Архип [Евгений Чернышев] (fb2) читать онлайн

Евгений Чернышев Архип

Первая часть. Глава 1

Архип, высокий мрачный мужик средних лет, укутанный в один зипун на голое тело, выбрался из избы со старой видавшей виды кадильницей в одной руке и бесформенным суконным кисетом в другой. Смахнув с широкой, свежеокрашенной лавки нанесенные ветром желтые осенние листья, он удобно примостился на ней, закинув волосатые ноги в стоптанных чоботах на редкий ладный палисадник. расположив курительные принадлежности рядом. Бормоча что-то не слишком музыкальное, он основательно, с чувством, толком и расстановкой набил трубку и, достав железными щипцами из кадильницы уголек, раскурил. А потом, словно виденный когда-то в молодости в городе паровоз, жизнерадостно запыхтел клубами ароматного терпкого дыма, поглядывая на отходящую от воротины его палисадника тропу, петляющую сквозь светлый осинник в сторону села Крапивина, ближайшего к его дому. И к своему неудовольствие, он заметил, что по этой тропе, пока еще достаточно далеко, медленно поднимались трое.

Архип был самым настоящим колдуном. Из тех, что разговаривают с мертвецами да нечистыми духами, насылают порчу, да режут кур не только в суп, но и для удовлетворения жажды злобных демонов во всякие поганые праздники. Без дураков. Именно так когда-то в бурной молодости и делал. Правда теперь, чаще он лечил хвори, варил зелья, изгонявшие лихоманку, да отгонял от деревни бесов. В общем, показывал себя достойным и крайне уважаемым членом крестьянской общины. Даже отец Григорий, местный священнослужитель, не брезговал Архиповской настойкой для мужицкой силы, когда со своей попадьей намеревался вспомнить молодость. Попадья, кстати, очень приятная и обходительная женщина за то колдуна, втайне от мужа, всячески благодарила. А выпечка ее, особенно расстегай с груздями, сами по себе стоили настоящего грехопадения. А еще Архипа иногда справедливо побаивались. Жива была еще в памяти история, рассказываемая стариками, когда один молодой парень, дабы показать перед девками свою удаль, измазал в колдунской хижине навозом стены и окна, когда хозяин отправился в длительный поход за нужными в его ремесле травами. А потом неожиданно тронулся умом да попытался снасильничать свинью на деревенской площади прямо в разгаре гуляний Петрова дня. Никто, правда не помнил уже ни имени того парня, ни куда он подевался… Да и в какой из деревень округа дело было, если уж на то пошло, но историю рассказывали во всяческих подробностях.

Трое путников заметно приблизились и Архип сумел разглядеть, что то были мужик, баба да слегка растрепанная стройная, словно тростинка, молодка. Дочка, вместимо. Он глубоко затянулся и покачал головой, предвкущая очередную потерю времени и сил. Опять ведь какую-нибудь бессмыслицу задумали. Девка, наверняка, сдуру нагуляла чего, а теперь тащат либо невинность восстановить, либо от плода избавить, либо болезнь срамную излечить. Молодь, она всегда молодь, месяца не проходило чтоб из Крапивина, или близлежащих деревень и хуторов кого-нибудь с такими просьбами не приводили. От хвори он лечил охотно, то было несложно. Плод умервщлять отказывался, и не столько потому, что греха боялся, его совесть все равно чернее ночи, а просто от того, что ежели девка помрет при операции, на вилы поднимать придут не родителей, а его, Архипа то есть. Ну а невинность… Ну, в одну реку дважды не войти, никакое колдовство не поможет.

За спиной еле сышно открылась дверь и наружу выскользнула Дарья. Ладная вдовая купчиха тридцати семи лет от роду, она повадилась ходить к одинокому колдуну лет пять назад. Сперва за зельями и растирками для красоты и свежести кожи. Потом по торговле: неуемная и склонная к авантюрам, она наладила торговлю его снадобьями с соседними селами и даже, шутка ли, с городом Чернореченском, что расположился на другой стороне одноименной речки, в двух днях пути, чем обеспечила и себе, и Архипу немалый по сельским меркам прибыток. А потом как-то прикипела сердцем к неуживчивому и язвительному колдуну, и теперь навещала его по нескольку раз на неделе, уже по личным, женским делам. Особенно сейчас, когда старший сын вступил во взрослую пору и стал помогать матери а лавке, активно перенимая навыки хитрого торгового дела, которое вскоре должен был унаследовать. Дарья встала рядом с полюбовником, и прищурилась.

— Тихоновы это, с Медового хутора, — сказала она своим глубоким грудным голосом. И словно, угадав мысли мужчины, добавила. — Матвей, мужик серьезный и гордый, хорошо его знаю, Архипушка. Ради мелочи какой к тебе не пошел бы. Не обижай его без нужды, пожалуйста, — в ответ на невразумительное бурчание, которое при желании можно было принять за утвердительный ответ, купчиха поцеловала колдуна в макушку и вышла за калитку. — Завтра овечерь жди.

Архип, недовольно посасывая трубку, наблюдал как его крутобокая подруга спускалась вниз, навстречу троице. Как, поравнявшись в ними, вежливо сделала вид, что не узнала. Явно же к колдуну просителями не от хорошей жизни ходят, приличные люди о таком болтать не будут. Как скрылась за последним поворотом, сразу за которым, почитай, и начиналось само село. Почти полтора десятка лет назад, когда он, беглец от церковных ревнителей, только строил свою первую хибару, скорее даже землянку, в этой глуши, с разрешения сельского старосты, обещая в обмен своим ремеслом служить людям, идти до околицы приходилось втрое дольше, да и тропа была куда хуже, но с тех пор многое изменилось. Его усилиями в том числе. И нечисть в округе поуспокоилась, и зверье дикое. Да и все моры, буквально под корень выкашивающие прочие округа губернии, здесь проходили сравнительно мягко. Вот и росло село. А расти ему только в эту сторону и было, ведь с трех других поджимали реки да топи. Да и к колдуну народ попривык, не боялся к нему даже ночами бегать. Последнее, кстати, Архипа не слишком радовало. Он бы предпочитал, чтоб все было как раньше, когда глаза прятали, да плевали через левое плечо, едва рядом проходил. Славное было времечко. Давно ведь известно: боятся, значит уважают.

Пока колдун сидел, погруженный в воспоминания, гости его прошли всю тропу и встали около калитки. Особенно смущенными выглядели женщины. Архип сперва удивился их реакции, а потом вспомнил о своем внешнем виде и даже слегка стушевался. Убрав ноги с забора и поплотнее запахнув зипун, чтоб срам не вываливался наружу, он пригласил людей внутрь:

— Ну что стоите, как не родные? Явно не на меня красивого полюбоваться пришли, а по делу. А раз по делу, то нечего ворота загораживать, внутрь проходите.

Не вставая, Дарья там или нет, но менять свою натуру и без нужды миндальничать с всяким поперечным он не собирался, колдун протянул руку отцу семейства:

— Архип я, — и вопросительно приподнял бровь.

— Матвей Георгич, — ответствовал тот и сжал предплечье колдуна. Пожатие было каким-то неуверенным и судорожным, по нему легко можно было понять степень волнения Матвея. — Я пасечник. С Медового. За Мелкой. Это жена моя Арина Филипповна. А это дочь, Аська. Агния то есть.

— Агния Матвеевна то есть? — важно покивав, обратил Архип внимания на дочь. Девка, огненно рыжая, как и мать, еще совсем молодая, только-только еще начавшаяся наливаться соками, но уже обещавшая стать ослепительной красавицей, за внимание которой вскорости не из одного пацанского носа кровавую юшку пустят, кивнула, а потом испуганно перевела взгляд на отца. Архип отметил ввалившиеся глаза, огромные круги под ними и заострившиеся черты лица, говорившие о крайне степени усталости девушки, словно бы она не спала несколько дней. — Значит так, Агния Матвеевна, берите Арину Филлиповну под руку и дуйте обе в избу. Там слева от сеней в светелке на столе самовар еще горячий да на столе варенье. Испейте не побрезгуйте, а нам тут с вашим тятенькой поговорить надобно.

Агния снова резко кивнула, а потом, взяв под локоть мать, увела ее в дом. Когда женщины ушли, Архип освободил на лавке место подле себя, предложил Матвею кисет и закурил по новой. Матвей не стал отказываться и, достав щепоть табака, начал как-то излишне тщательно забивать его в вытащенную из за пазухи трубку. Архип понимал, что эта передышка нужна пасечнику, чтобы собраться с мыслями, а потому не мешал тому, сам наслаждаясь тишиной и хорошим зельем, привезенным за немалые деньги приказчиками Дарьи из города. Наконец, все приличия были соблюдены и мужчина, недовольно покосившись на кадильницу, все-таки идея использовать церковный инструмент для такого презренного дела, как раскуривание трубок, ему явно не понравилась, достал отттуда уголек. Глубоко затянувшись, он выдавил:

— Ууух, хорошая махорка, мягкая. Колдун я к тебе за помощью, — и снова замолчал.

— Оно и понятно, что не чаи гонять, — не удержался от колкости Архип. — Не тот я человек, чтоб ко мне по доброй воле ходили. Говори, Матвей Георгич, не тяни кота за то чем котят делают.

Матвей закашлялся. То ли от возмущения бестактностью, то ли скрывая смешок, и все-таки перешел к делу:

— Дочке моей, Аське мужик чудиться начал.

— Ну пора уже, созрела почти…

— Да нет же, язвить тебя в корень, не перебивай, — почти рыкнул пасечник и тут же сконфузился. — Прости, не хотел…

— Да не переживай, не красна девка, переживу, — отмахнулся Архип. — Какой мужик? Какой-то конкретный?

— В том-то и дело, что описать не может, — затараторил пасечник. — Говорит, стоит какой-то мужик вдалеке, в черном словно бы весь, и смотрит на нее. Ничего не делает, просто стоит и смотрит. Впервые седьмицы три назад заметила. Сперва вдалеке его видела, у опушки леса, или у реки, когда стирать ходила. И с каждым разом ближе и ближе. И видит только тогда, когда рядом никого другого нет. Вчера сказала, что у забора встал. Ну я сперва бегал, смотрел, следы вокруг шерстил, сыновья старшие сидели под окном по очереди караулили две ночи. Ничего нет. К попу ходил, крест брал, молитвы заучивал, с дочерью всю ночь читали. Ничего не помогает, все ближе и ближе, говорит, подбирается, зло какое-то готовит. Боится до жути, ночами совсем спать перестала, тает дочка на глазах, помоги, колдун, на тебя последняя надежда, всем, что есть одарю, — волнение отца, наконец прорвалось и он, подавшись вперед схватил Архипа за руку. — Мед бочками таскать буду, за душу твою до конца дней своих ставить буду, только помоги!

— Ну, молиться за меня не стоит, все равно черного кобеля добела не отмыть, — хмыкнул Архип, освобождая руку и поднявшись выбил трубку. — А вот от меда не откажусь. Люблю сладкое. Пойдем, Матвей Георгиевич, глянем, чем могу я твоему горю подсобить.

В светлице женщины сидели прилежно сложив руки на столе, словно школяры у строгого дьячка на уроке. Естественно ни к чаю, ни к варенью никто и не притронулся. Правильно, кто ж в доме колдуна будет чего брать в здравом уме? Особливо если он сам это взять и предлагает.

— Агния Матвеевна, душа моя, ну-ка подь сюды — Архип покопался в комоде, вытащил оттуда конфекту "сыновей Абрикосова" и уже многократно пользованную церковную свечку. Первую он сунул в руку подошедшей девушке. — Жуй, быстро! — приказал, состроив страшную гримасу.

От неожиданности та вздрогнула, быстро развернула красивый фантик и засунула в рот прежде чем успела отреагировать мать. Глаза ее округлились от необычного вкуса, хоть и дочь пасечника, привычная с детства к сладостям, а марципан вряд ли где видела, кроме как на полках купеческой лавки. За столом тихо прыснули. Мать. Агния покраснела до самых корней волос и неуверенно улыбнулась. "Отлично,"- подумал Архип. Помогать людям, которые тебе слова вымолвить боятся — та ее морока, а так, глядишь, сговорчивее будет.

Молодку колдун усадил на стул посередь комнаты, запалил свечу и принялся ходить вокруг нее.

— Агния Матвеевна, — проговорил колдун, заметив, что увлеченно жующая конфету девушка постоянно вертит головой, стараясь не выпустить его из виду. — А знаешь ли ты самой простой способ мужчине вскружить красной девице голову? — дождавшись отрицательного мотания головой он с серьезным видом выдал. — Достаточно всего лишь обойти вокруг нее тьму тьмущую раз.

К сдержанному хихиканью матери добавился и одобрительный смех отца, а улыбка Аськи стала шире. Тем не менее, она оказалась девушкой умной, и сделала правильные выводы, сразу перестав вертеться. На седьмом круге, когда свеча продолжала гореть ровно без излишнего чада и копоти, Архип слегка посмурнел и принялся чесать затылок. Принесенная тысячу лет назад из Греческой Империи вера оченно не жаловала всяческие формы чародейства, а потому освященная церковная свечка всегда была первейшим способом определения чужого воздействия. И ежели она молчала, то никакого воздействия и не было. Но пока делать выводы было рано, а потому Архип решил прибегнуть в более старому методу, основанному на взаимодействии первостихий.

Отправив Матвея с ведром до колодца, он снова закопался в комоде, пока не вытащил оттуда пачку "лапшинских" безопасных фосфорных спичек. Зачерпнув из свежепринесенной воды стакан, колдун с большим тщанием установил тот на макушке Агнии, и начал одну за другой зажигать спички, бормоча заговоры водить ими перед девичьи лицом и бросать в стакан. После тринадцатой спички он завершил свои манипуляции, поставил сосуд на стол перед собой и сосредоточенно в него уставился.

— А чего мы ждем, дядь Архип? — первой тягостное молчание наружила Агния. Ее настолько распирало от любопыства, что даже страх перед непонятным колдуном отступил на второй план. Но, справедливости ради, это любопытство было полностью оправдано, все-таки дело касалось ее здоровья, а то и жизни напрямую.

— Ждем мы, Агния Матвеевна, когда спички тонуть начнут.

— Так они ж деревянные! А дерево не тонет, — наставительный тон девушки вызвал на мрачном лице Архипа легкую полуулыбку.

— Именно так, душа моя. Дерево не тонет. А вот ежели кто над тобой какое колдунство учинил и порчу навел, то правильном словом связанные они все покажут.

— Порчу? — охнула за столом мать, и усиленно закрестилась.

— А ну прекратить у меня тут божиться!!! Али хуже хочешь сделать?!! — рявкнул Архип, пугая гостей. Не то, чтоб его ворожбе могли как-то навредить неумелые хистосования женщины, тут нужен был бы целый церковный хор во главе с натуральным архиереем, а больше из сварливого нрава. Да и вообще, совсем за последние годы расслабились, того и гляди на крестины звать начнут. Арина Филипповна ойкнула и зажала рот ладонью. Муж ее заметно побледнел и так сильно вцепился в стол. Того и гляди доски затрещат, мужик дюжий.

Поняв, что слегка переборщил и такими темпами скоро придется доставать отвары от сердечных хворей, Архип решил слегка разрядить ситуацию:

— Агния Матвеевна, душа моя, а как там у тебя с парнями деревенскими?

— Да как у всех, дядя Архип, — повела плечиком та, бросив короткий взгляд в сторону отца.

— Это как, "как у всех"? — хмыкнул колдун. — Я уже старый, как там у вас "как у всех" не знаю уже. Заглядываются?

— Да, дядь Архип, заглядываются, — и снова на отца косится. Неужто чего за ней есть грешок какой? Может в этом-то и кроется секрет ее таинственного "человека"?

— А не пристают? Руки не распускают.

— Не, дядь Архип, ты что? У нас в Речной все парни хорошие. Да и тятя с братьями кого угодно в бараний рог скрутит за такое.

Архип хмыкнул, по поспешности и излишней горячности девицы поняв, что и впрямь было что-то такое, чего она никому раскрывать не желает. А раз не желает, то и нет смысла пытать, она даже под топором палача не скажет.

"Интересно, врет про этого пугающего призрачного мужика? Да всяко врет. Ночами на сеновал к полюбовнику бегает, наверняка, а для отца сказку про чудище выдумала" — эти мысли слегка разозлили Архипа, все-таки столько времени потрачено. Да и свеча церковная со спичками не пять копеек стоят.

Черверть часа спустя ни одна спичка так и не потонула, еще более убеждая колдуна в его выводах, а потому, он решил нерадивую девку слегка проучить. Не сильно, не изверг же он, да и дело молодое — глупое, все такими были, но чтоб запомнила.

— Ну, мне все понятно! — проговорил он, распрямляясь во весь рост.

— Что понятно? Что понятно, говори не томи! — встрепенулись гости.

— Все! — веско повторил Архип и, ничего более не объясняя вышел в сени.

Напротив светлицы находилась дверь в черную часть дома, где колдун работал и хранил большую часть трав и отваров. С одной из полок он взял крошечный запечатанный засохшей глиной горшочек, даже сквозь закрытую пробку распространяющий невероятно мерзостный запах. Совершенно безвредный состав, главным достоинством которого являлась немыслимая стойкость запаха. Стоит только пальцем влезть, так потом месяц с тобой никто в одной комнате сидеть не сможет. И хоть до кости песком да содой драить можно, не уйдет. Бесполезно. Шутиха, изготовленная когда-то, лет чуть ли не десять назад, чтобы отвадить мальчишек, да с тех пор стоявшая совершенно без дела. Настоявшаяся сверх всякой меры. С тех пор, конечно, подрастеряла свои достоинства, вряд ли даже неделю удержится, но девице хватит понять, о каких вещах врать не стоит, глядишь, поумнеет. На другой полочке, в настоящем стеклянном бутыльке стоял другой настой. Этот уже готовился на продажу, а потому обладал приятным запахом и вкусом. Он был нужен для прослабления. Хорошо работал, сильно. Даже от длительного запора помогал. Пусть посидит орлом в нужнике, оскалился Архип, тоже пользительно для мыслительной деятельности будет.

— Значит так, слушай меня, — резко начал он, вернувшись. — Агния, как домой придешь — вот этой мазью вымажешься. Не корчь личико, знаю, что пахнет противно, но так надо. Нет! Здесь не вздумай открывать. А то сила выветрится! Придешь домой и все тело покроешь. С головы до пят. Зато никакая нечисть тебя не возьмет. Дальше. Каждое утро выпивай по маленькому глоточку второго снадобья. Да смотри, чтоб хватило минимум на три раза. Что бы ни было, продолжай пить, поняла? Матвей Георгич, проследи за дочерью. Пусть не филонит, а делает как я сказал, понял? — пасечник кивнул. — Все, а теперь идите домой, у меня дел гора целая.

По-быстрому выпроводив непрерывно благодарящих и сулящих благодарности, гостей, Архип выкурил еще одну трубку, наблюдая за удаляющейся семьей пасечника, изредка мерзко похихикивая и совершенно по-мушиному потирая руки. А после, не заходя уже в светлицу отправился в мастерскую, ему еще надлежало доделать новую партию товара для Дарьи. Купчиха вечерами не только за горячими объятиями приходила. Делу, как говорится, время, а потехе — час.

Глава 2

Поработать вволю Архипу, естественно, не дали. Бывает такое, что ежели день с самого утра идет вкривь и вкось, то с каждым новым часом, скорость его падения под уклон только увеличивается. И этот день решил следовать именно этому правилу. Не успело солнце докатиться хотя бы до середины небосвода, как во входную дверь неистово забарабанили. Не смотря на то, что ее колдун отродясь не запирал, не было принято тут по чужим избам шариться, не город, а от лихого люда все равно не упасешься, в дом его без разрешения, окромя как при последней нужде, не входила даже Дарья. Опасались. За порогом оказался изрядно взволнованный староста. Седая борода его была изрядно всклокочена, а не по годам густая шевелюра, извечный повод для зависти самого Архипа, торчала в разные стороны.

— Архип, беда бедовая, голубчик! Выручай! — вместо приветствия, задыхаясь, сумел вымолвить гость.

Судя по тому, что староста никак не мог восстановить дыхание, что в свою очередь означало, что почти треть версты до его дома, где никоим образом нельзя было проехать ни на лошади, ни, тем более, на телеге, тот бежал бегом. И это сильно не понравилось Архипу, поскольку означало, что приключилось нечто и в самом деле из ряда вон. Поэтому, придержав язык, Архип молча подал старику кружку воды, взятой тут же, из стоящего в сенях ведра, принесенного еще Матвеем, а потом кивком пригласил в свою мастерскую. Мотнув головой на стул, колдун, не дожидаясь, пока староста сможет нормально говорить, принялся заполнять свою походную сумку. Тряпки для перевязки, останавливающая кровь мазь, несколько разных противоядий.

— Архип Семеныч, беда, — наконец, обрел дар речи гость. — Дети в лесу пропали. За Черной…Ой, — старик вздрогнул, когда одна из склянок выпала из рук колдуна и разбилась об пол.

— Где? — Архип сперва даже не поверил своим ушам. — Какой баран…

— Охолони, Архип Семеныч, не руби с плеча, — попытался остановить закипающего колдуна староста. — Не виноват в том никто. Это Никифора дети. Того, что две весны назад жену потерял… Несмысшленые еще они.

— Да чтоб ему в рот… — колдун покраснел, словно рак. — Несмысшленные? А где отец был? Опять валялся залившись брагой по самую макушку?! Да чтоб ему крысы весь срам выели!!! И что теперь? Все! Андрей Семенович, готовь гробики на его деточек! Их за Черной схарчат и не подавятся! Забыл что в ранишние времена творилось?! Нет туда ходу людям! Нет!!!

При этом, вопреки собственным словам, Архип продолжал собираться. Только теперь в сумку отправлялись вещи все страннее и страннее: коробка спичек, клубок нетолстой пеньковой веревки, тщательно завернутый в расшитую узорами ткань православный крест, сложенный вчертверо большой платок, деревянный гребень, булавочница, фунтовый мешочек соли и такой же пороху. Закончив со своим делом колдун прекратил ругаться, повернулся к старосте и уже достаточно спокойно сказал:

— Прокляну мразь! — и деловито спросил. — Где их видели последний раз? Кто? И когда?

— Утром было дело. Аккурат за третьими петухами. У Мавкинова брода, — Архип бессильно взвыл, витиевато выругался и, порывшись в дальнем углу одного из многочисленных шкафов, выудил оттуда ржавую двузубую вилку. Аккуратно, чтобы невзначай не коснуться острых зубьев, он завернул прибор в кусок грязной мешковины и отправил к остальным припасам. — Там неподалеку мальчишки из Ночной рыбачили. Так они и видели, как дети вброд идут. Они бежали, кричали, но куда там. Никифоровские то ль не слышали, то ль страшились чего… В общем, когда пацаны до брода подоспели, те уже в чащу ушли. Мальчишки следом идти не рискнули, к отцу побежали. А тот уже на лошадь вскочил и ко мне, а я — к тебе. Сейчас у дороги ждет. Дети его на Броду караулят, вдруг назад вернутся.

— Не вернутся. — отрезал колдун, сосредоточенно обматывая ноги портянками, прежде чем вставить в ботинки. — Не то место это, чтоб запросто людей отпускать. Хорошо хоть сами не побежали следом. Радостно, что хоть у кого-то голова не только, чтобы хлеб рубать, — недовольно пробормотал Архип да так, что было непонятно, похвалил он или оскорбил. И кого именно. — Мне лошадь привел?

— Да Архип Семеныч, все сделал. На моей поедешь, я пока народ собирать буду, позже двинусь. Еще я за Семеном Бирюком послал. Он охотник хороший, глядишь сподручнее вместе будет.

— Попа бы лучше позвал.

— А поможет? Так это… мигом, — засуетился староста, встряхнув серебристой шевелюрой.

— Не поможет. Но зато мне будет веселее, если этот фарисейка поперед меня сдохнет, — криво ухмыльнулся Архип.

— Чур тебя, Архип Семеныч, — замахал руками Адрей. — Не кликай беду, авось все обойдется.

— Авось и обойдется, — этом повторил Архип, хотя лицо при этом имел такое, что молоко могло скиснуть. — Пошли. По крайней мере, от скуки я сегодня точно страдать не буду.

Староста не обманул. У начала лесной тропы ожидали три лошади. На одной восседал невысокий кряжистый мужик настолько обросший, что голова его казалась сплошным комком густой черной шерсти из которой торчали внимательные водянистые глаза да острый узкий нос. Семен по прозвищу Бирюк. Лучший охотник и следопыт на всю округу. Около второй, очищая веточкой от земли копыта, крутился молодой дебелый крестьянин в цветастом кафтане и потертой мурмолке. Видимо, тот самый проводник из Ночной, отец мальчишек, заметивших ушедших в лес детей. Третья лошадь была оседлана, с удобной переметной сумой на крупе. На ней, судя по всему, приехал староста, а теперь она же предназначалась Архипу. Поручкавшись со спутниками, колдун попросил старосту отнести в купеческую лавку наскоро нацарапанную записку и скомандовал выступление. До Ночной, крошечной деревушке на десяток срубов, сиротливо примостившейся на самой окраине округа, почти у самой кромки диких лесов, основанной совсем недавно, и полудюжины лет не прошло еще, предстояло идти быстрой рысью не менее пары часов.

До деревни долетели споро, проскочили ее, одна прямая улица, не заметив, а там уже и до злосчастного брода было рукой подать. В дороге, прямо на конях пообедали. Благо староста или, куда вероятнее, жена его, Ангелина Сидоровна была женщиной основательной и не терпела непорядка, позаботились обо всем и в суму на Архиповском коне был уложен хлеб, свежая солонина да мех с квасом. Сытно и вкусно. Для еды на скаку и придумать лучше нельзя.

Около брода через неглубокую, и широкую, а от того необычно спокойную в этих местах Черную собралась уже основательная куча народу. Это всегда удивляло Архипа, казалось бы, волость здоровенная, поселения растянуты на сотню верст в обе стороны, а вот нет же. Стоит в одном углу случиться чему, так полдня не проходит, как уже в противоположном старухи на лавках обсасывать все подробности будут. Вот и сейчас примерно с пару десятков мужиков и баб неуверенно толкались на берегу, собравшись кружком вокруг чего-то прямо на дороге в нескольких десятков шагов от берега. Или кого-то.

Кого именно Архип разобрал, подобравшись поближе. В центре группы стоял и отчаянно махал руками Никифор. Известный на всю округу пьяница и лентяй, давно пропивший последнюю рубаху, живший только милостями добросердечных односельчан, жалевших забулдыгу и его детей. Да еще тем, что беспощадно гонял детей собирать грибы да ягоды. Дикоросы он обменивал в купцовой лавке да у местных бабок на пропой и, значительно реже, еду. Окружающие Никифору сострадали, мол, спился с горя великого, жену схоронил двух лет не прошло. Но у Архипа память была лучше, чем у деревенского мира, он помнил, как не раз и не два пользовал Настасью, Никифорову жену, после очередных побоев нанесенных в уматину укушавшимся супружником. Но еще Архип давно привык не лезть со со своим мнением к окружающим, хотелось людям привечать сволочь, ничтожество и душегуба, пусть привечают, у него своих проблем полный амбар. Вскоре стали различимы и вопли, издаваемые Никифором. Пьяным и дурным голосом тот вещал:

— Да что ж дееться, люди добрые!!! Последнюю опору у отца отобрали!!! Пропадут мои голубки ненаглядные!!! Детишки мои, отрада последняя!!! — кто-то громко всхлипнул. Уловив отклик на свое представление, недоделанный скоморох завыл еще жалобнее. — Да на кого они ж меня оставили!!! Да куда ж я без них!!! Да кто ж мне поможет!!!

— Чо разорался, как баба базарная? — рявкнул Архип, подъезжая к толпе. Жалкое и мерзкое ничтожество, притворно строящее из себя убитого горем отца в надежде на то, что ему безвозмездно из жалости нальют пару стаканов, не вызывало у него ничего, кроме презрения.

— И ты тут, Антихрист!!! Пришел понасмехаться над убитым горем? Почему ты не защитил моих деточек? Ведь тебе мы позволяем жить рядом с нами!!!

Некоторые зароптали. И, что немало удивило Архипа, в гуле не было одобрения. Люди тоже не поняли обвинений в сторону колдуна, а кто-то даже сказал:

— Да ну Никифорка, не гони. Причем тут колдун? Дети сами в лес уперлись!

— Он должен был их остановить! — не сдавался "убитый горем" отец. — Он виновен в их смерти!!!

— А чо ты детей хоронишь, пьянь? — ехидно осведомился Архип. — Ты тела их видел? Или так не терпится на дармовщину нажраться на поминках?

— Да как ты… Да я тебя… Да я тебе… — не ожидавший такой резкой отповеди, Никифор замер столбом. Покраснев то ли от гнева, то ли от натуги выдумать хлесткий ответ обидчику, он только бессильно открывал и закрывал рот, периодически выдавая какое-то малосвязное бормотание.

— Ты мне — ничего, — отрезал Архип. — А я сейчас пойду спасать твоих детей. Пока ты будешь тут сидеть и дальше наматывать сопли на кулак в надежде на очередное подаяние. Потому, что ты не мужик — ты дрянь, у которой только и хватает сил, что гнобить тех, кто ответ тебе дать не может. Думаешь я не понимаю, почему они за Черную поперлись? Кто в этом виновен? — Архип сплюнул под ноги притихшему Никифору, резко обернулся и двинулся к броду. Неожиданно, дорогу ему заступили трое. — Ну?

— Архип, мы с тобой пойдем! — заговорил первый, здоровенный бородатый мужик с уродливым шрамом через все лицо, кажется, его звали Василий, колдун вспомнил и его, и этот шрам. Двое его спутников, молчаливо кивнули.

Архип окинул говорящего неприязненным взглядом и устало ответил:

— Вы своих детей сиротами оставить хотите? Сдохнете ведь.

— Двум смертям не бывать, — пожал плечами второй, худой, словно тростинка, но при этом жилистый мужчина с уже подернутой сединой бородой. — А одной все равно не миновать. Никифор — сопля, но не думай, что у нас не все мужики такие. Негоже одному за всех башку на плаху совать. Тебе может потребоваться помощь. А ежели помрем… Ну что ж, на то воля Божья. Авось мир семей не бросит. Да и детишки наши уже велики, сами пахать можут.

Брови Архипа удивленно поползли вверх. Ишь, выискались смельчаки. И ведь не врут, не рисуются перед соседями. Они действительно считают, что должны помочь. Удивительные все-таки существа эти люди.

— Спасибо, мужики, — к собственному немалому удивлению в голосе Архипа не звучала ни капли привычной желчи. — Но вы лишь обузой мне будете. Я тайными тропами двинусь, куда вам доступ заказан. А без этих троп мы все там поляжем.

— Не гони, Архип, — смутился Василий. — Мы не же не можем просто так стоять и ждать. Душа болит!

— Помочь хотите? — те кивнули. — Хорошо. Помощь мне нужна. Василий, слушай тогда, к вечеру натаскайте здесь на берегу дров на два огромных костра не меньше меня ростом. Да не простых, а свежей осины. Справитесь?

— Да, — радостно выдохнул Василий. — Тут осинник неподалеку, мигом воротимся.

— Добро. Андрей? — теперь Архип обращался к худощавому. — С тебя накопать глины. Столько, чтоб двух человек обернуть хватило. И замеси раствора, чуть жиже, чем для горшков, то чтоб форму держал. Понял? — тот кивнул. — Бирюк, — из-за спины колдуна вышел охотник. — Излови дважды по семь птиц, но так, чтоб живы остались, ни в коем случае не убивай. У каждой из хвоста по одному перу выдери и на волю отпусти. Все равно какому, главное, чтоб целое и без изъянов было. Ты, — дошла очередь до последнего из добровольцев, этого Архип лично не знал. — Тут есть ключ рядом? Не озеро, не болото, а чистый ключ? — краткий миг задумчивости, потом утвердительный кивок. — Отлично. Соорганизуй народ и принесите мне оттуда пару дюжин ведер воды, проследи строго, чтоб речной воды не было, только ключевая. В крайнем случае колодезная подойдет. И все к закату изготовьте, мужики. От вас много зависит. Вперед!

Мужики разбежались, споро припахав к выполнению поставленных задач всех попавшихся под руку зевак, и берег, наконец, опустел. Остался только Никифор, расзвалившей на грязно-зеленой траве с по-детски обиженным видом. Кажется, забулдыга, только что купавшийся во всеобщей жалости, даже не сообразил, чем все побежали заниматься, и почему забросили его. Он просто сидел, тихонько подвывал да шмыгал красным носом. Архип только покачал головой да побрел на берег. Усевшись на камне покрупнее, он принялся разуваться.

Выше по течению, едва сошедшая с гор Пояса, Черная была узка и порожиста, а потому стремительна течением и холодна настолько, что преодолеть ее за все годы, что в долине жили люди, не удалось никому, ниже же, вобрав в себя несколько притоков, превращалась в могучую и степенную особу в пяток аршин глубиной и пару десятков шириной, такой, что не каждый вплавь и пересечет. Но здесь, на излучине она разливалась в широкий плес глубиной едва до колена. Здесь и только здесь эту реку можно было перейти вброд. Если вдруг человеку пришла бы в голову такая глупость. Крапивинская волость, названная так в честь своего крупнейшего и главного села, была на самом краю русских поселений, на восход и полночь от нее начинались лишь непролазные болота да дремучие леса, упиравшиеся в крутые горы. Царство иных существ, отнюдь не всегда к человеку дружелюбных. И от этого царства местные немало натерпелись в ранешние годы. Было дело, месяца не проходило, чтобы мавка, на вид красивая девка, а внутри — кровожадная нежить, пацана в чащу не увлекла, или менквы, злобный лесной народец, коров с пастбища, нередко вместе с пастухом, не умыкнули, а то и чего пострашнее выползало. Такое о чем выжившие даже через годы внукам рассказывать не решаются. И вся эта погань через Мавкин брод шла. Что поделать, не любит никто из нечисти, кроме водяных со свитой, текущую воду. Мешает она им, силу вытягивает. И чем стремительнее поток, тем сильнее ослабляет. А здесь как раз вода спокойная да мелкая, любо-дорого на промысел за человеческой кровушкой ходить. Вот и когда Архип уже больше дюжины лет назад пришел жилья искать, староста запросил с него оплату — запереть брод. Дело было довольно сложное, но для опытного чернокнижника, каким тогда был Архип, пусть тогда и носивший совсем иное имя, вполне выполнимое. И недели не прошло, как на противоположном берегу реки, намертво отрезая путь лесным чудовищам встали многочисленные чуры, а в Чернореченск, а оттуда и в столицу в канцелярию Священного Синода, отправилось письмо за подписью волостного старшины да местного попа, что, мол, берут на поруки Архипа они, и во искупление грехов тяжких направляют трудиться, не щадя живота своего, по защите православного люда. Много лет с тех пор минуло, и староста почил, и поп тот на должность хлебную отправился, а место его занял сосланный в глушь за излишнее рвение отец Григорий, отдавивший кому-то наверху больную мозоль, а договор блюлся строго: каждую весну Архип ходил на брод, правил чуры, да подновлял чары на них. Кого посильнее, конечно, такими игрушками не остановить, но этим до человеческих поселений, чаще, у них свои желания, чуждые. Но людям хватало, чтоб не жить в бесконечном страхе.

Разувшись, и спрятав обувь в котомку, Архип подвернул гачи штанов и… С удивлением обнаружил, что по дальней от него части брода, через реку, уже почти около дальнего берега, переходит одинокая неуклюжая фигура.

— Никифор, бесы тебя язви! Стой, полудурок! — заорал он, что есть мочи.

Пьяница услышал. Обернулся, дурашливо сплясал что-то и сделал неприличный жест, а потом выскочил на песчаную отмель и опрометью бросился в сторону леса.

Удивленный Архип замер. И что это было? В то, что в пропитанной брагой душе Никифора могло поселиться раскаянье, породившее отчаянную смелость, колдун не верил. Не того пошиба был человек. Гнилой и ничтожный, не пригодный ни к чему. Скорее, он от обиды удумал очередное представление. Сейчас отсидится в придорожных кустах, а потом выскочит и будет всем рассказывать, какие ужасы за ним гонялись, пока он бедный несчастный детей спасать бегал. Пытался же? Пытался. А что не смог, ну то не его вина… И сердобольный люд опять будет его жалеть, вкусно кормить да сладко поить. Но разбираться в блажи посетившей пропитую башку Архипу было не досуг, времени оставалось все меньше, солнце уже начало клониться в сторону гор Пояса, светлого времени оставалось часа на четыре, а ночевать в тайге в планы не входило. Посему, больше не тратя время на размышления, он ступил в ледяные воды Мавкиного Брода.

Глава 3

Лес нависал над колдуном мрачной несокрушимой стеной столетних сосен и елей. Густой подлесок из плотно переплетенных ветвей какого-то колючего кустарника покрывал все пространство между древесными исполинами, не оставляя ни одной лазейки, чтобы хоть как-то пробраться сквозь свою стену, внутрь в мягкое подбрюшье северной хвойной тайги. Лес давил, отпугивал, угрожающе буравил многочисленными пустыми глазницами дупел, выл, рычал и хохотал какофонией птичьих и звериных звуков, словно намекая подходящему, что его, глупца, под сенью этих древних чертогов ждут только страдания и мучительная смерть.

Архип никогда не боялся Леса. Опасался и уважал, да, не без этого. Да и глупо было не уважать настолько удивительную сущность. Но не боялся. Ни самого Леса, настолько древнего, что уже почти обрел собственный разум, ни того множества естественный и сверхъестественных опасностей, что таились в его недрах. Но удушающая лавина угрозы, обрушившаяся на него из-за стены деревьев была настолько плотной, тяжелой и ощутимой, что он невольно остановился в нескольких десятках шагов от границы, не в силах продвинуться хотя бы и на шаг. Ноги, словно бы прилипли к земле, голова потяжелевшая, казалось, до целого пуда, неумолимо тянула вниз, в траву, прилечь, отдохнуть. Да, что говорить, если каждый вздох и тот приходилось проталкивать в грудь колоссальным напряжением воли. Пошарив в сумке, Архип вытащил сложенный вчетверо платок. С великой тщательностью развернутый, тот явил красочное и выполненное с великим умением изображение полевой мыши, вышитое талантливой женской рукой. Набросив платок на плечи, колдун зашептал:

В траве, где шепчет ветер,

Крадусь я неслышим,

Я меньше всех на свете,

Я — тень, виденье, дым.

Пройду — не трону ветви,

Не покачну камыш,

Я меньше всех на свете,

Я — полевая мышь.

Едва отзвучала последняя строка немудреного заговора, как ощущение недоброго пристального взгляда из леса пропало, как и давление чужой воли. Архип удовлетворенно хмыкнул. Нередко молва приписывала колдунам и ведьмам умение обращаться в самых разных животных от ворон и кошек до медведей, а то и вообще всяких прочих мифических бегемотов. Естественно, это было невозможно. Таков уж был порядок вещей, заложенный Создателем, что в нем ничего не бралось из ниоткуда, и вникуда не уходило. От того взрослому человеку никогда не стать кошкой, разве что кошка та будет размером с доброго теленка. Но все-таки некая толика правды в этих слухах была: колдун не мог менять свою суть и обращаться в животное, но мог заставить окружающих в это обращение поверить. Вот и сейчас, для любого стороннего зрителя, буде он случился бы в этих местах, Архип, накинув на плечи расшитый платок, скукожился до размера детского кулачка, оброс шестью и обзавелся длинным хвостом. В общем, превратился в самого настоящего мыша. Естественно какую действительно мощную погань этим не обмануть, но вот от невнимательного поверхностного взгляда, или просто всяческой мелочи лучше средства и не сыскать.

Теперь, разобравшись с первой трудностью, необходимо было определиться с направлением движения. Для этого Архип вытащил из сумки волшебный клубок, изготовленный им как раз для подобных случаев, и уже не первый год исправно несший свою службу, и зашептал над ним заговор:

Ты катись, катись, клубок,

Через поле и лесок,

Помоги найти детей,

Что украл лихой злодей…

А потом еще раз. И еще. И еще… Где-то на задворках разума промелькнула мысль, что давно уже остались позади времена, когда молодой чернокнижник Архип, которого тогда, конечно же, звали совершенно иначе, с патетическим видом читал многосложные вирши с размером, настолько странным и непривычным, что вызывал головную боль, на языке более древнем, чем древнейшая из описанных в умных книгах империй. Вирши, где каждое неправильное ударение, каждый ошибочный слог грозил обрушить на человека неописуемые опасности. Вирши, которые надлежало читать во время непередаваемо мерзких и сложных ритуалов, считавшихся древними даже во времена легендарных Та-Хемета, Ашура и Лемурии. Да и цели его стали приземленнее… Раньше он мечтал о всемогуществе и власти, о рабах и прислужниках, а теперь, вот, читал слепленные сикось-накось на ходу четверостишия, чтобы найти потерявшихся в колдовском лесу детей безмозглого пьяницы. А самым забавным, что он уже и не мог сказать теперь, какая жизнь ему более по душе, даже приставь кто ему к горлу нож.

Наконец, клубок в руках задергался, словно живой, норовя вырваться из рук. Архип наклонился и выпустил его. Упав на землю, оберег закрутился волчком, заметался по сторонам, словно собака, вынюхивающая след и, наконец, определившись, споро покатился по кромке леса. Колдун быстрым пружинистым шагом, иногда переходящим на легкий бег двинулся следом. Спустя примерно полста саженей, клубок резко развернулся и юркнул в глубь леса по малоприметной тропинке. Архип, не сбавляя темпа, бросился следом, ловко уворачиваясь от веток разлапистых елей. В лесу было куда более свободно, чем казалось снаружи, а густой колючий подлесок на проверрку оказался всего лишь зарослями шиповника. Неожиданно вернулось ощущение внимательного постороннего взгляда. Колдун встал столбом, готовый в любой момент защищаться или бежать, если в том возникнет необходимость. В нескольких аршинах от него, четко послушный воле хозяин, замер и клубок. Архип прислушался к ощущениям. Чужое внимание было явственным и довольно сильным. Но это не было совсем недавно испытываемым у опушки. Те внимание было злобным, полным ненависти и желания прогнать чужака подальше, а здесь было какое-то даже слегка добродушное любопытство. А еще Лес не скрывался, наоборот, он старался напугать, подавить, заставить броситься наутек. Здесь же наблюдающий действовал очень нежно, едва заметными касаниями. Простояв полсотни ударов сердца на месте, Архип молча пожал плечами — раз наблюдающий не желает причинять ему опасность, значит не до него. Хочет смотреть — пусть смотрит. И отдал мысленный приказ клубку продолжать путь.

Долго ли коротко, но некоторое время спустя, клубок вывел Архипа на берег небольшого озерца, и замер около самой воды. Прежде, чем колдун успел среагировать, из омута вытянулась длинная синюшная ручища с когтистыми пальцами и, сграбастав талисман, спряталась обратно. Архип замер в немом изумлении, быстро перешедшем в злость. Все-таки изготовление такой вещи стоило ему немалых сил и довольно редких материалов, которые в такой глуши сыскать непросто.

— И какая же паскудина у нас тут озорничает, — сквозь зубы процедил он, скидывая с плеч платок, и засовывая руку в сумку. — Кому тут лапы загребущие по плечи поотвинчивать?

Водная гладь была глуха к человеческой речи, а потому Архип вытащил из сумки серебряный крест. Настоящий, освященный предыдущим еще попом в ходе многодневных бдений и истовых молитв, предмет этот тщательнохранился, укутанный во многие слои особым образом заговоренной ткани в самом дальнем углу Архиповского чулана, чем вызывал у каждого, кому случалось видеть его, убеждение, что Архип сам боится к нему прикоснуться. На самом деле это было невероятной глупостью, Архип был человеком. Да и душу он демонам не продавал, а потому ни креста не боялся, ни причастия по случаю, не чурался, хоть и недолюбливал церковь и ее служителей за чванливость и лицемерие. А вот любая нечисть этот крест за версту чуяла, да так, что почти никакая маскировка не помогала. Да и зелья с оберегами, сами по себе вещи либо языческие, либо вообще сатанинские, а потому такой силы намоленную штуковину рядом не переносили. Сразу силу свою теряли. Присев на берегу и водя крестом над самой водой Архип елейным голосом заговорил:

— Ну же, друг мой водный, высуни нос наружу, я тебя не обижу… — он подождал немного. Тишина. — Ну на нет и суда нет, на себя пеняй, — и засунул руку с крестом по самый локоть в озеро.

Не смотря на то, что крест был холодным, вода вокруг него мигом вскипела, поверхность озера пошла волнами, словно стараясь, вопреки законам природы, расступиться от колдуна подальше, под ней мелькнули разбегающиеся в стороны чешуйчатые хвосты. "Нешто лоскутихи? — подумал Архип. — Это ж какая дура тут посреди леса утопиться удумала?"

— Да какое зло я тебе совершил?! — противно забулькало слева. Колдун обернулся и увидел, как из воды медленно поднимается мерзкая синюшная голова с выпученными глазами. Безобразно раздувшаяся, полугнилая, обглоданная рыбами физиономия существа с вырванными ноздрями и отхлященной нижней губой, выражала праведное негодование. — Пошто мучаешь девок моих!!! — грозно ревел уродец, не спеша, впрочем, высовываться даже по плечи.

— Девок, говоришь? — задумчиво, словно бы размышляя, пробормотал Архип себе под нос. — Ну девкам-то на роду терпеть велено. Тем более мертвым, — и слегка поболтал рукой, чтобы разогнать освященную воду.

— Ты что себе позволяешь, ничтожество!!! — снова взревел синекожий, и поморщился, когда одна из поднятых Архипом волн разбилось о его морду. — Да я тебя утоплю!!! — и медленно двинулся в сторону возмутителя спокойствия.

— Утопишь, — не стал спорить Архип. И криво ухмыльнулся. — А крест в воду упадет. Как думаешь, как быстро он тебя заживо сварит? Ты у нас не водяной, далеко от своего омута не убежишь, — нечистый замер и внимательно посмотрел в глаза человеку.

— Да какое ж я зло тебе совершил? — спросило чудовище второй раз, в этот раз куда менее уверенно, можно даже сказать, жалостливо.

— Вещи чужие воруешь. Дело делать мешаешь, — наставительно сказал Архип и снова взбаламутил воды. — Негоже такое делать.

— Да какие вещи?! Какое дело?! — делано возмутился омутинник окаченный очередной волной освященной воды. — Клубок что ли? Да забери его, подавись!

Из озерца, словно пущенный из пушки, вылетел украденный клубок, и с громким свистом улетел куда-то в чащу, в сторону, с которой Архип пришел.

— Доволен? — взвизгнул омутинник. В голосе его теперь явственно проступали истерические нотки. — Иди забирай, свой клубок, только меня в покое оставь.

— Э, брат, — покачал головой Архип. — Сдается мне, ты не слишком серьезно к моим словам отнесся. Либо сам с головой не дружишь, либо меня за дурака держишь. Любому же ясно, что мне теперь этот клубок бесполезен. Так что я от тебя так просто не отстану. Давай, рассказывай, кто тебя, головушка трухлявая, надоумил мне пакость сотворить?

— Не скажу, — неожиданно твердо отрезал омутинник и плотно сжал губы. Архип удивленно приподнял бровь и сделал несколько круговых движений рукой, перемешивая воду в заводи. Чудовище поморщилось и но упрямо помотало головой. — Не скажу и все тут, колдун! Хоть режь, хоть жги, хоть в церковь креститься тащи. Не могу. Не в моей это власти.

Сказать, что Архип был поражен, значит ничего не сказать. В отличие от сфвоего "старшого брата" водяного, омутинник был нечистью мелкой, не очень сильной и откровенно говоря, трусоватой. Украсть чужую вещь, оказавшуюся у кромки воды, покачать плывущую лодку, в крайнем случае, схватить за ногу купальщика, особенно ребенка или девку, чтоб сопротивления поменьше оказывали — вот верх того, на что он был способен отважиться. А тут перечил колдуну под угрозой божьего креста. И ведь видно, что и впрямь не скажет…

— Ну и как же нам быть? — в притворном сожалении пожал плечами Архип, не вынимая, впрочем, из воды руки. — За любую вину должна быть уплачена соответствующая вира, согласен? — омутинник судорожно кивнул. Не то, чтобы он и вправду был согласен с утверждением человека, но спорить и в этом случае, судя по всему, посчитал неуместным. — И так чем ты собираешься от меня откупиться? Учти, клады меня не интересуют. Да и откуда им взяться в твоем болоте.

Речной нечистый ненадолго погрузился в раздумия, скорость которых Архип то и дело стимулировал мерными движениями руки с крестом. От холодной воды пальцы его уже свела судорога, они очень плохо слушались, дежать крест становилось все сложнее, поэтому длительные рассуждения не были выгодны ни тому, не другому. И, судя по опасливым взглядам, бросаемым чудовищем на человека, он тоже это понимал.

— Ты же детенышей идешь? — вдруг оживился омутинник. — Тех что утром по лесу шастали? Мальчик и девочка. Могу сказать, кто их умыкнул и даже дорогу до его владений указать.

— И назад потом пропустишь? Мешать не будешь?

— Пропущу, — степенно кивнул омутинник. — Даже помогу, сколько ы моих силах будет. Слово даю!

— Э, нет, брат, так дела не делаются! Ты своему слову хозяин, захотел — дал, захотел — взял. Ты мне лучше поклянись тем, чье имя людям не произнести и не услышать.

Губы омутинника опять сжались в тоненькую полоску, но некоторое время спустя, он выдавил:

— Глянусь тебе именем — удивительное дело, губы нечисти шевелились, из его горла явно вылетали звуки, но Архип не смог ни услышать, ни понять их, а то, что услышал не желало складываться с цельное слово. — Что ни действием, ни бездействием, ни злым умыслом, ни случайным стечением обстоятельств до сегодняшнего заката не причиню вред ни тебе колдун, ни детям, коих ты ищешь, и не стану препятствовать их тобою спасению. Клянусь также помочь тебе с любыми спутниками по твоему желанию пересечь мое озеро дважды за этот день, — добавил он под насмешливым взглядом колдуна.

— Другое дело, — ответил Архип, вытаскивая из воды руку и тщательно упаковывая крест в тряпье прежде, чем сложить в суму. — Так бы и сразу. Говори, кто детей украл и где мне их теперича искать?

— Украл их верлиока… — начал было омутинник, но колдун перебил его.

— Верлиока? В наших краях? Ты меня совсем за дурака держишь?

— Я же поклялся, человек! Разве буду я опосля такого врать? Говорю же, верлиока это. Злобный, одноногий. Заявился в наши леса пару месяцев назад, избу в чаще справил да давай свои законы вокруг навязывать, жизнь лесную по чем зря насильничать. Чуть что не так в драку лезет. Тяжко с ним. Идти до него тебе недалеко совсем. Я тебя через речку переправлю и сразу к тропе доставлю, по ней пойдешь прямо, никуда не сворачивая и через пол версты у него и окажешься. Что рожу корчишь? Он эту тропу и протоптал. Каждый день то по воду ходит, окаянный, то рыбачить! Житья никакого нет. Залазь.

Повинуясь взмаху гнилой распухшей руки из глубины вынырнул небольшой деревянный плот. Архип с некоторой опаской взгромоздился на скользкие от речной воды доски и постарался встать поустойчивее. Стоять, не смотря на первое впечатление, оказалось достаточно удобно — толкаемый омутинником плот шел ровно, почти не качаясь, мокрая и, казалось, скрепленная только гнилыми веревками древесина держалась выше всяких похвал, не "гуляла" и даже ноги на ней не особо разъезжались. Речушка была неширокой, поэтому не прошло и десятка минут, как Архип легко спрыгнул на берег и снова взялся за зачарованный платок.

— Я останусь здесь, человек, — сказал омутинник в след убежавшей по тропе мыши. — Но только до заката. А потом уже выбирайся, как знаешь. И больше не попадайся мне на глаза, спуску не дам.

Архип торопился. Верлиока. Только этой напасти не хватало. Нечисть сильная, хотя и не очень умная, но при этом невероятно злая и кровожадная. Если детишки и вправду попали в лапы этого монстра, то скорее всего, кто-то один, а то и оба уже отправились в пищу прожорливой нечисти. Уж очень любит верлиока суп из молодых человечьих потрошков. Непонятно откуда он такой красивый завелся в этих северных лесах, обычно верлиоки обитали много южнее. Тропа оборвалась и перед Архипом открылась солнечная поляна с добротным хотя и простеньким домом посередине. На крыльце дома сидел очень странный мужик. Высокий, значительно выше среднего человека, так что Архип, далеко не последний по росту в селе рядом с ним выглядел словно безусый подросток, с деревянной ногой и единственным, болезненно выпученным глазом посредине заросшего до невозможности лица. Мужик с упоением точил огромный тесак, то и дело бросая плотоядные взгляды в сторону подвешенной под потолок крыльца плетеной клетки из лозы, где обнявшись сидели двое детей. Архип облегченно выдохнул — дети живы, а значит можно попробовать их спасти. Но сперва нужно…От размышлений колдуна оторвал громкий треск, раздавшийся сосвсем рядом…

Глава 4

По левую сторону, примерно в десятке шагов, из леса вывалился донельзя расхристанный мужичонка с ржавым топором в руках. К превеликому своему удивлению Архип узнал в мужике Никифора, нерадивого отца несчастных детишек. Совершенно непонятно, как этот ничтожный пьянчужка, не каждый раз способный без приключений добраться до отхожего места в собственном дворе, умудрился пройти сквозь полный опасностей древний лес, но факт оставался фактом. На краю поляны стоял и растерянно крутил заклохтанной головой именно он.

Архип сделал было несколько шагов в сторону вышедшего, не от большого человеколюбия, просто надо было остановить дурака прежде, чем он натворит глупостей, но не успел. Первым Никифора заметили дети. Младший, едва ли разменявший пятую весну при виде отца противно заверещал "Тятя!!!" — и разрыдался. Видимо, от облегчения. Второй — слегка постарше и от того попонятливее, поспешил закрыть не понимающему ничего брату рот, но этим только привлек большее внимание верлиоки. Косматый громила, выпрямился во весь свой двухсаженный рост и уже заметил непрошеного гостя, коему, судя по раззявленной ухмылке очень обрадовался. Подхватив массивный деревянный костыль, верлиока радостно захромал в сторону Никифора. Не смотря на устрашающую внешность и огромный рост, верлиока был хромым, а потому двигался очень медленно, и сбежать от него у нормального человека особого труда бы не вызвало. Собственно, чего-то такого Архип от Никифора и ждал. Того, что пьянчужка испугается и бросится обратно в тайгу. А там, если он окажется столь же удачливым, как и раньше, глядишь, доберется домой, и будет потом рассказывать за стаканом браги, как доблестно сражался за собственных детей, очередному жалостливому крестьянину.

Но пьяница удивил колдуна. Вместо того, чтоб спасать собственную жизнь, он, замахнувшись своим убогим оружием, с ревом способным сделать честь любому берсеркеру, бросился навстречу уродливой громадине. Верлиока приветствовал это взрывом гулкого хохота. Больше всего на свете гигант любил вкусно пожрать да вволю подраться. Желательно с противником, который серьезного сопротивления оказать не сможет. Такова вот особенность его природы. Будучи одним из сильнейших среди простейшей лесной нечисти, верлиока был до безобразия трусоват, обижал только тех кто слабее и только тогда, когда точно не мог получить сдачи. Вот и сейчас великан пошел на хитрость: когда до сшибки оставалось едва ли десяток шагов, он неожиданно швырнул костыль, словно биту для городков, под ноги человеку. Никифор, к чести его, заметил подвох и попытался спастись — что есть мочи подпрыгнул вверх, поджимая ноги. Но слишком уж малым было расстояние и стремительным и неожиданным оказался бросок. Да, толстенная палка, по сути, кое-как обструганный ствол березы-пятилетки, не перебила ему колени, но подсекла, заставив потерять равновесие и полететь кувырком прямо под ноги победно улюлюкающему верлиоке. Тот замахнулся деревянной ногой и, словно при игре в шалагу, мощно ударил незадачливого воителя в живот. Удар оказался поистине чудовищным, Никифора оторвало от земли и подкинуло на несколько локтей вверх. Вращаясь волчком, несчастный отлетел обратно к самой кромке леса и с оглушительным треском ломаемых костей врезался в ель. Подобрав костыль, верлиока дурашливой походкой подошел к едва шевелящему и постанывающему Никифору, широко замахнулся и несколько раз обрушил бревно прямо на голову несчастному пьянице, расплескивая ее малопривлекательным кровавым месивом по покрытой пожухлой осенней травой лесной почве. От душераздирающего крика бедных детей, на глазах которых погиб последний родитель, сердце Архипа пропустило несколько ударов, а руки сами сжались в кулаки. Но он прекрасно понимал, что силой совладать с верлиокой был не способен. Против грубой мощи колдовство, как правило, бессильно.

Верлиока находился уже почти на расстоянии вытянутой руки и Архип не был уверен, что его чародейская маскировка способна выдержать пристальный взгляд настолько сильного чудовища, поскольку не на таких она создавалась. Потихоньку уйти, пока не заметили? Мысль смалодушничать появилась лишь на короткое мгновение и тут же была с позором изгнана, все-таки есть в жизни каждого человека вещи, которые никак нельзя совершить, если потом хочешь смотреть в глаза собственному отражению. И, словно услышав его мысли, чудовище заводило заросшей рожей по сторонам, шумно принюхиваясь и подслеповато щюря единственный выпученный глаз. Архип сбросил с плеч зачарованный платок и сделал шаг вперед, при этом вежливо в пояс кланяясь:

— Здравь будь, верлиока — батюшка.

— ОХ, ТЫ НЕЛАДЕН! — подпрыгнул от неожиданности великан. Голос его был настолько низким, что, казалось, вызывал вибрацию во внутренних органах. — ТЫ ОТКУДОВА ВЗЯЛСЯ? ТОЖЕ СИЛОЙ ПОМЕРЯТЬСЯ ЖЕЛАЕШЬ?

— Ни в коем случае, батюшка, — еще раз поклонился Архип, демонстрируя глубочайшее почтение, но не раболепие. Все-таки перегибать не стоило. Верлиока был чудовищем простоватым, но не окончательно безмозглым, а потому излишнюю фальшь мог и заметить. — Я по лесу гулял, травушку собирал, о тебе от омутинника услышал, а потому решил отправиться — почтение засвидетельствовать. Соседи все-таки.

— СОСЕДИ? — верлиока казался озадаченным. Он задумчиво почесал косматую голову окровавленным концом костыля. — А ТЫ КТО ТАКОЙ ТОГДА? И ЧЬИХ БУДЕШЬ?

— Да Архипом меня кличут, батюшка, — Архип старался выглядеть расслабленным, но излишне близко не подходил, мало ли какая мысль может появиться в этой огромной голове. — Колдун я местный. Из деревни за речушкой.

— КОЛДУН? — удивлению верлиоки не было предела. — ЧЕРНЫЙ ЧТО ЛИ? А ЧЕМ ДОКАЖЕШЬ?

— Чернее некуда, батюшка, — заверил Архип со всей серьезностью. — А докажу я это тайным знаком, который все колдуны знают. Наверняка, он тебе известен, — и сложил пальцы особо хитрым образом, надеясь на болезненное самомнение чудовища, который не признается, что никаких тайных знаков не знает. Да и откуда ему знать то, чего никогда и не существовало. Кому вообще такая глупость могла понадобиться?

Получилось именно так, как он и надеялся. Верлиока с важным видом наклонился, тщательно осмотрел и зачем-то даже обнюхал подставленный ему кулак, а потом, всем своим видом выражая полное удовлетворение от осмотра, кивнул в сторону избы.

— НУ ПОШЛИ, СОСЕДУШКА, — пробасил он, поворачиваясь к колдуну спиной. Но по напряженной позе Архип распознал немудреную хитрость, чудовище было настороже, готовое в любой момент ответить на подлый удар в спину. Именно поэтому Архип даже не пошевелился, рисковать без надежды на успех он не собирался. — СЕЙЧАС УЖИН ВАРИТЬ БУДУ. ДВУХ МОЛОКОСОСОВ ПОЙМАЛ, КАК РАЗ ПОЖРЕМ ВВОЛЮ.

Архип не уставал кланяться даже спине..

— Спасибо батюшка, — осторожно начал он. С одной стороны, надо было как-то усыпить бдительность верлиоки и выиграть время для спасения детей. Если он сейчас их пустит в котел, спасать будет некого. — С удовольствием приму твое приглашение. Давно человечинкой не потчевали меня. Только вот разумно ли это?

— ЧТО?!! — взревел великан разворачиваясь "на каблуках", единственный глаз его буквально горел от подозрений, а костыль в руке был занесен для удара. — ТЫ ЧТО, ПЕРЕЧИТЬ МНЕ ВЗДУМАЛ?

— Да что ты, батюшка!!! — делано замахал руками Архип. — Да разве ж я посмею? Каким бы гостем я был, если б хозяину указывать взялся?! — верлиока настороженно кивнул и слегка опустил костыль, Архип подумал, а было ли это очередной проверкой от считающего себя умным чудовища, хотя гнев с лица не ушел полностью. — Просто, батюшка, зачем переводить свежее мясо, когда у тебя уже почти готовое есть? — он указал пальцем на обезглавленного Никифора. — Похуже, конечно, но ежели сегодня не съесть, то завтра мыши да воронье растащат. Да и протухнет же, ночи-то теплые еще.

Волосатый лоб чудовища покрылся сетью морщин, отражая напряженную мысленную работу. Верлиока несколько раз перевел взгляд с тела на клетку с детьми, что-то мучительно прикидывая, а потом пробормотав еле слышно "Переводить на него еще…самому попосля больше достанется", схватил тело пьяницы за ногу и, ни слова ни говоря, захромал к огромному разделочному столу, стоявшему у крыльца. Незаметно выдохнувший с облегчением Архип с плелся следом. Освободить детей из лап лесного чудовища — идея, конечно, благородная, и посыпать голову пеплом за собственную порывистость колдун не собирался. Он принял решение попытаться, и был твердо уверен в правильности выбора. Но от этой уверенности задача как-то вывести верлиоку из строя проще не становилось. Отравить? Так у него в сумке нет яда такой мощи. Верлиока здоровее любого медведя будет. Зачаровать? А чем? Вряд ли великан станет благосклонно взирать на колдуна, бегающего вокруг и распевающего странные песни. Верлиока не семи пядей во лбу, но догадается, что с гостем что-то неладно. Да и для всяких сложных ритуалов призыва и пленения сильной нечисти требуются разные специальные ингридиенты, которых сейчас просто нет. Значит и колдовство отпадает. Можно было бы дождаться, пока он уснет, да попробовать прибить чем потяжелее. Но опять-таки, не факт, что сразу получится, да и омутинника удалось заставить дать обещание ждать только до заката. Потом придется другим путем, неизвестным да необследованным уходить. Да и что-то мало верится, что верлиока спокойно дрыхнуть ляжет при чужаке в избе. В лучшем случае запрет куда, а в худшем прибьет, как натешится.

Возле места, если так можно сказать, схватки Архип наклонился и медленным движением подобрал топор. Держал он его максимально расслаблено, за топорище, чтобы гневливый хозяин не учуял опасности. Как верлиока умеет разбираться с опасностями, колдун уже видел, и на себе проверять не собирался. На первый взгляд, обычный топор, ржавый старый, на топорище едва держится. И как он тут с чаще леса вообще очутился? Решив, разобраться с этим позже, Архип заткнул его за пояс, а сам бросился догонять хозяина.

Возле дома к которому верлиока тащил обезглавленное тело, стоял массивный стол из грубо обтесанных и сколоченных на деревянные гвозди досок. По многочисленным ржавым пятнам и подтекам глубоко въевшимся в потемневшую уже древесину, можно было понять, что именно на нем великан готовит пищу. А, ежели сопоставить его состояние со словами омутинника, что объявился верлиока в лесу сравнительно недавно… В общем, покушать верлиока был не дурак.

Хозяин с легкость забросил человеческое тело на разделочный стол и вытащил из стоящего рядом чурбака железный тесак размером с добрую абордажную саблю. Не обращая внимания на душераздирающие рыдания несчастных сирот в расположенной неподалеку клетки, верлиока принялся деловито свежевать Никифора. А дети, окончательно растерявшие остатки надежды рыдали, не жалея глоток. Архип нисколько их не осуждал, мальчишки имели право и на скорбь, и на страх. Но, во-первых, побаивался, что они в припадках себе повредят, а, во-вторых, слегка опасался, что их состояние как-то может помешать его планам. Буде такие, конечно, у него появятся. Поэтому он решил от греха подальше детей усыпить при первой же возможности.

Верлиока занимался разделкой умело и, если забыть, что то, что под его ножом то, что совсем недавно было живым человеком, Архип мог назвать его действия даже красивыми. Ловко отделив кисти и ступни и сделав несколько коротких надрезов, он одним ловким движением содрал с человеческого тела кожу. Подвесив труп за стоящий рядом столб он все также умело вынул и разложил по отдельным кадкам внутренности — сердце, перечень, легкие, видимо тоже имел на них свои планы. И все это практически не испачкав в крови одежду.

— ЭЙ, ГОСТЬ, — распорядился он, споласкивая руки в воде из стоящей рядом бочке и доставая из кармана трубку. — УМАЯЛСЯ Я ЧЕГО-ТО, ПОДСОБИ-КА, ПОРУБАЙ МЯСКО.

— Конечно, батюшка, — самой своей мерзкой улыбкой оскалился верлиоке колдун, и вытащил топор. — Это я в миг.

Если судить здраво, осквернение мертвого тела находилось в списке грехов, в которых можно было обвинить Архипа, далеко не на первом месте, поэтому сам он не ожидал той бури эмоций, что у него вызвала эта грязная монотонная работа. Видимо, сказались долгие годы спокойной размеренной жизни вкупе с задушевными разговорами, которые любил разводить захаживавший то за зельями, то за десятиной, а то и просто пропустить втайне от попадьи кружку браги, церковник. А может то, что делать это приходилось под обезумевшими от ужаса взглядами детей несчастной жертвы, которые на примере отца уже прекрасно понимали, какую судьбу уготовил им косматый душегуб. Как бы то ни было, но Архипу стоило немалых трудов сдержать волну праведного гнева и обуздать желание приласкать этим самым топором макушку великана. Он жаждал жаждал мести. За несчастного пьяницу, которого сейчас, словно свинью на бойне, рубили на мелкие куски, за его детей, натерпевшихся страху сверх всяческой меры и уже не факт, что способных сохранить рассудок. И, что уж греха таить, за себя. За тот стыд, который он сейчас испытывал.

Удар, другой, третий, отложить топор в сторону, зачерпнуть лопатой истекающее кровью мясо и сбросить в стоящий рядом котел с водой. И снова за топор. Мерзкая и грязная, но несложная и однообразная работа оставляла достаточно времени для размышлений и, наблюдая за тем, как курит верлиока Архип начал, кажется, придумывать план.

— ХВАТИТ, ЧЕЛОВЕК, — верлиока, наконец, поднялся со ступенек и отряхнулся. — НАМ С ТОБОЙ ПОВЕЧЕРЯТЬ ХВАТИТ. ОСТАЛЬНОЕ Я НА ЛЕДНИК ОТНЕСУ, А ТЫ ПОКА ОЧАГ ЗАПАЛИ, — и он кивнул в сторону разложенного под котлом хвороста.

— Хорошо, батюшка, — привычно поклонился Архип, пряча облегченную улыбку. У него было время. Едва великан скрылся с остатками тела Никифора, он плеснул под котел воспламеняющейся смеси из одного из своих пузырьков, и, тем самым выиграв время, бросился готовить сюрприз "гостеприимному" хозяину. Перво-наперво бросил в детей невесомой пылью — молотой сон-травой. Пусть поспят. И сами здоровее будут, и под ногами мешаться не станут. Под крыльцо закопал редкий деревянный гребень, между перилами натянул веревку, слабенько так, а в просторной полутемной избе, прямо по полу около печи рассыпал несколько гвоздей. Самых обычных, откованных деревенским кузнецом. Потом, снова воспользовавшись горючей смесью, запалил печь в избе, а в полный еще на треть флакон влил из другого пузырька травяную настойку. Сильный запах пряных трав по его расчету должен был обмануть верлиоку, перебив собою дух куреного земляного масла.

Колдун едва успел управиться, как увидел медленно бредущую от леса фигуру.

— Батюшка, — не давая великану даже открыть рта, встретил того Архип. — Вижу, умаялся ты сверх меры. Позволь я нам есть изготовлю. У меня и травки есть особые, их в мясо добавлю, обещаю, это кушанье ты на всю жизнь запомнишь.

И, не дожидаясь разрешения, кинулся помешивать варево. Верлиока тяжело опустился на крыльцо и с превеликим интересом наблюдал за суетящимся колдуном, разведшим около котла бурную деятельность. Архип постоянно что-то помешивал, доставал из сумки то горсть какого-то белого порошка, то пучок трав, то какие-то сушеные то ли грибы, то ли овощи. И все это он бросал в котел, каждый раз сопровождая разнообразными прибаутками, вызывавших у утратившего всяческую бдительность лесного чудища взрывы добродушного громогласного хохота. Издалека могло показаться, что около лесной избушки собрались пара друзей, посидеть, отдохнуть от опостылевшей домашней рутины, может быть даже раздавить по ковшу чего-нибудь согревающего. Пасторальная идиллическая картина. Ежели позабыть, что именно варилось в котле.

