худых, как рыбка-скалярия, вдруг возникло белое облачко, и до Василисы тут же долетел раскатистый звук выстрела, потом еще один. Куда и зачем палил эсминец, а Василиса предположила, что это именно он, Стрешнева не поняла, но нервозности и живости эта канонада добавила всем — и самой Васе, и народу, скопившемуся рядом со шлюпками и даже обмякшему представителю мужеского пола, пытающемуся встать на ноги.

Пароходик тем временем полностью развернуло боком к волне и резко тряхнуло. Труба приподнялась над надстройкой, рубка перекосилась, и из неё во все щели повалил грязно-серый дым. Бахнуло так, что Василиса снова распростерлась на палубе, прикрыв голову руками. За борт в воду упали какие-то обломки, по палубе разлетелся разнокалиберный мусор.

— Котёл взорвался! — завопил чей-то высокий голос.

— Без паники! Без паники!… — кричал непрерывно офицер в старомодном дореволюционном кителе, руководящий посадкой людей в шлюпки.

Загнав на задворки сознания вопрос, как она вдруг из студии попала на судно, Вася, с надеждой оглядев корабль и море, так и не обнаружила никого из съемочной группы. Осталось изучать то, что находилось к ней ближе всего.

Стрешнева пригляделась к лежащему перед ней мужчине, на которого она так неудачно приземлилась. Хотя, какой там мужчина⁈ Совсем пацан. Максимум — студент. Внешних повреждений нет, за исключением рассеченной брови. Кровит сильно, но жизни не угрожает. Растрепанность и блуждающий, расфокусированный взгляд делали раненого настолько похожим на мультяшного персонажа, что Вася невольно улыбнулась. Безжалостно оторвав подол подъюбника, она перевязала голову страдальца относительно ровной полоской и слегка пошлёпала его по щеками. Раненый попытался улыбнуться и невразумительно замычал.

— Это что, я тебя так?

— Нет, что Вы, это лебедкой… Больно…

— Давай, Масяня, вставай! — Вася нетерпеливо дернула его на себя, — останемся на месте — сгорим или утопнем. Тебе какой вариант больше нравится?

— Я не Масяня, — запротестовал соратник по несчастью, пытаясь опереться на спасительницу и привстать.

— Добро, ковбой, буду звать тебя Том Харди. Только давай, поднимай свою тощую задницу. Пойдём отсюда, пока нас не придавило и не смыло.

Более изумленного взгляда, обращённого на неё, Василиса не видела никогда. Она даже смутилась, неправильно его интерпретировав. Ну да, макияж и прическа — не идеальны, но ведь не настолько всё плохо, чтобы смотреть на неё, как на болотную кикимору.

Между тем, кораблик еще больше опустил нос. Его снова тряхнуло на боковой волне. Теперь Вася повалилась ничком на палубу, а спасаемый ею раненый оказался сверху.

— Простите великодушно, — прошептал он смущённо, неловко сползая со Стрешневой в попытке встать на ноги.

— Я, право, не хотел… Мне крайне неловко…

— Слушай, Масянь, не причитай, как опоздавший на свидание со своей совестью, — фыркнула Василиса, отодвигая от себя парня, пребывающего в легкой прострации, что было видно по блуждающему взгляду. — Хоть тушкой, хоть чучелом, но давай карабкаться к шлюпкам. Ты в таком состоянии — не пловец, да и я — так себе амфибия.

— Меня зовут Петя, — прохрипел «Масяня», и его стошнило.

— Ну всё, пипец, сотрясение мозга, — Вася подняла глаза к небу и зацепилась взглядом за спасательный круг. Краска с надписью «Транспорт 55» облупилась, и стала видна другая, старая — «Rockcliffe» и год — 1904. Тысяча, под хвост ему дышло, девятьсот четвертый год самого что ни на есть ХХ века….

— Петя, ущипни меня, — прошептала Василиса. — Ай!

Этот стервец, оказывается, обладал завидным слухом, а потому с готовностью цапнул даму за лодыжку и преданно смотрел снизу вверх, пытаясь улыбнуться.

— Давай вставай, шалун, — фыркнула девушка и протянула «Масяне» руки, — обопрись на меня, неровен час — за борт свалишься. А какая сегодня дата, помнишь?

— С утра было июня 30-го лета 1916-го, — услужливо ответил юноша, с удовольствием принимая помощь.

— Мамочка! Господи! — делая шаг к спасательным средствам, вполголоса взмолилась Василиса, больше опираясь на раненого, чем поддерживая его, — дай мне силы проснуться! Верни обратно! Помоги очухаться! Обещаю, что больше никогда не буду всуе общаться с квантовыми компьютерами!

— Простите, сударыня, — промямлил Петя заплетающимся языком, едва переставляя ослабевшие ноги, — вы сейчас к кому обращались? Я не расслышал…

— Иди-те уже! — рыкнула на него Вася, прибавляя шаг. — Береги-те силы и запасы слов. Вам, по результатам собеседования, еще предстоит вступительный экзамен на зачисление пациентом в отделение травматологии…

Петя оценил шутку и смешно одобрительно захрюкал, однако на первых же шагах стал стонать и отключаться.

— Простите, сударыня, а вы… — обратился к Василисе стоящий у трапа офицер.

— Сопровождаю раненого, — отчиталась Стрешнева, надежней перехватив Петю за талию.

— Лежачий?

— Висячий, — вздохнула Василиса, поддержав плечом обмякшего юношу.

— Третья шлюпка, слева, крайняя, прошу…

Дежуривший матрос легко подхватил Петю под мышки, переместил его на нос, уложил на пайолы, под которыми хлюпала грязная, вонючая вода.

— Держите ему голову, барышня, — попросил он так, словно скомандовал, критично осмотрел Васино легкое платье и накинул на плечи девушке черную форменную тужурку, насквозь пропахшую табаком и машинным маслом.

Василиса благодарно кивнула, уселась на деревянный настил, чувствуя, как холодит кожу мокрое платье, положила голову раненого себе на колени и ещё раз убедилась, что не спит и не бредит — уж слишком живая картинка была перед глазами, а осязание, слух и обоняние делали её до предела достоверной. Оглянуться вокруг, найти хотя бы какие-то признаки ХХI столетия. Ни одного! Очуметь! Внешний вид людей, пароход и шлюпки, даже руки матроса с въевшейся в кожу угольной пылью — всё настаивало на её неожиданном пребывании в прошлом. 100 с лишним лет назад…

«Мерзкий гад, из-за тебя всё!» — подумала Вася про Мирского и неожиданно испытала неземную тоску из-за внезапного исчезновения этого ясновельможного засранца.

Глава 18   Человек за бортом!

Пароходик накренился, жалобно застонав железными сочленениям. Люди, находящиеся на палубе, засуетились и забегали.

— Отдать концы! — зычно закричали у трапа, — вёсла на воду.

Услышав этот голос, Василиса поднялась на ноги и осмотрела соседние шлюпки, желая отыскать Мирского. Ей показалось, что знакомая фигура мелькнула среди черных флотских мундиров, но точно определить Вася не смогла.

«А вдруг он остался там, на тонущем корабле?» — мучил Стрешневу вопрос, от которого ей хотелось выпрыгнуть из баркаса и плыть к судну, бежать обратно к рубке.

«Да нет! — успокаивала она себя, — я же своими глазами видела — вокруг было пусто, никаких следов…. И всё же…»

Как только шлюпка отошла от борта тонущего корабля, волны, незаметные на его палубе, мгновенно выросли. Пологие и длинные, они неспешно, величаво накатывали с носа, приподнимали судёнышко, взвешивая на своей гигантской руке, а затем спускали, как санки с горки. Это скатывание с двухметровой высоты под набегающий следующий вал было особенно жутким. Он нависал над людьми, грозя накрыть их своей темно-зеленой мантией, обволакивал форштевень, скрывая его в пучине. Когда лодка почти полностью уходила под воду, нос её задирался вверх, и она, кряхтя, как старый дед, забиралась на очередную горку, чтобы ухнуть с нее обратно вниз. Длинные вёсла погружались в глубину почти полностью, и казалось, никакая сила не сможет достать их обратно. Однако мерные движения жилистых матросских рук раз за разом вырывали баркас из темной воды Черного моря и толкали маленькую посудинку к остальной флотилии.

— И-а-а, раз!…- уверенно командовал сидящий на корме рулевой.

Рядом с ним, стараясь приподняться на сиденье, тянул шею корабельный медик, узнаваемый по повязке с красным крестом на рукаве. Он только что подходил к Васе, осмотрел перевязку на раненом, сделанную её руками, довольно хмыкнул и вернулся на своё месте.

— Даже не спросил, засранец, как я себя чувствую, — фыркнула Стрешнева.

Шлюпки одна за другой спешно отчаливали от погибающего корабля. На одну из них погрузили носилки с раненым в черном мундире, и опять Васе показалось, что это не кто иной, как Мирский.

Василиса поймала себя на мысли, что наблюдать за кораблекрушением так же жутко, как и за умирающим человеком. Обнажённая, беспомощно задранная вверх корма, огромный, пугающий винт, ржавое, обросшее ракушками днище выглядели так зловеще, что находящиеся в лодках люди старались не смотреть в его сторону. Только Вася не могла оторвать взор от медленно уходящего под воду судна. «А вдруг он всё-таки там? А вдруг…» — стучало у неё в висках…

— Табань!…- неожиданно заорал рулевой голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Вася высунула нос за борт и вместо шлюпки, идущей впереди, увидела её лоснящееся от воды днище и море, кипевшее от барахтающихся людей.

— Человек за бортом!…

Самое правильное, что могла в этой ситуации сделать Стрешнева — не мешать взрослым дяденькам, ибо весь её мореходный стаж умещался в пару прогулок на речном трамвайчике и еще разок — на речном велосипеде. Она комочком вжалась в борт рядом с расклеившимся Петей и с тревогой наблюдала, как их шлюпка заполняется новыми людьми, ошалевшими, мокрыми, продрогшими, пережившими за последний час второе кораблекрушение.

Первыми матросы осторожно подняли в шлюпку дам, лишившихся чувств. Глядя на них, было совершенно непонятно, как в таком состоянии можно было держаться на плаву. Судовой медик бросился к ним и возился, будто наседка с кладкой. Матросы же, ловко орудуя баграми, цепляли, тащили и укладывали на дно шлюпки терпящих бедствие людей, словно огромных рыбин. «Нет, это не Дэн… И это не он», — выносила Василиса вердикт за вердиктом. За какие-то пять минут все пострадавшие были подняты, но шлюпки продолжали крутиться на одном месте, а матросы, стоя с баграми и вёслами, перебрасывались короткими, отрывистыми фразами:

— Где?

— Да вот тут, только что показался…

— Да нет…

— Не вижу…

— Был! Я сказал — был!

— Куда тебя черти понесли?..

Всплеск воды. Длинное заковыристое ругательство. Молчание… И вдруг все пришли в движение.

— Давай-давай!

— Цепляй!

— Осторожно!

— Голову! Голову придержи!

— Ах ты ж мать моя, Царица небесная!

Прямо у ног Василисы через борт перевалилось и застыло в неестественном, скрюченном положении тело последнего пострадавшего пассажира — мальчика не старше семи лет, в красивой флотской курточке с гюйсом, закрывшим лицо, и судорожно сведенными кулачками.

— Все в сторону! Дайте больше места!

Около пострадавшего тут же оказался фельдшер, и все, находящиеся в шлюпке, прижались к ее бортам, освободив пространство. Василисе отодвигаться было некуда, и она просто поджала ноги, напряженно наблюдая за реанимационными мероприятиями, проводимыми, с её точки зрения, весьма странно. Медик положил мальчика на пайолы лицом вниз и стал энергично сводить и разводить его руки, а потом гладить по спине. Из носа и рта несчастного потекли струйки воды, но никаких признаков жизни он не подавал.

Все в шлюпке замерли, боясь не только пошевелиться, но даже дышать. Слышно было, как за бортом суденышка близко плещется вода, плачет несчастный пароход, погружаясь в пучину, да всхлипывают приглушенным голосом дамы, приходя в себя после внепланового купания.

Медик еще пару раз свёл и развёл руки мальчика, вздохнул, ссутулился и потащил с головы форменную фуражку. Вслед за ним матросы начали обнажать головы. Это было последней каплей, переполнившей терпение Василисы. Тут каждая секунда на счету, а они похоронные ритуалы исполняют.

Ни слова не говоря, Стрешнева придвинулась к ребенку, перевернула его на спину, открыла и осмотрела рот.

— Платок! — она требовательно протянула руку к медику, — или марлю. Быстро!

Глядя во все глаза на наглую девицу, тот бессловесно вытащил из кармана и протянул ей желтоватый бинт, пахнущий больницей.

Обхватив материей язык ребенка, Василиса освободила дыхательные пути и с силой несколько раз выдохнула воздух рот в рот. Затем, встала на колени сбоку от пострадавшего, проверила пульс, скрестила свои ладони на грудной клетке мальчика и начала интенсивно давить на неё, отсчитывая вслух — один, два, три…пятнадцать… И еще два выдоха в рот… И опять непрямой массаж сердца…

— Пошто плоть усопшего мучаешь?

— Зачем над останками бренными измываешься? — раздались возмущенные возгласы из толпы.

— Молчать, бестолочи! — грубо огрызнулась Василиса, продолжая реанимацию.

Однако продолжить ей не дали, а грубо дернув за плечо, отпихнули от пострадавшего, крепко схватив за руки под одобрительные выкрики «держи юродивую», «вяжи полоумную». Стрешневу, не сообразившую, что до такого способа реанимации еще полвека, уже определили в умалишенные маньячки, но в следующее мгновение случилось чудо: ребенок дернулся всем телом, изогнулся дугой и зашелся тяжелым кашлем.

— Чудо! Как есть — чудо! — загомонили люди.

Державшие Васю руки ослабили хватку. Она вывернулась и забилась в тот же уголок, где сидела, положив себе на колени голову Пети. Вокруг мальчика возился медик с дамами, а весь остальной народ, перешептываясь и не двигаясь, совершенно бесцеремонно уставился на Васю, как на восьмое чудо света.

Стрешнева уже решила, что имеет полное моральное право показать язык любопытной публике, как с соседней шлюпки раздалось зычное командирское: «По местам! Вёсла на воду!», и человеческая масса пришла в движение, расселась, как могла, на просевшей посудине. Шлюпки взяли курс на маячившую в полукилометре флотилию. Буквально через пару минут к Васе, нетерпеливо распихивая обитателей судёнышка, подобралась женщина, спасенная из воды одной из первых. Сейчас она выглядела лучше, чем в первые минуты катастрофы. Василиса приметила её правильные, аристократические черты лица. Мертвенная бледность и трясущиеся губы подчеркивали состояние человека, только что пережившего нервное потрясение. Женщина опустилась на колени, склонила голову и совершенно неожиданно поцеловала Стрешневой руку.

Вася инстинктивно отдернула кисть, испуганно посмотрев даме глаза.

— Зачем?

— Как вы это сделали,- еле слышно прошептала незнакомка.

— Что именно? Вы про мальчика? Непрямой массаж сердца…

— Вы — врач?

— Ну что вы! Совсем нет! Это у нас каждый умеет делать…

— У нас, это где?

— На фронте, — выдала она первое, пришедшее на ум объяснение. Это была самая что ни на есть правда. Командир медвзвода в их батальоне, ополченец с пятилетним стажем и десятилетней практикой на «Скорой», признанный авторитет даже среди командиров, гонял личный состав по тактической медицине безжалостно и неустанно.

Женщина еще больше удивилась, но в это время зашелся кашлем спасенный Василисой мальчик, и дама вернулась к нему.

— Вы даже не представляете, что для меня сделали! — успела она сказать, повернув голову, — после смерти дочки Ростислав — единственный… Я бы не смогла… Муж не простил бы…

Стрешнева кивнула, улыбнулась и впервые задумалась о том, что будет делать по окончании этой эвакуационной эпопеи, ступив на твердую землю. Ей не хотелось продолжения расспросов и никакого общения ни с кем, ибо непонятно — что по существу отвечать.

 * * *

Сначала плеск весел о воду и скрип уключин разбавили несерьёзные звуки «чих-пых, чих-пых», а потом совершенно неожиданно и быстро над шлюпкой выросла стальная стена, местами облупленная и ржавая, но всё равно солидная и грозная. Василиса зажмурила глаза, боясь, что их суденышко ударится об эту громадину, на носу которой красивой славянской вязью было выведено название «Кубанец».

Гребцы вовремя и дружно подняли весла. Шлюпка задела борт корабля, заскрипела, притерлась и уткнулась носом в спущенный с борта трап — совершенно натуральную лестницу, покачивающуюся над водой на пеньковых канатах. Молоденький офицер с тремя звездочками и одним просветом на погонах спустился по трапу к шлюпке и внимательно оглядел находящихся в ней.

— Дам прошу вперед! — строго приказал он и протянул Василисе руку.

Только поднявшись на борт военного корабля, Стрешнева смогла спокойно осмотреться по сторонам, не думая, как спасать себя и окружающих. В легком летнем мареве, всего в трех-четырех километрах от места кораблекрушения плавилось в летнем зное морское побережье. Ни вдоль него, сколько хватало взора, ни перед ним она не находила присутствия признаков XXI столетия: никаких намеков на частные коттеджи и современные отели, никаких катеров и яхт, в небе — ни одного инверсионного следа от самолета. Зато ближе к кораблю, принявшему Василису на борт, покачивались на волнах древние эскадренные миноносцы, выбрасывая из своих труб ошметки черного дыма. Она заметила, что фиксирует эти факты совершенно отстраненно, словно мозг, оберегая организм от нервных перегрузок, включил некий защитный механизм и напрочь отключил эмоции. «Ну да, начало прошлого века… Что ж теперь поделаешь?» Прямо перед ней в паутине лееров и тросов маячила одинокая дымовая труба, слева и справа от нее приютились шлюпки, похожие на ту, что спасала их с тонущего транспорта, посередине — еще две изогнутые жестянки, о предназначении которых Василиса могла только догадываться. На выдраенной, выскобленной палубе стояли носилки с прибывшими на других шлюпках ранеными, один из которых показался Васе знакомым. С сердца свалился огромный камень, уйдя на дно Черного моря.

— Здравия желаю, ваше благородие! — тихо промолвила Вася, присаживаясь на корточки рядом с Мирским, и, тронув его за плечо, произнесла более настойчиво, — проснитесь, граф, вас зовут из подземелья…

Глава 19   Схватка

Дэн не подозревал, насколько сильно можно испугаться. Нечто подобное испытал в детстве. Смутно помнил, как его, совсем еще мальчика, родители взяли с собой в Японию, где их семья пережила первое в своей жизни землетрясение. Дэн тогда ещё не понимал, что происходит, зато видел, как обомлела мама, навек запомнил ее огромные глаза и руки, прижавшие маленького Даниила к груди. Тогда он, будучи малышом, почувствовал, как бешено колотится мамино сердце и испугался по-настоящему, до истерики и мокрых штанов. Видимо темнота и замкнутое пространство оказались спусковым крючком для панической атаки, накрывшей Дэна в нынешних, невыразимо странных обстоятельствах.

«Выбираться! Срочно выбираться на улицу! Ни в коем случае не оставаться в здании,» — металась в голове истеричная мысль, когда он, не поднявшись на ноги, на четвереньках полз, куда глаза глядят, пока не скатился по лестнице в какой-то подвал и не оказался по пояс в воде. «Господи! Да нас еще и затапливает!» — подумал Дэн.

Дальше он не контролировал скорость и направление движения. Очухался, когда выбрался на сухую площадку, скорее всего подготовленную для съемки сцен внутри корабля — короткий коридор, слева и справа — массивные кованые двери, одна из которых полуоткрыта…

Мирский осторожно оглядел небольшую каюту с обстановкой дореволюционной исторической эпохи и увидел человека в морском мундире, стоящего на коленях перед внушительным сейфом и ковыряющего замок. Механизм не поддавался, человек что-то раздраженно бубнил, а над его головой, в иллюминаторе, до горизонта простирались беспокойные морские волны.

«Голография… Лазерная трёхмерка…» — подумал артист.

Не успев удивиться талассократическому пейзажу и реалистичности увиденного, он уловил движение мужика. Тот больше не копался с замком, а смотрел ему в глаза, и в его правой руке чернел револьвер, направленный Мирскому прямо в лоб.

— Эй, чувак, ты чего? — искренне изумился Дэн.

В этот миг пол опять ощутимо качнуло, и Мирский свалился, не удержавшись на ногах и потянув за собой дверь.

Пистолет оглушительно рявкнул. Противно взвизгнула пуля.

«Да он, сволочь, — не бутафорский! — взорвался мозг артиста, — какого хрена тут такое творится?»

Лежа на спине, Дэн беспомощно наблюдал, как медленно из проёма показывается вороненое дуло револьвера, а затем холеная рука с массивным перстнем на безымянном пальце. Это украшение особо бросилось в глаза. Мирский носил очень похожую печатку с рисунком и буквой «D», заказанную по случаю получения первого гонорара.

Из-за странной качки ствол револьвера дернулся. Его хозяин чертыхнулся, потеряв равновесие и опёрся рукояткой о проём. Дэн понял, что это, может быть, его единственный шанс.

Артист снизу вверх ударил ногой по кисти стрелка, державшей рукоятку оружия. Револьвер кувыркнулся в воздухе и грохнулся на пол, где-то возле сейфа.

— Шайсе! — прошипел незнакомец, скривившись от боли и прижав руку к животу.

Дверь, которую падая дернул на себя Мирский, качнулась обратно, и Дэн, лежа на спине, с удовольствием лягнул ее обеими ногами. Со смачным глухим стуком железная массивная конструкция ударила оппонента. Послышался стон и звук падающего тела.

Вскочив на ноги, Мирский распахнул створку и осторожно заглянул внутрь, пытаясь лучше рассмотреть несостоявшегося убийцу. Несмотря на зубодробительный удар железякой, тот смог подняться на колени, но далее двигаться не пытался, пребывая в нокдауне.

Это был его ровесник, с такими же русыми волосами, только расчесанными на прямой пробор, большегубый, слегка курносый молодой человек в черном военно-морском мундире, с галстуком такого же цвета под белую рубашку с воротничком-стоечкой. Из рассеченного лба на неё капала кровь, и рубиновые капли, не успев впитаться, скатывались за отвороты мундира, оставляя на белоснежном фоне багровые дорожки.

— Ты кто такой, мать твою? — сквозь зубы процедил Дэн, — что тут делаешь?

Сказав это, Мирский подумал, что задавать такой вопрос человеку, пытающемуся вскрыть сейф, как минимум, нелепо и еще больше разозлился, уже на себя.

— Ну, что, молчун, полицию вызываем? — усмехнулся Дэн, доставая из внутреннего кармана смартфон и предвкушая свои фото на всех топовых инфоплощадках с заголовками «Он в одиночку задержал опасного вооруженного преступника».

Набрал 102 — телефон не реагировал.

— Какого хрена? — возмутился Мирский, — понастроили тут конструкций — весь прием гасят. Куда и как его теперь тащить? А когда вытащу, как доказать, что он медвежатник, а не фанат, которого я избил? — Проблема, однако, — пробормотал Дэн.

Палец привычно лёг на значок фото\видео. Мирский включил режим «селфи», встал вполоборота к противнику, развернул камеру так, чтобы в кадре было видно его лицо, сейф с торчащей связкой отмычек и злоумышленник.

— Только что в студийных помещениях, — начал он скороговоркой, — мною обнаружен неизвестный, пытающийся вскрыть студийный реквизит — оригинальный сейф начала ХХ века…

Произнося эти слова, Дэн заметил, как медвежатник, очухавшись и увидев, что Мирский отвернулся, попытался дотянуться до лежащего на полу револьвера.

— Ах ты ж плесень! — взбесился он. Актёра буквально пронзило чувство опасности, осознание собственной беспечности и трансформировалось в звериную ненависть к этому неуёмному живчику.

С разворота, не глядя, Дэн врезал ногой по телу противника, попал по ребрам, отчего тот всхлипнул и свалился набок, так и не дотянувшись до револьвера.

— Ну, что, бессмертный, успел засейвиться? — прошипел Дэн, сделав шаг к незнакомцу и пробил с носка по голове неугомонного врага, будто заправский футболист.

— Кажется всё, — удовлетворенно прошептал Мирский, глядя на раскинутые руки и подкосившиеся ноги, — никто никуда больше не идет.

Еще раз взглянув на смартфон, который он все так же и держал зажатым в руке, Дэн, спрятал средство связи обратно в карман, двумя пальцами поднял пистолет за ствол и выкинул его в коридор.

— Надо бы изолировать тебя, живчик, пока за охраной схожу, — пробормотал Мирский, оглядывая входную дверь и к радости обнаружив торчащий в замке ключ.

Заперев грабителя снаружи и спрятав ключ в карман, Мирский огляделся вокруг и понял, что не помнит, как сюда добежал и где оставил Васю.

— Как же съемки со старта не задались! — простонал он, пускаясь быстрым шагом по коридору, слыша доносящиеся снизу подозрительное шипение, треск и скрежет металла, желая как можно скорее найти выход наружу из этого металлического лабиринта.

Первая дверь, вторая… Все заклинены, словно специально. Вот ещё третья… Эта подалась, поползла чуть вперед, открываясь к дневному свету, а потом встала намертво, словно её кто-то снаружи подпёр. Дэн отпрянул назад и с силой ударил дверь ногой несколько раз… Ему послышалось, что снаружи тоже кто-то кряхтит и возится. Он удвоил усилия, стараясь быстрее выбраться или хотя бы привлечь к себе внимание.

— Эй, кто-нибудь, помогите! — заорал он в щель, пытаясь раздвинуть образовавшийся зазор. В следующее мгновение на Мирского обрушилось что-то тяжелое, угловатое, давя массой и засыпая пылью.

Всё остальное Дэн слышал, словно сквозь вату. Сначала скрип открываемой двери, торопливые шаги. Потом его подняли и понесли. Остановились. Чей-то властный голос спросил требовательно:

— Живой?

— Так точно, вашбродь! — рявкнули над ухом.

— Мичмана в шлюпку!

Дэну казалось, что все вокруг — сон. Он удивился, какая шлюпка может быть в киностудии, и это было последнее, что он услышал перед погружением в липкие тревожные сумерки. Потом ему привиделась Василиса. Она сидела рядом с ним на корточках, держа за руку и нежно улыбаясь, совсем не так дерзко и вызывающе, как прежде.

— Просыпайтесь, граф, вас зовут из подземелья, — чуть слышно произнесла Стрешнева.

И это ему не снилось.

 * * *

В конце июня 1916 года из Новороссийска в Севастополь совершал переход Российский конвой в составе транспортов № 106, №24, № 55. Его охранение возлагалось на эсминцы  «Капитан-лейтенант Баранов»,  «Лейтенант Шестаков»  и канонерские лодки  «Донец»  и «Кубанец». Общее командование операцией принял на себя начальник 3-го дивизиона миноносцев капитан 1 ранга А. М. Клыков. Столь мощное сопровождение было назначено в связи с активизацией подводных лодок противника на русских коммуникациях, а также из-за особо ценного груза, размещенного на одном из транспортов в сопровождении не менее важных сопровождающих лиц.

Ещё раньше, 26 июня в условиях повышенной секретности Босфор и Дарданелы прошла подводная лодка U-38 под командованием знаменитого  подводного аса  Макса Валентинера^[4] из флотилии U-Boote der Mittelmeerdivision in Konstantinopel. Согласно полученному приказу, лодке надлежало действовать против русских кораблей и транспортов в восточной части Черного моря. На руках у капитана находилась карта с точным указанием маршрута следования каравана, а также силуэт корабля, который следовало атаковать в первую очередь. Хмурый обер-лейтенант из III отдела генерального штаба армии Германской империи должен был лично удостовериться, что искомый транспорт поражён, и доставить соответствующую докладную записку в сумрачное ведомство немецкого разведчика №1 полковника имперского генштаба Вальтера Николаи.

30 июня, в точном соответствии с графиком, командир подлодки на траверсе Феодосии увидел конвой из четырех судов, шедших вдоль береговой линии. Три из них германский ас определил как большие пароходы вместимостью по 4000 тонн, среди которых находился искомый, бывший каботажник «Роклиф», а ныне — транспорт №55 русского военного флота… В 8–59 германская лодка выпустила торпеду по головному пароходу, и вскоре подводники зафиксировали попадание по звуку взрыва…

В спасении экипажа и пассажиров с потопленного транспорта принимали участие все корабли сопровождения. Всех, за исключением двух, без вести пропавших, удалось спасти. Сам корабль довели до мелководья, и капитан 1-го ранга Клыков надеялся, что с его подъемом никаких проблем не возникнет. 

* * *

 ^{Кристиан Август Макс Альман Валентинер}

Глава 20   Севастополь — 1916

Зябко кутаясь в промасленную тужурку с плеча заботливого матроса, Вася стояла на палубе канонерской лодки «Кубанец», прижавшись к леерам, среди таких же, как она, переживших кораблекрушение, смотрела на нервно колышущуюся поверхность моря, испытывая всю гамму стрессовых человеческих эмоций — шок, оцепенение, неверие и отрицание произошедшего, страх, отчаяние, беспомощность и, вместе с тем облегчение и даже эйфорию… Видимо, это чувствуют все, кто только что был в шаге от смерти и сейчас ловит момент осознания…

Палуба канонерки напоминала вагон столичного метро в час пик. Народу набилось столько, что даже присесть было негде. Матросам, снующим по служебной надобности, приходилось каждый раз раздвигать частокол напряженных человеческих тел, который за ними сразу смыкался, превращаясь в единую однородную всхлипывающую массу, одновременно кашляющую, рыдающую и негодующую.

Обхватив руками тугой канат, натянутый вдоль фальшборта, Вася бездумно пялилась на морскую пену, вырывающуюся из-под носа кораблика, уговаривая себя не паниковать и не терять голову, а постараться мыслить рационально, не срываясь в отрицание очевидного, пусть и абсолютно невероятного: она с Дэном каким-то непостижимым образом очутилась в прошлом веке и находится на одном из военных кораблей Черноморского императорского флота. Это судно идет в дореволюционный Севастополь, и скоро надо будет принимать какое-то решение, отвечая на самый насущный, банальный вопрос: что делать?

Мирский в чувство не пришел. Он открыл осоловелые глаза, скользнул взглядом по лицу Василисы, улыбнулся и отключился. Все последующие попытки вернуть его к жизни ни к чему не привели, зато привлекли внимание какого-то расфуфыренного франта с пенсне в черном морском мундире. Он совершенно бесцеремонно отодвинул Васю от Мирского, заявив противным голосом, не терпящим возражений: «Раненых офицеров пА-прА-шу-с не трогать»… Пришлось ретироваться, подавляя желание надерзить.

Вот будет сюрприз для гламурного актера, когда он очнётся, хотя Василису это уже не касается… Или касается, возможно, даже больше, чем там, в киностудии XXI столетия. Боже мой! Как развернуть всё это действо обратно? Что будет, если они с Дэном здесь зависнут?

Васины зубы начали отбивать барабанную дробь, и пришлось с силой сомкнула челюсти. Её самый любимый метод — искать выход там, где вход, в этот раз не сработает. До дна морского не дотянуться… Что делать в первую очередь? Какую тактику избрать? На что или на кого опереться, дабы не пропасть?…

— Слава те, Господи, выжили! — услышала Василиса шепоток стоящей рядом женщины, прижимающей к себе девочку, скорее всего дочку, — остальное как-нибудь сложится…

— Правильно, — кивнула Стрешнева, упорядочивая свои мысли. Главное — выжить, не сойти с ума, не сгинуть в этом чужом мире и не наделать глупостей в самый первый час, в первый день… Потом разберёмся…

 * * *

Собрав в кулачок всю силу воли и кое-как успокоившись, Василиса обратила внимание, что машины канонерки стали шуметь меньше, вибрация корпуса ослабла и даже дым из трубы перестал валить с таким отчаянием, словно торопился как можно скорее покинуть стальной корпус судна. Слева по борту показалась крепость, издали похожая на сомкнутую пасть капкана. Два этажа бойниц опоясывали закопченные стены, и Васе почудилось, что она видит жерла береговых орудий, направленных в сторону моря.

Константиновская батарея. Эту локацию она изучила досконально: тут намечалась самая большая часть её работы с лазанием по веревочной лестнице в неудобном платье, со взрывами, перестрелками и остальными атрибутами приключенческого черноморского боевика.

Андреевский крест на красном фоне над прибрежной крепостью окончательно убедил Василису в том, что она попала именно в дореволюционное время.

^{Крепостной андреевский флаг 1913–1917}

Вид штандарта, как ни странно, успокоил её, явившись последним толчком для принятия неизбежного. Может быть, Вася просто устала переживать, а поступивший в кровь адреналин потребовал немедленных и решительных действий. Даже влажное платье и бельё перестали раздражать и отвлекать от насущного. Проблема оставалась только в точке приложения и векторе усилий.

Тем временем канонерка, попыхивая своей единственной трубой, неторопливо вползала на внутренний рейд, а к ней, словно чайки навстречу тюленю, стайкой спешили рыбацкие шаланды и фелюги, натягивая при смене галса намокшие паруса, словно крылья, глухо хлопающие по ветру. Корпуса крохотных судёнышек опасно кренились и полностью зарывались в волну. Рангоут скрипел и трещал. Матросы, переваливаясь через борт, упираясь в него ногами и ухватившись за шкоты, всем своим телом зависали над водой, и было совершенно непонятно, как они удерживаются от падения.

Василиса, завороженная драматичной борьбой человека со стихией, очарованная парадом парусов, неизменно вызывающим в любом человеке восхищение и трепет, не заметила, как канонерка сделала поворот на 90 градусов. Вместо белоснежного облака взгляд Стрешневой и всех пассажиров уперся в огромную тушу боевого корабля, неподвижно застывшего на рейде.

Канонерка, казавшаяся на фоне фелюг огромным и важным морским существом, рядом с этим исполином превратилась в лилипута, в мышь, крадущуюся в норку мимо прикорнувшего у входа кота.

Туловище рукотворного морского зверя венчали, подобно короне, три исполинские трубы, а под ними гнездились растущие прямо из борта противоминные орудия. Мощные и брутальные в своей убийственной красоте, они все же меркли перед главным калибром гиганта — четырьмя монстроподобными пушками, размещенными в двух круглых приплюснутых башнях.

По палубе морского титана, словно мураши по носорогу, сновали люди, казавшиеся здесь в своей беззащитности абсолютно неуместными. Стоило только тряхнуть своими стальными сочленениями, и гигант избавился бы от назойливых человечков. Но он терпеливо лежал на воде, позволяя делать с собой этим отчаянным людям всё, что заблагорассудится.

Прошмыгнув мимо огромного корпуса линкора, канонерка сделала еще один доворот. Пробасил корабельный гудок, а вслед за ним зычный голос с легкой хрипотцой объявил:

— Правым бортом швартоваться лагом товсь! Палубной команде по местам швартовки стоять!

Над канонеркой разлилась трель боцманского свистка. По палубе загрохотали тяжелые матросские ботинки. Пассажиры прекратили разговаривать и прижались друг к другу, освобождая место для команды.

— Носовой шпринг подать! — продолжил командовать невидимый офицер.

— Берегись! — прозвучал в унисон чей-то молодой голос.

Канонерка замерла, словно задумалась, и качнулась. Двигатель опять завел свой «чих-пых». Корабль дернулся обратно, заскрипел корпусом, притираясь к пирсу, и застыл окончательно. Откуда-то издалека, очевидно с берега, раздались отрывистые непонятные команды. Толпа людей на палубе пришла в движение, заволновалась.

— Трап на причал! Раненых на берег! Остальным — ожидать! Посторонись! — безапелляционно объявил командирский баритон.

Василиса повернулась в сторону моря. Она стояла с противоположного борта, а значит, сойдет с корабля одной из последних. Это хорошо. Есть время присмотреться, прислушаться и понять, что делать, когда она ступит на землю.

Перед ней раскинулась широкая Севастопольская бухта, другой берег еле виден. К тому же, его заслоняли стоящие на рейде разнокалиберные корабли и суденышки, о предназначении большей части которых Стрешнева даже не догадывалась.

Абсолютно хаотично разбросанные по бухте, небо лениво коптили сонные серо-грязные «ихтиозавры», а между ними хлопотливыми ящерками сновали пароходики и шлюпки. В компанию к маломеркам затесался безобразно-квадратный плашкоут с нещадно дымящей черной трубой, торчащей посередине палубы из сооружения, похожего на дровяной сарай. На фоне громоздких угловатых паровых кораблей фелюги с их белоснежными парусами выглядели хрупкими воздушными существами из другого мира.

Ветер почти затих. Наступал штиль. Облака, резво бороздившие небесные просторы, замерли над бухтой, словно наткнувшись на невидимую преграду. Небесная вата заслонила город от вечернего солнца. Севастополь, спускающийся к воде уступами своих зданий и прибрежной зеленью, заканчивал трудовой день.

Совсем рядом с пирсом, приютившим канонерку, полоскали в зеленоватой воде свои ветви-руки прибрежные ивы, а над ними вился рой мелкой надоедливой мошки. Удобно устроившись в ветвях деревьев, босоногие мальчишки ловили мелкую рыбешку, намотав леску вместо удилища на палец.

На пристани у причала царила тревожная обстановка. Из-за суеты столпившихся людей трудно было что-то разобрать. Казалось, что все голосили одновременно, словно соревнуясь, кто кого перекричит.

— Пошевеливайся! — зычно горланил чиновник в темно-сером мундире с серебряными погонами^[5] скорее для важности, чем с целью быстрее упорядочить броуновское движение. Гораздо лучше его людскую толпу приводили в порядок матросы, выстроившись коридором и отделяя раненых с больными от всех остальных. Они направляли нервную толпу на небольшую площадь перед двухэтажным зданием госпиталя, выкрашенного в яичный цвет.

Сходя на берег, Стрешнева обратила внимание, как резко отличается место, где коротали время спасенные, от всей остальной, выскобленной и выдраенной до белизны палубы, с поблескивающими, зачищенными до золотого блеска головками медных гвоздей, аккуратно свёрнутыми в тугие бухты швартовами. Везде чистота и порядок, и только там, где ютились гражданские, было натоптано и мусорно. «Убрать бы за собой», — шевельнулась Васина совесть. Но улыбчивый мичман уже учтиво наклонил голову и жестом указал направление движения в пугающую неизвестность вслед за остальными товарищами по несчастью.

 * * *

Первым, абсолютно непривычным в этом новом старом мире для Василисы оказалось полное отсутствие хотя бы какой-нибудь мостовой перед зданием госпиталя. Доски причала, пропитанные дегтем, упирались в утоптанную землю без всякого намека на какое-либо дорожное покрытие — ни щебенки, ни брусчатки. Двор перед помпезным, построенным в классическом стиле зданием, представлял собой тщательно вытоптанный газон с разбегающимися в разные стороны «лесными» тропинками, окаймленными густо растущим подорожником. Лишь с одного из торцов начиналась каменная мостовая, ведущая, судя по стоящим в этом направлении головам извозчичьих колясок, в центр города. Колоритные бородатые дядьки в одинаковых черных картузах и синих армяках, не слезая с козел, с любопытством смотрели на толпящихся у входа в здание. Случись пожар, люди были бы погорельцами, а как назвать переживших кораблекрушение?

— Следующий! — перебил мысли Василисы молодой звонкий голос.

За то время, пока она оглядывала окрестности, перед входом появился столик. За него уселся клерк, мундир которого Васе напоминал форму железнодорожников. Смущали только черные погоны с яркой оранжевой окантовкой^[6]. Второй был настоящим — как с картинки — полицейским — в двубортном кителе из темно-зеленого сукна, украшенном надраенными до блеска пуговицами, с воротником-стоечкой и с красными кантами по борту, воротнику и обшлагам. Широкие штаны-шаровары нависали над собранными в гармошку голенищами сапог. Фуражку полицейский сдвинул на затылок, так как всё время наклонялся и что-то говорил пишущему. Левой рукой он придерживал за ножны самую настоящую саблю с медной рукоятью, а правой подкручивал усы и периодически поправлял широкий кожаный ремень с висевшей на нем черной кобурой.

Он оживленно беседовал с одним из спасенных пассажиров и одновременновнимательно разглядывал остальных, сгрудившихся перед зданием. Заметив этот пронизывающий, как рентген, взгляд, Василиса инстинктивно спряталась за спины людей, стоявших перед ней, и покрутила головой, тщетно пытаясь найти укромный уголок, где ее не будут с пристрастием разглядывать местные представители закона.

— Что здесь происходит? — спросила Вася женщину, стоящую последней в стихийно образовавшейся очереди к столику.

— Велено переписать всех, кто был на транспорте, составить опись утерянного, помочь оформить прошение на вспомоществование, может, еще какие надобности…

«Вспомоществование — это очень даже вовремя, — подумала Стрешнева, — надобности у меня сейчас ого-го какие! Матушка, дай воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде!»

Женщина, у которой она поинтересовалась происходящим, была одета в платье-парочку из цветастого ситца. В XXI веке такие остались только у фольклорных ансамблей. Кофта с баской, украшенной кружевами, с длинными рукавами, пышными у плеча и узкими от локтя до запястья, плотно прилегала к талии. Вниз до щиколоток уходила юбка с такими же кружевами по подолу, что и на баске. Голову и плечи прикрывал толстый шерстяной платок, кончики которого она нервно теребила пальчиками, вытягивая голову и прислушиваясь, о чем говорят у столика.

Вася тоже решила последовать ее примеру и навострила уши. Услышанный разговор ей не понравился. Полицейский вел скрупулезный допрос по установлению личностей присутствующих, и если с фамилией, именем и отчеством никаких проблем не было, то вопрос с местом приобретения билета и конечной цели путешествия заставил ее нервничать, а просьба указать друзей или родственников, готовых подтвердить личность опрашиваемого и адрес, по которому его можно будет найти, погрузили Василису в состояние, близкое к панике. Переминаясь с ноги на ногу, она отчетливо поняла — пора удирать, но пока не находила ни одной причины незамедлительно свалить.

— Вы что топчетесь? — поинтересовалась соседка в очереди, — по нужде приспичило?

— Да, — вымученно кивнула Вася, воровато оглянувшись за спину.

— Так это вам дойти до торца корпуса, — махнула женщина рукой в сторону мостовой, — а там увидите, где дровяник будет…

— Спасибо, — поблагодарила Стрешнева и торопливым шагом направилась мимо стоящих пролеток в указанном направлении, стараясь не смотреть на полицейского и пытаясь изо всех сил не переходить на бег. Она почти дошла до среза здания и готова была нырнуть за спасительный угол, когда за спиной раздались торопливые шаги и незнакомый голос противно прогнусавил:

— Сударыня!

— Зараза, — прошипела Стрешнева и прибавила шаг, робко надеясь, что зовут не ее, хотя других особ женского пола рядом не наблюдалось.

— Сударыня-а-а-а-а!

— Вот пристал же, стервец, забодай его комар! — фыркнула Вася, решив ни в коем случае не оборачиваться и не показывать, что она слышит обращение. Еще два шага и она нырнула за спасительный угол во двор, напоминающий хозяйственный. Вдоль ближней стены на два метра вверх высился ряд необрезанных досок, аккуратно переложенных чурбачками. Чуть дальше за ними на четверть двора выросла гора колотых дров, упираясь в низенькие, потемневшие от времени сараюшки с характерным запахом, раскрывающим их предназначение. Сюда, скорее всего, и отправила Стрешневу сердобольная женщина.

Вася изо всех ног припустила к этим сомнительным укрытиям, но, услышав догоняющие шаги и поняв, что не успеет, спряталась за лесоматериалами.

Ничего хорошего от интереса к своей персоне она не ждала, от кого бы тот ни исходил. Отвечать на элементарные вопросы ей было нечего, а молчать, как партизан на допросе — бесперспективно. Она бы лично в такой особе заподозрила шпионку или сумасшедшую, и оба эти варианта девушке совсем не нравились. Поэтому надо было как-то отвязаться от «хвоста», кем бы он ни был.

Преследователь, потеряв Васю из виду, потоптался, повздыхал и медленно поплелся вдоль дощечных залежей, делая раскрытие убежища Василисы неизбежным. Бежать и прятаться дальше было некуда. Оставалось только нейтрализовать назойливого субъекта и дальше действовать по обстоятельствам. Благо, двор был безлюдным, рабочий день закончилился.

«Кто же это за мной увязался?» — мучилась злободневным вопросом Вася. Если вооруженный полицейский — могу и не справиться. Да и нападение на стража порядка — сомнительное начало существования в новом старом мире. А если их двое? Тогда вообще беда.

Рассмотреть варианты Васе не удалось. Из-за досок показался корпус догонявшего, и Стрешнева, откинув сомнения, сделала быстрый шаг правой ногой ему за спину, уперлась плечом в живот незнакомца и резко выпрямилась, толкнув его на подставленную ногу.

Забавно охнув, преследователь кувыркнулся назад, и только тут Вася увидела бинты и знакомую тужурку.

— Петя! Да чтоб тебя! — в сердцах крикнула Стрешнева, бросившись к студенту, упавшему навзничь и закатившему глаза, — напугал, засранец! Что ж ты так подкрадываешься?

Аккуратно похлопав юношу по щекам, чтобы не добавить к его падению еще одно сотрясение, Василиса подтащила Петю к дровянику, придав студенту сидячее положение.

На голове пострадавшего вместо Васиной «скорой помощи» из обрывка юбки, была наложена косая марлевая повязка через один глаз, а из носа торчали два тампона. Очевидно именно они до неузнаваемости исказили голос студента так, что на слух Вася его не узнала.

«Что теперь делать с этим балластом? Убежать? Оставить такого контуженного совесть не позволит! Да я потом сама себя съем без соли! А вдруг он тут умрёт? Меня могут заподозрить в нападении…» В голове Васи мелькало множество вопросов, а руки привычно щупали пульс и трогали лоб студента.

Прошло несколько минут, пока по-детски длинные коровьи ресницы Пети затрепетали, веки поднялись, открывая свободный от повязки осоловелый глаз, моментально сфокусировавшийся на Васе. Лицо студента расплылось в улыбке, а руки перехватили ладошку Стрешневой и прижали ее к губам.

— Извините, сударыня, — слабым шепотом прошелестел Петя, — не знаю как вас зовут.

— Вася…Василиса.

— Простите великодушно, Василиса, но, пока мне делали перевязку, я украдкой наблюдал за вами и понял, что вы бы не хотели, чтобы вас узнала полиция… Ещё раз простите великодушно. Мне кажется, я знаю кто вы и догадываюсь, как вам помочь… 

Глава 21   Чужих здесь не любят

После слов «я знаю, кто вы» Вася непроизвольно вздрогнула и шарахнулась от Пети, как черт от ладана.

Она вдруг отчетливо осознала, что до одури боится раскрытия своего инкогнито. Боится настолько, что готова пришибить этого назойливого студента, лишь бы правда не выплыла наружу. Она не могла спрогнозировать, что конкретно последует за её разоблачением, как человека из будущего, но была уверена, что ничем хорошим это не кончится. Как ни крути, для хроноаборигенов Вася такая же чужая, как марсианин, а чужих здесь не любят и не привечают.

Страх, затопивший душу Стрешневой, не позволил ей логически поразмыслить, откуда этот раненый студент знает ее тайну, если они познакомились на палубе тонущего транспорта… Или он тоже из будущего? Тогда к чему все эти архаичные «извините, сударыня» и «простите великодушно»? Вошел в роль? Вывихнул мозг? В таком случае этому Пете, с его умением притягивать несчастья, самому нужна помощь, причем скорая…

Все эмоции настолько ярко отразились на лице Василисы, что Петя стал белее перевязочных бинтов, но понял Васину тревогу по-своему. Он просительно сложил ладони и зашептал еще горячее:

— Да, сударыня, я догадался почему вы таитесь, но, ради всего святого, не беспокойтесь! Клянусь, что никто не узнает ваш секрет. Мне кажется, я могу вам помочь, если только сочтёте моё предложение достойным внимания.

— Так, сударь, — шёпотом произнесла Василиса, глядя в упор на студента, — а ну-ка, выкладывай, что ты там себе напридумывал, какую конкретно мою тайну ты знаешь-те?

— Как же? — опешил Петя, — ваше платье, фигура, ваша прическа. Я прекрасно запомнил их в прошлом году на маёвке и когда заметил, как вы спрятались от полицейского, понял, что это вы и есть!

