Фальдийская восьмерка [Андрей Андросов] (fb2) читать онлайн

Фальдийская восьмерка

Пролог

Пролог.

Мотыга с хрустом врубилась в иссушенную до каменной твердости землю, выворотив кривоватый каменный обломок размером с кулак. Занмир с кряхтеньем наклонился, подобрал булыжник и не глядя закинул его в ведро к собратьям.

– Клятые камни...

Старик с каждым днем чувствовал, что начинает сдавать. Спина все чаще подводила, а работа в поле выматывала уже к полудню. Он бы никогда и никому не признался в этом, глава семьи не должен показывать слабость. Но здесь, в поле, оставшись наедине с собственными мыслями… Не стоит лгать самому себе, в чертогах Тогвия это тяжким грузом ляжет на душу. Ему пятьдесят три и он старая развалина.

Даже сейчас, солнце еще не успело толком выглянуть из-за Сиреневой, а Занмир уже третий раз прикладывается к фляге. Деревянная рукоять мотыги, затертая мозолистыми ладонями до глянцевого блеска, налилась дурной тяжестью. Будто цельнолитым ломом орудуешь, а не привычным за годы использования инструментом.

Хотя уж кому, а не ему жаловаться на жизнь. Занмир сделал еще один небольшой глоток, покатал во рту и аккуратно сплюнул в оставшуюся от камня ямку. Привычка. Здесь, в предгорьях Гилениада, воды вдоволь, но старого курпа новым трюкам не обучишь. И пусть в деревне посмеиваются над привычкой старика беречь каждый глоток, он по прежнему уходил в поле с одной лишь флягой и никогда не возвращался к колодцу до конца работ. Да и не пил никогда толком, оставляя каждую каплю для посевов.

Смешно, конечно. Именно из-за воды Занмир принял решение перебраться в предгорья, сбежав от безостановочно расползающейся Желтухи. Жаль было бросать отцовский дом и хозяйство, но бороться с подступающим песком становилось с каждым годом все труднее. Посевы загибались, воды в колодцах становилось все меньше, а Дыхания Тогвия в последние годы не хватало даже для починки инструмента. Что уж говорить про механизмы… Даже водяная мельница, краса и гордость Верхних Прасов, не выдержала испытания песком и обмелением реки.

Император, да славится в веках его имя, предпринимал бесчисленные попытки остановить бедствие, но результата они так и не принесли. Не помогало ничего. Армейские инженеры возводили огромные насыпи, меняли русла рек, заполняя водой глубокие каналы. На пути песка за считанные годы выращивались целые леса из необычных, сплетенных друг с другом деревьев, завезенных откуда-то с далекого Запада. Но все тщетно, наступление песка было не остановить. Даже смуглые чужаки с побережья, щедро одаренные императорским золотом, ничего не смогли поделать с Желтухой. Не помогли даже их хваленые летучие корабли, которые несколько лет безостановочно сновали в небе над старой деревней Занмира, заливая пески вонючей зеленой жижей, от которой болела голова и чесалось лицо.

Поэтому, когда императорский глашатай озвучил эдикт о переселении в окрестности Гилениада, старик не раздумывал ни дня. Да и никто в Верхних Прасах не горел желанием оставаться в умирающей деревне.

Да, заповедные земли не освоены, да и все хозяйство пришлось отстраивать заново. К тому же, за пользование землей сборщики податей забирали треть урожая, и это не считая привычной десятины. Зато здесь была вода, нетронутая земля и не было недостатков в Дыхании.

Занмир облокотился на мотыгу, переводя дыхание, на конце длинного носа повисла капля пота. Прищурившись, посмотрел на склон Сиреневой, с которого каскадом водопадов стекала дарующая жизнь Варда. Как же здесь много воды… Только ради этого стоило месяц трястись в тесном фургоне по имперскому тракту, страдая от жары и толкаясь плечами с другими переселенцами. Новое место под деревню, которую без особых премудростей прозвали “Новыми Прасами”, того стоило. За прошедшие два года жители успели расчистить три больших поля и теперь усердно работали над четвертым.

Внимание старика привлекла яркая красная искорка, недвижно зависшая над одним из водопадов. Отсюда не видать толком, но ничем, кроме как летающей лодкой западных чужаков, искорка быть не могла. Почему обязательно чужаков? Только они красят своих летунов в такие яркие цвета. В Империи подобное не одобрялось, воздушные судна не должны своим видом отвлекать людей от работы. Но кто бы объяснил это глупым западникам?

– Переводят Дыхание почем зря, дурни, – хмуро пробормотал старик, прикрыв глаза от солнца рукой и подслеповато разглядывая пришельцев. – Чего висят? Как есть дурни.

Занмир поймал себя на мысли, что вместо работы уже битых пять минут пялится на Сиреневую. Выругался и вновь взялся за мотыгу. Прав Император, как есть прав. Ни к чему в небе столь яркие цвета. Да и вообще, не положено людям летать над землей. Пусть этим западники промышляют, у них ни веры правильной, ни уважения к Дыханию. Да эта лодка, поди, за час тратит столько, что хватило бы новое поле вспахать. И зачем? Висят себе на месте, мозолят глаза. Дурни.

Младший сын раньше порывался в небе летать. С железками возился, к торговцам приставал. Но отец из него эту дурь выбил, хотя и не сразу. Постараться пришлось. Зато теперь работает в поле, как положено – вон, спина виднеется, широкая. Внук, правда, теперь с железками возится. Но это ничего, поправимо.

Ведь тут какое дело, родился на земле – ходи по земле, неча глядеть куда не следует. Сначала с механизмами возится, потом летать хочет, а потом что? Сбежит на запад, или еще что учудит. Будет там дурью маяться, а то и сотворит что страшное. Старший брат Занмира вот сбежал еще в детстве, чтобы мастеровым в городе стать, и где он теперь? Даже весточку не передал ни разу, пропал с концами.

От этих механизмов одни неприятности. Недаром про Желтуху слухи всякие нехорошие ходят, дескать не просто так песок попер. Наворотили что-то имперские мудрецы, а простым людям потом страдай, деревню заново отстраивай. Хотя место тут хорошее, да…

И живности, живности полно. Окрестные леса так и кишат дикими животными. И какими! Не жабы и крысы полудохлые, а олени, волки, даже медведя кто-то видел. Занмир, уж на что старый, такое изобилие только в детстве видел. Охотиться, понятное дело, нельзя, императорские егеря за такое сразу на месте жизни лишают. Подвесят за ноги на суку, пузо вскроют и оставят так висеть. Охотников до костяшек это не останавливает, дурные головы все лезут и лезут в леса, но к деревенским это не относится. Здесь все с понятием, нельзя – так нельзя.

Да и найдут у кого неучтенную костяшку, плохо всем будет. Налетят имперские дознаватели, все перероют, переломают. Разбирать не будут, кто там виноват, накажут всем скопом. Могут и деревню спалить с концами, в назидание. Были такие случаи, по слухам. Ошалели переселенцы от изобилия, пустились во все тяжкие, прямо во дворах в котлах костяшки вываривали. Продавали потом на сторону, ушлые торгаши прослышали и потянулись в ту деревню вереницей. А за торгашами и дознаватели пришли. Так и не стало той деревни.

Тут ведь до столицы всего ничего. С пяток дневных переходов. Это какими же дурнями надо быть, чтобы здесь законы нарушать? Даже не сбежишь никуда, разве что в горы податься. Как есть дурни.

Мысли старика текли вяло, неторопливо, мотыга размеренно поднималась и опускалась, не пропуская ни камушка. Да и куда торопиться? Земля спешки не терпит. Пропустишь булыжник, а рыхлитель потом ножи себе побьет. Или еще хуже, костяшку какую спалит. Рыхлителя своего в “Новых Прасах” не было, дорогие они, да и управляться с хитрой машиной некому. Приходится ждать, когда прикатит из “Саранов” старый пропоица Павак, а потом еще и упрашивать его слезно, чтобы плату принял и землю вскопал. И не приведи Тогвий, если деревенские камень какой пропустили. Павак, заслышав звон ножей, мигом разобидится, разорется и откажется работать. Уедет к себе обратно, монеты не вернув.

И как потом землицу к посадке готовить? Только на своем горбу, а это тяжко, да и долго. Хотя жители “Новых Прасов” трудолюбивые, от работы не отлынивали никогда. После Желтухи их ничем не напугать, все превозмогут. Не будет рыхлителя – возделают поля инструментами. Не будет инструментов – зубами вгрызутся в камни, но своего не упустят.

Занмир сделал очередную передышку, приложился к фляге. Все же, рано он себя в развалины записал. Солнышко уже перевалило зенит, печет немилосердно, а он все еще орудует мотыгой. Даже спина будто прошла, разработалась. Разве что ведро с камнями перетаскивать тяжело, но тут ему не одному корячиться приходится. Внуки с ног сбиваются, носятся по полю, помогают.

Верно говорят, что работа от любого недуга лечит. Главное, не отлынивать и не останавливаться, обязательно своего добьешься. По шажочку, с каждым движением, только вперед и вперед. Хотя, сейчас можно и передохнуть, время обеда подошло. Новое поле от дома совсем недалеко, даже идти далеко не придется. Заодно навестит дочь, та неделю назад нахлебалась холодной воды, дуреха, подхватила горячку. Целую неделю лежит не вставая, деревенская травница поит ее вонючими отварами и окуривает благовониями. Старик собирался было отправить кого за городским лекарем, но травница заверила, что это излишнее. Больная сама поправится, дай только срок.

Уже подходя к дому, просторному, с еще не успевшими потемнеть от погоды стенами, Занмир радостно улыбнулся. В дверном проеме стояла Криша. Опираясь на крыльцо, явно с трудом, но стояла. Лицо осунувшееся, блестит от пота, под глазами мешки темные, просторная рубаха пропитана потом. Зато стоит самостоятельно, а ведь с утра даже рукой толком пошевелить не могла, с ложечки поить приходилось.

Ишь, вскочила, не терпится ей за работу приняться. Оно и понятно, поди все бока уже отлежала. Криша у него такая, без дела сидеть не может. И порядок в доме наведет, и обед сварит, и мужа убла…

С неожиданной для ее дородной фигуры прытью, женщина одним движением рванулась с крыльца и молча вцепилась зубами в шею отца.

Лежа на земле и с ужасом ощущая, как из разорванного горла толчками вытекает кровь, старик затухающим взором смотрел на крохотную красную искорку, уютно устроившуюся на склоне горы.

Откуда-то справа донесся истошный женский визг.

Занмир Тепп дернулся в последний раз и умер.

А потом встал и присоединился к разгорающейся бойне.

Глава 1

– Бада-а-анги!

Вопль Гарпунщика стеганул по ушам, над головой послышался оглушительный скрежет.

Брак бросился на землю лицом вниз, изо всех сил прижимая ладони к голове. Запоздало вспомнил, что надо открыть рот, но тот оказался плотно забит холодной жирной грязью, челюсть упрямо отказывалась двигаться. Скрежет над головой внезапно смолк и калека сжался в комочек, с ужасом ожидая прихода ударной волны.

– Брак, я уже говорил тебе, что ты ссыкло и перестраховщик? – насмешливый голос Джуса донесся откуда-то издалека.

– Я же говорил, что нехер ему тут делать. – прокашлялся Часовщик.

– Нам сойдет. Хватит болтать, сейчас шуганут, – Чегодун был серьезен, как никогда. – Поднимайте эту плесень и тащите на вышку.

– А мне можно будет жахнуть?

– Ненавижу с водорослями.

– В ущелье больше половины отказываются спускаться.

– Куртка теплая, чтобы ты не мерз. Я долго подбирала. А где твой медальон?

Гул знакомых голосов нарастал.

Сильные руки рывком подняли Брака на ноги и он с изумлением уставился в нависшее над ним лицо Логи. Из левой глазницы толстяка выглядывал боек Там-Тама с криво нарисованным на нем красным глазом, судорожно дергающимся и силящимся подмигнуть. Кожа была покрыта кровоточащими ранами.

Рядом молча стояла Левая.

– Пойдем, Бракованный, – произнес толстяк голосом Ярлана. – Это не твое. Я многое видел, уж поверь.

– Что не мое? – испуганно спросил калека, позабыв про набившуюся в рот грязь. – Логи, что с твоим глазом?

Лысый задумчиво поскреб торчащий из глазницы металл кончиком ножа и недоуменно спросил уже своим голосом:

– А что с ним? По-моему, все в порядке. Опять думаешь не о том. Ты уже проснулся?

– Что? – переспросил Брак.

Над головой громыхнуло, небо резко потемнело. Вспышка молнии высветила силуэт исполинской, размером с гору, медузы. Свернутые в тугую спираль щупальца, усыпанные бесчисленными глазами, неторопливо расправлялись, будто пытаясь заключить всю Стеклянную Плешь в свои объятья.

– ТЫ УЖЕ ПРОСНУЛСЯ?

Голос Оршага развеял кошмар. Брак открыл глаза, перекатился на бок и застонал. Тело била крупная дрожь, а перед глазами продолжало маячить изуродованное лицо толстяка.

– Вот теперь точно проснулся, – удовлетворенно улыбнулся торговец. – Опять кошмары?

– Угу. – пробормотал калека, осторожно пытаясь подняться с лежанки.

– Это пройдет. Кошмары порождает страх, а, как говорил мой учитель, бороться со страхами бесполезно. Их вызывает либо недостаток знаний, либо их избыток. Так что тебя ждет одно из двух, либо ты отупеешь, после чего недостаток знаний перестанет тебя мучить, либо поумнеешь, после чего начнешь использовать знания с пользой.

Оршаг крутанулся в водительском кресле и назидательно поднял палец вверх:

– Либо все останется как есть, и тогда кошмары тебя рано или поздно сожрут. Третий вариант всегда либо самый плохой, либо самый хороший.

Брак поморщился, налил из бака воды и жадно выпил. Говорить не хотелось, но торговец просто так не отстанет. Уже третий день он старательно тормошил парня, заставляя его принимать участие в разговорах и раз за разом вырывая из тупого оцепенения. Это помогало.

– И как это вообще работает?

– Очень просто. Представь, что ты абсолютно точно знаешь, что завтра все умрут. Вообще все. Если ты тупой – ты запаникуешь и потеряешь последний день своей жизни впустую. Если умный – используешь это знание. Простишься с близкими, раздашь долги, ну и все такое.

– А наоборот?

– Тоже просто. Представь, что ты понятия не имеешь, когда умрешь. Если ты тупой – тебе на это наплевать. А если умный – будешь трястись за свою жизнь, не зная, когда тебе на голову свалится кирпич. Будешь трястись перед любым шагом и вечно сомневаться.

– То есть, быть умным плохо? – спросил Брак. Слова Оршага звучали как-то однобоко. – Никто ведь не знает заранее, когда он умрет.

– Можно достаточно уверенно предположить. Если ты торчишь на палубе корабля посреди шторма, корпус разваливается, высота три мили, а в баках пусто – даже воображение не понадобится.

– Но ведь это все равно не предрешено. – возразил Брак. – Можно попытаться опустить цеп, найти что-нибудь для приземления, как-то залатать пробоины. Я не очень разбираюсь в цепах, но способы должны быть.

– Продолжай в том же духе, и кошмары уйдут, – Оршаг довольно улыбнулся и разбудил двигатели. – Только не переусердствуй. Иногда лучше вообще не размышлять и просто действовать. Важно соблюдать баланс.

– И как можно внезапно поумнеть?

– Начать думать. И, прежде чем ты задашь следующий вопрос, отупеть гораздо проще.

Оршаг изобразил откупоривание фляги и припал к воображаемому горлышку.

– Так что, если ты не собираешься превращаться в пускающего слюни кретина, начинай умнеть. Это поможет.

Торговец повернулся к рулю и трак рывком тронулся с места.

Брак принялся молча натягивать одежду.

Три дня назад, едва отогревшись и придя в себя, он вычистил кабину от грязи, после чего принялся изучать наследство Джуса. И с трудом смог удержаться от того, чтобы не разрыдаться повторно.

Там было все, о чем может мечтать молодой клановый. Отличная кожаная куртка, длинная и хорошо утепленная, такие же штаны. Пара крепких ботинок, рубаха из мягкой зеленоватой ткани, удивительно прочная и выглядящая слишком хорошо для привыкшего к драным обноскам парня. Все подогнано идеально, у отца всегда был хороший глазомер, а правый ботинок хитро раскрывался на боку, позволяя втиснуть внутрь протез. Надев новые вещи, Брак едва ли не впервые в жизни почувствовал себя полноценным человеком. Спрятанный под штаниной и ботинком протез перестал выдавать в нем калеку, для любого встречного он будет просто хромцом. Да и то лишь после того, как куда-то пойдет.

Кроме кри и одежды, в мешке было пусто. Джус явно озаботился лишь самым важным, что сможет понадобиться сыну в большом городе. Деньгами и одеждой. Наверняка еще хотел дать советов, но не успел. Ведь что может быть важнее для налаживания знакомств или устройства в мастерскую, чем внешний вид? В новой одежде Брак все равно будет выглядеть степняком, зато ничто не будет выдавать в нем кланового – на куртке нет и следа меток или нашивок, а сшита она мастером, который сбывает свой товар всюду, от Республики до Вольных Земель. И это тоже продуманный шаг – клановых на севере недолюбливают, поэтому большинство отправляющихся в Поиск стараются скрыть свое происхождение.

Брак вспомнил пожилую торговку и то, с какой жадностью он тогда смотрел на куртку. Быть может – эту самую, трудно сказать наверняка. Синяя тесьма похожа. Логи тогда ловко свернул разговор, чтобы калеке не пришлось оправдываться отсутствием кри. А Джус просто взял и купил. Еще и заставил подогнать все по мерке, чтобы сыну не пришлось ходить в обновках пугалом. Наверняка ведь занимался этим в тот самый вечер, когда напарники впервые просиживали штаны в кабаке, строя планы на будущее.

А теперь нет ни Джуса, ни Логи. Да и вообще никого нет. Стеклянная Плешь одним махом сожрала всех, кого Брак знал.

Днем эти мысли кое-как удавалось отгонять. Оршаг, так и не дождавшись от нанимателя ответа о цели путешествия, гнал трак по степи куда-то на северо-запад. Попутно он, не отрываясь от руля, трепался и расспрашивал обо всем сразу, явно довольным появлением в кабине свободной пары ушей. Он раскопал в одном из многочисленных ящиков тонкую книжку из плотной бумаги, пестревшую яркими картинками. Велел Браку, раз уж тот все равно ничем не занят, досконально изучить этот “букварь”. Торговец скрупулезно выполнял свою часть сделки, отвечая на расспросы парня и давая советы. Хотя учитель из него вышел препаршивый, постоянно отвлекающийся на посторонние темы и временами излишне язвительный. Хотя сравнивать калеке было не с кем, до этого его чему-то учили только три человека. И если на фоне Симы и Часовщика торговец смотрелся бледно, по сравнению с Джусом он явно имел талант к преподаванию. Ведь если учитель не сыплет через слово ругательствами, не распускает руки и не называет учеников кретинами каждые тридцать секунд – он явно талантлив.

Поэтому днем Брак со скрипом, но пытался осваивать канторский алфавит. Угловатые буквы прыгали и упорно отказывались складываться в слова, но парень был настойчив. К тому же, это здорово отвлекало от любых других мыслей.

– Г-д-у-ш-а. Гдуша. Что за гдуша? – недоуменно спросил калека, уставившись на рисунок бугристой хреновины неправильной формы, похожей на шугалку с ободранными костяными наростами. – Что это за эйнос?

– Груша. Ты перепутал буквы. – Оршаг убедился, что степь впереди ровная, зафиксировал руль и повернулся на кресле, сверкнув оправой очков. – Это не эйнос.

– Что за груша?

– Фрукт с Талензы. На Гардаше они не растут, во всяком случае я об этом не слышал. Это канторский букварь, достался мне по случаю. Там любой трехлетний ребенок знает, что это такое.

– Вкусный?

– Весьма. Хотя пытаться описать вкус это еще более неблагодарное занятие, чем объяснять слепцу, что такое синий. Будешь в Нью-Арке, можешь попробовать достать на рынке, хоть и втридорога. Доми их любят и выращивают. Отвезти тебя туда?

Брак покачал головой и снова уткнулся в букварь. Трак тряхнуло и Ограш разочарованно вернулся к рулю. Этот вопрос он задавал постоянно и калека торговца прекрасно понимал. То еще удовольствие – тащиться по степи незнамо куда. Но и ответа парень пока не мог дать. Сам не знал толком.

Плохо становилось, когда трак останавливался на ночную стоянку. Брак поначалу пытался вызваться наблюдателем на крышу, или хотя бы подежурить в кабине, но Оршаг отмахивался и гнал его спать. Торговец, казалось, вообще ни шарга не боялся. В нарушение всех неписанных правил степей, он полностью усыплял движки и гравки, вообще не заботясь о маскировке грузовика. К тому же, он по полночи сидел в водительском кресле под зажженным светильником, лениво листая очередную толстую книгу.

Ночью одинокий трак в степи, к тому же с ярко освещенной кабиной, видно издалека. И шансы нарваться на клановых искателей или жадных до поживы вольников очень велики. Да и драки изредка, но охотятся по ночам. Если что-то произойдет, спасти торговца может либо оружие, либо быстрое бегство. Но трак, насколько знал Брак, не был вооружен, а для быстрого бегства нужно держать наготове движки и иметь ночного дозорного.

Оршагу на все это было наплевать. Либо он знал что-то такое, о чем Брак не имел ни малейшего понятия, либо просто по жизни был невероятно удачливым сукиным сыном. Что бы это ни было, оно работало – нежданные гости благополучно обходили стоянку стороной, да и днем никого видно не было. Торговцу даже удалось полностью избежать внимания Котов при утреннем бегстве от Плеши, хотя казалось бы – полосатые должны были наглухо перекрыть все окрестности.

А к ворочающемуся под ватным одеялом калеке приходили старательно гонимые днем мысли. Наглое лицо предводителя пленников, смазливые усики торговца на красном траке, мелькали лица Часовщика, Фолдиса и Сельмы. Брак раз за разом переживал события Большого Схода, складывал воедино всю картину произошедшего. И корил, бесконечно ругал самого себя.

Почему, ну почему он тогда не попытался предупредить отца? Ведь времени было достаточно, как и шансов на то, что Джус его послушает. Сейчас он это прекрасно понимает, но тогда, на стоянке, под непрекращающимся ливнем и раскатами грома – замешкался. Упустил свою единственную возможность спасти отца. Надежды на то, что кто-то из собравшихся в крепости Гиен пережил атаку, не было. Если даже “Падший Цеп” предпочел погибнуть, хоть и на своих условиях, то что и говорить об остальных. Враги слишком хорошо все рассчитали, а Гиены оказались ослеплены собственной мощью и самоуверенностью. Даже Сельма, умная и хитрая Сельма, даже она пала жертвой веры в неуязвимость гигатраков.

А ведь все, что понадобилось врагам – чтобы Гиены своими руками внесли в самое сердце Схода то, что потом станет причиной их гибели. Да еще и сами заплатили за подлый эйнос немыслимую сумму. И две дюжины лазутчиков, неделю просидевших в клетке на площади. Одна ночь и все – Гиен больше нет, послов северян тоже нет. Налетевший шторм смоет с плато все следы произошедшего, оставив после себя лишь покореженные корпуса исполинских машин, да груды бесполезного металлолома. И трупы. Никто даже не узнает толком, что произошло на Плеши.

Брак сжал зубы и глухо застонал. Сейчас задумка Котов казалась ему настолько очевидной, что не увидеть ее заранее мог только слепец. Или гразгова отрыжка. Тупой недоумок. Почему он догадался так поздно? Ведь все лежало на поверхности. И почему он, шаргов кретин, не попытался спасти отца? И почему отец не рассказал ему о своих планах раньше?

– Потому что ты трус и ссыкло. К тому же ни шарга не умеешь, кроме как языком молоть, – удивительно похожим на отца тоном сварливо ответил калеке внутренний голос. – Ты сам убедил в этом Джуса. Из раза в раз ты доказывал отцу, что ни на что не годен. Прогибался, когда тот давил и всегда сбегал при малейших признаках неприятностей. Сначала под юбку Симы, а затем из трака.

– Я не сбегал, – возразил Брак. – Джус после смерти матери стал невыносим.

– А что ты сделал, чтобы помочь ему справиться с ее смертью? Ой, у меня умерла мама, я такой несчастный, – гнусаво пропищал голос. – Не знаю что делать, надо поскорее сбежать из этой задницы куда подальше. Ты не задумывался, что ему пришлось в разы тяжелее, чем тебе? Но вместо поддержки, отец видел от тебя лишь глупость и нежелание ничего делать.

Брак выругался и перевернулся на другой бок. Разговоры с самим собой всегда оканчивались одинаково. И каждый раз он чувствовал себя все большим говном.

– Отец тоже хорош. Он запил, распродавал вещи, запустил трак. А сколько раз он поднимал на меня руку? Я что, должен был молча терпеть?

– А ты только этим и занимался. Когда не сбегал, – насмешливо возразил голос. – Может, он только и ждал момента, когда ты проявишь себя мужиком и пошлешь его к шаргу? Может быть, единственное чего не хватило ему для возврата к нормальной жизни – это чтобы ты, глядя ему в глаза, потребовал прекратить убивать себя?

– Но я пробовал...

– Ты пробовал, но не преуспел и сдался. Послал Джуса к шаргу лишь во время последней встречи. Молодец, хватило духа наорать на беспомощного пьяницу и хлопнуть дверью напоследок, прекрасно зная, что ты больше никогда его не увидишь и не будешь разбираться с последствиями. Ты стал такой взрослый и смелый, Брак! Именно такой человек и достоин отправиться в Поиск!

– Но…

– Но, когда у тебя был шанс вернуться и спасти его, ты побоялся. Замешкался и зассал еще раз с ним встретиться. Куда же делась вся твоя храбрость? Как там было: “Подыхай вместе с этим куском железа, если он тебе настолько дорог, что ты готов пожертвовать ради него сыном”. Слова настоящего мужчины!

– Я был уверен, что отец собирается продать меня Чегодуну!

– А он вместо этого спас тебе жизнь. Пожертвовал траком, влез в долги, договорился с Оршагом. Отдал последнее, что у него еще оставалось, лишь бы у тебя все было хорошо, – голос в голове говорил быстро и злобно. – А ты не смог даже один раз пересилить себя и попытаться рассказать ему об опасности. Чем ты рисковал? Лишним синяком под глазом?

– Я…

– Ты именно тот, кого он в тебе видел. Трусливый, подловатый мальчишка с кашей в голове, который самостоятельно ни шарга не может. Ты лежишь здесь, скрипишь зубами и бесконечно жалеешь себя, жалеешь других, злишься на несправедливость и ноешь. Вместо того, чтобы взять себя в руки и прикинуть, что делать дальше. Гразгова отрыжка, ты даже не в состоянии принять решение, куда ехать. Думаешь, Оршаг будет неделями колесить степь и ждать, пока ты соизволишь все обдумать?

– Не будет.

– Вот и соображай быстрее, степь не бесконечна.

Разговор с самим собой затихал, а потом начинался по новой. Иногда Брак отвечал себе голосом толстяка, иногда – Часовщика. Но чаще всего в голове звучал голос Джуса.

А когда сил на разговоры уже не оставалось и калека засыпал, в его сны без стука входили кошмары.

Глава 2

На пятый день пути Брак сдался.

Степь давно уже перестала быть привычной пыльной подметкой, вместо извечных колючек и пустырника все чаще мелькали островки травы и низкорослые деревья. Зелень была выжжена солнцем и прибита к земле – но это была уже полноценная зелень. А на западе сквозь туманную дымку начинали проступать очертания редких холмов, намекая на приближающиеся предгорья.

Ночевку провели на берегу небольшой реки, всего в сотню шагов шириной. Несмотря на скромную глубину, сходу форсировать ее Оршаг не рискнул, предпочтя поискать наезженный брод. Там он и остановился на ночь, привычно наплевав на безопасность и бросив трак прямо у пологого спуска, забрызганного засохшей грязью и изрытого следами широких колес. А может и не колес вовсе, а бесчисленных джорков, которые, несмотря на ставшую легендарной дурость, все же предпочитали перемещаться с относительным комфортом и не любили зазря вязнуть в тине. В пользу версии с джорками говорила валяющаяся у реки иссохшая тушка, напоминающая колесо от небольшого трака. Из варварски развороченной грудины укоризненно глядели в небо обломки костей.

За завтраком – обжаренной на сковородке болтунье из пары раповых яиц – Брак честно признался торговцу, что понятия не имеет, куда им ехать.

Оршаг выслушал задумчиво. Глотнул чая, почесал под дужкой очков, после чего спросил:

– А чем тебя не устраивает Нью-Арк? Или любой другой город в Доминионе? Там и помимо столицы хватает молодых поселений, где всегда нужны новые люди.

Брак бросил в кружку кубик вурша, нашедшийся в одном из многочисленных ящиков кабины. Собрался было греть металл, но потом опомнился и налил кипятка из походного чайника – торговец предпочитал готовить на живом огне.

– Я хотел бы сперва узнать, удалось ли сбежать Логи и Левой. Боюсь, что в Доминионе мне не удастся найти их следов.

– К Плеши я больше не сунусь, – ответил Оршаг. – К тому же, мы только что оттуда. Согласись, возвращение обратно по собственным следам будет по меньшей мере глупо. Если твоим друзьям удалось уйти от погони, куда они могли отправиться?

– В Яму, – уверенно заявил Брак. – Это ближайший крупный город.

– Сразу бы так сказал, – поморщился торговец. – Мы слишком сильно забрали к западу, придется сделать солидный крюк.

– А если их там нет? Если Логи перестраховался и решил ехать дальше? Или еще не доехал? Транспорта у меня нет, а Яма – опасное место для одиночки вроде меня.

– Я тебя за просто так возить не буду, – ответил Оршаг. – Уговор был о том, чтобы доставить тебя туда, куда ты попросишь. Но не больше. Если я довезу тебя до Ямы, наши пути разойдутся. У тебя просто нет ничего, чем можно оплатить мои услуги.

С противоположного берега к броду подъехала пара тяжелых скиммеров бронзовой расцветки. Водители остановили машины у самой кромки воды, внимательно разглядывая трак. Калека поежился – бронзовой расцветкой любили щеголять Скорпионы, и парень прекрасно представлял себе последствия встречи с Семьей. Если это искатели, то…

Оршаг не обратил на скиммеры никакого внимания. Отпил еще чая и выжидающе уставился на Брака темными линзами очков.

– Я знаю, что мне надо в Яму. Но не хочу, – наконец ответил Брак. – Оршаг, как ты нашел меня тогда, у Плеши? Я не обратил вначале внимания, не до этого было, но сейчас задумался. Ведь ты наверняка уехал днем вместе с остальными торговцами. А учитывая, что потом началось… Ты даже не знал, что я жив. И, тем не менее, нашел меня там, в грязи, хотя я сидел и сам с трудом мог себя разглядеть.

– Мне повезло, – легкомысленно ответил торговец. – Забыл котелок забрать, хотел вернуться – а тут ты сидишь.

Скиммеры, наконец, решились и принялись неторопливо пересекать реку. Четыре пары глаз внимательно следили за сидящими у трака, но предпринимать что-либо наездники не стали. Добрались до берега и, не поднимаясь по спуску, рванули по отмели подальше от трака.

Брак проводил их взглядом, после чего повернулся обратно к Оршагу:

– Когда я услышал твои шаги, страшно перепугался. Принял тебя за Последнего Попутчика. Черный трак, темная одежда, да и я не до конца был уверен, что еще не умер.

– Что за Последний Попутчик? – с любопытством спросил торговец, кинув взгляд на свой грузовик. Под слоем отвалившейся грязи тот оказался не черным, а серым и местами ржавым.

– Тот, кто приезжает за погибшими в Степи. Это же все знают. Он появляется на рассвете, с первыми лучами солнца. У него черный трак, черная одежда, а глаза его всегда скрыты под непроницаемой повязкой. Он молча наклоняется, протягивает руки и несет умерших в кузов своего грузовика. Каждое утро он объезжает свои владения, собирая богатую жатву, после чего увозит души покойников на ту сторону.

– На какую сторону? – уточнил Оргаш.

– Эээ… на ту, – сбился Брак. – Никто не знает куда. Туда, где обитают души умерших.

– А ему за это платят? Звучит как весьма неблагодарная работа. Каждое утро вставать, потом трястись за рулем по всей степи, таскать тяжести…

От такого приземленного отношения Брак опешил.

– Я не знаю, платят ли ему. Просто мы верим в то, что он существует. И заберет наши души после смерти.

– Зря, – опрокинул в себя остатки чая Оршаг. – Поверь моему опыту, парень, никто в здравом уме не будет заниматься такой ерундой забесплатно. Если его наняли возить души туда-сюда, должны были прилично заплатить. Ну и выходные обязательно, а то через пару лет такой жизни даже ваш Попутчик сбрендит. Может их двое и работают посменно, это логичнее. А лучше пять. Или даже шесть, но тут как повезет. Шестерок почему-то всегда тяжело найти.

Торговец поднялся на ноги, с хрустом потянулся и вылил на костер остатки воды из чайника.

– А если он не перевозчик и ему просто нужны эти души чтобы… ну не знаю, пожрать или поговорить не с кем, – Оршаг расстегнул штаны и еще немного притушил костер, – То он действует неэффективно. Существует огромное количество способов заставить людей производить больше трупов. Даже не надо толком ничего делать, иногда достаточно одной оскорбительной надписи на правильной двери, чтобы наутро улицы были завалены телами. И не придется никуда мотаться по унылой степи, подгоняй трак и грузи мертвечину целыми прицепами. А уж к каким чудесным результатам может привести пара вовремя произнесенных фраз… Работа всегда должна приносить удовольствие. И удовлетворение. Именно в таком порядке.

– Я вообще не про это, – Брак тоже внес свою лепту в окончательный разгром костра, после чего залпом допил вурш. – Ты нашел меня в степи после бури. Я не лезу в твои секреты, может у тебя бабка-гадалка или хитрый эйнос в кабине. Это не мое дело. Просто скажи, ты можешь помочь мне найти Логи? И отвезти именно к нему?

Оршаг рассмеялся и поднялся в кабину. Калека, прихватив кухонную утварь, поспешил за ним. Пока торговец возился с двигателями, Брак молчал, все еще ожидая ответа, но затем не выдержал:

– Это возможно?

– Нет, – ответил торговец, трогая машину с места. На стекла кабины плеснуло мутной речной водой. – Хорошо, что ты начал думать, хоть и совершенно не в том направлении. Не пытайся найти легкий путь, их не существует. Либо никто тебе их не укажет за просто так.

Брак понурился. Идея обратиться за помощью к Оршагу пришла к нему ночью, когда он в очередной раз не мог заснуть. В торговце вообще хватало странного. Очки, которые тот не снимал даже по ночам. Беспечность на стоянках. Но все это можно было без проблем объяснить. В отличие от способа, которым тот нашел парня у подножья Плеши. Не мог же он просто наткнуться наугад? Ни один нюхач не смог бы взять след после ночного шторма, а других подобных эйносов калека не знал.

А вот среди историй Симы была пара баек про людей, способных найти что угодно. Правда, одна из них была про какую-то старуху, а герой второй был слишком толст и ленив, чтобы выходить из дома. Но ведь такие истории не рождаются на пустом месте?

Трак пересек реку, погудел гравками, выволакивая свою тушу на берег, после чего неспешно покатил по степи.

Оршаг вновь заблокировал руль и крутанулся на кресле. В отличие от разочарованно уткнувшегося в букварь калеки, он явно не считал разговор оконченным.

– Что будешь делать, если твой друг окажется жив и ты его найдешь?

Брак на секунду замешкался, но уверенно ответил:

– Найдем других выживших. Соберемся вместе и отомстим Котам. То, что произошло на Плеши, нельзя прощать.

– А если выживших не осталось? А твой друг мертв?

Брак покачал головой.

– Тогда буду искать Гиен, которые не вернулись из Поиска и осели в городах, они должны знать. Расскажу о произошедшем в Доминионе, в Республике.

– То есть, по прежнему будешь мстить? – трак тряхнуло, но Оршаг не обратил на это внимания. – Значит твой друг нужен тебе для мести? Боишься, что сам не справишься?

– Нет, не боюсь, – ответил Брак. – Но я должен убедиться, что с ними все в порядке. Собраться всем вместе...

– А потом все равно отомстить?

Калека кивнул.

Оршаг насмешливо улыбнулся и подытожил:

– Значит, месть для тебя основная цель. Ведь ты не можешь знать, сколько времени придется потратить на поиски и к чему они в итоге приведут. А к мести надо готовиться заранее, особенно, если ты собираешься бодаться с целым кланом. Затея глупая, кстати, но в чем-то даже благородная. Обозленный одиночка против несоизмеримо более сильных и коварных врагов, которые о его существовании даже не подозревают, но заранее обречены на поражение…. Хотя, поверь моему опыту, чем больше на лице грязи, тем громче кричат о благородстве.

Брак поморщился от такого вывода, но вынужден был кивнуть. Все старые планы и наметки дружно отправились на дно к шаргу, он просто не мог представить себя мирно бороздящим небеса Архипелага или бесконечно работающим в мастерской. Особенно, если Логи и Левая тоже погибли. Внутренний голос не даст ему покоя, оставит пускающим слюни кретином, ошалевшим от бессонницы и кошмаров, или отправит по кривой дороге, той самой, которую Джус успел пройти почти до конца. Пока его не разорвало в клочья безумствующим эйром.

Отомстить Котам нужно было обязательно. А может быть и островитянам, если удастся выяснить, кто именно уничтожил крепость. Хотя, что значит "если удастся"? Обязательно удастся. Осталось только придумать, как именно. И как следует подготовиться.

– Отвезти тебя к другу я не смогу, – задумчиво произнес Оршаг. – Но вот с местью могу помочь. Есть у меня на примете одно занимательное место. Тебе там помогут всесторонне подготовиться. К тому же, оттуда ты без проблем сможешь добраться до Джаки или Ямы. Со всех сторон плюсы исключительно для тебя, за исключением небольшого минуса в мою пользу.

В голове Брака на секунду промелькнула картина затерянного в заснеженных горах замка, где с утра до вечера сироты с непростой судьбой оттачивают свои навыки ради мести обидчикам. Над всем этим кружит воронье, а иссеченные шрамами учителя хмурят седые кустистые брови.

– Где это? Что за место?

– Увы, это не входит в условия нашей текущей сделки, – торговец назидательно поднял вверх длинный палец. – Сам ты про него не знаешь, значит не сможешь указать мне, куда ехать. Но мы всегда рады новым сделкам с заслуживающими доверия клиентами.

– Опять "мы"? – кисло спросил Брак. Он уже прекрасно понял, куда клонит Оргаш – И кто вы на этот раз?

– "Объединенное картографическое сообщество Лиги Свободных Миров" – торжественно произнес торговец. – Наши карты за ваши души!

– Что? – не понял калека – Какая Лига?

– Это из книги, – Оршаг не глядя ткнул пальцем в толстенный том, валяющийся под лобовым стеклом. С обложки угрюмо скалился лысый мужик в халате. – Идеи заканчиваются, приходится черпать вдохновение откуда придется. Ну или нагло красть, тут уж как получится.

– Сколько?

Торговец покачал пальцами, задумчиво поглядел на потолок и озвучил сумму. Брак поперхнулся.

– То есть ты предлагаешь мне отдать все мои оставшиеся кри за что? За то что ты отвезешь меня неизвестно куда и оставишь там?

– Именно так. Могу еще дать пару советов в качестве жеста доброй воли, хотя это и противоречит моим принципам. И да, если ты заикнешься о том, что тебе нужны гарантии – я оскорблюсь. Не сильно, но достаточно существенно, чтобы исключить советы из этого предложения. Не я завел этот разговор, не мне это надо. Куда проще было бы просто отвезти тебя до ближайшего города или куда еще. Но ты же не называешь конечную цель? Время идет, мы сжигаем эйр, едем неизвестно куда и неизвестно зачем. Знаешь, сколько стоят сутки аренды хорошего трака? – Оршаг постучал пальцами по рулю. – К тому же, после переправы за нами тайком следует скиммер. И даже не слишком тайком. Места здесь глухие, и я сильно сомневаюсь, что наездник изо всех сил мечтает вернуть нам забытый за завтраком котелок. Ты же не забыл котелок?

Брак помотал головой, но на всякий случай проверил.

– Ну вот видишь. Котелок на месте, значит за нами следуют неприятности, которых я хотел бы избежать. А для этого нужно знать, куда ехать. Ты принимаешь мое предложение? Я устал ждать, мое время дорого.

В голове у парня крутилось множество вопросов, начиная с простого: “А разве это не твой трак?” и заканчивая: “Откуда ты узнал что за нами следует скиммер?” Но задавать их сейчас явно не стоило. Тон торговца был убийственно серьезен, из голоса куда-то пропала привычная уже мягкость.

Новости о том, что их преследуют, он воспринял без особых опасений. Даже не екнуло где-то внутри, хотя по всему выходило, что нужно начинать напрягаться и паниковать, особенно, если знать нравы клановых. Брак вот знал, но, по видимому, успел заразиться от спутника странной безалаберностью к вопросам безопасности.

Подобные ситуации в историях всегда заканчиваются плохо. Ну, или почти всегда. Прямо сводит зубы от подозрительности и неправильности происходящего. Так и хочется крикнуть герою, чтобы тот остановился, подумал, не лез незнамо куда по предложению мутного собеседника в темном углу придорожной жральни. Легкий запах гнильцы, веющий над сделкой, словно ушлый торговец на рынке, предлагающий обменять все твои кри на мешок, где сидит легендарный рап, несущийся яйцами со скорлупой из чистого кристаллического эйра.

Нет, зачастую героям везло. Собеседник в таверне действительно оказывался беглым принцем с Талензы, которому приспичило вернуть фамильное наследство из кишащего опасными тварями склепа где-то там. А рап действительно мог сказочно обогатить своего хозяина. Вот только происходило это обычно в тех сказках, которые матери рассказывают самым маленьким детям. Чтобы те порадовались за успехи героя и лучше спали. А вот реальные истории, из которых эти самые сказки брали начало, заканчивались куда как печальнее.

С другой стороны, Оршаг еще ни разу не давал заподозрить себя в нечестной игре. Свою часть сделки с Джусом он выполнял дотошно, и даже перевыполнял. Реши он избавиться от назойливого попутчика, можно было бы избрать куда более простой способ. От удара по голове спящего, до банального вышвыривания на ходу из трака, если уж нет желания пачкать руки чужой кровью. Свои силы Брак не переоценивал, справиться с ним мог даже Правый. Что уж тут говорить про взрослого мужчину.

– Там опасно? – Брак уже принял решение, но соглашаться совсем вслепую не собирался.

– Возможно.

– Мне там точно помогут?

– Вероятно.

– И я смогу добраться оттуда до Джаки и Ямы?

– Пожалуй.

– Ты надо мной издеваешься?

– Наверное… – Оршаг поправил очки и рассмеялся. – Кончай с вопросами, у меня заканчиваются синонимы.

– Чтозаканчивается? – не понял Брак.

– Терпение. Хватит мяться, парень, принимай решение. Куда мы едем?

Ночь обрушилась на степь внезапно, резким рывком натянула на небо чернильно-черное покрывало. Хотя какая к шарговой матери степь? Сразу после утреннего разговора, Оршаг вывернул руль еще больше к западу, а двигатели в недрах машины взвыли настолько яростно, что стало не до разговоров. Брак понятия не имел о том, какой мастер сводил этот трак, но дело свое он знал туго. Тяжелый грузовик не ехал, он летел над землей, проглатывая переход за переходом, и с каждым часом природа вокруг становилась все непривычнее. Слишком много зеленого.

Брак и раньше бывал на западе, Котобои неоднократно посещали ту границу, где степь резко сменяется непролазными лесами. Где-то здесь пролегал незримый предел, до которого добивали лишь самые упорные щупальца океанских штормов. Далеко вглубь кочевники не совались, на тяжелой технике по буреломам не проехать, но опушки подчищали. Древесина, мясо, лекарственные растения и приправы. Редкие и непривычные эйносы. Редкие лишь по меркам степняков, немногочисленные местные жители с радостью посмеялись бы над тщетными попытками клановых вырвать у леса его сокровища. Но обычно лесникам было не до смеха, и при первом появлении гигатраков они были слишком заняты спасением собственных шкур в непролазных чащах, куда точно не доберутся даже скиммеры.

До границы леса Оршаг не дотянул. То ли не успел, то ли не захотел. Уже в сумерках завел устало гудящий от напряжения и перегрева трак на пологий холм, поросший мелким колючим кустарником. Снес кабиной единственное, одиноко торчащее на вершине дерево, покрытое мелкими сине-зелеными колючками, после чего удовлетворенно откинулся в кресле и закурил.

– Почти приехали. Утром доберемся до места, там и расстанемся. Говорили мне, не связывайся с траками, а я не поверил. Романтики захотелось… Теперь этой романтичной натуре неделю не разогнуться.

– Дело привычки, – Брак пожал плечами и оторвался от книги. Глаза слезились и с непривычки подташнивало от разглядывания мелких закорючек на бумаге, но в целом поездка выдалась обычной. Разве что слишком быстрой. – Я был уверен, что это твой трак. Нам далеко еще?

– Пока не знаю, утром увидим. А трак принадлежит мне, просто с оговорками. Мелким шрифтом понизу страницы. В моем деле не стоит слишком привязываться к тому, что не сможешь унести в своей голове.

Калека сделал вид что понял, о чем речь, после чего вновь уткнулся в книгу. Ставить собственные отметины на железной пластинке не получалось на ходу, слишком трясло. Приходилось ловить те редкие моменты, когда трак ехал по ровному и спешно калить палочку. Бумаге он пока не доверял, да и не было ее. Зато теперь, когда машина встала, наконец появилась возможность зарисовать злосчастную букву Р и пометки к ней.

Изучение букв… отвлекало. От размышлений о том, куда они едут. От того, правильно ли он поступил, согласившись на мутное предложение торговца. Даже после заключения сделки и показательного упрятывания мешочка с кристаллами в один из многочисленных шкафчиков, Оршаг упорно отказывался называть конечную цель их путешествия. То ли сам не знал, то ли темнил. Брак ставил на второе.

Это беспокоило, но одновременно успокаивало. Было что-то умиротворяющее и непривычное в этом состоянии, когда от тебя толком ничего не зависит и ты перекладываешь ответственность за решения и последствия на других. Наверное, Логи, целиком полагаясь на план напарника по Поиску, ощущал нечто подобное. Разве что ставки для него были поменьше, да и безразличия к собственной судьбе, в отличие от Брака, толстяк не испытывал.

Ночь встретили привычным уже ритуалом. Неспешно перекусили, Оршаг без особого интереса полистал очередную книгу в цветастой обложке, извлеченную из настенного шкафчика, после чего зевнул и, запихнув ее подмышку, ушел спать на крышу. За неполную неделю пути он всегда так делал, когда не было дождя. Брак же, поломав для приличия глаза над букварем, погасил светильник и растянулся на импровизированной лежанке в дальнем углу кузова - кроватей в траке не было.

Спать не хотелось. В последние дни засыпать было не настолько паршиво, как в начале, да и воспоминания притупились, подернулись дымкой. Как будто и не было ничего, а парень просто отправился в свой Поиск, наняв ушлого торговца обычным возчиком. Где-то там, далеко на востоке, Котобои обустраивают ночную стоянку, с ревом заходят на посадку флиры, тянет вкусным дымком из приоткрытой двери трака Сельмы…

Брак сжал зубы и уткнулся лицом в набитый старой одеждой мешок. Сквозь потрескивающие после ночной жары стенки кузова пробивались непривычные, хотя и знакомые звуки. Шелест листвы на кустах, стрекот каких-то непонятных мелких насекомых, рыдающий крик ночной птицы. Бестолку поворочавшись с полчаса, парень аккуратно встал и вышел наружу, зябко кутаясь в милостиво одолженное торговцем одеяло неуместно веселой радужной расцветки.

Ночные светила уже успели подняться над горизонтом, заливая все вокруг призрачным сизым светом и отбрасывая длинные косые тени. Брак, аккуратно ступая по непривычно проминающейся и похрустывающей под ногами траве, доковылял до клубящихся в темноте кустов и кое-как принялся облегчаться, путаясь в одеяле. Вид с холма на ночную степь напомнил ему бессонные ночи на вышке “Мамаши”, когда в предрассветные часы затихает шум лагеря и гаснут все огни, оставляя из всех звуков лишь мерное гудение немногочисленных эйносов, продолжающих свою ночную вахту.

И, прямо как в предрассветные часы, навалилась жуткая сонливость, чего Брак и добивался. Закончил свои дела, вновь запахнулся и пошел назад.

Оршаг стоял на крыше кузова во весь свой немалый рост, лицом к востоку, неотрывно наблюдая за едва мерцающей вдалеке искоркой. Что удивительно - без ставших уже привычными очков. Не поворачиваясь, махнул Браку, мол, иди уже спать.

Тот пожал плечами и полез в кузов.

Глава 3

Дым над лесом Брак заметил далеко не сразу, слишком занятый чисткой и настройкой компрессора. Несчастное устройство выглядело так, будто его с самого сведения не трогали вообще ни разу, оставив вопросы о поломках и работоспособности на волю слепого случая и толстого слоя жирной маслянистой грязи, покрывающей всю внутрянку. Скорее всего, не развалилось оно именно из-за грязи, особенно учитывая то, как Оршаг нещадно гонял свой трак по степным буеракам.

Собственно, Оршаг и подрядил парня провести проверку грузовика, глянуть двигатели и “что там еще внутри дребезжит”. Чем тот и занимался с самого рассвета, кляня криворукого кретина, который не следит за своей техникой.

– Пойми, Брак. Это самые основы основ рыночных отношений, на которых строится в этом мире вообще все. Начиная с глубокой древности, где правил принцип “ты мне, я – тебе”, и заканчивая современными контрактными договорами, где каждый крохотный пункт можно расписывать на множество страниц. – Торговец помахал зажатой в руке книгой и затянулся трубкой, благосклонно глядя на потного и чумазого калеку.

Неизменные темные очки вновь сидели у него на носу.

– Почему-то я уверен, что в основе основ лежит желание ударить кого-нибудь по голове и забрать нужное без всяких отношений, – Брак выразительно повел зажатым в руке обрезком медной трубки и вновь полез в недра компрессора. – Особенно, если за жалкое одеяло, еду и букварь от тебя требуют невозможного. Как это вообще может до сих пор ездить?

Оршаг пожал плечами и хмыкнул.

– Вообще-то, у “этого” есть имя. Вроде даже весьма известное и в меру похабное, как вы любите. Что-то навроде “Черный пронзатель” или “Ржавый гробовоз”.

– Я бы назвал его “Содержимое нужника”, и даже это звучит комплиментом. Хотя, признаюсь, я никогда не видел настолько мастерски сведенного трака. Эйносы, каркас, даже обшивка подогнана идеально. Здесь почти на всех деталях клеймо.

– Как выглядит?

Брак стер пальцем грязь с корпуса гравки и пригляделся.

– Похоже на глаз.

– В треугольнике? – заинтересованно спросил Оршаг.

– Нет, просто глаз. Вокруг мелкий орнамент, какие-то буквы, но незнакомые. Может, имя мастера.

– Вряд-ли. Скорее пожелание, чтобы оно поскорее сломалось, а клиент прибежал за заменой. Никогда не доверяй надписям на незнакомом языке. Людям, говорящим на незнакомом языке тоже не доверяй. Да и вообще доверять никому не стоит, если только ты не можешь залезть человеку в голову, чтобы узнать его мысли. В последнем случае, кстати, доверять не стоит особенно сильно, кристально честные люди – самые большие мрази. Или умело скрываются.

Брак закончил вычищать первый компрессор и полез в недра правого двигателя. По сравнению с полудохлым движком в Джусовском траке, это был настоящий монстр. Явно добытый из матерого джорка, крепко сбитый, с мощными зацепами. Качеством наверняка не ниже красного, способный без проблем тянуть в одиночку три таких туши вместе с прицепами. И, конечно, как и все остальное, засранный донельзя.

– Такое послушать, доверять вообще нельзя никому.

– А так и есть. Именно поэтому мы с тобой сидим здесь, а не где-то еще. Ты мог бы, например, сидеть сейчас в клетке у Котов и наслаждаться утренней порцией помоев. Или побоев, в клетке они взаимозаменяемы и неотъемлемы друг от друга. А я бы мог, к примеру, пить пиво в одном из кабаков Ямы. Тех самых, где посетители не задаются глупым вопросом: “А не начнется ли тут драка?”, а спрашивают себя: “Сколько пива я успею до этого выпить?” – Оршаг мечтательно посмотрел на восток и продолжил. – Тот, кому доверяешь, тебя рано или поздно обязательно предаст. Затаит обиду, злость, выкопает из самого глубокого подпола тщательно запрятанные там чувства, от тщеславия и жадности до гордыни и ненависти. Потом подловит тебя в момент слабости и перережет со спины глотку, аккуратно так, одним движением. Еще и рукав подвернет, чтобы не заляпало.

Брак вздрогнул и уронил пруток в недра кузова. Тот пронзительно зазвенел, ударившись обо что-то железное.

– Чую, упало зерно на удобренную почву, – довольно добавил Оршаг. – А ведь это лишь самый прямой и топорный пример, мне за него даже стыдно стало. Куда ни плюнь, всюду одно и то же, доверчивость губит. Простак крадет у друга его деньги, пока тот спит. Торговец продает простаку фальшивый шелк, забирая его деньги за бесценок. Клан забирает у торговца его товар под предлогом заражения льдистой чумкой. И вот уже озлобленный торговец продает обидевшему его клану диковинный новый эйнос… Бесконечный круговорот доверия, который из раза в раз выплескивает свое гнилое содержимое в бурлящий людской океан.

Брак выбрался из недр двигателя и подозрительно уставился на торговца. За время пути он научился пропускать мимо ушей большую часть разглагольствований дельца, на которые тот был особенно щедр закончив очередную книгу. А заканчивал он их часто, нередко меняя свое мнение по нескольку раз на дню. Но слова о подозрительном обиженном торговце и новом эйносе заставили калеку насторожиться.

– Оршаг, скажи честно, это просто выдуманный пример? Или ты что-то знаешь?

– Все мы что-то, да знаем. Многие даже умеют что-то вокруг замечать. Редкие счастливцы умеют сопоставлять свои наблюдения. И уж совсем редко появляются уникумы, я бы даже сказал – избранные, которые могут делать из сопоставленного выводы.

– Это не ответ.

– Каков вопрос, таков ответ. Давай проверим твои умения, если ты не против? Вдруг ты избранный?

– А это поможет мне получить от тебя прямой ответ?

– Это может помочь тебе задать правильный вопрос. Итак, начнем?

Брак угрюмо кивнул, прервав накачку компрессора.

– Кто я?

– Вольный торговец Оршаг.

– Верно, значит ты уже что-то знаешь. А что написано у меня на траке?

– Эээ… – Брак замялся и покосился на ржавый борт. – Ничего?

– Правда? Ты уверен? Может там написано “Гард Первооткрыватель”? Или “Подарки всем нуждающимся”?

– Там ничего этого нет.

– Действительно! Вот видишь, ты умеешь замечать очевидные вещи, что уже ставит тебя на ступеньку выше остальных. Быть может, ты самостоятельно сможешь пройти следующий этап?

Брак тяжело вздохнул и покосился на свою сумку.

– Можно я сразу перейду к концовке?

Оршаг блеснул стеклами очков и кивнул.

– Сколько?

– Увы, мой юный клиент, ты успешно одолел предпоследний этап, но пришел к совершенно неверным выводам. Хотя, за попытку хвалю. А знаешь, почему твои выводы ошибочны?

Брак вздохнул и грустно покачал головой.

– Потому что у меня нет столько кри? И нет никакого смысла спрашивать?

– А ты небезнадежен. Если в недрах твоей ноги не спрятано фамильное сокровище Котобоев, или хотя бы пара фиолок, этот разговор вообще не имеет смысла. – Оршаг рассмеялся и добавил, – А их там нет, так как я тоже умею наблюдать и делать выводы. А еще я умею продавать свои выводы, что тоже не так-то просто. Как насчет еще одной попытки?

– Как я могу тебя найти, если захочу купить твои выводы?

Торговец картинно похлопал в ладоши.

– Как я уже сказал, ты небезнадежен. Если я таинственно улыбнусь и скажу, что сам найду тебя, когда придет время, ты поверишь?

Брак невольно улыбнулся тому, насколько высокопарно и нелепо это прозвучало. Оршаг подлил масла в огонь, действительно попытавшись изобразить на лице таинственность.

– Я так и думал. Держи.

Парень с интересом посмотрел на протянутый ему предмет – небольшую, с ладонь размером карточку, исписанную знакомыми буквами. Бумага была плотная, негнущаяся, будто множество тонких листов склеили вместе, после чего долго держали под чем-то тяжелым. Даже несмотря на невозможность прочитать текст, карточка производила впечатление солидности.

– И что это? – Спросил Брак, убирая приобретение в сумку.

– Моя визитная карточка. Там все, что тебе нужно знать. Научишься читать – сам разберешься. Это куда надежнее мутных обещаний, пусть даже и подкрепленных таинственными улыбками.

– Быть может, я смогу заплатить по-другому? Отработать, привести в порядок трак? – с надеждой спросил Брак, – Он очень хорош, но долго такого отношения не выдержит. А я бы мог наладить все эйносы, да и подвеска уже еле держится.

Оршаг рассмеялся и укоризненно покачал пальцем.

– А чем ты сейчас занимаешься? Времени до вечера у нас не так много, работы впереди, по твоим же словам, полно, а одеяло, пища и букварь сами себя не отработают. Так что вперед, своди вместе железки, чтобы эта пыльная душегубка побегала по степи еще немного. А если ты придумаешь, что делать с вентиляцией, точнее с ее отсутствием, я добавлю к оговоренному вот этот великолепный чайник.

Брак покосился на чайник, закипающий на весело потрескивающем костере, скривился и покачал головой. Тащить с собой бесполезную и тяжелую железяку не хотелось.

– Вот поэтому я и уважаю торговые отношения. – Удовлетворенно кивнул Оршаг, – Не устраивает сделка, откажись или пересмотри условия. Ты – мне, я – тебе. Но про вентиляцию все же подумай, я готов пересмотреть плату со своей стороны.

– Там нет ничего сложного, просто свести несколько отверстий под стеклами.

– Вот и займись, я не слишком в этом силен. Кресло, между прочим, тоже скрипит. И в поясницу что-то упирается, справа…

Возясь с шарговым компрессором и окончательно утратив человеческий вид и достоинство, Брак тем не менее был несказанно доволен. Машина, хоть и неухоженная, оказалась настоящим шедевром, способным с легкостью затмить все, что ездило, перемещалось и летало в Семье. Даже занимаясь грязной и неприглядной работой, парень не мог не восхититься множеством решений, которыми при постройке руководствовался неизвестный мастер. Начиная с рычажной системы, позволяющей избирательно блокировать колеса на ходу и стоянках, что наверняка здорово экономило на металле для истирающихся якорей, и заканчивая сложной кривой блямбой под рулем, где неизвестный эйнос, похожий на туго свернутую спираль, облегчал усилие на руле. Да и сам механизм поворачивающихся колес, к которому Брак боялся даже сунуться со своими навыками, внушал ему благоговейный ужас своей замысловатостью. Чувствовалось, что над машиной поработали отнюдь не клановые мастера – те предпочитали куда менее изящные, но куда более прочные и надежные постройки.

Все в этом траке дышало продуманностью, отравленной и загаженной вопиющей небрежностью владельца. Установка по добыче эйра из кри, сложное и многоступенчатое устройство с тремя раздельными нагревателями, подачей воды из бака под потолком и рассеивателем лишнего тепла – даже она находилась в откровенно убогом состоянии. Вскрыв котел Брак сперва обомлел, увидев в воде кристалл мутного, но несомненно фиолетового оттенка. А потом обомлел во второй раз, ведь вместо того, чтобы воспользоваться специальным крепежом, Оршаг просто небрежно закинул кри внутрь, как какую-нибудь не стоящую внимания мелочь. Где хрупкое фиолетовое сокровище всю дорогу неистово колотилось о железные стенки, рискуя вызвать разгон эйра. В незапертой коробке, примостившейся сбоку от котла, валялись еще четыре таких кристалла, нахально игнорируя положенные для них аккуратные ячейки.

Именно там парня, в котором здравомыслие боролось с жадностью и желанием втихаря прикарманить одну из фиолок, и застал окрик с крыши, призывающий выйти наружу. С сожалением закрыв драгоценную коробку, Брак вышел из трака и вцепился в протянутую руку торговца. Тот, крякнув от натуги, в одно движение втащил калеку на крышу.

– Смотри туда. – Оршаг вытянул длинный палец в сторону леса, казавшегося с высоты неопрятным зеленым ковром. – Да нет, левее.

Щурясь под полуденным солнцем, Брак с удивлением уставился на высоченный столб жирного, черного дыма, поднимающегося над морем листвы. Либо кто-то таким образом пытался подать сигнал, либо в лесу что-то яростно горело.

– Оршаг, что это такое?

– А это, мой любимый партнер, то самое место, в которое тебе, согласно нашему с тобой договору, предстоит отправиться. Придется подождать до заката, хотя тебе, я уверен, не терпится выступить в путь прямо сейчас.

Брак еще раз внимательно оглядел столб дыма, посетовав на отсутствие любимого окуляра. В представшей перед глазами картине не поменялось ровным счетом ничего, разве что рваная верхушка черного облака заметно сместилась куда-то вправо.

– Это какой-то сигнал? Я не раз видел похожий дым и очень сомневаюсь, что в лесу кто-то сжигает колеса от гигатрака.

– Сигнал? Можно сказать и так. Тебе же удобнее, точно не заблудишься. Да и от опушки недалеко. А дым черный потому, что там горит смола, а она всегда чадит. Тут полно сосен.

– Это сизые ели, – поправил Брак, – Их еще называют жжеными плакальщицами за то, что при повреждении коры выступают красные потеки, похожие на кровавые слезы. Прямо как из глаз больных жженой лихорадкой. По поверьям, они растут только в тех местах, где в далеком прошлом пролилось много крови.

– Если бы эта смола хоть чего-то стоила, за такое удобрение уже развязали бы парочку маленьких победоносных войн. Хотя, для такого существуют более короткие и емкие определения. – Оршаг улыбнулся и поправил очки, – Тебе в любом случае вскоре предстоит познакомиться с этими растениями поближе, так что я искренне рад твоей осведомленности в особенностях их произрастания на местности.

– Насчет смолы я уже понял, спасибо. Что именно там горит?

– А вот это тебе уже предстоит узнать самостоятельно. Сегодня ночью или завтра утром. Нет, я мог бы поделиться с тобой этими знаниями, благо наш контракт с твоим отцом уже почти завершен, но…

– Зачем платить за то, что я и так узнаю самостоятельно? Да и платить мне нечем.

– Ты быстро учишься.

За возней с траком вечер приблизился незаметно. До заката оставалась еще добрая пара часов, но тени уже удлинились, а в выбравшегося из недр машины калеку вцепились цепкие щупальца вечерней прохлады. Точнее, попытались вцепиться, благо новая куртка великолепно держала тепло.

Позорно проиграв схватку с нагревателем, но оставив за собой поле битвы, Брак на правах условного победителя нагло воспользовался баком для воды, хорошенько отмывшись и приведя себя в порядок. И теперь хмуро рассматривал из под налипших на лицо волос плоды своей победы. После перенесенных мытарств, нарядный латунный чайник с кривым носиком казался изысканной издевкой. Он стоял у костра, насмешливо подмигивая солнечным зайчиком с пузатого бока.

– Ты сам согласился, – весело сказал Оршаг, – Учти, забирать его назад не буду. Хотя, если твои дырки не будут работать, я не поленюсь и вернусь за сатисфакцией. Но в этом случае одним чайником ты точно не отделаешься.

Привычно пропустив мимо ушей незнакомое слово, Брак устало присел на ствол поваленной ели, предусмотрительно выбрав свободное от смолы место. Спрыгнувший с крыши торговец примостился рядом и неспешно начал забивать трубочку. Трещащий костерок неспешно доедал верхушку дерева, изредка фыркая и намекая на добавку. Языки пламени боязливо облизывали закопченный котелок с похлебкой.

Задумчиво глядя в огонь, Брак машинально проверил крепления ноги и задал давно мучивший его вопрос.

– Оршаг, объясни мне одну вещь. Ты многое знаешь, ты умелый торговец, ушлый делец и все такое. Но как, шарг тебя раздери, ты можешь настолько плевать на состояние своего трака? Я не буду спрашивать о правилах поведения в степи, твоем отношении к стоянкам, это не мое дело. Но трак! Что, если он сломается где-нибудь на переходе? Уверен, что ты не сможешь самостоятельно справиться с поломкой и застрянешь шарг знает насколько посреди бесконечного ничего. А ты даже название его не знаешь!

– А зачем оно мне? – недоуменно спросил торговец, – Ответ на твой излишне эмоциональный вопрос очень простой и состоит из двух частей. Первая – я не умею и не хочу заниматься траком. Мне достаточно того, чтобы он ездил и у меня достаточно средств, чтобы это обеспечить. Вторая проистекает из первой: для меня грузовик – это просто средство передвижения. Инструмент. В тебе сейчас говорит кочевник, ты с молоком матери впитал в себя знание о том, что жизнь зависит от транспорта. Вы их строите, вы в них живете, в них же и умираете. Даете машинам имена, ухаживаете, улучшаете и бесконечно перебираете. И в этом нет ничего плохого, не даром механики из бывших клановых всюду ценятся. Ваши отношения с техникой гораздо более… интимные, пожалуй. Ну а я не кочевник. Я, как ты выразился, делец. Простой вольный торговец. И трак мне нужен, чтобы на нем перемещаться.

– Зачем тогда тебе именно такой? Тут одних только эйносов на горсть фиолок, не считая работы мастера. Перемещался бы в свое удовольствие на обычном траке, если тебе настолько плевать на его состояние. Зачем гробить шедевр? Если бы здесь все не дублировалось, ты бы уже давно встрял в степи со сдохшими от голода двигателями.

– Ты сам ответил на свой же вопрос. На другом траке я бы уже давно застрял, а этот точно дотянет до ремонта. Дотянет же?

Брак угрюмо покосился на ржавый борт и сплюнул в костер.

– Он бы еще три раза всю степь пересек.

– Именно. И я готов был за это заплатить. В том числе тебе, чтобы самому не возиться. Заметь, даже между мной и этим траком заключена по-своему честная сделка. Я его купил – он меня возит.

– Жалко машину.

– Я думал, ты порадуешься. Ведь только в моих руках она может полностью реализовать заложенный в нее потенциал. Зачем тогда все эти дублирующие эйносы? Возить туристов из Валанта по виноградникам?

– Все равно жалко. Меня отец за такое состояние трака избил бы. Наверняка.

– А ты не привязывайся так сильно к вещам, будет значительно проще. Рано или поздно придет осознание, что ценность имеет лишь то, что ты можешь унести с собой. А еще позже поймешь, что настоящую ценность представляет лишь то, что у тебя в голове. Все остальное иллюзорно и нужно быть круглым дураком, чтобы менять информацию на иллюзии.

– Ты поэтому столько кри ломишь за ответы на простые вопросы?

– Такие ответы самые ценные. Представь себе, сколько может стоить во время засухи ответ на простейшее “Когда будет дождь?”. Зря усмехаешься, от этого многое зависит. Правитель стоит перед выбором, трясти ли свою казну для закупки продовольствия, или же потерпеть? Днем раньше, днем позже… Своевременные ответы на такие вопросы способны свергать целые династии и перекраивать границы государств, не говоря уже о бесчисленных сопутствующих смертях.

– Когда будет дождь? – переспросил Брак.

– Это вопрос? После заката и до полуночи. Советую поискать укрытие, кстати. Ночи здесь прохладные, – Оршаг помешал похлебку, докинул соли и задумчиво посмотрел на восток, где уже начинал разгораться закат, – Самыми важными вопросами всегда были, есть и остаются простейшие. Кто я? Кто ты? Где мы? Зачем? Когда? Чем короче, проще и лаконичнее вопрос, тем бесценнее ответ на него. Давай уже есть, времени осталось не так много.

Доедали похлебку в тишине. Оршаг закончил первым, метким броском забросил грязную миску в окно и ушел в кабину. Там он некоторое время шумно чем-то гремел, после чего в тишину вечера ворвался гул просыпающихся двигателей и гравок. Вернулся торговец с двумя запечатанными бутылками пива и небольшим свертком.

– Успешную сделку полагается обмывать, поэтому давай уладим формальности. Здесь еда. Немного, но тебе хватит. Букварь и одеяло ты уже забрал, по кри мы в расчете. Остался чайник, его ты честно заработал. Пусть служит тебе долго и счастливо. От себя добавлю кусок непромокаемой ткани, пригодится. Не стоит мокнуть в свою первую ночь на природе, это чревато последствиями, а меня потом заест совесть. Ничего не забыл?

Оршаг выразительно посмотрел на парня и покачал зажатой между пальцев бутылкой.

– Советы, – сообразил Брак, – Ты обещал пару ценных советов.

– Ах да. Совсем запамятовал. Совет первый – не ешь всякую дрянь в лесу. Особенно грибы и ягоды. Совет второй – осторожнее с именами. Не везде любят кочевников.

Брак, пристально разглядывавший тянущийся над лесом дым, в недоумении повернулся к Оршагу.

– Серьезно? И это твои советы? Не ешь грибы и не будь идиотом?

– А что тебя не устраивает? Советы бесплатные, а про ценные ты уже сам выдумал.

Спорить было бесполезно, поэтому Брак просто кивнул и принял протянутую бутылку.

– В расчете? Сделка закрыта?

– Ты бросаешь меня одного. Шарг знает где, вооруженного старым чайником, тремя сухарями и тупыми советами, предварительно обмазав все это мутными обещаниями. А взамен забираешь мои кри. Я ничего не упустил?

– Упустил, но сейчас это не важно. Сделка закрыта?

Брак тяжело вздохнул, откупорил бутылку и кивнул. На душе было муторно. Разум твердил, что он совершает непоправимую глупость, но менять что-либо было уже поздно.

– Сделка закрыта. Что я упустил?

Оршаг удовлетворенно кивнул, отсалютовав бутылкой. Залихватски выбил пробку и залпом опрокинул в себя содержимое.

– Ты упустил самое важное. По завершению сделки я должен красиво уехать в закат. И время как раз подходящее. Смотри как красиво.

Закат действительно был величественным. Солнце стремительно погружалось в едва заметную темную полоску над горизонтом – предвестницу надвигающейся бури. Пыльные столбики, поднятые усиливающимся ветром, окрасились в болезненно желтый.

– И мы для этого тут торчали весь день? – щурясь, спросил Брак.

– Конечно. Уж точно не ради твоего чайника и одеяла. Я, кажется, уже говорил, что работа должна приносить в первую очередь удовольствие. А потом уже удовлетворение.

– И именно в таком порядке.

– Верно. Удачи, Бракованный из семьи Котобоев, сын Джуса и Симы. Уверен, наши пути еще не раз пересекутся. Если ты выберешься живым из леса, а меня не зарежет очередной недовольный клиент. С тобой было приятно работать.

– Не уверен, что могу ответить тем же. Но спасибо, что спас меня у Плеши.

– Я бы предпочел в качестве благодарности что-нибудь весомое, но взять с тебя больше нечего. Не за что.

Оршаг захлопнул дверь кузова и начал было подниматься в кабину, но на полпути остановился.

– Я полистал записи и выяснил, как называется трак. Интересно?

– Только если это бесплатно, – усмехнулся Брак, – Пафосно и в меру похабно?

– Пронзающий Бурю.

– Логи бы понравилось.

– Мне тоже. Как ни странно.

Глядя с вершины холма вслед удаляющемуся траку, Брак внезапно осознал, что остался один. Совсем не так, как раньше, когда остаться одному значило запереться в дальнем углу кузова и возиться с железками. И не так, как ночь на вышке “Мамаши”, когда ты прекрасно осознаешь, что внизу ждет пробуждения целая Семья.

В этот раз все было по-настоящему. Как если бы одна из страшилок Симы внезапно претворилась в жизнь и принялась резать по ночам спящих на стоянках детей. Давящее, тяжелое и безнадежное ощущение, что вокруг никого. А ты совсем один.

Мысли парня прервала яркая вспышка молнии над степью, а об нос разбилась тяжелая капля.

Брак выругался и похромал сооружать навес.

Глава 4

Раньше Брак полагал, что искренне ненавидит в жизни всего две вещи: беспробудное Джусово пьянство и ходьбу на расстояния, превышающие внутреннее пространство форта Котобоев. После событий на Стеклянной Плеши к этому добавились Коты и покуда неизвестные островитяне. Но сейчас, ковыляя к опушке леса, невыспавшийся и продрогший, он больше всего ненавидел сам себя. За то, что согласился на всю эту мутную авантюру.

А ведь начиналось все относительно неплохо. Дождь милостиво подарил ему время на сооружение примитивного навеса из пары обломанных жердин, плакальщица поделилась смолистыми дровами для костра и колючими, но мягкими ветками лапника для лежанки. И даже злокозненный чайник в отсутствие нормальной кружки вполне сносно справился с непростой задачей по заварке вурша. Сидя под навесом и слушая перестук тяжелых капель, Брак был доволен собой и вполне уверен в предстоящей ночевке. Лениво прикидывал завтрашний маршрут к источнику дыма, пользуясь вечерними сумерками чтобы наметить основные ориентиры. Даже ногу отцепил, чтобы добавить к содержимому карточку торговца и одинокий синий кри.

А потом где-то неподалеку оглушительно шарахнуло молнией, порыв ветра парусом раздул навес, едва не заехав парню по голове резко согнувшейся жердиной. Налетевшая стена ливня завершила начатое, затушив костер и став главным блюдом в чаше предстоящих страданий. И ведь казалось бы, что сложного в том, чтобы переждать ливень под непромокаемым навесом? Оказалось, что сложно здесь все.

Браку казалось, что он провел целую вечность в мокрой холодной темноте, сжимая замерзшими руками рвущееся полотнище тента и с ужасом ожидая, что молния ударит прямо в него. В степи даже дети знают, что молния почти всегда бьет в самую высокую точку, особенно, если там есть что-то металлическое. Достаточно лечь ничком и тебя наверняка не заденет, куда уж проще? Оказалось, что настолько очевидные вещи замечательно выветриваются из головы. Особенно, когда ты всю жизнь пережидаешь грозы под надежной защитой крыши трака, мачты молниелова “Мамаши” и твердой уверенности в том, что если молния и ударит с разгневанных небес, то исключительно в Джуса. В кого же еще?

Ногу и чайник Брак отбросил куда подальше еще после первого удара молнии, но он по-прежнему оставался на самой вершине немаленького холма. Вот и пришлось распластаться под накидкой, истово надеясь, что лапник и новая одежда сдержат ледяную воду. Одежда выдержала с честью, а вот лапник под потоками дождя вымок моментально и наверняка давно уплыл, если бы парень не прижимал его своим телом. И даже когда гроза закончилась, отправившись дальше на запад, вершина холма успела превратиться в огромную грязную лужу, в которой Брак и просидел до самого рассвета, отчаянно пытаясь согреться и хоть немного поспать.

Вот и пришлось с самым рассветом, наскоро залив в себя чайник горячего напитка, сползать по грязному склону и топать в сторону леса, в надежде найти сухие дрова и обогреться. Был сильный соблазн развести костер на вершине холма из все той же многострадальной ели, но жизнь внесла свои коррективы. Эйра в воздухе было мало, пропитавшая землю влага испарялась неохотно, так что даже чайник толком раскалить не получилось. Что уж тут говорить о сухих дровах и огне.

Опушка встретила Брака сыростью, птичьим гомоном, и отчетливым запахом плесени. Примерно так же пахло в недрах гигатрака, рядом с охладителями. Образующийся на стенах технических тоннелей конденсат порождал причудливые пушистые узоры всевозможных цветов, от молочно-белого до угольно черного, грозя переползти на хранящиеся там же запасы скоропортящейся еды. Всю эту красоту приходилось регулярно выжигать. Препоганая работа, требовавшая дыхательной маски, тщедушного телосложения и способности ловко управляться с ершиком - коротким железным ломиком, покрытым металлической щетиной. Хуже работы у охладителей была только зачистка гразгов.

Гразг-то и оказался первым живым существом, которое встретилось Браку в лесу. Упитанный слизняк деловито полз в сторону опушки, уверенно огибая толстые, поросшие зеленоватым лишайником стволы деревьев. В толстом слое влажных иголок за ползущей тварью оставалась длинная рваная проплешина, обнажающая жирно блестящую рыхлую землю. Там, где слизняку приспичило проползти прямиком по корням, из под растворенной коры проступали яркие потеки кроваво-красной смолы.

Негласное правило пустошей гласит, что если увидел гразга – расшибись в лепешку, но прикончи проклятую шаргом тварь. Даже если лично тебе она не доставляет никаких неудобств, рано или поздно кто-нибудь точно пострадает. Но Брак впервые в жизни позволил себе нарушить это правило. Во-первых, гразг ему не мешал. Полз себе по своим делам, совершенно не обращая внимания на замершего двуногого. А во-вторых, калеке просто нечем было его убивать. Хотя эйра в лесу было значительно больше, чем на продуваемой всеми ветрами опушке – сжигать слизняка было просто нечем. Разве что раскалить шаргов чайник, использовав его донышко в качестве импровизированной давилки. Но такое нецелевое использование пусть и бесполезной, но все же посуды, парню претило. Да и впереди маячило куда более приятное занятие.

Собрать дров не составило особого труда – в округе хватало поломанных веток и даже целых деревьев. Неудивительно, места тут явно глухие, а бури, навроде вчерашней, вносят свою посильную лепту. Все влажное, но эту проблему Брак решил самым примитивным способом, который подсмотрел у семейных костровых. Раскалил докрасна стоящий на земле чайник, после чего просто навалил на него охапку мокрых веток. И едва успел неловко отшатнуться, когда раскаленный пар с шипением рванулся во все стороны. Затрещало, из глубины костра плеснуло оранжевым, а столб пламени полыхнул почти в человеческий рост, жадно пожирая стремительно желтеющую хвою.

Сидя у костра в исходящей паром одежде, Брак жевал полоску мяса с размоченным в вурше сухарем и размышлял. По утренним прикидкам, в лес он зашел как раз напротив вчерашнего источника дыма. Оценить расстояние в густой растительности не так-то просто, тут не работают обычные степные методы. Но они и не нужны, даже по самым грубым прикидкам до источника дыма не больше пятисот шагов по прямой. Как раз туда, откуда приполз гразг. Можно даже не выбирать направление, знай себе иди вдоль проплавленной слизняком канавки и следи, чтобы она никуда не сворачивала.

И вот этот момент смущал парня больше всего. Вчера у него не было толком времени подумать о том, что может ждать его в лесу. Оршаг отмалчивался или привычно заговаривал зубы, а потом вообще уехал и стало не до размышлений. Кто разжег в этих глухих местах исполинский костер, видимый из степи за много тысяч шагов? Какая-то деревня лесовиков? Фактория доминионцев? Или это обычный лесной пожар, а Оршаг просто воспользовался удобным поводом чтобы уехать?

В пользу версии с человеческим поселением говорил все тот же гразг. Если задаться вопросом, где гразги встречаются чаще, рядом с людьми или в дикой природе, правильным ответом будет “Да”. Но рядом с людьми их все же больше. С другой стороны, ни одно лесное поселение не будет разжигать костер таких размеров у границы степи. Искатели кочевников не даром грызут своих медузок, да и с флира столб дыма заметить очень легко. А участь выдавшей свое местоположение деревни в этом случае незавидна, гигатрак просто проломит себе дорогу прямо сквозь лесную чащу. А за ним, по переломанным и вдавленным в землю стволам деревьев, проследует остальная клановая техника. Кому нужны такие риски?

Особого смысла в попытках угадать не было и Брак честно признавался себе, что попросту тянет время. Одежда давно просохла, вурш закончился, потихоньку начала накатывать сонливость. Костер понемногу угасал, а собранные дрова закончились. В лесу неуютно, видеть над головой вместо неба густые кроны деревьев было непривычно и даже жутковато. Парень представил себе, что рядом сидит толстяк, и невольно усмехнулся. Логи наверняка бы уже обошел все вокруг, попробовал на прочность стволы деревьев и сожрал что-нибудь несъедобное. После чего начал бы ныть, что они слишком засиделись. Даже хорошо, что Брак здесь один – запасы еды у него откровенно жалкие, да и фляга с водой почти показала дно. Присутствия прожорливого толстяка они бы не выдержали, испарившись быстрее, чем зеленка в котле гигатрака.

С этими мыслями парень поднялся, прихлопнул какое-то мелкое насекомое, влезшее на шею, после чего выковырял из углей почерневший чайник и пошел по следу гразга. Костер тушить не стал, подернутые пеплом угли быстро задавит лесная сырость.

Идти по лесу оказалось на удивление комфортно, стоило лишь миновать заваленную буреломом опушку. Толстый слой хвои и мха мягко пружинил под протезом, к тому же Брак плюнул на привычки и подобрал себе толстую ветку с рогатиной, используя ее в качестве костыля. У Котобоев он себе такого не позволял, сжимал зубы, оступался, но шел самостоятельно. Это позволяло, хоть и частично, но избавиться от насмешливых и жалостливых взглядов в свою сторону. Да и в целом так было проще, меньше причин думать о себе, как о никчемном калеке. Зато здесь, в отсутствие публики и необходимости что-то доказывать, Брак с огромным облегчением опирался на ветку. К тому же, ей оказалось удобно смахивать блестящие от росы колеса паутины, в которых важно поблескивали глазками упитанные пауки.

Запах гари он почувствовал, пройдя с полтысячи шагов. Ошибся все-таки с расстоянием. Лес здесь стал ощутимо темнее и суше, на пути начали встречаться мелкие овраги. Строй вездесущих плакальщиц все чаще нарушали незнакомые деревья с мелкими острыми листочками и гладкой, бледно-серой корой, похожей на плоть утопленника. Их ветви затягивала паутина, причем настолько густая, что разглядеть крону на высоте свыше двух ростов было невозможно. Деревья вызывали подсознательную оторопь, желание почесаться и неуютное ощущение, будто за тобой кто-то наблюдает, поэтому Брак старательно обходил их стороной. Сперва опасался так делать, боясь потерять направление, но путеводная нить оставленная гразгом по-прежнему вела прямо вперед, не петляя и никуда не сворачивая.

Запах гари усиливался, начали встречаться обугленные стволы, на которых пузырями застыла смола. Что бы тут вчера не горело, налетевшая гроза вовремя остановила распространение пламени. Брак никогда не жаловался на воображение, поэтому очень живо мог себе представить последствия сильного лесного пожара. Кроме следов огня появились характерные проплавленные в хвойном покрове дорожки гразгов – все, как одна тянущиеся из невидимого пока центра. Гразги от чего-то бежали, не отвлекаясь и не сворачивая, чтобы поглотить особо лакомые куски. Догадаться о причинах бегства несложно. Огонь – естественный, и по сути единственный враг огромных слизней. Вопрос лишь в том, откуда их тут столько взялось. По пути Брак насчитал уже с пяток легко различимых в лесной полутьме канавок и был уверен, что вокруг их намного больше.

Это была не деревня. И даже не сигнал. Сгоревшая хижина? Неосторожно оставленный костер? Брак был готов к чему угодно, когда осторожно пробирался через кольцо обугленных, искореженных пламенем стволов. Но реальность, как это часто случается, с легкостью переплюнула фантазии.

На лесной поляне, в окружении переломанного месива из сгоревших плакальщиц и взрытых падением куч земли, лежал цеп. Лежал на боку, почти переломленный пополам ударом, превратившим некогда вершину технической мысли человечества в неопрятную распластанную тушу, бесстыже вывалившую содержимое своих металлических внутренностей из широкой трещины, надвое рассекавшей набитое брюхо трюма. На фоне деревьев цеп казался огромным, не меньше гигатрака.

Огонь и падение не пожалели небесного исполина. Тонкая металлическая обшивка смялась и закоптилась, деревянные части почти целиком выгорели, оставив после себя окаймленные обугленными досками провалы. С десяток деревьев завалились прямо на корпус, то ли от удара при падении, то ли пламя подточило корни. Смотрелось это диковинное переплетение металла и дерева странно, будто возмутившийся вторжением наглого пришельца лес ожил и схватил пролетающий над собой корабль огромной древесной лапой.

– За что и поплатился…– пробормотал Брак, пытаясь разглядеть тип цепа сквозь древесные завалы.

Он не был силен в классификации летающей техники, кочевники всегда предпочитали перемещаться по земле. Разве что флиры почитали. Пилотировать свой флир было заветной мечтой для многих молодых искателей. Ни опасность падения, ни сложность в управлении, ни драки, ни арталисы, – искателей неба не страшило ничего. На каждый новый флир всегда находилась целая очередь желающих примерить на себя рычаги управления. Но простейший флир сложно назвать полноценным летающим транспортом. По сути он – обычное кресло, к которому механик прикрутил гравку и компрессор с баком. Для устойчивости – каркасные паутинчатые крылья и хвостовое оперение. Для перемещения – простейший педальный привод с винтом. Для управления – тугие рычаги закрылок. Именно такие летающие табуретки патрулировали границы крупных городов и поселений, выискивая потенциальную опасность и наблюдая за погодой. Далеко не улетишь, медленно, пилот быстро выдыхается. Зато дешево, надежно и просто в управлении. А на посадочной площадке усталого летуна поджидает свежий сменщик.

Кочевники такие флиры не уважали. Для дальней разведки они непригодны, сгорают от малейшей искры, уйти от драка невозможно, собирать сетями эйр не хватит сил. Даже просто угнаться за Семьей на перегоне не выйдет. И дальше уже в дело вступали клановые механики. Проще всего было впихнуть во флир небольшой движок, чтобы тот крутил пропеллер. Не полуживой, из джорков, те слишком тяжелы и избыточно сложны. Нет, обычный маленький эйнос, который отработает от силы с десяток полетов, прежде чем развалиться от нагрузок. Но это временное решение, которое никоим образом не решало проблему скорости полета. Здесь на помощь механикам приходили извечные враги флиров - драки.

Пары турбин на крыльях хватает драку, чтобы поднять свою тушу в воздух и сутками находиться в воздухе. Что будет, если эти турбины свести к маленькому, легкому флиру и запитать от бака? Ответ – тяжелый клановый флир. Больше металла, больше маневренности, больше дальность полета. И самое главное – безумная скорость, которая позволяет обгонять в полете драков и преодолевать дневной перегон за пару часов. Расплачиваться за это приходилось неумеренным аппетитом до эйра и требованиями к мастерству пилота – жонглировать одновременно турбинами, гравкой и крыльями было шаргово сложно.

Если какому-нибудь умельцу придет в голову и дальше улучшать качества тяжелого флира, направление его мыслей легко угадать. Добавить гравок для грузоподъемности и устойчивости. Больше объем баков, больше движков. Полностью закрытая кабина, маленький внутренний трюм, чтобы не приходилось таскать в подвесе. Пожалуй, место для второго пилота, чтобы помогал с управлением и мог сменить уставшего основного. Дырку для нечистот, ящики под еду для долгих перелетов, нагреватель… Сотворивший такое умелец с удивлением осознает, что он заново изобретает колесо. Подобные машины во всевозможных вариациях давным-давно бороздят небеса над архипелагом. Их называют стрейбами и используют… да для чего только не используют, от войны до перевозки особой почты. Стрейбы быстры, относительно надежны и неприхотливы. Недостатков у них всего два, но зато каких! Во-первых это сложность постройки, требующая целый россыпи не самых дешевых эйносов и усилий мастера, который сможет их собрать в летающую машину. Отсюда – дороговизна. А во-вторых, стрейбы унаследовали от тяжелых флиров не только достоинства, но и недостатки, к тому же усилив их десятикратно.

Стрейбы требуют просто прорву эйра. Надо океаном это почти не ощущается, так как почти всегда можно приводниться в глухих местах и неспешно заполнить баки. Да и в целом там в разы проще, чем на континенте. Грамотно построенный стрейб может собирать эйр прямо в полете, благо в воздухе над океаном его полно. Знай, выбирай себе маршрут через особо густые скопления. Над сушей все сложнее. Заправиться где-попало не выйдет, сжигать в котле кри дорого, да и воду нужно откуда-то брать. Груз перевезти гораздо проще по земле, флиры дешевле и быстрее. Зачем связываться со стрейбами?

Все, что по размерам превышает летающий трак, считалось цепом. И тут уже знания Брака откровенно пасовали – вариаций летающих кораблей было превеликое множество: от скромных торговых лоханок и до тяжелых боевых стрикторов, длиной стволов которых любили меряться доминионы. Разве что способ, которым судно удерживается в воздухе, позволял относительно легко определять возраст и место постройки. Островитяне предпочитали гравицепы, удерживаемые на лету исключительно мощью многочисленных гравок. Ну а обитатели суши предпочитали подстраховаться, подвешивая над корпусом цепа объемистые баллоны с летучим газом. Секрет его производства одно время тщательно скрывался канторскими садмитами, которые некогда и придумали столь необычный способ передвижения. Потом уже, в процессе исследования архипелага, были открыты свойства гравок, так что некогда самый оберегаемый секрет старого мира стал попросту не нужен и пошел по рукам. Брак, кстати, секрета летучего газа не знал, но и не стремился. Зачем кочевникам связываться с сложными и неудобными баллонами?

Потерпевший крушение цеп как раз из таких, о чем безусловно свидетельствуют наполовину обгоревшие куски полотнища и канатной обвязки, частично накрывающие место катастрофы. Наверняка пожар был вызван газом из разорванных баллонов, тот известен своими горючими свойствами при контакте с воздухом. Гравки на таких цепах хоть и ставят, но их совместных усилий хватило бы только на то, чтобы слегка смягчить падение. Да и то ценой полного выжигания хрупких эйносов от чрезмерной нагрузки.

Брак уже с полчаса стоял на одном месте, прикрывшись стволом дерева, и внимательно разглядывал цеп. Спешить было нельзя. Кто знает, есть ли в крушении выжившие? А если есть, то как они отреагируют на появившегося со стороны опушки незнакомца? Сомнительно, что обрадуются – места здесь глухие и одиночке взяться попросту неоткуда. Зато дым легко мог привлечь внимание лесовиков или, что куда хуже, клановых искателей. А рухнувший цеп, да еще и относительно целый, это завидная добыча, при разделке которой никто не будет считаться с мнением законных владельцев. Поэтому Брак старательно вслушивался и всматривался, надеясь уловить голоса или заметить неосторожно пошевелившегося часового с жахателем наперевес.

Неизвестно, что именно имел ввиду Оршаг, утверждая, что Брак найдет здесь помощь. Пока что рухнувший с небес корабль сулил исключительно неприятности. А судя по очередному гразгу, деловито проползшему в лес мимо калеки – неприятности он сулил исключительные.

Цеп явно старый, если не сказать – древний. Даже со столь неудобного ракурса было видно, что обводы корпуса грубые, рубленые. Слишком много прямых линий, слишком много тупых углов. Создатели явно не утруждали себя попытками сделать красиво, предпочтя изяществу форм грубую элегантность кирпича. Занимавший большую часть цепа трюм явно способен был вместить не меньше пяти траков. Один из безусловных плюсов архаичных газовых баллонов – в отличие от своих собратьев гравицепов, баллонники плевать хотели на развесовку, к тому же перевозили больше груза за меньшие кри. Если где перекашивает – всегда можно подправить гравками. За это цепы любили все обитатели суши, от мелких торговцев до исследователей дальних закоулков континента. Если тебе надо медленно, дешево и много – выбирай цеп, не прогадаешь. И не слушай чванливо поджимающих губы островитян – за пределами океана капитанам их хваленых гравицепов только и остается, что с ужасом следить за стремительно пустеющими баками и молиться о подходящем для заправки водоеме.

Во всяком случае, именно так утверждал Часовщик, когда Брак начинал приставать к нему с расспросами о повелителях небес. Сам механик, по понятным причинам, летать не любил и другим не советовал, хотя и признавал преимущества такого способа передвижения. Но сводить для Кронга стрейб отказывался категорически, хотя наверняка смог бы.

Рухнул лежавший на цепе ствол дерева, со скрежетом проехавшись по обшивке мостика и подняв кучу пепла. Брак замер, прислушиваясь, но кроме ставшего уже привычным пересвиста птиц не услышал ничего. Ни испуганных возгласов, ни разговоров. Мертвая, болезненная тишина. Либо в цепе все давно мертвы, либо настолько хорошо прячутся, что никогда себя не выдадут. Разве что придётся проторчать тут, на краю поляны, еще сутки, ожидая неизвестно чего. Брак себе такого позволить не мог, запасы еды и воды у него небесконечные, а ждать и трястись от страха… Ему хватило подножья Плеши.

Упавшее дерево стесало нагар и копоть с обшивки, обнажив латанную-перелатанную металлическую поверхность с криво выведенными краской буквами. Сверившись с букварем и собственными заметками, парень выяснил, что имя его нового знакомца оканчивается на "...ушка".

– Ушка, значит, – пробормотал он, запихивая в рот последнюю полоску мяса и поднимая чайник, – Тебе подходит. Ухнул ты знатно. Я вот тоже… ухнул, так что мы теперь собратья по несчастью. Будем знакомы.

Брак улыбнулся немудреному каламбуру, покрепче сжал костыль и похромал в сторону цепа.

Глава 5

Пробираться сквозь завалы и бурелом даже здоровому человеку не так-то просто. Казалось бы, иди себе вперед – через упавшее дерево всегда можно переползти, а то и обойти. Но времени на это уходит уйма, так что даже короткое путешествие может занять целый день. Пробираться через обгоревшие завалы, еще не просохшие после ливня, еще сложнее. Вместо надежно держащей тебя почвы под ногами хлюпает грязно-черное месиво из пепла, углей и всевозможного мусора. Не говоря уже о скрытых в этом месиве всевозможных острых, тяжелых и попросту раскаленных штуках, о которые незадачливому путнику очень легко повредить ноги.

Преодолевать же грязные, мокрые завалы, когда у тебя всего одна нога, хочется спать, а вокруг все кишит гразгами – худшая из возможных ситуаций. Причем, гразга Брак обнаружил совершенно случайно, когда воткнутый для опоры костыль мелко затрясся, после чего провалился в грязь на добрых две ладони. Попытка разобраться в причинах странного поведения палки и выявила закопавшегося слизня, чье студенистое тело споро растворяло по-прежнему погруженную в него древесину.

Из-за гразгов намеченный путь к пролому в трюме занял куда больше времени, чем рассчитывал парень. Казалось бы, жалких пятьдесят шагов по прямой. Однако теперь, зная куда смотреть, Брак постоянно замечал вокруг следы зловредных слизней. Здесь земля едва заметно шевелится. Неопрятная серая бляшка на нависшем стволе – гразг, неторопливо растворяющий обугленную кору. Лишиться ботинка или повредить одежду об гразгов очень легко, мертвую органику они растворяют намного быстрее живой плоти. Не заметишь, наступишь на такого – прощай обувка, а то и штаны. Даже если получится вовремя заметить и отпрыгнуть в сторону, подошвы это не вернет. Потому и приходилось двигаться едва ли не ползком, отрастив глаза на затылке и тщательно проверяя, куда наступать.

Чем ближе Брак подбирался к трюму, тем сильнее поражался увиденному. С края поляны он гразгов не замечал, слишком мелкие, да и перемещаются неторопливо. Но вблизи стало понятно, что потерпевший крушение цеп стал для слизней настоящим пиршественным столом. Они были повсюду, поджирали болтающиеся канаты обвязки, грызли остатки баллона, оставляли извилистые блестящие дорожки на корпусе цепа. Даже при самых крупных нашествиях гразгов их обычно появляется несколько дюжин. Если запустить и вовремя не среагировать – сотня. Сколько слизняков крутилось вокруг цепа подсчитать было сложно, но наверняка не меньше. И это при том, что большую их часть наверняка разогнал вчерашний пожар.

Что именно их сюда привлекло – неясно. Мало ли, может в этом лесу находится то самое проклятое шаргом место, откуда они лезут на свет, а Ушке просто не повезло рухнуть именно здесь. Зато сам факт наличия такого количества гразгов прямо-таки вопил на всю округу о том, что выживших на цепе нет. Были бы живые, давно бросили все силы на зачистку слизняков, иначе через пару дней здесь вообще ничего не останется. Сожрут. А раз не слышно шипения давилок, а запах горелых гразгов не бьет по мозгам – никого там нет.

Аккуратно обходя подозрительные участки и не забывая поглядывать наверх, Брак добрался до рваной дыры в корпусе трюма. Удар об землю пришелся наискось, в результате чего старый корпус цепа попросту не выдержал, расколовшись почти пополам. Почти расколовшись – по всей длине цепа шла укрепленная балка, или вроде того, благодаря которой отдельные части корабля сохранили свою форму и положение относительно друг друга. Знакомая система – в гигатраках использовалось нечто похожее – неподъемные металлические брусья, сведенные вместе в единую раму, к которой и цепляли все остальное. Пока цела рама, гигатрак живет. Цеп был создан по схожему принципу.

Осторожно заглянув внутрь трюма, стараясь не зацепиться о рваные края дыры, Брак сразу же пожалел о своем решении. А когда осознание увиденного наконец укоренилось в голове и пошло куда-то ниже – судорожно согнулся, исторгая на грязь содержимое желудка.

Даже скудное освещение не могло скрыть того, что трюм переполнен гразгами. Гразгами, пирующими на обломках прочных деревянных клеток. И эти клетки, увы, не пустовали. Браку хватило одного взгляда на скрюченные, переломанные фигуры в дурно пахнущем рванье, чтобы его едва не вывернуло во второй раз. Искаженные лица с наполовину растворенными щеками, цепляющиеся за прутья клеток фаланги пальцев, с которых будто слизали плоть. Сардонические ухмылки обнаженных черепов, лишенных всякого намека на кожу. В трюме пахло бойней, гразгами и едва уловимым запахом водорослей.

Ушка не был мирным торговцем. Ушка не был исследователем Гардаша, доблестным покорителем неизвестного, пытающимся разгадать тайны западных гор. Ушка не был даже охотничьим цепом, который зафрахтовала для дальней вылазки бригада вольных добытчиков. Нет, старый добрый Ушка перевозил рабов. Объемистый трюм, забитый деревянными клетками, чтобы у невольников не было возможности сводить. Разумная предосторожность, мало ли, вдруг попадется сильный садм и спалит весь цеп в отчаянной попытке избежать ошейника? Работорговцы – практичные ребята и никогда не полагаются на волю слепого случая. Клетки покрепче, ошейники потяжелее, никакого металла, воды дают лишь бы не подохли, еды – и того меньше.

Похоже, эта практичность и привела к тому, что теперь в трюме для гразгов накрыт пиршественный стол. Цеп рухнул не вертикально, а с большим креном на правый борт – наверняка экипаж отчаянно пытался замедлить падение гравками, но в суматохе не рассчитал нагрузку. А может, не успел. Так или иначе, удар об землю пришелся наискось, сорвав принайтованные к полу клетки и бросив их всем скопом в стену. Если кто из невольников и выжил в беспорядочном месиве тел и покореженного дерева, то ударом их оглушило, сделав легкой целью для слизняков. Даже если кто и успел очнуться – выбраться из ставшего общей могилой трюма им было уже не под силу.

Увидел гразга – убей.

Слегка отойдя от представшего ему зрелища , Брак смыл кислый привкус во рту водой из фляги, а остатки вылил на голову. Это приглушило ритмичный стук в ушах и частично вернуло способность ясно мыслить.

Соваться в трюм не хотелось. Но надо, просто чтобы попасть во внутренние помещения. Другие варианты куда хуже – из-за того, что цеп лежит на боку, правая боковая дверь погребена под многотонной тушей и завалами грязи. Симметричная ей левая дверь куда более доступна, но, увы, не для Брака. С его ногой пытаться влезть на высоту нескольких человеческих ростов – почти невозможно, а там еще придется возиться с самой дверью. Можно попытаться соорудить лестницу, но с деревом он работать не умел, а для сведения в воздухе не хватало эйра. Даже одинокий синий кри в чайнике не прокипятишь, так как воды совсем не осталось. Воду и эйр наверняка можно найти внутри цепа – но опять же, придется идти через кишащий гразгами трюм.

Наверняка у Ушки были еще какие-то технические люки, ведущие в его металлические внутренности, но искать их под слоем копоти и грязи почти бесполезно. Цеп здоровенный, конструкция незнакомая, да и времени до вечера не так уж и много. А ночевать в таком месте это верный способ узнать на своей шкуре, каково оно – заживо превращаться в питательный бульон.

По результатам размышлений, Брак плюнул на все и принялся готовиться к вылазке. Безжалостно распустил на ленты старую куртку и штаны, обмотав ими костыль. Тряпки густо обмазал смолой из обломанной, но почти не пострадавшей от огня плакальщицы. Герои всегда делают факелы, когда им приходится лезть в какую-то темную срань, или пробираться по секретному ходу. О чем умалчивают истории, так это о том, насколько грязен, липок и вонюч процесс изготовления факела, особенно когда ты ни разу в жизни такими глупостями не занимался. Красная смола плавилась неохотно, воняла чем-то едким и успела заляпать парню руки, сумку и одежду. Разве что ботинки остались без красных потеков, но тут явно не обошлось без помощи предков или слепой удачи. Факел по итогу получился корявенький, с торчащими во все стороны обрывками тряпок, но роль свою в предстоящем представлении должен был сыграть на отлично.

Факел был вынужденной мерой. Брак с огромным удовольствием обошелся бы раскаленным докрасна прутком или все тем же проклятым чайником, но эйра вокруг было слишком мало. К тому же, открытого огня гразги боялись как… Ну, это было единственное, чего они боялись. На горячий металл внимания почти не обращали, даже не пытались толком сбежать из под давилок. А вот от крохотных язычков огня шарахались и расползались. Чем и собирался воспользоваться парень, решив, заодно, проблему с освещением. Неизвестно, насколько темно в недрах цепа. Снаружи никаких окон видно не было, кроме ощеренного обломками стекол мостика. Если солнечный свет там и был, то очень мало.

Оружия брать не стал, справедливо рассудив, что ничего лучше горящей палки он на скорую руку не соорудит. Разве что еще один факел, дабы разить потенциальных врагов с двух рук, но на такой подвиг Брак пока не был готов. На всякий случай замотал лицо остатками тряпок, чтобы приглушить запахи в трюме. Иллюзий касательно надежности своего желудка парень больше не испытывал, а еды и так оставалось слишком мало, чтобы лишний раз прикармливать гразгов. Один из них как раз нацелился на останки предыдущей трапезы.

Вопреки смутным опасениям, затея с факелом сработала безукоризненно. Разве что горел он неровно, всполохами, и разбрасывал вокруг себя колючие искры. Но гразгов это пугало еще больше. Едва Брак осторожно вошел в трюм, неся перед собой древнейшее орудие устрашения, как из-под ног в разные стороны рванули неопрятные зеленоватые комки. Стоило поднять костыль повыше и повести им из стороны в сторону, как зашевелились, казалось, сами стены, обнажив изъеденный слизняками металл.

В свете факела трюм выглядел еще мрачнее. Из-за крена пол здесь располагался под солидным наклоном, поэтому Браку приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы не оступиться. Соскользнуть вниз, скатившись прямиком к обломкам клеток, трупам и, самое главное, к гразгам – перспектива, стоящая по паскудности на одной ступеньке с проваливанием вниз головой в жорку. Осторожно продвигаясь к смутно видневшейся в глубине трюма двери, он внимательно изучал валявшиеся под ногами предметы. Свет факела выхватывал из полумрака все новые и новые вещи, какие-то кривые железяки, обглоданный остов грузовой тележки… Увы, самого желанного среди всего этого мусора не было. Парень надеялся найти канистру с эйром или хотя бы с водой, но если они когда-то здесь и присутствовали, то скатились в общую кучу внизу, где и были пожраны.

Под тихий шелест расползающихся гразгов Брак почти добрался до двери, где замер в недоумении. Вместо привычных уже рабских клеток, эту часть трюма занимала настоящая гора битого стекла. И не обычного стеклянного крошева, которое чаще всего возникает при сочетании хрупкого груза, ухабистой дороги и рукожопых трюмных. Внизу валялись обломки огромных, пузатых колб, каждая высотой с Логи. Толстенное, в три пальца толщиной, стекло могло выдержать многое, в том числе обращение неосторожных грузчиков и тряску, но вот на крушение цепа явно рассчитано не было. Судя по уцелевшим донышкам, таких колб в трюме была минимум пара дюжин. От сильнейшего удара закаленное стекло лопнуло, осыпав бритвенно острой шрапнелью стены трюма и те клетки, обитателям которых не посчастливилось находиться поблизости. Брак о таком поведении колб знал не понаслышке, довелось помогать тащить воющего Горечавка, попавшего под раздачу. Холик ему разве что из костей осколки не извлекал, заляпав кровью весь прицеп и изведя ведро жженки. А Горечавк все равно потом умер – покончил с собой, не выдержав жизни без глаз и кистей рук.

Разбитые колбы совершенно не вязались с образом рабовладельческого цепа, который парень успел во всех подробностях себе представить. Одна, две колбы это понятно, в них удобно хранить ядреные кислоты и прочую дрянь. Но дюжины? Да и характерного запаха нет.

Факел затрещал, на пол упал горящий кусок тряпки. Брак выругался и двинулся к двери, осторожно переступая битое стекло. Сперва надо раздобыть свет, эйр, воду, укрытие и, по возможности, еду. Еще будет время подумать о необычном грузе.

Дверь от гразгов почти не пострадала, разбитые колбы надежно оградили ее от остального трюма. Брак откинул рычаг на стене, из глубин рамы послышался глухой лязг засова. Толкнул. Дверь не поддалась. Что странно, на цепах экономят вес и не любят слишком тяжелые конструкции, да и проход должен использоваться часто. Это не глухая заброшенная кладовка “Мамаши”, где можно полдня провозиться с прикипевшим от простоя и ржи металлом.

Брак уперся плечом, навалился, зашипев от обжегшей руку искры. Дверь нехотя приоткрылась на шаг, после чего во что-то уперлась и дальше сдвигаться отказалась наотрез. И шарг с ней, протиснуться места хватит. Перед тем, как заглянуть внутрь, парень нагреб ботинками стеклянной крошки под самый дверной проем. Недостаточно много, чтобы помешать себе быстро миновать проход, но для гразгов это на время будет оставаться непреодолимой преградой. Шорох слизняков уже здорово действовал на нервы, да и факелу жить осталось недолго.

Внутри коридора было темно, тихо и пахло железом. И эйром. Брак с огромным облегчением заметил светильник, свисающий с потолка на короткой цепи. Ударом о стену ему покорежило и свернуло отражатель, но все остальное выглядело целым, а в крохотном баке отчетливо булькало. Повозился с непривычным круглым вентилем. Прикрытый чем-то вроде дырявого железного стакана эйнос мягко засветился голубым, быстро разгоняя темноту и мерцающий свет умирающего факела. Брак подышал над светильником, аккуратно развел удерживающую его цепочку и, огляделся.

Перекошенный коридор уходил вглубь цепа шагов на десять, упираясь в прямоугольную развилку. Стены из темного дерева, вдоль которых протянуты разнокалиберные медные трубы, несколько узких дверей, ребристый железный пол. Проснись Брак ночью в таком месте – не раздумывая решил бы, что находится в гигатраке. Палубе этак на третьей. Разве что привычного гула эйносов не слышно, дерева много и стены хлипковаты, но это мелочи.

Осознание подобной схожести наполняло спокойствием. Ну коридор, ну незнакомый… Вон к той двери ведет целый пучок труб, там явно прожорливый эйнос, либо котел для кри. Ближайшая дверь – кладовка, ручка затерта прикосновениями, а рядом стоит ящик с каким-то тряпьем. Все как дома, даже уютно.

Молодой безусый парень, который мешал трюмной двери открыться, тоже выглядел уютно. Свернулся калачиком, неловко подложив под голову руку. Ни дать ни взять, обычный младший механик, ускользнувший под предлогом мелкого ремонта в технические тоннели и там прикорнувший в укромном месте. Знакомо, все так делают. Впечатление портила пробитая голова и залитая уже присохшей кровью бело-красная летная куртка. Хорошая, кстати, карманов много.

С неожиданным для себя отстранением, Брак изучал лежащий под ногами труп. О причинах смерти даже гадать не надо: падение, сильный удар, железная дверь, голова. Может быть, даже шея, не разберешь. Бежал куда-то в трюм, в надежде на… что? Просто бежал, возможно выполняя последний отчаянный приказ из рупора на потолке. Что-нибудь про спустить кабельтовы или заглушить гондолы. Приказ наверняка бессмысленный, но экипаж о таком редко задумывается. В той же “Мамаше” ты зачастую вынужден часами сидеть один на посту, слушая странные вибрации корпуса и латая внезапно появляющиеся дыры. Чтобы лишь позже узнать, что гигатрак побывал в бою, а твоя мать погибла.

Обыскивать покойника Брак пока не стал. Тот все равно ничего не расскажет, а времени не так уж и много. Да и на главный вопрос о том, что Брак вообще здесь забыл, ответы надо искать не в трюмном коридоре. Оршаг с его мутными полунамеками напустил туману, затем гроза, непривычный лес, гразги. Не было времени толком сесть и подумать, или хотя бы решить, что делать дальше. Но в знакомой обстановке мысли постепенно вернулись в привычное русло. Зачем он здесь, какого шарга происходит и, главное, как отсюда выбираться? Заставить цеп снова взлететь? Ха! Уйти в лес или на коленке собрать транспорт? Обустроиться и сидеть, в ожидании неизвестно чего?

Пока голова была занята вопросами без ответов, Брак обследовал коридор. За ближайшей дверью действительно обнаружилась крохотная кладовка. Падение сорвало со стен висящие там предметы, сведенные к полу ящики выдержали, но раскрылись, рассыпав свое содержимое. В основном всякая мелочевка, прутки из различных металлов, какие-то заклепки, ведра и непонятные кривые загогулины. И, конечно, пяток здоровенных швабр и с десяток широких веников, верных соратников в борьбе с вездесущей грязью. Нашлось и настоящее сокровище – пара объемистых канистр с эйром, которые Брак откопал в углу под хламом. В одну из них он окунул найденную здесь же тряпку, после чего обмотал ее вокруг шеи на манер платка. Способ вонючий и жутно неэффективный, чреватый головной болью, зато отпадает проблема с запертыми дверьми или случайными гразгами. Испаряющегося с тряпки эйра на какое-то время хватит, чтобы сводить в полную силу.

За дверью напротив обнаружилась такая же кладовка, но с куда более необычным содержимым. В давилках, кроме их количества, не было ничего странного, гразги не делали различий между землей и небом, донимая всех поровну. А вот одежды из плотной, будто бы покрытой песком ткани, Брак раньше никогда не видел. Хотя о предназначении догадаться было несложно, особенно при виде перчаток из все той же песочной ткани. Парень все больше убеждался, что цепом работорговцев тут и не пахнет. Зачем им одежда, в которой можно брать гразгов голыми руками?

Охотники за гразгами? Нашли покупателя, готового скупать их целыми трюмами, после чего отправились на охоту? Это объяснило бы стеклянные колбы, вполне способные вместить в себя сотни тварей. Это также объясняло и невероятное засилье гразгов в трюме и вокруг цепа – они не появились здесь после падения, а попросту расползлись из своих разбитых темниц. Но тогда непонятно, зачем в трюме столько клеток с рабами. Экипаж Ушки решил подзаработать на стороне?

С эйром и давилкой Брак почувствовал себя увереннее. Даже воинственно помахал железкой в воздухе, представив, как разбивает головы Котам. После чего продолжил исследовать цеп.

Кроме кладовок на первой палубе не оказалось ничего, что могло немедленно пригодиться. Технические комнаты с мертвыми, почерневшими от нагрузки эйносами. Комнаты экипажа с рухнувшими трехъярусными койками, из-за которых внутрь проникнуть было невозможно, не потратив уйму времени на завалы. В передней части цепа обнаружилась столовая и кухня, там вовсю хозяйничали гразги. Брак уже успел сжечь по пути с десяток слизней, но соваться внутрь все равно не стал – не настолько он пока голоден, чтобы пробираться через заваленное телами, столами и лавками помещение. В сумке остался еще пяток сухарей, а напиться и заполнить флягу он уже успел из остывшего котла, выловив предварительно со дна потемневший зеленый кристалл.

В одной из стен Брак обнаружил огромную, рваную дыру наружу. Отсюда раньше начинался короткий, заполненный трубами коридор, ведущий к двигательному отсеку гондолы. Саму гондолу тоже нашел, достаточно оказалось выглянуть из цепа – она валялась на границе поляны, глубоко зарывшись в землю погнутыми лопастями пропеллера.

Брак никогда не отличался особой брезгливостью или трепетным отношением к покойникам – живя в клане к такому быстро привыкаешь. Но здесь, в полутемных, кишащих гразгами и мертвецами коридорах, его проняло. Ходил как заводная островная игрушка, механически открывая двери и делая в голове заметки, на большее его не хватало.

Неизвестно, сколько всего мертвецов скрывали комнаты. В коридорах Брак насчитал пятерых, одетых в знакомые красно-белые куртки. Одного, бородатого и горбоносого здоровяка со свернутой челюстью, успели здорово обглодать гразги, растворив почти всю нижнюю половину тела. Пришлось, морщась от вони, выжигать эту мерзость – мужчина рухнул с лестницы на вторую палубу и мешал проходу. На его куртке обнаружилась нашитая к предплечью полоска темной ткани с незнакомыми светлыми символами.

Наверх Брак без подготовки не полез. Вооружившись холщовой сумкой и лопаткой из кладовки, натаскал из трюма стеклянного крошева, тщательно рассыпав во всех дверных проемах, коридорах и перед лестницей. Защита ненадежная, но действенная. Гразги через такое полезут только когда жрать вокруг нечего, а это случится нескоро. Если пожалуют незваные двуногие гости, то выдадут себя хрустом шагов по стеклу.

Цепляясь за скользкие наклонные скобы и поминутно замирая отдышаться, парень с трудом вскарабкался к люку второй палубы. Открыл, зажмурившись от ударившего по глазам света, и втянул себя наверх.

Чем думал незнакомый мастер, выводя единственную неудобную лестницу прямиком на мостик? Наверняка задницей, которую после этого несколько поколений владельцев цепа костерили почем зря. Но сейчас, наслаждаясь свежим воздухом и вечерним солнцем, Брак был ему искренне благодарен. После пропахших гразгами и смертью коридоров, хотелось тихо клевать носом у разбитого окна, жевать сухарь и ни о чем не думать.

Получалось плохо, мысли раз за разом возвращались к Оршагу. Цеп – настоящее сокровище для любого, кто его обнаружит. Горы металла и эйносов, запасы инструментов, эйра и всевозможных вещей, за которые клановые продадут родную бабушку. Вот только для Брака они бесполезны. За каким шаргом ему сдалась валяющаяся среди леса летающая гробница? О какой вообще помощи говорил торговец, если здесь кроме гразгов и комаров никого нет? Ошибся? Соврал? Ему что, жить здесь оставаться, питаясь гразгами и тренируясь фехтовать давилкой, в надежде набраться сил и отомстить? О каких планах вообще можно говорить, когда не знаешь, удастся ли сегодня поесть и поспать?

Даже для того, чтобы продать информацию об этом месте, сперва отсюда нужно выбраться. А как? Пешком через лес? Разве что в недрах трюма стоит незамеченная ранее тарга, которой все равно не удастся преодолеть завалы вокруг Ушки.

Ушки… Брак сверился с букварем, захлопнул его и вновь поднял глаза на широкую доску, висевшую над дверью мостика. Лучи закатного солнца мигнули и скрылись за деревьями, успев напоследок высветить глубоко вырезанные в темном дереве буквы.

– Нет, дружище. Ты не простой работорговец Ушка. Ты – мутная и непонятная “Помпезная Вдовушка”. И я понятия не имею, почему мы встретились.

Глава 6

Заночевать Брак решил прямо здесь, на мостике, отложив исследование верхней палубы на завтра. Глаза слипались, болело все, что могло болеть. Сказалась бессонная ночь и весь прошедший день – ему никогда раньше не приходилось так много ходить и заниматься работой, требующей стольких усилий. Мутило от увиденного внизу, тряслись руки, а из-за пропитанной эйром тряпки уже начало покалывать над висками – верный признак надвигающейся головной боли.

Да и темнота стремительно наступала, воздух снаружи ощутимо похолодал, а из леса все чаще доносились вопли ночных животных. Брак узнал только лающую перекличку рыжих степных волков, но этого вполне хватило. Мысли о том, чтобы спуститься вниз, пополнить запасы воды и притащить наверх канистру с эйром, вымело начисто. Завтра, все завтра.

Благо мостик, несмотря на его внушительные размеры, оказалось на удивление легко обустроить. Люк в полу придавила ножка широкого полукруглого стола, покрытого чернилами и застарелыми ожогами. Единственную дверь, ведущую вглубь цепа, Брак накрепко запечатал парой железных прутов, сведя их прямо к раме. Смущали широкие панорамные окна и вероятность того, что сквозь них внутрь залезут гразги или еще какие ночные твари. Но эту проблему парень решил привычным способом – засыпав пол битым стеклом, оставшимся от этих самых окон. С местом для сна тоже проблем не возникло – гордо высившееся посреди мостика кресло с широкими подлокотниками и затертой до дыр обивкой подошло идеально. Его бывшего обитателя – сухощавого мужика в пафосной длиннополой одежде, чьи ноги торчали из-под передней панели, парень аккуратно оттащил в угол, где прикрыл водонепроницаемой тряпкой. Он бы с радостью выкинул уже начавшего попахивать покойника наружу, но сил на такой подвиг не оставалось. Да и кто знает, что у него найдется при себе.

Брак сыпанул вокруг кресла пригоршню стекла, повозился со спинкой, грубо сведя ее в горизонтальном положении, сунул под голову сумку и почти мгновенно уснул. Уже напоследок промелькнула мысль, что стоило заодно облачиться в антигразговый костюм с нижней палубы и развести костер, но укорениться эта идея не успела.

Проснулся он, как это принято в подобных случаях, замерзшим, голодным и совершенно разбитым. Нет, это явно было лучше ночевки под открытым небом в грозу, но даже до уровня комфорта заблеванной Джусом кабины не дотягивало. Цеп всю ночь скрипел, шуршал, внизу что-то с грохотом падало, а под самое утро внутрь мостика впорхнула истошно орущая птица. Летающая тварь обгадила пол, свалила какую-то железку и, нежно вломив жестким крылом по лицу спящего, улетела восвояси. Перепуганный парень едва не свалился вниз, но зацепился за подлокотник и долго потом лежал неподвижно, вслушиваясь в грохот собственного сердца.

Утро встречало промозглым холодом, затянутым тучами небом и свежевыпавшей росой, скользкой пленкой покрывшей все поверхности мостика. Продрогший Брак, поскальзываясь и поминая шарга, собрал по углам всякий горючий хлам и, плюнув на безопасность, запалил костерок. Сперва сомневался, стоит ли сжигать толстые бумажные книги с рукописными записями, но, оценив количество текста, отправил их в огонь. Наверняка в них можно было раскопать немало интересного: от маршрута “Вдовушки” до личного дневника капитана, где тот красочно расписывал прелести каждой соблазненной им красотки, но процесс чтения с букварем занял бы годы. А задерживаться тут дольше необходимого Брак не собирался. Знать бы еще, сколько именно продлится это “необходимое”.

Полученный от Оршага вурш непривычно горчил, особенно натощак. Неудивительно – единого рецепта для него не существует, да и неизвестно, где и когда торговец вообще его купил. Опустошив целый чайник, к которому парень успел проникнуться даже некоторой симпатией, он наскоро наметил себе цели на день. Обыскать мостик и тело в углу – самое простое, даже ходить никуда не надо. Затем – верхняя палуба. Размерами она значительно уступает нижней, так что времени это займет немного.

Хорошо бы найти запасы воды и еды, но по этому поводу Брак беспокоился меньше всего. Воду всегда можно слить из местной системы труб, паутиной оплетающей внутренности цепа. Да, будет либо вонять эйром, либо вонять маслом, либо вонять всем сразу, но пить это можно. С едой тоже просто, несмотря на то, что кухня и склады съестного остались внизу на поживу гразгам. Чем больше людей заперты в одном месте, тем опаснее при них доставать что-нибудь вкусное или, что куда хуже, хрустящее. И тем сильнее становится желание это самое вкусное сожрать, ни с кем не делясь. Вот и плодятся в укромных углах холщовые мешочки с твердокаменной колбасой, сладкими сухарями или сушеными медузками, надежно укрытые от глаз неплотно прилегающими стальными панелями, сплетениями труб или горами хлама. Если умеешь их искать – голодным на гигатраке не останешься, да и найти чужую заначку всегда считалось почетным. Брак искать умел, благодаря чему уже успел обзавестись крохотной фляжкой с чем-то, судя по запаху, ядреным, найденной в подлокотнике того самого кресла.

Мостик цепа больше ничем толком не помог. На теле мужчины, которого парень про себя назвал капитаном, кроме одежды ничего не было. В карманах какая-то мелочевка, курительная трубка и крохотная, с палец, латунная свистелка. Звук она издавала высокий, пронзительно-мерзкий, на чем ее функции и заканчивались. Зачем она была нужна капитану – непонятно, ведь для управления цепом над креслом выстроилась батарея рупоров, через которые можно было оперативно доораться до нужных людей. Может, для солидности? Гарп тоже повсюду таскался со своим гарпуном, даже в нужник его брал.

Еще на мостике обнаружилась выполненная в металле карта Гардаша. Здоровенная, шагов пять в поперечнике, составленная из одинаковых квадратных плиток, она занимала целую стену, от пола до потолка. Умелец – картограф искусно свел на плитках крохотные горы, степи и солидный кусок океана, расчертил на крохотные, с ладонь, квадраты и рассыпал повсюду уйму непонятных пометок. Путь цепа полагалось отмечать крохотными булавками с натянутой между ними бечевкой. Жаль только, что большую часть отметок и пару плиток снесло расколовшимся о карту табуретом. Оборванные куски бечевки свисали уныло, как сопли поутру.

Карта Брака не особо заинтересовала. Почти такая же, только куда более подробная, висела на мостике “Мамаши”. Да и любой уважающий себя трак имел в кабине уменьшенную копию. Правда, пользоваться ими для прокладки пути умел далеко не каждый. Шмыгнув носом, парень поискал на карте Стеклянную Плешь, и даже нашел, с удивлением обнаружив воткнутую в крохотную бляшку булавку. “Вдовушка” либо побывала на Сходе, либо рассчитывала его посетить. А ведь близнецы что-то говорили про старый цеп, владельцы которого скупили почти всех доступных рабов…

Думать на эту тему не хотелось. Это не вина Гиен, что перевозивший купленных у них рабов цеп попал в передрягу с гразгами. Вольные Земли – не то место, где стоит попадать в рабство, он это знает, как никто другой. И он, в отличие от бедолаг в трюме, приложил все усилия, чтобы избежать позорной участи.

Послевкусие от подобных размышлений было гаже, чем от клановой самогонки. Калека еще раз шмыгнул носом и отошел от карты. В горле першило и невыносимо тянуло приложиться к фляжке.

Закончив изучение мостика, Брак продышался над светильником, развел запечатывающие дверь прутья и осторожно заглянул внутрь. Верхняя палуба действительно оказалась значительно меньше по размерам, чем нижняя. Да и света здесь было больше. Всего один короткий коридор с шестью дверьми, выходящий в длинный полутемный зал. Стены коридора были украшены лакированными панелями из потемневшего дерева, покрытыми незамысловатой резьбой. При падении цепа часть из них сорвало, загородив проход. Ничего непоправимого, дерево тягать гораздо легче металла, да и на сами панели Брак смотрел исключительно как на почти готовые к использованию дрова.

Все двери, кроме одной, были заперты, возиться с замками пока не хотелось, поэтому изучение палубы парень решил начать с зала. Следов гразгов на первый взгляд не было, однако давилку Брак все равно взял с собой. А вдруг выскочит из темного угла затаившийся полубезумный чудик, размахивая перед собой ржавым тесаком? Умереть с оружием в руках, пусть и таким убогим, как плющилка гразгов, уже не так обидно.

Затаившихся чудиков в зале не было, либо они устрашились и попрятались. Зато там были аляповатые картины с фруктами, полукруглый, накрепко сведенный к полу стол и обломки напольной фалгарны, которую закрепили не столь надежно. Инструмент укоризненно топорщился гнутыми трубками, напоминая то ли скрюченную спазмом кисть руки, то ли высохший куст пустырника. На фалгарну Брак посмотрел с жалостью – видеть сложный инструмент в столь плачевном состоянии было обидно. Изготавливать их тяжело, учиться играть и того сложнее. Трубки из девяти различных металлов пели на разные голоса при ударе по ним, а опытные музыканты еще и меняли температуру трубок на ходу, пользуясь для этого баком с водой и собственными способностями. Теперь же разлитая из пробитого бака жидкость насквозь промочила облезлый ковер и собралась в глубокую лужу в углу комнаты. Там же пестрели красно-белым влажные куртки мертвецов.

В дальней части комнаты, скрытая от остального помещения высокой перегородкой, стояла огромная конструкция из стекла и металла. Падения она тоже не пережила – хрупкие емкости и бутыли странных форм, причудливые спиральные трубки – все превратилось в обломки. Металлические части пострадали куда меньше, они-то и позволили Браку догадаться о предназначении устройства. Именно здесь создавался летучий газ, собирался в высоком, под потолок, баке, после чего по трубам отправлялся прямиком в баллоны. Некогда величайший секрет Старого Света выглядел обшарпанным и дряхлым. Отсюда же начиналась лестница, ведущая к люку на потолке – выход на крышу цепа.

Брак подавил в себе желание немедленно залезть в недра устройства. Какие бы эйносы оно не скрывало, это подождет. Впереди еще шесть неисследованных дверей, а желудок уже давно намекает на пожрать – последний сухарь он получил вчера вечером. К тому же, у парня все сильнее саднило горло, а в поминутное шмыганье носом вплелись отчетливые хлюпающие нотки. Сказалась вчерашняя ночь. Болеть вообще паршиво, но болеть одному, без еды и нормального теплого места для спанья – паршиво вдвойне. Остается только надеяться, что это обычный насморк, а не что-нибудь серьезное.

За первой, незапертой дверью Брака ждало разочарование. Небольшая комната оказалась обычным жилищем для одного, к тому же почти необжитым. Узкая койка в углу, круглое застекленное окошко, стол и стул. К потолку сведена дырявая колба светильника. Сбоку от двери примостился латунный умывальник, над которым уныло нависла изогнутая трубка крана. Вода была, но струйка лилась слабая, еле капала. Привлекали внимание разве что валяющиеся на полу нож и пара кастетов. Еще на стене висела шикарная кожаная куртка с многочисленными карманами, за которую еще неделю назад Брак не задумываясь отдал бы целую синьку. И плевать, что в нее можно упихать сразу двух одноногих калек – бывший владелец куртки был редкостным здоровяком. Самого его в комнате не оказалось, но валявшийся на первой палубе бородач по размерам как раз подходил, пока его гразги не обглодали. Куртку и нож Брак утащил на мостик, решив устроить жилище и склад именно там. Места больше, можно разводить костер, да и сбежать в случае чего есть куда. Комната такими достоинствами не обладала.

Остальные комнаты оказались копиями первой. Поминутно шмыгая носом и утирая сопли,Брак битых полчаса возился с замками, пытаясь заставить их открыться, но тщетно. Засовы деревянные, металла мало, да и конструкция незнакомая. Пришлось прибегать к древнейшему методу взлома, а именно – к грубой силе. Благо в зале нашелся изогнутый граненый ломик, при помощи которого и такой-то шарговой матери непослушные двери удалось расшатать и отжать. Пока расшатывал, пыхтя и обливаясь потом, удалось вспомнить, как называются такие комнатки. Каютами.

Брак эту страсть к диковинным, труднопроизносимым названиям не понимал. У клановых в этом плане все проще, если брать в пример обычный гигатрак. Если там жрут – это столовая. Готовят жрать – кухня. Спят – спальня. Окно это окно, дверь это дверь, а если в помещении срут, то это сральник. Удобно. Исключением оставались мостик и трюм, но это намертво прилипшее наследие первых гигатраков, которые сводили бывшие цеповые механики. Да и звучит солидно.

Каюты за второй и третьей дверью тоже разочаровали. Все те же комнатушки, правда куда более обжитые и похожие друг на друга. Куча мелких бытовых предметов, запасные комплекты красно-белой одежды со знакомыми нашивками на рукавах. На стенах – какие-то гравюры, исписанные мелким шрифтом тонкие металлические листы с многочисленными оттисками пальцев, незнакомые приборы. В одной из комнат обнаружился очередной труп – пожилой темнокожий мужчина в разбитых очках, с шикарными седыми бакенбардами и сломанной шеей. Падение застало его за столом, где до сих пор лежало залитое чернилами недописанное письмо, прилипшее к столешнице. Неровные буквы, рваные строчки… Брак с любопытством заглянул в письмо, но прочитать не смог – прописные буквы, выведенные трясущимися руками в явной спешке, были пока за гранью его талантов к чтению.

Четвертая дверь вела в каюту капитана, ничем иным эта комната быть не могла. Ну, либо знакомый сухощавый мужик, сурово смотрящий с портрета на вломившегося наглеца, просто решил перед самым падением посидеть в капитанском кресле. Помимо портрета и знакомых мелочей, там стоял запертый железный шкаф с изображением какой-то птицы на дверце. Повозившись с замком, Брак плюнул на тщетные попытки договориться с устройством по-хорошему и попросту расплавил зловредный механизм, едва при этом не надорвавшись, – в железе явно были примеси, усложнявшие нагрев. Не рефальд, конечно, но тоже тяжело. Уже потом, орудуя ломиком, сообразил, что сперва стоило тщательнее обыскать владельца каюты и воспользоваться ключом.

Зато содержимое шкафа сполна наградило ругающегося парня за старания. Помимо тяжеленной на вид стопки плиток для карты и мешочка с монетами, в шкафу обнаружилась пара коротких жахателей и по четыре банки для них. Банки маленькие, не чета жахателю Брака, но в коридорах цепа такие, пожалуй, будут даже лучше. Меньше шансов, что отраженный от стен эйр ударит по стрелку, да и сложнее ненароком зацепить что-нибудь не то. На корабельный арсенал содержимое шкафа не тянуло, тут скорее личная заначка капитана на случай бунта или еще каких сложностей.

Северяне говорят, что иметь при себе оружие – притягивать неприятности, особенно от тех, кто в любом вооруженном человеке видит вызов. Логи с этим мнением согласен не был, справедливо полагая, что неприятности найдут тебя в любом случае, будь ты хоть трижды вооружен. А раз неприятностей избежать не выйдет, куда проще расслабиться и встретить их ударом кувалды по лицу. Брак с мнением Логи тоже согласен не был, но точку зрения напарника уважал за практичность, особенно в свете недавних событий. Поэтому жахатели он, вместе со сложной кожаной перевязью, утащил на мостик, но надевать не стал. Устрашать на цепе некого, а таскаться с трехкилограммовыми железками на поясе тяжело, садиться неудобно, да и за стены они цепляются.

За пятой дверью оказалась вовсе не каюта, а небольшая помывочная, целиком покрытая изнутри ребристыми медными листами. Интересного внутри, не считая очередного покойника, не было. Знакомые умывальники у стен, длинная лавка с откидывающейся крышкой для справления нужды, три лейки душа в ряд. Система нагрева воды примитивная и в чем-то архаичная – обычная железная ручка, держась за которую можно регулировать температуру лейки. Даже полотенца висели, наряду со всякой утварью навроде расчесок и бритв. Брак понюхал неровный кусок пахнущего чем-то пряным мыла, борясь с желанием немедленно раздеться и как следует помыться. Новая одежда, при всех ее достоинствах, не защищала от грязи и пота, а почесаться сквозь толстую кожу еще надо было исхитриться. Наверное, он бы не выдержал и все-таки воспользовался душем, но к соплям за это время прибавился сухой кашель, да и колено начало ломить – верный признак надвигающейся болезни. Следовало как можно быстрее закончить осмотр палубы.

Последняя каюта оказалась настоящей сокровищницей, но и вопросов вызвала больше всего. Начать с того, что ее бывший обитатель, сухощавый неопрятный старик с клочковатой, залитой кровью бородой, совершенно не походил на обитателя верхней палубы. Вместо привычной красно-белой куртки, на нем красовался добротно скроенный кафтан из практичного темного полотна. Брак в одежде не разбирался, но всплывшее из глубин памяти слово “кафтан” подошло к ней идеально.

– И вздохнул он тяжко вздохом тяжелым, запахнул покрепче свой кафтан нарядный, двубортный, да и нырнул впредь головой, будто в прорубь ледовую. В темные глубины логова чудовища ужасающего, одним видом своим страх в сердца храбрейших мужей вселяющего, – пробормотал Брак, – А в руке, дрожащей, но не дрогнувшей, сжимал он заявление о разводе…

Старик в своих руках ничего не сжимал, да и вообще выглядел обычным пассажиром, прикорнувшим у стола в зачем-то перекошенной комнате. Этот же стол, массивный, деревянный, стал причиной смерти – на покрытой пятнами столешнице красовалась внушительная вмятина, идеально совпадающая по размерам с покатым лбом старика. Занимал этот шедевр мебельного искусства внушительную часть каюты, однако места все равно было предостаточно – комната была в полтора раза больше остальных за счет душевой.

Под столом лежал опрокинувшийся, но целый нагреватель. Старик явно любил держать ноги в тепле, в чем Брак был с ним полностью согласен, поэтому нагревателю обрадовался как родному.

По всему выходило, что перед Браком лежал бывший владелец цепа, вопреки всякой логике не переживший катастрофы. Вообще, в таких ситуациях полагалось прижать к сердцу медальон с гравюрой любимой дочери, переломанными пальцами написать прощальное письмо. Ну, или хотя бы наговорить в слухача сбивчивую речь про то, как ты докатился до жизни такой, после чего тихо уйти на тот свет в соответствующей трагичной позе. Жизнь, как всегда, внесла свои коррективы в устоявшиеся традиции, поэтому старик скучно тюкнулся башкой об стол и умер.

Кроме стола и знакомой узкой койки, в каюте обнаружился заваленный бумагами сундук (разбитый), стойка с шарнирным светильником (разбитым), высокий, во всю стену шкаф (частично разбитый) и деревянный ящик, на котором удар об стену не оставил ни царапины. К этому ящику Брак и сунулся было, но быстро оставил попытки добраться до содержимого – вскрывать его придется в лучшем случае до вечера.

Такие ящики-хранилища пользовались неизменной популярностью у тех, кто предпочитает держать свои ценности в безопасности. Клепали их где-то на островах из проклеенной и хитрым образом запрессованной древесины. По прочности она почти не уступала металлу, с огромным трудом поддавалась обработке и успешно сопротивлялась всевозможной едкой химии, включая гразгов. Пилить, сверлить или бить по такому дереву можно очень долго и безрезультатно, даже прожечь тяжело. Еще хуже был запирающий механизм дверцы, в котором не было ни грамма металла – все та же укрепленная древесина. Не зная комбинации сдвигающихся дощечек, вскрыть такое хранилище почти невозможно, к тому же от грубого обращения механизм зачастую клинил, останавливая попытки воров и пьяных хозяев добраться до содержимого. Котобоям такие ящики изредка попадались в набегах, и из всех способов взлома кочевники предпочитали самый быстрый и действенный – переехать гигатраком. Возможность переехать что-то гигатраком вообще решала уйму проблем.

Шкаф, как и сундук, оказался доверху забит бумагами вперемешку с писчими принадлежностями и всевозможным хламом. Среди хлама, кстати, попадались интересные штуковины, от крохотных, с палец, гравок и до совершенно незнакомых эйносов. От удара часть костяшек рассыпалась по полу, поэтому определить, какие из них вообще остались целыми было невозможно. За запертыми дверцами, привычно сдавшимися под напором ломика, Брак обнаружил целую коллекцию всевозможных книг с потертыми корешками, мешочек с кри, а также долгожданную заначку с едой. Старик оказался заядлым сладкоежкой, но тщательно скрывался – цилиндр с отвинчивающейся крышкой, доверху заполненный разноцветными конфетами, он спрятал среди других емкостей, наполненных какой-то вонючей дрянью.

На этом исследование второй палубы Брак решил закончить, хотя в каютах осталось еще множество полезного. Он здорово умаялся с дверьми и деревянными панелями, да и насморк все сильнее давал о себе знать. Нос хлюпал уже безостановочно, а ломота с колена поползла куда-то выше, надежно угнездившись в костях.

Сидя у костерка и задумчиво хрустя приторно-сладкими конфетами, Брак прихлебывал вурш из вычурной серебряной кружки с откидывающейся крышкой и размышлял. Вопросов обыск второй палубы оставил куда больше, чем ответов, да и ответов толком не дал. Кто такой старик? Чем занималась “Вдовушка”? Почему она рухнула? Исследовательский цеп богатого островитянина, решившего посмотреть мир на старости лет? Ну да, конечно, а заодно перевозившего рабов и столько гразгов, что хватило бы сожрать гигатрак. Да и зеленой полосы на корпусе цепа не было, хотя это как раз ни о чем не говорит.

На Гардаше символ исследователей по борту малевали все, кому не лень, а возможные проблемы в портах улаживали банальными взятками. В отличие от островов, где за подобный маскарад обязательно спросят патрульные цепы, здесь грань между ролями в небе размыта. Мирный торговец не прочь заломить петлю, в надежде найти логово джорков, работорговцы с удовольствием на них поохотятся, а роскошная гравияхта вполне может оказаться зубастым бандитом со звеном флиров на борту.

Хотя “Вдовушка” со своими гразгами переплюнула всех. За каким шаргом вообще связываться со слизняками? Хотя, если старик был ученым, в пользу чего говорили корешки пущенных на растопку книг, пестрящих словами навроде “Энциклопедия” и “Атлас”, то это многое объясняло.

Диковатые чудаки, не жалеющие кри и смотревшие на клановых как на прилипшее к башмакам говно, появлялись на Сходах с завидной регулярностью. Закупались, изредка нанимали проводников, после чего исчезали в бескрайних степях, чтобы испытать очередную идиотскую идею. Одного Брак даже запомнил - дедок в смешной шапочке был твердо намерен выяснить способ ловли драков живьем, для чего заказал свести в прицепе монструозную конструкцию из железных решеток и молниеловов. Громыхая прицепом, он и отправился в степь, после чего о нем никто не слышал. Наверняка поймал.

Если старик из этих, то объяснить можно любые странности. Мало ли, что могло взбрести в слишком умную голову? Хотя, в случае со слизняками даже воображение Брака пасовало. Измельчать и скидывать на врагов? Бред, но ничего другого в голову не лезло.

Да и не было в этих размышлениях никакого смысла. Как не было смысла костерить Оршага за подставу. Свою часть сделки он, считай, выполнил. Брак нашел оружие, убежище, гору информации, несколько мешочков с кри и монетами. Даже деревянный ящик с таинственным содержимым. Чем не помощь в осуществлении дальнейших планов? И не вина торговца, что Брак не сможет ими воспользоваться – такие условия пишутся мелким шрифтом понизу контракта, и стоят куда дороже. А значит, надо собирать все ценное и срочно искать способ убираться из цепа, пока его не нашли другие.

Остаток дня и сил Брак потратил на самое банальное мародерство. Или хомячество. Перетаскал на мостик все мало-мальски ценное со второй палубы, заполнил все найденные емкости водой из подыхающей системы труб, и даже умудрился помыться. Болезнь надвигалась с неотвратимостью морского шторма, тревожные звоночки, вроде горящих щек и проступавшей на лбу испарины, гремели вовсю.

– Динь-Динь, Бракованный! – звенели они на разные голоса. – Динь-Динь! Ты в заднице!

Им вторил нарастающий шум в ушах.

Брак, пересилив себя, даже спустился на нижнюю палубу. После проветриваемого мостика, удушливый запах мертвечины едва не свалил с ног. От валявшегося под лестницей бородача остался только темный силуэт на полу, от которого во все стороны разбегались такие же темные дорожки. Гразгов не встретил, но это и неудивительно – они всегда исчезают через пару дней, особенно если нажрались вдоволь. А уж еды им тут было предостаточно.

На мостик Брак вернулся с канистрой эйра, песочным костюмом и горсткой завернутых в тряпицу сухарей, найденных за панелью в кладовке. Гразгов осталось мало, но он не собирался оставлять все на волю случая. Если его, спящего или мечущегося в горячке, найдет хоть один слизняк, защищаться не будет сил, поэтому спать придется в костюме, наплевав на удобства. Жизнь дороже.

С этой же целью он, пыхтя от натуги, заложил деревянными панелями окна, кое-как закрепив проволокой. Одно окно оставил для дыма, но, памятуя об утренней крылатой гостье, закрыл его наскоро сведенной решеткой.

Уже стемнело, когда Брак закашлялся и обессиленно рухнул на кресло. Окинул взглядом свое обиталище, убедившись, что ничего не забыл. Люк закрыт, дверь запечатана, повсюду битое стекло. Переносной нагреватель доверху заправлен эйром и едва слышно гудит в углу. Всех мертвецов он еще днем оттащил в дальний зал, накидав сверху тряпок, чтобы не воняли. На придвинутом вплотную к креслу столе, положил оба жахателя, светильник, чайник с водой, вурш и сухари – последние конфеты он догрыз еще вечером.

Если он что и упустил, то исправить все равно не успеет. Болел Брак часто, особенно в детстве, поэтому прекрасно различал ту грань, за которой сил двигаться уже не остается. Остается только лежать, глядя в потолок, и ждать того прекрасного момента, когда на смену горячечным метаниям придет забытье.

Потея в неудобной песчаной броне, Брак долго ломал глаза, пытаясь при бледном свете фонаря по памяти разобрать буквы. Найденная в кармане кожаной куртки бумага была сложена в несколько раз и здорово выцвела, зато буквы в ней были крупными и печатными. Почти как в букваре.

– П… Пы. Па-т. Патент. Патент, – бормотал он, водя пальцем по строкам, – Патент? Ну, пусть будет патент.

Бумага неохотно пояснила, что некий непонятный офицерский патент был выдан непонятной канцелярией на каких-то непонятных условиях. Скучный и непонятный официальный документ, пестрящий незнакомыми словами и перечислением каких-то наград. Из интересного там было только имя счастливого владельца патента.

– Торден Дертаго. Даже звучит сурово. То-р-рден, – Брак кинул бумажку вниз и закрыл глаза, с тревогой ощущая, как к жару и кашлю присоединяется резь в животе, – А Дертаго звучит почти как Дерталли. Жаль, что повезло тебе куда меньше.

Он улыбнулся случайному совпадению. Тиль Дерталли, или Счастливчик Тиль, был воистину легендарным персонажем. Один из первых известных исследователей архипелага, его цеп потерпел крушение над необитаемым островом, а сам Тиль оказался единственным выжившим, вовремя успев выпрыгнуть в воду с падающего корабля. На острове он и провел в одиночестве восемь лет, живя рыбалкой и охотой, а из обломков цепа возвел настоящий дворец с действующим маяком. По маяку его потом и нашли пираты, к которым Тиль присоединился, став настоящим бичом восточной части архипелага и сколотив, благодаря феноменальному везению, огромное состояние. Умер он от горячки в настоящем дворце, окруженный многочисленными детьми и внуками.

– Дерталли и Дертаго. Может, родственники? А я почти как Тиль, тоже застрял на необитаемом клочке суши, прячась в обломках цепа. Разве что шансы дожить до счастливой старости у меня куда меньше, а вероятность сдохнуть от горячки – выше.

Под собственное бормотание Брак и забылся беспокойным сном.

Ночь, а то и не одну, он запомнил плохо. Сложно внятно размышлять, когда тебя попеременно бросает то в жар, то в холод, в голову лезет безостановочный поток бреда, желудок выворачивает наизнанку, а в лоб забили раскаленные гвозди. Как будто в ослабшее тело разом вцепились все болячки, до этого смиренно ждущие своей очереди.

А вот утро, наполненное запахом рвоты, головной болью и невероятной слабостью, Брак запомнил хорошо. Сложно не запомнить, когда тебе, спящему, запрокидывают голову, нежно зажимают рот, а смертельно уставший мужской голос просит тебя об очень простой вещи:

– Лежи и не рыпайся, ублюдок.

Глава 7

Брак рыпнулся. Попытался, если быть точным. Как говорил Логи, если оказался в полной жопе, то постарайся хотя бы произвести впечатление.

Впечатление он произвел, но явно не то, на которое рассчитывал. Попытка дотянуться до жахателя была вознаграждена умелым тычком куда-то под грудину, от которого парня выгнуло дугой. В ушах после пробуждения стучала кровь, так что собственного стона он не услышал.

– Попытаешься закричать, сверну шею, – говоривший стоял позади, так что его лица не было видно, – Сколько вас здесь?

Брак попытался ответить, но ладонь лишь сильнее зажала рот. Тогда он очень медленно, борясь с задубевшим от пота рукавом, поднял кверху один палец. Начинать знакомство с попытки сблефовать он не рискнул.

– Если соврал, сломаю палец, – голос незнакомца звучал обыденно и устало, – Если в будущем соврешь, тоже. Кивни, если понял.

Брак кивнул.

– Встал и завел руки за спину. Не оглядываться, не дергаться, не кричать.

Сложнее всего оказалось встать. Песочная ткань от влаги покрылась тяжелой, негнущейся коркой, которая упорно сопротивлялась попыткам ее согнуть. Под задорный хруст куртки, Брак кое-как выволок себя с лежанки и встал, придерживаясь рукой за стол. Его пошатывало, от льющегося из окна света слезились глаза.

– Да ты еще и хромой, ублюдок. Тебе же хуже. Снимай одежду, – говорил незнакомец отрывисто, гортанно. Создавалось впечатление, что язык ему не привычен, – Все, до исподнего.

Дрожащего от холода калеку, покрытого испариной и грязными разводами, грубо поставили на колено, засунули в рот кляп и сноровисто связали, туго перетянув руки за спиной. Веревка знакомая, он притащил целую бухту с нижней палубы, на случай, если понадобится. Вот и понадобилась.

Сидя в углу мостика и безуспешно пытаясь ослабить стягивающие запястья веревки, Брак слушал, как за спиной чем то громыхает незнакомец. Тот явно не стал принимать на веру информацию о том, что на цепе кроме калеки никого нет. Ходил, гремел железом, хрустел сухарями. Потом, судя по звуку, развел запечатанную дверь и отправился к каютам.

Слыша его удаляющиеся шаги, Брак судорожно пытался сообразить, что делать дальше. Освободиться без потерь не выйдет, вязавший туго знал свое дело. А попытавшись пережечь путы об металл пола, можно запросто лишиться рук – никакие таланты не уберегут от горящих на голой коже просмоленных веревок.

Да и если чудом получится освободиться, что делать дальше? Драться с наверняка вооруженным мужчиной, который настолько умело бьет лежачих – безумие. Сбежать тоже не выйдет, особенно если незнакомец не один. Хотя он, скорее всего, один. Иначе не оставил бы пленника без присмотра напарника.

Со стороны кают послышался шум воды и немелодичное напевание. У мужика явно были стальные нервы, если он решил мыться в такое время.

Лучший способ выкрутиться – оказаться полезным. Для Брака этот принцип работал безукоризненно. Он был полезен Котобоям, был полезен Часовщику, был полезен Логи. В случае с Чегодуном он оказался даже слишком полезен, но и там все закончилось нормально. Незнакомец один, ему не помешает лишняя пара рук. А уж если он, как и Брак, оказался тут случайно, то объединить усилия – вопрос банального здравого смысла.

Шум воды стих, вновь послышался лязг железа.

А еще незнакомец мог оказаться клановым искателем-одиночкой или случайно наткнувшимся на цеп лесовиком. Но в этом случае у Брака вообще нет выбора: либо ты окажешься полезен и выживешь, либо тебя зарежут за ненадобностью. Главное – не выдать, что он из клана. Гиен тут точно быть не может, а все остальные кочевников не любят. Включая самих кочевников.

Когда за спиной раздались тяжелые шаги, Брак был готов. Он подобрался, распрямил спину и приготовился ко второй за утро попытке произвести впечатление.

Незнакомец не спешил. Набулькал что-то из бутылки, шумно выдохнул. Зашуршало, в воздухе потянуло ароматом крепкого табака. Скрипнуло кресло.

– Повернись. Медленно.

Брак послушно повернулся и, наконец, узрел своего пленителя воочию.

Тот подавлял. Уж на что Логи был громилой, даже он не дотягивал. Тут впору думать о потерянном в далеком прошлом брате Гарпунщика, только смуглом и черноволосом. Кроме гривы мокрых волос, незнакомец мог похвастаться густыми бровями, неоднократно сломанным носом и густой трехдневной щетиной. Глубоко посаженные черные глаза смотрели устало. И недобро. Одеждой после мытья он себя обременять не стал, ограничившись холщовыми штанами, ботинками и знакомой кожаной курткой.

На мостике он уже обустроился, как у себя дома. Притащил, судя по всему из каюты, стул, наполнил кружку и теперь сидел, попыхивая короткой изогнутой трубкой.

– Насмотрелся? – дождавшись кивка, он наклонился и ловким движением разрезал удерживающую кляп веревку. Заметить, откуда он достал нож, калека не успел. – Моя очередь.

Пока Брак отплевывался и гримасничал, разгоняя кровь по занемевшему лицу, мужчина времени не терял. Опустошил кружку, долил туда красной жидкости из бутылки, после чего принялся смачно пережевывать размоченный сухарь. Взгляда с парня он при этом не отводил.

У парня засосало под ложечкой. Он не ел уже минимум ночь и желудок решил намекнуть.

– Говорить умеешь? – доброжелательно спросил сидящий.

– Умею, – язык еще плохо слушался, ворочался во рту неохотно, поэтому вышло неразборчиво, – Я здесь случайно, увидел дым и…

Мужчина нахмурился и покачал в воздухе пальцем. Брак осекся и заткнулся. Холод от палубы методично взгрызался в ноги.

– Может и случайно. Как зовут?

– Бр…

Парень запнулся, вспомнив о своей легенде. При необходимости, кочевники в добавление к основному использовали имя Семьи, но назваться Браком Котобоем – все равно что на лбу у себя вытатуировать клановую метку. Любому, кто хоть немного знаком с Гардашем, это сразу даст понять, что парень из кочевников. А такому веры нет. Поэтому он поправился, уверенно ляпнув первое, что пришло в голову:

– Брак Дертаго. Из вольных торговцев.

Незнакомец запрокинул голову и расхохотался. Отсмеявшись, хлопнул ладонями по коленям, после чего медленно встал и сломал Браку палец.

Тот от неожиданности не сразу осознал произошедшее. А потом боль резво пробежала по руке и ввинтилась в мозг.

Мужчина так же медленно вернулся в кресло, отхлебнул из кружки и поморщился, глядя на катающегося, заходящегося истошным криком калеку.

– Соберись. Это всего лишь палец.

Брак, всхлипывая и глотая слезы, кое-как поднялся на колени. Боль в связанной руке пульсировала и не утихала.

– Я предупреждал, – пожал плечами мужчина, – Не люблю, когда лгут. Плохая примета, если собеседник еще до знакомства пытается тебя обмануть. Таких ублюдков надо резать на месте – тогда примета станет хорошей.

– Не надо, – сжав зубы ответил Брак, – Я все понял.

Незнакомец в один глоток опустошил кружку и сокрушенно вздохнул.

– Не задалось знакомство. Еще раз, по порядку. Как тебя зовут? Кто ты такой? Что ты здесь делаешь?

Брак заставил себя выпрямиться и посмотреть в глаза собеседнику. Как там говорил Оршаг? Сопоставлять наблюдения? Он собрался с мыслями, усилием воли отогнал желание свернуться в клубок и завыть, после чего насколько мог твердо ответил:

– Меня зовут Брак, механик из вольных торговцев. Торговый дом “Окончательный расчет”. Оказался здесь случайно, увидел дым над лесом. А вас зовут Торден Дертаго, и я приношу свои извинения за то, что назвался вашим именем.

Если незнакомец и удивился, то виду не показал. С каменным лицом выслушал эту тираду, после чего задумчиво хмыкнул.

– Другое не мог придумать? Я долго мылся.

– Вы про имя? – уточнил Брак.

– Про него тоже. Как оказался здесь?

– Случайно. Мы с Шагором перевозили пассажира на север, кто-то из кланового молодняка. На границе леса заночевали, мне смола нужна была для времянок. Это когда трубы надо закрыть срочно, – Брак поморщился от боли в руке, – Пока собирал смолу на опушке, на трак напали. Скиммеры, бронзовые, скорее всего Скорпионы. Меня не заметили, погнались за траком. Я еле протянул неделю, с собой толком не было ничего. А потом дым заметил, рядом совсем. Мне терять уже нечего было, с голоду умирал, поэтому пошел сюда.

Брак подогнул под себя культю и продолжил вдохновенно врать.

Торден поначалу слушал скептически, но на моменте с голодом кивнул – голый калека перед ним действительно выглядел так, будто две недели питался хвоей и шишками. История звучала неправдоподобно, да и в совпадения Торден давно не верил. Но именно из-за своей неправдоподобности в нее можно было поверить – парень тут явно один, да и выглядит предельно испуганно, хоть и пытается храбриться. Темнит и недоговаривает, но это естественно. Даже для голого и связанного.

Особенно для голого и связанного.

–…заболел и уснул, – закончил Брак. – А потом вы меня разбудили и сломали палец.

За время рассказа он успел окончательно окоченеть и теперь трясся от холода.

– Насчет цепа ты не соврал, – подытожил мужчина, – Начал бы с правды, сохранил бы палец. Я Торден Дертаго. Веревки сниму, но не вздумай самовольничать. У тебя десять минут на то, чтобы отмыться и сменить одежду, ты воняешь. Попытаешься сбежать или увижу в твоих руках что-то острое…

– Сломаете палец? – предположил Брак.

– Два, – кивнул Торден, – Не дерзи.

Пока Брак отогревался, шипя от боли и проклиная себя за глупость, Торден мрачной глыбой стоял в дверном проеме, внимательно изучая капитанский жахатель. В его лапах оружие казалось игрушкой, из-за чего непостижимым образом смотрелось еще внушительнее.

В десять минут Брак уложился. Даже успел одеться и, с молчаливого согласия мужчины, приладить на распухающий мизинец крохотную шину из пары щепок и куска бечевки. Болел тот невыносимо, но Торден явно знал, что делает – сломал аккуратно, да еще и на левой руке. Что не мешало калеке бросать на него злые взгляды исподлобья в те редкие моменты, когда громила отворачивался.

– Подмети стекло. Затем все здесь вымой. Если цеп разбился не значит, что можно разводить на мостике свинарник.

– Стекло защищает от гразгов, – возразил Брак. Одетым он чувствовал себя гораздо увереннее.

– Гразгов на цепе и в окрестностях больше нет.

Калека кивнул, отметив, что провалялся он не меньше двух дней. В самом исчезновении гразгов ничего удивительного не было, они всегда так делали.

– Можно я заварю вурш?

Торден тяжело вздохнул и, словно маленькому ребенку, начал объяснять:

– Парень. Я говорю, ты делаешь. Иначе мы с тобой не поладим. Тебе плохо, нет сил, отвалилась вторая нога – мне плевать, – он кивнул на валяющийся в углу веник, – Что такое вурш? Кофе?

– Вроде того.

Разрешение на вурш и пяток сухарей Брак все-таки получил. Во время уборки на него вновь накатила слабость и дурнота, а на лбу выступила испарина. После того, как парень в третий раз выронил веник и едва не рухнул сам, Торден выругался и объявил перекур.

Сам он сосредоточенно листал избежавшие костра журналы, поминутно массируя глаза и сверяясь с висящей на стене картой. Отвлекся только раз, внимательно следя за процессом заварки напитка. Понюхав – скривился, пробормотав что-то про тупых дикарей, у которых даже кофе выглядит как дерьмо и пахнет соответствующе.

– Ты сказал, что разбираешься в механике.

– Разбираюсь, – подтвердил Брак. После еды его разморило, а Торден не спешил гнать парня на уборку, – В основном в наземных машинах. Кое-что знаю про эйносы, умею заправлять банки. Даже скиммер могу собрать.

– Я не спрашивал о твоем семейном древе. Гельвент сможешь починить?

– Не раньше, чем узнаю, что такое гельвент. Я понятия не имею, что это.

Торден пристально взглянул на него, после чего кивнул на веник.

– Ты точно механик? Даже самый тупоголовый ублюдок знает, что такое гельвент, – он указал пальцем на дверь, – В конце зала. Гельвент.

– Установка для летучего газа? – сообразил Брак, – Наверное, смогу. Там много стекла побилось,но можно попробовать заменить. Я не знаю, как работает гельвент, но за пару дней разберусь. Вряд ли он сильно сложно устроен. А зачем нам газ?

– Водород. В баллоны нормальных цепов закачивается тейнур, но это корыто настолько древнее, что летало на смеси водорода с тейнуром. Бак с тейнуром пробит, но будь у нас водород – мы могли бы сделать воздушный шар из остатков баллонов и убраться из этой дыры. Но за два дня ты в сломанном гельвенте не разберешься, либо взорвешь здесь все. Так что забудь.

Брак задумчиво кивнул, продолжая орудовать веником. Про тейнур он слышал, но совсем краем уха – Часовщик в баллонниках не разбирался, да и сам парень больше интересовался гравицепами. А водород, судя по всему, и был тем самым воспетым в жутковатых историях газом с отвратительно взрывоопасным характером. Идея со строительством воздушного транспорта ему понравилась, да и Тордену впервые за все время изменила его привычная немногословность.

– Я буду очень осторожен. Не за два дня, но за неделю точно разберусь.

– Я же сказал, забудь, – ответил Торден, – У нас нет столько времени.

– Почему? Здесь есть вода, укрытие и эйр. А с едой можно что-нибудь придумать.

– На цепе два человека, – мужчина повернулся к карте и принялся натягивать бечевку, – Это на два человека больше, чем должно здесь находиться.

– Эээ… – замялся Брак, – Я здесь случайно.

– Я тоже. Это ублюдочное корыто просто притягивает случайности, не находишь? Кто будет следующим, случайно заявившимся сюда?

Слово “случайно” он произнес зло, будто выплюнул.

После уборки мостика, Торден послал Брака на нижнюю палубу за припасами, а сам обложился журналами, как арм чешуей, и принялся что-то высчитывать на карте. Калеке он явно не доверял ни на йоту, забрав на свой стол все, что хотя бы отдаленно напоминало оружие. Люк он придавил сверху чем-то тяжелым, велев при возвращении стучать особым стуком. А при возвращении не в одиночестве, другим стуком. Но тоже особым.

– Вздумаешь сбежать…

– Зачем мне сбегать? Но я понял, вы сломаете мне палец.

Брак вообще заметил, что его невольный напарник с восхитительной непринужденностью лавирует между состояниями "злобный параноик" и "угрюмое равнодушие". Громила мог преспокойно копаться в бумагах, не обращая внимания на сбрасываемые с мостика трупы и разговаривая в полный голос. Но при этом он в любой момент мог заставить калеку заткнуться и не двигаться, в то время как сам срывался к окну и осторожно выглядывал наружу. Это можно было бы списать на переутомление или проблемы с башкой, но сам Торден явно не видел в своем поведении ничего странного.

С припасами не задалось. За прошедшие дни гразги основательно подожрали содержимое нижней палубы. Даже трупов не осталось, не считая каких-то ошметков одежды. Пол и стены пестрели дырами, вода и масло из прогрызенных труб скопились вдоль стен опустевших коридоров и уже успели зацвести какой-то зеленоватой дрянью. Зато почти не ощущалось запаха мертвечины, которым верхняя палуба успела основательно провонять. Пахнуть было просто нечему.

На выпотрошенной кухне парень смог найти лишь нетронутую стеклянную банку, доверху наполненную сморщенными сушеными яблоками, подвешенную к потолку связку чеснока и чудом уцелевший на верхней полке мешок с мелкой, пыльной крупой. Все остальное, включая мебель и посуду, растворилось в бездонных желудках слизняков. Если у них вообще были желудки.

По наводке Тордена, Брак заодно отыскал корабельный арсенал. В свое прошлое исследование трюма он спешил, к тому же кишащие гразгами коридоры отнюдь не способствовали вдумчивым исследованиям, поэтому неприметную дверь рядом с заваленным проходом к левой гондоле он проглядел. Смотреть в запертой комнатушке оказалось не на что – в стене корпуса красовалась проплавленная дырища, ведущая наружу. От содержимого арсенала остался недоеденный багор и кусок ствола тяжелого жахателя, похожий на первый браслет талантливого ювелира самоучки – дырявый, кривой и тяжелый, но с претензиями.

Торден встретил находки нерадостно. Взвесил на руке мешок с крупой, зажевал разом три яблока и хмуро произнес с набитым ртом:

– Здесь на неделю, не больше. Тайник за морозильником?

– Тайника больше нет. И морозильника, – ответил Брак, – Там все дырявое насквозь, как скраппером жахнули. Задержись гразги еще на пару дней, весь цеп сложился бы. Раму не успели прогрызть до конца.

Торден выругался и зевнул, не раскрывая рта.

– Лишний повод убираться отсюда. Я спать, третий день на ногах. Бумаги не трогать, к карте не прикасаться, к моей двери не подходить. Попытаешься совершить глупость, почую.

– А что будет считаться глупостью? Я думал подняться на крышу, развернуть конденсаторы, если они там есть. У нас эйра полторы канистры, бак на первой палубе пустой.

– Звучит как глупость. Здесь лес, какие конденсаторы? На крыше установлена легкая картечница, попробуй ее запустить. Но лучше спи, пока можешь. Я ушел.

Торден, прихватив с собой оружие, ушел в дальнюю каюту, где, судя по звукам, заблокировал дверь чем-то тяжелым и незамедлительно захрапел.

Брак некоторое время сверлил взглядом дверь каюты, непроизвольно теребя крепившую шину на пальце бечевку. Как относиться к Тордену он так и не решил, но мысли в голову лезли нехорошие. Самой притягательной была идея, включавшая в себя охапку дров, намертво сведенную дверь и большой пожар, в котором и сгинет излишне досконально следующий собственным обещаниям громила.

Понятно, что большей глупости придумать в сложившейся ситуации было невозможно. Кем бы ни был невольный спутник, подобная ситуация для него явно не вновинку. Во всяком случае, он совершенно точно знал что делает и не разводил лишних сантиментов.

Брак пока затруднялся определить, кем являлся на цепе мужчина. Явно не офицером, хотя и занимал каюту на верхней палубе. Охранник? Пассажир? Об устройстве цепов он явно знал многое, что стало очевидно, когда громила дал наводку на заначку корабельного повара.

– Все коки воруют, – сказал он тогда спускающемуся в люк парню, – Прячут за печью или морозилкой, потом продают излишки на стоянках. Да и сами поесть любят.

И, что характерно, оказался прав. Жаль только, что гразги тоже любили поесть.

На крыше, куда Брак вскарабкался по лестнице рядом со сломанным гельвентом, было тихо. Продолговатую площадку, огороженную обугленными перилами, по щиколотку усыпали иголки вперемешку с золой. Несмотря на солидные размеры "Вдовушки", окружавшие ее плакальщицы были куда выше, так что разглядеть толком ничего не удалось. Сплошные хвойные лапы вокруг, местами обожженные и покрытые потеками смолы. Пахло лесом.

Слизняки до сюда не добрались, так что небольшой скраппер на подвижной турели оказался во вполне целом состоянии. Жаль только, что толку от этого было немного – питалось орудие напрямую от компрессоров цепа. Компрессоры питаются от двигателей, двигатели от бака, и все эти устройства попрятаны по машинным отделениям здоровенного корпуса. Возиться с попытками все это оживить можно до зимы.

А жаль, жахнуть из скраппера Брак мечтал с детства. Не так сильно, как из баданги, но тем не менее. Он уселся на место стрелка, отметив про себя вопиющее неудобство последнего, после чего взялся за ручки наводки. Покрутил. Лишенная привода от движков, турель крутилась неохотно, с истошным скрипом давно не смазанных механизмов.

Сразу становится ясно, что цеп прибыл издалека. Может быть с самой Талензы, ведь даже островитяне не настолько беспечны, чтобы держать свою единственную защиту от драков в настолько поганом состоянии. Не исключено конечно, что на цепе были и другие скрапперы, ведь баллоны сверху тоже нужно прикрывать, но Брак скорее поставил бы на банальное разгильдяйство экипажа. Успел насмотреться, пока бродил по коридорам.

Еще на крыше стояли два исполинских конденсатора, но при одном взгляде на их размеры Брак понял скепсис Тордена. Чашки такого размера можно раскрутить разве что на высоте, да и то когда цеп движется. К тому же, крестовины сильно поломало при падении и завалило стволами деревьев, сводить такое в одиночку можно до зимы. На цепе вообще было многовато вещей, сводить которые придется до зимы.

Кое-какую пользу из крыши цепа все же удалось извлечь. Расковыряв прямоугольную коробку у основания короткого, толстого ствола, парень стал счастливым обладателем гравика. Старого, мелкого и обшарпанного, но скорее всего рабочего. Эйнос размером с палец отправился в тайник в протезе, а сам Брак, борясь с вновь подступившей дурнотой, вернулся на мостик. Где и залился вуршем, после чего завалился спать на привычном уже месте, баюкая у груди покалеченную руку – накатившая слабость заставила отказаться от планов по осмотру гельвента.

Проснулся Торден, когда еще даже не начало толком вечереть, причем проснулся отвратительно свежим и бодрым. Вывалился из комнаты во всеоружии, нацепив перевязь с капитанскими жахателями и раздобыв где-то широкополую шляпу весьма залихватского вида. Растолкав ворочающегося во сне калеку, велел тому варить из найденной крупы кашу, а сам продолжил возиться с журналами.

Брак, позевывая, мешал варево в чайнике и критически осматривал сломанный палец. Вопреки опасениям, тот почти не распух, да и болел значительно меньше. Говорить спасибо громиле за столь аккуратную работу не было никакого желания, но мастерство впечатляло.

Есть пустую кашу на воде, без соли и специй, и получать при этом удовольствие – это особый талант, доступный лишь избранным. Как оказалось, для причисления к числу избранных достаточно питаться сухомяткой несколько суток, либо, судя по Тордену, вообще не жрать неделю. Брак еще вяло ковырял ложкой свою порцию, а мужчина уже успел прикончить свою и с видимым удовольствием шкрябал пригарки со стенок. Дождавшись, пока калека закончит, он жестом поманил его к столу.

– Ты ходил на крышу.

– Скраппер мертвый, конденсаторы мертвы, не видно ни шарга. К гельвенту я не совался.

– Я предупреждал, – кивнул Торден, – Картечницу жаль.

Брак помялся, и спросил:

– Почему вы так уверены, что сюда еще кто-нибудь явится?

– Я не уверен, я надеюсь.

– Надеетесь? – удивленно переспросил парень, – Почему?

– А как ты собираешься отсюда выбираться? Смотри сюда.

Торден подошел к карте, вынул один из сегментов и водрузил на стол. Указал пальцем на крохотную булавку, торчащую на самой границе шершавой выпуклости, изображавшей лес.

– Мы здесь. Могу ошибаться с направлением падения, но сути это не меняет. Сторона квадрата ровно сто миль.

– Два перегона, – кивнул Брак, с интересом разглядывая карту.

– Не перебивай. Это корыто древнее, чем шутки про капитанский свисток, но карта прошлогодняя и максимально подробная. Любое поселение крупнее трех домов здесь хоть как-то, но обозначено, – Торден почесал подбородок и добавил, – Ты видишь проблему?

– Здесь нет поселений?

– Хуже. Здесь нет поселений, обозначенных на карте. На перегоны вокруг либо временные лагеря добытчиков, которые мы никогда не найдем вслепую, либо ублюдочные банды. До южной границы Доминиона здесь тоже не меньше трехсот миль. Нам нужен транспорт для степи.

– Мы могли бы отправиться пешком, – возразил Брак, – Я бы мог свести тележку на гравках, загрузились бы припасами и отправились на север. На границе леса должно быть безопасно.

Идея с тележкой пришла ему в голову относительно недавно, но из всех способов выбраться показалась наиболее перспективной. Торден, однако, воодушевления парня не разделил.

– Парень, теперь я точно уверен, что ты не из этих мест. Отец тебя не учил, что на границе опаснее всего?

– У меня нет отца. Погиб не… – замялся Брак, – Несколько лет назад.

– Трогательно. Когда отправишься на тот свет, не забудь его расспросить, почему он не научил сына простейшим вещам. Граница – это место, где встречается худшее с обоих миров. Ты не наткнешься на гиен в лесу, как не наткнешься на фелинта среди степи. А вот на опушке ты обязательно встретишь и тех, и других.

Брак хмуро посмотрел на громилу. Тот заметил и невесело улыбнулся.

– Парень, я два дня просидел неподвижно, зарывшись в грязь. Только для того, чтобы стая ублюдочных волков наконец сменила лежку. А волков распугала стая гигантских живых колес, удиравшая от огнедышащей летающей твари размером со стрейб. Я не сунусь в степь без четырех колес и брони толщиной с палец. Забудь про опушку.

– Как вы вообще там оказались?

– Вовремя сошел с рейса. Не сбивай. У нас два варианта. Первый – уходить через лес. В трех днях пути… – Торден с сомнением посмотрел на калеку и поправился, – В неделе пути к западу есть река. Река – это всегда люди. Построим плот, сплавимся. Даже если не найдем поселений, все равно будем двигаться на север. Будь я один, так бы и поступил.

Брак с сомнением покачал головой. Углубляться еще дальше в лес не хотелось. Хватило короткой прогулки от опушки, чтобы понять – степнякам тут не место. И это он еще не встретил никого крупнее гразга.

– А второй вариант?

– Дождаться гостей из степи, – пояснил Торден, – Если их будет немного – убью и заберу транспорт. Будет больше десятка – уйдем в лес.

– Если это будут клановые искатели, то вряд ли больше пары скиммеров. Они не любят делиться славой, – задумчиво протянул Брак, – Хуже, если заявятся загонщики, там одними скиммерами не обойдется. Но глубоко в лес они неполезут, техника не позволит. Да и не рискнут. А если гости будут из леса?

– А о повадках обитателей здешних лесов ты также хорошо осведомлен? Если придут, у нас появятся припасы и проводник.

Брак понял, что ляпнул лишнего, но сдавать назад было поздно.

– О лесовиках я не знаю ничего. Но о кланах вам любой вольник расскажет, это вопрос выживания. Худшее, что может случиться, это если "Вдовушку" заметят с флира. Тогда пилот донесет информацию прямиком на гигатрак, и сюда явится целая Семья, – парень живо представил себе реакцию Котобоев на бесхозный цеп и добавил, – Гигатрак с отвалом пройдет сквозь лес прямиком до поляны, даже не задержится. А за ним по колее пойдет остальная техника.

– Хорошо. Заранее услышим.

Торден отложил карту и прислушался. Капала вода, жалобно поскрипывал корпус, но посторонних звуков не было.

Брак воспользовался затянувшей паузой, чтобы собраться с мыслями, после чего спросил:

– Почему вы так уверены, что сюда кто-то придет? Цеп со стороны степи не видно, на опушке следов тоже нет. Нет, я не сомневаюсь в вашей способности убить с десяток вооруженных людей, но что, если их вообще не будет? Давайте тогда сразу отправимся к реке, сэкономим силы и припасы.

Торден достал из перевязи банку и принялся внимательно изучать состояние пломбы. Закончив, откинулся на стуле и непринужденно спросил:

– Ты знаешь правило Семи П?

– Это что-то из устава офицеров воздушного флота? – предположил Брак.

– Догадлив. Но мимо. Это правило куда старше. Меня научил ему дед, его научил прадед, а моему прадеду никогда нельзя было отказать в умении выпутываться из неприятностей.

Торден поднял руку и принялся поочередно загибать пальцы.

– Правильно проведенная предварительная подготовка предотвращает… – он замолчал.

– Предотвращает что?

– Догадайся. На одном языке говорим.

– А-а-а. Ага, – понял Брак, но озвучивать свою догадку не стал, – И чем нам это правило поможет?

Торден недобро ухмыльнулся.

– Уже помогает. Ты на меня злишься за палец, но в то же время боишься. Благодаря этому я смог спокойно выспаться, не опасаясь глупостей с твоей стороны. Из-за страха ты вынужден говорить правду и всеми силами пытаешься доказать свою полезность, вполне резонно опасаясь за свою жизнь и оставшиеся пальцы. Что меня полностью устраивает.

Громила поднялся из-за стола во весь свой немалый рост и навис над собеседником,

– Во время этого разговора ты посчитал, что я расслабился, и поэтому расслабился сам. Что меня тоже полностью устраивает, так как ты начал думать о деле, а не трястись за свою жизнь. Но это притупило твой страх, а доверие между нами еще не проросло. Поэтому я вновь вынужден тебя припугнуть, но осторожно, чтобы не перегнуть палку. И на ночь все равно запру или свяжу, уже на всякий случай. Вот тебе правило Семи П в действии.

Брак выслушал Тордена с каменным лицом, но, к своему удивлению, не испугался. Ожидал чего-то подобного. Да и чего бояться? Угрожает и ладно. Лишь бы помог выбраться, а там их пути разойдутся навсегда. Разве что палец, невинно пострадавший во имя шаргова правила, было жалко.

– Я не про это спрашивал, но спасибо за пояснения.

– К твоим услугам.

Торден прошелся по мостику, собирая в сумку разномастный хлам, после чего перекинул через плечо бухту веревки и откинул люк.

– Я вниз, готовить гостям теплый прием. А ты отправляешься на крышу.

– Опять? – удивился Брак, – Зачем?

– Послушал бы меня сразу, не пришлось бы два раза ходить, – Торден спустился до середины и продолжил, – Сгребешь все, что может гореть, зальешь водой и устроишь такой дымный столб, чтобы даже самый слепой ублюдок в сте...

Люк захлопнулся, оборвав громилу на полуслове, но основное Брак услышал. И выругался.

Глава 8

– Откуда вино? – озадаченно спросил калека, – Я обыскал всю палубу, все каюты, но вина не нашел.

Усталый, но довольный Торден скинул с плеч воняющую гарью и покрытую грязными разводами куртку, после чего любовно провел рукой по батарее пузатых бутылок на столе. Одну из них он уже успел в три глотка опустошить и заметно повеселел.

– Сразу видно наземника. Можете разглядеть у дождевого червя яйца, но поднять взгляд повыше мозгов не хватает, – вежливо пояснил он, – Сундуки в каютах, они же койки. В них хранится самое ценное барахло. В моем случае – вот эти красавицы.

Вино Брак пробовал всего пару раз, сходу невзлюбив напиток за дороговизну и кислый вкус. Клановые в принципе отдавали предпочтение пиву и самогонке, хотя любители воздать должное доминионским виноградникам среди них тоже встречались. Сима и Сельма, например, частенько выгоняли из трака мужиков и уединялись с бутылочкой, после чего доносящееся изнутри шушуканье медленно сменялось подвыпившим смехом и обрывками непристойностей.

Однако, принесенное Торденом вино парню понравилось, несмотря на то, что перепало ему немного. Сладкое, с незнакомым цветочным ароматом, от него становилось тепло душе и телу. Будто жидкого солнца пригубил, закатного, мягкого и согревающего.

– Что это за вино? – спросил он, едва стакан опустел, – Островное? Я никогда не пробовал ничего подобного.

– И не попробуешь, – ухмыльнулся Торден, любуясь этикеткой с улыбающимся солнцем, – Это канторское, с моей родины. Островное по сравнению с ним – пропахшая помоями кислятина. Но не попробуешь ты его по другой причине.

– Дорогое? – спросил Брак, косясь на крышу.

Костер наверху разгорелся уже вовсю, жадно пожирая хвойные лапы и деревянные панели, так что от крыши ощутимо тянуло теплом.

– Даже бесценное. У того, что нельзя купить, нет цены.

– Как знания, – кивнул Брак, – Когда пойдет дождь, например.

– Ты знаешь? Удивлен, что в этой дыре кто-то про это слышал.

– Я собираю истории.

Брак понятия не имел, о чем речь, но Торден в ответ на его слова кивнул и протянул бутылку. Калека отказываться не стал.

– Вино… Оно с фамильных виноградников. Их заложил еще прадед со словами, что виноград с этих склонов всегда будет приносить счастье, – канторец криво улыбнулся, – С его легкой руки сорт и получил свое название – ”Счастливый”, а вино из него – “Счастливое вино”. Не продаётся. Сестра присылает мне ящик дважды в год, по старой памяти.

Он подкрутил вентиль на лампе, разогнав тени по углам, и закурил.

– Кантор – это ведь на Талензе? – спросил Брак, – Западный полуостров.

– Не вздумай ляпнуть такое при других канторцах. Кантор не имеет отношения к той клоаке, которую называют Старым Светом. Имей в виду, я говорю на полном серьезе. Такая ошибка может запросто стоить тебе вызова на дуэль или кровной вражды на десяток поколений. Хотя, скорее всего закончится все обычной потасовкой.

Брак собрался было возразить, что Таленза это просто название материка, но промолчал. У всех в голове есть свои маленькие заморочки. Маленькие заморочки у большой группы людей сливаются в большие. У целой страны они, должно быть, давно переросли в размерах весь Западный Заслон. Ни к чему дергать драка за хвост. Вместо этого парень сменил тему, задав давно назревший вопрос:

– Чем вообще занималась “Помпезная Вдовушка”? Я уже понял, что это не цеп работорговцев и не исследователь. Кто такой старик в большой каюте? Ваш наниматель?

Торден задумчиво проводил взглядом клуб табачного дыма и покачал головой.

– Скорее, головная боль. Ему не хватило бы средств, чтобы меня нанять. Все, что ты здесь видишь, включая цеп – собственность Аркензо. А если быть точным, то Краатена До-Аркензо.

– Смешное имя, – заметил Брак, – Вы тоже его собственность?

– В некотором роде. А имя кажется смешным лишь для дикарей. Приставка “До” означает “Владелец”.

Брак допил вино из кружки, в голове приятно зашумело.

– Владелец Аркензо. Это ведь один из доминионов?

Торден кивнул. Взвесил на руке холщовый мешок, куда он сгребал все найденные на цепе кри и монеты, после чего принялся запихивать его в недра рюкзака.

– Я здесь как раз на такой случай. Цеп и людей не вернуть, но Краатен сам был рад выкинуть эту рухлядь на Гардаш, пусть и вместе со своей любимой игрушкой. И теперь мне предстоит возвращать обратно все, что имеет смысл возвращать.

– Под игрушкой вы подразумеваете старика? – спросил Брак. – Кто он такой? Я предположил, что ученый. Из Коллегии.

Про Коллегию он ввернул наобум, некстати вспомнив Фолдиса и его дочь. Она как раз собирала истории для какой-то кафедры. Накатила тоска, даже вино будто потеряло часть своей теплоты и стало отчетливо отдавать гарью.

– Из Академии. Коллегия это на Гардаше. Но да, ты снова угадал. Знакома игра под названием “Бросок в пустоту”?

Брак помотал головой. Окунул в уже наполовину опустевшую канистру тряпку и кинул ее на стол. По мостику поплыл кислый запах эйра, а жар от потолка стал куда терпимее. Торден пододвинул тряпку ближе к себе и тоже продышался.

– Хорошо горит. Зарево в темноте далеко видно будет. Главное – цеп раньше времени не спалить. – канторец усмехнулся и резким движением кинул в стену нож. Тот ударился рукояткой и узвенел куда-то в угол, – Представь, что тебе завязывают глаза, дают в руку камень и предлагают его кинуть. Попадешь в мишень размером с яблоко, получишь целую гору монет, а городские гуляки будут годами вспоминать твое имя.

– А если промахнешься?

– Бросить камень стоит монетку. Следующий – две монетки. Еще один – три монетки. Ты понял идею. На следующий день бросить камень снова стоит одну монетку. И да, я забыл сказать. Перед каждым броском тебя крутят вокруг своей оси, а расположение мишени могут поменять.

Брак недоверчиво взглянул на канторца. Идея игры звучала донельзя глупо, ведь попасть в таких условиях попросту невозможно. Вот уж действительно, “Бросок в пустоту”.

– Говорят, ее изобрел какой-то слепец, а уже потом она обрела популярность почти по всему архипелагу. Ты даже не представляешь, сколько людей готовы испытать благосклонность слепой удачи за одну жалкую монетку. Некоторые безумцы годами, а то и десятилетиями ходят на одно и то же место, просаживая целые состояния в погоне за неуловимой мишенью.

– И что, кто-то попадает? – скептически спросил Брак.

– Наверняка, ведь откуда-то берутся слухи о сказочно разбогатевших счастливчиках. На островах есть даже выражение “Бросил в пустоту” для случаев невероятного везения. Хотя, достоверно известно об одном человеке, который бросал в пустоту и каждый раз попадал.

– Создатель игры? – предположил калека. – Наверняка он знал какой-то трюк.

– Он самый, – подтвердил Торден. – А может, ему просто везло.

Он залпом допил очередную бутылку и уставился в окно, где из-за леса уже выглядывал Правый.

– Даже самые влиятельные доми любят рискнуть. Ставки в их игре куда выше, как и входная плата, но суть остается прежней – вслепую кинуть камень в надежде на то, что в этот раз повезет. Бернальдо Тепп и был одним из таких камней, закинутым на проклятый Гардаш. Старый параноидальный брюзга.

Торден указал взглядом на деревянный ящик, который вечером, пыхтя и матерясь, притащил из каюты старика. Брак настолько впечатлился этой демонстрацией, что больше с попытками помочь не влезал. Все равно, что руками пытаться вытолкать из грязи застрявший трак – с ног до головы обляпаешься и все равно ни шарга не сдвинешь.

– Не знаю, чем он заинтересовал Краатена, но тот всегда был падок на чудаков и их идеи. Мы забили трюм гразгами и отправились сюда.

– Зачем кому-то вообще могут понадобиться гразги? – спросил Брак, – К тому же, вы еще и рабов перевозили.

Торден поморщился, как от зубной боли, и запихнул в рюкзак очередную бумажную папку. Он натаскал их уже целую гору и запретил парню к ним даже приближаться.

– Спроси его сам, он внизу лежит. Ты точно не сумеешь вскрыть сейф?

Калека с сомнением покачал головой.

– Сутки провожусь. А если внутри бумаги, которые не должны сгореть, то всю неделю. Надо сводить что-то наподобие сверла. Или пилы. Можем попробовать сбросить с мостика…

– Не сработает. Будем надеяться, что удастся раздобыть транспорт. Иначе придется закапывать и возвращаться потом.

– Эти бумаги настолько важны? – удивился Брак, – Чтобы из-за них еще раз сюда добираться?

Торден с наслаждением потянулся, хрустнул шеей и ворчливо спросил:

– Парень, ты чем слушал? Не имеет никакого значения, что находится в этих бумагах. Они – собственность Аркензо, которую я обязан вернуть. Слышал о таком понятии, как страховка? – канторец не дождался ответа и пояснил, – Так вот, я и есть страховка, оплаченная в полном объеме. И страховой случай уже наступил.

– Что вообще случилось? Нападение? И как вам удалось спастись?

– Ты же местный, – Торден исподлобья взглянул на калеку, – Вот и скажи мне, знаток степей, из-за чего на проклятом Гардаше валятся с неба полностью исправные цепы?

Вопрос застал Брака врасплох. Нет, бродя по коридорам "Вдовушки" он и сам не раз об этом думал. Но очевидного ответа не находилось, а впустую гадать было бессмысленно. Да и других дел хватало.

Если подумать, список причин не очень большой. По цепу могли шарахнуть из баданги гигатрака. А если корабль шел достаточно низко – из скраппера. Правда, от корпуса в этом случае осталось бы решето, да и кочевники не любят упускать добычу.

Кроме того, катастрофу могло вызвать нападение другого цепа, матерый драк мог играючи порвать баллоны, да и банальную молнию не стоило списывать со счетов.

Все это Брак и озвучил собеседнику, однако тот остался разочарованным.

– Все время забываю, что ты с Гардаша. Не рычишь ругательства через слово и не мажешь лицо собственными фекалиями, но мыслишь однобоко. – Торден с усмешкой взглянул на обиженного калеку и добавил, – Это не оскорбление, а простая констатация факта. Ты сообразителен, но кругозора не хватает. Поживи на архипелаге хотя бы месяц, и самую очевидную версию назовешь не задумываясь.

Звучало это именно как оскорбление.

– Это какую? Проклятие старого докана? Невидимые зубастые твари, по ночам пожирающие эйносы? – саркастически спросил Брак, – Вы сами спросили, из-за чего здесь падают цепы. А если нужны сказки, могу до утра перечислять, но нам это ни шарга не поможет.

– Саботаж. Предательство. Халатность. Банальная ошибка. Случайность. Мне продолжать?

Переполняющая Брака обида схлынула и растворилась в осознании собственной глупости. Торден прав, самые очевидные вещи он проглядел. И это через неделю после событий на Плеши, где как раз таки подобная ограниченность мышления привела к гибели целого клана!

– Вижу, проняло, – удовлетворенно кивнул канторец, – Не забивай голову, если не узнали сразу, то не узнаем никогда. Весь экипаж погиб, я проверил, а мертвецы не спешат делиться знаниями. Да и смысла теперь в этой информации никакой.

– Я видел письмо в одной из кают…

– Там нет ничего существенного. Атум-Черргаш, если я правильно запомнил имя ублюдочного нойта, жалуется на плохую еду, презрение капитана и то, что ему недоплачивают. А в конце просит сжечь его тело, отвезти прах на высочайший утес Атумана и развеять там над океаном.

– Подождите! – осенило Брака, – А как тогда вы здесь оказались? Я был уверен, что вы каким-то образом покинули цеп после… Ну, после того, что произошло. Чем бы оно ни было. А вы, получается, сами не знаете?

Торден промолчал. Хмуро смерил взглядом четвертую бутылку, но открывать не стал.

– В небе я никогда не снимаю фолшер. Даже сплю с ним, – он распахнул куртку и продемонстрировал неправильной формы ожог на груди, лоснящийся и воспаленный. Среди густой поросли волос, он смотрелся неестественно, как плевок на ковре. – Вообще-то, носить его положено по уставу, но гражданские всегда предпочитают собственный комфорт здравому смыслу.

Видя непонимание собеседника, Торден пояснил:

– Фолшер – это перевязь на тело. На груди крепятся сведенные вместе гравка и банка. Достаточно выбить мембрану и гравка замедлит падение. Если правильно рассчитать момент, можно приземлиться почти без потерь. Особенно, если опыт есть, – он невесело улыбнулся и потер колено.

– Просто банка? Без регулировки? – уточнил Брак, – Гравку же сожжет… А-а-а. Понял. Даже самая бесполезная мелочь на перегрузке сработает, протянет несколько секунд.

– Угу. На фолшеры идет мусор, поэтому никогда не угадаешь, сколько секунд протянет. За это их и не любят, предпочитают по старинке, под куполом. