КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124655

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Чужое имя [Иван Зозуля] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Иван Зозуля Чужое имя Повесть

1.

В конце сентября стало казаться, что солнца вообще не существует. Проливные дожди все же время от времени стихают, и тогда в разрывах высоких кучевых облаков, хоть робко, неуверенно, но проблескивают кусочки чистой голубизны. А сейчас между серыми, цвета безнадежности, тучами и побуревшей от влаги травой повисла сотканная из колких, холодных капель пелена. От пронизывающей сырости не спасали никакие плащи, на раскисших дорогах самые элегантные сапоги через несколько секунд становились похожими на старые грязные опорки, так что сама мысль о необходимости выйти на улицу приводила в дрожь.

Вот почему я просиживал в кабинете, приводя в порядок документы, составляя описи, отвечая на запросы. В тот день погода испортилась окончательно: моросящий дождь перемешался с мокрым снегом, порывами хлестал северо-восточный ветер. В обед я перекусил в офицерской столовой и взял билет в кино, решив переночевать в кабинете. Тащиться в райцентр по такой погоде не было никакого желания.

К вечеру я так накурил, что пришлось распахнуть окно. Свист ветра и шум дождя ворвались в комнату, поэтому, наверное, я не сразу услышал телефонный звонок. Пока я захлопнул раму, пока ловил разлетевшиеся со стола бумаги, телефон трещал сердито и настойчиво. Почему-то я сразу подумал, что разговор будет неприятным. Да и чего ждать хорошего, когда за стеной всемирный потоп.

— Васильев? — услышал я в трубке грудной, мягкий голос начальника. — Здравствуй, Васильев. Титов говорит.

— Здравствуйте, Анатолий Алексеевич.

— Как там у тебя настроение, — в голосе начальника не чувствовалось вопроса. Тон был скорее ироническим, с примесью плохо скрываемого раздражения.

— Все нормально. Настроение боевое, рабочее, вот только погода... — я невольно посмотрел в окно.

— Погода, говоришь? Погода — это ерунда. А вот я могу тебе испортить настроение!

Это мне совсем не понравилось, однако нужно было выяснить обстановку. Осторожно спрашиваю:

— Что-нибудь случилось, товарищ подполковник?

— Еще как случилось, хуже не придумаешь! А почему случилось, это я у тебя спрошу. Завтра в девять жду в отделе с подробным докладом, особенно по «зоне». Понял, о чем речь?

— Понял, конечно, — сказал я, хотя как раз теперь окончательно перестал понимать, что происходит.

— Успеешь к девяти? — Титов говорил уже спокойнее.

— Успею. Первый поезд в шесть.

— Тогда до завтра, — подполковник положил трубку.

Папиросы отсырели, дым был противным, кисловатым, к тому же, чтобы сделать порядочную затяжку, приходилось сосать мундштук чуть ли не пять минут. Подполковник даже не намекнул, что произошло — значит, нельзя было по телефону. Вывод: случилось что-то очень серьезное, причем, касающееся «зоны». Но как раз за нее-то я и был наиболее спокоен — вот в чем дело! Мысленно еще раз «прокручивая» состоявшийся разговор, я весьма отчетливо представил себе подполковника Титова — невысокого роста, светловолосого, с выпуклым большим лбом и серыми густыми бровями, в ладно сидящей, туго перетянутой ремнем гимнастерке. Я представил, как, разговаривая со мной, он сидит боком в кресле, постукивая костяшками пальцев по настольному стеклу, и при этом по привычке время от времени тихонько, как-то по-детски пошмыгивает носом. И мне даже показалось, что постукивание и пошмыгивание я слышал в телефонной трубке.

Заперев кабинет, я предпринял нечто вроде разведки. Заглянул к командиру части, к начальнику штаба, поболтал со знакомыми офицерами. Никакого намека на «ЧП». Все спокойны, собираются в кино. Чтобы не давать повода для расспросов, пошел и я. О чем был фильм, понятия не имею: сидел с закрытыми глазами и все время думал о «зоне».

В кабинете я с полчаса листал бумаги, имеющие хоть какое-то отношение к «зоне» (их, кстати, было совсем немного), и вскоре понял, что это бесполезное занятие. Логика в данном случае была бессильна.

Погасив свет, я лег на диван и, как ни странно, почти сразу заснул. Но сон мне приснился глупый и неприятный. Меня будто бы судили за то, что я спал во время киносеанса. Защищали меня сразу три адвоката и все — иностранцы. Причем ни один из них не говорил по-русски.

Ровно в девять я вошел в кабинет подполковника Титова. К моему удивлению, начальник принял меня как обычно: дружелюбно и приветливо, хотя, может быть, чуть более сдержанно.

Пожав мне руку, он кивнул на стул:

— Посиди, я сейчас, — он снова склонился над листком бумаги и стал писать. Писал подполковник с такой необычайной быстротой, что удивлял всех, кто впервые видел его скоропись. Но вот он поднял голову, посмотрел мне в глаза и спросил:

— Небось, всю ночь не спал?

— Да как сказать... — промямлил я.

— Оно и видно. — Титов снисходительно улыбнулся, как старый опытный учитель способному, но немного ленивому ученику, поднялся из-за стола, подошел к сейфу и достал из него коричневую папку. Вернувшись к столу, он сел рядом со мной, погладил папку ладонью и спокойно спросил:

— Значит, говоришь, у тебя в хозяйстве все в порядке?

— Так мне кажется, Анатолий Алексеевич. Я вчера еще раз все тщательно проанализировал и не нашел никаких видимых упущений.

— Сейчас поймешь, Олег Петрович, — подполковник раскрыл папку и протянул мне плотный голубоватый листок.

По интонации начальника я сообразил, что большого разноса не предвидится, и поэтому почти спокойно взял из его рук эту бумагу, но в следующий момент чуть не упал со стула.

— Не может быть! — брякнул я, еще не настолько придя в себя, чтобы реально оценить взрывчатую силу голубого документа.

— Потому что не может этого быть никогда? — усмехнулся подполковник, некстати вспомнив цитату из Чехова и тем самым подчеркнув дурацкую логику моего восклицания. — Ты что же, сомневаешься в достоверности сведений Центра? — Титов говорил уже серьезно. — Здесь ошибки нет. Лучше подумай и скажи, как эти, так хорошо охраняемые тобой тайны, попали за кордон?

— Документу я верю, Анатолий Алексеевич, но поймите мое состояние: людей на объекте знаю давно и хорошо. Однако факт остается фактом. Получается, что в «зоне» обосновался шпион. Такие сведения можно получить только через живого человека. — Я сделал паузу, чтобы перевести дыхание. — Скорее всего, агент постоянно работает в моем хозяйстве. Но как же так? Все эти люди надежны. На объект имеют доступ всего двадцать шесть человек. Половина офицеров и половина сверхсрочников. Последние все, можно сказать, доморощенные — бывшие солдаты нашей части. Офицеров я тоже знаю хорошо и ни один из них не вызывает подозрений.

— Ясно, что этого «корреспондента» надо искать среди ваших людей, — сказал Титов. — При существующем в «зоне» пропускном режиме я не допускаю мысли, чтобы подобные сведения мог собрать кто-то со стороны. Это исключено. Пойдем дальше, — продолжал Титов. — Что нам надо сделать в первую очередь? Видимо, надо обратить внимание на всех, имеющих доступ в «зону» и особенно к «уплывшим» секретам. Выявить и изучить их связи. Образ жизни. Второе. Учитывая, что те сведения были не только собраны, но и переданы, надо искать канал, который был использован для передачи. Как все это сделать — не мне тебя учить, знаешь. Тебе все понятно? — Титов все это время смотрел мне прямо в глаза.

— Понятно, конечно. Постараюсь сделать все возможное, — заверил я начальника.

— Не сомневаюсь. Сегодня к исходу дня доложишь мне подробный план мероприятий. Не успеешь сегодня, оставайся на завтра. Ясно? Вот и хорошо. Иди трудись...

На объект мне удалось выехать, однако, только на четвертый день. Работы оказалось, как говорится, невпроворот. Большую помощь затем нам оказало командование части. В личных делах офицеров и сверхсрочников были обновлены автобиографии и сверены с ранее написанными. Но, увы! Никаких расхождений, если не считать того, что кто-то женился, у кого-то родился ребенок, у другого кто-то умер из родственников. Огромная работа не принесла никаких ощутимых результатов. Прошло три месяца. За это время я трижды выезжал с докладом к начальнику, два раза подполковник Титов приезжал ко мне на объект и по нескольку дней работал вместе со мной, но мы так и не нашли ни малейшей зацепки в этом, уже сильно затянувшемся деле. А ведь у подполковника тоже были начальники и вряд ли им нравилось наше топтанье на месте.

Перед Новым годом Титов снова приехал ко мне и неожиданно предложил вместе посетить техническую территорию:

— Закажи мне пропуск. Сходим, посмотрим, что там у вас делается.

Мы обошли всю территорию. Наблюдая за начальником, я заметил, что он особенно внимательно и подолгу присматривается к расположенным на зданиях и сооруженным в стороне антеннам. Прошло не меньше часа, прежде чем мы вернулись в кабинет, хотя всю территорию можно было обойти за десять минут. Повесив на вешалку шинель и одернув под ремнем гимнастерку, Титов, как бы походя, спросил меня:

— Что это за антенна на четвертом сооружении? Ну, такая, — он покрутил руками в воздухе, — затейливой конфигурации. Каково ее назначение?

Я подробно доложил. Титов слушал меня не перебивая, а когда я закончил, сказал:

— Видишь ли, снимок этой самой штуковины оказался за границей уже после того сообщения, с которым ты познакомился осенью.

Он произнес это обычным, будничным тоном.

Меня же словно током ударило. Я просто опешил. Догадываюсь, как я выглядел в тот момент, потому что начальник заметил:

— Ты не смотри на меня, как на фокусника. Думаешь, я тебя разыгрываю? Нисколько, полюбуйся, — и он достал из кармана гимнастерки копию снимка.

Сомнений не было. Это была та самая антенна. Главная, основная антенна объектов.

— Как же так?! — только и смог произнести я.

— А вот так. Тот человек у нас. Человек действует. И, как видишь, активно. Он сумел собрать и передать секретные сведения. Сумел сфотографировать антенну и переправить снимок за границу, а мы...

— Вспомнил! Вспомнил, товарищ подполковник! Вспышка!

— Ты о чем это? Какая вспышка? — Титов удивленно смотрел на меня.

— Понимаете, месяца полтора-два тому назад я видел фотовспышку! — выпалил я.

— А, черт! — не сдержался Титов и со вздохом облегчения произнес: — Ты так заорал, что я готов был подумать: шпион у нас в кармане, — он улыбнулся, но сердито заметил: — Что ж ты раньше молчал? Рассказывай, да поподробнее.

...Однажды поздно вечером после совещания у командира части мы вместе с ним шли мимо технической территории. Вдруг я увидел у одного из зданий две или три короткие, но яркие вспышки. На вопрос, что это там так сверкает, командир ответил, что солдаты сваривают оконные решетки. Все же на другой день утром я пошел посмотреть на место работы сварщиков. Выяснилось, что они в тот вечер действительно делали решетки, но работали с другой стороны здания. Я еще раз обошел то место, где видел фотовспышки, но ничего подозрительного не обнаружил, если не считать следов от сапог...

— Анатолий Алексеевич, сейчас-то я совершенно уверен, что это были именно фотовспышки. И человек, оставивший следы, фотографировал именно эту антенну, — закончил я свой рассказ и показал на снимок.

Титов слушал меня молча и с как бы совершенно отрешенным, можно даже сказать, равнодушным видом. Он не смотрел в мою сторону и лишь машинально кивал головой, словно отмечая конец очередного предложения. На постороннего такая манера могла подействовать ошеломляюще, но я-то знал, что подполковник не пропускает ни одного слова и даже интонация той или иной фразы играет для него роль. Мысленно он мгновенно оценивал ситуацию, проигрывал, как шахматист, сразу несколько версий, причем ни одной из них сначала не отдавал предпочтения. Для него они все равны в смысле... своей сомнительности. Даже к установленным, казалось бы, фактам он подходил «от противного», старался прежде всего найти их уязвимые места и заносил их в актив следствия лишь тогда, когда все возражения были прочно и доказательно отметены.