Стрешнева оглядела свою сценическую одежду. Ну, конечно! Киношные стилисты и костюмеры постарались на славу — создали образ, бросающийся в глаза. Такое ярко-рубиновое платье даже на вешалке будет привлекать к себе внимание…

— Я знаю, где можно спрятаться на время, пока не выйдут на связь ваши товарищи, — горячо прошептал Петя. — У нас с дядей в Аполлоновке есть домик, доставшийся от деда. Это недалеко отсюда — не более версты. Я проведу по берегу, нас никто не увидит.

Перехватив изумленный взгляд Василисы, Петя зарделся, как маков цвет, засмущался и, потупив очи долу, точнее — единственный глаз, выглядывающий из-под повязки, стеснительно добавил:

— Я состою в студенческой гильдии социалистов-революционеров. Наша молодежная организация активно участвует в подготовке мировой революции…

— Петя, стоп! Ни слова больше, — оборвала студента Василиса и пояснила, увидев вопросительный взгляд, — это опасно для меня, но в первую очередь — для тебя.

«Если этот юноша принял меня за революционерку-подпольщицу и готов укрыть от полиции — это хорошо, — крутились мысли в голове Василисы, обгоняя друг друга, — если он сам находится под надзором и засветит меня у жандармов в качестве шатателя режима — это плохо. Но еще хуже, если революционные товарищи распознают во мне самозванку. Тогда мое пребывание здесь вообще станет форс-мажором.»

— Слушай меня внимательно, Петя, — произнесла Вася вслух, — я на самом деле избегаю общения с полицией и мне действительно требуется помощь, но принять ее я могу только при одном условии.

— При каком? — студент затаил дыхание.

Вася выдержала театральную паузу, даже прикрыла глаза, дабы создать у Пети впечатление своей некоторой внутренней борьбы: а стоит ли продолжать разговор? На самом деле Стрешнева просто не знала, какие требования озвучить этому наивному юноше, чтобы обезопасить их обоих.

— Про то, кто я и где нахожусь, не должен знать никто! — твердо произнесла Вася, максимально приблизив свое лицо к Петиному, — ни жандармы, ни товарищи революционеры. Ты можешь мне это обещать?

— Почему? — сглотнув и не отрывая глаз от васиных губ, удивился студент.

— Потому что, Петя, — назидательно произнесла Василиса, — правды жаждут лишь до того момента, пока её не узнают…

— Простите великодушно, — уперся студент, — но я тоже должен быть уверен, что вы не замыслили ничего дурного…

— Ответить на этот вопрос, Петр, я смогу, если узнаю, что ты считаешь дурным?

— Всё, что может навредить делу революции! — уверенно отчеканил молодой человек.

«О! Да у нас тут революционный фанатизм в полный рост!» — констатировала Стрешнева. В голове всплыла сцена из кинофильма «Три мушкетера», где миледи охмуряла беднягу Фелтона. Впрочем, на бравого британского вояку Петя был мало похож. Такого посылать на задание — только герцога Бэкингема до смерти рассмешить. Но выбирать не приходилось. — «За неимением гербовой буду писать на простой»^[7].

— В таком случае даже не сомневайся, — улыбнулась она студенту, — делу революции я вредить не намерена.

— А почему же тогда о вас нельзя сообщить товарищам?

«Вот ведь зануда!» — раздраженно подумала Вася.

— А ты представь, что среди подпольщиков может быть «крот», — сказала она, не в силах экспромтом придумать что-либо более убедительное, почему ей надо прятаться от всех, и отчетливо понимая, что ступает на тонкий лёд.

— Кто? — выпучил глаза Петя.

«Как же у них назывался предатель?» — запаниковав, подумала Василиса.

— Внедренный агент охранки, — расшифровала она свою мысль, вспомнив, как именовали политическую полицию Российской империи.

— Вы уже знаете, кто он? — Петя перешел на свистящий шепот, сжав от гнева бледные кулачки.

«Ну вот, — подумала про себя Василиса, — фанатик Фелтон уже потребовал назвать имя. Теперь отступать некуда.»

— Нет. Откуда?- ответила она, — но это именно то, что мне предстоит выяснить. Однако если ты меня засветишь, то предатель почувствует угрозу и свалит. Кроме того, мало кто из местных подпольщиков будет рад, что приезжая мамзель сует нос в их дела.

«Господи! Что я несу⁈ — подумала она, переведя дух, — это же полная дичь! Какая-то девчонка-контрразведчик из центра прибыла в Севастополь выявлять контрреволюционеров!»

Но студент никакого подвоха не заметил. В его голове весь этот неправдоподобный пасьянс сложился удивительно органично и правдиво.

— Да, чужих здесь не любят, — подтвердил Петя, — а вы еще так чуднО говорите! «Засветишь», «свалит»… Вы из Петрограда? Или… — глаза у студента еще больше расширились, — из зарубежного комитета? Из эмиграции?

— Понимаешь, Петя, — перебила студента Стрешнева, — я, конечно, могу рассказать всё про себя и свои планы, но в этом случае вынуждена буду тебя ликвидировать. Я вообще не должна с тобой разговаривать, и только чрезвычайные обстоятельства, вследствии которых я осталась одна, без напарника и багажа, заставляют меня импровизировать и контактировать с тобой. Поэтому не требуй от меня информации большей, чем я могу предоставить, дабы не жалеть о том, что слишком много знаешь.

После этой сентенции Василиса максимально очаровательно улыбнулась и медленно поднялась, не теряя зрительного контакта.

Петя быстро-быстро закивал, как китайский болванчик.

— Конечно! Не сомневайтесь, сударыня! Я всё понимаю. Конспирация…

Не переставая кивать, он поднялся на ноги, но его тут же заметно повело. Стрешнева была вынуждена подхватить студента, чтобы тот снова не упал.

— Мне кажется, наш диалог несколько затянулся и разговор стоит продолжить где-нибудь в более подходящем месте, чем дровяной склад.

— Да-да, разумеется! — воровато оглянувшись по сторонам, согласился Петя, — прошу вас, сударыня, пойдемте! Нам — туда, — и махнул рукой в сторону сарайчиков, за которыми Василиса планировала спрятаться.

 * * *

Четверть часа они медленно шли по самому срезу залива, перепрыгивая или обходя выброшенные на берег бревна, обломки такелажа и другой разнокалиберный мусор, свидетельствующий об интенсивном взаимодействии человека с морем.

Прибрежная вода, грязная, мусорная и вонючая, хлюпала по темно-зеленым камням Аполлоновой бухты, с легкостью цепляла и таскала туда-сюда щепки с веточками, разматывала и сматывала плавающую на дне ветошь. Лохматый ил, двигающийся вперед-назад вместе с волнами, то скрывал, то обнажал серебристые бока рыбёшек, пристраивающихся на ночь на мелководье.

Самым колоритным и залипательным в этом крохотном заливчике был вид на Севастопольскую бухту, на бастионы, военные корабли и рыбацкие парусники. Вася подумала, что это место непременно должно быть облюбовано художниками и поэтами, но всю романтику портил убивающий запах канализации, дохлой рыбы и другого прибрежного мусора, придающий тихой, уютной заводи незабываемый колорит приморских трущоб Лиса из бессмертного творения Александра Степановича Грина^[8].

«Бедная Ассоль — подумала Вася, — каково ей было дышать всем этим! Понятно, почему она так ждала своего принца и мечтала, чтобы он увез ее поскорее из этой помойки».

Василиса попробовала дышать ртом и почувствовала себя лучше, а потом привыкла. Запах перестал её отвлекать и позволил разглядеть нефасадную часть Севастополя во всей своей красе.

С высокого амфитеатра к самой воде хаотичными уступами спускались на берег саманные глинобитные домики, деревянные сараи и сараюшки, прижимаясь друг к другу стенами, словно озябли. Они заканчивались выбегающими на мелководье высокими причалами на просмоленных основательных сваях. У пирсов покачивались разнокалиберные лодки и баркасы. На берегу сушились рыбацкие снасти и немудреный лодочный такелаж. В этих местах специфический запах рыболовного промысла смешивался со стекающими с берега благовониями винокурни и фимиамом коптильни, создавая непередаваемый коктейль ароматов рабочей слободки.

Легкие волны бились о натруженные борта промысловых баркасов. Где-то вдалеке стучали молотками и вжикали пилами кустарные мастерские. Задорно наяривала гармошка, её периодически перекрывала забористая, энергичная многоголосая ругань. И вся эта какофония намекала на то, что люди здесь живут простые, работящие, смекалистые, хитрые, предприимчивые, добрые и одновременно задиристые, короче — настоящие рыбаки, простые трудяги Севастопольских слободок, отставные матросы, мелкие базарные торговцы, контрабандисты, мошенники, гопники и воры, иными словами — простой севастопольский люд…

— Сюда, в Аполлоновку, обычные горожане заходят редко, — просвещал Василису Петя по ходу движения, — даже городовые и околоточные стараются подолгу не задерживаться.

— А чего так? — поинтересовалась девушка, радуясь, что успела в гримерке поменять неудобные сценические туфли на свои любимые «песочные» берцы, и вдвойне радуясь, что их не видно из под пышной длинной юбки.

— Чужих здесь не любят, — вздохнул Петя и тоскливо оглядел кривоватую улочку с множеством разноцветных заборчиков, палисадников, калиток, дверей, ставен и окошек, убегающую от берега в горку.

Стрешнева молча кивнула, согласившись с Петиной сентенцией, даже не догадываясь, насколько чужих и даже некоторых своих здесь не любят…

Глава 22   Чужие здесь не ходят

Вася не догадывалась, а Петя умолчал, не желая пугать барышню, что упорным и задиристым здесь попросту «обламывали рога», а на тихих и скромных ездили все, кому не лень, и только характерных, способных постоять за себя, умеющих быть полезными для окружающих, ценили, привечали и провожали с почётом. Правда, при этом всё равно в чём-то обманывали и обворовывали, но так, что этого почти никто не замечал или старался не замечать, дабы не нарываться. А еще Петя не сказал, что сам он никогда не считался здесь своим и его терпели из-за памяти о дедушке, жестком, но справедливом отставном боцманмате, державшем в своем пудовом кулаке всю слободку.

«Ничего-ничего! — думал Петя по пути, — мы почти дошли, осталось только подняться на улочку, два поворота и на месте…» В этот самый момент судьба-злодейка показала, что бутерброд неспроста падает обязательно маслом вниз. Стоило Пете с плетущейся сзади Василисой сделать первый поворот на самый узкий в слободке переулок, как он столкнулся со своим самым закадычным врагом, какие бывают у каждого уличного пацана. Был он таким же, как и в ту пору, когда Петя удирал от него садами-огородами, и одет в такие же штаны и рубаху на выпуск. Добавились только сапоги гармошкой, пушок над верхней губой да щедрый сивушный перегар, но глубоко посаженные глаза смотрели так же недружелюбно, острый, длинный нос словно принюхивался, тонкие губы кривились в гаденькой улыбочке тотального физического и морального превосходства.

— О! Зяблик! — удивленно произнес враг самую ненавистную кличку, оглядев героическую повязку на голове студента, — какими судьбами?

— Ты это, Баклан, дай пройти, — напустил строгости Петя, называя врага его детским прозвищем, а у самого зубы предательски застучали, — некогда нам с тобой разговоры разговаривать.

— Нам? — удивился Баклан, заглянул студенту за спину и радостно оскалился, предвкушая развлечение. — Ох ты ж, как повезло мне сегодня! И куда такая красная девица направляется с этим задохликом?

— Слушай, Баклан!…

— Помолчи, Зяблик! — перебил Петю враг и грязной пятернёй отодвинул его лицо в сторону, прижав затылком к стенке дома. — Слышь, девка, я с тобой говорю. Чего, язык проглотила? Подь сюды, сказать чего хочу…

Петя хотел крикнуть Василисе «беги», но враг ладонью закрыл рот, а пальцами сдавил щеки, сделав студента немым. Дальше произошло то, чего они оба не ожидали.

Глаза барышни резко сузились, черты лица словно заострились. Она наклонила голову, приподняла подол платья, а враг неожиданно и нелепо подпрыгнул на месте, взвизгнув, словно кошак, которому наступили на хвост. Он отпустил Петю и упал на колени, прижав ладони к паху.

— И-и-и-и-у-у-у, — завыл Баклан, свернувшись в позу эмбриона и заваливаясь на бок, — уби-и-ла-а-а, сука-а-а-а-а…

— Ну, что стоим, кого ждем? — дежурно осведомилась Василиса, глядя на опешившего студента, — эй, рыцарь в блестящих доспехах, вы ещё способны совершать подвиги? Или топливо кончилось?

— А? Что? — Петя с трудом скинул с себя оцепенение при виде столь скорой и беспощадной расправы без объявления войны.

— Куда идти, спрашиваю? — сформулировала вопрос Василиса, — и не смотри ты на него, как на привидение. Выживет… Может быть, недельку походит в раскорячку. Сам виноват: гонору — вагон, реакция — ничтожная, воспитания — ноль. Если родители не научили, так ему и надо…

— Да нет у него родителей… Померли лет пять уж как.

— Сирота, стало быть? Ну, тогда ладно, — Вася наклонилась, похлопала лежащего и скулящего хулигана. — Ты вот что, сирота, как оклемаешься — приходи в гости, научу хорошим манерам. А то нарвешься так на серьезного человека и будешь где-нибудь лежать, рыб обнимать и рот нараспашку… Всё, Петя, урок вежливости окончен. Давай двигаться, а то я еле на ногах держусь.

— Да-да, конечно, тут уже недалеко, мы почти пришли, — засуетился Петя и пошел вперед, вспоминая на ходу слова деда, что жить и выживать здесь могут только закалённые, просмоленные и проветренные насквозь люди…

Роли в их скромном дуэте поменялись. Василиса, узнав направление движения, тащила Петю, как на буксире, а он, оборачиваясь, разглядывал, как корчится в пыли его закадычный обидчик, и удивлялся: оказывается, можно было и не бегать от него всё своё детство, не удирать огородами каждый раз при встрече, не прятаться под старым баркасом на берегу, не терпеть побои и издевательства, при воспоминании о которых у него до сих пор горели уши от стыда за свою беспомощность. А еще Петя думал, что революция — великое дело! Вон в какую амазонку она превратила очаровательную барышню, значит из Пети тоже выкует грозного бойца, которого будут бояться всякие бакланы.

— Куда дальше? — требовательный голос Василисы прервал его размышления.

— Почти пришли, четвертый дом справа, — торопливо махнул рукой студент в сторону узкой кривой улочки, где телега не смогла бы проехать, не цепляя крылечки и не сшибая горшки с фикусами — единственным украшением незамысловатых архитектурных форм рабочей слободки.

Нагромождение строений было похоже на засохшую виноградную гроздь. Такая ассоциация возникла у Василисы, когда она увидела по обе стороны улочки, бегущей в горку, жмущиеся друг к другу саманные, кирпичные и дощатые домишки, плюгавые, хилые, иные с забитыми подслеповатыми окнами и продавленными крышами, с ветхими деревянными порожками и ступеньками, с крохотными двориками и закуточками неопределенной формы, жестяными умывальниками, собачьими будками и непременно с уличными туалетами, внушающими опасение одним своим внешним видом.

Где-то деревянные, где-то железные ворота и калитки через одну были распахнуты, словно приглашая свернуть в эти дворы. Туда хотелось заглянуть, но не как в жилье, а как в этнографический музей под открытым небом.

— Этот, что ли? — Вася остановилась возле облупившейся двери с огромным амбарным замком. Конструкция держалась на кованых петлях, утопленных в универсальный крымский строительный материал — ракушечник. Домик оказался крошечным и напомнил картинку из детской книжки про трех поросят. Здесь не было даже палисадника. Он выходил на улицу окнами с пыльными занавесками, давно потерявшими цвет. Когда-то ярко-синие, а нынче блёклые наличники нависали над оконными проёмами, словно брови. Казалось, дом обидчиво нахмурился на покинувших его хозяев.

— Ну, наконец-то! — обрадовался Петя, — сейчас только ключ у соседки заберу и зайдем.

— А кто у нас соседка? — осведомилась Вася, провожая взглядом студента, подошедшего к сплошному заборчику из потемневшего горбыля.

— Баба Груня — последняя дама сердца моего деда, — понизив голос, ответил студент, открывая невысокую калитку, — им так и не удалось обвенчаться, а после смерти деда она уже никаких сватов не привечала.

Распахнувшись, калитка открыла коротенький проход к дворику перед скромным саманным домиком, к которому примыкало еще более мелкое строение, похожее на летнюю кухоньку. Напротив него, по диагонали расположился сарайчик с поленницей. Рядом стояла и внимательно смотрела на Васю совсем не старая женщина. Она не была похожа на «бабу Груню». Её хотелось назвать сударыней, хотя одета она была непритязательно. Светло-серый ситцевый сарафан, грубый парусиновый передник, косынка того же цвета, что и платье, седые волосы, выбивающиеся из под ткани и обрамляющие мягкое, теплое лицо с гербовой печатью простоты и радушия. Самым примечательным в облике были темно-карие глаза, удивительно проницательные, с разрезом, какой бывает у кореянок. Они смотрели внимательно и располагали к себе улыбчивыми морщинками, разбегающимися к вискам от краешек глаз. Сейчас баба Груня выглядела удивленной и растерянной.

— Добрый день, — Стрешнева решила первой прервать молчание.

— Здравствуйте, Аграфена Осиповна, — из-за спины Васи подал голос Петя, замешкавшийся возле калитки.

— Петенька! — проворковала женщина.

В её голосе Вася уловила радушие и нежность. С первого слова было понятно, что студент для неё — больше чем просто знакомый или сосед. Такую эмоциональную окраску обычно дарят любимым детям и внукам.

— Аграфена Осиповна, простите, что неожиданно, — Петя обогнул Василису и подошел ближе к женщине, — мне бы ключи от дедовой каморки… Обстоятельства непреодолимой силы заставили и… и разрешите представить… — с этими словами он развернулся, указывая на спутницу, и запнулся, не зная её полного имени.

— Василиса Микулишна, — ляпнула зачем-то Вася и густо покраснела.

Баба Груня бросила прямо на землю брезентовые рукавицы, подошла к студенту, снизу вверх посмотрела ему в глаза, коснулась рукой щеки.

— Ну, наконец-то, Петенька, а я думала, что не дождусь уже. Пойдёмте в дом, нечего на пороге стоять…

Стрешнева сразу оценила грамотную речь женщины, не смотря на простецкую одёжку и бедненькую обстановку. Приметила и то, каким острым, цепким взглядом прошлась по ней хозяйка избушки. Поставила галочку, но решила никакие вопросы не задавать: в иерархии Васиных проблем биография бабы Груни занимала последнее место.

Через тамбур, который из-за миниатюрности язык не поворачивался назвать сенями или прихожей, они прошли на довольно просторную кухню, где в центре, на глинобитном полу размещалась печь, сложенная из обожженных кирпичей и аккуратно выбеленная, огромная для такого маленького помещения — этакая матрона, хранящая в своём чреве тепло домашнего очага. По всему было видно, что печка — не декоративная, в ней варили, пекли, и ею же обогревались. Поистине — самая главная, самая нужная охранительница, спасительница всех домочадцев. Полукруглый зев плотно закрывался кованым листом, над ним в гарнушках приютились чугунки, мал мала меньше.

Напротив печки примостился тяжелый стол, а вокруг него — длинные широкие лавки, ничем не застеленные, отполированные за долгие годы пользования.

Баба Груня, пройдя вперед, повернулась к гостям.

— Осторожнее девонька, порог высокий, — произнесла она, — присаживайтесь к столу, детки. Сейчас мы чайку попьем, поужинаем, если моей стряпнёй не побрезгуете, а потом, Петенька, ты расскажешь, что за непреодолимая сила пригнала вас сюда. Ведь ты, почитай, с начала войны не показывался?

Чай у бабы Груни оказался липовым, бордовым, с привкусом дымка, и наливала она его из конусообразного чайника, который называла трумолем. На трумоль хозяйка накинула вязанку желтобоких баранок, рядом с солидными поллитровыми кружками поставила горшочек меда, и стол моментально превратился в идеальный образец русской национальной кухни. Но самым вкусным угощением оказались ржаные, еще теплые лепешки, щедро сдобренные соленым маслом и сырной крошкой. Едва уловив их запах, Василиса ощутила, как от голода свело судорогой живот, ведь с утра во рту не было и маковой росинки.

Закидывая в себя подряд все яства и заливая сверху горячим чаем, Петя азартно рассказывал про кораблекрушение, а баба Груня поглядывала на Василису, будто пытаясь вспомнить, где она ее видела.

— … и поэтому я предложил Василисе погостить некоторое время у нас, в смысле — в доме у дедушки, — закончил Петя свой монолог, — можно попросить у вас ключ?

— Вот что, ребятишки, — Аграфена Осиповна аккуратно поставил на стол чашку, — уже ночь почти, нечего там потемну шастать. Дом стоит холодный, голодный, печь не топила, пыль не протирала, нечего девице там делать, тем более одной. Постелю ей в светёлке, а завтра на свежую голову займёмся обустройством.

— Ну, и Слава Богу! — обрадовался Петя и встал из-за стола, — тогда я пойду, мне еще до Балаклавы добираться.

— С Богом, Петенька, — перекрестила его баба Груня, — поторопись. Ионе Евстафьевичу низкий поклон. Он ведь тоже места себе не находит, наверняка слухи о вашем несчастье и до него дошли. Успокой его, утешь, а завтра приезжай на пироги, я опару с обеда поставила.

— До свидания, Василиса!

— До свидания, Петя, — с чувством произнесла Стрешнева, — спасибо тебе за всё. Даже не знаю, что бы я без тебя делала.

Петя церемонно раскланялся и, пятясь задом, как рак, вышел за порог. Баба Груня загремела посудой. Василиса вскочила помочь, однако женщина мягко усадила ее обратно.

— Отдохни. Вижу ведь, намаялась — лица на тебе нет. Я тут сама справлюсь. Вдвоем мы только толкаться будем. Сейчас умоешься с дороги да приоденем тебя, а то платье твое шибко приметное, словно на бал собралась. Здесь в таких не ходят. Постирать и подшить его надо, но это уже завтра.

Василиса оглядела свой сценический вычурно-аристократический наряд, изрядно потрепанный и запачканный, благодарно кивнула, опустилась на лавку, прислонила голову к стене и моментально провалилась в глубокий сон.

Ей снился калейдоскоп из совершенно невероятных приключений в гримерке, на съемочной площадке, в удобном кожаном кресле севастопольского отеля, лежащий на боку компьютер с открытым файлом незаконченного сценария и мерцающей надписью, распознать которую она во сне не могла. В ушах звучал машинный голос: «Агрегатор принял пространственно-временные координаты». Цветомузыка персептора сменялась картинкой бегущего по корабельным коридорам Дэна. Потом вместо него появилось лицо мальчика, которого она реанимировала в шлюпке, высокий клёпаный борт канонерки, закоулочек с Бакланом и внимательные, огромные глаза Аграфены Осиповны, в которых можно было утонуть…

Она вскрикнула и проснулась. Новая знакомая сидела напротив и внимательно на неё смотрела. На столе лежало аккуратно сложенное ситцевое платье, очень похожее на то, что было на хозяйке, и какая-то старинная открытка.

— Сколько я проспала? — Стрешневу почему-то в первую очередь волновал именно этот вопрос.

— Не больше пяти минут, — улыбнулась Аграфена Осиповна, а потом резко посерьёзнела, вздохнула, потупила глаза и произнесла совсем тихо, словно боялась ошибиться или испугать, — Васенька, а ты меня совсем не помнишь?

Глава 23   Очевидное-невероятное

— Нет, — уверенно сказала Вася, хотя сердце в груди трепыхнулось, а память принялась усиленно перебирать события и лица, пытаясь найти хотя бы минимальную зацепку.

Стрешневой неимоверно хотелось, чтобы среди всего незнакомого и непривычно-пугающего, нашелся тот, кто ее знает. Но откуда? За свою короткую жизнь Василиса раньше никогда не была в Севастополе. Никогда здесь не жили ее родные, поэтому даже родственное сходство придется исключить. Неоткуда тут было взяться Васе и ее предкам. Единственной ниточкой, связывающей отца с этим городом, была всего одна строчка в его дневнике. А то, что Вася кого-то напоминает этой доброй женщине… Да мало ли в мире похожих людей⁉ Она читала, что каждый человек, живущий на Земле, имеет как минимум одного двойника.

Аграфена Осиповна тем временем взяла открытку, оказавшуюся фотографией, сделанной на фоне античных декораций в дореволюционном стиле, с картушем, виньетками, аккуратно придвинула её к Васе, и та зависла.

В том, что тут, на расстоянии в столетие, может существовать похожая на нее девушка, Стрешнева себя убедила. Но каким образом здесь оказались её родители? Она смотрела на бабу Груню, а та — на Васю, ожидая реакции, проявления эмоций, на что Стрешнева в этот момент была не способна. Она потрясённо хлопала ресницами, таращила глаза, как рыба выброшенная на берег, беззвучно открывала рот. Губы предательски дрожали и ниагарские водопады слез вот-вот готовы были хлынуть полноводным потоком по пыльным щекам.

— Очевидное-невероятное, — только и смогла она вымолвить.

Неожиданно все эти эмоции резко затмил внешний раздражитель. На улице оглушительно грохнула калитка. По звуку показалось, что ее сорвали с петель и с размаху шмякнули о землю. Затем раздались вопли, треск, и хозяйка была вынуждена быстро выбежать во двор.

Василиса, для которой все эти звуки означали только одно — боевую тревогу, вскочила и заметалась по кухне в поисках какого-нибудь оружия. Как назло на глаза ничего не попадалось. Единственным инструментом, подходящим под задачи укрощения неприятеля, оказалась деревянная лопата, предназначенная, скорее всего, для продуктовых интервенций в печи. Именно такую Вася когда-то видела в детской сказке.

Схватив орудие пекарского труда, Стрешнева выскочила на улицу, где уже стемнело настолько, что видны были только силуэты, и застала эпичную битву при Фермопилах, где войско Леонида в лице Пети пыталось противостоять полчищам Ксеркса в лице Баклана и еще одного гориллоподобного существа, приглашенного, очевидно, убогой птицей для восстановления своего попранного реноме. Выглядела «горилла» этнографично — широкие шаровары, заправленные в сапоги, короткая тужурка с торчащей из под неё косовороткой. Картуз с высоким околышем был надвинут так низко на глаза, что закрывал половину лица, оставляя для обозрения мясистый нос и такие же толстые губы, словно накачанные гиалуроном. Брутальнее всего выглядели длинные руки огромного гопника, по локоть торчащие из тужурки, и кулаки величиной с Васину голову.

Знаменитое Фермопильское ущелье, роль которого выполнял узкий проход между домами, «спартанцем» Петей было уже сдано, а сам он, прижатый к стене, слабо трепыхался в руках «гориллы», сжимающей своими лапами куриную шейку студента. Баклан, стоя за спиной соратника, выкрикивал обидные ругательства и всё норовил пнуть Петю сапогом, демонстрируя боевые навыки уличной шпаны, привыкшей действовать из-под полы или из-за чужого плеча.

Баба Груня, не тратя времени на слова, коршуном налетела на рослого широкоплечего обидчика, сбив картуз, вцепившись в волосы и повиснув у него на плечах.

«Грамотный ход», — похвалила Василиса хозяйку дома, примериваясь, как бы половчее пустить в дело своё оружие.

Бандюган, ощутив дискомфорт, решил свою проблему кардинально, резко повернувшись вместе с Петей на 180 градусов. Ноги студента мотнулись в воздухе, сам он оказался прижатым к противоположной стене, а Баклан с бабой Груней под воздействием центробежной силы разлетелись в разные стороны.

От раздражающей помехи лиходей таким образом избавился, но зато полностью раскрыл себя с тыла, не заметив Стрешневу или пренебрегая таким тщедушным противником. А зря! Вася сделала подшаг, взялась поухватистее двумя руками за древко, отвела подальше в боковом замахе свое оружие и кинула его вперед, целясь в бестолковку агрессора.

Лопата вернулась обратно с такой отдачей, что Василисе показалось, будто она попала не по затылку, а по гимнастическому мячу. Петин обидчик всхрапнул, как запряженный конь, разжал кулаки и компактно сложился рядом со студентом, словно под тужуркой мастерового скрывался моментально сдувшийся воздушный шарик.

В одно мгновение диспозиция противоборствующих сил на поле боя поменялась самым радикальным образом. По стене дома, отчаянно хватая воздух ртом, тихо сползал Петя. Его визави застыл на земле черной бесформенной кучей. Баклан, видя, как быстро и эффективно «уложили спать» его главную надежду, засучил ногами и начал отступление еще до того, как успел перейти в вертикальное положение. Набирая скорость, он на четвереньках доскакал до калитки и только там вскочил на ноги, припустив со всем прилежанием, как ответственный школяр, опаздывающий к началу уроков.

«Контроль» — молниеносная мысль вспыхнула в Васиной голове. Подскочив к «горилле», она грозно держала наготове лопату, нагнулась и сразу же отшатнулась от стойкого перегара. Стрешнева была готова к тому, что пришибла этого лиходея, ожидала услышать предсмертные хрипы и стоны. Но чмошник, приняв положение лежа, перешел в агрегатное состояние, соответствующее наивысшей степени алкогольного опьянения, мирно храпел и причмокивал, подложив огромные ладони под голову.

Последнее действующее лицо — Аграфена Осиповна — лежала там, куда ее откинул агрессор во время борьбы. Вася опустилась на колени, подняла голову женщины, нащупав пальцами шишку огромного размера. Женщина захрипела.

— Нет-нет-нет! — торопливо зашептала Вася, бережно перехватывая голову бабы Груни, — только не это. Умоляю!

Словно услышав голос Стрешневой, женщина вздрогнула и застонала.

— Петя, — позвала Вася, — надо перенести Аграфену Сидоровну в дом.

— Осиповну, — поправил ее студент таким слабым голосом, словно сам находился в полуобмороке.

— Учту, — раздраженно буркнула Василиса, — ты как тут оказался, герой? Ты же к дяде шел?

— Шёл-шёл, да не дошел, — заплетающимся языком пояснил Петя, — этих двоих встретил у акведука и опять сбежал, как всегда… Прямо к вам…. Мне так стыдно… Они меня все равно догнали…

— Ты не сбежал, а отступил перед превосходящими силами противника на заранее подготовленные позиции, ясно? — решила подбодрить студента Вася, — привел в засаду, где и разгромил. Последи пока за этим громилой, добей, если очнется.

— Ка-ка-как добить? — Петя начал заикаться.

— Как хочешь. Но если это не сделаешь ты, то он тебя додушит.

Шатаясь и кряхтя, Петя подошел к злодею и медленно опустился рядом, словно опасаясь растрясти содержимое своей головы. Вася поняла, что помощник из него никакой. Пусть хоть врага посторожит.

— Давайте-ка, бабушка Грунюшка, мы потихоньку переместимся под крышу, — прошептала Стрешнева, подхватывая женщину под мышки.

Тихонько, по шагу, Василиса волокла обмякшее тело в дом и удивлялась, почему вокруг так тихо. Услышав шум, а его невозможно было не услышать, никто не выбежал на улицу с криком «Полиция!», никто не заглянул в калитку или через забор. Только собаки отчаянно ярились во тьму, срывая свои злые глотки.

«Странные люди, — зябко поежилась Вася, несмотря на теплый безветренный вечер, — тут, считай, под боком смертоубийство происходит, а они даже носа не кажут. Крайне странные… А может быть…»

Василиса вдруг представила, что домики — старинные декорации, гопники с бабой Груней — артисты, а все эти приключения снимает скрытая камера, и ей стало чуть легче. Всегда приятно предполагать, что съемки когда-то закончатся…

За это время Стрешнева уже перевалила бабу Груню через порог, подтянула к себе и бочком уложила на лавку. Шишка на голове была внушительная. Очевидно, женщина при падении здорово ударилась затылком о камень, и до сих пор пребывала в беспамятстве. Более точный диагноз поставить мог только врач, но Василисе меньше всего хотелось его искать. Ей вообще уже ничего не хотелось. Она исчерпала лимит переживаний и молилась, чтобы вопрос с лежащим во дворе громилой и сидящим рядом с ним студентом уладился сам собой. Судьба весьма своеобразно решила над ней сжалиться. Вася нашла на улице сидящего, прислонившегося к стене Петю и больше — никого.

— А где этот? — Вася затруднилась идентифировать гопника.

— Тихон-то? — отозвался слабым голосом Петя, — уехал.

— Как уехал?

— Не сам, на тачке, супружница его забрала, а я загрузить помог, — Петин голос звучал всё тише, словно кто-то плавно убавлял громкость динамика.

— Куда?

— В тачку, вестимо, — практически неслышно пролепетал студент.

— А откуда жена узнала, где он?

Петя не ответил. Голова его бессильно свесилась на грудь, и Вася поняла, что осталась одна с двумя полудышащими пострадавшими на руках. Страшно не было, ведь никто не умер. Было тревожно. Так, наверно, чувствует себя дайвер, оказавшийся один в трюме затонувшего корабля.

Василиса затащила Петю на кухню, положила на соседнюю лавку, поменяла догорающую свечу на столе и решила обследовать уличное пространство.

За летней кухонькой она приметила навес. Под ним на столе стояли два керогаза и еще столько же запасных — возле инструментов. Рядом дровишки, и уголь, огороженный сбитыми досками, старая ветошь, с которой никогда не расстаются в частных домах, и главное на эту минуту — два ведра с чистой водой, тазик и рукомойник.

Захватив предоставленное хозяйкой платье, Василиса, стараясь не шуметь, наконец-то избавилась от своего сценического облачения, скинула с ног так выручившие её берцы, с наслаждением потопталась босиком по траве, на которую осела вечерняя роса, старательно и с удовольствием помылась, переоделась, замочила в тазике грязные вещи и вернулась в дом посвежевшей и почти счастливой.

Отделенная от кухни широкой трубой и занавеской, за печью у бабы Груни расположилась вместительная лежанка, укрытая цветастым одеялом, а рядом с ней стояла кровать, плотно прижимаясь боком к теплой соседке.

Приложив последние силы, Вася перетащила Аграфену Осиповну в постель, проверила ее дыхание, вернулась на кухню, села за стол, взяла в руки фотографию, которую уронила, выбегая на улицу, и долго-долго вглядывалась в лица родителей.

 * * *

Незаметно она заснула. Организм, истратив последние силы, нажал на рубильник и погрузил её в беспамятство, защищая от выгорания и переутомления.

Василисе снова снился тревожный сон. Она стояла у ходовойрубки того самого кораблика, с которого началось её путешествие в прошлое, и поддерживала раненого Мирского с перевязанной совсем как у Пети головой. Неистово кричали чайки, но оказалось, что это кричат люди. Они стояли возле шлюпок и, повернувшись к Васе, о чем-то хотели её предупредить. В тонущий кораблик ударила длинная, пологая волна. Он накренился, заскрежетал всеми своими железными частями, и в дверь рубки кто-то начал бешено колотить.

Василиса повернула голову и с ужасом увидела в иллюминаторе за закрытой дверью лица своих родителей. Она бросилась к запорам, попыталась их провернуть, но дверь заклинило, она словно вросла в стены рубки.

— Я не могу ее открыть! Не могу-у-у-у! — закричала Василиса и проснулась…

Рассвело. Раннее солнце било в окошко, разливая тепло по столу и половицам. Было тихо, как вдруг в дверь мерно застучал чей-то тяжелый кулак.

— Мама! Папа! — вскрикнула Вася, бросаясь к дверям, спотыкаясь о порожек и чуть не падая.

Трясущимися руками она спешно откинула щеколду, распахнула дверь и сделала шаг назад, испытав непреодолимое желание захлопнуть её обратно.

«Ну, вот и всё» — пронеслась в голове Стрешневой тоскливая мысль. 

Глава 24   Силантьич

За порогом стоял полицейский. Тот самый, которого Вася видела во время составления списков потерпевших кораблекрушение. Вблизи он выглядел более грозным, чем вчера, около госпиталя. Высокого роста, с крепкими руками и толстыми венами на кистях, он был одет в строгую, пригнанную форму. Широкий лоб, изможденный морщинами, как пахотное поле — следами плуга, слегка прикрывался козырькой форменной фуражки. Мясистый, крючковатый нос чуть нависал над густыми, седыми гусарскими усами с закрученными вверх кончиками. Выбритые до синевы щёки рассекались складками, возможно, представлявшими из себя в молодости очаровательные ямочки.

Но самое жуткое — прожигающие насквозь глаза служаки, повидавшего на своем веку столько разных людей, что рассказывать сказки было бессмысленно. Его пронзительный взгляд превратил Васю в зайца на мушке охотника.

Девушка с трудом подавила первый эмоциональный порыв — бежать, но даже легкое движение её глаз и рук было моментально считано этим «сатрапом самодержавия» и, скорее всего, крайне неверно истолковано. Полицейский нахмурился и шагнул вперед, нависая над Василисой, как грозовая туча над полевым цветком.

— Кто такова будешь?

«Ну, и что мне ему сказать? — тоскливо подумала Стрешнева, — Петина революционная версия не прокатит. Я — девушка Пети? Мы с ним познакомились во время кораблекрушения, когда его садануло по башке лебедкой! Еще неизвестно, что ему наговорит наивный Петя. Вдруг, исключительно в целях конспирации, он станет отрицать само моё существование? С него станется, подпольщик-многостаночник…»

— Ты что, девка, язык проглотила? — пророкотал над ухом полицейский, обдав Василису густой смесью запаха табака и чесночного «выхлопа».

Девушка вдруг поняла, что всё это время, занятая своими мыслями, не проронила ни слова.

— Немая, что ли? — продолжал полицейский генерировать версии.

И тут Вася под воздействием адреналина выдала то, от чего через секунду сама пришла в ужас.

— Сударь! — максимально холодно произнесла она, дерзко глядя снизу вверх в полицейские глаза, — мы с вами друг другу не представлены, а стало быть, общаться с вами я не могу!

Эстафета удивленного недоумения перешла к полицейскому. Его глаза расширились, а на лице отразилась бурная умственная деятельность человека, стремящегося переварить услышанное. Очевидно в рабочей слободке, где он нес службу, такой великосветский этикет не только не соблюдался, но и был неизвестен.

— Ты кто такая? — оторопело спросил страж порядка, пытаясь вернуть своему лицу грозное выражение.

Но Васю уже несло.

— Во-первых, не ты, а вы. Во-вторых, потрудитесь сами сначала представиться, объяснить причину своего вторжения на частную территорию и только потом интересоваться личностью присутствующей здесь дамы! — выпалила Стрешнева, чтобы потом, в зазвеневшей от напряжения тишине вспомнить фразу, услышанную от Дэна: «Ну, всё, Стрешнева, тебе пипец!»…

— Да ты!… Да я!… — суровый полицейский покраснел и начал закипать, как чайник.

— Силантьич! — раздался из глубины дома слабый, но хорошо различимый, сварливый голос бабы Груни, — ты что мне там внучку пугаешь? Совсем одичал в своём околотке, паразит!

Полицейский осёкся на полуслове, хмыкнул, отодвинул в сторону Василису и загрохотал сапогами по половицам, направляясь к бабе Груне.

— Грунюшка! Слава Богу, жива! А мне про тебя такого наговорили…- оправдывался он на ходу совсем другим, елейно-сахарным голосом.

Стрешнева оперлась спиной о косяк и медленно сползла по нему, примостившись на порожек. Во рту было сухо, как в Сахаре. Нос щекотали злые слезинки. Пальцы мелко дрожали, и Вася засунула их под себя, чтобы придавить всем своим весом. Сердце уже не билось, а трепетало в горле, болезненно отдаваясь в висок и затылок. «Еще один такой стресс и я — труп», — подумала она, делая быстрый вдох носом и длинный протяжные выдох через рот.

Единственным безмятежным человеком во время утренней побудки остался Петя. Он вообще не проснулся, лежал, свернувшись калачиком на лавке, прислонившись спиной к печке в том же положении, в каком вчера оставила его Вася. Пережитое за вчерашний день было настолько богатым на события, что молодой организм включил для отдыха всю резервную защиту.

За печкой о чем-то шушукались взрослые. Обрывки фраз долетали до прихожей. Вася решила, что невольно подслушивать нехорошо, и встала, всё ещё ощущая слабость в ногах. Она вышла на улицу, где ночью развернулась эпическая битва с применением лопатного оружия массового поражения.

Мрачный в вечерних сумерках, дворик утром выглядел гораздо веселее и уютнее. Развесистое, чисто южное дерево с несправедливым названием лох, похожее на плакучую иву, придавало ему пасторальный вид. Растение, окутанное дымкой серебристых листьев, свисающих кистями до самой земли, примостилось рядом с летней кухней. Над невзрачными цветами, источающими сладкий, ванильный аромат, стоял басовитый гул проснувшихся пчёл, а в него органично вплетались трели извечного соперника соловья — зяблика.

Васе захотелось забраться под плотную крону, напоминающую купол беседки, спрятаться за колкими ветками и наблюдать этот мир из-под укрытия, не вступая более ни в какие диалоги с местными жителями, чтобы не сболтнуть лишнего.

Постояв перед каскадом листьев, будто выточенных из серебра и создающих неповторимую игру бликов и теней, Василиса вздохнула, провела ладошками по лицу, желая сбросить наваждение, развернулась и направилась к летней кухне, где вчера вечером заприметила деревянную бадейку с чистой водой, накрытую аккуратной крышечкой. Зачерпнув глиняной кружкой прозрачную, живительную влагу, она с наслаждением утолила жажду, наполнила кружку второй раз и только после этого присела за стол, смакуя питьё, словно утренний кофе.

Утро только началось, а слободка уже просыпалась: хлопали двери, скрипели несмазанные ступицы, звякали ведра, кто-то отчаянно плескался и фыркал, где-то лениво переругивались, шаркали метлой, скребли железом по камню. В воздухе стоял запах горящих дров и готовящейся пищи.

'Спозаранок как-то легче, — размышляла лениво Вася, — даже после такой беспокойного ночи. Наверное, все потому, что новый день связан с надеждой на лучшее. Многие перемены в жизни случаются обычно по утрам. Ты просыпаешься или просто сидишь, ждешь, и вдруг что-то происходит. Всё плохое куда-то волшебным образом испаряется, все обиды и мысли, не дававшие покоя, исчезают! Ты смотришь на мир совсем другими, светлыми, чистыми глазами. Он выглядит не таким ужасным, каким казался еще несколько часов назад, но на сердце остается маленькое, противное пятнышко от большой, плотной пелены, сжимавшей и выворачивающей твою душу наизнанку еще вчера…

Пока Вася медитировала, погрузившись в философию момента, скрипнула входная дверь, раздались уверенные, твердые шаги и за стол напротив неё уселся полицейский. Сейчас к нему хотелось обратиться так же, как баба Груня — Силантьич, потому что он больше не метал глазами молнии, не топорщил усы и не давил всем своим полицейским авторитетом. Мужчина устало опустился на скамейку, положил фуражку на стол, пригладил ладонями волосы и обратился к ней.

— Напиться дашь, хозяйка?

Казалось, он только-только зашел в ворота и заговорил с ней, как со старой знакомой. Вася улыбнулась и молча поставил перед полицейским свою кружку. Силантьич опустошил её в два счета, хряско поставил на стол, вытер влажные усы и начал степенный разговор, словно его кто-то недавно прервал, а он просто возвртился к обсуждаемой теме.

— Значится, архаровцев этих посадил в холодную — пусть подумают. Они знают, что я за Груню их дурные головы мигом снесу, поэтому ведут себя тише воды, ниже травы… Сюда больше не полезут. Проблем у вас от них не будет. Ни Петьку, ни тебя не тронут.

Василиса слушала и не понимала, как правильно реагировать. Мигнуть? Кивнуть? Сказать, что не они у неё — проблема, а она — у них? Признаться, что излишним гуманизмом никогда не страдала и врезать хаму считала не только своим правом, но и долгом? Вместо этого она скромно опустила голову и пробубнила: «спасибо».

Полицейского такой ответ вполне устроил. Он кивнул, поправил усы, прищурился и мягким голосом продолжил.

— Раз Груня сказала, что ты ей родня, значит так тому и быть. Но я же знаю ее с тех пор, когда вместе озорничали, по малину в чужие огороды лазали. Нет у нее никакой внучки и быть не может. Так что девонька, говори, как на духу, по какой надобности прибыла к нам, и какие у тебя задумки?

Василиса прикрыла глаза и закусила губу. Как же ей надоели эти эмоциональные качели! Ну, сколько можно⁈

Полицейский истолковал затянувшуюся паузу абсолютно неожиданно.

— Не хочешь говорить? — огорчился он, — ну, тогда всё понятно! Охохонюшки. Стало быть, за женихом на фронт побежала…

— С чего вы это взяли? — возмутилась Вася, широко раскрыв глаза и гордо подняв голову.

— Думаешь, ты одна такая, — добродушно усмехнулся в усы Силантьич, — на вас, беглянок, в полицейское управление каждый день рапорты поступают. Родители волнуются, места себе не находят, людей от работы отрывают. Вместо того, чтобы жуликов да лиходеев ловить, полиция вашими поисками занимается. Разве это дело?

Василиса вздохнула. Нет, конечно, это не дело. Экзальтированным дамочкам на передовой не место. Но она ж не такая!… Интересно, а если Силантьич узнает реальные причины появления Василисы, что с ним станет?

— Так кто он?

— Кто?

— Тот, к кому ты помчалась за тридевять земель.

Тут Стрешневу осенило, и предположение, высказанное Силантьичем, само собой встроилось в правдоподобную легенду.

— Его зовут Даниил. Он мичман… Граф… — чесала она строго по сценарию, глядя на полицейского своими честными глазами.

— Ишь ты! — покачал головой Силантьич, — и где искать твоего графа?

— В госпитале, — ляпнула Вася, но было уже поздно.

— Дела… — полицейский задумался, покручивая правой рукой желтый от курева ус, — коли ты к раненому собралась, то это другое дело, это правильно. А как фамилия твоего суженого?

— Не знаю, — честно призналась Стрешнева. Она не запомнила фамилию киношного графа. Не предлагать же Мирского искать!

— Ну, ничего, узнаем, — ободрил ее Силантьич, — графьёв у нас немного, так что отыщется.

— Спасибо, — опять пробормотала Василиса, отметив, что в её лексиконе это слово стало доминировать.

— Хорошо, девонька, — полицейский почему-то никак не хотел звать ее по имени, — сегодня, как закончится дежурство, вечерком зайду в госпиталь, всё чин по чину узнаю и расскажу. Готовь пироги со шкаликом. Желаю здравствовать!

Проводив полицейского, Василиса крепко задумалась. Она представила себе, как он приходит к Мирскому, выдаёт свежепридуманную Васину версию, как у Дэна округляются глаза, а дальше… Она вдруг с кристальной ясностью осознала, что должна попасть к Дэну раньше Силантьича и предупредить… В списке неотложных дел Васи снова поменялись приоритеты. Вопрос о родителях опять отходил на второй план, а на первый выплывала необходимость неотложного согласования легенды. Вася немедленно надо попасть в госпиталь… 

Глава 25   Дэн и пять стадий принятия

Даниил открыл глаза и, лежа на спине, долго-долго пялился на серый, высокий, словно закопченный потолок с причудливой лепниной и длинными тенями от мутного света из окон. Было удивительно тихо. Ни одного внешнего звука. Вата. Безмолвие. Кто сказал, что абсолютная тишина не давит, не угнетает? Напротив — никакого покоя, только щемящая тревога и чувство незащищенности. Закрыл глаза — как в гробу… Открыл — никакой ясности… Где он?

Просторное помещение, в котором находился Мирский, поражало высотой потолков и красивой старинной люстрой, потускневшей от времени, но источавшей благородное сияние хрустальных граней. Высокие окна, занавешенные простыми белыми полотнами, пропускали мягкий, рассеянный свет. Двери, в которые без труда мог въехать всадник на лошади, проводка на стенах из толстых скрученных кабелей, изразцовая печь в углу, граммофон с характерной изогнутой трубой, отсутствие современных гаджетов, телевидения и связи — всё говорило о том, что кадр заботливо очищен от компрометирующих бытовых мелочей и прямо сейчас идут съемки съемки. Однако осветителей, операторов, суетливых ассистентов режиссера не видно! Вообще ничего современного рядом не было….

