– А зачем человек возвращается на место аварии, в которой чудом остался жив? Что-то тянет туда, где Костлявая уже смотрела тебе в лицо. В один из таких походов, я обнаружил останки Доджера… Бедный, бедный мой пёс! Когда начался пожар, я был в таком ужасе, что потерял его из вида и кроме лица своей сестры, на фоне полыхающих стен, ничего не видел. Видимо интуитивно чувствуя воду, Доджер забился под большую железную ёмкость, служившую отцу промывочной ванной, и пытался выломать доски, в которые уходил дренаж. Его обугленный скелет я там и нашёл, и тем же вечером похоронил под старой яблоней, – начальник станции подался вперёд, навалившись грудью на стол, и подвинул ладонь к Эйдану. – Практически все зубы несчастного пса оказались обломаны, потому что Доджер до последнего хотел выбраться из западни и пытался выжить! Отчаянно хотел выжить! Как и та собака, – он кивнул в сторону выхода, – которую пристрелил Рон, если верить тебе… Только запредельное желание остаться в живых заставляет животное вгрызаться в жертву так, чтобы терять зубы, понимаешь? Только отчаянное желание выжить любой ценой!

Ломак отнял от стола ладонь и Эйдан увидел пару клыков и несколько зубов помельче.

– Это я извлёк из головы Корхарта, пока зашивал, – произнёс сурово начальник. – Такое я видел один раз в жизни, когда хоронил свою собаку.

– Так ты мне не веришь? – спросил Эйдан, отрывая взгляд от страшной находки. – Ты не веришь, что собака уже была мёртвой, когда напала на Рона?

Сделав затяжной глоток бренди, Ломак поставил на стол изрядно опустевшую бутылку.

– Если я тебе поверю, мне придётся поверить и своей покойной сестре, – сказал он с недоброй улыбкой. – А ведь она была сумасшедшей! Мёртвые воскресают и отчаянно хотят стать живыми – в это поверить? Уж, увольте! Всё что угодно: старое так и не зажившее ранение, которое ты принял за моё… да, и, сама собака могла быть чем-то заражена. Это могло быть вовсе и не ранение, а язва… В конце концов, собака могла быть просто старой! Старой раненой и изголодавшейся настолько, что инстинкт заставил напасть на человека. Кстати, выпадающая шерсть тому подтверждение. И я тебя прошу – хватит дискуссий на эту тему!

– Но это собака, Ив, собака! Не волк!

– Отбилась от своих, из упряжки. Из посёлка сбежала.

Упрямо замотав головой, Эйдан отмахнулся:

– Они же все на юге! До ближайшего посёлка… – он постарался вспомнить название и даже пару раз попытался его воспроизвести, – Чёрт с ним! Миль триста минимум? Где ты видел, чтобы собаки убегали из своего жилища?

Ломак пожал плечами и раздражённо ответил:

– Инуиты с ними не возятся, если собака заболевает: просто стреляют – и всё! Псина могла быть очень напугана расправой – отсюда и её ранение, кстати.

– И все триста миль она бежала сюда с мыслью отомстить людям?

– Я пытаюсь дать объяснение…

– Плохо пытаешься, – перебил Эйдан с кривой усмешкой. – Ты даже сам не веришь в версию с раненой собакой, сбежавшей из посёлка за триста миль отсюда.

– Ты предлагаешь мне поверить в твой бред?

– Я предлагаю сжечь эту собаку, – внезапно даже для себя решил Эйдан. Он захлопал длинными ресницами, из-под которых на Ломака смотрели блестящие хмельные глаза. – Я не знаю, что может заставить раненое животное бежать через ледники триста миль, а затем вцепиться в горло человеку. Ты знаешь?

Начальник резко поднялся, давая понять, что беседа окончена.

– Я согрею воды – Рону нужно промыть раны. А ты сходи в его комнату и найди новый картридж для ингаляций.

Кивнув головой, Эйдан сфокусировал взгляд и неожиданно спросил:

– А что твоя сестра, Анна-София?

– В каком смысле? – удивился Ивлин.

Всё ещё захваченный рассказом Ломака, Эйдан чувствовал некую пустоту в откровенном повествовании начальника. Чувство было такое, что с окончанием разговора между мужчинами поползли финальные титры, но развязка так и не наступила. Потянувшись, было к водке, Эйдан был остановлен рукой начальника, который решительно протянул бутылку «Лепанто» и подождал, пока парень сделает пару глотков. Удовлетворённо кивнув, Ивлин покосился на спящего Корхарта, коротко отсалютовал раненому бутылкой и порывисто приложился к спиртному губами.

– Ты по-прежнему её ненавидишь? – Эйдан чувствовал, как благородный алкоголь разводит костёр в желудке, как бьёт в барабаны где-то в голове разгоняя мысли, словно тучи. – Ну, за то, что она хотела твоей смерти…

Сурово стиснув брови, начальник сел на место и тяжело вздохнул:

– Нет, ненависти нет… С возрастом я освободился от того ужаса, который испытал тогда в горящем сарае. К тому же Анна меня действительно любила и с ума сошла из-за того нелепого случая с аптечкой… Взять хотя бы тот факт, что с собой она хотела забрать только меня, хотя с родителями она была очень близка и они её тоже любили.

Лицо начальника как-то сжалось, сморщилось, стало похожим на печёное яблоко и на нём отразилась тёмная печать скорби. Так и не собрав свои мысли воедино, так и не сумев подытожить разговор, Эйдан смотрел на рыжеволосого великана то и дело бросая взгляд за окно, где снег заметал нечто недоказуемое…

– Родители были религиозны? – спросил парень, глядя за стекло, чувствуя, как в тишине комнаты под действием алкоголя от него ускользает что-то важное.

– Да, особенно мать.

– Наверно, для неё тяжело было переживать самоубийство дочери? – втягиваясь в монотонный ритм разговора, Эйдан уже и сам не верил в то, что там – в снегу лежит собака, пришедшая на станцию будучи мёртвой. Быть может, комнатное тепло, а быть может алкоголь притупили чувство страха, и полярник всё больше склонялся к версии начальника о том, что животное было старым. Старым, но живым… Живым!.. «Чья это мысль – Ломака? Его мысль, или уже моя?» – Эйдан смотрел в каменное лицо начальника, следил за его двигавшимися губами и не мог отделаться от ощущения, что Ломак не пытается убедить Эйдана в ошибочности его версии, в этом он пытается убедить себя.

Ивлин продолжал что-то говорить про священника, который успокаивал мать говоря ей о помешательстве Анны, что её нельзя считать самоубийцей в полной мере и прочее, а Эйдан видел лишь двигавшиеся губы начальника из которых высыпаются какие-то бессмысленные слова от которых дрожат стены и шатается стол.

– Там нет крови, Ив… – вымолвил внезапно Эйдан. Мысль, которая блуждала и пряталась на задворках сознания сама выскочила изо рта.

– Что?

– Там, где собаку застрелил Рон нет крови, кроме его собственной… Старая изголодавшаяся псина с отстреленной головой лежит поодаль, – а крови нет!

Какое-то время Ломак угрюмо рассматривал лицо молодого полярника, затем бросил тлеющий окурок в кружку и поднялся.

– Иди спать, ты перебрал с выпивкой, – видя, что парень хочет возразить, начальник свирепо прорычал: – Иди поспи пару часов, я сказал! От тебя толку сейчас мало!

Неуклюже поднявшись, Эйдан побрёл к двери, затем обернулся.

– Подежуришь?

– Не сомневайся, – бросил начальник тихо, хлопоча у дивана с раненым.

Наблюдая за старшим, нечёткий взгляд Эйдана скользнул к окну, за которым притаилась ночь.

– Ты веришь в Бога? – спросил он Ивлина неожиданно.

Согнутый Ломак замер, как от удара по спине, затем медленно выпрямился.

– Почему ты спрашиваешь?

– Если сюда забрела, всё же, мёртвая псина – это будет доказательством Его существования? Я про то, что говорила твоя сестра о восставших мёртвых, о Судном дне… Или это будет означать, что все Его законы кем-то проигнорированы и случилось невозможное?

Видя, что начальник нахмурился и не собирается отвечать, Эйдан повторил:

– Так ты веришь в Бога или нет?

Ивлин отвёл взгляд и шумно задышал, затем произнёс странным скрипучим голосом:

– В того, которого придумали люди или в того, который придумал людей?

– Ну… не знаю… В настоящего, – развёл руками подвыпивший парень.

– Ах, в настоящего… Не верю!

– Не веришь, что он существует?

Ломак замотал головой, хмурясь ещё больше.

– В это я верю! Я не верю, что он верит в нас… Иди спать, салага!

Дым от костра тянулся в серое пустое небо плотным свинцовым шлейфом, который съёживался наверху в небольшую тучу, а та, в отсутствии ветра, зонтом висела над станцией. Грязный, опаленный снег вокруг костра образовал воронку и ближе к пламени кипел и шипел, раздувая чёрные ноздри.

– Чувствую себя инквизитором, – произнёс Ломак, уставившись в огонь, и поморщился.

Запах от костра и впрямь шёл отвратительный. Языки пламени выплёвывали вверх хлопья пепла, и они медленно кружились в морозном безветренном воздухе.

– Они сжигали за ересь, – отозвался Эйдан, провожая взглядом искры.

– Отчасти мы сейчас делаем то же самое… – начальник станции плюнул себе под ноги и посмотрел вдаль. – В нас нет веры, осталась только ересь, салага.

– Ты не веришь, что мы спасёмся?

– Душой или телом? – пошутил Ломак мрачно, сверкнув глазами.

– Я бы предпочёл телом… – ответил смущённо молодой полярник. – Знаешь, все эти разговоры о вере и религии – всё это не для меня. Ад и рай… Для меня рай – это возможность родиться через тысячу лет, когда на Земле отгремели все войны, человечество стало единым социумом, в котором нет места лживой политике, нет места продажной медицине, да, и, вообще, нет места болезням и страданиям. Нет горя, нет нужды, нет пороков… Я думаю это и есть рай.

– А я думаю, что рай существует там, где счастливы наши дети, – начальник станции похлопал себя по плечам и поёжился. – Что же, по-твоему, ад?

Эйдан на секунду задумался, а затем уверенно сказал:

– Наверное рабство… Когда попадаешь в прошлое чьим-нибудь рабом.

Ломак пристально смотрел в огонь, затем негромко сказал:

– А мне кажется ад – это совесть. Ты не можешь его покинуть покуда у тебя не чиста совесть.

– А у кого её нет?

– Те в чёртовом раю через тысячу лет, салага. В твоём раю! – Спрятав нос в высокий шарф, закрывавший половину лица, начальник потыкал в костёр длинной обгоревшей палкой.

– Может ещё плеснуть? – спросил Эйдан мрачно и стукнул ногой по канистре, стоявшей рядом.

– Не надо, – проворчал Ломак, с неохотой высовывая нос и морщась от запаха горящей шерсти.

Он скривился и подтолкнул палкой обожжённое бедро собаки в огонь, затем сделал шаг в сторону, избегая качнувшегося в его направлении дыма. Он уже и сам не понимал, как пару дней назад поддался на уговоры Эйдана сжечь тело собаки. Вернее, он не мог вспомнить, какое именно объяснение своему решению дал Ридз, однако это было его требованием перед отправкой в Бухту Макаллена. Ломак запутался среди версий и предположений, относительно нападения животного, озвученных за последние пару дней, а также устал от постоянного бдения у кровати с раненым Корхартом, которому лучше не становилось. Напротив, несчастный постепенно угасал в отсутствии квалифицированной помощи – и нынешним утром, Ломак едва сдержался, чтобы не заговорить с Эйданом о возможной и скорой смерти друга. Остановило его лишь неожиданное, но настойчивое решение салаги сжечь убитую собаку – еговозбуждённые ежечасные монологи о том, что лучше бы им перестраховаться и избавиться от тела. Одураченный современным кинематографом и псевдонаучной фантастикой, молодой и впечатлительный Эйдан что-то туманно рассуждал о вирусах и бактериях, о которых не зря говорят учёные-вирусологи. «Ну, конечно! Зомби?» – уточнял Ивлин с издёвкой и снова выслушивал пространные речи парня о том, что такое явление на самом деле зафиксировано (он слышал, он читал, он смотрел), о вирусах, которые, якобы, заставляют мёртвое тело двигаться, подчиняясь первобытным инстинктам. Разумеется, в подобную чушь сам Ломак не верил, хотя и не мог объяснить происхождение раны на теле животного. По факту он знал, что Корхарт застрелил собаку и, судя по всему, старую и изголодавшуюся собаку; немощную и, возможно, бешеную… Выпадающая шерсть и зубы – лишнее подтверждение возраста одинокого животного и его угасающего иммунитета. Ему, как старшему и по должности, и по возрасту, человеку на станции, даже стало как-то стыдно, что он поддался россказням салаги о дважды «застреленном» животном в первый вечер после нападения. Осознание абсурдности догадок молодого коллеги пришла на следующее утро, когда из головы выветрился хмель и образ тяжёлых ран Корхарта. Да, Рон едва пережил атаку одичавшей собаки, – какого чёрта она вообще здесь делала? Но это – Север! Тут люди гибнут просто сделав шаг в соседний сугроб, под которым оказывается разлом глубиной в пятьдесят футов… И потом, в какой-то степени Корхарт сам виноват, что так опрометчиво подставил спину темноте, да ещё и бросив оружие в кабине!

Ломак внутренне ужаснулся, вспомнив, как несколько лет назад стал свидетелем внезапного броска белого медведя на зазевавшегося пилота самолёта: три чёрные стремительный точки среди белой простыни снегов на фоне закатного пунцового солнца… Бедняга Бенсон тогда просто растворился, в смертельных объятиях набросившегося со спины зверя. Медведя удалось застрелить, но ему понадобилось меньше минуты, чтобы оторвать человеку руку и голову. Таковы реалии жизни в царстве вечного холода, но салаге этого не объяснить! Он ищет сверхъестественное там, где его быть не может, – но он ведь и находит! И сжигание тела обезумевшего от голода пса тому подтверждение! Начальник побоялся, что, уверовав в возможную (скорую?) смерть Корхарта не от чудовищной потери крови и ран, а от мнимого заражения, Эйдан станет настаивать на сжигании тела полярника, а это было бы уже чересчур подозрительно… Подозрительно для всех остальных… «Никто же не поверит в заражённую псину, – снова этот голос, мерзкий голос в голове, который всё чаще и чаще навещал Ивлина, когда тот оставался на единые со своими мыслями. – В заражённого и погибшего человека тоже никто не поверит! Что ты им предъявишь – пепел?»

Глядя в чадящий костёр, Ивлин содрогнулся от собственных мыслей, от той лёгкости, с которой он принимал ухудшающееся состояние друга… «Друга! Лучшего друга, сука ты бездушная!» – вопила та часть сознания, которая противостояла «тому» голосу в голове и которому этот крик был адресован. Чуть погодя, остыв от эмоций и воспоминаний, взвалив на плечи неподъёмные тяготы плачевного положения, сознание молча следило, как среди памятных дорогих сердцу моментов, среди общих семейных портретов и родных лиц мелькает тень, которая говорит «тем самым» голосом… Тень становилась за спину Рона Корхарта и следовала за ним по пятам, прожигая Ивлина взглядом пустых чёрных глазниц. «У тебя дети, – шамкала тень беззвучно дырявым ртом, – подумай о них!» Затем мерзкая тень начинала медленно поглощать друга в объятиях, кутая в чёрный кокон со спины. Чувство было такое, словно Рон медленно тонул в проруби, – её тёмные воды стремительно отбирали у человека жизнь; Ивлин же, ходил по кромке льда и впрямь не зная, чем помочь другу, – и в то же время искоса поглядывал на наручные часы. «Необратимость» и «безысходность» – две неумолимые стрелки часов, с упорством перемешивавшие чёрный циферблат-прорубь, посреди которой вяло барахтался обречённый Рон. На самом деле хотелось выть от беспомощности, влезть на башню ветрогенератора и махать файером, орать во всё горло призывая на помощь! Сидя у постели друга, обложенный бесполезными медикаментами, начальник скрипел зубами и в бессилии заламывал руки – ловушка, в которою угодили все трое с потерей связи, для Рона становилась смертельной. Для остальных же, грозила перерасти в дуэль из которой выберется только один…

– И всё же, я не совсем понимаю зачем это нужно, – пробасил Ломак, всё ещё находясь в плену чёрных мыслей.

– Я тоже, – отозвался Эйдан искренне, – но лучше перестраховаться!

– От чего?

Парень пожал плечами и устремил взгляд в огонь. Какое-то время он молчал, затем негромко заговорил, глядя в одну точку.

– Как-то раз с нами в Галифакс плыл один датчанин из Нуука. Так вот он рассказывал о коренных – о инуитах, об их привычках, о жизни. Кстати, ты знал, что среди них очень много самоубийц и пьяниц? Хотя, оглянувшись вокруг я понимаю… Я помню, что он говорил о суевериях коренных и повторял какое-то слово, которым аборигены называют зомби или что-то в этом роде. Инуиты верят, что во льдах бродят изгнанные из общины люди, которые становятся ходячими мертвецами и время от времени вблизи поселений можно встретить следы этих мертвецов. Якобы они нападают на живых…

Парень покосился на задумчивого Ломака и отвернулся к костру.

– Кивитоки, – подсказал тот негромко в бороду.

– Точно! Кивитоки! Датчанин говорил, что местные их очень бояться.

– Ты же не местный, да, и, это всего лишь животное, – начальник указал глазами на полыхавшее тело собаки. – Инуиты слишком суеверны, – добавил он угрюмо.

– Быть может им есть чего бояться?

Ломак нехотя высвободил рыжую бороду из высокого шарфа и презрительно объявил:

– У них до сих пор есть обычай собираться всем островом раз в году в тёмной палатке и трахаться с кем попало!

Немного подумав, Эйдан пожал плечами и натянуто улыбнулся:

– Ну, и что? Мой знакомый фотограф устраивает такие же вечеринки. Только без палаток. Могу подкинуть ему идею с Кивитоки в качестве разогрева…

– Салага, ты понял о чём я говорю, – оборвал начальник грубо. – В вечер нападения ты был пьян и тебя понесло. Сегодня тебе хочется поговорить о местном фольклоре? Я, итак, пошёл у тебя на поводу и вместо того, чтобы заниматься делами, занимаюсь сожжением старой дохлой псины. Давай больше не будем спорить на тему того, чего не может быть даже в твоём больном воображении. И если ты думаешь, что я разоткровенничался и рассказав про свою семью стал тебе ближе, то ты ошибаешься, ибо я уже успел пожалеть об этом! Хватит, закрыли тему!

Уязвлённый Эйдан закусил губу и спрятал подбородок в воротнике. Его взгляд вскарабкался по столбу чёрного дыма, осмотрел грязную пелену над головой и устремился на восток, преследуя зыбкие облака у горизонта.

– Никогда бы не подумал, что так буду скучать по солнцу, – прокомментировал он сокрушённо серое пустое небо. – Имею ввиду – именно этот раскалённый блин над головой, на который больно смотреть, и который воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Забыл, каково это ощущать его лучи на коже… его тепло. У него особенное тепло, по крайней мере я так помню.

– Ты же рыбаком был – не насмотрелся в море? Там кроме воды и солнца нет вообще ни хрена.

Устало вздохнув, Ридз поправил:

– Моряком был. Лоцманом, если быть точным, – Эйдан спустился взглядом по столбу дыма и посмотрел на начальника станции. – Я водил корабли северными путями, где солнце тоже редкость. Да и в море его отсутствие ощущается не так остро. Не знаю почему.

Начальник пожал массивными плечами:

– Быть может в море ты не чувствуешь себя в такой ловушке, как здесь и всегда можешь вернуться домой? Попытаться, хотя бы. – Он осмотрел серое небо, скользнул глазами к горизонту. – Месяца через полтора появится, если я точно помню какой сегодня день. В календарь уже не заглядывал пару недель, а может и больше.

Соглашаясь, Эйдан закивал головой:

– Тоже не вижу в этом смысла… – он помолчал и вздохнул: – Воспоминания, просто воспоминания о солнце!.. Я только помню, что оно есть и не помню насколько восхитительно подставлять лицо его лучам, – видя, что начальник суров и мрачен, что погружён в свои мысли и вновь загипнотизирован огнём, Эйдан сменил тему: – Как Рон?

«Умирает, мой друг умирает!» – хотело сорваться с языка начальника, однако Ломак покосился на жилой комплекс за спиной и ответил:

– Не очень. Он потерял много крови, да и раны ты сам видел. К тому же, обострились лёгочные спазмы, и я даю ему ингалятор по несколько раз на день, вернее, он сам просит… Ему врач нужен, а не бинты и промывание…

Эйдан слушал начальника станции прищурившись, по самые глаза зарывшись в цветастый ворот. Он не хуже Ломака знал, что Корхарту становится только хуже. Редкие часы, когда полярник возвращался из забытья, его нещадно рвало и он, то и дело просил пить. Белый как снег, исхудавший и кое-как заштопанный Ломаком, он лежал в своей кровати погребённый под ворохом одеял и одежды. За последние двое суток его температура несколько раз опускалась ниже всех допустимых пределов и тогда, не взирая на раны, мужчины принимались растирать водкой искусанное похудевшее тело товарища; отчаянно споря и истерически перечитывая аннотации к препаратам, полярники обкалывали несчастного практически всем, что находили в аптечках. После, снова принимались за растирание, не взирая на плохо заживавшие раны… Видимо от боли, – а может от потери сил, – Корхарт, стойко переносивший своё тяжёлое состояние, не выдерживал и снова проваливался в забытьё. Мужчины, пряча друг от друга глаза, пользовались моментом и старались быстрее закончить начатое, дабы не слушать стоны раненого. Оба устали, и тая друг от друга мысли, ждали скорого исхода. В такие минуты Эйдан ловил на себе странный взгляд начальника станции, от которого по спине расползались мурашки и расшифровке которого парень посвятил пару последних бессонных ночей. «Смотрит так, словно я виноват в нападении собаки! – жаловался он сам себе мысленно. – Хотя, понять его можно: умирает лучший друг, а помочь нечем!»

– Ты не передумал ехать сам? – спросил Ломак голосом, в котором слышалась надежда на смену решения.

– Нет, я поеду! У нас скоро закончатся продукты!

– Можем поехать вместе, после… – Ломак резко осёкся и бросил взгляд на Эйдана.

– После чего? – Ридз сделал вид, что не понял.

Несмотря на предвечернее, ещё светлое небо, языки пламени окрасили рыжую бороду начальника станции в алый камуфляж и было похоже, что в его глазах горит приговор Корхарту.

Ломак пожал плечами и фальшиво ответил:

– Пока Рону не станет получше, и мы сможем оставить его одного.

– Мы рискуем остаться без запасов к этому времени, – отрезал Эйдан, чувствуя, что Ивлин сказал не то, что думает. – Я набью тюленей и вернусь через пару дней.

Согласно кивнув и сняв перчатку, Ломак устало растёр глаза.

– Поставь оптику на карабин, – дал он совет. – Кинь в машину пару дополнительных батарей – Рон говорил, что зажигание барахлит, а я не уверен, что проблема в зажигании. К месту лёжки ближе, чем на три мили не подъезжай: тюлени учуют выхлоп вездехода и уйдут с пляжа. Там всегда юго-западная низовка задувает, поэтому будь готов весь отрезок идти на лыжах. В ближних к воде не стреляй, в крайних тоже – раненые до воды доберутся и потонут по чём зря. Бей в середину – свои же потопчут да уйти не дадут. Следи за тюленями – если заметишь волнение, будь осторожен! Вполне вероятно они испугались не тебя, а медведя! Как отстреляешься, подгони вездеход к пляжу и затяни туши лебёдкой…

Предрассветное небо окрепло светом у самого горизонта, хотя купол небосвода оставался чёрен, словно гигантский бездонный колодец. Яркие, крупные звёзды и разлитые краски созвездий расцвечивали первобытную палитру непостижимым узором, которым когда-то любовался сам Творец. Вездеход упорно полз вперёд с опаской ныряя в глубокие тенистые провалы, затем с трудом вбираясь на крутые наносы; зарываясь в глубокий снег по дверцы кабины и раскидывая широкими траками спрессованные комья. Его одинокий луч прожектора то выныривал из застывших когда-то торосов, то напрочь пропадал среди бескрайней ледяной пустыни.

Эйдан бросил взгляд на соседнее кресло, на котором помимо объёмной сумки с вещами и провиантом лежал притороченный ремнём полуавтоматический карабин. Вид грозного заряженного оружия вселял уверенность, будоражил первобытные инстинкты охотника и заставлял мозг работать особенно остро. Полярник с холодной улыбкой пробежал взглядом по воронёному стволу и матовому корпусу оптики, с уважением оглядел массивный рифлёный приклад. Он припомнил, когда ему последний раз доводилось стрелять из оружия, – и удивлённо тряхнул головой. Получалось, что крайний раз он палил из карабина ещё на своём судне, когда «Совершенство» довольно удачно разошлось в Гренландском море с огромным айсбергом и Роберт Холланд – капитан корабля, – предложил отметить удачный «проскок» шампанским и стрельбой по мишеням. Как же давно это было… Чувство было такое, что-то была чья-то жизнь: сытая и довольная жизнь самоуверенного в себе человека.

Эйдан оторвал хмурый взгляд от оружия и стиснув зубы уставился вперёд. Не сказать, что он был в восторге от предстоящей охоты на беззащитных тюленей, но, вот, возможная, хотя и маловероятная, встреча с белым медведем заставляла сердце биться быстрее – это был бы грозный соперник, не то, что дохлая псина!

Громко выругавшись, Эйдан сжал руль. В который раз он снова и снова мысленно возвращался к убитой собаке. Его категорически не устраивала версия Ломака о старом бешеном псе, с не пойми откуда взявшимся ранением. «Ломак-нигилист» ему нравился куда меньше Ломака, который говорил о своей сестре и Судном дне… Говорил искренне, постепенно погружаясь в болото тяжёлых воспоминаний и уже оттуда, не найдя объяснения произошедшему, тянул руку ища опору и помощь.

Судя по положению звёзд, отклонению стрелок наручных часов и карте, до назначенного квадрата оставалось несколько миль. Эйдан окинул взглядом серый однообразный пейзаж через боковое оконце машины и внезапно вспомнил своё бегство от цивилизации на край земли. Удивленное лицо матери, когда он сказал, что его перебрасывают на Север работать под началом военных, но так как этот проект не подлежит огласке, связи с ним не будет полгода. Заметив в её глазах гордость за сына, Эйдан почувствовал такой стыд, что сделал вид будто подавился и закашлялся, иначе на объяснение покрасневшего лица потребовалась бы новая ложь. Ложь, ложь, всё ложь! Дома ложь, на предыдущей работе ложь – и теперь ложь! «Я сообщу Тейлор, что ты уезжаешь. Уверена, что сестра примчится проводить тебя, – мать направляется к двери, но немного не дойдя оборачивается и роняет дрожащими губами: – Отец бы тобой гордился! Он так тебя любил!»

Чертовски хотелось есть, однако Эйдан в воспитательных целях решил пообедать только после выполнения ответственной миссии, ибо по дороге в бухту практически полностью опустошил запас еды. «Слабохарактерный! – отругал себя он, с сожалением осмотрев похудевший свёрток с остатками провианта. – Ты всегда любил пожрать!»

Пустив машину на малой скорости, Эйдан плеснул себе из термоса всё ещё тёплого кофе и мысленно пожалел, что не захватил с собой сигарет, хотя Ломак и предлагал. Ломак… Он изменялся. Последние два месяца сильно измотали полярника и сломали, превратив начальника станции в рядового члена экспедиции. Эйдан больше не видел перед собой огромного прямого мужика средних лет с мощным подбородком, которым можно было ломать лёд в заливе, и взглядом от которого этот лёд бы таял. «Итак, что же ты забыл в заднице у Санта Клауса, салага?» – кажется такими были первые слова Ломака по прибытию на Коргпоинт, когда все трое уселись за стол и за окном смолк шум лопастей вертолёта. По прошествии первого месяца на станции, Эйдан успел привыкнуть к армейским шуточкам начальника и даже научился отвечать так, что всё чаще и чаще видел в отрастающих усах здоровяка улыбку, а во взгляде огонёк задора. Но потом наступили два месяца мёртвой тишины всех каналов связи и задор в глазах Ломака стал угасать с каждым днём, хотя тот и пытался держаться; все пытались держаться как могли. У Корхарта держаться получалось хуже… Он всё чаще уходил под любым предлогом в генераторную, либо резко вставал и, наскоро накинув одежду, выходил за порог. Мужчина обходил здание с той стороны, где не было окон и отсутствовал минут пятнадцать, потом возвращался с красным лицом и говорил, что чувствует астматические приступы, поэтому выходит на воздух и растирает лицо снегом. И это при его-то болезни! Все те пятнадцать минут пока полярникам приходилось оставаться в помещении вдвоём, мужчины не разговаривали, а после того, как однажды ветер донёс обрывок истеричного крика, Ломак и вовсе стал вытаскивать из передатчика штекер наушников, заставляя треск помехи разрывать динамики. Сам же начальник становился с каждым днём и мрачнее, и тяжелее характером. Его конопатое заросшее лицо осунулось и высохло, на нём всё чаще мелькало выражение растерянности; некогда могучие плечи опустились и весь облик начальника поник, приняв вид расшаркивающегося увальня с непомерной ношей на плечах. Ноша и впрямь казалось непомерной: Эйдан чувствовал её и на своих плечах тоже. Порой, он подолгу не мог заснуть в своей кровати и борясь с накатившим страхом, слушал как за стенами плачет метель. С каждым днём в голову заползали мысли одна мрачнее другой, особенно в те дни, когда приходилось считать оставшийся провиант и запасы топлива… После нападения на Корхарта, всё стало ещё хуже. В протопленном и тяжёлом воздухе жилого модуля чувствовался запах притаившейся смерти, которая всё ближе и ближе подсаживалась к раненому на постель. Мысли о том, что Корхарт умирает не от полученных ран, а от инфекции не раз посещали Эйдана, но обосновать их, либо, тем более доказать, он не мог. Ему никогда раньше не приходилось иметь дело с подобными ранениями и видеть такой кровопотери, но он прекрасно помнил, как несколько лет назад проходя стажировку на торговом судне, стал свидетелем заражения одного из матросов лихорадкой Марбург, от которой тот едва не погиб. Судовой врач поспешил изолировать моряка от остальных, однако Эйдан наблюдал за больным через иллюминатор и видел его страдания.

Заглушив двигатель, Эйдан ещё пару минут сидел неподвижно, погружённый в воспоминания. Горизонт уже полностью затопило прозрачным светом, который напористо стирал с бледного небосвода звёзды – нужно было спешить! Проверив бленду на оптическом прицеле, надев на карабин белый чехол, Эйдан отворил дверцу кабины и втянул носом морозный колючий воздух. Аккуратно спустившись, он проворно облачился в белую накидку и надвинул на голову капюшон сливаясь с горбатыми мучнистыми сугробами. Установив на дымовой шашке таймер, примяв в нескольких футах от машины снег, Эйдан слегка прикопал тяжёлый цилиндр в центре воронки. Зная о возможной миграции тюленей по многокилометровому пляжу, он не был уверен, что вернётся назад по своим же следам. «Лишь бы не поднялся ветер», – подумал Эйдан, осматривая чистое небо.

После долгих часов, проведённых в тесной кабине машины, скользить на лыжах оказалось легко и радостно. Движение и простор опаивали чувством свободы и придавали сил; казалось, даже заплечный рюкзак и тяжёлый карабин стали невесомы. Нетронутый жемчужный снег звонко скрипел, рассекаемый быстрыми лыжами Эйдана. Бросив торопливый взгляд за спину, полярник запечатлел в памяти яркую машину в снегах и набухающий столб оранжевого дыма, лениво взбиравшегося в чистое рассветное небо. По его прикидкам, сигнальная шашка должна ещё долго дымить, даже по возвращению – полярник собирался действовать быстро и решительно.

Через какое-то время Эйдан остановился и тревожно осмотрел горизонт: за пологим срезом высокого берега виднелось разбитое зеркало океана, голубыми осколками раскиданного среди белых льдов. Вскинув карабин и прижавшись лицом к холодному наглазнику оптического прицела, он ахнул: вместо ожидаемой картины с затянутой льдом бухтой и широкой не замерзающей полыньёй, Эйдан увидел практически свободную ото льда воду и обглоданный слабыми волнами скалистый пляж у восточного выступа! За бухтой, на сколько хватало взгляда и до самого горизонта, тянулись неряшливые льды, разорванные водой. Не такой он запомнил бухту, побывав здесь вместе с Ломаком в первый месяц своей командировки.

– Что за чёрт?! – воскликнул он, разглядывая в прицел заполонившие бухту подтопленные бочки.

Первая мысль была о том, что в акваторию по какой-то невероятной причине зашло судно и потерпело крушение. Эйдан вновь и вновь вглядывался в бурые холмики, покачивавшиеся на тёмной воде, однако расстояние оказалось ещё слишком велико, к тому же гористый край высокого берега срезал практически весь вид на бухту.

Закинув карабин за спину, Эйдан бросился вперёд, распарывая лыжами белоснежную целину. Спустя трудные минуты отчаянного броска, он достиг пляжа порядком уставший, и запыхавшись, повалился в снег. Осторожно выглянув из-за заснеженных скал, он увидел невероятного вида нагромождение льда, образовавшего затор в западной части бухты. Ошарашенный Эйдан перевёл взгляд на обнажённый скалистый склон, с которого, по всей видимости, сошёл ледник и практически закупорил выход из акватории. Грязная, тяжёлая лавина льда и камней съехав вниз, взломала своим весом заснеженную вековую толщу, оставив разбитые плиты голубого льда смотреть в небо; несколько высоченных ропаков высилось ближе к узкому выходу из бухты. Эйдан окинул взглядом опустевший пляж, от которого вовсе ничего не осталось: подскочивший уровень воды поднялся до самых чёрных скал. Многоэтажный ледяной горб тянулся за каменистую гору и своим костлявым угловатым телом указывал направление откуда он пришёл – северо-восток. Вновь прильнув к оптическому прицелу, Эйдан ужаснулся: то, что он принял ранее за плавающие бочки, на деле оказалось телами погибших тюленей, заполонивших собой воды акватории.

Закинув лыжи на плечо, Эйдан оглянулся и с тоской посмотрел на свои следы, словно не веря, что весь пройденный путь оказался напрасным. Спускаясь вниз к остаткам пляжа, он мрачно вслушивался в тишину гиблого места, в котором совсем недавно произошла трагедия. Кроме ленивых всплесков воды и редкого да звонкого треска льда слышно ничего не было. Ни тревожных криков пугливых тюленей, ни резких окриков скандальных чаек…

Уже находясь на берегу, Эйдан с надеждой осмотрел узкую береговую линию, которую местами поглотила поднявшаяся вода – никакого движения! Кое-где, тревожимые прибрежной водой, колыхались мёртвые тела животных, основная же их часть покоилась в воде являя собой печальное зрелище. Большинство тел животных выглядели изуродованными и разорванными, что свидетельствовало о гибели тюленей в воде в тот момент, когда сошёл ледник. Нелепая случайность! Одного Эйдан никак не мог понять: почему катастрофа настигла всех несчастных животных в воде? Отчего практически все тюлени погибли погребённые страшной лавиной и перемолотые в жуткой ледяной мясорубке. Пройдя чуть дальше по пляжу и рассматривая очередное изуродованное тело, Эйдан нашёл ответ на свой вопрос: в воду тюленей загнал страх! Практически рядом на берегу лежало два разорванных животных, а, вернее то, что от них осталось. Рядом на кровавом снегу виднелись следы медвежьих лап, бурой цепочкой ускользавших за каменистый пригорок.

– Так вот кто загнал вас в воду! – воскликнул Эйдан, беря карабин на изготовку. Его глаза пристально осмотрели скалистый берег и заснеженный пологий спуск в бухту.

«Неужели грохот лавины не испугал медведя, – размышлял полярник, настороженно шагая вдоль воды, – и он всё это время оставался на берегу? Навряд ли! И не думаю, что обезумевшая от страха колония тюленей испугается одного хищника, караулящего их на суше… Да они его смели бы к чертям с пляжа! Скорее всего медведь пришёл сюда после схода ледника привлечённый звуком и стал добивать раненых. Но это не отвечает на вопрос: что загнало животных в воду? Разумеется, не все погибли от схода ледника – многие погибли уже после, погибли от голода. Образовалась искусственная плотина, которая закупорила бухту и лишила тюленей еды. Так ли это?»

Внезапно в лицо ударил порыв пронизывающего ветра, выдернув человека из плена тягостных размышлений. Эйдан взглянул на часы и бросил тревожный взгляд в чистое небо: нужно было покинуть бухту и подняться на пригорок, чтобы увидеть дым сигнальной шашки. Оглянувшись назад, Эйдан отметил, что довольно далеко прошёл по мёртвому пляжу. Пребывая на ледяном ветру, Эйдан размышлял о трагической случайности, произошедшей здесь недавно, и своём проигрышном положении. Наконец, он всё же решил вернуться в бухту на машине и погрузить несколько уцелевших туш – это было лучше, чем возвращаться на станцию с пустыми руками.

Эйдан снова приник к оптическому прицелу, и стал обшаривать роковой пляж внимательным взглядом в поисках уцелевших тел. Как назло, берег оказался пустым и лишь у дальней скалы среди торчавших из-под воды камней скопилось несколько туш, покачивавшихся на воде. Продвигаясь вперёд, Эйдан внимательно следил за высоким берегом, местами сливавшимся с небом. Гибель животных породила внутри чувство утраты и пустоты, фатальной невезучести и злобы одновременно. В голове затаилась мысль, что ему придётся в лагерь привезти не трофеи после охоты, а мертвечину, которую ему ещё предстоит выловить из воды. Именно поэтому, пристально разглядывая плавные заснеженные линии берега, Эйдан скорее желал увидеть медведя, нежели страшился этого. Он был готов к этому, как и его карабин с заранее установленным автоматическим режимом стрельбы.

Пройдя немногим более мили, Эйдан остановился. Впереди, неподалёку от воды, он увидел вытоптанный рыжий снег со следами крови. Подойдя поближе, полярник не сразу заметил припорошённую снегом тушу белого медведя, которую он принял за сугроб и потому не обратил внимания. Раскрыв от удивления рот, и даже не заметив, как с плеча соскользнули лыжи, он потрясённо смотрел на поверженного хозяина Арктики, а вернее на его останки. Голова животного оказалась изуродована сильнее всего – мягкие ткани отсутствовали практически полностью; отсутствовали глаза, а также оскаленная пасть демонстрировала оторванный язык. У медведя оказалось разорвано брюхо из которого вывалился ливер, кем-то разбросанный по снегу. Рядом лежала часть недоеденного лёгкого и вырванный из тела животного кусок мяса с кожей и шерстью.

Ошарашенный Эйдан с ужасом взирал на место расправы в поисках следов убийцы, но недавняя метель постаралась уничтожить улики. Чувствуя закипающий ужас внутри, полярник наклонился над обезображенным телом медведя в поисках пулевых ранений, но таковых не нашёл. «Косатка! – смекнул Эйдан, чувствуя, как от догадки и облегчения обдало жаром. – Медведь утонул и тело потрепала косатка. Затем его вынесло на берег и здесь его пытались растащить песцы!»

Ругая себя за малодушие в первые минуты, Эйдан поднял лыжи и побрёл вперёд. Осматривая тёмную воду бухты, он без особой надежды рыскал взглядом среди льдин высматривая чёрно-белые разводы кита. Вскоре, у ближней гряды скал, он увидел несколько целых туш тюленей, покоящихся в воде у самого берега. Используя лыжные палки, ему удалось вытащить на снег две неповреждённые, на вид, тюленьи туши, после чего Эйдан их придирчиво осмотрел. Стоило поторапливаться, так как небо набрало в контрасте, а это значило, что через час-другой оно расцветёт звёздами и окажется во власти темноты.

Поднявшись на пригорок, Эйдан оглянулся на зловещую бухту, заполненную чёрной водой. Взгляд словно нарочно возвращался к мёртвым животным и сошедшему леднику – гигантской солонке, которую случайно опрокинул великан. «Локальное потепление, – подумал полярник, и вспомнил с какой беспечностью от показаний приборов отмахнулся Корхарт. – Это всё из-за потепления!»

Раздражённый и взволнованный тем, что не видит в небе дыма сигнальной шашки, Эйдан встал на лыжи. Закинув за спину карабин, поправив на лице очки, он двинулся по белоснежному полотну, размашисто орудуя лыжными палками. Обогнув небольшую острозубую скалу, Эйдан едва не налетел на неестественного вида сугроб, торчавший посреди снежной равнины. Медленно подкатывая ближе, он всё отчётливее слышал грохот собственного сердца, лоб под шапкой мгновенно стал мокрым: из-под снега отчётливо виднелась потускневшая шерсть мёртвого медведя. Весь снег вокруг тела выглядел ухабистым и неровным, рябым от пятен запорошённой крови; был взрыт неопределёнными и уже занесёнными следами. Медведь оказался обглодан сильнее чем тот, которого Эйдан видел на пляже и, судя по слабо заметённой туше, расправа состоялась совсем недавно. Версия с плавающей в бухте косаткой летела ко всем чертям – и от осознания её провальности становилось жутко!

Эйдан подавленно огляделся и приблизился к мёртвому животному. Изучая следы, он надеялся обнаружить хоть какую-нибудь улику, которая укажет на убийц самого свирепого животного Арктики. Чем дольше он рассматривал истоптанный снег, чем пристальнее он вглядывался в бурые пятна и многочисленные ямки, – нечёткие следы, во множестве разбросанные вокруг, – тем больше он убеждал себя, что убийца был человеком, либо людей было несколько. Животное отчаянно боролось и потеряло много крови, об этом говорили обильные багряные следы, проступавшие из-под снега.

Заприметив под лапой медведя нечто тёмное и стараясь не смотреть на обезображенную голову медведя, Эйдан присел рядом с телом. Он попытался отодвинуть огромную лапу лыжной палкой, но заиндевевшее тело оказалось каменным. Отсоединив замки, Эйдан сошёл с лыж и с опаской поглядывая по сторонам присел на корточки рядом с убитым животным. Потянув за видневшийся кусок плотной ткани, – а это оказалась именно она, – ему кое-как, ему удалось вырвать вмёрзший в снег ботинок. Находка оказалась столь неожиданной, что стоявший на коленях Эйдан с минуту вертел в руках престарелый рыбацкий ботинок, таращась на него остановившимся взглядом. «Кто, кто оставит в Арктике обувь в лапах уже поверженного зверя? Это же неминуемая смерть! Убийца ушёл в одном ботинке?.. Бред! Была ещё обувь, сменная? Но кто носит с собой сменную пару ботинок?» Всей шеей ощущая заползающий под пуховик ужас, Эйдан поднялся и снова осмотрелся. Он был свидетелем чего-то иррационального и жуткого, чего-то, что ускользало от понимания. Нелепо погибшие тюлени, убитые и изувеченные полярные медведи, и оставленный посреди Арктики ботинок…

Из оцепенения вывел ледяной ветер, бросивший в лицо жёсткий бисер льдистой крупы. Эйдан проследил заторможенным взглядом стелющуюся позёмку и поднял взгляд к изрядно потемневшему небу. «Бежать! Бежать из этого гиблого места! Бежать, пока не наступила темнота! Бежать, пока не объявился хозяин этого чёртового ботинка, кем бы он не был!»

Обратный путь к вездеходу не был столь лёгкой и приятной прогулкой, какая выдалась с утра. Спазм удушливого страха сдавил лёгкие, оттого идти на лыжах оказалось тяжело, к тому же Эйдан не видел в небе и намёка на оранжевый столб дыма сигнальной шашки. Вновь сверившись по карте и часам, он пустился вперёд с опаской поглядывая на густеющее небо, в котором просыпались первые звёзды. «Заблудился!» – оборвалось где-то в животе и Эйдан отчаянно выругался. Ещё одна остановка и сверка по часам; испуганный взгляд мечется среди однообразного ландшафта в надежде зацепиться за нечто, хотя бы отдалённо напоминающее дым. Горизонт пуст! Нарастающий ужас перед неминуемой гибелью снова проводит удушающий приём и Эйдан долго стоит, хватая ртом обжигающий воздух. Он срывает с лица очки, словно это они мешают разглядеть столб дыма, и с надеждой осматривает бесконечные снега. Новый марш-бросок, напоминающий побег в никуда, новая остановка и сверка с часами. Полярник выбивает из нагрудного кармана небольшой компас и с надеждой смотрит на безжизненную стрелку. Остервенело трясёт бесполезное устройство в руках, мнёт в пальцах и снова смотрит на стрелку…

– Сука! Сука! Сука! – кажется, что губы не шепчут, а бьются в конвульсиях от страха и холода. – Надо было по следам возвращаться! Обратно по следам! Идиот!

Мысль о том, чтобы вернуться по своим следам к пляжу и уже там отыскать лыжную колею к вездеходу заполоняет собой всю голову, но здравый смысл говорит о том, что поднимается ветер, который подло стирает все следы и у человека попросту может не хватить времени… Времени и сил!

Взобравшись на высокий торос, прильнув в отчаянии к оптическому прицелу, Эйдан в который раз с надеждой осматривал застывшие горы снега. Набиравший силу ветер бил в грудь и лицо, пробуя опрокинуть и без того отчаявшегося человека. Неожиданно среди посиневшего предзакатного снега он заметил мелькнувший оранжевый лоскут! Едва не потеряв равновесие от волнения и не упав вниз, Эйдан затаил дыхание и впился взглядом вдаль. Ему снова удалось поймать в объектив небольшую часть машины: оранжевую крышу и часть кабины. Скатившись вниз, едва не свернув себе шею, Эйдан взлетел на лыжи и, щёлкнув замками, бросился в направлении потерянного вездехода. Спустя десять минут петляний среди торосов и заструг, отчаяние и надежда вытолкнули полярника к вездеходу. Парень едва не расплакался при виде широкой дружелюбной «морды» машины.

Оказавшись в кабине, Эйдан испытал неимоверное облегчение, а также нестерпимый голод и усталость. Не снимая промасленных перчаток, роняя изо рта крошки прямо себе на грудь, он несколько минут давился сухим бутербродом с консервой, жадно рыча. Эйдан поймал себя на мысли, что ведёт себя подобно зверю, растеряв бутафорский налёт цивилизованности. Парень жадно сверкал глазами, словно кто-то мог отобрать пищу.

«Фрейд только с голодом и угадал!» – мыслил он отстранённо, наспех запивая еду остывшим кофе. Неуклюже действуя замёрзшими пальцами, он пробовал включить зажигание. Эйдан неожиданно вспомнил, как в далёком детстве играя с соседскими детьми на старой мукомольне, – на которой играть им было категорически запрещено, – те заперли его в тёмном подвале, да так и позабыли про узника в пылу игры. Только на следующее утро кто-то из друзей проговорился старшим, что Плаксу-Ридза, – а именно такое прозвище дали Эйдану в тот вечер, – заперли в подвале, но его должен был выпустить Эдди Толлрой… который сказал, что все опять всё перепутали и освободить Плаксу должен был Рыжий Клив Парсон, и так далее по цепочке. Взволнованные голоса взрослых в телефонной трубке; насмерть перепуганные отсутствием сына родители и щебет ребячьих голосов, наперебой обвинявших друг друга – именно так виделось Эйдану это происшествие со стороны через года. С первыми лучами солнца к заброшенному зданию мукомольни подлетел полицейский кортеж и обезумевшие, со следами бессонной ночи на бледных лицах, родители узника. Ах, каким же упоительным и резким до боли в глазах может быть дневной свет, каким сладким голос возбуждённой матери; вой полицейских сирен напоминает музыку, а белое тревожное лицо отца источает и заботу, и невероятное облегчение – то утро выдалось восхитительным! Даже лучше того дня рождения, когда родители подарили Локхилл Зеро – чёрный с фиолетовым отливом велосипед, который так нравился Эйдану, и каждое утро дразнил через витринное стекло детского магазина.

«К чёрту власть и секс! Миром правит голод и страх – вот та монета, которую каждый получает при рождении. Если Бог и существует, то он вдоволь навеселился „награждая“ нас таким приданным! Наделив клыками и инстинктами животных, этот шутник позаботился о них куда больше, чем о своих „детях“!»

Смахнув с клочкастой бороды крошки, Эйдан посмотрел в опустившуюся темноту за стеклом и снова попробовал завести двигатель. Вспомнив изувеченные тела медведей, он содрогнулся. «К тому же об одном из своих созданий Он позаботился куда лучше остальных, – мрачные измышления не отпускали. – Видимо, тюлени не выходили на пляж боясь вовсе не медведей… Теперь я не уверен, что все они погибли в воде, их так же мог поджидать этот „босой“! Но что же мне делать дальше? Может стоит заночевать здесь, а когда рассветёт поехать на пляж? Уж в любом случае ночью я туда не сунусь! И зажигание, это чёртово зажигание! Корхарт! Будь ты неладен с таким ремонтом!»

Эйдан надвинул на глаза капюшон и поправил шарф – как бы он не хотел, но требовалось идти наружу и менять подсевший батарейный блок. Многочисленные попытки завести вездеход разрядили батареи машины, о чём явно свидетельствовал характерный звук стартера и тусклая подсветка приборной панели.

Наскоро заменив аккумуляторы под ударами ветра и вернувшись в кабину, полярник вновь попробовал завести машину. На этот раз это удалось с первой попытки. Эйдан издал вопль ликования и включил наружное освещение. Вспомнив о недолго проработавшей дымовой шашке, он проворно перелез на пассажирское сидение и распахнул дверцу ища в темноте оранжевую капсулу сигнального устройства. То, что он увидел снаружи, потрясло парня – Эйдан резко захлопнул дверцу и заблокировал замок! Место установки шашки оказалось изрыто чьими-то следами, а сам контейнер был перевёрнут и вдавлен в снег.

Ошарашенный увиденным, Эйдан развернул вездеход так, чтобы лучи прожектора осветили исхоженную площадку. Судя по всему, сигнальная шашка работала штатно, но некто перевернул её через какое-то время – об этом красноречиво говорил окрашенный оранжевым пигментом снег вокруг цилиндра. Эйдан осмотрел пятно света перед машиной и почувствовал, что его бьёт озноб: упавший взгляд на оставленную утром лыжню, выцелил неглубокую цепь следов, уходивших в темноту вслед за ней. «Кто-то увидел дым, – размышлял он, – и пришёл к машине. Потушил шашку и поплёлся вслед за мной!»

От осознания того, что ему чудом удалось разминуться с недоброжелателем, – а в том, что это был именно недоброжелатель, Эйдан не сомневался, – полярник ощутил ужас! Тот факт, что преследователь не тронул ничего в машине и не стал дожидаться хозяина, говорил о том, что он жаждет догнать Эйдана, а не дождаться, – и самое страшное, что в этой долбанной ледяной пустыне его не интересует вездеход, – его интересует сам человек! «К чёрту тюленей! К чёрту пляж! Не поеду! Не поеду!.. Скажу, что ледником всех размазало, берег совсем пустой… Надо возвращаться на базу! А если здесь орудует шайка одичавших свихнувшихся инуитов, которые не прочь отведать не только медвежатины?»

Эйдана затрясло от мысли что кто-то устроил за ним охоту, что преследователей может оказаться несколько и они могут наблюдать за ним из темноты. Спохватившись, полярник выключил наружное освещение и с колотящимся сердцем прильнул к стеклу. Света ярких и многочисленных звёзд едва хватало, чтобы различать призрачные очертания снежных гор, с которых ветер то и дело срывал кружевные вуали. Эйдан торопливо вырвал из-под сидения оставленное Ломаком полотенце (что-то звякнуло о метал под креслом), свернул ткань и накрыл ею приборную панель, полностью растворившись в темноте кабины. Под трескучее урчание двигателя, он обдумывал своё положение, как вдруг, где-то далеко впереди, на долю секунды, мелькнул слабый красный огонёк.

От неожиданности Эйдан вскрикнул, и рывком притянул к себе карабин. Сердце бешено колотилось, разгоняя застывшую кровь. Осмотр заснеженного пейзажа через оптический прицел ничего не дал, а уже через пару минут Эйдан не был уверен, что ему не померещилось. Немного успокоившись и убирая винтовку, он вновь боковым зрением заметил слабый далёкий всполох света. И опять прильнув к прицелу карабина, он затаил дыхание, вглядываясь в темноту. И снова ничего кроме синих да седых загривков на фоне угасающего горизонта видно не было. Эйдан положил карабин себе на колени и тронул переключатель передач. Настораживало то, что виденные им блики появлялись в том же направлении, куда он уходил утром на лыжах, и куда вела цепь следов таинственного преследователя.

Проверив запертые изнутри двери, Эйдан пустил вездеход по своей же лыжне. На секунду приподняв полотенце и взглянув на расходомер, он прикинул остаток топлива в баке – боковой ветер тут же накинулся на вездеход, словно пытаясь развернуть человека и машину обратно. Передвигаться без включённых прожекторов оказалось неудобно, и, хотя в свете далёких звёзд канувшие в темноту следы всё ещё виднелись, – их усердно и быстро стирал ветер.

Перевалив за пологий подъём, Эйдан остановил машину и несколько минут осматривал местность пользуясь высотой. Ожидания не оправдались и на этот раз: никаких блуждающих огней он не заметил. Пустив машину вперёд, Эйдан съехал с высокой заструги и по своим же, едва различимым следам, покатил вперёд. Он миновал высокий ропак в виде трезубца и сразу узнал место, которое оставил позади днём. Впереди, как он помнил, его ожидала гряда торосов, которую он обходил с севера…

Прямо по курсу в темноте коротко вздрогнул слабый огонёк! Это было так неожиданно, что Эйдан со всей силы вдавил педаль тормоза. Вездеход клюнул носом и замер. Перед машиной кто-то находился, не далее, чем в ста футах. Очертания кособокой человеческой фигуры явственно проступали на фоне бледных снегов. Незнакомец не двигался, стоя как раз на проложенной ещё утром лыжне. Всей грудью ощущая колотящееся сердце, Эйдан сжал рукой карабин и медленно потянулся к тумблеру наружного освещения.

В ярком свете прожектора стоял мертвец! То, что перед собой полярник видит мёртвого человека, Эйдан нисколько не сомневался – и от этого осознания становилось только страшнее. Ветер трепал обрывки тряпья, прикрывавшего иссушенное выбеленное (в свете прожекторов) тело, покрытое страшными глубокими ранами, в которых без труда угадывалисьмедвежьи когти и зубы. Большая часть шеи мертвеца, его подбородок и правая щека лишились кожи и демонстрировали обнажённые сухожилия, связки, а также страшный оскал сомкнутых зубов. Левая нога покойника выглядела изуродованной особенно сильно, и от бедра книзу почти не имела плоти – она то и оказалась босой. На плечах, подобно ободранному воротнику виднелись остатки оранжевой ткани, и когда в её складках коротко вздрогнул едва заметный огонёк, Эйдан понял, что это светоотражающий маячок спасательного жилета, а он видит перед собой утонувшего моряка.

Оцепенение не отпустило даже тогда, когда мертвец двинулся навстречу. Страх оказался настолько всепоглощающим, что Эйдан не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. С распахнутыми глазами он следил, как утопленник приближается, как вертит истерзанной головой, словно принюхивается, и разевает дырявый рот. Лишённые пальцев кисти обоих рук двигаются перед мёртвым лицом словно пытаются загородить глаза от прожектора. На свету стала видна разорванная кожа на голове мертвеца, ломтями свисавшая вместе с волосами, а также затянутые бельмами страшные глаза, невыносимый взгляд которых остановился на тёмной кабине вездехода.

Именно этот «взгляд» вымерзших глаз вывел Эйдана из коматозного состояния – полярник нечеловечески закричал и резко вдавил педаль газа. Машина рванулась вперёд, подмяла под себя утопленника и с лёгкостью его переехала.

Эйдан убрал ногу с педали лишь спустя минуту; он всё ещё сжимал руль и смотрел перед собой. В ушах стоял глухой звук ударов о плоское днище вездехода, а перед глазами всё ещё мелькал исчезающий под коротким капотом скальп мертвеца.

– Не бывает! Не бывает! Не бывает!.. – твердил Эйдан исступленно, таращась в тёмное лобовое стекло. Насмерть перепуганное сознание безрезультатно стучало в дверь напрочь забаррикадировавшейся памяти в попытке вспомнить местное название бродивших в округе мертвецов из фольклора инуитов. – Не бывает! Такого же не бывает!.. Так сказал Ломак! Он так сказал!

Словно спиной чувствуя угрозу, полярник развернул вездеход кругом, и подвывая, впился глазами за пределы прожектора: там, за стеной света, находилось то, во что отказывался верить разум человека! Разогнанное увиденным воображение, рисовало жуткий образ утопленника, который заживо поедает белого медведя пока тот беспомощно рвёт мёртвую плоть, в попытке выйти из схватки победителем… Это именно «босоногий» так напугал и согнал с пляжа тюленей, это он ходил и разрывал раненных животных на берегу, а позже, когда на пляж пришли привлечённые грохотом ледника и запахом крови медведи, расправился и сними! Это он бродит в округе в поисках новой добычи и ему всё равно сколь силён противник!

На широкий укатанный след вездехода в свет прожекторов вышел мертвец. Двигался он небыстро и в раскачку, однако всё проворнее с каждым шагом. Сломанная тяжёлой машиной нога застревала в примятом снегу и резко разворачивала мёртвого моряка; он взмахивал рукой, вскидывал израненную голову в направлении полярника и с каждым разом проделывал всё это быстрей и быстрей. Из его грудины торчало несколько сломанных рёбер, а подёрнутые посмертной плёнкой глаза смотрели в яркие огни прожектора, за которым прятался живой человек…

Грохот одиночного выстрела резко пронзил ночную стужу. В оптический прицел Эйдан видел, как пуля вышибает из искалеченной груди часть замёрзшей плоти, оставляя дыру в костях. На долю секунды мертвец споткнулся и осел в снег, однако тут же поднялся и бросился к машине с ужасающим проворством. Эйдан дал затяжную очередь от плеча не целясь, успев заметить сквозь пороховое облако срезанного очередью мёртвого моряка.

– Не бывает!.. – потрясённый шёпот полярника утонул в дробном эхе выстрелов. – Не бывает! Не бывает!

Нечто немыслимое и непостижимое восстало из снега и кинулось к вездеходу, не издав ни звука… Вскинув прицел, Эйдан едва успел поймать цель, и вне себя от ужаса, прижал пальцем спусковой крючок. Сквозь увеличительные стёкла он увидел, как от головы утопленника отлетает часть черепа и волос, как мертвец теряет опору под ногами, делает по инерции несколько шагов и падает ничком в снег.

Эйдан стоял на широком траке вездехода, всё ещё прижимая карабин к плечу, и потрясённо таращился в линзу прицела. Его прыгавшие губы повторяли пустые слова, будто они были в силах что-либо изменить: «Не бывает! Не бывает! Не бывает!» Сквозь пороховой муар и запотевшую линзу, он с замершим сердцем смотрел на неподвижно лежавшее тело. Отрывисто глотая холодный воздух, не в силах унять дрожь в руках, Эйдан на секунду зажмурился, а когда открыл глаза снова с силой натянул пальцем спусковой крючок – и держал его до тех пор, пока карабин не перестал содрогаться от выстрелов, пока не зашёлся сухим стрекотом опустевшего магазина!

Сев в кабину машины, оглушённый Эйдан положил оружие на колени – горячий ствол карабина ощущался даже через плотную ткань. Невнятно шепча, полярник сжал дрожавшими пальцами руль. Эйдан покатил вперёд на малой скорости, неотрывно следя за грудой изрешечённой плоти.

Подъехав к утопленнику на близкое расстояние, парень приподнялся и уткнулся лицом в лобовое стекло. Тело мертвеца лежало ничком, демонстрируя размётанные осколки черепа, волос и оставшейся одежды. Вокруг раздробленной и почти оторванной головы снег окрасился чем-то чёрным, превратившись в безобразную кляксу на фоне синей ночной скатерти. В свете прожекторов, клякса слабо мерцала слабыми электрическими всполохами – так казалось со стороны.

Эйдан рухнул в водительское кресло и попытался спрятать в карманы трясущиеся руки.

– Разрушение мозга… – прошептал он потрясённо, с трудом выговаривая слова. – Оно его остановило! Как и собаку!.. Ломак ранил… он тогда только ранил, а Корхарт убил! Ломак ранил, только ранил! Корхарт попал в голову!.. – Эйдан с вытаращенными глазами, сидел в кресле и раскачивался в такт собственным противоречивым мыслям. – Это всё на самом деле! Это происходит – он ожил! Мертвец ожил! Но как же это, как это может быть? Что я им скажу, мне же не поверят! Ломак не поверит!.. Он сказал, что не может быть!.. К-к-кивит-т-токи… мать твою! Это всё суеверия… суеверия, просто суеверия, он сказал!..

С трудом справившись с истерикой, полярник несколько минут сидел не сводя глаз с нелепой кучи одежды из которой торчали сломанные рёбра, руки и ноги. Ридз ловил сбившееся дыхание, отгонял чувство тошноты и несколько раз клал трясущиеся руки на руль. Наконец, тронув переключатель передач, Эйдан направил машину вперёд, опасливо огибая мертвеца, провожая тело взглядом через боковое окно. Спустя пару минут, прямо по курсу между широких следов гусениц, он увидел присыпанную снегом оранжевую ткань. Спрыгнув на снег и боязливо озираясь, Эйдан поднял остатки спасательного жилета с частью уцелевшего световозвращателя. Развернув побуревшую от старой крови ткань (медвежьей крови, мать твою!) и сделав шаг под свет прожекторов, он увидел едва сохранившееся название судна «Креспаль Меддинна».

***

Чайки. Они кричат как малые дети – очень похожий крик. К нему привыкаешь и перестаёшь обращать внимание. Праздно провожаешь взглядом очередную птицу над водой, орущую и скользящую в невидимом потоке воздуха. Чайки топчутся у самой кромки волн, – то рыщут в морской пене, то тревожно взлетают с коротким подскоком; висят неподвижно у края пристани широко расставив крылья и вертят головами. Они скучны и шумны. Вдруг, совершенно случайно ты замечаешь в пролетающей птице нечто необычное, но повернув голову ей в след, не можешь сосредоточится и понять, что именно привлекло твоё внимание. Ты теряешь чайку из вида, как только она смешивается в воздухе с сородичами – ты и интерес к ней теряешь. Идёшь дальше. Спустя пару минут очередная птица проплывает мимо и на грани периферии ты понимаешь, что это именно та птица, которую ты пытался отследить взглядом ранее. Фокус: глаза цепляются за беглянку, а мозг с неимоверной быстротой сопоставляет объект преследования на предмет отличий от других птиц. Вот оно – у чайки всего одна лапа! Она нелепо отвисла вниз, безвольно раскачивается в такт взмахам крыльев и портит законченный облик птицы в полёте. Ты выцеливаешь покалеченную чайку сколько можешь, однако она снова мешается со своими родственниками, парящими над водой. Продолжаешь свой путь, однако ненароком провожаешь каждую пролетающей мимо птицу. Раз, другой… Вот она!.. Качает крыльями удаляясь, а под тельцем болтается одна единственная лапка, которая напоминает веточку. Следишь за птицей пристально, не спуская глаз; отмечаешь её витиеватый полёт, пологий и короткий разворот и пролёт мимо… В этот момент в голову приходит мысль о том, что птица с таким увечьем не может сесть ни на воду, ни на песок – она обречена летать по кругу, чему, собственно, ты и являешься свидетелем. Что ж, тебе пора уходить – в залив наталкиваются тяжёлые грозовые горы, застилают небо над головой и вот-вот скроют солнце, – а ты всё ещё ходишь вдоль берега и прыгаешь взглядом от птицы к птице. Ищешь глазами ту самую чайку, которая вынуждена описывать круги над водой, на которую она никогда не сможет сесть – во всяком случае ты так думаешь. Ты об этом думаешь, покидая пристань. Ты об этом думаешь спустя годы, оказавшись снова у моря. Ты снова ищешь глазами ту самую чайку…

Возвышаясь среди потрёпанной мебели тесной комнаты Эйдана Ридза, начальник станции чувствовал себя неуютно, неуклюже топтался у двери, воровато осматривал стены и углы. Наконец решившись, Ломак шагнул к кровати и, припав на колено, заглянул под свисавшее одеяло. Кроме пары скомканных носков, промасленных почерневших перчаток, покосившейся стопки книг и высохшего дезодоранта, мужчина ничего не нашёл. Зато под матрасом обнаружился помятый журнал с порнографическими снимками, от вида которого, Ломак залился краской, но вовсе не от содержания страниц – Ивлину стало стыдно за свой обыск. Обнаружив у молодого полярника припрятанный журнал, начальник на мгновение ощутил себя дрянным отцом, рыскавшем в вещах сына-подростка. Просто подождал, когда мальчишки не будет дома и учинил досмотр! Сбагрил или дал возможность уйти… От чего? От чего уйти? Ломак не хотел этих расспросов, он боялся отвечать на них; боялся вступать в дискуссию с самим собой и ненавидел того урода, который поселился в голове относительно недавно, который проклинал Ивлина за отпущенного в одиночестве Ридза. «Ты дал уйти ему, старый поц! – негодовал мерзкий голос из темноты собственных помыслов. – Ты снова хочешь всё испортить? Ты думаешь, что даришь им шанс? Ты правда не понимаешь, что лишаешь шанса себя? Шанса остаться в живых и вернуться домой! Идиот, какой же ты идиот! Мне снова всё исправлять – за тобой исправлять! Иди в комнату салаги и поищи что-нибудь, что может тебя скомпрометировать, поможет в чём-нибудь заподозрить или разоблачить… Если парнишка не врёт и действительно собирает материал для романа – он должен делать какие-то пометки и записи – необходимо их отыскать!»

В выдвижном ящике стола нашлась компактная записная книжка с номерами телефонов, а также с многочисленными и неумелыми, хотя и точными, зарисовками различных кораблей на фоне очертаний скалистых берегов. «Айсберги», – догадался начальник, так как практически у каждого из изображений имелась подпись с именем «ледяного скитальца» – кстати, это прозвище так же числилось среди рисунков. Имелась ещё обветшалого вида тетрадь, в которую молодой полярник так же делал не связанные с реальностью зарисовки, отображавшие то чьи-то неузнаваемые искажённые лица, то комичные и гротескные сцены расправы над какими-то людьми, среди которых была даже обнажённая женщина. Так же имелись разрозненные записи с датами их написания, в которых, в основном, кроме таявшего в последние месяцы веса молодого полярника и неказистых рифм грубых стихов, ничего не было. Салага изнывал от ожидания и неопределённости, впрочем, как и все заложники ситуации – Ломак словно физически чувствовал тоску молодого человека, его уныние. Быстро пролистав тетрадь до конца, Ивлин задержался взглядом на коротких строках, пронизанных отчаянием и записанных беглым почерком, очевидно, незадолго до отбытия Эйдана в бухту Макаллена:

«Мы хлеб воруем друг у друга,

В глаза не смотрим – смотрим в спину,

Луны дождёмся полной круга…

Ты превратишься в крысу, а я в псину».

Ломак несколько раз перечитал острые, как бритва, строки и встретился с собственным отражением в зеркале – отвратительная ритуальная маска палача, уже взошедшего на эшафот.

– Ты превратишься в крысу… – повторил он не своим голосом и ужаснулся тому человеку, который произнёс эти слова.

Свой обыск с пристрастием, начальник продолжил с потаённым чувством разоблачения, будто на страницах тетради молодой полярник явно догадывался кто есть кто. «В крысу… ты превратишься в крысу!» – всё повторял про себя Ломак, роясь в чужом шкафу. В прикроватной тумбочке Ивлин нашёл компактный альбом, а в нём пару десятков, вероятно, семейных фотографий Эйдана Ридза: несколько фото миловидной девушки, пара фотографий строгой женщины и наибольшее количество карточек подтянутого мужчины – судя по выправке и стрижке отставного военного. Окинув внимательным взглядом тщательно изученную комнату и найденные вещи, начальник никак не мог отделаться от мысли, что находится в убежище беглеца, наскоро отправившегося на край света.

– У него ничего нет, – промолвил Ломак тихо и со злостью, адресуя свои слова тому «пауку под лестницей».

Тот и впрямь появился, явив из тени сознания крючковатый нос. Ломак всячески не хотел отождествлять себя с гнусным «незнакомцем» даже оставаясь наедине со своими мыслями.

«Это лишь доказывает, что паренёк что-то скрывает, – так должно быть шуршат крупинки в песочных часах, отмеряя время. – Я бы на твоём месте поискал ещё. Ты совершил глупость, отпустив салагу, не соверши ещё одной накануне… накануне».

– Ну, скажи! Скажи это слово, тварь! – Ломак бросился к зеркалу, и вонзил обезумевший взгляд в отражение. «Покажись! – требовали его глаза, – Покажись мне!»

«Когда тебя спасут, – подал вкрадчиво голос „паук“ из-под лестницы, – а ведь мы не сомневаемся в этом, не так ли? Так вот, когда это произойдёт, нам необходимо доказательство непричастности к гибели этих двоих. Ты же не хочешь, чтобы тебя нарекли „людоедом“, когда спасатели не обнаружат на станции никого кроме тебя – таков ведь план! А ты действуешь не по плану! Не по плану! Ты его отпустил, и рискуешь остаться без вездехода и алиби! Что ты ответишь, когда тебя спросят про второго? Что ты ответишь, когда нас спасут?»

– Надеюсь, что спасут только меня! – пролаял Ломак, сжав кулаки, и направился к двери. Обернувшись, он искоса глянул в зеркало, но только так, чтобы не встречаться с собственным отражением взглядом. – А ты, гнида, останешься здесь!

Забинтованный спящий Корхарт походил на обрубок берёзы, нелепым образом оказавшийся в постели Рона. Ивлин изучал израненного забинтованного друга сквозь притворённую дверь, не входя в комнату. Тяжёлый взгляд начальника сначала ощупал серое худое лицо Рона, его неряшливую бороду, жалкие усы, затем сполз на едва заметно вздымавшуюся грудь, накрытую одеялом и овчиной. Из-под шкуры виднелась сжатая в кулак рука Корхарта с побелевшими костяшками – создавалось впечатление, что полярник испытывает боль даже во сне. От этой мысли Ломак тряхнул головой и внезапно заметил полуоткрытые глаза друга, за которыми тот молча прятал мученический взгляд. Какое-то время мужчины смотрели друг другу в глаза, но не выдержав «схватки», начальник глянул себе под ноги, а когда поднял глаза, Корхарт уже уснул или делал вид, что спит.

Направляясь в комнату связи, Ломак замер у двери кладовой и машинально тронул ручку. Ему не требовалось заходить в тесное помещение, чтобы освежить в памяти образ роковой склянки с подзабытым, за долгие года, названием реагента, который, – как он считал всё это время, – давным-давно не выпускается и успешно заменён более совершенным и безопасным аналогом. Так он считал всё это время… «Кто-то из смены Макгрегора, – твердил он себе в тот вечер, когда случайно заметил склянку на полке. – Раньше банки не было! Кто-то из его смены притащил банку сюда!.. Это же яд, мать его, яд! И он не выводится… нет, не так, – он не обнаруживается в теле! Да, чёрт возьми, именно так! Я точно это знаю!» Пожалуй, именно в тот момент где-то в глубине сознания распрямилось нечто, рождённое вскоре после обрыва связи, забитое плетьми морали и палками совести. Невзирая на побои (а Ивлин лупил чудовище изо всех сил, – а в тот момент даже ожесточённей прежнего), страшный тёмный обитатель сознания негромко сказал, что знает способ, как спасти жизнь им обоим…

Ивлин беспомощно оглянулся, будто дверь тянула человека магнитом, и старательно отёр руку о штаны. В ладони снова вспыхнул недавний фантомный зуд: высыпанное из склянки на ладонь вещество жгло сознание огнём – сомнений быть не могло! Кто-то из работников станции по незнанию, приволок на базу смертельный яд!

Тягучий тихий вечер поглотил, опоив начальника станции тяжёлым ожиданием и потаёнными мыслями. Горький табачный дым сбился под потолком комнаты в плотный недвижимый туман. Ломак тяжёлым взглядом всматривался в сизую трясину над головой, изредка взмахивал рукой в попытке разогнать пелену. Всё ещё тлевшая в сжатых губах сигарета практически догорела и опасно приблизилась раскалённым огоньком к отросшим усам Ивлина, однако мужчина, казалось, этого даже не замечал. Хмельной взгляд полярника карабкался в табачных клубах всё выше и выше, явно боясь сорваться вниз и разбиться о безвыходность.

– …На что же они спорили? – Ломак требовательно осмотрел неподвижный дым, и его рука потянулась к опустевшему стакану. – На девку! Кажется… Райлли всегда спорил на девок или на выпивку! Клыкастый Джо и Смит тогда здорово опозорились, подняв скандал после пари…

Ломак покосился затравленным взглядом сквозь коридор на дверь, за которой, как он знал, среди полок с реагентами и реактивами стояла (это она! это она!) склянка с яркой наклейкой в виде восклицательного знака, замысловатым названием вещества (по виду сильно похожим на соль мелкого помола) и инструкцией-предостережением на чёрной крышке с сдвижным дозатором. Взгляд мужчины на какое-то время обрёл опору в виде потёртой дверной ручки, а на лбу выступил пот.

«Представляешь, это дерьмо идеальное средство для маньяка! – одурманенная память всё же откопала подзабытое лицо Риты Эпплбаум – некрасивой и когда-то безнадёжно влюблённой в Ивлина сокурсницы с острым подбородком и огромными очками в черепахой оправе. – Мой Папс, – она всегда говорила именно „Папс“, чуть растягивая тонкогубый рот в презрительной ухмылке, – работает криминалистом судебной экспертизы… Так вот, я как-то раз оставила конспект открытым на столе и Папс заметил мои записи несмотря на то, что был изрядно пьян и расстроен очередным проигрышем „Дельфинов“. Он спросил насчёт препарата, и я ответила, что с помощью него можно определить содержание ртути, солей в составе льда, не прибегая к разморозке кернов. Папс нахмурился и спросил – подотчетный ли этот порошок у нас на кафедре? Я сказала, что миссис Фэрингтон носит колбу с веществом на вытянутых руках и взвешивает каждую унцию после лабораторных работ. А ещё, эта старая цапля заглядывает каждому через плечо и, словно нарочно, шипит „осторожно!“, как только ты начинаешь подносить шпатель к пробирке… Подозреваю, что эта старая сука делает это специально! Так вот, отец кивнул, а потом сказал, что это и не мудрено. Что, мол, попади реагент, смешанный с йодидом калия в пищевод в определённом количестве – и человека ждёт скорая смерть от отравления, а худшее – это то, что наличие вещества не детектируется после вскрытия, если труп оказался заморожен ниже десяти градусов. Так и сказал: после оттайки установить причину смерти не удастся! Папс пояснил, что столь фатальный побочный эффект обнаружили лишь спустя какое-то время после того, как синтезировали вещество – и сколько несчастных от него зажмурилось, точно никто не знает. Ещё он сказал, что у них в отделе поговаривают об осведомлённости ФБР об этом, и что они ничего с этим поделать не могут… но это только слухи. Да, так и сказал. Папс попросил, чтобы я была осторожна… Можно подумать, я так и бросилась запивать порошок йодом! Хотя, быть может надумай я свести счёты с жизнью… По словам моего папаши: сперва тихо и мирно наступает сонливость, затем недолгая рефлексия, ну, а потом свет в конце тоннеля и – привет Пётр!»

Ломак смутно помнил, как Рита закончила свой монолог мыслью, что стоило бы продать идею итальянской мафии, однако последними её словами (и это он помнил хорошо) была томная жалоба на жару и потеющую грудь, которой мало места в бюстгальтере.

– …Смит сел на пассажирское сидение рядом с водителем, а Клыкастый Джо полез на спальник, – тлеющий голос полярника снова принялся раскачиваться на паутине табачного дыма. – Райлли залез в кабину тягача и объявил по рации остальным дальнобойщикам время начала спора – и они тронулись в путь, – Ломак отвёл взгляд от двери каморки, и отодрал от пересохших губ догоревший окурок. Ему необходимо было говорить, и непременно говорить вслух, иначе немой монолог прорастал внутрь сознания, и тогда говорить начинал «тот другой», а говорил он страшные вещи… – По условиям спора, Райлли требовалось продержаться дольше клыкастого Джо Келли и Оуэна Смита. Продержаться и не заснуть! В качестве доказательства достаточно было фотографии, на которой должен быть либо заснувший Боб Райлли, либо спящая парочка, которой было разрешено меняться «на посту». На что Райлли рассчитывал? Да просто на то, что сон и дорога рано или поздно сморят обоих – одного на спальнике, второго прямо на пассажирском сидении. Вся троица упивалась кофе, энергетиками и лимонами. Пили чай, больше похожий на дёготь, и в итоге Райлли сумел-таки застукать парней спящими одновременно. Я отлично помню этот снимок! Хоть и помятая, но довольная морда старины Боба и спящие Смит и Джо, причём выражение лица Клыкастого больше напоминало обморок! Райлли выиграл то пари, а Смит и Келли закатили скандал, обвинив Боба в том, что он что-то подмешал в кофе. Они же потом извинились? Кажется, извинились…

«А если Салага не вернётся? Сгинет… Тогда мне не придётся брать грех на душу!» – в хмельной голове начальника метнулась мысль и Ломак было внутренне возликовал, но тут же в глубине сознания проснулся «тот самый» голос, который последние дни всё чаще нашёптывал из темноты: «Лучше бы он вернулся… Целым и невредимым, да на вездеходе. Неплохо бы ему и впрямь тюленей добыть, но ты-то знаешь, что это не так просто, и слюнтяй, скорее всего, облажается!»

Тихий бесцветный голос из чёрного сознания… Ломаку, – тому самому, Ломаку, который ненавидел и боялся нового соседа в своей голове, – был отвратителен скрипучий тембр этой расчётливой твари! Некто страшный стоял в глубокой тени сознания, следил за происходящим глазами Ивлина и давал советы тихим голосом, в котором слышался шорох переворачиваемых страниц журнала учёта смертей.

«Только не дури снова, – продолжал голос, прячась среди хмельных воспоминаний и ловко уворачиваясь от приказов полярника заткнуться. – Я уж было и впрямь поверил, что ты собираешься идти к норвежцам… Что?.. И собирался? Но ведь передумал в последний момент! Разумеется, с моей подачи – конечно я был рядом! Можно сказать, что это я нас спас».

– …А всё просто потому, что Райлли всех перехитрил, – потерянным голосом продолжил свой рассказ Ломак, в надежде заглушить «того» неизвестного. – Он всю дорогу ехал босиком. Да-да, разутым… К тому же он заранее прикрепил к педалям грузовика накладки с шипами – какой тут к чёрту сон, когда каждое прикосновение напоминает ходьбу по гвоздям! Представляю, как старина Боб топчет колючие падали с натянутой улыбкой на лице, и в то же самое время с нетерпением ждёт, когда пара спорщиков отключится!

Ломак снова покосился на дверь, за которой его ждал отвратительный выбор, при мысли о котором ему становилось тошно. На самом деле выбор он уже сделал – и то внутреннее противоречие, с которым он боролся последние дни, всё больше начинало походить на недоумённые оправдания ребёнка, от скуки и любопытства замучившего выпавшего из гнезда птенца. «Это суровая необходимость, – вёл он с собой разговор, всё чаще и чаще прикладываясь к бутылке. – Нам не выжить всем вместе – мы слишком ограничены в запасах! Кончится всё тем, что мы перережем друг другу глотки и превратимся в каннибалов!» При этих мыслях полярник чувствовал, как страх ледяной рукой сжимал сердце и нечто непостижимое заглядывало ему в глаза. «Лучше отравить!.. Лучше отравить!» – беззвучно шептали нервные губы в такие минуты. Шептали его – Ломака губы, – а не того, кто прятался в тени метавшегося разума! Перед глазами качался образ собственных детей и жены, с ужасом взиравших на родного человека, который собирается перешагнуть пропасть между «всем тем человеческим» и «отравителем». Под пристальным взором испуганных глаз, Ломаку становилось особенно тошно и он начинал шептать несвязанные (как могло показаться) между собой слова: «Это ради вас, всё ради вас!», «Никто не узнает и для вас ничего не изменится!», «Главное – выжить!», «Мне есть за что бороться, а отвечать я буду только перед Богом!»

На нетвёрдых ногах полярник поднялся и побрёл в свою комнату, однако возле двери Корхарта задержался и прислушался. Не отворяя дверь, он коснулся щекой стылых досок и простоял долгое время, пока из глаз не потекли слезы.

– Это не больно, – шептал он, – это не больно совсем. Не больно… Наступает сонливость, тихо и мирно, понимаешь? Так сказал Папс… так сказал Папс…

Ему вдруг стало отвратительно от собственного голоса; от собственного дыхания и, особенно, от собственного существования. Мысль о том, что ему придётся отравить лучшего друга, который всеми силами пытается выкарабкаться, неожиданно остро пронзила сердце. Однако даже в эту секунду в голове вновь возник образ чьего-то присутствия. Казалось, стоит резко обернуться – и ещё можно будет успеть заметить исчезающую тень мерзавца! Скрипучий голос рассудительно зазвучал: «Ты же прекрасно понимаешь, что пропажа со станции сразу двоих коллег будет слишком подозрительна, – прислушиваясь к тихому голосу, Ломак пытался представить его хозяина худым, высоким и лысым, с серпом вместо носа и вибрирующей нитью на месте губ – максимально не похожим на самого себя. – А так, тебе не придётся ничего объяснять: они замёрзли, и всё! Ты их нашёл замёрзшими – вот они тела. Когда салага вернётся и всё будет кончено, нужно будет обоих вытянуть на снег после того, как отрава подействует. Да, и смотри: травить нужно сразу двоих, так как другой может заподозрить…».

– Заткнись, пожалуйста, заткнись! – гаркнул Ломак в раскрытые ладони, и, испугавшись собственного крика, зажал рот.

Из-за двери послышался слабый человеческий стон и всхлип потревоженной кровати.

– Ив?.. – донеслось тихо из комнаты Корхарта. – Ив, это ты?

Ломак отшатнулся от двери и кинулся по коридору в свою комнату. Всё то время, пока сон не сковал хмельное сознание начальника станции обмороком, мужчина метался в постели, как в бреду повторяя слова, что он не станет убийцей. Он грязно ругался и проклинал советчика в голове, а затем стал ему угрожать, что завтра же выкинет отраву на снег… От такого решения мужчине стало легче, и он быстро уснул с чувством фальшивого облегчения на душе.

Уж почти минут сорок Ломак торчал в комнате связи, то срывая наушники с нечёсаной головы и делая записи в журнал, то снова накидывая тугой обод на затылок. Начальник жадно курил одну сигарету за другой, нервно хватался за органы управления радиостанции и принимался неистово вращать регуляторы частот. Затем Ивлин делал скорые записи в журнал и снова повторял свой обряд. Это его успокаивало. Время от времени он вскакивал с кресла и застывал в дверном проёме на несколько секунд – развернув косматую голову в коридор, Ивлин прислушивался: не зовёт ли его Корхарт? Сегодняшняя ночь выдалась особенно тяжёлой. Раненый всё время стонал, вдобавок, в бреду Рон расцарапал ногтями грудь и живот, да так сильно, что Ломаку пришлось привязать руки несчастного к кровати. Ближе к утру у Корхарта открылось кровотечение из носа, и Ивлин просидел у кровати друга почти час вытирая тому лицо. Чуть позже Рон очнулся и едва слышно позвал прикорнувшего рядом с кроватью Ивлина. Он попросил пить и спросил – почему его руки привязаны?

– Ты во сне чешешься, – объяснил Ивлин, смутившись, отвязав руки товарища. – Я боюсь, что ты разорвёшь швы.

Ломак придержал голову друга и помог испить воды. Рон пил жадно, проливая и отплёвывая большую часть жидкости. Ивлин терпеливо держал чашку у губ раненого, хмуро ощупывая взглядом заострённое и исхудавшее лицо. В памяти возник прежний образ друга – волевые и тонкие черты гладковыбритого лица, прямой насмешливый взгляд… Казалось, то был другой человек. «Тот» Корхарт остался на материке со своей семьёй и решил не возвращаться на Коргпоинт, как впрочем на материке остался и «тот» Ивлин Ломак, который так же решил не возвращаться на станцию… Здесь, на краю света, вместо двух друзей жили их жалкие помятые копии, которые вот-вот сойдут с ума.

– Ты снова закурил? – спросил Корхарт едва шевеля губами. – Старый ты мешок с костями…

– С чего ты взял? – Ломак отставил кружку и поправил подушку в изголовье раненого. Ивлин был порядком удивлён тем, что подопечный находится в сознании. Сердце внезапно наполнилось надеждой, что друг и впрямь выкарабкается, а в ответ где-то в закоулках сознания шевельнулась чёрная тень, шептавшая по ночам страшные слова…

– От тебя несёт табаком, – промолвил Рон едва различимо, – а ведь мы спорили, что ты сорвёшься!

Рон говорил тихо, с трудом проталкивая слова из горла; звуки мешались с тяжёлым сиплым дыханием и, казалось, что говорит астматик в период обострения своей болезни.

– Ты проспорил нам с салагой… Сколько дней продержался? Надо посчитать дни и отнять из твоих денег… Так сколько?

– Почти три месяца, наверно, я не считал, – ответил Ивлин хмуро. Он с тревогой заглядывал в лихорадочные глаза друга и боялся, что у того вновь кровь пойдёт носом. – Ты бы лучше помолчал, ты ещё слишком слаб.

Корхарт перехватил взгляд Ломака и тронул за руку:

– Я уже слишком слаб, так что дай мне поговорить… Где пацан?

– Позавчера поехал тюленей добыть. Должен к вечеру вернуться.

– Понятно, – Рон откинул голову и уставился в потолок. – Ты поаккуратней с ним, он что-то недоговаривает.

– О чём ты? – нахмурился начальник.

– Ему здесь не место, – пояснил Корхарт, с трудом произнося слова. – Он тут с нами, как в тюрьме, но и наружу не рвётся. Он здесь прячется, прячется и врёт нам. А может чего задумал, – добавил раненый, стиснув брови. – Сложная ситуация у нас сейчас, Ив… Будь с ним поосторожней. Не доверяй ему!

– Ты про его несуществующий роман, который он якобы пишет?

Раненый поморщился и попытался пожать плечами:

– Может и пишет, хрен его знает…

«Ни черта он не пишет! – крутилось на языке у начальника станции. – Я проверял!»

Корхарт тяжело вздохнул и продолжил мысль:

– Складно он говорил про роман, про Север и про нас с тобой. Поэтично, что-ли… Название мне понравилось даже, но вот только врёт он всё равно – про всё остальное уж точно! Боится он чего-то и скрывает что-то. Помнишь моего сводного брата из Денвера – Майкла? Он был у нас проездом в гостях, когда ты с Джейн вернулся из Майами и вы пришли в гости?

Ломак нахмурился и напряг память.

– Лысоватый, кажется… невзрачный такой и худой? Весь вечер молчал?

– Он самый. В тот вечер после вашего ухода он сильно напился и его, что называется, понесло… Он мне признался, что третий год не слезает с героина, потому что случайно убил человека.

Рыжие брови начальника станции удивлённо поползли вверх.

– Кто, этот тихоня весь вечер, пялившийся в свою тарелку?

Пристально глядя в распахнутые глаза друга, Корхарт продолжил:

– Он сказал, что его попытался в подворотне ограбить пьяный латинос с пистолетом – и Майкл тогда решил, что этот верзила застрелит его в любом случае независимо от наличия баксов в кошельке. Сказал, что прочёл это в глазах грабителя. Поэтому, когда доставал кошелёк из кармана, не раздумывая ударил парня отвёрткой в грудь!

– Откуда у него была отвёртка? – спросил недоверчиво Ломак. – Я имею ввиду: кто таскает с собой отвёртку?

Раздражённо отмахнувшись, Рон пояснил:

– Он тогда работал на кабельный канал – у него их дюжина была! Тебя больше удивляет наличие у него отвёртки или то, что он заколол ею человека? Он его убил – и я ему верю!

– Почему?

– Да потому что ты бы видел его глаза!.. – Корхарт застонал то ли от боли, то ли от волнений и воспоминаний. – Майкл сказал, что не может забыть взгляда того парня, которому всадил отвёртку между рёбер.

– Так на него наставили ствол! – заявил решительно Ломак.

– Из игрушечного магазина, – пояснил устало раненый. – Майкл выяснил это после того, как горе-грабитель выронил игрушку из рук.

– Но твой брат этого не знал, – заметил начальник резонно.

– Я ему сказал так же, на что Майкл ответил: «И что же я не позвал на помощь когда узнал про пистолет? Вместо этого я придавил его грудь коленкой и зажал рот рукой, чтобы никто не услышал его криков о помощи! Так и держал пока бедняга не умер!» Понимаешь? Всё это время он ждал пока этот латинос умрёт, озирался по сторонам и ждал… И он умер. Умер у Майкла на руках.

Хмурый начальник станции привычно коснулся своего кольца на пальце и спросил недовольным тоном:

– Зачем он тебе это рассказал?

Корхарт посмотрел на друга долгим пристальным взглядом.

– Исповедовался… Камень с души снимал, видимо. Сказал, что спать по ночам не может, что до сих пор чувствует в ладони крик того бедолаги. Говорил, что уже два раза пытался покончить с собой – да кишка тонка! «На Золотой укол решусь, другого выхода не вижу», – сказал.

– Столько терзаний из-за грабителя…

– Из-за совести, она его мучает. Майкл сказал, чтобы я никогда не заключал сделок с совестью – она всегда ставит не разборчивую подпись.

Корхарт умолк, продолжая следить за другом. Ломак чувствовал себя не уютно под взглядом измученных глаз товарища, ему было тяжело наблюдать измождённое похудевшее лицо, поэтому он отвернулся.

– Нашёл кого слушать. Наркомана, без пяти минут суицидника, пришившего в подворотне какого-то подонка.

– Он убил человека и его это мучает.

– Но ведь он не заставлял его брать в руки пистолет!

– Робертса брать в руки ружьё я тоже не заставлял!

Удивлённый резким сравнением, Ломак по инерции ответил, хлопая ресницами:

– Ты не приставлял ружьё к его груди, он сам сделал выбор!

С трудом привстав на локтях, Рон прохрипел:

– Но кто его на это «благословил»? Или ты забыл, как я крикнул, что он трус и этого не сделает!

– Да всё я помню… – отмахнулся Ивлин устало, оседая плечами.

В памяти возник чёткий образ споривших снаружи мужчин: Рона Корхарта и Марка Робертса – третьего участника предыдущей экспедиции и, надо признать, отличного гляциолога. Вспомнилась выбеленная арена с разъярёнными участниками конфликта, валящий отвесно снег и присыпанный вездеход рядом, у которого топчется парочка. До Ивлина доносятся обрывки фраз, а потом и вовсе целые предложения. За время прошлой экспедиции начальник привык к непростым отношениям коллег, и даже нередко выступал в качестве судьи, – но тот злополучный месяц выдался особенно скандальным. Молодой и вспыльчивый Робертс стал всё чаще хвататься за ружьё и угрожать себя застрелить, жалуясь то на депрессию, то на непонимание коллег, а то и вовсе кидал бешеный взгляд в сторону Корхарта и угрожал «всем кое-что рассказать» по прибытию на Большую землю. Марку вообще был присущ драматизм и театральность, к тому же, зная хрупкость его настроения, Ивлин свыкся с подобными сценами. Несколько раз молодой полярник хватал ружьё, и демонстративно направлял себе в грудь. Поначалу это имело эффект и мужчины уговорами заставляли Робертса успокоиться, давали выпить и отправляли спать. Тот вёл себя как ребёнок, капризничал и бормотал Корхарту что-то двусмысленное, после чего мужчины заподозрили Марка в гомосексуализме. Как-то утром Робертс вышел на середину комнаты с ружьём в руках. Глядя на завтракающих и, порядком уставших от подобных представлений мужчин, он подставил короткое дуло себе в грудь и нажал спусковой крючок. Раздался щелчок, – и мужчины выдохнули! Робертс театрально развернулся и уходя бросил, что это была лишь репетиция. Подобное происходило ещё несколько раз, поэтому у мужчин выработался стойкий иммунитет к выходкам молодого «театрала». В тот день всё шло по уже знакомому всем сценарию, с той лишь разницей, что действие происходило днём и снаружи здания. Ивлин в окно увидел размахивающего руками Корхарта и потрясающего в воздухе ружьём Марка. Ломак взял сигареты и, накинув верхнюю одежду, – май в прошлом году выдался на редкость тёплым, – вышел наружу. «Ты уже всех достал своими выходками! – кричал взбешённый Корхарт. – Что ты носишься с этим незаряженным ружьём? Заряди – и стреляй! Или снова будешь из себя изображать самоубийцу? Никто тебе уже не верит!» Робертс что-то негромко ответил, но Ивлин не расслышал и, попросту привалившись к двери, закурил сигарету. Корхарт не раз говорил, что находил у Робертса в комнате какие-то таблетки и, судя по фармакологическому справочнику, они являются запрещёнными. Видимо, отсюда брало начало истеричное, а в последние недели так и вовсе подавленное состояние Марка, особенно, как предположил Рон, когда таблетки у Робертса закончились. Корхарт вновь замахал руками и повысил голос и до Ивлина долетел обрывок фразы: «…И меня достал и его! Стреляй, трус, стреляй!» После этих слов Робертс наставил на Корхарта палец и что-то негромко сказал, затем воткнул ружьё прикладом в снег и встал рядом на колени. Ивлин отстранённо наблюдал сцену, подсчитывая в уме – сколько же ещё дней осталось до конца зимовки, и как долго ему с другом придётся наблюдать подобные представления. Тем временем Робертс навалился грудью на ружьё и дотянулся до курка. Грянул выстрел, от которого тело парня подбросило вверх и в сторону. Ломак помнил, что бросился вперёд на ходу запахивая пуховик, видя, как над раненым склонился что-то кричавший Рон. Помнил окровавленный пух на разорванной груди парня, страшную огромную рану от дроби и синие удивлённые глаза, устремлённые в небо. Марк умер за минуту, силясь что-то сказать, но захлебнулся кровью и затих. Ивлин помнил, как из распахнутых глаз молодого самоубийцы потекли слёзы, как раз перед тем, как его гаснущий взгляд застрял где-то в небе…

– Ведь это после его выстрела перестал работать долбанный магнитофон в вездеходе, – продолжил Корхарт едва слышно. – Ты думал об этом?

– Мы это уже обсуждали…

– Нет-нет, я о другом!.. Чисто технически мы обсуждали, но согласись – в этом есть что-то мистическое!

Начальник станции закатил глаза и терпеливо вздохнул.

– Он оставил кофе на приборной панели. От выстрела, с его пуховика сорвало застёжку, и она угодил в стакан, который перевернулся и залил магнитофон – ничего мистического.

Дико выпучив глаза, Рон со страхом зашипел:

– В котором застрял его диск! Диск Робертса! С его музыкой, ты понимаешь?

Ивлин хотел было возразить, но видя всю тщетность спора, устало пожал плечами и повторил:

– Нет здесь ни мистики, ни тайных знаков… Просто неврастеник застрелился, да ещё и впутал нас в нехорошую ситуацию.

Сам того не желая, Ломак окунулся в тягостные воспоминания ненавязчивых расспросов полиции, последовавших по возвращению на материк, которые с каждым разом становились всё навязчивее… Отчётливо вспомнилось спокойное лицо детектива Миллиганна, его условно приветливая улыбка, от которой пробирал озноб, и его ледяной взгляд. «Вы что-то скрываете, мистер Ломак, – читалось в глазах детектива. – Вы, и ваш дружок, который нервничает. А он нервничает… как и вы!»

– Это я его убил! – прошептал Корхарт. – Я виноват в его смерти!

Возвращаясь из тягостных воспоминаний, Ивлин отстранённо возразил:

– Он сам выбрал для себя участь.

– Мы всем сказали, что он просто вышел на улицу и застрелился, – настаивал раненый. – Якобы у него была депрессия, но никаких предпосылок мы не заметили… Никаких подозрений… Просто вышел за порог – и всё! Мы так с тобой договорились, правда? Но ответь мне – тебя мучает совесть?

Ломак нахмурился и попытался промокнуть вспотевший лоб Корхарта полотенцем, однако тот перехватил руку и заглянул другу в глаза:

– Ответь мне! Совесть мучает?

– Какого чёрта ты всё это вспомнил?

– Я видел его! Он приходил за мной…

Ломак освободился от слабого захвата Рона и продолжил вытирать его лоб, отметив про себя насколько холодна оказалась кисть Корхарта.

– Ты был в бреду, – буркнул он, – всякое может привидеться.

– Я был в бреду, когда заряжал его ружьё, – прошептал Рон, едва разлепляя губы.

Ломак оторопело убрал полотенце от лица товарища:

– Что ты сказал?

– Я хотел, чтобы он застрелился…

– Мне тоже порой этого хотелось!

Рон сверкнул глазами и зарычал:

– Тебе хотелось, – а ружьё зарядил я!

– Не мели ерунды! – отрезал Ивлин, повышая голос. – Дружище, ты снова бредешь…

Усилием воли Корхарт дотянулся рукой до груди начальника экспедиции и сгрёб свитер дрожащей пятернёй.

– Мы его напоили накануне, помнишь? – зашептал он неистово. – Я поволок Робертса спать в его комнату. Потом вышел, и мы долго с тобой разговаривали… На самом деле я не мог дождаться, чтобы ты ушёл к себе! Я вернулся в комнату Робертса и зарядил его ружьё, а коробку с патронами сунул ему под матрас. Даже когда проспавшись, он быи обнаружил заряженное ружьё, спрятанные в белье патроны помогли бы убедить его самого, что по пьяни он сделал это сам… Ведь после того, как Марк застрелился и ты нашёл коробку под его матросом, – тебя то они в этом убедили!

Обессилено рухнув на кровать, Рон замолчал тяжело дыша. Ломак смотрел на друга широко открытыми глазами, мысленно соглашаясь с каждым произнесённым им словом. Он отчётливо помнил вечер, о котором говорил Корхарт, помнил пьяные выходки Робертса и его двусмысленные шутки в адрес Рона. Помнил, как повиснув на плече Корхарта, когда тот поволок его спать, пьянющий Марк развязано произнёс «любовничек».

– Господи, но зачем?! – воскликнул Ломак. – Зачем ты это сделал?!

Силясь ответить, Корхарт несколько раз открывал рот, кусал потрескавшиеся губы, отводил глаза, вновь цеплялся взглядом за лицо друга и в итоге тихонько заплакал. Постыдная догадка закралась в сердце начальника, от которой Ломак не смог усидеть на месте и поднялся на ноги. Глядя сверху вниз на забинтованную голову товарища, не его измождённое лицо, в его глубоко запавшие глаза, в которых прятался страх, Ивлин понял, что его догадка верна. Ошарашенный, он сделал несколько шагов к двери, но задержался в дверном проёме и обернулся.

Повернув на подушке голову к стене, Рон лежал тихо и неподвижно. Собираясь с мыслями, Ломак заговорил могильным голосом с трудом подбирая слова:

– Ридз?.. Я что-то должен знать о тебе и…

– Да нет же! – простонал, не поворачиваясь Корхарт. – Нет, нет и нет! Глупость! Это была такая глупость, понимаешь? Помнишь то рождество, в тот год? Мы втроём напились до чёртиков и ушли спать, а он пришёл тогда…

– Я ничего не хочу знать! – оборвал Ломак тряся головой. – Замолчи, Рон!

Повернув голову и с трудом привстав на локтях, Корхарт яростно зашептал, прожигая товарища взглядом:

– А я хочу, чтобы ты знал, я хочу, чтобы ты это выслушал! Я не прошу тебя меня простить, понять или что там требуется в таких случаях!.. Это моя исповедь – выслушай! Он шантажировал меня, угрожал рассказать тебе, а потом и остальным, если я и дальше не буду принимать его внимание! Ты же знаешь – у меня семья… Я не знал, как буду смотреть им в глаза, тебе смотреть… Ты вот и сейчас на меня смотришь, как на ничтожество, которое в один миг из друга превратилось в педераста! Когда у него закончились таблетки и он стал хвататься за карабин, я увидел в этом выход, и я не жалею о том, что зарядил это долбанное ружьё!.. – Корхарт запнулся, рухнул на кровать и снова заплакал. – Зарядил, понимаешь, я его зарядил! – всхлипывал он. – Я не жалел тогда… Я теперь жалею! Потому что подыхаю! Подыхаю на краю земли и не увижу своего сына, жену не увижу!

– Ты поправишься, – попытался неуклюже подбодрить друга Ивлин. Он всё ещё был ошарашен откровенным разговором с Роном. – Ты выкарабкиваешься потихоньку…

– Заткнись, приятель! – сокрушённо оборвал Рон, глядя в потолок. – Я умираю, и мы оба это знаем. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал… Ты ведь не откажешь своему старому другу? Сколько мы с тобой вместе, а? Помнишь, как меня на льдине унесло, а ты с Диланом организовал поисковую операцию? Четверо суток меня мотало по океану… Представляешь, я тогда из палатки вышел и не пойму: ещё вчера берег был, а теперь нету! Я все эти дни с одеждой разговаривал, которую ребята оставили. Чтобы переключиться, чтобы отвлечься! Развесил в палатке и разговаривал. Коннели, запасливый ублюдок, в то утро унёс с собой два комплекта верхней одежды, так я, не найдя ничего из его вещей, свернул одеяло сарделькой и посадил на кровати. Нахлобучил сверху шапку – получилось смешно. Я молился, чтобы компрессор да генератор не заглохли…

Голос Корхарта становился всё тише и тише, пока вовсе не превратился в болезненное тяжёлое дыхание. Ивлин смотрел на друга, соскользнувшего в забытьё, и уже вместо него, мысленно, повторял историю, которую знал наизусть. Отерев влажный лоб Рона, Ломак взял раненого за ледяную руку и с трудом нащупал слабый пульс.

Спать в свою комнату начальник отправился далеко за полночь, расталкивая плечами клубы табачного дыма в общей столовой – возвращения Эйдана он так и не дождался. Утро следующего дня выдалось серым и мрачным. Тяжёлые сизые облака обложили небо на сколько хватало взгляда, мешая и без того слабому свету пробиваться из-за горизонта. Ивлин долго сидел за столом, пил чай и курил, поглядывая в окно. Минувшей ночью он спал мало, то и дело ходил в комнату Корхарта, наклонялся к раненому и слушал сбивчивое дыхание друга – боялся, что умрёт. Ближе к утру, Рон снова принялся раздирать себе грудь во сне, и Ломаку пришлось привязать отощавшие руки товарища к кровати. Заслышав в груди раненого нарастающий хрип, начальник силком заставил несчастного дышать через ингалятор, прижав безвольную косматую голову Корхарта к подушке.

Ивлин устал. И морально, и физически. Чтобы хоть как-то разнообразить безрадостное начало дня и поднять себе настроение, начальник станции решил сварить кофе, с грустью и тревогой отметив, что зёрен практически не осталось. Тем не менее, как только столовая наполнилось ароматным запахом напитка, Ломак и впрямь почувствовал необъяснимый подъём духа. Вальсируя с кружкой в одной руке и дымной сигаретой в другой, начальник станции скользнул в комнату связи и с минуту разглядывал деревянные стены радийной, завешенные пёстрыми стикерами, поблёкшими газетными вырезками, картами и служебными записками. Взгляд словно магнитом притянуло к фотографии собственной семьи, видневшейся среди бесполезной аппаратуры на длинном столе: улыбчивая жена, хохочущие дочери и сгрёбший всех в охапку сын – все в одинаковых белоснежных шапках-ушанках держат небольшой самодельный плакат с надписью «Скорее возвращайся, полярный медведь».

Ломак метнулся глазами в сторону, но было уже поздно… «Посмотри, идиот! Посмотри!.. – леденящий голос по-змеиному заполз в мозг. – Ты всё испоганишь! Так что можешь попрощаться с ними».

– Пошёл ты, сука! – начальник закрылся от фотографии плечом и склонился над монитором компьютера. Быстро перебирая пальцами клавиатуру, Ломак всё продолжал повторять ругательства, боясь, что голос в голове окрепнет…

– Пошёл ты, пошёл ты на хер! Я не буду этого делать, тварь! Ты меня понял?! – найдя наконец искомые файлы, мужчина обрадованно щёлкнул пальцами и потянул из гнезда разъём наушников. – Вот тебе компания на сегодня, сука!

Из динамиков грянули аккорды пианино, которые распахнули путь волшебному вокалу Билли Холидей. К чарующему запаху кофе добавились нежные слова подзабытой Ломаком «Голубой луны», и начальник с удовольствием принялся подпевать, на ходу вспоминая слова песни. Озябшие помещения станции ожили и стали оттаивать, вдыхая пряный запах табака и кофе, наслаждаться тёплыми джазовыми рифами. «…И когда я взглянула на луну, она стала золотой…» – неслось по коридорам и комнатам, заглядывая в каждый уголок.

«Обойдётся, всё обойдётся, – насаждал Ломак внутри сознания мысль, силясь утопить в ней мерзкого паука, подстрекавшего отравить коллегу и друга. – Рон выкарабкается, Эйдан вернётся с добычей и всё обойдётся… Нас спасут! Нас скоро спасут!»

Удовлетворённый собственным настроем, изрядно повеселевший начальник вернулся в столовую, тихонько насвистывая мелодию. Обжигая губы, делая жадный глоток, ему показалось, что он слышит голос друга.

– Ив!.. – и впрямь расслышал он, подойдя к двери раненого. – Ив!

Ломак с тревогой распахнул дверь и оказался под прицелом измученного взгляда Рона.

– Что такое, дружище? Что случилось? – Ивлин приблизился к кровати и сел на край. – Тебе что-нибудь принести? Как ты, вообще?

Корхарт напряжённо изучал лицо старшего, затем его бледные сухие губы неожиданно озарила слабая улыбка.

– Леди Дэй… – сказал он слабо. – Это она.

– Она, она! – зачастил Ломак, чуть не плача от вида улыбки друга. – А я музыку включил, – не мешает? Может что-то другое тебе поставить? Я совсем забыл… просто включил первое попавшееся из джазовой папки! Что-то конкретное хочешь услышать?

Раненый с трудом замотал головой:

– Оставь…

Корхарт откинулся на подушку и уставился в потолок, слушая суховатый и такой родной голос певицы. Едва заметно он улыбался. Ломак сидел рядом и тайком следил за другом влажными глазами – тощая шея Рона с острым кадыком, а также ввалившиеся глаза делали мужчину похожим на птенца, который вот-вот откроет клюв и закричит.

«Это легко вспомнить, – уверял голос из динамиков в следующей песне, – но так трудно забыть». Начальник станции следовал за словами, крепко сжимая горячую кружку в руках. «…Так трудно забыть!»

Слабо пошевелившись, Рон тихо спросил:

– Становится холодней? Или это только я мёрзну?

– Корпуса остывают, ты прав, – согласился начальник нехотя. – Мы экономим топливо, да, и, дренажи нужно освободить от наледи. Сегодня займусь, – Ивлин помолчал и добавил: – Хочу Молли из сарая достать, что скажешь?

Слабо кивнув, раненый предостерёг:

– Будь осторожен.

– О чём ты?

– О волках. Он наверняка был не один… За тобой могла прийти вся стая.

Спрятав взгляд в тенистом углу, Ломак пробасил:

– Салага считает, что ты подстрелил собаку.

– Вот как? Ты тоже так считаешь?

Пожав неопределённо плечами, начальник сделал глоток и торопливо затянулся сигаретой.

– Хочешь кофе? – спросил он Рона с надеждой, а когда тот отрицательно двинул головой, уточнил: – Я тебе не мешаю? Сигарета, например? Может отдохнуть хочешь? Музыка не мешает?

Вместо ответа, Корхарт долго собирался с силами, несколько раз сглатывал слюну.

– Музыку включай мне… Включай, когда захочешь, даже если я сплю. Когда мы познакомились с Пейдж, то подолгу гуляли в парке. Просто гуляли, держались за руки… сидели на лавочке и смотрели на речку – мы виделись каждый день. Каждый день обнимались, целовались и держались за руки. Вот так. Тогда я был счастлив… По-настоящему счастлив, – на лице Рона тлела слабая улыбка, а в полуприкрытых глазах отражались дорогие сердцу воспоминания. – А ещё каждый день мы встречали мистера Паркера – забавного старичка с портативным радио проигрывателем в кармане, из которого всегда тихонько играл джаз. Он неизменно занимал соседнюю лавочку под ветками ивы, и подолгу сидел, слушая радио. Мы с Пейдж находились неподалёку, и обнявшись слушали мелодии вместе с ним… украдкой… Мне казалось, что мы воруем у старичка музыку. Как-то раз не найдя места на своей привычной лавочке, он подсел к нам и спросил – не помешает ли нам его общество? Как же его звали?..

Замолчав, Рон стал жевать губы в мучительной попытке отыскать в памяти необходимое имя. Ивлин тронул друга за плечо и мягко подсказал:

– Мистер Паркер?

Раненый слабо мотнул головой:

– Так его называла Пейдж, за то, что он без умолку говорил о Чарли Паркере и его музыке… Не могу вспомнить – он как-то очень просто представился, что называется – не по возрасту. Что-то вроде «Джек» или «Джон»… Вот так просто. Все последующие дни он уже проводил с нами. Даже когда его лавочка была свободна, старик предпочитал присаживаться к нам.

Корхарт повернул лицо к другу, словно хотел удостовериться, что его слушают.

– Он нам не докучал, совсем нет! Просто здоровался и подсаживался рядом на краю лавочки. Практически не разговаривал, просто сидел и щурился на солнышке. Нам казалось, что ему хотелось поделиться с нами музыкой… И мы были не против. Изредка он поворачивался к нам, указывал пальцем на свой карман и с улыбкой сообщал, кто начинал играть. Так забавно выглядело, – Рон по-стариковски сощурился, и шамкая ртом спародировал: – «Это Диззи, детки… Диззи Гиллеспи: его пассажи способны свести с ума любого, кто хоть что-то понимает в настоящей музыке. А это Дюк Эллингтон, вам стоит это послушать!» – Рон тяжело задышал, что послужило сигналом для Ивлина – и он поспешил поднести к губам друга ингалятор. Как только Корхарт пришёл в норму, раненый торопливо продолжил, словно боялся, что позабудет воспоминания о том времени, когда «он был счастлив»: – Старик остался совсем один, Ив… Он сказал, что приходит в парк, потому что боится умереть дома в одиночестве. Сказал, что предпочитает умереть на лавочке, что та лавочка у воды – его. Так и сказал.

Рон нащупал руку Ивлина и слабо сжал ладонь начальника станции.

– Я тоже не хочу умирать в одиночестве, – произнёс он с мольбой, глядя другу в глаза сонным взглядом. – Не бросай меня одного.

Ломак стиснул ледяную кисть товарища и наиграно проворчал:

– Не говори ерунды! Ты идёшь на поправку!..

Сокрушённо замотав головой, Корхарт возразил, кусая сухие губы:

– Врёшь. Оба знаем, что врёшь. Я лежу на лавочке, на своей лавочке у воды… Жёсткая холодная, как гроб…

– Что ты раскис, дружище? – видя, что друг проваливается в сон, полярник попытался переключить внимание раненого. – Мы же не с того начали! Джаз, мы слушаем джаз! Кто сейчас исполняет, а? Сможешь сказать?

– Чарли Паркер… – ответил шёпотом Рон.

– Ну, ты чего?.. Ну, какой же это…

– Мистер Паркер говорил, что он не всегда был таким дряхлым и одиноким. У него были жена и дети, но никого не осталось. Когда-то он работал на одной из радиостанций в Бостоне, но затем они с семьёй переехали на запад…

Хмурый Ломак не решался перебивать угасающий монолог друга, предпочитая молча сидеть на краю постели и мять кружку в руках. Дождавшись, когда Корхарт провалился в сон, Ивлин осторожно поднялся, однако задержался в двери. Он долго стоял и смотрел на раненого стиснув брови, угрюмо слушал завораживающий полёт мелодии.

В полдень, когда уже окончательно рассвело, Ивлин засобирался на улицу, чтобы сходить в мастерскую – крупный не отапливаемый сарай в стороне, в котором полярники хранили весь скопившийся за годы экспедиций хлам и отработавшее своё оборудование. Среди ржавого инструмента, использованных когда-то запчастей и прочего, требовалась отрыть Грудастую Молли – допотопную дровяную печь из толстого железа, облик которой сильно напоминал крутую женскую грудь, из-за двух округлых поддувал. Насколько Ивлин помнил, последний раз Молли использовалась лет семь назад – в год, когда на Коргпоинт произошла утечка топлива, и из-за морозов и ветров на подходе к берегам Гренландии где-то во льдах замёрзло судно обеспечения. В тот год полярникам пришлось две недели ютиться в общей комнате со своей «спасительницей». В те времена станция оставалась более многолюдной, и на ней одновременно находилось от шести до восьми человек в зависимости от контракта.

Уже одетый и хмурый Ломак остановился у входной двери, и всё ещё прибывая в плену воспоминаний окинул опустевшее помещение тоскливым взглядом… Он помнил, он всё помнил! Например, вон там, – где сейчас стоит вещевой шкаф и висят грубые полки, – там стояла двух ярусная кровать на которой спали Джефф Шелтон и Льюис Скот. Комната Пьянчуги-Крейга Барсона и Ларри Уэлча находилась сразу за нынешней комнатой Эйдана, но позже та часть модуля сгорела и её не стали восстанавливать. Баз Осбек, – на правах начальника станции, – в то время занимал комнату по соседству со столовой. Каждый раз возвращаясь на станцию с Большой земли, он обклеивал стены своей берлоги привезёнными порнографическими фотографиями, и под дружный хохот команды проводил экскурсию по стенам обновлённой комнаты. «Баз поклеил обои», – говорили полярники, что означало отсчёт новой зимовки. Ивлин помнил их всех, помнил так ясно, что порой ему слышались весёлый смех и разговоры в столовой, а не тоскливое завывание вьюги за окном…

Закурив сигарету, накинув на голову капюшон, Ломак выскочил на улицу и поспешил в обветшалый сарай. Проваливаясь в глубокий снег, а местами и наваливаясь на него животом, начальник станции добрался до заметённых дверей постройки и долго возился с замёрзшим замком. Затем, источая клубы табачного дыма, жаркого пара и отборного мата, он долго с грохотом расшвыривал пустые баки и мотки сеток, охапки туго перетянутых лыж (большая часть из которых оказалась давно сломана); так же в сторону полетели канистры и длинные тубы для образцов льда. Матерясь и кляня мороз, Ивлин разгрёб дальний угол, столкнул в сторону частокол из досок, смахнул на пол стопку фанерных листов, служивших некогда внутренней отделкой жилого модуля. По-стариковски хлопнув себя по бёдрам, он не смог удержать широкой улыбки и осмотрел показавшуюся в углу круглобокую печь.

Подтянув перчатки и всё ещё улыбаясь, Ломак пробасил:

– Привет, Молли!

Двинув спиной дверь, Ломак вытащил громоздкую печь на снег, пятясь назад. Обойдя бочкообразную конструкцию и приготовившись толкать тяжёлую находку, он замер, изумлённо вытаращившись в небо. Над головой, протянувшись с севера на юго-восток, нескончаемым клином летели птицы! Зрелище выдалось настолько невероятным, что Ивлин зажмурился и замотал головой. Ничего подобного в этих широтах не наблюдалось никогда, да и от береговой линии станция была расположена далеко. Невероятным оказалось то, что стая выглядела неоднородной по составу: в ней без труда угадывались и полярные чайки, и буревестники, гуси и куропатки. Вся эта пернатая процессия пересекала небо нескончаемым потоком, заныривая в воздушные ямы, с трудом преодолевая морозный воздух, раскачивая смешанный разнородный строй. Ломка поразила тишина, с которой птицы проплывали над головой: ни одна из них не издавала ни звука, – бегство онемевших птиц обречённых замёрзнуть в ледяной пустыне. В то, что финал окажется именно таким, Ломак не сомневался. В направлении полёта несчастных птиц, животных кроме смерти ничего не ждало – невероятная стая удалялась от океана в самый эпицентр геомагнитной аномалии, пожиравшей Арктику третий месяц. Очевидно, птицы сбились с курса из-за сбоя магнитного поля, и в полёте пребывали длительное время, так как прямо на глазах потрясённого руководителя, огромная стая потеряла несколько пернатых из-за усталости.

Толкая печь к строению с задранной головой, начальник мрачно размышлял о том, что стоило бы сходить и собрать упавших птиц, пока не стемнело. Почти час у него ушёл на установку допотопного оборудования на своё законное место в общей столовой – в зашитый железными листами, до самого потолка, угол. Ломак расконопатил вытяжное отверстие в стене и пристыковал части дымохода. Ещё минут двадцать полярник потратил на заделывание всех щелей тряпками, а также проверку тяги дымохода. Затем, не без брезгливости начальник располосовал на лоскуты порванную и окровавленную одежду Корхарта, а также полотенца, которыми пользовались в первые минуты после нападения собаки. Ничего нельзя было выбрасывать, – в Арктике любая мелочь имеет смысл, порой, способная спасти жизнь. Позже, Ломак собирался наплести из тряпок тугие узлы, которые пропитавшись тюленьим жиром будут долго и хорошо гореть.

Перед выходом на улицу, Ивлин заглянул к Рону в комнату, чтобы поставить на лоб товарищу слабый компресс. Отворив тихонько дверь, начальник станции оторопело уставился на стену у кровати с раненым. На ней появился довольно крупный и зловещий рисунок изображавший круг, в верхней части которого был вписан круг поменьше, а ниже имелось несколько небольших окружностей, образующих расположением треугольник. Буроватый цвет нечётких линий прямо указывал на происхождение рисунка. Ивлин сполз взглядом к свободным и окровавленным ладоням Рона, осмотрел скрюченные в агонии пальцы, сжимавшие одеяло, и только потом заметил, что Корхарт смотрит на него вытаращенными глазами.

Похолодев от жуткого сумасшедшего взгляда, Ломак сдавленно произнёс:

– Что это? Зачем это здесь, Рон?

Не сводя немигающих глаз с начальника станции, раненый зашептал:

– Я видел!.. Я видел!.. Я видел!..

Ломак захлопнул дверь и попятился по коридору назад. Просидев на кухне какое-то время в табачном дыму, он снова вернулся к комнате Корхарта и остановился у двери. Прислушался. Рон спал, откинув одеяло и обнажив жуткие свежие раны на груди. Сделав компресс и меняя бинты, Ивлин то и дело бросал хмурый взгляд на незатейливый и такой отвратительный, по своему происхождению, рисунок. Снова связав руки несчастного, начальник станции пару раз порывался стереть жутковатое изображение со стены, однако загадочные слова друга о том, что он что-то видел – и несомненно рисунок был выполнен под этим впечатлением, – заставили начальника отложить процедуру. «Как придёт в себя, расспрошу об этом», – подумал полярник, затворяя за собой дверь.

Забросив на плечо пустой рюкзак с карабином, Ломак направился к выходу, прихватив бинокль. Встав на лыжи, Ивлин с удовольствием осмотрел сизый и пока ещё бледный дымок, тянувшийся вверх из-за основного корпуса станции. Бездонное синее небо выглядело пустым, лишь на севере у горизонта толпились перистые розовощёкие облака – снова быть ветру.

Все найденные птицы оказались мертвы, и Ивлину осталось лишь сунуть в рюкзак ещё не заиндевевшие тельца, однако на обратном пути он с удивлением обнаружил пару живых чаек, едва трепыхавшихся в снегу. Ломак с огромным трудом сунул погибающих птиц за пазуху и, так как его рюкзак оказался полон, поспешил обратно, уверенно разрезая лыжами перламутровую вечернюю пудру. Уже в помещении, начальник кинул в самый тёплый угол старое одеяло и, положив на него двух чаек, накрыл птиц сеткой. «Если выживут – отпущу!» – принял он для себя сентиментальное решение.

К вечеру Эйдан так и не появился. Мрачный начальник сидел в столовой, неспешно курил и ощипывал погибших птиц. Одна из спасённых чаек, всё же, умерла и Ломаку пришлось вытащить остывшее тельце из импровизированной ловушки. Вторая, на радость полярника, окрепла и следила за человеком чёрными блескучими глазами. Ивлин закончил ближе к полуночи, собрал груду перьев, пуха и набил ими крупный мешок. Сидя за столом, раскуривая очередную сигарету, он с надеждой посматривал в тёмное окно, – но стена мрака так и не дрогнула проблеском долгожданных прожекторов.

Ночью мужчину разбудил какой-то неясный звук. Ломак тяжело поднялся из-за стола, – а заснул он именно за ним, – и с трудом фокусируя взгляд, посмотрел на часы. Почти пять утра… Начальник выглянул в окно, в надежде, что его разбудил шум двигателя вездехода, но площадка, освещённая прожекторами, оставалась пуста. В углу ожила чайка и сонно двинула крыльями.

– Так это ты… – протянул полярник, расправляя руками заспанное лицо.

Из комнаты Корхарта донёсся слабый неясный звук, заставивший Ивлина поспешить к другу.

– Что там у тебя? – встретил тот вошедшего неожиданным вопросом и лихорадочными запавшими глазами.

– В каком смысле? – переспросил сонный Ломак, хлопая ресницами.

Рон смотрел диким горящим взглядом. Он скалил потемневшие зубы сквозь кое-как обстриженные Ломаком усы накануне.

– Что ты там готовишь? Что готовишь? – зашептал он, заглядывая Ивлину за спину. – Я хочу это съесть!

Ломак оторопел и, даже, обернувшись назад, втянул носом воздух.

– Ничего, – ответил он и пожал плечами, – я второй день ничего не готовлю. Я жду салагу.

– Я хочу это попробовать! – не унимался Корхарт силясь оторвать от подушки голову. – Принеси, принеси мне это съесть!

Подойдя к другу, Ивлин присел на кровать и поправил одеяло. Рон бредил, и погружённый в свой иллюзорный болезненный мир, скорее всего даже не видел перед собой друга.

– Неси, неси скорее! – блуждая по комнате туманным взглядом, шептал Корхарт. – Я так голоден! Я так давно ничего не ел… Принеси мне, принеси, принеси!

– Ты же ничего не ешь, – простонал полярник сокрушённо. – Я пытался тебя кормить, дружище…

Он потянулся снять высохший компресс со лба товарища, но тот неожиданно дёрнул головой навстречу руке, и громко клацнул зубами у самого запястья Ивлина. Ломак одёрнул руку и вскочил, со страхом глядя на оскаленное лицо Корхарта.

– Принеси, принеси, принеси!.. – зашептал Рон, и вдруг жутко завыл.

Через минуту его глаза закатились, и он затих, провалившись в забытьё. Порядком напуганный Ломак стоял у двери всё ещё принижаемая руку к груди.

Весь следующий день Ивлин провёл в ожидании Эйдана, которое к вечеру сменилось настойчивым чувством тревоги. «Не стоило отпускать мальчишку, – сокрушённо думал он. – Молод ещё и самонадеян… Север этого не прощает. В его глазах я, скорее всего, росточком-то помельчал, да и авторитет мой померк. Вот молодой волк и пробует свои силы, ошибочно принимая бездействие старого волка за нерешительность и трусость. А ведь волк в бурю не противится ветру, не встречает его грудью, а ложится в снег и даёт себя им накрыть. А у нас сейчас самая настоящая буря! И длится она уже третий месяц, салага! Ты пытаешься ей противостоять, а я переждать, укрывшись в снегу». Ивлин вёл мысленную беседу с пропавшим подчинённым с одной лишь целью – не дать себе вновь услышать змеиный шёпот в голове, который будет настаивать на том, от чего начальнику становилось тошно, и он принимался беспробудно пить. «В кладовке… – ещё вчера, буквально перед сном, слышал он тихий голос из тёмного угла собственной комнаты. – На полке. Ты знаешь – она ещё там… ты не выкинул». Ломак знал о чём говорил тот «паук» из темноты: начальник так и не сдержал своей угрозы уничтожить отраву…

Отварив куропатку, Ивлин отнёс бульон в комнату Рона, в надежде покормить друга. Корхарт тяжело очнулся и долго смотрел сквозь Ломака взглядом затуманенным и далёким. Не в силах терпеть смрадный воздух в комнате, Ивлин распахнул одеяла и перевернул Рона набок.

– Господи, помоги ему! – вырвалось у него, как только он увидел страшные отёки и пролежни на тощей спине и ягодицах Корхарта.

Было уже далеко за полночь, когда начальник закончил омывать, а затем и растирать тело раненого. В комнате стоял отвратительный запах прелого тела, фекалий и мочи. Боясь, что его вот-вот стошнит, Ломак наскоро оделся в столовой и, прихватив сигареты, выскочил на воздух. Курил долго и неторопливо, пока морозом не стало давить виски – возвращаться в дом совсем не хотелось.

Сменив бинты на голове Рона, Ивлин решил заодно и побрить заросшее поседевшими волосами лицо друга, а когда закончил – ужаснулся, каким оно оказалось худым и страшным. Череп, обтянутый бледной кожей, в котором вопреки всему продолжали двигаться глаза. Вид чёрной отёчной спины и скорбного треугольника из резких складок вокруг рта, убедили Ломака, что счёт времени идёт даже не на дни.

– Жжёт, – прошептал Корхарт едва слышно, затем ощупал шею и грудь замотанными в тряпицы ладонями – чтобы не привязывать руки несчастного, Ломак плотно спеленал его кисти. – Так горит…

– Потерпи, дружище! Скоро станет полегче, надо чуть-чуть потерпеть.

Корхарт повернул голову и уставился в рисунок на стене.

– Что это? – тихо спросил он.

– Я не знаю, это ты нарисовал. Ты говорил, что что-то видел и поэтому нарисовал вот это.

Слабо поёрзав на подушке головой, Рон ответил:

– Не помню… Ничего не помню. Я так хочу есть…

Обрадованный начальник станции спохватился и заботливо зачерпнул бульон, однако, когда поднёс ко рту раненого ложку, тот лишь отвернулся.

– Дай вкусного мне, – Рон облизал сухие губы и с мольбой посмотрел на Ломака. – Я так хочу есть.

– Да у меня же ничего нету другого! – простонал тот, чуть не плача. Он снова поднёс ложку поближе: – Вот, вот самое вкусное, что у нас есть!

Рон снова мотнул головой и посмотрел на дверь:

– Там… Принеси вкусное.

Ломак вскочил на ноги и, подхватив тарелку с бульоном, вышел в столовую. Швырнув ложку на пол, он какое-то время ходил вокруг стола, запустив пятерню в косматую голову. Закурив сигарету, он налил себе полстакана водки и залпом выпил. Снова налил, но поменьше, и снова выпил. Зайдя в комнату Корхарта, он показал ему стакан и вытащил изо рта сигарету.

– Хочешь? – предложил он отчаянно, протягивая поочерёдно то одно, то другое. – Может покурить хочешь? – «напоследок», едва не вырвалось у него.

Осторожно сев на край постели, Ломак тихонько тронул друга за плечо. Открыв глаза, Корхарт слепо уставился в потолок.

– Где второй? – неожиданно грубо пролаял он через минуту, непонятно к кому обращаясь. – Второй где?

– Скоро приедет! – ответил резко Ивлин и влил в себя водку. Он встал и нетвёрдыми шагами направился к двери. – Тюленей привезёт нам!

– Оставь мне печени! – услышал он у себя за спиной.

Задержавшись в дверном проёме, Ломак удивлённо развернулся:

– Тюленьей? – спросил он недоумённо.

Корхарт смотрел в ответ горящими глазами и скалил зубы.

– Второго, – проскрежетал он, стуча зубами.

Ивлин захлопнул дверь и с минуту стоял, вцепившись в ручку.

Подъём дался с трудом. Ломак сел на постели и с силой сжал голову, которая, казалось, вот-вот развалится на куски. Рядом с собой на одеяле он заметил пустую бутылку бурбона, а на полу железную банку, утыканную окурками. Один из них лежал рядом, оставив на дощатом полу чёрный ореол вокруг столбика пепла.

– Старый мудак! – разозлился на себя начальник, и стукнул по ноющей голове. – Пожара захотел, поц?!

Переведя взгляд на прикрытую дверь, он неожиданно вспомнил фрагмент глубокого хмельного сна, в котором видел Корхарта, медленно ползущего на руках в коридоре. Голый и тощий, он волочил за собой безвольные ноги, а в зубах держал подушку…

Шатаясь, Ивлин вышел в столовую и включил чайник. Прильнув к серому окну, он с тоской в сердце осмотрел пустую площадку перед домом с мрачным предчувствием того, что Эйдана он больше не увидит.

– Салага… – прошептал он сокрушённо, мысленно кляня себя за согласие отпустить парня одного. Выходило, что он потерял не только человека, но и вездеход.

«Старый дурак!.. Идиот, ты просто идиот! – образ крючконосого горбуна ожил тенью чуть в стороне от бушевавшего внутри пламени не то сожаления, не то допущенной профессиональной ошибки. – Я тебе говорил, я тебя предупреждал! Он был ещё и твоим алиби, разве не так? Жалеешь, что отпустил его? Поздно… Рону совсем плохо, и он, того и гляди, умрёт сам. А вот салаге можно было бы и подсыпать…».

– Заткнись, сука! – прорычал Ломак сквозь зубы, осматривая бескрайние седые холмы за окном. – Закрой пасть!

Наливая в кружку чай, Ивлин бросил взгляд в угол столовой и с удивлением не обнаружил в нём пленённую чайку. Вместо неё он заметил разбросанные перья, а на полу коридора, из-за стены, виднелась часть сети. Выйдя в прихожую, Ломак продолжал наматывать на руку сетку, которая дальним концом вела в комнату Корхарта. Предчувствуя неладное, Ивлин шагнул вперёд и распахнул прикрытую дверь.

Рон лежал ничком на полу, доски которого оказались изрядно усыпаны перьями. Ломак перевернул друга и в ужасе отшатнулся, налетев спиной на стену. Лицо Корхарта, залитое кровью и облепленное пухом, походило на фарш. Рядом с головой человека лежали останки съеденной живьём птицы, а чуть поодаль оторванное крыло. Осознав, что в пьяном угаре он видел вовсе не сон, – да и ползущий на руках Корхарт в зубах тащил вовсе не подушку, а птицу, – Ивлин похолодел! С содроганием вернув Рона в кровать, Ломак принёс воды и умыл лицо друга, затем собрал перья и останки птицы. Нащупав слабый пульс раненого, Ивлин долго сидел у кровати Корхарта глядя на друга тяжёлым взглядом. Он обратил внимание, что замотанные им вчера кисти раненого освобождены от тряпок, а грудь и живот несчастного в кровавых следах. Некоторые швы оказались вскрыты, они сильно кровили. Памятуя вечерний диалог с Роном, теперь Ивлин понял о чём тот говорил, моля принести «вкусного». Ломак похолодел, подумав о том, чтобы мог натворить обезумевший товарищ, не будь в столовой живой птицы…

Сходив в складское помещение, начальник вернулся и принёс с собой проволочные силки. Испытывая стыд и угрызения совести, он намертво зафиксировал руки друга в нехитром устройстве из железного тросика и петли. Из оставшегося поводка он собрал сложный узел и привязал руки больного к массивной батарее в изголовье кровати. Проверив накинутый замок и удостоверившись, что при необходимости быстро сможет освободить раненого, Ломак долго сидел на кровати, медленно раскачиваясь вперёд-назад. Страх перед умирающим, и в то же время, сошедшем с ума Корхартом, заставил воспользоваться подлым, но оправданным трюком – во всяком случае так начальник решил для себя.

Такой бессонной ночи Ивлину пережидать ещё не приходилось. Очнувшийся было под вечер Корхарт бредил и стонал, хотя и находился в сознании. Он никак не реагировал на Ломака, который суетился вокруг него. Градусник показал, что температура раненого упала ещё ниже, как и его давление, – а пульс едва прощупывался. Между тем, Корхарт цеплялся за жизнь и каким-то чудом оставался на этом свете. Ближе к полуночи он ненадолго затих, но стоило Ивлину отправиться спать, как по притихшему дому прокатился страшный стон, переросший в вой. Ворвавшегося в комнату начальника, Рон встретил безумными глазами и нечеловеческим оскалом. Изо рта Корхарта текла пена пополам с кровью – очевидно несчастный прикусил язык. Не в силах терпеть жуткое и необъяснимое зрелище, Ивлин хлопнул дверью и поспешил к себе.

Стоны и хрипы умирающего стихли только под утро, однако Ломак ещё долго не мог заснуть. Очнулся он, когда за окном уже рассвело. Начальник станции какое-то время лежал в кровати и прислушивался к тишине в доме. Умер? Одевшись и выйдя в столовую, он никак не мог решиться войти в комнату Корхарта. Ивлин бесцельно суетился у стола, переставлял кружки, тарелки, кастрюли – он искал предлог, чтобы не заходить к умирающему как можно дольше… И он его нашёл! Решительно ворвавшись в комнату связи, Ломак с силой швырнул об пол одну из переговорных станций. Массивная коробка разлетелась на несколько крупных частей, которые Ивлин бросился изучать. Через несколько минут он высвободил из разъёма радио модуль. Уже в коридоре, он принялся наскоро обматывать небольшой блок полиэтиленовой плёнкой, а затем и скотчем, то и дело посматривая на закрытую дверь комнаты товарища. Начальник даже не хотел прислушиваться – нет ли стонов за дверью или наступила долгожданная, хоть и отвратительная тишина. Ивлин словно делал шаг в сторону, пропуская старуху с косой вперёд. Он надеялся, что костлявая уже приласкала умирающего, но боялся открыть дверь, чтобы её не спугнуть. «Вечером, вечером…» – твердил он сам себе и сразу старался переключиться на мысль о предстоящем походе.

Спешно заправив термос горячим чаем, а также, бросив в термопакет хлеб и отваренную накануне куропатку, Ломак надел второй свитер и ещё одни носки. Начальник сунул в карман бесполезный компас (глупо, но так было спокойнее), а за пазуху топографическую карту местности. Упаковав в рюкзак аккумулятор, также обмотанный целлофаном и тряпками, Ивлин застегнул пуховик. Торопливо сунул в карман дымовую шашку. Всё же, с минуту он провёл в тишине не двигаясь слыша стук своего сердца, затем прихватил лыжи и выскочил на улицу.

После спёртого протопленного марева внутри жилого комплекса, – Ивлину в последние дни казалось, что в комнатах стоит туман, смердящий табаком, затхлостью и смертью, – ледяной воздух и простор пьянили и раздували лёгкие словно паруса. Несмотря на скулившую совесть, Ломак находил доводы и аргументы для этой суки и бросал ей, как собаке «кости». «Он же обречён! – уверял он её. – А я ещё жив! И буду бороться за свою жизнь, но не с таким балластом… Я не сделал ничего плохого, и не сделаю! Просто он… он опасен в своём безумии и это факт! Сам того не понимая, он может поранить себя… или меня. Может устроить пожар, в конце концов! Вечером, я зайду к нему вечером и окажу всю помощь, какая потребуется!» Гаденькое чувство надежды что Корхарт умер, либо к вечеру умрёт, вспыхнуло слабым пламенем, но Ломак поспешил спрятать тлеющие угли, пока совесть их не нашла.

Было ещё светло, когда начальник вышел к намеченной точке, маркированной на карте, как «Высота двести шесть». Делая небольшие привалы, с торопливым потягиванием чая и сигарет, Ивлину потребовалась пара часов, чтобы добраться к ближайшей северо-западной возвышенности. Ещё минут двадцать ушло на то, чтобы взобраться на макушку скромного ледника, с осторожностью минуя расщелины и замаскированные вековым снегом трещины. Будучи уже наверху, белобородый запыхавшийся полярник скинул тяжёлый рюкзак и осмотрелся с высоты почти в двести футов. Брошенные у подножия ледника лыжи казались двумя спичками, кем-то воткнутые в рассыпанную муку, а тонкий след лыжни, ускользавший к горизонту, – нитью, соединявшей человека с домом.

Насколько хватало взгляда, пространство вокруг оказалось скованно ледяным капканом, своими редкими зубьями угрожавшему высоченному сине-фиолетовому небу, на котором уже солировали первые звёзды. Восток затянуло изумрудной дымкой, подпирающей предвечерний небосвод и, казалось, что луна совсем скоро опустится в болото, из которого ей выбраться уже не удастся.

Ломак выцарапал в снегу глубокую воронку, затем бережно опустил передатчик в лунку. Замкнув контакты, скрутив провода питания, начальник присыпал устройство снегом и слегка примял ботинком. По его расчётам, такой радиомаяк должен будет подавать сигнал в течении недели, пока холод и разряд не опустошат батарею. Если Эйдан запеленгует сигнал и сможет добраться к самодельному маяку, вернуться на базу для него не составит труда. «Двести шестая» была той высотой, которая восточным хребтом указывала как раз на базу – имея часы и немного мозгов, промахнуться было невозможно. Бросив у ног дымовую шашку, начальник с надеждой наблюдал, как в вечернее небо устремился оранжевый столб дыма, чуть сторонясь человека.

«Ты всё делаешь правильно, – снова вернулся вкрадчивый голос в голове. Как будто из-под тёмной лестницы показался острожный паук, куда его ранее загнали метлой. – Поздно, но правильно! Мальчишка уже может и не вернуться – не стоило его отпускать одного! Ты ведь уже думал об этом, не так ли? Ты думаешь, что положил на чашу весов совесть и жизнь салаги, а я вот вижу на весах семью, возвращение к которой ты просрал!»

– Пошёл ты! – выкрикнул Ломак, пряча лицо от ветра. Его взгляд с надеждой обшаривал дрожавшую от холода даль. – Какого чёрта я вообще тебя слушаю, паскуда! Я просто хочу, чтобы парень нашёл дорогу обратно…

«Врёш-ш-ш-ш-шь!.. – зашептал ветер в уши. – Мы оба знаем, что ты врёшь-ш-шь! Мы оба знаем, что ты готов!»

– Заткнись!

«С Роном всё кончено – и ты это прекрасно понимаеш-ш-шь! Согласись, что так легче, что он не жилец – и твоей вины в этом нет! Не так ли? Осознав это, ты решился – именно Рон не давал тебе сделать это… Он же твой друг, он наш-ш-ш друг!.. Мы же оба знаем, для чего ты хочеш-ш-ш-шь вернуть салагу… Но уже может быть поздно! Снега поглотили его, похоронили мальчишку, а вместе с ним и маш-ш-ш-ину! Наш-ш-шу маш-ш-шину!»

Скрипучий голос в голове «проговорил» последние слова с таким искренним сожалением, что начальник не удержался и ответил ему вслух:

– Надежда ещё есть! Лишь бы он не петлял и у него хватило топлива…

«Я же говорил, что ты готов!» – повторил жуткий голос без тени усмешки.

На какое-то мгновение вместо бескрайних снегов, перед глазами Ивлина дрогнули лица детей и жены; мужчина мог бы поклясться, что сквозь ветер слышит задорный смех дочек, а в стылой руке ощущает бейсбольный мяч, который только что подал сын. Пейдж собирает в столовой посуду и негромко щебечет с подругой по телефону, привычно зажав телефон плечом. Судя по всему, она накрывает на стол и протирает белоснежным полотенцем тарелки. Ломак отлично знает, что если сейчас выглянуть из-за стены и продолжать следить за женой, то он станет свидетелем её лёгких невесомых па вдоль стола, а когда супруга заметит соглядатая, то совсем трогательно засмущается и беззвучно начнёт ругаться в ответ…

– Я готов! – подтвердил начальник станции негромко, ожидая услышать слова поддержки от «паука», однако ответа не последовало. Вместо этого внутри оказалось темно, безжизненно и одиноко. – Я готов…

Любопытные звёзды уже как пару часов наблюдали за бредущим среди снегов человеком, вальсировали на морозе и подмигивали украдкой. Ещё издали Ломак увидел, как отчаянно пуста заметённая площадка для вездехода. Свет прожектора сиротливо приютился у здания, которое, казалось, пустым и необитаемым. Чем ближе приближался к станции Ивлин, тем тяжелее становились его мысли, и тем отчётливее слышался стон уставшего ветрогенератора. Заснеженные лопасти ветряка обрадованно задвигались быстрее, при виде начальника станции, призывно маня своими замёрзшими усталыми ручищами.

Ввалившись внутрь, захлопнув тяжёлую низкую дверь, Ломак словно уткнулся в нагретую вату – сразу стало и тепло, и тихо. С минуту он стоял в темноте, прислушиваясь к звукам в доме, но тот встретил хозяина слабым шорохом радиостанции и вкрадчивыми шагами секундной стрелки настенных часов. Ещё был тяжёлый запах смерти – неописуемый, всегда одинаковый и не всегда явственный, но это был именно он!

Ивлин коротко потянул носом и тут же опорожнил лёгкие, словно не хотел впускать в себя воздух, которым недавно дышал умерший человек. Сунув нос под высокий ворот, начальник станции угрюмо смотрел в ту часть здания, куда так боялся идти. Наконец, Ломак включил свет и, набравшись смелости, направился в комнату Корхарта не раздеваясь.

Рон был мёртв, но то, что увидел начальник станции, потрясло его до глубины души! Корхарт сидел на полу всем телом подавшись вперёд под острым углом; отведённая назад рука натянула трос и словно указывала на батарею – посмотри, что ты наделал! Забинтованная голова умершего безвольно свесилась вниз и, казалось, что Рон заглядывает в бездну, а натянутый трос удерживает его от падения. Очевидно, пытаясь покинуть кровать, в предсмертной агонии, Рон столкнулся с тем, что оказался накрепко привязан к батарее. Корчась в спазмах и стараясь освободиться, Корхарт лишь сильнее затягивал ловушку – трос, облачённый в скользкую силиконовую изоляцию. Затем несчастный принялся грызть трос, – и куски изоляции, валявшиеся на полу, – явно тому свидетельствовали… но затем… Затем Корхарт сталгрызть свою руку: жуткая чёрная рана у запястья с разорванными сухожилиями и отвратительная лужа уже подсохшей крови у батареи…

Сидя на кровати умершего, Ломак долго курил и пил водку прямо из горлышка. Рыдал. Снова курил и снова пил, страшась снять мертвого друга из петли и поднять его поникшую голову. Плакал, сидя вполоборота, вспоминал былое и сглатывая слёзы, шмыгал красным носом. Привычно вращал на пальце обручальное кольцо и тихо разговаривал с подвижными бликами на стене – отражённые от метала пятна каруселью уносили раздавленного человека прочь из холодного гиблого места.

Немногим позже, тяжело поднявшись начальник, станции шагнул к покойнику и прислонил тело к стене, невольно заглянув в лицо. Белое, с синими пятнами, оно оказалось обезображено отвратительным кровавым оскалом и чёрным языком. Остекленелые глаза уже успели подёрнуться тем призрачным саваном, в который смерть пеленает взгляд умершего.

Чувствуя, как трезвеет с каждой секундой, Ивлин сходил за инструментом и вернувшись, перекусил трос, но не у запястья, как того требовала логика, а у батареи. Мысль о том, что ему придётся рыться в складках кожи, чтобы ослабить петлю, пытаться перекусить удавку и… и смотреть как кусачки рвут плоть, как рана снова кровит и… «Нет! Нет! Нет!»

Ивлин застыл в напряжённой позе у обмякшего тела, с руки которого вился длинный моток троса, собираясь в несколько петель. «Надо его будет снять! Если салага вернётся, он будет спрашивать откуда на руке покойника этот чёртов трос! Но это потом, пусть Рон… замёрзнет! И его рана замёрзнет!»

Расстелив на полу простынь, Ломак не без облегчения положил тело друга на ткань и, быстро накрыл свободными краями. Пару минут он стоял над саваном, вызывая в памяти образы, связанные с умершим и подыскивая слова прощания, но внутри царствовала пустота. Немая чёрная пустота.

Перехватив верёвкой ещё не успевшее окончательно закостенеть тело, Ивлин вытащил Корхарта на снег и положил на лыжи. Закинув верёвку на плечо, с трудом поволок за собой скорбную поклажу, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс. Устремив взор к звёздам, Ломак с горечью подумал о том, что образ больного и умирающего Рона вытеснил из памяти Рона, который был лучшим другом все эти годы…

– А помнишь, как-то в Бостоне к нам подсел французишка с волосами, как у пуделя? – прикрикнул Ивлин через плечо, борясь со стоном ветра, запутавшегося в лопастях ветрогенератора. Его суровое лицо расцвело слабой улыбкой, вызванной приятным воспоминанием. – Точно, дело было «У быка на рогах», он подсел, когда узнал, что мы только что вернулись с полярной станции. Он сказал, что является фоторедактором и работает на Гринпис, а когда подпил и узнал, что мы выполняли задание нефтяной компании, разозлился и стал кричать, что такие как он сохраняют планету, – а такие как мы делают всё, чтобы её разрушить. Да, и он сравнил нас с сутенёрами, продающими свою мать – Землю, – Ивлин остановился, тяжело дыша, перевёл дух и прикинул оставшийся путь – футов сто. – Ты повернулся к нему и ответил: «Зато нам не приходиться краснеть, забирая чек у нашего общего с тобой работодателя, приятель! Вот он – сутенёр, а ты – шлюха!» Помнишь, как «пуделёк» хотел на тебя наскочить, но ты ловко пихнул ему стул под ноги, и недотёпа упал, выбив себе зубы? Я, вот, помню! А картавого Бартелла помнишь? Когда тот провалился в свою первую полынью, ты сказал, чтобы он полоскал горло водкой и каждые десять минут выходил из палатки орать, иначе схлопочет воспаление лёгких… Ты помнишь эти крики полночи снаружи? Горшак и Дерек-снайпер так ржали, как только Бартелл выходил, что с трудом сдерживали слёзы, – Ломак остановился у запертой двери сарая и, отбросив в снег верёвку, добавил: – Вот мы и пришли, дружище…

Ивлин включил фонарик и сунул в моток старых сетей, свисавший клоками со стены. Освободив для покойника место, Ивлин с трудом поместил тяжёлое тело на престарелый стол, который давно следовало разобрать на дрова. Укладывая труп на импровизированный погост, начальник случайно задел незамеченный им гвоздь, который зацепился за тело и простынь. Ткань с треском разошлась, обнажив голову и часть груди умершего. Глубокая рана вспорола застывшее лицо покойника, скользнув вниз к острому подбородку. Не ожидавший вновь увидеть жуткую посмертную маску, Ломак застыл, и с минуту таращился в приоткрытые глаза мертвеца. Помня с каким содроганием, он закрывал их полчаса назад, Ивлин не решился повторить процедуру в тёмном заброшенном сарае. Вместо этого, он схватил фонарик и выскочил на улицу хлопнув дверью. Заметив в луче фонаря брошенные у входа лыжи, он замотал головой, и поддавшись суеверному страху, перекрестился. К дому Ломак добирался подгоняемый раскатистым гулом генератора и ожившим ветроуловителем на мачте – ветер гнал тяжёлые облака с запада, он нёс с собой бурю.

Как только начальник ввалился в помещение, дрожа и от холода, и от пережитого, он первым делом нашёл взглядом бутылку водки. Жадно припав губами к горлышку, Ломак не сразу совладал с собой, отбивая зубами дробь по стеклу. Сделав затяжной глоток, Ивлин рухнул на диван, а потом его непослушные губы сами собой зашептали: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Закурить сигарету, так же оказалось делом не лёгким – пальцы плясали и едва могли удержать помятую пачку.

– Так не пойдёт, так не пойдёт!.. – причитал Ломак, сжимая сигарету в зубах.

Спустя полчаса, тоскливый зов ветра за дверью растворился в баритоне Нэта Кинга Коула, мощно и громко зазвучавшего из динамиков в комнате связи. Порядком захмелевший и разнузданный Ивлин кружился посреди помещения с бутылкой бурбона в руке. Его заросшие рыжей щетиной щёки покрывали горючие слёзы, а среди опаленных усов торчал подслеповатый окурок.

– Для тебя, дружище, это для тебя! – орал начальник обожжёнными губами и жмурился на свет лампы. Его громоздкая фигура неуклюже кружилась между кресел и стола, едва ли не задевая мониторы и радиоаппаратуру. – Этой ночью они будут петь для тебя! Иди туда, где ты был счастлив!.. Где ты был счастлив, мой друг!

…Проснулся Ивлин от холода, причём замёрз у него именно нос. Пошевелившись под грудой верхней одежды, – видимо во сне он сгрёб на себя всё до чего смог дотянуться, – Ломак укрылся с головой и сонно зевнул. В стену постучал ветер и шумно полез на крышу. Что-то было не так, и начальник не мог заснуть, ворочаясь под грудой одёж. Внезапно мужчина порывисто сел и завертел головой: находился он всё ещё в комнате связи, соорудив лежанку из вещей прямо у длинного стола с навигационным оборудованием. Где-то совсем рядом искажённо и тихо плыла музыка, из коридора доносилось мерное тиканье часов, а также горел тусклый свет. Обычно, находясь в комнате радиосвязи Ивлин не слышал настенных часов из-за монотонного звука работавшего за стеной генератора… да и свет горел ярче, чем сейчас…

Ломак с трудом вскочил на ноги и бросился натягивать пуховик.

– Конденсат, конденсат упустил! – причитал он морщась, превозмогая головную боль. – Ты же не отбил наледь, старый дурак!

Хмельной и шаткий начальник едва не упал и с силой врезался бедром в стол. На пол полетели пустые бутылки, пара кружек, неряшливая пепельница, а также выскочившие из гнезда наушники. Скромное помещение радийной тот час утонуло в обволакивающем вокале Этты Джеймс, словно её чарующий голос только и ждал, чтобы его выпустили наружу, выбив «пробку» наушников… Ломак шарахнулся в сторону от неожиданности и, чудом устояв на нетрезвых ногах, кинулся в общую комнату. Прихватив стоявший у стены ледоруб, сунув в карман фонарик, начальник, пошатываясь направился через сеть коротких переходов в пристройку, где были смонтированы генераторы, питающие станцию электричеством.

– Твою мать, твою мать! Забыл ведь, падла! – повторял он, протискивая своё мощное тело через узкие коридоры. Его грязные стенания хрипло ложились на звучавший среди переходов нежный голос певицы. – Мудак! Напился… мудак! Замёрзнуть захотел, идиот!

В свете последних событий, запойный и вымотанный начальник станции напрочь забыл освободить от неминуемой наледи дренажные лотки двух бензиновых генераторов, постоянно тарахтевших в дальней части корпуса. Сбивать наледь было необходимо каждые три дня, о чём теперь красноречиво и напомнило чересчур тусклое свечение ламп.

Ивлин врубился плечом в дверь генераторной, как тараном, но вместо распахнутой створки получил болезненную отдачу и застонал от боли.

– Какого хрена? – воскликнул он в недоумении, осторожно толкая дверь снова.

Догадка о том, что вода хлынула через переполненные поддоны и замёрзла на полу, блокировав дверь, подстегнула и погнала полярника на улицу. Ломак бежал обратно тем же путём, минуя сеть коротких переходов и понимал, что нельзя терять ни секунды! Если сейчас же не перезапустить насосы и компрессор, замершая вода разорвёт систему отопления и тогда…

В свитере и с ледорубом в руках, Ивлин, шатаясь выскочил на улицу. Пропуская обжигающие удары ветра в лицо, полярник бросился к уличному входу в компрессорную. По засвеченному горизонту и потускневшим звёздам, он догадался, что близок запоздалый рассвет. Выдёргивая из снега поочерёдно то одну ногу, то другую, размахивая ледорубом и сильно кренясь, Ломак обогнул дом и замер, увидев, как поодаль на ветру бьётся незапертая дверь сарая. Сердце мужчины замерло, а затем заколотилось с бешеной скоростью. «Ты же сам её забыл запереть, мудак! – выдал отрезвлённый морозом мозг. – Посмотри какой ветер!»

Ивлин обогнул угол здания и оказался перед распахнутой дверью компрессорной, которую так же мотало ветром. Кляня разыгравшуюся бурю, Ломак ворвался внутрь и тут же зашлёпал ботинками по воде. Протрезвевший начальник в недоумении остановился и включил фонарь. Луч прожектора осветил залитый водой пол, от которого валил пар, наполняя тёмное помещение сырым тяжёлым туманом. Понимая, что никакой лёд не блокировал внутреннюю дверь, Ивлин скользнул лучом света к дальней стене и увидел ободранную обшивку двери, отогнутую ручку и немногочисленные следы крови.

«Медведь! – полоснула в голове жуткая догадка. – Здесь был медведь! Он же и в сарай забрался! Он почувствовал мёртвое тело!»

В страхе перед зверем, безоружный полярник сжал ледоруб понимая, что в схватке против хищника шансов он ему не прибавит. Ломак инстинктивно выключил фонарик, уповая на то, что медведь орудует в сарае, занятый трупом. Оставшись в темноте, притаившийся начальник станции услышал, как ветер снаружи растаскивает по словам звучавший из-за стены голос Фрэнка Синатры. «…Бывало, что я сожалел», – неслось по ту сторону двери, а ветер подхватывал и уносил голос к звёздам: «Но не стоит об этом упоминать…».

Развернувшись к выходу, и без того напуганный начальник станции чуть не вскрикнул – на фоне открытой двери он увидел мелькнувшие очертания человеческой фигуры и тут же услышал слабый всплеск воды.

– Эйдан? – позвал он тихо и сдавленно. – Ты вернулся?

Отчего-то Ломаку стало нестерпимо жутко. Утопая в горячей воде, вдыхая тяжёлый влажный воздух, Ивлин почувствовал леденящий озноб, заползающий под свитер… Начальник выставил перед собой фонарик и щёлкнул кнопкой. В бледном луче света стоял Корхарт, задрав острый подбородок кверху, и водил головой, будто принюхиваясь. От неожиданности и страха Ломак перестал дышать, едва не выронив ледоруб. Мутный взгляд мертвеца бился о стену света, словно пытался проникнуть за её пределы и отыскать сам источник. Посмертное увечье, полученное ржавым гвоздём, разорвавшим простынь, протянулось глубокой раной от нижнего века к подбородку, содрав кожу практически до кости – начальник не мог оторвать взгляд от раны, в складках которой подрагивали кристаллы замёрзшей плоти.

От ужаса и шока, Ломак прошептал слова, даже не вдумываясь в их смысл:

– Как… ты, дружище?

Казалось, мертвец только и ждал, чтобы услышать голос. Словно ему требовалось доказательство того, что по ту сторону луча, есть кто-то живой. Он резко бросился вперёд и сгрёб ледяными руками свитер полярника; его изуродованное лицо мелькнуло совсем рядом перед глазами, и Ломак ощутил ослепительный удар в челюсть, будто подбородком налетел на оголённый провод. Ивлин отшатнулся назад и, едва не упав, ошалело отмахнулся фонариком. Он почувствовал нестерпимую боль на своём лице и отступил ещё дальше, едва сдерживая крик. Мертвец шагнул за ним следом и попал в ореол света. Начальник увидел, как Корхарт подносит ко рту окровавленную рыжую крысу, и та стремительно пропадает в страшном чёрном рту, однако в следующее мгновение мозг завопил о том, что это вовсе не крыса, а часть щеки и бороды, оторванная страшным укусом…

Понимая, что вот-вот лишится сознания от ужаса и боли, Ломак дико заорал и ударил ледорубом сверху и наискось. Острое когтеобразное жало глубоко вошло в ключицу мертвеца и от сильнейшего удара тот осел на колени, словно его вколотили в пол. Корхарт не издал ни звука, – так и остался стоять в темноте с торчавшей из тела рукояткой, подобно указательному пальцу нацеленному на начальника станции. Ломак бросился к распахнутой двери, но в темноте плечом ударился об аккумуляторную стойку и упал в воду. Не в силах подняться, завывая от боли и ужаса, полярник на четвереньках пополз вперёд, с надеждой глядя в светлевший створ распахнутой двери. Горячая вода обжигала, но Ивлин рвался к двери гонимый запредельным ужасом.

Совсем рядом послышался гулкий удар и одна из бочек с грохотом упала на пол, разнося в темноте едкий запах топлива. Ломак резко обернулся и стал судорожно водить перед лицом фонарём, словно тот мог отпугнуть ожившего мертвеца. Свет лишь охватил переплетение вспотевших труб, ровные стопки аккумуляторов до потолка, и разом умолкшие генераторы. Накаченный адреналином мозг успел заметить разбитые манометры, вырванные провода и искалеченную теплоизоляцию двери. Мелькнула мысль, что мертвец пришёл в помещение привлечённый треском двигателей и светом, что он реагирует на раздражители и стоило бы выключить фонарик… погрузиться в воду, вжаться в пол и ползти, ползти к выходу!..

«…Теперь, когда слёзы высохли, всё кажется таким забавным…» – уверял старина Фрэнк за стеной, прогуливаясь по притихшей станции.

Страшный удар и вспышка нестерпимой боли в спине потрясли начальника станции. Ломак не мог сделать и вдоха, однако ужас заставили мужчину кое-как подняться на ноги. Он с трудом дотянулся до торчавшей из спины рукоятки ледоруба, но в этот момент мертвец сбил его с ног. Ивлин упал лицом вниз и выронил фонарик. Загребая руками горячую воду, он пополз к выходу, но ледяные костистые пальцы впились в лицо, в глаза, оттянули голову назад. Ломак взревел, чувствуя, как колени мертвеца упёрлись в спину, а его зубы сгрызают скальп с мокрой головы; он попытался подняться, но сил уже не хватало. Крича и захлёбываясь водой, он сопротивлялся всё меньше и меньше. Его слабеющие руки, бесцельно перемешивавшие влажный воздух, случайно подхватили остаток тросика, всё ещё обвивавшего руку покойника… да так и запутались в нём. Залитые кровью губы полярника какое-то время выкрикивали имя давно погибшей сестры и молили о помощи, а угасающий мозг всё ещё отказывался верить, что его заживо пожирает очнувшийся мертвец.

«…И делал это по-своему. Да, это был мо-о-ой пу-у-у-уть», – едва дождавшись финальных слов песни, ветер с силой захлопнул дверь в помещение. Ему не хватило смелости вновь заглянуть во влажную липкую темноту, ставшую для Ивлина Ломака смертельной западнёй.

***

Пожалуй, самым страшным оказались даже не очертания безжизненной станции, с тёмными провалами окон-глазниц, – и не распахнутая настежь дверь, уже порядком обросшая снегом – самым страшным оказалась тишина, с которой станция встретила Эйдана. Безмолвие и заброшенность, лишь жалобный стон призрачного ветрогенератора всё ещё выполнявшего свою обязанность, но уже явно проигравшего беспощадному холоду. Зацепив ещё поутру слабый радиосигнал, Эйдан поначалу подумал, что злая судьба издевается над ним и дразнит, давая мнимую надежду на спасение, однако вычислив источник, он понял, что судьба предлагает честную сделку. На остатках топлива (как говорил отец – «на выжимках») Эйдану практически удалось дотянуть до источника сигнала, а точнее, как показали расчёты, машина заглохла где-то совсем рядом. Этого оказалось достаточно, чтобы сквозь линзы бинокля он мог различить в вечернем небе очертания «Высоты двести шесть».

Покинув «загнанный» вездеход, предварительно съев все запасы еды, – пригоршню крекеров и оставшийся кусочек чудом найденой в снегу куропатки, – Эйдан встал на лыжи и двинулся к возвышенности. Несмотря на слабость, двигаться становилось всё легче и легче, а когда ледяная гора и вовсе нависла над человеком, указывая своим вытянутым основанием в сторону базы, – окрылённый близким спасением, Ридз понёсся по заснеженному полотну, по которому совсем недавно Ломак двигался навстречу своей смерти.

Чуть более часа понадобилось Эйдану, чтобы полному надежд, да ещё и налегке, добраться до полярной станции, и менее нескольких секунд, чтобы понять всю чудовищность открывшейся перед ним картины.

– Что же это такое… как это понимать? – тараторил он, съезжая на лыжах с пригорка. Цепкий тревожный взгляд шнырял между тёмных окон корпуса станции, осматривал похороненные в снегу сваи и искал хоть малейшие признаки жизни на безжизненной «планете» Коргпоинт.

Встав напротив распахнутых дверей и даже не успев отдышаться, молодой полярник с отчаянием позвал Ломака. С грохочущим сердцем и горящими лёгкими, Ридз взял карабин на изготовку. Предчувствуя самое страшное, Эйдан сошёл с лыж и переведя оружие в режим стрельбы очередями, вошёл в помещение жилого модуля.

Внутри хозяйничал ветер, рассовывая по углам снежные намёты. В столовой царил мрак, однако Эйдан сумел разглядеть на столе разорванные морозом чашки, а в углу присыпанную снегом печь. Где-то внутри комплекса слабо хлопала дверь, растревоженная заплутавшим сквозняком, скрипела на промёрзших петлях – хотела напугать и без того потрясённого человека. Отворив осторожно шкаф, Эйдан нащупал фонарик. Луч света оказался слабым и сонным, таким же продрогшим, как и всё вокруг.

Комната Корхарта оказалась пустой, она встретила молодого полярника неуловимым запахом горя и необъяснимым роем птичьих перьев из-под ног. Ещё был нелепый рисунок ржавого цвета над кроватью, который на минуту приковал взгляд Эйдана. Нечёткие лини на покрытой инеем стене несли в себе угрозу и предостережение. Следуя взглядом за линиями, а также, беря в расчёт соседство с кроватью Корхарта, Эйдан ни на минуту не усомнился в авторстве жутковатого послания. Дверь в комнату начальника станции поддалась с трудом: примёрзшие петли крепко охраняли тайну последних дней станции. Заметив на кровати Ломака ворох оставленной верхней одежды, сердце Эйдана оборвалось – с начальником случилась беда! «Он сбежал, он меня бросил, их сняли со станции? – ощущение катастрофы и грядущего одиночества сметало мусорные мысли в один совок не давая сосредоточиться и взять себя в руки. – Он подумал, что я погиб? За ним пришли? Куда он делся?» Попытка проникнуть в помещение генераторной через соединительный коридор ни к чему не привела, и Эйдан поспешил на улицу. Огибая строения, он заметил открытую настежь дверь сарая, но не придал этому значения, поглощённый тяжёлыми тревожными думами.

Одного взгляда на умолкшие двигатели генераторов было достаточно, чтобы понять – произошла непоправимая катастрофа! Замёрзшие фонтаны эмульсии, застывшее кристаллизованное масло, разорванные радиаторы и ледяной каток в пару футов толщиной на полу. Не в силах сдержать поток брани, Эйдан стал обходить помещение инспектируя лучом фонаря порванные трубы с замёрзшим маслом, обросшие инеем бесполезные батареи… Осторожно переступая по зеркальному скользкому полу, полярник с отчаянием фиксировал факты, приведшие к непоправимой трагедии, и никак не мог отыскать причину произошедшей катастрофы. Случайно подо льдом, в зыбком луче света, он заметил вмёрзший в толщу фонарик и ледоруб, а рядом нечто напоминавшее перекрученный шарф, вытянутый в одном направлении. Парень по инерции шагнул в сторону своей находки, отслеживая лучом фонаря, – и внезапно увидел страшное изуродованное лицо, застывшее в прозрачном льду!

Эйдан вскрикнул и резко отшатнулся, упав на скользком полу. С минуту он сидел, вжавшись в стену, выставив в дрожавшей руке фонарик – слабый луч света плясал на искрившемся льду. Тяжело уняв сбитое дыхание, Эйдан поднялся и, едва преодолевая истерику, шагнул к страшной находке. Несомненно, он нашёл мёртвого Ломака. Вмёрзшее в лёд тело оказалось сильно изувечено, особенно лицо, от мягких тканей которого, ничего не осталось. Эйдан зажмурился и принялся стучать ладонью по лбу, пытаясь вытрусить из головы жуткие пустые глазницы, оскал обглоданной безносой маски подо льдом. «Не смотри! Больше не смотри ему в лицо!» Потупив взгляд, он увидел задранный к шее свитер погибшего, оголённый и разорванный живот из чрева которого вилась требуха, которую Эйдан принял за шарф…

Выскочив на улицу, он согнулся в спазме боли и рвоты, но отощавший, за время скитаний и недоедания, желудок, не хотел расставаться с едой. Ридз стоял на коленях, и согнувшись, отплёвывал горькую слюну да утирал слёзы; волком выл на высокие звёзды, в бессилии запрокинув голову. Отчаяние, захватившее все мысли полярника, припёрло к стенке и, взяв за горло, спрашивало голосом Ломака: «Что же ты будешь теперь делать, салага?»

Воздвигнутая, незадолго до гибели, начальником станции печь шумно и жадно ревела, пожирая в своей раскалённой утробе доски, некогда являвшиеся частью дивана. Мысль о том, чтобы спать на месте, где раненый Корхарт истекал кровью, казалась Эйдану отвратительной и пугающей. «Дышать тяжело, мне дышать тяжело!», – звучал испуганный голос Рона в ушах, пока молодой полярник с остервенением срезал обивку и брезгливо косился на тёмные бурые пятна. После, Ридз долго сидел у нагретого железного бока Грудастой Молли, смотрел в блики пламени на дощатом полу и пил чай. Время от времени, он подымал глаза и осматривал запертую изнутри входную дверь. Отчаяние уже не хватало за горло и не пыталось говорить голосом мёртвого начальника, но в каждом тёмном углу помещения, – куда бы Эйдан не повернул голову, – он видел облик Ломака, с тоской смотревшего из темноты. С вопросом на живом (слава богу!) лице: «Знаешь, как это случилось?», уже мёртвый начальник станции растворялся во мраке, будто тонул в чёрной воде. Эйдан угрюмо кивал в знак согласия и запивал кивок чаем. Воображение рисовало жуткую развязку в техническом помещении и каждый раз добавляло всё новые и новые детали (детали, сука!) среди которых одна, всё же, оставалась неизменной – мертвец, нападающий на человека! Необъяснимое и, тем не менее, жгучее чувство вины давило где-то внутри, мешало дышать и обдумывать дальнейшие планы. «А ведь ты догадывался… догадывался, – шептал внутренний голос осуждающе. – Ты никогда не мог отстоять свою точку зрения! Ты же чувствовал, что с Корхартом что-то не так, что он не просто умирает, а увядает, сражённый тем, чем его заразила псина! Старина Ломак был слеп, – он слишком дорожил своим другом, чтобы увидеть очевидное, – но ты, ты-то не слепой!»

Эйдан придвинул к себе карабин и погладил холодную воронёную сталь.

– Выходит, что слепой, – произнёс он тихо, мрачно вспоминая, как ещё вчера обследовал все закоулки станции в поисках тела Корхарта, но так его и не нашёл.

Проснулся Эйдан от холода. Парень тяжело отходил ото сна, мотал головой и бессмысленным взглядом осматривал сумрачное помещение, таращился в подостывшую печь у которой и уснул пару часов назад. Медленно восстанавливая в голове цепочку событий, полярник сидел на скамье с опущенной головой, наматывая на грязный палец длинный клок бороды. По иронии судьбы, чем длиннее отрастали волосы на лице молодого полярника, тем чаще и гуще они приобретали рыжеватый оттенок… С силой дёрнув за бороду, Эйдан угрюмо рассматривал зажатые между пальцев рыжеватые волоски, от вида которых парню стало не по себе.

– Салага… – протянул он, имитируя голос погибшего начальника, и едва не заплакал.

«А что, если ты и есть Ивлин Ломак, застрявший на полярной станции? Ты просто сошёл с ума и выдумал Эйдана Ридза, которого никогда не существовало? Ты его выдумал, чтобы убедить себя в том, что не сошёл с ума! Что не ты убил Рона Корхарта и не закопал его где-нибудь в снегу, а теперь твой мозг отказывается принимать реальность!»

Эйдан схватил со стола уцелевший термос и с тревогой вгляделся в искажённое зеркальное отражение; нервно запустил пятерню в волосы, ощупал лицо.

– Я, Эйдан! – произнёс он уверенно. – Эйдан Ридз!

Подбросив в топку побольше дров и кое-как позавтракав, – не делить провиант с товарищами оказалось ещё страшнее, чем необходимость его делить, – полярник засобирался в путь. Облачившись в двойной комплект белья, скрипя сердцем сунув за пазуху фляжку с бурбоном Ломака, Эйдан вышел в утреннюю вьюгу.

Обжигающий холод отрезвлял, щипал щёки и заставлял действовать. Возвращаться в замёрзшую генераторную с телом начальника подо льдом вовсе не хотелось, но Ридз взял себя в руки и, встав на лыжи, подкатил к двери. Стараясь не смотреть в сторону дальней стены, Эйдан в спешке отыскал в полумраке небольшую канистру топлива и выволок прочь на мороз. Ещё две канистры побольше полярник с трудом разместил на санях, накрепко привязав. Сложив из верёвок импровизированные ремни, Эйдан встал на лыжи и, сжав зубы, закинул меньшую канистру за спину; нагруженные тяжёлые сани нехотя двинулись за своим хозяином, утопая в кристальном снегу.

Запоздалые, едва заметные звёзды, мерцали и перемигивались, провожая человека насмешливыми взглядами, однако Эйдан этого не видел, склонённый весом своей ноши. С ностальгией и грустью он вспоминал, как по прибытию на полярную станцию радовался своей сумасшедшей езде на снегоходе, с какой радостью выкручивал ручку газа и хватал ртом колючий воздух. Обхватив бёдрами широкое сидение и сжимая в руках тугие рукоятки быстрой машины, заснеженные и выбеленные мили вокруг не казались таким уж бескрайними, а Арктика такой уж опасной, как о ней все говорили… Вскоре, оба снегохода сломались один за другим, да так, что их не смог починить ни Ломак, ни Корхарт. «Докатался!» – ворчал последний, метая в Эйдана колючие взгляды. – «Ты ломаешь всё, к чему прикасается твоя задница, салага!» – удивлялся добродушно Ломак, но потом хлопал по плечу и тихо добавлял, что снегоходы капризничали ещё с прошлой зимовки. Поначалу Эйдан частенько задавал вопросы полярникам относительно прошлого станции, самого пребывания на Коргпоинт двух друзей, – и не всегда получал ответы. Особенно это касалось крайней экспедиции. Нехотя отвечая на невинные расспросы Ридза, мужчины переглядывались, тянули с ответами и уводили тему в сторону, как могли. Эйдан был заинтригован и даже пытался проникнуть в тайну столь странного поведения коллег, но потом случился «Большой молчок», – как назвал потерю связи Ломак, – и жизнь на станции круто изменилась…

Завидев брошенный вездеход ещё издали, Эйдан почувствовал облегчение и прибавил в темпе. Переход к машине дался тяжело, неожиданно тяжело, для молодого человека. Многочисленные долгие привалы, прикладывание к фляжке и мрачные мысли об одиноком и зыбком существовании, не способствовали скорому прибытию, на которое рассчитывал Эйдан. Время тянулось и тянулось, забирая у человека силы, – и довольно незаметно, если не сказать подло, – стало укрывать небосвод тёмным покрывалом с ярким узором из звёзд. В нелёгком походе короткий арктический день пролетел незаметно, стёртый из сознания мрачными мыслями и расстоянием. Эйдану казалось, что за спиной он тянет вовсе не топливо для вездехода, а неподъёмную ношу одиночества и осознания опасности, притаившейся где-то в бескрайних снегах в виде очертаний человеческой фигуры. Мозг всё ещё отказывался верить в произошедшее, однако врезавшийся в память облик оборванного мертвеца в свете прожекторов посреди ночи, будто давал пощёчину и требовал собраться. «Можешь, так же, сходить в компрессорную, – говорил полярник сам себе, – и заглянуть под лёд!»

С облегчением и стоном освободившись от тяжёлой ноши, Эйдан пару минут охая да гримасничая разминал окаменевшую спину, затем полез в кабину. Спустя полчаса, заведя машину и усевшись за руль вездехода, Ридз с минуту разглядывал в дали остроконечную макушку «Высоты двести шесть» на фоне угасающего горизонта. Карабкаясь взглядом на льдистую гору, парень размышлял о том, что, разместив на верхушке ледника радиомаяк, Ломак спас его от неминуемой смерти. «Глыба, – вспоминал он о начальнике, посылая вездеход вперёд по собственной лыжне. – Человеческая глыба – вот кем он был! Такой же несгибаемый и высоченный посреди Арктики, как и эта ледяная гора. Настоящий мужик, который всю жизнь провёл на войне с Севером – и на этой же войне и остался!»

Заключительная мысль далась особенно трудно – перед глазами возникло видение, в котором во мраке подо льдом застыло нечто, даже отдалённо не напоминавшее лицо начальника. Эйдан вспомнил фразу, которую Ломак любил приговаривать, попивая чай: «Запомни, салага: здесь убивает не холод, а страх перед ним. Страх убивает твой мозг, лишает возможности здраво мыслить и оставаться человеком, а холод лишь держит… Держит, чтобы ты отсюда никогда не ушёл!»

– Но тебя-то убил не холод… – произнёс вслух Эйдан, обращаясь к погибшему начальнику, высматривая в потяжелевшем тёмном небе яркие созвездия. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, не щадя ни связок, ни натянутых нервов, заорал во всё горло, неистово сжимая руль: – Тебя убил не холод! Тебя убил не холод! Тебя убил страх! Страх принять очевидное! Принять! Принять! Принять всё это!.. Тебя убил страх, ты меня слышишь? Ломак, твою мать! Как ты мог? Я же салага, я не выживу здесь один, твою мать! Ты понимаешь, – не выживу! Неужели ты не видел в кого он превращается? Как ты мог так обмануться? Что я буду делать, что я теперь буду делать один?!

Истерика молодого полярника закончилась через несколько минут так же внезапно, как и началась. Эйдан истуканом сидел за рулём, слепо уставившись перед собой и, казалось, вездеход едет сам по себе никем не управляемый, подминая под траки свежий след лыжни. Не чувствуя ни боли в натруженной спине, ни горячих слёз, запутавшихся в бороде, Ридз медленно катил к полярной станции, на которой его никто не ждал.

– БОБ! Какой к чёрту БОБ? – вопрошал Эйдан, разведя руки в стороны, сидя за общим столом.

Его неряшливая косматая голова была полна хлебных крошек и обрывков салфеток, которые, даже, путались в отросшей и слегка порыжевшей бороде; серое помятое лицо пьяницы, грязный пятнистый свитер и сальные пальцы с чёрными ободами ногтей… Разнузданный вид полярника, стойкий запах немытого тела, а так же тяжёлый муар натопленной печи – всё, ровным счётом всё говорило о том, что Коргпоинт более необитаема, а горевший в углу очаг и слабое человеческое бормотание – ни что иное, как недоразумение.

Напротив Эйдана виднелось нарисованное на засаленной подушке мужское лицо, грубо выполненное обуглившейся деревяшкой, именно ему полярник адресовал своё удивление. Подушка держалась на собранном из брусков каркасе, упакованном в штаны и свитер, под которым имелся ворох тряпок. Вся эта гротескная (и пугающая) конструкция восседала за столом на стуле, имитируя человека. Рядом «сидело» похожее чучело, однако нарисованное лицо выглядело по-другому: кудрявые волосы походили на горстку червей, которую придавила ковбойская шляпа, – автору она удалась особенно плохо и смахивала на обгоревший дом с проваленной крышей. Однако для Эйдана всё это казалось не важным. Он прекрасно знал кто перед ним и в корне был не согласен с концепцией сериала, который он закончил смотреть на служебном компьютере Ломака. Получаемой энергии от израненного, но всё-таки работавшего ветрогенератора, с трудом хватало на запитку радиостанции, пары ламп освещения и компьютера, однако и этого было достаточно, чтобы Эйдан чувствовал себя не так скверно, как в первые дни страшного одиночества на станции. Случайно обнаруженный заряд, – казалось бы, в разряженных батареях, – вселил надежду в полярника, а загоревшаяся мягким ровным светом лампочка и вовсе показалась каким-то чудом! После нехитрых манипуляций с проводами и клеммами, а также после отключения всех фильтров, обхода всевозможных нагрузок и подключения аппаратуры напрямую к накопителю, Эйдану удалось добиться постоянной работы лампочек и единственной радиостанции. Отключая освещение днём и накапливая электроэнергию в батареях, уже вечером, он мог недолго пользоваться компьютером, на котором и был случайно обнаружен архив с видео. Время потекло быстрее, и вскоре перестало измеряться только светлой частью суток, а приобрело вид градуированной шкалы прибора заряда и цифровой панели, показывающей накопленный ампераж батарей.

– Давай, между нами, – продолжал Эйдан, понизив голос и наклонившись вперёд, – тебе не кажется, что вся эта история с БОБом притянута за уши и похожа на латание дыр в сценарии? Иными словами, агент Купер, у меня создаётся впечатление, что вас кто-то слил! Подтверждение? Серьёзно? Вы правда хотите это услышать? – парень оценивающе посмотрел на пару подушек перед собой, словно раздумывая – достойны ли они ответа, – и выдал: – Если ты не обладаешь «безупречной храбростью», какого хрена соваться в Чёрный Вигвам? Даже если этого не знать, то сам факт того, что ты в него вошёл говорит о том, что ты ею обладаешь, и тогда, ты не можешь быть пойман в ловушку Вигвама! И потом, всё время мы наблюдаем за высокоморальным агентом ФБР, за его борьбой, за его духовным ростом, а также блистательным интеллектом… и что в итоге? Имеем придурковатого и поверженного БОБом человека перед зеркалом с дебильной рожей, который спрашивает, где Энни?

Эйдан, с раздутой грудью и удивлённо приподнятыми бровями сверлил подушку пристальным взглядом, затем, не сводя глаз с нарисованного лица, прикурил.

– Вас, – он обвёл «собеседников» грязным пальцем, – отдали на заклание рейтингу, и виноваты в этом дерьмовые сценаристы! Маркетологи, аналитики и прочие пиявки, которым кроме денег ничего от вас не надо: либо с тебя можно доить и на тебя идёт зритель, либо с тобой надо побыстрее заканчивать, пока зритель ещё не ушёл. «Кто убил Лору Палмер?», – повысил он голос. – Следовало бы поставить другой вопрос: «Кто убил Дейла Купера»? А вам, мистер Труман, – Эйдан ткнул пальцем в подушку с нарисованными кудрями и «сгоревшим домом» сверху, – следовало бы это выяснить. И, да, Гарри, ты же шериф! Какого хера ты не понял, что Купера подменили? Возьми, к примеру, меня: я сразу догадался, что Корхарт заражён, но не смог этого доказать! Не смог, но ведь догадался, чёрт возьми! Или, вот, возьми другой пример: я сразу сопоставил, что псину убил выстрел в голову, поэтому и бил «морячку» прямо в глаз… Как только увидел того «босоногого» и понял, кто передо мной в темноте… Начал стрелять, когда…

Замолчав, Эйдан вновь через силу вернулся в памяти к той ночи, когда ему пришлось встретиться с мертвецом. По шее пробежал знакомый озноб, как только перед глазами возникла искалеченная тощая фигура посреди снегов. Эйдан неоднократно вспоминал леденящие детали встречи, нехотя разглядывал жуткий непостижимый образ на свету прожектора, и каждый раз подобные «вылазки» в «Ночь Креспаль» – полярник так обозначил страшное событие в своей жизни, – заканчивались вопросами без ответов, депрессией и оглушительной дозой спиртного. Мысль о том, что где-то, возможно даже неподалёку, бродит мертвец-Корхарт, пугала и заставляла парня от каждого шороха за стеной хвататься за оружие. Памятуя о жуткой встрече с «босоногим», Эйдан с дрожью вспоминал истерзанные тела белых медведей, до мельчайших подробностей помнил раны на высушенном морозом теле моряка. С кривой усмешкой, больше похожей на спазм, он думал о том, что мертвец ловил медведей «на живца». «Оксиморон, которым пошутил сам Господь», – Эйдан представлял агонию непобедимого животного, которое начинало метаться в смертельных объятиях, понимая, что угодило в нечто пострашнее капкана…

– Ваш вишнёвый пирог, мистер Купер, – Эйдан придвинул к разрисованной подушке упаковку с горсткой печенья, и поднялся.

Разместившись в кресле комнаты связи и водрузив на голову наушники, он долгое время слушал однообразный сигнал в эфире. За время, проведённое в одиночестве на Коргпоинт, Эйдан уже привык к этому жутковатому стону, затерянному на просторах безлюдных радиоволн. За последние дни, а именно когда скупая видеотека Ломака была отсмотрена, Эйдан озадачился раскрытием тайны происхождения помехи. Два дня назад он сделал открытие – сигнал, всё же, повторялся! Сравнив поступавшую информацию, и отобрав файл с определённой частотой, Эйдан отыскал такой же сигнал в архиве, который составлял ещё начальник станции. Такое неожиданное открытие позволило Эйдану сделать вывод, что сигнал, всё же, является посланием, а не помехой, как настаивал Корхарт. В поисках цикличности, два последних вечера он провёл в кресле связиста с наушниками на голове и бутылкой спиртного на столе. Под тихий заунывный сигнал, Эйдан придавался воспоминаниям, а когда водка обволакивала сознание и мысли, следом накатывала жалость к самому себе, и Ридз горько плакал, погружённый в собственное одиночество.

Полдень следующего дня выдался ясным и морозным. Высоченное пустое небо опиралось на горизонт всей тяжестью своего бездонного существования, сфокусировавшись на крохотном человечке посреди белой скатерти, словно гигантское увеличительное стекло. Смотрел ли кто-то через стекло на него, Эйдан не знал и даже не думал об этом, обходя на лыжах расставленные накануне силки. Чертыхаясь и матерясь, то и дело прилипая глазом к оптическому прицелу, он с надеждой покрывал милю за милей в поисках пленённых животных.

С самого утра, – а если быть точным, с того момента как ему пришлось побывать в помещении генераторной, – его не оставлял пугающий образ вмёрзшего в лёд Ломака. Нет, он вовсе не искал встречи с покойником у дальней стены, просто чёртова капель с утра в тёмном помещении напугала человека и заставила вспомнить безгубый оскал страшного слепого лица. «Дом постепенно прогревается, – размышлял Эйдан, разглядывая вдалеке едва заметный дымок, – и оттаивает. Тёплый воздух распространяется под потолком, ползёт по системе вентиляции и размораживает трубы. Масло экраны нагреваются медленнее, но и температуру держат лучше. Если так дело пойдёт и дальше, то Ломак оттает, и мне придётся его хоронить!»

Слово «хоронить» в голове звучало надтреснуто и фальшиво. Для того чтобы похоронить человека среди вечных льдов и снегов существовало не так уж и много способов, но внегласно, Эйдана устраивал только один… Перетянуть тело в сарай и оставить там – он не мог. Не представляя механизма «пробуждения» мертвецов, Эйдан до ужаса боялся встретиться лицом к лицу (нет у него лица, нет!) с очнувшимся начальником станции. Никакие уговоры самого себя о том, что убитые белые медведи оставались мёртвыми, не могли заставить Эйдана согласиться с вариантом оставить тело в сарае. Была ещё мысль заранее прострелить покойнику голову, но здравый смысл, который ждал спасения в лице экспедиции, запротестовал и резонно заметил, что потом слишком сложно будет объяснить такой характер ранения. Оставался один способ обезопасить себя, но и его Эйдан страшился, всячески уповая на то, что до этого не дойдёт. В памяти родилось воспоминание о том дне, когда два человека стояли на фоне высокого дымного пламени; ноздрей словно коснулся отвратительный запаха горелой плоти и шерсти, а под ногами полярник явственно увидел выскользнувшее из пламени бедро и хвост собаки.

Эйдан затряс головой, прогоняя образ и, нацепив солнечные очки, больше напоминавшие маску, двинулся в сторону полярной станции. Весь оставшийся путь его мучила неясная назойливая мысль, на которой Эйдан никак не мог сосредоточиться. Похожая на постоянно ускользавшую мелодию в голове, мысль билась о стенки сознания подобно накрытому банкой мотыльку. Какого-то чёрта перед глазами снова и снова маячил образ оборванного и выцветшего спасательного жилета в руках, с истлевшим названием судна. Эйдан ускорил темп, повинуясь нечёткому, но настойчивому ритму в голове: «Крес-паль», «Крес-паль», «Крес-паль»!

Едва не валясь с ног и задыхаясь от бешеного рывка, он взлетел на снежный пригорок, с которого открылся вид на занесённые сугробами строения базы. Впившись взглядом в усталый ветрогенератор, отплёвывая сухую слюну, Эйдан захрипел:

– «Креспаль Меддинна»! Я знаю, я уже видел!

Едва не сорвав входную дверь с петель, Эйдан вломился в помещение радиосвязи и не раздеваясь принялся копаться в стопках бумаг на столе. Тетради, листы с отчётами, журналы протоколов, блокноты – весь ворох полетел в стороны, палыми осенними листьями застилая пол. Обладая отменной зрительной памятью, полярник (в тот момент – моряк!), искал изображение корабля-призрака и в бумагах, и в собственной памяти.

– Ну, мне же не приснилось… – бормотал он, в отчаянии швыряя листы в стороны. – Рангоут… такой нелепый рангоут и куцая сигнальная мачта… заваленный ахтерпик!

Отчаявшись в поисках, Эйдан взял паузу и лихорадочными глазами обвёл помещение. Его вытянутое лицо и приоткрытый рот напоминали глуповатую морду молодого сеттера, которого первый раз взяли на тетерева. Громыхая тяжёлыми заснеженными ботинками по дощатому полу, «сеттер» пробежал в свою комнату и в впотьмах нырнул в прикроватную тумбу. Вернувшись в комнату связи и встав под тусклой лампой, парень принялся энергично перелистывать тетрадь с собственными зарисовками.

– Вот он! – воскликнул Эйдан, потрясаяперед лицом разворотом тетради. – Вот он! Это китобой! Я видел его на фото… видел уже здесь!

На странице имелась беглая зарисовка однотрубного судна архаичной компоновки с двумя жирно намалёванными буквами «К» и «М». Полярник швырнул тетрадь в кресло и вонзил взгляд в длинную полку над столом. В сторону полетела стопка журналов «Playboy», следом на пол посыпались отчёты о сеансах связи и наблюдениями за погодой. Неожиданно, Эйдан увидел то, что искал: оклеенная старыми газетными вырезками картонка небольшого формата. Среди нескольких пожелтевших клочков с текстом, в нижнем левом углу он увидел фотографию судна у пристани. На корме судна значилось название корабля, а то, что Эйдан ране принял за мачту оказалось грузовой стрелой.

– «Креспаль Меддинна», китобойное судно, – начал читать он вслух, встав ближе к свету, – одна тысяча девятьсот… года постройки и командой из двадцати семи человек. Числится пропавшим у восточного берега Гренландии с шестнадцатого ноября… года. Все члены команды считаются погибшими.

Эйдан ещё раз перечитал скупую заметку и пробежал взглядом по оставшимся вырезкам. На листе картона имелось ещё несколько фотографий с короткими пояснениями к ним – все они касались пропавших когда-либо кораблей в акватории Гренландии. Потратив на поиски, хоть сколь значимой, информации ещё час, полярник, наконец, сдался, и стоял посреди комнаты рассматривая разочарованным взглядом оставленный после себя погром. «Этого слишком мало!» – размышлял он, жадно обшаривая глазами опустевшие полки и раскрытые шкафы.

Выйдя в столовую, Эйдан какое-то время ходил вдоль стола, обдумывая обнаруженную скудную информацию. Остановившись напротив восседающих за столом подушек, он с силой припечатал найденную картонку о столешницу.

– Джентльмены, это зацепка! – провозгласил он, указывая взглядом на газетную вырезку. – Судя по всему, этот «некролог» с пропавшими судами составлял кто-то из предыдущих обитателей нашего закрытого клуба, – Эйдан обвёл рукой помещение, и слегка поклонился сидевшим за столом «джентльменам», – и на какой чёрт ему это понадобилось, нам неизвестно! Однако, мы имеем ожившего мертвеца с пропавшего хрен знает когда судна – вот задачка-то, Куп, что скажешь? Это тебе не грязное бельишко блядоватой девицы перебирать – это настоящее дело! Тебе не кажется, что стоит сделать запись, что-то вроде: «Дайана, я в тупике! Я не знаю, что происходит, но мне до усерачки страшно!»

Нервно закурив сигарету, Эйдан двинулся вокруг стола:

– Мертвец с пропавшего корабля ходит по Арктике, – размышлял он вслух. – Бухта, дело было в бухте! Итак, пропавший корабль, мертвец, который бродит в бухте… Стоп, собака! Сперва была собака! Она заразила Корхарта, который расправился с Ломаком и исчез, нарисовав послание на стене… Когда он его нарисовал? Судя по тому что оно на стене у кровати, я думаю Корхарт нарисовал его ещё при жизни… – он остановился и внимательно осмотрел окна заколоченные досками изнутри, затем продолжил: – Хотя, рисунок мог оставить Ломак после смерти Корхарта – может у них было так заведено или обычай какой-нибудь у полярников – чёрт его знает! Но мы отклонились от темы, это всё гипотезы, господа! Я не знаю так ли оно было на самом деле. Если мертвецы нападают на живых, значит они осознают это. Сохранился ли у них разум после смерти? Что ими движет – инстинкт?

Непринуждённую паузу бурного монолога нарушил неопределённый звук снаружи. Эйдан замер на полуслове, застыв в нелепой позе с печатью страха на лице. Звук походил на слабый короткий вой, брошенный ветром к порогу входной двери. Опрокинув стул, Ридз кинулся к печи, рядом с которой имелся ворох наваленных прямо на пол матрасов, свитеров, а также верхней одежды. В спешке откопав в неряшливом ложе карабин, Эйдан застыл, прислушиваясь. Пнув ногой провода тянувшиеся от аккумуляторов, полярник разорвал цепь, мгновенно погрузив свою «крепость» во тьму. Прижавшись щекой к доскам, Эйдан отодвинул край одеяла, драпировавшего окно и выглянул в ночь. Согнутый страхом, он простоял у окна несколько минут, едва дыша и боясь пошевелиться. Снова пристально осмотрев периметр перед домом, полярник накинул клемму на батарею, стоявшую особняком у двери. За промёрзшим стеклом тускло зажглась лампа, сонно шатаясь на слабом ветру и едва освещая пространство перед домом.

– Дайана, запиши, – зашептал парень не своим голосом. – «Эйдан Ридз, очевидно, сошёл с ума! Ему мерещатся мертвецы и он, уверяет, что одного даже убил! Не смейся, Дайана, он настаивает именно на этой терминологии, хотя и понимает всю глупость своего высказывания. Позавчера ночью он просыпался попить воды, и я видел, как он пересчитывал оставшиеся патроны в карабине, а также нюхал ствол – очевидно, он не совсем доверяет своему разуму и сомневается в том, что схватка с мертвецом имела место!»

Завесив окно одеялом, отсоединив от батареи провод, Эйдан покосился на одну из едва различимых в темноте подушек за столом.

– Пошёл ты, Купер! – бросил он с обидой в голосе. – И ты, шериф, иди на хрен! Я не сумасшедший!

Интонация его голоса снова поменялась и стала более вкрадчивой:

– Ну, как же так? Разве вас не посещают мысли о нереальности происходящего? Прошлой ночью вы, мистер Ридз, вспоминали, как ещё ребёнком прыгали с моста в реку. Как под давлением мальчишек прыгнули в воду и едва не утонули… Вспомнили? Вы же сами, мистер Ридз, ночью не могли заснуть и думали о том, что, быть может, вы всё же утонули тогда, в детстве. Ведь думали?

Эйдан подлетел к столу и навис над двумя «джентльменами».

– Думал, и что из этого? – зашипел он, брызжа слюной. – Не смейте лезть в мои мысли, вам понятно?!

– Бросьте, мистер Ридз, – вновь «заговорил» агент ФБР. – Вы только что караулили у окна ветер, который тронул лопасти ветрогенератора. Вы ведь заметили их лёгкое движение? Может быть их надо было пристрелить? Например, как вы пристрелили Корхарта…

– Что-о-о-о?! – задохнулся от возмущения Эйдан, делая от стола шаг назад.

– Ну, вы ведь думали об этом? – гнул своё «Купер», голосом Эйдана. – Вы утверждаете, что в кого-то стреляли и даже убили. Но в кого? Тело Рона Корхарта мы так и не нашли, а тело Ивлина Ломака, по вашим словам, находится в помещении генераторной, и оно…

– Да ты мне не веришь, сука?! – взревел Эйдан и перемахнув через стол, сгрёб со стула тряпичную куклу. – Я тебе докажу, ублюдок! Пойдём со мной! Пойдём, я сказал!

Волоча за собой человеческий муляж из чужих вещей и подушки, Эйдан настойчиво пробирался через узкие тёмные коридоры к помещению генераторной. Выкрикивая ругательства, то и дело расшвыривая ногами доски частично разобранного пола, картонные коробки и горы тряпья, – он яростно махал фонариком, словно отбивался от мрака мечом.

– Я тебе докажу, докажу, засранец! – кричал он громко, сбивая ногой с двери самодельный массивный запор.

Помещение генераторной встретило ленивым звуком капели, прохладным влажным дыханием и тьмой. Эйдан настороженно втянул носом воздух, боясь в нём уловить запах разложения. Звук оттаивающей воды в темноте пугал, нёс необъяснимую угрозу. Вступив на изрядно покрытый водой лёд, Эйдан двинулся вдоль стены, отыскивая лучом фонаря вмёрзшее тело начальника станции. На мгновение в голове мелькнула шальная мысль о том, что никакого тела и впрямь нет, что он – и есть Ломак, который сошёл с ума! Снова эта навязчивая идея…

Эйдан замотал головой, сильнее стиснул фонарик и посветил себе под ноги. Растаявший лёд имелся не по всему периметру помещения, а только там, где его толща примыкала к двум нагретым стенам. В углу и у потолка комнаты собрался тяжёлый туман, запертый в тёмной ловушке. К своему ужасу, спустя десять секунд, в луче света Эйдан заметил лоскут оттаявшего свитера и копну рыжих волос, лежавшую на поверхности воды. Остальная часть тела всё ещё оказалась вморожена в лёд. «Это ненадолго», – с содроганием скосив глаза к утопленнику, подумал парень.

– Теперь вы мне верите, мистер Купер? – прошептал Эйдан сокрушённо, приподымая «агента» за шиворот. – Видите – я не сошёл с ума! Я не сошёл с ума, я не Ивлин Ломак, и я не сошёл с ума…

Попятившись из сырого тёмного помещения, полярник едва не упал, запнувшись об порог. Поспешив захлопнуть дверь, он направился в столовую имея в душе стойкое желание выпить, дабы унять дрожь в руках. Усадив объёмную куклу на своё место, Эйдан сел напротив и поставил перед собой закрытую бутылку водки. Рядом на стол упала пачка сигарет и потрёпанные игральные карты – полярника ждала очередная ночь, которая обычно заканчивалась оглушительным пьяным обмороком.

– Есть идея связаться с норвежцами! – перекрикивал работающий двигатель вездехода Эйдан, и указывал рукой на северо-восток. – Попытаться, я это имел ввиду!

Он усадил тряпичную куклу на пассажирское сиденье машины, и заботливо расправил смятую подушку, так, что нарисованное лицо агента Купера разгладилось и приняло нужную форму. Эйдан улыбнулся, удовлетворённый своей заботой. Покрытые инеем борода, лицо и ресницы полярника казались нарисованными мелом на тёмном фоне капюшона.

– И мне может понадобиться твоя помощь, Куп! – выкрикнул он, балансируя на обледенелой гусенице вездехода. – Я не шучу! Гарри мы оставим присмотреть за Молли, а сами рванём на «Косточку» и попробуем выйти на связь с базой Каадегарда.

Эйдан застегнул ремни безопасности, пригвоздив податливый манекен к сидению.

– Вот, так… хорошо! – пробормотал он довольный собой, роняя плотные клубы пара. Полярник заглянул за сидения, и покосился на манекен: – Ты про канистры? Зачем нам так много топлива? Я и сам не знаю… Наверно пытаюсь перестраховаться. Да-да, не смейся! Я и еды с собой набрал – видишь сумку за креслом? Выгреб почти всё, что осталось на Коргпоинт! Какой в этом смысл?..

Окинув белые холмы болезненным взглядом отчаявшегося человека, устремив глаза в убегавшую синюю даль небосвода, Эйдан пожал плечами и громко произнёс:

– Это всё иллюзия! Иллюзия спокойствия, понимаешь? Как фокус с луной – чем ближе она к горизонту, тем кажется крупнее, хотя таковой её делает сам горизонт. Ломак говорил, что стоит опасаться не холода, а страха перед ним. Так вот я не хочу встретить по дороге Корхарта или стаю дохлых собак, и случайно привести их на базу… При такой встрече нам придётся петлять, агент Купер. Стрелять и петлять! А этот чёртов босоногий моряк с судна? Меня до сих пор бросает в дрожь и трясёт… да что я тебе говорю, – мы же вместе напиваемся по вечерам! А если он был не один, ты думал об этом? Что если в этой ледяной пустыне бродит вся команда пропавшего «Летучего Голландца»?

Спрыгнув с широкого трака машины, Эйдан посмотрел в сторону ветрогенератора, прикрывая от ветра воспалённые бессонницей глаза. С запада, извиваясь подобно огромной змее, мела позёмка, наискосок сползая со снежного пригорка; бросала в лицо колючий снег, кружила в воздухе белые вуали. Анемометр на крыше вездехода энергично вращался, подхваченный упругим порывом ветра, который предрекал грядущую бурю.

Эйдан вернулся взглядом к распахнутой кабине и, угрюмо осмотрев подушку с нарисованным лицом, выкрикнул:

– Сон мне приснился: будто решил заправить я вездеход, а канистру в руку взять не могу – горячая сильно. А мне, как назло, нельзя никак дать заглохнуть двигателю! Представляешь? Так я кинулся тряпку искать, – ну, чтобы ручку канистры обмотать, – а найти ничего не могу. Вдруг, вижу – виднеется что-то пёстрое из-под снега. Потянул, а это оказался свитер Ломака…

Полярник сокрушённо махнул рукой, взлетел на трак, и заботливо повязал вокруг «лица» Купера шарф, сорванный с собственной шеи. Захлопнув дверцу машины, Эйдан с минуту стоял подле, подставив лицо колючему снегу и ветру. Проваливаясь в сугробы, он неуклюже зашагал к дому. Спустя пять минут Эйдан вновь появился на улице, и закрыл дверь на засов вдобавок продев через увесистую доску железный лом.

– Человек, и тот не сразу сообразит, – пояснил он шумно, садясь в вездеход и кивая в сторону дома, – а зверь и подавно! Что «они»? О чём ты? Ах, ты о мертвецах! Ты же сам недавно не верил в них! Меня ещё в чём-то подозревал – теряете хватку, агент Купер!

Вездеход дёрнулся и, взревев двигателем, начал набирать скорость. Эйдан бросил взгляд на удалявшуюся полярную станцию через боковое зеркало – сердце его сжалось от тревоги и тоски. Парень попытался прикинуть: сколько же времени он провёл на базе в одиночестве, однако сознание запротестовало и захлопнуло дверь в память, боясь, что вскроется нечто такое, что обнажит возможное помешательство одинокого и покинутого всеми человека. «Возможное, твою мать!» Одиночество вообще затеяло с разумом полярника опасную игру – и Эйдан чувствовал, что проигрывает… Накануне ему стали мерещиться странные звуки, расползавшиеся по станции. Редкие, тихие, но в тоже время новые и зловещие. Как-то раз, Эйдану удалось, – как ему казалось, – идентифицировать всплеск воды в генераторной. От ужаса и догадок он не решался до самого вечера войти в помещение, проведя у запертой двери (той, которая соединяла короткий переход и генераторную внутри станции) пол дня в обнимку с ружьём и бутылкой водки. Напряжённо прислушиваясь и, то и дело, прикладываясь к спиртному, он набирался бутафорской храбрости, вызывал в себе героизм, взывал к смелости. Кончилось всё тем, что бравый и пьяный Эйдан сорвал тяжёлый засов, распахнул дверь, и с матами в адрес Ломака, расстрелял в темноту обойму патронов. Темнота ответила стрелку звонким эхом и тихим всплеском упавшей в воду наледи с потолка. Бормоча проклятия, грозясь сжечь тело Ломака, если тот – «…Надумаешь ожить, сука! Только попробуй!», – Эйдан запер дверь на засов и, немного не дойдя до своей лежанки у тёплой печи, рухнул спать посреди коридора.

Проехав в полном молчании какое-то время, полярник с надеждой посмотрел на магнитофон, который не работал в машине ещё по прилёту Эйдана на станцию. «Кто-то залил панель кофе и там застрял диск, – объяснил тогда Ломак, глядя как молодой полярник безуспешно нажимает кнопки. – Давно не работает». На вопрос, кто это был, начальник нервно дёрнул плечами и, спрятав глаза, неуклюже сменил тему… Эйдан хорошо помнил, что тогда, он впервые остро почувствовал себя чужим среди бескрайних снежных полей, и этих двух матёрых полярников, которые что-то утаивают.

Дотянувшись до вещевого ящика в поисках карты, парень нажал кнопку замка и едва успел поймать плоскую тяжёлую флягу, упавшую из ниши в руку. Эйдан удивлённо крякнул и, поднеся неожиданную находку к лицу, стал задумчиво осматривать потёртые кожаные бока фляги – он не помнил, чтобы прятал чужую флягу в бардачок. «Ты сходишь с ума, – хохотнул голос в голове. – Бьюсь об заклад, что это ты припрятал её накануне отбытия, а теперь попытаешься свалить всё на…».

– Это Ломак! – отрезал полярник уверенно, покосившись на подушку по соседству, – Он делал заначки повсюду!.. Ты видел шкаф в его комнате? Он напоминает бар, правда дешёвый и дрянной бар! Что значит «раньше фляги здесь не было»? По-твоему, я её сюда положил? Да ты с ума сошёл, я, итак, спиваюсь там в одиночестве!.. – выкрикнул Эйдан порыве откровения, и впрямь начиная сомневаться в происхождении спиртного в вездеходе. Чтобы убедить Купера, – а ещё больше себя, – он заключил высоким голосом: – Да не клал я её сюда, не клал! За тюленями я поехал с другой картой, сюда я не заглядывал! Сюда полез по инерции!

В подтверждении своих слов, полярник жестом фокусника выхватил сложенную бумагу из-за пазухи и потрусил перед подушкой. Сунув фляжку между сидениями, Эйдан развернул карту в руках и долго ехал, изучая пейзаж за окном. «Какого хрена ты туда полез? – думал он, искоса поглядывая то на фляжку, то на «Купера». – У тебя же и правда карта была в куртке! Теперь ты знаешь, что в вездеходе есть выпивка и снова нажрёшься, как свинья! Ты же так хотел этого избежать! Ты превращаешься в алкаша, твою мать, Ридз! А что, если он прав и это ты подсунул себе виски?.. А, откуда ты, сукин сын, знаешь, что там виски? Брось, это же фляга Ломака! Что в ней может находится, кроме дешёвого пойла? Это случайность – ты просто спешил и не осмотрел этот чёртов ящик! Просто спешил!.. Спешил…». В голове Эйдана засела мысль, что спонтанная вылазка за пределы станции напоминает бегство от самого себя, что опасное путешествие без навигации попросту должно вдохнуть в него кипучее желание бороться за свою жизнь, – а не размышлять о противоположном! Размышлять всё чаще и чаще…

– Смотри, – парень ткнул в карту пальцем и повернулся к «попутчику», – Ломак выезжал вот сюда и говорил, что связь была отвратительная. Я же хочу сперва попробовать выйти в эфир с «Косточки», а потом подняться севернее на десяток миль подальше от ледника. Подняться на плато. Быть может ледник блокирует сигнал, я не уверен… Скажем так – уйти на север, насколько этого позволит погода и видимость самого плато как ориентира. Как тебе мой план? Что ты заладил «топливо, топливо»! Хватит его, говорю тебе – хва-тит! Вспомни: его Корхарт и в прошлый раз с запасом считал…

Он осёкся и хмуро глянул на безучастное лицо, грубо нарисованное на подушке. Стиснув руль Эйдан отвернулся и горестно вздохнул:

– «Тряпичная башка»… не выводи меня!

Неожиданно, от подзабытого прозвища ему стало смешно и тепло на душе – полярник отстранённо улыбнулся и даже прикрыл глаза. Повеяло домашним уютом, потянуло запахом выпечки, ванилью, пряностями, послышался гомон приглушённых голосов, а перед глазами заплясали пёстрые огни рождественских гирлянд… Удивительно, но как всего лишь одна фраза, бессознательно выдернутая из памяти, в той же памяти воскрешает давно ушедшие, казалось бы, на покой воспоминания из детства. Накрытый праздничный стол в гостиной, немногочисленные родственники в торжественно украшенном зале, и отец с бокалом в руке и неизменной историей из своего детства. «…Элизабет, Дженнифер, – Эйдан явственно помнил, как отец начал тот рождественский вечер с лёгким поклонам своим сёстрам и застенчивой улыбкой на улице. – Вы не раз рассказывали истории о том, что на нашей ферме жил домовой, – и это могли подтвердить даже наши родители, упокой Господь их светлые души. Ведь все слышали о проделках домового, не так ли? Сено под нашими простынями, камушки в ботинках, после, разумеется, бессонной ночи со светом; таинственные узелки из осоки на пороге нашей комнаты, и вечно пропадавшие нитки с катушек. Вот, – отец указывает на грузного престарелого джентльмена, сидящего в кресле и снисходительно кивающего в такт звучавшим словам, – мистер Талли, не раз был свидетелем рассказов о той неразберихи, которая творилась у нас в доме». Мистер Талли приподнимает пухлый палец и потрясает им в воздухе: «Ещё мой отец был жив и Лора, а эти две щебетухи, – он указывает двойным подбородком на тёток Эйдана, – уже забрасывали меня с сестрой рассказами про домового! Да и ты сам, Райан, ещё костлявый юнец, бегал за ними и поддакивал старшим сёстрам!» – «Но ведь это правда! – перебивая друг друга звонко голосят тётки Эйдана. – Ты нам не веришь, дядя Бенджамин? Был домовой! Его даже наш папа видел! Это он его называл „Тряпичная голова“, потому что тот портил заправленные одеяла и подушки по всему дому. Домовой оставлял на них щипки и завитки в форме разных животных! – возбуждённые и раззадоренные, они оборачиваются к отцу и требуют поддержки: – Райан, ну ты то, чего молчишь? Ведь ты сам видел „Тряпичную голову“ на чердаке – он тебя даже за это ударил лыжной палкой, чтобы ты не подсматривал!» Отец усмехается и трёт лоб, будто удар палкой получил только что. «Верно, верно, – говорит он. – А помните нашу соседку миссис Паркер и её мужа Лесли? После того, как на нашей ферме прекратились странности, эти самые странности перекочевали на их ферму». – «Да-да! – соглашаются наперебой тётки Эйдана, а также некоторые гости, и начинают вспоминать: – Сплетённые аркой стебли кукурузы, таинственные следы в клумбе и завязанные узлом вещи на бельевой верёвке… „Тряпичная голова“ оставил нас в покое и перебрался к Паркерам», – резюмируют Дженнифер, Элизабет и гости. Отец улыбается и приобнимает каждую из своих сестёр. «Вовсе нет, – говорит он. – Просто вы выросли и ему пришлось сбежать к доверчивому Лесли и его легковерной жене. Ведь нашему отцу с каждым годом становилось всё тяжелее убеждать своих дочерей в существовании шкодливого домового и не оставлять при этом следов». А потом, глядя в распахнутые глаза сестёр, отец с улыбкой и нежностью в голосе стал рассказывать собравшимся, как будучи младшим ребёнком в семье, – где царил непререкаемый матриархат и где любая разбившаяся чашка автоматически записывалась на счёт непоседливого мальчишки, – он принимает предложение своего отца «завести» домового. Как орудуя в тандеме с дедом Эйдана, они ловко и остроумно в течении многих лет дурачат домашних, а когда те выносят слухи о «Тряпичной голове» за пределы фермы, решают их не развеивать. Когда шквал удивления и недоверчивых вопросов стихает, и кто-то из присутствующих спрашивает почему «домовой» вскоре пропадает и с фермы Паркеров, Райан Ридз с грустью говорит, что отец уже тогда мучился со слабым сердцем и поддерживать миф о домовом становилось всё трудней… «У тебя был замечательный дед, – частенько повторял отец Эйдану с грустной улыбкой, голосом, в котором слышалась скрытая тоска. – Жаль он тебя не дождался – вы бы с Найджелом стали лучшими друзьями!»

– Мы и с тобой были лучшими друзьями, пап… – произнёс тихо Эйдан с болью в голосе.

Добрался до назначенной точки полярник за полночь, когда яркие созвездия россыпью бриллиантов украсили глубокий бархат ночного неба, а Арктур сияла подобно «Куллинану» в Британской короне. Невообразимым сказочным маяком в ночном небе пылал Млечный путь, восстав из-за тёмного скалистого горизонта. Полярная звезда, занявшая зенит много столетий назад, властно улыбалась своей соседке Кохаб, у которой не так давно отобрала звание главной путеводной звезды человечества. Пока Эйдан ставил мачту-антенну и разглядывал ночное небо, ему вспомнился миф о Киносуре и медведях, о их несуществующих хвостах…

Долго провозившись с установкой громоздкой антенны на крыше вездехода, замёрзший и злой полярник несколько раз прерывал работу и вручную включал прожектора. С тревогой освещая периметр вокруг машины, Эйдан всматривался сквозь тьму и расхаживал по обледеневшей крыше с прожектором в руках. Одолевал и холод, и страх. Оказавшись вне стен собственного жилища, ночью за много миль от станции, Эйдан на собственной шкуре ощутил всю ничтожность и слабость своего нынешнего положения.

Уже сидя в кабине, настраивая передатчик на искомую частоту, Эйдан заметил, как горизонт на северо-востоке зарделся узкой полоской зелёного пламени – там, вдали, полыхало северное сияние.

– Это плохо, – констатировал он угрюмо и, бросив взгляд на тряпичный манекен, пояснил: – Это только выглядит красиво, а вот сигнал блокирует и искажает будь здоров!

Внезапно налетел ветер и ударил в кабину с такой силой, что машина зашаталась.

– Всё-таки догнала нас! – воскликнул он, заглядывая в боковые стёкла. – Нас накроет бурей, Куп, теперь уже точно!

Эйдан витиевато выругался и снова включил наружное освещение. В свете прожекторов, хаос бешено летящего в стекло снега принимал вид упорядоченного движения вперёд. Сюрреалистичность ночного безжизненного ландшафта давала пищу воображению – и вот Эйдан уже летел над поверхностью неведомой планеты, сквозь бурю и чужеродную атмосферу. Ощущение полёта было столь сильным, а покачивания машины столь реальными, что полярнику пришлось опустить глаза и затрясти головой.

– У меня есть теория насчёт дежавю, – сказал он, прислушиваясь к шороху пустой трансляции. Его замёрзшие пальцы неумело перебирали кнопки и многочисленные гетеродины радиостанции. – Хочешь послушать? Я не претендую на первенство и всё такое, но мне хотелось бы думать, что я припёр, сам знаешь кого, к стенке, разгадав замысел сотворения всего сущего, – полярник выключил наружный свет и нервно подмигнул «агенту Куперу». – Все мы, живущие на этом пыльном шарике, несёмся хрен знает куда вместе с этим самым шариком, – а он, летит вместе с нашей солнечной системой, которая сквозь пространство вместе с миллионами других систем, так же куда-то летит! Целые рукава галактик, Млечный путь и так далее, – всё это несётся, закручивается, сжимается, расширяется, взрывается и прочее, прочее… Что-то постоянно происходит, что-то рождается и что-то становится пылью, из которой, вновь что-то рождается. Ничего просто так никуда не девается, ничего не исчезает. Перерождается – вот точное определение. И ещё есть время. Нет-нет, Куп, это не тот убогий циферблат со стрелками, который выдумали люди – это нечто непостижимое, что сотворил сам Бог, если он, конечно, есть. Если его нет – то это непостижимое само сотворило Бога. Видишь, я всё продумал!

Эйдан хмыкнул и подкурил сигарету. Он ткнул огоньком в лобовое стекло и склонился к «пассажиру».

– И вот на всей этой махине, под названием Вселенная, мы несёмся через это «непостижимое», закручиваемся в бездну небытия, чтобы рано или поздно сжаться до молекулы, а потом рвануть так, что вновь станем разлетаться и рассеиваться по этому «непостижимому», как разлетается краска на праздник Холи. Патетично? Соглашусь, пожалуй… И вот несясь через пространство, которое все мы ошибочно отслеживаем по циферблатам и называем временем, мы каждое мгновением оставляем в нём свой отпечаток: эдакий снимок вселенского масштаба. Мгновение – снимок! Снова миг – ещё один снимок и ещё… Секвенция! Секвенция – и есть наше движение! Высчитав скорость движения нашей планеты и отняв величину от текущего положения, можно узнать, где в пространстве Земля была на тот момент. И, если вернуться в те самые координаты, мы попадём в прошлое! Вуаля – я попутно изобрёл теорию путешествий во времени!

Эйдан усмехнулся довольный собой, но тут же закашлялся, отвыкший от крепкого табака. Борясь с ветром, он с трудом приоткрыл дверь и метнул окурок в ночь. Налив из термоса кофе, больше напоминавший грязную воду, Эйдан сделал глоток и с тоской в глазах пополоскал рот. За крепкий и сладкий кофе да хороший гамбургер он был готов на многое… Перед взглядом материализовалась картина из заставленных полок с припасами еды, боксами с крупами, консервами, а также картонные ряды полуфабрикатов; целая ниша, плотно набитая пакетами с чаем, а внизу – в тёмном углу сразу у входа – пузатый обрюзгший мешок с зёрнами кофе… «Как в трюмах у пиратов, – усмехался Ломак, показывая продовольственный склад Эйдану первый раз. – У тебя на корабле также было?» Спустя пару месяцев после той экскурсии, в примыкавшем к жилому блоку складе случился пожар и практически весь провиант сгорел, а через неделю пропала связь.

