Пролог. Мысли о литературе и жизни [Пётр Семёнович Коган] (fb2) читать постранично

Петр Семенович Коган Пролог. Мысли о литературе и жизни

Посвящается Н. А. Н.

Предисловие к 1-му изданию

Эту книгу я назвал прологом, потому что она служит преддверием к ряду других книг.

Если обстоятельства не помешают, я буду периодически выпускать в свет критические обзоры текущей литературы.

Ниже читатель найдет принципы, которыми я буду руководствоваться в своих обзорах.

Авторов, сочувствующих этим принципам, прошу не отказать мне в присылке своих произведений, или хотя бы сообщений о выходе их в свет по след, адресу: Петроград. В. О., 4 линия, 39, кв. 43.

П. С. Коган

Петроград, 1915, сентябрь.

Предисловие к настоящему изданию

Первое издание этой книги вышло восемь лет тому назад. Оно породило довольно обширную литературу. Если не считать двух-трех сочувственных заметок, все мои критики не скрывали своего возмущения. Многие буквально обливали грязью не только книгу, но и ее автора. Даже такие серьезные и обычно корректные писатели, как покойный проф. Батюшков, Горнфельд, Лундберг и др., вышли из себя и переступили границы спокойного обсуждения высказанных здесь мыслей. Я не говорю уже о многочисленных отзывах рецензентов, которые на всякую непривычную мысль смотрят, как на материал для своих острот и хлестких словечек.

В настоящем издании я ничего не изменил. Мне кажется, что пережитые годы сделали эти суждения более приемлемыми в наши дни.

Война и Революция помешали мне осуществить план, о котором говорится выше.

Теперь препятствия временно устранены, и я, повидимому, сумею сделать то, о чем мечтал восемь лет тому назад. Первый обзор современной литературы уже подготовляется мною к печати и осенью выйдет в свет.

П. С. Коган

Москва, 1923, июнь.

ВВЕДЕНИЕ

Самое гениальное поэтическое произведение не может быть гениальным, если оно никем не прочитано.

Поэзия есть высшая форма познания мира, но поэты — не обязательно высшие люди.

Если бы мы могли представить себе поэта, абсолютно убежденного в том, что он не найдет ни одного слушателя или читателя, — такой поэт не мог бы написать ни одного стиха.

Душа поэта, как и душа всякого человека, невыразима в словах. Об этом свидетельствуют все поэты. Слово выражает только то, что обще многим, а не то, что принадлежит одному исключительно. Литературное произведение есть акт общественный, а не индивидуальный.

Понять художественное произведение — это значит понять его читателей.

Количество и качество художественных образов и эмоций, имеющих объективную ценность, представляет для каждого данного состава общества величину определенную и подвергается лишь незначительным колебаниям в зависимости от случайных причин, в роде рождения или смерти отдельного поэта.

История литературы есть история прочитанного, но не история написанного.

О ГЕНИИ И ВОЖДЕ

Талант есть великая посредственность. Гений — величайшая.

Обыкновенно гении кажутся нам властителями умов, как политические деятели и лидеры партий кажутся вождями масс. Впрочем, о последних уже начинают догадываться, что сила их в их приспособляемости, в их из ряду вон выходящей посредственности. О поэтах это знают еще очень немногие.

Консул Береник говорит: «Попытайся я хоть на шаг опередить господствующие здесь взгляды и стремления общества, — власти моей конец. Мы, так называемые столпы общества, — орудия общества и больше ничего». (Ибсен: «Ст. общ.»).

О том же говорит в «Мистериях» Кнут Гамсун: «Для Гладстона величайшая истина — дважды два четыре, поэтому Гладстон всегда прав; все учение Толстого не выше выкриков «Армии спасения».

Ибсен и Гамсун правы. Но как не видят они, что нет гениев другого типа и нет вождей другого типа? Толстой и Береник — типы. Все гении, в том числе Ибсен и Гамсун, сами велики только силой своей приспособляемости.

Гений без среды, к которой он приспособляется, немыслим. Иногда среда встречает враждебно гения. Но это значит одно из двух: или гений попал не в ту среду, которой выражением он служит; или между средой и гением возникло недоразумение, которое рано или поздно выяснится. Но среда всегда есть. Без среды нет гения.

Самая бессмысленная фраза: «гений одинок», или «гения не понимают». Если бы это была правда, то как бы мы в конце концов узнали гения?

Если гения преследуют современники, или вернее, часть их (в истории не было случая, чтобы гения не признал ни один из современников) и если его оценит потомство, или, вернее, часть потомков (в истории не было поколения, в котором бы все поголовно признавали даже «общепризнанного» — нелепое слово — гения), — это значит, что сила приспособляемости гения была исключительно велика; и нужен был ряд поколений, чтобы образовалась достаточно большая масса, срединным выражением --">