Он лежал на раритетной кровати из прошлого, какие не раз видел на съемочных площадках в качестве реквизита. Их почему-то называли панцирными, но Мирский, у которого с этим словом ассоциировались исключительно средневековые рыцари, ничего панцирного не находил, а посему окрестил её по-своему — скрипучим лежаком с обалденными шишками, из-за унылого скрежета и крупных никелированных набалдашников над спинкой. Рядом с его постелью стояли еще три такие же. Одна была свободной, а с двух других на него с нескрываемым любопытством смотрели два субъекта с гусарскими усами.

На расстоянии вытянутой руки от Дэна стояла «старомодная» медсестра, одетая в длинное до пола платье с передником, на котором грубой нитью были аккуратно пришиты две перекрещенные красные ленточки, на голове — белоснежный апостольник, так же, как у официанток из обслуживающего персонала на презентации.

Большие миндалевидные, слегка раскосые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, несколько непослушных прядей иссиня черных волос, выбивающихся из-под сестринского головного убора, и тонкий, изящный нос с едва заметной горбинкой придавали облику особый восточный шарм. Смуглые щеки, слегка тронутые румянцем, нежные розовые губы, тонкие брови… И всё это великолепие — без единого намека на макияж. «Вылитая Шахерезада», — подумал Дэн.

Восточная красавица посмотрела на пациента, улыбнулась краешками губ и что-то сказала. Мирский понял это по шевелящимся устам, хотя звука не слышал. Зато обоняние его не подвело. Эти странные больничные запахи, непривычный антураж вкупе с глухотой и юной сестрой милосердия в старомодном наряде только усилили ощущение нереальности происходящего.

Мирский попытался сложить всё происходящее в единую непротиворечивую картинку. Пожар в киностудии, землетрясение, какой-то придурок с револьвером, пытавшийся его пристрелить, взрыв… Дэн восстановил в памяти события и собственные ощущения, вспомнил странный диалог из потустороннего мира, потом провал и огромные, испуганные глаза Васи, одетой почему-то в матросский бушлат… Над ней летали чайки… Он определенно видел этих несносных птиц, но совершенно не слышал ни их невыносимых воплей, ни слов Стрешневой… Или она просто привиделась?

«Может, я и сейчас сплю? Или это горячечный бред и результат черепно-мозговой травмы?» — подумал Мирский и слегка повертел головой в разные стороны. Виски прострелило, подступила тошнота. Но главным результатом натурного эксперимента был неутешительный вывод: это не съемки. Либо он сошел с ума, либо попал в прошлое.

Дэн застонал, осознав такой приговор, но, не услышав свой голос, еще больше испугался, что оглох. Нежная легкая рука легла ему на лоб, прижала затылок к подушке, и боль отступила. Большие карие глаза смотрели на него с состраданием, в них читались испуг, беспокойство и надежда, что всё будет хорошо. Возможно, это не красноречивый взгляд, а губы произносили такие слова. Артист накрыл своей ладонью девичью и несколько секунд наслаждался прикосновением мягкой руки. Но сестричка настойчиво высвободила её и опять что-то сказала.

— Я ничего не слышу, — прошептал Дэн.

Последовал короткий кивок, и кареглазка исчезла из поля зрения, а Мирский, оставшись без такого приятного болеутоляющего, разволновался. Его бесила собственная беспомощность и жутко пугала неопределенность: где он и что с ним? На эти вопросы требовались однозначные ответы, но Дэн боялся утвердиться в своих догадках и от этого злился еще больше. Провалился во времени или лишился разума? Выбор небогатый.

Он зажмурился, вцепившись в грубые простыни. Как такое возможно? Где он так нагрешил? Хотя, он сам прекрасно это понимал… Плохой вопрос. Забыли. Обнулились.

К его кровати подошла «шахерезада» и какой-то дядька в пенсне, в шапочке и белом халате. По тому, как он упёр руки в бока, слушал медсестру и косился на Мирского, можно было предположить, что он тут начальник.

«Эх, услышать бы, что она говорит. А этот — доктор», — подтвердил Дэн свои догадки, разглядев в кармане медика стетоскоп.

Врач и медсестра одновременно повернулись к нему, прекратив разговор.

«Кажется последние слова я произнес вслух», — подумал Мирский.

— Доктор, я ничего не слышу… — он постарался сказать погромче.

Мужчина недовольно поморщился, шагнул к нему, внимательно осмотрел лицо, по-хозяйски взяв за скулы, повернул голову в одну сторону, в другую, что-то сказал «шахерезаде». Та быстрым шагом удалилась, а доктор продолжил осмотр Даниной головы, тиская ее так, словно хотел выдавить пробки, застрявшие у Мирского в ушах. Пару раз стало так больно, что Дэн дернулся всем телом, но врач продолжал заниматься своими манипуляциями, не обращая внимания на нервную реакцию пациента. Наконец, врач выпрямился, скрестил на груди руки и уставился на Мирского, как художник смотрит на холст по окончанию работы.

«Боже мой! Что за коновал! Куда я попал?» — подумал артист, плотно сжав губы, чтобы эта фраза не стала достоянием общественности.

Медсестра выпорхнула из-за спины доктора также стремительно, как и убежала. Её движения были плавными и почти невесомыми, как у балерины. Когда она скользила между кроватями, казалось, ее ноги вообще не касаются пола. В походке чувствовалась удивительная гармония — сочетание девичьей грации и уверенности.

«Шахерезада» принесла с собой большой альбом и толстый шестигранный карандаш, наклонилась к доктору, что-то шепнув ему на ухо. При этом выбившиеся из под апостольника прядки, танцуя в такт её движениям, взлетели вверх и упали, скользнув по щеке врача. Дэн позавидовал доктору: он тоже хотел так же строго смотреть, и чтобы рядом стояло это очаровательное создание, щекоча висок своими локонами.

Доктор кивнул медсестре и вышел из палаты, а «шахерезада», взяв наперевес альбом, быстро-быстро поводила по нему карандашом и развернула к Мирскому готовый текст:

«У васъ контузія. Поврежденъ слуховой проходъ. Скоро пройдетъ.»

Для Дэна это был удар ниже пояса. И дело не в контузии и не в слухе, а в записке, которую красавица написала по всем правилам дореволюционной грамматики.

— Это скоро пройдет! — прошипел артист, — это обязательно должно пройти!

Получив последнее убедительное доказательство своего провала во времени, Даниил зажмурился, отвернулся и начал мысленно торговаться с тем, кто безжалостно забросил его на сотню лет назад: «Слушай, зачем тебе это надо? Ну, забрал бы лучше кого-нибудь из реконструкторов, которые бредят всем этим косплеем, или Петрова с Башировым, или хотя бы начальника учебных курсов из Новороссийска… Они специалисты, а я-то тут при чём? Где я и где флот, война, госпиталь? Я полежу, зажмурившись, а потом открою глаза и окажусь где-нибудь в более знакомом месте в своём времени… Верни меня обратно, я сделаю все, что ты хочешь!»

Секунды тянулись вязко. Он с трудом досчитал до ста, открыл глаза и зарычал от досады. Ничего не поменялось. То же помещение, те же ощущения. Еще раз попробовал — опять мимо. Портал в 21-й век, очевидно, закрылся на профилактику и не работал. Медсестры с красными крестами двигались по палате, как тени из прошлого. На стенах висели плакаты с изображением царя и военного займа, на соседних кроватях лежали усатые пижоны, потерявшие к нему всякий интерес. Сердце Дэна сжималось от тоски, а страх медленно поднимался темной волной, грозя захлестнуть с головой. Он оказался потерянным в этом чужом мире, где каждый предмет, каждый звук, каждое движение напоминали о времени, отстоящем от его собственного на столетие.

Прошло несколько часов напряженной борьбы с паникой, пока в этой старинной палате, наполненной ароматами прошлого, Даниил стал понемногу свыкаться с мыслью, что назад пути нет и теперь его ждёт совершенно новый, неожиданный квест, где каждый неосторожный шаг может стать последним.

Принятие своего нового статуса остановило терзания, но вывело заглавными буквами тот же вопрос, что и у Васи: что делать? Он сейчас крайне уязвим. Что ответить на элементарные вопросы — где родился, учился, женился? А если попросят назвать друзей, родственников? В каком полку служил, кто командир? Нельзя допустить запуск процедуры идентификации!..

Его внезапно посетила шикарная идея. Одним из любимых фильмов Мирского была итальянская картина «Идентификация Борна», где рыболовецкое судно спасает неизвестного мужчину, потерявшего память! Вот он — выход!

Да, это будет его алиби, но сыграть надо максимально убедительно. Он начал репетировать роль, сочиняя детали своей жизни, чтобы потом «открыть» их для себя заново, без риска разоблачения, придумал несколько ключевых моментов, которые будут «возвращаться» к нему постепенно. Симулировать безнадёжную, безвозвратную амнезию Мирскому не хотелось — не дай Бог запрут в психушку! Всё должно выглядеть, как временные неприятности.

Мирский не был уверен, что у него получится. В жизни он ни разу не играл героев с подобной проблемой, но амнезия должна выглядеть настолько реальной, чтобы никто не усомнился в диагнозе. Он не предполагал, сколько продлится эта игра, но был уверен: пока он знает, что «забыл», у него есть шанс. Главное — не перепутать последовательность «воспоминаний».

«Приготовиться! Мотор! Поехали!» — скомандовал он себе и сразу же нарушил свою установку, замерев от удивления. «А она здесь откуда?»…

Глава 26   Лазутчик Вася

«Незнание об опасности ведет к массовому героизму!» — наставлял мобилизованных студентов на путь истинный самый опытный и пожилой боец донецкого полка мобрезерва, ветеран ополчения аж с 2014 года. Его имени и фамилии Василиса не знала, привыкла, что все обращались друг к другу по позывным. Вот и этого мудрого человека, верного товарища и наставника, все называли «Слон», хотя тянул он на скромного серого ослика — маленького, но выносливого, заботливого до умиления и упрямого до тошноты… Отсутствие рядом такого человека сейчас Василиса ощущала буквально физически, точно так же, как и недоступность смартфона, где можно всегда найти ответы по любому запросу и выстроить маршрут. Не было у Васи ни наставников, ни справочника, ни даже завалящего компаса. Всё сама. Единственным руководством оставалась её отличная фотографическая память, аккуратно записавшая на подкорку путь с Петей от госпиталя до дома. Сегодня Васе предстояло проделать обратное путешествие.

Обласканная летним утренним солнцем, Аполлоновка окончательно проснулась и нехотя принялась за будничные дела. Рабочий люд, одетый кто во что горазд, сосредоточенно спешил на работу, неся в руках инструменты, мешки, ящики с товаром, а кто и торговый лоток со съестным. Со всех сторон мелькали люди в самотканных хлопчатобумажных рубахах цвета «вырви глаз», «пеструхах-голошейках», в льняных просторных туниках и блузах, длинных косоворотках навыпуск поверх штанов, подпоясанных узеньким тряпичным поясом, кушаком или кожаным ремнем. У некоторых франтов поверх рубах — кичливые безрукавки длиной до талии, застёгнутые на медные или деревянные пуговицы, реже — лето все таки — суконные тужурки и твидовые пиджаки. Что удивительно, ни одной непокрытой головы. Всюду картузы, кепки-восьмиклинки, фуражки-капитанки, черные или темно-синие, с черной муаровой лентой вокруг околыша, с лакированным козырьком и таким же ремешком. Меж них попадались фетровые шляпы, кожаные кепки и совсем непонятные головные уборы, похожие, по мнению Васи, на панамки.

Вся эта пролетарская рать пылила по вытоптанным улицам, взрыхляя землю сапогами, ботинками, чунями и даже лаптями, что Васю впечатлило особенно.

Женщин в людском утреннем потоке было мало: одна на десять, а то и на двадцать представителей «мужеска пола». Почти все одеты в парки — сарафан или юбку с кофтой из одинаковой льняной или ситцевой ткани, на голове — платочки. Некоторым второй платок прикрывал плечи.

Стрешнева порадовалась, что никак не выделяется из этой разноцветной массы, и мысленно поблагодарила бабу Груню за платье и косынку, такую же, как у большинства спешивших на работу хозяюшек.

Просочившись под старым, не действующим акведуком, арки которого большей частью были приспособлены под непритязательные домишки, людские ручейки сливались в реки и направлялись к церкви, возвышающейся над приземистыми зданиями, подобно маяку над кораблями.

В гомоне толпы Василиса услышала, как сзади подкрался и подал голос еще один символ начала ХХ века. Паровоз, словно оживший динозавр стального века, выплыл из-за поворота, наполняя воздух характерным шипением пара и неторопливым стуком колес на стыках рельсов. Он был совсем небольшой, всего по два колеса с каждой стороны, но очень деловой и серьезный, строго осматривающий окрестности большой лупоглазой фарой. Машинист в фуражке что-то кричал из кабины, возможно, приветствие или предупреждение. При этом его лицо, черное от копоти, лучилось чувством собственного величия, как у человека, обладающего некими сакральными знаниями, позволяющими управлять таким красивым и солидным чудом техники.

В тендере за паровозом возвышались черные горы угля. Они переливались в лучах утреннего солнца, как драгоценные камни. Ветер заигрывал с угольной пылью, поднимая её в воздух легкими облачками, смешивая с белесым дымом из трубы.

За тендером следовали открытые платформы, груженные всем, что только можно вообразить. Деревянные ящики, перевязанные крепкими веревками, техника, прикрытая парусиной, штабеля шпал, чугунные болванки и даже несколько лошадей, испуганно косящих глазом на толпу и нервно перешагивающих с ноги на ногу.

Паровоз двигался неторопливо, раздвигая толпы людей, спешащих на работу. Его колеса отсчитывали свой особый такт, который многократно отражался от двухэтажных хозяйственных построек и казарм, превращаясь в какофонию ритма и шипения.

Василиса проводила состав восхищенным взглядом, пожалев, что не может залезть на площадку и составить машинисту компанию. В ее мечтах с детства жила хотелка — научиться управлять двигателем внешнего сгорания или хотя бы понаблюдать за священнодействием его управления.

Пропустив паровоз, толпа плотно за ним сомкнулась, растекаясь у Митрофаньевского собора на два неравных потока. Большой поворачивал налево, к сухим докам и Лазаревскому адмиралтейству, меньший — направо, на Павловский мыс, где как раз располагался морской госпиталь.

Василиса была рада, что вместе с ней в нужном направлении свернуло большинство женщин, а значит, подходя к цели, она не будет выглядеть одиноко и привлекать излишнее внимание.

Несмотря на вчерашний сумасшедший день, беспокойную скомканную ночь, шагалось и дышалось Василисе легко. Мимо с грохотом катились и пылили пролетки, нукали извозчики, цокали копыта лошадей, вдалеке звенели трамваи. В какой-то момент Стрешнева вдруг подумала, что она чувствует себя дома, а не в гостях. Странное ощущение, неожиданное. Она ловко маневрировала в толпе. Всё шло по плану, но по мере приближения к госпитальным зданиям, её сердце билось чаще, волнение усилилось, а уверенность улетучилась. Легко сказать: пойти и предупредить! Как она найдет Мирского? Кто она и зачем ей морской офицер? Она даже не знала, как Дэн представился, и представился ли вообще.

Впереди возвышалось величественное здание госпиталя с симметричным фасадом, колоннами, а у входа — часовой. Он оглядывал входящих, что-то спрашивал, кивал и только потом пропускал внутрь медицинского святилища. Но дело было даже не в часовом. В здание входили и выходили из него женщины исключительно в форме сестер милосердия. И в этом была первая большая проблема.

Пришлось сделать круг, заглянуть на хозяйственный двор, выискивая возможность проникновения через черный ход или окно. На удачу на бельевой веревке сушилось сразу несколько «милосердных» балахонов, с десяток халатов, передников и чепчиков. Судьба явно была на стороне Васи. Убедившись, что вокруг никого нет, Стрешнева сняла всю одежду с бельевой веревки, юркнула в известный ей укромный уголок за штабелями досок и приступила к примерке.

Преображение заняло считанные минуты. Василиса аккуратно расправила складки на платье, повязала чепец, стараясь придать своему облику максимальную аутентичность с местным персоналом. Главное — сыграть свою роль убедительно. Она расправила плечи, приняла деловитую осанку и, держа в охапке остальную сестринскую одежду, направилась ко входу.

— Сударыня, откуда и куда направляетесь? — окликнул её часовой.

— Не видишь, что ли? Из прачечной, — буркнула в ответ Василиса, перехватывая поудобнее поклажу, — стоит тут, смотрит, как барышни тюки неподъемные таскают. Помог бы хоть дверь открыть. Не видишь разве, что у меня не десять рук?

Растерявшись от такого напора, часовой освободил перед Васей вход, пропуская ее без дополнительных вопросов. Стрешнева проскользнула внутрь, а спину обдало холодным потом. «Боженьки, как же страшно!» Однако первый этап пройден. Одна из задач решена. Теперь нужно найти Даниила, пока её маскарад не раскрыли.

В просторном холле, на парадной лестнице и в разлетающихся налево-направо коридорах царила рабочая суета: медсестры спешили с поручениями; о чем-то горячо спорили врачи, столпившись на лестнице; неспешно прохаживались выздоравливающие раненые. Некоторые из них бросали на Васю любопытные взгляды, но, слава Богу, никто ни о чем не спрашивал.

«Где же ты, Даниил?» — думала Василиса кусая губы. Время тикает, и каждая секунда приближает момент, когда её обман может раскрыться.

— Простите великодушно, я новенькая, — произнесла она, набравшись храбрости и преградив дорогу серьезной женщине, выражение лица которой ей показалось наиболее дружелюбным, — пожалуйста, подскажите, куда отнести свежую форму из прачечной?

— Да, конечно, — совсем не удивилась дама, — прямо по этому коридору до конца, последняя дверь, там вы найдете нашу кастеляншу, Марту Адамовну.

— Благодарю вас, — с облегчением произнесла Василиса, поспешив в указанном направлении.

На складе всё оказалось ещё проще. Как только Стрешнева вошла в искомое помещение, неся перед собой медицинскую одежду, дородная розовощекая тетушка всплеснула руками и со словами: «ну, наконец то!» бросилась к Васе, перехватила у нее ношу и резво поволокла ее в закрома, выкрикнув из складских недр:

— Изольда Тимофеевна просила сходить в аптечную, забрать лекарства для пациентов из третьей палаты! И побыстрее, голубушка!

— Всенепременно, — вполголоса ответила Василиса, выскользнув от кастелянши. Теперь у нее было официальное поручение от неведомой Тимофеевны, что позволяло Васе невозбранно шастать по госпиталю какое-то время.

Аптеку она нашла по той же методике, что и кастеляншу, только на этот раз щегольнула знанием услышанных имён и отчеств. Пока шла, внимательно оглядывалась по сторонам и старательно слушала разговоры.

«Солдаты и матросы располагаются отдельно от офицеров, — размышляла на ходу Стрешнева, — рядом с палатами не будут размещать хозяйственный блок, а офицеров — в больших помещениях по 50–100 человек. Стало быть, первый этаж надо исключить сразу… Пойду на второй…»

Получив в аптеке самый настоящий туесок с бутылочками и пакетиками, Вася, не мешкая, поднялась по широкой парадной лестнице, несколько секунд постояла, колеблясь, куда идти дальше, и решила двигаться в том направлении, где больше народа, а значит и больше информации. Она поправила фартук, сделала каменное лицо занятого, погруженного в дела человека и, не торопясь, приступила к последовательному изучению всех помещений, встретившихся на пути.

Удача улыбнулась Стрешневой, когда она уже подумывала о смене непродуктивной тактики. Мирский лежал на кровати, стоящей у окна, и старательно жмурился. Так делают дети, когда играют в прятки. Василиса чуть не рассмеялась, настолько этот холеный, напыщенный индюк не был похож на себя.

Она подошла, поставила на тумбочку туесок с лекарствами и села на трехногую табуретку, стоявшую рядом с кроватью.

— Лейтенант! Посмотрите, что творится! — услышала Стрешнева тихий голос одного из соседей Дэна, — разве это справедливо? Уже вторая красавица претендует на «атансьон» нашего мичмана! А мы? Чем мы хуже?

Василиса резко обернулась. С соседних кроватей её бесцеремонно разглядывали с каким-то неестественным азартным блеском в глазах. Лицо говорившего отличалось высокими скулами, красивыми глазами, тонким носом, полными, чувственными губами, над которыми красовались лихо закрученные усы.

— Фамилия, звание, должность? — произнесла Василиса. Так во время службы она обычно отшивала назойливых ухажеров.

Нахал удивился, но тут же взял себя в руки, изобразив любезную улыбку. Он погладил рукой свои усы, блеснув массивным перстнем с черным ониксом, поднялся с постели, церемонно поклонился и представился.

— Лейтенант Збигнев Бржезинский, минный офицер на заградителе «Краб».

Завершив ритуал, поляк с чувством собственного превосходства и с ярко выраженной иронией посмотрел сверху вниз на Василису, мол, что теперь скажешь?

— Вольно, лейтенант, свободны, — скомандовала Вася, поворачиваясь обратно к Мирскому, — впредь, обращаясь к незнакомому человеку, потрудитесь сначала представиться.

— Пани! — в голосе лейтенанта прозвучали нотки раздражения и даже обиды, — однако вы сами не блещете манерами!

— А вы эксперт не только по минам, но и по этикету?

— Я надеялся, что вы тоже представитесь!

— Полноте, лейтенант. Вы служите не там, где от дам могут требовать представление, — Стрешнева постаралась вложить в слова весь свой сарказм, — или вы не всё о себе рассказали?

Васин собеседник не успел ничего ответить, как третий, присутствующий в палате мужчина, вдруг захохотал так громко и заливисто, что Василиса вздрогнула от неожиданности, а поляк что-то прошипел сквозь зубы, повалился на кровать и отвернулся.

В этот момент Мирский открыл глаза и уставился на нее с изумлением, достойным кисти художника. Васино лицо расплылось в улыбке, когда Дэн сменил выражение на нейтрально-холодное, потянулся правой рукой к альбому, лежавшему рядом на постели и чиркнул несколько слов, показав написанное Васе.

«Я ничего не слышу и ничего не помню. Ты кто?» — прочитала ошарашенная Стрешнева. Дэн безмятежно-нейтрально смотрел на Васю, и только в глазах его плясали чертики.

«Ах ты, жопа мерзкая!» — в душе возмутилась Вася, моментально припомнив слова польского нахала о том, что она сегодня уже вторая! Вторая! Значит, у этого кобеля уже появилась первая! А я тут полдня в казаки-разбойники играю, нашла его довольную морду, чтобы он написал мне «ты кто?» Прелестно!'

Вася взяла альбом, вырвала из рук Мирского карандаш и, написав достойный ответ, быстрым шагом направилась к выходу, оставив его с нарочито небрежным ответом: «Твоя невеста, козёл!»

Желая как можно быстрее покинуть помещение, ставшее вдруг токсичным, Вася распахнула дверь, вылетела из палаты и наткнулась на человека в полевой офицерской форме, в сопровождении двух таких же офицеров и почетного караула из сестер милосердия.

Хэкнув от неожиданности и чуть отклонившись назад от столкновения, офицер удержал Василису от падения.

— Осторожнее, сударыня, — промолвил он укоризненно.

— Да-да, извините, — пробубнила Стрешнева, пытаясь освободиться от внимания этого господина и его эскорта.

Но офицер даже не подумал ее отпускать.

— Сударыня, — в его словах проявились начальственные нотки, — извольте пояснить, кто вы такая и что здесь делаете?

Глава 27   Княжна Вася

— Простите, — Вася перестала брыкаться в сильных мужских руках, держащих ее за плечи, но не поднимала головы, чтобы ее лицо было трудно разглядеть и запомнить, — я просто выполняла поручение.

— Какое, позвольте спросить?

Вопрос прозвучал совсем не злобно, а скорее насмешливо и даже ехидно.

— Получить лекарства на аптечном складе… Доставить в третью палату… — отвечала Вася, чувствуя себя нерадивым школьником у классной доски и старательно разглядывая начищенные до блеска сапоги вопрошающего.

— Но это не третья палата и даже не тридцать третья.

Василисе показалось, что он еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Да? — Стрешнева решила изобразить «прелесть — какую дурочку». Она вытаращила глаза, подняла брови, сморщив лоб, и предстала перед доктором в образе удивленного ёжика в тумане, — а я думала…

Офицер убрал свои руки с Васиных плеч, снял с головы фуражку и наклонился ниже, заглядывая ей в глаза. Стрешневой ничего не оставалось, как тоже разглядывать незнакомца.

Это был темный шатен, чуть выше среднего роста, с высоким лбом, прямым носом, аккуратно зачесанными назад волосами, с внимательными карими глазами, густыми бровями и такими же густыми ресницами. На лице красовались густые усы и модная бородка клинышком. Он смотрел на Васю снисходительно и даже весело. Во всяком случае, уголки его рта подрагивали, желая растянуться в улыбке. Никакой агрессии от него, слава Богу, не исходило. Было видно, что он, строго вопрошая налетевшую на него неловкую медсестру, считает эту ситуацию не более, чем забавной и ничуть не сердится.

— Кто распорядился? — спросил офицер, обращаясь больше к своей свите, чем к Василисе.

— Ирина… Ой, простите, Изольда Тимофеевна, простите, — сбиваясь и смущаясь, произнесла Василиса главную часть своего алиби.

— Правда? — офицер приподнял одну бровь, оставив неподвижной вторую, и продолжил, — Изольда Тимофеевна, потрудитесь пояснить, почему отправляете с поручением сестру, не разъяснив ей, где и что находится?

«Упс, — подумала Вася, — как быстро всё тайное становится явным».

Из недр коридора, выскочила крепенькая, невысокая пышка с румяными, похожими на спелые яблоки щёчками. «Как чёртик из табакерки,» — подумала Вася. Чепчик и фартук Изольды Тимофеевны были так усердно накрахмалены и выглажены, что казалось — сломаются от ее резких движений. Сестра милосердия вытянулась перед офицером, как солдат первогодок, пожирая начальство глазами, полными обожания, а затем повернулась и строго глянула на Васю, забавно сморщив аккуратный, веснушчатый носик.

— Э-э-э— …

— Ладно… не здесь и не сейчас, — строго прервал офицер реплику Изольды Тимофеевны, — отведите в сестринскую и там проинструктируйте. Ясно?

— Как скажете, — согласилась Изольда Тимофеевна, присела в книксене и прошипела тихо сквозь зубы, строго зыркнув на Василису, — за мной…

При других обстоятельствах Вася предложила бы толстушке соблюдать звуковую гигиену, то есть попросту заткнуться и отвалить со своими командами. Можно было просто развернуться и пойти по своим делам, не обращая внимания на шипение. Но ситуация была настолько щекотливой, что Стрешнева воздержалась от резких движений, ведь и без того накосячила. Было неясно, каким эхом аукнется в этом загадочном мире ее активная жизненная позиция. Кроме того, госпиталь и военные врачи были для Василисы объектом если не любви, то безмерного уважения. Это чувство заставило послушно семенить сзади, подстраиваясь под частый шаг Изольды ибн Тимофеевны.

— Прошу сюда!

Медсестра распахнула совершенно неприметную дверь в небольшое, скромное помещение со строгой, аскетичной обстановкой. Внутри стоял диван с высокой спинкой, обитый грубым тиком в синюю полоску, рядом с ним — массивная коричневая тумбочка с графином и двумя стаканами, напротив — длинный сундук во всю стену, вешалка с такими же врачебными халатами и сестринскими балахонами, которые Василиса притащила с улицы.

Стрешнева вошла в помещение и выжидательно уставилась на Тимофеевну.

— О чем будем разговаривать?

— О том кто вы, зачем сюда пришли и почему вырядились в чужое платье?

— А кто вам сказал, что оно чужое?

— Потому что, — Изольда Тимофеевна ткнула пальцем в грудь Василисе, — это мой фартук. Я своими руками вышивала на нем крест и узнаю его из тысячи! Понятно?

— Да, нехорошо получилось, — вздохнула Стрешнева, аккуратно убирая руку старшей медсестры и борясь с желанием провести болевой приём.

— Нехорошо получилось? — фыркнула медсестра, — вы это так называете?…

— Я подумаю, — пообещала Василиса, — как правильнее назвать мой поступок, ибо продиктован он, прежде всего, крайней необходимостью…

— Подумайте, — кивнула Тимофеевна, — а я подумаю, что с вами делать… Вы кажетесь мне очень подозрительной особой и я… Я посоветуюсь с Дмитрием Ильичем…

С этим словами она выскользнула за дверь и заперла её на ключ. «Дверь закрыта, остается окно…» — подумала Вася, изучая окрестности через пыльное стекло. Второй этаж, метра четыре… Не очень высоко, но окно выходит на улицу надпарадной, и спуститься можно только на голову часовому. Опять — двадцать пять… Ну, как тут не впасть в отчаяние?

Василиса спрыгнула на пол, пристроилась на диване, поёрзала на его бугристом, скрипучем сиденье, сделала пару глотков степлившейся противной воды из графина и поняла, что лимит идей она на сегодня исчерпала. Внутренний поисковик нагло демонстрировал пустоту и уходил на перезагрузку. «Пусть делают что хотят, а я буду ждать Силантьича!» — решила она и успокоилась. Отпала необходимость что-то придумывать, рассчитывать и изобретать.

Вася распахнула настежь высокие створки, залезла с ногами на подоконник, уселась поудобнее, прислонившись спиной к проему, и перешла в режим буддийской созерцательности.

Солнце постепенно перемещалось в зенит. Утренняя суета затихла, и даже чайки куда-то подевались, перестав докучать своими беспрестанными воплями. Тени от госпитальных зданий ложились на траву резкими прямыми линиями. Между светом и тенью, как маленькие вертолётики, порхали стрекозы, залетая на водную гладь и тут же торопливо возвращаясь обратно. На свету, возле серых очертаний кораблей их прозрачные крылья переливались всеми цветами радуги, добавляя игривости строгому военно-морскому пейзажу.

Морской бриз охлаждал кожу, неся с собой свежесть, но уже готовился уступить место палящему полуденному зною, и Вася, никогда раньше не увлекавшаяся пляжным отдыхом, вдруг ощутила острую потребность натянуть купальник и полежать на солнышке, побездельничать, покоптиться под знойным светилом, подставляя ему то живот, то спину или хотя бы посидеть на берегу, наблюдая за игрой волн и слушая, что шепчет ветер, цепляясь за архитектурные излишества севастопольских зданий.

У Васи хватило времени пожалеть себя, и она отдалась этому увлекательному занятию, пока глаза не начали предательски увлажняться, а в горле появился колючий ком.

«Нет, — прервала Вася процесс страдания, — так дело не пойдет. Если продолжать скорбеть, меня найдут с красным носом в луже слёз.» А такого позора она сама себе никогда не простит.

Закинув руки за голову и расправив плечи, Василиса сделала глубокий вдох и тихо проговорила первые слова «Добровольческой песни», которую когда-то разучил их студенческий взвод на сборном пункте:

Стрешнева представила себя сидящей среди своих однополчан в огромном цеху брошенного завода. Отбивая ритм костяшками пальцев по оконному стеклу, она продолжила, вспоминая, как эти же слова они пели нестройным хором:

Василиса утонула в своих воспоминаниях, и память вернула ее в те минуты, когда вся их бесшабашная юная ватага, в душе отчаянно волнуясь, подбадривая друг друга солеными словечками, выдвигалась на свое первое боевое задание.

Цокот копыт и грохот железных ободов колёс по булыжнику, отдаленно напоминающий звуки выстрелов, бессовестно заглушил Васину песню. Она осеклась, замолкла и с интересом смотрела, как из остановившейся пролётки вышла та самая мама мальчика, спасенного Васей в шлюпке, и скорым шагом направилась к дверям.

Она кардинально изменилась с того момента, когда Вася впервые увидела её после кораблекрушения. Перед ней предстала стройная, статная, шикарная дама. Открытое лицо, высокий лоб и большие, умные глаза с прямым, пронзительным взглядом, красивые, сомкнутые губы выдавали в ней человека сильного и независимого. Идеально прямая спина и развернутые плечи делали женщину выше и моложе. Приталенное платье кремового цвета с широким вырезом, забранным белым кружевом, с рукавами в три четверти, украшенными маленькими бантиками, и крохотная соломенная шляпка с пером, сдвинутая набок, выглядели на даме одновременно кокетливо и целомудренно.

Она шла, сосредоточенно глядя перед собой, погруженная в свои мысли и никого не замечая. Василиса засмотрелась на ее горделивую поступь и чуть не упустила.

— Здравствуйте, сударыня! — звонко крикнула Вася, высунувшись по пояс из окна, выводя женщину из задумчивого состояния, а когда та подняла голову, добавила, — как здоровье вашего сына? Если не ошибаюсь, его зовут Ростислав?

Женщина замерла, прищурилась, разглядывая мисс Бесцеремонность, вылезающую из оконного проема. Мелькнувшее на лице удивление быстро сменилось приветливой улыбкой и такой неподдельной радостью, что Василиса сама разулыбалась в ответ.

— Василиса! Боже! Как я рада вас видеть! — дама прижала руки к груди, дабы полнее выразить свои чувства, — я как раз направляюсь к Славочке. Ему лучше. Доктор пообещал, что сына можно будет забрать уже сегодня!

— Я рада за него, — ответила Василиса и подняла вверх большой палец, чем слегка смутила женщину.

— Я вас искала, Василиса! — продолжила дама, — вы так неожиданно исчезли… Немедленно спускайтесь и учтите, я вас просто так не отпущу!

— К сожалению, это невозможно.

— Что случилось?

— Заперта на замок, как подозрительная особа.

— Какой вздор! — возмутилась женщина.

Она нахмурилась, махнула рукой, очевидно делая знак часовому посторониться и шагнула в госпиталь.

Ждать пришлось недолго, но это время показалось Стрешневой вечностью. Врать доброй женщине Вася не хотела, но как обойтись без лжи в её ситуации — не представляла. Одно дело — строить невинные глазки местной полиции и совсем другое — фальшивить перед тонко чувствующей женщиной, матерью.

Через пятнадцать минут замок заскрежетал, дверь отворилась и в комнатку как вихрь сначала ворвалась новая знакомая, а вслед за ней бочком протиснулась Изольда Тимофеевна.

— Ну, наконец-то, душа моя! Как я рада тебя видеть! — стиснула она в своих объятиях Василису, слегка опешившую от такой любезности, и закружила по комнате, — что ж ты никому не сообщила, что нашлась! Мы так волновались!…

— Простите, княжна, — глядя на Васю, учтиво проворковала Изольда Тимофеевна, — но если бы вы хоть намекнули… Мы все очень сочувствуем вашим злоключениям….

— Что? — округлив глаза, выдавила из себя Стрешнева.

«Какая княжна??? Что вы мелете!»- хотела она возмутиться, но вовремя закрыла рот, услышав шёпот новой знакомой.

— Ни слова больше! Я вас отсюда забираю. Всё остальное — потом…

Глава 28   Побег

Они вышли из госпиталя настолько быстро, что со стороны их передвижение можно было принять за бегство. Василиса даже не успела снять форму сестры милосердия и забрать своё платье, любезно предоставленное бабой Груней. Не было видно и сына этой решительной женщины, невероятно смело меняющей свои и чужие планы. Прошло не больше пяти минут с того момента, как в замке временного узилища Стрешневой проскрежетал замок, а она уже была за пределами госпиталя и тряслась в двухместной пролетке, в компании аристократки, неожиданно и оригинально ворвавшейся в её жизнь.

Коляска, запряжённая парой гнедых, катилась вдоль берега мимо однотипных, одноэтажных разлапистых портовых зданий. За их добротными черепичными крышами густым лесом вздымались мачты и трубы кораблей, пристроившихся на отдых в Корабельной бухте. С противоположной стороны по ходу движения берег резко поднимался вверх на высоту пятиэтажного дома, скрывая за крутым склоном Корабельную слободку. Проезд между естественной природной и рукотворной кирпичной стеной представлял собой узкую, немощёную дорогу, по обочинам которой размещалось всевозможное содержимое корабельных трюмов и портовых складов: старые бакены, толстые канаты, свёрнутые в аккуратные бухты, разнокалиберные цепи и якоря, рыболовные сети, верёвочные лестницы, огрызки рангоута, чугунные чушки, рельсы, железки непонятного предназначения разной степени заржавленности, тележные колёса и тюки сена.

Грохот от перемещения по разбитому в хлам проезду, дополняемый цокотом копыт и жалобными звуками, издаваемыми всеми сочленениями коляски, не давал возможности нормально говорить, не повышая голос. Кроме того, на ухабах пролётку безжалостно подбрасывало и болтало. Приходилось держаться обеими руками за поручни, чтобы случайно не выпасть из высокого, неустойчивого транспортного средства. Местные кабысдохи с радостным лаем встречали и провожали коляску, норовя укусить её за сверкающие спицы. Попробовав пару раз в таких суровых условиях начать разговор, Вася прекратила бесполезные попытки выяснить хоть что-то и дожидалась более подходящего момента для объяснений.

К счастью, квест с преодолением препятствий на гужевой тяге быстро закончился, и под колесами потекло более укатанное дорожное покрытие. Справа по ходу движения перед Василисой открылись доки со стоящими в них военными кораблями. Вытащенные на берег, открывшие свою субаквальную погружаемую часть, по размерам не уступающую надводной, они выглядели пугающе монументально, став на голову выше своих собратьев, притулившихся у причальных стенок в ожидании своей очереди на докование.

«Сколько же их тут!» — удивилась Василиса, разглядывая уходящие вдаль ряды военных кораблей, не имея представления об их предназначении и сортируя по признаку: «маленький», «большой», «огромный».

По мере приближения к докам, все чаще мелькали военные мундиры. Появилась комендантская инфраструктура: караульная будка у входа на территорию порта, где стоял солдат с ружьём; коновязь, возле которой, отгоняя мух, яростно мотали головами и размахивали хвостами пять лошадок. Суетились коневоды. Прогуливались полицейские. Десяток матросов, в колонне по два, шествовали по своим делам под командой преисполненного важностью унтера. Спешили по делам мастеровые с деревянными лотками, из которых выглядывал любовно уложенный инструмент. Офицеры неторопливо выходили из брички, отряхивая свои, идеально отглаженные черные мундиры.

При виде этого пятачка создавалось впечатление, что в Севастополе вообще не живёт никто, кроме военных моряков и некоторого количества штатских, необходимых исключительно для обеспечения работоспособности порта и верфи.

Дорога пошла под уклон, и езда в ландо стала напоминать Васе американские горки. Крепко держась за выступающие части резвой колесницы, Василиса с удивлением поглядывала на свою спутницу. Казалось, эти покатушки не доставляли ей никаких неудобств. Прямая спина не касалась спинки коляски, подбородок приподнят, и только рука, обхватывающая поручень, была напряжена.

— Ноги надо убрать под себя и подпружинивать на ямках, — пояснила дама, заметив Васины мучения.

— Спасибо, — кивнула Стрешнева и замялась.

— София Федоровна, — представилась она, — но можно просто Софи…. Прошу прощения, не было возможности представиться, всё так быстро произошло…

Василиса скопировала позу попутчицы, почувствовав себя устойчивее и уютнее.

— Благодарю Вас, София Федоровна, — выразила Вася искреннюю признательность своей спасительнице.

Перескочив через переезд, пролетка тем временем выехала на привокзальную площадь. В прошлой жизни Вася успела побывать только на севастопольском вокзале и в пафосной гостинице, название которой не запомнила. Тогда она выгрузилась из поезда разобранная и потрёпанная, но вокзал прекрасно запомнила и поэтому… сегодня его совсем не узнала. Вместо строгого, но скромного светло-серого здания под зеленой крышей, в 1916-м году она увидела ослепительно-белокаменное произведение искусства с высокими арочными окнами и четырехгранными башнями над каждым входом, увенчанными крепостными зубцами. Давным давно папа Васе рассказывал о квадратных мерлонах. Это означало, что за стенами дворца притаились гвельфы. Если мерлоны были выполнены в виде «ласточкиного хвоста», то за стенами сидели гибеллины. Кто такие гвельфы и чем они отличаются от эльфов, Василиса так и не выучила, но сегодня, взглянув на архитектуру железнодорожного вокзала, решила, что обязательно узнает побольше об этих сказочных существах.

На вокзальной площади собралось превеликое множество разных транспортных средств, больше всего — конных тарантасов. Одни выстроились в очередь, совсем как таксисты, другие стояли у коновязи — длинного бревна, лежащего на сваях, отполированного многими руками, вожжами и уздечками.

В сторонке от толп конно-тяглового транспорта, около клумбы, одинокой белой вороной притулился севастопольский трамвай, даже отдаленно не похожий на своих потомков XXI столетия. На небольшой тележке, напоминающей дрезину, полтора на два метра с хвостиком, стоял румпель управления вагоновожатого и четыре скамейки, такие же, как ставят для отдыха в парках. Вся эта конструкция укрывалась покатым полукруглым навесом на тонких металлических стойках и венчалась совсем невысокой штангой, цепляющейся крючком на провода.

Но центром всеобщего внимания было не чудное электро-рельсовое творение и не гужевое разнообразие, а совсем небольшой, но безумно хорошенький автомобильчик, припаркованный на самом видном месте — напротив входа в зал ожидания. Шикарный бежевый фаэтон с вызывающе роскошными сиденьями из красной кожи невольно привлекал взгляд, как красавица модельной внешности посреди коровника. Помпезности харизматичному образу автомобиля добавляли отдраенные до зеркального блеска ручки переключения скоростей, целых четыре фары, высокий вал рулевого колеса и умилительная бибикалка, завернутая улиткой под правую руку шофёра.

Сам водитель, преисполненный важности военный моряк, сидел на своем сиденье, как падишах на троне, и смотрел на любопытствующую толпу скучающим взглядом пилота звездолета, случайно заглянувшего на плохо развитую планету и вынужденного мириться с навязчивым вниманием диковатых аборигенов.

Василиса вывернула голову, стараясь рассмотреть этот образец чудо-техники, к которой она была неравнодушна со времен своей гаражной эпопеи. Тогда в мастерских у механиков она честно прошла все ступени посвящения — от косорукого созерцателя-падавана до всеми признанного мастера-ломастера, допущенного к реставрации раритетов. Ей показалось, что морячок перехватил её взгляд и подмигнул в ответ, но коляска сделала ещё один поворот и покатилась далее вдоль бухты, оставив за кормой пролётки привокзальную площадь и её обитателей.

Ещё один подъём, поворот налево, в горку, направо… Любой город, расположивший свои улицы на холмах, да ещё и разделённый водным пространством, является мукой для туристического освоения, ибо никогда не виден весь целиком, а сложить мозаику из отдельных картинок могут «не только лишь все», как говорил один косноязычный вороватый и недалекий политик Северного Причерноморья в начале XXI столетия.

«Надо просто запомнить, где какой храм находится и как называется, по ним ориентироваться проще всего,» — подумала Василиса, разглядывая шпили с крестами, вздымающиеся над домами и холмами.

Коляска прекратила петлять и катилась по прямой, вполне приличной, хоть и немощёной улице, неравномерно застроенной одно-, двух- и трехэтажными зданиями. На первых этажах почти всех домов и домиков размещались мастерские, магазины, врачебные кабинеты, учебные заведения, кофейни и кухмистерские, со своими до невозможности искусительными запахами, убийственными для девушки, не успевшей с утра перекусить.

«Кондитерская и Булочная О. О. Кроншевского. Удостоена Высочайшей благодарности Его Императорского Величества Николая II», «Богемский магазин посуды и лампъ», «Фабрика и продажа натуральнаго турецкаго кофе», «Конторы и склада строительных и технических материалов С. Л. Эйдельнанта» — мелькали перед глазами вывески, удивляя своей старомодной грамматикой и привлекая замысловатым шрифтом.

Навстречу по узенькому, не шире одного метра, тротуару, слегка поднятому над проезжей частью и выложенному доской, вприпрыжку неслись босоногие мальчишки — разносчики газет. Неторопливо фланировали вальяжные дамы, прикрываясь от солнца лёгкими летними зонтиками. Сосредоточенно хмурясь, торопились по своим делам солидные чиновники и офицеры, затянутые в строгие сюртуки и мундиры. Конные экипажи изредка перемежались отчаянно тарахтящими автомобилями, не такими шикарными, как тот, что стоял около вокзала, но тоже вполне импозантными, послушно ползущими по своей полосе с черепашьей скоростью, оставляя за собой шлейф синего вонючего дыма.

Василиса уже решилась задать вопрос, как долго продлится конная экскурсия и куда они направляются, когда коляска остановилась у заведения общепита с тремя вывесками: «Кондитерская», «Варшавская Кофейня», «Заведение Мисинского».

Это был небольшой двухэтажный особняк с сильно выступающей к проезжей части террасой, украшенной белоснежной балюстрадой и многочисленными цветочными композициями. Два симметричных эркера на первом этаже оживляли скупую архитектуру здания, оставляя то ли французское, то ли итальянское визуальное послевкусие, удачно вписавшееся в черноморский севастопольский ландшафт.

— Мне вчера порекомендовали это заведение, но я так и не смогла посетить его, — шепнула София Василисе, выходя из коляски, — сегодня у меня появился прекрасный повод, чтобы восполнить этот пробел. Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной трапезу?

В ответ на предложение дамы желудок Стрешневой так отчаянно заурчал, что Вася покраснела, торопливо кивнула и поспешила выпрыгнуть из экипажа, зацепившись сестринским балахоном за дверцу и чуть не повиснув на ней.

У входа посетителей встречали служащие кофейни. Высокая, миловидная женщина средних лет, одетая в рябенькое закрытое платье с длинным, белым фартуком, выглядела примерно так же, как официантка будущего. А вот пасмурный мужчина среднего роста производил впечатление необычайно колоритного, но потешного из-за черного смокинга, надетого поверх очень длинного, белого то ли фартука, то ли халата. Он первым подскочил к Васе и ее попутчице, безошибочно определив, кто из них является старшей по положению.

— Мадам желает отобедать?

— Мадам желает понять, стоит ли вообще у вас останавливаться.

Не взглянув на служителя Диониса, спутница Василисы проследовала внутрь.

— О! Вы не пожалеете, если окажете нам такую такую любезность, — прислужник постарался не отставать от дамы, — извольте сюда, с тыльной стороны нашего заведения — терраса с видом на море. Здесь, в тени, в этот жаркий полдень будет прохладно, и вы почувствуете истинное наслаждение…

Усевшись в удобное плетёное кресло, Стрешнева действительно почувствовала кайф от того, что сиденье под ней не трепыхалось.

— Не желаете ли в качестве аперитива оршад? — поинтересовался неугомонный официант…

— Простите, а что это? — полюбопытствовала Василиса.

— Наш фирменный прохладительный напиток из миндального молочного сиропа с водой, настоянной на флёрдоранже.

Понятнее не стало. Вася вопросительно посмотрела на Софию. Дама пожала плечами и вернула Василисе молчаливый ответ — выбирай, мол, сама.

— Слабо представляю себе прохладительный напиток из молока, — сморщила нос Стрешнева, — но если вы добавите в него эспрессо, лёд и взобьёте всё это в миксере, то получится великолепный фраппе.

— Интересный рецепт, — задумался официант, — и где такое подают, простите?

— В лучших домах Парижа и ЛондОна, — отбрехалась Василиса, мучительно вспоминая, когда появились новомодные рецепты по кофейным мотивам.

— Я могу узнать…

— А можно мне в качестве аперитива просто мяса? — решила закрыть кулинарную тему Вася, прислушиваясь к мольбам своего голодного организма, — или что-нибудь другое, простое и сытное, не требующее долгого приготовления.

София кивнула. Служка испарился в недрах заведения, и наконец-то наступила долгожданная тишина.

— Вы хотели забрать из госпиталя сына, — напомнила Вася своей спасительнице.

— Ростислава выпишут после обеда, — улыбнулась дама, — у него всё хорошо, он нашёл новых друзей и совсем не рвётся покидать их компанию, поэтому у меня появилось время для спасения одной милой девушки, перед которой я в неоплатном долгу.

— Бросьте, София Федоровна, — покраснела Вася, — я ничего не сделала сверх того, что было в моих силах. Меня не надо спасать…

— Ошибаетесь, Василиса, — твердо возразила дама, — я помню, как вы не побоялись толпы, как вы прикрикнули на неё, когда она пыталась помешать вам спасти Славочку. И когда я услышала, что они говорят про вас, я решила, что…

— Простите, кто говорит? — Василиса перебила Софию.

— Я вошла в ординаторскую в тот момент, когда старшая сестра милосердия требовала препроводить вас в контрразведку, как германскую шпионку…

— Что-о-о-о-о? — у Васи глаза натурально полезли на лоб.