Примерно того же он требовал и от подчиненных, но не всем, конечно, это удавалось. Подполковник не был прямолинейным педантом и не навязывал никому свою волю, но не любил самоуверенных всезнаек и болтунов. Он поощрял инициативу и умел не замечать промахов, если они были следствием неопытности, а не разгильдяйства и беспечности и не очень вредили делу. «Сомневайтесь, — всегда говорил он, — не в людях, а в своих суждениях о них, об их поступках, о мотивах их поведения. Сомнение — оборотная сторона уверенности».

— Н-да, — протянул наконец Титов. — Все это, конечно, интересно. Ну, а на следы ты обратил внимание?

— Конечно, но тогда как-то не придал нм особого значения, — чистосердечно признался я. — Правда, следы рассмотрел хорошо. Это были резиновые сапоги, примерно 41-42 размера, сильно поношенные. Каблуки скошены с наружной стороны. Да, вот еще вспомнил: на одном из каблуков был какой-то шип, а вот на правом или на левом, не скажу.

— Шипы на резиновых сапогах? Тут ты что-то путаешь. На них же каблуки литые! — Титов хитровато прищурил глаза.

— Знаю. Что я, никогда не носил резиновых сапог? Но я хорошо помню отпечаток. Я не утверждаю, что это был именно шип, может, просто прилип какой-то камешек или кусочек засохшей глины, но он отчетливо впечатался в грязь.

— А кто у вас ходит в резиновых сапогах?

— В то время их носили почти все. Разрешено было. Сами знаете, что творилось на улице...

— Слушай, Васильев. А ведь, действительно, ты мог видеть электровспышку, вернее, фотовспышку. Человек выбрал момент и сработал под сварщиков. Кто из интересующих нас лиц имеет фотоаппараты и, в частности, со вспышкой?

— По-моему, никто, — немного подумав, ответил я.

— Ну вот, видишь! А говоришь, все и всех знаешь, — уловив неуверенность в моем ответе, недовольно заметил подполковник. — В самое ближайшее время выясни. Это может стать отправной точкой. О всех новых данных докладывай немедленно. Уловил?

Я кивнул головой.

В какой уже раз я снова и снова изучал личные дела людей, имеющих доступ в зону, внимательно вчитывался в их автобиографии, пытался незаметно выяснить, у кого имеется фотоаппарат с импульсной лампой, писал запросы, получал на них ответы, но ничего нового так и не добыл.

Подошла к концу зима. Наступил март, а у меня, как и прежде, — никаких результатов. Последними словами я ругал себя, проклятую антенну, но, конечно, больше всего доставалось шпиону, который обосновался у меня в части. Однако ничего нового больше придумать не мог. «Вроде и работаю, даже много работаю, — не один раз думал я, — а практически ничего нет. Плохо!»

Правда, задержки и временные тупики, бесчисленные «кто», «зачем», «почему» в нашем деле неизбежны, и я привык к этому. Но сейчас я чувствовал какую-то особую неудовлетворенность. Никогда, кажется, я еще не стоял перед такой безнадежной перспективой. И вот, когда все мыслимые и немыслимые розыскные и другие мероприятия сработали впустую, неожиданный случай вроде бы дал мне тонкую нить надежды.

2.

С открытием весенней охоты на водоплавающую дичь офицеры нашей части в одну из суббот решили пострелять. Чтобы не забыть, как это делается, шутили они. Поехал с ними и я, хотелось немного проветрить мозги от массы вопросов, на которые не было ответов.

Видавшая виды полуторка доставила нас к озеру часа за четыре. Наскоро перекусив и разобрав ружья, охотники заспешили, стремясь до вечерней зорьки подобрать подходящее место и построить скрадки.

Я нерешительно топтался с ружьем у машины, не зная, к кому присоединиться, когда ко мне подошел капитан Дементьев и спросил, охотился ли я в этих местах.

— Нет, здесь не приходилось, — ответил я.

— В таком случае, приглашаю. Не пожалеешь. Знаю озерцо — во! — он оттопырил большой палец. — Да и скрадок там у меня с прошлого года. Идешь?

Я согласился и, забросив ружье за плечо, зашагал за ним.

Капитана Дементьева я знал хорошо. Раньше вместе служили в Средней Азии, а потом встретились здесь, на объекте. Он производил впечатление дельного офицера и хорошего человека: веселый, общительный, но не трепач.

Когда мы подходили к озеру, метрах в двадцати от нас из камышей поднялась стайка чирков. Конечно, никто выстрелить не успел.

— Ну, что я говорил! — обрадовался Дементьев, провожая взглядом улетающих уток.

— Да, жаль, упустили такую возможность...

— Ну, нашел о чем жалеть, — перебил меня капитан. — Ты что сюда разбойничать приехал? Успеем еще пострелять. Убьем по парочке и хватит. Фауну, братец, беречь надо.

Дементьев не ошибся. Место действительно оказалось удачным, и к рассвету у нас в скрадке лежало несколько кряковых и шилохвостей.

Когда солнце показалось из-за деревьев, Дементьев поднялся на ноги, с удовольствием потянулся, произнес:

— Все. До вечера лёта не будет. Так что заваривай чай, да соснуть малость надо.

Мы быстро вскипятили чайник и, сидя у костра, принялись обсуждать результаты охоты.

Позавтракав, капитан наломал елового лапника, разложил его на небольшом бугорке, где было посуше, сверху постелил плащ-накидку.

— Прошу вас, Олег Петрович, ложе готово, — и первым блаженно растянулся на пружинящей, пахучей подстилке.

Я уже совсем было собрался последовать его примеру, но неожиданно замер на месте. Я не мог оторвать взгляд от ног Дементьева. Из правого каблука его резинового сапога торчала широкая гладкая шляпка мебельного гвоздя.

«Неужели он? Но как же так? — неслись у меня в голове бессвязные мысли. — Как быть? Что предпринять? Может, это какое-то дурацкое совпадение?»

— Чего стоишь? Ложись, места хватит, — снова обратился ко мне капитан.

— А знаешь, Костя, я, наверное, малость пройдусь. Что-то расхотелось мне спать...

— Ну-ну, валяй. Дело хозяйское, — проговорил Дементьев и принялся пристраивать под голову рюкзак.

Лихорадочно соображая, что же делать, я подошел к убитой нами дичи и стал разглядывать ее, не переставая думать о Дементьеве. Когда я взял в руки двух кряковых селезней в брачном оперении, капитан сразил меня окончательно. Увидев поднятых мною птиц, он крикнул:

— А ну-ка, Олег Петрович, замри — и я запечатлею тебя с этими кавалерами! — Дементьев взялся за рюкзак.

Я увидел, как он одним ловким движением распустил шнурок, засунул в мешок руку и достал из него фотоаппарат... со вспышкой, которую тут же запихнул обратно: солнце светило вовсю.

От неожиданности я даже открыл рот и выглядел, наверное, довольно глупо. Выручил меня сам капитан:

— Прошу улыбочку, а то стоишь, как мумия.

Я изобразил какое-то подобие улыбки и стоял так, пока он несколько раз щелкнул затвором. Затем я отправился на прогулку.

Пройдя метров двести вдоль озера, я углубился в лес и, сделав изрядный крюк, вышел к тропе, по которой мы с капитаном проходили вчера вечером.

Здесь я без труда нашел отчетливые следы резиновых сапог и принялся тщательно их изучать. Не надо было быть большим знатоком, чтобы сразу определить, что это были те самые отпечатки, которые я видел в зоне. Тот же размер. Так же стоптаны каблуки. Тот же «шип». И, тем не менее, между теми и этими следами было какое-то различие. Но какое? Сколько ни всматривался я в сырую глину, как ни напрягал изрядно истощившееся за последнее время воображение, четко этой разницы определить не мог, хотя и чувствовал, что она есть. Еще одна загадка!

Понимая, что в понедельник мне обязательно придется вернуться к этим следам, я отыскал несколько особенно отчетливых отпечатков и прикрыл их хворостом.

«Неужели Дементьев? — недоумевал я, возвращаясь назад. — Но почему он так спокойно продемонстрировал мне фотоаппарат? Кстати, раньше я его у капитана никогда не видел, хотя неоднократно бывал у него на квартире. Проверяет? Но зачем? Какой смысл? Наоборот, на себя же наводит». — Я ничего не понимал.

Признаться, мне совсем не хотелось, чтобы капитан Дементьев оказался тем человеком, которого мы ищем. Как я уже говорил, мы были с ним приятелями, жили в одном доме, да и жены наши дружили между собой. И вдруг... Да, возможно, прав был подполковник Титов, когда говорил, что я плохо знаю людей.

Вспомнив сейчас об этом, я снова представил себе своего начальника. Представил, как он, не перебивая, будет слушать мой рассказ. А выслушав, посмотрит мне в глаза, как врач смотрит на больного, спокойно, без укора заметит: «А я что говорил?» — или что-то в этом роде...

Когда за деревьями показался скрадок, на меня налетел табунок чирков. Я сдуплетил. Одна утка упала почти к моим ногам. Подобрав трофей, я подошел к костру. Дементьев спал крепким сном хорошо поработавшего человека.

Опустившись на корточки, я опять уставился на его сапоги, хотя прекрасно понимал, что мне это сейчас ничего не даст. Просто я не мог оторвать взгляд от этого гвоздя. Потом, повесив на дерево ружье, я стал «подкармливать» костер. Заслышав мою возню, Дементьев сонно поинтересовался, как дела.

— Одного чирка взял, — похвалился я.

— И стоило на такую дичь заряд портить?

— Я на него даже два ухлопал, — присев рядом, признался я.

— Тем более, — пробурчал капитан и повернулся на другой бок.

— Слушай, Константин! — решился я наконец. — Скажи, тебе правую пятку не колет?

— Пятку? С чего ты взял? Не колет, — он слегка приоткрыл один глаз.

— Гвоздь у тебя в правом каблуке...

— Гвоздь? Какой еще гвоздь? — он сел, пошевелил ногой в сапоге и недоуменно пожал плечами.

— Да такой, знаешь, красивый и достаточно длинный, наверное.

— Ну-ка, выдвори его, — предложил Дементьев, протягивая мне охотничий нож.

Делать было нечего. Я взял нож, вытащил злополучный гвоздь и протянул его капитану.

— И правда красивый, — засмеялся он.

— Интересно, где это ты сумел его поймать?

— Это не я. Здесь в лесу таких гвоздей быть не может. Это, скорее всего, Михаил Потапыч где-нибудь подцепил.

— Какой Михаил Потапыч?

— Старшина Дунаев. Это его сапоги. Я на охоту одолжил.

«Слава аллаху, вроде пронесло», — подумал я и спросил:

— А почему Михаил Потапыч? Он же Иван Петрович, по-моему.

— А его все так кличут за походку. Переваливается-то он, как медведь...

Но я уже плохо слушал капитана. Теперь я понял эту разницу в следах, которая беспокоила меня там, на тропинке. Действительно, человек, «наследивший» на территории технической зоны, ставил ступни ног носками несколько внутрь, Дементьев же ходил широким шагом. «Значит, Дунаев», — подумал я, испытывая приятное чувство облегчения, и уже не особенно заботясь о логике, спросил:

— А фотоаппарат тоже у него позаимствовал? Что-то я раньше не видел его у тебя.

— Фотоаппарат? Фотоаппарат мой. На прошлой неделе купил во Львове, на рынке. И ты будешь первым, кого я запечатлел на фоне великолепной природы в такое прекрасное утро, — он широко развел руки.

Не в силах больше сдерживаться, я шумно, облегченно вздохнул. Значит, не он. Мне хотелось обнять Дементьева. Но Дунаев? Нет, тоже не может быть. Наш бывший солдат, остался на сверхсрочную и вдруг...

— Ну ты, неугомонная душа, будешь сегодня отдыхать? — прервал мои размышления Дементьев

— Обязательно. Обязательно буду, многоуважаемый Константин Николаевич, — заверил я, ложась на плащ-накидку.

Я тут же уснул. Капитану потом пришлось изрядно повозиться, чтобы разбудить меня на вечернюю зорьку.

— Ну, Олег, и здоров же ты поспать, — с улыбкой заметил он, когда я наконец поднялся на ноги...

3.

На другой день утром на командирском «газике» я поехал к месту вчерашней охоты. Начал накрапывать небольшой дождик, а с запада надвигалась тяжелая темная туча. Ливень мог испортить мне все дело, поэтому я спешил и выжимал из машины все, на что она была способна и сколько позволяла дорога.