И вот, наконец, незадолго за заката, когда солнце уже почти касалось вершин столетних деревьев, колдун завершил свое священнодействие и торжественно поднес одноглазому великану последнюю пробу. Приняв выпученный в крайнем удивлении глаз и невнятное восхищенное мычание того за высшую похвалу своей стряпне, он с легкостью, неожиданной для столь сухощавой фигуры, подхватил котел и поволок его в избу.

Глава 5

И пока верлиока, кряхтя, поднимался со ступенек да, тяжело переваливаясь, хромал в избу, Архип уже все подготовил по высшему разряду. Котел закинул на печь, на массивный стол сметал две тарелки с аппетитно дымящимся мясом — в ту что поболее, с горкой, для хозяина, под его богатырские стати, в ту что поменьше, пара небольших кусочков — для себя.

— Не побрезгуй, батюшка, — промолвил Архип, взбираясь на придвинутый к столу ящик. Верлиока жил бобылем и потому имел у стола только одну лавку. — Отведай.

От тарелки вкусно пахло вареной свежаниной. Травы, которыми сдабривал варево при готовке колдун и темный настой, которым щедро приправил уже при подаче, распространяли настолько густой одуряющий запах, что рот великана вопреки любому размышлению, наполнился слюной. Не заставляя себя долго упрашивать, он бросился к столу и схватил прямо руками самый большой кусок. Яростно рыча, великан запихал его в рот. Обжигаясь и давясь раскаленным, словно вышедшее из горнила железо, мясом, обливаясь пряным тягучим соусом, пачкая в нем и в вытекающем ижиру спутанную неухоженную бородищу, одноглазый громила шумно дышал, отплевывался и оглушительно чавкал, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень удовольствия.

Когда тарелка опустела больше чем на половину и верлиока утолил свой голод достаточно, чтобы вспомнить, что он за столом не один, ноздри его защекотал еще один непривычный аромат. Он с удивлением отвел свой единственный глаз от тарелки и уставился на уже закончившего трапезу человека. Архип, расслабленно развалившись на сундуке, с полуприкрытыми глазами посасывал резную деревянную трубку, выпуская густые облака белесого дыма. И густой землистый запах этого табака, сладковатый и насыщенный, настолько же отличался от привычной верлиоке копеечной северной махорки, которой ему удавалось изредка разжиться от незадачливых торговцев да путешественников, насколько свежая родниковая водица отличается от тухлой болотной жижи. Архип, словно почувствовав взгляд хозяина приоткрыл глаза и тепло улыбнулся чудовищу:

— Угостить табачком, батюшка? Давай трубку, набью тебе. Не трава нашенская сушеная, не лапти молотые, с югов, из Турции самой доставленное!

Верлиока не имел никакого представление, что это за такие "турции" и где они находятся, но он табачка оттуда отказываться даже и не подумал, а сразу протянул инструмент колдуну. И снова на глазах чудовища начало разыгрываться то ли какое-то священнодействие, то ли чародейский ритуал. Архип вытащил из сумки пакет с мелкомолотым черным порошком и жестяную банку с табаком и принялся укладывать их в люльку слоями вперемешку, тщательнейшим образом утрамбовывая пальцем каждый слой.

— Так вкуснее будет. Поверь, батюшка, — уверенно ответил он на удивленный взгляд чудовища.

В какой-то момент верлиоке надоело ждать, он выхватил трубку у гостя и засунул в рот. Из очага он достал лучину и, ткнув в табак, глубоко затянулся. Последней осмысленной мыслью чудовища было удивление от того, что на губах его гостя змеится победная злая ухмылка. А потом люлька трубки с громким шипением разлетелась снопом белых искр.

Яркая вспышка ослепила единственный выпученный глаз, хлопья горящего табака опали на одежду и бороду и те мгновенно вспыхнули чадящим пламенем. Из-за нечистоплотности верлиоки, горючий состав из приготовленного в алхимическом тигеле земляного масла, который хитрющий колдун смешал с травяным соусом, пропитал и волосы, и одежду, а горел он очень хорошо. Верлиока вскочил, выплюнул трубку и что есть мочи заорал, выбросив изо рта столб огня, словно заправский Змей Горыныч из всяких былин. Все тот же состав, проглоченный во время еды, тонкой горючей пленкой растекся по пасти и глотке чудовища, и нескольких искр, проглоченных в момент взрыва трубки, оказалось достаточно, чтобы воспламенить его. Истошно вереща, верлиока бросился к двери, намереваясь, видимо, нырнуть в стоящую около крыльца огромную бочку с водой, но Архип вскинул руку и произнес Слово. Магия Слов, настоящая, всамделишная волшба, почти позабытая, не деревенские заговоры. И рассыпанные по полу гвозди послушные его воле зашевелились, встали на шляпки остриями вверх. Гвозди были не совсем обычные, хоть и не несли в себе никаких чар. Просто откованы они были из самородного железа, не не познав ни тигля плавильщика, ни горна кузнеца. Холодное железо, первейшее средство против сякой нечисти. Единственный его недостаток — уж очень плохо поддается волшебству. Только самое древнее и мощное могло с ним совладать. На один из таких гвоздей верлиока и наступил своею здоровой ногой. Взревев еще раз, гигант оступился и, словно подрубленное дерево рухнул, головой разворотив очаг и опрокинув на себя все еще кипящий котел. Рев неожиданно оборвался. Гигант замер, то ли от боли, то ли от силы удара лишившись сознания.

Архип медленно поднялся с сундука и подошел к распростертому врагу. Выглядел тот ужасно — волосы на голове и роже практически полностью сгорели, кожа была покрыта многочисленными волдырями и ожогами — единственный глаз то ли от огня, то ли от крутого кипятка лопнул, словно перезрелая тыква, и почти вытек, руки, лицо и плечи были покрыты страшными волдырями от ожогов. Но пламя от воды потухло. А главное, верлиока был все еще жив — грудь его тяжело, порывисто и неровно, но явственно вздымалась. Убить такое чудовище было очень непросто, поэтому Архип поспешил убраться подальше. Дверь он подпер костылем, прошептал несколько строчек над закопанным у порога гребнем а потом бросился освобождать детей. Мальчишки все так же крепко спали, не добудиться, и сейчас, это было только на руку. Некогда было тратить время, чтобы их успокаивать и объяснять что от них требуется. Оставшимся от Никифора топором Архип снес замок, закинул одного на левое, а второго на правое плечо, благо те были худющими и жилистый Архип почти не замечал их веса, и помчался в лес.

Уже на опушке Архип услышал тяжелые удары в дверь избы. Верлиока пришел в себя и теперь собирался выбраться, этот лоб расшибет, но отомстит обидчику. Архип ни на секунду не обманывал себя, он понимал, что не смотря на хромоногость, верлиока бегать умел быстрее оленя, ведь был существом сверхъестественным. Да и без глаз следа колдуна он не потеряет, по нюху, что ли. Оставалось надеяться только на скорость собственных ног и то, что слепой монстр будет передвигаться значительно медленнее. Мысли эти прервал треск сносимой с петель двери и очередной вопль ярости, когда верлиока угодил в очередную приготовленную для него ловушку. До заката оставалось уже немного времени, а до озера, где все еще должен был ждать омутинник, еще более трети версты и Архип побежал, что было сил.

На берег колдун выскочил спустя чуть больше, чем четверть часа, сопровождаемый звуками близкой погони. Верлиока, не смотря на раны и собственную слепоту, и не думал оставлять жертву в покое, и с упорством безумного кабана ломился сквозь лес. Позади только и слышались, что оглушительный треск ломаемых столетних деревьев, да яростные вопли обезумевшего от боли и ярости чудовища. Речной дух терпеливо ждал на условленном месте, хотя и выглядел слегка обеспокоенным.

— Знатно разгневал ты его, человек, — удивленно покачал он головой. — Чую, потом он на мне отыграется, бросить бы тебя здесь… — не смотря на угрожающий тон и смысл своих слов, все тот же мокрый плотик омутинник подогнал. Он поклялся. Причем тем образом, который не мог никоим образом нарушить.

Архип запрыгнул на доски и устало скинул детей рядом. Хоть и невесомые поначалу, после стремительной погони теперь они оттягивали руки не меньше, чем мельничные жернова. Плот тут же отчалил от берега и со скоростью щуки помчался на другую сторону заводи.

— Так не жди, — Архип все еще не мог восстановить дыхание и мог говорить только короткими рубленными фразами. — Ты здесь хозяин. Утопи его… и делов-то.

— Утопи? — неуверенно засмеялся бес. — Думаешь, я не пробовал? Силен, аспид, сверх всякой меры. Чуть меня в прошлый раз на куски не разовал.

— Так то раньше, — продолжи увещевать Архип. — А теперь я его серьезно подранил. Слепой он теперича и уставший. Любо-дорого будет.

И, подтверждая его слова, из леса, кувырком выкатился верлиока. Выглядел он еще хуже, чем в хижине. Волдыри и ожоги, оставленные огнем и кипящей водой били разодраны в клочья, по плечам, груди и штанам, пачкая все, текла мерзкая желтоватая сукровица, из опухшей пустой глазницы, наверняка причиняя сильнейшую боль, торчали несколько веток и, вроде бы, осколков кости, все открытые части тела, не затронутые огнем, покрывали многочисленные синяки и ссадины, лишенная бороды и волос одуловатая рожа казалась еще более уродливой, а из перекошенной пасти с кривыми редкими желтыми зубами в стороны разлетались комья алой пены. Подняться у великана получилось только с третьего раза, первые два, неуклюже вывернутая деревянная нога предательски уходила в сторону, и он падал харей прямо в грязь, оглашая округу очередным яростным воплем. На третий же он сообразил проползти по мокрой глине до ближайшего кустарника и кое-как выпрямиться, держась за него. Архип поймал задумчивый взгляд омутинника.

— Это твой шанс, второго может и не быть, — с видом змея-искусителя, промолвил он.

Тем временем верлиока неохотно вошел в реку. Ступал он опасливо и осторожно, все еще чувствуя близость обидчика, но ощущая определенную неуверенность в непривычной для себя стихии. Сердце колдуна сжалось, если речная нечисть струсит, если пропустил верлиоку, ведь данная клятва не препятствовала ему сделать это… Даже если удастся добежать до деревни, в чем Архип глубоко сомневался, он тоже был до крайности измучен, сколько народу поляжет прежде, чем сумеют добить чудовищную тварь?

Плот мягко ткнулся носом в заросший травой берег, а верлиока зашел в воду уже почти до груди, когда из воды вытянулась тонкая синюшная рука, схватившая великана за одежду. Потом вторая, потом третья. Архип, боясь поверить в удачу повернулся к омутиннику. Теперь уже по распухшим синюшным губам речной нечисти змеилась победная улыбка.

— Солнце почти село, колдун, — кивнул он на длиннющие тени. — Уходи, пока я занят. Потом таким добрым не буду.

Архип вежливо, без намека на насмешку, в пояс поклонился нечисти, подхватил детей за штаны и спрыгнул на берег. Позади в реке все усиливалась возня, громкие плески перемежался рычанием верлиоки. Поднявшись на горку, вверх от реки, в сравнительной безопасности, Архип обернулся и увидел незабываемое зрелище. Слепой израненный великан судорожно дергался, продолжая упорно брести вперед. Он находился уже по грудь в воде и мог только неуклюже отбиваться от тянущихся рук, хватавших за одежду, за обрывки кожи, дергавших и норовивших уронить, затянуть под воду. Пока что речным обитателям не удалось хоть сколько-нибудь серьезно замедлить верлиоку, они только раздаражали его. Видя это омутинник сжавшись и вытянувшись, словно щука, разогнался и с глухим стуков врезался гиганту в грудь. Тот покачнулся и медленно завалился назад, погружаясь в омут под злобный булькающий хохот.

Не собираясь ждать очевидной развязки, Архип закинул детей на плечи и укрылся платком:

В траве, где шепчет ветер,

Крадусь я неслышим…

Дальнейшее путешествие было пусть не очень быстрым, все-таки телесное и душевное напряжение давало о себе знать, изматывая человека, но прошло практически без приключений. Единственное, что беспокоило Архипа — вернувшийся и даже, кажется, ставший еще более внимательным странный взгляд. То самое ощущение чужого скрытого наблюдение который преследовал его с самого первого применения своих колдовских способностей в этом лесу. Но поскольку при этом смотрящий, кем бы он ни был, никоим образом себя не выдавал, препятствий чинить не собирался, Архип просто отложил его загадку в долгий ящик, сосредоточившись на более насущной задаче — спасении детей. Сложно им, наверное, придется, теперь совсем без отца… Хотя, если подумать, каким пропащим был человеком Никифор, может, и лучше кто их возьмет. Деревенские сирот никогда не бросали. Во-первых так или иначе все друг другу были родичами в общине, пусть и седьмой водой на киселе, а во-вторых… А во-вторых свободные руки в хозяйстве всем были нужны.

На берегу реки Архипа ожидало, такое ощущение, что население всех ближайших деревень и хуторов скопом. Мужики, бабы, дети, все толпились, галдели и опасливо косились на лес. Палили костры, Архип очень надеялся, что не из тех дров, что были заготовлены по его просьбе. Детей-то он спас, но Нечисть уже почуяла и пометила их, а значит покоя им не будет более никогда и нигде. Или найдут сами или приманят. А в худшем случае вообще сами в нежить обратятся. Мало ли какие росточки в их душах засели. Нужен был непростой и достаточно опасный ритуал.

Забывшись в своих мыслях, Архип перешел реку как есть, под чарами личины, и сперва даже не понял испуганных криков баб. А потом сообразил, что все они видели круги на воде от человечьих ног, Воду, ее ведь не обманешь, как и Землю, они видят не мышь, но человека. А значит и следы от него остаются человеческие. Видя, что мужики посмелее стали хвататься за колья и факелы, Архип сдернул покрывало, явивишись перед миром во всей красе — разгвазданный, забрызганный кровью, с двумя бездыханными телами детей на плечах.

Мужики вздрогнули. В толпе кто-то вскрикнул и запричитал.

— Цыц!!! — рявкнул Архип, не давая начаться всеобщему гомону. — Василий! Андрей! — позвал он, и удовлетвоернно кивнул, когда помощники выскочили, словно бесы из табакерки, имя третьего он так и не удосужился спросить. — Все заготовили? — совместный кивок. — Тогда, Василий, хватай детей, и народу побольше. Лучше баб. Тащите их к глине, — несколько человек, мужчин и женщин, не дожидаясь оклика сами вышли из людской кучи и с великой осторожностью приняли у колдуна его все еще крепко спящую ношу. — Детей раздеть, обмазать глиной с головы до ног, так чтоб ни одного пятнышка кожи не проступало. Чем гуще тем лучше. Торопитесь, времени у нас мало. Как закончите, туда несите, к кострам. Андрей, клади два костра и разжигай. Да не скупись! Гореть должно так, чтоб в аду жарко стало. Понял? Давай, брат, вперед время не терпит. Семен? — молчаливый охотник неслышно выскользнул из темноты и протянул горсть перьев. Архип их придирчиво осмотрел в неверном свете костров и, убедившись в том, что Бирюк умеет исполнять требуемое так, как никто другой, с чувством отблагодарил его. — Найди двенадцать мужиков, друг. Пусть возьмут двенадцать ведер и встанут у костров, у каждого по шесть. Сам между ними встань, приготовься, дам первый сигнал — пусть трое воду в костры льют, дам второй — на детей, понял? Ну там поймешь, когда дело станется. А теперь все, идите, мне подготовиться надо.

Скинув забрызганную кровью одежду, Архип по-быстрому ополоснулся в реке и накинул легкую рубаху почти до колен. Смену одежды он всегда носил в своей казавшейся со стороны бездонной сумке. Первостихии, к которым он собирался обращаться с довольно специфическими просьбами всегда были древними, капризными и непредсказуемыми сущностями. А потому уважение к ним стоило выражать в том числе и во внешнем виде. Там же в стопке бумажных листов, скрепленных суровой ниткой, на которых каждый квадратный вершок был покрыт словами, рисунками и символами, нашелся нужный заговор. Не совсем то, что нужно, все-таки, к такой ситуации заранее подготовиться было никак нельзя, но Архип, как и любой, связанный с колдовским искусством, был достаточно неплох в импровизации. Приходилось выдумывать.

Весело затрещав хворостом в отдалении затрещали костры. И эти тоже справились с задачей выше всяких похвал. Кострища сложили огромные с хороший стол, хворост и дерево приволокли сухое, занялось быстро, горело ярко и жарко. Архип медленно вышел в круг света и мельком глянул на принесенных сюда же детей. На первый взгляд, все было сделано выше всяких похвал. Жирная рыжая глина покрывала детские тела, которые держали по двое крепких мужиков, густым и толстым слоем. Указав мужикам встать в нужные места, и отбросив посторонние мысли, Архив закинул голову и громким, гулким голосом завел тягучий речитатив.

О мать-земля, услышь меня

Жизнь забери, что впредь дала.

Медленно, полностью подчиняясь ритму заговора, он начал движение от самого края освещенного кострами пространства по крутой спирали, центром которой были измазанные глиной детские тела. И с каждым шагом, каждым слогом, казалось, земля под ногами тихонько вздрагивала.

И вместе с ней возьми с собой,

Все зло, что вьется над главой.

Лица державших детей мужиков исказились суеверным страхом. Любой из них в тот момент готов был поклясться, что после последних слов тела у них в руках потяжелели на добрый пуд, а глина стала настолько холодной, что заломило руки. Но разжать руки, отступить и покрыть себя вечным позором на глазах у односельчан они и не подумали. Правда, когда Архип отдал жестом сигнал бросать детей вогонь, выполнили они это как-то излишне быстро и рьяно. Но кто мог бы их винить в этом?

Отец-огонь, ты гой еси,

Жар в сердце юном погаси.

Брошенные тела рухнули в центр ярко пылающих костров, разметав тучи сверкающих искр. Но вместо того, чтобы разлететься по ветру или погаснуть на земле, искры эти закружились медленно пульсирующим в такт словам Архипа облаком.

И пусть во тьме, утратят след,

Все те, кто мне алкают бед.

Короткий взмах руки и Семен, и в правду, все понял, отправил шестерых мужиков с ведрами плеснуть ведра в костры, по трое на каждый.

Сестра — водица, кровь мою,

Всю без остатка отдаю,

Те, кто стояли близко увидели, что выливавшаяся из ведер в огонь вода была непривычно вязкой, словно сливки или… кровь. И цвет ее в неверном свете костров казался слишком уж темно-алым.

И с нею пусть уйдет во плес,

И тать, и самый ярый бес!

Вопреки ожиданиям, вода не загасила костры и даже не уменьшила их жар. Да и сама она не взметнулась в небо облаками едкого пара, а словно бы просто прошла сквозь огонь, не повредив ему. Архип выхватил из кармана горсть перьев и швырнул и их следом

О, ветер — детской брат поры,

Мое дыханье забери,

Откуда-то с севера налетел порыв ветра. Мощный и холодный, продирающий до самых костей, он, правда, даже и не думал беспокоить вздымавшееся уже до уровня верхушек деревьев пламя.

За ним умчатся в край иной,

Кто по пятам идут за мной.

После этих строк Архип, уже стоящий около гигантских костров, седлал еще один шаг вперед, прыгнув в первый, не переставая вещать.

Отец — огонь, услышь мой зов,

И разожги во мраке вновь,

Прежде чем затих первый испуганный крик, он выскочил обратно, живой и невредимый, держащий в руках крупный ком спекшейся глины, в которой только с большим трудом можно было признать человеческую фигуру. Бросив свою ношу на траву, Архип нырнул во второй.

Двух душ пылающих огни,

То что забрал, отец, верни.

И вот уже на траве лежат, источая жар две фигуры, а колдун падает перед ними на колени. Рубаха его тлела, в многочисленные прорехи видно, что волосы на груди, руках и даже срамном месте от жара свернулись в комочки, но кожа была чистой, без следа ожогов. Наклонившись над первым куском глины, Архип поднял к небу, сложенный "замком" кулаки.

О мать-земля, и хлеб, и соль,

Прошу, родиться вновь позволь

С силой он обрушил на глиняный кокон могучий удар. Настолько сильный, что тот лопнул, разлетевшись мелкими острыми осколками. Даже посек кого-то из деревенских, неосмотрительно подошедших слишком близко.

Тому, кто ускользнул за край,

Что забрала, прошу, отдай!!

Новый удар и еще одна оболочка разлетелась на куски. Теперь зеваки могли рассмотреть ребенка, что был в ней заключен. Зрелище обожженного, покрытого черной коркой из прожарившейся кожи и плоти, сквозь частые трещины в которой вытекает сукровица, тела, оказалось для кого-то чрезмерным, раздали крики ужаса и звуки рвоты. Архип и не думал отвлекаться на всю эту мелочь, он наклонился к лицу несчастного, к тому месту, где сквозь прогоревшую плоть были видны казавшиеся на фоне черноты неестественно белыми зубы.

О ветер, славный добрый брат,

Чей нрав суров, горда чья стать,

Он сильно дунул в изуродованный рот ребенка, и в то же мгновение тот хрипло болезненно вдохнул. Если можно назвать вырвавшийся из его горла болезненный булькающий звук дыханием. А Архип уже повернулся к следующему несчастному.

Дыханье — самой жизни суть,

Срок что отнял, пришел вернуть!

И ситуация повторилась. Только теперь ребенок издал что-то отдаленно напоминающее стон.

Сестра-вода, отринув тлен,

Верни же кровь в каналы вен,

Архип взмахнул руками подзывая оставшихся водоносцев. Те, не менее перепуганные, чем остальные соседи, сперва не поняли знака, но Семен отвесил ближайшему оплеуху и все зашевелились.

Что унесла река пора,

Отдать, любезная сестра!

И, повинуясь жесту колдуна, мужчины, опрокинули ведра на изуродованные тела детей. По три на каждого. И в очередной раз случилось невиданное: от мальчишек в воздух поднялись столбы пара. Словно воду вылили на раскаленный металл. И пара было значительно больше, чем могли дать шесть ведер — всю округу заволокло тяжелым, теплым паром. И в воцарившейся за тем глухой белесой мгле напряженным крещендо, словно последний удар молота по шляпке гвоздя, разнеслось "Аминь!!!".

Когда туман ушел к реке, а потом и ниже по течению, пораженные до невозможности люди увидели, что на земле лежали двое совершенно здоровых, хотя и полностью лишившиеся волос дети. Кожа их была красной, словно после хорошей бани. А рядом, что называется "на четырех костях", стоял, опершись о землю Архип. Он тяжело дышал и потеряно качал головой, но тоже, кажется, был вполне цел. К мальчикам тут же бросились женщины и давай кутать, вытирать, Архипа же подхватили сразу несколько крепких рук. Кто-то сунул ему в рот горлышко бурдюка. Архип машинально выпил и закашлялся. Горькая обжигающая жидкость, казалось, могла дать фору недавнему костру. Она обжигала рот и внутренности, отгоняя прочь усталость и прочищая укутавший разум туман.

— Бесы тебя дери, ядрено как, — выдохнул он. И тут же, словно опасаясь, что отберут, присосался к меху еще раз.

Мужики облегченно заржали, кажется, о состоянии колдуна они переживали весьма искренне.

— Жив Архип, очухается! Тащи его в дом. Никифора надо найти, весть сказать. Где он? — загомонили вокруг.

— Мертв Никифор, — нехотя проговорил Архип, и хотя голос его был слаб, но заставил замолчать всех, даже гомонящих около детей баб. — В лес пошел. Детей спасать. Там, — он кивнул в сторону своей одежды и с удивлением обнаружил лежащий поверх одежды старый ржавый топор. — Его кровь. Все, что осталось.

— Непутевый был мужик, — проговорил какой-то старик, стягивая шапку с головы. — Но помер кровинку свою спасая. По чести похороны справим. Заслужил.

— Да, заслужил, — ответил Архип и снова приник к бурдюку, стараясь отбить запах варящейся в котле человечины.

Глава 6

Отбрехаться от гостеприимных жителей Ночной удалось далеко не сразу. Не отпускали до тех пор, пока буквально каждый сельчанин не заявился к дому Василия, где Архипа оставили ночевать, чтобы тем или иным образом выразить колдуну свою признательность. Даже привычная опасливость по отношению к роду его деятельности отступили куда-то на задний план. И по старой деревенской традиции, приходили они не с пустыми руками. Нет, ничего действительно ценного, вещей или, не дай Бог, денег, они не несли, боялись обидеть подозрением в корысти, а вот еды или выпивки… В общем, к вечеру второго дня Архип сам себе напоминал прилично откормленного к осени хряка. Ну так и не смог отказать никому, и от каждого каравая, каждого куска солонины, каждой запеченной, специально для тебя забили курочку, Архипушка, не обижай бабушку, старался откусить хотя бы кусочек. А из каждого принесенного бутыля сделать по глотку. И, признаваться, это было чертовски приятно.

Когда-то давно, когда он только приехал сюда, в глушь, уж пятнадцать с гаком лет назад, он не особо-то старался влиться в местный мир. Жил на отшибе, пугал озорников, сам же распускал про себя пугающие слухи. Его устраивало подобное спокойное и размеренное существование, да и происхождение ккупе с прежними увлениями его способствовали определенному высокомерию. Не любил дворянин по роду, да еще и ученый всяким древнейшим премудростям, по одному слову которого принимались плясать польку демоны из глубин Геенны, простой люд. Презирал его. И народ отвечал ему, разговаривающему с каждым через губу, тем же. Но четыре года назад пришла большая беда. По губернии безжалостной косой прошлась холера. В Чернореченске целые кварталы заколачивали досками, чтоб сдержать болезнь, по волостям под корень вымирали деревни деревни. А в Крапивинской общине даже нового кладбища копать не пришлось. И все от мала до велика знали, чья это заслуга. Архип с самоотверженностью, удивившей даже его самого, без покоя и сна варил зелья и выхаживал больных. Детей и стариков, баб или мужиков, зажиточных и нищих, чьим имуществом была только последняя рубаха, Архип помогал каждому. Больше месяца он просто жил в огромном амбаре спешно переделанном под госпиталь. Надорвался тогда знатно, сам после мора слег на месяц в постель, но справился, сотни, ежели не тысячи Костлявой не отдал. Не за прибыток старался и даже не за благодарность. Не нужна она была ему. Привык уже за годы нелюдимым быть. Просто что-то повернулось в его душе. Понял, что должен. И от того до глубины души поразился, когда крестьяне отплатили ему по чести. Его, хворого и бессознательного взяла на постой Дарья, вдовая купчиха, обоих сыновей которой спас в тот год от смерти. А деревенские мужики, пока он без сил был, порешали на вече, да снесли его старый плохонький домик, который кое-как сварганил еще в первый год жизни в Крапивине, да отгрохали ему хоромы, сделавшие бы честь и иному барину. Поправили забор, стайки, выкопали новый колодец. Коновязь справили. Бабы в порядок привели его аптекарский огород. А уж про то, какие разносолы ему каждый день таскало благодарное деревенское бабье и говорить не стоило. Кормили на убой, лучшим, что было. И вот тогда Архип впервые поймал себя на мысли, что ему нравятся эти люди.

А потом отца Петра, старого и сварливого священника, принявшего некогда на себя ответственность за приблудного колдуна, сменил Григорий. Ни на золотник не лучше предыдущего характером, но, не смотря на разменянный пятый десяток, еще и истово верящий. За что уже не раз пострадавший, но все равно понимания и умения закрывать, гед надобно рот, не наживший. А еще намертво вбивший себе в тупую башку, что Архип вот-вот готов раскаяться, надо лишь его подтолкнуть. Сколько копий было сломлено в полуночных яростных, до хрипа, и даже, чего греха таить, до кровавой юшки, теологических спорах за стаканом браги, уж и не счесть. И опять, не смотря на всю язвительность и насмешливость Архипа, он проникся уважением к этому уверенному в своем деле, достойному по всем статьям человеку, который не только от прочих требовал соблюдения поста с заповедями, но и сам их чтил паче живота.

И последним ударом, расколовшим броню нелюдимости стала Дарья. Все еще ослепительно красивая, не смотря на двух детей да каторжный труд по умножению оставшегося от мужа имущества, и при этом дьявольски умная баба. Она ж почти год обхаживала колдуна. Даже дело общее с ним завела, естественно не в ущерб себе, не девка поди, глупости из-за влюбленности творить, лишь бы чаще ему глаза мозолить. И ведь добилась своего, охомутала, окрутила. Да так быстро и ловко, что Архип и оглянуться не успел, как пошли разговоры, что вот старший на ноги встанет, наследство отца в руки окончательно возьмет и она к нему на хозяйство с концами и переедет. Собственно, и возражать-то особой охоты он не имел. Прикипел, привык, захотелось остепениться. А как баба у него завелась, как поп в проповедях перестал клеймить колдуна сатанинским отродьем, как зелья его в лавках появились, так и народ к Архипу своим ходом потянулся. Со своими простыми бедами и горестями. У кого корова слегла, кто с лихорадкой слег после того, как воды грязной на охоте хлебнул. А кто из города и болезнь срамную приволок. Все к Архипу шли. И многим, хоть и не всем, всем вообще никто помочь не может, даже Господь, он помогал. Кому зельем, кому чарами, а кому и просто добрым словом.

Вот тогда и понял Архип, что обычная человеческая благодарность стали приносить ему удовольствие. Нет, он не перестал быть сварливым и язвительным, не перестал ругаться, хамить и богохульничать. Но куда чаще замечал за собой стремление делать добрые дела. Даже в ущерб себе. Вот что мешало ему в этот раз не лезть на рожон? Ведь будь верлиока чуть умней своего костыля, он бы ему башку запросто открутил. Чем думал, на что надеялся? Бес его знает. Захотелось в героя поиграться. Но даже сейчас Архип честно себе признавался, что даже зная, с чем ему придется столкнуть, все равно пошел бы в лес. Ну не мог он послупить иначе, а значит нечего себя за безрассудство поедом есть. Не первая глупость в его жизни и, даст тот, кто за ним присматривает, не последняя.

С такими мыслями Архип раскладывал богатые гостинцы в переметную суму. Много их было. Мясо, овощи, соленья, выпивка, яблоки, варенье, выпечка патока, мед дикий, мед домашний. Не поскупились местные спасителя отблагодарить. Вроде и не всем помог, а только детей пьяницы вытащил, а вот… каждый чего мог отсыпал. Удивительные люди.

Дети, к слову, в себя пришли, но пока только и могли, что в кровати лежать, ни ноги, ни руки не слушались. Помнили они произошедшее очень смутно и только в общих чертах. Словно случилось оно не вчера, а годы назад. И смерть отца приняли настолько же. Поплакали, конечно, но без излишнего. Оно и к лучшему, глядишь, переживут проще горе. Забрал их к себе Андрей. Тот тощий мужик, что вызывался с колдуном в лес идти. Его с Марфой, женой, значит, Господь своими детьми не наградил, так уж получилось, так она в приемышей вцепилась, мол, не отдам никому, сами воспитаем. Андрей спорить не стал, не дурак, поди, супротив хозяйки в таком деле перечить. Да и видно было, что он сам не против, детей поняньчить самому хотелось. Ну пусть, подумал Архип, всем лучше будет. У Андрея дом ладный и хозяйство хорошее, мальчишкам всяко сытнее будет чем у отца-пьяницы, земля ему пухом.

Никифора схоронили по-быстрому. Поп, не смотря на вмещающееся не в каждую дверь пузо, всегда был легок на подъем, а потому примчался еще в ночь. Утром же за деревней на скромном погосте и справили обряд. Поскольку тела не было, то обошлись без гроба. Выкопали ямку, сложили залитую кровью одежду да поставили крест. Ну и Архип, когда никто не видел, прикопал в той же могиле два куска вареного мяса. Кем бы он прежде ни был, и какой бы грех в своей жизни не совершал, но есть человечину не собирался, а потому тогда в лесной избушке просто спрятал в сумку, едва отвернулся великан. Как жил Никифор непутево, подумал он тогда, там и помер. И похоронены от него были только пара кусков вырезки с южными травами.

В общем, тронулся он только утром третьего дня. Ехать пришлось одному. Григорий с Семеном ушли еще вчера, первый валил все на то, что ему троих крестить еще надобно до воскресения, а второй… А второй ничего не сказал, просто как-то зашел, подал руку, да отправился по своим охотничьим делам. Тронулся Архип с первыми петухами, едва дорогу можнос тало разобрать. Гнать лошадь он не собирался, не было в том нужды, а добраться до дому хотел к обеду. Делать было особо нечего, и он все размышлял над произошедшим. Над верлиокой, которому тут делать было совершенно нечего, о скотине эта так далеко на востоке, у самого Пояса, отродясь не слышали. Они ближе к морю встречались, на Псковщине, а то и южнее. Что могло его сюда привести? Да и взгляд тот… Кто ж в тайге такой сильный да любопытный завелся, что сквозь морок смотреть может? И, главное, каковы его намерения? Ээх, слишком много вопросов терзали разум Архипа, мешая ему наслаждаться, возможно, последними теплыми осенними днями, перед грядущей мокроступицей.

За тяжелыми мыслями Архип и не заметил, как добрался до Крапивина. Село встретило колдуна привычным шумом: ревом, воем и гоготанием скотины, людскими голосами, да задорным детским смехом. Еще до околицы за его лошадью увязалась стайка шпаны обоих полов, довольно нагло выпрашивавшая у "дядьки колдуна" превратить кого-нибудь в лягуху. Причем жертву для этого предлагали на перебой, устроив основательный галдеж. От шантрапы, впрочем, удалось откупиться калачом из гостинцев. Архип их не жалел, все равно до сладкого был не шибко охотч, да и не съесть одному такие запасы.

По пути он заехал к кузнецу, заказал у него хладнокованных гвоздей взамен использованных. Тот поумрямился конечно, не любил он таким путем ковать, уж очень муторно было, но хорошая оплата и старый-добрый магарыч помогли переубедить. Дело, впрочем, было небыстрое, а потому сговорились на следующий месяц.

Заехал Архип и к старосте, поведал как и что было, ничего не утаил. Таков был его уговор еще с прежним, отцом нынешнего. Тот тоже крепко над произошедшим задумался и даже предложил в город весточку кинуть, чтоб кого из Коллегии послали, разобраться подсобили. Архип такое решение одобрил и помог письмо то написать. Староста был человеком образованным, читал бегло, с арихметикой дружил, да и сам писал так что любой приказчик обзавидуется, но все-таки перед размашистым почти каллиграфическим почерком колдуна испытывал детский восторг, и при любом поводе подряжал того на это дело. Полюбоваться чтобы.

Там же и пообедали, а под шумок Архип сгрудил Ангелине Сидоровне, крепко сбитой смешливой старостиной женушке, добрую половину привезенного из Ночной. Все равно лошадь оставлял, а на своем горду не особо потаскаешь. Остальное, по большей части сладкое, он планировал раздать Дарьиным сыновьям. Он к парням в отцы, конечно, не набивался, но при случае подкупом не брезговал. Мало ли как жизнь извернется, глядишь и пригодится.

Собственно, к Дарье, а точнее в ее лавку, он и отправился следом. Тем более, что находилась она аккурат по пути от деревенского центра с церковью да старостиным домом, и его околицей. Саму купчиху не застал, в лавке всем распоряжался Мишка, молодой, только женихаться задумал, но ухватистый, весь в отца с матерью пошел, парень. Мишка Архипа не то, чтобы любил, вроде даже ревновал к матери слегка, хотя отлично помнил кому был обязан жизнью, а потому всегда был безукоризненно учтив и предупредителен. Да и цену на товар слегка скинуть никогда не гнушался. С благодарностью приняв гостинцы и торжественно пообещав угостить брата, он рассказал, что матушка сразу после обеда отправилась в новый амбар, где приказчики никак не могли обмерить недавно завезенные из Чернореченска ткани. Делов там на пару часов, а оттуда она уже обещала заглянуть к Архипу. Видать, прознала уже от кого-то, что полюбовник в село вернулся. Оно и не удивительно, село хоть и большое, но народ вечно шлындает да трепется почем зря. Быстрей любой царской почты новости разносит.

По прикиндке обоих эти "пара часов" как раз вот-вот должны были закончиться, а потому колдун поспешил до дому. Негоже заставлять зазнобу ждать дольше необходимого. Так и оказалось. Еще у коновязи, специально сделанной у начала тропы к его избе, он увидел Варьку, Дарьину кобылу, легко опознаваемую по дамскому седлу. Кроме Дарьи из баб верхом на лошади во всей общине никто и не ездил. Во-первых сбруя стоила немалых денег, а уж обучение так и вообще в копеечку вылетало, а во-вторых у женщин и времени-то особо на все эти модные штуки не было. Не по-мужски ж, ноги враскоряку, им ездить? Несолидно как-то, засмеют. Кто хотел, те телеги использовали, там-то невелика премудрость была. А вот купчихе по роду деятельности нужно было быть везде и всюду, иначе можно выгоду упустить, потому и пришлось раскошелиться сперва на седло, а потом и на учителя. Архип помнил, как Матвей, муж ее, молодой жене аж из города на месяц учителя специального привозил. Мужик умный был, не просто грелку в постель готовил, а опору и подмогу в любом деле. В том числе и купеческом. И оправдались его вложения стократ, как Матвея шестого года тати на тракте зарезали, так жена по малолетству наследника ничего не порастратила, а, наоборот, еще и расширила дело.

Дарью Архип увидел испуганно мнущейся около завалинки. И это сразу колдуну не понравилось. Купчиха никогда излищней робкостью не отличалась, и, хотя и без необходимости не лезла в рабочую часть хором, где хранились всякие алхимические да колдовские принадлежности, то в остальной части чувствовала себя полноценной хозяйкой. А когда, увидев своего мужчину, она бегом бросилась к нему по тропе, сердце его вообще пропустило удар.

— Что случилось, ладушка моя? — нахмурился Архип обнимая дрожащую подругу. Он знал, что купчиха как-то встречалась на дороге с медведем, а потому недоумевал что же так могло напугать женщину.

— Архипушка, там страсть какая-то в светлице завелась, — она зарылась колдуну в грудь. — Черная, словно грех. Дышит, глазами без счета смотрит.

— Страсть? — с недоумением Архип слегка отстранил зазнобу и посмотрел ей в глаза. Нет, не шутила она. — Подожди-ка здесь.

Порывшись в сумке, Архип вынул оттуда серебрянный крест, уже не раз сослуживший ему добрую службу, и медленно вступил в избу. В сенях было, на первый взгляд спокойно, даже непонятно, что могло так напугать Дарью, женщину, в принципе, не из мнительных. А потом он услышал. Хриплое, мерное дыхание, доносящееся из-за запертой двери в светлицу. Архип приставил ржавый топор, мешавший открыть дверь, к косяку и вошел в жилую часть избы. И тут же в безмовлном ужасе уставился на творящееся там. Стол и большая часть пола в комнате были покрыты черной колышащейся массой совершенно неописуемо мерзкого вида, напоминавшей непомерно разросшуюся плесеть иссиня-черного цвета. Напоминавшей бы, ели б не не мириады черненьких паучиих глазок не мигающе смотрящих на вошедшего.

— Господи Боже, что же ты за дрянь? — потрясенно пробормотал обычно не слишком жалующий распятого на кресте Архип и больше по наитию, чем до зравому размышлению, тыкнул сжатым в руке крестом в ближайший отросток. Глазастая плесень, как бы чудовищно неправдоподобно это не звучало, сделала неуверенную попытку отползти от божьего знака, но двигалась она слишком медленно и неуклюже. При соприкосновении с крестом субстанция, чем бы она не являлась начинала корчится, сжиматься, а после вообще осыпалась черной пылью. Одно радует — христианских символов дрянь все-таки боялась, а значит бороться с ней можно. Но откуда же она взялась?

Еще раз внимательно осмотрев комнату, Архип приметил, что расползлась эта дрянь не совсем равномерно, около стены, выглядывающей наружу, уже почти до середины окна добралась, а вот с другой, что во двор смотрит, еще и на две трети пол не закрыла. Предположив, что ползет она во все стороны одинаково, колдун без труда определил источник. Ии оказался стол, покрытый дрянью гуще всего. Обычный пустой стол, на котором выделялось несколько "холмиков". Холмиков? Кружки! Конечно! Кружки, в которые он пытался собрать частицу порчи, что могли навести на ту девку, что с отцом приходила…

— Господи Иисусе, — в ужасе повторил Архип снова, когда понял ЧЕМ на самом деле является эта "плесень". Обыкновенная проявленная порча, простейший ритуал, известный самой захудалой деревенской гадалке. Только обычно в итоге получается слегка почерневший яичный желток, а здесь…

А потом сердце его камнем рухнуло вниз. Если лишь крошечная частица порчи за три дня сумела разрастись на целую комнату, то что же происходит с самой Агнией? А он ведь не поверил, старый дурак, вонючей мазью от них отделался. От ощущения надвигающейся чудовищной опасности Архип заскрипел зубами и пулей вылетел на улицу.

— Дарья! — перепугавшаяся пуще прежнего от его дикого взгляда купчиха, замерла словно кролик перед удавом. — Мне нужна твоя помощь. Я заберу твою лошадь, надобно торопиться любой ценой. Ты бегом мчи к старосте, скажи, что на Медовом беда. Пусть соберет мужиков пять-шесть покрепче да посмелее, да с пищалями, и туда двигает. Потом к Григорию мчи, что угодно ему сули, скажи, что десять рублей на приход отдам и сам на исповедь приду. Но он должен пойти с этими мужиками. Сам, во всем облачении, с просфорой и святой водой, да торопись, сердце мое, прошу, чую дурное там деется!

Глава 7

До Медового, хутора менее чем в десяти верстах от села, Архип добирался непростительно долго. Более часа. Ехать приходилось в неудобном женском седле, благо хоть раньше сподобился из любопытства взять у Дарьи пару уроков, а то пришлось бы бегать по всему Крапивину в попытках отыскать хоть одну лошадь в середине рабочего дня. А время было дорого. Архип никогда не встречал ничего даже отдаленно похожего на порчу, поразившую дочь пасечника, и не мог даже вообразить, какие напасти она обрушит на это семейство. А еще, у кого могло достать силы и, главное, ненависти, чтобы ее наложить. Ведь черная волшба всегда оставляет на творящем ее след. И чем сильнее она, тем опаснее для накладывающего. А такая… Такая порча должна всю душу до дна выесть. После нее останется только пустая оболочка.

Дурное Архип заметил еще на свороте к дому. Дорога как раз переваливала через крутой холм, с которого открывался великопный вид на пойменную долину лежащую у его подножия. Не смотря на то, что оставалось еще добрая верста, избу и стайки, также как и расположенные невдалеке у леса колоды пасеки, огороженные древесным валом от всяких любителей дармового меда, можно было разглядеть во всех подробностях. И понять, что они пусты. Ни на дворе, ни по округе, ни даже на лесному лугу не было ни единой души. Ни человечесткой ни звериной. Молчала домашняя птица, не лаял дворовой пес, хотя будку его у ворот Архип видел, не паслись на лугу коровы. И это в разгар рабочего дня, когда до заката еще целая куча времени. Заранее, саженей за сто, Архип спрыгнул с лошади, все равно с непривычным седлом не смог бы ни атаковать неизвестную напасть, ни даже управлять лошадью, буде та перед той опасностью струсит и понесет. А упасть с лошади и остаться совершенно беззащитным пред… пред чем-то, чем бы оно ни было, Архип не хотел. Лучше уж своими ногами. Надежнее. В левой руке колдун сжал крест в правой, снятый с луки седла топор. Тот самый, найденный Никифором где-то в лесной чаще. При этой мысли слегка ухмыльнулся превратностям судьбы. Черный колдун бегает по лесам да долам с крестом да ржавым топором в поисках нечисти. Божий Воин тоже выискался.

К забору Архип крался медленно, словно ночной тать, после каждого шага напрягая слух и щуря глаза до рези в попытках заметить хоть что-нибудь. И каждый раз тщетно. Нет, понятное дело, что округа не вымерла: пели птицы, в траве суетились какие-то мелкие зверьки, у лесной опушки мерно гудели ульи. Но все это были обычные, природные звуки. А вот из избы пасечника на мир смотрела только гробовая тишина и полное запустение. Словно бы и не жил там никто.

Собачья конура у главный ворот во двор встретила колдуна оборванной железной цепью и досками, заляпанными чем-то ржаво-красным. Лучший знак, который только и можно ожидать, подумал Архип, медленно приоткрывая калитку. И тут же до глубины своей грешной души об этом пожалел. Во дворе, под небольшим навесом дровника лежали два тела. Детские, скорее всего, младшие сыновья пасечника. Первый без головы, а у второго вообще отсутствовавала вся левая часть торса выше пояса. При этом, если судить по неровным краям ран, их не отрезали и даже не отрывали, а словно бы откусывали громадной пастью с зубами в палец толщиной. Уже успевшей свернуться кровью из ужасных ран были залиты дрова и все пространство перед ними да так густо, что казались тщательно выкрашенными рачительным и богатым хозяином.

Изба хозяина была обычным для этих мест двухэтажным срубом с просторным подклетом для содержания скота. Архип своего хозяйства отродясь не имел, предпочитая за свою помощь брать сразу снедью, а потому обходился без оного, довольствуясь для сохранения тепла тем, что пол его начинался на третьем венце от земли, пространство до которой каждую осень перекладывали свежим сухим сеном, но большая часть жителей деревни предпочитала ютиться со своим скотом под одной крышей. Так и теплее всем было, да и в особо кусачие морозы, а зимы в этих краях излишней нежностью не отличались, возможность справить хозяйство, не выбираясь на улицу, выглядела хорошим решением. Отдельного входа в жилую часть снаружи тоже не имелось, что тоже было делом обычным, а потому до светелки и хозяйских спален надобно было пробираться сквозь стояла для скота. И делать это пришлось чуть ли не по колено в крови. Весь подклет представлял себе подобие пугающих немецких гравюр, некогда виденных Архипом еще в прошлой своей жизни. Тех, где изображаются Ад или, например, нашествие гуннов на Рим. С той только поправкой, что как бы не был умел мастер, а реальность была в тьму тьмущу раз страшнее. Повсюду валялись тела несчастной скотины: безголовые тушки птиц, овцы с зияющими ранами и отсутствующими конечностями, корова, у которой из шеи выдрали огроменный кус мяса, наверное, на полпуда весом. В чудовищной дыре можно было разглядеть обрывки позвонков бедного животного. И все они носили на себе все те же следы чудовищной пасти с огромными клыками.

На ступенях крутой лестницы, идущей на второй, жилой, этаж, Архип увидел кровавые следы. Обычным человеческих босых ног. Небольшого размера, либо огольца возрастом не старше Дарьинова Мишки, либо девки. Следы вели наверх. Туда, где на верхней площадке ничком лежал мужчина. По дюжему сложению Архип узнал Матвея, пасечника. Наклонившись и перевернув тело, что удалось не с первой попытки, поскольку лужа крови под ним уже схватилась и рваные ошметки рубахи успели основательно присохнуть к строганным доскам, Архип посмотрел в искаженное ужасом и болью лицо:

— Ээх, Матвей Георгиевич, зря ты на меня понадеялся, — колдун с болью в сердце перевел взгляд на разодранную в клочья грудь Матвея. Выглядела она ужасно: проломленные внутрь ребра и словно бы выгрызенные внутренности, торчащие во все стороны обломки костей и позвоночника, ошметки мяса. — Не попить тебе уже медку сладкого на свадьбе дочери-красавицы.

Закрыв мертвецу глаза, Архип поднялся и продолжил поиски. Рядом с мужчиной нашлось еще одно тело, изуродованное настолько, что и не опознать, но, поскольку оно принадлежало не девке, было понятно, что это жена хозяина. А вот Агнию колдуну найти не удалось. Верхний этаж представлял собой обычный шестистенок с печью в середине и двумя комнатушками позади. В одну из них как раз тащились кровавые следы. С силой толкнув дверь, колдун с топором наизготовку ввалился внутрь. И замер, глядя на несколько бревен, по которым били с такой силой, что вырвали из замков, внизу, на стороне двора, обращенной к лесу, плетень был вывернуть. Убивец, кем бы он ни был, пришел сюда за дочерью хозяина, и без сомнения ее забрал. Архип запретил себе даже думать о том, зачем может быть нужна молодка чудовищу, способному походя откусить голову барану.

В избе ловить было нечего и вконец расстроенный Архип вышел наружу. Священник с охотниками еще не явились, и их не было видно на всей дороге вплоть до вершины холма, а потому он решил сходить по следу. Авось что подвернется. На всяческий случай, он взял из дома белую тряпицу, и оставил углем на двери короткую записку, указывая последующим за ним идти к лесу, а там искать белые вешки. Ежели из деревни придет поп или сам староста, они прочтут, а ежели нет… Ну что ж, такова, видимо судьба его.

До леса дойти сложности не представляло, как и увидеть тропу, по которой бежал похититель. Судя по всему размерами он не слишком уступал давешнему верлиоке, а умением двигаться по лесу так сильно уступал, поскольку несся, не разбирая пути, ломая ветви, приминая траву и даже вырывая кустарник. А главное, тонким своим нюхом, натренированным годами занятия алхимией без помощи инструментов, Архип уловил едва заметный мерзкий запах. Аромат мази, который он сдуру выдал дочери пасечника. И, оторвав кусок материи и повязав его узлом на ветке, Архип, ведомый виной и злостью, ничтоже сумнящеся, бросился в погоню. Каждую пару десятков шагов он останавливался, чтоб повязать новый лоскут, тщательно проверяя, чтоб от одного всегда было видно другой. Да, он торопился, но, не особо представляя с чем предстоит столкнуться, не желал лишиться хотя бы даже и призрачной надежды на помощь. И, тем не менее, двигался Архип быстро.

Через сотню или чуть больше шагов в небольшом овражке он обнаружил изорванную девичью одежду. Даже не будучи следопытом, по разметанным траве и листьям он догадался, что здесь монстр надругался над своей несчастной жертвой. Но не бросил, убитую, не оставил, а потащил куда-то дальше. Строго говоря, Архип не очень понимал, зачем было нести девку даже сюда. Хотел снасильничать? Так почему не отловил одну ее, зачем всю семью убивать? Явно в вопросе была замешана не одна похоть. Месть? Но зачем тогда в лес тащить? Жертва? Несет ее кому-то другому? Тогда почему не донес? Не утерпел? С каждым новым вопросом в голове колдуна все сильнее и сильнее отдавался стук сердца, а руки сжимали рукоять топора все сильнее.

Запах мази крепчал с каждой пройденной саженью и Архип набирал темп. В лихорадочной гонке он уже пропустил несколько вешек, и теперь боялся, что помощь потеряется и не сможет его догнать. В какой-то момент он остановился, чтобы передохнуть и все таки привязать один из последних лоскутов. И он услышал звуки, которые ни с чем не спутаешь. Приглушенные расстоянием, но вполне ясно различимые в лесной тишине шлепки голой плоти о другую, кряхтения, хрипы и постанывания. Да, такое ни с чем не спутаешь, но при этом было в них что-то мерзкое, что-то противоестественное. Что-то совершенно нечеловеческое.

Архип припустил вперед и выскочил не большую полянку. Там он увидел одну из самых мерзких картин в своей жизни: над распластанным среди корней дерева обнаженным, залитым кровью девичьим телом склонился громила, немногим уступающий статями тому медведю. Громадина, удовлетворенно ухая и покряхтывая, то и дело заливаясь истеричным смехом, ритмично двигала бедрами меж распластанных ног своей жертвы. Со своей позиции Архип видел только только безвольно закинутую набок голову Агнии, страшно изуродованную и избитую, да спину громадного выродка, странно перекособоченную слева, покрытую мелкой иссиня-черной шерстью. Архип до сих пор знал несколько боевых чар, но тварь была слишком близко к своей жертве, а потому, не долго думая, он размахнулся и швырнул в нее топор.

С громким чавканием топор почти по самый обух вонзился в спину. Тварь заревела и кубарем скатилась с девки, полностью открывая ее истерзанное тело. И от одного только беглого взгляда кровь в жилах колдуна вскипела: отбросив в сторону крест и сложив пальцы в сложный узор, он с огромным усилием вытолкнул наружу несколько Слов. Но и жест от длительного отсутствия практики, и произношение оставляли желать лучшего, а потому пальцы тут же пронзила резкая боль, а по губам словно треснули яловым сапогом. Но заклинание сработало, почти как должно и колдун, сплевывая кровь и вытирая скрюченными руками опухшие губы, с удовлетворением наблюдал, как нечеловечески огромный срамной уд бугая исчез в ослепительной вспышке взорвавшейся шаровой молнии. Бессмысленно, и, по дельному размышлению, бесполезно, но гнев требовал выхода. К превеликому сожалению, занявшееся было на его шерсти пламя тут же потухло, но короткого момента было достаточно, чтобы разобрать, что помимо мерзкой темного мерзкого пуха, больше похожей на плесень, все тело насильника было покрыто мириадами мельчайших черных точек-глаз. Казалось, что он целиком состоял из той самой необычной порчи, что поселилась в Архиповом доме.

Тварь схватилась огромными ручищами за пах и истошно взвыла, оплакивая потерю своего достоинства. Воспользовавшись моментом, Архип подхватил с земли крест, перевернул его, словно Петров Крест, длинной нихней частью вверх и взял за короткую, чтовно кинжал. В несколько шагов подскочив к бесовскому отродью, он без затей вогнал божий символ тому в раззявленную пасть. Вопль сменился булькающими звуками и образина неуверенно попятилась. Изо рта ее валил густой темный дым, а глаза, и прежде мутные и белесые, совсем утратили присущую человеку глубину, отныне более напоминая мертвые стеклянные бусины. Но помирать чудовище явно не собиралось. Даже наоборот. В какой-то момент доровяк перестал жалобно подвывать, сжимая руками причинное место. Он выпрямился во весь свой немалый рост, распрямил свои кривые плечи, словно хвастаясь косой в них саженью, а потом… разорвался напополам. Вдоль груди от одной подмышки до другой кожа натянулась, сперва пошла трещиной, а потом с мерзким влажным треском расползлась в стороны, разбрызгивая по сторонам черную кровь. Архип ожидал увидеть в чудовищной ране внутренности и осколки ребер, но там оказалась громадная пасть с редкими острыми кривыми зубами. Теперь становилось понятно, как погибли жители хутора.

Новоотрощенной пастью чудовище издало негромкое бархатистое рычание и с неописуемой стремительностью ринулось на обидчика, сбивая того с ног и норовя откусить голову. У колдуна не было никакой возможно отреагировать на бросок. Увернуться или даже нормально защититься. Единственное, что он смог, это выставить вперед руки со сжатым в них топором, вгоняя древко поперек пасти, не давая ей добраться до собственной плоти. И вот тут от неожиданности, Архип чуть было не выронил оружие и не стал жертвой монстра. Философские размышления о причине и способах перемещения топора из загривка монстра в руки оказались не лучшим подспорьем в смертном бою, поэтому усилием воли Архип отбросил их до более спокойного времени.

Из пасти отвратительно воняло тухлым мясом и застарелой гнилью, огромный синюшный язык, вылезший из нее, весь покрытый черной плесенью и какой-то слизью, омерзительно елозил по рукам, плечам, груди и лицу Архипа, покрывая те слоем липкой субстанции, источающей запах тухлых яиц. Желтые зубы пока бессильно скреблись по древку, не оставляя на нем даже следов, но колдун понимал, что рано или поздно, как бы ни была крепка рукоять этого воистину странного топора, руки его долго вес выродка не удержат, поэтому лихорадочно старался найти выход. И делать это следовало как можно быстрее. Пока что Архипа спасало только что существо совершенно не использовало руки, те просто болтались неуправляемыми плетьми.

— Господи Иисусе, — донесся со спины знакомый голос. Архип в этот момент был готов расцеловать надоедливого священника. Он уже собирался воззвать к помощи, но Григорий догадался сам. — Семен, да помогите же ему!

После этого оглушительно грохнул штуцер. Архип почувствовал, как крупнокалиберная, наверняка на медведя, пуля настолько мощно ударила в бок монстра, что сбросила его с колдуна. Едва освободившись, колдун откатился в сторону, уходя с линии огня. И, как оказалось, с делал это совершенно правильно: тут же, слившись в один дружный залп, рявкнули сразу три ружья. Из шкуры пытающегося подняться с земли чудовища, вылетели несколько кусков мяса, его, уже вполне успешно поднявшегося на ноги, отбросило назад на спину. Архип поднял голову, и увидел, как Семен поднимает могучий двухствольный штуцер для второго выстрела.

— В ноги, Семен, в ноги бей! Не дай встать.

Охотник коротко кивнул и перевел огромный, словно у пушки, ствол чуть левее и вниз. Тварь как раз начала снова подниматься, Архип подивился, как это так ловко у нее получается без ног, и точный выстрел перебил ей голень, почти оторвав ногу, оставив ее болтаться на небольшом куске мяса. И снова ни крика, ни вопля только хриплое рычание и яростное клацанье челюстей.

— Мужики, рубите рогатины, надобно к земле ее прижать будет, — начал распоряжаться Архип. — Григорий, ты тоже столбом не стой. Готовь библию и все что надо. Тварь надо крестить!

— Что? — удивленно уставился на него священник.

— А зачем, думаешь, я тебя сюда кликал? Пироги жрать? — съязвил Архип, не любивший тратить время на ненужные объяснения, когда было дорого каждое мгновение. Но все-таки снизошел. — Мяцкай это, упырь татарский, ни железа, ни дерева не боится, ничем не убить его, но лишь в некрещенных да богохульцах жить может. Окрести его, грехи его смоются и он тело оставит. А крестным я стану.

— Но…

— Знаю, что сволочь я и безбожник, и чистоту положенную не блюду. Но не на мужиков же сваливать эту тяжесть, нежить проклятую крестить, — резонно заметил он на невысказанное хотя и очевидно напрашивавшееся возражение священника. Тот согласно кивнул и принялся вытаскивать из собственно объемной сумы разные предметы: кадило, мех с водой, знать, освященной, кропило.

Тем временем упорный мяцкай снова начал подниматься. Нога его еще недавно совсем почти оторванная, основательно подзатянулась, а кусок мяса, выбранный медвежьей пулей, заменился все той-то "плесенью". Охотники были заняты, споро мастеря рогатины, а потому зарядить ружья былл некому. Архип тихонько выругался и перехватил поудобнее топор. Подкравшись к неуклюже елозившей на земле мерзости, руками та так и не пользовалась, а одна нога все еще не вернула нормальную способность действовать, и увернувшись от угрожающе клацнувшей пасти, Архип подловил удобный момент и ловко перерубил подраненную ногу, оторвав ее вконец. Этим, как он знал, удасться выиграть немного времени. Ни охотники, ни священник даже не прервали своих занятий, лишь охотничьи топоры застучали с еще большим рвением.

Наконец все было готово. Мужики приготовили рогатины и ловко ими прижали творюгу к земле. Двое держали ноги, двое тушу, один зажал меж развилкой ветвей голову.

— Архип, ты ж понимаешь, что это крещение не всамделишнее? — тихо проговорил Григорий, склонившись так, чтоб никто посторонний не слышал его слов. — Без исповеди, без окунания в купель, одним обливанием, без желания и раскаянья крестимого…

— Скажи мне, Григорий, а что из этого ты спрашиваешь у младенцев? — хмыкнул Архип. — Да и юродивых крестят, насколько я знаю. Из милости. Так что нам ничего, не остается, кроме как уповать на волю Господа и его доброту. Простит он дурака, что в мяцкае заперт, спасется куча людей, не простит… Ну не простит, значит тогда и думать будем, — безмятежно пожал он плечами.

— Дурака? — удивленно переспросил поп.

— Да, дружище, мяцкай он от большого обмана на свет вылазит. Но о том после. Сперва надобно утихомирить сатанинское отродье.

— "Символ веры" — то хоть знаешь, нехристь? — сдался священник.

— А то! Да получше тебя, небось, уж не одну епитимию-то на меня накладывали. И все то "Отче наш" читать, то "Символ Веры". Хоть бы чего изобрели иного.

Священник только хмыкнул и двое подошли к прижатому к земле чудовищу. Архип наклонился и вытащил из человеческого рта нечисти свой уже основательно оплавившийся крест и передалего Григорию. Какое же крещение без креста? И подарить этот крест должен никто иной, как крестный отец, какую роль на себя Архип и взял. Да. Судьба однозначно имеет неплохое чувство юмора.

Священник сверился с небольшой книжкой, скорее всего, святцы смотрел, имени вместилища мяцкая они не знали, а потому придется нарекать самим.

— Господу помолимся! — начал священник, и его помощники эхом отозвались:

— Господи помилуй! — странно было это слушать от людей, что острыми палками прижимали к груди чудовищно искаженного монстра.

— Господи Боже наш, Тебе молимся и Тебе просим! Да прибудет свет лица Твоего на челе рабе сем, рекомом Игнатом, с этими словами поп бесстрашно коснулся лба крестимого и, к великой чести его, не отдернул, когда тот, извернувшись клацнул своей огромной пастью в паре пядей от его руки. Архип с невольным уважением приподнял брови.

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — спросил священник крестимого, но ответ надлежало давать Архипу и он, повенувшись лицом к заходящему солнцу, ни секунды не колеблясь ответил.

— Отрекаюсь!

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — спросил священник второй раз.

— Отрекаюсь! — ответил Архип за Игната второй раз. И услышал за спиной болезненное шипение.

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — третий раз спросил священник, как следовало делать это по правилам, но отчего-то Архипу почудилось, что в этот раз вопрос относился к нему лично.

— Отрекаюсь! — он колебался лишь одно мгновение. Шипение за спиной усилилось. Послышались удивленные возгласы охотников.

— И дуни, и плюни на него!

Архип в сердцах плюнул под ноги и оборотился спиной к закату. И чуть было не сам не застыл с отвисшей челюстью. Тварь, придавленная рогатинами уменьшилать вдвое, огромная пасть на груди закрылась, теперь напоминая лишь уродлицый шрам, а черная плесень отваливалась с кожи кусками.

— Веруешь ли ты Иисусу Христу? — требовательно спросил поп, возвращая колдуна к реальности.

— Верую, ако Боги и Царю, — ответил Архип и уже без напоминания затянул "Символ Веры".

Сам он уже и не помнил, когда последний раз молился. Не просто механически произносил слова, он не шутил, когда говорил про епитимии, их он читал с завидным постоянством, а вот так, по-настоящему, от сердца. Ведь сейчас ему, действительно не на кого было уповать, кроме, как на Господа. Его колдовских сил и умений было недостаточно, чтоб справится с мяцкаем, а всего остального тот, в отличие от того же верлиоки, который все-таки творь от этого мира и вполен смертна, вообще не боится. Даже хладного железа.

— …Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь! — закончил он. Мяцкай уже не шевелился, теперь он лежал, побледневший и сдувшийся, словно пузырь, и только лишь тяжело и хрипло дышал. Глаза его снова ожили и стали напоминать человеческие. Они загнанно смотрели на окружающих.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь, — и окропил мяцкая святой водой. Того выгнуло дугой, а черная пыль, которой стала покрывавшая его кожу порча, разлетелась по сторонам.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь, — повторил священник, и темная кожа начала слезать с парня, обнажая под ним смуглое юношеское тело.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь!

Таинство крещение окончилось и перед мужиками в центре круга из порчи, грязи и крови лежал страшно израненный, молодой цыганенок.

Глава 8

— Что это такое, Архип, во имя Господа? Что за чудище? — спросил кто-то из охотников, крестясь. — И как оно стало… стало мальчишкой?

— Мяцкай это, Даниил. Татары, те что за Поясом живут, говорят что такое получается, ежели человек не принявший Господа и при том не очень добрый чего-то истово желает, да так что ни перед чем не остановится, он может стать Мяцкаем. Или Убыром. Для этого человек должен повстречать злобного духа. Лучше всего, если это будет дух черного колдуна, но сойдет любой, главное, чтоб злобный был сверх меры, да сильный. И человек этот должен быть достаточно глуп, чтобы заключить с ним сделку. Человек отдает колдуну свое тело, а тот в обмен, исполняет его желание, — Архип наклонился над мальчишкой и аккуратно отодвинул его левую руку в сторону. Там, чуть жиже подмышечной впадинs на уровне сердца он увидел глубокую, размером с кулак, застарелую дыру. — Через вот эту дыру дух забирается внутрь и начинает жрать человечье сердце. А как до последнего кусочка съест, превращает доверившегося ему глупца в это… — он неопределенно кивнул головой, имея в виду того, чем совсем не давно был юноша. — Чудовище, не способное погибнуть ни от стали, ни от свинца. Да и огня с водой не боящееся. Татарва верит, что его изнать только мулла может, да еще не простой, а знающий особый ритуал. У нас тут магометан не то, чтобы богато, но, как оказалось, крещение господне тоже работает.

— А откуда он тут взялся? — вступил в разговор другой охотник.

— Да с ярмарки, — за Архипа ответил другой охотник. — Они на Купалу приезжали, помнишь? Там были цыгане, я видел. Правда, этого не запомнил.

Колдун согласно кивнул.

— Думается мне, что цыганенок увидел пасечникову дочку, и сразу заболел ей. Цыгане ребята горячие, страстные, — Архип грустно вздохнул и закрыл мальчишке остекленевшие в смерти глаза. — Так как они любить никто не умеет. Отбился от своих тут остался. Сидел в кустах, следил за ней, может, умыкнуть хотел, у них ведь издавна так принято.

— А дух? Духа злого где взял?

— А вот это, Даниил, я и сам хотел бы знать. Ежели в б в округе кто-то такой сильный был, мы б все давно знали. По кровавому следу, хотя б.

— Господи Иисусе, Архип, Святой отец, — дрожащим голосом позвал один из мужиков, отошедший в сторону истерзанной жертвы мяцкая, на которую остальные по молчаливому уговору старались даже не смотреть. Слишком уж жутким было зрелище. — А девка-то, спаси ее Господь, жива.

Архип шел к дереву, в корнях которой выродок, управлявший телом цыганенка смастерил себе ложе, со страхом, какого не помнил за собой уже давно. Тело девушки было изуродовано и истерзано до невозможности- губ и левой щели просто не существовало, сквозь чудовищные раны можно было рассмотреть зубы и останки вырванного с корнем языка, левый глаз вытек, горло и плечи напоминали сплошное месиво, левая грудь была разодрана в безобразные лохмотья, а на месте правой зияла рана до ребер. А уж то, что находилось ниже пояса… Архип помнил мужскую стать распухшего чудовища и даже не хотел думать о том, что такой инструмент творил с нежным девичьим телом. Но вопреки всему девушка и вправду была еще жива. И даже в каком-то роде, в сознании. Ее единственный взгляд, бешено вращался в глазнице, а хриплые стоны, вырывающиеся сквозь раны в горле, минуя рот, были короткими и достаточно ритмичными, чтобы напоминать слова. Наклонившись, Архип поймал ее взгляд, больше всего страшась увидеть там обвинение, но встретил одно лишь безумие. Боль и горе сломали несчастную, несчастную девушку, лишив ее разума.

— Господи боже, Архип, — Григорий был бледнее первого снега. — Она… она…

— Она жива, — голос колдуна чуть было не дал петуха. Чтобы вернуть власть над ним, потребовалось несколько ударов сердца. — Но она уже мало что понимает, отец.

— Господи, всемилостивый, — перекрестился тот. Пятеро охотников, стоявших полукругом машинально повторили этот жест. — Ее можно спасти.

Архип отвел глаза. В груди его полыхал огонь, а глаза нестерпимо жгло.

— Значит наш долг окончить ее мучения, — колдун вздрогнул и посмотрел на известного всем весельчака и любителя выпить отца Григория. На лицах стоящих вокруг мужиков отразился страх. — А что вы предлагаете? — всплеснул руками священник. — Оставить ее так? На поживу волкам? Или погрузить в мешок что осталось и тащить в деревню? Проявить к ней милосердие — наш долг, — глядя в нерешительные лица, священник в сердцах сплюнул и протянул руку Семену. — Дай нож, я сам сделаю, что должно.

— Охолони, Григорий, — спокойно остановил его Архип. — Это моя вина. А значит и мне за нее отвечать.

— Ты не… — Архип не разобрал, кто это говорил, но прервал его взмахом руки.

— Я, да. Не потому, что не могу вылечить. Это не под силу никому. Но ее отец приводил ко мне третьего дня. Говорил, что ее преследуют, что она видит кого-то недоброго, — из сумы Архип вытащил несколько стеклянных бутыльков и смешал в одном их содержимое. — Я тогда посмеялся. Думал, разыгрывает меня или отца обманывает, полюбовника скрывая, — яростным рывками колдун взбалтывал стекляшку, пока внутренности его не приобрели равномерный темно-зеленый оттенок. — Дал ей шутиху. Мазь — вонючку. А оно вот как вышло…

Колдун наклонился над телом Агнии Матвеевны и влил содержимое напрямую в горло, поскольку щек и губ у девушки уже не существовало. Она немного захрипела, но сразу затихла, едва только зелье начало действовать. В малых объемах оно просто утихомиривало боль, в таких же, что сейчас дал девушке Архип, должно было погрузить жертву в последний сон. Мягко и милосердно отнять жизнь.