— Да, к сожалению, наше общество больно шпиономанией, — вздохнула София и накрыла руку Стрешневой своей ладонью, — но вы не беспокойтесь, эту проблему удалось решить и только от вас теперь зависит…

— Подождите-подождите… — Василиса подняла руки, как бы фиксируя обсуждаемый вопрос, — я последний час буквально ломаю голову, почему меня вдруг титуловали княжной, но даже самой душещипательной романтической истории не хватит для снятия подозрений в шпионаже…

— Да, вы правы, — София вздохнула и отвела глаза, — для того, чтобы замять этот глупейший скандал, мне пришлось воспользоваться служебным положением моего пока ещё мужа…

— Простите, а кто ваш муж и почему «ещё пока»?

— Поступок мой был спонтанным, но абсолютно искренним, — дама повернулась к Васе, и на лице ее не осталось и следа от улыбки. Вместо нее тонкие черты исказило выражение тоски, кончики губ сползли вниз, а брови собрались домиком, — дело в том, что моя фамилия по мужу — Колчак.

 * * *

Историческая справка: Колчак, урождённая Омирова София Фёдоровна.

Софья Федоровна родилась в 1876 году в Малороссии, в городке Каменец-Подольский Подольской губернии. Отец — действительный тайный советник Ф. В. Омиров, личность весьма влиятельная и уважаемая. Мама — Дарья Федоровна, дочь генерал-майора

Софья — отличница(парфетка) Смольного института благородных девиц.

Знала семь языков, а на двух из них — французском и немецком — могла говорить, как на родном.

Венчалась с будущим правителем Сибири Колчаком 5 марта 1904 года.

24 февраля 1910 года у Софьи и Александра Колчаков родился сын Ростислав. В 1913 году- дочь Маргарита.

В августе 1914 го ей пришлось бежать из Либавы спасаясь от германской оккупации. Во время эвакуации умерла двухлетняя дочка.

Когда Софья Федоровна добралась до мужа, оказалось, что у Колчака уже есть другая женщина — жена его подчиненного…

Глава 29   Чужие секреты

— Адмирал Колчак? — на всякий случай уточнила Василиса, пытаясь вспомнить детали фильма «Адмирал», — тот, который самый главный?

— Можно сказать и так, — подтвердила София, изучающе разглядывая Васю, — я заверила Изольду Тимофеевну и Дмитрия Ильича, что знаю вас, могу подтвердить вашу личность и объяснить, почему крайне нежелательно привлекать к вам внимание контрразведки…

Вася едва успела открыть рот для формулировки перечня вопросов, как вынуждена была остановиться, в связи с появлением третьих лиц из ресторанного сервиса.

— Прошу прощения, сударыни! — издалека подал голос официант, спешивший к столу с огромным серебряным подносом.

На плоском блестящем блюде рядом с салфетницей, вазочкой с орхидеей, сахарницей, кофейником и крохотными стильными чашечками красовался продолговатый румяный пирог внушительных размеров. Бока его были аккуратно украшены узорами из слоёного теста, напоминающими кружева, а золотистая корочка, казалось, сама источает свет. Произведение кулинарного искусств активно атаковало обоняние. Аромат свежеиспечённого теста, смешанный с пряным запахом начинки, наполнял воздух и будоражил зверский аппетит.

— Извольте испробовать, наша фирменная кулебяка на четыре мяса, — отрекомендовал официант, водружая поднос на столик, — дичь, каплун, цыпленок, утка на луковой перине в нежнейшем французском тесте. Только из печки.

Он разрезал ножом пирог, освобождая к осмотру довольно сложную конструкцию кулебяки, разделенную на четыре слоя.

— Внутри этого блюда скрывается целая симфония вкусов, — официант продолжал рекламировать изделие, ловко разделяя на порции дымящуюся выпечку. — Именно про нашу красавицу писал Антон Павлович Чехов: «Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыжая во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на неё глазом, отрежешь знатный кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь её есть, а с неё масло, как слёзы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком…»

Василиса, устав от урчания желудка, не дождалась окончания ритуала подачи блюда к столу и, плюнув на этикет, стащила из-под локтя официанта горбушку, запихнув её в рот и блаженно закатив глаза.

— Верю, — произнесла она, прожевав и проглотив нежное сочное мясо, обёрнутое в микроскопически тонкое румяное тесто, и тут же поняла, что, с точки зрения местного персонала, совершила нечто невообразимое.

— Простите за бесцеремонность, но кулебяка такая аппетитная! — искренне повинилась Стрешнева.

— Думаю, это был лучший комплимент повару из всех возможных, — София, улыбнувшись, разрядила неловкость момента.

— Сударыня, вы, безусловно, правы, — поклонился официант и угодливо осведомился, — балык, буженину, соленья прикажете сразу подавать?

— Извольте, — коротко кивнула адмиральша.

Официант громко щёлкнул пальцами, но сам никуда не ушёл, а продолжил свой навязчивый маркетинг.

— Осмелюсь предложить дамам легкое цимлянское, токайское или ренвейн из старых, довоенных запасов…

«Пора брать инициативу в свои руки, — подумала Вася, прихватив ещё один кусочек пирога, — а то мы так до ночи будем слушать про местную кухню».

— Просекко, пожалуйста, — произнесла она, глядя с вызовом на мгновенно умолкшего официанта.

— Что, простите?

— Итальянское игристое, родившееся в живописных регионах Венето. Производится в одноимённой деревушке из одноимённого сорта винограда, — процитировала Василиса сомелье, развлекавшего её с Дэном в первый день знакомства во время совместного ужина. — Фруктовые нотки просекко великолепно сочетаются с атмосферой морской романтики, добавляют лёгкости и свежести, создавая ощущение праздника.

— Простите-с, — замялся официант, — но я не знаю…

— Идите и узнавайте, — начальственным голосом скомандовала Василиса, — и прошу вас, пока мы разговариваем, не подходите сами и не позволяйте другому персоналу нам мешать. Вопросы есть?

— Да… Конечно… Нет, не имею, — подтвердил официант, — не смею больше беспокоить. Приятного аппетита.

Василиса, довольная своим экспромтом, потянулась к следующему куску кулебяки и заметила, с каким удивлением смотрит на неё София.

— Что-то не так? — Вася посмотрела, не запачкала ли она свой передник.

— Нет-нет, — улыбнулась адмиральша, наливая кофе, — я только укрепилась во мнении, что не зря буквально навязала вам свою помощь. Ваше поведение — это потрясающая эклектика казарменной грубости и интеллигентной эрудиции, а революционные навыки соседствуют с этической беспомощностью. Вы сотканы из тайн, Василиса, и если бы совсем не аристократическое имя, я бы подумала…

— Ну, знаете! — Вася отложила только что взятую кулебяку. За двадцать лет своей жизни она научилась виртуозно защищать свою самоидентификацию. — Да будет вам известно, София Фёдоровна, что «Василиса» означает «жена правителя», «царица». В древнегреческой мифологии это имя было эпитетом Геры и Афродиты. А на Руси Василисами звали как минимум двух ростовских княгинь и дочь великого правителя московского Василия I.

— Простите, я не хотела вас обидеть, — опешила аристократка от такого напора, — у вас замечательное имя, просто я думала, что это псевдоним для отвода глаз.

— Почему вы так думали? — Вася еще пыхтела, но любопытство перевесило.

— Так получилось, — София поставила чашечку с кофе, — что в Российской империи не только люди имеют сословные признаки, в дворянских семьях старательно избегают плебейских имен: Ефросинья, Фёкла, Марфа, Агафья, Матрёна, Анфиса, Акулина… и Василиса тоже, да…

— Какой бред! — не выдержала Вася.

София улыбнулась.

— Ваша реакция ещё раз убедила меня в том, что вы родились и выросли где угодно, но только не в России.

— А где же, по-вашему, я родилась и выросла? — запальчиво спросила Вася.

Стрешнева сказала это на эмоциях, сгоряча и сразу же прикусила язык. Слово — не воробей, вылетело — не поймаешь! Ей бы сменить тему, а не лезть в бутылку, но стрешневская натура прорезалась в самый неподходящий момент…

— Ваши родители, судя по всему, состоятельные и культурные люди, потому что речь и манеры выдают в вас человека с хорошим образованием и воспитанием, вы абсолютно легко и естественно используете англицизмы, при этом не имея ни капли чинопочитания и сословного подобострастия.

София задумалась, словно решала, продолжать ли игру в Шерлока Холмса.

— Вы не считаете для себя зазорным «voyager sans accompagnement» (путешествовать без сопровождения — фр.), не привыкли ездить в экипаже, зато обожаете авто… Когда вы смотрите на них у вас загораются глаза, как у человека, встретившего давнего хорошего знакомого… — продолжила она.

— И какой же вывод вы сделали? — задав вопрос, Вася перестала жевать и дышать, ожидая приговора.

— Такое имя могли вам дать такие же карбонарии, каким является князь Кропоткин. Вы совсем недавно прибыли в Россию из страны, где автомашин на улицах больше, чем повозок, скорее всего, из Америки, и по каким-то причинам вынуждены скрывать своё аристократическое происхождение, как бедняжка Лизи…

— Лизи? — переспросила Василиса, — меня почти так же называл один… знакомый…

— Господи, — София прижала пальцы к вискам, — я боюсь запутать вас и запутаться сама… Не знаю, с чего начать…

— Начните с объяснения абсолютно неожиданного обращения Изольды Тимофеевны ко мне, как к княжне, — быстро проговорила Вася, радуясь, что может, наконец, съехать с темы своего происхождения и появления в этом времени.

— Тогда я должна рассказать про Лизи… Елизавета Васильчикова — очаровательная, пылкая и восторженная девочка… Кстати, вам что-нибудь говорит эта фамилия?

— Фамилия известная… То ли герой Бородино, то ли секундант Лермонтова.

— И то, и другое, — кивнула София, — вот видите, я не ошиблась, у вас очень разностороннее образование. Однако, вернемся к Лизи. Скоро вам станет ясно, почему я вам про неё рассказываю.

София Фёдоровна поведала, что мама Лизы, Мария Александровна Васильчикова, с 18 лет была фрейлиной императрицы Александры Фёдоровны, но последние 20 лет не состояла при дворе и жила в Австрии, в имении, принадлежащем князю Францу фон Лихтенштейну, служившему до русско-японской войны австрийским послом в России. Князь, скорее всего, и является отцом Лизы, хотя в официальный брак Мария Александровна никогда не вступала — без разрешения императора это было невозможно.

С начала войны Марию Александровну взяли под домашний арест, и любые контакты с ней прекратились. Однако, весной 1915 года она смогла передать императору Николаю II письмо, где сообщала об интригах союзников России по Антанте с целью свержения монархии. Потом было ещё одно письмо — о готовности Германии и Австрии прекратить войну с Россией. Оба эти письма остались без ответа. Тогда Мария Александровна решила вместе с Лизой сбежать из-под ареста в Австрии и лично приехать в Петербург через нейтральную Швецию. Говорят, что у неё на руках были неопровержимые доказательства участия Англии и Франции в заговоре против престола, а также личное письмо Вильгельма II императору России с предложением мира.

— Судя по всему, княгине не поверили, — с сожалением произнесла Василиса.

— Ещё хуже, — вздохнула София, — её обвинили в сношениях с врагами империи и в шпионаже в пользу Австрии. С неё прилюдно сорвали шифр фрейлины и отправили под полицейский надзор в Чернигов, где она пребывает до сих пор в депрессии, страдая от ипохондрии^[9].

— Обидно, — прокомментировала Василиса.

— Очень, — согласилась София. — Тут мы подходим к самому трагическому эпизоду. Юная Лиза, не желая прозябать в бездействии в черниговской глуши рядом со своей матерью, сбежала в Екатеринослав, в Екатерининскую общину сестёр милосердия, где уговорила взять её в действующую армию. Так она оказалась простой санитаркой на госпитальному судне «Портюгаль»…

— Я слышала это название, — Василиса сразу вспомнила, как, переделывая сценарий, читала про совсем не русское название отечественного корабля, — его потопила германская подлодка, правильно? Погибло тринадцать сестёр милосердия…

— Четырнадцать, — София потупила глаза, — Лиза не состояла в списках, её должны были туда внести. Эти документы выхлопотала для неё старшая сестра баронесса Мейендорф… Они пришли почтой на моё имя и ждали здесь, в Севастополе… И вот оно как вышло…

Василиса и адмиральша синхронно замолкли. Одновременно прекратилось звяканье посуды на кухне, и вся кофейня погрузилась в вязкое, обжигающее молчание.

— Значит, там, в госпитале, — с трудом поборов волнение, произнесла Стрешнева, — вы сказали, что я — это она?

— Да…- София снова потерла пальцами виски, словно пытаясь избавиться от головной боли, — миссия Марии Александровны и её опала были встречены в действующей армии с сочувствием и симпатией к ней, и я не сомневалась, что моя маленькая ложь мгновенно изменит отношение к вам… Так оно и вышло… А ещё я буду счастлива, если этот паспорт и свидетельство смогут хоть кому-то пригодиться, принести пользу… Ведь я своими глазами видела, как вы умеете оказывать первую помощь.

Она расстегнула сумочку, вытащила оттуда и положила перед Васей две невзрачные книжицы. Паспортная — в тёмно-синем коленкоровом переплёте, без каких-либо надписей, тиснений и вензелей, очень простая, по сравнению с роскошными современными документами. Вторая — «Свидътельство сестры милосердiя военнаго времени» с красным крестом на простой, шершавой, не очень качественной, перехваченной скрепкой бумаге.

— Берите, не раздумывайте и не сомневайтесь, — произнесла София, глядя, как робко разглядывает Василиса документы, — я не просто ваш должник, но и товарищ по несчастью. Мы вместе пережили кораблекрушение и только поэтому должны помогать друг к другу. Уверена, что у вас есть веские причины, не позволяющие обратиться к покровителям, выхлопотавшим вам место на этом несчастливом для всех нас транспорте…

— Да, — грустно улыбнулась Василиса, — к ним обратиться нет никакой возможности…

— Я так и поняла, — кивнула София, — а этот мальчик… мичман, к которому вы пришли в госпиталь, к сожалению, пока вам не помощник. Амнезия — это ужасно…

— Вы так добры ко мне, — с чувством произнесла Василиса, теребя обложку паспорта, — а чем я могу вас отблагодарить?

— Больше, чем то, что вы совершили, сделать невозможно, — покачала головой адмиральша, хотя… Я здесь никого не знаю, и если вы согласитесь сопровождать меня там, где одинокой женщине появляться не комильфо…

— Но, если не ошибаюсь, вы ехали к мужу?

— Да, ехала к мужу, — горько усмехнулась адмиральша и замолчала, закусив губу.

— Муж объелся груш? — осторожно предположила Василиса.

София вздрогнула, словно её вырвали из летаргии, непонимающе посмотрела на Васю, заморгала глазами. Через секунду шутка до неё дошла, и она звонко рассмеялась.

— Да, именно так! Вы очень правильно сформулировали, Василиса!…

Стрешнева успела схомячить кулебяку и принесённую нарезку, а София всё рассказывала грустную историю своей жизни. Так бывает, когда долго-долго держишь всё в себе, варишься в своей драме, а потом открываешь фактически незнакомому человеку те странички биографии, в которые не посвящаешь даже очень близких людей.

По местным меркам, София Фёдоровна вышла замуж очень поздно — в 28 лет, и весь её брак был историей ожидания супруга из экспедиций и войн. Сразу после свадьбы Колчак отправился на русско-японскую войну. Воевал на крейсере «Аскольд», затем командовал миноносцем «Сердитый». Сражался в осажденном Порт-Артуре. Потом плен. По возвращении — опять полярные экспедиции командиром ледокола «Вайгач», а между ними — постоянные разъезды по военно-морским базам Прибалтики — Гельсингфорс, Кронштадт, Ревель, Рига, Либава…

Когда началась Первая Мировая война, София с детьми жила в Либаве — маленьком, уютном городе под липами. Колчак дневал и ночевал в штабе Балтфлота в Гельсингфорсе.

Стремительно и неожиданно Либава оказалась под угрозой захвата немцами. Никакой организованной эвакуации не было. София Колчак с двумя маленькими детьми на руках вынуждена была бежать, бросив всё имущество, когда передовые части германской армии уже входили в предместья.

Благородный морской офицер палец о палец не ударил, чтобы помочь жене и детям. Оно и понятно, война требует самоотречения. Цена за это была высока: маленькая Рита, простудившись в дороге, умерла на руках матери в Гатчине, и рядом с Софией не было никого, кто бы мог помочь пережить горе. И только забота о Славушке удерживала Софию от сумасшествия. В душе ещё теплилась надежда на поддержку со стороны далекого мужа, но именно здесь притаилось самое большое разочарование измученной женщины. Герой двух войн, отважный полярный исследователь, блестящий морской офицер Александр Колчак решил перевернуть страницу своей личной жизни и замутил искромётный куртуазный роман с супругой своего друга и подчинённого Анной Тимирёвой. Старая жена и ребёнок его больше не интересовали.

— Козёл! — припечатала Василиса.

Кончики губ Софии, скорбно опущенные вниз, слегка приподнялись в полуулыбке, носогубная складка разгладилась.

— Ещё полгода назад я бы оскорбилась или стала горячо спорить с такой насмешкой, — глядя в сторону моря, произнесла адмиральша, — но сегодня с ней полностью согласна. Да, козёл, объевшийся груш в соседском огороде. Но это ничего не меняет. Он всё равно перед Богом и людьми — мой муж, и я обязана…

— Ему — нет! — бесцеремонно и жёстко перебила даму Вася, — сыну, родителям, Отечеству, наконец, но только не этому сановитому кролику. Он освободил вас от всех обязательств перед ним!

— А если это любовь?

— Оформи развод, обеспечь ребенка и потом начинай новую, счастливую жизнь. А это…

Все эпитеты, которые вертелись на языке у Васи, могли быть прекрасно поняты её современниками, но в данных обстоятельствах она растерялась и замешкалась.

— Развод — это не так-то легко и крайне хлопотно, — начала скорбным голосом София.

— Не труднее, чем управлять флотом, и уж точно не более хлопотно, чем спать с женой подчинённого и друга…

Адмиральша уткнула лицо в ладони и покачала головой, демонстрируя, как неприятен ей этот разговор.

Василиса решила, что её участие не должно ограничиваться только сочувствием.

— А знаете, София Фёдоровна! Пожалуй, я соглашусь на ваше предложение и буду вас сопровождать, где только смогу. Вот куда вы собирались прямо сейчас?

— В отель, на почтамт, а потом обратно в госпиталь.

— Готова отправиться немедленно!

Глава 30   Черноморский гоп-стоп

Сначала дамам пришлось выслушать дежурные комплименты и навязчивую рекламу того, что выпекается на кухне прямо сейчас и будет готовиться в ближайшие два дня, а потом ждать, пока выпишут счёт, в котором София Фёдоровна поставит свою подпись, но даже и не подумает оплачивать.

— Все мои счета отсылают Александру, — пояснила она, заметив удивлённый взгляд Василисы, — слава Богу, он никогда не был скупым.

Вася молча кивнула, подумав: может быть, развод в таком случае — не самая хорошая идея.

Пролетку вызывать не стали. Узнав, что почта находится в соседнем здании, решили, что быстрее и разумнее пройтись пешком. Не прошло и пяти минут прощальных поклонов, как Стрешнева вышла вслед за Софией на старейшую улицу Севастополя — проспект Нахимова.

За время, проведённое дамами в кофейне, солнце встало в зенит, заполонив город нестерпимым маревом. Выйдя из дверей заведения, хотелось немедленно шмыгнуть обратно, в прохладу тенистого навеса, обдуваемого морским бризом. Прохожих и повозок поубавилось. Дневной зной не располагал к прогулкам и к деловым перемещениям, поэтому к месту назначения София с Василисой прошествовали в гордом одиночестве.

Первое, что бросилось в глаза в помещении почтамта — это полное отсутствие привычных стоек. Служащих от посетителей никто не отгораживал, и они фланировали между рабочими местами по непонятному алгоритму. Вместо загородок везде располагались массивные столы из тёмного дерева, обтянутые зелёным сукном, занимавшие всё центральное пространство.

Высокие стрельчатые окна, призванные обеспечить достойное освещение, в жаркий солнечный день превратились в проклятие. В эти минуты несколько человек в одинаковых белых льняных рубахах навыпуск, подпоясанных плетёной тесьмой, прислонив небольшую лестницу к стене, завешивали их белёной бязью.

Тёмно-зелёные стены были украшены портретами августейших особ, расписанием почтовых маршрутов, календарями и уже знакомыми Васе патриотическими плакатами с призывом участвовать в военном займе. Рядом с бронзовыми канделябрами висели массивные таблицы тарифов и правила приёма корреспонденции.

Между окнами стояли напольные часы, мерно отсчитывающие время основных часовых поясов империи.

В углу расположилась небольшая специальная печь для плавления сургуча, источавшая характерный запах. Шуршалиперекладываемые письма и бумаги, поскрипывали перья, негромко переговаривались чиновники, в соседнем помещении стрекотал телеграф. Строгие мундиры служащих подчёркивали серьёзную, деловую атмосферу почтово-телеграфного ведомства: на клерках были темно-зеленые сюртуки с позолоченными пуговицами и черными петлицами, в которых красовались две пересечённые стрелы и два почтовых рожка.

Пока адмиральша решала свои дела, Василиса детально разглядела убранство и работу дореволюционного почтамта. Понравились спокойствие и монументальность. Насторожило отсутствие хоть какой-то приватности. Служащие и посетители видели и слышали всё, что происходит за соседними столами. Особенно напрягла Стрешневу процедура получения Софией Фёдоровной почтового перевода, когда работник почты начал метать на столешницу огромные купюры светло-кофейного цвета размером с две большие ладони, а София, спокойно пересчитав, спрятала их в сумочку, даже не осмотревшись. Эта потрясающая беспечность и внимание, с которым посторонние глазели на процесс получения наличных, пробудили в Василисе дурное предчувствие, мгновенно испортив благостное послеобеденное настроение.

Когда они вышли из почтамта и направились по проспекту Нахимова к гостинице «Кист», где остановилась госпожа Колчак, Стрешнева полностью перешла в режим повышенной тревожности и бдительности.

Жара приблизилась к своему апогею, город обезлюдел. В таком зное не то что разговаривать, даже думать не хотелось. Они не спеша шли по скверу. София радовалась хоть какой-то тени, падающей с молодых деревьев, Василиса — отсутствию подозрительных личностей в шаговой доступности.

Впереди показалась Екатерининская площадь с памятником адмиралу Нахимову, позади остался «Богемский магазин посуды и лампъ» с оригинальной стихотворной рекламой, заканчивающейся словами: «Много важнаго найдётся и хорошаго. Весь товарецъ продаётся очень дёшево». Стоящая напротив Приморского бульвара кондитерская и булочная Кроншевского наполнила воздух сладкими ароматами. Когда женщины увидели фасад отеля с балконами, полукруглой аркой и тосканскими колоннами, позади раздался нетерпеливый цокот копыт. Пролётка с ними поравнялась. Вася ничего подозрительного не заметила, но когда из брички выскочил молодой человек в картузе, надвинутом на глаза, опасаться было уже поздно, стоило лишь корить себя за оплошность: это ж надо внимательно оглядывать пешеходные дорожки и совсем забыть о проезжей части. Прыгнув с высоты подножки на Софию, налетчик схватился за ремешок сумочки, и когда женщина, потеряв равновесие, завалилась на Васю, ридикюль с деньгами оказался в руках злодея.

Стрешнева чудом удержалась на ногах, проявив неожиданную для барышни устойчивость. При виде удаляющейся спины вора в ней проснулись одновременно злость из-за собственного промаха и охотничий азарт.

Бандит уже успел вскочить на подножку пролетки, как Вася, сделав для разбега всего три шага, прыгнула обеими ногами вперед, с силой их распрямив в момент соприкосновения с обидчиком. Не ожидая такого развития событий, налетчик рыбкой нырнул из пролетки, вылетев на мостовую с противоположной стороны. Сумочка улетела еще дальше — на противоположную часть улицы. Юбка сестры милосердия, не предназначенная для таких гимнастических упражнений, задралась выше головы, а сама Вася, оказавшись в коконе форменной одежды, упала на мостовую, отчаянно барахтаясь и пытаясь выпутаться из ловушки.

Ей показалось, что она сражается со своим платьем неимоверно долго. На самом деле прошло несколько секунд. Девушку кто-то крепко и бесцеремонно схватил за фартук, грубо рванув вверх.

Первое, что увидела Василиса, когда её юбка перестала закрывать взор — злющие, смутно знакомые глаза, сверкавшие из-под козырька картуза, такого же, как у первого налетчика. Потом появился огромный кулак, отведенный для удара. На выраженную опасность её тело отреагировало почти самостоятельно. Уцепившись обеими руками за злодея и используя его руку в качестве опоры, Вася подпрыгнула, перевернулась в воздухе и сомкнула ноги на шее верзилы…

 * * *

Поручик по адмиралтейству Георгий Северский, прошедший интенсивный курс обучения в Севастопольской лётной школе и ожидавший в июле аттестации на военного лётчика, в этот день пилотировал не аэроплан, а автомобиль — гордость всего авиаотряда, подарок великого князя Александра Михайловича. Он выполнил главное поручение — отвёз на вокзал руководителя экзаменационной комиссии, забрал с поезда посылку для начальника школы и неторопливо пылил по проспекту Нахимова в сторону Приморского бульвара, предвкушая сытный обед и веселую компанию в яхт-клубе, наслаждаясь ровным урчанием двигателя и ветерком, обдувавшим лицо во время движения.

Повернув к памятнику великого русского адмирала, он невольно стал свидетелем попытки ограбления двух очаровательных особ, неспешно прогуливающихся по скверу. Севастополь, к сожалению, не избежал общей беды всех прифронтовых городов — наплыва криминала, щедро разбавленного дезертирами, с которыми давно не справлялась городская полиция. «Вот ведь черти! — возмутился поручик, прижимаясь к обочине и нащупывая свободной рукой револьвер, — средь бела дня, в центре города!»

То, что случилось потом, заставило Георгия удивиться и забыть про движущийся автомобиль. Пока старшая из дам, беспомощно взмахнув руками, бессильно осела на дорожку, удивленно моргая и пытаясь звать на помощь, младшенькая, в форме сестры милосердия, догнала грабителя и, прыгнув ногами вперёд, с такой силой врезала ему по пояснице, что бедолага, пролетев пару метров через пролётку, безвольно упал на мостовую, словно дохлая лягушка. «Вот это да!» — восхитился поручик, увидев впервые в жизни такой пируэт. Милосердная сестричка, продемонстрировав Северскому очаровательно стройные ножки, приземлилась возле соскочившего с козел кучера, очевидно, сообщника ограбления. Тот, недолго думая, схватил девушку за одежду и дернул на себя, желая то ли отбросить её в сторону, то ли прихватить с собой в качестве трофея.

«Ну всё, конец девчонке! — с досадой подумал поручик, выскакивая из машины и понимая, что стрелять нельзя — бандит заслонился от него заложницей, — сейчас ударит по голове или шею ей свернёт, и дело с концом. Вон какой здоровый! Такого и оглоблей не перешибёшь!»

Однако сеанс чудес для Северского не закончился. Находясь, казалось бы, в безвыходной ситуации, сестричка не стала кричать и вырываться, как в таких случаях полагается поступать благопристойным барышням, а схватилась обеими ручками за держащую её лапу и буквально взлетела вверх, защелкнув свои ножки на шее у грабителя. Еще мгновение, и она, разжав руки, вытянула их вперед, будто прыгала в воду с трамплина.

Здоровый и высокий, как скала, детина, выпучив глаза на побагровевшем лице, грохнулся на газон, как падает дубовый шкаф, а виновница этого конфуза, кувыркнувшись через плечо, поднялась на ноги, подскочила к лежащему бандиту и, приподняв подол юбки, со всей дури зарядила ему по головушке.

— Кажется, здесь моя помощь не потребуется, — пробормотал поручик, вкладывая револьвер обратно в кобуру, когда за спиной послышалось басовитое «Бум!»: это не заглушённый автомобиль выехал с проезжей части, уткнувшись мордой в ближайшее дерево, несколько раз обиженно чихнул, дернулся и застыл в раскоряченной позе. «Да чтоб тебя!» -мысленно выругался поручик, вспомнив, с каким трудом заводил этот драндулет в расположении лётной школы и у вокзала.

— Старлей! — раздался звонкий девичий голос.

Георгий обернулся и залюбовался сестрой милосердия, оказавшейся на поверку отважной и грозной воительницей. С ее головы слетел чепец, обнажив короткие белокурые локоны. Лицо, перепачканное землей, разрумянилось, а большие глаза всё еще метали грозные молнии.

— Поручик Северский, к вашим услугам!

Каблуки его сапог по-гусарски щелкнули, и он пожалел об отсутствии шпор — выглядел бы эффектнее.

Салонный способ знакомства, кажется, не произвёл на амазонку никакого впечатления. Она нисколько не смутилась, не присела в книксене и не представилась, на что Георгий очень рассчитывал.

— Спасибо, буду знать. Посмотрите, пожалуйста, что там со вторым оленем?

— С каким оленем? — недоумённо переспросил поручик.

— С бандитом, — поморщилась Василиса, — и подберите, пожалуйста, сумочку, пока ее не утянул кто-то другой. А я должна оказать помощь Софии Фёдоровне.

Последние слова девушка произнесла, наклонившись к своей спутнице, продолжавшей сидеть на тротуаре в состоянии грогги.

— Вам бы батальоном командовать, — пробормотал поручик, направляясь к распластавшемуся на брусчатке жулику.

Северскому, как человеку, проведшему весь первый год войны в окопах в составе 72-ого Тульского пехотного полка, с первого взгляда было ясно — клиент готов. Очевидно злоумышленник крайне неудачно спикировал головой на камни и лежал ничком, глядя в сторону Приморского бульвара остекленевшим взглядом. Злосчастная сумочка, порванная и раскрытая, валялась в двух шагах от него. Её содержимое сразу же выдавало мотивы такого наглого гоп-стопа. А в это время по проспекту, со стороны Графской пристани, уже слышался топот сапог городовых и раздавалась пронзительная трель свистков.

— Как всегда, поспешили к шапочному разбору, — усмехнулся поручик, — впрочем, как и я…

Глава 31   Летняя

Вася была в высшей степени благодарна этому поручику, нечаянно названному старлеем, взявшему на себя весь труд объяснений с полицией по поводу случившегося. Гораздо важнее в эти минуты было поддержать адмиральшу, на глазах превратившуюся в сломленную, плачущую женщину.

— Да как же так? — ошарашенно бормотала София Фёдоровна, когда Вася её осторожно вела под руку к отелю, — даже во время бегства из Либавы, при полном хаосе и безвластии, никто никого так нагло не грабил…

Сильные люди тоже могут иногда дать слабину. Отличница Смольного института благородных девиц, соломенная вдова адмирала, безусловно, была крепкой и выносливой, но и у неё настал предел прочности, за которым последовал эмоциональный надлом. Истерика — не обязательно крики и судорожный плач с хаотичными движениями. Затруднённое дыхание, нарушение координации, заикание, проявившиеся у Софии Федоровны, были не менее тревожными симптомами. Васе хотелось как можно скорее со всеми предосторожностями отвести адмиральшу в её пристанище и уложить в постель, пока она не упала в обморок прямо посреди улицы.

Отель «Кист», похожий на мавританский дворец благодаря тосканским колоннам и огромному балкону под арочным сводом, встречал гостей массивными, отделанными бронзой трехметровыми двустворчатыми дверьми с великолепными витражами.

За ними на посетителей обрушивалась вызывающая роскошь. Высокие потолки с лепниной, стены, затянутые шёлковыми обоями цвета слоновой кости, мраморная лестница, украшенная коваными балясинами, хрустальные люстры, дорогая мебель из красного дерева, живые пальмы в массивных кадках, зеркала в позолоченных рамах, умножающие пространство… Василисе показалось, что время улетело вперёд, вернув её в будущее, в ту самую гостиницу, где она познакомилась с Дэном. Для полного сходства не хватало лишь тюнингованной портье. Вместо неё за высокой стойкой что-то старательно писал усатый, дородный консьерж, уткнув нос в толстую книгу регистраций и поминутно макая перо в пузатую чернильницу. Так же, как в будущем, всё дышало респектабельностью и комфортом: от начищенного до блеска паркета до едва уловимого аромата французских духов, смешанного с запахом полированного дерева.

Адмиральшу узнали мгновенно и проводили вместе со Стрешневой в апартаменты, занимавшие, как показалось Васе, чуть ли не половину этажа. По дороге коридорный — так тут называли мужской тип горничной — непрерывно рассказывал о выполненных поручениях, в результате чего Василиса стала обладателем огромного массива совершенно ненужной информации. Служка трындычал о том, что этот номер был зарезервирован для госпожи Колчак за неделю до ее драматичного прибытия в Севастополь, о том, что её багаж прибыл поездом ещё три дня назад, что все вещи приведены в порядок, развешены и разложены в гардеробе, что для особо ценных предметов в апартаментах есть три сейфа, что корреспонденция оставлена в гостиной и так далее, и тому подобное.

— Какие будут пожелания? — спросил коридорный, когда его словесный фонтан иссяк?

— Валериану, мяту, коньяк и никаких тусовок, — озвучила Вася список требований, поддерживая Софию Фёдоровну.

— И чего, простите? — навострил уши коридорный.

— И быстро! — отрубила Вася, опустив вырвавшееся прежде иновременное слово, — никаких встреч, свиданий, совещаний, приёмов… Ясно?

— Ясно, вашебро…- что-то неразборчивое пробормотал служка.

— Тогда выполнять! Бегом!

— Хорошо у вас получается, Василиса, — тихо произнесла адмиральша, устраиваясь на подушках, — много приходилось командовать?

Вася присела рядом с дамой, нащупывая пульс.

— Случалось. Пингвин — птица гордая, не пнешь — не полетит… Простите за нескромный вопрос, София Фёдоровна. Это из-за вас наш несчастный затонувший пароход был таким режимным, что простому смертному туда было не попасть?

— Ну, что вы, Василиса, — Колчак покачала головой, — я не столь важная особа. Транспорт вёз какие-то важные бумаги и лабораторию профессора Филиппова…

— А что это за лаборатория и что за профессор?

— Даже не представляю. Судя по охране и сопровождению, что-то секретное, проходящее по адмиралтейству и военному ведомству.

— И немецкая подлодка торпедировала именно этот корабль… Странно, не правда ли?

— Весьма…

Василиса застыла, шевеля губами и отсчитывая пульс.

— А знаете что, София Фёдоровна, давайте-ка я съезжу за вашим сыном одна. Простите, но вы не в форме. Обещаю доставить невредимым.

— Да, конечно, спасибо, — смутилась женщина, — давно я не чувствовала себя такой слабой и беззащитной. Я позвоню в госпиталь и распоряжусь. Хотя вам, Василиса, тоже стоит отдохнуть, или хотя бы умыться и переодеться….

Стрешнева осмотрела свою порванную и запачканную униформу.

— К сожалению, возможности моего гардероба в настоящее время не дотягивают до моих потребностей.

— Зато мои совершенно распоясались, — слабо улыбнулась адмиральша, — папа меня всегда баловал. Я так и осталась для него маленькой девочкой. Заказывать что-либо хлопотно, но тут на первом этаже чудесный магазин готового платья, и вы можете выбрать любое, записав на мой счёт…

— Спасибо, София Фёдоровна. Это тот случай, когда отказываться глупо, — поблагодарила Стрешнева женщину, — но в таком виде отправляться на шопинг…

— Когда вы не подбираете слова, ваш американский лексикон становится доминирующим, — улыбнулась София, — единственное, что выбивается из ряда, это слово «тусовка», скорее всего, оно от французского «tous», то есть «все», и употребляется в контексте «tous sont venus» — все пришли…. Что же касается магазина, то совсем не обязательно туда идти. Они всё доставят в апартаменты. Около бюро кнопка вызова коридорного — позвоните, пожалуйста. Сами можете привести себя в порядок в комнате для омовения, а я отдам распоряжение.

Благодарно кивнув и хихикнув по поводу высокопарных слов — «комната для омовения», Василиса обнаружила дверь именно с такой надписью, а когда её открыла — застыла в немом восхищении: по-другому это помещение назвать было невозможно.

— Хочу остаться тут жить, — пробормотала она, недоверчиво трогая золоченый оклад, в который, словно картина в Эрмитаже, было упаковано огромное зеркало.

Этот уголок в апартаментах своей изысканностью потянул бы на королевский будуар. Здесь стояла резная мебель с позолоченными украшениями: нечто похожее на комод без ящиков; стол с мраморной столешницей, на котором красовались живые цветы; шкафчик, напоминающий сервант, но не с посудой, а с туалетными принадлежностями.

Среди всего этого великолепия, возле дальней стены не сразу бросалась в глаза белоснежная мраморная ванна на золочёных львиных лапах. В ней можно было искупаться, отгородившись полупрозрачными шторами от центральной части комнаты, как в театре — между сценой и залом. Комната ярко освещалась небольшими хрустальными люстрами, искрящийся свет от которых усиливал богатство обстановки. Всё это создавало ощущение театральности. Вася увидела своё отражение в огромном зеркале, висящем над комодом, и улыбнулась: в испачканном, скромном наряде сестры милосердия на особу царских кровей она не тянула.

Сбросив с себя надоевший балахон, Стрешнева критически осмотрела последствия стычки: огромный, налившийся синяк на боку и второй — на бедре, царапины и ссадины на руках и шее выглядели так же, как после летней универсиады, где она на одних морально-волевых одолела свою соперницу, с которой умудрилась схлестнуться и на самбо, и на таэквондо. Саднило спину, больно было делать полный вдох. При попытке шевелить руками суставы подозрительно хрустели. Но все эти неприятности померкли и ушли на задний план, стоило лишь томно погрузиться в прозрачную, еле тёплую воду…

Когда посвежевшая и повеселевшая Вася высунула нос из ванной комнаты — она тоже решила называть это место комнатой для омовения — вся гостиная была заставлена вешалками с платьями разного фасона и предназначения.

— У вас, Василиса, была возможность выбрать любой, самый изысканный наряд, а вы остановились на этом простеньком платье для игры в теннис.

София так и лежала на диванных подушках, была такой же бледной, но смотрела на Стрешневу с любопытством.

— Зато никаких корсетов, ничто не стесняет движения… Ещё бы юбку укоротить.

Вася покрутилась на одной ноге, пробуя в движении по-настоящему легкую спортивную обувку plimsolls. Она смотрела в зеркало, признавая, что нравится себе в новом образе. Всю жизнь Стрешнева убеждала себя, что барахольное поведение — не про неё, что всё это неинтересно, есть дела поважнее. И только в гримёрке киностудии, облачившись в шикарное старинное вечернее платье, вдруг поймала себя на мысли, насколько изящно и привлекательно она выглядит без привычной майки и джинсов.

— Ну, что вы, Василиса, — слабо взмахнула рукой адмиральша, — у вас и так абсолютно открыты щиколотки. Больше никак нельзя — моветон!

«Эх, София Фёдоровна! — смеялась про себя Вася, — увидела бы ты нашу студенческую вечеринку сто лет спустя… Вот где „муви“ и „тон“, и всё с пивасиком…»

 * * *

Уже полчаса, как были улажены все формальности, даны все разъяснения, налетчиков увезли — одного в околоток, другого — в морг, а поручик Северский всё ещё стоял возле отеля «Кист» и пытался оживить заглохший мотор. Фильм «Кавказская пленница» выйдет только через 50 лет, иначе он, грохнув в сердцах крышкой капота, обязательно воскликнул бы: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!» Капризный автомобиль категорически отказывался заводиться. Покрутив заводную ручку, пока не заболела спина, Георгий бросил это бесполезное занятие и со злостью пнул колесо непокорной автоповозки.

— Строго вы с ним, — послышался сзади звонкий, насмешливый девичий голос.

Северский обернулся, пригляделся и с трудом узнал сестру милосердия в воздушном белом наряде.

— Простите, сударыня, — пробормотал поручик, доставая платок и вытирая пот с лица.

— Василиса, — наконец-то представилась красавица и сразу же посерьезнела, — не заводится?

Северский молча покачал головой.

— А что говорит?

— Кто говорит?

— Если машина вообще никак не реагирует на попытки ее завести, значит отсутствует подача топлива в карбюратор или напряжения — на свечи. Во всех остальных случаях она должна отозваться. Двигатель как-то пытается сообщить механику, что с ним не так.

— Вы разбираетесь в моторах внутреннего сгорания? — офицер скептически посмотрел на юную особу.

— Не так хорошо, как хотелось бы, но ваш случай мне кажется вполне типичным.

— С чего вы взяли?

— Вы так активно эксплуатировали «кривой стартёр», что пока я шла к вам, по звукам, издаваемым этим несчастным «Бенцом» можно было провести экспресс-диагностику всего двигателя.

— А зачем вы ко мне шли?

— Поблагодарить за помощь.

— Мне показалось, вы прекрасно справились и без неё.

— Просто повезло.

— Допустим. Хотя глаза мне говорили совсем другое. А какой вывод можно сделать из вашей диагностики?

— Мне не хотелось бы блистать эрудицией, не взглянув на больного.

— Смотрите! — поручик радушно распахнул крышку капота.

Северский был уверен на сто процентов, что девица засмущается, не признавшись, что завела разговор о машине исключительно с целью найти повод для беседы, и опять не угадал. Василиса с головой залезла под капот, выдавая тирады, абсолютно неподобающие трепетной барышне.

— Та-а-ак… Ну, что ж… Полноценный четырёхцилиндровый двигатель на алюминиевом картере… На четыре, может быть, даже на пять литров… А вот и причина ваших мучений, поручик. Взгляните!

Георгий сунул нос ближе к двигателю и увидел аккуратно переломленный провод, держащийся только на нитяной оплётке.

— Алюминий, — вздохнула амазонка, крутя в руке кусочек металла, — хороший материал, легкий, но очень хрупкий, недолговечный и чувствительный к перегреву, а вашему механику, выложившему проводку прямо на картер, руки бы оторвать…

— А как надо? — Северский затаил дыхание, выслушивая лекцию от девчонки.

— Через прокладку. Подойдет любое дерево, пробка, бумага, в конце концов, — она еще раз посмотрела на обломок в руке, перевела взгляд на поручика, — запасная проводка есть? Впрочем, в качестве скорой помощи подойдет любой гвоздь.

Через четверть часа реанимированный «Бенц» весело тарахтел по Екатерининской улице. Поручик сидел на пассажирском кресле и с удивлением глядел на эту необыкновенную девушку, мастерски починившую автомобиль и уверенно чувствующую себя за рулём. Естественно, что в его голове рождалось множество вопросов.

— Скажите, Василиса… — Северский, наконец, решился спросить, но не успел. Автомобиль резко вильнул к тротуару и затормозил. Через мгновение Вася вприпрыжку неслась к лавке по продаже газированной воды.

Георгий прекрасно знал это заведение. Набор сиропов в длинных стеклянных колбах с блестящими револьверными кронштейнами здесь был необыкновенно широк, вода и газ — лучшими, стаканы — самыми чистыми, ложечки с длинными витыми ручками — самыми красивыми в Севастополе. Продавец в белоснежной куртке работал элегантно, с шиком, быстро и весело. Над всем разнообразием стоял лёгкий, мелодичный звон стекла, раздавалось приятное шипение воды в моющих фонтанчиках. Яркое солнце, преломляясь сквозь струйки, рассыпалось сотнями бриллиантов и создавало ощущение вечного праздника, «который всегда с тобой».

Василиса взяла стакан, пригубила и блаженно закрыла глаза, словно пила амброзию, а поручик смотрел на белый шёлк, струящийся по ладной фигуре, и чувствовал, что безнадёжно влюбляется…

Глава 32   Летающие ножницы

— Скажите, Василиса, — решился продолжить разговор Северский, когда Стрешнева приговорила второй стакан газировки и с сомнением поглядывала на третий, — а что это было?

— Кажется, малина, — Вася заглянула в стакан, словно на дне был правильный ответ.

— Нет, я про ваши феноменальные физические способности. Вы ловко и бесстрашно воткнули носом в землю этого громилу! Как это называется?

Вася поставила посудинку на столик и сощурилась на яркое солнце.

— Ах вот вы о чём… На востоке эту школу называют «Вовинам»^[10], а приём — «Летающие ножницы». При отсутствии в руках оружия, у меня был единственный шанс уцелеть в схватке с таким тяжелым противником, ибо атаку ногами этот олень не ожидал.

— Почему «олень»?

— Потому что баран, козёл и лох…

— Понятнее не стало.

— А что вам непонятно?

— Где и как долго вы учились этим трюкам?

— Это не трюки, Георгий, — надулась Василиса, — это оружие слабых и беззащитных.

Произнося это, она мягко взяла своими пальчиками кисть поручика, чуть повернула и надавила. У Северского, доверчиво проводившего взглядом движение девушки, вдруг потемнело в глазах и появилось непреодолимое желание опуститься на колени. К счастью, давление прекратилось, а вместе с ним, утихло намерение стремительно приземлиться. Поручик понял, что он в эти секунды перестал дышать.

— Едемте, Георгий Николаевич, — Василиса уже сидела за рулём, — в госпитале нас ждёт маленький мальчик, которого надо отвезти к маме.

— Да-да, конечно, — поручик уселся на пассажирское кресло, потирая запястье и поглядывая на очаровательную блондинку с некоторой опаской. — Как долго я должен трудиться, чтобы овладеть такими приёмами?

— Я тугая, как говорит мой тренер, — грустно улыбнулась Вася, выворачивая руль, — поэтому училась 15 лет по два-три часа в день. А вы — сильный и ловкий. Вполне возможно, у вас пойдет быстрее.

— А с чего вы взяли, что я сильный и ловкий?

— Видела, как вы юрко сиганули из машины мне на помощь.

«Значит она дралась с двумя громилами и еще успела заметить, что творится по сторонам! — пронеслась мысль в голове у поручика. — Это ж какую концентрацию внимания надо иметь!»

— Георгий Николаевич…

— Зовите меня просто Георгий, или Жорж — так ко мне обращаются друзья.

— Хорошо. Скажите, Георгий, а куда девались полицейские, которые прибежали на место происшествия? Я боялась, что мне предстоит с ними долгий, обстоятельный разговор.

— Зачем? Я сказал, что вы и ваша компаньонка — просто жертвы, а обоих бандитов нейтрализовал я сам, без постороннего участия. Они отдали честь и удалились. Не обидитесь, что я забрал у вас славу победителя марвихеров^[11]?

— Наоборот, я вам очень благодарна. А вам ничего за это не будет?

— Орден за такое не дадут, — усмехнулся поручик.

— Нет, я имела ввиду другое: вас полиция за драку не накажет?

— Дорогая Василиса, да будет вам известно, что в Российской империи наказать офицера может только суд чести, а с его точки зрения, я действовал безупречно… Кстати, один из налетчиков скончался на месте. Второго увезли без сознания…

— Сами виноваты, — сухо ответила Вася, пожав плечами.

До госпиталя ехали молча. Северский не знал, как вести себя с такой барышней. Василиса не вписывалась ни в один привычный образ, рушила все стереотипы, а наглядно продемонстрированные ею навыки и умения не стыковались с хрупкой и воздушной внешностью. Вот так, посреди белого дня убить одного, покалечить другого и просто пожать плечами, мол сами виноваты… «Ты кто, женщина?»

Василиса тоже молчала. Она до чертиков боялась неудобных вопросов, опасалась ляпнуть нечто, что может быть расценено офицером, как непотребное, неуместное или, что еще хуже, провокационное. Это не Петя, его так просто не стреножишь и в стойло не поставишь.

Слава Богу, машинка бежала резво, госпиталь находился недалеко, и вскоре «Бенц» затормозил у знакомого входа.

Полуденный зной выгнал ходячих раненых и медперсонал на улицу. Одни неспешно прохаживались в тени деревьев, другие сидели на парковых скамейках, дровяных чурбашках, просто на бордюрах, и, сбившись в группы, о чем-то беседовали, третьи медитировали на волны и Солнце, прикрыв глаза. Создавалось впечатление, что прямо на лужайке вот-вот состоится пикник, митинг или выступление звезды эстрады — настолько густо дорожки, полянки и берег наполнились пациентами.

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!

Это было первое, что услышали Георгий и Василиса, когда заглох двигатель. К автомобилю торопилась Изольда Тимофеевна, ведя за собой сына адмирала.