Следы не успело размыть, и я, не откладывая, принялся за работу. Сделав с отпечатков сапог два четких гипсовых слепка и дав им затвердеть, я завернул их в газету и тронулся в обратный путь.

Вглядываясь сквозь исхлестанное дождем ветровое стекло в размокшую дорогу, я вспомнил осень, такую же погоду и первые свои безуспешные попытки найти подходы к неизвестному, спокойно и дерзко действовавшему у нас в «зоне». Дунаев ли это? А если да, то когда же и кто его завербовал?

Эти вопросы, естественно, повлекли за собой следующий: Кто его проглядел? Здесь было все ясно. Конечно, я. Но как? Надо будет еще раз хоть под микроскопом просмотреть его личное дело. Опять же сапоги. Про каблук с каким-то шипом я вспомнил лишь зимой, увидев снимок антенны. В это время резиновых сапог уже никто не носил. Не ходить же в самом деле по домам военнослужащих и шариться в чуланах и кладовках, где свалены ненужные вещи. Так-то оно так, а все же осенью-то можно было установить, кто наследил в «зоне», если бы я так легко не принял слов командира части о сварщиках.

Да что теперь говорить! Говорить будет подполковник, когда я ему доложу о «результатах» охоты, и вряд ли он скажет приятные вещи. К тому же неизвестно еще, как он отнесется к самим этим результатам.

Во-первых, Дунаев и в тот раз мог одолжить свои сапоги кому-нибудь. А во-вторых, сравнить-то слепки не с чем. Тех следов, как говорится, и след простыл, — я горько улыбнулся такому сопоставлению. Невеселый получился каламбур. Да, силы юридического доказательства мои гипсовые чурбаки не имеют и могут служить разве что наглядным уроком на будущее.

Поставив машину в гараж, я попросил у начальника штаба несколько личных дел и среди них дело старшины Дунаева. Запершись в кабинете, я с нетерпением раскрыл тоненькую папку. Со стандартной фотографии с уголком на меня смотрело широкое, простоватое лицо, может быть, слегка угрюмое. Глаза нацелены прямо в объектив и, как мне показалось, чуть более равнодушно и независимо, чем полагалось бы. Впрочем, кто и когда устанавливал правила поведения людей перед фотоаппаратом?

С другой стороны, веселый и услужливый в повседневной жизни, старшина Дунаев на снимке выглядел несколько старше своих лет, указанных в документах. Я еще раз посмотрел на дату его рождения, потом снова на фотографию. Да, здесь ему можно дать лет на пять-шесть больше. «Ну, конечно, — теперь тебе все кажется важным и подозрительным, — оборвал я свои «логические» построения, — а вот где ты был раньше? Почему до сих пор не замечал этого? Потому что ни в чем его не подозревал, — честно признался я сам себе. — Значит, не надо и сейчас торопиться. Подозрения — плохой советчик».

Что-то смутное, неуловимое не понравилось мне и в двух автобиографиях старшины. Я их знал почти наизусть, но никогда еще у меня не возникало такого чувства неудовлетворенности и тревоги. Так ничего и не решив, я снял копии с автобиографий и утром следующего дня выехал во Львов.

4.

Когда я вошел в кабинет Титова, тот, не переставая говорить по телефону, поприветствовал меня кивком головы и махнул рукой: садись, мол. Я присел на стул и прислушался к односложным репликам подполковника: насколько можно было понять, какие-то городские дела, явно не по нашему ведомству.

Закончив разговор, Титов шмыгнул носом, усмехнулся:

— Вижу, с новостями прибыл.

— Так точно, товарищ подполковник! — рявкнул я по-уставному и вскочил со стула, не зная с чего начать.

— Ну-ну, успокойся, не суетись. Давай по порядку. А может, ты шпиона за дверью оставил? — подполковник улыбнулся.

— Никак нет! Вернее, я хотел сказать, кое-что есть.

И я рассказал об охоте, о сапогах Дементьева, то есть Дунаева, о своих сомнениях, положил на стол слепки и копии автобиографий старшины. Подполковник слушал внимательно, не перебивая, но как всегда вроде бы равнодушно. Сегодня меня эта манера почему-то раздражала. Я уже было хотел обидеться, когда Титов спросил:

— И как же ты думаешь воспользоваться этим? — он отодвинул в сторону слепки.

Я пожал плечами.

Титов посмотрел на меня. Его тонкие губы тронула мягкая улыбка:

— Юридически ты мыслишь безукоризненно. Ну, не расстраивайся. Сделал ты их не зря — практику получил, — он неожиданно замолчал и стал читать автобиографии.

— Да, что-то здесь есть, — сказал он минут через пять. Говорил Титов так всегда тихо, неторопливо, как бы тщательно обдумывая каждую фразу. — Раньше бы нам обратить на это внимание. Хотя ни повода, ни причин для сомнений не было, а внешне все в этих бумагах благополучно. Теперь же сапоги с гвоздиком дали нам, так сказать, новый угол зрения. — Он вышел из-за стола и, скрестив руки на груди, прошелся по кабинету. Потом вернулся к столу, взял одну из автобиографий:

— Вот, например: уроженец Якутии сразу после войны появляется у нас тут, в Западной Украине. Зачем? Посетить место гибели и захоронения отца? Возможно. Но почему, побывав на дорогой могиле, он решает остаться тут навсегда, не имея на Украине ни родственников, ни друзей, ни даже просто знакомых. А ведь в Якутии в то время у него была мать. Там проживают его брат, сестры. Там родной дом, наконец. — Титов умолк и после короткой паузы продолжал:

— Или вот это место, — он взял другую автобиографию и прочитал вслух: — «...мать умерла в 1949 году, с тех пор переписки с братом и сестрами не поддерживаю и их места жительства в настоящее время мне не известны...» — подполковник оборвал цитату и посмотрел на меня. — Что скажешь?

— Странно как-то... (Вот оно то, что смущало меня в бумагах Дунаева).

— А ты не задумывался над такими вопросами: «Какие у него были отношения с родственниками? Почему он вдруг перестал с ними переписываться и вообще переписывался ли он с ними когда-нибудь? Получает ли он письма из других мест?» — Титов снова посмотрел на меня, и я понял, что вопросы эти отнюдь не риторические.

— Даже не скажу. Не знаю, — признался я.

— А на похороны матери он ездил?

— Тоже не знаю...

— Ну, Олег Петрович, ты начинаешь меня удивлять. Того не знаешь, этого не знаешь, — Титов был явно недоволен. — А ведь прежде чем ехать ко мне с докладом, надо бы этим поинтересоваться. Кстати, как он характеризуется командованием?

— Его портрет постоянно на стенде отличников. Занесен в Книгу почета части, сфотографирован у развернутого знамени. А это, по-моему, говорит о многом...

— Для командования, но не для нас с вами, — прервал меня подполковник. — Его старание отличиться, завоевать доверие вполне понятно. Это же отличная крыша. И нам во что бы то ни стало надо проникнуть под нее. Вот что: составь-ка шифровку в Якутию. То, се — в общем, сам знаешь. И второе: план мероприятий по Дунаеву с учетом различных вариантов, так сказать, в свете неприязни к родственникам и... Книги почета, — Титов усмехнулся. — Срок — завтра.

...Отправив шифровку, я засел за составление плана. Казалось, чего проще. Есть живой человек, есть вопросы, которые надлежит выяснить, однако я уже зачеркнул несколько исписанных страниц, писал заново, а план все не получался. Просидев над рабочей тетрадью до вечера, я так ничего вразумительного и не сочинил.

— Ну, ладно, оставь его у меня, поезжай в часть, работай.

— А может, есть смысл побеседовать с Дунаевым? — несмело предложил я.

— С кем? С Дунаевым? — Титов вопросительно поднял брови. — А на каком основании, уважаемый Шерлок Холмс? У нас же фактически ничего нет, кроме мебельного гвоздика, который ты видел в сапоге, кстати, не на его ноге, и которого, кстати, там уже нет... — Да и неизвестно еще, — продолжал Титов, — эти ли сапоги наследили в зоне. И если даже кто-то в них там топтался, то почему именно Дунаев? Мог же он и в тот раз одолжить их кому-нибудь, как Дементьеву на охоту? Мог! Так что не торопись. Возможно, Дунаев вообще никакого отношения ко всему этому не имеет. У нас пока только предположения, не больше. А чтобы их подтвердить или опровергнуть, нам, а тебе в первую очередь, и надлежит выполнить то, что мы тут наметили. — Он ткнул авторучкой в «план мероприятий». — В общем, давай возвращайся к месту службы, да будь там повнимательнее. Не вспугни. У тебя возможностей и сил хватит, чтобы сделать все, о чем договорились?

— Хватит, надеюсь.

— Ну и хорошо. В добрый путь, — проговорил Титов, пожимая мне руку.

Возвратившись в часть, я, не откладывая, принялся за реализацию плана. Прошла ровно неделя, подполковник Титов снова вызвал меня к себе.

— Ну, что нового? — поздоровавшись, поинтересовался он, доставая из сейфа знакомую коричневую папку.

Ничего интересного, к сожалению, доложить ему я не мог. Дунаев вел себя спокойно, даже скромно. Ни с кем вне работы не встречался. По вечерам больше находился дома. Я знал почти каждую его минуту, но ничего подозрительного, настораживающего не обнаружил. Да и что, собственно, можно было получить за неделю? Поэтому я так и доложил начальнику.

— Ничего не попишешь, — выслушав меня, сказал подполковник. — И так бывает. Может, за ним и нет ничего. Работу, однако, придется продолжить. Окончательные выводы делать рано, — он протянул мне плотный лист бумаги. — Ответ из Якутска.

Я взял документ, зачем-то встал и стал читать вслух: «...Место рождения Дунаева И. П. и смерть отца в боях за Родину подтверждаем. Мать, Екатерина Ивановна, проживает в деревне, работает на ферме. Брат проверяемого, Николай, служит в Советской Армии. Сестры Елизавета и Мария проживают вместе с матерью. Вагин».

Я сел и молча уставился на начальника. Затем меня прорвало:

— Что же это, товарищ подполковник! Он же в автобиографии пишет, что мать умерла, а она, оказывается, жива и здорова. Или у них, — я помахал документом, — или у них...

— Ошибка? Ты это хочешь сказать? Не думаю, чтобы полковник Вагин ошибся. Конечно, неясного много, но это, скорее, наша вина: не точно и не совсем полно составили запрос.

— Но тогда непонятно, почему он вдруг похоронил родную мать?

— А почему родную? — Титов вдруг стал очень серьезным и в упор посмотрел на меня. — Может, она ему совсем не мать...

— Как? — вырвалось у меня.

— А вот так, не мать и все. Мы же опознания или очной ставки не проводили.

— Так вы, Анатолий Алексеевич, — чувствуя, как меня охватывает знакомое волнение, проговорил я, — думаете, что это совсем не Дунаев?

— Я пока ничего не думаю, — уклонился от прямого ответа подполковник. — Но в данной ситуации не исключено и это. Вагин исполнил наш запрос так, как мы его об этом просили. Но мы допустили оплошность, не попросив его выяснить, что из себя представляет Иван Дунаев, почему он оставил мать и тому подобное. Так что собирайся в дорогу. Придется тебе прокатиться до Якутска.

— А если их запросить повторно? Послать фотографию Дунаева.

— Хочешь как полегче? — Титов прищурил левый глаз. — А о Екатерине Ивановне Дунаевой, матери, ты подумал? Нет уж, поезжай сам, узнаешь все на месте. Да поделикатнее там. Понял? Когда сможешь отбыть?

— А что тянуть. Завтра же и выеду.

— Договорились. Кстати, завтра наши летуны перегоняют самолеты до Красноярска, я договорюсь с командиром полка, чтобы тебя прихватили вместо воздушного стрелка, что ли. Ну, а от Красноярска доберешься. Там уже не далеко. Заодно и со знакомыми повидаешься. Ты ведь у них уже бывал?

— Ровно два года назад.

— Приедешь в Якутск, кланяйся Вагину.

— А вы что, знакомы с полковником?

— Было дело. Встречался и неоднократно. Проинформируй Бориса Ивановича по имеющимся у нас материалам, попроси помочь. Им там виднее, чем и как тебе содействовать. Вопросы есть?

— Нет. Все понял, Анатолий Алексеевич.

— Ну и добре. Готовься в дорогу...

5.

Задание и вправду казалось мне и простым, и понятным. Чего проще: выяснить личность Дунаева, переговорить с матерью (это, пожалуй, самое трудное) и, вернувшись, окончательно разобраться со старшиной и его сапогами.