— Богом клянусь, не знаю, смог бы я ее спасти. Я ж тогда не ведал, с чем столкнусь, глядишь лежал бы сейчас рядом с пасечником, — он покачал головой и погладил девушку по волосам, стараясь, не затронуть ни одну из ее многочисленных ран. — А, глядишь, и спас бы и ее, и братьев, да и отца с матерью.

Некоторое время они молчали, стоя у тела изуродованной молодой девушки, пока та несколько раз судорожно не вздохнула и, более не приходя в сознание тихо скончалась. Архип наклонился и нежно, совсем по-отцовски, поцеловал ее в лоб.

— Пойдемте, мужики, — сказал он. — Ночь близко, а у нас еще много дел.

После краткой отходной, прочитанной Григорием, мужчины приступили к скорбной, но необходимой работе. Мертвый скот стащили к лесу, когда у дома появятся новые хозяева еще неведомо, а от тухлой мертвечины избу очищать врагу не пожелаешь. Себе брать мясо, погрызенное мяцкаем по молчаливому уговору никто не стал, побрезговали. В хозяйстве пасечника взяли телегу, куда впрягли одну из лошадей, на которых приехали охотники, благо деревенские клячи одинаково были приучены ходить и под седлом и в упряжи, в эту телегу на настеленное сено сложили тела несчастной семьи и их убийцы. Бросать цыганенка в лесу тоже не стали, во-первых он все-таки стал Архиповым крестником, а во-вторых, зачем деревне новый заложный мертвец? Итак едва с одним разобрались.

Ехали в Крапивино молча, каждый в своих думах, и только Архип постоянно крутил головой, стараясь понять, откуда взялся пристальный взор, без устали буравящий ему спину.

Схоронили Тихоновых в положенный день, все по по чести. И община не оставила, да и родственники у них по округе имелись. Поминки справили шумные и людные, до утра народ гудел, медовухой поминая нелюдимого и скорого, как на кулак, так и на подарок Матвея, его красавицу-жену, да детей. А Архип с Семеном и Григорием в уголке помянули и Игната. Ибо негоже отправлять человека в последний путь без последнего слова. На утро народ разошелся. Кто хотел горевать — отгоревали, но жизнь в этих местах и так непроста, а смерть часта и обыденна, что вечно предаваться скорби люд не привык. А то так и жить-то некогда будет.

На Медовый хутор хозяин нашелся быстро — кто-то из молодых да ранних, из дальней родни, тоже сын пасечника в том роду этим промыслом многие занимались. Парень только обженился, отцы еще дом справить не успели. Поскольку и с пчеловодством был знаком, а как деревне без воска да меда, и не чужой покойному был, то со старостой сговорились быстро. Для успокоения новых жильцов дом освятил Григорий, да Архип навтыкал у ограды, отгоняющих нечисть да нежить вешек, да молодые и въехали. И потянулась в деревне обычная жизнь.

Вторая часть. Глава 9

Темной ночью деревенской улице шла девушка. Совсем еще юная, тонкая, словно тростиночка, и нежная, как лепесток кувшинки, она, мечтательно полуприкрыв длиннющими ресницами черные, цвета угля глаза, запрокинув вверх голову, безостановочно кружилась, словно танцуя ведомый лишь ей одной танец. И волосы ее, опускавшиеся ниже пояса, столь густые, что заставили вы любую раскрасавицу от зависти подавиться собственными вышитыми черевичками, метались вокруг ее тонкого стана русым ураганом. Белая рубаха ее до пят от танца часто вздымалась вверх, открывая босые стройные ножки, с кожей белой, словно снег, по которому с мелодичным хрустом они ступали, а крупные хлопья, касавшиеся полных, неестественно алых губ и не думали таять, ибо в девушке той больше не было ни малой толики человеческого тепла. Девушка двигалась по улице и в окружающих домах трусливо скулили матерые волкодавы, стараясь забиться в самый дальний угол конуры, волновались лошади и коровы, а люди неспокойно ворочались в своих кроватях, мучимые самыми ужасными кошмарами. Она продолжала танцевать, а в домах по ее пути прокисало молоко и начинали без удержу беситься крысы. Девушка была упырем, чудовищем, алчущим чужой крови и жизни, хищником, вышедшим на охоту за теми, кто был дороже всех ей при жизни.

Она прошла почти до самого конца улицы, остановившись у последнего в левом ряду справного дома. Замерев перед ним, мило наклонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, постояла несколько мгновений, а потом сделала первый осторожный шаг к калитке. Неожиданно девушка замерла и стала неуверенно смотреть себе под ноги, словно выискивая что-то мелкое, рассыпанное в снегу. Она уже слышала там за тонкой деревянной перегородкой биение горячих сердец, чувствовала запах родной крови, единственной вещи, которая была способна хоть на мгновение прогнать леденящий холод, сковавший ее чрево. Всей сущностью своей она тянулась туда, в тепло, к людям, к еде… Но какая-то неведомая сила мешала ей пройти. Наконец, она увидела их — маковые зернышки, которыми щедро был усыпан весь снег перед ее ногами. С тихим, полным ярости стоном, упыриха рухнула на колени и принялась неистово ползать по снегу, стараясь сложить в подол каждое мельчайшее черное семечко. Но время шло, а количество семян, и не думало уменьшаться. За каждым поднятым находилось два новых и, казалось, что этому не будет конца. Девушка отчаянно торопилась, чувствуя, как истекает отпущенное ей время, как приближается рассвет, как в недрах курятников уже заворочались, просыпаясь, петухи, намереваясь огласить округу своими премерзкими криками. Да, осенние ночи куда длиннее летних, но и маковых зерен было страсть как много. Слишком много для одной перепуганной девушки. В какой-то момент она, неуклюже подскользнувшись на натоптанном и накатанном снегу, потеряла равновесие, рассыпав уже собранный мак обратно. От обиды и несправедливости судьбы, девушке хотелось заплакать, но мертвые глаза не могли родить ни слезинки, как мертвая земля не родит зеленого ростка, и все, что осталось упырихе — взвыть от бессильной ярости, еще больше перепугав окружающую живность, но не людей, ибо попавшие под ее чары люди продолжали спасть тяжелым и беспокойным, полным кошмаров сном. Наконец, когда на востоке небо уже начало краситься серым, она, в сердцах бросив бессмысленное занятие, бегом бросилась по своим следам обратно. И совсем не заметила, как из соседнего переулка выскочила и с удивительной для такого маленького существа скоростью побежала ей вдогонку маленькая серая мышь. Девушка выскочила из деревни, одним ловким прыжком перескочив через частокол, молнией пронеслась по заснеженным полям и еле-еле успела юркнуть в крупный, заснеженный овраг, когда со стороны жилья, наконец, заголосили петухи.

Архип скинул с плеч свой верный зачарованный платок и вытер выступивший на лбу пот.

— Ух, загнала, окаянная, — устало, но с чувством внутреннего удовлетворения, пробормотал он с безопасного расстояния оглядывая распадок, петухи петухами, а в таких делах он предпочитал действовать наверняка. Пусть покрепче уснет нежить, тогда и за подмогой пойти можно будет.

В том году снег в окрестностях Крапивина улегся достаточно рано, в самом начале октября. Некоторые уважаемые старики, конечно, говорили, что такого никогда не было, и все это дурной знак. Но другие, не менее уважаемые, и не менее старики, как правило, достаточно веско возражали им, что вот двадцать, или тридцать, а то и сорок, в зависимости от возраста говорившего, лет назад снег выпадал вообще в июле, а морозы были такие, что слюна замерзала, пока летит. Молодые слушали да посмеивались, мол, старики на то и старики, чтоб мериться худостью памяти да богатством воображения, о том насколько раньше трава была зеленее, а морозы морознее. Но даже самые отъявленные скалозубы сходились во мнении, что зима в этом году выдалась необычно ранняя и с самого начала необычно же холодная.

Костяная старуха с приходом холодов тоже оживилась и еще до святок собрала богатую жатву. Сперва, почти одновременно пропали трое: девка на выданье заблудилась в буране на Дмитриевской Субботе, да двое мальчишек отправились на лед рыбачить на Луку, да провалились в воду. Не девку, ни пацанов так и не нашли. А потом на Григория Зимоуказателя к праотцам отправился и отец первой жертвы — старый, но еще весьма крепкий мужик. Пред смертью он занемог, и болезнь была столь стремительна, что даже не успели дождаться Архипа. Колдун-то, едва первый крепкий лед встал, в Чернореченск уехал по делам своим. Надобно было в Коллегию отчитаться да письма вверительные от Старосты и сельского священника отвезти, хоть с преступления его годы прошли, но государева служба порядок да учет любит, а от колдунов черных любой пакости ожидать можно, спуску им давать нельзя, да попутно хотел он закупить материалы всякие, которые приказчикам местной купчихи по статусу никто не продавал.

Двух недель не пробыл в городе Архип, а Феофан, отец девки, стало быть, зачах, словно подрубленное дерево. Умом тронулся перед смертью, все говорил, что дочка его навещает ночами, разговаривает с ним, за собой на тот свет манит. С каждым днем слабел мужик. Родственники в лавку, где разные настои Архипом сваренные продавались, бегали, но что бы не брали, чем бы лечить не пытались, но ничего не помогало и в итоге на седьмой день лихоманки, он, бедолага, и помер.

Сперва к Архипу никто, конечно, не поехал, ну помер мужик, да и помер, что колдуна зазря тревожить, еще в жабу обратит. Но вот когда та же беда началась и со старшим сыном и наследником почившего, опомнились, засуетились, кинулись на поклон. Ох тот и ругался, конечно. Страшен был, последними словами поносил, даже глаз младшему подбить норовил, благо Дарья, зазноба его рядом оказалась, утихомирила до греха не дошло.

Закончив костерить родственников больного, Архипа наказал тем собрать по деревне маковых зерен не менее фунта, а сам бросился в местную церковь. Влетел туда ураганом, выгнал всех прихожан да о чем-то несколько часов спорил со священником, отцом Григорием. Вездесущие мальчишки, что в щели да окна незаметно подглядывали, потом рассказывали, что спор жаркий у них вышел. Под конец Архип даже схватил попа за бороду и таким неуважительным образом уволок в погреб при церквушке, где на старом леднике по обычаю всю зиму тела, предназначенные для погребения хранили. Вышел священник оттуда всклокоченный и бледный. А после с Архипом и Миханей, местным дурачком, подвязавшимся у церкви могилы копать, они на дворе костер распалили, да какие-то свертки в нем сожгли. Но что то были за свертки и зачем Архип со священником ругался, про то никто так и не проведал.

Под вечер, закончив с делами, колдун самолично запер в доме больного все двери и окна, кроме одной, обмазал их всякими мазями, а перед единственной не запертой высыпал весь мак. Накинул платок, прошептал заговор, потеплее укутался да принялся ждать. Ждать пришлось долго. Чуть не уснул. Особенно, когда упыриха заявилась. Сильна, стерва, оказалась, на всю улицу морок навела, все уснули от младенцев до глубоких стариков. И прохода даже искать не стала, сразу амором через главную поперла. Сильна и неопытна. И откуда такая только взялась в Крапивине? Ведь недавно только преставилась. В общем, попереть-то она поперла, но против сути своей не осилила. Не может упырь в дом, перед которым мак рассыпан, пройти, пока весь до последнего зернышка не соберет. Но та опять удивила Архипа, так яро за дело взялась, что в какой-то момент тот обеспокоился, что успеет до утра все собрать. Пришлось рискнуть и немножко снег под ногами заговорить-заморозить. Сработало как нельзя лучше, упырица подскользнулась, упала, рассыпала все, а потом и вовсе бросилась на свое лежбище. Да так резво, что не угонишься. Благо, торопилась, следы заметать не стала, а босая девичья ступня на снежном насте она издалека заметна.

К полудню к распадку Архип пригнал помощников, мужиков крепких и бывалых. Больного и родственников его не трогал, поскольку знал, что упырем стала их погибшая в мороз сестра, пожалел чувства. Мужики пришли с топорами да вилами, некоторые по его просьбе приволокли хвороста. Пришел и Григорий, сам вызвался. Девку вытащили из распадка на солнечный день.

— Красива, — удивленно пробормотал Тихон, один из соседей усопшей. — Это она, Архип но и не она, вроде.

— Это как? — с ехидцей поинтересовался колдун, он взял Тихона чтобы точно девку опознать.

— Ну, понимаешь… — замялся тот. — Машка она девка, конечно, хорошенькая была, но не больше, нежели другие молодки, понимаешь?

— А теперь глаз не ответи? — Тихон судорожно кивнул. — Понимаю, Тихон, — уже без улыбки подтвердил Архип. — Упырицы они все дьявольски красивыми становятся. Такова их натура. Чтобы мужиков соблазнять да жрать.

Тихон и остальные переглянулись и передернули плечами.

— Архип, а ты уверен, что она того… — пробормотал кто-то. — Вроде ж только спит.

— Ага, спит, — съязвил Архип. — На улице сопля в носу замерзает, а она в одной рубахе на снегу спит. Сам-то думай, что воротишь.

Говоривший стушевался. И вправду, на снегу лежала едва одетая девица, и выглядела так, словно спит на печи на хорошей перине.

— Ладно, не бери в голову, — сжалился Архип. — Упырь он тем и страшен, что на человека до крайности похож, в сомнения вводит. Но вот смотри, — колдун наклонился и раздвинул полные алые губы. Все отшатнулись. Зубы девки не были человеческими. Скорее они напоминали волчьи клыки. — Ладно, мужики, что воду в ступе толочь, дело надо делать.

И снова принялся командовать. Из принесенного хвороста сложили костер, на него уложили все еще мирно спящую девушку, Архип заточил кусочек осины и киянкой в несколько умелых ударов вогнал его под левую грудь. И вот когда кол пронзил девицу на сквозь та преобразилась. От былой ослепительной красоты не осталось и следа, кожа в мгновение ока ссохлась, глаза ввалились, волосы осыпались на хворост, обнажив покрытую струпьями лысину. А главное, упыриха проснулась и яростно завыла. И реву этому неожиданно ответили. Откуда-то издалека. Десяток волков где-то за околицей принялись яростно рвать глотки, вторя кровососке. Мужики испуганно попятились, крестясь, а колдун выругавшись: "Вот зараза!" — выхватил у одного из помощников палёмку и одним ловким ударом снес упырихе голову. Рев прекратился, затих и вой, но даже отсеченная голова не перестала яростно зыркать на окружающих выпученными глазами, а когда ее попробовали поднять, даже попыталась смельчака укусить. Пришлось закидывать на костер ее с помощью лопаты.

Упыриху спалили до тла. Огонь всегда был вернейшим средством против любой нечисти и лишь он один давал уверенность, что никто и ничто более честной люд не побеспокоит. Отец Григорий прочел отходную, все-таки до смерти Марья была обычной деревенской девушкой и, сложись судьба ее иначе, прожила обычную добрую жизнь.

По окончании действа, на которое к тому моменту сбежалась добрая треть села, и не в тягость же им было переться по морозу, к Архипе подошел Тимоха — младший из сыновей Старосты.

— Дя Архип, тя тата чо-то кликает, — промямлил он с набитым ртом. И где он умудрился пирог утащить? — Грит люди важнецкие к те приехали, дело есть…

Глава 10

"Важнецкими людями", а точнее человеком, оказался Пантелеймон Аркадьевич Вект, волостной помещик, чье владение находилось в пятерке верст в сторону от основной дороги на Чернореченск, около самых гор. Дед его был немчурой из военных, то ль из Голландии, то ль из Пруссии, и дворянский титул получил за мелкую услугу то ль при Александре, то ль при Николае Павловиче. И насколько мелкой была услуга, настолько же ничтожным было и поместье включавшее в себя скромный рудничок да деревеньку на вольной аренде. А поскольку здесь, на севере Пояса крепостного ярма на крестьянина надеть так и не сподобились, то положение его отягощалось еще и необходимостью с крестьянским миром дружить. Но была у этого и иная сторона, ибо Пантелеймон Аркадьевич, как и батюшка его, ежели верить старожилам, отличался полным отсутствием свойственного поместному дворянству чванства и высокомерия в общении с простым людом. А еще честностью в расчетах с наемными рабочими. За что и от "своих" крестьян, и от крапивинских имел одно лишь большое уважение.

Пантелеймон Аркадьевич, крепкий и широкоплечий мужчина с грубыми тяжелыми чертами лица, словно бы вырубленными из куска камня да висками едва тронутыми сединой, встретил Архипа в высшей степени тепло. Едва тот вошел в комнату, он поднялся и заключил колдуна в медвежьи объятья. Если б на месте Векта оказался кто иной, то Архип с презрением бы сделал вывод, что помещик просто набивает себе цену перед тем, как приступить к просьбе, но с Пантелеймоном он встречался не в первой и знал, что тот совершенно искренен, и с той же улыбкой от уха до уха лезет обниматься к любому новому знакомому.

— Пантелеймон Аркадьевич, давай без прелюдий, — с самого порога пресек он любые попытки помещика говорить о погоде и здоровье. Вект ему нравился, но колдун не спал уже более суток, а потому делал только поскорее выяснить все подробности да отправиться спать. Да и вообще окружающие не без причин считали, что характер у колдуна был достаточно скверным. — Я всю ночь упыриху караулил, умаялся.

— Упыриху? — пробормотал сбитый с толку напором собеседника Пантелеймон. — Это которая кровь пьет?

— Ну не водку же, — оскалился Архип. Но потом, понимая, что хамит человеку без причины, пояснил. — Она самая, мертвячка кровожадная. Девка местная в буран в распадке замерзла, а родные по ней так горевали, так убивались, так назад звали, что она и вернулась. Отца насмерть загрызла, брата чуть было следом не утащила.

— Ох, страсти какие, — пораженно покачал головой Пантелеймон, крестясь. Объяснением Архипа он удовлетворился и сразу же перешел к цели своего визита. — Архип Семенович, как ты правильно понял, я к тебе по нужде явился. У меня в деревне беда. Младенцы пропадать начали. Трое уже. И таинственно все пропажи сверх меры: вот, вроде только лежал в люльке, агукал, а отвернется мать, лишь на мгновение отлучится, или задремлет, так дитятки и нет. И ни следов, ни шума никто не слышит. Словно и не было их никогда.

Архип крепко задумался и поерзал на стуле. Полакомиться человечинкой, особенно детьми, много какая нечисть не прочь. Но сразу на сверхъестественное валить тоже не след, мало ли что у них там творится, да и в деревне у рудника церквушки своей нет, детей крестить к Григорию возят, а значит вдвойне вкусные для нечисти:

— Давай поподробнее, Пантелеймон Аркадьевич, — попросил он. — С чего решил, что нечисть балует, а не какой-нить лихой человек? Средь нашего племени тоже такое водится, что любой вурдалак от зависти удавится.

— Так-то оно так, Архип Семеныч, злых людей на свете не меньше, чем добрых, — согласился помещик. — Но говорю же, уж больно обстоятельства у этих дел подозрительны. Вот сам посмотри: первой у Параньки, девки моей дворовой дитё пропало. Она на кухне кашеварила в тот день на завтрак. Зыбку рядом повесила, на глазах чтобы. Едва в кладовую отлучилась, вернулась, а дитяти и нет. Упер кто-то. Двери все заперты были, я сам отпирал, как от крика ее проснулся, никто чужой войти да выйти не мог. Тем более, с младенцем.

Архип медленно кивнул, жестом предлагая гостю продолжать.

— Это было, значица, недели полторы назад. Мы даже грешным делом подумали, что девка умом тронулась да сама ребенка куда скинула, чтоб не растить. Пришлось даже в город отправить, а то муж ейный даже прибить ее по первости грозился. Но потом, дня через два опосля Параньки беда приключилась с Авдотьей, кузнецовой дочкой. Ночью было. Она допоздна ребенка укачивала, да и уснула у люльки прямо. А утром мужик ее первым встал, люлька пустая. Двери-окна закрыты изнутри были. Некому было прийти.

— Мда… — протянул староста, поскольку собеседник замолчал, видимо, ожидая реакции, а Архип погрузился в свои мысли. — Дела… А третий?

— А третий случай третьего дня был. Народ уже на взводе без меры, а потому матери с детей вовсе догляд спускать перестали. С матерями да свекровями сговариваться стали, по очереди сидят, ни на минуту не оставляют. В общем, вроде даже помогло, неделю почти ничего не случалось. А потом… — он устало махнул рукой. — В общем есть у нас семья. Была то есть. Мишка да Ялка. Молодые, прибились сразу семьей прошлым летом. С другой губернии, вродь. Родни нет у нас. В общем, некому им помочь, подменить было. По первости им соседи прикрывали, смотрели за мальцом, пока Ялка хоть час, хоть два поспать могла. Но народ устает, и в тот день не смог никто придти, сами на износ уже. Мишка-то в шахту ушел, а жену с ребенком с двух сторон заперли, изнутри на засов, а снаружи возжой под дверь. Окна тоже. Никому не выйти было… — он замолчал, тяжело покачав головой. — В общем, в избе той пожар начался. Как? Почему? А Господь его ведает. Соседи дым увидели. Пока прибежали, пока двери выломали, пока затушили, внутри уж выгорело все. Ялку, точнее, тело ее, нашли, а вот от ребеночка ни следа. Не было его там. Мишка- бедолага, как новость узнал, так сходу в колодец, даже вякнуть никто не успел. Не знаем, как теперь быть, Архип Семеныч. Народ уже на грани, того и гляди разбежится весь. Да и сам я, скажу по-честному, боюсь. У меня ж невестка старшего на сносях, со дня на день разрешится. Я их в город следом за Паранькой отправил, с ними же еще двух баб, что с мелкими, а тамощних дворовых в имение вызвал. Но так нельзя ж бесконечно делать. Городской дом небольшой, всех не спрятать. Помоги, Архип Семеныч, ты в этом деле сведущ.

— Помочь бы, Архип, — медленно проговорил староста, видя что колдун продолжает о чем-то мучительно размышлять. — Пантелеймон Аркадьевич не обидит, так ведь?

— Не обижу, Богом клянусь, и тебя не обижу, и общину награжу.

Так вот чего староста суетится, хмыкнул Архип. Андрей Семеныч мужик хозяйственный, раз поставили его старостой, значит, в первую очередь о своей общине печься надо. Мелкий дворянин — не ахти какая рыбешка, конечно, и деньгами большими не ворочает, но у него рудник есть, а железо по сходной цене прикупить никогда лишним не будет.

— Сперва до меня доедем Пантелеймон Аркадьич, — медленно поднялся со стула колдун. — Запасы пополнить надобно, да соберем чего важного, а потом и тронемся в путь. Ты ж на санях?

— Да, Архип Семеныч, конечно, домчу с ветерком, — помещик вскочил следом. На лице его читалось огромное облегчение. Еще бы, в этих землях свободные крестьяне для работы в руднике не валялись и терять даже часть "своих" деревенских он ни в какую не хотел. А какой мужик согласится с деревне жить, где детей воруют? Лучше уж в город на заработки подаваться. Или в Крапивино с семьей, благо там земли немеряно, только руки нужны, да и нечисть если шалит, то нечасто и недолго, спасибо собственному колдуну.

На том и порешили. Накинув шапку и тепло попрощавшись с женой старосты, как всегда надававшей "в дорожку" снеди, колдун с помещиком вышли на двор, где стояли прогулочный сани с впряженной в них лошадью, да не простой рабочей клячей, а настоящим породистым рысаком. Мог себе позволить Пантелеймон Аркадьевич держать лошадей только для езды, чем беззастенчиво и пользовался.

Дома Архип, как обычно, собирался со всем тщанием, сложил разных бутыльков да горшочков, травы разные, никогда не знаешь, что понадобится. С величайшей аккуратностью, стараясь никоим образом не коснуться острия, упаковал крупную двузубую вилку, клубок веревки да несколько цветных лент.

— А там что, Архип Семеныч? — Пантелеймон, оказавшись в мастерской колдуна вел себя, словно ребенок в кондитерской лавке. Он постоянно ходил от одной полки к другой, разглядывал все, иногда задавал вопросы. Сейчас его любопытство вызвал необычный продолговатый ящик, обмотанный поперек и вдоль несколькими железными цепями, запертыми на массивный висячий замок.

— Там? — скосил глаза Архип, в тот момент выбирающий между двумя флаконами, покрытыми только одному ему ведомыми символами. — Там топор.

— Топор? — недоверчиво переспросил Пантелеймон, подозревая насмешку.

— Ага, топор, — подтвердил колдун и забросил в сумку оба бутылька. — Обычный такой топор. В лесу по осени нашел. Древко все старое, растрескавшееся, лезвие ржа поела, но, что характерно, все еще остер, аж бриться можно.

— Ишь ты…

— Ага. А главное, что куда его не сунь, где не оставь, всегда возвращается. Я его и в Черной топил, и с утеса в горах бросал. Даже к мужикам попутным в город подбрасывал. Все едино, едва подумаю, что мне нужен топор, так вот он, миленький, откуда не возьмись рядом лежит. Как собака. Только что хвостом еще не виляет. Возможно, зря.

— Жуть какая.

— Вот и я решил, что жуть. Потому и заковал его, как сумел. Чары наложил всякие. За месяц еще ни разу не выбрался.

— А откуда он такой взялся-то? — помещик недоверчиво переводил взгляд с сундучка на колдуна и обратно. Чувствовалось, что с одной стороны он боится обидеть хозяина, в котором отчаянно к тому же нуждался, недоверием, но и просто проглотить невероятную историю не мог. Уж слишком от нее веяло небывальщиной.

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьич. Говорю ж, в лесу нашел. В том, что за Черной. Где нечисть обитает, — Архип закончил сборы, встал, закинул за спину котомку. — Ну пойдем, Пантелеймон, посмотрим, чем горю твоему помочь.

По пути из села заехали в лавку, где Архип закупил фунт соли да предупредил Дарью, хозяйку купеческого дела и свою зазнобу, чтобы не теряла его. Опосля, по здравому размышлению, посетили церквушку, где колдун, в очередной раз разругавший в пух и прах с отцом Григорием, чисто на всякий случай, набрал полный мех освященной воды. Покончив со всеми приготовлениями, наконец, двинулись к имению. Гнал Пантелеймон Аркадьич на все. Крапивино и наезженную часть тракта, почти до самой Ночной проскочили словно на крыльях, а вот дальше начиналась дорога, по которой зимой ходили мало и редко, от того езда заметно замедлилась. Но все равно, могучий конь делом доказывал, что не зря ест свой овес, двигаясь куда резвее, чем смогла бы любая Крапивинская скотинка. Да и пошевни у Пантелеймона были прогулочные, удобные, а конь ехал ровно и мягко, и в итоге Архип, пригревшись в теплом полушубке, задремал. Все-таки предыдущая бессонная ночь и ее переживания все-таки взяли свое.

Почти всю дорогу до Рудянки, как называлась деревня во владениях Векта, а заняла она оставшуюся часть дня и весь вечер, Архип благополучно проспал, продрав глаза только часа за два до полуночи, когда до цели путешествия оставалось рукой подать. Проснулся он не сам по себе, но сперва этого даже не понял и несколько мгновений молча смотрел в черное, шедро усыпанное алмазами звезд небо. А потом снова услышал его. Вой. Уверенный, злой, голодный. Голос вышедших на охоту хищников. Волков.

Архип резко поднялся и осмотрелся по сторонам. Ехали они по дороге хорошо укатанной, значит жилье было недалеко. Света луны и звезд было достаточно, отраженного окружающей белизной было вполне достаточно, чтобы видеть на десятки шагов вперед. А главное, его было достаточно несущемуся по дороге во весь опор без всяких понуканий встревоженному коню.

— До деревни пара верст, — ответил на невысказанный вопрос напряженный Пантелеймон, теребящий в руках обрез берданки. — Таким темпом, ежели еще четверть часа не нападут, потом уже не решатся.

Архип согласно кивнул, хотя особой уверенности в это не испытывал, в голове его все еще звучал волчий ответ на рев упырихи. Нет, это могло быть простым совпадением, но в такие совпадения он предпочитал не слишком верить.

Вой повторился и в неверном лунном свете колдун увидел, как он ближайшей рощи, а вся округа была распаханными полями, отделилась стремительная тень. За ней вторая, третья, четвертая. И все они бросились по сугробам наперерез. Глубокий снег сильно замедлял бег хищников и сани с путешественниками имели хороший задел, но это было временно, стоит волкам выбраться на тракт, так они налегке без труда догонят отягощенного упряжью уставшего за день пути почти без отдыха коня. Да и как скотина поведет себя при приближении хищников тоже было не очень понятно. А то понесет, перевернув сани и бросив их обоих на произвол судьбы.

— Колдун я в конце-то концов или на хлеб намазано? — в сердцах хлопнул себя по лбу Архип и под удивленным взглядом принялся рыться в своей сумке.

Первым делом он вытащил яркую ленточку, потом пучок каких-то трав, а последним, при этом не из своих припасов, а из свертка с едой, данного старостиной женой, и ополовиненного уже Пантелеймоном, достал солидный шмат мяса. Вбросив взгляд на уже выпрыгивающий на дорогу волков, к четырем замеченным ранее добавились еще три, он начал. Выдрал из устилавшей пол пошевней соломы солидный пук и взялся его хитро заручивать. В процессе своего рукоделия он тихонько нашептывал:

Волчьей ягоды горький вкус,

Волчий голод ей не отбить,

Волка духа боится трус,

Испугавшийся — волчья сыть.

Ненасытная волчья пасть,

Востры зубы сверкают в ней,

Но в утробу волкам попасть,

Тех удел, кто зверей глупей.

Я сплету покрывало слов,

Я укутаю в морок путь,

Кто мою возжелает кровь,

Я смогу того обмануть.

Ты, болванчик, беги скорей,

Уводи от меня беду,

И зверей, и лихих зверей,

Кровью я тебе сил даю.

На последний словах он резанул себе по пальцу ножом и капнул на получившуюся грубую человекообразную куколку, сердцем которой был кусок жареного мяса из запасов еды, волосами засушенные луговые травы а одеждой атласные ленты, несколько капель своей крови. После поднялся во весь рост, размахнулся и швырнул фигурку в сторону от дороги, и направлении речной кручи, над которой они сейчас проезжали. Волки, которые подобрались уже настолько близко, что можно было разглядеть горящие глаза и неправдоподобно-серебристые в лунном свете клыки, резко затормозили, и, запинаясь друг об друга, смешались в огромный визжащий ком меха и злобы. С горем пополам распутавшись, они бросились за новой добычей по сугробам.

Архип облегченно выдохнул и откинулся в санях.

— Гони Пантелеймон Аркадьевич, морок долго не сохранится.

Помещик только молча кивнул, дополнительно погонять коня он не стал, тот и так, перепуганный волчьим духом, несся на пределе своих сил. Не загнать бы после такой дикой скачки на морозе. Как и предрекал колдун, волки быстро раскусили обман. Не прошло и четверти часа, как беглецов догнал разочарованный многоголосый вой. Но было уже поздно, за следующим поворотом сани уперлись в ворота довольно крупной, дворов на сотню, если не больше, деревни. На частоколе, что необычно для этих мест, исправно нес службу какой-то мужик. Знать, барина ждал. И едва завидев знакомую упряжь, тот час кинулся впускать их внутрь.

Глава 11

На ночь Архипа, как дорогого гостя, разместили в двухэтажном барском доме. На верхнем этаже, где располагались хозяйские спальни как раз была свободна комната старшего сына, увезшего жену в Чернореченск. Колдун не стал особо отнекиваться от предложения поспать на хорошей перине, но заранее предупредил, что в ночи, когда все отойдут ко сну, планирует заняться своими делами на кухне, в коих ему мешать не следует, что бы не происходило и какие бы звуки не слышали окружающие.

Повечеряли в полутьме при свечах все вместе. Не смотря на поздний час, семейство, жена да двое детей-доростков, терпеливо дожидались главу семейства, дабы поужинать вместе, как было заведено. На столе была сытная и простая еда, не слишком отличающаяся от пищи зажиточного крестьянина. Векты не были излишне богатыми и не могли, или не хотели, позволить себе ни пять перемен блюд, ни всяческих марципанов с пирожными. Щи да каша с мясом, а к чаю калачи с вареньем, вот и все изыски. После ужина Архип успел расспросить дворовых, в том числе и отца пропавшего ребенка. Как и ожидалось, никто ничего не видел и не слышал. И не удивительно, в собачье время перед рассветом самый сладкий сон. Людей не добудишься, хоть кол на голове теши. Ну что ж, благо, люди не единственные обитатели дома, и даже далеко не самые внимательные. Еще во время обеда Архип с улыбкой заметил маленькую мисочку, стоящую в углу. Все-таки обычаи предков — штука неисправимая. Уж сколько попы с пережитками народных верований борятся, сколько бесовщиной клянут, сколько анафемой грозят, ан нет, народ на своем стоит. И домовому гостинцы оставляют, и баннику шаешку с веничком да помоями, да и Власию в бороду первое зерно. А ему, Архипу, а не Власию, что надо древнему скотскому богу никому не ведомо, только этого и надо. Кому как не домовому ведать, кто и зачем в его царстве темные делишки обделывает.

После того, как народ разбрелся по своим углам, и в доме все, наконец, затихло, Архип подошел к уголку домового, чтобы поговорить с тем. И недовольно нахмурился. В уголке все было затянуто паутиной, а в чашечке на молоке собралась основательная пенка. Такое ощущение, что коротышка это жилище давно покинул, если вообще жил когда. Но дом не выглядел запущенным, хозяева не ругались без поводу, да и прислуга не выглядела запуганной и забитой. В такой избе обязательно должен быть домовой. Архип удивленно почесал затылок.

— Ладно, если гора не идет к Магомеду… — пробормотал он старинную татарскую присказку, и вытащил из кармана кусок тертого калача, припрятанного с ужина. На большой дубовый стол лег белый листик, накоторый была насыпана соль горкой, рядом с ней калач и плотно завернутая в несколько слоев бумаги ложка. Нечисть это не люди и вкусы у них специфические, человеку противные. Сладкая выпечка с солью была одной из любимейших угощений истинного домашнего хозяина, и, приглашенный правильным словом, тот никогда не откажется от такого угощения. А ложка… Есть у домового одна слабость — страсть как любит грязные ложки языком вымывать. Вот Архип вместе с калачом припрятал и ложку которую ел. Пока Домовой ложку разворачивать будет, он как глухарь на току, ничего не слышит, ничего не видит. Хоть голыми руками за шкурку бери. Архип уселся к столу спиной, закрыл глаза и вспомнил заговор:

Эй, дедуля — домовой,

Главный по полатям,

Поболтать хочу с тобой,

Выходи, лохматый.

Я накрыл богатый стол,

Завидно всем кошкам,

Только чтобы ты пришел,

Облизал все ложки.

И замер, прислушиваясь, стараясь даже дышать через раз. Домовой он нечисть пугливая, осторжная, малейшую угрозу почует — не придет. Минуты сменялись минутами, а позади колдуна была тишина. Он бросил взгляд через плечо, да, действительно, все было по-старому: ложка лежала, завернутая в бумагу, соль никто и не думал тревожить, калач не шевелился. Не пришел домовой. Потемнев лицом еще больше, колдун опять повернулся спиной к столу, глубоко выдохнул и еще раз зашептал:

Эй, дедуля — домовой,

Главный по полатям,

Поболтать хочу с тобой,

Выходи, лохматый.

Я накрыл богатый стол,

Завидно всем кошкам,

Только чтобы ты пришел,

Облизал все ложки.

И снова затаился. После нескольких бесплодных минут ожидания, колдун поднялся, убрал соль, зажевал калач сам, негоже хлебу пропадать, развернул и сложил в мойку ложку. Все он проделывал совершенно машинально, более занятый собственными мрачными мыслями. Существовало очень немного причин, почему домовой может покинуть даже самый плохой дом с самой нерадивой хозяйкой, уж слишком этот мелкий народец был домоседлив да тяжек на подъем. И в доме Пантелеймона Архип не видел предвестников ни одного из них. Помещик и его домашние не были ни излишне неряшливы, ни излишне злы и сварливы, да и набожностью сверх меры, чтоб крестом выводить любой намек на поганую нечисть, тоже не были наделены. И, тем не менее, в их доме не было домового. А еще совсем недавно тут пропал некрещеный младенец. Отогнав темные мысли и справедливо рассудив, что утро вечера мудреннее, Архип поднялся по мерно поскрипывающей лестнице в отведенную ему комнату. Он и раньше не слишком сомневался в суждениях барина, но теперь точно убедился, что дела в Рудянке приняли какой-то совсем уж дурной оборот.

Спал эту ночь колдун плохо, беспокойно, часто просыпался, а потом подолгу лежал, глядя в потолок, предаваясь размышлениям о происходящем. Когда же ни свет, ни заря, поднялись дворовые, готовить барской семье завтрак, да управляться со скотиной, он спустился на кухню, неожиданным появлением своим до полуcмерти перепугав кухарку, за что даже получил по голове мокрым полотенцем. Правда, успокоившись, та, сконфуженно улыбyнувшись, и, вместо извинений, сунула нежданному гостю полную тарелку каши, кусок твердого козьего сыра на хлебе и вареное яйцо. Архип сохраняя на лице ехидное выражение, волком набросился на предложенную еду, поскольку, не смотря на поздний ужин, проголодался, как черт. К пробуждению хозяев он же насытился и потому с ними за общим столом чисто символически выпил чаю.

После завтрака отправились к кузнецу. О встрече Пантелеймон предупредил того заранее, еще до затрака послав туда младшего сына. Не хотелось заявляться в дом, переживший такое серьезное горе без предупреждения и беспокоить людей почем зря. Им и так было сейчас непросто. Через четверть часа запыхавшийся малец вернулся с посланием от кузнеца, что и он, и дочка гостей принять готовы. Пока Пантелеймон собирался наверху, Архип вышел на улицу, подышать свежим воздухом, где стал свидетелем странного разговора, который почему-то запал ему в разум.

— Малафья, говорю тебе, не просто так, не само собой молоко у коровы пропало! — горячо доказывала самая молодая из дворовых крестьянок, кажется ее звали Марфой. — Ворует его кто-то, вот те крест!

— Не мели глупостей, — отвечала ей собеседница, женщина возрастная и от того куда более стененная. — Кому молоко-то из-под коровы воровать потребно стало? Да и мой вчера после приезда барина обходил все, заперто было, не ходють тут чужие…

— Мелю не мелю, — не успокаивалась молодая. — А молоко пропадает. И у разных коров! Сегодня у Рыжухи, вчера у Сивой, а третьего дня у Сойки. Ой, извиняйте… — последнее относилось уже к вышедшему на крыльцо Архипу. Стрельнув в сторону колдуна серыми глазами, Марфа подобрала два накрытых тканью ведра, видимо с парным молоком и проскользнула мимо него в дом. Архип хотел было догнать и расспросить про коров подробнее, но из дверей уже степенно выплыл Пантелеймон, и они, не медля, отправились по делам.

Впрочем, далеко идти-то и не пришлось, кузнецовский дом по старой традиции стоял совсем рядом, на главной и единственной площади деревни. Совсем неподалеку от барского. Крепко сбитый, украшенный изразцами, с пристройкой, в которой и была кузница, он производил крайне благоприятное впечатление. Кузнец ждал на улице, облокотившись о плетень. Широкоплечий, одетый в телячий яргак, из высоко закатанных рукавов которого выглядывали запястья толщиной с архипову голень, мрачный, словно туча, белобрысый мужик гостей встретил без особой приязни:

— Здрав будь, Игнат Иванович, — поприветствовал его помещик, протягивая руку. — Не буду повторяться, зачем мы пришли, мой мелкий должен был тебе передать.

— Передал, Пантелеймон Аркадьич, — кузнец ответил и, не глядя, сжал предплечье барина. При этом взглядом неотрывно буравя Архипа. — Сказал, будете детей колдовскими путями искать. Значит, ты колдун, — сказал он, подавая руку первым. Как только Архип ответил на пожатие, он ощутил, словно его рука попала в стальной капкан. — Скажи мне, колдун, — взгляд его карих глаз был пронзительным. — Есть надежда, что ты найдешь внука живым?

Архип и не подумал отвести глаза, прямой и честный подход кузнеца ему понравился.

— Меня зовут Архип, кузнец, будем знакомы. А что касается твоего вопроса, Господь мне свидетель, Игнат, я хотел бы ответить тебе на этот вопрос, но не знаю. Слишком много времени минуло. Но даю слово, что до тех пока не найду детей живыми или мертвыми, рук не опущу.

Могучий кузнец, казалось, уменьшился в размере при этих словах, словно мех, из которого спустили воздух.

— Спасибо за честность, Архип, — ответил он, выпуская руку колдуна. — И спасибо на добром слове. Мы с дочерью готовы ответить на любой вопрос, лишь бы помочь, — И он посторонился, пропуская гостей.

Дочь у кузнеца была ему под стать — что называется, гвардейского роста, широкоплечая и широкобедрая. Заплаканная и подавленная, она не сидела сиднем, но в очередной раз что-то убирая в и так идеально сверкающей светлице. Увидев вошедшую делегацию, хозяйка отложила дела и уселась на лавку, потупившись. Рядом, приобняв, уселся и молодой мужик столь же внушительных пропорций, что и Игнат. Видимо, муж и, по совместительству, подмастерье кузнеца.

— Авдотья, душа моя, — пробасил Игнат. — Это Архип, из Крапивина, его Пантелеймон Аркадьич привез, чтоб в горе нашем помочь. Расскажи ему все, что знаешь, будь добра.

Женщина женщина подняла взор на Архипа:

— Как скажешь, отец… А вы… вы найдете его?

— Найду, — уверенно заявил Архип. — Костьми лягу, но найду. Крестом клянусь.

Правду можно говорить мужику, как бы нелицеприятна она не была, но женщине в горе надо дать надежду. Даже если эта надежда призрачна. Пусть надеется, хуже от этого никому не будет. И, как он и надеялся, от этих слов мать слегка приободрилась. Она утерла выступившие было слезы и прикрыла глаза, вспоминая все события ной ночи. Архип не торопил, чем больше он услышит, тем больше вероятность, что сумеет помочь.

— На самом деле, дядь Архип, — ишь ты, сразу Дядька, — мне и рассказать-то особо нечего. Богдашка в ту ночь беспокойно спал. Кричал постоянно, ворочался. мужикам спать не давал. Никакого сладу не было. Как отойду, так в крик сразу. Ну я у зыбки за полночь просидела уже, умаялась и уснула. Проснулась от шума какого-то. То ли скрипа, то ли звона какого. Гляжу, — она замолчала, подавив всхлип. — А зыбка-то и пустая. И сынишки нигде нет. Я в светлицу-то выбежала, думала, он выбрался и сам ножками своими пополз куда. А там темно. Только из открытой печки свет. Я всю избу осмотрела, под лавкой, у печи. Нигде не было. Тогда и мужиков разбудила. Мы вместе уже все перевернули, до утра искали. Нигде и следа…

— Стой! — прервал ее Архип. Он вскочил со стула и начал нервно бегать по комнате, старясь понять, от каких слов его чутье так взвыло. Было в ее словах что-то важное… — Прошу тебя Авдотья, повтори еще раз все, что ты только что рассказывала. Только медленно.

Молодая женщина переглянулась с мужем. Поведение колдуна удивило обоих, но колдуны они вообще не от мира сего, так что лучше следовать его указаниям.

— Я проснулась, не нашла ребенка в люльке, пошла искать в светлицу, — медленно, стараясь не упустить никаких деталей повторяла она. — Ползала по комнате искала, отца сперва боялась разбудить, он на печи спит, а мы с мужем за стенкой на кровати. Потом увидела отсветы от печи, там заслонка была открыта, подумала он туда залез и закричала.

— Точно! Печь! Открытая!! — Архип перевел взгляд на Пантелеймона. — А в третьей хате пожар был?

— Д-да, — запнувшись от неожиданности вопроса, ответил тот.

— А у тебя дома дите украли, когда с матерью на кухне на кухне была!

— Ну да…

— Ясно! Конечно! — он снова обернулся к дочери кузнеца. — Хозяйка, где у вас уголок домового? За печкой? Давно молоко ставила?

— Д-да, за печкой, Давно ставила. уж больше недели прошло. Как сына украли так и не до гостинцев стало. Не до того было. — последнее Авдотья говорила уже спине мужчины, который, бормоча что-то ругательное, залез в самый темный угол.

Через мгновение он выбрался оттуда в паутине, потрясая маленькой деревянной чашечкой.

— Вот! — и с видом, словно отыскал в навозной куче, как минимум, серебряный рубль, с громким стуком бросил тарелку на стол. Окружающие заглянули внутрь, она была пуста, только на дне белела пленка, что бывает обычно от высохшего молока.

— Архип Семеныч, — неуверенно начал Пантелеймон. — Это ж пустая чашка.

— Это молоко! Молоко? — вздрогнул Архип, осененный новой идеей. — МОЛОКО!!! — и так выпучил глаза, что окружающие невольно отшатнулись. — Господи, молоко, коровы… Ну конечно же…

— Архип…

— Потом, все потом, уважаемые, Игнат, Авдотья, благодарю, мне нужно попасть в третий дом. Надеюсь, вы успели затушить его достаточно быстро. Господи, пусть я окажусь прав, — на ходу натягивая тулуп и шапку, колдун, бормотал колдун и не прощаясь выскочил на двор. Следом за ним вышел, несколько раз извинившись, и помещик. — Куда идти? Пантелеймон, не томи.

Следуя указанию руки помещика Архип бегом под удивленными взглядами редких в этот ранний час прохожих пронесся через всю главную улицу и остановился перед небольшим домишкой, раскрытые окна и двери которого носили следы гари. С ближайшего дерева колдун срезал развильную ветку и наскоро обтесал ее. Открыв калитку и перехватив ветку, словно лозоходец какой, он начал медленно ходить круг за кругом по дому безостановочно бормоча под нос:

Ох ты лозушка — лоза, дерево живое,

Помоги же мне найти что-то непростое,

Не рождалось из земли, матери не знало,

Что лохматою ногой землюшку топтало…

Первым Архипа догнал кузнец. Шумно дыша и кое-как пытаясь поправить съехавшую набекрень шапку он, вытаращив глаза наблюдал за возбужденным колдуном. Чуть позже прибежал и Пантелеймон, он не мог похвастаться статью кузнеца, а потому имел крайне комичный вид, когда сложился в поясе чуть не вдвое, в безуспешных попытках восстановить дыхание. Через некоторое время, привлеченные небывалым зрелищем забега сразу двух крайне степенных и уважаемых в деревне людей стали подтягиваться и случайные зеваки. И все они, дабы не дай Бог не помешать непонятному ритуалу, осмеливались только лишь перешептываться вполголоса.

— Это кто такой?

— Колдун крапивинский, барин вчера в ночь привез. Говорят дюже сильный.

— Это тот, что тамошнего попа с того света вытащил?

— Типун те на язык! Не помирал поп. Просто болен был тяжело…

— Ну так тот?

— Да тот-тот…

— А чо он делает?

— Не знаю, может клад ищет? Я такое видел в городе ходят с палочкой, золото чуят…

— Ты говори да не заговаривайся, откуда у Мишки золото-то? У него и медяка-то не было…

— Ну воду, может… Или еще чего…

— Какую воду, совсем умом поехал?

— А ну тихо, нашел что-то…

И вправду, Архип, после очередного, то ли десятого, то ли одиннадцатого круга по избе, замер столбом в середине комнате+ы. Палочка в его руках заметно даже для сторонних наблюдателей подрагивала, словно птица, клюющая зернышки, указывая на печь. Колдун сбросил тулуп и, ругаясь на чем свет стоит, по локоть обеими руками зарылся в давно уж остывшую золу. Через некоторое время тщетных поисков, он удовлетворенно вскрикнул и вытащил из печи что-то небольшое размером в пару кулаков. С ним он выскочил на улицу, растолкав недостаточно расторопно расступающихся зевак, и принялся яростно оттирать снегом. Закончив, откинулся на крыльцо, и выдал очередной матерный загиб. Те, кто набрались смелости, заглянуть ему через плечо, в удивлении и ужасе ахали. На снегу лежало маленькое тельце. Человекоподобное с двумя ручками и ножками, но непропорционально большой головой с совершенно кошачьей мордочкой, покрытое когда-то густой, а теперь скрученной от печного жара, с проплешинами шерстью.

— Архип, кто это? — глухим от потрясения голосом спросил Игнат.

— Это, дорогой мой, тот, кто погиб защищая ребенка Ялки. Домовой это.

Глава 12

Весь последующий день Архип провел с головой погрузившись в беготню. Он самолично посетил каждый двор, каждую хату, где еще оставались малые дети, а таковых в деревне было предостаточно, поскольку далеко не у каждой семьи были родственники, способные приютить в соседних деревнях, или тем более Чернореченске, да и не каждый решится отправлять жену на сносях или совсем уж мелкого зимой в дальнюю дорогу. И в каждом таком доме доме он подолгу говорил с женщинами, объясняя им способ защититься неведомой от опасности:

— У ног втыкаешь ножницы, вот так, смотри, — увещевал колдун, с размаху вгоняя в плетеный бортик зыбки рекомый инструмент. — Веретенный камень под подушку, — открепив от веретна прялки камень-утяжелитель, специальный с высверленным отверстием в середине, он клал его у головы младенца. — Только камень должен быть старый. Ежели старого нет, или его лишь пару лет как пользуешь, иди к соседкам, сули им что хочешь, договаривайся как угодно, но хочешь ребенка спасти — добудь. Теперь веник. Которым хату метут. Все равно какой. Главное, чтобы использованный был. Под зыбку кидай и пусть лежит. Понятно? И домового прикормите. Да лучшее, что есть выкладывайте. На него главная надежда. Он и шуганет, ежели надо, и подножку врагу подставит.

Женщины кивали и безропотно бросались выполнять все указания. Пререкаться никто и не думал, хотя вопросами заваливали, что называется, мама не горюй. Отчасти так происходило из-за того, что перепуганные и измученные тревогами крестьяне были готовы хвататься за любую соломинку. Ну и потому, что слова колдуна, пусть и человека не совсем случайного, но все-таки чужого, не рудянкинского, подкреплялись стоящими за его спиной помещиком и кузнецом, людьми всем известными, нужными и уважаемыми. Игнат так тот вообще после страшной находки в сгоревшем доме, ходил за Архипом по пятам. Сильно, видать, впечатлился мужик увиденным.

Дело было непростое и небыстрое, дворов с малыми детьми в деревне было предостаточно, да и в каждом не одна баба, а все соседи сбегутся. И всем страшно, а ну как нечисть на других детей перекинется. Тех, что постарше. А кто-то и вообще с посторонними вопросами приставал: как бородавки свести, как супругу мужскую силу вернуть, как волосы выпавшие в обрат вырастить и прочая сейчас неважная ерунда. В какой-то момент так одолели Архипа, что пришлось кузнецу даже народ силой расталкивать. Никаких увещеваний не понимали. Но сделали, справились, никакого без совета, без помощи не оставили. Пока суд да дело, солнце окончательно скрылось за горизонтом. Благо в одном из дворов, благодарная за добрые вести хозяйка накормила гостей до отвалу, а то так бы и маялись голодные до самого ужина.

По окончанию обхода Игнат отправился к семье, но обещался явиться на помощь по первому же зову. Вообще, Архипу показалось, что дюжий кузнец, не смотря на печальные обстоятельства знакомства, воспринял новое дело, разбавляющее размеренный и откровенно скучный ремесленный быт, волнующим приключением и отказываться от него теперь не собирался.

— Архип Семеныч, — спросил Пантелеймон мрачно разглядывая клочок бумаги. — А что такое мы хоть ловим-то?

Дело было уже серьезно за полночь, помещик и колдун, сразу после позднего ужина, разогнали домашних по комнатам, а сами остались на кухне составлять план поимки таинственнного лиходея. Точнее, составлял-то Архип, который несколько часов что-то искал в своих многочисленных записях, высчитывал, прикидывал и записывал на небольшой листок желтой оберточной бумаги, а Пантелеймон откровенно скучал и клевал носом. Но вот, наконец, колдун разбудил задремавшего уже товарища и торжественно вручил ему написанный калиграфическим почерком список из более чем десятка крайне странных вещей.

— Ловим мы с тобой, Пантелеймон Аркадьевич, Жихаря, — солидно ответствовал он. — Это нечисть такая. Дальний родственник домового или банника, но только больше, сильнее и злокозненнее. Гадит, где только дотянется, скотину мучает, кошек давит, соленья портит, а ежели в бане поселится, обожает дверь подпереть, да печку до красна раскалить, чтоб народ угорел поболе. Урод, в общем.

— И детей ворует?

— Да, были описаны такие случаи, но, как правило, не по своей воле. Видишь ли, Пантелеймон Аркадьевич, жихарь — скотинка трусливая, но при том крайне глупая, в отличие от того же домового, поэтому легко ведется на обман и уговоры. Самому ему младенцы без надобности, человечину он не ест, подменышей не оставляет, колдовством, для коего могут быть потребны такие ужасные жертвоприношения не владеет. А вот поддаться на посулы какой-нибудь кикиморы или богинки, да им украсть — запросто. Да и простые смертные ведьмы с колдунами его услугами не брезгуют. Сам понимаешь, мало ли дряни какой, и живой, и немертвой белый свет коптят? Всегда найдется кому с ним на злодеяние сговорится. В общем, ежели кто ему чего ценного посулит, то он и детей ворует, и даже дома с хозяивами сжигает.

— А почему ты решил, что это он, Архип Семеныч? Ты не думай, я в твоем знании не сумлеваюсь, просто интерес берет, ведь не видели ничего толком.

— Для того, кто знает, как смотреть, Пантелеймон Аркадьевич, видели достаточно. Жихарь с домовым постоянно на ножах, потому как завидует ему за то, что того кормят и привечают люди, за то, что у него крыша над головой есть, за то, что домовой хозяйственный и рукастый, а жихарь только и может, что ломать да в запустение приводить. И во всех домах, где были украдены дети, нет домовых. Прибил жихарь их, к гадалке не ходи, чтобы не мешали, да и просто из злобы. Далее во всех домах кража были связаны с печкой. В твоем доме дите на кухне умыкнули, Авдотья видела открытый огонь, да и в Ялкином доме пожар с открытой печки начался. Ну и труп домового он там спрятал. А жихарь он к огню сродство имеет, скозь пламя в свою нору ходит. Это, что по крупному. Я там еще кой-какие мелочи подметил, но растекаться мыслью не буду. Просто поверь — некому больше это сделать, я уверен.

Барин покачал головой:

— Чудны твои рассуждения. Но я, ежели честно, до вчерашнего дня и домовых-то считал выдумками стариков, тебе лучше знать, видимо. Ишь как оно… А домовые они хорошие?

— Они разные, Пантелеймон, — вздохнул Архип и посмотрел на отблески огня из догорающей еще печи. — Как люди почти. Понимаешь, вот нежить, те кто родился, жил и помер, они вот однозначно злющие от натуры своей, Упырь какой или Стржига, они ж ни о чем думать не могут, только о крови человечьей да убийстве. А нечисть, ну это те, кто никогда не рождался божьим образом, они просто другие. Мыслят по-другому, ценят совсем иное, то, что тебе кажется ужасным, например, человеческое мясо есть, для них вообще не вопрос. Но они разные бывают. Как и мы. Есть злее, есть добрее. Вот как наш жихарь. Он же в деревне, наверняка, годами жил, ежели не столетиями. Может он в Рудянке еще раньше твоего деда появился. Жил себе не тужил, никому на глаза не попадался. Ну покусывал за гузно скот ночами по подклетам да стайкам, инструменты кузнеца да плотника местами путал, воду по полу из ведер разливал, да мужикам в шайки кипятка подливал. Озорничал, в общем, но вреда особого никому не причинял. А тут вот случилось что-то. То ль сам озлился, то ль подговорил его кто. Так и с домовым. Ежели ты с ним в мире живешь, он тебе и подметет, и уложит, и дом от более мелких приживал охоронит. А ну как разобидится? Он же тоже дом спалить с горяча может.

Помещик снова одурело помотал головой. Сказанное колдуном не укладывалось в его голове. Чтобы окончательно не утонуть в размышлениях о сущности домашней нечисти он вернулся к насущным проблемам:

— А детей-то скраденных мы найдем, Архип Семеныч?

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич, не знаю. С одной стороны дети долдны быть еще у него. Слыхал от прислуги, что у тебя ночами коров кто-то доит?

— Ну да, Марфа что-то аткое говорила. Правда, я думал, глупость это, разве нет?

— Не думаю. Думаю, что как раз жихарь это. Детям кормить сцеживает.

— То есть ты думаешь, что они еще живы?

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич. Мне кажется, что сам жихарь детям смерти не желает, хотел бы, прям в зыбке задушил, но, как и любая нечисть, он сам нерожденный и что с младенцами делать не представляет. Как бы с дуру не загубил. Ну и зачем-то он их собирает же. Ежели отдать кому, то отдал ли уже? Или все еще нет? Уж очень много неизвестного в этом деле.

— Так ловить надо поскорее?! — Помещик поднялся с полным решимости выражением лица, словно он был готов отправиться на поиски прямо сей же час, на ночь глядя.

— Спешка только при ловле блох потребна, Пантелеймон Аркадьевич, — грустно улыбнулся Архип. — Одно неверное движение и убежит аспид, затаится. Ни детей не найдем, ни его не словим. Надо аккуратно ловушку расставить и его в нее заманить. И вот для того мне потребно все описанное в листе.

Пантелеймон в очередной раз пробежался глазами записку.

— Все найду, Архип Семеныч, раз уж надобно, — уверенно сказал он, и поднялся с лавки. А сейчас пойдем спать, утро вечера мудреннее.

На том и порешили. По прикидкам Архипа до момента, наилучшего для расстановки задуманной ловушки требовалось еще несколько дней, учитывая время последней кражи. И это время он использовал по полной. Большую часть дня он проводил в кузне, где под строгим руководством руководством крайне воодушевленный необычной задачей Игнат вместе с зятем, забросив прочие дела, без устали ковали холодное железо. Металл, не знавший горна и тигеля всегда был первейшим средством от сверхъестественного. Работа была тяжелейшая, так как без прогрева упрямый материал поддавался человечьему усердию и силе крайне неохотно. Но поддавался.

Авдотья тоже не пожелала оставаться к общему делу безучастной и, собрав неравнодушных женщин, без устали шила и кромсала крайне странное одеяние, из ткани и кожи, принесенной Пантелеем. С готовым вариантом она без устали бегала к Архипу. И не раз распарывала и перешивала все, когда тот оказывался работой недоволен. Сам Архип выглядел так, что краше в гроб кладут. После дневных трудов в кузне или со швеями, он просиживал в выделенной ему комнате, зачитывая заговоры над результатом общих усилий и нередко засыпал прям за столом на куче тряпья.

Время шло. Удивительная работа, которую никому мало того, что не показывали, так и вообще говорить запретили, приближалась к ведомому только колдуну окончанию, когда наконец-то произошло новое похищение. Точнее, его первая по-настоящему неудачная попытка.

Ближе к обеду, в кузницу вбежала простоволосая, не смотря на солидный на улице морозец, перепуганная русая молодка. Покрутив растрепанной головой, она в полутьме и чаде мастерской с трудом отыскала склонившегося над какой-то отливающей металлом конструкцией колдуна и бросилась к тому.

— Дядь Архип, дядь Архип. Пойдем, скорее…

— Что базланишь, егоза? — перебил девицу скривившийся от ее ора кузнец, у которого от усталости и постоянного звона уже болела голова.

— Там… Там… Там… кровища там! — не успокаивалась девушка, хотя и не сразу смогла подобрать слово, чтобы объяснить свои переживания.

— Какая кровь? Где? Кто ранен? — встрепенулся уже Архип и внутренне напрягся, ожидая самого худшего. Вдруг он где-то просчитался, и теперь за его ошибку опять будет платить невинный.

— Да никто, дядь Архип, — раздраженно ответила молодка. — Просто кровь везде!

— Да говори ж ты по-человьему, — взъярился кузнец и тряхнул косноязычную девицу за плечо. Да так, что та испуганно вскрикнула. — Из-за тебя сейчас от удара сляжем все.

— Да, дядь Игнать, сейчас, — девушка всхлипнула и съежилась. Но, видать, так сильно распирало ее желаение рассказать о случившемся, тут же пришла в себя и начала рассказывать боле еобстоятельно. — Меня мамка сегодня с обеда к Маньке послали. За дитем, этим, ее присмотреть, пока она, спать будет или мужу снедать готовить, не знаю, чо она там хотела. Я же мамке за Митькой помогала, знаю все, умею, я вообще молодец, так мамка говорит, — заметив нетерпение на лицах слушателей слегка смутилась. — В общем я шла-шла, по дороге девок встретила, с ними поболтала. Но я не специально, Манька, не та, что с ребенком, а подруга моя, она такая болтуха. Даж шатуна голодного заболтать сможет. Так мамка говорит… Ай! дя Игнать, больно же! — в очередной раз не сдержавший нрав кузнец, отвесил молодке смачного подзатыльника. На удивление помогло и больше девушка уже не отвлекалась. — Ну так вот, я чуяла, что опоздаю, и что мамка мне за то отсыпет соли, поэтому бегла, что было сил. И во двор, и в избу влетела без стука. А там страсть такая… Манька у зыбки дрыхнет прям на лавке, а вокруг кровища… И зыбка в кровище, и пол в кровище, и стены в кровище, как будто свинью резали, все в кровище, — в этом моменте девушка начала интенсивно размахивать руками, показывая, насколько все было "в кровище". — Я как увидала, так сразу в крик. Орала сама, как резаная. Маньку разбудила, соседки все на крик сбежались. И тоже как увидели кровищу, так орать давай. И вот. Я ору, Манька орет, соседки орут. И мы все орем. Страшно, вот. А потом, а потом Манька мелкого своего из зыбки достала, смотрит, он тоже весь в кровище, но, вроде, цел. Даже царапины нет. Ну мы и смекнули тогда, что это не младенца кровь, а убивца. Который Ялку убив то есть. И давай искать его. Исдох, думали. Не даром же все в кровище вокруг. Искали, искали, не нашли. Только у печи у самой нашли вот это, — она развернула подол и показала измазанные чем-то красным ножници и разломленный напополам округлый камень с дыркой посередине — веретянное грузило. — Вот.

Архип удовлетворенно кивнул, вытащил из кармана калач, которые каждый день исправно таскал с помещичьей кухни, отдал девке вместе с наказом:

— Возвращайся к Маньке. Кровь можете вытереть. Все веротите как было, ножницы в ноги ребенку воткните веретенной камень другой добудьте, у соседей спросите, наверняка найдете, в голову. Ты молодец. Бегом теперь назад. За дитем смотрите, не думаю, что он снова решится на наподение, но чем черт не шутит.

Когда за вестницей закрылась дверь, он удовлетворенно покачал головой и вновь вернулся к своему верстаку.

— Мне нечего там делать, Игнат, — ответил он на невысказанный вопрос кузнеца. — Все идет так, как должно. Даже быстрее, чем я ожидал. Видимо похитителю есть нужда торопиться. А значит, есть она и нам. К делу.

И снова в кузне закипела работа.

Закончить ее успели в срок. Аккурат к тому моменту, как жихарь угодил во вторую ловушку. Дело было поздним вечером, когда Архип дочитывал последние заговоры над странным свертком, над которым трудился всю последнюю седьмицу, по большому счету, работа уже была закончена, просто он все время что-то поправлял, дошлифовывал, когда в дверь в его, а точнее старшего сына хозяина, комнату, неуверенно постучал один из дворовых Пантелея. Прибежавший парнишка рассказал, что его младшего братишку пытались украсть, и мать его просить колдуна прибыть — осмотреть место происшествия. Поскольку спешить больше нужды не было, колдун решил семью мальчишки уважить.

Матерью его, и, соответственно, несостоявшейся жертвы была дородная матрона, разменявшая уже пятый десяток, чуть постарше самого Архипа — мать и бабушка многочисленного семейства из доброго десятка парней и девок разного возраста, точнее из-за суеты в доме определить возможным не представлялось. Женщина она оказалась в силу жизненного опыта рассудительная и опытная, а потому следы никому трогать не позволила. По ее словам за младшим сыном должна была следить одна из дочерей, которая по малолетству своей обязанностью пренебрегла и умудрилась сбежать играть с сестрами. Но Господь миловал и устроенная Архипом ловушка сработала лучше некуда. Настолько, что неведомый грабитель основательно поранился. Конечно, ни о какой "кровище" на полу или стенах речи и быть не могло, для такого и во взрослом мужике не найдется крови, не то, что в нечисти до колена ростом, но пятна и впрямь были солидные, вызывавшие даже оперделенное беспокойство, не сдохла бы тварюга раньше положенного, а то ведь и детей похищенных не найдешь без него. Следы вели от детской зыбки к печи с отодвинутой заслонкой. Жихарь, получив отлуп, убегал лучше всего известным ему способом.

После этого случая Архип окончательно убедился, что пора настала.

Глава 13

В просторной полутемной горенке, освещаемой лишь потрескивающей горящим жиром лучиной в светце да сполохами сухих березовых дров за заслонкой печи, сидела молодая женщина. Длинные русые волосы, убранные в толстую тугую косу, украшенную яркими лентами, опускались по ее спине до самого пола. Ночная рубаха, сделанная из хорошего светленного полотна, была вышита красными узорами. Пальцы ее, тонкие и ловкие, невесомыми бабочками порхали над прялкой и выходящей из нее нитью. Девушка, слегка улыбалась, погруженная в свои мысли и даже что-то тихонько напевала. Рядом с ней, слегка покачиваясь от дуновения ветра или легких касаний, свисала детская зыбка, из которого доносилось мерное детское посапывание, и девушка то и дело с умилением поглядывала внутрь. В одном из бортов зыбки, у самых ног ребенка торчали воткнутые в плетеный борт длинные ножницы. Иногда девушка вытаскивала эти ножницы, чтобы отрезать нить, но каждый раз тщательно устанавливала обратно.

Час пролетал за часом, одна лучина в светце заменялась другой, движение молодки замедлялись, она все чаще останавливала свое занятие и клевала носом. И вот, в один из таких моментов, вместо того, чтобы поместить ножницы на место, она выронила их из разжавшихся рук на пол. Голова ее упала на грудь, а спина совершенно сгорбилась. Дыхание ее стало ровным, морщинки на лице разгладились. Очередная лучина догорела до конца и последние угольки ее с легким плеском упали в поставленные под светец плошки с водой, но никто не спешил менять их, девушка, измученная ночным бдением, еще и не первым в длинной череде, обессиленно спала. Прогорела и почти погасла печь и комната погрузилась в полную темень.

Первое время в горнице ничего не менялось, но потом печная заслонка с легким шуршанием отодвинулась в сторону и из топки высунулась небольшая, вдвое меньше человечьей, голова с мерзкой, покрытой редким с проседью кручавым волосом, кошкоподобной мордой. Оглядев, погрузившуюся во мрак комнату, очевидно, что темнота не была преградой для его зеленых глаз с вертикальными зрачками, и убедившись в отсутствии какого-либо намека на опасность, пришелец ловко выбрался наружу целиком. Ростика он был небольшого, чуть больше пятилетнего ребенка, но при этом руки и ноги были перевиты узлами мышц, а круглое выступающее брюшко его было тугим, словно наполненный бурдюк. Был он гол, а курчавая шесть, столь же редкая, как и на морде, никоим образом не прикрывали тонкую пергаментную кожу, пронизываемую мириадами темных вен. А еще неизвестное существо было полностью лишено пупка и мужского, как и женского, впрочем, срама.

Выбравшись из печи, чудик начал медленно, по-кошачьи крадучись, осторожно двигаться в сторону детской люльки и спящей у оной молодки. Сделав каждый шаг, он надолго замирал, прислушиваясь. Но все было тихо. Дом спал. Спала и девушка. Шаг, другой, третий. Наконец, убедившись, что никто не помешает, жихарь, а это был, конечно же он, осмелел, и остаток пути прошел уже спокойным, слегка развязным шагом. Остановившись под зыбкой, и с гаденькой ухмылкой покосившись на лежащие около веника ножницы, нечисть одним ловким движением запрыгнула на плетеный борт зыбки, даже не побеспокоив ее излишне, хотя и весу в нем должно было быть весьма изрядно. Там, уже в шаге от цели жихарь снова что-то заподозрил и вновь затаился, прислушиваясь к окружающему миру, и, что немаловажно, к дыханию ребенка в колыбели. Чем-то не нравился ему этот малыш, от него исходил какой-то странный, едва уловимый запах. И тут мать громко всхлипнула и зашевелилась, просыпаясь. Взволнованный жихарь, отбросив сомнения, прыгнул вперед, выхватывая ребенка из пеленок. Ночную тишину разорвал высокий крик.

— Я уж думал это трусливое ничтожество никогда не решится, — пробормотал Архип сбрасывая заговор невидимости с дальнего самого темного угла и открывая уютно устроившихся там на охапке сена себя и Пантелеймона Аркадьевича, помещика, мужчину крупного и солидного. Правда выглядел сейчас он совершенно не подобающе своему высокому статусу: растрепанный, в край ошарашенный, с сеном, застрявшим в волосах.

Оба они подошли к лавке и один с брезгливой неприязнью, а второй с нескрываемым любопытством, посмотрели на истошно верещавшего жихаря, кубарем катающегося по полу в обнимку с железным болванчиком отдаленно напоминающим младенца.