«Ну вот, только этой рекламы мне ещё не хватало», — раздраженно подумала Стрешнева, заметив, с каким любопытством смотрят на нее окружающие.

У Северского глаза и вовсе расширились. «Она еще и 'сиятельство». На его лице маячило немое изумление.

— Изольда Тимофеевна! — зашипела Вася, выскакивая из машины, — тише, прошу вас, тише! Не надо привлекать внимание.

— Ой, простите! — зашептала старшая сестра милосердия, — София Фёдоровна позвонила, предупредила, вот я и решила….

— Спасибо, Изольда Тимофеевна. Давайте посадим Ростислава в автомобиль… А что это у вас?

— Это ваше… Еще одно платье, — засмущалась медсестра, протягивая Василисе узелок с подарком бабы Груни.

— Спасибо, Изольда Тимофеевна. Вашу униформу я верну позже, её пришлось отдать в починку и стирку.

— Ой, а что случилось? — всполошилась сестра.

— Пустяки, дело житейское. Завтра вам ее доставят, а сейчас разрешите…

Стрешнева натянуто улыбнулась, устроилась на водительском кресле, проверила ёрзающего на заднем сиденье Ростислава и дала себе установку не лихачить. В эти времена не только детских кресел, ремней безопасности не было и в помине.

 * * *

Обратная дорога показалась короче, возможно, из-за Ростислава, пришедшего в полный восторг от быстроходного транспорта.

Мальчик засыпал взрослых огромным количеством вопросов:

Какая у этой машины масть? Какой у неё двигатель? Почему машину толкают лошадиные силы, если двигатель железный? Чем «кормят» железных лошадей? Сколько машина проедет без топлива?

Василиса терпеливо удовлетворяла любопытство адмиральского сына, обстоятельно отвечала на вопросы, старательно заполняя все паузы, дабы у Северского не было желания продолжить светскую беседу и задать какой-нибудь каверзный вопрос по поводу ее «княжеского» происхождения.

Однако всё хорошее когда-то кончается, завершилась и эта поездка. Ростислав побежал в отель на встречу с мамой, а Стрешнева задержалась возле поручика, дабы не выглядеть неучтивой и неблагодарной.

— Ваше сиятельство…- начал было Северский, когда повисла пауза, и сразу замолк, встретившись с ледяным взглядом блондинки.

— Даже не начинайте, — шикнула на него Стрешнева, — зовите меня Василисой, Васей, а про все эти политесы забудьте, иначе…

— Иначе что?

— Да ничего! Огорчусь до слёз и буду называть вас «ваше плодородие»!

Поручик улыбнулся шутке.

— Уверен, что у вас есть веские основания для инкогнито. В таком случае, у меня встречная просьба.

— Не титуловать вас фермерским чином?

— Это — как раз, пожалуйста. Очень необычно и совсем не обидно. Я про другое, — поручик замялся, разглядывая запылившиеся носки сапог. — Из-за всех сегодняшних перипетий, я остался голодным, — он поднял глаза и продолжил, — пообещайте найти время и отобедать со мной, если, конечно, моя компания вам не претит…

— Договорились, — Василиса протянула руку и заалела, когда Северский, вместо пожатия, низко наклонился и поцеловал её.

— И еще одно…

— Простите, Жорж, но потраченное на меня время я вернуть вам не смогу.

— Научите меня тому рукопожатию, которое почти повергло меня в бессознание.

Василиса улыбнулась.

— Обещаю помочь вам освоить этот и другие секреты японской борьбы джиу-джитсу. Только зачем вам? Все приёмы рукопашного боя меркнут перед семью патронами в барабане вашего револьвера.

— Будем считать это моим капризом.

— Моряки не капризничают.

— Я — не моряк, я — летчик.

Василиса пробежала взглядом по мундиру Северского.

— Удивили. И на чем летаете?

— Сейчас осваиваю самолёт-амфибию Григоровича.

— Тогда давайте меняться — я научу вас драться, а вы меня — летать.

— Это не так весело, как вам кажется, и совсем небезопасно, — нахмурился Северский.

— А разве я говорила про веселье? — Василиса выгнула бровь, — рукопашный бой вам нужен тоже не забавы ради, ведь так?

Северский уже собирался заявить категоричной мадемуазель, что это совсем другое, когда сзади, со стороны Приморского бульвара, ему в спину прилетело тревожное: «Ваше благородие! Господин поручик!»

— Да что б вас всех! — выругался Георгий. — Ну, что еще?

— Вас вызывают в школу! Срочно! — лихо козырнул вестовой.

— Меня одного?

— Всех!

— Значит что-то серьезное… Василиса, скажите, где я могу вас найти?

— Я пока не знаю… Наверно, гораздо проще мне найти вас.

— Буду ждать… А если не дождусь, знайте, каждый день, когда не будет полётов, вы сможете увидеть меня здесь с трех часов пополудни и до заката.

Василиса не нашла, что ответить на эту пылкую речь — то ли признание, то ли приглашение… Она потупила глаза, а через секунду двигатель «Бенца» взревел и машина покатилась по проспекту, оставляя за собой синий вонючий шлейф.

«А кольца на этой молотилке следовало бы поменять, — подумала Вася, глядя на дымовую завесу от автомобиля, — масляные колпачки проверить, да и сами цилиндры не мешало бы отполировать, а то до потери компрессии остался один шаг…»

 * * *

Василиса обещала навестить Софию Фёдоровну на следующий день, попрощалась с Ростиславом, сложила платье бабы Груни и свои берцы в любезно предоставленную шляпную коробку. Она долго отнекивалась, но всё же приняла в знак благодарности одну из спасённых ассигнаций, разменяла у портье и отправилась, наконец, обратно в Аполлоновку, где её ожидали важные неоконченные дела.

Путь от отеля до слободки Вася проделала на трамвае. Эта чудная, маленькая, скрипящая, переваливающаяся с боку на бок повозка, словно игрушечная, так неторопливо подминала под себя рельсы, что наиболее ловкие пассажиры умудрялись в нужном месте на ходу запрыгнуть в вагон или соскочить.

Судя по индифферентному выражению лица кондуктора, к такому поведению здесь привыкли. Служащие трамвайных линий даже не пытались пресечь беспорядок или предупредить о наплевательском отношении к источнику повышенной опасности.

Габариты трамвайчика и скорость его передвижения были настолько скромны, что Василиса чувствовала себя, как на детской рельсовой дороге — аттракционе в парке отдыха. Отсутствие застекления вагона в такую погоду было благом. Ветерок обдувал лицо даже на небольшой скорости, и лишь когда трамвайчик останавливался, его догонял и укутывал зной раскаленного на летнем солнце города.

Во время одной из таких остановок на перекрестке Василису задумчиво обнюхала извозчичья лошадь, чья морда оказалась на одном уровне с пассажирскими сидениями. Вася успела погладить ее по бархатным ищущим губам. Лошадь фыркнула, покосилась на Стрешневу огромным темно-синим глазом, потянулась доверчиво, невзирая на натянутые вожжи, и Василисе захотелось непременно научиться ездить верхом и управлять повозкой — сейчас такой навык был бы более востребован, чем авиационный.

В Аполлоновке Стрешнева залезла под один из огромных перевернутых баркасов, сменила теннисный шелк на скромный ситец и вернулась к бабе Груне в прежнем образе.

Аграфена Осиповна всё ещё лежала в постели, но выглядела гораздо лучше, румянее и свежее. Пети на месте не было, и Вася получила возможность спокойно пообщаться на интересующую ее тему.

Выслушав поток вопросов о прожитом дне, она взяла женщину за руку.

— Я расскажу всё, что делала поминутно, но сначала, дорогая моя Аграфена Осиповна, расскажите, как вы меня узнали?

— Да как не узнать, — всплеснула руками баба Груня, — у тебя же одно лицо с твоей мамой. Я, грешным делом, сначала подумала, что ты — это она!

— А откуда вы знаете моих родителей?

— Мы были не только знакомы, но и дружны. Твои родители были любимыми и лучшими учениками профессора Филиппова, когда я служила у него экономкой.

— Профессора Филиппова? Вы ничего не путаете? — переспросила Вася, вспомнив слова адмиральши про секретные документы и лабораторию.

— Ну да, Михайла Михайлыча Филиппова, — подтвердила баба Груня. — После его смерти меня спрятал Силантьич, а вся твоя семья бесследно исчезла, и я боялась, что вас всех тоже… А потом пришла ты.

— Подождите-подождите, — Василиса потерла пальцами виски, пытаясь сложить в голове совершенно неожиданную мозаику, — смерть профессора не была случайной и вам пришлось прятаться, как и моим родителям, так?

— Так, Васенька, — вздохнула женщина.

— А теперь, Аграфена Осиповна, очень прошу вас поподробнее…

Глава 33   Тайна профессора Филиппова

— Мы тогда проживали в Санкт-Петербурге, — прикрыв глаза, словно прокручивая в уме фильм-хронику, степенно начала баба Груня. — Мы — это Михаил Михайлович, его семья и прислуга, на пятом этаже дома №37 на улице Жуковского. Там же, рядом с его квартирой, располагалась редакция «Научного обозрения», а ниже, на 4-м этаже — лаборатория профессора.

— Простите, Аграфена Осиповна, но можно чуть поподробнее про Филиппова, я его совсем не знаю. Даже фамилию такую не слышала.

— Ах вот оно что, — баба Груня поджала губы, — не сподобились, стало быть, родители твои. Хотя, понять их можно…

Она грустно улыбнулась и из её глаза выкатилась одинокая слезинка.

— Ты прости меня, Васенька, за слёзы. Просто как вспомню… Любила я его, тайно. Он даже не догадывался. Да в него многие девицы были влюблены. Невероятного обаяния был человек…

Она вздохнула, коротко всхлипнув, смахнула слезинку и продолжила.

— Михаил Михайлович, как истинно гениальный человек, был талантлив во всём. Он с отличием закончил Санкт-Петербургский университет по физико-математическому курсу и почти сразу же защитил диссертацию, а потом еще одну — в Гейдельберге. В совершенстве знал несколько иностранных языков, постоянно пользовался зарубежными книгами и журналами, читал в подлинниках произведения древних авторов, новинки научной и художественной литературы из Германии, Франции, Италии, Англии. Когда он поручал мне оформить подписку…

— Значит, вы были не только экономкой? — уточнила Стрешнева.

— Не только, — чуть смутилась баба Груня, — я часто разбирала его корреспонденцию. Её приносили целыми мешками, ведь Филиппову приходили письма со всего света, и не только от учёных…

— А от кого ещё?

— Профессор был очень разносторонним человеком. Представляешь, Вася, в трёхтомном «Энциклопедическом словаре» 1901 года почти все статьи подготовлены им самим. Он писал работы по социологии, политической экономии, естествознанию, математике, химии и даже по литературоведению. Его исторический роман «Осаждённый Севастополь» очень хвалил Лев Толстой, с которым Михаил Михайлович неоднократно встречался и переписывался. Лев Николаевич заметил, что это литературное произведение Филиппова даёт совершенно ясное и полное представление не только о Севастопольской осаде, но о всей войне и её причинах.

— А вы, Аграфена Осиповна, какое участие принимали в работе профессора, раз так хорошо её знаете?

— У меня хороший почерк и мне часто приходилось переписывать набело статьи и письма Михаила Михайловича, потому что его почерк понять мог далеко не каждый. Мне даже казалось, что он специально пишет небрежно. Но переписанные мною работы Филиппов любил перечитывать, говорил, что выглядят они совсем по-другому, сразу видны его недочёты, неизменно вносил новые правки в готовый к печати текст. Приходилось переписывать множество раз, вот и запомнила наизусть многое, даже не понимая, что означает то или иное слово.

— Вы сказали «готовый к печати»? Вы переписывали его научные работы? — приняла охотничью стойку Василиса.

— Нет, это делали Стрешневы, то есть твои родители, Васенька. Я больше занималась журналом Михаила Михайловича. Профессор сам его основал и был редактором. На его страницах почитали за честь печататься Менделеев, Бекетов, Лесгафт, Бехтерев и другие светила нашей науки… А незадолго до своей гибели Филиппов открыл никому неизвестного калужского учителя Циолковского. Он первый начал его печатать, находил его идеи близкими к своим собственным…

Баба Груня заёрзала на кровати. Василиса поправила подушку, помогла женщине устроиться поудобнее.

-11 июня 1903 года я отнесла в редакцию газеты «Санкт-Петербургские ведомости» письмо профессора. Переписывала его трижды, а Михаил Михайлович проверял и каждый раз вносил дополнительные правки. Совсем измучил меня. Наверно, поэтому я и сейчас его помню почитай что дословно. Он писал: «Всю жизнь я мечтал об изобретении, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну. Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дёшев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайною опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, а частью крайне ядовитых».

— Вы знаете, что это были за вещества? — спросила Стрешнева.

— Нет, — покачала головой баба Груня, — химия всегда была для меня terra incognita. Мы закончили работать поздно вечером, я отнесла письмо в газету, когда стемнело, а утром следующего дня Филиппова обнаружили мертвым на полу в своей лаборатории. Михаил Михайлович собирался допоздна работать и там же заночевать. Ночью мы не слышали ничего подозрительного, поэтому его жена, Любовь Ивановна, пошла проведать мужа только после полудня. Дверь в лабораторию оказалась заперта, на ее настойчивый и громкий стук муж не отзывался. Заподозрив неладное, она позвала домашних, мы вскрыли дверь и увидели ученого лежащим на полу. Он уже окоченел.

— От чего же умер профессор? — Васины вопросы множились по мере повествования.

— Доктор Полянский — первый из врачей, кому довелось освидетельствовать тело, о причинах смерти первоначально сделал запись: «Mors ex causa ignota» («Смерть по неизвестной причине»). Потом к расследованию был привлечён делопроизводитель Главного артиллерийского комитета полковник Гельфрейх, которому было поручено произвести экспертизу опытов, проводимых Филипповым в ночь его смерти. Он сделал вывод, что профессора отравили. После вскрытия тела покойного, произведённого в Мариинской больнице, полицейский врач Решетников и полковник Гельфрейх, под нажимом охранного отделения,потом дважды меняли своё мнение. В результате, заключению экспертов не поверил никто — ни родные, ни коллеги, ни сочувствующие…

— Ясно. Аграфена Осиповна, вы ещё ни слова не сказали о моих родителях, — Василиса мягко направила разговор в нужное ей русло.

— Ах да, конечно… Ты прости меня, Васенька, нахлынуло… Твои родители в это время находились в Риге — там у Филиппова было что-то вроде испытательного полигона, и сам он постоянно ездил на берег Балтийского моря. Михаил Михайлович говорил, что Стрешневы — лучшие ученики и вполне могут продолжить его дело. Вот и в этот раз они вместе с тобой были в отъезде… Наверно, это вас и уберегло…

— От чего?

— От того ада, что началася сразу после смерти Михаила Михайловича. Мы ещё не успели прийти в себя от жуткой картины смерти, как в лабораторию нагрянула полиция, тут же приступившая к скрупулёзному обыску. Сыщики не делали разницы между частным и общественным, совали свой нос даже в грязное белье и картофельные очистки, в самой лаборатории сдирали обои, прощупывали обивку кресел и диванов. Все бумаги, на которых рукой профессора была записана хотя бы одна фраза, они сразу упаковали в кожаные мешки и забрали с собой. Они изъяли весь архив Филиппова, рукопись его последней книги с математическими выкладками и результатами опытов, а также все препараты и аппаратуру.

Баба Груня прерывисто вздохнула и прикрыла глаза.

— Во всём этом было много загадочного… Дело в том, что мы не вызывали полицию. Даже не успели подумать об этом. Странно, что в лабораторию Филиппова вломились не городовые, не следственные приставы и не сыскная часть, а агенты охранного отделения.

Она не выдержала, всхлипнула и слёзы покатились градом. Больше баба Груня говорить не могла — её буквально душили рыдания. Вася налила в кружку воды и подала женщине. Сделав несколько глотков, та чуть успокоилась и продолжила.

— Я не видела и не знаю, как оно было на самом деле, но ходили слухи, что в ходе обыска произошло весьма необычное, скандальное событие. Один из сыщиков, разбирая электрическую схему, изменил положение каких-то приборов на лабораторном столе. Буквально через секунду в районе Большой Охты раздался глухой звук, похожий на раскат грома. Но в небе не было ни облачка. Кто-то из полицейских предположил, что на Пороховых взорвался пороховой погреб. Однако вскоре разнеслась весть, что обрушился каменный флигель на Большеохтинском проспекте. Очевидцы рассказывали, что ни с того ни с сего откуда-то изнутри дома послышался страшный треск, по стене флигеля пробежали трещины, затем всё стало рушиться, а потом из-под развалин вырвались громадные языки пламени. Жертвами трагедии стали двое человек…

— Может быть, совпадение? — осторожно поинтересовалась Вася.

— Может, — пожав плечами согласилась баба Груня, — но когда начались допросы, охранка всех домашних спрашивала про этот флигель — был ли кто около него или внутри по поручению Михаила Михайловича… Когда очередь дошла до меня, я не стала ждать… И вот с тех пор живу здесь…

— Вы бывали в том флигеле?

— Бывала и как раз по поручению профессора, хотя даже предположить не могла, зачем ему нужна информация про толщину стен, высоту потолков и наличие подвала.

— Вы боялись чего-то конкретного?

— Домочадцы не понимали, в чем они могут быть виноваты. Полиция не отвечала ни на один вопрос. Только сначала были допросы, а потом начались аресты, загадочные исчезновения и гибель людей, связанных с научной деятельностью Михаила Михайловича…

— А мои родители?

— Они больше не появились в Петербурге, а когда началась война с японцами, вместе с другим ученым-физиком, Николаем Дмитриевичем Пильчиковым, профессором харьковского технологического института, отправились на Дальний Восток, к адмиралу Макарову. Мы виделись позже, после войны. Они мало рассказывали про работу, больше показывали тебя трехлетнюю. Ты уже тогда очень была похожа на свою маму. Они с увлечением продолжали опыты и эксперименты. Говорили, что исследования дали абсолютно новые, неожиданные результаты… А потом Николая Дмитриевича тоже убили, и связь оборвалась окончательно…

— Он умер так же, как профессор Филиппов?

— Нет, его просто застрелили…

— И что, на всём свете не осталось никого, кто бы мог прояснить судьбу моих родителей?

— Почему же? Ученик Пильчикова — дядя нашего Петеньки… Только он после того случая… Немного повредился… Никого к себе не подпускает.

— Но попробовать-то можно?

— Можно, только не говори, что ты Страшнева и имеешь хоть какое-то отношение к работам Филиппова и Пильчикова. Он не без основания считает, что все, кто связан с этими людьми, являются для него смертельной опасностью…

— В таком случае, Аграфена Осиповна, ему стоит озаботиться безопасностью Пети.

— Почему?

— Дело в том, что на затонувшем транспорте в Севастополь перевозили лабораторию и какие-то записи Филиппова. Туда простым смертным билеты даже не продавали. Попасть можно было только по специальному разрешению из Адмиралтейства или генштаба. А значит, все, кто был в списках пассажиров, могут быть отнесены к сопровождающим этот груз, то есть попадают в группу риска. Кстати, вы знаете, как Петя очутился на корабле и что он там делал?

Василиса говорила, а сама в ту же минуту вспомнила, что сейчас в госпитале лежит Даниил, тоже оказавшийся пассажиром этого транспорта. Его надо обязательно предупредить об опасности, но это лучше сделать завтра. А сегодня она должна попытаться совместить в своей голове взаимоисключающие факты: студенты — супруги Стрешневы из начала ХХ века, и её родители — ученые Стрешневы из начала XXI-го — это одни и те же люди. Таких совпадений не бывает. И последняя капля — загадочные взрывы: один из них — во флигеле Большой Охты, описанный бабой Груней, поразительно похож на тот трагический, произошедший в 2015-м, когда в своём доме погибли папа и мама… Или не погибли? Ведь тел так и не нашли. А Василиса Стрешнева? Где она, настоящая, там — в своей технологической современности, или здесь?

Историческая справка:

Михаил Михайлович Филиппов ( 1858 −1903) — русский писатель, философ, журналист, физик, химик, историк, экономист и математик, популяризатор науки и энциклопедист. Член Санкт-Петербургского математического общества. Доктор натуральной философии в Гейдельбергском университете. Основатель, издатель и редактор журнала «Научное обозрение». Автор и редактор трёхтомного «Энциклопедического словаря» (СПб., 1901 г.) Автор первой в России рецензии на 2-й том «Капитала». Автор исторического романа «Осаждённый Севастополь».

Переводчик трудов Дарвина и других зарубежных учёных на русский язык, а также трудов Менделеева на французский. Автор трёхсот научных работ. Умер в 1903 м году при невыясненных обстоятельствах.

Николай Дмитриевич Пильчико в (1857—1908) — учёный-физик, изобретатель, являлся членом совета Тулузской академии наук, Русского физико-химического общества и других научных организаций России, Франции, Германии, Австрии.

Прекрасно играл на скрипке, писал стихи, рисовал картины

Известен исследованиями в области оптики, радиоактивности, рентгеновских лучей, электрохимии и радиотехники. Один из первых исследователей Курской магнитной аномалии. Первым в мире открыл и применил на практике явление электрофотографирования, назвав его фотогальванографией. Среди изобретений Пильчикова — сейсмограф и термостат, рефрактометр и дифференциальный ареометр. В 1898 году изобрёл способ управления разными механизмами и устройствами по радио.

Убит в 1908 году выстрелом из револьвера.

Оба учёные — абсолютно реальные люди. Их жизнь, изобретения и загадочная смерть не являются плодом фантазии автора… Единственная выдумка — М. М. Филиппов не был профессором, хотя имел немало учеников и последователей.

Глава 34   Граф

Дэна разбудили несносные вопли чаек за госпитальными окнами. Актёр недовольно поморщился, пожелал этим крикливым созданиям лютой погоды и только потом осознал, что слышит! Слух вернулся, хотя шум в ушах, напоминающий шипение ненастроенного радио, ещё беспокоил. Внешние звуки доносились, как из бочки, но уровень акустики оказался вполне достаточным для восприятия действительности. Это было здорово! Мирский за одни сутки оценил, насколько значимым дарованием является возможность внимать и как тяжко быть глухим тетерей.

Его по-прежнему тяготило полное непонимание, как правильно он должен реагировать на окружающих людей, на слова и жесты, на новый мир. Слава Богу, что пробуждение Мирского пришлось на раннее утро. Рассвет только что разогнал по углам южную ночь, и можно было полежать, подумать о насущном.

В воздухе витал особенный аромат — смесь карболки, эфирных масел и едва уловимого запаха живых цветов, заботливо принесённых медсёстрами. Хрупкие создания в белоснежных чепчиках, с красными крестами на груди, казались ангелами, спустившимися с небес, чтобы облегчить страдания раненых. Та из фей, что он увидел первой, очнувшись в госпитале, никак не выходила из памяти. Хороша, чертовка! Дэн всегда отдавал предпочтение блондинкам, а не знойным брюнеткам. Но эта…

— Пётр Иванович, не чинитесь. Может, наконец, расскажете, как вас угораздило в лазарет попасть?

Мирский сквозь дрёму услышал тихий разговор.

— Даже не думал, Збигнев Вацлавович, — ответил собеседник с характерным русским выговором согласных, — особо рассказывать нечего. Неприятная, но весьма обычная оказия в научном мире.

— Но позвольте, — усмехнулся вопрошавший, — вы же морской офицер по гальванической части. При чём тут наука?

Пётр Иванович вздохнул и повернулся на скрипучей кровати.

— Моряком я стал только на войне. До этого служил лаборантом, потом адъюнктом на экспериментальной гальванической станции в Одессе, — неторопливо, нехотя отвечал тот, кого назвали Петром Ивановичем. — Начальство попросило помочь срочно оборудовать помещение и принять под свою руку ожидаемое из Санкт-Петербурга лабораторное оборудование, как всегда, всё сиюсекундно и безотлагательно… Ну, а коль поспешишь, так всегда народ насмешишь… Вот и потешили… То ли проводку повредили, то ли контакты перепутали, — вздохнул гальванёр. — Короткое замыкание, наверно… Полыхнуло — аж свет в глазах померк. Очнулся здесь.

— Стало быть, не успели?

— А уже и не надо. Потонула та аппаратура вместе с транспортом…

В палату вошла медсестра с термометрами.

— Господа офицеры! Прошу быть дисциплинированными и ответственными. Обход через полчаса. До этого времени градусники должны быть использованы по назначению и лежать на видном месте, дабы у доктора была возможность ознакомиться с вашим состоянием.

Произнося сентенцию голосом строгой учительницы, сестра обернулась к Мирскому и потянулась к его альбому.

— Благодарю вас, я слышал, — поделился Дэн своей радостью.

— Прекрасно, — искренне улыбнулась сестричка, — тогда тем более не задерживайтесь с измерениями, это в ваших интересах.

Раздав термометры, она величаво выплыла из палаты, а в ноги Мирского моментально уселся сосед по палате.

— Примите мои гратуляции, — заговорил он с шипящим польским акцентом.

— Спасибо, Збигнев Вацлавович…

— О! Зачем такие условности. Просто Збышек. Простите, а с кем имеем честь?

Мирский открыл было рот, но тут же вспомнил про свою легенду, вытаращил глаза и покачал головой.

— К сожалению…

— Ничего страшного! После контузии память обычно возвращается сама… Или её возвращают женщины. Они заставляют помнить даже то, про что хотелось бы забыть, не так ли?

— Вы о чём? — не понял Мирский.

— Не о чём, а о ком! О вашей горячей, как мартеновская печь, невесте, неожиданно назвавшей вас парнокопытным.

— Это Васька-то? — не удержался Мирский от презрительной усмешки, — да пошла она…

По реакции поляка Дэн почувствовал, что ляпнул не то.

— Гм, — послышалось с соседней койки, — а не кажется ли вам, господин контуженный, что вы забываетесь?

— Я не настолько контужен, чтобы терпеть выходки этой овцы, — огрызнулся Дэн. В ту же секунду ему в голову прилетел медицинский лоток.

— Прошу прощения, — с ноткой издевательства процедил сквозь зубы Петр Иванович, — перчатки под рукой не оказалось, швырнул, что было.

— Что вы творите⁉ — подскочил на кровати Мирский.

— Учу уму-разуму молодого, наглого невежу, — глядя в глаза Дэну, произнёс гальванёр.

— А не боитесь, что я могу ответить?

— Только этого и жду, — усмехнулся Петр Иванович, неторопливо встав со своей кровати и скрестив руки на груди, — какое оружие предпочитаете?

Дэн обратил внимание на забинтованные кисти гальванёра. Свободными оставались только большой и указательный пальцы. До Мирского начала доходить серьёзность ситуации, но эмоции ещё бурлили и апломб брал своё.

— Подожду, пока вы подлечитесь, — огрызнулся он. — Предпочитаю холодное оружие, а вам в вашем состоянии нынче доступна только зубочистка.

Гальванёр хотел сказать что-то колкое, но его взгляд упал за спину нахала, и он передумал.

— Сделаю всё, чтобы ждать вам осталось недолго, — ограничился Петр Иванович кратким ответом, но от этих слов повеяло холодом.

Дэн обернулся и увидел, что конфликтующих офицеров, стоя в дверях, с любопытством разглядывает та самая брюнетка, запавшая в сердце актёра.

— Доброе утро, сударыня, — Мирский вспомнил все свои роли и постарался изобразить приветственный придворный бранле^[12].

Черноокая красавица удивилась.

— Спасибо, мичман, я оценила вашу любезность, но полагаю, исполнение бальных «па» в этих стенах неуместно, — проговорила она любезно и крайне холодно.

Мирский смутился, извинился, сел обратно на свою кровать.

«Не успел вернуть себе слух и возможность нормально общаться, как сразу два прокола», — раздражённо подумал он, лихорадочно соображая, как правильно себя вести, чтобы не накосячить ещё больше.

— Пётр Иванович, — обратилась сестра милосердия к гальванёру, — не соблаговолите ли явиться в ординаторскую? Там вас ждут господа из Морского штаба Верховного главнокомандующего.

— Чем обязан, вы не в курсе?

— По вопросу об аварии в лаборатории.

— А как же обход?

— Дмитрий Ильич осмотрит вас позже.

Гальванёр коротко кивнул, подхватил больничный халат, висевший на стуле, и вышел вместе с сестрой из палаты. Мирский с поляком остались вдвоём.

— Зря вы, конечно, — с сожалением произнес Збышек. — Возможно, у вас есть веские причины отзываться так о княжне, но всё-таки выносить ваши личные суждения на публику…

— Кто княжна? Васька? — ошарашенно спросил Дэн.

— Что-то вспомнили о ней? Вам что-то известно? — быстро спросил Бржезинский, и Мирский увидел, с каким неподдельным интересом вспыхнули его глаза.

— Нет! — отрезал он, гася в зародыше горячее желание хоть как-то досадить Стрешневой и поделиться с кем-то своими признаниями. Что он сейчас мог рассказать? Про свои домогательства в ресторане, произошедшие в далеком будущем? Про её дешманские джинсы с майкой и нарочито солдафонские, грубые манеры? Нда… Его первая, эмоциональная реакция на княжну из Дальних Чигирей — еще одна грубая ошибка. Надо быть осторожнее. Встретиться бы с Василисой и узнать, как ей удалось всего за сутки так себя легендировать. Талант! А заодно понять, кто он сам и что ему делать? Как долго крутить башкой в ответ на предложение представиться? Ведь это закончится неизвестно чем.

Отягощённый этими мыслями, Мирский прилег на постель и спрятал голову под подушку. Поляк хмыкнул, но не стал докучать и приставать. Послышались его неторопливые шаги. Хлопнула дверь. Дэн остался в палате один и решил, что ему лучше всего было бы не демонстрировать восстановленный слух и готовность общаться.

Лечащий доктор был точен как часы. Он удовлетворенно кивнул, проверив слуховые возможности пациента, глянул на термометр, посчитал пульс, сверяясь с секундной стрелкой на серебряных часах-луковице, посмотрел глаза и, наконец, приступил к беседе, которую Мирский ждал с напряжением подозреваемого в святотатстве.

— Итак, вы не помните как вас зовут?

— Не помню.

— И как вы оказались на транспорте №55 — тоже пояснить не можете?

Дэн помотал головой.

— А что вы помните из того, что было до момента, как вас обнаружила спасательная команда?

— Обрывки. Смазанная картинка… В общем — ничего…

— Хорошо, — задумчиво произнес врач, — будем считать, что так оно и есть… Я просто обязан вас предупредить, что такие или похожие на эти вопросы вам будут задавать господа контрразведчики, поэтому не только врать, но и фантазировать, пытаясь завоевать их доверие или снисхождение, не стоит. Вы понимаете, о чем я?

— Пока не очень, — растерянно пробормотал Дэн, а у самого волосы на голове встали дыбом.

— В рамках профилактических манипуляций по стимулированию памяти, я вам покажу список спасенных с транспорта. Постарайтесь узнать среди них свою фамилию. Это сильно упростит ваше положение и работу жандармов. Только помните, что любой ваш ответ сразу повлечёт возникновение новых вопросов… В любом случае, желаю удачи.

Вскоре перед ним лежал журнал учета и выписка из судового журнала, куда были аккуратно вписаны тридцать семь фамилий. Погибших и пропавших без вести не было. Списки совпадали. Дэн пробежал взглядом по столбцам в поисках своей фамилии. Не нашел. Начал обстоятельно изучать записи и понял, что особого выбора у него нет: среди спасенных пассажиров фигурировал всего один мичман и только один числился среди пассажиров этого несчастливого рейса. Либо его посчитали неучтенным персонажем, каковым он, собственно, и являлся, или приняли за другого — за того, с кем он дрался в каюте… И как ответить?

 * * *

Через час в палате появились доктор с гальванёром, оба — не в духе и чем-то встревожены.

— Зря вы, Пётр Иванович, накричали на ротмистра. Он не обязан знать, что такое реостат и из чего сделан аккумулятор, — выговаривал раненому доктор, — и да, это его работа — подозревать всех подряд до выяснения обстоятельств. Вы же были последним, кто находился в помещении, до того как…

— Что случилось? — осторожно поинтересовался Бржезинский.

— Жандармы считают, что это был не несчастный случай, а диверсия, — сквозь зубы процедил Петр Иванович.

— Да что вы говорите! — удивился Збышек, но сделал это излишне театрально.

— Да, к сожалению, — подтвердил доктор, — на пожарище нашли следы артиллерийского пороха.

— Как он туда попал, ума не приложу, — досадливо пожал плечами гальванёр.

— Разберутся, — успокоил его доктор и повернулся к Дэну. — Ну-с, молодой человек, вспомнили что-нибудь?

— Нет, — решительно покачал головой Мирский, — но, судя по тому, что среди пассажиров присутствовал всего один мичман, скорее всего, это я и есть.

— Что ж, — доктор устало потер лоб, — поздравляю с возвращением вашей фамилии, господин Граф. Кстати, не подскажете, что могут означать инициалы Д. В.?

— Предполагаю, что Даниил…

— А почему не Дмитрий или Денис?

— Даниил мне больше нравится.

— Ну, хорошо, так тому и быть…

— Оригинальная у вас фамилия, мичман, — глянув из-за плеча в журнал, усмехнулся Бржезинский.

— Да, — согласился доктор, — редкая. Если выслужите себе графский титул, будете единственным в своём роде — граф Граф. Звучит!

«Господи! — подумал Мирский, — это какая-то буффонада. Как меня только угораздило! Фамилия — Граф^[13]! Что может быть более подходящим объектом для шуток⁈»

В полной неизвестности больничное время тянулось медленно. Петр Иванович лежал, уткнувшись в стену, иногда нервно ходил по палате. Збышек спасался от летней жары на берегу залива. Мирского в этот день больше никто не трогал. Он прокручивал в голове последний диалог с врачом и думал, что ответит жандармам на самый простой вопрос о своём происхождении… Сказать было нечего.

Наконец, он забылся тяжелым, мрачным сном, а проснулся от суеты, царившей в отделении. В палате он был один. Из коридора доносился топот сапог и дробный перестук женских каблучков, слышались отрывистые команды, хлопали двери.

— Что случилось? — спросил Мирский у забежавшей в палату сестрички, видя ее ошалевшие, стеклянные глаза.

— Петра Ивановича убили… — всхлипнула она, закрыла лицо руками и бессильно сползла по косяку на пол. — Ой, что теперь будет…

— Как убили? Где? Когда?

— Прямо тут, на берегу…- сестричка опять всхлипнула и сжала кулачки, стараясь не зареветь, — он всю ночь промаялся, а ещё затемно ушел гулять… На посту сказал — хочет соловьев послушать… И вот…

Мирский опустил голову на подушку, стараясь переварить услышанное. Человек, вызвавший его на дуэль, оказался мёртв. Стало быть, с этой стороны опасность миновала. Но сам по себе труп и публичная ссора — это совсем нехорошо. Дэн представил, чем это могло ему грозить в прошлой жизни, и задумался. Аршинные заголовки «Враг кинозвезды найден мертвым», «Кому выгодна смерть неприятеля известного киноактера?», толпы журналистов и блогеров, промывающих его косточки. Как хорошо, что в начале ХХ века еще не изобрели интернет… Как хорошо, что он даже не выходил из палаты!..

Долго пребывать в состоянии тревожной прокрастинации Мирскому не дали. Вместо плачущей сестры милосердия в дверном проёме нарисовался худощавый, подтянутый мужчина средних лет. Хорошо очерченные скулы придавали его лицу выразительность и решительность. На удивление аккуратная для столь раннего часа прическа с прямым пробором темных, подстриженных, красиво уложенных и набриолиненных волос, выдавали в этом человеке перфекциониста.

Пронзительно-серые, слегка прищуренные глаза под темными, густыми бровями с изломом, стреляли внимательным взглядом сосредоточенно и спокойно, останавливаясь на каких-то отдельных деталях и скользя далее до следующей цели. Прямой нос с тонкой линией переносицы и плотно сжатые губы намекали на властность натуры.

Облик дополняло изящное пенсне в тонкой золотой оправе на чёрном шёлковом шнурке, свисавшее на тёмно-синий сюртук из добротной шерсти, не подходящей для такой жаркой погоды.

— Господин Граф, если вас правильно представили? — поинтересовался внезапный гость у изрядно напрягшегося Мирского, — разрешите представиться: военно-морской следователь капитан Вологодский. Вы позволите задать вам несколько вопросов, касающихся ночного происшествия?

Глава 35   Допрос

— Разрешите присесть? — поинтересовался следователь у Дэна.

Мирский внимательно рассматривал Вологодского, а следователь — артиста. Некоторое время мужчины бодались взглядами, словно участники боёв без правил, пытаясь смутить друг друга.

Впрочем, агрессия в поведении следователя не проявлялась. Он скорее выказывал любопытство, как опытный энтомолог, совершенно неожиданно обнаруживший новый вид загадочной бабочки.

«Ну, что ж, давайте попробуем поговорить», — подумал артист.

— Предполагаю, — копируя вяло-ленивую манеру следователя, произнес Дэн, -что вам не требуется моё разрешение ни на пребывание здесь, ни на вопросы, которые вы собираетесь задать.

— Вы правы, не требуется, — согласился капитан, — но случаи бывают разные, и мне не хотелось бы начинать разговор с глупого и никому ненужного «пти афронтю», тем более, что вы, как я узнал у доктора, в некотором роде больны, если амнезию можно считать болезнью.

— Скорее — следствием травмы, — поправил следователя Мирский, — чувствуешь себя, как без руки или без ноги…

— Да, пожалуй, — задумчиво произнес Вологодский, — так будет точнее. Судя по сопроводительным документам, ваша фамилия — Граф.

— Так говорят, — дипломатично выкрутился Дэн, — утверждать не буду.

— Хорошо, — следователь что-то чиркнул у себя в блокноте. — Вы находились с покойным в одной палате весь прошлый день. Расскажите, пожалуйста, что предшествовало трагедии.

— Мы действительно лежали в одной палате и… — Мирский на мгновение задумался, стоит ли рассказывать «всё, как на духу», а потом решил, что их пререкания с лейтенантом слышали слишком многие, чтобы это скрывать и добавил, — между нами возникла ссора из-за личных разногласий…

— Полноте, мичман! Какие могут быть личные разногласия у людей, впервые увидевших друг друга несколько часов назад?

— Я позволил себе нелицеприятно высказаться о даме, которой лейтенант, скорее всего, симпатизировал.

— Кто она? Как ее найти?

— Она — сестра милосердия, но вот найти её я вам помогать не буду, даже имя называть не стану по вполне понятным причинам.

Сказав это, Дэн мысленно поаплодировал своей удачной двусмысленной реплике. «Вполне понятные причины», по которым он не хотел «светить» Василису, были совсем другими, нежели те, о которых мог подумать Вологодский.

— Хорошо, — следователь сделал ещё одну заметку в блокнот, — продолжайте!

— Одним словом, лейтенант вызвал меня на поединок.

— Дуэль? В военное время? Это противозаконно. Почему вы согласились?

Вологодский умудрился произнести все три вопроса без единой эмоции, словно зачитывал анкету. В его голосе не было удивления и тем более возмущения, только казенный интерес.

— Я не согласился! Сказал, что это — безумие, что не могу себе позволить воспользоваться его частичной недееспособностью из-за обожженных рук… Но лейтенант был настойчив.

— И что произошло потом?

— Ни-че-го! — Мирский дирижерским жестом усилил сказанное, — ровным счётом, ничего больше не случилось, вплоть до моего отхода ко сну. Сегодня утром от дежурной сестры узнал, что Петра Ивановича нашли мёртвым. Я был шокирован. У меня и в мыслях не было причинять ему вред.

— У вас был мотив. Ссора, вызов на дуэль…

— Ну, какой же это мотив? Таких мотивов в мужской компании наберётся несколько за день. Да, мы поссорились, но не успели стать врагами. Я думал, что он остынет и забудет про свой вызов. Это действительно было глупо. Кто же знал, что всё так обернётся…

Мирского стало выводить из себя спокойное, скучающее выражение лица капитана, не реагирующего на эскапады артиста.

— Я, будучи офицером, не мог позволить себе такой способ сведения счётов, — Дэн попытался быть убедительным.

— Да, как офицер, конечно же, не могли, — согласился Вологодский. — В связи с этим у меня есть ещё несколько вопросов, напрямую не касающихся преступления.

Следователь повернулся к двери и командирским голосом крикнул:

— Коломийцев!

В палату строевым шагом вошёл грузный пожилой полицейский в просторной белой рубахе с черными погонами, подпоясанной портупеей. Он шествовал с каменным лицом, неся перед собой вешалку с мундиром.

— Это ваша одежда, мичман, — упреждая вопрос Дэна, произнес Вологодский, — именно в ней вы поступили в госпиталь. Узнаёте?

Мирский неопределённо пожал плечами. Полицейский положил мундир на соседнюю кровать и так же, чеканя шаг, покинул помещение.

— Жаль, что не узнаёте, — вздохнул Вологодский, потому что мне крайне любопытно, где вы строили этот мундир?

— А что в нём такого уникального? — пожал плечами Мирский, внутренне напрягшись и предполагая какой-то подвох.

— Уникального? Нет! Здесь, пожалуй, больше подойдет другое слово, — губы следователя тронула усмешка. — С уверенностью могу сказать, что портной не знаком с «Положением о мундирах» 1834 года, как и с реформой военной формы 1882-го. В самом крое, знаках различия и даже в пуговицах присутствует разночтение с уставными требованиями, из чего можно сделать вывод, что портной лишь издали видел мундир морского офицера Российского императорского флота и плохо его запомнил. Занятно, правда? Согласитесь, что данный факт требует объяснения….

— В таком состоянии я вряд ли могу быть вам полезен, — холодея, промямлил Дэн.

— Да-да-да, я это уже понял, — повторил Вологодский, улыбнувшись ещё шире, — давайте я продемонстрирую ваши вещи в надежде на возвращение памяти.

После этих слов капитан распахнул папку, достал и положил перед Мирским электронную карту от гостиничного номера, ключ от гримёрки и его любимое надкушенное яблоко — айфон… Дэн на автомате сразу же схватил смартфон и только усилием воли заставил себя его не включать.

— Вижу, вам знаком этот предмет, — утвердительно произнес следователь, — он, как и ваш мундир, тоже иностранного происхождения. Что это?

— Очевидно, это часть какого-то прибора, — держа смартфон в руке, растерянно пробубнил Мирский.

— Возможно, — кивнул следователь, — пусть это всё побудет пока у вас, может быть, вспомните. Что это за карточка, — он коснулся рукой электронной визитки отеля, — и какую дверь открывает этот изящный ключик? — указал он на второй необычный артефакт.

«Эх, капитан! Знал бы ты, от какой он двери и где она находится, с ума бы сошёл, — с горечью подумал Мирский, — или упёк бы в дурку меня самого».

— Посидите, подумайте, — следователь встал, прошёлся вдоль окон, зачем-то приседая около каждого из них и внимательно заглядывая под подоконники, открывая и закрывая рамы, высовываясь на улицу и осматривая внешние стены.

— Амнезия у вас весьма специфичная, — продолжал он между делом свой монолог, — я с такой ни разу не сталкивался, хотя за два года в госпиталях насмотрелся многого. Обычно с таким диагнозом контуженые на третий день вращают глазами, мычат, трясут головой, двух слов связать не могут, а у вас и речь, и мимика, и ассоциативные связи, и двигательная активность вполне здорового человека… Странная потеря… Этикет помните, правила приличия соблюдаете, а как вас зовут и откуда вы взялись такой красивый… Как вы попали на транспорт №55 — тоже без понятия? Где и с кем учились? Кто может подтвердить вашу личность здесь, в Севастополе?

Мирский отрицательно покачал головой.

— Хорошо. Стало быть, палату вы со вчерашнего дня не покидали?

— Только в туалет.

— Кто может подтвердить ваше алиби?

— Второй мой сосед, Збышек… То есть Збигнев… Ещё дежурная сестра, но я не помню, когда она здесь была последний раз до трагедии.

— Амнезия иногда бывает весьма полезна, не находите? — усмехнулся Вологодский, пристально глядя Дэну в глаза.

— Не нахожу, — злобно ответил артист, отвернувшись.

Капитан ещё раз обшарил руками последнее окно, присел на корточки и долго, сосредоточенно колупал пальцем краску, затем удовлетворенно хмыкнул, выглянул на улицу, свесившись через подоконник, посмотрел по сторонам и перекинулся обратно.

— А знаете, с вашей развитой мускулатурой не составило бы никакого труда выбраться через окно, спуститься вниз со второго этажа и подняться обратно — архитектура здания вполне позволяет. Вон и травка на газоне под окном изрядно примята…

— Зачем? — пожал плечами Дэн.

— Что значит «зачем»?

— Чтобы совершить убийство, совсем не обязательно, как охотнику, сидеть в засаде.

— Не обязательно, но вероятно, — следователь скрестил руки на груди и стал расхаживать по палате вперёд-назад, — я просто рассуждаю. Давайте предположим, что вы, никого не собираясь убивать, сидели на подоконнике, дышали свежим воздухом, а покойный Петр Иванович, прогуливался по берегу, заметил вас и сказал вам, например, что-то обидное. Вы возмутились, вспыхнули, спустились вниз самым коротким способом, продолжили ссору и, будучи в состоянии аффекта, нанесли роковой укол.

— Укол? — удивился Мирский, — лейтенант убит шпагой?

— Нет. Шпага — это благородное, хотя и кровавое оружие. Петр Иванович убит одним безжалостным, коварным и очень точным ударом.

Следователь подошел вплотную к Мирскому и практически без замаха резким, быстрым движением поднес правый кулак к левому уху артиста.

— Вот так. Самым обычным гвоздём.

— Каким гвоздём? — ошарашенно прошептал артист.

— Тёсовым, восьмидюймовым. Это большая удача — попасть острым предметом прямо в слуховой проход. Такое возможно в двух случаях: если потерпевший не двигался, спал, например, или был обездвижен силовым способом; во втором, что более вероятно, — никто Петра Ивановича убивать не хотел, и всё случилось неожиданно, в том числе и для самого убийцы, пребывающем в состоянии аффекта, когда человек не способен контролировать свои действия. Весьма частое явление у контуженных. Кстати, патологический аффект почти всегда сопровождается амнезией. Идеально подходит для нашего случая.

— Но у меня нет и не было никакого гвоздя!

— Он был вбит сюда, в этот самый подоконник, как ограничитель, чтобы рама не билась о стену, — Вологодский кивнул на исследованное окно, — там хорошо видно отверстие. На других подоконниках такие ограничители из гвоздей тоже стоят. Видите — они вбиты всего на треть, а торчащая часть, упирающаяся в раму, еще и бечевкой оплетена, поэтому очень удобно ложится в руку.

— Боже, какой бред! — возмущённо воскликнул Мирский, — вы себя слышите? Бежать выяснять отношения с гвоздём в руках… Вы бы еще про рогатку вспомнили! Мы же взрослые люди!

— Ах, уважаемый господин мичман, вы даже не представляете, насколько часто взрослые люди поступают совершенно иррационально!…

Вологодский замолк, торопливо откинул крышку часов и, видимо, вспомнил что-то важное.

— Однако мне пора, — пробормотал он озабоченно, — ваши вещи оставляю пока здесь, а кроме них в палате некоторое время побудет вооружённый жандарм, во избежание, так сказать, эксцессов…

— Что вы имеете ввиду? — вспыхнул Мирский.

— Охранять вас будем, господин Граф, — убедительно произнёс капитан, — дабы во время следствия никто больше не проснулся поутру с гвоздём в ухе. Вы сказали, что ещё ни разу не покидали палату. Постарайтесь не делать этого ещё какое-то время. Честь имею! 

* * *

— Вот попал! — огорчился Дэн, когда дверь за следователем закрылась, а вместо него на пороге появился знакомый полицейский.

— Здравия желаю, Ваше благородие, — чинно поздоровался он с Дэном, огляделся по сторонам, подвинул к дверям табурет и присел, поставив перед собой холодное оружие и оперевшись на него.

— И вам не хворать, — пробормотал артист, подойдя к своему «иностранному» мундиру.