Слишком фрагментарно, чтобы картина казалась полной, перед взором явился погружённый во тьму продовольственный склад… Ещё Эйдан помнил чувство стыда, – оно то, как раз, фрагментарным не было, – оно было всецелым! В то злополучное тёмное утро оно даже притупило чувство голода, как только Эйдан украдкой зашёл на склад. Красть у своих товарищей Эйдану оказалось нестерпимо совестно, но и терпеть постоянное чувство недоедания становилось всё сложней! А ещё эти взгляды за обеденным столом!.. Эйдан не привык съедать так мало, – как вообще можно так мало есть в такой холод?! Даже Ломак, обладая своей комплекцией съедал в половину меньше Эйдана, не говоря о худощавом Корхарте, который только и делал, что провожал взглядом каждую отправленную в рот молодого полярника ложку… Сука! Корхарт – сука! И, да, он был прав – свечка всё-таки там была, но зажечь её Эйдан не успел, хотя и пытался! От зажжённой спички вспыхнула перчатка на руке (накануне молодой неопытный полярник неосторожно переливал топливо из канистр), которую парень поспешил струсить с ладони… Огонь поглотил стеллаж неожиданно и мгновенно, словно картонные коробки оказались в плену газового облака. Хотя… Хотя Эйдан видел это уже фрагментарно – быть может состояние ступора дало такой эффект и память сотворила дырявую нарезку из акта самого пожара, оставив в сознании чёткую картинку с нетронутыми полками продовольствия. Крупы, консервы, полуфабрикаты и плитки шоколада – так начиналось пребывание Эйдана на Коргпоинт, таким запомнился ему последний визит на склад.

После воспоминаний о сытом начале экспедиции, отощавший желудок дал сигнал мозгу, и тот попытался разделить количество некогда оставшейся еды для троих на одного человека – и тем самым высчитать проведённое в одиночестве время.

– Так о чём я? – Эйдан поспешил пресечь математический кульбит в своей голове. Он страшился этих расчётов, боялся получить на руки сухие цифры. Именно поэтому полярник не вёл календаря и подсчётов своему одиночеству – боялся… Боялся, что цифры лишь утвердят его подозрения о том, что по ту сторону льдов случилось нечто страшное и за ним никто не придёт. «Никто, кроме мертвецов!» – огрызнулось сознание, которому в очередной раз запретили считать.

– Итак, дежавю! – парировал Эйдан мгновенно, и затряс головой. – Дежавю, дежавю!.. Так как мы имеем бесконечные проекции самих себя в отдельно взятый миг, мы оставляем отпечаток своего разума во Вселенной – эдакую «вспышку сознания», – полярник повторил беззвучно последние слова несколько раз и повернул к манекену просиявшее лицо: – Слушай, а мне нравится этот термин! Нет, правда! Надумай я и впрямь писать книгу, я бы его использовал! Я сегодня просто в ударе, Куп! «Вспышка сознания»… Хм-м-м… Представляешь себе триллионы фотокарточек, выстроенных в ряд по пути движения планеты? В каждой находится такая «вспышка». В ней заключается одно мгновение, запечатлевшее всю Вселенную! Всё пространство вокруг забито этими карточками, но иногда, строй фотокарточек ломает нечто такое… Нечто такое, – нужно будет и для этого придумать термин, – нечто такое, что позволяет заглянуть в карточку со своим будущим событием. Случайно, заглянуть случайно… Что? Как такое может произойти? Откуда я знаю, Куп, эту часть теории я ещё не додумал. Не будь занудой! Так вот… Ты заглянул в такую карточку и память о ней у тебя осталась подсознательно. Поэтому, когда ты испытываешь дежавю, ты просто реальными событиями воскресаешь в памяти пережитые воспоминания. Ну, что, приятель, как тебе? Почему бред? Ты считаешь все современные…

Внезапно из динамика радиостанции обрушился громкий треск помехи, на фоне которого, слабо звучал женский голос. Эйдан подпрыгнул в кресле от неожиданности, ударившись о рулевое колесо коленями.

– Это плато Феертолл, полярная станция Коргпоинт! – заорал он в рацию, подстраивая ускользавшую частоту. – Вы меня слышите?! Говорит Эйдан Ридз! Вы меня слышите?!

Подобно песку из разбитой амфоры из динамика сыпались колючие слова неизвестного языка. Эйдан вдавил кнопку связи и затараторил, размахивая свободной рукой:

– Послушайте, послушайте! Говорит Эйдан Ридз! Это Коргпоинт! Мы испытываем проблемы со связью, ситуация экстренная! У нас заканчивается топливо и провизия, мы замерзаем! – взяв короткую паузу и вновь услышав монотонный поток непонятных слов, Эйдан закричал: – Свяжитесь с материком! Это станция Коргпоинт! У нас потеря связи, потеря связи! Дайте на Большую землю код: «Коргпоинт – двенадцать девятнадцать»! Код экстренной помощи! Станция терпит бедствие!

На другом конце трансляции словно и не замечали отчаянного призыва полярника. Спустя минуту возбуждённый Эйдан стал различать отдельные слова, которые как будто повторялись. Прислушиваясь к трансляции, он всё точнее и точнее в потоке незнакомых звуков улавливал слова, которые имели значение.

– Это послание… – прошептал он, пробуя триангулировать сигнал. – Они записали послание и постоянно его крутят!..

Язык без сомнения был норвежским, более того, в монотонной трансляции с ближайшей станции, Эйдан всё отчётливее различал слова «эвакуация» и «стоп», по крайней мере он думал, что слышит именно их. «Они и впрямь готовят эвакуацию! – пронеслась мысль в голове. – Как и говорил Ломак! А свою станцию позиционируют, как точку сбора! Но какого чёрта они транслируют это в эфир, да ещё и на норвежском? Где реальная помощь? Раз у них есть транспорт и связь, можно организовать облёт… Кажется Корхарт говорил, что у них нет вертолёта! Судно! Они готовят эвакуацию по воде, и собираются сделать рывок к побережью!»

Эйдан стал лихорадочно щёлкать переключателями радиостанции, пытаясь быстро отстроить частоту, с которой Ломак связывался с норвежской станцией. Наконец, закончив приготовления, он достал карандаш и блокнот. Нервно закурив, Эйдан бегло вспомнил кодировку знаков азбуки Морзе и нажимая кнопку связи отправил в эфир послание: «PSNR944», что в международной арктической классификации соответствовало каталожному номеру станции Каадегарда. Имея на руках название станции на норвежском языке, но не зная, как правильно отстучать его морзянкой английскими символами, он решил использовать международный индекс, тем самым призывая полярников выйти на связь.

– Надо было ещё тогда у Ломака спросить… – шептал он в темноте обозлённо, с надеждой вглядываясь в шкалу уровня сигнала. – Карайёль? Харайоль? Как, чёрт подери название станции будет по-английски?

Зелёные огни шкалы ожили, вторя грубому сигналу зажимаемой кнопки на том конце трансляции. Эйдан бросился записывать в блокнот поступающие символы. «PSNR944» расшифровал он сигнал через несколько секунд. Контакт состоялся – норвежская сторона ответила! Эйдан передал в эфир название своей станции и координаты, добавив, что нужна помощь. Довольно долгое время эфир оставался пуст, и Ридз не на шутку испугался, заподозрив потерю связи. Он даже выглянул наружу и проверил наличие антенны, испугавшись, что её сорвало бурей. Чтобы успокоиться, Эйдан отхлебнул бурбон из фляги Ломака и уже было убрал полегчавшую ёмкость во внутренний карман куртки, но порывисто открутил крышку и сделал затяжной глоток.

– Это… Это невозможно пить!.. – охнул он, хватая ртом воздух.

Контакт! Живые люди! Среди этих чёртовых льдов! Льдов и мертвецов! Эйдан едва не заплакал – то ли от нахлынувших чувств, то ли от крепкого алкоголя.

Шкала сигнала взволнованно запрыгала, а из динамика понеслись сухие щелчки нажатой за двести миль кнопки. Эйдан бросился записывать послание в блокнот. Через пять минут он с трудом расшифровал: «Осторожно. Мертвецы. Слушать сообщение». Дальше шли цифры, указывающие на какой именно частоте, следовало слушать сообщение, однако Эйдан лишь бросил мимолётный взгляд на цифры и передатчик.

– На хрена мне ваше послание, если я ни черта не понимаю?! – воскликнул он. – Я его уже слышал!

Эйдан стал быстро набрасывать в блокнот текст нового послания, однако эфир заволокло сильнейшими помехами и низкочастотным гулом. После десяти минут блужданий по безжизненному радиоэфиру, метаний по различным частотам, ему наконец удалось вновь поймать слабый сигнал. Спустя несколько минут в блокнот легла расшифрованная запись послания норвежцев: «Понятно? Английский ждать. „PSUS236“ ответьте. Изоляция».

– Да-да-да! «PSUS236» в полной заднице и изоляции! – застонал Эйдан, бегло перекодируя своё послание. – Что ждать? Чего ждать, мать вашу? «Английский ждать»… английский, английскую? Английскую флотилию? Английскую королеву? Что мне ждать, чёрт бы вас побрал!

Из динамика выкатился тоскливый вой затухающего сигнала и тут же звук стал гаснуть, просачиваясь между нервных пальцев полярника, в отчаянии накручивавшего ручки передатчика. Парень принялся громко ругаться и метаться по кнопкам радио модуля делая только хуже – всё дальше и дальше отдаляться от частоты, на которой произошёл контакт. В отчаянии Эйдан несколько раз ударил ладонью по приборной панели и влепил «Куперу» оплеуху, после чего снова принялся нажимать кнопки с надеждой всматриваясь в подрагивание приборных стрелок. Тщетно – по прошествии десяти минут радиоволна оставалась пустой и безлюдной.

– Коргпоинт, ответьте! – внезапно пробился в эфир женский голос.

От неожиданности, одичавший за столь долгий срок одиночества Эйдан несколько секунд сидел оглушённый, выпучив глаза в темноту за стеклом кабины.

– Коргпоинт, это Хара-Ой, ответьте! – повторил чёткий женский голос взволнованно. – «PSNR944» вызывает «PSUS236», ответьте! Очень важно… вы… поняли…

Низкочастотный гул помехи срезал фразу и полностью заткнул эфир. Уровень сигнала окрасился в красный цвет и лёг в зону перегрузки.

– Я здесь! Я здесь! – заорал запоздало в рацию Эйдан, привстав в кресле. – Коргпоинт! Это Коргпоинт!

Он принялся выкручивать точную подстройку частоты радиостанции, однако помеха шла массивным фронтом напрочь забивая все соседние частоты. Совершенно неожиданно на панели радиопередатчика вспыхнули сразу все индикаторы, а на цифровых указателях разом отобразились всевозможные комбинации чисел и символов, сделав их абсолютно нечитаемыми. В следующую секунду вся эта цветастая иллюминация погасла вместе с индикаторами приборной панели и бортовой сети.

– Нет… – прошептал Эйдан, потрясённо осматривая тёмные приборы. Он стал колотить по ослепшим панелям крича всё громче и громче: – Нет! Нет-нет-нет, твою мать, нет!

Над верхней гранью лобового стекла, даже несмотря на бурю, остервенело забрасывавшую машину снегом, разлилась зелёная река северного сияния. Сжав зубы, Эйдан лёг грудью на руль и заглянул вверх.

– Сука ты! – простонал он чуть не плача от бессилия, адресуя свою боль разыгравшейся буре. – Убирайся прочь! Прочь!

Полярник в сердцах повернул ключ зажигания, и машина ожила. Разом засветилась приборная панель и зарычал двигатель. «Надо обойти фронт! Проскочить его и забраться повыше! Нельзя упустить сеанс – норвежцы наверняка будут и дальше пытаться выйти на связь!»

Эйдан запахнул куртку и, затянув капюшон, выбрался наружу. Недосягаемый малахитовый мост, прокинутый через ночное небо, пурпурные башни сказочного замка у самого горизонта – вся эта призрачная красота наверху встретила человека ледяным дыханием бури у подножия. Полярник взобрался на крышу вездехода по короткой лесенке и, рискуя каждую секунду оказаться опрокинутым вниз, стал собирать антенну. Кое-как закрепив разобранные секции десятифутовой мачты в петли, Эйдан стал спускаться, но поскользнулся на обледеневшей ступеньке и едва не сорвался вниз, с трудом удержавшись за поручень. Острая боль в левом плече дёрнула с такой силой, что полярник вскрикнул и разжал руку. Словно безвольная кукла он упал на широкий трак машины и чуть было не свалился и с него.

Проклиная непогоду и всю Арктику, Эйдан с трудом вполз в кабину и захлопнул за собой дверцу здоровой рукой; левая висела вдоль тела как плеть и от самого плеча до кончиков пальцев горела так, словно в неё вставили раскалённый лом.

– Не стоит считать меня слабаком! – зло процедил парень, бросив взгляд на «пассажира» в соседнем кресле.

Корчась от боли, Эйдан приподнял правой рукой травмированную левую, и положил на колено. В пересохшем рту стоял отвратительный привкус крови; багряная слюна на ладони лишний раз послужила доказательством неудачного падения на гусеницы машины. Эйдан открутил крышку фляги и, собравшись с духом, сделал глоток.

– Ломак, чёрт бы тебя побрал! – произнёс он, едва ворочая прикушенным языком. Во рту бушевало пламя, словно Эйдан за щекой держал тлеющие угли. – Это же дрянь!.. Всё что ты пил – дрянь, сукин ты сын! Вот поэтому ты и жрал так мало – ты же алкаш!

Тем не менее, Эйдан был сильно напуган и даже потрясён; вся его тирада оказалась направлена лишь на отвлечение внимания от опасности всвязи с травмой руки. Мозг лихорадочно работал, пока окровавленные губы что-то говорили, а правая рука шарила в отделении под потолком в поисках аптечки. «Надо возвращаться! – внезапно завопил забившийся в угол сознания „Эйдан-трус“. – Остаться в этой пустыне с одной рукой – верная смерть! А если ты её сломал? Господи, как ты мог упасть, растяпа!» Как только нытик заткнулся, в голове зазвучал голос «Эйдана-растяпы» – чуть хмельной и возбуждённый: «Что ты стонешь? Ничего фатального не случилось. Вывих, не более того. Мы вышли на связь, – а это главное! Люди, там живые люди! Подумаешь, у нас есть тепло и транспорт!» – «Идиот! – перебил „Эйдан-трус“. – Любая внештатная ситуация превратит эту кучу железа в могилу и похоронит тебя! Если мы завязнем в снегу, как ты собираешься откапываться одной рукой?» – «Мне надо выпить! – потребовал твёрдо „Эйдан-алкоголик“. – Мне всё равно, что вы решите! Мне надо выпить!» Решительно и громко слово взял «Эйдан-прагматик», занудным голосом: «Никакого алкоголя! Нам нужен ясный ум, чтобы не заблудиться в этих чёртовы льдах!» – «Да уколи ты меня уже обезболивающим!» – рявкнул нетерпеливо из недр сознания давным-давно похороненный «Эйдан-наркоман».

Вытрусив содержимое аптечки себе на колени, полярник принялся перебирать ампулы и шприцы в поисках необходимого препарата. Его зубы отбивали дробь, а с губ текла кровяная слюна, густо окрашивая отросшую неряшливую бороду. С трудом оголив плечо, рыча и матерясь, Ридз кое-как сделал обезболивающий укол. Он поднёс инструкцию к глазам, надеясь в слабом свете салонной лампы найти сведения о быстродействие препарата.

– «Не мешать с алкоголем»! – прочёл он вслух, издав вымученный смешок. – Прямо, как инструкция к моей жизни!

Отбросив бумажку, полярник примерился к органам управления вездеходом одной рукой, и осторожно пошевелился в кресле.

– Нам надо выдвигаться в девятый квадрат, – сказал возбуждённо Эйдан, повернувшись к соседнему креслу. – Двадцать миль ходу, не больше! Что значит «зачем»? Куп, взгляни на карту! Посмотри, посмотри сам – ледник Аннараг, – он выше нас почти на сто футов! Пойми, я не могу упустить этот сеанс связи! Если норвежцы и впрямь готовят эвакуацию, то мне нужно с ними связаться! Иначе я даже не знаю… – полярник нервно отпил из фляги и скривился,но не от спиртного, а от нестерпимой боли в плече. – Иначе мы рискуем остаться в этой ледяной дыре навсегда!

Ехать сквозь бурю оказалось непросто. Вездеход кидало во все стороны и швыряло подобно лодчонке в шторм. Порой, плоская морда машины взмывала отвесно вверх, выкарабкиваясь из очередного ледяного колодца, затем резко заныривала всем корпусом вниз – и тогда, свет прожекторов едва успевал нащупать опору. Эйдан понимал, что рискует, двигаясь напролом ночью, да ещё и в такую непогоду, однако в голове всё ещё слышался женский голос, вызывавший его по рации. Голос! Женский голос, который его звал!

Эйдан почувствовал, что его сердце забилось быстрей; боль в руке пульсировала в унисон с грохотом в груди, несмотря на сделанный ранее укол болеутоляющего. Голос, женский голос! Он словно напомнил Эйдану, что тот ещё жив… Что на том конце радиоволны одиночество растает, стоит лишь протянуть руку! Протянуть и дотронуться до человеческого тела. Женского тела…

Эйдан сделал очередной глоток спиртного, – и гримаса боли вцепилась в лицо полярника – левая рука парня обездвиженная покоилась на коленях. Сломал? Эйдан протянул спиртное своему «соседу» и, когда тот не принял щедрого предложения, снова отхлебнул.

– Знаешь, я ведь ненавижу холод! Можно сказать, я ненавижу всё связанное с холодом и с Севером, а вот волею судьбы оказался в этой дыре… Что? А при чём здесь океан? Сравнил, тоже мне!.. Океан живой, он дышит, и он разговаривает – тебе никогда не бывает одиноко с ним, он бы никогда не дал сгинуть в собственном безумии… – Эйдан с трудом, но пошевелил пальцами травмированной руки, затем угрюмо всмотрелся в темноту за окном. – Океан всегда в движении, а здесь что? Здесь сплошные могилы, одна ниже, другая выше… и все безымянные! Мы и сейчас едем к одной такой. Мне остаётся подняться на высоту, остаться там ненадолго, затем умереть и всё – жертва готова! Жертва Северу – жуткому ледяному людоеду!.. «Капа коча» состоялась! Листьев коки у меня, конечно, нет, зато обезболивающего в крови хватает, – Эйдан хохотнул, довольный тем, что боль отступает, да и хмель в голове притуплял чувство опасности. – Север… Ломак восхищался им, говорил, что это спящее божество, укрытое ледяным покрывалом. Поэтично, чёрт возьми! Может оно и так, только посмотри, как всё для него закончилось. С другой стороны, у рыжебородого осталось четверо детей, представляешь! Учитывая сколько, он брал с собой на зимовку выпивки, предполагаю, что Ломак просто сбегал ото всех. Я сбежал от Испанца, Ломак – от жены и детей! А учитывая дрянное качество пойла, делаем выводы, что Луковая голова сгребал выпивку в спешке и по дешёвке. Что мы имеем в итоге? Тайна дерьмового бурбона раскрыта! Это же какой-то «дерьмобон»!

Машину сильно тряхнуло и Эйдан едва не выронил полупустую фляжку из руки. Он удивлённо глянул на тряпичный манекен:

– Прости, прости, дружище! Отличный виски! – громко сказал он, адресуя свои слова погибшему начальнику станции. Эйдан подмигнул «агенту Куперу» и развязано прижал палец к губам. – Четверо… – прошептал он, – четверо детей, понимаешь?

Эйдан глянул через боковое стекло вверх и окинул нетрезвым взглядом колышущееся в небе зарево, которое не только не уменьшилось, а даже расползлось ещё дальше. В изумрудном полотне аномалии появились синие и красные нити и, казалось, само неведомое божество, о котором говорил Ломак, ткёт невероятный саван, готовясь забрать в своё царство крохотного человечка.

– Вся эта толща только выглядит красиво, – зло процедил Эйдан, сопровождая взглядом высоченную цветную стену за окном. – Видишь красное свечение наверху? Оно как заря. Это значит, что такой «пирог» высотой в пару сотен миль! Радиосигналу не пробиться через него! – полярник положил фляжку себе на колени и неуклюже подкурил сигарету, действуя одной рукой. – Индейцы верили, что эти огни – души животных и людей. Если так, то где-то здесь блуждает душа Ломака, да и Корхарта тоже. Быть может уже вообще никого не осталось во всём мире и это души умерших по ту сторону льдов…

Эйдан зевнул и затряс головой. Ему чертовски хотелось спать. В затуманенном сознании мелькнула мысль, что, очевидно, не стоило мешать транквилизатор и алкоголь, однако на защиту такой комбинации встала мысль о том, что без подобного «коктейля» он навряд ли решился бы сделать подобный рывок.

– Погоди, Куп, ты считаешь, что это всё из-за бабы? – внезапно нашёл к чему зацепиться Эйдан и наставил на подушку сигарету. – Ты думаешь, что я еду в этот грёбаный девятый квадрат из-за её голоса? Приятель, поосторожнее с выводами! Это был просто бабский голос – он не стоит того! – полярник задумался и хмельно подмигнул «агенту». – Хотя, знаешь… На такое я бы решился ради Нэнси Бёрк. О, да! До сих пор помню запах, которым она благоухала, помню запах волос… Нет, описать не смогу, но уверен, что из всех запахов в мире я смогу узнать её аромат даже сейчас! – Эйдан нахмурился и покосился на «соседа», словно это именно он стёр блаженную улыбку с лица пьяного водителя. – А, что Паула? На хрена ты вспомнил эту суку? Да, красивая, ну и что? Конечно, помню, как она пахла… Дурак ты, Куп! С ней я спал, обладал ею, а Нэнси – она как мечта, а мечту не трахают! Так-то!

Довольный собственной философией, Эйдан по-приятельски похлопал «Купера» по плечу с видом старшего товарища. Осмотрев недокуренную сигарету, полярник не нашёл ничего лучше, чем попросту плюнуть на тлевший огонёк.

– Дай-ка вспомнить… Мне было лет тринадцать, когда Нэнси приехала на пару недель с родителями к нашим соседям – мистеру и миссис Онтинно. Кажется они были родственниками, а с Джеймсом – их сыном – я ещё и учился в одном классе. Нэнси тогда было восемнадцать или девятнадцать, и за те две недели пока она жила у Онтинно, я влюбился в неё по уши. Я доставал Джеймса каждые пять минут, лишь бы этот прыщавый мудак выдумал предлог, чтобы я мог провести время в доме его родителей. Господи, как же она была красива! Ты в курсе, что подростковая любовь отличается от любых других последующих влюблённостей, – что она не такая? Говорю тебе: в том возрасте всё совсем не так! Моими гормонами можно было начать третью мировую – и выиграть её – но понимаешь, когда тебе тринадцать, тебя не интересует размер груди, форма задницы или длина ног. Ты ничего этого не замечаешь! Тебе важны улыбка, глаза, изгиб шеи, голос, смех! Я до сих пор помню её смех и как она пила «Кока-Колу». Знаешь, перед тем, как обнять горлышко губами, она слегка высовывала кончик языка и на меня это действовало, как удар хлыста! Её волосы пахли ванилью, а кожа молоком… И когда Нэнси случайно меня касалась, мне казалось, что я готов сдохнуть от счастья!

Голос Эйдана становился всё тише и тише, отяжелевшие веки полярника открывались всё с большим интервалом лишь для того, чтобы опьяневшие глаза могли бросить нечёткий взгляд на однообразный ландшафт впереди.

– Перед её отъездом я здорово подрался с Джеймсом, – продолжил Эйдан, едва ворочая языком. – Несмотря на то, что этот бугай был меня немного старше и весьма крупнее, я его здорово поколотил. Почему? А он сказал, что подсматривал за Нэнси в душе и дрочил! А это всё равно, что с ней переспать – так он сказал! Я был в бешенстве! От обиды и от того, что на месте Джемса был не я… Что это не я подсматривал за ней в душе… Что?.. Ах, вот ты о чём! Да, брось! Все мальчишки это делают! Ты не такой? Ха-ха!.. Да если бы продюсеры надумали снять фильм о юности Дейла Бартоломью Купера, то половину фильма заняли сцены, где ты, тренируешь своего «индейца» собрав из одеяла вигвам! – Эйдан сонно улыбнулся и с трудом оторвал подбородок от груди. – Вот и тайна Чёрного вигвама раскрыта, Куп! – добавил он едва слышно, уже не открывая глаз.

Кроя траками нетронутую целину, разрезая бурю лучом прожектора и светом фар, вездеход упорно полз вперёд, практически никем не управляемый. Спустя двадцать минут, машина вскарабкалась на плоскую часть ледника, чудом избежав падения в глубокий обрыв, и устремилась на север. Откинувшись в кресле и всё ещё цепляясь безвольной рукой за неуправляемый руль, хмельной полярник дремал озаряемый с высоты ночного неба изумрудным северным сиянием…

Приходил в себя Эйдан тяжело. В голове стоял колокольный звон, а перед глазами плясали цветастые пятна. Кабину вездехода заливал яркий дневной свет, к тому же было чертовски холодно. Первым, что полярник увидел, открыв глаза, оказались тягучие клубы выдыхаемого пара, за которыми висело изображение американского флага на красном фоне. Эйдан с опаской затряс головой и зажмурился, однако это не помогло: прямо сквозь замёрзшее лобовое стекло в кабину заглядывали белые звёзды с синего крыжа.

Так и не пришедший в себя до конца Эйдан нащупал ручку и распахнул дверцу изрядно нывшей рукой. Неуклюже выбравшись на трак и едва устояв на затёкших ногах, он открыл рот от изумления разглядывая нависавший над собой хвост самолёта. Оторванная хвостовая часть фюзеляжа, – а это именно она высилась над вездеходом, – щеголяла ярко-красной краской, тогда как остальная часть уцелевшего корпуса была серой с сохранившемся чёрным бортовым номером.

Эйдан осмотрелся по сторонам, прикрывая глаза от слепящего снега, который, казалось, лежал чуть-ли не на расстоянии вытянутой руки. Сфокусировавшись, полярник понял, что комковатые сугробы и в самом деле совсем рядом, так как вездеход находится в неширокой рытвине, вспаханной разбившимся самолётом. Судя по отпечаткам гусениц, петлявших по дну глубокой рытвины, попавшая ночью в западню машина не смогла выбраться, и поползла внутри оставленной фюзеляжем канаве. Уткнувшись носом в наметённую стену снега у самого хвоста самолёта, вездеход заглох.

Стеная и охая от боли в плече, Эйдан кое-как вскарабкался на заснеженную крышу машины, однако даже с такой высоты ему не удалось заглянуть за высокие щербатые края рытвины. Осторожно спускаясь вниз, а именно, когда глаза поравнялись с крышей, он увидел пустые петлицы, в которые, ещё накануне крепил секции антенны.

Потрясённый Эйдан вернулся в кабину и с трудом завёл остывший двигатель, затем несколько минут сидел с закрытыми глазами. Изнутри полярника разъедала пустота, сил не осталось даже кричать. Мысль о том, что связи с норвежской базой он теперь точно лишился, ядом потекла по венам неся с собой смертельную апатию обречённого человека.

Потребовалось какое-то время, чтобы Эйдан начал двигаться и соображать. Пока подогревалась вода в чайнике, парень флегматично сжевал сухой исхудалый бутерброд (несколько тостов обнимают тонкий кусок сыра и крошки чипсов). После короткого чаепития и выкуренной сигареты, созерцая заснеженный хвоста самолёта сквозь оттаявшее стекло тёплой кабины, Эйдан почувствовал, как с плеч сползает нечто мрачное и тяжёлое, как в лёгкие набирается воздух, а мысли больше не тонут в депрессивном омуте. «Что за самолёт? – постепенно оживавшее сознание полярника проявляло любопытство. – Когда упал? Надо бы осмотреться».

– Разбудить не мог? – процедил Эйдан, обращаясь к притихшему «пассажиру», не отрывая взгляд от порядкового номера самолёта. – Чучело, бесполезное…

Пришлось пару сотен футов сдавать назад, чтобы найти место съезда в случайную западню. Осторожно, чтобы не перевернуть машину Эйдан заставил вездеход взобраться на крутой заснеженный вал, затем медленно покатил обратно к возвышавшемуся, словно красный ропак, хвосту самолёта. Примерно в миле на восток он увидел разбитый заснеженный фюзеляж и указывавшее в небо крыло с двумя турбовинтовыми двигателями. «Геркулес!» – идентифицировал Эйдан по облику военно-транспортную машину. Объехав оторванный хвост судна с другой стороны и внимательно осмотрев почти полностью занесённое снегом нутро хвостовой части, полярник направил вездеход вперёд, держа курс по целине к разбившемуся транспорту.

Пересекая заснеженную равнину, полярник мрачным взглядом провожал разбросанные на белой скатерти свидетельства катастрофы: разбитые при падении армейские ящики оказались и занесены снегом, и выпотрошенные ветром; мотки тканей, верёвки, стропы… Обрывки такелажных сетей едва угадывались в сугробах и, если бы не позёмка, трепавшая остатки ремней на поверхности, то вовсе скрылись бы из виду. Среди невысоких заструг виднелись разорванные части внутренней обшивки, целый ряд кресел, едва узнаваемый и искорёженный снегоход от которого практически ничего осталось. Чуть дальше из-под снега торчали выгнутые лопасти оторванного при падении двигателя и, казалось, подобно вытянутой из омута руке утопающего, взывали о помощи… Неподалёку виднелось второе крыло с уцелевшим двигателем, а рядом, обширное припорошенное снегом пятно керосина, вытекшего из расколотой гондолы запасного топливного бака. Ещё, на льду виднелись разбросанные тела… Вмёрзшие и занесённые неумолимым снегом тела людей.

Эйдан остановил вездеход неподалёку от страшной находки – он насчитал четыре тела. Озираясь по сторонам, полярник рыскал глазами среди заснеженных обломков, возвращался взглядом к покойникам и снова принимался обшаривать периметр. Не в силах перебороть страх и пересечь «ледяное кладбище», Ридз неловко сгрёб карабин одной рукой и, положив оружие на руль, стал разглядывать тела в оптический прицел. Страх вновь столкнуться с ожившим мертвецом заставлял человека действовать с опаской и осторожностью.

– Я бы выпил, – сказал он глухо, и вздрогнул от собственного голоса. Эйдан глянул на своего «попутчика» и облизнул губы. – Знаю: я просрал антенну, я заблудился… но я бы всё равно выпил! Взгляни сюда, Куп, как думаешь – они могут ожить? Или они уже своё отжили?.. Их тут четверо, Куп! Учитывая, что «морячок» был и мёртв, и весьма быстр, мне не справиться с четырьмя, приятель! Может стоит им всем заранее прострелить головы пока они вот так лежат смирно? Не знаешь? Вот и я не знаю… Выглядят они совсем тихими и не похоже, что собираются вставать…

Не сводя глаз с ближайшего к машине тела, Эйдан закурил и отвинтил крышку термоса. Отхлебнув остывшего чая, он глубоко затянулся, отметив, как сильно дрожат пальцы. Стрелять в погибших людей? Серьёзно? Вот так, – как в тире? Захватить в прицел цветастую куртку ближайшего покойника, определить, что именно из складок является капюшоном и открыть огонь?

Внезапно полярник сел прямо и отставил кружку на приборную панель. Ему показалось, что он нашёл выход из ситуации и даже знает, кого назначить виновным в надвигавшейся вспышке безумия.

– Что? О чём ты говоришь, чёрт возьми? – он повернул гневное лицо к манекену, едва не задохнувшись от ярости. – Ты хочешь сказать, что не было никакого мертвеца? Ты опять за своё? Ах, это ещё большой вопрос кого я пришил на том пляже! По-твоему, я схожу с ума?

Он привстал в кресле и схватил манекен за рукав:

– По-твоему и Ломака я убил?! – закричал Эйдан, брызжа слюной. – Значит теперь ты уже признаёшь, что Ломак лежит там подо льдом! Тогда, что я сделал с его лицом, агент Купер?! Я, может, и тронулся, раз разговариваю с дерьмовой куклой, но это только потому, что они, – он вытянул руку и указал на замёрзшие тела, – убивают живых!

Сняв карабин с предохранителя, Эйдан распахнул дверцу и вскинув оружие, нажал на курок. Раздалась короткая очередь, за которой последовал короткий стон самого стрелка. Вспышка боли в плече заставила опустить тяжёлое оружие, однако Эйдан тут же поднял карабин и закинул на распахнутую дверь. Беспорядочно отстреляв весь магазин по замёрзшим телам, он рухнул в кресло и захлопнул дверцу.

– Я должен был, должен был проверить! – шептал он, тяжело вдыхая пороховой смог в кабине. – Я должен был! Проверить должен был!

Эйдан съёжился на сидении, обхватив колени, руками. Он сидел и раскачивался какое-то время, шепча что-то нечленораздельное. Ему хотелось закричать и заплакать, но сил не осталось ни на что. Перед глазами стояли слабые всполохи снега, осыпавшегося с продрогших одёж погибших людей; фонтаны пуха, вырывавшиеся из пулевых отверстий. В ушах всё ещё стоял звук ложащихся в цель пуль – словно свинец прошивал высохшие на морозе доски.

Скрюченный Эйдан не сразу обратил внимание на торчавшее горлышко бутылки из-под водительского кресла. Он перестал раскачиваться и запустил под сидение руку.

– Спасибо, спасибо, спасибо, приятель! – затараторил он, благодаря Ломака за припрятанный некогда подарок.

Под сидением, сокрытая от глаз в складках обивки, лежала непочатая бутылка водки, а рядом с ней, будто венчая триумф от неожиданной находки, вплотную лежал шоколадный батончик с арахисом, подмигивая полярнику цветастой надписью на упаковке.

– И тебе спасибо! – откручивая пробку, Эйдан с благодарностью смотрел подушке «в лицо». – Правда, Куп, я рад что ты со мной!

Водка принесла огненную горечь и долгожданное чувство раскрепощения. Во рту и желудке бушевало пламя, в то время как до конечностей доходила лишь часть приятного тепла. Стало легче. Сквозь накатившие слёзы смотреть на мёртвые расстрелянные тела было не так страшно и горестно.

Вездеход медленно тронулся вперёд, по-кошачьи цепляясь за лёд резным протектором.

– Как думаешь, давно они здесь? – спросил тихо Эйдан у своего «попутчика», объезжая замёрзшие тела. Он направил машину к разорванному почти надвое остову самолёта. – Вот и я думаю, что недолго… Учитывая время года и ветер, тела замело совсем мало. Неделя, пара недель?

Чуть захмелевший Эйдан чертыхнулся, когда случайно выронил надкушенную шоколадку изо рта, и она, упав между сидением и консолью скрылась в тёмной нише.

– Сука! – прокомментировал он с горечью, запуская руку за сиденье и пытаясь нащупать потерю. Смакуя во рту уже подзабытый вкус шоколада, Эйдан вожделенно стонал и чавкал, безуспешно пытаясь нащупать пропавший батончик. – Ну, раз же откусил только, всего лишь раз!

«Военно-воздушные силы Соединённых Штатов» – значилось на фюзеляже рядом с кабиной. Предварительно объехав вокруг разбившегося самолёта и убедившись, что левый борт практически не имеет повреждений кроме оторванного крыла, Эйдан неторопливо вернулся к истерзанному правому борту. Какое-то время он пристально осматривал разбитый остов самолёта через лобовое стекло вездехода, в особенности тёмный разрыв ведущий внутрь воздушного судна. Несмотря на катастрофу, самолёт неплохо сохранился и высился над вездеходом Эйдана подобно стальному гиганту. Распростёртое в небо уцелевшее крыло лайнера словно призывало подойти поближе и обняться, прильнуть к изувеченному падением телу исполина, однако Эйдан не спешил идти в объятия погибшего самолёта. Вместо этого он навалился на приборную панель и сквозь лобовое стекло внимательно осматривал тёмные сохранившиеся ветровые стёкла кабины авиалайнера; изучал чудом уцелевший носовой амортизатор с лыжнёй, и глубокие рытвины во льду, оставленные тяжёлым судном. Слабый ветер легонько беспокоил большой лоскут оранжевой плёнки, фалдой свисавшего с пробоины в борту. «Словно ливер, – пронеслась мрачная ассоциация в голове. – Как у того медведя на пляже. Как в генераторной».

Эйдан развеял жуткий образ и, перезарядив карабин, робко открыл дверцу вездехода. Слуха сразу же коснулась тихая тоскливая песнь ветра, выпотрошившего внутренности павшего гиганта. Нагнетая похоронный мотив, «музыкант» двигал почти полностью оторванный закрылок, который утробно скрежетал, передавая звук всему надломленному крылу. С опаской спустившись с трака на снег и с трудом выставив перед собой карабин (всё же как следует держать оружие он не мог), Эйдан направился к разорванному брюху самолёта, отгоняя мысли о «возможно-невозможной» стрельбе.

– Из положения лёжа, – шептал он сосредоточенно, заглядывая внутрь. – Как учил отец… Падаем на спину, кладём ствол на колени – и стреляем одной рукой!

В грузовом отсеке царил полумрак, хаос и разруха. Закреплённые некогда контейнера сорвало с крепёжных замков и большинство из них оказались сваленными у левого борта, образовав труднопроходимую баррикаду. Уцелевшие такелажные сети зияли дырами и выглядели клочковатой осенней паутиной. Повсюду валялись разбитые боксы с вывернутым содержимым, мотки бинтов, склянки, несусветное количество разбитых и целых пробирок; с десяток ярких кислородных баллонов вперемешку с носилками и тюками термоткани…

Эйдан шагнул внутрь и успел сделать всего пару шагов по нанесённому внутрь снегу, как под ногами зазвенел метал. Наклонившись, полярник извлёк из-под снега стреляную гильзу, а внимательнее глянув под ноги, заметил ещё несколько таких же. Протиснувшись между контейнерами, он наткнулся на разбросанные по полу носилки и развешанные замёрзшие капельницы, пакеты которых висели прямо над иллюминаторами. По другую сторону борта, Эйдан увидел отсутствовавшие ряды кресел (он их встретил ранее снаружи, на подъезде к самолёту), разорванную внутреннюю обшивку, сквозь которую виднелся клочковатый утеплитель и рёбра шпангоутов; свисавшие вместе с кислородными масками плафоны освещения. Под ногами снова забряцал металл, но Эйдан даже не опустил глаза – он уже заметил следы пуль на уцелевшей облицовке салона и прекрасно знал, что именно под подошвой его ботинок.

Минуя оставшиеся ряды кресел, он направился к узкому проходу, за которым находилась кабина пилотов. Внезапно боковое зрение и натянутые нервы дали молниеносный сигнал опасности: Эйдан мгновенно повернулся и выстрелил, опрокидываясь на спину. Новая вспышка боли на секунду ослепила полярника и практически выбила оружие из рук. Эйдан, упавший между уцелевших кресел выстрелил снова, но с одной руки, дав короткую очередь, которая ушла в соседние кресла и потолок. За пороховым облаком он разглядел застывшего у иллюминатора человека в американской военной форме. Тот остался неподвижен, хотя и был сильно наклонён вперёд: его всё ещё удерживал пристёгнутый ремень безопасности. Человек оказался мёртв, причём ещё задолго до появления полярника, о чём говорила отсутствовавшая часть головы убитого и угольное лицо. Очевидно, когда в салоне началась перестрелка, – а Эйдан ни на секунду не сомневался, что самолёт потерпел крушение из-за неё, – пуля попала несчастному в голову.

– Что же вы тут не поделили, капрал? – спросил угрюмо парень, разглядев нашивки на форме. – Судя по вашей голове, вы то уж точно не оживёте…

Приоткрытая дверь в кабину пилотов имела повреждения и явные следы чьих-то намерений попасть внутрь. Встав на ступеньку лестницы, Эйдан с опаской заглянул в отсек управления. Несмотря на царивший внутри полумрак, он увидел на полу множество окровавленных бинтов, дюжину шприцов, пару пригоршен ампул и опустошенную аптечку. Большая часть окон оказалась завешана одеялами и верхней одеждой, а за креслом второго пилота просматривалась отвратительная куча замёрзших человеческих экскрементов. Прямо на столике штурмана покоилась гора пепла из которой торчали обожжённые куски пластика и проглядывалась обугленная ткань, а также наполнитель кресел.

Тихо присвистнув, Эйдан поднялся в кабину и прикрыл за собой дверь. «Здесь кто-то зимовал, – подумал он мрачно, осматривая почерневший потолок и закопчённую нишу, из которой некто соорудил камин. – Пытался зимовать, но потом ушёл! Ушёл, потому что выжил или потому что… умер?» Внимательно глядя себе под ноги, полярник шагнул на середину кабины и осмотрел покинутое кем-то убежище более детально. Его взгляд привлекла горстка одноразовых упаковок от печенья на спальном месте, а также несколько пустых бутылок сладкой воды. Эйдан потянулся к одной из них и случайно стянул с пульта управление наброшенное одеяло. К его удивлению, на электронном щитке приборов полярник обнаружил слабое свечение нескольких индикаторов. Бесцельно понажимав кнопки, тумблеры и переключатели, он случайно заставил светиться бортовой монитор тусклым светом. Сквозь иней, на небольшом экране среди надписей и цифр просматривалось предложение о воспроизведении последней бортовой записи. Стянув с руки перчатку и быстро разобравшись в диалоговом меню, Эйдану кое-как удалось прожать замёрзший сенсор экрана, оставив на стекле отпечаток пальца.

Тишину покинутого пристанища разорвал щелчок включенного микрофона и громогласный звук чьего-то тяжёлого дыхания, рвущего динамик внутри кабины. Эйдан в испуге не сразу сообразил, что помимо бортового динамика звук транслируется и в наружный громкоговоритель, упрятанный в гондолу переднего шасси самолёта. Полярник бросился колотить по замёрзшим кнопкам, но звук продолжал сотрясать тишину белых замёрзших холмов вокруг места падения. Казалось, что погибающий самолёт на последнем издыхании силится сказать своё предсмертное слово, захлёбываясь чрезмерной громкостью.

– Меня зовут Реймонд Дадс, – покатился по заснеженным просторам Арктики тоскливый обречённый голос, усиленный наружным громкоговорителем. – Я первый помощник потерпевшего крушения самолёта американских ВВС с бортовым номером «23112», – оставивший послание человек говорил с трудом, в его словах слышалось и отчаяние, и мука. – Очевидно, мне суждено совсем скоро погибнуть – данное обстоятельство вынуждает меня сделать запись… Помощи ждать мне уже не приходится, к тому же я ранен! Я заметил, что стал чаще терять сознание. Боюсь, что сил очнуться у меня уже не будет. – Пилот замолчал на какое-то время, а затем, совсем уж неожиданно коротко взвыл: – Человеком!.. Очнуться человеком! Это всё эти чёртовы эксперименты! Правительства, которые заигрывают с Богом… Бог, который позволяет над собой издеваться! Он терпел, – ибо терпение Его велико, но мы переполнили чашу терпения и теперь испьём сполна горя и отчаяния, и да простят нас мёртвые…

Из динамика донеслись сдавленные звуки и Эйдан понял, что мужчина плачет. От смертельной обречённости в голосе взрослого человека, да ещё и военного, от его отчаянных слёз, он почувствовал, как защемило сердце.

– Но они не простят! – заговорил снова пилот с болью в голосе. – Пресвятая Дева Мария, помоги моей жене, моим детям, защити их! Защити!.. Я обращаюсь к тем, кто будет слушать мои слова: я спрятал письмо для своей семьи в отсек для оружия. Это на случай, если с моим телом, что-нибудь случится… – мужчина замолчал и после непродолжительной паузы снова заговорил, тяжело роняя слова: – Девятого числа мы получили приказ вылететь в девяносто второй сектор и забрать раненых с военно-исследовательского судна «Тохинор» – корабля класса «Призрак», с которым была полностью потеряна связь. Взяв на борт несколько военных, мы совершили взлёт с Военно-морской базы Адамсбэй и взяли курс на северо-восток. Ещё на подлёте к сектору мы стали испытывать серьёзнейшие проблемы со связью и навигацией. Аномалия в виде мощнейшего северного сияния устроила глухую блокаду практически всем спутниковым и навигационным приборам – мы держали курс по заранее проложенному маршруту, а также ориентировались по инерциальному навигатору и физическим картам. Мы намеренно сменили эшелон и летели ниже десяти тысяч футов. Вскоре мы заметили зажатый льдами «Тохинор» и совершили посадку на лёд. В спешке началась перегрузка раненых моряков с судна. На борту самолёта был организован экстренный госпиталь, – все очень спешили! Джозеф Олдбор – капитан самолёта, и Курт Мельтцер – наш бортмеханик, отправились на «Тохинор», но дальше палубы их не пустили и велели возвращаться на борт. Мы неоднократно пытались выйти на связь с Адамсбэй, но безрезультатно. Я пытался разговорить военных, занимавшихся транспортировкой больных, но все оказались замкнуты и напуганы. Со мной никто не разговаривал. К вечеру на наш борт переместили семерых моряков в тяжёлом состоянии, а также два странных на вид контейнера с телами погибших. Нам сказали, что люди погибли от утечки аммиака. Это были металлические саркофаги с узкими стёклами, в которых были видны лица погибших людей. Джозеф сразу обратил внимание на неприспособленность контейнеров к перевозке тел, а также герметичность изоляционных коконов с семью отравившимися… Он предположил, что дело вовсе не в аммиаке, а в биологическом заражении. Так же на борт поднялись три фельдшера и два военных в штатском. Следуя лётному плану, мы должны были доставить пассажиров и больных на дрейфующую станцию «Арктика 9», а затем вернуться на авиабазу Туле. Такой крюк нам предстояло сделать не случайно: согласно расчётным данным, весь полёт мы совершали по периметру зоны блокады, углубляясь в неё не более чем на пятьдесят миль. Как нам ранее сообщило руководство: «Полёты над непосредственной зоной блокады чреваты отказом техники и всей бортовой электроники». Мы совершили непростой взлёт с льдины и набрали эшелон; расчётное время полёта составляло один час пятьдесят минут. Примерно через сорок минут полёта к нам в кабину ворвался один из военных (сержант) и стал кричать, чтобы мы снижались. Он был напуган и что-то нёс про давление в контейнерах, про утечку газа, напирал на меня с командиром, но был оттеснён в салон Куртом Мельтцером. Джозеф приказал военному покинуть кабину и начал снижение в допустимых пределах. Он так же велел мне и Мельтцеру разобраться в чём дело…

Рассказчик умолк экономя силы. В сухой громкой трансляции слышалось его тяжёлое обрывочное дыхание, на фоне которого отчётливо различался треск костра в кабине самолёта – такого же обречённого сгинуть в снегах, как и человека, которого он согревал.

– Я… я завесил окна одеялами, – вновь заговорил раненый, дрожащим голосом, – иначе ночью мертвецы видят свет моего костра и приходят к самолёту. Они пытаются вскрыть дверь… и тогда я включаю громкую связь. Я кричу в микрофон… Это выманивает их под кабину, и они через какое-то время уходят. – Слушая пропавшего пилота, Эйдан почувствовал, как под шапкой пришли в движение волосы. – Это проклятие, но я не знаю, что заставило мертвецов ожить! Потом я снова развожу огонь… Мне с трудом удаётся ползать по кабине – у меня сломаны ноги, я колю себе обезболивающие. Боюсь, что Господь не примет мою душу и я очнусь после того, как умру! У меня есть все основания так полагать… – пилот тяжело захрипел, но взял себя в руки и продолжил: – Когда мы с Куртом появились в грузовом отсеке, там царила паника и хаос. Стояла удушающая газовая завеса – все кашляли! Тот самый сержант прокричал нам, что из-за разницы давления из контейнеров происходит утечка газа и нам необходимо снижаться. Едва он успел это договорить, как крышка одного из контейнеров полетела в сторону и из гроба, – а это был, мать его, герметичный гроб! – выскочил человек и растаял в клубах газа. Тогда я думал, что это был человек… Не зная с чем, мы имеем дело я прижал кислородную маску к лицу и кинулся задраивать крышку контейнера. Курт бросился раздавать дыхательное снаряжение остальным. А потом на меня напал… Мертвец… Его чёрное лицо, втиснутое в шейный корсет… он напал внезапно! Выпрыгнул из газового тумана, явно метил мне в шею, но так как рукой я придерживал маску, зубами он ударился именно в руку. Мгновенно я лишился двух пальце – он отгрыз мне пальцы! Всё произошло стремительно, я помню пронзительную боль от макушки до пяток! Я содрогнулся, закричал! Я упал! Сразу началась паника… паника и крики! Меня оттащили к кабине, и тут кто-то начал стрелять. Один из военных в штатском стал кричать, чтобы стрельбу прекратили, но пальба только усиливалась. Очевидно, пули попали во второй контейнер – я так предполагаю, потому что произошёл несильный хлопок… С петель чёртового саркофага так же сорвало крышку и тут кто-то бросил гранату! От взрыва, в хвостовой части образовалась рваная дыра, корпус треснул, и за секунду самолёт лишился хвоста – мы стали падать! Я едва успел пристегнуть себя ремнём к шпангоуту и увидел, как ветер срывает обшивку со стрингеров по правому борту! Лист за листом! Очевидно, Джозеф до последнего пытался удержать тангаж, но нас стало закручивать в пологий штопор.

Раненый пилот взял вынужденный перерыв, оповещая окрестности хриплым дыханием из громкоговорителя. Эйдан сунул в зубы сигарету, но так и не подкурил, осматривая хмурым взглядом заиндевевшие приборы и потолок.

– Очнулся я уже на земле. Мельтцер накладывал шины на мои ноги, рядом крутился один из военных, кажется его фамилия Фоулэм… Он спросил, что случилось с моей рукой – и я соврал, что её покалечило при падении. Я не знаю почему я соврал, наверно почувствовал, что скажи я правду, – и от меня избавятся, как от бешеной собаки. Этот Фоулэм, он так внимательно смотрел на меня, на мою изуродованную руку… В его глазах я не видел сострадания, он просто выслушал, дал указания Курту и отошёл. Последнее, что я помнил при крушении, это рёв ветра при падении, исчезающие в дыре фюзеляжа контейнера и коконы с больными моряками… Они пропадали в ней один за другим, один за другим! Курт вколол мне морфий и отволок наверх в кабину. Он рассказал, что при крушении в живых осталось лишь пятеро, что Джозеф погиб до последнего пытаясь посадить самолёт. При падении, он сломал шею и Курт с остальными вынесли его из кабины. Мельтцер спешил, но я не сразу понял, что он собирается меня оставить… Он сказал, что фиксаторы смогли удержать лишь один снегоход, – другой разбился, и что он с выжившими военными собирается отправиться за помощью на ближайшую базу. Я умолял его остаться, говорил, что не выживу без его помощи, но он твердил, что вернётся! Что приведёт помощь!.. Повторял, что снегоход слишком мал даже для троих… Курт шепнул, что теперь командует этот военный в штатском – Фоулэм. Перед уходом он наскоро забинтовал мне искалеченную кисть, снёс мне все одеяла, а также весь запас еды и лекарств. Сказал, чтобы я запер дверь и не открывал её, кого бы я не увидел за ней. Он был напуган и не хотел пояснять свои слова, лишь твердил, что приведёт помощь. Обещал привести помощь… Я не виню его – нет. Наверно, я поступил бы так же…

Последние слова Реймонду Дадсу дались особенно тяжело. В них слышалась фальшь и внутреннее противоречие. Эйдан наконец-то достал спички и закурил, блуждая мрачным взглядом по мёртвому выбеленному пейзажу за окном кабины. Слушая голос пропавшего пилота, он всё отчётливее представлял масштаб трагедии, раковой опухолью пожиравшей льды Арктики. Следуя за словами лётчика, полярник подобно пилоту, находившемуся высоко в небе, видел перед своими глазами бескрайние белые равнины, среди снегов которых не способен пробиться ни один радиосигнал и пасует любой прибор навигации…

– Я остался один, – слова из громкоговорителя звучали подобно набату, от звуков которого становилось страшно. – А ночью к самолёту пришли мертвецы. Это были те самые полураздетые моряки, которых выбросило из самолёта при падении. Они… Они выглядели, как… Они!.. Сплющенные падением… скрученные высотой… изуродованная смертью плоть, которая… которая, пришла, приползла к самолёту… – мужчина запнулся, явно попав в плен жутких воспоминаний, но отдышавшись, продолжил: – Один с оторванной рукой и без рёбер… другой всё ещё волочил за собой капельницу, третий замотанный в обрывки кокона, словно в плащ… Разорванный падением надвое мертвец – он всё равно приполз на руках вслед за остальными. Был и тот мертвец, который на меня напал – с чёрным лицом и шейным корсетом! Они столпились за дверью, стали её рвать и толкать, биться в дверь снова и снова! Снова и снова!.. Сначала я кричал, потом думал, что схожу с ума… Затем снова кричал и думал, что точно сошёл с ума! Перед рассветом они ушли, но вернулись через пару дней, или несколько дней – я точно не знаю – и их мёртвые бледные лица чернели от чьей-то крови! Они снова стали вскрывать мою дверь, а я снова стал кричать, но уже в микрофон наружного оповещения… Я потерял счёт времени и веру в своё спасение. Вчера я снял бинты, чтобы сделать себе перевязку и увидел… увидел… – мужчина не смог совладать со своими эмоциями и стал заикаться. Чуть погодя, приступ отчаяния и взявшее за горло удушье отступили: – Она чёрная. Вся моя рука до самого плеча чёрная и она… воняет! Боюсь, что это некроз… О, Господи! Этот чёртов нелюдь, откусивший мне пальцы, заразил меня… Я не знаю, я так думаю! Я хотел отрезать руку… Но, но… не смог! Я чувствую, что со мной что-то происходит, чувствую, что превращаюсь в чудовище! Мой разум меркнет, я теряю рассудок и подолгу нахожусь без сознания, а очнувшись я чувствую страшный голод и невыносимую боль в ногах, как будто я расхаживал по кабине, пока был без сознания. Моё тело покрыто струпьями, я ногтями раздираю себе живот, грудь и шею; голод сводит меня с ума! У меня падает температура и я знаю, что умираю. А ещё я знаю, что мне стоит умереть прежде, чем я обращусь в одного из этих… Да примет Господь мою душу и, да защитит он живых! Силы… мои силы на исходе… обезболивающие ослабевает, – а значит я снова впаду в забытьё. Хватит ли у меня сил очнуться человеком? Даже если и так, – что меня ждёт? Отсрочка?.. Просто отсрочка…

Реймонд Дадс замолчал, тяжело дыша в микрофон, а Эйдан выдохнул облаком табачного дыма в почерневший от сажи потолок кабины. На фоне меркнувшего дыхания пилота, хрипа его лёгких, загнанных холодом и страданиями, а также постоянной болью, – он слышал безучастный треск разведённого Дадсом огня, а ныне, взирал на пепел сгоревшей надежды чудом выжившего в авиакатастрофе человека.

– Я знаю выход, – уронил лётчик отрывисто, со свистом в дыхании. – У меня есть пистолет! К самолёту пришли не все… а значит были и погибшие люди. Умершие так, как это положено… Задумано Создателем и заложено природой! То, что пожирает мою руку, пожирает меня изнутри – не должно успеть прикончить меня! Я молюсь! Молюсь, чтобы Господь даровал мне силы сделать то, что я должен сделать! Эта тьма… Снова наползает эта тьма! Меня зовут Реймонд Дадс – я первый помощник разбившегося самолёта ВВС США с бортовым номером «23112». Прощайте! И да поможет вам Бог!

Эйдан, переполненный драматизмом последних слов пилота, ожидал услышать выстрел, но вместо этого раздался щелчок отключенного микрофона, который финальной точкой укатился в снега. Помимо раздирающего вопроса: «Что произошло с Дадсом?», в голове металась ещё одна назойливая мысль, которую Эйдан никак не мог уловить. Реймонд Дадс, где-то в начале своего повествования сказал нечто такое, что заставило сердце полярника биться быстрее, но разум, поглощённый прощальным повествованием выжившего человека, отодвинул смысл сказанного на потом.

Кое-как запустив запись заново, Эйдан принялся рыться в ящиках и отсеках кабины, внимательно следя за повествованием. Второй раз слушать прощальную речь было не так горестно, к тому же, промёрзшая электроника стала сбоить, раз за разом теряя обрывки слов и невпопад растягивая слова. Складывалось впечатление, что рассказчик вещает с диска старой потёртой пластинки – и Эйдан надеялся, что в бортовой цепи хватит энергии закончить монолог пилота.

Внезапно, его словно ударило током, – он как раз заглянул в подпольный отсек, да так и остался стоять на полу с вытаращенными глазами.

– Он сказал «инерциальный навигатор»! – выпалил он, повторив только что прозвучавшие слова пилота. – Вот оно – инерциальный навигатор!

Эйдан бросился стаскивать ворох одежды с приборных панелей и срывать с занавешенных окон одеяла. В кабине сразу стало светлее, обнажились и вывернулись наружу тёмные недра, демонстрируя полярнику быт выжившего пилота более детально. То тут, то там Эйдану стали попадаться выцарапанные на обшивке отрывки из молитв, начертанные сажей кресты на дверях и стенах кабины, а сразу над спальным местом, прямо на охваченной светом стене, полярник заметил грубо нарисованное распятие. Последнее пристанище Реймонда Дадса презрительно «разглядывало» непрошеного гостя каждым выстраданным дюймом своего пространства с одним единственным немым вопросом: «А смог бы выжить ты?»

Взгляд скользнул к изголовью спального места, где за ворохом белья и грудой одеял Эйдан разглядел нечто такое, отчего похолодела спина. Полярник отбросил в сторону неряшливые пожитки и увидел на стене невнятный и, тем не менее узнаваемый рисунок, виденный в комнате Корхарта. Под определённым углом на глянцевой обшивке были заметны царапины в виде уже знакомых окружностей, формировавших определённый узор. Складывалось впечатление, что кто-то пытался царапать обшивку отвёрткой в настойчивой попытке оставить изображение. «Рон? Неужели это он? – подумал Эйдан со страхом, изучая рисунок. – Неужели он добрался сюда и выследил самолёт?» На секунду парень представил, как среди мёртвых лиц, толпящихся у кабины самолёта, мелькает знакомое лицо Корхарта… Исследуя невероятную находку, Эйдан с недоверием подошёл ближе и провёл пальцами по холодной стене.

– Или ты пришёл, когда здесь уже никого не было?.. – прошептал он, вопрошая у загадочного рисунка. – Для чего?

Искомое устройство оказалось тяжёлым небольшим боксом с откидной крышкой под которой находился скромного размера монитор. Ликующий Эйдан поставил навигатор на спальник и включил питание. Несмотря на то, что ранее ему не приходилось работать с подобной моделью, за десять минут полярник (лоцман в недалёком прошлом) разобрался в установке и прокладке координат, тем более что все точки и привязки уже имелись в базе прибора. Текущее положение навигатор определил, как семьдесят одна миля к северо-востоку от Коргпоинт.

Чтобы не разряжать аккумулятор, Эйдан отключил питание и с трудом отнёс тяжёлый ящик в вездеход. Травмированная рука вновь дала о себе знать, распространяя жгучую боль до самого подбородка. Снаружи, надломленный голос пилота звучал ещё громче, чем в кабине, рассеиваясь ветром по белой пустыне. Эйдан воровато глотнул водки и опять закурил, вслушиваясь в прощальные слова незнакомого ему человека. «…Джозеф погиб, до последнего пытаясь посадить самолёт», – неслось по заснеженному безмолвию. Ридз хмуро разглядывал искалеченный самолёт, который стал для раненого пилота и прибежищем, и тюрьмой. Перед глазами всё ещё стояло грубо выполненное распятие над спальным местом: дилетантская попытка повторить фигуру Спасителя; неумелая мазня пальцами, отчаянная, скорая и от того такаяпугающая, – а ниже, зловещий необъяснимый символ смерти, как чёрная метка, прикопанная в одеялах.

Полярник повернул ключ зажигания, но машина никак не отреагировала. Эйдан выругался и, памятуя о плавающей неисправности, о которой упоминал Корхарт, пошевелил ключ в замке зажигания. Снова попытка – безрезультатно. Ещё раз – никакого эффекта!

– Да заводись же ты, сука! – процедил он сквозь зубы, снова и снова поворачивая ключ в замке.

Эйдан занервничал. Взгляд невольно стёк на колени, где покоился тяжёлый карабин, воронёной сталью провожая блики уходящего дня. В голове появилась нехорошая мысль, что гиблое место не отпускает, что случайный путник, как и погибшие здесь люди – обречён. Неожиданно Эйдан встрепенулся: «Нужно хоть что-то сделать для Дадса, чёрт возьми! Письмо, о котором он говорил, надо найти письмо для его семьи! В оружейном отсеке!»

Выскочив наружу и со злостью хлопнув дверцей, он снова направился в кабину самолёта, но едва поднявшись по ступенькам, замер как вкопанный. Сквозь прихваченное инеем стекло, полярник заметил какую-то движущуюся тёмную точку на белой вековой скатерти вдали. Чувствуя накатывающую тревогу, он бросился к ветровому окну и прильнул к замёрзшему стеклу. Сомнений быть не могло: вдалеке, навстречу разбившемуся самолёту шёл человек, однако расстояние оказалось слишком велико, чтобы разглядеть детали.

Грохнув прикладом по приборной панели, Эйдан оборвал громогласную трансляцию, мысленно ругая себя за прежнюю неосмотрительность… Первым порывом было броситься к вездеходу, но обездвиженная машина тут же приняла образ ловушки! Эйдан взлетел на спальник и отщёлкнув замки, высадил эвакуационный люк на крыше. Высунувшись по пояс, навалившись грудью на глянцевый фюзеляж, парень положил перед собой карабин и глянул в линзу прицела. Несомненно, к самолёту приближался пилот: на его голове тускло поблёскивал лётный шлем, закрывавший тонированными очками большую часть лица, а из-под накинутого на плечи одеяла выглядывала лётная куртка. В руке он держал пистолет и спускался с небольшого пригорка неуверенными шагами, то и дело увязая в глубоком снегу.

«Живой, сукин сын! – застучало в висках. – Дадс, сумел выжить!»

– Сюда! – заорал Эйдан во всё горло. Он выпрямился в люке по пояс и замах рукой. – Я здесь, сюда! – не в силах сдержать улыбку, он снова прильнул к прицелу и тихо добавил: – Как же ты здесь выжил, чертяка?

Его улыбка моментально угасла, так как позади пилота на небольшом удалении, он заметил полуобнажённую фигуру человека, бредущего следом… Эйдан похолодел! Он слегка двинул карабином и случайно поймал в фокус оптики только что поднявшегося из сугроба мертвеца, который сидел в снегу и смотрел в сторону самолёта. Рядом, буквально выдирая вмёрзшее тело из занесённого снегом тороса, шевелился ещё один мертвец, устремив к самолёту синее лицо.

– Оглянись! – завопил Эйдан, снова махая пилоту рукой. – Да оглянись же ты, твою мать! Беги! Беги сюда! Шевели ногами…

«Сломанными», – едва не добавил он и осёкся. Прижавшись щекой к наглазнику прицела, полярник взял на мушку приближавшегося пилота. Сократившееся расстояние позволило Эйдану разглядеть сжатый в кулаке пистолет, который оказался примотан к руке грязным бинтом, а также неестественно гнувшиеся при ходьбе ноги. Из-под огромных тёмных очков лётного шлема выглядывал высохший оскаленный рот и синий острый подбородок…

От открывшихся деталей, от шока, Эйдан выстрелил не раздумывая. Страх сдавил всё его существо внезапной судорогой, скрючив разом онемевшие пальцы – это он дёрнул за спусковой крючок, сумев утопить в адреналине резкую боль в плече. Мёртвый пилот на мгновение замер, словно прислушавшись к звуку выстрела, а потом бросился вперёд, нелепо выбрасывая перед собой сломанные ноги.

Вернулось нечеловеческое ощущение опасности, а вместе с ним и слабая моторика. Корчась от боли в плече, Эйдан снова приник к оптическому прицелу, в отчаянии захватывая страшную цель. Поток мыслей со скоростью барабанной дроби запульсировал в голове: «Они очнулись от звука! Звук трансляции! Они пришли на звук! Это те раненые моряки с „Тохинора“! Что я наделал, мне их не одолеть! Сколько их здесь под снегом? Вездеход!.. Нужно завести вездеход!.. А что потом? Не дать себя заблокировать в самолёте! Реймонд Дадс… был ближе всех к самолёту – он очнулся первым! Надо бежать! Надо бежать – уноси ноги!»

– Ты… ты не выстрелил… – шептали губы полярника вразрез паническим мыслям в голове. Взгляд прищуренных глаз неотрывно следил за очнувшимся пилотом, ловя в перекрестие двигавшуюся скачкообразно фигуру. – Ты… так… и не… выстрелил в себя! Ну, почему же ты не выстрелил?! Ты ведь даже примотал пистолет к руке!.. Этим… этим пистолетом ты нарисовал круги на стене перед смертью, ведь так?..

Короткая очередь срезала мертвеца, но и вырвала карабин из ослабевших рук полярника! Застонав от боли, сжав зубы, Эйдан с отчаянием заметил, как ружьё сползло с покатого фюзеляжа и пропало за его краем.

Даже без оптики Эйдан увидел, как скошенный пулями пилот поднялся и ринулся вперёд… а за его спиной уже близились те, в ком не так давно теплилась жизнь! Эйдан скатился по узким ступенькам и кинулся прочь из лайнера. Он едва успел подобрать карабин и укрыться в кабине вездехода, как у носовой лыжни самолёта вынырнул мёртвый пилот. Покойник на мгновение задержался у шасси, сверкнул в направлении вездехода стёклами шлема и бросился к машине. Эйдан взвыл от ужаса и с силой повернул ключ зажигания. Одновременно с рёвом ожившего двигателя в переднюю часть машины врезался пилот, с головы которого от удара слетел шлем. В ту же секунду Эйдан нажал газ, однако мертвец успел взобраться на капот машины и прильнуть к лобовому стеклу. С криком ужаса Эйдан вжался в сидение набиравшей скорость машины. Не замечая перед собой ничего кроме перекошенного мёртвого лица в лётном подшлемнике, полярник в страхе выкрутил руль и снова ударил по акселератору, надеясь сбросить нежить… Вездеход едва не завалился набок и с грохотом врезался в борт самолёта. Ударом мёртвого пилота скинуло с капота и отбросило под фюзеляж; водительская дверь вездехода распахнулась и Эйдан едва не выпал. Машина заглохла. Ридз бросил карабин себе на колени и повернул ключ зажигания.

– Господи помоги! Господи помоги! – тараторил полярник, петляя взглядом по ближайшим наледям. – Господи помоги!

Двигатель натужно застонал, но ожил, выдохнув из-под смятого капота струю пара. Эйдан стал резко сдавать назад, в последний момент заметив мелькнувшее полуобнажённое тело в проёме распахнутой двери – смертельно голодная свора уже была здесь! Ридз успел лишь зажмуриться и втянуть голову. Мертвец едва не допрыгнул, и был резко отброшен в сторону движущимся рифлёным траком, на который он и прыгнул неудачно.

Полярник ударил по тормозам и положил палец на курок – перед собой он видел, как из-под самолёта выбирается пилот, а рядом на ноги уже встаёт босоногий, голый по торсу мертвец, которого только что отшвырнуло траком вездехода. На нём болтались грязные светлые штаны, а на шее всё ещё держался шейный корсет, напоминавший широченный ошейник. Чёрно-синий высохший торс топорщился в нескольких местах сломанными костями и зиял открытыми ранами; затянутые посмертными бельмами глаза на свинцовом лице смотрели ужасающе слепо и пристально, а сломанные в нескольких местах руки беспрестанно двигались у груди. Он напоминал оглушённого веником ядовитого паука – скрученного и смятого, сжавшегося перед схваткой, но всё ещё смертельно опасного! Немного левее и позади, к вездеходу направлялось ещё несколько фигур, однако Эйдан боялся отвести взгляд от ближайшей парочки, словно потеря визуального контакта послужит сигналом к нападению.

Резко и неожиданно из-за гусеницы вынырнул мертвец и в броске дотянулся до куртки Эйдана, сжав карман костистыми пальцами. Ридз вскрикнул и нажал на курок. Инстинктивно. Лежавший на коленях карабин замотало и затрясло, неистово ударяя под локоть левой руки…

Время почти остановилось… скорее оно стало напоминать кисель. Как в тумане Эйдан видел, что напавшего мертвеца отбросило от вездехода, как от него брызгами отлетает заиндевевшая на морозе плоть. В сторону так же летит отстрелянная нижняя челюсть нелюдя, лоскуты его скудной одежды. Как тот барахтается в снегу, пытаясь встать, затем неуклюже перекатывается на грудь, демонстрируя из-под тряпиц позвоночник, который заканчивается… ничем. «Приполз на руках вслед за остальными», – галопируют слова Дадса, пересекая сознание. Время всё ещё представляет из себя тягучую массу, в которой разорванное авиакатастрофой существо, бросает взгляд из-за синего оголённого плеча, пожирая полярника белыми, как снег мёртвыми глазами… Кисель, в котором к вездеходу, как по команде срываются те, что попрали все законы мироздания обманув саму смерть!

Захлопнувшаяся дверь вездехода, словно вернула времени привычный ритм и реальность понеслась с ужасающей быстротой: истошный крик Эйдана, с силой давившего педаль газа; карабкавшиеся на капот мёртвый пилот и разинутая чёрная пасть мертвеца в корсете; перемолотые словно в мясорубке тела под днищем тяжёлой машины, которые тут же воскрешались из снега и бросались вдогонку… Сквозь собственный крик отчаяния, задворками сознания Эйдан понимал – этой схватки ему не выиграть! Помятая, парующая машина тяжело набирала скорость, содрогалась всем корпусом, клевала носом, приостанавливалась против воли полярника, и грозилась вот-вот заглохнуть. Несмотря на это, Эйдан пытался оторваться, направив вездеход прочь от самолёта и держа курс на торчавший вдалеке, как одинокий маяк, красный хвост лайнера. Не зная усталости, преследователи быстро настигали машину и пытались проникнуть в кабину, бились об стёкла и кусали дверные ручки. Полярник снова начинал истошно орать и хватался то за карабин, то за ручку водительской двери – тянул на себя, что есть силы – и в отчаянных криках вспоминал молитву. Он выкручивал руль и начинал кружить, пытаясь сбросить мертвецов с вездехода, а когда это удавалось, с обезумевшими от страха глазами давил закостенелые тела гусеницами, будто это имело хоть какой-то смысл!

…И эта кровь на штанах – липкая, хоть и успевшая немного остыть. Накачанный адреналином мозг какое-то время напрочь отказывался замечать рану, а когда заметил, то с ужасом решил, что мертвец, всё же, смог дотянуться до ноги! Однако присмотревшись к обожжённой дыре на ткани, полярник с облегчением догадался, что слегка зацепил мышцу бедра, когда палил из карабина, лежавшего на коленях.

Минуя оторванное крыло самолёта, Эйдан почувствовал, как перегруженное страхом сердце замерло, наполнившись неясной надеждой. Объезжая уже знакомое ему место, он лихорадочно осматривал пропитанный авиационным керосином периметр вокруг искорёженного крыла и двигателя. Сорвав шарф с манекена, полярник вывернул отяжелевший руль и накрепко стянул узлом с водительской дверцей. Вездеход двинулся по кругу небольшого радиуса, постепенно увлекая за собой преследователей… Нажатый круиз-контроль не давал машине остановиться и Эйдан лихорадочно поменял в карабине магазин. Кое-как вытащив из-за сидений канистру с топливом, Эйдан перелез на пассажирское место и, потеснив тряпичный манекен, приоткрыл дверцу. Не теряя ни секунды, он стал лить топливо прямо на движущийся трак вездехода, а когда канистра опустела, выбросил её на снег. Внезапно, едва не заглохшая машина, снова дала нежити шанс взобраться на капот и крышу, но полярник вовремя кинулся за руль и нажал газ. «Только бы не заглохнуть! Только бы не заглохнуть!»

Эйдан с силой сдавил раненое бедро, стиснув зубы от боли. Стараясь не упускать из виду наседавшую свору, он принялся быстро обмазывать кровью тряпичную куклу, отвешивая по нарисованному лицу кровавые оплеухи.

– Для тебя есть работёнка, Куп! Да-да, задание, агент Купер! – приговаривал он, озираясь по окнам обезумевшим взглядом. – Мне жаль, что нам придётся попрощаться, но мне не выйти из этого чёртового вигвама без твоей помощи! Что? Не-е-е-т, это даже не Чёрный вигвам с БОБом! Этим тварям не нужен ни твой разум, ни твоя душа! Этих ничего не интересует кроме плоти!

Сотрясаясь от страха, изрядно перемазанный кровью, Эйдан вырвал манекен из цепких объятий ремня безопасности. Кое-как впихнув тряпичную куклу между собой и водительской дверью, он вытряхнул из ящика над головой ракетницу, затем пристегнулся ремнём сам. Сорвав шарф с рулевого колеса, полярник направил вездеход как можно ближе к разбитому крылу самолёта, рассчитывая проскочить у самой топливной гондолы. Помятую машину здорово тряхнуло, и она встала на дыбы, наскочив на оторванный элерон под снегом.

От неожиданности Эйдан ударился о руль подбородком, на мгновение потеряв контроль над происходящим – этого хватило, чтобы обездвиженный вездеход стал лёгкой добычей для мертвецов! Водительская дверь со скрежетом распахнулась, – едва ли не совранная с петель, – и к человеку потянулись сразу две пары синих оголённых рук. От ужаса Эйдан выстрелил из ракетницы в открытый проём не метясь. Один из мертвецов молниеносно вырвал из кабины тряпичного «пассажира» и исчез из вида, скрывшись за траком; второй, не имея возможности дотянуться до человека, висел на руках, вцепившись в куртку и ремень безопасности. Эйдан нащупал заднюю передачу и вдавил педаль газа, не сводя полных ужаса глаз с чёрного лица. Пришедшее в движение полотно гусеницы мигом разорвала смертельные объятия покойника, подмяв его тело под днище. Ослепительно полыхнула заря – выпущенный ракетницей сигнальный заряд прожёг снег, и пропитанный керосином периметр вспыхнул, поглотив огненной стеной и живых и мёртвых.

Упорно вращая горящими траками, вездеход сдавал задним ходом, объятый гудящим пламенем, расползавшимся чадом. Отстегнувшись, и едва не вывалившись из кресла, Эйдан с трудом смог захлопнуть дверцу и за неимоверно долгую минуту покинуть пределы огненного периметра. Едкий дым, набившийся в кабину, выцарапывал глаза и лез в горло. Не в силах более дышать угарным смрадом, Ридз остановил машину и распахнул дверь. Его нещадно рвало, обожжённое лицо нестерпимо жгло, а от опаленной бороды с волосами струился едкий дым. Сдирая пальцами слёзы, полярник попытался осмотреться, щуря красные глаза, на которых не осталось ресниц, впрочем, как и бровей на лице. Рифлёные траки машины кипели паром да копотью, но открытого пламени уже не было. От окутанного заревом периметра к вездеходу тянулась огненная колея, истончаясь ближе к машине, – и вовсе прерываясь за пару десятков футов. Бушующее, футах в трёхстах, пламя начинало осаживаться, миновав свой максимальный порог. В начавшее уже темнеть небо вздымалась витая колонна чёрного дыма, объятая сизым паром растопленного снега. Хлопья сажи вместе с искрами все ещё танцевали в огненной короне, сквозь узор которой, Эйдан видел двигавшиеся тела. Охваченные пламенем, горящие и почерневшие, они сгрудились в центре пожарища – и было похоже, что в аду вершится страшный обряд! Полярник догадывался, что именно собрало мертвецов вместе, хотя всё, что произошло минуту назад, всё пошло не по плану!

Падая на снег, с трудом поднимаясь и вновь падая, из огненной западни показалась горящая фигура. Она с трудом брела по направлению к вездеходу, развивая за собой чёрное знамя пожарища, роняя на снег горящие куски кожи и жира. Вслед за ней, из пламени выполз тот самый мёртвый моряк с широким корсетом на шее, который ныне расплавился от температуры и растёкся по чёрному обожжённому телу. Он кое-как поднялся на ноги и, продолжая полыхать, направился в сторону Эйдана. Медленно, под аккомпанемент ревущего пожарища, на снег стали выходить остальные… Чёрные горящие факелы, льющие на снег расплавленную плоть, шли медленной процессией, движимые неведомой силой.

Эйдан со стоном прижал снег к пылавшему лицу и вернулся за руль. Не сводя с мертвецов тяжёлого взгляда, он захлопнул дверцу и вездеход медленно двинулся задним ходом. Внезапно раздался выстрел, затем ещё один и ещё. У первого из покинувших пламя мертвецов оторвало кисть, разбрызгав по снегу горящие точки.

– Раньше надо было стрелять, приятель, – прокомментировал угрюмо Эйдан. Сквозь закопчённое стекло, он хмуро разглядывал горящего Реймонда Дадса, у которого в руке только что взорвался раскалённый пистолет.

Милю, не меньше, – именно столько полярник сдавал назад, прежде чем перед машиной остался один единственный силуэт, бредущий следом. За чёрными плечами мёртвого пилота, – а это именно он остался на ногах, – посреди снега темнели несколько сожжённых тел, замерших и неподвижных, дымной цепочкой растянувшись вдоль колеи вездехода.

Какое-то время полярник надеялся, что и обгоревший пилот упадёт и больше не поднимется, но тот упорно брёл следом за машиной. Эйдан пару раз вскидывал карабин, примерялся к дистанции, но со стоном и гримасой боли откладывал выстрел.

Наконец решившись, он ударил по тормозам и, переключив скорость, послал машину вперёд. Смяв пилота сильнейшим ударом, Ридз заставил вездеход крутиться на месте, слыша, как под дном машины хрустят кости. Эйдан сдал назад… Мёртвый Реймонд Дадс поднимался из-под снега, словно за шею мертвеца тащил шлейф пара и чёрного дыма. Опустошённый Эйдан закричал от бессилия и снова бросил тяжёлую машину вперёд. И вновь глухие удары под сидением оповестили полярника о, казалось бы, неминуемой расправе. Ридзу показалось, что его вот-вот стошнит от звука лопающихся костей и он протяжно заорал, лишь бы не слышать глухого треска. В боковое зеркало полярник увидел, как чёрная фигура встаёт из снега и бредёт следом за удалявшейся машиной.

Вездеход остановился. Эйдан ткнулся обожженным лбом в руль, на секунду закрыв глаза. «Я приведу его на базу… он выследит меня!»

– Не ходи за мной! – заорал он себе в колени. – Почему ты не можешь сгореть, как остальные?!

«Да потому что его голова всё ещё в подшлемнике! – вспоминая страшное обожжённое лицо, завопило сознание. – Его мозг уцелел!»

Действуя как во сне, Эйдан переключил передачу и покатился назад. Вездеход на полном ходу подмял под себя мёртвого пилота и резко остановился.

– «Мама сними этот жетон с меня»! – орал во всё горло полярник, лишь бы заглушить звуки мясорубки под днищем вездехода. Ему казалось, что он слышит треск костей даже в работающем двигателе… – «Мне не нужен он больше. Становится темно, слишком темно, чтобы видеть».

Эйдан спрыгнул на снег и взял карабин наизготовку. Его губы продолжали беззвучно двигаться, повторяя слова песни, полные ужаса глаза смотрели на застрявшего под гусеницами мертвеца. Увидев человека вблизи, пилот ощерился, чёрная полопавшаяся кожа на лице разошлась ещё больше. Он стал стучать зубами и пытаться выбраться из-под тяжёлой машины, однако не смог высвободить даже руки. Съеденные огнём веки превратили взгляд мертвеца в гримасу удивления и гротеска – оскаленный безгубый рот и даже «оскаленные» глаза, неотрывно преследовали двигавшегося рядом человека. Эйдан перестал напевать и навис над обезображенной огнём маской смерти. Чувствуя галоп собственного сердца, ужас от близости к необъяснимому и смертельно опасному созданию, полярник вскинул карабин и направил оружие в лицо давно умершего человека.

– П-п-покойся с… с миром! – прошептал Эйдан, стуча зубами. – Д-д-для всех, Р… Реймонд Д-д-дадс, ты умер человеком! К… как ты и х-х-хотел!

***

Терпкий, если не сказать горький, обжигающий чай; трескотня Грудастой Молли в углу, с энтузиазмом пожирающей половицы; остатки консервированных бобов да чёрствый хлеб с тонким слоем арахисового масла – всё это показались Эйдану раем, после двух суток обратного пути. Практически бессонного, раздирающе голодного и пронизывающе холодного пути… После того, как полярник расправился с пилотом (Эйдан не хотел возвращаться к этому моменту в памяти, всячески гнал от себя финальные мгновения расстрела), беглый осмотр вездехода выявил лишь незначительные повреждения в системе охлаждения. Кое-как подлатав потрёпанные патрубки тряпками и полиэтиленом, полярник двинулся в обратный путь то и дело сверяясь с найденным устройством позиционирования. Холод и голод сводили с ума, и чтобы хоть как-то отвлечься, Эйдан стал составлять в уме план для броска на станцию норвежцев. Всю дорогу он вёл с собой диалог, то и дело посматривая на пустое пассажирское место и уже к утру решил, что по приезду «воскресит» агента Купера.

«Лучше, чем прежде, – заверял он себя тогда, слепо глядя в рассвет за окном вездехода. Сжатые пальцы, стискивавшие руль, вдруг разжались и забарабанили по оплётке. – Да-да! Лучше, чем прежде! Если у куртки Корхарта оторвать капюшон и срезать мех, она будет вполне похожа на пиджак! И лицо… Можно же сделать стоп-кадр! Я смогу перерисовать лицо с экрана! Смогу перерисовать твоё лицо! – повторял он, радуясь собственной идее. – Купер, дружище! Я, именно я вытащу тебя из этого чёртового вигвама! Нам предстоит не близкий путь и мне снова может понадобиться твоя помощь!»

Тяжело поднявшись, Эйдан сходил в ванную комнату и вернулся с небольшим с мылом, бритвой и небольшим зеркалом. В тусклом свете электрической лампы в треснувшее стекло вглядывался измождённый неряшливый старик, чьё худое лицо оказалось покрыто ранами и ожогами. Седые клочья и в волосах, и в бороде добавили облику полярника лет двадцать, ещё десятку накинул усталый потухший взгляд. То и дело пересекаясь с отражением взглядом, Эйдан принялся осторожно бриться, вздрагивая от боли при каждом прикосновении лезвия. Внезапно его стал разбирать смех – тонкий мышиный смешок с каждой секундой набиравший силу, с оттяжкой на выдохе, оттого не позволявший сделать и вдоха, – в итоге переросший в истерический хохот. Жгучие слёзы и летящая сквозь зубы слюна; грязные ладони, синхронно нахлопывавшие бёдра и раскачивавшийся вперёд-назад торс. Спустя пару минут смех иссяк, а слёзы ещё долго катились по красному истерзанному огнём лицу – он вернулся, он остался жив!

Все последующие дни ушли на подготовку к решающему броску. Полярник отремонтировал вездеход, насколько смог проверил работоспособность всех узлов машины, и даже, сделал небольшой конспект в дорогу, старательно переписав в тетрадь часть инструкции, найденной на компьютере Ломака. Разметил на карте проложенный навигатором маршрут к базе Каадегарда и заранее убрал упакованные в целлофан листки в кабину. Лишённую антенны крышу вездехода теперь венчали тюки с тёплой одеждой и стопки досок, три пары лыж, ящик с инструментом и ключами. Предчувствуя скорый отъезд, Эйдан не особо заботился об оставшихся запасах горючего максимально загружая печь, так как знал, что обратно уже не вернётся. В жарком, протопленном помещении он ходил голышом, тщательно бреясь почти каждое утро. С недавних пор ему стал нравится свой новый образ: гладко выбритое лицо и абсолютно лысая голова (синюшная на затылке со следами порезов). Эйдану казалось, что в ту ночь по возвращению, когда он сгорбленный и обожженный сидел перед зеркалом, вместе с волосами с опухшего красного лица он счищал весь тот мрак, всю ту копоть и вонь горящих тел; весь тот обморочный ступор пребывания в одиночестве на Коргпоинт. Эйдан помнил, как в тот момент ему чудилось, что измождённый старик в зеркале – это вовсе не он! Это незнакомый ему человек, с которым случилось нечто страшное, изуродовавшее его лицо, изуродовавшее его взгляд, искалечившее всё его человеческое существо! Что если прогнать незнакомца, – вместе с ним уйдёт и то страшное, что сделало человека таким… Под бритвенным станком Эйдана сначала обнажились впалые щёки, покусанные огнём, затем ожесточённо сжатые губы и бледный подбородок, – ну, а после, под лезвие попали и отросшие неряшливые пряди волос, которые, как ему тогда показалось, слишком сильно воняли пожарищем и горевшей мертвечиной…

Сны. Они были тёмными и тяжёлыми. Накатывали подобно волнам из чёрного мрамора с прожилками из пены, больше похожей на паутину. Эйдан частенько видел такие волны из капитанской рубки «Совершенства», – и они, порой, представлялись ему надгробиями, которые океан воздвигает над сгинувшими судами. Каждый раз предшествуя такой волне, – воздвигнутый безымянный курган, – океан разевал пасть у его подножия, давая кораблю опуститься в пучину, а затем смыкался с небом, проглатывая обречённое судно. Каждый раз Эйдан вскрикивал и просыпался с чувством, что его проглотила чья-то пасть, в которой паук сплёл паутину. Полярник хватался за карабин и наставлял оружие на дверь, сидел привалившись к тёплой стене, слушал гул огня в железной утробе печи пока не проваливался в сон. Воспоминания или сон? Окрики по ночам, топкие болотистые размышления в темноте, путанные разговоры с самим собой наяву; воспоминания всё больше и больше походили на конфабуляции – они с пугающей частотой стали посещать одинокого человека на станции. Эйдан почти перестал спать, всё чаще впадая в короткие обмороки.

Более не в силах бороться с коварной бессонницей, противостоять продолжительной гипотимии, с приближением очередной ночи, Эйдан вернулся в дом громыхая цепями, волоча за собой с дюжину капканов. Заблокировав ловушками входы в своё убежище, рассовав по тёмным углам и коридорам зубастые механизмы, полярник впервые за несколько дней проспал до самого обеда без видений. Больше не было обгоревших тел, застывших за окнами станции чёрными уродливыми столбами, которые только и ждали, пока «этот сумасшедший» выйдет за порог… «Да-да – он рано или поздно выйдет! Обязательно выйдет! Он не сможет долго находиться в одной комнате с… лицом Ломака». (Вернее, только с его левой уцелевшей частью, лежащей на столе подобно сброшенной маске). Последний образ особенно пугал полярника и частенько именно он заставлял просыпаться: половина лица, пристальный взгляд единственного глаза, часть носа и перекошенный рот, который что-то кричит, кричит, кричит…

Удивительно, но чем ближе становился намеченный день отъезда, тем неохотнее полярник думал о предстоящей сборке нового «Купера». Он всячески выдумывал для себя отсрочку, хватался за любой предлог, лишь бы не касаться этой темы. В глубине души он знал причину такого бездействия – тот «Купер» погиб! – и вместе с ним погибло всё его ФБРовское недоверие, всё его подозрение относительно существования мертвецов, а так же относительно сумасшествия Эйдана. Теперь, Эйдан Ридз знал точно – он не сумасшедший, произошло нечто намного ужасней – мёртвые ожили! Своей жертвой, прежний «Купер» расписался в этом знании, поставил в спорах точку. Новый же, не заслуживает тех откровений и эмоций, которые связывали «друзей» когда-то. Посматривая же на манекен шерифа, – так и оставшегося сидеть за столом ещё до отъезда, – Эйдан мог бы поклясться, что его намалёванные глаза смотрят с укором, преследуют человека, куда бы он не двинулся. С «Трумэном» диалога не получалось – Эйдан пробовал. Быть может из-за того, что шериф его призирал, а быть может из-за того, что из поездки вернулся совсем другой человек, да ещё и один! Была, правда, ещё одна причина… однако полярник не хотел признаваться в ней даже самому себе: все его диалоги в голове, теперь адресовались человеку, которого Эйдан никогда не видел, но слышал, пускай хоть и несколько секунд… За то мгновение, которое длился сеанс связи, тревожный женский голос обрёл манящий образ живого человека, который находился далее чем за триста миль. Такого же живого, как и сам Эйдан! Думала ли она о нём после того, как услышала его голос? Услышала ли она его? В отпущенном на свободу воображении, полярник рисовал себе встречу на норвежской стороне, представлял себе удивление и радость в глазах незнакомки. Непроизвольно Эйдан начинал краснеть и чувствовал возбуждение. Он продолжал думать об этом голосе, о том, что им обладает молодая женщина с тёплыми мягкими руками и трепещущими ресницами, горячим дыханием, слабо пахнущим губной помадой… Одиночество сводило с ума.

По утрам, Эйдан подолгу оставался в ложе из нескольких подушек и одеял, сваленных у печи, слушал, как за окном ветер тихонько напевает грустную песню. Парень невольно размышлял о том, что сказал Реймонд Дадс перед смертью, представлял – какого это остаться раненным без помощи, да ещё и в окружении мертвецов. Память несла воображение по мрачным волнам прощальных слов пилота; в мыслях возникали образы погрузки заражённых моряков на борт самолёта, затем следовала сцена разыгравшейся трагедии в небе, стрельба, падение… Каждое утро Эйдан открывал глаза, и при свете тусклой лампы (по возвращению, он не мог себя заставить спать в темноте), разглядывал сквозь узкие щели печи танцующий огонь, задавал себе множество вопросов и пытался на них ответить.

– Это эпидемия? – спрашивал он себя вслух.

– Возможно… – отвечал Эйдан задумчиво, мысленно формируя уже следующий вопрос. Тон его голоса неуловимо менялся, и со страны могло показаться, что вслух рассуждали два человека.

– Неудачный эксперимент, как считал Дадс?

– Судя по тому, что он рассказал о своём последнем рейсе, «Тохинор» перевозил инфицированных, а это свидетельствует, что правительство в курсе происходящего.

– Да, но откуда тогда мёртвый моряк с пропавшего судна «Креспаль Меддинна»? – вновь этот яркий луч прожектора в памяти и неподвижная фигура мертвеца в нём.

– Вполне вероятно, что два судна между собой связаны, несмотря на разницу во времени.

– Район оцеплен и находится под карантином?

– Скорее, в район невозможно попасть.

– Поэтому помощи нет? – в голосе звучит надежда, хотя и фальшивая.

– Пожалуй…

– Или все мертвы по ту сторону периметра и некому спасать?

– Я бы не хотел так думать.

– Или они считают, что некого спасать внутри периметра?

– Они бы не бросили здесь людей! – снова фальшь… Простительно, ведь никто другой её не услышит.

– Эвакуация с норвежской станции?

– Да, я думаю они нашли выход!

День клонился к вечеру, быстро кутаясь в тёмную мантию, расшитую серебром звёзд. Эйдан как раз закончил сборы оставшихся на станции консервов и сухарей, отнеся тощую сумку в стоявший на площадке вездеход. Вернувшись в дом, он запер дверь на тяжёлый засов и стал неторопливо раздеваться. Блуждавший по стенам комнаты взгляд упал на ожидавшие у двери карабины (все три), смотанные полиэтиленом пачки с патронами, несколько наиболее длинных ножей… «Забрать всё!» – дало установку чувство жадности пару дней назад.

…И Эйдан забирал «всё»! Он чувствовал себя одиноким космонавтом, покидавшим погибающую космическую станцию. Топливо, кислородные баллоны, скафандр – всё стащить на спускаемый модуль, задраить люки, пристегнуть ремни и отправиться в путь! Без единого шанса вернуться обратно!

Полярник прошёл за стол и устало навалился локтями, грубо сдвинув грязные тарелки. Долгое время сидел, сцепив руки в замок, слушал звуки капели в оттаивавшей понемногу генераторной. Взгляд запрыгал по убористым строкам объёмной записки, в которой он весьма сумбурно описывал произошедшее с ним за последнее время, а также делился планами относительно перехода через Арктику – на случай, если помощь, всё же, придёт. Рядом со строками теснилась подробная карта с планом маршрута и описанием контрольных точек – спасибо найденному в кабине самолёта навигатору, – ныне он лежал у двери в обнимку с аккумулятором в ожидании своего часа. Эйдан снова и снова вгрызался взглядом в строки, озвучивал губами написанное и никак не мог отделаться от мысли, что читает собственный некролог с дурацким рисунком вместо фотографии… Минувшей ночью, в тёмной комнате Корхарта, сидя на полу напротив стены с загадочным рисунком над кроватью, молодой полярник пытался проникнуть в чужую тайну, к которой оказался причастен. Эйдан нажимал кнопку фонаря – и тот ярким лучом охватывал потускневшее изображение, которое и без того было знакомо ему наизусть. Эйдан бродил взглядом в незатейливом лабиринте из кругов, однако выпутаться из него получалось только тогда, когда гас свет; затем новая вспышка озаряла стену и изображение поглощало человека, затягивая в свою тайну. Мысли ввинчивались в непостижимый предсмертный акт, оставляемый умирающими людьми у последней черты – после увиденного в кабине самолёта, Эйдан не сомневался в правильности собственных рассуждений. «Перед смертью, те кому суждено очнуться рисуют эти жуткие круги!»

Эйдан нехотя закурил, в надежде избавиться от ноющей, как зубная боль, мысли: «Послезавтра в утро… уходить буду послезавтра ранним утром». Парень случайно заприметил в соседствующем зеркале собственное лицо – обнажённое, разбитое и чужое. Да, именно чужое. Несмотря на все старания избавиться от облика обгоревшего старика, «новое» лицо родным так и не стало.

Чуть позже, завернувшись в одеяло и уткнувшись лицом в подушку, пахнувшую потом и дымом, он никак не мог уснуть: рассудок оказался не на шутку пленён думами об отъезде. Мозг зациклился на смазанном образе, в котором Эйдан заколачивает входную дверь, как покидает станцию, которая стала ему домом… Домом. Домом?.. Да, домом! Домом, из окон которого вдалеке виден старый раскидистый клён у амбара мистера Камдэрта, на пересечении Мэри Лейн и Хэйн-стрит. Когда-то в дерево ударила молния и расколола ствол почти надвое, оставив на теле гиганта жуткий чёрный шрам, который так толком и не затянулся. Окрестные жители называли клён «Тони-ярд», в честь Энтони Феррисса – местного почтальона, погибшего в тот же день от удара молнии всего в паре кварталов. Своё прозвище «Ярд», Энтони заработал ещё подростком из-за отвратительного запаха гнилых зубов, которые никогда не встречались с инструментами дантиста. Энтони буквально вырастил в себе панический страх получить ранение в кресле стоматолога… Да-да, именно ранение, и именно смертельное! Дело в том, что как-то раз Энтони услышал байку о том, что оторвавшееся сверло бормашины некоему пациенту пробило нёбо и попало в мозг, вызвав кровотечение и скорейшую смерть… Бред? Только не для Тони, обходившего с тех пор кабинеты стоматологов стороной! Ярд – именно такое минимальное расстояние требовалось собеседнику, чтобы иметь возможность поддерживать с Ферриссом разговор, хотя многие и вовсе предпочитали делать это через забор или закрытую дверь. Трагедия с ударом молнии случилась в начале июля… года, а уже спустя неделю, обожжённый клён обрёл имя. Тони частенько останавливался под деревом и наводил порядок в своей казённой сумке почтальона, а бывало, даже, оставлял велосипед и обходил ближайшие дома пешком. И тем удивительнее (и трагичнее) выглядела история с ударами молний практически в одно и то же время, да ещё и неподалёку друг от друга. На похоронах Энтони Феррисса, мистер Экклройд – пастор местной баптисткой церкви, – сказал, что теперь Господь позаботится о светлой душе Тони, а пятилетний Мэтт О‘Келли взял да и ляпнул, что неплохо бы Господу забрать на небеса и мистера Бенедетто (стоматолога), чтобы тот «починил» рот дяде почтальону… Летом, особенно по вечерам, когда закатное солнце путалось в двухголовой кроне покалеченного клёна, Мэри Лейн принаряжалась золотом и багрянцем, кокетливо маскируя трещины и ухабы в асфальте. Именно в такой вечер Эйдан, будучи совсем мальчишкой нёсся по улице на велосипеде, с которого и упал, – да так неудачно, что слетел с дороги и угодил спиной на обнажённые корни Тони-ярда… Время остановилось. Нет, оно застряло где-то между лопаток и лёгкими мальчишки; окрасилось в нестерпимо-белый, застилавший сознание цвет, который следовал за взглядом, куда бы юный лихач не таращил глаза. Совсем как снежная пустошь здесь – в Арктике ясным высоким днём. Такое же отсутствие возможности свободно смотреть, такое же отсутствие свободно дышать… «А может её и нет? Нет Арктики с её снегами и резью в глазах! Кто сказал, что это реальность? Кто сказал, что именно эта реальность – моя реальность? А что, если я всё ещё лежу на корнях клёна и не могу открыть глаз… Да, чёрт возьми, меня бы устроил этот вариант!.. Я всё ещё способен сделать свой выбор и пожелать другой путь подальше от этих снегов! Стоит открыть глаза, и вместо стен собственной тюряги я увижу сказочный газон миссис Хортс и её кукольный домик; увижу приоткрытый гараж мистера Баттарда и его самого с насосом от надувной лодки в руках; братьев Клэпп, сидящих на крыше сарая с пивом в руках в тени развивающегося флага… Нужно просто захотеть не открывать глаза среди этих чёртовых снегов! Зажмурится – и открыть глаза в другом месте. Но как мне зажмуриться, когда глаза, итак, закрыты? Их нужно открыть, немедленно открыть!»

Уставившись в полумрак низкого потолка, Эйдан стал дико вращать глазами. Обманутый дрёмой мозг раскидал по качавшимся стенам белые пятна однообразных домов Мэри Лейн, с их уютными придомовыми цветниками и садиками; исказил трескучий звук горящих дров звуками радио (что-то из детства, но что именно мозг воссоздать не мог, поэтому нагло заменил пространным «что-то из детства»), ленивым гудком товарняка и далёким детским смехом. И тут неожиданно память вытолкнула из своих недр мотив популярной, в то время песни, звучавшей из каждого радиоприёмника; пряный аромат автомобильного освежителя воздуха смешанного с запахом кожаного сидения отцовской машины. Ощущение движения автомобиля и слабую негу неглубокого сна… «Куда мы едем? Ах, да, отец по субботам возит меня в бассейн, а значит ещё нет и восьми! Как же хочется спать!» – «Эйдан, – мягко и с такой любовью зовёт отец. Он прикасается к руке задремавшего в машине сына и мнёт сжатый кулачок. – Эйдан, просыпайся».

Эйдан резко сел на постели, вскрикнув от услышанного во сне голоса отца. Как только осознание реальности заполнило голову, парень сокрушённо застонал и снова упал на подушку. Какое-то время он лежал с открытыми глазами, смотрел бессмысленным взглядом в створ двери, слушал крадущуюся снаружи вьюгу. Ветер издевается? «Нет, правда? Он думает, что я не узнаю эту мелодию? Её все знают, и я сейчас вспомню…» Эйдан встряхнул память и неожиданно заметил невдалеке знакомую фигуру отца. Он стоял в тени Тони-ярда и, казалось, ожидал кого-то. Эйдан помахал отцу рукой, и ринулся было навстречу, но вместо скорого бега ноги предательски налились безволием. «Я сейчас, я сейчас, – бормочет он растерянно, махая отцу рукой. – Подожди меня, папа, я сейчас!» Совсем уж неожиданно обнажённые корни дерева рождают зыбкую детскую фигуру и очертания велосипеда подле ребёнка… Райан Ридз кладёт руку на плечо Лжеэйдана и разворачивается, чтобы уйти с фантомом. «Папа, постой! – кричит Эйдан в отчаянии, кричит настоящий Эйдан, взрослый Эйдан. – Это не я! Я здесь, папа! Рядом с тобой кто-то другой!» – «Я знаю», – доносится из далека печальный голос отца, от которого полярник вновь возвращается в реальность. Последние слова отца приобретают наяву иной смысл нежели могло показаться во сне. Эйдан догадывается, что отец и впрямь знает о том, что под деревом рядом с ним стоит совсем не его сын… Почему? «Да потому что они оба мертвы!» Кто это сказал, кто?!

Эйдан сонно замотал головой, силясь получить ответ от сдавивших сознание стен, но в итоге сунул голову под подушку. «Не нужно туда лезть!» – наказывает он сам себе, скользя по струнам других реальностей. Ему мерещится не то дверца в сад, не то калитка, которую не стоит открывать… В том саду живёт «Он». Кто – «Он»?.. «Пусть всё остаётся так как есть!» – Эйдан чуть ли не насильно заставляет себя не копаться в собственном детстве, и заглянуть в недавнее прошлое. Снова играет музыка, но уже громко и совсем другая. Носа касается тонкий аромат духов, добротного пряного табака и разомлевших тел… в ушах рассыпается гвалт голосов, призывный звон бокалов и хмельные окрики. Жарко… Голова кружится от выпитого, и ожидания тусовки. «Откуда ты знаешь Майка? – звучит в ушах женский голос, но Эйдан не спешит поворачиваться. – К нему не так-то легко попасть без приглашения!» Эйдан рассеянно смотрит через плечо и видит обворожительную улыбку незнакомки, огромные тёмные глаза, в которых тонет шумный вечер. Всё его лицо обдаёт теплом, кажется оно волной исходит от девушки и ложится на щёки, накрывает лоб пряным ароматом её духов, целует в губы. «Я не знаю о ком ты говоришь! – бросает в ответ Эйдан, экстренно выдумывая шутку. – Я здесь под прикрытием! Только никому не говори!» Девушка принуждённо улыбается и Эйдан чувствует себя идиотом. Он понимает, что она вот-вот уйдёт. «Я думала, ты не из тусовки, – говорит незнакомка разочарованным голосом. – Думала, ты новенький». – «Так я и есть новенький! – торопится он и протягивает руку. – Я не из тусовки, я сам по себе… Я, Эйдан Ридз». Девушка задерживает пальцы в его ладони и мимолётно улыбается – она восхитительна! «„Морячок“? – спрашивает она кокетливо. – Майк как-то говорил, что у него появился знакомый „морячок“. Так это ты?» – «Если Майк ничего от меня не скрывает и у него на стороне нет никаких других друзей-морячков, то наверняка – это я». Есть! Эйдан видит заинтересованность в глазах незнакомки! Майк, ах, Майк! Ты ещё и рекламируешь меня за моей спиной? «И где же ты плаваешь, моряк?» – улыбается красавица и осторожно высвобождает пальцы. «Моряки ходят в плавание, – объясняет самодовольно Эйдан. – Ходят по морю… А плавает мусор, знаешь-ли». Девушка согласно кивает головой: «Ух, какой ранимый! И где же ты в последнее время ходил, морячок?» – «В основном в Европу через Атлантику – айсберги, льды, огни Святого Эльма – романтика! Шотландия, Исландия, Норвегия… Много, где был! Я, лоцман на корабле». Незнакомка склоняет голову набок и мечтательно хлопает ресницами: «Никогда не была в Европе. Была в Бразилии и Никарагуа и, раз уж ты начал хвастаться снегами, то я две недели провела в Аспене». Теперь она уже протягивает руку: «Паула», – с улыбкой говорит красавица, а Эйдан вслух и со стоном повторяет её имя сквозь сон… Не лучшая компания на ночь, но полярник готов окунуться в прошлое даже с этой сукой, лишь бы не оставаться наедине с той чёртовойкалиткой в сад!

Проснулся Эйдан резко. Явь встретила неуютной пронзительной прохладой – оттого, полярник кутался в ворохе одеял укрывшись по самый нос, похоронив лысую голову в складках подушки. Поймав в фокус сонных глаз тусклую лампочку, Эйдан лежал неподвижно, пытаясь идентифицировать тихий неясный звук, который прокрался в жилое помещение. На фоне потрескивания дерева в печи, неопознанный звук напоминал работу кого-то механизма: звук бегущих шестерёнок, работавших с полминуты, затем небольшая пауза и снова постукивающие дробный звуки… Разбуженный Эйдан, отметил, что отчётливо слышит капель из комнаты генераторной и, возможно, механический звук связан именно с этим. Недовольный тем, что не может вспомнить запирал ли он дверь, отворявшую техническое крыло, парень перевёл сонный взгляд в коридор, и стал всматриваться в темноту за пределами ореола тусклого света.

Спустя минуту, Эйдан знал, что в проходе кто-то стоит. Не в силах сделать и вдоха, полярник в ужасе лежал у печи, погребённый под ворохом вещей и подушек. Сквозь небольшую складку одеяла были видны лишь его глаза, остекленевшие от немого ступора. Словно при раковой опухоли, по сознанию отравленными метастазами расползлась мысль: звуки капающей воды столь явственны и близки оттого, что их принёс с собой тот, чей силуэт оказался окутан тьмой. Вода капала именно с незнакомца, подстёгивая и без того душивший Эйдана ужас.

Не шевелясь и не дыша, затаившийся Эйдан увидел, как под чахлый свет лампы шагнул Корхарт. Парень не сразу узнал в безбородом высохшем лице черты своего коллеги, а когда узнал, сердце едва не разорвалось от страха! Эйдан до последнего надеялся, что Рон (живой или мёртвый) ушёл в снега и он его никогда не встретит… Острый синий подбородок мертвеца ходил ходуном, а оскаленные чёрные зубы отбивали тот самый звук, который полярник принял за работу шестерёнок. Часть его головы, а также плеча и руки всё ещё сковывал лёд, с которого капала вода. От всей зловещей фигуры обёрнутой и саваном, и льдом, распространялся едва заметный пар.

Чуть дыша, Эйдан скосил глаза в сторону от мертвеца и нашёл взглядом приготовленный и такой недосягаемый арсенал. Мысленно проклиная себя за неосмотрительность, он перевёл взгляд вправо – где-то здесь под рукой должен быть топор, которым Эйдан рубил доски накануне. Мертвец сделал пару крадущихся шагов и вытянул шею, осматривая помещение блёклыми глазами. С его тощего предплечья оборвался крупный кусок льда и с грохотом упал на пол, оголив намотанную вокруг руки и плеча проволоку. На другом её конце болталась человеческая кисть, всё ещё заключённая в призму льда, внутри которой тускло светился металл обручального кольца.

«Оттаял!» – ахнул Эйдан. Картина произошедшего молниеносно сформировалась в его сознании, явив образ напавшего на Ломака мертвеца, запутавшегося в проволоке и вмёрзшего в лёд неподалёку от своей жертвы. Если бы можно было себя мысленно избить до полусмерти, Эйдан сделал бы это незамедлительно – не обследовать техническое помещение целиком было так безответственно и неосмотрительно с его стороны! И ведь всё это время Корхарт ждал! Оттаивал и ждал!

Затянутые белёсой поволокой глаза остановились на груде вещей, в которой прятался полярник, и стали пристально изучать завал. Эйдану показалось, что мертвец вот-вот услышит бешеный галоп напуганного человеческого сердца, что оледенелые глаза встретятся взглядом с глазами живого человека… Шаг вперёд – на промёрзшей и твёрдой, как камень, лодыжке сомкнул стальную челюсть капкан! Лязг сработавшей пружины подействовал на полярника, как удар хлыста – он мгновенно оказался на ногах и схватил топор. Надеясь, что остался не замеченным, Эйдан отпрянул к стене, прячась за печь.

Громыхая тяжёлым капканом, мертвец врезался в Молли с такой силой, что сорвал ножки с места и опрокинул печь набок. Из распахнутого сопла полетели раскалённые угли, сноп искр и полыхавшие деревяшки; в лицо Эйдану ударил едкий дым нарушенного дымохода, а сам он едва увернулся от углей и пламени, отскочив назад. Промёрзшее тело мертвеца шипело и паровало, пока тот неуклюже сползал с раскалённой покатой печи. Казалось, он прилип к железу, словно бекон к сковороде, сверлил полярника мёртвым жадным взглядом. Эйдан же будто прибывал под гипнозом – оказался не в силах оторвать глаз от поднимавшегося Корхарта. Он не видел ни вспыхнувшей горы вещей под ногами, ни сизую тучу дыма под потолком; не чувствовал ни топора в руке, ни своего тела. Глаза застилал ледяной пот и страх, выбивший из лёгких весь воздух.

– Рон, очнись! – зачем-то стал лепетать полярник высоким голосом. – Очнись, пожалуйста! Очнись!

Корхарт ринулся вперёд, за секунду оказавшись рядом с голым трясущимся Эйданом, теснимым вглубь помещения. Тот успел лишь вяло отмахнуться топором, и не глядя отпрянуть назад. Опрокинув стулья, Эйдан с грохотом налетел на деревянный стол, ножки которого уже нализывало крепшее пламя пожара. Мертвец не отставал: в последовавшем броске, едва не ухватив полярника за вовремя поджатые колени. Ридз охнул и неуклюже перекатился через голову, упав в объятия «Трумэна», который и смягчил падение. В попытке взобраться на стол, Корхарт грёб синими руками словно олимпийский пловец, раскидывая стулья и посуду. Мертвец не сводил с полярника молочных светящихся глаз.

Едва Ридз успел выпрямиться, нелюдь уже закинул ногу с капканом на стол и приготовиться к прыжку. Эйдан ударил первым, с коротким, но сильным замахом из-за головы. Топор поразил мертвеца в грудь, осыпав человека ледяной крошкой, опрокинув, но и не столкнув Корхарта со стола… Парень почувствовал в опустевшей руке ломоту от отдачи, как если бы ударил топором в камень. Не дожидаясь, пока покойник поднимется, полярник в два прыжка оказался у составленных у стены карабинов… И всё же Эйдан не успел развернуться с оружием в руках, а был сбит с ног прыгнувшим Корхартом. Ридз отлетел в коридор с чувством, что его в его спину врезался автобус; от удара он выронил карабин и лишь мельком успел заметить скользнувший в темноту топор. Корхарт уже стоял на ногах, однако замешкался, зацепившись ободом капкана за разобранные половые доски (всю неделю Эйдан топил печь именно ими). На четвереньках, едва находя в себе силы дышать, полярник пополз вперёд, нащупывая в темноте топор.

Лязг металла – и острая боль в левой руке! Эйдан закричал и попытался освободиться, но было уже поздно – капкан впился в руку чуть пониже локтя. Позади, на фоне беснующегося пламени, в дверном проёме вытанцовывал Корхарт, неистово дёргая ногой, протягивал к человеку руки. Стараясь не выть от боли и ужаса, парень пополз вперёд. Вытаращив глаза в темноту, судорожно нахлопывая ладонью пол впереди, полярник зациклено блукал в чаще из колючих цифр: «Четыре! Шесть! Три! Пять!» – утонувший в адреналине мозг никак не мог воскресить в памяти точную цифру расставленных в проходе капканов. Плясавшие в темноте пальцы случайно нащупали топорище, а в следующее мгновение уже сомкнулись на рукоятке – отчаянный акт обезумевшего человека, воочию увидевшего саму смерть! Позади, на фоне зарождавшегося рёва пожарища послышался звук падения и возня. Полярник обернулся, и через плечо рассмотрел ползущего следом мертвеца, за спиной которого огонь уже соткал яркий занавес до потолка. На его фоне, всё ещё сомкнутая капканом, но уже отделённая от тела, нога Корхарта выглядела бутафорски фальшиво, словно нарочно подчёркивая фантасмагорию. «Стоит зажмуриться, – и открыть глаза в другом месте! Зажмуриться! Это просто сон!»

Генераторная встретила беглеца тусклым красным светом оттаявшей под потолком лампы и ледяной водой, покрывавшей пол. В неё то Ридз и упал, как только перелез высокий порог, и едва не лишился дыхания. Не в силах встать на ноги, – под водой всё ещё лежал лёд, – он пополз к уличному выходу из помещения, обжигая холодным влажным воздухом лёгкие. Где-то позади послышался зловещий всплеск воды и Эйдан взвыл, прекрасно понимая, что означает этот звук. Под рукой в чёрной воде качнулось обглоданное лицо Ломака, заглянув в испуганные глаза полярника пустыми глазницами – ты следующий!

Деревенея от боли и холода, Эйдан встал на колени и рванул дверь, слыша за спиной волнение воды. Дверь предательски отворилась лишь на чуть-чуть, касаясь под водой наледи.

– Нет! Нет! Нет! – взвыл полярник, остервенело дёргая ручку.

Вонзив короткий топор враспор, Эйдан принялся протискивать окоченевшее тело в узкий проём приоткрытой двери. Срезая кожу о металлическое полотно, мгновенно примерзая мокрым телом к стылому железу, со слезами и отчаянием в глазах, полярник спешил выбраться из смертельной ловушки. Сжатая капканом рука задержала человека у двери на пару секунд, однако этого хватило, чтобы челюсти Корхарта сперва налетели на стальной капкан и, кроша и ломая зубы в неистовых судорогах, принялись отрывать куски человеческой плоти! Поверивший, было, на миг, в спасение Эйдан закричал от муки и чувства неминуемой гибели. Невзирая на раскалённые вспышки боли, сотрясавший сознание ужас, полярник со всей силы дёрнул руку, в которую за дверью зубами вцепился мертвец. Сомкнутый капкан нехотя сполз с руки, рубанком содрав с предплечья кожу. Ридз неистово заорал от боли и упал в снег, утонув в сугробе по локти. В темноте узкого дверного проёма тотчас показалось синее оскаленное лицо с чёрным от крови подпрыгивающим подбородком. Щербатый рот мертвеца жадно пережёвывал часть кисти человека…

Обнажённый и окровавленный, объятый паром и ужасом, Эйдан бежал к вездеходу на грани сознания. Потрясённый полярник не замечал ни глубокого снега, обжигавшего голые ноги, ни ледяного дыхания, иглами коловшего лёгкие. Взгляд его расширенных глаз метался между заснеженной машиной впереди, и окровавленной левой рукой, которую полярник пережимал чуть повыше запястья.

– Два, два, два!.. – харкал он на бегу словами, роняя крупные кровяные кляксы. – Два! Осталось два!.. – безумный взгляд перепрыгивал с вездехода на изуродованную кисть с двумя оставшимися пальцами.

Сзади послышался грохот выстрелов – огонь пожирал станцию и уже добрался до приготовленного Эйданом арсенала. Полярник коротко обернулся, но лишь для того, чтобы убедиться, что мертвец так и не смог протиснуться через блокированную дверь. Вездеход! Рванув позади машины люк с отсеком лебёдки, Ридз трясущейся рукой потеснил закреплённые мотки троса и отстегнул сверкнувший в нише ледоруб. Положив искалеченную руку прямо на стылый железный корпус машины, полярник со стоном примерился для удара…

– Господи, помоги мне! – взмолился он, рыдая, не в силах поверить в то, что собирается сделать. Тёмная парующая кровь медленно поползла по заиндевелой обшивке вездехода, рисуя страшный отпечаток искалеченной ладони. – Помоги мне, прошу тебя, помоги мне!

***

На вершине невысокого ледника стоял человек в нелепой пухлой одежде, и сжимал в руке бинокль. Его разбитое лицо оказалось практически полностью сокрыто ярким полотенцем, из которого выглядывали куцые заиндевелые ресницы. Голова, упакованная в отрез шерстяного одеяла и перехваченная обручем (куском скрученной проволоки) смотрела на север, тогда как торс наблюдателя был всё ещё повёрнут на запад – туда, откуда человек пришёл. Во всём его облике застыло болезненное ожидание, зыбкая надежда, которая и заставила путника вывернуть шею и смотреть вдаль, теснясь на узкой ледяной площадке. Подпоясанная и перехваченная несколькими верёвками фигура напоминала нелепое цветастое конское седло из которого торчали ноги… Силуэт кутался в промёрзшее одеяло, под которым виднелись свитера, надетые друг на друга. Ноги, обёрнутые несколько раз в пёстрые тряпки, так же были перехвачены верёвками, впрочем, как и левая рука, согнутая в локте. Рука выглядела заметно короче правой и покоилась в широкой полотняной петле, примотанной к груди человека.

Словно пират, облачённый в эпатаж с подбоем из гротеска, на капитанском мостике ледяного судна, стоял Эйдан, покачиваясь под ударами ветра. Вот уже вторые сутки ему приходилось забирать к северу, отклоняясь от ранее проложенного навигатором маршрута, и продвигаться вперёд вдоль разлома во льду, пересекавшего заснеженное плато невероятным шрамом шириной с десяток футов. Очевидно, аномальная оттепель последних месяцев спровоцировала таяние льдов и их движение. Климат менялся, – а вместе с ним и облик Арктики, нанося на белоснежный лик уродливые шрамы трещин, бесчисленные опухоли сошедших ледников и чёрные синяки подтаявшего льда. Многочисленные полыньи заставляли Эйдана двигаться с осторожностью и в основном в светлое время суток. С приходом темноты, он включал прожектор на крыше вездехода, и медленно полз вперёд. Он то и дело останавливался, вылезал на трак и вглядывался в обманчивые тени на снегу.

Седьмые сутки? Пожалуй… По его примерным прикидкам, с учётом пары затяжных моментов, когда он терял сознание, – в пути Эйдан находился уже седьмые сутки. Или девятые… Может больше. Точнее Эйдан сказать не мог, да и не хотел отвечать самому себе на этот коварный вопрос. Время ополчилось против человека и, оставаясь один на один в тесной кабине, предлагало и вовсе жестокий размен – вести подсчёт не проведённых дней в пути, – а оставшихся дней до того момента, пока холод не прикончит человека в ледяной пустыне. «Заблудившегося», – ехидно добавляло время и указывало насмешливым взглядом на разлом во льду. Следуя вторые сутки вдоль глубокой изумрудной трещины, Эйдан не спорил со временем и не потрясал в воздухе размеченной картой, так как понимал, что, дотянись этот «шрам» до побережья, – и полярник будет обречён повернуть назад, а тогда уж заговорщики (время и холод) точно сделают своё дело!

Невыносимо болела покалеченная рука. Практически всё время она полыхала огнём, а тупая, оттягивавшая до самого плеча боль, точила кость… Каждый раз перед сном (бывало Эйдан вливал в себя спиртное, а пару раз, даже, с растворённым в нём викодином!) он разматывал полотенце и, закусив губы от страданий, смачивал запёкшийся обрубок раствором антисептика. Затем, вновь натянув на культю латексную перчатку с завязанными в узел пальцами, перематывал обрывком простыни и тянулся к спиртному… До того, как впасть в сон, – а Эйдан именно впадал в тяжелейшее забытьё, – он пытался вести с богом откровенный разговор. Полярник попеременно то благодарил его за то, что он помог избежать участи Корхарта, то развязно требовал объяснить – за что ему всё это?

Нужно было спускаться к машине, а сделать это с одной рукой представлялось совсем непростым занятием. Эйдан с тоской посмотрел вниз, где у подножия ледника находился вездеход, из-за обилия досок и тюков на крыше больше похожий на уцелевшую часть баррикады. Полярник прильнул напоследок к биноклю и осмотрел горизонт, который уже начал прятаться за тёмно-лиловые вечерние портьеры. Ватные кремовые облака с вихрастыми чёлками оккупировали небо к северу, и казалось, что в Арктике всё дышит, не по сезону, весной. Глубокий извилистый разлом, подсвеченный угасающим светом там, где девственный лёд обнажался ото снега, тянулся далеко на север, и в угасающей дали сливался с небом.

Осторожно спустившись вниз, Эйдан направился к вездеходу, и невольно заметил кровавый след на потёртом корпусе машины. Память на мгновение воскресила события страшной ночи и в качестве иллюстрации предъявила перед глазами образ лишённой пальцев кисти, перечёркнутой нависшим ледорубом… Вездеход перед глазами плывёт, кутается в темноту ночи «как тогда». На его железном потрёпанном морозами корпусе танцуют алые тени – отсвет пожарища за спиной. Изуродованная зубами мертвеца кисть ложиться на холодный металл вездехода; в своём уродстве она напоминает куриную лапу, едва шевелятся уцелевшие большой и указательный палец. Со стороны Эйдан видит себя палачом с топором на эшафоте, наметившим место для удара. «Б-б-ближе к-к-к суст-т-таву! Б-б-ближе к с-с-суставу!» – шепчет исступлённо «палач» и не перестаёт рыдать. Медлить нельзя!.. На обнажённой руке виден чёрный обруч, сковавший предплечье – след от объятий капкана. Он даёт слабую надежду на то, что стеснённое кровоснабжение руки замедлило распространение заразы и есть время… Время на что? Время на что?! Время превращается в патоку, в которой барахтается загнанное человеческое тело, вязнет разум, теряя контроль над реальностью. Ледоруб отводится в замахе назад и зависает в верхней точке на долю секунды… Обратной дороги нет! Удар!.. В снег летит указательный палец, а также часть большого пальца вместе с костяшками кисти. Эйдан нечеловечески ревёт от боли и, осаживаясь в снег, рыдает. Он не чувствует холода, он ничего не чувствует кроме боли в руке. «Выше! Нужно рубить выше!» – бьётся в висках страшная мысль о том, что «палач» промахнулся… Изуродованная культя снова ложиться на эшафот. Её топит тёмная струя крови и тут же зализывает алое зарево пожарища за спиной. Эйдан опять сжимает в руках рукоять – он молит небеса о помощи и заносит руку над головой…

Вскоре стемнело. Ветер растрепал запоздалые облака, которые не успели прижаться на ночёвку к земле; созвездия поспешили принарядиться в седые парики в россыпях драгоценных камней, а на горизонте выглянула застенчивая луна. Несмотря на светлую ночь и хорошую видимость, полярник вёл вездеход аккуратно – малым ходом. Свет от прожектора гладил снежные валы, нырял в заструги и отыскивал путь в пологих впадинах, ведя за собой машину. Эйдану очень хотелось выпить (напиться до потери сознания!), рука чертовски болела, предвещая бессонную ночь, наполненную новыми страданиями. Памятуя о недавней попойке, которая привела его в логово мертвецов, Ридз остерегался пить за рулём, с трудом дожидаясь стоянок для ночлега. Близость опасного разлома во льду так же держала в напряжении и заставляла терпеть и ехать на трезвую.

Ближе к полуночи, уставший и измотанный, он закурил очередную сигарету и дал себе обещание готовиться к ночлегу в ближайшие полчаса. Взгляд красных уставших глаз всё чаще сползал к соседнему сидению, у основания которого в походную сумку была завёрнута приготовленная накануне бутылка виски. Эйдан разлепил ссохшийся рот и почувствовал, как всё тело пленяет возбуждение и желание сделать затяжной глоток спиртного. Он так хотел почувствовать этот спазм в груди, когда алкоголь обрушивается в желудок и уже оттуда подкручивает, смазывает и ослабляет натянутые заржавевшие струны – нервы. И эта боль! Боль, которая сводит с ума! Она отступает, съёживается и на время превращается из раскалённого железного нарукавника, в котором скованно предплечье, в жаркий, но терпимый ушиб.

– Алкаш! – сказал сам себе Эйдан, но тут же поспешил возразить: – Лучше уж так, чем ожившим трупом…

Он тронул себя за щетинистый подбородок, покосился на сумку и остановил вездеход. Спустя секунду его губы впились в горлышко опрокинутой бутылки, а глаза увлажнились и наполнились долгожданной негой. Опустошив добрую четверть, полярник тяжело задышал и отстранённо посмотрел за окно. Чувствуя, как виски разгоняется по венам, как алкоголь стучится в мозг и несёт с собой облегчение, полярник закрыл глаза и долго сидел в тишине.

– Потрепал тебя Север, Эйдан Ридз… – подытожил он, прижимая к груди бутылку. Бледный до синевы, с мокрым подбородком и сливовыми провалами вокруг глаз, полярник поймал своё слабое отражение в стекле и с минуту разглядывал «незнакомца». – Север – чертовски недружелюбное место, мистер! – доложил полярник незнакомцу в стекле. Эйдан сделал ещё глоток и горько усмехнулся, посмотрев вниз. – Руки не подаст, это точно… Господи, как же я скучаю по солнцу! По горячему песку, солёной воде, по переполненным пляжам и девичьим попкам… Попки, попки, попки – весь пляж в попках! Или вот, скажем – лес, – красотища неимоверная! Мягкий, как ковёр, тёмный и тихий, как спальня. А дождь? Я помню этот звук, помню этот запах… Я ведь живой – я всё помню! А что здесь? Ни черта ведь нет кроме снега, льда и адского холода. Север, потому что, мать твою! На что тут смотреть?.. А коровы смотрят! Вот почему они всегда смотрят на север? Может они помнят, как были когда-то северными оленями? В прошлой жизни у старины Санты на побегушках. Точно – были оленями! В прошлой жизни, а потом стали коровами и попали в гамбургер. Хотя и олени попадают в еду… Господи, чего только человек не жрёт! Вернее – кого только не жрёт! И ведь хорошо если религии нам не врут и человек – творение людского бога – уж он-то всегда простит… Ну, или всегда можно вымолить. А если нет?

Полярник хмельно встретился взглядом с собственным отражением в стекле и скользнул глазами к звёздам.

– Вот, древние люди – наши предки – они же не зря обожествляли животных… так ведь? Что тогда? С какой рожей после смерти я буду смотреть, скажем, быку-божеству в морду? Или так нельзя говорить? У него лицо? Может у него лик? Кто знает, что у богобыка: морда или лицо? Как я буду смотреть на него, когда он спросит меня… вернее промычит мне про мои грехи, а у меня в голове будет только одна мысль: «Вот бы сейчас стейк сожрать!»

Эйдан заглушил машину и включил автономное отопление. Вновь закурил, но погрузившись в собственные мысли позабыл о сигарете в руке, а когда вспомнил принялся остервенело дымить остатками. Жадно обсосав сигарету до фильтра, полярник опять приложился к бутылке. Боль постепенно уходила изгоняемая алкоголем, и в тот момент, переживший очередные сутки страданий человек был почти счастлив.

– Или вот, скажем, некто делает с утра яичницу с беконом, – продолжил он, устроившись в кресле поудобней. – И, бац – инфаркт! Мы то знаем, что по статистике их больше всего с утра и случается. А так как наш покойничек был любителем яичницы с беконом, то, разумеется, его добил холестерин, – и он попал к куриному богу!.. И вот стоит он, значит, с разбитым яйцом в руках, а на него смотрит курица высотой футов… сто! Он бежать, а она его – тюк клювом – и, как червяка, на общий двор, где такие же «боги» отдыхают. Он бегает, от клювов уворачивается, а они кудахчут на своём – хохочут!

Боль в руке ещё чуть отступила и Эйдану полегчало. Он разомлел и даже немного повеселел.

– Взять, к примеру, мистера Дегарди… Чертовски меня пугал в детстве этот старик, и я всегда старался держаться подальше от его фермы – мясник, одним словом! Мне же лет девять-десять было, когда он умер? Не важно… Хорошо помню, как на его похоронах было тихо… Кто-то из близких плакал, а я всё смотрел в сторону его фермы и мне казалось, что я слышу ликование и шум праздника. Клянусь – я слышал звуки ярмарки и аттракционов… Я не знаю каким он был человеком для окружающих, но одно знаю точно – жестоким! Однако у людей извращённое представления о жестокости и врата рая не редко распахнуты для праведных мясников, – но это если человеческий бог, всё же, успел оплатить с подаяний свой пентхаус на небесах…

Эйдан хохотнул и с благодарностью осмотрел почти пустую бутылку. С уменьшением спиртного в ней, речь Эйдана становилась всё более развязанной, а мысли ожесточённей. Ридзу хотелось отомстить богу за всё сразу… Задеть словесно. За то что подстроил (Эйдан так именно и считал, особенно, когда был пьян) ранний уход отца, «знакомство» с Испанцем, бегство в Арктику и отнятую руку. Позже, протрезвевший Эйдан если и помнил обрывки своих богохульств, старался неуклюже просить прощения, молился, правда не искренне, но всё же, – и старался себя убедить, что это испытания, которыми Он делает неразумного человечишку лучше. Потом наступала долгожданная ночь, нёсшая с собой блаженный ожог спиртного во рту и горький ожог обиды в мыслях и всё начиналось сначала…

Прилично отхлебнув из бутылки, парень попытался поймать мысль:

– Стоп, погоди… Вот он умер – мясник Дегарди. А рая нет! Закрыты врата на ремонт! И в ад нельзя – как говорил старина Шекспир: «Мать твою, все демоны уже здесь!», – а ведь Уилл просто так трепаться не станет! И попал старина Дегарди к свинобогу… Огромный боров в белых одеждах, на белом таком облаке восседает, и смотрит на всех со вселенской любовью. Он смотрит с добротой и лаской – ещё бы в него верят, и ему верят! Он провожает всех прибывших людей на бойню, в уме подсчитывая прибыль, ничуть не обращая внимания на раздражающий шум – вопли и ор людей. Потому что на его прилавках всегда должно быть мясо, которое так хорошо раскупается – человечина!

Эйдан перевёл дух и помрачнел, неожиданно вспомнив, как на похоронах мистера Дегарди случайно увидел жену усопшего вдали от пришедших гостей. От скуки, когда все вернулись с кладбища, парнишка принялся шататься по комнатам просторного дома и в одной из них случайно застал вдову – седую высохшую женщину с узловатыми натруженными пальцами, похожими на ветви высохшего дерева. Она сидела в небольшой комнате второго этажа, рядом с архаичной швейной машинкой и держала на коленях практически дошитый мужской костюм. Она горько плакала, подносила его к лицу, словно хотела рассмотреть, и медленно раскачивалась вперёд-назад. Наблюдая за ней, мальчишка и тогда прислушивался к звукам снаружи дома, с фермы, – но кроме искреннего плача одинокой женщины ничего не услышал. Не было звуков воображаемого карнавала, как не было слышно и напуганных стенаний обитателей фермы. Просто тихий женский плач по ушедшему человеку и одинокому остатку собственной жизни. Для неё, умер дорогой и самый важный человек в её жизни; для окружающих – достойный и уважаемый мужчина, а для обитателей фермы тот, от которого разило смертью. Тот который взамен еды и тепла отбирал жизни…

– У всех ведь свои боги, свои демоны, – захмелевший Ридз приподнял искалеченную руку и с жалостью осмотрел перехваченную верёвкой ткань. – Но кем бы Ты не был, – Эйдан задрал голову вверх и отсалютовал бутылкой в тёмный потолок кабины, – тебе не откажешь в юморе, ибо твою охоту по праву можно назвать королевской: смерть всегда ходит за нами по пятам, но, чтобы так буквально! О, твоего замысла не постичь смертным, согласен! Но смотри, как бы твоя паства не разбежалась, потому что ты, – либо не всесилен, либо безумен! В первом случае молиться тебе бесполезно, а во втором – не имеет смысла!

Эйдан порывисто сунул бутылку подмышку и, запрокинув голову вверх, стал неистово и с издёвкой креститься.

– Но я всё ещё здесь, с Тобой! Верую в Тебя и в Путь Твой, которым ведёшь Ты меня среди снегов, Господи! И Путь Твой высок, а мой путь труден, но я справлюсь… Справлюсь и с одной рукой! На что она мне здесь, в этих вечных льдах, в этом чёртовом ледяном могильнике… На хрена мне две руки? Тебе она была нужна, ведь так? Нужнее, чем мне! Так забирай… забирай, конечно! Смотри, у меня есть ещё одна, – Ридз устремил кверху правую руку и с трудом сфокусировал на ней взгляд, затем из сжатого кулака медленно вырос средний палец.

Эйдан вёл вездеход небрежно и расхлябанно, то и дело опасно приближался к широкой трещине во льду, а затем, спохватившись, запоздало уводил машину в сторону. Яркий дневной свет заставлял щуриться, резал глаза, искрился и метался в снегу, вспыхивал фальшивым блеском на вершинах заструг. В голове стоял колокольный гул, с лихвой затмевавший шум двигателя. Ридз нехотя копошился в свой памяти, черпая понемногу воспоминания ушедшей ночи из тёмного омута ожесточения.

– Прости… – буркнул он наконец, и поспешно осенил себя крестом. – Я вчера наговорил лишнего, согласен. Я неплохой парень, уверен – ты тоже, – полярник подумал и посветлел: – Знаешь, как я вижу идеально прожитую жизнь? Как окончание тяжёлой и очень нужной для всех работы. Я понимаю, что не очень-то подхожу на роль праведника со всей этой историей с Испанцем и, да, есть моменты в прошлом, за которые мне очень стыдно, я хотел бы их изменить… но я не в силах…

Нечто мимолётное, запретное и тайное шевельнулось в сознании, однако парень испуганно затряс головой и стукнул ладонью по лбу. Не помогло. Эйдан саданул себя по голове ещё раз, затем снова. Искренние слова, адресованные богу, всколыхнули в памяти омут, в котором жил «Он» – тот, которого молодой полярник боялся показывать даже Ему, пытаясь убедить и себя, и бога в том, что никогда не был знаком с… «Да заткнись ты, твою мать!» Эйдан отчаянно нахлестал себя по щекам, а затем закурил. Какое-то время ехал молча, сосредоточившись на убегающем вдаль разлому, вдоль которого вёл вездеход с самого утра.

– Наверняка и у тебя что-то пошло не так, раз ты не досчитался некоторого количество душ, застрявших здесь, – предположил он мрачно, сквозь синий табачный дым. – Или у них нет душ? Я бы хотел, чтобы ты меня понял… Чтобы после смерти я мог прийти к тебе и сказать: «Приятель, ты всё видел – я тебе ничего не должен!» И ты мне в ответ: «Нет вопросов, дружище!» Так было бы здорово, ты не находишь? Просто может так случится, что я окажусь в положении Реймонда Дадса… и не по причине заражения, чёрт возьми! Просто в моей ситуации… в моём положении… Скажем, будет лучше если я потороплюсь на поезд, который идёт прямиком к тебе на небеса. У нас с тобой не возникнет недопонимания? Не сочтёт ли меня святой Пётр безбилетником и не вышвырнет из вагона? В моей аптечке достаточно викодина, чтобы сесть на этот экспресс в один конец, а спиртного хватит на то, чтобы это решение было принято единогласно. Не думай, что я трус, хотя мне действительно страшно думать о том моменте, который может ухватить меня за яйца… Я чертовски боюсь того, что окажусь с пистолетом в руке, но так и не смогу нажать курок. Это фигурально выражаясь. Я где-то читал, что смерть от огня – самая болезненная и самая невыносимая. Что люди, совершившие самосожжение, таким образом избавляются от грехов и занимают лучшие места на твоём экспрессе. Я не способен на это, прости, ведь я чертовски боюсь боли и даже мысль о том, чтобы облить себя…

Полярник резко вдавил тормоз, и машина, вздохнув, остановилась, встряхнув своего рулевого. В боковое окно Эйдан разглядывал сильно похудевшую трещину во льду, которую, казалось, можно было перепрыгнуть. Он поспешно нацепил на голову подобие шапки и распахнул дверцу. Оставшись без оружия, Ридз старался как можно реже покидать вездеход, однако в случае необходимости подолгу зависал на траке машины, с пристрастием изучая застывший пейзаж. Тяжело рухнув в неглубокий снег (несильные, но постоянные ветра обглодали ледник, местами обнажив лёд) Эйдан обошёл машину и с опаской подошёл к зубастым краям разлома. Расстояние между ними и впрямь оказалось не велико – не более шести футов, однако и дно расщелины таяло где-то далеко внизу, задрапированное тенистым снегом. Ридз поднял глаза и с тоской посмотрел вдоль разлома, который, словно издеваясь над полярником, вновь обретал ширину, размах… петлял дальше на север поблёскивая голубыми краями. «Я предоставил шанс, – „услышал“ в голове Эйдан, – остальное решать тебе».

И он решил! Пыхтя и матерясь, однорукий полярник с трудом стянул с крыши вездехода самую длинную доску, предварительно развязав всю связку. Немощность душила горло, требовала слёз, но полярник держался, бросая по сторонам остервенелые взгляды. Доска легла на разлом с неплохим запасом по краям и звонким эхом, провалившимся в бездну разлома – утлый тонкий мостик, соединивший расколотый вековой монолит надеждой затерянного во льдах человека.

Рядом с первой доской легла доска покрепче, а затем следующая… Эйдан вымерял доски на глаз, подтаскивал к пропасти и ставил стоймя, обнимая здоровой рукой. Он танцевал на льдистом краю, подставлял тело в качестве опоры и со страхом заглядывал в бездну; опрокидывал доску, и тут же прижимал ногой, чтобы ценный груз не сгинул в бездонной тени. Когда помост был уложен, Эйдан с опаской прошёлся по нему на другую сторону. Обернувшись, он с тяжестью в сердце осмотрел осиротевший вездеход; словно впервые увидев петлявшую в снегах трещину, проследил взглядом и её. Стоя на ветру у самого края бездны, бритвой, разделившей хрупкие надежды полярника, Эйдан остро ощутил липкое чувство обречённости, сковавшее плечи. Тёмная, неподвластная часть сознания поманила к краю ледника и предложила представить (просто подумать, просто вообразить), как в пропасть летят доски. Каким цельным и завершённым сразу становится финал этой заведомо обречённой борьбы: одинокая фигура отворачивается от оставшегося на другой стороне вездехода и бредёт прочь, постепенно тая в белом тумане…

Не найдя альпинистских клиньев среди приготовленных пожитков – практически всё снаряжение, как и оружие, он просто не успел снести в машину – полярник решил использовать отвёртки и подходящие гаечные ключи в качестве упоров для досок. Резонно предположив, что они могут проскользнуть под траками вездехода, Эйдан решил укрепить доски вбив инструмент в лёд. Страшно матерясь и едва не плача от бессилия, полярник какое-то время пытался приспособить отнятую руку для этой работы, но всё оказалось тщетным – Ридз подносил искалеченную руку к доскам, чертыхался, затем одёргивал и прятал за спину, обожжённый своим увечьем. Выгнув из проволоки петлю, он закрепил нехитрое изобретение на предплечье и попробовал несколько раз управиться с самоделкой… Кое-как изловчившись удерживать проволокой инструмент, Эйдан впервые за последние дни поверил в себя и в свои силы, но это ощущение быстро таяло.

Сгорбленный и сосредоточенный полярник сидел на льду зажав зубами язык, с молотком в руке и застрявшим на переправе взглядом. Он зациклился на слове «старьёвщик», постоянно повторял его про себя и не мог избавиться от образа собирателя хлама, как только глазами натыкался на придавленный поклажей вездеход. Снова что-то далёкое и подзабытое шевельнулось в воспоминаниях и Эйдан насторожился. Это не было похоже на поросшую диким виноградом старую калитку, на которую негаданно натыкаешься, минуя живую изгородь – и это успокаивало. Хоть его сощуренные глаза и слезились, опасно побелевшие щёки и кусал мороз, – полярник ничего из этого не замечал. Подобно фокуснику, память выудила из рукава колоду карт и не спрашивая разрешения у человека сунула одну из них в руки – узнаёшь?

«Смерть от срачки!» – крякнул по-утиному в голове голос Скипа Сэлли, который заставил полярника грустно улыбнуться воспоминанию: косматая нечёсаная голова соломенного цвета и щекастое прыщавое лицо с безвольным подбородком. Скип работал сборщиком мебели на местной фабрике, а всё свободное время проводил с друзьями в гараже за «завариванием хита», – как он сам выражался. «Варим хит, пацанва!» – любил прикрикнуть он, наставив палец на соседских мальчишек и закинув на плечо кофр с гитарой. Сэлли был посредственным гитаристом, таким же посредственным бэк-вокалистом (со своим хриплым утиным баритоном), в такой же посредственной группе под названием «Кадиллак как улика», которую сам и сколотил. Скип частенько перевозил дряхлую мебель на крыше своего потрёпанного «Бьюика» и за это соседи называли парня старьёвщиком. «Никогда не садись срать с открытыми глазами! – вещал Скип, и в доказательство выпучивал свои зелёные, обрамлённые едва заметным рыжеватым пушком глаза. – И тем более не стоит таращить их в какую-нибудь газетёнку. В процессе срачки задействованы все мышцы! Так-то, братец… От перенапряжения глаза вылезают из орбит, случается защемление сердца и человек помирает прямо на толчке! Так было с моим кузеном из Шакопи, а до него так умер его дед. Так что у нас это семейное и, можно сказать, я делюсь с тобой семейными тайнами, сечёшь? В следующий раз, когда почувствуешь, как Санта спускается по верёвке из твой задницы, закрой глаза и дай старику обрезать канат там, где нужно… Закрой глаза, можешь даже руками, – и пусть природа сама решит, что из тебя выдавить, но только не надо её провоцировать, браток! Иначе – смерть от срачки!» Скип был старше Эйдана на двенадцать лет: в двадцать уже был женат и обзавёлся детьми. Все считали, что Карен Хоффт – его супруга, полноватая и некрасивая девица с шеей, усыпанной родинками, – единственно возможный выбор Сэлли. Так, видимо, считал и сам Скип, однако вслух говорил совсем другое. По-барски угощая пивом такую мелочь как Эйдан, Джейсон Онтино и других ребят заглядывавших ему в рот, Скип любил развалиться в старом диване на крыльце своего затрапезного дома на Канзас парквэй и, подставив заходящему июльскому солнцу пупок, развязно вещать пока его жены не было дома. «Она любит меня до одури и есть за что, – Скип самодовольно ухмылялся и сжимал свой пах с таким видом, будто ему туда насыпали печёной картошки. – Если вы понимаете, о чём я! Баб у меня было много… я от них даже успел устать. Если ты хороший гитарист – бабы хотят тебя. Если ты играешь в группе, и ты хороший гитарист – бабы хотят тебя ещё больше! Пока ты на сцене, в тебя летят лифчики, трусы, записки с телефонами и обещаниями сделать такой минет, от которого мошонка станет похожей на лицо пришельца, отведавшего лимон. Кстати, помните на развороте „Одиночки“ голую блондиночку с огромными буферами и винчестером в руках вместо одежды? Так вот были мы с ребятами на репетиции в Джерси, и я как-то с ней пересёкся в одном баре… Как она стонала! Ревела так, словно из неё полез демон, да застрял ненароком. Но! Это всё в прошлом! Запомните: жену нужно выбирать сильную, как лошадь и преданную, как собака». Разумеется, Сэлли врал, но глядя в восхищённые глаза мальчишек, тайком попивающих горькое пиво и пытавшихся при этом строить из себя взрослых, он и сам верил в то, что говорил. Всё же, кое-что в его словах было правдой – любовь Карен «до одури». Она, что называется «пасла» Сэлли ещё со школы, ревностно отгоняя любую случайно зазевавшуюся рядом со Скипом девчонку. Некрасивому и обделённому друзьями мальчишке нравилась такое внимание, которое вскоре переросло в дружбу. «Карен всегда бегала за мной, бегала ещё со школы, – кивал головой Сэлли с самодовольной ухмылкой. Затем его глаза становились стеклянными, а взгляд колючим и он добавлял: – Любовь – это, мать её, скала на которую взбираются двое, тащат друг друга, страхуют… но обязательно кто-то предаст! В моём случае я вообще не полез на скалу – боюсь высоты. Как-нибудь напишу об этом песню, обдумаю и напишу». Спустя пару лет Скип Сэлли написал и спел песню «Стрелок», которая попала на радио и стразу стала хитом, вызвав неимоверный интерес к группе. Скип Стрелок Сэлли, а именно так стали звать парня многочисленные поклонники, в одночасье превратился в икону рок-музыки, которую только что явили ошарашенной пастве… Спустя пару лет после оглушительного и скандального турне (не один журнал в деталях смаковали фото и подробности ночной жизни разгульной группы), истощённый каждодневной выпивкой, с героиновым блеском в глазах Скип дал интервью одному из каналов, где впервые заговорил о том, что запутался, что жизнь, в целом, похожа на ведро с помоями в которое люди – свиньи, – норовят сунуть свои рыла, а он устал… и вообще хочет развода. На тот момент у него уже было трое детей от Карен и бог весть сколько по стране. На вопрос ведущего об ушедшей любви, Скип взорвался и стал хамить, называя ведущего задротом. «Что ты знаешь об этом? Что вы все знаете об этом? Тычете в морду этим словом будто немытым членом с каждого канала, с каждой страницы сраной газетёнки! Нет её, понятно! Сдохла под весом печатного станка! Ты думаешь твою бабу заводит твой стояк, задрот? Её заводят трусы за двести баксов, которые утягивают твою тощую мошонку; костюм от Корса, в котором ты боишься даже пердеть; твой новенький BMW и счёт в банке, от которого у тебя, кстати, стояк больше, чем от вида течной подружки! Давай на чистоту – все любят деньги, все на них помешались… А любовь? Ищи её там, где не ступала нога белого человека, например у индейцев, которых мы приучили пить до смерти в обмен на их земли! Или, вот, у старины Танцлера спроси: „Карл, ты её действительно любил или таксидермия была твоим хобби?“» Ведущий попытался было возразить Скипу и отшутиться насчёт трусов за двести баксов и костюма, но не тут-то было! Сэлли завёлся не на шутку и не хотел слушать возражений, к тому же попытался показать свои трусы, которые «хоть и в помаде, но дороги содержанием, а не ценой и я тебе это докажу, задрот», но, к счастью, молнию на кожаных штанах Скипа за девятьсот долларов заело, и он упал через студийный столик на оператора. Выпуск имел невероятный успех и только подогрел интерес к персоне – на тот момент уже вокалиста – Скипа Сэлли. Спустя семь месяцев, в подвале собственного дома в окружении бутылок спиртного, словно оправдывая собственное прозвище, Скип пустил себе пулю в голову.

За всей этой историей с самоубийством Скипа, словно тень ходили слухи о причастности Карен к его смерти, якобы на момент гибели в его крови было столько алкоголя, что Сэлли не смог бы и глаз открыть, не то что зарядить пистолет и выстрелить себе в висок. Однако, в пользу невиновности супруги Сэлли говорил тот факт, что она заранее знала о завещании мужа не в свою пользу и ничего не выигрывала от его смерти. Почти ничего, кроме мести за поруганную и преданную любовь.

Эйдан хорошо помнил Скипа, причём именно Скипа-Стрелка – в кожаных штанах, с длинными отросшими волосами, и подведёнными глазами. На том момент, когда Сэлли стал знаменит, никакого общения между ними уже не было и в помине, просто Стрелка частенько показывали по телевизору и у парнишки хорошо отпечатался «фирменный» образ повзрослевшего соседа. Скип перебрался в Лос-Анжелес, обзавёлся собственной студией и армией поклонников… Такая причудливая избирательность памяти удивляла Эйдана, но ответ нашёлся быстро: на тот момент Райан Ридз уже уволился со службы и проводил с семьёй все дни. «Оставшиеся дни», – печально добавлял «Эйдан из будущего», но тот паренёк из прошлого его не слышал и ничего ещё не знал, впрочем, как не знали ни мать с сестрой, ни сам отец. Не знали и наслаждались жизнью, обсуждали планы на уик-энд, недавнюю масштабную аварию на смежной улице, ураган в соседнем штате и скандальное интервью соседского (когда-то) парня, ставшегорок-звездой. То были замечательные времена и если бы сейчас, вот прямо сейчас сидя на корточках, искалеченный и голодный полярник откопал во льдах машину времени, то он, не задумываясь отправился именно в то время…

Эйдан почувствовал, как тоска ледяными ручищами сжимает сердце, её отравленные клыки выгрызают себе нору где-то под рёбрами. Безысходность. Воспоминания из беззаботного детства только усилили это чувство. У Эйдана не осталось сил сопротивляться, бороться и идти вперёд напролом. Он бы и хотел стать Томасом Харрисом, выкинувшим из корзины воздушного шара весь балласт (в том числе и себя самого) лишь бы спасти свою спутницу и не дать ей разбиться, но у него было такое чувство, что он уже разбился, так и не покинув корзину. Изредка Эйдан видел очертания фигуры Сэлли во сне, но всегда просыпался, как только сон обрастал деталями, а деталей парень видеть боялся.

Но только не в этот раз… На собранном Эйданом «мосту» из досок, посреди льдов и снегов в кожаных штанах за девятьсот баксов и белой не застёгнутой шёлковой рубашке стоит Скип Сэлли. Образ Стрелка оказывается нечётким, но чертовски пугающим! Эйдан спешит отвести взгляд от бледного скорбного лица, наполовину залитого бурой кровью. «Ты же не веришь им?» – вопрошают его глаза, налитые кровью. Мысли путаются, распирая ноющую голову, Эйдан зажмуривается. «Пороховые газы создали давление в ране, – он мысленно комментирует случайно увиденные детали, – глаза из-за этого красные!»

Эйдан силится поднять взгляд на видение, но его выпученные глаза остекленели и замёрзли – страх заставляет смотреть вниз и перед собой, однако периферийно он всё ещё видит детали (детали, сука!). Волосы призрака на левом виске черны и спутаны, а за головой шлейфом струится алое марево. Рот, наполненный кровью, медленно открывается и из него катятся захлёбывающиеся слова: «Может мне всё и осточертело, но не настолько, браток! Сечёшь? Видишь, там посреди пустыни чёрное, как нефть, озеро, а в центре него уродливое дерево с голыми ветвями? Так выглядит настоящая любовь, которую предали и отравили, но тебе это не грозит. Твоя – будет шастать по карманам в поисках бумажника… Хотя, может тебе повезёт. Главное запомни: жену нужно выбирать сильную, как лошадь и преданную, как собаку. Только остерегайся если она будет любить тебя до одури, иначе загрызёт. Насмерть».

«Кланк – Кланк – Кланк»! Высокий металлический звук молотка ударяемого о головку ключа дробным эхом летит в сторону, зарывается в снег, прячется в глубине разлома. Эйдан боится оторвать взгляд от петли из проволоки, в которую продет не предназначенный для забивания в лёд ключ, боится и всё ещё замечает детали! Скип Сэлли делает шаг навстречу и Ридз видит его босые ноги с сине-чёрными пальцами, из-под которых течёт дым, а на дереве остаётся выжженный отпечаток стопы. Доски трещат и проминаются под весом призрака так, словно Сэлли не бесплотный дух, вынырнувший из памяти, а памятник, отлитый из чугуна. Стрелок приседает подле сгорбившегося Эйдана и, чуть склонив голову набок, заглядывает в лицо.

– Уходи, – шепчет Ридз. Из его распахнутых глаз катятся слёзы, но он всё ещё видит грёбаные детали. – Уходи! – молит он и по его подбородку бежит слюна.

Низкий сиплый звук дыхания призрака заползает в уши и парализует, заставляет разжать кулак, выпустить молоток и поднять глаза. Звук похож на стон ветра в печной трубе, на шуршание сухого песка в пустом железном жбане и на скорбный вой собаки одновременно.

Сквозь внезапную головную боль, затмившую зрение, Эйдан слышит жуткий рык, в котором застряли чьи-то слова.

– Ты… хороший… моряк?

Полярник смотрит на свою руку, которая всё ещё машинально двигается вверх-вниз, и усилием воли старается удержать молоток в кулаке. Призрак, вернее его серая размытая глыба за блёром головной боли и ломоты в глазах, придвигается ближе и снова выкаркивает по отдельности каждое слово:

– Ты… хороший… моряк?

– Да! Да! Да! – шепчет исступлённо Эйдан, боясь, что вот-вот потеряет сознание. Из его носа выкатывается крупная капля крови и повисает на верхней губе. – Я отличный моряк! Отличный! Отличный!

«Кланк – Кланк – Кланк»! Стучит молоток, стучит в сердце, стучит в голове. «Это не Стрелок! – мечется в запертом сознании мысль. – Это кто-то другой! Такой же мёртвый, как и всё вокруг… Посмотреть на него! Мне нужно посмотреть на него!» Но Эйдан не может превозмочь резь в глазах, гул в голове. Превозмочь страх… Он боится поднять голову и встретиться взглядом с пустотой, которая соткала образ лишь для него одного, боится поставить подпись в листке бумаги исписанным только одним словом: «Безумен!» И нет никого рядом, чтобы опровергнуть или подтвердить догадки собственного разума, одинокого и угасающего в вечных льдах. Нет никого рядом, чтобы ущипнуть со всей силы, дать пощёчину, ударить в лицо и заставить человека очнуться; очнуться от воспоминаний, которые пришли из белой пелены Арктики.

И Эйдан вспоминает:

– «Выстрелишь в спину, когда я уйду», – запевает он тихо, тоскливо, сглатывая слёзы и кровь. Он всё ещё смотрит перед собой различая детали (детали, сука!). – «Зароешь за домом – меня не найдут. Скажешь копам: „Уехал, не знаю куда!“ Я знал, что любила, не знал, что всегда».

Доски трещат – «Стрелок» выпрямляется и теперь нависает над человеком подобно скале. Слабый ветер разматывает за его головой тёмные ленты и тащит в небо будто они воздушные змеи.

– «Я мог бы стать мужем, хорошим отцом, но участь моя быть сражённым свинцом», – поёт слабо Эйдан и видит, как босые сине-чёрные ступни переступают назад, затем делают ещё шаг назад, и ещё. – «Над пропастью незачем нам прозябать, страховка не выдержит – кто-то должен предать»…

Вездеход здорово трусило – взломанный чудовищным давлением лёд дыбился и скалился острыми зубами. Обнажённые глыбы высились из-под снега и воровали в свои кристальные призмы дневной свет, преломляли его, расстилали у собственных подножий цветными коврами. Бескрайнее белое поле с цветными шатрами завлекало человека второй день, приглашая приостановиться, полюбоваться… остаться. Человек не останавливался. Напротив, он гнал машину вперёд практически без сна, лишь бы быть подальше от «переправы». Прочь! Прочь! Прочь! Человек настолько спешил, что как только траки вездехода съехали с досок на другой стороне разлома, странник лишь сильнее вцепился в руль и ударил по педали газа. Не собирая инструмент, не возвращая на крышу так нужные ему доски, не раздумывая и не оборачиваясь. Прочь! Чего он испугался? Собственного безумия, которое практически поймал за руку? Или он боялся увидеть на досках выжженные следы того, кого он принял за далёкое воспоминание? Или он, всё же, видел эти следы и испугался именно этого? Человек не знал ответа на этот вопрос – да и не вопрос это был вовсе, скорее ещё один очаг боли в избитом и измождённом теле.

Вопреки ожиданиям, после удачной переправы через разлом, маршрут полярника не принял нужного вектора, наоборот, поднятая движением пластов ледяная гряда оттесняла его к северу, гнала к побережью. Вместо того, чтобы направить машину на юго-восток, как того требовал проложенный ранее маршрут, Эйдан вторые сутки наблюдал в окно справа от себя хаос ощетинившегося льда, безобразным частоколом, отгородившем горизонт. Сегодня поутру (серое запоздалое марево со свинцовым небом подобно закрытой крышке кастрюли) он взобрался на одну из вершин за которой, сколь хватала глаз, царствовал всё тот же остроконечный хаос, скалившийся в низкие тучи.

Ночь выдалась тёмной и ветреной. Далеко на западе горизонт тлел узкой зелёной полосой – северное сияние по-змеиному ползло к северу, словно пытаясь опередить человека и отрезать путь к побегу. Эйдан сидел в тёмной кабине вездехода, который испуганно дрожал под ударами ветра. Без особого энтузиазма, а скорее машинально, полярник флегматично дожёвывал тощий кусочек вяленного мяса: слишком солёного, слишком сухого и слишком неопределённого по происхождению, к тому же, отчего-то, воняющего рыбой. Запивая свой отвратительный ужин водкой мелкими глотками – пить водку по-ломаковски (затяжной глоток в пол стакана) он не хотел, – Эйдан сонно следил за далёкими зелёными всполохами вдали, пытаясь дать определение боли в руке. Та ли эта боль, о которой говорила его бывшая соседка миссис Фэррит, у которой несколько лет назад врачи отняли ногу до колена? Как же она её называла?.. Перед застывшим взглядом Эйдана качнулось подзабытое лицо пожилой соседки с упрямыми складками вокруг сжатых губ и усталостью в глазах. «Тянучка» – так миссис Фэррит называла свою боль в ноге, когда приходило время… «Опять дерьмовая „тянучка“ вернулась, – говорила она, сокрушаясь, подкуривая косячок. – Как будто ногой в смолу попала! Я её тяну, а она ни в какую, да так выворачивает и болит! А болеть то нечему – нет ноги! А всё равно чувствую… Как-то раз таз с водой горячей набрала и не глядя ногу туда сую, аккуратно так. А потом глядь – а ноги то нету, старая дура! Однако воду горячую я почувствовала, проверила рукой: так и есть – разбавлять надо. Как же так? Может и правда всё у нас в голове? Я ведь по утрам просыпаюсь и чувствую свою правую… могу пальцами шевелить даже. А потом одёргиваю одеяло с мыслью, что операция и врачи – это был сон, что мне всё приснилось… Но под одеялом нет ноги. А потом приходит „тянучка“. И мне уже кажется, что это не в смолу нога моя влипла, а в могилу».

«…В могилу». Эйдан приподнял обмотанную тряпкой культю, зажмурился и мысленно представил, что сжимает кисть в кулак, что боль в руке вовсе не от увечья, а от напряжения в мышцах, в предплечье, в ладони, в пальцах… Что стоит ему нащупать руль, и он сможет обхватить его двумя… двумя, мать твою, руками! Это всё в голове, вся эта «тянучка» в голове! И если не одёргивать одеяло, можно почувствовать, как шевелятся пальцы, они есть, они чувствуют горячую воду и ими можно…

Эйдан открыл глаза. Ничего он не чувствовал кроме боли, которая хоть и поутихла (благословите водку!), но продолжала с упоением обгладывать руку до самого плеча. Он до сих пор содрогался при виде жуткого обрубка, заканчивавшегося кое-как присыхавшей чёрно-красной плотью, которая, стягиваясь и усыхая, обнажала под тонкой кожей кость. Сознание всё ещё боролось за отнятую кисть: дорисовывало в голове образ полноценной руки, достраивало к телу недостающую часть и пыталось включить в работу.

Ридз покосился в тёмное стекло, за которым на фоне ночного неба непреодолимой грядой раскинулся взломанный лёд, рождённый аномальной оттепелью. «Это не вы влипли, миссис Фэррит, – думал он, – а я! И дело тут вовсе не в „тянучке“, не в фантомной боли, а в боли, самой, что ни на есть, настоящей! А вот насчёт могилы вы правильно подметили, и если вы в неё только влипли, то я в могиле уже давно… Погребённый заживо».

Внезапно слуха коснулся далёкий протяжный звук, от которого перехватило дыхание и сдавило в паху. Эйдан перестал жевать и уставился за окно, где вдали, звёздный купол подпирала призрачная опора северного сияния, но звук больше не повторился. Нацепив на голову «шапку», он с трудом поднялся и выбрался на трак вездехода, чувствуя, как дрожат ноги. После относительно тёплой кабины, холодный ветер скомкал щёки рукавицами, связанными из крапивы, глаза моментально увлажнились и в них запрыгали цветастые пятна звёзд. Эйдан стал рукавом отирать лицо, да так и застыл – жуткий протяжный вой снова пополз по леднику, покатился из-за остроконечных льдин. Полный раздробленных обертонов звук высился над ледяной грядой, взывая из темноты; ни эха, ни направления, ни расстояния… Утробный вой ночи, замерзающей во льдах Арктики. Содрогаясь и от холода, и от страха, Эйдан вспомнил, как ещё в первый год службы на корабле стал свидетелем гибели траулера, затонувшего в холодных водах Атлантики. Заваленное на борт обречённое судно медленно погружалось в чёрную пучину, окружённое белой пеной и спешившими отплыть шлюпками. Вытесняемый водой из отсеков воздух рвался наружу из всех отсеков и иллюминаторов, выбивал стёкла, астматически сипел. Шумный ком голосящих чаек над гибнущим судном – как антипод молчаливым стервятникам, выжидавшим своего часа. Когда горячая дымная труба легла в волны, зачерпнула с шипением холодной воды и стала захлёбываться, вот тогда Эйдан и услышал душераздирающий стон погибающего корабля, делавшего последний вдох на этом свете.

Вернувшись в кабину, полярник какое-то время просидел неподвижно, исступлённо прислушиваясь к ночи, однако жуткий вой уже не вернулся. Невольно протрезвевший парень потянулся за бутылкой и жадно припал к горлышку.

– Лёд двигается, – заверил он сам себя шёпотом. – Ледник «дышит»…

Машинально, даже не заметив движения и не вдумываясь в его смысл, он перекрестился, его губы задрожали в неумелой молитве.

К обеду следующего дня вездеход добрался до побережья. Вид объятого льдами океана буквально потряс Эйдана, так как он рассчитывал на лазейку в пару миль между берегом и взломанным ледником. Надеялся, что высокие фьорды удержали натиск ползущего льда, подставив свои скалистые спины. Ныне, прижатый к океану, полярник был вынужден следовать прибрежной линии и продолжать двигаться на север ища во льдах просвет.

Угрюмый и мрачный Эйдан вывел вездеход на лёд и погнал машину на максимальной скорости, благо ровная заснеженная поверхность способствовала быстрому передвижению. Ни трещин, ни проталин, ни одной полыньи – хоть дыхание оттепели и докатилось сюда, о чём говорил смятый лёд на берегу, – оно оказалось остановлено замёрзшим океаном и арктическими ветрами. Огромные глыбы льда неприступной стеной, оттеснившие человека в океан, высились на берегу непокорёнными башнями ледяного царства. В некоторых местах, растеряв свою многотонную кладку, опрокинув её часть на ровную белую скатерть замёрзшего океана, башни и пики спешили тут же занять место образованной бреши напиравшими сзади грудами льда. «Держать строй!» – нёсся над безжизненной равниной громогласный рёв ледяных исполинов, насмерть охранявших своё королевство. Над сомкнутыми рядами, потрёпанными знамёнами пестрели клочковатые облака, а с востока, готовясь к битве со стражами Арктики, заходили тяжёлые серые облака.

Рыская взглядом по берегу в надежде отыскать проход, то и дело приостанавливаясь и принимая ближе к ледяным скалам, Эйдан не заметил, как дневной свет стал ускользать с глянцеватых шлемов ледяных исполинов, как белое покрывало замёрзшего океана становится голубым, синим в тени, а горизонт надвигается всё ближе, кутаясь в бархатную вечернюю вуаль. На фоне этой-то вуали, далеко в океане, он и заметил едва различимые контуры корабля! Это было столь неожиданно и имело такой магнетический эффект, что полярник впился взглядом в зыбкий абрис судна позабыв давить на педаль. Загнанно хрипя двигателем, вездеход остановился, как и сердце Эйдана. Его глаза пожирали призрачные черты судна не в силах скользнуть в сторону, боясь, что при потере зрительного контакта видение может исчезнуть, и отыскать взглядом корабль снова будет уже невозможно.

Вблизи вмёрзший корабль уже не выглядел призрачным наваждением, он выглядел мёртвым. Чуть заваленное на правый борт, с осевшей кормой и задранным носом, вросшее в лёд судно являло собой невероятное и одновременно тоскливое зрелище. Давным-давно сражённая ветром и коррозией кран-балка отстегнулась от замков и развернувшись далеко за пределы правого борта к низу, указывала в Эйдана обледенелым перстом. «Какого чёрта тебе здесь надо?» – запутавшимся в тросах воем вопрошал корабль. В меркнущем свете уходящего дня, его обледенелые надстройки и капитанский мостик совсем уж походили на замёрзший склеп. «Склеп в замёрзшем аду» – Эйдан невольно обернулся и осмотрелся, вспомнив картину, на которой художник изобразил дьявола, катавшегося на коньках.

По характерному ходовому мостику и палубным роульсам, Ридз с лёгкостью определил принадлежность судна, и не взирая на тепло в прокуренной кабине, ощутил, как шеи и спины коснулся страх. Обшаривая потяжелевшим взглядом виденный ранее рангоут корабля (волею случая на старом фото судно было сфотографировано в такой же перспективе), губы сами задвигались, беззвучно повторяя запомнившееся название. Провисшие от времени и тяжести обледенелые канаты гирляндами опутали заснеженную палубу, они тяжело покачивались, словно отгоняя назойливого соглядатая. Гарпунная пушка настолько покрылась наледью, что срослась с палубой многолетними ледяными наростами. Брашпиль – бесформенный сугроб, как набухший белый прыщ на продрогшем носу судна; заиндевевшие и слепые окна, пустые и покинутые, как безжизненные провалы глазниц обглоданного ветрами черепа.

Нечто заупокойное заключено в названиях покинутых судов, – именно в их названиях! Стёртые ветрами, выгоревшие на солнце и умытые волнами, они, как имена ушедших людей на надгробиях – безусловно, придавшие куску камня особый статус, – сосредоточивали в себе былое: чугунное сердце громко бьётся в машинном отделении, а палубу и каюты корабля наполняют людские голоса. Тогда, корабль защищал своими железными боками моряков от волн и бурь, ныне – его не похороненное в водах тело отделяло от обезличивания лишь несколько уцелевших на корме букв, из которых Эйдан без труда составил знакомое ему уже имя корабля. Содранная морозом и ветром с ржавого борта белая краска всё же угадывалась и Ридз, стоя на крыше подогнанного вплотную к корме вездехода, сумел дотянуться до буквы «М». В голове крутилась мысль о том, что время содрало с борта название корабля в точности так же, как некогда моряки на палубе китобазы сдирали кожу с убитых китов…

Перекинутой на корму доски едва хватило, – и будь она на пару десятков дюймов короче, затея перебраться на судно с крыши вездехода сильно бы усложнилась. «Прогулка по доске, – вспомнился Эйдану вид казни, покуда он полз вперёд, припадая на локти. – Я, мать твою, пират! Осталось приделать крюк – и вуаля! – руки то у меня уже нет!»

С трудом втащив за собой импровизированный мостик, полярник вздрогнул, когда мёрзлое тяжёлое дерево с коротким отзвуком ударилось о палубу. Звук был тот же, что и тогда у разбившегося самолёта, когда выпущенные Эйданом пули зарывались в окоченелые мёртвые тела. Когда полярник нерешительно двинулся по палубе, мысленно ругая себя за оставленный в кабине вездехода фонарик, порядком стемнело. Перекидывая доску с крыши машины на борт корабля, он не думал, что её длинны хватит, а затем, оседлав узкий мостик, он не думал, что ему хватит смелости взобраться на судно… Теперь же, растерянно оглядываясь через плечо, бросая взгляд на пустой флагшток, за которым где-то внизу прижатый к борту задремал вездеход, Эйдан маленькими шажками двигался вперёд, словно в его спину упиралось дуло пистолета. «Опрометчиво» – именно это слово крутилось у него в голове, пока глаза обшаривали в темноте обледенелые надстройки замёрзшего китобоя. Настороженно продвигаясь по юту вдоль фальшборта, Эйдан обратил внимание на пустующие шлюпбалки с примёрзшими к корпусу цепями: судя по всему, команда покинула судно ещё до того, как оно застряло во льдах. На мгновение в памяти вспыхнула жуткая картина с мёртвым моряком, бредущим по лыжному следу полярника; высохшее изорванное тело с остатками спасательного жилета.

Ридз задрожал всем телом. Заглядывая в замороженное бельмо иллюминатора, он никак не мог изгнать из головы вопрос о том, что он здесь забыл. «Тебе мало разбившегося самолёта? – испуганно шептал внутренний голос. Он именно шептал и, обрети голос физическое воплощение, наверняка сквозь его искривлённые страхом губы полетели бы слюни. – У тебя талант бегать от одного логова мертвецов к другому! Тебе не раскрыть этой тайны, только если ценой собственной жизни, идиот! Уходи отсюда! Уходи!» Эйдан потянул обледенелую ручку двери, но она даже не шелохнулась – с тем же успехом он мог попытаться поднять рельс. Держась за поручни, он поднялся на кормовой мостик и оказался перед ещё одной обледенелой дверью, которая на половину оказалась занесена снегом и также не поддавалась. Эйдан тихо выругался и двинулся к рулевой рубке, отметив, что вдоль надстройки протянуты штормовые леера, которые от времени провисли и срослись наледью с корпусом корабля. «Они попали в шторм, – размышлял Ридз, осторожно пробираясь вперёд, – и покинули судно. Отсутствие шлюпок – тому подтверждение. Судно, скорее всего, легло в дрейф и его прибило ко льдам, где оно было захвачено в плен и отнесено к побережью».

Окна рулевой рубки хоть и были целы, но оказались полностью охвачены изморозью, которая плотной шубой сковала стёкла. Эйдан несколько раз попробовал процарапать колючую толщу, но лишь зря измучил и без того озябшие пальцы. Обойдя рубку с другой стороны, он остановился перед дверью, которая оказалась запертой, хотя и выглядела не такой обледенелой, как остальные. Уцелевший иллюминатор двери был задраен, однако выглядел свободным от снега и Эйдан не преминул в него заглянуть. Небольшое пространство за стеклом казалось тёмным, если не сказать чёрным, и лишь у самых окон, несмотря на их морозную драпировку, пятна света сумели выкрасть у темноты несколько бледных лоскутов, в которых угадывались приборы и органы управления судном. Эйдан вновь подёргал ручку двери и с недовольством подумал о том, что придётся разбить окно – он противился этому, ему не хотелось нарушать целостность корабля, который столько лет сопротивлялся ударам стихии и остался на плаву. У Эйдана было такое чувство, что он задумал ослепить обессиленное животное, покуда оно остаётся пленённым. Тем не менее, отдаляясь от двери в поисках пожарного шкафа, он не мог отделаться от мысли, что упускает из виду нечто важное и даже тревожное. Чувство было такое, словно по возвращению домой, за время собственного отсутствия, некто чужой побывал в помещении, и разложил вещи не так, как они были сложены до этого.

Дверцы пожарного шкафа поддавались с трудом и Эйдану пришлось приложить не мало усилий, чтобы отворить одну створку. Глядя в тёмное чрево стального короба, отстранённо разглядывая тусклый отсвет обуха топора, он неожиданно понял, что его смутило несколько минут назад: моток верёвки сразу под иллюминатором, которому он не придал значение! «Верёвка не просто наброшена на ручку изнутри, – разорвалась в голове догадка, – ею стянут замок!»

Эйдану показалось, что его окунули в кипяток, а сердце только что отработало стометровку: за спиной, совсем рядом послышался едва различимый скрип снега. Остолбеневший на мгновение полярник не стал оборачиваться, а резко выбросил руки в надежде быстро выхватить топор… да вот только когда его правая рука ухватила топорище, левая неуклюже ткнулась культей в обух, лишь сдвинув топор с пазов. В ту же секунду Эйдан почувствовал, как на шее затянулась петля и его сильным броском валят на палубу. Инстинктивно пытаясь сбросить удавку двумя руками, он отчаянно цеплялся за верёвку пальцами одной руки. Полярник постарался уйти от захвата и перекатиться на спину, подмять нападавшего под себя, но тут, ему в спину упёрлось колено душителя и с силой врезалось в позвоночник. Лёгкие застонали от напряжения, а голова, казалось, вот-вот оторвётся. Перед глазами поплыло красное марево, грозящее навсегда запечатать глаза. «Он меня убьёт по ошибке! – завопило меркнущее сознание. – Он думает я – мертвец!»

Собрав остатки сил, Эйдан просипел, роняя изо рта пену:

– Я… Я… Живой!

Угасающим сознанием, на фоне колокольного гула и грохота собственного сердца он услышал зловещее: «Я знаю».

***

– Теперь я буду «Кларк», а ты будешь «Барри»! – торжественно провозгласил мальчишка, и у него на лице вспыхнули задорные веснушки. Его соломенные волосы выглядели всё ещё примятыми недавней постелью, кеды оказались мокрыми от росы, и в их глянцевых белых носах отражалось раннее утро, как отражались лампы учебного класса от блестящей лысой головы мистера Келли – учителя истории вторых классов. – И вообще, кто назовёт своё настоящее имя, или другого назовёт по имени – тот отстой! Что скажешь?

Круглолицый мальчуган с чёрными волосами и огромными карими глазами коротко кивнул, и с трудом закинул рюкзак за спину.

– Вслух, чтобы я услышал! – скомандовал светловолосый, и наклонился за своим рюкзаком.

– Я согласен.

– Согласен – кто?

– Я согласен, Кларк! – женственное лицо юного брюнета сложилось в презрительную гримасу, и он порывисто показал другу средний палец.

– Ха! – усмехнулся мальчишка и на его лице вновь заплясали рыжие точки. – Не купился, однако!

Раннее воскресное утро сентября выдалось зябким, с тяжёлой мокрой травой, и листвой, тянувшей ветви книзу; плотный ковёр сизого тумана утопил вдали кусты орешника, оставив на плаву лишь кучерявые макушки. Несмотря на ранний час и серый рассвет, дрозды уже во всю соперничали со скворцами, оглашая окрестные кроны деревьев звонкими голосами. Сонно и ворчливо заухал филин, явно недовольный собственной ночной охотой. Раздался резкий гудок тепловоза и грохот сработавших вагонных затворов, эхом за деревьями покатился голос оператора, искажённый сухой трансляцией громкоговорителя.

– Ты не передумал… Кларк? – спросил сонно темноволосый Барри и поёжился. В его голосе слышалась не то надежда, не то сожаление о необходимости встать в такую рань.

– Ещё чего! А ты? – веснушки на лице мальчугана сгрудились вокруг прищуренных глаз.

– Нет, конечно – это же была моя идея!

Кларк унёсся взглядом за кроны деревьев и не глядя на друга, процедил:

– Трепло ты, Барри…

Ничуть не обидевшись Барри кивнул и уставился себе под ноги. Какое-то время ребята шли молча, сбивая росу с травы промокшими кедами. Точно никто уже и не помнил, кто первый предложил отправиться на дамбу и раз и навсегда разрешить непримиримый спор – Барри хоть и настаивал на своём первенстве, всё же старательно отводил взгляд от внимательных глаз друга, который, вполне вероятно, мог оказаться автором. В пылу спора выскочила фраза «Бетонная аллея», и кто-то из двоих в запале выкрикнул: «Слабо!», а дальше, как из пулемёта понеслось: «А, тебе!», «А, ты!», «А, давай проверим!»; в воздухе замелькали руки, сжатые в кулаки. День «Истины» – тут уж авторство всецело принадлежало Кларку, – был назначен на воскресенье и, учитывая дальность поездки, сбор пришлось организовывать ранним утром в тайне от всех и особенно от родителей.

В пустом вагоне пахло сеном и навозом, на дощатой стене, раскачиваясь в такт движению и зычно аккомпанируя стуку колёс, мерно позвякивали цепи, ещё совсем недавно пристёгивавшие скотину. Найти нужный состав не составило труда, как, впрочем, и незапертую дверь одного из товарных вагонов. «„Римский“ идёт к дамбе, – заявил Кларк, завидев вагоны с аббревиатурой из которой слагалось слово „Р.И.И.М“, – вернее к осушенному водохранилищу. Туда сейчас скот перевозят пастись». Куда страшнее оказалось нырять между огромных колёс и перетаскивать через рельсы рюкзак – Барри казалось, что состав вот-вот тронется и его непременно разрежет натруженным до блеска металлом!

Кларк оторвался от созерцания окрестностей через узкую щель неприкрытой двери вагона и с превосходством посмотрел на друга:

– Не дрейфь! Я уже так катался!

Барри безразлично пожал плечами и ничего не ответил. Всем своим видом мальчишка пытался показать спокойствие и уверенность, хотя то, что он «дрейфил», отчётливо читалось в тёмных широко распахнутых глазах. Чем ближе становилась цель путешествия, тем страшнее казалось его содержимое: пройтись по узкой бетонной дорожке на высоте ста с лишним футов для парнишки, который чертовски боится высоты – будет тяжелейшим испытанием. Барри видел фотографии «Бетонной аллеи» и раньше, до того, как ненужный и глупый спор заставил друзей тайком от родителей улизнуть воскресным утром из дому, под видом раннего похода на бейсбольное поле – это было заранее заготовленное алиби по возвращению.

Стоит сказать, что вид технической тропы, состоявшей из железных скоб, вмурованных в замшелый бетон, и на фото вызывал у него трепет, и Барри всей душой надеялся, что Кларк этот трепет разделяет… Разделяет, но не показывает! Барри угрюмо изучал лицо друга, который, как назло, радовался такому неожиданному путешествию демонстрируя свою веснушчатую улыбку, залитую первыми лучами солнца.

– Будет тепло! – воскликнул он весело и, набрав побольше воздуха, плюнул в приоткрытые двери вагона.

Пошатываясь, мальчишка прошёл к своему рюкзаку, достал из него бейсбольную перчатку и мяч. Барри молча наблюдал за действиями товарища сидя на полу, обхватив колени руками. Беспечность и задор друга его раздражали.

– Побросай мне! – Кларк кинул мяч в руки Барри и отошёл к стене вагона. – Ну, давай же!

Барри взвесил мяч в руке и сморщился:

– Что-то не охота…

– Флэш не упустил бы возможности побросать мяч Супермену, – с укором протянул Кларк.

– Ты – не Супермен!

– А ты – не Флэш!

Не вставая, Барри вяло швырнул мяч другу и проследил взглядом яркую полосу света, протянувшуюся от неприкрытой двери и дальше по стене к оконцу у потолка.

– Можем никуда не ехать, – сказал Кларк с усмешкой и на его лице зарделась улыбка победителя. – Просто скажи, Барри.

Ненастоящее имя друга мальчишка выделил особо, и демонстративно прицелился в того мячом.

– И что это должно означать? – спросил с надеждой тёмноволосый мальчуган, блеснув большими глазами.

– Что Флэш – полное ничтожество! – Кларк рассмеялся и с силой швырнул мяч в товарища.

– Пошёл ты! – воскликнул Барри, с трудом поймав мяч. Парнишка вскочил и замахнулся на друга мячом.

– Пошёл – кто? Скажи!

– Что? – не понял Барри и застыл с мячом над головой.

– Имя! Как меня зовут? – Кларк выставил перед собой руку с перчаткой и стал совершать нырки корпусом, пытаясь сбить друга с толку.

Барри швырнул мяч, одновременно выкрикнув:

– Пошёл ты, мудак!

Сооружение заброшенной дамбы притягивало взгляды мальчишек, хотя отражалось в глазах ребят абсолютно по-разному. В глазах светловолосого мальчугана был виден азарт и восхищение, они сияли ожиданием приключений и жаждой открытий; тёмные же глаза второго наполняла мука тягостного ожидания и испуг. Солнце совсем выкатилось в зенит и, растолкав на небе зазевавшиеся облака, стало припекать по-летнему. Сойдя с престарелой разбитой дороги, мальчишки нырнули в давным-давно пересохший бетонный канал и побрели по его захламлённому дну.

– А вон там, видишь, широкие отверстия на высоте? – Кларк указывал рукой вверх, где цементные щербатые стены венчались чёрными прямоугольными норами. – Это водосброс от переполнения воды.

Барри угрюмо посмотрел вверх и мрачно спросил:

– Ты то откуда это знаешь?

– Мне всё это интересно… – пожал плечами Кларк, с восхищением осматривая потемневшие от времени стены подпиравшие небосвод. – Мой отец когда-то работал здесь, – добавил он не так солнечно.

– Это которого ты сейчас отцом называешь?

– Я не называю Хэнка отцом! – обозлился паренёк нахмурившись. – Я про того, который погиб, про настоящего отца, – уточнил мальчишка, мрачнея и тряхнул головой. – Которого я не знал…

– А откуда знаешь, что он тут работал? – не унимался Барри. Ему почему-то понравилось, что у друга, внезапно, испортилось настроение.

– У матери нашёл фото, где он стоит в форме «Стронгуотерс», – и в качестве доказательства Кларк кивнул на истлевшую, но читаемую надпись с названием компании на стене здания.

Ребята миновали заполненный затхлой тёмной водой отстойник, с плававшим на поверхности мусором, и вошли в сумрачный прохладный тоннель.

– А почему погиб? – от неожиданного эха Барри на секунду приостановился.

– А почему люди погибают? – переспросил Кларк зло. – Такая судьба!

– Мой отец говорит, что человек сам создаёт свою судьбу, – в темноте тоннеля мальчик улыбнулся тому, что удачно ввернул в разговор слова «мой» и «отец». Их он произнёс с особой гордостью.

Кларк со злостью пнул ногой едва различимую старую жестяную банку.

– Если бы так было, никто бы и не погибал, – резюмировал он, когда эхо сошло на нет. – Кто захочет добровольно умереть?

Какое-то время шли молча, заглядывая в боковые тоннели поменьше. Большинство из них оказались завалены бетонными обломками с торчащей арматурой и присыпаны гравием, остальные были зарешёчены грубо сваренными швеллерами.

– А, что Хэнк? – поинтересовался Барри, не желая шагать в тишине. Он едва не оступился на крупном камне и его вдруг осенило, что можно перед самой «Бетонной аллеей» подвернуть ногу. Или, что ещё лучше, – неудачно «упасть» на руку и тогда не придётся притворно хромать всю обратную дорогу!..

– Ты о чём?

– Ну, он нормальный?.. – Барри был всецело захвачен идеей падения, и уже не особо интересовался ответом друга.

– Дерётся… – хмуро ответил Кларк.

– С кем?

– С матерью, когда пьяный приходит.

Барри покосился на друга:

– А с тобой?

Парнишка вместо ответа отрицательно замотал головой.

– Боится, что мать в полицию пойдёт? – догадался темноволосый паренёк.

– Она не пойдёт…

– Почему?

Кларк пожал плечами и деловито сплюнул под ноги.

– У них любовь, – пояснил презрительно он. – Или что там ещё у взрослых бывает?

Барри кивнул, будто понял о чём речь и полностью согласен с другом.

– Хорошо, что тебя не трогает. Ходил бы синий, как Ленни…

– Ленни – трус! – возразил Кларк и с силой пнул помятую картонную коробку. – Хэнк меня боится, потому и не трогает.

– С чего это он тебя боится?

Светловолосый паренёк остановился и сдвинул брови. Он какое-то время изучал лицо товарища, словно колеблясь – стоит ли ему доверять свою тайну. Решившись, он встал напротив, упёр руки в бока, выставил грудь и широко расставил ноги.

– Что ж он, дурак связываться с Кларком Кентом?! – громогласно и нараспев обрушился мальчишка, затем поднял руки кверху и устрашающе и деланно захохотал.

Барри подождал пока его друг окончит маленькое представление и серьёзным тоном спросил:

– У тебя поэтому Супермен любимый герой?

В полумраке тоннеля рябое лицо мальчугана стало жёстким и взрослым одновременно.

– Он бы мог многое изменить, – ответил он серьезно. – Руки бы точно никто не распускал!

Вереди показался свет, и друзья прибавили шаг. Тоннель делал пологий изгиб и уровень пола резко пошёл вверх, однако за поворотом ребят ждал непринятый сюрприз: выход оказался заблокированным широкой решёткой, небрежно сваренной из арматуры.

– Дерьмо! – прокомментировал открывшееся зрелище Кларк. На его лице застыло удивление и разочарование одновременно. – Да когда же они успели, чёрт побери? Тедди Бартс с Беззубым Сэмом здесь были месяц назад – проход был открыт!

– Ты общаешься с Беззубым Сэмом? – спросил недоверчиво Барри.

Если бы Кларк в этот момент повернулся и посмотрел на друга, то наверняка успел заметить выражение триумфа на юном лице товарища, явно вызванное заблокированным тоннелем, но мальчишка лишь отмахнулся, хмуро разглядывая решётку:

– Нет, конечно – он же старшеклассник и забияка! Просто слышал их разговор во дворе столовой. Что будем делать?

– Может попытаться пролезть сквозь прутья? – Барри видел, что это нереально, но он всем своим видом показывал, как хочет оказаться по ту сторону преграды. Настроение его стремительно улучшалось, и он ликовал: он понимал, что не придётся ломать комедию с липовой травмой, а после выдерживать подозрительные взгляды друга.

– Слишком узко! – воскликнул с досадой Кларк. – Вот дерьмо! Придётся идти обратно – я других путей не знаю.

Барри с огорчением вздохнул и пожал плечами:

– Жаль, конечно. Столько ехали сюда… – он был очень убедителен.

Обратно возвращались молча. Кларк угрюмо смотрел под ноги, изредка пиная островки мусора, старательно собранные дождевой водой. Барри подыгрывал другу и делал вид, что тоже злится, время от времени вздыхал и неумело ругался.

– Их наверно кто-то увидел, – задумчиво сказал он.

– Что? – не понял Кларк.

– Беззубого и Тедди Бартса. Их могли тут увидеть и поставить решётку. Они спалились и всё нам испортили!

– Да кто их тут увидит? Тут не бывает никого. Её скорее всего поставили давно, чтобы крупный мусор задерживать. Бартс и Беззубый явно знают другой путь к дамбе!

Соглашаясь, Барри кивнул головой.

– Значит – мир? – с застенчивой улыбкой спросил он.

Не останавливаясь, Кларк смерил друга оценивающим взглядом и сказал:

– Чёрта с два! Я обдумываю новое задание.

– Какое ещё задание?

– Такое, чтобы Флэш его зассал выполнять, как зассал бы идти на «Аллею»! Думаешь я не видел, как ты всю дорогу дрожал от страха?

Возмущённый тем, что его игру раскрыли, Барри довольно правдоподобно парировал:

– Пошёл ты, Кларк-Суперхрен! Может ты меня сюда и притащил зная, что тоннель закрыт!

– Зачем бы я тебя сюда тащил? – Кларк остановился и вытаращил глаза.

– Думал, что я испугаюсь и не поеду! Или откажусь в последний момент! – немногим ранее Барри сам надеялся, что это сделает его друг.

Едва не задохнувшись от возмущения, Кларк наставил палец на друга и процедил:

– Следующие выходные! Устроим заплыв через канал за полем мистера Горшуа. Ты и я! Идёт, сосунок?

– Идёт, сосунок!

Барри, наигранно обиженный, двинулся вперёд, чувствуя жгучий взгляд товарища на своей спине. В тоннеле стало светлей, да и воздух потеплел и избавился от запаха сырости. Показался яркий прямоугольник выхода с очертаниями сваленной у стены груды бетонных свай. Барри прибавил шаг и небрежно оглянулся на бредущего следом друга. Ему хотелось прикрикнуть на него, сказать что-нибудь оскорбительное и он даже открыл было рот, но его перебил негромкий каркающий звук сработавшей впереди рации. От неожиданности Барри замер на месте, а в следующее мгновение ринулся к стене с бетонными сваями ища укрытия. Едва он повернул голову назад, тут же натолкнулся на серьёзный взгляд Кларка, прижавшегося к стене у него за спиной.

– Это копы! – прошептал он, указывая взглядом сквозь щели бетонных блоков.

Барри проследил взгляд товарища и как только глаза привыкли к яркому солнцу, увидел перед выходом из тоннеля полицейскую машину с распахнутыми дверьми. Очевидно, патрульный автомобиль подъехал совсем недавно, так как было слышно тихое урчание двигателя, шёпотом расползавшимся по отвесным стенам канала. Возле машины навзничь лежал обмотанный скотчем человек, упираясь подбородком в грязный бетонный пол. Он едва слышно подвывал, поднимая вокруг носа слабые фонтаны пыли. Неожиданно крышка багажника резко захлопнулось, отчего вздрогнул и связанный человек, и притаившиеся ребята; на залитую солнцем сцену вышел полицейский в форме. На его квадратном лице плотно сидели большие тёмные очки, а в руках, облачённых в чёрные перчатки, он держал моток колючей проволоки.

– Я же обещал, что не стану давать показания! – простонал умоляющим тоном связанный мужчина. Тоннель преломлял голос пленника, истончал и делал похожим на далёкий голос в телефонной трубке. – Я вам клянусь, я клянусь!

Полицейский неторопливо наклонился к мужчине и стал старательно заводить под щиколотки мотки проволоки.

– М-да, не будешь, – подтвердил он коротко.

– Я ведь не знал, что тот тип из ФБР! – взвизгнул связанный, когда острые железные шипы впились в его кожу. – Харрис сказал перегрузить всё из машины, – я перегрузил! Откуда я знал, что эта сука подставная?! Он выглядел так же, как и Лидл, а его я видел только на фотографии!

– М-да, на фотографии, – поддакнул полицейский безразлично, и накинул очередную петлю на тело пленника.

– Мне предложили сделку, понимаешь? Как тебя? Как тебя звать? Кто тебя послал? Рон? Это Рон тебя прислал?! Сделку! Мне предложили сделку! Там же героина в портфеле было столько, что меня бы упекли лет на двести! Понимаешь?! – связанный человек тараторил так, словно отвечал на вопросы викторины на скорость. – И они меня сломали! Сначала сломали, – и я поддался, но я всё исправлю! Я всё возьму на себя! Тебе незачем это делать! Передай Рону и Пилгроу, что я всё возьму на себя! ФБР от них отстанет, так как есть я! Искать никого не надо – я, я скажу, что украл героин у колумбийцев… Они мне поверят, мне все поверят!

Полицейский выпрямился и, приподняв фуражку, отёр вспотевший лоб. Он покрутил головой и устремил взгляд, упакованный в тёмные очки, в тоннель, отчего притаившиеся друзья перестали дышать, вжавшись спинами в холодную бетонную стену.

– Я могу достать деньги… – заскулил жалобно связанный человек. – Вы же разумные люди! Никто не поверит в случайную смерть свидетеля накануне его показаний! Департамент сразу попадёт под подозрение и Пилгроу вас первый же и сдаст! Или Рон! Всем же понятно, что моя смерть будет на руках полиции!

– Ты хотел сказать: на руках Эдди-Костяшки – твоего букмекера? – уточнил офицер скрипучим и скучным голосом, поправляя перчатки. – У Эдди недавно пропал дневник с записями в которых за тобой числится долг в шестьдесят кусков… – видя, что пленник хочет что-то возразить, полицейский несильно пнул того в живот, затем ещё раз.

Барри почувствовал, как Кларк схватил его за плечо и сжал рукой.

– Заткнись, паскуда! – рявкнул офицер и достал из кармана наручные часы, которые старательно нанизал на колючую проволоку. – Смотри, какой Эдди неосторожный: тебя топил и случайно потерял свои часы! А на них есть гравировка… Тебя интересует, что написано на часах Эдди-Костяшки?

Полицейский уставился на свою жертву сверху вниз ожидая ответа.

– Отвечай, пидор! – гаркнул он с ненавистью.

– Я знаю, что там… – зарыдал пленник. – Не нужно этого делать!

– Разумеется знаешь! Ты же сам дарил ему эти часы, сам заказывал гравировку. Потом ты задолжал ему деньги, и он тебя грохнул. Не веришь? А зря… Позже мы «случайно» найдём дневник Эдди, а потом и твоё тело. Осушив отстойник, мы «случайно» найдём его часы.

– Это косвенная улика!.. – застоналмужчина.

В тёмном сыром воздухе тоннеля отчётливо послышался скрипучий смешок офицера.

– Что ж ты в адвокаты не пошёл, Джо? – полицейский с улыбкой на лице качал головой, поблёскивая на солнце стёклами чёрных очков. – Был бы цел. А ты взял, да и пошёл в стукачи, сука! «Косвенная улика» – скажешь тоже! А знаешь, что самое смешное? Эдди ночью столько выпьет, что проснётся только к вечеру…

Присев на корточки рядом со связанным мужчиной, полицейский взял того за подбородок.

– Проснётся один, в угнанном накануне фургоне на окраине города. Следишь за мыслью? – мужчина выпрямился и снова принялся осматривать дамбу, водя головой. – Знаешь, что такое «прескевю», Джозеф? Это когда какое-то слово вертится на языке и тебе кажется, что ты вот-вот его вспомнишь, а ни хрена не выходит… Тебе интересно какое слово вертится на моём языке? «Алиби», Джозеф, «алиби»! У Эдди-Костяшки не будет алиби!

С этими словами полицейский схватил мужчину за ноги и резко выпрямился. Барри вздрогнул и едва не вскрикнул, издав нечто напоминавшее стон. Он почувствовал, как Кларк сжимает его плечо и шепчет в ухо, чтобы тот заткнулся. Пленник закричал и тут же получил пинок в лицо, хотя его это не остановило, и он продолжил истошно орать. Полицейский с лёгкостью подтащил мужчину к отстойнику и отшвырнул от себя ноги несчастного с таким видом, словно ему было противно прикасаться к жертве. Он снял очки, убрал их в нагрудный карман и наклонившись, стал деловито поправлять колючую проволоку на теле мужчины. Барри услышал, как связанный человек стал что-то бегло бормотать, жадно хватая ртом воздух. Внезапно мальчишка разобрал слова отчаянной молитвы…

– Нет-нет-нет! – зарычал полицейский хмурясь и принялся хлестать пленника по лицу. – Посмотри на меня! Посмотри на меня, Джозеф! – скомандовал он грозно, опускаясь на одно колено. – Такая собака, как ты не достойна отповеди! Лицо! Посмотри мне в лицо! Ты запомнил его?!

Несчастный словно и не слышал, что ему говорят, лишь продолжал торопливо лопотать и шумно дышать. Полицейский приподнял мужчину за грудки и коротко ударил в нос, отчего голова пленённого человека сильно дёрнулась. Истязатель придирчиво оценил свою перчатку и, бросив короткий взгляд на неумолкавшего пленника с силой ударил того ещё раз. Связанный человек застонал, однако не замолчал, а напротив, заголосил ещё сильней; кровь из его разбитого носа затекала в трепетавший рот, танцевала на губах. Барри почувствовал, что дрожит всем телом, что рука друга обвила его пояс и Кларк прижимается к его спине.

– «…Когда из глаз моих прольются последние слёзы, – спешил пленник, зажмурившись, чувствуя, что времени у него больше нет, – предвещающие моё близкое обращение в прах, прими их…»

Офицер выпрямился и на миг его лицо стало удивлённым; в следующую секунду, оно потемнело и буквально собралось в узел. Он остервенело схватил человека за ноги и, приподняв повыше, перекинул через край грязного бассейна. На какое-то мгновение пленник балансировал на краю отстойника, но полицейский сильно толкнул несчастного ногой в спину. С коротким отчаянным окриком человек скрылся в чёрной воде и над его головой тотчас сомкнулись обрывки бумаги, пластиковые бутылки и палые листья. Ужасный беззубый рот чёрного водоёма поглотил свою жертву, мелькнул пастью в куче мусора – в ней же и растворился.

Мальчишки сидели с распахнутыми глазами, уставившись в колыхавшуюся груду листьев, средь которой ожили пузыри воздуха. Чтобы не закричать, Барри обеими руками зажал себе рот, чувствуя, как по щекам ползут слёзы.

Полицейский какое-то время смотрел в ленивую воронку из бутылок и обрывков газет, затем достал сигарету и закурил. Вальяжно прошагав к машине, он закрыл заднюю дверцу и сев на переднее пассажирское сиденье, распахнул бардачок. Разложив на коленях какие-то бумаги, офицер стал что-то тихонько напевать – и вдруг закричал, повернув лицо в направлении тёмного тоннеля:

– Картер, пора ехать! Ты всё пропустил, нам пора обратно включать трекер! – и тише, едва слышно добавил: – Сколько можно срать? «Меня прихватило, без меня не топи», – и вновь повысив голос, и не отрываясь от бумаг: – Мне пришлось! Этот ублюдок стал плохо говорить о нашей мамочке, а мы ведь этого нелюбим, так?

Барри почувствовал, как Кларк сдавил его предплечье и повернул к другу голову. В тёмном проёме одного из боковых ответвлений тоннеля стоял человек, его очертания были вписаны в полуразрушенный вход по всем правилам комиксов: чёрная клякса зловещей фигуры на переднем плане мрачной сцены. Незнакомец не двигался, и казался просто нарисованным на фоне стены. Захваченные жутким зрелищем расправы, мальчишки попросту не заметили, как темнота родила тихую осторожную тень, которая, затаившись наблюдала за детьми, решая, что с ними делать.

– К-а-а-а-р-т-е-е-е-р! – донеслось снаружи нараспев. – Хв-а-а-а-а-т-и-и-т ср-а-а-а-ть!

Голосящий полицейский вскочил на ноги, инстинктивно схватившись за кобуру, когда из тоннеля показался его напарник, за шиворот волочивший за собой двоих насмерть перепуганных пацанов. Барри видел растерянность и смятение на лице копа-душегуба, которое из неподвижной безжалостной маски превратилось в подобие человеческого. На мгновение, ему даже показалось, что всё обойдётся…

– Что за херня, твою мать?! – промямлил полицейский ошарашенно, глядя в испуганные лица детей. – Что это значит?! Откуда они?!

Повинуясь ледяному взгляду молчаливого напарника, опешивший офицер распахнул дверцу машины и Картер зашвырнул ребят на заднее сидение автомобиля, заперев внутри. Барри с ужасом следил за строгим узким лицом пленившего их мужчины, за его ледяными и пустыми глазами в которых взгляд отражал лишь происходящее, но не его суть. Ни паники, ни растерянности, – как у палача-полицейского, – ничего из того, что выдавало бы во взгляде человека… Похоже, что он – Картер, – всё уже решил в тоннеле, когда наблюдал за напуганными ребятами.

– Что они видели? – спросил полицейский тяжело словно в глубокий колодец, как только Картер хлопнул дверцей.

Вместо ответа, тот нырнул в переднюю дверь, включил радио, выкрутив громкость на максимум, и хлопнул дверцей. На ребят обрушился град жёстких рифов «Рок-Радио» поселив в душном салоне ещё больший хаос, чем тот, который мальчишки принесли с собой.

Мужчины отошли от машины на пару шагов и стали о чём-то спорить, вернее спорил только безымянный полицейский, отчаянно жестикулировал и таращил на напарника глаза. Картер же, стоявший спиной к машине с заложенными за спину руками и широко расставленными ногами, оставался недвижим и лишь коротко и отрицательно качал головой.

– Что они с нами сделают? – прокричал Барри в ухо своему другу, чувствуя, как страх сдавливает мочевой пузырь.

– Не сознавайся, что мы тут одни! – вместо ответа крикнул Кларк. – Лучше вообще молчи, я буду говорить! Подтверждай мои слова!

Барри увидел, как за пыльным стеклом машины, полицейский, который утопил человека, отчаянно замахал руками, что-то доказывая напарнику, на что тот медленно достал сигареты и закурил, выслушивая эмоциональную, судя по лицу рассказчика, тираду. Он лишь на мгновение коротко глянул на ребят через плечо и отвернувшись, отрицательно покачал головой. Его напарник всплеснул руками и, прикрыв ладонями лицо, пошёл по кругу, тяжело переставляя ноги. Вновь вернувшись на своё место, он с тоской посмотрел на ребят через плечо Картера и отвёл взгляд. Обнажив из-под манжета наручные часы, он предъявил их напарнику и коротко кивнув, шагнул к машине.

– Мы здесь не одни, мистер! – воскликнул Кларк, как только коп открыл дверцу. – Нас уже ищут!

Полицейский ничего не ответил, лишь выключил орущее радио и выволок друзей из машины. Он поставил их рядом и, скомкав за грудки, грубо встряхнул.

– Полегче! – неубедительно пискнул Кларк, пытаясь выглядеть взрослее. – Наши старшие братья вот-вот подойдут! Вполне вероятно они даже наблюдают за нами сейчас!

Полицейский глянул на мальчишку исподлобья и тяжело спросил:

– Что вы видели?

Мимо прошёл Картер, приговорив ребят мертвенным взглядом, и распахнул багажник.

– Мы ничего не видели, мистер! Мы только подошли и нас сцапал этот придурок Картер!

Полицейский мгновенно обменялся с напарником красноречивым взглядом и в его глазах появилось страдальческое выражение. Барри понял, что Кларк зря повторил имя офицера, но было уже поздно.

– Встаньте друг к другу спинами! – скомандовал полицейский и силой развернул ребят. – Ваши имена?

– Моё Кларк, а это Барри! – отчеканил звонко мальчишка, выполняя приказание и повинуясь сильным рукам копа. – С нами старшие братья: Сэм и Тедди! Они где-то рядом!

Совсем неожиданно справа поднырнул Картер и стремительно накинул на ребят скотч; под возмущённые и напуганные крики детей, он спутал вырывавшихся мальчишек липкой лентой, словно паук, смотавший в кокон паутины пойманную жертву.

– Где живёте и ваши имена? – вновь прикрикнул грозно полицейский, встряхнув детей.

– Он Барри, а я Кларк! Я же сказал уже! Живём тут, рядом…

Офицер сжал в руках предплечье Кларка так, что тот охнул.

– Кларк я… – начал было парнишка снова. – Скоро здесь будет вся полиция округа, а не такие уроды как вы!

– А фамилия у тебя какая, Кларк? – полицейский пропустил угрозу мимо ушей.

– Аллен, – секунду поколебавшись ответил паренёк. – Мы с братьями тут и…

– Да-да, я уже слышал. А у Барри какая фамилия? – с этими словами офицер устремил взгляд в испуганное лицо темноволосого мальчугана.

– Аллен, мы братья, – ответил Кларк опередив друга. – Вам лучше отпустить нас, сэр, иначе…

– Я тоже люблю комиксы, сынок, – перебил его полицейский тихо и вдруг, громко рявкнул: – Имена, мать вашу!

– Кларк и Барри Алены! – закричал что есть силы светловолосый мальчуган, пытаясь высвободить руку из цепких объятий серебристого скотча. Его лицо побледнело от страха и гнева одновременно, отчего веснушки читались на нём особенно ярко. – Ты, тупой коп! Отпусти нас, иначе сюда придут мои братья и отец! Он здесь работал и тогда вам несдобровать!

Кларк набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы закричать вновь, но не успел – к нему шагнул Картер и резко ударил ладонью по лицу. От неожиданности мальчишка растерял весь воздух из лёгких и закашлялся; тут же на его бледном лице с краснеющей щекой выступили слёзы. Барри лишь успел заметить неодобрение в глазах палача-полицейского, но тот лишь шагнул в сторону. Картер снова занёс руку и резко ударил мальчика, затем ещё раз и ещё. Беззащитный Кларк жмурился и пытался спрятать горевшее от побоев лицо в складки лёгкой курточки, стонал и обливался слезами едва не падая.

– Хватит! Не бейте! – закричал Барри истошно. Он также, как и его друг, жмурился и прятал голову в ворот куртки, словно полицейский бил и его тоже. Выпалив в страхе свои настоящие имена и адреса, парнишка взмолился: – Перестаньте, пожалуйста! Не бейте нас, пожалуйста! Пожалуйста! Отпустите нас! Мы никому ничего не расскажем! Я обещаю! Мы обещаем!

Отошедший было коп шагнул ближе, потеснил своего напарника-изверга и, опустившись на колено, спросил:

– Сколько вас тут?

– Только двое… – сквозь рыдания промямлил Барри слыша, как стонами Кларк пытается опровергнуть его слова. – Нас двое, правда! Мы никому не расскажем…

Офицер тяжело посмотрел на Картера и с трудом, по-старчески, поднялся. Он выглядел так, словно только что узнал, что у него терминальная стадия рака. Разом и посерел, и постарел.

– В четыре вернусь… – произнёс полицейский дрожащим голосом и со стеклянным взглядом, устремлённым себе под ноги.

Он двинулся к машине, а Барри встретился глазами с Картером. Водянистые серые глаза офицера смотрели спокойно, без волнения. В них не было ничего, кроме ожидания.

Барри почувствовал, как сдался его мочевой пузырь, предательски обнажив ужас и страх восьмилетнего мальчугана. Он видел, как взгляд бесцветных глаз с маленькой точкой вместо зрачков двинулся к его паху, как он обшаривает его ширинку, оценивает расползающееся пятно и становится осмысленным. Зрачки набухают и приобретают объём, а кривая усмешка оттягивает верхнюю губу и обнажает зубы.

Бах! – хлопнула дверь машины, тем самым выдернув мальчишку из оцепенения.

– Не уезжайте, мистер! – закричал Барри, давясь собственными слезами. – Пожалуйста, не уезжайте!

Словно спиной почувствовав могильный ужас своего друга, Кларк тоже закричал:

– Не оставляйте нас, сэр! Не уезжайте!

Взревел двигатель, и машина рванула с места, едва не сорвавшись виляющей кормой в отстойник. В последнее мгновение Барри заметил перекошенный рот водителя и зажмуренные глаза – убийца в форме был не в силах слушать детские мольбы.

Когда пыль осела и стих звук скрывшегося автомобиля, Картер шагнул к пленникам и неожиданно сбил связанных ребят подсечкой. Оказавшись на полу, мальчишки стали кричать, а полицейский сгрёб стальной пятернёй и верхнюю одежду Кларка, и скотч, который связывал друзей. Он потащил ребят волоком в тоннель, словно они были мешки картошки, – а те, заголосили ещё громче чувствуя неминуемую расправу. Картер бросил свою ношу у бетонных блоков, рядом с оставленными рюкзаками друзей.

Сквозь слёзы и боль избитого лица, Кларк снова принялся убеждать полицейского, что они здесь не одни:

– Барри врёт, мистер! – хныкал он. – Он хочет, чтобы вас застали врасплох! Мы здесь не одни и скоро за нами придут! Лучше отпустите нас! Вы же не думаете, что взрослые нас одних отпустят на дамбу?

Пока он причитал, Картер внимательно осматривал содержимое рюкзаков, поочерёдно вытряхивая содержимое.

– Это мой брат Барри, а меня зовут Кларк! – стонал мальчишка со страхом наблюдая за мужчиной. – С нами Тэдди и Сэм и они уже сбегали на железнодорожную станцию за помощью! Вам лучше убираться отсюда, мистер!

Картер бросил рюкзак на пол и в два шага подошёл к ребятам. Кларк в испуге замолчал, а Барри часто-часто задышал и затрясся. Неожиданно, полицейский рывком поставил друзей на ноги, продолжая удерживать одной рукой. Стуча зубами, Барри снизу вверх смотрел в жестокое заострённое лицо с узкими сжатыми губами. Внезапно в его голове родилась запоздалая мысль о том, что их мучитель ещё ни разу не произнёс ни слова и, вполне вероятно, он немой.

Картер ударил притихшего Кларка тыльной стороной ладони неожиданно и сильно, так, что ледяные пальцы полицейского заодно прошлись и по лицу Барри. Не давая опомниться, полицейский снова ударил Кларка за ухо и тут же остервенело залепил пощёчину.

– Хватит! – заорал Барри зажмурившись, перекрикивая стенания друга. – Хватит, мистер! Пожалуйста! Я сказал правду!

В мгновенно наступившей тишине, в зажмуренное сознание мальчика тихо вполз сухой хриплый голос полицейского:

– Я знаю.

– Я живой… – едва слышно простонал Эйдан. – Я живой…

Он закашлялся и интуитивно потянулся к шее, но обессиленный замер, сражённый внезапным воспоминанием недавней борьбы. Отринув от себя руки, – а он всё ещё действовал двумя руками, – полярник стал карабкаться взглядам по тёмным стенам к потолку, который терялся где-то в чёрной непроглядной бездне. Горло пекло огнём, да и саму шею ломило так, словно её вот-вот достали из петли.

Эйдан пошевелился и попытался сесть – что-то коснулось шеи и Ридз, замахав руками, налетел на верёвку, тянувшуюся от его головы к потолку. В настороженном сомнении, он впился рукой в верёвку (по ощущениям нетолстый трос) и тут же понял, что она крепко обмотана вокруг его шеи. Порывисто сбросив с себя нечто напоминавшее одеяло, Эйдан неловко упал с кровати на холодный железный пол и даже не осознал, что обнажён. Верёвка несильно потянула вверх, чем вызвала приступ паники и неосознанную моторику: в ужасе Ридз принялся дёргать удавку, пятиться назад и пытаться высунуть голову прочь из петли, совсем как молодой телёнок, которого тянут на бойню – уж мычал полярник точь-в-точь! Всё было напрасно: «ворот», сложенный из верёвки в несколько витков, оказался слишком толстым и широким, к тому же на нём имелась хитроумная петля из стального прута, которая держала удавку в форме и не давала распадаться.

– «Ожерелье Клеопатры», – прокомментировал агонию пленника хриплый голос из темноты. – Выбраться невозможно.

Эйдан замер, затем повернулся на голос. Его испуганные глаза не сразу заметили в полумраке очертания крупной мужской фигуры на фоне тусклой лучины. Исполненное паники сознание через пару секунд различило решётку, отделявшую мужчин, зловонную смесь запахов пота и туалета, а также слабый треск огня…

– Что это такое? – Эйдан взялся рукой за канат, уходящий к потолку и сделал робкий шаг к решётке.

– Я же сказал: «Ожерелье Клеопатры», – повторил незнакомец и в темноте слабо вспыхнули белки его глаз. – Вязать его меня научил один тюремщик. Араб.

– Почему оно на мне?! – захрипел полярник и дёрнул за верёвку.

– Слышал про двух пауков в банке? – спросил неизвестный, и не дожидаясь ответа продолжил: – Если бросить к пауку в банку второго паука, то с большей вероятностью победит тот, который уже был внутри. Потому что ему не нужно время оценивать ситуацию – он уже изучил банку… Так вот, ты в моей банке.

«Он сумасшедший! – ужаснулся Эйдан. – Он точно сумасшедший!»

– Зачем ты меня раздел? – спросил Эйдан слабеющим голосом. – Какого чёрта ты это сделал?!

– Остынь! Меня не интересует твой тощий зад, сопляк! – донеслось из темноты. – Я осмотрел твоё тело в поисках укусов или следов некроза. Я бы тебя в любом случае заставил раздеться не будь у нас стычки и не направься ты к пожарному щиту.

– Я не собирался на тебя нападать, – начал Ридз как можно спокойнее; он слышал предательски страх в своём голосе, но ничего не мог с собой поделать.

– Вот как? Видимо поэтому ты решил орудовать топором?

– Я был уверен, что на корабле никого нет! Я просто хотел вскрыть дверь!

– Зачем, если на корабле никого нет?

Полярник на секунду задохнулся от возмущения и прямолинейных доводов незнакомца:

– Что?.. В каком смысле? Да как ты не поймёшь!.. Ты что, никогда не проникал в заброшенные уголки? Не исследовал покинутые места? – Эйдан чувствовал себя глупо и не желал оправдываться перед этим человеком.

– Посреди расползающейся на куски Арктики, в которой бродят мертвецы? Нет, такие места я не исследовал.

– Так какого хрена ты держишь меня на привязи?! – вскипел Эйдан и сделал шажок к решётке. – Я похож на мертвеца по-твоему?

В темноте снова блеснули глаза незнакомца, и Ридз почувствовал, что они его изучают.

– Нет, – спокойно ответил человек, через пару секунд. – Пока – нет.

– Что это значит?

– Что случилось с твоей рукой? – вместо ответа спросил мужчина.

Эйдан услышал угрозу в простом вопросе и сделал шаг назад.

– Её оторвало, – ответил он уклончиво, тут же понимая, что может угодить в западню.

– Расскажи, как это случилось? – приказал спокойный голос.

Мозг Эйдана лихорадочно перебирал несколько вариантов и, как на зло, не мог соткать полотно лжи до конца, до последнего стяжка. Прям как тогда, когда отец нашёл в его старом кроссовке стопку пригласительных визиток в гей-клуб и несколько косяков с марихуаной… Не лучшее содержание тайника, когда тебе пятнадцать, да к тому же и принадлежит он вовсе не тебе, а Джиму Яровски (однокласснику), – а тот использует за процент твою школьную сумку в качестве курьерского мешка. «Господи! А ведь я уже тогда стал на скользкую дорожку! – глупая и запоздалая мысль, чёткая и сформированная в отличие от „недотканного полотна лжи“. – Я промышлял наркотиками задолго до знакомства с Испанцем!» Тревожные глаза матери и суровое лицо отца, нелепые оправдания и такие же, как сейчас, метания по задворкам фантазии в попытке наскребать нечто похожее на правдоподобную историю.

Внезапно полярник почувствовал себя униженным окончательно, безо всякого желания что-то доказывать.

– А знаешь, что!.. – повысил голос Ридз и в нём зазвучал вызов. – Пошёл ты на хер, гандон! Понял? Хочешь узнать, как я потерял руку? Зайди сюда и спроси меня… Или ты зассышь? Я тебя и одной рукой отмудохаю, понял? Ты, сука, только и умеешь, что нападать сзади! А ты зайди сюда, зайди…

Эйдан продолжал выкрикивать угрозы, когда тёмная тень медленно, даже нехотя, отлипла от решётки и на мгновение заслонив чахлый свет лучины, скользнула вбок. Парень замолчал. Он услышал неопределённый шорох и, как ему показалось, невнятное бормотание какого-то мотива. Насторожившись, узник сделал шаг назад и, подняв руки, приготовился к схватке. В следующую секунду раздался характерный звук трения верёвки где-то сверху и, не успел полярник поднять голову, как удавка на его шее ожила и врезавшись под ухо и скулу, с силой потянула голову вверх. От испуга и неожиданности Ридз схватил канат рукой, будто это могло ослабить натяжение, и встал на цыпочки. Верёвка подтянулась вверх ещё немного, словно душитель этого только и ждал. Теперь Эйдан стоял на пальцах с задранным подбородком, едва обладая возможностью пошевелиться и сделать вдох. Он захрипел от боли и удушья, а из глаз невольно покатились слёзы от бессилия и унижения.

В ореоле слабого света лучины вновь двинулась тень и встала напротив жертвы у решётки. С минуту мучитель наблюдал за балансирующим на пальцах ног человеком, слушал его астматическое тяжёлое дыхание и, кажется, наслаждался своим положением.

– Ударишь себя по бедру один раз – и это будет означать «да», – заговорил незнакомец спокойно, – два раза – «нет». Если у тебя нет настроения, можешь не отвечать и продолжать веселиться, а я пойду спать, – Эйдан не слышал в словах незнакомца угрозы, скорее тот зачитывал ему скучную инструкцию. От этого становилась ещё страшней. – Думаю тебя хватит минут на двадцать, а потом ты просто станешь висельником. Ты всё понял?

Эйдан спешно ударил себя по бедру. Он уже чувствовал, как костенеют пальцы ног, и судорога начинает проверять на прочность напряжённые икры.