— Чего это с ним? — спросил помещик, задумчиво почесывая макушку.

Архип тем временем наклонился к крепко спящей, не смотря на творящийся бедлам, а совершенно одуревшая от страха нечисть к тому моменту докатилась до печки, опрокинула ведро с золой, развалило поленницу дров и теперь нардывно завывало где-то в куче березовой щепы, и прошептал девушке на ухо несколько слов.

— Ой, дядь А…, - встрепенулась было Марфа — дворовая девка Пантелеймона, а роль нерадивой матери после длительных уговоров и посуленных подарков удалось из всей челяди уговорить только ее, но тут же осеклась, увидев жихаря. — Мамочки! — только и успела вымолвить девка перед тем, как грохнуться в обморок на руки колдуну.

Тот, не долго думая, отвесил вопящему дурниной жихарю солидный пинок. Исключительно со злобы, без какой-либо особой на то нужды.

— Это существо, Пантелеймон Аркадьевич, — заговорил он менторским тоном, с большой аккуратностью укладывая лишившуюся чувств девушку на лавку, — Очень не любит Холодное железо, который над достойный кузнец с большим усилием производил последнюю неделю. Жжет оно его. Верное средство, да, уродец?

— А почему тогда он его не бросит?

— Да он бы и рад, но на болване лежат сильные чары, для этого ничтожества непреодолимые. Влип он, словно кур в ощип.

Закончив с девушкой, Архип подошел к жихарю, уже переставшему надрывно орать и теперь только издававшему жалобные стоны и разметал в стороны дрова.

— Ну что, нечисть, говорить будем? — добродушно спросил он. Уродец в ответ только лишь злобно оскалился. — Я надеялся на этот ответ, — ничуть не смутившись, ответствовал Архип, вытаскивая из своей котомки соль.

— А… а давай сделку, человек, ты меня отпускаешь, я все тебе скажу, на все вопросы отвечу? Но сперва отпусти! — затараторил жихарь, опасливо косясь на холщовый мешочек.

— Отпущу, конечно, зачем же ты мне нужен? Кормить тебя еще… — благодушно закивал головой Архип из щепоти медленно посыпая солью покрытую редкими волосюшками макушку нечистого. От кожи пошел едва заметный дымок.

— Ты чо творишь, верзила?! — противно заверещал жихарь и попытался откатиться, но тяжелый железный истукан мешал ему и увернуться не удалось. — Жжется же!!!

— Терпи, казак, атаманом будешь, — Архип зачерпнул из сумки уже полную горсть, перекатил пытаемого на спину и начал с усердием втирать соль в спину. Жихарь вопил, извивался, стараясь отползти от мучителя, но рука того была тверда, а железный болван слишком тяжел и массивен. Едкий сладковатый дымок, поднимающийся от буквально заживо слазившей кожи наполнял помещение и Пантелеймон, наблюдавший за зрелищем со стороны, вид имел откровенно зеленоватый, словно из последних сил сдерживал позывы дурноты. Тем не менее, вмешиваться в расспросы Архипа он не собирался, поскольку даже при всей своей христианской доброте и мягкости характера помнил, за что существо подвергается эдаким терзаниям.

— Хватит!!! Хватит!!! Остановись!!! За что?! Я же ничего не сделал?!

— Не сделал… не сделал… — увещевал, не прекращая свою экзекуцию, Архип. Измазанной в крови рукой он зачерпывал все новые и новые пригоршни из мешка, и одну за другой втирал их в спину нечистому. С того уже кусками слазило мясо, в некоторых местах белели кости, а от запаха паленой плоти в горенке почти невозможно было дышать. Если бы на месте жихаря был человек, то с такими ранами его можно было уже заколачивать в гроб, но нечисть куда более крепка на этот счет, и продолжала вполне себе живенько верещать. — А дети, вместимо, сами себя из люлек крали? Слыхал, Пантелеймон Аркадьевич, какое чудо у тебя в деревне происходило?

— Оставь!!! — уже не вопил, а рыдал жихарь. — Я, Я твоих щенков крал!!! Но я не виноват!!

— Конечно не виноват, — мягко согласился Архип, полирую кровавой солевой кашицей лопаточную кость. — Разве ж когда ваш брат в чем виновен? Все другие…

— Да! Другие!!! — визжал жихарь, брызжа слюной. Уж насколько крепка была тварь, но очевидно, что и ее проняло. — Твои щенки живы! Отдам! Только остановись!!! — слезы бежали по его пухлым кошачьим щекам и смешивались с взбившейся вокруг клыкастой пасти кровавой пеной. — Остановись!!! Всех отдам!!!

— Конечно отдашь, куда ж ты денешься? — колдун перестал дурачиться и теперь голос его звенел сталью. — Они живы?

— Живы, живы!!! Чем хочешь молю, остановись! Мне сказали им жизнь сохранить.

— Кто сказал?

— Не скажу, не могу, колдун!!! Меня ж за то с шерстью сожрет!!

Архип оценивающе посмотрел на спину жихаря, на торчащие наружу лопатки и хребет, на огромную лужу крови, натекшую под поленницу и решил пока отложить выяснение таинственного хозяина. А то еще окочурится, не дай Бог, детей точно не найти будет.

— Ну не можешь и не можешь, — успокоил он хныкающую нечисть. — К детям отведешь, — указал он, поднимаясь и дергая за шкирку свою добычу.

— Отведу, — не стал артачиться тот. — Только сквозь огонь надобно, — сделал он робкую попытку схитрить. Обманщик из него, признаться, был еще худший, чем вор. Даже если бы Архип не знал об огненной сущности этого сорта нечисти, то точно заподозрил бы неладное по одному лишь глуповатому выражению надежды на кошачьего морде.

Хмыкнув, колдун смачно приложил жихаря пинком по уже начинающей подживать, нечисть была намного более живучая, чем люди, и заживало на ней все быстрее, чем на собаке, буквально на глазах, ране.

— За что? — снова заверещала жертва.

— А чтоб за глупца меня не держал, — улыбнулся Архип. — Давай, вставай, сыть волчья. Веди, меня. А то прибью тебя и вся недолга.

— Как же детишки? — жалостливо спросил жихарь. — без меня ты их ни за что не найдешь.

Ишь ты, подумал колдун, торговаться вздумал. И снова отвесил пинок, от которого залитый кровью коротышка, вместе с железным младенцем, к которому был прикован, улетел к двери.

— Запомни, нечисть, — наставительным тоном заговорил он. — Ежели ты возомнил себя самым умным тут, и считаешь, что сможешь торговаться со мной на их жизни, — очередной удар ноги, спустил обездвиженного жихаря с лестницы в подклет. Раздался кромкий вопль и слышимый даже с такого расстояния треск.

— Я не могу ходить!!! — верещал жихарь, катаясь по земляному полу, левая нога была неестественно вывернута в суставе.

— Кончай прикидываться, — безжалостно выдавил сквозь зубы Архип. Он подхватил нечисть за вывернутую конечность и сильно встряхнул, возвращая сустав ее на место. От очередного вопля у стоявшего рядом Пантелеймона заложило уши. — Еще хочешь? — уже рычал Архип, заглядывая в глаза нечистому. Он полностью игнорировал непритворный страх на лице своего спутника. Помещик явно не ожидал такого запредельного накала жестокости от добродушного, хотя и весьма неприятного характером колдуна, и напридумывал уже себе всякого. Но нечисть — не человек, она не боится смерти. Слишком долго топчут они свет, даже у простенького домового жизнь измеряется сотнями лет, а какие-нибудь водяные, так те вообще век меряют эпохами, успевают устать от существования, да и знают они, что именно их ждет после смерти. Не верят, а именно знают. Они — дети первозданных сил, и просто переродятся вновь. А вот пытки… Страдания перед смертью, звериная злоба, неоправданная жестокость ради самой жестокости, только этим их и можно пронять.

— Нет… Не надо, молю… — прохныкал жихарь.

— Тогда ты прямо сейчас возьмешь и отведешь нас в свое убежище. И если дети выживут, то ты сдохнешь чисто и быстро. Я даю тебе в этом слово. А если мне хоть что-то не понравится… Есть у меня знакомый поп, так он тебя по моей просьбе окрестит.

Жихарь побледнел, глаза его в ужасе выпучились, а рот широко раскрылся. Да, нечисть не очень боялась смерти. Но только потому, что знала, что ее ждет за порогом. А еще она знала, что после крещения обретет душу и станет почтичеловеком. А уж что ждет после смерти человека жихарь уже не знал. И неизвестности этой страшился пуще любой пытки.

— Ты меня понял? — расплывшись в самой добродушной своей улыбке, спросил Архип. Жихарь судорожно закивал. — Тогда веди. И больше без представлений.

Дальнейшее прошло как по маслу. Подавленный и перепуганный до потери всяческой воли к сопротивлению нечистый провел мужчин к старой заброшенной избе на краю поселка, не смотря на собачий холод и ночное время, он, шагая босыми ногами по голому снегу, обнимая железного болвана, казалось, не испытывал никаких неудобств. Более того, следовавшим за ним приходилось даже напрягаться, чтобы успеть за пружинистой походкой его коротеньких, на первый взгляд, ножек. Поскольку руки у жихаря были накрепко приклеены к железному болвану, разгребать сугроб у двери пришлось Архипу и Пантелеймону. Ну да, жихарь ходил тайными тропами, ведомыми только его народцу, а значит дверями не пользовался. В пустой светлице, среди пыли и грязи, чернел открытый люк погреба, куда нечистый и нырнул.

Людям пришлось сложнее. Лестница, которая вела в погреб когда-то уже давно сгнила до состояния трухи, а потому пришлось искать по двору, а под конец и вообще идти к соседям. Пока Пантелеймон занимался этими делами, Архип самолично остался сторожить пленника. Жихарь же был до удивления задумчив и молчалив. Он больше не делал попыток вырваться ни хитростью, ли ловкостью, всем своим видом выражая крайнюю степень смирения. И вот именно это смирение и волновало колдуна больше всего. Все в нем буквально попило, что дело нечисто, что жихарь явно задумал какую-то пакость. Но минуты сменялись минутами, а ничего не происходило. Помещик вместе со взявшимся невесть откуда Игнатом приволокли крепкую лестницу и опустили ее в погреб. Нечистый спустился первым и отломал от стены несколько досок, открывая узкий лаз, даже довольно худому Архипу только-только протиснуться, а уж про куда более крупных, одного в ширине плечей, а другого в обхвате пуза, Игната с Пантелеймоном, даже и говорить не стоило.

И снова, пробираясь сквозь земляную нору, разглядывая ползущего впереди жихаря, этот-то коротышка мог себе позволить идти в полный рост, Архип не мог отделаться от ощущения смыкающейся вокруг него ловушки. На дальнем конце лаза оказалась довольно крупная пещера. Не меньше главной комнаты, находящегося наверху сгоревшего дома. В ней было очень тепло: в центре бездымным пламенем горел не издаваший чада костер. Это как раз было совершенно обычно, как и все нечистые существа, жихари имели сродство к определенным стихиям и могли частично ими управлять. А вот остальное… К полнейшему изумлению Архипа вокруг костра висело несколько детских зыбок. К каждой на веревочке был привязан особый рожок, каким мать кормит младенца, когда у нее нет молока, в трех полусонно агукали дети. Рядом на грубом деревянном столе стояло ведро с остатками молока.

— Твою ж налево, — выругался колдун. — Кто это все тут заготовил? Ты ж сам своим умом в жизнь не дошел бы, я твою породу знаю, — он ошеломленно обернулся к жихарю. Тот в ответ только мерзко оскалился.

— А об том уговора не было, колдун. Я обещал привести — я привел. Ты требовал, чтоб щенки живы были — они живы. Можешь хоть запроверяться, это не подменыши, человечье отродье. Теперь и ты держи слово.

Архип скрипнул зубами. Возразить ему было нечего.

— Эй, Архип Семеныч, — раздался голос из лаза. — Подай голос, все ли в порядке?

— Да, Пантелеймон, — ответствовал Архип, с усиливающейся тревогой наблюдая, как округляются глаза жихаря. — Я нашел детей.

— Они… Они… живы? — кузнец. Понятное дело, этот о внуке беспокоится.

— Живы, живы, Игнат. Дай немного времени, я их вынесу.

— Господи Иисусе и Пресвятая Богородица… — забормотал кузнец, но Архипа куда больше интересовало довольное выражение, проступающее на обожженной солью роже нечисти.

— Не желаешь поведать мне, чему ты так возрадовался, тварь? — медленно, стараясь соблюдать спокойный тон, произнес он, прекрасно понимая, что сейчас любые угрозы не возымели бы действия. Такова уж была суть потустороннего мира, с которой должен был считаться каждый, кто ведем с ним дела. В нем не действуют законы или обычаи, да и как им работать, ежели у каждого рода они свои, но действует нерушимость слова. И так же как осенью он на клятве поймал омутинника, сейчас данным словом связали уже его. Не прослыв клятвопреступником, он не смог бы сделать с жихарем ничего. И скрыть отступничество не получится, нарушенное слово навсегда останется с колдуном невидимым, но явным для каждого, кто умеет видеть, несмываемым следом.

Жихарь внимательно посмотрел на человека и премерзко оскалился.

— Прости, колдун по имени Архип, — рябая рожа его скорчилась в бесплодных попытках изобразить печаль. — Но нет. Поведаю тебе только, что ты заинтересовал того, кто куда могущественнее и меня, и тебя. И у него есть на тебя свои планы, колдун по имени Архип, — жихарь булькающе захихикал.

Архип согласно кивнул. Глупо ожидать от нечисти, которую ты только что изощренно пытал и угрожал, доброго отношения.

— Ты в своем праве, — признал он и промолвил Слово. Противно осклабленная в победной злорадной ухмылке рожа жихаря исчезла в ослепительно-голубом всплеске. Нечисть была куда крепче человека и за жизнь цеплялась так, что никакой животине не снилось. Но Слово оно всегда было Словом. И от ран, наносимых Им одинаково страдали и люди, и нелюди, и нежить. Обезглавленный толстопузый трупик, отклеившись от железного болванчика рухнул на земляной пол. Чары удерживали только живую нечисть, а мертвяк их не особо интересовал. Вытерев с разбитых губ кровь, Архип прислушался. Так и есть. Внимательный взгляд, прежде преследовавший его вернулся. Значит, он замечает колдуна только тогда, когда он прибегает к Истиной Силе. Интересно, это и есть тот самый таинственный "хозяин" жихаря?

— Планы, говоришь, — пробормотал колдун ногой запинывая тело нечисти в уже угасающий костер. Поддерживаемый только жихарем он в ближайшее время должен был погаснуть. Но его тепла должно было хватить, чтобы похоронить нечисть, согласно его обычаям. Слово нужно держать. — Ну посмотрим, что там у тебя за планы…

Глава 14

Проверить детей было не сложно: зажать каждому в ручонку по кусочку холоднокованного железа, да приложить святой крестик ко лбу, вот и вся недолгая. Нечисть от такого соседства бы не выдержала, выдала бы свою противную природу. А эти ничего оказались, обычные младенчики, вполне себе человеческие. Покончив с проверками, торопясь, пока не погас костер и в свои права не вступили тьма и зимний холод, Архип подхватил зыбки, и по одной, лаз все еще был слишком узким, чтобы по нему спокойно ходить, перенес их в заботливые руки односельчан.

А потом в эти же руки передали и его самого. Едва пережившего медвежью хватку растроганного Игната, а треск ребер, кажется, можно было услышать даже в Крапивине, Архипа перехватила его дочь, и делом доказала, что яблоко от яблони падает очень близко, и дочка кузнеца умеет гнуть подковы не хуже отца. Даже если это подковы из одного недостаточно ловко уклоняющегося от объятий колдуна. А потом был еще и не уступающий ни размерами, ни статью домочадцам муж Авдотьи. А потом прибежал и Панкрат, дворовой Пантелеймона, отец первого похищенного, тот вообще давно своего ребенка похоронил, а потому был готов Архипу хоть ноги целовать, хоть последнюю рубаху сорвать да подарить. Да и все остальные жители Рудянки, обрадованные после пережитого, так и норовили гостя потискать, а бабы, так и вообще расцеловать. Такой уж простой люд во всем времена. Все они делают до скрипа: ежели радуются, то скрипят кости в объятиях, ежели злятся — то уже сжатые зубы. В общем, когда помещику-таки удалось отбить Архипа у не на шутку разбушевавшегося в выражении благодарностей люда, вид тот имел весьма помятый, хотя и довольный, словно дорвавшийся до крынки со сметаной кот.

Утром, едва рассвело отправили нарочным добрую весть в городское имение Векта, мол, опасность миновала, потерянные дети найдены, а значит можно возвращаться к обычной жизни. К обеду на деревенской площади собрали народ на вече и после непродолжительных разговоров порешали, что от греха подальше, до рождественских еще морозов, едва слегка потеплеет, повезут всю малышню в Крапивино к Григорию крестить. Пока Рудянка мала слишком была, епархия не дала бы добра на строительство своей церкви, но по совету Архипа предложили назначить крапивинскому попу содержание в два рубля с мира ассигнациями, да еще вдвое больше натурой, за каждый визит, буде тот согласится хотя бы раз в два месяца к ним в деревню ездить справлять обряды по рожденным, венчающимся да усопшим, поверх обычного пожертвования за церковные услуги. Возок али пошевни, в зависимости от времени года, с конем на это благое дело подвязался обеспечивать Пантелеймон, за вполне умеренную от общины барщину. Решение такое всех устроило, а потому, не откладывая в долгий ящик, скрепили его договором. Все по чести, в письменной форме. Получившуюся бумагу вручили Архипу с наказом отдать попу по возвращении. Самого колдуна тоже не обидели, от щедрот помещачьих, да с пущенной по кругу шапки за хорошо сделанную работу отстегнули аж пять рублей. Предлагали ему еще и гостинцев, но не слишком настойчиво, поскольку понимали, что человеку полдня по морозу в санях ехать, пропадет почти все.

В Крапивино тронулись следующим утром. Сам Пантелеймон у этот раз гостя не повез, но выдал пошевни, коня и дворового, чтобы санями этими управлять, а потом взад их и возвратить. Помня о расшалившихся в прошлую поездку волках, Пантелеймон дал в пользование и Митьке, дворовому, и Архипу по хорошему тульскому штуцеру для самообороны. Заодно в спутники набился и Игнат, желавший заехать, раз подворачивается оказия, в купцовскую лавку. Своего товара на сбыт отдать маленько, да прикупить кой-чего для ремесла, чего сам сварганить был не в силах. Кузнец тоже пришел с оружием — настоящей берданкой, да не обрезом, как у Пантелеймона, а длинноствольной, армейской. В путь тронулись еще сильно затемно, чтобы у мужиков оставалось больше времени на обратную дорогу, поскольку оставаться в Крапивине на ночь особо желанием те не горели, хоть Архип и предлагал, все равно жил большую часть времени бобылем в огромной избе, где двоих постояльцев разместить бы смог. Дарья к такому отнеслась бы с пониманием, она мудрая женщина.

Едва посветлело, Архип, в этот раз даже и не собиравшийся смыкать глаз, начал встревоженно крутить головой, выискивая любые признаки надвигающейся опасности. Уж слишком сильно не нравился ему жизнерадостный вид жихаря, после того, как тот узнал имя своего мучителя. Уж как бы задание, данное выродку таинственным "хозяином" к Архипу-то и не относилось. Конечно, крайне сложно было строить какие-бы то ни было предположения, имея на руках только хохочущую перед смертью нечисть, с той сталось бы и просто покорчить рожи ради того, чтоб испортить врагу триумф, но Архип в такое не верил. Потому как, помимо жихаря были и волки. А еще черная птица, без устали кружащая над санями.

Птицу Архип заметил сразу, как небосвод только начал светлеть. Сперва просто как едва заметную черную точку и не особо обратил внимания, мало ли, какой ночной охотник обходит свои владения перед тем, как отправиться на покой. Но часы сменяли друг друга, мерная рысь вороного коня пожирала версту за верстой, солнце проползло уже половину своего пути до полудня, а птица продолжала маячить в поле зрения колдуна, делая один за другим большие круги, центром которых были сани с путниками.

— Игнат, Митяй, — обратился Архип к своим спутникам, когда уже окончательно уверился в том, что птица не была случайным попутчиком. — Скажите-ка мне, уважаемые, а кто из вас лучший охотник?

— Митька же, — первым ответил кузнец. Он сидел, расслабленно облокотившись на бортики пошевней. Судя по всему, гигант воспринял вопрос, как начало праздной болтовни, что заводят ради того только, чтобы скоротать скучный путь. — Он как-то по малолетству белку за версту в глаз из пищали снес.

— Ну скажете тоже, дя, Игнат, — захохотал Митька — молодой рябой мужичонка скромных пропорций, но обладавший внимательным цепким взглядом, выдающим в нем бывалого охотника. — Там и трех сотен саженей не было. Да и не в глаз вовсе, всю шкуру тогда подырявил. Батька с меня чуть мою не спустил.

— Скажи мне Митя, — прервал уже открывшего рот Игната Архип, которому сейчас эта дружеская перепалка была совершенно не нужна. — Что скажешь про птицу в небе?

— Тоже заметили, дя Архип? — сразу посерьезнел молодой и когда колдун кивнул, продолжил. — А я думал только мне чудится. С самой Рудянки над нами кружит. Не орел и не сокол, черная больно. Словно ворон бы, но вороны так долго на крыле не держатся, силенок у них на то нет. Да и крупная больно. Думаете что-то по вашей части? — на последних словах у юноши слегка дрогнул голос. Оно и понятно, простому крестьянину все эти мистические дела, с одной стороны, жутко интересны, с другой же настолько же и пугающие.

— Где? Какой ворон? — подобрался Игнат и со скоростью турецкого дервиша закрутил башкой по сторонам. — Это вон тот что ли? — тыкнул он в вверх здоровенной ручищей.

— Не махай руками, кузнец, не за наковальней, — строго осадил его Архип.

— Да ты чо Архип Семенович?

— Не простая то птица, Игнат, поверь моему чутью. Соглядатай то…

— Соглядатай? — огромный, убеленный уже сединами в бороде кузнец совершенно по-пацански восторженно раскрыл рот. — В смысле этого… как его… Жихаря что ли?

— Нет, — помотал головой колдун. — Жихарь сошка мелкая, ему такое не под силу. Да и пришиб я его в подвале наверняка. Не вернется он. Но я ж говорил тебе, Игнат, что эта паскудина вечно у кого-то на побегушках подвязается. И вот его хозяин, вместимо, птичку ту за нами следить и отправил. И прежде, чем ты задашь вопрос, Игнат, кто у него в хозяевах я не знаю, но дюже хочу выяснить.

— А с птичкой что делать будем?

— С птичкой? — Архип внимательно посмотрел вверх и криво улыбнулся. — Птичку мы на суп пустим. Митька, в глаз попадешь?

— Ну, в глаз не в глаз, — молодой охотник принял предложенный навязанный колдуном тон и широко улыбнулся. — А шкуру я ему пробью точно. Дя Игнат, подержи-ка вожжи.

Ловко перепрыгнув назад в сани, Митька уступил место на козлах кузнецу, а сам вытащил и зарядил потертый штуцер, взвесил его, не поднимая ружья внимательно посмотрел на птицу, что-то прикидывая, кажется, он всерьез воспринял предостережение Архипа, а потом одним ловким и слаженным движением вскинул оружие вверх. Прогремел выстрел. Птица резко дернулась и замерла в воздухе, словно налетела на невидимую стену. Рявкнул второй ствол. Сложив крылья, пернатая бестия камнем рухнула вниз в снег.

— Нет, ты видел, дя Архип, какая Сатана-то, — пораженно качая головой, проговорил Митька. — Она ж от первой пули увернулась. Я с упреждением брал, а она ушла. Не может птица так на ходу тормозить, не по земле чай ходит.

— Видел, Мить, видел, — подтвердил Архип, прикидывая как бы половчее добраться до упавшего в сугроб шагах в тридцати от кое-как наезженного пути, проходящего по льду Черной, где снега наметало куда меньше чем на берегу, тельца. — Игнат, подгони вон туда, я до нее сбегаю, гляну, что там за аспид крылатый за нами подсматривал.

Он спрыгнул с саней и побрел через глубокий снег. Оба спутника остались на часах с ружьями наготове, поскольку у Архипа все не выходили из головы излишне умные волки. Идти было недалеко, поэтому даже не смотря на увязавшие почти до самого паха в снегу ноги, добраться удалось сравнительно быстро. И там колдуна ждал очень неприятный сюрприз. Это, действительно, когда-то была ворона, но теперь… Теперь она стала иным и однозначно менее приятным существом. Значительно крупнее любой, прежде когда-либо виденной вороны, со странным клювом, по краю которого шел ряд острых наростов, подозрительно напоминавших то ли звериные клыки, то ли даже зубья двуручной пилы, такие они странные были, с добрым десятком мелких черных лишенных радужки и зрачка глаз, больше всего напоминающих паучьи, с перьями покрытыми странной плесенеподобной субстанцией… В общем, чем бы не стала эта ворона теперь, встречаться с ней колдуну очень не хотелось. Благо хоть, в отличие от встреченного по осени мяцкая, которого птица эта до боли напоминала, дрянь эта вполне себе прекрасно испустила душ от старой-доброй пули. И, тем не менее, схожесть была на лицо, или, точнее, на клюв. На уродливый клыкастый клюв.

— Дя Архип, — невеселые размышления его прервал испуганный вскрик Митьки. — Там! У леса!

Архип обернулся и посмотрел на другой берег реки, где лес подступал почти к самому обрыву, нависавшему над закованной в лед рекой. На обрыве, отлично различимы на снегу стояли волки. Три сильных крепких самца. Один слегка впереди, видимо, вожак, он неотрывно смотрел на колдуна и скалился, обнажая острые желтоватые клыки. Двое других чуть поодаль, на небольшом расстоянии. Почему-то Архип ни на мгновение не сомневался, ни в том, что волки прибежали после убийства крылатого соглядатая, ни в том, что именно они преследовали его неделю назад, ни в том, что сейчас они нападать не будут. А еще Архип четко ощущал ставший уже почти привычным внимательный взгляд.

— Архип, торопиться надо, — голос Игната, тоже вставшего на козлах во весь рост и приложившего к плечу приклад берданки звенел натянутой струной.

Один из волков едва слышно зарычал и попятился. Вожак отвел взгляд от колдуна и посмотрел на изготовившихся к стрельбе его спутников. Как показалось презрительно, оскалился, обернулся и неторопливой трусцой вернулся к лесу. Его собратья поспешили следом. Архип подобрал ворону, завернул ее в платок и бросил в сумку, намереваясь повнимательнее рассмотреть позже. К саням он шел спокойным шагом, не слишком медленным, то и не торопливым, хотя и делал это больше для того, чтобы успокоить перепуганных спутников, ведь даже Игнат выглядел белым, словно окружающий его снег.

— Не тревожьтесь, друзья, — уверенно сказал он. — Волки на нас не нападут. Они здесь для того, чтобы проводить нас до деревни.

— Зачем? — голос Митьки предательски дал петуха, сжимающие штуцер с взведенными затворами слегка подрагивали. Не, так дело не пойдет, еще шмальнет куда с перепугу.

— Хотят убедиться, что мы до места доедем, — хмыкнул Архип. — Да ты не боись, Митяй. Они нам не враждебны. Просто смотрят, чтоб своему хозяину потом донести.

— Чего донести-то?

— Что вы меня до дому доставили и нигде в сугробе не утеряли, видимо, — очередная попытка шуткой хоть слегка разрядить напряженную атмосферу, кажется, дала хоть какой-то эффект. Игнат усмехнулся в бороду.

— Скажешь тоже, колдун. Ты чо, девка красная, чтоб тебя до дому провожать?

Архип только развел руками.

— Знать, зверье считает, что да. Ну и пусть считают, лишь бы свататься потом не заявились, — теперь прыснул и молодой. Стало слегка полегче дышать. — Ладно, мужики, не знаю, как вы, но я бы предпочел над странностью блохастых размышлять в тепле у печи с кружкой хорошего шиповничьего взвара. Может двинемся?

Спутники переглянулись и одновременно кивнули. Игнат щелкнул вожжами и конь, до того взволнованно переступавший копытами, прекрасно чуял близость хищников, охотно потрусил вперед. Дальнейший путь прошел почти без происшествий, хотя и особо расслабиться не получалось, поскольку то и дело то Архип, то Митька замечали мелькавшие между деревьев быстрые тени. Волки не собирались отступать и неустанно следовали за санями. Конь тоже чувствовал их, а потому то и норовил прибавить ход. Чтобы не загнать животное, Игнату даже приходилось придерживать узду. Путь все-таки был неблизким, а излишней нужды торопиться не было, от того и берег скотину.

За несколько пару верст до Ночной, ближайшей из деревень Крапивинской общины, зимник уходил с речного льда на вполне прилично наезженный тракт, народ тут ездил часто: и на город ходили, да и хутора то тут, то там понастроили, и волки как-то незаметно поотстали. Архип не был уверен, что они совсем бросили след, но отныне уже не замечал их силуэтом, да и преследовавший его взгляд невидимого наблюдателя поослаб. Знать, и вправду провожали волки его. Зачем? Почему? На то ответа у него не было. Зато было четкое ощущение надвигающихся неприятностей. Кто бы не следил за ним, кто бы не отправил страшную колдовскую ворону, кто бы не подбил жихаря на кражу детей, он был достаточно могуществен и имел то ли на самого Архипа, то ли на всю общину какие-то свои никому не известные планы. И очень сомнительно, чтобы от этих планов, буде они исполнятся, кто-то будет в большом восторге.

И ощущение это только окрепло, когда на въезде в Крапивино, мужик, кажется его звали Еремей, дежуривший на воротах, передал Архипу личную просьбу старосты сразу бросать все и нестись в церковь, где его уж не несколько дней ждали. Ни на какие расспросы Еремей отвечать не стал, ссылаясь на то, что ничего, толком, и не знает, окромя слухов, что на какой-то из дальних хуторов ночью четвертого дня напали волки. Вроде как задрали почти всю семью, оставив в живых только одну-единственную девку.

— Волки? — только и сумел спросить Архип, обмениваясь взглядом со спутниками.

— Ну да, волки. Уж лет пять как не нападали на жителей, ежели мне память не изменяет. А тут сразу на хутор напали, твари… Видать, оголодали совсем, зверья в лесу мало что ли? Облаву объявлять надо, повыбивать их…

Не став дослушивать разглагольствования сторожа, Игнат по сигналу колдуна пустил коня бегом по главной улице, где вдалеке у церкви было видно большое столпотворение народу.

Глава 15

У деревенской церквушки, скромного одноэтажного строения, чуть крупнее дома-пятистенка, строго говоря, их него-то ее и перестраивали в свое время, достроив колоколенку да алтарный покой, собралась возбужденная толпа. Мужики, бабы, детвора, на площади буквально не продохнуть было. Галдеж тоже стоял такой, словно улей кто разворошил. Привстав на козлах, Архип увидел, что несколько дюжих молодцев взобрались на крыльцо и размахивая ручищами, словно ветряная мельница крыльями, пытается доказать что-то стоящему уперев руки в боки попу, немалым гузном своим перекрывая дверь, в которую молодчики явно норовили проскочить. Боевитый внешний вид мужиков сильно не понравился колдуну, да и вообще ситуация выглядело до невозможности нелицеприятной. Словно народ собрался самосуд над кем-то чинить. Но над кем? Над священником? Не похоже, иначе давно б уже камнями побили.

— Эгей, православные, а ну посторонись, — зычно рявкнул он, перехватывая узды у Игната и направляя коня медленным осторожным шагом, чтоб не дай Бог никого не затоптать, прямо на людей.

Народ, расталкиваемый мощной грудью коня, нехотя раздавался в стороны, пропуская упряжку. По мере узнавания, в толпе стали раздаваться облегченные возгласы:

— Колдун приехал…

— Архип тута, пропустите…

— Слаба Богу, грех надушу не взяли…

— Да, Архипушка, ты уж разберись разберись…

— Давай, давай, Семеныч, по тебе как раз шапка…

— Архип мужик головастый, пусть поможает…

Подогнав пошевни к самому крыльцу, да развернув их так, чтоб никто запросто не мог подойти, пришлось бы через сани перелазить, Архип спрыгнул на снег да легко заскочил на высокое крыльцо

— Ну так что, православные, — рявкнул он во всю голосину, не обращая внимания на резко посмурневшие морды стоявших на крыльце мужиков. — Что тут за барагоз учиняете? Поймали попа на разбавлении церковного кагора коровьей мочой?

Несколько человек в толпе беспардонно заржали, а Григорий скорчил комичную морду:

— Чтоб тебе пиво ослиной мочой до конца дней разбавляли, безбожник, — народ встретил это заявление очередными смешками. Кажется, напряженная атмосфера начал понемногу рассеиваться.

— Не твое собачье дело, — окрысился один из мужиков, рябой и плешивый бондарь Антип. — Вали, куда шёл, мы без тебя все порешаем.

— Я смотрю ты, Антип, — зловеще широко, на все свои оставшиеся зубы осклабился колдун, — ягоды-дерзянки изволил откушать? Жена никак с весны заготовила? Ладная она у тебя баба. На загляденье прям. А не боишься, что я тебе за грубость потом тоже кой-чего наготовлю, да так, что Марье потом за мужской лаской по всей деревне бегать придется?

Не смотря на все добро, что сделал деревенским Архип, молва ему постоянно приписывала всяческие непотребства. В том силе и насыл порчи на неугодных. Потому излишне говорливый, скорее всего под влиянием винных паров, бондарь стушевался и попятился, стараясь спрятаться за спинами товарищей, что на крыльце, солидную часть которого еще и занимало священичье пузо, было задачей не из самых простых.

— Извини, Архип, бес попутал, — смущенно пробормотал он. Побледневшее лицо и бегающие глаза выдавали, что угрозу он воспринял вполне себе серьезно.

— Ну вот и чудесно, — примирительно кивнул колдун. — А теперь, мужики, рассказывайте что приключилось, и почему народ сюда притащился? Что-то я не вижу, чтобы куличи да пиво за красивые глаза раздавали.

— Да ты на рожи их посмотри! — взорвался Григорий. выглядел он сейчас, что твой ангел мести: глаза мечут молнии, борода растрепана, а пудовые кулачищи сжаты до побелевших костяшек. — За такие рожи, не куличи, а анафемы раздавать надобно.

Под двойным напором буяны стушевались.

— Да какие анафемы, отец, мы ж ничего дурного не хотели… — забормотал один из них, крутя головой вихрастой рыжей головой в тщетных поисках пути побега. К его огромному сожалению пути не находилось. С одной стороны потрясает кулаками священник, с другой хищно скалится колдун, даже если через перила сигать, то там пошевни с медведеподобным пришлым. Да и сбеги — позору потом на все село не оберешься.

— А кто девку без суда спалить собирался? Архимандрит Валаамский? — не на шутку разошелся Григорий.

— Да мы… да я…

— Красна башка богатыря, — продолжал скабрезничать Архип. — Знаете что, мужики. А валите-ка вы подобру-поздорову по домам, а то святой отец вам все бороды повыдирает и скажет, что так и родились, аки бабы, безбородыми, — и отступил в сторону, пропуская тут же воспользовавшихся предоставившейся возможностью мужиков.

Несостоявшиеся буяны под всеобщий добродушный хохот и похлопывания по плечам, растворились в толпе. Та же, получив свою малую толику зрелища, о котором судачить еще не одну неделю будут все кумушки, потихоньку начала расходиться. Народ, он ведь, по большей части, совершенно не кровожаден, но уж больно скучен крестьянский быт, от того на любой блуд, от ярмарочных танцев до аутодафе прется с преогромным удовольствием. Архип указал Митьке, где находится дом старосты, а сам присел рядом с устало опустившимся на ступени Григорием.

— Чуть до греха не дошло, Архип, — выдохнул тот. — Вовремя явился ты… Кабы не твой язык, уж и не знаю, удержал бы я их…

— От чего не удержал, отец? — почесал затылок колдун, он все еще ничего не понимал.

— Ох, прости, запамятовал совсем с перепугу, — встрепенулся священник. — Тебя ж не было здесь. Третьего дня на заимку охотничью волки напали. Там две семьи жили, братья с женами да детьми, ты вряд ли с ними когда пересекался, они из татарских выкрестов. Ни с кем особливо не общалися, жили уединенно. Я сам-то их и не знал почти, разве что младших детей в том году крестил. Семеро их, детей, то есть, на двоих всего было у них, кто чей не разобрал, прости уж. В общем, на хутор их волки напали, и выгрызли всех под корень, мужиков, баб, детвору. Одна дочка осталась.

Архип присвистнул:

— Во дела… А она как жива-то осталась?

— Да Бог ее знает! Ее ж без чувств нашли на теле отца. Всю в крови измазанной. Но в чем соль, вся кровь-то чужая. А на самой не единой царапинки. Мужики даже там же порешить хотели от греха подальше, думали волколачка какая, оборотилась и семью задрала. Да я не дал. Решил дождаться, пока проснется да расскажет, что приключилось. А она до сих пор не проснулась. Уж сколько дней лежит, не шевелится, не дышит почти. А недавно чернеть начала. Как будто мхом покрываться. Как тот цыганенок в лесу, помнишь? — Архип вздрогнул и кивнул. только сегодня вспоминал, не спроста все это, ох неспроста. — Я уж и не знаю чего делать. Святой водой окроплял, молитвы читал, вроде помогает, отступает чернота, но ненадолго, а как возвращается, так в разы хуже. Сам-то я ее не трогаю, красива чертовка сверх меры, баб омывать ее приглашаю. Кто-то и растрепал о порче этой. Мужики и взбеленились. Говорят бесами она одержима. Вбили себе в головы стоеросовые, что сжечь ее надобно. Проклятая мол, и через нее всех проклянет. Пол села подбили, пришли требовать аутодафе. Ежели б не ты, то не знаю, удержал бы, — закончил он.

После найденной вороны, Архип чего-то подобного, если честно, и ожидал. Все события оказались связны друг с другом — нападения мяцкая, татарской, между прочим, нечисти, похищение младенцев, теперь вот жестокая расправа с татарскими выкрестами. Волки, значит. Знать, те самые, что гнали Архипа с Пантелеймоном. И девка эта еще… Почему и как она осталась в живых? Ведьма? Или заключила с кем договор? А бес его знает.

— Ну веди, отец, посмотрим на татарку эту твою.

За алтарным покоем была комнатушка, крошечная едва сажень на полторы, где стояли только столик да кровать. Была она пристроена, дабы было где священнику перевести дух в большие праздники, когда приходилось бдеть по нескольку ночей подряд. Теперь на той койке лежала молодая девица неописуемой красоты. Смуглокожая, с черными, аки вороно крыло, волосами, сейчас живописно разметанными по подушке, а собери в косу, то в бедро толщиной будет, наверное, с высокой полной грудью и осиной талией, она даже в самом наирасправеднейшем праведнике могла вызвать греховные мысли. Особенно, ежели учесть, что наготу ее прикрывала только одна лишь тонкая ткань, насквозь пропитанная потом, и от того только больше подчеркивавшая, нежели скрывавшая девичью стать.

— Ох ты ж растак твою разэтак, — хрипло выругался Архип, у которого от одного взгляда на все это великолепие сперло дыхание и пересохло во рту. И ведь не мальчишка совсем, у которого любовная лихорадка в ушах плещется, всяких красавиц в жизни своей повидал. А от вида татарки чуть челюсть не отвесил.

— Пробрало? — ехидно осведомился из-за спины Григорий.

— Еще как, — признал колдун. — Откуда она такая появилась-то? Ведь прознай наши деревенские о такой-то девке, так хутор отца ее под чистую снесли б за одну ее улыбку.

— Истину говоришь, Архип, — кивнул священник. — Лютая девка. Скажу тебе как на духу, Архип, побаиваюсь я ее.

— Или того, что в башке твоей водится, боишься, старых греховодник? — хмыкнул больше по старой привычке подначивать приятеля и общей мерзотности характера, чем по какой-то иной причине, колдун. Внутренне же согласился с попом. Рядом с такой красавицей любой здоровый мужик, да и больной, тоже, начинает думать не той головой, что следует. И как только батя ее такое сокровище спрятать умудрился?

— Чтоб у тебя язык отсох, — столь же привычно ругнулся священник. — Я свой обет блюду и жене единственно верен.

— Ну блюдешь и блюдешь, — хмыкнул Архип и с любопытством приподнял край покрывала. Господь Вседержитель и все его ангелы! Все выпуклости были идеально выпуклыми, а все вогнутости идеально вогнутыми, не бывает в природе таких идеальных линий, она ж словно из-под резца античного скульптора вышла. Придраться совершенно не к чему. Разве что к легкому черному пушку, угнездившегося в ложбинке между грудей, в подмышках, пупке и на лобке девушки. Но в том не было ее вины, поскольку этот "пушок" тут же уставился на колдуна мириадами крошечных паучьих глаз. — Да… — протянул он, — кажется я начинаю к этим глазенками привыкать..

— Что, Архип? — удивленно переспросил поп, услышавший бормотание.

— Говорю, что согласен с тобой. Та же эта дрянь, что тогда у цыганенка была, когда он в чудовище немертвое обратился.

— Что будем делать Архип? Ведь сожрет девку хворь эта.

— Ежели ничего не будем делать, то однозначно сожрет и не подавится. Но и я никогда прежде с таким не сталкивался, средств у меня супротив нее особо и нет.

— Так что? Все зазря?

— Ну зазря не зазря, — задумчиво пробормотал колдун и перед глазами его встало окровавленное лицо Агнии, другой совсем еще молоденькой девчонки, принявшей мучительную смерть по вине такой же вот странной черной "плесени". — А попытаться стоит.

По прикидкам колдуна сейчас как раз луна пошла в убыль, а значит для колдовства на исцеление да избавления от несчастий время лучше не сыскать. Отдав Григорию указание отловить пару ребят, да перед самым закатом принести девку к Архипову дому в баню, он отправился готовить все необходимое для ритуала. Первым делом заскочил к старосте, где поведал о произошедшем в Рудянке, да передал уже собиравшимся в обратный путь Игнату с Митькой согласие Григория. Оттуда зашел в кузницу, там взял нож. Плохонький, не точенный, но этого и не требовалось. Главное, чтоб еще по назначению не использовался. Потом в купеческую лавку. А там Дарья. Слегка помиловавшись в кладовке с полюбовницей, вроде и не молод уже, а иногда подбивает на такие вот глупости, приобрел два фунта соли, что поделать, соль — она первейший помощник в колдовстве, без нее никуда, несколько листов писчей бумаги побелее, да новую мочалку, отправился домой, топить баню.

В бане, естественно, уважил банника, чтобы тот не помешал ритуалу, растопил печь и натопил несколько кадок талой воды. Причем выбирал самый белый, самый чистый снег, чтобы, по возможности, без листьев и травы, без печной сажи. К темноте принесли девку на носилках, кутанную в шкуры, чтобы не заморозить. Архип распорядился уложить ее на полог и выгнал всех, включая Григория за порог. А зевак, признаться, собралось, как всегда, предостаточно. Помимо Дарьи с Мишкой, Григория да старосты с женой заявилось еще человек с десяток. Тех что посмелее, так-то к дому колдуна без нужды старались не бегать. Сбросив с девицы все покрывала и в очередной раз невольно залюбовавшись ее точеной фигурой, Архип сам разделся, оставшись только в исподнем, все-таки в бане было очень жарко, и поставил на печь сковороду.

Высыпав в сковороду всю приготовленную соль, он принялся медленно посолонь мешать ее ножом, медленно и размеренно напевая заговор:

Соль чиста, чиста, чиста,

Словно с чистого листа,

Жизнь без зависти чужой,

Глаза злого за спиной,

Колдовство бывает разных сортов. Есть церковное, христианское, пусть попы никогда и не признаются, но это именно оно, колдовство самое настоящее. И зиждется оно на непоколебимой вере в Христа. Поэтому иной мужик может две палки поперек сложить и упыря трусливым зайчишкой по полям гонять, а другому хоть самим митрополитом освященную раку с мощами всучи, так он ей только что по башке нечисть постучать и сможет, больше пользы никакой.

Что на счастие урчит,

Что мне горести сулит,

Снова-заново начну,

И прощу, не прокляну!

Бывает колдовство, основанное на Словах. Что это за Слова такие и откуда они взялись доподлинно никто и не знает. Кто-то говорит, что то речь ангелов, а кто-то, что язык, на котором Адам все сущее по заданию Господа именовал. И что утратил он ее когда из Эдема был изгнан. Так ли это Архип не знал, но видел существ, которые утверждали, что древнее не то, что Адама, но и самого Создателя, и они эту речь разумели, как мы русский, а ли как неметчина свою тарабарщину. В любом случае, людям от той речи остались лишь крошки, несколько Слов, из которых составлялись самый могучие, сложные и опасные заклинания.

Соль кались, кались, кались,

Порча злая испарись!

Да будет так!

Повторить нужно было девять раз, каждый раз меняя направление перемешивание соли.

Помимо двух предыдущих, был еще и третий сорт колдовства — презираемый и мудрецами, и церковниками за медлительность и отсутствие каких бы то ни было эффектов. Опирающийся на языческие суеверия и взаимодействия с разными стихийными духами и поганой нечистью, он требовал муторных и скучных ритуалов, многочисленных повторений простейших стишков-заговоров, и самых простых материалов, порой, буквально подножных.

После девятого круга, Архип высыпал соль на пол под полог, где лежала девица, разметал ее насколько то было возможно ровным слоем, чистый лист положил под ноги, а нож воткнул у головы. После этого он взял мочало и принялся терпеливо обмывать девичье тело талой водой, повторяя теперь уже вторую часть заговора.

Ах водица талая,

В небесах бывалая,

Как снимаешь жар с огня,

Порчу ты сними с меня,

Колдовство, к которому он сейчас прибегал, то самое, которым пользовались издавна всевозможные ведьмы, шаманы и знахари и вправду выглядело простеньким и каким-то топорным, по сравнению со сложными фигурами, описываемыми в древних трактатах времен Цезаря или Тутанхамона. В нем не было ни грамма изящества или красоты. Но оно приносило пользу. Оно работало. Вот и сейчас каждое прикосновение мочала смывало с юного тела порчу, словно простую грязь.

В соль калёну жар сойдет,

Грусть тоску с собой возьмет,

Нет, какие-то внешние проявления, несомненно имелись, например, стекавшая вода была черна, как смоль и вязкостью напоминала молодую сметану… или кровь. Стекая под лавку она пузырилась и шипела, испаряясь, словно соль была раскаленной до красна. Баню наполнил едкий пар с неприятным запахом гниения.

Что утеряно вернет,

И от ангельских ворот,

Он девицу отведет,

Ведь ее не прожит срок!

ДА БУДЕТ ТАК!!!

И опять надо было повторить заговор девять раз, не переставая омывать тело. Архип бросил взгляд на нож, тот стремительно ржавел, а лист бумаги выглядел, словно древний пергамент. Да и мочало под его рукой начало уже расползаться. А значит все шло по задуманному, злая сила покидала тело. Лишь бы этого хватило, подумал Архип, все-таки с такой странной и настолько могучей порчей ему прежде сталкиваться не приходилось.

После девятого круга, Колдун распахнул печь и швырнул туда окончательно уже превратившееся в труху мочалку, а заодно и лист бумаги. Огонь все пожрет. Соль под полком собралась в крупные черные кристаллы размером с ноготь мизинца. Останется только смести и тоже сжечь потом. Последним действием Архип схватил нож и резким движением переломил его, совершенно насквозь уже проржавевший. В это же мгновение девка раскрыла глаза.

Третья часть. Глава 16

В семи верстах на полуночь от общинного центра — села Крапивина, и почти в трех от ближайшего крупного населенного пункта — деревни Сумятинской, что стояла почти что на болоте и окромя небольшой добычи торфа кустарным способом славилась только постоянными мерзотно пахнущими туманами, стоял хутор, в народе именуемый Хитрым, по фамилии обитавшей там семьи. За какие такие заслуги то ли деда, то ли прадеда Афанасия Лукича, нынешнего его хозяина нарекли этим эпитетом уже никто и не помнил, так давно то было, но приклеилось прозвище накрепко и уже отца его при царе Александре Николаевиче, в ревизской сказке подали как Луку Аркадьевича Хитрого, государева хлебопашца и охотника.

Жили Хитрые на землях добрых, огнем у леса отвоеванных еще прошлым поколением, и с тех пор на удивление не отощавших, родяших хлеб хороший и сытный. Лес тоже был рядом, и Лука, и сын его, и внуки, охотниками были хорошими, а потому даже большим хозяйством, окромя куриц на яйца да одной коровы с теленком, исключительно на молоко, никогда себя не утруждали, предпочитая перебиваться дичиной. Дичью же да шкурами торговали в Крапивине через Дарью-кучиху. Не жировали, конечно, но на соль, порох, инструменты да одёжу хватало. Грех жаловаться.

Так далеко на север, к самому, почитай, лесу, пусть и не проклятому, как тот, что за Черной, но все равно опасному и мрачному, из Крапивинских желающих селиться было немного, потому и спорить с кем-то по поводу охотничьих угодий или пашенных земель нужды никогда и не было. Разве что лет двадцать назад поселились в версте братья — татарские выкресты, но они мужики были правильные, дельные. Хоть и русский разумели тогда плохо, через пень-колоду, но разве ж один настоящий охотник другого не уразумеет? Сговорились легко, по рукам ударили, размежевались к общему удовольствию, да за все годы ни одной ссоры-то почитай и не было. До тех пор, пока в прошлом месяце мужиков волки не загрызли. Собственно именно Трофим — младший из двух Хитровских сыновьев их и нашел, татар, в смысле. С вечера до ветру бабы ходили на двор, стрельбу оружейную услыхали, а утром младший запрыгнул на лыжи, схватил ружье, да и умчался поузнавать. Вернулся бледный, перепуганный, да с девкой в полозьях.

Опосля к татарам ходили еще дважды. Первый раз, когда староста с попом приехали на жертв посмотреть, а второй — с колдуном местным — Архипом. Оба раза водил людей уже сам Афанасий. Трофима не пустил, парень, хоть и почти взрослый был, а после первого визита трое суток вообще не спал, пока без чувств не грохнулся. Да и до сих пор, хоть уже месяц прошел, по ночам с воплями просыпался. Пришлось даже отдельно ему стелить в бане. А то совсем никому житья не было. И то согласился только после того, как засов мощный врезали. Такой, что пушкой не выбить. Жалко сына было, конечно, отцовское сердце не камень, но что сделать-то? Благо колдун хоть зелье выдал для сна. Кошмары не ушли, но парень хотя б просыпаться от собственных криков перестал, а то ж вообще, словно мертвяк ходячий по двору скитался, бледный и одуревший от недосыпа.

Так вот, второй и третий раз ходил уже сам хозяин. И сразу же, после первого, всю округу капканами уставил. Тоже струхнул, чего греха таить. Уж больно жуткое зрелище было. Волки стаей напали и никого не пощадили. Но что странно, скот вообще не тронули. Вол, две козы, конь, птица разная, кролы даже, все живехоньки были. Погрызли только псов и людей. Причем даже мяса не ели, только рвали. Страшно. Не простые то волки были, ох непростые. И колдун с Афанасием согласился. Сказал, что нехорошее то зверье, нечистое. Наказал каждую ночь запираться и никого ни за какие коврижки в дом не пушчать.

А через два дня вернулся с какими-то висюльками. Страшнючими, словно неумелой рукой связанными, вперемешку лоскуты кожи, куски меха да лыко. Заставил на каждом углу забора развесить и на каждой стороне света. И молокомкоровьим каждый вечер мазать. Афанасий перечить, естественно, колдуну не стал, не дурак, чай, развесил, подготовил, да наказ исполнял в точности. И, вроде даже, пронесло. Зверье выло, почитай, каждый вечер, но все где-то за околицей. К забору же ни одна тварь к большому его облегчению не совалась. Прошел месяц, страх поутих, бдительности поубавилось.

Сегодня, на ставший уже привычным обход, Афанасий выбрался позднее, нежели обычно. Разморило после сытного ужина, да и на улице погода не радовала, в общем, дотянул чуть ли не до самого сна. Но, к чести его, все ж собрал в кулак волю да заставил себя выбраться в февральскую лють. В левой руке Афанасий нес крынку с молоком, а в правой небольшую джутовую кисть. Идя по круговой насыпи сразу за частоколом, основательным, с гарантией защищающим от всякого обычного зверья, иначе на заимках в этих диких краях никак, он останавливался около каждого оберега, смачивал в крынке кисть и тщательно и щедро смазывал непонятную штуковину. На первый взгляд, ничего особенного не происходило. Никаких тебе движений, звуков или прочей странной сверхъестественной мути, которую ждешь от колдовского амулета. Однако была одна маленькая особенность, которая заставляла Афанасия полностью и безоговорочно верить в силу оберегов — не смотря на сильнейшие морозы, при которых даже хороший заводской полугар за пару часов превращался в ледышку, на переданных чародеем кусках меха и кожи не было ни золотника льда. И это не смотря на то, что их цельный месяц ежевечерне в молоке чуть ли не купали.

В эту ночь погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выгонит — мороз, холодный промозглый ветер нещадно пробирался сквозь любой тулуп, а тащимый им мерзкий снег набивался в лицо и налипал на одежду и из-за него ничего дальше собственной руки-то было и не разобрать. А еще завывал что твой неупокоенный мертвец, никакого спасу не было. От неприятных мыслей, навеянных таким сравнением Афанасий передернул плечами.

Проходя около ворот он неожиданно услыхал отдаленный человеческий окрик. Заглянул поверх частокола, но в белесой мгле разобрать что-либо оказался не в силах, а потому сперва даже подумал, что обознался и собирался просто двинуться дальше, но крик повторился. Значительно ближе и громче, так, что не оставалось никаких сомнений, где-то неподалеку был человек. Афанасий удивленно покрутил головой, силясь разобрать в снежной круговерти хоть что-то и даже вытащил из-под специального защитного навеса смоляной факел — единственное средство освещения двора по ночам. Толку с него, признаться, было немного, на ветру пламя трепетало, стелять к самой земле, того и гляди, норовя затухнуть, но все-таки высветило шагах в пяти от забора сгорбленную человекоподобную тень. Афанасий испуганно отшатнулся.

— Стой, стой. инаю… святым!!! — изо всех сил надрывая глотку, закричала фигура. Наконец-то у хозяина получилось разобрать хотя бы часть его слов.

Придя в себя от неожиданности, все-таки в его глуши случайные прохожие не то, чтобы каждый день приключались, особенно по ночам, Афанасий с любопытством выглянул снова. Раз человек сразу ничего плохого не сделал, значит не может, или не хочет.

— Помо… Замер… луйста, — надрывался нежданный гость. "Помоги, замерзаю, пожалуйста" — догадался Афанасий. Оно и не удивительно, что замерзает. Погода-то премерзейшая.

— А ты кто будешь? — крикнул в ответ хозяин, внимательно рассматривая гостя. Тот подошел еще ближе почти к самому частоколу, шага два буквально осталось. Теперь его ор уже можно было вполне разобрать, особенно, ежели слегка наружу свеситься. Да и самого его можно было разглядеть в неровном свете треплемого на ветру пламени смоляного факела. Это был мужик. Крепкий, высокий, с густой всклокоченной бородой, сейчас совершенно белой из-за налипшего слега, в добротном, хотя и в нескольких местах подранном кожухе в пол и странноватой высокой, пяди на две, валяной шапке, подбитой мехом, в рукавицах, отчего-то разных, одна с цветным окраем и маленькая, словно бабская, а вторая без, нормального размера.

— Приказчик я! Купецкий! С городу — прокричал незваный гость охриплым голосом. — В село еду. С пути сбился, заплутал!

Вот тебе, бабушка и Юрьев день, подумал Афанасий, это ж как надо с пути сбиться, чтоб аж семь верст по снежной целине носом пропахать? Дорога-то хоть сколько-то нахоженная до его хутора одна была и та от Сумятинской, а дотуда от самого села к нему тянулась, не промажешь ни в какой буран, колея-то одна. Да и ежели б по ней ехал, так с другой стороны в забор уперся. И голос у него хриплый, сорванный, будто не первый час у забора надрывался. А ежели так долго стоял, подумалось мужику, то чего сам войти не попробовал? Частокол невысокий, от зверей, не от люда. Нечто стеснительный? Так когда морозец-батюшка за зад кусает, обычно не до стеснительности становится.

— Волки напали на меня, — продолжал рассказывать тем временем странный "приказчик". — Выскочили из темноты, лошадь задрали. Мне, вот кожух располосовали, — он схватил себя за полу и приподнял ее повыше, показывая, что по левой стороне она распущена почти что на ленты.

— Господи Иисусе, — перекрестился от такового зрелища Афанасий. Жуть пробирала, стоило подумать, что с человеком зубищи, что так крепкую дубленую кожу полосуют сделать могут. И, вторя его мыслям, где-то вдалеке завыли волки.

Приказчик испуганно закрутил башкой:

— Пусти меня, мил человек, — заломил он руки. — Зверюги ж щас конягу мою доедят, сюда доберутся.

Чисто по-человечески Афанасий его жалел, негоже православному человеку страдающего на пороге бросать. Тем более в опасности великой, но с другой стороны, уж очень странным он выглядел и слишком невероятными казались его россказни. Волки взвыли опять, уже значительно ближе, словно поторапливая. Видя колебания хозяина, незваный гость сбросил рукавицы и вынул из-за пазухи пачку бумаг. Протянув их вперед, в круг света, чтобы Афанасий разглядел солидную пачку кредитных билетов, он горячо затараторил:

— Я заплачу, хозяин, не обижу, слово даю. Только запусти внутрь. Тут тридцать рублев, все твои.

Тридцать рублей, взыграла алчность в душе Афанасия, сметая привычную крестьянскую осторожность, по деревенским меркам немалые деньги. Хватит все капканы, чуть не от деда доставшиеся еще и уже солидно прохудившиеся, поправить. И еще младшему на новый нож хватит, а то с огрызком ходит источившимся до ширины двух пальцев.

— Хозяин, — причитал, потрясая пачкой ассигнаций, перепуганный приказчик.

И, зачарованно глядя на горсть смятых билетов, Афанасий, наконец, решился. Люто выругавшись, он спрыгнул с палисада, откинул засов со скоб и приоткрыл ворота ровно на столько, чтоб гостю хватило протиснуться внутрь.

— Спасибо, хозяин, — с чувством проговорил приказчик, суя в руки Афанасию пачку купюр. Тот машинально схватил протянутой и уставил на них, совершенно позабыв, что до сих пор не закрыл воротину. Это и вправду были кредитные билеты. На один два и три рубля серебром. Всамделишние, правда все старые, измятые и многие испачканные в чем-то коричневом.

— Тут много больше… — начал было Афанасий, поднимая глаза и осекся, с ужасом глядя, что спасенный им человек скидывает на пол кожух, под которым не оказалось никакой иной одежды или обуви. Только мускулистое, покрытое густыми серыми волосами, почти шерстью, тело.

— Ничего, хозяин, бери, — оскалился тот, и челюсть его, неестественно вытянувшая вперед, оказалась полной острых клыков хищника. За забором снова завыли и что-то тяжелое с силой врезалось в воротину. Брызнули в разные стороны искры, словно при попадании в дерево молнии, но охотник не сумел удержать дверь и кубарем откатился на середину двора. Из белесой мути, за его пределами медленно вышли несколько страшных мохнатых теней.

— Бери, хозяин, бери, — повторил, слегка нечленораздельно, да и как внятно говорить с такими клычищами-то, гость, теперь уже полностью покрытый стремительно нарастающим мехом. Он сгорбился, а руки уже более походили на когтистые лапы. И только высокая войлочная шляпа, пусть и слегка съехавшая набекрень, напоминала о том, что совсем недавно это чудовище было человеком.

Архип проснулся резко, даже болезненно. По телу ошалелым табуном носились мураши, спина выгнута коромыслом, как при падучей, руки до боли сжаты в кулаки так, что нельзя было уверенно от чего ладони стали влажными, то ли от пота, то ли от выступившей крови, зубы скрипят друг о друга, кажется, будто сейчас начнут крошиться.

— Архипушка, душа моя, — сонный голос Дарьи был полон тревоги. Женщина, не до конца еще пробудившись, положила теплую мягкую ладонь на лоб любовника. — Господи, боже, да ты весь горишь…

— Дя Архип, чо случилось? — из светлицы донесся испуганный девичий голос, какое-то шебуршание и следом грохот.

Это Айрат — приблуда татарская. Сирота, спасенная колдуном от порчи в прошлом месяце и с тех пор ни в какую не соглашавшаяся из дома его куда-нибудь съезжать. Готовила, убирала, даже соблазнить сдуру попыталась. Лишь бы не выгнали. Дарья приревновала было, но, глянув на уморительно наивные хитрости девицы, только расхохоталась. Нет, оттаскала за волосы, конечно, но без злобы большой, так для воспитания, чтоб место свое знала, пискля. А потом вообще сжалилась и даже помогла уговорить Архипа до лета Айрат не прогонять. Но, на всякий случай, и сама к колдуну окончательно уже переехала. Береженого, оно, знаете ли и Бог бережет, мало ли чего. Девка-то и впрямь умопомрачительно красивая, за ней у колдунской усадьбы уже выстроилась цельная очередь претендентов на руку и сердце. Ну или хотя бы на одну ночку на сеновале. Парням деревенским, в принципе, все равно. Судя по характерному шуму, татарка с печки, где спала, шандарахнулась. Уж что-то, а "выступает словно пава" точно не про нее, скорее, как новорожденный телок топталась, и на ровном месте могла носом в пол нырнуть.

— Все… Нормально… — с трудом разжав сведенные судорогой челюсти, выдохнул колдун. — Сейчас… полегчает.

В дверях хозяйской спальни проскользнула белесая, словно призрак, тень.

— Дя, Архип, воды? — татарка стояла у постели с деревянной кружкой.

Колдун только помотал головой и отрицательно прохрипел что-то невразумительное. Боль даже не собиралась отпускать, но Архип не даром когда-то в юности занимался колдовской наукой куда более сложной, нежели деревенское знахарство. Усмирять собственное тело было первейшим делом при общении с потусторонними сущностями. Закрыть глаза, отгородиться от мира. Внутрь, в себя. Вдох-выдох, вдох-выдох, чем глубже, тем лучше. Дышать ровно, никаких судорожных рывков. Вдох-выдох. Очистить мысли, боль это помощник, а не враг, поэтому она не должна управлять тобой, мешать мыслить. Так, получилось, уже лучше. Вдох-выдох. Понемногу столбняк отступал, к членам возвращалась подвижность. Спина расслабилась и распрямилась. Вдох-выдох. Теперь руки, постепенно по одному пальцу расслабить, разжать кулаки. Вдох-выдох. Боль отступает, уходит и ощущение нависшей опасности. Архип сумел расслабиться и, наконец, раскрыл глаза. На него уставились две пары глаз: одни молодые, карие, на смуглой смазливой мордашке, другие льдисто-серые, в окружении мелких морщинок. Обе пары испуганные, на мокром месте.

— Все. Нормально, — повторил он снова. в этот раз получилось лучше. Настолько, что почти сам поверил. — Какая-то погань с мной побаловать решила… — уж что-что, а наведенное дурное колдовство Архип узнал бы в любом состоянии. Достаточно сильное, хотя и не очень умелое. — Найду — ноги повырываю.

— Побаловать это как, дя Архип? — глаза татарки округлились в удивлении. Вот и как она так делает? Шире ж, чем у Дарьи становятся, а ведь раскосые. — Это как у меня было?

— Нет, Айрат, — Архип поморщился от воспоминания. Вообще, отношение девушки к постигшей ее трагедии, а она в один день потеряла, мать, отца, братьев, да и сама чуть на последний путь не отправилась, слегка нервировало колдуна. Как-то уж больно спокойно она все это восприняла. Нет, были и рыдания в подушку, и страх перед чужими, Айрат просто убегала от незнакомых, пока за тех не поручатся Архип или Григорий, священник, к коим она сразу же прикипела и доверилась, словно телок, но все равно… Словно, давно ожидала чего-то подобного и успела уже с судьбой своей незавидной смириться. — У тебя порча была. Опасная и злая, желавшая тебя убить. А меня так… Слегка пощекотали, чтоб не слишком зарывался.

— А как дотянулись? — теперь это Дарья. Купчиха была женщиной умной и сразу уловила главное.

— А помнишь, обереги я дальним заимкам в тому месяце раздавал? Вот через них и достали. Это не страшно, — поспешил он успокоить обеих женщин. — Врасплох этот раз застали, больше не смогут, приму меры. Единственное, что плохо, — тяжело вздохнул он, — что, ежели они получили один из амулетов в свои руки, значит новый хутор разорили.

Лицо Дарьи посуровело, губы сжались в тонкую нить.

— Знаешь какой? — спросила она, вылезая из-под одеяла и снимая со стоящего рядом сундука сарафан. — Надо Старосте сообщить.

— Пока нет, — ответил Архип, тоже одеваясь и кивая на дверь в сени, за которыми располагалась вторая, мастеровая часть их хором. — Но еще до рассвета узнаю.

Глава 17

— Да как же так, Архип Семенович? — всплеснул руками сельский староста Андрей Семенович. Прибывал он в крайней степени смятения чувств и, бледно-зеленый от увиденного, постоянно дергал за густую растрепанную бороду. — Как же так? Ведь не сломали ж ворота!!! Не забор перепрыгнули, в открытые двери, аки гости дорогие, вошли!!! — на этих словах он в сердцах пнул лежащий за земле массивный засов и тут же выругался. Удар получился таким, что чувствовался даже через подбитые валенки и толстый шерстяной носок. — Как будто сам открыл!!!

— Может и открыл, может даже и сам, — мрачно пробормотал колдун, внимательно осматривая тело хозяина хутора. Немолодого уже, но крепкого и сильного мужчину загрыз крупный зверь. Волк или собака. Причем очень ловко и умело — разодрав горло почти до самого позвоночника. На такое не каждый способен, а только сильная и крупная тварь. Причем рвала-то она уже упавшего на землю человека, кровью руки залиты, ими рану закрыть пытался, значит наживо рвали, не придушив сперва даже. Словно издевался кто, хотел на агонию посмотреть, поупиваться чужим страданием. Заметив что-то необычное в замерзшем алом месиве, Архип опустился на колено, снял рукавицы и взял в ладони красный комок. Мгновение спустя сквозь пальцы неохотно засочилась оттаявшая кровь.

— Да как сам-то? — не унимался староста. — Нешто за дурака его держишь? Нешто думаешь, с открытыми воротами спал?

— Обманули его, Семен, — отрезал Архип разглядывая то, что что сумел вытаять из снега. — Деньгой поманили! — и сунул окровавленную находку в руки опешившему от такого заявления старосте.

— К-как деньгой? К-кто? — от удивления Андрей Семенович даже заикаться начал. Выпучив глаза он медленно, дрожащими руками разворачивал скомканную в комок бумагу, которой оказалась царская ассигнация на пять рублей серебром. — К-как так, Архип? Это волки что ли?

— Может и волки, — задумчиво ответствовал колдун, поворачиваясь в четырем дюжим мужикам, взятым Андреем из деревни. За долгие годы знакомства староста привык, что Архип напрасно панику разводить не будет, и если говорит, что пришла беда, значит надо хватать надежных селян покрепче, вооружать их, да сломя голову нестись на указанный колдуном дальний хутор. Жаль только, что не успели и теперь спасателям осталась только скорбная доля похоронной команды. — А может и кто похуже…

— В-волколак что ли? — староста еще сильнее побледнел. Помнил, как пару лет назад всем миром ловили оборотня. Всю округу кровью затопил, аспид мохнатый, три дюжины человек на Божий Суд отправил.

— Не похож, Андрей Семенович, — ответил Архип через плечо. — Волколак, он зверь. Причем зверь туповатый. Рвет всех без разбора, да так, что потом клочки по закоулочкам собирают, сам вспомни. А тут разумный кто-то тварями руководил. Вел, управлял, цели указывал, бесчинствовать сверх меры не позволял. Да и месяц нынче на восход рогами смотрел, не время волколаку для превращения. Нет, не он это.

— Да кто ж тогда? — спросил староста спину уходящего колдуна.

Архип не ответил. Не хотел понапрасну пугать, да и, если уж быть до конца честным, не был до конца уверен в своих предположениях, найти бы свидетеля живого или хотя б следы, он с грустью посмотрел на затоптанный сперва звериными лапами, а после и человеческими валенками да сапогами двор. Тут уже и лучший следопыт ничего не прочтет по следам. Кстати о следопытах, в толпе невольных помощников был и этот молчаливый охотник. И, признаться, Архип, как и всегда, был рад видеть его. О лучшем помощнике и мечтать было нечего.