Однако, трудности ожидали меня совсем с другой стороны. К летчикам я опоздал (они вылетели раньше, чем намечалось), так что мне пришлось выехать поездом.

До Красноярска я добирался больше недели. На другой день маленьким самолетом вылетел дальше и только еще через два дня поздним вечером сошел в Якутском аэропорту.

Хотя всюду еще лежал снег и было довольно холодно, но по всему было видно, что и здесь весна вступает в свои права.

С небольшим чемоданчиком я вышел на привокзальную площадь, намереваясь выехать в город, но ни такси, ни автобуса не было. Попробовал созвониться с дежурным по Министерству госбезопасности, но и тут меня ждало разочарование: связи с городом несколько дней не было: где-то поврежден кабель. Пришлось коротать остаток ночи в порту.

Утром на попутном грузовике я выехал в город. До начала рабочего дня оставалось еще более часа, поэтому я успел позавтракать в одной из рабочих столовых и только после этого направился в МГБ.

Дежурный, незнакомый мне капитан, внимательно рассмотрев мое удостоверение, спросил, кто мне нужен.

— Министр, — сказал я.

Если капитан и удивился такой прыти, то ничем не выдал своих чувств, а спокойно сообщил:

— Вам повезло. Как раз у себя. Только поспешите, а то он должен вот-вот уехать. Уже машину вызвал, — с этими словами капитан снял телефонную трубку, набрал номер, назвал мою фамилию, сказал «так точно» и обратился ко мне: — Полковник ждет. Вас проводить?

— Спасибо. Я знаю, где его кабинет.

На этот раз, кажется, капитан действительно был озадачен.

Я привел, насколько можно было, себя в порядок и поднялся на второй этаж.

— Разрешите, товарищ полковник? — приоткрыв дверь, спросил я.

— Заходи, заходи, — весело пробасил Вагин. — А я то думаю, что там за лейтенант из контрразведки Прикарпатского округа. — Он вышел из-за стола и крепко пожал мне руку, потом отступил на шаг и тем же веселым тоном продолжал: — Ну-ка, как ты, брат, покажись, каков стал? Ничего не скажешь: молодцом выглядишь. Правда, росточком не вышел, — он улыбнулся, взял меня за руку повыше локтя и, подводя к столу, поинтересовался: — Ты пролетом или по делу к нам?

— По делу, товарищ полковник, — усаживаясь на стул, ответил я. — Дальше вас вроде и лететь-то некуда!

— Ну, это ты зря. На нас земля не кончается. Да ты и сам, наверное, помнишь? — он хитро подмигнул.

— Нет, я только к вам, — снова повторил я и коротко рассказал о цели своего приезда.

— Помню, помню запрос Анатолия Алексеевича. Интересное дельце-то вырисовывается, а? Что ж, поможем. Обязательно поможем. Ну, а начальство твое как там? Как его здоровье?

— Спасибо. Не жалуется, вроде. Работает. Большой привет передавал. Просил вашего содействия. Вот тут все вопросы, какие мне надлежит выяснить, — я достал из внутреннего кармана кителя опечатанный конверт.

Вагин взял конверт, не спеша, аккуратно вскрыл его и, прочитав памятную записку, сказал:

— Я тебе дам отличного помощника, поезжайте с ним прямо на место, там и разберетесь. Правда, он в отпуске, но для такого дела, думаю, пожертвует несколько дней. — Вагин повернулся к столу, на котором стояло несколько телефонных аппаратов, снял одну из трубок, набрал номер, забасил:

— Здравствуй, отпускник. Ну, как отдыхается? Хорошо, говоришь? Вот и прекрасно. Я вот по какому делу к тебе, Николай Спиридонович. Не хочешь ли ты составить одному человеку компанию в рыбалке? В какой рыбалке? В очень интересной и, по-моему, перспективной. Не исключено, что щуку подсечете, а то и саму акулу. Не понимаешь? Тогда загляни ко мне на минутку и все поймешь. Если можно, не задерживайся, я спешу. — Вагин посмотрел на часы и положил трубку.

Невольно наблюдая за Вагиным, я отметил, что он почти не изменился за эти годы. А ведь время было нелегкое, и забот у министра, конечно, полон рот. Но он был, как и прежде, нетороплив, сдержан, говорил спокойно, жестикулировал скупо. Не изменился Вагин и внешне, если не считать того, что в волосах стало больше серебра и он более заметно прихрамывал. Но об этом я не решился его спросить, считал неудобным.

— С майором Оллоновым поедете, — обратился полковник ко мне.

— Я понял, о каком Николае Спиридоновиче речь, только не знал, что он уже майор.

— Почему уже? Ты вон тоже уже лейтенант, — Вагин добродушно засмеялся. — Время идет, люди растут.

Минут через десять открылась дверь кабинета и весь ее проем заполнила мощная фигура Оллонова. Увидев меня, он присвистнул и заулыбался:

— Кого я вижу! Васильев! Здорово! Каким это ветром тебя снова занесло в нашу солнечную республику? — загремел он на весь кабинет, в два шага подошел ко мне, обнял по-медвежьи и легко приподнял от пола.

— Ну хватит, задушишь человека, — шутливо заметил Вагин. — Лучше садись и послушай о том, зачем он пожаловал к нам, — и полковник рассказал о цели моей командировки.

— Да, занятно. Не исключено, что этот старшина такой же Дунаев, каким оказался бравый старшина Павел Орешкин, — пробаритонил Оллонов.

— Все может быть. Помнишь, Васильев, — Вагин обратился ко мне, — племянника нашего старшего геолога? Ну, а поскольку Оллонов приложил к тому делу свою, э-э-э, тяжелую руку, думаю, он и от этого не откажется. Так, Николай Спиридонович?

Тот пожал плечами.

— Надо понимать, согласен? Вот и хорошо. Обговаривайте, собирайтесь и вылетайте. Только прежде позвони Турантаеву, чтобы он встретил, а заодно подумал, как нас на ту сторону переправить. Село-то за Алданом, а река вот-вот тронется...

— Так Айсен Антонович в том самом районе? Он же был в Янском! — не сдержался я.

— Оллонов тоже был в Янске, а сейчас, как видишь, в министерстве. Все течет, все изменяется. Надо думать, в лучшую сторону. Ну, извините, мне пора. — Вагин второй раз посмотрел на часы и стал собираться.

6.

— А я тут голову ломаю, что это за старый знакомый летит ко мне, — подполковник Турантаев так сжал мне руку, что я понял, что, по крайней мере, силы годы ему не убавили. — Рад видеть. Надолго к нам?

— Сам не знаю, Айсен Антонович. Как примете.

— Э-э-э, гостям мы всегда рады!

В райотделе Турантаев спросил Оллонова:

— Вам, собственно, зачем на ту сторону? По телефону я что-то не все понял.

— Есть такая необходимость. Нужно увидеть, именно увидеть Дунаеву Екатерину Ивановну, — сказал Оллонов. — Не знаете такую?

— Дунаеву? Как же, знаю. Был запрос, и мы на него ответили. Что-нибудь серьезное? — Турантаев посмотрел на меня.

— Черт его знает, но проверить нужно, — и я коротко рассказал подполковнику о причинах своего появления в районе.

— Интересно, — протянул Турантаев. — Умерла? Екатерина Ивановна жива и здорова, это я вам точно говорю.

— Айсен Антонович, а сыном Иваном вы у нее не интересовались? — спросил я.

— Нет, конечно. Да вы и не ставили такого вопроса в своей бумаге.

— Претензий к вашему ответу мы не имеем. Здесь мы сами маху дали. Поймите и нас: родной сын пишет в автобиографии, что мать умерла, аона, оказывается, жива.

— Ну что ж, завтра поговорим с ней, — подвел итог майор Оллонов.

— Завтра, завтра... А как вы туда доберетесь? Вертолета у меня нет. Вездеход или машину посылать нельзя. Река вот-вот тронется. Сами знаете, что такое ледоход на Алдане.

Я-то, конечно, не знал, но Оллонов, видно, вполне понял Турантаева:

— Айсен Антонович, зачем темнить? Мы же знаем, что вы заранее оценили ситуацию.

— А-а-а! Тебя, Николай Спиридонович, не обманешь, — Турантаев прищурил глаза. — Сейчас я тебе покажу мой вариант. — Он вышел из кабинета и через минуту вернулся с двумя парами лыж. — Вот эти, подлиннее, тебе, ну, а поменьше, Васильев, для тебя. Самый надежный транспорт нынче. Может, рекорд не поставите, но наверняка не провалитесь и не замерзнете. — Турантаев засмеялся.

— А до села далеко? — спросил я.

— Километров тридцать будет, а то и с гаком.

— А «гак» — сколько? — засмеялся майор.

— Ну, еще пяток набрось. Во всяком случае, не больше сорока, это уж точно.

— Ну если так, куда ни шло. Осилим, а? Западный человек?

— Я не «западный», я с западной границы, — отпарировал я, но всерьез задумался о своих способностях лыжного марафонца.

— Если по морозцу выйдете, то часа через три-четыре будете на месте, — успокоил Турантаев.

Ночь стояла темная, но не черная, а какая-то серовато-мутная. Начало четвертого утра. Мы, поеживаясь и зевая, тронулись в путь.

Ночью заметно подморозило, снег был плотный, упругий, и лыжи скользили легко. Оллонов с места пошел широким, размашистым шагом, постепенно все набирал и набирал скорость. Чтобы не отстать от него, я энергичнее налег на палки, но уже через километр-другой почувствовал, что при таком темпе меня надолго не хватит. Стараясь дышать поровнее, я бодро спросил:

— Николай Спиридонович, не слишком ли ретивый старт для непрофессионалов?

— Что, уже уставать начал? — не оборачиваясь, отозвался он. — Я просто решил немного поразмяться. Сейчас пойдем потише.

Скатившись с некрутого откоса, мы вышли на белую равнину Алдана. От чистого нетронутого снега, который пересекала лишь синяя прямая полоска зимника, стало заметно светлее. Река здесь резко меняла русло, правый берег уходил далеко в сторону и почти сливался с горизонтом.

Чуть ниже по течению белел широкий просвет — устье Маи. Истоки ее затерялись где-то в отрогах Джугджура, но и здесь, на равнине, она не изменила своего строптивого, горного характера. Обычно считается, что все притоки впадают в главное русло по течению, а Мая и тут поступила как раз наоборот. Противоборство двух сильных потоков создает неописуемую картину. Увидеть ее можно, конечно, только летом. Однако и сейчас мы напоролись на следы этой борьбы. Вдоль всего устья лыжи то и дело натыкались на присыпанные снегом и поэтому еще более коварные ледяные бугры, небольшие торосы, кое-где на чистом черном льду светлели забитые снегом трещины.

Флотский офицер, он же известный русский писатель И. Гончаров отдал должное Мае во «Фрегате «Паллада»: «...погода была великолепная. Река с каждым извивом и оборотом делалась приятнее, берега шли отлогие, лесистые или утесистые. Лодка мчится с невероятной быстротой. Мы промчались 28 верст за два часа...» Снег здесь был не сухой и плотный, а рыхлый и покрывшийся за ночь неплотным, то и дело ломающимся настом.

Наконец, Оллонов остановился. Он посмотрел на сопку у основания лесистого мыса, отделяющего Алдан от Маи, и ткнул туда лыжной палкой. Я тоже глянул в ту сторону и внезапно обнаружил, что сопка очень отчетливо, как на контрастной фотографии, выделяется на фоне совсем уже светлого неба. Края ее заметно порозовели.

— Как насчет второго дыхания? — спросил у меня майор.

— Чего там второго, пятое кончается, — пробормотал я, отправляя в рот комок стерильно чистого снега.

— Ну, тогда жми на шестом, Петрович! Вот-вот солнышко появится и тогда нам с тобой труба, как гонщикам, не угадавшим мазь до старта.

Да, чувствовалось, что весна добралась и до этих медвежьих углов. Солнце взошло яркое, светло-желтое, словно умытое в безукоризненно голубом водоеме неба. С каждой минутой идти становилось все тяжелей и тяжелей. Но тут Оллонов взглянул на часы и сразу повеселел, даже, кажется, прибавил шагу. Не оборачиваясь, сообщил:

— Вышли на финишную прямую. Уже вижу цветы и оркестр.