– Ты встречался с мертвецами? – мужчина облокотился рукой о решётку и ткнулся лбом в предплечье. Его непринуждённая, даже скучающая поза говорила о том, что он знает ответ на вопрос.

Ридз с готовностью ударил себя один раз. В темноте утвердительно качнулись белки глаз душегуба:

– Тебя кусали?

Рука Эйдана застряла у бедра не в силах пошевелиться. Она сжалась в кулак и медленно разжалась, легла на бедро и фаланги пальцев впились в напряжённую плоть. Незнакомец повторил вопрос чеканя в словах каждый слог:

– Тебя кусали?

С неопределённым стоном Ридз ударил себя в бедро один раз. Он услышал, как незнакомец тихо выдохнул: с сожалением и потерянной надеждой. Такой выдох можно услышать в приёмной врача-онколога, когда под стать звуку, угасающей надеждой наполняется и взгляд…

– Руку сам отнял? – догадался незнакомец глухо.

Удар в бедро.

– Укус в кисть пришёлся?

Снова удар.

– Ещё укусы были?

Два торопливых удара – «Нет-нет! Что ты!»

Мучитель молчал с минуту, тяжело дыша. Эйдан видел, как в темноте то вспыхивают, то угасают белки его глаз, как в непринуждённой позе заключено напряжённое решение, которое пленитель никак не может принять. Наконец он отвернулся и прошагал к столу с горящим огоньком. Невольно заслонив собой свет, он оставив Эйдану возможность наблюдать очертания своей спины. Что-то звякнуло в руках незнакомца и полярника охватил ужас, он отчаянно задёргался в петле, застонал и захрипел… «Нож! Он взял нож!»

Человек медленно наклонился над лучиной и на секунду стало совсем темно, затем развернулся и пошёл на Эйдана прожигая себе путь огоньком сигареты. Встав у решётки, он затянулся, и Ридз впервые увидел лицо своего надзирателя в красном ореоле и табачном тумане: гладкое, крупное, но осунувшееся лицо сорокапятилетнего мужчины, массивный короткий нос и полные губы. Эйдана поразила внешность своего мучителя: он больше походил на преподавателя в школе, отца большого семейства, давным-давно потерявшего интерес у женщин и тайком от жены смотревшего порно.

– У меня будут с тобой проблемы? – выдохнул «учитель» в сторону жертвы табачный дым.

Эйдан звонко и с силой ударил себя по бедру два раза.

Незнакомец коротко кивнул (огонёк сигареты нырнул вниз и тут же вернулся назад) и скользнул в сторону. Снова тихое бормотание, в котором слышался мотив далёкой мелодии и шорох одежды. Верёвка слегка натянулась и обмякла; полярник, будучи не в силах удержаться на ногах грузно упал на пол, закашлялся и застонал.

Незнакомец подождал пока пленник придёт в себя и сосредоточит на нём свой испуганный взгляд.

– Когда тебя укусили? – спросил он. – Если будешь мне врать, я тебя зарежу, а потом сожгу в трюмовой топке.

Полярник нервно кивнул и, держась рукой за верёвку на шее, с трудом ответил:

– Я точно не знаю… Правда, я не вру! Судя по одометру и остаткам топлива в вездеходе – примерно дней десять назад… Может чуть больше. Точнее сказать я не могу, простите, сэр…

Крупное лицо незнакомца вынырнуло из темноты озарённое огоньком раскуренной сигареты и снова погрузилось в полумрак.

– С чего ты решил, что нужна ампутация после укуса?

Замявшись, Эйдан подбирал нужные слова пару секунд, пытаясь вместить в них все свои наблюдения, опасения и доводы.

– Инстинктивно… Мёртвая собака укусила моего коллегу на станции, после чего он умер, а затем ожил. Ожил и набросился на меня. Он меня и укусил…

Мысль о том, чтобы поведать об укушенном пилоте была мгновенно разорвана в клочки несгибаемой логикой – уж слишком очевидна оказать схожесть ранений. Эйдан испугался, что подозрительный незнакомец точно не оставит ему шанса.

– Он точно умер?

– Точнее не бывает, сэр! Он пролежал вмёрзшим в лёд дюжину дней, а потом, когда лёд стал таять, выбрался и напал на меня!

– А как он оказался во льду? – в голосе вопрошающего слышалось подозрение и интерес одновременно.

– Я тут не причём, – Эйдан тяжело поднялся, с удивлением отметив, что верёвка мягко скользнула вверх, оставшись в слегка натянутом положении. – Я оставлял станцию на несколько дней и уезжал на охоту. На базе находились два моих коллеги, один из них был укушен собакой и плохо себя чувствовал. Я сразу предположил, что он инфицирован, но Ломак меня не хотел слушать – за это он и поплатился!

– Что с ними сталось?

– Ломак стал жертвой нападения Корхарта – это укушенный собакой, – он позже и погиб от зубов мертвеца. Видимо, пока оживший Корхарт находился рядом со своей жертвой, оба вмёрзли в лёд. Когда я вернулся на станцию, я нашёл только Ломака и подумал, что Корхарт ушёл. От тепла конвекционных плит в комплексе, и в самой генераторной, где я и нашёл тело, стал таять лёд, который освободил мертвеца…

Ридз содрогнулся, коснувшись в памяти событий той ночи. Достаточно сумбурно и сбивчиво он пересказал историю последних недель своего одиночества, а также о своих планах достичь норвежской станции. Историю с разбившимся самолётом Эйдан решил вообще не упоминать, побоявшись, что сумасшедший обвинит его в появлении мертвецов в округе или, что ещё хуже, не поверит в существование Коргпоинт и Эйдана на станции. Память родила слова разбившегося лётчика, где тот лжёт, отвечая на вопрос военного о своей искалеченной руке, подозревая, что от него могут избавиться, как от бешеной собаки. Когда полярник окончил рассказ, то робко протянул руку к незнакомцу. Тот молча передал пленнику недокуренную сигарету, сделав предварительно пару жадных затяжек. Эйдан вдохнул дым и тут же тяжело закашлялся – помятое горло запротестовало резкой болью.

– Это… мои… сигареты, – прокаркал он давясь дымом и выступившими. – Узнаю их…

– Уже не твои, – прозвучало из темноты, а затем вкрадчиво, почти ласково: – Твой вездеход не заводится. В чём дело?

Невзирая на боль в горле и призму застилавших глаза слёз, Эйдан смотрел в окутанное темнотой лицо недруга и жалел, что его собственное лицо сейчас находится на свету, пускай и таком слабом. Он понял, что от его ответа зависит очень многое, что самое время развернуть то грёбаное полотно с недотканным узором, и как можно дороже продать этому висельнику. Что поломка, которая там – у разбившегося самолёта, – чуть не стоившая ему жизни тогда, возможно, сыграет ключевую роль в спасении этой самой жизни сейчас.

– В каком смысле? – протянул он удивлённо.

– В прямом.

– Всё работает… Ты всё правильно делаешь?

Человек блеснул белками глаз, окатив полярника из темноты подозрительным взглядом.

– Блокировка стоит? – спросил он ледяным тоном.

– Нет! И никогда не было… Подогреватели работают? Может замёрз двигатель?

Незнакомец какое-то время молчал, проверяя нервы своего пленника на прочность.

– Ты разбираешься в технике? – задал он вопрос, всё ещё с подозрением поглядывая на пленника. – Починить сможешь?

«Конечно же я разбираюсь в технике, сука! – с издёвкой подумал Эйдан. – А вот ты – нет, мудак! И теперь я тебе нужен, чтобы „починить“ вездеход!»

– Ну… я не специалист, конечно, но в технике разбираюсь, – скромно соврал полярник.

– Откуда? Ты механик?

– Нет, – на секунду Эйдан стушевался, но тут же нашёлся: – До того, как попасть в Арктику, я работал лоцманом на судне. У нас обязательная переквалификация каждый год, а в неё входит дисциплина по механике…

– Вот как? – казалось, незнакомец был удивлён. Он неспешно отошёл к столу, на котором трепыхался слабый огонёк, и стал что-то искать. Зашуршали листы бумаги, послышалось слабое бормотание (Эйдана стала пугать и раздражать одновременно манера тюремщика бормотать себе в нос) и затем он услышал: – Вот, нашёл! Та-а-ак, что значит: «…Я приказал Холдену сбросить скорость до двух узлов, но это не помогло. Судно продолжало сотрясаться в результате слеминга, началась вибрация и в рубку ввалился испуганный Уоррен с криками, что мы развалимся к чертям, если это не прекратится! Я послал его куда подальше и отправил вниз на помощь Пипу и Беллзу, а сам вцепился в штурвал – я так боялся почувствовать его легковесность и пустоту, я боялся, что мы потеряем гидравлику и начнётся брочинг…» Что означают эти термины?

В тёмном чреве зажатого льдами судна, Эйдан никак не мог понять – проверяет его незнакомец или ему действительно интересно? Псих, напавший на путника, а затем и соорудивший для него удавку, который ныне увидел возможность спастись с корабля воспользовавшись чужим вездеходом и волей случая не сумевший его завести… Быть может уже и не было бы этого разговора, заведи он машину? «Этот извращённый ублюдок не просто меня запер за решёткой, он меня раздел и почти повесил! Господи! Откуда он здесь? Он же не может быть одним из выживших моряков этого судна – ему бы сейчас было под сотню! А что, если это чей-то сын? Одного из членов команды? На судне был мальчишка, который… Ведь этого не может быть!»

– Так что это, морячок? – в голосе вопрошающего послышалась издёвка и скрытая угроза.

Он вернулся к решётке и встал в узком проёме, загородив свет.

– Слеминг – удары волн о днище корабля, – начал Эйдан негромко. – Хреновая штука, скажу я тебе. Если вовремя не избежать его, может деформировать обшивку, сорвать такелаж и даже повредить двигатель и механизмы рулёжки. Мне довелось как-то раз видеть результаты слеминга на небольшом рыболовецком судне: смятые борта напрочь заклинившие судовые люки… Брочинг – куда хуже! Полная потеря управления и захват судна волной. Никогда не оказывался в подобной ситуации, но уж поверь: если придётся, то дело дрянь!

Вот теперь Эйдан пожалел, что темнота покрывает лицо его тюремщика. Полярник был уверен – зажгись сейчас неожиданно свет, и он увидел бы кислую разочарованную мину на лице мужчины.

– Великолепно! Нам просто необходимо завести вездеход! – внезапно с облегчением горячо подытожил свой экзамен незнакомец. Он тряхнул решётку, побуждая Эйдана собраться: – И как можно раньше! Его нужно переставить на левый борт, чтобы он не был виден с береговой линии.

Сбитый с толку странным желанием своего тюремщика, Ридз спросил:

– Только и всего? Ты хочешь починить вездеход, чтобы прикрыть его корпусом судна?

– Всё верно.

– Но, для чего? – оторопел Эйдан.

– Я не хочу, чтобы сюда снова пришёл Ледяной Король! Внезапно пришёл, когда я буду не готов! – бросил незнакомец, понизив голос и нырнул лицом в решётку. – Мне хватило его прошлого визита! – добавил он шёпотом.

Едва разлепляя губы, Эйдан уточнил в замешательстве:

– Чьего визита? Ледяного Короля?

– Ах, ты! – отмахнулся незнакомец раздражённо, словно разговаривал с недоумком. – Тролль он, или ещё какой выродок… Я его называю Ледяным Королём! Видишь – я даже имя для него придумал сказочное, чтобы не так страшно было воспринимать действительность. Слышал стоны и вой жуткий во льдах? Это всё он! Ходит где-то в округе, а когда сияние особенно яркое, его вой слышен особенно отчётливо.

«Он и впрямь чокнутый! – оборвалось сердце полярника. – Господи, помоги мне! Сумасшедший, он сумасшедший! С ним же невозможно будет договориться… он меня вздёрнет в любой момент, когда ему захочется… или, мать его, что-то ему померещится! Погоди… Или всё наоборот? Этот урод прикидывается сумасшедшим, чтобы заставить меня завести машину, а потом бросить здесь, в петле?»

– Это звук ледника, – попытался убедить Эйдан мягким тоном. – Лёд двигается и…

– Ты принимаешь меня за идиота? – зарычал мужчина. – Я тоже так думал, пока сам его не увидел!

– Где ты его увидел?

– Здесь, на корабле! Весь день была буря и я находился в трюме, когда услышал грохот на палубе. Я сперва насторожился, думал, что за мной вернулись… но в последний момент, инстинкт заставил меня не высовываться! Я задраил дверь в трюм, потушил факел и стал ждать. И тогда, сквозь смотровой иллюминатор я его увидел: он спускался по лестнице в машинное отделение… – человек замолчал и сделал глубокий напряжённый вдох. – Было темно и всё же кое-что я рассмотрел: Ледяной Король огромного роста, – намного выше человека, с длинными ногами и руками, как… как лапы у паука! Тяжёлый, потому что его шаги громыхали на всё судно! У меня было впечатление, что по лестнице спускается бетонная статуя… Он рычал или стонал… или дышал так, что это было похоже на стон – это было чертовски страшно! Затем, он остановился у двигателя и какое-то время стоял рядом, словно изучал.

Рассказчик притих и погрузился в воспоминания, во всяком случае так показалось Эйдану. Неожиданно полярник снова услышал едва различимый мотив, со стороны решётки.

– Что произошло потом? Он ушёл?

Незнакомец перестал напевать, но ответил не сразу.

– Я ушёл… Я спрятался под лестницу, закрыл уши руками и зажмурился. А до этого, я услышал нарастающий гул, словно миллионный рой пчёл заперли на корабле… А ещё, вокруг этого громилы стал появляться ореол света и по его телу метались молнии! Я занервничал – кто бы не испугался, сопляк – и укрылся в темноте… И я думал, что схожу с ума, понимаешь?

«Понимаю, – мысленно согласился Эйдан, – понимаю, что у тебя поехала крыша от сидячки на промёрзшей посудине и ты скорее всего видел… Господи! Этот мудак скорее всего видел спасателей! Отвыкший от света фонарей он так испугался!.. Оглохший от безмолвия он принял гул генератора за рой пчёл!»

– Что они делали? Спасатели были на вездеходе? Вертолёт?! – затараторил Ридз, подавшись к решётке.

Незнакомец молчал с минуту и у Эйдана возникло такое чувство, что тот борется с желанием войти в клетку и избить своего визави за неверие.

Блеснув в темноте белками глаз, мучитель с презрением в голосе заговорил:

– Я тебя понимаю, правда. Хоть я и готов выдавить твои глаза лишь бы ты увидел то, что видел я, но, увы – это не поможет… Плевать! Я меньше всего жажду узреть понимание на твоём тупом лице, понял? – незнакомец замолчал и оценивающе окинул Эйдана взглядом, словно решался на продолжение рассказа. – После того, как стих этот чёртов звук и стало тихо, я открыл глаза и знаешь, что я увидел? Свет, яркий свет, который заливал всё помещение. Корабельные плафоны слепили меня раскалённым светом, который распирал их изнутри… Было тихо, я отпер дверь и вышел в машинное отделение так же залитое светом и там увидел свечение на клеммах аккумуляторных батарей. А ещё батареи издавали слабый треск… Я поднялся на мостик и услышал голоса. Несколько минут я не решался выйти, прислушивался и только потом понял, что работает корабельная рация и именно её я и слышу…

– У тебя работает рация! – воскликнул Эйдан.

– Заткнись! – рявкнул мужчина и в его голосе было столько ненависти, что полярник отступил в глубь своей «камеры». – Заткнись! Иначе я вздёрну тебя в петле до того, как ты начнёшь превращаться в мертвеца!

Эйдан благоразумно молчал, видя взвинченное состояние человека. Немного успокоившись, тот продолжил:

– Везде горел свет, слышался электрический треск и гул трансформаторов. Мне потребовалось немало времени, чтобы погрузить корабль во тьму – поначалу я решил экономить заряженные Ледяным Королём батареи… В том, что это было его рук дело я не сомневаюсь. Теперь же, я раз в день включаю свет и понемногу разряжаю батареи, так как уверен, что тролль снова придёт их зарядить. И тогда, и тогда я встречу его гарпунной пушкой! С неделю я выходил на палубу и при свете дня освобождал её ото льда, а когда закончил, похоронил в сугробе, чтобы эта тварь не догадалась… – мужчина окатил Эйдана победоносным взглядом, но тут же нахмурился и продолжил, кусая губы: – Ещё, тихо играл проигрыватель пластинок, а сами они были разбросаны по всему полу. Спустя два дня я обнаружил пропажу: с корабля исчезло тело капитана. Тело, которое я выволок из рубки, когда наткнулся на судно, и смотав цепью, сбросил висеть по левому борту. Оно болталось всё это время в воздухе, а я присматривал за ним в ожидании пробуждения…

– Ледяной Король забрал с собой тело капитана? – спросил недоверчиво Ридз. Он всё ещё не верил в историю своего тюремщика, однако чувствовал, как тот напуган.

– Может он его сожрал, – предположил незнакомец задумчиво. – Во всяком случае оно исчезло. В рубке и кают-компании царил хаос, везде были разбросаны вещи, причём всё, что не было металлическим – осталось опаленным! Везде, где прошёлся тролль, я находил обгоревшую обивку сидений, почерневшие стены и пепел от сгоревшей бумаги: мне пришлось с полчаса бегать по кораблю и заливать водой тлеющие очаги… Над входом в рубку оплавились настенные часы, зато они очнулись после визита Короля и идут до сих пор! Это существо зарядило кварцевый механизм часов и почти растопило их пластиковый корпус! Оно зарядило батареи корабля, и оно понимало, что оно делает! Немногим позже, я вышел наружу, но буря стёрла все следы, если этот громила их и оставил…

Ридз слушал мужской голос, у хозяина которого от страха заканчивался воздух и голос начинал таять на выдохе, меркнуть и хрипеть. Эйдан прислушивался к нотам ужаса в надломленном теноре и пытался уловить в словах рассказчика безумие, сбивчивый пульс угасающих мыслей, растворённых в безмолвии бескрайней Арктики. С тревогой он сличал видения незнакомого ему человека с собственными, искал в них схожий сюжет и боялся, что найдёт… «Всего лишь совпадение, не более! Никакого Ледяного Короля я не видел, да и призрака Скипа Салли тоже! Память, порой, играет с нами злые шутки, достраивает заодно с фантазией песочные замки, рисует миражи и пытается убедить в сумасшествии. Зачем? Она это делает невольно… Оставшись в одиночестве в этой чёртовой пустыне, сознание погружается на дно воспоминаний, барахтается и поднимает муть… Арктика всех делает сумасшедшими, предварительно оставив в одиночестве! А что до обожжённых следов Скипа Салли на досках и обожженных стенах рубки – это же совпадение! Я не удивлюсь если пожар был до того, как судно зажало льдами, а этот безумец (а кто же ещё! он же меня держит голым в петле, твою мать!) в своём разваливающемся мозгу выдумал всю эту историю для… Для чего? Ах, вот оно что! Этот мудак не способен удержать в своей голове весь этот бред и хочет, чтобы в его „единорогов“ верил не только он один!»

– Диагноз мне подыскиваешь? – неожиданно прервал цепь размышлений полярника незнакомец.

Во мраке своей камеры, Эйдан захлопал глазами и натянуто улыбнулся.

– Ну, что ты!.. Просто… я подумал о том, что мы так и не познакомились, – он шагнул навстречу человеку и протянул руку. – Эйдан Ридз.

Незнакомец неожиданно отшатнулся от решётки и едва не упал.

– Заткнись! – выкрикнул он злобно. – Мне твоё имя знать не надо!

– Почему? – узник оказался поражён реакцией своего тюремщика и вновь протянул руку сквозь решётку.

Надзиратель отшатнулся ещё дальше и ринувшись к столу стал шарить по его захламлённой поверхности. Нервно подкурив сигарету, он принялся ходить вдоль едва просматривавшейся в темноте кровати, заваленной бельём.

– Эйдан Ридз, – повторил мягко полярник.

– Закрой рот, сопляк! – гаркнул мужчина и в два шага подскочил к решётке. Его лицо превратилось в красную злобную маску и выглядело угрожающим, за раскалённым кончиком сигареты. – Ты вздумал со мной подружиться, сопляк? Думаешь это тебе поможет? Я вздёрну тебя не задумываясь, как только ты перестанешь связно отвечать на мои вопросы или, твои зрачки перестанут реагировать на свет! И если я увижу, что твой обрубок начал чернеть, я не стану высчитывать дюймы, а отрублю тебе руку по плечо! И мне плевать – сдохнешь ты от потери крови или нет!

Эйдан ужаснулся такой перспективе, однако примирительно поднял руки и спокойно сказал:

– Мы же цивилизованные люди. Нам же надо как-то обращаться друг к другу…

– Из людей здесь только я, – перебил мужчина, – ты под большим вопросом!

Он воинственно запыхтел сигаретой и какое-то время ходил вдоль решётки, затем остановился и глянул на полярника через прутья.

– Я буду звать тебя Сопляком. И если ещё раз ты назовёшь своё имя, я войду к тебе и так отделаю, что ты и впрямь забудешь, как тебя зовут. Ты меня понял?

Утвердительно кивнув, Эйданмиролюбиво спросил:

– Как мне обращаться к тебе?

– Джон, – ответил неуверенно тюремщик и вдруг добавил: – Вудс! Меня зовут Джон Вудс!

Эйдан догадался, что мужчина врёт, но не это его удивило, а то, что он ранее уже слышал эту фамилию вместе с именем. Эта уверенность была родом толи из детства, толи имела какое-то отношение к его семье.

– Хорошо, Джон, – сказал Ридз мягко. – Я не хочу неприятностей.

– У нас их и не будет! – отрезал мужчина и нырнул в сторону пропав из виду. Послышалась короткая возня и вдруг, совсем неожиданно, Эйдан услышал звонкую трель колокольчика. Джон Вудс воскрес перед решёткой с каменным выражением лица и тлеющей сигаретой в уголке сжатых губ. – Ложись спать, Сопляк, – приказал он металлическим голосом, – и, если я услышу звук, любой звук, в том числе и этот, – мучитель дёрнул верёвку, и помещение наполнилось серебристым эхом, – мне будет удобней натянуть до отказа трос, чем разбираться в причинах возникновения звука.

Полярник попятился к койке, на которой он совсем недавно пришёл в сознание и торопливо лёг. Колокольчик вздрогнул пару раз и замолчал.

– Я же могу переворачиваться во сне, – предположил тихо он. – Неосознанно…

– Советую этого не делать, иначе во сне я могу ткнуть тебя ножом. Неосознанно. Ты думаешь мне придётся для этого заходить к тебе? – лицо Джона исказила нехорошая усмешка. – Нож, примотанный к длинной палке, избавит меня от такой необходимости.

Эйдан кое-как устроился на спине и подтянул к подбородку дурно пахнущее рыбой и затхлостью одеяло.

– Ты отлично подготовился к моему приёму, – сказал он с укором, – за те несколько часов, что я был без сознания.

Джон Вудс прошёлся вглубь помещения и сквозь решётку Эйдан разглядел, как тот устраивается в своей постели.

– Полчаса, – сказал тюремщик, как только разместился на кровати.

– Что?

– Ты был в отключке не более тридцати минут, – уточнил Джон.

Эйдан оторопел:

– Как же… Как же ты успел всё это приготовить? – он неосознанно крутанул головой и помещение наполнилось мелодичным звоном.

Джон потянулся к лучине и накрыл огонёк железной кружкой, погрузив пространство в темноту.

– У меня всё было готово, просто я ждал не тебя, – отозвался, зевая из темноты душегуб. – И, если я услышу от тебя ещё хоть слово, клянусь, ты пожалеешь, что пришёл в сознание!

Открыв глаза, Эйдан какое-то время не мог понять, где находится, ибо пробудившееся сознание ещё не вымело из головы остатки сна, а глаза уже пожирали крохотное помещение бессмысленным взглядом. Было достаточно светло: архаичный корабельный плафон с железным каркасом щедро делился своими возможностями, издавая едва уловимый гул. Ридз сел на постели, отстранённо отметив вновь скользнувшую вверх верёвку, и осмотрелся. Помещение, в котором он находился, больше напоминало карцер: железный короб, примерно семь на восемь футов, с осыпавшейся белой краской на изъеденных ржавчиной стенах, а также металлическим рифлёным полом, на котором в углу стояло ржавое почерневшее ведро, олицетворявшее собой отхожее место. Имелось сложенное из паллет ложе, с горой из старых одеял, среди которых полярник провёл ночь; та самая решётка с висящим замком, – она оказалось раздвижной, – за которой простиралось помещение среднего размера, так же озарённое светом ламп. У стены стояла закопчённая сажей бочка, в которой виднелось грубое прямоугольное отверстие, а сверху, бочку накрывал не менее чёрный лист железа, явно играя роль и обогревателя, и печи. Внутри бочки тлели угли, а железный лист оказался заставлен металлической посудой разного калибра. Заваленный истлевшими бумагами стол (жёлтые замасленные листки, стопки обгоревших газет, журнальные листы – зачем-то вынутые из обложек и разрозненные), напоминал заброшенный дряхлый склеп, рядом с которым на не менее неряшливой кровати, в окружении замызганных одеял, сидел Джон Вудс. Эйдан обратил внимание на завешанные лоскутами одеял иллюминаторы и мысленно провёл аналогию с кабиной разбившегося самолёта – заложники обоих судов боялись одного и того же…

Джон осторожно хлебал из железной тарелки ложкой, причём делал это как можно тише, – и внимательно наблюдал за очнувшимся пленником. Невзирая на слабое зловоние, стоявшее в помещении, Эйдан почувствовал, что очень голоден, однако манера его надзирателя скрытно принимать пищу подсказала полярнику, что делиться с ним не собираются.

– Можно мне попить?.. – попросил Ридз хриплым голосом и добавил, едва сдерживаясь: – Поесть…

Тюремщик перестал жевать и отложил ложку. Какое-то время он изучал пленника внимательным взглядом, молчал и облизывал жирные губы, затем медленно встал, смахнул что-то со стола быстрым движением и направился к клетке. Джон Вудс был раздет по торсу и Эйдан увидел грубую замусоленную перевязку вокруг его талии, местами бурую и узловатую, широким поясом охватывавшей торс почти до груди.

Когда Вудс подошёл к решётке, Ридз с удивлением отметил, что у мужчины отсутствуют брови и ресницы, а лицо и безволосая голова изобилуют розовыми пятнами, как от ожогов.

– Померь, – приказал Джон и протянул узнику сквозь решётку допотопный градусник.

– Зачем? – изумился Эйдан.

– Жрать хочешь? Если ты инфицирован и подыхаешь – на кой хрен мне тебя кормить? Меряй, я сказал!

Поколебавшись секунду, обнажённый Ридз поднялся и, прикрывая собственную наготу одеялом, забрал градусник. Сунув прибор подмышку, он вернулся в постель под пристальным взглядом своего тюремщика.

– Что у тебя за раны? – Эйдан кивнул на забинтованный торс мужчины. – Может это мне стоит опасаться тебя?

Вудс ничего не ответил и продолжал стоять у решётки, буравя полярника пристальным взглядом. Эйдан пожал плечами и обшарил свою камеру сонными глазами. Его блуждающий взгляд натолкнулся на небольшой настенный щиток с несколькими кнопками, на которых Ридз с удивлением увидел стрелки «вверх» и «вниз».

– Это что – лифт? – воскликнул недоумённо он и повернулся к Вудсу. – Ты держишь меня в кабине лифта?

Утвердительно кивнув, Джон уточнил:

– Грузовой подъёмник. Он опускается в трюм.

Эйдан похолодел: получалось, что, если платформа под его ногами начнёт опускаться, он попросту останется висеть в петле! Он поднял голову и увидел небольшое отверстие в железном облезшем потолке камеры, проследил ныряющую через роликовый блок в сторону верёвку.

– Это небезопасно для меня! – возмутился полярник, всё ещё разглядывая конструкцию наверху. – А если этот чёртов механизм сломается или его замкнёт? Что если он сломан?

– Вот и не лезь в него, – Джон указал взглядом на настенный пульт управления с потускневшей обветшалой краской. – Я его не проверял – и тебе не советую. Я бы на твоём месте вообще не кашлял в его сторону…

– Это не смешно, Джон! – настаивал Эйдан, с опаской разглядывая настенный блок. – Ослабь верёвку и дай ей свободных ход… Почему она всегда преднатянута?

Вудс осклабился, блеснув глазами:

– Небольшой противовес – и мне страховка, и тебе не мешает. Хватит ныть, Сопляк! Покажи градусник!

Эйдан передал градусник предварительно взглянув на шкалу и приготовившись оправдываться.

– Тридцать семь и две! – прокомментировал Вудс и бросил взгляд на пленника. – Это хорошо… Лэмм говорил, что у заражённых температура падает, а не поднимается.

– Кто говорил?

– Не важно, – отмахнулся Джон. – Не обольщайся! Быть может твой иммунитет крепче, чем у остальных, но это всего лишь отсрочка…

Он вернулся к столу и стал что-то наливать в миску, причём сокрытая в ворохе бумаг кастрюля давала иллюзию, что мужчина черпает какой-то бульон прямо из стопки газет.

Просунув парующую миску в узкую щель между прутьями, Джон нехотя предложил:

– Ешь, Сопляк!

Эйдан схватил ложку, зачерпнул мутной волокнистой жидкости и сунул в рот. Жуткий прогорклый привкус атаковал язык и вызвал рвотный рефлекс.

– Что… это за дерьмо? – спросил он, кое-как проглотив бульон и давясь рвотными позывами. – На вкус, как… как варёные носки, да и запах такой же! Ты меня решил отравить, а не повесить?

Покрытое ожоговыми пятнами безбровое лицо Джона скривилось в усмешке:

– Имей уважение к полувековой тушёнке, Сопляк! Здесь тебе не ресторан! Что нашёл в заначке – то и ешь!

– Послушай, раз уж ты обшарил мой вездеход, – а я в этом уверен, – то скорее всего нашёл мои крекеры…

– Я выбросил их в топку! – перебил Вудс с жаром, и махнул на пленника рукой. – Сжёг к чертям! Они были обсыпаны ореховой крошкой и там мог быть арахис, а у меня на него страшная аллергия! Выкидывать за борт не стал, чтобы не привлекать сюда медведей; я, кстати, и собственное дерьмо сжигаю по той же причине.

– Мог бы печенье просто отдать мне! – произнёс с сожалением Эйдан.

– Чтобы ты мог нормально пожрать, пока я давлюсь дряхлыми консервами? – спросил Джон угрожающе. – Ешь, что даю, Сопляк! Или вообще останешься без обеда!

– Как это вообще можно есть?

– Верни, если не хочешь.

Вудс протянул руку сквозь решётку и поманил полярника пальцем. Эйдан колебался пару секунд, шамкал перекошенным ртом, а затем, закрыв миску плечом, стал жадно хлебать бульон.

Тюремщик усмехнулся и вернулся к своей кровати. Быстро размотав бурые присохшие бинты на теле, он принялся методично обрабатывать тампоном глубокую угловатую рану, которая очертилась на его рёбрах и животе.

– Откуда это у тебя? – морща нос, спросил Эйдан с полным ртом.

– При падении самолёта получил, – Вудс брызнул на рану из тюбика, скривился и по-змеиному зашипел.

Эйдан перестал есть и насторожился.

– Какого самолёта? – спросил он наигранно праздно, устремив в мужчину беспечно-заинтересованный взгляд.

– Военного, – буркнул Джон, склонив голову на грудь и с усердием дуя на рану. – Мы летели через Арктику и потерпели крушение… Из экипажа выжил только один бортмеханик, а всего в живых осталось четыре человека: Филипп Лэмм, Алан Бигсби, Курт Мельтцер – он и есть бортмеханик, – и я.

«Меня зовут Реймонд Дадс, – сквозь сухие щелчки громкоговорителя ожил в памяти отчаявшийся голос пилота. – Я остался один». Стены каморки закачались от наваждения, а стальная решётка, разделявшая мужчин, вдруг понеслась навстречу полярнику, грозя вот-вот нарезать человека на куски. «Врёшь, сука! – собственный голос громогласным эхом пронёсся в голове, распирая сознание и разжимая челюсть. Ещё немного и он возьмёт верх, заставит открыть рот и выплюнуть правду в лицо безбровому недоноску. – Врёшь! Дадс тоже выжил, но вы его бросили на съедение мертвецам! Сделали из него приманку!»

Ощущая шум в голове, Эйдан продолжал оглаживать тюремщика заинтересованным взглядом. Тот, чувствуя на себе выжидательные глаза, сложил на своём лице снисходительное выражение и подкурил сигарету.

– Несколько недель назад, – начал он, пуская в потолок дым, – как раз, когда Арктику уже вовсю пожирало это долбанное сияние… когда проблемы со связью только усилились, – я сидел в командном пункте базы Адамсбэй и считал дни до своей увольнительной. К обеду я и несколько парней из моего отделения получили приказ забрать и сопроводить груз из какой-то дыры во льдах в какую-то другую дыру во льдах… Эта чёртова секретность в последние десятилетия превращает нашу армию в огромный кулак, который только и делает что выколачивает из стран долги и нефть, причём кто именно им управляет – кулак понятия не имеет! Сегодня кулак считает, что его голова – это тот придурковатый дегенерат из телевизора, завтра кулак даёт просраться арабам, а послезавтра уже дрочит какому-то выскочке из Европы, которого там прочат в президенты!.. Ах, да! Ещё нужно показать кулак русским и китайцам, вернее сложить так, чтобы им был виден средний палец… На самом деле всё выглядит иначе и этим пальцем мы уже не тычем нашим противникам в рожи, а массируем чьи-то престарелые простаты в правительстве; в остальное время наш кулак разжат, пальцы скрючены и вот-вот обмякнут! А всё потому, что пальцы больше не сжимаются вместе и не действуют синхронно, они не управляются одной целью, а действуют в интересах разных людей. И всё чаще и чаще, зависая над клавиатурой и печатая отчёт, такая пятерня выдаёт: «дерьмо, дерьмо, дерьмо»!

Вудс вытащил изо рта сигарету и сплюнул на пол.

– В этот раз всё было так же: пришёл приказ сверху, про который снизу никто ничего не знал! Мы погрузились в транспортный самолёт и вылетели на задание. Блэнк Уильямс, Алрой Нунз, Фрэнсис Моран по прозвищу Земляника – наш сержант, и я…

– Земляника? – переспросил Эйдан, которому показалось, что он ослышался.

– Так точно! Моран постоянно обветривал губы на морозе – они трескались у бедолаги, и он был вынужден пользоваться специальной помадой, от которой его губы всегда становились пунцовыми. Вот, кто-то из наших и дал ему прозвище… – мужчина мимолётно улыбнулся, однако тут же посуровел: – Всё что мы знали – это выполнение дальнейших приказаний по прибытию на место, всё что мы видели – это озабоченные лица пилотов, которым предстояло лететь в зону блокады. «Чёртовы русские испытывают новый вид подавляющего радиоэлектронного вооружения», – такие слухи ходили на базе, покуда северное сияние расползалось всё больше и больше, а мы становились всё беспомощнее и беспомощнее. Капрал Оуэнс – Питбуль Сэм, которого все на базе звали Челюсть, находясь каждый день при старшем сержанте Кэррингтоне – наша связь на Адамсбэй, – рассказывал, что руководство в растерянности, если не сказать в панике! Якобы, русские говорят, что ничего не знают о происхождении электромагнитной завесы, а сами, тем временем, запускают управляемые зонды, которые не видны на радарах, зато с лёгкостью превращают ионосферу в микроволновую печь.

– Отсюда и поднятие температуры в регионе… – задумчиво протянул Эйдан.

– Это были слухи, Сопляк! – Джон наставил на пленника сигарету. – Слухи! Так или иначе эти чёртовы русские, привыкшие к холодам, – они в последнее время и впрямь в Арктике сильно активизировались. От них можно всего было ожидать! Питбуль сказал, что дело пахнет керосином и там наверху все запасаются консервами и питьевой водой… Чёрт бы побрал их всех!

– Мертвецы – тоже дело русских? – спросил с издёвкой Ридз и нахмурился. – Они, что, нашли Святой Грааль?

– Тупица! Я тебе рассказываю положение дел примерно двухмесячной давности, да ещё и за периметром блокады! Никто тогда не знал, что творится внутри! Быть может не знает и сейчас…

– Быть может там уже и нет никого? – Эйдан отставил в сторону опустевшую миску, и закутался в одеяло. – Ты не думал об этом?

Вудс строго посмотрел на полярника и, обильно сплюнув себе на пальцы, растёр тлеющий окурок.

– Спустя полтора часа полёта наш Геркулес сел на льдину рядом с военным кораблём. Земляника и Нунз поднялись на судно, и вскоре началась погрузка раненых на борт самолёта… Нам так сказали. Сказали, что мы забираем раненых моряков, якобы пострадавших от взрыва и надышавшихся каким-то газом. Погрузкой руководил какой-то хрен в штатском, которому наш сержант подчинялся безоговорочно и было видно, что Земляника чертовски встревожен. «Да, сэр! Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!» – сержант бегал вокруг этого хрена, как цирковой пудель, а улучшив момент, шепнул нам, чтобы мы беспрекословно подчинялись «этому» человеку, которого зовут Филипп Лэмм. На борт самолёта подняли несколько герметичных палаток с лежачими больными, которых тут же подключили к аппаратам жизнеобеспечения. Вокруг них суетились несколько фельдшеров, и кто-то из пилотов, переживавших за перегруженную бортовую сеть. Затем транспортёр подвёз два саркофага в которых лежали мертвецы… – Вудс исполнил глубокий вдох, его взгляд померк и обратился в себя. – Стальной герметичный гроб наполненные каким-то газом, с толстенным смотровым оконцем, вокруг которого, двумя рядами торчали заклёпки размером с добротную пуговицу. Увидев гробы, Уильямс принялся молиться и бормотать, что на корабле происходит чертовщина; что эта плавучая лаборатория, в которой происходят эксперименты над людьми. Я заметил в его глазах неподдельный страх… Тогда я посмотрел в лицо Нунза – тоже самое! Лица фельдшеров, вернее лишь их глаза за кислородными масками, вытянутое и бледное лицо сержанта Морана – все они были напуганы, всех их пожирал страх! Я словно попал в дерьмовое шоу, где фокусник-идиот и впрямь распилил свою ассистентку: страх, недоумение и растерянность в глазах, а также немой вопрос – так и должно быть? В тот момент я перехватил взгляд этого говнюка в штатском – Филиппа Лэмма, он как будто говорил мне: «Эй, солдат! Оставь свои наблюдения при себе и помалкивай!»

Сосредоточенный на рассказе своего тюремщика и мрачный в мыслях, Эйдан боролся с желанием поведать рассказчику о катастрофе, вернее о её последствиях. Ридз с трудом приглушал в себе желание рассказать о том, как умирал обречённый пилот и, особенно, ему хотелось спросить у Вудса – собирались ли они вернуться за ним на самом деле? Эйдану казалось, что ответ послужил бы отличным индикатором его нынешнего положения, как заложника и пленника, как обнажённого и униженного человека на краю земли в руках безумца…

– Мы поднялись в воздух через пару часов, – продолжал Вудс. – Когда набрали эшелон, со своего места поднялся этот говнюк Лэмм – и подозвал нашего сержанта. Он что-то ему сказал, и Земляника объявил, что нам запрещено покидать свои места и приближаться к больным. Так же по возвращению на базу, нам будет запрещено рассказывать о данном задании, а также увиденном нами, что мы будем обязаны подписать сопутствующие документы. Чёртова секретность! Примерно через час полёта, один из медиков (я их так называю, потому что на них были изоляционные костюмы и кислородные маски; они постоянно перебегали от одного больного к другому со шприцами и делали инъекции) подозвал другого и стал на что-то показывать пальцем. Помню, как сидевший рядом со мной Нунз, наблюдая за медиками, и чтобы хоть как-то разрядить обстановку стал дурачиться и шёпотом озвучивать их действия. Что-то вроде: «Эй, Билл, ты не знаешь, что за херню мы перевозим в этих ящиках? Да, да, в этих самых! Удобрения? Точно? А почему они в форме человека? Ах, это человек в форме удобрения! Похож, похож… на моего кузена из Санта-Фе похож!» Со своего кресла снова поднялся тот самый хрен в штатском и скользнул к медикам. Они начали о чём-то ожесточённо шептаться и жестикулировать – Нунз отреагировал новой серией смешной озвучки, но вдруг, совершенно неожиданно откуда-то из-под саркофага в потолок ударила струя то ли пара то ли газа… Троица шарахнулась в сторону, а мы повскакивали со своих мест. Один из врачей кинулся Лэмму на грудь и что-то прокричал в ухо, указывая в долбанный гроб. Тот жестом подозвал сержанта и отдал какой-то короткий приказ. Не успел Земляника крутануться на каблуках, как салон тряхнуло новым выбросом газа, и на этот раз его клубы затянули весь хвостовой отсек. Началась паника, особенно среди тех, кто взошёл на борт вместе с грузом. С их стороны слышались выкрики, то и дело доносились слова: «давление», «перекачивает компрессор» и что-то в этом роде… Сержант Моран бросился в кабину пилотов, а мы, спрятав носы в рукава, с опаской наблюдали, как к нам приближаются клубы дыма из хвостовой части. Нас накрыло удушливым смрадом, как раз тогда, когда в салон вернулся Земляника. Следом за ним появился кто-то из пилотов. Сержант стал выкрикивать им о необходимости снижения из-за разницы давления – что-то в этом роде, точно не помню. Невзирая на протесты ответственных за груз, пилот начал суетиться возле раненых и раздавать дыхательное оборудование… вообще в салоне началась какая-то сумятица! Все кашляли, глаза разъедал чёртов газ – и тут произошёл выброс! Я так называю то, что произошло дальше, потому как из-за пелены не видел всей картины. Раздался грохот и нас окатило горячим газом. Одновременно с этим самолёт стал резко снижаться и в первые секунды мы с ребятами подумали, что падаем. Раздались крики и в клубы дыма нырнул сержант. За ним потянулся Нунз, – я попытался его остановить, однако он лишь сбросил мою руку со своего плеча… Я вернулся в кресло, как и Уильямс, который перезарядил винтовку и уже пристегнулся. Кто-то дико закричал – там, в тумане – и я сквозь слёзы увидел какую-то мелькнувшую тень. Мимо, по проходу, один из медиков тащил к кабине кого-то из пилотов. Мне показалось, что он что-то лопотал про живых людей и оставлял за собой капли крови. Я лишь успел переглянуться с Уильямсом и тут раздался выстрел, потом ещё один! Кто-то истошно закричал: «Не стрелять!», однако этот окрик потонул в автоматной очереди… Снова раздался грохот, а затем свист. Снова выстрелы и я услышал свист пуль совсем рядом с собой! Я упал между кресел и потянул за собой Уильямса, но так как он успел пристегнуться, у меня ничего не вышло. Уильямс успел лишь потянуться к замку ремня безопасности, как поймал пулю… Господи! Прямо в лицо! Он повис на ремнях, заливая меня кровью сверху!.. Горячей, твою мать!.. С запахом мокрого железного бака! – Вудс задохнулся, стал хватать ртом воздух и потянулся пятернёй к своему лицу. Его расширенные глаза вмиг стали слепыми, а взгляд застрял где-то в кипе опалённых газет на столе. Придя в себя через минуту и поймав пленника в фокус опустошённых глаз, придавленных тяжёлыми веками без ресниц, он продолжил: – Грохнул взрыв – и чёрт меня подери, если это был не Нунз! Этот повёрнутый «коммандос» всегда припрятывал под одеждой парочку гранат! Всё дальнейшее я помню, как в тумане, мне показалось, что падали мы бесконечно долго. Мне приходилось чуть ли не зубами держаться за основание кресел, между которыми я лежал, пока скорость и разница давления опустошала грузовой отсек… Ещё несколько секунд назад в самолёте стояли крики и пальба и вдруг: рёв моторов, скрежет металла и оглушающий свист ветра… Ах, да, ещё, горячая кровь Уильямса, которая заливала меня сверху!

Джон Вудс наспех замотал на себе грязный бинт и нырнул в свитер. В его руках показалась бутылка водки (снова этот трюк с появлением предметов прямо из кипы бумаг на столе) и Эйдан с тоской опознал в ней припрятанную в вездеходе заначку Ломака. «Победителю достаётся награбленное».

– Что случилось потом?

Тюремщик жадно отхлебнул прямо из бутылки и пожал плечами.

– Потом мы упали! И вот это, – он быстрым движением задрал свитер, – досталось мне в память о том полёте. Меня едва не вытряхнуло из салона, когда самолёт ударился о землю и в дыру полетели сидения и ящики с грузом. Распятый на полу, я орал, пытаясь перекричать грохот оставшегося двигателя. Пока самолёт нёсся по снегу, я даже не заметил, как меня нанизало на согнутый кронштейн оторванного кресла. Когда самолёт замер, какое-то время уцелевший двигатель работал на запредельных оборотах, буквально оглушая своим рёвом, затем затарахтел и затих. Помню, что услышал стоны и чьи-то голоса… стал выползать из-под сорванных кресел и кровавого душа Уильямса… Не успел я подняться в проходе между рядами, как оказался на мушке у этого мудака Лэмма! Этот гондон наставил на меня пистолет и спросил – был ли я укушен? Я ответил, что, если только его мамашей, и вообще не понимаю о чём он говорит. Он спросил почему я в крови и сказал, что, если я совру, сперва он выстрелит мне в ногу… Знаешь, Сопляк, я за свою жизнь в армии много насмотрелся на тех, кто любит блефовать, – так вот этот был не из их числа. Более того, я понял, что он выстрелит мне не в ногу, а в голову, вздумай я соврать. Но я то и не думал! Я показал на тело Уильямса и сказал, что это его кровь. О том, что я ранен, я почему-то умолчал… – Вудс тронул рукой свои рёбра и метнул в Эйдана потаённый взгляд, который полярник тут же расшифровал: его надзиратель умолчал о своей травме, зная, что его бросят так же, как выжившие бросили пилота. – Мы начали скорые приготовления к эвакуации с места катастрофы, причём Лэмм и тот второй – Бигсби, постоянно твердили о том, что нужно поторапливаться. Они носились по салону сгребая всё, что можно было увезти с собой на чудом уцелевшем снегоходе – другой снегоход сорвало с парковочного места и он разбился. Учитывая небольшое сидячее место на двоих, было решено прицепить к снегоходу парашют, погрузить в него выживших, а также необходимые вещи.

Вудс снова потянулся к бутылке, а Эйдан воспользовался короткой паузой:

– Ты был единственный раненый среди выживших?

– Да… Единственный… По большому счёту на остальных – ни царапины!

– Кто же тогда стонал? – Ридз скорчил туповатое лицо, пряча во взгляде ненависть. – Ты сказал, что слышал стоны.

Швырнув хмурый взгляд в собеседника, Джон уставился в свои ладони.

– Он умер почти сразу… пилот… Тот пилот – это он стонал, но умер сразу после крушения. Пилот, который раздавал дыхательные маски. У него были серьёзные травмы и его товарищ – бортмеханик Курт Мельтцер, – он пытался ему помочь, но пилот всё равно умер… Почти сразу умер.

«Они его бросили не только потому что Дадс был укушен – в суматохе катастрофы они наверняка этого даже не поняли, – а потому что раненый пилот был обузой… – Эйдан слушал ложь тюремщика и понимал, что в случае опасности, тот не задумываясь подставит его под удар. – Они оставили его на съедение мертвецам в качестве наживки!.. Перед ледяным лицом Арктики человеку сложно сохранить своё лицо. Он или остаётся человеком до конца, или превращается в настоящего зверя с единственным инстинктом – выжить!» Перед полярником стоял зверь, который всё ещё думал, что он человек, мыслил, как человек – и от этого зверь становился опасней вдвойне!

– Мы держали путь на северо-восток, – продолжил Вудс, избегая дальнейших расспросов. – Алан Бигсби сказал, что нам нужно добраться до побережья и двигаться вдоль плато. Сверившись с лётной картой, он уверял, что в сорока милях от места падения самолёта находится законсервированная натовская станция обеспечения выживаемости «Пункт-К», коих в Арктике разбросано несколько. Что эта станция – наш единственный шанс выжить в этой чёртовой пустыне, и, если мы станем придерживаться береговой линии – её не пропустим. Откуда у него была эта информация, я не имел понятия, но Лэмм к нему прислушивался и не спорил. Я думаю, Бигсби – человек из министерства, какая-то шишка, может дипломат. К ночи мы преодолели не более десяти миль – снегоход оказался перегружен и еле плёлся, к тому же у него постоянно вылетали высшие передачи. Какое-то время мы пытались идти на лыжах рядом, оставив лишь одного седока и загруженный парашют позади, но особого успеха это не возымело. Мы буквально валились с ног, низовой ветер с севера выцарапывал нам глаза, путал стропы парашюта и тянул снегоход назад. Наконец мы разбили лагерь и поставили палатку. Как только все оказались внутри и Бигсби развёл огонь, Лэмм взял слово. Он объявил, что мы находимся в большой опасности, что возможно у нас будут преследователи, поэтому необходимо быть на чеку и требуется выставить часового. Он говорил о тех моряках, которых мы перевозили, говорил, что их поразил какой-то вирус, который заставляет умерших оживать и набрасываться на живых… Что те двое, – запечатанные в саркофагах, – находились в обездвиженном состоянии благодаря закаченному в контейнеры газу. Когда не сработал клапан на одном из контейнеров и разница давления стала вытеснять газ, один из мертвецов очнулся… – Джон горько усмехнулся и покачал головой. – Помню, как я посмотрел на Мельтцера взглядом, что-то вроде: «Теперь понятно у кого поехала крыша!», однако он меня не поддержал, как будто что-то знал. Да и кивавший головой и иногда дополнявший рассказ своего коллеги Бигсби портил картину. Уличить в сумасшествие троих куда сложнее, чем заподозрить одного… Позже, когда Лэмм ушёл дежурить, а Бигсби уснул, Курт Мельтцер шепнул мне, что считает опасения Лэмма обоснованными, что, будучи там – в гуще событий перед падением, он видел нечто, что и сам не может объяснить. Нечто, что заставило его ужаснуться и поверить в опасность преследования. Тем не менее, в рассказе Лэмма многое не сходилось, и это Мельтцер заметил также, как и я. Не сходилось, даже не смотря на приходившего на выручку Бигсби – было видно, что оба недоговаривают и выкручиваются. Оба и впрямь оказались чертовски напуганы и мне показалось, что этим страхом они хотят заразить и нас. Лэмм сказал, что первых два инфицированных матроса погибли с разницей меньше нескольких суток, что медики на «Тохиноре» зафиксировали смерть и отметили чудовищную силу патогена, который разрушил иммунную систему организма и привёл к смерти.

Эйдан, мрачный и притихший, жадно внимал рассказчику, вспоминая оскаленное лицо мёртвого Корхарта, слыша стук его зубов. Под монотонный голос Вудса, перед взором потянулась процессия чадящих человеческих тел, истекающих растопленной горящей плотью. Ожившие факелы на фоне погибшего самолёта съедаемые единственным инстинктом – голодом!

С трудом вернувшись в реальность из мрачного омута воспоминаний, Эйдан грубовато перебил рассказ своего тюремщика:

– Те двое и были «нулевыми пациентами»? С них всё началось?

– Получается…

– Но тогда кто заразил их?

– Ты думаешь я не задал этот вопрос? Бигсби изворачивался как мог, темнил и постоянно оглядывался на Лэмма, словно опасаясь, что случайно сболтнёт лишнего, а тот только поддакивал и разводил руками – мол, сами толком не знаем, прибыли на судно за пару дней до вас и всё в том же духе! В целом нам удалось узнать, что экипаж судна получил приказ отправиться в определённый квадрат с целью обнаружения какого-то артефакта. Далее, по прибытию в назначенное место была организованна сухопутная экспедиция, по возвращению которой случилось нечто, что по словам Лэмма привело к распространению заразы на корабле.

– Значит артефакт экспедиция всё-таки нашла? – уточнил Эйдан.

– Значит, нашла.

– И чем же он оказался?

Вудс прищурился и, склонив голову набок, произнёс:

– Упавшим космическим спутником. Так сказал Бигсби и Лэмм подтвердил его слова. Они сказали, что больше ничего не знают.

– Ты им поверил?

– Этим ублюдкам, которые оставили меня умирать?! – взорвался мужчина и стиснул кулаки. – Утром, едва мы успели собраться в путь, как Мельтцер заметил мертвецов! Они быстро приближались невзирая на глубокий снег. Лэмм открыл беспорядочный огонь из винтовки и крикнул, чтобы мы бегом вставали на лыжи… Я никогда не видел ничего подобного, Сопляк! Никогда! В прицел я видел, как они падали в снег сражённые пулями, и тут же вскакивали, снова падали, и снова поднимались навстречу выстрелам! Не отворачивая посиневших лиц, не отводя застывших глаз, и не разрывая мёртвого взгляда, прикованного к нам!.. Они… Вставали и поднимались, вставали и снова поднимались! Кто на четвереньках, кто в полный рост, они бежали к нам словно объятые неимоверной… – Вудс замолчал, подбирая слова и его дыхание сбилось.

– Жаждой, нечеловеческим голодом… – тихо подсказал Эйдан, вспоминая обглоданные тела полярных медведей и обезображенное лицо Ломака подо льдом.

– Да, чёрт возьми, голодом! – согласился Джон мрачно. – Мы похватали стропы парашюта и снегоход поволок нас за собой. Не успели мы потерять мертвецов из виду, как увидели, что наперерез к нам движется пара белых медведей, однако сбитые с толку, животные замешкались, а потом и вовсе свернули в сторону наших преследователей. Видно, что голодные, худые, ярые до еды. Один из медведей был то ли в краске, то ли в ржавчине – оранжевая грязная морда, грудь… Он встал на задние лапы, проводил взглядом, и поспешил за первым медведем. После нескольких часов отчаянной гонки, мы позволили себе пятиминутный привал и снова двинулись в путь. Только за полночь, решив, что далеко оторвались от погони, разбили лагерь. Этот марш-бросок дался нам не легко… особенно мне!

Сделав быстрый глоток, мужчина задрал подбородок к потолку, будто хотел завыть, но вместо этого глубоко вздохнул и закрыл глаза.

– Уже будучи внутри палатки, Лэмм обратил внимание, что под белой камуфляжной накидкой, которые он сам же и заставил нас надеть сразу после крушения, моя одежда всё ещё в крови Уильямса. Этот мудак стал обвинять меня в том, что мертвецы идут по её следу и одежду необходимо сжечь немедленно! Он стал настаивать на этом и заводить остальных, случилась перепалка… и тогда Бигсби наставил на меня винтовку – Лэммовский прихвостень! У меня отобрали оружие, а потом приказали раздеваться и тогда… тогда…

– Тогда они увидели твоё ранение, – догадался Эйдан, мысленно сожалея, что в тот момент перепалка не переросла в перестрелку.

Утвердительно дёрнув головой, Вудс зашипел, не открывая глаз:

– Лэмм – сука! Он решил, что я вру и могу быть инфицирован! Я стоял голый под дулом винтовки Бигсби, пока этот гондон осматривал мои раны при свете фонарика! Это унижение!.. – Джон немного успокоился и понизив голос, продолжил: – Он приказал Мельтцеру выйти из палатки и сжечь мою одежду, а меня заставил мерять температуру, сказав Бигсби, что, если она будет меньше нормы хотя бы на несколько градусов, чтобы стрелял, не раздумывая! Так, за результаты «медицинского обследования» я не переживал никогда, Сопляк! Даже когда ждал результаты тестов биопсии с подозрением на рак яйца, мать твою! Ведь доказать бабе, что ты мужик, хоть и с одним яйцом можно, а троим перепуганным мужикам, что ты не заражён, а просто ранен – нет! Когда градусник показал, что с моей температурой всё в порядке, Лэмм выдал мне перевязочный материал, чистую одежду и заставил выпить какие-то таблетки, которые, по его словам, повысят свёртываемость крови и мои раны заживут быстрее… Этот ублюдок уже всё решил, он меня приговорил уже тогда! Этот лицемер, предлагая мне помощь уже знал, что обрекает меня!

«Так же, как вы обрекли Дадса! – подумал Эйдан со злорадством. – В вашей своре принято избавляться от раненых!»

Открыв глаза, Вудс отыскал взглядом своего пленника.

– Я очнулся, когда было уже светло, – я именно очнулся, а не проснулся! Голова болела от таблеток, которыми меня напичкал Лэмм, а от сухости во рту я был готов жрать снег… Я лежал в крохотной одиночной палатке, в которую меня заранее перетащили эти ублюдки! Снаружи меня ждала пара лыж, небольшой пластиковый ящик с вещами и провиантом, которым они придавили полог палатки, – а также надвигавшаяся с запада буря! Я наскоро собрал палатку, упаковал всё в рюкзак и, встав на лыжи, двинулся к побережью, таща за собой пластиковый ящик… Ты думаешь они дали мне шанс, Сопляк? Они дали его себе! Они знали, что мне их никогда не догнать, что раненый и истекающий кровью, я всё равно направлюсь по их следам к побережью, и что я стану той приманкой, которая отвлечёт мертвецов от них самих! Ублюдки, они не оставили мне даже оружия! Всё что им требовалось – это чтобы я несколько дней слонялся во льдах, пока меня не сожрут эти твари. Эти «благодетели» даже еды мне оставили на пару суток!

Фальшиво-сочувственно кивнув, Эйдан уточнил:

– Но ты успел найти судно за пару суток?

– Тем же вечером, – кивнул мужчина и сжал зубы. – Я вышел к побережью и с высокого берега в свете звёзд увидел раскачивавшийся огонёк. Сначала я подумал, что трое бросивших меня мудаков разбили лагерь – и я их нагнал, однако подойдя поближе, понял, что это фонарь на мачте… Случайность, которая спасла мне жизнь!

– Я не видел никакого фонаря. Ты его снял?

– Нет, просто ты увидел корабль засветло, а фонарь из светоотражателей – и виден ночью. К тому же ты зашёл с кормы, а он висит спереди на мачте, чуть выше какой-то корзины.

– Марсовая банка?

– Да не знаю я! – отмахнулся Вудс раздражённо. – Я туда не лазил! Оказавшись рядом с кораблём, не смотря на ветер и темноту, я разглядел следы недавнего пребывания моих «друзей» у правого борта. Видимо, боясь что приманка, в качестве меня, долго не продержится, троица спешила и не стала обследовать замёрзшее судно, а решила двинуться дальше. Поднявшись на корабль и проникнув внутрь, я прикинул, что рано или поздно Лэмм с остальными предпочтёт вернуться, нежели сгинуть во льдах. Именно для них я приготовил аттракцион…

Вудс указал взглядом на верёвку, тянувшуюся от шеи пленника к потолку лифта.

– Ты собирался троих мужчин держать в петле? – удивился Эйдан, машинально потянув удавку рукой.

– Только одного, – сурово отозвался Джон, и сплюнул себе под ноги. – Лэмма!

– А что с остальными?

– Остальные лишние, – отрезал зловеще Вудс.

– Ты бы их убил? – Эйдан смотрел в помятое безволосое лицо, на котором тень зла казалась абсолютно не читаема. – Убил бы?

– Не задумываясь! Это было бы гуманнее, чем бросить человека на съедение мертвецам только лишь потому, что его раны могут спровоцировать погоню! Или ты считаешь по-другому, Сопляк?

Эйдан опустил глаза и горестно вздохнул; внезапно он почувствовал приступ тошноты и спрятал лицо в ладонях. Он не знал, что ответить человеку, который собирался мстить за предательство, в котором сам же и участвовал немногим раньше. «Меня зовут Реймонд Дадс, и я остался один».

– Что же ты делал всё это время один? – Ридз вспомнил своё одиночество на Коргпоинт и его замутило ещё больше.

– Ждал, – Вудс ударил кулаком в ладонь. – Я потерял счёт времени на этой ржавой посудине и, видимо, напрасно… Предатели сгинули во льдах!

– Они могли добраться до базы, – предположил Эйдан.

– Исключено! – тюремщик отрицательно покачал головой и прищурился. – Снегоход не продержался бы и пятидесяти миль, к тому же я не видел здесь мертвецов – значит, они ушли за ними…

– А ты не боишься светом ламп привлечь мертвецов сюда? – ощущая озноб, спросил Эйдан.

– Будь они где-то поблизости, уже бы пришли… Но их нет, и знаешь почему? Потому что здесь бродит Ледяной Король – и эта сволочь знает, как проникнуть на корабль! На мой корабль, ты понимаешь?

– Не совсем…

– Это моя «банка», Сопляк! – гаркнул Вудс и сделал шаг к решётке. – Здесь не выжить двум паукам! Он придёт, он обязательно придёт снова! И для него у меня есть гарпун!

Ридз открыл было рот возразить, но совершенно неожиданно не сумел удержать в себе обед и его стошнило. Чувствуя болезненный спазм, Эйдан упал на пол и согнулся пополам. Ожидая новый приступ, который вот-вот разорвёт желудок, ощущая на себе тяжёлый взгляд тюремщика, он выставил руку в направлении Вудса и с трудом прохрипел:

– Я здоров!.. Это не от этого!.. Я не заражён!..

Джон принёс грязное полотенце и подождал пока полярника закончит сотрясать очередной спазм.

– Да знаю я, – бросил он раздражённо, и кинул полотенце через решётку. – От местной кухни меня тоже тошнило пару дней. Разваренные опилки и древнейшая тушёнка на Земле кого хочешь поставят на колени, – Вудс подождал пока Эйдан отплюётся и сфокусирует на нём свои увлажнившиеся глаза. – Вытри за собой своё дерьмо и помойся. Я принесу тебе воды тёплой – от тебя воняет, как от козла! Я выдам тебе тёплую одежду и завтра мы пойдём заводить вездеход. Молись, чтобы он завёлся, Сопляк!

Скрипучий мороз и бескрайний простор скованного льдом океана, розоватый цвет снега на фоне голубого в вышине, и фиолетового у горизонта неба, обжигающе сладковатый привкус воздуха – всё это показалось Эйдану восхитительным и будоражащим, после времени проведённом в зловонном помещении. Ещё пару дней назад он ненавидел всё то, во что устремлял взгляд, но сейчас… Голова шумела от бездонной глубины пустого небосвода и бесконечных белых холмов, монотонные пейзажи которых, казалось, седой тысячелетний художник не перестанет рисовать никогда… Свобода! Именно она пьянила и влюбляла взгляд во всё, куда бы не посмотрел Эйдан сейчас, – и дело было вовсе не в количестве часов, проведённом в петле – дело было в освобождении от неё, тем более что, проснувшись утром, Эйдан с удивлением и восторгом не обнаружил верёвки у себя на шее!

Несмотря на жуткий привкус утренней похлёбки во рту, которой Джон Вудс вновь накормил Эйдана, на этот раз полярник смог удержать в себе «завтрак». С трудом, но смог. На просьбу Ридза в следующий раз солить бульон поменьше, Вудс ответил, что это единственный доступный антисептик, который способен обезопасить просроченные продукты. После этого он разозлился и пригрозил вообще перестать кормить Эйдана, а затем, швырнув утлую одежду через решётку, стоял и смотрел, как парень стыдливо одевается. В грязных от копоти и угля пальцах, тюремщик держал оставшийся кусок вяленного мяса, – разумеется найденного в вездеходе, – демонстративно откусывал от него, и время от времени разевал рот, показывая полярнику пережёванную кашу на языке. Издевался и упивался собственной властью.

– Спускайся! Чего встал? – прикрикнул Вудс и грубо подтолкнул Эйдана в спину ногой.

Скатившись по лесенке, полярник оказался ничком на палубе. Поднявшись, он обернулся и бросил полный ненависти взгляд на своего мучителя.

– Что ты пялишься? – оскалился тот, развязно спускаясь. – Нравится? – он обвёл взглядом бескрайние снега вокруг. – Беги! Беги, если считаешь, что там тебе будет лучше, чем здесь!

Вудс явно был доволен собой, предлагая пленнику «свободу» – облачённый в хлипкий рыбацкий костюм и дырявую вязаную шапку на голове, Эйдан уже чувствовал ледяные объятия Севера на собственной спине. Выдавая своему узнику униформу часом ранее, на вопросительный и удивлённый взгляд Эйдана, Вудс ответил, что «чёртов калека» должен быть ему благодарен и за такую одежду, что теперь, у него будет стимул решить задачу быстро, а не отвлекаться на глупые мысли о побеге. «Быстро и профессионально», – пробубнил он набитым ртом и снова, совсем по-детски, показал его содержимое.

– «Здесь» – это означает быть голым и в петле? – Эйдан прищурился, встречая взглядом своего надзирателя.

– «Здесь» – означает в тепле, в безопасности и не с пустым брюхом… – процедил сквозь зубы Джон, и подставил к подбородку Ридза палку с примотанным к ней ножом. – Шагай на корму, Сопляк! И не делай резких движений!

Под присмотром своего тюремщика, Эйдан вновь выставил и выровнял доску, по которойещё совсем недавно перебрался на судно. Вудс заставил полярника первым перебраться на крышу вездехода и приказал сесть на корточки, предварительно повернувшись к нему спиной. Будучи уже на земле, он всё так же осторожничал – держался за спиной молодого человека, зычным голосом отдавая приказания. Оказавшись в кабине и устроившись на пассажирском сидении, он ткнул в бок Ридза ножом и протянул ключи.

– Без резких движений, Сопляк, – приказал он. – С проколотой печенью ты будешь умирать долго и мучительно. Заводи!

– Сперва нужно включить подогреватели, – сказал Эйдан испуганно, отстраняясь от ножа. – Подождать пока они нагреют…

– Не хитри, падла! – зарычал Вудс и придвинулся ближе. – Я их с пульта включил, как только мы вышли из рубки! Ты что, этого не видишь?

– Так температура на нём отображается! – воскликнул полярник, отводя рукой самодельное и страшное «копьё» тюремщика. – Ты же пульт мне не даёшь!

– Откуда я знаю, что ты на нём включить можешь, сучонок! А если ты мне голову морочишь и только и ждёшь, чтобы раскроить её да уехать?

– Куда?! – простонал Ридз, пуская тягучие клубы пара изо рта. – Куда уехать?!

– Заткнись и заводи, я сказал!

Призывая на помощь вселенную и одновременно молясь всему пантеону богов, Эйдан осторожно повернул ключ зажигания. Замок едва слышно клацнул в крайнем положении, но двигатель остался немым. Сглотнув сухую слюну, Ридз повернул к Вудсу застывшее лицо.

– Ещё!.. – приказал тот, испепеляя пленника взглядом.

Эйдан вернул ключ в исходное положение и снова повернул до упора. И вновь ничего не произошло, лишь на мгновение приборная панель вспыхнула гирляндой разноцветных огоньков. Эйдан внутренне ликовал, опасаясь, что изверг заметит триумф на его лице.

– Надо смотреть топливную систему, – сказал он тихо, глядя перед собой. – Греть поддон надо…

– Заткнись, сука! – прошипел в бешенстве Вудс, и прижал к телу полярника нож. – Заводи ещё…

Двигатель остался немым и на третий раз, окончательно убедив Вудса в своей неработоспособности, а Эйдана – в помощь высших сил. Тюремщик погрузился в тяжёлые раздумья, похоронив розовый подбородок в складках воротника. В отличие от Эйдана, одет он был намного теплее и, сидя в промёрзшей кабине, не испытывал никакого дискомфорта. Пряча изувеченную руку под хлипкую одежду, а другую в карман, Ридз с ненавистью думал о том, сколько же на судне тряпья, способного его согреть и которого ему не досталось… С какой тщательностью нужно было выбирать вещи, максимально не соответствующие размеру и температуре! Через пару минут пальцы на ногах Эйдана стало выкручивать от тесноты и мороза, холод сдавил лёгкие и заставил разжать челюсть.

– Я всё равно н-н-не понимаю, – продолжая смотреть перед собой, Эйдан старался не стучать зубами и говорить как можно чётче, – зачем п-п-перегонять вездеход, если ты ждёшь этого… Это существо… – Эйдан повернул голову и натолкнулся на тяжёлый взгляд Вудса: – Т-т-ты же говорил, что садишь батареи намеренно, ожидая его возвращения.

– Ледяной Король пришёл на судно целенаправленно, – задумчиво произнёс Вудс, устремляя взгляд в призрачные очертания голубых башен на берегу. – Он не просто «существо», он разумен, а значит опасен; у его визита была цель… Я не хочу, чтобы его насторожил вид вездехода, которого раньше не было, и тролль начал импровизировать! Мне хватило его прошлого представления! – Джон стянул перчатку и выудил из-за подворота шапки помятую сигарету. Неспешно подкурив, он снова спрятал руки в тепло и смерил замерзающего пленника туманным взглядом. – Он рылся в пластинках и даже каким-то образом включил проигрыватель! Не знаю, может пластинка и стояла на нём раньше, а может это он её поставил. Помню играло что-то очень старое и знакомое, годов эдак из шестидесятых… но мне было не до этого.

Вудс замолчал и посмотрел вдаль. Не отрывая взгляда от туманного абриса ледяных скал, он, неожиданно точно и умело копируя скользящий звук электрогитары воспроизвёл мелодию по памяти, чем немало удивил Эйдана.

– Это же «Sleep Walk»! – воскликнул Ридз, узнавший мелодию. – Это точно она! Отец любил ставить старые пластинки, когда рассказывал про моего деда! Самый конец пятидесятых… Ты здорово повторил мелодию!

– Может и так, – слегка смущаясь, улыбнулся довольный Вудс. – Может и пятидесятых, но играла точно она…

Постепенно его лицо потемнело и смялось, нахмурилось и утонуло в складках кожи. Глаза, словно ушли в тень, а взгляд стал колючим.

– Это, – он обвёл своё пятнистое лицо пальцем, – «благодаря» ему! Эти ожоги – это плата за то, что я наблюдал за этим уродом через смотровое окно. Смотрел, пока не почувствовал, что задыхаюсь, а моё лицо дерёт так, будто с него снимают кожу! Через неделю у меня полностью выпали волосы, и я остался без бровей… Я жду его, Сопляк! Жду поквитаться! Он унёс с корабля тело капитана и чуть не устроил пожар! Пожар на моей «банке», твою мать! Поэтому мы будем сидеть в этом говённом вездеходе до того момента, пока ты не сдохнешь от холода, либо эта долбанная развалина не поедет! – Вудс снова ткнул ножом Эйдана под рёбра. – Заводи! Заводи, твою мать!

Уверовавший, было, в свою фортуну Ридз с силой повернул ключ и… заскрежетав стартером, содрогаясь всем кузовом, вездеход завёлся, загремев надрывно двигателем.

– Господь благоволит тебе, Сопляк! – заорал обрадованный Вудс, перекрикивая рёв ожившего мотора. – Рано тебе превращаться в ледышку, сучонок! А, ну-ка швартуй это сухопутное корыто по левому борту! Так говорят у вас на флоте? Что ты сидишь с кислой рожей? – Джон дотянулся и стукнул полярника кулаком в плечо. – Ты только что вытянул счастливый билет! Выше нос, Сопляк!

Эйдан подогнал вездеход к борту корабля вплотную и проехал вперёд столько, сколько было необходимо Вудсу. Заглушив двигатель, он вытащил ключи и порывисто протянул своему тюремщику, но случайно отпустил их раньше, чем тот успел подставить ладонь.

– Мудак ты, безрукий! – воскликнул Джон, провожая взглядом нырнувшие между сидениями ключи. – Доставай теперь их!

Запустив руку за кресло, Эйдан стал нащупывать пропажу чувствуя, что уже порядком окоченел. Особенно холод ломил пальцы ног, так как жестокий мучитель выдал в качестве обуви грубые рыбацкие ботинки, которые оказались и тонкими, и маленькими по размеру. «У того босоного мертвеца в бухте были такие же!» – ещё утром ужаснулся полярник, как только неловко поймал обувь, брошенную через решётку…

Неожиданно рука Эйдана накрыла собой ключи, а заодно и нечто холодное и продолговатое. Полярник не спешил демонстрировать свою находку и продолжал делать вид, что шарит под сидением в поисках ключей. «Шоколадка!» – догадался Ридз. Его рот тут же наполнился слюной, а желудок непроизвольно скрутило от недавней трапезы. Потерянное когда-то у разбившегося самолёта лакомство и благополучно забытое за сидением, – нынче, оно представлялось полярнику диковинкой из той жизни, когда сам человек был ещё частью цивилизации, – пускай и онемевшей на время, и пропустившей апперкот от неведомого врага… Тогда Эйдан чувствовал себя хозяином своей судьбы, и сжимая в руках оружие, относил себя к охотникам, а не к пойманной в силки жертве!

– Что ты там возишься? – спросил тюремщик раздражённо. Пепел его сигареты посыпался на грудь, подчёркивая нетерпение хозяина, сидящего с властным лицом.

– Сейчас, сейчас, Джон… – Эйдан с трудом перебирал окоченевшими пальцами, проталкивал шоколадку в рукав. – Кажется нащупал!

Освободив руку, с колотящимся сердцем он протянул Вудсу ладонь с ключами. Эйдан смотрел своему тюремщику в глаза, боясь, что тот разомкнёт взгляд и заметит в рукаве узника лакомство. Джон не спешил, и сверлил Ридза взглядом в ответ. На мгновение, полярник подумал, что его раскрыли, и изверг набросится на него, однако вместо этого Вудс глубоко затянулся, а затем буквально выплюнул недокуренную сигарету себе в перчатку. Потянувшись, он резким движением притянул кисть Эйдана к себе, а рукой с сигаретой накрыл ладонь испуганного пленника. Ридз вскрикнул от боли и попытался одёрнуть руку, но не тут-то было – Вудс сжимал свою кисть подобно клешне, стискивая ладонь полярника вместе с ключами и тлеющей сигаретой.

– Кинуть меня вздумал?! – заорал тюремщик, вытаращив глаза. – Отвечай, Сопляк!

– О чём ты говоришь? – извиваясь от боли и страха заскулили Эйдан, чувствуя нестерпимый ожог в ладони. Он уже был готов сознаться в чём угодно. – Отпусти, отпусти руку!

– Почему вездеход не заводился?

– Что?.. Я не знаю! Правда не знаю!

– Врёшь, сука! Отвечай, иначе лишишься и второй руки!

Корчась от боли, едва себя контролируя, Ридз попытался ударить Вудса искалеченной рукой, но тот с лёгкостью увернулся и резко ударил в ответ. Эйдан ощутил новую вспышку боли уже на лице, а пред глазами рассыпались раскалённые огни. Снова удар в лицо и, не держи его противник за руку, полярник упал бы грудью на руль.

– Отвечай! – донёсся издалека чужой голос.

Опять в голове разорвалось нечто настолько болезненное, что затмило собой ожог в руке. Звон в ушах сменился гулом и Ридз повалился на консоль, разделявшую сидения. Он почувствовал, что его бьют по затылку и увидел перед собой красную лужицу – били так, словно хотели вытрясти из головы кровь… прямо как пробку из бутылки шампанского. Где-то над самым ухом пожарной сиреной пронеслись слова, из которых он смог понять только: «забью до смерти».

– Замок… – простонал Ридз, выплёвывая кровь. Он едва мог говорить, его нос оказался разбит и в нём закипала кровь при попытке втянуть воздух. – Барахлит… замок зажигания…

Жестокие удары перестали сыпаться на голову несчастного, и садист отпустил руку полярника. Эйдан упал спиной в кресло и с трудом сделал вдох. Кое-как разжав горящую от ожога ладонь, он оглушённо уставился на потухший окурок. Из его разбитого носа обвалом текла кровь, как и из разбитого рта. Через минуту Эйдан смог отдышаться и, утирая грязным рукавом кровь с лица, с трудом сел прямо. Избитый полярник перевёл потерянный взгляд на Вудса, который выжидательно смотрел в ответ и снова вернулся взглядом к сигарете. Поднеся ладонь к лицу, он изловчился и поддел распухшими губами окурок. Пленник молча посмотрел на своего надзирателя, а тот молча зажёг армейскую зажигалку и поднёс огонь к разбитым губам узника.

– Иногда… закусывает замок, – сознался Эйдан сквозь дым, едва ворочая языком. – Не всегда заводится…

Вудс устремил взгляд за окно и кивнул головой:

– Я знаю. Я уже заводил этот драндулет.

Дышать Барри мог с трудом – липкий скотч, стянувший губы мёртвой хваткой, не давал ни единого шанса; предательские слёзы разъедали глаза и напрочь закупорили нос, удушье вызывало панику, и мальчишка прибывал на грани обморока. Стянутые петлёй руки над головой онемели и, казалось, вот-вот оторвутся от тела; страшно ломило позвоночник. Барри едва доставал ногами до бетонного пола – садист-полицейский намеренно подвесил парнишку так, чтобы его кеды слегка касались основания. В спёртом воздухе тоннеля витал запах ужаса и мочи, слышалось вожделенное бормотание обнажённого Картера на фоне стонов и плача мальчишек.

– Вот, вы думаете, что наша встреча – это случайность? – тихий скрипучий голос полицейского змеиным шипением уполз во мрак тоннеля. – Нет-нет-нет! Это проведение! Это судьба, это фатум!.. Нельзя качнуть Колокол Сущего так, чтобы не услышать Его зов… Это место – это храм! Всё это, – Картер обвёл рукой бетонные блоки, – алтарь, а вы мои спосланные проводники в Его обитель. Пчёлки, собирающие пыльцу с Его губ; два ночных ангела – два мотылька, принёсших Ему зарю…

Барри в ужасе вывернул голову и, дико скосив глаза, наблюдал за полицейским у себя за спиной.

– …Вернувшие утро и воздвигнувшие солнце в Его лик! Вы станете украшением Его короны, останетесь сияющей легендой о Его восхождении! Песнью, зовущей восход Его солнца…

С этими словами Картер шагнул к связанному по рукам Кларку, натянул верёвку, привязанную к бетонному блоку и вынул изо рта жертвы кляп. Барри услышал у себя за спиной хриплый и испуганный голос друга:

– Мистер, Картер, сэр! Мы вам обещаем…

– Этой песне не хватает нужной тональности, – перебил полицейский мечтательно и, наклонившись к пленнику, стиснул в руке ремень. – Я буду дирижировать – и научу вас нужному гимну!

С этими словами садист с силой ударил Кларка ремнём, а как только мальчишка истошно закричал и выгнул спину от боли, присел рядом и сжал его челюсть рукой.

– Это не та песнь! – заорал он, брызжа слюной, но тут же взял себя в руки, будто за ним наблюдал некто грозный и сильный. С фальшивой улыбкой полицейский добавил: – Если ты не будешь держать себя в руках, мне придётся заняться второй пчёлкой. Он-то потише будет со скотчем на лице. Ты меня понял?

Барри видел, как его друг утвердительно кивнул, хотя из его глаз потекли слёзы. Он так же видел, что Картер тоже удовлетворённо кивнул, однако резко вскинул голову и по-звериному вперил взгляд в спину подвешенного мальчишки. Барри в ужасе отвернулся и зажмурился. Совершенно неожиданно полицейский сделал короткий рывок к нему за спину и принялся с силой стегать беззащитного парнишку, сыпя удары куда попало.

– Перестаньте! – закричал Кларк, давясь слезами. – Не трогайте его, мистер! Я не буду кричать, обещаю!

Сквозь боль и удары, сыпавшиеся на спину, через собственные стоны и сдавленный крик, Барри услышал жуткое рычание над своим ухом. Рычание зверя, который орудовал ремнём, как плетью, и был неистов в своём безумии.

– Ты обещаешь? – Картер перестал бить мальчишку и посмотрел на Кларка через плечо. – Обещаешь? Или мне продолжить?

– Я обещаю! – выкрикнул парнишка и всхлипнул. – Не бейте его, сэр!

– Вы… так защищаете друг друга, – прошептал (прошипел) изверг и двинулся вокруг Барри, раздевая взглядом детскую фигурку. – Это так похвально… Он останется доволен!

Картер встал напротив подвешенного парнишки, задрал голову и раскинул руки. Озарённое слабым светом нагое и сплошь татуированное тело полицейского источало силу и похоть, напряжённый член мужчины недвусмысленно намекал на то, что его возбуждали мучения пленников. Пятиконечные звёзды, черепа, непонятные символы и надписи, пауки, рога и кости – всё это двигалось на теле садиста, играло тенями в бледном призрачном свете, двигалось и дышало…

– Вы и впрямь, как братья – это похвально! – полицейский пожирал Барри горящими глазами. Он опоясал себя ремнём и застегнул пряжку. – Но ваши отцы разные – и это чувствуется, поэтому вы, всё же остаётесь «как братья». Но я вас породню – я стану вам отцом! И буду любить, так же крепко, как и наш отец любил нас с… – на мгновение изверг осёкся, всего лишь на мгновение, – с братом. Но вот незадача – кого же из нас он любил сильнее? Как вы думаете? Того, которого он заставлял смотреть, или того, который принимал его любовь? Что скажете?

Он шагнул к Барри и наклонился к испуганному лицу с блестящим бисером слёз на щеках.

– Он умер от сердечного приступа, – прошептал Картер, дыша в лицо мальчишки тлетворным запахом. – Прямо находясь за рулём своего грузовика… Он снёс ограждение и въехал в автобусную остановку, забрав с собой на тот свет четверых человек! Четверых! – Повторил он, повысив голос. – Каков подарок! Он решил въехать в Его царство с щедрыми дарами… Он решил превратиться в легенду! И знаете что? Его запомнили, как хорошего отца и случайного убийцу! Хорошего отца! А вот мы, наоборот, запомнили случайного отца и хорошего убийцу, потому что он убил в нас всё… Всё!

Картер отстранился от испуганного мальчишки и оценивающе осмотрел дрожавшее тельце.

– Но я ему благодарен! – прокомментировал он увиденное с мерзкой улыбкой. – Отец открыл мне дорогу, которой мало кто решается идти!

С этими словами, полицейский бросился к Барри и дико рыча, стал стягивать с мальчишки штаны. Неистово вопя замурованным ртом, парнишка принялся извиваться и пытаться поджать ноги, но Картер буквально повис на худеньком Барри.

– Оставь его, скот! – закричал Кларк, бросаясь вперёд словно цепной пёс и тут же падая на бетонный пол – натянутая верёвка дёрнула с такой силой, что едва не вывернула связанные руки пленника. – Отвали от него, урод!

Полицейский отпустил свою жертву, отступил на шаг и с восхищением уставился на свои мокрые руки. Барри перестал реветь в нос, и дотянулся дрожащими ногами до пола. Рядом с его кедами появилась небольшая лужица, на которую изверг переместил свой взгляд.

– Да, всё так… – простонал он вожделенно и поднёс руки к лицу. – Я помню, отец, всё так и было, – звериный похотливый взгляд снова коснулся Барри. – Теперь я – твой отец, дитя моё!

Внезапно Кларк начал тихонько смеяться, лёжа прямо на бетонном полу. Полицейский удивлённо глянул на мальчишку и медленно к нему повернулся. К этому моменту парнишка уже хохотал, нервно, страшно, отчаянно.

– Что смешного? – спросил Картер строго и нахмурился. – Отчего смешно маленькой пчёлке?

Кларк продолжал хохотать и кататься по полу, он сжимал кулачки, сучил ногами и мотал головой; звонкий мальчишеский смех тревожным колокольчиком разносился по тоннелю, призывая на помощь. Барри снова скосил глаза, и с ужасом наблюдал из-за плеча за своим другом, который так натурально имитировал веселье, что смог сбить с толку изверга. Но не Барри…

– Маленькой пчёлке весело? – прошипел Картер зловеще и шагнул к неумолкавшему мальчишке.

Сквозь фальшивый хохот, Кларк сумел промолвить:

– Весело… пчёлке! Пчёлок было… три!

Полицейский замер и весь подобрался.

– Что ты сказал?

– Что слышал! – хохотнул Кларк. – Три пчёлки! Три пчёлки!

Картер подошёл к мальчишке и угрожающе над ним навис. Не в силах больше выворачивать шею, Барри повернул голову и едва слышно застонал – позвоночник пронзила острая боль, от которой парнишка снова поджал ноги. Неожиданно он почувствовал, как его связанные руки медленно выскальзывают из ослабевшей петли…

– Ты мне врёшь! – заявил безапелляционно Картер, и намотал на кулак ремень. – А за это наказывают!

– Три пчёлки! – смеялся Кларк, не в силах подняться. – Одна улетела! Скоро прилетит весь рой!

Сжав ремень в руке, Картер не сильно стеганул мальчишку по спине, однако видя, что тот продолжает смеяться, ударил снова, но уже крепче. Кларк лишь сильнее расхохотался, захлёбываясь словами о трёх пчёлках. Спрятав голову в руках, он подтянул колени к подбородку, обратив к мучителю беззащитную спину, на которую посыпался град ударов, стервенеющих с каждым разом. Картер уже не мог остановиться, – да, и не хотел вовсе. Он снова почувствовал невероятное возбуждение, которое охватило всё его тело, наполнило каждую клеточку, сотрясало сердце, высекая из лёгких ритмичный выдох и экстаз. Ощущение безграничной власти над испуганными детьми приводило его в восторг и, посматривая вниз, он вновь и вновь с ликованием видел свой набухший член, который в таком состоянии не видел практически никогда.

Задыхавшийся от боли Кларк прекратил вымученно смеяться (звук больше походил на вой и уханье совы), когда жалящие удары перестали сыпаться на его спину, а в пустом тоннеле забаррикадировалась затаившаяся тишина. Парнишка расцепил ладони и приподнял голову. Картер стоял в напряжённой позе опустив руки; повисший ремень в руке, как и мужское достоинство садиста, заочно говорили о его страхе. Напротив него стоял Барри и держал в руках пистолет, направленный в обнажённого человека. Рядом с ним на полу, были видны очертания полицейской кобуры. Короткий ствол револьвера вздрагивал в такт немым всхлипываниям мальчишки, чей рот всё ещё оставался запечатан скотчем, – пистолет заныривал вниз, и тут же, опомнившись, возвращался на траекторию выстрела.

– Сними!.. – захрипел Кларк сорванным голосом, выйдя из оцепенения. – Убери с предохранителя! Сбоку рычажок!

– Ты не сделаешь этого… – заупокойным голосом приказал Картер выпрямляясь. – Ты не выстрелишь, дай сюда пистолет!

Пристальное, чёрное око револьвера коротко моргнуло, когда Барри трясущимся пальцем снял фиксатор, и снова уставилось в грудь полицейскому.

– Отдай, я обещаю: никто не пострадает… – увещевал извращенец, протянув к мальчишке руку.

– Стреляй! – закричал Кларк, увидев, что друг в страхе делает шажок назад. – Стреляй в него!

– Ты же не убийца… – голос Картера звучал ласково и напряжённо одновременно. – Ты даже не представляешь – какого это убить человека, что значит с этим чувством внутри…

– Стреляй! Стреляй ему в живот!

– …Убить человека – это страшно! Эта ноша слишком тяжела, – кошачьей поступью полицейский двигался вперёд, в то время как Барри пятился, обливаясь слезами. – Эта ноша раздавит. Подумай о родителях…

– Застрели его! – завопил Кларк, видя, как испуган его друг. – Иначе он нас убьёт!

– Не делай глупостей, сынок, – мы знаем ваши имена. Мой брат найдёт тебя и убьёт всех твоих родных.

– Не слушай его! Стреляй!

– Маму, отца… или даже братика, или сестричку… У тебя есть сестричка или братик? Подумай о них, подумай о маме, папе…

Барри остановился. Картер резко замолчал и тоже встал, как вкопанный. Кларк задохнулся на вдохе с мольбой о спасительном выстреле и во все глаза смотрел на две фигуры в отдалении. Барри был похож на маленького дуэлянта, нескладно державшего орудие возмездия двумя руками в надежде сокрушить Минотавра – чудовищного обитателя заброшенного тоннеля.

– Ты можешь уйти, – предложил Картер ровным голосом. – Просто уйти и забыть о том, что здесь произошло. Для тебя ничего не изменится, просто забудь. Подумай о своих близких.

– Отстрели ему яйца! – закричал в отчаянии Кларк. – Да стреляй же ты! Стреляй, пожалуйста, стреляй!

– Уходи! – коротко бросил полицейский, выбрав паузу между отчаянными криками мальчишки и тяжёлым эхом в тоннеле. – Уходи, прими в дар свободу…

Барри попятился назад, держа мужчину на прицеле. Шаг назад, затем ещё один. Картер стоял на месте и смотрел в упор с улыбкой, которая словно пресс выдавливала испуганного паренька прочь из катакомб.

– Забудь всё, – тихо увещевал Картер, – и тебе не придётся оплакивать родителей. Ступай, сын мой, тебя будет ждать рассвет, – полицейский поднял руки в широком приветственном жесте, – и да нареку я тебя Иудой…

– Нет! Нет! Нет! – взмолился Кларк, видя, как его друг пятится к выходу. – Не бросай меня здесь!

– Иудой…

– Не бросай меня, Эйдан!

Выкрикнутое в отчаянии имя (настоящее имя), умноженное мрачными стенами и темнотой, подействовало на мальчишку, как раскалённая пощёчина. Он развернулся и помчался к выходу, где дневной свет имел силу и решался заглядывать вглубь заброшенного канала. Скуля и воя на бегу, он всё ещё слышал умоляющий зов своего друга, в отчаянии звавшего его по имени, – оттого выть хотелось ещё громче…

Вырвавшись под солнечный свет, Эйдан оглянулся и, убедившись, что его никто не преследует, попытался сорвать с лица липкую ленту. В этот момент огромный чёрный рот тоннеля родил его имя, выдохнув в лицо весь ужас проглоченного восьмилетнего паренька. Эйдан попятился, и едва не оступился в затхлые воды отстойника. В последний момент он сумел сгруппироваться, взмахнув руками, и отпрянул от гиблого места, выронив в болото пистолет. Умываясь слезами, мальчишка бросился бежать к железнодорожному узлу, на ходу сдирая с лица ненавистный скотч.

Эйдан пришёл в себя и тихо застонал; затылок запротестовал резкой болью от которой перехватило дыхание. В голове всё ещё стоял звон от чьего-то отчаянного крика, – во всяком случае ощущение было именно такое, – а также не покидало жгучее чувство горькой утраты и невозможности что-либо изменить. Ещё, кто-то звал по имени, кто-то отвергнутый и практически нереальный, замурованный в далёких воспоминаниях; заложенный огромными камнями с выцарапанными словами о том, что ничего что за ними сокрыто – ничего из этого никогда не происходило! Что узник, похороненный за этой стеной, никогда не существовал в реальности, что люди, которые искали своего сына и приходили с расспросами – это несуществующие родители несуществующего мальчишки!

Полярник осторожно пошевелился и с трудом сел на постели – вездесущая удавка привычно скользнула вверх, чуть натянувшись. Ридз с минуту сидел в ворохе одеял, отупело глядя на слабый огонёк фитиля, льющего свет из-за прутьев решётки. Память нехотя возвращалась, делясь последними событиями: обратный путь на судно (на грани обморока от холода), и короткий диалог (нечленораздельный, больше похожий на монолог, зацикленный и обрывочный), в котором Эйдан просит Вудса отставить ему одежду… и дальше провал.

Ридз осмотрел себя, убедился, что одет и вспомнил про шоколадку. На удивление, она оказалась на месте, лишь переместилась по рукаву ближе к локтю – это, видимо, и спасло находку от обнаружения. В нывшей голове раскалённой патокой плыли последние воспоминания, рождая короткие эпизоды, предшествующие чёрному обмороку… Ах, да! Ещё была вспышка! Ослепительная вспышка…

К решётке бесшумно подошёл Вудс и, заслонив огонёк лучины, встал рядом. «Дежавю, – отстранённо и болезненно подумал Эйдан. – Эту картинку я уже видел… когда очнулся на этом долбанном корабле первый раз. На „его банке“».

Джон поманил полярника из полумрака и протянул сквозь решётку полупустую бутылку водки.

– Выпей, – предложил он сухим голосом. – Не так болеть будет.

– Ты меня ударил, – тяжело вставая с кровати, предположил Ридз и ощупал затылок. – Ты сказал, чтобы я повернулся, как только я вошёл в клетку… Потом ударил сзади по голове!

– Да, – просто ответил Вудс, и пожал плечами, – так всё и было.

– Зачем?

– Мне нужно было надеть на тебя верёвку так, чтобы ты не понял, как её снять.

– Я бы, итак, не понял, – проворчал Ридз принимая из рук надзирателя бутылку. Сделав осторожный глоток, он опалил спиртным распухшие губы, но почувствовал, что медленно приходит в себя. – После твоих ударов моя голова, итак, ни хрена не соображала! Кстати, зачем ты меня избил, раз знал, что поломка в замке?

– Ты сам себя избил, Сопляк, когда начал мне врать. Я просто тебя наказал.

– И как ты узнал о поломке?

– Старый «Форд» моего отца так же щёлкал замком, пока ключ не попадал в нужное положение.

– Понятно, – обронил полярник с досадой. Он снова отпил из бутылки и, скользнув взглядом поверх опрокинутого донышка, с ненавистью посмотрел на садиста. В том, что Вудс получал удовольствие от своего превосходства – Эйдан не сомневался, его больше волновало то, что Джон перестал это скрывать и превращался в скота. – Ты бы мог сделать это здесь, не обязательно было выводить меня наружу.

– Это было бы не честно…

– Вот как? И почему же?

Вудс вытянул руку и жестом приказал вернуть бутылку.

– Здесь у тебя не было шансов дать мне отпор и сбежать, – ответил он ухмыльнувшись.

– А снаружи был?! – ахнул Эйдан искренне.

– Да, был, но ты им не воспользовался! Сражайся – если хочешь жить!

– Одной рукой? Полураздетый и с приставленным к глотке ножом?

– Ты мог бы его отобрать, хотя бы попытаться, – назидательно сказал Вудс. – Отобрать у меня одежду и свалить – ключи у тебя были в руках…

– Так я попытался! – воскликнул Эйдан, и поднёс руку к лицу, указывая на свои раны. – Попытался!

– Ты сопротивлялся ожогу, а не мне, – Вудс отвернулся и шагнул прочь, и уже из-за плеча добавил: – Ты трус, Сопляк!

Лежать в темноте с открытыми глазами и пялиться в чёрную толщу над головой оказалось чертовски утомительно. Отчасти от того, что голова всё ещё болела, отчасти от того, что в неё вползали мысли одна мрачнее другой. Снаружи разыгралась метель, хозяйничая на палубе и завывая в дымовой трубе корабля. Из-за стен ветер приносил с собой тихий и жалобный стон разбуженных палубных цепей, тяжёлый одинокий клёкот кран-балки, раскачивавшейся под натиском стихии.

– Почему ты включаешь освещение только днём? – в потолок спросил Эйдан. – А на ночь всё зашториваешь и зажигаешь фитиль?

– Не хочу, чтобы он пришёл ночью на свет, – донеслось из темноты с недовольством. – Ночью у меня мало шансов против него. Да и попасть в темноте из гарпунной пушки будет сложно – выстрел то у меня всего один!

Разъярённый ветер снаружи протяжно застонал, вторя словам хозяина корабля, и сжал в ледяных объятиях продрогший корпус судна. Примитивная печка откликнулась на зов стихии хлопающим звуком и треском угля внутри.

– Что ты будешь делать после того, как убьёшь тролля? – спросил Эйдан и опустил голову, рассматривая ровный огонёк фитиля в другом конце помещения.

Рядом с чадящей самодельной свечой из темноты материализовалось крупное лицо Джона. Его глаза смотрели в сторону решётки так, словно они отлично видели полярника.

– Ждать помощи. Жечь на палубе уголь и машинное масло, разбирать обшивку и тоже жечь… Рано или поздно кто-нибудь заметит столб чёрного дыма.

– Могут заметить мертвецы, – предостерёг Эйдан нахмурившись.

– Не думаю, что они настолько умны.

– Тот, что преследовал меня по следам в бухте – оказался «настолько»… Он увидел дым от сигнальной шашки и пришёл к ней.

– Я думаю это какие-то остаточные рефлексы, – отмахнулся Джон и поморщился. – Реакция на свет, огонь или шум. Я не знаю как это объяснить… объяснить этот чёртов апокалипсис!..

– Конец света о котором говорится в Библии?

– Мне ближе кинематограф с их туповатыми зомби… Всё как в этих придурковатых фильмах с мертвецами, жующими бутафорские кишки и кетчупом вместо крови.

Эйдан хотел вскочить и, подбежав к решётке, как следует её тряхануть, обозвать тюремщика идиотом и закричать, что здесь нет кинематографа и они не на съёмочной площадке; что кровь не бутафорская, а самая что ни на есть настоящая! Что размотанные кишки Ломака подо льдом были вовсе не похожи на то, что показывают в кино, впрочем, как и его обглоданное лицо, – но именно это и было самым страшным! В голосе Реймонда Дадса не было постановочного драматизма и закадровой фальши, слышалось лишь отчаяние погибающего человека. Оживший Корхарт вовсе не походил на тех размалёванных зомби, которые ходят, как паралитики с поднятыми руками и виснут на героях картины – мертвец оказался быстр и смертельно опасен, уже в броске разевая пасть для укуса…

Полярник подавил в себе внезапный порыв и с силой зажмурился, словно хотел выдавить из памяти всё то, что связывало его с Арктикой, всё то, что вызывало ужас и тошноту. Неожиданно остро и нестерпимо Эйдан почувствовал своё заточение и униженное достоинство человека, у которого хватило воли (адреналина, ужаса, паники, отчаянного желания выжить!) отрубить собственную руку и избежать гибели.

Не в силах больше лежать, вдыхать тяжёлый запах старых одеял, застоялой мочи и западни, он сел на постели и сказал первое, что пришло в голову:

– Нам не стоит здесь оставаться!

– Чего-чего? – послышалось угрожающе по ту сторону решётки.

– Нам нужно прорываться на станцию Каадегарда, как я и планировал.

В темноте тихо скрипнула кровать и послышался гаденький смешок.

– Как ты планировал? Отощавший калека на разваливающемся вездеходе посреди Арктики, с которой Всевышний решил начать апокалипсис? Без связи, без топлива, без единой надежды остаться в живых?

– Если бы ты меня не запер…

– Ты бы уже сдох! – рявкнул Вудс из темноты и трепетавший огонь на секунду обрисовал жёсткие черты тюремщика. – Сошёл бы с ума во льдах, замёрз и сдох от голода! Не сегодня так завтра, не завтра так послезавтра – мы оба знаем, что тебя ждало! Если ты ещё раз заикнёшься о своих планах, либо озвучишь мысли о том, что мне делать на моём корабле – я отниму у тебя шмотки и всё постельное, чтобы ты хоть немного прочувствовал то, что тебя ожидало! Мы остаёмся на судне, на котором я буду решать, что делать – здесь я капитан!

Опасаясь, что тюремщик и впрямь осуществит свою угрозу, Эйдан надолго замолчал. «Я бы может и сошёл с ума, – размышлял он, не сводя глаз с дрожавшей лучины, – да, вот, ты меня похоже опередил! Тронулся на своей „банке“ в ожидании собственного безумия, даже гарпун приготовил! Хотя… Погоди-ка! Вот оно что – ты тронулся ещё раньше! Точно! Ты же сказал, что тролль унёс тело капитана, а сейчас мне заявляешь, что ты и есть капитан на твоём судне! На твоём судне? Меня называешь трусом, а сам боишься с корабля шага ступить, чтобы не оказаться в плену собственного сумасшествия!»

В своих размышлениях (обвинениях) Эйдан зашёл так далеко, что невольно озвучил собственные мысли тихим голосом:

– Тоже мне, «капитан»!

– Не понял?.. – снова ненавистное лицо Вудса раскрасило пламя свечи. – Что ты сказал?

– Капитан… – промямлил парень растерянно и спохватился: – Капитан корабля. Ты же мне не рассказал толком ничего. Капитан корабля, его тело, которое пропало!

На озарённом пламенем помятом лице тюремщика показалась скука, и оно растворилось в темноте, а уже оттуда донеслось:

– Он вскрыл себе вены. Там, наверху в рубке.

– Ты его там и нашёл?

– В коридоре рядом с дверью… Видимо, в агонии он куда-то полз, но так и умер сидя на полу у стены.

Эйдан представил себе жутковатую картину, всё ещё сомневаясь в правдивости рассказа пленившего его человека. Парень ненадолго задумался, однако тут же отрицательно замотал головой и махнул в темноте рукой – тихим предательским шелестом в рукаве отозвалась лакомая находка. Ридз воспользовался моментом и осторожно вытрусил шоколадку из рукава на постель.

– А команда? – спросил он, пряча шоколадку в складках постельного белья у холодной стены. Эйдан едва не захлебнулся слюной, с трудом поборов в себе желание откусить кусочек десерта; живот свело от голода и воспоминания о восхитительном вкусе шоколада.

– Практически вся команда покинула судно, как только его сковало льдами. На корабле остались трое, в том числе и капитан.

– Почему остались? Почему не ушли с остальными?

Из темноты донёсся звук зевания и скучающий вдох.

– Решили, что это безрассудно и помощь лучше ждать здесь. Что переход через Арктику в конце осени означает верную смерть. Повздорили они тут сильно, подрались даже, а после этого двадцать четыре человека ушли к какому-то там проливу… Собрали всё, что смогли и ушли.

– Откуда ты всё это знаешь? – удивился полярник искренне и скосил глаза к стене, где только что в ворохе одеял похоронил свою маленькую тайну.

– Капитан оставил записи в своём дневнике. Я его читал.

«Не уж то он это не выдумал?» Эйдан некоторое время сидел молча, осмысливая новую информацию. Его не покидало ощущение, что если Вудс и говорит правду, то и не горит желанием рассказывать о той драме, которая разыгралась на корабле много лет назад, и о которой тюремщику стало известно.

– Могу я его увидеть? – спросил парень с надеждой.

– Я его сжёг, – после короткой паузы, отрезал Джон. – Растопил им печь.

– Но… почему? Зачем? У тебя же масса бумаги на столе!

– Во-первых так хотел сам Джеймс Данн – капитан корабля, – а во-вторых, дневник оказался весь залит его кровью. Большая часть дневника была не читаема.

– Что же он сам его не сжёг? – Эйдан был озадачен и даже заподозрил Джона во лжи.

– К тому моменту он уже стал немножечко мёртвым, тупица! – ответил Вудс раздражённо. – А до этого слегка тронулся умом!

– Отчего?

Тюремщик выругался и из темноты донёсся его озлобленный голос:

– Сопляк, твою мать! Отчего люди сходят с ума, оставаясь без жратвы и надежды на спасение зажатыми во льдах! Ты тупой?

– Да это всё понятно! – воскликнул Ридз и попытался оправдаться: – Отчаяние и страх за свою жизнь… но обычно люди сходят с ума в одиночку, – он вспомнил собственные метания по закоулкам разума, когда остался в одиночестве и твёрдо заявил: – Их же трое осталось, он был не один!..

– Один он остался!

– А те двое?

– Да убил он их всех, тупица, мать твою! – выкрикнул нетерпеливо Вудс, и из темноты вынырнуло его разъярённое лицо. – Он писал, что покинувшая судно команда забрала практически все запасы еды, осталась лишь ничтожная часть и то, только лишь то, что успел припрятать оставшийся на зимовку кок, – то ли Лагердт, то ли Лариетт, не помню уже точно! Так же с ними остался старпом – Рэй Поллак, но в своём дневнике капитан его называл Звонарём. Они были друзьями и… и несмотря на это он убил и его!

– Почему? – после непродолжительной паузы, осторожно спросил Эйдан.

– Потому что у них заканчивалась еда! – устало и зло огрызнулся Вудс. – Они голодали! И как затем писал Данн, ему пришлось сразу задушить обоих, потому что оставь он в живых Звонаря, в дальнейшем он рисковал бы стать его жертвой… Капитан сильно мучился содеянным, его дневник буквально весь был исписан строками где он говорил, что должен был это сделать ради возвращения к своей дочери, что сожалеет, но у него не было выбора и всё в том же духе, – Джон приподнялся на локте и, нырнув лицом к огню, порывисто закурил сигарету. Словно спохватившись и не желая, чтобы полярник закидал его новыми вопросами он бегло заговорил: – По иронии судьбы, набирая уголь в печку, я на второй день пребывания на корабле нашёл припрятанную ото всех, – очевидно коком, – тушёнку. Она оказалась зарыта в углях, представляешь? А я её нашёл! Он скрысил, – а я нашёл!

– Получается, что капитан, зря убил своих друзей?

– Это было делом времени и очерёдности – они все были обречены, все трое обречены… Чёртов кок закопал несколько ящиков тушёнки и навряд ли собирался делиться! В каком-то смысле он подписал себе смертный приговор. Капитан писал, что не спал несколько ночей, обдумывал своё решение, плакал и просил бога о прощении. В записях было видно, что после содеянного, он метался в своих мыслях, спрашивал себя – что больше побудило его на этот поступок: голод, или желание вернуться к дочери любой ценой? Думаю, эта мысль и свела его с ума – он вскрыл себе вены прямо за столом, залив кровью собственный дневник и исписав ею же весь стол: «простите, простите, простите»! Я нашёл отпечатки его пальцев и ладоней на полу – следы предсмертной агонии, – и тело в истлевшем капитанском мундире, сидящее у стены в коридоре. Судя по всему, он выполз туда… Ещё была фотография его дочери на столе, вокруг которой капитан соорудил что-то вроде мини-алтаря со свечками и душераздирающими записками. Я всё это сжёг тоже…

Тактично кашлянув, Ридз спросил:

– И фотографию?

– Фотография осталась. Я на неё дрочу, – добавил Вудс, усмехнувшись.

Эйдан поморщился, лишний раз убедившись, что его тюремщик – настоящее животное. Ещё пару минут назад он говорил о выполненной просьбе капитана, в его словах слышались ноты человечности и Эйдан был готов списать побои своего тюремщика на нервы, одиночество и чувство безысходности, в котором военный пребывал всё последнее время. По мере повествования, в голове полярника воскрешалась мысль о нормальном диалоге и совместных усилиях направленных на спасение и… и всё это летело к чёрту, как только человек назвавшийся Джоном Вудсом становился самим собой и в его поступках обнажалась вся его сущность! Диалога не будет: будет удавка, побои и унижение!

– Что призадумался? – поинтересовался из темноты Джон грубым голосом. – Тоже хочешь?

– Чего? – не сразу сообразил, задумавшийся Эйдан.

– Передёрнуть на дочь капитана, – на свет фитиля материализовалось глумливое лицо Вудса. – Дать фотографию?

– Спасибо, но не нужно…

– По памяти дрочишь? – не унимался тюремщик. – Видимо, руку уже не меняешь?

Эйдан не стал отвечать на издёвку, а просто забился под одеяло; его сотрясал озноб, а живот урчал, требуя пищи.

– Можно мне поесть? – стыдливо спросил Ридз, остро чувствуя беспомощность своего положения. Он едва боролся с искушением наброситься на спрятанную шоколадку и съесть всё до последней крошки!

Вудс не ответил, но не прошло и пары минут, как он поднялся из постели и шагнул к трескучей печи. Загремев закопчённой посудой, он взялся разливать бульон в тарелку, привычно напевая себе под нос. Контуры его коренастой фигуры отчётливо просматривались на фоне дрожавшего пламени лучины. Эйдан, завернувшись в одеяло, уже встречал тюремщика у решётки, однако, не дойдя совсем чуть-чуть, Джон остановился, держа в руках миску.

– Знаешь, я бы сейчас всё отдал за хороший минет, – произнёс он мечтательно, отодвигая парующий обед от протянутой руки полярника.

Эйдан вернул протянутую руку и стиснул пальцами решётку.

– Что ты на это скажешь? – допытывался Вудс, понизив голос.

– Скажу, что природа наделила меня отличными зубами, – зарычал полярник тихо и угрожающе. – Острыми и крепкими. Я никогда не жаловался на них, чем не раз разочаровывал своего дантиста… А ещё, у меня с детства развит инстинкт откусывать всё, что попадает в рот помимо моей воли!.. Даже во сне!

Повисла напряжённая пауза, во время которой Эйдан ужаснулся догадке о намерениях Вудса относительно своего пленника, но не успел он как следует обдумать это предположение, как тюремщик громко расхохотался.

– Острые зубы! – воскликнул он сквозь смех, и протянул миску с бульоном. – Насмешил ты меня, Сопляк! Проверял я тебя, про-ве-рял!

Ридз с недоверием принял угощение и принуждённо усмехнулся в ответ. Его не покидала мысль, что его надзиратель отыгрывает заранее отрепетированную роль, и делает это натянуто и неумело.

– А вдруг ты – пидор! Вот и проверял! – Вудс махнул рукой, всё ещё сотрясаясь от смеха. – Меня не интересует ни твой рот, ни твоя жопа! Просто нам предстоит определённое время дожидаться помощи вместе, – вот я и решил узнать твои предпочтения… Думал – раз ты отказался от фотографии бабёнки, может тебя они и не интересуют вовсе! Ох и не люблю я пидоров!..

Мясо снова оказалось очень солёным и жёстким, а разваренные до состояния каши опилки напоминали клей, однако Эйдан был рад и этой еде, так как Вудс кормил его два раза в день: немного бульона утром и чуть больше вечером. В этот раз тюремщик не поскупился, и в миске плавало довольно много мясных кусочков,на которые полярник сразу же накинулся.

– Спасибо за мясо, – поблагодарил набитым ртом Эйдан через несколько минут, и с жадностью выпил оставшуюся мучнистую жидкость.

– Жри, не стесняйся! – отозвался Вудс. Он стоял у стола спиной к полярнику и что-то рассматривал в руках. – Тушёнки ещё осталась, но со следующей неделе начнём экономить. Так что пока отъедайся, а то худой, как псина бродячая. Я собрал всю кожаную обувь, куртки собрал, ремни – всё это можно будет пустить на лоскуты и варить. Протянем и дождёмся помощи!

С этими словами Джон развернулся и направился к Эйдану. Приняв из его рук пустое блюдо, он сунул в ладонь замешкавшегося полярника небольшой листок, который на деле оказался фотографией. Ридз удивлённо посмотрел на своего тюремщика, а тот неопределённо пожал плечами.

– Пускай побудет у тебя, – сказал Вудс, разглядывая побои на лице Эйдана.

– Мне не нужно, Джон. Я не собираюсь…

– Мы здесь живём на пороховой бочке, – перебил мужчина и тяжело вздохнул. – Мертвецы, тролль… всякое может случиться! Эта посудина может затонуть, когда ей вздумается – оттепель точит льды, словно пытается пробиться к большой воде, – Вудс умолк, обдумывая свои слова и откашлялся. – Если спуститься в трюм, то слышно, как изредка вода бьётся о днище корабля, лёд скребётся о борт. Вполне вероятно, что это Ледяной Король нагрел тогда корпус судна, чтобы освободить его из плена – я не знаю! Это лишь мои догадки, но я знаю одно: если нам придётся сгинуть, я не хочу, чтобы последним, что ты запомнишь, был этот дряхлый кусок железа и моя рябая обожжённую рожа! Пускай это будет миловидная мордашка капитанской дочки…

Обескураженный столь человеческим порывом своего мучителя, полярник бросил на фотографию растерянный взгляд и непроизвольно ляпнул:

– Столько лет прошло, её наверняка уже и в живых-то нет.

– Возможно, но мы-то ещё живы!

Джон крутанулся на каблуках и привычно бормоча под нос, направился к своей кровати. Эйдан посмотрел на фотографию и постарался поймать на её поверхности достаточный блик света. С цветной фотокарточки на полярника смотрела белокурая девушка лет двадцати в красном купальнике, стоявшая в обнимку с доской для сёрфинга. За её спиной виднелся лоскут жёлтого песка, пронзительно голубой океан и алые рассветные облака. Ветер взбодрил волнистые пряди красавицы, разметав завитки по миловидному загорелому лицу, а рассвет заставил капитанскую дочку слегка прищурить серые глаза. Эйдан почувствовал, что у него ломит горло, и дрожат губы – от фотографии веяло жаром и грохотом океанского прибоя, зноем раскалённого песка и солёным привкусом воды на губах, умопомрачительным запахом женского тела и волос… всем тем, что олицетворяла собой жизнь.

Ридз с трудом подавил в себе желание зарыдать. Он перемещал оглушённый взгляд с фотографии на спрятавшегося в темноту Вудса и не знал – благодарить его за этот подарок или возненавидеть ещё больше! Глядя на жизнерадостную загорелую девушку, Эйдан словно оттаивал от векового льда, его тело наполняло жгучее желание жить и обязательно попасть на фотографию, оказаться рядом с молодой красавицей, впиться в неё губами и оказаться на горячем песке. Горячем песке!

Эйдан совершил долгий и болезненный вдох, словно его лёгкие обжигал тот самый раскалённый воздух, – он ощутил быстрые и сильные удары сердца в грудь, как будто оно требовало ему открыть, выпустить, отпустить…

Вся обратная сторона фотографии оказалась исписанной аккуратным почерком, по неуловимой миловидности которого, можно сразу же было определить авторство женской руки. Эйдан вновь поэкспериментировал со слабым светом, замер с фотографией под определённым углом и стал читать:

«Не сердись на меня пожалуйста! Наши долгие расставания стоят того, чтобы ждать, но совсем не стоят того, чтобы мой отец думал, что я его стыжусь! Этот стих я не хотела показывать только лишь потому, что он вызывает у меня слёзы, когда тебя нет рядом… О чём я думала, когда его сочиняла? О чём я думала, когда отбирала у тебя тетрадь? Лишь прочитав его целиком, ты поймёшь, как сильно он меня страшит и как сильно я ненавижу эти строки; но также, ты поймёшь, как сильно я благодарна этим строкам, когда ты рядом, а значит – им не суждено сбыться! Люблю тебя, твоя Эллис.

Забытый бог – ему и гневаться не в мочь,

Он лишь пугает ветром и трезубцем ветхим,

Раскачивая жизненный оплот, бежит трусливо прочь,

Форштевнем насмерть был пронзён он крепким!

Без страха воды резаны бортом,

И след за килем пенный и глубокий,

Вся жизнь у моряка на завтра, на потом,

На берегу он как маяк – покинутый и одинокий,

И тяжесть волн сомкнётся в склеп холодный,

Когда придёт час бури роковой, – и в миг,

С улыбкой страшной и доселе затаённой,

С последним вдохом капитан поник,

Он не проигрывал сражений прежде,

Не проиграл его он и теперь – во тьме,

Во тьме бездонных вод безбрежных,

Мой капитан – ты с грустью улыбаешься не мне…

Твой взгляд бесстрашен, грудь пуста уж боле,

Улыбка тронула: ещё теплы уста,

Сквозь толщу вод – твой новый дом,

И солью, наполнены навечно берега».

Эйдан не заметил, как уснул: только что он лежал в своей «постели», перечитывал строки стихотворения (угадывал в темноте слова и следил взглядом за округлым пульсом ажурных букв), вспоминал своего отца, мать и сестру, размышлял о своей бестолковой жизни и судьбе, которая выдворила его на край земли. Жалость к самому себе появилась неожиданно, и грубыми нейлоновыми пальцами петли сжала горло требуя слёз и рыданий, но Эйдан заплакать так и не смог, хотя и старался зачем-то вызвать слёзы. Дрянное чувство пустоты, немощности, бессилия и неизбежности – прямо как тогда, у постели угасавшего отца, опутанного трубками и проводами… Хотя, быть может, всему виной страх потревожить удавку и услышать звук колокольчика, – и снова быть избитым тюремщиком, который присвоил чьё-то имя и носит маску. Ах, эта чёртова темень и пустота!.. Она душная, липкая и пахнет затхлым чуланом. Эйдан всегда боялся в него заходить, когда отец просил принести стремянку – влипать во мраке в паутину, казалось особенно мерзко! И ещё это лицо Кларка в темноте под лестницей – бледное и скорбное с тёмными кругами вокруг глаз. «Какого чёрта он делает здесь, в нашем чулане? Та-а-акс! Выбирается… Какой же он маленький и тщедушный! Вся спина исполосована ремнём, синяки присосались к торчащим рёбрам и костистому позвоночнику. Куда это он? Наверх? С каким же трудом он взбирается по лестнице! Его босые грязные ноги водянисто шлёпают по бетонным ступенькам, но он упорно выбирается из тёмного чулана. Холл… Снова лестница? Но там же спальня родителей, да и наши комнаты с сестрой! Куда ты идёшь, Кларк? Я тебя не пущу, ты весь грязный, Кларк! Господи, и такой холодный! Что? Да, там его кабинет, но тебе туда нельзя – отец будет ругаться! Ах, показать… Что показать? Хорошо, только быстро и не шуми! Нет, свет не будем включать, а то нас заметят… Ну, хорошо, торшер включить можно. Да, это всё фотографии моего отца – они для него много значат. Вот он маленький на руках у моего деда, а это я вместе с отцом и мамой в парке – кстати, я помню эту прогулку! Видишь, у мамы небольшой живот? Это Тейлор – моя сестрёнка, но тогда все ещё думали, что у меня будет брат, и каждый день придумывали ему мужские имена… Эти черно-белые? Это фотографии моего деда – он тоже любил делать подборки снимков. Смотри: узнаёшь его? Это фотография Дина Мартина, – мой дед лично фотографировал его и очень гордился этим снимком, по рассказам отца. Да, это тоже его подборка фотографий – и вон там на стене в том числе. Почему так много с войны? Дед был военным, пока не получил ранение и его не комиссовали… Много рассказывал отцу о войне, о своей службе, болел ею и вообще был отличным фронтовым фотографом… Для него эти фотографии много значили. Да, я их помню хорошо – много времени проводил у отца в кабинете, рассматривая снимки в альбомах. Хорошо помню, что отец менял фотографии на стене, вешая новые через определённое время. Зачем? „Подышать“ – так он называл такую ротацию и повторял, что так говорил ещё мой дед. Что? Так, только не трогай ничего, я, итак, вижу куда ты тычешь! Иду, иду! Что за фотография? Та-а-а-кс… Ну-ка дай вспомнить… Отец говорил, что она когда-то стояла у деда на столе, а запечатлённый военный на ней – мужик, который вешал фашистов! Всю их верхушку, сразу после войны… Личным рукопожатием с ним мой дед очень гордился. Как звали? Да откуда… А, говоришь тут написано… И, что написано?»

Эйдан открыл глаза, но ещё какое-то время не мог сделать и вдоха – спазм сжал и лёгкие, и сердце. В темноте плыл чёрно-белый фантом мужчины с петлёй в руке: добродушное и слегка удивлённое лицо которого, никак не вязалось с застрявшим на покинутом судне военным, присвоившим себе славу некогда первого палача Америки. «Зачем он назвался Джоном Вудсом? – недоумевал Эйдан, чувствуя обжигающий холод на своём загривке. Где-то в недрах подсознания рождался мучительный ответ на этот вопрос, ворочался, сбрасывал с себя ворох ненужных догадок и пытался встать во весь рост. – Ради шутки? Ради мести для тех, кто его бросил во льдах? Но я-то здесь причём! Он это обдумывал или у него это вышло спонтанно? Господи, но почему именно Джон Вудс?»

Внезапно Эйдан услышал тихий неясный звук на фоне робкого потрескивания углей. Сперва он подумал, что слышит шорох снежной крупы, точившей борт снаружи, и стон цепей на палубе, однако звук доносился ближе.

– Сопляк? – тихо и сдавленно позвал из темноты Вудс страшным, доселе неизвестным голосом. – Ты спишь?

Подавив в себе инстинктивное желание отозваться, Эйдан прикрыл ладонью прыгающий подбородок.

– Сопляк? – простонал тихо мужчина вновь. – Сопляк, прости меня…

Эйдан услышал, как человек назвавшийся Джоном Вудсом тихонько заплакал и горько рыдает в подушку. Ридз почувствовал, как его затылок стягивает ужас, как собирает короткие волосы в пучок, словно хочет содрать скальп. «Этот палач меня повесит! – с колотящимся сердцем подумал Ридз. – Он меня точно повесит! В любой момент это сделает! В любой момент!»

Уснул Эйдан только под утро, и в чёрном провальном забытье пахнущим затхлостью и обречённостью, он видел вытравленное из памяти лицо без вести пропавшего (для всех) друга, которого так упорно и трусливо всё это время считал выдуманным. Смелости не хватало даже многим позже развеять это позорное решение… Каждый раз сидя за экраном монитора и возвращаясь в памяти к той трагедии, – а бывало это изредка, хвала небесам! – Эйдан хрустел пальцами, зависшими над клавиатурой, его бросало в жар, а губы начинали шептать имя, которое он пытался набрать в поисковике: Руди Макнамара. Смелости победить свой самый страшный кошмар хватало лишь на набор имени, далее пальцы переставали сгибаться, руки наливались свинцом и безвольно падали вдоль тела; горло начинало першить и из него слышалось карканье, в котором Эйдан проклинал себя за своё предательство. «Иуда! – хрипел он презрительно с ненавистью к самому себе. – Иуда, Иуда, Иуда!»

Перед тем, как темнота поглотила полярника, оглушив своей пустотой, Эйдан вновь увидел насильно забытого друга детства, который уходя во мрак обернулся и прошептал разбитыми губами, что двум паукам не выжить в банке – один сожрёт другого, а после, печально добавил: «Поторопись… Иуда».

Вкус старого прогорклого шоколада показался Эйдану чем-то божественным, рот и язык буквально опалило волной блаженства, в котором полярник растворился и, поглядывая на фотографию Эллис Данн, предавался грёзам. С трепетом пережёвывая сладкую кашицу, он с упоением глотал слюну, цокал языком и вздыхал. Вид молодой девушки и нежный вкус лакомства ненароком отодвинул чувство опасности на задний план, к тому же, отсутствовавший тюремщик и освобождённые от одеял иллюминаторы, сквозь которые струился дневной свет, придавали уверенности. Хотя, быть может, это ложное чувство произрастало из затаённых мыслей полярника, из задуманного им… Дуэль! Его дуэль не планировалась быть явной – к чёрту благородство и весь этот фарс! Это будет грязная игра! Грязная и смертельная! О проигрыше Эйдан думать не хотел, он знал, что его замысел – стечение обстоятельств, которое невозможно предугадать, хаос, породивший вселенную и давший жизнь… И Эйдан верил в то, что на этот раз хаос на его стороне!

Где-то внизу в трюме гулко и утробно отозвались неясные удары – Джон Вудс не показывался на глаза с самого утра, лишив своим отсутствием Эйдана завтрака. Закончив с шоколадным батончиком, Ридз тщательно отёр своё худое заросшее лицо, скрывая возможные крошки и боясь быть изобличённым. Спрятав в нагрудный карман фотографию, полярник ещё некоторое время видел перед собой лицо дочери капитана, хотя образ быстро таял под напором мрачных мыслей. Он снова и снова прогонял в голове свой план, думал над словами, выражением своего лица, ролью, которую предстояло сыграть; выискивал слабые места – и не находил их, веруя в жадность тюремщика. Ридз расхаживал по своей клетке, мысленно строя в голове возможный диалог с противником (а это дуэль, сука!), прикидывал, что может пойти не так и, как этого избежать. Эйдан готовился к схватке!

Вудс ввалился в помещение, когда уже стемнело: раскрасневшийся и закутанный по самую макушку, в пухлых одёжах и громоздких высоких сапогах, отороченных мехом. Первым делом он кинулся задрапировывать иллюминаторы, пыша морозным воздухом, разбрасывая вокруг себя клубы пара.

– Мороз наступает! – прокомментировал он, бросив беглый взгляд на узника. – Северо-восток затянуло сияние и, кажется, поднимается ветер.

– Где ты был с самого утра? – поинтересовался Эйдан праздно.

– Гарпуном занимался.

Вудс освободился от верхней одежды и встал у тёплой печи. Положив руки на толстенный железный лист, он грязно и с удовольствием выругался, затем привычным движением поддел проволокой уголёк и запалил от него фитиль в закопчённой банке. Эйдан ждал, скрытно преследуя мужчину взглядом.

– С утра мне пришла в голову мысль, – а что, если заряд в пушке не сработает? – Джон не оборачивался, просто стоял боком к Эйдану бросая слова в стену. – Я снял механизм пневмозатвора в трюме, и закрепил его на лафете гарпунной пушки. Линь я пропустил под стволом, так что, если не сработает заряд, можно просто выдернуть чеку и пушка выстрелит, вернее вытолкнет гарпун… не с такой силой, конечно, но и Ледяной Король – не кит!

– Может стоило сперва проверить пиропатроны отдельно?

– Ты думаешь, что самый умный, Сопляк? – процедил Вудс презрительно, окатив Эйдана ледяным взглядом. – Я обшарил всё судно, побывал в каждой долбанной трубе этой развалины и ни хрена не нашёл! Моя подружка знавала меньше ласк от моих рук, нежели я прощупал каждый закоулок этой посудины, каждую его долбанную складку! Скорее всего, покидая судно, команда забрала заряды с собой, и остался только тот, который заложен в затворе.

Отогревшись, Вудс переобулся и разделся, обнажив торс. Размочив в чашке с водкой чистый бинт, тюремщик принялся протирать свои раны бросая на узника злобные взгляды.

– Херово заживает, – пожаловался он. – Постоянно гноится!

– Инфекция попала, наверно, – Ридз постарался, чтобы его голос прозвучал участливо, однако его голова была занята совсем другими мыслями.

– Да, что ты, умник! А то ж я не догадываюсь! – Джон скорчился от боли и закрутился волчком, когда водка затекла в открытую незаживающую рану. – Сука! Как же больно!

Эйдан прислонился к решётке и задал вопрос, который разрывал его изнутри, заставлял сердце замирать каждый раз, как только взгляды мужчин пересекались.

– Джон, как долго ты собираешься держать меня в петле?

– А, что? – сморщенное от боли лицо повернулось к Ридзу.

– Раз уж мы собрались ждать…

– Не наглей, Сопляк! – перебил Вудс угрожающе. – Я всё ещё не уверен, что ты остался человеком после укуса! И я не хочу проснуться ночью от того, что твоя перекошенная и мёртвая рожа пытается меня укусить!

– Ты же…

– Заткнись! Ещё слово, и я отмудохаю тебя палкой и отберу одежду!

Пленник замолк, глядя в наставленный на себя палец, как в дуло пистолета. Несколько долгих секунд глаза тюремщика блестели в отсвете зажжённого фитиля, затем он развернулся, и снова принялся протирать свои раны. Внезапно Эйдан разглядел на груди Вудса слишком ровный и аккуратный шрам, который не видел до этого, и который сильно отличался от свежих незаживающих рубцов.

– Что у тебя за шрам на груди? – решился на вопрос Эйдан, больше для того, чтобы наладить диалог и не нарушить свои планы.

– Операцию делали, – пояснил тот мрачно. – На сердце.

– Что-то серьёзное?

Джон приостановил процедуру и метнул в узника насмешливо-злобный взгляд:

– Даже не надейся, сучонок! Тебя-то уж я точно переживу! – проверив на подлинность улыбку полярника, Вудс подобрел: – Ну, а как операция на сердце может быть несерьёзная? Клапан меняли… От свиньи поставили.

– Вот как?

– Да, чёрт возьми, от свиньи! У меня теперь есть право говорить, что я – ещё та свинья! – Вудс захрюкал и довольно похоже изобразил поросячий визг. – До чего только не додумались эти пройдохи – доктора! Плати деньги – и тебе пересадят что угодно и от кого угодно! Ещё немного и они станут пересаживать души… или сознание, личность, в общем.

– Бессмертие?

– Да, пожалуй, что-то в этом роде.

– Тогда человек сравняется с богами, у него будет сколь угодно времени, и ему не нужно будет думать о смертном теле.

– Не будь таким наивным, Сопляк! – усмехнулся Вудс и покачал головой. – Ничто не приблизит человека к богам, даже бессмертие! Почему? Да потому что человек начнёт торговать и им! Только цены будут выше да, и, «запчасти» подороже… Мой, вот, клапан от хрюшки, а у кого-то целое сердце от человека, которого «случайно» подстрелили где-нибудь в Сьерра-Лионе, но «совершенно случайно» успели изъять органы. Когда я лежал в клинике, то на прогулках в саду мне как-то раз повстречался один интересный джентльмен, от которого деньгами разило так, что, сядь он посрать в кусты, – и после него можно будет обнаружить кучку стодолларовых банкнот. К слову сказать, этот денежный мешок ждал операцию по пересадке печени… второй операции по счёту, сечёшь, Сопляк! Второй! Первая печень стала отторгаться или не прижилась, в общем, что-то пошло не так! Узнав род моей профессии, мистер Кинг, – а именно так он представился, – пустился в воспоминания о своей былой молодости, которая тоже была связана с армией, а затем спросил о цели моего времяпрепровождения в клинике. Узнав о предстоящей замене моего клапана, старый педераст усмехнулся и сказал, что я только в начале своего пути… Он похлопал себя по груди и с гордостью сказал, что лучше заменить весь мотор, чем одну деталь в нём, и его мотор – уже второй по счёту. Что до этого у него были подобные моей операции, но они ему не помогли. Он рассказал, что мне предстоит пройти курс реабилитации и даже познакомиться со свиньёй, которую будут выращивать именно для меня, – для моего сердца, – что будет назначена терапия для предотвращения отторжения и, усмехнувшись, добавил, что у меня будет достаточно времени привязаться к свинке. Видя, что я разволновался, он сказал, что не стоит сильно переживать по поводу животного, которое забьют ради маленького кусочка сердца, иначе это негативно скажется на ходе всего предприятия. Мистер Кинг рассказал историю о папуасах, у которых свинья – это член семьи, которого они обожают, лелеют и растят смальства. Хрюшке дают имя и оберегают, кормят со стола и спят с ней в обнимку и убить её – большой грех! Это же член семьи! А вот зарезать свинью соседа – это не грех, поэтому поросячий визг в Попуасии слышен повсеместно… Так и живут бок о бок с любимцами, а как те вырастают – зовут соседа. К чему я это всё, Сопляк? К тому что человек навсегда останется папуасом, готовым лицемерить ради выгоды или брюха!

После некоторых раздумий, Эйдан спросил:

– И что этот Кинг? – полярник был несколько смущён историей тюремщика, был сбит с толку и даже несколько дрогнул в намерениях относительно «дуэли». Ему показалось, что за жестокостью Вудса прячется кто-то ранимый и даже сентиментальный, что диалог всё ещё возможен; что соседство с этим человеком лучше того монотонного одиночества, в котором Эйдан тонул, заглушая тишину собственными монологами лишь бы не сойти с ума, и что тот мальчишка-призрак под лестницей ошибся… ошибся, ошибся!

– Получил новое сердце и за ним прилетел вертолёт.

– Вот так просто?

– А что ты ожидал? Душещипательную историю, как мы с ним стали друзьями?

– Нет… Ну, а тот его совет?

Вудс на секунду задумался, а затем утвердительно кивнул головой.

– Совет стоящий! Кинг утверждал, что первое пересаженное сердце отказалось работать, потому что он сильно переживал из-за его прежнего владельца: знал его имя, фамилию и даже тайно помогал оставшейся вдове с детьми… Участвовал, в общем! Это его и сгубило: «Оно не выдержало и сгорело», – как сказал сам Кинг. То же самое произошло и с печенью по его словам. «Я слишком сильно привязывался к тем, кого мои привязанности уже не волновали, – говорил он. – Это пагубно влияет на жизненный процесс, на удачу в целом», – Джон задрал голову к потолку и его глаза закрылись, словно он соскользнул в омут воспоминаний. – «Dum vivimus vivamus» – кажется так говорил этот старый хрыч!

– Что это значит?

– «Живы, пока живём», – по-моему так он сказал… И ведь, знаешь – он прав! Если отбросить всё это долбанное лицемерие, всю эту борьбу с моралью и собственной совестью – он прав! Сто раз прав! Человек – является именно тем, кем является благодаря своему невежеству. Он одинаково в нём прекрасен и ужасен: и когда гремит гроза – и человек молится от страха в своей пещере, и когда молится во славу богам с ножом над своей жертвой. Мы и есть те первобытные папуасы, которые случайно изобрели колесо, открыли электричество и пенициллин, но мы всё ещё растим свиней и отдаём их на убийство соседу… Просто кто-то из нас даёт хрюшкам имя, а кто-то – нет! Я, например, из вторых. Помню, когда моя упрямая старшая сестра вышла замуж за Лесли – деревенского навозника, – и мне пришлось полгода провести на его ферме, он то и дело за обедом обсуждал со своей семьёй – таких же навозников, – кого они забьют к ужину: Чернолобую или Пуглицу? «Эй, Салл!» – Вудс изобразил грубый деревенский акцент и скорчил туповатое лицо. – «Ты заметил, что Белогрудая стала припадать на задние ноги? Заболела, да как бы не сдохла… Ах, через ограду неудачно перемахнула! Не оклемается… Забьём, стало быть. Кстати, пора Маргарет и Пятнистую готовить на вывоз – послезавтра машина с бойни приедет».

Джон размотал бинт и бережливо разделил лоскут надвое.

– Они настолько буднично говорили об этом, что меня пробирал озноб, и я до сих пор помню глаза Чернолобой и мокрый нос Пятнистой. С тех пор, где бы я не был – я не даю кличек животным и не хочу знать, как их зовут, потому что позже, глядя в свою тарелку кусок в горло не лезет… Не стоит персонифицировать еду, понимаешь? Еду и врага! Глупо и сентиментально, скажешь ты? Быть может, но это кредо я сохранил и в армии. Разумеется, мне приходилось убивать людей – и каждый раз, когда судьба вручала мне чью-то жизнь, я не стремился узнать, как зовут глупца, который попался у меня на пути или, например, в какого бога он верит; но также, я не стремился называть и себя. Мне не нужна его исповедь, я не хочу слышать его имя и жалкие предсмертные попытки стать мне другом… Я предпочитаю не привязываться, ни к еде, ни к кому-либо вообще. «Dum vivimus vivamus», – как говорил денежный мешок Кинг, мать твою, чтобы это не значило! Всё остальное…

Эйдан уже не слышал своего тюремщика, он вообще ничего не слышал. Он оглох, придушенный страшной догадкой, которая сдавила глотку посильнее затянутой на шее удавки. Глядя в разбуженное эмоциями безбровое розовое лицо, Ридз видел не философствующего военного, прихотью судьбы закинутого на погибший корабль и даже не палача «Джона Вудса», а расчётливого, но случайно проговорившегося мясника. В памяти до тошноты чётко воспрял момент, когда Эйдан попытался назвать своё имя и найти контакт с пленившим его человеком. С каким отвращением и ужасом тюремщик приказал заткнуться молодому полярнику, лишь бы не слышать имени пленника. «Я буду называть тебя Сопляк», – теперь для Ридза звучало так же, как и: «Я буду звать тебя «Пуглица»» или «Чернолобый»»! Всё его заточение в клетке лифта под видом карантина – фарс! Все опасение Вудса, о боязни заражения Эйдана – полная чушь, призванная скрыть звериный и страшный замысел тюремщика! Недавняя вылазка к вездеходу, последующее избиение, которому Эйдан не смог дать объяснение и наивно списал на жестокость человека – всё, решительно всё занимало свои места в этой страшной паутине, которую ткал паук, живущий на заброшенном корабле. На своей «банке»! «Он давал мне шанс, – с громыхающем сердцем думал Эйдан, под неумолкавший голос Вудса. – Он вывел прогуляться не меня, а свою совесть! Он сказал, что я трус и у меня был шанс, но я им не воспользовался!»

Едва держась на ногах, Эйдан схватился за решётку и уткнулся лбом в холодные прутья. «Он плакал ночью не потому, что меня избил и сожалел об этом, а потому что знает, что со мной сделает… Он уже убедился, что я не заражён – он оставил мне одежду и перестал меня осматривать! Ему не нужен пленник, который поможет ему дождаться помощи, ему нужна еда!»

– Ты чего? – прикрикнул Вудс, и его голос пощёчиной вернул полярника из страшных размышлений в ещё более жуткую реальность.

– А? Что? – прохрипел Эйдан с трудом открыв пересохший рот. Ему показалось, что вслед за словами из горла ударит струя блевотины – ужас сковал все мышцы, выбил из лёгких весь воздух и выгрыз в животе дырень!

– Стоишь, как будто призрака увидел! Вот-вот обосрёшься, Сопляк!

– Я… Просто… не ел с утра…

Вудс натянул свитер и поправил покосившийся фитиль.

– Сейчас поедим, я сам жрать хочу! Ты вообще бледный, как стена. Положу тебе побольше – отъедаться тебе надо, а то одни кожа да кости.

При этих словак Эйдан едва устоял на ногах. Пока тюремщик возился с кастрюлей, полярник загнанным взглядом следил за действиями человека, который собирался стать каннибалом… «Сколько у меня времени? – мысль словно подстреленная птица трепыхалась в сознании пленника. – День, два… неделя? Он говорит, чтобы я отъедался – значит время у меня есть? Скорее – у меня его нет, раз этот людоед приготовил кожаную обувь и ремни! У него заканчивается еда, а значит моя смерть совсем рядом!»

Эйдан ужаснулся, что был так слеп раньше, что не собрал воедино все доказательства страшного намерения каннибала.

– На, поешь, – Вудс протянул сквозь прутья тёплую миску похлёбки. Его глаза пытливо ощупали бледное лицо узника: – Ты в порядке?

От участливо тона людоеда, у Эйдана закружилась голова и он едва нашёл в себе силы буднично отозваться:

– Да, просто голоден.

Ридз присел на край постели и подождал пока тюремщик развернётся к нему спиной – медлить было нельзя! Когда Вудс подставил взору Эйдана широкую спину и привычно бормоча под нос двинулся к столу, полярник трясущейся рукой выудил из складок матраса тщательно пережёванную кашицу из орехов найденного батончика. Весь день он потратил на то, чтобы смолоть зубами арахис в однородную массу, высосать из него остатки шоколада и, давясь слюной, громко урча оголодавшим животом, борясь с непреодолимым желанием проглотить всё вместе, сплёвывал в руку и прятал в складках матраса. Страшная аллергия на арахис о которой говорил Вудс – вот он единственный шанс остаться в живых и не оказаться в желудке у чудовища… Шанс, что хилый покалеченный паук сможет одолеть другого паука – матёрого обитателя ржавой банки!

Не имея представления о дозировке и силе аллергии душегуба, вне себя от жуткой догадки относительно своей судьбы, Эйдан разжал ладонь и всыпал в горячий бульон всю ореховую массу. На мгновение, подсознание запротестовало голосом «Эйдана-прагматика» о том, что после гибели людоеда выбраться из петли будет ничуть не проще, чем теперь (а оставаясь один, Ридз пробовал ослабить петлю несколько раз – безрезультатно), но этот тоненький голосок потонул в оглушительном оре всех остальных «Эйданов», которые велели умнику заткнуться! Страх за свою жизнь гнал полярника на рубежи безрассудства, заставлял совершить не до конца продуманный поступок, в котором Ридз видел спасение. Все мысли о том, чтобы выждать момент и напроситься на ужин будучи освобождённым на время от удавки, были отметены сразу: он мог попросту не дождаться такого момента…

– Меня как-то раз подстрелили в Омане, – Джон стоял спиной, негромко бряцая посудой. – Началась перестрелка на одной из улиц, наши парни ответили из автоматов, а потом кто-то по нам пальнул из гранатомёта!

Эйдан перетирал в пальцах плотную массу, не сводя глаз с ненавистной спины тюремщика. Его ладонь наполовину погрузилась в горячую жижу, а колени судорожно обхватили миску. «Только бы не опрокинуть, только бы не опрокинуть!»

– Я успел заметить, как разорвало Васкеса, а от Доуэлла, вместе с головой, отлетела заплечная рация! Крики, грохот, дым и снова крики… От стены, в которую угодил снаряд, откалываются куски дерьмокирпечей и хоронят наших ребят. Там все стены из песка и верблюжьего дерьма…

Напряжённые пальцы полярника продолжали судорожно растирать вязкую массу, ладонь едва заметно двигалась, размешивая смертельную отраву для палача.

– С нашей стороны затарахтел пулемёт – это с бронемашины в ответ по арабам лупил Малыш Келли-Калифорния. «Тах-тах-тах-тах-тах», – Вудс изобразил выстрелы, содрогаясь спиной, затем повернул голову так, что из-за плеча стал виден его мрачный профиль. – И только его перестало трясти отдачей, буквально таскать по всему люку из которого он торчал, – «щёлк!» – сухой и запоздалый выстрел снайперской винтовки с другого конца улицы… Оттуда, откуда красное солнце слепит и жжёт лицо, не даёт возможности даже взглянуть на противника. Солнце – оно там тоже за них… За долю секунды до этого щелчка голова Малыша подпрыгивает на шее под каской, и он валится назад, всё ещё протягивая руки к умолкнувшему пулемёту.

Вудс вернул опустевшую кастрюлю на печь, попутно бросив на узника тяжёлый взгляд, и сел на свою кровать. Эйдан сидел прямо, утопив руку в миске. Замаскированный темнотой, он выцеливал своего противника, как тот араб-снайпер, о котором только что поведал душегуб.

– Через мгновение наш второй «Хаммер» подбросило в воздух, и я видел, как огонь проглотил внутри людей ещё до того, как машина вернулась на колёса. Из него на дорогу выпал кто-то неузнаваемый и объятый пламенем, замолотил руками по воздуху, стал катался по земле… но… но огонь уже оседлал и смял, вцепился! Наверно это был Робертсон, или Хоппер. Я палил из винтовки в ответ, вернее, просто клал очередь за очередью в сторону этих невидимых бедуинов, а ещё вернее в том направление откуда палили они. Я просто поливал свинцом тёмные провалы крохотных окон в неровных стенах из песка и верблюжьего дерьма, – и мне было всё равно кто мелькнёт за ними. Мне было плевать кого скосят мои пули: прожаренного солнцем араба с автоматом в руке, его жену или его многочисленных щенков… Война смывает с человеческого лица всё, что в нём есть человеческого; оставляет грёбанный каркас на который потом можно натянуть любую рожу, лишь бы не было видно этого голого черепа с мёртвым оскалом.

Замолчав, Джон уставился перед собой. Его сцепленные руки в замок покоились на столе рядом с миской, и со стороны казалось, что он вот-вот произнесёт слова молитвы. Эйдан осторожно вынул руку из чаши, и двигаясь скрытно, отёр ладонь о матрас.

– С крыш домов на наши головы полетели гранаты, полился свинцовый дождь, – продолжил тюремщик монотонно, в раскачку. – Мы метались, по улице как слепые котята, а нас жгли огнём и свинцом. Из той засады живыми выбрались всего шесть человек, а на улицу въезжало семнадцать. И когда за нами пришли машины поддержки, а по арабам ударили «вертушки», я, с простреленной ногой и контуженный, лёжа на сидение «Хаммера», скуля от боли и потери друзей, пообещал себе больше никогда не связываться с рыжими жаркими пейзажами, в которых вместо деревьев в небо тянутся чёрные столбы нефтяных пожарищ. – Вудс вышел из оцепенения, посмотрел в сторону клетки и потянулся за ложкой. – А видишь, как оно всё повернулось. Ещё не понятно…

– Ты опять пересолил! – перебил Эйдан чугунным голосом. Глядя на стиснутую в пальцах душегуба ложку, он понял, что тянуть больше нельзя. Он не рассчитывал на столь затяжной монолог тюремщика и ему казалось, что грохот собственного сердца вот-вот его выдаст.

– И что? – протянул Вудс удивлённо. Если бы на его лице были брови, они бы несомненно взметнулись вверх.

– Я не буду это жрать! – намеренно грубо заявил Ридз, окрепшим голосом. – Можешь вылить!

– Что-что?! – Джон поднялся со своего места и расправил плечи. – Ты охренел, Сопляк?!

– Эту отраву невозможно есть! Попробуй сам!

Эйдан поднялся и подошёл к решётке. Он протянул миску и демонстративно посмотрел на ведро, которое использовалось в качестве туалета.

– Лучше я это вылью! – предложил он, блефуя с венком из холодного пота, сковавшего лоб.

– Я тебе вылью! – гаркнул Вудс и в два прыжка оказался рядом. – А, ну, дай сюда, мудак!

С этими словами тюремщик вырвал миску из рук Эйдана и, сверкнув глазами, направился к своей постели. На мгновение он закрыл собой свет, и полярнику показалось, что это у него от напряжение темнеет в глазах. Рассыпая по помещению ругань и проклятия в адрес своего узника, Джон вылил свою миску в кастрюлю, а с миской Ридза уселся за стол.

– Завтра тоже жратвы не получишь, сучонок! – процедил он и взялся за ложку. – А захочу – вообще перестану тебя кормить!

Эйдан стоял молча у решётки не в силах пошевелиться. Дуэль началась – шаги отмерены, противники на позициях и каждый целит в другого из своего оружия. Вот только у одного из стрелков заряд холостой, и другой это знает!

Медленно, точно престарелый лифт, ложка поднимается к пухлым брюзжащим губам; ненавистный рот смыкается вокруг неё, и освободившись, несколько раз вальсирует со смертью, пробуя отраву на вкус. Эйдан видит, как в свете лучины дрогнул кадык тюремщика, опрокинув яд внутрь желудка.

– Вкус странноватый, – откуда-то издалека летят слова Вудса, и оглушённый Эйдан, вскидывая взгляд, оторопело смотрит на своего противника. Тот бегло закидывает в рот ещё одну ложку, полощет бульоном рот и, крякнув, глотает. – Странный немного, но ни хрена не солёный! Похоже, ты теперь сядешь на диету, сучонок!

Джон демонстративно разинул рот и утопил в нём очередную ложку с «отравой». Эйдан посмотрел на приговорённого им человека, на его кривляния и ругань и почувствовал… неимоверное наслаждение… Ему, даже, показалось, что разбитое побоями лицо практически не болит, что стоит расслабить напряжённые мышцы и оно расползётся в ядовитой (именно) ухмылке!

– Ты сам виноват, Сопляк! – быстро орудуя ложкой промычал Вудс. – Завтра я тоже хотел положить побольше мяса, но раз…

Неожиданно тюремщик кашлянул, да так, что из его горла вырвался жирный фонтан бульона. Джон оторопело посмотрел вниз, затем отложил ложку, взглянул на свои руки и сделал тяжёлый глубокий вдох.

– Что за херня?! – проревел он осипшим голосом.

Вудс резко встал на ноги, опрокинув и практически опустевшую тарелку, и стол. Его ладони заметались по лицу, по шее, словно их владелец был слеп и воспринимал мир на ощупь.

– Что… происходит?! – в голосе тюремщика слышался ужас и недоумение.

Эйдан стоял в полумраке клетки, пристально наблюдая за агонией своего мучителя. Он наслаждался.

Схватившись за шею руками и по-рыбьи шлёпая ртом, Вудс заметался по помещению, слепо натыкаясь на стены. Он начал хрипеть и выть, его крупное тело билось в спазмах и конвульсиях. Наконец, горло людоеда издало жуткий протяжный стон и захрипело, а сам он, словно догадавшись о произошедшем, развернул жуткое лицо с выпученными глазами к своему пленнику, указав в его направлении судорожной рукой, и грузно упал на кровать. С минуту его тело билось в сильнейших конвульсиях да так, что сползло на пол и уже там продолжило свой предсмертный танец: напряглось струной, руки отпряли от горла, показав на свету скрюченные пальцы и, через мгновение обмякло в темноте у подножия кровати.

Потрясённый Эйдан стоял у решётки ещё долго, по крайней мере ему так показалось. Он слышал галоп своего сердца, всё ещё чувствовал барабанную дробь приговора в висках и был свидетелем диалога в голове, в котором один истеричный голос обвинял полярника в том, что он убил человека, а в ответ ему гудел улей голосов потише о том, что, то был не человек, – Эйдан перехитрил зверя!

Нужно было выбираться из западни: первоначальный ужас от разгаданных планов каннибала прошёл, – как и шок от содеянного, – и парень в полной мере ощутил себя в ловушке, но уже в одиночестве. Теперь, уже не боясь оказаться застигнутым врасплох, Эйдан намотал на руку верёвку повыше петли и с силой дёрнул. Где-то за пределами кабины лифта послышалась громкая трель разбуженного колокольчика, и верёвка с готовностью поддалась. Скинув на пол ворох удушливого постельного белья, Эйдан в полумраке стал отыскивать то, что вселяло зыбкую надежду на побег с самого утра: на одном из паллетов он случайно заметил выступавшую шляпку гвоздя. Скорее нащупав, чем заметив в полумраке торчавший осколок железа, полярник приставил к гвоздю трос и стал примерять изгиб верёвки.

– Ты так представлял себе всё это? – раздался за спиной страшный и вкрадчивый голос Вудса. – Мою смерть, так представлял?

От неожиданности и обуявшего ужаса, Эйдан даже не смог повернуться. Ему показалось, что он слышит ток собственной крови в голове, на фоне которого только что прозвучали слова отравленного им человека. «Он умер! Мне это кажется! Это всё нереально!» Вопреки отчаянным мыслям, Эйдан услышал за спиной слабый шорох и возню, затем как каннибал встаёт с пола, хрустнув суставами, и крадучись подходит к решётке.

– Вот, значит, как ты решил отплатить мне за тепло и еду? – в вопрошающем голосе слышалось змеиное шипение и волчий рык одновременно. – Я тебе доверился, ублюдок, рассказал о своём недуге, и ты тут же придумал, как меня отравить!

– Как… как, – Ридз едва ворочал языком. Его спина раскалилась от прожигавшего взгляда тюремщика. – Как ты…

– Остался жив?! – заорал Вудс, сотрясая решётку. – Ты это хочешь спросить, сука?! Повернись! Повернись ко мне, я сказал!

Эйдан повиновался и, будучи не в силах устоять на ногах, рухнул на пол, не поднимая глаз. Единственное, что он видел перед собой в полумраке, это утеплённые армейские ботинки, которые Вудс никогда не снимал и, даже спал в них, а также тусклый блеск ножа, сжатого в напряжённом кулаке. «Он подменил тарелки, когда встал спиной! – запоздалая догадка подстегнула разогнанное сердце и оно заколотилось ещё быстрей. – Он всё знал!»

– Когда ты валялся без сознания, – осипший тюремщик пребывал на грани безумия от ненависти, и Эйдан подумал, что сейчас всё должно случиться – не зря же этот мясник держит в руке нож! – Говённая шоколадка выпала из твоего рукава и сперва я подумал, что ты – вшивая крыса, – хочешь её просто сожрать, но после, я решил дать тебе шанс доказать, что такое дерьмо, как ты…

– Мясо, – промолвил Эйдан тихо.

– Что? – Вудс немного растерялся, словно в темноте наткнулся на стену.

– Мясо, я сказал «мясо». «Такое, как я мясо»! Ведь ты для этого меня держишь на привязи?

Слабое пламя фитиля задрожало за спиной палача, накинув на его плечи красную мантию, которую Эйдан заметил только сейчас. Жуткая апатия и безволие навалились на полярника, опутали ноги, руки, и лишь испуганное сердце продолжало свой бесполезный галоп в надежде убежать из этого страшного места. Далёкая и неуловимая мысль пронеслась в голове о том, что подобный вакуум с рвущимся в нём сердцем, должно быть, испытывают перед смертью приготовленные на убой животные.

Страшное лицо палача приблизилось к решётке и рот чудовища прошептал:

– Назови животное мясом – и его можно забить и съесть. Назови человека врагом – и его можно убить и даже стать героем.

– Но я не враг, Джон! – застонал умоляюще Эйдан.

– Ты – паук, Сопляк… А двум паукам не место в одной банке! – убийца бросил беглый прощальный взгляд и скользнул в сторону.

Под потолком кабины взвизгнул раскрученный блок, через который была продета ожившая верёвка. Эйдан едва успел ухватить натянутый трос рукой, как мощный рывок заставил его встать на колени. Очнувшийся колокольчик оповестил помещение истеричной трелью о том, что на этот раз отсрочек и пощады не будет. Очередной рывок, – и верёвка, вновь захлёстывая горло, тянет человека вверх.

– Меня… – прохрипел полярник, высунув язык и скалясь в темноту, – зовут Эйдан… Ридз!

Верёвка бьёт под челюсть новым мощным рывком, и ставит Эйдана на ноги. Он едва успевает сделать вдох и хрипит:

– Меня зовут Эйдан Ридз! У меня остались младшая сестра и мать! Я не Сопляк, у меня есть имя, и я такой же человек, как и ты! Меня зовут…

Удавка выжимает весь воздух из горла, но полярник в отчаянии становится на носки и хватает ртом последний глоток. Он стонет и его сотрясает судорога, бьёт искалеченной рукой натянутый канат, словно он может сжалиться над узником и отпустить; в ушах стоит рассыпающаяся трель колокольчика, мигрирующая в погребальный звон, а глаза уже застилает предсмертная пелена.

– Эйд… Ри… – хрипит он на грани сознания.

Темнота. Безвоздушная, мёртвая темнота. Она окружает, она растворяет. Смерть, в которой почему-то есть место боли и каким-то звукам. Они – звуки, – сплетаются в мелодию, которая достигает слуха (мёртвые слышат?), словно фонарём высвечивает в запылённой памяти дорогие сердцу воспоминания (мёртвые помнят?) и помогают вернуться из обморочной пустоты;помогают сделать вдох, больше похожий на посмертный хрип… Стянутое удавкой горло в огненном плену, опустошённые лёгкие вот-вот разорвёт спазм, но всё же это ещё «этот» свет – и зыбкая опора под пальцами ног тому подтверждение! Плавающие рифы электрогитары доносятся слуха, импульсами расходятся по задыхающемуся мозгу, который с трудом, но всё же узнаёт композицию, и пересушенный рот Эйдана дрожит и роняет: «Sleep Walk»!

Откуда-то из-за решётки показывается напряжённая фигура Вудса. Он крадётся на середину комнаты: его лысая голова глубоко утоплена в приподнятые плечи, а руки подобраны к груди. Он замирает, медленно крутит головой и, обратив к вытянутой в струну жертве безумные глаза, прикладывает к губам палец. Каннибал слышит мелодию так же, как и Эйдан.

Подвешенный Эйдан видит все действия людоеда фрагментарно, будто из поля зрения выпадают кадры; словно картинка отображается через заторможенный затвор и тусклый запылённый объектив фотоаппарата. Вот, каннибал бросается на живот и поспешно вытаскивает из-под кровати топор, – тот самый, который не успел вытащить полярник из пожарного шкафа, – а вот, душегуб уже у двери, которая тут же за ним прикрывается. Застывшая картинка не меняется долгое время и единственный признак, который даёт определить течение этого самого времени – это дрожащее пламя фитиля да слабый стон ветра среди потрескивающих углей. Где-то наверху за стенами знакомая мелодия играет вновь и вновь, пойманная в плен заевшей старой пластинки. Страшно ломит напряжённые икры, особенно болят изогнутые стопы. Эйдан кое-как цепляется за верёвку поверх петли и пытается слегка подтянуться, и хоть немного глотнуть воздуха, но сил одной ослабевшей руки не хватает. Он снова повисает на верёвке, которая, кажется, ещё сильнее смыкает свою мёртвую хватку. Звуки музыки, дрожание слабого пламени, треск печи и стон ветра на какое-то время исчезают, уступая место холодной темноте, в которой Эйдан видит своего насильно забытого друга Руди. Мальчишка дышит во мрак тягучими сизыми клубами пара и пристально смотрит снизу вверх, а у Эйдана складывается впечатление, что Руди – это исполин, который пришёл мстить за предательство. Разбитые губы парнишки медленно открываются и из них вместе с гулкими словами летят крупные капли крови, которые тянуться вверх, вверх, вверх… «Теперь я буду – Кларк, – гудят в дымоходе вместе с ветром слова Руди, – а ты – Иуда!»

Холодно… Очень холодно… Это смерть? Если и так, то теперь можно всё отдать за ощущение тепла. Нет, за ощущение жары… За ощущение палящего солнца на коже и раскалённого песка под ногами, за грохот прибоя и вкус соли на губах от горячего поцелуя Эллис Данн… За это можно отдать всё! Даже душу… Да кому она нужна теперь? Ах, вот кому! Похоже, что сам Сатана пришёл и спустился за ней!

Налитыми кровью глазами Эйдан видит, как в дверь, согнувшись, входит дьявол и поступь его тяжела… Более не слышны звуки музыки и кажется, что корабль замер, впустив страшного гостя. В темноте, в которой мгновенно захлебнулся хлипкий огонёк лучины, слышны шаги его чугунных копыт – звук, который наполняет пустую железную утробу судна, напоминает стон треснувшего колокола. Сатана почти вдвое выше человека, медлителен и нескладен, как вставшее на задние лапы насекомое. Его глаза – две немигающие жёлтые точки, раскачиваются у потолка. Сквозь узкую щелистую решётку самодельной печи льётся слабый отсвет раскалённых углей, который расстилает перед «гостем» кровавую дрожащую дорожку.

Эйдан не дышит. Он перестал вдыхать и те крохи кислорода, которые ему позволяла делать затянутая удавка. Проглоченный темнотой, он балансирует на грани сознания укрытый от глаз демона, который двигается в полумраке. Кожи полярника касается ледяное дыхание, проникшее в помещение с вошедшим; ноздри ловят резкий запах нашатыря и остывшего пожарища. Дьявол лёгким движением стаскивает железную плиту, прикрывающую сверху печь, и алое зарево высвечивает гиганта, но Эйдан видит лишь костистое плечо и часть узловатой спины, сплошь вымощенной тёмными фалангами. Они двигаются, сокращаются и издают слабый скрежет, однако большая часть спины сокрыта какой-то тканью, огромным горбом, темнеющим за головой демона. Создание запускает в бочку руку (невероятно длинную, с зазубринами у обоих острых локтей), и вытаскивает несколько углей, которые тут же смыкает в огромной ладони, пальцы которой больше похожей на корневища. Эйдан слышит шипение раскалённых углей и утробный стон демона, склонённого над печью; видит, как по спине создания пробегает слабый сине-фиолетовый импульс и, разделившись на два росчерка, прошивает пол и потолок. Как в слабом свете электрической вспышки на мгновение становятся видны многочисленные длинные отростки позади существа, ожившими змеями гнездящиеся у того на спине.

Эйдан закрывает глаза, ибо не в силах смотреть на существо, которое, как он считает, рисует его умирающий мозг… Как же холодно! Отчего смерть такая ледяная? Эйдану уже всё равно – попадёт ли он в рай или ад, он уже смерился со смертью. Он согласен даже на ад, лишь бы в нём можно было дышать и не было так холодно! Но ведь в аду жарко? Там не может быть холодно! Или может, как на той картине, где дьявол катается по замёрзшему аду? Отчего ад замёрз? Быть может Арктика и есть замёрзший ад, а тот, кто пришёл погреться у огня – его хозяин?

Парень разлепляет веки и всё ещё видит у печи склонившегося демона. Тот смотрит в горящие угли – алое зарево целует его лик, который дрожит в раскалённом воздухе. Дьявол, – а это именно он! – медленно раскачивается, а затем погружает в бочку с углями обе руки. Нехотя и глубоко он ныряет в печь по самые плечи, взметнув в стылый воздух несметный рой искр. Эйдан слышит скрежет, стон, вой, перерастающий в рёв существа, и ему кажется, что он не выдержит этого тысячеголосого призыва, что его голова разорвётся от боли! Демона опутывает сеть молний, которые крепнут и расползаются по стенам и потолку, ныряют в пол и прячутся в углах комнаты; становится светлее и Эйдан уже может различить необъяснимый изгиб решётки, которая словно намагниченная тянется к созданию; видит наэлектризованное змеиное гнездо на спине чудовища. Он слышит стон продрогшего железа, который доносится из трюма и по шпангоутам поднимается выше, чувствует дрожь корабля и не может оторвать взгляд от вихря обожжённых газет, мечущихся вокруг демона. Эйдан замечает ползущие к созданию кастрюли и столовые приборы, тяжеленный кривой лом, вёдра и лопаты; вибрирующие замки иллюминаторов, сминаемую деформацией печь и дымоход, а также потянувшиеся к существу инструменты, развешенные на стенах. Всё металлическое и не закреплённое сосредотачивается вокруг демона – он становится эпицентром боли, которая заставляет дрожать всё судно!

Эйдан чувствует, что верёвку на которой он висит бьёт мелкая дрожь; он отчётливо различает запах гари, а шею начинает печь огнём… Что терпеть эту боль становится не выносимо и, утопая в едком дыму, Эйдан открывает пересушенный рот, он беззвучно кричит от боли и ужаса, в унисон с громоподобным рёвом Сатаны. Полярник извивается на верёвке, которая тянет его к Нему, тянет своей железной пряжкой под подбородком, и сквозь дым и боль, Эйдан видит раскалённые вёдра, кастрюли и искривлённый лом, сгрудившиеся вокруг демона на небольшом отдалении. Видит ощетинившийся инструмент, попавший в силовое поле существа, обмотанную вокруг невидимого поля покрасневшую железную цепь, притянутую в эпицентр… Жар плавит горло и лицо, Эйдану кажется, что плавится его челюсть, а вместе с ней и мозг; он не может дышать! Он тянется рукой к застёжке, сокрытой в удавке, но тут же одёргивает руку получив ожог. Дым! Едкий дым застилает глаза и Эйдану чудится, что его голову сунули в вонючий горящий мешок! Внезапно его лицо опаляет огонь и тут же следует рывок – вспыхнула удавка, проигравшая раскалённому замку. В панике Эйдан молотит рукой по лицу и его ноги подгибаются. Он падает на пол, путаясь в горящих обрывках, и видит, как с его шеи, сквозь решётку, в эпицентр хаоса летит железный самодельный замок, которым так хвалился Вудс… Жар в помещении раскаляет воздух, дожирает журналы и летающие листки газет, отбирает у полярника возможность дышать. Избежавший петли Эйдан корчится на горячем полу, растирает по лицу пепел и меркнущим сознанием понимает, что если Сатана и прогуливался по замерзшему аду, – то теперь он вернулся домой!

Некрасивый монотонный узор… Знакомый и геометрически безвкусный, похороненный среди пепла, сажи, опаленных тряпок; холодный и твёрдый на ощупь. Пальцы: чёрные и закопчённые, шарящие в бороздках рисунка изучая его словно они – пальцы – принадлежат слепому. Тяжёлый запах минувшего пожарища. Темнота.

Резкая боль в приоткрытых глазах, гул в ушах. Снова проклятый узор, между пальцами, холод, темнота… Всё пространство содрогается и вибрирует, металл просит пощады, стонет и скрежещет.

Опять перед взором знакомый узор, а ещё в холодном воздухе стоит мерзкий запах рвоты. Эйдан отупело рассматривает рифлёный пол кабины лифта, лёжа в луже блевотины. Его полуприкрытые глаза бесцельно осматривают узор, пальцы исследуют однообразный лабиринт и не могут из него выбраться; в его опустошённое сознание вместе с болью медленно втекает реальность. Его тошнит, он кое-как отползает подальше от новой лужицы и прячет нос в складках рукава. Темнота…

Эйдан привалился спиной к стене и попытался подтянуть ноги, однако сил не хватило. Его мутило, в висках громыхало, и он балансировал на границе сознания. Откуда-то доносился тихий неопределённый голос, монотонный и неприятный, как и узор на захламлённом полу. Горло ломило так, словно накануне Эйдан подавился костью, которую ему извлекал нерадивый интерн. Парень с трудом дотянулся до шеи, однако поспешил убрать руку, как только пальцы коснулись обожжённого места. Его взгляд упал на кружку воды, которую Вудс давал своему заключённому и до которой Эйдан с трудом, но дотянулся.

– Выкипела, испарилась, – пояснил отсутствующую воду чей-то голос, а затем снова хрипло и монотонно продолжил: – Мало того, что он выбирает яркие краски, так ещё и минимум деталей оставляет. Чёртов гений! Его картины всегда выглядят так, как будто ты бросил взгляд из окна проезжающей машины, а мироздание решило для тебя сделать стоп-кадр и подкрутить контраст. Но самое интересное в его работах – это отрезки между столбами, – они всегда разные и не совпадают с текущим фоном. Они образуют разрозненные паттерны, словно являются отдельными воспоминаниями художника, и отпечатались случайно и в другое время. Я помню первое впечатление от увиденной в журнале картины: чувство движения и остановившегося времени было так велико, что я сразу заметил эти чёртовы фрагменты, спрятанные между столбами. Случайно ли они разнятся? Не знаю. Но именно они придают картинам ощущения «неправильности» и искажают перспективу…

Хриплый голос зашёлся сухим измученным кашлем, впрочем, как и сам Эйдан, которого сотрясал спазм. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы связать умолкшую болтовню «незнакомца» со своим тяжёлым дыханием и понять, что голос принадлежит ему самому. Блуждающий измученный взгляд полярника наткнулся на оголённые иллюминаторы, над которыми едва заметно волновались остатки сгоревших одеял. Почерневшие от температуры стёкла высыпались, и сквозь зубастые дыры, в помещение лился дневной свет, а вместе с ним и ледяной воздух со снегом, который успел намести у стены плавники сугробов. Посреди комнаты, среди чёрного от сажи пола, валялась смятая бочка и секции сплющенного дымохода, рядом виднелся сложенный чуть ли не вдвое лист железа, а чуть поодаль перевёрнутый стол и разбитая кровать Вудса с опалённым и разбросанным по углам помещения бельём. Несчётное число искорёженной железной посуды и валявшегося инструмента образовывали почти идеальный круг, в центре которого виднелась куча остывшего угля и, если бы не страшные воспоминания о существе и его магнетизме, Эйдан заподозрил, что в центре круга кого-то сожгли. Вспоминая жуткие минувшие события, которые и сейчас казались приснившимся ночным кошмаром, полярник пришёл к выводу, что невольно, отдалённая и изолированная «камера» в которой он содержался, спасла ему жизнь и уберегла от страшной температуры.

Глаза человека ощупали искорёженную, но удержавшуюся на петлях решётку с отогнутыми прутьями, при виде которой в голове родилась мысль о том, что создание не притягивало к себе предметы, а старалось искривить вокруг себя пространство. Инстинктивно Эйдан пополз вперёд на локтях, волоча за собой обессиленные ноги. «Побочный эффект – притяжение. Он добивался не этого… Зачем ему искривлять пространство? Перестань! Ты просто уцепился за эту идиотскую мысль, лишь бы отвлечься от боли в голове и шее, которая от ожога наверняка напоминает бекон!»

С трудом преодолев брешь в решётке и оказавшись по другую сторону, Эйдан с нетерпением дополз до ближайшего сугроба и со стоном погрузил в снег лицо. Несмотря на обжигавший холод, полярник хватал иссушенным ртом снег, чавкал, рычал и глотал ледяную кашу. Он испытывал боль и блаженство одновременно, страх перед тем, с чем ему предстоит столкнуться, – и безразличие после того, что он пережил и остался жив. Он остался жив!

Перестав жевать и плеваться, Эйдан осторожно приложил пригорсть снега к горевшей адским пламенем шее и исступлённо застонал. В голове медленно прояснялось, а вместе с этим, уходило состояние ватности и тошноты, – в тело заползал озноб и чувство голода. «Он ушёл? Ледяной Король ушёл?»

Кое-как преодолев кладбище обожжённой и смятой утвари, Эйдан дополз до перевёрнутой кровати Вудса и принялся копаться в опаленном и потемневшем белье. Спустя двадцать напряжённых минут, то и дело прекращая свою возню и обращаясь в слух, Ридз сумел раздобыть себе тёплую обувь, пару свитеров и штаны, которые хоть и оказались сильно велики, были утеплёнными и очень плотными. С большим трудом поднявшись на ноги, и с ещё большим трудом облачившись сразу в два свитера (одуряющий запах старого жира и кострища), Эйдан побрёл к двери, однако на полпути остановился и опёрся о стену. Ему показалось, что судно качнулось и даже двинулось.

– Мне нужно поесть… – прошептал полярник, закрыв глаза. Он попытался прикинуть время, проведённое на полу в кабине лифта, но рассудок безвольно отмахнулся, выдав одновременно и несколько часов, и несколько дней.

Замок двери заклинило от температуры и Эйдану так и не удалось её открыть. Тяжело переставляя непослушные ноги, неуклюже переступая через горы застывшего пепла и мусора, он вернулся в сою камеру и не раздумывая нажал кнопку лифта. Кабина удивлённо вздрогнула и со стоном поползла вниз. Полярник с мрачным видом стоял в центре и, запрокинув голову, сверлил взглядом обгоревший кусок верёвки под потолком.

Несостоявшийся эшафот содрогнулся и резко остановился, застыв в липком полумраке трюма. Эйдан с минуту не двигался и привыкал к темноте, затем осторожно вышел из кабины лифта. Его не покидало ощущение, что он всё время слышит неопределённый, но знакомый звук напоминавший и треск, и скрежет. К тому же ослабевшее тело и тяжёлая затуманенная голова то и дело издевались над чувством равновесия полярника заставляя обтирать стены и верить в то, что судно двигается. «Мне нужно поесть, – отчаянно голодный Эйдан вспомнил, что Вудс всегда ходил за тушёнкой в трюм, видимо, пряча от заключённого свои запасы. – Этот урод прятал банки где-то здесь! Он говорил, что нашёл их в куче угля… и я никогда не видел, чтобы он готовил наверху – значит здесь была его кухня, а значит…» Эйдан замер и перестал дышать. Понимая, что он может нос к носу столкнуться со своим врагом, парень беспомощно осмотрелся в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Снова раздался тот же загадочный шелест, который, казалось, исходил из-под днища корабля словно кит тёрся спиной о борт судна. Иллюзия была настолько сильна, что Эйдана качнуло и он был вынужден налечь на стену. Где-то впереди тускло дрожал искусственный свет, заманивая человека вглубь пропавшего много лет назад корабля.

В рыжем ореоле одиноко горящей лампочки, Эйдан увидел черневший у стены отвал с углём: примерно семь на десять футов, удерживаемый грубыми досками с подпорками. Напротив темнел зев распахнутой топки, в которой что-то белело, чуть правее тянулось нечто похожее на верстак, а на нём несколько больших кастрюль, пара тазов. У основания стола виднелась сваленная куча тряпья, горкой сложенная престарелая обувь – и эта жутковатая картина вызвала в памяти полярника воспоминания о чёрно-белых фотографиях в альбомах отца, на которых были видны такие же горы тряпок и обуви… Отец, треснувшим голосом говорил, что это фотографии концлагерей – тех мест, куда стыдно заглянуть даже самому богу.

Эйдан двинулся вдоль стены, стараясь держаться в дрожавшей тени. Поравнявшись с горой угля, он смекнул, что вероятно, когда-то судно было оснащено паровым двигателем, но позже его убрали и заменили на дизельный. Осталась лишь топка и угольный отвал – позже наполняемый лишь для нужд отдалённых рыболовецких деревень. Скользнув мимо, Ридз замедлился у распахнутой створки печи и, застряв взглядом в пепельном содержимом, остановился вовсе. Нахмурившись, он сделал пару шагов навстречу и, положив руку на массивную дверцу, заглянул внутрь. В следующую секунду он отшатнулся, едва сдержав крик. В горе золы и пепла он разглядел присыпанный человеческий череп и несколько костей. Придя в себя, полярник вернулся к «крематорию» и осмотрел жуткую камеру, в которой кто-то сжёг останки. «Вудс никогда не говорил, что произошло с коком и старпомом, – мрачно подумал парень, вспоминая диалоги с тюремщиком. – Но если он их сжёг, то почему не сжёг капитана, а вывесил тело за борт?»

Не в силах вытерпеть взгляд пустых глазниц, Эйдан прикрыл тяжеленную скрипучую дверцу топки. Сглотнув сухой ком, он направился к верстаку, рыская взглядом среди кастрюль и полок: где-то здесь Вудс хранил тушёнку. И действительно – на ближнем углу стола полярник заметил несколько сложенных ремней, матовый блеск которых недвусмысленно намекал на их натуральное происхождение; ниже – и теперь Эйдан это осознал, – он увидел раздельную кучку кожаной обуви в отдалении от общей свалки. Вудс готовился к зимовке – и Ридз, обнадёженный его приготовлениями, шагнул к столу вплотную. Сбитый с толку голодом и предвкушением еды, полярник снял крышку с жуткого ржавого чана, хотя его полные ожидания глаза продолжали с недоумением осматривать небольшой железный топорик и пилу рядом.

Заглянув внутрь, Эйдан с удивлением увидел сваленные на дне кастрюли грязно-серые камни неправильной формы, на которых мерцал иней. Приглядевшись, он заметил какой-то рисунок на одном из них и развернул тяжёлый чан к свету. На сером округлом камне имелся едва заметный рисунок изображавший кулак, который сжимал язык колокола. «…Так же с ними остался старпом – Рэй Поллак, но капитан, вспоминая о нём, называл его Звонарём».

Мозг не сразу смог опознать чудовищную находку, но, когда опознал, завопил так, что Эйдан перестал видеть перед собой. Ослеплённый страшной догадкой, а потом и пониманием того, что никакой тушёнки никогда не было, Ридз уронил тяжёлый чан и попятился назад. Запутавшись в горе белья, он упал на спину, но тут же перекатился на живот и утопив лицо в ворохе старого тряпья заорал что было сил. Задыхаясь от чувства невозврата и ужаса содеянного, Эйдан встал на колени, едва способный сдержать неистовый рвотный спазм. Полярник сложился пополам, однако опорожнённый ранее желудок оказался пуст. Отплёвывая слюну, то и дело пытаясь встать, Эйдан бился в истерике в ворохе старого белья, которое когда-то согревало чьё-то тело, и которое, возможно, Эйдан поедал всё время пока был пленником.

Обезвоженный и обожжённый, Эйдан рыдал на сухую, корчился и отплёвывался, скалил зубы и мотал головой. Он бы и рад был ощутить на своём лице слёзы, но их не было. В мозгу, опаляя всё сознание человека неистребимым жаром горела мысль о том, что он невольно стал каннибалом. «Невольно» – слишком слабое утешение перед масштабом произошедшего, но именно за это слово Эйдан цеплялся отчаяннее всего.

– Я же не виноват… – стонал он, стоя на коленях и раскачиваясь взад-вперёд. – Я не знал, просто не знал…

Сквозь стенания и мистический треск снаружи судна, слуха коснулся далёкий звук чьих-то шагов сверху. Эйдан перестал раскачиваться и замолк. Задрав голову к потолку, полярник пристально обшаривал взглядом обветшалые ржавые балки в надежде, что ошибся. Сверху вновь послышалась зловещая неспешная поступь и Ридз ужаснулся – ему показалось, что ранее он уже слышал эти шаги! Послышался тихий тоскливый скрип и негромкий железный удар, эхом провалившийся в трюм, затем, вновь чугунная поступь, с каждым шагом становившаяся ближе – некто окованный в железо приближался!

Не помня себя от ужаса, Эйдан кинулся к верстаку и сжал в руке топорик. Его обезумевшие глаза обшарили трюм и застряли на горе угля, черневшей у стены. Ридз в два невесомых прыжка пересёк помещение и буквально врезался в чёрную насыпь. Отчаянно работая топором, он попытался врыться в спаянные пласты, но уголь оказался слишком промёрзшим и слишком лежалым. Вновь послышался короткий вздох тяжёлой двери, и потусторонний голос тяжёлых шагов стал ближе. «Я – здесь! Я – здесь!» – неторопливо громыхало в пустой утробе старого корабля, разносилось по его сжатым льдами рёбрам и катилось вниз по железным лестницам.

Отчаянно понимая тщетность своей попытки, Эйдан вновь затравленно осмотрелся. Времени совсем не осталось – некто сложенный из камня и сотканный из кошмара спускался в трюм и был совсем рядом. «Он идёт за мной! Дьявол идёт за мной!» Оказавшись посреди помещения под тусклым рыжим светом, Эйдан поднял голову к потолку и замер. Замахнувшись топором, он выждал и разбил лампу точно в тот момент, когда тяжеленная стопа преследователя опустилась на пол. Осыпанный осколками стекла, Ридз двинулся в темноте к топке печи, вытянув перед собой руки. Умоляя тяжёлую дверцу не скрипеть, полярник осторожно потянул створку, ощущая чугунные шаги похолодевшей спиной. Запустив в печь руку с топором, он с содроганием освободил себе место среди золы и костей. Вползая внутрь, Эйдан услышал шумный скрежет отворяемой позади двери, – тихий скрип затворяемой им створки печи, точно лёг на громкий звук сработавшего входного замка.

Обрушилась тишина. Пронзительно сырая, могильная. Эйдан слышал грохот собственного сердца, чувствовал резкую боль под рёбрами – именно там, где обгоревшие кости упирались в человека. Полярник замер в позе эмбриона, едва успев развернуться лицом к запертой дверце топки. Тот, кто вошёл в трюм, стоял на входе, пробуя мрак на вкус и запах; Эйдану казалось, что он начинает слышать чьё-то тяжёлое дыхание, различает, как некто тянет носом стылый воздух, перемешивает его безобразной пастью, пробуя на вкус человеческий запах. Послышался шорох, а затем неторопливые приближающиеся шаги. Беглец сжался в комок и, инстинктивно нащупав выступ на прикрытой чугунной дверце, потянул её на себя.

Внезапно, в кромешной темноте он заметил отрывисто двигавшиеся жёлтые точки и понял, что видит два горящих глаза через узкие щели дверцы. Молотоподобные шаги чудовища сотрясали толстые стены убежища, в котором прятался человек, – западни, в которою он попал… Страшный многоголосый стон прокатился по трюму, от которого у Эйдана оледенела шея и спина, затем послышался грохот полетевших на пол чанов. Неясная возня где-то в стороне от топки и неторопливые шаги демона. «Он ищет меня! – короткие волосы Эйдана зашевелились от этой мысли, и он прикусил губу. – Пришёл за мной!»

От напряжения Эйдан ещё сильнее стиснул прикрытую дверцу и случайно его пальцы скользнули в продолговатую полость. Ридз проследил выемку движением пальцев и нащупал нечто похожее на выступ, формой напоминавший отлитую плоскую ручку. Неожиданно Эйдан осознал, как стало тихо. Где-то совсем рядом за толстой чугунной стенкой раздался неопределённый звук, затем что-то коснулось корпуса топки. Дрожа всем телом, боясь сделать вдох, Эйдан медленно нащупал подле себя топор и обхватил рукоять. Звук перерос в зловещий скрежет («я нашёл тебя, человек!»), который побудил полярника действовать необдуманно и инстинктивно – так, как зачастую и можно спасти свою жизнь! Молниеносно, полярник сунул топор под отлив на дверце, затолкав железную рукоять поперёк створки.

В ту же секунду перед решёткой вспыхнули жёлтые угли горящих глаз. Эйдан едва не вскрикнул и вжал голову в плечи. Существо по ту сторону дверцы смотрело в узкие щели створки не мигая, по-змеиному обездвижив свою жертву – Эйдан и впрямь не мог пошевелиться, не мог сделать вдох! Он просто лежал, подобрав колени к подбородку и с ужасом смотрел в два жёлтых глаза с маленькими точками зрачков. В изнывающей пустоте послышался слабый шорох, а за ним едва различимый стон металла – демон тянул чугунную дверцу топки, однако та не поддавалась, блокированная стальным топором. Эйдан увидел, как слабое фиолетовое свечение начинает проступать на страшном лице, которое, к ещё большему ужасу полярника, напоминало человеческое! Окованное в костистые пальцеподобные фаланги, тянувшиеся к затылку и смыкавшиеся вокруг отвратительной пасти подобно маске, – тем не менее оно оказалось узнаваемо человеческим – и от того повергало в шок ещё больше! Глубоко утопленные в два чёрных заброшенных колодца глаза, горели мистически жёлтым светом полной восходящей луны. Слуха коснулось слабое трансформаторное жужжание и Эйдан ощутил дрожание воздуха не смотря на запертую дверцу – демон всё ещё пытался отворить топку!.. В слабом ореоле фиолетового свечения, полярник увидел, как сильно выгнулся топор, как тяжёлая неприступная дверца пошла дугой, опасно обнажив массивные петли. Внезапно нечеловеческое давление ослабло и страшное лицо вплотную приблизилось к узким прорезям. Низкое тяжёлое дыхание существа смердело покинутым пожарищем, и одновременно, ощущалось мертвенно ледяным, в нём слышался отвратительный болезненный стон. Что-то двинулось в воздухе, качнулось в маленьком замкнутом пространстве и Эйдан заметил нечто перед своим лицом: в слабом свечении воздуха, сквозь прорези в дверце демон тянул к нему свои пальцы – невероятно длинные и заострённые!

Нервы человека не выдержали, и он закричал, что было сил! Заорал так, что едва не разорвал свои лёгкие. В ту же секунду раздался страшный вой демона – трубный и оглушающий, от которого задрожали чугунные стены топки…

Эйдан очнулся резко и внезапно, словно вынырнул из-под воды. Сердце колотилось с удвоенной скоростью, а горло всё ещё хрипело, высвобождая из лёгких обморочный стон. С минуту полярник приходил в себя, слепо обшаривая стены и закапываясь в золу. Только когда рука нащупала в темноте купол обгоревшего черепа, мозг отчитался о текущем местоположении. Эйдан закрыл глаза и попытался взять себя в руки. «Он ушёл, – безразличные и безрадостные мысли завладели сознанием, – он ушёл, но так и не смог открыть топку! От его крика я потерял сознание… Или мне всё это приснилось? Я бегаю по кораблю и забиваюсь в щели от собственных страхов? Я схожу с ума? Я сошёл с ума? А как же Вудс? Он-то был! Или нет?»

Как ни странно, но Эйдан видел зыбкие контуры дверцы; с трудом, но различал очертания топора и был не мало этому удивлён. Подымая горы пыли – Ридз различал в полумраке её зыбкие вуали, – пряча нос в рукаве, он попытался высвободить топор, но те тут то было! Тот оказался согнутым и буквально вмят в профиль двери. «Если ты бегаешь от собственных страхов, полоумный придурок, то они очень сильны и знают где тебя искать!» Мысль о том, что страхи имеют вполне материальное воплощение нисколько не обрадовала полярника, тем более на фоне того, что теперь он оказался в самой настоящей западне!

Эйдан развернулся и лёг на спину к двери ногами. Пару минут он бил ботинками в створку не особо заботясь о производимом грохоте – страх остаться запертым в чугунной утробе оказался непреодолимым! Осознавая весь ужас своего положения, Ридз взвыл и принялся наносить удары ещё интенсивней. Глотая горы золы и сажи, подвывая и скуля, полярник не заметил того, как в отчаянии стал выкрикивать имя своего тюремщика, в надежде, что тот придёт ему на помощь. Страх медленной и страшной смерти внутри корабельной топки заставлял Ридза просить помощи у самого ненавистного человека, с которым его свела судьба и смерти которого он желал больше всего на свете. После нескольких минут отчаянной борьбы с деформированной и заклинившей дверцей, обессиленный и опустошённый Эйдан уронил голову в пепел. Он слепо смотрел в бесконечно чёрный потолок топки, и всё ещё звал Вудса хриплым голосом. Мысль о том, что это конец, это смерть – вот она рядом, она пришла! – не покидала полярника. Ему казалось, что стоит повернуть голову, и он увидит ухмылку в щербатом оскале человеческого черепа, почувствует на спине объятия обгоревших костей и больше никогда не увидит белого света! Свет! Свет, чёрт возьми!

Повернув голову и скосив глаза, Ридз и впрямь различил в толще пепла бледный отсвет оголённых костей. Осмотрев дальнюю часть топки, Эйдан отметил, что с трудом, но всё же может разобрать горы золы, что видит призрачный шлейф света, струившегося откуда-то сверху. Полярник пополз вперёд, с головой зарываясь в зыбучую пыль, поднимая тучи пепла, кашляя и задыхаясь. Оказавшись в центре камеры, его рука едва не провалилась в решётку, которой оказалось вымощено дно корабельной топки, однако Эйдан даже не обратил на это внимание. Его взгляд был прикован к потолку, где он отчётливо видел овал дымовой трубы, сквозь которую бледное свечение полярной ночи проникало внутрь.

Сердце полярника сорвалось на галоп и он, встав на четвереньки подполз ближе. Сбоку, отбрасывая по внутренней части трубы длинные тени, словно призывая полярника испытать себя, виднелись узкие ремонтные скобы.

Когда чёрная грязная голова узника показалась над угольным срезом широкой трубы, а свет ярких звёзд лёг на не менее чёрную одежду полярника, Эйдан готов был плакать от счастья, если бы не вид этих самых звёзд… которые медленно проплывали мимо. Триумфальный возглас так и застрял в горле полярника, оставив ошарашенное лицо немым. Судно двигалось, и сомнений быть не могло! Было довольно-таки облачно и сбитый с толку Эйдан беспомощно вертел головой в поисках открытой воды, прислушивался к звукам в надежде услышать тяжёлые удары волн о борт, но кроме седых льдов ничего не увидел, а царивший в ночи звук раздираемого металлом стекла не оставлял сомнений – судно ползло по замёрзшему льду!

В спешке спустившись по наружным скобам на верхнюю палубу, Эйдан прокрался к мостику и спустился к борту; свесившись, он с округлившимися глазами осмотрел ржавый остов корабля.

– Что же… это? – прошептал он, едва слышно. – Как… это может… быть!

Треск, неистовый скрип льда, по которому медленно скользил погибший корабль, далеко разносился по ледяной пустыне, наполняя округу мистическими звуками. По положению корабля и немногочисленным звёздам, Эйдан всё же вычислил, что судно движется на север. Он бросил взгляд на бак, где в серебряном свете звёзд читались очертания обнажённой гарпунной пушки, которая по какой-то причине оказалась развёрнута к капитанскому мостику и стволом указывала высоко в небо. Спустя минуту Ридз уже поднимался по ступенькам на площадку с орудием, настороженно осматривая грузовую балку над головой, которая почему-то была направлена точно на нос да к тому же максимально опущена. От неё за борт тянулась верёвка, которая словно магнит притягивала взгляд полярника, предлагая проследить её дальнейший путь. Подобравшись к самому краю, Эйдан распластался на носу корабля и осторожно заглянул вниз.

Впереди судна, на некотором отдалении, брёл человек, от которого и тянулась натянутая загадочная веревка, а позади него, влача несколько десятков натянутых цепей, скованные между собой и порознь шли мертвецы. Именно они волокли за собой корабль, преследуя свою жертву, которой и был Вудс – Эйдан в этом нисколько не сомневался! От открывшейся картины у полярника перехватило дыхание, и он поспешил спрятаться за обледенелый борт. Невзирая на тихое позвякивание цепей, сквозь треск сминаемого под тяжестью судна льда, он невольно слышал монотонное бормотание своего недавнего тюремщика, который не то молился, не то взывал к богу. Переведя дыхание, полярник вновь осторожно посмотрел вниз. Его испуганные глаза метались среди оборванных одёж, серых обнажённых рёбер и согнутых позвоночников; взгляд то и дело сбивался, перескакивал с одной фигуры на другую и Ридз снова начинал свой подсчёт. Теряя самообладание от вида бредущей мёртвой процессии, чувствуя, как озноб ледяными бесцеремонными пальцами начинает раздевать, Эйдан отодвинулся от обледенелого края и стал прятать в складки рукава сбившееся дыхание, боясь, что его обнаружат. Он насчитал не менее двадцати фигур и парализованный ужасом мозг бессознательно предположил, что это давно погибшая команда вернулась на судно… Мертвецы вернулись на судно, чтобы вызволить его из плена и тащить корабль по льду словно их пропавший капитан всё ещё отдаёт приказания… Капитан!

«Капитан – это он их привёл? – Эйдан едва не задохнулся от этой мысли и хотел было уже кинуться к кромке борта в надежде отыскать взглядом среди лохмотьев капитанский китель, но внезапная новая мысль приковала полярника к палубе. – Пушка… Она ведь развёрнута к корме? Нет! Она развёрнута на рубку! Вудс что-то видел перед тем, как его схватили! Он не успел выстрелить!»

Стараясь не двигаться, сотрясаясь от холода и страха, Ридз медленно повернул голову и посмотрел себе за спину, отыскал глазами тёмное окно рулевой рубки, которое было именно тёмным и освобождёнными от изморози. В нём, словно в чёрном зеркале виднелось бледное подсвеченное лицо мертвеца над силуэтом штурвала. «Бежать! Бежать! Бежать! – отчаянно стучало в груди. – Бежать! Бежать! Бежать! – отзывалось в висках. – На корму! Спрыгнуть на лёд и по оставшемуся следу бежать к вездеходу! Скрутить провода напрямую и завести двигатель! Бежать! Бежать! Бежать!»

Эйдан стал медленно подниматься, не спуская глаз с тёмных окон рубки. Ему навстречу, поднимаясь по обледенелым ступенькам, словно из-под земли вырастал демон с горящими жёлтыми глазами. Эйдан почувствовал, что у него подкашиваются ноги и он буквально повис на гарпунном орудии. Дрожащими руками полярник направил обледенелый ствол в грудь чудовищу, которое уже стояло на площадке. В холодном свете любопытных звёзд Эйдан с ужасом взирал на девятифутового человекоподобного монстра, сплошь упрятанного в броню костей, мышцы которого, выглядели срощенными сухими корнями. Жуткая квинтэссенция человеческого и отвратительного, напоминавшего нечто из мира насекомых, на костистых длинных ногах позаимствованных у саранчи и длинными паучьими руками. Стянутое многочисленными фалангами лицо было действительно человеческим, и оно двигалось, менялось, плыло, повинуясь нервным движениям «пальцев», которыми поросло.

Эйдану показалось, что время остановилось, что он застрял между придорожных столбов на картине художника, о которой бредил, вынырнув из обморока. Мироздание щёлкнуло вселенским затвором и запечатлело встречу человека с ночным кошмаром на краю Арктики. Превозмогая все законы физики, нарушая закон бытия, демон отворил пасть и Эйдан услышал клокочущий голос, который будто боролся с атмосферой чуждой ему планеты:

– Ты… хороший… моряк?

С громким звуком сработавшего пневмозатвора гарпун покинул ствол пушки и с невероятной силой ударил Ледяного Короля в грудь, смял его, сложил, нанизал, и чудовищной инерцией увлёк в шеренгу заснеженного такелажа у самой рубки. Эйдан только сейчас понял, что совершил непроизвольный выстрел, что натянутые нервы лопнули и всё решили без участия человека.

…Полярник бежал по палубе едва поспевая уворачиваться от обледенелых канатов, остатков цепей, перепрыгивая через кнехты и рискуя каждый миг свалиться за поручни. Его гнал ужас! Оказавшись на корме, Эйдан от неожиданности не удержался и, упав на спину, проскользил по замёрзшей палубе несколько футов – он успел заметить накинутый на кормовой шпиль трос, который тянулся за флагшток и дальше, а уже там, в темноте он различил очертания вездехода! Позади раздался какой-то неопределённый резкий звук похожий на звон стекла – он заставил полярника немедленно вскочить на ноги. Не оборачиваясь, Эйдан нырнул за борт на лету цепляясь за натянутый трос, напрочь позабыв о своей отнятой руке. Удар об лёд оказался невероятно болезненным, он попросту выбил из лёгких весь воздух, скрутил спину и рёбра. Кое-как поднявшись, задыхаясь и не видя ничего кроме белых кругов перед глазами, хромая и корчась от боли, полярник ринулся в темноту, где за судном на привязи рыскал вездеход. Позади раздался жуткий и громкий звук ломающихся костей (мертвец спрыгнул на лёд), от которого Эйдан взвыл и, сжав зубы, заковылял ещё быстрей.

Вот, – показались знакомые очертания машины, – полярник взобрался на широкий трак и распахнул дверь кабины. Он громко запричитал и оказался не в силах обернуться назад, не мог даже бросить себе за спину взгляд, ибо знал, что ужас увиденного заберёт у него остатки сил, придушит и отдаст на растерзание мертвецу!

В замке зажигания торчал ключ и Эйдан не мог поверить своему счастью; в голове пронеслась мысль, что он всё же умер и такая фортуна – часть чьего-то замысла убедить его в обратном. Полярник с остервенением тормошил ключ зажигания и всё ещё неловко пытался закинуть ногу в кабину, когда мертвец набросился сзади и вцепился в одежду. Эйдан охнул и лягнул ногой не оборачиваясь. Он успел вползти в кабину, но не успел захлопнуть дверцу, в которую уже лез мертвец, каменными пальцами сгребая толстые свитера на груди Ридза. От ужаса Эйдан закричал во всё горло и втиснул между собой и мертвецом ногу, уперев колено в каменную грудь. Жуткое мёртвое лицо без губ, носа и щёк, с впавшими белыми оледенелыми глазами, стучало зубами совсем рядом, скалилось и пыталось дотянуться до лица человека. В полумраке кабины Эйдан видел страшный оголённый оскал изуродованного кем-то лица, чувствовал, как мёртвые руки сдирают с него одежду вместе с кожей, понимал, что сил больше не осталось и что он сейчас вот-вот сдастся!.. Неожиданно, он осознал: хватка мертвеца слабеет, оскаленное изуродованное лицо уже не трясётся в агонии, а ощеренный рот остаётся открытым, чернея в темноте отсутствующим языком. Жуткие глаза всё чаще опускаются вниз, перебегая от лица полярника к его груди. Едва дыша, Эйдан бросил короткий взгляд на свою практически обнажённую прыгающую грудь и всё понял.

– З-з-з… З-а-б-б… Забытый бог… ему и гневаться не в м-мочь, – начал он, едва ворочая языком от ужаса. – Он лишь п-п-пугает ветром и трез-з-з-з-убцем в-в-в-етхим! – слова застревали в пересохшем рту, мысли лихорадочно путались, память звенела, отчаянно вспоминая стих; взгляд метался с опущенных глаз мертвеца на выцветшие капитанские погоны на его поблёкшем кителе. – Раскачивая жизненный оплот, форш-ш-ш-ш-тевнем насмерть был пронз-з-з-ён он крепк-к-к-им!

Освобождённая из внутреннего кармана в пылу борьбы фотография, ныне покоилась на груди Эйдана – именно она стала той причиной, по которой мёртвый капитан ослабил хватку. Обезображенное серое лицо почти вплотную приблизилось к фотографии, изучая снимок вымерзшими глазами. Зубовный стук покойника стал тише, так как его лишённая кожи челюсть перестала прыгать.

– Да-да-да! Это Эллис – твоя дочь! – зашептал Эйдан испуганно, содрогаясь всем телом. – Твоя дочь! Как же там было?!.. Без страха воды резаны б-б-б-ортом и след за килем пенный и глуб-б-б-окий! Вся жизнь у моряка…

Капитан отпустил свитер Эйдана (негромкий треск суставов и сломанных костей) и взял высушенными пальцами фотографию. Ридз перестал зачитывать строки стихотворения и лишь одними губами шептал имя капитанской дочки. Не отрывая пристального взгляда от снимка, мертвец попятился из кабины и неуклюже слез на лёд.

Неожиданно ветер предательски вырвал из его пальцев фотографию и погнал карточку в ночь. Ошеломлённый, трясущийся Эйдан увидел сквозь дверной проём, как мертвец встал на четвереньки и кинулся следом.

Захлопнув дверь, оглушённый и потрясённый полярник впился взглядом в метавшуюся фигуру за окном. Он был не в силах побороть шоковое состояние – его пляшущий подбородок, стучащие зубы, сквозь которые всё ещё сыпались отдельные слова разрозненного стиха. Едва совладав с собой, Эйдан повернул ключ. Со второй попытки мотор ожил, шумно задышав и отплёвываясь от долгой спячки. Приборная панель вспыхнула ярким светом, и полярник тут же потерял из виду мёртвого капитана. «Вудс готовился покинуть судно, – пронеслась в голове отдалённая мысль. – Он подготавливал вездеход, а значит я был обречён! Он бы пустил меня на консервы!»

Эйдан включил заднюю передачу, и в надежде оборвать канат, стал сдавать назад, однако его отчаянные попытки не увенчались успехом. Широкие гусеницы скользили по льду и машину таскало из стороны в сторону; нагруженный двигатель жалобно выл, не в силах оправдать ожидания человека. Понимая, что придётся покинуть вездеход и освободиться от троса, Эйдан включил наружное освещение и распахнул дверь в ночь…

В свете прожекторов стояли мертвецы, окружив машину широким полукругом, в центре которого на коленях стоял Вудс. Он закрывал глаза от яркого света рукой, а от его шеи в темноту вилась толстая верёвка. Он стал что-то бормотать и отчаянно жестикулировать, вскидывать руки в молитвенном жесте, и его плечи, то и дело, сотрясались от истерики.

Прикрыв осторожно дверцу, трясущийся Эйдан снова включил заднюю передачу. Обводя мертвецов пристальным взглядом, он нажал педаль газа, но машина вновь пошла юзом, шлифуя оголённый лёд. Накинутыйранее на вездеход канат оказался той смертельной ловушкой, которая собиралась погубить полярника, уверовавшего в собственное спасение. Инстинктивно, Эйдан коснулся рукой своей шеи, словно удавка всё ещё находилась там; губы в отчаянии шептали сумятицу то проклиная богов, то испрашивая у них помощи.

Медленно мертвецы стали расступаться. Неподвижный Эйдан с одеревеневшей спиной и высоко задранным подбородком следил за страшным сборищем одними глазами. Ветер трепал остатки одёж на высушенных морозом телах, раскачивал цепи на оголённых костях, закидывал немигающие глаза снегом. Из темноты на свет вышел Ледяной Король и Эйдан вновь ужаснулся его росту и сложению. Из груди великана, напоминавшей два огромных кулака со множеством костяных пальцев, торчал гарпун, глубоко зарывшись в сплетение то ли мышц, то ли сухожилий. Самым невероятным казалось то, что среди всего хаоса, который формировал тело создания, в свете прожекторов Эйдан рассмотрел вросшую в плоть светлую ткань. Её остатки формировали нечто отдалённо напоминавшее водолазный костюм. То, что он ранее принял за капюшон на спине чудовища, на деле оказалось искорёженным треснутым кислородным ранцем, в котором змееподобные отростки устроили приют, а ныне дыбились из-за спины на яркий свет. На чёрном оголённом плече обрывок светлой ткани, пережатый узлами мышц, а на нём истлевший, едва заметный американский флаг!

Эйдан неспособен пошевелиться, неспособен двинуть ни рукой, ни ногой. Страшное создание становится позади Вудса, который закрывается уже не от света прожекторов, а от исполина за его спиной, оглядывается, подобострастно кланяется ему и закрывает руками голову. Чудовищная пятерня существа больше напоминает огромного паука с длинными лапами вместо пальцев – и «лап» действительно больше пяти! Полярник может в этом поклясться, но он не в силах сосредоточиться на грёбаных деталях и лишь беспомощно фиксирует, как костистые пальцы ползут по груди великана. Они смыкаются вокруг застрявшего в мышцах орудия, Эйдан видит, как существо рывками тянет из себя гарпун, как по его телу расползаются молнии; они прошивают под ногами лёд, как лёд вздрагивает и выбрасывает вверх фонтан осколков и пара; искажённое агонией лицо монстра устремляется в звёздное небо и Ридз слышит, чувствует, осязает гром, сотрясающий ледяную пустыню! Яркие нити молний расходятся по телу создания, дотягиваются до мертвецов и расходятся по цепям, словно по проводам; цепляются за оледенелый трос, протянутый к вездеходу… – и стремительно ударяют в машину, которая тут же глохнет, моргнув фарами. В объятой темнотой панораме за окном, Эйдан видит, что наконечник извлечённого из тела гарпуна фосфоресцирует слабым голубым свечением, как и зияющая рана на груди Ледяного Короля, что в потоке мистического света видны яркие серебристые вкрапления, которые дрожат и мерцают подобно звёздам на Млечном пути. Видит, как на фоне ночного неба нечеловеческая рука с гарпуном поднимается вверх в страшном карающем замахе, видит, как сжался Вудс, как выставил ладонь в жалкой попытке защититься, но…

Страшный рубящий удар обрушился на удерживавший вездеход трос, и тот, повинуясь натяжению, отсечённым концом с силой ударил в лобовое стекло. Машину качнуло вместе с ошеломлённым водителем, который не сразу понял, что произошло. Эйдан переводил испуганный взгляд со съёжившегося Вудса на грозную фигуру, возвышавшуюся рядом. Не веря своему освобождению, всё ещё ожидая финального нападения мертвецов, Ридз повернул ключ зажигания, но в ответ услышал лишь предательский щелчок заевшего механизма. «Только не сейчас, только не сейчас!» Эйдан снова повернул ключ, но машина ожила лишь наполовину – проткнув темноту лучом прожекторов. «Ну, давай, же! Заводись, твою мать!»

– Эйдан!.. – слабый и испуганный зов в тишине, едва не заставил полярника вскрикнуть. Ридз поднял глаза и увидел в ореоле света, как стоявший на коленях тюремщик тянет к нему руки. – Эйдан, помоги мне!.. Не оставляй меня… – умолял перепуганный человек. Его огромные наполненные ужасом глаза казались на свету лишёнными зрачков, что придавало лицу выражение безвозвратного сумасшествия. – Не бросай меня, пожалуйста! Меня зовут Майкл Коул…

– Заткнись! – закричал Эйдан неистово и затряс головой, будто хотел вытрясти услышанное имя. – Заткнись!

– Майкл Коул! – повысил голос тюремщик до крика и на коленях двинулся к вездеходу. – Я не заслуживаю такой смерти… У меня двое детей!..

– Закрой рот! Замолчи, замолчи, замолчи! – заорал полярник, изрыгая слюну, колотя рукой по рулю. – Не хочу знать, заткнись! – Он снова затряс головой и с силой повернул ключ.

Машина ожила, рёвом двигателя запечатав рот умолявшему о помощи человеку. Трясущейся рукой полярник включил заднюю передачу и вездеход медленно покатился назад, подвывая двигателем. В ярком свете прожекторов, Эйдан увидел, как вслед за ним на коленях кинулся тюремщик, что-то выкрикивая и всплёскивая руками, но уже через пару футов верёвка на его шее натянулась, и мужчина упал на лёд. По мере того, как полярник отъезжал всё дальше, а вокруг лежавшей на ветру фигуры человека смыкалась тьма, из неё, как из землистой могилы, к человеку тянулись сухие мёртвые руки.

***

Несомненно, это снова был один из фьордов, своей кривой узкой усмешкой приглашая путника прогуляться среди нависших скал и ледяных шапок. Круглобокая луна нагло оседлала зубастую скалу по левую руку от вездехода и заманчиво лила топлёное молоко света в кривой рот высокого берега. Чем же конкретно этот пейзаж отличался от предыдущего? Ничем, ели не считать темневшее пятно правильной формы прямо посреди заснеженного берега на подступах к скале. Маленькая рыбацкая хижина, – больше похожая на крупный громоздкий шкаф с крохотным оконцем в небольшой двери, – жалась к высоким камням, утопая в тени. Других окон «шкаф» не имел, зато таращился в ночное небо короткой заваленной трубой. Эйдан несколько минут сидел за рулём, пристально разглядывая находку, цеплялся взглядом за скалы вокруг, ползал по льду взглядом… Ждал.

Подогнав вездеход ближе к крохотному домику (он и впрямь напоминал большой высокий ящик), полярник развернул машину так, чтобы фарами осветить деревянные стены убежища. Луч явил запертую снаружи на высокий засов дверь и замызганное смотровое окошко чуть ниже.

– Где-то неподалеку должна быть деревня, – протянул парень вслух и покосился на соседнее сидение. Всё же, «Купера» не хватало… он бы ответил, поспорил. – Так далеко на севере? Ломак говорил, что севернее Коргпоинт нет никого – все намного южнее! Может деревня брошенная или разрушенная? – Эйдан замотал головой и раздражённо воскликнул: – Так ты её ещё даже не видел, поц!

Полярник прильнул к боковому окну и приложил к стеклу ладонь.

– Но она есть… – прошептал он тихо, окидывая взглядом поседевший пейзаж вокруг. – Иначе здесь не стояло бы это, ведь так?

«Они же оставляют запасы на крайний случай? – размышлял Эйдан осторожно спускаясь на снег и с тревогой осматриваясь. – Разумеется! Иначе какой смысл в убежище? Судя по размерам, там пара спальных мест и печка… Мясо, скорее всего там вяленое тюленье мясо, замотанное в целлофан чтобы не привлекать медведей!» С опаской подошедший к постройке Эйдан почувствовал, как рот наполняется слюной, а желудок стонет от ожидания. Наученный опытом, полярник сперва обошёл постройку вокруг, охватив довольно большой радиус. С высоты пригорка, стоявший поодаль и внизу вездеход казался пришельцем с другой планеты, светом прожекторов отыскавший подтверждение сгинувшей цивилизации. Вернувшись к лачуге, Эйдан заглянул в грязное замёрзшее окно размером с журнал, однако оно оказалось завешенным чем-то тёмным изнутри. Полярник потянулся к массивному деревянному засову, продетому в грубые железные скобы и попытался его вытащить, но сделать это одной рукой оказалось непросто. Матерясь, Эйдан решительно двинулся к вездеходу и высвободил лебёдочный крюк.

– Значит будет по-плохому! – прорычал он и с силой потянул трос.

Подойдя к двери, Эйдан попытался сходу накинуть крюк на ржавую скобу, однако заметил то, что ускользнуло от внимания минуту назад: посреди инея и неряшливых пятен на стекле, он различил линии, образовавшие несколько окружностей… В следующее мгновение он заметил, как в оконце мелькнуло белое лицо. Полярник вскрикнул от испуга и попятившись, упал на спину. Высветленное светом фар лицо скалилось, таращило запечатанные смертью глаза на свет, рыскало носом вдоль стекла – искало…

– Его заперли! – шептал Эйдан отползая назад и проверяя взглядом надёжность засова. – Его здесь заперли!

Покойник всё-таки обозначил на ярком свету фигуру человека и молниеносно ударил в окно головой. Подброшенный в воздух страхом и звоном стекла, полярник бросился к вездеходу и взлетел на трак. Захлопнув дверцу и вжавшись в сиденье, уже из кабины он увидел, как мертвец пытается выбраться из западни, поочерёдно вытягивая из оконца то одну руку, то другую, а то и вовсе остервенело кусает стылые доски. Судя по искажённому лицу и лохматому рукаву тёплой шубы из оленьего меха, мертвец являлся инуитом. В голове словно кто-то включил лампочку и на мгновение на свету показалось усталое лицо Ломака, нехотя переплюнувшего через высокий воротник слово «кивитоки».

– А Ломак говорил, что их не существует, – прошептал сдавленно Эйдан, со страхом рассматривая двигавшиеся в воздухе руки. – Ты – Кивитоки и тебе не выбраться… Ты заразился, и, скорее всего, твои же тебя здесь и заперли. Ты умер здесь, а потом появился я – и ты очнулся! Кивитоки…

«Я снова вижу этот чёртов рисунок! – лихорадочно соображал полярник, понимая, что пора уносить ноги. Подобно лавине в сознание проникала мысль о том, что нежить всё же сможет выбраться и тогда… – Перед смертью они все чертят эти круги!»

Сдавая назад, парень пристально провожал взглядом метавшегося в свете фар мертвеца, который неистово пытался выбраться наружу. Когда вездеход отъехал на достаточное расстояние и тьма окутала охотничий домик, Эйдан развернул машину и медленно тронулся вперёд, однако, не проехав и сотни футов остановился. Он некоторое время сидел, неподвижно глядя в боковое окно – туда, где бледная луна нехотя обвела контуры деревянного убежища.

Возвращаться во мраке к лачуге оказалось чертовски страшно, однако Эйдан специально не стал подгонять вездеход к постройке. Не хотел оставлять в памяти детали (детали, сука!) расправы… Свет луны обелил окружавшие скалы, воздвигнув над крохотной постройкой каменный склеп.

– Ты мёртвый, – бормотал Эйдан, наискосок приближаясь к убежищу, – ты не чувствуешь боли… и страха. Да, чёрт возьми, ты – Кивитоки, и ты мёртвый! – сжимая в руках канистру, полярник изо всех сил пытался убедить себя в том, что все дальнейшие действия будут совершены в целях самозащиты и продиктованы логикой, однако не смотря на ускользающий смысл собственных рассуждений, где-то на галёрке слышался чей-то обвинительный голос.

Выглянув из-за угла, Эйдан едва не упал, оступившись на камнях. Мертвец явно услышал звук, так как в ту же секунду из чёрного окна показалась рука покойника и стала тарабанить по двери.

– Это не одно и то же… – шептал полярник, прыгая взглядом от дверного засова к метавшейся в темноте руке. – Убийство? Ты с ума сошёл, твою мать?! Какое к чёрту убийство? Если он выберется, он пойдёт следом и отыщет меня!.. Я не могу его убить второй раз – он уже мёртв, идиот!

Воровато озираясь, Эйдан настороженно двинулся вокруг постройки поливая стены хижины из канистры. Обогнув домик и снова оказавшись у двери, полярник встретился с собственным страхом лицом к лицу: мертвец пристально смотрел из темноты окна, обездвижив человека белыми глазами. Он не бился в агонии и не пытался выбраться, покойник неподвижно смотрел на человека, державшего в руках опустевшую канистру.

– Какого хрена ты ждёшь?! – не выдержал Эйдан пристального взгляда и сделал шаг к двери. – Давай! Ну давай же! Хочешь сожрать меня?!

Полярник снова шагнул к двери и замахнулся опустевшей канистрой, однако бледное лицо в оконце не шелохнулось, а через мгновение и вовсе растаяло в темноте. Обескураженный Эйдан оторопело разглядывал неподвижную ткань, за которой скрылся мертвец.

– Ах ты ублюдок!.. – парень швырнул канистру в дверь и вновь сделал осторожный шаг вперёд. Ему непременно нужна было видеть агонию напротив, неистовую жажду наброситься на человека – Эйдану казалось, что так голос с галёрки станет тише. – Ты думаешь я блефую? Ты думаешь, что, не видя твоей мёртвой рожи я тебя не зажарю?

Скрученный в тугой рулон кусок ткани никак не хотел гореть, даже несмотря на то, что оказался изрядно намочен бензином. Наконец пламя вспыхнуло, а вместе с ним, как по призыву, из темноты материализовалось белое лицо мертвеца. Эйдан шагнул вперёд и замахнутся – в то же мгновение из окна метнулась длинная палка и ткнула полярника в рёбра. Эйдан охнул и выронил горящий фитиль из рук, поскользнулся на камнях и упал. «Багор!» – с ужасом пронеслось в голове, когда палка (как он считал ранее), устремилась обратно в амбразуру, увлекая за собой человека. В темноте мелькнули руки мертвеца, подобно лапам паука, подтягивавшего паутину с жертвой. Крюк зацепился за скудное одеяние полярника и никак не давал тому освободиться. Извернувшись, Эйдан в отчаянии подцепил пальцами пылавший факел и швырнул в хижину. Домишко мгновенно вспыхнул, ударив в лицо горячей волной. Парень отпрянул назад и упал на спину, однако тут же вскочил на ноги и схватился за бок – исчезнувший в чёрном окне багор лишь вырвал кусок ткани на одежде, да оставил порыв.

Посреди объятой пламенем двери, в чёрной амбразуре заметались руки. Они плясали снаружи в неистовом танце, крошили оставшееся стекло; мёртвое лицо в оранжевой маске тоже металось в чёрном угольном контуре, хватая зубами пальцы, деревяшки, стёкла и воздух…

Голубой призрачный рассвет нехотя выкатывался из-за горизонта, неся на своих плечах фиолетовую мантию. Вездеход медленно полз вдоль скалистого берега, изредка прижимаясь к камням и наледям: Эйдан боялся обвалов, поэтому держался открытого льда. Полярник то и дело оглядывался назад и ощупывал взглядом рассветное небо в поисках чёрного дыма, карабкающегося наверх, однако расстояние поглотило видение, а зыбкий дневной свет раскидал остатки иллюзии. «Пожарище то ты устроил ночью, – говорил парень сам себе мысленно, – а сейчас начинается день! Там всё давно превратилось в пепел!» Эйдан знал отчего он постоянно оборачивается – уж слишком сильны оказались воспоминания о шагавших по снегу факелах с чёрными вуалями за спинами – там, у разбившегося самолёта.

Пологая бухта, объятая со всех сторон заснеженными скалами, встретила путника настораживающим видом занесённых снегом домов, торчавшими из сугробов на берегу санями для хранения лодок и загадочным тёмным полем – проталиной проступавшим из-под снега. Эйдан пару минут сидел за рулём урчавшего вездехода пристально разглядывая брошенную деревеньку из шести домов и длинного амбара, затем выбрался на трак машины. Сомнений быть не могло – жилища оказались брошенными, о чём красноречиво говорили открытые настежь двери домов, и гулявший в постройках ветер.

– Это не хорошо, – бормотал Эйдан, впиваясь глазами в тёмные окна, – это не хорошо…

Он вновь наткнулся взглядом на необъяснимое тёмное пятно неподалёку от заметённого снегом амбара и даже разглядел нечто похожее на кустарник рядом с постройкой.

– Ерунда какая-то! Не растёт здесь ни хрена!

«Они ушли, – убеждал Эйдан сам себя, рассматривая покинутые дома. – Они заперли Кивитоки и ушли, вернее сбежали. Наверняка на тот момент он был ещё жив, может быть они даже его подкармливали, но потом бросили в лачуге и ушли».

Съедаемый жаждой поживиться в брошенной деревне, но останавливаемый страхом, полярник забрался в кабину и несколько минут наблюдал за безжизненным ландшафтом. Наконец решившись, он тяжело положил руку на клавишу сигнала, – и бухта наполнилась протяжным гудком, растворившемся в высоких скалах.

– Так я и думал! – подбодрил себя Эйдан и включил передачу. – Иначе выскочил бы уже хоть кто-то, – «мёртвый» едва не добавил полярник и нахмурился.

Из головы никак не шёл стремительный и, главное, коварный бросок гарпуна мёртвого инуита. Выходило так, что нежить была намного опаснее, чем изначально предполагал парень – помимо адского звериного акта поедания живых, мертвецы наследовали прижизненные умения? Эйдан ощутил озноб от подобных мыслей и навис над рулём, почти вплотную прильнув к стеклу. Объезжая деревню пологой дугой вдоль скал, полярник стал постепенно прижиматься к амбару, будучи стеснённый каменистым рельефом. Впереди показались остатки разрушенного ветром крупного иглу, из-за пригорка выглянул шест, исполнявший на берегу роль маяка в бухте. С небольшого расстояния открылся вид на амбар, двери которого слабо шатались на ветру. Рядом со строением Эйдан снова увидел таинственное тёмное поле кустарника под снегом, только уже ближе и детальнее. Проехав вперёд пару сотню футов, полярник остановился и, распахнув дверцу, выглянул из кабины, встав во весь рост. Вблизи кустарник походил на коралловый риф, причудливым образом оказавшимся погребённым в сугробах.