Мужики устало курили самокрутки, стараясь не смотреть назад. Все-таки семь изуродованных тел. Семь. Архип замер, осененный внезапной догадкой. Семь. Он резко развернулся, перепугав крадшегося по следам старосты и принялся вслух считать:

— Первый — Афанасий, хозяин, — загнул он первый палец. — Его жена, Наталья, это два, — он перевел взгляд на тело немолодой женщины в длинном слегка затертом платье. — Андрей и Потап — старшие сыновья, — ткнул он пальцем в двух молодых мужчин, у этих раны были не только на горле, но и на руках, и на груди следы от когтей, мужики не согласились быть агнцами, пытались защищаться, боролись. Этих врасплох не застали хотя бы, пусть и особо смысла-то и не было в том. — Их жены, — палец указывал на двух молодых баб, стройных, еще нерожавших, обе были в белых ночных рубахах, видать, спать собирались. — Три, четыре, пять и шесть, — загнул пальцы колдун — Дочка. Младшая, не помню имени… — совсем мелкое тельце, щуплое, лет семь восемь. Ей огромная звериная пасть просто и незатейливо откусила голову. То ли поиздеваться захотелось, то ли просто силы не подрассчитала, шейка-то детская тонкая и слабенька.

— Агриппина, — сказал Андрей, подходя ближе. Не смотря на мрачность ситуации на лице его проступало любопытство. Он явно пытался разгадать причину возбужденного поведения старого знакомца.

— Именно, Агриппина. Итого семь! Семь!!!

— Ну да, семь… — почесал затылок староста, все еще ничего не понимая.

— У Афанасия было три сына, Андрей! Вспомни!

— И впрямь, Трофима нет…Куда ж он…

— Семен, — Архип схватил за плечи охотника. Говорил он горячо, возбужденно. — Вы все с мужиками обыскали? Подвалы, стайки, чердак? Нигде не пропустили?

Семен задумчиво запустил пятерню в бороду и медленно обвел взглядом засыпанный снегом двор. В какой-то момент глаза его из блуждающих и задумчивых стали сосредоточенными, колкими и он уставился в одну точку. Проследив за линией его взгляда, Архип увидел баню. Баню с закрытой, исцарапанной дверью.

— И точно, — пробормотал колдун. — Ведь Афанасий говорил мне, что сыну в бане стелит от того, что тот ночами кричит.

Обменявшись быстрыми взглядами, двое мужчин, не сговариваясь, бросились к бане. Архип постарался заглянуть в крошечное смотровое оконце, забранное то ли слюдой, то ли плохонькой копеечной стекляшкой и основательно закопченное изнутри. Срубленная лет сорок назад, вон, первый венец уже в землю полностью ушел, баня явно топилась по старинке, по-черному. Внутри темень, а снаружи снег на солнце играет, слепит. Семен присел перед дверями и задумчиво провел пальцам по оставленным когтями бороздам.

— Волк, — задумчиво сообщил он, когда Архип оставил свои бесплодные попытки и подошел. Голос Семена всегда слушать было крайне непривычно. Нет, конечно же все в деревне знали, что охотник отнюдь не нем, а просто до невозможности неразговорчив, но каждое слово его было настолько редким событием, что вызывало удивление. Словно бы истукан древний разговаривает. — Огромный. Локтя три в холке, — пробормотал охотник, измеряя пальцами расстояние между полосками. — Пудов на шесть семь, — он поднял голову и встревоженно посмотрел на колдуна. — Архип, в наших краях таких не бывает!

— А то! — невесело хмыкнул колдун и кивнул старосте. — Ты вот, Андрей Семеныч давеча волкодлака поминал? Так вот он, понимаешь ли, меньше был. А здесь сразу трое.

— Четверо, — поправил его Семен. — Трое из лесу идут, я следы смотрел, а назад четверо.

— П-получается, один здесь что ли был? — удивленно вмешался староста в разговор.

— Получается, что так, — видя, что Семен не торопится говорить, он и так сказал больше слов, чем за иной месяц, ответствовал Архип. Он так не думал, но опять-таки, до поры до времени предпочитал держать свои мысли при себе. — Давайте-ка лучше в баню попадем. Надеюсь, младшего Хитровского там найдем. И, хочу надеяться, что живым. Эй, Трофим! — забарабанил он в дверь. — Ты там живой? Открывай, это Архип, колдун из Крапивина! Помнишь, я третьей недели приезжал, настойку тебе для сна давал. Трофим, язвить тебя в корень, отзовись!!! — с той стороны не раздавалось ни звука. Архип отошел назад, задумчиво почесывая подбородок.

— Может высадить, Архип Семеныч? Топоры с ломами есть, мы мигом. — предложил один из помощников, заинтересовавшихся происходящим.

— Нет, Василий, — ответил за колдуна другой. — ежели парень там, он и так перепуган в край. Ты дверь пока рубить будешь, он либо от страха помрет, либо руки на себя наложит, либо еще чудь какую отчебучит.

— Дело говорит, нельзя ломать дверь, — согласился Архип. — Но и через окошко, — он кивнул на закопченное стекло, только кошка и пролезет. Жаль кошки двери открывать не обучены…

— Зачем кошку, Семеныч? — удивленно переспросил Василий. — Через дымку ж можно.

— Дымку? — не сообразил сразу колдун.

— Ага! Баня ж черная. Там с другой стороны окно должно быть, чтоб проветривать.

Архип в сердцах хлопнул себя по лбу. Вот что значит, век учись, а все равно дураком помрешь. Мещанин он, сам-то себе баню белую срубил, черная уж больно в истопке непроста. Ну не сам срубил, а мужики ему за услуги сделали, а до того у кузнеца мылся…

— Добро, — с облегчением кивнул он. — Справитесь?

— Да отчего ж не справиться, — хмыкнул Василий. — Делов на три копейки. Лишь бы Трофим этот со страху в драку не полез…

— А ты лезть когда будешь, — напутствовал его староста. — Ты с ним разговаривай. Он речь человечью услышит, глядишь, не так пугаться станет.

Кивнув, мужики, а с Василием поперся еще и Семен, чтобы при необходимости подсадить. Сам Семен в дымное окошко заврядли пролезет, кряжист да широк в плечах неимоверно, а вот Ваську подкинет, тот со свистом проскочит. А Архип вынул из пачки портсигар, вынул по одной папиросе себе да Андрею, закурили, стали ждать. Некоторое время ничего не было слышно, оно и неудивительно, банька у Хитровских большая была с предбанником, а окошко оно в парилке только, а стены толстые, дабы жар сохранить, пока вся семья намоется, вот и не слышно ничего было. Потом послышался голос. Васькин. Кажется, тот в чем-то увещевал. Потом замолк. Андрей уж извелся весь, хотел сам пойти следом, поторопить мужиков, или сам залезть, уж незнамо, но, наконец, скрипнул засов и дверь отъехала в сторону.

— Без толку, Архип Семеныч, — мрачно бросил Василий, запуская остальных в предбанник. — Парень, по ходу, головой повредился. Сидит, сопли на кулак мотает.

Колдун выругался, отстранил всех и вошел внутрь. Там, в выстуженной уже за ночь, приятно пахнущей смолой парилке, за видавшей виды глинобитной печкой на грубом деревянном полу, обхватив колени руками, сидел молоденький, едва только порог отрочества перешагнул парнишка. Уставившись вперед ничего ен видящими глазами, мальчишка медленно раскачивался взад-веперед и без остановки что-то бормотал себе под нос.

— Они меня не видят, не видят, не видят, — прислушавшись, разобрал колдун.

— Трофим, сынок, — из-за спины выскочил староста и постарался коснуться юноши. Тот истошно, словно девка, взвизгнул и постарался отползти подальше от людей, в самый дальний угол. Архип увидел, что пальцы у него залиты кровью, то ли стены скреб, то ли ногти до мяса сгрыз.

— Не надо, Андрей Семеныч, — остановил колдун пытавшегося сделать шаг вперед старосту. — Мальчишка разумом тронулся. Только хуже сделаешь.

— Так что ж делать, Архип? — ошарашенный староста даже забыл о привычном уже, по батюшке, обращении к колдуну. — Тут его оставлять? Сгинет же с холоду без помощи!

— Сейчас его трогать нельзя, он либо себе повредит в попытках убежать, либо на кого из нас наброситься попробует, — пробормотал колдун. — Надо подойти к нему по-иному.

Вернувшись к пологу, Архип зарылся в свою сумку. Отложив в сторону тщательно завернутую в несколько слоев ткани большую двузубую вилку, портсигар, мешочек соли, он с самого дна вытащил ступку с пестиком и видавшее виды кадильцо.

— Ох не люблю я это… — пробормотал он, вытаскивая из более мелких кармашков то один, то другой порошок и засыпая его в ступку, пока не получилась равномерная масса. Массу это колдун засыпал в кадильце и поджог. — Либо выходите наружу, либо не мешайте, — обратился он к спутникам. Естественно, никто и не подумал тронуться с места, развлечений в жизни простого крестьянина немного, так что отказаться от наблюдения за настоящим колдовством, да еще и в полной безопасности, уж в чем, а в этом деле сельские Архипу верили безоговорочно, не собирался. В итоге в небольшой баньке было не протолкнуться. Еще вде заинтересованных морды заглядывали через закопченое оконце, уж неизвестно, чего им там разглядеть удавалось.

Архипу лишние зрители никогда не мешали, тем более, что деревенские заговоры это вам не демонология с некромантией, за нее на костер не потащат. По крайней мере не сразу.

Присев настолько близко к несчастному мальчику, насколько позволял глинобитный бок печки, Архип поднял начинающее дымить кадильце на уровень глаз и глубоким басом, так непохожим на его обычный голос, начал читать:

Слово мое это порог

Слово мое это металл

Слово мое это замок,

Этим замком я тебя оковал.

Набрав полные легкие воздуха он поднял перед лицом кадильце и что есть сил дунул на него. Оттуда повалил дым. И что удивительно, весь он собрался около Трофима, почти не распространяясь по остальной бане.

— Они меня не видят, не видят, не видят… кхе-кхе-кхе, — закашлялся юноша, прерывая свое бормотание. Архип же тем временем продолжал:

Воля твоя не могучий утес,

Воля твоя легче чем дым,

В пламени жарком плавится воск,

Воля твоя расплавляется с ним.

И выдохнул в сторону Трофима очередную порцию дыма. Парень уже не бормотал и не раскачивался, теперь он неотрывно, и кажется даже не мигая, следил за медленно покачивающимся кадильцем.

Слово мое это сотня пудов,

Давит на грудь — не протився ему,

Слово мое — сна тяжелый покров,

Слово мое увлекает во тьму.

Глаза юноши начали закрываться, голова медленно упала на грудь, а руки, до того судорожно сжимающие колени расслабились и плетьми осели на пол.

Спи же, дитя, волю дай добрым снам

Воля твоя лишь круги на воде,

Воля твоя покорилась словам

Воля твоя покорилася мне!

Закончив заговор Архип закрыл кадильце, туша тлеющую в нем массу, и медленно поднялся. Окружающие медленно нехотя зашевелились, то ли все они в какой-то небольшой мере попали под влияние колдовства, то ли просто размеренный тон, до одури напоминавший какую-то странную мрачную колыбельную вкупе с ранним подъемом сказались, но глаза у всех были соловыми, а движения медлительными и неуверенными. Юноша же, судя по закрытым глазам, расслабленным членам и мерному дыханию, просто спал.

— А дальше что, Архип Семеныч, — спросил слегка разочарованный староста. Кажется, он ожидал чего-то подобного прошлогоднему осеннему ритуалу, который колдун при большом стечении народа проводил на берегу Черной, очищая двух мальчишек он скверны Верлиоки, тогда да, тогда получилось крайне зрелищно.

— А дальше? — грустно улыбнулся Архип. — А дальше ты оправишь кого-нибудь в дом, чтобы они принесли парнишке тулуп и шапку. Мы оденем его, уберем тела и поедем обратно в село. Его увезу к себе, буду травами отпаивать. Заодно и приблуде задачу найду, чтоб под ногами меньше путалась.

— А как же…

— А вот так! Трофим, — приказным тоном позвал колдун. — Иди ко мне. Только о стены не обдерись.

Медленно и неуклюже, словно кукла, которую дергают за нитки, привязанные к членам, такими на ярмарках скоморохи разыгрывали вертепные истории, младший Хитрый поднялся на ноги. Глаза его при этом были закрыты, а руки безвольно висели вдоль туловища. Неуверенными шагами, словно ноги его почти не слушались, он двинулся к колдуну.

— Стой, — скомандовал тот, когда до парня оставалось пару шагов. Трофим замер. — Сделай один шаг назад, и медленно садись на стоящую позади лавку, — кукла колдуна, а по-другому называть теперь юношу не получалось, присела. — Что глаза выпучили? — спросил Архип, невесело усмехнувшись. — Бегом за одежой, замерзнет же мальчишка.

Глава 18

Зимнее солнце стремительно уползало за горизонт, не слушая никаких просьб Еремея Тимофеевича, приказчика второго класса и доверенного работника купцовой вдовы Дарьи Пахомовны Раздольновой, надеявшегося, правда, в ближайшее время взять у хозяйки деньжат в рост да открыть неподалеку, в Рудянке, собственную лавку. Та всегда была женщиной прозорливой и деловитой, не должна была отказать. Ей-то не с руки было на всю волость раскидываться, мороки больше, чем проку, а сын — тот еще мальчишка совсем, пока на ноги встанет, еще кто из городских уведет хлебное местечко. А так знакомый, родная душа, можно сказать. Любо-дорого. Да и сговориться со своим всегда проще. В общем, были у него основания надеяться на благосклонность хозяев. Но то было делом еще далеким, а сейчас он только и мог, что отчаянно подгонять свой небольшой караван из двух санных упряжек, в надежде успеть засветло до ближайшей деревни и стать там на постой. Получалось к величайшему его сожалению плохо, тени от деревьев уже удлинились до середины речного русла, а они до сих пор еще не свернули с закованной в лед Черной на большак.

"Эх, зря пожадничал," — корил себя Еремей. — "Не надо было в Рудянку ездить, левак продавать."

Нет, он никоим образом не обманывал хозяйку, Еремей был мужиком честным, да и как иначе? Ведь муж ее, царствие ему небесное, с улицы сироту подобрал, воспитал, делу купеческому обучил. Да и сама Дарья Пахомовна всегда к нему добра была, ни по деньгам, ни по почестям не обижала. Просто слегка хитрил. Каждую поездку в Чернореченск, он на свои кровно заработанные покупал всякой нужной в хозяйстве мелочи: соль, спички, веревку, порох да мыло, и заходил по дороге в деревни, что чутка в стороне были, Ельцово, Рудянку, Паршивку, там продавал или выменивал на чего-нить долго хранящееся, беличьи шкуры те же, которые уже хранил дома до следующей торговой экспедиции в город. Хозяйка, конечно, знала о небольшом промысле своего приказчика, он же не один ездил, и с попутчиками особо не сговаривался, откупаясь, чаще всего магарычом, но не за молчание, а так, за лишний труд и утерю времени в дороге, но поскольку тот не переходил нормы приличия: торговал только на свои, не занимался этим в деревнях в крапивинской общине, где у Раздольных было аж три лавки и не запускал лапы к хозяйскому товару, смотрела на то сквозь пальцы. За что Еремей был ей до глубины души благодарен.

Но в эту поездку все было совсем иначе. У Крапивина совсем распоясалась волчня. Звери выли под палисадами, преследовали путников, пробовали даже задирать охотников. А прошлого месяца перегрызли насмерть целую семью на дальних выселках. Может и стоило усмирить жадность, не рисковать, ехать напрямую домой, тогда б еще в обед в Ночной были, а к полуночи, при желании, и в самом Крапивине. Но Еремей все добытые таким средством капиталы направлял в кубышку, с которой как раз и планировал открывать дело. Копил, чтоб поменьше занимать. Берешь-то ты в долг чужие, а отдаешь завсегда свои. От того и сглупил. А теперь, вот, пришлось гнать, глаза выпучив.

— Ерем, — неожиданно заговорил сидящий рядом с Еремеем здоровущий косматый мужик в волчьем полушубке. — Чудится мне, что не успеем до темна в деревню, значится.

Звали мужика Игнатом и Еремей подобрал его почти сразу на выходе из Рудянки. Брел тот себе одиноко по большаку в сторону Крапивина. Приказчик, чисто по-христиански позвал его себе в сани, а то либо замерз бы, пока дошел, там пешего хода до следующего утра, не меньше, либо волкам на корм пошел. Был Игнат могуч, словно бычара, волосат и бородат настолько, что невозможно было разобрать, где заканчивается воротник и начинается собственная его волосатость. А еще Игнат оказался удивительно хорошим рассказчиком и буквально завалил Еремея со спутником, а ехали они вчетвером на двух санях, до крайности увлекательными историями о всяческой лесной живности. Единственное, что говорил он как-то странно, словно бы шепелявя. Поэтому его "чудится", звучало скорее как "щщудицца".

— Не успеем — значит по темноте ехать будем, — раздраженно буркнул Еремей и сам подивился себе. Чего так взъелся, мужик-то верно говорит.

— Так-то оно так… — закивал Игнат, словно бы не замечая грубости. — Но коняшкам бы ноги не переломать в темноте-то… Чай не по мостовой ехать будем, а по снегу.

— У тебя на уме что-то Игнат? — Еремей взял себя в руки. Недавний взрыв он списал на тревогу, все сильнее охватывающую его с каждым вершком, на который солнце приближалось к верхушкам деревьев.

— Ага, — в серой массе всклокоченной шерсти, заменявшей космачу бороду прорезалась трещина рта с показавшимися в первых отблесках заката кроваво-красными, зубами. — Есть тут заимка одна в лесу.

Еремей удивленно переглянулся со своим спутником. Прожив в Крапивине, почитай, двадцать пять годков и за эти годы, особенно со времен службы у Раздольновых исколесивший всю волость вдоль и поперек, ни о какой заимке в этой стороне он и не слышал. Спутник тоже покачал головой.

— Да нет тут хуторов никаких… — начал было Еремей, но Игнат перебил его.

— Да она не по эту сторону Черной, по ту, — и махнул в сторону Леса. — Почти на опушке.

Еремей поежился. О Лесе он слышал много всего. Хоть и за последние годы ничего страшного оттуда не выходило, народ приписывал это силе сельского колдуна, но Еремей в том сомневался, все-таки не под силу одному человеку с Темной Силой в одного меряться, ежели он не Иисус Христос, конечно, наверняка, просто совпало. Но о Лесе он слышал, и вполне себе его побаивался.

— Дык в лесу нечисть всякая… — выразил опасения начальника Андрюха, его товарищ и сменщик.

— Может и есть, — пожал плечами Игнат. — Да только там тын хороший и дом с печью есть. А тут, чую, пурга собирается. Как вчера была. Как бы не замерзнуть.

Мужики опять переглянулись. Еремей, при всем своем нежелании, склонен был согласиться со здоровяком, на улице стремительно холодало, да и окрепший ветер начинал уже играть поземкой. Глядишь, и вправду до настоящей бури к ночи разгуляется. Но идти в Лес было откровенно страшно.

— Слушай, Ерем, — продолжал подгонять приказчика попутчик. — Ты это, ежели сам не поедешь, притормози лошадку, я спрыгну. Спасибо за то, что подвез, но я дальше пехом доберусь. Утром же посветлу.

— А…. была не была, — махнул рукой Еремей. Не доедут они. Кони и так уже сипят, из последних сил выбиваются, еще немного таким аллюром и загнать не мудрено. А до поселений еще бежать и бежать. — Коней-то там есть где укрыть?

— Был там сарай, да и подклет хороший, — облегченно расплылся в улыбке Игнат. Еремея опять кольнуло подозрение, а не тать ли это, который их, дураков, в засаду ведет, но он отмел их. Не тот тракт был, чтоб на нем лихим людям промышлять. Да и время года не то. Зимой только на самых оживленных большаках, где сани, словно в столице, одна за другой носятся. А тут любые разбойники мигом с голодухи попередохнут еще до Рождества.

Притормозив, и подождав вторые сани, Еремей объяснил сидящим в них ситуацию. Те, конечно же, занервничали и даже подумывали бросить караван и дальше ехать уже вдвоем, но Игнат на дальнем лесу высмотрел крупные четырехногие тени, глазастый черт оказался, и все-таки решились. Развернувшись влево, и найдя удобный подъем, они по целинному снегу двинулись в сторону обещанного укрытия. Ехали тяжело, конь, даром что длинноногий, увязал в снегу почти по самое пузо. Да и сани тоже еле тащились, пришлось нацепить снегоступы и спрыгнуть, чтоб и так уставшую скотину не мучать, и брести рядом. Благо, до места, по словам Игната, по крайней мере, было недолго.

Ветер и вправду крепчал. Не прошло и часа, как он, оправдывая самые мрачные предсказания, "положил" падающие с неба хлопья почти вдоль горизонта. Стремительно стемнело. Еремею было совершенно непонятно, как во всем этом белесом кошмаре Игнат находит дорогу, но вел тот уверенно, словно по компасу. И на удивление точно, поскольку не прошло, кажется, и часа, как путники миновали опушку древних сосен и вступили под полог древнего страшного Леса. Идти сразу стало полегче, поскольку могучие кроны, пусть и сейчас без листьев, но все равно переплетенные в плотный навес, ослабляли как ветер, так и снег. Некоторое время спустя из темноты вынырнули выгоревшие бревна ладного частокола.

— Матерь божья, — пробормотал Еремей, вытаскивая руку из рукавицы и проводя ей по выбеленным временем доскам. — Это ж сколько оно тут стоит?

— Не знаю, Еремей, — Игнат, не смотря на вой ветра и расстояние, легко услышал обращенный даже не к нему вопрос. — Я его по осени нашел. Дровишек поднатаскал, стены проконопатил, крышу слегка подправил, протекала кой-где.

Еремей покачал головой. От одной только мысли о том, что они перешли Черную в этом месте, его продирал озноб. А уж ночевать в забытой богом избушке… Даже один раз, даже зимой, когда, как известно, большая часть обычной нечисти заваливается спать, даже в компании сразу четверых товарищей с пищалями, и то он трусил неимоверно. А если верить Игнату, так он же тут обустраиваться вздумал! Жуть сплошная. Этот космач либо безумен, либо совершенно бесстрашен.

— А как же нам туда попасть, Игнат? — удивленно спросил он, втайне надеясь, что спутник грустно разведен руками и скажет, что прохода нет, придется уходить обратно на тракт. И пусть там мороз, пурга и волки, но эта странная заимка вызывала у приказчика куда большую оторопь, чем он готов был признать даже самому себе. Но нет, чуда не произошло.

— Ты по кругу езжай, Еремей, — ответствовал Игнат, подходя к палисаду. — Посолонь двигайся, пока в ворота не упрешься. Они там мощные, не пропустишь. Я их изнутри запер, когда крайний раз уходил, чтобы зверье всякое внутрь не забралось, не натворило там беды.

Примерившись, Игнат ловко подпрыгнул локтя аж на три, и это с места, да с сугроба, и зацепился руками в меховых рукавицах за край частокола. Одним мощным рывком он перебросил свое крупное тело через забор.

Некоторое время оба мужчины внимательно смотрели ему в след, не делая попытки даже двинуться куда-либо.

— Может, ну его, Еремей Тимофеевич? — неожиданно спросил дрожащим голосом Андрей, подмастерье в лавке и спутник приказчика. — Не по себе мне чегой-то… Игната мы до дома довезли, он до утра не пропадет. Он и сам просил же… Жутко тут, тяжко.

Если уж говорить, как на духу, то Еремей был полностью согласен со своим младшим товарищем и, наверное, бы позволил ему уговорить себя, уж очень странным с каждым мгновением становился их случайный попутчик и в слишком поганые место они по его почину забрели, не место тут православному христианину, ох не место. Но тут где-то за спиной, за завесой уже вовсю распоясавшейся пурги злобно завыли волки. Сперва один. По басовитому гудению Еремей предположил, что это была весьма здоровенная зверюга. Мгновением после к нему прибавился второй. Столь же близкий, казалось, буквально за вон за тем раскидистым деревом, но только значительно правее. Еремей выругался.

— По бокам обходят, — злобно процедил он сквозь зубы и повернулся к Андрею. — Поехали, что столбнем стоять? Все равно выбора нам не оставили, тварюги.

Слегка дрожащими руками подмастерье натянул поводья, и сани двинулись налево вдоль забора. Испуганно вжав голову в плечи, Еремей каждое мгновение ожидал, что вот-вот и за спиной раздастся яростный рык и перепуганная волчьим присутствием лошадь без разбору рванет куда-нибудь в чащу, перевернув сани и бросив их несчастных наедине со смертельной опасностью. Но, странное дело, волки так и не появились. Пройдя примерно с полсотни саженей вдоль частокола, караван натолкнулся на ворота с одной всего одной приоткрытой створкой, достаточной, впрочем, ширины, чтобы прошла упряжка.

За воротами стоял, тяжело дыша и опираясь о крыльцо, Игнат. Усилия, которые он потратил на то, чтобы открыть воротину явно оказались даже для его недюжинной стати чрезмерными. Еремей, который заглянул за открытую створку и увидел, какой сугроб собрала она, вообще готов был побить об заклад что обычному человеку такое не под силу. Разве что богатырю какому из бабкиных сказок.

— Вот же зверюга, — восхищенно пробормотал рядом Андрей, явно подумав о том же. — Да на таком пахать мало, силищи-то…

Двор был завален снегом, пусть и меньше, чем окружающий перелесок, и в нем явно никого уж давно не было, но все строения, в том числе и закрытые стойла на дальнем его краю были вполне исправны и ладны. Перекинувшись с Игнатом и товарищами в другой упряжке, Еремей принял решение коней распрячь, не гоже им всю ночь под хомутом стоять, и так умаялись. Сена, конечно, не было, не запасал на зиму никто, но у самих путешественников кой-чего имелось про запас на случай неожиданной ночевки, а потому было чем покормить измотанную животину. Этим они с Андреем и занялись, поручив оставшимся спутникам помочь Игнату растопить печь в доме. Благо, дров было навалом, с осени космач натаскал достаточно валежника в пустующий в отсутствие хозяйства подклет. И когда уставшие и замерзшие мужики поднялись в горницу, их ожидало теплое и даже почти уютное жилище.

Конечно, никакой мебели внутри не имелось, а сама печь была устаревшей конструкции без полатей, но с дымоходом, и то ладно, а то не дай Бог пришлось бы еще мучиться с протопкой по-черному, но зато был большой пук лесного сена, накошенного и кое-как высушенного с еще осени. В еду животным он не годился по причине разнотравия и вполне возможной его ядовитости, а воткак полстилка под сон подходил как нельзя более. Игнат что-то колдовал у печки, остальные уже распаковали нехитрую снедь, взятую перед дорогой в городской харчевне. В помещении уже было достаточно тепло, дабы скинуть тулуп, что Еремей, ничтоже сумнящась, и сделал, тут же прильнув к теплому глинобитному боку печи, стараясь побыстрее прогнать из членов уличную стыль. Кто-то сунул ему в руки хлеб с солониной да железную кружку. Приказчик от души отхлебнул и закашлялся от неожиданности. Кружка оказалась до краев полна очень недурственным полугаром, почти даже не вонявшем сивухой.

— Откуда такая роскошь? — утерев выступившие слезы, проговорил он, поднимая глаза вверх.

— Игнат припас, — радостно хохотнул Иван, дебелый парень из подмастерьев недавно нанятых купчихой как раз в помощь Еремею. Водянистые глаза его уже соловело блестели, знать, свой стакан мальчишка уже приговорил. — Хорошо винище, согласись, Ерем?

— Хорошо, — согласился приказчик, прислушиваясь к приятному теплу, распространявшемуся от выпитого по заколевшим членам. Приятное было ощущение. Правда, неясная тревога, стальными тисками сковавшая сердце его еще после предложения спрятаться в Лесу, мешала наслаждаться накатывающейся волной неги. Еремей покрутил головой и увидел, что остальные его подчиненные тоже уже основательно присосались к неожиданно большому кувшину, как видимо, выставленному попутчиком. И где он только такой таскал.

— О чем думаешь, Еремей? — неожиданно раздавшийся справа голос Игната, заставил приказчика вздрогнуть. Бугай это заметил и, как показалось приказчику, едва заметно, одними уголками губ, ухмыльнулся. Или это только буйное воображение разыгралось после опасной ночной погони?

— О том, Игнат, — ответствовал Еремей, словно бы машинально протягивая свою кружку здоровяку, что удивительно, до сих пор так и не снявшего свой волчий кожух. — Где ты такой кувшин прятал?

— А… Это… — отмахнулся Игнат, подхватывая протянутую кружку и делая из нее солидный глоток. — Уух, чертовка! — пробормотал он и тут же закусил. — Хороша… Сам варил, между прочим! — похвастался он на всю комнату, вызвав одобрительные восклицания захмелевших купцовых работяг. — Так вот, Еремей Тимофеич, прятал я его знамо где. Здесь же, за печкой. Кувшин воском залил да спрятал с осени. Вдруг пригодится когда. Гляди ж, он оно и пригодилось, — с этими словами Игнат долил из кувшина до краев и слегка неверным шагом, намекавшим, что этот глоток был для него уже далеко не первым, побрел к своей лежанке.

— Игнат, а Игнат, — заканючил Андрей, когда здоровяк проходил мимо. — А расскажи что-нить? А то скука ж смертная!

"Да уж, скука," — недовольно подумал Еремей, поежившись. — "Видать, и вправду просто воображение разыгралось."

Подняв с пола пустую кружку вместо отданной, то ли уже кто-то выпил, то ли просто без хозяина осталась, он налил себе.

Разбудили Еремея приглушенные голоса. Голова несчастного приказчика буквально раскалывалась на части, словно не пару кружек самогона он выпил, но основательно курослесил ночь на пролет. Члены его совершенно не слушались, даже открыть рот, чтобы позвать на помощь, и то не получалось. Да что там рот, он даже веки оказался не в силах разомкнуть. Словно медом замазали. А голоса не затихали. Первый из них он узнал, мрачный глубокий бас Игната сложно было с чем-то перепутать. Разве что с Иерихонской Трубой. А вот второй… Высокий, шипящий, глумливый. Таким мерзким голосом не обладал ни один из подмастерьев, а значит, это был кто-то посторонний. Неужто Игнат впустил, когда все заснули? Тать, решивший ограбить подводы? И, что самое ужасное, что Еремей не мог разобрать ни слова. Сперва он даже, грешным делом, подумал, что это из-за того, что перепил с вечера, но быстро понял, что незнакомцы просто разговаривают на неизвестном ему языке. Перепуганный сверх всякой меры, Еремей напрягся, что было сил, чтобы хотя бы открыть глаза.

Не сразу, но ему это удалось. В горнице все также царил полумрак, рассеиваемый только горевшей лучиной да отблесками из-за печной заслонки. Все спутники Еремея спали на своих лежанках беспробудным сном. Или, так же, как и сам приказчик, просто не могли пошевелиться. Скосив до боли глаза, голова так и не слушалась, Еремей увидел сидящего на сене, подвернув под себя по-татарски ноги, Игната. Перед здоровенным мужиков, все еще, не смотря на жару в комнате, не снявшего волчий тулуп, на небольшом чурбачке лежала отрубленная человеческая голова. Старая. Такая, что морщинистая кожа на ней давно уже потемнела и по цвету приближалась к доскам пола. Но, что самое ужасное, эта голова вопреки всем божьим законам была жива. Она раскрывала рот полный кривых коричневых зубов, разговаривая тем самым мерзотным голосом, и злобно вращала в раскосых глазницах желтыми, словно у хищного зверя глазами.

Совершенно обезумевший от ужаса, Еремей отчаянно задергался, стараясь разорвать сковавшие его невидимые оковы, или хотя бы закричать, чтобы разбудить товарищей. Без толку! Ему даже пальцев на руке пошевелить и то не удалось. Но зато, как оказалось, даже этих бесплодных попыток оказалось достаточно, чтобы обратить на себя внимание ужасной головы. Издав очередной глумливый смешок та прервала свою речь, которую до того читала Игнату наставительным тоном, и судя по всему, отдала какой-то приказ. И приказ этот вызвал в груди здоровяка взрыв гомерического хохота. Еремей с надеждой обвел взглядом попутчиков, уж как бы крепко те не спали, но этот медвежий рев должен был разбудить даже мертвого. Ничего подобного, никто даже не пошевелился, не вздрогнул. Кажется отчаянная надежда промелькнувшая в душе Еремея не осталась незамеченной со стороны головы, и та, бросив еще пару слов, дробно захихикала, явно получая удовольствие от происходящего. Игнат снова поддержал ее, медленно поднимаясь на ноги.

— А ты и вправду крепок, как бык, Еремей, — медленно проговорил он, опускаясь на колени перед приказчиком. — Не только проснулся после сон-травы, но и глаза открыл, — из-за пазухи он достал огромный охотничий нож. — В годы моей юности говорили, что на такое лишь один из сотни способен. Я ж за те три века, что землицу топчу, вообще первого такого вижу, — удивленно покачал он головой, переворачивая свою жертву на спину и располагая поудобнее. — В других обстоятельствах, я б позавидовал даже. Но сейчас… — Игнат демонстративно попробовал пальцем лезвие на остроту. — Понимаешь, Еремей, ежели бы ты не проснулся, то просто помер тихонько, как остальные, и делов-то, — приказчик, отчаявшись перестал сопротивляться и теперь просто, как зачарованный, следил за ножом, приближающимся к низу его живота. — А так придется слегка помучаться… — пробормотал Игнат, налегая на рукоять.

Глава 19

Шел третий день, который Трофим, несчастный мальчишка, потерявший всю семью после нападения волков на хитровский хутор, находился в доме колдуна Архипа, а легче ему так и не становилось. Целыми днями он безвольной куклой лежал на лавке в Архиповской светлице, уставившись неподвижным взором в потолок и не проявлял никакой воли к жизни. Он не ел, не пил, а когда упорная Айрат, молодая татарка, прознавшая что именно Трофим выволок ее из отцовского дома, чуть ли не в лепешку расшибалась, надеясь вернуть придуманный ею самой долг, пыталась залить ему в рот крепкий мясной бульон, вообще чуть не захлебнулся. В отчаянии Архип, а кроме простого человеческого желания спасти ни в чем невинную душу, мальчишку, которому еще жить и жить, им двигало и желание узнать от единственного живого свидетеля подробности ночного нападения, которые могли помочь ему найти способ справиться с напастью, испробовал все, что только пришло ему в голову. Он окуривал болезного травами, читал над ним заговоры, даже пробовал провести ритуал, который как-то по случаю подсмотрел у вогульского шамана лет десять назад. Не слишком опасное, но весьма мерзопакостное камланье с куриной кровью и дурными грибами, после которого колдун добрый час просидел в бане, не в силах избавиться от ощущения запачканности от общения с миром вогульских духов. И все без толку. Казалось, словно душа мальчишки покинула тело, оставив одну лишь плотскую оболочку, которая по непонятной причине умирать не спешила.

С самого утра Архип в очередной раз копался в своих обширных записях, бесценном хранилище знаний, собранных за долгие годы занятий таиным колдовским искусством, в тщетных попытках найти хоть что-то, что он мог позабыть или пропустить в ходе предыдущих исследований, когда дверь в сени с шумом распахнулась и в светлицу влетела перепуганная и растрепаная Дарья. Увидав подругу в крайнем смятении чувств, состоянии ей, женщине рассудительной, если не сказать рассчетливой, крайне не свойственном, Архип встревоженно поднялся.

— Архип, — выкрикнула она, едва сумев совладать с дыханием, судя по всему, после длительного бега. — Беда!

"А это уже становится неприятной традицией" — подумал колдун, не к месту вспомнив, что примерно с такими же словами к нему по осени ворвался и деревенский староста.

— Помнишь Еремея Саблина, Архип? Приказчика моего!

— Которого ты пятого дня в Чернореченск послала? — прикинул колдун. Он не особо лез в торговые дела своей зазнобы, хотя бы просто потому, что смыслил в них меньше, чем баран в Священном Писании, но пронырливого и весьма услужливого молодого человека с бегающими глазами запомнил хорошо.

— Да, — кивнула купчиха и, собравшись с духом, после секундного молчания, выпалила. — Его убили!

— Волки? — коротко спросил Архип, с тяжелым сердцем упаковывая бумаги в суму. Предстоящая работа заранее казалась ему бессмысленной, но он не мог отказать Дарье. Помнил, что та в высшей мере тепло относилась к Еремею, если не как к сыну, то уж как к племяннику точно, слишком уж давно тот работал на их семью.

Но купчиха с такой яростью замотала головой, что колдун даже забеспокоился, не отвалилась бы:

— Хуже. Их сани привели. Всех изрезанных, изуродованных. По частям!!! Архип, по частям!!! — сорвавшись на крик, Дарья бросилась на грудь своему мужчине и разрыдалась, не в силах более сдерживаться.

— Тихо, тихо, родная, — все, что мог выдавить из себя колдун, это набор банальностей. Все-таки сказывались долгие годы добровольного затворничества. Да и нелюдимая натура колдуна о себе знать давала. Не умел он общаться с людьми. Даже самыми близкими его сердцу. Но, видимо, Дарье было достаточно простого тепла и участия от любимого человека, не прошло и десяти минут, как рыдания ее стали затихать. Задавив разрывавшее груди горе и, чего уж греха таить, удушливый страх, женщина отбросила с лица непослушную промокшую от слез прядь волос и мрачно посмотрела в глаза Архипу:

— Душа моя, тебе надо идти. Я… — она сбилась, но быстро взяла себя в руки. — Прости, но я не могу второй раз на это смотреть. В сенях тебя ждет Лешка, подмастерье мой, он доведет, куда надобно. За старостой и попом я уже послала. Иди, там ты нужнее.

И, слегка оттолкнув мужчину, двинулась к буфету, где, как она знала, хранилось приберегаемое для особых случаев вино. Следом скользнула и стройная фигурка татарки. Архип перехватил взгляд прекрасных черных глазищ, в которых иной мужик мог бы и утонуть, и благодарно кивнул. Айрат была еще очень молода, но недавние злоключения закалили ее, сделали не по возрасту мудрой и сильной. И сейчас Архип был рад, что рядом с Дарьей будет сидеть именно эта девка. А ему, к превеликому сожалению и вправду было пора. Ежели все настолько плохо, как описала Дарья… Как бы народ со страху не наделал каких глупостей… В прошлый раз чуть Айрат не сожгли. Вместе с церковью и попом, что ее защищал.

В сенях ждал Алексей. Ну как ждал, мелкий, едва выползший из отрочества пострел во все глаза пялился в окошко. Знать, на Айрат. Нет, татарская приблуда и вправду была умопомрачительно хороша, Архип первый готов был это признать, но этот-то куда? От горшка два вершка, а губищу раскатывает, как взрослый.

— Веди, герой-любовник, — беззлобно отвесив увлекшемуся мальчугану леща, приказал Архип.

— Да, дя Архип, — спохватился тот, даже и не думая унывать или хотя бы смущаться от полученной затрещины. Ему ли будущему мужику, такой мелочи бояться. — Это там, у амбаров! Дарья Пахомовна туда сани загнать приказали.

"У амбаров" для всех местных означало общинные зерно- и сенохранилища на окраине деревни, где складировалась часть урожая или заготовки, которую общество использовало для своих общественных же нужд. В оплату ли налогов, ведь на звонкую монету или хрустящий банковский билет эти края были не очень богаты, а потому государевым службам платили все больше по-старинке: подводами с зерном да беличьими шкурками. Ну или для споможества кому-либо, за зиму пострадавшему. Все хранилось там. Сейчас, правда, когда налоги уже выплачены, а зима давно перевалила за половину, большая часть из них пустовала.

— И что там в этих санях?

— Ууух, дя Архип, там такая страсть!!! — мальчишка закатил глаза от предвкушения реакции собеседника. — Мужики, значит, все, и подмастерья, и приказчик наш, значит, в куски порублены и наизнанку вывернуты! Во как! Да так мелко, что хоть в пироги заправляй.

— Ишь ты, — задумчиво посмотрел на провожатого колдун, пытаясь разобрать, на сколько тот преувеличивает. — А ты сам-то видел страсти эти?

— Не, дя Архип, мне Димка рассказывал, он подводы первый на дороге увидел. Чуть в штаны, говорит, не наделал. Но я думаю, брешет… Наделал! — и довольный своей немудреной шуткой Алексей расхохотался.

Архип покачал головой. Жестокость детей, иногда, удивляла и пугала его. Дарья, женщина в этом деле опытная, говорила, что это от того, что те еще несмысшленные и не хапнули настоящей боли, а как повзрослеют, то и нормальными людями становятся.

За мыслями и разговорами, кратчайшей дорогой добрались до амбаров, где и Архип увидел, что около одного из них уже начала понемногу собираться любопытствующая толпа. Все-таки в селе, как не прячь новость, а всегда выплывет. "Что знают трое, то знает и свинья", как гласит народная мудрость. Пока что от народу веяло больше любопытством, чем страхом или злобой, а значит Архип успел вовремя. К хлипким воротам одного из строений вел след из алого, окровавленного снега. Учитывая, сколько пришлось преодолеть саням, само его наличие заставляло относиться к истории об изрезанных на наизнанку вывернутых купеческих слугах с куда большей толикой доверия. Сколько ж там должно было вылиться кровищи, чтоб до сих пор оставалось? Перед Архипом толпа охотно расступилась, пропуская вперед к облегченно выдохнувшему старосте. Тот выглядел всклокоченным, донельзя перепуганным, хотя и храбрился перед народом, все-таки он представлял собой власть, а власть, она может быть какой угодной, но только не слабой. А еще слегка зеленоватым. "Занятное", должно быть, ожидало колдуна зрелище.

— Здорово, Андрей Семеныч, — преувеличенно жизнерадостно поприветствовал его Архип. — Пропустишь меня-то? — и чуть тише добавил. — Все настолько плохо?

— Хуже некуда, Архип Семеныч, — староста даже и не попытался поддержать тон собеседника. Он только лишь исподлобья зыркал на все прибывавших зевак. Пока что тем хватало и его мрачной физиономии, чтобы держаться поодаль. — Ты иди, сам посмотри, я не могу второй раз. Кошмар там. Там Григорий. Надеюсь, по крайней мере, что его удар там не хватил.

Озадаченный поведением старосты, уж кто-то, а Андрей был мужиком основательным и суровым, в отца пошел, из того тоже ежели б подковы ковать, так сносу б не было, прошел и Крым, и Рым, причем буквально — пришлось повоевать за Царя-Батюшку с турками, а тут так расклеился, Архип приоткрыл дверь амбара и быстренько скользнул внутрь.

— Ты чего, святой отец, язвить тебя в дышло, лом проглотил что ли? — тут же выругался он, с ходу врезавшись в широкую спину укрытую в черную рясу. И сражу закашлялся, стоило только священнику отступить влево, освобождая проход и обзор.

Это было чудовищно. Даже по меркам колдуна, повидавшего в своей жизни всяческую дрянь. В первых санях лежали три изуродованных тела. Лишенные пальцев, ушей и… прочих выступающих частей тела, освежеванные, они были с каким-то противоестественным тщанием расположены так, чтобы создавать у смотрящего иллюзию будто три друга выехали на прогулочных санях покататься. Позы их были настолько выразительными и веяли таким приложением немалого художественного таланта, что казалось, вот-вот один из них хлопнет поднятой рукой по колену да и расхохочется над удачной шуткой товарища. Это было бы даже красиво, если бы забыть, что когда-то эти трое были живыми людьми, а теперь представляли собой одни лишь лишенные кожи замерзшие куски мяса. Кстати, недостающие члены и кожа обнаружились рядом, на лошадях. Неизвестно, чем опоили бедных животин, чтобы те не реагировали на запах человеческой крови, но спины их, словно попона, укрывали человеческая кожа, а на шеях висели "ожерелья" из пальцев, ушей и… прочих выступающих частей тела.

Но хуже всего досталось Еремею, плутоватому купеческому приказчику, который в недобрый час согласился повести этот караван. Несчастного мужика, молодого совсем, даже ожениться не успел нормально, выпотрошили и распяли на телеге. Руки и ноги развели в стороны, в форме Андреевского креста, располосовали от паха до подбородка, а внутренности изъяли. Грудную клетку выломали наружу и развели в стороны, словно крылья какой-то чудовищной птицы. Голова его, зажатая меж двумя вбитыми в сани кольями так, чтобы она уставила в небо искаженное в ужасе и муке лицо. Именно по выражению оному, Архип, внутренне содрогнувшись, и предположил, что экзекуцию над Еремеем проводили наживо. На лбу, широко распахнутых глазах и в распятом в безмолвном вопле рту были закреплены несколько деревянных табличек с изображениями, напоминавшими то танцующих человечков, то разных животных. Архип сжал зубы до скрипа, когда неожиданно узнал их.

— Тварь! — выдохнул он с ненависть, и схватил первый глиняный горшочек, стоявший около тела, срывая запечатанное воском горлышко. В кувшине, как он и ожидал, лежало человеческое сердце.

— Архип Семеныч, — наконец обрел дар голоса священник. Непрестанно крестясь, даже на него уже успевшего повидать и кровь и страх, зрелище произвело невероятное впечатление. — Какое чудовище на такое способно?

— Человек, — глухо прорычал Архип. В груди его клокотала ярость.

— Архип Семенович? — удивленный реакцией колдуна поп даже позабыл об происходящем вокруг. — Ты чего?

— Кем бы ни была мразь, что это сотворила, она — человек, — последнее слово Архип словно выплюнул. — Или по крайней мере была ей. Слыхал о некромантии, Григорий?

— Богопротивная наука общения с мертвецами? — еще раз перекрестился тот.

Архип только кивнул, не отводя взгляда с лица усопшего.

— Оно самое. И я им владею, — он криво ухмыльнулся. — Да не строй из себя девицу невинную, фарисейка, будто не знал, что на мне клейма ставить негде, — рука священника так и не донесенная до лба в очередной попытке перекреститься, замерла. — С мертвыми можно разговаривать. Не по-настоящему. Души у них все равно не будет, душа только Господу принадлежит и его одного слушает, а без нее, без божественной искры, мы просто куча мяса. Но пока мясо не сгнило, его можно колдовскими методами растормошить, разбудить, заставить ответить на несколько вопросов. Немного. Обычно два-три, реже больше, до дюжины, — глаза Григория медленно расширялись, когда он слушал откровения от, казалось, совершенно ушедшего в себя колдуна. — Я надеялся на это, признаюсь. Что на татарском хуторе, что на хитровском, но…

— Но у трупов было вырвано горло, — подхватил священник, догадавшись.

— Ты попал в точку. Мертвяка можно было поднять, но он не сумеет писать, даже ежели хозяин при жизни умел, тупа простейшая нежить безмерно, а сказать не сможет, поскольку нечем. Думал я, случайно так получилось, звери, думал я, пусть и управляемые, но били просто в самую уязвимую часть, но теперь…

— Что?

— А теперь, Григорий… Видишь Еремея? Как думаешь, почему он так выглядит? Не знаешь? — священник покачал головой. — А я вот знаю. Его приготовили для одного из ритуалов общения с мертвыми. Не знаю, кто выступает нашим врагом, Григорий, но он мало того, что очень опытный и сильный колдун, мне бы на такой ритуал потребовалось несколько недель, так он еще и очень многое обо мне знает. Куда больше, чем мне бы хотелось. А еще это отродье Сатаны играется с нами. Тобой, мной, всей деревней.

— И что, ты прямо можешь с ним поговорить?

— Да, — невесело хмыкнул Архип, — тут все приготовлено в лучшем виде, достаточно просто нужные слова произнести.

— А что будет?

— А я откуда знаю? — пожал плечами колдун. — скорее всего это западня и меня после этого ждет какая-то немыслимая гадость. Но аспид все правильно просчитал, отказаться от такого приглашения я просто не в силах.

— Но ты ж сам говоришь, что это ловушка!

— А у нас есть выбор, Григорий? Он уже выгрыз два хутора да перебил купцовую экспедицию. Дальше что? Стащим весь народ из отдаленных хуторов в села, да там всю зиму сидеть будем в тесноте да безопасности? Это при условии, что он чего-нибудь новенького не выдумает, а он, судя по всему, большой к выдумкам мастер. А дальше что? К весне народ до глубокой ночи пашет, иначе не успеть им, лето у нас короткое, работы много, как охранять будешь? У губернатора пойдешь полк просить? У Коллегии чародеев в помощь? Так их в Чернореченске три калеки, и каждого любая лесная ведьма за пояс заткнет. Из губернии ждать? Сколько? А жрать потом что? Ежели повезет, то сумеем с ним сговориться, чтоб отстал от нас. Ежели нет… Ну нет так нет, вдруг получится узнать что о нем новое.

Священник скривился, словно от зубной боли, хоть и понимал, что колдун по всем статьям прав. Все происходящее шло вразрез с его христианскими воззрениями, а потому смириться с этим не мог.

— Не нравится мне это, Архип, негоже мертвых беспокоить…

— Оставь, Григорий, — отмахнулся колдун. — Некромантию даже Папа Римский и святейший Синод разрешили в исключительных случаях. А у нас тут случай исключительней некуда.

Поп еще сильнее перекособочился, демонстрируя свое отношение как к Священному Синоду и, тем более, к Епископу Римскому, возомнившему себя главной Всемирной Церкви, но больше спорить не стал. Крыть ему было нечем.

— Чем могу помочь? — просто спросил он.

— Спасибо, Григорий, но ничем, — просто выйди наружу, успокой народ. Не хватало, чтоб они еще в самый неподходящий момент сюда ворвались.

Выпроводив священника за ворота, Архип приступил к подготовке ритуала. Негоже было подвергать Григория виду разговаривающего трупа, и так, вон, весь как на иголках, все-таки есть вещи, которые сложно принять. В принципе, и самому Архипу делать-то там особо-то ничего и не надо было было, только порыться в записях, благо он их всегда с собой носил, да отыскать нужные слова. Собственно, противник, кем бы он ни был, и вправду выбрал некромантический ритуал из самых распространенных, чуть ли не со временем полулегендарного царства пирамид — Та-Кхемета. И почти как все, дошедшее с тех пор, он был невероятно требовательным к подготовке физического материала — в первую очередь, тела. Просмотрев записи и сравнив с имеющемся, Архип не мог не признать, что неизвестный провел подготовку как нельзя более дотошно. Заклинание, правда, было на кривенькой латыни, переписали, видать, уже намного позже, то ль во времена Крестовых походов, то ль еще позднее, с мертвого языка древних Фараонов на не менее мертвую, но уже ставшую языком науки и магии. Обновив его в памяти, Архип приступил к призыву.

O tu, qui in tenebris iaces,

O tu, cuius lumen oculorum in aeternum cades,

Audi vocem meam, expergiscere ex somno,

Responde quaestionibus, quod tibi sum coniunctum.

Встав на колени около головы изуродованного приказчика, Архип позложил пальцы ему на виски. Прикрыв глаза, он высленно призвал таящуюся в душе каждого человека крошечную частицу магической силы. Кто-то называл ее душой, в Та-Кхемете говорили, что это Каа, а на дальнем востоке, в Китае, именовали Ци. Именно эта сила, вложенная в слова и делала простой стишок заклинанием, потому и неважно было, что древний ритуал из страны, существовавшей задолго до Цезаря и Августа, обрамляли словами латинского языка. Еще и достаточно кривенького. По сути вся эта "магия" не так уж далеко ушла от ставших ему привычными за последние годы шаманских заговоров, только обставлена была куда более помпезно и таинственно. Означали произнесенные им слова примерно следующее: "О ты, лежащий во тьме, чьи глаза навеки закрылись, услышь мой глас, пробудись! Заклинаю, ответь на вопросы мои".

Nomine Thanatos et Anku, te coniuro,

Expergiscere, ad me veni, non moror.

Nomine Anubis et Nergal, te vinculo,

Adsum, advenias, hoc tibi dico

Воздух вокруг заметно потеплел, кровь на санях вокруг тела растаяла и потекла, словно свежая, закоченевшие члены мертвеца расслабились. "Именем Танатоса и Анку я заклинаю тебя, просыпайся, иди на мой зов. Именем Анубиса и Нергала я связываю тебя и приказываю придти ко мне". Забытые божества канувших в лету народов или демоны на службе Люцифера, Архип сомневался, что если бы он использовал клички любимых собак Дарьи эффект был бы иным. Только Слова имеют реальную власть сами в себе, а обычным заклинаниям ее дает произносящий.

Оставалось произнести еще одно четверостишие, но неожиданно все пошло совершенно не по плану. Через тело Архипа ослепительной вспышкой пронеслась волна одуряющей боли, впрочем доастаточно кратковременная, все его члены ниже шеи замерли в неподвижности, словно сведенные судорогой или скованные льдом, так, что он не мог пошевелить даже пальцем или, ежели потребуется, убрать пальцы с висков тела и прервать связь. Глаза мертвеца раскрылись. И в них не было привычной не раз проводившему подобное общение с мертвецами Архипу посмертной дымки, нет, они были ясными, а взгляд осмысленным и пронзительным. На губах мертвеца разсцвела приветливая и дружелюбная улыбка.

Глава 20

— Ну здравствуй, высокоуважаемый собрат мой по ремеслу, — мерзко заскрипел мертвец, не переставая приветливо улыбаться. — Рад, что я не ошибся ни в оценке твоих компетенций, ни в пределах твоего любопытства, ибо при отсутствии одного из них мы бы так и не встретились. В благословенной Голштинии был я известен как Альберт Густав фон Бреннон, и я от всей души рад представившейся возможности познакомиться с тобой.

Архип остолбенел. Признаться, он ожидал от этого ритуала практически чего угодно, но только не приглашения на светскую беседу. Удивляло и полнейшее отсутствие в тоне собеседника даже на малую толику высокомерия или насмешки, словно и не в ловушку над изувеченным трупом он угодил, а всего лишь на кружку кофе в один из модных салонов.

— А вас, я уже выведал, прозывают в этих краях Архипом. Уж не обессудьте, милый друг, я достаточно давно веду за вами наблюдение, — это точно, теперь Архип узнал ощущение, вызываемое взглядом мертвеца. За последние полгода он несколько раз попадал по пристальное внимание, ощущавшееся совершенно также. — И не слишком верю, что именно этим пейзанским именем наградили вас при рождении родители. Наверняка, псевдоним.

Архип пока не отвечал, стараясь получить по полной от излишне разговорчивого собеседника. Иностранец. Причем понятно не столько по имени, его станется и выдумать, но по самой структуре речи. Излишне витиевато. Но при этом язык без костей, разглагольствует, как на родном. Акцента почти и не заметно, так, слегка смягчает согласные, но не настолько, чтоб прям резало слух.

— Но кто в этих диких краях может осудить волшебника, знающего благороднейшее искусство общения с покойными, от желания скрыть свое имя? — не останавливаясь продолжал Альберт Густав. — Дикий народ — дикие нравы. Кстати, коллега, весьма интересна мне выраженная вами словесная форма призыва! Признаться никогда таковой не слыхал. Не подскажете, где такому великолепию обучают? В Лейпциге? Не похоже, что у них, что в Лейдене с латынью всегда проблемы были, больше на греческий напирали. Альтдорф или Вюрцбург? Нет? Молчите? Ну что ж, ваше право, выпытывать не стану… — хохотнул он.

Магическому искусству Архип, которого, в прочем, тогда звали совершенно иначе, обучался в Санкт-Петербурге. В Большом Императорском Коллегии Волшебств и Таинств Институте, уж почти век как завоевавшем право считаться одним из самых престижных учебных заведений старушки-Европы. И то, что собеседник Архипа не упомянул его — самый очевидный в этих краях источник, говорило о нем многое.

— Ох знал бы ты, любезный, коллега, — кажется, мертвецу вообще было все равно, отвечают ли ему, достаточно было, чтобы слушали. — Какие неописуемые бездны лет пронеслись с тех пор, как мне приходилось вот так вот запросто пообщаться с образованным человеком. Ведь в этой глуши одни дикари, да верный Игнаций… Ээх, только он один и был моей отдушиной…

— Ты — личер, — Архип перебил словесные излияния иностранца, вспомнив старогерманское слово, которым именовали невероятно редкий тип нежити.

— А? Что? — удивленно и, как показалось Архипу, слегка наигранно, часто заморгал глазами тот.

— Личер, — повторил колдун пристально смотря в глаза Еремея Саблина, сквозь которые, словно сквозь цветные стекляшки, на него смотрел тот, кто наименовал себя, как Альберт Густав Фон Бреннан. — Чернокнижник, добровольно решивший променять бессмертную душу на посмертное существование в виде нежити… Никогда не думал, что встречусь с таковым вживую.

Мертвец посерьезнел. Дурашливая добродушная улыбка сошла с бледных губ, глаза потемнели, а тон перестал походить на сетования старика.

— И ты, деревенский колдун на самом краю ойкумены, — и снова в словах его не чувствовалось желание оскорбить, скорее, наоборот, в тоне его сквозило восхищение. — Сумел догадаться до этого лишь после нескольких минут общения через мертвеца? Учитывая, что последний известный мне успешных обряд личефикации произошел во времена турецкого нашествия. Воистину Архип, либо ты чародей от Господа, ну или Дьявола, тут уж не знаю, кто из двоих приложил длань к твоему рождению, либо мне стоить склонить голову перед твоими учителями.

— Что тебе надо, герр Бреннан? — прямо спросил Архип. Все еще ожидая подвоха, он так и не мог понять в чем заключался смысл ловушки. А в том, что сейчас он угодил в ловушку, колдун не сомневался ни на мгновение.

— Архип, — медленно, с большими паузами, словно тщательно обдумывая каждое слово, начал личер. — Я понимаю, что ты испытываешь определенную привязанность и, возможно даже считаешь себя ответственным за жизнь пейзан данной волости, а потому мы с тобой естественным образом оказались по разную сторону орудийного прицела. Но я бы очень не хотел, чтобы наше противостояние становилось личным делом. Понимаешь меня?

Архип медленно кивнул. Доверять словам чернокнижника, превратившего себя в живой труп? Боже упаси от такой глупости! Но что-то ж надо сделать, иначе они так до Второго Пришествия в этом амбаре просидят.

— И именно поэтому, достопочтимый Архип, я никоим образом не угрожаю дорогой твоему сердцу крестьянке…

Архип вздрогнул и, наконец все понял. Бреннан просто тянул время. Отвлекал колдуна, пока его слуги должны были пробраться в его дом.

— Чтоб тебе черви яйца отгрызли, — зарычал он, пытаясь вырваться. Куда там, незаконченный ритуал держал крепко. Так, что не получалось двинуть даже пальцем.

— Прости, Архип, — грустно прокомментировал эти попытки Альберт Густав. Вполне искренне, кстати, словно бы ему и вправду было жаль возникшего недопонимания. — Я гаранти…

Архип уже его не слышал. Отчаявшись освободиться силой, он призвал на помощь свое самое могучее оружие — Слово. Наверное, он мог бы придумать и лучший способ, но тревога за близких всегда была плохим советчиком. Повинуясь воле колдуна, голова Еремея исчезла во вспышке ослепительно белого огня. Слово вышло очень неудачно: мало того, что пламенем призванной шаровой молнии опалило ладони, так еще и отдачей от самого заклинания в кровь разбило губы и, кажется, свернуло на бок нос. Вообще, откат от произношения Слов был всегда и зависел он от того, насколько правильно ты его произносил. И ежели подготовиться правильно, настроить дыхание и размять язык. В общем, это было не важно, поскольку у Архипа на это не было ни времени, ни желания. А была необходимость действовать стремительно.

Ругаясь по чем свет стоит, колдун поднялся с колен и бросился к двери, на ходу шепча заговоры, усмиряющие боль и останавливающие кровь. Уж в чем-чем, а в этом деле в деревне он поднаторел изрядно. Даже больше, чем ему самому бы хотелось. На столпившихся на улице и о чем-то возбужденно галдящих крестьян вид вывалившегося из амбара колдуна, залитого кровью, из носа хлестало словно из забитой свиньи, и перематывающего какими-то окровавленными тряпками руки произвел подавляющее впечатление. Все они, словно единое живое существо, отшатнулись подальше от мнимой опасности, а дюжий мужик, жарко о чем-то споривший со старостой и попом замолчал, и принял вид испуганный и смущенный, словно у побитой собаки.

— Мишка! Вон! — зарычал на него Архип. Он не имел никакого желания цацкаться с кем-либо, и названный предпочел за благо раствориться в толпе.

— Семен! — выскочивший, словно черт из табакерки, молчаливый охотник, не раз выручавший колдуна, встал рядом со старостой. — Андрей, бегом домой за ружьями. По дороге еще мужиков соберите, сколько сможете, главное, делайте быстро. И к моему дому.

— Там? — начал было Григорий, но Архип его перебил:

— Там смерть. Злая и серая. Надеюсь, что волк один и я его прибью сам. Но ежели нет, мне нужна гарантия, что ни одна мохнатая тварь оттуда не уйдет. Понятно? — мужики кивнули. — Мне нужна лошадь! Ты! — снова повысил он голос. Теперь под горячую руку попал один из зевак, до сих пор не слезший с коня. И такую оторопь наводил на окружающих расхристанный колдун с бешено вращающимися в орбитах глазами, что мужик предпочел не дожидаться второго окрика, а просто уступил Архипу седло.

Гнал он коня так, как никогда прежде, не взирая ни на ледяной ветер в лицо, ни на еле успевающих разбегаться селян. Которых на улице было на удивление предостаточно. Видимо, опоздавшие тащились к амбарам за новостями и, чего уж греха таить, хоть каким-то но развлечением. Жизнь в деревне, особенно в длинные зимние месяцы никогда не отличалась обилием разнообразия. А тут хоть и ужасы, а все ж таки. У поворота на лесную тропу, ведущую к его дому колдун лихо, прям на ходу спрыгнул с коня, но не удержался и лицом улетел в сугроб. Выбравшись и кое-как отряхнув лицо, в несколько широких прыжков колдун добежал до дома и сходу почуял неладное. Оно и немуджрено было, ведь красное окно, выходившее в сторону деревни было выбито, а на земле перед ним валялась стеклянная бутыль. Бутыль из-под вина, которое меньше часа назад перед самым его уходом Дарья вытаскивала из шкафа. Снег у горлышка бутылки окрасился в темно-бордовый, но, слава Богу, крови ни на осколках стекла, ни на будтылке не было. Из избы тем времемен доносилась какая-то невнятная возня.

Не смотря на тревогу за близких и желание как можно быстрее защитить их, Архип и не подумал амором влетать внутрь, а несколько минут провел на пороге, восстанавливая дыхание и приводя в норму растревоженный рассудок. Хорош же будет спаситель, который из-за волнения не сможет произнести ни одного заклинания или ударить оружием в цель. Несколько глубоких вдохов и выдохов и вот сердце перестало трепыхаться о прутья реберной клетки перепуганной птицей, а разум более-менее очистился, вернулась трезвость восприятия. Рука удобно легла на рукоять топора.

"Снова ты?" — почти не испытывая удивления мысленно спросил Архип, разглядывая видавшее виды топорище и выщербленное, покрытое ржавчиной лезвие. — "Ну что ж, сегодня отказываться от предложенной помощи не буду." — и с этими мыслями, перехватив оружие поудобнее он распахнул дверь.

В светлице его встретил полнейший разгром. Стол и лавки были перевернуты, всюду разбросано постельное белье и скатерти, битая посуда. Из разбитого окна успело намести немало снега, который, тут же растаяв, наделал на полу неслабых рахмеров лужи. С замершим сердцем Архип увидел на полу еще и следу крови. Ни женщин, ни нападавших, казалось, не было видно, но из дальней комнаты доносилось… Доносилось негромкое рычание, больше всего напоминающее отдаленные громовые раскаты.

— Дарья, Айрат! — позвал Архип, привлекая к себе внимание. Таиться все равно смысла не было никакого, ведь тот, кто, как подозревал колдун, устроил весь этот беспорядок, обладал слухом и нюхом несравнимо лучшим, чем человеческие, и давно уже знал, что в квартиру вошел новый игрок. Ну а идти, крадучись, по горнице, то и дело норовя споткнуться о разбросанную утварь, было крайне сомнительной идеей. Пусть лучше уж напавший выйдет сам навстречу, прямо под удар.

Рассчет оправдался. Из-за двери в дальнюю комнату, а где ему еще было прятаться в пятистенке, не за печкой же, медленно выбрался серый волчище размером с приличного теленка. Огромная зубастая тварь, чья серая кожа была покрыта густой жесткой шерстью, а необычно осмысленный для животного взгляд не оставлял ни малейшего сомнения в том, что это был волк-оборотень. В левом боку зверюги, аккурат на три пальца за мускулистой передней лапой торчал загнанный по самую рукоять кухонный нож. Иное животное, скорее всего, уже давно бы изхдохло, поскольку железка обязана была пронзить сердце, но эти порождения проклятий были способны и не на такие чудеса. Все-таки их создавал не божий промысел, но злая воля чернокнижника. К ужасу колдуна, в зубах волк за шкирку тащил бесчувственную, по крайней мере Архип надеялся, что она просто без сознания, Айрат. Увидев хозяина волк, не разжимая пасти глухо зарычал. Сощурив желтые глаза он буквально вперился в сжатое в правой руке волшебника оружие и опасливо попятился, пока не уперся задом в стену.

— Хозяин хочет! — прогавкал он, не выпуская, впрочем девичье тело из хватки. Волчья пасть и так далеко не лучший ораторский инструмент, а уж забитая скомканной одеждой тем паче, поэтому звучало это, скорее, как "Хаж-жяин", и о смысле приходилось только догадываться. — Его! Уйди!

— А бычьего инструмента на воротник твой хозяин не хочет? — в приступе бесшабашной решимости оскалился Архип и неожиданно даже для самого себя ударил Словом. В этот раз он был готов куда лучше, чем в амбаре, и удар получился на загляденье. Шар белого огня размером с человеческую голову материализовался точнехонько над хребтом твари, выжигая серую шерсть и расплескивая вокруг звериную плоть и кровь. От неожиданности волк разжал пасть, позволяя девичьему телу рухнуть к ногам, то есть лапам. Он выгнулся дугой и, закинув башку вверх, болезненно завыл. Момент был настолько удачным, что Архип не смог удержаться, и с места, как стоял, метнул топор в зверюгу. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что в случае промаха оставался практически безоружным — даже в лучшие годы его сил бы не хватило, чтобы произнести и пяти слов в день, уж очень непростое это дело, разговаривать Языком Творения, а уж сейчас вряд ли осилил бы и три, но успех нужно было развивать любой ценой. Иначе волк мог опомниться, а пасти его хватило, чтоб перекусить колдуна пополам. К сожалению, он просчитался, и волк, заметив бросок, с легкостью отскочил в сторону. Ненамного но достаточно, чтобы топор его не зацепил. Точнее не зацепил бы, будь это обычный инструмент из дерева и железа. Но странный топор, который Архип забрал с тела погибшего в лесу пьяницы, чьих детей он спас от лесного чудища, в очередной раз продемонстрировал свои невероятные, если не сказать, невозможные свойства. Нет, он не изменил траекторию, не увеличился в размерах, казалось с ним вообще не произошло ничего необычного. Но вот только лезвие, которое мгновение назад, казалось, проходило в доброй пяди от волчьей шкуры, при следующем обороте неожиданно вонзилось в нее по самый обух. Монстр оглужительно заревел и закрутился волчком в бесплотных попытках выдрать застрявшее в боку лезвие. Архип уже собрался было запустить в него очередным огненным шаром, но неожиданно в двери за его спиной увидел перепуганное женское лицо. С одной стороны Архип испытал облегчение, все-таки за судьбу полюбовницы, не смотря на заверения иностранного колдуна, он переживал весьма изрядно с другой же она стояла на линии атаки и промах мог обойтись слишком дорого. А добивать зверя было необходимо. В три длинных прыжка преодолев остававшееся до оборотня расстояние, Архип замахнулся пустой рукой, словно бы сжимавшей рукоять топора. На мгновение промелькнула паническая мысль о том, что сейчас неоднократно прежде проверенное свойство топора не сработает и он окажется лицом к лицу с полутораметровым в холке волком без оружия и надежды на победу. Но в ладонь удобно и привычно легла потертая, слегка скользкая от пролитой крови потертая рукоять.

Волк замер, недоуменно глядя на бок, из которого только что исчезло раздражавшая его железка, но прежде, чем он сумел что-либо предпринять или хотя бы осознать происходящее, Архип ударил. Целился он в оголенный огненным Словом звериный хребет, поскольку в другом месте пробить толстенную шкуру и шубу серой шерсти могло оказаться непросто. А тут вот они, белеют среди опаленной раны несколько позвонков. Как раз точнехонько между двумя из них и пришелся удар топора. Лезвие вошло глубоко, буквально перерубив животному хребет. Задние ноги подкосились и издав, скорее удивленный, чем озлобленный или испуганный вой, волк рухнул на бок. Архип облегченно выдохнул, почувствовав близкую победу… И тут же был сурово наказан за самоуверенность. Все-таки оборотень всегда остается оборотнем и даже израненный и лишенный подвижности, он все еще оставался чертовски опасен. С оглушительным клацаньем зубов, волчья пасть сомкнулась на лодыжке колдуна, разрывая плоть и дробя кость. Ослепленный чудовищной болью, Архип не смог удержаться на ногах и рухнул прямо на своего противника. Вслепую шаря по мокрой от пролитой крови шкуре зверя в надежде найти хоть какую-то опору, Архип нащупал рукоять ножа. Выдернув оный, и перехватив его поудобнее, он, все еще одуревший от раздирающей ногу боли, начал остервенело наносить колющие удары куда попало, ругаясь почем свет стоит. Ругани его вторили душераздирающие вопли убиваемого оборотня.