Но вместо цветов, за очередным, не то десятым, не то пятнадцатым поворотом, на фоне темной тайги вспыхнула в солнечных лучах белая пушистая березовая рощица, а оркестр заменил вдруг затарахтевший во всю мочь трактор.

Мы выбрались на берег и за рощицей обнаружили небольшую аккуратненькую деревеньку. Шел уже восьмой час, и прохожих на единственной улице было немало. Вернее, не прохожих, а людей, спешащих по делам. У длинного бревенчатого сарая — очевидно, какой-то конторы или базы стояли две оленьи упряжки.

Оллонов подошел к ним, поздоровался с хозяевами, протянул им сигареты. Два пожилых якута отрицательно помотали лохматыми шапками и вытащили из карманов коротенькие трубки. Оллонов что-то спросил, старики дружно махнули руками в дальний конец села, где серели растрепанные стога сена и курился парок над приземистыми хотонами фермы.

Дом Дунаевой оказался совсем рядом с фермой. Отцепив лыжи, мы вошли во двор. На крыльце возилась с запором невысокая женщина средних лет, в аккуратном ватнике и в белой заячьей шапке. Она обернулась на наши шаги, и в ярком утреннем свете обрамленное пушистым чистым мехом лицо ее показалось удивительно молодым и приветливым. Очевидно, она только что вернулась с утренней дойки.

— А мы к вам, Екатерина Ивановна, — сказал Оллонов, сказал так, как будто они сто лет знакомы. — Здравствуйте!

— Здравствуйте, — спокойным певучим голосом ответила женщина и немного удивленно спросила: — А вы откуда меня знаете?

— За это и деньги получаем, — засмеялся Оллонов, и Дунаева тоже улыбнулась. — Из райсобеса мы, обследуем семьи фронтовиков. Бытовые условия, пенсионные дела и все такое прочее. Может, у кого документов каких не хватает или там запрос сделать — постараемся помочь.

Мы стояли уже на крыльце, и Екатерина Ивановна, все еще улыбаясь, всплеснула руками:

— Что же мы в дверях-то топчемся! Пожалуйте в избу. Извините только, что не прибрано, не успела я нынче-то.

В довольно-таки маленьком снаружи домике внутри было совсем не тесно. Прямо из сеней мы попали в большую, скромно обставленную комнату: по-деревенски — залу. Судя по размерам выходившей сюда торцом печи, кухня тоже была просторной. Рядом с печью, за еще одним дверным проемом, завешенным ситцевой занавеской, очевидно, была спальня. На выбеленных стенах залы висел большой календарь, вырезанный из новогоднего «Огонька», и две большие рамки, заполненные разнокалиберными фотографиями.

Оллонов с интересом разглядывал эти семейные реликвии. Хозяйка подошла к нему и стала неторопливо рассказывать, кто и кем ей приходится. Одновременно она успела-таки на миг отлучиться на кухню и вынесла нам оттуда по большой кружке пенящегося парного молока. Это было как нельзя более кстати, поскольку вряд ли в этой деревеньке нашлась бы столовая, а ведь нам еще топать обратно. Пока я аккуратно макал в молоко пахучий домашний хлеб, отламывая куски от еще теплой краюхи, Оллонов, как бы продолжая изучать генеалогию рода Дунаевых, мимоходом спросил:

— Дочки-то ваши с вами живут, Екатерина Ивановна?

— Не совсем так. Маруся, школьница, со мной. Правда, сейчас-то она в Усть-Mae, в интернате, а Елизавете с полмесяца как свадьбу сыграли, к мужу перебралась. Тут же, в нашем наслеге.

— А сыновья? — спросил Оллонов, не оборачиваясь. Услышав вопрос Оллонова, я уставился в пустую кружку. Не хотелось мне видеть, как изменится сейчас это доброе, такое еще молодое лицо, как побегут по нему скорбные морщинки и чистые материнские слезы. Но Екатерина Ивановна не заплакала, она только глубоко вдохнула несколько раз и очень тихим сразу же изменившимся голосом сказала:

— Двое их у меня... было. Николай в армии сейчас, осенью пошел, а старшенький, Ванюшка...

— Он что, уехал куда?

— Кабы уехал... Утоп мой Ванюшка, голубчик. Пятый год пошел, как Алдан похоронил его, так и не нашли в реке-то.

Оллонов наконец отошел от стены, взял Дунаеву за руку и тихо проговорил:

— Простите нас, Екатерина Ивановна, расстроили мы вас... Я вот действительно припоминаю: был вроде такой случай. По-моему, у них лодка перевернулась?

— Ну да. Трое их было, ребят-то. Порыбачить собрались, да, видно, на топляк наскочили. Вода большая была, осенняя, да и холодная уже... Двое-то выбрались, а мой не сумел, не доплыл...

— Да... — Оллонов задумчиво посмотрел на большой портрет улыбающегося юноши, расположенный в самом центре одной из рамок. — А те что. Не сумели ему помочь?

— Кто ж их знает. Сами растерялись, конечно. Товарищ его, Кеша, можно сказать, друг, который с ним на лодке был, так переживал, так убивался, что через несколько дней совсем от меня уехал. Говорил, не может здесь жить, где все ему Ванюшку напоминает.

— Он что же, Кеша этот, у вас жил?

— У нас, у нас. Сам-то он с Украины, считай, без дома остался. Сразу после войны приехал к нам, работал в леспромхозе, познакомился с Ванюшкой, тот и пригласил его. Парень-то он хороший, обходительный. Под конец все звал сына поехать на Украину, там, мол, теплее да и поинтересней, чем в нашей-то глухомани. И Ванюшка хотел могилу отца навестить, он у нас там похоронен. Совсем, было, собрались. Ваня выписался уже, с комсомольского учета снялся, а тут... — Дунаева не договорила, вышла на кухню.

— У тебя есть фотография этого твоего прохвоста? — быстро спросил Оллонов.

— Есть, конечно.

— Дай мне!

Минуты через три вернулась Екатерина Ивановна. Видно было, что она все-таки всплакнула там, на кухне.

— Извините нас еще раз, — сказал Оллонов. — Невеселые мы гости оказались...

— Ну, что вы, что вы! Разве ж вы виноваты, — хозяйка заметила, что я нерешительно потянулся к карману, и попыталась улыбнуться. — Курите, курите! Хоть мужиком в доме пахнуть будет.

— Да, кстати, — Оллонов сделал вид, будто только что вспомнил о чем-то. — У вас не сохранилось случайно паспорта или комсомольского билета сына?

— Конечно, конечно. Это же память о Ванюшке. Считай, все, что от него и осталось. Я сейчас... — Дунаева выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда темно-желтую шкатулку из лиственницы и принялась перебирать какие-то бумажки.

— Здесь они были, здесь... Куда же я, старая, их задевала? Тут же были... я помню. Или... — бормотала она.

— Ничего, Екатерина Ивановна, не беспокойтесь. Потом найдете. Просто я хотел уточнить его стаж комсомольский, в райкоме-то документов нет. — Оллонов встал, шагнул к двери. Но вдруг вернулся к столу. — Чуть не забыл, экий я! Ведь у нас для вас, Екатерина Ивановна, есть небольшой сюрприз. Друг-то Ванюшкин, Иннокентий, низко кланяется вам, большой привет передает.

— Вы что же, знаете его? Видели? — встрепенулась Дунаева.

— Я-то нет, а вот один товарищ вернулся недавно с Украины, знает его, виделись они там. Через него Кеша и передал привет, даже фотографию свою прислал. Где же она у меня?

Оллонов пошарил в кармане, положил на стол снимок. Екатерина Ивановна взяла глянцевитый листок, отошла к окну.

— Да, это он, Кеша. Что же он не написал ничего?

— Кто его знает? Может, спешил, может, еще что. Я вот смотрю на него и тоже вроде — где-то его видел. Наверное, здесь, в районе. А вот фамилию и отчество запамятовал.

— Звягинцев его фамилия. А отчество не то Пантелеевич, не то Панкратьевич, не припомню сейчас.

Посидев еще несколько минут, мы попрощались и вышли на улицу. Надевать лыжи не было никакой необходимости. Во дворе снег еще держался, но вся проезжая часть улицы была исполосована говорливыми змейками ручейков. С веселым грохотом с крыш сыпались сосульки. У самого правления здешнего колхоза стояла только что вылепленная снежная баба. «Здравствуйте!» — сказал ей весело Оллонов и приподнял кастрюлю, которую ребятишки нахлобучили на нее вместо шляпы.

— Запорожец за Дунаем, а Звягинцев за Дунаевым. Интересное кино получается. — Оллонов вдруг остановился и посмотрел на меня в упор. — Не знаю, чем он у вас там занимается, этот Звягинцев-Дунаев, но я бы ему и картошку чистить не доверил. Отравит, прохвост.

— Тут, Николай Спиридонович, не картошкой пахнет...

— Ладно, ладно! Понимаю. И не обременяй меня своими заботами, Васильев. Я все же в отпуске и катаюсь с тобой на лыжах из чисто спортивного интереса. Пойдем к председателю, может, какая оказия есть до Усть-Маи, а то на этом транспорте теперь совсем худо нам придется, — он помахал лыжами и продолжал: — А я так мечтаю попасть в райцентр — если не к обеду, то хотя бы к ужину.

Мы показали председателю свои командировочные удостоверения и удостоверения личности и попросили помощи. Нам в этот день определенно везло. Выяснилось, что с минуты на минуту на лесную деляну в сторону райцентра уходят тракторные сани. Председатель предложил нам позавтракать, но мы предпочитали побыстрее добраться до телефона и, раздобыв охапку сена, с максимальным комфортом устроились на санях.

Я спросил у тракториста, где находится контора леспромхоза. Оказалось, в самой Усть-Mae, а здесь только участок. Ну что ж, значит, до Усть-Маи. Тем лучше.

Трактор лихо съехал по откосу берега и уверенно зашлепал гусеницами по отсыревшему снегу. Солнце пригревало так, что можно было загорать.

— Эх, красотища! — с удовольствием потягиваясь, чуть ли не пропел Оллонов и подозрительно уставился на меня. — Ты никак опять хочешь о чем-то спросить?

— Вы не сердитесь на меня, Николай Спиридонович, но как вы угадали, что они перевернулись на лодке?

— Эх вы, горожане! Как еще осенью можно утонуть, тем более втроем. Не купаться же они ходили.

— А не мог он нарочно перевернуть лодку?

— Звягинцев-то? Вряд ли. Там же был третий. Что же он, на следствии молчал бы?

— Логично, а если...

— Послушай, вещий Олег! Давай помолчим немного. Грейся на солнышке, дыши чистым воздухом и любуйся природой, пока она есть. Скоро здесь понавтыкают драг, совсем другой пейзаж будет. Может, и не хуже теперешнего, но другой. Понял?

— Понял, — сказал я и к своему удивлению заметил, что у меня слипаются веки. Я поудобнее устроился на сене и вскоре заснул. Проснувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Солнце уже клонилось к вечеру. Сани стояли на широкой накатанной дороге, от которой влево отходила свежая просека. Оллонов о чем-то говорил с трактористом, но голосов не было слышно из-за тарахтения двигателя. Совсем некстати захотелось есть.

Словно угадав мои мысли, подошел Оллонов и сказал: «Здесь всего четыре километра, дотопаем. У Турантаева, наверное, пельмени есть, а?».

Я приканчивал вторую тарелку пельменей и пятую кружку чая с молоком, когда подполковник Турантаев, наконец, дозвонился до Якутска. Выслушав мой доклад, Вагин пообещал немедленно проинформировать подполковника Титова и попросить для меня дальнейших указаний.

— Да, какие же указания, товарищ полковник! Во Львов мне надо лететь, брать этого деятеля.

— Возможно, возможно, лейтенант, — в голосе министра слышалось сомнение. — Но ты не торопись. Начальству все же виднее. Как считаешь?

— Слушаюсь, — сказал я, но, очевидно, без должного энтузиазма, и Турантаев с Оллоновым рассмеялись.

— Кто кому не угодил? — стараясь быть серьезным, спросил Оллонов. — Ты министру или он тебе?

Я пересказал им разговор.

— А что, это мысль, — подхватил Турантаев. — Будем и дальше действовать по субординации. А поскольку я тут старший и по возрасту, и по званию...

— И по должности, — вставил Оллонов.

— И по должности, — Турантаев кивнул головой, — поэтому приказываю: с сегодняшнего дня считать себя моими гостями вплоть до особого распоряжения. Ясно?