– Что за чёрт?..

Эйдан спустился на снег и озираясь по сторонам двинулся к амбару. Немного не дойдя до «кустарника», он резко остановился – то, что он всё это время принимал за торчавшие из-под снега ветви, на самом деле оказалось кладбищем оленей с видневшимися из сугробов рогами… Периметр перед постройкой казался тёмным от тел животных, заметённых снегом, а также пятен крови, которую снег впитал. Понимая, что присутствует на месте самой настоящей бойни, что запертый неподалёку мертвец, скорее всего, был не единственным и что брошенная деревня, очевидно, пережила нападение мертвецов, – Эйдан попятился назад.

Растревоженная слабым ветром, в сторону бесшумно скользнула дверь амбара, а в нём, в мглистом чреве постройки, полярник увидел оленя с белыми, как снег глазами. Мёртвое животное стояло неподвижно в тени крыши, подпирая стену тощими боками, на которых лопнувшая облезшая шкура ощерила кости рёбер. Неестественная худоба, исказила череп животного, стянула кожу на голове и превратила в отвратительную ошибку таксидермиста. Рога оленя венчались лохмотьями из шкур, свисавшими едва ли не до пола, и чем-то мало узнаваемым, но не менее отвратительным.

Мёртвое животное ринулось к ошеломлённому полярнику, однако оказавшись снаружи, упало в снег, разнеся по округе треск замёрзших суставов. Парализованный ужасом Эйдан проследил натянутую верёвку на шее животного, её терявшийся в темноте сарая конец; будто заворожённый смотрел, как мёртвое животное неуклюже поднимается на тощие ноги, и берёт яростный разбег…

Только оказавшись в кабине вездехода за запертой дверью, Эйдан пришёл в себя. Отрешённо наблюдая за агонией мёртвого животного, за его попытками освободиться, видя посечённую верёвкой шкуру на шее и отмерив взглядом расстояние, на которое олень мог удаляться от постройки – Эйдан ужаснулся! Судя по натянутой верёвке, животное как раз дотягивалось до периметра, с погибшими сородичами. «Наверняка все они разбежались, – размышлял полярник лихорадочно, пристально следя за мёртвым животным, – но только не ты! Ты был привязан и тебя покусали… заразили… Потом ты сдох, а уже после, обратно стали приходить выжившие олени. И ты очнулся, и стал нападать на них! Ты, как чёртов паук, выпрыгивал из норы и кидался на живых соплеменников! Одного за одним! Они возвращались, а ты их убивал!» Эйдан затряс головой и обвёл деревню глазами. «Что же это за проклятье такое! Что же это за отрава заставляет оживать мертвецов!»

Горизонт выглядел празднично чистым. Стерильно чистым в своей безмятежно нескончаемой белизне накрахмаленных льдов. Единственным ориентиром которого придерживался Эйдан, оставался загромождённый ледяными глыбами берег по правую руку с узкими предательскими фьордами, приглашавшими внутрь… Ридз брёл медленно, изредка бросая хмурый измученный взгляд на ледяные башни, иногда останавливался, и встав лицом к берегу, отчаянно и со всей силы кричал ругательства в адрес ледяных исполинов. Затем немного успокаивался, растирал замёрзшие щёки (уловка, чтобы смахнуть слёзы) и брёл дальше. За его нелепой фигурой утопавшей в складках ткани, – которая ещё совсем недавно была обивкой сидений в вездеходе, – на короткой верёвке ползли импровизированные сани, в очертании которых легко узнавался каркас тем самых сидений. Бурое и грязное от машинного масла лицо полярника походило на жуткую грубую маску, которую волновал резкий ветер, – и маска начинала двигать губами, сквозь которые просачивалось дыхание. Ветер!.. Катабатический обжигающий монстр, с воем скатывающийся с гор! Он с силой толкал в спину, с лёгкостью раздевал и оголял лёд под ногами насколько хватало взгляда, – и идти становилось совсем сложно. Эйдану приходилось жаться к берегу и брести под нависавшими ледяными башнями, а уже будучи в их тени, он не решался повышать голос. В такие минуты близость оскаленных ледяных клыков навивала на полярника ненависть к самому себе, и он вновь начинал очередной обвинительный монолог. Так и сейчас – завидев впереди вылизанный ветром участок открытого льда, Эйдан устало выругался и направился к окованному льдом берегу, срезая путь.

– Мудачина ты, Ридз! Мудачина и сука! – выкрикнул он высоким голосом, окидывая ледяную гряду слезливым взглядом. Отсутствие поляризационных очков давало о себе знать – глаза нещадно резало от окружавшей стерильности, вездесущие снег и ветер буквально охотились за лицом полярника, целясь в глаза. – Какого чёрта ты полез туда на вездеходе? – Эйдан застонал и замотал головой переживая недавние воспоминания. – Сука!.. Ночлега безопасного захотел?! Выспался? Идиот, ну почему ты не вышел из машины и не проверил снег? У тебя ведь был шанс спасти машину! Машину и себя, сука!..

Оказавшись у огромных ледяных глыб, Эйдан придержал рукой шапку, сделанную из обрезанных рукавов одного из свитеров, и смерил нагромождение прозрачных глыб оценивающим взглядом.

– Тогда, я свернул у такого же говнюка, как ты, – адресовал он свои слова стеклянной башне и, утопая в неглубоком снегу, побрёл вдоль берега. – А может это был твой братец? Похож, во всяком случае… Все вы похожи в этой пустыне!

Во рту вновь появился привкус той горькой утраты, после которой изменить уже ничего нельзя. Перед глазами, вот уже третьи сутки стояла картина обрушенного в предательский разлом вездехода у основания ледяной горы: беспомощные прожектора машины бьют вверх с глубины в десяток футов, а рядом орущий от отчаяния человек у края пропасти, который только что выбрался наверх, но не знает зачем… Последующие сутки у обречённого вездехода, бессчётное количество спусков и подъёмов к машине на тросу; скудные пожитки у спрятанного во льдах костра и бессонная ночи подле него. Помнил, как растирал по лицу тягучее машинное масло защищаясь от холода, подставляя дрожащую пятерню к двигателю снова и снова. «…Ты только что убил волшебного единорога, который мог бы тебя спасти, мать твою! Убил, а теперь умываешься кровью прямо из его сердца…»

– Насмехаешься надо мной? – Эйдан прищурился и поднял в небо глаза. – Если на всё Твоя воля, то какой смысл было заводить меня в эти дебри и отбирать вездеход? Или это не ты? Дьявол? – полярник криво усмехнулся и подтянул на поясе верёвку, которой был связан с «санями». – Вы всё никак с ним не разберётесь, а страдаем мы – люди… Или, вот, объясни мне: был у Тебя сад, так? Садик… Поселил Ты в нём человека, и он тебя устраивал пока не вкусил запретного плода, который подсунул человеку Змей. За это ты выгнал человека из рая… но где же логика, Создатель? Мы Тебя устраивали пока были голыми и тупыми, или Ты оскорбился на непослушание? Скользкая тема, не находишь? И ведь Ты говорил Адаму, что он умрёт, как только вкусит с дерева… Стало быть – Ты был нечестен с ним! – Эйдан остановился, с трудом переводя дыхание. Бросив взгляд по сторонам, он покачал головой и натянул нижний край ткани от подбородка к самым глазам, прячась от обжигавшего мороза и ветра. – Я вот думаю, что тех двоих Ты изгнал не за это, – голос полярника стал глуше и, казалось, вкрадчивее из-за маски на лице, – а за то, что, познав истину, они могли заразить ею остальных! Да-да! Ты позаботился о том, чтобы изолировать инфицированных от остального зверинца…

Темнота накрыла Арктику резко, будто скрыла ледяную гладь и ближайшие горы под подолом своего вечернего платья. Небо заволокло брюхатыми облаками, проглотившими и луну, и звёзды. Бредущий в чернильной мгле полярник стал всё чаще и чаще оглядываться, делать остановки, при которых, устремив в темноту пристальный взгляд, подолгу высматривал то, что его преследовало. Во всяком случае, Эйдан так считал, – и именно поэтому старался привалы делать, как можно короче и реже. Останавливаясь на ночлег, он и вовсе забирался повыше на льдины вместе со своим скарбом и уже там разжигал самодельную печку, заправляя горелку топливом из канистры. Затем поджигал факелы (обматывал две пары лыжных палок смоченными тряпицами), втыкал чадящие светильники прямо в лёд, и только после этого позволял себе обрывочный и беспокойный сон. В моменты резкого и внезапного пробуждения, Эйдан оставался недвижим и просто обводил глазами периметр, пытаясь проникнуть за предел огненного кольца… Его парализованное страхом тело было неподвижно, как и обездвиженные ужасом мысли – полярник был уверен, что там – в темноте, за стеной огня притаился некто преследовавший человека вот уже третью ночь.

Алое пламя факелов пугливо дрожало на ледяном ветру, который с остервенением набрасывался на огонь, силился оторвать яркие обжигающие лоскуты от чадящей ткани и похоронить в снегу. Эйдан с волнением следил за напряжённой борьбой двух стихий прекрасно понимая, что битва выходит не равной. Устроившись на ночлег на невысокой возвышенности (выше попросту не получилось забраться), Ридз окружил себя четырьмя факелами, обезопасив спину практически отвесной ледяной стеной позади. Распалив самодельную горелку, полярник налил в резервуар немного топлива и накрыл приспособление крышкой – теперь огонь будет гореть до самого утра, распространяя сквозь грубые дыры небольшой топки драгоценное тепло. Расположив печку у самых ног и не в силах более вслушиваться в жуткие стоны арктического дыхания, Эйдан вёл с собой беседу, в надежде, что его сморит сон.

– Они тащили корабль на север, – тихий голос человека тонул в складках заснеженной ткани, объявшей лицо; через узкую оставшуюся щель лишь глаза полярника сонно следили за окружением. – Для чего? А я тебе скажу: они прорываются к большой воде… открытой воде! Хочу ли я сказать, что они разумны? До стычки с капитаном и охотником я бы сказал – нет! Но, теперь даже не знаю, что ответить… Первородный инстинкт – голод, именно он ими движет! А вот наличие памяти у мертвецов меня удивило и напугало. Или это частный случай, и он касается только инуита и капитана? Его лицо… – Эйдан сокрушённо зажмурился, вспомнив страшные раны мертвеца. – Чёртов Вудс… вернее Коул… Он срезал мягкие ткани лица, очевидно в первые дни своего пребывания на судне. Он его изуродовал, чтобы не видеть в нём человека, обезличил? Или он их съел?.. Господи!.. – полярник затряс головой и зажмурился. – Затем он нашёл Звонаря и кока, разделал их, сжёг головы и кости в топке, а капитана попросту не успел! Визит Ледяного Короля спутал все его планы… В первый раз у чудовища не получилось вызволить судно, и он лишь нагрел корпус и… и оживил капитана – да, думаю так и было! Наверно это в его силах! Где же оживший капитан был всё это время? Кажется я знаю ответ на этот вопрос… Он не ушёл с этим… с этим огромным уродом! Думаю, он просто упал за борт – как раз в узкую полынью по периметру оттаявшего судна! После ухода долбанного тролля лёд затянулся, и капитан не смог из-под него выбраться. Он оставался под ним и скрёбся о борт – именно эти звуки слышал в трюме Коул! Ледяной Король вернулся с подмогой, растопил лёд и тогда капитан выбрался и, и… и если бы не фото его дочери, которое Вудс… Коул дал мне…

При воспоминании стремительного нападения мертвеца, Эйдан встрепенулся и испуганно осмотрелся. Успокоившись и вернувшись к созерцанию пламени у самых ног, он снова принялся размышлять:

– И этот громила, этот мутант – он же человек! Был человеком – и во что он превратился? Эксперимент военных? Его лицо, его тело… его мощь… Я же в него попал! Попал в самую грудь! Но он меня отпустил… Чудовище разрубило трос прекрасно понимая, что я сбегу! Может это вышло случайно? Он меня отпустил или упустил? – Эйдан раздражённо махнул рукой и затряс головой. – Да, брось, ты же прекрасно понимаешь, что тебе дали шанс уйти! Ты даже вынашиваешь мысли о том, что это чудовище – которое, кстати, не смог убить китовый гарпун, – не пыталось достать тебя из топки, оно пыталось тебя в ней закрыть! Поэтому оно погнуло дверцу, а не потому, что у него не хватило сил её открыть!

Полярник театрально усмехнулся и сплюнул.

– Что за бред? Конечно, эта тварь пыталась меня достать! Или ты считаешь он меня искал, чтобы поздороваться? Может думаешь, что незадолго до этого он для меня и фаер-шоу устроил с раскалёнными углями? – голос Эйдана чуть изменился, стал более скрипучим и он вновь заговорил: – На тот момент этот монстр не знал о твоём существовании, идиот! Иначе не известно, чем бы это закончилось! Никакого представления не было, потому что эта тварь преследовала свои цели, и ты их знаешь не хуже меня!

Эйдан фыркнул и притворно подкатил сонные глаза.

– Ох, прекрати меня поправлять! «Знаешь» и «догадываешься» – практически одно и тоже! Да-да-да! Этот монстр терпел боль для того, чтобы своими молниями нагреть корпус и высвободить судно изо льда! Эти его молнии… разряды… или как там их назвать – вот чего он добивался! Он и первый раз приходил на судно за этим, да видимо силёнок только хватило зарядить батареи!

Эйдан закашлялся и какое-то время вслушивался в вой ветра, запутавшегося в высоте пиков над головой. Полярник поднял глаза в небо и привалился спиной к ледяной скале.

– Он просто не справился без своих помощников… – прокомментировал он глухо. – Он уходил за ними, а позже вернулся. И кстати, я вообще не уверен, что Вудс пытался покинуть судно на вездеходе: вполне вероятно, что оставленный в зажигании ключ был делом не его рук, салага…

При упоминании своего прозвища, Эйдан осёкся и его дыхание оборвалось. Невольно вслушиваясь в стоны ветра, прыгавшего по остроконечным заснеженным шапкам, полярник вспомнил заполненное льдом помещение генераторной, яркое пятно света на полу, а в нём вмёрзшее страшное лицо… Слуха коснулись призрачные капли падающей воды с оттаивающих стен, а воображение дорисовало, как в темноте мёртвый Корхарт пытается освободиться от ледяных оков.

Взгляд полный страха пополз по бесконечным застругам и тёмным трещинам во льдах, запрыгал по намётам, увяз в длинных тенях застывших глыб.

– Ветряной… – вспомнил Эйдан слова покойного начальника, прислушиваясь к стонам ветра. – Так ведь твоя дочка называла того, кто гудит в проводах? Так?.. Какой же ты мудак, Ив! Ты бы меня выручил! Не дал бы тут сдохнуть!..

Следующий день выдался серым и ветреным. Поднятый яростными порывами, снег носился в воздухе, обрушивался на бредущего человека, толкал в плечи и бил в грудь. Эйдан прикрывал глаза рукавом, выставив вперёд локоть словно копьё, однако силы оказались явно неравны. Он поминутно оглядывался на ходу и под предлогом осмотра импровизированных саней, впивался взглядом в белую дымку, заметавшую его следы. Где-то там, за пределами видимости, по следам человека его преследовало то, от чего Эйдан был не в силах убежать – собственное безумие. Оно заставляло Ридза возвращаться назад, рыскать в снегу и пристально изучать горизонт; не спать ночами и окружать себя факелами… Мысль о том, что кто-то идёт по следу и преследует полярника была настолько тяжела, что практически весь день, пока Эйдан брёл по заснеженному льду, она жгла чьим-то взглядом спину, тянула за плечи вниз непосильной ношей, сводила с ума. Голодный, обессиленный, полярник брёл сквозь бурю волоча за собой пожитки и озвучивая от отчаяния монологи, рождавшиеся в голове. Мысль о том, что ему суждено замёрзнуть во льдах Арктики, так и не добравшись до базы, всё настойчивее подавала голос, вопила тесня остальные мысли. Чтобы хоть как-то её заглушать, Эйдан разговаривал сам с собой, однако всё равно поминутно оглядывался через плечо.

– Корхарт, старина… – стонал Эйдан. – Спасибо тебе за заначку, сукин ты сын! Как же ты собирался ею воспользоваться? Рассчитывал жрать продукты по ночам? – полярник бросил мимолётный взгляд через плечо (очередной обезумевший, болезненно-затравленный взгляд), словно ожидал чьего-то ответа. – Или ты рассчитывал, что на базу норвежцев доберутся не все?

Ридз остановился и огляделся по сторонам. Он буквально слышал (помнил) вкрадчивый звук заполненной чем-то канистры, её шелест – вовсе не похожий на всплески топлива; ощущал в руках её легковесность, помнил то возбуждение с которым тянул замок… Плотно набитая сухарями, макаронами и сухофруктами, спрятанная среди остальных, таких же канистр, она показалась Эйдану рождественским подарком под ёлкой, причём самым невероятным и самым дорогим за всю его жизнь! С каким ликованием и трепетом парень поднял драгоценную находку из разлома, который стал для вездехода склепом. «Теперь понятно почему ты остался в тот вечер у вездехода один, – размышлял Эйдан, вспоминая лихорадочные глаза Рона, с остервенением отдиравшего обшивку внутри машины. Его усердие и нежелание идти в комплекс… – Понятна твоя спешка и беспечность, а также забытый карабин! Ты прятал заначку, ты готовился к переходу!»

Обшаривая тревожным взглядом собственные следы, полярник заорал в метель, что было сил:

– Как ты собирался это жрать, ублю-ю-ю-до-о-ок?!

«Ууу-ююю-ооо!» – затянул ветер в серой непроглядной вышине, обрушивая на плечи человека жгучие плети из снега и льдистой крошки. Эйдан закрыл глаза и позволил стихии хлестать себя по щекам. Он отчаянно старался вспомнить лицо того Корхарта, который встретил его на взлётной площадке у вертолёта… но память черпала из омута лишь худое, страшное и оледенелое лицо мертвеца с прыгающей челюстью. Сквозь вой ветра, полярник и сейчас слышал посмертную зубовную дробь, слышал не то стон, не то сухую потустороннюю усмешку Рона, перед глазами виделась ухмылка, больше напоминавшая оскал. «Тебе не выбраться, – из чёрного рта Корхарта сыпятся слова вместе с золой, – отсюда живым, салага». Эйдан затряс головой, всё ещё сжимая веки, и прошептал дрогнувшим голосом:

– Зато я найду покой мёртвым, в отличие от тебя! И не стану чье-то марионеткой после того, как сдохну!

Что это – ветер? Ветер баюкает на руках чей-то далёкий хохот? Снова этот мерзкий смех и этот голос! «Я бы не был так уверен», – доносится до сознания, и в отвратительном тембре, Ридз узнаёт жуткий дуэт собственного голоса с голосом Корхарта.

– Ты и при жизни во многом сомневался, старина, – Эйдан смертельно устал противостоять собственному безумию, которое вновь поглощало разум. Оно опережало мысли, казалось, оно действует на шаг впереди всего того, что сознание могло родить. Как и сейчас у полярника имелось мерзкое чувство, что он уже проиграл эту схватку и станет свидетелем собственного поражения. Набитый золой рот откроется и высыпет правду, против которой у Эйдана не будет аргументов, правду, от которой станет только хуже. «Ты всё видел сам… – „правда“ сыпется прямо на снег, оставляя чёрный след. – Команда корабля – они ведь замёрзли во льдах давным-давно, но стали такими как я… Он их призвал. Он призовёт и тебя!»

Сквозь плотную белую вьюгу, через растрёпанные макушки сугробов, Эйдан разглядел, как по его следу на животе ползёт обгоревшая чёрная фигура без одной ноги… «Корхарт! – оборвалось сердце полярника. – Он не сгорел при пожаре и выследил меня! Он идёт по следу!»

Полярник вскрикнул, и ринулся прочь, ощущая неистовый жар, приливший к голове. Распахнутые от ужаса глаза человека смотрели перед собой слепо и страшно, в них затаились безумие и агония угасающего разума; льдистый бисер дождался своего часа и с остервенением атаковал незащищённые глаза полярника. «Бежать! Бежать! Бежать!»

– Это всё неправда!.. – хрипел Эйдан, срывая дыхание. Он провалился в глубокий снег по колено и его бегство сразу замедлилось; полярник взвыл не в силах оглянуться назад. – Там нет никого! Там нет никого!

Инстинктивно прижимая к бедру верёвку, парень одеревеневшей рукой тянул за собой сани, боясь взглянуть хотя бы на них. Ему казалось, что брошенный за спину взгляд упрётся в почерневшее мёртвое лицо, а сам мертвец уже будет восседать верхом на скудных пожитках – именно поэтому Эйдан держал руку на верёвке, готовый в любую минуту ощутить рывок.

– Нет-нет-нет! – бормотал он, с трудом переводя дыхание. – Он сгорел, сгорел! Он бы не смог выбраться из пожарища – я едва смог! Но я-то живой, а он – нет! Что это доказывает, а? Что я сошёл с ума! Господи, я сошёл с ума?!

Не останавливаясь, Эйдан коротко обернулся, затем ещё раз, успев обшарить взглядом белую стену метели – позади никого не было. Тяжело дыша, полярник развернулся, и уставившись в свои следы болезненным взглядом, стал ждать. Спустя пару минут, отдышавшись, но так никого и не увидев, Эйдан начал хихикать от пришедшей в голову глупой мысли, которую он тут-же озвучил едким голосом:

– Встретились как-то в Арктике однорукий и одноногий, – Ридз ни на шутку развеселился. Его грязное замасленное лицо исказила безумная улыбка, перед которой сотрясалось облако пара. – Однорукий говорит: «Ты можешь побыстрее?», на что одноногий ему отвечает: «А ты, не можешь руку подать?», – Эйдан уже смеялся во всё горло, оглашая седые окрестности истерическим смехом. Он согнулся пополам от хохота, не сдерживая горячих слёз, с трудом ловя взглядом собственные следы. – «Руку подать!» – ну, ты понял, да? Подколол, сука! Видимо не в настроении был – встал не с той ноги! – полярник снова зашёлся обморочным смехом, таращась в метель. – Чёртов погорелец сегодня в ударе! Эй, Корхарт, ну, где ты там?! Где ты, мать твою? А, нет тебя! Нет теб-я-я-я!

Картинно приставив ладонь козырьком, Эйдан встал на цыпочки и свистнул. Звук получился приглушённым из-за обмёрзшей маски на лице, и полярник стянул её к подбородку.

– Где ты там, муд-а-а-а-к? – закричал он громко. – Что-то ты не спешишь! Пригорел что ли, уголёк? Нет теб-я-я-я! – и уже тише, снова кутаясь в маску: – Не выбрался ты из огня, вот и сгорел…

«Ты так думаешь, или ты так знаешь?» – неумолимый голос в голове задал очень простой вопрос.

– З-з-знаю, – испуганно ответил Эйдан вслух.

«А откуда ты это „знаешь“?» – не унимался голос, в котором слышалась издёвка.

– Он явился ко мне обгоревшим… Погоди, но этого знать я не мог!..

«Что из этого следует?»

Цепенея от ужаса и холода, Эйдан прохрипел:

– Что я его вижу!

Подобно чёрной кляксе на белой скатерти из метели выползал Корхарт. Всё так же на животе, выкидывая вперёд чёрные руки, подтягивая тело и всё так же срывая подбородком снег. Эйдан застонал и отвёл взгляд. «Бежать! Бежать! Бежать!»

Разбил лагерь Эйдан, когда силы уже стали покидать полярника, а звёзды, соревнуясь в яркости с изумрудным сиянием на фиолетовом небосклоне, разбухли и опустились ниже. Ветер утих, однако изредка задувая в узкие щели самодельной печи, что-то шептал Эйдану, то и дело кашляя на пламя. Огороженный несколькими факелами, да свернувшийся у чадящей топки, Ридз лежал в снегу подтянув колени к груди. Он был истощён и сломлен; он хотел закрыть глаза и забыться навсегда. Эйдан желал сдаться смерти, пока горит огонь и он может позволить себе уйти в тепле, без агонии остывающего тела, без предсмертных метаний обнажённого замерзающего тела в сугробе. «Господи, ну зачем ты это вспоминаешь?» – стонал про себя полярник, сжимая зубы. Перед глазами всплыла тёмная комната жилого корпуса станции Коргпоинт и размытые тени в креслах, которые ещё не так давно были живыми людьми. Слуха коснулись приглушённые голоса рассказчиков, а ноздри защекотал терпкий табачный дым. Когда это было? Примерно в первые пару недель по прибытию на станцию – тогда Эйдан с удовольствием и неподдельным интересом внимал рассказам бывалых полярников, живо и ярко материализовал в воображении образы, рисуемые Ломаком. «Или это был Корхарт? Нет, Ломак, – он первый тогда это сказал…» Тем вечером Эйдан впервые услышал о «терминальном копании» и узнал, что зачастую замёрзших людей находят раздетыми, а иногда и прикопанными, – что в предсмертной агонии, гибнущий от холода человек срывает с себя одежду и пытается спрятаться в небольшое укрытие. Что некоторые люди находясь на пороге смерти пытаются закапываться в снег, – и именно это поразило и напугало Эйдана в тот вечер. Он хорошо помнил, что эта информация, словно сдёрнула с Арктики невинное белоснежное покрывало, оголив перед взором парня чёрную могильную слепоту сурового края. В тот вечер ошеломлённый и угрюмый Эйдан увидел в тёмном дальнем углу комнаты страшную картину, в которой гибнущий обнажённый человек пытается похоронить себя в снегу… ныне, полярник видел в том человеке себя. «Когда твоя температура упадёт до девяноста пяти градусов, – тихо звучит голос Ломака, – в твоём теле начнётся ломота, которая спустится по шее на плечи… Это будет означать, что холод, как бледный паук уже начал оборачивать тебя своим саваном. Это не смертельно: ты всё ещё можешь двигать руками и ногами под этим покрывалом… хотя, кровь уже отхлынула от твоих конечностей, но тебе пока ещё просто холодно. Девяноста четыре – судороги, ломота, сильнейший озноб. Саван стянул твоётело и всё о чём ты молишь – это крохотный участок тепла, вокруг которого ты можешь скрутиться змеёй, прижавшись к нему каждой клеточкой тела. Девяноста один – это, друг мой, тот мостик по которому вернуться обратно уже навряд ли получится. Твоя память не может найти обратную дорогу и, если никого не окажется рядом, – ты навсегда останешься в стране льдов. Восемьдесят пять… Твоя кровь напоминает кисель, а из-за недостатка в ней кислорода, ты начинаешь видеть галлюцинации. Твое сердце не в силах прогнать по венам этот коктейль из слипшихся тромбоцитов… эритроцитов и бог знает чего ещё!.. Холод забирает тебя, салага… Ты стаскиваешь с себя одежду, аккуратно складываешь её рядом и начинаешь закапываться… Это только в фильмах все умирают или героями, или негодяями – на самом деле смерть выглядит намного страшней! Здесь, на Севере, у неё и вовсе изощрённые методы: никто даже близко не знает сколько под снегом могил, выкопанных собственноручно!»

Словно дождавшись ослабления ветра и воспользовавшись лазейкой, повалил снег – отвесно и напористо, планируя напрочь сровнять одинокую и путанную тропу заблудшего чужака.

– Ты здесь? – позвал Ридз, не отрывая взгляда от пламени. – Рон, ты здесь?

Мучительный и долгожданный сон никак не приходил, усталость и бессилие не давали закрыться глазам и впасть в забытьё. Сквозь грубые дыры в самодельной топке, Эйдан рассматривал танцующее пламя, которое, казалось, тянуло к человеку свои быстрые полупрозрачные руки, тут же стыдливо прятало их обратно, выглядывало из своей темницы, казалось живым… Эйдан протянул руку к огню и сквозь растопыренные пальцы посмотрел на пламя.

– Привет, – прошептал он, едва ворочая языком. – У меня для тебя плохие новости, старина. Топлива для тебя осталось совсем чуть-чуть, впрочем, как и у меня еды, – полярник проглотил подступивший спазм и задышал носом. Совладав с чувствами, он продолжил: – Это значит, что мы оба погибнем здесь, среди грёбаных льдов… У меня к тебе будет предложение, однако оно настолько меня пугает, что я боюсь его озвучивать, ибо уверен, что оно тебе понравиться… Там, – Эйдан скосил глаза к саням, где среди пожитков виднелась полупустая канистра топлива, – твое последнее пиршество… и там же моя надежда избежать пробуждения если это существо… этот… демон призовёт меня после смерти. Я даже не знаю, чего я боюсь больше: замёрзнуть в снегу и воскреснуть подобно «им», – или тебя, превращающего меня в обугленные кости. Я так боюсь твоих объятий, так боюсь этой боли!.. – полярник зажмурился и зарыдал.

Всё то время пока Эйдан пребывал в сознании, в его отчаявшемся рассудке тлела единственная мысль, которой полярник всячески страшился и потому, не позволял обрести чёткую форму, однако, мысль успела разрастись до узнаваемых очертаний слова «завтра», исполненного алыми огненными лоскутами. Спустя какое-то время он заснул тяжёлым обморочным сном.

Возвращение из глубокого чёрного колодца оказалось стремительным до тошноты, удушливым, тёмным и неимоверно холодным. В первые секунды пробуждения, Эйдан, скованный окоченевшими мышцами подобно старым сухим ветвям, двигался бесцельно и судорожно, с каждой секундой всё больше отдаваясь панике. Было темно, обжигавший снег жёг лицо и глаза, наполнял рот и душил. Кричать! И Эйдан кричал… Бился в конвульсиях, погребённый в белоснежном склепе выпавшего за ночь снега, лавиной обрушенного с ледяной скалы. Тяжёлое мраморное надгробие давило своей толщей, лишало полярника малейшего шанса выбраться наружу – природа сама решила вынести приговор человеку и привела его в исполнение! Отчаянный крик тонул в глотке, забитой снегом; скованные руки и ноги бились в агонии, прижатые к замерзающему телу. «Это я сам, это я сам! – кричал, орал, вопил ужаснувшийся мозг. – Я сам себя закопал! Я умираю!»

Внезапно стало чуть светлее – и это напугала Эйдана ещё больше. Думая, что он видит тот самый «другой свет», Ридз снова закричал. На деле звук вышел больше похожий на предсмертный хрип… на который, некто со стороны света, ответил неопределённой вознёй в глубочайшем сугробе. Что-то мелькнуло перед глазами, нечто тёмное, затем пространство перед лицом снова стало серым, но уже через пару секунд снег расступился, образовав маленькое светлое пятно, которое нехотя ширилось и росло. Эйдан словно смотрел в другой конец тёмного тоннеля, нёсся по нему, приближаясь к свету. «Меня нашли! Они меня спасут!» – стылое заторможенное сознание рисовало встревоженные, но радостные лица людей по ту сторону обрушенной лавины; яркие одежды пестрят на свету, спасатели протягивают руки и вот-вот освободят Эйдана…

Рассекая сознание острым клинком, в глаза непереносимой болью ворвался дневной свет. Отрыгивая фонтан снежной каши, Эйдан вскрикнул и с силой зажмурился, чувствуя сжатыми веками колючую массу. Ноздрей коснулся жуткий запах сырой шерсти и зловоние былого пожарища!

В раскоп заглядывал обгоревший череп, таращась белками глаз. Эйдану хватило мгновения, чтобы всё понять и заорать что есть силы. Он стал хаотично отбиваться от обуглившихся рук, нащупавших его под снегом и напористо тянувшими наверх. Не в силах терпеть резь в глазах, полярник жмурился и щурился, пытался не смотреть в страшное лицо и не потерять его из вида одновременно; кричал, хрипел и стонал, отчаянно молотя руками перед собой, раскидывал снег ногами, лягался… Откатился. Кое-как поднялся, но упал; снова поднялся, побежал… побежал! Побежал!

Одинокая жалкая фигура человека брела медленно и неуверенно. Склонённый вперёд под острым углом, казалось, путник грудью лежит на снежных вихрях, чудом удерживая равновесие; его ноги путаются в силках расставленными вьюгой, спотыкаются и вязнут в сугробах. Словно приговорённый пленник, подгоняемый могучим конвоиром, человек шёл вдоль ледяной гряды, едва не падая от толчков в спину. То и дело оборачиваясь и едва не валясь с ног, но всё же оборачиваясь и всматриваясь в метель, заметавшую его следы, он что-то отчаянно хрипел ветру и грозил рукой. Оледенелое замёрзшее лицо путника почти не двигалось, лишившись мимики, и оттого, казалось, что с ветром разговаривает грязная фарфоровая кукла с безумными искусственными глазами…

«Ты правильно сделал, что сбежал! Ты молодец! – фальшиво-подхалимский голос в голове одобрял побег Эйдана и продолжал увещевать: – Он бы тебя загрыз – Корхарт! Ведь это был Корхарт! Ты его не придумал, он там был, и он тебя отыскал под снегом!» – «Заткнись! Заткнись! Заткнись! – обрывал другой голос, полный отчаяния и боли. – Ты… ты лишился всего… твою мать! Теперь ты точно обречён! Ты не переживёшь этой ночи – ты мертвец!» – «Он давно мертвец! – усмехался злорадно другой голос, звуча в голове надоедливым сверчком. – Там же никого не было! Он сам себя раскопал и побежал, прочь!» – «Неправда! – вопил «подхалим». – Ты видел Корхарта, вы все его видели! Сгоревшее лицо…» – «Да-да-да!.. – снова та же усмешка в чужом скрипучем голосе. – Что-то он не особо на себя был похож!» И снова голос, в котором отчаяние: «Ну он же сгорел!» – «Это был Корхарт! – настаивает на своём «подхалим», но внезапно голос его дрожит: – Обгоревший, но это он! Он нас преследует всю дорогу!» «Сверчок» вновь усмехается: «Да-да… конечно… Скорее это плод больной фантазии!» – «Может был, а может и нет!» – стенает с болью «второй». – Но это нам никак не поможет! Этот мудак всё бросил! Всё! Мы замёрзнем в этой чёртовой…» – «Обернись!» – горланит неожиданно «сверчок», да так, что Эйдан едва не вскрикивает.

Резко обернувшись, Ридз долго смотрит в метель, покачиваясь на ветру. Его глаза замирают в одной точке, и он ждёт. В глубине души он ждёт и надеется, что из-за стены снега и ветра появится то, что гонит его дальше на запад, то от чего он бежит, что будет являться доказательством его вменяемости – и в то же время, та часть сознания которая гонит от себя мысли о сумасшествии, не верит им, а верит в свою правоту, – боится увидеть своего преследователя воочию. Боится, потому что от него не скрыться, от него некуда бежать и в конце концов этот побег закончится растерзанным телом и обглоданным лицом как… «Как у Ломака!» – кричит всё сознание Эйдана.

– Как у Ломака! – орёт в метель полярник, но перемёрзшее горло лишь слабо хрипит.

«Ха-ха-ха! – неистово хохочет „сверчок“ в голове и вкрадчиво добавляет: – Ты уж определись, что именно ты хочешь видеть».

Спустя какое-то время, буря стала темнеть и сереть, белоснежные полотна превратились в пегие неприглядные тряпки, в которые куталась смерть – на Арктику опускался вечер, в котором из последних сил брёл человек, едва способный дышать. Его мысли путались и уже не спорили друг с другом. Словно на прощание, визгливые голоса решили не беспокоить своего хозяина и просто онемели, оставив в сознании пустоту угасающей жизни. «Вот и всё… вот и всё! – отмеряя каждый нечёткий шаг стучало в голове. – Это конец! Умру здесь… Мне страшно? Чертовски страшно!.. Умру здесь! Просто упаду в снег и умру! Нет-нет, буду идти пока не упаду… Ещё немного… Или бежать – просто бежать вперёд, пока не упаду замертво, пока хватит сил… Да, так будет лучше… Бежать прямо в тот просвет, прямо к той ледяной стене! Взобраться на неё, взобраться! Бежать… бежать по льду. Или… или прижаться грудью к стволу карабина и заорать! Резко крикнуть и его палец дрогнет, и он нажмёт курок! Кого „его“? Кто „он“? Часовой? Пожалуй, это он… Здесь среди снегов любой станет „часовым“ поневоле! Что он говорит? Говорит или кричит? Слова доносит ветер, – что он кричит? Ветер кричит? Что это за фигура?.. Я иду или стою? Я бегу? Я бегу навстречу чёрной точке… которая на самом деле является стволом карабина, – или это точка несётся навстречу мне? Ах, это просто снег… он создаёт иллюзию, и эта точка смотрит мне в лицо… Нет, это просто ветер носит снег в воздухе, а я стою… Стою и слушаю его… Кого „его“? Это призрак!.. Этот призрак целится в меня и что-то кричит, только вот что?»

Вернувшись в собственное тело, Эйдан стоял под ударами ветра и потусторонним взглядом мертвеца (а таковым он себя и считал) смотрел в бурю, в которой виднелась едва различимая призрачная фигура человека с карабином наизготовку. Ветер принёс обрывки чьего-то голоса, растерзанного порывами вьюги, и Эйдан, повинуясь инстинкту простонал в ответ нечто нечленораздельное. Его слабый протяжный хрип утонул в колючих безжалостных потоках бури и забрал последнее дыхание. Несмотря на обморочное состояние, мозг разобрал в голосе разъярённого ветра женский окрик, который с непонятного языка перешёл на английский… «Стой! – едва слышалось напряжённое и слабое в белом мареве. – Я выстрелю!» И дальше что-то неразборчивое и, кажется даже на каком-то языке…

Ветер причудливо дробит фразу, комкает слова и растягивает звуки. Эйдан двигается к призраку и тянет руку в его направление.

– Стой! – доносит ветер, дальше не разборчиво.

– Я… живой! – хрипит Эйдан, но ветер срывает слабые слова с обмороженных губ и швыряет в снег.

Полярник понимает, что его не слышно и делает шаг вперёд вытянув руку.

– Я выстрелю! – выныривает из вихря и снежного тумана, и призрак отступает на шаг назад.

Эйдан едва не падает и шепчет:

– Погоди… погоди!.. – мысли его лихорадочно закипают, и он уже может поклясться, что слышал этот голос по рации. – Я дошёл, я дошёл! – шепчет он, роняя с растресканных губ красные капли крови.

– Покажи живот! – прилетает с того края бури и Эйдан уверен, что ветер снова играет с ним в слова. – Стоять, или я выстрелю!

«Господи! Это тот же голос! Это же тот голос из рации – это она!»

– Я… не понимаю, что ты говоришь!.. – Эйдан оседает в сугроб, но неуклюже поднимается, двигаясь, как механическая кукла. Холод сковал всё тело, отобрал тепло и надежду. – Хара-Ой! Я добрался!.. – стонет он, однако ветер тут же заталкивает слова обратно в рот.

Со стороны кажется, что из снега поднимается ожившая мумия в нелепых одёжах из тряпок и льда. Тысячелетние заиндевевшие струпья на его теле – замёрзшие клочья ткани и спрессованного снега. Мрачная фигура опутана в тряпицы, растерзанные ветром и холодом; замасленное, закопчённое сажей от самодельной горелки лицо напоминает страшную маску, на которой царствует обезумевший оскал. Голос человека никому не слышен, – даже ему самому, – и он походит на стон ветра.

Эйдан бросается за отступающим в бурю силуэтом, будто боится потерять призрака из виду и вновь остаться в одиночестве, – и это чувство заглушает всё в сознании гибнущего человека, гибнущего разума! Он не слышит испуганного женского голоса, который что-то кричит, не видит направленного на него ствола с чёрной точкой на выходе, которая грозит стать точкой всей его жизни. Эйдан просто воет и, расставив руки бросается вперёд…

Белую пелену разрывает выстрел и тут же ещё один. Полярник чувствует, как нечто непреодолимое бесцеремонно дёргает всё тело назад, как шею разрывает острая боль… Понимает, что больше не в силах совершить вдох, потому что обжигающий воздух застревает в горле, так и не опустившись в лёгкие. Эйдан оседает на колени и опускает глаза, видит, как по груди бежит кровь, рубиновыми камнями съёживаясь на заснеженной ткани. Полярник хватает ртом воздух и хрипит, тянет руку к шее, смотрит сквозь растопыренный красные пальцы на призрачного стрелка невдалеке. Небо переворачивается перед глазами – и вот оно уже смотрит сверху и давит своей бездонной серой тяжестью. Арктика готовится к ночи, накрывая умирающего человека снежным саваном.

ПОКА БЬЁТСЯ СЕРДЦЕ

Объятое тяжёлыми облаками ночное небо не могли проколоть даже устремлённые ввысь мощные прожекторы станции Хара-Ой: от того, беззвёздный небосвод превратился в свинцовый полог, по которому позли раздутые дирижабли-облака, ежесекундно сбрасывавшие многочисленный десант – снег. Отсутствие ветра, что бывало здесь в Северной котловине крайне редко, занесённые корпуса станции со сливочными оконцами среди сугробов и вьющимся дымком из труб, да к тому же застывшие лопасти ветрогенератора – и вовсе рисовали картину пасторальной и тихой. Снег падал беззвучно, растворяясь в сонном дыхании Арктики.

Ханна Хольм стояла в тесном дверном проёме жилого модуля, устало прильнув к двери и бесцельно провожала взглядом луч прожектора, устремлённый в ночной вельвет. Накинутый на плечи пуховик ещё хранил тепло её тела, хотя шея и грудь девушки уже стали подмерзать; идти внутрь ей совсем не хотелось – озябшие пальцы нервно мяли тлевшую сигарету, упрямо сжатые губы ещё хранили вкус сладкого шампанского и небрежного поцелуя.

Позади, за дверью послышались шаги. Ханна отодвинулась от двери, а в следующую секунду снег на крыльце вспыхнул россыпью бриллиантов и цветных огней; из помещения выкатились вихрастые клубы тепла и вместе с сними шум вечеринки, стекольный звон посуды и смех – на полярной станции отмечали Рождество.

– Вот ты где, Принцесса… – прозвучал над ухом взволнованный голос Одэна Эка.

Мужчина неуклюже обнял девушку за талию и притянул к себе, прижавшись всем телом.

– Ты обиделась? – спросил он, видя, что Ханна не отстраняется.

– Нет, конечно, – ответила она безразлично, в её голосе и впрямь слышалась искренность. – Просто мы уже столько раз говорили об этом, что я устала повторять одно и тоже.

«Принцесса» – всегда звучало из уст Одэна так, будто мужчина брал Ханну за руку, выводил перед знатью и легонько сжимал кисть, пока девушка делала реверанс. Ни тени наигранности, заискивания и подобострастия – Одэн Эк просто констатировал факт и сообщал его вслух. Во всяком случае ей так казалось, а быть может именно это она хотела слышать в спокойном голосе мужчины, да, и, пожалуй, слышала. И не только это: покровительство, теплоту, преданность, уважение и, чёрт возьми, настоящие чувства! Наверно именно последнее заставляло сердце биться быстрее и одновременно это же заставляло злиться на полярника, ведь к отношениям Ханна готова не была. Или всё это являлось лишь предлогом, попыткой отгородиться от мужчины? «Принцесса» – именно так до определённого времени Ханну называл отец… До определённого… Пыталась ли она взвесить слова из своей памяти и слова нынешние, высчитать им цену и решить – какие из них дороже? О, да, сотни раз! И она злилась, злилась потому, что сейчас слова этого мужчины звучали дороже отеческих, тем более что отец перестал её так звать после того, как…

– Но… Но я даже не знаю, как реагировать на твои слова! – искреннее удивление в словах мужчины соседствовало с тревогой.

– Никак. Просто прими к сведению.

После непродолжительной паузы, Одэн спросил охрипшим голосом:

– Ты не хочешь, чтобы мы были вместе?

Ханна почувствовала, как он в напряжении стиснул свои объятия. Девушка выдохнула горький табачный дым и прикрыла глаза.

– Опять ты за своё!..

– Просто ответь! – Одэн требовательно и несильно встряхнул Ханну.

– Я хочу, но…

– Ничего больше не желаю слышать! – перебил полярник грозно, хотя в его голосе слышалось облегчение. – Не продолжай, никаких «но»!

Одэн постоял какое-то время в обнимку со своей избранницей, затем обошёл девушку и встал перед ней напротив. Лёгкий свитер мужчины оказался обсыпан ярким конфетти, на крепких плечах лежала пёстрая гирлянда из цветной бумаги. Заглянув под капюшон Ханны с высоты своего роста, Одэн отыскал в темноте её глаза и улыбнулся.

– Знаешь, вообще-то я должен обидеться на твои слова, – сказал он мягко.

– На какие именно?

– О твоей теории про «защитную реакцию».

– Я сказала, что думаю. Что в этом плохого?

– Ничего. Но только ни тогда, когда мужчина признаётся тебе в любви и говорит, что хочет от тебя детей.

– Ты снова заставляешь меня повторяться, – Ханна нервно затянулась сигаретой и выпустила дым под ноги, словно обозначая между влюблёнными дистанцию.

– Так повторись… Твоя теория настолько меня ошеломила, что я не осмыслил её с первого раза.

– Одэн…

– Прошу тебя, повтори ещё раз!

Ханна вздохнула и пожала плечами:

– Я сказала, что в жизни каждого мужчины однажды будет та, которая сведёт его с ума и вызовет в нём всю гамму чувств от ненависти до любовной горячки. Заставит его не спать ночами и постоянно думать о ней, но женится он, в итоге, на той, которая подобное будет испытывать к нему самому. Ту – которую он любил, он будет вспоминать всю жизнь, однако новая семья, дети и настоящая беззаветная любовь жены заполнят раны в душе, и он уйдёт из жизни счастливым человеком. Я назвала это защитной реакцией и законом «продолжения».

Видя, что Ханна окончила свою речь, Одэн прихватил девушку за локти.

– Это не всё, что ты сказала! – выпалил он с чувством.

Где-то за дверью раздался дружный хохот и возбуждённые голоса. Ханна повернула голову на звук, но мужчина пристально смотрел ей в глаза требуя ответа.

– Я сказала, что не хочу быть для тебя той первой, и не смогу стать второй… – ответила она устало.

– Но как это понимать, Принцесса? Ты же сказала, что хочешь быть вместе!

– Ну, почему ты всё усложняешь, запутываешь? Почему вы – мужчины, всё усложняете? Неужели вам обязательно надо докопаться до сути, которую вы себе уже создали в голове; неужели нельзя всё оставить так как есть?

– А как у нас «есть»?

Девушка с лёгкой улыбкой посмотрела в тревожные серые глаза Одэна и приложила ладонь к небритой щеке полярника. Ей стоило огромных трудов не зарыдать и не повиснуть на руках мужчины…

– У нас всё хорошо, просто не дави на меня. Полярная станция – место романтичное, конечно, но не для выяснения отношений.

Она увлекла голову Одэна к себе и небрежно поцеловала мужчину в губы.

– Знаешь, если бы поцелуями можно было посылать на хрен, ты была бы вне конкуренции! – проворчал Одэн недовольно. – Разве так нужно целовать после стресса, который ты мне устроила?

Перед лицом мужчины материализовался огонёк сигареты:

– Не хочу снова выслушивать от тебя лекции про запах табака.

– Скоро твои лёгкие станут похожими на мох!

– Это я скоро стану похожа на мох, если не увижу солнце! И, вообще, ты меня должен понимать – сам же раньше курил!

Одэн подул на озябшие руки и пожал плечами.

– Мы все совершаем ошибки, Принцесса! И потом, я же взялся за ум… Практически выиграл «Бирку» – пришёл третьим!

– Когда мы познакомились, ты говорил, что седьмым, – прищурилась Ханна. На её губах тлела озябшая улыбка. – А Мэрит ты вообще сказал, что пришёл в гонке пятым… Она, кстати, считает, что ты врёшь про «Бирку»!

– С чего это она так считает? – удивился Одэн, роняя себе на грудь клубы морозного дыхания.

– Сказала, что на лыжах ты двигаешься «шатко» и навряд ли бы одолел такое расстояние.

Мужчина усмехнулся и закатил глаза:

– Тоже мне эксперт! Может это мой фирменный стиль!

– Нагло врать девушкам?

– Только одной… – Одэн подмигнул и, вздрогнув от холода, заботливо поправил капюшон своей избранницы. – Правду знаешь только ты.

Он рывком попытался отобрать сигарету, но Ханна ловко уклонилась и отпрянула от двери в нетронутый снег.

– Иди в комплекс, заболеешь! – посоветовала она, снова отступив на шаг. – Тебя, кстати, Кнут искал.

– А ты? Холодно же!

– Докурю и приду, не волнуйся. Ветра нет – так тихо. Я уже и не помню, когда здесь было так тихо.

– Рождество всё-таки… – Одэн окинул взглядом ночное небо и спохватился: – А ты знаешь почему во время снегопада стоит тишина…

Ханна засмеялась и, кинувшись к мужчине, прикрыла губы Одэна ладонью.

– Только не это! Замолчи! – воскликнула она. – Если мне кто-нибудь на станции ещё раз скажет, что в снежинках воздух и он поглощает вибрацию… Я убью его!

– То есть я не первый с этой лекцией? – удивился притворно Одэн, перехватывая зябкую ладонь девушки.

В шутку ударив полярника кулаком в грудь, Ханна начала перечислять:

– Первым был Райне… Да, по-моему, именно он пару дней назад! Тем же вечером Хэвард, Варг и Брокк – эта троица вообще чуть не подралась, пытаясь рассказать мне эту теорию. Сегодня был Снор с утра, потом Олав, причём с разницей в несколько часов! Даже Кнут решил меня поразить своей эрудицией!..

– Так-так-так, воспользовался тем, что начальник и пытался заигрывать с тобой? Пойду поговорю с ним по-мужски!

Полярник отворил дверь, но задержался на свету рассматривая светловолосую Ханну; девушка выжидательно смотрела в ответ из-под капюшона. В глубокой тени крыши, её голубые глаза утратили свой пронзительный блеск и облачились в невыразительный тёмно-серый гранит. Тёплый воздух из помещения застенчиво растрепал упрямые пряди светлых волос, потревожил длинные ресницы, тронул губы. Одэн с нежностью тронул девушку за подбородок и окинул пространство за её спиной тревожным взглядом.

– Не отходи от комплекса. Собаки волнуются – как бы не учуяли медведя!

После того, как за полярником закрылась дверь, Ханна развернулась и зябко укуталась в пуховик. Её лицо осунулось и лишилось той непринуждённости, которая ещё минуту назад заставляла улыбаться; лицо словно лишилось каркаса – оттого миловидные черты разом потускнели и стали печальными. «…О твоей теории про защитную реакцию…» – всё ещё звучали в голове слова Одэна, и от их фантомного звука Ханна чувствовала себя предателем. Но только ли от этого? Она уже и сама была не рада, что припомнила эту дурацкую «теорию», да ещё и присвоила себе авторство! Вместо плавных сугробов перед глазами, Ханна видела мелькавшую разметку шоссе, вместо сливочных окон исследовательского комплекса, отражение фонарных столбов на обочине, а в гробовой тишине морозного воздуха слышала начальные аккорды той дурацкой песни, которая была когда-то популярна (по словам Кристофера), и так ему нравилась. «В этих строках вся боль той, да и нынешней Америки тоже! – говорил он, как только слышал знакомый мотив по радио. – Правда! Смерть, которая живёт на каждом заднем дворе; любовь, которую мы так легко разменяли на порно – и я могу добавить: за деньги, на заднем сидении авто… Мы – поколение самоубийц-индивидуалистов, которым скармливают тренинги про то, как остаться в живых за недорого. И кому скармливают – мертвецам? Мы же все мертвы! Я думаю, что в какой-то из реальностей мы давно мертвы; лежим под слоем земли, а наше сознание продолжает агонизировать в этой вселенной – это и есть ад!» Голос, его голос… В тот раз он звучал иначе: немного скучный и пронзительный одновременно. Вернее пронзительными были его слова о том, что в жизни каждого мужчины бывает два типа женщин – та, которая разобьёт его сердце и сделает несчастным – и та, которая залечит его раны, станет семьёй, и, в конце концов, сделает счастливым. «Прости, но ты не стала для меня первой, – голос Кристофера уверенный, но тихий, словно он параллельно своей речи вслушивается в слова песни. – Я хочу быть честным с тобой, Ханна. Нам было хорошо вместе – и это было здорово! Правда, я не лгу! Но этого недостаточно… Мне недостаточно, понимаешь? Самое ужасное для меня то, что ты не станешь для меня и второй – и за это я особенно хочу попросить прощения! Это тяготит меня больше всего и мне больно от этого так же, как и тебе. Эта двойственность… Это „защитная реакция“ или „закон продолжения“, мать его, – может это всё и неправильно, но так всё устроено, и мы не в силах это изменить! Мы всего лишь горсть электрических импульсов, застрявших во плоти. Так вот мои, похоже, скоро совсем сгинут – я всё время хочу начать новую жизнь, а оборачиваясь назад понимаю, что и старой то не было! Моя работа в Норвегии завершена, и я решил вернуться в Америку. Не смотри на меня так, прошу, я уже всё решил!» Ханна помнила, как она на него смотрела. Смотрела она именно «так»: сквозь цветной бисер слёз и пятна потёкшей туши, сквозь серые струи дождя и блики наглых фонарей, заглядывавших в проносящуюся машину. И слышала она его тоже «так», как и смотрела: оглушённо воспринимая знакомые слова на чужом языке вдруг ставшего чужим человека. Кристофер и смотрел на неё, как чужой человек. Уже чужой. Ханна помнила, как он повернул своё каменное лицо к ней, как задержался взглядом на её слезах и вымученно улыбнулся. Этот момент отпечатался в жизни девушки застывшим кадром какой-то низкопробной киноленты с банальным сюжетом: «она» беременна, но пока ещё не успела ему это сказать, – а любовь всей её дурацкой жизни переживает кризис среднего возраста и внезапно говорит ей, что им стоит расстаться. Обиднее всего было то, что в дешёвой драме есть вариации на тему финала, – а в жизни Ханны сценарист оказался жестоким и озлобленным мудаком! Запоздалые и уже ненужные слова о беременности застревают в горле, и Ханна кричит их про себя, и именно на английском – так, как если бы ей хватило сил закричать по-настоящему ему в лицо! Заорать от боли, заорать что есть сил и выблевать из себя те слова, которые он сказал только что. Слова… такие преждевременные… неуместные и ненавистные! От них тянет запахом могилы, в которой только что беременная глупышка из низкопробного фильма похоронила свои планы на дальнейшую жизнь с любовью всей своей жизни. Слова… «Ну, перестань, не плачь…» – Кристофер тянет руку, чтобы коснуться ладонью лица Ханны и замирает, порезавшись о её взгляд. Всё замирает: Кристофер, его протянутая рука, его взгляд… капли дождя на стекле (и за ним), и даже свет придорожных фонарей; в динамиках умолкают аккорды, оборванные на минорной ноте, голос исполнителя (да как же его звали-то!) умолкает резко, словно ему в голову попала пуля. А в следующее мгновение в лобовое стекло прилетает огромная тень чуть ранее перевернувшегося тягача, погибшим китом, выброшенным на трассу. Кома… Нет, на самом деле кома длинною почти в неделю, хотя Ханне кажется, что она всё ещё длится… спустя годы. Затем, испуганные и взволнованные, но счастливые лица отца и матери, зарёванное лицо младшего брата, который старательно прячет слёзы за спиной старшей сестры. Позже, когда заботливый врач мягко выдворит родных за дверь и палата опустеет, он присядет на край кровати с маленьким фонариком в руках, станет светить им в глаза и задавать вопросы. А чуть погодя, этот же врач на слабый вопрос Ханны о ребёнке, лишь отрицательно покачает головой, впрочем, как и на вопрос о Кристофере. Получается, что в той автокатастрофе выжила только она… но отчего-то у Ханны складывается такое чувство, что не выжил никто. Опустошённое сознание рисовало выдуманный обрывок газеты с заголовком, в котором говорилось о страшной аварии на трассе, в которой погибли три человека: жена с мужем и маленький ребёнок. И пускай всё в этом заголовке было вымышленным, не было никаких жены с мужем, а ребёнок был настолько крохотным, что даже не осознавал сути произошедшего – Ханна точно знала, что на той трассе погибла вся семья Шорр. Кристофер Шорр, Ханна Шорр, Мэрибэт Шорр или Дэнис Шорр – девушка точно не знала, кто из детей погиб, а спросить пол у врачей она так и не решилась. «Господи, ну почему ты тянула? Неужели не могла сказать ему раньше? Может всё бы пошло по-другому?.. Да кого ты обманываешь, сука? Конечно, всё бы пошло по-другому! Не было бы этого страшного признания и поездки не было… и грузовика этого не было! Но ты тянула, тянула и сама знаешь почему… Ты не хотела слышать от него что-то вроде: „Мы не готовы ещё, нужно делать аборт“. Ведь аборт – это только начало конца, ты же это понимала. Понимала и поэтому тянула!» Самым страшным был день, когда тот доктор (он был иранец или индиец, и она никак не могла запомнить его имя), привёл ту худую высокую женщину, которая жутким тянучим голосом стала говорить о полученных Ханной травмах, о раздробленных костях таза и бедра, двух проведённых операциях; стала зачем-то спрашивать о том – замораживала ли Ханна свои яйцеклетки ранее, и как она относится к приёмным детям… Затем был почти год реабилитации и восстановления, несколько центров психологической поддержки, а после, год путанных и ненужных связей, мелькавших в судьбе непонятных и ничего не значивших людей, холодных неуютных квартир, тёмных незнакомых улиц, чужих городов – и всё это сопровождал постоянный ожог алкоголя во рту, зачастивший наркотический туман в голове… в котором всё реже и реже появлялись родные лица. Всё изменилось хмурым сентябрьским утром, когда в телефонной трубке раздался страшный тихий голос отца, который сказал, что мамы не стало и бесцветным тоном добавил: «Похороны через два дня. Приезжай, Ханна, если в твоей „отстаньте от меня и моей долбанной жизни“ есть время для нашего горя». Он сказал: «Приезжай, Ханна», а не «Принцесса»… Получается, что двенадцатого сентября умерли два человека в семье Хольм – мать Ханны, а вместе с ней и «Принцесса», – во всяком случае для Мортена Хольма. Потом была новая жизнь: переезд в Берген, новая работа в частном исследовательском Центре микробиологии, новые люди, которые ничего не знали о «погибшей», почти уже как четыре года назад, семье Шорр, которая существовала только в голове у молодой сотрудницы. И вот, полгода назад неожиданное предложение командировки глубоко в Арктику в качестве старшего научного сотрудника с целой пачкой заданий от двух европейских фармацевтических компаний и даже NASA. Хара-Ой встретила девушку вечерней панорамой из окна шумного грузового самолёта, невероятным видом периферических огней станции, затерянных среди скалистого безмолвия, утонувшего в синем снегу; пунцовым горизонтом с россыпью драгоценных камней в чёрном зените, а также улыбающимся лицом молодого мужчины, внезапно отразившемся в иллюминаторе. «Вы так далеко в Арктике первый раз?» – интересуется громко незнакомец, без спроса подсаживаясь рядом. От него слабо пахнет бензином (чем-то машинным, Ханна не уверена, но ей нравится этот запах), ненавязчивым одеколоном, корицей и кофе. Весь полёт мужчина просидел к ней вполоборота, бросал на девушку рассеянный взгляд, но так и не заговорил. «Неужели я так глупо выгляжу?» – выкрикивает она в ответ, и к своему стыду, чувствует, как краснеет. «Вовсе нет, ну, что вы! Просто вы с таким восхищением смотрите в окно, у вас даже зрачки расширены… Вот я и предположил, что вы впервые в Арктике». Ханне определённо нравится, как пахнет этот мужчина с грубоватым голосом. «Вы специалист по глазам?» – «Я инженер. Через четыре года на Хара-Ой собираются построить обсерваторию – я делаю расчёты. Это моя третья зимовка здесь», – отвечает незнакомец без тени иронии. «Правда? А так сразу и не скажешь, – кричит она ему на ухо, борясь с рёвом турбовинтовых двигателей. – Просто ваши зрачки тоже расширены, а значит вам тоже нравится вид за окном!» – «Вы абсолютно правы – очень красивый вид! Правда возле моего места нет иллюминатора», – он садится на своё место и прислоняется спиной к стенке с лёгкой улыбкой на лице. Это был Одэн Эк.

Сонно и нехотя в кармане ожила рация – Кнут Каадегард начинал вечернюю перекличку. Внезапно пропавшая почти месяц назад связь с внешним миром вносила свои коррективы в жизнь шестнадцати обитателей станции. Затяжная буря привела с собой мощнейшее северное сияние, которое и по сей день рдело на горизонте, редкими всполохами дотягиваясь чуть ли не до самой базы. Гигантский изумрудно-фиолетовый спрут сутками висел высоко в небе оседлав заснеженные пики за пределами котловины. Ханна и сейчас видела далеко на севере зеленоватый отсвет среди пепельных облаков в ночном небе.

– Ханна, ты где? – позвал Кнут по рации. Его слабый голос, опутанный помехами, рассыпался на отдельные фрагменты мозаики, которые ещё предстояло собрать вместе и понять о чём идёт речь – искалеченная связь работала в пределах двухсот метров, – и это было необъяснимо! За минувшие недели полярники привыкли разгадывать «аудио-ребусы» друг от друга и научились общаться короткими простыми фразами.

– Комплекс с лабораторией, – ответила Ханна, прекрасно зная как её голос будет звучать на том конце трансляции: дребезжащей надорванной струной, сквозь диссонанс которой слышится слабая речь.

– Одэн с тобой?

– Пошёл тебя искать.

Через минуту снова донеслось:

– Нашёл. Спрашивает – ты в комплексе?

– Да, я внутри, – соврала Ханна и сделала торопливую затяжку.

Поместив окурок в центр снежка, девушка с силой сжала ладони и несколько раз помяла неподатливый снег. Кисти рук тотчас охватила ломота и по всему телу пробежал озноб. Ханна неуклюже замахнулась и неумело кинула снежок в сугроб неподалёку – она знала, что поступает некрасиво и что в том сугробе похоронено много таких «снарядов», но ей так хотелось сделать что-то неправильное, что-то запретное и асоциальное… что-то из прошлой жизни, когда не нужно было никем притворяться, а в реальность требовалось возвращаться лишь на короткий срок.

Запахнувшись и бросив беглый взгляд на небо, Ханна зашла в помещение, всей грудью ощутив нывший осколок в памяти. Застывшее изображение с аварией на шоссе резко сменилось на жуткую картину сразу после удара: искорёженный вздыбленный капот, осколки стекла на разбитых в кровь коленях и работающие дворники в пустой смятой амбразуре лобового стекла. В барабанящих по крыше каплях дождя запутались слова всё ещё игравшей песни с ненавистными словами о том, что кто-то должен оборвать страховку и предать близкого человека.

Вся следующая неделя потонула в рутинных обязанностях станционного микробиолога – Ханна большую часть времени проводила в лаборатории за микроскопом и составлением отчётов. Время ползло медленно и уныло, как и стылые хмурые дни за окнами станции. На смену тихому и уютному снегопаду пришли колючие дни снежных метелей с непроглядной пеленой из снега и стужи. Однообразная и надоедливая трескотня Мэрит Хэнсон, делившей лабораторию с Ханной и Торой Каадегард – женой Кнута, а по совместительству и врача на станции, – порядком надоела и самой Ханне, и Торе. Это видно было по взгляду женщины, в котором дежурная учтивость прикрывала смертельную скуку. Мэрит же, как назло, не затыкалась целыми днями постоянно находя бестолковые поводы поговорить и к концу недели было уже не разобрать, что раздражает больше – заунывное пение продрогшего ветра за окном или доверительный голос простушки Мэрит Хэнсон… «Хэвард такой нерешительный! – сообщала она подругам каждый раз, после того, как сталкивалась в коридоре с полярником похожим на медведя и внешне, и грубоватыми повадками. – Я уже и пихала его, и наступала на ногу, и спотыкалась при нём… Бесполезно – он ничего не понимает! А вчера я и впрямь поскользнулась, и едва не грохнулась на него! Случайно, ей-богу! Так он придержал меня за локоть и, так, небрежно, можно сказать, брезгливо отодвинул и своими лепёшками прослюнявил: „Чуть не убила меня, Хэнсон! Держи себя в руках, если вы уже там приняли“. Ну не сволочь! И что значит „уже приняли“? Это знаете, о чём он? Знаете? Это когда мы с вами здесь немного выпили, а он заглянул… Неделю назад или меньше – ну вы помните, помните, да? Это ж он увидеть успел бутылку, запомнил и теперь меня попрекает…»

Любовные метания страстной Мэрит порядком утомили Ханну, как и жену начальника, поэтому женщины слушали о «неуклюжем истукане» Хэварде молча, с приклеенными улыбками и гримасами скуки за спиной суетливой болтушки. Ещё не так давно на месте Хэварда Ёрдта был Брокк Сорраван, а несколько месяцев назад, – как раз по прибытию на станцию, – Мэрит так же неудачно «поскальзывалась» и «падала» в объятия Варга Ультссена. Мэрит нельзя было назвать неразборчивой девушкой, просто ей «обязательно нужно быть с кем-то, иначе одиночество иссушает и делает характер стервозней». Именно так она объясняла свою настойчивость, но Ханна и Тора посмеивались над любвеобильной и неуёмной Мэрит, которая не хотела понимать очевидного: никто из друзей-мужчин, к которым Хэнсон проявляла внимание, не стремился быть первым на станции, кого девушка уложит в постель, и уж тем более последующим… а зная ветреную и взбалмошную натуру Мэрит, им уготован был именно такой расчёт. «Ты сделала первый выстрел не в том направлении, дорогая, – успокаивала девушку мудрая сорокалетняя Тора с нарисованной улыбкой на волевом лице. – Они же друзья, и никто из них не хочет терять свою независимость, даже будучи запертыми здесь на полгода. Вернее – здесь тем более! Это предательство по отношению к остальным… понимаешь? Дело не в тебе, а в них. Тебе стоило бы присмотреться к Олаву или Ингвару, ведь они сами по себе, и не подвержены этой глупой мужской солидарности». – «Мне не сорок, чтобы к ним присматриваться! – запальчиво огрызалась Мэрит, не двусмысленно намекая на разницу в возрасте с женой Каадегарда, однако в голосе девушки звенело отчаяние и обида – она была единственной из женщин, у кого на станции не было пары. – Мне только двадцать шесть, и они мне совсем не нравятся!» Тора понимающе кивала и, бросая на Ханну загадочный задорный взгляд, приговаривала: «Ничего, детка, это… пока».

Серые однообразные дни не смогла скрасить даже новость о том, что молодой Матс Кённег – занимавший на станции должность связиста, – смог поймать какой-то сигнал, который, как выяснилось в тот же вечер, оказался только помехой, по словам того же Матса. Ещё среди дня, как только связист объявил (взъерошенный, с горящими глазами и взглядом Юлия Цезаря) о своём «открытии», персонал станции загудел как улей. Ещё бы – первая трансляция за месяц абсолютного молчания и отсутствия связи! Однако вечером, собравшиеся у комнаты связи люди получили путанный и вялый ответ «Цезаря» о том, что связи как не было так и нет; то, что он ошибочно принял за сигнал, на самом деле является обрывком помехи при затухании волны… Ханна помнила хмурый взгляд Кнута Каадегарда, стоявшего чуть поодаль от остальных и ушедшего, как только Матс сообщил, что ошибся. Позже, на безмолвный вопрос Ханны, который Тора прочла в глазах микробиолога, супруга руководителя станции сказала: «И такое бывает… Редко, но бывает. Нам с Кнутом уже приходилось долго бывать без связи, и как видишь – все живы-здоровы». Правда Тора не уточняла – сколь долго супругам приходилось бывать без связи, а у Каадегарда Ханна уточнять не решалась. Его и без того суровое узкое лицо мрачнело с каждым днём, особенно, когда она встречала руководителя станции выскальзывавшим из комнаты связи. Было заметно, что незатухающие разговоры среди персонала о причинах обрыва связи, раздражают начальника, который всячески пытается делать вид, что жизнь на станции продолжается в штатном режиме. Масло в огонь подливали нечастые реплики бывалых полярников, которые хоть и без тревоги, но с подозрением делились мыслями об отсутствии полярной авиации и пропавшей спутниковой связи.

«Это что же получается, – рассуждал Олав Линдт в общей столовой вслух, – американцы тоже сидят без связи на Коргпоинт? Их же снять со станции должны были месяц назад». – «Матс пробовал с ними связаться, – качал головой Ультссен, – но без каких-либо результатов. Так может их и сняли. Говорит, что ему никогда не приходилось быть свидетелем такой электронной блокады… Кстати, Йен говорит, что лёд меняет структуру и плавится, он сказал именно „плавится“ – и это его чертовски заботит! А если учесть, что в нашем регионе растёт температура, то складывается впечатление, что где-то под нами работает огромная духовка!» – «Может вулкан под нами проснулся?» – Олав всегда спешил первым высказать собственную невероятную теорию, словно боялся, что у него украдут авторство. – «Да, ну, брось! Откуда здесь вулкан? – отмахивался Ультссен с кривой ухмылкой. – Под нами кроме промёрзших скал нет ни черта на многие километры!» – «А там? – не сдавался Олав, указывая в сторону побережья. – Там океан подо льдом. А что под ним?» – «Да нет там ни хрена! – следивший за размышлениями коллег Ларс Нордин – опытный сорока семи летний полярник с седыми висками, решивший не оставаться в стороне. – Гранит, базальт да глубоководная глина… Вы не там ищите, господа! Я больше поверю, что у побережья затонула атомная подлодка и военные глушат весь район, чтобы исключить огласку!» – «Чья подлодка?» – Олав Линдт выглядел заинтригованным версией коллеги и даже разочарованным, что эта идеяне принадлежит ему. – «Да откуда я знаю? И какая разница – русская или натовская? – Ларс обводил собравшихся таким взглядом, будто его версия еже подтвердилась и стала фактом. – Вопрос в другом: что на ней находится, раз военные глушат весь район? Представляете масштабы аварии и размеры беспилотной зоны?»

Будучи свидетелем подобных домыслов, Кнут Каадегард не встревал в разговоры мужчин, предпочитая не накалять обстановку пытаясь убедить коллег в несостоятельности выдвигаемых теорий. В сои сорок три, четырнадцать из которых он провёл во льдах Арктики, Каадегард хорошо знал, что нет ничего бесполезней пытаться доказывать чью-то неправоту, не обладая жёсткой авторитарной властью и главное – желанием её доказывать репрессиями. Руководитель станции не был диктатором, он всегда избирал дружеское отношение с подчинёнными, и тем самым заслуживал среди них уважение и авторитет.

Памятуя всю неделю о неприятном разговоре с Одэном на рождество, Ханна все эти дни боролась с желанием рассказать мужчине истинную причину своей реакции на предложение завести семью. Внутренний голос кричал о том, что она поступает низко и подло, скрывая правду, даёт Одэну повод и надежду, которых, по сути, нет… В ответ воображение рисовало двух ставших чужими людей, которые будут избегать друг друга до конца экспедиции и неловко чувствовать себя при каждой встрече в помещениях комплекса. Ненавязчивый флирт двух свободных людей перерос в очень лёгкие и романтические отношения, которые с обрывом связи на станции (так уж совпало), стали тяжелеть признаниями и разговорами о совместном будущем. Счастливая, а от того на время ослепшая и уверовавшая в своё счастье Ханна не сразу сообразила, что шутливый тон Одэна стал серьёзным, а вопросы требовательнее… «Откуда это у тебя?» – Ханна помнила, как полярник спросил о шрамах на её бедре и животе первый раз – тогда зажёгся прикроватный свет, и любовники лежали в разбросанной постели в жарких объятиях друг друга. Его коротко стриженный затылок подпирал её грудь – и Ханна не могла видеть лица Одэна, но она чувствовала его дыхание на своём животе, чувствовала пальцы, которые пробежали по шрамам, словно отмечая границы своего вопроса. Она помнила, как вся напряглась, помнила, как эйфория от секса мгновенно улетучилась и в опустошённое тело прокрадывается страх. – «Авария», – коротко бросила она в тот раз, и грубовато столкнула с себя Одэна. Запахнувшись в одеяло, Ханна подкурила сигарету и пододвинула мужчине его вещи, намекая, что ему пора. Эк, немного смутившись, поднялся и стал одеваться. – «Надеюсь, ничего серьёзного?» – спросил он, ныряя в свитер. – «Нет, всё обошлось». – «А судя по шрамам – не всё!» – взгляд Одэна был и нежным, и укоризненным одновременно. Ханна подождала пока мужчина оденется и подойдёт к двери. – «Аварии всегда оставляют шрамы, – сказала она, нервно затягиваясь. – Даже если всё обходится». Ханна не пошла его провожать, и Одэн покинул комнату девушки смущённый и хмурый. За все последующие дни, полярник ни разу не возвращался к данной теме, за что Ханна была ему благодарна, впрочем, как и благодарна за то, что всю последнюю неделю он не возвращался к теме семьи. Ханна пользовалась отсрочкой и тянула с разговором, в котором ей предстояло сказать Одэну правду…

– Ханна! Ханна, ты здесь? – возбуждённый голос Мэрит Хэнсон ворвался в лабораторию вместе со своей хозяйкой, и когда карие глаза девушки отыскали удивлённую Ханну, сидевшую в обнимку с микроскопом, она выпалила: – Матс расшифровал тот сигнал!

– Сигнал? Который?.. – захлопала глазами Ханна, оторванная от исследования внезапным появлением коллеги.

– Да проснись же ты! Сигнал, который он случайно принял несколько дней назад!

– Он же говорил, что это бессмыслица и затухание волны…

Круглолицая брюнетка Мэрит отмахнулась и поморщилась, словно откусила лимон:

– А то ты не знаешь нашего Матса! Вспомни, этот недотёпа неделю обшаривал все кабеля на станции, когда связь пропала, а потом неделю антенны ото льда чистил!.. В общем Матс просит всех собраться в коммуникационной.

– Когда?

– Сейчас. Пойдём!

В просторной комнате радиосвязи парил запах кофе, а уже в нём, дразнили нос тонкий запах ванили и выпечки. Глядя на возбуждённое и помятое лицо Матса Кённега в редких усах которого застряли крошки сдобы, Ханна догадалась, что связист за расшифровкой сигнала провёл всю ночь. В подтверждении своих мыслей, на столе молодого парня она заметила опустевшие упаковки из-под печенья с шоколадом, недоеденный круассан, а неподалёку парующую чашку кофе и множество её отпечатков на столешнице. Рядом с Матсом суетился Йен Райне и Борг Сааневасс – оба специалисты-гляциологи. В помещении слышался негромкий гвалт голосов, тихий шелест компьютеров и треск безжизненной радиотрансляции. Возле стены с подробной картой региона (сплошь утыканной цветными флажками и стикерами), стоял молчаливый Кнут Каадегард и, сложив руки на груди, наблюдал за суетливыми приготовлениями коллег. Встретившись взглядом с вошедшей Ханной, он вопросительно кивнул и поднял указательный палец перед лицом – ты одна? Девушка махнула рукой за окно и беззвучно прошептала «ушёл». Начальник кивнул в ответ и перевёл взгляд на мужчин, переговаривавшихся вполголоса.

– Кого нет? – наконец подал голос взволнованный связист и осмотрел помещение. – Кто «ушёл на лёд»?

«Уйти на лёд» – означало добраться до побережья, углубиться в залив и вскрыть лёд собранной, а затем и установленной портативной буровой установкой. После, совершить выемку керна и в течении суток брать несколько заборов воды с разной глубины, а уже по прибытию на станцию искать в показаниях разницу и составлять отчёт. Обычно короткая экспедиция занимала не более четырёх суток и её состав резко менялся каждый раз перед отправкой – однообразная жизнь на полярной станции предлагала свою «развлекательную программу».

– Эрик ушёл, Ларс тоже с ним собирался, – стала перечислять Мэрит возбуждённо, и загибать пальцы. – Снор, Хэвард и Одэн. По-моему, всё…

– Хэвард здесь, – входя в комнату, пробасил Варг Ультссен. – Сейчас подойдёт – я по рации до них докричался.

Спустя пару минут в комнату вошли раскрасневшиеся Хэвард Ёрдт, Брокк Сорраван и Олав Линдт – мужчины топтались на входе в верхней одежде, пыша морозным воздухом с примесью разогретой смолы. Они недоумённо озирались на собравшихся, освобождаясь от шапок и перчаток.

– А где Тора? – спросил Кнут требовательно, заглядывая вошедшим за спины и ища жену.

– Я её не нашла в комплексе, – ответила Мэрит за всех и пожала плечами. – И по рации не отзывается. Может в хранилище? Там рация практически не берёт…

– Сама она туда не пойдёт, – не согласился начальник и посмотрел на часы.

Кнут поймал на себе вопросительный взгляд связиста и утвердительно кивнул.

– Так… С чего начать? – Матс откашлялся и, встряв пальцами в крошки над губой быстро избавился от конфуза. Его юное лицо вспыхнуло, но парень взял себя в руки и собрался. – Итак, как вы знаете недавно мы с Боргом случайно засекли сигнал в радиоэфире. Опуская подробности, скажу лишь, что это нетипичный сигал на нетипичной, для выхода в эфир частоте… Иными словами – это случайная находка, которая, тем не менее, кем-то и для чего-то транслируется. И теперь я могу это доказать!

– Ты же ещё вчера вечером говорил, что это помехи, – напомнил Олав Линдт, недовольный тем, что его оторвали от работы.

– Чтобы это опровергнуть, я здесь всю ночь и просидел! – огрызнулся Матс и от волнения захрустел пальцами. – Этот сигнал, на самом деле это целая серия сигналов… Так вот, это зацикленная секвенция, которая состоит из аудио сигналов с разной частотой. Они имеют одинаковую длину, одинаковый интервал, но разную частоту. Смещение небольшое и лежит в одном диапазоне, поэтому я сперва и принял сигнал за «отскок» от ионосферы.

– Матс, дружище! – Брокк Сорраван расстегнул ворот куртки и с хлопком сомкнул ладони. – Давай покороче. Просто скажи – ты связь наладил? Ты решил проблему?

Связист едва не задохнулся от недопонимания коллег:

– Я и пытаюсь это объяснить!.. И, чёрт возьми, у нас не было проблем со связью, чтобы их «решать»!

– Но связи то нет больше месяца…

За связиста вступился руководитель станции, спокойным рассудительным голосом:

– Матс хочет сказать, что все проблемы с телеметрией внешние, у нас всё работает в штатном режиме. И сейчас он бы хотел поделиться со всеми своей находкой и послушать ваши предположения насчёт обнаруженного сигнала. Давайте дадим ему высказаться и не будем мешать.

Благодарно глянув на начальника, Матс заговорил вновь:

– Как я уже сказал, этот сигнал… последовательность сигналов – это целое, как оказалось, послание. Обнаружил я это случайно… можно сказать, что это не моя заслуга, а дело случая. У меня на руках было несколько распечатанных листов с частотными характеристиками, и я нечаянно пролил на них воду. Заметив, что графики странным образом накладываются друг на друга, я решил собрать всё на одну аудиодорожку и вот такая спектрограмма у меня получилась.

Матс бегло коснулся пальцами клавиатуры компьютера и отодвинулся от монитора. Собравшиеся в помещении люди сгрудились плотнее вокруг стола и какое-то время с удивлением разглядывали монохромное изображение неизвестного мужчины на тёмном фоне.

– Сперва я ничего не увидел, – стал комментировать картинку связист, – но когда инвертировал изображение, то обнаружил это фото. Это уже инвертированный вариант.

– Так это фото или всё же радиосигнал? – рассматривая изображение, уточнил Олав Линдт.

– Послание – это аудио сигналы, в спектрограммах которых содержится изображение.

– А кто это? – удивлённо спросила Мэрит.

– Я не знаю, – Матс развёл руками, возвращаясь глазами к монитору.

– Это зеркало? – наклоняясь к компьютеру поинтересовался Варг Ультссен и начертил на экране овал. – Этот мужик смотрится в зеркало?

– Борг и Йен считают, что это иллюминатор, – ответил за коллег связист.

– Так и есть, – Борг Сааневасс пробился к монитору, и указал карандашом несколько точек на экране. – Вот видны заклёпки и, если приглядеться, вот здесь изображение начинает двоиться – это говорит о том, что иллюминатор имеет двойное остекление.

Слово взял начальник станции:

– То есть мы видим фотографию мужчины, который сидит напротив иллюминатора и видит собственное отражение?

– Да, судя по всему, – подтвердил Матс.

– Но разве с этого ракурса мы не должны видеть фотоаппарат в отражении?

– Должны, – охотно согласился связист, – но как мы видим – руки человека пусты.

Ханна слегка наклонилась к экрану и задумчиво предположила:

– Может это отредактированное фото и фотоаппарат убрали? Вот тут даже часы видны, но руки пустые…

Стоявший в стороне от всех Йен Райне деликатно откашлялся и тихо произнёс:

– Это высотомер, Ханна, не часы. Мы считаем, что в то время, когда была сделана фотография, никаких редакторов не существовало… Как и компьютеров, – глядя в удивлённые лица коллег, Йен указал взглядом на монитор: – Если присмотреться, в отражении, в верхнем правом углу, есть изображение эмблемы Национального консультативного комитета по воздухоплаванию – это федеральное агентство США, до того, как оно стало NASA. Видите – логотип нечёткий и, тем не менее, его можно разглядеть; скорее всего он нанесён на ранец с парашютом или, быть может, это спасательный плот… а может жилет… А вот если вы обратите внимание на грудь этого человека, то сможете увидеть круглое тёмное пятно – мы думаем, что это не дефект изображения, а уже новый логотип NASA, который появился в пятьдесят девятом году, вместе с самим агентством. Таким образом, мы предполагаем, что фото сделано примерно в шестидесятом году – скафандры уже успели обзавестись новым логотипом, а вот оборудование перемаркировывать не стали или не успели.

– А с чего вы взяли, что на нём скафандр? – Ханна придирчиво рассматривала изображение незнакомца на экране монитора.

– Этот обод на шее, – заговорил Матс снова, – мы думаем, что это коннектор для шлема. Да и вообще, сами пропорции его груди и плеч говорят о том, что мужчина облачён в нечто укрупнённое и массивное. Вспомните фотографии астронавтов в скафандрах – небольшая обнажённая голова относительно всей фигуры. Да, и, возвращаясь к этим «часам» – они слишком крупные и находятся поверх скафандра. Это наручный альтиметр – высотомер.

На минуту в помещение повисла пауза – приглашённые сотрудники станции шептались и рассматривали человека на экране.

– Какой-то у него вид нездоровый, – заметила Мэрит и, словно ожидая слов оправдания, подозрительно взглянула на связиста. – Болезненный он какой-то для космонавта!

– Скорее, он напуган, – опередил всех с ответом Кнут.

– Мне тоже так показалось! – согласилась Ханна, не отрывая взгляд от худого лица незнакомца. – Страх и отчаяние – вот что я вижу на этой фотографии. Интересно, где она сделана? И для чего? Просто она какая-то жутковатая и не похожа на остальные фотографии…

– Из космоса? – оживился Борг и наставил на Ханну палец. – Скажи, ты ведь именно это хотела сказать?

– Ну, вертелось на языке…

– Так и есть! Глядя на это фото складывается именно такое впечатление! Мы тоже сошлись на этом…

– Ерунда! – перебили громко Олав. – Он не может быть на орбите без шлема! Тем более в те года только в скафандрах и летали! – мужчина подумал несколько секунд и уверенно добавил: – А если верить вашей теории с логотипами и прочее – не летали вообще! Только суборбитальные высоты… а потом был русский! Гагарин! Но это было в шестьдесят первом…

– Мы не уточняли год, а только лишь предположили, – стал защищаться Йен.

Олав упрямо замотал головой и воинственно сложил руки на груди.

– Значит неправильно предположили! – авторитетно объявил Линдт собранию и открыл, было, рот для очередной реплики, но сказать не успел.

– Это ещё не всё! – неожиданно громко заявил Матс, да так, что Олав опустил руки по швам и повернул голову к связисту. – При склейке фрагментов выяснилась ещё одна интересная деталь…

Связист вновь забарабанил по клавиатуре и спустя пару секунд из настольных динамиков послышалась размытая мелодия.

– Я её знаю! – воскликнула Мэрит и хлопнула в ладоши. – Я знаю этот мотив!

– И мне знакома мелодия, – согласился Кнут Каадегард и видя согласие на лицах коллег, добавил: – Да она многим знакома, как я вижу.

– Только вот он фальшивит, – заметила Ханна прислушиваясь. – Или мне кажется? Что-то с мелодией не то!

Связист пристально посмотрел на девушку и прищурился:

– Тебе не кажется… Вот оригинал, – он снова отвернулся к монитору, а когда повернулся к коллегам, из динамиков полилась уже знакомая мелодия, исполненная на инструментах. – Это оригинал. Благо кто-то из наших сменщиков является поклонником старых американских записей. Это «Sleep Walk» – некогда очень популярная мелодия, написанная в самом конце пятидесятых и судя по описанию в нашей электронной библиотеке, звучавшая в Америке на каждой радиостанции. А теперь, скажите мне, что не так с мелодией в нашем сигнале?

Матс снова включил загадочный фрагмент и дал коллегам время его оценить.

– У него не хватает кусков, – высказался Хэвард Ёрдт и сунул руки в карманы.

– Верно, – подтвердил Олав Линдт, всё ещё слушая мелодию. – И она, как заезженная пластинка.

– Как мелодия, застрявшая в голове, – уточнил Кнут Каадегард с улыбкой.

– И звучит по-другому! – Мэрит водила рукой в воздухе, словно дирижировала перед аудиторией. – Слышите? Это другая гитара, похожая, но другая…

Хэвард вклинился в разговор и затряс головой:

– Это вообще не гитара. В оригинале – да, а сейчас звучит ерунда какая-то.

– Не придирайся, – игриво посмотрев на мужчину, Мэрит спрятала улыбку. – Ты и так не сыграешь!

Довольно неплохо игравший на электрогитаре Хэвард (и не раз доказывавший это здесь, на станции), едва не задохнулся от слов девушки и вытянулся в струну.

– Что? Это я-то не сыграю? Я могу принести гитару и…

– Она шутит, Хэвард, успокойся, – Кнут укоризненно посмотрел на Мэрит взглядом «Он же не понимает шуток, перестань!»

Среди всей этой перебранки, Ханна поймала на себе взгляд Матса, словно он ждал ответа именно от неё.

– Она похожа на мелодию, которую человек проигрывает у себя в голове по памяти, – сказала она задумчиво, ощупывая взглядом юное лицо связиста. – Что-то помнит, что-то – нет, постоянно возвращаясь к тем моментам, которые сам может напеть по памяти…

Резко остановив запись, Матс просиял:

– Именно! Именно напеть! Если вы сейчас попытаетесь воспроизвести мелодию по памяти, у вас выйдет примерно тоже самое!

– Я всю могу! – проскрежетал Хэвард и покосился на Мэрит. – Могу доказать!

– Мы верим тебе, – заверил коллегу Матс. – Но у тебя есть музыкальное образование, и ты гитарист…

– Да, я гитарист! – с гордостью повторил Хэвард и смягчившись, добавил: – Нет, ну я любитель, конечно… не профи.

На какое-то время в комнате связи образовалась пауза, заполненная удивлёнными взглядами людей. Связист заглядывал в лица коллег то ли ища подтверждения своим словам, то ли пытаясь переманить на свою сторону. Его большие глаза с длинными ресницами смотрели и с надеждой, и с нажимом одновременно.

Кнут Каадегард первым решил внести ясность:

– Матс, ты хочешь сказать, что кто-то записал мелодию по памяти и транслирует её в эфир? – ровный голос начальника летел над головами сотрудников через всю комнату и, казалось, к нему присоединяются голоса стоявших в радийной людей – по крайней мере их напряжённые лица разом повернувшиеся к связисту, говорили об этом. – Для чего?

Явно непривыкший держать ответ перед аудиторией Матс сильно смущался. Он нервно трогал свою редкую бороду и тянул свитер за ворот.

– Матс? – позвал Кнут мягко.

– Да я вообще не могу назвать это сигналом! – выпалил связист наконец. – Технически – да! Но это не попытка выйти на связь – не послание призывающие к диалогу! Послания не прячут в сундук, не кодируют, так что бы его расшифровка стала возможной лишь благодаря случайному стечению обстоятельств! Это же не «Энигма», мать её, а мы не нацистская база! – Кённег нервно хохотнул, но глядя в напряжённые лица коллег бегло продолжил: – Это послание… этот сигнал – это, скорее, какой-то штамп, это отпечаток! Это нечто застрявшее в пространстве де факто! Это артефакт, который мы случайно намотали на антенны – и он не предназначен для того, чтобы его принимали и, уж тем более, расшифровывали! Это как сигнал «SOS», только без координат отправителя – просто вопль о том, что кто-то гибнет…

Посреди гула необитаемой трансляции, в помещении вновь притаилась тишина. После скорой сбивчивой речи связиста люди стояли парализованные жутковатыми словами Кённега. Их взгляды соприкасались друг с другом и тут же отскакивали, словно ударившиеся бильярдные шары. «Он сказал, что кто-то гибнет? – читалось во взглядах. – Да, так и сказал! Зачем он это сказал? „…Как сигнал SOS, только без координат“ – так он сказал! Как это может быть?»

Принуждённый и фальшивый смешок Брокка Сорравана грубо вспорол тишину:

– Ну ты даёшь, дружище, нагнал жути!.. – Брокк хлопнул в ладоши. – Ты собрал нас для того, чтобы показать фотографию древнего янки, которому медведь наступил на ухо? – видя, что публика оживает, мужчина повеселел: – Матс, чтоб тебя! Согласен, твоя история с этим астронавтом – феноменальна! Ты напугал нас, приятель… мы все заинтригованы, но, дружище, ответь – твоё открытие говорит о том, что у нас есть связь или о том, что она в принципе есть, но не у нас?

– Оно говорит о том, что связи нет ни у кого, – за связиста ответил Йен Райне. Гляциолог перебирал в пальцах листки с распечатками, где на каждом он нарисовал карандашом по смайлику в верхнем углу – старая привычка, которая казалась мужчине забавной. – И связь пропала как раз тогда, когда появился этот сигнал.

Кнут метнул в Матса настороженный взгляд:

– Это так?

– Всё верно, – ответил связист и развернулся к монитору. – Я проверил трафик на этой частоте – и появившийся всплеск, – Матс указал пальцем в экран, – говорит о том, что сигнал появился второго числа вечером, как раз в то же время у нас пропала вся связь.

– И в то же время появилось аномальное сияние, – добавил уверенно Ларс Нордин. – Третьего числа день рождение у моей жены. Я как раз собирался звонить на следующий день, а вечером связи уже не было – и нет до сих пор!

Снова гнетущая пауза и снова люди в замешательстве поворачивают головы к связисту, будто это именно он оказался виновен в потере связи.

– Это значит, что этот сигнал блокирует нам связь? – предположила Мэрит, всплеснув руками.

– Скорее это делает сверхмощное сияние, – ответил Райне, покосившись на связиста.

– Это возможно? – требовательно спросил Кнут, глядя Матсу в глаза.

– Связь портится с появлением подобных атмосферных явлений, – уклончиво начал связист, – это факт…

– Матс, я это и без тебя знаю! Я спрашиваю о нашей ситуации – возможно, чтобы сияние блокировало связь и навигацию настолько глобально?

– Нет! – покачал головой тот. – Не во всех диапазонах и не на такой срок!

– А этот твой сигнал? Он может что-то блокировать?

Кённег на секунду задумался, затем сделал глубокий вдох:

– Этот сигнал появился не для чего-то, а скорее вопреки чему-то. Этот вакуум в трансляции, образовавшийся с приходом аномального свечения атмосферы – это пустота в которой не осталось ничего, кроме этой мелодии; звук, который содержит в себе изображение человека… И я уверен, что именно этот человек имеет отношение к зарождению этой пустоты! Я не могу это объяснить, но это как-то связано: и потеря связи, и сияние в небе. Наверняка мы находимся в эпицентре мощнейшей электромагнитной аномалии и отказ приборов, компасов и радиоаппаратуры тому подтверждение! И вот тут, вот тут встаёт вопрос об этом, – Матс снова вывел на экран изображение астронавта и закусил губу. – Это послание является частью произошедшего, неотъемлемой частью того, что мы имеем на сегодняшний день. Но этот человек… его изображение и эта мелодия – это нечто иррациональное и пугающее! Это… это амнезия… Да, точно! Пустота вокруг нас – она повсюду – и в ней лишь эта мелодия и отражение астронавта в стекле иллюминатора!.. Мы все живём в сознании этого парня, – Кённег ткнул пальцем в монитор, – потому что он ни хрена не помнит! Но это он так захотел!

– Матс давай без истерик, – предложил Каадегард спокойно. – Объясни подробно, что ты имеешь ввиду?

– То, что это всё искусственно! – выпалил связист и замахал руками над головой. – Это ни черта не природное явление, а целенаправленная диверсия! Нас глушат, но не потому, что нас хотят лишить связи, а потому что это часть чьего-то существования. Кто-то живёт в этой пустое, а мы просто оказались на его территории!

Потеряв дыхание, Матс сбился и замолчал. Какое-то время, он пристально разглядывал притихших коллег, затем негромко заговорил вновь:

– Я попросил вас собраться не для того, чтобы удивить своими наблюдениями. Я хочу, чтобы вы были готовы к тому, что связь может не наладиться… долгое время, – видя, что по аудитории прошёл ропот, связист повысил голос: – Я хочу, чтобы вы перестали ждать её возобновления и спрашивать меня об этом каждый день – я сам вас оповещу. Поверьте: я жду этого не меньше вашего! Но на данный момент всё складывается не очень хорошо и, по-видимому, эта зимовка затянется!

После того, как люди стали покидать помещение, к связисту подошёл начальник станции и мужчины стали о чём-то взволнованно спорить – уходившая одной из последних Ханна видела через плечо строгое лицо Каадегарда и мрачневшего с каждой секундой Кённега. «Мягче надо было, мягче» – крутились вероятные слова Кнута в её голове. Она и сама понимала, что Матс, обеспокоенный отсутствием связи, невольно напугал и без того взволнованных обитателей станции. Тем не менее было в его словах нечто пугающее даже для неё самой, и даже отталкивающее… Особенно в память запали слова о том, что кто-то живёт в пустоте, а все они (люди) оказались на чужой территории. Это было жутковато и Матсу удалось заразить нервозностью остальных. Ханна видела это в глазах коллег, слышала в их негромких отрывистых разговорах; чувствовала в грубых фразах, скрывавших общий упадок и раздражительность – как раз то, чего пытался избежать Каадегард.

Утро следующего дня выдалось неистово ветряным и особенно тёмным – ползучие облака забаррикадировали небосвод над станцией, и лишь на севере, в талых светлых амбразурах в небе, жались мерцавшие звёзды. Вьюга набрасывалась на комплекс и остервенело боролась с лопастями ветрогенератора, скулила и жаловалась на неприступность человеческого жилища.

Ханна сидела в общей столовой, пила кофе и сонными глазами следила за разговором Олава Линдта и Ингвара Блума, беседовавших чуть поодаль.

– …И я ведь не понимал его никогда! – Ингвар слегка оттолкнулся от стола, подчёркивая свою мысль. – Не понимал – что он в нём находит? Майкл Джексон – подумаешь! Пижон, орущий пижон, с кучей операций и толпой фанатов, на вроде моего отца! И он реально от него фанател… Я не про тех идиотов, которые пытались ему подражать – ну, знаешь, трогают себя за пах и смешно дрыгают ногами. Отец просто всегда говорил, что Джексон – великий артист, не то, что твои «бумц – бумц»!

– Что это значит? – поверх кружки взметнулись кустистые брови Олава.

– Это он так называл «Техно» – я от него тогда фанател и отца это сильно раздражало. С возрастом, во мне что-то стало меняться: я перестал переключать в машине радио, когда начинала звучать «ABBA», – я им даже пытался подпевать, – я полюбил старые чёрно-белые фильмы и я научился разбираться в виски! Да-да, представь себе! Когда мои сыновья уже ходили в школу, и мне приходилось их подвозить, – мы страшно ругались из-за музыки в машине, и я был вынужден слушать их галиматью!..

– «Бумц – бумц»?

– Если бы! – махнул рукой Ингвар. Крупное скучное лицо мужчины перекосило в гримасе недовольства, словно кто-то решил его выкрутить, как тряпку. – Рэп, они все сейчас слушают рэп! Это бессмысленное скопление слов про то, как все вокруг трахаются и какие они все крутые. Сплошной мат на фоне мелькающих жоп – это разве музыка? Вот возьмём, к примеру того же Джексона, – а я с возрастом полюбил и его творчество, – посмотри на качество исполнения, на его подачу! Ведь у него нет ни одной похожей песни – все разные, и все хиты!.. Чего стоит, допустим… ну… ну, допустим, тот же «Морфин» – это же шедевр, мать его! А эта вставка в середине? Она потрясающа… Я по молодости никогда не дослушивал этот трек до середины, будь я проклят! Всегда переключался на что-то другое и вот однажды – бам! Я лечу, я плыву в этой мелодии… Я ни черта не понимаю по-английски, но уверен, что слова там под стать этой мелодии…

– Песня о наркотиках, вообще-то, – ухмыльнулся Олав.

– Да я догадываюсь, – согласился Блум, махнув рукой, – но я говорю о том месте, где звучит лирическая часть…

– А вот там конкретно поётся о «Демероле», а это опиаты, – крючковатый нос Олава по-крысиному вздёрнулся, а под ним обнажились мелкие зубы; сухой и высокий Олав Линда закачался вперёд-назад, словно горбатый башенный кран на ветру.

– Ты фармацевт, мать твою? – прорычал удивлённо Блум. – Или хорошо знаешь английский?

– Ни то, ни другое, – снова зашатался «кран», отмахнувшись своей пятипалой «стрелой». – Лет семь назад тесно общался с одной врачихой – так вот она в препаратах и английском разбиралась, если ты понимаешь о чём я. Как-то раз, услышав в песни название препарата спросил у неё – об этом ли речь? Она послушала и сказала, что всё верно – Джексон поёт именно о нём.

Мужчины понизили голоса и нависли над столом.

– Приторговывала «лекарствами»? – в полголоса спросил Ингвар, делая ударение на последнее слово.

– Ну, не она лично…

Оба покосились на Ханну, но та успела уложить сонный взгляд себе на колени, растянув рот в скучающей зевоте.

– И всё-таки он великий артист! – спустя минуту заключил Блум. – Вот теперь, я понимаю своего отца – он был прав!

– Ты просто стал старпёром, как и он когда-то.

– В драных носках и бутылкой пива в руке? Нет уж, никогда! Несмотря на то, что я давно развёлся, я не позволю себе того, чего мы с сестрой натерпелись от папаши в детстве! Глядя на нас, он не раз повторял, что завести ребёнка стоит хотя бы для того, чтобы понять, как из такого светлого существа получаются такие люди, как все мы. – Ингвар решительно тряхнул головой. – Я просто говорю, что Джексон – чертовски талантлив, и это единственное, в чём оказался прав мой отец!

– Был талантлив, – поправил язвительно Линдт. Глядя на то, как неопределённо и двусмысленно Блум пожал плечами, Олав прищурился и заговорил подозрительным тоном: – Или ты его считаешь мессией, как и куча полоумных… – внезапно он осёкся и, наставив палец на товарища, воскликнул: – Только не говори, что ты один из тех адептов, которые верят, что он сменил лицо и живёт на острове!

– Не сменил… С тем же и живёт, – осклабился Ингвар и тут же парировал: – Вы же с Хэвардом тоже считаете, что Моррисон был инопланетянином!

– Если, итак, то он с Хэвардом точно с одной планеты! – пряча улыбку, заключил Олав.

Полярник явно намекал на эксцентричное и, несомненно шутливое «выступление» Хэварда Ёрдта в качестве вокалиста «The doors», которое парень устроил несколько недель назад. Ханна едва не рассмеялась вспомнив, как Хэвард, при поддержке Эрика Саартсенна и Варга Ультссена, устроил представление, притащив в тренажёрный зал несколько пустых пластиковых бочек, в качестве ударной установки. Эрик молотил по бочкам руками, а Ультссен с невообразимым макияжем (он явно решил, что речь идёт о «Kiss», поэтому выкрасил лицо зубной пастой и чем-то напоминавшим черничный джем) расхаживал по залу и потрясал случайно найденным на складе бубном. Хэвард же, вполне сносно играл на гитаре, но отвратительно пел, маскируя никудышнее знание английского мычанием и выхватыванием из песен знакомых слов. На дикий шум, – а всё же это был именно шум, – сбежался весь персонал станции, и Ханна хорошо помнила, как прибывший одним из последних Каадегард менялся в лице, наблюдая за тремя клоунами – от неодобрительно хмурого, к смущённому и красному от смеха. В тот день шла первая неделя, когда на станции пропала связь.

Сонную меланхолию утра внезапно нарушил нарастающий шум в коридоре – кто-то явно спешил к столовой, гулко ступая тяжёлыми ботинками по дощатому полу.

– У нас гости! – в дверь ввалился красный и взъерошенный Борг Сааневасс в верхней одежде, запорошенной снегом. – У ангара! – кивнул он заснеженной бородой и кинулся обратно по коридору.

Наспех кутаясь в пуховик, Ханна бежала по проходу за Олавом и Ингваром, на ходу нырявших в тёплые куртки. Мрачное утро встретило сонными звёздами и жестоким ветром, который хватал за грудки и бесцеремонно пытался раздеть, лапал ледяными руками и плевался колючей крупой. Всё так же преследуя мужчин рысцой, пряча лицо в сгибе локтя, Ханна миновала основное здание комплекса и побежала вдоль двухэтажной пристройки лаборатории. Впереди замаячили огни ангара, размытые снежной завесой, а также послышался возбуждённый лай собак в вольере – животные слышали раннюю шумиху, поднятую людьми, оттого были возбуждены не меньше.

У самых ворот ангара Ханна резко остановилась, как и бежавшие впереди мужчины – за углом здания стали видны очертания вездеходов, вернувшихся раньше срока из короткой экспедиции к побережью.

– Они же завтра должны были вернуться! – прокричал Ингвар товарищу, и повернулся к девушке, словно ожидая объяснений и от неё тоже.

Чувствуя растущую внутри тревогу, Ханна лишь махнула рукой вперёд, словно прорубив себе путь между мужчинами, и направилась к вездеходам. Возле машин суетились люди, подошедшая Ханна не сразу заметила среди них Кнута и его жену. Внезапно из-за дальнего снегохода показался Одэн, который на пару с Эриком Саартсенном волок какого-то незнакомого человека под руки. За ними семенил Хэвард, пытаясь помочь товарищам. Навстречу полярникам кинулась Тора Каадегард, едва преодолевая глубокий снег.

– Кто это? – прокричала Ханна, перекрикивая рёв ветра, обращаясь к подошедшему вплотную начальнику. Девушка с удивлением и тревогой рассматривала измождённого человека в национальной инуитской шубе с капюшоном на голове; незнакомец буквально висел на плечах у своих спасителей.

– Они подобрали его на берегу! – объяснил Каадегард громко, наклонившись к девушке. Судя по его голосу, он был очень взволнован. – Уже на подъезде сюда пробились по рации и сказали, что нашли раненого. Чтобы мы готовились принять его!

– Ты сказал «на берегу», значит он с судна? Он рыбак? Охотник?

– Он американец!

Ханна оказалась сбита с толку и ей даже показалось, что она ослышалась. Девушка тронула начальника за локоть:

– Американец?! Откуда он здесь? Почему так одет?

– Я ничего ещё не знаю, Ханна! – выкрикнул Кнут, заслоняя лицо от ветра и слепящих прожекторов. – Возвращайтесь в комплекс, Тора займётся раненым!

Спустя полчаса, Ханна с тревогой наблюдала за переодевавшимся Одэном, стоя у двери в его комнате.

– Ты сама видела в каком он состоянии, – говорил Эк, стаскивая свитер. – Он ранен, и это вообще чудо, что мы натолкнулись на него! Он бы непременно погиб, реши мы к побережью отправится хоть на сутки позже.

– Кто он вообще такой? – спросила Ханна под аккомпанемент ветра за стеной. Перед её глазами возник образ безвольно повиснувшего на руках человека. – И откуда?

– Ты же знаешь наш уровень английского… – проворчал Эк и распахнул дверцы шкафа. – А этот янки вообще едва говорит, – да, он, кстати, янки. Зовут его Алан и это единственное, в чём мы уверены на сто процентов.

Ханна принялась мерять комнату шагами, сцепив ладони на груди.

– Он с Коргпоинт?

– Нет. Насколько мы поняли он с разбившегося самолёта. Ханна, мы ничего толком о нём не узнали – у него разорвана губа и он едва ворочал языком… Надеюсь Тора сможет его поставить на ноги! Мы добрались до побережья, и уже было свернули к проливу, когда Эрик заметил свежие следы снегохода. По направлению протекторы мы определили в какую сторону двигался транспорт, а судя по остаточной глубине колеи, слегка занесённой снегом, выходило что мы едва разминулись. Нагнали снегоход где-то спустя полчаса – седок почти лежал на руле, был практически без сознания; машина ехала сама на минимальной скорости. Мы сняли бедолагу с сидения, занесли в наш вездеход и укутали всем, что у нас было. Ларс дал ему выпить своей отравы, – и это заставило несчастного хоть немного прийти в сознание.

– «Хохот Хель»? – Ханна сморщилась так, словно у неё внезапно заболел зуб.

Одэн коротко кивнул:

– То ещё пойло! Я тоже до сих пор помню его вкус!

При упоминании о самодельном напитке Ларса Нордина, девушка и сама почувствовала, как нечто сжимает ключицу, а внутри живота оживает пламя. Ларс потчевал своим зельем (настойка на травах и кореньях по собственному рецепту) всех новичков на базе, под молчаливые и, несомненно, предательские взгляды сведущих обитателей станции. Ханна тоже попалась на уловку с «выпей из фляги, дочка – это придаст тебе сил», но не так как все – из любопытства, – а поневоле. Буквально в первую же неделю по прилёту на Хара-Ой, она свалилась с простудой и высокой температурой. Тогда-то она и отведала «ларсовской отравы», сделав жадный глоток из старой потёртой фляги полярника. Оглушающе терпкий поначалу, и невероятно крепкий напиток выбил из лёгких воздух и взял за горло. Ханна помнила, как слёзы градом потекли по её щекам, помнила, как встретилась недоумённым взглядом с Торой, которая с заботой в глазах стояла рядом с постелью. «Это и впрямь поможет», – сказала тогда врач и вытерла вспотевший горячий лоб простывшей девушки. «Что это… за дрянь?» – Ханна едва могла говорить, во рту, в гортани и желудке бушевало пламя; язык и дёсны ныли от горечи. Ларс Нордин с довольной ухмылкой закрутил крышку фляги и абсолютно серьёзно сказал: «Если Хель хохочет, значит кто-то умер. Если кто-то умер, значит кто-то плачет – и Хель получает свою награду. Пускай она видит твои слёзы и думает, что получила своё!.. Но мы-то знаем, что провели её и нам ещё слишком рано в Хельхейм!»

– Ларс говорит, что этот мужик – военный, – Одэн подошёл вплотную к возлюбленной и осторожно убрал с лица девушки прядь светлых волос. – При нём была армейская винтовка и судя по запаху, из неё стреляли.

– В медблок, Ханна, – донеслось внезапно из рации с треском и рёвом, в котором голос Торы, был едва различим.

– Мне надо идти, – микробиолог наскоро поцеловала Одэна и уже в дверях обернулась: – Буду в лаборатории весь день – приходи ко мне! Пока ещё не знаю, но может помощь твоя понадобиться образцы из «склепа» принести.

– Смотря что я за это получу, Принцесса… – протянул полярник с развязной ухмылкой.

– Ты говоришь это каждый раз, когда я тебя прошу о помощи! – глядя в хитрые глаза Одэна, Ханна не могла не улыбнуться.

– И каждый раз я от тебя получаю что требую. Мне кажется ты просто нашла предлог, чтобы одаривать меня по ночам.

– Много чести! Я просто боюсь одна спускаться в хранилище, – видя, что мужчина снова пытается пошутить, она добавила утвердительно: – Как и Мэрит! Как и Тора! Мы все боимся спускаться в это чёртово хранилище!

Минуя узкие коридоры комплекса, Ханна то и дело сталкивалась с коллегами, которые останавливали её с расспросами о спасённом человеке. «Ничего не знаю, – торопливо твердила она и бежала дальше. – Только иду в палату!»

Тора встретила вбежавшую девушку озабоченным взглядом выразительных глаз цвета зелёного чая над медицинской повязкой, закрывавшей лицо женщины.

– Надень халат и вымой руки, – приказала она и указала глазами на шкаф в углу.

– Как он? – облачаясь в одеяние, Ханна покосилась на лежавшего под одеялом мужчину, мутным взглядом, следившим за её движениями.

– Он отморозил пальцы на ногах, – ответила врач вполоборота, – буду готовить к операции на завтра! На руках пальцы попытаемся спасти. Меня больше заботят его раны на лице и груди, а также падение температуры тела! Десять минут назад она была меньше тридцати пяти – и это плохой признак!

– Откуда у него раны? – Ханна вытерла руки и боязливо подошла ближе к кровати.

– Вот ты мне и скажи, – Тора развернулась, держа наготове шприц. – Он очень слаб, ещё и изувечен – моих знаний английского едва хватает понять отдельные слога.

Ханна склонилась над раненым, и осмотрела опухшее лицо мужчины лет пятидесяти. Чуть повыше его левого виска начиналась глубокая рваная рана спускавшаяся через всё лицо к верхней губе и разрывавшая её почти посередине. Несмотря на омытое Торой лицо раненого, кровь всё ещё проступала на краях повреждённой кожи, как и на скомканных бинтах в изголовье кровати – Ханна не могла отвести испуганный взгляд от этой кипы человеческих страданий.

– Как вас зовут? – спросила она напряжённо по-английски, пресекаясь с незнакомцем взглядом.

Раненый следил за девушкой затуманенными глазами и тяжело дышал.

– Вы меня слышите?

– Да… – слабый тихий голос словно из колодца.

– Как ваше имя?

Мужчина с трудом сфокусировался на лице девушки и тихо произнёс:

– Алан… Меня зовут Алан Бигсби.

– Вы американец?

– Да…

Ханна обнадёживающе улыбнулась несчастному, хотя внутри её сотрясала дрожь. Ей с трудом удавалось разобрать слова пострадавшего.

– Хорошо, мистер Бигсби. Меня зовут Ханна Хольм и я микробиолог. Что с вами произошло?

– Где я? – вместо ответа простонал раненый.

– Хара-Ой – норвежская станция. Алан, что…

– Это не «Пункт-К»! – перебил сокрушённо Бигсби, силясь осмотреться вокруг. – Я направлялся именно туда, но мы заблудились!

– Это норвежская научно-исследовательская станция, мистер Бигсби. Наши сотрудники нашли вас на побережье сутки назад. Вы это помните?

Мужчина закрыл глаза и притих. Ханна вопросительно взглянула на Тору, и та руками показала – продолжай!

– Что с вами произошло, мистер Бигсби? – мягко, но настойчиво продолжила микробиолог. – Откуда у вас эти раны?

Открыв глаза, мужчина с минуту смотрел в потолок, затем неуверенно произнёс:

– Медведь… Это был медведь.

– На вас напал медведь?

– Да, медведь. Я его убил!

Мужчина говорил с большим трудом, с таким же трудом Ханна его и понимала. Разорванная губа несчастного едва прикрывала верхние зубы и сквозь страшную рану на небритый подбородок человека текла слюна и кровь. Тора уже который раз промакивала рану тампоном, шепча на ухо Ханне: «Не могу остановить кровь!»

– Как вы оказались на побережье, мистер Бигсби?

Собравшись с силами, раненый заговорил:

– Мы летели на самолёте и потерпели крушение. Несколько человек выжило… Мы направились в «Пункт-К», мы хотели добраться до базы!.. Но я не смог определить точное местоположение, понимаете? Ни черта не работает: навигации нет, ориентиров нет – мы заблудились!.. Мы не смогли добраться, никто не смог!

– Что случилось с остальными выжившими после крушения? – осторожно спросила Ханна, бросив короткий взгляд на врача.

Бигсби ответил не сразу. Его глаза какое-то время изучали потолок, затем его взгляд по стене спустился к лицу девушки.

– Они замёрзли, – тихий голос мужчины прозвучал зловеще. – Остался только я один.

– Давно вы в пути?

– Не знаю… Всё спуталось… – Алан внезапно спохватился и даже слегка приподнялся на локтях. – У вас есть связь?! – выкрикнул он, роняя на грудь крупные капли крови. – Вы связывались с Центром?! С кем-нибудь есть связь?!

– Успокойтесь, мистер Бигсби, – с помощью Торы девушка принялась укладывать раненого на место. – Нет, связи нету уже больше месяца, но мы не теряем надеждуи верим, что это временные трудности… Куда направлялся ваш самолёт?

– Мы летели на военную базу…

– Вы – военный?

Мужчина лежал молча, и Ханна поняла, что ответа она так и не услышит. Девушка дружески улыбнулась и слегка кивнула головой.

– Ну, хорошо, это не важно. Откуда у вас инуитская одежда?

Раненый поморщился и его взгляд заметался по стенам. Делая паузы и, подбирая слова, он заговорил:

– Я её… нашёл… в деревне. Несколько дней назад.

Ханна с удивлением посмотрела на Тору и перевела доктору слова мужчины. Та с сомнением покачала головой и сказала, что первый раз слышит о деревне неподалёку.

– Здесь нет никакой деревни, мистер Бигсби, – мягко сказал Ханна, возвратившись глазами к раненому.

– Есть! – огрызнулся американец. – Откуда у меня шуба, мать вашу? Я её, что, сшил по-вашему?

– Почему вы не остались в деревне?

– Там… там никого нет… – произнёс раненый с затаённым страхом в глазах.

– Деревня пуста?

– Да. Когда я туда пришёл, там никого не было. Заброшенная деревня, – внезапно Алан Бигсби замотал головой и зажмурился. – Там никого не было! Никого, понятно!

Ханна тронула мужчину за плечо:

– Хорошо-хорошо, мистер Бигсби, я вам верю! Итак, вы летели в «Пункт-К» и потерпели крушение… Что было дальше?

– Мы были вынуждены добираться до «Пункта-К» после катастрофы! Летели мы в другое место, но случилась авария и мы упали, – пояснил раненный раздражённо и слабо.

Ханна на мгновение задумалась, затем спросила:

– И где находится этот «Пункт-К»?.

– В ста с небольшим милях на северо-запад от вас, – с трудом произнёс Бигсби и добавил: – Что-то мне совсем хреново!.. Всё тело болит, сил нету и ноги отнимаются, я их совсем не чувствую!

– Всё будет хорошо, мистер Бигсби, – Ханна тронула раненого за руку и повернувшись к Торе, тихо сказала по-норвежски: – Он жалуется на боль и говорит, что не чувствует ног. Можешь дать ему обезболивающие?

– Его пульс, итак, падает, он очень слаб! – Тора метнула взгляд в экран кардиомонитора и отвернулась к капельнице. – Сделаю всё, что могу, но на чудо надеяться не стоит!

В помещение заглянул Кнут и вопросительно посмотрел на женщин. Не встретив возражений от жены, начальник осторожно вошёл в комнату, но близко к постели с раненым подходить не стал. Ханна бегло пересказала Каадегарду полученную информацию от Алана Бигсби с каждым словом наблюдая, как мрачнеет лицо полярника.

– На северо-западе нет никакой станции, – отрезал он, дослушав пересказ. – Американец ошибается. Ошибается либо врёт!

– Они рисковали жизнью, пытаясь попасть туда, Кнут, – возразила Ханна, покосившись на раненого.

– Значит они пытались попасть не туда!.. Это военные, они всегда врут! Не удивлюсь, что потеря связи, тоже дело рук военных… Либо их, – начальник кивнул на раненого, – либо русских! В любом случае это дурацкое противостояние здесь замешено…

– Он мне не верит? – догадался Бигсби, неожиданно подав голос. Он смотрел на Каадегарда затуманенными глазами в которых читалось призрение. – Не верит, что у вас под носом есть натовская база, о которой он ни черта не знает?

Ханна была в замешательстве, не зная чью сторону принять.

– Это Кнут Каадегард – начальник станции, – начала она, обращаясь к Бигсби. – Он руководит Хара-Ой четыре года и отлично знает местную топографию. Я не думаю, что он бы не знал о существовании военной базы, расположенной неподалёку, – а он утверждает, что здесь нет никакой базы, мистер Бигсби.

– Мне плевать, что он утверждает! – спёртое дыхание едва вытолкнуло слова из лёгких мужчины.

– Можете показать на карте? – спросила она неожиданно даже для самой себя. Получив утвердительный кивок от раненого, она обернулась к начальнику: – Принесите карту местности, он может показать место.

Как только за Каадегардом закрылась дверь, она вернулась взглядом к Бигсби и улыбнулась.

– Может вам что-нибудь нужно, мистер Бигсби? Вы что-нибудь хотите?

Раненый смотрел в глаза девушки цепким внимательным взглядом, в котором читалась внутренняя борьба и страх. Напряжение в его лице боролось с болью, от которой у мужчины дрожал подбородок и веки. Внезапно Бигсби крепко схватил девушку за руку с безумным оскалом на лице.

– Не дайте мне здесь сдохнуть! – прорычал он, чем очень напугал Ханну, которая поспешила высвободить кисть.

– Мистер Бигсби, всё будет…

– Я не должен умереть! – настаивал раненый, жуткими глазами преследуя лицо девушки. – Скажите врачу – пусть колет всё, что угодно лишь бы моё сердце качало кровь!

– Тора сделает всё, что нужно – она очень квалифицированный врач, – успокаивала Ханна с приклеенной улыбкой на губах. – Вы можете…

– Если я умру…

– Вы не умрёте, мистер…

– Нет, послушайте! Если я умру…

Ханна замотала головой, и сама взяла раненого за руку:

– Так не пойдёт! Самое важное – это настрой…

– Да заткнитесь вы, мать вашу! – гаркнул Бигсби, брызгая кровью себе на подбородок и грудь. Он вырвал дрожавшую руку из ладони девушки и приподнялся на локтях, сверля опешившую Ханну заболоченным взглядом. – Слушайте меня! Если я умру, кремируйте моё тело, слышите меня? Вы меня поняли? Обязательно сожгите моё тело! Сожгите до пепла! Вам всё понятно?!

Из-за спины девушки вынырнуло взволнованное лицо Торы.

– Ханна, какого чёрта у вас происходит? У него пульс подскочил!

Ханна услышала тревожный зуммер кардиомонитора, но не смогла оторвать взгляд от страшных глаз раненого. Бигсби ледяной рукой поймал кисть Ханны и прохрипел:

– Пообещайте мне это! – он стиснул руку микробиолога, скрипя зубами.

В комнату вошёл руководитель станции с картой в руках. Он резко остановился, услышав звук зуммера и с тревогой посмотрел на жену.

– Что происходит? – спросил он растерянно.

– Они о чём-то спорят! – Тора спешно вводила в капельницу раствор. – У американца пульс скачет и давление зашкаливает! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Кровь не свёртывается… а у него, по всей видимости, начинается эмболия!..

– Ты справишься?

Тора ничего не ответила; хмуро глянув на мужа, она отвернулась к шкафу с медикаментами и распахнула дверцы.

– Ханна, что всё это значит? – Кнут шагнул к постели и замер у неё за спиной.

Раненый продолжал с силой сжимать кисть микробиолога:

– Пообещайте мне!

– Хорошо, мистер Бигсби! Я обещаю!

– И он пусть пообещает! – Алан перевёл взгляд на Каадегарда. – Скажите начальнику о моём требовании!

Ханна передала слова раненого начальнику станции, наблюдая за его реакцией вполоборота.

– Что?! – воскликнул тот в гневе. – Ему здесь крематорий, что ли? И с какой стати он вообще ставит условия? Эти янки даже находясь при смерти пытаются торговаться!

– Кнут, мне нужно ему что-то ответить.

– Скажи, что мы сделаем, как он просит…

– А мы сделаем, как он просит? – Ханна с подозрением смотрела на начальника.

Каадегард медленно развернул карту и положил девушке на колени.

– Он военный, – процедил начальник, глядя микробиологу в глаза. – Хотя на солдата не похож… а значит в звании офицера. Американский военный, который пережил падение самолёта и случайно попал на мою станцию… Если он умрёт, – а я не могу исключать такого финала, судя по его состоянию – ты предлагаешь сжечь его тело? По его просьбе? Ты в своём уме, Хольм?! – Кнут едва сдерживался, стараясь говорить ровно и не выдать интонацией собственного гнева. – Как я это потом объясню натовским военным, которые приедут его искать? Что он сам попросил спалить себя к чертям находясь в бреду? Облить керосином и поджечь, – так ты себе это представляешь?!

Начальник взял паузу, сделав глубокий вдох. В комнате воцарилась тишина, нарезанная короткими отрывистыми звуками кардиомонитора. Кнут утвердительно кивнул, глядя на раненого и процедил:

– Пообещай ему, что он хочет – и пусть покажет, куда они направлялись!

Видя, что Ханна колеблется, Кнут произнёс ровным голосом, продолжая смотреть в глаза Алана Бигсби:

– Хольм, ты понимаешь последствия того, о чём просит этот человек? Если он умрёт – ему будет всё равно, что мы сделаем с его телом, а если нет, – то ему будет всё равно, что мы ему сейчас пообещаем. Просто скажи ему то, что он хочет услышать!

Ханна перевела взгляд на жену начальника, надеясь найти в её лице поддержку, – всё это время Тора следила за перебранкой мужа и микробиолога стоя в углу, но врач поспешила отвернуться.

– Что он говорит? – прохрипел Бигсби, пытаясь расшифровать взгляд Каадегарда.

– Он согласен, – соврала Ханна, отводя взгляд.

– Он врёт! – голос раненого потонул в истеричном звуке кардиомонитора.

– Начальнику станции не подобает…

– Значит вы врёте! Либо он, либо вы! Кто-то из вас идиот, и пытается меня обмануть!

Смутившись и мгновенно покраснев, Ханна порывисто встала, едва успев подхватить карту.

– Вас никто не обманывает, мистер Бигсби! Мы просто… Знаете что, у нас тоже есть условие! Мы хотим сделать запись вашей просьбы на камеру – это послужит нашей гарантией…

– Ханна! – голос Торы заставил девушку резко замолчать.

Она увидела, как раненый закатил глаза, и его голова откинулась назад; услышала с какой пугающей частотой дребезжит зуммер аппарата. Тора ринулась к постели Алана Бигсби, грубовато оттеснив Ханну корпусом.

– Уходите отсюда! – бросила она, указав подбородком на дверь. – Оба!

– Может тебе нужна помощь? – спросил Кнут супругу взволнованно, забирая из рук Ханны карту.

– Помогли уже! – Тора опалила взглядом лицо микробиолога и склонилась со шприцем в пальцах над потерявшим сознание человеком. Вводя иглу в вену раненого, она приказала: – Не мешайте мне! Когда будет нужно, я позову!

Стоя на улице и прячась от колючего ветра, Ханна с жадностью смаковала долгожданную сигарету. Вся эта история с допросом раненого (а это был, мать его, допрос!) заставила девушку изрядно понервничать. Ханна и сейчас чувствовала дрожь в руках и ей казалось, что запястье, за которое цеплялся Алан Бигсби, ныло от его ледяной хватки.

– Нет там никакой базы, – упрямо произнёс стоявший рядом Каадегард. В его голосе слышались нотки оправдания и, казалось, мужчине и впрямь было не уютно от оказанного на подчинённую давления. – Ни на севере, ни на востоке, ни на западе… У нас то и самолёт не всегда из-за ветра сесть может – взлётку раз в три месяца готовим. Американец ошибается! Ближайшая станция к нам – Коргпоинт, – кроме них, в радиусе шестисот километров нет никого. Я могу по памяти нарисовать береговой профиль и контур любой высоты…

Кнут покосился на молчаливую девушку и неожиданно выхватил сигарету из её пальцев.

– Если он умрёт, у нас будут трудности! – делая жадную неумелую затяжку, воскликнул начальник. Ветер влепил мужчине пощёчину, швырнув в лицо искры и пепел. – Если мы сожжём его тело – проблемы будут не только у нас, ты должна это понимать! Это уже международное дело! К тому же американский военный может быть замешен в чём угодно… – Кнут на секунду задумался, обшаривая взглядом белоснежную равнину. – Да хоть наркотики! Может он с ними связан – сколько раз уже всплывали скандалы, связанные с натовскими военными и перевозкой опия!.. Что это за самолёт, куда он летел, откуда? Что он перевозил и почему рухнул?.. Ты же видишь, что он темнит! Видишь?

Ханна согласилась, слегка наклонив голову. Она подкурила новую сигарету, видя, как бросивший, по словам Торы несколько лет назад Кнут, нервно докуривает остатки у самого фильтра.

– У нас нету оснований, у нас нету полномочий, и у нас нету права сделать то, что он требует! – Каадегард чеканил каждое слово, потрясая перед лицом кулаком. – Ты заметила, как он избежал разговора о тех, кто был с ним…

– Кнут, я полностью на твоей стороне, – оборвала руководителя станции Ханна. – На твоём месте я бы пообещала ему тоже самое.

Каадегард сделал глубокий вдох, затем удовлетворённо кивнул, – и было в этом жесте нечто благодарственное, некая точка, после которой руководителю уже не нужно было оправдываться за свои слова.

Среди ночи Ханну разбудил настойчивый стук в дверь. Освободившись от сонных объятий Одэна, который даже не проснулся, а лишь нырнул головой под подушку, девушка скользнула к двери.

– У тебя рация не работает, – на пороге стоял Матс Кённег с мотком проводов на плече и боксом с инструментами в руке. Очевидно, связист снова взялся за проверку кабелей на станции, как он уже делал это ранее.

– И, что? Батарея села, наверно… – девушка запахнулась в наспех накинутую кофту. – А, что разве это…

– Тора тебя просит в медблок подняться.

– Сейчас? – Ханна покосилась за спину, где на прикроватной тумбе электронные часы высветили без четверти три ночи.

– Сейчас, – связист безразлично пожал плечами и пошёл по коридору.

– Она тебя в курьеры записала? – спросила Ханна вдогонку, высунув голову за дверь.

– Случайно с ней столкнулся – она думала, что это у неё рация не работает.

Пустынные узкие переходы жилого блока приветствовали микробиолога сонной ночной подсветкой и эхом нетвёрдой поступи. Остановившись у двери палаты, Ханна тронула холодную ручку и прислушалась.

– Входи! – велела Тора, видимо услышавшая шаги за дверью.

На этот раз на враче маски не оказалось – на невыразительном уставшем лице Торы царствовали лишь невероятные глаза женщины, обрамлённые волосами цвета меди. «В молодости все покупались на взгляд этих глаз, – говорила Тора улыбаясь в дружеской приватной беседе с Ханной, и подмигивала. – Этот цвет достался мне от отца – спасибо ему за это, – иначе, моя скучная мордашка навряд ли бы вызывала такой восторг у мужа столько лет! Кнут говорит, что это чисто „ирландский“ цвет, и я его не переубеждаю. А вот волосы я крашу, чтобы картина с „ирландцами“ была полной – без этого мои волосы слишком светлые и я похожа на блёклую моль».

– Он умирает, – сказала Тора печально, – боюсь не дотянет до утра…

Ханна в недоумении заломила руки:

– Я могу как-то помочь?

– Он в забытье мечется… Тебя всё время зовёт.

Почувствовав озноб, девушка сделала неуверенный шаг к кровати с умирающим.

– Меня?.. Господи, но зачем?

Алан Бигсби захрипел на постели и выгнулся дугой. Его широко открытый рот внезапно с силой закрылся да так, что клацнули зубы.

– Ханна… – позвал он потустороннем голосом, от которого спина девушки заледенела.

– Наверно потому, что ты единственная, кто хорошо знает английский.

– Но он-то этого не знает! – сопротивлялась Ханна. Ей не нравился ночной вызов и чертовски пугал зов умирающего человека.

– Иначе ты бы не пришла к нему ранее, – понизила голос Тора и легонько подтолкнула девушку к постели. – Или он запомнил тебя, так как ты последняя с ним общалась!

Бигсби смотрел на девушку недвижимыми стеклянными глазами сквозь узкую щель прикрытых век – взгляд, которым старшая сестра пугала Ханну притворяясь мёртвой, когда та была маленькой.

– Карту… – простонал мужчина. Его тело начала бить мелкая дрожь, отчего раненый застучал зубами. – Дай… карту…

Бросив взгляд по сторонам, девушка спросила по-норвежски:

– Где карта?

– Кнут забрал, – отозвалась Тора. – В кабинете должна быть, а что?

– Он просит… – Ханна испуганным взглядом указала на Бигсби, который продолжал стучать зубами.

– Разговаривай с ним! Разговаривай! – Тора кинулась к выходу и тихо прикрыла за собой дверь.

В полутёмном помещении лазарета Ханна осталась с умирающим наедине. Жуткое спазматическое дыхание человека, короткий зуммер кардиомонитора, да вой ветра в проводах за окном – всё, буквально всё пугало девушку в этот ночной час.

– Холодно… – застонал раненый и вопреки своим словам, скрюченными в напряжении лиловыми пальцами раскрыл одеяло, обнажив почерневшие раны на костистой груди.

Ханна в нерешительности сделала шаг к постели, от страха прикусив сжатые в кулак пальцы. Она никак не могла перебороть ужас и поправить одеяло на постели раненого, боялась протянуть руку. Чуть оголённый впалый живот умирающего имел жуткую фиолетовую гематому, рваными краями заползшую и на грудь, и на рёбра.

– Ты здесь? – прохрипел Бигсби обращаясь к пустоте; из-под его полуприкрытых век виднелись лишь мутные белки глаз.

– Я здесь, – подтвердила девушка тихо. – Всё будет хорошо.

«Что же ты так долго, Тора!» Сквозь дробный звук зубов мужчины, Ханна едва разобрала следующие слова Алана:

– Мертвецы… Все мертвецы!.. А этим… этим я сказал, что убил медведя…

Ханна насторожилась и встав у кровати, немного наклонилась к раненому. Его голова медленно ёрзала по подушке, оставляя отвратительный кровяной след.

– Кругом мертвецы…

– О ком вы говорите, Алан?

– Это был не медведь… – прошептал едва различимо Бигсби, и отвернулся к стене.

С трудом приподняв дрожавшую руку, он принялся чертить пальцем на стене окружность. Вкрадчивый шорох обломанного ногтя загипнотизировал девушку, и она распахнутыми глазами полными ужаса смотрела, как раненый рисует одну окружность за другой.

Едва слышно от стены донеслось:

– Я вижу… Я вижу…

Ханна почувствовала, как холодеют её руки. Она с надеждой прислушалась к тишине в коридоре и шёпотом позвала:

– Алан, вы меня слышите? Вы застрелили не медведя? Кого вы застрелили?

Раненный перестал выводить круги и что-то произнёс, но так тихо и слабо, что девушка ничего не разобрала. Она склонилась к мужчине ещё ниже, тревожным взглядом упираясь в раны на его груди. Носа коснулся слабый и отвратительный запах сыра – раненого пожирала гангрена, которой Тора Каадегард проигрывала битву…

– Хочу есть, – с трудом разобрала Ханна путанные слова умирающего, – есть, дай мне поесть, дай мне есть, дай, дай… мне поесть, дай!..

Девушка скосила глаза к лицу раненого и успела заметить, что несмотря на повёрнутую к стене голову, мужчина пожирает её жуткими мутными глазами. В следующее мгновение Алан Бигсби резко дёрнул головой, захлопнув челюсть у самого уха девушки. Ханна вскрикнула и отшатнулась, упав на спину – чтобы не закричать, она вцепилась зубами в рукав кофты. Бигсби сидел на постели с прыгавшим подбородком и водил носом по сторонам, будто пытался отыскать её запах. Его руки хаотично шарили по груди, сгребая острыми пальцами израненную кожу, царапая запёкшиеся ранки чёрными ногтями. Сработал аварийный сигнал кардиомонитора, зайдясь в истерической пульсации. Грудь раненого запрыгала с такой силой, что у мужчины закачалась голова, словно он принялся часто-часто икать.

– Ноль восемь два семь… – повернув лицо в сторону девушки, проклацал зубами американец, едва выговаривая слова. Его запорошенные смертью глаза не видели Ханну, однако он действовал так, будто надеялся, что она его слышит, – Семь восемь… Ноль восемь два семь семь восемь… Сожгите… сожгите!..

Алан Бигсби резко замолчал и медленно повалился вперёд, уткнувшись головой в собственные колени. Поверх тоскливого и уже ровного звука зуммера, раздался сухой женский голос с предупреждением об отключенном датчике пульса. Ханна вскочила на ноги и выбежала в коридор. Не разбирая дороги, она кинулась по проходу с трудом удерживая равновесие на дрожавших ногах.

Ледяной воздух привёл в чувства, но даже ему потребовалось время, чтобы успокоить рвавшееся из груди сердце. Когда Ханна перевела дыхание, срывавшиеся с губ слова обрели более чёткую и понятную форму:

– Ноль восемь два семь семь восемь… – шептала она исступлённо по памяти, – ноль восемь два семь семь восемь…

Девушка отчаянно шарила по карманам кофты в поисках пачки сигарет, однако её пальцы перебирали лишь пустоту. Вместо залитого светом звёзд пейзажа, она видела перед собой страшные обмороженные пальцы, сгребавшие израненную кожу… «Потеряла, когда упала в медблоке. Надо вернуться, надо вернуться за сигаретами!»

Тора сидела у кровати с умершим, погрузив лицо в ладони – она лишь слегка приподняла голову и посмотрела на вошедшего микробиолога сквозь пальцы. Ханна со страхом отметила, что Алан Бигсби лежит на спине, полностью накрытый простынёй. В палате притаился запах смерти и тишина – большая часть электронных приборов была отключена, оттого в помещении казалось темней, чем обычно. Ханна обратила внимание на валявшуюся у кровати сложенную карту и в полном молчании её подняла. Взяв со стола ручку, она написала на обороте произнесённые Аланом перед смертью цифры. Заметив у стены сигареты, Ханна сунула пачку в карман и обернулась к врачу.

– Мой первый погибший пациент, – поделилась Тора печально, стыдливо смахивая слёзы. – Я, конечно, не хирург, чтобы отвоевывать жизни, но чувство, скажу тебе, всё равно дерьмовое!.. Я уж думала, за свою карьеру врача на моих руках смертей не будет, – женщина тяжело вздохнула и покачала головой. – Я так много слышала об этом от коллег и всегда радовалась тому, что не могу разделить с ними этого чувства, что мне не знакома эта пустота внутри… Кто-то говорил, что это врезается в память на всю жизнь, иные говорили, что привыкаешь. Черствеешь, свыкаешься, что некогда на этом зацикливаться – иначе сломаешься! Что это только вредит делу – врач должен переступить через свои эмоции и шагнуть дальше, ведь его ждут пациенты. Живые пациенты, понимаешь? Мёртвым уже не поможешь!

Тора посмотрела через плечо на накрытое простынёй тело и снова погрузила лицо в руки. Ханне хотелось уйти, покинуть жуткое место, где десять минут назад умер человек, но она не решилась оставить подругу в одиночестве со своим горем. Микробиолог подвинула стул поближе к женщине и не произнося ни слова, села рядом. В окно безразлично заглядывала сонная луна, утопая в тёмных кружевах ночной перины.

– До знакомства с Кнутом, я жила в Тронхейме и тайно встречалась с одним хирургом, – услышала Ханна спёртый голос Торы сквозь пальцы. Женщина говорила так, словно пыталась руками удержать слова во рту, но те прорывались наружу и обличали хозяйку. – Он – старше меня на восемь лет, был женат, – в то время как я была глупым интерном готовой ради него ждать, ждать, ждать и ждать… И вот, как то раз, я ждала его на ужин о котором мы договорились заранее – его жена с детьми уехали из горда до следующего вечера. Он задержался почти на два часа, а когда приехал сказал, что сложная операция продлилась дольше, чем он планировал. Затем, мы сели ужинать и за трапезой обсуждали погоду и политику, упадок в кинематографе и всякую чепуху, которой посыпают путь до спальни. Потом у нас был секс, после которого речь зашла об операции – хотя он страшно не любил говорить о работе, – но так уж вышло… И вот как-то в процессе диалога я понимаю, что пациент моего любовника – как же я ненавижу это слово! – так вот, его пациент умер. Я была уверена, что хорошее настроение моего избранника связано именно с победой в операционной, но он меня заверил, что оно связано со встречей со мной. А дальше, видя моё замешательство он сказал, что всячески пресекает даже разговоры о работе в частной жизни. «Самое трудное, – сказал он, – это забыть первого умершего пациента на твоих руках. Нет универсального средства – каждый переживает потерю по-разному. Я предпочёл забыть». – «Как?» – спросила я. – «Я даю им имена людей, которых никто никогда так и не смог опознать… Моей первой потерей была женщина сорока трёх лет с многочисленными травмами после падение с высоты. Я был полон оптимизма и чувствовал, что и этот бой будет за мной, но она ушла стремительно, оставив меня оглушённым и пустым! Она снилась мне по ночам, я проговаривал про себя её имя, а наяву, стал нашёптывать то, что я сделал неправильно во время операции и то, что мне следовало бы сделать. Мне казалось, что я схожу с ума! Я зациклился, оказался пойман в ловушку собственных мыслей, начал выпивать и искать поводы, чтобы избежать сложных операций. Да – я оказался слаб… Как-то вечером, будучи дома в своём кабинете, я услышал, что кто-то из семьи включил телевизор и идёт программа о необъяснимых и нераскрытых делах в криминалистике… Так моим первым пациентом стала Вера Ярле».

Тора замолчала, давая время Ханне понять смысл прозвучавших слов.

– «Женщина из Исдален»? – удивилась микробиолог.

– Она самая. Он сказал, что насильное обезличивание сработало, и через непродолжительное время это помогло вернуться к работе. Что отныне, теряя пациента, ему не приходилось оплакивать его, он просто обезличивал его кем-то, так и неопознанным. К смерти пациента мужского пола, – по словам моего женатого хирурга, – он уже был готов. Им стал Дэн Купер – человек совершивший дерзкое ограбление и исчезнувший прямо с борта самолёта. Его так никогда и не нашли, – доктор отняла руки от лица, оглянулась на постель, а затем посмотрела на микробиолога усталыми глазами цвета зелёного чая. – Так что там лежит Дэн Купер, Ханна. Мой Дэн Купер…

В коридоре послышались торопливые шаги и в следующую секунду дверь распахнулась. Кнут Каадегард чуть помедлил в дверях, задержался взглядом на постели с умершим и только потом вошёл внутрь. Ему навстречу поднялась Тора, и муж с женой молча обнялись. У Ханны сжалось сердце от такого простого и человеческого акта – ни слов, ни объяснений паре не требовалось: ему достаточно было знать, что ей плохо и больно, – а ей достаточно чувствовать его рядом.

Ближе к обеду в комнату заглянула Мэрит Хэнсон и прощебетав: «Я уже всё знаю – он умер, какой ужас, какой кошмар!», принялась рассказывать, как пару лет назад ей пришлось побывать в отделении танатологии и даже видеть вскрытие утонувшего моряка. Пока Мэрит в красках вспоминала весь ужас пережитого, она готовила для сонной и хмурной Ханны кофе, ни на секунду не умолкая.

– …Знаешь, я до сих пор помню этот стол с жёлобом! – Мэрит дёрнула плечами и непроизвольно тронула на груди крестик. – Я помню, что подумала тогда о неизбежности смерти, и что все мы умираем на самом деле не тогда, когда перестаёт биться сердце, а вот на таких столах. Да-да, – я так и подумала! Потому что умерший человек ещё несёт в себе отпечаток собственной индивидуальности, а стол патологоанатома всех делает одинаковыми. Вернее, разрез, – она начертила в воздухе «Y», – он делает! – заключила она, подавая кофе прямо в постель. – А ещё подумала, что надо бы в спортзал походить… А то попаду вот так в морг, положат меня на стол, – а у меня вместо титек две картошки, да и на заднице целлюлит. Ну, не дура, скажи?

Сочувственно глянув на мрачную и сонную подругу, Мэрит села рядом. Она молча смотрела, как та делает глоток, а затем подкуривает сигарету.

– Прямо при тебе умер? – не выдержала любопытная Хэнсон.

Ханна отстранённо кивнула головой, слепо глядя перед собой. Память «учтиво» предъявила момент, когда умирающий пытался укусить девушку, и с пугающей точностью воспроизвела в голове звук смыкающихся зубов у виска.

– Мучился? – допытывалась Мэрит, стиснув кулаками щёки.

Снова кивнув, Ханна выпустила дым в сторону девушки, словно пытаясь изгнать ту из комнаты.

– Хрипел? Ужасно боюсь, когда хрипят…

– Нет, зубами сильно стучал. И грудь ходуном ходила, будто сердце вот-вот выпрыгнет. Ещё руками по груди водил, пальцами кожу раздирал. Есть просил.

– Какой ужас!.. – Мэрит слушала с широко открытыми глазами, явно представляя себе жуткую картину. – Тора чёрная ходит с самого утра.

– Ты её видела?

– Не-а, Олав сказал – он видел. Сказал, что решили тело американца оставить в ангаре «С» – им всё равно никто не пользуется и туда никто не ходит. Во всяком случае из нас – точно никто!

– Американец просил, чтобы его тело в случае смерти сожгли.

– Да знаю я! Все знают…

Ханна допила кофе и поставила пустую чашку на стол:

– И когда его отнесут в ангар?

– Так уже отнесли! – Мэрит всплеснула руками и кивнула на окно. – Ещё утром ранним Олав и Ларс положили тело на сани и отвезли. Твой Одэн разве ничего не говорил? Он помогал мужикам склад подготавливать.

Ханна отрицательно покачала головой:

– Он рано утром ушёл… мы не виделись с ночи, – микробиолог не стала упоминать, что по возвращению в комнату, выпила залпом почти целую бутылку вина лишь бы уснуть.

– Понятно… Ларс обмотал тело простынёй и даже что-то сказал напутственное. Ну, ты его знаешь!.. Потом положили в какой-то ящик – Олав сказал «прям как гроб», – и оставили в ангаре. Я вот теперь думаю, что получился целый огромный саркофаг с телом – ни за что на свете до конца «зимовки» не пойду на склад «С»! А ещё Олав сказал, что пока тащили сани мимо вольера с собаками, те попрятались и жутко выли. А Ларс сказал, что собаки чувствуют смерть и от того воют, хоть и припоздали на этот раз.

Мэрит принялась рассуждать о шансах американца, случайно найденного на побережье; о его чудесном спасении и такой нелепой смерти. Затянувшись сигаретой, Ханна отчуждённо разглядывала темноокую Мэрит, притягательное и одновременно тяжеловатое округлое лицо, покатые плечи, полные скачущие губы и капризный подбородок.

– Я так понимаю: вскрытия не будет? – спросила Ханна, раздавливая окурок в пепельнице.

– Тора сказала, что нет смысла; Кнут её поддержал и уточнил, что у нас нет полномочий. Сошлись на том, что это дело военных.

Откинув одеяло, Ханна нехотя вылезла из кровати и, скользнув на цыпочках мимо подруги, распахнула шкаф. Разглядывая ладную обнажённую фигуру девушки, Мэрит спросила:

– Тебе за «животными» надо сегодня?

– Вчера собиралась, но не пошла из-за… Завтра пойду, – ответила Ханна, спешно перебирая вещи на полке. Ей почему-то не хотелось надевать одежду, в которой она посещала ночью умершего.

– Давай сегодня? Я просто Тору просить не хочу из-за смерти американца, а мужиков сегодня явно не допросишься.

– Хорошо, – согласилась Ханна, прижимая вещи к груди. – Умоюсь – и можно идти.

Она направилась в ванную и открыла воду. Склонившись над раковиной, Ханна принялась чистить зубы, когда сквозь всплески услышала громкий голос Мэрит:

– Повезло тебе с задницей – никакого целлюлита! И грудь отличная!..

– Если так всё плохо, могу одолжить вибратор, всё равно не пользуюсь! – прополоскав рот, выкрикнула Ханна. Ей почему-то хотелось поддеть подругу, хотелось отомстить за то, что ей самой пришлось пережить ночной кошмар, о котором та с таким интересом расспрашивала.

– У меня есть, – отказалась Мэрит и, вздохнув, добавила: – Вот тебе бы не стыдно было лежать в морге!

Выглянув из-за двери, Ханна покачала головой:

– Ты точно дура!..

Весь недолгий путь к подземному хранилищу, Мэрит молчала, шагая рядом с Ханной. Она напряжённо посматривала в сторону вольера с собаками, вздрагивала каждый раз, как только животные начинали лаять и жалась поближе к микробиологу. Резкий ветер стаскивал с сугробов верхушки, будто заставлял невеж снимать шляпы перед появившейся знатью. Подходя к невысокой скале, зловеще черневшей из снежных намётов, Мэрит и вовсе неловко упала, резко обернувшись на истерично высокий вой стаи. Подругам понадобилось около минуты, чтобы найти упавшую в снег рацию Мэрит, после чего они поспешили подняться по коротким ступенькам к скромной железной двери, утопленной в породу.

– Не люблю собак! – поделилась громко Мэрит, как только девушки закрыли за собой тяжёлую дверь.

Её голос разобрало лёгкое эхо, и растащило по каменным коридорам штольни. В естественных катакомбах были организованы склады с различного вида образцами биоматериалов, а также семенами множества культур. Каменные не обработанные своды залов мерцали россыпью драгоценных камней, искрясь на искусственном свету прожекторов. Заиндевевшие стены принарядились невесомым ажуром, сотканным морозом и дыханием редких посетителей «склепа».

Ханна поёжилась – её пугала мрачная красота «гномьего зала», как она нарекла про себя безлюдное жутковатое место. Обитатели станции (мужская половина) обычно говорили «склеп», с видимым удовольствием наблюдая тревогу в женских взглядах, и только Ларс Нордин называл это место «ётунхус», на полном серьёзе рассказывая, что частенько слышит в штольне дыхание ётуна, а один раз, якобы, даже видел его огромную тень… Каадегард же рассказывал, что во время войны союзники использовали глубокие залы штольни, как склады с боеприпасами, ничуть не опасаясь за их сохранность в случае обнаружения вражеской авиации, однако учитывая огромные расстояния и удалённость плато, бомбёжек эти скалы никогда не видели.

– Давай не будем разделяться? – предложила Мэрит шёпотом, озираясь по сторонам. – Меня это место пугает больше, чем… больше чем «лабиринт Свелла»…

– Что может быть страшнее этого? – Ханна обвела взглядом тёмные своды над головой, сквозь которые снаружи не проникал ни один звук.

– Пойдём сперва к моим ячейкам, потом за твоими «животными», – попросила Мэрит и, не дожидаясь ответа, схватила Ханну за руку. – Вот представь: иду я такая за руку с Турмудом Свелла – мне лет пятнадцать, а ему почти восемнадцать, – болтунья потащила микробиолога за собой, увлекая в проход с табличкой «А1—5». – Красивый и высокий, со взглядом Ричарда Гира, от которого у меня в то время сводило колени… Ох, этот взгляд! На тот момент мы встречались с Турмудом что-то около двух недель – я врала, что мне скоро семнадцать, и всячески корчила из себя взрослую, – а он всё пытался притащить меня к кому-то домой из друзей посмотреть порно. Встречались – это значит он пару раз «случайно» задевал мою грудь и при каждой возможности мы тайком целовались.

Мэрит остановилась перед стальной полированной дверью с оконцем и сверилась с карточкой на стене.

– Сюда! – сказала она и потянула замок.

В крупном высоком зале нехотя загорелся свет, обозначив щербатые стены, драпированные морозным кружевом. Не отпуская руки Ханны, Мэрит пошла вдоль высоких стеллажей с шестиугольными закрытыми ячейками, сплошь исписанными буквами и цифрами.

– И вот как-то раз провожает меня Турмуд домой, – продолжает девушка, проходя между полок, изучая внимательным взглядом таблички и пояснения. – Темно. Встали у двери, стоим целуемся. Он тискает мою грудь, вернее гоняется за ней под кофтой, а я млею и чувствую себя леди Чаттерлей. Турмуд прижимает меня к стене, что-то страстно шепчет, но в основном слюнявит мою шею и ухо. Вдруг, он хватает мою руку и что в неё кладёт. Я опускаю глаза: вижу расстёгнутую ширинку и его член в моей ладони. «Видишь, как я тебя хочу?» – слышу я у себя над ухом, но кроме страшной штуки у себя в руке не вижу ничего!

Отпустив руку Ханны, Мэрит подняла перед глазами согнутый крючком указательный палец.

– Такой же кривой, – поведала она негромко, указав на палец красноречивым взглядом, – только толщиной с баллончик лака для волос! Бедняге чтобы пописать и не промазать, наверняка приходилось становиться лицом к соседней стене. Это был самый кривой член, который мне доводилось видеть!

– Воочию? – поддела микробиолог.

– Вообще! Он не просто смотрел вбок, у меня было такое впечатление, что парень всю жизнь рос в свинцовых трусах!..

Оглядывая ряды с одинаковыми ячейками, напоминавшими соты, Ханна пожала плечами:

– Может у парня травма была.

– Это у меня травма была! – Мэрит стала быстро отбирать образцы семян в стерильный контейнер. – Когда его придаток заполз мне в руку! Турмуд был левшой – так же влево кивал и его прибор…

– Ну он-то думал, что тебе семнадцать и тебя ничем не удивить, – усмехнулась Ханна.

– Брось! Он явно остался загадкой даже для своего уролога, а я так и вовсе пребывала в шоке! Я, кстати, убежала тогда… – Мэрит закинула на плечи рюкзак и поправила лямки: – Теперь можем идти за твоими «животными».

Ханна не знала почему Мэрит Хэнсон – биолог получивший распределение от ООН на полярную станцию для изучения методов консервации и криогеники семенного фонда, называет свои работу «прорывом» и не иначе как «шагом в новую эпоху», свои делектусы семян и их изучение «набором тысячелетия», а то и вовсе «единственная надежда человечества», – а работу Ханны по выживанию микроорганизмов в экстремальных условиях «подработкой в зоопарке» и «присмотром за животными». Ханна несколько раз пыталась объяснить, что её работа напрямую связана с предстоящей миссией на Марс, что подобную работу микробиолога уж точно можно назвать «надеждой человечества», но всё оказалось тщетным…

– Почему лабиринт? – выйдя в коридор, поинтересовалась Ханна. – Ты сказала «лабиринт Свелла».

Девушки двинулись по широкому проходу, оставляя за собой эхо шагов и ворчливый скрип инея под подошвами.

– У меня в детстве была игрушка, в которой нужно было разные фигурки проводить по лабиринту к цели. Такой стеклянный куб, заполненный водой и можно было выбирать фигурку…

– «Лабиринт ниссе», как-то так! У меня такая тоже была! – вспомнила Ханна.

– Ну, так ты должна тогда помнить фигурку – загнутую такую, которая постоянно за всё цеплялась и её сложно было провести.

Ханна утвердительно кивнула:

– Она была похожа на бумеранг.

– Она была похожа на член Свелла!

Ханна несколько секунд боролась с массивным замком высокой двери, в глянцевой металлической поверхности которой причудливо отражались две гостьи. «Мы и впрямь попали в дом ётуна, – пронеслось у неё в голове, – и пытаемся проникнуть в его холодильник».

Распахнув дверь, Ханна не спешила попасть внутрь, ожидая, когда загорятся все прожектора большого зала.

– Чёрт с ней с фигуркой, – согласилась она, роняя на грудь клубы пара, – но почему лабиринт-то?

– А ты помнишь, цель игры?

– Разумеется. Каждую фигурку привести в отверстие такой же формы… – микробиолог наблюдала, как нехотя разгорается свет, звеня и жужжа продрогшими на морозе спиралями.

– …И это было чертовски сложно, согласись! – Мэрит первая шагнула за порог и обернулась. – А учитывая форму моего отверстия и штуковину Турмуда – этот лабиринт пройти было невозможно!

За крутым изгибом скользнувшего в темноту тоннеля послышался неясный звук, тихим вкрадчивым шорохом поползший по стенам. Ханна втянула голову в плечи, словно ожидая удара; Мэрит испуганно выглянула за дверь, схватив подругу за руку.

– Что это? – прошептала она сдавленно.

Послышался какой-то приглушённый неясный вой и Мэрит, взвизгнув, втянула Ханну в зал. Захлопнув тяжёлую стальную дверь, она потрясённо уставилась на подругу.

– Что это, Ханна? Что это такое?!

За дверью послышались тяжёлые шаркающие шаги, сопровождавшиеся гулким многократным эхом. «Ётун!» – пискнула Мэрит и вцепилась в пуховик Ханны. Внезапно в дверь что-то ударилось с таким грохотом, что девушки закричали и отскочили вглубь зала на пару метров.

– Эт-о-о я-я-я! – донёсся театрально-гротескный голос с другой стороны двери. – Ту-у-у-рму-у-у-д Све-е-лла-а-а!

И уже другой голос подхватил те же низкие распевные ноты:

– Я выро-о-о-с, и наконец-то выро-о-о-внял свой «бумеранг»!..

Подруги недоумённо переглянулись. Ханна нахмурилась и, подойдя к двери, прильнула к смотровому оконцу.

– О, Мэ-э-рит! – вещал стоявший за дверью Варг Ультссен прикрывая рот от смеха. – Теперь я могу провести тебя через свой лабири-и-нт и помогу-у-у…

Парень осёкся, заметив в оконце лицо девушки. Ханна рванула дверь, за которой оказался трясшийся в припадке смеха Хэвард Ёрдт, умолкнувший, но всё ещё лыбившийся Варг Ультссен и смущённый Матс Кённег, стоявший чуть позади.

– Какого чёрта! – зашумела Мэрит, выскочив в тоннель. Она принялась колотить руками хохочущих друзей, закрывавшихся от её оплеух. – Кто вам дал право подслушивать? И пугать тоже? Дебилы, вы дебилы!

Матс заметил на себе осуждающий взгляд Ханны и, несмотря на гвалт, царивший в штольне, выкрикнул:

– Мы не подслушивали! Просто у неё кнопка на рации зажата…

Ханна обогнула свалку из дурачащихся молодых людей и подошла ближе к связисту.

– У неё кнопка запала, – повторил он тише. – Мы несколько раз пытались сказать это в эфир, но всё бесполезно.

– Что вы тут делаете?

Матс махнул рукой за спину:

– Там дальше нет света, где-то явно обрыв, – связист посмотрел на шумных коллег и вздохнул: – А с такими помощниками и не будет…

Ханна видит, как в ладони Мэрит мелькает рация, как устройство тут же идёт по рукам кем-то ловко отобранное. Слабый треск трансляции мгновенно оживает в рации Матса Кённега, упрятанной в нагрудном кармане, и парень красноречиво указывает на него подбородком. «Я похож на Ричарда Гира? – выкрикивает Ультссен и, широко раскрывая глаза, строит дурацкую гримасу. – Это тот самый взгляд? – вопрошает он одновременно и у друга, и у Мэрит. – Как твои колени, детка? Всё так же дрожат?» – «Ты похож на собаку в приюте, – ловким движением Хэвард натягивает шапку Варга до самого носа. – Которую никто не хочет брать!» – «На идиота похож, на дурочка!» – звонко и кокетливо отзывается Мэрит. Её глаза искрятся, прячась за раскрасневшимися щеками.

Ханна взяла связиста под руку (отчего молодой человек явно смутился) и потащила в хранилище, мимо толкавшихся сотрудников.

– Не будем им мешать, – сказала Ханна, обходя хохочущую троицу. – Постоишь со мной рядом, а то если свет отключится и здесь – я этого не переживу!

Отгородившись прикрытой дверью от шумных коллег в тоннеле, Ханна двинулась вдоль приземистых стеллажей с образцами, сверяясь с реестром в руках. Матс послушно шёл следом, с интересом рассматривая контейнеры.

– Кнут проверил цифры, не знаешь? – Ханна бросила взгляд из-за плеча.

– О чём ты?

– Вчера ночью я записала число или числа… набор цифр у постели американца, – микробиолог свернула в соседний ряд. – Или ты не знаешь, о чём речь?

– Знаю…

– Кнут сказал?

– Он утром консультировался со мной. Думал, что это, возможно, частота.

– Это частота? – задала вопрос девушка с волнением.

Матс разочарованно вздохнул:

– В цифрах нет никакого смысла, во всяком случае для нас точно. Если только ты правильно всё записала и услышала.

Ханна развернулась к парню и остановила его тяжёлым взглядом.

– Я услышала и записала ровно то, что произнёс Алан Бигсби перед… перед самой смертью! Я была бы не прочь забыть и его, и цифры, и как он умирал!

Растерявшись, Матс захлопал длиннымиресницами:

– Прости, Ханна. Просто своими словами американец дал мнимую надежду… обнадёжил и меня, и Кнута, пожалуй, всех обнадёжил. А сегодня утром, перепроверив данные, облазив все карты в поисках похожих форм, отсканировав все радиочастоты в различных комбинациях и не найдя ничего… – парень развёл руки и застенчиво улыбнулся.

– Совсем ничего?

– Даже намёка.

– Но что-то они должны значить! – нахмурилась микробиолог, изучая юное лицо связиста.

– Для Алана Бигсби, Ханна, не для нас.

Ветер вернулся ближе к вечеру. Его унылый аккомпанемент за стенами лаборатории временами сильно напоминал собачий вой, чем не раз заставлял Ханну надевать наушники. Однако, проходило всего несколько минут, и микробиолог чертыхалась и стягивала наушники с головы – она никак не могла сосредоточиться на работе, ей казалось, что ротационный испаритель за спиной постоянно умолкает, с каждым скачком напряжения вся лаборатория наполняется посторонними звуками, а в некоторые моменты, чудилось, будто Ханну и вовсе кто-то окликает по имени, заставляя оборачиваться ко входной двери. Именно в один из таких моментов, девушка в очередной раз сорвала наушники с головы и покосилась за спину – в двери и впрямь стояла Тора Каадегард, выжидательно глядя на микробиолога.

– Ты что-то сказала? – Ханна всё ещё была оглушена музыкой и неожиданным визитом врача.

Тора прошла в помещение и села рядом за стол.

– Просто мимо шла… Я тебя отвлекаю?

Ханна отрицательно покачала головой и стянула с рук тонкие перчатки:

– Нет, нисколько.

– Над чем сейчас работаешь? – Тора осмотрела микроскоп и лотки с пробами взглядом, в котором соперничали фальшивый интерес и неопределённое нетерпение.

– Подбор и классификация микроорганизмов на предмет выживания в сверхнизких… – Ханна запнулась, заметив пустой взгляд жены руководителя станции. – NASA финансирует эти исследования, кстати и… Ты ведь не о моей работе пришла поговорить?

– Да я вообще не говорить пришла! – махнула рукой Тора.

– Вот как? А для чего? – Ханна только сейчас заметила на плече женщины широкую лямку.

Выдержав внимательный взгляд микробиолога, врач достала из-за плеча небольшой рюкзак и поставила на колени. Выудив из него початую бутылку аквавита и две металлические стопки (по виду серебряные), она быстро разлила алкоголь. Ни произнося ни слова, доктор подняла свою стопку, выжидательно уставившись на Ханну – в полном молчании женщины выпили.

– Он был очень слаб, – после непродолжительного молчания произнесла Тора. – И это чудо, что ребята довезли его к нам живым.

– Это не чудо, это «Хохот Хель» Ларса.

– Да, верно… – Тора задумчиво кусала губы. – Я вот думаю – было бы мне сейчас легче не довези они его?..

Ханна промолчала, хотя и подумала, что уж ей самой легче было бы точно! Весь день её преследовал жуткий звук клацающих зубов и потусторонний зов умирающего. В памяти микробиолога ожил момент, когда она появилась в палате умирающего ночью… «Ханна!» – окрик Алана Бигсби походил на треск раздираемой ткани и короткое лязганье тяжёлого замка одновременно, будто раненый захлопнул за вошедшей девушкой дверь, заключив в ловушку.

– Не гоже врачу такое говорить? – покопавшись в сумке, Тора достала несколько листков и помахала ими перед лицом микробиолога. – Это имуннограмма американца – я полчаса назад получила её результаты.

– И что в ней?

– В ней говорится о том, что я была бессильна спасти этого человека. Он был болен, причём судя по состоянию лимфоцитов и фагоцитов в сыворотке крови – болен давно.

Насторожившись, Ханна спросила:

– Чем?

– Я думаю – рак, очень агрессивная форма. Что-то разрушило его иммунитет. Без необходимого оборудования дать более точный ответ я не смогу. Да он и не нужен…

Ханне пришла в голову мысль о том, что Тора Каадегард пытается оправдаться за смерть пациента, скоропостижно скончавшегося у неё на руках. Микробиологу стало жаль эту женщину, невольно обретшую своего «Дэна Купера».

– А ещё я думаю, что он соврал насчёт нападения медведя, – сказала Тора, снова разливая водку в стопки.

– Почему ты так думаешь? – удивилась Ханна, вспомнив странные слова погибшего на эту же тему.

– Эти раны на его теле – некоторые запущенные, некоторые он нанёс себе сам. У него под ногтями собственная кожа – он содрал её со своей груди… А вот его голова, шея и плечи искусаны по-настоящему. Только не медведем.

– А кем? – нахмурилась заинтригованная микробиолог.

Тора подняла стопку и пригласила выпить лёгким кивком головы, – и только поставив опустевшую рюмку на стол, тихо произнесла:

– Человеком.

Ханна молчала, ожидая разъяснений. Микробиолог знала, что, если верить словам американца – Тора Каадегард на правильном пути, поэтому хотела услышать её версию.

– Его рана у виска сохранила отпечаток зубов, – врач смотрела в упор. – И они человеческие. Моя мать – дантист, и последние четыре годы учёбы в школе, я думала, что тоже им стану. Но это ещё не всё… Раны на его шее тоже несут следы человеческих укусов, только уже другого человека.

– Этого не может быть! – не выдержала Ханна и прикрыла губы рукой.

– Это Арктика, дорогуша, здесь всё может быть!

– Ты считаешь…

– Я считаю он вырвался, сумев избежать участи быть съеденным своими выжившими товарищами. И, скорее всего, он их убил, а нам соврал, придумав версию про медведя.

– Но ведь никто не станет кидаться на… на… живого человека! – не сдавалась Ханна. Её мозг рисовал уродливую и зловещую картину нападения обезумевших людей на Алана Бигсби. – Нападать и кусать!

Словно прочитав мысли микробиолога, Тора задумчиво сказала:

– Порой желание выжить стирает в человеке всё то, что делает его человеком и превращает в животное. В безумное животное! Только представь, что ему пришлось пережить, чтобы добраться сюда живым, – она посмотрела на свои ладони и сокрушённо прошептала: – И погибнуть у меня на руках!

Ханна подумала, что женщина заплачет, но та справилась со своими чувствами и какое-то время сидела молча, перебирая в пальцах опустевшую стопку.

– Ты ещё курить не бросила? – с этими словами Тора достала из сумки помятый блант. – Здесь можно курить, если включить вытяжку?

Почувствовав, как перехватило в горле и жаром овеяло лоб, Ханна ответила:

– Я здесь не курю… Небезопасно. Только на улице.

Во рту у девушки стало сухо, как если бы Ханне пришлось пробежать марафон. Сердце запрыгало, а ладони моментально вспотели; тело наполнилось подзабытой истомой ожидания, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– На улице ветер, и собаки воют ужасно, – женщина покрутила папиросу перед глазами. – Не курила марихуану со времён медицинского института, даже не уверена, что всё правильно сделала. Ты как – поддержишь?

Подобно поломанной механической игрушке, микробиолог отрицательно замотала головой:

– Работы много… От травки у меня мигрень будет – проверено.

Кивнув головой, разочарованная Тора натянуто улыбнулась:

– А у меня, боюсь, наоборот – без травки голова болеть не перестанет! – она принялась прятать бутылку и стопки обратно в сумку. – Пойду мужа подговорю составить мне компанию, – Тора спрятала сигарету в карман медицинского халата и поднялась. – Главное не проболтаться Кнуту откуда у меня травка…

– А откуда она у тебя? – спросила заговорщицки Ханна.

Врач дошла до двери и обернулась, приложив палец к губам.

– Спёрла у Томаса перед отъездом! – хмельная Тора хохотнула и подмигнула. – Только т-с-с-с-с!

– Никому! – подтвердила микробиолог и демонстративно «застегнула» губы на воображаемый замок. – А кто такой Томас?

– Наш сын!..

Доктор вышла из лаборатории, оставив девушку сидеть за столом с удивлённым выражением на лице.

Из сна Ханна выпала крайне резко, с вскриком и метанием рук перед лицом. Она сидела на кровати прижимая одну ладонь к груди, другой прикрывая рот. Сонный и слепой Одэн приподнялся на локте и тронул девушку за бедро.

– Что случилось? – спросил он, щурясь из-под нахмуренных бровей на призрачный свет электронных часов.

За окном свирепствовала настоящая буря, с ожесточением врезаясь в стены жилого комплекса. Ветер не просто заставлял провода стонать от напряжения и скрипеть от холода, он с ненавистью рвался в окно, за которым укрылись люди, бился в стены и обтирал колючим снегом крышу; страшно выл, запутавшись в лопастях ветрогенератора и что-то шептал в коробах вентиляции.

Ханна склонила голову к мужчине, не в силах произнести ни звука. Ей казалось – открой она рот, и бешеное сердце тут же выкатится из груди; воздуха совсем не хватало, было удушливо жарко, во всяком случае вспотевший лоб и мокрая шея говорили о том, что её тело и впрямь горит. Одэн проворчал что-то нежное и укрыл девушку в своих объятиях.

– Ты вся горишь, Принцесса, – пробуя мокрый лоб возлюбленной, подтвердил он её ощущения. – Ты не заболела?

– Просто дурной сон… – Ханна попробовала отстраниться, смущаясь своего вспотевшего тела, однако Одэн держал крепко.

– Расскажи его мне – и тебе полегчает. Какой-то кошмар?

Ханна перестала сопротивляться и легла к своему избраннику спиной. Мужчина поспешил обвить её шею руками и крепко прижался животом.

– Так что за сон? – требовательно прошептал он на ухо.

Ханна с минуту собиралась с мыслями, уравнивала дыхание и собирала пазл по закоулкам потрясённого сознания.

– Тебе снятся сны, когда ты ощущаешь в них себя другим человеком? Ты по-другому выглядишь, у тебя совсем другая работа, семья и даже пол… но, по сути, ты себя отождествляешь с этим человеком, и ты знаешь, что этот «другой» ты – тоже ты! Бывает у тебя такое?

Одэн сонно засопел и путано ответил:

– Не знаю, может быть… Я вообще плохо запоминаю сны – нужно перестать есть на ночь – говорят это из-за полного желудка… – Одэн не смог сдержать зевоту и поспешил добавить: – И что, ты кем-то себя ощущала?

– Определённо я была в другом теле. И меня убили!..

– Вот как? Не переживай – это всего лишь сон.

– Ну, да, меня всего лишь некто застрелил во сне, – эхом отозвалась Ханна.

Подложив руку Одэна себе под щёку, Ханна разглядывала пульсацию секундных точек между цифрами на табло электронных часов – «04: 16».

– Я думаю, что наши сны – это фрагменты воспоминаний о том, как наше сознание пребывало в сознании другого человека. Реального человека.

– Что за сон такой философский? – Одэн снова зевнул, и уткнулся носом в волосы Ханны. – Один из тех, что сподвиг Эйнштейна придумать Теорию относительности?

– Люди связаны между собой мысленно… ментально – назови, как хочешь. Связанны, но не понимают этого. Засыпая, твоё сознание просачивается в сознание другого человека, и в тот момент тем человеком становишься ты сам. Поэтому мы всецело отождествляем себя во сне с другим телом и остаёмся самими собой в то же время…

– Отбираем чьё-то сознание? – сонный Одэн едва ворочал языком и всячески пытался не заснуть в столь ранний час. – Прям как в ужастиках про пришельцев?

Ханна поёжилась и плотнее прижалась к Одэну. Стылая реальность с одинаковой скоростью лишала девушку запомнившихся фрагментов сновидения, а также тепла, которое, казалось, ещё пять минут назад заставляло тело пылать.

– Мы ничего не отбираем, так как зачастую ничего не контролируем, прибывая в другом теле. Мы не хозяева, а просто свидетели или соучастники. Обращал внимание, что во сне частенько не можешь от кого-то убежать или что-либо сделать резкое, хотя прилагаешь для этого все усилия?

Одэн пробурчал нечто нечленораздельное, но тут же спохватился:

– Я ж говорю – мне что-то снится… но я ни хрена не помню.

– А я вот помню…

– И что же ты помнишь? – без особого интереса прошептал Одэн Эк, с трудом открыв глаза.

– Помню выстрел и жгучую боль от попавшей в грудь пули. От этого я проснулась.

– И кто эта сволочь, которая заставила тебя проснуться?

– Я сама…

Ханна услышала, как над ухом перестал сопеть Одэн.

– В каком смысле? – растерянно спросил он окрепшим голосом. – Стреляла сама в себя?

– Я же говорю – я пребывала в другом теле.

– Но видела себя стрелявшую в себя?

– Да. Видела чужую себя, стрелявшую в того, кем я была во сне… То был лишь мой облик, за которым скрывался кто-то другой.

– Интересно, – хмыкнул Одэн, кутая начинавшую дрожать девушку в одеяло. – Жаль, что ты не видела в кого стреляла та, которая выглядела, как ты. Интересно, кем ты была, находясь в другом теле? Я правильно сформировал твою теорию?

Полярник нарочно выделил слово «твою» и придал интонации шутливый тон. Он крепко прижал к себе Ханну и игриво укусил за плечо.

– Я была мужчиной, когда меня застрелили. Я ощущала себя мужчиной.

– Ого! Всё интересней и интересней! Я не против если ты начнёшь отстреливать мужиков, которые крутятся вокруг тебя! И что это был за тип, которого ты грохнула?

Ханне понадобилась пауза, чтобы вымолвить:

– Это был ты.

Одэн перестал кусаться и напрягся.

– Вот как? Действительно интересно… И чем же я заслужил твою немилость?

– Тот, кто стрелял – только выглядел как я, но мной не являлся. Ты меня не слушаешь.

– Извините, ваше величество… Меня не каждый день убивают под руководством чьего-то сознания.

Пропустив колкость мимо ушей Ханна сжала руку Одэна и прошептала:

– Проснувшись, у меня было ощущение будто я выкрала что-то из сна. Какую-то тайну, нечто очень важное и секретное! Может за это в меня стреляли? После пробуждения, у меня было такое чувство, словно я познала секрет бытия, но реальность упорно пытается отнять эти знания… выцарапывает из памяти! Я всячески пытаюсь запомнить хоть что-то, прокручиваю в голове все эти мысли, но с каждой минутой упускаю всё больше и больше.

– Так поделись со мной. Вдвоём у нас больше шансов сохранить эту тайну в памяти.

– От неё мало что осталось, – вздохнула Ханна. – Я помню только лишь что, проснувшись, одна из мыслей была о неизбежном финале. О том, что, пребывая в чьём-то теле, мы как наблюдатели фиксируем чей-то уход, понимаешь? Как ангел смерти, который приходит лишь удостовериться в неминуемой кончине человека.

– Хочешь сказать, что человек, с которым ты себя отождествляла во сне обречён?

– Да, что-то в этом роде… Бред, конечно, но проснулась я именно с этой мыслью! А ещё я подумала, что и наше собственное сознание так же делится с кем-то местом, пуская чужаков пока мы спим.

– Что ты имеешь ввиду? – смутился Одэн и приподнялся на локте.

Ханна посмотрела на него из-за плеча и со вздохом произнесла:

– Кто-то так же во сне овладевает твоим «я», становится тобою на одну ночь, на один сон. Этот кто-то станет свидетелем твоей смерти, и вот так же, как я, проснётся и скажет, что приснился дурной сон. А на самом деле это не дурной сон, а у кого-то закончилась жизнь.

– Господи! Откуда ты…

Шёпот влюблённых неожиданно оборвал далёкий вой сирены за окном, а в следующую секунду сквозь стекло в тёмную комнату проник свет оживших прожекторов периферического освещения станции. Ханна и Одэн синхронно вскочила на ноги и ошалело уставились друг на друга.

– Тревога! – воскликнула Ханна, подтянув одеяло к подбородку. – Это тревога?

– Одевайся! – приказал Одэн. – Быстро!

Спустя минуту в коридоре раздался топот чьих-то торопливых шагов. Одэн выглянул за дверь, но застать никого не успел. Полярник вспомнил о рации и, смахнув устройство со стола, несколько раз нажал кнопку связи. В ответ из динамика понеслось тяжёлое эхо безлюдной трансляции.

– Есть кто на связи? – кричал Одэн в микрофон, ныряя в свитер. – Меня кто-нибудь слышит?

В рации появился треск и послышался вой перегруженного канала.

– Одэн… ты… – донеслось из динамика, словно через подушку. – …Райне…

– Да, Йен, это Одэн! Что случилось?

Ханна с Одэном практически синхронно надевали высокие ботинки, с тревогой посматривая друг на друга.

– Ларс… сирену! – с трудом уловили они сквозь «подушку». – Медведь… собак! …Осторожны!.. Без оружия!

– Медведь напал на собак! – догадался Одэн, срывая с вешалки пуховик. – Предупреждает, чтобы не выходили без оружия! Останься в комплексе!

– Я умею управляться с ружьём! – отрезала упрямо Ханна, выходя в коридор и закрывая за собой дверь.

Навстречу паре из-за угла выскочил взъерошенный Эрик Саартсенн в верхней одежде и торчащей из кармана шапкой, за ним показался Олав Линдт с помятым и заспанным лицом. Словно желая пресечь пустые бесполезные расспросы людей (а они вот-вот должны были начаться), с другого конца коридора показалась фигура Ингвара Блума, который строгим голосом выкрикнул: «Все сюда!» и исчез за углом.

Возле оружейной комнаты образовалась небольшая толчея, над которой парил нестройный хор голосов. Помятый и сонный Кнут Каадегард вышел из двери, увешанный нескольким зачехлёнными карабинами, и поднял руку, призывая к молчанию.

– Послушайте меня внимательно! – громко сказал он. Вой сирены в этом крыле был почти не слышен, и тем не менее, начальнику пришлось повысить голос, соперничая с гулом стихии за стенами комплекса и заупокойным завыванием ветра в коробах вентиляции. – Я раздаю оружие – и мы выходим наружу. Ларс отключит тревогу, как только мы доберёмся к вольеру, и он нас увидит. Вероятность того, что медведь ещё здесь крайне мала. И всё же, нам предстоит обследовать периметр! Поэтому, у вольера мы делимся по трое, и уходим группами! Строго группами по трое! Не рассыпаемся!

– Что с собаками? – выкрикнул Олав Линдт.

– У меня нет точной картины… – ответил Кнут уклончиво и было видно, что он неуклюже уходит от ответа. – Собираемся!

Поднятая бурей снежная завеса набросилась на людей мгновенно, пытаясь поглотить полярников, смять и задушить ветром, в котором нет воздуха, а только холод. Голубой свет мощных прожекторов таял под натиском стихии, лишь жалко указывая ориентиры; вой сирены почти сгинул в неистовом стоне Арктики, изредка властвуя, когда ветер брал секундные передышки, чтобы наполнить свои могучие лёгкие.

Впереди показался огороженный высокой сеткой вольер, примыкавший к одному из ангаров, а также чёрные амбразуры немногочисленных крепких будок, почти полностью похороненных в снегу. Рядом сновала одинокая фигура смотрителя за собаками с ружьём на перевес – Ларса Нордина.

Идущий впереди всей группы Кнут помахал Ларсу фонарём и прибавил шаг, увязая в снежных сугробах.

– Медведь пришёл оттуда! – выкрикнул Ларс, как только люди подошли вплотную и сгрудились вокруг опытного полярника. Он указал рукой в тыльную часть вольера: – Порвал ограждение и напал на собак! – голос мужчины дрожал на ветру и от гнева, и от волнения.

– Что он натворил, Ларс? – прокричал Каадегард, придерживая у подбородка капюшон. Взгляд руководителя остался прикован к темноте, в которую указывал полярник.

– Двоих задрал насмерть, остальные разбежались!

– Все разбежались? – удивлённый возглас Кнута потонул в порыве ветра.

– Да, все! Здесь было целое побоище – под снегом очень много крови!

Каадегард, впрочем, как и остальные, несколько секунд смотрел себе под ноги, шатаясь под ударами стихии.

– Как они не дали ему отпор? – воскликнул он. – Не отогнали, в конце концов, – а просто убежали? Их же здесь двадцать восемь!

– Уже двадцать шесть! – мрачный Ларс, смахнул с ресниц иней, сверкнув из-под них взглядом полным гнева. – Двух растерзанных собак я отнёс в ангар!.. Скорее всего медведей было несколько, может самка с выводком!

– Ты видел следы?

– Чёрта с два! С таким ветром их заметает за несколько минут, – с этими словами Ларс махнул за спину пришедших людей, призывая обернуться. – Уже практически и от ваших ничего не осталось!

Ханна сделала шаг вперёд, едва не оказавшись сбитой с ног яростным порывом ветра.

– На ограде осталась шерсть? – она смотрела в темноту, прикрывая глаза от бури.

– Только собачья и то немного! Я же говорю – ветер скрыл все следы!

Каадегард осмотрел периметр и вернулся взглядом к Ларсу.

– Когда это случилось?

– Я думаю около трёх часов, не раньше. Мне показалось, что я услышал истеричный лай сквозь ветер и подумал, что собаки повздорили. Минут десять не мог уснуть и мне снова почудился вой и звуки грызни. Я оделся, сходил на кухню и взял собакам еды, а когда пришёл к вольеру, увидел вот это… – Ларс сокрушённо развёл руками. – Я сразу занёс в ангар найденного в снегу Урда и включил сирену, включил прожектора. В спешке я испугался, что нашёл растерзанного Снеговика, но это оказался Урд – они с вожаком так похожи! Я вернулся в вольер и с трудом узнал на свету павшего Ёлла – он из коренников…

Ларс Нордин замолчал, тяжёлым взглядом обводя собравшихся людей. Ингвар Блум нарушил паузу, выкрикнув вопрос, который наверняка интересовал многих:

– Медведи ещё здесь, как думаешь?

– Я думаю – ушли! – прорычал Ларс с каменным лицом. – Но могут вернуться!

– Почему ты так считаешь?

– Потому что Снеговик приведёт стаю обратно!..

– Это если он выжил! – вмешался Каадегард, понимая, что своей репликой ранит опытного полярника ещё сильнее.

– Он вожак! – отрезал Ларс, выставив грудь. – Это он увёл стаю, иначе здесь было бы больше разорванных тел!

Ветер хлестал напряжённые лица людей, вязал руки и зажимал рты – пользовался растерянностью и оцепенением.

– Что теперь? – выкрикнул Олав Линдт, бросая взгляд то на начальника, то на Ларса. – Каков план?

– Делимся на группы и обходим периметр! – быстро сориентировался Кнут и покосился на Нордина. – Думаю, не стоит отключать сигнал, пока совершается обход, – он вновь повысил голос, борясь с ветром и звуком сирены: – Группы, закончившие осмотр своего квадрата, возвращаются на станцию и не расходятся – дожидаются остальных! Рации держим включенными, хоть от них нет толку: мы помним, что четыре коротких нажатия тангенты – означает просьбу прийти на помощь! Сейчас разберём сектора и пронумеруем группы!

Ларс Нордин поднял руку, привлекая к себе внимание:

– Стреляйте только в крайней необходимости, если встретитесь с медведем! Я останусь здесь, поэтому меня не подстрелите… и не подстрелите моих собак в темноте!

Спешно поделившись на три группы, а также, разобрав инспектируемые сектора, полярники растворились в буре и темноте под неодобрительный свист ветра и вой тревоги. Ханна шла в короткой цепочке между Одэном и Эриком Саартсенном, сгибаясь под ударами ненастья. Прозрачная маска-очки ловила блики от прожекторов и всю дорогу к складскому ангару засвечивала верхний левый край – микробиологу казалось, что медведь должен появится именно слева… Нервно оборачиваясь и окидывая пространство подозрительным взглядом, девушка с тревогой провожала полностью заметённые вездеходы, брошенные у круглобокого ангара, осматривала тёмные углы пристроек, наставляя в чернеющие провалы карабин. Каждый раз её глаза натыкались на собственные следы, так старательно и главное стремительно слизываемые ветром. «Ни следов медведя, – размышляла она, – ни следов собак… И от наших ничего не останется! Ветер сравняет наши… могилы!»

Ханна вздрогнула от собственной неожиданной мысли и обозвала себя дурой, но было поздно: под пуховик проник цепкий и колючий страх, ледяными пальцами пересчитал позвонки и сжал ключицу.

– Дальше можно не идти! – закричал Эрик, и указал на очертания здания в темноте. – Ангар примыкает к скале – там медведю не подняться! Давайте направо и обратно, как раз выйдем к главному корпусу.

Все согласились, однако, как только люди повернули и побрели мимо ангара, ближайший к зданию Саартсенн остановился с устремлённым в темноту лицом.

– Что там, Эрик? – Одэн так же впился взглядом в мглу, и взял оружие на изготовку.

– Там открыта дверь! – отозвался мужчина громко, кивая на ангар.

Ханна присмотрелась к очертаниям здания, но так ничего и не увидела.

– С чего ты взял? – выкрикнула она, закрываясь от ветра.

– Сними маску и смотри в верхний угол здания!

Одэн тронул девушку за плечо:

– Не нужно! Дверь и впрямь открыта!

Увязая в снегу, троица подобралась к складскому помещению дверь которого оказалась и открытой, и блокированной снежными наносами.

– Вы здесь тело американца вчера оставили? – выкрикнул Эрик, остановившись напротив входа.

– Да, здесь! – ответил Одэн напряжённо.

– Может дверь не закрыли?

– Кнут запирал! Может ветром?

Саартсенн ничего не ответил, и уперев приклад карабина в плечо, шагнул к двери. Ханна и Одэн приготовились, настороженно ощетинив оружие на тёмный дверной проём.

– Где там свет включается? – в голосе Эрика звенела тревога, которая моментально передалась остальным.

– Рубильник справа сверху на стене. Если не работает – дальше будет стоять генератор.

– Если не работает – я хрен туда пойду!

Одэн вытащил из кармана небольшой фонарик и, подвинув товарища плечом, встал напротив двери.

– Меня только не подстрелите! – с этими словами Одэн Эк нырнул в темноту, которая стремительно поглотила и человека, и робкий свет фонарика.

Спустя невероятно долгие секунды, внутри ангара нехотя ожили прожектора, швырнув за дверь рыжую дорожку света. Одэн опасливо мелькнул в проёме и поманил оставшихся за порогом людей.

– Тело пропало! – ошарашил он вошедших громко и нервно, как только троица собралась вместе.

Эхо его слов кинулось вверх, спряталось в темноте высокой сводчатой крыши за огнями прожекторов. Через распахнутую дверь ангара ветер вдохнул в тусклое помещение снежный вихрь, растревожив ребристый вытянутый сугроб на бетонном полу.

Закинув карабин за спину, Ханна соскребла с заиндевевшего лица маску.

– Там вы его оставили? – догадалась она, указывая взглядом на длинный ящик у стены, напоминавший габаритами гроб.

У деревянного контейнера оказалась откинута крышка, рядом с которой на полу валялись разбросанные канистры, куски пеноутеплителя, доски и стопки пластиковых заграждений. Со стены свисали неряшливые обрывки сетей и бухты проводов, а неподалёку виднелся опрокинутый стеллаж, окружённый всевозможными банками, мотками теплоизоляции и разбросанным строительным инструментом.

– Да, здесь, – подтвердил Одэн, подойдя к контейнеру. Он указал на дальнюю стену взглядом: – Там расположен резервный теплообменник, который никогда не выключается и работает на треть своей мощности. Тора говорила, что нам нужно помещение с постоянной температурой не выше нуля, но и не ниже пяти градусов. Кнут сперва сказал, что ближний пустующий зал «склепа» подходит, если поставить конвектор, но Тора сразу отмела этот вариант…

Ханна почувствовала, как замерло её сердце, от мысли, что покойника могли определить в хранилище.

Тем временем Одэн продолжал:

– Она категорически отказалась от этой идеи, и сказала, что тогда Кнуту самому придётся носить пробы на станцию – мол, никто из вас, – он бросил виноватый взгляд на Ханну, – больше туда не пойдёт.

– Правильно сказала! – подтвердила микробиолог.

– Тогда я предложил этот ангар, ведь он практически не используется. Мы всего лишь подняли температуру накопителя на несколько градусов и «морг» был готов.

«Морг» – страшное колючее слово резануло слух, и Ханна поёжилась. Она подошла к Одэну и заглянула в открытый ящик, который служил для умершего Алана Бигсби гробом.

Эрик Саартсенн двинулся к людям, старательно обходя разбросанные предметы.

– Это мог сделать медведь? – спросил он, рассматривая учинённый погром. На его заснеженном лице застыло и недоумение, и страх. – Или медведи?

Ханна осмотрела разбросанный на полу инструмент и оставленный кем-то беспорядок; взглянула на перевёрнутый стеллаж, скользнула глазами по бетонному полу и проследила взглядом наметённый от самой двери сугроб.

– Следов нет… – прокомментировала она. – По крайней мере я их не вижу.

– Это могли сделать собаки, – предположил мрачно Одэн. – И эта грызня, о которой упомянул Ларс, могла быть из-за тела! Дело – дрянь!.. Не хотел бы я чтобы мои слова оказались правдой!

– А ведь верно! – согласился Саартсенн, потрясая пальцем в перчатке. – Они могли разорвать тело у себя в вольере! Этим и объясняется большое количество крови под снегом!

Ханна окинула мужчин скептическим взглядом:

– Зачем стае тащить тело в вольер, а не разорвать его прямо здесь, например?

Нахмурившись Одэн деликатно поправился:

– Это всего лишь версия, которая не понравится Ларсу…

– Значит, медведи! – заключил Эрик уверенно. – Они утащили!

– А потом напали на собак? – пристальным взглядом микробиолога можно было гнуть проволоку. – После того, как пообедали?..

Словно усмехаясь над быстротечным выводом полярника, за стеной ангара в истерике зашёлся ветер, вновь швырнув в помещение облако снега. Одэн Эк вступился за коллегу, который явно смутился перед доводом девушки.

– Медведи могли добраться до трупа после атаки на собак, – спокойно сказал он. – Кровь и бегство стаи, лишь раздразнили хищников…

В ангаре повисла пауза, которую прервал истеричный вывод Эрика Саартсенна:

– К чёрту вас! К чёрту вас обоих! Не мог же покойник встать и уйти?! – мужчина с недоумением переводил взгляд с полярника на микробиолога в ожидании ответа. – И что теперь будем делать? – так и не дождавшись его, хмуро спросил он.

– Надо оповестить остальных, – Ханна смотрела Одэну в глаза, находя в них одобрение и согласие.

– Сперва нужно раскопать и запереть дверь, – взгляд Одэна пополз по тёмным углам ангара в поисках лопат. – Иначе обледенеют накопители, и мы получим разрыв контура! Эрик, неси лопаты – вон они за теми ящиками! – скомандовал он.

– А что делать мне? – спросила Ханна, как только Саартсенн направился за инструментом.

– Пора всех собирать здесь, – Одэн задрал голову вверх, и прислушался. – Не слышу сирены… Ларс выключил тревогу, а значит периметр чист.

– Никаких медведей, – удивительно!

– Никаких медведей… – согласился полярник мрачно. Бросив косой взгляд на возившегося в углу Эрика, он тихо добавил: – Либо у нас на станции кто-то очень хочет избавиться от тела, либо американец был не один…

– Что ты имеешь ввиду? – также тихо спросила Ханна.

– За нами могли следить, когда мы привезли американца сюда. Ему дали умереть, а потом выкрали тело, как улику…

– Господи, но зачем? Кто?

– Он военный, Принцесса, а военные всегда испытывают какое-нибудь убийственное дерьмо!

Ханна недоверчиво отступила на шаг:

– Ты думаешь, что он был чем-то заражён?..

– Он не протянул у нас и суток! Ты сама говорила, что он умер весь в язвах!..

– Он был истощён, Одэн! К тому же на него напали, он едва избежал расправы!

Одэн взял паузу и глубоко вздохнул. Его горящий взгляд остался прикован к лицу девушки, а губы упрямо сжаты.

– Я не параноик, не думай, – заверил он, и тут же принялся бегло шептать, словно боялся, что больше не решится открыться: – Несколько лет назад с нами зимовал один малый, у которого мать когда-то работала вирусологом в Африке на закрытую фармкомпанию… Так вот он говорил, что закрыв очередной контракт и вернувшись домой, его мать сильно запила, а позже стала делиться некоторыми подробностями, которые и заставляли её пить. Она рассказывала, что в процессе вакцинации сотрудники компании выбирали несколько наиболее здоровых туземцев, которым прививали штамм под видом профилактики, и отпускали домой. Можно сказать, что это уже были смертники. Ну а дальше «врачи» наблюдали, как иммунитет инфицированных борется с вирусом, с какой скоростью происходит заражение остальных и прочее…

Замотав головой, Ханна остановила Одэна взмахом руки:

– Погоди, я не вижу связи…

– Мы тоже здесь живём, как в племени: изолированные и лишённые связи! Мы – туземцы!

Он замолчал, проводив Саартсенна взглядом до двери и снова негромко заговорил:

– И собаки… От них просто могли избавиться…

– Кто?

– Те же люди, которые забрали тело американца! – Одэн кивнул на пустой ящик.

– Я больше поверю в версию с медведями! – замотала головой Ханна, пристально глядя Одэну в глаза.

Полярник встал к микробиологу вплотную и положил руки на плечи девушки:

– Я надеюсь, что это были медведи… даже чёрт с ним – пускай это будут собаки Ларса! Остальные варианты не сулят нам ничего хорошего! Это просто мои мысли, с которыми я поделился с тобой. Только с тобой, Ханна… А теперь я хочу, чтобы ты встала у двери с ружьём, пока мы будем откапывать дверь.

Одэн направился к выходу, но сделав несколько шагов обернулся.

– Возьми рацию и кинь в эфир сигнал о помощи с номером нашего сектора.

Когда серое неряшливое небо расцвело пронзительной синевой, пропавшие ночью собаки начали возвращаться на базу. Нестройная цепочка заснеженных и потрёпанных маламутов показалась из-за возвышенности, боязливо приближаясь к постройкам. Вёл стаю хромавший и потрёпанный вожак по кличке Снеговик – четырёхгодовалый кобель гренладсхунда, любимец и выкормыш Ларса Нордина. Пёс припадал на передние лапы, оттого двигался медленно то и дело останавливаясь. Вся стая послушно делала передышку, повинуясь своему вожаку, некоторые собаки ложились в снег. В полной тишине поредевшая процессия собак спустилась со скалистой заснеженной горы и ведомая Снеговиком послушно, хоть и с опаской, двинулась к уже заштопанному вольеру. Навстречу своим любимцам выскочил полураздетый Ларс Нордин, всё утро караулящий собак на втором этаже научного корпуса. Невзирая на ослабевшие порывы ветра, полярник словно мальчишка бросился навстречу своим питомцам возбуждённо выкрикивая имена собак. С трудом загнав (уговорив), испуганных животных обратно в вольер, Ларс принялся осматривать беглецов и уже спустя полчаса стоял на пороге кабинета Торы Каадегард со списком медикаментов в руке.

– Кровоостанавливающее, пятикубовых шприцов штук двадцать и бинтов побольше! – перечислял он возбуждённо. – Представляешь: Снеговик всех привёл – я же говорил, я же говорил! Весь израненный, чертяка, но привёл всех домой!.. Тора, дай ещё повязок асептических, сколько не жалко, и выдели мне пару капельниц – я сам смогу их поставить. Снеговик точно потерпит, а вот Мавр и Рён будут возражать… – размышлял Ларс, задумавшись вслух, однако поймав на себе вопросительный взгляд врача, пояснил: – Четверо раненых у меня вернулось, Тора… Трое не вернулись совсем, двое погибли ночью.

Супруга начальника понимающе кивнула и продолжила складывать препараты в принесённый полярником рюкзак.

– Неужели всё медведь? – спросила она, сосредоточившись на подсчёте шприцов.

Если бы в тот момент врач заглянула мужчине в глаза, то наверняка заметила в его взгляде тревогу и подозрительность.

– Да… Не один медведь был, я бы сказал, явно не один… – Ларс спрятал бегающий взгляд где-то в полу.

В памяти Нордина оживает жутковатый эпизод, где он несколькими часами ранее расчищает лопатой заметённые снегом будки в ожидании возвращения собак. В темноте, под косыми лучами прожекторов лопата сгребает комья окровавленного снега, который в тлеющей ночи кажется безобразно чёрным… Вдруг, на мгновение лопата вязнет в сугробе и нехотя выносит на поверхность такую же чёрную безобразную тряпицу – в ней Ларс не без труда узнаёт часть простыни, в которую ещё сутки назад было обёрнуто тело покойного американца. Полярник хорошо помнил, как ещё прошлым утром затянул узлы ткани на спине мертвеца со словами «Не гоже тебе приветствовать Хель спавшим одеянием»; помнил, как натянулась простыня на мёртвом лице покрытым скорбной безликой маской.

– Откуда здесь столько медведей? – допытывалась Тора, не глядя на полярника.

– Оттепель, быть может она гонит медведей севернее.

…Неподалёку от найденной окровавленной тряпки Ларс находит ещё один кусок ткани, а рядом другой лоскут. Ближе к проделанной в ограде бреши, под снегом он обнаруживает небольшой фрагмент человеческого скальпа, и уж совсем невероятная находка, учитывая темноту – палец! В течении сорока минут полярник с ужасом перекапывает весь огороженный участок, но больше так ничего и не обнаруживает. «Зачем вы приволокли тело сюда? – если бы мысли могли издавать звук, то наверняка в тот момент над вольером витал человеческий вой. Перед глазами полярника стоит стая (его стая!), к которой Ларс мысленно и обращается. – Вы же не голодные! Как же так? Что с вами случилось, Снеговик!»

После того, как полярник, поблагодарив доктора ушёл, в кабинет Торы заглянула Ханна. Микробиолог держала в руках большой одноразовый стакан кофе, а на её красивом лице читалась мука не выспавшегося человека. Собранные на затылке волосы девушки говорили о двух вещах – она спешила, и она чертовски устала.

– Тяжёлая ночка? – спросила Тора, усаживая девушку в кресло.

Ханна обречённо махнула рукой и сделала осторожный глоток из парующего стакана.

– А я всё проспала… – сказала врач извиняющимся тоном и понизила голос: – Накурилась я, мне так стыдно! – она вдруг замерла и строго посмотрела на Ханну. – А ты чего такая бледная? Заболела что ли?

– Просто холодно, – Ханна предъявила в качестве доказательства большой стакан кофе, который она обнимала ладонями.

Тора крутанулась на пятках, а уже в следующую секунду в лицо микробиолога смотрел пирометр.

– Чувствую себя на мушке, – прокомментировала Ханна, поднимая руки в капитулирующем жесте. – Я просто не могу отогреться от ночных похождений. К тому же, вся эта история с пропавшим телом… Сама понимаешь!

– Температуры нет, – Тора положила прибор на стол, а сама прислонилась бёдрами к столешнице. Она обхватила собственные плечи и посмотрела на гостью. – Что ты обо всём этом думаешь? Могли это сделать медведи?

– А разве есть какие-то варианты?

– Кнут говорит, что это могли быть собаки Ларса…

– Неужели? – удивилась наигранно Ханна. В памяти микробиолога оживился диалог с Одэном, в котором он опасался сценария нарочного заражения людей на станции. – Почему он так считает?

– Четыре года назад на Аляске погиб его сводный брат – они с другом форсировали Алеутский хребет. Оба погибли предположительно от холода, и их тела оказались сильно обглоданными собственными ездовыми собаками… Останки мужчин случайно обнаружили через три месяца – сошедшая лавина вынесла тела к подножию горы, где их обнаружили охотники.

– А почему решили, что это сделали собаки, а не дикие звери, например? – спросила отстранённо Ханна, всё ещё обдумывая предположение Одэна.

– Лавина так же вынесла тела нескольких собак. В глотке одной из них была найдена пряжка от страховочного пояса одного из погибших… В желудке другой – фрагмент браслета наручных часов брата моего мужа.

Задрожав всем телом, Ханна отозвалась, застучав зубами:

– Страшно, когда Север становится проклятием!

Тора выхватила из рук девушки стакан и не принимая никаких возражений плеснула в него бренди, словно фокусник, достав бутылку из-за кипы бумаг.

– Вот теперь пей! – приказала она. – Глядя на тебя и я зубами стучать начинаю!

Благодарно кивнув доктору, Ханна сделала осторожный глоток.

– Я вот всё думаю о твоих словах, – начала она, глядя в стакан, – насчёт разрушенного иммунитета американца…

– Да, что такое?

– Это могла быть инфекция, приведшая к гибели пациента? Это просто профессиональный интерес микробиолога-параноика, – попытавшись искренне улыбнуться, Ханна лишь подчеркнула фальшивость слов человека, который утаивает что-то за пазухой.

Тора ответила не сразу: врач внимательно и пристально изучала лицо Ханны (глаза, уголки губ, подбородок, линию волос на лбу, снова глаза), собиралась с мыслями, подбирала слова… Вопреки ожиданию протестов со стороны врача, Ханна неожиданно услышала:

– Да, это вполне могла быть инфекция, – согласилась Тора серьёзным голосом. Встретившись с удивлённым взглядом микробиолога, врач подняла руку. – Дело в том, что я не знаю сколько этот человек провёл на холоде и уж тем более не знаю, что предшествовало его бегству. Укусы на его теле? Я опять же не знаю их давности и что через них могло попасть в кровь… И уж если мы заговорили о крови, то её биохимический состав крайне противоречив: нейтрофилы – значительно превышают норму, что натолкнуло меня на мысль о бактериальной инфекции. Однако, значение лимфоцитов оказалось крайне высоким, как при вирусном заражении. Лейкоциты так же превышали норму, что заставило меня ещё раз перепроверить данные. Не имея информации об инкубационном периоде, – и, если считать, что заражение имело место быть, – я предположила, что пациент, всё же, был инфицирован при укусах. «Всё-таки бактериальное заражение», – подумала я, и решила закрепить свои выводы исследованием моноцитов. И тут меня ждал неприятный сюрприз – их показатель просто зашкаливал, что говорило о вирусной нагрузке на иммунитет!

– Количество плазмы?

– Увеличено многократно!

– Всё же, вирус?

– С запредельным показателем СОЭ? – возразила Тора, нахмурясь. – И это всё на фоне катастрофического падения температуры! Его слизистая и гортань потемнели и иссохли, на ощупь напоминали наждачную бумагу! Пока американец был без сознания я сделала ему УЗИ грудного отдела и брюшной полости – то, что я увидела на мониторе убедило меня в терминальной стадии рака… Его органы… – женщина прикрыла глаза и покачала головой, словно не желая снова переживать увиденное. – Не имея полноценной медицинской лаборатории, нужного набора маркеров и оборудования, я предположила, что пациент попал к нам будучи при смерти и спасти его не представлялось возможным. Его иммунитет оказался раздавлен и уничтожен, у меня было стойкое впечатление, что организм борется сам с собой!

Отхлебнув кофе, Ханна согласно закивала, соглашаясь с врачом:

– Это было похоже на рак?

Тора устало растёрла виски и вздохнула:

– Это было похоже на самовнушение, – честно призналась она, – которое было необходимо! Это… это как с фотографиями Уолта Диснея на которых он постоянно указывает куда-то двумя пальцами,а на самом деле в них заретушированная сигарета. Вот так и я – тычу пальцами в то, чего не существует – и все верят, однако стоит взглянуть на исходники и выяснится, что указывать мне некуда. – Женщина горько усмехнулась и развела руками. – Я думаю, не стоит искать конспирологический след в смерти этого несчастного. Он умер по естественным причинам человека, оказавшегося в неестественных обстоятельствах. Его смерть – цепь необъяснимых и трагических событий, о которых мы уже наверняка не узнаем.

– Я бы сказала, что и исчезновение его тела тоже, – согласилась Ханна, чувствуя облегчение после разговора с доктором.

Тора расправила халат и поправила на нём ворот.

– И всё же, я соглашусь с Кнутом, – она вздохнула и с грустью покачала головой. – Бедный Ларс…

Ханна представила, как среди персонала лавинообразно распространяется слух о том, что собаки Нордина разорвали труп; как люди начинают перешёптываться в столовой, переглядываться и отвечать полярнику фальшивыми взглядами, в которых они прячут собственную осведомлённость. Как постепенно чудаковатый Ларс превращается в изгоя на станции, а чуть позже и отшельника среди людей.

– Ты когда-нибудь «уходила на лёд»? – спросила Ханна, пытаясь отвлечься от невесёлых мыслей в голове.

– В позапрошлую зимовку. Интересного мало, я тебе скажу. Жить в палатке, за стеной которой… – женщина закатила глаза и всплеснула руками, – Стеной! Стеной – это громко сказано! За полотном которой круглыми сутками трещат генераторы, ветер сбивает с ног, как только ты выходишь наружу, – а тебе только и приходиться следить, чтобы вода не замёрзла в системе подачи! Ах, да! Ещё трое суток этот отвратительный несмолкаемый звук по вечерам до полуночи!..

Врач загадочно замолчала и потянулась к уху, будто слышала его до сих пор.

– Что за звук? – Ханна удивлённо изогнула бровь.

– Отвратительный звук мужицкой болтовни, приглушённый хохот и похвальба – пожалуй, это самое сложное в этой экспедиции! – Тора наморщила нос, однако тут же спохватилась: – А почему ты спрашиваешь?

– Хочу в конце недели «уйти на лёд» с Одэном, – ответила девушка задумчиво. – В прошлый раз пробы-то они так и не сняли.

– И он не против? – с сомнением спросила врач.

– Был против, но я внаглую напросилась.

– Кнут тоже был против, – вспомнила Тора и улыбнулась. – Потом сказал: «Чёрт с тобой, женщина! Один раз побываешь – больше не захочешь!» В принципе так и вышло.

Ханна усмехнулась – уж больно точно Тора передала интонацию своего мужа. Встретившись с женщиной взглядом, микробиолог неожиданно почувствовала позабытое чувство домашнего уюта и теплоты, растревоженное сердце наполнилось заботами из далёкого детства, а слуха коснулся смех старшей сестры и далёкий голос матери… В комнате прячется запах хвои (ещё не наряженная ёлка стоит в углу), в кресле, будто распахнув объятия, разместилась открытая коробка с гирляндами и мишурой; на тёмной каминной полке притаились фигурки ниссе, очертания которых всё же угадываются в предрождественский вечер… Мерцающий свет пламени вытанцовывает на ковре подле камина и пытается дотянуться до развалившегося неподалёку большого серого кота. Пудинг в недовольстве вздрагивает пышным хвостом, прячется в глубокой тени низкого журнального столика – и в темноте кажется, что пламя таится в чёрных блестящих глазах маминого любимца…

– Пойду понемногу собирать вещи, – заспешила Ханна, растроганная добрым взглядом врача.

– Будь осторожна, дорогая, – напутствовала Тора уходящую девушку. – Возьми с собой книгу, беруши и побольше вина – лучшее, что может заглушить бесконечный трёп мужиков в палатке.

Сделав пару шагов к двери, Ханна вернулась к женщине, подчинившись внезапному порыву. Она коротко и неуклюже обняла Тору и выскочила за дверь, словно стыдясь своей мимолётной слабости.

***

– Я так понимаю ты не в восторге от поездки? – в голосе Одэна хоть и чувствовалась насмешка, но она была столь безобидной, что совсем не задела чувств Ханны. Скорее это была сочувственная улыбка, переданная в словах мужчины и девушка это осязала, даже не глядя в лицо своего избранника. – Навряд ли ты ещё раз осилишь такое «свидание».

Вместо ответа, Ханна нащупала в сумраке кабины горячую ладонь Одэна и крепко сжала сильную руку. Девушка отвернулась к окну, за которым призрачной аркой в звёздном небе раскинулся Млечный путь, ныряя за тёмный горизонт. В её памяти возник вид бескрайних льдов, терявшихся в туманных далях окованного океана, а по другую сторону, накрепко сросшихся с прибрежными скалами, могучими башнями, раскинутыми вдоль берега. Одинокие редкие ропаки, словно застывшие часовые обледенелого и занесённого снегом города; открытые участки льда с венами трещин внутри прозрачной толщи. Костистые хребты лежалого снега, остановленные косыми торчащими льдинами, под которыми тени устраивали привал, а по ночам звёзды прятали свои отражения. Пугающий своей глубиной разлом Бэйла – открытая пару лет назад и до сих пор незадокоментированная сорокакилометровая трещина в леднике, вдоль которой вездеход держал курс несколько часов, то приближаясь к глубочайшей пропасти, то отдаляясь на безопасное расстояние. Вспомнила она и собранную буровую вышку, больше похожую на виселицу, а под ней суетившегося Йена Райне с керном в руках; шумных и голосящих Хэварда с Варгом чуть поодаль, рассекавших коньками лёд с клюшками в руках. Одэн так и сказал, что эти два придурка только за этим на побережье и выбираются. Жалкий вид бочкообразной палатки на фоне необъятного могущества Арктики первые сутки пугал так сильно, что Ханна боялась уснуть. Даже тощие голоса надрывавшихся генераторов снаружи не могли убедить микробиолога в безопасности пребывания людей вдали от станции. Ей казалось, что ветер унесёт утлое жилище полярников в замёрзшую даль, где потеряется всякая связь с береговой линией и сотрутся любые ориентиры.

Огни впередиидущего вездехода внезапно пропали из вида – машина нырнула за острый хребет очередной заструги, в последний момент мигнув стоп-сигналами. В такие мгновения опустевшее пространство перед вездеходом Ханны казалось недвижимым океаном, только что поглотившим крохотное судёнышко под одобрительные взгляды лицемерки луны.

– Становится страшно, когда теряются ориентиры, – прошептала она в надежде, что её голос затеряется на фоне игравшего в кабине, хоть и не громко, тяжёлого рока.

«Кто за пультом – тот ди-джей! – отрезал Варг Ультссен трое суток назад, весело плюхаясь в кресло водителя. – И не надо жаловаться на его подборочку, сестрёнка – во второй машине и акустика помощнее, и треки Хэвард ставит позабойнее!» Не смотря на ультиматум, Варг, всё же, пошёл на уступки и не делал музыку громко, а иногда даже включался в беседу Ханны и Одэна, выкручивая звук на минимум. «Это Вега, а вон он – Арктур, – проводил экскурсию парень, пригибаясь к рулю и заглядывая в ночное небо. – Кто бы мог подумать, что в двадцать первом веке нам придётся пользоваться бумажными картами и сверяться по звёздам!» – «Это не опасно? – спрашивала Ханна, ожидая ответа и от Одэна, и от Варга. – Мы не заблудимся без навигации?» Одэн Эк отрицательно качал головой и отвечал за двоих: «В пределах ранее проложенного маршрута – нет, не опасно. Как ни странно, но два года назад у нас появился самый важный и точный ориентир». Приобняв Ханну за плечи, полярник указывал в боковое окно, где поодаль, среди обнажённой глади льда, в которой отражались звёзды, чернел ускользавший в ночь разом.

– Ерунда! – отозвался Варг громко, чудом уловивший реплику девушки. Сидя за рулём вездехода, то и дело имитируя руками бой на барабанах, игру на электрогитаре и покачивая головой в такт музыке, он казался пришельцем с другой планеты, в неярком свете приборной панели. – Это всё чувство возвращения домой – оно подпитывает воображение и сбивает с толку. Согласись, ведь когда мы направлялись к побережью, таких мыслей не было? А вообще, заглохнуть посреди снегов – это страшно! Мы почему, думаешь, стали конвоем ходить после потери связи? Правильно – один тащит топливо и вышку, второй – снаряжение и снегоход, – Ультссен кивнул себе за спину, где за спальным местом кабины начинался грузовой отсек. – Там, пристёгнутый стоит… надеюсь, что никогда не понадобится!

– Он же всё равно всех не утянет, – возразила Ханна. – И к тому же вероятность заглохнуть двум вездеходам одновременно крайне мала.

– Как и оставаться без связи второй месяц, – парировал Одэн серьёзным тоном. – Лучше перестраховаться.

Ханна стиснула ладонь полярника и прижалась к мужчине плечом.

– Лучше уж и не выезжать на побережье вовсе! Теперь я за тебя буду ещё больше переживать!

– Это работа…

– Ты можешь меняться с кем-нибудь!

Ультссен хохотнул, подбросив углей в крепнущее пламя перепалки:

– Так он доброволец, сестрёнка! Его же никто не заставляет!

Ханна повернулась к Одэну и заглянула в лицо:

– А мне ты говорил – график!..

– Кого ты слушаешь? – Эк незаметно двинул водителя в рёбра кулаком. – Мы выезжаем соответственно расписанию. Не веришь, спроси у Каадегарда – он заведует списками.

– Спрошу обязательно!

Оживившийся Варг стукнул по рулю пятернёй и весело воскликнул:

– Мам, пап, ну прекращайте! У меня дежавю чесаться начинает – прям чувствую себя прыщавым школьником. Ой, всё! Расчесал! Точно-точно: значит, сижу на заднем сиденье нашей «Вольво», кругом снег, раннее утро и… и, как всегда, родители срутся! Помню, мне лет десять – и я накануне услышал новое слово, которое мне чертовски хочется повторять через каждые…

Варг внезапно ударил по тормозам – машина как раз въехала на заснеженный пригорок, и его взгляду предстал вездеход Хэварда, который стоял впереди, упираясь светом прожекторов в мрачную заснеженную скалу.

– Чего они стоят? – спросил тихо Одэн, придвигаясь к лобовому стеклу. – Попробуй выйти на связь.

– Далековато… – прикинул расстояние Варг, и выключил музыку. – Чуть ближе подъеду.

Машина медленно поползла вперёд, пружиня по свежему следу широкими траками. Вдруг хриплый помятый голос Йена Райне выпал из динамика рации резко и недружелюбно:

– Ближе не надо! – Казалось, что гляциолог невероятным образом услышал реплику Одэна и решил поостеречь троицу в замыкающей машине.

Подобно ковбою, Ультссен выщелкнул рацию из петлицы и спросил, глядя в рубиновые фонари вездехода:

– Что случилось, Йен?

Вместо ответа на ведущей машине погасли прожектора, а затем и основное освещение – заснеженный вездеход обезличился и слился с седым однообразным ландшафтом.

– Отключи освещение, Варг, – крякнула рация теперь уже голосом Хэварда.

Молодой полярник повиновался, удивлённо взглянув на попутчиков.

– Дальше что? – бросил он в микрофон.

Не прошло и минуты, как у ведущего вездехода отворилась дверца и на трак машины вылез Хэвард Ёрдт – в сумраке арктической ночи его легко было узнать по вычурной светлой шапке с длинными завязками в виде косичек, свисавшими до груди. Видно, было, как полярник осматривает излом высокой скалы, неприступной стеной, темнеющей поодаль, затем подносит к глазам бинокль и долго рыщет взглядом в пиках и ледяных башнях.

– Что он высматривает? – спросил Варг у попутчиков, потом спохватился и поднёс рацию к губам: – Что Хэвард ищет, Йен?

– Что-то увидел… – голос Йена Райне был толи встревоженным, толи раздражённым.

– Что именно?

– Человека, говорит…

Сидевшие во замыкающем вездеходе люди обменялись удивлёнными взглядами, ощущая на себе груз возникшей паузы. Первым не выдержал Варг:

– Какой на хрен человек? – прошептал он, заслоняя ладонью рацию, словно его могли услышать. – До базы ещё километров двадцать!

– Это может быть кто-то не из наших, – так же тихо ответил Одэн и покосился на Ханну. «Вспомни наш с тобой разговор», – говорил его взгляд.

– В каком смысле? – совсем уж удивился Ультссен.

Не дожидаясь ответа Одэна, Ханна сжала рукой лежавший у бедра карабин и распахнула дверцу. «Постой!» – услышала она за спиной окрик Одэна, однако её нога уже коснулась широкой гусеницы вездехода. Морозный воздух сотряс лёгкие и обжёг горло. После сонной нагретой кабины, снаружи оказалось отрезвляюще холодно! Проследив взгляд Хэварда, насколько это позволяла лунная ночь, Ханна опёрлась локтями на кабину, прижала приклад к плечу и прильнула к прицелу.

Издали донёсся слабый, дроблёный шумом двигателя голос Хэварда, заметившего вылазку Ханны:

– Бери левее и выше! Т-образный выступ на самом верху!..

Ханна взяла ориентир, подсказанный полярником, но так ничего и не заметила: промёрзшие обледенелые скалы да объятые снежными шапками уступы, в которых притаились глубокие тени.

– Я ничего не вижу! – выкрикнула Ханна, водя прицелом слева направо и обратно. Она надеялась, что её голос слышен, несмотря на громкую работу двигателя. – Что я ищу?

– Мне показалось я видел человека в свете луны! – голос Хэварда рассыпался, едва долетев до микробиолога. Стылый ветер поспешил уволочь голос мужчины под скалу.