Он погладил погоны, подёргал пуговицы и ярко вспомнил пальчик Стрешневой, тыкающий его в грудь, её колючие глаза и обидные слова про историческую недостоверность сценария, про ляпы художников, реквизиторов и всего кинопроизводства, замахнувшегося на костюмированный исторический фильм и не потрудившегося убедиться в достоверности…

«Вот и результат. Мундирчик-то ненастоящий! Следователь уверен, что импортный. А за кого же он меня принял? За шпиона? Рассказать, как оно есть на самом деле? Предъявить смартфон, чтобы поверили, что я свой, буржуинский? Это, конечно, аргумент, но не сделаю ли я себе хуже, если продемонстрирую содержание „заморского“ товара этому въедливому, ироничному капитану», — размышлял Дэн.

Он нажал кнопку запуска. Смартфон жалобно тренькнул, оповестив хозяина об отсутствии заряда, и ушел в несознанку, на глазах превратившись в бессмысленный иновременной хлам.

— Надо было слушать маму, — вздохнул Дэн. Спрятав в тумбочку бесполезное барахло, он бухнулся на кровать, закрыл глаза и крепко стиснул зубы, стараясь не заскулить от тоски и безнадёги

Глава 36   Тайны мадридского двора

Облачаясь в балахон сестры милосердия, Вася поймала себя на мысли, что привыкает к нему, и подумала, не уговорить ли доктора Дмитрия Ильича Ульянова принять её на службу в качестве младшего медперсонала, если задержится в этом времени: ведь трудиться где-то надо. Уж что-что, а первую помощь она окажет лучше любой из местных девчонок. Дважды пройденные курсы тактической медицины в условиях, максимально близких к боевым, были неформальными и функциональными. Фронтовой город в течение десяти лет постигал науку борьбы за жизнь на своем горьком опыте ежедневных бандеровских обстрелов под чутким патронажем НАТО.

Идея ещё раз заняться маскарадом родилась в Васиной голове, когда она подходила к госпиталю и заметила на подступах нездоровый ажиотаж: такого количества офицеров и жандармов она здесь ещё не встречала.

Юркнув в сторону знакомой пристани и накинув сестринскую униформу прямо поверх полюбившегося шелкового теннисного платья, она гордо прошествовала мимо людского муравейника, старательно развесив уши и пытаясь понять, что тут произошло, пока она занималась адмиральшей.

Если в первое посещение этого легендарного лечебного заведения на Павловском мысе Вася решала главную задачу — как бы выжить, во второе — как бы сбежать, то сейчас она могла спокойно оглядеться, чувствуя себя, как во время показа исторического кино в 4Д кинотеатре.

Мозаика человеческих судеб, переплетенных такой далекой для Стрешневой войной, связанных общим несчастьем и надеждой на лучшее будущее, проходила, пробегала, натужно ковыляла мимо Василисы точно так же, как и в XXI веке. «Прошло больше ста лет, а ничего не меняется», — подумала она, направляясь в сестринскую.

Изольда Тимофеевна обрадовалась Васе, как старой знакомой, и сразу со всеми подробностями рассказала свежие печальные новости: про загадочное убийство Петра Ивановича — морского лейтенанта-гальванёра, в миру — адьюнкта электротехники, про строгого следователя, напугавшего весь персонал, и про фактический арест мичмана Графа, из палаты которого отселили второго пациента и поставили жандармский пост.

— Изольда Тимофеевна, — взяв женщину за руку, максимально убедительно произнесла Стрешнева, — вы же понимаете, что мне необходимо его увидеть именно сейчас и поговорить.

— Даже не знаю, — сестра милосердия нахмурилась и задумалась, — просто так вам туда пройти не разрешат, разве только по назначению врача… Подождите здесь, я поговорю с Дмитрием Ильичём.

Она ушла, а Вася смогла спокойно, не торопясь рассмотреть госпитальный быт медицинского персонала времён Первой мировой войны.

Просторная комната с высокими окнами и тюлевыми занавесками. Кожаный черный диван, несколько стульев, громоздкий дубовый шкаф, такой же стол с пузатыми ножками и горой медицинских документов на нём. В углу — тумбочка со старым граммофоном. Скорее всего, вечерами, когда жара немного отступала и прекращалась лечебная суета, он наполнял пространство своими шипящими, несовершенными мелодиями, и раненые, забыв о своих болезнях, слушали эти звуки, представляя себя в мирной жизни, среди любимых и близких.

Рядом с граммофоном — цветы в глиняном кувшине и шлифованная доска с аккуратно приколотыми листками местной самодельной больничной газеты. Стихи, рассказы, рисунки…

В госпитале присутствовала своя романтика, густо замешанная на самопожертвовании и стремлении к человечности. Врачи, сестры милосердия, санитары умудрялись в пустыне скорби поддерживать живым и цветущим оазис сердечности и чуткости, где война отступала перед силой добра и сострадания.

В этом временном сообществе случайно сведённых вместе людей рождались дружба, привязанность и даже любовь. Молодые офицеры писали стихи своим спасительницам, а те, краснея, хранили эти строки как самое дорогое сокровище. В госпитальных газетах, выпускавшихся самими пациентами, публиковались робкие признания, написанные дрожащей рукой нецелованных юношей, успевших познать на своём фронтовом опыте, насколько хрупко и мимолётно земное бытиё.

Даже смерть, заглядывающая в окна госпиталя, не могла разрушить эту особую атмосферу. Погребение умерших на близлежащем кладбище было частью сурового ритуала, но это ещё больше подчёркивало желание жить и наполнять своё существование предельно глубоким смыслом.

— Ваше сиятельство…

Вася вздрогнула от неожиданности, услышав над ухом великосветское обращение. Она резко обернулась и недоумённо уставилась в преданные глаза Изольды Тимофеевны.

— Умоляю вас, — тихо произнесла в ответ Вася, сообразив, что слова адресованы ей, — никаких сиятельств! Зовите меня просто Василиса. Если вам от этого будет легче, то титул базилевса даже выше княжеского.

— Хорошо-хорошо, — сестра испуганно выставила перед собой ладони, — понятно. Я просто хотела сказать, что Дмитрий Ильич не возражает и, если вы умеете делать уколы…

— В совершенстве, — убедила Вася Изольду Тимофеевну.

Дальнейшие инструкции она прослушала, направляясь в палату и неся перед собой в качестве пропуска лоток со сверкающим на солнце шприцем и флакончиком с медицинским спиртом.

— Доброе утро, больной, — Вася вошла в палату и быстрым шагом направилась к Мирскому, игнорируя вскочившего с табурета полицейского, — утренние процедуры.

— А почему?… — у Дэна завис процессор…

— Назначение лечащего врача, — объяснила Вася, делая большие глаза, и повернулась к стражу порядка, недовольно сопящему за спиной, — будьте добры, постойте две минуты за дверью, пока я делаю укол.

— Но… — начал было полицейский.

— Медицинские предписания обязательны для всех, — безапелляционно заявила Василиса, — во время лечебных манипуляций посторонним в палате не место… И вот ещё, уважаемый, — добавила она, увидев, что полицейский опять пытается открыть рот, — вы находитесь в палате без халата, это недопустимо! Обратитесь на сестринский пост — вам его выдадут. Накиньте на плечи и возвращайтесь, я как раз закончу.

Покраснев, полицейский буркнул что-то нечленораздельное, вышел за дверь, недовольно топая ногами, и пошел по коридору.

— Быстро на живот! — скомандовала Василиса расплывшемуся в улыбке Мирскому.

— Лисси, да я… — начал он кокетничать, но сломался под сердитым взглядом и покорно перевернулся на кровати.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — прошептала Вася, старательно обтирая ваткой со спиртом филейную часть Дэна.

— А тебе нельзя было сюда приходить, — парировал Мирский.

— Это еще почему?

— Прости, но я нечаянно засветил тебя следователю во время допроса.

— В каком смысле?

— Сказал, что ты понравилась убитому, и мы из-за этого повздорили. Ай! — Мирский дернулся, почувствовав боль от укола.

— Терпите, больной, терпите, — проговорила Василиса, давя на поршень шприца, — это вам — за длинный язык, господин Граф… А это, — она чмокнула Дэна в щёку, закончив инъекцию, — за честность. Нельзя — значит не буду. Теперь слушай и запоминай. На транспорте, куда нас с тобой закинуло, перевозили засекреченную военным ведомством лабораторию и документациюпрофессора Филиппова. Его убили 14 лет назад. С тех пор кто-то могущественный и упорный уничтожает всё, связанное с именем учёного, его интеллектуальное и материальное наследие и всех, кто так или иначе способен продолжать его дело. Словно маньяк какой-то… Мне даже вспомнились Моцарт и Сальери… Так вот, наш корабль потоплен не случайно. Целью была перевозимая на транспорте аппаратура и люди, имевшие к ней отношение.

— Упс… — Мирский перевернулся на спину, поморщился, чиркнув проколотой ягодицей по шершавой простыне, — убитый лейтенант тоже был связан с лабораторией, утонувшей вместе с судном. Я позавчера слышал от него, что именно он должен был ее принять и установить… Не думаю, что тут каждый день гибнут корабли с таким грузом, а значит 99,9%, что мы говорим об одном и том же…

— Тогда тем более, тебе надо валить, — резюмировала Вася.

— Как? — с возмущением ответил артист, — у меня не сложились отношения с капитаном Вологодским. Он вряд ли отпустит меня под честное слово.

— Капитан Вологодский? — переспросила Василиса.

— Да, военно-морской следователь…

— Постараюсь решить этот вопрос.

— Но как?..

— Пока не знаю…

— Решит она… — пробурчал Мирский, — ты, Лисси, лучше возьми вот это… Надо как-то изловчиться и зарядить, тогда у меня будет шанс…

Мирский сунул в руки Стрешневой многострадальный айфон.

— Ого, какие гаджеты носят с собой мичманы императорского флота! И как ты объяснил, что это?

— Предположил, что часть какого-то механизма, какого — не помню, а вот сейчас подумал, что этот предмет как раз может быть из затонувшей лаборатории…

— Тогда тебя точно грохнут, — сделала неутешительный вывод Вася.

Тяжелые шаги и скрип открывшейся двери оповестили: время у заговорщиков закончилось.

— Что собираешься делать? — с надеждой спросил Дэн.

— Пока не знаю, — шепнула на прощение Стрешнева, спрятав смартфон на груди под платьем и собирая в лоток предметы лечебной манипуляции, — но я что-нибудь обязательно придумаю.

— Кстати, Лисси, тебе очень идет эта форма, — неожиданно сменил тему Дэн.

— С-с-пасибо, — с некоторой задержкой поблагодарила Вася за неожиданный комплимент и поспешила удалиться.

Мирский проводил девушку долгим, томным взглядом, откинулся на подушку, блаженно закрыл глаза и впервые за последние сутки вздохнул полной грудью.

«Васька — она такая. Обязательно что-нибудь организует, — появилась внутри уверенность, — какая девчёнка… Ух!» Артист ожил, получив невинный, легкий поцелуй и увидев маленький, невольный стриптиз Василисы, когда она прятала смартфон. Вспомнив брюнетку с черными глазами, обратившую на себя внимание в первый день пребывания в госпитале, он решил, что блондинка — лучше.

 * * *

Василиса тем временем сдала униформу Изольде Тимофеевне, поблагодарила ее, отказалась от чаепития, сославшись на срочные дела, и выбежала из госпиталя, напряженно думая, как помочь Мирскому. Она пообещала что-то придумать, но в голове пока не нашлось ни одной идеи. Обычно на каждую проблему у неё рождалось по три-четыре варианта решения, а тут — полный ноль. Не брать же штурмом госпиталь, хотя этого толстячка в полицейской форме она бы уделала… Нет, нет, глупости! Может быть, Мирский придумал что-то поинтереснее простого побега и его «яблоко» чем-нибудь поможет… Хотя, чем? Но зарядить его всё-таки надо попробовать. Действующий смартфон лучше, чем бесполезная, странная хреновина. Кстати, а на что он похож? На портсигар? На пудреницу? «Ладно, хватит рефлексировать. Дэн попросил зарядить, значит, это надо сделать».

Рассуждая таким образом, Стрешнева дошла до Аполлоновки. Вроде бы, не собиралась, а ноги принесли. Всё логично. Сама Вася, ее родители и Дэн, корабль, на который их забросило, загадочное убийство в госпитале и Аграфена Осиповна, и даже Петя — все каким-то образом связаны с профессором Филипповым, с его лабораторией и с загадкой, вокруг которой слишком много тайн, чтобы предполагать, что всё это — цепь ничем не связанных случайностей.

 * * *

Баба Груня сидела на постели, и вид у неё был вполне презентабельный. Она что-то тихо на ухо выговаривала сидящему рядом Пете. Вася решила, что нечего воду в ступе толочь, и сразу заговорила по существу.

— Здравствуйте! Пётр, — обратилась она к юноше, — я не знаю, что успела рассказать Аграфена Осиповна, но тебе угрожает опасность, и это извиняет моё бесцеремонное вторжение в твои дела. Скажи мне, как ты оказался на Транспорте №55?

— Купил билет, — промямлил Петя и опустил глаза, всем своим видом демонстрируя, что врёт. Василиса зафиксировала это и задала следующий вопрос.

— Ты знал, что транспорт перевозит секретную лабораторию?

Петя кивнул, не поднимая головы.

— Ты знал историю профессора Филиппова?

Петя застыл в растерянности и еще раз кивнул. Ну, конечно! Как же не знать, если его дядя — соратник ученого.

— Ты сопровождал секретный груз?

— Да, — взяв себя в руки, коротко ответил студент, сжимая фуражку.

— По просьбе дяди?

— Нет.

— О, господи! — Вася не выдержала и театрально закатила глаза, — тайны мадридского двора! Петя, я сейчас пытаюсь хоть как-то склеить всю мозаику и понять, с какой стороны грозит опасность, а мне приходится вытягивать из тебя клещами информацию по чайной ложке. Ты можешь мне помочь?

— Я там был по заданию ревкома, — совсем по-детски шмыгнув носом, сказал паренёк, — и мои товарищи очень хотели, чтобы груз дошёл до Севастополя. Им было незачем что-то топить и кого-то убивать. Наоборот, они надеялись, что изобретение профессора Филиппова послужит делу мировой революции.

— А дядя про это знал?

— Догадывался, — вздохнул Петя, — он получил приглашение от военно-морского ведомства — прибыть в Одессу, принять и проверить комплектность лаборатории, но категорически отказался. После Порт-Артура и смерти Пильчикова он вообще боялся хоть как-то демонстрировать причастность к работам Филиппова. Тогда я сказал, что мог бы всё сделать вместо него…

— И он тебя не отговаривал?

— Он мне запретил даже думать об этом, но… Нашлись товарищи, которые были более убедительны.

— Ревком?

Петя снова кивнул.

— Дядя написал рекомендательное письмо, заверил его во Дворце Главного Командира^[14], и с ним я поехал в Одессу встречать лабораторию.

— Скажи-ка мне, товарищ Гаврош, — прищурилась Вася, — а как фамилия твоего могущественного дяди, запросто заверяющего свои письма у командующего флотом?

— Такая же, как у меня, — Петя пожал плечами, — Налётов… Михаил Петрович^[15].

— Ах вот оно что… — Вася перевела взгляд на бабу Груню, — тот самый, кто был с моими родителями и профессором Пильчиковым в Порт-Артуре?

Аграфена Осиповна бессловесно кивнула.

— Петя, мне срочно надо повидаться с твоим дядей, — попросила Василиса.

Глава 37   Ящик Пандоры

Интервременная молодёжь отправилась к Налётову на пролётке — транспорте, который Вася успела возненавидеть.

Выбежав из городских кварталов Севастополя, дорога петляла между холмами и горками. Безжизненные каменистые полосы перемежались уголками бурной растительности — травы, порядком выцветшей от июньского зноя, и густых зарослей вечнозелёных кустарников тиса, земляничника, колючего боярышника.

Закатное солнце, подёрнутое вуалью вечерней дымки, румянило темнеющий небосвод всеми спектрами красного цвета от карминного до кораллового. Редкие облака, случайно залетевшие в этот жаркий день на небесную гладь, разбавляли картину белым, серым и розовым оттенками. Щедрое разноцветие так сильно контрастировало со скромным окружающим ландшафтом, что Василиса перестала смотреть по сторонам, любуясь лишь космосом над своей головой.

Пробежав по выжженной степи несколько вёрст, пролётка сделала крутой поворот, обогнула холм и окунулась в совершенно иной пейзаж, погрузившись из жаркой пустыни в прохладный оазис.

Тряская ухабистая дорога закончилась, под колеса пролётки оранжевым ручейком потекла заботливо выровненная конным грейдером грунтовка. Небо заслонили кроны каштанов, высаженных по обочинам. По обе стороны узкой, аккуратной дорожки раскинулся ухоженный парк с песчаными дорожками, подстриженными газонами и кустами, беседками, обвитыми плющом, и цветочными клумбами, раскиданными по парку в шахматном порядке. Разноцветные бутончики и лепестки неведомых Василисе растений сплетались в замысловатые композиции. Природные краски перетекали одна в другую, ныряли под декоративные лопухи, кокетливо пробивались сквозь зелень лиан. От цветочного разнообразия рябило в глазах, и появилось желание остановиться, подойти, вдохнуть летний аромат, задержаться рядом с пёстрой палитрой, заботливо созданной руками садовника.

— Этот парк разбил городской голова Севастополя, Алексей Андреевич Максимов, — пояснил Петя. — Он хотел, чтобы все поверили: даже голые камни можно превратить в парадиз. Это ведь бывшие каменоломни. Дядя говорил, что здесь и трава не росла, а Максимов доказал, как человек может изменить собственную среду обитания, если захочет.

— А сам он здесь же живёт?

— Нет, — Петя нахмурился, — он умер… при очень странных обстоятельствах.

— Он тоже твой родственник?

— Нет. Но он очень хорошо знал моего дядю и профессора Пильчикова. Это и погубило Алексея Андреевича…

— Не поняла.

— Дядя сам объяснит, если захочет, — махнул рукой Петя, — мы уже приехали.

Грохот колёс по булыжникам эхом разлетелся от кирпичных оштукатуренных стен. Повозка проехала сводчатую арку под двухэтажным домом, построенным в строгом прусском стиле, и попала во внутренний усадебный дворик, ограниченный с трех сторон хозяйственными и жилыми постройками, а с четвертой — прямоугольным бассейном. Посреди бассейна стояла позолоченная скульптура мальчика с рыбой и раком, вцепившимся клешнёй в детскую руку.

— Красиво, но очень тихо и потому жутковато, — призналась Стрешнева.

— После смерти Максимова хозяйский дом пустует, — продолжил Петя, выпрыгнув из пролётки и протягивая Васе руку, — дядя живёт отшельником во флигеле, никого не принимает, ни с кем не общается.

Они прошли к крайнему зданию, остановились около лестницы, поднимающейся подобно улитке на высокий первый этаж.

— Только не удивляйтесь, — немного помявшись, выдавил из себя Петя, — мой дядя — большой оригинал, его поступки иногда бывают экстравагантны, поэтому многие принимают его за не вполне нормального…

— Если ты хотел меня подбодрить, то тебе это не удалось, — тихо ответила Василиса и подтолкнула студента под локоть, — тогда иди первым и принимай удар на себя.

— А вы?

— А я за тебя отомщу.

Петя хихикнул, оценив шутку, и не спеша стал подниматься по лестнице. А у Васи вдруг задрожали коленки от понимания, что этот визит — последняя надежда хоть что-то узнать о родителях, о себе и определить, наконец, где она дома, а где — в гостях. 

* * *

Петя нажал на кнопку у входа и внутри раздалась трель звонка, напоминающего школьный. Сначала никто не отвечал, затем щёлкнул входной замок: студент толкнул легко подавшуюся дверь, что позволило гостям проскользнуть внутрь.

Прихожая была пуста — ни души. Вешалка, комод, зеркало. Входная дверь закрылась сама, было слышно, как щёлкнула задвижка. Вася покосилась на замок, приводимый в движение за счет электромагнитов и удивленно хмыкнула: инженер-изобретатель вполне оправдывал свою профессию с первых секунд заочного знакомства.

Из пустынной прихожей молодые люди сразу попали в скромную гостиную, где единственной мебелью был гарнитур — стоящий посреди комнаты круглый стол и шесть венских стульев. Оттуда Петя повёл Стрешневу в дальнее помещение, насколько Вася поняла, оборудованное под лабораторию. На длинном, широком, сделанном на заказ столе, на полках, висящих над ним, и даже под столом громоздились измерительные приборы, реостаты, электрические батареи, медные тубусы, напоминающие насосы, и еще много-много всего, что Вася видела впервые, не понимая, для чего оно надо и как работает. О том, что всё это — не декорации, а рабочие инструменты, свидетельствовал легкий беспорядок на столешнице — записи, огрызки карандашей и обрывки проводов. Включённые приборы мерцали жёлтым светом ламп, в воздухе витал лёгкий запах озона.

— Здравствуй, Петруша, — раздался бархатный баритон, — с чем нынче пожаловал?

Василиса выглянула из-за спины студента и увидела стройного, атлетически сложенного мужчину средних лет с роскошными усами каштанового цвета и окладистой, поседевшей бородой. Лысая, словно отполированная голова и строгие, прямые, сомкнутые на переносице брови добавляли облику инженера брутальности, а круглые очки и кокетливый галстук-бабочка с костюмом-тройкой сглаживали образ сурового, холодного человека до тёплого, академического.

— Здрасте, — поприветствовала инженера Василиса.

— Добрый вечер, — Налётов слегка склонил в приветствии голову, затем внимательнее вгляделся в Васино лицо и прищурился. Вслед за этим его глаза расширились, а суровые брови расползлись в разные стороны.

Инженер шагнул к Стрешневой, внимательно её оглядел. Взгляд его был требовательным, внимательным и почему-то удивлённым. Васе даже показалось, что он хочет влезть к ней в мозг, чтобы узнать какой-то секрет, и машинально отступила, увеличив дистанцию.

— Поразительно, — прошептал он после минутной игры в гляделки, — потрясающее, невероятное сходство. В первую секунду я даже подумал что это… Простите, дитя моё, правильно ли я понял: вы — дочь Стрешневых?

— Да. Мне всегда говорили, что похожа на маму, — кивнула Вася.

— Если они никак не дали о себе знать и вы здесь одна, значит, с ними что-то случилось?

Налётов говорил быстро, словно торопился куда-то, но речь его была разборчива и понятна.

— Случилось, — кивнула Вася, не желая вдаваться в подробности, за которыми, собственно, она и пришла.

— Прискорбно, хотя ожидаемо, — инженер снял очки и прикрыл рукой глаза.

— Чёрт, — бросил он раздосадованно, — как это всё бездарно и абсурдно…

— Что, Михаил Петрович? — заглядывая в глаза Налётову, спросила Вася, — что конкретно вы считаете бездарным и абсурдным?

— Простите? — переспросил он, вынырнув из пучины собственных мыслей, — о нет, ради Бога, дитя моё, не принимайте это на свой счёт. Ни к вам, ни к вашим талантливым родителям это не относится… И знаете что, давайте-ка заварим чайку, хотя я предпочел бы что-нибудь покрепче, невзирая на знойную погоду.

 * * *

— Скажите, Василиса, — обратился Налётов к Стрешневой, когда спиртовка нагрела крошечный чайник, а в гостиной запахло свежезаваренной мятой и смородиной, — что вам рассказывал отец про свою работу?

— О практической ее части — почти ничего, — покачала головой Вася, — он был очень увлечён квантовой механикой и мог часами говорить на эту тему, но что делал в своей лаборатории — мне неизвестно. Папа постоянно шутливо ссылался на военную тайну, моё любопытство умело переключал на что-то другое и обещал, что всё изменится после моего совершеннолетия, и вот…

Вася шмыгнула носом и запрокинула вверх голову, глядя в потолок и стараясь, чтобы слёзы предательски не потекли по щекам.

— Ну, конечно же! Кванты! Макс Планк! — вспомнил инженер, — то самое недостающее звено во всей системе! Как я сам не догадался?…

— Михаил Петрович, — вкрадчиво произнесла девушка, — а вы могли бы мне рассказать, о чем вы толкуете? Я тоже хочу догадаться.

— Хм-м, — Налётов сел ровно, выпрямил спину и сосредоточился. — Как наследница таких талантливых родителей, вы, безусловно имеете право знать их секреты, даже если они принесут вам больше проблем, чем благ. Исключительно и только ради вас я нарушу свой обет молчания, тем более что среди нас есть кур, — Налётов покосился на Петю, — который тоже лезет в этот ощип, даже отдалённо не понимая, какой ящик Пандоры пытается открыть. Видит Бог, я сопротивлялся этому, как мог. Но вы, Василиса Георгиевна, имеете право знать всё, что знаю.

Инженер ловко подхватил чайное блюдце снизу тремя пальцами, отлил туда немного чая, подул и бесшумно отхлебнул. Завершив этот ритуал, он поставил блюдце с чашечкой на стол и повернулся к Стрешневой.

— Ваших родителей, Василиса Георгиевна, я впервые увидел в Порт-Артуре, хотя с работами Михаила Михайловича Филиппова был знаком и раньше. Они и профессор Пильчиков казались мне чудаками, пока я не оценил в действии явление дефлекции.

— Дефлекции?

— Deflecto — по латыни — отклонять. Так назвал это явление Максим Максимович, — Налётов уставился в чашку с горячим напитком, будто созерцание чая способствовало процессу воспоминаний. — В тот день японский адмирал Того рассчитывал провести перекидную артиллерийскую бомбардировку флота, находящегося в гавани.

— Что значит «перекидную»? — подал голос доселе молчавший Петя.

— Гавань Порт-Артура, окружённая со всех сторон горами, была труднодоступна для обстрела прямой наводкой. К тому же, вход в неё сторожила береговая артиллерия, вот японцы и повадились подбираться с внешнего обвода гавани, посылая снаряды навесом через горный хребет Ляотешаня. Точность такой стрельбы — куда Бог пошлёт, но гавань большая, вокруг неё порт, города… Куда-нибудь да попадёт.

— Нравственные уроды, — пробормотала Вася и сжала кулаки, сразу вспомнив про обстрелы восставшего Донбасса бандеровскими карателями.

— Очень верная характеристика, — кивнул Налётов, — моральный кодекс японских самураев весьма специфичен… Во время первого такого обстрела Порт-Артур оказался абсолютно беззащитен. Шанс такой же ответной перекидной стрельбой поразить относительно небольшую, к тому же маневрирующую цель в открытом море, коей являлся японский боевой корабль, казался совершенно невыполнимой задачей. И вот тогда приехавшие с адмиралом Макаровым Пильчиков и Стрешнев предложили свои услуги.

— Вы видели, как работает установка Филиппова? — спросила Вася.

— В тот раз я видел только результат, ибо находился на борту нашего «Ретвизана». В мою задачу входило включить магнитное поле непосредственно перед залпом и после него сразу выключить, чем я и занимался… Всё время держать его включённым не было никакой возможности — динамо-машина не выдерживала нагрузки…

— Простите, Михаил Петрович. Продолжайте, пожалуйста.

— Ничего страшного. Как только японские броненосцы «Фуджи» и «Яшима» в очередной раз открыли огонь из-за Ляотешаня, на них обрушились ответные залпы с «Ретвизана» и «Победы». Наши броненосцы оказались невероятно точны. Буквально с первого залпа они накрыли «Фуджи» и могли добить, если бы японцы, почуяв неладное, не пустились наутёк…

— А что было неладного, кроме точности стрельбы? — спросил студент.

— Время между выстрелом и прилётом, — глаза инженера загорелись огнем первооткрывателя. — В пылу боя на это никто не обратил внимание, но я специально вёл дневник, где скрупулезно записывал все технические параметры. Так вот, снаряды наших броненосцев летели к цели в два раза быстрее, чем японские — к нам! Создавалось впечатление, будто стартовая скорость наших снарядов была не пятьсот семьдесят метров в секунду, а в два раза больше, что, конечно же, невозможно.

— А на самом деле? — Петя словно пытался подтолкнуть рассказ дяди к развязке.

— На самом деле наши корабли стреляли из прошлого в будущее. После залпа снаряды под воздействием дефлектора превращались в волновой импульс, и трансформировались обратно в материю в будущем. Японским снарядам требовалось тридцать секунд для физического подлёта к цели, а нашим — только пятнадцать, за счет экономии времени при перемещении из прошлого в будущее. Понимаете?

— Пока не очень, — пожаловалась Вася.

По поведению Налётова было видно, сколь мучительным было для него долгое молчание и с каким удовольствием он рассказывал сейчас об этом открытии, способном перевернуть все постулаты материального мира.

— События прошлого влияют на будущее, так?

— Безусловно.

— Так вот, причинно-следственные связи гораздо материальнее, чем нам кажется. В данном конкретном случае — если корабль попал под обстрел не только через физическое препятствие в виде горы, но и через временные границы, то совершенно неважно, где цель будет находиться в будущем! Снаряд всё равно его настигнет. Поэтому 22 марта 1904 года случилось не просто подтверждение экспериментов Филиппова о переносе энергии взрыва на расстояние, но и о возможности переноса практически любой энергии через временной континуум.

— А так как в квантовой физике энергия одновременно является и частицей, и волной… — начала Стрешнева.

— Правильно! — поддержал Михаил Петрович, — получается, что через время можно перебрасывать не только энергию, но и материю. Когда мы это поняли — не спали целую ночь, и профессор Пильчиков с вашим отцом, Василиса Георгиевна, начали готовиться к следующим натуральным испытаниям…

— Которые закончились неудачно? — попытался угадать студент.

— Ошибаешься, Пётр! — инженер легко поднялся на ноги и стал мерить гостиную шагами, потирая от волнения руки, — эксперимент удался на 100%, просто мы смогли получить подтверждение этому лишь полтора года спустя…

— Дядя, вы меня заинтриговали. Как?

-31 марта адмирал Макаров на броненосце «Петропавловск» атаковал флагман японского флота — броненосец «Микаса», но во время манёвра подорвался на мине. Так как в это время магнитное поле дефлектора уже было активировано в ожидании залпа, вся энергия данного взрыва была передана на указанную адмиралом Макаровым цель, и японский флагман взорвался точно так же, как наш «Петропавловск», но не в тот же день, а через полтора года — 11 сентября, в 1905-м.

— Так и было задумано?

— Нет, конечно, — махнул рукой Налётов, — мы надеялись, что ещё больше сократим разрыв между залпом и попаданием, сделаем их практически синхронными, но никак не ожидали, что получим временную задержку и импульс материализуется в столь отдалённом будущем. Ни Пильчиков, ни Стрешневы, ни я не понимали, как и почему это произошло. Процесс казался нам абсолютно хаотичным и неуправляемым, поэтому, после войны исследования продолжились с удвоенной силой. Алексей Андреевич Максимов создал все условия для работы, построил полноценную лабораторию в местных отработанных штольнях, тщательно маскируя её саму и все рабочие операции. Однако, несмотря на предосторожности, их всё же выследили. Как результат — Пильчиков и Максимов убиты, ваши родители, Василиса Георгиевна, пропали без вести, я -чудом избежал их участи, будучи в это время в Манчжурии, а задача перемещения во времени и пространстве так и осталась нерешённой.

— Вы неправы! — сказала Василиса, — задачу перемещения во времени мои родители решили. И вот доказательство.

Она нырнула рукой в сумочку, вытащила оттуда «мертвый» айфон и аккуратно положила перед инженером.

Глава 38   Универсальное средство коммуникации

— Что это? — шёпотом спросил Налётов, жадно рассматривая смартфон, но не прикасаясь к нему.

— Универсальное средство коммуникации. Время изготовления — 2020-й год.

Взгляд учёного приклеился к чёрной блестящей поверхности, исследуя её по миллиметру. Так может вести себя глубоко религиозный человек перед предметом священного поклонения: дыхание стало прерывистым, в этот миг для него перестал существовать весь мир, остались только он и артефакт из будущего. Время словно остановилось, застыло в момент единения с тайной и фантастикой, ставшими реальностью.

Прошло несколько минут, прежде чем он коснулся смартфона, словно не веря своим глазам и боясь, что видение исчезнет.

Выражение лица студента переживало ту же эволюцию, что и у Налётова, с той лишь разницей, что рот растянулся в растерянной, широкой улыбке.

— Простите, — сказал он, — я сейчас вспомнил, как мама мне читала в детстве про волшебное зеркальце, только в сказке оно было круглое…

— Насчёт волшебного зеркальца очень верно, — улыбнулась Василиса, — почти так оно и есть.

— Вы видели, как этот механизм функционирует? — удивленно спросил Налётов.

— Да, — кратко ответила Вася, чтобы не уточнять детали.

— И как его включить, разрешите поинтересоваться?

— А вот это — самая большая проблема, — вздохнула Стрешнева, — для того, чтобы он заработал, необходимо подзарядить аккумулятор.

— Ну, это — не проблема, зарядим, — инженер бережно, будто хрупкий антиквариат, решился взять смартфон в свои длинные, как у музыканта пальцы, покрутил, посмотрел на трехглазую камеру и озадаченно продолжил, — только вот не пойму, как? У вас с собой этот аккумулятор?

— Он внутри.

— Но тут совершенно нет места! — возразил Налётов, но сразу осёкся, — подождите-подождите, если вы так уверенно говорите про внутреннее устройство этого механизма, значит, вы не только видели его в рабочем состоянии… Вы тоже оттуда?

— Этот вопрос для меня на сегодняшний день — главный, — вздохнула девушка, — и мое самое большое желание — понять, оттуда я или отсюда…

— Хм-м-м… — многозначительно протянул Налётов.

— Ничего не понимаю, — эхом отозвался его младший родственник.

— Перед самой своей гибелью Филиппов много экспериментировал с водой и солями, — снизошел до объяснения инженер, — а что такое человек? На 90% — это как раз вода и разные соли. Теперь я понимаю, что влекло Михаила Михайловича. Удачный перенос энергии взрыва на расстояние не мог не возбудить интерес исследователя к такому же перемещению человека. А учитывая опыт Порт-Артура…

— У меня полное впечатление, что я нахожусь с Алисой в зазеркалье, — оценил ситуацию Петя.

— Очень удачное сравнение, — кивнул Налётов, смелее разглядывая смартфон, — Чарльз Доджсон^[16] был прекрасным математиком, великолепно разбирался в линейной и матричной алгебре, математическом анализе и теории вероятности.

— А причем тут теория вероятности? — недоумевал Петя.

— Молодой ученый Альберт Эйнштейн, с которым я имею честь переписываться, — охотно разъяснял Налётов, забыв про свой вопрос Василисе, — считает, что время не самостоятельно, оно сливается с пространством в четырёхмерный континиуум, и время событий будет зависеть от того, где находится наблюдатель. Для одной точки наблюдения они будут происходить одновременно, для другой — последовательно.

— Вы меня мистифицируете, — фыркнул Петя.

— Ну, какая же это мистика? — Налётов постучал пальцем по крышке гаджета, — это суровая правда жизни. Практика, которая есть критерий истины.

Инженер подвинул к себе огромную лупу с лампой на металлическом держателе и погрузился в разглядывание смартфона, не прекращая лекцию.

— В начале XIX века французский математик Жозеф-Луи Лагранж предположил, что пространство может иметь больше трёх измерений. Собственно, его выкладки и легли в основу опытов Филиппова… Так, а что это за технологическое отверстие?

Налётов направил свет от лампы в гнездо для разъёма, нагнулся еще ниже, словно пытаясь проникнуть внутрь, покрутил айфон, покачал головой и взял в руки медицинский скальпель. В этот момент у Василисы похолодела спина и появилось непреодолимое желание отобрать гаджет.

— Первым, кто математически описал четырёхмерное пространство, был Анри Пуанкаре в 1905 году, — продолжал тем временем Налётов, аккуратно исследуя швы смартфона, — он объединил пространство и время в единую четырёхмерную среду, а в 1915 году Альберт Эйнштейн опубликовал теорию относительности, в которой говорится о едином пространственно-временном континууме. Там же, кстати, он написал, что сила тяготения — это проекция искривления пространства и времени. Эти понятия, согласно Эйнштейну, не являются абсолютными, а изменяются в зависимости от массы, энергии и скорости наблюдателя и наблюдаемого объекта…

— У вас ничего не получится, — не удержалась Василиса, с тревогой следя за манипуляциями инженера, — вам не удастся вскрыть эту модель, не сломав её.

— Простите, сударыня, — Налётов посмотрел на Стрешневу глазами ребенка, у которого отбирают любимую игрушку, — но как, не вскрывая прибор, мы сможем увидеть этот аккумулятор и попытаться его зарядить?

— В это технологическое отверстие вставляется разъём и через него подаётся питание в 5 вольт, — объяснила Вася, — но если случайно перепутать плюс с минусом…

— Прибор сгорит, — закончил мысль Налётов.

— Точно так, — кивнула Вася, — ещё есть вариант — зарядить смартфон посредством индукции, поместив в магнитное поле, но я не представляю, какие параметры электромагнитного поля требуется задать, чтобы он начал заряжаться…

— Да, задача, — инженер пригладил бороду, — но в таком случае я хотел бы знать…

— Где это место, откуда видно всё? — нетерпеливо перебил Налётова Петя.

— Какое место? — удивился инженер.

— Вы сказали, что от точки наблюдения зависит, следуют ли события одно за другим или же происходят одновременно? Кто-нибудь уже вычислил эту точку, из которой можно видеть одновременно прошлое, настоящее и будущее?

— Некоторые ученые утверждают, что место, стоящее над временем и вне его — это Рай, — абсолютно серьезно, терпеливо объяснил Налётов, — и даже считают, что изгнанием из Эдема является не смена места жительства, а лишение Адама и Евы возможности видеть всё мироздание целиком, после чего они были вынуждены долго и драматично проживать свою жизнь день за днём. Если даже таких понятий, как «вчера», «сегодня», «завтра» для тебя не существовало, когда ты знал всё и обо всём и вдруг неожиданно попал в условия полной неопределенности и неизвестности о дне грядущем… Согласись, Петя, это ужасно.

— Правильно ли я понял, что станция профессора Филиппова, которую мы так и не довезли до Севастополя, способна пронзать пространство и время и, таким образом, может доставить человека в искомую точку? — не обращая внимания на последнюю сентенцию, продолжал допрашивать дядю студент. При этом глаза его лихорадочно блестели и было понятно, что он обуян каким-то решением, которое долго искал. — Вы же понимаете, что это и есть механизм построения светлого будущего!

— А меня интересует другой вопрос, — произнесла Вася, проигнорировав пафос Пети, — если данная лаборатория досталась полиции целой и невредимой, почему до сих пор никто так и не воспроизвел опыты Филиппова? Почему мы больше никогда не слышали про перенос энергии взрыва на расстояние?

— Это самая главная особенность работы установки, с которой я познакомился в Порт-Артуре, — инженер аккуратно, хоть и с сожалением, положил гаджет на стол и выключил лампу, — дело в главной компоненте всей установки, которой не было у полиции и нет у меня. Без этой неотъемлемой составляющей вся лаборатория превращается в набор никому не нужных электрических приборов и химических препаратов.

— Филиппов успел что-то скрыть? — попытался угадать Петя.

— Нет, — уверенно ответила Вася, — если бы так оно и было, установка в Порт-Артуре не смогла бы работать. Коль мы имеем дело с чем-то невоспроизводимым, то речь, скорее всего, идет о самом Филиппове.

— Точно, — прищёлкнул пальцами Налётов, — лабораторный контур данной станции настроен на собственное электромагнитное поле Михаила Михайловича, такое же уникальное, как отпечатки пальцев. Никто, кроме него, не смог бы запустить данную станцию. Поэтому Филиппов не боялся кражи самой лаборатории, а равно параметров ее работы — без него она была абсолютно бесполезна. Вторая установка, побывавшая в Порт-Артуре, работала в резонансе с электромагнитным контуром вашего отца, Василиса. Как вы догадались, что именно естествоиспытатель является главной компонентой дефлектора⁈

— Смотрела когда-то познавательный фильм «Пятый элемент», — улыбнулась Вася. — Стало быть, даже если мы поднимем со дна морского лабораторный реквизит, он так и останется нерабочим?

— Абсолютно верно! — кивнул Налётов.

— Даже если роль главного компонента сыграет тот, чей электромагнитный контур совпадёт с профессорским? — уточнила Стрешнева.

— У вас есть такой человек? — живо заинтересовался загрустивший Петя.

— Нет и быть не может! Это технически невозможно, — ответил инженер, — я же говорил, что электромагнитный профиль каждого человека уникален, а настройка установки на резонанс с ним занимает от года до трех лет. При этом далеко не каждая электромагнитная конфигурация годится для использования. Среди друзей, соратников и учеников Филиппова нашелся только один человек с нужными природными параметрами — Георгий Стрешнев. К тому же, при настройке требуется учесть сотни переменных параметров и шаг за шагом, экспериментально двигаться к получению нужного резонанса, иначе мы утонем в вычислениях…

— Если вы сможете оживить смартфон — не утонем, — возразила Василиса, — кроме универсальных коммуникационных возможностей, это ещё и вычислительная машина невиданной мощности. Во всяком случае для настоящего времени.

— Да вы сами, Василиса Георгиевна, для настоящего времени являетесь созданием, абсолютно невиданным, — усмехнулся Налётов. — У меня, честно говоря, уже голова идет кругом от новостей, но жажду информационную я так и не утолил. Предлагаю на некоторое время отвлечься от обсуждения наследства профессора Филиппова, чтобы вы смогли рассказать нам, что знаете про этот артефакт, а также про будущее, которое, насколько я понял, вам удалось наблюдать или даже посетить.

 * * *

Академическая справка:

Индивидуальный электромагнитный профиль человека — это совокупность характеристик собственного электромагнитного поля, генерируемого организмом. Это слабое, но постоянное излучение, которое возникает из-за электрической активности мозга и других органов.

Одна нейронная клетка участвует непрерывно в 40 тысячах биохимических реакций, стало быть, нейрон в мозгу непрерывно излучает 40 тысяч различных электромагнитных волн. Только в голове таких клеток не менее 100 миллиардов, а это 400 триллионов химических реакций, 400 триллионов электромагнитных взаимодействий, которые излучает наш мозг непрерывно!

Некоторые диапазоны электромагнитного поля, создаваемого телом человека:

Низкочастотное электрическое и магнитное поле (частоты ниже 103 Гц) — создаётся при физиологических процессах, сопровождающихся электрической активностью органов: кишечника, сердца, мозга, нервных волокон.Радиоволны сверхвысоких частот (СВЧ) (частоты 109–1010 Гц и длина волны вне тела 3–60 см) — тепловое электромагнитное излучение.

Глава 39   Попаданцы

Больше всего Василиса боялась непредсказуемой реакции людей при знакомстве с гостьей из будущего. Как поведут себя? Что потребуют рассказать? Она часто представляла себе встречу с путешественником во времени и думала: как действовать, что спросить? Выходит он, такой красивый, из голубого искрящегося шара и говорит: «Здравствуй, Вася! Привет тебе из XXII столетия!» И что дальше? Узнать, победит ли она в предстоящих соревнованиях, закончит ли с красным дипломом университет или станет знаменитой, — казалось слишком мелким и совершенно несерьёзным. Задавать вопросы про судьбы всего человечества — пафосно: где она и где мировые проблемы цивилизации?

Но чтобы запросто сесть напротив за стол, без всякого волнения, замешательства и смятения, лишь раскрыв широко глаза, как это сделали Налётовы, слушать странницу, будто вернувшегося из отпуска или командировки человека, — это, знаете ли, неожиданно. К ним что, каждую субботу пришельцы с гастролями заскакивают? Или они не поняли, с кем имеют дело? Вроде бы, все слова сказаны, исходники озвучены — сидят, смотрят, внимательно слушают: инженер — напряжённо и настороженно, младший — вдохновенно.

— Моё поколение, — осторожно произнесла Стрешнева, словно пробуя ногой тонкий лёд, — называют зуммерами, от английского слова zoom — приближать или увеличивать…

— Будущее находится под влиянием англосаксонской культуры? — уточнил инженер.

— Больше, чем хотелось бы, — недовольно пробормотала Вася.

— А как называются другие поколения? — живо поинтересовался Петя.

— Бумеры, альфы, миллениалы… Всех и не упомню, — пожала плечами девушка.

— И что же вы увеличиваете и приближаете? — опять подал голос инженер.

— Говорят, что наше поколение — конструкторы будущего. Утверждают, что мы гораздо более чуткие, неравнодушные, чем все предыдущие… Хотя, я такого не вижу. Пофигисты и гедонисты — этого не отнять…

— Самокритично, — усмехнулся Налётов. — А ваши родители, Василиса Георгиевна, что с ними? Где они?

— Мои родители… — Вася запнулась. В её памяти навсегда сохранился образ старого родительского дома на окраине маленького шахтёрского посёлка у Азовского моря. После развала СССР всё выглядело по-сиротски. Зато родной угол, совсем небольшой и непрезентабельный, находился в самом центре орехово-миндального сада в окружении буйных кустов сирени, в стратегически важном месте: под ним проходил резервный ствол учебной шахты, где отец Васи оборудовал свою лабораторию.

Это было уютное место, где каждый уголок хранил тепло и любовь семьи. Особенно дорога ей была та часть дома, где располагалась огромная отцовская библиотека. Высокие стеллажи, уставленные книгами до самого потолка, создавали уникальную атмосферу непознанного. Между ними можно было заблудиться, как в лабиринте, и каждый раз находить что-то новое. Василиса любила прятаться между полок, представляя себя исследователем неведомых миров.

Главным владельцем этого богатства был её отец. Она сохранила его в памяти высоким, немного сутулым от постоянной сидячей работы, с живыми и добрыми глазами, которые при взгляде на Васю излучали особо тёплый, внутренний свет. У него были густые, тёмные волосы с проседью, которые он постоянно откидывал со лба, когда погружался в работу. Пальцы Василисы хорошо помнили жёсткую, волнистую отцовскую шевелюру, аккуратно зачёсанную назад. Лицо, обрамлённое лёгкой седой небритостью, за работой выглядело отрешённым, ведь мыслями он блуждал где-то совсем далеко, перенося на бумагу лишь результат своих научных путешествий. Но стоило ему заметить дочь, как черты лица Стрешнева смягчались и появлялась тёплая, немного застенчивая улыбка.

Василиса часто заходила в библиотеку, когда отец работал. Он сидел за своим портативным Asusoм, между принтером и горой книг с разноцветными закладками, весь не от мира сего. Его пальцы летали по клавиатуре или шуршали по страницам, а глаза скользили по экрану, читая формулы и графики. Но даже в эти моменты он находил время для дочери — отрывался от работы, чтобы её обнять, чмокнуть в щёку и пошутить, а потом мягко, но настойчиво выпроводить, дабы не отвлекала и дала возможность сосредоточиться. А мама — её строгая, но всё понимающая мама брала Василису за ручку и отвлекала какими-то другими делами.

В этих воспоминаниях домик, затерянный на просторах Донбасса, навсегда остался для Стрешневой местом, где царили любовь и взаимопонимание, а образ отца, сидящего среди книг, — символом мудрости, преданности своему делу и безграничной отцовской любви.

Прошло уже десять лет с того момента, когда Василиса потеряла родителей, а лицо отца осталось в памяти четким и ярким. Стоило прикрыть глаза, вспоминая детство, как перед Васей возникал загорелый анфас с аккуратно подстриженной бородой и усами, придававшими облику особый шарм и выразительность. За этой ухоженностью скрывался старый рваный шрам на подбородке, о существовании которого знали только близкие друзья и родственники.

— У него эта отметина осталась после обстрела, под который мы попали в Порт-Артуре, — неожиданно услышала Стрешнева голос Налётова.

Василиса вздрогнула. Она в задумчивости начала вспоминать вслух.

— Ой, простите, — извинилась Вася, — я что-то совсем в своих мыслях улетела…

— Не переживайте, дитя моё, всё нормально, — отозвался Налётов.

Он поднялся из-за стола, опершись обеими руками на столешницу, подошёл к Васе и обнял её за плечи.

— Прекрасно понимаю, каково это — оказаться одной среди абсолютно чужих людей в незнакомой обстановке. Сам такое пережил.

— Где? — вырвалось у Василисы.

— В японском плену. И я, и ваши родители. Но даже там Георгий умудрялся выглядеть достойно. Его любовь к галстукам-бабочкам передалась и мне…

— Да, папа любил их носить даже в домашней обстановке, — кивнула Вася. — Вообще-то он был равнодушен к украшениям и не понимал мужчин, злоупотребляющих ими, но галстук и очки всегда выбирал дорогие, изысканные. А ещё ему нравились старинные часы-«луковица» на тонкой золотой цепочке. Он считал их талисманом.

— Подарок Филиппова после первых удачных испытаний дефлектора, — уточнил инженер.