— Так точно, — крикнули мы хором, вернее, дуэтом.

Вагин позвонил на следующий день после обеда.

— Скучаешь, Васильев? — поздоровавшись, спросил полковник. — Ну, поскучай еще до вечера. Сегодня разговаривал с твоим начальником. Ничего интересного. Однако про Львов пока забудь. С рейсовым самолетом высылаю для тебя почту. Ознакомься с рекомендациями и отнесись к ним серьезно. — Вагин помолчал, потом сказал, очевидно, улыбаясь: — Будешь возвращаться, привези мне пару куропаток, ладно? А теперь передай трубку Турантаеву.

До семи вечера мы с Оллоновым просидели в квартире Турантаева и обсуждали, что нам дало установление тождества Дунаев—Звягинцев.

Майор Оллонов неторопливо расхаживал по комнате с чашкой крепкого чая и вслух рассуждал:

— Значит, этот Звягинцев выкрал документы Ивана Дунаева и выехал с ними на Украину. Это факт, факт свежий, как бифштекс. Какой же к нему гарнир? Довольно разнообразный. Во-первых, у него, очевидно, были веские причины перестать быть Звягинцевым. Какие — предстоит выяснить. Во-вторых, новые документы оказались на редкость удачными. Паспорт уже выписан с прежнего места жительства — прописывайся, где хочешь. Бывшего владельца паспорта вот-вот должны были призвать в армию, значит, новому «Дунаеву» недолго ходить с липовыми документами. В-третьих, липу эту еще нужно было сделать, то есть, прежде всего, переклеить фотокарточки. Он это сумел и сделал безукоризненно. Следовательно, он не лопух, не дилетант.

— А как же с комсомольским учетом? — поинтересовался я. — Карточку-то высылают только по требованию.

— Правильно, по требованию. Но кто высылает? Райком. А там могли еще и не знать о смерти владельца комсомольского билета, Ивана Дунаева. Но я вообще почему-то склонен считать, что в комсомол он вступил позже, уже в армии. Это тоже надо будет проверить.

— Все это, очевидно, так. Но остается главный вопрос: почему он вообще стал Дунаевым?

— Или, что то же самое, кто он? — подхватил Оллонов. — Вор-рецидивист, скрывающийся от наказания? Сомнительно. Шпион? Если шпион, то чей? Где его успели завербовать и еще сотня-другая вопросов. Насколько я тебя понял, — Оллонов посмотрел на меня, — он после призыва в армию никуда не выезжал. К тому же для вербовки должны быть веские причины. Верно?

— Верно, верно. Кстати, выглядит он гораздо старше покойного Дунаева, настоящего. Так что мог и до армии с ними снюхаться.

— Мог, — согласился Оллонов. — Но где? Вот вопрос. Поэтому надо поискать Звягинцева по министерству госбезопасности Украины. Хотя вряд ли он точно назвал станцию отправления, когда приезжал в Якутию за новой биографией. Скорее всего, следует прихватить и Белоруссию, и Прибалтику, да и другие республики, где в свое время разбойничали фашисты. Тщательно проверить его по всем материалам розыска особо опасных госпреступников. Чем черт не шутит. Парень-то он, как видно, гвоздь, несмотря на гвоздь в сапоге. Так, что ли?

Я засмеялся, а Оллонов вдруг сказал:

— А может, вообще это не он, и у тебя на объекте кто-то другой орудует?

Я оторопел:

— Что у нас там, шпионское гнездо, по-вашему?

— Ладно, не кипятись. Звони Айсену Антоновичу, пусть дает машину и дуй в порт. Посмотрим, что там за почта. Приятный все-таки ты мне отпуск устроил, — не удержался от шпильки майор.

Я махнул рукой и подошел к телефону.

7.

Я взял у пилота небольшой пакет и не удержался, вскрыл его уже в машине. Однако прочитать все равно ничего не сумел, было темно, да и трясло порядочно. В конверте оказалось всего два неполных листочка с отпечатанным на машинке текстом. Не густо. В отделении меня ждали Турантаев и Оллонов, другие сотрудники уже разошлись.

Титов через Вагина мне предлагал: во-первых, просмотреть материалы следствия по поводу аварии лодки и гибели Ивана Дунаева, во-вторых, попытаться найти личное дело Звягинцева в архиве отдела кадров леспромхоза, тщательно ознакомиться с ним и попробовать установить круг его тогдашних знакомых, возможно, земляков.

Ознакомившись с указаниями, я, не скрывая недовольства, сказал:

— Только из-за этого, стоит ли мне здесь торчать, Айсен Антонович? Ваши ребята могли бы это спокойно сделать.

Турантаев усмехнулся:

— Ишь разбежался! У них и своих дел хватает, а потом тебе, кажется, уже говорили, что начальству виднее.

— Не унывай, — подмигнул мне Оллонов. — У нас тут края золотые, может, и ты на самородок выйдешь. Старые старатели говорят, новичкам всегда везет...

Утром я пошел в леспромхоз, а Оллонов в прокуратуру и милицию разыскивать давнее дело об утоплении Ивана Дунаева. В отделе кадров леспромхоза было три человека. Две пожилые женщины — инспекторы расположились в просторной общей комнате, где одновременно находились бухгалтерия и плановый отдел. Их начальник, высокий мужчина в кителе без погон и с пустым левым рукавом, занимал небольшой закуток в конце коридора, здесь стояли письменный стол с телефоном и «шестидневкой», довольно объемистый сейф и, что самое важное, имелась массивная дверь с английским замком.

С первого же взгляда на начальника я решил не темнить, а откровенно рассказать ему о своей нужде.

— Понятно, — сказал он, выслушав мою просьбу и одновременно тщательно изучая мое удостоверение. — Я здесь, правда, недавно, но уже кое в чем разобрался. Кадровых работников у нас очень мало, в основном сезонники. Так что искать знакомых вашего «подопечного» почти безнадежное дело. Однако попробуем. Заходите дня через два. А дело Звягинцева мы сейчас найдем, учет у нас в порядке.

Действительно, через несколько минут он принес тоненькую серую папку, в которой было всего лишь несколько бумажек: заявление о приеме на работу, заявление об увольнении, автобиография, копии и выписки из приказов об отпуске и поощрении денежной премией за ударную работу. Ничего интересного, кроме того, что автобиография и заявления были написаны почерком старшины Дунаева, который я уже достаточно хорошо изучил. Впрочем, этого я и ожидал. Сюрпризом было другое. В автобиографии Звягинцев писал, что прибыл он в Якутию из Белоруссии, а Дунаевым говорил, что он с Украины. Прав был Оллонов! Я попросил кадровика обратить внимание на рабочих-белорусов и пообещал навестить его через два дня.

Когда я вошел в кабинет подполковника Турантаева, Оллонов был уже там. По его равнодушному виду я понял, что ничего интересного он не узнал.

— Самый настоящий несчастный случай, — ответил майор на мой молчаливый вопрос. — Звягинцев и второй спасшийся порознь показали одно и то же. Причем, тот, второй, утверждает, что Звягинцев даже пытался помочь Дунаеву, но сильным течением их оторвало друг от друга. И после они еще долго искали Ивана ниже по течению.

«Прямо герой, — подумал я. — Может, и вправду он не шпион, а фамилию сменил по какой-то другой причине?» Я и сам не подозревал, что был довольно близок к истине, но все это выяснилось лишь через несколько дней.

Выслушав мой рассказ о посещении леспромхоза, Турантаев сказал, что кадровика знает. Он фронтовик, был капитаном-артиллеристом. Руку ему ампутировали уже после войны: вскрылась старая рана, и началось заражение крови.

Поговорив о кадровике, Турантаев позвонил Вагину и попросил его передать моему начальству насчет белорусского происхождения Звягинцева, потом немного послушал министра и, положив трубку, сказал, что ничего нового из Львова нет.

— А что, собственно, должно быть нового? У нас тоже почти ничего... — начал я, но подполковник прервал меня.

— Все так. И во Львове, и у нас пока целый набор вопросительных знаков, из которых мы можем складывать любую комбинацию, но ответ-то должен быть один. К сожалению, в конец задачника в нашем случае не заглянешь.

— Слушай, — сказал Оллонов, обращаясь ко мне. — Еще раз напоминаю, что я в отпуске. Поэтому завтра я еду на охоту. Можешь составить компанию. Да и время быстрее пройдет, а думать и обсуждать твои проблемы на природе даже лучше. Поедешь?

Я посмотрел на Турантаева.

— Давай, давай, — сказал подполковник. — В субботу, может быть, и я к вам присоединюсь. Если будут новости.

Оллонов, впрочем, не стал ждать до завтра, и выехали мы этим же вечером. Погода была хорошая, правда, вдоль лощин по берегам Алдана дул довольно сильный ветер, как всегда перед вскрытием реки. На дальнем берегу мы набрели на цепочку небольших озер недалеко от старой заброшенной летней фермы. Некоторые из озер были еще замерзшими. Оллонов соорудил скрадок на крайнем южном озере, я на северном. Все это мы сделали уже глубокой ночью, поужинали и заснули как убитые.

До чего же не хотелось мне вылезать из спального мешка на утренней зорьке, но майор и слушать меня не стал.

— Переходим на самообслуживание, — сказал он. — Что убьешь утром, тем и будешь обедать. А рюмку коньяку получишь только в качестве приза за хорошую стрельбу.

Постреляли мы действительно хорошо, а в субботу, как и обещал, приехал Турантаев.

— Ну, охотнички, чем угостите? Или у вас ни пуха, ни пера нет? — едва поздоровались, осведомился подполковник. Он явно не собирался тут же выкладывать новости, если, конечно, они у него были. По крайней мере, до ужина. Майор Оллонов, глядя на подполковника, только посмеивался, прилаживая котелок над костром. Я тоже сделал вид, что меня сейчас ничто не интересует, кроме утиной похлебки.

Поели. Поставили остывать кружки с крепким «кирпичным» чаем, я закурил. Турантаев прилег на шинель, смотрел в огонь — наслаждался отдыхом.

Наконец, он посмотрел на меня, лукаво улыбнулся, сказал:

— Ну ладно, выдержка у тебя железная, лейтенант, а вот вознаградить тебя за это мне нечем. Не хмурься, не хмурься. У меня ничего нет, а вот у полковника Вагина, кажется, новостей хоть отбавляй. Так что собирайся в Якутск, здесь тебе делать больше нечего. Да и уткам спокойнее будет, — он усмехнулся.

8.

В десять часов утра в понедельник я входил в здание МГБ республики. Дежурный офицер узнал меня и сказал, что полковник уже ждет.

— Ты смотри, даже загорел! — Вагин подмигнул. — А ведь на Север приехал, а? О ваших успехах Турантаев мне сообщил...

— Какие там успехи!

— А охота? Нет, серьезно, считай, дело уже сделано. Надо только покрасивее его завершить. Титов, кстати, тоже так думает.

— Ну, Звягинцева этого еще колоть и колоть!

— Уже начали. Начали колоть. И во Львове, и в Минске, и мы здесь кое-что откопали...

— В Минске... Здесь? — я оторопело смотрел на полковника.

— Вот именно. Правда, на Украине ничего не нашлось, зато в Белоруссии более чем достаточно. Сиди, сиди, сейчас все расскажу. — Вагин вышел из-за стола, прошел к сейфу, достал из него какие-то документы и, возвращаясь с ними к столу, сказал:

— Для начала привет тебе от Ильи Леонтьевича Побегуна. Он, правда, его лично не передавал, но скоро ему представится такая возможность.

— Какого Побегуна?! — насторожился я.

— Я же сказал: Ильи Леонтьевича. Правда, ты его незаслуженно долго принимал то за Дунаева, то за Звягинцева. Уловил?

— Начинаю понимать. Но кто и как до этого докопался?!

— Белорусские коллеги помогли Титову. Сначала они сообщили, что на Звягинцева Иннокентия Парфентьевича, кстати, а не Пантелеевича или Панкратьевича, еще в 1947 году ими был объявлен местный розыск. Но он ничего не дал, и они совсем недавно объявили всесоюзный. Теперь-то мы знаем, что этот тип недолго был Звягинцевым, а Дунаева уже никто и не искал. Вот так опасный государственный преступник исчез, как в воду канул. Но потом выяснилось и другое: оказалось, что сразу после войны был объявлен всесоюзный розыск на некоего Илью Леонтьевича Побегуна, арест которого был санкционирован прокурором Белорусской ССР, — Вагин, угадав мои мысли, продолжал: — Тебя интересует персона Побегуна? Пожалуйста: Побегун, Звягинцев, Дунаев — это одно лицо. Профессия? Бывший фашистский холуй, один из деятелей пресловутой «СБМ»[1]. Слышал о такой фирме?

— Конечно, слышал. Но как узнали, что Побегун и Звягинцев — один человек?

— Ты что, не знаешь как это делается? — Вагин с удивлением посмотрел на меня. — Нашлись свидетели, фотографии, обнаружился и подлинный Звягинцев, уголовник, продавший в свое время Побегуну паспорт.

— Понятно. Его уже арестовали?

— Пока нет. Наоборот, «старшину Дунаева» даже поощрили интересной командировкой и краткосрочным отпуском...

— Что-что? — мне показалось, что я ослышался.

— Что слышишь. Старшина Дунаев с двумя сопровождающими его автоматчиками и с пакетом особой важности находится сейчас где-то на середине маршрута Львов—Якутск, через несколько дней будет здесь и передаст тебе привет, если, конечно, ты не испортишь ему настроения, — Вагин добродушно улыбнулся.

— Я все же не до конца понимаю. Зачем на него еще деньги тратить. Взять бы его прямо в «зоне» или на каком-нибудь разъезде — и дело с концом.

— А на другой день об аресте узнает его напарник или, что вероятнее, шеф и действительно дело будет с концом, но не с тем, какой ты имеешь в виду.

— Вы думаете, у него есть напарник?

— Это не я думаю, это можно считать доказанным. Не посылал же он свои сведения за границу по почте! Какой-то канал связи у него, конечно, есть. Надо надеяться, еще не очень четкий, ведь работать-то он стал недавно. И еще я надеюсь, что пока он к нам доберется, пока мы тут с ним будем разбираться, Титов там этот канал нащупает. Тот, второй, может оказаться для нас гораздо интереснее, чем Побегун.

Что ж, спорить не приходилось, полковник прав. Одна мысль мне все же не давала покоя: почему он столько лет бездействовал и только заметал следы?

Вагин угадал мои сомнения.

— Скорее всего, — сказал он, — его нашли совсем недавно. Нашли и заставили работать, что было сделать, наверное, не очень трудно.

Все правильно. Так оно, очевидно, и было. Но тем опаснее становился этот человек. Теперь за ним были не только старые грехи, а новое государственное преступление. И вдруг ему вручают секретный пакет и практически отпускают на все четыре стороны. Однако, поразмыслив немного, я понял, что мои опасения безосновательны.

Во-первых, этот Побегун думает, что у него в кармане бумаги государственной важности, а на самом деле там может быть прошлогодний журнал «Крокодил» или... или даже ордер на его собственный арест, что греха таить, мой начальник иногда любит такие эффекты. Во-вторых, сбежать-то ему будет трудновато — два автоматчика, хоть и его подчиненные, ушами хлопать не станут. И, в-третьих, ему просто нет никакого смысла бежать. Он ведь ничего не подозревает, не должен подозревать: отличный солдат, дисциплинированный, родом из Якутии — кого и посылать! К тому же, где еще найдет такую чистую, надежную «крышу», как в части, в которой его все знают и уважают. И последнее... «все четыре стороны»... Нет у него этих сторон. Новым хозяевам он нужен именно на этом месте и притом активно работающим. А от «засвеченного» агента они просто отвернутся, если не сделают чего похуже. В чем-чем, а в этом Побегун уверен.

Полковник Вагин не мешал мне переваривать всю эту информацию и делать из нее необходимые выводы, но под конец все-таки огорошил меня еще одним сюрпризом. Я уже было смирился с мыслью, что два-три дня мне придется пассивно ждать, как будут развиваться события, но оказалось, что и мне работа есть.

Полковник покопался в документах и протянул мне какую-то справку. Она была из ближайшей колонии и сообщала, что у них действительно содержится некий Николаенко Савелий Карпович, осужденный в 1946 году на восемь лет.

— Поезжай туда, — предложил Вагин, — поговори с Николаенко, может, у него там «подельники» обнаружатся. В общем, посмотри на месте. При необходимости вези его сюда.

— А кто он такой, этот Николаенко?

— Бывший член «СБМ», завербованный лично Побегуном. Как видишь, получил свое и, думаю, вряд ли он пылает любовью к своему «крестному».

Да, это был настоящий подарок. Прямо хоть спасибо говори якутским товарищам. Тут же у меня мелькнула одна интересная мысль...

9.

Свою мысль я высказал, когда приехал из колонии, а слушателями были Вагин и майор Оллонов, вернувшийся к тому времени из Усть-Маи. В принципе мое предложение было принято, и до позднего вечера мы вместе обсуждали детали плана. Суть его сводилась к тому, чтобы произвести арест Дунаева-Побегуна как можно неожиданней, ошеломить его, не дать продумать путей к отступлению. В общем, важно было, чтобы он, припертый к стене, раздавленный психологически, сразу же признался в главном, а подробности можно будет уточнить и потом.

Если упустить момент внезапности, существовала опасность того, что наш «подопечный», признав старые грехи, будет начисто отрицать новые. Уличить его в пособничестве немцам ничего не стоит, и это он сразу поймет. А вот доказать его шпионскую деятельность будет потруднее. Проникновение в армию под чужим именем, следы сапог с гвоздем, — это все косвенные улики. С другой стороны, оставлять его на свободе, чтобы накопить доказательства посерьезнее, еще более опасно. Кто знает, что он уже успел разнюхать и что еще успеет передать за границу? Тайны «зоны» слишком важны, чтобы ими рисковать.

Вскоре подполковник Титов прислал новые материалы. Как ни удивительно, но часть из них была предоставлена... моим приятелем капитаном Дементьевым. Дело в том, что как только стало вырисовываться подозрение, что старшина Дунаев не тот, за кого себя выдает, мое начальство сочло нужным попросить Дементьева, в подразделении которого служил старшина, ненавязчиво последить за ним. Во все подробности дела, разумеется, капитан посвящен не был. Дементьев проявил похвальное благоразумие, не стал ни о чем расспрашивать, но обнаружил прямо-таки незаурядное чекистское чутье. Сказались, видимо, навыки бывшего дивизионного разведчика.

Так вот, на нашем объекте все было устроено временно, наспех, не считая, разумеется, технических сооружений, не было даже такого необходимого удобства, как баня. Поэтому по субботам Дементьев водил свою команду, человек в десять, в районный городишко. Сам капитан этой возможностью не пользовался (в доме, где он квартировал, была ванна), но, по его словам, в бане толк понимал. Поэтому он удивился, что сибиряк Дунаев в последнее время раньше всех кончал мыться.

В первый раз Дунаев, отдуваясь и обмахиваясь, хоть и не было заметно, чтобы он парился, направился прямо к буфету. К его досаде, там была очередь человек в пятнадцать. Покрутив головой, он что-то сказал стоявшему вторым или третьим в очереди высокому дядьке в старой армейской фуражке без звезды. Тот кивнул и взял у старшины деньги. Дементьев только что вошел с улицы, и Дунаев, увидев его, спросил: «Хотите пива, товарищ капитан? Пиво здесь хорошее». Дементьев с полчаса гулял по городу и изрядно вспотел. Солнце уже грело совсем по-летнему, а он был в шинели, поэтому капитан с удовольствием согласился.

Высокий протянул им две кружки и сдачу, которую старшина сунул в карман не глядя. Не успели они допить действительно хорошее пиво, как к выходу потянулись остальные солдаты...

В следующую субботу, чтобы не шляться по городу бесцельно, капитан Дементьев взял с собой недавно купленный фотоаппарат (тот самый, что я видел у него на охоте). Не мешало попрактиковаться, да и старинный городок был красив. Капитан как раз спускался с холма, где стоял замок семнадцатого века, когда увидел, как из бани вышел Дунаев. Опять первым. Он вытащил пачку папирос «Норд» и похлопал себя по карманам в поисках спичек. Видимо, не найдя их, старшина обратился к прохожему. Тот немного наклонился, так как был очень высок, щелкнул зажигалкой, поднес ее к папиросе Дунаева.

«Где-то я уже видел эту фуражку», — подумал Дементьев и, не зная еще, зачем он это делает, поднял фотоаппарат и щелкнул затвором. Положил «лейку» в карман шинели и вышел из-за афишной тумбы, за которую инстинктивно спрятался. Дунаев уже перешел улицу и сидел на скамейке небольшого скверика, поджидая товарищей. Высокий, глядя себе под ноги и как бы ничего не замечая, шел прямо на Дементьева. Поравнявшись с ним, капитан вспомнил: «Это же тот, что брал нам пиво в прошлый раз. Случайность? Черт его знает! Получился бы снимок, а там подполковник разберется».

Дементьев в субботу же проявил снимок и сделал контрольный отпечаток. Масштаб был довольно мелким, но изображение вполне четким. В нашей фотолаборатории снимок увеличили и отпечатали несколько экземпляров. На них Дунаев стоял к объективу в три четверти оборота, а «длинный», к сожалению, почти спиной. Но фигура у него была настолько характерной, что при случае «копию» можно было идентифицировать с «подлинником».

Но для Титова этих данных было слишком мало. Правда, вскоре появились новые факты, но они еще больше запутали дело.

В понедельник старшина получил командировочное предписание и во вторник должен был выехать утренним поездом в Якутск.

Поскольку поезд уходил в шесть утра, билет Дунаев взял накануне, побродил немного по городу, сходил в кино и еще засветло вернулся в казарму. В этот день в папке подполковника Титова появился еще один снимок, Дунаев с вокзала отправляет телеграмму во Львов до востребования на имя Кирпичникова. Содержание телеграммы: «Брат едет родным срочному вызову. Вернется через полмесяца, привезет гостинец».

И наконец, третий снимок: во Львове телеграмму получает, предъявив какое-то удостоверение... доцент Львовского университета Ванкура Григорий Венедиктович.

Все эти снимки лежали теперь передо мной вместе с сопроводительным письмом подполковника Титова. В письме, собственно, ничего определенного не было сказано, лишь предлагалось попытаться использовать их в «беседе» с Побегуном сразу же после ареста. Как? Исходя из конкретной ситуации. Со своей стороны, Титов обещал принять все меры для выяснения личностей знакомых нашего бравого старшины.

По моим подсчетам, до прибытия Дунаева в Якутск оставалось сутки-двое, а как использовать полученные фотокарточки, я еще не продумал. В кабинет вошел Оллонов. По достоинству оценив мой сосредоточенно-замученный вид, спросил:

— О чем задумался, добрый молодец?

Я показал на снимки, глянцево поблескивавшие на столе.

— Не можешь разложить карты по мастям? Не знаешь, который туз козырной?

— Если здесь не сплошные шестерки...

— Плохой ты, видно, преферансист, коль не знаешь, что в такой сложной игре шестерки исключаются. Вот он, твой козырь, — Оллонов ткнул пальцем в фотографию «Длинного». — Сдается мне, что это тот самый узелок, который связывает темное прошлое твоего «дружка» с его не менее грязным настоящим и вполне определенным будущим, — майор засмеялся.

— Вам-то весело, а мне не до смеха. Кто же это, по-вашему?

— Кем была его бабушка до 1917-го года, не скажу, но 80 шансов из 100, что это резидент. Он и нашел Побегуна, и заставил его работать.

— А доцент тогда здесь при чем?

— Не знаю. Наверное, новый канал связи. Я почти уверен, что Побегун и «Длинный» были раньше знакомы и что последнему долго оставаться в приграничных областях небезопасно. Вот он и начал действовать через доцента, которого, вполне вероятно, Побегун и в глаза не видел.

— Ну, это не трудно будет проверить. А как вот все-таки предъявить старшине «Длинного»?

— Знаешь что, покажи-ка ты эти картинки Николаенко. Может, он найдет здесь знакомых?

Заключенного Николаенко я по совету Вагина привез из колонии с собой, и теперь его содержали под стражей здесь же, в здании министерства. Пока за ним ходили, Оллонов вынул из стола пяток фотографий каких-то мужчин (кабинет-то был его) и бросил их на стол рядом с моими снимками. «Чтобы все было по правилам», — подмигнул он мне. Ввели Николаенко.

— Пройдите сюда, — предложил я, отпустив конвоира. — Посмотрите внимательно: нет ли на этих фотографиях известных вам лиц?

Быстро перетасовав снимки (картежник, подумал я про себя), Николаенко отложил один:

— Вот он, Илюша. Ишь ты — и тут лычки заслужил! Старательный... — внезапно он быстро схватил другой снимок и стал напряженно в него всматриваться. — Не может быть! Давно сделали фотку?

— Неважно, — сказал Оллонов, стоя у него за спиной. — А что? Что-нибудь не так?

— Я думал, капут ему, а он живой, оказывается, — Николаенко покачал головой. — Опять, значит, снюхались...

— Кто снюхался-то? — Оллонов спросил об этом легким, веселым тоном, как будто никак не мог узнать известного киноартиста.

— Да Шмерц с Илюшей. Сошлись, стало быть, дружки. Ну, теперь вам работенки будет!

— Уже заканчиваем, — успокоил его Оллонов. — Давай-ка поподробнее о Шмерце.

— А чего поподробнее. Я и видел-то его раза три-четыре. Вот с Илюшей они частенько встречались. Потом некоторые наши ребята куда-то пропадали. Лагерь-то у нас был вроде военно-спортивного, но за колючей проволокой. Занимались мы там...

— Известно, чем вы там занимались, — перебил Николаенко Оллонов. — О Шмерце давай.

— Я о нем и говорю. Стали пропадать наши ребята. У меня в группе, что-то вроде взвода, трое за месяц исчезли. Приходил Илюша со Шмерцем, уводили их поодиночке в лес, садились где-нибудь на пенечке и беседовали. А через день-два они исчезали. Немец только один раз появился в форме, в армейской, не в эсэсовской. Гауптманом был, капитаном то есть. Говорили, из абвера он. Вот вроде и все.

— Что ж, и на этом спасибо, — я вызвал конвоира.

Уже у дверей Николаенко обернулся и, усмехнувшись, сказал:

— Если вас интересует, Илюша такую штучку придумал. У них «смерш»[2], говорит, а у нас Шмерц.

Мы с Оллоновым быстро переглянулись. Когда Николаенко увели, в кабинет вошел Вагин:

— Прибыл Дунаев. Сдал пакет военкому. Вот он.

Я взял пакет, внимательно осмотрел его, затем вскрыл. Там было несколько листов чистой бумаги и на одном из них почерком Титова было написано: «Желаю успеха, жду с победой. Привет Вагину и его боевым товарищам. Титов».

— Ну что ж, будем приступать, — сказал Вагин.

10.

Через три дня я поехал в аэропорт встречать Дунаеву, а Оллонов, надев общевойсковую форму с красными погонами, отправился в военкомат.

Устроив старушку в гостинице, я посоветовал ей отдохнуть и пообещал попозже заехать за ней. Екатерину Ивановну прислал в Якутск Турантаев под предлогом уточнения некоторых вопросов по пенсионному делу ее погибшего мужа.

Во второй половине дня пожилой майор в финотделе облвоенкомата очень вежливо, но недолго побеседовал с Дунаевой и попросил ее еще немного подождать в комнате дежурного, пока он наведет кое-какие справки.

На месте дежурного по военкомату сидел Оллонов и разговаривал по телефону. Предложив Екатерине Ивановне присесть, он сказал в трубку:

— Пришлите-ка ко мне в дежурку старшину Дунаева, — ипокосится на Екатерину Ивановну.

Но, занятая своими мыслями, Дунаева никак не реагировала на его слова, да и своего недавнего гостя, судя по всему, не узнала.

Открылась дверь:

— Старшина Дунаев прибыл, товарищ капитан! — он красиво, по-уставному поднес руку к головному убору.

— Дунаев Иван Петрович, так кажется?

— Так точно.

— Так вот, Иван Петрович, собирайтесь в обратную дорогу. Билеты вам уже заказаны. Предписание у вас? И ваших товарищей тоже? Давайте я подпишу. В Усть-Маю не поедете. Алдан вскрылся, и поэтому на ту сторону в свою деревню вам сейчас не попасть. Вот такие пироги, товарищ Дунаев Иван Петрович...

И тут только Екатерина Ивановна подняла голову и внимательно посмотрела вначале на старшину, а потом на капитана:

— Как вы сказали, товарищ военный? — ее голос задрожал. — Дунаев Иван Петрович? Это кто же? Вот этот солдат?

Внезапно она узнала старшину. Он медленно обернулся, и глаза его сузились. Но ничем другим он себя не выдал. Повернулся к Оллонову и спокойно спросил:

— Разрешите идти?

— Минуточку. Извините, гражданка, как ваша фамилия?

— Дунаева я, товарищ военный, Дунаева Екатерина Ивановна, а Дунаев... Иван... Петрович... сын мой... был... погиб он... потоп. А вы... — она вдруг еще пристальнее посмотрела на Оллонова. — по-моему, были у меня недавно. Говорили еще, что из райсобеса...

«Узнала все-таки», — подумал Оллонов и строго сказал:

— У вас? У вас я, гражданка, никогда не был. Если из райсобеса, так это мой брат. Так что вы ошиблись. И здесь вы что-то путаете, уважаемая. Перед вами, — он кивнул на старшину, — Иван Петрович Дунаев, старшина Н-ской части, командированный к нам из Львова. Все документы у него в порядке и не вызывают никаких сомнений, — он особо подчеркнул последние слова.

— Не знаю я про документы, милок, а только не Ванюша он. Не сын мой. Друг это его, Кеша. Иннокентий Звягинцев... Что ж ты, Кеша, неправду говоришь, ведь я как мать тебе...

— Какая мать?! Товарищ капитан, эта баба явно не в своем уме, — старшина покрутил пальцем у виска. — Разрешите идти, меня солдаты ждут, — он отступил на шаг.

Мы с майором Дмитриевым, старшим следователем МГБ республики, стояли за дверью и сквозь открытое окошко для приема заявлений все слышали. Майор посмотрел на меня: пора? Я кивнул.

Дмитриев вошел первым, и я сначала виден не был за его широкой атлетической спиной.

— Капитан, — сказал Дмитриев недовольным тоном, — отпустите, наконец, лейтенанта, он все-таки не из аласа приехал.

Я подошел к столу и попал в поле зрения Дунаева. Он, казалось, не верил своим глазам. Он смотрел на меня, как бы узнавая и все же сомневаясь. Наконец проговорил:

— Товарищ лейтенант...

Я удивился в свою очередь:

— Старшина?! Вы что тут делаете?

— В командировке я... уезжать собрался, да вот, — он развел руками, показывая сразу и на Дунаеву, которая стояла в полном недоумении, и на Оллонова.

Тот, правда, был совершенно невозмутим и спокоен. Но, мельком взглянув на него, я увидел веселую злость в его глазах, которая слава богу, предназначалась не мне. Я знал ее убойную силу.

Мне лично, в отличие от Оллонова, большого труда стоило сдержаться, чтобы не врезать «Дунаеву» по его нахальной физиономии. Майор Дмитриев непринужденно, как посторонний, сел на стул между Дунаевой и старшиной. Мягким движением руки он заставил старую женщину тоже сесть, но, говоря ей что-то утешительное, не спускал глаз с «подопытного».

— Уезжаешь? — спросил я Побегуна. — Значит, поедем вместе. Капитан, что, собственно, натворил старшина?

— Да ничего... пока. Просто небольшая неувязка между документами и памятью людской. Вроде бы он не тот, за кого себя выдает.

— Бросьте, — как можно небрежнее сказал я. — Я его знаю с самого начала службы, — последнее слово я подчеркнул голосом. — И не сомневаюсь в том...

— Вот видите, — перебил меня старшина и в голосе его окрепла надежда.

— Не сомневаюсь в том... — повторил я. В это время «Дунаев», словно загипнотизированный, смотрел на манипуляции Оллонова, отодвинувшего его проездные документы в сторону и медленно доставшего из стола какие-то бумажки и фотографии, которые он наваливал беспорядочной кучей на столе, причем текстом или изображением вниз.

Майор Дмитриев незаметно проводил из кабинета растерянную Екатерину Ивановну и вернулся с двумя спутниками старшины, автоматчиками.

— ...в том, старшина, что не Дунаев ты и не Звягинцев. Так что здравствуй, Илья Леонтьевич!

Тот резко повернулся ко мне и тут же увидел своих спутников, Дмитриева и то, что Дунаевой уже нет.

— Кто, кто? — не сразу выдавил он из себя. — К-к-какой Илья... вы, лейтенант...

— Гражданин лейтенант, или гражданин начальник — так я теперь для тебя буду называться, — я был совершенно спокоен, но что-то во мне подсознательно еще требовало полной уверенности и я приказал:

— Повернись!

К этому времени Оллонов разложил весь наш «пасьянс».

Что и говорить, коллекция была богатая. Из архивов белорусских коллег на столе лежали фотографии участников процесса из группы «СБМ», которой руководил Побегун, факсимиле их показаний, снимки сожженных белорусских сел и старика, прижатого к большому дереву крылом легкового автомобиля, за рулем которого сидел Побегун, суд над фашистскими пособниками в Минске в 1946 году, среди которых наверняка было немало друзей «старшины».

Удивительно, но предатель молчал. Он почти не дышал и только через минуту сказал, как мне показалось, облегченно:

— Ясно. Признаю. Хочу дать официальные показания и прошу учесть, что дальнейшей безупречной службой на пользу Родине я в какой-то мере искупил свою вину. Я очень хотел это сделать, поэтому и сменил фамилию...

Черт меня дернул, но я почти испортил все дело, вынул из кармана два снимка отпечатков сапог с мебельным гвоздем. Один со слепка.

— Узнаете?

Он, видно, удивился, что к нему стали обращаться «на вы», и не знал, чему это приписать. Я уже пожалел о своей мальчишеской выходке, но меня спас Оллонов. Непринужденно сграбастав мои сомнительные «вещдоки»[3], он, улыбаясь, спросил Побегуна:

— Как вы думаете, Илья Леонтьевич, перед вами «cмерш» или... — он протянул ему фотографию.

— Шмерц... — выдохнул Побегун.

— Конечно, он. Старые друзья, как говорится, не забываются. Тем более, что за двух битых дают...

— Сколько? — Этот вопрос старшина почти прошептал.

Мне вдруг все стало неинтересным. Столько месяцев беготни, поисков, сомнений и надежд — и в результате вот такой даже не страшный, а омерзительный противник.

Но Оллонов не терял нити разговора. Выйдя из-за стола и держа снимок «Дунаева», посылающего телеграмму, он вполне дружелюбно, как-то понимающе спросил:

— Так сколько вы успели передать?

Побегун внимательно посмотрел на фотографию и сказал:

— Это я сообщил своим родственникам в Якутию, что случайно буду в этих краях.

— И среди них есть Кирпичников? И он проживает во Львове. Недалеко от Усть-Маи?

— Какой Кирпичников? Я не знаю никакого Кирпичникова...

— Правильно, не знаете. Пока не знаете, но скоро познакомитесь, — Оллонов все еще улыбался, но внезапно резко спросил: — Где Шмерц?!

— Я... я... честно, не знаю... Он не говорил... Дал адрес этого... и сказал, чтобы я его совсем забыл... Да вот не удалось.

— И не удастся, — подал голос Дмитриев. — Наверное, пока я им займусь, а потом передадим его белорусским и украинским товарищам. Правильно?

Никто не возражал.

* * *
— ...Во Львове я прежде всего получил устный выговор от начальника за неудачный «фокус-эксперимент» со снимками отпечатков сапог. Но особенно Титов меня не ругал. И на том спасибо. Долго и нудно пришлось объясняться с командиром части, почему его бравый старшина не вернулся до сих пор к месту службы. Пришлось говорить намеками и предположениями, а я в то время еще не совсем этому научился. Да и сейчас, по-моему, тоже.

Уже без меня была проведена операция «Гауптман», которая стоила моим коллегам по работе не только трудов и пота, но и крови. Но об этом как-нибудь в другой раз.


Примечания

1

«СБМ» — фашистская организация «Союз белорусской молодежи», созданная гитлеровцами в период временной оккупации БССР.

(обратно)

2

«Смерш» — смерть шпионам. Так в годы войны называлась военная контрразведка.

(обратно)

3

«Вещдоки» — вещественные доказательства: предметы, фотоснимки и т. д.

(обратно)

Оглавление

  • Иван Зозуля Чужое имя Повесть
  •   1.
  •   2.
  •   3.
  •   4.
  •   5.
  •   6.
  •   7.
  •   8.
  •   9.
  •   10.
  • *** Примечания ***