Неожиданно в объективе мелькнуло нечто такое, что заставило Ханну вздрогнуть и перестать дышать. Девушка попыталась вернуться взглядом обратно и какое-то время обшаривала глазами обледенелую террасу. Внезапно она вновь заметила в тени глубокого выступа нечто напоминавшее человеческую фигуру – зыбкие очертания причудливо бледнели и жались к темноте. Ветер, казалось, слабо волновал призрачные одежды притаившегося незнакомца. «Снег лежит… так странно лежит снег, – успокоила себя Ханна, чувствуя, как из груди рвётся дыхание и сердце начинает разбег. – Ветром сносит наружу, и он двигается».

Из кабины показалось лицо Одэна окутанное нагретым воздухом:

– Переведи прицел в режим тепловизора и не мучайся, – подсказал он, глядя на девушку снизу вверх. – Нет там ничего, давай обратно!

Ханна щёлкнула переключателем и снова прильнула к окуляру. Картинка сильно потемнела и практически вся заполнилась синим градиентом. Девушка передвинула кольцо приближения, в надежде проникнуть в темноту террасы и увидеть детали.

– Ну что там? – в нетерпении спросил Одэн. – Давай обратно, следопыт!

– Ничего не вижу… – Ханна и впрямь ничего не видела: всё поле зрения оказалось залито синими пятнами с вариациями оттенка.

– Да потому что там нет ничего! – раздался из кабины спёртый пространством голос Ультссена.

– Варг прав, Принцесса, – Одэн протянул девушке руку. – Спускайся.

Ханна вернула режим прицела в «стандарт» и в последний раз заглянула в глазок. В линзах отразилось чьё-то кошмарное оскаленное лицо, бледневшее в темноте уступа. Ханна вскрикнула и, выронив оружие отпрянула назад, слетев с вездехода спиной в сугроб.

– Там! – закричала она навстречу выскочившему из кабины Одэну. – Там наверху!

Полярник подхватил с трака карабин и кинулся вниз к девушке. Вслед за ним из кабины показался взволнованный Варг, а по снегу к Ханне вприпрыжку уже бежал Хэвард.

– Там, в глубине… за выступом в темноте! – тараторила перепуганная Ханна, как только Одэн поднял девушку на ноги. – Лицо! Человек! Там стоит человек!

Подбежавший Хэвард и Одэн, как по команде повернулись к высокой скале и вонзили взгляды в сумрак глубокой террасы – один через прицел, другой в бинокль.

– Я ничего не вижу, – отрапортовал Хэвард громко, спустя полминуты. – Одэн?

– В каком диапазоне, Ханна? – требовательно спросил полярник, вместо ответа. Он не отрывал взгляд от оптического прицела. – Инфракрасный?

– Нет, в обычном режиме, – ответила девушка нервно и подошла вплотную к мужчине, встав за его спиной.

– Он бы засветился в тепловизор, будь он там…

– Но я видела его лицо! – содрогнулась Ханна, вспомнив жуткое видение в объективе.

Одэн передал девушке карабин и подождал пока она примет оружие из его рук.

– Тебе показалось, Принцесса, – голос мужчины был спокойным, уверенным.

Стоявший рядом Хэвард проворчал, всё ещё не отрываясь от бинокля:

– И мне показалось?

Одэн Эк развернулся к парню:

– А что именно ты увидел? – повысил он голос – шум работающего двигателя начинал раздражать.

– Я же говорю: мне показалась, что на фоне скалы я вижу человеческую фигуру в свете луны…

– В чём-то светлом! – подсказала Ханна из-за спины Эка.

– Я видел только очертания, – Хэвард опустил бинокль и пожал плечами. – Что конкретно видела ты?

Ханна собралась с мыслями и громко ответила:

– Лицо! Жуткое лицо в темноте, как из фильма-ужасов!.. Мой прицел стоял на дистанции и поэтому в объектив лицо попало крупно и неожиданно. Я испугалась! Эта гримаса…

Видя, что девушка больше не находит слов, Хэвард тронул микробиолога за плечо:

– Понимаю! Порой снег и тени лепят невообразимые картины, но, видимо, мы оба ошиблись. Стоит признать – мы бы его засекли в тепловизор, будь там хоть кто-нибудь.

Спустя несколько минут, когда оба вездехода ожили светом прожекторов и двинулись дальше, Одэн нащупал в притихшей кабине руку своей избранницы:

– Всё нормально? – спросил он.

Ханна утвердительно кивнула и ответила на рукопожатие. Отвернувшись к боковому оконцу, она пустым взглядом смотрела сквозь стекло, ощущая, как дрожат губы. Смешенное чувство обиды (ей так никто и не поверил!) и паранойи (да-да, сестрёнка, – по-другому и не скажешь!) тлели в груди подобно углям, грозящим вот-вот вспыхнуть. Самым пугающим в возможном пожаре оказалось то, что в страшном лице из темноты, Ханна успела рассмотреть черты Алана Бигсби, и теперь, мозг с завидной последовательностью заевшей пластинки являл перед глазами то образ ещё живого человека, то ужасное скалившееся лицо во мраке террасы. «На, сравни! – издевалось испуганное сознание. – Это же он!» Перед взором поплыла полутёмная комната медблока, пропахшая отвратительным запахом смерти, пустая кровать и отключенный кардиомонитор. За столом, спиной к вошедшей Ханне сидит Тора и что-то пишет в тетрадь – ручка отчаянно скрипит по бумаге, оглашая помещение неприятным скрежетом. Тишина палаты пропитана этим звуком, он множится и распространяется по стенам подобно плесени, становится невыносимым и отвратительным. «Ну, хватит, Тора! Что ты там пишешь?» – Ханна делает шаг к подруге и заглядывает в тетрадь женщины из-за спины. Измождённый лист бумаги полнится хаотичными росчерками, в которых затерялось едва различимое «утбурд», а ниже, подобно тёмному покинутому схрону с забытой горящей свечой внутри, нарисована женская утроба, в которой белеет свернувшийся младенец. «Она знает, что я потеряла ребёнка! – крепнет мысль в голове Ханны и в то же время закипает злоба. – Зачем она это нарисовала? Зачем она это написала?» Кисть Торы всё ещё продолжает метаться над листом бумаги и девушка трогает женщину за плечо в надежде, что та перестанет действовать ей на нервы. Ханна стонет: «Почему утбурд? Как тебе не стыдно, Тора! Я бы никогда не избавилась от своего ребёнка!» Вопреки ожиданиям микробиолога, врач лишь сильнее давит на ручку делая буквы чётче, едва ли не вспарывая наконечником бумагу. «Какого чёрта ты делаешь, Тора! – кричит Ханна и трясёт плечо женщины. – Я его потеряла! Я всех потеряла, едва не погибла сама! И будь у меня шанс завести ребёнка, я бы никогда, слышишь, никогда…» Позади раздаётся звук отворяемой двери и в палате становится тихо – как того и хотела Ханна. Девушка оборачивается и видит в дверях удивлённую Тору, у которой тут же начинает меняться выражение лица: заторможено, как при замедленной съёмке её рот искривляет удушливый вопль, глаза расширяются от ужаса… Женщина в страшном предостерегающем жесте выбрасывает руку вперёд, другой же рукой пытается удержать крик во рту – Ханна понимает, что позади неё самой кто-то встаёт, кто-то совсем непохожий на врача и стоит ей обернуться, на неё обрушится весь ужас открывшейся правды. Тора, – настоящая Тора, – всё так же замедленно таранит спиной дверь, сползает по ней на пол. Она сучит ногами, словно пытается отползти и покинуть страшное место, но ей мешает запертая дверь и запечатанный в глазах ужас, вырывающий изо рта крик – Ханна не может разобрать слов, но в ушах стоит звон битого стекла и гром треснувшего небосвода одновременно. Потрясённая женщина указывает пальцем за спину девушки и Ханна резко оборачивается…

– Мы приехали, проснись, – откуда-то издали донёсся голос Одэна.

Вынырнув из дремоты, девушка какое-то время разглядывала мужчину пустыми глазами.

– Ты со мной? – с улыбкой на лице, Одэн пощёлкал пальцами перед глазами Ханны. – Можем идти?

Укутавшись в воротник, микробиолог хмуро посмотрела за окно вездехода, где вороную ночь успел потеснить утренний свет.

– Сколько же я спала? – удивлённо спросила она.

– Часа полтора. Мы делали остановку для замеров электромагнитного фона.

Ощущая нехватку воздуха в груди, Ханна перелезла на спальное место и стала паковать свою сумку – удушливый сон всё ещё не отпускал, мелькал в памяти жутковатыми образами.

– Эй, Варг, что за слово? – бросила она водителю, пытаясь хоть как-то отвлечься.

– Чего? – не понял тот, отстёгивая ремни безопасности.

– Ты сказал, что мы ругались с Одэном и тем самым напомнили тебе родителей. А ещё сказал, что в детстве услышал новое слово… Какое слово?

– Флатуленция. Накануне у нас гостили дальние родственники и среди них был маленький ребёнок, которому внезапно стало плохо. Приехал врач и после осмотра мальчика, сказал, что беспокоиться не о чем, бла-бла-бла и прочее, мол, обычная флатуленция. Собственно, из всего разговора я только и запомнил это слово. Я был загипнотизирован им и придя на следующий день в школу, при каждом удобном случае повторял с умным видом: «Я думаю – это флатуленция, но я бы не беспокоился».

Варг рассмеялся, вспомнив забавный эпизод из детства.

– Что же оно означает? – с помощью Одэна микробиолог застегнула сумку и натянула на глаза шапку.

– Пердёж, обычный пердёж, сестрёнка! Только и всего! – Ультссен засмеялся и подмигнул улыбнувшейся девушке.

Как только Ханна распахнула дверцу кабины, слуха коснулся тоскливый испуганный вой собачьей стаи, принесённый со стороны ангара пронизывающей позёмкой. Микробиолог покосилась в сторону вольера и спрыгнула на снег.

– С ночи воют! – отрапортовал подоспевший к вездеходу Снор Матсонн. Он закинул на спину тяжёлый рюкзак Ханны и подождал пока девушка наденет очки. – Ларс бегает от корпуса к вольеру с полоумными глазами, и ни с кем не разговаривает!

– Чего бегает-то? – бросил Одэн через плечо, принимая от Ультссена контейнер с пробами льда.

– Медикаменты носит. Выходить собак раненых никак не может… Уже половину препаратов у Торы перетаскал – она ругается и стала отказывать бедняге!

Из кабины показалось лицо Варга:

– Да дал бы уже сдохнуть им, чтоб не мучились!..

– Сам ему это скажи, – хмыкнул Снор, зная крутой нрав Ларса Нордина и его привязанность к животным.

К заглушенным машинам направились два снегохода, медленно отъехав от основного корпуса станции. Оседлавшие их люди издали были похожи на яркие праздничные шары, в своих цветастых пуховиках и капюшонах. Когда трескучие двигатели подъехавших снегоходов умолкли, «шарами» оказались Эрик Саартсенн и Брокк Сорраван. Последний стянул капюшон и повернул голову в сторону вольера.

– Мне кажется они ещё громче начали! – воскликнул он. – Ждём выхода Ларса…

– Я его в комплексе видел, – ответил Матсонн. – Небось снова к Торе рванул за помощью.

Внезапно нестройный хор собачьих голосов запнулся, а спустя несколько секунд поднялся дикий хаотичный ор, в котором слышалась вся гамма чувств взбудораженной собачьей стаи: от страшного истеричного испуга, до пронзительного визга с просьбой о помощи. Притихшие люди, как по команде повернули головы в направлении вольера, в смятении слушая резавшую слух какофонию. Из соседнего вездехода выпрыгнул Хэвард Ёрдт, а за ним и Йен Райне с вытянутыми обескураженными лицами. Звук грызни множился, нарастал, как снежный ком; в этом клубке, ко всеобщему ужасу, уже можно было разобрать отчаянный визг и приближение смертельной угрозы.

– Там – в вольере! – находившийся выше всех Варг Ультссен свесился из кабины и вытянул руку в сторону стычки. Его голос задрожал, зазвенел: – Господи! Да там же Ларс! Они напали на Ларса!

Первым сориентировался Брокк Сорраван – мужчина включил зажигание и рванул на своём снегоходе к вольеру. Его примеру последовал и Эрик Саартсенн – выстрелив снегом из-под полотна гусеницы, он понёсся вслед за товарищем. Столпившийся народ потянулся за удалявшимися полярниками ускоряя шаги, а затем и вовсе, не сговариваясь, все сорвались на бег.

Приближаясь к ангару, Ханна на бегу заметила, как подоспевший первым Брокк слетел со снегохода и махнул через ограду вольера, что-то сжимая в руках. Тенью его преследовал Эрик Саартсенн, выпрыгнувший из седла практически на ходу. «Опрометчиво!» – взорвалось в сознании девушки и словно в подтверждении этой мысли, жуткий рёв стаи поменял тональность, не предвещая ничего хорошего.

Настоящая свалка из мечущихся собачьих тел, летающих клоков шерсти, снега, ярких лоскутков одежды, частей подкладки и утеплителя предстала перед глазами подоспевших к ограде полярников. Ко всеобщему ужасу ветреный воздух наполнился отчаянными криками попавших в бойню людей, которых затянуло в воронку собачьих разборок. Не раздумывая, через ограждение перемахнул Одэн, а за ним и остальные.

– Оставайся по эту сторону! – прорычал Эк, как только оказался за ограждением. Он стиснул плечо девушки, просунув руку между прутьев вольера. В его глазах Ханна успела заметить борьбу человека с тем зверем, который обычно дремлет внутри. – Не подходи к ограде! – адреналиновые глаза полярника горели ожиданием предстоящей схватки.

Ханна была так напугана, что смогла только кивнуть в ответ, а уже когда мужчина (её мужчина!) рванул к попавшим в беду людям, с запозданием закричала:

– Одэн! Одэн! Одэн!

Сквозь визги и вой послышался треск раздираемой ткани, в столбе поднятого дракой снега мелькнула чья-то куртка, раздался отчаянный нечеловеческий крик, затем ещё один; кто-то сдавленным голосом выкрикнул короткий приказ, тут же потонувший в отвратительном гвалте и рыке. На мгновение меж серых шкур мелькнул оранжевый пуховик Йена Райне и мгновенно сгинул в сутолоке противостояния. Снова чей-то истошный вопль, приправленный воем и клацаньем клыков. Ханна увидела, как среди снега мелькнул Одэн, – на его руке висела собака, вцепившаяся в пуховик. Лицо мужчины оказалось в крови.

– Одэн! – закричала Ханна не своим голосом, и сомкнула пальцы на ограждении. – Одэн!

В порыве борьбы от своры отделилась собака, выброшенная инерцией на периферию схватки. Псина отлетела к сетке в нескольких метрах от микробиолога и проворно встала на лапы. Вопреки ожиданию Ханны, собака не кинулась обратно, а стремительно переключила внимание на девушку. Животное обратило свою израненную морду к микробиологу и резко двинулось в её сторону.

– Нет-нет-нет! – закричала Ханна, замахав руками. – Пошла прочь, пошла прочь!

Собака прыгнула вперёд, нелепо застряв истерзанными лапами в сетке ограждения. Напуганная девушка отпрянула назад и упала спиной на снег. Она с ужасом смотрела, как дрожавшая челюсть собаки с ненавистью вгрызается в стальные прутья, как единственный уцелевший глаз животного сверлит жертву страшным недвижимым взглядом; чёрная пасть собаки с пугающей ненавистью пережёвывает и железное плетение ограждения, и собственный язык. «У них бешенство! – мелькнула догадка у девушки в голове. – Собак могли заразить медведи!»

Ханна вскочила на ноги и попятилась, не в силах отвести взгляд от ощеренной морды обезумевшего животного. Заглядывая в раненую пасть, отмечая изуродованный чёрный язык и обломанные зубы, Ханна трясущимися губами роняла «нет дыхания, нет дыхания». Девушка и впрямь не видела признаков дыхания из страшной пасти… она вообще ничего не видела вокруг.

Едва не сбив Ханну с ног, из-за спины микробиолога выскочил Ларс Нордин с карабином в руках. Мужчина завывал, падал в снег, поднимался и снова падал, выкрикивал проклятия и опять поднимался, опираясь на оружие. От его обнажённой головы валил пар, всё лицо полярника покрывал пот от быстрого спринта; лишённый верхней одежды Нордин оказался сплошь облеплен снегом точно камуфляжем.

Словно повинуясь могильной тяжести недавнего сна, оцепеневшая Ханна видит, как Ларс вновь падает у самого вольера, как под жуткий стон свирепой схватки полярник приставляет оружие к морде собаки; как изуродованная пасть хватает короткий ствол и с остервенением начинает рвать сталь зубами. Раздаётся грохот выстрела – обезглавленное тело животного отбрасывает на пару метров! Нордин с трудом перемахивает через ограду и продолжая выть (и это именно вой человека, поднявшего руку на брата), бежит к озверевшей своре собак. Снова раздаётся выстрел, затем ещё один. Слышится отчаянный скулёж и визг боли, который тут же обрывает последующий выстрел. Не в силах слышать страшные звуки, Ханна прижимает ладони к ушам и что есть силы сжимает голову руками. Она падает на колени и видит, как тает собачья стая, как в придавившей тишине, собаки мечутся по вольеру ища спасения; слёзными глазами видит, как по периметру кружит Ларс и добивает раненых собак – его рот широко открыт, и он что-то отчаянно кричит. Ища спасения уцелевшие собаки перепрыгивают через ограждение, повисают на нём и раздирая брюшины в отчаянии бьют лапами. Большая часть животных переваливается через преграду, некоторые становятся жертвами обезумевшего Ларса…

В истоптанных неспокойных сугробах остаётся лежать несколько серых скомканных тел животных, повсюду видны обрывки ткани и яркие точки одёжного утеплителя вперемешку с кровавыми комьями снега. У стены ангара ничком застыло чьё-то тело, среди застреленных собак в снегу слабо двигается Брокк Сорраван, а чуть поодаль от него, так же в снегу, неподвижно лежит Эрик Саартсенн. Над ними, шатаясь подобно сломленными бурей деревьями, суетятся остальные члены команды и только Ларс Нордин бегает по периметру вольера с дробовиком в руках, перемещаясь от одного тела животного к другому. На его чёрном от горя лице тлеют сумасшествием глаза, рот мужчины открыт в жутком оскале.

Как только Ханна отняла руки от головы, она услышала стоны раненых и слабые голоса проклятий, путанную громкую речь Ларса, который выкрикивал: «Не Снеговик!», и бежал дальше.

Взгляд девушки заметался среди фигур. «Одэн!» – полярник стоял на коленях рядом с Брокком, и держал того за руку. Он что-то говорил товарищу и по его лицу текла кровь. «Одэн!» – Ханна с трудом взобралась на ограду и неуклюже упала по другую сторону ограждения.

– Одэн! – девушка подбежала к полярнику и осела рядом в снег. – Одэн!

– Ничего… ничего… Всё будет хорошо, – толи Эк успокаивал Ханну, толи выговаривал слова Брокку Сорравану, который лежал с закатившимися глазами, с ужасающей раной на голове.

– Ты ранен! – Ханна тронула Одэна за лицо, стараясь не смотреть на хрипевшего Брокка.

– Это не моя кровь, – ответил безучастно полярник, и сжал зубы. – Меня не задели… только куртку порвали.

Неожиданно раздался жуткий человеческий вой – стоя на коленях в багровом сугробе рядом с неподвижным телом у стены ангара, спрятав лицо в ладонях, отчаянно выл Ларс Нордин. Он не обращал внимание ни на пронизывающий ветер, трепавший его скудную одежду, ни на лютый холод, вонзающий зубы в полуголого человека – скорбная согнутая горем фигура у лежавшего ничком неизвестного.

– Это же куртка Ларса! – промолвила потрясённая девушка, ощупывая взглядом поверженную фигуру в снегу рядом с Нордином. – Кто-то надел его куртку!.. Я узнаю его куртку, Одэн!

Со стороны комплекса послышались встревоженные голоса, и участники схватки увидели, как им навстречу бегут люди. Впереди всех бежал Кнут Каадегард с карабином в руке.

– Хэвард, Йен! – позвал Одэн товарищей хрипло. – Встретьте Кнута сразу, как только он окажется у вольера! Варг – помоги им отобрать у босса оружие!.. Обязательно отберите у него карабин!

Полярники угрюмо кивнули и выдвинулись ко входу в вольер, под неумолкавшие стенания Ларса Нордина.

Одэн Эк повернул окровавленное лицо к Ханне, и сказал тяжёлым голосом:

– Это Тора, она в куртке Ларса.

Тёмная комната начальника станции тонула в плотном табачном мареве, по сизым волнам которого дрейфовал тяжёлый запах перегара и печали. Кнут Каадегард застыл в своём кресле в обнимку с бутылкой водки и карабином на коленях. Вокруг его кресла, обозначив зону навалившегося горя, валялось множество окурков разнокалиберной длины, будто куривший (четвёртые сутки) человек был неспособен осознать своих действий, а попросту затыкал собственный рот, чтобы не закричать.

В дверь коротко постучались, затем в приоткрытую щель опасливо заглянул Олав Линдт.

– Его нигде нет, – сказал он робко, заходя в комнату. – Мы везде искали…

Каадегард поднял на вошедшего искалеченный горем взгляд и его влажные глаза прищурились.

– А вещи?

– Всё на месте, он ничего не взял.

– Значит он где-то на базе! Прячется, как крыса!

Олав подошёл поближе и, покосившись на карабин под рукой Каадегарда, осторожно предположил:

– Он скорее всего ушёл.

– Ты так считаешь? – бросил грубо Кнут.

– И не только я.

– Кто же ещё?

– Да все! Последним его видел Матс, когда раненых занесли… занесли наверх, – Олаву едва удалось избежать слова «медблок», чтобы не упоминать осиротевшее помещение. – Он ещё крутился с остальными, суетился в неразберихе, а потом пропал. Больше его никто не видел.

Каадегард пошевелился в кресле и сделал глоток прямо из бутылки под неодобрительный, но молчаливый взгляд своего подчинённого. Потемневшее от щетины лицо начальника выглядело измученным от внезапной утраты, в которую он никак не мог поверять вот уже которые сутки. Тяжёлый, короткий и пьяный сон овдовевшего мужчины переполняли фрагменты прошлого, обрывки, казалось бы, подзабытых сцен с воспоминаниями о жене, которые, так или иначе, заканчивались оглушающей темнотой и страшным криком. С ужасом распахивая глаза, Кнут выныривал в жестокую реальность ещё несколько секунд не осознавая, что жуткий крик во сне принадлежит ему самому, и что он всё ещё продолжает кричать, хрипло надрывая глотку на последнем дыхании.

Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, Олав принялся растягивать рукав своего свитера.

– Кнут, если ты всё же захочешь сходить… попрощаться… с Торой… – слова мужчины угасли, встреченные тяжеленным взглядом руководителя станции. – В общем, мы перенесли тела в хранилище…

Пытаясь раскурить измятую сигарету, Каадегард зло прорычал:

– Вот как? И почему?

– У ангара «С» разбита стена, примыкающая к скале. Ночью по хребту сошёл лёд с породой, и лавина дотянулась до постройки – заграждение не помогло. Снор и Ингвар с утра делали обход – Ларса искали, – вот они и заметили. Из-за повреждений в конструкции замёрз контур, и мы перенесли тела…

Опустив подбородок, Кнут следил за визитёром исподлобья презрительным взглядом.

– Зря вы меня тогда закрыли, – прорычал он тихо, пьяным, развязным голосом. – Сейчас бы не пришлось искать этого поддонка!

– Ты был в таком состоянии…

– Я и сейчас в таком состоянии!

– Ты бы натворил…

– Я бы его застрелил, твою мать! – взревел начальник, подскакивая с кресла. – Называй вещи своими именами, Олав! Разорвал бы голыми руками, как его бешеные твари разорвали мою жену! – Каадегард шагнул к оторопевшему полярнику вплотную и прошипел в лицо: – Если хоть одна псина попытается вернуться на базу – сразу стреляй! Пусть все стреляют! Ты меня понял?!

Линдт, соглашаясь затряс головой и отступил на шаг.

– Я передам, – согласился он, – всем передам.

– Найдите Ларса! Ему некуда отсюда деться!

– Хорошо, хорошо, ты только успокойся… Главное, не натвори глупостей если сам его увидишь, – Линдт всё ещё пятился к двери, медленно преследуемый начальником. – Помни, что мы на твоей стороне…

– Раньше надо было быть на моей стороне! – рявкнул Кнут. – Я предполагал, что это собаки растерзали тело американца, я говорил, что они не управляемы и могут быть опасны! Но все нянчились с Нордином и его псарней! Тора жаловалась, что этот мудак спускает на своих ублюдков слишком много препаратов, что по его же словам выходить их не получается!.. Она предложила усыпить безнадёжный, сказала, что можно вколоть что-то… Безболезненно, понимаешь? Тора его уговаривала!.. – Каадегард повис на плече Олава и со скупой мужицкой сухостью разрыдался в голос.

Линдт стоял истуканом, не в силах проглотить ком в горле.

– Она улучшила момент, когда Ларс был в комплексе, взяла его одежду и пошла в вольер… – рыдал начальник, хватая ртом воздух. – Её видела Мэрит из окна лаборатории, но решила, что это Нордин!.. А Тора!.. Тора, видимо, думала, что собакам так будут спокойнее… спокойней в одежде Нордина… А теперь!.. А теперь она лежит завёрнутая в парашютную ткань там, – в этом чёртовом склепе, а я даже не могу туда сходить… К ней сходить! Этот кокон! Этот чёртов розовый кокон, пропитанный её кровью – это всё, что она заслужила? Она что, кусок мяса, замотанный в ткань?

Каадегард перестал стенать, вытер рукой слёзы и неожиданно резко притянул к себе Олава за свитер.

– Разве я не имею права натворить глупостей?! – прошептал он с яростью. – Имею я право выстрелить, если выживший из ума Нордин бросится на меня?

– Но, он не бросится… – попытался реабилитировать беглеца Линдт, но страшный убийственный взгляд начальника оборвал мужчину. Ступай, Олав, скажи остальным, чтобы искали…

В зале общего сбора, Олава встретило несколько пар взволнованных глаз. Собравшиеся люди сидели в полной тишине, изредка перебрасываясь репликами. На немой вопрос обращённых к нему глаз, Олав Линдт коротко тряхнул головой и тихо бросил: «Он пьёт!»

Ханна сидела в углу за небольшим столиком отречённо глядя в заснеженное окно. Поджав под себя ноги, микробиолог с болью в сердце в очередной раз листала в памяти страницы, с которых ей улыбалось доброе лицо Торы. Хотелось плакать. Плакать и выть… «Как Ларс, когда понял, кого разорвали собаки».

– Кнут так и не попрощался с Торой? – спросила Мэрит дрожавшим голосом у собравшихся, заламывая руки.

Борг Сааневасс мрачно осмотрел коллег и ответил за всех:

– Я бы на его месте тоже не пошёл… Собаки так изуродовали её лицо…

– Как это вообще могло произойти? – перебил сокрушённо Ингвар Блум, глядя себе под ноги. – Что случилось с собаками?

– Может на них сияние действует? – Мэрит захлопала ресницами заплаканных глаз. – Может потеря связи, это жуткое сияние в небе и животные – как-то всё это связанно? Какие-нибудь микроволны, заставили собак свихнуться?

Присутствующие с удивлением посмотрели на девушку: обычно в глуповатых репликах легкомысленной Хэнсон всегда было мало смысла, но не в этот раз. Чувствуя на себе сосредоточенные взгляды, Мэрит не выдержала и, спрятав лицо в ладонях, тихонько заплакала.

– Так жалко Тору!.. – донеслось из её рук. – И Эрика жалко… Они теперь там… лежат мёртвые…

Девушка перестала всхлипывать, так как в комнату вошёл бледный Снор Матсонн и остановился у входа, опустив голову.

– Брокк только что умер, – произнёс он, дрожавшим голосом.

По комнате пронёсся нестройный гул возгласов, который тут же похоронила тяжёлая тишина. Ханна отвернулась к окну и закрыла глаза. Чувствуя, что её начинает тошнить, что внутри расползается язва необратимой утраты и ненависть ко всему происходящему здесь и теперь, – в этом богом забытом месте – девушка едва сдержалась, чтобы не сорваться. Чувство было такое же мерзкое, как тогда, когда Ирма случайно проговорилась, что их мать покончила с собой приняв смертельную дозу снотворного. «Так это не был сердечный приступ?!» – Ханна помнила, как моментально вспотели её ладони, как в многолюдном кафе резко стало пронзительно тихо, стало нечем дышать… «Прости, это отец так решил, – оправдывалась сестра, заламывая пальцы. – Он подумал, так будет лучше, лучше для тебя… чтобы ты не приняла смерть мамы на свой счёт!» Ханна была готова наброситься на Ирму, вцепиться в её волосы и кричать, кричать, кричать!.. «…На свой счёт… на свой счёт… на свой…»

– Ты в порядке? – голос Одэна вывел из оцепенения, будто в раскалённое лицо плеснули прохладной водой.

Ханна оглядела опустевшее (когда все разошлись?) помещение и встретилась потерянным взглядом с полярником.

– Нет, не в порядке, – ответила она тихо.

Одэн поставил кресло напротив девушки и тяжело сел, поникнув плечами. Смахнув со стола сигареты Ханны, мужчина подкурил две штуки и передал одну микробиологу.

Сделав несколько затяжек в полном молчании, Ханна спросила:

– Ты был наверху?

Одэн устало кивнул в знак согласия. Его подзабытые попытки курить раздражали Ханну и одновременно трогали до глубины души: она видела, как в полярнике борются две противоположности, как он ошарашен произошедшим и как дрожат его пальцы; он был подавлен, уязвим и растерян, как и весь персонал станции.

– Снор спустился вам сообщить, а я в это время находился наверху, – подтвердил Одэн, с трудом глотая дым.

– Брокк у тебя на руках умер? – девушка знала ответ заранее, но ей казалось, что, проговорив детали трагедии вслух ей станет легче. Легче не только пережить утрату троих людей, но и преодолеть мерзкое чувство вины за собственное отсутствие у постели умирающего – всё то время пока Брокк Сорраван лежал в больничной кровати и боролся с агонией, она ни разу не поднялась в медблок. Отчасти её отсутствие было связано с гибелью Торы: Ханне казалось, что стены комплекса ещё хранят голос врача и звук её шагов; в остальном, она не могла себя перебороть подняться наверх, и вновь стать свидетелем смерти товарища на грёбаном смертельном ложе, где в муках умирал американец!

– Да, яс ним был до конца.

Одэн сделал глубокую затяжку, и едва удержал в себе судорожный кашель. Ханна смотрела в красные воспалённые глаза дорого ей мужчины и с внутренней дрожью вспоминала минуты, когда после жуткой бойни в вольере, Одэн сжав зубы сдирал со своего тела пропитанный кровью свитер. «Они сошли с ума! – метал он слова, стоя посреди комнаты с залитой кровью головой. – Одни собаки рвали других, иные рвали людей!.. Мы наивно полагали, что наши крики и пинки быстро проредят стаю, Брокк единственный сообразил прихватить с собой хоть что-нибудь в качестве оружия… Как же мы ошибались! Он намотал на руку страховочный трос с замком на конце, и лупил собак со всей силы – и знаешь что? Они никак не реагировали! Им было плевать! Неуправляемая стая клыков, которая рвётся к горлу!.. Меня чудом не подмяла эта бешеная свора, чудом не затянуло в эту мясорубку!» – «Откуда вся эта кровь на тебе?» – Ханна помнила, как дрожали её губы, с каким ужасом она разглядывала обнажённое тело полярника, боясь увидеть следы укусов. Одэн направился в ванную и, включив воду, стал умываться. Стоя за его спиной, Ханна видела, как вода окрасилась в грязно-розовый цвет. «Это кровь Эрика… – тяжёлый взгляд Одэна материализовался в отражении зеркала и отыскал Ханну. – Это его кровь! Господи, этот чёртов недоволк Ларса вцепился бедняге прямо в шею и оторвал… жилы, вены… кожа порвалась, как бумага! Господи, кровь… столько крови!»

Взъерошив непокорные волосы, Одэн откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Четверо суток боролся, – произнёс он надломленным голосом, – но без Торы мы были бессильны… Думаю – не перелей мы Брокку кровь, он бы умер ещё раньше!

– Он был в сознании? Когда… когда…

– Да, последние сутки был в сознании перманентно. Брокк очнулся после переливания крови, и мы подумали, что он выкарабкается. Мы понадеялись! Он с трудом помнил произошедшее, но само нападение собак помнил. Говорил, что каждый укус, как удар током… – Эк прикрыл глаза ладонью, словно хотел спрятаться от взгляда той самой надежды, которая осталась коченеть на втором этаже. – Большая потеря крови и наша дилетантская помощь доконали его!..

– Вы сделали что могли, – попыталась поддержать Ханна, видя, как терзается Одэн.

– Видимо не всё, раз он умер! Он всё ещё там, наверху в окружении бесполезных капельниц и гор медикаментов, которыми мы пытались ему помочь. Его тело… оно… на нём столько укусов! Ингвар хоть и зашил раны бедняге, однако он всё равно медленно истекал кровью – мы никак не могли её остановить! Он терял кровь и остывал на наших руках, чёрт побери! Мы подумали, что всё обойдётся, когда он открыл глаза и у нас появилась надежда, а потом я заметил в его взгляде нечто такое… Его глаза… их словно покрыла тень, взгляд стал каким-то потусторонним, будто Брокк уже тонет… Тонет и не может сопротивляться, выбился из сил! Его челюсть дрожит и кажется он вот-вот… – Одэн резко замолчал и сделал глубокий вдох. Какое-то время полярник давил тлеющую сигарету взглядом, казалось, ожидая, что она погаснет. – Перед самой смертью он попросил есть – и наверно это потрясло меня больше всего – это было так неожиданно и так буднично… Видимо, мы все смирились, что ему стало хуже и он умирает, а тут он приходит в сознание и просит есть! Нет, не просит – требует! Так, чисто по-человечески просит есть… Акт жизни посреди пляски смерти!

Ханна молчала, оглушённая рассказом Одэна, не в силах произнести ни слова. Слуха коснулся иллюзорный цокот зубов умирающего Алана Бигсби и его рвущиеся из хриплой груди слова с просьбой дать ему поесть.

– Теперь нам снова предстоит кого-то хоронить, – Одэн порывисто затянулся сигаретой, не глядя в лицо испуганной девушки. – Да и похоронами это не назовёшь!.. В третий раз, мать его, в третий раз! Сперва американец, потом Тора с Эриком и вот теперь Брокк… Хара-Ой постепенно превращается в могильник!

– Просил есть?.. – едва вымолвила Ханна, после продолжительной паузы.

– Да… – в сторону ответил Одэн, – всё стонал и стонал. Утром очнулся и долго на меня смотрел, стал рот открывать, скалиться. Жутко это всё было… Я подумал, что он сказать что-то хочет, да не может – и дал ему тетрадь с ручкой, мол напиши. А он в листок уставился и начал круги выводить! Рисовал, рисовал и сознание потерял.

– Что рисовал? – спросила Ханна глухо, вспоминая американца и его предсмертные царапания стены.

Одэн отстранённо полез в карман и вытащил скомканный листок бумаги.

– Ничего такого, что помогло бы его спасти, – обронил он устало и протянул девушке смятый листок.

Ханна с дрожью в пальцах рассматривала обведённую до дыр окружность в верхней части которой имелась окружность поменьше, но также жирно и многократно очерченную. Ниже шли несколько небольших окружностей, расположением образуя треугольник.

– Мне кажется американец перед смертью рисовал нечто похожее, – нервно выпустив струю дыма в рисунок, Ханна посмотрела полярнику в глаза. – Перед самой смертью он тоже рисовал похожие круги на стене.

– Ты уверена?

– Нет, – ответила девушка честно, и закрыв глаза погрузилась в воспоминания той страшной ночи. – Это не было рисунком, разумеется… Просто он отвернулся к стене и начал шептать «я вижу, я вижу» и это было страшно! Он царапал пальцем стену, выводил круги, и я подумала… мне кажется, что это было что-то похожее…

Одэн утвердительно кивнул и сделал глубокий вздох. Огонёк его сигареты метнулся к губам, но тут же заплясал возле лица, так и не достигнув своей цели.

– Видеть чью-то смерть – зрелище отвратительное, Принцесса! – заговорил полярник, объятый эмоциями – И мне жаль, что ты это видела! И мне жаль, что я видел, как умирал Брокк и теперь это останется со мной на всю жизнь! Его глаза… его глаза… В них отражалась наша беспомощность, чёрт бы побрал этих собак! Чёрт бы побрал Нордина с его взбесившейся псарней!.. Брокк всё время двигал руками, словно тонул – и это было невыносимо! Он постоянно сжимал пальцы, будто хотел уцепиться за собственную жизнь, но у него никак не получалось! На второй день он стал сгребать с себя одеяло, затем майку, а затем кожу! Поначалу мы противостояли этому, хватали за руки во время приступов, но Брокк впадал в забытьё всё чаще и чаще! Он так расцарапал себе грудь и живот, что нам пришлось привязать его руки к койке, иначе он раз за разом срывал с себя все катетеры! И вот, он умер – и мы снова со Снором стоим подобно гробовщикам с мыслями о том, где будем хоронить товарища! Нам снова придётся заворачивать тело и везти труп в ледник!

Бросив взгляд на испуганную девушку, видя ужас в глазах, полярник подался вперёд и тронул её за руку. Он неправильно истолковал взгляд Ханны, поэтому попытался успокоить:

– Эй, не бойся! Я понимаю, что идея с переносом тел в хранилище не бог весть что, но это лучше, чем дать им… ну ты понимаешь. Никто вас туда одних не пустит! Вообще теперь на улицу по одному никто ходить не будет. Только с оружием, и только не в одиночку! Карантин на станции, осадное положение – не важно, как это назвать! Пока мы не перестреляем всех чёртовых собак, никто из нас не в безопасности! И уж поверь – кто из них взбесился, а кто в порядке, – мы разбираться не будем!

На небольших малахитовых часах в бронзовой оправе (её подарок), время застряло где-то в районе двух часов ночи. Будто пластилиновыми вёслами, сонно взмахивая секундной стрелкой, казалось, оно – время, пытается покинуть липкое болото сущего. Растрёпанный и хмельной Кнут Каадегард уже минут как десять сидел напротив зеркала, в котором боковым зрением видел собственное неряшливое отражение. На самом же деле, его нечёткий взгляд был сфокусирован на одной из фотографий, небрежно подоткнутой под зеркальное полотно. С цветной фотокарточки смотрела Тора, приобняв за плечи высокого юношу, чем-то неуловимым похожим на неё саму.

– И как я всё Томасу объясню? – прошептал Кнут снова, обращаясь к фотографии. Взгляд его влажных глаз переползал от весёлого лица жены к смущённому лицу сына. – Что я ему теперь скажу?.. Что мы с ним остались вдвоём?

Взгляд начальника станции продолжил рыскать среди снимков, которые теперь стали центром притяжения для безутешного мужчины. Его мрачное суровое лицо каждый раз озаряла слабая улыбка, как только глаза отыскивали Тору. В тёмном зеркале вновь мелькнул огонёк сигареты, а воздух в отражении поплыл от табачного смога.

– А помнишь здесь мы поссорились? – спросил Кнут у зеркала с улыбкой, указывая пальцем на фотографию. – Прямо перед тем, как была сделана фотография… Это мы у Петтера и Фриты в гостях. Лет семь-восемь назад, не помнишь? Ты злилась, что ветер весь вечер сбивал причёску и не хотела выглядеть смешной, а я специально подговорил их младшего, чтобы он ходил за тобой по пятам с фотоаппаратом. Как его звали? Всё время забываю его имя… – полярник скользнул взглядом выше и застрял глазами на другой фотокарточке. – А здесь Томас похож на твоего отца в юности – я думаю это из-за коротких волос и света… Сколько ему тут, одиннадцать? Это же твоя сестра фотографировала, когда Томас со скейта упал и не хотел показывать разбитую бровь? Да… упрямый! Прям как ты! Что значит – «ничего подобного»? Вспомни как мы взбирались на ледник и постоянно спорили, – кто из нас должен прокладывать трассу! Помнишь, как ты раньше всех встала и улизнула из лагеря поутру со снаряжением…

Начальник осёкся, наткнувшись взглядом на собственное лицо в зеркале. Брови полярника сложились в линию, как и презрительно сжатые губы. Плюнув себе под ноги, он с минуту рассматривал собственное отражение, собирался с мыслями и копил ненависть – полярник всё ещё был сильно пьян.

– Зассал?! – Кнут ударил кулаком по столу и придвинулся к зеркалу. – Зассал, паскуда?!

Едва не упав, Каадегард порывисто поднялся и рванул дверцы шкафа. Он принялся спешно одеваться, словно боялся, что малейшая заминка заставит его передумать. Перед самым выходом, вспомнив об оружии, шатавшийся полярник сгрёб карабин с кресла и небрежно закинул себе за спину. Полный решимости попрощаться с женой, бормоча то проклятия в адрес пропавшего Ларса, то слова нежности погибшей супруге, начальник станции, шатаясь и обтирая стены, добрался до запертой двери восточного корпуса. Пытаясь оставаться скрытным и сохранить инкогнито, Кнут распахнул двери и вышел в темноту. Ночь встретила слабым колючим ветром и хмурым пепельным небосводом, покоившимся на скалах, к которым и направлялся Каадегард. В отсутствии привычной собачей перепалки, вокруг стояла напряжённая тишина, лишь изредка нарушаемая стоном проводов да утробным воем лопастей ветрогенератора.

Повозившись какое-то время с тяжёлой входной дверью и даже успев немного протрезветь, Кнут ввалился внутрь хранилища. Только когда эхо захлопнувшейся двери угасло в многочисленных переходах «склепа», Каадегард сделал пару нечётких шагов вглубь.

– В каком крыле?.. – спросил он негромко, мысленно обращаясь к Олаву Линдту. – В каком крыле вы оставили тела?..

Выбрав направление наугад, Кнут побрёл в правый тоннель, стараясь на ходу вспомнить расположение оборудованных помещений. Вид серых опутанных инеем стен, прятавшихся во мраке сводов, а также прогулка по холоду и впрямь отрезвили начальника станции. Голова прояснилась, а вместе с ясностью пришло и осознание ошибки, совершённой под влиянием алкоголя. А ещё за пазуху прокрался страх встретиться воочию со своим кошмаром последних нескольких дней, посмотреть в его разорванное лицо… Каадегард и пить-то начал, пытаясь утопить в водке страшные видения изуродованной жены, – и всё же, видения были надуманными и ненастоящими. Бутафорская кровь, искусственное лицо: настоящим из этих фантазий оставался только парашютный кокон с грязно-розовыми пятнами, который Кнут мельком увидел из окна своего кабинета, когда несколько мужчин укладывали тело на сани. Увидеть реальное лицо мёртвой Торы – вот это было по-настоящему жутко! Почему? Да потому что оно останется в памяти на всю жизнь, станет являться во сне, будет пристально смотреть из каждого тёмного угла, и в конце концов, вытеснит из памяти облик того лица, которое так любил Кнут! Одно дело невольно представлять смерть любимого человека и оплакивать утрату, а другое дело знать детали и на всю жизнь заполнить память этим кошмаром! «Она не заслуживает, чтобы ты запомнил её такой, – вспомнил Каадегард слова Ингвара Блума, вернувшегося из ангара. Начальник станции не забыл его пустые чёрные глаза, в которых застрял ужас увиденного. – Запомни её живой, потому что здесь Торы больше нет, – опустошённый Ингвар обвёл руками стены вокруг, а затем добавил, указав взглядом на ангар за окном: – Но и там её тоже нет».

Кнут внезапно остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Находясь под влиянием тяжёлых мыслей, он не заметил, как забрёл в давно опустевшую и необитаемую часть тоннелей, где не было ни света, ни, уж тем более, возможности отыскать оставленные тела. «Это слишком далеко, никто бы сюда не пошёл, – мысленно подвёл итог своих поисков начальник, и посмотрел вверх. – Матс так и не наладил освещение в этом крыле! Да и не было его здесь никогда… Да кого я обманываю? Здесь никого никогда не было!»

Стоя напротив тёмной пустоты впереди, Кнут отчего-то почувствовал себе напуганным мальчишкой, заглядывающим в бездну чёрного колодца. Полярник достал сигареты и не спуская глаз с «колодца» зажёг зажигалку.

– Да, я снова начал курить… – сообщил он темноте, дрогнувшим голосом.

Он вовсе не хотел курить – ему просто нужен был свет, чтобы не оставаться во мраке одному – и говорить вслух не хотел, но ему было необходимо нарушить оглушающую тишину. Тьма нехотя расступилась, лишь чуть пошире распахнув свои объятия. Впереди что-то блеснуло в слабом свете огня и Каадегард стал водить зажигалкой вверх-вниз, озаряя пространство. Неуверенно шагнув вперёд, начальник присел на корточки и поднял с пола пустую потрёпанную флягу из открытого горлышка которой разил знакомый, хоть и подзабытый запах.

– Ларс… – прошептал Кнут едва слышно и поднялся.

Каадегард снял карабин с плеча и, стараясь не шуметь, медленно двинулся вперёд, держа горящую зажигалку перед собой. Незажжённая сигарета так и осталась белеть в бледных губах окончательно протрезвевшего начальника. Пройдя несколько десятков метров, Кнут свернул резко налево – это был единственно возможный маршрут. На небольшом удалении от поворота перед руководителем из темноты выплыла искорёженная решётка, некогда перекрывавшая проход, а ныне лишь создающая небольшое неудобство. Бросив взгляд вперёд, Кнут заметил ещё один резкий поворот, за которым, как ему показалось, дрожал слабый свет. Каадегард тряхнул зажигалкой сбивая пламя и, к своему удивлению, и впрямь увидел дальше по проходу танцующие тени из-за поворота.

Без малейшего труда проскользнув сквозь прутья, начальник двинулся дальше, тихо ступая по каменистой крошке под ногами. Выставив перед собой карабин, Кнут крался, глубоко втянув шею в плечи и подобрав локти к рёбрам. Осторожно выглянув из-за угла, он увидел часть помещения, к которому вёл короткий коридор, а также едва горящий факел, который, судя по всему, был уже на исходе. Бесшумно преодолев тамбур, Кнут влип позвоночником в стену и заглянул за угол.

Ларс Нордин сидел спиной в нескольких метрах от входа и что-то жадно жевал, растопырив локти. «Кто-то из персонала его подкармливает!» – подумал Кнут, чувствуя, как внутри закипает ярость. В голове чёрной отвратительной кляксой уже расплывалось чувство мести, страшным спрутом опутывая всё существо горевавшего мужчины. Где-то вверху, в темноте неровных сводов выл ветер – очевидно скальный массив имел естественную трещину, а уже через неё проникали потоки холодного воздуха. Они приносили с собой сквозняки, которые будоражили зыбкое пламя факела, а также беспокойные снежинки, сыпавшие прямо из темноты.

Борясь с нарастающим чувством мести, Каадегард крадучись двинулся вперёд. У дальней стены помещения, начальник заметил ворох каких-то вещей, вероятно собранный беглецом за время отсидки. Так же глаза Кнута с трудом различили надписи на стене, выцарапанные по всей видимости ножом. «Просто ударь его прикладом! – кричал внутренний голос. – Выруби его, свяжи ремнём и шнурками!» – «Не слушай его… – шептал опутавший сознание „спрут“ голосом, от которого Кнут чувствовал дрожь по всему телу. – Мы же здесь не за этим…»

Оказавшись незамеченным у Ларса за спиной, Каадегард беззвучно выпрямился. «Не вздумай, мать твою! Это убийство, убийство!» – разрывался внутренний голос. Другой же голос, вкрадчивый и тихий, не протестовал и не истерил – он уже чувствовал себя хозяином в голове. «Просто направь на ублюдка ствол, – настаивало чудовище. – Просто посмотри, как эта сука будет смотреться на мушке… Просто посмотри… Посмотри!»

Затаив дыхание, Каадегард поднял карабин и наставил оружие в затылок Нордина. Словно почувствовав неладное, Ларс перестал жевать и замер… «Ты же не убийца, твою мать!» – заскулил голос разума, отчаянно давая приказ убрать палец с пускового крючка. – Её не вернуть, её уже не вернуть!» – «Её не вернуть, она мертва, – подтвердил «спрут» и запустил ледяную щупальцу в рукав свитера. – Она мертва, а эта собака – нет! Будь мужиком!» – «Не будь идиотом!» – завопил голос внутри.

Ларс Нордин снова с чавканьем вернулся к еде, демонстрируя беззащитный затылок. В темноте свода опять завыл ветер и осыпал голову начальника станции снегом. «Жми-и-и-и-и!» – вкрадчиво шептал ветер наверху и, спустившись по замёрзшим стенам, задышал в лицо Каадегарда ледяным бисером. «Жми!» – приказало чудовище, кладя холодное щупальце на палец Кнута. «Просто ударь его, просто ударь прикладом!» – умолял внутренний голос. «Жми, трус!» – клякса уже расползлась по всему телу, надвинув на глаза кровавый венец.

Беглец снова перестал жевать и замер, чуть повернув голову набок. Каадегард увидел, как из-за бледной заросшей скулы появился острый нос – Ларс принюхивался будто учуявший неладное зверь. «Пожалуйста, не делай этого!» – тонко всхлипнул внутренний голос.

«Спрут» нажал на курок.

Грохот выстрела потряс молчаливые стены склепа, разорвал перепонки; ослепил вспышкой и на секунды сокрыл в дыму место расстрела. Кнут всё ещё стоял в той же позе, в которой только что проиграл своему демону; когда дым рассеялся, он увидел, что Ларс лежит ничком в паре метров, подмяв под себя руки.

Воровато оглянувшись Каадегард, шагнул вперёд и навис над поверженным беглецом. Осматривая неподвижное тело, начальник с надеждой рылся в своей душе в поисках удовлетворения и триумфа, но ничего подобного не находил… Вместо этого у полярника появилось чувство катастрофы и присутствия на месте казни, а в голове кто-то прошептал «палач».

– Он… п-п-получил по з-з-заслугам!.. – ответил, запинаясь Каадегард своему «обвинителю». Дрогнувшие в полумраке склепа слова руководителя вышли фальшивыми и жалкими. – С-с-собаки, это всё его с-с-собаки! Они обезумели, п-п-пристрелить н-н-надо было…

Скакавший по стенам взгляд начальника вновь коснулся неряшливых надписей на скале у лежанки. Перед беспокойными глазами Каадегарда повисло «меня укусил» выцарапанное на камне, а чуть дальше взгляд вырвал из полумрака и имя вожака стаи. «…Надо было принять меры, когда меня укусил Снеговик…»

– Ах ты кусок дерьма!.. – зарычал полярник, покосившись на поверженного Ларса. – Они и тебя покусали, а ты так ни хрена и не сделал!

Начальник попытался вызвать в себе ярость и гнев, ненависть к убитому, но ощущение безвозвратной утраты и необратимости распухало в сознании всё больше и больше. Чёрный мерзкий подстрекатель испарился из головы, оставив взамен оглушающее чувство пустоты и вины – вины и перед Торой, и перед застреленным Ларсом. Метавшийся по чёрным стенам взгляд начальника станции на секунду задержался на странном рисунке в изголовье лежанки: выцарапанная на скале окружность вмещала в себя ещё несколько окружностей поменьше.

Под подошвами ботинок Кнута оказалась пара скомканных тряпок, по всей видимости мокрых – они сильно озадачили Каадегарда, и он долгое время рассматривал нелепую находку. Погружённое в болото мести сознание, всё ещё продолжало барахтаться на поверхности, но ужас содеянного уже тянул на дно. Начальник станции туго соображал, бросал по сторонам взгляд, в котором застыла пустота человека, которого вот-вот подхватит волна истерики. Словно не веря в роковой выстрел, Кнут вертел оружие в руках и цеплялся глазами за указательный палец – тонущий в болоте «человек» надеялся разглядеть вместо пальца щупальце, которое сдавило курок.

Наконец, присев на корточки, Каадегард поддел одну из тряпок стволом карабина и направил к слабеющему свету факела.

– Мать твою! – охнул он запоздало, выронив карабин.

Отшатнувшись и едва не упав, Кнут вскочил на ноги и зычно воскликнул:

– Мать твою, что это такое?!

Он был уверен, что рыжий свет факела обличил в жуткой находке рыхлую требуху. Полярник попятился назад, испуганно шаря взглядом по полу. Мысль о том, чтобы подойти и забрать самую важную улику – карабин, – улетучилась мгновенно, оставив в пустом сознании лишь инстинкты.

Как только начальник развернулся к выходу, в тёмном проёме тоннеля он увидел зловещую фигуру, едва различимую во мраке. Кнут ощутил нехватку воздуха всем телом: сердце перестало качать застывшую кровь, а лёгкие словно наполнились смолой. На зыбкий свет огня из темноты шагнул Брокк Сорраван. Его закатанные куда-то вверх глаза слабо отражали пламя, в то время как оскаленный рот оказался искажён сильнейшей судорогой. Чёрные провалы ноздрей и заострённый подбородок вошедшего взяли начальника на мушку, скрюченные пальцы почерневшими пауками суетились на груди Сорравана, будто неустанно ткали паутину.

– Я всё объясню… – пролепетал Каадегард, не в силах отвести взгляд от страшного лица. В мозгу начальника никак не могла ужиться мысль об умершем накануне подчинённом, и его невероятном визите вглубь штольни на место убийства Ларса. – Он кинулся на меня, понимаешь? Брокк, он подкарауливал меня тут…

Крадучись, Брокк медленно наступал всё ещё задрав нос кверху, словно пытался взять след по ветру. Каадегард попятился назад, чувствуя, как от ужаса леденеет спина. В полной тишине Сорраван замер и опустил голову – на застывшего Каадегарда смотрели мутные глаза мертвеца. Кнут Каадегард был трезв, как никогда в жизни! Осознание того, что перед ним стоит мертвец с оскаленным ртом, вытряхнуло из головы все остатки алкоголя, заставив мозг работать молниеносно. «Карабин! – завопил „спрут“, который ещё совсем недавно нажал на спусковой крючок. – Подними карабин!»

Боковым зрением, Кнут заметил, как на полу задвигалась тень, как удлинились её языки, скользнув из-за его спины; как посреди тишины и слабого стона ветра где-то наверху, позади начальника станции раздался шелест одежды, качнувший догоревшее пламя факела… Медленно, но уверенно с пола поднимался Ларс Нордин. В обрушившейся на полярника темноте не осталось места воздуху и Каадегард закричал что было сил.

***

Бледная тощая луна сонно показалась из-за тёмной перины облаков, вылив на заметённую Хара-Ой призрачный свет. Слепые постройки полярной станции выглядели тёмными и угрюмыми, прятались в глубоких сугробах подобно разбросанным кофейным бисквитам под толстым слоем крема. Одинокий скелет ветрогенератора пугалом торчал посреди заброшенного снежного поля, на котором чернели занесённые снегом человеческие «ульи». Вяло и нехотя «пугало» вздрагивало лопастями, уступая натиску слегка присмиревшего ветра, который, почувствовав своё превосходство над людьми, вдоволь хозяйничал на базе вот уж как четвёртые сутки. Первым делом он сровнял опустевший вольер, напрочь похоронив в сугробах низкорослые будки – ныне, лишь кое где на поверхности торчали лоскуты былой ограды. Видя, что никто не борется с таким нахальством, ветер поспешил занести снегом ангары, не осилив лишь облезлые бока покатых металлических каркасов у самых макушек. Причудливыми вихрастыми сугробами принарядились полностью утонувшие в искристом плену вездеходы, едва обозначая присутствие в снегу клочками оранжевой краски с подветренной стороны. От вертолётной площадки совсем ничего не осталось, о ней едва напоминала одинокая мачта с обледеневшими стальными тросами, да большой мускулистый сугроб рядом – позабытый всеми ратрак. Заброшенные «улочки» между постройками превратились в высоченные снежные горки, с которых ветер лихо скатывался, настойчиво тарабаня в запертые двери.

На столе перед связистом с трудом читались контуры одноразовой посуды, среди которой проглядывали небрежно оставленные брошюры с электрическими схемами передатчиков – их раскрытые страницы застыли призрачными льдинами на захламлённом столе, пряча среди муара строк всю тщетность наладить сообщение. В тёмной комнате связи, как и снаружи комплекса, царило забытьё, чувствовался упадок, словно люди покинули эти места, однако это было не так. Горький запах застоявшегося табака дразнил нос и щекотал глотку, одновременно раздражал и являлся свидетельством жизни на погружённой во тьму станции.

Из раздумий Матс возвращался тяжело: неподъёмные мысли опутали голову якорными цепями и тянули на дно, где несколько дней назад затонул корабль с реальностью и здравым смыслом. Тонущее сознание, всё же, принялось цепляться за голоса и фразы, звучавшие в помещении, и по ним, как по спасительному канату, брошенному в тёмные воды, сумело-таки вынырнуть на поверхность.

– …И вот проходит несколько лет, и на парковке я случайно сталкиваюсь с Асне, – тихий голос болтающего Снора Матсонна окончательно возвращает связиста в действительность и парень, делая глубокий вдох горьким дымом, сосредотачивается на рассказчике. – Она хорошо выглядит, всё так же приветлива. Мы мило беседуем минут десять, стараемся избегать неловких пауз и неловких взглядов. Она невзначай расспрашивает меня о жене, о дочери. Мы прощаемся и неуклюже обнимаемся. Затем я два дня не перестаю думать о ней, вспоминаю как у нас всё было и что было не так… К вечеру я начинаю подозревать, что Асне не просто так встретилась мне на парковке, прохожу все стадии отрицания, принятия и прочего дерьма, которым любят пичкать психоаналитики. Ещё через пару дней успокаиваюсь. И даже начинаю верить в то, что встреча с бывшей была, всё же, случайной…

– Она позвонила, – перебил Борг Сааневасс уверенным тоном.

Снор отрицательно тряхнул головой:

– Она повстречалась мне снова!

– И опять случайно?

– И опять случайно! За четыре с лишним года мы ни разу не виделись и тут – на тебе! – Снор ударил кулаком в ладонь и какое-то время смотрел на кисет с табаком перед глазами. Вновь закуривший несколько дней назад Снор Матсонн, теперь дымил не переставая опустошая мешочек с табаком, который (со слов мужчины) нетронутым кочевал с полярником вот уж как шесть лет в качестве талисмана. – Бабы… Если чего им взбредёт в голову – пиши-пропало!

Борг поднял указательный палец и авторитетно заявил:

– Учёными давно доказано: женщины намного безжалостнее мужчин. И изощрённее! Фильм с Дугласом помните, как он переспал с той сумасшедшей, а она чуть не укокошила всю его семью? – Сааневасс строго глянул на товарища и понизил голос: – У тебя так же было?

– Нет, к счастью, – Снор обвёл взглядом мужчин, и во мраке помещения было видно, как полярник нахмурился. – Она предложила родить мне сына!

Присутствующие удивлённо смотрели на полярника, а тот поспешно принялся мастерить самокрутку, просыпая табак нетерпеливыми пальцами. Даже сидевший всё время тихо и отречённо у завешенного окна Йен Райне метнул в рассказчика диковатый взгляд.

– Она умоляла её выслушать, – продолжил Снор, пуская клубы дыма, – хватала за руки и кричала, что совершила ошибку, расставшись со мной.

– А что ты? – Борг сложил руки на животе и словно щит выставил подбородок.

– Я нёсся по торговому центру и отбивался от неё, как от чумной! Боялся, что она закатит истерику на глазах случайных знакомых…

– Я про твоё решение, дубина!

Снор Матсонн выпустил в оппонента стрелу из дыма и замкнулся в себе. Пожёвывая папиросу, полярник обводил мужчин внимательным взглядом.

– Она не просила сойтись, – Матсонн выглядел мрачным и потерянным, – она просила подарить ей ребёнка! Говорила, что очень жалеет о нашем разрыве и мечтает стать матерью. Обещала, что никто и никогда не узнает о моём отцовстве.

– До того момента, пока ей это будет выгодно! – ухмыльнулся Борг Сааневасс, скривив губы.

Сосредоточенно пыхтя папиросой, Снор молчал какое-то время. В сумраке помещения, его лицо выглядело измотанным и уставшим, впрочем, как и у всех присутствовавших. В отсутствии необходимого электроснабжения, мужчины сидели в темноте кутаясь в пледы и призрачные клубы пара, поднимавшегося от горячих кружек в руках.

– Это считалось бы изменой? – тихий голос Снора спрятался за огоньком папиросы, как и лицо вопрошавшего.

Борг сунул озябшие ладони под мышки и нехотя рявкнул:

– Ты идиот? А как она, по-твоему, должна забеременеть?

– Асне сказала, что ей нужна только сперма…

– Вот только давай без подробностей!

– Я просто хочу услышать ваше мнение! – перебил Снор ожесточённо. – Рождение ребёнка на стороне в тайне от жены – это измена? Без факта соития… – видя, что Борг Сааневасс пытается, съязвить и его лицо уже приняло тупое ханжеское выражение, полярник ткнул ему под нос папиросу. – Заткнись! – приказал он грубо. – Я всегда хотел сына! Хотел сына и с Асне, и с Вигдис, но жена подарила мне дочку! Дочку, понятно? Теперь её здоровье под большим вопросом, и мы не уверенны, что сможем завести ребёнка снова!

Снор замолчал и растёр окурок между пальцев, предварительно на них поплевав. Потухший огонёк словно сбил ориентиры в тёмном помещении, воцарив в радийной тишину, наполненную слабым шорохом мёртвого радиоэфира.

– Просто теперь, – продолжил Снор тихо, – я не знаю, что будет дальше… Вернёмся ли мы домой вообще… Уезжая в экспедицию, я сказал Асне, что подумаю – я так сказал, чтобы отвязаться от неё! Но сейчас… зная, что меня ждёт за стенами комплекса я бы всё отдал за то, чтобы знать, что у меня есть сын. Вы меня понимаете?

Полярник чиркнул спичкой и поджог самодельную горелку, ранее кем-то наспех сделанную из пивной банки. В спёртом прохладном воздухе быстро распространился резкий запах керосина. Снор обвёл глазами мужчин и задержался взглядом на молчавшем весь вечер Йене Райне, сидевшем в углу.

– Что скажешь, Йен?

Гляциолог в ответ сжал губы, а затем и вовсе отвернулся к завешенному одеялом окну; он несколько раз подышал на озябшие кисти, едва не зайдясь сухим болезненным кашлем.

– Скажу? Что я скажу? Скажу, что не могу забыть, как видел убегающего от собак Ингвара неделю назад! – голос полярника дрожал от притуплённого страха; отчаяние перехватывало дыхание Йена и, казалось, что он этого стыдится. – Как они… как эти твари – кем бы они не были – догнали его и набросились… Не могу забыть его крики! – Йен повернул лицо к свету и тяжеленным взглядом прошёлся по притихшим мужчинам. – Я до сих пор слышу его крики, когда закрываю глаза и мне кажется, что я вот-вот усну, но уснуть я не могу! Я слышу треск выстрелов и мне даже кажется, что я вижу, как Олав стреляет в собак, но это не так – ведь я не мог его видеть, потому что сам уже бежал в комплекс! Но я видел, как пули сбивали собак, опрокидывали в снег, ломали рёбра… но они тут же вскакивали и бежали вслед за Ингваром! Беззвучно бежали за ним – ни рычания, ни лая, ни воя – ничего! Только… только крики Ингвара и выстрелы… крики и выстрелы…

Йен замкнулся в себе и собравшимся мужчинам в полном молчании пришлось слушать, как сонный ветер ворочается на крыше здания. Никто не хотел прерывать тягостную паузу, мысленно, все невольно вернулись к событиям, о которых говорил Райне.

Матс Кённег не без внутреннего сопротивления вспомнил, как в тот день услышал за стенами комплекса звуки выстрелов, как кинулся к окну и увидел бегущих от «склепа» людей и настигавших беглецов собак. С каким ужасом и, главное, беспомощностью он взирал на обезумевшую стаю, настигшую Ингвара; помнил то рвотное чувство бессилия, навалившееся при виде гибели товарища. Он так же, как и Райне не видел стрелявшего в собак Олава, но видел, что пули достигают своих целей и догонявшие полярника звери спотыкаются и падают, но этого было мало! Вернее, этого было недостаточно! «Твою мать, это всё было бесполезно!» Помнил, как отпрянул от окна, когда увидел выскочившего из тёмного проёма хранилища Брокка Сорравана, умершего ещё совсем недавно в палате медблока… Ужас от увиденного оказался столь физичен, что Матс в первые мгновения ощущал обжигавшую ломоту в сердце, в лёгких, в горле. Словно кто-то залил в рот горячего киселя и сжал челюсть, чтобы эту боль было невозможно сблевать… Затем он услышал отчаянные крики внутри комплекса, чей-то истеричный голос призывавший закрыть двери, невнятные, но набиравшие силу голоса, которые закипали на первом этаже. Сглатывая раскалённый кисель, Матс вновь выглянул в окно и увидел, как из «склепа» показалась ещё одна фигура, которая метнулась вслед за покойником. Лицо бежавшего (то на четвереньках, то на ногах) человека выглядело деформированным и изуродованным, – оттого Матс не сразу узнал в преследователе пропавшего ранее Ларса Нордина. Ужас вновь потряс связиста, как только взгляд отыскал среди белых холмов сгрудившуюся собачью свору, среди серых спин которой виднелась снующая, сгорбленная спина Брокка. Добежавший до стаи собак Ларс влетел в свалку из тел животных будучи снова на четвереньках – под стать участникам грызни! Вновь затарахтел карабин Олава, в жалкой попытке отбить Ингвара, но было уже поздно. «Это было безнадёжно, твою мать!» Матс отчётливо помнил, как звери (в том числе и те, которые совсем недавно ещё были людьми), повернув окровавленные рожи на звук, сорвались с места и понеслись к комплексу, оставив в красном снегу нечто, напоминавшее кучу тряпок посреди багровой лужи. Зрелище напоминало пиршество белого медведя, настигшего замешкавшегося тюленя… только вот здесь не было ни того, ни другого!

Едва слышно и всё ещё глядя в угол, Йен Райне заключил:

– Вот об этом я думаю каждый час, каждую минуту! Странно, что ты думаешь о своей бывшей, когда снаружи нас поджидают мертвецы!

– А я и рассказал эту историю только лишь для того, чтобы не думать о том же, о чём думаешь ты каждую минуту!.. – прошептал Снор остервенело, тараща глаза. Он нацелил на гляциолога палец и повысил голос: – Или ты один застрял на замерзающей станции в окружении оживших мертвецов?

– А мне показалось, что тебя больше заботит проблема собственного семени…

Борг Сааневасс приподнялся со стула и негромко стукнул рукой по столу.

– А ну заткнитесь оба! – вмешался в перепалку он хмуро. – Все прекрасно понимают, что целыми сутками обсуждать мертвецов… за окнами сил больше нет ни у кого! У всех нервы на пределе, и не хрен накалять обстановку ещё больше! – мужчина сел на место и убедившись, что товарищи успокоились, снисходительно глянул на Снора: – Дружище, со спермой и впрямь был перебор, – добавил он с натянутой улыбкой и принялся вслух размышлять на тему, поднятую Матсонном ранее.

Отвлечённо следивший за перепалкой полярников Матс, отвернулся к столу с оборудованием и машинально сгрёб рукой рацию. Гнетущее ощущение пропасти под ногами кружило голову до тошноты, заставляло связиста до побелевших костяшек зажимать бесполезную кнопку связи. Станция медленно замерзала и Матс, как и все обитатели комплекса, ничего не могли с этим поделать. Сорвавшийся со скалы лёд, сполз вместе со снегом и скальной породой, проломил стену отопительного ангара, обрушил часть крыши. Отвоевавший помещение мороз погубил нагревательные щиты, масляные котлы. Аномальная оттепель последних месяцев уродовала облик Арктики, точила и колола льды, словно некто могущественный и разъярённый пытался покинуть вековой плен. Оставшийся без обогрева ветрогенератор замёрз пару дней спустя, практически перестав вращать лопастями и лишь изредка поддавался напору ураганного ветра. Задействовав аварийные источники питания в виде топливных генераторов, – благо все четыре установки располагались в здании, – полярники хоть и решили проблему обогрева частично, однако этого оказалось явно недостаточно. Запертые на станции люди были вынуждены обесточить корпус с лабораториями и медблоком, оставив электричество лишь в самых необходимых цепях – одной из таких цепей как раз и являлся узел связи. Матс, а вместе с ним и все остальные надеялись и молились, что совсем скоро радиоэфир оживёт и замерзающих людей спасут. Спасут не только от холода, но и от того необъяснимого кошмара, который притаился за стенами комплекса.

Поёжившись, Матс снова стиснул рацию и вспомнил, какая паника царила в первые минуты атаки мертвецов. С какими криками ужаса люди принялись баррикадировать двери и окна первого этажа, подтаскивая к стенам столы, шкафы и даже полки со стен. Матс, ошалевший от увиденного за окнами, скатился вниз по лестнице и повинуясь истеричным выкрикам-приказаниям (кажется это был Олав), кинулся помогать Хэварду с Варгом заколачивать окна. Мимо мелькнуло чёрное от напряжение лицо Одэна Эка, и он сам тут же исчез в коридоре с криком о том, что ему нужна помощь заблокировать северный вход. Кажется в его руках был карабин, но Матс не был в этом уверен. Пронзительно и страшно закричала Мэрит – она как раз находилась у небольшого конденсационного оконца, в которое снаружи врезался головой Ларс-покойник. Тогда-то связист и рассмотрел, хоть и мельком, почти оторванную нижнюю челюсть мертвеца, болтавшуюся на одном сухожилие, а также свисавшую с затылка часть скальпа с волосами; свежая кровь покрывала раздробленное мёртвое лицо по самый лоб отвратительной маской, посреди которой белели запавшие глаза. Ларс был похож на мультяшное изображение дико хохотавшего Роджера, которое обычно рисуют на картинках с изображением пиратского флага, вот только смешно никому не было! Особенно, когда мертвец попытался проломить головой прочное стекло со звуком врезавшегося в окно камня… Ещё слышался неопределённый монотонный шум снаружи, который проступал сквозь крики и людскую панику. Обладавший отличным слухом связист сумел его выделить на фоне ужаса, царившего в помещении, но не сразу смог идентифицировать – теперь же, непрерывный звук царапавших стены когтей не покидал голову и, казалось, появлялся из темноты, как только Матс оставался с тишиной один на один.

Связист спрятал замёрзший нос в шарф и попытался вникнуть в разговор сидевших напротив коллег, однако воспоминания не отпускали, утаскивая в свой омут, из которого уже виднелись раздавленные горем черты лица Одэна. Ссутуленный, с дрожавшими пальцами он сидел тем же вечером перед перепуганными людьми в полутёмной комнате и рассказывал о произошедшем в хранилище, не мигая таращась в пламя свечи. «…Ингвар рассказывал что-то о пропавшем давным-давно друге и проводил параллель с исчезнувшими Ларсом, а затем и Кнутом, – голос Одэна был спёртым и тяжёлым, как воздух в заброшенном подвале. – Мы решили сперва проверить правое крыло „склепа“ – по словам Ингвара он не сомневался, что если Каадегард и был где-то в хранилище, то наверняка в левом крыле рядом с телом Торы. Но он хотел дать пьющему всю неделю Кнуту шанс обнаружить себя где-то в другом месте, поэтому предложил сначала исследовать отдалённый сектор. Мне кажется Ингвару надо было время подготовиться к тому, что мы оба боялись увидеть в левом крыле… Если бы мы только знали, что нам предстоит увидеть!» Матс хорошо помнил, как Одэн (мать его Железный Одэн – человек из титана, с лицом, вырубленным из гранита!) задохнулся от собственных воспоминаний и снова приложился к бутылке водки, опрокинув за раз не меньше третьи. «Через какое-то время я сказал, что пора возвращаться, так как по тоннелям можно бродить бесконечно, – продолжал Одэн, вновь зацепившись взглядом за пламя свечи. – И мы повернули обратно, и даже вернулись назад на несколько десятков метров. В полумраке я наступил на фляжку Ларса – видимо проходя мимо первый раз, мы её просто не заметили. Конечно, мы опознали посудину, и Ингвар кинулся обратно, будто ищейка! Я его не остановил!» Матс вспомнил, как полярник замычал, словно у него заболели зубы; по помещению пробежал шёпот, всхлипнула Мэрит, а Ханна приобняла подругу за плечи. «Когда мы отыскали зал с телом, то сперва подумали, что наткнулись на труп Ларса, ибо опознать в останках кого-то было невозможно. Найденная одежда оказалась разорвана в клочья, а труп обглодан практически до костей… и он оказался не целый!.. Господи! Тело валялось там, как разобранный манекен! Затем я заметил лежавший неподалёку карабин, а Ингвар высветил фонариком строки на стене и стал их зачитывать. Они оказались последними словами Ларса, в которых он сообщал, что сожалеет о случившемся и просит прощения, а ещё сообщал, что был укушен вожаком стаи, и уже тогда понял, что с собаками что-то не так… Ингвар предположил, что где-то с другой стороны скалы есть естественный проход в тоннели и он соединяется с нашей частью переходов – мол, собаки отыскали лазейку и напали на своего хозяина. А потом, под тонким слоем снега я заметил ржавые пятна на каменном полу и сказал, что мы увидели достаточно, что нам пора выбираться! Мы прихватили с собой найденное оружие и пошли к выходу, а уже на свету я заметил, что карабин похож на тот который принадлежал Кнуту. Мы стали спорить и как раз подошли к двери „склепа“, которая оказалась открытой – и тут мы снова стали ругаться о том, кто из нас её не закрыл. А потом из тоннеля левого крыла вышла псина… – собака… так мы подумали! Я даже ничего не успел сказать, как Ингвар выстрелил! Я крикнул, чтобы он не стрелял в штольне, иначе случится обвал, и я, даже, успел перехватить его руку, но потом…Собаку отбросила назад, но она тут же вскочила и бросилась к нам! Ингвар снова выстрелил, а я… я сделал шаг назад и крикнул ему, что нужно уходить! Я не знаю, почему я отступил, не знаю отчего крикнул именно так… Наверно меня сковал страх при виде этой собаки… изрешечённой пулями, поднимавшейся снова и снова! С перебитыми лапами, она вскочила и кинулась к нам! Она… она… не скулила, не лаяла и не выла… она просто смотрела мутными глазами, щёлкала зубами! А потом… а потом в проходе появилась ещё одна псина и ещё!.. Я заорал, что пора бежать и кинулся из хранилища вон! За спиной загрохотали выстрелы – Ингвар стрелял очередью!»

Перед взором Матса отчётливо стоял образ насмерть перепуганного бывалого полярника, который не отрывая взгляд от огня снова и снова прикладывался к бутылке спиртного. «Думаете, я струсил? – спрашивал в тот вечер Одэн, обращаясь скорее к себе, чем к людям, заупокойным голосом под стать ветру за окном. – Хотите сказать, что мне тоже надо было стрелять? Думаете я его бросил? – полярник сокрушённо мотал головой и Матс помнил, что длилось это пару минут, тишину которых никто так и не решился нарушить. – В кого стрелять? Они же мёртвые!.. Они же мертвецы! В кого стрелять!»

– Матс?..

Далёкий голос Борга едва пробивался сквозь леденящий кровь рассказ Одэна, с трудом проникая за кулисы тягостных воспоминаний.

– Матс?!

Связист тряхнул головой и обморочным взглядом обвёл комнату.

– Ты с нами? – вопрошал Борг приподнявшись со стула и вытянув шею. – Так и должно быть?

– Что… должно быть? – связист наконец-то поймал мужчину в фокус блуждавшего взгляда.

– Стрелка связи прыгает… Так и должно быть?

– Да, это я рацию нажимаю. Простите…

Борг Сааневасс пожал плечами и разочарованно протянул:

– Э-э-х, ложная тревога! Я уж было подумал… Вот, сейчас не нажимаешь, – а она прыгает…

Матс отыскал взглядом лежавшую на столе рацию, оторопело посмотрел на пустые руки и только затем на оконце индикатора. Несколько секунд он пялился то на прыгавшую стрелку, то на диод индикатора, в мерцании которого так отчётливо читалось закодированное «SOS».

– Не может быть!.. – Матс вскочил на ноги, опрокинув стул.

Ему в спину тут же вонзились взволнованные выкрики коллег:

– Что случилось? Ты чего? Что такое?

Смахнув рацию со стола озябшими руками, Матс лихорадочно вспоминал азбуку Морзе. Не обращая внимания на выкрики мужчин, непослушными пальцами он несколько раз отжал кнопку связи, передав таким образом в эфир «тире – точка – тире».

– У нас кто-то в канале!.. – выкрикнул он, сверля взглядом тёмный сигнальный диод. – Кто-то пытается выйти на связь!..

Полярники кинулись к связисту, и сгрудились подле стола полукругом. В стылом тёмном помещении замерло время, сквозь которое тихо шептал голос пустого радиоэфира. Как только индикатор вспыхнул вновь, мужчины оживились, зароптали, кидая возбуждённые взгляды на Матса.

– Это Коргпоинт! – ответил коротко на немые вопросы связист, записав в тетрадку символы.

– Что они передают? – не выдержал Йен Райне.

– Кажется они спрашивают Кнута…

– Почему «кажется»?

– Потому что я не настолько хорошо знаю английский, да ещё и с сорокапроцентной потерей содержания! – обозлился связист, неотрывно следя за мерцающим огоньком. – Да, точно, американцы спрашивают: «Кнут?»

Матс стал лихорадочно перебирать лежавшие на столе журналы и книги, на пол полетели тетради частотных диапазонов и стопки отчётов.

– Мне нужен словарь английский! – выкрикнул он, шаря обезумевшим взглядом по столу. – Кто знает точно алфавит, только точно?

– Ханна знает!.. – предложил Снор растерянно.

– Да из вас, идиот! Я его весь не помню на сто процентов! – Матс беспомощно махнул рукой и принялся записывать буквы на листке. Он хорошо помнил, что по прибытию на станцию видел распечатанную таблицу с символами азбуки Морзе и алфавитом, но не придал листку значение, посчитав архаизмом. Подзабытый способ связи, изоляция, да и отсутствие практики в английском – в сложившейся ситуации всё это выглядело, как злой рок! – Быстро разыщите Ханну и приведите сюда! – глядя в свои записи распорядился он. – Кто-нибудь, следите за питанием и не дайте напряжению упасть до минимума!

За спиной связиста хлопнула дверь и послышался удалявшийся топот ног.

– Что мне делать с напряжением? – Борг навис над аккумуляторами, нервно пожирая глазами мотки проводов.

– Пока ничего не трогай! – Матс неотрывно следил за ожившим диодом. – Если стрелка ляжет в жёлтую зону – отключи от цепи обогреватель!

«Эвакуация» – по памяти сложив слово, «отстучал» Кённег кнопкой связи, потом спохватился и отправил следом знак вопроса. Затем засомневался в правильности последнего символа и выругался вслух. Подзабыв последовательность и сомневаясь в правильности отосланного сигнала, Матс закатил глаза вспоминая морзянку; повинуясь панике он отослал инверсный сигнал, надеясь, что этот вариант правильный. «Да-да! двойное тире, две точки и снова двойка – не наоборот! Вот же дерьмо, всегда их путал!» Матс снова продублировал сообщение со знаком вопроса, – во всяком случае он очень надеялся, что правильно вспомнил очерёдность. «Приходить» и «мы» – разобрал он через минуту в потоке входящих символов, и ужаснулся мысли о том, что американцы намериваются добраться до станции, осаждённой ожившими мертвецами. «Болезнь», «стоп», «мёртвый» забарабанил он по кнопке связи вспоминая на ходу английский, затем добавил «карантин» и закончил послание словами «не ходить». Диод часто и судорожно заморгал, неся в своём ярком свечении сбивчивый и ускользающий для связиста смысл. Единственное, что он смог разобрать, было слово «еда», на что Матс ответил утвердительно, думая, что американцы переживают за наличие провианта на норвежской базе. «Опасно» и «смерть» отбил кнопкой Кённег, и добавил плюсовой значок, надеясь, что принимающая сторона интерпретирует символ как крест и запрет.

– Матс! Стрелка ползёт влево! – взволнованный голос Борга заставил отвлечься. – Быстро ползёт!.. Что мне делать?

– Сними клеммы с двух синих аккумуляторов и надень на клеммы сплиттера, – связист не отрывался от записей на листке бумаги.

– Они все в темноте чёрные, Матс!

– Справа от входа, два последних!

Дверь резко распахнулась и за спиной Матса послышались торопливые шаги. В полумраке стылого помещения, у самого стола материализовалось решительное лицо Одэна Эка, пронзившего взглядом связиста.

– Я просил Ханну… – грубо бросил Кённег, стоявшему за спиной Одэна смущённому Снору Матсонну.

– Она спит! – отрезал Эк хрипло, делая шаг ближе. – Я дал ей снотворное – иначе она не может заснуть третьи сутки.

– Но мне требуется её знание английского! – воскликнул Матс, возвращаясь взглядом к мерцающему огоньку связи.

– Обойдёмся своими знаниями… – процедил полярник зловеще в ответ. – Что ты уже передал и что говорят американцы?

Удивлённый связист торопливо передал содержание послания, но был прерван взволнованным возгласом Борга о том, что стрелка заряда батарей всё равно движется к зоне полной разрядки.

– Надо поторопиться!.. – подытожил Борг, наматывая освободившиеся провода на руку.

Одэн покосился в сторону Борга и встал к связисту вплотную.

– Пригласи американцев сюда… – от хриплого тихого голоса мужчины у Матса по коже поползли мурашки.

– Что?! – связист подумал, что ослышался и сделал шаг назад. – Я не понял…

– Всё ты понял! – Одэн придвинулся ближе. – Я сказал: позови американцев на нашу станцию.

– Ты с ума сошёл! У нас за стенами разгуливает дюжина мёртвых собак и пара мертвецов!

Одэн грубо намотал шарф Кённега на кулак и приблизил к испуганному связисту каменное лицо.

– Они не разгуливают… – от полярника разило спиртным и костром, – они ждут! Они ждут нас, ты понял?

– Но…

– Закрой рот! Мертвецы никуда не уйдут! Через неделю у нас кончится топливо в генераторах, и мы все здесь замёрзнем! Для того чтобы произвести ремонт, нам нужно выйти наружу. Нам нужно их отвлечь, ты меня понял?

Матс утвердительно кивнул, однако возразил:

– Отвлечь живыми людьми?

– Мы тоже живые! Но из-за тебя, мудака, можем перестать ими быть! Это наш шанс! Шанс, ты понимаешь, сука? – Одэн уже рычал, с силой встряхивая связиста за грудки. – Или они – или мы! – полярник резко замолчал и припёр связиста к стене; его лицо исказилось ненавистью, а свободная рука взметнулась к окну: – Американцы виноваты в этом, чем бы оно ни оказалось! Они подстроили встречу с этим военным – и он уже был заражён!.. Это он после смерти напал на собак, а не наоборот, разве ты этого ещё не понял? Собаки не сошли с ума, это мы сошли с ума не замечая очевидного, когда пытались искать логику там, где заканчиваются законы мироздания! А сейчас… а сейчас американцы выходят на связь? Случайно? И ты в это веришь? Чем они занимались на Коргпоинт, а? Ты уверен вообще, что это Коргпоинт?

Одэн с силой тряхнул Матса, да так, что у того щёлкнули зубы.

– Полегче, дружище… – Снор положил руку на плечо полярника, однако оттащить друга не решился. Он коротко оглянулся на Йена и Борга, и, к своему облегчению, заметил в их глазах немое одобрения словам и действиям Одэна.

– Мы же их подставим… – попытался возразить Матс, но был ещё сильнее вдавлен в угол.

Не отпуская связиста, Одэн сгрёб со стола рацию и вручил перепуганному парню.

– Тора! Эрик! Ларс! Брокк! Кнут! – рычал он, сверкая в полумраке глазами. – А теперь и Ингвар! Тебе мало?! Хочешь, чтобы и мы пополнили этот список? Зови американцев сюда, иначе, клянусь, я вытолкаю тебя за дверь и пока ты будешь бегать от мертвецов, я налажу отопление!

Спустя пять минут, неожиданный сеанс связи оборвался – неподготовленные аккумуляторы окончательно сели, однако за это время Матс успел несколько раз передать на другой конец трансляции коварное приглашение. В тёмном стылом помещении царила гробовая тишина, в которой обычно зачитывается смертный приговор. Притихшие мужчины сидели, потупив взгляды в полном молчании, не в силах смотреть друг другу в глаза.

Наконец, Матс не выдержал и с укором бросил в темноту:

– Надеюсь бог простит нас за это…

Присутствовавшие подняли глаза на связиста и, казалось, каждый подыскивает слова оправдания, однако всех опередил Одэн. Бывалый полярник порывисто поднялся и в два шага подошёл к окну. Осторожно отодвинув плотную ткань, он выглянул в ночь, а затем властно поманил Матса рукой. Подождав, когда паренёк подойдёт поближе, Одэн взял связиста за шею и насильно заставил взглянуть наружу.

– Его здесь нет! – сказал он уверенно.

Матс с ужасом разглядел, как в свете луны в сугробах застыли зловещие силуэты собак, почти полностью заметённые снегом, а поодаль, – ближе к замёрзшему ветряку, – виднеются одинокие фигуры людей, недвижимые, в ожидании своего часа.

Ханна практически бежала по тёмному коридору жилого корпуса, пряча в ладони дрожавшее пламя свечи. Несмотря на покрытые инеем стены и рвавшиеся из лёгких клубы пара, девушка не чувствовала озноба, который буквально пять минут назад ломил продрогшее тело. Напротив, спешившая к себе в комнату микробиолог ощущала, как от гнева горит лицо, а от страха полыхает в груди.

Одэн обернулся на распахнутую дверь, бросил мимолётный взгляд на Ханну и отвернулся к грубой печке, смастерённой из двух железных канистр.

– Это правда?! – Ханна двинулась к полярнику, едва сдерживая слёзы.

– Смотря о чём ты, Принцесса…

– Ты знаешь, о чём я!

– Не имею…

Ханна с силой потянула Одэна за локоть, заставляя развернуться к ней. В отсвете алого пламени заросшее бородой лицо мужчины показалось ей чужим и безразличным. Родными на нём остались лишь глаза – в них застыла боль и решимость одновременно. Именно эти глаза, которые смотрели куда угодно, но только не на неё, именно этот взгляд, полный муки и бессилия, и сломил девушку. Ханна разрыдалась и едва устояла на ногах, но была вовремя подхвачена сильными руками Одэна.

– Ты сошёл с ума!.. – шептала она с трудом, хватая стылый воздух. – Ты сошёл с ума!

Одэн гладил Ханну по голове и тихонько приговаривал:

– Всё будет хорошо, вот увидишь… Всё будет хорошо…

Микробиолог размазала слёзы по лицу и вцепилась в свитер полярника.

– Я тебя не пущу! – она замотала головой, рассыпая по плечам отросшие белокурые локоны. – Ты никуда не пойдёшь, я тебе не пущу!

– Тогда мы все замёрзнем, – возразил Одэн мягко и приложил ладонь к мокрой горячей щеке девушки.

– Мне плевать!.. Я не хочу… Я не хочу замёрзнуть без тебя!

– Тебе и не придётся, Принцесса, – успокаивал он. – Никому не придётся.

Ханна перехватила руку Одэна и принялась целовать раскрытую ладонь.

– Нет-нет-нет! – твердила она сбивчиво и быстро. – Ты никуда не пойдёшь! Если даже ваш дурацкий план сработает, и они наладят отопление… а ты не вернёшься – я замёрзну! Понимаешь? Замёрзну без тебя!

– Я вернусь, обещаю, – в голосе мужчины слышалась мука принятого обязательства и звеневшая надежда. – У нас практически не осталось патронов – мы же так бездумно расстреляли всё в первые сутки! Такая глупость!.. Мы остались без света и тепла, и мы вот-вот замёрзнем. К нам так никто и не пришёл, мы понапрасну потеряли столько дней в ожидании американцев… в ожидании помощи… в ожидании чуда, наконец! Мы просчитались, я просчитался, чёрт возьми! Лично я, понимаешь? Дальше медлить нельзя, нам нужно рискнуть – у нас всё получится, родная!

Спрятав лицо в ладонях, Ханна продолжала мотать головой, словно не хотела слушать о бедственном положении людей, запертых на станции. Чуть погодя, Одэн взял Ханну за плечи и отстранил от себя, вытянув руки. С минуту он любовался её лицом, пока девушка продолжала всхлипывать.

– Не плачь. У меня есть горячий чай и плитка шоколада, которую я выменял у Мэрит…

Словно нарочно, Одэн не закончил фразу и начал разливать кипяток по кружкам. «На что выменял?» – повис в воздухе немой вопрос, призванный разрядить напряжённую обстановку.

– Обменял? На что обменял? – Ханна вытерла слёзы и приняла чай из рук любимого человека.

– На исполнение её эротических фантазий, – просиял Одэн и словно фокусник, выдернул из рукава угощение.

– В таком случае, навряд ли бы у тебя остались силы добраться сюда, – улыбнулась измученно Ханна.

Она разломила плитку и протянула Одэну, но тот отрицательно покачал головой.

– А у меня и не осталось. Твоя подруга меня сюда на руках принесла.

– Как-то дёшево… Из-за одной шоколадки так рисковать здоровьем? – Ханна спрятала ладони в рукавах кофты и обвила пальцами горячую чашку. – Расскажи мне ваш дурацкий план поподробней.

– А что мне за это будет? – ухмыльнулся Одэн, подсаживаясь ближе и делая нахальное лицо.

– У тебя ещё остались силы после Мэрит?

– Нет. Просто я надеюсь, что ты окажешься не такой требовательной, как она…

Ханна с силой саданула полярника в плечо, отчего тот наигранно запричитал.

– Рассказывай! – уже серьёзным тоном, повелела она. – Только ничего не упусти, иначе никуда ты не выйдешь, и я не шучу, Одэн! Я возьму ружьё и выстрелю тебе в ногу – поверь мне, я это сделаю, если ваш план мне не понравится!

Эк усмехнулся и сделал глоток, на мгновение растворившись в клубах пара.

– У нас нет лишних патронов, Принцесса.

– Тогда я всажу нож тебе в ногу! Ножей у нас хватает!

Горевшие в допотопной печи дрова (части разобранного шкафа, вместо которого ныне в углу лежала груда белья), тихонько потрескивали и гудели. Одэн смотрел на Ханну с лёгкой улыбкой, однако в глазах мужчины притаилась печаль и тревога.

– Кто ж проболтался? – наконец спросил он.

– Никто. Я случайно услышала разговор Хэварда с Варгом. И когда ты собирался мне сказать?

Невесело усмехнувшись, полярник отрицательно покачал головой.

– Только не злись, – тихо сказал он. – Я ожидал подобной реакции, поэтому и не хотел говорить.

Сделав глубокий вдох, Ханна с трудом подавила в себе порыв набросится на Одэна с кулаками. Девушка достала из кармана помятую пачку сигарет, и окатила полярника настороженным взглядом синих глаз.

– Рассказывай, – произнесла она решительно, смахивая остатки слёз.

– Я едва могу двигаться! – посетовал Снор Матсонн, размахивая руками и делая неуклюжие повороты корпусом.

– Аналогично, – Одэн оглядел товарища придирчивым взглядом, вторя его движениям. Чадящая самодельная керосинка в его руках заметалась, оставляя на заиндевевших стенах коридора аморфные тени. – Зато прокусить такую толщу им не под силу.

Облачённые в грубые пожарные бушлаты, под которыми скрывалась верхняя одежда, мужчины были похожи на двух сумоистов, наспех обёрнутых в нелепые рубища. Туго перехваченные скотчем пластиковые куски стеновых панелей на фигурах полярников, едва позволяли свободно двигать руками и практически не давали возможности сгибать туловище. Пухлые штаны, так же обмотанные скотчем, под которым выглядывали те же пластиковые элементы, раздутые перчатки и защитные шлемы в руках – абсолютно всё придавало полярникам вид гротескных игроков в «хоккей на выживание». Именно так, именно на выживание – потому что никакая одежда, никакая защита не могли избавить людей от затаённого страха в глазах! Двигаясь в узком тёмном коридоре северного выхода, смельчаки всё ближе и ближе подходили к заблокированной досками двери, неуклюже переставляя ноги.

– Аккумуляторов хватит минут на двадцать-тридцать, – инструктировал шедший позади полярников Матс, взволнованным голосом. Он нёс на своих плечах два комплекта лыж, едва умещаясь в проходе, а за спиной, – как и подобает оруженосцу, – болтались два карабина. – Я и так отобрал всю мощность, которую смог снять с генератора. Ну, и придётся делать поправку на удалённость от антенны: слышать в шлемах вы друг друга будете, но чем дальше от административного корпуса, тем хуже.

У двери троица остановилась, в нерешительности поглядывая на замурованную дверь. Матс сбросил с плеча громоздкие лыжи, а затем передал полярникам оружие, хмурясь всё сильнее с каждой секундой. Возникла паузу и мужчины скрестили взгляды, неловко переминаясь на ногах.

– Жарко, как в аду, – пожаловался Одэн, красноречиво глянув на связиста.

Торопливо закивав, Матс поднёс рацию к губам.

– Начинаем! – взволнованно выкрикнул он.

Устройство издало неопределённый звук и умолкло, однако уже через минуту с улицы стал доносится шум и гомон. Полярники стояли молча, задрав лица к потолку, на котором в свете дрожавшего пламени бесновались тени, под стать нараставшей суматохи снаружи. Люди ждали и прислушивались. Над комплексом понеслись отдалённые ритмичные удары, в звонких нотах которых пел металл; доносились выкрики и голоса – в них слышались оскорбления и ругань.

– Экономьте патроны, – посоветовал Матс тихо, прислушиваясь к уличной какофонии, – по возможности. Перезаряжать уже нечем. Последняя упаковка патронов осталась на станции, но это на крайний случай…

Звуки снаружи усилились и спустя минуту окрепли дружными голосами. Рация выплюнула нечто неопределённое, однако мужчины отлично знали, что только что с крыши здания вниз полетела подожжённая пластиковая бочка и следом полетит вторая.

– Пора! – скомандовал Одэн и впился руками в доску, блокировавшую дверной проём.

Три пары рук быстро разобрали подпорки, а затем освободили дверь от грубых засовов. Одэн покосился за спину в чёрный тоннель коридора, в потаённой надежде встретить глазами огонёк свечи, однако темнота осталась недвижима. «Ты же сам запретил ей приходить сюда!» – укорил он себя с горечью и, поникнув плечами, отвернулся. Почему-то Одэн до последнего надеялся, что Ханна придёт его проводить, наплевав на запреты и меры предосторожности.

– Справишься сам? – спросил он связиста, указав взглядом на валявшиеся доски, которые парню предстояло вернуть на место.

Утвердительно кивнув, Матс принял из рук полярника чадящую лампу. Взяв шлем в руки, Одэн заглянул в напуганные глаза Снора – в них танцевала поджидавшая снаружи смерть.

– Спасибо за то, что решился идти со мной, – Одэн протянул руку.

– Зато… будет что рассказать… сыну! – пожимая руку в ответ, нервно улыбнулся Матсонн.

Одэн удивился:

– У тебя же дочка!..

Бросив на связиста загадочный взгляд, Снор подмигнул Одэну и ответил:

– Сын тоже будет, как вернусь… Я так решил!

Встав на лыжи, защёлкнув замки, мужчины надели защитные шлемы. В дрожавшем свете допотопной горелки, беспокойные глаза полярников заметались ещё сильней.

– У нас всё получится! – услышал в наушниках Одэн высокий взволнованный голос Снора. – Я чувствую, что всё получится!

Одэн стукнул товарища по плечу и поддержал:

– По-другому и быть не может, дружище! До ангара рукой подать!

Открытый простор встретил дурманящим ожогом свежего воздуха, приглушёнными людскими криками на другом конце здания и ослепительным снегом впереди. С вихрастых сугробов ветер сдувал молочную пену, метясь в бесконечную голубую бездну чистого неба. Не в силах выдержать рези в глазах, уже свыкшихся с сумрачным заточением, Одэн захлопнул визор шлема и с силой оттолкнулся лыжными палками. Скользить в громоздких одёжах, да ещё и с заплечным рюкзаком оказалось непросто, но страх гнал вперёд.

Бросив короткий взгляд за спину, Одэн успел рассмотреть скользившего позади Снора на фоне таявшего здания, над которым в небо поднимались непроницаемые клубы чёрного дыма. Где-то там среди людей на крыше должна быть Ханна, которая наверняка вместо того, чтобы шуметь, как остальные, подошла к западной части здания и смотрит вслед удаляющимся полярникам. Одэн чувствовал этот взгляд, ему хотелось верить, что это её взгляд жжёт спину…

Впереди показался пухлый двуглавый сугроб из которого выглядывала часть кабины вездехода с обращёнными в небо прожекторами. Так не кстати оставленная на крыше буровая вышка отяжелела снегом и стала похожа на надгробный монумент. Делая финишный рывок к машине, Одэн машинально проследил «взгляд» вездехода – он оказался обращён к единственному на небе облаку в форме надломленного креста. Полярник почувствовал, как его бросило в жар, а ноги едва не подкосились. «Знак! Не сегодня, Господи, только не сегодня!» – взмолился он мысленно.

– С подветренной! – раздался в шлеме загнанный коротким броском голос Снора. – Иначе… Увидят!..

Обогнув утонувший в сугробе вездеход, мужчины бросились освобождать ноги от лыжных замков. В полном молчании оба кинулись отыгрывать заранее расписанный сценарий: Снор рванул дверь кабины, Одэн принялся разгребать снег под мотором замёрзшей машины.

– Подогреватели включил, – услышал в наушниках Одэн. – Зажигание?

– Рано… – полярник что есть силы работал руками, выворачивая из-под днища машины комья спрессованного снега. Увидев мелькнувший перед лицом ботинок, Одэн захрипел: – В кабину вернись!

– Я помочь хочу!..

– Я сам! Следи за периметром!

После короткой паузы прозвучал тихий голос Снора:

– Я никого не вижу. Они все на другой стороне здания.

Одэн ничего не ответил. Он как раз закончил рыть нору под брюхом погребённого в снегу вездехода. Наскоро покинув снежный мешок, запыхавшийся полярник сбросил с плеч рюкзак и поспешил выудить из него пакет. Непослушные пальцы, скованные тройными перчатками, не сразу достали смотанную в узел простынь, пропитанную горючим и маслом. Отчаянно матерясь, Одэну наконец удалось поджечь моток ткани, и полярник швырнул горящий узел в выкопанный тоннель. Распластавшись на животе, он принялся лыжной палкой направлять огненный шар под картер двигателя.

– Пробуй! – прохрипел он минуту спустя, чувствуя, как полыхает разгорячённое лицо внутри шлема.

Вездеход забился в конвульсиях, сонно стряхивая с себя снег. Одэна несильно присыпало, однако он продолжал неотрывно смотреть под моторный отсек, где пульсировало пламя, окружённое чёрным дымом. Снова запустив руку в снег, полярник палкой сместил охваченный огнём моток ткани, с тревогой следя за расползавшимся вокруг чадом.

– Пробуй! – скомандовал он снова. Стекло визора затуманилось частым дыханием полярника; пот предательски ущипнул веко и укусил за глаз.

Машина вновь содрогнулась в затяжном и шумном желании ожить – в выкопанной Одэном норе заметался дымный воздух, едва не сбив пламя. Безрезультатно! Полярник выругался, умудрившись в одном послании вспомнить и высшие силы, и плотские желания.

– Ещё!.. – прорычал Одэн, ныряя под вездеход и руками сбивая рвущееся наверх пламя.

– Рано! – запротестовал Снор в наушниках. – Мы посадим батарею!

– Давай, я сказал! Либо мы его заведём, либо нас здесь сожрут!

Вездеход вновь охватила судорога, окончательно лишив машину снежного камуфляжа. Обнажённый оранжевый корпус транспорта вспыхнул ярким пятном на фоне белоснежной осыпавшейся волны. Под моторным отсеком разом стало светло и пусто. Сквозь оголённый от снега трак машины, лежавший на животе Одэн, увидел невдалеке стены административного корпуса и клубы чёрного дыма, ввинченные в голубое небо. Что-то слабо загудело в наушниках, послышался характерный щелчок отжатой кнопки связи, затем звук повторился – Матс Кённег безрезультатно пытался выйти на связь со второго этажа, оккупированного мертвецами здания.

Из-за угла постройки выбежала собака, устремив к полярникам острую морду с разинутой пастью. Расстояние не позволяло видеть детали, однако память «учтиво» напомнила мозгу, что всё то время пока длилась осада, мёртвые животные бродили по территории базы именно с разинутыми пастями.

Одэн замер, как и его сердце! Он впился глазами в неподвижный силуэт на другом конце периметра, молясь, чтобы мёртвое животное не заметило едкий дым, сонно парящий из-под вездехода.

– Одэн… – услышал он в наушниках шёпот перепуганного Снора.

– Я вижу! – отозвался полярник также тихо. – Заводи!

– Но ты…

– Заводи, твою мать! – зарычал полярник, сгребая рукой снег и пряча за ним пламя. Его взгляд продолжал сверлить неподвижно фигуру собаки.

Вездеход опять содрогнулся, зашатавшись всем корпусом, и окончательно освободился от снежного покрывала. Словно испорченная механическая игрушка собака двинулась вперёд, низко опустив голову.

– Одэн?.. – послышался задушенный страхом голос Снора.

– Продолжай!..

Полярник резко дёрнул рукой и скинул с плеча карабин. Через мгновение он уже наблюдал за собакой сквозь стекло оптического прицела, выставив ствол через катки гусеничного трака. Снова взвыл стартер, в попытке вдохнуть жизнь в промёрзший двигатель. Очередная конвульсия машины лишь ещё больше привлекла внимание мёртвого пса, приближавшегося судорожным аллюром. Подняв запотевшее стекло визора, Одэн уже мог видеть сквозь линзу прицела запавшие бельма глаз, чёрную пасть и обожжённую шерсть на груди и голове пса.

– Ну, давай же! – застонал он вслух, мысленно обращаясь к сонному двигателю вездехода, – Заводись, сука!

Дрожавший палец замер, обняв курок в натянутой паузе. Блики соседствующего пламени мешали обзору, скатившийся по лбу пот и подавно! И всё же… Одэн выстрелил одиночным! Просто перед самым выстрелом он успел заметить, как на фоне бегущей собаки из-за угла здания резко появляется человеческая фигура – палец сдавил спусковой крючок машинально, получив от ужаснувшегося мозга нервный импульс…

– Нет-нет-нет! – задохнулся полярник, прильнув к наглазнику прицела; в ушах всё ещё звучало сухое эхо невольного выстрела.

– Нас обнаружили! – истеричный выкрик Снора совпал с очередной попыткой оживить двигатель.

Подстреленный пёс уже восстал из снега, куда его забила пуля, и ожесточённо тараща мутные глаза ринулся к вездеходу. Одэн успел разглядеть на крыше здания размахивавших факелами людей, в тщетной попытке привлечь внимание мертвецов, а также мелькавшие на фоне корпуса силуэты.

– Господи, помоги!.. – выдохнул Одэн, сдвигая переключатель на стрельбу очередями.

Карабин коротко вздрогнул, под стать содрогнувшейся в очередной раз машине. В наушниках раздался неопределённый лепет задыхавшегося от страха человека – единственное, что смог разобрать Одэн, был крик: «Лезь в кабину!»

Короткая очередь срезала первую набегавшую собаку. Грузно и слепо споткнувшись о неё, в снег полетело мчавшее за ней другое мёртвое животное. Не раздумывая Одэн выстрелил в бежавшего позади Брокка – пули опрокинули мертвеца в снег, однако он мгновенно поднялся на колени. Перемахнув через него, скачками приближался Ларс Нордин. Он бежал на четвереньках, низко припав к земле деформированной головой, загребая болтавшейся челюстью снег.

Совсем неожиданно из-за ближайшего сугроба показалась собака, мелькнув в окуляре прицела. Одэн охнул и рефлекторно поймал кратчайшую цель в прыжке. В воздух полетели клоки шерсти и части стылой плоти; на фоне снега мелькнули опрокинутые вверх лапы животного.

– В кабину, я прикрою! – заорал Снор сверху, и в подтверждении его слов, очередями затарахтел второй карабин.

Одэн выскользнул из-под вездехода и вцепился ватными руками в дверцу машины. Скованные ужасом ноги едва слушались, с трудом попадая на узкий приступок подножки. Высунувшись из аварийного люка по пояс, Снор палил в приближавшуюся нежить, едва удерживая равновесие.

– Патроны береги! – гаркнул Одэн и упав на сидения животом, повернул ключ зажигания.

– Они здесь, они уже здесь! – кричал Снор, стараясь стрелять одиночными.

Едва превозмогая ледяные тиски, двигатель нехотя завёлся, встряхнув в конвульсиях вездеход. В водительскую дверь с грохотом ударилась первая добежавшая собака, в прыжке миновав широкий трак машины. Неуклюжий и неповоротливый Одэн не успел убрать вытянутые ноги и почувствовал, как его грубо пытаются вытащить из кабины. Полярник с силой лягнулся, и попытался перевернуться на спину, не в силах сдержать в груди крик ужаса. В голень намертво вцепилась другая собака, капканом повиснув на человеке, касаясь задними лапами гусеницы вездехода. Объятый страхом Одэн сжал в руках карабин, но оказался не в силах зацепить пальцем спусковой крючок.

– Уводи машину! – закричал он, с силой пиная собаку свободной ногой.

На трак вездехода стремительно взмыл Ларс Нордин, и впился каменными пальцами в бедро брыкавшегося полярника; мертвец тщетно пытался сомкнуть болтавшуюся челюсть на ноге полярника, елозя по плотной ткани верхними зубами. Одэн завопил от ужаса и боли, и дал короткую очередь от бедра не целясь. Нордин всплеснул руками, его тело сорвалось в снег, увлечённое чудовищной силой очереди практически в упор.

Вездеход качнуло, и он стал энергично выгребать из сугроба, дав задний ход. С хлипкой вершины высокого наноса скатилось четыре собаки – всё как мозг себе и рисовал не взирая на расстояние: заострённые ссушенные морды с белёсыми мёртвыми глазами, разинутые чёрные пасти с тряпичными языками. Рядом бежал Брокк, преследуя вездеход параллельным курсом, преследуя человека страшным мёртвым взглядом.

Одэн в отчаянии тряхнул ногой и снова пнул пса – задние лапы собаки описали в воздухе дугу и попали между кузовом машины и вращавшимся траком. Мёртвое животное мгновенно скрылось в узкой щели, затянутое в движущиеся катки. Вездеход резко остановился, осев на заднюю часть. Одэн едва не выпал через распахнутую дверь, в последний момент успев схватиться за ручку сидения. Полярник заметил, как в нескольких метрах наискосок из снега восстаёт только что подстреленный в упор Ларс, развернув в сторону вездехода изуродованное смертью и ранениями лицо. Белёсые глаза мертвеца проводили захлопнувшуюся дверь кабины пристальным немигающим взглядом, – на трак машины уже взбирался почерневший Брокк Сорраван, пялясь в замёрзшее стекло закатившимися глазами, в которых застыла смерть.

Из оцепенения вывел истошный крик Снора:

– Сядь за руль! – заорал он, придвинувшись вплотную – да так, что ударился шлемом о шлем полярника. – Уходим от сюда! Я попробую сбить пламя!

Одэн только сейчас заметил, вырывавшийся из-под капота сизый дым и языки пламени, вдобавок, маневрируя, вездеход намотал на трак остатки горящей ткани, которая продолжала полыхать снаружи с водительской стороны.

С трудом вместившись за водительское кресло, Одэн вцепился в руль и нажал педаль. Вездеход рванул вперёд, подмяв под собой замешкавшуюся собаку, которая через мгновение шарахнулась откуда-то из-под гусениц с горящей шерстью на спине и голове. Снор с трудом вырвал ремонтный щиток в ногах пассажира и, запустив в моторный отсек сопло огнетушителя, отжал клапан. Млечные клубы пара и порошка стрельнули перед лобовым стеклом на короткое время перекрыв обзор.

Внезапно вездеход дёрнуло с такой силой, что машина застыла как вкопанная, устремив в небо дымящий капот.

– Что случилось? – выкрикнул Снор, шаря рукой под сиденьем в поисках закатившегося огнетушителя.

Одэн оторопело рассматривал вспотевшее лицо напарника сквозь стекло визора на шлеме Снора; чувствовал на себе его испуганный взгляд, хотя сам видеть глаза товарища не мог. В боковом зеркале отразилась задняя часть машины прижатая и вкопанная в снег, а за ней буровая конструкция, съехавшая с крыши и придавившая вездеход словно якорем.

– Замки отстегнулись!.. – прошептал Одэн, всё ещё глядя в зеркало и замечая в отражении лицо мертвеца, вынырнувшего из-за борта. – Замки отстегнулись! – повторил он уже криком. – Нас держит упавшая вышка!

Машина взревела двигателем и скрежеща железом попробовала откатится назад, однако лишь ещё глубже осела в снег и накренилась на правую сторону.

– Мы перевернёмся, Одэн, перестань! – взмолился Снор, хватая полярника за руку.

Он распрямился в тесной кабине, спиной высадив люк на крыше. Одэн увидел, как на обездвиженные траки машины взбираются два мертвеца, расшвыривая менее проворных собак.

– Оставайся на передаче! – закричал Матсонн. – Не дай двигателю заглохнуть! – Снор снова с трудом протиснулся в люк и взял на изготовку карабин.

Одэн мгновенно оценил замысел товарища и поспешил включить передачу. Широкие траки машины пришли в движение, своей инерцией разбросав атакующих. Видя, что яростные попытки мертвецов взобраться на вездеход не приносят успеха, Снор осторожно выбрался из кабины и прополз по крыше к крепёжным замкам.

– Прикрой меня, – услышал в наушниках Одэн, – я собью затворы! – где-то на периферии трансляции продолжала гудеть и трещать связь со станцией: Матс Кённег отчаянно пытался пробиться в эфир сквозь аномальную блокаду радиосигнала.

Прижав педаль газа огнетушителем, Одэн встал на сидение ногами, вынырнув из люка с карабином в руках. Его взору предстала ужасающая картина: вокруг вездехода кишели серые тощие тела собак (большинство выглядели покалеченными и обожжёнными), а также кругами бродили мёртвые Брокк и Ларс, в тщетных попытках взобраться на движущиеся траки машины. Снор стоял на коленях склонившись над замком и с силой колотил в запорный штифт прикладом карабина.

Одэн крутился во все стороны, прижав оружие к плечу. Он нервно переводил ствол с одной цели на другую, чувствуя, как трясутся руки. Не смотря на мороз, обильный пот выедал глаза, медленно сползая из-под подкладки шлема. В наушниках полярник слышал сдавленное дыхание Снора, его сбивчивую скорую речь – слова молитвы. Бросив взгляд за спину Матсонна, он заметил, как на плоском срезе крыши административного здания, на мгновение вспыхнул яркий блик сета; Одэн догадался, что среди людей на крыше стоит Олав Линдт, наблюдая за неравной борьбой в оптический прицел карабина. Нужно было спешить – тяжёлая машина дрожала всем корпусом, постепенно зарываясь в примятый снег…

– Придержи затвор! – запыхавшийся Снор тяжело дышал и, казалось, вот-вот выронит из рук карабин. – Здесь всё замёрзло!

Одэн вылез на крышу буксовавшей машины и сразу почувствовал навалившийся ужас – прежнее положение из люка на изготовку давало хоть какое-то чувство защищённости. Мертвецы тоже активизировались, увидев ползущего человека над собой. Невзирая на тщетные попытки забраться на двигавшиеся гусеницы машины, собачья стая лишь усилила натиск, кидаясь без разбора то на траки вездехода, то пытаясь достать людей в скользящем высоком прыжке. Вместе с ними подпрыгивал и Ларс, с глухим звуком ударяясь в борт машины. Его тело неуклюже оседало на двигавшуюся ленту и словно по конвейеру отбрасывалось назад, вновь и вновь возвращаясь к ногам неподвижно стоявшего Брокка, который следил за людьми страшными льдистыми глазами. Именно Брокк – его неподвижность и отстранённость пугали Одэна сильнее всего! Именно с него не спускал глаз полярник, хватаясь руками за замок.

– Держи здесь! Сюда смотри! – за запотевшим стеклом на шлеме Снора, Одэн увидел распахнутые газа товарища. – Да соберись же ты, чёрт возьми!

После пары ударов прикладом, заклинивший замок рассоединился, ослабив затвор с буровой конструкцией. Остался ещё один, к которому мужчины обернулись разом. Одэн покосился на спутанные мотки стального троса, проследил взглядом, как те неряшливыми узлами вились в ногах, опутывали каркас громоздкой конструкции, сползали с крыши вездехода за её пределы… и только после этого заметил исчезновение стоявшего минуту назад внизу мертвеца.

– Его нет… – прошептал он, рыща взглядом вокруг, и пытаясь заглянуть за борт.

Снор с силой ударил в замок да так, что приклад его карабина разлетелся на куски.

– Дерьмо! – отчаянный возглас в наушниках и испуганные глаза в запотевшем стекле. – Дай скорее свой!

Одэн машинально протянул оружие и повысил голос:

– Я его не вижу!

– Кого?! – приклад вновь обрушивается на замёрзшую петлю замка и на мгновение взгляды мужчин пересекаются, после чего Матсонн снова принимается бить в замок.

– Брокка… Мертвеца…

В следующую секунду оживший узлы троса пришли в движение, скользнув у Одэна между колен, и замерли, нащупав ботинок Снора. Тот лишь успел поднять на товарища ошарашенный взгляд, а уже спустя секунду его фигура исчезла за краем оранжевой крыши.

Одэн вскочил на ноги, всё ещё видя, как за бортом расплетаются остатки троса; в ушах раздался отчаянный крик, а воздух раскололся грохотом выстрелов.

– Одэн!.. Одэн!..

Казалось в пропотевшем шлеме полярника не осталось пустого места – всё заполнил собой громкий крик товарища. Эк подмял под себя покалеченный карабин Матсонна и на животе проскользил к краю: Снор болтался в метре над землёй, застряв ногой в петле, перехватившей полярника в районе колена… Его тело раскачивалось и трепетало под натиском рвавших неподатливую ткань псов! Снова раздались выстрелы, хаотичной очередью пройдясь по собакам и разбросав остервенелую нежить. Откуда-то из-под днища вездехода вынырнул Ларс и на четвереньках бросился к оказавшемуся в ловушке полярнику. На тёмном фоне опрокинутой вышки, Одэн только сейчас заметил Брокка, в руках которого блестел трос…

Морозный воздух наполнился треском рвущейся ткани и истошными криками гибнущего человека – среди них, были едва слышны сухие щелчки опустошённого патронника.

– Стреляй!.. – разобрал Одэн сквозь мучительные стоны – и полярник с ужасом догадался, о чём его напарник товарищ. – Стреляй, Одэн! Стреляй!

Содрогаясь всем телом, Одэн направил вниз искалеченное оружие, чувствуя, как от грохота собственного сердца заложило уши; как собственное дыхание леденеет в лёгких, а в венах стынет кровь; как глаза застилает пот, превращая страшную картину внизу в отвратительное место казни.

– Стреляй! – закричал Снор, захлёбываясь от невыносимых страданий. – О, Господи! Больно!.. Пожалуйста!..

Его подвешенное тело раскачивалось подобно пиньяте, из которой вместо мишуры и конфет на снег летели клочья одежды, осколки пластика и кровь. Если бы на защитный шлем и не усиленные щитками одежды, человек был бы мёртв, мгновенно разорванный на части, как это было с Ингваром… Теперь же он был вынужден умирать медленно и страшно, корчась от нестерпимой боли.

Одэн прицелился, ничуть не рискуя промазать с малого расстояния. На мгновение он встретился взглядом с белыми глазами Брокка, скорчившегося за спиной обречённого Снора и с остервенением рвавшего зубами кисть несчастного. «Тебе не выбить замок в одиночку!» – внутренний голос – расчётливый, ледяной, страшный, звучал приговором. Голос не обращал внимание на катившиеся слёзы по щекам Одэна, ему было наплевать, что именно орал обезумевший от боли и ужаса человек, которого рвали на куски – голосу было всё равно. Находясь где-то в темноте сознания, за гранью психоза и надвигавшейся истерики, он снова заговорил: «Сам ты не справишься – в замок придётся стрелять!»

– П-п-прости… – простонал Одэн, давясь слезами и отодвигаясь от края. – П-п-прости меня!..

Едва полярник встал на колени и отвернулся, прозвучал звук далёкой короткой очереди. Одэн резко обернулся, успев заметить блик на крыше административного здания – Олав! В наушниках стало тихо: Снор умолк и больше не размахивал руками, как ещё секунду назад. Свора мертвецов ещё плотней обступила безвольное тело, в котором только что билась жизнь… Одэн медленно выпрямился, чувствуя на себе пристальный взгляд сквозь снайперский прицел. Задержавшись у непокорного замка, он присел на одно колено, и надвинув на глаза визор, приставил ствол к запорному механизму. Дав затяжную очередь, которая мгновенно выпотрошила полупустой магазин, Одэн сквозь искры и пороховой дым заметил отлетевшую в сторону скобу. Освобождённая конструкция вышки вздрогнула и стала медленно сползать с крыши – вездеход принялся с трудом выбираться из-под придавившей корму ловушки.

Вколотив одеревеневшее тело на место водителя, сидя с прямой спиной, вцепившись в руль, Одэн отпихнул с педали огнетушитель и вдавил газ. Разбуженный двигатель огрызнулся, и машина рванула вперёд, окончательно стряхивая с крыши железный капкан. Следом за ней, в паре десятков метров, словно тряпичная кукла, по снегу заскользило тело Снора, всё ещё обмотанное тросом. В боковое зеркалоОдэн видел, как клин мертвецов потянулся за телом погибшего, преследуя и кусая на ходу. Полярник прибавил скорости и кое-как стянул с головы шлем. Глядя прямо перед собой в бескрайнюю белую даль, в кристальную синеву высоченного неба, он набрал воздух в лёгкие и что есть силы закричал, – и кричал так долго, пока в груди не осталась ничего, кроме пустоты, которая стремительно пожирала всего его изнутри. Одэн впился взглядом в боковое зеркало, в отражении которого нечто отвратительно необъяснимое преследовало вездеход. Полярник плакал, в бессилии сжимая руль освободившейся из плена машины.

Ханна. Она ни жива ни мертва. Просто тело, брошенное в угол и забытое всеми. Ханна. Она дышит? Невозможно определить, – да и не очень-то хочется… Взгляд неподвижен, но ресницы вздрагивают – стало быть жива! Ханна смотрит на себя со стороны, вернее видит себя понурую в углу собственной комнаты на полу, с истлевшей сигаретой между пальцами. В комнату вваливается ещё одна Ханна и без сил падает на кровать, утопает лицом в стылых подушках. Она воет. Пять минут назад воющая Ханна видела, как вездеход превратился в точку на горизонте, уводя за собой мертвецов. В голове всё ещё стоит дребезг от истошных криков стоявшей на крыше Мэрит и, как и все, наблюдавшей трагедию внизу. Затем крик сменяется оглушающей тишиной после выстрелов Олава. На крыше становится невыносимо тихо и, кажется, сам ветер перестаёт тереться о куртки и путаться в ногах – от неожиданности он замирает и вместе со всеми смотрит в направлении вездехода.

– Дурацкий план… – едва различимо роняет Ханна в углу, и вздрагивает от звука собственного голоса.

Повинуясь движению пальцев, пепел с потухшей сигареты наконец-то отрывается и беззвучно падает в чёрную пустоту, которая ещё мгновение назад была полом комнаты. Поправ все законы физики и сна (а Ханна не сомневается, что она спит), пепел кружится в воздухе подобно снежинкам, садится на плечи, цепляется за волосы.

– Дурацкий план! – негодует Ханна и бьёт себя кулаками по бёдрам. – Идиотский!

Вопреки ожиданию, Одэн не протестует, а наоборот начинает улыбаться с теплотой в глазах рассматривая её лицо.

– Когда ты злишься, – говорит он, – твоя верхняя губа обнажает зубы и кажется, что ты вот-вот зарычишь. Зато, когда смеёшься, твой нос чуть-чуть морщится – такое впечатление, что ты дразнишься… Обожаю твою улыбку и твой смех.

– Я тебя не пущу, какую бы ахинею ты мне сейчас не нёс про улыбку! И разве похоже, что я улыбаюсь?

Одэн всё так же с грустной улыбкой на губах отрывается от лица Ханны и прячет взгляд в ладонях. Огонь в самодельной печи с аппетитом дожирает остатки шкафа и в трескучем шёпоте пламени слышится вопрос о следующем «блюде».

– Разлом Бэйла – наш единственный шанс избавится от мертвецов, – Одэн поднимает глаза: в них застыла печаль. – Кто-то должен увести их от базы, и не дать вернуться обратно…

– Но с чего ты взял, что они пойдут за тобой? – стонет Ханна, понимая, что другого выхода у заблокированных людей и впрямь нет.

– Выгляни в окно – они только и ждут, чтобы кто-то пошевелился. Они только и ждут чтобы перед ними мелькнул кто-то живой!

– Я не понимаю… Я не понимаю, почему идти должен именно ты?

– Потому что я не могу приказать это сделать кому-либо другому! Здесь каждый выбирает для себя ответственность… Принцесса, послушай: Самое главное добраться до вездехода – остальное проще. Я двинусь вдоль разлома уводя нежить от базы. Ближе к побережью, у разлома есть место, которое здорово сужается, примерно до трёх-четырёх метров. Я брошу вездеход у разлома, а сам вернусь на снегоходе, перемахнув через узкое место. Вся эта свора мертвецов либо сиганёт вниз и уже никогда не выберется, либо останется стоять у трещины и смотреть мне вслед!

Девушка трясёт головой и бормочет:

– Это же самоубийство, самоубийство! Ты не сможешь добраться до машин, Одэн!.. А если и доберёшься – они же засыпаны снегом! Постой! Они засыпаны снегом, лавина засыпала…

– Только тот вездеход, на котором мы с побережья возвращались. Он был ближе к ангару, – успокаивает Одэн. – Его засыпало и помяло льдом. Вездеход Хэварда с буровой установкой в стороне…

– А как же снегоход? – хватается девушка за последнюю надежду. – Он остался внутри засыпанной машины.

– Накануне похода в «склеп» мы с Хэвардом перегнали его в вездеход с буровой установкой – собирались вытаскивать помятую машину из снега и нам нужна была масса.

Ханна трясёт головой и пепел с её волос медленно расползается в стороны, словно попавшие в вакуум брызги. Нечто подобное она уже переживала… Ах, да! Разлетевшиеся от удара стёкла, по салону автомобиля! Несколько лет назад «брызги» уже путались в её волосах, путались в застывшем пространстве – в то мгновение время так же замерло, навсегда запечатлев напряжённое лицо Кристофера – теперь же оно пытается поймать в ловушку лицо Одэна!

– Тебе не справится самому!

Кто это сказал? Это она сказала? Голос женский, но точно не Ханны. Это Тора! Медик сидит на кровати и гладит рыдающую в подушки микробиолога, однако Одэн не замечает погибшую женщину и отвечает на реплику:

– Снор хочет пойти со мной. Но я не хочу его брать…

– Почему? – одновременно вопрошают «все» Ханны и лишь Тора остаётся сидеть с молчаливой улыбкой на губах. Она по-прежнему гладит волосы девушки и в её необыкновенных глазах читается скорбь – Тора знает, что внутренне Ханна уже сдалась, она готова потерять Одэна…

– Это неправда! – кричит Ханна в углу комнаты и вторя ей, Ханна в кровати добавляет с надрывом: – Я не готова тебя потерять! Я не могу тебя отпустить!

– Дурацкий план… – качает головой Тора.

– Дурацкий план! – Ханна прячет лицо в озябших ладонях.

Ей так холодно. Несмотря на то, что отопление на станции кое-как восстановили и риска замёрзнуть больше нет, Ханна не может согреться вот уже которые сутки.

– Ты дрожишь, – голос Одэна глухой и даже чужой.

Девушка оглядывает тёмную комнату сквозь слёзы, но никого рядом нет. Нет ни Одэна, ни Торы, ни Ханны в углу… Осталась только одинокая Ханна, которая рыдает в холодной постели – она-то и осматривает погружённое во мрак помещение мокрыми глазами.

– Почему ты не хочешь брать Снора с собой? – обращается Ханна к темноте, отчего-то уверенная, что получит ответ.

– У него есть дочь, – угрюмо отвечает мрак голосом Одэна. – Здесь у всех есть дети…

– Кроме нас двоих, – заключает Ханна.

– Кроме нас двоих, – подтверждает темнота и ждёт…

Ханна набирает в лёгкие воздух, пытается удержать скачущее сердце, старается не зарыдать.

– Я должна тебе сказать о детях… – начинает она, но сердце пинками опустошает грудь, и девушка тонет в безвоздушной паузе.

– Я знаю, – успокаивает темнота голосом любимого мужчины.

– Что?.. Что ты знаешь?!

Чёртовы слёзы, они как раскалённая смола ползут по щекам и шее!

– Кнут проговорился случайно, – из темноты откликается Одэн. – Он тогда о нас с тобой ещё не знал.

Раздавленная Ханна обречённо поникает головой и закрывает глаза.

– Мэрит ему сказала? – спрашивает она тихим голосом, с сожалением вспомнив минутную слабость и откровенный разговор с подругой. «Я никому не скажу! – заверила тогда хмельная Мэрит, со слезами на глазах, обнимая такую же хмельную Ханну. – Мне так жаль тебя, детка… так жаль!»

Темнота загадочно молчит, затем рождает родной голос, в котором слышится удивление:

– Я не знал, что она была осведомлена…

– Это вышло случайно, и я уже успела пожалеть об этом, – Ханна оглядывается в темноту, в поисках ответа: – Тора?..

– Да. Открыв твой медицинский профайл, она всё узнала. Она любила тебя и жалела… переживала, сочувствовала и в итоге поделилась с Кнутом.

– А он с тобой? – Ханна испытывает гнев и облегчение одновременно; за нахлынувшими чувствами наступает озарение – её сердце ломит от привязанности к хранившему, всё это время, тайну Одэну.

– Кнут здорово надрался тогда, а на утро ничего не помнил.

– Но ведь ты помнил! – восклицает Ханна с горечью. – И будешь помнить! Это будет стоять между нами, отравлять нас…

– Я могу всё изменить! – резкий голос Одэна вспарывает темноту, и Ханна отчётливо видит бледное лицо полярника у входа в комнату.

Он измождён, глубоко ввалившиеся глаза лихорадочны и беспокойны, да и взгляд туманный и страшный. Мужчина приближается к кровати (Ханна не видит и не слышит его шагов, и Одэн именно приближается, резко и неожиданно) – и вот лицо Одэна совсем рядом! Она может рассмотреть побелевшие сухие губы под сильно поредевшими усами. Вообще всё лицо Одэна стянуто неведомой болезнью, оно скованно болью, и в глазах видны слёзы. В родных глазах с чужим взглядом.

– Ты вернулся! – Ханна ищет в пространстве руки любимого мужчины.

– Да, вернулся, – его лицо практически не двигается, сухие губы просыпают сухие слова.

– На шестые сутки… – сокрушается она.

– Ты считала сутки?

Ханна задыхается от эмоций и хватает в темноте холодную руку Одэна.

– Я считала минуты и секунды! – со слезами стонет она. – Всё получилось? Ты увёл мертвецов со станции, и они больше не вернутся?

Вместо ответа Одэн ложится на кровать рядом с девушкой, уткнувшись слепым взглядом в потолок. Ханна спешит обнять мужчину и ужасается его истощённому состоянию, высохшей груди и резким рёбрам.

– Да ты просто ледяной! – пугается она и накрывает полярника одеялом.

– Мне холодно, – подтверждает он, повернув к Ханне голову.

В темноте его глаза светятся… Вокруг всё меркнет и остаётся лишь этот страшный взгляд желтоватых глаз! Нечеловеческий взгляд ощупывает лицо испуганной девушки и на мгновение Ханне чудится, что из темноты на неё пристально смотрит Алан Бигсби, затаившийся среди продрогших скал, однако уже в следующую секунду лицо Одэна проявляется на фоне мёртвого лица американца и она видит уставшие глаза любимого человека. Превозмогая свой страх, Ханна прижимается к мужчине и шепчет:

– Иди ко мне, я тебя согрею… Я тебя согрею… согрею.

Одэн начинает неуклюже целовать её шею ледяными губами. Ханна не сопротивляется, хотя ей и неприятно, она продолжает обнимать вернувшегося из белой пустыни полярника. Одэн настойчив: его холодные руки ныряют под свитер девушки и сжимают грудь. Ханна стонет, но не от страсти, а от боли; её руки по-прежнему гладят спину и голову Одэна. Его волосы пахнут горем и катастрофой – железистый запах крови, пропитавший весь салон разбившейся машины, пропитавший её саму… Тогда она так же гладила голову любимого когда-то мужчины, пока не потеряла сознание. Волосы Кристофера тоже пахли кровью (они и были в крови), пахли отчаянием и смертью.

– Тебе надо отдохнуть, – она пытается робко осадить пыл любимого мужчины. – Поесть…

Каменная ладонь Одэна на секунду задерживается на животе девушки и Ханна чувствует резкую боль внутри, затем его руки скользят ниже. Они грубо раздвигают ей ноги и Одэн прижимает тело Ханны бедром. Он уже сверху, срывает с себя свитер.

– Не сейчас, – Ханна пытается сбросить с себя полярника, но тот лишь сильнее вдавливает её в кровать. – Одэн, не сейчас! – кричит она. – Я не хочу, ты слышишь?! Я не хочу!

Всё рушится! Весь мир, вся вселенная, всё мироздание и незыблемые столпы, которые поддерживали всю эту махину, и которыми гордится Создатель Всего – всё трещит по швам и с грохотом летит в Тартар, в котором нет воздуха, нет жизни и даже нет места пустоте.

…Подобно выброшенной на берег рыбе, Ханна корчилась на кровати, пытаясь пересохшим ртом ухватить воздух. Она пыталась орать, но кислорода в лёгких хватило ровно настолько, чтобы вытолкать одурманенное сознание на поверхность реальности.

Девушка захрипела и села на кровати, однако охваченное внезапной болью тело переломилось пополам, и Ханна упала лицом в собственные колени. «Как Бигсби! Как Бигсби! – барахталось сознание на плаву, набирая в рот тянувшую вниз пустоту. – Ты мертва, как Бигсби!» Всё её тело ныло, словно от побоев, ломило шею и страшно болела голова, в которой по-прежнему стоял грохот от рухнувшего мира и не выдержавших столпов мироздания.

Ханна с силой стукнула себя в грудь, затем ещё раз, будто пытаясь завести остановившееся сердце. Воздух холодной субстанцией заполз внутрь лёгких, напоил измождённое жаркое тело. По ощущению девушки, её температура на данную минуту превышала все возможные показатели, пересохшие губы едва ли могли удержать раскалённый язык.

– Ханна! – голос из Тартара сотрясал полумрак жилой комнаты. – Ханна!

Грохот продолжал колебать пустоту раскалённой реальности, в которой вынырнуло сознание девушки.

– Ханна открой!

«Открой… Что открой? – сознание боролось с обжигающей смолой, в которой же и тонуло. – Только если врата ада!»

– Открой дверь, Ханна!

Микробиолог с трудом дотянулась до прикроватной тумбочки и нащупала бутылку воды. Впившись губами (скорее это были зубы) в прохладное горлышко, девушка долго и жадно пила, проливая воду на своё пылавшее лицо и шею…

Всклокоченный и возбуждённый на пороге стоял Йен Райне. Его лицо на мгновение потемнело от болезненного вида измождённого микробиолога, и он даже отступил на шаг.

– Ты… в порядке? – спросил он озабоченно.

– Простыла сильно. Уже вчера вечером температура была, – Ханна привалилась к двери с трудом разлепляя веки. Где-то над головой в воздуховоде завыл ветер и сгинул во мраке коридора. – Лишь бы не воспаление лёгких… Чувствую себя паршиво.

Йен шагнул вплотную и, вытянув руки, крепко сжал плечи микробиолога.

– Он дошёл! – воскликнул гляциолог и слегка встряхнул Ханну. – Он вернулся!

– ?..

– Одэн! Он вернулся!

Ханна почувствовала, как подкашиваются её ноги – Йен и впрямь едва успел поддержать девушку под руки.

– Где он? – слёзы покатились по щекам Ханны, но она их даже не почувствовала.

– Мы перенесли его в медблок, – ответил Райне, успокаивающим тоном, усаживая лишённую сил девушку прямо на пороге комнаты.

– Перенесли?.. Медблок?

– Не волнуйся, только не волнуйся! Он без сознания, но он жив! Он не дотянул до базы совсем немного, метров триста – и свалился в снег! Сколько он пролежал без сознания мы не знаем, но думаем, что недолго. Его случайно из окна заметил Матс – на одежде Одэна оказался фликер, и слава богу снег не успел его замести!

Тёмная палата медблока тонула в тяжёлом запахе мускуса и крови – тот самый железистый запах, который преследовал Ханну во сне. Девушка в нерешительности задержалась на пороге комнаты и в сумраке помещения, неподалёку от кровати, увидела груду вещей. Судя по всему, запах исходил именно от незнакомых тряпиц странного вида, вовсе не похожих на верхнюю одежду, в которой Одэн покидал базу. Рядом с кроватью стоял Матс Кённег, а сразу за ним Ханна встретилась с тревожным взглядом Олава Линдта. Подле неряшливого вороха одежды находился Варг Ультссен, замерев в растерянности над загадочной одеждой.

– Одэн?.. – позвала Ханна, присаживаясь на кровать и кладя руку на плечо полярника. Исхудавшее лицо мужчины осталось недвижимым и бледным, на нём застыла мука и боль пережитого. Отяжелевшие тёмные веки оказались сомкнуты и выглядели пугающе обнажёнными из-за сильно поредевших ресниц. – Он такой холодный, – констатировала девушка сокрушённо и беспомощно оглядела присутствующих мужчин.

– Главное – он жив! – ответил Матс ободряюще и добавил: – Настоящий мужик!

– Шестеро суток, чёрт побери! – из-за спины связиста отозвался Олав. – Среди льдов и холода! На лыжах…

Ханна вскинула голову и требовательно спросила:

– Как на лыжах? А снегоход?

Матс отрицательно покачал головой, но вместо него ответил Олав:

– Он вернулся на лыжах, Ханна. Мы нашли их рядом с ним.

– И они не наши, – уточнил Варг Ультссен, продолжая осматривать гору вещей. – Не с нашей станции.

– Как это возможно? – машинально спросила Ханна, придвигаясь ближе к своему мужчине. Она коснулась бледных холодных щёк Одэна, тронула ледяной лоб, погладила волосы.

– Очнувшиеся после смерти – вот что невозможно, сестрёнка! – отозвался Варг угрюмо, брезгливо осматривая сваленную в углу одежду. – Что это за вещи? Драный свитер, штаны, всё какое-то старое, поношенное…

– Может… Снора? – предположил Матс, и тут же отвёл глаза в сторону, потому что оказался исколот взглядами присутствующих.

Варг снова склонился над кучкой одежды и приподнял на вытянутой руке неопределённого цвета куртку.

– Похоже на рыбацкую, – морща нос, прокомментировал он.

– Там что-то написано на спине, – смахивая слёзы с лица, уточнила Ханна. – Поверни её.

Некоторое время Варг держал куртку перед собой на вытянутых руках и беззвучно шевелил губами, затем под выжидательными взглядами сказал:

– Выцвели буквы, и я не уверен в точности… но мне кажется здесь написано «Креспаль Меддинна». Это название судна?

На пару минут в помещении воцарилась тишина, люди перекидывались взглядами под приглушённый писк кардиомонитора.

– Мы слишком далеко от береговой линии, – высказался первым Йен Райне и в поисках поддержки бросил взгляд на связиста.

На свет прикроватного светильника шагнул Олав:

– Мы же не знаем, как далеко от базы отдалился Одэн…

– Ну уж точно не к океану! – парировал Райне.

– Мы и этого не знаем. Может, он, всё же, достиг побережья и сумел вернуться?

Варг Ультссен вновь поднял перед собой куртку и скептически её осмотрел.

– Вернулся на лыжах спустя шесть суток? А заодно переоделся в это? – спросил он с сомнением у присутствовавших.

– Нам просто нужно подождать, когда очнётся Одэн, – сказала Ханна устало, решив прекратить спор. Она только сейчас заметила проводок, отходящий от уха Одэна и проследила его взглядом. – Это лучше надеть на палец, – девушка сняла датчик с мочки полярника и одёрнула одеяло.

Помещение снова утонуло в безмолвии, нарушаемом лишь сонным звуком аппарата мониторинга. Микробиолог оглушённым взглядом рассматривала грубо замотанные бинтами кисти Одэна. Казалось, под жутковатой материей с бледно-розовыми разводами, полярник держит пальцы сжатыми в кулак – уж слишком короткими и непропорциональными показались Ханне кисти раненого.

– Что с руками? – спросила она упавшим голосом, обращаясь ко всем сразу.

Никто из мужчин не решился ответить и девушка, едва не плача повторила:

– Что с его руками?!

Она отыскала глазами Матса и пригвоздила взглядом, словно назначив виновным.

– Пальцев нет… – пояснил связист сдавленным голосом, и опустил глаза.

– Мы обработали раны и забинтовали руки, – произнёс угрюмо Олав, не смея смотреть Ханне в глаза. – Отморозил… Мы думаем Одэн сам лишил себя пальцев, чтобы некроз… – мужчина умолк и тяжело вздохнул.

Ханна закрыла лицо руками и зажмурилась. Ей хотелось выть и плакать одновременно, она боролась с зудящим желанием отхлестать стоявших рядом мужчин по их смущённым и скорбным лицам за то, что они оказались здесь – в тепле, целые и невредимые, – а Одэн… её Одэн!..

Поутру в опустевшую палату медблока пришла заспанная и встревоженная Мэрит. Девушка долго плакала, сжав в объятиях просидевшую всю ночь у постели Ханну, щекотала мокрым лицом шею микробиолога и сипела в ухо, что всё будет хорошо. Ханна слушала стенания подруги молча, боясь открыть рот и тем самым выплюнуть стоявший в горле ком – «затычку», которая всё ещё удерживала девушку от истерики и желания сблевать кофе вместе со жменей таблеток. Через некоторое время Мэрит перестала всхлипывать и, наконец-то разомкнув объятия, отсела в кресло. «Отлепилась» – именно это слово крутилось в голове Ханны, а воображение рисовало разделённых сиамских близнецов.

– …Я поговорю с ним, как вернёмся, обещаю! – Мэрит решительно сжала кулачки и посмотрела в сторону лежащего в кровати Одэна. – Они сейчас с командой инженеров тестируют новые виды оборудования – уверена, что Одэна можно будет включить в группу испытуемых.

– Что? – Ханна словно переключила канал телевизора и не понимала о чём говорит девушка, сидящая напротив с тёмными кругами под глазами на изрядно похудевшем лице.

– Ты меня слушала? – спросила заботливо Мэрит, видя оглушённое состояние подруги. – Я рассказывала о близком друге и его исследованиях в области биоинженерии. Он работает со шведской компанией по производству микропроцессоров, а те, непосредственно занимаются разработкой управляющих сигналов в области протезирования – как-то так он рассказывал. Я могу с ним поговорить, насчёт Одэна.

Обречённо склонив голову, Ханна вымученно улыбнулась и тихо поблагодарила подругу. В коридоре послышались осторожные шаги и в палату заглянул взъерошенный Матс Кённег. Связист тихонько вошёл в помещение и закрыл за собой дверь.

– Мне нужна твоя помощь, – обратился он к Ханне, и покосился на Мэрит. – Требуется знание английского.

– Я тоже знаю английский! – Мэрит расправила плечи и подалась вперёд.

– Не так хорошо, как Ханна, – отмахнулся грубовато связист.

– Я отлично всё понимаю и даже многое могу сказать, – настаивала девушка обидевшись. – Ты и этим похвастаться не можешь!

Матс отрицательно замотал головой:

– Мэрит, у тебя акцент и довольно сильный, а так не пойдёт! – он повернулся к Ханне и видя, что та выжидательно смотрит в ответ, пояснил: – Я хочу, чтобы ты записала послание на английском и норвежском языках с нашими координатами, а также с кратким изложением обстановки… Я хочу зациклить трансляцию и постоянно передавать запись в эфир.

Пожав плечами, Ханна апатично согласилась. Мэрит всплеснула руками и едко усмехнулась:

– И что тут сложного?

– Ничего, для человека, отлично знающего английский, – отрезал связист, не глядя на девушку. – И не обладающего акцентом придушенной курицы. Я же сказал – это задание для Ханны.

Окатив парня ледяным взглядом, Мэрит переместила на подругу внимательный взгляд, словно ожидая её решения.

– Хорошо, приготовь текст, Матс, – согласилась микробиолог отстранённо. – Разве в этом есть смысл? У нас же нет связи.

– Но американцы-то как-то к нам пробились, – Кённег запнулся, вспомнив на своей шее железную хватку Одэна и его приказ заманить американцев на Хара-Ой. Присутствовавшие тогда в комнате связи мужчины договорились опустить подробности разговора, и поведали остальным лишь то, что состоялся слабый сеанс связи и, возможно, стоит ждать помощи от американской стороны или военных. – Быть может они смогут запеленговать непрерывный сигнал! Просто нам нужно предупредить людей о том, что в нашем регионе есть мертвецы, которые охотятся на людей! Во всяком случае, я хочу, чтобы наш сигнал постоянно присутствовал в эфире, чтобы, подцепив его – хотя бы и со спутника, – у них был шанс приготовиться к тому, с чем они могут столкнуться!

– А к этому можно приготовиться? – беззлобно бросила Ханна, но и желания продолжать дискуссию в её словах не наблюдалось тоже. Бесцветные слова смертельно уставшего человека на грани нервного истощения. – Хорошо, Матс, если ты считаешь, что это нам поможет, я сделаю как ты просишь.

Связист положил рядом с девушкой диктофон и листок с текстом.

– Это должно звучать чётко и понятно, – уточнил он, глядя в глаза, – чтобы у людей, перехвативших послание, было предельно ясное представление о нашей ситуации. Я не зря сообщаю в тексте о необходимой эвакуации и так часто повторяю это в тексте!

Видя, что микробиолог безучастно кивает головой в такт его словам, связист встал перед девушкой на колено и смущённо тронул за руку.

– Это очень важно, Ханна! – понизил он голос. Его глаза продолжали метаться по её лицу, а голос дрогнул. – Слово в слово! Мы неправильно составили… – Матс запнулся, но быстро нашёлся, – послание первый раз. Быть может поэтому к нам никто и не пришёл на выручку.

– Я всё сделаю, Матс, – успокоила Ханна, беря в руки листок с текстом. – Когда тебе понадобится запись?

Неопределённо пожав плечами, связист поднялся и покосился на постель с Одэном.

– Как найдёшь силы и время.

Как только за парнем закрылась дверь, Ханна скрестила взгляд с подругой поверх листка бумаги. Та разглядывала микробиолога странным изучающим взглядом.

– Матс возмужал за последнее время… – протянула Мэрит. – И это заметно.

Ханна согласно кивнула и стала изучать текст:

– Или постарел, как и все мы из-за этого кошмара, – негромко прокомментировала она. – Во всяком случае я уж точно!

Мэрит продолжила всё тем же тоном, словно не слыша подругу:

– Он сильно изменился, даже похорошел. И почему я раньше не обращала на него внимания?

Вскинув на Мэрит удивлённый взгляд, Ханна промолчала и, пожав плечами, вернулась к тексту. На мгновение, всего лишь на мгновение, она и впрямь задумалась о том, что ветряная подруга никогда не оказывала молодому связисту знаков внимания и даже не пыталась с ним заигрывать.

– Быть может… – вслух продолжала размышлять Мэрит, – быть может, потому что он всегда был влюблён в тебя?

Ханна уронила руки с листком на колени и её брови взметнулись вверх, однако Мэрит опередила девушку и выпалила:

– Неужели ты всё время этого не замечала? Не видела, как он на тебя смотрит? Ах, да! Ты же была в отношениях!

– Я и сейчас в отношениях…

– А если с Одэном что-то случится? – Мэрит непроизвольно посмотрела в сторону обездвиженного полярника, накрытого одеялом по самый подбородок.

Ханна нахмурилась и её голос потяжелел:

– Что, например?

– Ой, да брось! Если что-то и случится, у тебя есть очень даже неплохой вариант!.. – Мэрит кивнула на дверь, и её миловидное лицо исказила язвительная усмешка.

Уставшая от одиночества и пережитого кошмара Мэрит с трудом сдерживалась, чтобы не наговорить подруге гадостей, особенно после того, как увидела с какой нежностью и застенчивостью связист смотрит на Ханну. Она и раньше была свидетелем трепетного отношения Матса к своей подруге – и поначалу слепота Ханны забавляла Мэрит, однако, когда собственные неудачи приняли фатальный облик, а одиночество настырным ухажёром продолжало сопровождать девушку в кровать раз за разом, – Мэрит стало не до смеха.

– Самое удивительное, – продолжила она язвительно, – что по большому счёту тебе не нужен ни один, ни другой! Ты-то и семью нормальную построить не сможешь! – бросила она в сердцах, намекая на невозможность Ханны иметь детей – и тут же об этом пожалела, встретившись с потемневшими глазами подруги.

Микробиолог сидела в кресле выпрямившись, словно к её голове кто-то приставил пистолет; Мэрит же сидела в кресле напротив, поджав ноги и прижимая ладони к губам, однако уже было поздно – жгучие отвратительные слова, вырвавшееся сгоряча, настигли свою жертву.

– Прости! – прошептала испуганно Мэрит понимая, что поступила низко. – Просто он так на тебя смотрел…

– Мне надо… сделать запись, – произнесла Ханна тяжело, глядя сквозь Мэрит остекленевшими глазами.

– Мне уйти?

– Да, так будет лучше.

Мэрит поднялась, и попятилась к двери заламывая на ходу руки.

– Прости меня, Ханна! Эта станция!.. Эта обстановка… всё это… Я схожу с ума, или уже сошла, раз я такое говорю! Я дура, идиотка и дура! Прости меня!

Оставшись в одиночестве, – а это было именно оно, не смотря на чудом вернувшегося Одэна, – Ханна долго вглядывалась в листок бумаги оставленный Матсом, пыталась читать вслух, пытаясь проникнуть в смысл написанных слов; несколько раз обводила помещение пустыми глазами, неизменно натыкаясь взглядом на кровать с раненым, – и только потом горько и тихо заплакала.

«…Я любил бывать в родительском доме – мне всё было в нём знакомо с детства, дорого, памятно. Например, я мог сунуть руку в кухонный шкаф и не глядя схватить со второй полки допотопную точилку для ножей, сделанную ещё моим прадедом – во всяком случае так мне рассказывала моя мать. Или, скажем, в особо снежные дни, когда ветер со снегом обрывал провода и весь городишко оставался без света, я без труда мог пройти в пристройку и запустить генератор в полной темноте. Я спокойно мог протянуть руку к шкафчику над зеркалом и безошибочно извлечь из него ежевичный ополаскиватель для горла. Отец специально ставил его повыше, чтобы я тянулся за ним, – якобы так я быстрее вырасту. Шестая по счёту ступенька лестницы, ведущей на второй этаж – она всегда скрипела, если на неё наступать слегка в угол. Нотой „ми“ скрипела, – и практически всё своё детство я притрагивался пальцами к правой брови, как только слышал этот звук. Рефлекторно. Не имею понятия почему я так делал, но бывает даже сейчас я проделываю то же самое, услышав подобный звук. А ещё, в гостиной сквозь шторы дневной свет ложился на ковёр причудливым рисунком, а в особо ясные дни, мне казалось, что от окна к креслу протягивается сказочное животное с двумя хвостами и маленькой головой. Мама говорила, что я до четырёх лет называл эту тень „Виттэ“, и разговорил с ней, думая, что никто не видит. Я даже старался не наступать на неё… Так смешно».

Ханна всё это слышала и раньше – Одэн рассказывал о своём детстве. Или нет? Или его слабый голос звучит конкретно сейчас, в этот момент, пока Ханна сидит в кресле поджав ноги и наблюдает за выжившим? Или не наблюдает? Сон – предатель, и душит, и гладит одновременно; шепчет монотонным голосом Одэна, притворяется им…

Сквозь туманную призму тревожного сна, больше напоминавшего обморок, Ханна увидела, как изо рта Одэна бьёт фонтан чёрной эмульсии. Жидкость пульсировала в такт болезненным спазмам лежавшего без сознания полярника, сползала на шею от приоткрытых губ, обвивая похудевшую шею подобно удавке. «Захлебнётся, – констатировало безвольно сознание и в то же мгновение, словно получив болезненную затрещину опомнилось: – Захлебнётся! Он же захлебнётся!»

Ханна вскочила с кресла и кинулась к постели мужчины, едва не упав.

– Что же… ты, милый мой… откуда это? – лопотала девушка невнятно, повернув голову Одэна в сторону и придерживая за подбородок.

Глядя в худое пугающее лицо, переведя оторопелый взгляд на чёрную маслянистую жидкость, Ханна вспомнила, как несколько лет назад была свидетелем спасения рыбака в доках: в тот раз несчастный так же изрыгал воду и пытался вдохнуть.

Одэн перестал плеваться и издал стон. Его поредевшие ресницы дрогнули и сквозь приоткрытые веки девушка встретилась с измученным взглядом дорогого ей мужчины.

Едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, Ханна промокнула очернённый подбородок Одэна сложенным полотенце и тихо спросила:

– Как дела, мой герой?

Одэн недолго блукал взглядом по встревоженному лицу микробиолога, словно впервые видел девушку, затем ответил хриплым голосом:

– Болит всё… Голова болит… шум какой-то, – спохватившись, полярник приподнял голову. – Починили? – с тревогой спросил он.

– Да-да! Всё восстановили! У нас есть тепло и свет!

Одэн безучастно кивнул и закрыл глаза. Ханна хотела взять любимого за руку, но вздрогнула, лишь только коснулась бинтов; стыдливо упокоила свою дрожавшую ладонь у раненого на груди.

– Ты вернулся, ты дошёл! Ты – наш герой!

Полярник разомкнул веки и его отрешённый взгляд задержался в тени потолка.

– Я не помню этого.

– Это не важно! Главное, что ты здесь и теперь всё будет хорошо! – горячо убеждала Ханна. Девушка какое-то время всматривалась в пустые запавшие глаза Одэна, затем с надеждой спросила: – Совсем ничего не помнишь?

Пару минут полярник жевал губы, на которых сажей свернулась тёмная жидкость, ползал взглядом по стенам; его грудь нервно вздымалась под одеялом.

– Они преследовали меня до самой темноты, – заговорил он слабым голосом. – И даже после я видел очертания фигур позади вездехода… Я давил на газ, но они не отставали и всё бежали за машиной в ночи, – Одэн впился болезненным взглядом в бледное лицо Ханны. – В них нет усталости, в них нет жалости, в них нет жизни! Мертвые… они преследуют живых! От них нет спасения!

Полярник умолк и отвернулся к стене. Ханна не решалась заговорить с дорогим ей человеком, боясь, что он снова потеряет сознание.

– Сколько я здесь? – услышала она глухое эхо от стены.

Девушка мельком взглянула на часы и ответила:

– Вторые сутки.

Чуть погодя снова голос от стены:

– А ушёл?

– Неделя уж прошла…

Одэн медленно повернул голову к Ханне и слабый свет прикроватной лампы обрисовал измождённые черты похудевшего лица.

– Вездеход утонул, – поведал полярник слабым голосом, – и едва не утянул меня за собой. Мне пришлось изменить маршрут, Ханна.

При звуке собственного имени из уст любимого человека девушка вздрогнула, как от ледяного прикосновения. Видимо «Принцесса» утонула вместе с вездеходом и вернувшийся Одэн смог «спасти» лишь Ханну…

– Главное, что ты жив, – ответила она пустым голосом.

– Там повсюду туман, – Одэн словно не слышал девушку, его губы и дрожали, и выталкивали слова одновременно. – Плотный туман, как в парилке! Я двигался вдоль разлома Бэйла столько, сколько мог, но туман заставил меня отклонится от курса. Лёд – он деформирован, изрезан, изуродован трещинами, сквозь которые на поверхность прорывается вода. Целые фонтаны воды, сжатой чудовищной силой! Постепенно вездеход стал проваливаться в снежную кашу, черпать воду и тонуть в проталинах. Я боялся, что увязну в этом болоте и мертвецы доберутся до меня… Я стал забирать к востоку и уже через час едва не провалился в чёрную полынью. Мне пришлось распахнуть дверь и высунуться из кабины. Я высматривал себе путь. На какое-то мгновение мне показалось, что я оторвался, но уже через пять минут я увидел, как позади вездехода прямо из-под воды показалась изуродованная голова Ларса… Рядом с ним я заметил руки, над снежной кашей, и тут-же в тёмной воде мелькнул оскал Брокка… Это было так… невыносимо! Я захлопнул дверь и рванул вперёд, понимая, что весь мой план летит к чертям! Сквозь рыхлую топь я снова взял курс на север и спустя какое-то время едва смог преодолеть широкую трещину во льду. Понимая, что обратной дороги нет, я устремился на северо-восток рискуя с каждой секундой утонуть…

Одэн зашёлся тяжёлым кашлем, и Ханна была вынуждена держать голову мужчины, пока приступ сотрясал его лёгкие. Губы полярника снова покрылись маслянистой чёрной жидкостью, от которой микробиолог не могла оторвать испуганного взгляда.

– Они шли за мной попятам, – продолжил Одэн с трудом набрав в грудь воздух. – Небо заволокло облаками, и я снова врезался в густой туман. Я ни черта не видел! И вдруг вездеход провалился в полынью! Я спасал машину до последнего, боролся сколько мог и даже, когда ледяная вода стала проникать в кабину я пытался покинуть ловушку! Мы боролись до последнего и мне казалось, что мы выберемся из ледяной топи. Вездеход траками стал цепляться за край чаши, его нос задрался к верху и сквозь туман я увидел звёзды; машина сотрясалась, двигатель гремел и дымил из последних сил, и мы вырвались! Но в следующую секунду, перемахнув через край, сорвались в широкую чёрную полынью! Вода стремительно хлынула в кабину через моторный отсек мне под ноги. Я едва успел открыть дверь, но меня напором прижало к сидению. Я запаниковал! Ледяная вода скрутила мышцы! Вода сковала меня по грудь, а я всё ещё возился в кабине. Из последних сил я оттолкнулся и прыгнул вперёд. Вездеход камнем пошёл на дно – я видел его угасающие прожектора в чёрной воде под своими ногами. Я пытался выбраться на лёд, однако не мог дотянуться до края… Я барахтался в холодной воде, пока оставались силы. Пока оставались силы…

Умолкнув, полярник устремил на Ханну тяжёлый взгляд, от которого девушка почувствовала озноб.

– Но ты же выбрался! – подбодрила она, коснувшись холодной щеки Одэна. Её голос прозвучал неуверенно, едва ли не с вопросительными нотами. – Ты спасся и вернулся!

Глаза Одэна наполнились ужасом, и он задрожал всем телом.

– Я практически сдался, у меня не осталось сил. Гипотермия… Я помню, что стал захлёбываться и потерял сознание, а пришёл в себя от боли и холода. Я не мог двигаться, не мог шевелиться, не мог дышать! Меня кто-то волочил по снегу за капюшон…

– Кто это был?! – воскликнула Ханна, привстав с кровати.

– Алан Бигсби… – прошептал с ужасом Одэн.

– Что?!

Ханна прижала ладонь к губам, словно боялась, что её болезненное дыхание застрянет в горле и она задохнётся.

– Мертвец тащил меня по снегу, словно я был мешок с подарками! Я упирался, хватался руками за лёд, я был обессилен, я окоченел! Мне казалось, что я больше не смогу сделать ни единого вздоха – я терял сознание и думал, что вот она – смерть! Затем вновь приходил в себя и опять пытался хвататься за лёд.

– Он на тебя не напал?.. – в голосе Ханны слышалось недоверие и ужас. Видя, что Одэн молчит, микробиолог снова спросила: – Куда он тебя тащил?

Полярник ответил не сразу, долгое время ощупывая бледное лицо девушки измождённым взглядом.

– Я этого не знал, и я был так напуган! – Одэн зажмурился, его лицо исказилось гримасой страха и боли. – Но мне удалось вырваться. Он шёл напролом, как робот! В какой-то момент мертвец запнулся и едва не упал, а я выскользнул из куртки и побежал! Как во сне, я бежал как во сне! На каменных ногах, обморочный и стылый я бежал в тумане, пока не свалился в воду… Она оказалась тёплая, тягучая и чёрная. От неё разило сырым мясом, а ещё над ней висел плотный туман. Туман, как целлофановая плёнка! Я поплыл вперёд и через пару минут уткнулся в зализанный ледяной берег, на который я с трудом выбрался. Практически сразу я наткнулся на вмёрзшую в лёд палатку, а в ней… – Одэн сделал пару вдохов, собрался с силами и стуча зубами продолжил: – Занесённые снегом люди – мертвецы! Они лежали вповалку, лежали там очень давно… Вода подтопила край палатки и некоторых из замёрзших. Я видел, как сквозь воду они смотрят на меня, Ханна! Из-под воды на меня смотрели оттаявшие мертвецы, хотя они всё ещё были вморожены в лёд! Они слабо шевелились, двигались! Лица – как застывшие маски, отчеканенные смертью и разбуженные неведомой силой – они скалились сквозь воду, гримасничали! Они знали, что совсем скоро чёрная вода освободит их и они перестанут быть пленниками!

– Это не может быть, не может быть! – шептала взволнованная Ханна и стискивала пальцами виски. Её голову сотрясала высокая температура и мысль о том, что чудом дошедший обратно Одэн стал узником галлюцинаций замерзавшего сознания, что нечеловеческое испытание лишило полярника рассудка. Подобно театральной ширме, за которой происходит репетиция сюрреалистического спектакля, тяжёлые мысли расступились, явив действительность, и Ханна вновь услышала голос Одэна:

– За палаткой я увидел чёрное круглое озеро посреди снега и нагромождения льда, – полярник не слышал девушку продолжая монотонно рассказывать историю своего спасения. Взгляд Одэна оставался прикован к потолку, в тени которого, выживший снова боролся со своей памятью. – От него во все стороны разбегались широкие трещины во льду, скользили в темноту. А ещё, посреди воды сквозь плотный тяжёлый туман я увидел пульсирующий огонь маяка… Я побежал вперёд и едва не столкнулся с собакой – первой из тех, что преследовали меня от самой базы. Они настигли меня! Мертвецы добрались до меня! Я кинулся в сторону и скатился в воду. В воду, которая воняла сырым мясом и напоминала чёрный кисель. Я поплыл вперёд к пульсировавшему свету, поплыл сквозь сырой туман, который облизывал лёд, будто хотел его съесть!.. Туман тоже вонял – в том месте всё воняет! Свет аварийного буя – это был именно он. Именно этот свет был виден с льдистого берега чёртово кратера, – а это был именно кратер во льду, Ханна! А посреди него аварийный буй с надписью «Собственность морского флота Соединённых Штатов» и серийный номер радиомаяка… – уж это-то я прочитать смог!..

«Он бредит! – чёткая пугающая мысль, за которую Ханна цеплялась, не позволяя себе окунуться в видения чудом уцелевшего Одэна. – Он бредил там – и одному богу ведомо, что ему пришлось пережить, – бредит и сейчас! Но он не погиб! Он сумел дойти!»

– …Двое суток я провёл в воде, – Одэн продолжал всё так же монотонно печатать слова чёрными губами, – от которой разило сырым мясом. Вскоре мне стало казаться, что этот запах источаю я сам, что я и есть тот самый кусок сырого мяса, за которым охотятся мертвецы! И они охотились!.. Двое суток неподвижные фигуры в тумане стояли среди льдов, не решаясь зайти в воду – в этот чёртов кисель, из которого торчала лишь моя голова. Руки! Ещё руки торчали! Все двое суток я хватался за обледенелую скобу маяка, чтобы не утонуть. Сперва мои пальцы ломила невыносимая боль, затем они горели, как в огне… Я погружал руки в воду, затем снова хватался за скобу, но становилось только хуже! На следующее утро мои пальцы стали такими же белыми и покрытыми льдом, как и эта чёртова скоба! Они уже не болели – я перестал их чувствовать… Может быть поэтому они не разжимались, когда я несколько раз отключался? Они просто не смогли это сделать? А потом на рассвете я услышал жуткий вой, который заставил меня очнуться. Нечеловеческий и не звериный – это нечто иное, нечто такое, от чего ты перестаешь ощущать себя человеком. Этот звук… он сметает всё на своём пути, ему невозможно противиться, и ты не можешь заткнуть уши, чтобы не пускать его в свою голову, в своё сознание! Я не мог этого сделать, понимаешь Ханна? Не физически, не морально, не этически не мог! Всё то, что когда-то делало меня человеком утонуло в этом чёрном бульоне при звуках этого вопля! Этот крик, этот вой, стон… хрип и плачь!.. Так стонут планеты, сходя со своих орбит; так в космосе гибнут целые звёзды – и тот, кто занёс этот вой на Землю, знал об этом… Он его слышал и раньше – он и являлся причиной этого стона! И вода, эта чёрная вода в которой я барахтался – это была уже вовсе не вода! Она отвечала этому звуку, вибрировала, направляла и давала указания! Она шептала, приказывала и я был тому свидетель. Случайный, невольный свидетель – как муха, попавшая в тёплый суп, становится свидетелем приготовлений на кухне: она не понимает, что происходит, просто фиксирует всёпроисходящее и постепенно тонет…

Ханна заметила, как из глаз Одэна потекли слёзы, которые рассказчик даже не почувствовал – так сильно он оказался поглощён собственными переживаниями. Бледный, испуганный и исхудавший калека, невероятным образом вернувшийся из белой Долины смерти, не дошедший до станции несколько сот метров… Микробиолог прикоснулась к мокрой дрожавшей щеке Одэна, едва сдерживаясь чтобы не разрыдаться самой.

– Всё будет хорошо, – прошептала она, украдкой глянув на настенные часы.

Задрожав всем телом, Одэн некоторое время отрывисто дышал, будто бежал марафон. На его лбу выступил пот, который девушка поспешила промокнуть, в очередной раз ужаснувшись ледяной бледной коже полярника. В её голове родилась отвратительная ассоциация с остывающим на глазах Аланом Бигсби, некоторое время назад.

Словно прочитав тяжёлые мысли микробиолога, Одэн осмотрел своё тело, накрытое одеялом.

– Эта кровать проклята! – простонал он. – Сперва был американец, потом Брокк… – Одэн метнулся взглядом по небольшому помещению медблока и завершил свои скитания в глазах Ханны. – Здесь всё проклято! Эта станция, эти снега – всё проклято, мы прокляты!

– Не говори так! Самое страшное уже позади…

– Мы просто пешки в чьей-то игре, Ханна. Нечто воскрешает мертвецов, – но это не сама цель! Там – в глубине кратера под водой кто-то живёт! Я чувствовал это все двое суток, пока хватался руками за скобы того чёртового маяка. Под моими ногами была не просто толща воды. Это и не вода вовсе – под ногами я ощущал вакуум космоса, безжизненное непостижимое пространство в котором кто-то устроил себе нору! Гадкий космический паук… он был внизу, в толще; он выжидал и следил за мной, а когда я отключался и с головой уходил под воду, поил меня зловонным бульоном!.. На вкус он напоминает кровь и к исходу вторых суток я испил этой «крови» сполна. Я выныривал и подолгу дышал на свои белые пальцы (будто это могло помочь), обводил глазами лёд и видел неподвижные тени, которые пришли за мной… Я вглядывался в свет маяка в надежде услышать отсчёт и щелчки пальцев, надеялся услышать слова о том, что пора просыпаться… но так их и не дождался! Жёлтым маяк выглядел лишь днём, при свете звёзд он казался грязно-серым с чёрными заклёпками. Двадцать шесть по каждому краю, я их насчитал двадцать шесть. Ноль восемь два семь семь восемь – поисковый номер радиомаяка на обледенелом корпусе. Люминесцентная краска цифр, выжегшая в моей памяти этот номер навсегда! Первые часы я просто цеплял их глазами, затем менял местами, умножал, вычитал и делил; искал в них символы и знаки, копался в памяти и подставлял даты… я начал разговаривать с ними! Вернее, мне казалось, что я разговаривал с ними. А потом мне стало казаться, что цифры мне отвечают. Да-да! Прямо из радиомаяка! Среди плеска воды, – чем бы она не была, – эти чёртовы цифры мне шептали другие цифры… На английском – это был английский… Они переговаривались… Ноль восемь два семь семь восемь; ноль восемь два семь семь восемь…

На каменных ногах Ханна с трудом поднялась с постели и шагнула к столу. Негнущимися пальцами девушка сгребла кипу тетрадей и принялась нервно перебирать стопку, пока не нашла сложённую карту местности, на обратной стороне которой она увидела те же самые цифры, не так давно самой же и написанные. «Бигсби диктовал поисковый номер маяка, – раскалённые высокой температурой мысли нехотя выстраивались в логическую цепочку. Память явила образ лежавшего в этой же палате американца с прыгающей челюстью и хрипом в лёгких. – Он знал о чём говорил… Он знал и о американской базе на побережье!»

– Что тебе отвечали цифры, милый? – спросила вкрадчиво Ханна, вернувшись к постели Одэна.

Полярник с трудом удержал взгляд на лице микробиолога и его рот озадаченно открылся, обнажив чёрный язык.

– Что?

– Ты сказал, что цифры переговаривались между собой и что-то говорили тебе.

– Числа… просто другие числа и ещё что-то… Это был английский…

Ханна смахнула со стола ручку и приготовилась записывать.

– Можешь вспомнить для меня?

Сосредоточившись, полярник долгое время смотрел в стену, затем отрицательно замотал головой.

– Не могу, – простонал он, – не могу! Что-то повторявшееся на английском, затем снова те цифры… – Одэн диковато посмотрел на девушку и его зрачки расширились: – А потом тени на льду исчезли и какое-то время их не было. Затем я услышал всплески воды и очнулся. Я было подумал, что мертвецы всё-таки решились и плывут ко мне, плывут за мной! Однако присмотревшись к туману, я заметил, как вернувшиеся тени что-то кидают в воду. Кидают снова и снова, снова и снова. И их стало больше – я насчитал шесть призраков в тумане на высоком берегу… Тени менялись местами, то появляясь на льду, то совсем исчезали из вида, и лишь по всплескам я понимал, что мертвецы ходят совсем рядом у самой воды. Я вглядывался в туман и мне казалось, что они бросают в воду снег и осколки белого льда, они как муравьи ходили цепочкой и выполняли это бессмысленное действие. Ближе к рассвету всё стихло и тени на берегу исчезли тоже. А когда рассвело, я увидел, как из глубины, из толщи чёрной воды на поверхность всплывают перья… Много перьев и даже целые фрагменты тел и части крыльев! Обглоданные птичьи кости с остатками перьев!

С трудом оторвав голову от подушки, полярник хрипло прошептал:

– Мертвецы кидали в кратер мёртвых птиц, которых скорее всего убил этот чёртов туман! Ханна, они собирали в округе птиц и кидали в воду – кормили кого-то в воде! Это был суп! Я и вправду превратился в муху на чьей-то адской кухне! Муха в супе, которая вот-вот утонет и её кто-то съест! Если бы не мои отмороженные руки, которые намертво вцепились в радиомаяк, ты понимаешь? – Одэн закашлялся, и его голова рухнула на подушку; глаза принялись лихорадочно обшаривать потолок. – И тогда я поплыл, – продолжил он тихо, – едва оторвав примерзшие пальцы от обледенелой скобы. Я думал, что не смогу достичь льда, но эта чёртова вода словно толкала меня сама. Я с опаской выполз на лёд и какое-то время лежал неподвижно, но быстро стал коченеть. Вокруг никого не было, и я снова заметил в тумане ту палатку. Я подполз к ней, а когда заглянул, оказалось, что она пуста. Тёплая вода проделала во льду широкую и глубокую канаву, в которой плавало несколько пар лыж, старая одежда, оттаявшая обувь да пару рюкзаков. Влажный воздух нагрел пространство палатки и в ней было достаточно тепло и туманно. Первым делом я выловил лыжи и даже вырвал изо льда палки. Я помню, как принялся обшаривать выловленные из воды рюкзаки, как метался по углам в поисках еды. Мне тогда было невдомёк, что когда-то замёрзшие здесь люди уже испытывали такую же агонию перед голодом и смертью. Под рыхлым снегом я нашёл кем-то завёрнутые в пакеты свитера и куртки – кажется они были рыбацкими. Я надел вещи и продолжил поиски еды… надеялся, что отыщу такой-же тайник, но уже с припасами. Не знаю сколько времени у меня ушло на поиски, но вид розового от крови снега постепенно вытащил меня из голодной истерики. Кисти и ладони, пальцы с которых слезла кожа – кровь капала с пальцев на снег, а я всё продолжал царапать лёд!

Внезапно взгляд полярника наполнился неподдельным ужасом, и он попытался привстать на кровати, однако Ханна не позволила раненому этого сделать. Подскочивший пульс Одэна красноречивым звуком кардиомонитора материализовался в тёмной комнате медблока.

Хватая почерневшими губами неподвижный воздух, впиваясь в лицо девушки безумными глазами, полярник быстро-быстро зашептал:

– А потом я увидел его! Среди тумана и складок палатки! Нечеловеческое лицо похожего на человека существа… Словно в палатку заглянул старый страшный пень, напоминавший корневищами лицо человека! – губы Одна задрожали, и он замотал головой. – И этот «пень»!.. Он следил за мной! Его глаза – жёлтые, как у змеи, горящие глаза! Они целились в меня! Это существо… оно… Оно страшнее, чем мертвецы! Оно – это оно стонало и выло во льдах – и я это понял, как только его увидел! И я побежал! Я даже не помню, как выскочил из палатки, не помню, как застёгивал лыжные замки… Только помню, что бежал прочь! Я бежал среди белых нескончаемых холмов из тумана и снега, падал в замерзающие лужи льда и воды; перепрыгивал трещины, заполненные водой, от которой, разило сырым мясом… Я помню это, да, помню! Падал и поднимался, падал и поднимался, и снова бежал! Бежал, пока не закипел воздух в лёгких, пока сознание было способно вопить от ужаса и гнать меня дальше… А потом стемнело и туман стал рассеиваться. Стало холодней. Помню, что трещины во льду практически перестали попадаться мне на пути, а я всё продолжал брести вперёд без единого шанса остаться в живых… Я просто знал, что, если остановлюсь – навсегда останусь во льдах! Судя по часам и положению звёзд, я двигался на юго-запад. К рассвету я вернулся к разлому Бэйла – я даже сумел отыскать следы вездехода. Я двинулся в направлении станции. Лыжные палки примёрзли к моим рукам, лёд на них стал красным, а потом я просто увидел, что на ладони нет кожи, а сама палка осталась в снегу позади… Я выбился из сил, голод раздирал меня изнутри, я… я нашёл в снегу… Господи! Я нашёл в снегу шлем Снора, а когда стал откапывать его, то он оказался тяжёлым!.. – Одэн захлебнулся собственными воспоминаниями и его подбородок затрясся. – Исцарапанный шлем, со следами зубов, когтей, кровавых подтёков и мутным стеклом визора… Я едва смог рассоединить замки шлема и поднять стекло… Зачем? Зачем я это сделал? Я же знал, что я увижу внутри!

Ханна с тревогой покосилась на экран кардиомонитора, на котором плясала убористая роспись сигнала. Зуммер прибора зашёлся панической дробью в такт отрывистому дыханию полярника.

– Они просто не смогли раскусить шлем… добраться… Ханна! Ты понимаешь? Они не смогли… О, Господи!

Микробиолог осторожно сжала искалеченную руку Одэна в ладонях и прошептала:

– Всё позади, милый мой. Всё закончилось, успокойся.

– Его взгляд!.. Взгляд Снора… Его глаза – они были открыты и в них невозможно было смотреть, но я смотрел! – Одэн вновь затряс головой, будто пытался избавиться от жутких воспоминаний. – Я похоронил в снегу, как смог похоронил. Выкопал отмороженными пальцами яму и закопал в ней голову. Метров через пятьсот я нашёл ботинок Снора, а чуть поодаль пару обглоданных костей. Пройдя примерно километр, я снова увидел его останки у самого обрыва и закопал и их. Это была большая часть рёбер, позвоночник и таз с одной бедренной костью. Рядом валялись разорванные вещи Снора, и я как стервятник рыскал по сугробам в поисках уцелевшей одежды, но смог подобрать лишь чудом оставшийся ремень с металлической пряжкой. Я жевал этот ремень пока шёл обратно, жевал пока он не закончился. Я спал в снегу, или мне казалось, что я спал. Я брёл вдоль разлома и мне казалось, что я сплю, а когда я засыпал – или думал, что сплю, – мне снилось что я иду вдоль разлома… Меня рвало краской и не переваренными кусками кожи, – чёрной кожи – и я всерьёз подумывал покопаться в блевоте и забрать остатки с собой, чтобы съесть их после, когда не останется совсем ничего! Я брёл дальше, я помню, как шёл, едва переставляя ноги, сжимая в руке оставшуюся пряжку ремня, а в другой уцелевшую лыжную палку. Я заметил, как перестали кровоточить мои почерневшие отмороженные пальцы, но никакой боли не чувствовал…

Внезапно Одэн замолчал, а затем резко отбросив одеяло, поднял искалеченные руки к свету. Его глаза упёрлись в неряшливые бинты, взгляд сделался неподвижным, каменным. Ханна перестала дышать, мгновенно почувствовав отхлынувшую от лица кровь. Стиснув зубы, она медленно перебирала в напряжённых пальцах простынь.

Вновь зазвучавший шёпот Одэна напоминал стон раскачивавшихся на ветру цепей, к которым было подвешено измождённое сознание человека.

– Я помню это… Я разогнул пряжку на ремне… Один из её краёв был острым словно нож. Именно им я стал отрезать пальцы. Я не чувствовал боли, я не чувствовал боли!

Ханна поднесла к губам полярника стакан с водой и заставила выпить снотворное.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказала она с измученной улыбкой, с трудом пряча дрожь побелевших губ. – Тебе нужно уснуть.

– Я отрезал собственные пальцы, Ханна!

– Всё будет хорошо, милый. Всё будет хорошо.

– Один за одним! – полярник закрыл глаза, и микробиолог вновь увидела слёзы на впалых бледных щеках.

Её взгляд стыдливо скользнул на пол, и она сжала в руках потрёпанные бинты на кистях мужчины.

– Я их съел, – донёсся до её слуха, слабый «скрип цепей».

– Что? – Ханна оторопелым взглядом взяла лицо Одэна в осаду. – Что ты сказал?

– Я съел собственные пальцы, – не открывая глаз, произнёс полярник. – Я это помню… Иначе я бы не дошёл.

Спустя пять минут дыхание мужчины стало глубоким и даже обморочным, а Ханна всё ещё сидела, укрыв лицо в ладонях, из-за которых на Одэна смотрели огромные синие глаза полные слёз. Через силу, мобилизовав своё разбитое и физически, и морально тело, девушка поднялась и на цыпочках двинулась к двери.

– Не шуми… – простонал Одэн сквозь сон. – Не шуми и уйди!

Последнее слово мужчина почти прорычал, чем изрядно напугал девушку.

– Я тихонько… – произнесла она растерянно и осторожно потянула дверь.

– Я слышу тебя! – снова толи рык, толи стон. – Уходи! Ты стучишь! Уходи отсюда!

– Тебе снится, – ласковым шёпотом успокоила Ханна.

– Ты врёшь, я слышу! Слышу тебя в своей голове!

– Да что же такое ты слышишь? – удивилась микробиолог всерьёз, выглядывая из-за приоткрытой двери.

– Твоё сердце! – прохрипел Одэн не открывая глаз. – Уходи!

Ханна в ужасе захлопнула дверь и ещё долго стояла в тёмном коридоре.

– Как Одэн? – спросила Мэрит через плечо, и на ходу поправила скромный рюкзак на спине.

Её заметно постройневшая фигура проворно мелькала вдоль сугробов на фоне тёмной стены основного корпуса станции. Шли друг за другом – узкая вытоптанная тропинка, – иного пути к резервной котельной не было. «Боюсь, что умрёт!» – хотела ответить Ханна (закричать, зарыдать, вцепиться в лицо Мэрит и заглянуть в её карие глупые глаза), однако лишь уколола спину подруги взглядом и ответила, что Одэн выкарабкается. Мэрит бегло обернулась, и за долю секунды успела ощупать осуждающим взглядом лицо подруги.

– Сама-то хоть спишь? – услышала Ханна, как только та отвернулась. – На тебе лица нет! Тебе самой в постель надо, а ты возле его постели сидишь!

– Куда ты меня тащишь? – спросила Ханна раздражённо вместо ответа, едва поспевая за девушкой. Ей и впрямь поход давался тяжело, и примятый, но твёрдый снег не был тому основной причиной. Ханна практически не спала третьи сутки, дежуря у кровати любимого мужчины. Её сильно беспокоила температура, – а именно слишком высокая у себя и крайне низкая у Одэна.

– Увидишь, – ответила Мэрит загадочно, подходя к корпусу котельной.

Она распахнула входную дверь и отступила в сторону, давая Ханне пройти. В подсобном помещении горел тусклый свет одинокой лампы, и микробиолог не сразу заметила застывшего возле тёмных стеллажей Матса Кённега. Связист был явно взволнован, он стоял в неестественной позе, уперевшись руками в бока и выставив подбородок, будто готовился к драке. Шапка на его голове сбилась набок и было видно, что парень нервничает.

– Привет, Ханна! – поздоровался он высоким голосом и кивнул Мэрит.

– Что здесь происходит? – спросила Ханна строго, пройдясь по лицам коллег настороженным взглядом.

Матс отодвинулся в сторону:

– Вот, – сказал он негромко, роняя из губ кудрявые клубы пара.

За его спиной на застеленном брезентом верстаке неподвижно лежала мёртвая искалеченная собака, лапы которой оказались опутаны проволокой, а поперёк ощеренной пасти торчал деревянный брусок.

– Что она здесь делает?! – в испуге воскликнула Ханна, отступив на шаг.

– Я принёс. Она не опасна, – заверил связист.

– Иди ты к чёрту, Матс! Какого хрена ты её сюда притащил? Остальные знают?

– Нет, только мы трое…

– Ты в своём уме? – Ханна налетела спиной на Мэрит, однако та поспешила оттолкнуть подругу от себя к центру помещения поближе к связисту. Её жест красноречиво указывал на чьей она стороне.

– Она не опасна! – настаивал Матс. – Она… Она не функционирует.

– То есть ты подобрал дурацкое определение и думаешь, что я останусь в одной комнате с этой тварью?! Какого хрена я вообще здесь делаю! Я сейчас же вернусь в комплекс и расскажу остальным, что вы оба тронулись и притащили на станцию мёртвую собаку, которая может ожить в любой момент!

Матс бросил странноватый взгляд за спину микробиолога, – как раз туда, где стояла Мэрит, – а когда Ханна перестала растерянно крутить головой, тихо произнёс:

– Она раньше уже оживала…

Подняв обе ладони кверху, Ханна повернулась к двери.

– Так… понятно – вы точно спятили! Я иду к остальным!

На её пути встала Мэрит и по-бычьи низко опустила голову.

– И что ты им скажешь? Что ты скажешь напуганным, пускай и не без основания, людям о находке Матса? – тяжёлый взгляд исподлобья буквально вкопал микробиолога в пол. – Что ты не использовала свой профессиональный шанс, чтобы изучить это существо? Хотя бы и с точки зрения науки, которую ты представляешь в отличии от обычных работяг там, за дверью! У них нет этого шанса, Ханна, но он есть у тебя! Шанс хоть немного понять с чем мы имеем дело, кто наш враг и возможно ли его победить?

Заглянув микробиологу в глаза, подошедший Матс осторожно тронул Ханну за плечо.

– Ты же заранее знаешь реакцию остальных на новость, с которой ты хочешь вернуться. Собаку обольют бензином и сожгут. Чем ты тогда сможешь помочь выжившим? Чем поможешь Одэну?

При упоминании имени любимого человека Ханна вздрогнула. Слово вновь взяла Мэрит:

– Одэн лишился пальцев… Да что я такое говорю? Мы лишились половины персонала – наших близких друзей, а ты хочешь лишиться возможности изучить это существо?

– Это не существо, – возразила Ханна, сдаваясь напору коллег.

– Уже существо, – ответил Матс и отступил в сторону, давая микробиологу обзор. – Мёртвое существо.

С опаской вернувшись к верстаку, Ханна окинула взглядом неподвижное тело собаки и повернула лицо к заговорщикам:

– Что вы от меня хотите?

К столу подошла Мэрит, она протянула девушке миниатюрный фонарик и перчатки:

– Осмотри тело, и скажи, что ты видишь необычного.

– Это шутка? Эта тварь нападала на людей после собственной смерти – этого недостаточно, или это в рамках обычного?

Кённег отодвинул Мэрит локтём и вновь взял микробиолога за плечи.

– Ханна, проведи осмотр и скажи, что тебя настораживает в физиологическом плане, расскажи нам о возможных аномалиях, об отклонениях, которых не должно быть… Хоть что-нибудь, за что можно зацепиться!

Ханна приняла фонарик и хмуро оглядев товарищей, надела перчатки. Она принялась осматривать тело собаки, медленно передвигаясь вдоль длинного стола. Первым делом она тщательно обследовала отсутствовавшую брюшину животного, осветив сфокусированным лучом оголённые позвонки и обглоданные рёбра. Мягкие ткани у собаки отсутствовали полностью, за исключением почерневшего желудка и видневшихся из-под грудных костей лёгких. Так же отсутствовали мягкие ткани внутренней стороны бёдер, паховая область оказалась изорванной и являла собой жуткое зрелище из замёрзшей ткани и видневшихся среди волокон костей.

– Здесь рана на голове, – прокомментировала Ханна, подсвечивая фонариком вмятину над ухом собаки. Яркий свет полоснул по приоткрытому глазу животного, отчего белёсая роговица вспыхнула, на мгновение испугав присутствующих. – Твою мать! – вырвалось у микробиолога, и она отпрянула от стола.

– Это я её ударил молотком, – виновато ответил связист, как только все успокоились, и Ханна вернулась к верстаку. – Контрольный удар, так сказать…

Ханна перешла к осмотру приоткрытой пасти животного, когда почувствовала, как Мэрит учтиво вложила в свободную руку микробиолога длинные медицинские щипцы.

– А ты подготовилась, – прокомментировала с укором Ханна действие подруги.

Не без усилия, девушка отодвинула заиндевевшие брыли собаки и присела на корточки, осматривая верхнее нёбо и глотку животного.

– Ты это видела? – спросила она Мэрит, не отрываясь от своего занятия.

– Видела, – ответила та, имея ввиду сплошь усыпанную крючковатыми длинными зубами пасть и гортань животного. – Полидонтония, кажется?

Отрицательно покачав головой, Ханна возразила:

– Не думаю. Аномальные зубы похожи на новообразование и сильно отличаются от родных зубов животного. К тому же я не вижу среди них маляров и премоляров… – девушка осветила чёрную гортань собаки и нырнула взглядом в зев глотки вслед за светом фонаря. – Господи, зубами усеяно всё горло! Я такого никогда не видела – пищевод, трахея, абсолютно все мягкие ткани!..

– Обрати внимание, что отсутствует несколько коренных зубов, – Мэрит указала пальцем в пасть собаке. – Это означает, что новые крепче собственных?

Ханна повела плечами и прищурилась, вглядываясь в ощеренную мёртвую пасть. Её обзору здорово мешал деревянный брусок поперёк зубастой челюсти, однако вытащить его девушка не решалась.

– Скорее это означает, что они появились у неё перед самой смертью. Во сяком случае, процесс был запущен именно тогда и имел быстротечный период. Видишь новообразованные зубы имеют разную длину? Это говорит о том, что собака успела часть из них потерять, и за короткое время выросли новые.

Рядом с девушкой на корточки присел Матс.

– Это сделали свои же? – спросил он, указав на разорванное брюхо собаки. – Пока длилась осада станции мертвецы напали на своего же?

Вновь переместившись к изуродованной части тела, микробиолог внимательно осмотрела останки животного.

– В тканях нижних конечностей полно замёрзшей крови, а значит имел место гипостаз. Собака сначала умерла, а через какое-то время оказалась атакована… Странно. Где ты её нашёл?

Связист выпрямился, искоса наблюдая за действиями микробиолога.

– Она висела нанизанной на стойку ограды собачьего вольера. Видимо зацепилась, когда стая атаковала станцию. Её замело снегом, а когда ветер поменялся и сдвинул сугробы…

Мэрит нависла над Ханной и возбуждённо затараторила:

– Мы считаем, что есть некий триггер, который заставил остальных напасть на эту собаку! Для этого мы тебя и позвали… Мы надеемся, найти нечто такое, что заставило мертвецов атаковать своего-же!

Не отрываясь от поисков, Ханна бросила короткий взгляд на подругу, а затем пристально посмотрела на Кённега.

– «Мы»? Расскажи, как всё было, – потребовала она, возвращаясь к работе. Микробиолог осторожно поднесла щипцы к окаменелому желудку, обвитому инородными трубчатыми наростами.

– Утром я прокладывал кабель от ангара к административному корпусу и заметил невдалеке нечто странное, как раз на месте бывшего вольера, – начал связист. – Я же говорю: ветер поменялся и растрепал несколько окрепших сугробов. Один из них обнажил висевшую псину. По крайней мере за все последние дни после ухода мертвецов я её не замечал. Она не двигалась, когда я приблизился к ней, однако я на всякий случай зашёл сзади и ударил её молотком… Вернее не так! Сперва я ударил её током, а потом молотком по голове…

Метнув в связиста недоумённый взгляд из-за плеча, Ханна с издёвкой спросила:

– Не много ли мер предосторожности, для «не опасного» существа?

Смущённо захлопав ресницами, Матс сдвинул шапку ещё дальше на затылок:

– Это вышло случайно, можно сказать, от неожиданности! Да, от неожиданности… Дело в том, что после того, как я ткнул её проводом, я услышал голос Ларса по рации. Я, признаться, струхнул, выронил провод и ударил собаку молотком… – заметив на себе удивлённый взгляд Ханны, Матс твёрдо заявил: – Я могу доказать!

– Доказать – что?

– Что слышал голос Ларса Нордина. Он звал свою собаку, – указав на мёртвое животное, связист уточнил: – Он звал Снеговика.

Отступив на шаг от стола, Ханна с недоверием осмотрела истерзанное тело животного.

– А это Снеговик?

– Да, это он. Видишь на спине светлая шерсть в виде очертания снеговика? Любимец Ларса… но тогда я не знал, что это он.

Ханна замотала головой и замахала перед лицом связиста руками:

– Чёрт с ним со Снеговиком! Ты сказал, что слышал голос Нордина из рации! Как это понимать?

Матс хмуро посмотрел на микробиолога и спросил серьёзным тоном, тщательно подбирая слова:

– Сперва ответь мне, что произошло с собакой. Не хочу путать, возможно, обнаруженные тобой факты собственными теориями. Сбивать с толку, так сказать.

– Это глупо…

– Ханна, не спорь! – перебил Матс. – Просто скажи, что ты нашла.

Девушка раздражённо повела плечами и заговорила:

– Я вижу увеличенный желудок, поражённый инородной тканью, который в процессе рубцевания лишился пилорического сфинктера – такого я не встречала никогда! Иными словами, его функциональность полностью изменена и теперь он способен лишь принимать пищу…

Осёкшись на полуслове, микробиолог запнулась, пытаясь дать точную формулировку своим наблюдениям. Учитывая, чем именно питались мёртвые животные, сколько горя принёс обитателям станции необъяснимый и страшный феномен, Ханна занервничала, глядя в угрюмые лица напротив.

– Поглощать… – Ханна сделала глубокий вдох. – Это подразумевает, что всё попавшее внутрь будет… – девушка снова замялась, в поисках нужных слов и терминов.

– Переварено? – подсказала Мэрит тихо.

– Нет здесь никакого процесса пищеварения! – Ханна негодующе топнула ногой. – И быть не может! Без вскрытия точнее сказать не получится – мы не знаем с чем столкнулись!

Выплюнув ком пара, Матс предложил свой вариант:

– Преобразовано?

– Во что? – нахмурилась микробиолог, внутренне соглашаясь с формулировкой связиста.

– В энергию… например. Я не знаю, быть может в электромагнитную или даже в ядерную, – глаза Матса загорелись огнём догадки. – Как я не додумался принести дозиметр!

Ханна требовательно взглянула на связиста:

– Ты что-то знаешь?

– Есть одна идея… но я бы хотел, чтобы ты закончила.

Слабым наклоном головы, микробиолог согласилась:

– Вполне вероятно, что метастазы, зарубцованность и новообразованные зубы, – пускай это будут они, – связаны между собой. Я не танатолог, однако могу с большой долей вероятности сказать, что на эту собаку никто не нападал – все эти увечья она нанесла себе сама.

Заметив удивлённый взгляд подруги и помрачневший взгляд Матса, Ханна указала щипцами в область позвоночника животного, затем посмотрела на Мэрит.

– Если присмотреться к крестцовым позвонкам, то на них видны следы зубов. Тех самых, которых ты недосчиталась. А вот здесь, между костями, – она ткнула щипцами в хребет, – как раз и застрял недостающий клык, – виден его торчащий корень. Эта собака… это существо поедало само себя. Это называется «аутофагия», но я с таким не сталкивалась прежде…

Внезапно девушка замолчала, почувствовав, как подгибаются ноги – её сознание пошатнулось вместе с ослабленным болезнью телом. Всё остановилось, всё застыло, всё мгновенно стало на паузу. Озадаченные лица товарищей, редкая соскальзывающая с потолка изморозь, плотные тягучие следы дыхания и даже звук – всё замерло в маленьком пространстве промёрзшего помещения. И где-то среди этого забвения, послышался чужой женский голос, отдалённо напоминавший голос, звучавший время от времени у Ханны в голове. «Сталкивалась… – шёпотом покатился голос в оглушённом сознании, – уже сталкивалась».

После непродолжительной, но тревожной паузы, первым взял слово Матс:

– Звучит невероятно… Вы слышали о нахцерерах? Это мифические существа, которые пожирали сами себя и насылали на людей…

– По-твоему это похоже на миф? – перебила Мэрит испуганно, указывая на тело собаки. – Матс, это похоже на миф?

Связист нахмурился и, взглянув в лицо микробиологу, тихо спросил:

– И что, по-твоему, заставило собаку начать пожирать саму себя?

– Очевидно – голод, – это произнесла не Ханна, это сказал тот голос из головы, просто сделал это вслух.

– Но остальные не бросились делать тоже самое, они поджидали нас! – Мэрит погрозила в воздухе пальцем, и тут же спрятала руку в пухлую перчатку – в заброшенном помещении хозяйничал мороз; при свете обессиленного прожектора было видно, как материализованное дыхание людей камуфлирует напряжённые лица.

Ханна раздражённо повела плечами, меж бровей девушки пролегла глубокая черта:

– В отличии от этой, – она указала взглядом на тело собаки, – они не были в безвыходном положении.

– Вероятно, ты права, но… должно быть что-то ещё, – задумался Матс.

– Она нас видела, – нашлась Ханна, неотрывно глядя на труп животного. – Собака постоянно нас видела.

– О чём ты говоришь? – Мэрит переводила испуганный взгляд со связиста на микробиолога. – Матс, о чём она говорит?

В поисках ответа, связист развернулся к Ханне:

– О том, что наши баррикады и завешенные окна на станции были не видны с того места, где Снеговик напоролся на ограду… Но ему было видно окно второго этажа северной части здания, а его как раз никто не завешивал!

Ханна утвердительно кивнула:

– Именно. И даже после того, как Одэн увёл мертвецов за собой, мы практически каждый день собирались в помещении второго этажа.

– Там теплее всего, – растеряно подытожила Мэрит и неожиданно взорвалась: – О, боже, всё это время эта тварь смотрела на нас и пожирала себя?! Пожирала себя так как не могла добраться до нас!

Ханна стянула с рук перчатки и, окинув коллег тяжёлым взглядом, закурила. Никотин ударил в голову (Ханна не курила с самого утра, чувствуя тошноту из-за высокой температуры), на какое-то время сделав лица людей цветными пятнами и превратив монотонный голос связиста в гул, проносящегося мимо поезда. Микробиолог почувствовала, как пылает её лицо, а лоб под шапкой покрывается потом.

– …Благодарен тебе, Ханна, – «состав» пронёсся, и девушка вновь могла слышать Матса. – Спасибо что пришла, не смотря на своё состояние – ты и впрямь неважно выглядишь. Ты принимаешь лекарства?

– А как ты думаешь? – едва сдерживая тошноту, едко спросила девушка. Она хотела было потушить сигарету, но передумала.

– Был бы Ларс жив, он бы тебя быстро поставил на ноги, – с грустью сказала Мэрит. – «Хохот Хель», конечно, та ещё гадость, но простуду это пойло прогоняло быстро!

Ханна закашлялась и сквозь слёзы обратилась к связисту:

– Ларс – ты сказал, якобы можешь доказать, что слышал его.

Ответ Матса показался девушке растерянным и смущённым:

– Я кое-что предполагаю… Не уверен, что получится снова, но попробую…

Парень стал выкладывать из карманов на верстак мотки изоленты, мелкий инструмент, узелки проволоки. Рядом с перчатками связист положил рацию и закрытый футляром армейский компас. «Такой же есть и у Одэна, – отстранённо подумала Ханна, затягиваясь сигаретой. Никотин уже не сжимал горло и не вызывал тошноту. – Бесполезная вещица с этой чёртовой аномалией!» Микробиолог неожиданно обратила внимание, что извлечённая из кармана связиста проволока идентична той, что опутывала лапы недвижимой собаки.

– А зачем ты Снеговика спутал, если он «не функционирует», как ты говоришь?

Ханна с удивлением взирала на приготовления молчаливого Матса, который ей ничего не ответил. Вместо этого, он нырнул в стоявший в тени стеллажа объёмный рюкзак и вытянул из него крупный термос.

– Должно хватить, – прошептал он отстранённо, взвешивая контейнер в руках.

С этими словам, связист отогнал удивлённых девушек от верстака и отвинтил крышку. К потолку тотчас метнулся плотный извивающийся пар – было похоже, что Матс только что выпустил джина, в надежде, что тот исполнит его желание. Не раздумывая, парень принялся методично поливать тело собаки горячей жидкостью и спустя несколько секунд небольшое помещение заволокло вонючим туманом.

– Что ты делаешь? – воскликнула Ханна. Она заткнула нос, пытаясь избежать отвратительного запаха. – Что это в термосе?

– Солёная вода, – ответил связист, продолжая поливать голову собаки. – Я просто ускоряю процесс оттаивания.

– Это не опасно? – взволнованно поинтересовалась Мэрит, пряча наморщенный нос в рукаве.

Ханна опередила Матса, бросив подруге в лицо:

– Если было бы не опасно – он бы не стал предварительно связывать собаку!

– Это простая мера предосторожности, – насупился парень, пряча нос в воротнике. – Я не могу точно рассчитать силу тока – у меня просто нет никаких данных. Поэтому я действую исключительно в экспериментальных целях.

С этими словами Матс отставил пустой термос в сторону и взял в руки компас. Отщёлкнув с корпуса крышку, он указал взглядом на безжизненную стрелку прибора.

– И так уже второй месяц, – уточнил он, оставляя компас в изголовье собаки. – Второй месяц!..

Встретив на себе убийственный взгляд подруг, Матс поспешил продолжить и приподнял полог свисавшего с верстака брезента, под которым на полке оказался аккумулятор.

– Я его принёс утром, – отчитался Матс. – Он заряжен и судя по моим предположениям, заряда должно хватить.

Взяв в руки скрученные под верстаком провода, связист пару раз скрестил оголённые концы, с одобрением осмотрев искры.

– Ты уверен в том, что ты делаешь? – спросила Ханна настороженно и, прихватив Мэрит за локоть, сделала шаг назад.

Ничего не ответив, Матс с силой ткнул провода в мокрую голову животного. Тело собаки тотчас напряглось, лапы вытянулись, издав глухой короткий хруст.

Взвизгнув, обе девушки отшатнулись ко входу, вцепившись друг в друга.

– Это нормально, это нормально! – Матс с озабоченным видом суетился у стола, пытаясь брезгливо вытянутой рукой накрыть брезентом «ожившее» тело. Вопреки своим словам, он действовал с опаской и, наконец, с третьей попытки ему удалось сделать задуманное: на верстаке осталась видна лишь повреждённая голова животного, остальное скрыл брезент.

– Так тепло удержится дольше… – бормотал связист, поправляя ткань. – Волноваться не о чем – заряд слишком слабый… Утром был больше, хотя не уверен… Конденсаторы на морозе потеряли часть ёмкости…

Ханна шагнула к связисту и позвала:

– Матс?

– …С другой стороны, тело собаки было замершим и всё равно отреагировало! Что это значит? Наверняка заряд был больше…

– Матс! – окликнула Ханна громче, а когда связист повернулся, строго спросила: – Что ты делаешь?

Парень спохватился и смахнув компас со стола, сунул прибор микробиологу в руки.

– Следи за стрелкой!

Ханна с удивлением заметила, как стрелка компаса вибрирует, шатко указывая на животное.

– Подойди ближе к верстаку, – повелел Матс и слегка увлёк девушку за локоть. – Не бойся.

Вблизи стола стрелка чётко указывала на тело собаки, а когда Ханна стала водить компасом вдоль брезента, и вовсе с точностью смотрела на голову животного.

– Магнитное поле, – прошептала она. – Но откуда?

Микробиолог встала на колени и поднесла компас к голове собаки не сразу заметив, как наблюдая за ней самой, сузился затянутый бельмом глаз мёртвого животного.

– Не пугайся, она тебя не видит, – прошептал Матс указав взглядом на слабую реакцию оттаявшего тела. – Это остаточный рефлекс. Сила тока слишком мала, чтобы зарядить эту батарейку.

Ханна с трудом отвела взгляд от жуткого глаза и тихо спросила:

– «Батарейку»? О чём ты говоришь?

Матс присел рядом с Ханной и приблизил лицо к заплывшему глазу животного так, что в нём стало видно искажённое отражение связиста.

– Им не нужно ни сердец, ни лёгких, – тихо сказал он. – Не нужна кровеносная система, не нужен воздух, не нужен метаболизм. Им не нужно ничего кроме еды, которую они… перерабатывают в… электрический импульс. – Матс повернул лицо к девушке. – Нечто неведомое делает из мёртвых тел «батарейки», способные лишь разрывать плоть и следовать неведомой нам цели. Ну, а если «батарейка» разряжается от холода или голода, то всегда есть вариант самоуничтожения, – связист указал взглядом на неподвижную собаку. – Идеальное оружие, которое уничтожит само себя после выполненной миссии.

Ханна поднялась на ноги и положила компас на верстак. Сигарета в её губах давно догорела, и девушка стояла с ошарашенным видом и нелепым окурком под красным замёрзшим носом. Матс с осторожностью отклеил от лица Ханны сигарету и бросил на пол, затем взял в руки рацию.

– Это те же волны, на которых я зарегистрировал послание несколько недель назад, – парень в доказательство показал заиндевевший экран устройства. – Послание с изображением астронавта.

Настроив частоту, связист поставил включённую рацию рядом с собакой на верстак. В полной тишине, он полез в рюкзак и достал свёрток из термоткани. Подошедшая ближе Мэрит прижалась к Ханне плечом и девушки, под непрекращающийся шелест мёртвого эфира радиотрансляции, молча наблюдали, как Матс развернул свёрток.

– Дистиллированная вода, – уточнил он, неловко беря пальцами объёмный шприц. – Простейший, но отличный диэлектрик. Думаю, этого должно хватить.

Чуть сдвинув полотно с тела собаки, Матс глубоко воткнул иглу за ухо животного и нажал поршень. Как только полярник вытащил шприц, животное зашлось мелким тремором, а в звуке трансляции послышались помехи.

– Как утром у вольера, всё как утром! – прошептал связист, окидывая взглядом дрожавший брезент.

Из рации слабо донёсся протяжный собачий вой, сменившийся оголтелым лаем. Звук стал нарастать, а затем троица услышали человеческий окрик, в котором с трудом, но, всё же, можно было узнать голос Ларса Нордина. Голос звучал неразборчиво, словно человек проговаривал слова в пустое ведро, однако через несколько секунд люди определённо услышали испуганный крики: «Снеговик, прекрати! Перестань!»

Ханна заметила, как побледневшая Мэрит зажала руками рот и округлившимися глазами смотрит на рацию. «Перестань! Что ты делаешь?» – неслось тем временем из динамика и в конце концов крик человека потонул в собачьем вое. Всё стихло. Дрожь перестала сотрясать тело животного.

Матс выключил рацию и взял в руки бесполезный компас, стрелка которого, как и все эти два месяца, снова не подавала признаков жизни.

– Тебе нужны образцы тканей? – мрачно спросил он Ханну. Получив заторможенный утвердительный кивок, связист добавил: – Что будем делать с телом?

Придя в себя (Мэрит же, всё ещё смотрела на собаку пустыми глазами) Ханна ответила потусторонним голосом:

– Уничтожить!

– Я тоже так думаю, – согласился Матс. – Мэрит, ты будешь брать образцы?

Девушка испуганно завертела головой и молча отказалась.

– Ханна приступай! – скомандовал связист, отходя в сторону.

– У меня нет инструмента…

– У Мэрит есть, я просил принести.

Матс посмотрел на прибывавшую в ступоре Мэрит, затем сделал к ней шаг и тряхнул за плечи.

– Ты принесла? – строго спросил он.

– Да-да! Я всё взяла! – девушка скинула с плеча рюкзак и отошла в сторону.

Ханна потянула лямки и увидела медицинский органайзер Торы. Микробиолог молча расстелила ткань органайзера на верстаке и подула на озябшие пальцы.

– В тепло перемещать нельзя – оттает! – отрезал связист сухо и покосился на труп животного. – Нельзя рисковать, делай всё здесь! Поспеши, Ханна!

Микробиолог осмотрела инструмент и подняла глаза на Матса:

– Я бы хотела взять срезы мозговой ткани, но мне нечем делать трепанацию.

Матс бросил по сторонам растерянный взгляд, затем решительно взялся за молоток на поясе:

– Другого ничего нет…

Ханна утвердительно кивнула, и услышала за спиной возглас Мэрит:

– Нет-нет-нет, это уже сами! Меня, итак, тошнит от этой вони, я ухожу!

Когда за девушкой закрылась дверь, Ханна посмотрела на Матса, решительно сжимавшего в руках молоток.

– Готова? – спросил он.

Ханна утвердительно кивнула и спросила:

– Как ты догадался? Как ты догадался, что собаку можно… можно…

– «Включить»?

– Да, – согласилась микробиолог.

Опустив глаза на завёрнутое в брезент тело животного, связист повёл плечам:

– Тот сигнал, что оказался чьим-то посланием – изображение астронавта… я всё вспоминал о нём… Размышлял о том человеке, думал об искажённой мелодии в аудиофайле и не мог понять зачем кому-то кодировать эту информацию? Зачем так глубоко прятать нелепые данные, которые не несут никакого смысла? – Матс посмотрел на Ханну в упор, сдвинув брови. – Утром, когда я ударил током собаку и мне показалось, что я слышу голос Ларса, я подумал, что его голос – это воспоминания собаки о своём хозяине. Предсмертные воспоминания – то, что записывается в сознание перед самой чертой. Мне тяжело это объяснить, да я и не смогу я. Гипотеза тогда показалась мне настолько абсурдной и настолько нечёткой, что я поспешил додумать фактическое подтверждение своей теории, нежели её развить. И вот сейчас, зная, что я на верном пути, мне не даёт покоя мысль о том, что какая-то неведомая сила способна использовать мёртвые тела в своих целях. Что всё произошедшее за последние месяцы – не стечение обстоятельств и не каприз природы или её агония! Всё это цепочка следов одного и того же зверя – изощрённого и могущественного, способного лишить связи целый регион и вдохнуть жизнь в окоченевшие тела! Ханна, я до ужаса напуган тем, что это просто передышка… схватка не окончена. Противник просто дал нам отсрочку, и то только лишь для того, чтобы решить собственную задачу…

– И кто, по-твоему, этот зверь? – спросила Ханна, внутренне содрогнувшись.

– Меня не покидает ощущение того, что за нами наблюдают. Мы как рыбы в аквариуме, за стеклом которого происходит нечто такое, что нам – рыбам, понять не дано. Нам остаётся только одно – или дождаться пока нас смоют в унитаз и у нас будет мизерный шанс улизнуть в открытую воду, либо ждать пока нас скормят хищникам! Как бы то ни было, могу сказать точно, что аквариум наш заражён и его вот-вот отправят на дезинфекцию вместе с нами или без нас, – связист наставил молоток на голову собакии вопросительно посмотрел на коллегу. Его ноздри выдували клубы остывающего воздуха.

Ханна подняла глаза на парня и накинула капюшон.

– Получается, тот человек, тот астронавт, – её замёрзшие губы плохо слушались, стучавшие зубы с трудом пережёвывали слова, – тоже воспоминание?

– Получается, так…

– Его собственное?

– Именно, – согласился Матс, опустив молоток.

– И оно застряло в виде сигнала у нас над головами? Посмертное воспоминание?

– Можно и так сказать.

– Это эксперимент? – в голосе девушки застыло напряжение и утверждение одновременно. – Ты считаешь это эксперимент?

– Военных? Эксперимент военных… Ты об этом говоришь?

– Да! Алан Бигсби – часть этого эксперимента! – Ханна вспомнила слова Одэна и его предположения, почувствовала, как раскалённые мысли сотрясают сознание, и она вот-вот потеряет нить догадки. – Одэн предполагал… Он предупреждал! Бигсби появился здесь не случайно – ему дали умереть здесь! Это всё было предопределено!.. Господи! Эти военные, они втянули нас в этот ад!

– Это только предположение, Ханна, – связист всё ещё стоял, сжимая молоток и его бледное лицо в неярком свете лампы казалось совсем юным.

Ханна указала рукой на тело собаки:

– А это? Они могут с помощью какого-то облучения или частоты воскрешать мёртвых? Матс, ты же сам говоришь, что это идеальное оружие!

– В метафорическом смысле…

– К чёрту смысл! – закричала Ханна в истерике. – Нет здесь никакого смысла! Ни бога, ни смысла, ни надежды! Всё что мы имеем – это горстку оставшихся в живых людей на краю Арктики по которой бродят ожившие мертвецы! Мертвецы, понимаешь?! И чтобы хоть как-то оправдать происходящее, ты бьёшь труп собаки током, а я жду пока молоток раскроит её череп!.. – микробиолог тяжело закашлялась, а когда восстановила дыхание, с яростью добавила: – А знаешь, для чего мы это делаем? Для того чтобы не сойти с ума и доказать друг другу, что произошедшее не плод нашего безумия! В доказательство этого мы роемся в теориях и ищем смысл, которого нет!

Уже к вечеру микробиолог сидела у постели Одэна, а в её голове всё ещё звучал звон битого стекла – собственного голоса в промёрзшем помещении котельной. Ханна не двигалась и, казалось, не дышала. Её пустой одинокий взгляд подобно белой безжизненной равнине за окном был необитаем, растворён во времени и неподвижен. Поджав колени к подбородку, обхватив ноги руками и спрятав стылые пальцы в растянутые рукава потрёпанного свитера, микробиолог раз за разом прокручивала в голове совсем недавний эпизод из своей жизни – эта же самая палата медблока, та же кровать и озабоченное лицо Торы. «Его нёба, как наждак», – так она кажется сказала об американце? Что она имела ввиду?

– Он превращался… – ответила Ханна сама себе шёпотом. – Он трансформировался, как и Снеговик!..

Соскользнув с кресла, девушка встала рядом с кроватью и склонилась над спящим полярником.

– Одэн? – позвала она вполголоса. – Одэн, ты меня слышишь?

Раненый никак не реагировал на призыв Ханны, всё так же прибывая в обморочном тяжёлом сне. Микробиолог покосилась на экран кардиомонитора и беззвучно повторила увиденные цифры – сердце полярника билось пугающе сонно и медленно. Решившись, Ханна коснулась холодной щеки любимого человека и трясущимися пальцами потянула бледную кожу вверх. В полумраке медицинской палаты она увидела блеснувшие зубы Одэна: плотно сжатые и абсолютно нормальные на вид. Нервничая от нарастающего напряжения, девушка дотянулась непослушными пальцами до чайной ложки в стакане с питьём, однако не удержала и уронила обратно. С громким звяканьем ложка вернулась на место, заставив Ханну замереть с расширенными глазами. Одэн не шелохнулся, ритм его сердца не изменился, как и его тяжёлое скованное дыхание. Микробиолог вновь проделала трюк с ложкой, на этот раз удачно. Где-то внизу на первом этаже послышались голоса и на секунду Ханне показалась, что они становятся громче. Девушка отшатнулась от кровати и сунула ложку в карман. Выждав несколько минут, она вернулась к раненому, чувствуя, как лоб покрывается потом. Вставляя ложку между зубов Одэна, она и вовсе ощущала жар во всём теле – Ханна с ужасом ожидала увидеть то, что ещё утром видела в замёрзшей котельной.

– Господи!.. – едва не задохнувшись, запричитала она, заглянув в приоткрытый рот Одэна.

С трудом сдерживая слёзы, она обшаривала глазами нёба полярника, которые оказались без каких-либо признаков аномалии.

– Спасибо, спасибо! – шептала она исступлённо, не обращаясь ни к кому и ко всем святым сразу. В груди клокотало, перед глазами повисла пелена из слёз, к тому же от страха стянуло живот и пах. «Он выжил, он не умирает, он не станет одним из них»! Её нервные пальцы порхали на бледном лице дорогого человека, едва касаясь ледяной кожи: – Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Придя в себя, Ханна убрала ложку на стол и, тихонько вернувшись к спящему Одэну, уткнулась горящим лбом в холодный висок любимого. Её сердце бешено колотилось и, казалось, делает это за двоих. Выложив из кармана рацию на тумбочку в изголовье кровати, Ханна достала сигареты и долго вертела пачку в руках. Тревога никуда не делась, страх за Одэна стоял за спиной и наседал на плечи. Или это была усталость? Неподъёмная, вязавшая руки усталость…

Неожиданно вспомнилось совсем ещё недавнее рождество, с его весельем и смехом – очевидно уставшее от недосыпаний и болезни тело потребовало от мозга живейших воспоминаний, когда всё ещё было хорошо. Всё было хорошо. Было… Нарядный просторный спортивный зал, украшенный гирляндами огней и яркими фонарями; небольшая искусственная ёлка на столе, декорированная ватином и паедками – дело рук дотошной Мэрит. Счастливые лица Торы и Кнута – оба стоят в сторонке, тихонько болтают и с нежностью смотрят друг другу в глаза; конфетти путается в волосах Торы и Кнут, с улыбкой, достаёт разноцветную мишуру из причёски жены. Неподалёку с пивом в руке громогласно ревёт Варг (ей-богу ревёт!) и кружится вокруг теннисного стола, за которым, надев боксёрские перчатки и с трудом удерживая теннисные ракетки, сражаются Хэвард и Брокк, кое-как отбивая яркий мячик. Мимо них кокетливо свингует Мэрит с бокалом в одной руке и сжатой ладонью смущённого Йена в другой – молодые люди смеются и что-то друг-другу весело доказывают, пытаясь перекричать музыку и ор Варга Ультссена. Из колонок лучится голос Фрэнка Сенатры (каприз Ларса Нордина) и тёплым баритоном обнимает собравшихся полярников; у самих же динамиков оживлённо жестикулируя спорят Матс, Олав и Ингвар, время от времени взрываясь хохотом и дружескими взаимными тычками. А вот и сам Ларс – он стоит в дверном проёме, навалившись плечом на раму, слушает текучий голос своего фаворита. Полярник мягко улыбается, скользит взглядом по лицам людей и встречает глазами Ханну: его губы следуют за припевом, беззвучно артикулируют, и он качает головой в такт мелодии. «…Так что мыслями о Рождестве я немного раньше в этом году…» – мурлыкает Фрэнк, заставляя и Ханну напевать в ответ Ларсу. Нежно и, в то же время, сильно талию обхватывают руки – Одэн. Его горячие губы с рычанием впиваются в шею девушки, и он издаёт победоносный вой. «Что вы забыли, на этой скучной вечеринке простолюдинов, Принцесса?» – именно так должен спросить Одэн, однако Ханна слышит совсем другое… Ей мерещится отдалённый тревожный звук, который разрушает тягучий шарм «Мистера голубые глаза». И, кажется, что присутствующие люди тоже его слышат – лица коллег напряжены и повёрнуты к девушке, разговоры стихли. Олав Линдт отделяется от компании и подходит настолько близко, что Ханна видит его красные воспалённые глаза, чувствует запах спиртного от мужчины.

– Он умирает! – кричит полярник в лицо и грубо хватает за плечи. – Сделай что-нибудь!

Ханна пытается отстраниться, однако это ей не удаётся и глаза мужчины оказываются совсем рядом.

– Да очнись же ты, Ханна! – орёт он снова и трясёт девушку. – Просыпайся!

Истеричный сигнал кардиомонитора буквально заполнял собой маленькое помещение палаты. Оглушённая предательским сном девушка вскочила на ноги, едва не упав на затёкших ногах. Растерянное лицо Олава висело в полумраке комнаты подобно призрачному облаку.

– У него остановилось сердце! – закричал он, схватив Ханну за руку. Полярник потащил девушку от кресла к кровати. – Что делать, что мне делать?!

Ханна взирала на неподвижного Одэна, всё ещё, пустыми глазами: тело мужчины свесилось за пределы койки головой к стене и, оказалось запутанным в натянутых проводах медицинского оборудования. Так оно и было – и в первые секунды Ханна подумала, что перед ней разыграли какую-то злую шутку и Одэн изображает выброшенную на провода куклу… Так было всего несколько секунд.

Бросившись к постели Одэна, Ханна рвануло тело любимого на себя. К своему ужасу она заметила, как вслед за холодным (нет-нет-нет!) телом потянулся и силовой провод, туго захлестнувший шею мужчины…

– Помоги мне! – зарычала Ханна не своим голосом, запуская непослушные пальцы между проводом и шеей Одэна. – Да не стой ты болваном!

– Что делать! – как заговорённый повторял Олав, вытанцовывая рядом. – Что делать!

– Я не могу убрать провод! – Ханна вцепилась пальцами в лицо Одэна и разжала челюсть. – Быстрее! Быстрее!

С этими словами она принялась делать полярнику искусственное дыхание, преследуя взглядом пальцы Олава у собственного лица, пока те мелькали в попытке освободить шею друга от смертельных пут.

– Он наверно попытался встать… – тараторил тот высоким голосом. – Он же слабый совсем!.. Отключился… И запутался! Я мимо шёл и услышал из коридора звук этот… «Пи-и-ип, пи-и-ип»!.. Не понял ни хрена, а потом тебя позвал… потом снова позвал!

Ханна упёрла скрещённые ладони в грудь Одэна и стала судорожно и неумело делать массаж сердца.

– Ну что ты копаешься?! – зарычала она снова.

– Готово! – Олав отбросил провод в сторону, под непрекращающийся визг кардиомонитора.

В отчаянии, Ханна рванула рубаху на груди Одэна и начала остервенело бить сжатыми кулаками в солнечное сплетение умирающего.

– Не смей! – взвыла она, орошая слезами бледную бездыханную грудь полярника. – Не смей умирать! – Ханна повернула искажённое лицо к Олаву и дико вращая глазами, прохрипела: – Дефибриллятор неси! Там – в шкафу у входа! Живее!

Едва не запутавшись в проводах, едва не упав, нескладный Олав кинулся к двери и рванул дверцы шкафа. Ханна снова замахнулась, и с силой обрушила сжатые в единый кулак руки на грудь Одэна, затем снова, и снова. Из носа несчастного показалась тонкая струйка загадочной тёмной жидкости и спустившись вниз по щеке, прокралась к уху. Ханна перестала колотить в бездыханную грудь и, как заворожённая смотрела за ползучим необъяснимым явлением.

Олав рухнул рядом с девушкой, швырнув на постель уже раскрытый кейс с устройством.

– Включил, я включил! Какой ток?

– Максимальный… – как во сне прошептала Ханна.

Сунув девушке в руки «утюжки», Олав размашисто нанёс на оголённую грудь умирающего гель.

– Готово! Прижимай плотней!

Видя, что Ханна заторможенная и прибывает в шоковой апатии, мужчина что есть силы ущипнул микробиолога за грудь, а когда та вскрикнула, зашипел:

– Соберись, девчонка! Действуй!

От разряда током, грудь Одэна подкинуло вверх будто она оказалась приклеенной к «утюжкам» дефибриллятора.

– Ещё! – скомандовала Ханна, плотнее сжимая пальцами рукоятки.

– Готово!

Второй разряд практически совпал с неожиданно громко рявкнувшей рацией, за резким звуком которой из динамика посыпался монотонный набор неясных слов. «Спасатели» на секунду замерли с ошарашенными лицами и повернулись к рации, из которой уже чётче доносились слова на английском языке.

– Что это? – спросил Олав тихо, вслушиваясь в однообразные фразы.

– К чёрту! – отрезала Ханна неожиданно резко и протаранила мужчину взглядом. – Включай!

– Полный? – Линдт всё ещё глядел на рацию. – Уверена?

– Да!

Последовал новый разряд. Обнажённая грудь Одэна вздыбилась и снова опала. Рация выплюнула чей-то голос, монотонно повторявший одни и те же слова, зашипела и закашлялась, а уже через несколько секунд резкий короткий свист эфира унёс в небытие смысл звучавших слов. В то же мгновение на экране кардиомонитора пробежал росчерк появившегося пульса и на мониторе зашевелились долгожданные цифры.

Олав издал ликующий вопль и горячо обнял обессиленную и заплакавшую Ханну.

– Мы вытащили его, вытащили! – повторял он, сжимая микробиолога в крепких объятиях. – Не плачь! Он будет жить!..

Спустя двадцать минут, когда победоносная эйфория осталась позади и в сознание людей вернулось понимание не победы, а всего лишь отсрочки и грядущей борьбы за жизнь человека, Олав подошёл к стоявшей у двери Ханне и, не произнося ни слова, отобрал тлевшую в пальцах девушки сигарету. С опаской затянувшись, он устремил взгляд на постель с раненым, затем скользнул глазами по показаниям монитора.

– Я собрал все провода вместе и скрутил как следует, – сказал он подавлено. – Такого больше не повторится!

Ханна задумчиво кивнула:

– Спасибо, Олав. За всё спасибо…

Линдт посмотрел на микробиолога, его взгляд был серьёзен.

– Что сказали англичане по рации?

Настала очередь Ханны вернуть себе сигарету. Выдохнув дым в приоткрытую дверь, она тихо поправила:

– Американцы, это были американцы.

– Что они говорили? Я так понял, что они называли числа?

– Они называли координаты своей базы, – ответила Ханна, пристально глядя в глаза коллеге.

Олав переминался с ноги на ногу, он явно не знал с какого вопроса начать.

– Как они вообще попали в эфир? Ни хрена же не работает!

– Это военные выходили на связь… Может у них и получилось, – девушка с фальшивым удивлением пожала плечами, с трудом удерживаясь от желания посмотреть в сторону Одэна. Она прекрасно понимала, что услышанное ими послание являлось ничем иным, как воспоминанием Одэна, разбуженное электрическим разрядом и практически наступившей смертью полярника. – Я не всё смогла разобрать. Только координаты.

– Опять эти чёртовы военные! Что за база? Где?

– Надо смотреть на карте, – уклончиво ответила Ханна. – Северо-запад, как я поняла. На побережье, в районе Мидасовой бухты.

Бросив удивлённый взгляд, Олав уточнил:

– База о которой говорил умерший американец?

– Видимо…

– Это они вышли на связь? Прямо с базы?

– Да. Передают координаты и говорят, что «Пункт-К» обитаем».

Брови полярника поползли вверх.

– Что это значит? Там есть люди или они там и были? – беспомощно взирая, как Ханна развела руками, Олав заговорил сам с собой: – До Мидасовой бухты не больше пары сотен километров! Значит американец не врал… значит регион контролируют военные и они в курсе происходящего… – внезапно замолчав, он уставился на неподвижное лицо Одэна. – Что у него течёт изо рта?

Ханна рывком пересекла помещение и отёрла губы полярника полотенцем.

– Я ему давала выпить раствор согревающий, – соврала она испуганно, – спазм желудочный. Его тошнит время от времени.

В глазах Олава замерцали угли недоверия, голос стал сухим и трескучим.

– Он в порядке?

– Мы только что вытащили его с того света! – зло бросила девушка. – Как ты думаешь?

– Я про другое спрашиваю, – прошептал полярник вкрадчиво. – Нас всех это беспокоит. Ты понимаешь о чём я.

Ханна отлично понимала о чём недоговаривал Олав. Понимала о чём именно шептались в столовой Хэвард и Варг, тихонько обсуждая состояние беспомощного Одэна; так же, она понимала отчего Йен Райне отводит взгляд встречая Ханну в коридоре второго этажа у покоев больного. «Как он сегодня?» – глядя в пол спрашивал гляциолог растерянно, пряча за спиной пирометр. И, разумеется, она слышала страх, который сквозил в голосе подвыпившего Варга Ультссена, когда тот сболтнул свою теорию остальным, а позже, она стала заупокойной догмой: если проследить всё произошедшее на станции с момента появления Алана Бигсби, то становится понятным, что после смерти «воскресали» только те, кто смог пережить само нападение. Иными словами, Ультссен сформулировал теорию о том, что заражённый (чем именно – он не знал) оставался человеком только до момента не насильственной смерти, – после неё он был обречён стать ходячим драугром. «Лучше оказаться разорванным, как Ингвар, чем превратиться в чудовище навроде Ларса или Брокка, – повернув голову к окну, размышлял вслух Варг. – Ирония заключается в том, что ты либо погибнешь и станешь чьей-то закуской, либо сдохнешь чуть позже и сам начнёшь бродить в поисках этой самой закуски. Кто-то отыскал чёрный ход из Хельхейма? Скорее Хель сама приоткрыла дверцу, задумав что-то своё». Был ли Одэн заражён в своём походе? Этот вопрос волновал всех выживших на станции, ведь они видели, что вернулся он другим… Испуганным людям не давали покоя искалеченные руки полярника, пережившие нападение мертвецов. В страхе они перешёптывались и предполагали, что пальцы Одэна всё-таки могли быть откушены! Знавшая правду Ханна делала вид, что не замечает испуганных взглядов и тихих разговоров за спиной. Правду она сказать не могла, ибо она оказалась страшней предположений коллег – подчас, правда оказывается отвратительнее самых нелепых фантазий!

– Он не умрёт! – отрезала уверенно Ханна. – Не здесь и не сейчас, Олав!

– Он другой… – полярник неуверенно закачался на своих длинных худых ногах. – Вернулся другой…

Отступив на шаг, девушка полоснула полярника жгучим презрительным взглядом:

– Ты бы вообще не вернулся!

– Я бы вообще не пошёл! – признался он честно, хлопая глазами. – Это смог сделать только Одэн. У него и подготовка отличная и смелости хватило! Он рассказывал тебе, что однажды практически выиграл марафон на лыжах?

Ханна покачала головой, бросив на коллегу вымученный взгляд.

– Это байки…

– Это правда, Ханна! Его сердцу позавидовал бы даже жираф – Одэн пришёл тогда третьим только из-за полученной травмы колена, а до этого лидировал с хорошим отрывом! Больше он в Бирке не участвовал! – Заметив, что девушка смотрит на него с недоверием, Олав понизил голос и кивнул в сторону кровати. – Да он бы ещё один такой марафон пробежал! А как, по-твоему, он смог вернуться обратно, пройдя такое расстояние на лыжах?

– Одэн едва не погиб, возвращаясь на станцию! – Ханна смотрела в упор. – И это возвращение совсем не похоже на марафон, Олав!

Мужчина прищурился и тронул микробиолога за локоть; его голос сжался до быстрого шёпота, от которого Ханна ощутила озноб на коже.

– Той же ночью после марафона, Одэн с друзьями возвращался домой. Машина, на которой они ехали сорвалась с дороги и улетела в глубочайший овраг. Людей нашли только к утру – полуживой Одэн сумел выползти на дорогу. Все кроме него погибли, в том числе Иде.

– Кто она? – машинально спросила Ханна, заранее предполагая ответ.

– Та, ради которой он с поломанными ногами выбирался на дорогу все двести метров из оврага, а потом полз по трассе, пока не потерял сознание! К сожалению, спасти так никого и не успели – и Иде замёрзла там внизу… После тех переломов Одэн немного неуклюже стоит на лыжах – это заметно. Она была моей племянницей, Ханна. Я с Одэном на похоронах Иде и познакомился, – худое лицо мужчины прорезала печальная улыбка. – Ну, а ради тебя он вернулся через Арктику, дорогая. И, если бы не это знание, если бы не его чувства к тебе, я бы сказал, что к нам на базу вернулся мертвец, а не человек! Ты понимаешь о чём я? Любовь Одэна к тебе заставила его покинуть станцию, любовь к тебе заставила его пройти всё это расстояние и вернуться обратно!.. Надеюсь, это же чувство не даст ему умереть и стать… стать одним из…

Высокий нескладный Линдт сокрушённо махнул рукой и скользнул в дверь, однако уже в коридоре развернулся.

– Присмотри за ним, от этого многое зависит! От этого всё зависит!.. – произнёс он тихо и посмотрел на часы. – Утром я сообщу остальным об услышанном по рации – мы должны обсудить эту информацию все вместе, понять, что с ней делать. Береги себя, Ханна!

Когда во мраке коридора растаяла нескладная фигура Олава, Ханна ещё долго стояла в дверях, прислушиваясь к спящей станции – за её стенами ледяной ветер пел печальную песню и пересеивал в пальцах горы снега. Он слышал разговор двух людей и, казалось, даже слышал их мысли. Под потолком дрогнули лампы, погрузив небольшое помещение во мрак, и лишь слабый свет монитора продолжал освещать кровать с больным – заработала резервная линия.

Ханна вернулась к постели и, осторожно присев на край, стала поправлять сползшее на пол одеяло. Взгляд её усталых воспалённых глаз задел лицо Одэна и девушка замерла – полярник следил за ней с гримасой дикого загнанного зверя на лице. Едва сдерживая себя в руках, Ханна продолжила поправлять постель, преследуемая страшными глазами Одэна.

Собравшись с духом, она произнесла тихим голосом, едва разлепляя сухие губы:

– Больше так не делай, прошу тебя. Вернуться на станцию, а потом попытаться задушить себя – слишком трусливый поступок!

Окончание недели выдалось крайне ветреным и холодным. С запада неожиданно пришёл шквал, принёсший с собой стену колючего снега и уверенность Ханны в том, что Матс что-то подозревает. В её вчерашней вечерней беседе с Олавом, тот упомянул о настойчивых расспросах связиста, касавшихся внезапной установки связи с американской военной базой. По словам бывалого полярника, Матса так же интересовала реанимация Одэна, хронология событий и прочее. «Никогда не думал, что он такой любопытный, – сетовал Линдт шёпотом за чашкой чая наедине с Ханной. – И дотошный! „Расскажи – то, расскажи – это… А какой был звук трансляции? А помехи были? Одэн уже дышал к этому моменту?.. Что ещё за жидкость? Ах, лекарство! Силу тока не запомнил?“ Ты извини, что я так подробно всё ему рассказал, просто раньше мне не приходилось спасать людей». Ханна вспомнила, как Олав нахмурился и тяжело добавил, что раньше ему также не приходилось спасаться и от мёртвых.

Глаза микробиолога переместились на пламя дрожавшей свечи, наскоро брошенной в железную кружку – на станции внезапно пропало электричество и, вот уже как сорок минут, кто-то из мужчин (Ханна слышала разговоры внизу, но не поняла, кто именно собрался идти на подстанцию) пытался решить проблему в соседнем крыле. Взгляд девушки вновь машинально скользнул к накрытому полотенцем нержавеющему поддону на столе. Часом ранее, ещё при свете дневных ламп лаборатории, Ханна с осторожностью разворачивала принесённые из котельной три дня назад образцы тканей мёртвого Снеговика. «Не функционирующего», поправил бы Матс, будь он рядом. После известия об объявившихся американцах, – а для всех на станции это событие выглядело именно так, и только Ханна знала причину внезапного прорыва радио блокады, – связист пару суток провёл в коммуникационной, не отходил от приборов, изредка появляясь в столовой с воспалёнными глазами, в которых микробиолог и стала замечать подозрительность.

– К чёрту его!.. – обронила она вслух, мысленно представляя подозрительного Матса. Ей в голову тут же пришла мысль о том, что тот мог поделиться своими подозрениями с Мэрит. – И её к чёрту! Всех к чёрту! Одэн выкарабкается!

Собственный голос звучал слабо и фальшиво. Перед глазами возник образ исхудавшего и бледного Одэна, лежавшего в беспамятстве практически в соседнем помещении. У Ханны сдавило сердце и сжались кулаки – помочь своему избраннику она ничем не могла! Беглое изучение зарубцевавшегося желудка собаки (собаки? как же было отвратительно накануне вырубать желудок из-под окаменелых рёбер!) ничего не дало: вопросов стало только больше! Оказалось, что изъятый орган так же имеет шиповидные наросты похожие на зубы, которыми усеяны внутренние стенки желудка. Это ставило в тупик, ибо не имело никакого биологического смысла – усеянная зубами пасть животного, ещё более зубастая гортань, трахея и желудок у которого зарубцованный пилорус. В памяти восстала фигура Матса с яростью орудующего молотком: замах, удар, деревянный пустотелый звук… замах, удар… Собственное искажённое отражение на обледенелой поверхности маслонагревателя – остервенелый вид сумасшедшей старухи, копавшейся над трупом у безымянной могилы! «У животных не бывает могил… У животных – да… Вот только не животное это, уже не животное!» Не смотря на стылую одеревенелую плоть собаки, из расколотого черепа нехотя ползёт чёрная жидкость, которая заставляет запыхавшихся и напуганных коллег замереть, застыть и какое-то время молча смотреть друг на друга, а уже затем продолжать свои варварские манипуляции.

Резко и ярко ожили лампы над головой, объяв лабораторию так недостающим светом. Ханна устало поднялась с кресла и вышла в коридор. Удостоверившись, что автоматика в палате с Одэном штатно переключилась с резервного питания на общую линию, Ханна хотела было вернуться в лабораторию, однако замедлилась в дверях с палатой раненого. Её глаза успели заметить тонкий тёмный след на щеке полярника, разделивший лицо Одэна уродливым шрамом. Приблизившись к постели, прикрыв рот пальцами, она смотрела в отрешённое худое лицо Одэна, который спал (скорее пребывал в обмороке или коме). Из его носа снова медленно поползла загадочная субстанция, прокладывая по бледной коже человека уже знакомый путь.

Ханна негромко вскрикнула и открыла ящик прикроватной тумбы. Отвратительная ассоциация с ползущей жидкостью по виску мёртвой собаки, всё сильнее ввинчивалась в сознание, пыталась пустить корни и завладеть разумом. Выхватив из недр полки пачку бинтов, девушка старательно отёрла измождённое загадочным недугом лицо любимого мужчины. Она воровато оглянулась на входную дверь через плечо – почерневшие использованные бинты требовалось унести и сжечь!

Вытянутые плафоны освещения вздрогнули, будто удивившись потаённым мыслям микробиолога и, ярко вспыхнув напоследок, растворились в темноте. Ханна устремила взгляд вверх, наблюдая агонию обессиленных ламп, слушая как где-то внизу раздался чей-то разочарованный возглас. Помещение снова погрузилось в полумрак, с трудом озаряемое тусклым светом приборов – резервное питание всё ещё давало надежду обездвиженному полярнику.

Вернувшись глазами к кровати, Ханна вздрогнула, так как ей показалось, что лицо Одэна, – как и лежавшие рядом использованные бинты, – слегка фосфоресцирует, превращая очертания лба, скул и бровей раненого в жутковатую маску. Оторопевшая девушка неуклюже придвинулась к монитору и загородила спиной призрачный бледный свет экрана. Полностью утонувшая в темноте палата обличила в мистической иллюминации и лицо больного, и небольшую горстку бинтов рядом на тумбочке! Практически белая кожа на лице полярника, казалось, подсвечивалась изнутри, удерживая под собой необъяснимый источник голубоватого огня, спрятанный где-то за лобными костями. Слабое свечение опутывало черты скорбного лица Одэна, струилось по его рельефу лишь подчёркивая болезненный и страшный лик. Небольшой ворох использованных бинтов в изголовье полярника, напротив выглядел чёрным неряшливым пятном, в котором слабо мерцало сине-фиолетовое пламя и виднелись редкие электрические вспышки.

Не помня себя от ужаса, Ханна пересекла короткий коридор в полной темноте и наощупь отыскала дверь в лабораторию. Даже при дрогнувшем слабом огоньке свечи, были видны необъяснимые всполохи в вытянутых руках Ханны – интуитивно она старалась держать бинты подальше от себя.

– Это не хорошо, это не хорошо!.. – твердила она как заведённая, безумными глазами обшаривая тёмные стены и мебель.

Её загнанный взгляд снова наткнулся на оставленный на столе поддон, накрытый плотной тканью. Затаив дыхание Ханна избавилась от бинтов и потянула пальцами полотенце. Сумрачное помещение лаборатории прорезал сдавленный стон микробиолога – слабое свечение под тканью было идентично тому же, что струилось на использованных ранее бинтах в палате с раненым!

– Это… это ещё ничего не значит… – прошептала она, слепо таращась в поддон. – Ничего не значит! Бигсби, с Бигсби всё было по-другому, всё было по-другому!

«Он превращается! – закричал чей-то истеричный голос в голове. – Неужели ты не видишь, что он в кого-то превращается?»

– Нет! – взревела Ханна в ответ и отшатнулась от стола, едва не опрокинув поддон.

Она кинулась бесцельно открывать шкафы с инструментами, варварски вываливать содержимое на пол, расшвыривая реактивы и колбы ещё в полёте. Рухнув на колени, Ханна принялась судорожно перебирать в руках пузырьки с порошками, слепо изучать этикетки в полумраке, водить ногтем по буквам снова и снова.

– Нужно провести забор крови! – стенала она исступлённо, стараясь заглушить чужой голос внутри. – Да-да! Нужна морфология!.. Нужно проверить на реакцию с калием! Да, с калием! Н-нужна аспирация!.. Пробы, нужно пробы растворить в воде, затем в центрифугу… Начать с воды!

Ханна неловко поднялась на ноги, угодив растопыренными пальцами в груду пробирок. Не обращая внимание на треск стекла, она кинулась к столу и в нетерпении набрала в высокую колбу чистой воды.

– Реакция на фосфаты, проверить бикарбонат… – давала она себе задание, брезгливо набирая в шприц оттаявшую чёрную жидкость из поддона, – сравнить результаты, нужно сравнить результаты по таблице!

Впрыснув обильное количество загадочной жидкости в колбу, Ханна увидела, как та растворяется в чистой воде, нехотя распадаясь на дымчатые нити.

– Мёртвое, животное – оно же было мёртвым, но воскресшим, так? Ведь так? А Одэн живой, он живой, и он не умрёт! Не позволю!

Микробиолог только сейчас заметила, что у неё порезана ладонь и кровь оставляет на колбе отпечатки пальцев. Ханна поднесла ладонь к пламени свечи и со стоном вытащила из кожи несколько осколков стекла.

– Ионный тест! – убеждала она себя в ответ на чей-то окрик на первом этаже здания. – Нужен будет ионный тест! – её дрожавшие пальцы с трудом извлекли последний осколок из пореза. – Реакция на белок, и термический…

Внезапно Ханна замолчала и перестала дышать. В слабом мерцании дрожавшей свечи, она заметила, как в колбе с водой происходит едва различимое движение. Нечто неуловимое глазу плывёт в прозрачной ёмкости, колеблется тенями, пульсирует. Здоровой рукой Ханна смахнула железную кружку со свечой и поднесла ближе к колбе. За бликующим отражением на стекле, она заметила, как внутри формируется нечто невесомое, напоминавшее дымчатый клок чёрной шерсти, брошенный в воду. Тонкие газообразные нити сплетались воедино, крепли, утолщались и удлинялись, становясь при этом чуть заметнее. Всё это эфемерное тёмное облако формировалось из ниоткуда, будто бы вся растворённая в колбе жидкость окрепла и черпала форму прямо из воды. Заворожённая Ханна смотрела, как сформированные отростки вытягиваются в поисках границ, как тёмные щупальца необъяснимого образования двигаются в воде подобно червям, нащупывают путь в воде и тянуться к свету; в итоге вся остальная масса чёрного облака дотягивается до стекла, ложится на его поверхность и принимает форму пятен крови, оставленных пальцами.

Оглушённая микробиолог оказалась не в силах оторвать взгляд от загадочного зрелища в воде, поэтому просто прикрыла рукой слабый свет свечи, отгородив колбу от источника. В темноте, Ханна заметила призрачное голубоватое мерцание в прозрачной ёмкости, прошиваемое едва заметными импульсами.

– Ты живое!.. – выдохнула она потрясённо.

Ошарашенная внезапным открытием, микробиолог проследовала к мойке на негнущихся ногах и не сводя глаз с ёмкости, наполнила водой ещё одну колбу. Бросив в неё все принесенные с собой использованные бинты из палаты Одэна, Ханна намеренно оставила на стекле несколько свежих кровавых потёков. Перенеся ёмкость на стол, девушка придвинула к стеклу свечку и стала ждать.

Где-то на первом этаже здания родился чей-то отдалённый короткий диалог, затем послышался звук удалявшихся шагов. Затаив дыхание, микробиолог скосила глаза к двери, мысленно преследуя вкрадчивый звук секундной стрелки лабораторных часов, затем вернулась взглядом к ловушке для того необъяснимого, что затаилось в воде.

– Вылезай, тварь… – прошептал она, осматривая утонувшие и уже побелевшие бинты на дне колбы.

Нехотя из-под ткани показалось нечто, напоминавшее клочки шерсти, и причудливо извиваясь, стараясь соткать для себя опору в воде, двинулось к границе собственного заточения; однако, коснувшись стекла, вопреки ожиданиям микробиолога, чёрные нитеобразные щупальца лишь слегка дотронулись до окровавленных отпечатков и тут же потеряли к ним интерес. На мгновение Ханна почувствовала облегчение, подумав о том, что паразит (она почему-то так для себя определила то неведомое, что содержалось в чёрной жидкости, а теперь и в воде), который жил в теле Одэна, не интересуется кровью в отличии от «паразита», находившегося в пробах, взятых с тела собаки.

Девушка придвинула свечу ещё ближе к колбе и внимательно осмотрела тёмный сгусток за стеклом. Ханна заметила, как чёрные нити двинулись навстречу её руке и сперва решила, что «паразит» реагирует на огонь, однако после элементарных манипуляций с источником света, она разочаровалась в своей догадке. Приблизив лицо к стеклу настолько близко, что за собственным искажённым отражением она могла разобрать пучок чёрных нитей, Ханна ужаснулась – растянутая паутина внутри колбы двигалась вовсе не за свечой, она преследовала пальцы девушки, – а ныне, невесомый сгусток сложился так, что превратился в оболочку, причудливым образом напоминая женское чрево, в котором огонь свечи отразился в виде свёрнутого младенца.

Отшатнувшись от стола, Ханна едва удержала равновесие. Вжавшись спиной в стену, она с минуту смотрела в воду, в которой ещё мгновение назад видела то, чего быть не могло! В памяти возник жуткий образ из обморочного сна накануне гибели Торы: попавший в паутину рисунка младенец, мглистая утроба с пламенем свечи внутри и начертанное доктором «утбурд».

Буднично и непринуждённо лаборатория озарилась ярким светом оживших ламп. На свету необъяснимые формирования в прозрачной воде стали совсем не видны – Ханна пыталась рассмотреть тёмные сгустки, но все её попытки оказались тщетны. «Это – прячется!» Внизу послышался чей-то ликующий возглас, который вывел микробиолога из оцепенения и заставил посмотреть на беспорядок в помещении трезвыми глазами, а на открытие Ханны взглядом учёного. «Надо обо всём рассказать Матсу! Надо всем рассказать! Я не имею права утаивать то, что увидела сейчас!»

Сунув порезанную руку под струю воды, Ханна смерила собственное отражение презрительным взглядом.

– А что ты видела? – спросила хрипло она у себя, чувствуя, как возвращается жар и лоб покрывается потом. Трезвевший на свету с каждой минутой мозг рождал в себе ненависть к собственным страхам и иллюзиям. – Что ты видела, дура? Ты видела или тебе показалось? Собственные безумие – ты видела собственное безумие! Ты всем расскажешь про сон или про то, что сейчас в темноте тебе показалось? Быть может про то, что бесплодна? Что твоя сшитая из кусков матка способна выносить лишь несбыточную мечту о ребёнке! Или то, что твои регулы – это издёвка природы, напоминание того, что ты была когда-то женщиной! Полноценной женщиной! С маткой, яйцеклетками и желанием стать матерью! Дура! Ты просто дура, которая ни на что не способна! Не способна ни как баба, ни как учёный… Ты даже не способна спасти его! – с трясущимся подбородком Ханна посмотрела на дверь, за которой в соседнем помещении умирал Одэн. – Ты ни на что не способна, сука!

Остервенело опутывая руку бинтом, не особо заботясь об эстетике и удобстве, Ханна сунула в губы сигарету и выцелила в зеркале испуганные глаза.

– А знаешь почему Тора написала «утбурд»? Да потому что вся твоя «новая» жизнь – это закопанный в снегу калека, которого ты похоронила втайне ото всех. Похоронила здесь – в этом снегу! Ты и есть утбурд, которого сама же и бросила в снег умирать…

К следующей ночи ветер покинул котловину и унёс на своих плечах алую мантию северного сияния к побережью. Ясное звёздное небо озарила бледноликая луна в окружении ярких подруг – Веги и Арктура. Стоя у тёмного окна медицинской палаты, Ханна попыталась отыскать глазами Капеллу и, прильнув к стеклу, стала рассматривать звёзды. В памяти материализовался фрагмент из совсем недавней жизни, где двое людей стоят на крыше комплекса, пьют из кружек горячий чай и разглядывают ночное небо. «Это просто, – говорит Одэн и, приобняв Ханну за плечо, указывает рукой в небо. – Налево от Малой медведицы будет Волопас, а направо – Цефей! Видишь, созвездие чем-то на рыцарский щит похоже, если соединить вот эти звёзды. Ниже него идёт Кассиопея, а ещё ниже Андромеда». – «Я так запутаюсь, – хмурится Ханна с улыбкой и уточняет: – Андромеда тут была и раньше, или сейчас появилась из-за времени года?» Полярник улыбается в ответ и окидывает взглядом небосвод: «Эти созвездия видны всегда – они здесь навсегда». – «Романтик… – шепчет Ханна и в шутку затягивает капюшон на шее мужчины. Она смотрит в его устремлённые в небо глаза, видит в них неподдельное восхищение и отступает на шаг. – Кто тебя заразил, признавайся? Отец? Купил телескоп и пошло-поехало?» Одэн отрицательно водит головой и спрыгивает взглядом по звёздам вниз. «Нет, это был наш сосед – Карл Торп, но все мальчишки в округе звали его Альвис за любовь к ночному небу… Его дом напоминал небольшую обсерваторию, а книги по астрономии вперемешку с учебниками по химии и физике лежали даже на кухне. Старик был одинок и чудаковат. Знаешь, он высовывал язык, как только видел себя в отражении – показывал язык сам себе…» – «Пародировал Эйнштейна?» – угадывает Ханна и высовывает собственный язык. «Нет, боялся инсульта и таким способом доказывал себе, что всё в порядке. При этом он всегда повторял одну и туже скороговорку, чтобы убедиться в правильной артикуляции». – «Да он и правда был с приветом!» – соглашается Ханна с улыбкой. Одэн пожимает плечами и принимает из рук девушки парующую кружку: «Романтики – они, знаешь-ли, все такие. Он говорил, что время с одинаковым безразличием зажигает звёзды и для ребёнка, и для старика, вот только для первого на небе, а для второго в памяти». – «И… что это значит?» – «Думаю то, что со временем человек перестаёт мечтать, утрачивает в себе детское любопытство и тягу заглянуть за горизонт… Становится пнём, обрубком из плоти и живёт лишь воспоминаниями. Наверняка в нас он видел тех первооткрывателей, которым был когда-то сам. Он любил рассказывать о космосе, говорить о звёздах, но зачастую ставил нас такими разговорами в тупик: „Если вы думаете, что космос – это миллиарды километров безжизненной убийственной пустоты, смертельное излучение и непреодолимая гравитация, то вы ошибаетесь! Космос – это дряхлый беззубый старик, который норовит украдкой перекрестить, как только видит вас по другую сторону телескопа“».

Оглянувшись на неподвижное тело в кровати, Ханна рваной раной в сердце ощутила собственное бессилие и беспомощность. «Если выключить остальной свет и завесить монитор, я снова увижу этот свет на его лице… Из его лица, изнутри!» Девушка зажмурилась и мысленно приказала себе не забыть после ухода специально оставить работающими как можно больше осветительных приборов – именно в свете ламп она прятала свою тайну. Ещё был страх и мерзкое чувство ожидания, прямо как, когда младший брат в шестилетнем возрасте провалился под лёд и его бездыханного едва достал из воды отец. Благо совсем рядом оказалась больница, однако время, проведённое у реанимационного отделения, показались Ханне раскалённой вечностью. Избитое горем лицо мамы – тёмное и изрезанное, непонятно откуда взявшимися, морщинами, как у старухи; замкнутая и отчуждённая Ирма со взглядом сумасшедшей тётки, увидевшей собственное отражение в блескучем полу; ссутуленный и сгорбленный отец с, одеялом в руках (от так и не нашёл в себе сил переодеться), бродивший широкими кругами в коридоре, оставляя за собой лужи воды…

– Одэн? – позвала негромко девушка без особой надежды, скорее для того, чтобы напомнить себе, как имя любимого мужчины звучит среди одиночества и пустоты. – Держись, милый… Всё будет хорошо, Одэн, всё будет хорошо.

Похудевшее лицо Матса выглядело тревожным и измотанным, вид простенькой неухоженной бороды и тёмных кругов вокруг глаз лишь подтверждал мысль о том, что связист недосыпает и балансирует на грани физического предела. Его воспалённые бессонницей глаза преобразились лишь тогда, когда в их отражении мелькнуло лицо Ханны, натянуто улыбнувшейся в полумраке комнаты связи.

– Как у нас дела? – спросила с надеждой она, затворяя за собой дверь.

Её взгляд на секунду задержался в дальнем углу помещения, где из составленных вместе стульев и кресла, парень соорудил нечто похожее на лежанку. Матс смущённо освободил кресло от одеяла, скинул куртку прямо на пол и предложил микробиологу сесть.

– Я сплю прямо здесь, – пояснил он. – Не хочу пропустить сигнал… если он появится. Как рука?

– Ерунда, уже почти не болит, – солгала девушка, продолжая врать о случайно разбитой пробирке.

Ханна устроилась в кресле и осмотрелась. После слов Мэрит о том, что Матс испытывает к ней чувства и только Ханна этого не замечает, девушке стало труднее выдерживать робкий взгляд связиста, исчезла та непринуждённость с которой раньше строился диалог, – зато появились дурацкие паузы в словах, делавшие общение похожим на разговор двух людей по телефону с большой задержкой. «По-коч-кам», – кажется так отец говорил, описывая общение с дочерью по Скайпу. «Что за связь, Ханна? – удивлялся он. – У меня такое впечатление, что я на телеге по кочкам еду. Всё прыгает, скачет – паузы, одни паузы! Ты там на Луне, что ли? Что? Повтори… Погоди, снова эти кочки пошли!.. Давай я лучше маму позову?» Ханна с грустью вспомнила то время, когда хотя бы и «по-коч-кам», но можно было пообщатьсяс мамой.

– Будешь кофе? – спросил Матс, взвешивая в руках термос. – Растворимый, зато горячий.

Утвердительно кивнув, Ханна благодарно улыбнулась.

– Есть успехи? – она указала взглядом на стойку с радиостанцией.

Связист угрюмо тряхнул головой и протянул девушке кружку с кофе.

– А моя запись? Та, что ты попросил надиктовать?

Матс молча вытащил штекер наушников из разъёма, и помещение наполнилось негромким монологом Ханны, суховатым и срезанным полосой трансляции.

– Какой же у меня отвратительный голос! – воскликнула девушка и кокетливо наморщила нос. – Ты что-то с ним сделал?

– Ничего, кроме попытки разнести его по всей Арктике, – пожал плечами связист. – Ты просто слышишь его таким, каким слышат его другие – это твой настоящий голос, без костных вибраций внутреннего уха.

– Стыдоба какая, сделай тише!

– Брось, собственный голос из внешнего источника не нравится никому – это нормально.

Ханна вздохнула и сделала глоток.

– Успокоил. Я уж подумала, что на мой призыв никто не откликается из-за моего гнусавого тембра…

Глядя в серьёзное лицо связиста, она улыбнулась, однако неожиданно остро ощутила непомерный вес печали и пустоты, который Матс несёт на своих плечах: он не просто подозревает, что Одэн превращается в «другого» – он им уже стал, и несёт угрозу всем обитателям погибающей станции! Так почему же Матс молчит? «Да потому что он не хочет делать тебе больнее, указывая на очевидные вещи… Он ждёт, что ты сама это признаешь!»

– Некому ответить на твой призыв, – сказал тихо парень и поспешил спрятать напряжённую улыбку за чашкой.

– А как же американская база?

– Там может стоять ретранслятор.

– В послании говорилось, что она обитаема.

– В воспоминании, – поправил связист едва слышно, глядя в пол. – В «его» воспоминании, Ханна, это было именно «его» воспоминание.

Ханна ничего не ответила и отвернулась к стене. «По-коч-кам»… Взгляд девушки стал бесцельно блуждать по тёмным углам комнаты связи, а в голове всё настойчивее звучало требование рассказать Матсу о сделанном накануне открытии в стенах лаборатории. «Открытии! Открытии? – мысленно Ханна встряхнула невидимого подстрекателя в голове, взяв за грудки. – И что же ты открыла? Подтверждение того, что в крови Одэна есть зараза, что некий организм убивает его и он вот-вот умрёт?» – «Да, он умрёт – и что произойдёт дальше, ты думала об этом? Нет? А знаешь почему? Разумеется знаешь, ведь ты даже боишься заглядывать в его палату, боишься смотреть в его лицо; ты даже подходить к его кровати боишься – стоишь у окна и просто слушаешь зуммер кардиомонитора!»

– Что это? – спросила Ханна машинально, натолкнувшись взглядом на странный и такой нелепый клочок волос у экрана.

– Это… мои волосы, – ответил смущённо связист и тронул голову рукой. – Я пытался подстричься перед твоим приходом. Чертовски зарос, – глядя в удивлённые глаза микробиолога, Матс пояснил: – Я стал похож на «Лесного тролля», Киттельсен прямо с меня рисовал.

Ханна молча поднялась с кресла и включила настенный свет. Подхватив со стола ножницы и маленькое зеркальце, она шагнула к связисту.

– Не надо, я сам! – запротестовал парень слабо, мгновенно вспыхнув щеками.

Он втянул голову в плечи, однако Ханна уже встала позади связиста и положила руку на его голову. Не произнося ни слова, она принялась осторожно расчёсывать спутавшиеся волосы парня, бёдрами ощущая его напряжённые плечи и спину. В полном молчании, под однообразный аккомпанемент собственного голоса из динамиков, девушка начала состригать длинные завитки с головы чужого ей мужчины, которому она была дорога. Подобно метроному, настольные часы безуспешно пытались поймать ускользающий темп сухих слов послания, в котором Ханна говорила о необходимой эвакуации людей со станции и смертельной опасности вблизи Хара-Ой. Сперва говорила на норвежском, а потом на английском, однако Матс смонтировал запись так, что на норвежском запись звучала в три раза чаще.

– Судя по записи, ты ждёшь помощи от американцев гораздо меньше? – нарушила Ханна тишину.

Немного подумав, Матс ответил:

– Если они не могут помочь собственным людям на Коргпоинт… – он пожал плечами и глубоко вздохнул.

В полном молчании мужчина и женщина продолжили делить единое тесное пространство комнаты связи: он в тайне наслаждался каждой секундой рядом с ней и замирал при каждом её прикосновении; она невзначай прикасалась к его шее и плечам, прислушивалась к своим ощущениям.

– Чем от тебя пахнет? – спросил Матс глухо. – Знакомый запах.

Ханна одёрнула плечами, погружённая в себя:

– Чем именно?

– Я бы сказал, что похоже на запах… после дождя.

– Это из-за реактивов. Я была в лаборатории – вещи пропахли, видимо.

Снова молчание, скрашенное тихим голосом Ханны из динамиков и стальным звуком порхающих в воздухе ножниц.

– Мне нравится, – Матс неуклюже нарушил паузу. – Напоминает дом. Тебе нет?

Отрицательно покачав головой, словно парень мог её видеть, микробиолог ничего не ответила.

– Слово есть, которое определяет этот запах, – Матс хотел было слегка повернуть голову, однако Ханна не дала ему это сделать.

– Петрикор, – подсказала она сухо.

– Да-да, верно! У моих родителей дом в пригороде в окружении рододендрона и можжевельника – можно сказать, я вырос с этим запахом. Твой запах напомнил дом.

Парень умолк, смущённо спрятав голову в плечах. Девушка довольно долго стригла связиста молча, однако не в силах более бороться с собственными разбуженными воспоминаниями заговорила:

– У моего отца есть двоюродная сестра – Янника. Как-то раз в детстве я гостила на её ферме со своей семьёй. Можно сказать, что это было моё единственное знакомство с тёткой – и мне кажется это было так давно, что встреть я её на улице – наверняка не узнала. Я почему-то запомнила красивые губы Янники и её голос – немного хриплый и в то же время тягучий, как мёд. Моя мать как раз была беременна Брэнтом, и мы почти весь август провели вдали от города у Янники на ферме. За несколько дней до отъезда я просунулась ночью, как мне показалось от выстрела. Моя сестра спала рядом и даже храпела. Помню я подошла к окну – шёл дождь, барабанил по деревянной крыше пристройки. Ещё было слышно прерывистое блеяние овцы неподалёку, как будто животное странным образом кашляло. Именно этот звук выманил меня наружу и провёл через лужи и туман к загону для овец. Несмотря на тучи, ночь, всё же была не настолько темна, насколько мне этого хотелось. Очевидно, животные вернулись в загон за полночь и по какой-то причине не пошли в овчарню, а просто стояли в тишине под дождём. Помню, что я подошла ближе и стала звать овец, а потом разглядела в свете звёзд их истерзанные и обглоданные морды…

Ножницы застыли над головой связиста, будто застряли в той ночи, о которой вспомнила Ханна.

– Что с ними случилось? – спросил Матс тихо, выталкивая девушку из воспоминаний.

– Может, волки напали… может, рысь… Овцы просто стояли и смотрели на меня из-за ограждения обречёнными глазами, а в тени крыши стоял Роналд – муж моей тётки с ружьём в руках и думал, что я его не вижу.

– Эти выстрелы ты услышала?

– Несомненно, – Ханна поправила волосы связиста на макушке, встретившись с ним взглядом в тёмном отражении монитора. – Он заводил овец за сарай, становился на маленькую стремянку и стрелял, через мешок с сеном, чтобы было не так слышно.

Матс слегка повернул голову и глухо спросил:

– Но было слышно, так?

– Я до сих пор слышу эти выстрелы.

Микробиолог отложила ножницы и протянула связисту зеркальце.

– Готово! – объявила она, придирчиво осматривая свою работу.

Неожиданно Матс подскочил на ноги, словно мгновение назад сел на раскалённые угли, и нелепо растопырил руки.

– Ты чего? – опешила Ханна, глядя в напряжённую спину.

Связист бросился к столу и неуклюже плюхнулся в кресло. Его пальцы сомкнулись на корпусе радиостанции и принялись лихорадочно мять кнопку связи.

– Связь! Кто-то выходит на связь! – выкрикнул он, не оборачиваясь.

Ханна подсела к Матсу и ненароком прижалась к связисту плечом. Наблюдая за быстрыми манипуляциями парня, за его нервными пальцами, танцующими на кнопках, микробиолог и сама ощутила то напряжение, которое испытывал Кённег.

– Это Коргпоинт! – бросил он отрывисто. – Метод передачи тот же, – а значит, они!

– Что они сообщают?

Вместо ответа связист быстро записал что-то на листке бумаги и вскочив со стула, кинулся к полке. Небрежно свалив на пол практически всё её содержимое (несколько каталогов, пара справочников и шеренга журналов с отчётами), Матс бегом вернулся за стол с небольшой брошюрой в руке. Он принялся что-то быстро выписывать из книги на листок с нетерпением посматривая на гулявшую стрелку приборов.

– Напиши мне эти слова на английском, – скомандовал Матс, подвигая Ханне листок и ручку. – Поторопись – у нас мало времени!

Девушка быстро перевела требуемые слова и вернула парню листок:

– Ты думаешь они не знают про мертвецов?

– Думаю, знают… Иначе пришли бы сюда, когда мы их звали ещё первый раз.

Ханна покосилась на листок бумаги со словами о необходимости слушать сообщение и предостережением о мертвецах.

– Но сейчас-то не зовём, – она была сбита с толку.

– Нам нужна помощь, а не группа поддержки! – бросил он раздражённо. – Чем больше американцы будут знать о масштабе катастрофы, тем чётче смогут выработать план действий!

Матс стал наскоро записывать слова на листок, поглядывая на мерцание сигнального диода.

– «PSNR944» – это мы, – разъяснял он бегло, не отрываясь от индикатора, – в международной классификации. Американцы перешли на эти обозначение – не знаю с чем связано! «Ждать английский» – я правильно написал, посмотри?

Ханна молча исправила одну букву и связист нервно заклацал кнопкой на рации.

– Лишь бы они не потеряли нашу частоту, они должны прослушать сообщение на английском! – парень торопливо покрутил одну из многочисленных ручек радиостанции и с отчаянием взглянул на монитор. – Им просто его нужно дождаться!

Матс вскочил со стула и кинулся к распределительному щитку на стене. Что-то бормоча себе под нос, он стал неистово выдёргивать штекера из разъёмов, переключать тумблера и нажимать кнопки. Вернувшись за стол, он пронёсся пальцами по клавиатуре и вцепился взглядом в поток цифр на мониторе. Порывисто нацепив на голову наушники, связист замер, прислушиваясь к эфиру. Ханна сидела молча, с надеждой наблюдая за нервными манипуляциями молодого парня. Короткая незатейливая причёска, облегающие большие наушники и застывший профиль с длинными загнутыми ресницами, делали лицо Матса совсем юным и женственным. «Пацан, совсем пацан», – крутилось в голове девушки.

– Бесполезно! – воскликнул Матс спустя пять минут, отшвырнув от себя наушники. – Бесполезно, всё бесполезно! Дерьмо, вот же дерьмо! Сука, тишина! Тишина, как в могиле! В этой могиле нет места живым!

Парень в сердцах ударил кулаками по столу, впился пальцами в виски и зажмурился. Он продолжал тихо стонать, и казалось, что его сомкнутые губы с трудом удерживают крик боли и отчаяния, который готов вот-вот вырваться из плясавшей груди связиста.

Ханна неловко взяла Матса за руку и ободряюще зашептала:

– Это временное… Это всё буря, это она виновата. Нас спасут, нас обязательно спасут! Нас же не могут тут бросить! Ты снова поймаешь сигнал, поймаешь и расшифруешь! Иначе и быть не может – я в тебя верю, мы все в тебя верим!..

Отняв руки от лица, Матс посмотрел Ханне в глаза и неожиданно уткнулся губами в шептавшие губы девушки. Совсем по-детски, без какого-либо сексуального умысла и подтекста, робко, с трепетом и отчаянием – простой акт выражения своих глубоких чувств. Ханна смотрела в закрытые глаза парня, следила за его трепетавшими ресницами и не предпринимала никаких попыток отстраниться, но и не отвечала на поцелуй – акт сожаления и жалости, снисходительного ожидания.

Распахнув глаза, парень отпрянул от каменного лица Ханны и, едва слышно, пробормотав «прости», кинулся из радийной. Оставшись в одиночестве, девушка сидела, прямо не двигаясь пристально рассматривая закрытую дверь. Она ожидала, что та распахнётся и вернувшийся Матс станет объяснять свой поступок, извиняться и попытается скрасить ту неловкость, которая ныне обрела форму и материализовалась между людьми. Ничего подобного не произошло – связист просто сбежал. Ханна почувствовала и разочарование, и облегчение одновременно; чудовищный гнёт одиночества и удушливое чувство потери – уже потери, – несмотря на то, что Одэн всё ещё находился рядом на станции. Девушка ощутила, что ей трудно дышать, явственно почувствовала, как тянет низ живота, словно её изрезанная, после далёкой автокатастрофы, изуродованная и мёртвая матка корчится в агонии осознав, что никогда не сможет выносить ребёнка. Не сможет выносить ребёнка ни от кого!

Не в силах более сидеть на месте, Ханна со стоном поднялась и охая двинулась к выходу, однако внезапно вернулась к столу.

– Коргпоинт, ответьте! – позвала она в рацию слабым дрожавшим голосом, не взирая на боль. Ханна отжала кнопку связи и с надеждой вслушалась в трескучую перегрузку радиоэфира. Глаза девушки рыскали по оставленным на столе записям Матса, метались среди букв и цифр. – Коргпоинт, это Хара-Ой, ответьте! «PSNR944» вызывает «PSUS236», ответьте! Очень важно, чтобы вы дождались в эфире послание на английском, слушайте послание! Не выходите из эфира и не теряйте волну! Вы поняли меня, Коргпоинт? Ответьте! Коргпоинт, ответьте! Коргпоинт!

Отчаянные призывы Ханны стали смолкать лишь минут десять спустя – сперва начал сдаваться её голос, а затем и фразы девушка продолжила выкрикивать всё реже и реже. Комната связи наполнилась сыпучим звуком мёртвой трансляции, в которой задыхался обессиленный человек. В изнеможении Ханна сползла под стол, сжимая в руках рацию. Она беззвучно шептала название станции, просила ответить, и смотрела в одну точку перед собой – в точку, в которой одиночество превращается в чудовище с отвратительной ухмылкой. Ханна всё ещё чувствовала безнадёжный поцелуй Матса на своих губах и ей казалось, что он стягивает её губы в улыбке… вернее в той самой ухмылке чудовища, что она и есть то самое чудовище, которое живёт вдали от людей. Живёт уже давно, ещё за долго до прилёта на станцию.

Ханна застонала и медленно поджала ноги к груди, превратившись в эмбрион. Оглушённая безысходностью, она с минуту отупело смотрела на тёмное пятно, лениво выползавшее из-под ног – обильные месячные начались на неделю раньше и именно эта боль тисками сковала низ живота. Микробиолог тяжело поднялась и стянув с плеч поношенную кофту, без раздумий кинула на пол. Отстранённо собрав кровь, Ханна вышла в коридор и затворила дверь комнаты связи. Немного не дойдя до поворота, девушка почувствовала, как слабеет, как жаром заливает щёки и лоб. Уткнувшись лицом в холодную стену, она закрыла глаза, прислушиваясь к боли в паху. Её лицо исказила жуткая улыбка, в которой, как за фасадом обветшалой маски спряталось бездонное горе, призраком повстречавшееся на трассе несколько лет назад. Именно этот призрак привёл Ханну на станцию, именно этот призрак жил в её мёртвой матке, как издёвкой напоминая о себе раз в месяц – и у призрака была колыбельная, которую Ханна всячески ненавидела и насильно изгоняла из своей памяти, но это было непросто.

– Выстрелишь в спину, когда я уйду, – заскулила слабым голосом Ханна по-английски. – Зароешь за домом – меня не найдут. Скажешь копам – уехал, не знаю куда, я знал, что любила, не знал, что всегда… – «Колыбельная» сжимала челюсть всё сильней, заставляя перекошенный рот девушки ронять ненавистные слова. – Я мог бы стать мужем, хорошим отцом, но участь моя быть сражённым свинцом. – Пела она, уткнувшись лбом в стену. – Над пропастью незачем нам прозябать, страховка не выдержит – кто-то должен предать…

Совсем рядом за углом оказался Матс. Смущённый близким пением Ханны и собственным присутствием, связист стоял приклеенный к стене и хлопал глазами, глядя на вышедшую навстречу девушку.

– Ханна, я… Я хочу объяснить… – начал было он торопливо, однако заметив в руках девушки испачканную кровью одежду, замолчал. Скользнув взглядом по бёдрам Ханны, парень смутился ещё больше и опустил голову. – Извини, – пробормотал он, не поднимая глаз. – Это было так глупо… Я не знаю зачем… Ты ведь с Одэном… – Матс заламывал пальцы, и топтался на месте, прятал взгляд и не знал куда деть глаза. – Ведь так? Ты всё ещё с Одэном?

Внезапно связист шагнул к девушке и неожиданно крепко схватил за плечи. Он с силой встряхнул Ханну и сильно волнуясь заговорил:

– Это всё эта станция!.. Прости! Этот кошмар за окном, эта неопределённость… Понимаешь меня? Эта неопределённость – она убивает меня! Ханна, скажи: ты любишь Одэна? Ты всё ещё любишь Одэна?

Глядя во взволнованные глаза Матса, читая его требовательный настойчивый взгляд, девушка почувствовала, как отвратительный удушливый рой устроил улей у неё в горле. Что стоит открыть рот – и рой разразится смертельной дозой укусов в праведной ненависти к этому человеку, который несмотря на всё произошедшее на станции так неуклюже пытается вытребовать для себя шанс стать любимым любимому им человеку.

Не в силах разомкнуть губ, с ледяной улыбкой и презрительным взглядом в глазах, Ханна коснулась испачканным кровью пальцем стены и нарисовала маленькое сердечко. Небрежно сбросив с плеч руки Матса, она, не оборачиваясь побрела по коридору в палату Одэна.

***

– Кто не закрыл дверь? – покатилось с первого этажа.

Кажется это был голос Хэварда, но Ханна не была уверена. Она просто следила отстранённым взглядом за дрогнувшим пламенем свечи. Пронизывающий сквозняк кошкой юркнул у ног и качнул плотную занавеску.

– Какой мудак не закрыл дверь?

Это и вправду был Хэвард, обнаруживший внизу не закрытую кем-то входную дверь. На столе рядом с Ханной безнадёжно зашелестела рация и из неё послышался слабый призыв:

– Ты здесь?..

Микробиолог поднесла рацию к губам, но сказать ничего не успела.

– Ханна, ты здесь? – она с трудом узнала голос Матса и почувствовала, как от сдавленного голоса связиста по спине ползут мурашки.

– Я слушаю…

– Заприте!.. Запри двери! – шептал, задыхаясь от ужаса связист. – Мертвецы вернулись!..

Внизу истошно закричала Мэрит, от пронзительного вопля которой, Ханна вздрогнула и выронила рацию. Послышался звон стекла, чей-то испуганный окрик и топот ног; где-то в недрах здания рождался тревожный гвалт. Потрясённая Ханна ринулась к окну и выглянула в ночь: среди плотных нитей метели, она увидела, как по снегу к соседнему крылу бредёт мёртвая процессия.

– Ханна, ты видишь?! – испуганный голос связиста, едва не заставил девушку вскрикнуть.

Ханна смела рацию со стола и вернулась к окну.

– Я вижу, я вижу! – зашептала она, прижимая холодный пластик к дрожащим губам. – Что нам делать?!

– Я, напротив, в ангаре! – зашелестела рация взволнованно. – Я тебя вижу… Погаси свечку!

Ханна кинулась к столу и задула свечу. Где-то в здании послышался отчаянный крик, который перерос в вой ужаса. Ханна почувствовала слабость и тошноту, живот скрутило спазмом страха, ноги приросли к полу.

– Их намного больше!.. – голос Матса захлебнулся, однако смог вынырнуть из волн утлого радиоэфира. – Господи, господи, они все мертвы! Их не меньше дюжины!

На деревянных ногах Ханна доковыляла к окну и таращась за стекло безумными глазами, снова выглянула в темноту. За спиной послышался далёкий выстрел, скрадываемый стенами основного комплекса станции; кто-то отчаянно закричал и вновь несколько выстрелов. Втянув голову в плечи, Ханна сидела у окна и с ужасом обшаривала глазами тёмный силуэт ангара напротив. Внезапно здание напротив озарила яркая вспышка, оранжевой палитрой охватив часть фасада. В окне второго этажа Ханна успела заметить мелькнувшее лицо Матса.

Истошно вопя, под самыми окнами пробежал факел, который имел очертания человеческой фигуры. Оставляя за собой алые лоскуты на тёмно-синем снегу, факел скрылся за углом ангара – следом за ним беззвучно исчезли две тощие тени собак. Зарево охватило почти весь ангар напротив окон Ханны, и она вновь увидела лицо связиста за заснеженным стеклом. Ветер доносил до соседнего здания разъярённый рой искр и чёрную пелену.

– Вы горите, вы горите! – услышала Ханна в рации голос Матса и увидела его скачущую фигуру напротив. – Ханна, здание горит!

– Что именно, Матс? – Ханна стиснула рацию и зажмурилась. – Что горит?

– Северное крыло и склад! Это Варг его поджог – он думал, что закроет мертвецов в здании и сожжёт!

– У него получилось?..

Ханна замерла в ожидании, но так и не дождалась ответа.

– Матс! У него получилось?!

– Нет… Они ворвались в комплекс, их стало больше!

Ханне показалось, что страх вывернет её желудок наизнанку. Она сползла на пол и уткнулась лбом в колени.

– Тебе надо уходить! – заговорил связист торопливо. – Уходи немедленно! Ханна, кто-то идёт к тебе!.. Ханна!

– Кто идёт, Матс?! Где?!

– Я не вижу кто именно, но он заходил с улицы! Уходи!

Микробиолог попятилась от окна и беспомощно завертела головой.

– Он идёт, Ханна! Я вижу, я вижу, как он поднимается! Господи, он заходит! Прячься, прячься, Ханна!

Страх – он властен над временем. Он умеет управлять этим измерением, превращая секунды в тягучие минуты, а те, в свою очередь, в пустынные залы ожидания. Тяжёлые каменные шаги внизу на первом этаже: быть может нечто и ворвалось в здание, да вот только застряло в вязком ужасе восприятия человека, застывшего в помещении второго этажа. Шаги? Они становятся чётче и громче. Нет, они не ускоряются, ведь им некуда спешить – у хозяина каменной поступи полно времени.

Не помня себя от ужаса, не вставая с колен, Ханна проползла к двери и повернула ручку замка. Подвывая и скуля, она бросилась к двери в маленький тамбур, а оттуда в узкий коридор. Действуя машинально, Ханна дрожавшими пальцами запирала за собой замки, пятясь прочь от неторопливой поступи преследователя.

В медицинской палате слабо мерцал монитор, а также тускло горел потолочный плафон – резервное питание не давало оборудованию отключиться. Скользнув в помещение, Ханна замерла, едва не закричав – у стены кто-то стоял спиной, кутаясь в тени и тёмную мешковатую одежду. Повернув бледное страшное лицо к девушке, Одэн окатил Ханну взглядом человека, который застрял между двух миров – и молча отвернулся. Полярник был облачён в рыбацкую куртку, в которой совсем недавно вернулся на станцию, на его голове сидела потрёпанная шапка и он без разбора стаскивал из пристенных шкафов содержимое.

– Одэн?.. – позвала Ханна изумлённо. – Ты очнулся!..

Полярник не отвечал и даже не повернулся. Он всё так же продолжал скидывать на пол медикаменты и перевязочный материал. Девушка заметила на скомканной постели объёмный моток фликеров, плоскую батарею аккумулятора и провода. Всю эту хаотичную гирлянду венчало несколько световых маяков и диодных фонарей. Рядом лежал потёртый спасательный жилет, который впопыхах стащили с Одэна по возвращению.

– З-з-зачем… Зачем ты оделся? – Ханна сделала к Одэну осторожный шаг, отирая спиной стену. – З-з-зачем тебе все эти ф-ф-онари и с-с-свет?

Мужчина на секунду замер, затем послышался его слабый хриплый голос:

– Они пришли за мной…

– Не говори так…

– Они выследили меня, это я их сюда привёл!

Ханна сделала ещё шаг.

– Ты этого не знаешь! Одэн, посмотри на меня! Посмотри на меня!

Полярник медленно повернулся, сильно испугав девушку своим заострённым бледным подбородком. Скулы мужчины подскочили к глазам, кожа на истончённом лице натянулась и побелела, практически растеряв растительность.

– Что ты ищешь? – спросила Ханна, едва сдерживаясь, чтобы не потонуть в истерике. – Нам надо уходить, повсюду мертвецы!

Одэн продолжал смотреть на девушку из глубины чёрных глазниц страшным взглядом. Он молчал.

– Что ты хочешь здесь найти? – снова спросила Ханна, чувствуя озноб.

– Адреналин, – ответил Одэн и встал к девушке спиной. – Тора хранила его где-то здесь.

– Зачем он тебе? – Ханна сделала шаг вперёд.

Неуклюже запустив руку в шкаф, Одэн с трудом заговорил:

– Я верю… Верю в параллельные вселенные, Принцесса, – измученный тоскливый голос Одэна, тихий и угасающий. – Верю, что в какой-то из них у нас с тобой семья, что у нас всё хорошо, мы счастливы; мы ждём ребёнка – и это так прекрасно! Больше всего на свете я бы хотел, чтобы так и было…

– Одэн, зачем тебе адреналин?

– …И я верю, что я найду тебя там – в той вселенной! И мы обязательно встретимся, Принцесса. Где-то там, где у нас всё хорошо, и мы ждём ребёнка…

– Зачем тебе нужен адреналин?! – закричала Ханна, кидаясь вперёд.

Одэн остановил девушку вытянутой забинтованной рукой.

– Ближе не надо! – тяжело прохрипел он. – Прошу тебя!

– Ответь мне!

Не поворачивая головы, Одэн снова полез в шкаф и достал перевязанную коробку.

– У меня есть одно незаконченное дело, – произнёс он тихо. – Я начал его со своим хорошим другом, да подвёл его… Надо исправить.

– Как? – простонала Ханна, с трудом сдерживая слёзы.

– Я уведу их за собой, встану на лыжи и уведу, всех уведу! Эти твари будут меня видеть и пойдут за мной… Я же брал марафоны, Принцесса! Второе место – я рассказывал тебе?

– Третье… Ты снова мне врёшь!.. – щёки девушки заблестели от слёз. – Адреналин, зачем ты его ищешь?

– Я уже нашёл… Я примотаю палки к рукам верёвкой и буду идти на лыжах, пока бьётся сердце! Пока оно способно качать кровь, или что там течёт в моих венах… А если оно надумает сбоить – получит укол адреналина. Снова и снова! Таков план, Принцесса.

– Одэн!

Ханна кинулась полярнику в ноги, но тот грубо развернул девушку и практически отшвырнул от себя.

– Посмотри на меня! – зарычал он, пожирая её жутким взглядом паука. – Посмотри на меня! Неужели ты не видишь в кого я превратился?! Единственное, что во мне осталось человеческого – это любовь к тебе и моё сердце, которое до сих пор ещё бьётся! Бьётся вопреки всему! Я чувствую, как истекаю этой вонючей гадостью, которой испил на том озере… Эта вода – она отравлена! Я слышу, как она течёт по моим венам, подменяя кровь! Она разговаривает со мной, я знаю о чём думает то, что живёт под водой! Оно хочет свободы! Оно хочет сбежать! Оно хочет жить – и поэтому плодит мертвецов! Оно так выживает! Оно чертовски умно, но я слышу его мысли…

Одэн закашлялся и согнулся в яростном приступе недомогания, сломившем его пополам, а когда разогнулся, из его рта на пол потекла чёрная маслянистая жидкость. Быстро отерев перекошенный рот рукавом куртки, полярник закончил:

– И если тебе и этого недостаточно, то знай, что я слышу и твоё сердце! Слышу, как оно бьется и качает кровь… и мне, и мне стоит… Я едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться в твоё лицо, и я боюсь того, что мне хочется его сгрызть!.. Ханна! Не подходи ко мне! – взвыл он страшным голосом, навстречу девушке. Искалеченными руками Одэн кое-как задрал свитер до подбородка, и Ханна увидела чёрный живот с синюшными метастазами, опутывавшими тощий торс. – В этом теле нет меня, уже нет! Оно мертво – я просто управляю мертвецом, ты понимаешь?! Но я не знаю насколько меня хватит!.. Я так голоден!.. У меня всё горит внутри; я чёртов песок в вековой пустыне, а твои вены несут прохладу и воду… твои глаза – они приглашают меня погрузить в них пальцы, сжать их и выпить…

Одэн резко замолчал и полным боли взглядом коснулся испуганного лица Ханны. Он с силой сжал виски, зажмурился и заревел нечеловеческим голосом во всё горло. Испуганная Ханна закричала в ответ и закрыла лицо локтём словно это могло помочь спрятаться от душераздирающего вопля. Она увидела, как Одэн неуклюже сгрёб изуродованными руками тугую перевязку шприцов и сунул медикаменты за пазуху, а затем, нырнув головой в хаотичную гирлянду фонарей, ринулся к выходу.

– Одэн! – закричала Ханна, бросаясь наперерез. – Не бросай меня!

Полярник с силой оттолкнул девушку от себя, и Ханна упала, врезавшись спиной в кровать. Нацепив поверх проводов спасательный жилет, Одэн прижал к груди и лампочки, и аккумуляторную батарею.

– Они думают, что я не один из них… – стоя в дверях, объятый пульсирующей иллюминацией, сухоскулый и худой Одэн был похож на пришельца. – Пока, не один из них!.. Они знают эту одежду, они меня уже видели в ней; я сбежал от них в этой одежде – и я надел её снова! Я поведу мертвецов на запад за ледник. Они уйдут за мной, но они вернутся сюда за вами! Ты слышишь, Ханна! Они вернуться за живыми, и я боюсь, что приду вместе с ними! Приду за тобой! – Одэн застонал и зарычал одновременно, затем поймал страшным взглядом испуганные глаза девушки. – Уходите отсюда! Уходите, чтобы я вас не нашёл!

Ханна поднялась и снова кинулась к любимому человеку.

– Нет-нет-нет! Тебе не надо никуда идти! – тараторила она, пытаясь снять с плеч Одэна мотки проводов. – Ты ошибаешься, ты не заражён! Я же проверяла! Мы всё преодолеем, помощь уже близко! Американцы, американцы выходили на связь, я слышала!..

С рычанием отшвырнув руки возлюбленной, полярник грубо подтолкнул Ханну к прикроватной тумбе и полными тоски глазами указал на листок бумаги.

– Уходи… – простонал он. – Уходи, чтобы я не пришёл за тобой!..

Одэн растворился в темноте коридора, а вместе с ним во мраке сгинули и огни пёстрой гирлянды. Глазами полными крика Ханна смотрела на листок в руках: причудливый рисунок из нескольких кругов внутри одного центрального, теперь воспринимался как смертный приговор.

Опустошение. Тошнотворная апатия и опустошение. Ханна брела по полутёмному коридору комплекса ничего не видя перед собой, едва переставляя ноги. «…Буду идти, пока бьётся сердце… бьётся сердце. Сердце…» Где-то совсем рядом за стеной раздался истошный крик, затем послышался глухой выстрел, словно стреляли в подушку; звон стекла и удар в стену. Мимо микробиолога пронёсся Йен Райне, что-то сжимая в руках и истошно крича в лицо – только вот что? Откуда-то сверху пахнуло неистовым жаром и короб вентиляции выплюнул сноп раскалённых искр. Донёсся треск балок перекрытия и гул обвалившейся то ли стены, то ли крыши; здание вздрогнуло. Внизу затарахтела короткая очередь карабина и слуха донёсся чей-то истошный вопль «Сожги его!» Кажется это кричал Хэвард, однако Ханна даже не повернула голову в сторону борьбы. Потрясённая ужасом обрушившейся катастрофы, словами и действиями Одэна, его планом и его потерей, она шагнула в лабораторию и закрыла за собой дверь.

В затемнённом помещении она не сразу заметила нечто притаившееся у дальней стены с окном – и, если бы не серебристый свет луны за ним, вовсе не увидела два горящих жёлтых огонька под потолком. Сил не осталось даже кричать, Ханна просто впилась пальцами в лицо, а уже сквозь них наблюдала, как некто огромного роста двигается у стены в темноте, подпирая горбом светильник. Где-то за спиной в коридоре послышался далёкий топот ног и напряжённые крики: кто-то звал Ханну по имени. «Была здесь!» – донёсся голос Райне, однако микробиолог не могла оторвать взгляда от неторопливых движений гиганта. Обтирая горбом свод потолка, чудовище вышло на зыбкий свет электронного таймера, изучая Ханну змеиными глазами, от вида которых девушка и впрямь не могла двинуться с места. Как заворожённая она смотрела в искажённое инородной тканью страшное лицо человека, сотканное из костей-кореньев, в глубине которых, горел нечеловеческий взгляд того, о ком вспоминал Одэн после комы. Именно это чудовище видел полярник в заброшенной палатке у «Чёрного озера»! В сухой костистой руке, больше напоминавшей сложенную вдвое конечность насекомого, Ханна заметила колбу с водой, в которой совсем недавно растворяла чёрную жидкость. Чудовище держало ёмкость с осторожностью обхватив стекло длинными пальцами похожими на пучок только что выкопанной морковки. В чёрной непроницаемой воде, были едва заметны фиолетовые всполохи и электрическое дрожание, подсвечивая ужасающего вида пятерню. Где-то в коридоре хлопнула дверь и в вакууме тёмной лаборатории раздалось, как из другой вселенной: «Перекройте второй этаж!»

Ханна попятилась и вжалась в стену спиной. Змеиные глаза смотрели с потолка не мигая, постепенно приближаясь всё ближе. Чудовище вытянуло (ей-богу в темноте двигалась конечность богомола!) невероятно длинную руку с колбой, зажатой в пальцах и поднесло к лицу девушки. Микробиолог отпрянула к столу, но была тут же грубо остановлена второй каменной рукой создания. Корчась от боли в плече, – ледяная пятерня сдавила ключицу в жестокой хватке, – Ханна застонала и попыталась сбросить руку страшного монстра. Ей показалась, что к стене её пригвоздило сучковатое бревно, окаменевшее на морозе.

– Прочь! – застонала она тихо, роняя жгучие слёзы от нестерпимой боли. – Прочь! Отпусти!

Источая острый запах уксуса и пепелища, сырой крови и мертвечины, монстр поднёс заражённую воду к губам микробиолога; за его костистыми плечами, сумрак всколыхнул дюжину змееподобных лент, заструившихся по потолку в направлении микробиолога. В сдавленном дыхании (рык, свист, стон, тихий вой) существа запуталось нечто похожее на «пить», что заставило Ханну закричать изо всех сил!

С треском распахнулась входная дверь и во мрак лаборатории вломился плотный луч света. Он заставил монстра ослабить хватку, а затем и вовсе отпустить девушку – обессиленная Ханна съехала по стене на пол и закрыла голову руками. Чудовище развернулось ко входу, с удивлением рассматривая своё подсвеченное тело, словно впервые видело жуткие костяные наросты на своём торсе, корневидные жилы и обнажённые мышцы. Ханна видела, как пришёл в движение горб на спине монстра, как он ощетинился длинными лохмотьями, поднятыми словно по тревоге; как лентовидные наросты за спиной подобно змеям устремились в направлении света.

Микробиолог сжала зубы и поползла в сторону двери, успев заметить в ярком луче нечто совсем необъяснимое на предплечье чудовища. В следующее мгновение из-за стены света с рёвом ударил могучий напор пламени, встретив на своём пути преграду – узловатую грудь создания. Помещение лаборатории утонуло в нечеловеческом вопле существа, которое закрылось руками от пожиравшего его огня.

Ханна бежала по раскалённому светом ламп переходу, тяжело врезаясь в стены. Боль из ключицы мигрировала в грудь и стало казаться, что каменная ледяная пятерня минуту назад сжимала и сердце девушки тоже! Наполненное болью и страхом оно хотело жить – липкая апатия покинула его, и сердце отчаянно хотело жить! «Пока бьётся сердце!» Неистовый клич Хэварда, стоявшего в двери с газовым баллоном в руках, его озарённое пламенем лицо, весь героический облик молодого полярника и впрямь встряхнул девушку, дал пощёчину, выведя из оцепенения – ведь Хэвард боролся и за свою жизнь, и за жизнь Ханны! «Через столовую на крышу!» – кричал он, поливая раскалённым пламенем огромного монстра. И Ханна неслась по коридору к столовой, ведомая необъяснимым, нестерпимо ярким светом перегруженных ламп.

Всё утонуло во мраке неожиданно: темнота совпала с коротким выкриком Хэварда, похожим на резкий стон, где-то недалеко за спиной. Вкрадчивый и жуткий звук упавшего тела, слабый, но очевидный лязг металлического баллона, покатившегося по полу… Это там, за спиной, – а сейчас нужно бежать! На секунду нехотя проснулись лампы на потолке, дав беглянке надежду и ориентир. Снова мрак и низкий гул пожарища за соседними стенами. Ханна двигалась вперёд на ощупь, вытянув руки и пальцами танцуя по стене. Хотелось закричать, заорать изо всех сил, чтобы то существо испугалось самого страшного звука в мире – вопля человека в темноте, который хочет выжить! Мгновение – яркий свет вспышкой фотокамеры озаряет пространство впереди, затем мрак. Несколько метров по памяти. Темнота. Вспышка… Из-за угла просматривается помещение столовой. Лампы секунду надрываются пчелиным жужжанием и обессиленные, умолкают. Ханна делает рывок вперёд, выставив перед собой руки.

В столовой кто-то стоит – там, у входной двери, прямо в проёме! Увидев низенький пухлый силуэт, Ханна резко остановилась, будто налетела подбородком на руль велосипеда: и искры в глазах, и дышать нечем… Мозг отчаянно пытается дать объяснение увиденному, но кроме истеричного: «Это кто-то чужой!», связанно сформировать мысль так и не может. На короткое мгновение над головой блеснули лампы, однако Ханне хватило и этого, чтобы разглядеть чужака – им оказалась девочка-инуитка лет десяти, в шубе из оленьих шкур и остроконечном капюшоне на голове. Она была мёртвой! Стёртые смертью глаза на посиневшем лице быстро отыскали на свету микробиолога и провалились в темноту, как и всё вокруг.

Ханна кинулась наискосок к лестнице, набегу расталкивая столы, подвывая, будучи не в силах заткнуться и так же не в силах обернуться назад. За спиной стоял грохот перевёрнутой мебели, звон битой посуды и, наверно, где-то там на входе в столовую, Ханна оставила собственное сердце.

– Помогите! – закричала девушка, что было сил, как только за ней закрылась дверь на лестницу. – Помогите!

Микробиолог вжалась в дверь спиной и устремила взгляд в темноту – где-то в паре метров начиналась короткая лестница на крышу, заканчивавшаяся тяжёлым, обитым утеплителем люком. Удар в дверь оказался такой силы, что Ханну отбросило от стены на метр и девушка едва не упала. Взвыв ещё громче, микробиолог что есть силы влипла спиной в приоткрытую дверь.

– Помогите! Кто-нибудь! – закричала она, срывая голос. – На помощь!

На дверь вновь налетело нечто каменное и смертельно опасное. За спиной, сразу за дрогнувшей дверью послышался отвратительный зубовный стук, переходящий в скрежет, жуткий хруст оттаявших в тепле станции суставов. В кромешной темноте Ханна едва могла удержать натиск мертвеца по ту сторону, и уже теряла остатки сил в попытке устоять на месте. Её голос таял также быстро, как и остатки сил.

– Помогите!.. – зарыдала девушка, отчаянно упираясь ногами, раскинув по двери слабевшие руки.

Внезапно впереди наверху замерцали звёзды и показался чей-то силуэт. Ханна всё же не успела выкрикнуть просьбу о помощи, как дверь позади задрожала от мощного удара. Микробиолог почувствовала, как в приоткрытую щель нечто ледяное дотрагивается до её пальцев. Ханна завизжала и ринулась вперёд, не разбирая дороги, перепрыгивая сразу через две ступеньки и рискуя растянуться прямо на лестнице. Позади оглушительно хлопнула дверь, но микробиолог уже валилась в цепкие руки Олава Линдта. Он мгновенно вернул Ханну на ноги и с силой уронил обитую железом дверцу. Как только его руки отпрянули от массивной задвижки, люк слабо вздрогнул, звякнув железными петлями.

– Им сюда не попасть!.. – выкрикнул Олав, отступая на шаг. – Они не попадут на крышу!

Ханна только сейчас заметила стоявшую неподалёку Мэрит, закутанную с головой в длинное покрывало. Она со страхом смотрела то на подругу, то на вздрагивавший люк.

– Я едва тебя услышал! – Олав взял Ханну за плечи и заглянул в глаза. – Ты цела? Ты цела?!

Девушка отстранённо кивнула, не в силах оторвать взгляд от тяжёлой дверцы.

– Это… это была девочка!.. – Ханна отступила на шаг назад. – Т-т-там мёртвая девочка!.. Она гналась за м-м-мной!

– Драугр… – прокомментировал мрачно полярник и подул на озябшие пальцы. – Они вернулись и их стало больше!

Сзади подошла Мэрит и обняла Ханну, накрыв плечи покрывалом. Прижавшись к ней всем телом, она прошептала, пуская клубы пара в светлые волосы подруги:

– Мы здесь в безопасности, Ханна. Только мы с Олавом успели выбраться на крышу, но мы в безопасности!

– Мы… мы здесь в ловушке… – ответила Ханна и осмотрелась.

Слева от беглецов ночное небо опиралось на алое зарево пожарища – тепло прожорливого пламени дотягивалось даже до людей, вея вокруг пепел и искры, окуривая едким дымом. По горбатой крыше пристройки огонь взобрался к главному корпусу и с ужасающим упорством и рёвом занялся основным зданием станции.

– Если кто-то и спасся, то его поглотит пожар, – предсказал Олав, оглядываясь на высокое пламя. – Я видел Йена с Хэвардом на втором этаже. Они искали тебя, – мужчина встретился взглядом с Ханной.

– Хэвард меня спас от… – микробиолог запнулась и замотала головой. – Я не знаю кто это был!.. – она смотрела в худое скорбное лицо Олава, оглядела хилые плечи, простенький свитер и напряжённую позу замерзающего человека. Ханна раскрыла объятия и позвала: – Здесь места хватит троим.

Олав сделал шаг навстречу и неуклюже натянул ткань на плечи. Трое испуганных ошарашенных людей жались друг к другу на крыше здания, рядом с которым бушевало пламя. Скосив полные страха глаза, Ханна смотрела, как заметно подпрыгивает тяжёлая дверца, как вздрагивает затвор под ударами мертвеца по ту сторону. Монотонной скороговоркой над ухом слышался шёпот Мэрит – девушка взахлёб повторяла слова о том, что всё происходящее не по-настоящему, что так не должно быть. Олав же напротив отрывисто разбрасывая слова, пытался восстановить хронологию пустым голосом. «Я услышал крик, подумал, что твой… Топот ног и выстрелы. Это стрелял Варг… Я кинулся к себе за карабином, но выбежал Йен и крикнул, что в здании мертвецы! Сказал, что надо на крышу… Искал тебя, я сказал, что была на втором… Он кинул мне одеяло. Мэрит кричала на входе! Это её голос я слышал. Тогда я увидел первого мертвеца… Мы думали, что кто-то не закрыл дверь, а это мертвецы её открыли! Хэвард выбежал с баллоном этана в руках – и кинулся в коридор!»

Ханна почти не слушала ни Олава, ни Мэрит. В памяти застрял образ чудовища, пробравшегося в лабораторию и пытавшегося напоить девушку отравой. Подобно гигантской осе в спичечном коробке, оно двигалось в темноте лаборатории, нащупав жертву – беспомощного человека. «Оно говорило, – с ужасом вспомнила Ханна и тут же попыталась отогнать от себя жуткую мысль: – Мнепоказалось, мне это показалось! Но… его тело, его лицо!.. Это человек, это несомненно человек!»

Внезапно Ханна отстранилась от мужчины и указала рукой на люк.

– Перестала… – девушка вынырнула из-под покрывала и подошла к дверце. – Она перестала её открывать!

И впрямь задвижка больше не подпрыгивала, да и сам люк оставался недвижим. Олав подошёл ближе и склонился над дверцей; Мэрит, замотанная в покрывало, стояла за ним.

– Что это значит? – спросило она нервно. – Нас оставили в покое, да?

Олав приложил ухо к дверце и долго оставался неподвижным.

– Там тихо… – настороженный полярник поднял голову и пожал плечами. – Я ничего не слышу!

Словно опровергая слова мужчины, на фоне треска огня и рычания пожара раздался вой сирены, бог весть кем активированной. Громкоговоритель на башне ветряка, словно магнит приковал удивлённые взгляды беглецов, заставив людей вновь собраться в центре крыши.

– Кто её мог включить? – Ханна пытливо смотрела в лицо мужчины. – В здании пожар!

Олав озадаченно глядел в сторону ветряка, растерянно хлопая ресницами:

– Могло замкнуть… проводка горит… Сирену ещё можно включить с распределителя – на щитке у ангара.

– Там! – закричала Мэрит, указывая рукой на север. – Смотрите, там! Кто это?

Поодаль от ветрогенератора, мелькая среди бесконечных заструг, двигалась одинокая фигура лыжника, сплошь сотканная из разноцветных огней и света. Зрелище получилось настолько сюрреалистичным, что потрясённая Мэрит прижала руки к груди и обернулась на удивлённых коллег – вы тоже это видите? Вслед за лыжником, выстроившись в цепочку по одному, бежали мертвецы, утопая в снегу, увязая в сугробах по пояс и явно не поспевая за человеком. В свою очередь, смельчак останавливался, давая преследователям сократить дистанцию, а затем скатывался с очередной вершины вниз и снова набирал скорость…

– Это Одэн! – воскликнула горестно Ханна, глядя вслед удалявшемуся силуэту. – Он сказал, что уведёт мертвецов за собой – и сдержал слово!

Мэрит всплеснула руками и подошла ближе к краю. Ветер развивал покрыло позади девушки, а огонь выкрасил ткань в багровые тона.

– Как же он вернётся? – спросила она у ночи, перекрикивая сирену.

Ханна подошла к подруге и встала рядом. Её глаза долго следили за удалявшимися огнями среди снега. Микробиолог почувствовала, как Мэрит взяла её за руку и сжала пальцы в ответ.

– Он не вернётся, – ответила Ханна негромко, однако Мэрит её услышала и повернула лицо. – А если вернётся, нас уже не должно здесь быть!

Кабина ратрака явно оказалась не приспособлена к длительным поездкам, и к исходу вторых суток пассажиры тесной машины это ощущали на себе в полной мере. Несмотря на завешенные одеялами боковые и тыльное окна, а также работавшую на полную бортовую печь, закутанные в одёжи по самые глаза беглецы всё равно продолжали жаться друг к другу, распространяя в кабине туманные клубы.

Ханна покосилась за спину, где практически всё свободное пространство занимали канистры с топливом, тюки с вещами и провиантом. Не смотря на небольшое расстояние, которое предстояло пересечь людям в отсутствии навигации и связи, поездка на тихоходном ратраке за двести километров от сгоревшей базы выглядела жестом отчаяния и безрассудства! Страх возвращения мертвецов гнал людей с разорённой Хара-Ой на север к побережью, где согласно данным Алана Бигсби, а также случайной трансляции, сохранившейся в воспоминаниях Одэна, обитали люди. Поспешные сборы (больше напоминавшие истерику четырёх уцелевших людей), метание по выгоревшему и разрушенному корпусу, беглый шёпот и затаённый ужас в глазах – Ханна отлично помнила всё это. Помнила, как пыталась рассказать с кем столкнулась в тёмной лаборатории, как при описании напавшего на неё чудовища заметила двусмысленные взгляды на лицах коллег.

«…Хэвард поливал его огнём! Говорю же вам – этот монстр схватил меня, а Хэвард вломился в дверь и стал его жечь!.. Это чудовище отвлеклось – и я смогла убежать!» – Ханна тащит за руку Олава, а тот что-то бормочет о нехватке времени на «это». Позади робко семенит Мэрит с фонарём в руках, а следом бредёт Матс, который чудом спасся в соседнем здании ангара, взобравшись на широкую балку под самую крышу. Микробиолог ведёт людей через обгоревшие коридоры, опасливо расчищая темноту лучом фонаря. Впереди маячит дневной свет – крыша здания обвалилась и сквозь провал внутрь насыпало приличный сугроб. Лаборатория сильно пострадала от пожара, повсюду видны отдельные очаги пламени: источников несколько и скорее всего они – результат воспламенения реактивов. Под столом виднеется смятый неведомой силой газовый баллон, а рядом с ним, словно специально разложены металлические инструменты, искорёженные железные полки и дверцы. Перекрученные стальные поддоны, вырванные из стен железные трубы, опрокинутые и выгнутые стеллажи – всё это не разбросано хаотически по комнате, а аккуратно сложено посреди помещения и образует почти идеальный круг, в центре которого груда пепла из которой торчат… Истошно кричит Мэрит! Она орёт так, что подскочивший сзади Матс зажимает ей рот и прижимает девушку к себе. Кто-то из мужчин (Хана не видит кто именно и не узнаёт сдавленный голос) начинает что-то говорить несвязное, что перерастает в уханье испуганного филина – все, абсолютно все видят обугленное тело в центре кострища! Почерневшая грудная клетка и рёбра сильно контрастируют с торчащей из пепла нетронутой пламенем кистью с белыми пальцами; видна подогнутая нога и слегка обгоревший ботинок. Угольно-чёрные не читаемые лицевые кости и обожжённые, но сохранившиеся светлые волосы Хэварда на затылке – отвратительный контраст; невероятная избирательность пламени, будто бензином были облиты только лицо и грудь! Ещё у пепелища имелась «поза», которая превращала сие место гибели в место убийства: погибший словно встал на колени и отклонился назад, повернув к вошедшим обгоревшее до костей лицо. «Что… Что здесь… – Олав пытается подобрать слова и явно адресует их Ханне, но не может отвести взгляд от обгоревшего тела. – Как… Он сгорел? Его сожгли?.. Тело сожгли?» Рядом всхлипывает Мэрит и закрывает глаза руками. Ханна приближается к останкам и осматривает место трагедии, спрятав замёрзший нос в высоком воротнике. «Не тело, – говорит она в одежду могильным голосом. – Хэвард сгорел ещё живым!» Мэрит взвизгивает и, вырвавшись из объятий связиста, отбегает к стене. Её вот-вот стошнит. Матс делает шаг вперёд и глубоко вдохнув, спрашивает: «Это точно?» – «А это имеет значение? – Ханна зла на своих коллег за то, что никто из них не поверил её рассказу, а теперь ей придётся запомнить чёрные обгоревшие кости вместо добродушного лица Хэварда. Вместо озарённой светом фигуры, в памяти останется кострище, пепел и изуродованное тело на коленях. – Он мёртв!» – «Но мы живы! Я хочу понять с чем мы столкнулись! – Матс указывает рукой на обгоревшие останки. – Не мог же Хэвард сжечь сам себя?» Слово снова берёт Олав: «Может его укусили, и он не захотел… Ну, как Брокк, как Ларс…» – «Это не акт самоубийства, – настаивает Ханна и качает головой. – И ожоги больше похожи на электрические; горела и плавилась только одежда. Правая сторона головы повреждена меньше – значит Хэвард отворачивался. Под ухом видна большая рана, а слева у виска совсем небольшая – это и есть выходное и входное отверстие электрического разряда! Посмотрите на его руки: они сильнее всего обожжены с внутренней стороны, так же, как и одежда. Кожный покров вывернут наружу – это говорит о внутренней деформации». – «Откуда здесь такое напряжение?» – Матс обшаривает глазами стены и уцелевшие приборы. Олав отмахивается от связиста и требовательно смотрит в лицо микробиолога: «И что это значит?» – «Хэвард погиб от удара током. Или нескольких ударов!» – «Но его тело… он умер на коленях!» Ханна кивает в знак согласия и собирается с силами: «Это потому, что его держали, – произносит она. – Держали пока он не умер… Словно приковали к столбу и пустили ток!» В углу помещения вновь завывает Мэрит…

Ратрак взобрался на вершину снежного холма и опасно накренившись пополз вниз, потянув за собой крупный пласт снега. Внизу машина так и вовсе уткнулась кабиной в рыхлый сугроб, едва не опрокинувшись. В закрытом кузове машины ощутимо подпрыгнул снегоход, закреплённый на растяжках, а с заднего места на беглецов свалилось несколько сумок. Звук вышел глухим, угрожающим, он заставил людей повернуть головы и устремить взгляды на задрапированное одеялом заднее стекло. Обошлось. Управлявший машиной Олав облегчённо выдохнул и скользнул по хмурым напряжённым лицам пассажиров.

– Всё в порядке, не стоит волноваться! Сняв ковш, мы сместили центр тяжести, – оправдал он свой манёвр. – С ковшом ратрак точно бы перевернулся.

Перед глазами Ханны возникает сгорбленная фигура Олава с тяжёлым молотком в руках рядом с ратраком. Он только что закончил бить оледеневшие крепления ковша уборочной машины. По другую сторону стоит Матс и с тоской смотрит в сторону измятого лавиной много дней назад вездехода – завести машину мужчинам так и не удалось. «Мы можем использовать ту штуку в ангаре, – предлагает Мэрит чуть ранее, как только всем становится ясно, что вездеход починить не удастся, – ну, ту, для расчистки взлётной полосы». – «Ратрак не приспособлен для длительных поездок», – возражает Олав и беспомощным взглядом осматривает помятый вездеход с разбитыми стёклами. Полярник и связист до последнего надеялись реанимировать машину, однако повреждения оказались фатальными. Неожиданно глупышка Мэрит говорит рассудительным спокойным голосом: «В таком случае подготовьте его к этому, Олав Линдт! Снимите ковш, или что там у него, приготовьте топливо и необходимое снаряжение. Не теряйте времени! Мы с Ханной займёмся провизией и тёплыми вещами. Вы же не собираетесь строить здесь баррикаду и ждать мертвецов? Как выяснилось, все наши прежние попытки лишь пополнили армию Хель!»

– Нам придётся разбивать лагерь и ставить палатку, – объявил Олав, как только машина взобралась на высокий снежный пригорок.

– Зачем? – заволновалась Мэрит и нащупала руку Ханны. – Это опасно!

– Мы вторые сутки идём на высоких оборотах – ландшафт и ледники оттесняют нас на запад, а мы до сих пор не вышли к побережью! Мне не нравится, как ведёт себя двигатель, и мы рискуем его загнать. К тому же он начал перегреваться!

Ханна скрестила взгляд с Матсом, однако опередила связиста:

– Как нам поможет стоянка?

Упрямо поведя плечами, Олав пояснил:

– Поможет не угробить машину и не остаться посреди Арктики ни с чем! Скорее всего мы теряем антифриз – и мне необходимо найти причину.

Ханна приподняла за край одеяло и выглянула в окно. Осмотрев бескрайние пики заструг, горбатые хребты обнажённого ледника и потяжелевшее синее небо, она спросила:

– Прямо в ночь, посреди снегов?

– Нет, нам необходимо добраться до океана. Разобьём лагерь в подходящем месте, осмотрим машину и двинем дальше. По льду двигаться будет намного проще.

Долгое время ехали молча, затем между мужчинами завязался тихий разговор о пережитом нападении. Матс с дрожью в голосе рассказывал о нестройной цепочке мертвецов, случайно замеченной им в окне, об ужасе и леденящем страхе, охватившем связиста в тот момент. Парень принялся вспоминать пережитой шок, сбивчивый разговор с Ханной по рации и собственное спасение под самой крышей ангара – карабкаясь наверх, он больше боялся быть замеченным мёртвыми, чем упасть вниз. Говорил, что видел, как начинался пожар, как вспыхнула пристройка основного корпуса и как объятый пламенем из двери на снег выкатился Варг и, пожираемый огнём, кинулся к ангару… Затем заговорил Олав. Его монотонный голос больше походил на доклад, в котором речь шла о чём-то непостижимом и невероятном, фатальном – и, если бы, незнакомый с произошедшим кошмаром на Хара-Ой слушатель следил за размышлениями полярника, то наверняка заподозрил мужчину в сумасшествии. «Сколько их было? Двадцать, тридцать? Кто они и откуда?.. – допытывался Олав спёртым голосом у заснеженных скал за стеклом машины. – Я не видел среди мёртвых Брокка и Ларса, но это не значит, что их не было! Скорее всего это они и привели остальных, но кого они привели – кто они? Кого видела Ханна в лаборатории? И мне кажется, я тоже видел среди мертвецов инуитов… Двоих точно, кажется это были женщины… но я не уверен, ведь у них были чёрные лица!.. Господи, я не уверен! Откуда они пришли? Ближайшая к нам деревня южнее на триста километров. Кнут говорил, что была какая-то деревня ближе, но она заброшена и в ней никто не живёт уже много лет. Может они вернулись? Может погода не дала им вернуться южнее? Им могла помешать аномалия, ведь связи и навигации нет… Хотя, инуитам не нужна навигация и связь! Но это не важно так как они мертвы! Они сюда пришли уже мёртвыми – а значит эта зараза… это заражение, этот чёртов кошмар простирается намного дальше! И мы рискуем, покидая стены станции; но мы ещё больше рискуем останься мы в них!.. Ведь они уже раз возвращались за нами!»

Ханна прильнула к окну и под надрывный вой двигателя задремала, а когда проснулась, обнаружила, что рядом сидит Одэн. Его глаза смотрят с грустью, а на губах тлеет слабая улыбка. Любимое лицо – чистое и милое, оно не искажено той жуткой болезнью, отнявшей у полярника пальцы и превратившей тело в подобие скелета с фиолетовой гематомой на груди. За плечами Одэна Хана видит сидящего за рулём вездехода Варга, который мотает головой в такт грубой музыке, напирающей из динамиков. «Это был сон! – ликует мысленно Ханна, испытывая невероятное облегчение. – Не было болезни, не было мертвецов! Мы возвращаемся на базу! Мы „уходили на лёд“ и теперь возвращаемся на Хара-Ой!» Словно в доказательство мыслей Ханны, Одэн берёт девушку за руку, нежно прикасаясь тёплыми пальцами… «Пальцами! Пальцами! Пальцами!» Ханна начинает сбивчиво рассказывать свой жуткий отвратительный сон, настолько подробный, что показался девушке страшной явью и только теперь она понимает насколько кошмар нереален! «…И когда ты вернулся у тебя не было пальцев! Ты их сам съел! Представляешь? – Ханна пересказывает Одэну сон, стараясь не упустить деталей, пока они не растворились и потрясают сознание. – Я взяла пробы тканей у той собаки, которую нашёл Матс… Я нашла в её пробах нечто необъяснимое, но умолчала об этом – утаила от всех, потому что в пробах твоей крови я нашла тоже самое! А потом погас свет, да! На станции пропал свет, и ты был подключён к резервному источнику, и я увидела, как твоя кожа фосфоресцирует и это было так страшно!»

…Но, что это? Одэн больше не держит Ханну за руку, да и Варг смотрит из-за руля пристально и напряжённо. Черты его лица плывут, истончаются; светлые волосы больше не торчат из-под смешной шапки.

– Ханна! – позвала Мэрит строго и спрятала руки в складках одежды. Дождавшись, когда микробиолог сфокусирует взгляд и в её глазах появится осмысление, Мэрит продолжила: – Ты говоришь во сне, говоришь о том, что обманула всех! Ничего не хочешь нам рассказать?

Страшная и дикая реальность так просто не отпускала… Она расхохоталась в лицо потемневшим узором старого одеяла на замёрзшем окне, требовательно заглянула в лицо прищуренными глазами Олава, строгим голосом Мэрит потребовала ответа. Матс… Матс смотрел в свои ладони – он и не осуждал, и не ждал оправданий. Он всё понимал.

– Полегче, подруга… – Ханна готовилась к допросу, через силу разгоняя предательскую дрёму. – Ты тоже носила в себе кое-какую тайну, не так-ли? Все мы, – микробиолог обвела взглядом троицу заговорщиков. – Матс нашёл собаку, и мы умолчали о ней.

– Мы толком ничего не узнали, – пробубнил связист себе в грудь. – Это была гипотеза…

– Так и я ничего не узнала! У меня даже гипотезы нет, после всех моих манипуляций с пробами тканей! Я была в тупике, я в нём и остаюсь! С меня никудышный учёный, но вы уж извините, что у меня не хватило мозгов обосновать появление мертвецов, не хватило знаний спасти Одэна… и не хватило сил вам об этом рассказать! А вот у него сил хватило спасти нас всех на пороге смерти!

Ханна замолчала и отвернулась к окну, однако голос подруги заставил обернуться.

– Ты подвергала нас всех опасности! – обозлилась Мэрит.

– Больше той, которая ждала нас за стенами?

– Ты уходишь от ответа! Ты знала, что Одэн чем-то инфицирован и умолчала об этом!.. А если бы… если бы он… умер и потом очнулся? Ты думала об этом?!

Нет, Ханна не думала об этом. Вернее, она не позволяла появиться подобной мысли в голове и даже её мимолётной тени! Она гнала от себя предчувствие подобной мысли, хотя и понимала сколь безрассудно собственное малодушие и бездействие. Ханна словно нивелировала свою физическую неполноценность абсолютно полноценным девичьим нежеланием принять печальный финал. Её разум учёного оказался погружён в вакуум женской преданности и невозможности смириться с безысходностью и неминуемой потерей любимого мужчины. Ханна будто сидела под одеялом с фонариком в руке и боялась выглянуть наружу, выглянуть и ответить самой себе на вопрос о скорой смерти Одэна.

Окатив Мэрит ледяным взглядом, Ханна соврала твёрдым тоном:

– Думала! Я бы сожгла тело Одэна – именно об этом просил американец, а он знал, что его ожидает после смерти!

Беглецы обменялись смущёнными взглядами, однако заговорить никто не решился. Довольно долго ехали молча – Ханна чувствовала, что все ждут первой реплики именно от неё, однако говорить девушке совсем не хотелось. Олав несколько раз бросал косые взгляды через плечо, затем не выдержал:

– И ты бы это сделала?

Ханна пристально посмотрела в ответ.

– Вы бы это сделали за меня, если бы я не смогла, – бросила она. – Вы все…

Отвернувшись к окну, Ханна пару минут рассматривала первые звёзды в потемневшем небе, а потом, неожиданно даже для себя, стала рассказывать о своём открытии тихим бесцветным голосом; том, как обнаружила в воде формирования, похожие на клочки волос, как заметила необъяснимую реакцию эфемерной ткани на человека. Упомянула о фосфоресцирующем в темноте лице Одэна, о его попытке задушить себя проводами в палате медблока. С дрожью в голосе рассказала о воспоминаниях полярника по возвращению, о его муках и страхах, о виденном на озере чудовище с жёлтыми глазами и о собственных съеденных пальцах. Троица слушала рассказ Ханны молча, не перебивая и не смея смотреть Ханне в лицо – уж слишком тяжела оказалась тайна, которая сейчас оседлала и их плечи тоже. Закончила свой рассказ микробиолог мыслью о том, что жуткий монстр в лаборатории хотел насильно заставить её выпить отравленную воду.

– Он не пытался наброситься на меня, как та мёртвая девочка. В его поведении не было никакого хаоса, он действовал последовательно – и это оказалось самым ужасным! Он никуда не торопился, даже был нетороплив и медлителен. Я уверена, что это он привёл мертвецов на базу – он у них главный. Уж не знаю послышалось ли мне его «пить» или нет, но одно могу сказать точно: это существо когда-то было человеком! Когда Хэвард ворвался в лабораторию и осветил лучом это создание, я заметила на его руке часы… разбитые часы… Они вросли прямо в его тело, в его сухожилия; непропорционально крупные и с разбитым циферблатом, но это были часы!

– Может тебе показалось? – недоверчиво спросила Мэрит, с сочувствием глядя на подругу. – Такой шок…

– Нет, не показалось! Его рука мелькнула совсем рядом, и я хорошо их запомнила… Именно вросшие в предплечье! Крупная стрелка и частая градуировка…

– Это альтиметр! – догадался Матс громко. – Ты видела ручной высотомер! Такой используют пилоты.

– Или астронавты, – добавил Олав загадочно.

Беглецы обменялись напряжёнными взглядами, затем Матс осторожно спросил Ханну:

– Это… изделие выглядело старым?

– Я не понимаю твоего вопроса, Матс.

– Ханна, эти «часы» выглядели старыми? Не современными…

– Винтажными, – подсказала Мэрит.

Ханна нахмурилась и вспылила:

– Меня хотело отравить трёхметровое чудовище, которое едва не сломало мою ключицу! Вы думаете – в тот момент я была способна провести оценку этого долбанного «изделия»? – микробиолог внезапно замолчала, а потом и вовсе поднесла дрожавшие пальцы к губам. – Ты… Ты думаешь это он? Астронавт из твоего послания?

Побережье являло собой невероятную картину: многометровые зубастые осколки сошедшего ледника венчались яркими звёздами на своих пиках; прозрачные кристаллы льда исполинских размеров оказались отброшены далеко в замёрзший океан, рассыпав по заснеженной глади робкие блики яркого ночного неба. Ближе к обрывистому берегу, обнажённый, освобождённый от сугробов лёд отливал серебром, создавая иллюзию рассыпавшихся монет у самых камней. Избавившиеся ото льда нависшие скалы казались угрюмыми мрачными стражами, приставленными охранять вход в ближайший затенённый фьорд.

– Нам не пройти вдоль берега! – воскликнул Матс, осматривая сброшенный в океан ледяной хаос. – Какого чёрта? Что здесь произошло?

Не произнося ни слова, Олав надвинул на глаза капюшон и вылез наружу. Забравшись на кабину ратрака, едва слышно матерясь, полярник прильнул к биноклю. Его высокая нескладная фигура трепетала под напором ветра, потоки которого рвали пуховик человека подобно дрожавшему на флагштоке полотну. На северо-востоке всходила зелёная заря северного сияния, венчанная алой тиарой и звёздами. Рассматривая оголённые скалы вдоль высокого берега, Олав отчётливо услышал, как где-то вдалеке стонет и трещит лёд, как пустотелое эхо уносит звук далеко в океан и хоронит в бескрайних снегах.

– Ледоём сползает в океан! – заявил он первым делом, как только вернулся в кабину. – Лёд трещит, как капрон – давление усиливается. Нам нужно держаться от скал подальше.

– Из-за времени года? – Мэрит с надеждой смотрела на полярника. – Это ведь нормально?

Олав расстегнул воротник и осмотрел ночное небо сквозь лобовое стекло.

– Из-за перепадов температуры. Как бы странно это не звучало, но я думаю, что это чёртово сияние влияет на температуру и даже борется с ней… Отойдём подальше от берега и разобьём лагерь.

– Это не опасно? – спросила Ханна.

– Куда опасней оказаться на пути схода ледника! Лучше быть как можно дальше от берега, чтобы ледоём не утянул за собой в воду. Я осмотрел ближайшие скалы: на западном склоне хорошо виден массивный ледопад, того и гляди сползёт в воду, – а если это произойдёт, лавина вскроет лёд во всей бухте.

Матс беспомощно посмотрел в ночь и спросил:

– Мы можем выгрузить снегоход из кузова: кто-то будет ехать впереди с целью разведки…

– Это трата топлива! – возразила Ханна.

– Это идея! – поддержал более опытный Олав. – Лучше рискнуть парой канистр, чем нашими жизнями! Отойдём дальше в океан и поставим палатку. Я разберусь с двигателем и двинемся дальше.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливый голос Матса выдернул Ханну из омута воспоминаний, в которых голову девушки на своих коленях держала мать. Гладила волосы и говорила, говорила, говорила…

– Температура, меня снова знобит, – созналась Ханна вздыхая. – Ломит поясницу и вообще, чувствую себя развалиной.

– Без квалифицированной помощи и приёма необходимых препаратов тебе сложно выздороветь. Так как кофе закончился утром, могу сделать чай, – предложил парень.

Ханна благодарно улыбнулась и укуталась в одеяло. В палатке было довольно тепло: всё благодаря тепловентилятору и газовой горелке с ёмким баллоном в углу. Электрогенератор завести по непонятной причине не удалось – и Олаву с Матсом пришлось на ходу выдумывать отопительную схему с использованием газового баллона. Спустя несколько холодных часов, в палатке наконец-то циркулировал тёплый воздух, и путешественники смогли облегчённо вздохнуть. «Это лишь временный выход и далеко не лучший – ворчал Олав, согреваясь остатками горячего кофе. Несмотря на его тон, в голосе слышалось облегчение и даже удовлетворённость. – Мне неоткуда брать электричество, а значит я не смогу заниматься ремонтом в тёмное время суток!» – «Может оно и к лучшему? – отстранённо вопрошала Мэрит. – Ночью нас не увидят мертвецы».

Приняв горячую кружку из рук связиста, Ханна потеснилась, давая возможность парню сесть рядом. С самого утра ей не здоровалось, и она так и не нашла в себе силы выйти на улицу даже покурить. Время от времени погреться заходил то Олав, то Матс, они сухо делились новостями о ремонте ратрака. Девушки слушали молча, кивали головами, а когда оставались одни, пускались в осторожные предположения скорой починки. К середине дня Мэрит не выдержала и ушла к мужчинам, оставив придремавшую подругу в объятиях спальника, чем и воспользовался связист.

– Моя мама любила чай, а я всегда больше любила кофе, – поделилась Ханна.

– А моя наоборот – чай держит только для гостей и очень гордиться своим кофе.

– Это каким?

– С яйцом и мёдом, – улыбнулся Матс.

Ханна кивнула и отпила из пластикового стакана.

– Моя сестра его любит, – вспомнила она с тоской в голосе. – Я как-то упомянула в разговоре с Одэном, что Ирма пьёт такой кофе, а он сказал, что если застукает меня за подобным занятием, то заставит есть варёный лук. Специально отварит несколько луковиц и заставит съесть – ведь я его терпеть не могу! Всё время копаюсь в еде, пока Одэн не видит… – девушка резко замолчала, словно прикусила щёку. – Говорю так, будто он всё ещё рядом.

Ханна спряталась за клубами пара и едва не расплакалась.

– Ты как? – спросил Матс участливо.

– Хреново… – призналась Ханна, шмыгая носом. Через прозрачный завитки пара, она встретилась взглядом с парнем и горько усмехнулась: – Все, кого я любила, умерли. Вот так…

– Я ещё здесь, – попробовал пошутить Матс неуклюже, тут же краснея. – Хотя тебе и тяжело признаться мне в любви, но я всё понимаю…

Ханна рассмеялась и ей действительно стало чуточку легче. Она отблагодарила молодого человека взглядом и потянулась за сигаретами. Какое-то время она крутила в пальцах пачку, словно не решаясь закурить, задумчиво кусала бледные губы и вскользь касалась взглядом лица Матса, словно собиралась с силами сказать нечто важное.

– Слышал когда-нибудь о теории «Застенчивых крон»?

– Нет, никогда, – пожал плечами связист.

– Деревья предпочитают не соприкасаться ветками, оставляя между кронами промежутки – это формирует чёткие пробелы между веток. У некоторых видов деревьев этот феномен особенно заметен.

– И как его объясняют?

– У учёных есть пара теорий про солнечный свет и ветер, но как такового ответа нет. Знаешь, за домом моих родителей есть узкая тенистая дорожка, проложенная через заросли ольхи и бука, она выходит к дороге. Ею многие пользуются. Можно сказать, что по этой тропе каждый день ходят люди – и я в их числе. По этой дорожке я ходила на остановку, когда училась в школе, а после частенько водила по ней младшего брата. Я заметила, что ветки деревьев образуют над тропинкой нечто вроде арки, эдакий полог, нависший над головой. Ветки словно обтекают силуэт идущего по тропинке человека, они не мешают ему своим ростом и не доставляют неудобств.

Матс на секунду задумался, затем нахмурился.

– Это как-то должно вписываться в теорию «Застенчивых крон»?

Ханна сидела, погрузившись в собственные мысли и смотрела в ажурный узор вихрастого пара.

– Нет. Я думаю, что деревья чувствуют людей и им просто неприятно нас касаться.

– Ты это всерьёз?

– Вполне. Когда горит дерево, ты же не слышишь его криков, но это не означает, что оно не в ужасе! Мы привыкли относится к окружающему миру, как к системе координат, которую человек преодолевает и покоряет, извлекая для себя пользу. Мы всегда ставили себя выше природы, потому что она не оказывала нам сопротивления – и мы сочли это за слабость! Да, мы боролись за выживание во все времена, но сама природа никогда не находилась с нами в конфронтации – это мы постоянно минируем поле, на котором растим для себя пшеницу. И тогда люди придумали богов, от которых они «произошли», уверовали в своё высшее предназначение – и с тех пор мы так настойчиво пытаемся доказать существование Творца, что ему всячески приходиться это отрицать.

Закурив первую сигарету за день, Ханна закашлялась и сквозь помокревшие глаза продолжила:

– А что, если Он устал? Или сама природа устала от нашей борьбы с ней, и она решила дать отпор? Как далеко может зайти природа… Создатель или… пускай это будет «Архитектор», спроектировавший всё, что нас окружает? В том числе и весь тот хаос, с которым мы столкнулись на Хара-Ой? Да, и, что такое хаос?.. Для мотылька, попавшего в паутину его неосторожность – это хаос и смерть, а для паука лишь закономерность, неосмотрительность мотылька и сытый обед. Всё зависит от того, по какую сторону паутины мы оказались.

– Мне кажется мы прекрасно понимаем по какую стороны паутины находимся. Хватит говорить загадками, Ханна!

Микробиолог выпустила дым в потолок и прищурилась.

– А ты не думал, что там уже сплошная паутина? – девушка указала глазами на полог палатки. – Что Алан Бигсби просто бежал на том военном самолёте, на котором все уже оказались заражены, ведь он знал в кого превратится после смерти. Поэтому и настаивал, чтобы мы сожгли его тело.

– Зачем ему утаивать реальное положение вещей?

– Расскажи он тебе о мертвецах тогда, ты бы поверил, что он не сошёл с ума? Что он всё ещё делит с нами одну реальность, а доказательством его слов станут его собственная смерть и воскрешение – куда уж очевидней, не так ли? Помнишь ту теорию Варга о том, что оживали только те, кто умирал собственной смертью? Я думаю он был прав. Тому, что проникало в кровь заражённого, нужно какое-то время, чтобы сначала убить своего носителя, а затем воскресить. Тора говорила, что нашла на теле американца следы человеческих зубов, причём укусов было несколько – Алан Бигсби был искусан либо кем-то инфицированным, либо уже воскресшим мертвецом.

Связист удивлённо вскинул брови:

– Ты считаешь, что заражённые были на это способны ещё при жизни?

– Перед самой смертью американец просил есть и пытался меня укусить. Одэн рассказывал, что Брокк на пороге смерти тоже попросил еды. Я думаю, что та бойня в вольере, в которой погибла Тора и Эрик, была вызвана предсмертной агонией собак – нечто подобное испытывают инфицированные люди. У животных наблюдается похожий процесс, судя по всему, в более агрессивной форме.

– Они испытывают голод, но при этом их желудки рубцуются и перестают выполнять свои функции? – напомнил Матс скептически.

– Это может служить ещё одним фактором постоянного голода, – подтвердила Ханна. – Знаешь, существует вид червей, у которых нет кишечника и даже желудка. После рождения, этот червь заглатывает микроскопические водоросли и даёт им интегрироваться в клетки собственного тела, навсегда становясь одним целым. После этого он начинает питаться солнечным светом, как если бы это делала водоросль, которую поглотил червь. Эта трансформация дала возможность абсолютно нежизнеспособному, в физическом плане, созданию выжить и продолжить существование…

Связист выхватил сигарету из пальцев девушки и пару раз неумело затянулся.

– Водоросли… Значит мы для них водоросли?

– Скорее – солнечный свет. Я просто привела пример того, на что способен «Архитектор», обустраивая свой «Райский сад». Но это ещё не всё… У собаки, которую ты отыскал оказалась полностью перестроенная система пищеварения, функции которой видоизменились. Она не стал рудиментом, она трансформировался в нечто иное! Осматривая тело животного, я посчитала такую деформацию подтверждением незнакомой мне болезни. Когда на руках у Торы умер американец, она тоже посчитала, что его смерть вызвана крайней стадией болезни, видоизменившей внутренние органы. Думаю, если бы она тогда решилась сделать вскрытие, оно убедило её в обратном. Кроме противоречивых показателей биохимического состава крови, она ничего не нашла… пожалуй, в своих исследованиях, я нашла итого меньше.

– У тебя не было времени, – поддержал девушку Матс.

– У меня не было смелости! В соседнем помещении лежал Одэн, и я боялась в его крови найти тоже самое что и… – девушка вернула сигарету и вдохнула терпкий дым. – Я струсила, я боялась найти подтверждение своим догадкам!.. Реакция растворённой в воде жидкости – так и вовсе случайность!

– Догадкам? О каких догадках ты говоришь?

Собравшись с мыслями, Ханна задумчиво посмотрела на плотно закрытый полог палатки.

– Я говорю о генезисе, которому мы стали свидетелями… Несомненно мы барахтаемся в паутине – мы мотыльки, – но и поистине такого «паука» мы ещё не встречали!

– Ты… ты восхищаешься всем этим? – изумился связист.

– Только как учёный, которому грибок под микроскопом написал «привет». Вполне вероятно, что остановка всех процессов жизнедеятельности у заражённых – то, что мы называем смертью, – является катализатором иных процессов, которые ранее никогда не запускались и поэтому нам не известны. Да, они ужасны! Разрушительны и смертельно опасны для нас… и будут оставаться таковыми так как не изучены! Что нас пугает в оживших мертвецах помимо нападения? То, что они являются прямым доказательством отсутствия загробного мира, о котором мы все так мечтаем – нас пугает именно это! Никакого рая не будет, каким бы добродетельным ты не был! Своим «воскрешением» мертвецы сбрасывают нас с облаков и сваливают в волчьи ямы, где каждый может быть разорван на части вне зависимости во что он верил. Нечто или некто заставляет мёртвых подниматься и набрасываться на живых – я думаю предсмертный голод одолевает очнувшихся после смерти пуще прежнего. Но ведь что-то есть помимо этого – и я могу это доказать! Алан Бигсби перед смертью пытался что-то нарисовать: в тот момент я подумала, что это агония умирающего человека. Но то же самое делал и Брокк перед смертью. Такой же рисунок я обнаружила в медицинской палате у кровати – его уже нарисовал Одэн. Это говорит о том, что всех их связывает нечто необъяснимое, лежащее за порогом смерти. И это не ад и не рай! Американец погиб от укусов и дальнейшем инфицировании – однако патоген в крови не смогла вычислить даже Тора. Брокк умер, будучи искусанным собаками в вольере, Ларс оказался укушен вожаком стаи, которого ты в последствии нашёл – и, думаю, отыщи мы место смерти Нордина, мы бы и там обнаружили подобный рисунок… Все они очнулись после смерти и стали нападать на живых – и это их объединяет, как и то, что все они погибли без изменения структуры крови. Что я имею ввиду? Никто из них – за Ларса я также уверена – не истекал чёрной субстанцией перед смертью, как это было с Одэном и Снеговиком.

Матс непонимающе хлопал ресницами, глядя в лицо Ханны и микробиолог продолжила:

– Одэна никто не кусал, однако он оказался инфицирован водой, в которой, как он считал, кто-то живёт. Скорее всего то же самое произошло со Снеговиком – пёс вернулся обратно на базу со своей стаей уже инфицированный той же субстанцией, что и Одэн. Ты скорее всего ошибся считая, что собака провисела на столбе всё время засыпанный снегом. Я думаю пса на столб повесил Ларс после того, как Снеговик его покусал и заразил. Нордин стал свидетелем трансформации собаки и повесил её в качестве предостережения, наверняка догадываясь о собственной участи…

Отрицательно замотав головой, Матс горячо возразил:

– Ерунда, собак инфицировал Бигсби! Они вернулись на следующий день после того, как исчез американец – Снеговик не успел бы побывать на том озере! По словам Одэна оно далеко…

– А он и не побывал, – перебила Ханна. – Его напоили отравой, когда поймали… Как и меня хотели напоить в лаборатории! Тот, кто это сделал, знал, что собака вернётся обратно…

– Слишком самонадеянно считать, что некто действует так дальновидно и последовательно!

– Как и считать человека венцом эволюции лишь только потому, что он сам себя считает таковым и может сделать об этом запись, предварительно изобретя алфавит. Одэн говорил, что из воды его вытащил мёртвый Алан Бигсби и куда-то поволок. Одэн вырвался и сбежал, – но сбежал ли он? Тогда я не поверила ему – уж слишком неправдоподобен показался его рассказ; уж слишком целенаправленны и невероятны мне показались действия очнувшегося мертвеца, разорвавшего сетку вольера и напавшего на собак! Только вот теперь я думаю, что мёртвый американец не просто напал на собак – скорее всего его цель была утащить с собой одну-две, чтобы инфицировать.

– Он мог это сделать просто искусав животных, – хмуро парировал связист. В его глазах помимо недоверия разгорался слабый огонёк прозрения.

– Он так и сделал.

– Зачем тогда нужен фокус с заражением отравленной жидкостью? И где он её взял?

Ханна поморщилась и раздавила окурок, затем внимательно посмотрела парню в глаза.

– Я думаю собаку отравил тот, чьё изображение ты обнаружил в радиосигнале – это не послание, Матс, это улика! Тот, кто превратился в трёхметровое чудовище, пытавшееся отравить и меня – это ему Алан Бигсби приволок живого Снеговика и собаку намеренно заразили. Я видела мёртвого американца ночью в скалах, но думала, что это игра воображения.

– Но для чего? – вскипел Матс и затряс руками в воздухе. – Для чего всё это? Неужели недостаточно того, что мёртвые воскресают и нападают на живых? Рвут на куски, а раненые затем превращаются в драугров?

– За генезисом всегда следует эволюция, – тихо сказала Ханна. – Тора говорила, что у Бигсби нёба были, как наждак, он царапал живот и грудь. У Снеговика пасть, трахея и желудок оказались усыпаны сотней зубов… У Одэна ничего подобного не было, однако он потерял волосы и истлел. Его лицо светилось в темноте, а живот оказался сплошной гематомой – думаю структурные изменения тканей завершали процесс формирования…

– Формирования кого? – обомлел связист.

– Того, кто напоминает трёхметровое создание, которое живёт в воде кратера. Это создание, которое раньше было человеком… Быть может он упал в этот кратер на своей чёртовой ракете, может это лётчик… Несомненно он знает, что делает, он здесь главный, он – генезис!

– Что это такое? – из палатки показались испуганные глаза Мэрит и отыскали взглядом Ханну и стоявшего рядом Матса. Её похудевшее уставшее лицо, весь её скомканный облик напоминал настороженную волчицу в окружении капканов. – Что это за звук?

Ханна смотрела сквозь подругу и даже сквозь палатку. Её взгляд устремился дальше, где за высокой скалой среди голубой палитры ясного дня, вздымалась седая стена из льдистого тумана и снега – разбухающая плоть рухнувшего ледника! Звук продолжал нарастать и превратился в низкий раскат далёкого грома. Он принёс с собой неистовый ветер – предвестника надвигающегося горя.

Матс вцепился в локоть Ханны и закричал:

– Олав! Там Олав!

Проследив вытянутую руку связиста, Ханна увидела яркую точку, медленно показавшуюся из-за скалы. Слишком медленно, для вздымавшейся позади полярника серебристой лавины из тумана и снега.

– Он не успеет! – закричала в ответ Ханна, интуитивно делая шаг вперёд. – Лавина его догонит!

Девушка рванула навстречу грядущей буре, щурясь от крепнувшего ветра, однако оказалась сбитой с ног и упала в снег. Её тут же подхватил бежавший по пятам Матс.

– Ледник!.. – закричал он. – Ледник рухнул в океан!

– Мы должны помочь Олаву! – Ханна вцепилась в воротник связиста. – Нужно выехать ему навстречу!

Коротко кивнув, Матс рванул к ратраку, потянув за рукав Ханну. Навстречу людям, проглотив высоченную скалу и часть берега, вскипала снежная пелена, закрывая собой небо. Двигатель машины нехотя завёлся – Ханна как раз успела захлопнуть за собой дверцу кабины. Она подняла глаза и увидела, как впереди седые клубы лавины догоняют Олава, как тот успевает подняться в седле несущегося снегохода и махнуть несколько раз рукой, прежде чем призрачный туман проглотил беглеца.

– Матс, скорее! Олав пропал из виду! – закричала Ханна, вновь отворяя дверь и пытаясь запомнить ориентиры исчезнувшего в дымке полярника. – Правее бери, держись ближе к берегу!

Машина захрипела холодным двигателем и покатила навстречу разбухавшему на глазах облаку из ледяной пыли и страха. Связист протянул микробиологу очки, в его глазах читался ужас предстоящей схватки. Гром усилился: ледник ломал собственные кости. Тысячи тонн сдвинувшегося льда, неслись со скал к океану, снося огромные камни и срезая целые уступы.

– Там будет ад изо льда и ветра, закрой лицо, затяни капюшон! Надень и не снимай очки! – Матс буквально заставил Ханну надеть плотные большие очки.

– А ты?

– Здесь только одни, за меня не волнуйся, я справлюсь!

Ураганный ветер врезался в широколобую машину бесцеремонно и со всей жестокостью – микробиолог едва успела хлопнуть дверцей. Его дикий вой заполнил тесную кабину ратрака, миллиарды острых зубов вонзились в машину подобно колонии термитов. Потемнело резко, будто на машину накинули плотное покрывало. Ханна закричала и вцепилась в кресло, она едва разобрала окрик Матса «пристегнись». Связист включил фары и прожектора наверху кабины, однако лучи света лишь дрожали струнами, на которых ледяные пальцы отыгрывали протяжные аккорды. Ханна вцепилась в ремень безопасности, но никак не могла попасть в замок. Неожиданно машину подкинуло, да с такой силой, что микробиолога вытрусило из кресла и она упала на пол. Девушке на спину свалилась объёмная сумка и в плечо толкнула канистра с топливом. Матс хоть и удержался на водительском месте, однако едва не выпал через открывшуюся дверь – его спас за секунды до этого пристёгнутый ремень.

Ратрак вновь содрогнулся всем корпусом и вдруг, перед самой кабиной, мелькнула огромная льдина, чудом не высадив лобовое стекло. Матс успел нажать на тормоз, а в следующее мгновение машина едва не совершила кувырок назад, застыв на секунду в отвесном положении.

– Держись! – заорал связист, вцепившись в руль. – Лёд ломается! Ударная волнаподо льдом!

Впереди, в нескольких метрах от застывшей машины, в небо устремился широченный фонтан воды, высвобожденный из-под треснувшего льда чудовищным давлением. Грохот напора поглотил истошный крик двух людей. Матс в растерянности включил заднюю передачу, однако ратрак вздрогнул и снова совершил немыслимый кульбит на острие вздыбившейся льдины, непереносимый скрежет которой потряс двух отчаянных пассажиров. Машину накрыл плотный душ солёной воды, барабаня по крыше.

– Ханна, держись! – Матс протянул руку к девушке – её снова вытряхнуло из сидения и метало по кабине.

Передняя часть ратрака взмыла вверх: вторая волна вздыбила огромную льдину и едва не опрокинула машину. Ханна почувствовала, как тело наливается лёгкостью, а спустя мгновение непреодолимая сила с остервенением бьёт об пол. На плечи и голову сыпется багаж, с силой ударяя микробиолога; в раскрытую толчком дверь летит канистра топлива и пара связанных между собой сумок. Ледяная пыль и водяная дисперсия моментально наполнили кабину, – Ханна потянулась было к ручке, однако в следующее мгновение тяжёлая канистра с топливом врезалась в лопатки девушки – и вытолкнула в дверной проём!

Ханна ударилась грудью о широкий трак машины и спружинила на мокрый лёд. В ту же секунду в щёки вонзились острые иглы, льдистые осколки заскреблись о прозрачные очки, заставив зажмуриться. Незащищённое лицо воспылало острой болью, и девушка не сразу решилась открыть глаза. Она осмотрелась и успела заметить таявшие в тумане огни ратрака. «Он не заметил, что я выпала! – металась в голове мысль. – Или он выпал сам!» Ханна с трудом поднялась и кинулась вслед за машиной, однако поскользнулась на мокром льду и упала. Совсем рядом с немыслимым свистом из глубокой паутины трещин в небо ударил фонтан воды, острым ножом разрезая вихри снега. Ханна отпрянула и перекатилась в сторону. Она едва успела заметить мелькнувшие в клубах тумана прожектора машины. Тяжело поднявшись, девушка бросилась следом и, перепрыгивая подвижные пласты льда, с трудом нагнала ратрак.

Матс свесился из кабины в распахнутую дверцу, удерживаемый ремнём безопасности – он пребывал без сознания! Между рулём и треснувшим лобовым стеклом, Ханна увидела канистру с топливом, наверняка ударившую связиста из-за спины.

– Матс! – закричала что есть сил Ханна, барабаня в лобовое стекло. Не имея возможности взобраться на двигавшиеся траки машины, ей оставалось только бежать следом. – Матс, очнись!

Резко из-под ног исчезла опора и взмахнув руками, Ханна упала вниз, даже не успев вскрикнуть. Ледяная вода потрясла! Она выбила из лёгких весь воздух, сжала грудь до размеров кулака, ужалила в позвоночник и вывернула руки. Ханна едва смогла всплыть и, если бы не плотно прижатые к лицу очки, не смогла бы и открыть глаз… Высокая изумрудная стена льда перед глазами, а над ней бешеный рой бисера и струи ветра. Холод опутал ноги и потянул вниз; океан мгновенно выкрал тепло из тела крохотного человека, сорвавшегося в воду. Ханна хотела закричать, да вот только изо рта выкатился полуживой стон с робким завитком пара над водой. «Я утону! Утону! Утону! Господи, я утону здесь! Не дай мне утонуть! Пожалуйста, не дай мне утонуть!»

Над высоким краем льдины мелькает рука, а в следующую секунду показывается лицо Матса. С его затылка, прямо по бледному перекошенному лицу, к носу крадётся нитка крови.

– Ханна! – ревёт он не своим голосом, перекрикивая вой ветра и таращась вниз воспалёнными глазами. – Хватайся за меня, ну, же! – связист свешивается ниже и тянет руку.

Ханна делает отчаянный рывок, но не может дотянуться до руки Матса. Она только сейчас замечает, как он жмурится и скалится от боли. Как из-под его век текут слёзы, и он старается укрыть лицо от ветра за плечом.

– Правее! Ниже! – кричит Ханна, чувствуя, как леденеет всё тело. – Я не могу дотянуться, Матс!

Не взирая на дикий ветер, Матс раздирает глаза и рыча от боли смещается вправо и чуть ниже. Пока Ханна пытается ухватиться за его руку он стонет от нестерпимой боли в глазах, трясёт головой и уже практически ничего не видит. Ледяной рой выедает ему глаза, но он терпит и пытается разглядеть руку любимого человека.

– Матс! Не дай мне утонуть! – кричит в отчаянии Ханна, задыхаясь от ледяного спазма. Она слабеет с каждой секундой. Сама смерть обула ноги девушки в каменные башмаки и смотрит из-под воды. Ждёт. – Я не могу… дотянуться…

– Ханна, держись! Хватай руку!

Матс свешивается максимально низко, но этого недостаточно… Сил у Ханны совсем не остаётся – ей нечем дышать и сердце вот-вот остановится, не способное прогнать по венам остывающую кровь.

– Не могу… – шепчет она, вяло взмахивая рукой над водой. – Прошу тебя, родненький!..

Вытаращенные глаза Матса налиты кровью, да она и растекается вместе со слезами по его щекам. Глаза его уже слепы. Ледяной ветер выгрыз их заживо, однако парень этого не может осмыслить и всё пытается разглядеть в воде тонущую любовь.

– Ханна! Ханна! Ханна! – кричит он и в отчаянии водит рукой над водой.

Нестерпимо холодная вода лезет в рот, в горло! Она топит! Ханна не успевает сделать последний вдох и погружается под воду содрогаясь от спазма и теряя последний кислород. Она простирает руки над собой, видит сквозь прозрачные очки такую близкую поверхность воды, такую близкую руку Матса, который всё ещё продолжает кричать, но уже беззвучно. Ей кажется, что спасение совсем рядом, просто нужно сделать рывок, отпружинить от чёрной толщи под ногами и поймать руку, но… Но неподъёмны каменные башмаки, сковавшие ноги, они тянут вниз. Ханна простирает руки вверх и инстинктивно кричит – это кричит погибающее тело, которое сотрясает агония, – но поверхности достигает лишь крупный пузырь воздуха. Он единственно что остаётся от человека – Ханны Хольм.

ГЕНЕЗИС

Несомненно, это был звук воды, мерно наглаживавшей железный борт судна. Звук вкрадчиво заполнял собой всё сознание, убаюкивал и снова погружал в пустоту. Изредка сознание взбиралось неторопливой шаркающей походкой по шатким ступеням бытия и, приоткрыв веки, подобно тяжёлым ставням, с прищуренным и апатичным выражением взирало на слабый тусклый свет лампы; спустя минуту сознание затворяло окна-глаза и опускалось в темноту, распространяя слабое эхо удаляющихся в темноте шагов. Уютная невесомая колыбель – в которой сознание свернулось клубком, изредка прислушиваясь к звуку воды.

…Снова назойливый электрический свет. Он приносил с собой тревогу и боль, которая просачивалась в глаза, в рот, падала в лёгкие, а уже оттуда сползала к животу и ниже, опутывая ноги тугим ремнём. Некто неразличимый, сотканный из очертаний и силуэтов, время от времени приходил к болезненному пятну света и вставал в его изголовье, нацепив на голову ореол похожий на нимб. Это приносило облегчение – и не только потому что становилось темней, – а потому что хоть кто-то приходил разделить эту проклятую боль.

На этот раз капризное сознание по неведомой причине задержалось на слабом свету ненавистного настенного светильника, и Эйдану ничего не оставалось, как слабо застонать.

– Пить… – прошептал он тихо, едва разлепляя высушенные недугом губы. Приоткрытый рот случайно впустил этот чёртов электрический свет, и он опалил язык, горло, бесцеремонно пополз по трахее в желудок. – Пить…

Нечто напоминавшее человеческую фигуру отлипло от затенённой стены и, опрокинув стул, бросилось вглубь комнаты.

– Вода, – прозвучал хриплый неприятный голос с акцентом; и из-за размытой границы зрения материализовалась рука в перчатке со стаканом воды.

Эйдан сделал несколько глотков и подавившись, закашлялся. Рука незнакомца заботливо приподняла голову раненого и подождала пока человек напьётся.

– Спасибо… – Эйдан с болезненным сомнением во взгляде блуждал глазами по бледным губам, андрогинному лицу в затемнённых очках, сразу от которых начиналась тонкая чёрная шапка, плотно облегавшая голову незнакомца. – Кто вы? – спросил он настороженно.

– Меня звать Мэрит Хэнсон, – надрывный голос тенью растворился в полумраке комнаты, а затем вместе со стулом к кровати вернулась и его хозяйка. Сев рядом, незнакомка отёрла подбородок Эйдана полотенцем и поправила одеяло. – Как себя чувствовать?

– Как избитый кусок мяса… в который стреляли, – произнёс с трудом измученный полярник. Ошеломлённая спасением память в доказательство предъявила торчавший из метели ствол ружья, грохот выстрелов и кровь на груди. – Чёрт возьми… в меня стреляли! – воскликнул он. – Кто-то в меня стрелял!

– Я стрелять, – хриплый голос стал тише и глуше. В нём совсем невозможно было узнать женского тембра.

Эйдан нахмурился, ожидая разъяснений, однако девушка молчала, глядя из-за тёмных очков. Парень никак не мог сосредоточиться для того, чтобы как следует разозлиться и закидать нахалку вопросами; голова чертовски болела и единственный вопрос, который смог формироваться в ней, звучал глупо и нелепо: «Какого хрена она в тёмных очках если в комнате итак темно?»

– Зачем? – выдавил он из себя наконец.

– Мёртвый человек двигаться за тобой, – девушка сделала паузу и пожала плечами. – Я не знать по-английски. Здесь живёт всегда, в Гренландии, здесь родился.

– Инуит? – догадался Эйдан. Он едва понимал девушку из-за сильного акцента и хриплого голоса.

– Да, он очень сгоревший, особенно ноги. Он ползти за тобой, потом ты стоять, кричать, он прыгнуть твоя спина. Я стрелять, но быть ветер и снег, и я снова стрелять. Попасть тебе вот сюда, – Мэрит похлопала себя по ключице, – лёгкая рана. Военный человек зашил и всё сделал. Ты разве не знал, что мертвец идёт за тобой?

Эйдан машинально тронул себя за плечо, но боли не почувствовал.

– Я… догадывался… – протянул он неопределённо. В голову тотчас ворвались воспоминания о том, как он боролся с собственным безумием и все последние дни думал, что по его следам ползёт Корхарт. – Это был мёртвый инуит, которого я сжёг в рыбацкой хижине… Видимо он выбрался! Обгорел, но выбрался!

Мэрит утвердительно кивнула:

– Я тебя понять. Он хотел тебя кусать, и ты стать драугр. Я стрелять ему в голову, но сперва стрелять в тебя, чтобы убрать с пути. – Она подалась вперёд и её очки беспристрастно блеснули в полумраке. – Я тебя полностью понимать, можешь говорить всё – я без проблем. Но мой английский не так хорош, как я хотеть. Нет практика, много забыть. И акцент ужасен, да?

«Какого чёрта она в очках? – крутилось в его голове. – В шапке и перчатках… В комнате ведь не холодно!»

– Не так ужасен, как твои очки в темноте… – пошутил Эйдан, разглядывая миловидное лицо. То ли свет от тусклого прожектора чудно ложился на бледную кожу Мэрит, то ли его тенистая паутина загадочно опутала девичьи черты – Эйдану казалось, что облик девушки неуловимо нарушен и искажён. И тем не менее, лицо незнакомки виделось полярнику притягательным и скорбным, восхитительным и желанным одновременно. Долгое оглушительное одиночество рисовало перед глазами прекрасное лицо, несмотря на тёмные очки и натянутую на глаза шапку.

– Зачем тебе они? Зачем тебе очки?

Очевидно, подбирая слова, Мэрит какое-то время сидела молча. Эйдан воспользовался паузой и скользнул глазами за спину своей несостоявшейся убийце. В паре десятков футов угадывалась потонувшая в полумраке дверь, створ которой огибало несколько толстых труб. Справа от входа имелся письменный стол и простенькое кресло на колёсах, рядом поджарый высокий шкаф со стеклянными дверцами за которыми угадывались пустые полки. Серые глянцевые стены и мебель отдавали явной казёнщиной, впрочем, как и запах в самом помещение: затхлый и тяжёлый, с примесью сырого металла и краски.

– Нас осталось четыре, – заговорила Мэрит надрывно хрипя. – Мы единственные, кто выжить на Хара-Ой. Мы бежать в «Пункт-К» и сделать лагерь в океане – боялись, чтобы лёд не упасть с горы. Но он упал… Лавина! Я быть в палатке, когда лёд падать с горы в океан. Я видеть, как лавина догнать вдалеке Олава, затем машину с Ханной и Матсом! Я выбежать наружу… Я кричать! Очень сильно кричать! Я звать, но они пропасть в тумане снега. Начал двигаться лёд под ногами… он стал шататься и ломаться. Я забежала в палатку за вещами… и тут взрыв! Газ взорваться! Баллон газа взорваться – и мои волосы гореть сильно, лицо гореть! – Мэрит сделала паузу и перевела дух. Она невольно коснулась перчаткой губ и продолжила жутковатым хрипом: – Куртка гореть, она вспыхнуть, я почувствовать сильно очень боль на лице и шее, всё тело гореть… Я быстро снимать одежду и пока снимать, гореть мои руки! Больно, очень больно! Я кричать от боли, кричать и кричать…

Девушка посмотрела на свои перчатки и опустила руки на колени.

– Снег уменьшает боль, – продолжила она тихо. – Но она возвращается, и я снова кричать. Потом я идти искать машину… Я увидеть Матса вдали, он ползать на лёд, очень плакать. Я бежать к нему, во льду было много… дыр – трещин, много трещин! И я видеть воду внизу – океан! Это чудо, что Матс не упасть в воду, ведь он… стать слепой и ничего не видеть! И это чудо, что машина не упасть в воду. Я кричать Матсу, кричать и звать Ханну, бежать и звать её – она быть моя подруга! Я поломать голос, я поломать голос ещё в палатке, пока гореть моё лицо и волосы. И когда звать Ханну, я уже совсем не говорить. Голос совсем пропасть…

Девушка замолчала. Слабый свет прожектора высек из полумрака скорбные красивые губы, подтянутые скулы.

– Ты сказала «была» подругой?.. – уточнил Эйдан мрачно.

– Ханна Хольм – она утонуть в океане, Олав тоже. Матс стать слепой совсем, но мы смогли найти путь сюда, в «Пункт-К».

До раненого полярника только сейчас дошёл смысл слов девушки:

– Погоди, погоди… Так мы не на корабле?

– Нет.

– Но я слышу, как вода бьётся о борт!

Мэрит отрицательно покачала головой:

– Это не так. Я не смогу объяснить – технический слова нужно знать. Филип тебе скажет – он военный, он здесь главный. Филипп Лэмм.

Эйдан почувствовал, как в его груди сжимается пружина, как кровь приливает к вискам и пальцы съёживаются в кулак. «Он всё-таки добрался! Эта сволочь, бросившая пилота, а затем и Вудса, добралась до базы!»

– Понятно, – отзывался Эйдан плоским бесцветным голосом. В голове кипел план допроса военного и обличительный монолог, который уже начал формироваться в сознании – Эйдану было, что предъявить выжившему военному. – Кто ещё на базе?

– Курт… Мельтцер – кажется такая фамилия. Русский лётчик Виктор, я и Матс Кённег.

Эйдан удивлённо вскинул брови:

– Русский лётчик? Откуда он здесь?

Мэрит неопределённо повела плечами и её лицо повернулось к двери.

– Точно не знать, – севший голос девушки напоминал рычание. – Он здесь быть самый первый, ещё до американцев.

Обдумывая слова Мэрит, Эйдан пытался сложить мозаику у себя в голове, однако сделать это оказалось совсем непросто.

– Я слышал тебя по рации, – вспомнил он, погружённый в собственные мысли. – Откровенно говоря, я и пошёл на твой голос – я шёл на Хара-Ой.

– Не мой голос, – уточнила Мэрит, – это быть Ханна. Матс делать запись с голоса Ханны и постоянно крутить в трансляция. Она отлично знать английский, совсем нет акцента.

Раненый полярник оказался сбит с толку:

– Разве? Мне показалось, что я услышал тот же голос… перед выстрелом. Перед тем как ты выстрелила – ты мне что-то кричала.

Мэрит задумалась, очевидно переводя слова, потом взмахнула рукой.

– Я тебя понять, вот ты о чём!.. Я кричать очень громко, голос быть выше, не так как сейчас – и ты перепутать. После тех криков опять сильно болеть горло. Ни есть, ни пить совсем. Два дня не могла говорить ни слова, пока ты лежать здесь.

– Я пролежал тут два дня?

– Три.

Снова потрогав забинтованное плечо, Эйдан уточнил:

– Ты что-то кричала про живот, что это значит?

– Ханна говорить, что заражённый человек имеет чёрный живот… Как после удар. Я испугалась, увидеть тебя. Чёрное лицо у тебя быть!

– Машинное масло. Я им мазался, чтобы было не так холодно.

– Ты быть похож на драугр!

– И всё же ты догадалась, что я живой, – улыбнулся Одэн вымученно.

Мэрит пожала плечами:

– Только потому, что у тебя за спиной быть настоящий мёртвый.

Эйдан приподнял свою покалеченную руку, осмотрел свежий бинт, затем спустился взглядом на грудь и скользнул глазами по незнакомой одежде.

– Кто меня переодел?

– Филипп Лэмм, после операции, – ответила Мэрит.

Полярник почувствовал, как сознание начинает медленно вальсировать, заметил, как за хриплым голосом девушки увязалось эхо. Парень испугался, что вот-вот потеряет сознание и приподнялся на локте, отчего стены и потолок зашатались ещё сильнее.

– Лучше лежать, – раздался голос Мэрит, и она силком заставила Эйдана лечь на подушку. – Наркотики действуют. Пройдёт, надо больше пить.

– Наркотики? Может наркоз?.. – уточнил с надеждой полярник. – Ты говоришь о нём? Поэтому боли от ранения не чувствую?

– Да, сейчас не больно. Потом будет больно ходить, после наркоз.

Мэрит поднесла к губам раненого воду и тот с жадностью сделал несколько глотков.

– Почему… почему ходить? – спросил он напряжённо, превозмогая головокружение.

– Холод повредить ноги. Филипп Лэмм отрезать тебе пальцы на ногах.

Хриплые слова девушки, подобно полотну старой ржавой пилы вспороли грудь, оборвав судорожный вздох. Эйдан смотрел в беспристрастное красивое лицо, тёмные очки которого превращали облик Мэрит в безучастную маску, выдававшую сухие факты. Скомканные слабым знанием английского фразы, так и вовсе превратились в информационные блоки – их смысл чудовищным образом напоминал безжизненные реплики робота.

Эйдан попробовал пошевелить пальцами, однако толком не смог двинуть даже ногой. «Наркоз! – с ужасом пронеслось в голове. – Этот чёртов мясник ампутировал мне пальцы!» Рот предательски наполнился слюной, а невидимая рука сдавила челюсть – Эйдан едва успел повернуть голову и его стошнило на пол.

Мэрит поднялась со стула и кинула полотенце у кровати.

– Не волнуйся, я убрать. Тебе надо отдохнуть.

Оглушённый новостью, Эйдан снова попробовал пошевелить пальцами, глядя в непроницаемые тёмные очки. Спокойное лицо девушки и впрямь напоминало маску, отлитую из гипса. Остро ощущая свою неполноценность, жалость к себе, беспомощность и бессилие, уязвлённый Эйдан вдруг непреодолимо захотел разделить собственную боль… путём причинения боли другому человеку.

– Ты сильно обгорела? – спросил он зло сквозь зубы. – Очки, шапка и даже перчатки… Не сладко же тебе пришлось, раз ты скрываешь своё лицо!

Мэрит выпрямила спину, казалось её лицо побледнело ещё больше. Девушка медленно сняла перчатки и Эйдан увидел искалеченные огнём кисти рук и пальцы, на которых пламя оставило свой жестокий автограф. Полярнику стало не по себе, стало стыдно за свои слова, но Мэрит уже стянула с лысой обожженной головы шапку. Не спеша, она сняла очки и с закрытыми глазами откинулась на спинку кресла давая рассмотреть лицо. Эйдан с замерившем сердцем стыдливо шарил по девичьем чертам, впивался глазами в губы, проносился взглядом по закрытым векам без ресниц, едва касаясь напрочь сожженных бровей. У него было такое чувство, что Мэрит сняла не только очки и шапку, но и полностью оголилась перед его невежеством и хамством. Глядя, как девушка возвращает на место очки, натягивает перчатки и поправляет шапку, полярник испытал такой стыд, что и сам закрыл глаза.

– Извини… – тихо произнёс он внутрь себя. – Я… Не хотел… обидеть.

– Нет обиды. Я всё понимать, – ответила девушка колючим хрипом. – Тебе надо отдохнуть.

Эйдан и сам почувствовал, как сознание начинает оседать в темноту, как оно затворяет ставни и шаркающей походкой спускается в небытие. Он попытался уцепиться за тусклый свет настенной лампы, но не удержался и полетел в бездну, тщетно пытаясь нащупать страховку в виде глупых запоздалых извинений.

На этот раз в пустоте кто-то был… ждал. Кто это? «Да какая к чёрту разница, если я остался жив! Господи, я остался жив, ведь так? Я живой! Я ведь живой, живой!»

– …Ты живой? – звучит откуда-то из пустоты вопрос отца.

– Живой… – подтверждает Эйдан устало, но голос ему не принадлежит. Он принадлежит тому молодому самонадеянному Эйдану, который направляется в родительский дом, пару суток назад сойдя с корабля.

– Тейлор сказала, что ты едешь без кондиционера и очень злой.

– Что-то с обдувом или вентилятором – мелочи. Моя сестра, как всегда, преувеличивает и выдумывает на пустом месте. И даже перевирает! Вот как у Тейлор так получается? Пап, она точно не приёмная?

Отец смотрит в ответ с иронией, по его лицу видно, как он рад встрече. Его глаза, объятые паутинкой морщин, улыбаются, а взгляд тянется к сыну поскорее обнять. Издали доносится такой знакомый звук паровозного гудка, на который усталым лаем реагирует соседская собака; железные лопасти ветряной мельницы вторят протяжному гудку стрекотом, едва поймав поток горячего воздуха.

– Красиво! – восхищается Эйдан, устраиваясь на диване рядом с отцом.

Он осматривает пылающий закатом горизонт, кучные багряные облака на востоке, и рапсовое поле, волнующимся ярко-жёлтым ковром расстеленное от дома до самого леса. Жаркий сухой июльский ветер трепет кудрявую копну молодого клёна у дороги, хлопает яркими ставнями, лихо прыгает на крышу амбара, и мчится в заросли амбрового дерева. Пыльный раскалённый воздух наполнен ожиданием прохлады и дождя.

Эйдан поворачивает голову и видит, как отец с тёплой улыбкой на губах наблюдает за сыном.

– Что? – улыбается невольно и сам Эйдан.

Райан Ридз усмехается и молча качает головой – не обращай внимания! Он протягивает Эйдану холодную бутылку пива. Отец будто знает, что сын придёт к нему на веранду с пустыми руками. Эйдан с удовольствием делает глоток и откидывается на спинку потрёпанного дивана.

– Прям, как на картине Кокса, – замечает он, изучая грозовые дали.

Эйдан не раз заставал отца с альбомом на коленях, страницы которого как раз были открыты на изображении знаменитого полотна; рядом всегда лежало увеличительное стекло. Как-то раз он даже спросил – отчего Ридз-старший не повесит у себя в кабинете репродукцию Кокса, на что получил твёрдый ответ: «Мне достаточно видеть копию в альбоме. Я предпочитаю любоваться этим сокровищем время от времени, напоминая себе, что держу в руках фотографию, сделанную с оригинала. Репродукция на стене – вульгарный жест достойный цыгана».

Отец вытягивает руку вдаль, прищуривается и водит пальцами в воздухе:

– Ну… если убрать закат, убрать лес, а поле засеять рожью…

– Там был ещё забор! И столбы я помню!

– И дорога, – подтверждает Райан, соглашаясь. – Потрясающее полотно, но это не оно. Здесь всё насыщенно светом; он увядает, – и тем не менее он ярок! Багряный, золотой, фиолетовый, оранжевый… неоновый. Как на картинах Хаффнера. М-да, пожалуй, это его стиль…

– Кого?

Райан мечтательно смотрит вдаль и закидывает ногу на ногу:

– Дам альбом с его работами, тебе понравится. Обрати внимание на отрезки между столбами: мне интересно твоё мнение.

Долго сидят молча, просто изучают грозовой закат, наблюдая, как растворённое в облаках солнце сливается с горизонтом. Эйдан всё никак не может начать разговор, к которому готовился почти сутки – ровно с того момента, как мать поделилась с сыном своими подозрениями, устроившись в кресле снимаемой им квартиры. «Я поговорю, не дави на меня! – Эйдан и сейчас пытается отмахнуться от требовательных глаз матери, будто она стоит напротив. – Мне просто нужен предлог!»

– Как новое судно? – Райан ловит в бутылку слабеющие лучи солнца и, поднеся к глазам, рассматривает сквозь стекло. – Как капитан?

– Отличный мужик, так мне показалось. Немного чопорный и с дурацким чувством юмора, но команда его уважает.

– Это главное. А что с прежним лоцманом случилось?

Эйдан прячет неуловимую улыбку в уголках губ:

– Он… это… Он, знаешь ли, спал с женой Роберта Холланда. В прошлом месяце лоцман пропал без вести и его больше никто не видел.

Отец удивлённо приподнимает бровь:

– Кто такой Роберт Холланд?

– Капитан «Совершенства».

– Ничего не понял, что за ерунда?

– Пап, это не ерунда, это такая шутка от Роберта Холланда. Я же говорю – у него странное чувство юмора. Именно так он мне ответил, когда я спросил про своего предшественника. Ах, да, ещё он добавил, что давно в разводе, – и надумай Корка-Гиббенс переспать с миссис Холланд, когда она ещё была замужем за капитаном, – ему непременно понадобились бы чапсы, Стэтсон и знание всего репертуара старины Стрейтора наизусть.

Отец всё ещё недоумённо смотрит на сына и уточняет:

– Корка-Гиббенс – это бывший лоцман?

– Угу, отличный парень! У него была дурацкая манера наступать ногой на слив в душевой, и тереть тело мочалкой, замеряя уровень смытой грязи. Замерять на глаз. У Гиббенса даже была своя шкала определения грязи в воде… Вот так. «Твёрдая семёрочка по шкале Гиббенса», – сообщал он команде, выходя из душевой.

– Это тоже шутка от капитана? – изумлён отец.

– Насчёт Корки-Гиббенса – не уверен.

Райан сокрушённо качает головой и цокает языком.

– Похоже мой сын собирается стать пиратом на фрегате какого-то сумасшедшего! Ты уверен, что хочешь перейти на «Совершенство»?

– Я уже перешёл. В конце недели отплываем из Анкориджа в Тилбери.

– Понятно. Может поживёшь здесь до отъезда? Мама и Тейлор будут рады.

Эйдан усмехается и отрицательно качает головой:

– Чтобы эта мелкая прилипала с утра до вечера доставала меня со своими эскизами? Ну, уж нет!

– Твоя сестра весьма неплохой дизайнер одежды.

– Правда? Ещё год назад она занималась рекламой, а до этого хотела стать диетологом!

Райан жмёт плечами:

– Она себя ищет…

– И постоянно вовлекает в это окружающих! – фыркает Эйдан. Он прекрасно понимает, что отец выдумывает предлог оставить сына в отеческом доме на пару дней, однако у самого Эйдана другие планы. – Она не даст мне отдохнуть, пап. Ты же её знаешь: в шесть утра она пьёт уже восьмой кофе! К тому же она курит, как паровоз, а я думаю бросить.

Отец недоверчиво косится на сына, но кивает удовлетворённый таким решением. Эйдан продолжает сыпать доводами, обшаривая взглядом двор:

– К тому же Майк устраивает вечеринку послезавтра, звал меня. Сказал, что будет кто-то из Голливуда…

– Шалопай, этот твой новый знакомый!

– Он нормальный парень…

– Его дом больше напоминает притон!

– Ты же у него никогда не был, – улыбается Эйдан, глядя в суровое лицо отца.

– А мне хватило того, что я увидел на его странице в интернете. Будь осторожен с этим Майком… Я бы не хотел, чтобы этот парень стал причиной твоего появления в криминальных новостях.

Эйдан хочет возразить, однако перед глазами внезапно возникает отчётливая картина, как в одной из многочисленных комнат резиденции Майка, два незнакомых парня нюхают кокаин с ягодиц стриптизёрши. Мимо проносится взъерошенный Майк и суёт в руку Эйдана свёрнутую в трубочку сотню. «Входной билет!» – перекрикивает он грохот музыки, и кивает в сторону затенённой комнаты. Рядом по лестнице с шумом и смехом скатываются две блондинки, едва не врезавшись в парней. «На этот раз слишком много шлюх, Майк! – развязано прыскает одна из них, осматривая смущённого Эйдана хищным пьяным взглядом. – Мы с Таней сегодня будем единственными у тебя в доме, кто никому не даст! Ни-ко-му!» Хохотнув, подружки спускаются вниз. Майк провожает девушек равнодушным взглядом, а затем подмигивает новому знакомому. «К полуночи обеих уже поимеют, вот посмотришь! На позапрошлой неделе Карен – эта та, что трепалась, – трахнулась с Коротышкой у меня в гараже, едва её привезло такси. В моём пикапе ещё несколько дней стоял запах её духов!» – «Может это были духи Коротышки?» – неуместно шутит Эйдан. Майк выдавливает из себя подобие улыбки и наклоняется к уху шутника: «Только при нём так не шути. Я тебе его покажу – он попозже подъедет. Связан с кем-то из людей Испанца, но светить этим не любит!»

– Чем он занимается? – интересуется отец сурово.

– Майк тоже фотограф… – Эйдан делает ударение на слове «тоже», однако это заставляет Ридза-старшего лишь неодобрительно покачать головой. – У него своя большая студия на Мэйн-стрит. Может если бы вы пообщались, ты не относился к нему так…

У отца звонит телефон, трелью подводя черту под разговором о новом противоречивом знакомом Эйдана. Сын смотрит, как строгое лицо Райана каменеет, его сжатые губы выдают односложные ответы, словно отец не хочет делиться с сыном смыслом своего разговора. «Спроси сейчас! – уговаривает себя Эйдан, бросая робкие взгляды то на отца, то на свои руки. – Как только он поговорит по телефону, сразу задай вопрос! Не тяни!»

Договорив, Райан Ридз убирает телефон и, не глядя на сына, устремляет странный пустой взгляд вдаль. Это сбивает с толку. Внутри Эйдана рождается чувство будто отец высадил его из машины посреди дороги, а сам уехал дальше. Да, чёрт возьми, именно так! Разбудил задремавшего в машине мальчишку и вместо того, чтобы привезти в бассейн, высадил на дороге!

– Будет дождь, – Эйдан указывает рукой на восток, где далеко над лесом нечёсаные грозовые облака напористо теснят закат. «Трус, тебе всё равно придётся поговорить!» – До нас доберётся?

Чуть склонив голову, отец говорит:

– Видишь за полем Джима Кроули водонапорную башню?

– Вижу, но она далеко.

– Так и есть… Вот как перестанешь видеть – значит и нас дождём накроет. Ещё ни разу не было по-другому.

Эйдан делает глоток пива и достаёт пачку сигарет. Отец молча усмехается, но ничего не говорит, а просто тянется к трубке. Мужчины закуривают.

– А, что, мистер Кроули передумал продавать землю? – без особого интереса спрашивает Эйдан. Его мысли далеко.

– С чего ты взял?

– Мама сказала. Говорит, что в магазине встретила его дочь, так она намекнула, что отец раздумывает.

– Второй год уж раздумывает, – Райан дымит трубкой и сморит в сторону соседней фермы. – А до этого его отец раздумывал. Кстати, он крепко с твоим дедом дружил и одно время они держали три поля на двоих, – отец машет рукой на запад, туда же поворачивается и его трубка. – Там, у водохранилища.

– Это там, где вертолёт разбился?

– Верно… – отец мрачнеет. – Моя группа как раз на месте падения работала. Декабрь, снега по пояс, через неделю сочельник, – а тут такое несчастье!

– Я думал вы только военные объекты инспектировали.

Долгое время отец Эйдана не уточнял кем именно служил в Министерстве обороны – подрастающему мальчишке было достаточно знать, что папа военный – и недостаточно того времени, которое Райан проводил с сыном. Только когда Эйдану исполнилось двенадцать, он узнал, что отец работал криминалистом-фотографом в составе группы следователей по изучению катастроф связанных с деятельностью военных. Агентство национальной безопасности не скупилось на командировки для Райана Ридза, что не лучшим образом сказалось на семейной жизни военного: одинокая (во всех смыслах) мать Эйдана частенько ссорилась с мужем из-за его частых отъездов. Лишь когда у шестилетнего Эйдана появилась сестра, мать понемногу смирилась и с работой постоянно отсутствовавшего Райана, и с поведением непослушного и, даже, капризного сына. Тейлор для Эмилии Ридз стала самым что ни на есть маяком на берегу семейной бухты, окружённой холодными водами непонимания со стороны сына и мужа. Эйдана вовсе не перестали любить… но эта любовь потускнела на фоне яркого света маминого «маяка», – или как Эмилия любила приговаривать – «светлячка». Чувствовал ли Эйдан себя брошенным? Вовсе нет! Просто с появлением сестры, мальчишка стал чуть отрешённее, и с чуть большим нетерпением принимался высчитывать дни до возвращения отца из командировок. Пожалуй, всё стало на свои места: Эйдан ещё крепче полюбил отца, а мать стала чуть менее любить сына… Почему? Быть может от того, что все те годы до появления Тейлор, Эмилия видела, как подрастающий Эйдан больше тянется к Райану. Так бывает, и дело тут вовсе не в ревности. Дело в одиночестве, которое каждый из Ридзов испытывал по отдельности: отец без сына, сын без отца, а мать без них обоих…

Разбуженная тлеющим табаком трубка утвердительно качается вверх-вниз:

– В том вертолёте летел Роберт Бах – на тот момент один из членов командования Департамента военно-морского флота. И так уж случилось, что его вертолёт упал недалеко от нашего дома! Можно сказать, что мы были знакомы с ним лично: как-то раз я с ребятами проводил экспертизу на одном из корветов в Мейпорте – произошёл взрыв, несчастный случай, – так вот Роберт тоже там был в составе комиссии… И вот спустя пару лет, я вынужден фотографировать его обгоревшие останки в нескольких милях от своего дома! Роберту исполнилось тридцать шесть, когда он погиб. Его тело спец бортом отправили в Военно-морской медицинский центр в Сан-Диего. Спустя несколько часов для опознания туда же прибыл его отец – Ричард Бах. Мне было поручено его встретить и сопровождать. Помню, как он стоял у накрытого простынёй тела и долго не мог решиться подойти ближе. Чудовищная формальность от которой замирает сердце! Когда мы с ним вышли на улицу, Ричард долго стоял, держась за стену и плакал – изувеченное горем лицо мужчины, в миг превратившегося в дряхлого старца, красные глаза полные боли. Я отступил от него и стоял позади, смотрел на дрожавшую горбатую спину старого человека, который потерял сына. Пока мы ехали в машине до аэропорта, он молчал, и лишь когда стали прощаться, Ричард Бах сказал: «У смерти есть одно неизменное качество – пускай она и не пунктуальная гостья, её визит всегда встречают искренними слезами». Твоего деда инфаркт застал в амбаре: отец как раз привёз бочки и решил выгрузить в одиночку. На похоронах, мать, пожалуй, была единственной, кто не плакал – я помню, что это меня сильно разозлило. Глупец! Я просто не мог понять всю глубину её потрясения… Спустя два года не стало и её – все эти два года она плакала каждую ночь. Ни на секунду не сомневаюсь, что это были самые искренние слёзы.

Рассматривая профиль отца, Эйдан с удивлением отмечает, что тот похудел. И без того узкое благородное лицо Райана подобралось, кожа на шее натянулась, обнажив жилы и заточив кадык. «Неужели мать права? – тлеет в мыслях паскудная догадка. – Он на нервах, его припёрли к стенке!»

– Пап, у тебя есть семья в Орландо? – прорывается сквозь зубы.

Райан поворачивает голову к сыну, глаза отца смотрят с неподдельным непониманием:

– Что?.. В каком смысле?

– Мама считает, что ты завёл себе в Орландо любовницу или даже семью.

– Вот как? – дым из трубки окутывает лицо отца, вешая на скулы фальшивую седую бороду. – С чего это она так решила?

– Тебя там систематически видят с какой-то женщиной! Мама говорит, что это длится полгода.

– Эмилия наняла детектива?

– Нет… но у неё есть такие мысли. Мама сперва хочет, чтобы мы с тобой поговорили.

Помрачнев, отец вздыхает:

– Понятно. Считай, что поговорили…

Он снова смотрит на запад, не спеша дымя трубкой.

– Так есть семья или нет? – допытывается Эйдан.

Ему неловко, он испытывает злость на себя и на мать за то, что она уговорила его на откровенный разговор с отцом, тем временем сбежав вместе Тейлор в город. «Не думаю, что твоя сестра захочет присутствовать при этом, – мать многозначительно выделяет последнее слово, будто факт обмана уже раскрыт. – Будет лучше если с отцом ты поговоришь наедине. Вы всегда лучше ладили – мне он всё равно не признается! Детективы, адвокаты и суды – последнее дело, сперва хотелось бы выслушать его самого».

– Нет никого кроме вас, – Эйдану мерещится обида в голосе отца, от этого злость на самого себя только усиливается.

– А та женщина, с которой тебя постоянно видят?

– Её зовут Барбара, она сотрудник реабилитационного центра онкобольных. Три раза в месяц я вынужден ездить в Орландо на терапию – Барбара помогает мне с процедурами, а также с передвижением по городу. После капельниц и препаратов, я не всегда могу сесть за руль, вернее не сразу…

Эйдан уже не слушает, вернее не слышит. Ему нечем дышать, ему нечем кричать, ему хочется вцепиться себе в лицо!

– Почему… почему ты не сказал?! Мне не сказал, никому не сказал! – задаёт вопрос странный чужой голос. Эйдан ненавидит этот голос.

Отец вздыхает, на его уставшем лице появляется застенчивая улыбка.

– Сначала я не знал, что у меня болит, потом, когда узнал, то подумал, что вам от этой новости станет больнее чем мне. К тому же мне пришлось снимать определённую часть денег на лечение с твоего с Тейлор счёта… Это так унизительно.

– Какого ещё счёта?

Смысл слов о том, что отец болен только сейчас начинает доходить до Эйдана. Он чувствует, как немеют напряжённые пальцы, видит, как багровый закат пожирает горизонт.

– Я открыл счёт на тебя и сестру. Давно открыл – Эмилия о нём не знает.

– Ты не имел права… – Эйдан соображает туго, его слова не поспевают за мыслями, а те не поспевают за ходом разговора. Парень с бутылкой пива в руке похож на умственно отсталого, с глупым выражением лица и подобранными губами, невпопад роняющего реплики.

– Ты о чём? – удивляется Райан.

– Ты не имел права утаивать от нас, что у тебя р… Что у тебя… – Эйдан чувствует, что, если произнесёт слово «рак», его стошнит. Губы начинают дрожать, непереносимая жара (в ней дело?) опаляет лицо, пот лезет в глаза. – Ты должен был сказать о своём состоянии нам!

– Я и сказал. Только что.

– Когда тебя припёрли к стенке?!

Эйдан злится на мать, на себя, злится на отца! Злится за его молчание, за его нежелание посвящать в сою болезнь, за его кротость и мягкость. За то что Эйдан может его потерять – вот прямо сейчас он узнал, что это может случиться совсем скоро!.. Он понимает, что надо расспросить отца о болезни, о прогнозах и лечении, но отвратительный слюнявый ком в горле не даёт этого сделать. Утопить его пивом! Пусть захлебнётся!.. И эта жара! В ней дело!.. Всё дело в жаре!

Райан Ридз устало поднимается и делает шаги к закату. Он опирается плечом об опору и долго стоит окружённый жёлтым муаром рапсового поля, багряным нимбом падающего солнца и перепалкой цикад в траве. Отец неторопливо дымит трубкой, пока Эйдан с тревогой и болью смотрит в похудевшую спину и опущенный плечи.

– Знаешь, во времена Великой депрессии был организован Департамент по выявлению масштабов бедствия населения, – не оборачиваясь, сообщает отец закату. – Многие фотографы того времени со всей страны отсылали свои негативы в Департамент в течении десяти лет… За это время накопилось порядка трёхсот тысяч снимков. В этой коллекции есть заслуга и твоего деда – он несколько лет занимался разъездами по штатам и фотографировал тяжёлый быт простых американцев, а затем в сорок третьем уехал на фронт. Потом выяснилось, что около ста тысяч негативов из трёхсот, оказались испорчены главой Департамента мистером Страйкером.

– Умышлено? – спрашивает по инерции Эйдан, в мыслях борясь с тяжёлой новостью.

– Да, умышленно. Он брал дырокол и портил снимки. За всё время порядка ста тысяч.

– Зачем он это делал?

К крыше веранды вздымается облако табачного дыма, отец поводит плечами:

– На этот вопрос каждый отвечает по-своему. Сам Страйкер говорил о том, что отбракованные им снимки не отражали действительности… Нелепо, тебе не кажется? Обычный человек берёт на себя роль судьи и вооружившись дыроколом решает: которая действительность имеет право на существование, а которая – нет! «Убийство негативов» – так он называл свои действия. Сотня тысяч фотографий с чёрными круглыми отметинами: когда одна дыра на снимке, когда несколько. Самое пугающее в них, как мне кажется, – это безупречность формы, – да, пожалуй, именно это. Чёрный круг, как чёрное солнце, застрявшее над домами; идеально ровная дыра, поглотившая лицо человека или его тело, или всё сразу. Именно эта неизменная метка объединяет эти работы, и отделяет от тех других – соответствующих действительности Роя Страйкера. Вот так просто: взял дырокол и – бам! Идеально чёрная метка разносит чью-то голову… калечит чью-то сестру, брата, родителей, их детей; аккуратно и выверено выжигает дом, скот, целые поля; оставляет чёрную бездну прямо поверх перспективы, формы, симметрии и композиции – ей плевать на это, ей всё равно! Бам! Бам! Бам! И так тысячу раз, десять тысяч раз, сто тысяч раз!

Отец замолкает и возвращается на диван, преследуемый укоризненным взглядом сына. Райан садится, закидывает ногу на ногу и смотрит в грозовое небо, под которым, подобно гигантской печи, закат раскалил горизонт.

– Никогда не знаешь, когда судьба решит, что твоё фото не соответствует её представлению о действительности, – тихо продолжает отец. – Когда она возьмёт в руки дырокол и поставит на фотографии чёрную круглую роспись. Видишь ли, сынок, я наверно не хотел, чтобы моя болезнь каким-то образом бросила тень и на ваши судьбы с мамой и Тейлор… Мне как-то спокойней видеть с отметинами только своё фото.

– И ты решил всё утаить?

– Как видишь, утаить не получилось.

Эйдан мотает головой, пепел с его сигареты сыпется прямо на пляшущую грудь:

– Больше похоже на эгоизм! – бросает уязвлённый Эйдан в бессилии. Он впервые в жизни смотрит на отца, как на предателя. – Это неправильно! Ты поступил неправильно!

Внезапно на печальном лице отца расцветает тёплая улыбка и он кивает головой:

– Ты так же точно говорил, когда был маленький. Года три, не больше… – Райан указывает рукой на амбар и щурит глаза. – Там стоял прицеп и мне время от времени приходилось закатывать его в гараж. Ты всегда мне помогал, деловито расхаживал с палкой в руке и постоянно повторял, что я неправильно управляюсь с сцепным замком. «Неправильно!» – мотаешь головой и машешь палкой. Делаешь небольшой круг, снова возвращаешься и опять: «Неправильно!» Это было так забавно… А ещё, до пяти лет ты боялся залазить ко мне на плечи – не помогали никакие уговоры. Я протягивал тебе рукии всё время повторял: «Я держу тебя, я держу тебя, Эйдан».

– Хватит! Ты… Знаешь, на самом деле ты не первый раз утаиваешь от нас правду! – прорывает внезапно Эйдана. Он чувствует необходимость серьёзного взвешенного разговора, в котором рассудительный взрослый сын должен решить с отцом, как победить болезнь и бла-бла-бла… Дерьмо! Всё дерьмо! Эйдану больно и страшно! И от своей слабости, и от собственной бесполезности…

Отец слегка поворачивает к сыну голову, но его взгляд остаётся изучать беспокойные ставни амбара.

– И какой раз был первым?

– Мама говорила, что ты очень любил свою работу, однако ушёл с неё неожиданно и резко. Она рассказывала, что ей даже звонил кто-то из твоих начальников, спрашивал – всё ли нормально в семье? Ненавязчиво ей предлагали поговорить с тобой и вернуть в армию. Она рассказывала, что ты остался непреклонен и предпочёл работу на ферме, хотя такая работа была тебе ненавистна! «Великое майское явление» – так она называла твоё внезапное появление дома с вещами и необъяснимым отказом возвращаться обратно.

– Это был самый конец апреля, – поправляет задумчиво отец.

– Так что же случилось на самом деле? – «серьёзный, взвешенный разговор» топчется за порогом распахнутой двери, в которой стоит испуганный известием мальчишка.

Райан глубоко вздыхает и прикладывает прохладную бутылку к горячей щеке.

– Генри Барнс случился, – отвечает тихо и нехотя отец. – В феврале… года, на подъезде к Ричмонду моя группа попала в небольшую аварию. Единственным кто пострадал, оказался старина Морис – по совместительству с должностью следователя, наш водитель. Рулём ему сломало ключицу и выбило передние зубы. Спустя неделю к нам в группу направили нового водителя-криминалиста, им оказался Генри Барнс. Среднего роста, сухой (высушенный, даже), с выскобленным бритвой до свечения кожи лицом. Чуть позже мы заметили, что помимо маниакального желания бриться каждое утро, Генри постоянно носит под рубашкой какую-то нелепую одежду. Да что там под рубашкой, он носил странный цветастый тельник даже под майкой! Норман, как-то спросил у Генри насчёт его фетиша, но тот промолчал и одарил лейтенанта таким взглядом, что больше эту тему никто не трогал. За спиной у Генри мы стали называть его Мерзляком. Мы решили, что странноватый малый постоянно мёрзнет, либо скрывает на теле нечто, что не хочет афишировать. Мерзляк… Нелюдимый, молчаливый и колючий Генри держался особняком, – а нас это устраивало, так как мы ждали возвращения Морриса после лечения. Единственными из нашей группы, с кем Барнс хоть как-то общался, оказались я и Лайнел Мур. Спустя годы, я догадался почему это были именно мы – ни я, ни Лайнел никогда не хвастались своими семьями и детьми… Спустя месяц, наша группа отправилась расследовать пожар в Кэмп-Лежен: командование подозревало умышленный поджог. Уже на месте выяснилось, что сгорело жилое здание и в огне погибла жена одного из пехотинцев, а с ней двое детей. Это была тяжёлая командировка, очень тяжёлая. Инспектируя место трагедии, я невольно наткнулся взглядом на стоявшего в дверях Генри Барнса – фуражка, поднятый воротник куртки и зеркальные очки. «Зачем ему очки в помещении?» – подумал я. Его повёрнутая голова в направлении окна дала мне подсказку: Генри смотрел на остатки детской кровати. Я заметил слёзы на его щеках и, слегка загородив плечом, тихо прошептал, чтобы он ждал нас снаружи. У нас работа фиксировать и анализировать то, что уже случилось – мы не в силах ничего изменить! Тем же вечером я наткнулся на Барнса в баре. Он сидел за стойкой один и мял в пальцах стакан виски. Я подумал, что Генри пьян (таковым он и выглядел) и решил не мешать парню, однако он заметил меня и, подождав, когда я сяду за столик, присел рядом. Помятое лицо изрядно надравшегося человека, путанный взгляд – вот что я увидел перед собой, но то, что я услышал заставило меня похолодеть: чёткая речь абсолютно трезвого человека!

Отец отставляет бутылку в сторону и всем корпусом поворачивается к сыну:

– Тебе когда-нибудь приходилось такое видеть? Пьяный человек, который едва может продрать глаза и вот-вот свалится со стула, рассказывает свою историю ни разу не сбившись, ни разу не запнувшись, чётким внятным голосом от которого по спине бегут мурашки.

– И что он рассказал? – Эйдан пытается представить пьяное лицо Генри Барнса, его восковую кожу и жуткие строгие губы, словно сквозь мясорубку выдавливающие из себя чёткие трезвые мысли.

– Это было больше похоже на исповедь человека, который собирается сигануть с обрыва. Как только он сел, мы молчали пару минут и, честно говоря, я думал, что Мерзляк уйдёт… Но он заговорил. Жутким трезвым голосом он рассказал, как два года назад у него родилась дочка – Грейс, а двумя годами ранее – старшая Виктория. Барнс упомянул, что после рождения младшей дочери жена впала в депрессию и отношения в семье усложнились и даже стали невыносимыми. Несмотря на отчаянную любовь к своим дочерям, Барнс был рад уезжать в командировки, чтобы приходить в себя после ссор с женой. Он сказал, что в год рождения Грейс провёл с семьёй День независимости дома, так как Мэделин – жена Барнса – устроила скандал с битьём посуды и криками до хрипоты. Шестого июля ему позвонили и предупредили, что восьмого числа намечена командировка в Форт-Брэгг и нужно быть готовым рано утром. Весь день Мэделин ходила тихая и замкнутая, она почти не разговаривала с Генри, а он не горел желанием трогать скандальную супругу… Утром седьмого числа Мэделин собрала детей и усадила в машину, она объявила Барнсу, что повезёт детей в парк, а затем в дельфинарий. Генри признался, что хотел напроситься ехать вместе, но решил не будить лихо – и молча согласился. Ближе к полудню по новостям передали, что в отеле Белальтез произошло несчастье: из окна шестнадцатого этажа выпала женщина с двумя детьми на руках…

Эйдан не задаёт вопросов – всё и так понятно. Он поднимает взгляд к небу и замечает в ползущей с востока пепельной мгле вспышку молнии, затем ещё одну над лесом. Не сказать, что Эйдан считает себя чересчур сентиментальным, однако от слов отца ему становится совсем уж не по себе. Скорее всего потому что о чужой трагедии рассказывает самый близкий человек, хранивший тайну столько лет.

– …Генри Барнс сказал, что почему-то сразу подумал о Мэделин и детях, сказал, что испытал необъяснимый ужас, завыл, как волк и побежал в ванную. Он не особо осознавал, что делает, а просто влез под душ прямо в одежде и открыл холодную воду. Сколько он там пробыл, он не помнил. Говорил, что плакал, кричал, молился, умолял… его рвало, он пил воду и его снова рвало. Потом Генри выполз из ванной и долго лежал на полу. Он слышал, что за стеной несколько раз звонит телефон, но Барнс побоялся снять трубку. А потом снова начались новости, в которых он услышал, как репортёр называет его фамилию… Сказал, что пришёл в сознание в медицинской палате: его едва смогли вытащить из разбитой машины, торчавшей в опоре моста, – но как он в ней оказался, Барнс не помнил. Несмотря на искорёженную машину, Генри всего лишь вывихнул лодыжку и получил несколько синяков – усмешка судьбы! Вернувшись домой, он не переставал думать о самоубийстве, на ночь уезжал ночевать в мотель и весь месяц не заходил в детскую комнату. Перестал бриться, сильно пил и стал походить на бездомного. В конце концов Генри решился. Он вооружился табельным пистолетом, бутылкой виски и отправился на второй этаж «к моим малышкам» – он именно так и сказал… Рыдал и пил, пил и рыдал, прислонившись к детской кроватке. Барнс разложил на своей груди вещи дочерей и почти до утра перебирал, гладил платья и ползунки. Когда стало совсем невыносимо, Генри выхватил пистолет, сунул под подбородок и нажал курок… Да вот только ничего не произошло! – качает головой угрюмый отец и пожимает плечами. – Сколько Барнс не давил на курок, выстрелить у него так и не получилось. Утром проснувшийся «самоубийца» обнаружил рядом с собой пустую бутылку и сжатый в руках пистолет. Оказалось, что под спусковой крючок случайно попал небольшой осколок маленькой пуговицы с детской кофточки: именно этот фрагмент заблокировал механизм и не дал Генри разнести себе голову. Барнс сказал, что увидел в этом знак. Весь день он просидел в спальне дочерей, сшивая из лоскутов детской одежды тельник, который позже, мы приняли за тёплое бельё…

Вдали, в той её непроглядной части, где свинцовое небо сомкнулось в объятиях с лесом, неоновая вспышка вспарывает сумрак. Раскатистый гул неторопливо выкатывается на двух мужчин, решившихся на откровенный разговор. Узкая оранжевая полоска в небе угасает, уступая место потёкшей акварели ночи.

– Что… с прогнозами?.. – Эйдан всё ещё не может произнести слово «рак», однако отец прекрасно понимает сына.

– Всё будет хорошо, малыш, – Райан тянется через весь диван, крепко и торопливо треплет ладонь Эйдана горячей сухой рукой. – Несмотря ни на что, всё будет хорошо!

Эйдан видит, как щупальца дождя тянуться к водонапорной башне Джима Кроули и стремительно опутывают светлую постройку; буря напирает на мужчин, грозовые чёрные тучи вскипают и высятся над головой. Умолкают цикады.

– Я боюсь тебя потерять… – шепчет Эйдан и сжимает в ответ отцовские пальцы. Только сейчас, под прицелом ненастья он в полной мере ощущает леденящий ужас несчастья, способного отобрать у него самого любимого человека. – Я не хочу видеть на твоих фото чёрных отметин! Это невыносимо!..

Дождь обрушивается резко и внезапно – сразу даже и не понятно откуда именно льётся такой шквал воды. Кажется, что обрюзгшие тучи ползут тёмным фронтом впереди и правее, что над головой ещё есть просвет, в который заглядывают первые звёзды… но это не так. Натянутые нити дождя, как стальные струны сперва дрожат на поблёкшем поле, затем на дворе у амбара, и вот уже на крыше веранды. В ноздри врывается специфический запах намокающей земли, жадно глотающей воду. Эйдан чувствует, что с хлынувшей водой, обмяк и сам, у него словно не хватает сил держаться и сопротивляться напряжению удушающего вечера. Он ныряет под отцовскую руку и кладёт голову ему на колени. Райан опускает ладонь на плечо Эйдана, а другой начинает гладить волнистые волосы сына.

– Это ничего, ничего… – слышит Эйдан над головой ласковый голос отца. – Это не самое страшное, малыш.

– Рак – не самое страшное?! – Эйдан наконец-то выплёвывает из горла это жуткое чёрное слово, но легче так и не становится.

– Что ты, родной! Потерять ребёнка – вот это настоящий страх! Это самый лютый страх любого родителя… Это, как упасть в кипяток да так из него и не выбраться до конца жизни! Так сказал Барнс. Он сказал, что больше не предпринимал попыток покончить с собой, лишь только потому что побоялся проигнорировать то «предостережение» от его малюток: знак от его дочерей, понимаешь? Побоялся, что если всё и правда так устроено, как говорится в Библии, то он не сможет встретиться с дочками после смерти. Он и бриться-то стал по два раза на день, лишь бы не видеть в зеркале лицо человека, который тянется к пистолету. Та одежда, которую он себе сшил и носил на груди – это был его оберег. Генри говорил, что отдал бы всё на свете, чтобы иметь возможность сесть в машину с детьми в тот день. Это страшно сынок, всё это страшно.

– Что с ним стало потом, с Барнсом?

– Не знаю. Я ушёл из армии на следующий день и больше с ним никогда не виделся.

– «Великое майское явление»?

Отец соглашается, его добрые глаза смотрят сверху с любовью и теплотой:

– Оно самое. Я не спал до рассвета, а поутру собрал вещи и уехал домой. Всю дорогу в голове слышал монолог «пьяного» Барнса, его непереносимую боль и раскаяние, что он так и не сел в тот день в машину с детьми… – Райан вскидывает голову, как раз навстречу яркой вспышке в грозовом чёрном небе. – Все те годы, что я служил, не было ни дня, чтобы я не переживал за тебя; не было ни одной ночи, чтобы я не думал о тебе засыпая вдали. Остаться в кипятке до конца жизни – вот самый большой страх…

Отцовские пальцы начинают дрожать и Райан отстраняет руки, чтобы скрыть волнение. Его голос опускается до шёпота:

– Когда тебя забыли на мукомольне и ты просидел в подвале до утра, – я искал тебя всю ночь! И всё время негромко разговаривал сам с собой – боялся, что, если умолкну хоть на секунду, непременно услышу за спиной голос Барнса. Я не затыкался до рассвета и, кажется, продолжал говорить даже в полицейской машине, да уж… А потом, спустя год, пропал твой друг Руди. Конни – его мать, – пришла к нам с полицейскими в понедельник – и тогда за её спиной я увидел Барнса. На мгновение. На долю секунды. Я смотрел в пустые глаза Конни и не мог отвести взгляд, а Барнс стоял за её спиной. Пьяный, на шатких ногах, со взглядом пропащего человека и наточенным, как бритва голосом, которым говорил полицейский.

Над головой раскалывается монолитная туча и из её утробы грохочет «К-л-а-р-к!» Тяжеленные капли молотят по крыше пристройки подобно барабанной дроби, под звук которой Эйдан собирается сделать признание.

– Я хочу тебе кое-что рассказать, – говорит тихо «Иуда» из своего склепа.

– Не нужно.

– Почему?

– Тебе не станет легче…

В дальнем конце веранды, где просматривается неясная тень стола, на грубом высоком стуле неподвижно сидит мальчишка; видны лишь его очертания, босые ноги не достают до пола и парят в воздухе. Эйдан боится, что с новым ударом молнии, яркий свет выхватит из темноты черты избитого лица, которые память так старательно прячет во мраке все эти годы.

– Но это жрёт меня всю жизнь! – скулит «Иуда».

– И останется с тобой до самой смерти, – заверяет печально отец. – Это твоя чёрная метка, тут ничего не поделать.

Внезапный проблеск догадки потрясает, и Эйдан приподнимает голову:

– Ты знал?! Ты знал, что… что я…

Отец отрицательно качает головой.

– Нет, просто я видел твоё белое лицо и полные ужаса глаза, когда Конни пришла с полицией, – Райан кладёт руку на пылающий лоб сына и тихо спрашивает: – Ты мог что-то изменить?

Эйдан пялится во мрак – туда, где босые ноги мальчишки не касаются пола.

– Я миллион раз задавал себе этот вопрос… Я бы мог застрелить чудовище, чтобы спасти Руди, но не застрелил! Я убежал!

– Ты спасся.

– Я струсил и предал его!

Эйдан рыдает. Беззвучно, содрогаясь всем телом, поджав колени к животу. Отец молчит и вытирает тонкими пальцами горючие слёзы. Сквозь них Эйдан видит, как тяжёлые стремительные капли разлетаются на дощатых ступенях веранды, окружённые зыбкой дисперсией. Вода колышется рядом серебристым водопадом, вея прохладой в лицо, но и на веранду заходить не смеет. Чеканный танец дождя приносит с собой финал жаркого вечера – пыльного, удушающе горького, как и разговор отца с сыном.

– Ты ушёл из армии из-за нас с Тейлор?

– Просто пришло время… – неопределённо отвечает Райан и пожимает плечами.

– Или из-за меня? – добавляет Эйдан, кусая губы. Ему так удобного лежать на отцовских коленях, так нравится лёгкость рук, гладящих волосы.

Отец смущённо улыбается и скрывает взгляд в амбровых зарослях.

– Я люблю Тейлор, – говорит он, – очень люблю… Но тебя я люблю больше всего на свете. С момента твоего рождения, ты как маленький вампир, как магнит вытянул из меня все чувства без остатка! Для Тейлор почти ничего не осталось – и мне стыдно за это…

– Говорю тебе: она приёмная, пап! – пытается шутить Эйдан, украдкой смахивая слёзы.

Райан прикрывает губы сына ладонью и взъерошивает волнистые волосы. Его горячие сухие пальцы пахнут табаком, тмином и краской – Эйдану чудится, что прохлада дождя и запах сырой земли, попытаются заставить его забыть запах отца, как можно скорей.

– Ты ведь не умрёшь? – роняет он совсем по-детски в отцовскую ладонь.

Глаза отца в темноте не разглядеть, но Эйдан знает, что сейчас они смотрят на него, чувствует этот взгляд.

– Твой дед говорил, что к смерти нужно относится так, как к ней относятся дети: они о ней ничего не знают, поэтому и не боятся. Для них это сон, после которого всегда наступает утро… – Райан обводит пространство перед домом широким жестом, словно хочет раздвинуть тяжёлые струи воды. – Раньше здесь рос вереск, целое море вереска от самой дороги и до железнодорожной станции. Мы с отцом частенько сидели по вечерам на крыльце, слушали жужжание пчёл над полем и далёкий гул дамбы, ведь слышно его было даже здесь. Затем на небо выкатывалась луна и Найджел говорил о созвездиях – мне казалось отец знает их все. Как-то раз он сказал, что где-то там – среди звёзд и холода – висит хрустальный мост невероятной красоты и что каждому из живущих придётся по нему пройти… «Сойдя с него, – рассказывал отец, – ты увидишь высокую зарю, а на своём лице ощутишь тёплый ветер. Тебя встретит широкое поле фиолетовых цветов, но ты так и не сможешь вспомнить их название, потому что оно осталось там – за мостом… Ты услышишь позабытый, но знакомый собачий лай, детский смех и родные голоса, которые твоя память успела растерять. А потом ты увидишь меня, идущего к тебе навстречу, – и за моей спиной оживёт всё то, что ты позабыл, все те, кого ты искренне любил, но был вынужден расстаться». Вот что однажды мне рассказал Найджел…

– Дед говорил о смерти, – произносит Эйдан тихо, представляя огромный призрачный мост среди звёзд.

– Скорее, о её отсутствии в высшем смысле этого процесса. Понятно, что вселенная так устроена: всё имеет своё начало и конец. В этом смысле моя смерть – всего лишь печальная неизбежность просыпаться с тобой в разных местах какое-то время. Тебе предстоит просыпаться там, куда я уже не вернусь, ну, а мне, куда придёшь ты. Кто-то должен встретить тебя, когда ты сойдёшь со Звёздного моста. Меня встретит мой отец, а тебя встречу я – и я счастлив, что окажусь там раньше тебя, иначе я бы оказался на месте Барнса. В кипятке. Собственная смерть меня не страшит, я готов к ней. Знаешь, эта боль внутри, она как огонь… всё это лечение… оно… оно не помогает. Разумеется, я буду сражаться, мы будем… но этот огонь… Мне кажется, что перед тем мостом, пред самым переходом, я опущусь в прохладную реку под ним. Да-да, река обязательно будет там! Буду пить – и боль внутри утихнет; вода примет моё раскалённое тело – и я смогу оставить его в реке. Я даже начинаю ощущать прохладу воды всем телом, слышать песнь чистой глубокой реки, – а потом понимаю, что это иллюзия. Я открываю глаза, вижу перед собой стены медицинского центра, нависающую стойку с капельницей, трубки, ощущаю на лице кислородную маску и верю, что вот она – иллюзия, – что я просто ещё не дошёл до воды… Пожалуй, самая большая ошибка верить в то, что нам в этом мире что-то принадлежит. Что ту иллюзия, которую мы считаем жизнью, создали мы сами и это принадлежит нам. Наверно мне так легче.

Эйдан закрывает глаза и прислушивается к низким раскатам грома. Слова отца о том, что ему больно, что он готов к смерти и даже смирился, заставляют сердце сжаться от беспомощности. Слабость и апатия вяжут всё тело, непроглядная пелена неопределенности вяжет мысли. Хочется просто вот так лежать у отца на коленях, слушать как дождь исполняет стомп на дощатых подмостках веранды. И главное: ничего не знать о сегодняшнем разговоре, вычеркнуть его из памяти, из жизни!.. Трус!

– Что же тогда не иллюзия? – Эйдан видит среди жирных туч проблески звёзд и силится разглядеть хрустальный мост.

Отцовские пальцы замирают в локонах сына.

– Любовь – она настоящая.

– А время?

На мгновение на свету вспыхивают отцовские глаза и Эйдан видит в них любовь. Настоящую всесильную любовь.

– Время… Время сперва крадёт у нас детство, а потом и наших детей. Оно самый безжалостный вор во вселенной.

Где-то вверху, в одной из решёток вентиляции, горестно вздыхал ветер, словно сопереживая Эйдану, только что закончившему свой подробный рассказ. Сидевший за столом напротив Филипп Лэмм, наскоро записывал слова чудом выжившего новичка. Ручка в его пальцах уверенно вальсировала по страницам тетради в чёрной обложке, тихо поскрипывая, замирая время от времени и изредка возвращаясь назад по собственным следам.

– Ничего не забыли, мистер Ридз? – спросил Филипп, не отрываясь от записей.

Эйдан пристально смотрел в высокий лоб мужчины, ожидая, что тот вскинет на него взгляд, и прочтёт всю ненависть в глазах, которую молодой полярник пронёс через Арктику. Парень подозревал, что та непоколебимость, с которой Лэмм выслушивал и записывал слова выжившего – ни что иное, как расчёт и притворство; что немолодой, на вид, прямой и поджарый мужчина внутренне горит от стыда и разоблачения… Да, именно разоблачения!

– И навряд ли забуду! – откликнулся многозначительно Эйдан.

– Я вас понимаю, – Филипп продолжал делать записи, глядя в тетрадь.

– А я вас – нет!

Лэмм наконец поднял глаза и окатил рассказчика холодным взглядом. Его узкое лицо напряглось, губы подобрались, серые глаза смотрели внимательно и проникновенно.

– Вы меня в чём-то обвиняете, мистер Ридз?

– Кроме того, что вы способны бросить раненых людей посреди Арктики…

– После встречи, с которыми, вы едва остались живы, не так ли?

Эйдан упрямо повёл плечами:

– Это не отменяет того факта, что вы обрекли их на смерть!

– Судя по вашему бегству с заброшенного корабля, с Коулом вы проделали тоже самое.

Эйдан едва не задохнулся от возмущения, хотя и оказался рад тому, что скрыл, как душегуб, назвавшийся Джоном Вудсом, умолял его о помощи, будучи окружённый мертвецами. Эту часть истории полярник сознательно опустил, сказав лишь, что видел в темноте пленённого военного и раненого в грудь гиганта у него за спиной.

– Этот человек хотел меня съесть! – бросил Эйдан гневно, тая в душе страшную находку в трюме корабля. – Хотя ожидал вас и хотел расправиться именно с вами!

– Значит я не ошибся, решив не брать его с собой.

Спокойный тон мужчины окончательно разозлил полярника:

– Чёрт побери, мистер Лэмм, вы отвратительны! Реймонд Дадс вам чем не угодил?

– Кто это?

– Пилот, которого вы бросили на съедение мертвецам, сукин вы сын!

Лэмм блеснул глазами и в его голосе зазвенел металл:

– Потише, молодой человек. Как бы швы не разошлись…

Филипп быстро записал что-то в тетрадь и потянулся за сигаретами. Эйдан понял намёк – ты жив лишь благодаря тому, что я грамотно сделал операцию. Тем временем Филип закурил и разглядывал своего визави сквозь голубое табачное кружево.

– В своём рассказе вы не упомянули его имя, просто говорили «пилот». Я запомню.

– Жаль я не могу вам дать послушать его прощание, – сказал презрительно Эйдан. – Вы бы точно запомнили!

– Он был обречён. Реймонд Дадс был обречён.

– Вы даже не пытались за него бороться!

– Он был укушен и ваш рассказ это подтверждает. Его ноги оказались сломаны в нескольких местах и всё, что мы могли для него сделать – мы сделали! В том что я выжил – моя заслуга, в том, что не выжил Реймонд Дадс – моей вины нет! Или вас не устраивает, что мы смогли добраться до базы, мистер Ридз?

Поёрзав в кресле, Эйдан достал из рукава ещё один козырь.

– Неполным составом, как я вижу. Алан Бигсби…

– Это человек украл снегоход и уехал на нём рано поутру, – глядя в глаза парню, ответил Филипп. – Он забрал практически всю провизию и скрылся.

– Вот как?.. Может быть ему что-то угрожало?

– Что, например?

– Стать следующим, брошенным в Арктике после Коула…

– Коул скрыл своё ранение, к тому же соврал и поставил под угрозу всех остальных. Из вашего рассказа я сделал вывод, что не ошибся, решив не идти дальше с этим человеком. Странно, что вам понадобилось столько времени, чтобы сделать подобный вывод, мистер Ридз.

Презрительно усмехнувшись, Эйдан покачал головой:

– Может быть Алан Бигсби сделал такой же вывод относительно вас, мистер Лэмм?

Филипп обнажил зубы в острой, как бритва улыбке.

– На пятые сутки после крушения самолёта, Бигсби понял, что ошибся с координатами «Пункта-К» и мы заблудились. Он решил, что вот-вот начнётся делёжка оставшихся ресурсов, агония погибающих в Арктике людей и решил действовать на опережение. По иронии судьбы, он бросил нас чуть разминувшись со станцией – мы вышли к ней с мистером Мельтцером засветло.

– Откуда он вообще знал о существовании этого места? – пристально следя за мужчиной, допытывался Эйдан. Образ хитрого предателя постепенно таял, и полярнику становилось всё сложнее считать человека напротив виновным в своих несчастьях. Эйдану это не нравилось. Ему было необходимо представлять виновного, видеть его, знать… хотя бы считать таковым, чтобы можно было не считать этим человеком себя.

– Алан Бигсби служил военным атташе, – ответил Филипп, осторожно подбирая слова. – Я сопровождал его в… в командировке. Послушайте, мистер Ридз, Эйдан, я бы попросил вас сосредоточиться на деталях ваших злоключений, а не моих. Все мы попали в затруднительную и, я бы сказал, страшную ситуацию из которой нам предстоит выпутаться. Придёт время, и вы узнаете все детали моего спасения, а сейчас мне бы хотелось уточнить детали вашего, – Лэмм нырнул взглядом в тетрадь и перелистнул пару страниц назад. – Вы рассказали, что видели странные идентичные рисунки, очевидно, выполненные перед самой смертью Рона Корхарта, инуита в рыбацкой хижине и пилота в кабине… Реймонда Дадса. Вы не могли бы повторить рисунок?

С этими словами мужчина подвинул тетрадь к Эйдану и сделал пригласительный жест. Хмурясь, полярник по памяти изобразил загадочный символ прямо под строками о собственном спасении.

– Вот, – вернул он тетрадь, сделав беглый набросок. – Во всех случаях изображение выглядело подобным образом.

Лэмм принялся что-то быстро записывать под рисунком, окружённый муаром сизого дыма. Снова стал слышен далёкий плачь ветра над головой и скрип ручки, порхающей над бумагой.

– В каком вы звании? – спросил Эйдан, решив опустить формальности.

На мгновение ручка застыла над беглыми строками, затем вновь коснулась листа.

– Я в отставке, – отозвался Филипп уклончиво и полярнику показалось, что мужчина соврал.

– Вот как? И что же вы делали на военном корабле, перевозящем оживших мертвецов?

Не отрываясь от записей, Филипп ответил:

– Сопровождал Алана Бигсби.

– Это на самолёте вы его сопровождали, а что делали на «Тохиноре»?

Лэмм коротко глянул в ответ и раздавил сигарету в блюдце, полным таких же сплющенных окурков.

– Именно на «Тохиноре» я его и сопровождал. На самолёте была уже срочная эвакуация.

– Военного атташе сопровождал человек в отставке? В каком звании вы вышли в отставку?

– В звании полковника.

– Полковник в отставке, сопровождающий «шишку» из Министерства на секретном корабле Военно-морского флота в водах Северной Атлантики – так загадочно! А ещё он умет зашивать огнестрел и производить ампутацию – таков этот скромный Чудо-человек, именно с этого он начинает своё знакомство!

Холодно улыбнувшись, Филипп отрицательно покачала головой:

– Конкретно наше знакомство, я начал с прослушивания вашего пульса, мистер Ридз. Если бы он мне показался противоречивым, либо я его не услышал вовсе, мне бы пришлось выстрелить вам в голову.

– Надеюсь не я один удостоился чести пройти такой тест? – ехидно спросил Эйдан.

– Данную процедуру я проделал со всеми обитателями станции.

– Какая забота! Клали ухо на грудь и считали удары?

– Для этого здесь имеется стетоскоп.

Эйдан язвительно усмехнулся и потянулся было к сигаретам полковника, однако тот отодвинул пачку.

– Я бы настоятельно не рекомендовал курить вам после обморожения, – сухо отрезал он.

– А то что? Вы отрежете мне и лёгкое? – зло поинтересовался полярник. – Или оно ещё недостаточно чёрное для ампутации?

Военный подтолкнул сигареты Эйдану и с ледяным взглядом наблюдал, как тот закуривает, а потом и с содроганием кашляет, согнувшись в кресле.

– Так… что там… с пальцами? – продолжил Эйдан изрядно прослезившись, но упрямо делая осторожные затяжки. – Их было необходимо отрезать?

– Разумеется, если только вы не планировали в ближайшее время встретиться с предками. А вот пулевое ранение оказалось на удивление лёгким, вы везунчик, мистер Ридз. Оно вас не беспокоит?

Чувствуя, лёгкое головокружение, полярник и впрямь пожалел, что закурил. Он упрямо проигнорировал учтивый вопрос мужчины:

– Ну, а что с русским? С виду он крутой мужик. Вы и его пульс проверяли?

– Разумеется.

– И он не сопротивлялся? Просто подчинился вам и всё?

– Обычно, когда в человека целятся из карабина, он не склонен делать глупости.

Удивлённое лицо полярника вынырнуло из табачной пелены:

– У вас талант наживать себе врагов! И вы думаете это сойдёт вам с рук и у инцидента не окажется последствий?

Лэмм закрыл тетрадь и положил руку на чёрную обложку.

– Именно поэтому всё оружие в сейфе в моей комнате. Вы не совсем адекватно оцениваете ситуацию, мистер Ридз. Пребывание русского лётчика в подобном месте – это инцидент. Мои же действия вызваны необходимостью. Что Виктор Панов рассказал вам о своём появлении здесь на базе?

Эйдан напряг память, но вместо подзабытых и путанных слов русского пилота, совсем неожиданно вспомнил, как тот появился у постели ещё лежачего раненого с небольшим свёртком в руках. Широкое лицо с прямым коротким носом и щёлочкой цепких глаз – русский показался Эйдану похожим на истукана, грубо вырезанного из камня. Характерный акцент и низкий голос лишь усилили этот образ, закрепив в подсознании уверенность в несговорчивости мужчины.

– Виктор принёс мне протезы, – ответил отстранённо Эйдан, погружённый в недавние воспоминания. – Он сказал, что пока я был без сознания, смастерил из дерева «искусственные пальцы» – так и сказал. Потом развернул свёрток, и я увидел грубую имитацию пальцев на площадке с ремешками. Они сгибались под определённым углом, а затем простой на вид механизм заставлял их фиксироваться. Работа протезов напоминала движение настоящих пальцев, и Виктор сказал, что уже как-то делал такой протез для своего друга на родине…

– Мистер Ридз, вы шокированы ранением и ампутацией, – прервал воспоминания полярника Филипп, – и, наверняка, даже, испытываете ко мне неприязнь… Это ваше право. Но я спросил не об этом. Что он рассказал о своей миссии?

Эйдан вернулся в реальность и нервно затянулся сигаретой.

– Наверняка тоже, что и вам. Виктор со вторым пилотом совершал облёт зоны блокады по приказу командования, когда внезапно у истребителя отказали двигатели. Виктор катапультировался, а его напарник по какой-то причине этого не сделал. Разбившегося самолёта, как и своего друга-пилота Александра, он так и не нашёл. Сашка – он всё время его называл Сашка. Это всё.

– Как он оказался здесь?

– Он сказал, что командование знает об укрытиях и они занесены в память самолёта. Пролетая каждый раз над «Пунктом-К», бортовой компьютер издавал предупредительный сигнал; отказ двигателя произошёл именно в этой зоне. По стечению обстоятельств, катапультировался Виктор совсем неподалёку, поэтому довольно быстро нашёл вход в убежище. Пытаясь открыть привод замка, расстрелял все патроны из табельного пистолета, поэтому, когда несколько дней спустя появились вы с Мельтцером и наставили на него оружие, ему нечем было ответить. Это его слова.

Тихонько постукивая ручкой по столу, Лэмм задумчиво разглядывал измождённое лицо молодого полярника.

– Вы ему верите? – спросил он наконец.

– Вам я верю итого меньше, сэр, – Эйдан потушил сигарету и невольно посмотрел на свою забинтованную руку, – хотя и благодарен за спасение жизни. Кстати, откуда у отставного полковника такие познания в медицине?

– Мне доводилось бывать в… определённых местах, где слово «демократия» вызывает приступы ярости и заставляет людей браться за оружие. Иногда приходилось находиться в полевых госпиталях и, даже, ассистировать.

– Стало быть я обязан спасением этому опыту?

– Скорее собственной воли к жизни, мистер Ридз, и сверхъестественному везению. Судя по вашему рассказу, я начинаю верить в существование ангела-хранителя. По крайней мере в вашего.

Глядя в открытое строгое лицо военного, Эйдан не увидел в глазах полковника издёвки и это настораживало.

– Куда же делся ваш?

Лэмм откинулся на спинку кресла и прищурившись встретил взгляд молодого человека.

– Знаете как выглядит война, мистер Ридз? Не та, которую показывают в фильмах, – а настоящая и страшная – она воняет кровью, порохом, вывернутыми желудками. Разбитые горящие танки, которые всё ещё ползут и в своих раскалённых утробах везут мертвецов. Взрывы, стоны, крики, плач, проклятия и молитвы – этот гимн сложно забыть. И ты уже не хочешь никакого патриотизма, никакой демократии, тебе не важно кто и за что воюет, тебе не важно кто победит – тебе просто хочется прожить ещё чуть-чуть, и чтобы всё это поскорей закончилось. Так вот мой ангел как раз и сгорел в одном из таких танков, мистер Ридз, – Филипп резко замолчал, видно было, что мужчина расчувствовался и говорит о личном. – Вы думаете, что война – это работа? Чёрта с два! Моя работа и состоит в том, чтобы не допустить всего того ужаса, который она несёт с собой.

– А как же гимн с рукой на сердце, клятва, присяга? Во имя чести, веры и прочее…

Полковник отрицательно покачал головой и его губы сжались.

– Искусство состоит вовсе не в том, что вы делаете что-то лучше других – и этим восхищаются массы, – оно состоит в том, чтобы эти самые массы заставить восхищаться тем, что делаете вы. Так же и с войной. Она восхищает до первой пули снайпера, просвистевшей рядом с вашим лицом. Вы сразу начинаете понимать, что кто-то невидимый хочет вас убить намного сильнее, чем вам казалось, пока вы пели гимн с рукой на сердце. Военная форма, самолёты, танки, оружие и корабли – это ведь совсем не война. Это атрибуты. Кто-то должен нажать «красную кнопку», спустить курок, отдать приказ, взяться за камень… Человек – удивительное создание! Один способен сотворить «Рождение Венеры», другой атомную бомбу, но уверяю вас – эти оба способны убить голыми руками за кусок хлеба!

Полчаса спустя, сбитый с толку противоречивым общением с «отставным» полковником, Эйдан сидел на скрипучей кровати в своей небольшой комнате и пустым взглядом смотрел на стол, за которым сидел Лэмм. Уходя, военный протянул руку… и молодой полярник её пожал с чувством, что предаёт сам себя. «Держите ухо в остро, мистер Ридз, – произнёс тот тихо. – Я не доверяю русскому, он знает больше, чем говорит и только прикидывается случайным участником событий. Мне бы не хотелось, чтобы совсем скоро у наших ворот появились вооружённые люди со звёздами на кокардах! У меня есть теория на счёт произошедшего, но я пока не стану распространяться».

Из-за двери послышались приближающиеся шаги. На пороге стояла Мэрит, держа в руке сухпаёк и чайник. Она молча оставила провизию на столе и достала из-под мышки свёрнутое полотенце.

– Лэмм! – бросила она коротко, положив полотенце на кровать.

Как только за девушкой закрылась дверь, Эйдан развернул свёрток и увидел внутри безопасную бритву и небольшое зеркальце. С него смотрел измождённый престарелый человек с чужим потерянным взглядом. Короткие волосы, в которых запуталась седина, такая же серебристая щетина на впалых щеках. Шокированный полярник долго сидел с зеркалом в руках, изучая незнакомца, потом принялся соскребать с себя чужое лицо, начав с коротких серебристых волос на затылке.

Зябким утром очередного дня, Эйдан долго лежал в кровати, изучал взглядом закрытую дверь, прислушивался к неторопливой жизни выживших людей. Рядом за стенкой снова послышался шелест воды и неопределенный, едва различимый гул, затем негромкие голоса, среди которых выделялся командный тон Лэмма. Всё стихло. Вновь сонная пауза, прерванная внезапным звуком: ожесточённые металлические стуки откуда-то сверху вперемешку с далёким матом. «Так он же теперь заедает из-за тебя! – доносился чей-то голос, обросший коротким эхом. Что-то негромкое и злобное в ответ и снова: – Ты повредил питание, когда попал в обогрев и теперь замок замерзает! Ты же в него стрелял!» Лёжа на подушке, Эйдан едва заметно кивнул головой настенному светильнику: «Всё понятно, Мельтцер отчитывает Панова за расстрелянный входной замок». Подвигав под одеялом ногами, – но не желая снова видеть эти забинтованные игрушечные стопы, – он прислушивался к новым болям в своём теле, вспоминал миссис Фэррит с её «тянучкой» и думал о том, что Арктика в прямом смысле кромсает его по кусочкам.

За дверью обозначилась торопливая поступь и тяжёлая дверь приоткрылась. Эйдан отвернулся к стене, закрыл глаза и притворился спящим. Он услышал, как в комнату вошла Мэрит (узнал девушку по шагам) и как она направляется к постели. Что именно сейчас произойдёт, он знал – поэтому и не открывал глаз. Девушка беззвучно крутилась возле кровати с раненым, а затем, подхватив ведро с мочой, вышла в коридор, затворив дверь. Именно этих утренних визитов избегал полярник, прикидываясь спящим. Ему было тягостно и неловко ухаживание молодой норвежки, да ещё и после того, что он ей наговорил. Ему казалось, что их общение в последние дни совсем сошло на нет – и дело было вовсе не в языковом барьере. Без острой нужды Мэрит не появлялась у постели раненого, оставляя Эйдана большую часть времени в одиночестве. «Что-то надо ещё?» – хрипела она, принося еду да осматривая бинты, и, видя стыдливый наклон головы, слыша тихое «нет», беззвучно удалялась, сверкнув тёмными очками… Как же она бесила своим фарфоровым лицом! Своей холодной манерой держаться, своей… непробиваемой, ледяной бездушностью!.. Ведь он только раз, всего лишь раз сказал о её увечьях, лёжа в кровати с изуродованными ступнями, однорукий и с прострелянной грудью, – причём прострелянной именно ею! Обидчивая… сука, могла бы быть не такой жестокой!.. Несколько раз заходил русский и бросая с порога: «Как ты сегодня, парень?», «Ты прям помолодел!», «Отличная стрижка!», задерживался у двери на минуту, а затем уходил, будто лежачий пациент оказался заразен проказой, и этим отпугивал посетителей. Пару раз появлялся Лэмм в обществе Мельтцера и менял повязки. Мужчины не разговаривали, наполняя наэлектризованную тишину момента подозрительными взглядами. После разговора с полковником тет-а-тет, после всех откровений, которыми Эйдан поделился с военным, последующая отчуждённость полковника и постоянное сопровождение в лице Мельтцера воспринимались раненым полярником как предательство… Эйдан чувствовал, что его использовали, выудив нужную информацию и ничего не дав взамен, кроме отрезанных пальцев. «Тебя поимели», – кивал головой Скип Сэлли, развалившись с гитарой в руках в кресле напротив. Он перебирал струны, беззвучно напевая слова песни, сделавшей его знаменитым – и загипнотизированный «зрелищем» Эйдан тихонько ему подвывал.

Мэрит вернулась и поставила ведро у кровати, а сама села в кресло у стены, в котором частенько любил сидеть с гитарой Стрелок. Помещение погрузилось в гнетущую тишину, вместе с визитёршей ожидая «пробуждения» человека. Спустя десять минут, не в силах больше вытерпеть гробовой тишины в комнате, Эйдан стал притворно сопеть, имитируя дыхание очнувшегося человека. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил кресло пустым – видимо сон всё же одолел и явил спящему возвратившуюся Мэрит.

В дверь коротко постучались, и она тут же распахнулась, не дожидаясь ответа от хозяина комнаты.

– Пойдём, я покажу тебя убежище, – в дверях стоял Панов, вытирая грязные руки промасленной тряпкой.

– Вы? Почему именно вы? – спросил настороженно Эйдан, держа на уме предостережение полковника.

– Да потому что я раскупорил эту дыру, парень! И, если бы не я, этот «подвал» уже давно затопило!

Впервые стоять посреди квадратного бетонного холла оказалось делом непривычным и даже неуютным. Шатавшийся на куцых ногах, окованных в грубые протезы, помятый и растрёпанный Эйдан походил на птенца, только что выпавшего из гнезда. «Птенец» неуклюже топтался на бетонном полу с крупными белыми цифрами под ногами – координатами станции; чуть поодаль, пересекая весь холл, ещё более крупные буквы образовывали название станции. Обернувшись назад, Эйдан рассматривал вход в собственную комнату: серая железная дверь в углу с облезшей краской по краям – она оказалась дальней от единственного входа в убежище. Левее располагались такие же три двери и ещё три на противоположной стене. Далее, утопая в полумраке, тянулся широкий тоннель, футов через сто начинавший подниматься вверх и терявший свою долготу за срезом невысокого бетонного потолка. В десяти футах по правую руку, прямо в скалу имелась вмонтированная высокая железная панель. Она оказалась усилена толстым швеллером, который причудливым образом расположился на поверхности в форме креста, отчего вся эта мрачная конструкция, охваченная скалой, напоминала неказистый вход в склеп. За спиной, прячась в тени бетонной ниши находилась двустворчатая дверь с цифровым замком – Эйдан каждый раз гадал о её предназначении, как только выглядывал из своей комнаты, приоткрыв дверь.

– Так ни разу и не выходил сюда? – спросил негромко Виктор, обведя глазами холл.

– Нет, только выглядывал, – Эйдан продолжал осматриваться. – На стуле подкатывался к двери, буквы на полу читал… ходить больно.

– Я могу подправить «пальцы», – Панов скользнул взглядом по искалеченным стопам полярника, обутым в незашнурованные тёплые ботинки. – Ремешки поправить, подточить немного основание.

Эйдан упрямо дёрнул головой и нерешительно покачался на ногах.

– Ничего не мешает… – отозвался он глухо. – Просто привыкнуть надо. И… спасибо за… «пальцы», сэр.

Сделав несколько неуверенных шагов вдоль стены под присмотром русского, парень поморщился от боли и остановился, а затем и вовсе сполз на пол. Виктор присел рядом и привалился к стене спиной.

– Это все жилые комнаты? – спросил Эйдан, обводя взглядом невзрачные одинаковые двери друг напротив друга.

Виктор утвердительно кивнул и указалподбородком на одну из них.

– Кроме вон той – там столовая. Напротив комната связи и она соединяется с помещением, в которой живут норвежцы – вот их дверь. Вон в той Лэмм, а за той дверью живу я и Мельтцер.

Эйдан удивлённо покосился на русского, а тот криво ухмыльнулся:

– Под присмотром я… вроде того. К тому же у Лэмма в комнате арсенал собран в сейфе. Вон те помещения пустуют, – кивнул он головой на соседние двери, – мы их заперли и не отапливаем. Экономим тёплый воздух. Тебя поселили в эту комнату, так как она самая маленькая и тёплая. За дверью с кодовым замком что-то вроде складов: несколько переходов между залов со стеллажами. В основном старый хлам, который отсюда не вывозили много-много лет, а просто сбрасывали на склад… Трубы, сети, старое тряпьё, несколько негожих аэростатов, горы допотопной электроники, разобранные генераторы… Я был там всего раз – это то, что я успел заметить. Лэмм меня туда не пускает, хотя частенько ошивается на складе с Мельтцером.

– Что они там делают? – спросил без особого интереса Эйдан.

Панов наморщил лоб и пожал плечами:

– Вероятно хотят собрать генератор помощней, подключить насос и откачать воду с нижнего уровня. Я так предполагаю.

– Понятно, – проскрипел Эйдан и стал подниматься. Русский лётчик подставил плечо, однако полярник отказался от помощи. – Я сам!

Помещение столовой оказалась неожиданно просторным и светлым. Напротив входа начинался грубый кухонный остров, окружённый мойкой и электрическими плитами, а направо тянулся зал с длинным обеденным столом и торчащим из-под него частоколом стульев. Где-то за стеной изредка капала вода, звук проникал в столовую через общий короб вентиляции. Эйдан втянул носом слабый запах еды и покосился на обеденный стол, венчанный накрытым подносом.

– Есть хочешь? – догадался Панов.

Эйдан не ответил и медленно двинулся из столовой прочь. Вернувшись в холл, он недолго блуждал взглядом по закрытым дверям, пока не сосредоточился на входе в «склеп». Приблизившись к странной панели, вмурованной в горную породу, полярник остановился, недоумённо рассматривая малозаметные петли.

– Так это дверь? – спросил он, не оборачиваясь.

Утвердительно кивнув, Виктор подошёл к конструкции вплотную.

– Так и есть, – он потянул какой-то едва заметный рычаг и где-то в недрах двери со скрежетом сработал механизм. На звук из жилой комнаты показалось помятое лицо Мельтцера. – У нас экскурсия, – объяснил русский, и как только Курт исчез, потянул тяжёлое полотно на себя.

На влажной каменной стене просторного помещения, полумрак заботливо укрыл узловатое переплетение труб, дюжину разнокалиберных вентилей и задвижек. Футах в сорока от входа Эйдан увидел чёрное зеркало воды, поглотившее и пол и, казалось, опускавшийся вниз сводчатый потолок.

– Дальше уровень опускается вниз, – подтвердил догадку Эйдана русский, отступая в сторону. – Как видишь там всё затопило. Когда я сюда добрался, воды на нижнем уровне было по пояс. Из трёх генераторов я смог запустить только один. Понимая, что скоро вода поглотит и его, я задраил дверь в помещение, вывел шланги в вентиляцию и заглушил часть воздушного короба. Открыл водосброс – здесь весь выхлоп от генераторов прячется в воду для незаметности комплекса снаружи. Вся эта аномалия спутала карты: повышение температуры в регионе вызвало таяние льдов и подъём уровня океана. Я так думаю.

– Я слышал всплески воды, когда приходил в себя, – подтвердил Эйдан, вспоминая тяжёлое пробуждение после операции. – Подумал, что плыву на корабле.

– Твоя комната ближайшая к затопленному уровню – поэтому и слышал. Сейчас воды стало ещё больше, боюсь, что скоро у генератора закончится топливо и мы либо замёрзнем, либо утонем здесь, как крысы. – Панов оскалился жутковатой улыбкой и подмигнул парню. – Выживет только Лэмм, – добавил он вполголоса.

Эйдан почувствовал, как в груди неприятно кольнуло.

– Почему только он?

– Он же «Водяная крыса». У него кличка такая… ну… в определённых материалах этот человек фигурирует под таким прозвищем.

Скользнув взглядом по двери комнаты полковника, Эйдан уточнил:

– Вы придумали? Русские военные?

Лётчик неопределённо пожал плечами и тоже обшарил взглядом дверь неподалёку.

– Насколько я знаю – ваши же и дали ему прозвище. Не знаю деталей, но однажды Лэмм оказался в море на спасательном плоту и его долго носило по волнам. Примечательно, что ночью он умудрился забраться на проходящее мимо судно и почти неделю прятался от команды. Сбежав на берег где-то в Южной Америке, Водяная крыса смог добраться до посольства.

– А прятался зачем? – удивился полярник, морщась от боли в ногах.

– Иранское судно – он бы живым с него не сошёл… Поэтому и прятался, как крыса!

Эйдан вновь осмотрел затопленное помещение, прислушиваясь к отдалённому шуму генератора, который, казалось, шёл из-под воды.

– И вы всем этим управляете? – спросил он, указывая на сплетение задвижек и вентилей.

– Большинство из них не работает, да и бесполезно уже. Я просто проверяю новые течи и имитирую усердную работу, – видя недоумённый взгляд парня, Панов подмигнул: – Это моя страховка, чтобы Лэмм не вышвырнул меня на улицу. Сам то он тут точно не разберётся.

– Он американский офицер! Разумеется, он вас не вышвырнет на мороз!

Лицо Виктора потемнело и с него сошла улыбка. Русский подобрался, его руки вытянулись по швам, голос потяжелел:

– Он военный, я тоже. Он защищает национальные интересы своей страны – я своей. Мы в зоне конфликта, и я на его территории, всё остальное не важно.

«Двум паукам не выжить в банке», – подсказал Джон Вудс, стоя в окружении мертвецов на льду. При воспоминании коварного тюремщика, воинственная и примитивная «философия» несостоявшегося людоеда казалось жалкой на фоне кошмара, разыгравшегося в Арктике. Вот и сейчас перед собой Эйдан видел вояку, не осознающего всей опасности – он продолжал мерять происходящее «банками».

– Он не выгонит вас на съедение мертвецам! – произнёс твёрдо Эйдан. – Здесь нет «его» территории, эта их территория – мёртвых! – Читая во взгляде русского лётчика неверие и снисходительность а-ля: «Я уже подустал от этой истории, но послушаю ещё раз», полярник ужаснулся: – Так вы не верите?!

Панов смотрел в ответ с плохо скрываемым раздражением.

– Не во всё, парень, не во всё… Мне нужно… время и больше фактов.

– Да вы с ума сошли! Какие вам нужны факты?! – возмутился Эйдан. – Лэмм рассказал о случившемся с ним в Арктике?

Военный пожал плечами:

– Водяная крыса может говорить что угодно – его слова ничего не значат для меня.

– А мои слова?

– Я их не слышал.

– Но Лэмм рассказал мою историю? – отчего-то Эйдан был уверен, что полковник поделился историей спасения новичка с русским, чтобы убедить пилота.

– Сжато… Всем рассказал. Но это уже его слова, – многозначительно ввернул Виктор, задрав подбородок.

Молодой полярник сокрушённо покачал головой:

– Вы… Вы такой глупец! Норвежцам вы тоже не верите?

– Они всё время повторяют слово «драугр», как я понял это что-то из скандинавской мифологии… – русский пилот приблизил лицо и внимательно заглянул полярнику в глаза. – Моя культура тоже богата на сказки. Так во что именно я должен поверить?

– В то, что за той дверью, – Эйдан указал рукой в широкий тоннель, тянувшийся вверх, – бродят мертвецы!

Панов прищурился и с язвительной усмешкой тихо произнёс:

– Вот как? Видимо поэтому, учитывая опасность, эта крыса отправляет меня на дежурство с холостыми патронами. Потом отбирает оружие и прячет в сейф!

Сдавшись, Эйдан махнул рукой и двинулся к двери напротив. Короткий коридор вывел в просторную комнату с крупным столом посередине и подобием камина, устроенного в неряшливой амбразуре прямо в стене на уровне коленок. Некто даже закрыл нишу решёткой, грубо собранной из ржавых прутьев. Напротив, вплотную к стене примыкал узкий длинный стол с нагромождением радиоаппаратуры, устаревшими мониторами и клубком проводов. Эйдан обратил внимание, что горят пара экранов и несколько радиостанций вздрагивают стрелками, а в кресле напротив лежит одеяло.

– Слепой радист сидит здесь по ночам, – пояснил Виктор негромко, перехватив взгляд полярника. – Слушает эфир.

– Есть успехи?

– Определённо. Сюда направляется судно.

Эйдан резко развернулся, вздрогнув от боли в ногах.

– Судно?! – воскликнул он, шатаясь. – Что за судно?! Это эвакуация?!

– Мне не говорят, парень – я же враг.

– Даже для слепого радиста?

Панов покачал головой:

– Он знает не больше меня – Лэмм его тоже не посвящает в происходящее. Бедолага просто сидит здесь по ночам и слушает эфир, считает примерное расстояние и знает, что сюда идёт судно и, судя по сигналу, это американское военное судно.

Осмотрев с сомнением заставленный приборами стол и работавшие радиостанции, полярник шагнул к мониторам, ступая словно по битым стёклам.

– Разве есть связь? – с сомнением спросил он у дрожавших стрелок в светящихся окошках радиопередатчика.

Русский встал за спиной и осмотрел хорошо знакомый ему стол с оборудованием:

– Когда сюда добрались норвежцы, они сказали, что слышали каким-то странным образом в рации голос, который сказал, что «Пункт-К» обитаем.

– И чей это был голос? – спросил Эйдан, осматривая приборы.

– Мой. Первые несколько дней я выходил в эфир и говорил, что «Пункт-К» обитаем, называл координаты. – Русский кивнул на дверь, намекая на размашистые цифры в холле на полу. – Помню, что в первую ночь эфира долго сидел перед передатчиком и не мог решить на каком языке выходить на связь, что именно говорить, – Панов усмехнулся и добавил: – Даже составил таблицу, в которой отметил «за» и «против».

Эйдан покосился на пилота и уточнил:

– Судя по составу прибывших, вещали вы явно на английском.

– Верно, – согласился с улыбкой Виктор, – и не прогадал. Территория-то вражеская… Кстати, Лэмм с Мельтцером здесь случайно, насколько я знаю. А вот радист с девчонкой ехали именно сюда – и как видишь, именно он вытащил счастливый билет для всех нас.

– Но… но… он же слепой!

– Мэрит – она его глаза, – объяснил Панов, пожав плечами. – Девчонка ему всё переводит, рассказывает, что именно видит на экране, положение стрелок, тумблеров, называет частоты, и так далее… Вчера я случайно услышал, как Лэмм хвалил норвежцев за то, что они смогли указать кораблю наши координаты.

Эйдан ощутил стыд за себя, за своё брюзжание и ожидание всеобщей жалости. Обгоревшая, потерявшая голос от криков девушка помогала другу, которому ледяная крупа выцарапала глаза… «Эх, ты, салага, – прозвучал осуждающе в голове голос Ломака. Эйдан воскресил в памяти жуткий момент, когда ледоруб отсекает часть кисти, но Ломака было не провести: – Так ты спасал собственную шкуру, а они друг друга!» Чёртов рыжий великан, ну и хрен с тобой! Сюда идёт судно и заберёт нас всех, меня заберёт, меня, меня! Я спасусь из этого кошмара, а ты так и останешься там…

Размышляя о скором спасении, Эйдан добрёл до за решётчатой дыре в стене, выполнявшей роль камина и невольно заглянул внутрь.

– До появления здесь американцев, я жил в этой комнате, – объяснил русский, возникнув за спиной. – Она оказалась единственной, чью дверь я смог открыть. Чтобы не замёрзнуть, я выломал нишу в стене, так как здесь слабая кладка, а не монолит. К тому же вверх идёт вентиляция. Уже потом я смог проникнуть вниз и запустить генератор.

Эйдан повернулся к военному и пристально посмотрел в глаза, затем спросил:

– У вас в армии все так хорошо знают английский?

Панов слегка смутился, однако быстро взял себя в руки.

– Высший офицерский состав постоянно практикуется…

– Вы великолепно говорите по-английски, Виктор, несмотря на акцент.

– Спасибо. Звучит, как комплимент.

Отрицательно покачав головой, Эйдан возразил:

– А зря. Лэмм сказал, чтобы я был с вами осторожнее, вот я и думаю – можно ли вам доверять? У меня такое впечатление, что меня вербует КГБ.

На строгом лице русского пилота было невозможно прочитать эмоции, однако взгляд светлых глаз казался искренним.

– Если бы за тебя взялось КГБ, парень, ты бы этого даже не понял. Елена – моя жена – преподаватель английского в институте. Каждую среду, субботу и воскресенье она запрещает нам с сыном разговаривать дома по-русски… Уже лет пять запрещает.

– Для чего? – удивился Эйдан.

Виктор переминался с ноги на ногу, хмурился и жевал губы.

– Военные рано уходят на пенсию… а дальше как? Как летать? Я слышал, что у «Боинг» есть программа по привлечению пилотов из других стран.

Такого прямолинейного признания Ридз не ожидал! Чувствуя боль в ногах и потерю интереса к «тайне» русского лётчика, Эйдан свалился на стул.

– Вас же КГБ не выпустит, – съязвил он. – Или что у вас там сейчас? – понимая, что Виктор не собирается отвечать, полярник уточнил: – А как же Лэмм? Это же его территория – вражеская.

– Семя не выбирает, где ему прорости, оно прорастает там, куда его принесёт ветер. Далее оно борется за жизнь несмотря ни на что.

– И все пять лет пока вы учите английский, вы ждёте попутного ветра на вражеский континент? – спросил устало Эйдан.

Панов ответил со вздохом:

– Это не мои слова, а слова моего близкого друга. А, вообще, есть огромная разница – жить в другой стране свободным человеком, или находится под постоянным контролем неприятеля, будучи запертым в бетонном подвале посреди Арктики. Я думал ты меня поймёшь, парень.

Эйдан всё понимал, просто ему начинал нравиться этот грубоватый мужик с характерным акцентом, который противостоял Филиппу Лэмму – человеку виновному в том, что Эйдана едва не сожрал свихнувшийся каннибал; виновному в том, что он чудом избежал смерти в корабельной топке и в том, что Руди Макнамара вылез из тёмного подвала со словами позорной клички на синих губах.

– И кто ваш друг-философ – поинтересовался Эйдан, оглядываясь по сторонам.

– Александр Терентьев – второй пилот.

– Который погиб?

Панов окатил полярника тяжёлым взглядом и пробасил в ворот свитера:

– Мне это неизвестно! Он старался оживить машину и тянул до горизонта. Потом пропал из вида… – Виктор скомкал собственные пальцы так, что послышался громкий хруст. – Ума не приложу, что произошло!

Внезапно молодой полярник обратил внимание на странное устройство, напоминавшее небольшой пластиковый чемоданчик. Оно затерялось на столе среди проводов и батарейных блоков. Русский сдвинул в сторону аккумуляторы и потянул чемоданчик за едва заметную проушину, обнажив засветившийся монитор.

– Это скремблер-переводчик, – пояснил он. – Частенько встречается в Натовских командных пунктах. Поддерживает все языки стран Альянса, также понимает русский и китайский – видимо в качестве языков вероятного противника.

С этими словами Виктор бегло пробежался пальцами по экранному меню и протянул Эйдану наушники. Поднеся миниатюрный микрофон к губам, пилот заговорил по-русски. Эйдан с удивлением услышал, как в наушниках женский голос без эмоций произнёс на английском: «Просто уясни, парень, Филипп Лэмм – человек способный из арахисового масла приготовить взрывчатку. Помни об этом, когда в следующий раз он протянет тебе бутерброд».

Вернувшись в холл, Эйдан с трудом побрёл в сторону широкого тоннеля, устремлённого вверх под тридцать градусов. Он заканчивался грузовыми массивными воротами, в которых была заметна невысокая дверца для персонала со смотровым оконцем на уровне глаз.

– Для техники проход? – догадался Эйдан, устало переставляя стиснутые болью ноги.

– Так точно, – подтвердил Панов, двигаясь позади.

– А она есть?

– Ратрак норвежцев, на котором девчонка сюда добралась.

– А чего сюда не загнали, в тоннель?

Панов что-то произнёс на русском и метнул взгляд в показавшиеся чуть выше ворота.

– Заклинило чёртову железяку! – пояснил он по-английски. – Сейчас и дверь то тяжело открыть, а ворота так и вовсе не получится.

Ровная квадратная площадка с настенной лебёдкой по левую сторону, распределительным щитом рядом и наметённым снегом в углах – вот, что увидел Эйдан с трудом преодолев сто футовый подъём вверх. Забранная сеткой тусклая лампа на стене слева, обрамлённая проводами и шлангами гидравлики. Серповидная ручка дверцы, как и запорный механизм, оказались сильно побитыми: парень присмотрелся к валявшемуся неподалёку железному крюку, от которого вился трос к лебёдке.

– Гидравлика не работает, – вздохнул Виктор, становясь рядом. – Приходиться бить по ручке и замку, иначе дверь примерзает намертво. Моя вина – прострелил механизм, когда пытался открыть дверь.

– Вы всё ещё выходите в патрули? – поинтересовался Эйдан, шагнув к небольшому оконцу. Его взгляд впился в заснеженную гладь окованной льдом бухты.

Русский с шумом распахнул дверцы железного ящика и рукой указал на сигнальный пистолет внутри:

– Суть дежурства: подать сигнал на случай проходящего судна. Или самолёта, – добавил он многозначительно.

– А он должен быть? – спросил вполголоса Эйдан, вернувшись к созерцанию белой скатерти за окном.

Панов также понизил голос:

– Это… это зависит от того, где находится самолёт, на котором я летел.

– Где он разбился?

– Он мог уцелеть… Сашка мог уцелеть! – русский лётчик так сжал челюсть, что Эйдан услышал скрип зубов.

Парень скрестил с Пановым взгляд и спросил:

– Сколько вы уже здесь, Виктор?

– Я сбился где-то на третьей неделе. Потом появился Лэмм с Мельтцером, примерно через неделю норвежцы, потом ты.

– Вашему другу не выжить в этой пустыне, даже если он уцелел при падении самолёта, – отрезал Эйдан.

Русский упрямо повёл плечами:

– Но ты же выжил, слава богу!

– Бог тут не причём, – нахмурился Эйдан, вспомнив свои муки и терзания в походе; оглушающее пьянство и тоскливое одиночество. На мгновение ему показалось, что он вот-вот ощутит обжигающую боль в покалеченной руке, которая сводила с ума и заставляла водить путанные монологи с самим собой. – Я до ужаса боюсь смерти, а кто-то свыше словно нарочно указывает ей, где меня найти!

Виктор внимательно посмотрел в хмурое измождённое лицо парня и понимающе кивнул головой.

– Напрасно ты во всём винишь Его. Никакой Бог не виноват, что мы живём так, как живём: весь этот хаос, мрак и отчаяние создаёт сам человек. Господь лишь пустил его в свой дом и отвернулся, а человек уже подсыпает Ему в пищу отраву.

Эйдан прильнул к толстому стеклу, на котором мороз оставил свою роспись, и пристально изучил скалистые рубежи широкой бухты.

– Судя по тому, что я видел, в свой дом Он уже никого не пускает… Для нас место осталось только в аду! – полярник тронул побитую железным крюком ручку двери и спросил: – Завтра кто идёт в патруль?

– Тебе зачем? – удивился Панов.

– Хочу выйти.

– Но твои ноги…

– Именно поэтому и хочу выйти! – оборвал Эйдан. – Не собираюсь торчать целыми сутками в этом… в этой бетонной могиле!

Виктор глянул себе за спину, где внизу тлел свет одинокой лампы.

– Если Лэмм разрешит.

Эйдан яростно сверкнул глазами и ударил в замёрзшее стекло рукой:

– А я не заключённый, чтобы ждать разрешения! Я всего лишь человек, которого один сумасшедший принял за другого, а тот отблагодарил, укоротив ноги! К чёрту Лэмма!

К ночи снаружи разгулялась метель, тихо и протяжно стеная в вентиляционной шахте. Ветер напирал на монолитные ворота спрятанного в скалах убежища – и звук ледяного натиска опускался по пологому тоннелю в холл. Эйдан слышал этот звук. Слушал. Ему казалось, что в спустившемся к людям вое слышен женский плач, истерика… Голос, такой знакомый голос звучал искренне, тем самым лишь умножая опасность, ибо Эйдан хотел верить этому голосу. Верил. Что запуталось в этом плаче, что дрожало в паутине из голоса и слёз – Эйдан прислушивался и вспоминал, рылся в памяти и снова слушал. Что же она тогда крикнула?

«Она крикнула, что ты мудак!» – подсказал Стрелок с тесного кресла в углу. Его очертания небрежным трафаретом обозначились на тёмной стене – босая посиневшая нога слегка видна на свету, – как и полагается призраку.

Нет-нет, что-то другое, что-то такое, отчего Эйдан на секунду застыл и даже перестал швырять вещи в заплаканное лицо Паулы…

Скип Сэлли вздыхает и, трогая струны гитары, тихонько и нараспев вспоминает: «Бла-бла-бла, какой же ты мудак, Эйдан! Испанец использовал и меня тоже! Я не думала, что Майк в этом замешен, – а ведь это он подставил и тебя, и меня! Сделай как он просит!» Эйдан будто заново переживает разрыв с Паулой после разговора с бандитом; кровь наполнена адреналином, алкоголем, ненавистью к девушке и страхом за своё будущее.

– Нет, чёрт возьми, что-то было ещё… – сонно бормочет он в сторону пустого кресла, едва разлепляя веки.

Стрелок подаётся вперёд и на чахлый свет лампы является его бледное лицо с дырой в виске. Жутко. Эйдан зажмуривается или ему так кажется. Он снова слышит, как пальцы Скипа касаются струн, слышит его голос: «У меня уже были проблемы с законом, мне нельзя попадаться!»

Вот оно, точно!

– Она уже попадалась… – роняет Эйдан, довольный тем, что «Стрелок» вспомнил то, что нужно. – Я помню, дальше я помню… Она ко мне привязалась, была искренна. Бла-бла-бла… Она думает, что любит меня. Да, так и сказала! Глаза её, я помню её глаза! Я ведь чуть не поверил тогда… А если она не врала?

«Так ты же здесь из-за неё», – звучит укоризненный голос из темноты, но это не голос Стрелка – и Эйдан открывает глаза. Или ему так кажется. На фоне тоскливого плача ветра за дверью, сонный полярник слышит, как за стеной капает вода. Ломак! Это сказал он! Только бы не видеть его страшное безглазое лицо! Эйдан зажмуривается или ему так кажется…

– Да тебя не узнать! – распахивается в улыбке широкое лицо Ральфа Кросса. – Возмужал, поплотнел, чего уж там… Потемнел или загорел – не пойму. Я-то тебя видел лет десять назад.

Эйдан жмёт протянутую руку и проходит к письменному столу, ведомый под локоть. Мистер Кросс похож на Чеширского Кота по недоразумению, попавшего на службу в Береговую охрану. Из-под козырька с орнаментом смотрят искристые глаза проницательного человека, озадаченного внезапным звонком сына давнего приятеля. Он повелительным жестом указывает гостю на высокий стул, а сам присаживается на край стола напротив.

– Сэр, я очень признателен за то, что уделили мне время, – мямлит смущаясь Эйдан, опустив взгляд. – Я понимаю, что это был неожиданный звонок…

– Да брось, всё в порядке! – машет рукой Кот, изучая визитёра блескучими глазами охотника. – Однако, признаюсь, твоя просьба меня удивила: не припомню, чтобы среди новобранцев были желающие служить на Аляске из-за неразделённой любви.

– Не совсем так, сэр. Я, видимо, неправильно выразился. Аляска – это как пример, я готов на любое место. Мне всё равно, лишь бы… – Эйдан хлопает глазами, боясь, что его вот-вот поймают на лжи. – Я просто хочу начать всё сначала… но не смогу этого сделать, не порвав с прошлым.

– И с прошлым тебе нужно порвать как можно быстрее? Я правильно понял из нашего телефонного разговора?

Эйдан слышит лёгкую беззлобную усмешку в словах Кросса – он раскрыт.

– Если рвать с прошлым, то как можно скорее, сэр.

Ральф Кросс задумчиво улыбается и берёт со стола папку.

– Раз этого требует прошлое… – роняет он, пробегая взглядом бумаги. – Итак, ты хочешь устроиться на службу в качестве лоцмана, как можно скорее и как можно дальше… К-хм… Я ничего не упустил?

– Всё верно, сэр.

– И у тебя нет военной подготовки?

– Нет, сэр…

Чеширский Кот выныривает взглядом из бумаг и мигает зелёными глазами:

– Можно попытаться в персонал к гражданским, но оформление документов займёт время. Куча запросов… Странно, что Райан не определил тебя на военную службу, я был в этом уверен. Наверняка Эмилия не дала. Я прав? – с улыбкой добавляет он.

Эйдан растерянно жмёт плечами и отвечает искренне и невпопад:

– Я думаю отец сам решил этого не делать. Просто он меня очень любил…

– «Любил», скажешь тоже! И по сей день любит! Как у него дела? Всё забываю ему позвонить.

– Он умер, сэр, – Эйдан проглатывает ком. Он ещё не привык к этим страшным словам.

Мифический кот растворяется мгновенно, как и положено сказочному персонажу.

– Когда? – спрашивает строго мужчина в синем кителе и белой фуражке.

– В сентябре.

– Почему мне не позвонили? Эмилия не позвонила.

– Отец не хотел из своего ухода делать «событие», как он говорил. Он из своей болезни также не делал «событие».

– Рак? – сурово блестит глазами военный. Получив утвердительный кивок, мистер Кросс скрипит зубами. – У моей жены рак мочевого пузыря. Многие толком не знают, где он находится, а вот эта сволочная болячка знает!

Мужчина задумчиво барабанит пальцами по столу, встаёт на ноги и одёргивает китель. Эйдан тоже поднимается и даже вытягивается, ожидая слов коменданта, однако тот молчит, изучая лицо визитёра.

– Садись, – наконец произносит он, а сам решительным шагом направляется к двери.

Спустя минут двадцать он возвращается с тощей прозрачной папкой в руках и проходя мимо Эйдана кладёт листок тому на колени. Парень читает единственный абзац, затем перечитывает ещё раз.

– Гренландия? – в недоумении спрашивает он, подняв глаза.

– Так точно.

– Но… Но что я буду делать на полярной станции?

– Стажироваться в качестве гляциолога. Для диссертации, которую ты в будущем захочешь написать. Послушай, парень, если тебе необходимо срочно порвать с прошлым да так, чтобы оно тебя не отыскало, лучшего места не найти, – Ральф Кросс хлопает Эйдана по плечу и понижает голос. – Мой хороший знакомый из комиссии по изучению климата, срочно ищет недостающего человека в экспедицию. Четыре месяца побыть полярником тебе хватит, чтобы избавиться от своего прошлого, сынок? Решайся, ответить мне нужно сейчас. Лететь послезавтра.

– Но… но я же ничего не знаю о работе на станции! Я лоцман!

– Ковырять пробы льда, ловить воздух сачком и считать звёзды. Так сказал Джерри. Либо его предложение, либо я тебя смогу включить в гражданский набор не раньше, чем к концу месяца.

– Я могу подождать… – неуверенно тянет Эйдан, шаря по столу потерянными глазами.

– Физподготовка и никаких следов наркотиков в крови, сынок, – чеканит Кросс, придавливая сверху проникновенным взглядом.

Эйдан съёживается и с тоской смотрит в ненавистный листок:

– Я согласен на Гренландию…

Ральф Кросс утвердительно кивает и снимает трубку телефона, а вот разговаривает уже Чеширский Кот.

Замотанный в одеяло, сонный и хмурый, полярник стоял и качался посреди сумрачного холла, словно полуночника шатал разыгравшийся снаружи ветер. Поведя носом, он уловил запах сигарет и двинулся в столовую, которая, к удивлению, оказалось пустой. Вернувшись обратно, Эйдан заметил под дверью комнаты связи слабый свет. Нерешительно тронув ручку, он вошёл внутрь.

Перед мерцающим монитором сидел связист, держа в руках наушники. Он уставился на дверь воспалёнными глазами, часто-часто моргая; вся его настороженная поза напоминала человека, который только что сел на иголку и вот-вот вскочит на ноги.

– Кто здесь? – спросил он по-английски с сильным акцентом.

– Эйдан Ридз, – ответил полярник вполголоса, застряв в двери.

Дразнящий запах табака смешался с терпким запахом тлеющей древесины в камине – Эйдан понял, что пришёл куда нужно. Осмотревшись, он закрыл за собой дверь и двинулся к столу.

– Угостишь сигаретой? – спросил он.

Слепой кивнул и достал из кармана пачку. Полярник следил за действиями норвежца пытаясь сопоставить свои увечья с полной потерей зрения щуплого паренька. «Как слепой щенок… Наверняка ему намного хреновей, чем мне», – забирая сигареты, подумалось Эйдану.

– Где Мэрит?

Матс вытянул руку в сторону дальней стены, туда же качнулась его голова:

– Спать.

Эйдан повернулся в указанном направлении и заметил позади стола на кушетке свернувшуюся клубком девушку. Она лежала к мужчинам спиной, едва заметная в слабом отсвете огня; её хрупкая фигура казалось бездыханной и напоминала одетый манекен, забытый в углу.

Закурив, Эйдан присел в кресло напротив связиста, окинув затемненную комнату сонным взглядом. Всё это время Матс ждал, уставившись широко открытыми глазами Эйдану в грудь.

– Не могу заснуть, – пояснил полярник, выдыхая дым.

– Я понимать, – кивнул связист, таращась гостю в свитер.

Стараясь не шуршать одеждой, Эйдан поводил рукой перед лицом слепца, но тот никак не отреагировал.

– Тебе больно? – спросил он.

Норвежец чуть вскинул голову на звук и тронул лицо:

– Глаза?

– Да.

– Было больше. Сейчас меньше.

Эйдан зажмурился, с содроганием представляя, как разъярённая ледяная пыль высверливает зрачки…

– Это темнота? – спросил он. – Тебя окружает темнота теперь?

– Нет. Похоже свет всегда. Серый. Спать не могу с ним. Сидеть, слушать рация.

– Почему ты был без очков, когда сошла лавина?

Матс поёрзал в кресле, явно подбирая слова:

– Я дать очки Ханна. Больше нет очки в машина.

– Но почему ты не закрылся рукой? Или… или хотя бы не закрыл глаза?

Связист снова напрягся, переводя слова.

– Руки заняты. Этой, – он поднял правую вверх, – держаться лёд, – этой спасать Ханну. Глаза закрыть не мог: я смотреть Ханна в воде. Я смотреть, пока мог видеть. Она под воду, ниже… ниже. Я кричать! Не мог закрыть глаза. Ветер, лёд… бить мне в глаза. Очень больно, потом я ничего не видеть…

Нервными пальцами Матс пробежался по лицу, тронул ресницы и брови. Эйдан подумал, что вот-вот увидит слёзы на щеках парня, но бледное лицо связиста лишь тронула печальная улыбка.

– Ханна была твоей девушкой? – спросил тихо Эйдан.

Матс отрицательно покачал головой:

– Нет… Но я её полюбил, когда первый раз увидеть на Хара-Ой. Сразу влюбился.

– Красивая? – Эйдан и сам не понял для чего задал такой странный вопрос горевавшему связисту. Видимо собственные воспоминания об утраченной любви приняли форму глупого вопроса, который просто выскочил из подсознания.

Матс смутился и опустил подбородок на грудь, затем глухо заговорил:

– Если любишь, не получается оценить красота. Ты не можешь. Это как сияние, как смотреть солнце. Слепит, но тебе это нравится, ты наслаждаться солнцем, его лучами. Она – самая красивая для меня. Я не видеть ничего прекраснее Ханна никогда. Светлые волосы, как платина, искры в них, огонь белый. Синие глаза Ханны, они как океан днём, ночью как небо, звёзды в глазах. Она смотреть на меня – я всё забывать, всё сразу хорошо. Это счастье для меня в её глазах. Лёгкий голос, как птицы поют, ручей среди камней, смех, как ветер лёгкий… Никогда не забуду Ханну, никогда! – парень спрятал лицо в ладонях, а уже оттуда просипел: – Как я потерял!

Эйдан увидел, что связист горько плачет и отвёл взгляд. Скип Сэлли наклонился к самому уху, легонько тронул струны и прошептал: «Какой же ты всё-таки мудак!»

Чуть погодя, когда связист успокоился, а Эйдан затушил окурок, он постарался отвлечь парня:

– Панов сказал, что сюда идёт судно. Это так?

Матс утвердительно кивнул и вытер слёзы. Полярник подался вперёд, напружинился:

– Ты выходил с кораблём на связь?

– Нет связь, – ответил Матс. – Не было и нет.

– Тогда откуда они знают, что сюда нужно плыть?

– Я просто говорить Мэрит как нажимать кнопки, наши координаты и сигналы. Как корабль сюда плыть – Лэмм знать, я не знать.

«Похоже полковник и впрямь знает больше, чем говорит, – смекнул Эйдан. Он только что вернул связисту сигареты и отстранённо наблюдал, как тот закуривает. – А эта его тетрадь, куда он всё записывает, для чего она? Уж не для того, чтобы было проще врать, составив сказку на основе показаний выживших? Панов раскусил его быстрее других… А может Лэмм вообще не планирует, что кто-то из нас останется в живых, поэтому и записывает всё в дневник! Никто кроме него… кроме Водяной крысы!»

– Лэмм сказать, что тебя мёртвый человек… – Матс не смог подобрать слово и сигарета в его пальцах завальсировала перед лицом.

– Да, меня укусил мертвец за руку, – помог Эйдан. – Откусил пальцы, а я отрубил руку, чтобы не заразиться.

Связист утвердительно кивнул:

– Лэмм сказать, что ты бежать с корабль… Старый корабль. Его несли мертвецы. Это так?

– Да, всё верно. Его тащили мертвецы по льду. Ими руководил какой-то огромный монстр.

Соглашаясь, связист закивал головой и нервно затянулся сигаретой. Было заметно, как трясётся его рука. Наконец, он произнёс с дрожью в голосе:

– Это Нагльфар – корабль, сделанный из ногтей мёртвых. Очень тяжёлый, не может плыть… только по льду. Конец всех дней на Земле наступил – Рагнарёк! Нам не спастись, Эйдан Ридз.

Эйдан почувствовал, как ледяная рука погладила по шее, коснулась лысого затылка. Слова слепого паренька о конце света отчего-то не воспринимались, как предположение – связист знал о чём говорил. В памяти мгновенно воскрес монолог Ломака о своей сестре-самоубийце, ожидавшей судного дня, вспомнились собственные догадки и страх зайти в них слишком далеко… Именно сейчас, находясь в полузатопленном бункере среди скал, окружённый льдами, холодом и мертвецами, глядя в ослеплённые глаза человека потерявшего свою любовь – Эйдан кожей ощутил, как смерть материализовалась в воздухе и сосредоточенно следит за разговором двух беглецов. «Знаешь, это как застрять в лифте на огромной высоте, – шепчет над ухом Стрелок. Если бы не едва слышный струнный перебор на фоне, Эйдан и вовсе не узнал голос Скипа. – Небольшая лёгкая нервозность, которую ты прячешь от всех в лифте. Ты, как и все, уверен, что скоро всё наладят и лифт двинется вверх. Однако стоит кабине вздрогнуть и на пару футов скользнуть вниз, ты сразу понимаешь, что худший сценарий, всё же, возможен. Маловероятен, но возможен. И вот лифт снова срывается вниз футов на десять. Что скажешь? Ты лежишь на полу со сломанными рёбрами, оглушённый от боли и страха. Рядом кто-то кричит, что не хочет умирать, умоляет спасти и бла-бла-бла… И вся твоя боль, все эти вопли вокруг – всё это как подтверждение худшего сценария с застрявшим лифтом. А потом кабина срывается и летит вниз – и чем дольше она летит, – тем шире смерть разевает свою пасть, в которую ты рухнешь! Это не пару футов, не десять и даже не тридцать – у тебя нет шансов отделаться сломанными рёбрами, у вас нет шансов, потому что лифт уже летит вниз. А теперь посмотри пареньку в глаза, в его слепые глаза, что ты видишь в них? Пустоту… в которую несётся лифт; пустоту в которою никто не верил, пока кабина поднималась вверх; пустоту, которая всегда была под ногами, просто люди сочли её суеверием. И ты считал суеверием, салага». Салага?! Ломак… это его голос, а не Стрелка! Уж кто-кто, а рыжий здоровяк сполна рассчитался с темнотой за своё неверие. Только бы не видеть его лицо, только бы не смотреть в глаза…

Раздавленный тяжёлыми мыслями, Эйдан не заметил, как машинально затянул слова песни, будто пытаясь обратно призвать Скипа Сэлли:

– «Выстрелишь в спину, когда я уйду», – полярник заметил, как вытянулось лицо слепого связиста и продолжил напевать тише. – «Зароешь за домом – меня не найдут»…

Матс вскочил на ноги и отшатнулся, опрокинув с грохотом кресло. Эйдан и сам встал на ноги, поражённый странной реакцией норвежца. На фоне тлевшего камина обрисовалась фигура Мэрит, разбуженной шумом. Её неснимаемые очки сердито блеснули в отсвете огня и укоризненно уставились на ночного гостя.

Связист вытянул руку в направлении Эйдана и дрожащим пальцем указал в грудь.

– Что… ты петь? – прошипел он. Сигарета выпала из его губ под ноги, однако слепец этого даже не заметил.

Оторопелый полярник переводил взгляд с девушки на связиста, не зная как реагировать.

– Что ты петь?! – взвизгнул Матс.

– Ты чего, приятель? Успокойся, остынь. Это просто песня.

– Почему ты её петь?

Эйдан растерялся, однако поспешно ответил:

– Это был хит когда-то, что такого! К тому же я лично знал автора… Ты чего так нервничаешь?

Мимо скользнула Мэрит и положила руку связисту на плечо, отчего слепой вздрогнул. Девушка что-то сказала (прохрипела) по-норвежски и получив утвердительный кивок головы, вышла из комнаты. Матс нащупал кресло и неуклюже присел, сопровождаемый удивлённым взглядом Эйдана.

– Я что-то не так сделал? – спросил он, не решаясь сесть на место.

– Всё нормально, – промямлил связист, дико вращая красными глазами. – Я не ждать слышать эта песня… вот так рядом с собой… Эта песня, я слышать от Ханна. Она знать песня, петь песня. Когда ты стал петь, я испугаться! Извини. Я сходить с ума здесь. Ветер воет – я слышать песня, по ночам иногда слышать, в наушниках – слышать песня, спать – тоже слышать… Я сходить с ума здесь!

Матс замолчал, зажмурился, сжал зубы и, подняв кулаки к глазам, отчаянно застонал, а потом и вовсе тихо завыл. Не зная, что делать и чем помочь, Эйдан шагнул к двери, затем развернулся и, скользнув к парню, порывисто тронул того за плечо.

– Прости, друг, прости меня! Я не знал! Я… я позову Мэрит!

Закрыв за собой дверь, полярник проковылял в холл и услышал в столовой негромкое звяканье посуды. В четверть силы горела настенная лампа, едва охватывая зону печи. Мэрит стояла в тени, подпирая стену спиной, неподвижная, похожая на неоконченную канефору, и держала в руках полотенце. В сыром холодном воздухе, плыл острый запах кофе, подчёркнутый моментом – вьюгой, заблудившейся в вентиляционных коробах убежища.

– У Матса истерика, нервный срыв! – застряв на пороге, поведал Эйдан.

Мэрит медленно кивнула и прохрипела:

– Каждую ночь так. Я делать кофе для него.

– Он сказал, что видел, как утонула Ханна. Одной рукой он держался за лёд, а другой пытался её достать… Господи, я даже не представляю себе какого это! Он же её любил! Получается, последнее, что Матс видел в своей жизни, было то, как тонет его любимый человек…

Внезапно тёмные очки покинули бледное лицо Мэрит, словно их сорвал ветер.

– Я не говорить с ним об этом! Ему очень больно! – прорычала «канефора» из полумрака. – Ханна быть пустышка, но он её любить всё равно.

– Пустышка? – растерялся Эйдан. Ему показалось, что девушка произнесла слова с презрением и даже высокомерием. Ревность?

– Внутри пусто, – Мэрит тронула низ живота. – Авария быть давно, поэтому Ханна не мочь завести детей никогда. Матс это узнать, но всё равно её любить до конца.

– Откуда он это узнал?

– Я сказать! – выплюнула Мэрит презрительно. – После того, как она утонуть.

– Зачем? – удивился Эйдан, вглядываясь в полумрак.

– Думала так будет легче. Ему легче. Для него Ханна быть идеал, но это не так. Я хотеть, чтобы Матс перестал видеть этот идеал, иначе он сойдёт с ума, я сойду с ума рядом с ним. Хотеть, чтобы он знал, что там в океане утонуть оболочка с пустотой внутри, оболочка с пустотой никогда не станет… идеалом, никогда не станет совершенством.

Полярник поёжился, почувствовав, как сквозняк юркнул за спиной.

– Ему помогло? – спросил он, обдумав слова норвежки.

Мэрит отрицательно покачала головой.

– А тебе? – понизил он голос.

Снова отрицательный кивок. Эйдану почудилось, что девушка дрогнула и даже заплакала, что мимолётный жест рукой был именно таким – бездушная холодная статуя смахнула никому невидимые слёзы.

Эйдану захотелось нырнуть под покрывало темноты, стиснуть Мэрит за плечи, вывести на свет и впервые заглянуть в глаза. Прочитать, понять взгляд, постоянно скрытый тёмными очками. Он, конечно, помнил её лицо: слизанные огнём брови девушки, её обожжённый лоб, помнил сомкнутые веки, их гипсовую усталость, скорбный контур напряжённых губ. Он так хотел согреть этот холодный мрамор своими поцелуями, почувствовать на обветренных щеках её дыхание, услышать у виска тихий голос Мэрит…

– Прости меня за мои слова! – Эйдан был уверен, что девушка понимает о чём он говорит, чувствовал, как из-под тенистого покрывала на него смотрят её глаза. – Нет, правда прости. Каким же я был эгоистом и мудаком… Вам с Матсом столько пришлось пережить, я не имел права тебя обижать!

Надеясь на прощение, Эйдан замолчал и застыл в дверях с одеялом на плечах. Он напряжённо смотрел в едва заметное бледное пятно, в овале которого с трудом угадывались очертания лица Мэрит. Полярнику словно требовались слова прощения, чтобы двинуться вперёд, двинуться к девушке, но она молчала. Окутанная в шаль из сумрака и призрения, Мэрит взяла чашку кофе и выжидательно застыла, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

Разочарованный и униженный Эйдан попятился из столовой прочь. Обозлённый на себя за нерешительность, полярник поплёлся в свою комнату, однако у двери остановился и снова прислушался к жалобному плачу вьюги. Словно решив удостовериться, что это ветер, а не женщина из прошлого, Эйдан запахнул одеяло и двинулся в тоннель.

На тёмной площадке, привалившись к воротам спиной, на корточках сидел Лэмм, и курил. «Вот только тебя мне и не хватает, чтобы эта дерьмовая ночка превратилась в полнейшее говно!» – подумал полярник растерянно. Эйдан встал напротив окна, за которым ветер ожесточённо боролся со снегом, безжалостно швыряя в ворота.

– Вы снимаете бинты со стоп, мистер Ридз? – спросил из тёмного угла полковник спустя пару минут. – Делаете осмотр швов?

Эйдан поёжился: изуродованные скальпелем ноги, грубые швы с торчащими нитками, отвратительные складки кожи…

– Как вы и велели, – процедил он, покосившись вниз.

Лэмм затянулся сигаретой и его алое лицо на секунду озарилось во мраке – из угла на Эйдана уставился злобный карлик, лишивший пальцев.

– Ненавидите меня? – спросил «карлик» с уверенностью.

– Тёплых чувств точно не испытываю, – ответил Эйдан колюче.

– Это хорошо, – огонёк в углу утвердительно закачался.

– И вас это устраивает?

– Меня устраивает, что вы этого не скрываете и говорите в лицо, а значит в ответственный момент не нанесёте удар в спину.

– Может мне просто не представился момент, – проворчал Эйдан,кутаясь в одеяло.

Полковник поднялся и навалился на ворота спиной:

– Он у вас будет, несомненно. У всех нас однажды будет такой момент, который определит из какого теста мы сделаны, мистер Ридз.

– Только не надо патетики, умоляю! Вы отправляете русского истукана за ворота с холостыми патронами в обойме, прекрасно понимая, что у него нет шансов выжить, встреть он мертвеца!

– Панов не верит в мертвецов.

– И поэтому вы решили его проучить таким способом?!

– А вы предлагаете выдать оружие условному противнику? – отозвался ледяным тоном полковник. – Чтобы в следующую минуту почувствовать ствол между лопаток?

Эйдан сокрушённо замотал головой и посмотрел в едва различимый профиль офицера:

– Вы два… таких дурака! Да вы оба предпочтёте сдохнуть на дуэли лицом к лицу, чем стрелять друг другу в спину! Неужели вы этого не понимаете? Вы же… одинаковые упрямцы с маниакальным, гипертрофированным чувством… долга или чего там ещё, что мне не понятно, уж простите меня обычного гражданского! Уж не знаю из какого теста сделан я, зато знаю из какого сделаны вы – заскорузлый забытый всеми кусок корки, превратившийся за много лет в… стёртую никому не нужную подошву, выброшенную на мусорку!

– Эта «никому не нужная подошва» спасла вам жизнь, мистер Ридз.

– Скорее свою репутацию! Если бы я умер у вас на руках, вы бы сказали, что я был обречён, не так ли?

– Вы и так обречены, как и я, как и все мы.

Эйдан в непонимании захлопал редкими ресницами:

– О чём вы говорите?

– О корабле… О «Тохиноре». Если ему не пробиться сквозь льды, то мы обречены, – произнёс задумчиво полковник.

Эйдану показалось, что Филипп Лэмм сказал вовсе не то, что думает, а теперь стоит в полумраке и изучает его лицо.

– Хоть вы и с Коргпоинт, но вы не полярник. Кто вы по профессии?

– С чего вы сделали такой вывод? – насторожился Эйдан.

– Вы смотрите за окно со страхом и ненавистью – вам ненавистен этот пейзаж, и вы его боитесь. Пожалуй, в моём взгляде вы тоже не сыщите восхищения, – так я и не с Коргпоинт. Послушайте, я не пытаюсь узнать ваши секреты, мне плевать на ваше прошлое, просто я хочу понять: могу ли я вам доверять. Ещё одного «Панова» мне не хотелось бы иметь за спиной.

– По профессии я лоцман, – ответил нехотя парень. Ещё одного «Корхарта» ему точно не хотелось видеть перед собой.

Алое зарево сигареты явило спокойное лицо военного с внимательным взглядом.

– Далеко вас судьба закинула, – произнёс многозначительно он.

– Да, и, вас, как я посмотрю…

– У вас есть дети, мистер Ридз?

– Нет. Теперь вы прочтёте мне лекцию, что я неполноценный человек? – на память пришли расспросы Корхарта и его подозрительность.

– Наличие потомства не коим образом не характеризует нас как вид, – ответил Лэмм.

– Тогда что? – Эйдан протянул руку и получил в ладонь сигареты и спички: ни лекций про пневмонию, ни укоризненных наставлений.

– Воля, я думаю, – ответил полковник.

– А как же разум?

В темноте Лэмм отрицательно покачал головой:

– Не лучший союзник в доказательстве превосходства. Что если раньше на Земле абсолютно все животные были разумными? Потом прилетел человек, возомнил себя богом и лишил всех разума… а потом и сам сошёл с ума.

– Такая мысль мне в голову не приходила, – сознался Эйдан с потаённой улыбкой.

– Мне тоже. Это слова моего сына – Мэйсона. В студенчестве он увлекался философией и журналистикой, был участником литературного клуба. Рассказы писал, потом менялся с единомышленниками материалом, и они что-то дополняли, переделывали, обменивались мыслями. Сняли какой-то фантастический короткий фильм на своё произведение, однако успеха не сыскали. Мэйсон всё организовал, носился с камерой с утра до ночи… Знаете как он на неё заработал? За десять баксов показывал трюк с освобождением от наручников всем желающим. Всё лето проходил в дурацкой футболке с цитатой какого-то рокера: «Если вселенная не отвечает – мастурбируй». Мэйсон краской зачеркнул «мастурбируй» и поверх написал «сотрудничай», считал такое изменение весьма забавным. Бывало, встанет с утра, нальёт чашку кофе, и расхаживает туда-сюда со словами: «Если не знаешь, о чём писать, пиши о том, о чём не знает никто». Примерно на второй чашке его озаряло, и он нёсся к себе наверх что-то записывать.

– И у него получалось?

– Не знаю, я никогда не читал его рассказов, хотя он предлагал.

– Почему? – удивился Эйдан.

Лэмм тяжело вздохнул и ответил:

– Я не одобрял его выбора. Считал тратой времени, неоднократно говорил, чтобы он бросил заниматься ерундой… Он бросил и ушёл в армию, чтобы я мог им гордиться. Я так думаю, вернее я так чувствую.

– Теперь-то вы гордитесь сыном?

– Теперь его нет в живых, – ответил спёртым голосом полковник. – Погиб в Ираке, сгорев в танке. Он дослужился до старшего сержанта, был примерно вашего возраста. И, да, мистер Ридз, я горжусь своим сыном… Хочу, чтобы и он мной гордился, чтобы всё в моей жизни без него было не напрасно, вы понимаете, мистер Ридз?

– Понимаю, – сквозь фанатизм полковника и полумрак стылого тоннеля, проглядывалось искажённое горем лицо отца, который решил исповедоваться малознакомому человеку.

– Человек всё, абсолютно всё способен превратить в оружие, – продолжил Лэмм, прислушиваясь к вою ветра. – Даже тот ужас, который снаружи. Если процесс… воскрешения останется не контролируемым… либо изучен, но попадёт не в те руки – это будет означать катастрофу для всего человечества!

– А что, если катастрофа уже наступила? – Эйдан махнул рукой в окно – и полковник его понял.

– Она только грядёт.

– Вы считаете?

– Знаете, что первым делом решает король после своей коронации? Собирает свиту, и они вместе придумывают план побега. Так вот за окном – свита и она делает всё, чтобы король сбежал с острова. Как только он это сделает, произойдёт катастрофа.

Эйдан вдохнул в лёгкие горький дым и заметил за окном, как далеко в бухте загорелся красный огонёк – отражение причудливо обрисовало человеческую надежду на спасение.

– Мы не в силах ему помешать, – произнёс он, загипнотизированный видением. Память содрогнулась: из неё только что попыталось выбраться чудовище со змеями на спине, похожее на человека.

– Мы догадываемся о его планах, – возразил полковник тихо.

– Я знал одного человека, у которого старшая сестра верила в то, что знает планы высших сил на будущее человечества. Знает, что грядёт Судный день… Рагнарёк, как считает Матс. Так вот, она сожгла себя заживо, едва не погубив своего младшего брата.

– Мистер Ридз, чтобы отрицать существование бога нужна смелость, а отрицать религии – разум. Большинство не обладают ни одним из этих качеств. Почему? Да потому что никто не знает за что именно убили Христа, однако все помнят, что его распяли; человечество – неблагодарный ученик, зато впечатлительный.

– Это называется «вера», полковник. Многие после утраты близких ищут спасение именно в ней, – добавил многозначительно Эйдан.

Лицо Филиппа Лэмма расцвело в темноте, словно раскалённый уголь – сигарета озлобленно задымила.

– Ах, да, вера… Ведь смысл в ней, ведь всё ради неё, всё начинается именно с неё, так? Вот только когда у веры появляется паства, она превращается в религию, мистер Ридз, а уж религия всегда найдёт кого наказать за отсутствие веры. Как однажды сказал мой знакомый капеллан: в религию приводит либо расчёт, либо невежество, правда итог всегда один – разочарование. Так скажите мне, мистер Ридз, где именно среди этой концепции я должен найти «спасение»?

– Я видел, как Панов несколько раз крестился и доставал крестик из-за пазухи. Он не кажется мне невежей и уж точно не ищет в своих действиях расчёт.

Усмешка исказила лицо полковника:

– Человек не верящий в оживших мертвецов за окном, но уверовавший в воскрешённых пару тысяч лет назад?

– Не окажись вы на том самолёте, вы бы не поверили тоже, мистер Лэмм.

– А я и сейчас не верю, – отчеканил полковник.

– В мертвецов? – поразился Эйдан.

– Что это вмешательство высших сил.

– Тогда, что?

Филипп Лэмм воткнул окурок в стену, дождался пока на пол слетит последняя искра и ответил:

– Человек придумал религию, чтобы оправдать свои деяния – и бога, чтобы просить за них прощения. Так может это наказание? – полковник кивнул на окно. – Кара, которую заслужило человечество?

– А, что, если это так?

– Я могу доказать, что Он тут не при чём, – произнёс Филипп и посмотрел в потолок. – И докажу!

Кутаясь в одеяло, Эйдан уставился в окно. От слов полковника веяло не то бравадой разоблачителя-атеиста, не то решимостью крестоносца, способного уничтожить любого несогласного с его убеждениями. «У этого фанатика и Библия есть, – подумал полярник, припомнив чёрную тетрадь. – Он её сам и пишет!»

Лэмм шагнул поближе и тихо произнёс:

– Мистер Ридз, назовите двузначное число, которое имеет к вам отношение.

– Для чего? – удивился Эйдан.

– Это простая просьба.

– Двадцать семь.

Полковник согласно склонил голову:

– Отлично. Второе число, которое вам необходимо запомнить – это шестнадцать. Двадцать семь шестнадцать мистер Ридз. Именно такой код я выставлю на оружейный сейф. Код будем знать только мы двое.

– Почему именно я, а не Мельтцер? – спросил полярник с сомнением в голосе.

– Он скрывает, что ненавидит меня, вы – нет. Двадцать семь шестнадцать, мистер Ридз, запомните!

Эйдан мысленно повторил цифры, но вслух, всё же спросил:

– Это число тоже имеет отношение к вам, сэр?

– День рождения Мэйсона.

***

Филипп Лэмм устроился в кресле и положил на стол потрёпанную тетрадь, с которой не расставался. В его руках материализовалась пачка сигарет и мужчина долго барабанил по ней пальцами, то и дело бросая взгляд на собравшихся людей. Своей манерой концентрировать внимание и при этом держать паузу, полковник раздражал Эйдана, как и умением производить впечатление безоговорочного лидера. Филипп подождал пока Мэрит вставит миниатюрный наушник в ухо слепого связиста, а второй себе под несменяемую шапку. Девушка бегло изучила скупое меню переводчика, блеснув тёмными очками, и, нажав пару кнопок, с готовностью кивнула головой. Лэмм закрепил петличку с микрофоном на воротнике, нащупав устройство подбородком.

Подкурив сигарету, с явным удовольствием затянувшись, полковник выстрелил голубоватую струю дыма к потолку.

– Отличный табак! – произнёс Филипп нарочито громко и помахал в воздухе пачкой. – Судя по инспекционным документам, последний раз сигареты сюда завозили больше десяти лет назад. Кстати, в первой половине двадцатого века ходили слухи, что в некоторых пачках «Lucky Strike» находили сигареты с марихуаной – многие объясняют такие слухи маркетинговой уловкой самой компании, однако стоит признать, что если это и так, то уловка гениальная! На что только не пойдут корпорации, чтобы завладеть первенством… – Лэмм снова выпустил дым и его глаза заблестели. – Представляете на что могут пойти лидеры некоторых стран, для достижения тех же целей?

Филипп положил ладонь на тетрадь и несколько раз похлопал потрескавшуюся обложку. Он обвёл собравшихся торжественным взглядом, немного задержался на Эйдане и навалился грудью на стол.

– Много лет назад, в рамках национального проекта Министерства обороны, мне довелось недолго работать с одним учёным – Тимоти Альбертом Хиггинсом, – специалистом в области высокоточной оптики и прецессионной измерительной техники. Своеобразный человек, безоговорочно преданный своему делу и на всё имевший свой собственный взгляд. Помню, как при первом знакомстве, он пожал мне руку и глядя на мою офицерскую форму сказал, что с обратной стороны абсолютно любых погон обязательно отпечатана чья-то купюра. Мы довольно крепко сдружились и поддерживали отношения, пока в конце января позапрошлого года Тимоти не слёг с пневмонией. Спустя шесть дней он умер от сердечного приступа. Его отец в конце пятидесятых работал в NASA – тогда ещё NACA – и был свидетелем поражения в гонке за космос, потерю первенства с Советами. По воспоминаниям Хиггинса-младшего, его отец рассказывал, как после запуска русскими первого искусственного спутника, NACA и было реорганизовано в NASA, а так же, что с того момента отправка человека в космос стала вопросом времени и, судя по маниакальному упорству русских, вопросом ближайшего времени… В Агентстве тоже спешили, как и спешили в советском руководстве – на кону был мировой престиж, а вовсе не наука… Два политических блока, расколовших мировой порядок, соревновались в том, чтобы первыми оказаться в космосе. Как все мы знаем Советы выиграли первенство, только вот Тимоти Хиггинс, как и его отец, уверял, что Гагарин не был первым космонавтом, совершившим полёт в космос – он был первым, кто вернулся оттуда живым. Якобы до него Советский Союз пытался отправить на орбиту несколько человек и упорно занимался этим с середины пятидесятых. Тимоти говорил минимум о шести неудачных попытках, однако точное число не знает никто. Русские не были ограничены в человеческих ресурсах – пропаганда и героизм из-под палки делали людей сговорчивыми…

– Это чушь! – грубый голос Виктора Панова прервал монолог Филиппа. Русский пилот встал с кресла и под пристальными взглядами собравшихся шагнул к Лэмму. Нахально взяв из его пачки сигарету, мужчина подкурил и сел на место. – Чушь и враньё! Как и то, что у этого табака отличный вкус! Люди в Советской стране ничего не боялись и мечтали о космосе! Хоть мой отец и не работал в NASA, он был военным лётчиком и тоже многое мне рассказывал. Пропаганда – оружие, которое стреляет в обе стороны!

– Значит ваш отец должен был кое-что слышать о запусках в космос до Гагарина, камрад, – произнёс Лэмм, холодно улыбнувшись, делая ударение на последнем слове.

– «Кое-что слышать» – это означает верить слухам, сэр! – парировал Виктор, нажимая на слово «сэр». – Вы же не настолько глупы, чтобы им верить?

Лэмм усмехнулся и в его глазах неожиданно блеснула искренность:

– Вы русские – упёртые люди! С вами всегда было тяжело… и, если бы не ваше бездарное руководство во все времена, вы бы могли стать величайшей нацией в мире!

– Мы и так величайшая нация в мире, – ответил с непроницаемым лицом Виктор. – Несмотря на наше бездарное руководство во все времена.

Склонив голову в знак согласия, полковник продолжил:

– Тем не менее Хиггинс был уверен в словах своего отца – и надо признать, его источник заслуживает доверия. Карл Хиггинс – отец Тимоти – рассказывал о том, что в NASA также спешили с отправкой человека на орбиту, но, как ни странно, отставали от Советов в техническом плане. Скорее всего сказывалась работа большого числа конструкторских бюро в Советском Союзе, всё ещё стоявших на «военных рельсах»; да, и, в целом вся Советская наука того времени была сконцентрирована вокруг ядерной промышленности и постройки баллистических ракет, – заметив прищуренный взгляд русского лётчика, Лэмм с улыбкой добавил: – Как, впрочем и научный гений в моей стране, многое почерпнувший из наработок проигравшей Германии. Стоит признать, что все первые суборбитальные полёты в целом базировались на немецких разработках – и чтобы это констатировать мне не нужно опираться на слова Карла Хиггинса, – мне это известно и без него. Чего стоит, хотя бы запуск ракеты на базе «Фау-2» в сорок девятом году, достигшей высоты в четыреста километров. Запуск был инициирован, как исследовательский, тем не менее финансировало его Министерство обороны. Путь в космос был открыт, осталась найти смельчаков, способных прокатиться по этому хайвэю. И таковые нашлись, как в Советском Союзе, так и в Соединённых Штатах. Карл рассказывал своему сыну об одном неудачном суборбитальном запуске, закончившимся катастрофой и гибелью астронавта летом пятьдесят восьмого, и одном орбитальном запуске с человеком на борту в начале ноября пятьдесят девятого, так же потерпевшем неудачу. Якобы параллельно с «Меркурием», Агентство секретно разрабатывало ещё одну космическую программу «Сатурн», которая и должна была опередить русских всего на год-два. Эти две аварии как раз и произошли в рамках этой программы, после чего её пришлось свернуть и в итоге первенство в космосе мы потеряли. Первая авария произошла на высоте семидесяти километров и её выдали за испытания нового тяжёлого ракетоносителя. Второй запуск прошёл успешно…

– Вы же сказали, что оба провалились, – перебил скептически Виктор.

– …Ракета доставила модуль с астронавтом на орбиту, – продолжил с нажимом Лэмм, сверля своего визави тяжёлым взглядом, – однако разгонная ступень не смогла вовремя отстыковаться и капсулу с астронавтом снесло с намеченного курса. Никакие действия с Земли не смогли заставить корабль вернуться на нужную траекторию и его унесло в открытый космос. Осознавая всю тщетность попыток вернуть корабль на Землю, ожидая неминуемую и мучительную смерть, астронавт не смог справиться с собой – и с ним произошёл нервный срыв. Карл Хиггинс рассказывал сыну, что у астронавта сдали нервы, он рыдал, жалел о своём решении и говорил о семье. Стал проклинать руководство, сыпать фамилиями руководителей и выкрикивать прочие сведения, которые при перехвате сигнала наверняка могли поставить под удар всю космическую гонку Агентства. Чтобы заглушить трансляцию, в NASA было принято поспешное решение маскировать крики человека, путём передачи музыки в кабину модуля жизнеобеспечения до тех пор, пока астронавт будет жив. Хиггинс-старший вспоминал, что, поддавшись панике и неготовые к такому развитию событий, люди в Центре управления полётами включили трансляцию первой попавшейся тогда под руку плёнки – ею стала запись «Sleep Walk», незадолго до старта космического аппарата вышедшая на радио и сразу ставшая популярной.

Филипп Лэмм многозначительно посмотрел на Эйдана, а затем на сидевшего в углу Матса Кённега, слегка качавшего головой в такт словам американца. Слепые глаза связиста смотрели в пол не мигая, ни на миллиметр, не сходя с одной ему ведомой орбиты. Тонкий провод из уха парня словно недоразвитая пуповина соединял связиста с устройством-переводчиком, дублировавшим незримые для него слова Лэмма на экране. За его худой спиной, танцующий огонь в камине играючи добрался до сырой деревяшки и с треском принялся за трапезу.

– И как же звали этого астронавта? – спросил Виктор с издёвкой, выпуская дым в сторону Филиппа. – Если он вообще был…

– Отец Тимоти говорил, что прямого отношения к миссии «Сатурн» не имел, поэтому никаких имён он не называл.

– Что и требовалось доказать! – усмехнулся русский пилот с ядовитой улыбкой. – Вам просто тяжело признать, что Гагарин был первым, и несмотря на «пропаганду и героизм из-под палки», люди в моей стране оказались в космосе…

– Карл Хиггинс называл испытателя «Мистер Рэд», – перебил Лэмм, повысив голос. – Якобы во время трансляции с борта космического аппарата, а именно, когда астронавт стал задыхаться и замерзать, он снял шлем, и это имя в эфире прозвучало впервые. Его произнёс сам астронавт. Атмосфера модуля жизнеобеспечения – это чистый кислород под давлением, из-за действия которого испытатель стал заговариваться и бредить, пока не потерял сознание. Во время этой агонии, перед самой смертью, он обращался к кому-то на борту, постоянно называя «Мистер Рэд». По словам Тимоти, отец говорил, что астронавт-призрак погибал на орбите двадцать с лишним минут, и всё это время Агентство транслировало запись мелодии через громкоговорители в отсеке космического модуля, чтобы заглушить его стоны.

Замолчав, полковник потянулся за кружкой кофе. Виктор удивлённо смотрел на мужчину, и, казалось, был явно разочарован.

– Больше похоже на сказку, – бросил он и поднялся.

– Это ещё не всё. Сядьте, Виктор, прошу вас! – Лэмм подождал, пока со скучающим видом русский сядет обратно в кресло. – В марте… года, неподалёку от Виргинских островов в океан упал неопознанный объект, который ВМФ Соединённых Штатов приняло за уцелевший китайский разведывательный спутник, и направило в зону падения два корабля. Военные обнаружили на поверхности воды космический модуль жизнеобеспечения – им оказался пропавший в глубинах космоса несколько десятилетий назад спускаемый аппарат программы «Сатурн». На место падения срочно пригнали танкер, разыграли спектакль с разливом нефти, после чего практически неповреждённый модуль жизнеобеспечения отправили на военно-морскую базу в Конкорд, где его уже ждали специалисты NASA.

Эйдан как раз успел посмотреть на улыбающегося Виктора, как тот уже задал вопрос:

– Кем же оказался «Мистер Рэд»? Мне уже и самому начинает нравится этот «детектив»!

– Спускаемый аппарат оказался пуст, – ответил спокойно Лэмм, глядя в глаза русского пилота.

– Как удобно, вы не находите? Погодите… Что значит – пуст?

– Совсем пуст. Астронавта в нём не было.

– Может потому, что его там не было изначально?

Полковник проигнорировал язвительную реплику русского и продолжил:

– Падение опустевшего космического модуля вызвало немалый ажиотаж среди посвящённых в историю с программой «Сатурн» людей. К разрешению этой загадки были привлечены несколько учёных. Им была поставлена задача отследить траекторию движения модуля и понять, как он смог вернуться на Землю, да ещё и пустым. Были подняты архивные записи программы «Сатурн», данные телеметрии и протоколы запуска; показания приборов, ускорителей, а также записи переговоров с астронавтом. Пока шли расчёты и велась работа с архивом NASA, в ангаре военной базы над спускаемым аппаратом был сооружён саркофаг, так как модуль излучал сильную радиацию. Спустя почти месяц работы, расчёты учёных были закончены – и они оказались весьма противоречивы. Учёными был сделан вывод, что при имевшейся траектории схождения с орбиты самого аппарата, его углах вращения, а также скорости удаления от Земли, спускаемый модуль вернуться обратно не мог!

Погружённый в рассказ соотечественника, Эйдан представлял себе уносящуюся в чёрную бездну космоса капсулу с обречённым человеком на борту.

– Если только он не попал в гравитационное поле Луны. – Сказал машинально и спохватился: – Тогда модуль мог изменить траекторию.

Виктор Панов глянул на парня и отрицательно покачал головой:

– Ему не хватит инерции покинуть силу притяжения.

– Это зависит от первоначального импульса…

В спор вмешался Филипп Лэмм и припечатал ладонью тетрадь, привлекая внимание.

– Учёные учли этот вариант, господа! Математический расчёт дал мизерный шанс изменения направления полёта модуля в сторону Земли спустя четыреста лет – именно столько времени понадобиться силе гравитации Луны и Марса, чтобы отбросить модуль в сторону Земли и то, если объект не будет захвачен гравитацией Юпитера. Ну, а здесь точное попадание в цель, да ещё и спустя десятилетия! Одно время прорабатывалась версия, что в возвращении космического модуля замешены русские, особенно настораживало отсутствие астронавта на борту спускаемого аппарата, – Лэмм поднял руку, видя, как Виктор намеревается что-то сказать. – Однако от этой идеи решили отказаться, так как технических средств осуществить такую операцию нет, и провести её невозможно даже сейчас… Немногим позже расчёты показали, что корректировка траектории полёта всё же была. Стали вычислять место корректировки, и оно оказалось за Марсом, вблизи пояса астероидов. Более точные расчёты показали, что, учитывая угол падения спускаемого аппарата, гравитационное поле объекта изменившего траекторию космического корабля, должно было двигаться. Было выдвинуто предположение, что космический модуль оказался захвачен силой гравитации астероида, однако детальное изучение перемещения небесных тел за последние сто лет дало ответ, что скорее всего, это была комета – во всяком случае таковая нашлась в искомом секторе в те года. Учитывая гигантские расстояния, была выдвинута теория о том, что космический аппарат попал в хвост кометы, был захвачен её гравитацией, а затем отброшен в сторону Земли и по невероятному стечению обстоятельств смог вернуться обратно.

Внимательно слушавшая монолог американца Мэрит, хрипло спросила у всех сразу:

– Один шанс от миллиард? Это реально?

Слово взял Курт Мельтцер, угрюмо разглядывавший свои сцепленные в замок пальцы.

– Это даже не сорвать джек-пот, это как выиграть во все лотереи в мире одновременно! С трудом верится в такую удачу!

Лэмм заметил, как Виктор с довольной ухмылкой наблюдает за недоверчивой реакцией выживших людей, а когда взгляды мужчин встретились, русский энергично поднялся и с неприкрытым удовольствием хлопнул в ладоши.

– Что ж, очень интересная история с кометой, мистер Лэмм! – русский победоносно взирал на своего американского коллегу с высоты собственного роста. В его искристых глазах таилась усмешка. – Нет, правда! Увлекательно… и даже интригует. Это ваш покойный друг вам рассказал?

– Да, – ответил Филипп просто, выпуская дым из ноздрей.

– А ему эту историю рассказал его отец Карл?

– Не совсем. Тимоти Хиггинс входил в группу учёных, которым пришлось вести расчёты после падения вернувшегося космического модуля. Он в составе научной группы занимался охотой на ту самую комету.

– Вот как? – казалось Панов был обескуражен и немного разочарован. – Но это всё с его слов?

– Разумеется.

– Есть ещё хоть что-то, что доказывает правдивость слов вашего покойного друга-учёного?

Филипп Лэмм выпустил струю дыма в надменное лицо лётчика и раздавил окурок в блюдце.

– Кроме того, что мы с Тимоти познакомились при этих загадочных обстоятельствах – ничего! Ах, да, я был в числе офицеров, занимавшихся подъёмом спасательного модуля на борт корабля, а затем и его транспортировкой на базу в Конкорд.

Виктор Панов вытянулся в лице, и оно приобрело тот суровый оттенок, который обычно означает переворот в сознании человека. Он медленно опустился в своё кресло, отрешённо потушил сигарету и сложил руки перед собой.

– Забавно… – едва смог вымолвить он. – Но… Хм-м-м… Куда же делся пилот?.. Астронавт куда делся-то?

Филипп отпил из кружки и некоторое время держал русского лётчика на прицеле своих цепких глаз.

– Накануне потери связи с остальным миром, а если быть точным, то за сутки до всего этого, – полковник помахал рукой над головой, – мы получили приказ от командования проследовать в сектор «девяноста один». Якобы туда упал российский военный спутник, что и подтвердили специалисты NASA. – Видя, что Виктор серьёзен и не намерен ёрничать, Филипп продолжил: – На «Тохиноре» мы занимались мониторингом за трафиком атомных субмарин неприятеля и трассировкой суборбитальных дронов, а также слежением за военными спутниками в северных широтах.

– Корабль класса «призрак», выдаваемый за исследовательское судно? – Виктор приподнял бровь. – Мы знали о нём, мы постоянно вели судно на наших радарах.

Лэмм утвердительно кивнул:

– Не сомневаюсь. «Вели» пока у вас была связь… Так или иначе, к моменту прибытия в сектор падения предполагаемого спутника, связь с внешним миром уже отсутствовала напрочь – и мы не сомневались, что это ваших рук дело! – Филипп в упор смотрел русскому пилоту в глаза. – Наше судно встало на рейд неподалёку от берега, и мы до самого утра провозились с доставкой на сушу вездеходов и снаряжения. Весь северо-восток затянуло высоченным сиянием, раскалившим горизонт до самых звёзд. К этому моменту радиосвязь едва работала от кормы до носа, перестали функционировать абсолютно все компасы на борту корабля, а также большая часть электроники на судне. Теперь то мы точно были уверены, что работают российские системы РЭБ! В условиях полного отсутствия связи с внешним миром, мной и капитаном «Тохинора» Джефри Тайтом было принято решение доставить к предполагаемому месту падения спутника автономный прибор радиолокации – мы посчитали, что после восстановления связи такой ориентир окажется наиболее точным и быстрым для построения маршрута. Несмотря на возражения капитана, я принял решение идти в зону падения в составе группы из восьми человек. К вечеру, возглавляемая лейтенантом Пэтом Расселом экспедиция, двинулась в путь на двух вездеходах. Мы разделились на две группы: я ехал в головном вездеходе с Пэтом Расселом и Мэтью Бреннаном – инженером радиосвязи – именно он должен был настраивать наш радиомаяк на месте падения. Машину вёл Даг Клейтон – типичный реднек откуда-то из Огайо, не расстававшийся с десятидюймовым ножом подмышкой и губной гармошкой. Он носил её на шее, и при каждом удобном случае вместо ответа выдувал на гармошке односложные звуки, имитировавшие голос. Выходило весьма похоже… Пятым с нами ехал сержант морской пехоты Джексон Лирой, обеспечивавший прикрытие группы огневой подготовкой, хотя экипированы мы все были довольно неплохо – всё-таки операция носила военный характер, и мы опасались встречи с потенциальным противником. Темнокожий, огромного роста с каменными мышцами, Джексон частенько отзывался на прозвище Зевс, хотя и ворчал, что оно ему не нравится. «Тоже мне, Зевс… Кто этот Зевс? Старый, бледный пердун с бородой из занавески и волосами из паутины!» – ворчал он, посмеиваясь. – Полковник мимолётно оживился, однако стряхнул с лица улыбку и вздохнул. – По нашим сведениям нам предстояло углубиться в остров на семьдесят миль. В условиях отсутствия навигации и связи, наш путь по заранее намеченному маршруту занял трое суток и, если бы не случайно замеченный Расселом золотой луч света, достающий до облаков, мы бы наверняка проскочили плато. Луч отлично был виден несмотря на клубы плотного тумана, укрывшего часть ледника…

– Туман? – переспросил по-английски Матс тихо.

– Да, туман. Это невероятно, но над плато висел туман, который мы сначала спутали с набегавшими потоками ветра и снега.

– Ханна говорить до смерть: Одэн вспоминать туман. Туда, куда он уходить быть туман, – слепой связист говорил медленно, отыскивая нужные слова.

Мэрит согласно кивнула, повернув голову к парню.

– Да, Одэн был на озере, его окружал туман, – подтвердила она хрипло.

Лэмм задумчиво потёр гладко выбритые щёки.

– Мы нашли ударный кратер во льду, – глядя сквозь решётку на пламя, вспоминал он. – Примерно двадцать ярдов в глубину и четыреста в диаметре, но из-за плотного тумана разглядеть его края оказалось сложно. На юго-западной стороне воронки образовалась огромная гора из кусков льда, которая указывала направление падения… – Филипп на мгновение задумался, – направление падения артефакта! Да, это был именно артефакт! По периметру кратера имелись разлетевшиеся крупные окаменелые куски, – и как мы предположили, радиус их распространения достаточно велик. Наверняка это была оболочка упавшего объекта. Почти все они оказались утоплены в лёд, и от этих проталин валил пар. Затем мы увидели практически идеальный шар с матовым графитовым блеском размером с человеческий рост – это было ядро того, что врезалось в лёд. Сфера покоилась на дне кратера и уже оказалась наполовину затоплена водой. От её поверхности в небо уходил луч невероятного золотого света шириной с сам артефакт. Это зрелище нас поразило, заворожило. Луч был отлично виден даже при свете дня; внутри него вверх и вниз с невероятной скоростью метались алые искры. От самого артефакта слышался слабый гул, будто в огромной воронке находился пчелиный улей. Мы попытались произвести замеры радиации у самого кратера, однако дозиметры отказывались корректно работать и при каждом замере выдавали разные цифры. Зато все как один ожили компасы, неминуемо указывая на разбившийся во льдах объект! Я помню, как Пэт Рассел ходил по краю воронки с компасом в руке и перекрикивался с остальными, а те кричали в ответ и указывали руками вниз. Мы все были возбуждены, кто-то на другой стороне кратера принялся громко материться и одновременно восхищаться зрелищем. Затем старшина Чарльз Кимбл поскользнулся и упал в чашу… Все засуетились, однако он прокричал, что всё в порядке, что он просто вымок, и наглотался воды… Помню, как Кимбл стоял там – внизу, в клубах пара и кричал, что вода тёплая и солёная, что она дерьмово воняет, а ещё, что сам артефакт тоже тёплый! Кимбл вглядывался в воду и кричал, что видит глубокие трещины во льду, что они уходят вниз и в стороны. Очевидно, артефакт медленно погружался в лёд, постепенно его растапливая. Всё место падения напоминало разорвавшуюся печь, постепенно уходившую под лёд! Было решено взять образец артефакта, пока он полностью не ушёл под воду. Чарльз наотрез отказался выбираться наверх, аргументировав тем, что вода тёплая, да и он всё равно уже вымок. Он что-то выкрикнул насчёт мирового открытия и что он никому не позволит его отобрать.

Лэмм горько усмехнулся и покачал головой:

– Мальчишка, лет двадцати с небольшим… Он стоял там в воде и простирая руки к небу, кривлялся и выкрикивал: «Господи, „Оно“ развалилось! Пришли копию, пришли ещё одну копию!» Тогда нам показалось это забавным… – Филипп закусил губу и долго рассматривал свои ногти. – К старшине спустились двое в гидрокостюмах и уже втроём они постарались вырубить из объекта несколько кусков. Мы следили за ходом работ ожидая на краю кратера, и даже пытались вести видео съёмку объекта, однако экраны наших камер моментально становились пересвеченными – мы подозревали в этом радиацию, все заметно нервничали. Кимбл выкриками обратил внимание на то, что часть артефакта, которая уже погрузилась в воду, имеет едва заметные нитевидные образования, словно ядро старалось пустить корни в воде. Их было сложно разглядеть, но парни, работавшие рядом со старшиной, подтвердили его наблюдения. Наконец им удалось выдолбить крупный кусок из поверхности сферы. Кимбл выкриками описывал состав ядра, как слоёный полимер с переменной плотностью, слабеющую ближе к ядру сферы. Он отмечал, что небольшие куски, упавшие в воду, постепенно растворяются, а внутренняя часть артефакта похожа на чёрный кварц с нитевидными кристаллическими наростами. Парням удалось отбить ещё один довольно крупный осколок, когда кто-то из них – по-моему это был Пол Йонг – закричал и поскользнувшись, ушёл под воду. Кимбл его тут же вытащил, однако Пол стал орать, что из-под отколовшегося куска артефакта видна рука…

Филипп окинул взглядом притихших людей и вновь вернулся взглядом к танцующим стеблям пламени за решёткой камина. Его нервные пальцы машинально подхватили сигарету из пачки, втиснули между губ, словно заставляя человека курить насильно. Эйдан отметил, как за фасадом интеллигентного и всегда спокойного лица мелькнул напуганный человек преклонного возраста, который решился рассказать, что в его доме живут призраки.

– Это было так неожиданно и… и невероятно, что все, кто стоял наверху ринулись вниз! Даже я!.. – полковник яростно впился зубами в сигарету и сизый табачный дым соткал вокруг его головы призрачный нимб. – Внутри артефакта и впрямь виднелся согнутый локоть, часть плеча. Получалось, что кто-то вмуровал человека в эту сферу, а потом… потом она упала с большой высоты – мы все именно так и подумали! Поднялся гомон, люди сновали вокруг артефакта по пояс в воде и пытались отрывать куски оболочки. Мы спешили, потому как сфера постепенно погружалась в воду; срывали пласт за пластом, кидали обломки в воду – они нехотя тонули и растворялись за несколько минут без остатка, постепенно окрашивая воду и делая мутной. Внутреннюю сторону кусков покрывали какие-то длинные чёрные волосы или шерсть. Они оказались жёсткие и прочные, их невозможно было порвать – Кимбл даже порезался об острый край одного из осколков, после чего был вынужден надеть перчатки, как и все остальные. Рядом со мной суетился здоровенный матрос по кличке Пряха (не помню его имя). Он снова принялся махать ледорубом и от артефакта откололся здоровенный пласт, расколовший северную часть объекта словно орех. Мы увидели человека в странном скафандре с эмблемой NASA на груди, – Лэмм с силой раздавил едва зажжённую сигарету, сдул сажу с пальцев и вернулся к созерцанию огня: – Он лежал в позе зародыша параллельно воде: локти согнуты и плотно прижаты к бокам, колени подобраны к груди, подбородок прижат к кулакам… Это зрелище так напугало нас, что несколько секунд все стояли и пялились на замурованного человека в полном молчании. Всё его тело оказалось втиснутым между чёрных кристаллов… мотков нитей… или волос, чёрт бы их побрал! Они заполняли всё внутреннее пространство артефакта; человек словно кукла был упакован в шарообразную тару и обложен демпфирующим материалом! Как… как мёртвый птенец в брошенном гнезде! Разумеется, он был мёртв, в этом у нас сомнений не было. Его шлем оказался лишён визора, вместо него всё лицо человека покрывали толстые кольцевидные… черви… Они словно заползли к бедолаге в шлем и вцепились в лицо! Да, выглядело это так – вцепились в лицо, а потом так и высохли! Эти «черви», как высохшие корни накрывали глаза несчастного, его рот и уши – он будто застрял головой в корневищах, да так и не смог выбраться! Они присосались к лицу человека и высохли, так и не отпустив его голову! Жуткое зрелище…

Погружённый в воспоминания Лэмм продолжал вглядываться в пламя, будто именно оттуда черпал образы. Борясь с памятью, сжав зубы, он принялся яростно растирать пальцами виски. Эйдан заметил хмурый внимательный взгляд русского пилота, следившего за повествованием полковника.

– Как провода… как кабели в трансформаторе!.. Они скручивались вокруг его головы, вокруг тела, плелись из сотен чёрных… жгутов! Они… они являлись одним целым с ядром! Мы принялись отрывать эту мерзость с его лица и даже с трудом смогли извлечь несколько «проводов» из его рта. Остальные мы срезали ножами, освободив и очистив лицо погибшего. Им оказался белый мужчина лет сорока, однако его лицо выглядело высушенным, лишённым плотности, так что с возрастом мы могли ошибиться… Абсолютно безволосое лицо с закрытыми глазами и разинутым ртом произвело на нас гнетущее впечатление. Его лицо… оно… Ни бровей, ни ресниц, ни волос! Знаете, он покоился в этом хаосе, словно постаревший высушенный младенец в искусственной матке из проводов и кристаллов! Мы с трудом сняли шлем с головы астронавта, вернее мы смогли отсоединить коннектор и высунуть голову погибшего из него. Сам шлем остался в ядре, намертво застрявший в артефакте. Кимбл, Пряха и Рассел стали осторожно извлекать человека из этого чёртового ложа, однако он оказался соединён со своим… со своим коконом корнями, которые вросли бедняге в спину прямо сквозь кислородный ранец и скафандр. Они… они пронзали его спину в нескольких местах; двадцать, может тридцать корней в спине – это было ужасно! А… а потом он упал!.. Вернее, погибший выпал наружу, и мы не смогли его удержать – его мёртвое тело оказалось неимоверно тяжёлым… Он, он словно был отлит из бронзы! Этот человек… пилот, астронавт… да, астронавт – он скользнул мимо наших рук и ушёл под воду, повиснув на этих долбанных трубках! Пока мы его поднимали, пока доставали тело, кислородный баллон зачерпнул воды, да, и, само тело напиталось водой и стало ещё тяжелей! Тёплая солёная вода сделала его податливым, разгладила на лице астронавта морщины – и на нас из-под воды смотрело помолодевшее лицо человека, который вот-вот откроет глаза! Его рот стянуло, и он стал медленно закрываться, а когда мы наконец достали тело из-под воды, на его губах показалось подобие улыбки!

Лэмм задрал голову вверх и прислушался к шороху ветра в коробе вентиляции. Эйдан смотрел на тонкий профиль военного, на его сжатые губы и ему казалось, что из горла мужчины вот-вот вырвется протяжный вой.

– Брендон Торрент Пратт – на «Тохиноре» его все звали Зиппо за любовь к зажигалкам, – продолжил Филипп тихо, всё ещё обшаривая глазами потолок. – Именно он первым стал отрезать астронавта от чёрных жгутов. Просто сунул сигарету в рот, щёлкнул зажигалкой и принялся пилить эти чёртовы отростки! Пэт Рассел даже не успел дать команду не зажигать огонь вблизи объекта – так все были напуганы! Отростки напоминали пуповину, из срезов текла маслянистая чёрная жидкость, растворявшаяся в воде. Мы не решились отсекать эти жгуты у самой спины несчастного, мы отрезали их внутри артефакта и витками запихивали в этот чёртов баллон на спине – мы его так и не смогли снять. Пока мы орудовали словно мясники, Чарльз Кимбл предположил, что сфера упала с небольшой высоты, так как оказалась неповреждённой и несгоревшей – она сумела уцелеть и даже сохранить в целости своего пассажира – невероятно! Помню, Пэт предположил, что NASA проводило эксперимент, при котором погиб лётчик и отправило нас на поиски, однако об аварии стало известно русским и они блокировали связь в регионе. Мягко говоря, Пэт считал, что нас подставили… По мере приближения темноты нам всё отчётливее становились видны электрические разряды внутри артефакта, таинственные мигание огней на концах отсечённых отростков – артефакт истекал чёрной жидкостью и странным образом фосфоресцировал. Он словно прощался со своим пассажиром, которого мы вырезали из его сердцевины! Прощался и умирал…

Поднявшись из кресла, Филипп Лэмм шагнул к камину и протянул руки к огню. Он долго стоял в полном молчании, омываемый отсветом алого пламени. Эйдан следил за неподвижным лицом военного, всё ждал, когда же застывший взгляд полковника преодолеет плен ржавой решётки и собственной памяти. По мере продолжения откровенного рассказа мужчины, недавние назойливые расспросы Лэмма уже не казались блажью и желанием военного состряпать себе алиби – Ридз понимал, что всё это время полковник анализировал данные и пытался собрать картину происходящей во льдах трагедии воедино.

– К тому моменту, когда мы собрались в обратный путь, артефакт почти полностью скрылся в воде, – Лэмм застыл у стены, его лицо всё ещё было обращено к огню, а в глазах танцевало пламя. – Луч золотого света практически иссяк, оставив над ядром слабую рассеянную дымку. Кое-как работавший пирометрпоказал, что вода в кратере нагревается… что-то около сорока градусов по Цельсию – и это было необъяснимо! Понимая, что вскоре объект полностью утонет, мы активировали радиолокационный маяк, выволокли его наружу, а потом сбросили в воду. На тот момент она уже была черна… Наш бортовой инженер Мэтью Бреннан дистанционно проверил настройки маяка и на всякий случай оставил активным звуковой излучатель – он сказал, что в условиях полной блокады радиосигнала это лучше, чем ничего. Кимбл и Даг Клейтон собрали уцелевшие образцы артефакта и погрузили в вездеход. Я с помощью Пэта Рассела и Зиппо завернул тело испытателя… астронавта в спальный мешок и закрепил на носилках. Нам понадобилась лебёдка, чтобы поднять носилки наверх – настолько погибший человек оказался тяжёлым! Мы освободили место для тела во втором вездеходе в самом конце салона, как раз там, где до этого лежал радиолокационный маяк. Вода продолжала прибывать, повсюду трещал лёд и, то и дело, появлялись всё новые фонтаны пара! Глядя на постепенно тонувший артефакт, у нас было ощущение, что под воду уходит раскалённое пушечное ядро. Дышать становилось всё сложнее: отвратительный запах сырости, метана и уксуса заставил нас надеть респираторы. Становилось жарко и в прямом, и в переносном смысле – нужно было уносить ноги! Наконец мы двинулись в обратный путь, но нам пришлось взять Чарльза Кимбла в свой вездеход, а Дага Клейтона пересадить в машину Зиппо. У Кимбла начался жар, кашель, а во втором вездеходе еле-еле работала печка. Помню, как Пэт укорил Кимбла за неосмотрительность, когда тот упал в кратер и не стал переодеваться. «Простыл, выскочка-старшина», – подумали мы все тогда. – Заключил Филипп упавшим голосом, однако тут же продолжил: – Огибая на вездеходах выбитую артефактом гору льда, мы наткнулись на вмёрзшую в лёд старую большую палатку, но времени на инспекцию у нас не оставалось. Первые сутки обратной дороги мы не переставали строить догадки о произошедшем с астронавтом, одна теория сменяла другую и к началу вторых суток, большинство выступало за то, что NASA облажалось с какой-то секретной биологической программой – и в Арктику рухнула летающая лаборатория. Бреннан так и вовсе настаивал, что Агентство отрабатывало испытания новейшего модуля жизнеобеспечения на основе био скелета, в котором астронавт спускался с орбиты. Помню, как он сидел на месте водителя и изредка выходил на связь по рации с вездеходом позади, когда тот сокращал дистанцию до пары сотен футов. К ночи разыгралась настоящая буря – я то и дело оборачивался назад и отыскивал взглядом прожектора подотставшего вездехода Зиппо. Спустя пару часов мы с севера обошли скалистую возвышенность и стали спускаться в ледник. Я обернулся перед спуском и сквозь снег и ветер увидел лучи прожекторов второй машины… а спустя секунду несколько ярких вспышек в окнах снегохода! Чёрт побери, это было внезапно! Я… я едва не вскрикнул! Помню, что рванул в багажное отделение и прилип к стеклу, но мы уже начали спуск и я не успел ничего разглядеть. Я подумал, что кто-то из олухов фотографирует мертвеца и приказал Бреннану передать по рации перестать это делать!.. Мэтью попробовал связаться с Зиппо, но у нас ничего не вышло из-за увеличившегося расстояния. Я был зол! Зол – и на себя за нерасторопность, и на ребят за глупую выходку, и на бурю… Я был зол на заболевшего и притихшего Кимбла, и на всю Арктику в целом! Но… спустившись вниз, мы так и не дождались второй машины.

Лэмм нехотя оторвался от созерцания огня, вернулся за стол и устало сел в кресло. Он выложил руки на стол и обвёл собравшихся тяжёлым взглядом, остановившись на Викторе.

– Это были выстрелы? – тихо, но уверенно спросил тот.

Полковник удручённо кивнул:

– В буре… посреди Арктики их так легко спутать… Мы подумали, что второй вездеход застрял и двинулись в обратный путь. С трудом вернувшись по леднику наверх, мы увидели неподвижную машину, увязшую в снегу. Прожектора хоть и светили в звёзды, однако двигатель не работал. Бреннан попытался выйти на связь со второй группой, но нам никто не ответил. Подъехав ближе в полном молчании, мы увидели распахнутый грузовой отсек и кого-то лежавшего рядом в снегу. Джексон Лирой сказал нам оставаться в машине, а сам пошёл к вездеходу с автоматом и фонарём. Спустя минуту он помахал нам рукой, и мы вышли в ночь. Все кроме приболевшего Кимбла, хотя он порывался идти с нами. У грузовой двери в снегу лежал Пол Йонг, и он был мёртв! Его грудь оказалось прошита пулями, а голова… его голова напоминала взорвавшуюся банку с вареньем! В салоне машины мы обнаружили мёртвого Пряху… Чейз!.. Я вспомнил, его звали Чейз Конрад! Чейз сидел лицом к грузовой двери, и он всё ещё сжимал автомат в руках. Его лицо… Оно…

Замотав головой, Лэмм попытался отогнать от себя воспоминания, но судя по сжатым губам сделать это оказалось непросто.

– Белое, как снег, оно словно стекло к нему на грудь! Вылезшие из орбит глаза и отвисшая челюсть, будто он неистово кричал, да так и умер… Помню, Лирой тихо сказал, что уже видел подобное в Афганистане, когда у смертника не сработала бомба по нажатию триггера. Подрывник умер от разрыва сердца с такими же вытаращенными глазами и открытым ртом… умер от испуга. Мне его объяснения были не нужны – набухшие вены на толстой отёкшей шее Чейза, говорили о многом. На руле лицом вниз висел Даг Клейтон. Его волосы блестели от крови, она залила его шею, и мы догадывались, что он мёртв. На коленях Дага лежал дробовик, но мы так и не поняли – сумел он воспользоваться оружием или нет. Рядом, привалившись к пассажирской двери сидел Зиппо – и он оказался жив, несмотря на чудовищные раны на груди и шее! Мы кинулись к Брендону и с трудом отобрали из рук оружие – Зиппо вцепился в карабин мёртвой хваткой. Он следил за нами одними глазами, его губы дрожали. «Кто начал перестрелку?» – спросил его Рассел. Лирой достал аптечку из-под сидения, а я принялся бинтовать раны и ставить жгуты. Это мало помогало, кровь продолжала заливать грудь Брендона. Зиппо долго собирался с силами, потом заговорил, едва ворочая языком. Он рассказал, что перед спуском в ледник Даг Клейтон поменялся местом с менее опытным Полом Йонгом и сел за руль вездехода. Йонг ушёл назад и сказал, что будет спать, как и дремавший Чейз… Пряха. Даг Клейтон нагнал нашу машину, а перед самым спуском сунул в зубы гармошку и начал играть. Примерно через минуту вездеход резко заглох и остановился; приборная панель погасла, а также отключились наружные прожектора, но через несколько секунд прожектора вновь зажглись. Зиппо сказал, что как раз повернулся назад обматерить Пола и увидел в темноте, как в конце салона из спального мешка выбирается мёртвый астронавт…

Внимательно слушавший полковника Эйдан почувствовал, как покрывается гусиной кожей. Знакомый холод скользнул по позвоночнику, взял за горло. Он не мог оторваться от напряжённого лица Филиппа Лэмма, от неподвижного взгляда серых глаз, застрявшего в недавнем прошлом, которое привело мужчину в «Пункт-К».

– Помню, как Зиппо простонал, что в тот момент забыл, как дышать… Слабевший с каждой минутой, он шептал всё тише и тише – до сих пор слышу в тишине его угасающий голос! «Я просто не мог ни дышать, ни кричать, – шептал Зиппо. – Сидел и смотрел, как позади Йонга распрямляется разбившийся астронавт… мертвец! А затем мертвец открыл глаза – и они светились жёлтым огнём!» Зиппо сказал, что именно в этот момент дремавший до этого Пряха открыл огонь! Не произнеся ни слова, прямо через Йонга, не разбирая цели… Просто палил в направлении очнувшегося мертвеца! От неожиданности сидевший за рулём Клейтон стал орать, – только тогда Зиппо очнулся и начал стрелять из карабина в сторону мертвеца. Салон вездехода тут же заволокло дымом. Зиппо сказал, что увидел, как на фоне распахнутой грузовой двери заметил силуэт и крикнул, чтобы Даг стрелял, но опоздал… Мертвец кинулся к ним через салон и, не смотря на выстрелы, набросился на Зиппо. Бедняга Брендон говорил, что мертвец бил его руками и головой – не видя своих ран, ему было невдомёк, что его шея, лицо и грудь чудовищно искусаны! Чёрт возьми, с его шеи клоками свисала кожа! Кровь пропитала весь разорванный пуховик парня, а над ухом отсутствовала часть скальпа! Зиппо сказал, что Даг изловчился и ударил мертвеца своим ножом в горло, но тот выдернул нож и ударил в ответ. Помню, как Брендон попросил сигарету и даже сам достал из кармана зажигалку, но она выпала из его руки…

Лэмм нервными пальцами выбил сигарету из пачки и снова закурил. Он откинулся в кресле, его руки плетьми повисли вдоль тела. На слушателей «уставился» острый кадык и задранный кверху подбородок офицера. Когда полковник заговорил в потолок, у Эйдана в голове промелькнула глупая мысль, что Лэмм никого не хочет видеть или не хочет, чтобы видели его.

– Зиппо затих, началась фибрилляция. Я помню, что кричал: «Где дефибриллятор, почему не приготовили?! Скорее!» Мэтью, кажется это он приволок прибор и уже через минуту я реанимировал Зиппо. Я не мог дать ему умереть – я отлично знаю его отца, знаю Келли – мать Брендона – знаю его жену Нэнси, их замечательных малышей… Что бы я им сказал?.. Господи! Я бил его током снова и снова, пока Рассел с Лироем не оттащили меня от тела. «Хватит, перестаньте, вы разрядили конденсаторы! – кричали они. – Ему уже не помочь, он умер!» Я сидел возле тела Брендона, смотрел на оголённую пунцовую грудь и не мог поверить, что произошедшее – реальность… Я всё ожидал, что вот-вот проснусь в кресле вездехода с головной болью из-за дрянного сна, что я просто задремал на полпути к побережью. Но я так и не проснулся… Я вложил в кулак Зиппо зажигалку и держал за руку, пока Лирой застёгивал куртку на груди Брендона.

После недолгой паузы и молчания, Филипп опустил голову. Глядя в блестевшие глаза мужчины, Эйдан понял, отчего тот прятал взгляд.

– Мёртвого астронавта снаружи не оказалось, да мы и не рассчитывали его увидеть… Откровенно говоря, словам Брендона никто не поверил. Все считали, что произошла поножовщина и перестрелка.

– Как же вы объяснили пропажу тела астронавта? – Эйдан потянулся к пачке и чувствуя на себе сконцентрированные взгляды, неуклюже подкурил, помогая забинтованной рукой.

– А нам не надо было никому ничего объяснять! – бросил озлобленно полковник. – Пэт Рассел предположил, что в впотьмах вторая группа не заметила открывшейся грузовой двери, и они потеряли тело. А когда заметили, начался скандал, закончившийся перестрелкой…

– Не заметили открытой двери? Что за ерунда?

– Военная версия вездехода отличается от гражданской, сынок… – разъяснил недобрым тоном Лэмм. – Там есть армирующая «штора», защищающая салон от детонации боезапасов. Они могли просто не увидеть приоткрытую погрузочную дверь! К тому же у них не работала печь и в салоне было холодно – по этой причине мы Кимбла забрали к себе! – Филипп немного успокоился и продолжил: – Мы долго не могли решить кому придётся сесть за руль «морга» – вездехода в котором нам предстояло доставить тела на «Тохинор». Было решено, что его поведу я и Мэтью Бреннан. Когда мы стали вытаскивать Дага Клейтона из-за руля, оказалось, что он жив – это ошеломило нас! Из его груди торчала рукоятка ножа, но Даг оказался живой, хоть и был без сознания! Его залитое кровью лицо напоминало маску, и я помню, как подумал, что это может быть кровь Зиппо. Мы решили провести операцию прямо на месте, предполагая, что без неё Клейтона до побережья мы недовезём. Я с ребятами перенёс Дага в первую машину и с помощью Лироя стал действовать. Клинок вошёл в грудь Клейтона снизу вверх под острым углом и слегка вышел в районе ключицы. Я боялся, что лезвие пробило лёгкое и вот-вот начнётся пневмоторакс. Срезав одежду, я увидел, как от раны во все стороны расходится нитевидный ожог, словно Дага ударили не ножом, а высоковольтным проводом! Сам клинок оказался горячим, что тоже оказалось необъяснимым. Ещё одной странностью являлось отсутствие крови, после удаления лезвия… она запеклась в ране. Джексон Лирой обратил внимание на рану на затылке Дага и осмотрев её, я пришёл к выводу, что она огнестрельная. Скорее всего рикошет от выстрелов Зиппо, подумал я. Лирой помог мне сделать перевязку и поставить капельницу, а затем зафиксировать тело ремнями. Мы оставили прооперированного Клейтона под присмотром Чарльза Кимбла и вернулись к остальным. Бреннан и Рассел как раз закончили укладывать тела погибших в багажный отсек вездехода – «морг» был готов вернуться на корабль. Рассел решил поменяться со мной местами и вызвался вести второй вездеход вместо меня. «Вам нужно присматривать за Дагом, сэр», – сказал он. Спустя семнадцать часов бешеного марафона сквозь метель и стужу, мы добрались до побережья. Даг так и не пришёл в сознание и был очень плох, однако и Кимбл заставил меня понервничать – его высокая температура резко упала до критических значений и я весь путь держал его на согревающих и иммуномодуляторах. Если позади нас всю дорогу ехал «морг», набитый трупами, то мы явно передвигались на ревущем от напряжения «лазарете».

Где-то в недрах станционных труб заклокотал воздух, разнеся по убежищу зловещий протяжный хохот. Филипп резко замолчал, и посмотрел через плечо. Эйдан вдавил сигарету в пепельницу и его взгляд пополз по тёмному потолку, на котором отплясывало пламя камина. Спустившись вниз, он встретился глазами с Пановым, также окончившим обшаривать взглядом стены и потолок.

– Уровень воды поднимается, – объяснил Виктор тихо. – У нас нет дренажа, а тот, что есть – замерзает. Мы постепенно тонем.

Все ждали Лэмма, но тот всё ещё смотрел себе за спину, будто ждал чьей-то команды. Наконец Филипп повернулся и уставился на свой дневник. Полковник принялся наглаживать тетрадь ладонью, похоронив взгляд в тёмной обложке.

– На рассвете мы увидели прибрежные скалы и спутниковые блюдца «Тохинора» далеко в океане, – заговорил он. – Мы несколько раз выстрелили из ракетницы и стали готовиться к погрузке. На судне нас ждало ещё одно потрясение: после нашего отбытия, команда занялась перебазировкой силовых установок из трюма. По стечению обстоятельств при проведении погрузочных работ лопнул трос. Часть такелажа обрушилась на палубу и насмерть придавила двоих матросов, а сам трос с тяжеленной десятифутовой подвеской влетел в капитанский мостик. Сразу погибли старший помощник капитана Дональд Уолд и штурман Роберт Слэйтон. Капитан Джефри Тайт скончался спустя несколько часов от полученных ран. Помню, как мистер Джонатан Бёрк – наш корабельный врач – сокрушался, что в трюмовом холодильнике практически не осталось свободных мест, и что данный поход выдался самым трагичным за всю историю «Тохинора». Командование оставшимся без капитана судном принял второй помощник Эдвард Хьюз – тридцати шести летний выскочка, позже едва не погубивший корабль в арктических льдах. В его защиту могу лишь сказать, что пришлось ему непросто без навигации, связи и погибшего штурмана… Фактически старшим на корабле стал Алан Бигсби – военный атташе, который должен был встретиться с кем-то из НАТО на одной из военно-морских баз.

Панов оживился и без тени издёвки пробасил:

– По нашим сведениям, у берегов Исландии его должна была забрать подводная лодка. «Неуловимый Бигсби» оказался не таким уж и неуловимым.

Взглянув задумчиво на Виктора, Филипп потушил сигарету и заглянул в свою опустевшую кружку.

– Очень может быть. Алан Бигсби не особо откровенничал с нами, да и вообще всячески подчёркивал, что он фигура на корабле хоть и временная, но статусная. Именно я должен был обеспечить Бигсби встречу с определёнными людьми…

– В море? – перебил Виктор с усталой усмешкой.

Полковник проигнорировал вопрос русского и продолжил:

– Я доложил Алану Бигсби и Эдварду Хьюзу о разбившемся во льдах астронавте… и, словно предчувствуя последовавшие указания, заранее приказал вернувшейся группе молчать. Мы договорились, что для остальных членов судна в леднике мы нашли разбившийся метеорит. Несмотря на все усилия судового врача, спустя шестеро суток после возвращения на «Тохинор», Чарльз Кимбл умер. Это потрясло и меня, и мистера Бёрка… всех потрясло! Я хорошо помню его озабоченное и даже растерянное лицо у постели умершего Кимбла. Прозрачные стены шатра над кроватью, капельница снаружи, выключенный кардиомонитор и провода, провода, провода… Помню, как стоявший рядом Эдвард Хьюз на правах капитана корабля спросил отчего умер старшина, на что доктор неуверенно ответил: «От полной утраты иммунитета». Хьюз удивился и уточнил: уж не о СПИДе ли говорит доктор? «СПИД не убивает за неделю», – ответил ему Джонатан Бёрк и показал медицинскую карту Кимбла, где погибший старшина значился абсолютно здоровым.

На другом конце стола Матс Кённег поднял руку, привлекая внимание, и придвинулся ближе. Его изувеченные льдом глаза слепо уставились в направлении американского военного.

– Доктор смотреть внутри мёртвый Кимбл? – спросил он, с трудом подбирая слова.

– Нет. Он сказал, что не может пойти на такой риск!

– Риск?

Филипп Лэмм утвердительно кивнул, словно собеседник мог его видеть:

– На третий день после возвращения Кимбла на судно, Джонатан Бёрк перевёл больного в палату с усиленным карантинным режимом – уж слишком Чарльз плохо выглядел к тому времени. Сильно похудел, даже почернел, я бы сказал. Стены герметичного прозрачного шатра стали для Кимбла последним, что он увидел при жизни.

– Он находился в сознании все эти шесть суток? – уточнил русский пилот.

– Временами, насколько мне известно… Мистер Бёрк максимально ограничил контакты с Кимблом и никого не пускал в медотсек.

– Кроме вас? – Панов был настойчив.

– В крайней необходимости. За всё то время пока Кимбл был жив, мне довелось контактировать с ним всего пару раз.

Эйдан воспользовался заминкой в диалоге мужчин и задал вопрос:

– Доктор Бёрк поместил больного в герметичную камеру с целью уберечь от внешней среды, или опасаясь, что Кимбл может стать источником заражения?

Устало прикрыв глаза, Филипп пожал плечами.

– Он не посвящал меня в свои мысли.

– Второй человек тоже умер? – голос Матса прозвучал резко и нервно. – Клейтон?

Филипп Лэмм отрицательно покачал головой и обвёл напряжённых людей странным взглядом.

– Он… пропал. Даг Клейтон исчез из своей палаты за пару дней до смерти Чарльза Кимбла. По возвращению на «Тохинор», доктор Бёрк был крайне обеспокоен состоянием Дага, а именно характером ранения Клейтона и его происхождением. К слову сказать, Бёрк поместил Дага и Чарльза в один отсек. Как я и предполагал, после осмотра ранения Клейтона и анализа раны, доктор подтвердил мои наблюдения и сказал, что характер повреждения тканей напоминает сильный удар током с поражением кожных покровов и внутренних органов. Это было необъяснимо, впрочем, как и состояние обоих пациентов по возвращению из экспедиции. Даг находился в коме до момента своего… пробуждения, чёрт возьми! Внезапного пробуждения! После его исчезновения из палаты, в ту же ночь была отсмотрена запись камеры наблюдения на которой оказался зафиксирован момент, как обессиленный Даг Клейтон выползает из палаты. Я до сих пор помню болтавшуюся на его шее губную гармошку и волочащиеся за ним ноги! Кстати, это была идея Бёрка оставить Дагу гармошку: доктор считал, что привычные предметы помогают людям в коме цепляться за реальность. «Первое, что сделает пациент, очнувшись – попытается подуть в гармошку, вот увидите, мистер Лэмм!» Оптимизм Джонатана Бёрка таял также быстро, как и его надежды на скорое выздоровление двоих сослуживцев. Исчезнувшего из палаты Дага Клейтона искали двое суток по всему судну. Как раз известие о смерти Чарльза Кимбла послужило сигналом к прекращению поисков. Судя по всему, Даг выполз на палубу и свалился за борт. Во всяком случае на судне его так и не нашли.

Виктор Панов с недоверием смотрел на своего американского коллегу, в его глазах светился огонь разоблачения.

– Вот так взял и ушёл? Несколько суток лежал в коме, а потом просто очнулся и свалился за борт? – русский не скрывал своего скептицизма.

Лэмм утвердительно кивнул:

– Другого объяснения у нас не было.

– Один умирает от обычной простуды, другой совершает прыжок за борт едва выйдя из комы… Мистика какая-то!

– Клейтон наверняка выпал за борт, я не думаю, что он совершил прыжок.

Эйдан рассеянно следил за пикировкой двух мужчин с раздражением понимая, что из рассказа Филиппа упускает нечто важное. Молодой полярник зажмурился и сжал кулак.

– Что показали пробы?! – выкрикнул он, боясь, что потеряет нить собственных размышлений. Подозрительность русского пилота заставляла его нервничать. – Что удалось обнаружить в пробах артефакта?

Исполнив затяжной вдох, скользнув взглядом по лицу Панова, Филипп нехотя ответил:

– Ничего. Дело в том, что образцы артефакта пропали с судна…

Теперь уже настало время Эйдана удивляться и подозревать соотечественника во лжи. Ему даже не пришлось смотреть на Виктора, чтобы чувствовать на себе его красноречивый взгляд.

– Как такое возможно?

– Не располагаю информацией, хотя и понимаю насколько странными кажутся мои слова… О пропаже образцов мне стало известно от Алана Бигсби ещё на судне, а ему об этом доложил Эдвард Хьюз.

Эйдан не смог удержаться и встретился взглядом с русским пилотом. В глазах Панова отражалась холодная усмешка, однако он молчал. «Водяная крыса» – говорил его взгляд.

– Когда заметили пропажу? – спросил Эйдан.

– Мне о ней стало известно за день до смерти Чарльза Кимбла.

– То есть на следующий, после исчезновения Дага Клейтона?

– Абсолютно верно, – согласился Лэмм.

В полутёмной комнате застыла пауза, заполненная удивлёнными взглядами людей. Мэрит поправила перчатки, а затем и тёмные очки на лице. Она явно готовилась задать вопрос первой.

– Это случайность? – её трескучий голос прозвучал угрожающе. – Пропасть больной и пропасть артефакт – случайность?

– Совпадение? – уточнил слова девушки Курт Мельтцер.

Филипп Лэмм пожал плечами и вздохнул:

– Нам этого выяснить так и не удалось до самого отлёта с корабля. На данный момент, зная о том кошмаре, который происходит снаружи, я бы сказал, что связь между пропажей Клейтона и образцами артефакта определённо была. Вероятней всего Даг выбросил их за борт и случайно выпал сам… – полковник расправил пальцами складки на лбу, однако на месте прежних появились новые, ещё более глубокие. – Вскоре нам стало не до размышлений о пропажи Клейтона и образцах упавшего объекта. Необъяснимая смерть Кимбла насторожила доктора Бёрка, и он решил произвести детальный осмотр тел Пряхи, Зиппо и Пола Йонга. Он попросил моей помощи и уже на следующий вечер я, доктор Джонатан Бёрк и его помощник Марк Минтон приступили к осмотру тел, лежавших в холодильном отделении медицинского отсека. Мы собрались после отбоя на нижней палубе, полные решимости разгадать цепочку произошедших событий, и шагнули в «морг». Первым мы осмотрели Пола Йонга – инспекция заняла не более пяти минут, ибо торс и голова бедняги от полученных ранений напоминали дуршлаг. В причине смерти сомневаться оснований у нас не было. Мы убрали тело Йонга в ячейку и приступили к осмотру Зиппо. «Его попросту загрызли», – констатировал Бёрк спустя десять минут осмотра чудовищных ран на теле Брендона. Помню, что доктор как раз начал вслух размышлять о происхождении ран и странного ореола вокруг них, когда в соседнем помещении холодильника мы услышали шорох. Тихий и характерный, будто кто-то гвоздём водил по железной дверце. Марк Минтон сказал, что из-за качки скрипит один из столов – и пошёл посмотреть. Не успел доктор Бёрк продолжить осмотр тела, как Минтон вернулся с вытянутым лицом и сказал, что скрежет доносится изнутри одной из ячеек. Марк выглядел напуганным, он сказал, что не смог её открыть, но нам с Бёрком стало понятно, что Минтон врёт. Звук и впрямь доносился изнутри камеры охлаждения, я хорошо помню выражение лица мистера Бёрка: тревожное и ошеломлённое. Он растеряно произнёс: «Кимбл» и звук прекратился. Так мы и стояли в полной тишине посреди холодильника – трое людей, столкнувшихся с новой тайной в непостижимой цепочке смертей. А потом послышался слабый стук изнутри ячейки. Костяшки пальцев стучали по металлической обшивке – звук был именно таким! Мы стояли в оцепенении, а Бёрк всё шептал и шептал, что это невозможно, что Чарльз Кимбл мёртв и это чья-то злая шутка. Звук нарастал и превратился в грохот. Я шагнул к ящику, но доктор Бёрк перехватил мою руку. Помню, как он прошептал: «Не нужно этого делать, друг мой, по крайней мере сейчас! Я абсолютно уверен, что убирал в ящик мертвеца, но впервые в жизни не уверен, что он всё ещё находится внутри!» Пока мы перешёптывались и решали, что делать, стук внутри железного ящика стих.

Замолчав, полковник обвёл людей внимательным взглядом и сцепил пальцы в замок поверх тетради.

– Что случилось потом? – подал голос Виктор. В его вопросе слышалась настороженность, от ехидства не осталась и следа.

– По просьбе доктора, Эдвард Хьюз выставил оцепление и приказал никого не пускать к холодильникам. Бёрк работал в морге сам, ассистировал ему Минтон. На следующий день я увидел доктора мельком у его каюты, он крайне спешил и на мой вопрос об охране и чрезмерной секретности, Джонатан лишь попросил не распространяться об инциденте в холодильнике. Выглядел он напуганным. Спустя двое суток в следствии ошибочных действий капитана Хьюза, «Тохинор» оказался зажат льдами и никакие действия не смогли освободить судно из опасной ловушки. К вечеру по кораблю распространилось известие, что двое матросов отравились и попали под наблюдение доктора Бёрка. На следующее утро к ним присоединился ещё один матрос. Беглое расследование ничего не дало, как и досмотр продуктов питания на камбузе и в остатках еды. Последующий полдень начался с собрания офицеров в каюте Эдварда Хьюза и новостью о новом отравившемся матросе в лазарете. Доктор Бёрк приказал изолировать медицинский отсек с заболевшими, а сам заперся на нижней палубе – в «морге». Перед этим он уговорил Минтона покинуть отсек и следить за обстановкой в лазарете в качестве старшего медика.

Лэмм взял паузу которой воспользовался Эйдан – полярник поднялся с кресла и неуклюже шагнул к камину. Невольно собрав на себе взгляды людей, он подул на озябшие пальцы и сунул ладонь к огню.

– Сколько продлилась изоляция? – спросил он через плечо, таращась на пламя.

– Минтон снял её перед моим отлётом с корабля.

– Почему не Бёрк?

– К тому моменту он уже был мёртв, – голос Лэмма напоминал звук скрипучих дверных петель. – Один из тех мертвецов в контейнере, который мы погрузили на самолёт…

Резко обернувшись, Эйдан встретился с тяжёлым взглядом военного, припечатавшего рукой чёрную потёртую обложку. Полковник словно удерживал силой то, что могло выскользнуть из тетради наружу и открыть правду.

Вернувшись на место, Эйдан налил из термоса кофе и поднёс чашку к губам.

– Расскажите, – предложил он нервно.

Лэмм размял шею и устало пожал плечами.

– Для этого лучше было бы спросить Минтона, но он разбился, при крушении самолёта.

– Он летел с вами в числе заражённых?

– Да, летел, был здоров. До того, как мы вызвали транспортный борт, доктор Бёрк с Минтоном наладили телевизионную сеть между изолированным отсеком и палубой с холодильником. Минтон придумал протянуть кабеля и установить с каждой стороны видеокамеру. Так они и общались, пока… пока Бёрк не умер.

– Почему? – опередила всех Мэрит хрипло.

– От чего? – поправил Эйдан.

– От укуса мертвеца, полагаю… – заключил мрачно Лэмм. – Бёрк говорил, что стал плохо себя чувствовать наравне с матросами, попавшими в лазарет – и причина плохого состояния людей осталась тайной для всех вплоть до моего… отбытия… бегства с корабля. Да, чёрт подери, это было именно трусливое бегство! – Филип ударил кулаками о стол и покачал головой. – За несколько дней до отлёта, Минтон позвал меня в переоборудованную им лабораторию, в которой он устроил коммуникационный узел. На экране монитора я увидел осунувшееся лицо доктора Бёрка, вид которого меня порядком напугал. За его спиной я заметил несколько аккумуляторов, соединённых в цепь, заставленный колбами стол, работающую газовую горелку и большую морозильную камеру – ничего этого в «морге» не было, когда мы осматривали тела погибших сослуживцев. Мы поприветствовали друг друга, а когда Минтон учтиво оставил нас наедине, Бёрк стал говорить о том, что предполагает свою скорую смерть. Что по его собственной неосторожности, он был укушен мертвецом и теперь, его и без того неопределённое самочувствие стремительно ухудшается. Бёрк говорил о сверхъестественной природе произошедшего с Кимблом после смерти, сказал, что все собственные наблюдения и опыты с ожившим мертвецом особо никаких результатов не принесли, и выводы, которые он сделал, с лёгкостью поместятся на паре листков бумаги… Читая недоверие в моих глазах, Джонатан сказал: «Понимаю, дорогой друг, но такова реальность – Чарльз Кимбл очнулся после собственной смерти менее, чем через сутки! У него не бьётся сердце, отсутствуют признаки дыхания и температура его тела равна температуре внутри холодильника! Он – покойник!» Ещё Бёрк казал, что слаб, постоянно проваливается в забытьё, а когда приходит в себя, понимает, что ползает по лаборатории словно что-то ищет. Говорил, что поутру, пребывая в бессознательном состоянии, выпотрошил криохранилище и вскрыл несколько упаковок крови. Судя по всему, он её пил или пытался пить… Сказал, что испытывает постоянное чувство голода, но не может дать ему оценку, потому как никакая пища не способствует его уменьшению. Вспоминал, что укус Кимбла оказался сравним с ударом тока, помнил вспышку боли во всём теле и вспышку света перед глазами в прямом смысле слова. Тогда, сидя перед камерой он произнёс фразу, которую я не могу выбросить из головы до сих пор: он сказал, что в тот момент будто нечто неведомое сделало снимок всего его организма, зафиксировало процессы человеческого существования, запечатлело работу всех органов, а затем стало отключать один за другим. Он так и пожаловался: «Чувствую себя старой развалиной, едва переставляю ноги. Ещё немного и начну просить Минтона протянуть провода и для диализа тоже. Шучу, мой друг, но я действительно разваливаюсь на части». Бёрк сказал, что в ячейке холодильной камеры лежит то, что он не в силах объяснить, как и не в силах объяснить плохое состояние матросов, попавших в лазарет накануне. Джонатан корил себя и называл никчёмным врачом, который не может помочь даже себе на пороге собственной гибели, не говоря уже об остальных. Я неуклюже успокаивал доктора, но он ничего не хотел слышать и как заговорённый твердил одно и тоже! Затем он признался, что, наблюдая за реакцией мертвеца на человека, намеренно допустил укус Кимбла! Да-да! Сказал, что сделал это намеренно! Признаться, я растерялся, услышав его слова. Бёрк объяснил свой поступок необходимостью выяснить наличие атакующего фактора у мертвеца и его инстинктов, если таковые найдутся…

Лэмм бросил мимолётный взгляд на отнятую руку Эйдана и принялся вертеть в пальцах пачку сигарет. В комнате застыло время, ожидая слов полковника.

– «В истории медицины ничего подобного ещё не было», – сетовал он, сидя в кресле перед камерой. На его замороженном лице едва двигались синие губы, мне казалось Бёрку тяжело разговаривать. «Оживший Чарльз Кимбл вытирает ноги о все постулаты химии, физики, биологии и эволюции вместе взятые, – но тем непостижимее его пробуждение после смерти! Он корчится в своём железном гробу, он рвётся на волю! Его мёртвые глаза следят за моими руками, челюсть содрогается в попытках дотянуться до пальцев… Это завораживает меня как доктора, ужасает как человека, и опустошает как христианина! То, что я проделываю с телом ожившего мертвеца заставляет меня стыдиться несмотря на то, что я действую как учёный. Почему? Потому что там во льдах разбился Грааль – и Чарльз Кимбл испил из той чаши… Он воскрес – и это чудо, – а что делаю я? Всячески пытаюсь доказать обратное и вместо того, чтобы сохранить это чудо, заставляю себя быть мясником! Человечество сколько себя помнит пытается сунуть голову на тёмный чердак в поисках того, кто живёт наверху – главное, чтобы этот тёмный чердак не оказался подвалом. Так вот я в подвале! У Франкенштейна был способ оживить мертвеца, а у меня только создать нового, и попытаться запечатлеть эти знания… У Пастера хватило ума не испытывать собственную вакцину на себе, да вот только он перед собой видел бактерии и кристаллы, а я стою в „подвале“ и в моих руках „Грааль“. Тщеславие – вот моё чудовище, которое я породил».

Виктор Панов нахмурился и задумчиво тронул бровь:

– Что он имел ввиду?

– Я думаю он говорил о том, что им двигало не стремление помочь матросам и себе, а желание войти в историю, как человека, обосновавшего неведомое, пускай и ценой собственной жизни. Видимо, уже тогда он задумал избавиться от своего «Грааля»… Бёрк рассказал, что перед смертью у Чарльза Кимбла катастрофически упала температура, и доктор был вынужден в палате использовать обогреватели. От их применения в шатре с умирающим образовывался конденсат и как-то раз, Джонатан заметил, что Кимбл что-то выводит пальцем на прозрачной плёнке. Бёрк подошёл ближе и ему показалось, что Чарльз чертит символы, будучи без сознания. Это заинтересовало доктора, и он вошёл в шатёр, однако Кимбл очнулся и указывая на едва заметный рисунок стал выкрикивать, что он что-то видел… Затем он успокоился, попросил поесть, но снова впал в забытьё. К следующему утру он умер, едва не искусав доктора перед самой смертью.

Русский лётчик пожал плечами и закинул ногу на ногу:

– В моём лётном училище произошёл несчастный случай при отработке прыжков с парашютом. Курсант очнулся после падения с вышки и в агонии сломал врачу пальцы. Через час парнишка умер от ран…

– Он перед смертью тоже пытался что-то нарисовать и загрызть доктора? – бросил Филипп зло. Не дождавшись ответа от Панова, не желая более терпеть его снисходительный взгляд, Лэмм холодно продолжил: – Бёрк сказал, что нашёл похожий рисунок в кровати пропавшего позже Дага Клейтона. Видимо он разорвал швы на груди и кровью нацарапал символы прямо на простыне, – полковник перевёл взгляд на притихшего Эйдана, пристально посмотрел в непроницаемые очки Мэрит и вернулся к русскому пилоту. – С этим рисунком сталкивался и мистер Ридз, и утонувшая микробиолог на норвежской станции… и Бёрк накануне собственной смерти. Он считал эти символы доказательством существования чего-то запредельного и непостижимого. «После укуса Кимбла, после того, что попало в мою кровь – я уверен, что повторю загадочный рисунок», – говорил он. Бёрк считал, что смерть старшины, его пробуждение – несомненно являются следствием заражения Кимбла во льдах. Чем именно – доктор не знал, но был уверен, что это произошло либо, когда Кимбл порезался, либо когда наглотался воды. После этого нечто поселилось в его теле и убило своего носителя… затем воскресило.

– Для чего? – спросил Эйдан мрачно.

– Думаю, чтобы ответить на этот вопрос Бёрк и позволил себя укусить. Он считал, что оживший покойник – это предтечи чего-то невиданного и даже божественного, хотел быть причастным к этому. Жалел, что нам не удалось доставить на судно погибшего астронавта.

Панов криво усмехнулся и покачал головой:

– Ваши люди не умеют хранить секреты.

– На пороге смерти все секреты превращаются в исповедь, мистер Панов, – заявил Лэмм официальным тоном. – Я уверен, что это Кимбл рассказал Бёрку, кого именно мы нашли во льдах. Глядя с экрана обречённым взглядом, Джонатан сказал, что это как потеряться в космосе и случайно упасть на планету пригодную для жизни; сравнил себя с Флемингом, волею случая, открывшего пенициллин. Уверен: знай он тогда, что несёт с собой его открытие…

– Ханна тоже восхищаться этим, – произнёс Матс тихо. Его бледное осунувшееся лицо собрало на себе взгляды и парень словно почувствовал выжидательность в глазах людей. – Говорить, что в этом есть смысл, говорить – это генезис. Хаос – только для нас, для тот, кто сделать хаос – это план.

Горестно и протяжно в вентиляции заплакал ветер едва не погасив пламя в камине. Эйдан слышал боль в голосе связиста, видел, как дрогнули ресницы слепца, при упоминании потерянной любви.

Полковник подождал пока утихнет вой ветра и огонь в нише обретёт стать.

– На третьи сутки, меня разбудил кто-то из матросов – на судне сработали пожарные датчики, а именно на нижней палубе. Мы с Минтоном бросились вниз и попытались взломать дверь в «морг», однако Бёрк основательно забаррикадировался внутри. К нам на помощь подоспели Хьюз и Алан Бигсби с требованием объяснить в чём дело. Затем на экране монитора мы увидели лицо доктора в противогазе. Он стоял по колено в воде, жестом призывал нас отключить сигнализацию и подачу воды. Хьюз отдал по рации распоряжение, однако быстро сделать это не удалось так, как помещение оказалось сильно задымлено. Бёрк прохрипел в микрофон, что у него мало времени. Он стал сбивчиво говорить, но из-за маски на лице, из-за воя сирены половину слов было не разобрать… – Лэмм пересчитал людей в комнате тяжёлым взглядом и остановился на Эйдане. – Сказал, что сжёг Чарльза Кимбла. Облил реактивами и поджог мертвеца прямо в собственном железном гробу – сигнализация сработала именно из-за этого. Он повернул камеру, и мы увидели у него за спиной всё ещё дымящийся отсек холодильника. Вся металлическая панель до самого потолка была покрыта копотью, от неё валил дым. В его клубах мы разглядели несколько клеток с мёртвыми кроликами, нагромождение аккумуляторов, измерительной техники и паутину проводов. Позже Минтон признался мне, что передал клетки с животными по просьбе доктора накануне инцидента. Чуть поодаль на тележке мы увидели два больших газовых баллона, рядом с ними стол с колбами и пробирками. Всё это время Бёрк продолжал сбивчиво хрипеть в микрофон о своём открытии, то и дело жестикулируя и оборачиваясь. В такие моменты его речь напрочь пропадала из трансляции, и мы начинали кричать ему, чтобы он снял этот чёртов противогаз и говорил в микрофон! Тщетно – он нас не слышал и продолжал говорить.

– Какое открытие? – хриплый голос Мэрит расколол монолог полковника, словно топором.

Филипп Лэмм сосредоточенно разгладил морщины на лбу.

– Сказал, что позволил мертвецу укусить двоих кроликов и в течении суток наблюдал, как оба погибли, а после ожили. Он произнёс «крайне агрессивная форма поведения» или что-то в этом роде; сказал, что в попытке напасть на живых сородичей, один из очнувшихся кроликов выбил себе глаз, выбираясь из клетки… Потом мы расслышали, как он говорит о результатах вскрытия, о том, что внутренние органы животного меняют свой функционал, трансформируюсь в некую цепочку – цель которой не ясна. Сказал, что нет никакого заражения крови, нет инфицирования организма – поэтому в анализах крови нет маркеров. Он был уверен, что по этой причине не удалось ничего найти ни в крови Кимбла ни в своей собственной. «Взломщик, – я его нашёл!» – он именно так и сказал. «Взломщик есть – и он гениален! Он состоит из импульсов сверхнизкой частоты, именно они передаются при укусе, а вовсе не инфекция! Они формируют в позвоночнике жертвы электрическое поле, которое становится вместилищем того, что упало на Землю. Этот Взломщик убивает своего носителя, а затем воскрешает и заставляет плодить себе подобных атакуя живых. Тот, кто пережил нападение, но был укушен – умрёт и станет носителем, тот кто не переживёт – станет обедом… Так Взломщик копирует себя и кормит носителей. Примитивный и очень действенный способ выживания».

Панов отрицательно покачал головой:

– Не совсем. Если в этом уравнении жертвы начнут погибать от нападения, а не от укусов, вскоре Взломщику некого будет заражать.

Лэмм криво усмехнулся:

– Для этого он и перестраивает организм мёртвых. Он создаёт нечто новое, нечто вписывающиеся в его систему координат.

– Кого «его»? – вклинился в разговор Мельтцер, переводя оторопелый взгляд с одного мужчины на другого.

– Бёрк сказал, что упавшее во льдах ядро с астронавтом внутри каким-то образом оказалось населено внеземным разумом, способным генерировать импульсы, воскресающие мёртвых. Если быть точным, то Джонатан сказал, что «пришелец» – это и есть сами импульсы, набор субатомарных частиц, способных генерировать слабое электрическое поле. В качестве дополнительной энергии Взломщик использует головной мозг носителя, пока тот жив – аккумулятор, а сам прячется в стволе позвоночника, именно в спинном мозге. После биологической смерти носителя, а именно после пробуждения, этот функционал сохраняется, но требует «подпитки», поэтому мертвецу необходима еда. «Что необходимо для выживания организма? Пища! – хрипел Бёрк в противогаз, словно не замечая наших призывов на камеру. – Какой самый могучий побудитель требуется для выживания вида? Голод, конечно! И Взломщик отлично это понял! Он высчитал работу протеома синапсов, разгадал механизм функционирования ЦНС!» Джонатан расхаживал в воде, хрипел и хрипел, едва различимый в клубах дыма. «Именно так зародилась жизнь на планете, именно спинной мозг дал развитие эволюции, именно он является двигательным центром, – он, и только он обладает всем набором необходимых команд, заставляющих тело быть именно тем функционирующим механизмом, каковым его задумала эволюция! Или, быть может, именно таким человека и задумал Бог, не заметивший в своих владениях ускользнувшего от Его взгляда демона, который наведался в покинутый Им Эдем… Что увижу я после смерти, перед кем предстанет моя душа, если тело моё будет наполнено чем-то неведомым? Чью армию пополню? Итак… Разглядел ли пришелец в нас „Венец творения“? Едва ли… Скорее бездыханную препарированнуюлягушку на столе лаборанта, который подсоединяет к мёртвой плоти электроды!» Джонатан перебегал от одной клетке к другой, показывал на разрезанных на части животных и продолжал что-то выкрикивать – мы ничего не могли разобрать… Помню, как у меня в голове мелькнула шальная мысль, что несчастных животных мог искусать и сам доктор. Бёрк сказал, что у него мало времени. Сказал, что после его смерти у нас будет что-то около шести часов, но нам лучше поторопиться. Велел сразу после его смерти поместить тело в глубоководную капсулу для съёмки шельфа и закачать приготовленный им газ – какой-то ингибитор на основе азота и хлора. Приказал подготовить капсулу заранее, установив напротив иллюминатора видеокамеру – она должна фиксировать гибернацию самого доктора. Сказал, что оставит собственные расчёты, вычисления и записи для коллег, чтобы они могли двигаться вперёд в своих поисках – всё это вместе с капсулой мы должны как можно быстрей передать в максимально изолированную исследовательскую лабораторию.

– «Арктика-9», – произнёс Курт уверенно.

Филипп бросил хмурый взгляд на Панова, а когда тот утвердительно кивнул (знаем, продолжай), заговорил вновь:

– Совершенно верно. Бёрк сказал, что приклеил на грудь кардиодатчик. После того как прибор зафиксирует остановку сердца, сработает сирена внутри периметра – мы будем знать, что доктор мёртв и нам пора действовать. Предупредил, чтобы мы не предпринимали никаких реанимационных мероприятий и действовали максимально осторожно: входить только вооружёнными и в случае непредвиденных обстоятельств стрелять в голову… Помню, что Хьюз начал перебивать доктора, а потом и вовсе прикрывать микрофон и доказывать нам, что Бёрк сошёл с ума! Бигсби грубо приказал ему заткнуться и отстранил от камеры. Всё это время доктор продолжал что-то говорить, мелькал в кадре то отдаляясь, то подходя ближе; мы слушали обрывки фраз, надеясь, что вот-вот отключится сигнализация. Когда вой сирены умолк, Джонатан продолжал расхаживать по колено в воде, так и не сняв дыхательную маску. Он не переставал говорить, говорить, и только тогда мы заметили в его нагрудном кармане диктофон – и мы догадались, что всё это время он вёл рассказ не для нас, а для коллег, которые будут заниматься изучением его… воскрешения. Потом Минтон обратил внимание, что позади доктора на пульте не горит индикатор трансляции.

– Что это значит? – спросил Эйдан.

– Бёрк нас не видел всё это время, – пояснил полковник, покачав головой. – Мы поняли, что все наши попытки докричаться до доктора тщетны именно поэтому. Мы просто наблюдали за лекцией Джонатана Бёрка, а он всё это время вёл запись на видеокамеру и диктофон. Бигсби спросил у Минтона можно ли наладить видеосвязь в штатном порядке, и Марк полез переключать что-то под стол. Как только он вылез монитор погас, а потом заработал снова. Мы заметили, как Бёрк резко замолчал и перестал расхаживать, а в следующее мгновение, сорвав с лица маску кинулся на камеру у своего стола.

Панов удивлённо вскинул брови:

– Зачем он это сделал?

Филипп Лэмм смотрел в глаза русскому военному:

– Если бы видели его лицо, у вас не возникло этого вопроса, Виктор. Я думаю Бёрк сам отключил трансляцию, чтобы не видеть людей… живых людей. И маска на его лице была вовсе не от дыма, как мы предположили тогда, – в неё Джонатан закачал приготовленный ингибитор, чтобы хоть как-то отсрочить собственную смерть. Тогда мы этого не знали. Увидев нас на экране, он словно обезумел! Его перекошенное лицо с выпученными глазами и чёрным ртом, так и застыло стоп-кадром прерванной трансляции. К слову, связь мы так и не наладили, а спустя час вой сирены внутри «морга» оповестил нас о смерти Джонатана Бёрка. Оцепление с нижней палубы Хьюз снимать не стал, а даже усилил по настоянию Бигсби. Согласно инструкциям доктора, мы поспешили открыть дверь – для этого нам пришлось использовать дисковую пилу и гидравлические ножницы. Оказалось, что изнутри Бёрк обесточил привод и обрезал всю гидравлику задвижек. Для чего? Чтобы не иметь возможности самому покинуть холодильник! Соблюдая секретность, учитывая напряжённость среди персонала и те слухи, которые породило наше возвращение с острова, нам пришлось действовать вчетвером. Этим же составом мы заходили в «морг». Не зная с чем именно мы столкнулись, мы облачились в костюмы химической защиты и вооружились. В отсеке творился настоящий хаос. В воде плавали листки с записями, оборванные провода, одноразовая посуда, остатки еды, опустошенные пакеты с плазмой… Клетки с мёртвыми животными оказались сломаны и подтоплены, повсюду в воде встречались их останки. Ячейки холодильных камер напоминали разорённые пчелиные соты, трупы погибших людей оказались свалены в воде прямо у стены – жуткое зрелище! – Филипп прикрыл глаза рукой, вспоминая пережитое. – Я предполагаю, что в предсмертной агонии Бёрк выволок тела наружу и свалил у стены… Тело самого доктора находилось за столом, вернее на столе; обнажённая исцарапанная грудь и лиловый живот с лопнувшими сосудами. Огромная гематома выглядела так, словно перед смертью Джонатан попал под грузовик. Немногим позже, на этом самом столе под телом доктора я и увидел рисунок о котором упомянул Бёрк ранее – очевидно, перед самой смертью Джонатан его нарисовал сам. Мы разоружились, сложив арсенал у входа и принялись за работу. Минтон и Хьюз привезли на тележке капсулу для глубоководной съёмки – и нам сразу стало понятно, почему доктор настаивал на её использовании. Герметичная, способная выдержать большое давление, высотой с человеческий рост, она напоминала огромный стакан с прозрачным иллюминатором на уровне лица. Мы выпотрошили капсулу, не особо заботясь о сохранности дорогой аппаратуры – мы спешили и, признаюсь, сильно нервничали. Лицо доктора, лишённое противогаза, произвело на нас сильное впечатление, можно сказать, шокировало нас! Серое, почти чёрное, с кровоподтёками из носа и рта; заплывшие глаза и распухший язык. Тогда-то Минтон и догадался, почему Бёрк последние часы не снимал маску… С трудом мы поместили тело Джонатана в капсулу; места внутри оказалось ровно настолько, чтобы оно приняло стоячую позу, уперевшись коленями в корпус. Нам пришлось использовать шейный корсет, чтобы голова доктора не запрокидывалась, а оставалась в нужном ракурсе – ведь мы установили видеокамеру напротив иллюминатора, так как и велел Бёрк. Мы задраили люк и закачали приготовленный доктором ингибитор. Единственное чего мы не учли, это то, что датчик, сбрасывающий давление в камере, имел привязку к уровню моря и глубоководному положению капсулы. В спешке мы проигнорировали эти значения…

Эйдан тихо предположил:

– Поэтому в самолёте произошла разгерметизация?

– Да, именно так. Когда на высоте мы сообразили в чём дело, было уже поздно – и Бёрк вырвался!

Панов скептически осмотрел присутствующих:

– Как вы вообще вызвали самолёт в отсутствии связи?

Полковник ответил раздражённо, чувствуя недоверие в словах русского пилота.

– Сообщение с координатами и инструкциями записывается на шифратор, тот в свою очередь покидает место блокады в выпущенной ракете. Таких ракет было три и спустя двое суток неподалёку на лёд сел транспортный самолёт.

Закурив сигарету, Эйдан посмотрел на притихших норвежцев, внимательно слушавших перевод в наушниках, затем вернулся взглядом к полковнику.

– Реймонд Дадс говорил, что на борт самолёта доставили раненых и два контейнера с мертвецами. Кто был во второй капсуле?

– Зиппо, – ответил Лэмм упавшим голосом. – Пока остальные заканчивали задраивать контейнер с мёртвым доктором, я пошёл посмотреть, что осталось от Чарльза Кимбла. С трудом мне удалось выдвинуть ячейку с его останками из холодильника – огромная температура расплавила ролики, на которых скользил сам поддон, деформировала стены ячейки. Использованные доктором реагенты сделали своё дело, потому, кроме пепла и обгоревшего стального троса внутри ничего не оказалось. Кимбл сгорел полностью, – полковник нервно растёр виски и зажмурился: – Потом… потом я обернулся и… и увидел, как с пола поднялся Брэндон… Зиппо! Ещё секунду назад его тело плавало в углу лицом вниз – и вот он стоит у Хьюза за спиной, а я за спиной у Зиппо в десяти футах… Его заметил Минтон и закричал. Это словно разбудило мертвеца, заставило действовать: Зиппо набросился на Хьюза со спины, вцепившись в шею. Молниеносно, он двигался молниеносно с… жутким хрустом застывшего тела!

Филипп сгрёб сигареты и нервно подкурил. Потрясая огоньком в пальцах, он торопливо продолжил:

– Зиппо свалил Хьюза в воду, сорвал с головы Эдварда противогаз, едва не свернув ему шею! Бигсби шарахнулся в сторону и упал на спину… Минтон кинулся к выходу, но запутался в проводах и тоже упал в воду… Хьюз кричал и пытался встать, из его шеи фонтаном била кровь! Я подскочил и ударил мертвеца ногой в спину, пытаясь сбросить – будто ногой в бетонную стену! Господи, он был словно отлит из мрамора! Зиппо настолько крепко вцепился в Хьюза, что просто завалился с ним набок и я… я увидел как из-под воды выныривает его мёртвое лицо… его зубы… и они, они сдирают с Хьюза скальп! Я заметил, как Бигсби хватает карабин и поворачивается – я едва успел отпрыгнуть, как он начал палить очередью! Одна из пуль попала в баллон с ингибитором – и газ тут же взорвался! Сразу сработала пожарная сигнализация, вода из рассеивателей обрушилась с потолка. Из баллона вырвалась плотная струя газа, стремительно наполняя помещение туманом. Минтон закричал, что через тридцать секунд сработает аварийный затвор и мы не сможем открыть дверь даже изнутри! Мы кинулись к выходу и едва успели выскочить из «морга» – сработали магнитные петли и дверь с грохотом захлопнулась…

– Вы бросили своего капитана! – оборвал ядовито Виктор.

– Идите к чёрту, мистер Панов, мы едва спаслись сами!

– Вас было трое вооружённых человек…

– Трое напуганных, дезориентированных людей, которые стали свидетелями самого страшного кошмара в их жизни!

Панов криво усмехнулся и негромко ответил что-то по-русски, с явным недоверием глядя в лицо Филиппа Лэмма. Наблюдавший за перебранкой военных Эйдан вновь почувствовал, что упускает нечто важное.

– Постойте… помолчите, Виктор! – заговорил он быстро. – Что-то не сходится… Зиппо… Зиппо… Что-то не так! Стоп! Вот оно! Как получилось, что Зиппо очнулся, ведь он фактически был убит в стычке? – обратился Эйдан к полковнику. – Согласно теории доктора Бёрка, он не должен был ожить!

Филипп утвердительно кивнул и прищурился, взяв полярника на алый прицел сигареты:

– Я размышлял об этом, думал неоднократно. Уверен, что Брендон… Зиппо, всё же стал носителем того, что принёс с собой астронавт на Землю. Ведь если разобраться: искусан Зиппо был именно первоисточником – и я уверен, что пробуждение Брендона было неминуемо.

Неожиданно вмешался русский и навалился грудью на стол, его глаза сузились:

– Вот как? Так, а почему же тогда он столько времени пролежал в морге в виде «правильного» покойника и очнулся спустя столько суток? Всё равно не сходится, мистер…

– Я бил его током! – гаркнул Лэмм и грохнул рукой по столу. Рой искр взорвался у лица военного, словно они выскочили из его гневных глаз. – Я высадил в ноль конденсаторы, пытаясь сохранить Брендону жизнь, мистер Панов! Наверняка это сыграло роль и отсрочило его… его воскрешение! Не будь этих ударов током, Брендон очнулся бы через несколько часов!

С другого конца стола Мельтцер тихо произнёс:

– Либо не очнулся совсем… – собрав на себе вопросительные взгляды, он пожал плечами: – Я просто предположил: может эти удары током наоборот спровоцировали механизм «воскрешения», просто с задержкой…

Мрачный полковник сверлил взглядом бортмеханика, обдумывая его слова.

– Может, и так, я не знаю. К нам спустились несколько офицеров, Бигсби сказал им, что взорвался газ и Эдвард Хьюз погиб. Старшим на корабле был назначен Пэт Рассел – до сих пор помню смятение в его глазах… Бигсби распустил остальных и велел вызвать вниз Лироя и Бреннана. Им он приказал заняться подготовкой раненых из лазарета и готовиться к отбытию с судна. Когда они ушли, Бигсби наскоро ввёл Рассела в суть происходящего – смятение на лице Патрика переросло в недоверие, которое я вижу и на вашем лице, Виктор. Пока мы решали, что нам делать дальше, Минтон предложил попробовать наладить видеосвязь с «моргом». Спустя пару часов он смог подключиться к резервной камере наблюдения, и мы увидели заполненное туманом помещение. Вода на полу замёрзла, повсюду сверкал иней – было очевидно, что ингибитор сильно понизил температуру в «морге». Мы заметили вмёрзшего в лёд распотрошённого Хьюза, а за ним, привалившегося к стене Зиппо с окровавленным лицом. Он не двигался, сидел открыв рот и запрокинув голову. Минтон сказал, что нужно действовать быстро, пока не улетучился ингибитор; он предложил воспользоваться моментом и выстрелить мертвецу в голову. Перед монитором завязался короткий спор, кто именно должен войти в «морг» и сделать выстрел, однако уже через пару минут Бигсби настоял на том, чтобы заменить расстрел ещё одной глубоководной капсулой.

– Чем он это мотивировал? – спросил Эйдан.

– Тем, что Бёрк может не очнуться, и на данный момент Зиппо наш единственный экземпляр.

– Экземпляр чего? – удивился полярник.

– Оружия, – подсказал Виктор тихо, сверля полковника прищуренными глазами. – Не так ли, мистер Лэмм?

– Вы параноик, мистер Панов, – возмутился Филипп наигранно. – У нас на руках оказался артефакт человеческого существования после смерти – необъяснимый феномен, способный воскрешать мёртвых! Если Бёрк и прогнозировал собственное воскрешение, то воскрешение Зиппо он точно не учёл, а значит где-то ошибся в своих расчётах.

На другом конце стола Мельтцер утвердительно кивнул головой:

– Звучит логично!

– Для вас, Курт, не для меня, – проскрипел с подозрением русский.

– Что было дальше? – спросил Эйдан требовательно.

– Рассел с Минтоном отправились за глубоководной капсулой, мы с Аланом стали готовиться вскрыть дверь. Как только отключилась сигнализация, мы услышали сработавшие замки. Вернулись Минтон с Расселом, толкая на тележке резервную капсулу, благо она оказалось пустой. В помещении было очень холодно, мы с трудом передвигались по льду. От пола до потолка висел голубой слоистый туман, через который мы продирались. Я не сводил глаз с мертвеца в углу, держал его на прицеле готовый в любую минуту открыть огонь. Рядом шёл Бигсби, также с автоматом наготове, Пэт с Минтоном катили тележку позади. Я услышал, как за спиной в противогаз филином ухает напуганный Рассел – он заметил содранное лицо Хьюза, его вывернутый живот… Зиппо не двигался; взгляд мёртвых глаз застыл где-то на потолке, ноги вросли в лёд. Мы принялись вырубать мертвеца ледорубами, пока трясущийся Рассел стоял рядом с приставленным карабином к голове Зиппо. Затем Минтон подкатил уцелевший баллон с газом, и мы с огромным трудом запихнули мертвеца в капсулу. Завинчивая крышку, я заметил, как Зиппо следит за нами, – Лэмм содрогнулся, будто и впрямь перед собой увидел мёртвое лицо, – замороженным взглядом мертвеца, которому нужно чуть-чуть времени, чтобы разорвать нас на части… Бигсби тоже это заметил, поэтому со словами «отдыхай, засранец», открыл вентиль. Газ мгновенно заполнил камеру, сделав глаза мертвеца неподвижными. Алан постучал по стеклу, удостоверился, что Зиппо заморожен и прогудел в маску, что пока действует ингибитор в помещении, нам требуется сжечь остальные трупы… Бигсби объяснил, что берёт ответственность на себя, что, не имея представления о механизме резурекции, нам нельзя рисковать. Мы забрали всю записывающую аппаратуру, облили трупы оставшимся реагентом – к слову это была единственная жидкость, которая не замёрзла – установили таймер с запалом и вывезли контейнеры из «морга». Спустя несколько минут снова сработала пожарная сигнализация и не выключалась почти четыре часа. «Крематорий» нагрел переборки и левый борт так, что «Тохинор» утопал в пару, растопив лёд снаружи. К утру в помещение стало возможным попасть – оно выгорело полностью вместе с содержимым, испарив всю воду… На месте тел осталась огромная куча пепла и горстка железных пуговиц. Раскалённое пламя содрало и расплавило всё содержимое «адской жаровни»! Спустя несколько часов над «Тохинором» пролетел самолёт и, сделав круг, сел неподалёку на лёд. Мы начали погрузку людей из лазарета, взяв за основу легенду с отравлением аммиаком.

Лэмм выцарапал из пачки новую сигарету, вставил в зубы, но так и не закурил. Его ошеломлённый взгляд прыгал по хмурым лицам выживших людей.

– Джефри Тайта – капитана «Тохинора», Слэйтона – штурмана, Уолда – старшего помощника, Пряху, Йонга, матросов… Мы всех сожгли… Всех! – полковник сжал кулаки и задышал носом. – Рассел строго-настрого запретил персоналу спускаться на нижнюю палубу, а чуть позже, вместе со мной и Минтоном помогал набивать пеплом мешки для мусора. Понятно? Для мусора! Мы собирали пепел лопатами и ссыпали в мешки… Получилось восемь грёбаных мешков… высохшей грязи, в которой попадались и уцелевшие железки, и не сгоревшие кости, и осколки стекла… Что хоронить… потом?

«Видимо мой ангел сгорел в одном из танков», – вспомнил Эйдан брошенную полковником фразу. Полярник смотрел в напряжённое лицо военного, очень близко принявшего к сердцу последствия совершённого ими акта.

– Дальше вы знаете, – Лэмм разжал пальцы и покосился на чёрную тетрадь. Он чиркнул спичкой и уставился на пламя, затем нервно подкурил и добавил: – Теперь вы всё знаете.

В комнате затаилась тишина, на фоне которой в камине тихонько перешептывались тлевшие угли. Эйдан покосился на Панова и заметил, как тот исподлобья изучает лицо полковника. На лице русского лётчика хорошо читалась печать недоверия и скептицизм, однако Виктор пытался это скрыть. Предчувствуя, что Панов вот-вот начнёт делиться своими подозрениями вслух, Эйдан решил его опередить:

– Как так случилось, что Бигсби вас предал?

Лэмм ответил пристальным взглядом человека, не раз задававшего себе тот же вопрос.

– Видимо он посчитал, что у него в одиночку шансов больше, чем у троих заблудившихся людей. Рано поутру я услышал, как он пытается завести снегоход и вышел из палатки. Он наставил на меня карабин и сказал, что я «должен его понять». Я ответил, что «должен» и «понял» на разных полюсах сложившейся ситуации. Алан сказал, что оставляет нам немного еды и неподалёку от палатки закопал наше оружие – это его гарантия, чтобы не быть застреленным в спину – и наша, чтобы не остаться безоружными перед лицом смертельной опасности. «Благородный» Бигсби рванул обратно на восток, наверняка решив, что мы проскочили «Пункт-К». По стечению обстоятельств, уже позже, он оказался перехвачен норвежскими полярниками у побережья.

– Он быть заражён, когда Одэн привезти Бигсби Хара-Ой, – констатировал Матс.

Лэмм выпустил дым из носа и открыл тетрадь. Размашисто пересчитав страницы, он ткнул в одну из них пальцем:

– Верно, Матс. Кто-то из вас говорил, что Бигсби появился на станции в шубе инуитов. Я уверен, что перед тем, как его спасли ваши коллеги, Алан Бигсби натолкнулся на рыбацкую деревню, на которую позже, случайно, наткнулся мистер Ридз.

Эйдан невольно содрогнулся, вспомнив корчившегося в огне мертвеца в крохотной рыбацкой хижине и окостенелого оленя на привязи, уничтожившего всех своих сородичей.

– Я думаю там он и нашёл одежду, – продолжил Лэмм, изучая собственные записи. – Впрочем, как и собственную погибель…

– Мертвецы? – уточнил Эйдан мрачно.

– Да, но Бигсби тогда этого ещё не знал. Я уверен, что именно там он подвергся нападению, был искусан, наверняка дал бой и сумел сбежать.

Панов поёрзал в кресле и забарабанил пальцами по столу.

– А как местные «заразились» в своей изолированной от всего мира деревне? – спросил он язвительно.

Лэмм покосился на Эйдана и ответил:

– Я думаю они повстречали того же, кого мы нашли в кратере.

– Ах, да… – протянул Виктор с кривой усмешкой. – Пропавший астронавт, как я про него забыл! У него и с инуитами контакта не получилось?

– У инуитов есть поверье о кивитоки – мистер Ридз подтвердит мои слова. Местные в них верят и очень боятся… Уверен, когда к ним в деревню заглянул мертвец из собственной легенды, ему устроили весьма прохладный приём. Косвенно мои мысли подтверждает запертый в хижине оживший мертвец, которого мистер Ридз… которого… на которого он случайно натолкнулся.

Полковник в упор посмотрел на Эйдана, и полярник едва заметно кивнул – спасибо за опущенные подробности.

– Это правда, парень? – Виктор повернул голову.

– Правда.

– Ты уверен, что он был мёртвый?

Потаённая издёвка в словах русского задела и обозлила; она словно чёрной краской перечеркнула снежную целину, на которой виднелась цепочка следов – его следов, Эйдана – пытавшегося убежать, уйти, уползти, скрыться от собственного кошмара, ползущего по пятам.

– Я его сжёг, прямо в хижине! – ответил озлобленно полярник, вколачивая слова в лицо пилота. – А потом он, обгоревший и безногий полз за мной несколько дней. Мэрит прострелила ему голову. Вы разве не в курсе?

Виктор энергично закивал, соглашаясь:

– Да-да, я знаю эту историю. Со слов мистера Лэмма, – добавил он многозначительно. – Всё что я увидел на следующий день – это огромный костёр между камней в скалах и догорающие кости. Парень, я не считаю тебя лжецом, просто мне сложно верить в то, что в округе бродит космический монстр и воскрешает мертвецов. Верить, со слов мистера Лэмма.

– А этим словам вы тоже не верите? – Эйдан кивнул в сторону Мэрит и Матса.

Панов сложил руки на груди и выставил подбородок:

– В древнем Риме жил один очень богатый политик, который предлагал во время пожара свою помощь. Либо выкупить горящее здание по очень заниженной цене, либо помочь в тушении за деньги – и тогда его рабы кидалась спасать дома согласившихся. Его звали Красс, он был очень хитрым и очень богатым человеком. Вот он, – Панов кивнул на Лэмма, – работает на Красса, он его человек. А у этих, – он кивнул на притихших норвежцев, – сгорел дом. Видимо, не договорились…

Эйдан устало покачал головой.

– Вы точно параноик, сэр.

– А ты – мальчишка, который не совсем понимает с чем именно столкнулся!

Тихий голос Матса оборвал возбуждённые препирательства мужчин:

– Бигсби знать цифры маяк, но он не ходить экспедиция с вами, мистер Лэмм. Одэн знать эти же цифры. Ханна нам всё рассказать. Откуда?

Лэмм посмотрел в слепые глаза радиста и сцепил пальцы в замок поверх чёрной обложки.

– Ответ очевиден – Бигсби побывал на месте падения артефакта и запомнил номер маяка в бинокль. Учитывая, что Бреннан перед тем, как спустить устройство в воду, включил трансляцию сигнала, Алан Бигсби наверняка слышал координаты «Пункта-К» через громкоговоритель, которые называл Виктор по радиосвязи, однако в агонии последующих событий их перепутал. Я думаю перед смертью он старался сказать услышанные координаты станции, но назвал увиденные цифры на радиомаяке.

– Потом он напасть на собак, – утвердительно произнёс Матс.

– Совершенно верно, – согласился полковник. – Позже они разбредутся и умрут, будучи уже заражёнными. Одна из них доберётся до Коргпоинт и нападёт на коллегу мистера Ридза, – Филипп повернулся к Эйдану. – Впоследствии укушенный умрёт, затем очнётся и станет причиной гибели начальника станции, а после и сам нападёт на мистера Ридза. Не так ли?

Вместо ответа, Эйдан задал встречный вопрос:

– А как вы объясните появление мертвеца в бухте Макалена? Тот босоногий?

Лэмм снова глянул в тетрадь и задымил сигаретой.

– Это Одэн Эк, – ответил он уверенно.

Эйдан заметил, как вздрогнул и Матс, и Мэрит.

– Не может быть! – прорычала она хрипло. – Я не поверить!

– Далеко! – отрицательно покачал головой связист.

Полковник откинулся на спинку кресла:

– С ваших же слов, мистер Кённег – Одэн Эк был отличным лыжником. Колоть себе адреналин, пытаясь увести мертвецов подальше от базы – поступок, заслуживающий восхищения! Настоящий воин! Я думаю Одэн Эк отвлекал мертвецов до тех пор, пока у него не разорвалось сердце… Из вашего рассказа я понял, что он был заражён водой из озера так же, как и Чарльз Кимбл, просто Одэн умер не так быстро – наверняка благодаря отменному здоровью и своему могучему сердцу. И тем не менее, и он пал от рук убийцы, свалившегося на Землю.

– Слишком далеко от Хара-Ой, – согласился Эйдан со связистом.

– Вы говорили, что нашли бухту Макалена закупоренной сошедшим ледником, мистер Ридз, а после, двигаясь на северо-запад в надежде достигнуть норвежской станции, оказались оттеснены на север разломом. Двигаясь вдоль побережья, вы столкнулись с напиравшими ледниками, сдвинувшимися со своих мест. Я считаю, что после смерти Одэн Эк был перемещён вместе со льдами на запад и очутился в бухте, которая стала ловушкой для тюленей. И едва не стала ловушкой для вас, мистер Ридз. Вам очень повезло, что, стреляя, вы смогли попасть мертвецу в голову!

– Зато мне очень не повезло, что я вообще смог попасть в Арктику, – поморщился Эйдан, вспомнив медвежьи туши в снегу, их вывернутые животы, обглоданные морды, а затем и объеденное лицо Ломака подо льдом. Эйдан взорвался, не в силах совладать с нервами: – Какого чёрта они выгрызают внутренности?! Лицо… почему лицо, чёрт побери?! У вас есть объяснение этому?

Полковник тяжело вздохнул:

– Только предположение, как человека знакомого с медициной. Чувствуя электрические импульсы головного мозга, мертвецы пытаются добраться до мозга живых существ… и пока они это делают, – Лэмм замолчал и пару раз глубоко вздохнул. – Они… добираясь до своей цели, а это всё же непросто, они лишают человека… не только человека… они лишают его лица, в попытке достичь цели. Я думаю за это время жертва погибает от боли и кровопотери, мозг перестаёт быть электрически активным, и мертвецы бросают попытки… Поэтому, мистер Ридз, вы были неоднократным свидетелем этого явления… и я понимаю всю вашу боль и ужас увиденного. Ну, а потом… Область живота не защищена рёбрами – именно здесь проще всего добраться до нисходящей аорты.

– Аорты? Зачем им вообще кровь живых? – вклинился в разговор Курт, с печатью недоумения на лице.

– Ионы, – ответил Филипп. – Импульс, заставляющий мертвецов оживать, постепенно теряет свой заряд. Проще всего его восполнить из крови и тканей живых существ. Взломщик, – как его назвал Бёрк, – не зря оставил мертвецам самое мощное из оружий, способное одержать победу над всем живым – голод! Ими движет непрекращающийся голод, не утихающий ни на минуту – и он начинается ещё при жизни, словно разгорающиеся на ветру угли. Поэтому пред смертью погибающие раздирают себе грудь, живот и шею. Этот нестерпимый жар начинает пожирать людей изнутри накануне смерти, а тот, кто всё это время прячется в теле, кто вот-вот станет полновластным хозяином воскрешённого мертвеца – потирает руки, добивая своего носителя.

Панов стал утвердительно кивать головой, вместе с тем посматривая на Эйдана странным взглядом.

– Мистер Лэмм, вы сказали, что Взломщик – это электрические импульсы, поэтому его и невозможно обнаружить в крови…

– Это сказал доктор Джонатан Бёрк, не я. Это его открытие, за которое он заплатил жизнью! И я думаю он оказался абсолютно прав, насчёт обнаруженной им формы… формы… существования некой разумной энергии… Да, пожалуй, так. Если вдуматься – что ещё может существовать в открытом космосе миллионы, а может и миллиарды лет, сохраняя себя как единое целое? Только энергия.

– Пусть так, – перебил Виктор, махнув рукой. – Как вы объясните, что Эйдан избежал… заражения. По словам доктора в момент укуса происходит передача импульса, который в последствии и приводит к смерти – и избежать этого невозможно. Я всё правильно понял?

Полковник ткнул в русского сигаретой и его глаза сузились:

– Мистер Панов, вы пытаетесь поймать меня на лжи, а я обосновать, то, что может стать катастрофой в истории человечества и поставить под угрозу всё его существование! Я не учёный, не биолог и даже… не инженер, чтобы разгадать тайну упавшего артефакта. Я здесь один, у меня нет команды, которая бы работала над этим феноменом и единственное, что доказывает правоту моих размышлений и догадок доктора Бёрка – бродит снаружи и пожирает живых! – Лэмм успокоился и бросил взгляд на Эйдана, скользнул по отнятой руке полярника, вернулся глазами к русскому. – Я уверен, что Взломщик проникает в организм используя электрический потенциал. В момент укуса человек испытывает сильную боль, как от удара током. Об этом говорил Бёрк, об этом говорил и мистер Ридз… Сильная боль – ключ к проникновению в тело человека, скачок электрической активности в нейронных цепях – и Взломщик внутри. Так вот, чтобы там остаться, закрепиться, ему требуется вернуть электрический потенциал на место и втереться в это значение. По стечению обстоятельств, мистер Ридз своими действиями полностью нарушил эти условия: на момент укуса он уже испытывал сильную боль. Капкан, мороз, мокрое тело, примёрзшее к железной двери – всё это настолько изменило электрический потенциал жертвы, что Взломщик остался локализованным в месте укуса. Хоть мистер Ридз и говорит, что испытал боль, я думаю это не то ощущение, которое достаётся укушенному в обычных условиях.

Следивший за мыслями полковника Эйдан ощутил, как в груди промерзает ужас той самой ночи, в которую его вернул Лэмм собственными размышлениями. Нестерпимая боль сдиравшего кожу капкана, выворачивавшая суставы ломота ледяной воды, ослепительный ожог примёрзшего к железу нагого тела… И сам укус – новая вспышка боли, словно пальцы попали в оголённый провод.

Между тем, полковник продолжал, растаптывая недоверие в глазах Панова:

– И самое важное: пока Взломщик оказался локализован в искалеченной руке жертвы – он её отсёк. Несомненно, не произведи мистер Ридз ампутацию, при восстановлении потенциала, Взломщик мгновенно попал бы в ствол позвоночник и тогда… тогда бы мистер Ридз здесь уже не сидел, – заключил полковник, покосившись на Эйдана.

Панов утвердительно кивнул и подавшись вперёд подхватил пачку сигарет. Покурив, он с издёвкой сказал:

– Интересно, очень интересно… Правда. И всё это, – он помахал рукой над головой, – устроил упавший во льдах астронавт, который много-много лет назад пропал в космосе? Я ничего не путаю?

– Путаете, – проскрежетал Лэмм. – Я думаю всё это, – полковник также покрутил рукой над головой, – устроил тот, кто прилетел вместе с астронавтом на Землю. Вся эта необъяснимая потеря связи, мощнейшая блокада в зоне падения, подавление любого электрического и магнитного сигнала – ничто иное, как попытка Взломщика скрыть своё присутствие.

– И где же он скрывается? – Панов театрально изобразил удивление.

– На месте падения, в озере, а если быть точным, то в кратере, который заполнила вода.

– Очень интересно! Браво! Правда кое-что не сходится: астронавт, который с ваших слов бродит в округе и воскрешает мертвецов. Или вы уже о нём забыли, мистер Лэмм?

– Он всего лишь инородное тело, попавшее в раковину моллюска, – ответил полковник, сверля пилота тяжёлым взглядом. – Случайная песчинка, которая ещё не стал жемчужиной, но судя по описанию мистера Ридза трансформация идёт полным ходом. Хозяин, приютивший песчинку, заперт в озере.

Панов хлопнул себя по бедру и деланно рассмеялся:

– Ай да мистер Лэмм! Ай да выдумщик! Так вот кто самый главный! Этот огромный «моллюск», принесший в своей раковине мёртвого астронавта – и есть самый главный «плохой»?

Не взирая на издёвки, полковник заговорил спокойным голосом:

– Он не плохой и не хороший. Чтобы соотносить нечто с этими понятиями, требуется у соотносимого наличие выбора к принятию решения.

– Но вы же минуту назад сказали, что это форма жизни!

– Форма существования. И она всячески пытается продлить это существование, путём собственного распространения. Скорее, это больше напоминает… программу, а точнее некий код, быть может осколок кода чего-то невиданного и непостижимого, что когда-то существовало во вселенной и, быть может, являлось свидетелем Большого взрыва…

Виктор отмахнулся от слов полковника рукой, едва не выронив сигарету.

– Бла-бла-бла! Что выполняет этот код?

– Единственно заложенное в него условие – дать новую жизнь.

– Вот как?! – хохотнул русский и даже привстал из-за стола. – Вы не шутите, мистер Лэмм?!

Эйдан хмуро следил за разыгрываемым Пановым спектаклем и впрямь чувствуя, что полковник в своих рассуждениях зашёл слишком далеко. «Засыпался, – сверлила голову дурацкая мысль. – Ему бы следовало остановится на ионах». Фраза о том, что нечто воскресающее мертвецов прилетело на самом деле дарить жизнь звучала так и вовсе нелепо. Эйдан заметил с каким недоверием и даже сожалением на Филиппа смотрит Мельтцер, как он смущённо улыбается, поглядывая на развеселившегося русского – было очевидно на чьей стороне бортмеханик. Мэрит, напротив, сидела с прямой спиной и слушала полковника очень внимательно, пряча глаза за тёмными очками. Матс сидел рядом, едва заметно раскачиваясь, и «смотрел» в пол.

– Скажите, полковник, блокада всего региона – тоже часть плана по выживанию? – не унимался Панов самодовольно.

– Я думаю это необходимое условие, в которое был поставлен… пришелец.

– Астронавт?

– Нет, тот кто его сюда доставил.

– Моллюск! – Виктор взглянул на мрачного Эйдана и подмигнул. – И кто его поставил в эти условия?

– Падение, которое явно произошло не там, где планировал… Взломщик.

– Так у него был план? – воскликнул Панов удивлённо.

– Объектов летел на базу в Конкорд. Ведь именно там и находится упавший несколько десятилетий назад пустой спускаемый модуль. Напомню – он излучал сильную радиацию.

Виктор пожал плечами и развёл руками:

– И на какой чёрт Взломщику эта рухлядь?

– Она ему не нужна. Возвратившийся пустой модуль послужил для Взломщика сигналом для отправки на Землю… части собственного кода. Когда над модулем возвели купол и он перестал излучать радиацию, Взломщик расценил потерю связи, как сигнал к действию.

– Понятно. А основная часть кода куда делась?

– Осталась на комете.

– И та улетела?

– Разумеется. Этот странствующий во вселенной «осколок» непостижимой, для человека, формы существования, как блуждающая искра среди мёртвых камней – ей лишь требуется горстка сухой травы, чтобы окрепнуть и родить пламя.

С окончанием рассказа о произошедшем на «Тохиноре», полковник, очевидно, выдохся и теперь отвечал на каверзные вопросы русского с видом уставшего человека. Филипп Лэмм словно дотащил на спине раненого бойца, с трудом разогнулся, а оглянувшись, понял, что тот скончался. Риск, надежда и цель впереди, – оказались напрасны, ведь раненый, которого так отчаянно спасал полковник, теперь лежал бездыханный, прошитый пулями недоверия и насмешек, а смерть, с маской русского лётчика на лице, ухмылялась и цинично протягивала лопату – так и быть, можешь закопать!

– Я верить в этот огонь, – произнёс Матс под стол, медленно раскачиваясь, – потому что я видеть этот астронавт. Мы все видеть на Хара-Ой этот человек в компьютере.

– Фотография в звуковой волне? Подумаешь! – Виктор закатил глаза. – С чего вы вообще решили, что это послание имеет отношению к обрыву связи?

Лэмм уронил ладонь на чёрную тетрадь, отчего стол вздрогнул.

– Мистер Панов, это изображение является прямым доказательством того, что слова моего друга-учёного и слова ого отца – Карла Хиггинса – правда. Само же наличие этого послания – это феномен, который несёт в себе отпечаток человека, осознающего скорую неизбежную смерть впереди. Этот феномен, воскрешённый неведомой силой, астронавт принёс с собой на Землю.

Виктор шумно и наигранно выпустил дым через нос, закинул ногу на ногу и откинулся в кресле – его триумф обретал форму.

– Мистер Лэмм, я отдаю вам должное, – произнёс он с улыбкой, и даже несколько раз хлопнул в ладоши. – Так потерю связи в регионе не смог бы объяснить никто, вообще никто! Это удивительная и, признаюсь, увлекательная история достойна пера, какого-нибудь полоумного фантаста, но никак не отставного полковника… – Панов задержался взглядом на хмуром лице Эйдана и вернулся к Филиппу. Он указал пальцем в потолок и спросил с ухмылкой: – Из космоса прилетел неплохой – нехороший «Мистер Рэд» и разбился во льдах на севере Гренландии?

Лэмм прикрыл глаза рукой и долго молчал, затем устало заговорил:

– У пропавшего в космосе астронавта была дочка, к которой, он отчаянно хотел вернуться в последние минуты жизни. Да, я думаю именно таковы были его мысли. Так вот, именно маленькая девочка называла божьих коровок «Мистер Рэд», и, очевидно, насекомое случайным образом попало в кабину космического аппарата перед стартом. Изображение в перехваченном послании, о котором говорит мистер Кённег, ни что иное, как последние секунды жизни обречённого человека, который вспоминает о дочери, держа в кулаке божью коровку.

– Надеюсь, это ваши домыслы, мистер Лэмм? – спросил русский с неподдельной надеждой в голосе.

– Это слова Карла Хиггинса. Во всяком случае, в те года разговоры в NASA ходили именно такие. Я уверен, что насекомое на борту было, и именно это побудило астронавта несколько раз в эфире произнести: «Мистер Рэд».

Лицо Панова странным образом наморщилось, будто лётчику резко перекрыли кислород, затем стало раздуваться, краснеть, и вот, в лицо полковника низвергся хрипловатый хохот русского пилота. Мужчина хохотал так долго, что его глаза увлажнились и заблестели, едва виднеясь из-за покрасневших щёк. Наконец он подался вперёд, раздавил окурок в блюдце, вытер глаза и сел прямо; морщины на лице русского разгладились, заняли своё обычное место. Спустя мгновение, на американца смотрели привычные бойницы, из-за которых выглядывали колючие штыки.

– Мы, конечно, слышали у себя в управлении о новом виде ментального оружия у вас, – сказал Виктор без тени усмешки. Он подумал и презрительно добавил: – Но, чтобы так трахать людям мозг!..

Мужчины долго и пристально смотрели друг другу в глаза, затем полковник вытащил из тетради чистый лист бумаги и протянул русскому. Следом по столу покатился карандаш.

– Мистер Панов, нарисуйте божью коровку, – попросил он.

– На хрена? Я не художник.

– Тем более вам будет просто справиться с моей просьбой. Смелее, или вы боитесь, что уже проиграли в схватке с ментальным оружием?

Явная усмешка в словах полковника подействовала, и Виктор, произнеся что-то на русском, взялся за карандаш.

– Пожалуйста, наслаждайтесь, – сказал он ехидно чуть погодя и протянул рисунок.

Филипп взял в руки довольно подробный набросок жука, изображённого сверху: округлая форма, старательно закрашенные пятнышки на панцире, торчащие лапки. Полковник молча открыл чёрную тетрадь и подтолкнул разворот поближе к Виктору. Эйдан увидел, как лицо Панова вытянулось, настороженный взгляд русского запрыгал между рисунком Эйдана в тетради полковника и собственным наброском.

– Этот рисунок мистер Ридз сделал, как только очнулся, – голос Лэмма тихий и уставший. Он только что закончил закапывать бойца, которого тащил на спине, а теперь лопатой указал недоверчивому Виктору на выкопанную могилу рядом – это твоя! – Его оставляют все обречённые очнуться перед смертью. Этот же рисунок я видел на столе Джонатана Бёрка, сразу после его смерти. Несмотря на различия между вашим эскизом и рисунком мистера Ридза, вы, несомненно, видите связь, мистер Панов. Теперь вы понимаете, что словам Карла Хиггинса можно верить, не так ли? Нечто, пересекавшее много лет назад Солнечную систему, случайно подобрало потерпевший аварию модуль с мёртвым астронавтом на борту. Этот пришелец… эта программа или её код, часть кода… непостижимый разум, – назовите как угодно, – сумел оживить мертвеца, соткать вокруг него… кокон из собственного бытия и отправить туда, откуда мертвец пришёл. Взломщик – как его назвал Бёрк – «починил» неживое, сделав функционирующим, и теперь, чтобы этот адский план работал и дальше, жертва сперва приводится в изначальное состояние – мёртвое, чтобы её можно было «починить» – оживить!

Панов, мрачный и молчаливый, долго сидел за столом, изучая оба рисунка, временами вскидывая взгляд на притихших людей.

– Всех убить? – спросил он наконец. – Вы это называете планом?

– Привести в изначальное состояние, – ответил тихо полковник. – Я думаю у Вселенной нет планов на человечество, она вообще вряд ли знает о нашем существовании, как и о существовании того, кто был свидетелем её рождения… Вселенная – это бездонный непостижимый колодец, в который за день падает огромное количество мошек, комаров и мух, большинство из которых утонет – остальные ночью превратятся в корм.

– Для кого? – спросил Эйдан, пристально наблюдая за Лэммом.

Филипп строго посмотрел в ответ и пожал плечами:

– Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Ридз. У меня на это не хватает ни знаний, ни тактики. Это означает, что тот, кому я уготован в блюдо умнее меня и уже сидит за столом…

– Мы не животные!

– Животные, конечно, – отрезал спокойно полковник. – И все мы живём на ферме, просто у нас не хватает разума разглядеть того, кто приходит нас покормить. Вам известно, что одно ваше моргание – это примерно четыреста миллисекунд? В среднем, шесть секунд из минуты, ваши глаза закрыты, мистер Ридз. У вас есть гарантия, что все эти шесть секунд за вами никто не наблюдает?

– Это паранойя, полковник. Как вы вообще не боитесь закрывать глаза и ложиться спать?

– Боюсь, – ответил полковник негромко, и посмотрел в собственные ладони. – Снов боюсь. Все боятся снов. Всем снятся сны. Абсолютно всем. Может быть животные, когда засыпают, видят себя во сне людьми? Или помнят… Зверю помнить себя человекомособенно страшно.

***

Яркое пронзительное небо выдалось скупым на облака, лишь далеко в океане у самого горизонта, виднелись размашистые сиреневые мазки в синей предвечерней дымке. Где-то там совсем скоро очнётся от зимней спячки солнце, ненадолго заглянет за край земли – покажет свою макушку над острозубыми пиками, – и снова спрячется, но уже всего лишь на несколько часов. С каждым днём золотой диск станет выплывать из-за горизонта всё выше и выше, пока вовсе не перестанет сползать к океану и уступать место россыпи звёзд в сияющем небе. Белоснежные поля, ледники и скалы принарядятся античной бронзой, начищенной кристальным воздухом Арктики; снежные равнины станут хвастаться золотыми шалями, тонкими невесомыми туманами, расшитыми драгоценными камнями из солнечного света и паутины радужных лучей. Такое холодное и такое щедрое на охру солнце надолго завладеет бездонным небосводом, закрывая своим сиянием созвездия и тесня бледноликую соседку с ночного пьедестала.

Эйдан ничего этого не ждал, впрочем, как и все в тонущем убежище – он ждал «Тохинор», – впрочем, как и все в обречённом подземелье… Медленно пробивающееся сквозь льды судно, казалось парню тем спасением, которое все заслуживают, – но он заслуживает больше всех… больше всех!

Эйдан покосился на Панова, скучавшего рядом в двух шагах, и какое-то время исподтишка наблюдал за русским пилотом. Тесный выступ скалы с которого отлично просматривалась Мидасова бухта, напоминал молодому полярнику корабельный ют «Совершенства», на котором нежданно негаданно появился чужак – этот русский! Взобравшись на скалу десять минут назад, молодой полярник никак не ожидал увидеть показавшуюся из-за уступа голову пилота спустя пару минут: Эйдан считал небольшую площадку своим и только своим местом! «Тебе разве не опасно сюда забираться в твоём состоянии?» – вместо приветствия, поинтересовался русский и протянул руку, чтобы поздороваться. Эйдан сделал вид якобы не заметил руки и пробурчал, что бывал уже здесь сам – слова о состоянии молодого полярника ранили Эйдана, зародили в сердце чувство уязвлённости. Хотелось дать сдачи, только вот за что?

Чуть заметная, вытоптанная в снегу тропинка среди камней извилистым ручьём сбегала вниз, где между двух скал виднелся серый бетонный монолит, а в нём ворота и железная дверца с небольшим окном – проход в подземелье «Пункта-К» был едва заметен даже с расстояния в несколько сотен футов. Эйдан вновь поразился той случайности, которая свела его с Мэрит, вышедшей в ту самую ветряную ночь на непродолжительное дежурство у берега.

Эйдан натолкнулся взглядом на улыбавшееся лицо Виктора, а тот словно ждал, когда будет возможность поговорить.

– А ты оказывается полон сюрпризов, парень!

– В каком смысле? – насторожился Эйдан.

Лёгким движением Панов предъявил висевший на плече карабин:

– Теперь заряжен!

– Откуда вы знаете? – удивился парень.

– Лэмм сам сказал, когда патроны выдавал. «Будьте аккуратны и ответственны, мистер Панов. Я полагаюсь на вашу честь офицера». Я подумал, что это ты его убедил.

Эйдан припомнил странный ночной разговор с полковником и задумчиво мотнул головой:

– Я тут не при чём. Просто Филипп начал вам доверять.

Панов сухо рассмеялся и хлопнул в ладоши:

– Крыса, которая внезапно заговорила о чести офицера? Брось, парень! Скорее всего в его голове возник какой-то план, который требует у меня наличие заряженного карабина, – Виктор хохотнул, однако его взгляд стал напряжённым. – Может пристрелить меня надумал? Не будет же он стрелять в человека с холостыми патронами в обойме.

Эйдан устал от ежедневного противостояния двух военных, от их подозрительности и недоверия. Несмотря на откровенный рассказ Лэмма о недавних событиях, приведших полковника в убежище, невзирая на неподдельные эмоции мужчины и весьма убедительные догадки, – русский лётчик едва ли верил Филиппу, с иронией и раздражением принимая выстроенную «соперником» доктрину. Это бесило Эйдана, пережившего весь тот ужас, в который с улыбкой не верил русский истукан!

– Вы ведь тоже ждёте «Тохинор»? – спросил парень, проследив короткий путь от уступа к дверям «Пункта-К». Он был уверен, что пилот сюда пришёл именно этим путём, наверняка заприметив следы самого Эйдана.

Не отрывая глаз от синего неба, Виктор утвердительно кивнул.

– Но это же Натовский корабль! – настаивал Эйдан, сверля волевой профиль мужчины взглядом.

– И что?

– Америка – неприятель, враг, НАТО!.. Разве не так?

Панов окатил полярника насмешливым взглядом и освободился от перчаток.

– Меня ждёт расстрел? – закуривая сигарету, улыбнулся он.

Немного смутившись, Эйдан попытался объяснить:

– Я о том, что может вы ждёте спасения от своего командования. Ведь вы говорили, что оно знает о существовании «Пункта-К».

Эйдану показалось, что лицо русского стало жёстче, а улыбка осталась на нём в качестве формальности.

– Да, но командование не знает о моём существовании в «Пункте-К».

– Спасательная операция?

– В отсутствие связи и навигации?

Поправив карабин на плече, полярник посмотрел вдаль, где скопление вздыбленных льдин образовало подобие полуразрушенного акведука.

– Это не помешало им отправить ваш самолёт в зону падения артефакта, – и всё-таки Эйдану нравился русский пилот, и в первую очередь своим умением отстоять собственную точку зрения, однако не уколоть Виктора полярник не мог. А вот чем не нравился, так это тем, что напрочь отказывался верить в происходящее, да ещё и старался в этом разубедить окружающих. Панов оказался упёртым воякой, везде видевшим двойное дно – и Эйдан не знал, как к этому относиться.

– Как и вашему правительству, отправившему «Тохинор» в сектор, предполагаемо блокированный неприятелем, – парировал твёрдым тоном лётчик.

Эйдан поёжился на ветру и достал из кармана сигареты.

– Вы же не верите Лэмму.

– Во всяком случае не всему тому, что говорит этот человек.

– А мне, мне верите?

Панов крепко затянулся и прищурившись внимательно осмотрел дальние пределы бухты. Когда он заговорил, в его голос закрались ноты человека, который вслух просчитывает ход в шахматной партии, от которого зависит исход игры.

– К юго-западу отсюда, примерно километрах в семистах, под Каанааком есть американская авиабаза. Отлично оснащённая, с современным оборудованием и радиомачтой высотой в четыреста метров… Делает ли НАТО из этого секрет? Нет! Может быть секрет, что когда-то в тех краях разбился бомбардировщик с ядерными ракетами на борту – нет, вовсе не секрет! Но вот всё остальное, что происходит сейчас – это дерьмовая тайна, которую Филипп Лэмм тщательно оберегает. Лучшая оборона – это нападение, и Водяная крыса пытается всю блокаду региона свалить то на мою страну, то на космического монстра… Смешно! Единственного монстра, которого я здесь вижу – это Альянс, это их рук дело!

– Ну, разумеется! Просто у вас нет доказательств! – оборвал презрительно Эйдан. – Я думаю вы неплохой человек, Виктор, но вы слепец!

– Вот как?

– Вы не хотите принять очевидное!

Острый как лезвие взгляд русского лётчика полоснул Эйдана по лицу:

– Что может быть очевиднее сбитого летательного аппарата вероятного противника, парень?

Эйдан нахмурился и переспросил:

– Сбитого? Кем сбитого? Ничего не понял…

Панов понизил голос, сверля молодого полярника цепким взглядом.

– Допустим, некая подводная лодка произвела всплытие в северных широтах; допустим, произвела испытание новейшего вооружения… По нелепому стечению обстоятельств в момент пуска ракеты в атмосферу на огромной скорости входит неопределенный объект, который, повторюсь, по нелепому стечению обстоятельств попадает в зону испытаний. Происходит неконтролируемый перехват цели и столкновение в небе, которое приводит к падению объекта на севере острова…

Эйдан разинул рот от удивления и захлопал глазами.

– Господи! Так это вы сбили этого астронавта?!

– Астронавта? На скорости в тридцать тысяч километров в секунду?

– А, ну то есть, Лэмму вы всё-таки не верите?

– Я же сказал – верю, но далеко не всему, что он рассказывает.

– Ну, разумеется! Торчать на базе условного врага и рассуждать о его честности – это так по-русски! Виктор, вы не только слепец, вы ещё и параноик!

Сделав шаг навстречу, русский пилот бегло заговорил злым шёпотом.

– Если сегодня я не буду своим детям говорить, что, там – враги, – завтра мне придётся объяснять почему мы живём так, как живём! Коррупция, мой друг, это опаснейшая болезнь, которая угробила многие государства, да вот только у нас она ещё и передаётся по наследству! Разница, между нами, в том, что в вашей стране с ней борются, научились вырезать эту… сраную опухоль и прижигать рану законом, – а мою страну оставили истекать кровью! И моя страна – она так огромна, что эту кровь пьют много веков все, кто дотянулся своими погаными ртами. Пьют и ухмыляются!.. И пьют, и пьют… И не надо строить иллюзий – среди множества ухмылок я видел и ваши!

Лётчик с укором смотрел в глаза Эйдана и от этого взгляда полярник растерялся, не зная, что возразить. Вместо этого он спросил первое, что пришло в голову:

– Ну, чему-то в его словах верите?

Панов утвердительно кивнул.

– Командование отследило траекторию полёта объекта. Расчёты показали, что если бы не… произошедший инцидент, летательный аппарат закончил свою путь в Неваде, что лишний раз доказывало причастность упавшего объекта к американским военным… Так мы посчитали тогда. Так вот сейчас я думаю, что целью полёта сбитого объекта, всё же, была не Невада, а военная база в Конкорде.

– Лэмм прямо сказал, что артефакт направлялся к месту нахождения спускаемого модуля.

– Я думаю не было никакого модуля, не было никакого астронавта ни тогда, ни сейчас… Лэмм просто проговорился насчёт Конкорда.

– Но тогда какого чёрта вы летали над Арктикой в поисках места аварии… – Эйдан резко замолчал, ошарашенный собственной догадкой. – Чёрт возьми, да вы же искали его для того, чтобы замести следы! Вам нужно было скрыть улики, что это именно ваша ракета сбила объект!.. Вы просто не знали, что вы сбили!..

Панов отвернулся и подставил требовательному взгляду полярника свой напряжённый профиль.

– Они явно проводили какие-то испытания в Арктике, – заговорил Виктор нехотя, – быть может отрабатывали запуск новейших суборбитальных дронов. Наверняка мы сбили один из них. Так к чему такая секретность, спросишь ты? – Панов развернулся к Эйдану и посмотрел в глаза. – Да потому что, по нашим сведениям, Алан Бигсби имеет непосредственное отношение к засекреченному и, якобы, закрытому ещё лет пятнадцать назад военному проекту «Тоннель», связанному с перемещением пакетов энергии на большие расстояния. В ходе работы над теорией передачи энергии высокой частоты, кем-то из учёных было предложено внутри пакета перемещать материю… В узких научных кругах заговорили о телепортации, но, когда дело дошло до практики, эксперименты быстро свернули и проект «Тоннель» официально закрыли. Я думаю, что не совсем закрыли… и, если в словах Лэмма есть хоть капля правды, тот человек в разбившейся сфере мог быть частью этого эксперимента… Он не был астронавтом. Это всего лишь мои догадки, парень, я не знаю, что точно произошло в этих снегах, но знаю одно: Филиппу Лэмму верить не стоит!

Панов коснулся плеча Эйдана и натянуто улыбнулся. От подобной «искренности» и крепкого табачного дыма, молодой полярник закашлялся и его глаза наполнись слезами. Он затряс головой и отстранился:

– Плевать я хотел на Алана Бигсби и этот чёртов «Тоннель»! Мелкая закулисная возня, по сравнению с тем, что видел я и те выжившие! – Эйдан выбросил руку в сторону входа в убежище.

– Они и сами толком не знают, что видели, приятель.

– Так вы и им тоже не верите?!

– В их словах определённо есть смысл, однако люди на станции также могли стать частью инсинуаций подстроенных военными…

Эйдан отступил назад и топнул ногой.

– Да перестаньте вы хоть на минуту быть солдафоном, чёрт побери! – крикнул он, едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться Панову в воротник. – Прекратите идиотское противостояние с собственной подозрительностью, поверьте людям, которые столкнулись с самым страшным кошмаром в их жизни! Просто поверьте! Им поверьте, мне поверьте!

Виктор выпустил дым вверх и долго смотрел в океан. Он явно подбирал слова для ответа, перекладывая сигарету из одного уголка губ в другой.

– Поверить тебе, говоришь? – произнёс он, нервно кивая. – А ты сам себе веришь? Ты можешь себе признаться в том, что всё что с тобой произошло – произошло на самом деле. Оглянись, посмотри вокруг: этот бесконечный лёд, весь этот снег до горизонта только выглядит белым, приятель… На самом деле это мгла, в которой одинокий человек рано или поздно пропадёт. Его рассудок… я не уверен, что правильно скажу по-английски – помутнеет рассудок, растворится. И это не значит, что человек совсем сойдёт с ума. Просто его разум начнёт выдумывать то, чего нет и никогда не было. Ты меня понимаешь, приятель?

Разочарованно покачав головой, Эйдан выкинул сигарету и помахал искалеченной рукой перед своим лицом.

– Конечно понимаю. А вот она – нет! – молодой полярник посмотрел на носки своих ботинок. – И ноги мои вас не понимают, Виктор. О каком именно помутнение вы говорите? Или вы считаете, что я всё это устроил ради забавы?

Русский поморщился и от холода, и от слов Эйдана. Он сделал вид, что проверяет затвор на карабине, а потом и вовсе прижал оружие к плечу. Виктор заглянул в оптический прицел и долго изучал темнеющий горизонт.

– Ради надежды, – отметил он наконец, оторвавшись от прицела. – Надежда способна свернуть горы, парень, за неё стоит бороться! А так как надежда штука ценная, многие всю жизнь ждут на неё скидку… – Панов покосился на отнятую руку Эйдана. – Ты вот не стал – и ты выбрался! У моей жены есть старший брат – Юрий. Четыре года назад он остался в тайге совсем один, так уж вышло. Крохотное поселение геологов в бесконечных лесах Сибири. На зимовку осталось восемь человек, а весной из леса к экспедиции вышел один только Юрий. Барак, в котором жили геологи, оказался заброшен – в нём никто не жил долгое время. Ни собак, ни домашних животных, ни геологов. Один лишь дикий грязный человек в лохмотьях с болезненным жаром сумасшествия в глазах.

– Он всех убил? – спросил Эйдан угрюмо, вспоминая опустевшие дома инуитов.

Панов пожал плечами и вздохнул:

– Этого так никто и не узнал. Вероятно, они поубивали друг друга, просто в живых остался только Юра… Единственное слово, которое он вынес из чащи, это слово «там». Он до сих пор ходит испуганным, согнутым, время от времени останавливается и вытянув руку в сторону, говорит «там». Он указывает на что-то, ведомое ему одному… Он ест, пьёт, ходит по улице, – но всё молча, – смотрит газету или телевизор, однако это всё имитация. Понимаешь меня? Он притворяется живым, все его мысли остались в лесу, в тайге. Они остались «там». – Виктор встретился взглядом с парнем и его глаза потемнели. – Была назначена поисковая операция в районе зимовки геологов, – но ты не знаешь, что такое тайга! Это зелёный океан, в котором пропадают целые горы, целые острова, пропадает человеческий облик и разум! Почти месяц искали и ничего не нашли. Никого не нашли! Искало без малого тридцать человек, два вездехода и дюжина собак – ни одежды, ни костей, ни могил… Только сгорбленный молодой человек с лицом старика и глазами сумасшедшего, замирающий при первом появлении ветра в кронах деревьев. «Там» – это то место, где похоронен разум брата моей жены. «Там» – это место, где не бывает Света… Высшего Света!

Виктор интуитивно коснулся груди, где на шее носил крестик. Он закрыл глаза и скороговоркой договорил:

– Натыкаясь на человеческую душу, Высший Свет всегда будет отбрасывать тень, в которой сокрыто всё худшее, что есть в человеке. Потому что даже он не способен проникнуть в этот подвал! Я думаю ты побывал «там», парень, просто тебе посчастливилось оттуда вернуться.

Выползший из ледника ветер принялся сбивать со скал снежные шапки, хлестать по щекам и протяжно стонать среди потрескавшихся камней. Мужчины засобирались обратно: на уступе становилось совсем уж не уютно и даже опасно. Спускаться вниз оказалось сложнее, чем подниматься. Из-за болтовни с Виктором, Эйдан об этом совсем позабыл, но вот спускаясь теперь – вспомнил. Ветер подгонял в спину настырными тычками, изрезанные скальпелем стопы ныли, как только под подошвами ботинок натыкались на камни. Неуклюже ступая по скалам, Эйдан вдруг вспомнил сказку о Русалочке и её страданиях после приобретения ног… Вспомнилась пятилетняя Тейлор с полными слёз глазами: она только что узнала другую версию окончания сказки – ту, где Русалочка умирает, обращаясь в морскую пену. Эйдан с таким отчаянием вспомнил глаза сестрёнки, её мокрое от слёз лицо и раскрытую книгу в маленьких ручках, что издал продолжительный стон.

Полярник покосился на спускавшегося за спиной русского, а тот участливо спросил:

– Тебе помочь, приятель? На камень наступил?

Эйдан угрюмо отмахнулся и сжав зубы ускорил шаг. Неподалёку от входа в комплекс, полярник всё же не удержался на ногах и упал лицом вниз. Поднимаясь, он ожидал почувствовать на локте пятерню русского пилота, однако ничего подобного не произошло. Недовольный собой (и Виктором тоже) Эйдан неуклюже поднялся и обернулся с заготовленным ругательством на языке, да так и замер. Виктор стоял чуть выше по склону подняв руки к небу, а за его спиной прятался какой-то человек, приставив к шее русского короткую острую палку.

Увиденное оказалось настолько неожиданным, что Эйдан отпрянул назад и едва не упал снова. Его глаза стали цепляться за детали, мозг отчаянно соображать, однако мысли о том, чтобы снять с плеча оружие даже не возникло. У ног Панова парень заметил карабин русского, а в стороне от тропинки разрытый снег и крупные комья. Эйдан догадался: тот, кто держал Виктора в заложниках устроил засаду зарывшись в снег, – и, если бы пилот не отыскал полярника на уступе чуть ранее, сейчас в заложниках находился сам Эйдан! Худое бледное лицо незнакомца с пылавшим в глазах безумием, висело за головой русского словно жуткий лик призрака. Предвечерний воздух наполнился густотой и контрастом, оттенив дикий оскал незнакомца – и всё же это было лицо живого человека!

– Американец?! – прокаркал «призрак» хриплым ломким голосом.

Эйдан утвердительно кивнул. Его взгляд с трудом оторвался от горящих глаз мужчины и скользнул по напряжённой шеи Панова – острая короткая палка впилась под задранный подбородок пилота.

– Оружие! – рявкнул мужчина отрывисто и с акцентом. – Оружие – снег!

Эйдан медленно повиновался и положил карабин у своих ног, чем вызвал негодование незнакомца. Тот что-то зарычал на незнакомом языке и дико завращал глазами.

– Иди! – приказал он и указал взглядом на входную дверь в комплекс. Как только Эйдан достиг бетонной стены, незнакомец зловеще выкрикнул: – Лежать!

Эйдан лёг в снег, изловчившись и вывернув голову так, чтобы не терять мужчину из виду. Тот заставил Панова лечь лицом в снег чуть в стороне от тропы, а потом быстро поднял карабин русского. Молодой полярник понял, что схватки не будет – она уже проиграна! Незнакомец сунул палку за пояс, небрежно пнул Виктора по ноге и заставил встать; жестом показал, чтобы тот поднял руки вверх, а затем повёл к лежавшему Эйдану. Парень почувствовал, что его сердце вот-вот выскочит из груди – его одолевала мысль о том, что незнакомцу не нужны оба заложника, для проникновения на базу. «Он следил за мной, когда я выходил! – стучала мысль в его голове. – Он дал мне подняться на скалу, а потом окопался, но не ожидал, что выйдет Виктор!»

Эйдану удалось рассмотреть худого высокого мужчину, пока тот подходил ближе: уставший изодранный пуховик синего цвета из-под которого торчали клоки шерсти, нахлобученный поверх шапки капюшон, тёплые высокие ботинки – за их узкие голенища долговязый зачем-то засунул несколько коротких палок и его нелепый облик стал напоминать пародию на аборигена. «Он сумасшедший! – догадался Эйдан. – Он вышел из белой мглы и сейчас скажет „там“!»

Отконвоировав Виктора к двери, долговязый свирепо прошептал «открывай». Он отступил на пару шагов и направил карабин в грудь Панова. Русский беспомощно глянул на лежавшего Эйдана, в его глазах читался отчаянный вопрос: «Что мне делать?»

– Открывай! – повторил с сильным акцентом человек с оружием.

Сквозь ветер и снег Эйдан видел его горевшие ненавистью глаза. Панов, всё ещё с поднятыми руками, чуть обернулся и обратился к напавшему по-английски:

– Я не могу… Это так не работает… Открывают изнутри, мне сперва надо сдать оружие, потом откроют изнутри!

– Открывай! – взревел мужчина, вдавливая приклад в плечо. – Убью!

Глядя в безумные глаза незнакомца, в его напряжённое лицо и перекошенный рот, Эйдан отчаянно выкрикнул:

– Виктор, откройте дверь, пожалуйста!

Русский тянул с просьбой Эйдана и тому снова пришлось её повторить, испытывая на себе жуткий взгляд человека с оружием. Панов шагнул вплотную к двери, и сделал вид, что капается в замке, однако вместо этого снял перчатки и стал подавать пальцами Эйдану знаки, закрыв руки корпусом. Незнакомец разгадал хитрость пилота и, сделав два стремительных шага, сильно ударил Виктора прикладом в затылок. Панов рухнул на снег, ударившись лицом о железную дверь. Из-за пазухи военного выпал сигнальный пистолет и блеснул матовым стволом, словно улика. Долговязый удостоверился, что пленник без сознания, подхватил ракетницу и посмотрел на Эйдана.

– Ты открывай! – жуткие звериные глаза смотрели в упор. Ствол карабина качнулся к голове русского пилота и застыл над оголённым затылком. – Он, потом ты. Убью всех!

Эйдан с трудом поднялся и заковылял к двери. Он уже понимал, что перед ним иностранец и даже догадывался кто именно.

– Норвежец? – спросил он через плечо, с заискивающей улыбкой. – Я понял это по акценту! У нас на базе есть два норвежца… – Эйдан с ужасом увидел, как незнакомец переместил ствол оружие ему в лицо. – Стой-стой-стой! – запричитал он. – Они здесь по собственной воли! Может это даже твои друзья: Матс и Мэрит! Хара-Ой, они с Хара-Ой!

Тяжёлым голосом мужчина приказал:

– Открывай, убью!

Тащить Виктора на собственной спине вниз по тоннелю оказалось делом совсем невыносимым. Эйдан и впрямь ощущал будто идёт по острым ножам – глупая ассоциация с Русалочкой нашла своё продолжение… Прижатая к уху, разбитая голова русского сильно кровила, обагряя волосы самого полярника, его щёку и грудь – и с первого взгляда уже было не разобрать кто именно ранен. Спускаясь вниз, парень надеялся, что его глухие стоны и шумное дыхание привлекут внимание Мельтцера и Лэмма, что люди придут на помощь. В действительности, жилой этаж оказался пуст, появление мужчин осталось никем незамеченным и встречать вернувшихся с дежурства никто не вышел. Эйдан в растерянности остановился посреди холла, и с надежной покосился в единственно открытую дверь столовой. Незнакомец тоже заметил приоткрытую дверь и, ткнув Эйдана стволом в плечо, указал направление.

Сгрузив бесчувственного Виктора за кухонный стол, парень с трудом разогнулся и глянул на своего конвоира. Не выпуская Эйдана из поля зрения, высокий человек попятился к обеденному столу и выложил ракетницу, затем достал из-за пояса короткую острую палку, которая на самом деле оказалась обломком изогнутой кости, и оставил возле тарелок. Незнакомец нащупал рукой накрытый крышкой поднос с едой и мельком под него заглянул. Резко отбросив крышку в сторону, мужчина принялся выгребать из открытой банки консервированное мясо, не сводя с пленника тяжёлого взгляда. Он рычал и запихивал мясо в рот, даже не сняв перчаток – настолько он оказался голодным. Жир стекал по его посеребрённому щетиной подбородку, капал на грудь и расцветал тёмным пятном на изодранном пуховике.

Наполненные диким взглядом глаза незнакомца увлажнились негой, и сквозь рык и чавканье Эйдан услышал:

– Число человек?

– Что? – Эйдан отрицательно затряс головой. – Я не понимаю!

Мужчина указал жирным пальцем на Эйдана, потом на Виктора, а затем на дверь.

– Число человек? – повторил он, давясь мясом.

Напуганный Эйдан перечислил живущих на станции, в последнюю очередь назвав себя по имени. Он так же повторил, что на станции находятся норвежцы и напомнил их имена, следя за реакцией вооружённого человека – её не было. Пристальный взгляд налитых ненавистью глаз зверя, который пытается выжить, попав к людям.

– Война? – спросил мужчина и показал на Виктора.

Эйдан догадался, что незнакомец имеет в виду и подтвердил:

– Да, военный.

– Америка?

– Нет, русский.

Мужчина продолжал сверлить полярника взглядом бесцеремонно держа на мушке.

– Ты – Америка?

– Да.

– Война?

– Нет, я полярник! – Эйдан скользнул взглядом по направленному на него оружию и почувствовал, как рот наполняется слюной. Он набрался смелости и спросил: – Вы норвежец?

Внезапно в коридоре послышались голоса и шаги. Эйдан бросил взгляд на приоткрытую дверь столовой, а затем увидел, как незнакомец прикладывает указательный палец к губам, прицеливается в парня из карабина и отступает на несколько шагов к стене. Эйдан вытянутся в струну, будучи едва в силах унять дрожь в руках.

В столовую бойко вошли Лэмм и Мельтцер, последний оживлённо жестикулировал и эмоционально рассказывал какую-то историю. Мужчины с удивлением посмотрели на подобравшегося парня с испуганным окровавленным лицом, а затем на лежавшего ничком Виктора. Ни слова не произнося, Эйдан скосил глаза к дальней стене. Вошедшие мужчины, как по команде повернули головы туда, где их уже встречал ствол карабина. В пугающей тишине просторного помещения, лишь капавшая где-то за стеной вода осмелилась нарушить гнетущую паузу. Эйдану показалась, что минула целая вечность, прежде чем застывший перед глазами образ вооружённого захватчика пришёл в движение: незнакомец слегка повёл стволом карабина, указав гостям отойти от двери. Мимо молодого полярника прошёл Лэмм с таким выражением на лице, что Эйдан почувствовал себя предателем; Курт скользнул мимо с испугом и недоумением в глазах.

– Руки, – прорычал незнакомец тихо, и ствол его оружия подпрыгнул вверх.

Курт и Филипп подняли руки, Эйдан предпочёл сделать тоже самое. Обитатели станции угрюмо смотрели на захватчика пока тот разглядывал их поверх оптического прицела.

Неожиданно незнакомец закричал во всё горло:

– М-а-а-а-т-с! М-э-э-р-и-и-т!

Далее следовало что-то на незнакомом языке, в котором угадывался скандинавский. Как только скупое эхо бетонных стен умолкло, мужчина вновь громко позвал девушку и связиста.

– Приятель, мы ведь не враги… – произнёс полковник дружелюбным тоном, покосившись на лежавшего без сознания Виктора. – Мы все выжившие, мы все на одной стороне…

– Пошёл на хер! – рявкнул вооружённый человек, в его глазах бушевал свирепый огонь. – Ты! – он указал подбородком на Лэмма. – На пол! На пол лечь! Убью!

Филипп лёг на пол и попытался что-то возразить, но долговязый в порыве гнева схватил со стола тарелку и запустил её в голову Лэмма – полковник едва успел спрятать лицо в ладонях.

– Руки, голова! – заорал незнакомец, брызжа слюной. – Руки, голова! Застрелю, янки!

Лэмм положил руки на голову и затих. Мельтцер переводил испуганный взгляд с вооруженного захватчика на лежавшего у ног полковника и обратно – он явно ожидал той же команды.

– М-а-а-а-т-с! – снова заорал мужчина с карабином в руках. – М-э-э-р-и-и-т!

Откуда-то из недр станции донёсся удивлённый голос связиста. Вооружённый человек оживился и что-то выкрикнул в ответ, затем послушал и нахмурился. Пока Матс продолжал выкрикивать на норвежском из-за стен, незнакомец сверлил взглядом Эйдана. Молодой полярник почувствовал, как по спине бегут мурашки от пристального взгляда вооружённого мужчины.

– Ты! – незнакомец показал пальцем на Эйдана. – Матс сюда!

Эйдан неуверенно топтался на месте:

– Сюда? Привести сюда Матса?

Долговязый утвердительно кивнул, он наставил оружие на лежавшего Лэмма, а затем на Курта.

– Убью! Нет сюрприз!

– Я понял тебя – никаких сюрпризов! Я обещаю!

Выскользнув в коридор, Эйдан привалился к стене с трудом переводя дыхание. Его взгляд метался по стенам, пока не попал в створ двери комнаты Филиппа Лэмма, где у военного имелся приличный арсенал оружия. Полярник внутренне боролся с призрачным желанием открыть дверь, и вооружившись вернуться в столовую. «Геройствующий» Эйдан быстро сдался, на секунду представив ту бойню, которую может учинить такой визит. «Ну, что ты можешь сделать? Не будь идиотом – Рэмбо из тебя не получится! Этот сумасшедший в более выгодном положении: они все у него на мушке! Да и ты просто калека! И трус…» – добавил внутренний голос.

Из полумрака дальней двери медленно показались чьи-то пальцы, чем немало напугали Эйдана. В коридор бесшумно вышел Матс, двигая руками словно кривлявшейся мим. Эйдан тихо направился к слепому, а когда дотронулся до плеча связиста, тот вздрогнул.

– Где Мэрит? – спросил Эйдан шёпотом, заглядывая в комнату.

– Не знаю, – возбуждённо ответил Матс. – Где Олав?

– Кто?

– Олав Линдт! Он меня зовёт! Он живой!

– Ах, Олав Линдт! – Эйдан сжал плечо связиста и отчаянно зашептал в ухо: – Этот мудак напал на нас с Виктором снаружи на скале! Он вырубил русского и заставил меня открыть входную дверь! Он сошёл с ума! Он сейчас в столовой держит Мельтцера с Лэммом в заложниках. Панов без сознания – этот идиот Олав ударил его по голове прикладом! Ты всё понял, что я сказал?

Матс неуверенно затряс головой и заморгал слепыми глазами:

– Не всё. Мне нужно с ним говорить!

– Уж будь любезен объяснить этому идиоту, что здесь у него нет врагов! По крайней мере до тех пор, пока этот придурок не зашёл слишком далеко!

– М-а-а-а-т-с! – послышался из-за стены хриплый рёв.

Связист откликнулся по-норвежски и вцепился в руку Эйдана:

– Пойдём!

Пленённые люди всё также оставались под прицелом карабина Олава, единственное, что изменилось, как показалось Эйдану, это положение тела Виктора. Увидев своего товарища беспомощным и слепым, Олав Линдт рассвирепел ещё больше – он разразился громкой тирадой на родном языке. Матс пытался вклиниться в эмоциональный монолог своего коллеги и время от времени что-то отвечал мужчине. Эйдан перебрасывался озабоченными взглядами с соотечественниками, поддерживая слепого связиста под локоть. Ему казалось, что, если он отпустит руку молодого норвежца – разорвёт с ним контакт – высокий худой человек его застрелит! Глядя на ожесточённую перебранку между Матсом и обезумевшим захватчиком, Эйдан всё отчетливей слышал напряжение и страх в интонации молодого связиста. «Он же погиб! – копался лихорадочно в памяти Эйдан, вспоминая недавней рассказ Мэрит. – Она говорила, что Олав погиб, его накрыло лавиной!»

Наконец Матс обернулся к Эйдану и пальцами сжал предплечье полярника.

– Я сказать, что Ханна утонуть, я без глаз теперь, но не смог ей помочь. Вы не злить его! – заговорил связист нервно, с трудом подбирая слова. Его красные ослепшие глаза «смотрели» Эйдану в грудь. – Он злой. Он думать, что мертвецы из-за военных.

– Как он остался в живых? – спросил Эйдан, опасаясь поднять взгляд на Олава. – Мэрит говорила, что он погиб, когда сошла лавина! Он не заражён? Выглядит он хреново!

– Не надо плохих слов – он понимать эти слова! Он выгонит вас на снег, закроет дверь! – связист облизнул сухие губы и слегка повернул голову к Олаву. – Он сказать, что большой кусок льдины, плавать прочь. Он быть на нём. Волна бросить льдину далеко. Уплыть льдина. Олав снял верх снегохода, грелся тепло двигателя всю ночь. Потом лёд ближе в берег, Олав смог ехать, но потом упал в дыру во льду. Метров шесть вниз, он сказал. Остался жив, но думал, что умрёт без еды. Но в снегу он нашёл мёртвый давно медведь – тоже упал давно в дыру. Олав его есть, шерсть разобрать для одежды, кости как ножи. Кости забить в лёд вверх, один, потом ещё один, потом опять. Он так смог попасть наверх. Он идти по льду океана три дня. Делать огонь из топливо и пластик снегохода. Он видел далеко в океане слабый огонь. Сегодня утром увидел, тебя на камень… Он стал ждать. Спрятался в снегу, а потом вышел военный. Это всё.

Лежавший на полу Лэмм тихо спросил:

– Матс, что он хочет?

– Закрыть в комнате, – дрогнувшим голосом, ответил связист. – Если вы захотеть сражаться с ним, он вас всех бросит наружу. Он сказал, что это будет также правильно, как страдал он.

– Но мы здесь не при чём! – прошептал Эйдан, наконец-то посмотрев обезумевшему норвежцу в лицо. Тот по-звериному облизывал жирные перчатки, с ненавистью поглядывая на своих пленников. – Никто из нас не виноват в том, что ему пришлось страдать!

– Он вам не верит, – пояснил Матс тихо.

– Как и мы ему… – подал голос Курт Мельтцер, с тревогой поглядывая на вооружённого человека. – Он нам врёт! И тебе врёт, Матс!

Лэмм скосил глаза и слегка повернул голову:

– О чём ты говоришь?

– Посмотрите на шерсть в его тряпье, она не медвежья… Да, и, кости тоже!.. Это собака! Не было никакого медведя, он разделал и сожрал собаку…

Услышав последнее слово, Олав перестал облизывать пальцы и напрягся. Он сгруппировался и, взяв карабин двумя руками, направил оружие на пленников.

– Собака! – крикнул он. – Собака!

Курт поднял руки ещё выше и залепетал:

– Успокойся, дружище, успокойся!

Олав что-то быстро заговорил на норвежском, указывая пальцем на мужчин у стены. Матс слушал, опустив голову, изредка кивая головой. Когда вооруженный человек замолчал, его узкая грудь прыгала так, будто он бежал стометровку.

– Он хочет вас закрыть, – обречённым голосом произнёс связист. – Мне жаль.

Тихо, но быстро заговорил Филипп Лэмм:

– Этого нельзя допустить! Тебе придётся убедить его не делать этого! Если Курт прав, и этот безумец был вынужден есть собаку, она могла оказаться заражённой, понимаешь? Он и сам теперь может быть инфицирован – мы этого не знаем, как и он сам! Матс, если он нас закроет, вы с Мэрит окажитесь в смертельной опасности! Поговори с ним! Его надо осмотреть – я смогу организовать ему помощь, если этот человек будет в ней нуждаться. Я проверю его пульс и температуру, скажи ему!

Матс начал переводить предложение Филиппа, однако слова американца взбесили Олава ещё больше.

– Пошёл ты на хер, янки! – заорал он по-английски. – Янки, сука! Я убью тебя! Вы все! Убью!

Олав в гневе пнул стул и тот, пролетев через всю соловую, попал в стоявшего с поднятыми руками Мельтцера. Курт ахнул и повалился на пол. Эйдан только сейчас заметил, что лежащий ничком на столе Панов на самом деле смотрит на него прикрывшись локтём, а под столом держит нож в пальцах. Разинув рот, парень увидел, как русский почти не двигаясь, коротко взмахнул рукой, а в следующее мгновение Олав Линдт повалился на стол и закричал от боли. Оглушительный грохот выстрелов сотряс помещение общей столовой. Эйдан схватил Матса за локоть и вместе со связистом рухнул на пол. Звон уничтоженного и обсыпавшегося с потолка светильника поставил запятую в потасовке и наступившем полумраке.

Послышался сдавленный стон и рычание Олава, его бормотание и скрежет хрупкого стекла под подошвами ботинок. Эйдан поднял голову и среди пепельной пороховой завесы увидел очертания норвежца с торчавшим из плеча ножом. Полярник с ужасом подумал, что безумец устроит бойню и направится между столами расстреливать заложников. Сработало питание резервной линии и на стене загорелся дополнительный свет. Вытянутая угловатая тень Олава накрыла и Эйдана, и лежавшего под ним Матса; сквозь муар порохового дыма парень видел, как мужчина с карабином в руках шатко стоит, навалившись на стол.

– Куда он стрелять?.. – сдавленно спросил Матс по-английски, однако Эйдан не успел закрыть рот связисту.

Олав повернул голову на голос и в несколько размашистых шагов оказался рядом. Эйдан зажмурился и вжал голову в плечи – он приготовился умереть! Жёсткая пятерня норвежца сгребла воротник, и рывком поставила на ноги. Эйдан в растерянности отпустил руку Матса, а тот, словно отлучённый от матери слепой волчонок, принялся водить головой из стороны в сторону. Норвежец отступил на пару шагов назад прикрываясь Эйданом, как щитом и встал за его спиной. Мужчина рычал и стонал одновременно – грязная ткань пуховика вокруг лезвия ножа расцвела кровавым узором. Олав что-то продолжал бормотать на норвежском, выглядывая из-за плеча заложника.

– Янки… сука!.. – злобно прорычал он по-английски в конце тирады и, обнажив зубы в гримасе боли, скосил глаза на рукоятку ножа.

В этот момент Эйдан увидел, как из-за входной двери выскользнула Мэрит с напряжённой улыбкой на губах, и быстрым шагом направилась к ним. Парень ощутил на своём плече, как пальцы Олава тут же ослабили хватку; над ухом прозвучал удивлённый возглас захватчика. В паре метров от Эйдана, девушка резко остановилась и молниеносным движением смела со стола ракетницу. Лицо молодого полярника сотряс раскалённый выстрел. Ослеплённый вспышкой, он почувствовал, как проваливается назад вместе с Олавом; скорее ощутил, чем увидел, как запнувшись о связиста, рядом падает Мэрит. Прибывая в пульсирующем облаке из слепящего света и боли, Эйдан опустил подбородок и совсем рядом с собой увидел (с трудом различил) лицо Мэрит. Над ухом жуткий голос что-то прошептал, но ошеломлённый парень ничего не понял и просто повернул голову на звук: залитое кровью лицо, опалённая порохом пустая глазница, в которой всё ещё виднелся алый отсвет огня. Рот умиравшего продолжал шептать что-то односложное, но разобрать хрип уже было невозможно.

С трудом возвращавшееся зрение зафиксировало, как поднявшаяся Мэрит выронила ракетницу, трясущейся рукой вернула очки на своё лицо и повернулась к Эйдану.

– Он хотел тебя убить, – произнесла она едва различимо, однако Эйдан её понял. – Всех вас…

Всё ещё слыша гул от выстрела, ощущая на щеке жар, полярник сел прямо, наблюдая за тем, как за дверью исчезла ссутуленная спина Мэрит. Эйдан увидел, как из-за кухонного стола показалось испуганное лицо Курта. Над его головой, пересекая всю стену, виднелись пулевые отверстия, превратив бетонную поверхность в тёмно-серый холст, на котором пару минут назад расписалась смерть. Во весь рост поднялся Панов, и бросив взгляд на застреленного норвежца, мрачно спросил Эйдана:

– Вы целы?

Отстранённо кивнув, парень помог подняться Матсу и обернулся. Олав Линдт лежал на боку вытянувшись дугой, всё ещё сжимая в руках карабин. Кровь из носа и пустой глазницы образовала вокруг лица погибшего отвратительный ореол, в котором слабо блестел свет ламы, делая поверхность лужицы чёрной и зеркальной.

– Он мёртв? – спросил Матс испуганно, касаясь плеча Эйдана. – Олав мёртв?

– Да… – полярник потрясённо смотрел на брошенный Мэрит сигнальный пистолет у своих ног: один неожиданный выстрел, одна внезапная смерть! – Я не думал… Это так… непредсказуемо… – бормотал Эйдан. – Она просто зашла, а через пару секунд выстрел! Господи! Я даже не понял, что она подняла руку, а в ней пистолет! Всё произошло так быстро!

Матс глубоко вздохнул и повернул лицо к поверженному соотечественнику, будто мог видеть то, что видел Эйдан.

– Олав тоже не понял… – произнёс он с глубокой печалью в голосе. – Но он мог вас убить! Он стать злой, безумный! Мэрит сделать правильно… Наверно… Мне так кажется…

Эйдан наблюдал, как из-за стола выходит Лэмм, отряхивая обсыпанные бетонной крошкой волосы. Полковник осмотрел свой торс и повернулся к остальным – мужчины перебрасывались неловкими взглядами, с облегчением посматривая на прошитую очередью стену.

– Она сделала правильно! – заверил Эйдан, кладя руку на плечо связиста. – Она спасла нам жизни!.. Что… что Олав сказал после стрельбы?

– Ругался по-английски. Ты не слышать?

– До этого. Он что-то сказал по-норвежски.

– Не уверен, кажется он повторять: «Надо поговорить, нам надо поговорить».

Эйдан обдумывал слова связиста, наблюдая, как вздрагивают ресницы слепого.

– А потом?

– Ничего, – мотнул головой Матс. – Удивился, когда Мэрит зашла.

– Нет… Я имею ввиду… Ну, когда она выстрелила. Прости за расспросы, Матс. Он что-то шептал перед тем, как упал.

Связист удручённо кивнул головой:

– Он говорить «ты»… Повторять: «Ты, это ты… это ты…» Снова и снова повторять. Он не мог поверить, что Мэрит стрелять!

– Да, чёрт подери! Это было так внезапно! – согласился Эйдан. Он покосился на лежавшее тело Олава и подтолкнул Матса к выходу. – Пойдём отсюда, дружище. Надо найти Мэрит, надо с ней поговорить. Я думаю ей понадобится наша поддержка.

Следующее утро выдалось на редкость холодным и ветреным. Ясное морозное небо раздвинуло горизонт, и бухта просматривалась как на ладони, не стесняясь демонстрировать свой скалистый охват. Зазевавшаяся Вега явно не спешила покидать светлеющее полотно, учтиво пропуская Альтаир вперёд.

Сумрачный и раздражительный Эйдан топтался возле входа в убежище, не решаясь идти вверх на скалу. Преисполненный переживаниями минувших суток, мучимый бессонницей и видениями в которых внезапный выстрел у лица оглушает, поражает и потрясает – Эйдан засобирался с мужчинами наружу ещё за темно. Хмурый Лэмм кидал на молодого полярника косые взгляды, глядел на мужчин сквозь узкие щёлочки век, однако вслух лишь приговаривал, понизив голос: «Не хватало нам ещё нарваться на какого-нибудь „викинга“… Все оружие взяли? Смотреть в оба! Про этого тоже говорили, что он погиб, – а вон оно как обернулось. Если бы не девчонка, этот сумасшедший наверняка нас всех перестрелял!»

Содрогаясь на ледяном ветру, от которого не помогали спрятаться ни полярная маска, ни безразмерный пуховик, Эйдан вспомнил вчерашнюю «девчонку», сидевшую на своей кровати в обнимку с коленями. Онаникак не отреагировала на вошедших мужчин, всё так же продолжала медленно раскачиваться вперёд-назад. Эйдан застыл в дверях, поддерживая под локоть связиста. Матс что-то тихо сказал на родном языке, и всё ещё оглушённый выстрелом полярник увидел, как Мэрит прячет лицо в коленях, да тянет шапку к подбородку…

Эйдан с горечью глянул на скалу, где ещё вчера стоял с русским. Ныне, там хозяйничал Лэмм, расхаживал по уступу и, то и дело, вскидывал бинокль. Чуть ниже стоял Панов и показывал Мельтцеру место в снегу из которого вынырнул обезумевший Олав. Ветер трепал обрывки слов, играючи скидывая со скалы напряжённые голоса мужчин. Идти к ним совсем не хотелось, поэтому Эйдан поправил карабин на плече и побрёл в обратную сторону, где у подножия скалы стоял заснеженный ратрак. «Вот пускай Лэмм тащит свою задницу вниз, и прогревает его сам», – подумал он, минуя машину.

Внезапно память проделала странный трюк, на мгновение предъявив сознанию гнетущую тишину (Эйдан даже остановился и замотал головой), совсем как после вчерашних слов полковника о том, что застреленному человеку придётся отсечь голову… Объятая недоумением и бетонными стенами тишина в помещении… «Я настаиваю, – снова звучит непреклонный голос полковника. – Согласно моим данным и предположениям доктора Бёрка, это необходимо сделать. Отсечь голову, либо сжечь тело. В наших непростых условиях, я предлагаю первый вариант. Безумец мог быть инфицирован!» – «Он был застрелен в голову, – отвечает Панов нахмурясь. Русский обводит взглядом напряжённые лица всех обитателей убежища и возвращается к Лэмму. – Согласно вашему же рассказу этого достаточно, чтобы… хм-м-м… мёртвые не оживали». – «Этого достаточно, чтобы убить живого человека, но может быть недостаточно, чтобы предотвратить возвращение инфицированного. Вы меня невнимательно слушали, мистер Панов!» Виктор вскакивает и тычет пальцем в полковника: «Да я вообще удивлён, что столько высидел, выслушивая ваш бред, сэр! Вы пудрите мне мозги, пудрите мозги остальным, прикрывая ваши задницы и неудачные эксперименты в Арктике, чёрт бы вас побрал! Хотите отрезать трупу голову – валяйте! Судя по вашим фантазиям, вы и не на такое способны!»

– Долбанный мясник… – прокомментировал собственные воспоминания Эйдан, закрываясь плечом от ветра.

Не то чтобы он не верил рассказу полковника, – уж он то в отличии от русского был уверен, что никаких фантазий в словах Лэмма не было, – просто росла внутренняя неприязнь к мужчине, который привык всё решать сам, а остальных предпочитал знакомить со своим решением. А ещё росла уверенность в том, что Лэмм действительно может повернуть ситуацию в выгодную для себя сторону. Иными словами, Эйдан был уверен: случись что, и из волчьей ямы выберется всего один…

Извивающаяся позёмка нырнула между камней и тут же выскочила на задумавшегося человека. Эйдан зажмурился и отвернулся от колючего снега. Память будто ждала этого момента, вытолкнув из темноты образ полковника в запятнанном фартуке, скользнувшего в холл минувшей ночью из нежилого помещения с тряпичным свёртком в руках. Наблюдавший за военным сквозь щёлочку в двери Эйдан затаил дыхание, не в силах оторвать взгляд от жуткой ноши – он догадывался, что внутри. «Он всё решил сам, остальных он просто поставил в известность». Несмотря на протесты Мэрит и Матса, полковник дождался ночи и осуществил задуманное – так как он и хотел, так как он и решил. «Попрошу вашего внимания, господа. В два часа ночи я произвёл декапитацию Олава Линдта. Я решил, что так будет безопасней, – словно в подтверждении мрачных мыслей Эйдана, сегодняшним утром заявил полковник. – Уверен, что мои действия большинству не по нраву, но зная разрушительную природу аномалии и её последствия – я предпочитаю действовать без сантиментов».

– Как и с моими пальцами! – бросил Эйдан ветру, оглядываясь назад. – Без сантиментов. Отрезал – и всё! Сука!

Шатавшийся по побережью последние дни втер нагло раздел мрачные скалы, напрочь оголил пики и намёл в основаниях монолитов горы снега. Эйдан искоса посматривал на унылый пейзаж, мысленно кляня полковника за желание осмотреть периметр.

– Кого ты хочешь здесь отыскать? – шептал ветру Эйдан. Мысль о том, что он сам вызвался идти наружу, вопреки предложению остаться с норвежцами внизу, концентрировала на себе всё больше внимания подобно назойливому комариному писку над ухом. Пришлось громко прихлопнуть «комара»: – А я не калека и могу ходить, ясно! – выкрикнул парень. – Какого чёрта он решает…

Полярник резко замолчал, наткнувшись взглядом на выветренное до камня место у подножия скалы. Из похудевшего сугроба виднелась заснеженная штанина и ботинок. Эйдан отшатнулся и едва не упал. Он сорвал с плеча карабин и наставил оружие на сугроб. Чувствуя, как бешено колотится сердце, парень попятился ко входу в убежище.

Спустя двадцать минут, четверо угрюмых мужчин сгрудились вокруг выкопанных из снега человеческих останков. Разорванная до пояса одежда, – как и разорванный живот несчастного, – отсутствовавшее лицо, шея, кисти рук, лишённые пальцев, всё это являло собой жуткое, тяжёлое зрелище.

– Это сделал оживший мертвец! – заявил Эйдан, с ужасом вспоминая обглоданное лицо Ломака подо льдом.

Лэмм слегка наклонился над замёрзшим телом и угрюмо покачал головой:

– Не думаю… У бедняги были связаны руки, – он указал стволом карабина на неряшливые тряпки, обвитые вокруг запястий убитого.

– Мертвецы не держат заложников, мистер Лэмм! – огрызнулся Эйдан. – Зато потрошат животы и объедают лицо! Вы же сами обосновали эти характерные признаки: ионы, артерии… Скорее всего несчастный пытался прикрыть руки от холода чем-то обмотав кисти.

– Господа, это мог сделать простой медведь, – предположил русский пилот, с неуместной издёвкой, – или песцы…

– Это сделал мертвец! – повторил Эйдан, перекрикивая ветер.

Полковник присел рядом с телом и придирчиво осмотрел одежду, пару раз расправив заиндевевшие складки. Проводя осмотр под неприязненными взглядами мужчин, Лэмм смёл с тёмных волос жертвы снег и наклонился ещё ближе.

– Не в этот раз, мистер Ридз. Я думаю это кляп, – возразил он сухо, указав на замёрзшие бурые тряпки у головы незнакомца.

Вывернув наизнанку внутреннюю часть пуховика, полковник с треском вырвал нагрудную часть подкладки, в которую была вшита информация о носителе. Вскинув голову, он внимательно осмотрел тёмные скалы, прикрывающие береговую линию, проследил ширившийся проход, за которым виднелись непроходимые ледяные башни, увенчанные прозрачными мерлонами.

– В «Пункт-К» можно попасть только этим путём, – сказал он громко, распространяя по ветру следы дыхания. – Мы с мистером Мельтцером пришли, спустившись вон с тех скал, – полковник вскинул руку и глянул на Эйдана. – Виктор и норвежцы прибыли одним маршрутом, потом появились вы с мертвецом за спиной, двигаясь также вдоль берега.

Эйдан стянул маску на подбородок и с жаром воскликнул:

– Мэрит прострелила голову мертвецу!

Лэмм утвердительно кивнул:

– Всё верно, но это не он сделал. Мёртвого инуита мы кое-как сожгли, – полковник выпрямился. – Я думаю это сделал Олав.

Иллюзорный свет потолочной лампы комнаты связи, рисовал силуэты людей плоскими и неестественными, будто застрявшими в иссиня-фиолетовом облаке. Сплющенные люди замерли возле ненастоящего стола, за которым сидела плохо нарисованная Мэрит. Её пальцы в перчатках сжимали лоскут подкладки, вырванный из куртки мертвеца час назад. Рядом сидел нарисованный дрянным светильником Матс – его тонкие руки покоились на столе и подобно автомобильным стеклоочистителям, беспрестанно ёрзали.

Голос Мэрит прозвучал настолько хрипло, что стоявший ближе всех к девушке Эйдан вздрогнул.

– Что вы сделать с телом?

– Похоронили, – ответил за всех Лэмм мрачно. Падавший свет вылепил на лице полковника фальшивые тени, превратив в гротескного антигероя из комиксов. – Мы нашли трещину в скале и заложили тело камнями. Что написано на подкладке, ведь это норвежский?

Мэрит повернулась к полковнику всем телом, блеснув на слабом свету чёрными зеркалами очков. «Она сейчас вообще что-нибудь видит?» – подумалось Эйдану.

– Верно, – подтвердила девушка, подставляя под свет ламинированную табличку. – Снег попасть внутрь, всё стереть вода. Цифры – это широта, долгота, я думать. Звание работника, не знаю как по-английски.

– Это кто-то из ваших? – нажимал «антигерой».

Девушка пожала плечами.

– Кто он, мисс Хэнсон?

– Я… не могу точно знать. Почти всё испортить вода.

Внезапно руки-дворники связиста застыли на месте, указательный палец упёрся в стол:

– Есть верх угол лицо с улыбкой? – Матс изобразил пальцем две точки и дугу.

– Есть смайлик, – подтвердил Эйдан, отобрав у девушки кусок ткани.

Матс тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Это Йен Райне. Он всегда ставить смайлик вверх текст. Внизу – подпись, смайлик – вверх. Даже на документах. После большой огонь на Хара-Ой, мы думать, что Йен умереть в огне.

– Вы его искали? – пробасил Панов.

Гипсовое лицо Мэрит повернулось к русскому:

– Мы сбежать! – рявкнула она хрипло. – Бежать как можно быстро! Если бы ты видеть то, что видеть мы – ты тоже бежать!

– Я никого не обвиняю, Мэрит.

– Потому что ты никому не верить из нас!

Лэмм вырвал из рук Эйдана лоскут:

– Перестаньте! – оборвал он перепалку, и зло посмотрел на русского лётчика: – Я думаю Олав и Йен пришли сюда вместе, может быть Йена привели в качестве заложника… Допускаю, что в качестве потенциального источника пищи, – полковник глянул на Эйдана и отвёл взгляд.

– Он бы так не сделать! – сказала твёрдо Мэрит.

– Мэрит права! – заступился за убитого коллегу связист. – Олав может с ума сошёл, но он так не сделать!

Чувствуя невольную поддержку в словах норвежцев, Эйдан решил снова отстоять свою точку зрения:

– Это сделал не человек, это сделал очнувшийся мертвец!

– Или медведь, – вновь напомнил Панов с ухмылкой.

Эйдан круто развернулся к русскому и воскликнул:

– Да заткнитесь вы, идиот! Вы… вы… даже понятия не имеете, что вы сбили ракетой!

Натолкнувшись на каменный взгляд пилота, Эйдан замолчал, но было уже поздно – проговорился.

– О чём говорит мистер Ридз, мистер Панов? – голос полковника напоминал лязг танковых гусениц.

Укоризненно разглядывая проболтавшегося полярника, Панов нехотя заговорил:

– Теоретически, мы действительно могли сбить объект, который вы называли артефактом, полковник. Случайно. Новейшей испытательной ракетой. Это разве как-то отменяет возможность появления изуродованного животными трупа у нашего жилища? Хотя, глядя, как вы препираетесь друг с другом, я понимаю, что общей картины у вас тоже нет, а та которая есть – не очень-то вас и устраивает… Быть может, стоит подождать, пока вы что-то решите? Ведь мертвецы не берут заложников, так мистер Ридз?

В последних словах русского лётчика послышалась усмешка, которую не могли не заметить присутствовавшие.

Молчавший всё это время Курт Мельтцер деликатно откашлялся и заговорил:

– Что мы имеем? Убийство подобным способом указывает на мертвецов, так? Но полковник считает, что жертва была в заложниках… Может быть Олав уже был инфицирован… заражён, когда расправился с Йеном?

– Это не Олав… – захрипела девушка снова.

– Погодите, мисс Хэнсон, – перебил Лэмм раздражённо. – Что вы хотите сказать, мистер Мельтцер?

Бортмеханик топтался на месте, формулируя мысль:

– Что, если к нам в убежище ввалился ещё человек, но с инстинктами ожившего мертвеца? Ну, то есть Олав уже был заражён и действовал, как мертвец… Что, если вся эта чертовщина в регионе поменяла правила игры и стала ещё опасней.

– Куда уж ещё опасней! – возмутился Эйдан.

Внезапно Матс начал глуповато хихикать и обводить людей пустым взглядом, словно мог их видеть, затем всем сразу погрозил над столом пальцем. Выглядело это жутко.

– Ханна знать это… Она мне говорить. Ханна быть умной. Она сказать мне, что это – генезис! Она так назвать. А я назвать это Рагнарёк и сюда плывёт Нагльфар!

***

Тяжёлый металлический грохот наполнял полутёмный тоннель, выглянув в который Эйдан не сразу заметил наверху Виктора, пытавшегося открыть замок входной двери. Русский лётчик что-то возбуждённо говорил на родном языке, чередуя слова с ударами буксировочного крюка о замок.

– Что ты делаешь? – окрикнул его Эйдан, и стал подниматься по тоннелю навстречу.

Виктор вскинул голову и обернулся. Он что-то громко произнёс на русском, его лицо сияло, глаза лихорадочно блестели. Через припорошенное толстое стекло уличной двери, просматривались плотные струи ветра со снегом, протиравшего смотровое окно будто белой тряпкой.

– Я не понимаю, – обронил, подходя ближе Эйдан, – тебя…

Парень осёкся, заметив в створе замёрзшего оконца силуэт человека.

– Это Александр! – воскликнул весело лётчик по-английски, кивая на окно. – Сашка! Сашка нас нашёл! – глядя в настороженные глаза Эйдана, Виктор уточнил: – Ну ты чего? Это же Саша, мой напарник! Александр Терентьев – второй пилот! Я к лебёдке утром поднялся, смотрю в окно – а он стоит на ветру! Я давай замок открывать, да не тут-то было – замерз паскуда!..

Виктор снова принялся молотить по массивному замку, приговаривая по-английски, что механизм снова заело и он обледенел. Эйдан шагнул вперёд и глянул в окошко из-за плеча русского пилота. Тёмно-зелёный шлем с огромными чёрными очками и массивной дыхательной маской полностью закрывали лицо незнакомца. Поднятый ворот противоперегрузочного костюма всё ещё оборачивал шланг подачи воздуха, который как хобот крепился к маске и прятался за спину. На плечах лётчика виднелись болтавшиеся парашютные стропы, сам компенсационный костюм выглядел потрёпанным, в его складках скопился снег. От всего неподвижного облика человека веяло угрозой и опасностью; Эйдан содрогнулся, вспомнив блестевший на свету шлем приближавшегося Реймонда Дадса у разбившегося транспортного самолёта.

– Стой-стой-стой! – зачастил Эйдан, пытаясь схватить Виктора за руку. – Постой! Пусть он снимет шлем!

– Чего?.. – русский недоумённо выпрямился и расправил плечи.

– Пусть покажет своё лицо!

– Ты в своём уме? Там минус тридцать! – Виктор нахмурился, взвешивая в руке стальной крюк.

Эйдан поймал руку военного в воздухе и прорычал в лицо Панову:

– Не смей открывать! Пусть сперва снимет шлем!

– Да пошёл ты! – рявкнул пилот и быстрым движением освободился от захвата.

Он отвернулся от парня и с силой грохнул крюком о заиндевевшую скобу замка. Эйдан с ужасом увидел, как та дрогнула, сбросив с себя оставшийся лёд. Парень шагнул к русскому и попытался оттеснить от двери.

– Послушай меня, Виктор, просто послушай! – заговорил он быстро, с трудом скрывая страх. – Это скорее всего уже не твой друг! Это мертвец! Виктор, послушай меня! Столько времени прошло, а он только сейчас пришёл, сам подумай!..

Панов грубо отпихнул Эйдана и наставил на него железный крюк:

– Вот у него и спросим! Отвали, я сказал!

– Это мертвец, сюда пришёл мертвец! Это очень опасно!.. Чёрт побери, Виктор, да это же он и сожрал того норвежца в скалах!

Брови русского пилота сложились в одну линию, глаза превратились в две узкие бойницы:

– Ты и впрямь думаешь, что я поверил во все ваши байки про мертвецов? Вы все здесь заодно – и это очевидно! Давай узнаем, что по этому поводу думает Саша?

Глядя в суровое решительное лицо русского лётчика, Эйдан понял, что все его доводы будут проигнорированы. Чувствуя надвигающуюся опасность, он бойко кинулся вперёд, и поднырнув под рукой русского, прошёл ему в корпус, с силой приложив об стену. Панов рыкнул и неожиданно резко ударил полярника локтём меж лопаток, а когда, выплюнувший весь воздух Эйдан, выпрямился для вздоха, умело и сильно ударил парня кулаком в нос. Ридз отшатнулся к стене, ничего не видя перед глазами и жмурясь от нестерпимой боли в лице. Сквозь возобновившийся грохот ударов крюка о замок, он услышал «американский кусок дерьма» и далее что-то на русском.

Откуда-то снизу донёсся недовольный окрик Мельтцера:

– Какого хрена? Что за шум?

Закрывая разбитый нос рукой, сплевывая кровь, Эйдан закричал:

– Этот русский идиот собирается открыть дверь! Курт, помоги мне, позови полковника!

Услышав слова Эйдана, Панов энергичней замолотил по замку крюком.

– Пошли вы все на хер! – выкрикнул он, сотрясая дверь ударами.

К Эйдану вернулось зрение, парень с ужасом взирал на неподвижно стоявшего человека за окном – незнакомец ждал.

– Виктор, не делай этого! – прогундосил Эйдан и отступил вниз по коридору. Пятясь назад, полярник продолжал рукой размазывал кровь по щекам. – Не делай этого, твою мать!

«Цанг!» звонко отозвалась пружина затвора и механизм замка щёлкнул. Русский толкнул дверь и лишь успел выкрикнуть «Сашка», как пилот в шлеме ринулся вперёд, протискиваясь через дверь. Он молниеносно сбил Виктора с ног и повалил на пол, ударившись шлемом о голову военного. Пятясь назад, Эйдан с ужасом видел, как Виктор старается удержать на вытянутых руках своего напарника и образумить, что-то выкрикивая по-русски. Мимо Эйдана пробежал Мельтцер и кинулся на выручку Виктору.

Хромая, нащупывая спиной стену, Эйдан двигался по коридору назад. Его полные страха глаза пожирали дикую сцену, где экипированный в лётную форму пилот пытается шлемом разбить голову орущего человека; Мельтцер сновал рядом, безрезультатно пытаясь оттащить незнакомца за оборванные парашютные стропы.

– Саша перестань! Что ты делаешь? Это же я! – выкрикивал Виктор, переходя с русского на английский. – Успокойся! Сними шлем, давай поговорим!

– …Снять шлем… снимать не надо, лучше не снимать… не дайте… – шептал Эйдан удаляясь и вдруг, спохватившись, заорал во всё горло: – Не дайте ему снять шлем!

Комната полковника оказалась пустой – идеально заправленная постель, разложенные на столе бумаги и рядом рация. Эйдан кинулся к оружейному сейфу и дрожавшими пальцами принялся молотить по кнопкам. Под пугающий гвалт голосов сверху, парень путал цифры, пытаясь вспомнить нужную комбинацию. Внезапно он заметил, как из-под матраса на него уставился чёрный пристальный зрачок воронёного убийцы. На коленях, Эйдан кинулся к кровати и отшвырнул матрас в сторону. Припрятанный заранее полковником карабин, явно предназначался кому-то в патруль. Проверив магазин, полярник ринулся к столу.

– У нас ЧП, у нас ЧП! – заорал он в рацию, выпадая в коридор. – Полковник, где вы есть!

Мельтцер сообразил зацепить буксировочный крюк за скобу парашютной стропы и отчаянно крутил лебёдку, тем самым оттащив и даже приподняв нападавшего. Кое-как освободившийся из смертельных объятий второго пилота, Панов сидел напротив, привалившись спиной к стене. Он тихонько стонал и что-то приговорил по-русски; его лицо оказалось разбито, кровь из губы, носа и брови отпечаталась на тёмно-зелёном шлеме.

– Отойди! – гаркнул Эйдан Курту, кивая головой в сторону.

Как только Мельтцер скользнул в сторону, Эйдан неловко прижал карабин к плечу и выстрелил, зажмурившись в последний момент. Короткая очередь разорвала полутёмный тоннель оглушительным звуком, развесив в скованном пространстве неряшливые гирлянды порохового облака.

– Что ты наделал?! – раздался свирепый крик Панова, рассеявший звонкое эхо стрельбы. – Что ты наделал, американская сука?!

Разъярённый Виктор подскочил к Эйдану и намотал на свои кулачищи хлипкий ворот армейской куртки полярника. Не взирая на вялые попытки парня отбиться, Панов развернул его к обмякшему телу и подтолкнул поближе.

– Ты убил его, гондон! Ты убил Сашку! – кричал он по-английски.

– Он же напал… на вас… – едва смог вымолвить Эйдан. Он мог видеть собственное искажённое отражение в огромных очках пилота, а также сжатые кулаки Панова у своего лица.

– За то, что я не смог отыскать его в снегах, ты, сука! За то что бросил его там!

«Я не мог ошибиться, не мог!» – стучало в висках Эйдана. Под корку мозга медленно заползала мысль, что он только что убил человека. Расстрелял в упор живого человека! Разбитый нос и округлившиеся глаза парня придали лицу Эйдана выражение беспомощности и растерянности, слабости и страха. Он почувствовал, как Виктор приподнимает его за ворот, другой же рукой пытается вырвать карабин.

– Не надо… – промямлил Эйдан, прижимая здоровой рукой оружие к бедру. – Курт… помоги мне…

– Дай сюда! – зарычал русский, вращая налитыми кровью глазами.

На выручку Эйдану метнулся Мельтцер, однако сделал это так неуклюже, что попал под точно рассчитанный удар локтём от русского военного. Оглушённый ударом в ухо, Курт припал на колено и, застонав, затряс головой.

Неподвижно висевший пилот вздрогнул с такой силой, что из петлицы его компенсационного костюма выпала дыхательная трубка; стылый звук хрустнувших суставов покатился вниз по тоннелю. Панов перевёл ошеломлённый взгляд на тело товарища и отпустил воротник куртки Эйдана. Расстрелянный пилот вновь вздрогнул и странным образом выгнулся, будто всё его тело поразил электрический разряд. Его голова сильно вывернулась вправо и вверх, ноги встали на носки, а руки замолотили по воздуху в стремлении нащупать висевший за спиной стальной трос.

Обомлевший Виктор смотрел на своего ожившего товарища разинув рот, Эйдан же, напротив, наблюдал за конвульсиями лётчика со страхом и ожиданием беды. За его спиной с трудом поднимался Курт, глядя на тело пилота с тревогой и предчувствием новой схватки.

Снизу из полумрака донёсся резкий окрик Филиппа Лэмма:

– Убирайтесь оттуда! Живо!

Мужчины кинулись вниз по сумрачному тоннелю навстречу полковнику с карабином в руках. Позади послышался звук упавшего на бетон тела и бряцание железного крюка. Загрохотало оружие Филиппа, как только троица с ним поравнялась. Звук рикошета жалящих пуль наполнил коридор, затмил крики людей. Проход заволокло сизым дымом, из которого через секунду выскочил мертвец. Подобно шару для боулинга мёртвый пилот врезался шлемом в жавшихся друг к другу людей, а те, словно подыгрывая иллюзии, разлетелись к стенам, как кегли.

Эйдан ударился спиной в стену и выронил оружие. Прямо перед собой он видел болтавшиеся парашютные стропы на спине пилота. Поодаль стоял Виктор, держась за грудь, справа от него под пожарным щитом лежал Курт – он вытянутой рукой отгораживался от мертвеца, не смея встать. Эйдан не мог оторвать глаз от изрешечённой пулями спины мёртвого лётчика: выходные отверстия от пуль выглядели отвратительными и разрушительными. Откуда-то снизу из порохового дыма вынырнул карабин, а за ним перекошенное лицо Лэмма.

– Уйди! – гаркнул он Виктору, чтобы тот ушёл с линии огня.

Мертвец резко развернулся на голос и в немыслимом затяжном прыжке набросился на полковника. Тот лишь успел вжать голову в плечи да неуклюже взмахнуть оружием, как оказался смят мёртвым пилотом. Лэмм дико закричал от боли и ужаса, когда каменные пальцы в перчатках сдавили его рёбра, а непроницаемые очки с силой ударили в подбородок. Эйдан на коленях кинулся к своему карабину и под истошный крик полковника лишь со второй попытки смог поднять оружие.

– Стреляй! – закричал Лэмм, видя, что Эйдан встаёт на ноги. – Стреляй в него!

Растерянный парень наставил оружие на мёртвого пилота, однако никак не мог решиться сделать выстрел – Эйдан боялся зацепить Филиппа. Лэмм пытался сбросить с себя мертвеца и одновременно подсунуть свой карабин тому под живот.

С диким криком, рассекая остатки дыма пожарным топором, на мёртвого пилота обрушился Мельтцер, нанеся разрушительный удар в спину. Наточенное лезвие издало ужасающий лязг метала, вонзившегося в лёд – оно глубоко застряло в спине мертвеца повыше лопатки – и Курт тут же попытался его выдернуть. Треща суставами, левая рука пилота неестественно вывернулась и скользнула за спину пренебрегая всеми законами анатомии; пальцы в перчатке обхватили топорище, а шлем резко повернулся в сторону Курта. Не в силах унять дрожь в ногах, Эйдан замахнулся и обрушил карабин на спину пилота. От удара приклад раскололся и брызнул в стороны разнокалиберными щепками. Мертвец распластался рядом с Филиппом, однако пугающе быстро спружинил от пола и поднялся на ноги; из его спины торчал топор, и пилот всё ещё пытался нащупать его рукой. С пола, разрывая живот и грудь мертвеца, загрохотал карабин Лэмма, сотрясая и отбрасывая нежить в противоположную стену.

Бетонный тоннель вновь заволокло едким дымом, тягучим эхом выстрелов. Прежде чем жуткая картина стёрлась в пороховой завесе, упавший Эйдан успел заметить, как мёртвый лётчик напирает спиной на стену, распятый под градом пуль. Умирающее эхо выстрелов предательски оголило сухие щелчки опустевшего магазина полковника – лежавший на полу Филипп отчаянно продолжал жать на курок!

Рассеивая сизые клубы, из тумана шагнул мёртвый пилот. В руке за собой он зловеще волочил топор; разбитая дыхательная маска болталась на простреленной груди, а чёрные очки оказались расколоты, обнажив часть синего лица и запечатанные смертью глаза. Онемевший от страха Эйдан не мог оторвать взгляд от неистребимого врага, который теперь вооружился и стал ещё опаснее!

Внезапно из пегого туманы в грудь мертвеца врезался пожарный багор, практически полностью зарывшись крюком в плоть. Удар оказался такой силы, что пилот завалился спиной на стену, выронив топор.

– Мне его не удержать! – закричал Виктор с другого конца рукоятки. Русский офицер стоял, широко расставив ноги, удерживая в вытянутых руках багор. – Я не смогу его удержать!

Щёлкая зубами, мертвец сомкнул пальцы обеих рук на металлическом пруте и навалился на багор всей грудью. Виктор Панов оскалился и подался вперёд, стараясь силой рук удержать нежить прижатой к стене. На выручку Панову ринулся Мельтцер, так же вцепившись в длинную рукоятку пожарного багра. Эйдан увидел, как к ногам мужчин бросился Лэмм и подхватил выпавший из рук мёртвого пилота топор.

– В сейфе!.. – рявкнул он, бросив на Эйдана мимолётный отчаянный взгляд. – Неси всё!

Филипп неуклюже замахнулся и с силой опустил топор на плечо мертвеца.

Эйдан кинулся в комнату, однако покалеченные беспалые ноги подвели, и парень упал прямо на пороге. Позади, в коридоре раздался многоголосый вопль ужаса, подстегнувший молодого полярника. «Держи! Держи его!» – с трудом разобрал он истеричный вопль Мельтцера.

Сейф! Пальцы судорожно барабанят по кнопкам, раскалённый мозг отчаянно вспоминает необходимую комбинацию: «Двадцать семь… девятнадцать… Нет! Двадцать семь пятнадцать… К чёрту! Двадцать семь двенадцать?! Да чтоб тебя! Шестнадцать! Вспомнил! Шестнадцать!»

Эйдан рванул на себя содержимое оружейного ящика и едва устоял под весом выпавшего оружия. «Виктор, н-е-е-т!» – донёсся истошный крик полковника, а за ним чей-то леденящий стон. Поблескивая матовым боком среди воронёной стали и цевья, у ног Эйдана лежала граната. Опешивший на секунду полярник рассматривал разрушительную находку, а затем неуклюже поднялся и с опаской сунул гранату в карман.

Под непрерывный гвалт ожесточённой борьбы, Ридз перезарядил два карабина и ринулся в холл. Он едва не споткнулся о валявшуюся у входа дыхательную маску с изогнутым перебитым шлангом… Эйдан метнулся взглядом дальше по холлу и заметил на полу среди белёсых букв дорожку крови. У железной двери, ведущей в затопленную часть комплекса, кипела отчаянная борьба: трое измождённых израненных мужчин пытались затолкать мертвеца за железную дверь. Лэмм старался попасть по изрубленным пальцам мёртвого пилота, цеплявшегося за дверной проём, в то время как Панов с Мельтцером заталкивали нежить в помещение, используя изрядно погнутый багор. Сильно оцарапанный, со следами многочисленных ударов и зарубин, помятый шлем всё ещё сидел на голове мертвеца, удерживая в своих границах перекошенное лицо с разинутой пастью.

Эйдан закинул карабин за спину, другой взял на изготовку и нерешительно шагнул в направлении смертельной битвы. Отяжелевшие чугунные ноги вросли в пол; предательски дрожали губы, руки, – и Эйдан, вынужденный слушать стоны и крики испуганных мужчин, боялся поднять глаза и вступить в схватку со смертоносным противником. Воздух в бетонном помещении пропах страхом и порохом, смертью и кровью; сизое облако висело под потолком, обволакивая тенью и без того чахлый свет прожектора.

Краем глаза полярник заметил, что в приоткрытой двери столовой стоит Мэрит, а за её спиной в дальнем углу помещения у стены жмётся Матс и обеими руками держит перед собой нож. От вида слепца, обречённого просто ждать исхода смертельной бойни без малейшего шанса выжить в случае поражения мужчин, Эйдан вновь ощутил собственное бессилие перед неизведанной аномалией, заставлявшей оживать мертвецов. Мэрит… Судя по каменному безучастному лицу девушки, она прибывала в глубочайшем шоке. Мэрит отстранённо повернула голову в направлении Эйдана и её чёрные очки поймали слабый блик света будто за ними вспыхнули глаза. Полярник испуганно замахал на неё искалеченной рукой, и норвежка захлопнула дверь.

И всё же мертвец сорвался!.. Как только Эйдан взял его на прицел и хотел было закричать, чтобы соратники расступились, мёртвый пилот сорвался с багра, как разъярённый медведь с рогатины! Его изодранный в клочья комбинезон затрещал, руки мертвеца скользнули по воздуху, а в следующее мгновение серые зубы уже рвали плечо и шею Виктора! Эйдан взвыл от увиденного, но его вопль потонул в криках ужаса остальных участников драмы. Панов упал на спину, что-то крича по-русски; его мёртвый сослуживец придавил Виктора будто надгробие! Мельтцер натянул паутину парашютных строп и попытался оттащить мертвеца; полковник кинулся на выручку раненому Панову, не в силах выпустить топор из рук – и только Эйдан стоял в ступоре, не найдя в себе мужество ввязаться в схватку, которую русский офицер уже точно проиграл…

Неуклюже ковыляя к мужчинам, хромоногий Эйдан упал возле Лэмма: выпавшая из кармана граната покатилась и ударилась о подошву ботинок полковника. Скинув с плеч оружие, полярник бросился на помощь Мельтцеру, вцепившись в оставшиеся стропы. Орудуя вчетвером, мужчинам кое-как удалось затолкать мертвеца за железную дверь используя топор Лэмма и багор.

Панов сидел, широко раскинув ноги, навалившись спиной на стену у самой двери, за которой бесновался мертвец. Мёртвый пилот расхаживал за преградой, зловеще шлёпал по воде и набрасывался на железную преграду. Его уцелевший шлем врезался в металл с короткими промежутками, колокольным набатом оповещая о том, что люди пустили в своё жилище горе и смерть.

Хватая ртом воздух, отрывисто и часто дыша, Виктор Панов хрипло заговорил:

– Я не верил… не верил… вам… вам всем! Дурак! Но кто… кто бы в… это поверил?! – он переводил сломленный болью и произошедшим взгляд на стоявших понуро мужчин. Когда рядом на колено опустился Лэмм, русский хрипло спросил: – Кто бы поверил? Ты бы поверил? А он напал!.. Сашка на меня напал!

Русский опустил глаза и смотрел свои раны на плече.

– Больно, чёрт побери! Как током шибануло и болит… жжёт! Никого больше не зацепил?

– Никого… – ответил за всех Мельтцер, тяжело дыша.

Панов согласно кивнул и осторожно коснулся плясавшими пальцами окровавленной шеи:

– Сколько… С-с-сколько у меня в-в-времени?

– От нескольких часов до нескольких суток, – ответил горестно Филипп, осматривая сильнейшие укусы на теле мужчины. – Зависит от кровопотери. Этот механизм нам до конца так и не стал понятен.

Облизав бледные губы, Виктор покосился на дверь, за которой ходил мертвец.

– А потом? Что станет потом? – видя, что мужчины молчат, русский лётчик обречённо закрыл глаза. – А потом я стану таким же, да?

– Да… – ответил Лэмм, глядя в пол.

Русский понуро опустил голову:

– Ясно. Ну-ка, дай закурить твою папироску, служивый, – попросил он и, пошевелив рукой, поморщился от боли. Ожидая пока Лэмм подкурит сигарету, русский лётчик встретился с Эйданом глазами и читая испуганный взгляд парня, криво усмехнулся и даже подмигнул. – Мой дед – Николай Егорыч – ещё на войне пристрастился к махорке, потом долго курил «Ленинградские»… Он рассказывал, что табак ему как-то раз жизнь спас… вот так-то! С голоду пух: шестой день ничего не ел, шли в отступлении под Смоленском. Так он наелся каких-то ягод с травой и мучился животом шибко… Из колонны в кусты шмыгнул, да там и свалился без сознания, – Панов принял сигарету из рук американца и поблагодарил угасающим взглядом. – Сутки в яме провалялся в лесу, а когда вышел на дорогу – попал к немцам…

– Виктор, тебе лучше сейчас не разговаривать, – пригрозил Лэмм серьёзным тоном. Он как раз закончил готовить перевязку из рукава собственной рубашки.

Панов выпустил струю дыма в сторону полковника, его взгляд был прикован к лицу Эйдана.

– …Они его не расстреляли, на удивление! Сорок первый год всё же – немцы шли играючи, чувствовали себя непобедимыми. Наверно вид восемнадцатилетнего заморыша, который вот-вот умрёт от голода и поэтому не боится расстрела, пробудил в них чувство селекционеров, надумавших побороться за умирающее растение – ведь навряд ли это было сострадание! Это всё слова моего деда… Пробыл он у немцев две недели и за это время подлечился и даже успел почти подружиться с несколькими фрицами. «Почти» – жуткое слово для войны! «Почти живой», «почти убило», «почти победили», «почти люди»… Это слово даёт надежду, понимаешь? Но оно же её и отбирает… – Виктор говорил быстро, словно читал слова молитвы; от его слабеющего голоса, веяло затхлостью дренажного отстойника на заброшенной дамбе. Эйдан узнал этот голос – он его потряс! – Оклемавшись, к концу второй недели надумал мой дед сбежать, да стал готовиться. Только так он это делал неуклюже, что немцы это заметили и два дня подыгрывали «беглецу». В назначенную ночь побега они не только не помешали ему скрыться, но ещё и выдали тёплую одежду, хороший паёк еды и дали блок сигарет! Дед говорил, что пока он перебегал поле, слышал, как фрицы смеялись и всё ждал, что они вот-вот откроют стрельбу. Спустя четыре дня он вышел к своим и нарвался на разведывательный патруль у какой-то деревни. Те его к стенке – мол, кто такой и почему от немцев, да ещё с вражескими вещами? Дед по наивности стал рассказывать правду про плен – да вот только не любит русский мужик, когда к его соседу кто-то лучше относится, чем к нему самому. Особенно если этот кто-то – твой враг!..

Панов закашлялся и задрожал всем телом. Лэмм повернулся к остальным и коротко произнёс «лазарет», однако Панов тронул его за руку и пристально посмотрел в глаза.

– Дай договорить, – прохрипел он трубным голосом. Взгляд русского скользнул по двери, за которой неистребимое чудовище рвалось наружу, сотрясая тяжёлое железо. – Жжёт… Всё тело жжёт! Ох и хреново же мне!.. – Виктор вернулся взглядом к испуганным глазам Эйдана и снова заговорил: – Отобрали мужички бывалые всё у пацана, раздели, да повели за сарай стрелять, – а он возьми, да скажи, что всё наврал, что нашёл в лесу блиндаж ветками прикрытый, а там этого добра полон дом! Пока они вели его место показывать, мой дед задумал сбежать, а тут артобстрел начался, под который они все вместе и попали! Дед говорил, что наша артиллерия палила по немцам через лесок, рассказывал, что снаряды разрывали деревья в щепки. Конвоиры бросились вон из леса обратно, а дед побежал вперёд, ведь назад ему было никак нельзя…

Сделав над собой усилие, Панов сумел подняться, опираясь спиной на стену. Русский лётчик осмотрел свои раны на плече и с осторожностью потрогал перевязанную шею.

– Словно в кровь бензин налили и подожгли, – прокомментировал он своё состояние. Притихшие мужчины угрюмо смотрели на военного, который знал, что его время на исходе. – А дед мой всю войну прошёл и вернулся домой всего лишь с одним ранением. Закончил Морское военное училище и ушёл в подводники на Черноморский флот, а когда моему отцу было четырнадцать лет, сгинул в море… Костлявая всех нас приберёт к рукам, – с горькой усмешкой добавил Виктор и полез за пазуху. Осторожно сняв с шеи крестик и личный жетон военнослужащего, Панов поманил глазами Эйдана. – Ну-ка, поди сюда. На, вот, возьми, не побрезгуй. Почему тебе? Не обижайся, приятель, но… ты столько вытерпел, понимаешь? Ты прошёл… прополз пол Арктики, чтобы оказаться здесь без руки, на куцых ногах – и ты всё равно жив, братец! Видимо у Господа на тебя какие-то планы, хоть ты в него и не веришь…

С этими словами русский повесил крестик с жетоном на шею растроганного Эйдана и сжал в своей ладони руку молодого полярника.

– …Знаю, что не веришь, но это ничего… Понимаешь… Человек, это ведь Его творение, так? – казалось раненый тянул время, прощаясь с остальными выжившими. – Человек… он… Человек – пожалуй, самая очевидная попытка Бога доказать своё существование!

– Только вот человечество – полный её провал! – возразил Эйдан, шмыгая носом.

– Да, так и есть, – согласился Панов с грустью. – Такие дела, браток… Ты, вот что: если получится, передай это моему сыну, – произнёс Виктор с мольбой в глазах и посмотрел на крестик. – Найди его! Дмитрий Панов его зовут, Димка… живёт в Мурманске с матерью. Один он у меня, понимаешь? Найди его, а если не судьба… Если не выберешься – борись до конца, не сдавайся!

Русский лётчик решительно отодвинул от себя Эйдана и повернулся к полковнику:

– Ну-ка дайте мне её сюда, мистер Лэмм, – Панов указал пальцем на гранату, лежавшую у ног американца.

В помещении остановилось время. В пустоте ошарашенных взглядов и пропахшего порохом тоннеля, лишь гулкое эхо ударов за дверью могло служить ориентиром – время, всё же, существует за пределами человеческой морали – и оно запустило отсчёт. Красноречивые, молчаливые и стыдливые взгляды бились о бледное суровое лицо русского военного, который уже всё решил.

Его побелевшие губы сложились в холодную усмешку и Панов тихо произнёс:

– С двумя мертвецами вам точно не справиться.

– М-м-может что-то можно сделать? – с надеждой в глазах, Эйдан посмотрел в лицо Филиппа, а когда тот опустил взгляд, едва слышно предложил: – Мы… мы… можем попытаться сжечь мертвеца – достаточно сгорев они не оживают…

– А потом сжечь и меня? – прислушиваясь к тяжёлому эху ударов, спросил русский пилот.

Эйдан отвёл глаза и отвернулся, чтобы не встретиться взглядом с военным. Металлическая цепочка непривычно холодила шею, и парень поспешил спрятать под одежду простенький крестик и личный жетон русского пилота. Внезапно он заметил Мэрит, вновь молчаливо стоявшую в створе двери. Бледное лицо девушки, шапка и тёмные очки соткали образ грустного мима, застывшего в полутёмном коридоре.

– Ты… Ты уверен, Виктор? – произнёс сдавленно полковник, с трудом выдерживая взгляд русского.

Панов коротко кивнул и поморщился от боли в шее. Лэмм молча протянул ладонь и мужчины крепко пожали друг другу руки.

– Что мне делать? – спросил Виктор, взвешивая в руках гранату.

– Его мозг должен быть разрушен, – ответил Филипп, и нащупав взглядом носки собственных ботинок, тихо добавил: – Как и твой…

Сделав затяжной вздох, Виктор прислушался к гулким ударам за дверью.

– Пора! – скомандовал он, обводя людей долгим взглядом. – Мне будет необходима ваша помощь: нужно не дать Саше вырваться и по возможности подстраховать меня.

«Не дать Саше вырваться» – пока шли приготовления, Эйдан никак не мог избавиться от этих слов в голове. Несмотря на тот кошмар, который произошёл в убежище, на чудовищные раны и собственное прозрение, Панов продолжал называть своего мёртвого напарника по имени!.. Это бесило Эйдана, раздражало и, неожиданно, заставляло сердце сжиматься от такого человеческого поступка: бессилие и неизбежность соседствовали с яростью и апатией – отвратительный тошнотворный коктейль, которым заражённая Арктика сполна напоила своего случайного посетителя. Эйдан следил за русским подавленным взглядом, пока тот обсуждал с полковником план действий. «Собственного самоубийства!» – поправлял лихорадочно разум, в тайне восхищаясь хладнокровностью русского. Тот по-деловому и без истерики указывал Мельтцеру на лопату под пожарным щитом, параллельно объясняя Лэмму порядок действий. «…Эйдан встанет здесь и не даст двери открыться шире, – говорил Виктор, бросая взгляд на опустошённого парня у стены. – Я протиснусь внутрь – и это не даст Саше вырваться. Курт будет у меня за спиной с инструментом наготове, ты по правую руку…»

Тяжёлая железная дверь – она подобна могильной плите, отворяющей вход в царство мёртвых. Её и охраняют мёртвые… Леденящий кровь страж в помятом шлеме рвётся навстречу одинокому смельчаку, посмевшему войти внутрь. Эйдан не может оторвать взгляд от ужасающей картины и смотрит в искажённую посмертную маску, на которой чернеет рот и белым пламенем горят глаза. Над ухом что-то кричит Лэмм, сжимая в руках топор. Полковник мечется за спиной Панова, прикрывая плечом Мельтцера – Курт выставил перед собой штыковую лопату – и это выглядит жалко. Эйдан видит, как русский офицер бросается вперёд, выбросив для защиты руку, и как оголённые серые зубы рвут свежую перевязку сгрызая окровавленные бинты. Полные страха глаза молодого полярника не в силах зажмуриться. Они фиксируют, как Виктор таранит мертвеца, и из последних сил заталкивает вглубь тёмного периметра, где уровень помещения уходит ниже, а пол залит чёрной водой. Взгляд Эйдана примагничен к отставленной руке Панова, в которой тот сжимает гранату, сжимает собственную погибель. Последнее, что успевают запечатлеть распахнутые глаза Эйдана прежде, чем тяжёлая дверь начинает свой обратный ход – это как израненный Панов заталкивает гранату в шлем мёртвого напарника и прижимает свою голову к шлему, поймав мертвеца за шею. Два друга «обнимаются» в смертельных объятиях, чтобы остаться навсегда вместе. Могильная плита дрожит, а Эйдан стоит рядом и сквозь эхо взрыва ему слышатся слова русского: «Не датьСаше вырваться, не дать Саше вырваться»…

Ветер гнал снег по скалам, причудливо закручивал в тугие канаты и сбрасывал с обрыва в замёрзший океан словно ждал, что по ним вот-вот взберутся захватчики, осадившие неприступную высоту. Таков был его план – предатель! Посветлевший на востоке горизонт укутался в позолоченную мантию, расшитую запоздалыми звёздами – вскоре у этих скал появится новый монарх, с упорством взбирающийся на заслуженный трон. Сияющее золотыми доспехами солнце, вооружившись ослепительными стрелами, копьями, с триумфом победителя покажется из-за края Земли, окрашивая угрюмые скальные пики в цвета собственных знамён, озаряя ледяные башни светом, способным пронзить арктический мрак.

Бредущему вдоль обрывистого берега Эйдану казалось, что стоит солнечному свету пролиться через край – и его пламя поглотит весь тот кошмар, который устроил непостижимый пришелец, рухнувший под покровом ночи. Эйдану представлялось, как солнечные лучи, вспыхнувшие из-за горизонта, ударяются в грудь Ледяному Королю, как плавят его отвратительное лицо, как вместе с чудовищем от света вспыхивают и горят замешкавшиеся мертвецы – и в итоге огненный ветер сотрясает то зло, которое укрепилось в Арктике и сделало человека калекой. Это было наивно, но Эйдан и впрямь ждал чуда при первом появлении солнца. Наверняка такая ассоциация зародилась ещё там – у разбившегося самолёта, когда полярник стал свидетелем победы огненного зарева, в котором сгинули мертвецы.

– О чём думаешь? – поинтересовался бредущий рядом Курт, заметив застрявший вдали взгляд парня.

Эйдан остановился, словно наткнулся на стену, и отстранённо уставился Мельтцеру в лицо:

– Я… о солнце…

– А что с ним?

– Совсем скоро появится, – Эйдан обвёл небо взглядом, – и это здорово!

Курт запрокинул голову, осмотрел редкие облака, спустился взглядом к горизонту, затем вернулся к полярнику:

– Я думал тебя заботит стук за стеной! – искренне удивился он.

Стук за стеной. Он послышался спустя пару часов после того, как Виктор подорвался на гранате за железной дверью. Сперва это был неясный шорох, который за час перерос в монотонные удары в дверь. Эйдан отлично помнил, как мрачный полковник стоял рядом, понуро опустив голову, а затем бросил себе под ноги «лётный шлем». Спустя несколько суток, обитатели станции – немногословные и вынужденные соседствовать с ужасающим существом за стеной, – научились отмерять ненавистное время по гулким ударам о железо и даже засыпать и пробуждаться под эти звуки. Но разве это сон?! Это кома, в которой на страже сознания стоит Скип Сэлли с натянутой улыбкой на багряных щеках; это его кровь капает с волос и это именно она ударяется о ржавый метал склепа. А если перестаёт ударятся, если Эйдан не в силах различить этот звук сквозь кому, Стрелок поднимает палец и прижимает к губам: т-с-с-с-с-с… вкрадчиво слышится над ухом. И тогда, с содрогающимся сердцем Эйдан открывает глаза, зажимает рот пятернёй и стонет, стонет, стонет, напряжённо прислушиваясь к ударам за стеной. Это сводит с ума – он уже сошёл с ума. Так сказал Стрелок.

– Я стараюсь об этом не думать, – бросил Эйдан угрюмо, двинувшись вдоль обрыва.

Курт побрёл рядом, зябко спрятав голову в плечах. Он некоторое время косился на парня, затем не выдержал:

– Что ты думаешь насчёт полковника?

– Он сам себе на уме.

– Ты ему веришь?

Эйдан остановился и достал сигареты.

– В большей степени. У тебя есть сомнения?

Мельтцер пританцовывал на морозе, от того карабин за его спиной нелепо подпрыгивал.

– Когда наш самолёт рухнул, мне показалось, что полковник ранен! – выпалил бортмеханик, понизив голос. – Первые полчаса он как-то неестественно держал спину, будто не мог вздохнуть.

– Наверняка повредил спину при падении, – согласился Эйдан.

– Зачем это пытаться скрывать?

– Он чёртов фанат военной службы и патриот, он всё скрывает.

Бортмеханик одобрительно кивнул:

– Поэтому и спросил – веришь ли ты ему? Я, бывает, застаю полковника врасплох и вижу, как он и здесь ходит, искривив спину, точь-в-точь как при падении, однако пытается это скрыть, как только замечает, что за ним наблюдают.

– Травма при падении, – повторил упрямо полярник, опасливо заглянув за край обрыва.

– О которой нельзя рассказать? Попросить помочь? Он же врач, он же тебе операцию сделал и пальцы ампутировал! – заметив хмурый взгляд парня, Курт осёкся. – Прости… Но что-то он и впрямь темнит.

– Темнит, потому что из-за такого же ранения бросил в снегах Вудса… то есть Коула…

– Кого? – не понял Мельтцер.

– Военного, которого вы оставили в палатке после авиакатастрофы.

– Это было… дико, я ничего не мог изменить! Всё решали полковник с Бигсби, – Курт задумался, но через пару шагов уверенно замотал головой. – Я знаю, причина в другом! Этот фанатик, как ты выразился, носит под мышкой кобуру с пистолетом!

Снова Эйдан остановился, чувствуя боль и напряжение в искалеченных ступнях. Он требовательно смотрел бортмеханику в лицо, ожидая разъяснений.

– Однажды я её даже видел мельком, – Курт прищурился. – Кобуру. Слева, как и полагается. Но старик её тщательно скрывает, поэтому таскает под одеждой и делает вид, что её нет. Зачем ему пистолет, который он прячет, как думаешь?

Эйдан выбросил окурок и осмотрел горизонт.

– Он опасался русского.

– А сейчас опасается нас? Я заметил этот странный искривлённый силуэт сегодня в столовой поутру перед тем, как выйти с тобой на обход. Я узнал этот изгиб спины – ровно такой же как после аварии! На хрена он продолжает таскать с собой пистолет?

Полярник медленно двинулся вперёд, вслушиваясь в хруст снега. Мельтцер шёл рядом, явно ожидая ответа, однако так и не дождавшись, поделился собственные соображениями:

– Я думаю полковник таскает с собой пистолет, чтобы в случае ЧП иметь возможность прострелить каждому из нас голову. Не пытаться разобраться в ситуации, как-то её решить, а именно поставить точку, пристрелив! После его рассказа, после того, что я узнал, я не сомневаюсь, что он это сделает… – Мельтцер шагнул наперерез и сказал совсем тихо: – Но больше я боюсь того, что полковник действительно рассказал нам правду о событиях на «Тохиноре». Просто меня очень пугают откровения престарелого «Джеймса Бонда», когда он решает ими поделиться, скрывая за пазухой пистолет!

Эйдан остановился, натолкнувшись взглядом на вьющийся дымок между камней впереди. В голове отчётливо звучал синтетический голос скремблера, над которым склонился Виктор Панов: «…Человек способный из арахисового масла приготовить взрывчатку. Помни об этом, когда в следующий раз он протянет тебе бутерброд».

– Откуда этот дым? – спросил полярник, вытряхивая из головы мрачные мысли.

– Это наш дым, – Курт направился к источнику и поманил за собой Эйдана. – Наши генераторы, камин, да, и, вообще, пар из убежища.

Полярник приблизился и заметил среди камней небольшую, но глубокую трещину, вокруг которой образовалась воронка изо льда.

– Я думал весь выхлоп прячется под воду.

– Так и есть, но из-за подтопления станции, Панову пришлось пускать часть газов в обход. Они нашли выход среди скал выше самого убежища – именно так мы и нашли «Пункт-К», увидев дымку впереди. – Заметив удивление на лице полярника, Курт спросил: – Лэмм тебе этого не рассказывал?

Эйдан отрицательно повёл головой:

– Просто сказал, что вы нашли убежище. И всё.

– Понятно. Я смотрю он вообще делится информацией очень порционно и зная с кем. Бьюсь об заклад: свою речь о минувших событиях он готовил несколько суток!

Ещё раз осмотрев обледеневшую воронку, полярник поднял глаза на бортмеханика:

– Зачем ты мне рассказал о пистолете?

Курт смотрел в упор:

– Может так случиться, что мне неожиданно понадобится твоя помощь. В определённый момент я могу совершить действие, которое заставит тебя принять решение на чьей именно стороне ты.

– Ты хочешь отобрать пистолет у Филиппа Лэмма?

– Я вообще хочу… обезвредить старика. Отобрать оружие и запереть в отдельном помещении.

– Вот как? – Эйдан задумался. – И когда ты хочешь это сделать?

Курт воровато осмотрелся, покосился на дымную воронку в скалах, будто его могли подслушать, и сказал:

– Как только увижу огни «Тохинора». Я возьму полковника на прицел и отведу вниз – запру в твоей комнате.

– Почему в моей?

– Её достаточно просто закрыть снаружи, я проверял. Так вот, я не хочу, чтобы мои действия стали для тебя неожиданностью.

– Они могут стать неожиданностью для Мэрит.

Курт пристально смотрел в глаза:

– Вот тебе и надо об этом позаботиться.

– Ты предлагаешь мне взять её на прицел? – нахмурился полярник.

– Это ради безопасности! Причём для всех! По соседству с нами живёт фанатик, который прячет пистолет – есть у меня основания переживать за собственную жизнь? Я не собираюсь устраивать «бунт на корабле», мне просто нужно быть уверенным, что никто не собирается стрелять в последний момент!

Эйдан внимательно изучал напряжённое лицо Мельтцера с побелевшими ресницами и ожиданием в глазах.

– Мы можем сделать это сейчас, – наконец ответил он. – Зачем ждать прибытия судна?

Курт отрицательно замотал головой:

– Это будет означать, что мы держим заложника, а так нельзя! Пойми, мне не нужен над полковником трибунал, я просто хочу спокойно передать Филиппа Лэмма командованию судна, прилюдно объявив, что мы его разоружили, всего лишь!

– Ты действительно считаешь, что он способен перестрелять нас, как только увидит «Тохинор»?

Мельтцер шагнул совсем близко, Эйдану даже пришлось чуть отстраниться.

– Держа нас на мушке, ему ничего не помешает открыть ту чёртову дверь, за которой стучит мертвец! Этот долбанный фанатик уже проговорился, что им не хватало образца с ожившим доктором, и они решили забрать в контейнере ещё одного ублюдка! Такого сценария достаточно для того, чтобы ты не дал возможности девчонке наделать глупостей?

Утвердительно кивнув, Эйдан тихо согласился:

– Вполне.

– Тогда будь начеку!

Обратно брели медленно и молча, оставляя на розовом снегу чёткий глубокий след. Полярник с трудом переставлял горевшие огнём ноги, мысленно проклиная полковника за увечья. «Ты бы умер от гангрены!» – заверял он сам себя, ступая по скрипучему снегу. В ответ где-то в тёмной подворотне сознания слышался ехидный смешок. Стрелок?.. Ломак? Или это голос самого Лэмма?

– Крестик русского с тобой? – спросил неожиданно Курт и остановился.

– Да, – ответил машинально парень, замирая на месте, – ношу вместе с его жетоном. А что?

– Да просто спросил. Жалко мужика… Поздно он уверовал.

– Он верил в другое, – хмуро отозвался Эйдан, и коснулся груди, где под одеждой носил распятие, переданное Виктором.

– Выжить ему это не помогло…

– Помогло умереть человеком, – бросил зло полярник.

– У него не было выбора, – констатировал Курт, осматривая бухту в бинокль. – А у нас есть. У нас ещё есть выбор заказать музыку.

– Какую музыку? – не понял Эйдан.

– Ту, которая будет играть на похоронах… – заметив недоумение в глазах полярника, Курт опустил бинокль. – «Всё начинается с музыки, мой друг. Когда ты рождаешься, она обязательно играет где-то за окном – и когда ты умираешь, она неизменно звучит на твоих похоронах. Вопрос в том, в которой было больше фальши». Это слова моего капитана, разбившегося с самолётом, – голос Мельтцера дрогнул, и мужчина вытер красный нос перчаткой. – Отличный был капитан, человек… «Курт, глянь напряжение на втором контуре, а то что-то „Дристун“ подсветку отрубает». Джозеф Олдбор всегда давал название самолётам, на которых летал – и, кстати, разбившийся борт был его нелюбимым и можно сказать сменным самолётом. На форсаже машина слишком рано открывала заслонки и в кабине слышался посторонний звук, словно у кого-то случился понос. Когда в салоне произошёл взрыв, я едва успел заскочить в кабину и пристегнуться ремнями в кресле. Капитан вытаскивал неуправляемый самолёт до последнего, однако нас стащило в штопор, началась авторотация. Автоматическое флюгирование не сработало и Джозеф перевёл лопасти в нужное положение вручную – и до самого падения пытался их запустить… Я вцепился в ремни и что-то ему кричал и кричал, а в ответ слышал только: «Всё начинается с музыки, всё начинается с музыки!» Потом мы рухнули по касательной, самолёт подбросило, и он переломился, носовая часть встала на дыбы, и я подумал, что мы перевернёмся. От перегрузки мне показалось, что в тот же миг я выблюю собственное сердце; как в тумане заметил, как капитана сложило, а затем и выдрало из-под чёртовых ремней, как его тело заколачивает под приборную панель… Вот это я запомнил… М-да… – Курт вымученно подмигнул, хотя его лицо осталось серьёзным. – Так вот, у нас с тобой ещё есть время заказать музыку на собственные похороны, приятель!

Впереди и внизу мелькнул заснеженной крышей ратрак. Мужчины спустились ко входу в убежище, и Эйдан четыре раза стукнул прикладом в запертую дверь с оконцем.

– Всегда нервничаю, выходя наружу, – отозвался негромко на удары бортмеханик. – Полковник ведь может нас и не пустить обратно.

– Он может и фанатик, но уж точно не мерзавец! – проворчал полярник, заглядывая за замёрзшее стекло.

Спустя пару минут в тоннеле показалась голова Лэмма, облачённая в скомканную тонкую шапку на затылке. Опущенные плечи и тяжёлая походка так и вовсе дополнили образ поднимавшегося «пьянчуги». Полковник встал у оконца и принялся разматывать трос, блокировавший дверь. Эйдан встретился взглядом с Филиппом и онемел – жуткое дежавю о том, что совсем недавно все они побывали в заложниках, резануло под сердцем.

– Что-то не так, – промямлил Эйдан, неуклюже делая шаг назад.

Повинуясь испуганному голосу товарища, Мельтцер попятился и сам, скинув с плеча карабин.

Наконец дверца с лязгом отварилась и, подхваченная ветром, ударилась о ворота. Полковник стоял в проёме с вытянутым чёрным лицом; с тяжёлым взглядом, полным усталости и печали он обессиленно выкрикнул ветру:

– Мальчишка… повесился!..

Матс Кённег лежал на столе комнаты связи обложенный стопками постельного белья, скомканными одеялами, простынями и мотками проводов. В его ногах, чуть сдвинутый в сторону, находился скремблер, возвышавшийся подобно надгробию. Тонкие пальцы стиснуты в кулаки, веки сомкнуты и навечно заперты на длинные сцепившиеся ресницы; лицо багровое, отёчное, как и полагается висельнику. Эйдан взирал на тело связиста из-за спины Филиппа Лэмма, нутром чувствуя смерть, которая ещё не покинула это место… Сухой колючий ком в горле парализовал связки, не давал пробиться вопросу – и за Эйдана это сделал Курт.

– Как это случилось? – спросил он потрясённо.

Полковник сгорбился ещё больше и шатко развернулся.

– Утром. Вы ушли в обход, а мы с Мэрит возились на складе – хотели из двух аэростатов собрать один действующий к прибытию «Тохинора». Что-то вроде маяка сделать… Матс ещё спал, он просидел за рацией почти до утра. Я глянул на время – по графику, вы должны были уже идти обратно, – и решил, покинуть склад. В столовой Мэрит сделала мальчишке кофе и бутерброды, затем пошла в радийную. А потом я услышал её крик… Я ворвался в комнату и… и увидел, что он висит в петле, – Лэмм поднял руку и указал на дверь в небольшую комнату за стеной. – Мэрит кричала и кричала, а я… бросился его вытаскивать… но уже было поздно. Пока мы были на складе, Матс из проводов сделал петлю, перекинул через трубу и…

Полковник замолчал и поник, смотря себе под ноги. Эйдан с трудом проглотил сухой комок в горле и спросил, обращаясь к неподвижному телу:

– Зачем?! Ну, зачем?! «Тохинор» на подходе, спасение сосем близко… Что же ты наделал!

Лэмм шагнул к столу и задрал свитер на теле покойника: пересекая живот на коже отчётливо виднелось выцарапанное «Ханна».

– В кулаке держал, – сказал полковник тихо, и указал на лежавшее рядом с телом короткое жало сломанной отвёртки.

Курт тяжело вздохнул и тоже сделал шаг к столу:

– Из-за девчонки…

– Он очень страдал без неё, – Эйдан внутренне сжался, заметив под шеей Матса отвратительный след от петли. – Не мог смириться с тем, что так и не спас её из воды.

– Но он сделал всё, что было возможно и лишился глаз! – промолвил сокрушённо Мельтцер, исподлобья таращась на тело.

Опустив свитер несчастного на место, полковник развернулся к бортмеханику:

– Всё что мог, он сделал пару часов назад. Это его выбор… каким бы кошмарным он нам не казался. Порой, настоящая любовь принимает форму не совместимую с жизнью.

Из холла послышался глухой удар о железную дверь – смерть созывала на тризну. Эйдан двинулся вдоль стола, не в силах оторвать взгляда от покойного, пытаясь сопоставить лицо живого мальчишки с его посмертной маской… Они не сходились!

– Полковник, сэр! – заговорил он хрипло. – Вы… надеюсь вы… оставите парня так… как есть?..

– Разумеется! – заверил Лэмм скорбно. – Никаких манипуляций с телом, я обещаю.

Вывалившись в дверь спиной, оглушённый увиденным, опустошенный мрачной новостью, Эйдан проковылял в столовую и рухнул на стул. Он стянул с головы шапку и вцепился пальцами в колючий ёжик отросших на затылке волос. На другом конце стола, незаметная и сгорбленная сидела Мэрит сложив ладони на голове. Из-под перчаток на полярника уставились чёрные непроницаемые блюдца неснимаемых очков. Под ними, превращая белое лицо в вычурное лицо мима виднелись тёмные разводы потёкшей туши.

– Полковник снять Матс? – хриплый, едва различимый голос Мэрит.

Эйдан утвердительно кивнул, борясь с собой, чтобы не заплакать.

– Почему Матс так сделать?!

Парень собрался с силами и тихо сказал:

– У него на животе выцарапано «Ханна»… Он слишком её любил…

Бледная, заторможенная Мэрит отёрла лицо от слёз:

– Ханна? На животе? Вот оно что… Он говорить о ней весь вечер, звать во сне. Мне нельзя быть уходить утром одной, не надо быть оставлять Матс! Дура! – внезапно Мэрит замолчала и прикрыла губы ладонью. – Полковник… что он хочет делать с Матс! Он же не собирается…

– Нет-нет, Мэрит! Он пообещал, он не тронет тело!

Снова глухой удар о железную дверь, негромкий и протяжный. Гул впитался в пустоту тоннеля, поднялся к замёрзшим воротам, словно звуку нужно было выйти прочь… В холл выбежал матерящийся Мельтцер и силой ударил ногой в дверь склепа:

– Да когда же ты сдохнешь, тварь! – заорал он не своим голосом. – Сдохни! Просто сдохни, ублюдок! Просто сдохни, сдохни, сдохни! Навсегда сдохни!

Эйдан поднялся со своего места и беззвучно подошёл к выходу. В проёме напротив он заметил мрачного полковника, наблюдавшего за внезапной истерикой бортмеханика.

Курт сполз на пол, обхватил голову руками и запричитал в колени:

– Когда это кончится, когда же это кончится… это не выносимо… это всё даже не реально, это бутафория, это спектакль! Да, точно, это просто дерьмовый спектакль! Этот снег, этот лёд… этот долбанный ветер, холод! Смерть! Повсюду смерть, смерть, смерть! Дохнут все – сдохнут все! В конце сдохнут все! – Курт вытаращил глаза и истерически хохотнул. – Я в театре, я… просто уснул в театре, просто уснул, а тут эта пьеса… Да! Вокруг меня эта дерьмовая пьеса! Весь наш мир – дрянной театр с дешёвыми, дерьмовыми пьесами! А, вот, режиссёр – хорош, талантлив, раз собирает постоянный аншлаг! Браво, маэстро, браво!

Мельтцер принялся негромко хлопать в ладоши, однако перестал это делать, как только за железным полотном раздался гулкий удар. Курт опустил лицо в ладони и затих.

Филипп Лэмм неестественно выгнулся и скользнул рукой подмышку, и только тут заметил, что за ним наблюдает молодой полярник. Полковник медленно убрал руку за спину и выпрямился, не сводя глаз с парня. «Когда придёт судно, – твёрдо пообещал себе Эйдан, опуская глаза. – Мы разоружим тебя, когда придёт судно!»

***

Филипп Лэмм так и замер с застывшей надеждой во взгляде и поднятой к звёздам рукой, всё ещё сжимавшей сигнальный пистолет. От ракетницы в небо вился едва заметный дым, сама же ракета стремительно набирал высоту, сшивая вельветовый небосвод красной нитью.

– Он идёт слишком быстро! – Эйдан с тревогой наблюдал, как тёмный монолит судна вспарывает лёд в бухте и приближается к скалам. – И ходовых огней… Какого чёрта они делают!

Треск смятого льда, его лязг о высокий борт надвигающегося «Тохинора», резкий звук лопающихся гигантских костей – весь этот многоголосый и жуткий стон наполнил бухту, как только сигнальный маяк на мачте корабля показался на фоне ночного неба. Снедаемый тревогой и недобрым предчувствием, Эйдан пристально вглядывался в бинокль, комментируя долгожданное прибытие судна. Его порядком замёрзшие губы продолжали ронять слова недоумения, в то время как ноги парня неуклюже пытались забраться на уступ повыше. Томительное ожидание последних дней стремительно сменилось мрачным предчувствием новой беды, пламя надежды на скорое спасение трепетало на ветру заснеженной бухты, ускользало с каждой секундой, сколько бы его не пытался разглядеть сквозь увеличительные стёкла молодой человек.

– На мостике темно! – выкрикнул он нижестоящему Лэмму, также наблюдавшему в бинокль за приближением корабля. – Прожектор куда-то вниз смотрит за борт… Что за чёрт? Идёт с дифферентом на правый борт, вижу повсюду наледь! – Эйдан внезапно замолчал и отринул от лица бинокль, а когда к нему – притихшему и бледному повернулся Филипп, потрясённо добавил: – Похоже, у нас «Летучий голландец»!

«Тохинор» откликнулся на предположение наблюдателя жутковатым вздохом корабельного гудка, сменой тональности работы двигателя и внезапной его остановкой. Перед высоким горделивым носом корабля вздыбилось высоченное нагромождение колотых льдин, сквозь которые хлынула чёрная вода. Подобно опрокинутому на белоснежную скатерть графину с черничным морсом, вода стремительно направилась к укрывшимся на скале людям. За этим потоком, словно преследуя, по пятам двигался широкий пологий горб вздыбленного льда, изрезанного венами трещин. В ночь ударили визгливые струи фонтанов, освобождённые после долгого плена.

– Наверх! – заорал не своим голосом стоявший ниже всех Курт и принялся карабкаться по камням.

Эйдан едва успел заметить мелькнувшего мимо полковника, почувствовал, как Лэмм тащит его за собой по скале, грубо схватив за ремень карабина. Однорукий, на неуклюжих ногах, полярник едва поспевал за военным, спиной чувствуя приближение смертельной опасности.

– Быстрее! – услышал он позади истошный вопль Мельтцера.

Накатившая на скалу вода с рёвом ударилась о камни, взорвавшись у подножия ледяным душем. Не успели беглецы отереться от солёного тумана, как в неприступные скалы с невообразимым грохотом налетел подпираемый сзади лёд. С воплями и скрипом, повинуясь давлению, глыбы стали со стоном наползать друг на друга, тесня людей выше на скалу.

– Машина! – прохрипела Мэрит, указывая рукой на ратрак. Её крик потонул в скрежете, однако девушка продолжала, что-то кричать.

Эйдан увидел, как тяжеленные осколки льдин, подобно гигантским зубам сжёвывают ратрак, а тот, пропадает между ними словно кусок мяса. Он почувствовал, как рука Мэрит сжимает его плечо и обернулся. Посеребрённое, освещённое звёздным небом лицо норвежки казалось спокойным, но это была иллюзия – такие нелепые тёмные очки придавали девушки вид невозмутимой статуи.

Все четверо обречённо наблюдали, как хлынувшая вода попробовала на прочность железные ворота «Пункта-К» – и они выстояли! Однако вода призвала на помощь ледяные зубы, и те, под отчаянные крики людей, за несколько минут прогрызли дыру и открыли хлынувшему потоку доступ в убежище. Эйдан услышал, как за спиной завыл Мельтцер, услышал, как беспомощно кричит Лэмм, увидел, как он мечется на скале, заламывает руки и наблюдает, как тонет неприступная крепость. Ошарашенный увиденным, Эйдан перевёл взгляд на Мэрит – она сидела на камне, наблюдала за катастрофой и медленно раскачивалась, держа на коленях карабин. Несмотря на холод, полярник почувствовал жар на лице и под шапкой, жар в грохотавшей груди. Хотелось сорвать с себя одежду, отвернуться от людей и зарыдать.

Совсем скоро из входа в убежища донёсся громкий свист – настолько быстро вода затопила помещения и тоннель, вернувшись снизу к воротам. Последний воздух с шипением и паническим хлюпаньем покидал оставшиеся футы обжитого жилища… Внезапная катастрофа настолько ошеломила людей, что все четверо жались на уступе молча, не в силах комментировать захлебнувшийся «Пункт-К». Раздавленный, как и все, произошедшим, Эйдан обречённо наблюдал, как смятые ворота выгибаются и, теснимые льдинами, с лязгом и железным плачем пропадают в заполненном водой тоннеле. Наползающие льдины продолжали закупоривать вход в убежище, будто желая стереть следы человеческой постройки. Неподалёку, среди чёрной взволнованной воды, среди вальсирующего льда, блеснул днищем ратрак, и сгинул.

Эйдан не мог точно сказать сколько прошло времени. Остывший и отрешённый он сидел на уступе и смотрел, как у подножия скалы льдины медленно смыкаются друг с другом, складывая свой роковой пазл. Остробокие и монолитные, успокоенные молниеносной победой, они вздымались всё реже и реже; сонно раскачивались, сталкивались гранями со звуком многотонных бильярдных шаров. Бухта приходила в себя, после внезапного вторжения непрошеного гостя.

– Нам надо идти! – прозвучал над головой сдавленный голос Лэмма.

– Куда, куда идти?! – взвыл Курт, топчась на скале.

– На «Тохинор». Лёд успокаивается.

Эйдан с сомнением осмотрел белое щербатое блюдце оледенелой бухты в котором, нынче виднелись очертания тёмного пригоревшего куска пирога, за которым увязался отвратительный чёрный шрам.

– А знаете почему Мидасова бухта? – спросил он тихо, обращаясь к воде у подножия скалы. – В самое первое утро, когда солнце покажется над горизонтом, его лучи скользнут по скалы и свет зальёт весь лёд в бухте. Это будет похоже на огромную чашу, до краёв наполненную золотом. Я когда-то об этом прочёл, а вот сейчас вспомнил. Это наверно очень красиво…

Эйдан повернулся к остальным, читая в глазах уцелевших людей страх и смятение. Курт силился что-то сказать и даже пару раз поднимал руку, указывая в сторону судна, однако сбивался.

– А… что если он… к-корабль утонет? – он бросил затравленный взгляд за спину Эйдана. – Утонет, как только мы на него заберёмся. Ты сам сказал, что он с д-дифферентом!

Полярник пожал плечами:

– Судя по обледенению, он скорее перевернётся.

Лэмм поднёс к глазам бинокль и бегло осмотрел тёмный корпус судна.

– Вы же моряк в бывшем, мистер Ридз, вы же знаете как бороться с обледенением. Возьмите себя в руки!

– В первую очередь – не допустить его! – отозвался Эйдан мрачно, вскинув бинокль. Шок от произошедшего отпустил, а вместе с ним улетучился жар. Полярник чувствовал, как ледяной ветер забирается под куртку, целует ледяными губами. – Ни один здравомыслящий капитан не позволит этому произойти. Команда не допустит. Судя по всему, на «Тохиноре» нет ни того, ни другого.

Мельтцер внезапно вырвал бинокль из рук Эйдана и впился взглядом в корабль.

– Не может быть, чтобы там никого не было! – воскликнул он. – Как-то же корабль доплыл, будь я проклят! Им же кто-то управляет, чёрт побери!

Эйдан спустился на пару футов ниже, поближе к полковнику, и встал рядом. Рассматривая очертания далёкого корабля, его неподвижный силуэт на фоне дрожавших звёзд, он чувствовал, как в нём борется нынешний полярник и прежний лоцман, спорят и вот-вот нападут на полковника с допросом: «Вот-вот, как-то же корабль доплыл, будь я проклят!»

Неожиданно над головой голосом Курта грянуло «Мэрит», отчего Эйдан едва не соскользнул со скалы. Обернувшись, он заметил, как внизу хрупкая фигура девушки мелькает среди камней.

– Стой! – снова заорал Мельтцер и замахал руками.

У подножия скалы, запыхавшиеся мужчины нагнали беглянку, когда та уже собралась ступить на ближайшую льдину.

– Какого чёрта вы делаете, мисс Хэнсон? – прорычал Лэмм, едва отдышавшись.

– Идти корабль, – прохрипела девушка, подставив звёздам бледное лицо в очках. – Вы спорить, я слушать. Ждать. Потом идти.

– Никакой самодеятельности впредь! Девчонка! Слушаться меня, слушайте, что я вам говорю! Вы меня поняли?

– Поняла, – подтвердила Мэрит безучастно. – Но мы скоро замёрзнуть. Нам надо быть быстрее.

Лэмм вновь прильнул к биноклю и осмотрел бухту.

– С запада будем заходить – там лёд почти не поломало. Идём друг за другом: я первый, мистер Мельцер замыкающий, мисс Хэнсон за мной. Если я остановился – никто не двигается и стоит не дышит! Если я присел или лёг на лёд – делайте тоже самое!

Льдины сонно толкались, соприкасались боками, скрежетали и лениво двигались. Это ощущалось, тревожило и мешало поспевать за норвежкой и полковником. На израненных ногах Эйдан подотстал от девушки, слыша за спиной напряжённое дыхание Курта. Это раздражало и мешало сосредоточиться на маршруте. Изредка Лэмм оглядывался и, не останавливаясь, дожидался взгляда отстающего Эйдана – коротко взмахивал рукой, мол, ждём только тебя. Это бесило! Мэрит не оборачивалась и даже не делала попыток сбавить темп, давая аутсайдеру шанс держаться в связке и не разрывать дистанцию. Она шла за полковником, словно механическая кукла, не отстав ни на фут. Это заставляло скрипеть зубами и терпеть боль в ногах. Не поскользнуться да не упасть бы… Местами среди льдин мелькала чёрная бездна океана, в ней дрожали звёзды будто они уже утонули и вот-вот погаснут под водой. Слева, неподалёку, не выдержав давления, лопнул истончившийся пласт, зачерпнул воды, нехотя кувыркнулся и застыл, указующем перстом тыча в небо. Так и останется здесь ропаком навсегда. Останется здесь навсегда… как и «Тохинор»…

Резко остановились. Замерли, как и велел Лэмм. Мрачный и замёрзший Эйдан хмуро разглядывал очертания корабля, который своим безлюдным видом перечеркнул все ожидания последних дней. Одна из двух параболических антенн явно проиграла намёрзшему льду и смотрела за борт, опасно свесившись с опоры. Она нелепо примостилась на помятом и наспех заделанном листовым железом капитанском мостике, подобно лихому сомбреро на голове чарро. Эйдан пристально осмотрел помятый льдами борт, и остатки штормтрапа на нём; размётанные леера, похожие на остатки рыбьих костей; встретился взглядом с Вегой, заглядывающей с любопытством сквозь смятый клюз. Вместо названия судна, на носу виднелся номер «708», словно военные хотели углубить и без того непроглядную тайну появления корабля.

Совсем уж неожиданно, из рук (как, казалось) неподвижного Лэмма в небо взвилась ещё одна ракета, озарив застывших людей рубиновой дымкой. Эйдан проследил полёт ракеты над головой, начало падения и скорое исчезновение. Взгляд метнулся к «Тохинору» и потерялся среди тёмных надстроек на фоне звёзд. Ответа не было.

– Там что-то есть, – промямлил за спиной неуверенно Мельтцер, а когда, Эйдан обернулся, указал пальцем на корабль. – Над антеннами и трубой. Я видел в свете ракеты.

Подошёл Лэмм с винтовкой в руках и с недоверием выслушал Курта. Молча перезарядил сигнальный пистолет и выставил руку, целясь в сторону обледеневшего корабля.

– Эта последняя. Стрелять так?

– Повыше… – Курт задрал голову. – Дым или паруса какие-то, чёрт его знает, но что-то тёмное над трубой.

Ракета взвилась в ночное небо на мгновение озарив невероятный водоворот из птиц, беззвучно круживших над судном. Зрелище оказалось столь неожиданным, что уцелевший квартет выдохнул одновременно:

– Откуда?

– Не может быть!

– Птицы!

– Что они тут делают?

Словно желая приумножить фантасмагорию невероятного открытия, в сумраке ночи, в самой её потаённой тиши, раздался слабый всплеск воды, в которую нечто рухнуло с высоты.

– Они сбились с курса, – предположил Лэмм, хмуро осматривая ночное небо. – Быть может, их привлекает тепло дымовой трубы или след за кораблём, и они летят за ним как мотыльки на свет.

Льдины царапались о помятый борт «Тохинора» явно желая взобраться на палубу и сжать свои объятия, погубить корабль. Да, пожалуй, план был именно таков… Удивительно, но даже находясь рядом с судном, не было слышно птичьего гомона. Шагая вдоль борта с запрокинутой головой, Эйдан вспоминал визгливую перекличку чаек, шумным роем, висевших за кормой «Совершенства». Ныне, кроме редкого звука ломавшегося в бухте льда, да тихих всплесков воды, слышно ничего не было. Даже чудом вынырнувший из неизвестности корабль – угрюмый и молчаливый, – притаился, боясь спугнуть немую стаю птиц у себя над макушкой.

Левый борт судна оказался не повреждённым, однако подобраться вплотную к кораблю не позволяла широченная полынья. Одинокий и светящий в воду прожектор, сросшиеся с корпусом цепи и осиротевшие шлюпбалки, торчавшие наружу – всё это открылось смельчакам, вынужденным блуждать среди льдин.

– Мистер Ридз? – позвал полковник негромко.

– Я вижу, – прочитал парень мысли мужчины. – Команда эвакуировалась с судна. Не осталось ни одной шлюпки.

Мельтцер заскрипел зубами:

– Куда можно эвакуироваться посреди Арктики?

Полковник обшарил покинутый корабль тоскливым взглядом.

– Например, на другой корабль. На военный.

Эйдан указал на широкий след за «Тохинором», который сужался к выходу из бухты.

– Судно легло в дрейф, его разворачивает и скоро оно окажется посреди полыньи. Если хотим попасть на него, нужно спешить. Нужно вернуться к правому борту.

Курт вышел вперёд и встал к кораблю спиной. Его напряжённое лицо, залитое призрачным светом далёких звёзд, окутанное частым дыханием, походило на грубую маску.

– Постойте, здесь что-то не так! Не может корабль сюда приплыть сам, им же должен кто-то управлять!

– «Тохинор» может, – ответил полковник. – В его навигационном компьютере прописаны места подобные «Пункту-К». Матс активировал вызов, дав команду судну идти в бухту…

– Да он же был слепой! – выкрикнул Мельтцер бестактно. – Что, чёрт возьми, он мог вообще активировать?

– Я помогать, – прохрипела Мэрит. – Переводить, читать Матс. Он смог сделать.

– Что сделать? Вызвать это… этот… склеп? Да он меня пугает до чёртиков! – Курт развернулся к кораблю и внезапно закричал: – Эй, там! Есть кто живой? Э-э-э-й? Кто ни-бу-у-удь!

Его отчаянный крик разбился о высокий борт корабля и растаял среди льдов. Луч одинокого прожектора, направленного в воду, лишь подчеркнул заброшенность судна. Курт сорвал с плеча карабин и выстрелил в воздух, а когда утихло эхо, повернулся к остальным:

– Он плыл сюда несколько дней среди льдов, вы понимаете! А теперь выясняется, что на нём никого нет!

– Я же объяснил, как работает навигация «Тохинора»…

– Она не работает, мистер Лэмм! – гаркнул Курт нервно. – Нет навигации в этих широтах – я летел на самолёте, который разбился!

– Я тоже на нём летел, не забывайте.

Мельтцер сделал шаг вперёд и выбросил руку себе за спину, указывая на обледеневший остов:

– Вы хотите сказать, что стоит нам подняться на борт, выбрать в навигаторе Туле, нажать волшебную кнопку – и можно наслаждаться путешествием?

Полковник отрицательно покачал головой:

– На случай аварийного вызова судна, в отсутствии навигации, корабль использует своё текущее положение и проложенный заранее маршрут к точке назначения. Иными словами, он идёт по маршруту, как спелеолог по тросу в тёмной пещере. Идёт один раз. Во избежание использования неприятелем сведений об объектах подобных нашему убежищу, как только судно получает сигнал о передислокации, остальные данные стираются, – Филипп указал рукой за спину Курту: – Там нет навигационных данных, они стёрты.

Внезапно Мэрит оттеснила Мельтцера, встав между ним и полковником.

– Как быть? Как вернуться дом? – прохрипела она грубо, блеснув чёрными очками. Пожалуй, впервые Эйдан видел на всегда спокойном лице девушки эмоции – не то гнев, не то отчаяние.

Полковник тронул Эйдана за плечо:

– Мистер Ридз по профессии лоцман. Он сможет нас вернуть домой.

Не готовый к такому повороту, Эйдан отступил на шаг.

– Что-о?! Это… это не так просто! – сказал он опешив. – Я… я не капитан, это надо понимать. Здесь нужна работа команды…

– Она у вас есть, – ответил за всех Филипп. – Только она у вас и есть, мистер Ридз.

– Но… но я не уверен, что у нас даже получится запустить двигатели!

– Вот мы и попробуем, когда поднимемся на борт.

– Вы не понимаете! – вспылил Эйдан раздражённо. – Я не ясновидящий, чёрт бы вас побрал! Нам не пробиться через ледяные поля пакового льда, нас просто раздавит!

Лэмм упрямо стиснул брови:

– Надо двигаться, иначе нас раздавит льдом прямо в бухте!

Мэрит осторожно коснулась плеча Эйдана и прорычала своим сорванным голосом:

– Ты можешь спасти нас! Пожалуйста!

Взвинченный мольбой норвежки и недопониманием всей опасности полковником, парень зло пробормотал:

– Или всех утопить! Сначала нужно подняться на корабль, пока его не снесло!

Словно желая поставить точку в споре выживших людей, совсем рядом на лёд рухнула птица; вздрогнув крылом, погибающее животное беззвучно скользнуло в воду.

Курт повернул голову к Мэрит и тихо спросил:

– Как Матс называл корабль? Как-то, по-вашему.

– Нагльфар, – прохрипела девушка, кутаясь в высокий ворот.

– Добро пожаловать на борт!

Правый борт. Его помятый вид, содранная краска и покосившийся частокол лееров притягивал взгляд и настораживал одновременно. Эйдан изучал покалеченный корабль тяжёлым пытливым взглядом, пытаясь пробиться в тайну ранения прибывшего гиганта. «Налетел на айсберг, судя по высоте вмятины».

– Хватайтесь за цепь! – крикнул полковник вцепившемуся в канат Мельтцеру. – Голову поднимите – прямо над вами!

– Тут всё обледенело к чертям!

«Айсберг бы его утопил… Может по касательной?»

– Ставьте ногу правее, там торчит железка!

– Не могу дотянуться!

Недолгое эхо подхватывает голоса мужчин и утаскивает в темноту, а уже оттуда возвращает тихий всплеск воды… «Айсберг бы снёс весь спардек, и прошёлся до полуюта», – Эйдан отстранённо наблюдает за тщетными попытками Курта взобраться по обледенелому борту корабля. Мельтцер осторожничает и боится сорваться в узкую полынью между корпусом и льдом. Это и впрямь опасно… «Скорее всего это был ропак, судно наскочило на ропак!»

Наблюдавшая за действиями мужчин Мэрит приблизилась к Эйдану и встала напротив.

– Ты хороший моряк? – спросила она.

Парень поёжился от её хриплого голоса и ассоциации с вопросом от Ледяного Короля. «Ты хороший моряк?» – рычал тот. Или он этого не говорил? Или это был не он, а астронавт, как предполагает Лэмм?

– Что ты имеешь ввиду?

Мэрит указала рукой на «Тохинор»:

– Сможешь им управлять?

– И ты туда же… Мэрит, это не машина. Я лоцман, знаешь кто это? Фарватер, отмели, рифы… Понимаешь?

Мэрит отрицательно замотала головой. Эйдан устало прикрыл глаза и уже было приготовился к разъяснениям, однако почувствовал, как пальцы в перчатке коснулись его руки.

– Верни меня в дом, – захрипела едва слышно она. – Я просить тебя. Хара-Ой – я осталась одна, больше никого нет. Никто не выжил. Пожалуйста, я хочу домой, меня ждут. Спаси меня.

Она отвернулась и сняв очки, вытерла слёзы, затем вернула на место и взглянула на парня из-за непроницаемых стёкол. Эйдан смотрел в скорбное белое лицо, обласканное только что выглянувшей луной, пытаясь представить образ девушки без всех атрибутов, делавших норвежку безликой и даже бесполой.

– Я… я постараюсь, Мэрит, – пообещал растроганный полярник. – Это не просто, но я приложу все силы.

Над кораблём пролетел победный клич – Курт взобрался на палубный кнехт и размахивал руками. Лэмм выкрикнул, чтобы тот сбросил свисавшие с борта обрывки штормтрапа. Остатки лестницы глухо ударились о помятый борт «Тохинора» и нырнули в воду. Полковник прорычал проклятие и, кое-как дотянувшись, выловил верёвку из полыньи.

– Вы пойдёте первой, мисс Хэнсон, – обратился он к Мэрит, подавая девушке лестницу. – Не смотрите вниз, не разжимайте пальцев и больше усилий прилагайте на руки. Я и мистер Ридз будем вас страховать. У вас всё получится!

Тяжелее всего пришлось Эйдану: однорукий, окованный деревянными протезами, втиснутыми в ботинки, он с трудом карабкался по оледенелым верёвкам, страхуемый снизу полковником. Навстречу изо всех сил протягивались две пары рук, в попытке ухватить полярника за капюшон; за ними виднелись бледная маска в очках, и рядом, напряжённое сосредоточенное лицо. «Только бы удержаться, только бы не упасть!» – застрявший на высоте десяти футов Эйдан, как раз посмотрел вниз, где под ногами, узкая чёрная полынья разинула пасть. «Нагльфар, Нагльфар, Нагльфар!»

Какое же это потрясающее чувство снова стоять на палубе, взирать на звёзды сквозь прицел погрузочных балок и натянутых тросов!.. Оценивать даль через вздёрнутый бак корабля, ощущать спиной нависшую над головой рулевую рубку! Весь облик носовой части напоминает стрелу, пущенную сквозь океан ещё с берега – и стрела режет волны, невзирая на растущее волнение древнего божества. Как же там было?.. «Забытый бог – ему и гневаться не в мочь, он лишь путает ветром и трезубцем ветхим»…

– Что скажете? – спросил беззвучно подкравшийся сзади Лэмм, пока Эйдан вальсировал с памятью.

– Пожар был, – ответил угрюмо полярник, кивнув на закопчённые надстройки, объятые толстой глазурью наледи.

– Я его не застал, – согласился полковник, – это случилось после моего отлёта. Рубку зашивали железом после обрыва балок, работы заканчивали при мне, но пожара не было.

– Значит его кто-то устроил, – произнёс тихо Эйдан, чтобы не слышали остальные.

Полковник бросил взгляд на шатающегося неподалёку Курта и бродившую за ним по пятам Мэрит.

– Поджог? Судно хотели сжечь перед эвакуацией?

– Возможно, – Эйдан сосредоточенно осматривал навигационную рубку, с выбитыми стёклами.

– Может команда снялась с суднаиз-за пожара? Что за вмятина на правом борту, мистер Ридз?

– Я думаю судно наскочило на ропак, или айсберг. Скорее всего где-то под ватерлинией есть пробоина – и нам необходимо её устранить.

Фальшборт капитанского мостика сросся с полом и походил на ледяную бобслейную трассу. Шли гуськом друг за другом, в полном молчании. Двигавшийся за полковником Эйдан с опаской косился на тёмные иллюминаторы, да оценивающе измерял на глаз толщину намёрзшего льда. Прямо на пути Филиппа с ночного неба сорвалась чайка, и с отвратительным хрустом упала к ногам. Она осталась лежать недвижимой с торчащим кверху крылом и подогнутой под тело шеей. Полковник что-то тихо пробормотал и собрался выкинуть погибшее животное за борт, однако Эйдан негромко опередил:

– Если команда снялась с судна – навряд ли мы найдём на складе провизию.

Филипп убрал руку от птицы и не оборачиваясь пошёл вперёд. Дверь в рубку оказалась закрыта, к тому же вмёрзшей в лёд на пару дюймов. Сквозь обледенелое окно разглядеть ничего не удалось – изнутри его покрывала копоть.

– Есть другой путь, через навигационный мостик, – бросил раздражённо полковник и направился к ступенькам.

Спрятанная за крылом обшивки, тесная дверца оказалась свободной от наледи и с трудом, но поддалась натиску мужчин. Наконец-то люди смоги попасть внутрь рулевой рубки. Внутри царил полумрак, отчётливо ощущался запах минувшего пожара. Эйдан с тревогой скользнул взглядом по задрапированным сажей приборам, их тёмным индикаторам и экранам; изучил штурманский стол с горой пепла у подножия, недоеденные пламенем обрывки плотных ночных занавесок; слепые мониторы электронных карт и понурые шеи пантографов на фоне уцелевших окон. Всё левое крыло рубки тонуло во мраке – именно эта часть надстройки была зашита железными листами, и именно там на панели Эйдан заметил слабую индикацию. Смахнув с приборов слой пепла, он увидел подсветку.

– Ваше мнение, мистер Ридз? – спросил тихо полковник, наблюдая, как парень осматривает один индикатор за другим.

– Скажу, что это чудо, что судно смогло добраться сюда.

– А выбраться оно отсюда сможет? – последовал напряжённый вопрос Мельтцера.

Эйдан постучал пальцем по окошку со стрелкой и обернулся к остальным:

– Пока я вижу полностью разряженные батареи, а значит никто никуда не уплывёт. Нужно найти генераторы и зарядить аккумуляторы. – Он принялся открывать многочисленные ящики стола и нырять в тёмное содержимое цепким взглядом, затем бросил через плечо: – Здесь должны быть фонари, ищите.

Лэмм вёл группу за собой по тёмным коридорам, с опаской заглядывая в приоткрытые двери. Сперва в проём нырял широкий луч света, затем ствол карабина, потом напряжённое лицо полковника, следом все остальные. Последней в цепочке шла Мэрит и Эйдан чувствовал на себе её взгляд, придавивший плечи. Под ногами то и дело скрипело битое стекло, стопы опутывали всевозможные тряпки, рубашки, верхняя одежда – словно весь этот проклятый гардероб внезапно ожил и выполз в коридор, чтобы задержать людей. В луче фонаря то и дело мелькал пепел, потревоженный визитёрами; стены и потолок чернели от сажи.

– Сколько человек в команде? – поинтересовался Эйдан негромко.

– На момент моего отлёта на корабле оставалось пятьдесят два человека личного состава и семеро научных сотрудников. Это как раз их каюты.

Эйдан окинул покинутое помещение из-за плеча полковника: остатки обгоревших фотографий на стенах, угольный потолок, выпотрошенные шкафчики.

Лэмм посветил в опустошённое нутро одного из них, пробежался лучом по обгоревшим вещам.

– Это похоже на бегство с горящего корабля? – спросил он у темноты.

В ответ из недр судна послышался короткий низкий стук, разнесясь по пустым коридорам и комнатам.

– Воздух в насосе перекачки балласта, – прошептал со страхом Эйдан, целясь лучом фонаря в тёмный проём впереди.

– Ты уверен? – едва вымолвил Мельтцер, таращась в темноту.

– На судах такого класса они стоят, – Эйдан и сам заметил, как дрожит собственный голос, поэтому продолжил увереннее: – Мне уже приходилось слышать этот звук.

Миновав несколько распахнутых дверей, притихший квартет свернул направо и поднялся по ступенькам на уровень выше. Впереди людей ожидал коридор пошире, зияя тёмными провалами открытых дверей.

– Там была моя каюта, – Лэмм указал лучом в дверь неподалёку. – Там каюта капитана, сразу за ней лестница, а рядом лифт.

Эйдан глянул в проход и тоже посветил фонариком.

– Получается вся верхняя палуба – офицерский состав?

– Да. Научные сотрудники тоже, просто на пол яруса ниже. У них под ногами лаборатория в полтора этажа – своё электричество, система циркуляции воды и так далее. Эти две палубы изолированы от основного судна коммуникациями, как и навигационный, и капитанский мостик.

– Для чего? – шёпотом спросил Курт из-за спины.

– У судна очень продуманная балластная система, повышенная живучесть. Если «Тохинор» окажется под водой вплоть до офицерской палубы – он всё равно сможет оставаться на плаву. Для того чтобы у людей был шанс выжить, сделаны разные контуры коммуникаций. Даже сейчас, обгоревший и опустевший он смог добраться в Мидасову бухту.

Эйдан ощупал лучом фонаря дальнюю стену:

– Необходимо найти пробоину, иначе нам придётся испытать повышенную живучесть на собственных шкурах!

Лаборатория напоминала дешёвые декорации к фантастическому фильму с разбившемся звёздным кораблём. Поплывшие от огня приборные шкалы бесчисленных датчиков, покрытый чёрными пузырями потолок, с выглядывавшими из-под плиток проводами и ряды понурых мониторов на обгоревших шеях. Вошедшие люди хмуро перебрасывались взглядами, напряжённо водили фонарями и медленно пробирались к выходу, осторожно ступая по битым стёклам. Филипп задержался у одного из столов и взял в руки почерневшую бумагу.

– Дебора Райт, – произнёс он негромко, освещая фотографию. – С дочерьми – Присциллой и Рондой. Была отличным физиком, блистательным учёным, и хорошим товарищем…

Мельтцер заглянул из-за плеча и сказал:

– Вы говорите в прошедшем времени, сэр.

– Это потому, что корабль из прошлого. Корабль остался, а людей нет, – Лэмм бросил снимок на стол и указал рукой вперёд. – Лестница за той дверью.

Длинный коридор палубы личного состава миновали достаточно быстро, молча. Шедшие гуськом люди уже привыкли к распахнутым дверям, за которыми их ждал хаос покинутых помещений и тёмная гнетущая тайна опустевшего судна. «Тохинор» с мрачным оскалом демонстрировал своё обожжённое нутро и вопрошал – вы точно хотите знать, что здесь произошло? Вопрошал и словно в омут затягивал непрошенных гостей, поднявшихся на борт: ниже, ниже, ниже… к самому центру собственной тайны. Подсказки? Так вот же они: вывернутые наизнанку каюты с ливером простыней и одежды; пол, усыпанный стёклами и кусками оплавленного пластика; повсюду сажа, копоть и растревоженный пепел.

Полковник задержался на перекрёстке двух широких проходов и резанул в один из них лучом фонаря.

– Обгоревшая дверь с иллюминатором, – прошептал он настороженно, – это насосная станция и отсек фильтрации. Нам там делать нечего. А вон там – лестница с лифтом, но я не рискну им сейчас пользоваться, – Лэмм снял с плеча карабин и проверил магазин. – Нам не стоит идти вниз всем вместе: больше людей – хуже мобильность. Впереди много узких переходов. Предлагаю вам, мистер Ридз и мисс Хэнсон дождаться нас здесь, а мы с мистером Мельтцером осмотрим нижние палубы.

Эйдан заметил, как в полумраке напряглось взволнованное лицо Курта, как забегал его взгляд до дверей и обратно.

– Может нам не стоит разделяться? – протянул он неуверенно.

– От нас будет мало толку, если что-то пойдёт не так и мы будем вынуждены толкаться в переходах.

Полковник на мгновение задержался взглядом на Эйдане, однако тот успел это заметить.

– Я могу спуститься с вами, мистер Лэмм, – закипая, предложил он.

– Вы принесёте больше пользы здесь, мистер Ридз. Пока мы осмотрим машинное отделение и трюм, потрудитесь проверить систему водоочистки, – полковник кивнул на дверь с оконцем, пряча взгляд.

– Вы же сказали, что нам туда не надо, – напомнил ледяным тоном Эйдан.

– Я имел ввиду – всем вместе. Нам там делать нечего всем вместе, поэтому предлагаю разделиться и приступить к осмотру корабля. Если что-то выйдет из-под контроля – стреляйте, мистер Ридз, мы тут же придём на помощь!

– А если выстрелы услышим мы? – Эйдан направил луч своего фонаря в чёрный коридор, заканчивавшийся закрытой дверью.

Филипп Лэмм покосился на притихшего Мельтцера и негромко ответил:

– Думаю, до этого не дойдёт… Но… всё же, я бы… я бы посоветовал оставаться на месте и не идти следом. Действуйте по обстоятельству, мистер Ридз.

Тяжелая дверь бесшумно впустила мужчин в тёмную неизвестность и также бесшумно стёрла их силуэты. Затаив дыхание, Эйдан с минуту стоял в коридоре с фонариком и прислушивался к осторожным шагам товарищей на лестнице.

– Да сними ты очки! – прошипел он, как только развернулся к девушке. – Не видно же ни хрена!

Мэрит упрямо покачала головой и прохрипела:

– Я не иметь брови, нет ресницы! Но я иметь уважение к себе, Эйдан! Я женщина!

– Как пожелаешь! – бросил полярник раздражённо и направился в фильтрационное помещение.

Трубы, трубы, трубы… белые, металлические, пластиковые, просто железные и матовые, выкрашенные в голубой, бордовый, зелёный; плавные изгибы крутых колен из нержавеющей стали, словно щупальца огромного спрута, обнявшего основной резервуар-накопитель; вентили, распределительные щиты, усыпанные мириадой тусклых огоньков, паутина проводов, развешенная вдоль мощных опорных балок…

– И что я тут должен проверить?! – прошептал негодуя Эйдан, шаря лучом света по бесчисленным ярусам из труб.

– Полковник хотеть отвлечь тебя, – прорычала девушка уверенно.

– Да неужели! От чего?

– Внизу может быть опасно, ты единственный, кто может управлять корабль, найти дом. Тебя нужно сохранить!

Парень направил луч света в лицо Мэрит и той пришлось закрыться рукой.

– Ну, надо же, какая забота о калеке! А я уж было подумал, что престарелый мудак не хочет, чтобы я путался под ногами!

Эйдан в сердцах грохнул рукоятью фонарика в небольшую железную дверцу отстойника. Свет в его руках на секунду погас, а затем снова коснулся пощипанного недавним пожаром потолка. Парень с удивлением заметил, как из-под помятой дверцы на пол сыпется чёрный блескучий песок.

– Что за дерьмо? – вымолвил он растерянно и отодвинул Мэрит в сторону.

Кое-как открыв отстойник, он увидел высушенную чёрную водоросль, свернувшуюся в спираль и частично разрушенную. Именно её отколовшиеся части превратились в графитовый порошок, который он принял за песок.

– Что это? – Мэрит выглянула из-за спины и тоже посветила фонарём в фильтр.

Эйдан проследил направление роста «водоросли» и двинулся вдоль трубы.

– Понятия не имею… Этот отросток торчит в трубе и растёт вот отсюда. Он высох без воды – очевидно, ёмкости пусты. Но что он тут вообще делает?

Луч света скользнул вдоль основной напорной магистрали и упёрся в частокол фильтрационных ёмкостей. Эйдан поднялся на невысокий приступок, стёр перчаткой сажу с прозрачного окошка и подставил фонарик.

– Здесь тоже этот песок, – прокомментировал он увиденное внутри. – Могу даже разглядеть отдельные листья… или корни, будь они не ладны! Этого не должно быть в системе очистки!

Он неуклюже сошёл вниз и отследил лучом фонаря переплетение труб, узловатые хабы и многочисленные задвижки.

– Все магистрали сводятся к одной основной, – сказал он уверенно, выделяя пятном света белую толстую трубу. – А она выходит из той цистерны, – он двинул рукой, и луч выхватил из полумрака широкую одутловатую ёмкость цилиндрической формы.

Подойдя к цистерне поближе, Эйдан с трудом различил в высоте под слоем копоти надпись, что ёмкость обеспечивает питьевой водой весь личный состав и обслуживает третью и четвёртую палубы. Разглядев на торцах скобы, парень решительно двинулся к узкой витой лесенке ведущей к подножию цистерны.

Мэрит схватила Эйдана за плечо и довольно сильно сжала:

– Нет! Опасно! Не надо!

Полярник раздражённо отмахнулся и приказал:

– Да не свети ты мне в лицо, старайся наверх! Вон туда – я как раз туда и заберусь.

Не слушая хриплые, злобные возражения норвежки за спиной, Эйдан поднялся по лесенке и оказался вплотную к цистерне.

– Футов пятнадцать… – прошептал он, задрав голову. – Может двадцать… Всего-то…

Сунув фонарик за пазуху, полярник стал неуклюже карабкаться вверх, однако с трудом миновав половину пути, сильно пожалел о своём решении. Кое-как добравшись до пологой крыши с шаткими поручнями, Эйдан встал на колен и, подняв руку вверх, коснулся пальцами массивной потолочной балки. Полярник шумно пополз вперёд, собирая животом пепел. Нос уловил слабый запах уксуса и гари – он заставил парня замереть и перестать дышать. Помнишь? Помнишь… Обгоревшие внутренности тюряги, в которой хозяйничал Вудс, всюду пепел и эта вонь! Ледяной Король! Эйдан пополз вперёд, едва способный подтянуть себя одной рукой – страх парализовал, вытряхнул все силы.

– Эйдан? – хриплый голос девушки усилился железными боками цистерны, превратившись в жуткий рык. – Всё хорошо?

– Заткнись! – прошипел он злобно. – Просто свети сюда!

Впереди замаячил задраенный люк, для закачки воды. Полярник поднялся рядом с ним на колени и осмотрел горловину диаметром не более пары футов. С трудом скинув задвижки, он стал с силой тянуть замок. В нос ударил мерзкий запах мускуса и мочи. От вони Эйдан отпрянул назад, едва не скользнув с пологой крыши вниз. Переборов себя, он подполз к люку и откинул крышку в сторону. Пряча лицо в вороте свитера он заглянул внутрь, с опаской посветив фонариком.

Всё высохшее дно цистерны, как и тёмные пыльные стены, покрывали многочисленные тонкие ветви неведомого растения, неряшливой паутиной разросшегося из неопределённой кучи на дне. Ветви брали начало из вороха высохших водорослей в самом низу, оплетали стены огромной ёмкости и в итоге, сцепляясь меж собой, соскальзывали в основную напорную магистраль, заполнив её диаметр узловатыми отростками.

– Что это… что это… что это? – повторял Эйдан, жадно обшаривая глазами поросшую изнутри цистерну.

Внезапно он заметил с внутренней стороны горловины, странную металлическую рукоятку, чуть в стороне от заливной воронки. С трудом дотянувшись до приспособления, Эйдан повернул рукоятку вниз. С шумом, многократно усиленным пустой цистерной, ко дну ёмкости спустилась подвесная металлическая лесенка, собранная из множества сегментов.

– Что за звук?! – хриплый взволнованный голос Мэрит снизу. – Ты в порядке?! Помощь нужна?!

– Стой, где стоишь! – гаркнул Эйдан в сторону и, едва слышно, снова заглянув в люк: – Для чистки… Это чтобы внутри чистить… но я же не собираюсь туда лезть… Или собираюсь? Ты совсем рехнулся, Ридз?!

С трудом втиснувшись в открытый люк, морщась от вони и напряжения в пальцах, полярник принялся осторожно спускаться вниз. Стараясь не тревожить многочисленные корни, высохшими лианами развешенные внутри цистерны, Эйдан достиг поросшего загадочным растением дна. Ветки рассыпались в труху под подошвами ботинок, пыль скрипела и витала в одуряющем сумраке. Снаружи донёсся встревоженный голос норвежки, но Эйдан не разобрал слов. Он как загипнотизированный смотрел в эпицентр буйного роста чёрного куста, сумевшего найти путь сквозь многочисленные трубы и систему фильтрации.

– Ты как червь, – шептал Эйдан, ступая по высохшим корням на дне. Луч света его фонарика наметил цель у дальней стены в виде нагромождения сросшихся ветвей. – Как ты сюда… проник, пророс, пробрался, чёрт возьми!.. Откуда ты здесь? Зачем? Кто ты такой?

Полярник натянул свитер до самых глаз, с опаской наблюдая витавшую в луче света пыль и даже нитяные невесомые фракции странного растения.

– Чёртов «Джеймс Бонд» сказал разобраться – и я разберусь! – шептал он себе в грудь, с опаской продвигаясь по дну цистерны. – Будь спокоен, хренов шпион! Тайны, тайны, тайны… Сплошные тайны! И пистолет подмышкой – зачем он вам, мистер Лэмм? Вы собрались в кого-то стрелять?

Эйдан резко замолчал и остановился. В неопрятном ворохе иссушенных веток, среди хаоса застывших кореньев он заметил побелевшие кости. Сомнений быть не могло – луч фонаря наткнулся на истлевший человеческий скелет, сквозь рёбра которого проросли вездесущие отростки. Они крепко оплели кости, и даже сумели приподнять тело от дна цистерны: скелет запутался в ветвях практически в сидячей позе.

Сверху, сквозь заливную воронку, в чёрную утробу стальной могилы, упал слабый свет – в зале включилось освещение. Он застыл призрачным столбом, выкованным из серебра, объятый угольной пылью и тишиной.

– Мистер Ридз! – донёсся снаружи искажённый голос Лэмма и в ту же минуту загрохотал стальной бок цистерны. – Всё в порядке?

Унимая дрожь в пальцах, полярник высунул нос из-под свитера и выкрикнул:

– В порядке, сейчас поднимусь!

За стенкой послышалась возня и по железу застучала неразборчивая словесная дробь. Эйдан вернулся взглядом к скелету и шагнул навстречу. В луче света, прямо посреди сухого чёрного хаоса, внезапно блеснул металл. Парень задрал свитер до самых щёк, натянул на глаза шапку, и стал брезгливо сшибать сухие ветки фонариком. Спустя минуту, сквозь плотный муар пыли, он разглядел оскаленный череп, нанизанный на корневища; в грудных костях, провалившись внутрь, слабо блестел кусок застрявшего железа.

– Господи… – вымолвил Эйдан потрясённо, наклоняясь к останкам человека. – Господи!..

По прошествии десяти минут, кашляя, надсадно дыша, едва способный устоять на ногах, полярник сполз с узкой лестницы в руки Лэмма и Мельтцера. Мэрит кинулась отряхивать одежду Эйдана, распространяя в слабом свете многочисленных ламп сизые клубы пыли.

– Что вы там забыли, мистер Ридз? – поинтересовался раздражённо Филипп, отряхивая с плеч полярника блескучий пепел.

– Разбирался… – Эйдан закашлялся, сотрясаясь всем телом. – С системой… очистки… как вы и приказали, сэр!

– Ох, перестаньте! Я не приказывал вам лезть в этот чан, чёрт бы вас побрал!

Эйдан окинул взглядом блёклые лампы, пёструю подсветку консоли очистного резервуара.

– Что с батареями? – спросил он. – Генераторы запустили? Вспомогательные двигатели?

– Два из шести. Батареи разряжены – вполне вероятно, «Тохинор» последние сутки шёл именно на них, помогая двигателем. В машинном отделении повсюду масло, придётся искать течи.

Полярник отёр от сажи лицо и кивнул на едва горевшие лампы.

– Не стоило включать всё подряд, так мы будем долго их заряжать.

– Мы возьмём электричество от накопителей лаборатории, – заявил полковник уверенно. – Уровнем ниже есть испытательный зал, а в нём что-то вроде большой клетки, а на уровне с лабораторией имеется двадцать четыре ионистра, высотой с человека. Суммарная мощность порядка восемнадцати тысяч вольт.

– Для чего они здесь? – Эйдан наконец-то отдышался и смотрел в упор.

– Это исследовательское судно, мистер Ридз.

– И что оно исследовало в Арктике с военным атташе на борту и полусотней военных в команде? Давайте я попробую догадаться, мистер Лэмм. Может быть передачу пакетов энергии на большие расстояния? Как вам моя версия, полковник? Проект «Тоннель», подходящее название?

По окаменевшему лицу Филиппа Лэмма сложно было прочесть мысли, однако замороженный взгляд, полуприкрытые веки говорили о многом.

– Я не учёный, – процедил он наконец. – Да, и, вы, тоже, мистер Ридз. Ваше дело… наладить навигацию, – полковник окинул взглядом цистерну за спиной парня и добавил: – Наладить подачу воды.

Эйдан оглянулся, а потом полез в карман.

– Ах, да, воды… Эту воду мы бы точно пить не стали, сэр, даже если бы она тут была, – с этими словами он вручил полковнику потускневшую губную гармошку на оборванном шнурке. – Вот куда делся Даг Клейтон, – Эйдан указал рукой на цистерну. – Это его могила. Он не свалился за борт, как вы предполагали. Он выкрал образцы артефакта и забрался в основной резервуар с питьевой водой. Этот артефакт… это нечто… этот сраный космический червяк разросся в воде, постепенно питаясь телом человека и отравляя персонал корабля… Кстати, полковник, вам чертовски повезло, что на судне два контура водоснабжения и две верхние палубы запитаны отдельно и из другого источника. Иначе, вы бы пополнили ряды заражённых на транспортном самолёте!

В ярком дневном свете тучная стая птиц над дымовой трубой судна выглядела особенно пугающе. Немыслимая воронка беззвучно кружила над кораблём, периодически тревожа глянцевую ледяную гладь эхом упавших с высоты тел. Слышался слабый скрип погрузочной балки, тихий всплеск воды в начавшей затягиваться по краям полынье. Судно едва ощутимо раскачивалось на волнах, отодвинутое подлёдным течением от угловатых глыб и треснувших пластов льда. С высоты навигационного мостика, Эйдан отлично видел, как неряшливый пазл из колотых льдин сложился довольно криво, словно огромные осколки случайно примагнитились друг к другу, отторгнутые кособоким погорельцем в центре. Повсюду пестрели стылые тельца павших птиц, трепеща на пронизывающем ветру перьями. Особенно сильно разбившиеся животные выделялись на фоне вертолётной площадки, зелёный фон которой, лишь усиливал драматизм неминуемой участи обречённых животных. Не таким своё спасение представлял Эйдан, совсем не таким!

– Мистер Ридз? – затрещала рация голосом полковника.

– На мостике, – отзывался Эйдан устало, окидывая взглядом безжизненные приборы на панели управления.

– Есть новости?

– Хороших точно нет. На палубе и вертолётной площадке много птиц.

– Собирайте, – приказал упавшим голосом Лэмм.

Другого ответа полярник и не ожидал. После того, как беглецам удалось отыскать продовольственный склад, соседствующий с камбузом, и выяснить, что, наверняка, пожар на судне начался именно отсюда и огонь выжег весь отсек, – других вариантов найти провизию у людей попросту не осталось.

Эйдан помял в ладони оплавленный корпус рации, тронул пальцем кривую антенну – из всех найденных переговорных устройств на корабле, оживить удалось только две рации. Безжизненные вспомогательные двигатели напоминают надгробия в полумраке склепа, повсюду витает запах горевшей изоляции и пластика; пепел, смешанный с сыростью и конденсатом, превратился в грязь, – а та, в свою очередь, ровным болотистым слоем укрыла пол, замёрзла, – и лишь подчеркнула тщетность попыток оживить судно. «Тохинор», хоть героически и добрался к людям сквозь льды, но в бухте, всё же погиб. Четверым смельчакам достался огромный замороженный труп исполина, сердце которого уже на заставить биться!

Эйдан закрыл глаза и сквозь сомкнутые веки посмотрел в небо, словно в попытке отыскать солнце. «Ну, где же ты?! Покажись! Посмотри, что здесь произошло пока тебя не было, посмотри!» Нет ответа. Вместо этого перед глазами бесконечные тёмные переходы, пустые каюты покинутого корабля, лестницы, лестницы, лестницы; обглоданное огнём машинное отделение с выгоревшими пятнами масла на полу, и почерневшей проводкой. Затхлый, но на удивление сухой трюм – вернее та его часть, в которую удалось попасть, – большая часть отсека осталась блокированной из-за развёрнутого поперёк незакреплённого контейнера. Растерянное лицо полковника и его замешательство: «Откуда же такой крен на правый борт?»

– В балластных отсеках осталась вода, мистер шпион, – ответил Эйдан вслух собственным воспоминаниям и достал сигареты. Нетронутую пачку он нашёл в выдвижном ящике одной из кают, но никому не стал говорить о находке – теперь каждый сам за себя. Рядом с сигаретами лежал короткий выкидной нож с простенькой гравировкой «Е.Н.Х.» на костяной рукоятке. Эйдан забрал и его, припрятав в кармане штанов. Каждый сам за себя!

– Так вы спрашиваете почему её не слышно, мистер Лэмм-Водяная крыса-чёртов шпион? – процедил он, окинув бухту внимательном взглядом. – Да потому что она замёрзла, тупица! А чтобы включить подогреватели, а потом и насосы, нужно зарядить батареи!

Эйдан с жадностью закурил и припомнил прошлую ночь, проведённую на судне: практически бессонную, полную обморочных пробуждений от каждого шороха, несмотря на запертую дверь. Филипп Лэмм выбрал местом ночёвки для всех собственную просторную каюту, мотивируя тем, что отлично знает план верхних ярусов корабля. После того, как выжившие проверили и убедились в безопасности пресной воды офицерской палубы, было единогласно решено на ней и остаться. «Запрём дверь, – предложил полковник, проверив работоспособность замка. – Предварительно принесём пару электрообогревателей – я думаю не замёрзнем». Замёрзли. В бортовой сети оказалось слишком маленькое напряжение и люди замёрзли, кутаясь в принесённые одеяла. Очень хотелось есть. Всю беспокойную ночь, Эйдан перебирал в памяти скудное, однообразное меню из запасов «Пункта-К» – ныне, в памяти оно отпечаталось восхитительным!

Заснеженная вертолётная площадка вблизи выглядела удручающе, встретив полярника ветром и множеством погибших животных. Эйдану уже приходилось собирать птиц с палубы и это действо повергало в уныние, подвергая спасение выживших людей серьёзному сомнению. «Падальщик», – обозначил собственные действия полярник, выйдя вчера вечером на палубу с мешком в руке.

Эйдан задрал голову и хмуро осмотрел поредевшую воронку из птиц, беззвучно круживших над остывшей трубой корабля. «Это их алтарь, – пронеслось в голове, – все они перенесены в жертву. Кому только? Бедные, бедные птицы… будут кружить, пока бьются их маленькие сердца, пока есть силы». Он осмотрел зашитую железом почти наполовину рубку, навигационный мостик и кособокую антенну, гигантским блюдцем смотревшую куда-то в воду; окинул взглядом обросшие наледью надстройки и сажу под ней, оборванные тросы мачт и щербатый частокол лееров. «Тохинор» походил на списанный корабль-макет, на котором отрабатывают новое оружие – наспех залатанный, всеми покинутый и приготовленный погибнуть. Смельчаки, забравшиеся на борт смертника – недоразумение и абсурд…

Эйдан решил начать сбор от ближайшего палубного люка и двинулся вперёд, борясь с тягостными мыслями в голове. «Плеер!» – вспомнил он о своей вчерашней находке и повеселевший потянулся за пазуху.

– Спасибо вам за музыку, мистер Симмонс! – отсалютовал Эйдан в небо, вспомнив висевшую над столом каюты фотографию немолодого мужчины в синем строгом костюме и какой-то грамотой в руках. – Ваше пребывание на этом судне, очевидно, такое же недоразумение, как и наше появление здесь. Удалось ли вам спастись от пожара? Надеюсь, что удалось. Но, как бывалый моряк – учёному, по секрету – спасение на шлюпках в этих широтах, зачастую, приводит к мучительной и неизбежной смерти. Вы могли бы подискутировать со мной на эту тему, как учёный, но это ни хрена не изменит, увы! Почему? Да судя по вашему плей-листу, сэр: либо старьё, либо классика, либо снова старьё! Как вы собрались с таким настроем выжить посреди Арктики?

Эйдан нацепил на голову наушники, вновь закурил, и всмотрелся в тусклый экран портативного проигрывателя. Музыка внезапно вырвалась из небольшого, но очень громкого динамика самого плеера, отчего полярник едва не выронил устройство.

– Твою мать, мистер Симмонс! – выругался Эйдан, поднимая выпавшую изо рта сигарету. – Беру свои слова обратно, сэр! Отличная музыка!

Полярник усмехнулся и не глядя несколько раз нажал кнопку «вперёд», позволив случаю самому выбрать композицию. В наушниках поплыли аккорды, от которых Эйдана парализовало, словно он ступил на оголённый провод – «Sleep walk» зазвучала настолько неожиданно, что Эйдан даже зажмурился. Перед глазами мелькнули кулаки Джона Вудса и его ненавистное лицо в кабине вездехода; клетка, в которой душегуб держал полярника в петле и образ чудовища, спускавшегося по лестнице.

Сбросив оцепенение, Эйдан посмотрел в экран плеера, всё ещё вынужденный слушать мелодию, которая, казалось, преследует его всю жизнь. «27» – именно этот порядковый номер числился за композицией. Полярник нервно усмехнулся и стянул с головы наушники.

– Прямо как мой день рождения, – прошептал он, вымученно улыбаясь. – Спасибо, мистер Симмонс, спасибо!

Мэрит резко обернулась на вошедшего Эйдана, окружённая витавшими в воздухе пухом и перьями. Полярник поставил мешок с позорной добычей у двери и заметил в покрытых кровью руках девушки нож. Неснимаемые перчатки лежали рядом на столе – их вид загипнотизировал Эйдана и явно смутил норвежку. Словно стесняясь своих обожженных кистей, она застенчиво спрятала руки за спину. Брызги крови отчётливо виднелись на бледном лице девушки и одежде; под ногами блестели крупные капли. «Она явно делает это впервые», – подумал Эйдан.

– Вот ещё, – сказал парень мрачно, пнув мешок ногой.

– Уже хватит птиц, – прохрипела Мэрит, пряча газа за тёмными стёклами очков. – Я готовить так первый раз, много крови. Извини.

– Тебе не противно?

– Противно?..

Эйдан состроил гримасу отвращения и указал на окровавленные тельца животных.

– Да, противно! – подтвердила девушка, оглядывая каюту, из которой выжившие сделали кухню по соседству. – Но ничего не поделать. Нам нужно питаться.

Полярник заслышал возню в коридоре и выглянул в проём. Лэмм волок за собой толстенный силовой кабель, основную бухту тащил на спине Мельтцер.

– Помоги ему! – скомандовал полковник натужно.

Эйдан пришёл на помощь и подставил под кабель плечо. Сопя, матерясь, мужское трио миновало захламлённую лестницу и спустилось на уровень ниже. Вспотевший Филипп Лэмм вёл за собой людей полный решимости, изредка указывая направление: «Сюда!», «Поворот!», «Налево!» «Палубой ниже!»

Испытательный зал, о котором говорил полковник, напоминал собой глубокую тридцатифутовую шахту с квадратным основанием не менее десяти ярдов. Внизу имелась невысокая, но очень толстая железная дверь с задвижками в полу – именно через неё мужчины и проникли внутрь. Эйдан с опасением осмотрел зарешёченные бетонные стены, забранный толстыми прутьями потолок и не сразу заметил длинный выступ на втором ярусе, а за ним дверь.

– Смотровая площадка, – подтвердил догадку полярника военный, последив взгляд парня, – там же консоль управления. Все опыты с электричеством в испытательном зале проводят на ней.

– Проводили… – поправил Эйдан. – Там не опасно находиться?

– Во время экспериментов? – уточнил Лэмм. – Весь зал экранирован этими прутьями, к тому же во время экспериментов пол залит водой… – полковник осёкся и замолчал, явно понимая, что сказал больше, чем нужно.

– Клетка Фарадея, – фыркнул Мельтцер, стерев пот со лба. – Чем вы тут занимались, полковник?

Филипп Лэмм покосился на бортмеханика, но ответил почему-то Эйдану в лицо:

– Конкретно я обеспечивал нахождение военного атташе на судне!

Эйдан сбросил кабель с плеча и обошёл периметр. Где-то внутри шевельнулась жуткая ассоциация с недавним заточением и неизменной верёвкой над головой.

– Каков план? – парень машинально тронул шею.

Полковник шагнул навстречу и указал вверх:

– Решётка потолка подвижная. Она жёстко сцеплена с платформой, на которой силовые контакты. С той площадки, – он указал наверх, – можно ею управлять, там есть две консоли. Нам нужно опустить всю эту махину как можно ниже, подключиться к коннекторам и протянуть кабель в машинное отделение. Отрегулируем ток и за пару суток зарядим батареи.

Освободившись от ноши, Курт распрямился и пристально уставился вверх.

– А с чего вы взяли, что ионистры вообще заряжены, полковник? – спросил он.

Лэмм отщипнул от воротника собственной куртки клочок шерсти и подбросил вверх. К удивлению мужчин, невесомое облачко нехотя поползло вверх, а достигнув потолка, коротко вспыхнуло и тут же сгорело.

– Они заряжены, – произнёс уверенно полковник.

– Надеюсь нам тут находиться не опасно? – спросил Курт, с тревогой вглядываясь в высоту.

Далёкий, едва различимый, по коридору сквозняком юркнул хриплый крик Мэрит. Ошеломлённые мужчины разом вывалились за дверь и понеслись к лестнице. Эйдан бежал последним с трудом поспевая за полковником. Силовой кабель стелился в тёмном коридоре подобно огромной змее, всячески стараясь опутать ноги. Налево, еще раз налево, наверх! Взлетев на четвереньках по лестнице, он увидел, как из каюты-столовой обратно в коридор шарахнулся Курт, спиной налетев на полковника.

– Отвали от неё! – заорал он, стряхивая с плеча карабин и беря кого-то на мушку.

Эйдан и сам вооружился, видя, как Лэмм хватает карабин на изготовку.

– Подними руки! – приказал полковник кому-то незримому, делая осторожный шаг в каюту.

Эйдан двинулся следом и увидел Мэрит, жавшуюся в углу. Девушка держала перед собой нож, явно собираясь обороняться. В центре помещения, обхватив кастрюлю, прямо на полу сидел незнакомец и вылавливал горячее мясо из бульона. Его голову покрывал грязный, подранный капюшон, на руках виднелись тряпичные перчатки неопределённого цвета. Тёплые штаны и ботинки мужчины лоснились от машинного масла, а сам незнакомец источал тягостный запах давно немытого тела.

– Ты оглох?! – рявкнул Лэмм шагнув ближе.

Мужчина запихивал в себя полусырое мясо и громко чавкал, не поднимая головы. Курт незаметно скользнул вдоль стены к Мэрит и загородил девушку собой. Эйдан остановился в дверях. Полковник грубо отодвинул кастрюлю ногой, продолжая целиться в незнакомца. Только тогда тот перестал жевать и поднял голову.

– Джексон! – воскликнул Филипп Лэмм потрясённо, закидывая карабин на плечо и опускаясь на колено рядом с мужчиной. – Лирой! Зевс!

Эйдан увидел крупное лицо темнокожего мужчины, сплошь покрытое корками засохшей крови и пятнами грязи. С жирных разбитых губ человека сорвался неуместный глупый смешок; глаза метались от полковника к полярнику и обратно.

– Я тебя знаю… – прошептал он зловеще, тыча пальцем в Филиппа Лэмма. – Я тебя знаю…

– Разумеется, знаешь! – обрадовался полковник и хотел было хлопнуть мужчину по плечу, но тот неожиданно отодвинулся.

– И тебя знаю, – продолжил Джексон, тыча уже в Эйдана. – У вас есть лица, обычные лица! В них можно смотреть…

Мужчина замолчал и покосился в сторону, затем по-пластунски ринулся к кастрюле и снова набросился на дымящееся мясо.

Оглушённый происходящим Лэмм поднялся с пола и выпрямился.

– Сержант Джексон Лирой, встать в строй! – гаркнул полковник так громко, что зазвенели пустые углы каюты.

Мужчина перестал жевать и медленно встал во весь свой немалый рост. Он распрямил могучие плечи и, казалось, стал ещё выше и массивнее. С его лысой головы сполз капюшон и Эйдан увидел над ухом рваную рану в ореоле чёрной гематомы.

– Где команда, сержант? – потребовал ответа Лэмм, украдкой разглядывая ранение на голове пехотинца.

– Их забрали ангелы, сэр! – отчеканил Джексон, быстро дожёвывая птицу.

– Откуда они появились?

– Приплыли на корабле, сэр!

Филипп осмотрел товарищей и вернулся к допросу:

– Спасатели?

– Ангелы, сэр!

– Почему тебя с командой не забрали?

Мужчина нервно дёрнул плечами и уставился себе под ноги.

– Они пытались, но… но я упал в грузовую шахту и… и они пытались меня спасти, сэр, но не смоги.

Мельтцер выглянул из-за спины Лироя и тихо произнёс:

– Спасательная команда, сэр.

Полковник хмуро взглянул на бортмеханика, но никак не отреагировал на реплику мужчины.

– Название корабля спасателей?

– Я видел его вдалеке, среди льдов. Потом стал спускаться вниз и упал в шахту. Долго пролежал, очень долго. Без еды, я очень проголодался, сэр, я… я хочу есть, сэр, как вас там…

С этими словами сержант оторвал зубами кусок мяса и рыча, принялся жевать. Лэмм неуверенно шагнул к мужчине и осторожно тронул за плечо.

– Что?.. Что ты сказал, дружище? Ты… Ты меня не помнишь?

– Никак нет, сэр. Мы не знакомы. Я сказал, что вас знаю только потому, что вижу ваши лица, сэр!

Филипп оторопело осмотрел товарищей и вернулся взглядом к Джексону:

– Но я же знаю, как тебя зовут! Мы же с тобой на «Тохиноре»… Чёрт возьми, Зевс, мы же с тобой вглубь острова ходили совсем недавно! Артефакт! Ты помнишь артефакт в кратере?

Сержант отрицательно замотал головой, продолжая жевать мясо.

– Но… Клейтона помнишь? Как ты нашёл Йонга у второго вездехода? Зиппо умер у нас на руках, помнишь?

Лирой снова замотал головой, отвечая на вопрос пустым взглядом.

– У него потеря памяти из-за падения, – предположил тихо Эйдан, разглядывая изголодавшегося мужчину. Лэмм не оборачиваясь махнул рукой полярнику – заткнись!

– Сколько ты не ел, Джексон?

– Много дней, сэр, – ответил тот с набитым ртом.

– Ты же мог выйти на палубу и собрать птиц, сержант. Мы так и сделали!

Лирой перестал жевать, его глаза округлились. Он отёр руки об одежду и со страхом произнёс:

– На палубе нет птиц, сэр.

– Что же ты ешь, по-твоему?

– Вы собрали этих птиц с палубы?

– Большую часть с вертолётной площадки, – уточнил Эйдан.

Губы сержанта задрожали, и он беспомощно оглядел людей:

– Но… но этого нельзя делать! Это принадлежит кораблю! Это его еда! Что вы наделали?! Нужно ему всё вернуть! Верните птиц на место!..

Лэмм заметил, как Мельтцер собирается прокомментировать слова напуганного сержанта и поднял руку, призывая помолчать.

– Что произойдёт если мы этого не сделаем, Джексон? – спросил он.

– Что-то плохое… что-то очень плохое! «Тохинор» снова начнёт стонать и выть, этот звук… этот звук… Я его не вынесу опять! Нужно будет спрятаться, обязательно спрятаться и не выходить! Совсем не выходить, вам понятно?!

Сержант вцепился в собственный воротник и застонал, оглядываясь по сторонам.

– Хорошо, Джексон, хорошо, мы вернём птиц на место, всех вернём, обещаю! – Лэмм фальшиво улыбнулся и указал на кастрюлю широким жестом. – Это мы принесли с собой, угощайся. Садись за стол и поешь. Мисс Хэнсон, положите Джексону в тарелку еды, видите, как он проголодался.

Спустя пять минут, собравшись у жующего сержанта за спиной, выжившие стали тихо обсуждать услышанное и делиться мыслями. Мельтцер был более красноречив и настаивал на версии, что команду с горящего «Тохинора» сняло подошедшее судно; в спешке спасатели решили, что при падении Джексон Лирой умер и его оставили шахте. Сумрачный и молчаливый полковник слушал шаткие доводы бортмеханика угрюмо разглядывая широкую спину сослуживца. Когда Курт закончил приводить доказательства своей теории, Филипп тихо произнёс:

– Он меня не помнит!

– Не удивительно – он упал с большой высоты, – прошептал в ответ Мельтцер.

– Да, но он помнит судно спасателей, – а меня нет!

Эйдан покосился на сержанта:

– Получается он не помнит, что было до появления спасателей?

Полковник взял стул и подсел к Джексону с доброжелательной улыбкой на губах.

– Джексон, старина, а куда делся Рассел?

– Кто? О ком вы говорите, сэр? – переспросил сержант, роняя изо рта мясо.

Филипп печально смотрел в побитое грязное лицо человека, который чудом выжил на судне, пережившим пожар.

– Кто твой капитан?

Зевс задумался на мгновение, затем произнёс удивлённо:

– Я не помню, сэр…

– Понятно. А что ты делаешь на корабле, Джексон?

Лирой уставился в свои жирные перчатки.

– Жду ангелов, сэр.

– А они вернутся?

– Да, сэр. Как только найдут девушку.

Полковник покосился на товарищей и вкрадчиво спросил:

– Какую девушку, Джексон?

– Красивую, – протянул задумчиво сержант, улыбаясь потрескавшимися губами. – Я видел её фото.

– И кто она? Ты её знаешь?

– Нет, увидел впервые.

Филипп задумался, барабаня пальцами по столу. Он неотрывно следил за сержантом, поедавшим мясо с пустыми глазами на лице.

– Чертовщина какая-то! – вздохнул он, чуть погодя. – Откуда вообще взялись спасатели, да ещё и с такой точностью.

– Так мы ракеты пускали, – ответил Зевс с набитым ртом. – Передавали наши координаты, просили помощи. Мы не знали, что нам делать с мертвецами.

В помещении повисла напряжённая тишина. Ошарашенный, как и все, Лэмм придвинулся ближе и спросил:

– С какими мертвецами, Джексон?

– Которые шумели в лазарете, сэр. Стучали по стенам, выбраться хотели – было страшно! Сперва моряки болели, сэр, и потом кто-то из них умер. В лазарете. К ночи он очнулся и напал на кого-то из персонала лазарета, сильно искалечил, покусал. Мы заперли его в лазарете в отдельном блоке. Он стал стучать. Через сутки стучало уже много рук, сэр… Утром умер парень, которого искусали в лазарете, мы подумали, что от потери крови – она всё текла и текла из его ран! Мы завернули его в простыни и оставили в трюме, а уже к вечеру, он… он ожил и напал на кого-то из команды. В него стреляли… долго… Потом, потом кто-то сказал, что его уничтожили, что нужно стрелять в лицо – в голову, сэр! А те, в лазарете, вдруг затихли. Они перестали стучать. Наоборот – мы слышали шорох, шорох по стенам. Только шорох. Мы выпустили первую ракету с посланием, но она упала неподалёку. Вторая ушла благополучно за горизонт. И тут мы догадались, что это не шорох, что мертвецы хотят выбраться через вентиляцию. Мы… мы решили их сжечь – это помогает, сэр, я это точно помню! Кто-то не рассчитал с объёмом газа, который мы закачали в лазарет, и… и пожар распространился глубже по ярусам, он покатился по машинным шахтам и вентиляции, судно превратилось в факел. Мы не могли потушить огонь двое суток! Сирены не умолкали, система пожаротушения несколько раз ломалась… вся команда бегала с вёдрами и огнетушителями по палубам, но судно продолжало гореть!

Эйдан тенью возник за спиной Лэмма и задал вопрос:

– Какое судно, мистер Лирой?

Полковник с недоумением обернулся, но промолчал. Видя замешательство в глазах сержанта, Эйдан повтори вопрос:

– Так какое судно продолжало гореть, мистер Лирой? Каконо называется?

– Это судно, – ответил сержант угрюмо. – Я не помню, как оно называется…

– «Тохинор», оно называется «Тохинор», сэр, – уточнил Эйдан, наблюдая, как Джексон беззвучно повторяет название корабля. – Вы утверждаете, что пожар начался с лазарета? Не с камбуза?

– С лазарета, точно с лазарета. «Тохинор», «Тохинор», «Тохинор»…

– Что было дальше? – потребовал полковник, вновь махая рукой на Эйдана.

– Мы нашли сгоревшие тела в лазарете. Ещё несколько в шахте вентиляции – это они пытались выбраться, сэр! – Джексон посмотрел на мужчин глазами полными ужаса. – Мертвецы хотели выбраться, сэр! Люди… они же умерли, но потом… Как?! Они нападают на людей! И… и они хотели выбраться из лазарета, сэр!

Лирой снова уставился в свои руки и застыл, неразборчиво нашептывая название судна. Эйдан увлёк полковника за плечо и, отведя от стола, тихо прошептал:

– Он не называет имён, вы заметили?

– Вы про «Тохинор», мистер Ридз?

– Он вообще не назвал ни одного имени. Всё время говорит «мы», «кто-то», «они» – ни разу не прозвучало ни одного имени. Но он же знает на судне всех, не так ли?

– К чему вы клоните?

Эйдан смотрел полковнику прямо в глаза:

– У него из памяти стёрты все люди, все имена; стёрто всё, что связано с конкретными личностями. Он не помнит ни вас, ни кого другого с кем совместно боролся с пожаром… боролся с мёртвыми. Я думаю у сержанта серьёзная психологическая травма, связанная с пережитым стрессом, – это не амнезия!

Лэмм бросил взгляд себе за спину и неуверенно ответил:

– Джексон Лирой тренированный боец, мистер Ридз. Он ни раз бывал в местах, в которых ему приходилось засыпать под грохот снарядов…

– Здесь что-то другое, сэр! – перебил Эйдан пылко. – Он не просто так говорит о каких-то ангелах и девушке.

Филипп с печалью осмотрел широкую спину сержанта и едва слышно спросил:

– Вы намекаете, что он тронулся, мистер Ридз? – прочитав в глазах полярника немое согласие, полковник тихо добавил: – Можете не отвечать, я вас понял…

Спать легли за полночь, когда пронизывающий ветер снаружи устал бродить среди тёмных обледенелых надстроек «Тохинора» и убрался прочь с корабля. Судно сонно раскачивалось на воде, порядком подёрнутой рыхлой шугой – она-то и натирала помятый борт погорельца, что-то вкрадчиво нашёптывая пустым тёмным коридорам. Шёпот… шёпот… шёпот…

«Мать твою! Это они! – а это уже возглас Курта, с разинутым ртом взирающего на колоннаду из ионистров в просторном зале. Соединённые в единую магистраль провода и пчелиный гул в помещении завораживали и пугали одновременно. – Полковник… Мистер Лэмм, сэр… Вы знаете как этим управлять?» – «Имею смутное представление, мистер Мельтцер. Но, думаю, зарядить батареи, всё же, смогу».

…Кто бы сомневался, чёртов шпион!..

Эйдан приоткрыл глаза и долго смотрел в сумрак над собой. Неподалёку, сразу за коренастым столом, негромко храпел Курт, с макушкой укрывшись одеялом – накануне он самолично выбрал себе кровать, обследовав несколько кают на офицерской палубе. Филипп Лэмм спал сразу за ним, уступив Мэрит собственную кровать у задраенного иллюминатора. Его просторная каюта, без труда приютившая несколько человек, едва ли могла дать тот комфорт, на который рассчитывали выжившие – вездесущий холод загнал людей под одеяла, несмотря на тёплую одежду. Бесполезные обогреватели лишь бросали слабые блики на стены, жались друг к другу, подмигивая продрогшими диодами. В призрачном свете индикации, каждый выдох обретал форму, распространяясь в помещении кудрявыми завитками. Эйдан следил за вычурным узором, сонно проматывая в голове воспоминания ушедшего дня: заснеженная бухта, с бугристым шрамом среди голубых льдов; непостижимая воронка птиц над уже остывшей трубой «Тохинора» – ни что иное, как редеющий день ото дня флаг, означающий неминуемую капитуляцию всего живого перед неведомым врагом… «Они не могут покинуть судно, – вот уже вторые сутки подряд в голове ходила кругами очевидная мысль. – Почему, что им мешает? Может всё дело в этом чёртовом артефакте, который пророс в цистерне с водой? Может поэтому Зевс сказал не трогать птиц?»

Зевс! Эйдан повернулся на другой бок и наткнулся взглядом на пустую кровать, в которой ещё пару часов назад засыпал сержант. Полярник привстал на локте и завертел головой.

– Чёрт бы тебя побрал! – прошептал он чуть слышно.

Выскользнув из постели, Эйдан поёжился и двинулся к двери, однако минуя кровать Лироя, споткнулся о смотанное одеяло и едва не упал. На его возню из коридора неожиданно выглянул Джексон, отсвечивая в полумраке белками глаз. Он бесшумно вошёл в каюту и приблизился вплотную, распространяя в стылом воздухе тяжёлый запах.

– Я решил взять с собой немного еды, – прошептал он, взвешивая в руке пакет.

Эйдан не понял, что имеет ввиду исполин и задал вопрос, который его растревожил ночью:

– Где вы брали воду для питья все эти дни, мистер Лирой?

– В шахте, в которую упал, – уточнил сержант.

– Откуда она там? – спросил Эйдан с явным недоверием в голосе.

– Я могу показать…

– Проще рассказать, мистер Лирой.

– Я могу показать и девушку, которую ищут ангелы, сэр, – сообщил Джексон совсем тихо. – Они оставили мне фотографию.

Заинтригованный Эйдан покосился через плечо на спящих товарищей и неуверенно протянул:

– Нам лучше не ходить ночью по кораблю, мистер Лирой.

– Это рядом – вниз по лестнице, и направо. Заодно посмотрите моё жилище, мистер…

– Зовите меня Эйдан, мистер Лирой.

Сержант протянул руку и блеснул в темноте глазами:

– Очень приятно, Эйдан. Меня зовут… меня… зовут… моё имя… Зови меня «сержант», Эйдан.

Полярник в нерешительности пожал каменную ладонь и заметил, как Джексон опустив голову разглядывает покалеченную руку Эйдана.

– Что с твоей рукой, Эйдан? – спросил он вкрадчиво.

– Её изувечил капкан, – соврал парень, злясь на любопытного собеседника. – Покажите мне фото, сержант?

– Конечно, Эйдан, пойдём! Я только прихвачу кое-что из вещей.

Полуночники покинули каюту и молча двинулись по тёмному коридору. «Тохинор» притаился, следя за мужчинами из-за каждой приоткрытой двери. Эйдан с опаской отмахивался от темноты лучом света, тыча фонарём во все углы; Лирой же, напротив шёл впереди уверенно, расталкивая темноту широкой грудью. Сойдя с лестницы, он свернул в короткий тупик и встал на колени.

– Это здесь, Эйдан, – пробасил он, сдёргивая с петель решётку вентиляции.

Джексон нырнул в освободившийся лаз и уже оттуда позвал полярника за собой. Чувствуя непреодолимый страх, Эйдан перекрестил мрачные стены лучом фонаря и нырнул следом за сержантом. Буквально через минуту он услышал, как тот пыхтит и гремит ещё одной решёткой впереди.

– Что там, мистер Лирой? – прошептал сдавленно Эйдан.

– Моя страховка, – ответил тот. – Эту железку не так-то легко снять, если не знать как она держится изнутри.

– А вы знаете?

– Разумеется, я же её и крепил. За ней моё убежище.

Слово «убежище» прозвучало довольно резко и зловеще. Эйдан ощутил, как между лопаток скользнул холодок. Сержант закряхтел и наконец выдавил решётку, а затем и сам просочился вперёд, мелькнув перед лицом полярника подошвами ботинок. Его лицо тут же вспыхнуло в свете фонаря, и он с улыбкой пригласил Эйдана последовать за собой. «Фото того не стоит», – прошептал над ухом Скип Сэлли, да так отчётливо, что Эйдан воткнул луч света в темноту позади себя.

– Сюда, Эйдан, сюда… – приглашал сержант рукой.

Пятнадцать футов на десять – примерно таким по площади оказалось убежище Лироя. Отвесно вверх тянулся колодец, теряясь своей долготой где-то во мраке. Его железные стены оказались и ржавыми, и влажными от конденсата, внутри властвовал резкий запах мочи и сырости. Рядом со входом, в полу, виднелось небольшое круглое отверстие – слив, забранный решёткой. Полярник украдкой поморщился и ткнулся носом в собственный рукав.

– Вы упали оттуда, мистер Лирой? – спросил Эйдан, светя фонарём вверх.

– Верно. Платформа застряла чуть выше офицерской палубы – она частенько заедала в этом месте – и я полез поправить трос. Плёвое дело, Эйдан! Только вот я сорвался… а потом очень долго приходил в себя.

– Как вы вообще не убились, мистер Лирой! – удивился искренне Эйдан.

Зевс пожал плечами и посмотрел вверх:

– Тут не так уж и высоко, на самом-то деле.

– И вы всё время пролежали здесь? – полярник ощупал фонарём грязный периметр под ногами и увидел у самого пола в стене скромную амбразуру. – А питьевая вода?

– Да, пролежал здесь. Так вот же вода – на стенах. Проведи рукой по стенам, Эйдан. Она горчит, но пить можно. За стеной машинная шахта – она тянется от самого машинного отделения, и она тёплая. Это и не дало мне замёрзнуть.

– Что это за дыра? – Эйдан посветил в чернеющее прямоугольное отверстие в стене.

– Чтобы уравновешивать тягу между потоками воздуха, я думаю. Она ведёт в соседний рукав. Когда судно шло полным ходом и у него работали двигатели, через дыру даже были видны скобы и откуда-то сверху падал свет.

– Почему вы не выбрались через этот канал, мистер Лирой? – спросил негромко Эйдан, садясь на корточки и заглядывая в амбразуру.

– Я не пролез в него, Эйдан, – ответил с сожалением сержант.

– Тут и я с трудом пролезу, – согласился парень, прикидывая ширину лаза. – Что там с фото, мистер Лирой?

Эйдан встал на ноги, и тут же наткнулся на протянутую руку, в которой Джексон держал листок, словно только и ждал этого момента. Полярник с удивлением принял фото и направил луч фонаря в изображение. Не смотря на потёртую изломанную бумагу, жутковатые бурые пятна, Эйдан без труда узнал притягательное лицо Эллис Данн, её фигуру и знойный пляж позади… «Это не айсберг, зацепил правый борт, чёрт возьми! „Тохинор“ на полном ходу протаранило „Креспаль Меддинна“ с мертвецами на борту! – Эйдан почувствовал, как у него кружится голова, заметил, как трясутся пальцы, способные вот-вот выпустить фото. – Никакого спасательного судна, никаких спасателей!.. Господи! Вот куда делась команда „Тохинора“ – они просто спаслись бегством!»

– Это фото мне дал ангел, – тихий голос Зевса вползал в мысли полярника подобно змее. Сержант отвернулся и принялся крепить решётку на своё место, с силой закручивая винты. – У них такие сияющие лица, что на них больно смотреть, Эйдан. На них невозможно смотреть…

«Ангелы! – оглушённый Эйдан заторможено наблюдал за военным, не совсем понимая, что именно он делает. – Вот оно! Он не потерял память, он и вправду лишился рассудка, когда увидел, как мертвецы поднимаются на борт!»

– Ангелы хотели меня забрать к себе, Эйдан, – продолжал сержант не оборачиваясь. – Прямо здесь, прямо отсюда. Они тянули руки ко мне, но их удержала решётка… А я сидел на полу с дырой в голове и смотрел на них, смотрел, смотрел, смотрел…

Лирой обернулся. На его щеках блестели слёзы. Он вымучено улыбнулся и ткнул рукой в установленную на место решётку, которая в луче свете оказалось выгнутой – и теперь Эйдан знал почему. «Так вот когда ты сошёл с ума!» – подумал он, осматривая решётку.

– Это были мертвецы, мистер Лирой, – произнёс полярник тяжёлым голосом. – Они пытались добраться до вас.

Джексон закрыл лицо руками и заплакал в ладони.

– Ангелы, Эйдан. Они ищут девушку…

– Это фото капитанской дочки, мистер Лирой. Оно случайно выпало у мёртвого капитана, когда он пытался добраться до вас и прорваться сквозь решётку с остальными мертвецами. Её зовут Эллис Данн, а отца Джеймс Данн. Он пропал вместе с командой корабля много лет назад во льдах – издали вы приняли этот корабль за спасательный.

Эйдан шагнул к темнокожему гиганту и тронул того за плечо.

– Команда «Тохинора» пыталась сбежать на шлюпках? – спросил он. – Люди снялись с корабля, а мертвецы двинулись следом? Вам что-то известно об этом, мистер Лирой?

Джексон отнял руки от лица и отрицательно замотал головой. Он смотрел Эйдану в лицо безумными глазами:

– Ангелы, это ангелы, это ангелы!

«Там», – как бы сказал русский… Он побывал «Там»… Полярник с жалостью покосился на трясущегося сержанта, затем лучом фонарика осветил решётку.

– Пускай будут ангелы, пускай будут они. Открывайте, мистер Лирой, пора возвращаться, – он протянул мужчине фотографию, но тот лишь отодвинулся и загородил собой решётку.

– Мы никуда не пойдём! – прошептал он, сверкнув глазами. – Будем сидеть здесь! Я взял вещи и еду!

Эйдан почувствовал, как костенеет спина под одеждой.

– Не дурите, мистер Лирой, нам нужно вернуться к остальным…

– Нет, я сказал! – прошипел сержант и оглянулся в лаз. – Их заберёт дух «Тохинор», он их сожрёт! Мы спасёмся здесь, он нас не найдёт! Их найдёт, а нас – нет! Я слышал, его пару раз, Эйдан… Он бродит по палубе, а потом засыпает!

Эйдан похолодел. Перспектива остаться в железном мешке с сумасшедшим человеком пугала так же, как и остаться в заложниках у душегуба Вудса. Полярник всем сердцем ощутил накативший ужас.

– П-о-о-о-лк-о-о-вник! К-у-у-рт! – заорал он не своим голосом и загромыхал рукой по мокрой железной стене.

Сержант молниеносно оказался вплотную и перехватил руку полярника.

– Прекрати, Эйдан! Не смей!..

– Л-э-э-э-м! – закричал Эйдан ещё громче, пытаясь высвободиться из тисков сумасшедшего.

Лирой неожиданно приложил парня к стене и придавил всем телом, отчего полярник выронил фонарик. Эйдана обволокло запахом грязного тела и затхлости; напор и расширенные зрачки сержанта над головой, лишь усиливали ощущение страшной западни, в которую полярник пришёл сам!

– Я не хочу тебя покалечить, Эйдан, не вынуждай меня! – зашипел Лирой, наваливаясь всё сильнее.

Эйдан двинул сержанта коленом в пах со всей силы, на которую было способно его обмякшее тело. Джексон ослабил натиск, шагнул назад и, застонав от боли, осел на колени. Полярник ринулся к решётке, и вонзив пальцы в прутья, остервенело дёрнул. Сзади на плечи обрушились два тяжеленных «бревна», заставившие Эйдана присесть. Лирой оторвал парня от решётки и швырнул в дальний конец убежища, словно Эйдан весил треть собственного веса. Не успел полярник прийти в себя, как сержант уселся сверху и сомкнул могучие ручищи на его шее.

– Надо… быть… тише… Эйдан… – шептал он, сжимая капкан из пальцев.

– Отпу… сука… меня… урод…

Эйдан не мог сделать и вдоха, корчась в смертельных объятиях тренированного бойца. Он попытался разорвать хватку душегуба рукой, но гигант даже не шелохнулся. Сквозь агонию и панику, в голове молнией пронеслась мысль о ноже в штанах. На последнем издыхании, Эйдан сунул руку в карман и вытащил нож. Щелчок! Короткое лезвие вошло в лопатку Зевса по самую рукоять. Сержант взвыл и отпрянул к решётке, закрутившись волчком. Эйдан привалился к стене, жадно хватая ртом воздух; наполненными агонией глазами он следил за неистовым танцем человека, пытавшимся дотянуться до ножа. Лирой застонал, с трудом нащупав рукоятку и вскрикнул, постаравшись достать лезвие. «Этот нож он воткнёт мне в сердце!»

Эйдан повалился на пол и заглянул в тёмную узкую амбразуру. Не раздумывая, он толкнул тело вперёд и втиснул плечи в прямоугольный лаз. Места хватило ровно столько, чтобы не застрять, и продолжать протискиваться дальше. Не более фута – и Эйдан почувствовал, как сковавшие тело стены исчезли, а в темноте над головой образовалось пространство. Быстро втянув ноги, Эйдан подобрал колени к груди и затаился. Его сердце билось так часто и гулко, что парню казалось, как этот гул передаётся мокрым стенам и усиливаясь, поднимается вверх.

Из-за стены донёсся болезненный стон и невнятное бормотание. В амбразуре забрезжил свет, и вот, наконец, он обрёл цель и вырвался сквозь тесное отверстие неся в своём луче растревоженную пыль. Эйдан прижался к стене, чтобы не оказаться на свету и вдруг заметил, как из тесного лаза показались окровавленные пальцы. Они пошарили по полу, будто желая удостоверится в существующей опоре, оставили грязноватый след и исчезли внутри тесного лаза. За ними исчез и свет фонаря. Затем послышался шорох и тихий сдавленный шёпот за стеной:

– Лицо зверя, обычно, имеет невинные глаза…

Сотрясаясь от страха, Эйдан нащупал на стене скобы. Стараясь не издавать ни звука, он с огромным трудом поднялся по узкой шахте наверх и нащупал рукой небольшую площадку. Почувствовав на лице морозное дыхание, полярник закрутил головой и заприметил сквозь узкие ламели призрачный лунный свет. Высадив решётку ногой, он оказался перед дверью навигационного мостика. Звёзды с усмешкой взирали на спасшегося человека, в растерянности стоявшего на ветру. «Истрия повторяется?» – шептались они. Спустившись на офицерскую палубу, Эйдан на ощупь по стене добрался до общей каюты и ввалился внутрь.

– Полковник! – захрипел он, хватаясь за горло. – Просыпайтесь!

Спустя десять минут по тёмным коридорам «Тохинора» беззвучно кралась вооруженная процессия во главе с Филиппом Лэммом. Эйдан шёл по пятам, шёпотом указывая направление. Как только люди спустились с лестницы и приблизились к валявшейся решётке в тупиковом переходе, стало ясно, что Зевса в собственном убежище они не застанут. Пол под ногами изобиловал свежими каплями крови, которые сержант пытался стереть. Мужчины крутились в тесном периметре, освещая пространство под ногами фонарями.

– Здесь он выполз, – шёпотом размышлял Мельтцер, присев на корточки. Он проследил лучом размазанные на полу капли: – Двинулся сюда, недолго постоял, судя по протектору ботинок… Но дальше следов нет!

Лэмм взял на прицел собственного фонаря указанное место и сухо прокомментировал:

– Он наложил тугую повязку, поэтому следов нет.

Испытывая на себе укоризненный взгляд полковника, Эйдан тронул шею и прохрипел:

– Надеюсь этот сумасшедший Рэмбо сдохнет от потери крови!

– Это вряд ли, мистер Ридз. Какого чёрта вы вообще с ним попёрлись одни?

– Но это же ваш друг, полковник! – огрызнулся полярник. – А что, если бы он не напал на меня здесь в низу? Может он хотел перерезать нам глотки, пока мы спали? Он же чокнутый!

Лэмм строго посмотрел в ответ и направил фонарик в темноту:

– Если верить вашим словам насчёт судна с мертвецами и тому, что он видел – я его не виню.

– Как нам его теперь найти? – Курт также пристально смотрел в коридор.

Полковник оглядел всех по очереди, включая притихшую Мэрит, и сжав зубы, процедил:

– Устроим на него засаду. Есть захочет – выйдет. Только вот выйдет он туда, куда нам будет нужно. – Лэмм остановил свой взгляд на Эйдане и добавил: – По судну ходить только по двое и с оружием! Если увидите сержанта, немедленно арестуйте!

Курт поднялся, с удивлением глядя полковнику в лицо:

– Каким образом?

Достав из бокового кармана наручники, Лэмм молча передал их бортмеханику.

– Откуда они у вас, сэр? – удивился тот, рассматривая блеснувший метал в луче света.

– Я нашёл несколько пар в каюте второго помощника. Остальным тоже раздам – всем быть начеку!

«Ты припрятал нож, а он наручники, – шепнул вкрадчиво на ухо Скип Сэлли. – Каждый сам за себя!» Эйдан покосился за спину в темноту, но кроме бликов света на глянцевой стене ничего не увидел.

– Переезжаем в общую столовую, – продолжил полковник совсем тихо, заговорщицки осматривая людей. – Там проще устроить засаду – есть вход и выход, имеется дверь на кухню. Уберём столы, перенесём кровати.

Широкий красный пуховик Мельтцера с рюкзаком на спине раскачивался впереди подобно маятнику. Небрежно закинутый на плечо карабин натянул ткань, едва держась на плече. Бортмеханик брёл по коридору, расшвыривая ногами валявшиеся тряпки. Он обернулся к Эйдану на ходу, и посветил фонариком себе в руки.

– А это Логан Хорайя, – пояснил он, показывая фотографию молодого человека в форме. – Матрос. Кстати, в его каюте я нашёл пару «Хастлеров» и один «Плейбой». – Курт выбросил фотографию и указал фонарём в следующую: – Но я думаю это не его. Знакомься – Энтони Декосса. Жил в соседней каюте, но ты посмотри на его лицо – это же явно озабоченный тип! Морда в прыщах или что это за угри…

– Это акне. Парень молодой.

– Я же и говорю – это точно его журналы!

– Зачем ты нагрёб все эти фотографии? – спросил раздражённо Эйдан, оттесняя Курта дальше по коридору.

Тот пожал плечами, отвернулся и уже из-за спины донеслось:

– Мне как-то спокойней видеть лица этих людей… чем представлять хоть кого-то. Понимать, что на этом чёртовом корабле были не только мертвецы. – Курт покосился из-за плеча: – Ты думаешь они спаслись?

– Шлюпок нет – а это значит, что они успели эвакуироваться.

– Это не означает, что они спаслись, – вздохнул бортмеханик. – Кроме сумасшедшего громилы, из-за которого мы теперь ходим и оглядываемся.

Эйдан невольно коснулся шеи и поправил на плече лямку карабина. Он едва не влетел в резко остановившегося Мельтцера.

– Ты будешь его арестовывать, если увидишь? – спросил Курт строго.

– Если будет возможность… – растерялся Эйдан.

– Её не будет! – отрезал Курт сурово. – Можешь не утруждаться – сразу стреляй!

Эйдан нахмурился, посветив фонарём себе под ноги.

– Это не так просто – убить безоружного человека.

– Он вооружён. Посмотри на свою шею. Тебе вообще очень повезло, что ты выбрался из той западни. Знаешь, наверно русский был прав – ты охрененно везучий сукин сын!

– Если бы русский был прав, меня бы здесь не было, – ответил Эйдан, проходя вперёд.

Минуя лабораторию, Мельтцер задержался и заглянул внутрь. Эйдан сделал пару шагов и остановился, поджидая отставшего бортмеханика.

– Давай разделимся, – предложил тот. – Я осмотрюсь, что тут к чему, а ты сбегаешь наверх. Мы так быстрее управимся.

Полярник нахмурился и полоснул фонарём в тёмный коридор.

– Так не пойдёт. Лэмм сказал ходить парами.

– Вот пусть и ходит с этой недотрогой за ручку. Я пошарю в столах, а ты поднимешься в рубку, осмотришь приборы – и назад.

– Да на хрена тебе это надо?! – вспылил Эйдан раздражённо.

– Это… просто так.

– Я не двинусь с места, пока не услышу резонного объяснения твоей тяги к чужим пожиткам! Ты, что, мародер?!

– Иди на хер! – озлобился бортмеханик и показал средний палец.

– Я жду!

– Ты не поймёшь всё равно…

– Я жду «всё равно»!

Курт замялся, нервно улыбнулся и пожал плечами:

– Это… ну, знаешь, для воспоминаний…

– Тебе мало воспоминаний о том, что произошло с тобой за последний месяц?

– В том то и дело, что я их хочу забыть… вытеснить другими! В общем я набираю новые, чтобы стереть то, что я бы хотел забыть…

Эйдан нахмурился и посветил фонариком в лицо бортмеханика. Курт прикрылся рукой и привалился плечом к дверному проёму.

– Чёрт с тобой! Убери свет, – попросил он, а затем неожиданно протянул пятерню, – и дай мне сигарету! Я знаю, что они у тебя есть. – Закурив с кислой миной на лице, он несколько раз посмотрел в тлеющий огонёк так, словно это именно он требовал от него объяснений, затем заговорил: – Мне часто снится сон, в котором я нахожусь… в каком-то незнакомом тёмном месте. Я не могу двигаться, даже не могу пошевелиться. Я в сознании, но я обездвижен – жуткое чувство, скажу тебе! Воздух не двигается, он останавливается, как и моё сердце – и я понимаю, что это ни хрена не сон, что я умер! Света нет, вернее его хватает ровно настолько, чтобы подчеркнуть моё положение, моё бессилие… Я кричу! Внутри себя я ору так, что мне начинает казаться, как из моего горла в желудок хлещет кровь. Я напрягаю все свои окоченевшие мышцы, пытаясь разорвать оцепенение. Я чувствую, как рвутся мои мышцы, расплетаются жилы и лопается кожа на спине. Я это чувствую… И плачу. Слёзы гладят моё лицо, и я вот-вот почувствую соль на губах. Я почувствую… понимаешь? Ведь я помню этот вкус. В той проклятой темноте я всё помню! Даже помню вкус молока моей матери, её уставшую грудь и заботливые глаза. А потом я задаю себе вопрос – сколько я уже здесь? Почему я здесь? И мне кажется, что я слышу чей-то голос, который мне что-то отвечает, но слов разобрать я не могу. И я повторяю: сколько я уже здесь? Правда? Так долго? А кто мне ответил? Боже, это ты? Молчишь? Молчишь… Не придёшь за мной? Не придёшь… Это ведь на Земле тобой пугают, тобой манят, тебя обещают… Получается, что живым ты нужнее, чем мёртвым! Мёртвым достаётся только серая пустота, оцепенение и память. Это и есть смерть, это и есть послесмертие.

Курт тяжело вздохнул, словно только что сбросил с плеч мешок с цементом. Казалось, он был и удивлён, и рад тому, что поделился своим страхом с полярником.

– Ты думаешь Бог не придёт за тобой? – спросил Эйдан, обдумывая последние слова бортмеханика.

Тот отрицательно дёрнул головой и затянулся сигаретой:

– Ни за кем из нас… Пройдя через все стадии всевозможных усовершенствований и познаний, человек обретает высшую степень существования и становится богом, превратившись в точку. Я так чувствую. Это моя религия.

Эйдан топтался на месте, вычерчивая под ногами лучом света.

– Ты боишься, что не станешь богом?

– Что так и не превращусь в точку. Так и останусь в той пустоте с набором из собственных воспоминаний. Бессмертный и бессильный, как бог. У тебя есть дома альбом с фотографиями из детства?.. – спросил Курт неожиданно.

– Да… есть. И не один.

– А фото в рамках? Знаешь, многие вешают их на стены.

Эйдан пожал плечами и утвердительно кивнул:

– Конечно есть. И у меня в квартире, и в родительском доме. У меня дед был военным фотокорреспондентом, и отец в спецотряде фотографом работал.

– Это хорошо… – протянул Курт, залипая взглядом в полумраке коридора. – Я не доверяю людям, у которых не висят фотографии в рамочках. Знаешь, эдакие милые проблески прошлого. Мне кажется, что люди, которым нечего повесить на стены, не имеют прошлого. Либо они хранят его в пыльных альбомах, спрятанных в комод, чтобы изредка заглядывать в страницы и убеждаться, что когда-то они были счастливы.

Эйдан поднимался по ступенькам испытывая злобу на самого себе, что поддался уговорам бортмеханика. В голове крепко засела мысль о том, что сперва человеку предстоит стать богом, а потом и точкой. «Почему именно точкой? – вопрошал он, разрезая полумрак лучом. – Надо у Курта так и спросить – почему именно точкой?.. Ах, чёрт возьми, не надо спрашивать! Не стоит! Я же не глупее Курта, да, и, это – его религия. Его шизофреническая придуманная религия! В общем-то я уже всё понял. Точка – это метафорическая бесконечность – и она же является концом всему. Завершение всего и в то же самое время начало всему. Став богом, превращаешься в точку – означает, что ты прошёл путь и станешь новой вселенной. Да, так и есть! Прошёл путь и не остался в темноте, связанный собственным бессилием и воспоминаниями».

Борясь с путанными мыслями, Эйдан поднялся в капитанскую рубку и сразу преступил к изучению приборов. Предвечерний горизонт отяжелел красками, однако синее чистое небо и потемневший лёд всё ещё не давали дневному свету умереть. Медленно передвигаясь вдоль шеренги циферблатов и стрелок, Эйдан методично записывал показания датчиков в подготовленный заранее блокнот. Мороз подло кусал за пальцы, заставлял пишущую ручку оставлять пропуски и царапать бумагу. Ридз вскинул голову и принялся дышать на кончик пера, вонзив скучающий взгляд далеко в скалы. Вдруг он заметил, как на вертолётной площадке бродит одинокая фигура. Парень застыл с разинутым ртом, не сводя глаз с человека, понуро собирающего палых птиц в грязный мешок. Зевс!

Эйдан медленно потянулся к оружию, однако сзади тихо прозвучало:

– Отойдите от окна, мистер Ридз!

Эйдан едва не вскрикнул и шарахнулся в тёмный угол. Оказалось, что всё это время, незримый в полумраке задрапированных штор, стоял полковник с карабином в руках.

– Какого хрена вы тут делаете?! – возмутился напуганный Эйдан, вжимаясь в стену.

– Почему вы одни? – строго спросил полковник, вместо ответа.

– Курт в лаборатории, я поднялся сюда снять показания.

– Я же приказал везде ходить подвое!

– Я что-то не вижу с вами девчонки!

Полковник шагнул на свет, не спуская сердитых глаз с полярника.

– Ей нездоровится, и она попросилась остаться в каюте. Она закрылась, ей ничего не угрожает.

Эйдан указал подбородком в замёрзшее окно и негромко парировал:

– На вертолётной площадке Зевс собирает птиц, можно сказать, что он у меня на прицеле – мне тоже ничего не угрожает!

Полярник осторожно двинулся к окну, однако полковник остановил Эйдана властным голосом:

– Прочь от окна, мистер Ридз!

– Мы можем его арестовать! – сверкнул глазами полярник. – Нас двое, и мы вооружены!

Филипп Лэмм сделал пару шагов вперёд и осторожно выглянул в окно из-за кресла. Он поманил Эйдана, а когда тот приблизился вприсядку, показал рукой на шатающуюся фигуру внизу.

– Зевс говорил, что не собирает птиц с палубы, – сказал тихо полковник.

– Он голоден, – объяснил Эйдан, наблюдая за сержантом.

– Он был голоден и до того, как вышел к нам, однако на палубу не выходил и чего-то боялся.

– К чему вы клоните, полковник?

Лэмм вытянул руку левее от вальсирующей фигуры Лироя и протянул бинокль:

– Технический люк, первый от борта.

– Приоткрытый? – уточнил Эйдан, принимая бинокль.

– Да.

Полярник впился взглядом в тёмную амбразуру сквозь увеличительные стёкла и едва не выронил бинокль. Он сжался, а затем повернул ошарашенное лицо к полковнику.

Филипп Лэмм смотрел в упор:

– Да, мистер Ридз, это ловушка!

Эйдан вновь поднёс бинокль к глазам, силясь унять дрожь. Окутанное тьмой, сквозь щель приподнятого люка, тем не менее, было заметно ужасающее лицо Ледяного Короля и, особенно, из мрака проступали его жёлтые глаза, следившие за человеком на палубе. С содроганием полярник всматривался в ненавистные черты лица, изуродованного космической заразой, всё больше и больше превращавшееся в жуткую муравьиную маску.

– Наконец-то я с ним познакомился, – произнёс полковник едва слышно. – Теперь я вижу своего врага!

– Но, как вы его вообще заметили, полковник? – прошептал Эйдан, опуская бинокль.

– Я поднялся в рубку в надежде найти записи о последних событиях на корабле, способных пролить свет на произошедшее с командой. Сперва осмотрел шкафчики и тумбы, осмотрел стол капитана и вдруг заметил, как стрелка главного компаса медленно отклоняется с востока на север. – Лэмм указал подбородком в крупный прибор под стеклом, расположенный на столе в центре рубки. – Я настолько удивился, что шагнул к окну и выглянул наружу. Сперва я подумал, что стрелка невероятным образом фиксирует движение Зевса и, даже, подумал, что в его мешке лежит нечто такое, что провоцирует её движение. Однако стрелка двигалась, даже, когда сержант замирал на одном месте. Она упорно забирала всё левее и левее – и тогда я стал ждать. Я понял, что нечто двигается под палубой, стягивая стрелку на себя. А затем я увидел, как слегка приоткрылся люк…

Эйдан вновь прильнул к биноклю, чувствуя леденящий ужас при взгляде в кошмарное лицо и жёлтые демонические глаза в полумраке приоткрытого люка.

– Что будем делать, сэр? – спросил он, дрогнувшим голосом.

– Астронавта необходимо устранить! – ответил твёрдо полковник, наблюдая за палубой.

– Я пробил ему грудь китовым гарпуном, сэр, что никак не повлияло…

– Я помню, мистер Ридз, – перебил полковник. – Уверен, что наши карабины также бессмысленны. Арсенал корабля опустошён – я проверял.

– Что же делать?

Лэмм протянул руку и принял бинокль.

– Устроим ему ловушку, – сказал он твёрдо, пристально глядя сквозь линзы. – Нам нужно заманить это чудовище в испытательный зал и пустить ток.

Эйдан во все глаза смотрел на полковника:

– Заманить?! Но… как мы это сделаем?

– Двое стоят на верхней площадке: один опускает платформу с электродами и контролирует высоту, другой держит необходимое напряжение и в нужный момент включает подачу тока. Там два пульта в разных концах платформы – действовать нужно быстро и синхронно.

Эйдан обдумывал план Филиппа, изучая строгий профиль военного.

– Шахта глубиной в два яруса, – стал рассуждать Эйдан. – Платформа управления расположена на палубе с лабораторией, а сам вход в испытательный зал палубой ниже. Как вы собираетесь сделать так, чтобы этот монстр вошёл в клетку, пока мы будем наверху?

– На платформе управления нужны двое… – Лэмм опустил бинокль и посмотрел в упор. – Кому-то придётся находиться палубой ниже, а затем заманить астронавта в испытательную шахту.

– Но… это же верная смерть!

– Нет, если всё рассчитать и действовать слаженно – у нас получится! В испытательном зале под решёткой есть дренажный канал, он ведёт на палубу ниже, и он достаточно узкий, чтобы туда не смог протиснуться кто-то крупнее человека.

– Вы предлагаете кому-то из нас стать приманкой, полковник? – ужаснулся Эйдан, представив себе, что именно имеет ввиду Лэмм.

– Вы знаете способ лучше, мистер Ридз? – полковник протянул бинокль и пристально посмотрел в глаза. – Взгляните ещё раз, кого именно нам предстоит уничтожить! У нас нет ни малейшего шанса против этого существа, которому не страшна смерть!

Эйдан с трепетом принял бинокль и снова увидел сквозь увеличительные стёкла страшное лицо и горящие жёлтым светом глаза.

– Он следит за Зевсом, – прошептал полярник, – но не выходит и не нападает… Чего он ждёт?

– Нас ждёт.

Полярник следил за передвижениями Зевса, отлично видел его грязное лицо и потухший взгляд; взгляд астронавта во тьме ниши, напротив – тяжёлый, немигающий, пристальный, хищный…

– Кто пойдёт на нижнюю палубу, полковник? – Эйдан наконец-то задал мучивший его вопрос.

– Вы не годитесь для спринта, мистер Ридз – это точно. Я слишком стар. Это должен сделать Курт.

– Он не согласится. Может стоит позвать его сюда, чтобы он понимал всю ответственность?

– Нет. Увидев то, что наблюдаем мы с вами, он категорически откажется. Я поговорю с ним, постарайтесь не вмешиваться и уклончиво отвечайте на вопросы бортмеханика, – а они у него будут!

Эйдан вернул бинокль и пряча взгляд подул на озябшие пальцы:

– Мы… нам придётся его обмануть.

– Скрыть некоторые детали. Это не ложь, мистер Ридз.

– Это ложь, мистер Лэмм, с отсутствующими деталями…

Вдруг, Эйдан случайно заметил, что люк на палубе закрыт, а из него торчит кусок синей ткани, которого не было ещё пару минут назад. Полярник протянул руку, тыча пальцем в окно:

– Это… что это, полковник! Он закрыл люк! Там что-то лежит!

Филипп Лэмм впился в бинокль, подавшись вперёд; Эйдан навалился грудью на приборы, едва ли не касаясь лбом замёрзшего стекла. Мужчины увидели, как Зевс закинул очередную птицу в располневший мешок, и осмотрелся. Сержант явно наткнулся взглядом на застрявшую ткань в люке, которую он до этого «пропустил». Лирой неуверенно шагнул ближе и отставил мешок в сторону. Он огляделся и, наклонившись над люком, попытался вытащить странный лоскут.

– Это… флаг! – прошептал Лэмм, таращась в бинокль.

Эйдан увидел, как Лирой потянул за край ткани и с трудом высвободил белый отрез с красными полосами, однако флаг окончательно застрял, большей частью находясь под запертым люком. Сержант, не раздумывая ударил ногой в запорный механизм и откинул тяжёлую крышку. Навстречу Джексону из темноты выстрелили две когтистые чёрные «ветки» и молниеносно затянули человека во мрак – словно огромный паук, вынырнувший из глубокой норы, утащил под землю сверчка. Ни борьбы, ни криков – просто тьма сожрала глупую жертву.

С перекошенным от страха лицом, Эйдан увидел, как из своей норы выбирается ужасающее существо, как оно крадётся по палубе, сливаясь с угасшим горизонтом, едва отделяясь очертаниями от потемневших скал. За его плечами извивается множество «змей», они рыщут над его головой, рыщут за шипастой спиной, раскачиваются в воздухе. Монстр замирает на вертолётной площадке и пристально осматривается по сторонам, затем сметает мешок с птицами и исчезает в тёмной амбразуре из которой выбрался. Следом исчезает флаг, люк захлопывается.

– Постарайтесь обойтись… без подробностей, мистер Ридз, – прошептал полковник и повернул ошеломлённое лицо к полярнику, – когда я буду разговаривать с Куртом. Мне придётся лгать, и вам тоже.

Первым шёл Лэмм, прорубая лучом фонаря дорогу перед собой. Взмах направо – полковник твёрдым голосом объясняет, что ближайшую дверь кубрика необходимо запереть. Свет разрезает полумрак налево – Лэмм говорит, что бытовую комнату и дверь в душевые также нужно запереть. За его спиной двигается мрачный Курт и внимательно следит за фонариком полковника.

– Это не запутает астронавта и не даст ему возможности для манёвра, – поясняет Филипп, двигаясь по коридору. – Он будет бежать по прямой от лестницы до испытательного зала.

Полковник остановился и обернулся. Луч света выстрелил чуть выше плеча Эйдана и коснулся стен у самой лестницы в начале коридора. Двое мужчин тоже оглянулись назад.

– Птиц мы разложим там, – сказал Лэмм негромко, освещая пол у лестницы. – Это заставит астронавта спустится сюда – ведь собрав всех птиц с палубы, мы заставим его спуститься сюда! Мистер Мельцер, Курт, вам достаточно будет стоять здесь и как только астронавт появится, можете пустить в это… существо очередь. Я дам вам свою винтовку для стрельбы очередями. Далее, он направится к вам по коридору, – полковник двинулся по коридору и сам, высвечивая скромную дверь испытательного зала впереди. Оказавшись внутри помещения, он продолжил, водя фонарём по полу. – Вам будет достаточно забежать сюда – и сразу снять эту решётку. Попробуйте это сделать сейчас.

Угрюмый Мельтцер шагнул к месту, на которое указывал Лэмм и, запустив пальцы сквозь прутья, рванул решётку вверх.

– Тяжёлая! – пожаловался он, с трудом держа в руках трёхфутовый сегмент.

– Вам будет достаточно отбросить решётку в сторону, мистер Мельтцер.

– Её можно отбросить прямо сейчас и не устанавливать – предложил Эйдан. – Это сэкономит Курту время.

– Да, чёрт возьми! – согласился бортмеханик, всё ещё удерживая решётку.

Лэмм отрицательно покачал головой:

– Господа, это испытательный зал, это лаборатория – это не литейный завод! – Он указал пальцем в платформу наверху и вернул надменный взгляд к людям: – На консолях сейчас ничего не будет работать, ведь решётки нет на месте. В местах её прилегания проходят контакты, и сейчас они разомкнуты. Я не смогу отправить разряд на электроды, без замкнутого контура в полу.

Полковник указал фонариком в нишу под ногами, в которой чернело квадратное отверстие.

– Повторяю, когда отбросите решётку, смело прыгайте в дренаж, он приведёт вас на ярус ниже. Как вы видите, кроме вас в него никто не поместится…

– Этот уродец настолько большой? – перебил Курт, заглядывая в дренаж. В его голосе слышался страх.

Лэмм сделал вид, что не услышал:

– Можете ставить решётку обратно, мистер Мельтцер.

Бортмеханик грубо швырнул сегмент рядом с отверстием, а когда эхо покинуло испытательный зал, прорычал:

– Вы оглохли, полковник?

– Да, он крупный, – ответил Филипп уклончиво. – Крупнее человека, поэтому вам не стоит беспокоиться…

– Да, что вы! Не стоит беспокоиться?! – вскипел бортмеханик, поглядывая на мужчин. – Вы предлагаете мне стать наживкой для чёртового мертвеца, который «крупный» и постепенно превращается в долбанного «Халка»?!

– Это под силу только вам, мистер Мельтцер, – сказал тихо Филипп.

Бортмеханик плюнул себе под ноги и повернулся к Эйдану:

– Это хороший план? – он пристально посмотрел полярнику в глаза. – Ответь мне!

Парень растерялся и неуверенно произнёс:

– У нас нет другого…

– Чушь! Можно устроить говнюку засаду и расстрелять из карабинов!

Лэмм перекрыл плечом растерявшегося Эйдана:

– Уверен, что это его не убьёт, мистер Мельтцер. Он необычный мертвец, он – их вожак, обладающий невероятной силой!

– А-а-а! Идите вы к чёрту со своим планом, полковник! – махнул рукой Курт и в сердцах принялся ходить вокруг дыры в полу. – Идиотский план! Вы же военный – неужели ничего нет лучше?! – он остановился с надеждой в глазах, но получив отрицательный кивок в ответ, снова пошёл кругами. – Вот дерьмо! Я вам, что, червяк на крючке? А что если… а что, если этот чёртов уродец не побежит за мной?

– Вы выстрелите в него, мистер Мельтцер – он побежит.

– Как я вообще пойму, что он на лестнице?

Лэмм снял с запястья ручной компас и передал бортмеханику:

– Стрелка компаса приходит в движение, когда астронавт попадает в прямую видимость, и точно указывает на него. Это обстоятельство вскрылось несколько часов назад. Мы с мистером Ридзом предполагаем радиус в пару сотню ярдов…

– Ах, вы предполагаете!.. – бортмеханик перестал ходить и встал напротив Эйдана. – Как он выглядит?

Парень покосился на полковника и растерянно пожал плечами:

– Высокий… нескладный весь… Я его видел мельком, он стоял в темноте, в люке…

– Ты его видел и раньше, ты в него стрелял из гарпунной пушки!

– Было темно, я убегал! Я выстрелил случайно!

– Он быстрый?

Эйдан замялся, подбирая слова:

– Я… я не знаю… Он за мной не гнался…

– Эйдан, этот чёртов астронавт – он быстрый?!

– Нет! Он неуклюжий, скорее… медлительный и здоровый… Что ты от меня хочешь услышать?! Страшный ли он? Да, страшный до усерачки, мать твою! Но я от него ушёл, и от его своры мертвецов ушёл – и, если бы не мои чёртовы ноги, которые болят круглые сутки, ушёл бы снова! Доволен?!

– Вполне! – выкрикнул Курт, сжав кулаки.

Бортмеханик с мрачным видом застегнул ремешок компаса на руке и посмотрел на входную дверь:

– Сюда-то он пролезет?

– Разумеется, – ответил полковник с облегчением.

– Вы где будете? – спросил бортмеханик зло.

Полковник указал наверх, где за пределами толстых прутьев виднелась платформа:

– Мы всё время будем находиться там. Мистер Ридз у одной консоли, я у другой.

– Этот монстр будет видеть вас, – предупредил Мельтцер, осматривая площадку.

– Разумеется. А мы будем видеть его. Этопозволит мне с пульта запереть за ним дверь и пустить ток, как только он окажется в ловушке. Мистер Мельтцер, астронавт… это существо… он не сможет добраться ни до кого из нас.

Курт нервно плюнул в сторону и наклонился над дырой в полу. Посветив фонарём в амбразуру, он удивлённо произнёс:

– Я думал тут отвесно падать.

– Пятьдесят градусов, чтобы вода не создавала завихрений и колебаний воздуха в камере. Я же говорю – этот прыжок абсолютно безопасен.

– Куда ведёт дренаж?

– Изолированный отсек рядом с залом фильтрации. Отсек заперт для вашей безопасности, вот ключ, который отмыкает дверь изнутри, – Лэмм протянул ключ с коротким жалом и вложил в ладонь задумчивого Курта.

Мельтцер отстранённо осмотрел бороздки в сверкнувшем металле, затем спросил:

– Для чего такая осторожность, полковник? Вы же сказали, что закроете дверь за астронавтом, как только он попадёт в шахту. Ведь он же не сможет отсюда выбраться?

– Нет, не сможет. Это на случай, если и мы не сможем отсюда выбраться и отпереть вас…

Курт удивлённо посмотрел в ответ, окинул взглядом напряжённое и напуганное лицо Эйдана.

– О чём вы говорите? – спросил он.

– Разряд такой мощности, поданный на электроды, возможно, спровоцирует выброс плазмы, мистер Мельтцер. Это может иметь для нас с мистером Ридзом… эм-м-м… губительные последствия. Всё будет зависеть от продолжительности… процедуры. Чем дольше – тем большее напряжение нам придётся подавать.

Взгляд Курта пополз вверх, где находилась площадка с пультом управления.

– У вас точно нет другого плана? – спросил он с надеждой.

– В котором был бы хоть сколь-нибудь резонный шанс победить это существо – нет!

Спустя сутки, продрогший от холода Эйдан стоял у запертой дери столовой, озираясь по сторонам. Он вновь забарабанил в железо кулаком и прислушался.

– Мэрит, это Эйдан, открой! – позвал он сдавленно.

Он услышал, как девушка снимает с крючковатой ручки тяжёлую цепь (идея полковника) и открывает замок.

– Ты в порядке? – спросил парень, как только вошёл в помещение.

– Да, всё окей! Ты придти за едой?

Эйдан хоть и был голоден, но не стал в этом признаваться и решил дождаться товарищей:

– Я… нет. Я очень замёрз, чертовски замёрз – там такой ветер! Птиц сдувает с палубы, балку грузовую мотает туда-сюда, того и гляди зашибёт!

Мэрит кивнула и показала в иллюминатор:

– Я видеть. Очень сильно ветер! Остальные идут сюда или цепь обратно? Тяжело цепь вниз и вверх, постоянно на замок и обратно.

Сняв с плеча карабин, Эйдан присел за стол. Он стянул зубами перчатку и несколько раз подышал на покрасневшие пальцы.

– Это для твоей безопасности. Для общей. Я сейчас посижу погреюсь и снова уйду – тогда накинешь цепь.

Мэрит скользнула к столу и повернулась с чайником в руках:

– Чай?

– Не откажусь.

Эйдан стал наблюдать за девушкой в очках, за её руками в перчатках, усмехнулся при виде смешной шапки, натянутой до мочек ушей. Мэрит поставила перед парнем парующую кружку и с загадочной улыбкой отступила к кухонному столу.

– Пей, – пригласила она.

Эйдан отпил обжигающий чай и закашлялся, едва не прослезившись.

– Ох… ты… Что это там? – спросил он удивлённо, заглядывая в кружку.

Мэрит выудила из-за спины слегка початую бутылку водки и помахала перед полярником.

– Полковник принести и спрятать. Я найти случайно. Никому не говори! Я уберу на место.

– Хорошо, не скажу. Спасибо.

– У него там есть сигареты. Пачка. Могу дать курить.

Эйдан улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Не нужно… у меня есть.

Мэрит спрятала водку в дальний угол выдвижного шкафа и прислонилась бедром к столу. Она молча наблюдала, как полярник с жадностью отпивает кипяток, машинально держа кружку так, словно делает это двумя ладонями.

– Вы всё верно придумали? – спросила она тихо.

Эйдан поднял глаза и долго собирался с ответом.

– Мы не придумали ничего лучше.

– Это страшно. Он ходить сейчас вокруг. На корабле ходить. Он может напасть там наверху!

Сделав глоток, Эйдан вытащил пачку сигарет.

– Лэмм предполагает, что этот монстр не появится на палубе в ближайшее время. День-два, примерно. Может больше…

– Почему?

– Он схватил Зевса.

– И что? – Мэрит внезапно поняла о чём говорит полярник и поднесла руку к губам. Она с минуту стояла молча, разглядывая из-за тёмных стёкол понурого Эйдана, уставившегося в пол. – Он потом выйдет за птицами?

Эйдан утвердительно кивнул:

– Только вот он их не найдёт ни хрена! Спустится вниз – и мы его встретим!

– Нам потом хватит энергия для батарей корабль? Чтобы корабль поплыть?

– Я тебя понял. Полковник считает, что нам должно хватить энергии. Я спрашивал.

«Какого чёрта вы не предупредили, что находиться на платформе опасно? – возмущается сквозь зубы Эйдан, глядя в спину удаляющемуся бортмеханику. – Почему вы сразу не сказали про плазму?» – «Потому что это чушь, мистер Ридз». Эйдан в недоумение рассматривает каменное лицо полковника. «Тогда для чего вы соврали?» – «Чтобы вызвать у мистера Мельтцера чувство справедливости. Ведь так он будет понимать, что рискует не только он один». – «Русский предупреждал, что вы коварный человек, мистер Лэмм! – Эйдан возмущён, однако чувствует облегчение, что нет никакой опасности сгореть у консоли – его это мучило до самого окончания разговора мужчин. Стыдясь собственных чувств, он переводит тему: – Вы бы лучше прикинули насчёт энергии ионистров, ведь нам нужно будет зарядить батареи!» Лэмм вбивает странный взгляд в спину поднимающегося по ступенькам Мельтцера и говорит: «Я думаю нам хватит заряда, мистер Ридз. Помогите Курту вытащить в коридор стол и убрать тряпки. Я пока займусь подключением проводов в испытательном зале».

Эйдан покосился на девушку, будто она могла видеть это позорное воспоминание. Мысль о том, что полковник завербовал его в свои ряды раздражала парня и злила. «Как ты мог?» – вопрошал он у самого себя, но делал это больше для вида, а не для того, чтобы остаться наедине с собственной совестью. За долгие годы своей жизни, Эйдан нашёл на неё управу, сумев посадить на цепь.

– Есть мечта? – неожиданный вопрос норвежки застал врасплох.

– Что? Мечта? В каком смысле? – растерялся парень, закуривая.

– О чём твоя мечта?

Эйдан нервно пожал плечами, едва не выплеснув чай:

– Да спастись, элементарно! Я думаю тут у всех такая мечта, в том числе и у тебя!..

Покачав несогласно головой, Мэрит прохрипела:

– Мечта, Эйдан. Сейчас твои слова про выжить. Ты напуган и хочешь выжить – это хотеть я тоже. Я спрашивать про мечта. О чём ты мечтать?

Эйдан смотрел в непоколебимое лицо Мэрит едва способный совладать с бурей собственных мыслей и эмоций. Вопрос девушки затронул столько много медиаторов внутри, что все они отозвались разом, выплеснув в сознание невообразимый стон всего несбыточного и недостижимого, наивного, так и оставшегося в детстве, в юности… А когда это стон утих, внутри ничего не осталось – и это стало для Эйдана полной неожиданностью и даже насторожило.

– По правде сказать, я не знаю, что тебе ответить, – откликнулся тяжело полярник. – Это не означает, что я ни о чём не мечтал и не мечтаю, просто я ничего не могу выделить или объединить. Я подозреваю, что связанно это с моим отношением к собственным… грёзам. Да, именно грёзам. Почему? Да потому что большинство из них, – да кого я обманываю, – все они неосуществимы! Они так и останутся мыслями в голове, в которых я далеко-далеко. Я не могу вернуть отца, я не могу вернуться в детство и изменить в нём то, что душит меня до сих пор, – Эйдан вытер губы рукой, на самом же деле, стёр с них слова, которые всегда составляли тайну. – Я стал лоцманом, но это никогда не было моей мечтой – скорее это кратчайший путь заниматься чем-то в жизни с минимальным сопротивлением самому себе. В детстве я мечтал стать рестлером, потом питчером, затем мечтал выступать в NASCAR – и непременно побеждать! Что объединяет все эти фантазии? Правильно – тщеславие. Можно ли это назвать мечтой? Нет. Или вот ещё: уже будучи лоцманом, я мечтал написать роман, но всегда знал, что не способен на это.

– Почему? – прохрипела Мэрит.

– Я слишком не собранный для этого… я ленив, рассеян. Я могу лишь мечтать о том, насколько хороша была бы моя книга, но создать её у меня не получиться.

– Ты делать попытки?

– Лишь те, на которые мне хватало азарта. Писатель всегда пишет о том, что пережил, либо о том, чего ему в жизни пережить так и не удалось. Первое – от утраченных чувств, второе – от их недостатка. Даже сейчас, пройдя через всё это, – полярник покрутил сигаретой над головой, – пережив весь этот кошмар, избежав смерти, я не создам истории, достойной читателя. Зная финал, мне лень воссоздавать картину целиком. Прокрастинация – и мой оберег, и мои цепи, и мои кандалы… Иными словами, я знаю формулу потрясающего романа, но он потрясающий только у меня в голове – показать его я никому не смогу.

Эйдан горько усмехнулся и выпустил дым себе в ноги. Мэрит отодвинула стул, присела напротив и долго наблюдала за тем, как полярник допивает чай.

– Скажи мне этот формула, – попросил она, как только Эйдан опустошил кружку.

– Зачем тебе?

– Просто скажи.

Эйдан удивлённо вскинул брови, однако поделился:

– Писать надо так, словно никто никогда не прочтёт твоих строк. В них излагать самое сокровенное, тайное, порочное и тёмное… как в дневнике, который прячешь от всех. Поняла? Никто и никогда. А вот редактировать наоборот – будто наперёд знаешь, что твой дневник будут читать миллионы. Половина посчитает тебя гением, половина шизофреником, но и те и те останутся довольны. – Полярник усмехнулся и тяжело поднялся. – Но будь осторожна: чем ближе ты к завершению рукописи, тем сильнее желание её сжечь! Как видишь, рыцарь в сияющих доспехах я только в собственном воображении. На практике я предпочитаю надеяться, что до реального спасения принцессы от дракона так и не дойдёт.

Мэрит тоже поднялась и кивнула на дверь:

– Это не имеет значение. Дракон уже здесь.

– И я боюсь, что так и не выйду с ним на битву, – признался Эйдан стыдливо. Закинув карабин на спину, парень задержался в двери с кривой улыбкой на губах: – Мы рождаемся теми, кем суждено, становимся теми, кого презираем и умираем теми, кем так и не стали.

Тихо. Так тихо, что слышен жалобный стон ветра где-то в чреве «Тохинора». Наверняка это приоткрытый замёрзший иллюминатор… или рана, сквозь которую из корабля вытекает жизнь. Воображение рисовало Эйдану картину, как из корпуса корабля в небо струиться поток крови, а сам «Тохинор» постепенно заваливается на правый борт, а потом тонет.

Полярник покосился на сидевшего рядом полковника, настороженно внимавшего плачу ветра из коридора. Он сжимал в руках рацию, глаза неотрывно следили за открытой дверью испытательного зала, нервный острый кадык беспрестанно подпрыгивал. Его лицо, расцвеченное огнями консоли, напоминало разукрашенное лицо воина Сиу, готовящегося к схватке.

– Стрелка! – выпрыгнуло из рации тихо; в голосе бортпроводника звенел ужас. – Она начала двигаться!

Лэмм поднёс рацию к пересохшим губам:

– Успокойтесь, вы готовы к этому, мистер Мельтцер. Следите за лестницей и будьте на чеку. – Полковник повернул лицо к полярнику и прошептал: – Он идёт!

От очевидных слов, от финальной точки в затянувшемся ожидании, вдруг стало невыносимо жарко. Эйдан потянулся к вороту, впиваясь глазами в кнопки и манипуляторы на консоли: «Держать и не отпускать левый рычаг, пока астронавт будет внизу. Как только платформа опустится до десяти футов, повернуть ключ по часовой стрелке; нажать и держать две крайние кнопки, следить за вольтметром…»

Вновь сдавленный голос Мельтцера в руке полковника:

– Он где-то рядом! Стрелка строго на север, она дрожит!

– Держите себя в руках, Курт! Вы знаете, что делать! – полковник снова посмотрел Эйдану в глаза и прошептал: – Он на пределе… лишь бы не побежал раньше времени!

Внезапно в испытательном зале потемнело. Периферийное освещение порыжело, а вслед за ним и потускнела подсветка консоли. Притаившиеся на платформе мужчины увидели, как внизу, сквозь дверной проём, из коридора в помещение урывками падает свет чередуясь с тенями.

– Мистер Мельтцер? – позвал шёпотом полковник, привстав из-за консоли. – Курт?

На том конце трансляции ответили нажатием кнопки и какое-то время притаившийся дуэт слушал загнанное дыхание человека.

– Он… О, боже мой!.. Он спускается! – раздавленный ужасом голос. – Я… я… вижу его! Господи!

Эйдан приготовился услышать выстрелы и машинально сжал пальцами приклад карабина. Секунды снова превратились в патоку, нехотя разбавляя наэлектризованную реальность. Десять. Сквозь слабый вой ветра слышится напряжённая работа дросселей в плафонах освещения – и кажется, что они вот-вот выйдут из строя разом. Тридцать. Дребезжащий свет из коридора просится в испытательный зал, силится проскочить внутрь, но его удерживает тьма, тянет назад. Минута. Застывший Лэмм с рацией в кулаке у сжатого рта – он не дышит, его кадык не двигается.

– Он уходит! – прохрипела истерично рация, возвращая реальности привычный ход. – Он поднимается обратно наверх!

Полковник ошарашенно посмотрел в рацию, затем на Эйдана:

– Почему? Что случилось?

– Не знаю! – прошептал Курт.

– Он вас видел, мистер Мельтцер?

– Нет! Свет стал пропадать, моргать… а потом я увидел, как он спускается… Я даже не слышал, как он пускается! Он… Это монстр! Это чудовище! Темно на лестнице, но я его видел!.. Я думал он спускается и собирает птиц, но у него в руках ничего не было! Да, чёрт возьми, он спустился не за птицами! Он их не собирал пока шёл вниз и не тронул тех, что возле лестницы! Я спрятался за столом и уже приготовился стрелять, но он ушёл! Постоял у лестницы, посмотрел по сторонам и поднялся наверх! Что мне делать, полковник?

Филипп опустошённо разглядывал рацию, из которой только что узнал, что весь его грандиозный план рухнул. Эйдан следил за смятым выражением лица военного прекрасно помня этот взгляд и этот перекошенный рот – накануне марш-броска к норвежцам Ломак также смотрел на него.

– Оставайтесь на месте, мистер Мельтцер, – ответил полковник отрешённо.

Внезапная и неясная мысль дрогнула в сознании полярника, заставив сконцентрироваться.

– Тут что-то не так, – прошептал он. – Я встречался с Ледяным К… с астронавтом. Он огромного роста и очень тяжёлый. Его шаги грохотали по всему кораблю – от его «копыт» дрожал пол! А сейчас Курт говорит, что не слышал, как он подошёл…

– Что это значит?

– Подозреваю, что Мельтцер спрятался в каюте и не видел астронавта.

– А нам врёт, что он ушёл?

– Может, он вовсе и не приходил!

Неожиданно рация выплеснула истеричный шёпот:

– Стрелка, стрелка перевернулась! Он идёт на юг!

Полковник задрал голову, а затем бросил взгляд на дверь за спиной Эйдана:

– Он либо над нами, либо на нашем этаже! – прошептал Лэмм взволнованно. – Чёрт возьми, он обошёл Курта и идёт к нам!

Эйдан беззвучно подполз к двери и приложил ухо. Вместо шагов в коридоре, он услышал дикий галоп собственного сердца.

– Вы его видите? – прошептал бортмеханик из рации.

– Нет! – ответил полковник, напряжённо наблюдая за полярником у двери. – Мы его даже не слышим, мистер Мельтцер, – добавил он с подозрением.

– Он вас прошёл, – раздался спёртый голос Курта спустя минуту. – Наверняка на корму направляется. Учитывая радиус, в котором компас засекает этого ублюдка, он уже где-то там. Стрелка снова не движется!

– Принял. Оставайтесь на месте, мистер Мельтцер. – Лэмм отжал кнопку и спросил у Эйдана: – Что ему делать на корме? Птиц искать на палубе?

Полярник поднялся на ноги и снова прилип к двери, прислушиваясь к тишине в коридоре.

– Он пошёл за Мэрит! – осенило Эйдана. – Он идёт не за нами, а за ней!

– Ему не вскрыть дверь…

– Полковник, он нагрел корпус судна, чтобы освободить корабль ото льда!

Эйдан потянул массивную задвижку замка и тут же услышал за спиной негодующий голос Филиппа:

– Что вы делаете! Немедленно прекратите!

– Я иду за ним…

– Отставить! – гаркнул полковник, вскакивая на ноги и кидаясь к полярнику. Он схватил Эйдана за рукав и попытался оттащить от двери. – Я вам приказываю!

Эйдан вырвался из цепких пальцев Филиппа Лэмма и вывалился в коридор. Следом в проёме появилось разгневанное лицо полковника, однако он лишь осмотрелся по сторонам и зашипел:

– Вернитесь немедленно!

– Я знаю, как заставить его зайти под электроды! – прошептал Эйдан, поднимаясь.

– Я вам приказываю вернуться, мистер Ридз! – повысил голос Лэмм.

– Я приведу его! – Эйдан попятился по коридору, путаясь ногами в тряпье. – Будьте начеку, полковник! Оставайтесь за пультом!

– Чёртов идиот! – закипел Филипп Лэмм, с опаской оглядываясь по сторонам. – Быстро сюда! Не вздумай заходить в испытательный зал!

– Я заставлю его войти в помещение…

– Ты погибнешь! Тебе нельзя в дренаж, это должен сделать Курт! Ты не готов! У него ключ!

– Я знаю, как заманить астронавта!

– Вернись, Эйдан, вернись немедленно!

Полярник обернулся и ринулся по коридору, спиной ощущая тщетные призывы полковника. Мысль о том, что астронавт сейчас где-то на корме и скорее всего попытается вскрыть дверь в каюту, в которой забаррикадировалась норвежка, жгла и подстёгивала.

Стараясь не шуметь, Эйдан выскользнул на лестницу и придержал рукой скрипучую дверь. Прислушался. Ветер всё также негромко стонал, шатаясь по тёмным закоулкам брошенного судна. Поднявшись на офицерскую палубу, полярник выглянул в пустой коридор. И снова лишь заунывная песнь ветра да далёкий стук по трубам откуда-то из недр корабля. Эйдан стал красться вдоль стены, минуя распахнутые двери осиротевших кают.

– А что… это мы… без музыки? – прошептал парень чуть слышно, озираясь по сторонам. – Пора? Я думаю пора…

Он выцарапал непослушными пальцами из-за пазухи плеер и, выдернув наушники зубами, выплюнул провода прямо под ноги. Дисплей ожил, образовав во мраке призрачный ореол из тумана, в котором висело испуганное лицо человека. Палец застыл в дюйме от кнопки включениям трека, глаза в паре дюймах от экрана, на котором застыла цифра «27».

– Я думаю вам понравится этот концерт… мистер астронавт-плохой парень, – прошептал Эйдан, не решаясь нажать кнопку. Пар изо рта крутил причудливые формы, украшенный подсветкой плеера. – Вы, наверняка, фанат этой мелодии… учитывая, что вы… сдохли на орбите под её ноты!

«Уноси отсюда ноги! – кричит кто-то внутри неистово. – Выкинь чёртов плеер и беги прочь!» Стрелок? Стрелок, это ты?

Звук электрогитары уносится по пустым тёмным коридорам, заглядывает в каждую каюту и, кажется, сбегает по лестничным пролётам до самого трюма. Эйдан вздрагивает – в парализующем сумраке переходов, музыка воспринимается настолько громкой и резкой.

Выставив перед собой руку с плеером, Эйдан двигается по проходу, зацепившись взглядом за яркое пятно плафона впереди – как мотылёк на свет… Лестница, лифт, уже виднеется дверь в каюту Лэмма – она цела и невредима, заперта, рядом никого нет. Мелодия отыгрывает последний аккорд и умолкает. Эйдан вновь запускает трек и снова знакомые звуки летят в сумраке. Оглядываясь по сторонам, полярник переминается на месте и не может понять куда идти дальше. «Я его услышу, сперва я его услышу!» – трепещет в голове натянутая мысль. Эта мысль парализует, оставляя стоять на месте, сращивая ноги с полом. Мелодия вновь доигрывает до конца и наступает тишина. Нужно идти назад, нужно возвращаться!

Что-то справа… Звук… странный тихий звук – не то шорох крыльев насекомого, не то галлюцинации адреналинового сознания. Эйдан делает пару шагов неподъёмными ногами, и заглядывает в каюту, из которой беглецы несколько дней назад соорудили кухню. Темно, как в яме. Полярник протягивает руку с плеером вперёд. Света маленького экрана катастрофически не хватает, однако Эйдан видит, как на потолке в углу притаилась огромная тень. Раскинув по стенам натянутые щупальца, прижавшись горбом к потолку, огромный затаившийся паук следит за человеком из мрака жёлтыми глазами. Эйдан не в силах бежать – он не в силах дышать и даже стоять!.. Леденящий взгляд приковывает человека, обездвиживает и лишает воли. Парализованный полярник безвольно отмечает, как «паук» начинает двигаться, как щупальца за его спиной скользят по потолку и прячутся за спину; неправдоподобные руки раскладываются в суставах и упираются в стены, словно в попытке раздвинуть тесные границы; костистые поджатые ноги выпрямляются, едва ли не касаясь пола.

Всё на что способен Эйдан – это сделать шаг назад, явив перед чудовищем слабый свет в руке. Ещё шаг назад. Монстр делает беззвучный шаг вперёд. Полярник влипает спиной в стену – «паук» съёживается и с трудом протискивается в дверь из своей тёмной норы. В полной тишине. Эйдан с огромным усилием опускает взгляд и видит, что стопы астронавта почти до половины шипастой голени обмотаны толстенным слоем пёстрых тряпок.

– Господи… – шепчет полярник потрясённо.

Существо делает вперёд беззвучный шаг сокращая дистанцию и нависает над Эйданом. От него исходит одуряющий запах серы и уксуса, веет бездонным холодом. Отвратительное лицо, ныне больше походит на маску из веток и глины вылепленную сумасшедшим. Рот растянулся, стал огромен и напоминает жвалы, нос запал, вместо него виден кривой провал, скулы и лоб походят на шипастый грудной щиток невиданного насекомого. Глаза – это самое страшное, что отображено на маске, ибо несмотря на мистический цвет низкой луны, они всё ещё человеческие… в них таится ненависть, расчёт, презрение и… воля. От этого невыносимого взгляда, намертво зашитого в фантасмагорическую маску, от его расшифровки, контакта с ним, хочется выть и рыдать, внутри начинает сжимать с такой силой, что кажется, вывернет желудок. В голове мутнеет, давит виски, сердце бьётся всё медленнее…

Судорожная рука Эйдана так сильно сжимает плеер, что устройство внезапно срабатывает и выплёскивает в жуткое лицо существа опостылевшую мелодию. Почти человеческие глаза фокусируются на вытянутой руке полярника, и из-за спины монстра выползает с дюжину «змей». Они струятся по насекомоподобному телу, коротко вздрагивают, издавая шуршание похожее на стрёкот крыльев жука. Огромная пятерня с крючковатыми костистыми пальцами больше напоминает раздутого клеща – ладонь мелькает над головой Эйдана и сметает плеер. Эйдан зажмуривается, в последний миг заметив на запястье астронавта вросшие часы.

Хруст, треск, тишина. Эйдан приоткрыл глаза: монстр изучал оставшиеся детали плеера на ладони. Высыпав осколки на пол, чудовище склонилось к трясущемуся человеку.

– Го… с-с-с-с…п-о-о-о…д-и-и-и… – прохрипело оно, протягивая руку к полярнику.

Силы окончательно покинули Эйдана, он рухнул на пол и завалился набок. Спрятав голову в коленях, полярник закричал изо всех сил. Его душераздирающий вопль слился с оглушительным грохотом затяжной автоматной очереди, разорвавшей пространство длинного тёмного коридора. Монстр выставил плечо, низко опустил голову и закрыл лицо локтём. Выскочившие из-за его спины ленты-змеи мгновенно сплелись перед созданием подобно щиту, приняв град пуль на себя. Вжавшийся в пол Эйдан успел заметить, как пара рикошетов разорвала настил чуть впереди, однако взгляд полярника устремлён в конец тенистого коридора к едва заметной фигуре – человек стоит у лифта с винтовкой в руках, от неё тянется раскалённая нить лазерного прицела, указывая в монстра. Курт! Эхо выстрелов смолкает и растворяется в стылом сумраке, в котором двое смельчаков решились противостоять посланнику смерти.

Пауза, наполненная угасающим эхом. «Паук» распрямился, уронив на пол раскалённые угли собственной крови, его шуршащие змеи брызнули во все стороны, вонзив жала в потолок, в стены, в пол. Эйдан притаился, сжался в пружину, с ужасом наблюдая на раздувшегося монстра, заполнившего собой пространство. «Стреляй, Курт, пожалуйста, стреляй!», – гремело в голове эхом выстрелов.

Сухие щелчки истощённого патронника подействовали на чудовище, как триггер: он сорвался с места, рванув к бортмеханику, стремительно перебрасывая ленты вперёд, подтягивая следом тело и загребая ручищами. Прежде чем, Курт растаял во тьме, Эйдан успел заметить, как бортмеханик в отчаянии бросил винтовку навстречу существу.

Эйдан скатился по лестнице и выпал из дверей, протаранив плечом стену. Грохот в груди не смог заглушить протяжный крик бортмеханика где-то палубой ниже. Полярник поднялся и шатко побежал вперёд, силясь на ходу определить направление звука.

– Курт! – закричал он, пересохшей глоткой. – Курт!

Остановившись отдышаться, парень снова услышал продолжительней крик и далёкий топот ног. Вдруг слабо, но отчётливо он услышал зов:

– Л-э-э-э-мм! При-го-товь-с-я-я-я!

Эйдан понёсся по коридору, путаясь ногами в цепком тряпье. Налетев на запертую дверь испытательной лаборатории, он загромыхал кулаком в толстенное железо:

– Полковник, открывайте! Скорее!

Дверь вздрогнула, приоткрылась, и в скромнее пространство протиснулись две растопыренные пятерни, которые мгновенно затащили полярника внутрь. Эйдан не устоял на ногах и упал к подножию консоли управления, над ним возвышался Лэмм с карабином Эйдана в руках.

– Мальчишка! – рявкнул он гневно. – Ты хоть…

– Курт… бежит сюда! – выкрикнул полярник, задыхаясь после спринта. – Астро… навт… за ним… следом! Готовьтесь! Быстро!

Не успел Эйдан подняться на ноги, как в испытательный зал валился Курт и, едва не упав, кинулся к решётке в полу. Он на мгновение запрокинул голову, где за консолью управления укрылись мужчины. Эйдан увидел, как бортмеханик рванул решётку с пола, но не устоял на ногах и упал. Курт тут же вскочил и снова попытался поднять необходимый сегмент, однако решётка мистическим образом зацепилась плоскостью за основной настил и застряла! Мельтцер в отчаянии принялся выдёргивать застрявшую часть решётки, издав страшный вой попавшего в западню зверя.

В двери мелькнул силуэт «паука», услышавшего крики жертвы. Он был настолько велик, что ему потребовалось буквально втиснуть своё осиное тело в дверь. Курт застыл с решёткой в руках – «паук» застыл в двери, изучая проём и петли рыскающими заплечными лентами. Отростки за его спиной скользили по запорному механизму, тыкаясь острыми на вид шипами в петли. Затаивший дыхание Эйдан заметил, как рука полковника нависла над кнопкой, запирающей входную дверь. Взгляд Лэмма неотрывно следил за осторожным чудовищем, не решавшимся пройти внутрь. Существо словно чувствовало, что впереди ловушка, его жёлтые глаза внимательно осматривали периметр зала, взгляд скользил по стенам, потолку.

– Прочь! – закричал Курт отчаянно и бросил решётку. Он сделал шаг назад и снова закричал, замахав руками: – Пошёл прочь!

Именно этот бессильный вопль убедил монстра. Он перестал осматривать зал и втиснулся в испытательный зал. Распрямился, «змеи» за его спиной оставили дверной проём в покое и сосредоточились на беззащитном человеке, вытянувшись в его направлении. Лэмм беззвучно опустил ладонь на кнопку запирания – дверь с грохотом встала на своё место, вцепившись в порог стальными засовами.

– Он же его убьёт! – ужаснулся Эйдан, приподнимаясь из-за пульта. – Откройте дверь!

– Тогда он убьёт всех! – прошептал полковник, не поворачивая головы. – Сядьте на место!

– Вы чёртов маньяк, немедленно…

– Заткнитесь, мистер Ридз! Выполняйте приказ!

Внизу раздался грохот, от которого задрожали стены. Эйдан испуганно выглянул из-за консоли и увидел, как существо пытается выломать дверь, размашисто ударяя в створ «клещом». Вросший в спину кислородный ранец – подобно гнезду, приютившему змей, – остатки скафандра, и обмотанные тряпками ноги… Бессмертное, неистребимое, вернувшееся из дальнего космоса и воскрешённое неведомой и непостижимой энергией – и, тем не менее, осознавшее себя в западне!

Эйдан увидел, как за спиной астронавта Курт попытался взобраться на решётку силового контура, как его руки соскользнули, и он упал на стальной пол. «Змеи» отреагировали первыми, протянув свои мерзкие тела в сторону бортмеханика, монстр развернулся вслед за ними. Существо в два прыжка оказалось у Мельтцера за спиной и, схватив за волосы, поставило человека на ноги. Курт вцепился в костистую руку, что-то негромко повторяя. Почти человеческие глаза вновь осмотрели периметр и застряли в полумраке над головой, где в тени площадки, за силовой решёткой укрылись люди. Сквозь узкую щель консоли, Эйдан скрытно наблюдал происходящее внизу, как и прильнувший к приборной панели полковник.

В вакууме патовой ситуации, Эйдан вдруг разобрал слова бортмеханика, балансировавшего на носках:

– …Не останусь, я не останусь во мраке, я не останусь во мраке, я…

Существо грубо смяло руку Мельтцера и вывернуло в локте; страшный хруст утонул в диком крике бортмеханика. Увиденное так потрясло Эйдана, что он отпрянул назад и сделал неосознанную попытку заткнуть уши. К нему повернулся полковник с огромными глазами полными ужаса; он поднёс палец к губам – молчи! Сквозь вой и стенания Курта, Эйдан снова разобрал слова из «его религии», что он станет богом и не останется в темноте… Полярник пригнулся к консоли и увидел, как существо продолжает удерживать заложника, другой рукой указывает на дверь. Горящие лунным светом глаза неотрывно смотрели в платформу, словно проходясь по ней рентгеном.

Едва слышно, потрясённый Эйдан выдохнул себе в грудь:

– Боже мой! Что мы наделали… что мы наделали!

Монстр играючи перехватил бортмеханика за другую руку и вывернул кисть. Курт истошно закричал, корчась в мучениях. Повинуясь праведному гневу, Эйдан вскочил из своего укрытия и брызжа слюной заорал вниз:

– Убери от него свои поганые лапы!

Лэмм попытался одёрнуть полярника и заставить сеть, но Эйдан сместился к краю платформы и навалился на консоль. Его разгневанное лицо с огромными глазами, защищённое толстенными прутьями силовой решётки, повисло в полумраке так, словно в клетку посадили безумца.

– Отпусти его, ты, урод! – заорал снова Эйдан, не в силах совладать с собой.

Под тихий стон бортмеханика вперемешку с отчаянными словами молитвы, монстр снова указал на запертую дверь. Его жуткие «змеи» выползли из-за спины и вздыбились над головой, подобно капюшону кобры. Эйдан заметил, как от группы отростков отделилась одна из «змей» и юркнув по телу своего хозяина заструилась по предплечью бортмеханика. Курт вздрогнул и испуганно вскрикнул, а в следующую секунду, мерзкое щупальце скрутилось в пружину, заставив кость человека лопнуть. Курт истошно закричал, как и завопивший от бессилия Эйдан, едва не кинувшийся на решётку.

– Сука! Ублюдок! – ревел он, громыхая кулаком в железный остов консоли управления. – Прекрати! Тварь!

От невыносимых страданий, Курт находился на грани сознания. В вытянутой ручище чудовища, он безвольно обмяк, и походил на висельника, подвешенного на ветке сгоревшего дерева.

– Я… превращусь… в точку… превращусь… точку… – едва слышно стенал он, роняя слюну, давясь слезами.

Эйдан заметил, как от «капюшона» отделяется ещё одна лента и соскальзывает к другому плечу человека. Полярник посмотрел в жуткое неподвижное «лицо» существа, которое когда-то было человеком.

– Ты же был человеком! – едва не плача, выкрикнул он. – Отпусти его!

Существо подняло руку и указало на дверь. Эйдан проглотил застрявший в горле ком и повернулся к полковнику. Тот сидел, спрятав голову в плечах, с глазами полными страха и ужаса, по его лбу текли капли пота.

– Откройте дверь, полковник! – приказал полярник негромко.

Лэмм отрицательно замотал головой, да так и не смог остановиться.

– Полковник!

– Нет! Нет… нет! Нет! Я не открою!

– Откройте эту чёртову дверь! – заорал Эйдан.

– Нет! У нас… план… есть план! Следуем… плану!

Страшный крик полный невыносимых мучений наполнил испытательный зал, который превратился в камеру пыток. Эйдан увидел, как неестественно искривлена левая рука Курта, как «змея» туго пережала пуховик у локтя и спускается к ладони. Чудовище сделало шаг за спину раненому заложнику, а самого его приподняло ещё выше, предъявив наблюдателям, чтобы те могли отчётливее видеть страдания несчастного. Из-за спины болтавшегося Курта снова выросла рука (чудовищная лапа богомола) и указала на дверь.

– Мистер Лэмм, я вам приказываю открыть дверь! – выдавил из себя Эйдан, со слезами в глазах наблюдая за бортмехаником.

– Нет… Мы должны выполнить…

– Пошёл ты, хренов фанатик!

Эйдан двинулся было к полковнику, чтобы через его голову дотянуться до кнопки отпирания двери, но Лэмм неожиданно проворно вскочил на ноги и наставил на парня карабин.

– Нет! – отрезал он, сжав зубы.

Эйдан поймал взглядом чёрную точку в стволе и процедил:

– Вы меня застрелите?

«Я превращусь в точку… в точку… превращусь в точку…» донеслось снизу, из-за пределов видимости. В следующее мгновение спёртый звук хлопка и душераздирающий крик.

Эйдан ринулся вперёд в попытке перехватить ствол карабина, однако полковник был начеку и мгновенно отреагировал ответным ударом приклада в лицо. Эйдан получил сильный тычок в подбородок и рухнул на пол платформы к ногам военного. Снизу он увидел, как Филипп Лэмм взбирается на консоль и направив карабин вниз открывает огонь. Бетонную шахту сотрясает от хлёсткого оглушающего звука затяжной очереди, который сменяется предательскими щелчками.

Зацепившись нокаутированным взглядом за дымящийся ствол карабина, Эйдан поднялся на ноги и посмотрел вниз. Астронавт стоял на одном колене. Над ним, подобно зонту раскинулась полусфера из двигавшихся змей, которые распались, как только хозяин пришёл в движение и поднялся. У его ног на полу лежал изрешечённый пулями Курт Мельтцер. Он был мёртв. Потрясённый Эйдан заметил несколько новых ранений на теле гиганта, но, казалось, тот даже не обратил на них внимание.

Полковник спрыгнул на пол и бросил к ногам бесполезное оружие.

– За дело, мистер Ридз! – скомандовал он звенящим голосом, в котором сконцентрировалась вся воля жестокого решения.

Оглушённое сознание подчинилось приказу, развернув парня к приборам: «Держать и не отпускать левый рычаг, держать и не отпускать лев рычаг…» Это слёзы? Это они капают на панель? Да, это они! Они вот-вот закипят и Эйдан услышит, как слёзы шипят, соприкасаясь с холодным металлом – их вскипятит гнев!

Потолок вздрогнул, от него отделилась платформа площадью практически равной основанию испытательного зала. Издав короткий механический вой, опускающийся периметр ощетинился стальными проводниками, которые показались из пазов. Эйдан заглянул за консоль и увидел, как внизу застыло чудовище, осматривая спускающуюся махину, как «змеи» за его спиной вздыбились навстречу опускающемуся потолку, словно в попытке удержать тяжёлую платформу. Вся развернувшаяся перед полярником картина походила на дикий эксперимент, в котором испытателю требовалось уничтожить паука, помещённого в цилиндр с поршнем. «И я тебя уничтожу, слышишь!»

Неожиданно между одной из «змей» и проводником проскочила яркая молния, ослепив Эйдана. Когда глаза смогли различить происходящее внизу, полярник увидел, как астронавт шатко поднимается с пола выгнув спину дугой. Все его ленты-змеи обвились вокруг торса, образовав плотный жилет. Все, кроме одной – почерневшей до угольного налёта, безвольно болтавшейся по полу.

– Это только начало! – заорал Эйдан победоносно, едва сдерживая эмоции. – Ты за всё ответишь, ублюдок!