Крик стоял оглушительный. Настолько, что Архип даже не сразу осознал в какой-то момент, что кричит охрипшимголосом уже только он один. Его враг, истерзанной и изуродованной бездыханной тушей распростерся под ним, и не думая, впрочем, разжимать своих огромных челюстей. Благо с этим делом легко справился услужливо прыгнувший в руку колдуна топор. Вставив его, словно рычаг, и надавив всем весом, попутно выломав пару зубов, сумел вытащить ногу из капкана.

— Архипушка, — дрожащим голосом проговорила вышедшая из спальни Дарья. Архип в очередной раз невольно восхитился смелостью и внутренней силой это прекрасной женщины. Казалось бы, только что такой ужас пережила, а уже тут как тут, схватила с пола какую-то то ли скатерть, то ли простыню, рвет на бинты. Дрожжит, как осиновый лист, руки ходуном ходят, но старается.

— Все в порядке, душа моя, — попытался он успокоить ее и поцеловал в лоб. Естественно, измазав в крови. Судя по всему, он вообще весь был вымазан волчьей кровью. — Надо бы приблуду осмотреть, — проговорил он, с благодарностью принимая от Дарьи свою сумку и ткань для перевязки.

С трудом вытащив девицу из-под трупа волка, Архип все еще не мог даже подняться, она поднесла поднятый с полу осколок зеркала и поднесла к губам девушки, проверяя дыхание. В этот момент в светлицу ввалились вооруженные мужики.

Глава 21

— Страшный ты все-таки человек, Архип Семенович — ошарашенно пробормотал староста, присаживаясь к сосредоточенно посасыващему трубку трубку Архипу. — В жизни бы не подумал, что на такое способен, — он кивнул в сторону двух охотников, кряхтя, вытаскивающих из дверей Архиповой избы здоровенного пудов на шесть мертвого волка. — Такую зверюгу в одиночку в клочья изрубил, — Выглядело животное и вправду страшно. Все изрезано, исполосовано, залито черной кровью, в спине огромная прожженная дыра, да такая, что было видно ребра и перерубленный надвое позвоночник. Сам колдун, впрочем, выглядел не намного лучше, расхристанный, всклокоченный, измазанный с головы до ног кровью, левая штанина разорвана в клочья, из-под которых выглядывают мокрые насквозь окровавленные бинты. — А ты говорил, не волколак это…

— И сейчас повторю — не волколак, — упрямо и зло сверкнув глазами, перебил Архип. — Я тебя селом управлять не учу, вот и ты со своим рылом в калашный ряд не суйся.

Разговор этот происходил на лавке, в палисаднике перед архиповой избой, куда мужики выбрались, покуда селяне, вызвавшиеся помочь увечному, а сил залечить раненную в недавней схватке с оборотнем ногу пока у колдуна просто не было, приводили его жилье в порядок. Желающих помочь оказалось на удивление много. Кто-то помогал убирать дом, кто-то заделывал выбитое в пылу схватки окно. Натащили утвари взамен разбитой, бабы деревенские стайкой вились вокруг Дарьи с Айрат, татарской подопечной Архипа, так и норовя то ли спать уложить, то ли в баню утащить мыться. Обе Архиповых женщины, кстати, на удивление легко пережили нападение зверя, отделавшись исключительно испугом да не особо значительными царапинами. И если жизнь Дарьи дохлый немец Архипу гарантировал, то вот с татрской приблудой все было не так уж просто… Еще и слова оборотня о том, что у колдуна есть нечто, принадлежавшее его "хозяину". Неужто черноглазая красотка с личером этим, Густавом Альбертом, как он себя назвал, как-то связана? Ни на беглую служанку, ни, тем более, на сообщницу не тянет, уж больно простодушная она, родители от всего света оберегали, вырос натуральный тепличный цветок. Может заложная? Отец продал за какую-то услугу? От того и лицом так пригожа, заложные, говорят, красивые всегда. Кроме того, она ж в первый раз как-то пережила нападение волков на свой хутор, пусть и порчей заразилась. Слишком много вопросов, а ответов так мало, что хоть на стенку с воем лезь.

— Архип Семеныч, а с этим что делать? — мужики тем временем свалили волчью тушу около поленницы и в ожидании указаний восхищенными глазами уставились на колдуна.

Оба были молодые и еще романтичные, так что к вечеру по селу, а как только к весне сойдет снег, так и по всей волости, пойдут слухи о том, как ИХ, капустинский колдун голыми руками стаю оборотней на куски порвал. Да, Архипа не то, чтобы сильно в селе любили, образ деятельности никогда не нравился, но уважали. Полезен он был народу, а заслугу просто народ помнил. Да и вообще, он же СВОЙ, с их села. А потому его доблесть — повод гордиться всей округе. Да и пусть. Архипу с того не убудет, а народу все развлечение. Пусть лучше удалью гордятся, чем колья точат и факелы готовят, как то в других деревнях бывает. Правда от одного до другого буквально пара шагов.

Ворча и ругаясь по чем свет стоит, Архип, опираясь на забор, приподнялся. Андрей, староста тут же подставил старому товарищу плечо:

— Да ж не учить тебя лезу Архип Семеныч, не серчай, — слегка сконфуженно полученным отлупом, миролюбиво проговорил он. — Просто непонятное дело, сам же не ребенок. Мне ж на сходе поперед людьми ответ держать надобно, а что я им скажу, коли сам ни бельмеса ни понимаю? Сказочку про белого быка не расскажешь…

— Ай… — в сердцах махнул рукой колдун и пустился в объяснения. Он не слишком-то любил читать лекции о природе нечисти и нежити, но народ его окружал любопытный, да и, что уж говорить, староста деревенский прав, ему перед общиной ответ держать. А там спросят по первое число. И про трупы в общинном амбаре, и про волка в избе у Архипа. — Не волколак это, Андрей Семеныч, — повторил он уже спокойным менторским тоном. — Волколак — он проклятый, но проклятие его имеет природное сродство. Рождено силами древними, которые до нас еще были, до того, как Церковь Святая пришла. И на природные силы же оно завязано.

— Это как так?

— Обращается он только на полнолуние, никогда не нападет на людей без нужды, а чаще просто в лес сбежать норовит.

— А как же тогда тот, что…

— Охотился он. Говорю ж, волколак, он не злой. Просто мы, люди, для него добыча. А главное… — он тяжело вздохнул, вставая над телом и грустно оглядывая то, во что превратился несчастный Трофим Афанасьевич Хитрый, последний оставшийся в живых мальчишка с хутора, третьего дня разгромленного нападением волков. — А главное, после смерти проклятие его спадает и жертва всегда становится обратно человеком.

— Но Трофим — то не обратился, — задумчиво почесывая редкую бороду, отозвался один из помощников, которые, развесив уши больше, чем у иного чабака, слушали беседу мужиков.

— Ты смотри, Андрей Семеныч, а ведь у нас тут с тобой царь Соломон, никак выискался, — съязвил Архип, недовольный тем, что его перебили. — Как думаешь, ему шапка не жмет с таким умищем-то? Царицу Савскую где оставил, герой легенд? Ладно, — снова махнул он рукой, видя, что сконфуженный мужик под землю готов от смущения провалиться. — Не перебивай только больше. А то чирей тебе на седалище наколдую, будешь месяц за столом только стоя обедать, да на животе спасть, — мужик облегченно хохотнул, распознав шутку. И вправду неглупый попался, иной бы за чистую монету принял. — Так о чем, бишь, я? А, вот. Значит, Трофим обратно не обернулся. А значит не волколак он. Оборотень, да, проклятый, да, но не волколак.

— А кто ж тогда?

— Видится мне, что это то, что турки зовут Гульябани. Бес, черт то есть, да не простой, а особо паскудной породы, который в человеческое тело вселяется, в зверя его превращает.

— Как черт? Прям из Ада?

— Из него самого. Ада, Геенны, Преисподней, как хочешь называй. Опытный чернокнижник может такую погань призвать и в человека вселить. А ежели правильно все сделать, то еще и к себе привязать, как собаку. Тот слова поперек вякнуть не может, верой и правдой служит, все прихоти выполняет. Да не трясись ты, черт не сильно страшный. Тупой и кровожадный, но не более того.

— И он вот так в любого может… Это… вселиться?

— Нет, — покачал головой Архип. — Слава Господу, не в каждого. Пока человеческая душа сопротивляется, бесу в нее никогда не подселиться. Нужно добровольное согласие, причем полное и безоговорочное, просто так обманом выманить "да!" не получится, малейшее сомнение и человек духа вытолкнет. Я так думаю, Трофим, бедолага от страха слегка в уме помутился. Шутка ли сперва трупы соседей, татарвы, насмотрелся ужасов, а когда увидал, как оборотни его семью терзают, совсем сдал. Вот тут-то ему колдун беса и подослал, обещавшего защиту и сокрытие.

— А что ж нам делать, Архип Семеныч? Как с бесами справиться-то?

— Бесы, Андрей, они — полбеды. Слуги. Сильные да ловкие, но все ж и булата, и свинца боятся. А вот хозяин их, тот птица поважнее будет. Тот, что приказчика Дарьиного терзал, тот, что управляет одержимыми волками. О нем думать надо, его ловить.

— А как ловить-то, Архип Семенович, — всплеснув руками, воскликнул староста. — не по лесам же за ним по колено в сугробах бегать? А до весны он нас со свету сживет же! Да и весной как быть? Леса большие, а охотников мало, облаву даже не устроить.

— А вот на этот счет, друг мой, — криво усмехнулся колдун. — У меня есть кой-какие задумки. Видится мне, что есть у меня нечто, что чернокнижнику тому по зарез надобно. Настолько, что он ни перед чем не остановится, — о том, что он подозревал, что не "что" это, а "кто", Архип оповещать даже старосту не собирался. И так у девки жизнь не сахар, а тут вообще непонятно, что народ со страшу учудить вздумает. В прошлый раз чуть ли с костра ее стащил. — Так что не гоже мне за ним бегать, пущай сам приходит, а там уж я с него за все и спрошу…

Конец зимы в том году выдался суровым сверх всяческой меры, словно зимушка, предчувствуя свой скорый конец, решила напоследок отвести душу и накуролеситься в волю, наметать людям полное лукошко неприятностей. Почитай с родительской субботы и аж до самого Великого Поста не было ни единого дня спокойного. С утра и до вечера завывала метель, ярилась пурга, да давил непривычный по этому времени года трескучий мороз. Народ по здравому размышлению дальше собственного двора носа высунуть не смел, там ведь и заблудиться в такой круговерти немудрено было. Деревни, казалось, опустели, даже собак и тех попрятали пос тайкам, чтоб не околели как цуцики.

А ежели таковая лють творилась в деревнях, то уж что было говорить по поводу отдаленных хуторов да выселок. Несладко пришлось там народу, ох несладко. Сугробы стояли по самый верхний край забора, а то и вообще избы, что поприземистее, по конек крыши заметало. Но как могли, справлялись. Люди русские, они вообще с чем угодно справится могут. Особливо, ежели заранее должным образом подготовятся, а не проваляются по лужкам все лето. А эти не первый год на земле жили, ко всему готовились заранее, знали силу северной природы и ее суровый да капризный норов. Дома, по большей части, у всех были двухэтажные с просторным подклетом, где и скотину на зиму спрятать можно, и дровяник сложить, и погреб вырыть, да и нужду справить, коль прижмет. А ежели все у тебя под одной крышей, то и шастать-то праздности ради по морозу да ветру нужды особой-то и нет. С утра дела все сделай, двор от снега разгреби, а то, если запустить в пургу-то, так потом из окон на улицу выходить придется, да сиди себе в горенке, иванчай с медком потягивай, шей-вяжи-плотничай в удовольствие, да слушай как за запертыми ставнями ветер воет. Повоет да перестанет, не впервой, весна, вон, уже на пятки наступает.

Вот и крошечный хуторок в один дом, на выселках, приютившийся на крутом берегу Черной, в доброй версте от летнего тракта на Чернореченск, ныне, ясное дело, заметенного, не то, чтобы особо бедствовал. Двое жителей его: высокий худощавый мужчина средних лет с выражением вечного недовольства на вытянутом лице и ловкая, подвижная, словно лань, смуглолицая девка небывалой красоты, большую часть времени проводили в небольшом тереме, коротая вынужденное затворничество за учеными делами. В том смысле, что мужик постоянно чему-то девку обучал. То счету, то письму, а то и вообще разговорам на резком и рваном языке, каком-то из немецких, вместимо. Располагался их терем над невысоким, едва на пару вершков выше коровьей холки, подклетом, где обустроен был вместительный скотный двор, с горницей соединенный специальным проходом, так что не приходилось выбираться на улицу даже ради того, чтоб справить хозяйство. Даже баня, шутка ли, и до той сенями проход был организован. Выходила-то наружу только одна девка. Но каждый вечер. В любую пургу или вьюгу, кутаясь в овечий тулуп, она выбиралась из дома и долго бродила по внутренней стороне забора, справляя какие-то со стороны не особо понятные ритуалы в разных, но каждый день одних и тех же, частях забора.

Вот и сегодня она, замотавшись в меховую шаль так, что открытыми оставались одни лишь сверкающие в свете керосиновой лампы огромные чернявые глазищи, пробивалась сквозь яростно завывающую вьюгу. Не то, чтоб в этой снежной круговерти от лампы был хоть какой-то прок, все больше слепым котенком приходилось тыкаться, уж больно плотным был танец снежных хлопьев, но с фонарем в руках оно было спокойнее. Так уж устроен человек, с огнем в руках он себя увереннее чувствует.

Медленно и осторожно передвигалась она по двору. Сперва от крыльца до ближайшей стены. Той, что углом примыкала к дому. Там в самом уголке, в укромном местечке, чтоб ветром случайно, не дай Господь, не сорвало, висел небольшой, не больше девичьего кулачка оберег: несколько кусочком волчьего меха, обернутые железной проволокой. Архип, волей случая и по воле Провидения ставший татарской сиротинке прочти что опекуном, объяснял ей как-то, что стоит только любому волку, обычному или колдовскому, подойти к этой вещице ближе чем на пяток шагов, как в него тут же ударит самая настоящая молния. А ежели он за пять ударов сердца не уберется подальше, то прилетит вторая. А потом и третья. И бить оно будет до тех пор, пока зверюга либо не издохнет, либо не сбежит, либо амулет всю силу не потратит. А потратит он ее, по словам того же Архипа ох как не скоро. Колдун расстарался и заполнил его аж на столько молний, сколько пальцев на десяти руках человека, когда одному волку даже трех или четырех должно хватить, чтобы обуглиться.

Пятижды десять, подумала Айрат, это, получается пятьдесят. А по три на волка, это аж на шестнадцать волков хватит. Высчитав это татарка испытала прилив гордости. Еще недавно она и складывала-то с трудом, разве что на пальцах, как батя научил. А тут воно как, умножать и делить научилась. Опять колдуну спасибо за то. Архип как-то заметил ее интерес к своему ремеслу, а девка прям вьюном вокруг него вилась, надеясь хоть чего-нибудь эдакое подсмотреть, а то и повторить, и, больше в шутку, предложил в ученицы взять. Правда, сказал, прежде чем за волшбу браться, придется постичь науку обычную. А Айрат не просто согласилась, но на всю эту арифметику, правописание да иностранные языки с такой жадностью да усердием накинулась, что через месяц уже знала таблицу умножения, читала по слогам и даже выучила латинскую азбуку. Правда, Архип говорил, что она молодец, что за такого "самородка", что бы это не значило, в гимназиях учителя до кровавой юшки б морды друг другу били. Но Айрат не верила, думала он просто подбадривает ее. И вообще жалеет сироту.

Он вообще частно ее жалел. От порчи бесплатно вылечил, из дому не выкинул, хотя никакой причины держать не было. Даже по хозяйству особо не напрягал. Потому, как хозяйства у него, почитай, и не было. Огородик с лечебными травами да десяток кур. Как ему оплатить за доброту? Как полезность доказать? Уходить-то страшно было… Она ж даже в постель влезть хотела, мать говорила, что мужики энтовое дело шибко любят, а то, что она лицом пригожа, и сама знала. Правда, Дарья Пахомовна ей потом чуть космы не повыдергивала. Чтоб на чужого мужика, значит, не зарилась. Дарья Пахомовна — баба добрая оказалась, кстати, хоть и строгая сильно, да и рука тяжелая, хотя не такая, как у матушки была, царствие ей небесное.

Размышляя о своем, девичьем, Айрат тщательно проверила амулет и щедро полила его молоком из небольшой бутылочки, которую носила за пазухой. Ровно на столько, сколько требовалось, чтобы полить все двенадцать оберегов, что Архип расположил по забору их небольшой обители. Закончив с одним, Айрат двинулась к следующему, расположенному возле ворот. Айрат нравилось данное задание, нравилось то, что ей доверили такое ответственное дело. Хоть она уже и догадалась, что хитрый колдун решил сделать из нее приманку. Сперва, когда на следующее утро после атаки оборотня, в коего превратился Трофимка, хитровский мальчишка, как и она, переживший волчье нападение стоившее жизни всей его семье, Архип приказал ей собирать одежи и снеди на три недели, она перепугалась, думала, что выгоняют ее. А потом, после объяснения даже обрадовалась, ведь ей предстояло провести с колдуном практически наедине. Нет-нет, никаких романтических планов на его счет Айрат уже не строила, все-таки старик он, да и Дарья Пахомовна умела вбивать даже в самые дурные головы умные мысли. Но девочкой она была умной и быстро сообразила истиную причину этого затворничества — колдун подозревал, что именно она — Айрат то есть, нужна таинственному хозяину волков, и за ней он явится в любую глушь. Айрат не обижалась на Архипа, ему за все село ответ держать надо, людей защищать. Да и не бросил ведь он ее, сам вместе приехал, сидит сейчас в горнице, гадает, ждет вражину, по первому крику явиться готов. Да и не он один…

Девкины умствования прервал приглушенный бурей крик с тойй стороны забора..

Глава 22

От неожиданности Айрат замерла, словно вкопанная. Она что было сил напрягла слух, тщетно пытаясь разобрать в яростном вое ветра, не почудилось ли ей. В какой-то момент буря словно бы слегка притихла, незначительно, но достаточно, чтобы до нее донеслось:

— Помогите! — голос был низкий, хриплый и настолько мощный, что девка услышала его сквозь три слоя меховой шали, накрученной вокруг ее головы. Не говоря уж об окружающей непогоде. — Спасите!

Взяв приставленный к забору, заботливо приготовленный именно на такой случай, дрын с железным крюком на конце, девица ловко приподняла фонарь над забором, там даже уключина на самом коньке стояла по типу лодочной, чтобы не на весу держать светильник, и отодвинула специальную задвижку, забранную некрупной железной решеткой. Видимо, подумала она невесело, у настоящих хозяев имения были причины опасаться. Татя ли, зверя ли дикого, но были. Места, знаешь ли, они глухие, мало ли кого, а то и чего, может в гости пожаловать. Ее родитель такими вот приспособами не озаботился, беспечен был, пять мужиков во дворе, пищали есть, топоры, ножи, охотники все, чего бояться? От того и сам помер, и семью сгубил. Айрат приникла к открытой бойнице, не слишком близко, чтобы не достали снаружи, но достаточно чтобы оглядеть округу. И на самом краю освещенного пространства заметила неясный абрис человеческой фигуры.

— Покажись, кто бы ты ни был, — слегка дрогнувшим голосом позвала она. Не зная, на самом деле, зачем, ведь Архип строго настрого приказал ей ни с кем не разговаривать, никому не открывать. Но отчего-то эта странная фигура показалась ей знакомой. А еще она пугала до самых чертиков.

— Доченька, — забасил пришедший, выходя на свет. Оказался это мощный, косая сажень в плечах, немолодой мужик. Годы пробороздили на его лице глубокие морщины и выбелили бороду почти до цвета налипшего на нее снега, но плечи его не опустились, спина была прямой и ровной, словно бы лом проглотил, а походка была ловкой и пружинистой, даже в снегу было заметно, какой у иного двадцатилетнего не встретишь. — Помоги, дочка, не дай замерзнуть.

Айрат замерла, словно пригвожденная к земле. Она и впрямь знала этого человека. Не могла пока вспомнить откуда, но несомненно знала. И до одури боялась. Настолько, что сердце пропустило несколько ударов, а внизу живота все сжалось в болезненный комок. Внутренний девочки буквально завопил, требуя бросать все и не медля ни мгновения бежать назад, в дом, к Архипу, под его защиту. Что угодно, лишь бы оказать подальше от этого страшного, жесткого, злобного человека. Мужик вытянул голову вперед и прищурился. Пронзительный взгляд его серых глаз уткнулся в лицо татарки:

— А, это ты… — облегченно и слегка обескураженно расхохотался он, наконец, узнавая девушку. — Не думал, что и ты здесь окажешься. Ну что ж, совместим приятное с полезным, — он довольно потер руки в рукавицах. Бросалось в глаза, что они были разными, одна заметно меньше другой. — Давай, открывай, не гневи меня, — тон его из просительного стал требовательным, приказным. Он взмахнул рукой, требуя подчинения.

Айрат в ужасе обнаружила, что не может пошевелиться, тело отказало ей, даже горло сдавило так, что не было сил закричать, позвать на помощь. Рука ее, вопреки желанию, словно бы ей управлял кто-то другой, начала подниматься и тянуться к запору. Татарка боролась что было сил, дыхание ее стало тяжелым, а лоб под шалью промок от пота.

— Не заставляй меня ждать, сучка, пока добрый! — рявкнул мужик с той стороны забора. Сопротивление девицы явно разозлило и обескуражило его. — Если поторопишься, я тебя даже в живых оставлю. Потом, как дела сделаю… Если, конечно, хорошо меня повеселишь, но в этот раз бревном валяться не получится, учти, придется подмахнуть! — хохотнул он и влажно причмокнул губами.

И после этих слов Айрат вспомнила. Вспомнила волков, рвущих на куски тела отца, дяди и братьев, вспомнила этого мужика, голого, измазанного кровью матери сестры, чье сердце он только выгрыз в форме волка, а теперь, обратившись человеком идет к ней, поглаживая свой восставший уд. Вспомнила его тяжелый кулак и крепкую хватку, вспомнила его соленое вонючее дыхание, отдающее парным мясом, вспомнила его… И заорала что было сил. Она выпустила палку из левой руки и керосиновая ламмпа рухнула куда-то в снег за пределами забора, впрочем, теперь мужик оказался достаточно близко, чтобы она видела его и без всякого света, стоял-то он буквально в паре шагов. Стоял и широко улыбался. Но улыбка его сменилась недоумением, когда девичий визг перешел в яростный почти звериный рык, когда в бездонных черных глазах загорелся неугасимый огонь ненависти, когда безвольная еще мгновение назад ручка метнулась змеей, сорвала с забора один, не напоеный, к сожалению, еще молоком амулет и швырнула прямо ему в морду. Попасть она не попала, помешала решетка, но оберег оказался достаточно близко, чтобы с него вылетела ослепительная белая молния. Мужик страшно выругался и отшатнулся.

Айрат обрела контроль над своим телом. Словно бы разжалась хватка чудовищной руки, прежде прижимавшей ее к земле, мешавшей не то, что двигаться, но даже дышать полной грудью. И, не медля, она что было сил бросилась к дому, к безопасности. За спиной ударила вторая молния, и звук ее сопровождался очередным воплем ярости. Воплем в котором уже почти не было ничего человеческого. Уже около крыльца Айрат услышала множество волчьих голосов за спиной. На призыв вожака пришла ее стая. Отвлекшись, она запнулась о ступеньки и рухнула у самой двери, которая распахнулась и из нее медленно вышел некрупный медведь. Девушка замерла, не зная, как реагировать на новую опасность, но медведь вдруг криво и совершенно по-человечески ухмыльнулся, став удивительно похожим на Архипа. Слегка посторонившись он зарычал и в рыке его Айрат пусть с трудом но довольно явственно разобрала команду: "В дом!"

"Архип!" — облегченно выдохнула татарка, она уже не раз видела проявления сил своего опекуна и совершенно не удивилась тому, что он, оказывается, еще и в зверей обращаться умеет. Не сомневаясь более ни мгновения, она протиснулась слева от Архипа и юркнула в дом. Ежели колдун вышел на бой сам, значит, он знает, что делает.

Конечно же, Архип ни на секунду не оставлял свою приблуду без присмотра. Уж слишком он прикипел к девочке, чтобы бросать ее в жерло вулкана, не озаботившись о защите. И, едва она только вступила в разговор с Игнациейм, а никем иным, кроме как самым старым и самым верным прислужником немецкого немертвого чернокнижника этот здоровяк быть и не мог, он начал действовать. Игнаций тоже был перевертышем теперь в этом не оставалось никаких сомнений. Колдуном или проклятым, как и его слуги, сразу и не сказать, хотя Архип думал, что он был альгулем. Подвидом гулябаев, только со своим бесом заключившим добровольный и полностью обдуманный контракт. Такие были куда опаснее, мало того, что обращались исключительно по собственной воле, так еще и обретали некоторые колдовские способности. Причем, ежели верить обмолвке фон Бреннана, еще и очень старым перевертышем, портившим воздух не одно столетие. А значит тварью опасной втройне из-за своего ума, хитрости и опыта.

Скинув тулуп, рубаху и тапки, в одних только суконных портках, он подошел к южной стене дома и с силой вонзил в нее ржавый зазубренный нож примерно в уровне собственного пояса. Взяв со стола небольшую чашу с заранее приготовленным настоем трав и сделав из нее большой глоток, Архип громко продекламировал:

Мать-Морена дала силы,

Накормила плотью стылой

Мои когти напоила

Древним холодом могилы

Князь-Перун, точил мне зубы,

Что теперь острей булата,

Тот кто был, уже не будет,

Я несу тебе расплату.

Сам Даждьбог собрал в десницу

Искры звезд и солнца злато,

Им в очах моих кружиться,

Наказал не ведать страха.

Волх отец, давал науку,

Что и как потребно деять,

Человеком был до селе,

Нынче буду берендеем.

И выпив остатки горького настоя, кувыркнулся через нож и обратился в небольшого медведя. Да, существовали способы обращаться в животных, но вес их все равно ограничивался изначальным весом обращающегося, поэтому волки, в которых обращались гули были в разы крупнее своих природных собратьев, а Архип сейчас напоминал, скорее, годовалого доростка, чем полноценного Хозяина Тайги. В прочем, это не мешало его когтям и клыкам оставаться смертоносным оружием. Да и далеко не все в заговоре было использовано только лишь для красного словца. Потянувшись и пожав плечами, чтобы привыкнуть к новому телу, все-таки он давно уже не бегал в зверином обличии, Архип несколько неуклюже потрусил к двери. И как раз вовремя, чтобы увидеть распластавшуюся на ступеньках донельзя перепуганную Айрат.

"В дом", — рыкнул он, с такой пастью было немыслимо сложно сказать даже одно слово, но девка, кажется поняла его и проскочила за спину. Ее работа была выполнена, если, конечно, личеру и впрямь нужна была именно татарка, теперь наступало время Архипа. Задрав голову он громко и презрительно зарычал, бросая вызов. Как он и надеялся с той стороны двора, из-за запертых еще ворот, ему ответствовал яростный волчий вой. Игнаций уже успел обратиться в зверя и теперь руководствовался своей звериной частью более, нежели холодным разумом, Архип тоже ощущал глухую злобу и стремление по-быстрому разобраться с нарушителями, но, в отличие от врага, провел в зверином теле всего ничего, а потому с легкостью подавлял новоприобретенные повадки. Теперь он четко слышал и чуял, что пришедших с Игнацием волков было трое. Вся стая. Вожак пер через парадный вход, а мелочь обходили по сторонам, отрезая пути отступления. Пущай, хмыкнул Архип, убегать отсюда никто не собирается, а справиться со зверьем по одному будет сподручнее. Тем более, что подарочки припасены на всех стенах.

Огромный серый волк поднапргяся и мощный прыжком перемахнул через ворота и замер посреди двора низко опустив голову с прижатыми ушами, оскалив огромные зубы и не сводя взгляда с колдуна. Архип медленно начал спускаться ему навстречу. Время сейчас работало на него. Игнаций выглядел откровенно не очень: шерсть в пропалинах, дымится в нескольких местах, на месте, куда угодили разряды амулета видны глубокие ожоги из которых на снег капает мерзко пахнущая сукровица, левая передняя лапа опалена полностью, ее перевертыш болезненно поджимает к груди. Все-таки Айрат — молодчина, ее меткий бросок очень сильно ослабил Игнация, на лучшее и надеяться было бы глупо. Жаль, конечно, что не успела тот напоить молоком, тогда бы, глядишь и драится с ним не пришлось, но если бы да кабы во рту выросли б грибы… Слева ослепительно полыхнуло. Кажется один из Игнациевских слуг попробовал повторить головокружительный прыжок своего вожака, но нарвался на амулет. Вторая, третья. Игнаций злобно зарычал, а Архип же расплылся в усмешке на всю свою медвежью пасть. Четвертая. Кажется у него на одну мохнатую проблему стало меньше.

Наконец, он спустился и пошел не напрямую к врагу, все-таки, не смотря на многочисленные ранения, Игнаций провел в звериной форме не одну сотню лет, сроднился с ней и давно уже был волком больше, нежели человеком, в отличие от дилетанта — Архипа, а потому даже в таком виде представлял смертельную опасность. Вместо немедленной и, скорее всего, смертельной атаки, медведь начал медленно обходить волка справа. Тот столь же осторожно, слегка прихрамывая, двинулся по левой стороне, выбирая удачный момент для атаки.

И он его, естественно, отыскал. В какую-то секунду, даром, что стоял на трех лапах, он совершил невозможно быстрый, практически неразличимый глазом рывок вперед и Архипу лишь каким-то чудом удалось увернуться, резко одернув назад морду. Громадная клыкастая пасть с силой капкана захлопнулась в вершке от его носа. Сам он попытался неуклюже ударить лапой на противоходе, но противник легко и до обидного изящно отскочил в сторону. Двор озарило еще несколько вспышек вспышек. Теперь с правой стороны от крыльца и из-за дома. Кажется остальные подручные Игнация тоже пошли на приступ. Из прочитанных трактатов Архип знал, что чернокнижник способен управлять гулябаями силой мысли, а значит это он погнал их вперед, надеясь получить преимущество в схватке. За спиной уже по эту сторону забора с протяжным стоном в сугроб рухнуло крупное тело. Кому-то удалось преодолеть палисад, более того, если этот кто-то сохранил достаточно сил для драки, то в тылу у Архипа только что нарисовалась смертельная опасность. Но это понимал и волчара, который не собирался давать колдуну возможность хоть как-то прикрыть себе спину. С яростным воем он бросился в молниеносную стремительную атаку, закончившуюся тем, что бритвенно острые зубы сомкнулись на правой лапе, подставленной, чтобы защитить горло. Однако и самого Игнация подвела самоуверенность. Едва клыки воткнулись Архипу в лапу, тот дернулся вверх, лишая противника опоры и сам в ответ полоснул когтями по ребрам. Попал, конечно, вскользь, но он не был простым медведем, и когти его и вправду были наделены силой, доступной только зачарованному оружию, раня куда болезненнее и сильнее, нежели обычный булат. Игнаций взвизгнул, извернулся и разом отпрыгнул на десяток шагов назад. Архип хмыкнул и медленно двинулся к нему навстречу. И тут же обоняние его заполнил одуряющий запах горелой шерсти и плоти, а в загривке словно взорвалась бомба. Волк. Чертов волк, недавно преодолевший забор, все-таки выжил. Архип страшно заревел, не только от боли но и от переполнявшей его от ярости. Он поднялся и, сделав несколько шагов назад, со всей доступной ему силой впечатался спиной в толстые бревна хуторского палисада. Висящий на спине оборотень болезненно взвизгнул, но челюсти, тем не менее, не разжал. Игнаций, разумеется, предоставившейся возможности не упустил и прежде, чем Архип успел сообразить, вырвал у того из ляшки солидный кусок мяса и отскочил за пределы досягаемости медвежьих когтей.

Архип отчаянно заревел, задергался, пытаясь скинуть со спины мешающего волка. Все-таки, он не был настоящим медведем весом в три десятка пудов и вес, сопоставимый с его собственным, очень сильно сковывал движения. И снова пропустил рывок перевертыша, теперь в правое плечо. В результате многострадальная правая лапа повисла плетью. Но самое ужасное, что за спиной Игнация колдун как через верхушку ворот переваливается обожженный, израненный волк. Четвертый нападавший. Этот, судя по всему, не смог перепрыгнуть забор и вернулся туда, где защитный амулет уже точно был разряжен.

Новый участник полностью игнорировал сражающихся перевертышей, а сразу поковылял в сторону избы. Даже в таком жалком состоянии, а зверюга еле шевелила лапы и обильно окропляла снег хлещущей из доброго десятка паленых ран кровью и сукровицей, волк все еще представлял собой опасного противника для одинокой почти что безоружной девчонки. Поэтому, стремясь высвободиться, Архип взревел и что было сил ударил спиной о частокол. Раздался оглушительный треск, что-то острое вонзилось в спину, сбив дыхание, и, кажется, даже на миг он потерял сознание. Пришел в себя от чудовищной боли в животе. Вожак перевертышей, в очередной раз использовал сове преимущество по полной и вцепился зубами в мягкое подбрюшье. Наверняка, он хотел бы выпустить медведю кишки, но тот с силой опустил лапу на волчью спину. Да, Архип не был настоящим медведем, тот бы просто перебил зверюге хребет, но и колдун был не лыком шит. С легкостью пробив волчью шкуру и мясо, он подцепил волка под ребра, и со всей дури треснул о стоящий рядом столб. Раздался треск костей, Игнаций взвыл. К сожалению, после этого силы покинули Архипа и он рухнул на три еще слушавшиеся лапы. Со спины его скатился уже дохлый перевертыш. Грудная клетка его была сплющена

В бессильной злобе он смотрел, как хромающий волк поднялся на ступени и подошел к открытой, видимо, татарка в испуге позабыла, двери. Архип протяжно зарычал. Над колдуном нависла тень. Игнаций тоже выглядел ужасно, залитый кровью, подволакивающий задние ноги, но он все еще был сильнее. И сейчас собирался довершить начатое. Вырвать глотку у своего оказавшегося на удивление сильным противника. Он победно скалился и не торопился, надеясь насладиться чувством бессилия и страхом врага. Но неожиданно медведь совершенно по-человечески усмехнулся и, повернув голову, перекусил крошечную глиняную фигурку, висевшую на вплетенном в шерсть ремешке. Раздался настолько пронзительный и громкий свист, что, казалось, пробился не только сквозь вой пурги, стены и даже саму плоть, заставив задрожать кости. И почти сразу же, вторя ему, в избе дуплетом рявкнул штуцер.

Игнаций оступился от неожиданности, раненная нога его не удержала и он рухнул прямо перед медвежьей пастью. Архип, не собираясь упрашивать себя дважды, вцепился в волчье горло, прижав Игнация к земле. Оба противника были измотаны и изранены донельзя. И хотя Архипу не хватало сил не то, чтобы разорвать горло, но даже и придушить поверженного перевертыша, но и Игнаций никак не могу выбраться из захвата, вяло царапая единственной здоровой своей лапой медвежий бок. Рявкнул еще один выстрел и сразу же из дверей выскочили две фигуры. Обе они ринулись к сцепившимся в смертельной схватке зверям. Впереди неслась чернявая девчонка, уже скинувшая шаль и расстегнувшая шубу, она сжимала в руках до боли знакомый ржавый топор с изъеденным временем топорищем. Следом бежал Семен, на ходу перезаряжая свой огромный штуцер. Только увидев девчонку, Игнаций пронзительно и трусливо заскулил, и, казалось, даже потерял всяческую волю к сопротивлению. Фигура его начала оплывать, словно свеча, на ходу меняясь, становясь человеческой.

Непонятно, чего он хотел этим добиться, то ли сотворить какую-то волшбу, ведь в зверином облике сделать это практически невозможно, то ли просто разжалобить татарку, ведь зарубить человека завсегда сложнее, пусть это даже самые распоследний злодеище будет, нежели зверя. Но это и не важно. В любом случае не сработало. Айрат с развивающимися на зимнем ветру черными волосами напоминала самого настоящего ангела мести. Яростно прокричав что-то на незнакомом Архипу языке, она размахнулась и прежде, чем идущий позади Семен успел хоть как-то среагировать, вогнала топорище по самый обух в грудную клетку перевертыша. Топор вошел легко, глубоко, словно идеально отточенная секира в руках опытнейшего палача.

Глава 23

— Ты что, совсем на старости лет с ума сбрендил, Архип? — в сердцах всплеснул руками настоятель сельской церкви, отец Григорий, едва только колдун закончил свой не самый короткий рассказ. — Самсоном себя возомнил, одними руками львов, аки агнцев в бараний рог заворачивающим? Ты б еще с голым задом супротив них поперся!

— Ну, ежели быть до конца четным, — жизнерадостно хохотнул Архип, отрываясь от стакана с роскошной брусничной наливкой, переданной добрейшей Ангелиной Сидоровной, старостиной женой, через своего мужа для "вускорения излечения". — Именно что с голым задом я и вышел. Портки-то при обращения в медведя в лоскуты расползлися.

Григорий только в бессильном возмущении стукнул кулаком по столу и нырнул в свой собственный стакан. Беспечность и безрассудство приятеля поражало его до глубины души. Казалось, этот человек, вообще не отдавал отчета в опасности, которой подвергал себя. Как дитятя неразумный в любую передрягу влетал с упоением и сразу с обоих ног. И ведь ладно бы только собой рисковал, хочется мужику не дожить до старости, так кто ж ему запретить может, так ведь нет замены ему, а без чародейской защиты общине ох как не сладко придется. Григория недовольным мычанием поддержал и Андрей Семенович, сидящий рядом за столом. Сельскому старосте выразить свое мнение более внятным образом мешал рот, набитый куском курника, который Дарья испекла дабы порадовать своего полюбовника и его гостей. Сидели мужики уже затемно у колдуна в избе, все еще носившей следы недавней схватки с перевертышем. Как и сам Архип, все еще более напоминавший мумию в своих многочисленных обмотках, скрывающих еще не зажившие раны. Обе Архиповских бабы отсутствовали, Дарья утащила татарку в свой старый дом. То ли с умыслом, у нее был едва собирающийся женихаться младший сын, то ли просто так, дабы бы не мешать мужикам.

— Да ладно тебе, Григорий, — махнул рукой колдун. — Ну переоценил слегка свои возможности, с кем не бывает. Жив же. И даже деревне прибыток принес. Волки более точно не побеспокоят.

— Слегка? Прибыток? — приподнял брови Григорий. — Да тебя бы за такое "слегка" выпороть, как сидорова козла! Сам чуть к Апостолу Петру на суд не отправился, девку подопечную под удар подставил, чем думал, дурень окаянный?

— Да, тут ты прав, — сконфуженно почесал затылок Архип. — С приблудой дюже нехорошо вышло… Но, видишь ли, Григорий я-то сдуру возомнил, будто именно девка чернокнижнику-то и нужна была. Не даром же, думал, она нападение на родной хутор пережила, не даром порча на ней такая сильна была. Да и волчара тот, в которого Трофим, царствие дураку небесное, обратился, на кой-то ляд ее же в пасти таскал! Все за одно говорило. Не мог я поверить, что все это лишь совпадения. Потому и взял ее с собой, хотел, понимаешь, село из-под удара вывести да оборотней на подготовленную землю, в капкан заманить, на своих условиях сразиться. А оно вот как вышло… — покачал он головой и отпил еще один глоток. — чуть было не опростоволосился.

— Думаешь теперь, не в ней дело? — вступил, прожевав, наконец, угощение, в разговор староста.

— Теперь не сомневаюсь, Андрей Семеныч, — голос колдуна был тверд и буквально излучал уверенность. — Айрат просто под горячую руку попалась, бедолажка.

— А чего ж она тогда выжила? — удивился священник. Он хорошо помнил толпу, что хотела девчонку на костер унести, так как подозревали ее во всяком.

— А она должна была как Трофим Хитрый стать… Духа злого принять, с душой распрощаться и в нужный чернокнижнику момент в чудовище обратиться. Дело черное сделать.

— А порча откуда тогда?

— Да это Игнаций, чтоб ему черти сковороду получше разогрели, может, чтоб девку об колено сломать. Беса-то здоровый человек никогда не примет, лишь тот, что разума лишился, ну или тот, что в глубочайшем страхе и отчаянии находится. А может просто естество взыграло, девчонка-то самый сок, что я рассказываю, — оба собеседника кивнули. Татарка и вправду была поразительно красива. — В общем, надругался он над ней, — Григорий перекрестился, а Андрей выпучил глаза. — Да-да. Надругался и тем порчу ей занес. Как болезнь срамную. Ни разу такого не встречал, но вот ведь как. Я еще, помню, тогда удивился, почему сильнее всего женское у нее запаршивело. Хотя порча она от сердца обычно ходит, — Архип замолчал на мгновение, словно бы что-то обдумывая, но потом пожал плечами собственным мыслям и продолжил — В общем, не смотря ни на что Айрат удивительно сильной оказалась. Духом. Не сдалась гулю. А бес он ведь человеком без его согласия овладеть не сможет, вот и ушел не солоно хлебавши.

— И ты всего этого не знал? Неужто Айрат тебе не сказала? Не доверяла? — зачастил вопросами староста.

— Остановись, Андрей, ради всего святого! — в притворной мольбе воздел в воздух руки Архип, чем вызвал очередное недовольное фырканье со стороны попа. — Я ж не успеваю за тобой, — настала очередь Андрею прятать смущение путем окунания седой бороды в стакан с наливкой. — На чем я остановился? Ах, да… Не помнила Айрат ни бельмеса. Колдун ее памяти лишил. Намеренно или случайно, не знаю, но Айрат словно бы в раковине замкнулась и помнила все произошедшее как в тумане. Словно бы года с трагедии произошли, понимаете? — мужики опять кивнули, хотя по глазам было видно, что не понимали они ровным счетом ничего. — Я видел это, но природы даже не понимал до недавнего времени, а уж что поделать с этим и подавно. А как она Игнация, главного оборотня, то есть, увидела, так чары спали, она все и вспомнила. Тяжко было первые дни, но помогло, видать, что обидчика своего она сама-то и прибила, отомстила уже, вроде как. Ну и травами я как мог ей помог. Теми, что боль душевную приглушают. Да и Дарья моя девку совсем под крыло взяла, по-женски ей что-то нашептывает, хвостом за собой водит. Так и легче становится. По ночам плакать уже перестала, смеяться опять начала. Глядишь и справится, повторюсь, девочка она очень сильная.

— Во дела, — выразил общее мнение Андрей Семенович, и над столом повисло тяжелое молчание.

Некоторое время мужики просто сидели, глядя в пространство не видящим взглядом и каждый думая исключительно о своем, но потом любопытный Григорий снова разорвал тишину:

— Слушай, Архип Семенович, ну ежели ж девка колдуну не нужна была, то зачем все это городить-то было? Татар вырезать, Хитровских, да и приказчиков купеческих. Нешто он это по одной злобе только свершал?

Архип покачал головой и медленно заговорил, тщательно подбирая слова, чтобы собеседники поняли:

— Тут не все так просто, Григорий. Злоба, как таковая нежити не знакома. Как и прочие другие чувства, в том виде, как их понимаем мы, живые, по крайней мере. Но у нежити есть желания. И желаниями этими они закрывают те дыры в душе, что остались от утеричувств. Понимаю, что мудрено, — усмехнулся он, разглядываю пустоту в глазах собеседников. — Но понятнее объяснить как не знаю… В общем, ежели нежить в башку чего втемяшит, то прет к своей цели, не взирая ни на какие жертвы. И, уж тем более, ей плевать на людей, которые от ее действий пострадают. Жизнь человеческую нежить вообще ни в грош не ставит. Я был им нужен, уважаемые. Точнее то, что у меня имеется. И татар они вырезали, чтобы я девку, духом зараженную в дом к себе привел, войти-то в мою избу без моего разрешения ни нечисть, ни нежить не могут, я постарался, огородился. А так сам бы принес, в нужный хозяину момент бес бы завладел ее телом, обратил ее в чудище, а там… Не знаю, может он бы мне ночью глотку перегрызть попробовал, а может просто нужное украл да сбег. Понять мышление нежити даже не каждому мудрецу под силу, не то, что мне — простому деревенскому колдуну, — Архип кокетливо и совершенно по-бабьему, подмигнул, чем вызвал у товарищей невольные смешки. — А когда с татаркой не получилось, они затаились, наблюдая, не разгадал ли я хитрость. Когда убедились, что не разгадал, повторили с Трофимом. И вот тут у них все почти получилось, девочки мои не помешались, не дали оборотню быстро сделать свои дела и скрыться.

— Погоди, Архип Семенович, — наконец, не выдержал староста. — Так ежели не девка нужна была этому Игнату, то что? И на кой ляд он за тобой на выселки поперся? Что ему надобно-то было?

— А тут, Андрей Семеныч, мне несказанно повезло, ведь вещь, что немцу нужна была, я с собой взял. Господь надоумил, не иначе, а то б Игнаций, будь он не ладен, легко на мой дом пустой напал, да забрал искомое, а мы с Айрат да Семеном до весны б на выселках куковали, — и Архип выложил на стол невесть откуда вытащенный им старый ржавый топор.

Оба собеседника удивленно заморгали, ведь оба они могли хоть на Писании поклясться, что еще мгновение назад никакого топора ни в руках, ни у стола не было.

— Топор?

— Он самый. Только дюже непростой топор. Не знаю чем он так немцу важен, но ради него он, не колеблясь, отправил самого своего верного, да и, скорее всего, единственного, слугу в очевидный капкан. Знал, что я готовлю западню, но отправил без колебаний.

— Да что ж в нем такого важного-то? — с интересом посмотрел Григорий на топор, не решаясь к нему прикоснуться. — Колдовство какое наложено что ли?

— Ежели б я знал, — пожал плечами Архип и небрежно забросил топор в угол на кучу какой-то ветоши. — Может и все проблемы бы наши разом решил. А так… Никаких чар я на нем не вижу, на вид топор, как топор. Старый разве что до невозможности, непонятно как еще в пыль не рассыпался. Ну и почти не тупится. Я им дрова колол по началу даже… Ни разу оселком не проходил, а все равно хоть брейся им.

— А разве ж важно теперь это, Архип Семенович? — слегка уже заплетающимся языком, все-таки спотыкач вышел знатный, и в голову бил весьма прилично. — Вы ж с Семеном и Айрат вражину на куски порубили и в костре сожгли.

— Ээх, Андрей Семеныч, Андрей Семеныч, — шутя погрозил пальцем старосте колдун. — Вот где ты голова головой, а где ничего не слушаешь, — тот только развел руками, мол, прости, виноват. — Оборотня, что мы завалили звали Игнаций. И он хоть и тоже был колдуном, причем не из слабых, но был всего лишь на побегушках у личера, немецкого неживого колдуна, который затаился где-то в наших краях. И вот личер этот куда поопаснее будет. Да и, наверняка, посильнее.

— А как же, а что же?

— Что делать? — староста кивнул. — А ничего, Андрей Семенович, остается только ждать. Ловить его по лесам бесполезно, он все равно не живой уже, есть-пить не просит, дышать не дышит. Может хоть под водой в омуте валяться, да хоть даже в твоем погребе, ни в жизнь не догадаешься. Я пока его без помощника оставил, теперь заново искать надо будет, мертвяков поднимать или людей лихих собирать. На все время потребно. Надеюсь, до лета нас не побеспокоят, Андрей Семенович, отсеяться должны успеть. А к тому моменту и я подготовиться попробую, да и из коллегии помощь запросим. Вдруг государевы люди чем подсобят.

— А может он сам уйдет? Ты ему хвост-то прищемил, он и второй раз не захочет — с надеждой в голосе спросил староста, но Архип только грустно покачал головой.

— Нет, Андрей Семенович, ему до зарезу зачем-то нужен этот топор, не уйдет он без него. Сам костьми тут ляжет, но сам не уйдет.

— Мрачные вещи говоришь, Архип, безрадостные…

— Да не переживай, Андрей Семенович, Бог не выдаст, свинья не съест. Прорвемся как-нибудь. Чего цуцыком трястись? Придет опасность — тогда и будем об ней переживать.

— И то верно, — согласился Григорий, поднимая кружку. — За тебя, Архип! За тебя и Айрат, из вас получилась неплохая охотничья партия.

Засмеявший Архип отсалютовал в ответ и тоже приложился к своей.

Застолье затянулось до глубокой ночи, пока не пришел средний старостин сын с наказом от матери и не увел Андрея Семеныча домой. С ними же ушел и Григорий. Колдун вышел проводить гостей за двор и, раскурив трубку некоторое время смотрел в спину удалявшейся троице, привалившись к плетню.

На улице уже во всю о себе заявляла весна — журчали ручьи, легкий ветерок был теплым и влажным, первые ночные птицы уже заводили свои трели. Архип затянулся и посмотрел на небо. Он ждал. Отчего-то он чувствовал, что именно сегодня ему предстоит еще один разговор. С существом куда менее приятным, но куда более интересным. И чувство это не обмануло.

Не успели еще окончательно исчезнуть огни керосиновой лампой, которой припозднившиеся гости освещали себе путь, как от стены за спиной колдуна отделилась человекообразная тень. Тень эта не была материальной. Полупрозрачная, сквозь нее можно было рассмотреть окружающий пейзаж, и какая-то плоская, что ли. Сложно описать, но казалось, что достаточно обойти, посмотреть сбоку то окажется, что она тоньше волоса, словно бы существует лишь в двух измерениях. Архип, естественно, заниматься подобными глупостями не собирался. Он и так знал, что с какой стороны на тень не посмотри, она будет выглядеть одинаковой словно… Словно тень, только упавшая не на какую-то поверхность, а на воздух напрямую.

— Здравствуй Архип Семенович, — с легким немецким акцентом прошипел пришелец. Голос его был тихим, словно ветер, и ежели не прислушиваться, можно было подумать, что это всего лишь шумят ветви в лесу.

— И тебе не хворать, герр Бреннон, — улыбнулся Архип, не поворачиваясь к бестелесному собеседнику. — Не знаю, правда, уместно ли говорить так про того, кто прибывает в вашем состоянии, но… — он развел руками.

— Уместно, уместно, Архип Семенович, — не принял шутливый тон собеседник. Он подошел к ограде рядом с колдуном и словно бы облокотился на нее. Естестенно, что это была просто иллюзия, поскольку тень была лишь бестелесной проекцией, сформированной могучим чернокнижником для удобства общения. — Я пришел с тобой поговорить. По душам, как вы это называете.

— Ну отчего бы и не поговорить, герр Бреннон, — пожал плечами колдун. — Языком трепать полегче будет, нежели мешки ворочать. Раз пришел, давай жги, сегодня я вполне в настроении слушать.

— Это хорошо, Архип Семенович, это хорошо, — призрак говорил медленно, словно бы тщательно подбирая слова. Ахрип крепко задумался, отчего ж дохлому немецкому магу так важно сохранить с ним хорошие отношения. Не боится же он его, честное слово, нежить вообще мало чего боится. — Я бы хотел, чтобы ты знал, что я не отдавал Игнацию указаний убивать или калечить тебя. Это был его собственный почин. Поэтому я и не таю на тебя злобы за гибель моего старого слуги и соратника. Сам нарвался, сам погиб, ты был в своем праве. Так же, Архип Семенович, как я не отдавал ему приказа насильничать ту ценную тебе девицу. Ты мне веришь?

— Верю каждому зверю, лишь тебе, ежу — погожу, — хохотнул Архип. Почувствовав недоумение собеседника, он добавил уже серьезнее. — Конечно ты не приказывал оборотню насиловать девку, не твой это калибр. Ты всего лишь приказал вырезать три ни в чем не повинных семьи, чтобы получить то, что возжелал, — Архип обернулся и пристально посмотрел в то место, где у тени должны были бы быть глаза. — Ты чудовище, фон Бреннон. Чудовище, которое убивает людей без нужды и жалости. Не знаю, зачем тебе нужен это, — он жестом заправского фокусника вытащил из воздуха топор и забросил его себе на плечо. — Но без боя я его тебе не отдам. Ничего личного, герр Бреннон… — и, развернувшись, двинулся к крыльцу.

— Значит миром не разойдемся? Мне жаль… — прошелестело ему вслед.

— Мне тоже жаль, — ответил Архип перед тем, как закрыть дверь.

Четвёртая часть. Глава 24

В отдалении от человеческих поселений и наезженных трактов, притулившись к одному из малых отрогов Пояса стояла ветхая усадьба. Когда-то богатая, на честных три этажа без подзыбицы, срубленная из отличного строевого леса, она возвышалась среди просторного двора, полного многочисленных хозяйственных построек и ограниченного мощным палисадом, который не сходу и пушкой-то снесешь. Была она настолько стара и заброшена так давно, что даже и отец нынешнего сельского старосты не помнил, кто и за какой надобностью ее построил, да под какие цели использовал. Ну да то и неудивительно, мало ли жилья позаброшенного в этих краях стоит что ли? Места-то глухие, мало ли кто и что тут строил в былые годы. И промысловики, и добытчики, да и всякий хитрый люд, что от закона государева хоронятся да товар, минуя таможню северными морями таскает, в общем, всяческий люд в этих местах проживал. Правда, никто из них хором не строит, обходясь, больше землянками да схронами, но мало ли кому и что в голову стукнет от безнаказанности да собственной удали… В общем-то и не важно то было, поскольку так давно она стояла заброшена и никому не потребна, что большинство общинников позабыли уже и о самом ее существовании, ежели даже когда и знали. Тем более, что от всяческих путей она стояла дальше некуда.

Время, конечно же, не пощадило заброшенную заимку. Частокол дано сгнил на корню, оставив о себе напоминанием лишь россыпь едва заметных трухлявых пеньков, стены поросли мхом и плесенью да пообваливались, частично обрушив внутрь и солидную черепичную крышу. Ну а от дворовых построек вообще остались одни только полузасыпанные ямы.

Но этой весной эти руины обрели нового хозяина. Чуть ли не каждый вечер из главной избы усадьбы доносились тяжелые шаги и тихое бессвязное бормотание. Доносились они и сегодня и ежели б кто заглянул внутрь, то увидел бы как огромная, в сажень ростом, тощая бабища с волокущимися по полу обвислыми грудями и густющими черными патлами, грязными лоскутами свисающими на кривую, покрытую бородавками размером с детский кулак, рожу, без устали босыми ногами шлепала по сохранившимся кое-где осклизлым доскам и с непередаваемым удовольствием обсасывала обгрызенные уж на много раз косточки, которые то и дело подбирала с пола. Покончив со своим бесполезным, ведь все мясо с костей было давно слизано, а заключенный внутри мозг выбит и сожран, она с тяжелым вздохом уселась на камень и, вытащив кривыми, словно изъеденными подагрой, кривыми пальцами с огромными черными когтями из щели меж досками блестящий каменный гребень принялась расчесывать свои сальные волосы, думая нелегкие думы.

Тварь голодала. Ранее, еще прошлой осенью обитала она значительно южнее, в густонаселенных местах, где чуть ли не каждую неделю могла полакомиться человечинкой, а по большим праздникам так и вообще удавалось добыть сладчайщую беременную бабу, но вынуждена была сбежать, поскольку людской род в злобе и жадности своей не терпел сосуществующей рядом с ним нежить, и при любом удобном поводе устраивал на ее род охоту. Татарский род называл бабищу албасты, а русский — лобастой и оба они, позабыв о взаимных неприязнях и претензиях только и искали повода, чтобы ее изловить, да приласкать огнем и железом. Убить лобасту пока никому еще не удавалось, непростое шибко было то дело, но зато сделать ее существование невозможным — запросто, отчего и пришлось ей податься на север в менее обжитые и куда более холодные земли.

По первости, казалось, что лобасте несказанно повезло, ведь едва добравшись до новых краев она нашла себе практически идеальное жилье. Старое, гнилое, холодное, как она и любила. Да и в воздух вокруг приятно пах человеческим духом, обещая обильную охоту. Но потом оказалось, что в краю этом все поселения защищены могучими оберегами, преодолеть которые албасты оказалась не в силах, а люди настолько пуганные, что почти и не уходят от домов по отдельности. Только верхом или с упряжью, за которыми чудищу было никак не угнаться, или большими и пахнущими ненавистным железом компаниями, нападение на которых могло окончиться для уже основательно ослабшей за длительное путешествие нежити весьма плачевно.

И тогда для лобасты настали тяжелые времена, неприкаянной и голодной она скиталась вокруг хуторов и деревень, скреблась в окна и двери, словно побитая собака, преследовала каждого человека, каждую группу, в надежде подловить глупого и неосторожного, но все тщетно. Она голодала. И без того худая и согбенная, она отощала так, что о выступавшие ребра можно было порезаться, а все позвонки — пересчитать прямо спереди. Она даже стала подумывать, а не отправиться ли ей еще куда-нибудь, где будет слегка полегче, да хотя бы и еще на север.

Но третьего дня, когда отчаянье, казалось готово было уже окончательно проглотить лобасту, ей несказанно повезло — у старой водяной мельницы ей удалось схватить миловавшихся в тайне от родичей парня с девкой. Молодых, мягких, свежих. Без ума от свалившегося в руки счастья тварь тут же, прям там на месте без особых размышлений девку-то и сожрала. А потом, отягощенная набитым пузом, поперлась домой с мальчишкой под мышкой. Сперва она хотела вторую добычу свою подержать некоторое время живой, откусывая по необходимости по небольшому куску, чтобы подольше сохранить мясцо свеженьким, тем и переждать до следующей удачной охоты, но во-первых, изголодавшаяся она не слишком-то была способна контролировать собственное чрево, да, если уж быть совсем честным, держать пленника ей было и негде… В общем, прежде, чем дошла до своего убежища, лобаста сожрала и его. Благо хоть хватило ума кости не выбрасывать, а принести с собой, а то бы совсем уж нестерпимо горько было. А так хоть какое-то утешение. Правда небольшое, поскольку теперь закончилось и оно, а новой добычи не предвидится. Даже самой завалящей.

И, словно по волшебству, стоило только чудищу подумать об этом, как чувствительные ноздри ее огромного крючковатого, покрытого многочисленными бородавками носа защекотал терпкий человеческий запах. Запахом так желанной еды. Не самого лучшего сорта, поскольку пахло уже основательно немолодым мужиком, да еще и примешивался какой-то тяжелый смолистый запах, который лобаста, однозначно когда-то прежде встречала, но вспомнить теперь точно не смогла, но стоило ли смотреть в зубы дареному коню, как говорили люди. За неимением лучшего сойдет и этот странно пахнущий мужик. Тем более, что и пахнет им крайне близко, словно бы сам в руки идет.

От вожделения рот лобасты наполнился слюной, так, что даже немного вытекло наружу. Пришлось утирать грязной когтистой ручищей. Привычным жестом закинув обвисшие почти на два аршина титьки на спину, чтобы не мешались, лобаста вприпрыжку бросилась в на запах и доносившиеся оттуда странные булькающие звуки.

К величайшему ее удивлению, там, где она ожидала увидеть добычу — на небольшой полянке в нескольких сотнях шагов от убежища, не было ничего. Пахло человеком, совсем свежо, настолько, что, казалось, он прям сейчас находился чуть ни не расстоянии вытянутой когтистой руки, она даже не сдержалась и этой самой рукой в пространстве поводила, но не нащупала ничего, и все. Удивленная сверх всякой меры, алабасты, выбралась из-под деревьев и вышла в самый центр поляны, надеясь разобрать там хотя бы оставленные следы. И следов этих она там нашла множество. Словно бы человек ходил по кругу, обходя поляну почти по самой опушке и каждый за собой он оставлял тот мерзкий запах… Запах земляного масла, неожиданно вспомнила тварь. Горючей черной жижи, которая иногда выделялась из песков на ее родине. И которую люди использовали для того, чтобы разводить и поддерживать огонь. За спиной лобасты послышался чиркающий звук. Который она узнала мгновенно, звук зажигающейся спички. Осознавшее опасность чудовище рвануло под защиту леса, убегая от преследующей ее смерти. Выпущенный на волю огонек из маленькой спички, едва коснувшись разлитой вокруг поляны смеси, сразу же ринулся по влажной дорожке, с двух сторон замыкая круг. Но лобаста все-таки была быстрее, за мгновение до того, как две ярких полосы соприкоснулись, она одним, неожиданно ловким для ее нескладной фигуры прыжком, прыгнула вперед и, гремя, словно ведро с костями, приземлилась уже на безопасной территории.

Поднявшись она с победоносным видом оглядела захлопнувшуюся впустую ловушку, и закрутила головой в поисках неудачника, который ее устроил. Неудачник не заставил себя долго ждать. Внутри огненного круга словно бы из воздуха соткалась человеческая фигура. Высокий, худой, хотя и не вызывавший ощущения тощего, мужик с ухоженной бородой и таким выражением лица, что молоко должно было скисать прямо в коровьем вымени, стоял опустив голову. Приняв его позу за жест отчаяния, лобаста скрипуче рассмеялась. Ей, конечно, не нравилось то, что ее противником оказался колдун, а кто еще смог бы так хорошо прятаться от ее взгляда, но теперь-то она его видела, никуда не уйдет, пламя не будет гореть вечно. И, судя по склоненной голове, человек прекрасно это понимал. От ощущения собственного превосходства, как и предвкушения новой трапезы, тварь захихикала еще раз.

Смех ее впрочем мгновенно оборвался, когда человек, удовлетворенно что-то вскрикнув наклонился и поднял из травы какой-то черный блестящий предмет. Со все нарастающим ужасом албасты уставилась на свою левую руку, в которой, как она прекрасно помнила она сжимала свой гребень, когда бросилась за добычей. Рука эта была пустой.

Человек тем временем поднял руку с сжатым в ней гребнем к небесам, лобаста, взвизгнув словно испуганная собачонка, попыталась убежать, но окрик человека оглушил ее:

— Замри!!! — чудовище остановилось на месте, словно бы все члены ее одеревенели. — Смотри на меня!!! — голос человека оглушал и давил. лобаста сопротивлялась ему, что было сил, но все равно выполняла приказанное. Медленно и неохотно, но неумолимо она развернулась на пятках и полными бездонного ужаса глазами уставилась на своего мучителя. И нового хозяина.

Тяжелым, словно набежавшие из неоткуда тучи и негромким, но тем не менее, прекрасно различимым не смотря ни на расстояние, ни на рев пламени, человек начал читать заклинание. И каждая произнесенная строка словно огненным клеймом высекалась на мертвом сердце лобасты, наполняя его болью и ощущением неизбежности.

Древним словом, заклинаю я тебя,

Небосводом, где играется заря,

Вольным ветром, тем, что по полю летит,

Звездным светом, что в руке моей горит.

Каменный гребень в руках колдуна светился холодным белым светом, словно, и вправду, в нем сфокусировался свет далеких звезд. Свет этот с легкостью перебивал даже начинавшее уже затихать пламя, освещая всю поляну и наполняя окружающий лес многочисленными тенями. Свет слепил, выжигал глаза, лишал воли к сопротивлению, но албасты никаким образом не могла отвести взора от столь важного для нее предмета.

Предо мною, злость смири, главу склони,

Чудо злое, сочтены твоей уж дни,

Вольной жизни, ныне служба — жребий твой,

На колени припадай же предо мной.

Словно огромная гора рухнула на плечи нежити, придавливая ее к земле заставляя сперва присесть, а после и рухнуть на четвереньки. Албасты вскинула голову и издала долгий, пронзительный, полный муки крик. Она не хотела подчиняться, но не могла ничего поделать. Человек завладел ее гребнем, теперь он мог делать с ней все, что захочет.

Мое слово! Как скажу, да будет так!

Станет верным, словно пес, проклятый враг,

Эти узы, не словчить, не разорвать,

Чуду-юду, век рабою куковать.

Гребень погас, исчезла и тяжесть навалившаяся на плечи албасты, но легче ей от этого не становилось. Черное сердце ее болело, словно схваченное десятками раскаленных обручей, а даже простая мысль о нападении на хозяина, когда тот взмахом руки загасил огненный круг и подошел так близко, что она могла бы достать его когтями, заставил скрутиться в болезненных судорогах.

— Вставай, тварь, — скомандовал человек и лобаста подчинилась. Собственно, ничего иного ей и не оставалось. Человек наложил чары, человек теперь был ее хозяином. — Ждешь указаний? — невесело хмыкнул он. И албасты против своего желания, кивнула. На самом деле она ждала возможности перегрызть обнаглевшему человеку горло, но вынуждена была подыгрывать. — Да, ждешь… А знаешь что? Далеко-далеко, сотни дней пути на полдень и восход есть гора, что выше всех гор на свете, — неожиданная догадка вместе с воспоминанием о прочитанной давным давно статье в альманахе "Вокруг Света", — Зовется она Эверест. Я хочу, чтобы ты немедленно отправилась туда и достигла самой ее вершины. Как достигнешь, можешь считать себя свободной. Только нигде и ни при каких обстоятельствах не задерживайся. Даже ради того, чтоб поохотиться. Таково мое слово! Иди.

Албасты неверящим взглядом уставилась на колдуна. Человек, получивший над ней власть добровольно отдавал ее за то, чтоб она достигла какой-то нелепой горы? Человек, верно, совсем выжил из ума. Но приказ есть приказ, и, повинуясь ему, лобаста развернулась, поправила свалившиеся с плечей груди и медленно поковыляла в куда-то в сторону юго-востока.

Архип долго смотрел ей в след, сперва в спину, а после просто в направлении, куда ушло чудовище, и размышлял, а правильное ли решение он принял? Да, он знал, что убить албасты невозможно, хоть режь на кусочки, хоть до пепла сжигай, она все опять их мельчайшей частицы народится, вопрос одного лишь времени. Ничего в этом свете не боится. Но не лучше ли было заковать ее где-нибудь здесь на Поясе в пещере? И тут же покачал головой, нет, люди идут в эти места, еще лет сто — двести и все горы перероют в поисках злата и железа. А может и чего еще. А так… Ну пусть идет. До Тибета путь неблизкий, особливо, ежели направления не знать, а как дойдет, глядишь, там и замерзнет на вершине, в спячку-то она с голодухи может и впасть. Глядишь, снегом заметет где на вершине да и останется там до скончания времен.

Поиски чудовища не были для Архипа чем-то особо сложным, поскольку нежитью она не была ни особенно сильной, ни умной, да и к любому, даже самому распростейшему колдовству была неспособна. Только и славилась, что запредельной прожорливостью, выглядя при этом всегда так, словно вот-вот сдохнет от истощения, и куда только все девалось, да невероятной даже для нежити живучестью. Он просто пошел по кровавому следу, оставленному чудовищем после того, как оно растерзало молодую и глупую парочку, решившуюся вопреки желанию враждующих меж собой семей, сбежать в город и жить там вместе. Вот и пожили. Ловушку, правда, пришлось готовить довольно долго, горючую смесь даже на лошади вез, благо, знал про феноменальный нюх лобасты и до нужного момента от нее скрывался. Не первый раз на охоту выходил, были давно отработанные способы спрятаться даже от самого внимательного внимания. В последний момент, правда, чуть было все не накрылось медным тазом, когда неуклюжая и неповоротливая обычно тварь проявила какие-то чудеса ловкости и буквально выскользнула из закрывающегося капкана. Но благо Господь смилостивился, тварь при побеге обронила гребень. А владеющий гребнем лобасты может ей приказывать, ежели, конечно, знает как. Архип знал. Чем и воспользовался.

Тщательно осмотрев бывшее место обитания чудовища, больше просто потому, что привык все дела доделывать до конца, чем с какой-то осмысленной целью, и совершенно ожидаемо не найдя ничего, окромя обглоданных костей, которые по возможности и собрал для дальнейшего погребения, Архип побрел в сторону спрятанной в недалекой рощице телеги, прикинув, что надо будет охотников направить место выжечь. А то еще какая-нибудь тварь заведется… Любит всяческая дрянь заброшенные человеческие жилища спасу нет.

Глава 25

Еще на подъезде к Крапивину, с вершины одного из близлежащих холмов Архип разглядел необычный предмет в центре села, около старостиного дома. Ему не нужно было даже доставать подзорную трубу, которой, впрочем, у него и не было, или усиливать свое зрение чародейским образом, что он, впрочем, конечно же сделал, чтобы догадаться, что это был путевой экипаж. Скорее даже комфортабельная карета. Отсюда и до самого Чернореченска в таковом никто не ездил, а значит прибыли городские, прикинул очевидное колдун. А городским тут ежели и есть что делать то только по делам Волшебной Коллегии, письмо которой было отправлено первым же нарочным, едва только по весне утихомирилась погода да появилось возможность до этого самого города доехать. С тех пор прошло неполных три месяца и Архип, грешным делом, уж подумал, что письмецо его, как такое часто бывает, затерялось где-то в недрах неповоротливого механизма могучей Империи, и со своими проблемами ему придется разбираться самостоятельно. Положа руку на сердце, особой помощи из уезда или даже губернии не слишком-то и ждал, не того полета там птицы, чтоб с восставшим из мертвых чернокнижником хоть какую-то помощь оказать. Тут только бумажки писать горазды, да стращать Петербургом. Но раз прислали, то придется иметь с ними дело, хочешь — не хочешь.

И с этими мыслями Архип свернул в объезд сельского центра, намереваясь околицей пробраться к свою избу, что находилась по другую сторону за сельским тыном. Не хотелось ему сейчас, двое суток питавшемуся солониной да спавшему урывками и то в седле, сейчас разговаривать с напыщенными городскими неумехами, возомнившими себя магистрами тайных искусств. Лучше уж поесть горяченького да принять баньку. А потом уже на легкую голову можно и с гостями дорогими пообщаться.

Дома никого из своих женщин: полюбовницу — вдовую купчиху Дарью да татарскую приблуду, то ль ученицу, то ль уже падчерицу Айрат, Архип не застал, но его это не слишком расстроило. Дома было чисто, в печи стояла гречневая каша с мясом, и свежеиспеченных хлеб, а хозяйства он отродясь не держал окромя аптекарского огорода, так чего было деловой бабе, некогда в одиночку принявшей хозяйство умершего мужа, да не промотавшей, а удесятерившей за годы его капиталы, да молодой девахе, красотой своей наповал сшибавшей любого от едва научившихся ходить, до ходить уже разучившихся дома затворницами сидеть? Пущай вволю гуляют с людом общаются. Закинув гребень в специальный сундук, где уже лежала ржавая двузубая вилка да старый топор да перехватив его накрест цепями, колдун отправился затапливать баню. Погоня за лобастой выдалась пусть и нетрудной, но долгой и выматывающей, а проведенные в седле ночи холодными и промозглыми, не вершина лета все-таки, и после них страсть как хотелось старые кости погреть вдоволь.

За раскаленной баней — первейшего средства от стылости и усталости в членах, Архип устроил себе сытный и отнюдь не бесхитростный обед. Обе бабы его, что молодая, что постарше, были на редкость во всяком вареве искусны, превращая даже, казалось бы, привычную пищу в блюда, достойные стола лучших столичных трактиров. Ведь обе они не брезговали обильно, хотя и соблюдая нужное приличие, сдабривать даже самую простую еду всяческими хитроумными травами да пряностями, которые частично заимствовали из запасов Архипа, ведь многие чародейские ингредиенты, прекрасно идут в пищу, а что-то закупали и на стороне. Не даром же главная Дарьина лавка, что в самом Крапивине, привлекала в село поваров от обоих окрестных помещиков — Пантелеймона Векта — владельца шахты на юго-востоке, да Макария Варзова с востока. Любили дворяне порадовать себя заморскими вкусами, за что охотно платили звонкой монетой. А после обеда, расслабленный и вполне довольный жизнью, он выбрался на крыльцо и развалился там, в одном лишь зипуне на голое тело, раскуривая трубку от любимой кадильницы, некогда взятой только для того, чтобы раздражать местного попа. Не Григория, а еще его предшественника.

Но нега была недолгой, почти сразу же Архип увидел вдалеке две фигуры, на фоне бушующей зелени раннего лета выглядящих кричаще черными. Государевы люди решили не ждать ничтожного колдуна и не посылать за ним посыльных, а явиться на встречу самим? Необычное поведения для этого, как правило до жути самовлюбленного и высокомерного сословия. Пожав плечами, необычное поведение чинуш его, конечно, заинтриговало, но, паров слово, не прерывать ли ради этого любимый ритуал, Архип и не подумал хоть как-то на это реагировать. Разве что слегка прикрыл полой срам, все-таки нормы приличия он без крайней нужды старался не нарушать. Тем более, что одним из гостей, как стало возможно разобрать, едва они подошли поближе, оказалась женщина. Невысокая, миниатюрная в идеально подогнанном по фигуре бархатном прогулочном костюме с лицом, закрытым спадающей с широкополой шляпки вуалью, она выглядела, королевой, выступающей не по едва протоптанной по лесу тропинке, а, как минимум, по бальному залу на императорском приеме. Вторым был молодой мужчина, с изящными, ухоженными тонкими усиками и с совершенно неуместной тростью. По тому, как мужчина заискивающе козырял перед своей спутницей можно было без труда сказать, кто в этой паре главный. Становилось все интереснее и интереснее, женщин в чародейском искусстве было очень немного, а уж сколько-нибудь серьезных успехов в нем добивались вообще единицы. А уж чтобы эта женщина одновременно занимала высокую должность в тайной коллегии? О таком Архип вообще никогда не слышал. Правда, любопытство свое он внешне проявлять и не подумал, все так же продолжая задумчиво курить трубку. Нечего баловать чинуш, пусть сперва докажут свою полезность.

Наконец идущие оказались достаточно близко, чтобы разглядеть сидящего у завалинки колдуна. Тон юноши, а он все еще находился слишком далеко, чтобы точно разобрать слова, и его жесты стали раздраженными. Он горячо доказывал что-то женщине, близко наклонившись над ее ухом и без устали тыча в сторону хозяина дома пальцем. Ишь, какой невежливый мальчишка, наверняка, как индюк по любому поводу раздувается от важности. Подумать только, сразу и дворянин, и чародей. Элита из элит. Достаточно, чтобы любому голову вскружить. Ну ничего, об Архипа и не такие зубы обламывали.

Колдун продолжал заниматься своими делами, не обращая внимания на приближавшуюся парочку, даже когда им оставалось не более десятка шагов до его палисада. И, ожидаемо, такое нарочитое неборежение привело к взрыву. Юноша, решительным шагов отошел от своей спутницы и, не смотря на легкие протесты той, заголосил:

— Эй ты, деревенщина! — голос его был высокий и при этом мелодичный, в спокойном состоянии, наверняка, даже не лишенный красоты, но сейчас, искаженный нотками истерики, не вызывал ничего, кроме желания бросить камень. — Почему сидишь в присутствии высокородной дамы! А ну подъем, мы тут колдуна ищем…

Архип медленно поднял голову и со всем высокомерием, на которое был только способен, окинул мальчишку оценивающим взглядом. Тот от такого взгляда запнулся, лицо его исказилось, а на щеках проступили алые пятна.

— Да как ты смеешь, — захлебываясь от возмущения, взревел было он. Но голос предательски дал петуха, от этого юноша распалился еще больше. — Да я же тебя сейчас…

Архип на это только приветливо кивнул и взял вставленную в стену между бревнами, словно бы случайно небольшую веточку. Наставив раздвоенный конец ее на изрыгающего проклятия пришельца и коротко приказал:

— Замри!

И мгновенно поток оскорблений и угроз от юноши прервался, словно отрезанный ножом. Тот замер, как вкопанный и только и мог, что яростно пучить глазищи да напрягать горло в бесплодных попытках издать хотя бы звук. Архип, словно бы не замечая этого, спокойно продолжил прерванное занятие.

— Браво, дорогой граф, браво, — неожиданно подала голос спутница горячего юнца. Архип сперва даже и не понял, что обращались к нему. — Должна признаться, вы все так же умеете удивлять, как и пятнадцать лет назад, — она начала медленно аплодировать. Архип близоруко сощурился, силясь разглядеть за вуалью лицо. Голос ее казался смутно знакомым. — Не будете ли вы так любезным и освободите моего спутника, а то, боюсь, как бы его от ярости апоплексический удар не хватил.

— С кем имею честь? — буркнул сбитый с толку Архип, переламывая палочку пополам. С тяжким стоном пленник рухнул у ног женщины и тут же принялся растирать шею.

— Г-г-граф? — еле слышно просипел он.

— Именно так, дорогой мой ВиктОр — медовым голосом проговорила женщина, делая ударение в имени на последнем слоге. — Перед вами самый настоящий граф. Более того, боевой офицер армии Его Императорского Величества, герой Кавказа, и самый блистательный выпускник Большого Санкт-Петербуржского Тайного Университета, — изящным жестом она отбросила вуаль, открывая бледное породистое лицо с изящными тонкими чертами лица и внимательными голубыми глазами. — Графа Вла..

— Наталья! — голос Архипа хлестнул словно невольничий кнут. Глаза Архипа сузились, все черты его заострились, а руки сами собой сжались в кулаки. Теперь он узнал эту женщину. И не сказать, чтобы был особенно этому рад. — Ты не хуже меня знаешь, что я утратил право на это имя, — прошипел он. — Как и на титул.

Наталья мелодично рассмеялась.

— Полноте, гра… — взгляд Архипа полыхнул такой яростью, что она осеклась и отбросила шутливый тон в сторону. — Архип, ваши преступления давно прощены. Новый Император при вступлении на престол объявил всем участникам вашего…

— Нашего, — ядовито поправил женщину колдун.

— Нашего, — легко согласилась та, — дела великую амнистию в обмен на службу трону. Как видите, — она развела руками, красуясь. — Это не такая уж плохая идея.

— Неплохая, — кивнул Архип. — Но меня и здесь неплохо кормят, — с этими словами он, уже остывший, поднялся. За спиной государевых служак он увидел, как по тропе идут Дарья с Айрат. — Ты явно не меня вербовать заявилась, Наталья. Говори, что надо или вали вместе со своим щенком…

— Я не щенок! — завопил позабытый всеми юнец. — Я требую сатисфа…

— Молчать, — негромко, но так, что мальчишка тут же заткнулся, приказала женщина. — И моли Господа, чтобы он твой вызов не принял, идиот, — она глубоко вздохнула и пристально посмотрела колдуну в глаза. — Мне нужна твоя помощь, Архип. Прошу, хотя бы выслушай.

Архип ответил своим тяжелым вздохом и устало покачал головой:

— Все-таки некоторые люди никогда не меняются, Наталья… Ну заходи, черт с тобой, выслушаю, — он поднял руку, предупреждая улыбку, уже начавшую расползаться по изящным губам собеседницы. — Но только выслушать. Большего не обещаю.

Бедная Дарья, не смотря на все попытки Архипа образумить подругу и нарочито пренебрежительное его отношение к гостям, он ведь даже и не подумал просто одеть исподнее, так и щеголял голыми волосатыми ногами, торчащими из-под зипуна, сбилась с ног. Шутка ли, принимать в доме аж целых двух государевых людей. Да не невесть откуда, а из могущественнейшей Тайной Коллегии, ведомства обросшего легендами. Да еще и не из их губернии, а аж и самого Петербурга. Столичные птицы в этих краях такая редкость. Ну и более всего купчиху добило то, что оба гостя были самыми настоящими дворянами. Да еще и не из последних. По крайней мере, баба. Молодой-то тот просто крутился вокруг нее вьюнком и в рот заглядывал, каждое приказание выполняя беспрекословно. На влюбленность не похоже, наверное, просто козыряет перед начальницей.

Дарья накинула на стол кружевную скатерть из своих запасов, достала тонкую фарфоровую посуду, что хранила на всякий случай, выставила лучшую свою наливку, здраво рассудив, что даже самым дорогим вином, которое можно найти в этих краях, скушенного гостя не удивишь, а вот хорошая сладкая настойка да под закуску фруктовым пряником, должно удовлетворить даже самый взыскательный вкус. Так и произошло. Наталья Викторовна, как представилась гостья, попросив при общении в узком кругу опускать титулы, расхвалила стряпню хозяйки и весьма основательно насела на алкоголь до того, как приступила к разговору. Дарья такое не одобряла, сама лишь слегка пригубив у своего мужика, но судить не собиралась, чуяла своим женским нутром, как на то только другая женщина способна, что эта самая Наталья глубоко замученный и уставший человек.

Молодой же, злющий, как собака, наверняка, Архип довел до белого каления, как только он один умел, первый свой стакан проглотив буквально залпом, не поморщившись. Словно воду. А потом и другой, но уже по другой причине, в дверь зашла Айрат и, как показалось купчихе, молодому дворянину не помешала бы помощь в выполнении недостижимой задачи поднятия собственной челюсти. Так и просидел, бедолага остаток вечера, уставившись мечтательным взглядом куда-то в потолок. Дюже, видать, его татарка пришибла.

— Вл… Архип, — Наталья все запиналась, называя Архипа. Дарья, конечно же, знала, что прежде ее спутник носил иное имя и вращался в совершенно иных сферах, он от нее этого никогда не скрывал, но все-таки не думала, что круг его общения был так высок. — Мне нужен личер.

Архип только насмешливо хрюкнул:

— Становись в очередь, Наташ! Я планирую вырвать его червивое сердце и скормить болотным упырям. А остальное можешь потом забрать.

— Ты не понимаешь, Архип, — горячо замотала головой женщина, под вуалью у нее оказалась роскошная копна черных с прядями серебра, седина ее совершенно не портила, а, наоборот, придавала шарма, волос, и сейчас эти волосы возмущенным вихрем разметались по плечам. — Он нужен мне живым…

— Ты опоздала, милая, он давно уже сдох, — беспардонно перебил Архип, продолжая скалиться.

— Не прикидывайся дурачком, ты все понял! — терпению дворянки можно было только позавидовать. Видать, в прошлые годы Архип тоже не отличался покладистостью нрава. Сердце купчихи кольнула игла ревности. А вдруг у этой красотки с ее Архипом, или как там его звали раньше, что-то было? А вдруг былая страсть снова вспыхнет? Дарья окинула взглядом стройную, словно осинка фигуру гостьи и мысленно признала, что проигрывает ей по всем статьям. Разве что грудь у той была совсем уж мелкой. — Мне нужен он. У меня есть бумага от министерства юстиции. Полная амнистия и дворянский титул в обмен на пятьдесят лет беспорочной службы. Помоги найти его и уговорить!

— Аминистия?! — взвился Архип. Подскочив он навис над собеседницей, упершись руками в стол. — Вы там в коллегии все поохренели что ли?

— Это ценный источник информации, Архип! — Наталья вскочила следом. — Единственный подтвержденный случай за пять…

— Да хоть за десять!!! Ценный источник? Это безжалостный кровожадный ублюдок!!!

— Мы с тобой тоже не ангелы господни! И ничего, тоже вполне можем послужить науке и государю!!!

— Эта тварь будет служить только себе! — отрезал Архип. — От стар, хитер и ни на толику не раскаялся в своих действиях, Наталья. За последние полгода он прямо или косвенно стал причиной гибели четырех семей. Дольше двух дюжин человек, понимаешь?

Некоторое время спорщики буравили друг друга яростными взглядами. Первой сдалась женщина. Словно бы сдувшись, она рухнула на свое место за столом и спрятала лицо в руках.

— Архип, он важен, пойми. Он важен для коллегии, для института и… и для меня!

— А тебе-то с него какой прок? — успокаиваясь, сел и колдун. — Тоже за бессмертием охотишься?

— Типун тебе на язык, граф. Устала на побегушках быть. Я не солгала, нас всех, ну кого не повесили пятнадцать лет назад, и вправду простили. Но все равно не доверяют. Все, кого я видела прозябают на работах, не подобающих ни их статусу, ни умениям.

— Выслужиться хочешь?

— Хочу? А что осуждаешь? — гордо вскинула Наталья голову. Глаза ее метали молнии. — Предлагаешь всем спрятаться в глуши, как ты? Или в монастырь уйти, может?

— Нет, не осуждаю, Наташ, — покачал головой Архип. Неожиданно он понял, что очень устал. — Я тебя понимаю. Сам еще лет пять назад что угодно сделал бы, чтоб только вернуться… Но помочь тебе не помогу, прости. Я видел убитых им детей и баб. Я ведь знал их. Выхаживал. Роды принимал. Я… Я просто не могу. Я должен угробить эту тварь.

Женщина просто кивнула.

— Да и бес с ним, сама справлюсь, — она повернула голову и только теперь заметила, что ее спутник, пока остальные были заняты спором, выскользнул из хаты и теперь во дворе, крутился вокруг пытающейся сосредоточится за чтением татаркой. Айрат выглядела крайне недовольной, но юношу не прогоняла, видно было, что это внимание все-таки тешит ее самолюбие. Наталья засмеялась и налила настойки в стакан. — За старые времена, граф?

— И за новых нас, — поддержал тост колдун.

Глава 26

Следующий месяц в Крапивине и, без преуменьшения сказать, всех его окрестностях прошел под эгидой непрекращающейся суеты, разведенной Натальей вместе со своим не в меру предприимчивым и не менее надоедливым прихвостнем. С достойным уважения усердием беспокойная парочка взялась за задачу поиска немецкого чернокнижника и буквально поставила на уши всю округу. Первым делом Наталья объявила достаточно приличную награду за любую информацию, которая могла бы привести ее к нахождению убежища личера. Ее интересовали любые заброшенные старинные домах, особливо отдаленные от человеческого жилья, например, разные выселки или даже скиты, древние еще дорусские кладбища или просто отдельные могилы, заброшенные и позабытые где-нибудь в чащобах. Не брезговала волшебница и просто рассказами о таинственных местах, где кто-либо видел или ему показалось, что видел, всякие таинственные штуковины. Платила она, разумеется, только после проверки и исключительно в том случае, ежели посчитает, что наводка и впрямь поможет ей изловить супостата, но желающих попытать счастье от этого меньше не становилось. Было их настолько много, что даже староста, человек старой закалки, а потому по отношению к дворянскому сословию и людям на службе у Царя-Батюшки испытывающий определенный пиетет, возмутился и лично попросилгостей съехать из своего дома, где они изначально планировали квартировать. Естественно, выбросил он их не на улицу, а помог найти приличную хату, недавно опустевшую по причине смерти престарелых хозяев. Правда, в силу природной сметливости, сразу же определил к ним в дворовые собственных детей. Благо, что волшебница, что ее младший коллега, особой прижимистостью не страдали и в оплате не обижали.

Вторым шагом городских, естественно проистекавшим из первого, был найм большой группы сельских сорвиголов, в основном молодых неженатых мужиков, не боящихся ни Бога, ни черта, особливо ежели за звонкую монету, чтобы все эти слухи да побасенки проверять. Двое человек даже при помощи собственных чародейских знаний, а Наталья была весьма и весьма в Тайном Искусстве искусна, не могли бы все предложенное обойти и оценить. Вот и воспользовались проверенным способом посыла доверенных слуг, снабженных амулетом, который позволял опытному волшебнику духовным телом перенестись к себе, и провести там определенное, достаточное для самого тщательно досмотра, время. А в остальном оба они проводили дни, роясь в церковных учетных книгах, коих в Крапивине накопилось некоторое количество.

К Архипу они после первого визита более не лезли, а сам он желанием участвовать во всем этот бедламе не горел, по причине чего ни о ходе поисков, ни об узнанном Натальей не знал, да и знать, признаться, не слишком хотел. Что поделать, не доверял он подруге своей юности. Помнил, чем она занималась в прошлом и не верил, что тот запал с которым девушка некогда погружалась в недра запрещенных знаний, можно выкорчевать годами опалы, а нрав, жаждущий, ни много, ни мало власти над целыми народами, смирить службой на мелких должностях. Скорее уж наоборот, от такого они должны были полыхать ярче во сто крат. Сколько не мой черного кобеля, а добела не отмоешь.

Но дни бесплодных поисков складывались в недели, беготня по мере того, как самые яркие и вероятные гипотезы оказывались проверены, а перерыли, наверное, уже каждую рощицу, каждый лесок по эту сторону Черной, стихала, Наталья все больше времени проводила в церковном подвале, хотя, кажется, должна была все книги проштудировать уже не на один раз, благо их там было не то, чтобы много, ведь Крапивино не было старым селом. Все меньше и меньше гонцы отправлялись с поручением в очередной дальний закуток волости. Дошло до того, что к концу Июня единственным напоминанием, о том, что коллежские гости все еще находились где-то неподалеку, оставался лишь молодой дворянин, который, словно на работу, ежедневно приходил под окно Архиповой избы, дабы добиться хотя бы кратчайшего внимания прекрасной Айрат. Неизвестно, на что надеялся юнец в своем стремлении, то ли на то, что его знатное происхождение и отцовские капиталы произведут впечатление на черноокую гордячку, то ли на то, что свою роль сыграет его таинственный статус члена Тайной Коллегии, а может просто рассчитывал, что для завоевания сердца девы достаточно будет смазливой мордашки да изысканным манер. Как бы то ни было, в своих устремлениях он потерпел бесславное и безусловное фиаско. Девушка считала дворянина глупым, напыщенным и возомнившем о себе невесть что, и большую часть времени достаточно успешно его игнорировала. Тем более, что это было не так уж сложно, ведь время это она проводила за резко усложнившейся учебой. Архип, убедившись, что подопечная за каких-то полгода, проявив немалый талант и усердие, научилась бегло читать и легко писать на двух языках, и с грехом пополам на третьем, а также освоила арифметику на уровне достаточном, чтобы зактнуть за пояс любого купеческого приказчика, наконец-то взялся на ее подготовку по-настоящему. И теперь она, то и дело тихонько подвывая от отчаяния, штудировала многочисленные записи своего воспитателя о травах, настоях, мазях и прочих алхимических премудростях.

В общем, недели проходили за неделями, незаметно, но неумолимо приближалась купальская ночь. Архип ожидал, что именно в нее таинственный немец, наконец, проявит себя. Полной уверенности у него, конечно, не было, ведь точно то же самое ожидал он и к ночи Вальпургиевой, да и на день весеннего равноденствия тоже. И все-таки, чародейских ночей, когда любые заклинания, становились сильней, а самые сложные ритуалы имели более высокий шанс на исполнение, в году можно было пересчитать по пальцам двух рук и Архип не верил, что фон Бреннан не постарается воспользоваться даруемыми ими преимуществами, вопрос только в том, когда именно личер будет готов. Сам он тоже не сидел сложа руки, просто не собирался выносить своб подготовку на всеобщее обозрения. Архип постоянно готовил какие-то обреги, варил зелья и мази, в общем, не имея времени на то, чтобы нормально продохнуть. Ну и обычные рутинные занятие тоже донимали. В лавке кончались прошлогодние запасы, приходило время обновлять защитные вешки на том берегу Черной, да и обычная привычная погань, никакого отношения к дохлому немцу не имевшая, нет-нет, да и поднимала голову…

В полдень среды третьей недели по Пятидесятнице, к старой заброшенной водяной мельнице, стоявшей в небольшом запущенном сосновом лесочке прибыл Архип. Тщательнейшим образом осмотрев обветшалое строение и его окрестности, заглянув под каждый камень и каждую доску, и ничего там не найдя, колдун остался увиденным вполне удовлетворен. Дело предстояло явное, четкое и достаточно быстрое. При определенном уровне удачи даже бегать ни за кем придется, достаточно только правильно закинуть удочку. С целью этой он решил разбить лагерь слегка поодаль от ветхого строения на холмике в сотне шагов от пологого заросшего берега.

Забросили мельничку в свое время из-за вполне естественных причин — сменившая ни с того, ни с сего свой нрав Черная повадилась вдруг каждую весну разливаться именно в этом месте выводя из строя мельничное оборудование да превращая всю округу в едва проходимую болотину. Сперва народ пытался бороться — ставили запруды, отсыпали дорогу повыше, но разве ж с природой совладаешь? В общем года за три сдались и отстроили всем миром новую — выше по течению, где и берега были повыше, да и течение резвее. А эту оставили, как есть, все равно даже тогда дерево было старым в дело почти что и не пригодным да и позабросили. Разве что молодежь иногда пробиралась, чтобы удаль свою продемонстрировать дружкам ведь, старых мельниц народ шибко сторонится, дурное от них ожидает. Да и не зря, чего уж греха таить. Тут же третьего дня это самое "дурное" и вылезло. Мальчишка из соседней деревушки с родителями поссорился да сбег. На мельницу, переночевать собирался да утром дальше податься. Может в Рудянку, а может и вообще в город, уж не спросить, не узнать. Утром его там и нашли. Удушенного, распухшего да зеленого, словно неделю в воде провалялся. Смекнув, что дело нечистое, с коим самим не совладать, местные кликнули Архипа, посулив ему щедрую оплату.

Побродив по лесочку да выбрав из валежника пару бревнышек посимпатичнее, да покрепче, колдун сложил из них традиционную сибирскую нодью, лето летом, а у реки ночи все равно были весьма зябкими, да принялся разбирать весьма объемную котомку, которую взял в пару к привычной своей видавшей виды наплечной кожаной сумке. Из недр ее на свет появились мешочек крупы, бронзовый котелок, и завернутый в коричневую оберточную бумагу кусок мяса, свернутое в рулон шерстяное одеяло и узел каких-то разноцветных тряпок.

Растопив костер он отправил на огонь котелок с кашей и мясом. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию. А после, удобно устроившись на расстеленном одеяле, принялся потрошить узелок. В нем оказалась женская одежда. Разного фасона и степени поношенности, но неизменно цветастая и ярко украшенная, насколько только это было возможно для ее состояния да с большим тщанием и любовью заштопанная. Для городского бала, конечно, не годится, но вот на деревенские гулянки — запросто. Каждую тряпицу, а там были отдельно и юбки, и рубахи, и даже цельные платья, колдун расправлял и ощупывал, а потом прятал в швы по одной-две грубых иголки, которые вытаскивал из специального деревянного футляра на поясе.

Заняло это дело у него весь остаток дня и только уже почти под вечер, когда солнце своей пылающей короной коснулось верхушек он отвлекся от него, чтобы повечерять. Окончив, колдун по широкой спирали двинулся вокруг своего лагеря, то и дело, оставляя на земле или на ветках одежду, так, чтобы ее было хорошо и издалека было видно. А самое яркое платье — когда-то, судя по всему, изумрудно-зеленое, а нынче, скорее, болотное, но вышитое по всему краю изящным красным орнаментом, он положил у самой кромки воды, на пологом спуске с холма. Постояв на береге и посмотрев на уже скрывшуюся в тени реку некоторое время, он так и не заметил на ее беспокойной из-за быстрого течения поверхности ничего необычного и отправился в лагерь. Там же, устроившись у ровно горевшей нодьи, вытащил из внутреннего кармана затертую от постоянного использования, колоду атласных карт и принялся с увлечением раскладывать пасьянс.

Час проходил за часом. Солнце ушло на покой, его сменила луна, упорно и уверенно забиравшаяся все выше и выше. Отпелись и отправились на боковую вечерние птицы и вместо них заступили цикады, а Архип продолжал раскладывать один пасьянс за другим. Благо, таковых он знал неисчислимое множество и это занятие ему почти не надоедало. Ближе к полуночи его тренированный случай уловил плеск у воды. Не такой, какой издает упавший камень или выпрыгнувшая наружу рыба, а более объемный и какой-то долгий. Словно бы кто-то медленно и в высшей мере осторожно из этой самой реки выходит. Кивнув своим мыслям и поправив костер, колдун вытащил из сумки бутылку самого дешевого полугара и сделал оттуда солидный глоток, еще больше пролив на себя, и вернулся к прерванному занятию.

Тем временем шум со стороны реки изменился. Теперь оттуда доносилось очевидно различимое шуршание одеваемого платья. Архип криво ухмыльнулся и отпил второй глоток, закашлявшись от крепости напитка и облившись еще сильнее, чем в прошлый раз. Глаза его слегка заблестели, а руки, которыми он раскладывал карты, начали немного заметно подрагивать. Но, тем не менее, он не прервался ни когда в лесу отчетливо стали раздаваться легкие шаги, ни даже тогда, когда между деревьями стала мелькать белесая, еле различимая фигура. Казалось, карточные расклады полностью завладели его вниманием, даже к бутылке от прикладывался не глядя. И, видимо именно поэтому большая часть содержимого оказывалась не в его желудке, а на одежде. И тем не менее, прошло не менее часа, прежду, чем таинственная фигура, наконец, решилась выйти в круг света от уже основательно прогоревшего костра.

Колдун вздрогнул и подскочил, перевернув остатки бутылки:

— Твою ж, налево, — возмутился он, остекленевшими спьяну глазами уставившись на гостью. А ей оказалась бледнокожая девушка. — Ты кто такая, девка, и чего тута забыла?

Девушка была красива до одури. Наверное, окажись она сейчас в Крапивине, да в компании с Архиповой ученицей — татаркой Айрат, то у особо впечатлительных деревенских парней могли и сердца поразрываться от такой невероятной концентрации женской красоты в одном месте. Хотя, на самом деле, как раз на татарку-то ночная гостья вовсе похожа и не была. Там, где Айрат была чернявой, живой и энергичной, эта была русоволосой с водянистыми практически прозрачными серыми глазами, кожей бледной, словно лунный свет и тонкими почти аристократическими чертами.

— Я? Я заблудилась, дяденька… — тихим и мелодичным, словно журчание воды, голосом пролепетала девушка, потупив взор. — Замерзла я…

— Ну, раз замерзла, — уже приветливее улыбнулся колдун и указал девушке на место около костра напротив себя. — Садись, красавица, согрей косточки, ночка и впрямь холодна.

Благодарно кивнув, девица уселась к нодье, да так близко, что Архип даже запереживал, а не загорится ли ее зеленое с алым узором платье. Чуть ли не в костер ноги засунула. Видать, и впрямь холодно было бедолажке. Сам он спокойно уселся на свое место и снова взялся за карты. Прошло несколько минут неловкой тишины.

— Дяденька, — просительный тон девушки отвлек его от трефовой дамы, упорно не желающей устраиваться на положенное ей место в раскладе. — Мне холодно…

— Ну что ж я могу поделать, хорошая моя? — развел руками колдун. — Сделать ночи теплее мне не под силу, — и хотел уже отвернуться, как девушка снова прошептала.

— Обними меня…Мне холодно…

Голос раздался намного ближе и, подняв голову, Архип еле сдержался, чтобы не вздрогнуть от неожиданности. Каким-то сверхъестественным образом девчонка сумела совершенно бесшумно в мгновение ока преодолеть разделявшее их расстояние и теперь стояла в паре шагов по эту сторону от огня..

— Ну обнять, значит обнять, — легко согласился он и ловким движением собрал карты в карман. — Это мы можем. Присаживайся, — и подвинулся, освобождая место на одеяле.

Девушка робко подсела к нему и прильнула к его телу своим. Архипа невольно передернула, насколько, и вправду холодной была она. Стылая, словно рыба, только вытащенная из воды. Она словно бы вытягивала из колдуна тепло, сама при этом не нагреваясь. Но Архип терпел, так было надо. Опустив руку, он медленно и аккуратно провел ладонью по плечам и спине, задерживаясь на каждом шве. Видимо, девушка превратно истолковала этот жест, поскольку подняла голову и лукаво стрельнула серыми глазками в сторону мужчины.

— Мне еще холодно, дяденька, — теперь голос ее казался значительно живее, а ее бескровные, но все равно крайне привлекательные губки были слегка приоткрыты, обнажая ряд ровных белых, словно жемчужина, зубов. — Поцелуй меня.

И, не дожидаясь ответа, неожиданно сильно она толкнула Архипа на спину и уселась на него верхом. Не смотря на то, что мужик был раза в два ее крупнее, он совершенно не мог ничего сделать, словно бы его к земле придавила не хрупкая девчонка, а великанша в сотню пудов. Наклонившись, девушка яростно впилась в губы колдуна влажным, холодным и удушающе пахнущим тиной поцелуем. Чувствуя, что не способен дышать, Архип снова лихорадочно зашарил по девичьей спине, пока в какой-то момент не нашел искомое. Уже почти теряя сознание, он вытащил из шва платья булавку и с силой вонзил ее в девичье тело, в то же мгновение безвольно обмякшее и практически не подающее признаков жизни, кроме бешено вращающихся глазных яблок. Архип выругался и с облегчением столкнул безжизненное тело с себя.

Некоторое время он просто лежал, глядя на звезды и пытаясь отдышаться. Поцелуй русалки — не то ощущение, которое, опробовав однажды, хотелось бы ощутить вновь. Именно посредством поцелуя эта нежить, неутолимо жаждавшая человеческого тепла, вытягивала его, выжирала его до донышка, оставляя после себя лишь окоченевший труп, подозрительно напоминавший старого утопленника.

— Ох, и доиграюсь я когда-нибудь, — пробормотал Архип, когда сердце его наконец-то перестало сбоить, а тепло от все еще тлевшей нодьи хоть немного привело в чувство.

Поднявшись с кряхтением и немного поскакав на месте, чтобы разогнать кровь по застывшим членам, он покрутил головой прикидывая который сейчас час. До рассвета, по прикидкам, оставалось еще достаточно много времени, восток еще только-только начал слегка светлеть. Из котомки Архип вытащил главного помощника любого, кто пытается бороться с нечистью — соль, и начал щедро обсыпать русаличье тело по кругу.

— Дяденька… Мне холодно… И больно… — полным ужаса голосом пробормотала русалка. Совсем еще девочка. Была. До смерти.

— Потерпи, девочка, — Архип не отвел глаза. Он не первый раз видел подобное, но до сих пор не чувствовал к таким заложным — ставшим нежитью не по злому умыслу, а просто по глупости или из-за чудовищного стечения обстоятельств, ничего, кроме жалости. — Скоро все закончится.

Очертив вокруг русалки круг соли, Архип отошел на безопасное расстояние, на другую сторону костра и снова уселся. Теперь ей уже ни за что не выбраться из капкана. На самом деле это было не нужно, проткнутая железом нежить вообще не может шевелиться. Даже если железо того с ноготь, но береженного Бог бережет. Соли он еще купит, а вот второй раз поймать русалку, ежели иголка от случайного движения выпадет, может и не получиться. Уж очень осторожная тварь. Ежели б не эта ее осторожность да невероятный нюх на железо, за версту ведь чует, скотина, даже маленький кусочек, а учуяв ни за что не подходит, и пришлось разыгрывать это нелепое представление с неосторожным путником, пожалевшим заблудившуюся девку. Благо известна и другая слабость русалок, они хоть и мертвые, но женщины ведь. И что-то из этого помнят. Как видят одежду, так, плевав на все и вся, начинают одевать ее на себя. Вот и схитрил колдун — в каждую тряпку, что по лесу раскидал спрятал по маленькой хладнокованной иголке. Сам-то он был безоружен против нежити, нежить сама к нему оружие против себя и принесла. Но, как говорится, ни один план еще не пережил начала сражения.

— Дяденька! Жжется! — вырвал колдуна из задумчивости плач русалки. Архип встряхнул головой и понял, что, видимо, задремал, поскольку его костер уже полностью прогорел, а встающее летнее солнце уже больше чем на половину поднялось из-за деревьев и теперь его лучи лежали у самых ног обездвиженной русалки. В серых глазах нежити горел настоящий ужас.

Встав, он подошел поближе. Русалки, в отличие от каких-нибудь упырей или мавок, были не простой нежитью, а очень сильно завязывались на стихию, в которой умерли — воду, а потому их нельзя было упокоить просто отрубив голову или похоронив в освященную землю. Вода давала им силу, хранила их жизнь, и уничтожить их можно было либо огнем стихией — антагонистом, смертельно опасной любому водному чудищу, причем костер должен быть действительно грандиозным, ежели хоть частица останется — следующей весной жди, что из водоема снова вылезет смертоносная бледнокожая красавица. Либо солнечным светом. Это уже от ее неживой природы. Этот способ был и проще, и сложнее одновременно. Проще потому, что солнце выжигало нежить сразу и под корень, а сложнее, потому, что осторожную русалку, которая, вдобавок, была еще и значительно сильнее обычного человека, попробуй еще удержи на месте, пока ее будет высушивать небесный глаз.

Солнце поднялось еще немного, коснувшись ноги русалки. От кожи густо повалил пар, словно в бане на камни плеснули водой. Нежить истошно, пронзительно заверещала, сразу утратив свой прекрасный облик. Теперь у ног Архипа, стоящего возле насыпанной тропинкой соли, лежало ужасное существо. Раздутое от трупных газов, с синюшно поеденной рыбами и раками кожей, с кривыми желтыми зубами и пустыми глазницами, поскольку их содержимое давно сожрали морские обитатели. Оно верещало и пыталось пошевелиться. Впрочем, холодное железо держало надежно и все, что удавалось существу — это бессильно щелкать подгнившими сточенными зубами. Архип внимательно наблюдал за смертью чудовища, не потому, что ему были приятны мучения существа, а просто потому, что в этом деле нельзя пускать все на самотек. Если хочешь быть уверен, что тварь не вернется — не дай ей на это шанса. Урок, некогда доставший колдуну дорогой ценой. Это, на самом деле, всегда было непросто, ведь перед глазами стоял не уродливый утопленник, а нежная девочка, вышедшая из леса в не по размеру большом платье.

К счастью, экзекуция была недолгой. не прошло и четверти часа, как перед Архипом остался только лишь иссушенный, словно египетская мумия, труп. Устало вздохнув, Архип достал из котомки лопату и принялся рыть могилу. Неглубокую, на пару штыков. Не то, чтобы это было необходимо, заложный мертвец, однажды упокоенный, во второй раз никогда не встает, но просто… Просто как-то неправильно казалось ему оставлять это тело вот так… в поле. От этого скорбного занятия колдуна отвлек неожиданный шорох в кустах. Архип обернулся и встретился глазами с огромной черной кошкой. Лишь на мгновение, а потом животное скрылось в кустах, но кошка эта колдуну шибко не понравилась, хотя он сразу и не мог сформулировать чем, слишком уж мимолетной была встреча…

Глава 27

Следующий раз Наталья посетила Архипа за два дня до Ивана Купалы. Неудержимым смерчем женщина ворвалась в его мастерскую ранним утром, когда он собирался в дорогу. На одной из дальних выселок случилась все поперемерли то ли от отравы какой, то ли от болезни и староста слезно молил колдуна проверить, не пришел ли это какой-то новый мор. Такое в этих краях случалось постоянно и народ одних слухов боялся пуще пожара. А потому подтвердить их или опровергнуть стоило первым же делом. Да и сам Архип подспудно ощущал, что это ен просто так, что каким-то образом это связано с его врагом…

— Читай! — приказала Наталья, буквально тыча ему в лицо несколькими потертыми листами, покрытыми плотным ровным почерком.

— Мне сейчас некогда, — попытался отмахнуться колдун, не собираясь тратить время на эту глупость, но от волшебницы отвязаться было не так уж просто.

— Читай, говорю, там записано, где твой личер прячется и откуда он вообще взялся!

Архип с любопытством глянул на Наталью. Положа руку на сердце, его снедало любопытство. Нежто и вправду в старых бумагах чего углядела? Баба упертая, как баран, с нее станется. Да и листов было всего пара, много времени чтение их не займет, а там, глядишь, и вправду чего полезное будет.

— Ну давай, — сделав максимально недовольное лицо, чтобы волшебница не слишком зазнавалась и погрузился в чтение

1732 года апреля 27 число. Утро. Второго дня прибыл в город Чернореченск, Чернореченского же уезда Архангелогородской губернии, куда монаршим повелением и с благословения Государыни Императрицы Анны Иоановны я был приписан к государственной службе штатным рудознатцем к сталелитейному заводу. Не буду углубляться в детали лишений и испытаний, выпавших на мою долю за время путешествия из Столицы до этого забытого Господом Богом уголка необъятной нашей Империи, скажу лишь, что это потребовало всех моих душевных и психических сил, оставив меня совершенно измученным, словно Данте после подъема по всем уступам Чистилища.

Чернореченск встретил меня ужасной погодой и заводским управляющим Львом Константиновичем Г., человеком в высшей мере приветливым и радушным, который, видя мое состояние сразу же организовал мне баню и сытный ужин на три перемены блюд. На ужине том изволили присутствовать и уездный комиссар — мрачный седовласый старик Андрей Инокентьевич П. с супругой да уездный воевода. Имени его я к вящему своему стыду не запомнил, уж слишком ударила мне в голову наливка госпожи Г… В оправдание свое могу только сказать, что пил я не по неуемной страсти к дурманящим разум напиткам, а по нужде, ведь весь вечер мне пришлось развлекать провинциальное дворянство, людей в высшей мере достойных и приятственных, но все-таки слегка мужиковатых по причине их оторванности от культурного общества Москвы или, тем более, столицы, новостями, сплетнями и байками Петербургского Высшего Света. Того, чего им в этом захолустье так не хватало. И каждый подошедший ко мне считал совершенно необходимым за знакомство со мной выпить. А я оказался слишком благовоспитанным, чтобы отказывать этим убеленным сединами людям в щедро осыпанных золотом орденов мундирах. В результате к окончанию приема был я совершенно вдрызг пьян, благо хоть, по свидетельствам хозяев и верного моего лакея, не совершил ничего, за что мне или моим досточтимым родителям пришлось бы краснеть, дойди до них о том слухи.

Весь следующий день я поправлял здоровье в постели, а потому к знакомству с предстоящими мне обязанностями приступить смогу только сегодня, о чем к немалому стыду своему, нисколько не жалею. Хоть и радею я за дело, мне порученное, но и отдыхом пренебрегать не собираюсь.

1732 года апреля 27 число. Вечер. Визит на завод, управляющим которого является милейший Лев Константинович оказался преувлекательнейшим событием, немало меня восхитившим и давшим развеяться после длительного и муторного путешествия. Немалую роль в этом оказал и чудесным, не иначе, образом оказался еще один гость — Альберт Карлович Б., хозяин имения в северной волости уезда. Поразительный сухонький старичок совершенно кипчакской внешности, блестящего европейского образования и умопомрачительной харизмы, практически мгновенно пленивший мой ум своей обширной своей эрудицией и остротой ума. Недолгое праздное с ним общение, все-таки Альберт Карлович прибыл в Чернореченск по делам своего поместья и множества свободного времени не имел, было для меня величайшим удовольствием, пролившись живительной амброзией на мой изголодавшийся по беседам с равным мне по уровню интеллектом. Сам же Б., по-видимому, тоже обрадовался, увидев во мне равного собеседника, ибо перед расставанием взял с меня обещание при первой же свободной минуте посетить его в имении, расположенном двумя днями на север от Чернореченска, в самой крайней волости уезда, за которой начинались одни только неосвоенные леса, полные, по слухам, таинственными существами из мифов и легенд.

[…]

1732 года марта 12 число. Наконец-то завершились все официальные мероприятия, устроенные в городе в честь моего приезда. Признаться, никогда не думал, что радушие может быть настолько утомительным. После достопамятного вечера у Льва Константиновича я посетил еще восемь приемов, причем на каждом неизменно оказывался главным гостем и рассказчиком, вынужденным развлекать дворян, специально ради этого представления съезжавшихся со всех концов необъятного уезда. Ну я решительно не могу поверить, чтобы в таком небольшом городке, как Чернореченск могло оказаться такое солидное количество представителей моего сословия. Им же просто негде было бы жить, ведь приличных построек на весь город, основанный вокруг металлургического завода, честь быть приписанным к которому мне и выпала, совсем недавно, в последние годы царствования Великого дяди нынешней Государыни, можно было сосчитать на пальцах двух рук.

Нет, я вовсе не ханжа и не затворник, и внимание этих людей было мне крайне приятно, особенно пары нежных особ прекрасного пола, настолько настойчиво пытавшихся уединиться со мной в отдельной гостиной, что чуть было не устроили драку, немало меня этим позабавив. Естественно, как подобает мужчине и дворянину, я постарался их конфликт разрешить, пригласив обеих, по раздельности, естественно, на прогулку на следующий день. Девушки разошлись друг другом крайне недовольные, но от развития конфликта все-таки воздержались, чем немало меня порадовали. Не хотелось бы становиться причиной взаимной их вражды, тем более, что место в сердце моем давно занято настоящим воплощенным ангелом Господним, моей единственно и несравненной Елизаветой. Но Небеса мне в свидетели, как же я устал от всех этих мероприятий. К конце второй недели пребывания в Чернореченске я уже самым натуральным образом лез на стены и даже с определенной ностальгией вспоминал о мрачной тишине каботажного плавания из Архангельска то устья Черной. В какой-то момент мне грешным делом начало казаться, что мен так и не удастся вырваться из нежных но цепких объятий уездного общества, и всю свою командировку я проведу, погрязнув в праздности и безделии, так и не получив возможности проявить то, чем столько лет учился. И Лев Константинович, здравия ему и всяческих успехов, мою начинавшуюся хандру заметил и приложил всяческие усилия, чтобы ускорить мой отъезд. Ах, сколько ж вечеров мы провели с ним в тяжком выборе направления для путешествия. Запад от города был болотистым и топистым, и его мы отбросили сразу, поскольку даже если бы и удалось разведать там что-то, то извлечь и, тем более, доставить до завода казалось задачей если и не невозможной, то, как минимум, крайне трудно выполнимой. Восток — там где возвышался Пояс, казался самой вероятной и надежной целью, но так думал не только я и вся округа была исследована на несколько раз, так что и это направление было похоже на напрасную трату времени. Посему послед длительный рассуждений решено было подготовить экспедицияю на северо-восток. Места то были глухие, находилось буквально пара поселений, да имение Альберта Карловича, что, не скрою, тоже повлияло на мое решение, уж очень заинтриговал меня этот поразительный человек. Имение его находилось, судя по карте, в двух днях конного пути вверх по течению Черной, на одной из ее многочисленных излучин. К имению прилегала деревня на сотню мужиков с семьями да водяная мельничка. Еще в дне пути на север, чуть поодаль от реки, окруженное отвоеванными у многочисленных лесов полями стояло небольшое сельцо, душ эдак на триста, именуемое Крапивино и основанное совсем недавно, не более пятнадцати лет назад, государевыми крестьянами да вольноотпущенниками, привлеченными в эти края щедрыми преференциями, дарованными Государыней — Императрицей, четко намеревшейся использовать этот суровый но богатый край к вящей славе Государства. Где-то еще дальше на север, по словам управляющего проживали еще и кочевые лесные народы сибирских татар и прочих язычников, но они даже ясак не платили, а потому сказать о них что-то определенное он не мог.

[…]

1732 года мая месяца 17 число. К своему великому стыду и сожалению до своего знакомца — Альберта Карловича мне удалось вырваться лишь спустя почти месяц отъезда из Чернореченска. До тех же пор все внимание мое было поглощено различными свалившимися на меня неурядицами. Сперва житейского толка, поскольку в столь небольших деревнях, как Крапивница найти хотя бы просто приемлемое жилье оказалось по-настоящему мучительной задачей. Все что могла мне предоставить община даже при всем благожелательном отношении со стороны местного старосты, во многом обеспеченном вверительными грамотами уездного комиссара и Льва Константиновича, не подходило ни под какие стандарты человека цивилизованного. Но ради торжества дела, порученного мне, пришлось поступиться гордостью и жить практически, как мужичье. После того, как с грехом пополам удалось справиться с бытовой своей неустроенностью, я с головой нырнул уже в дела горные. И, господь мне свидетель, найти в этих бедных горах приличную жилу было не проще, нежели жемчужину в выгребной яме. И ведь в чем ирония: любые гадания говорили мне, что и железа, и меди в окружающих горах с избытком, но запрятаны они настолько глубоко, что даже самые лучшие лозы, а у меня, скажу без преувеличения, в наличии были самые лучшие, которые только можно было купить за деньги, оказывались бессильны. Вот и приходилось сайгаком скакать по окрестностям в поисках хоть самого незначительного выхода.

И третьего дня, наконец, это увенчалось успехом. Найденная мною жила, достаточно богатая, чтобы на нее обращать внимание, располагалась в половине дня пути по нормальной дороге от Крапивницы, чуть в стороне от дороги на Чернореченск. Достаточно далеко и от города и от города, так что, возможно, на то, чтоб ее разрабатывать, придется отдельно строить жилье для крепостных. Может, даже, новую деревню закладывать. Но это дело для уездного руководства, мое же дело небольшое и я его сделал в высшей степени ответственно.

Домой я возвращался в приподнятом настроении, хотя и весьма подуставший, уже в мыслях предвкушая, как сам отправлюсь на завод сообщить эту радостную новость управляющему, а заодно и слегка развеюсь, когда примерно в трех часах езды от отмеченного мною места, на том берегу Черной, на излучине заметил отдаленные огни.

Припомнив давешнюю встречу свою с Альбертом Карловичем и описание данное им своему имею, я тут же сообразил, что вижу именно его. Ну или окружающей его деревеньки и тут же загорелся идеей посетить достопочтенного мужчину. Признаюсь, помимо вполне естественного желания посетить так впечатлившего меня дворянина, мною двигало тщеславие, уж очень хотелось поскорее похвастаться хоть кому-нибудь своего статуса о своей удаче. А тут еще, словно знак свыше, я заметил, что возле стоящего на берегу лодочного домика бродит мужчина с фонарем. Не откладывая в долгий ящик я натянул поводья и отправился в указанную сторону.

Признаюсь, реакция лодочника на мою просьбу перевезти на другой берег немало меня удивила и даже в чем-то побеспокоила. Ужас, исказивший крупные черты немолодого простоватого лица при одном лишь упоминании барина, был непритворным и всепоглощающим, и не походил на привычный для мужицкого сословия трепет перед хозяином. Добрую четверть часа пришлось мне потратить на его убеждение и лишь комбинируя щедрые посулы, путешествие на лодке обошлось мне в баснословные 10 копеек, да угрозы рассказать о его непослушании Альберту Карловичу, заставили того пойти мне навстречу. Правда тут меня ожидало очередное разочарование. Как оказалось, единственная лодка на этом берегу была слишком хлипкой, чтобы взять на себя не то, что всю мою партию, но даже и трех человек. Лодочник наотрез отказался брать туда кого-либо еще кроме меня, объясняя это тем, что утлое суденышко просто перевернется на речной стремине. Делать было нечего и я отправил своих спутников в деревню с наказом ждать меня в этом же самом месте завтра пополудни, а сам остался.

Речной извозчик мой, к чести его, оказался крайней умелым человеком и на другой берег доставил меня буквально не несколько мощных гребков, с легкостью необычайной, выдающей большой опыт и великолепное знание речного нрава, нивелировав стремительное течение. Но прежде, чем я успел поблагодарить его, тут же двинулся обратно, по-видимому, собираясь переночевать в едва обустроенном сарае для хранения лодочного инвентаря.

Расположенная на большой косе между густым мрачным лесом и рекой деревушка в пару десяткой хаотично разбросанных вокруг барской усадьбы домов тоже производила крайне гнетущее впечатление. Не смотря на по-летнему теплый вечерок нигде не было видно праздно гуляющей молодежи, не слышалась тальянка или сопелка, не доносился смех. Наоборот, мрачная и казавшаяся пустой деревня казалась погруженной в тревожное ожидание приближающейся катастрофы. Такое бывает, когда перед бурей природа словно бы замирает, предчувствуя надвигающееся буйство. Да и сама она, деревня то есть, была неожиданно неопрятно и запущенной.

Барская усадьба располагалась на лысом холме в центре деревни и нависала над ней. Была она деревянной и двухэтажной, хотя и покрыта столь необычной необъяснимой резьбой, что мне показалось, будто в ней скрыт какой-то оккультный смысл. К сожалению, знаний моих для расшифровки ее не хватало, но общее впечатление было давящее и даже в чем-то жуткое.

У входа меня встретил слуга Альберта Карловича — огромный и косматых мужик совершенно бандитского вида с рожей заправского висельника. Помимо прочего, он обладал еще и несноснейшим характером и никоим образом не собирался пускать меня в избу, а называть имением это не самое крупное, как оказалось вблизи, строение, у меня более не поворачивался язык, и потребовалось вмешательство хозяина, неожиданно спустившегося с верхнего этажа, чтоб он, наконец, отступил в сторону

[…]

— А дальше что? — поинтересовался Архип, откладывая в сторону пожелтевшие, хотя и вполне прочные листы бумаги. В том, что они уцелели более двух столетий в церковном подвале не было ничего особенного, колдун привычно ощущал в них достаточно несложные чары укрепления, благодаря которым любой материал мог противостоять большей части не слишком сильных природных воздействий любое время, которое чары эти были активны.

— Да какая разница?! — только отмахнулась Наталья, которую явно разозлила реакция Архипа. — Неужели ты не понимаешь?! Я же нашла, где прячется личер!!!

— Вовсе не обязательно, дорогая моя, — устало покачал головой тот.

— Да почему же?! — возмущенно всплеснула руками женщина и тут же принялась вываливать свои умозаключения. По стройности суждений и горячности слов, Архип сделал вывод, что это она делает не в первый раз, видимо, уже приходилось… Интересно, кому? Неужто молодой прихвостень оказался не так уж бестолков? — Альберт Карлович — это тот, кто тебе представился как Альберт Густав фон Бреннон. Об этом говорит и схожесть имени и то самое "Б.", да и слуга его описан, как огромный и косматый, это де тот самый Игнаций, с которым ты сражался. Это же очевидно, они, согласен?

Архип медленно кивнул. Соглашаться не хотелось, но и возразить ему было положительно нечего

— Ну так а что тебе надо еще? У него ж усадьба на лысом холме на излучине Черной, в нескольких часах езды от Рудянки!!! Тут же все написано!!! — Наталья с силой тыкнула пальцем в лежащие на столе листы.

— Написано, — снова согласился Архип. — Я даже видел этот холм. Он сильно выделяется даже сейчас, ни с чем не спутать. Но там нет никакого жилья. Ни усадьбы чернокнижника, ни окружающей деревни.

— И что? — снова всплеснула руками волшебница. — Нет и нет, ушел народ наверное! Я нюхом чувствую, личер где-то там!!! Надо идти и брать его.

— Наталья, ты уже прочла весь дневник? Знаешь историю Бренана?

— Да нет же! Зачем мне это? Я знаю, что мне надо, пойдем вместе! Найдем, поговорим! Убедим его, он же явно благоволит тебе, граф, помоги мне!

Архип тяжело вздохнул и потер пальцами виски:

— Я уже говорил тебе, что не буду договариваться с немцем. Мы оба знаем, на какую гнусность должен пойти…

— Да чтоб ты в этой глуши сгнил! — В сердцах крикнула волшебница и, развернувшись на каблуках, бросилась прочь.

Архип в ненавистью посмотрел на листы бумаги и, тихонько выругавшись, засунул их в сумку…Сперва ему все еще предстояла более срочная работа.

Глава 28

"Давно уже не было такого паршивого года," — мрачно размышлял Архип, разглядывая слегка покосившийся тын неприятно затихшего хутора. Сколько семей за этот год схоронили? Пять? И ведь это не считая привычных смертей от голода, холода или болезней, которые неизбежно сопровождают непростую жизнь крестьянина. Когда ж подобное последний раз было? С полдюжины лет назад, наверное… Когда волколак в деревне завелся, так пока изловили паскуду, тоже прорву народу задрал. Задумавшись, Архип даже не сразу заметил, что к нему подошел Бирюк.

— Прости, Семен, — повинился он. — Задумался я. Ты чего спрашивал?

— Говорю, нам-то чего делать, Архип Семеныч? — повторил вопрос охотник.

— Вам? — сперва даже удивился колдун. А потом сообразил, что и в правду, притащил с собой людей, указаний никаких не дал, а сам уперся к палисаду и вот уже добрых четверть часа стоит, буравит ворота взглядом. Людям-то и невдомек, чем заниматься. — Вам, Семен, надобно в лес сходить, набрать хворосту да тащить сюда под стены, — он указал пальцем. — Валом укладывайте, да не жадничайте, чем больше, тем лучше.

— Весь хутор жечь будем? — деловито поинтересовался охотник. Он ничему особо не удивился, достаточно давно уже знал Архипа и помогал ему во всяком. Разного навидался и привык доверять. Если говорят, что надо жечь, значит надо жечь.

— Да, — кивнул Архип. — Я сперва внутрь зайду, разведаю все, и ежели найду там то, что думаю, выжгем тут все до самой земли.

— Мора боишься? — не смотря на то, что Архип свои опасения в слух ни с кем не разделял, догадаться о них было не трудно. Эпидемии опасались все.

— Типа того.

На самом деле, Архип опасался не мора. Обычная болезнь, пусть даже самая опасная, тиф или холера, она хоть и была врагом страшным, но знакомым и можно сказать, даже привычным. Постоянно бок о бок жили, научились справляться. Чего не скажешь о злобном древнем неживом колдуне, который вынашивает какие-то ведомые только ему планы. А еще ему очень не нравились вороны, сидевшие на верхушке палисада и коньке крыши. Жирные, холеные но при этом какие-то неестественно тихие, ни одного звука не издавали, просто сидели и внимательно следили за ними черными бусинами глаз. И зоб… У ворон этих был какой-то неестественно огромный, чуть не до середины пуза зоб. Не могли нормальные птицы нормально жить, имея такое уродливое "украшение".

Поймав себя на том, что уже просто оттягивает время, Архип выругался на собственную нерешительность и вытащил из сумки оберег. Небольшая деревянная табличка исписанная многократно повторенным словом "abracadabra". Причем написано оно было хитрым образом в 11 строк, когда каждый последующий раз слово было короче предыдущей строки на одну букву, в результате чего получался равнобедренный пифагоров треугольник, заполненный месивом латинских букв. Старейший, говорят, еще в Шумере и Уре им пользовались, и действеннейший из известных колдуну амулетов, защищающий от губительных миазмов, распространяющих болезни. Во времена Великой Чумы только вот такие амулеты и не дали Европе под корень вымереть. Накинув цепочку на шею, Архип прошептал несколько слов на латыни и с удовлетворением почувствовал как амулет заметно потяжелел. Верный знак того, что тот активен и защищает своего носителя. Тяжело вздохнув в очередной раз, колдун отринул в сторону все сомнения, толкнул дверь и вошел во двор.

И с удивлением замер. Признаться, учитывая царящий над хутором мерзкий слегка сладковатый запах разложения, он ожидал чего-то инфернального — измазанные кровью стены и полы, изуродованные тела, выбитые окна и прочие атрибуты ужасного нападения, а здесь было спокойно. И это, на самом деле пугало только больше. Только в одном месте внимательный взгляд его заметил следы волочения, словно бы по земле тащили что-то очень тяжелое. Заглянул в баню и хозяйственные пристройки, но и там не нашел ничего ужасающего, даже простого беспорядка, весь скарб был аккуратно разложен, словно хозяева отлучились на несколько дней к родственникам. Основательно сбитый с толку, Колдун двинулся к основному строению — большой двухэтажной избе с просторным подклетом. Со двора изба, как и положено продуманному жилью, имела два входа — широкие ворота на первый этаж, где располагались зимние стойла для животины, сеновал и прочее нужное в хозяйствве, и красный, на высоком крыльце — сразу в горницу, где жили люди. Естественно, что с первого этажа на жилой тоже был переход, но Архипу отчего-то не хотелось идти через заваленную гниющими трупами скотины подзыбицу. А то, что эти трупы там будут и будут они в большом количестве, он не сомневался ни на мгновение, настолько тяжелым и густым, почти осязаемым был доносящийся оттуда запах смерти. Хоть ножом режь.

Медленно, замирая на каждой ступеньке и тщательно прислушиваясь к происходящему вокруг, колдун поднялся по крутой лестнице крыльца. Но в доме все было тихо. Колдун вряд ли бы признался кому, кроме Дарьи, но сейчас он до дрожи вколенях боялся. Не за себя, все-таки он уже столько лет охотился за всяческой потусторонней дрянью, и привык к постоянному чувству опасности. Не пугали его и картины самых страшных смертей. Тоже насмотрелся. Особенно во времена мора уж скоро полдюжины лет назад, когда через его руки десятки прошли. Женщин, детей… Нет, смерть он видел в самых ее ужасных и самых неприглядных формах и тоже не испытывал перед ней излишнего трепета. Она придет к каждому, а бояться неизбежности, значит без нужды изводить себя. Больше всего Архип опасался услышать изнутри стоны людей или, не приведи Господь, плач ребенка.

Да, как бы жестокого это не звучало, но Архип надеялся, что все на этом хуторе мертвы. Просто потому, что сжечь живого, виновного лишь в том, что подхватил где-то непонятную болезнь, было бы очень тяжелым решением. Как для самого Архипа так и для его спутников. Особенно для Айрат. А вытаскивать его, рискуя занести в общину настоящий мор? Упаси Боже от такого выбора.

Еще осматривая дом со стороны двора, колдун заметил, что все окна, даже красное, были закрыты запертыми ставнями, теперь же, на верхней ступени, видел он, что то же самое произошло и с дверью. Более того, в нескольких местах сквозь доски торчали кончики гвоздей. Не надо быть провидцем, чтобы вообразить произошедшее — хозяева хутора были настолько испуганными, что заперли и даже заколотили изнутри дверь, лишь бы оградить себя от чего-то… Архип коснулся нарисованного на двери известью православного креста. Или не выпустить что-то наружу. Проклиная себя за глупость, но вместе с тем понимая, что иначе просто потом заест совесть, он что было сил несколько раз кулаком ударил в дверь и замер, прислушиваясь. Мучительно долго тянулись мгновения, и Архип уже собирался облегченно выдохнуть, как изнутри донесся болезненный и прерывистый, но вместе с тем совершенно явственный человеческий стон. Колдун закрыл глаза, про себя ругаясь на чем свет стоит. Ведь очевидно же, что там никого не спасти. Не надо рисковать, просто обложить дом хворостом со всем сторон и поджечь. Так будет лучше. Когда-то он именно так бы и сделал. Поступил так, как проще и безопаснее для себя. Но годы не прошли даром. Годы лишений и жизни рядом с этими простыми и добрыми людьми, готовыми снять последнюю рубаху ради незнакомца просто потому, что тот замерзает. Ведь хозяева хутора сделали все, чтобы защитить окружающих, а Архип уже не сомневался, почему они это сделали, и попытаться помочь… А вдруг… Положив руку на дверь колдун произнес Слово.

С противным скрипом гнутые кончики кованных гвоздей полезли внутрь, в дверь. Почти сразу же появилось и ощущение внимательного холодного взгляда. Как всегда оно было лишено практически любых эмоций, кроме разве что едва уловимого любопытства. Главная проблема любой разумной и полуразумной нежити. После смерти настоящие эмоции становятся недоступными и поэтому у перешедших за грань остаются только самые сильные, самые яркие чувства, поглощающие их полностью. Упырей терзает чудовищный голод, утолить который может только человеческая кровь, русалки постоянно мерзнут и стремятся в человеческие объятия, чтоб хоть на мгновение согреться, колокольники, игоши, мавки, шуликуны, жердяи — все они терзались от своей ущербности, от образовавшейся пустоты и пытались оную заполнить хоть чем-то. К сожалению, заполнить ее они могли только забирая у живых, и именно потому были так опасны. Ежели б только понять, какая страсть снедает фон Бреннана, может быть, получилось бы с ним сладить.

С приглушенным толстой и довольно умело подогнанной дверью грохотом внутри попадали доски, и Архип, не тратя время на сомнения, потянул ее на себя. Она поддалась легко, без скрипа и сопротивления заржавевших навесов, хороший был хозяин, царствие ему небесное, рачительный, поддалась, открывая доступ в полутемную горницу. Оттуда в лицо колдуну ударил сбивающий с ног запах разложения и болезни. Был он настолько силен, что пришлось даже ухватиться за косяк, чтоб не рухнуть от этой удушающей вони. Сердце Архипа ухнуло в пятки, когда он разглядел, что именно находилось внутри: по стенам узкого вытянутого помещения были разложены, закутанные в белую, всю в мерзких, казавшихся в неверном освещении черными, пятнах, ткань, и плотно перетянутые многочисленными веревками, свертки, в которых без труда угадывались человеческие тела. Разного роста и стати, вот тут взрослые, это, судя по все еще различимым изгибам — молодая женщина, а вот там совсем крошечный — как бы не грудничок. Сглотнув, Архип пересчитал их — получилось шестеро. Шесть душ. Все они были неподвижны и, очевидно, мертвы. Причем мертвы наверняка, да и не первый уже день, Архип закрутил головой в поисках того, кто столь аккуратно сложил их, кто забил дверь и чье тяжелое дыхание он слышал по другую сторону.

В темноте и зловонии, от которого голова шла кругом, а мысли путались, с порога сделать это было очень непросто и колдуну пришлось войти внутрь. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, словно сам воздух становился похож на мерзкий вонючий кисель, вязкий, забивающий глотку и разъедающий глаза. С огромным трудом на одном только ослином упорстве Архип прошел едва до перевернутого стола и уже готов был сдаться и отступить, когда услышал тихое хрипение, сложившееся в слова.

— Уходи… — Архип обошел стол и увидел перевернутый стул и лежащего на земле мужчину.

На руке колдуна, послушный быстрому жесту вспыхнул холодный тусклый огонек, которого, впрочем, было достаточно, чтобы, наклонившись над несчастным, разглядеть ужасное состояние того. Распухшие и посиневшие члены, лицо, кожу которого было практически невозможно разобрать под коркой струпьев и сочащихся сукровицей открытых язв. Архип, хоть не был воцерковленным человеком, невольно перекрестился. Он даже не мог представить себе, какую боль испытывал несчастный и понять, каким образом тот до сих пор оставался жив и в сознании.

— Уходи… — повторил мужчина. Слова давались ему с трудом, по углам пересохших, изорванных болезнью губ пузырилась черная пена. — Смерть… Кругом смерть… Птицы… Не пускай их…

И, словно дожидаясь этих слов, за спиной Архипа послышалось биение птичьих крыльев и донельзя самодовольное карканье. Он резко обернулся обернулся и с ужасом и отвращением уставился на нескольких здоровенных черных птиц, вальяжно рассевшихся на сложенных у входа телах. Все они деловито дергали за испачканную болезненными выделениями ткань, стараясь оторвать себе кусок посочнее да погрязнее. И тут в голове колдуна что-то щелкнуло. Птицы с огромным зобом, болезни, колдуны. Мозаика сложилась, явив знакомый только лишь по старинным рукописям да рассказам наставников узор. Курдуши, разносчики чумы. Совершенно по-животному зарычав, Архип указал перстом на самую крупную из тварей, ту самую, что сейчас оторвала здоровенный кусок ткани, кажется с прилипшей к нему кощей, и выплюнул в ее сторону Слово. Яростно белая вспышка буквально расплескала мерзкую тварь, окатив стены, пол и товарок вороны дымящимися ошметками плоти и кишками. Те, заверещав, побросав свое занятие гурьбой кинулись в открытую дверь, врезаясь в только спешащих на пиршество сородичей, устраивая в узком проходе кучу-малу. Не упуская открывшейся возможности, колдун ударил снова в самый центр черного клубка, испепелив сразу нескольких созданий омерзительной магии. Остальные сумели разлететься. Вытерев кровь с выступивших губ, колдун выругался. Так вот значит, что задумал Альберт Густав! С помощью колдовством сотворенных слуг на общину мор наслать. Интересно, что он дальше хочет? Надеется, что Архип пойдет с ним на мировую и отдаст желаемое? Или просто сдохнет, чтоб потом с трупа добыть? А вот дудки. Облезет и неровно обрастет, немчура дохлая. Хмыкнув и совершенно по-детски показав неприличный жесть в пустоту, Архип прорычал:

— Тебе еще небо с овчину покажется, паскудина дохлая! — да, нелепое ребячество, но что поделать, если переполняющие эмоции требовали выхода.

До вечера мужики таскали хворост и здоровенными валами укладывали его вдоль забора и вокруг стел хижины. Архип же, упокоив несчастного хозяина, знал он на этот счет заветные слова, вместе с помощницей занимался к подготовкой к ритуалу.

— Курдуши, приблуда, — раскладывая перед собой материалы, увещевал он черноокую татарку с видом университетского профессора, наставляющего неопытного студента. — Существа злопакостные и извести их — задача первоочередная. Даже если у Натальи получится немца уговорить с ней уехать, тварюшки эти будут свое дело проводить.

— А разве он не может их обратно призвать? — Архип, на самом деле, не мог нарадоваться на живой ум своей ученицы и ее жажду к чародейским знаниям. Что он ей не говорил, она впитывала, словно губка, и запоминала в мельчайших подробностях. Он до сих не понимал, связано ли то было с обстоятельствами ее появления в его жизни или с какими-то врожденными достоинствами, ведь и внешность у девочки была весьма и весьма выдающейся.

— В том-то и дело, что нет. Курдуш это не классический фамильяр и не старинный шаманский бес, что будучи призван завсегда своему хозяину верой и правдой служит. Курдуш же выполняет только одну задачу, получает ее при сотворении, а после выполнения издыхает в ближайших кустах.

— А зачем же он тогда, Архип?

— Делается просто и быстро, ухватист, неглуп, особливо для простенькой нечисти, для простых задач — лучше и не сыскать, — Архип сложил в ступку перья кишки и просто ошметки плоти, что сумел соскрести в избе. Все, что осталось от нескольких уничтоженным им птиц.

— Ага, — кивнула Айрат, а потом с сомнением закусила губу. — А зачем они нужны?

— Наш немецкий знакомец, чтоб ему черти в аду отдельный котел заготовили, — наконец удовлетворившись содержимым ступки, Архип начал специальной ложечкой вытаскивать его, и раскладывать в центр нарисованной на дощечке сложной многоугольной фигуры. — Решил мор на нас напустить. Эпидемию то бишь, — Айрат испуганно ойкнула. — Но самолично всех заражать ему несподручно, да и долго это, вот и наплодил он тварей. Как человек от болезни помрет, так они тут как тут, вещи его, али гной с пустулы собирают и в зоб складывают. Видала, какой он у них огромный? — татарка кивнула. — Специально для того и задуман. А потом, значит, по деревням разносят. Глазом моргнуть не успеешь, как вся округа в очередь на кладбище выстроится. Да вот незадача, с хутором ему не свезло. Сильные люди, из таких хоть гвозди куй, — он с грустью покачал головой, вспоминая несчастного мужика в избе. — Как помирать стали все, заперлися в доме, чтоб на других хворь не разошлась. И хозяин ведь, царствие ему небесное, заподозрил в птицах что-то неладное. Он ведь и меня предупредить пытался, и даже избу свою сжечь хотел, я там следы нашел. Да сил не хватило, уж сильно его лихорадка, видать, к тому моменту заела.

— А что будем делать мы? — глаза Айрат влажно поблескивали в свете костра, кажется на ее живое воображение история эта оказала сильнео воздействие.

— А мы их приманим. Курдуши вышедшие из одного источника всегда связаны друг с другом и, имея доступ к телу одного из них, можно привлечь остальных и кое-что им внушить.

— У тебя специальный заговор от этих, как их… курдушей?

— Нет, конечно, — криво ухмыльнулся Архип. — Эту дрянь я вижу первый раз в жизни. Как ты думаешь, разве шаманы в отдаленных селеньях или бабки-ведуньи в деревнях имеют заговоры на каждый случай? — татарка неуверенно замотала головой. — Нет, конечно, в жизни столько всего, что никаких книг, никакой памяти не хватит все запоминать и записывать. — Понимаешь, заклинания и ритуалы, это просто слова и действия. Они без человека мертвы. А вот правильный человек может скрутить вместе пару травинок, пошептать над ними хоть на латыни, хоть на татарском и сотворить колдовство.

— И ты каждый раз придумываешь сам? — обычно слегка миндалевидные глаза Айрат расширились, став почти круглыми.

— Нет, конечно, — колдун широко улыбнулся. — Тогда б и учиться нашему ремеслу не пришлось, — при слове "нашему" щеки девушки слегка зарумянились, ей было приятна эта похвала учителя. — Я просто подбираю подходящее под случай. Вот сейчас это обычная охотничья ловушка, завлекающая зверя в капкан. Просто я воспользовался свойством курдушей, о котором говорил выше. Не забыла еще, голова дырявая?

— Архип! — возмутилась девушка. — Курдуши, вышедшие из одного источника связаны друг с другом и воздействуя на одного можно воздействовать на весь выводок, — гордо продекламировала она, подражая голосу учителя.

— Молодец, кивнул тот. А теперь давай колдовать. У мужиков уже все готово, — он указал на Семена, машущего руками возле заваленного хворостом двора. Даже удивительно было, что всего несколько человек за такой коротки срок набрали столько хвороста.

Они прошли во двор и выбрали место между несколько особенно большими кучами хвороста.

Положив дощечку в центр свободного пространства, колдун простер над ней руки и затараторил в странном рваном ритме:

А я по колу хожу,

Чародею-ворожу,

К Христу-Господу взываю,

На него лишь уповаю:

Ты мне Боже помоги,

Мне добычу приведи,

Сохрани да сбереги,

Аминь, Аминь, Аминь.

Ах Апостол Андрей,

Первозванный,

Ты ловил сам зверей,

Богом данных,

Помоги, не оставь,

В мои сети направь,

Делом Господа восславь

Аминь, Аминь, Аминь.

Иоанн да Иаков Зеведеевы,

На детей рыбака все надеюсь я,

Вам ясна моя кручина,

И мольбы моей причина -

Пусть осенит ваша милость,

Чтоб в силках добыча билась.

На успехи не скупилась,

Аминь, Аминь, Аминь.

Никаких внешних проявлений чар не последовало, но Архип ощутил, как воздух над дощечкой заметно потеплел. Удовлетворенно кивнув головой, колдун разместил содержимое на траве и отошел назад.

— Будем ждать, — громко, чтобы услышали все вокруг, скомандовал он и затаился.

Ждать пришлось довольно долго. Достаточно, чтоб солнце почти уже скрылось за холмом. И только потом на открытое пространство прилетела первая ворона. Большая, уродливая, с огромным зобом, волочившимся по земле. Птица уселась ровно на середину круга, около деревянного амулета и закрутила уродливой башкой в поисках добычи. Не найдя ничего она возмущенно и, как показалось Архипу, слегка удивленно каркнула, и раскинула крылья, намереваясь взлететь. Но не смогла. Некоторое время она только недоуменно дергалась, пытаясь оторваться от поверхности, но, словно бы земля была измазана каким-то клеем, все ее усилия пропадали втуне. За это время к ней присоединилось еще одна птица, пара крыс и даже один кот. Когда до курдушей, наконец дошла вся безвыходность ситуации, они подняли истошный визг, то ли от злобы и страха, то ли для того, чтоб оповестить сородичей. Но заговор Архипа работал идеально и скоро ни в воздухе, ни на земле практически не осталось свободного места. Сотни ворон и крыс, несколько кошек перли нескончаемым потоком и собирались на слишком маленьком для такой массы тварей пятачке в огромный верещащий и дергающийся ком, ощетинившийся крыльями, лапами и хвостами. В какой-то момент Архип даже подумал, что в круге просто не останется земли, чтоб прилипла вся добыча, но, слава Господу, этого не случилось. Попались все до единой.

Колдун разжег факел и поднялся из своего укрытия во весь рост. На другой стороне от кучи хвороста, следуя его примеру встал Семен.

— Ух, знатно немец потрудился, конечно, — позлорадствовал Архип, разглядывая плохо различимое в неверном свете факелов копошащееся месиво. — Отрадно будет всю эту погань уничтожить! — и швырнул факел в кучу.

Сухой хворост, слегка спрыснутый горючей смесью, много, к сожалению, у Архипа сделать ни времени ни сил не было, занялся мгновенно, а спустя пяток минут уже превратился в ревущий и трещащий огненный шторм вокруг сбившихся в кучу уродливых подобий на божьих тварей. Твари больше не кричали. Теперь они молча всеми тысячами глаз, словно единое существо смотрели на людей.

— Господи, жуть-то какая, — пробормотала Айрат, глядя как сразу добрая сотня птиц вспыхивают, словно сухая солома, перо оно замечательно ведь горит, и в полном безмолвии продолжают стоять, объятые пламенем.

— Они не чувствую боли, — объяснил Архип. — По сути своей это духи, заточенные в искусственные тела. Смерть для них означает лишь переход в естественную форму.

— Жуть… — поддержал Айрат подошедший Семен.

— Жуть, — согласился колдун, — разглядывая, как превращается в комок пламени очередная кошка. Огонь уже начал лизать избу, заметил он. К сожалению, нельзя было придать тела несчастных земле по всем правилам, но он пообещал попросить у Григория отходную по несчастным.

Глава 29

1733 года июля 4-е число. С величайшим прискорбием и стыдом своим должен признать, что самые нелепые и ужасные россказни, распространяемые Крапивинскими пейзанами о моем сердечном приятеле и, можно сказать уже, учителе Альберте Карловиче фон Бренноне оказались чистейшей правдой. К этому, без сомнения умнейшему и образованнейшему человеку я еще несколько дней назад не испытывал ничего кроме величайшей приязни и без малейших сомнений отмахивался от любых наветов. Точнее того, что мне тогда казалось наглыми наветами на прекрасного человека. Оно и не удивительно, ведь именно пространные беседы со старым немцем, которым я с восторгом предавался весь последний год, мало того, что подтянули мое понимание магической теории на прежде немыслимый уровень, так и просто сделались единственной моею отдушиной в этом мрачном краю. Но, не смотря на личное отношение, более я не в силах закрывать глаза на злодеяния, которые он сотворяет. Господи покарай его, ибо за такое прощения быть не может.

Но обо всем по порядку. С самого начала весны, вот уже почти два месяца, округу нашу терроризирует неизвестная сущность, ворующая оставленных без присмотра младенцев. То, что это некая сверхъестественная сущность, а не живой, имеющий человеческую или даже звериную природу тать, очевидно, достаточно только было рассмотреть обстоятельства совершенных похищений. Дети пропадают даже из комнат, запертых на засовы и после них не оставалось никаких, даже самых малейших намеков, способных пролить свет на способ похищения или личность вора. Пульхерия — крапивинская ведьма, бабка, не смотря на дремучесть свою и необразованность, на удивления опытная и в делах своих сведущая поболе иного столичного мэтра, сказала, что творит это нечистая сила по приказу черного волшебника. Жихарем погань эта прозывается. Она хоть и склонна всяческие пакости делать, но, по большей части, мелкие да беззлобные. Ложки ворует, в дрова порох вмуровывает, подножки ставит в темноте да в горшок с кашей испражнится. Шуткует, в общем, на свой извращенный лад. Но при этом погань эта глупа и доверчива, а потому с легкостью под контроль человеческих чернокнижников попадает, становясь оным верным слугой.

Естественно, обвинили в науськивании этого самого жихаря на людей Альберта Карловича. Вообще, по округе о Бренноне и, в особенности, об Игнации — здоровенном и патлатом его ближайшем прислужнике, ходили мрачные слухи. Старого волшебника темный люд обвинял при любом удобном случае от прокисшего молока до расплодившегося по лесам хищного зверья. По большей части, конечно же, обвинения эти были надуманными и нелепыми, хотя, например, в излишней, на мой взгляд, суровости к крепостным своим я фон Бреннона замечал. На меня же никто дурного и не подумал, поскольку знали, что хоть я искусству волшебному и обучен, но очень узко и во всем, что выходит далее рудознатного дела, тыкаюсь, словно слепой кутенок. Но цельную делегацию ко мне, как к дворянину и человеку лично знакомому с главным уездным комиссаром, снарядили всем миром. В мою скромную хату заявились староста, поп, сама колдунья, кузнец и даже приказчик купцовой лавки. В ноги упали, просили в Чернореченск в уездную управу письмо написать, чтоб человека прислали расследование провести да он террора нехристи их избавить.

Я, естественно, им не поверил, хотя и пообещал в деле том подсобить. В защиту свою могу только сказать, что тогда не укладывалось у меня в голове, будто настолько утонченный и образованный человек, как Альберт Карлович мог быть замешан в чем-то настолько чудовищном и омерзительном, как похищение детей с целью проведения неких противоестественных ритуалов черной магии. Да и как я мог думать иначе, ведь сколько вечером провели мы с ним вместе у камина, рассуждая об идеалах Петрарки и Дюрера, Мора и Салютати? Более того, я был настолько наивен и глуп, что даже рассказал об этих подозрениях самому фон Бреннону при первой же встрече. Альберт Карлович, же, наоборот, отнесся к моим словам в высшей степени серьезно. И, не смотря на то, что с присущей ему тонкой иронией высмеял нелепые предрассудки темного быдла, сам обещал заняться вопросом, и, воспользовавшись своими связями, с максимальной доступной скоростью пригласить из уездного центра ревизора. От Бреннана я уходил полностью успокоенный и уверенный в том, что дело будет решено наилучшим возможным образом.

Но дни шли за днями, инспектор не появлялся, а дети продолжали пропадать. Все усилия, предпринимаемые Пульхерьей не приносили ни к каким положительным результатам и мне в какой-то момент стала заедать совесть. Наверное, это звучит удивительно для любого человека моего воспитания и сословия, но я испытывал определенную ответственность или долго перед этими простолюдинами, доверившимися мне и попросившими у меня помощи. И все-таки я, чего уж греха таить, опасался осуждения и насмешек от дворянского собрания уезда за то, что, поддавшись наветам, наводил напраслину на уважаемого человека. Поэтому наилучшим решением мне показалось отправиться и выяснить все самому.

Черную я пересек на единственном через нее броду, в паре часов пути от Крапивина и там же на хуторе оставил коня. В том, что я задумал крупное и шумное животное было только лишь помехой. А задумал я ни много, ни мало, лесными тропами, благо за прошлый год в поисках горных жил истоптал округу вдоль и поперек, тайно пробраться к поместью фон Бреннона. Точнее, не к самому поместью, а к расположенном в некотором от него удалении ритуальному кругу, обнаруженном мною в предыдущие мои визиты к старому немцу. Удивительно было, признаться место. Небольшая, саженей пятнадцать в поперечнике, идеально круглая поляна посреди непролазного бурелома, лысая, словно колено. В центре поляны располагалась грубая каменная чаша, вырубленная из цельного куска гранита. Со слов Альберта Карловича выходило, что поляна эта, найденная им множество лет назад и определила место строительства поместья, уж сильно тайна ее занимала немца в молодые годы. Даже моих небогатых знаний и сил хватало, чтобы почувствовать исходящее от чаши и окружающей его выжженной земли, не которое не росла даже вездесущие осока и пырей, биение магической силы, а потому, здраво рассудил я, если где и творить чары, то только там.

На место я прибыл засветло и еще на подходе ощутил, что волшебный дух, которым и ранее были пропитаны и чаша, и пустырь, стали значительно сильнее, чем в прошлые мои, еще по прошлому лету, визиты. И это ощущение укрепило мою решимость выяснить, что здесь происходит и виновен ли мой приятель. В устремленном в сторону деревни краю поляны я обнаружил в почти непролазной с других сторон чаще хорошо протоптанную просеку и решил обустроить себе наблюдательный пост в безопасном от нее удалении. Выбрав дерево с большой просторной развилкой, куда вполне мог поместиться, я в меру своих физических и чародейских сил замаскировал убежище. Получилось не бог весть как, но достаточно, чтобы беглый взгляд не заметил ничего необычного. А учитывая, что темное колдовство не любит солнечного света, а значит, проводиться будет после заката, то этого должно оказаться более, чем достаточно.

Ждать было еще достаточно долго, а потому, отобедав заранее припасенным провиантом, я прислонился спиной к мощному стволу и незаметно для себя задремал. Спал я долго. Не уверен сколько точно, ведь последовавшие за пробуждением ужасные события основательно выбили меня из колеи, но когда я проснулся, солнце уже давно закатилось, и над поляной во всю царствовала полная луна. И развернувшаяся под ее бледным сиянием фантасмагорическая картина, я уверен, будет стоять перед моими глазами до самого моего последнего дня.

Но обо всем по порядку. Из полудремы меня вырвал настойчивый напев, произносимый высоким голосом Альберта Карловича. Говорил он на латыни, уж этот язык мои досточтимые менторы за годы обучения сумели вбить в мою деревянную голову намертво. Расстояние было достаточно значительным и мне удавалось разбирать лишь отдельные его части, но упоминались там силы, по большей части злобные, темные и человеку исключительно противные. Римский Плутон, та-кхеметский Анубис, шумерский Нергал и другие, чьи грязные имена милосердная судьба изгладила из моей памяти, оставив лишь ощущение всепоглощающего ужаса, мерзости и скверны. Содрогнувшись от дрожи, вызванной одним из них и от неловкого движения едва не рухнув со своего ненадежного насеста, я окончательно пробудился и широко расширившимися от удивления и страха глазами уставился на распростершуюся предо мной картину, воистину более похожую на картины Ботичелли и Босха, чем на реальность.

В центре поляны в чаше, обнаженный, словно Адам в дни Творения, дервишем крутился Альберт Карлович. Тело его, по-стариковски сухое и жилистое, в холодном лунном свете блистало от выступившего пота, а срывающиеся с губ слова перемежались тяжелым астматичным дыханием. Видно было, что подобные упражнения даются немолодому чернокнижнику с величайшим трудом и отнимают множество сил. И, тем не менее, он продолжал вертеться, и откуда только в этом тщедушном теле нашлось столько сил. Рядом с чашей стоял Игнаций. Как всегда огромный, косматый и неряшливый. Признаться, этот поляк всегда вызывал у меня немалую оторопь. Было в его серых глазах что-то такое, от чего любой встретившийся с ним ощущал себя, словно кролик перед оскалившимся волком. В левой руке Игнаций, за ногу, словно охотник попавшего в силки кролика, держал обнаженного, истошно кричащего младенца.

Увиденное настолько поразило меня, что я было подумал будто это просто игра теней или бликов неверного лунного света. Я даже попытался протереть глаза, в глупой надежде, что морок рассеется. И чуть было не пропустил, как Игнаций, вскинув жертву над головой, принялся ее раскручивать. Я похолодел и едва успел вцепиться в зубами в ладонь, чтобы сдержать вопль отвращения и ужаса, когда этот выродок резко опустил свою жертву головой на край гранитной чаши. Удар был такой чудовищной силы, что голова несчастного лопнула, словно перезрелая тыква, окатывая вертящегося юлой старика и его чудовищного слугу фонтаном крови и мозговой каши. Наверное, если бы сейчас Игнаций запрокинул голову и зашелся гулким захлебывающимся хохотом, демонстрируя свою злодейскую сущность, мне стало бы легче. Но он молчал. И на лице его, насколько я могу увидеть, не дрогнул ни один мускул. Словно бы не невинную жизнь от отнял, а выполнил рутинную, надоевшую уже работу. И мысль о том, что, скорее всего именно так и было, напугала меня больше, чем смогли бы это сделать любые проклятия или злорадства.

Тем временем Игнаций легко подбросил обезглавленное тело вверх, где Альберт Карлович в мгновение замерев, словно законы божьей механики были написаны не для него, ловко его подхватил и поднял на вытянутых руках так, чтобы стекающая из чудовищной раны кровь проливалась на его плечи и стекала по обнаженному морщинистому телу в чашу. И, клянусь Господом, каждая капля, что достигала грубо обработанной каменной поверхности тут же впитывалась в минерал, не оставляя на алтаре ни следа. Минуту, другую, третью, купался фон Бреннон под кровавым дождем. Иисус Христос — Вседержитель, не могло, ну не могло в крошечном детском тельце быть столько крови, сколько пролилось в тот вечер. Казалось, что ее было больше, чем умещается во взрослом мужике. И с каждой каплей голос Альберта Карловича становился все выше и выше, пока не сорвался в визгливом крещендо. И одновременно с этим ребенок в его руках словно бы истаял, рассыпавшись по ветру невесомой темной пылью. Старый чернокнижник завершил свое заклинание и замер, с опущенной головой, лишенный сил. Некоторое время он просто молча стоял, тяжело дыша. После с помощью слуги выбрался из чаши, и я увидел, как дрожат его члены, как шатает его, как тяжело опирается он на руку Игнация. После медленно обтершись услужливо поданным полотенцем и укутавшись в яркий восточных халат, в котором я в прежние свои визиты не раз заставал его подле камина, старик тяжело шаркая босыми ногами ушел прочь.

Они уже давно ушли, а я все продолжал сидеть на дереве, трясясь от ужаса и отвращения. Господи прости меня, как же я был наивен и слеп. Человек, которого я считал если не другом, то, как минимум близким приятелем, оказался кровожадным чудовищем, монстром хуже любого упыря, которому не место на божьем свете. Только к рассвету я, словно бы в сомнабулическом состоянии нашел в себе силы выбраться из своего укрытия и отправиться домой в Крапивин. Там, не в силах сдержаться, обо всем рассказал бабке Пульхерье. Она же, в свою очередь, собрала деревенский сход. Мужик в Крапивине всегда был крепкий и смелый, помещиком не задавленный, тяжелым бытом закаленный, к ружью и топору привычный, а потому, споро решил пустить старому чернокнижнику алого петуха. Как бы не был ты умен и могуч, а с пулей в башке особо не поколдуешь.

Я твердо решил, что пойду с ними. Чем бы не обернулась эта вылазка, а один дополнительный пистоль, пусть я и не великий воитель, лишним не будет. Да и ворожить умею, авось и сгожусь на что.

Архип захлопнул дневник и витиевато выругался, чем заслужил осуждающий взгляд отца Григория, копавшегося в бумагах рядом. Не то, чтобы старому фарисейке была реальная надобность находиться именно сейчас в церковном архиве, но любопытство не было причислено к списку смертных грехов. Возможно зря. Клокотавшая в груди колдуна ярость все еще требовала выхода и рука до побелевших костяшек сжалась вокруг рукояти топора. Злобствовал он не столько на недосдохшего немца, то, что путь к немертвому существованию устилается целым ковром невинно загубленных жизней, Архип знал давно, а на Наталью. Ведь эта высокородная крыса прочитала дневник полностью. Знала ведь, через что чернокнижник достиг своего нынешнего состояния. И все равно ведь захотела пойти с ним на сделку. Самовлюбленная тварь.

Медленно выдохнув и восстановив равновесия ума, колдун уже с величайшей бережливостью отложил небольшую книжицу в сторону. Прочитанное им только что было последней записью, а значит молодой дворянин, написавший его, не вернулся из своего "крестового похода". Но вместе с тем, дохлый немец почти двести лет никого не донимал, а значит в какой-то мере его усилия увенчались успехом. Его и тех безымянных крестьян, что подняли оружие против злобного чернокнижника.

— И что-то мне подсказывает, — пробормотал Архип, взвешивая в руке проржавевший выщербленный топор. — что ты в этом сыграл какую-то важную роль. Жаль, что не знаю какую. И на кой ляд ты этому чертовому фон Бреннону сдался.

Собственно, именно в надежде выяснить это Архип и отправился в церковный подвал в поисках того дневника, выдержки из которого Наталья ему показывала несколько дней назад. Негоже отправляться в пасть ко льву, не имея понятия об остроте его клыков. К сожалению, ни о каких топорах рудознатец из прошлого не писал, а значит ни он, никто-либо из его окружения за создание этого странного артефакта не был в ответе. Тогда кто? Сам Альберт? А что он с ним такое сотворил, что, не смотря на все чудесные свойства, проявляемые топором, никакого чародейства от него не исходило? Слишком много вопросов, выяснять которые придется на месте. Завтра Купальская ночь, и все его предчувствия буквально орали о том, что с немцем надо покончить раньше.

Глава 30

Найти место, где, судя описанию в дневнике некогда располагалась деревня помещика фон Бреннона, Архипу, как и любому хотя бы пару раз проезжавшему по берегу Черной в сторону Рудянки, никакого труда не составляло. Мало того, что резко разливаясь после Мавкиного брода, река спрямляла течение, и дальше верст на тридцать ее изгибы да излучины можно было пересчитать по пальцам одной руки, так еще и руины старой деревни, правда ныне уже полностью захваченные лесом, отлично просматривались аж с самой речной стремнины. Правда, молва о тех развалинах ходила дурная, да и Лес в тех местах пусть и не кишел нечистью, как севернее, но все равно оставался Лесом. В общем, даже безбашенные подростки в желании удалью своей и бесстрашием девок впечатлить да пред друзьями похвастать, туда если и забредали, то вернувшись в зад особо о том не распространялись.

Архип, конечно же там бывал. С десяток, наверное, лет назад, дабы удовлетворить свое не в меру разыгравшееся любопытство. Да и соглашение, заключенное некогда с общиной обязывало любую возможную угрозу простому люди проверять и в меру сил своих пресекать. Не сказать, чтоб прямо-таки особо увиденным впечатлился, но давящее и тяжелое ощущение, распространявшееся от полусгнивших построек помнил отлично. А стоявший на небольшом холмике, на удивление ладный, не смотря, на прошедшие годы и окружавшее его запустение, барский дом, так вообще нагонял оторопь. Впрочем, осмотрев его от чердака до подвалов и ничего предосудительного и опасного для вверенных его защите людей не найдя, Архип тогда просто пожал плечами да от греха подальше, запретил людям туда соваться. Не лезет оттуда никто с желанием честной христианской кровушку попить и бес с ней с деревней. Общинники, и сами не слишком-то жаждавшие в таком месте праздно шататься, согласно покивали да и намотали на ус. Как говорится, не очень-то и хотелось. Полей да охотничьих угодьев и по эту сторону реки хватало, чего судьбу за хвост понапрасну дергать?

Ныне же колдун явился сюда с совершенно иной целью. Так сказать, на свидание со старым и недобрым другом. Развязной походкой, даже и не подумав таиться, да и какая разница, все равно уж в своих владениях личер при желании даже мышь разыскать способен, демонстративно закинув на плечо топор, брел он по тому, что осталось от некогда главной, и по совместительству, единственной улице деревушки. Впечатление, конечно, создавалось удивительное. По краям лес — ели, сосны, березы, всего понемногу, деревья старые, не по одному десятку лет, от крестьянского жилья, по большей части остались одни только полусгнившие, покрытые густым покрывалось мха и утопающие в густой траве ошметки стен да ямы погребов, а взгляд в сторону переводишь, и вот она — барская усадьба. Звание, конечно, слегка громковато для простой двухэтажной избы, дом того же Векта поболее да посерьезнее будет, но все равно. Стоит, словно и полгода не прошло, как хозяева уехали. Забор в паре мест поправить только да кой-где черепицу на крыше поправить и хоть завтра заселяйся. Не брало ее ни время, ни непогода, ни лесная растительность.

Подойдя к парадному входу, благо, ворота были открыты, а то в прошлый приходилось через забор татем лазать, и ехидно осклабившись, Архип Словом снес почерневшую от времени, но все еще крепкую дверь с петель, с глухим эхом зашвырнув ее куда-то в темноту жилища. Не то, чтоб такой подход был необходим, вряд ли она была хотя бы просто заперта, но сегодня у колдуна был на удивление бесшабашный и хулиганский настрой и уж очень хотелось покуролесить. Да и время для проказ было самое наилучшее — канул Ивана Купала, когда ж еще ребячеством страдать? И сразу же ощутил возникло, на самом деле, вполне привычное впечатление пронзительного холодного взгляда.

— А вот и корм для червей проснулся… — с облегчением пробормотал колдун. Он очень сильно рассчитывал на то, что привлечет внимание хозяина, и обидно было бы просчитаться в самом начале. — Ну смотри-смотри, я тебе сейчас устрою представление, — и с этими словами достал из кармана упаковку серных спичек.

Разумеется, то были не простые спички, кои можно купить в любой лавке. Эти Архип самолично готовил да зачаровывал для торговли в Дарьиных лавках. Стоили они, конечно же, втрое от обычных, но, не смотря на это разлетались как горячие пирожки. Причем не только в Крапивине, но и в Чернореченске, где и своих чародеев было завались. Приказчики поговаривали, что мужики, за последнюю упаковку могли и слегка поскубаться. Ажиотация такая была, естественно не просто так, а потому, что горели они ярче, жарче и настолько дольше, что можно было как свечи использовать сами по себе. А еще на ветру не гасли. Сплошные преимущества, в общем.

Альберт Карлович, как называл его рудознатец, имя которого Архип так и не смог узнать, о чем отчего-то сейчас очень сильно жалел, оно не было написано ни в самом дневнике, ни на его обложке, судя по всему, и в лучшие годы не собирался поражать своих редких гостей величием обстановки и богатством убранства. Следом за просторными сенями был только узкий коридор с низким потолком, по которому колдун вынужден был передвигаться слегка пригнувшись. А уж если вспомнить громадного Игнация… Да этому пришлось бы тут ползать на карачках и чуть ли не боком. В коридоре сразу же пришлось зажечь первую спичку, поскольку окон тут то ли сразу не было, то ли со временем от чужого глаза скрываясь, заколотили. В любом случае, темно было хоть глаз выколи. От коридора в разные стороны выходило несколько ответвлений в крошечные, заваленные каким-то едва различимым хламом, каморки. Вместимо, какие-то кладовые. Коридор упирался в кухню и по совместительству столовую, в дальнем конце которой была лестница на второй этаж.

Наверху на площадке ожидала массивная дверь. Архип подумал было и ее снести с петель, но поразмыслив, все-таки просто открыл, тем более, что она оказалась не заперта. За ней оказалась довольно просторная, горница с печью посередине. Сразу видно, где некогда обитал хозяин. Правда, окна, оказались заколочены и здесь, поэтому колдун зажег вторую спичку вместо уже полностью прогоревшей. В неверном свете огонька он разглядел откровенно убогую обстановку то ли мародеры постарались, то ли изначально так было. Ежели второе, то немецкий чернокнижник был очень специфическим человеком.

— А стал не менее специфическим живым трупом, — закончил вслух Архип, оглядывая голые деревянные стены и полы, кирпичную, но всю облупившуюся печь, кстати, вроде ж тут должен был быть камин, массивный, но крайне непритязательный стол и две табуретки.

На дальней стене Архип обнаружил еще одну дверь. За которой оказалось второе крыльцо, выходящее на удобную внешнюю лестницу, спускавшуюся сразу во двор.

— Вот что тебе мешало по сторонам обойти, а не переть амором? — покорил он сам себя.

К горнице примыкали две небольших в комнаты. В одной из них стояла кровать, все такая же грубая с полусгнившей копной сена вместо матраса, а во второй в кучу была свалена разная одежда, вещи и сумки. Некоторые носили на себе следы засохшей крови. Наобум заглянув в первую, Архип обнаружил там портсигар, несколько платков и скрученную тугую пачку ассигнаций.

— Интересная у тебя заначка была, Игнаций, — грустно покачал головой Архип, закидывая сумку на плечо. — Не первый год, видать, орудовал. И как пропустили такое кубло под носом?

Забирать себе вещи мертвеца он, конечно же не собирался. Плохой смертью люди померли, не стоило таковых мародерством обижать. Вместо этого он поджег банкноты, бумага занялась бодро, и вместе с сумкой бросил вниз, в столовую. А чтобы разгоралось веселее, швырнул туда и стеклянный бутылек с зажигательной смесью своего производства. Полыхнуло знатно. Подперев обе двери табуретками, огню нужен воздух, он спустился по внешней лестнице во двор. Прислушался к и понял, что впервые за все время ощущает в таинственном бесплотном взгляде, сопровождающем его действия, что-то отдаленно напоминающее злость.

— Не нравится? — ехидно пробормотал он, срезая с крупного куста можжевельника длинную прямую ветвь. — Привыкай. Еще до полуночи тебе предстоит много чего неприятного.

Хижину надо было сжечь. Хотя бы для того, чтоб она и в дальнейшем не стала рассадником какой-нибудь пакости. Не даром в народе говорят, что "свято место пусто не бывает". Стоит только одну дрянь извести, так еще какая-нибудь заведется. Тянутся на дурные места, как мухи на мед. Но даже и сжигать надобно с умом, чтоб потом весь лес не вспыхнул, поэтому Архип наскоро ошкурил подготовленную ветку и двинулся вдоль забора, рисуя на песке линию и приговаривая:

Гой, ты батюшка-огонь,

Ты село мое не тронь!

За черту не выходи,

Да округу не губи!

Гой, ты матушка-земля,

Защити, прошу, меня.

Да тяжелой рукой,

Нас от пламени прикрой.

Гой, ты ветер, званый брат

Погоди озорничать

Над землею дым развей,

Чтоб не знал огонь путей.

Гой, холодная водица,

Распрекрасная сестрица,

Гнев его охолони,

За около не пусти.

По окончании ритуала, а двор был достаточно большим и потому времени это заняло преизрядно, Колдун еще некоторое время постоял у забора, наблюдая как над проклятым домом танцует красный петух. Зрелище завораживало. Особенно, когда, послушное его заговору пламя взмывало вверх, едва коснувшись невидимой стены, ограниченной тонкой линией на земле. Когда, наконец, разбрасывая снопы искр, крыша барского терема обвалилась в гигантский костер, которым стало имение, колдун развернулся, снова закинул на плечо топор и жизнерадостно насвистывая двинулся в сторону предполагаемого древнего капища. Конечно, по дневнику рудознатца найти это место было практически невозможно, по сути, там вообще ничего и не было сказано о местоположении каменной чаши, кроме того, что она был где-то около деревни, но такова уж суть подобных мест — вокруг них много странного, много знамений и явлений, по которым внимательный человек с легкостью проложит путь.

"Хотя, в данном случае, признаться, справился бы любой, кроме совсем уж слепца," — подумал Архип, едва только прошел сотню шагов по редкому перелеску, выросшему, скорее всего, на месте окружающих любую деревню полей. Даже странно, что он был таким редким, ведь прошло почти два столетия с тех пор, как люди ушли. Да и вообще все деревья в деревне выглядели какими-то больными. Возможно, это былокак-то связано с темной силой, некогда свившей тут гнездо. Да и до сих до конца не изжитой. В любом случае, черту между старым лесом — густым, мрачным, полным высоченных великанов и новым, наросшем за последние полтора столетия, словно бы по линейке проводили. И в нем, в этом самом лесу вела широкая, прямая, словно стрела, прекрасно утоптанная тропа, если таким скромным словом можно описать дорогу, по которой двое конных могли разъехаться. То ли неуважаемый Альберт Карлович у нас тут натуральные парады принимал, то ль еще какое хитрое свойство мистической поляны.

На входе в нее, по обеим сторонам, словно гвардейцы, стояли два самых настоящих менква. Здоровенные бугаи каждый высотой в полторы сажени, с острой вытянутой башкой и морщинистой кожей, больше напоминавшей кору дерева. Да, собственно, именно ей и являющейся. Оба они Архипа заметили издали, они в лесу вообще видят на версту и теперь следили за ним немигающим взглядом злобных, совершенно не обезображенных сложными размышлениями буркал. Правда, сходить со своего поста не торопились. Архип приветливо помахал нечисти рукой и, заметив расплывшееся по деревянным рожам гримасы удивления, радостно засмеялся. Вообще, конечно, собственное душевное состояние его слегка беспокоило, словно бы не на смертный бой собирался, а на увеселительную прогулку, но поделать с собой он ничего не мог.

— Эй, чурбаны безмозглые, — радостно закричал он, набрасывая на плечи вытащенный из кармана расшитый платок. — Хотите фокус покажу?

Если бы кто только знал, скольких трудов стоило Архипу совершенно по-лошадиному не заржать, разглядывая застывшую в немом изумлении нечисть. Ну разве не может не развеселить обалдело крутящий по сторонам рожей с гротескно отвисшей челюстью деревянный истукан? Менквы вообще не могли похвастать большим умом, поэтому сталкиваясь с необъяснимым, часто впадали или в неконтролируемую ярость, либо в самый настоящий ступор. В принципе, прикрытому мышиной личиной Архипу не стоило никакого труда проскочить мимо обоих стражей, но наличие за спиной двух этих огромных и до неприличия сильных самоходных колод могло помешать его планам. Да и вообще, как бы Альберт Карлович не заскучал и не отвел свой взгляд от выходок Архипа. Нечего ему по сторонам смотреть еще увидит чего не следует. Поэтому, обойдя менквов со спины, Архип примерился и поудобнее перехватил топор, прикидывая как бы посноровистее с ними разобраться. И при этом, желательно, самому не получить на орехи.

Неожиданно для себя, колдун резко размахнулся и вогнал топор аккурат промежду лопаток первого из стоящих перед ним менквов. Топор по самый обух погрузился в древообразную плоть, брызнула белесая жидкость с резким кисловатым запахом, заменявшая этому сорту нечисти кровь. Смертельно раненный монстр визгливо хрюкнул и начал оседать. Легко выдернув топор, словно не из плоти а из желе его доставали, Архип, лихо, наотмашь, снизу вверх рубанул по второму. Тот только развернулся и, в силу тугодумия своего народа, просто удивленно таращился на происходящее, протягивая вперед левую руку. Эту самую руку Архип ему и отсек по самый локоть. Неприглядно выглядевший топор сек твердую плоть нечисти, словно раскаленный нож коровье масло, разбрызгивая по сторонам напоминавшую скисший березовый сок сукровицу. Используя инерцию предыдущего удара, Архип завел руку с оружием за спину, перехватил двумя руками за самый кончик топорища, сделал подшаг и, хекнув, вогнал железный подарок четко промеж глаз покалеченного чудовища. Резко выдернул оружие и отскочил назад за пределы досягаемости длинных конечностей агонизирующих монстров.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — ошеломленно пробормотал он, перевода с опадающих, словно озимые, великанов на свое необычное оружие. — И как это понимать?

Конечно, со стороны могло бы показаться странным то, что Архип разговаривал со старым ржавым топором, но то, что топор этот крайне необычный было настолько очевидно, что спорить с этим мог бы только самый конченый глупец. Во-первых, плоть менквов не просто выглядит, словно древесная кора, она и крепость имеет соответствующую. И разрубить ее ничуть не проще. А во-вторых, Архип понял, откуда в нем сейчас кипит эта странная бесшабашная злоба и удаль, так беспокоившие его с самого момента входа в деревню. Как бы безумно это не звучало, но это были отголоски того, что сейчас чувствовал топор. Топор и именно топор истово хотел поскорее встретиться с личером. Топор жаждал его крови.

— Значит, так, дружище, — тщательно подбирая слова, заговорил Архип, буравя взглядом инструмент. — Я все еще не разобрался, что ты такое, но ежели мы с тобой хотим закопать старого немца, нам необходимо действовать сообща. Понимаешь меня?

Некоторое время ничего не происходило, и Архип просто стоял, ощущая невероятную глупость ситуации. В нем даже появилось сомнение, а не тронулся ли он рассудком от тяжелых испытаний? Но нет, наконец эмоции, исходящие от топора потихоньку начали меняться. Теперь в них появилось ответное удивление и какая-то заинтересованность.

— Ладно, посчитаем, что это было согласие, — с облегчением выдохнул Архип. — Я хочу прибить Бреннона не меньше тебя. Достал в край уже. Но чтобы добиться этого мне надо сохранять холодную голову и самоконтроль. Иначе весь мой план вылетит в трубу. И я вместе с ним. А немец заполучит тебя и, в конце-концов останется в выигрыше. Ты же этого не хочешь?

Глава 31

Путь до таинственной поляны оказался на удивление небыстрым. Не смотря на то, что тропа и не собиралась как-то петлять, а конец ее в виде возвышающейся горки просматривался чуть ли не с самого места схватки с менквами, Архипу пришлось добрый час топать ногами прежде, чем он выбрался на открытое пространство. Казалось, будто бы тропа удлинялась от каждого его шага и пришлось поторопиться, чтобы расстояние хоть как-то сокращалось. Подготовил эту защиту фон Бреннон или это было некое свойство самого ритуального места сходу колдун бы не ответил, да и не до того ему было, поскольку открывшая картина поражала и даже, в какой-то мере восхищала.

Поляна, а точнее, небольшой холм, незначительно возвышающий над окружающим ландшафтом, но все-таки ниже верхушек деревьев, отчего совершенно не просматривался издалека, был совершенно и неприятно лыс. Ни дерева, ни травинки, ни даже какой-нибудь захудалой палки куста, ничего кроме спекшейся, хотя всего пару дней назад прошел ливень, потрескавшейся мертвой золисто-серой почвы. На верхушке холма располагался массивный каменный алтарь, кажется, некогда вырезанный из цельного куска темного камня в форме неглубокой чаши. Был он расколот пополам, по поверхности змеились многочисленные трещины и виднелись подпалины. Но при всем при этом алтарь тот излучал настолько густую и мощную ауру злобы, ненависти, разложения и смерти, что казалось, будто ложкой можно черпать и намазывать на хлеб. Становилось понятно, что дурное предчувствие, охватывавшее любого, посмевшего зайти в деревню было всего лишь легким отражением истинного Зла, засевшего здесь в этом самом камне. Архип поежился представив, насколько же чудовищные ритуалы проводились на нем, каким кровожадным духам или божкам возносились молитвы, раз одна память о них настолько искажала окружающую действительность. А потом он увидел Бреннона и, не смотря на все свое самообладание, не смотря на весь накопленный опыт, вынужден был зажать рукой рот, чтобы не закричать от ужаса и омерзения.

У алтаря, скрестив на высокой груди изящные руки стояло тело. Когда-то оно несомненно принадлежало женщине и по знакомому дорогому костюму для верховой езды, Архип с уверенностью мог предположить, что принадлежало оно Наталье, подруге и сообщнице по не самым безобидным шалостям молодости. Точнее утверждать он бы не взялся, поскольку у тела напрочь отсутствовала голова. Точнее, отсутствовала голова законной, так сказать, этого тела хозяйки. Вместо нее из обрубка шеи, из месива лоскутов кожи, ошметков мяса и запекшийся крови торчал то ли штырь, то ли палка, на которую была насажена засохшая человеческая голова. Лысая, покрытая посеревшей от времени задубевшей кожей, натянутой настолько, что тонкие губы скалились в бесконечной усмешке во все тридцать два, или сколько их там уже осталось, гнилых зуба, а бесцветные глаза, казалось, намеревались выскочить из орбит.

Но самым ужасным было то, что эта нелепая конструкция, этот уродливый богопротивный кадавр был жив. Точнее, он несомненно был так же мертв, как и камень, к которому Альберт Густав фон Бреннон, немертвый чернокнижник, привалился, но продолжал ходить, разговаривать и с осуждением сверлить бельмами своих чудовищных буркал вышедшего ему на встречу колдуна.

— Любезный, Архип Семенович, — шипящий голос чернокнижника сочился радушием. — Ну вот мы с вами наконец-то, и встретились, так сказать, во плоти. Хоть большую часть этой плоти вы, наверняка, знаете и без моего участи, — он издал серию странных кашляющих звуков, в которых только при очень большом желании можно было распознать смех. — Надеюсь, вы на меня не в обиде? К сожалению, ваша прекрасная знакомая оказалась на редкость высокомерной стервой и, увидав мое плачевное состояние, — личер сделал в некотором роде даже комичный жест, если забыть об обстоятельствах, указывая на собственную голову. — Возомнила будто бы ей не составить труда доставить меня к собственным руководителям без спроса. Пришлось ее прихлопнуть. Благо это было не слишком сложно, ведь уверившись в собственном превосходстве, она совершенно утратила осторожность. Ну а телом я решил воспользоваться в своих целях. Благо, ей оно больше не пригодится. Искренне надеюсь, что вы на меня не в обиде, дорогой друг…

— А мальчишка? — с трудом справившись с эмоциями, перебил его бесконечные излияния Архип. Помимо собственной ярости ему приходилось иметь дело еще и с всепоглощающей ненавистью, исходящей от зажатого в руке топора. Не смотря на данное совсем недавно обещание, ну или того, что колдун за обещание принял, сейчас таинственный артефакт буквально захлебывался в желании любой ценой изрубить личера на самые мелкие кусочки, до которых только смог дотянуться. И противиться этому было ох, как непросто.

— Мальчишка? — фон Бреннон прервал сеанс самолюбования, и недоуменно уставился на Архипа.

— Ну да, мальчишка. Смазливый такой, за Натальей все хвостиком таскался, козырял постоянно — нарочито пренебрежительным тоном уточнил колдун. Такую манеру поведения он выбрал специально, чтобы выбить личера из колеи. Тот слишком сильно рассчитывал на произведенный надругательством над телом столичной волшебницы эффект. И Архип, оправившись от первого шока, не собирался давать ему это преимущество.

— Я… Я его в яму посадил пока, — Альберт Карлович выглядел слегка сбитым с толку. — Вдруг потребуется еще… Ну это… как тело… — Он махнул влево и Архип увидел шагах в сорока на закат лежащую прямо в траве плотную деревянную крышку, придавленную, здоровенным камнем, скорее всего, отколовшимся от постамента чащи.

— Понимаю. — колдун покивал. — Тяжко тебе, Альберт Карлович жив… существуется последнее время. Ни ручек, ни ножек, только остается, что колобком кататься, — растянул губы в показном добродушии он. Где-то внизу зашелся в злобном хохоте… топор.

— Павел Тихонович, — неожиданно личер перевел немигающий взгляд жутких выпученных глаз с лица Архипа куда-то влево и вниз. И тон его стал наставительно-покровительственным, но при этом слегка потеплел. — Негоже так откровенно злорадствовать бедственному положению старика. Тем более, что оно, во многом является плодом ваших трудов. А ведь я вам ничего дурного не делал и желал одного лишь добра.

Архипу потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что мертвый колдун не только обращается к зажатому в его руке топору, но и чувствует излучаемые последним эмоции. А потом до него дошло, что он назвал имя. Человеческое имя. А значит внутри топора заключена живая душа. Ненависть, излучаемая топором, точнее заключенном в нем рудознатцем Павлом Тихоновичем, автором дневника, вот и узнал имя, Господи прости, уже физически обжигала.

— И все-таки, дорогой мой друг, — принялся, кажется, полностью позабыв об Архипе, увещевать чернокнижник. — Ваш гнев несправедлив. Я понимаю, что заточение в неодушевленном предмете не очень похоже на эдемские кущи, но, в конце-то концов, ведь не я же заставлял вас расстраивать мои планы. Ежели б вы не привели к моему порогу разъяренное быдло, сердечный мой друг, ежели б не полезли прямо в середину ритуала, то вам и не пришлось становиться моим Стражем.

Страж, причем именно с большой буквы, прерванный ритуал, личификация, необъяснимые особенности топора, как оружия, при полнейшем отсутствии каких бы то ни было чар, и многое другое, не настолько явное, но явно увязанное в единый клубок. Все это бешеным водоворотом закружилось в голове Архипа, подняв с самого дна памяти полузабытые уже за ненужностью знания, добытые в запрещенных томах, по нерадивости и незнанию таившихся в дальних закоулках общественных и частных библиотек Петербурга. Закружилось, завертелось, перемешалось, пока неожиданно не сложилось в удивительно стройную и объясняющую абсолютно все картину.

— Филактерий, — не отдавая себе отчета, негромко проговорил он. У живой природы есть свои законы. И самым непреложным из них является смертность всего сущего. И не существует в тварном мире силы, способной изменить этот порядок вещей. Но человек не даром изворотливостью и хитростью добился звания царя природы. Там, где отступала сила, всегда можно найти обходной путь. Сложный и извилистый, но, тем не менее вполне действенный. Алчущие вечной жизни колдуны отделяли собственную душу из тела, ведь ежели нет души, то и умирать нечему, и помещали ее в особый амулет — филактерий. А чтобы дополнительно укрыть ее от взгляда костлявой, маскировали другой душой, называемой Стражем. Со временем душа-Страж ослабевала, истончалась и поглощалась более сильной душой чернокнижников, сливаясь с ней в новую, не записанную в учетные книги судеб. Новую душу, которая никогда не была рождена, а значит не должна была и умирать. По крайней мере, примерно так описывалось в древних трактатах, прочитанных Архипом в юности. К сожалению, или к счастью, учитывая на какие злодеяния приходилось идти дабы добыть нужные для ритуала, все это оставалось не более, чем теорией, ведь за всю историю достоверно было описано не более трех личеров, причем все они были уничтожены почти сразу же вовремя подоспевшими мстителями.

Фон Бреннон, естественно это услышал и рожа его болезненно скривилась в гримасе, видимо, должной изображать крайнюю степень досады.

— Догадался, значит? — медленно проговорил чернокнижник пристально разглядывая Архипа. — Признаться, вы поражаете меня, Архип Семенович. Такая блестящая эрудиция и на таких задворках, — он сокрушенно покачал головой, причем та неловкого движения чуть было не соскочила с палки, пришлось даже поправлять рукой. — Да и я сам хорош. Распустил язык, сам же и подсказал. Досадно, досадно… Ну да сделанного не воротишь, — встрепенулся он, и от дурного предчувствия по спине колдуна мурашки устроили натуральный забег. — Ничего ен поделаешь, — сложив руки в сложный символ, личер неожиданного громко произнес, явно завершая заранее подготовленную заклинательную форму. — Gelidum mortis Tactum.

На Архипа, казалось, стопудовым кулаком обрушилось само небо. Не успев ни защититься, ни увернуться, да что там, даже не пикнув, он распластался на земле и единственное, что мог слышать — лихорадочное биение собственного, захлебывающегося в неподъемных усилиях сердца. Трещали кости, сминалась плоть, никакими усилиями не удавалось протолкнуть в съежившиеся до размера грецкого ореха легкие хотя бы крошечную толику воздуха, левый глаз заволокло густым кровавым туманом, сознание тускнело, намереваясь навсегда оставить своего нерадивого хозяина. Но, не смотря ни на что Архип не собирался сдаваться.

Да, сейчас он не мог пошевелить даже мельчайшим своим членом, и не было дыхания, чтобы произнести хотя бы простейший заговор, но некоторые заранее подготовленные чары можно было задействовать одним лишь велением воли. А уж чего-чего, а воли у колдуна хватило бы на троих. Воли и в очередной раз вскипевшей в душе ярости. Желания оборвать паршивому мертвяку уши, поскольку больше все равно ничего не осталось. Повинуясь мысленному приказу хозяина на левом запястья с тихим мелодичным звоном лопнул небольшой бронзовый бубенец. И звон этот, заметался по лысой поляне, многократно отражаясь от земли, деревьев и, кажется, самого неба. И каждым таким отражением он только усиливался, креп, набирал мощи, пока, наконец, не превратился в звенящую мириадами голосов бурю, с легкостью разметавшую сковавшую колдуна магию и далеко отшвырнувшую бренноновского кадавра куда-то в чащу, после чего, выполнив свою задачу, наконец, затихла.

К сожалению, чернокнижник, в силу мертвой своей природы, пришел в себя значительно раньше, и пока Архип еле-еле поднялся на ноги, уже выбрался из густого подлеска и, злобно скалясь, достаточно споро ковылял навстречу. Попутно Бреннон размахивал руками и сипло распевал вирши на латыни, готовя очередную ворожбу. Действительно, что такое для живого мертвеца пара сломанных костей, ведь все равно тело его двигалось, повинуясь одной лишь черной магии? Так, досадная неприятность. А вот Архип был пока еще вполне живым человеком и первое столкновение перенес куда хуже. У него отчаянно кружилась голова, звенело в ушах, из носа и ушей стекали теплые струйки, но не хотелось даже проверять, чтоб не расстраиваться лишний раз, а рот был полон кровавой слюны.

"Нет уж, второго такого удара я точно не переживу, с этим однозначно надобно что-то делать,"- грустно подумал колдун и попытался перехватить инициативу в свои руки. Вытащив из сумки горсть мелких черных семечек, он что было сил дунул на них, направляя крошечное облачко в сторону живого мертвеца. Тот даже не прервался, просто слегка взмахнул левой рукой, сметая плывующие в его сторону чары.

— Вы разочаровываете меня, Архип, что это еще за шаманские фокусы? — и опять сложил руки в уже знакомом Архипу жесте. — Gelidum mortis Tactum, — прогремел его, как бы странно это не звучало, шепот над поляной.

Но на этот раз Архип был готов и за мгновение до того, как темная сила расплющила его о слежавшуюся землю, резко кувыркнулся в сторону. Его, конечно, задело, но чуть слабее. Достаточно, чтоб не отдать Богу душу. Голова опять кружилась, а сердце снова ударило канкан. Рухнувшего на колени колдуна болезненно с кровью вырвало. Все-таки чернокнижник был чудовищно силен. С таким не забалуешь.

— Я не желаю вашей гибели, Архип, — неожиданно успокаивающе зашипел Бреннон, хромая в сторону колдуна. — Вы мне, в конце-концов, нравитесь. Отдайте то, что вам не принадлежит, и уходите. Даю слово, что не трону вас.

Где-то в душе колдуна подняло голову отчаяние и желание отступить. Ну право слово, на кого он поднимает руку? На чернокнижника с трехсотлетним опытом? На чародея, наверное, забывшего больше, чем сам Архип успел выучить за неполные четыре десятка лет жизни? На единственного за тысячу лет, кому удалось довести до конца процесс личификации? Да он же в два присеста его чуть киселем по поляне не размазал. А теперь стоит и ухмыляется.

— Не переживайте, Архип Семенович, — продолжал увещевать Бреннон, — вы сделали все, что в ваших силах, и никто не узнает о том…

О чем там никто не должен был узнать, дослушивать Архип не собирался. Вместо этого он яростно замотал головой, прогоняя непрошенные мысли и буквально выплюнул в личера Словом. Не смотря на куртуазные манеры и показное дружелюбие, Бреннон был нежитью. А перед нежитью нельзя показывать слабость, в этом она не далеко ушла от дикого зверья. Пока ты силен, пока она тебя боится, она будет тебя слушаться. Но стоит только дать слабину, показать слабость, и все — сожрет. Да, Бреннон был сильнее Архипа, все-таки сказывалась разница в уровне, но и у него было кое-что способное удивить. Волна магической силы, порожденная Истинной Речью оторвала чернокнижника от земли, смяла, скрутила, словно мягкую глину и с громким влажным шлепком размазала о стоящие на краю поляны деревья. К сожалению, и сам Архип получил так, что мама не горюй. Язык Творения, как его еще называли, всегда был особенным родом чародейства, не похожим ни на что иное и недоступным большей части посвященных. Более того, этот сорт магии единственный не требовал даже обладания сродством к магическим энергиям, обладая силой сам по себе. Достаточно было просто суметь произнести нужную последовательность звуков. Но, конечно же, все это давалось не просто так. Слова требовалось произносить с идеальной точностью и верностью. И вовсе не потому, что иначе волшебства не случится, нет. Просто получиться может совсем не так, как хотелось бы незадачливому чародею. А многие бы смогли с идеальной точностью воспроизвести все обертона и переливы речи, чуждой любому из существующих на земле языков и настолько древней, что даже во времена Аккада считалась легендой? От мистического удара голова Архипа с треском запрокинулась назад, треск разлетающихся в крошку зубов был так оглушителен, что показался громовым раскатом, а ослепительно яркая вспышка боли надолго выбила из разума любые другие мысли. Почувствовав под щекой шершавую поверхность иссохшей земли, он погрузился в блаженное беспамятство.

Глава 32

Сперва вернулась боль. Болело, кажется, все, что только могло болеть в теле, и даже немного того что болеть, по идее, не должно. Болела грудь, с трудом и хрипом вздымавшаяся в попытках хлебнуть воздуха. Болела челюсть, опухшие губы, да и вообще весь рот, заполненный солоноватой юшкой и осколками костей. Бобел живот, болела кожа, господь свидетель, даже волосы и те добавляли во всеобщую какофонию боли свой небольшой, но вполне весомый вклад. Но больше всего отчего-то болела правая рука, плечо которой то и дело пронзали резкие яростные вспышки, словно бы кто-то пытался эту руку из сустава выломать. Потом, постепенно и неуверено начало возвращаться сознание и Архип понял, что за руку и вправду кто-то яростно тянет. Да так сильно, что при каждом из рывков измученное тело его довольно ощутимо сдвигается и скребет многострадальной колдунской мордой по твердой и шершавой, словно шлифовальная шкурка, земле.

Величайшим усилием Архип разлепил веки и обнаружил, что на улице уже царила глубочайшая ночь, и луна давно перебралась за зенит, а значит в бессознательном состоянии он провалялся не меньше нескольких часов. Издав пару хриплых стонов, он сумел-таки повернуть голову, попутно, кажется, расцарапав ту часть лица, что по какому-то недоразумению до сих пор оставалось целой. И сразу же встретился поймал практически лишенный от ужаса взгляд молодого дворянина. Как бишь там его звали? Владимир? Александр? Да и бес бы с ним. В общем, спутником ныне покойной столичной волшебницы. Мальчишка этот выпучив глаза не хуже самого Альберта фон Бреннона, и тихонько поскуливая, яростно пытался вырвать из правой руки Архипа зажатый мертвой хваткой топор. Пытался настолько упорно и яро, что, судя по боли, давно уже выбил как из плечевого, так и локтевого сустава. Да и как бы жилы не пообрывал, а то совсем рука не слушалась. Как еще с корнем не выдрал, непонятно. Особой злобы на глупого мальчишку колдун не испытывал. Видно было, что не по своей воле тот делал. Лицо перепуганное, губы искусаны до мяса, по подбородку слюна вперемешку с кровью текут, движения деревянные, неуклюжие, словно на ярмарке куклой на веревочках неумеха-скоморох управляет. Единственное, что по-настоящему удивляло, так это то, что топор к руке, словно бы прилип. Никакими силами не удается Владимиру, или, может быть Евстафию, Бог его ведает, даже одного пальца разжать. А он, судя по крови на топорище пытался… Зубами грыз, что ли?

Колдун осторожно, внимательно прислушиваясь к ощущениям, раскрыл рот и выплюнул забившую рот массу. К его большому счастью, челюсть вполне себе слушалась. Значит не сломана. Правда, вместо половины передних зубов только острые осколки, Но с этой проблемой при желании так или наче справиться можно. В крайнем случае новые отрастит, колдун он или нет, в конце-то концов. А вот с рукой такой фокус уже вряд ли пройдет.

— Ну и чего ты делаешь, дурень? — прошепелявил он. Не то, чтобы, он надеялся вот так сходу образумить мальчишку, ежели б влияние Бреннона было таким слабым, то он и сам бы уже давно выпутался. Но ничего другого ему и не оставалось. Сил на борьбу самому не было.

— Я… Я… Я не могу!!!! — навзрыд завыл тот. Будто только и дожидался, пока слушатель в чувство придет. — Он меня заставил…

— Чо орешь, дурниной? — поморщился колдун. Истерика дворянчика резала уши. — Ты волшебник или корм собачий? Не учили вас там в институтах как от чужого контроля освобождаться что ли?

— Я пробовал!!! — не переставал голосить тот. — Он слишком силен!!!

— Отставить истерику! — постарался рявкнуть Архип, получилось не очень внушительно, но на столичного волшебника, кажется, подействовало. Наконец, сумев хоть немного взять себя в руки, тот прикрыл глаза и попытался выровнять дыхание. При этом правда, уперся правой ногой в бок и теперь не дергал топор, а просто тянул. Так, что Архип порадовался, что чувствительность совершенно отказала. — Давай, давай, ты сможешь… — попробовал было подбодрить мальчишку колдун, но неожиданно его прервал удар лопаты по голове неудачливого волшедника.

Коротко всхрипнув, юноша мешком осел на землю. Архип повертел головой и с удивление заметил что за всеми своими злоключениями пропустил появление на поляне сразу нескольких новых действующих лиц. За спиной, тяжело дыша, словно после длительного бега по пересеченной местности руках возвышался Григорий — сельский поп. Судя по позе, именно он лопату и зашвырнул, не найдя лучшего способа, чтоб утихомирить одержимого. Следом со здоровенным мешком на спине тащился Бирюк. Из-за спин мужиков тянула шею Айрат — архиповская воспитанница и ученица. Увидев колдуна в крайне плачевном состоянии татарка только зажимала руками рот и усиленно моргала полными слез глазами.

— Твою ж мать за ногу, Архип Семенович, прости Господь мою душу грешную, — возмущенно забормотал священник, оглядывая изломанное тело колдуна. — Да в гроб краше кладут! Это тебя аспид этот столичный так отработал? — он угрожающе замахнулся на бесчувственного Владимира, или Пантелеймона.

— Да куда ему, малохольному, — оскалился Архип зияющей многочисленными пробелами улыбкой, и постарался подняться, как он и ожидал, правая рука, упорно продолжавшая до побелевших костяшек сжимать топор, висела плетью, да и остальные слушались не сильно лучше, так что если б не помощь подскочившей Айрат, то все условия бы пропали втуне. — Не мороси, черноглазая, — успокоил он ее. — Не в первой. Справимся, — и сплюнул скопившуюся во рту кровавую массу.

— Пресвятая Богородица, — невольно перекрестился священник, зачем-то проследив за плевком и разглядев там белеющие куски кости. — Архип…

— Ты тоже не начинай, чай не попадья, — только отмахнулся колдун и поковылял в сторону покрытого травой холмика почти на самой опушке, удивительно выделявшемся на совершенно лысой поляне. — Все нашли? Тогда раскладывайте вот на том камне, что побольше, — отдал он указание за спину.

До холмика, точнее просто крупной кочки, удобно расположившейся под приметным, измазанным подтеками чего-то красного деревом, он добрался пусть и с трудом, но все-таки своим ходом. И столкнулся с неожиданной трудностью — надо было порыться в густой свежей зеленой траве, а сделать этого он никак не мог.

— Помочь, Архип? А то ты как-то неважно выглядишь… — прозвучал со спины девичий голос. В тоне, под слоем ехидцы он почувствовал плохо скрываемое беспокойство. Айрат ему нравилась. Не как женщина, хотя, конечно, красота ее могла заставить любого мужика потерять голову, и, тем более, не как дочь, отношения их были далеки от семейных. Архип восхищался ее рассудительностью, не свойственной для такого юного возраста, неутолимой жажде знаний и недюжинному таланту к чародейским искусствам, возможно, чего уж греха таить, даже превосходящему его собственный. Такой бы алмаз да под хорошую огранку.

— Ну раз уж ты все равно поперлась за мной, приблуда, — поддержал он предложенный девушкой тон. — То давай, не ленись, покопайся в травке. Надо вот в ней кой-чего отыскать.

— Что ищем-то? — охотно согласилась та, приседая. Шутки шутками, а немилости учителя она опасалась и любые задания выполняла легко и без возражений.

— Голову.

— Сахарную что ли?

— Нет, человеческую.

— К-к-как, человеческую? — девичьи руки замерла на полпути к травяному ковру, обычно миндалевидные глаза округлились, а губы дрогнули.

— Самую настоящую, — невозмутимо стоял, сверкая дырявой улыбкой Архип. — Круглую, лысую, слегка сморщенную. При этом учти, она может злобно пялиться и даже клацать челюстями.

— Она живая что ли? — кровь отхлынула от миловидного смуглого личика.

— Ага. Трусишь, егоза татарская? — подначил испуганную девочку колдун. А вот нечего было над немощью учителя насмехаться. — Позвать, может, кого из мужиков?

— Вот еще, — гордо вздернула курносую мордашку Айрат и, зажмурившись, словно в ледяную воду, сунула руки в траву.

Немного порывшись, она было взвизгнула, но, прикусив губу, все-таки пересилила себя и вытащила из зарослей крупный травяной ком, разъяренно сверкающий черными глазищами.

— Это оно? — справившись с первым страхом, что тоже удивительно, видать, от свалившихся на плечи ее за последний год переживаний, характер татарки, даром, что соплюха совсем, закалился настолько, что иному бывалому рубаке и Крым, и Рым прошедшему сто очков вперед могла дать, теперь разглядывала свою находку с любопытством, и даже начала крутить ее, вызвав злобное шипение. — А чегой это с ним?

— Оно-оно, — подмигнул Архип голове. — А это, Айрат, результат недооценки могучим волшебником обычных шаманских фокусов, — съехидничал он, вспомнив про то, как презрительно чернокнижник отмахнулся от его чар. Судя по сверкнувшим в траве глазам, насмешка достигла цели. — Познакомься, душа моя, это Альберт Карлович фон Бреннон. В прошлом дворянин, хозяин этих мест, не буду скрывать, возможно, величайший из прежде виденных мною волшебников, а по совместительству еще и кровожадный тиран, детоубийца и просто безжалостный ублюдок. Ну и да, именно он — причина всех твоих недавних невзгод и страданий.

Лицо девушки напряглось, а во взгляде проступила сталь. Она уже совершенно иначе, без толики страха посмотрела на предмет, что держала в руках и задумчиво спросила:

— Скажи, Архип, а чегой это мы с ним делать будем?

— Ежели ты ему глаз выколоть хоть хочешь, то даже не пытайся, это бесполезно, — огорчил свою воспитанницу колдун. — Да и не стоит оно того. Боли он не чувствует, только ногти пообломаешь. И бессмертен, выродок почти. Хоть режь, хоть жги его, все равно дергаться будет.

— Так и чего ж тогда с Кощеем этим Бессмертным делать?

— А то, красота моя, — речь давалась нелегко, но пропускать такую прекрасную возможность для обучения Архип не собирался. — Что способ есть, — он развернулся и похромал в сторону мужиков, уже громоздивших гроб на особо крупный кусок гранитной чаши. — Чтобы умереть, нужно жить, и именно поэтому чернокнижники, превращаясь в личеров, вынимают собственную душу из тела, зависая как бы посередине. Нам нужно сделать простое — лишь объединить тело колдуна и его душу. Благо, душа у нас вот тут, а тело… тело вы притащили, — и он постарался продемонстрировать топор. К вящей его радости, рукой удалось даже слегка качнуть, не Бог весть что, конечно, но все ж лучше, чем совсем плетью висит.

Тем временем, из мешка вытащили и разложили на камне обезглавленное мужкое тело, тощее и высохшее, но на удивление хорошо сохранившееся, учитывая почти два столетия в земле, за которые и гроб, и одежда на нем сгнили под корень. По сигналу учителя Айрат приставила комок травы к шее тела и отступила назад.

— Ну что ж, Альберт Карлович, — обратился Архип к злобно буравящему его мрачным взглядом Бреннону. — Загостился ты на этом свете, пора бы уже и честь знать, — он перехватил топор левой, работающей рукой. Естественно топорище скользнуло без какого бы то ни было сопротивления. — Да и Павла Тихоновича отпустить надобно со службы, он-то совсем исстрадался, бедолага. — Взвесив оружие в руке, Архип аккуратно положил его мертвецу на грудь, личер попытался что-то сказать, но из-зо рта, намертво забитого травой донеслось только малосвязное мычание и сипение. — Ну уж нет, дорогой мой, освобождать я тебя не собираюсь, не в той кондиции я, чтоб с тобой сейчас скубаться. Посиди, как есть, так спокойнее.

По сигналу Архипа его ученица порылась в наплечной сумке и вытащила оттуда несколько предметов. Связку восковых свечей, слегка кривоватых, видно, что отлитых кустарным способом, клубок красных ниток, небольшой бурдюк с водой и грубую деревянная чаша.

— Обмотай вокруг шеи семью кругами и завяжи на ней семь узлов. Да только нить не рви ни в коем случае, — указал он татарке. — Семен, Григорий, берите по свече и вставайте один по левую руку, второй по правую, — сам он вылил талую воду, специально набранную по зиме еще, в чашу, взял свечу и прошел в ноги.

Закончившая с ниткой девушка, со спичками обошла мужиков и подожгла три свечи. Сама же, без напоминаний встала в голове с четвертой. Архип одорительно кивнул. Один раз лишь рассказал что делать, а девка запомнила. Толковая с нее колдунья выйдет. В очередной раз сплюнув кровь, он прикрыл глаза, настраиваясь на нужный лад и медленно запел.

Душа-птаха, вольная, ясная,

Не кружи над чужими краями,

Не пленяйся тропами туманными,

Не теряйся в ветрах за горами.

Лежащий на груди мертвеца топор, словно бы начал стариться. На глазах, словно бы проходили не мгновения, а годы или даже десятилетия, метал начал покрываться ржавчиной, дерево топорище иссыхать и уменьшаться, пока совсем не рассыпались в ржавую рыжую пыль и прах. Одновременно с этим вокруг четверых человек стоящих крестом над телом завился холодный ветер, пронизывающий насквозь любую одежду, но при этом даже не колыхавший зажатых в руках людей свечей.

Мать-земля тебя вяжет силою,

Отец-огонь зажигает твой путь.

Кровь твоя — растекается жилами,

Плоть твоя — призывает вернуться во грудь.

Айрат невольно вскрикнула, когда из-под красной нити, намотанной на том месте, где шея колдуна соприкасалась с телом лениво и неохотно начала, тоненьким ручеечком начала вытекать темная, почти что черная и густая, словно смола, жидкость.

Как к дубу лист, как перо к птице,

Как роса к траве поутру —

Вернись, душа, заставь сердце биться,

Словом древним тебя я зову!

Ветер покруг проводящих ритуал людей крепчал. Более того, казалось, что в нем можно было расслышать отдаленные гневные выкрики. Трава, окутывающая голову чернокнижника за одно краткое мгновение пожелтела, иссохла и рассыпалась в прах, открывая донельзя перепуганное, и от того почти что живое лицо старика.

Да будет так — на тело замок, на уста печать,

Ни ветру сдуть, ни отменить, ни изгнать!

Аминь!

Жестко закончил Архип и одновременно с этим произошли три вещи. Три свечи одновременно погасли, зато четвертая, в руках Айрат сама собой вспыхнула ярким отчаянно чадящим пламенем, в ветре послышался облегченный, полный радости юношеский смех, а фон Бреннон, чье лицо приобрело почти нормальный человеческий цвет, тяжело и болезненно вдохнул и схватился за перезанное горло, откуда теперь уже настоящим ручьем хлестала алая кровь.

— Туши! — скомандовал Архип и Айрат опустила свою свечу в чашу. Вопреки ожиданиям огонь на ней не потух с шипением, а, наоборот, посинел и растекся по поверхности, словно бы по спирту или земляному маслу, а потом резким всполохом рванул вверх и погас. Тело чернокнижника болезненно забилось, окатив стоящих брызгами теплой крови, и сбросило отчаянно вращавшую глазами голову с пьедестала. А после все затихло.

Архип выдохнул и тяжело опустился на камень рядом с телом. Бережно устроил покалеченную правую руку на коленях. К ней, кажется, начала возвращаться чувствительность. И боль.

— Святой отец, — запрокинув голову назад попросил он. — Окажи услугу, отпой двоих.

— Как скажешь, Архип Семенович, но кого?

— Раба Божьего Павла Тихоновича, и рабу Божью Наталью, — он вздохнул. — Бедовая баба была, конечно, дурная, но все ж своя, православная.

— Будет сделано, — легко согласился священник и полез в складки рясы за Библией.

— Приблуда, — девушка задумчиво вертящая в руках поднятую с пола голову фон Бреннона от неожиданности вскрикнула и подпрыгнула. — Иди разбуди нашего прекрасного принца, — он кивнул в сторону все еще лежащего без чувств молодого дворянчика. Не на своем же горбу нам его до дому переть. Надеюсь, от пережитого, бедолага, умом не повредился, сумеет сам ногами перебирать.

Девушка покорно кивнула, отставила голову на камень и медленно двинулась в сторону бесчувственного волшебника. Впрочем, миндальничать она с ним не собиралась, и с ходу отвесила солидного пинка по седалищу.

— Семен, — Архип порылся в сумке и вытащил оттуда деревянный кол. — Вбей этой падали в сердце, от греха подальше, да прикопай где-нибудь в лесу. Каждому, да по делам его…

Раздав указания и разогнав своих спутников, Архип перевел взгляд на восток, где над верхушками деревьев уже начинал алеть небосвод. В той стороне как раз находилось село, где когда-то очень давно приютили одного такого же бедового и дурного волшебника, приютили, обогрели, показали, как надобно жить. Не смотря на телесные раны, на душу колдуна опустился удивительный покой, а на губах появилась легкая едва уловимая улыбка.

КОНЕЦ

Оглавление

Первая часть. Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Вторая часть. Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Третья часть. Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Четвёртая часть. Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32