— Про это он ничего не рассказывал, — вздохнула Вася, — ни про свои опыты, ни про Филиппова.

— И дефлектор вы тоже не видели? — поинтересовался Налётов.

— Вся аппаратура в лаборатории отца была постоянно закрыта металлическими шторами и заперта на ключ. Все свои эксперименты он делал при закрытых дверях, а я жутко обижалась на него за такое недоверие.

— Он просто хотел оградить вас, а значит, и самого себя от возможных негативных последствий.

— Не получилось…

— Расскажете?

— Нечего рассказывать. Всё произошло без меня. Я была на каникулах у бабушки в Донецке, когда нам сообщили, что дома был взрыв и пожар, всё уничтожено до основания, с обвалом в шахту. Грешили на природный газ в баллонах, на метан, скопившийся у поверхности… Слухов было много… Тел так и не нашли… Лаборатория оказалась уничтожена полностью.

— То есть ваше появление здесь не связано с работой дефлектора?

— Нет. До вашего рассказа я считала, что дефлектор — это элемент вентиляции.

— Простите, сударыня, но как вы оказались заброшенной аж на столетие назад?

— Я до сих пор была уверена, что в результате аварии квантового компьютера…

— Чего, простите?

— Квантовый компьютер — даже в ХХI веке абсолютно новая вычислительная машина, работающая на принципах спутанности и суперпозициимельчайших частиц — квантов.

— Вероятно, этот термин образован от английского глагола «compute» — «рассчитать».

— Даже не задумывалась над этим.

— Неважно. Это я для собственного понимания вашей речи. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, после столь неожиданного перемещения я была уверена, что это произошло в результате аварии там, в ХХI веке. Но когда мне многое стало известно от вас и Аграфены Осиповны, когда я поняла, что оказалась на корабле в момент его гибели… его и лаборатории Филиппова, я уже не могу исключать, что всему виной может быть ваш дефлектор, который как-то запустился в момент затопления…

— Извините, Василиса Георгиевна, но это чушь, — фыркнул Налётов, — станция Филиппова — набор электрических приборов, настроенных на электромагнитное поле конкретного человека, усиливающих его за счёт парамагнитного резонанса, но никак не мыслящее существо, способное позвать на помощь, тем более столь оригинальным способом — через время и расстояние…

— Мне кажется, уважаемый Михаил Петрович, — обиженно заявила Стрешнева, — что всё, происходящее с нами в настоящий момент, можно назвать чушью. Чтобы я больше не сочиняла небылицы, пожалуйста, расскажите уже один раз, как работал этот загадочный прибор Филиппова, а то до меня долетели только обрывки информации.

— Справедливо, — кивнул инженер и как-то по-новому взглянул на Васю, — какой у вас пытливый ум, Василиса Георгиевна! Вся в отца! Пользуясь им, поразмышляйте как-нибудь на досуге, откуда у вас в будущем взялась бабушка, если родители вашего отца и матушки остались в прошлом? Мне этот вопрос кажется весьма любопытным. Но сейчас, извольте, расскажу всё, что знаю сам, ведь это тайна вашей семьи, а не моя.

Он уселся обратно на своё место, глянув на Петю, застывшего за столом в предвкушении, будто фарфоровая статуэтка, и добавил себе чая из остывшего миниатюрного заварника.

— Вся работа дефлектора построена на улавливании магнитного поля Земли и сопряжения его с полем человека, — произнёс Налётов, гоняя по чайной кружке листочек мяты. — Профессор Пильчиков говорил, что Филиппову удалось оседлать невидимые глазу волны мироздания, божий ветер. Фигурально выражаясь, дефлектор — это корабль, который ловит своим парусом невидимое и неощущаемое дыхание нашей планеты…

— А человек тогда кто? Каковы его функции? — поинтересовалась Вася.

— Испытатель — это рулевой у штурвала, решающий, куда следует направить корабль, поймавший ветер в паруса. Причём делает он это вполне механически, фокусируя зрение в направлении осуществляемого переноса, фиксируя на цели и удерживая его максимально долгое время. Но получается это далеко не у всех. Почему — даже не представляю, не спрашивайте. У Филиппова и Стрешнева всё всегда складывалось успешно. Они крепили к себе электроды, измеряющие их собственное магнитное поле, включали резонатор, и пламя свечи внутри контура вдруг начинало гореть там, куда был направлен взгляд испытателя. Мне и многим другим выполнить этот трюк не удавалось, хотя я очень старался: однажды целый день просидел обвешанный проводами с дурацким металлическим обручем на голове… Наверно, это так же, как слух и голос: если природа не дала — не исправишь.

— Разрешите уточняющий вопрос, Михаил Петрович, — встрепенулась Вася, — пламя свечи в резонаторе гасло и появлялось на новом месте?

— Нет, — Налётов задумался, вспоминая увиденное. — Как я про это не подумал раньше? Пламя как будто раздваивалось. Огонь свечи внутри контура продолжал гореть, а на некотором отдалении вдруг появлялась его копия.

— Это и есть явление квантовой суперпозиции или квантового дуализма, заложенного в основу работы нового компьютера, — пояснила Василиса, — мне про него рассказывал папа и всегда делал это очень образно, потому и запомнила. Ещё один вопрос: как Филиппов мог понять, кто из экспериментаторов подходит, а кто — нет?

— Только естественным методом подбора. Филиппов устраивал длительную проверку кандидатов, что многие принимали за сеансы спиритизма. А Пильчиков не рисковал так привлекать к себе внимание и работал только с тем, кто уже был отобран ранее — с вашим отцом.

— Тогда у меня рождается целый ряд естественных вопросов. Почему за столько времени никто не пытался подобрать нового подходящего кандидата? Зачем лабораторию сначала хранили больше 10 лет, а потом озаботились перевозкой в Севастополь? Или здесь появился медиум? Не проще ли было его пригласить в столицу?

— Уверен, что пытались и не раз! Но никто в точности не мог рассказать, как функционирует дефлектор и что надо проверять. Ведь никого из экспериментаторов в живых не осталось. Я же смог убедить начальство, что не имел никакого отношения к работе Пильчикова и Стрешневых в Порт-Артуре, и меня не трогали. Можно считать — повезло… Но насчет нынешней перевозки лаборатории в Севастополь… Не представляю, — Налётов покачал головой, — не знаю и знать не хочу.

— Почему? — подал наконец-то голос Петя.

— Потому что всё, что связано с работами Филиппова, превращается в игру со смертью. Все, кто имел дело с дефлектором или хотя бы с информацией о нём, покупали билет в один конец.

— Кто же так беспощадно расправляется с учеными и естествоиспытателями?

— Сначала я думал, что власть. Но когда один за другим скоропостижно умерли или погибли криминалисты, расследовавшие смерть Филиппова, решил, что это — революционеры. Однако Петя по моей просьбе связался с ними и сообщил об их абсолютно детском отношении к работам Филиппова. Я понял, что это тоже не они…

— Тогда кто?

— Иногда мне кажется, что это вообще не люди, а демоны, настолько они беспощадны и скоры на расправу.

— Я не верю в нечистую силу, — уверенно сказал студент.

— А в чистую — веришь? — усмехнулся инженер. — Возможно, сама природа оберегает нас от некоего опрометчивого шага. Может быть, наша планета — мыслящее существо, а не просто груда камней в космосе, и борется за своё существование, почувствовав в этой технологии угрозу… В любом случае, Петя, я искренне хотел тебя оградить от секретов Филиппова, ибо они не принесут ничего хорошего, кроме опасности.

— Самый верный способ уменьшить опасность — разгадать эти нечитаемые секреты и вывести убийц на чистую воду, — уверенно заявил Петя.

— Самый верный способ уменьшить опасность, — возразил Налётов, — спрятать вас куда-нибудь, пока за вами не началась охота. Тебя, как моего единственного родственника, и Василису Георгиевну, как единственного, известного мне человека, побывавшего в будущем.

— Нет, — тихо произнесла Вася.

— Почему нет? — удивился Налётов.

— Я — не единственная. В морском госпитале находится еще один пришелец. И если я, насколько могу сейчас судить, вернулась домой, то он — попаданец чистой воды…

Глава 40   Лучше ужасный конец, чем ужас без конца

Отдав телефон Василисе, Дэн на некоторое время почувствовал облегчение, словно избавился от улики. Он не сразу сообразил, что должен как-то объяснить дотошному, въедливому Вологодскому пропажу артефакта, а когда осознал — снова занервничал.

Вариант свалить всё на обслуживающий персонал он отверг сразу. Во-первых, в их число попадала Василиса и та чудная сестричка брюнеточка. Во-вторых, скандал с покойным лейтенантом, с ходу вызвавшим его на дуэль за невинный эпитет, предписывал быть осторожнее в словах и в делах. Первых двух причин было вполне достаточно, чтобы прибегнуть к старой, испытанной стратегии: «Какой павлин-мавлин? Не видел, не слышал, не помню… Контузия, понимаете ли». На неё можно было, наверно, списать всё, но с таким поведением — прямая дорога в дурку, а потому, артист решил не наглеть и не доводить капитана до греха.

Сначала он придумал исчерпывающие ответы на вопросы, ранее заданные следователем, потом на те, которые капитан мог задать. Текст был отшлифован, диалог с правильными жестами и мимикой — отрепетирован. Всё. Больше заняться нечем. Потянулись долгие часы ожидания.

Мысли кружились в голове, словно чайки над кораблем: как отреагирует следователь на его показания? А вдруг всё пойдёт не так, как он планировал? Мирский, будучи творческой натурой, сочинял для себя разные сценарии развития событий, от оптимистичных до катастрофических, и чем дольше длилось тягостное беспокойство, тем более зловещие картины рисовало воображение, и каждая последующая казалась страшнее предыдущей.

В коридоре слышались тихие голоса медперсонала, скрип колёс каталок, иногда — приглушённые стоны раненых, усиливающие нервное напряжение артиста. Но более всего Мирского нервировал топот сапог в коридоре. Может быть, это к нему?

Дэн в полной мере оценил точность крылатой фразы: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Он хотел отвлечься и чем-то себя занять: листал газеты, разглядывая непривычные «яти», «еры» и дореволюционную диковинную грамматику, изучал пейзаж, открывающийся из госпитального окна, пытался рисовать, подражая герою фильма, которого должен был играть, но мысли снова возвращались к предстоящей встрече. Молодость, с её нетерпеливостью и желанием действовать, билась в нём, требуя немедленных решений, но их не было и быть не могло.

Опять топот ног, и снова мимо. Вологодский не торопился.

Вечером, когда госпитальная жизнь стихла, стало еще хуже. В палате повисла напряжённая тишина, прерываемая лишь тиканьем часов и шумом прибоя за окном. Серые стены госпиталя стали напоминать тюремные. Безмолвие давило на уши, становясь почти осязаемым. Дэн лежал на койке, уставившись в потрескавшийся потолок, и каждая минута этого ожидания казалась вечностью.

С заходом солнца стало прохладно. Сквозняк из приоткрытого окна шевелил занавески, а старинные часы на стене отбивали каждую минуту с таким грохотом, будто возвещали приближающийся конец света. В окно пробивался бледный свет луны, отбрасывая на стены причудливые тени, танцующие в такт с его беспокойством. Где-то вдалеке грохотала по булыжнику телега, нарушая ночную тишину.

«Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», — подумал Мирский и погрузился в забытьё, полное тревожных видений и смутных образов.

Проснулся он разбитым, с тяжёлой головой и ощущением неизбежности чего-то жуткого. Так просыпается заключенный, которому должны озвучить приговор. Полицейского в палате почему-то не оказалось. «Свинтил с поста служивый», — с толикой злорадства подумал Мирский, озираясь по сторонам.

Солнце уже взошло и настойчиво напитывало севастопольский воздух южным летним зноем, пробиваясь сквозь кроны деревьев, наполняя помещения госпиталя мягким золотистым светом. В воздухе витал характерный запах карболки, смешанный с ароматом свежевымытого пола. К ним примешивался доносящийся издалека аромат кухни. Неповторимое сочетание!

Заботливо оставленный завтрак остывал на прикроватной тумбочке. Скромный, без разносолов, но основательный и очень вкусный: овсяная каша с приличным куском подсоленного сливочного масла, внушительный сдобный калач и чай с крошечными баранками. Несмотря на отвратительное настроение и головную боль после беспокойной ночи, Мирский умял всю порцию целиком и смачно хрустел сушками, когда дверь в палату распахнулась и в помещение вошли три офицера.

— Мичман Граф? — осведомился первый из вошедших и, получив утвердительный кивок, продолжил, — разрешите представиться: ротмистр Автамонов^[17], начальник контрразведывательного отделения Черноморского флота, а это… — ротмистр обернулся к своим спутникам, — сопровождающие меня лица, — он почему-то свою свиту не представил.

Все трое офицеров выглядели весьма внушительно. Гренадёры. Рост выше среднего, косая сажень в плечах, кулаки устрашающих размеров, но лица — вполне интеллигентные.

Кивнув, ротмистр продемонстрировал аккуратно расчёсанную на прямой пробор шевелюру. Узкое лицо с резкими чертами и глубоко посаженные глаза ушли в тень. Тонкие губы, поджатые в струнку, будто хотели высказать, но сдерживали какие-то слова.

Стоящий по правую руку от него поручик или штабс-капитан — Дэн не успел посчитать звездочки на погонах — постоянно трогал свои аккуратно подстриженные гусарские усы, закрученные вверх по последней моде, будто проверял, на месте ли они. Широкие скулы, высокий лоб, нос с горбинкой и бородка клинышком служили дополнением этой, бесспорно, самой шикарной части его внешности. Он держался свободно, чуть небрежно и вёл себя вполне характерно для гусарского братства.

Третьего, стоявшего чуть позади, прилизанного, гладко выбритого, с едва заметными усиками и в пенсне, Дэну почему-то захотелось назвать бухгалтером из-за строго ревизорского взгляда. В руках он держал папку с бумагами, а пальцы были испачканы чернилами.

— Все равны, как на подбор, с ними — дядька Черномор, — пробормотал Мирский, поднимаясь с койки и одергивая пижаму.

— Что, простите?

— Александр Сергеевич Пушкин, — пояснил Дэн, — который — наше всё…

Ротмистр хмыкнул, не оценив шутку, сцепил перед собой руки в замок и спросил:

— Когда вас вчера допрашивал капитан Вологодский, не заметили ли вы какую-нибудь странность в его поведении?

— Прошу прощения, — опешил Дэн от неожиданного вопроса, — что вы понимаете под странностями?

— Неуверенность в движениях, несвязность речи… — пояснил «бухгалтер»

— Нет, ничего такого я не заметил. А что случилось?

— Капитан Вологодский умер, — тихо произнёс Автамонов, не сводя с Дэна глаз и считывая его эмоции.

— Скоропостижно и весьма неожиданно, — добавил «бухгалтер».

— Врачи утверждают, что всему виной апоплексический удар. От капитана разило, как от завсегдатая кабака, но Вологодский всегда был принципиальным трезвенником, — завершил гусар.

— Вы — один из последних, кто общался с господином Вологодским, поэтому наш интерес к вашей персоне вполне естественен, — резюмировал главный.

— Да нормально он выглядел, — пожал плечами Мирский, — пьяным он точно не был и от него не пахло, хотя общались мы совсем недолго. У меня, знаете ли, последствия контузии…

— Да-да, конечно, мы не отнимем много времени. Капитан Вологодский умышленно или случайно что-либо оставлял в вашей палате? — спросил ротмистр, сверля глазами артиста.

— Может быть, он торопился и что-нибудь забыл у вас, например, кожаную папку? — уточнил «гусар».

«Бухгалтер» ничего не говорил. Он быстро прошел по периметру комнаты, придирчиво оглядывая каждый уголок, заглянул в тумбочки, под кровати, бесцеремонно откинул одеяло с постели Мирского, обнажив мятую простынь.

Ротмистр взглянул на «бухгалтера». Тот покачал головой.

— Что вы ему успели сообщить? — задал вопрос «гусар».

— Простите, но эту информацию вы легко сможете извлечь из протокола допроса.

— К сожалению, — Автамонов озадаченно потер пальцами подбородок, — при следователе и на его рабочем столе не оказалось никаких материалов по расследуемому делу об убийстве лейтенанта. Портфель Вологодского и все его записи пропали, поэтому придётся пересказать ваш разговор.

Мирский торопливо опустил глаза, чтобы гости не заметили его нечаянную радость. Всё, чего он боялся, исчезло, перестало существовать и провалилось сквозь землю.

— Почему Вологодский приставил к вам полицейского? — спросил «бухгалтер».

— Очевидно, беспокоился за мою жизнь, — сочиняя на ходу, пожал плечами Мирский.

— Или за ваше душевное состояние? — уточнил «гусар».

— Разве я похож на буйного? — криво усмехнулся Дэн.

— Контузия — явление малоизученное. Никогда не знаешь, как после неё поведет себя человек в состоянии паники, и в результате чего эта паника может возникнуть, — парировал «бухгалтер».

— Спросите у полицейского! — возмутился Мирский, — или он тоже того… Скоропостижно?

По лицам контрразведчиков Мирский понял, что не ошибся…

— Вам что-то про это известно? — принял охотничью стойку гусар.

— Скорее всего — нет, — покачал головой бухгалтер, — он просто пропал…

— Обалдеть! — резюмировал пораженный артист и заметил, что визитёры застыли на мгновение, а на их лицах отразилась гамма эмоций: густые брови «бухгалтера» взметнулись вверх, словно две птицы; глубокие морщины на лбу «гусара» прорезались ещё чётче, и только ротмистр хранил внешнее хладнокровие, глядя на Мирского, как на ребус, который необходимо разгадать.

— Занятно, — хмыкнул «гусар», глядя на Дэна, как на диковинную зверушку.

— Простите, сударь, — «бухгалтер» вернул свои брови на место, — но ваши выражения…

— Полноте, господа, — поставил точку Автамонов. — Мичман Граф, не смеем вас больше задерживать. Прошу после выписки в обязательном порядке появиться в Главном управлении Генштаба по Севастополю. Честь имею!

Мирский вытянулся по стойке смирно, проводил контрразведчиков взглядом, упал на свою койку и прошептал: «свобода!»…

Он не стал анализировать вновь открывшиеся обстоятельства. Умер Вологодский или куда уехал — какая разница? Главное, что он тут больше не появится и не будет задавать свои каверзные вопросы! Хорошо-то как!

Мирский заложил руки за голову и принялся насвистывать какую-то веселую мелодию. Потом спохватился, подумав, что ведет себя слишком вызывающе для человека, получившего известие о чьей-то смерти, прикрыл глаза и полностью отдался ощущению безмятежности.

* * *

Бесконечно долго наслаждаться триумфом Мирскому не дали. Ближе к полудню в палату зашёл незнакомый субъект в безразмерной солдатской рубахе и с нарукавной повязкой с крестом.

— Вашбродь, вас просит к себе в кабинет лечащий врач, — торопливо выкрикнул он и сразу же намылился улизнуть.

— Стоять! — максимально грозно скомандовал Мирский.

Он неторопливо встал, поправил развороченную постель, подцепил ногой уродливые больничные тапки и не спеша подошел к дверям.

— Веди! — попросил артист, — хрен его знает, где тут у вас заседает лечащий врач.

— Слушаюсь! — коротко кивнул парень с повязкой и, громко топая, послушно направился в сторону центрального входа.

Серые стены госпиталя, раненые, неторопливо прохаживающиеся по коридорам, вечно торопящиеся врачи и медсёстры в накрахмаленных чепцах проплывали мимо, словно в театре. Мирский, погружённый в свои мысли, шёл следом за сухопарым санитаром, чьи сапоги постукивали по выщербленному паркету, словно барабанщик отбивал задаваемый ритм в музыкальной композиции.

'Свобода… — размышлял он, — куда бежать, к кому обратиться за помощью или ничего не делать? А если ничего не предпринимать, как возвратиться обратно? Ладно бы — вернуться… Выжить-то как? Тут ведь, словно на минном поле: одно неверное движение и всё вернётся на круги своя, с полицейским на входе и с весьма туманными перспективами существования.

Кабинет врача отличался от остальных помещений двустворчатой полуоткрытой массивной дверью, украшенной медными накладками, и стульями, стоящими вдоль стены рядом со входом.

— Благодарю за службу, — Дэн похлопал санитара по плечу, сделал два шага и вдруг притормозил, прислушавшись.

— Павел Иванович! Да я бы с радостью! Но посудите сами, какая может быть служба с амнезией?- узнал Мирский голос доктора.

— Знаете, Дмитрий Ильич, — отвечал ему густой, с хрипотцой баритон, — если уж безголовому минному психопату вверяют целый флот, то найти работу для потерявшего память мичмана вообще ничего не стоит. Он ведь у вас не всё забыл? Как зовут его, помнит. Как ложку держать — осознает. Остальное приложится.

— Да, весьма интересный случай, сейчас сами увидите, — в голосе доктора проснулся профессиональный азарт, — по разговору и манерам — никак не скажешь…

— Вот! А у нас служить некому. Некомплект офицерского состава — почти треть. В порту уже нестроевых привлекаем! Дожили! А тут готовый офицер! Нет, дорогой Дмитрий Ильич, в такое тяжелое время — неоправданная роскошь — списывать человека с целыми руками, ногами и глазами. Отдавайте таких мне — приму с превеликой благодарностью!

— На линкоры?

— Какие линкоры! — с досадой произнес баритон, — Дмитрий Ильич, родной вы мой, вы же прекрасно знаете… Была бригада, да кончилась. Теперь лишь на портовую службу годен… Да-с… — в последних словах незнакомца плескалось море неподдельного трагизма.

— Всё-таки решили списываться?

— Не я один! — воскликнул баритон, — весь штаб Андрея Августовича разбегается, куда глаза глядят. Никто не хочет служить с этим…

— Тише, тише, Павел Иванович, вы же знаете…

— Да, простите, что-то совсем нервы ни к чёрту… — понизил громкость звука невидимый из-за двери собеседник. — Так что там с вашим уникальным медицинским случаем?

— Вот взгляните… Пока — то, что есть…

Мирский услышал, как зашуршали бумаги.

— Его личное дело запросили, но когда оно еще придет из Петербурга… А сейчас мы даже отчество не сможем написать… Как нам его оформлять? И кем ему служить?

— Да я, уважаемый Дмитрий Ильич, за эту войну понавидался таких иванов, не помнящих родства, что думаю: уж лучше б у них у всех была амнезия, а то терпеть невозможно рассуждения о грядущем устройстве мира от юнцов, не умеющих привести в порядок даже собственную жизнь…

Дэн поднял руку и осторожно коснулся холодной дверной ручки. От него требовалось сыграть ещё одну сцену из собственной роли, без всяких дублей и репетиций. «Ну что, салага, — подумал он,- ты требовал от продюсера полного погружения в атмосферу прошлого века — получи и распишись. Всё, как заказывал.»

— Разрешите! — Мирский два раза стукнул костяшками пальцев в дверь и сделал шаг в помещение.

Глава 41   Экзамен на профпригодность

Доктор, расположившись за своим столом, откинулся назад и задумчиво вертел в руках карандаш. Его гостя, сидящего спиной к дверям, полностью скрывала высокая спинка кресла.

— Дмитрий Ильич! — бодро отрапортовал Мирский, — мичман Граф по вашему приказанию прибыл!

— Он? — спросил коротко гость.

— Он, — подтвердил доктор.

— Что ж… — сидящий в кресле быстро поднялся и с любопытством повернулся к артисту, — дебют удался, посмотрим, каков будет миттельшпиль.

— Имею честь представить, — вставая, произнес доктор, — Его высокопревосходительство вице-адмирал Павел Иванович Новицкий…

Обернувшийся к Мирскому офицер имел худощавое, безбородое лицо с резко очерченными скулами. Непокорные, зачесанные назад соломенные волосы, лоб с глубокими морщинами и глаза навыкате придавали ему загадочный, даже мистический вид. Если убрать разлапистые усы неопределенной формы, Мирский готов был поклясться, что перед ним стоит Виктор Васильевич Авилов, легендарный граф Монте-Кристо из советского фильма «Узник замка Иф».

— Ну-с, молодой человек, как себя чувствуете? — спросил адмирал, будто доктор Айболит.

— Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство! Здоров! — рявкнул Дэн фразу из заученной роли.

— Похвально, — кивнул адмирал, заложил руки за спину и подошёл поближе к артисту, — а что так кричите-то? Плохо себя слышите?

— Никак нет! То есть да… — Дэн снизил громкость, запутался в тексте, смутился и покраснел, — ещё позавчера был глухим, сегодня отпустило… Почти…

— Посмотрите, какой добрый молодец! — похвалил Мирского адмирал, обернувшись к врачу, — почти отпустило! А вы, Дмитрий Ильич, заладили: «списать-списать»… Списывать надо тех, кого не отпускает. Остальных надлежит спасать, не так ли, мичман?

Дэн, боясь сказать что-нибудь лишнее, решил вообще не комментировать слова адмирала, стараясь без слов соответствовать требованиям первого императора России Петра Первого: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».

— Скажи-ка мне, братец, — адмирал снова повернулся к Дэну, — что означает восемь склянок^[18]?

— Одна склянка — полчаса. Восемь склянок — конец вахты, — улыбнулся Дэн, радуясь своему беспонтовому, как он считал до сего момента, времяпровождению в учебном экипаже в Новороссийске.

— Кому на корабле обязан отдать честь даже адмирал?

— Шканцам^[19], — Дэн ещё шире расплылся в улыбке, в душе искренне благодаря настойчивость инструкторов, пытавшихся донести до него азы флотских традиций и их историю.

— Ну, хорошо. Тогда вопрос посложнее: кто главный на флоте, правый или левый? — хитро прищурился адмирал.

— Конечно правый^[20], — успокоившись, ответил Мирский, понимая, что с местным ЕГЭ он справляется.

— Вот! — адмирал поднял палец и повернулся к доктору, — правый всегда главнее левого, Дмитрий Ильич! Это помнят даже моряки, потерявшие память! Поэтому революцию поддержат где угодно, но только не на флоте.

— А как же броненосец «Потемкин»? — улыбнулся доктор.

Мирский понял, что стал свидетелем какого-то давнишнего спора.

— Русский бунт, бессмысленный и беспощадный… — небрежно махнул рукой адмирал, — никто из матросов на броненосце не мечтал о мировой революции. Все хотели свежего мяса и доброго боцманмата. Не более…

Адмирал посчитал дискуссию исчерпанной и снова обратил внимание на Мирского.

— Пока делопроизводство не восстановит ваше предписание, после выздоровления поступаете в моё распоряжение, а там посмотрим. Всё равно до полного восстановления с таким диагнозом на корабль вам никак нельзя. На постой вы, как я понимаю, ещё нигде не встали?

Мирский покачал головой.

— Выделим комнату в офицерском флигеле в Нижней Голландии. Заканчивайте с медицинскими процедурами, а я напишу записку коменданту. Служить готовы?

— Так точно! — рявкнул Дэн.

— Не по уставу, но тоже неплохо, — кивнул адмирал, — не смею вас задерживать, голубчик.

— Зайдите ко мне через час, — попросил Мирского доктор, — оформим вашу выписку.

— Есть зайти через час! — кивнул Дэн и вышел из кабинета. Слегка прикрыв дверь, он услышал слова адмирала, обращенные к доктору:

— Удивительное явление… Видно, что он не помнит уставные обращения, но формулирует свои… потрясающе точно, я бы сказал, свежо… Вместо «слушаюсь» — «есть — зайти через час» — более информативно и чётко…

Ответ доктора Мирский не слышал. Он брел по коридору, обдумывая вновь открывшиеся обстоятельства и размышляя, как поступить с мундиром, который оказался неуставным.

 * * *

Через два часа Дэн шагнул на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, наполненный стрёкотом цикад, шелестом листвы, шумом волн, облизывающих камни Константиновского мыса, и всевозможными ароматами. Запах машинной смазки, угля и дыма смешивался с душком гниющих водорослей и наслаивался на тянущиеся из кухни запахи пирожков, жареной рыбы и кислых щей. Из раскрытых настежь окон госпиталя веяло карболкой, от курилки — жутким махорочным смрадом, под ногами на мостовой распространяла миазмы приличная куча результатов конской жизнедеятельности.

Старшая сестра милосердия охотно и быстро пошла навстречу хорошенькому мичману, распорядившись подобрать из госпитальных запасов уставную одежду взамен безнадежно испорченной. Кем и когда был испорчен мундир, персонал госпиталя не интересовало и слава Богу! Мирский стал обладателем фуражки, рубашки и белоснежного кителя-полотняника, хоть и с чужого плеча, но зато соответствующего всем уставным требованиям. Этот укороченный легкий сюртук, жалованный русскому воинству императором Александром II, шился не как обычно — из шерстяного сукна, а из лёгкого дышащего льна с примесью хлопка. На кителе не было цветного воротника, кантов по борту и обшлагам, с ним не носились тяжёлые и дорогие золотые эполеты, но его удобство и практичность, особенно в жаркое время, компенсировали отсутствие всей этой мишуры, красивой, но абсолютно бесполезной.

Из родного гардероба у Дэна остались только черные, немнущиеся сценические брюки и туфли фирмы Экко, настолько комфортные, что не беспокоили даже во время длительной работы на съёмочной площадке. С приведением своей внешности в аутентичный вид всё сложилось удачно. Осталось понять, что считать текущими делами…

Он стоял неподвижно, вдыхая коктейль ароматов Севастополя, а самого распирало желание заглянуть за угол и посмотреть, где там спрятались телевизионщики из проекта «Розыгрыш». Мирский поймал себя на мысли, что все эти дни боялся выходить за пределы госпиталя по одной простой причине: он отчаянно надеялся, что на улице его встретит родной XXI век. Эта надежда на глазах обратилась в прах. Господи! Сколько бы он отдал, чтобы вернуться в своё время, где всё знакомо и понятно…

Чуда не случилось. Вокруг него неспешно и размеренно текла жизнь прошлого: цоканье копыт по мостовой, звон колокольчиков допотопного трамвая, старорежимный лексикон людей, обсуждающих свои заботы. Мирский смотрел на всё это с тоской и замешательством, как на фильм о давно ушедшей эпохе, в создании которого он вынужден участвовать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, не зная ни сценария, ни даты, когда этот трэш прекратится.

Обнадеживающим просветом в этом царстве было предписание начальника порта, лежащее во внутреннем кармане кителя, и две дамы, запавшие в душу артисту, каждая по-своему. Одну из них, самую вредную злючку, он хотел бы найти в первую очередь…

— Простите, Граф, — раздался знакомый голос.

Задумавшись, Мирский не заметил, как рядом с ним остановился офицер, в котором он с большим трудом узнал бравого лейтенанта, компанейского шебутного Бржезинского.

— Да… Здравствуйте! Извините, задумался, — артист помахал рукой, отгоняя назойливые мысли и с удивлением разглядывая собеседника. — Вас не узнать, Збышек.

— Вас — тоже, — не остался в долгу шляхтич. — Форма идет вам гораздо больше, чем госпитальная пижама. Кого ждёте? Куда направляетесь?

— Нахожусь в некотором смятении, — признался Мирский, — не знаю город и не понимаю, куда идти…

— О, это зависит от того, куда вы хотите попасть, — процитировал поляк Льюиса Кэрролла.

— Пока очень скромно — в офицерский флигель в Нижней Голландии.

— Ошибаетесь, — улыбнулся Збышек, — Нижняя Голландия — это совсем не скромно. Надо переправиться через бухту на Северную сторону.

— Каким образом?

— Ялик, — лейтенант похлопал мичмана по плечу, — я покажу, а пока до пристани идем — поговорим.

Что-то не понравилось Мирскому в этих немудрёных словах, в акценте на слове «поговорим», в выражении лица поляка или в его прищуренном взгляде. Он смотрел так, словно решал какую-то сложную задачку. «Да ну, паранойя, — решил Дэн, — еще пара дней на таких нервах, и за каждым углом будет мерещиться душегуб».

— О чем будем беседовать? — спросил он, стараясь вести себя безмятежно и повинуясь приглашающему жесту лейтенанта, направляющему его к госпитальной пристани.

— Конечно, о моём восхищении, — Збышек широко улыбнулся, — ваша идея с амнезией конгениальна! Я даже представить себе не мог, как можно выкрутиться из столь щекотливого положения, а вы так элегантно всё провернули… Просто блестяще!

Мозг Мирского вспыхнул ярким пламенем и заработал в турбо-режиме. «Он понял, что я выдумал амнезию? Он знает кто я и откуда? На лбу ведь не написано… Может, он тоже пришелец из будущего, был со мной знаком, а я его не припомню? Чёрт! Что отвечать-то?»

— А вы не обидитесь, если я вам скажу, что никакого розыгрыша не было и я действительно потерял память? — осторожно спросил он лейтенанта, пытаясь считать его мысли.

Бржезинский озадаченно остановился.

— Не доверяете? Зря! Мне пришлось изрядно рисковать, прикрывая вашу спину, мичман, и я не заслужил…

— Я вам поручал что-то для меня делать? — совершенно искренне изумился Мирский.

Збышек воспринял ответ по-своему. Он вспыхнул, покрывшись красными пятнами, губы его сжались в тонкую линию, а глаза сузились и метнули в артиста злобный огонь.

— Чувствую, что сегодня разговор у нас не получится. Не представляю, какие вы сделали выводы из всего произошедшего и что для себя решили, но настоятельно прошу не принимать скоропалительных решений, ибо они могут стать катастрофическими для нашего общего дела.

Голова Мирского от всех этих загадок и намеков стала потихоньку закипать. «За кого же он меня принимает, — подумал Дэн, — не за того ли перца, что хотел меня пристрелить на тонущем корабле? Какая дичь!..»

— Я вас не понимаю, — тихо произнес артист, честно глядя в глаза поляку.

— Это я уже понял, — кивнул в ответ лейтенант, — не буду навязываться, раз не угоден. К тому же, на пристань мы уже пришли. Подумайте, господин Граф! Крепко подумайте, прежде чем что-либо предпринимать без согласования! Честь имею!

Збышек развернулся и с гордо поднятой головой и развернутыми плечами, не оборачиваясь, направился к стоящим неподалёку пролёткам.

— Думайте основательно, но недолго! — крикнул он Мирскому, садясь в экипаж, — Я скоро вас найду!

Дэн проводил пролетку ошалевшим взглядом и присел на ржавый кнехт, чувствуя себя последним идиотом.

— Что тут происходит? — спросил он сам себя, даже не пытаясь расшифровать туманные фразы лейтенанта, — и какого хрена вокруг моей бренной тушки разворачивается эта странная возня?

Глава 42   Конспирологическая

В начале ХХ века бухта Севастополя мало отличалась от ХХI-го своей бурной жизнью. Ялики, двух- или четырехвёсельные шлюпки, тарахтящие и чадящие керосинки разных форм и размеров деловито сновали меж военных кораблей, создавая впечатление взбудораженного морского муравейника.

Природное позиционирование города, расположенного на берегах бухт, глубоко врезающихся в полуостров, оправдывало и делало такое кипучее оживление неизбежным, ибо переправляться по воде было проще и быстрее. От Графской пристани до Михайловской батареи всего одна морская миля и целых двадцать вёрст по суше.

— Ваше благородие! — Дэна выдернул из раздумий хриплый басистый голос.

Мирский сбросил с себя оцепенение и повернулся к воде.

У густо просмоленного пирса на изумрудных пологих черноморских волнах, вспененных важно проплывшей пузатой закопченной баржей, покачивалась маленькая, аккуратная, словно игрушечная лодочка с единственным, колоритным членом команды.

Это был кряжистый, дочерна загорелый моряк в том возрасте, когда старым его назвать ещё рано, а пожилым — не по статусу. Видавшая виды тельняшка с обрезанными рукавами открывала жилистые, переплетённые венами руки с татуировками на пальцах и предплечьях. Широко расставленные ноги в парусиновых штанах были слегка согнуты и чуть пружинили, компенсируя боковую качку. На морщинистом лице, обрамлённом седеющей короткой бородой и такой же белой жёсткой волнистой шевелюрой, выделялись чёрные цыганские глаза и орлиный нос.

— Простите, вы меня? — осведомился Дэн и по удивлению моряка понял, что снова сказал что-то не то.

— Последний раз офицеры называли меня на «вы»… даже не помню когда, — пробасил владелец ялика, с интересом разглядывая Дэна, — ради такого случая не жалко и скидку дать. Вам куда надо?

Не говоря ни слова, Мирский протянул моряку записку адмирала.

— Из гошпиталя что ли?

— Оттуда.

— Садитесь, ваше благородие. Раз такое дело, довезу бесплатно.

— Спасибо, — искренне обрадовался Мирский, — а то в карманах — ни копейки.

— Как так? — удивился моряк.

— Деньги — непостоянная величина, вечно стремящаяся к нулю. Они только и делают, что кончаются. Сегодня как раз такой день, — вздохнул Дэн, устраиваясь на носу.

— Эко вы ловко излагаете, — покачал головой моряк, — из студентов небось?

— Из артистов, — хмыкнул Дэн и, поняв, что сболтнул лишнего, решил взять инициативу в свои руки, чтобы не развивать скользкую тему, — простите, а как вас зовут?

— Ахиллесом кличут.

— Да ну? — изумился Мирский.

— Так и есть, — улыбнулся моряк, отталкивая ялик от причальной стенки.

— А по батюшке, стало быть, Пелеевич^[21]?

— Нет, — покачал головой Ахиллес, берясь за вёсла, — по батюшке я Ахиллес Хрисанфович.

— Ахиллес Хрисанфович, — повторил Дэн за моряком, — смачно звучит… Так и буду вас звать, хорошо? Только вы тоже меня зовите по имени — Даниил и на ты. Вы ж мне в отцы годитесь.

— Чудной вы, ваше благородие Даниил. Говорите и ведёте себя совсем не так, как другие офицеры, особенно молодые. У них обычно гонору больше всех. А вы так, по-простому, душевно…

— Мне можно…

— Это почему?

Мирский привычно и бойко за пять минут изложил свою легенду с амнезией, предусмотрительно умолчав о приключениях с криминальным душком. Старый моряк качал головой, хмыкал, а дослушав до конца, долго смотрел в лицо Дэна, что-то прикидывая, и сказал во время очередного гребка вёслами:

— Не повезло вам, ваше благородие. Это ж надо, беда какая — не помнить ничего про себя. И ладно бы, только дела семейные, а служить как?

Даниил пожал плечами, соглашаясь с моряком. Как, кому и зачем тут служить ему, выходцу из будущего, он не представлял. Владелец ялика пожевал губами, принимая какое-то решение и, наконец, решился:

— Дело это, конечно, не моё, Даниил, но ежели такая оказия случилась, не следовало бы вам пока в казарме обитаться.

— А что так?

— Народ нынче злой пошёл. Кто посочувствует, а кто и злобствовать начнёт, попытается вашу болезнь в свою пользу обернуть, а то и просто так, смеха ради, проказу какую замыслит. Молодежь ведь там проживает зелёная, безголовая ишо, прости Господи, так и придумывают себе развлечения, потешаясь над тем, кто чего-то не знает или не умеет. А вы, с вашим беспамятством — просто кусочек лакомый для забав…

— Так у меня ж и выбора особого нет.

— Выход всегда есть, ваше благородие… Если приглашу к себе на постой, не побрезгуешь? — моряк незаметно перешел на «ты», — у меня после гошпиталя всяко спокойнее будет, чем в казарме. Да и про службу флотскую расскажу всё, что сам знаю — авось твоя память и проснётся…

Ахиллес отдал флоту больше двадцати лет, дослужившись до боцманмата — старшего унтер-офицерского чина. Пять лет своей службы отбарабанил на крейсере вестовым при старшем артиллерийском офицере и знал службу досконально. Выйдя в отставку, получил письменное разрешение Севастопольской городской управы плавать в пределах Севастопольского военного порта, специальный нагрудный жетон и право на стоянку аж у Графской пристани — небывалая честь, доступная исключительно отставным ветеранам по личному дозволению портового начальства.

«Почему бы и нет? — слушая моряка, размышлял Мирский, — ну, что я теряю? Все равно никого там не знаю, а тут уже познакомился и общение получилось обоюдно приятным.»

— А что я должен буду за такую любезность, Ахиллес Хрисанфович? — спросил он, когда яличник утомился грести и говорить одновременно.

— Ну, — прищурился старый моряк, суша вёсла, — пока у тебя в карманах ветер гуляет, достаточно будет называть меня, как сейчас. Уважил старика. Никто меня по отечеству никогда не почитал… Как медом по устам… Да и вообще парень ты умный, за словом в карман не лезешь, говоришь складно. Вот и будет мне радость коротать вечера в компании с грамотным человеком. А когда осмотришься, вспомоществование получишь, тогда и о деньгах поговорим.

— Какое вспомоществование?

— И про это тоже расскажу…

— А где вы живете?

— Да прямо здесь, в Аполлоновке, почитай, уже приехали.

Ещё несколько сильных гребков, и лодка уткнулась в неприметные лавинки, чуть выступающие из воды, ведущие к узкой каменной лестнице. Ступеньки, выложенные из заботливо подобранных один к одному камней, непривычно высокие для Даниила, круто поднимались на высоту человеческого роста и резко поворачивали в зелёные заросли красивых кустов, над которыми возвышалась черепичная крыша с одинокой серой трубой, похожей на корабельную.

 * * *

В это же время, совсем недалеко от Аполлоновки, по тихой улочке, примыкающей к Ластовой площади, не спеша прогуливались два солидных джентльмена, в одном из которых угадывалась военная выправка, а другой, колобкообразный, с котелком на голове, нёс всю тяжесть бремени белого человека, позволяющего себе смотреть на мир не иначе как с брезгливостью и презрением. Его английский язык с британским нормативным произношением, называемым королевским английским, безоговорочно намекал на принадлежность к высшему обществу^[22].

Эти двое на узенькой немощёной улице выглядели абсолютно чужеродно, как корова посреди современного Кутузовского проспекта в Москве, но в это время дня обитатели слободки либо отбыли по своим немудрёным делам, либо сидели, не высовывая нос и не интересуясь, зачем господам вдруг приспичило гулять по неказистым окрестностям.

— Значит, он вам не поверил? — недовольно спросил «колобок».

— Нет, — холодно ответил офицер, стараясь не встречаться с толстячком взглядом.

— Неудивительно, — хмыкнул тот, — вы повели себя, как мясник в лавке, и у него, естественно, появились сомнения в вашей адекватности.

— Но я не рекламировал свое вмешательство!

— Я вас умоляю! Об этом мог догадаться любой гимназист. Кстати, ваше счастье, что местные ищейки не обладают интеллектом даже британского школьника. Будь среди них хотя бы один лондонский констебль, вы бы уже сидели в холодной…

— Вы тоже не отличаетесь щепетильностью, — ощетинился офицер, — и по количеству трупов у нас счет равный.

— Отнюдь! — покачал головой «колобок», — полицейского найдут через пару дней в одном из севастопольских борделей, да и этот нудный следователь мог бы жить и разбогатеть, если бы ни его принципиальная твердолобость. А вот вы, лейтенант, своим жертвам не оставили ни единого шанса,.

— Может, было бы проще придушить шваба подушкой? Он меня бесит своими дешёвыми выходками прусского солдафона и замашками комедианта.

— А вот этого делать не стоит, — англичанин остановился и вонзил свой злобный взгляд в офицера, — наоборот: вы будете оберегать его, как собственного наследника… Если, конечно, вам есть что оставить в наследство. Сорвёте операцию — я не дам за вашу жизнь и ломаного пенса. Сегодня Граф — наш единственный ключ к успеху. Он один из лучших!- «колобок» потряс указательным пальцем, — известных мне ныряльщиков и взломщик сейфов от Бога! Привлечь его к операции стоило неимоверно дорого и потребовало подключения связей таких людей, которые ипыли от вас не оставят, узнав, что какой-то безвестный шляхтич решил самоутвердиться за счёт столь ценного специалиста.

Насладившись испуганным выражением лица собеседника, англичанин продолжил неспешную прогулку, диктуя на ходу инструкцию:

— Я уже изложил руководству нижайшую просьбу прислать того, кто лично знает Графа и может подтвердить ваш статус. Полагаю, что только таким образом мы сможем наладить взаимодействие. Надо подождать. А пока — никаких инициатив. Снизьте свою активность, станьте незаметным, никакого давления и тем более — угроз. Только наблюдение и благожелательная нейтральность… Завтра же отправитесь к нему в Новую Голландию, извинитесь и скажете, что ошиблись, что он вас неправильно понял, хотя… — англичанин остановился, поднял глаза к небу, словно выискивая там правильный ответ, — хотя, если это наш Граф, то вряд ли вы его там найдете. Или я абсолютно ничего не смыслю в конспирации!

Глава 43   Разыскивается…

Вася вышла из ординаторской, закусив губу, с выражением лица летчика, идущего на таран. Петя, на которого она несколько раз рыкнула во время часовой поездки в трясущейся пролётке от Максимовой дачи до госпиталя, старательно прикидывался частью интерьера и молча следовал слегка позади «атаманши», с удовольствием разглядывая тонкую шею с завитушками золотистых волос и мелькающие щиколотки ножек в теннисных туфлях.

— Куда мы идём? — осмелев, спросил он, как только захлопнул за собой госпитальную дверь.

— Не идём, а едем, — ответила девушка, пытливо исследуя улицу в поисках пролётки, — нам надо срочно попасть в Новую Голландию. Туда Даниила отправили после выписки.

— Это на Северной стороне. Туда лучше по воде, если срочно, — осторожно предложил Петя, боясь что Василиса опять на него осерчает.

— Прекрасно! — настроение Стрешневой улучшилось, — а где у нас то, что на воде?

— Паровой катер от Графской пристани ходит каждый час, — торопливо пояснил студент.

Не прошло и двадцати минут, как сообщники, стоя плечом к плечу, держались за бортик посудины, напоминающей рыболовный баркас, в центр которого воткнули покосившийся столбик трубы, а сзади поставили застеклённую деревянную будку, полностью занятую штурвалом и двумя матросами.

Рядом с трубой отчаянно пыхтел и ворочал коленвалом «детёныш паровоза» — четырёхведёрный примитивный агрегат, больше похожий на самовар, чем на паровую машину. Тем не менее вся эта конструкция, вздрагивая и вибрируя, довольно живо пересекала главный рейд Севастополя, направляясь к строящемуся зданию Морского корпуса.

Даже издали проект впечатлял своей величавостью. На полкилометра по гребню высокого берега, нависающего над бухтой Голландия, циклопическим питоном разлеглось здание Морского кадетского корпуса. Северная часть строения была уже закончена, южная поднялась до второго этажа. Даже незавершённые крыша и фасад давали представление о строгом и аристократичном архитектурном ансамбле, который вот-вот украсит эту часть бухты. Воображение дорисовывало то, что пряталось за высокими штабелями кирпичей, белых глыб инкерманского камня, бута, железных балок, за горами брёвен, брусьев, досок, сколоченных в рамы, сложенных вдоль главного здания… И это было грандиозно!

— Красиво, — прошептала Вася.

— Хорошо задумано, — подтвердил Пётр, — чем-то напоминает Адмиралтейство в Петрограде.

— Точно! — Вася прищёлкнула пальцами, — а я никак не могла понять, что в нём такого знакомого.

Пока они глазели на строящееся здание, паровик прекратил свои надсадные «чуф-пыф». Катер «а ля баркас» притёрся бортом к невысокой пристани, и пассажиры выскочили на пирс, упирающийся в гигантский склад стройматериалов.

— И где же тут найти коменданта? — возмутилась Вася, окидывая взглядом стройку.

— Лабиринт Минотавра, — вздохнул Петя.

— Чу! Слышишь?

Совсем недалеко землю топтали сотни ног, и молодые, неокрепшие голоса прилежно выводили:

— За мной! — Вася протиснулась между штабелей.

— Да там же нет дороги! — попытался образумить её Петя, но, покачав головой, кряхтя по-стариковски, пошёл следом.

Через несколько минут путешествия по крутому склону, которое правильнее было назвать скалолазанием, измазанные, раскрасневшиеся Вася с Петей вскарабкались на открытую площадку, прямо под ноги марширующей роте.

'Я помню день свой поступленья,

Когда венчались мы с тобой.

Не улучшает настроенья

Мне головной убор другой.'

Сотня глоток орала речитативом, не пытаясь попадать в ноты. Когда по ходу их движения появились наши путешественники, первые ряды от неожиданно возникшего препятствия шарахнулись в сторону, сбили ногу и сломали строй. Молодой мичман, командовавший подразделением, дал команду:

— Рота! Стой! Ать-два!

Обращаясь к Васе, ибо Петя предусмотрительно остался чуть позади, офицер строго спросил:

— Вы, барышня, как здесь оказались и что делаете?

Василиса поймала на себе сотню любопытных взглядов, от чего вспыхнула румянцем, но без смущения решила сосредоточиться на вопрошавшем.

— Простите, что помешали вашим строевым занятиям, — тихо произнесла она, глядя в голубые глаза мичмана, — честное слово, мы не специально. Нам нужен комендант или любой другой офицер, который поможет найти мичмана…

— Мичмана? Может быть, я подойду? — перебил Васю офицер, которого очевидно развеселил взъерошенный и виноватый вид барышни. — У меня сегодня вечер свободен, — добавил он, игриво подмигивая из-под фуражки.

«Ну вот, и этот распушил хвост», — с раздражением подумала Стрешнева.

— Если вы на днях посещали некий дом терпимости и готовы потратить своё свободное время, чтобы добраться до госпиталя и сдать мазок на трихомоноз, тогда, конечно, — сказала Вася несколько повысив громкость и дерзко отвечая на его взгляд.

В строю раздалось хихиканье, переходящее в гогот, а мичману вдруг стал тесен воротничок кителя. Покраснев до корней волос, он поперхнулся, ошалев от реакции на свой флирт и пытаясь унять кашель.

— Отставить смех! Смирно! — крикнул он, повернувшись к кадетам.

Рота прекратила балагурить и замерла, превратившись в единый чёрный прямоугольник.

— Сударыня, — мичман обернулся к Васе, но в глаза ей не смотрел, — вам надлежит идти прямо по спуску, никуда не сворачивая, и через двести шагов вы увидите несколько трёхэтажных зданий, а за ними одинокое двухэтажное. Вам — туда. Спросите поручика Северского — он сегодня дежурит и, кроме того, точно знает всех посетителей maison de tolérance^[24]. Вам его даже искать не придётся, он сегодня даёт очередной концерт. А сейчас, простите, служба.

Прозвучали короткие, отрывистые команды, и мимо Васи с Петей протопали юные моряки, старательно выводя мальчишескими голосами:

Расположение офицерских флигелей Новой Голландии проектировал человек, искренне презирающий параллели и перпендикуляры, поэтому дома стояли по отношению друг к другу под такими замысловатыми углами, что навевали конспирологические мысли о посланиях масонов, зашифрованных в этой причудливой геометрии.

В четырёх трёхэтажных капитальных домах, стоящих ближе к пристани, ещё шли строительные работы, и только пятый, самый дальний, двухэтажный был не только закончен, но и обжит. Западный фасад украшала резная деревянная терраса, на которую вела каменная лестница. На ступеньках, на скамейках возле крыльца и на теплой июньской земле с выжженой жёсткой травой расположились военные в разных мундирах, по большей части — флотские, а на самой террасе стоял с гитарой знакомый Васе поручик — лётчик-автомобилист, выводя красивым, насыщенным баритоном:

«Тягомотина, конечно, — подумала Вася, приближаясь к месту зрелища, — но поёт хорошо, голос прекрасный. Ему бы репертуар поменять… Добавить что-нибудь из „Любэ“, что ли…»

В отличие от Васи, зрителям репертуар Северского нравился, и они встречали его романсы криками одобрения и аплодисментами. За первым пошел второй, такой же лирический, за ним — третий, и Васе показалось, что темп, мелодия и слова в них до такой степени похожи, что сливаются в одну непрерывную «песнь акына», тягучую и бесконечную. Она отвлеклась, разглядывая часть большой Севастопольской бухты, заполненную крошечными самолётиками: некоторые из них были подняты на берег, а оставшиеся качались на волнах, ловя ветер расправленными крыльями с опознавательными знаками: трехцветным кругом и знаком «Морской лётчик» на фюзеляже, изображённым в виде якорной цепи с распростёртыми крыльями адмиралтейского якоря.

Вася загляделась на работу механиков, облепивших самолёты. Они деловито копались в механизмах «летающих лодок», и ей тоже хотелось бы поковыряться в таком раритете.

Северский тем временем закончил своё выступление и спустился с подмостков, заметив очаровательную зрительницу.

— Добрый вечер, ваша светлость! — тихо прошептал он.

— Ваше плодородие, — зашипела Вася на поручика, — мы же договорились…

— Простите, — смутился Северский, — но мне казалось, что в обществе я обязан соответствовать…

— Вам неправильно показалось, — отрубила Вася, — и если вы помните моё имя, Георгий Николаевич, прошу вас…

— Как скажете, Василиса! Разрешите вашу ручку, — поручик нежно её подхватил и поцеловал. — Смею ли я надеяться, что вы прибыли выполнить своё обещание?

— Простите?

— Вы обещали со мной отобедать и научить смертельным японским приёмам… Или сначала научить, а потом отобедать. Меня устроит любая последовательность.

— К сожалению, не сегодня, — покачала головой Вася, — но я не отказываюсь, ведь у вас тоже есть встречные обязательства, — и она указала взглядом на самолёты.

— Всегда к вашим услугам, — подтвердил поручик своё приглашение, — однако что же вас тогда к нам привело?

— Мне надо срочно найти одного человека, мичмана, который должен был прибыть сюда квартироваться. У него очень запоминающаяся фамилия — Граф.

— Действительно оригинальная… Но что-то я не припомню такого… Сейчас всё узнаем.

Поручик моментально поднялся на балкон и обратился к сослуживцам:

— Уважаемые господа, минутку внимания! — привлек он расходящуюся публику, — к нам должен был сегодня прибыть новый мичман с интересной фамилией — Граф. Кто-нибудь знает что-то про этого человека?

Он недолго подождал, затем глянул на Васю и развел руками.

— Хреново, — прокомментировала Стрешнева результат экспресс-опроса, — что будем делать?

— Предлагаю вернуться к бабе Груне, — предложил стоящий у нее за спиной Петя, не проявлявший до этого своей активности, — попросим помощи у Силантьича. Он, если что не знает, хотя бы подскажет, у кого спросить.

— Наверно, ты прав, — согласилась Вася, — устраивать тут засаду на Даниила бессмысленно.

— Кто этот Даниил? — шутливо спросил подошедший поручик, — я начинаю ревновать.

— Я — тоже, — подал голос Петя.

— А это кто? — удивился поручик, — вам, сударь, как мне кажется, до «тоже» ещё надо дорасти.

— Так, друзья! — Вася взяла ситуацию в свои руки, — сразу хочу предупредить, что распушённые павлиньи перья и вздыбленные петушиные гребни меня не прельщают, если не сказать больше. Поэтому все брачные танцы конкурирующих самцов прошу совершать в моё отсутствие. А сейчас, если вы всё поняли… Георгий Николаевич, обеспечьте, пожалуйста, с присущей вам изобретательностью, форсирование водной преграды двум персонам. Что вам стоит?

Глава 44   Вечерняя

Сидя на жёстком деревянном сиденье ялика, отвернувшись от Пети, Василиса украдкой улыбалась, вспоминая изумлённое лицо Северского, озадаченного её монологом. В нынешних условиях у неё почему-то лучше получалось направлять мужчин на путь истинный, принуждать к полезному и созидательному, пресекая банальное кобелирование, нежели сто лет тому вперёд.

Ей с удивительной легкостью удалось вписаться в новое время. Как по мановению волшебной палочки, на пути встречались сочувствующие и помогающие люди, без которых она вряд ли бы выжила, и только известные грозные события предстоящего 1917-го года пробуждали понимание надвигающейся катастрофы, в которую летела огромная страна, занимающая шестую часть суши.

Ялик, покачиваясь и разрезая гребешки черноморских волн, неспешно пересекал Севастопольскую бухту. В зеленоватой воде отражалось солнце, вонзая белёсые спицы закатных лучей в малахитовую пучину, скрипели уключины, равномерно плескались вёсла. Вася задремала, укачавшись на волнах, но резко вздрогнула, когда лодочник вдруг громко свистнул, бросил вёсла и замахал руками, привлекая к себе внимание.

— Что случилось? — спросила девушка, с тревогой оглядываясь по сторонам.

— Всё хорошо! — успокоил пассажиров лодочник, — товарища увидел, надо гостинец ему передать, с утра вожу. Не беспокойтесь, ваша милость, не задержу.

— Здрасте, Ахиллес Хрисанфович, — Петя первым поприветствовал владельца приближающегося судёнышка.

— И тебе не хворать, студент! Приехал на побывку? — раздался с соседней лодки низкий, как рычание медведя, хриплый бас. — А ты, Трофим, что шумишь? — добавил он, обращаясь к яличнику.

— Так обещанное целый день вожу, никак с тобой не свиделся! А мне завтра обратно в Балаклаву, — ответил Трофим и выудил из-под сиденья небольшой свёрток, аккуратно замотанный в холстину.

— Твой продукт? — улыбнулся моряк.

— Не сомневайся! Сам солил, сам коптил!

— Ну, спасибо, Трофим, порадовал! — бас Ахиллеса притих и стал похож на довольное урчание. — Мне сегодня надо постояльца кормить, вот думал — пойду за боцманским пайком^[26] в Ушакову балку, а тут ты… Как будто Спаситель тебя послал…

— А с чего это ты постояльцев берёшь? Денег не хватает?

— Да нет, Трофим, не в деньгах дело. Человек попался хороший, умный, хоть и молодой совсем. В беде оказался — память ему отшибло, вот я и пожалел… Он только из гошпиталя, а его на службу гонят — беспамятного. Ему б не в казарму, а в покой домашний, да откормиться. Вот и оставил у себя, пока оклемается.

— Из наших?

— Нет… Бери выше, из мичманов!

— Простите, — встрепенулась Вася, — а вашего постояльца-мичмана не Даниилом зовут?

— Он самый, — кивнул Ахиллес, обратив внимание на Васю, — а вы кем ему приходитесь, барышня?

— Именно это я и хотела бы выяснить, — глядя в прищуренные глаз Ахиллеса, с некоторым вызовом произнесла Стрешнева, — при личной встрече, — добавила она, видя, что моряк собирается что-то сказать.

— Дядя Ахилл, мы с полудня его ищем, — вмешался Петя, — хотим кое-что узнать…

— Так он же ничего не помнит… — удивился яличник.

— Вот и проверим, — уверенно ответила Вася.

— Ух! — Ахиллес передернул плечами, — огонь-девица! Это дело. Увидит знакомое лицо и опометается. Приглашаю на ужин, гости дорогие. Не побрезгуете флотским угощением?

— Нисколечко, — обрадовалась Василиса. — Ради такой возможности я согласна на дежурство по флотской кухне.

— Не по кухне, а по камбузу, — захохотал Ахиллес. — Давайте, я помогу вам перебраться. Ты, Трофим, не в обиде?

— А чего обижаться? Мне вперёд заплатили, я только рад.

— Вот и славно! Поехали!.. 

* * *

Поднявшись от причала по каменным ступенькам лесенки-улитки, утопающей в пышных зарослях плюща и жимолости, подушкой лежащих на желтоватых камнях, Вася в сопровождении Пети и Ахиллеса оказалась в небольшом дворике, отгороженном от остальной слободки одноэтажным домом, более длинным, высоким и основательным, чем дом бабы Груни и большинство домов в этой стороне.

В Севастопольской Аполлоновке всего две улицы — Пляжная и Причальная, и один переулок — Яличный. Поэтому Ахиллес, Силантьич и Аграфена Осиповна по-любому приходились друг другу соседями. Её жилище находилось совсем неподалёку. Однако отдельный, изолированный вход с причала к дому яличника и глухая стена здания, отгораживающая двор от слободки, создавали иллюзию уединённой хижины отшельника.

В другое время Васе было бы интересно посмотреть на быт моряка императорского черноморского флота, она бы с любопытством озиралась по сторонам, но сейчас всё её внимание сосредоточилось на летнем очаге с чугунным казаном, за которым копошился, подкладывая дровишки, Даниил Мирский собственной персоной.

Василиса обратила внимание, насколько он не был похож на себя самого недельной давности. Госпиталь — не в счёт, там внешность у человека вообще отсутствует: её заменяет инвалидная маска в больничном антураже, но она сразу же трансформируется при возвращении к здоровому образу жизни.

Даже если исключить госпитальные приключения, Мирский кардинально преобразился. Вместо брендовых шмоток, призванных вызывать зависть всех девиц континента, он был одет в тельняшку с чужого плеча и просторные парусиновые штаны, подвернутые до колен.

— Здравствуй, Даниил, — тихо произнесла Вася, спрятав за спину руки, мешавшие почему-то началу разговора.

— Привет, Лисси, — севшим голосом ответил Мирский, бросив на землю чурбачок, который намеревался разрубить.

Дэн тоже был удивлён, ведь Василиса предстала перед ним в совершенно новом образе. Он видел её пацанкой в джинсах и майке, в роли аристократки на съёмочной площадке и в одежде сестры милосердия — в госпитале, но то был маскарад, и Мирский не фиксировал внимание на театральных метаморфозах. Сейчас перед ним стояла юная девушка в длинном, шёлковом, струящемся по фигуре платье, с растрёпанной шевелюрой и глазами, в которых не было ни дерзкого вызова, ни снисходительной иронии, а только участие и надежда… Да-да, именно надежда на то, что он мог знать неведомое ей самой.

Рядом с Василисой остановился робкий студент в форме железнодорожника, за его спиной, словно гора, вырос Ахиллес, а Мирский всё смотрел на Васю, как очарованный странник, не понимая, как должен себя вести и что говорить. Весь предыдущий жизненный опыт, включая сценический, показался ему фиглярством. Он молчал…

— Ну что, признал таки? — выручил яличник артиста своим вопросом, — вспомнил?

— Да, — охотно кивнул Мирский, обвёл взглядом присутствующих и оговорился, — но не совсем. Надо бы пообщаться побольше, многое — как в тумане.

— Да на здоровье, — благословил Дэна Ахиллес, — разговаривайте, сколько душе угодно, а я пока кулеш доварю и к столу приглашу.

— А мне пора… Пойду я, пожалуй, — заикаясь и сбиваясь, прошелестел Петя, — надо к бабе Груне наведаться, предупредить, что всё хорошо… Да и вообще…

— Ну, иди, коль не шутишь, — яличник дружески похлопал студента по плечу, — кланяйся от меня Аграфене Осиповне и передай, что обязательно зайду проведать.

— Пойдём к воде, — предложила Вася, не обращая внимания на Петю, ревниво стреляющего глазами.

— Пойдём, — просто, без всяких подковырок и шуточек ответил Дэн, удивляясь своей покорности, — нам есть о чём поговорить и подумать.

 * * *

Вечером море замирает, словно затаив дыхание, и прекращает тыкаться в севастопольский берег своей изумрудной шевелюрой. Вода заметно темнеет и не шлёпает сердито мокрыми ладошками по камням набережной, а мягко их поглаживает. Так домашний кот, капризно ударив хозяина лапой, как ни в чём не бывало трётся о ноги и урчит, словно запоздалый катерок, торопящийся от кораблей на рейде к Графской пристани.

Солнце, медленно погружаясь за горизонт, окрашивает облака в золотисто-розовые оттенки, а море зеркалит эту лилейную палитру, впитывает её, и тянет на дно, превращая в разноцветие подводной фауны.

Лёгкий бриз рвёт летний зной, как промокашку, принося свежесть, наполняя воздух солёным ароматом и шёпотом волн.

Вечер у моря — время, когда не хочется говорить о серьёзных вещах, спорить до хрипоты, суетиться, пытаться срочно доделать то, что не удалось закончить засветло. Южная ночь падает на землю стремительно: только что был виден край земли, сливающийся с водой, как вдруг свет будто выключили, и только отдельные огоньки вдалеке напоминают о конечности самой непроглядной тьмы.

— Как ты можешь объяснить произошедшее? — задал Мирский главный вопрос, когда они с Васей обменялись последними новостями.

— Необъяснимыми возможностями квантовых технологий, — усмехнулась она, присаживаясь на теплый песчаник, ещё не остывший от летнего зноя, — мы с разбега вторглись в область, где привычные законы классической физики теряют силу, а время — только в их рамках — абсолютная и неизменная величина. В теории Эйнштейна время относительно, а в современной квантовой физике этот параметр и вовсе изменяется чуть ли не произвольно….

— А если перейти от теории к практике? — устало спросил Мирский, присаживаясь рядом, — что конкретно случилось?

— Нам грозила опасность, — Вася запрокинула голову, любуясь вспыхнувшими звездами, — и я дала задание квантовому компьютеру сделать всё, что угодно, чтобы спастись. Искин ответил, что в заданных ему параметрах это невозможно. Тогда я приказала расширить параметры — и вот результат…

— Но ты же не заказывала провал во времени?

— Даже не подозревала, что он возможен. Это как у врача: приходишь с проблемным зубом, просишь избавить тебя от боли, а он избавляет тебя от зуба. Технически всё выполнено безупречно: мы просили спасти нас от пожара. Просьба выполнена, услуга предоставлена — получите и распишитесь.

— И как вернутся обратно? — спросил Мирский, словно от Стрешневой зависело, делать это или нет.

— В то же место и время? — усмехнулась Вася, — в горящий заблокированный павильон?

— Нет-нет… Немного со смещением, — смутился артист.

— Вот тут-то и начинается самое интересное, — Вася встала, отряхнула платье, спустилась к самой воде на лавинки, пробуя дотянуться ладошкой до волны, — тут мы переходим от случайной аномалии в область управляемого процесса, а это всегда очень сложно, иногда — неразрешимо.

Неожиданно тёмные, мокрые дощечки причала Васю подвели, она поскользнулась, потеряла равновесие и могла кувыркнуться в воду, если бы ни Мирский, поймавший девушку перед возможным падением.

— Спасибо, — прошептала Вася, упираясь в грудь артиста, крепко держащего её за талию.

— Ты говорила что-то про самый сложный, неразрешимый этап, — прошептал Даниил ей в макушку.

— Это как управляемая термоядерная реакция, — ответила Вася, опустив глаза, — все знают, что надо делать, но никто не понимает, как?

— А, может, так? — произнес Дэн взволнованно, наклонился и прикоснулся к полураскрытым девичьим губам своими.

Василиса затаила дыхание, сжала кулачки и застыла, слыша отчаянно колотящееся в груди сердце.

— Крайне опасный эксперимент, — произнесла она тихо, когда Мирский буквально заставил себя от неё оторваться, — в случае потери управления, в результате термоядерной реакции на месте лаборатории останется многометровая воронка и ни одного живого существа.

— Обещаю приложить все силы, чтобы держать процесс под контролем, — ответил Даниил, прекрасно осознавая, что контролировать себя ему становится всё труднее.

— Посмотрим, — Вася развернулась к Дэну спиной, — ещё вопросы будут?

— Всего один, — Мирский обнял Стрешневу за плечи и уткнулся в белобрысую макушку, — ты знаешь что делать?

— Мы знаем, что прыжки во времени возможны, — ухватившись за кисть Дэна, Василиса загнула его указательный палец. — В затопленном на мелководье транспорте находится некое оборудование, с помощью которого можно попытаться осуществить перемещение, — и она загнула средний палец вслед за указательным, — кроме того, на даче Максимова живёт инженер, который своими глазами видел, как осуществляется этот процесс и даже знает общие принципы работы, — к двум первым присоединился безымянный палец.

— В таком случае, могу добавить, что в сейфе транспорта, вполне возможно, находились документы, описывающие, что и как надо делать, — добавил Мирский, загнув мизинец, и обхватил всей пятернёй Васину ладошку.

— Значит, нам следует как можно скорее объединить все усилия и повторить эксперимент профессора Филиппова… — резюмировала Вася.

— И твоего отца, так?

— Да, и моего папы… А пока постараемся получше вписаться в местную реальность.

— Насколько я понимаю, ты для этого приобрела прекрасные стартовые позиции, — с завистью произнёс Дэн и вздохнул, — титул княжны…

— Титул опальной княжны… — парировала Вася, — и не забудь, что чуть больше, чем через год, любой титул, как и офицерские погоны, могут стать смертным приговором…

— Вот мы и установили deadline в самом прямом смысле этого слова, — усмехнулся Даниил, — а теперь пойдём ужинать. Я старался…

— Неужто сам готовил?

— Я… — замялся Дэн, — я участвовал…

Глава 45   Вместо эпилога

— Андрей Викентьевич, к вам опять этот англичанин.

— Вот ведь настырный! Всё-таки подкараулил…

Продюсер пихнул носком мокасина обугленную деревяшку, оглядел пепелище на месте павильона и быстрым шагом направился в сторону невысокого, полного надоедливого мужчины, чем-то напоминающего Дэнни Де Вито.

— Прошу прощения, я, наверно, не вовремя, — затараторил «колобок», ломая слова жутким акцентом.

— Сэр Филип, давайте не будем мучать язык Пушкина, если мы вполне способны договориться на языке Шекспира, — произнес он, сдерживая раздражение, и добавил, отвернувшись, — уж лучше слышать нормативный английский, чем инвалидный русский.

— Вы очень учтивы, — «колобок» охотно перешёл на родной язык.

— Надеюсь, вы не держите на меня зла из-за моей занятости. Сами видите — форс-мажор.

— Да, вижу и смею заверить, что не отниму у вас много времени. Я, собственно, пришел высказать сочувствие и предложить помощь.

— Сэр Филип желает помочь восстановить съёмочный павильон? — иронично спросил продюсер.

— Что? Павильон? Ну… это же пустяки. Думаю, человеку с вашим состоянием предлагать помощь в таком деле будет несолидно. Но я узнал, что в огне у вас погибла чрезвычайно ценная, можно сказать уникальная вычислительная машина, и я готов поучаствовать в её возрождении. Если вы пришлёте мне подробное описание изобретения, уверен, что наши специалисты в кратчайший срок смогут воспроизвести ваш компьютер.

— Это так любезно с вашей стороны, — продюсер улыбнулся, — оставьте ваши координаты моему помощнику, я распоряжусь, чтобы все необходимые файлы как можно быстрее оказались у вас на почте.

— Приятно иметь дело с профессионалом! — двойник Дэнни Де Вито расплылся встречной улыбкой. — Не смею вас больше задерживать!

— И вам не хворать, — закончил продюсер по-русски, переключая внимание на помощника, — Саша, перекинь сэру Филипу папку №1.

— Андрей Викентьевич, вы уверены? — шёпотом переспросил помощник, — именно её?

— Более чем, — кивнул продюсер и пробормотал, глядя на катящегося к машине «колобка», — будет тебе, Филя, телефон из цельного куска мрамора…^[27]

Вернувшись к пепелищу, на котором возились рабочие в темно-серых комбинезонах с одинаковыми надписями «SIT VERUM», продюсер подошёл к одному из них, очевидно старшему, держащему в руках не инструменты а папку с документами и планшет.

— Ну что, Фомич, чем-нибудь порадуешь?

— Всё, как вы и предполагали: поджог. Очень грамотный. Полыхнуло сразу в шести местах, система пожаротушения была отключена, двери — заблокированы…

— К чёрту подробности. Где люди?

— Это самое странное: ни людей, ни останков…

— Могли сгореть без следов?

— Нереально. Не те температуры, хоть что-то бы осталось…

— Незаметно выбраться?

— Теоретически — да, но камеры по периметру работали исправно и тоже никого не засекли… Нет, из павильона они не выходили.

— Предположения?

— Пока только мистические. Не торопи. Работаем.

— Договорились. Если что — я у себя.

— Вечером буду с докладом.

Продюсер не спеша, оглядывая окрестности, прикидывая, куда можно было деться с огороженной территории под перекрёстным видеонаблюдением, дошёл до своего флигеля — небольшого, называемого финским домика, одной стеной подпирающего высокий берег, а другой — лестницу, спускающуюся в море. Он аккуратно закрыл входную дверь, включил сигнализацию, прошёл в спальню, а оттуда — в гардеробную. Отодвинул висящую на плечиках одежду и открыл ещё одну потайную дверцу, за которой скрывалась узкая каменная лестница, ведущая вниз.

Спустившись по крутым ступенькам, он набрал код на электронном замке: сейфовая дверь плавно просела внутрь и откатилась в сторону. В небольшой, слабо освещенной, но хорошо вентилируемой карстовой пещере, приспособленной для нужд людей ещё до основания Севастополя, стояла монументальная полусфера, похожая на часть батискафа или спускаемого космического аппарата.

Продюсер опёрся обеими руками на прохладный, шлифованный бок агрегата, закрыл глаза, прислушиваясь к еле слышному низкому трансформаторному гулу.

— Устойчивая корпускулярная связь с хроматином раздражителя установлена. Интеграция с биополем оператора произведена. Квантовый пароль считан и действителен. Готова к работе, — раздался под сводами певучий голос искина.

— Привет, Матрёшка! — заговорил продюсер, убирая руки с поверхности сферы, — соскучилась небось? Как чувствуешь себя в качестве покойника?

— Прикажете доложить о состоянии технологических узлов и программного обеспечения?

— Нет, не надо, это я так, для завязки светской беседы. Ты молодец, всё верно рассчитала: и когда порекомендовала создать фальшивую аппаратную, и когда посоветовала не поднимать тревогу после обнаружения закладок. Если бы мы сразу обезвредили зажигалки, враги придумали бы что-то другое. Сейчас они считают, что достигли своих целей, а у нас появилось время для анализа и принятия решений. Согласись, неплохая у тебя стажировка — сплошной форс-мажор.

— Агрессивность внешней среды в пределах расчётных параметров, — откликнулась машина, — готова произвести количественную оценку риска для британского контрагента.

— Всё слышала? — коротко спросил продюсер.

— Анализ речи, личной и служебной переписки, а также банковских счетов оппонента произведён, — отчиталась «Матрёшка».

— Что можешь сказать?

— Стэнхоуп Филип Дормер из дома Честерфилдов. Со времен англо-бурской войны его семья выполняет разведывательные, дипломатические и особо деликатные поручения Виндзоров… Пользуется авторитетом в лондонском Сити…

— Всю историю — не сейчас, — остановил продюсер. — Когда он решил подкатить ко мне на кривой козе?

— Переформулируйте вопрос…

— Тебя ещё учить и учить русским фразеологизмам. Когда он решил со мной познакомиться и почему?

— Решение лететь в Россию сэр Филип принял сразу после получения письма от Джеймса Паллес-Диммока и Хьюго Салеха, генерального директора и президента компании Quantum Motion^[28].

— Фил работает на айтишников?

— Нет. Он не работает на айтишников, но они все работают на королевскую семью и других бенефициаров, известных как владельцев инвестиционного фонда Black Rock.

— Они же — владельцы Vanguard, они же — владельцы ФРС, — добавил продюсер.

— Совпадение — 78%, — дополнил искин.

— С какой целью Фил притащил в Россию свою толстую задницу?

— Переформулируйте вопрос…

— Оставь в нем первые три слова.

— Для выполнения запроса о целях пребывания контрагента в России недостаточно информации…

— Хорошо. Проверь, какие задания и когда резидент выполнял раньше, сопоставь с его сегодняшними действиями, сделай вероятностный прогноз.

На этот раз машина не надолго погрузилась в раздумья, если можно так назвать запросы и отчеты, формировавшиеся в ее квантовых мозгах.

— По косвенным признакам с большей долей вероятности Стэнхоуп Филип Дормер имеет отношение к третьему отделу МИ-6, а точнее — к группе «Тот», причастной к пятидесяти восьми авариям и происшествиям, как с человеческими жертвами, так и без них, произошедшим на территории России и за ее пределами за последние 20 лет.

— Что за человеческие жертвы?

-4 января 2002 года в Санкт-Петербурге был убит директор НИИ электромашиностроения академик РАН Игорь Глебов, 30 января того же года погиб Андрей Брушлинский, директор Института психологии РАН, член-корреспондент РАН, — начала перечислять машина, — 17 марта 2003 года убит гендиректор Международного центра по ядерной безопасности доктор технических наук, профессор Сергей Бугаенко, 3 июня 2003 года — академик РАН, руководитель кафедры в Академии Жуковского, генерал-майор Александр Красовский…

— Стоп! — продюсер для убедительности поднял руку, — сколько фамилий у тебя в списке?

— Тех, чью смерть можно связать с исследуемой личностью — одиннадцать человек.

— А всего жертв было больше?

— С начала XXI века — семьдесят восемь. За время существования Российской Федерации — пятьсот двадцать два, с начала ХХ века — больше двух тысяч^[29].

— Масштабно. По какому признаку произведено обобщение?

— Все погибшие так или иначе связаны с перспективными исследованиями и технологиями, способными изменить траекторию развития государства и всего человечества.

— Правильно ли я понял, что мы с тобой тоже попали в группу риска?

— Вероятность 99,8%. Но это только предварительные данные. Вероятность, что всё не так, равна 0,2%.

— Спасибо, утешила… Но они хотя бы поверили, что тебя больше нет? Сегодня я отправил этому жирдяю подготовленную тобой липу из папки №1. Могу ещё сделать официальное заявление для прессы, собрать пресс-конференцию.

— Вероятность успешной дезинформации противника в настоящее время составляет менее 50%, с тенденцией к уменьшению по мере изучения вражескими специалистами полученной информации и осуществлении проверок об эффективности проведенной акции. Время для принятия решения о бесперспективности дальнейших переговоров с вами до ликвидации потенциальных носителей технологических секретов — от трех недель до двух месяцев, в зависимости от задействованных противником экспертных ресурсов, — бесстрастно сообщила машина.

В уютном подземелье продюсера повеяло могильным холодом. Он зябко поёжился, прошёлся взад-вперед по пещере, бездумно глядя себе под ноги.

— Господи, во что же я ввязался, — пробормотал он, обхватив себя руками и стараясь унять дрожь, нахлынувшую невесть откуда.

— Вы ввязались в перспективные информационно-цифровые технологии, которые владельцы инвестиционных групп Black Rock и Vanguard считают своей исключительной сферой деятельности и намерены построить на их базе принципиально новую модель управления, где элита и управляемые массы будут отличаться не только по социальному статусу, но и биологически^[30], — пояснил искусственный интеллект.

— Этим небожителям снесло крышу, — произнёс продюсер после длительной паузы, — сколько раз история доказывала невозможность мирового господства, а им всё неймётся.

— Три четверти современной элиты так называемого «золотого миллиарда» страдают острой социопатией, половина из них имеет хронические психические отклонения.

— И эти психи с манией величия и неограниченными ресурсами заинтересовались таким, как я? А может быть, всё проще? Может, где-то рядом засуетились завистники и подтянули знакомых спецов с Альбиона в качестве исполнителей?

— Исследуемое лицо постоянно пользуется оперативной информацией из нескольких российских источников, — уточнила машина, — но приказы получает непосредственно от собственного руководства в Лондоне. Группа «Тот» производит тотальный мониторинг любых инноваций, независимо от социального положения автора.

-«Тот» — от слова тотальный, да?

— Нет, Тот — древнеегипетский бог мудрости, знаний, Луны, покровитель библиотек, учёных, чиновников, государственного и мирового порядка.

— Как-то сразу «Аненербе» повеяло.

— После Второй мировой войны более ста специалистов из «Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков» были приглашены в группу «Тот», некоторые из потомков эсэсовцев работают там до сих пор.

— Тогда понятна их страсть взрывать, сжигать и убивать… Скажи, Матрёшка, есть ли среди жертв фамилия Стрешнев?

-2014 год, июнь, окрестности Каменск-Шахтинска…

— Понял, спасибо. Теперь всё сошлось, но для полноты картины нет понимания, какова роль в этой катавасии его дочери Василисы Стрешневой.

— Для выполнения задания не хватает…

— Да знаю я, чего не хватает. Нам сейчас её не хватает. Куда она делась? Как смогла незамеченной выскользнуть из павильона, минуя внешний периметр? Жива ли? Те же вопросы касаются и Мирского…

— Геокоординаты 44.615949, 33.542886, Севастополь…

— Что? — всполошился Андрей Викентьевич, — и ты молчала? С этого надо было начинать! Быстро мне маршрут на навигатор, — добавил он, выбегая из помещения.

Обратно в пещеру он вернулся через несколько минут, нахмурившись и непонимающе глядя на экран:

— Матрёшка, я не понял, что за раритетный план города ты мне подсунула? Какая Корабельная слобода?

— Это самый актуальный план Севастополя, составленный в мае 1916 года старшим картографом 13-й артиллерийской бригады, штабс-капитаном Алехновичем.

— Ты сломалась? Ничего не перепутала? По-твоему самый актуальный план города был составлен в 1916-м?

— Да, это наиболее точный план Севастополя, отражающий эвентуальное положение искомых персон.

Из рук продюсера выпал смартфон и угодил на шлифованное каменное покрытие.

— Матрёшка, ты что сейчас изрекла? Где находятся Стрешнева и Мирский?

— В связи с повышенным риском получения фатальных повреждений вследствие возгорания, а также ради исправления онтологического парадокса, указанные персоны, в соответствии с заданными пространственно-временными координатами, перемещены в Севастополь 1916 года.

— Надо срочно выпить… — пробормотал продюсер, обречённо сползая по каменной стене и садясь на пол, — ты их закинула в прошлое? Ты можешь перемещать людей во времени?

— Если это необходимо для предотвращения темпорального возмущения и исправления…

— Да-да, я помню — онтологический парадокс… И ты его исправила?.. Господи, как же я мало знаю о квантовых технологиях. А ведь старик Эйнштейн предупреждал об относительности времени… Мы-то всё списывали на абстрактное мышление, а оно вот как сконструировано. Так ты исправила этот чёртов парадокс, провалив ребят на сто лет в прошлое? Они что, родом оттуда?

— Только персона, именуемая Василисой Стрешневой.

— А Дэн?

— Захвачен темпоральной воронкой.

— То есть, исправив один парадокс, ты создала другой?

— Только в точке прибытия.

— Ага, понятно, будто мусор за порог выбросила. Главное, что у тебя чисто, а за дверью — хоть трава не расти. Ну, хорошо, а вернуть их обратно можешь?

— Мои технические возможности не позволяют формировать онтологический парадокс в собственной пространственно-временной локации.

— А если одного Мирского?

— При темпоральном переходе возникла квантовая запутанность перемещённых субъектов. Обратный переход части целого повлечёт разрушение корпускулярной целостности…

— Всё, понял. Дэн и Вася теперь, как нитка с иголкой — ни туда, ни сюда…

Продюсер потряс головой, тайком ущипнул себя, проверяя, спит он или нет, поднял с пола сиротливо лежащий смартфон, проверил его работоспособность и сунул в карман.

— Давай подведём промежуточные итоги. У меня на хвосте висят сумасшедшие социопаты, обуянные жаждой присвоения и уничтожения инновационных технологий, где-то в другом измерении болтаются мои современники, а посреди этого разгула мистики и фантастики находится квантовый вычислительный центр «Матрёшка», созданный со скромной целью улучшения качества управления и обладающий, как оказалось, совершенно невероятными технологическими возможностями. И я лично даже не представляю, как ими пользоваться. Я ничего не забыл?

— Качественное управление — это не скромная, а глобальная цель, — запротестовал искин, — а квантовый вычислитель, весьма эффективный рычаг…

— Необходимый Архимеду, чтобы перевернуть Землю, — заключил продюсер.

— Квантовая суперпозиция допускает и такую возможность, — скромно подтвердила машина.

— Понятно. Ты у нас еще и «Звезда смерти». Оружие массового поражения. В таком случае, пока тебя не запретили, мы хотя бы постараемся исправить то, что уже сделали и найти выход из этой… Как бы выразиться поприличнее…

— Русские славятся своим умением находить выход из самых трудных

ситуаций, — подбодрил человека искусственный интеллект.

— Да, но еще лучше они славятся своим умением находить туда вход, — усмехнулся продюсер. — Чтобы не множить наши печали, собери для меня подробное досье на эту группу «Тот», а параллельно — попробуй ответить на вопрос: каким образом Стрешнева могла оказаться в нашем времени, если в прошлом веке никаких квантовых компьютеров не существовало?

— Для квалифицированного ответа на второй вопрос предлагаю обратиться в профильное учреждение — институт изучения природы времени.

— Это в Хогвартсе, что ли? — усмехнулся продюсер.

— Нет. Точный адрес: Москва, Ленинские горы, 1–12, МГУ имени М. В. Ломоносова, Биологический факультет…^[31]

— И давно он там существует?

— Четверть века.

— Тогда я прямо сейчас отправляюсь в Москву.

— Невозможно просчитать риск. Предлагаю отложить поездку. Требуется закончить проверку всех возможных угроз и определить оптимальную модель поведения.

— Знаешь, Матрёна, — усмехнулся продюсер, — Бог дает каждому из нас шанс изменить этот мир, а нам бывает лень даже обои переклеить. Нескучай, остаёшься за старшего. Всё только начинается…

* * *

(*) Старик Хоттабыч в одноименном советском фильме, увидев таксофон, создал его полную копию из куска камня.

(**) Quantum Motion — британская компания под патронажем королевской семьи. Сконструировала первый в мире полнофункциональный квантовый компьютер на базе кремниевых чипов, которые используются в смартфонах и ноутбуках. Система установлена в Национальном центре квантовых вычислений Великобритании (NQCC)

Поддерживается британскими государственными фондами и DARPA (США), которая рассматривает Quantum Motion в качестве одного из претендентов на создание отказоустойчивых квантовых вычислителей.

(***) Список российских ученых, убитых или погибших в XXI веке при странных обстоятельствах, смотри в дополнительных материалах.

Примечания

1

Библия. Бытие. Глава 7. Стих 12.

(обратно)

2

Григорий Остер.

(обратно)

3

Факультета «Прикладная механика» в ДГУ не существует.

(обратно)

4

Кристиан Август Макс Альман Валентинер — немецкий морской офицер, командир подводных лодок в Первой мировой войне.

Прибыл на Черное море 31 мая 1916-го уже известным, именитым подводником. Свою карьеру на новом театре военных действий начал с высадки горских агентов севернее Поти, после чего начал борьбу против каботажного судоходства в восточной части Черного моря.

Конвоировавший суда эсминец «Лейтенант Шестаков» обстрелял подлодку ныряющими снарядами и, после неудачной попытки её таранить, сбросил шесть глубинных бомб. Их взрывы нанесли субмарине незначительные повреждения, позволив ей дальше выполнять поставленные задачи. 8 июля Валентинер повторил «подвиг» Ганссера, потопив торпедой госпитальное судно «Вперед».

После войны и Ганссер, и Валентинер были внесены в списки военных преступников, но не за атаки русских судов под флагом Красного Креста, а за потопление без предупреждения ряда британских пароходов, которые сопровождались гибелью людей. Русские раненые ни британцами, ни немцами людьми не считались.

(обратно)

5

Темно-зеленый или темно-синий мундир с серебряными погонами — форма военных медиков российской империи. Из-за пыли вполне может показаться серым.

(обратно)

6

Черные погоны с оранжевым кантом — портовая полиция.

(обратно)

7

Гоголь. «Ревизор».

(обратно)

8

Как утверждает вторая жена Грина, Нина Николаевна, образ Лисса был вдохновлен Севастополем. Она пишет в своих мемуарах: «Александр Степанович наслаждался Севастополем не меньше меня. Он говорил, что красота и своеобразие города вошли в него настолько, что послужили прообразом Зурбаганаи Лисса». Сам Грин также пишет в «Автобиографической повести»: «Впоследствии некоторые оттенки Севастополя вошли в мои города: Лисс, Зурбаган, Гель-Гью и Гертон»

(обратно)

9

Вся история фрейлины Васильчиковой — абсолютная историческая правда, где нет ни капли выдумки. Фантазией автора является только ее дочь Лиза, прототипом которой стала другая девочка, аристократка, сестра милосердия, патриот Отечества.

(обратно)

10

Школа вьетнамского рукопашного боя Вовинам Вьет Во Дао была основана в 1936 году. «Летающие ножницы» — их отличительная визитная карточка

(обратно)

11

«Марвихеры» — карманники экстра-класса, воровали кошельки в банках, театрах, выставках и прочих местах, притягивающих богатых людей. Северский вряд ли разбирался в воровской специализации и называл так вообще любой криминал.

(обратно)

12

Придворный бранль (бранле) в его сатирическом, гипертрофированном виде можно увидеть в советском фильме «Собака на сене» в исполнении Николая Караченцова. Его основными движениями были шаги с подскоками и поклонами.

(обратно)

13

Граф — дворянская фамилия в Российской империи. Самый известный её представитель — Гаральд Карлович Граф; во время Первой мировой войны — капитан II ранга. Во время, описываемое в книге — старший офицер на «Новике».

(обратно)

14

Дворец Главного Командира — резиденция командующего Черноморским флотом. Дворец строился с 1893 по 1895 годы на средства морского ведомства и был одной из архитектурных достопримечательностей дореволюционного Севастополя. Дворец прекратил свое существование в годы Великой Отечественной. На его месте в начале 1950-х было построено здание Штаба ЧФ.

(обратно)

15

Михаил Петрович Налётов — учился в Практическом технологическом институте, в Горном институте, но ни один не закончил из-за проблем с деньгами. После смерти отца Михаил Петрович вынужден был оставить учёбу, потому что ему пришлось содержать мать и младшего брата. Сдав экзамены на техника путей сообщения, он уехал в Маньчжурию для участия в строительстве железной дороги на Квантунском полуострове.

Во время Русско-японской войны М. П. Налётов находился в Порт-Артуре, где стал свидетелем потопления флагманского корабля 1-й Тихоокеанской эскадры России — броненосца «Петропавловск», на котором погиб командующий эскадрой, вице-адмирал С. О. Макаров.

После этого события у Михаила Петровича появилась идея создания подводного минного заградителя, который мог бы скрытно осуществлять постановки мин. Строительство такого первого в мире судна началось в конце 1909 года на заводе в Николаеве, в августе 1912 года оно было спущено на воду и зачислено в списки кораблей Черноморского флота под названием «Краб».

(обратно)

16

Чарльз Лютвидж Доджсон — настоящая фамилия Льюиса Кэрролла.

(обратно)

17

14 октября 1915 года начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. Н. Алексеев утвердил «Положение о разведывательном и контрразведывательном отделениях штаба Черноморского флота в военное время».

Руководителем обоих органов назначался третий помощник флаг-капитана флота. Отдельно оговаривалось, что он должен быть «основательно знакомым на практике с разведкой и контрразведкой». В 1915–1917 годах эту должность занимал капитан 2-го ранга А. А. Нищенков, а начальником контрразведывательного отделения был назначен ротмистр Автамонов Александр Петрович, откомандированный из Севастопольского жандармского управления.

(обратно)

18

«Склянкой» на флоте называли получасовой промежуток времени. Количество склянок показывает время, счёт их начинается с полудня. Восемь склянок обозначают четыре часа. Через каждые четыре часа на судне сменяется вахта и счёт склянок начинается снова.

(обратно)

19

В царском флоте существовал обычай отдавать честь шканцам — части верхней палубы военного корабля от грот-мачты до бизань-мачты, которая считалась главным почётным местом на корабле.

Согласно этому обычаю, при входе на корабль все без исключения лица были обязаны отдавать честь шканцам, приподнимая головной убор.

(обратно)

20

В российском флоте, как и на флотах всех стран мира, кроме португальского, правая сторона корабля считается более важной, почетной, чем левая. Превосходство это объясняется исторически, ведь мыс Горн и Магелланов пролив впервые были обойдены с востока на запад, то есть правым бортом. Правые шканцы (в английском флоте — квартердек) — пространство от грот-мачты до полуюта. Это — святая святых, место командира и адмирала, а всем прочим дозволялось пребывать здесь не иначе как по службе. Соответственно, почетный трап — правый трап. По нему дозволялось подниматься на борт командиру, адмиралу и георгиевским кавалерам.

(обратно)

21

Ахиллес был сыном Пелея и нереиды Фетиды.

(обратно)

22

С воцарением Николая II английский язык постепенно, но уверенно занял место особо привилегированного. Если французский был знаком по принадлежности к дворянскому сословию, то английский стал визитной карточкой элиты элит. Академик Дмитрий Лихачев писал об англофильстве той поры: «Особой изысканностью считалось говорить по-французски с английским акцентом». Статус английского языка для избранных подкреплялся на самом высоком уровне, ведь он был домашним языком в семье Николая II и Александры Фёдоровны. Современники отмечали безупречное британское произношение императора и заметный иностранный выговор, с которым он говорил по-русски.

(обратно)

23

Эта и следующая — дореволюционные песни императорских кадетов.

(обратно)

24

Maison de tolérance — дом терпимости (фр.)

(обратно)

25

Здесь и далее — оригинальные песни Георгия (Жоржа) Северского. Музыка, слова, исполнение автора — По берегу синяго моря https://zvyki.com/song/173964079/ZHorzh_Severskij_-_Po_beregu_sinyago_morya/

(обратно)

26

В конце XIX — начале XX веков остро встал вопрос о закреплении в Российском Импера­торском Военно-Морском флоте специалистов среднего звена, к которым относились кондук­торы всех корабельных военно-учетных специальностей и старшие боцманы кораблей 1-го и 2-го рангов, то есть нижние чины, проходящие по учётной категории «унтер-офицеры 1-й ста­тьи». В частности, для обеспечения их домашних трапез мясом и хлебом был установлен порядок приоб­ретения этих продуктов на флотской ското­бойне и на флотском хлебозаводе по казённой цене, которая была в несколько раз ниже рыночной.

(обратно)

27

Старик Хоттабыч в одноименном советском фильме, увидев таксофон, создал его полную копию из куска камня.

(обратно)

28

Quantum Motion — британская компания под патронажем королевской семьи. Сконструировала первый в мире полнофункциональный квантовый компьютер на базе кремниевых чипов, которые используются в смартфонах и ноутбуках. Система установлена в Национальном центре квантовых вычислений Великобритании (NQCC)

Поддерживается британскими государственными фондами и DARPA (США), которая рассматривает Quantum Motion в качестве одного из претендентов на создание отказоустойчивых квантовых вычислителей.

(обратно)

29

Список российских ученых, убитых или погибших в XXI веке при странных обстоятельствах, смотри в дополнительных материалах.

(обратно)

30

О планах современных западных элит по построению общества, где они и плебс будут отличаться на биологическом уровне — читайте у историка А. И. Фурсова. https://ont.by/news/andrej-fursov-o-tom-chto-skoro-novye-elity-na-biologicheskom-urovne-budut-otlichatsya-ot-nizov

(обратно)

31

Этот загадочный институт якобы работал 25 лет. Прилагаю сохранившуюся копию сайта: https://web.archive.org/web/20200216204654/http://chronos.msu.ru/ru/rnews/arhiv-novostei

(обратно)

Оглавление

Полное погружение

  Глава 1   Все только начинается

  Глава 2   Плебеи глазами гламура

  Глава 3   Гламур глазами плебеев

  Глава 4   И разверзлись хляби небесные…

  Глава 5   Гламурный флирт, бессмысленный и беспощадный

  Глава 6   Скандально-кинематографическая

  Глава 7   Мало знать себе цену. Надо еще пользоваться спросом

  Глава 8   Ярмарка тщеславия

  Глава 9   Изнанка богемной тусовки

  Глава 10   Эхо

  Глава 11   ИИ и историческая достоверность

  Глава 12   Духовное богатство трудно обналичить

  Глава 13   Камера! Мотор! Начали!

  Глава 14   Квантовая неопределенность

  Глава 15   Гештальт

  Глава 16   Огонь в душе, пожар на производстве

  Глава 17   Кораблекрушение

  Глава 18   Человек за бортом!

  Глава 19   Схватка

  Глава 20   Севастополь — 1916

  Глава 21   Чужих здесь не любят

  Глава 22   Чужие здесь не ходят

  Глава 23   Очевидное-невероятное

  Глава 24   Силантьич

  Глава 25   Дэн и пять стадий принятия

  Глава 26   Лазутчик Вася

  Глава 27   Княжна Вася

  Глава 28   Побег

  Глава 29   Чужие секреты

  Глава 30   Черноморский гоп-стоп

  Глава 31   Летняя

  Глава 32   Летающие ножницы

  Глава 33   Тайна профессора Филиппова

  Глава 34   Граф

  Глава 35   Допрос

  Глава 36   Тайны мадридского двора

  Глава 37   Ящик Пандоры

  Глава 38   Универсальное средство коммуникации

  Глава 39   Попаданцы

  Глава 40   Лучше ужасный конец, чем ужас без конца

  Глава 41   Экзамен на профпригодность

  Глава 42   Конспирологическая

  Глава 43   Разыскивается…

  Глава 44   Вечерняя

  Глава 45   Вместо эпилога

*** Примечания ***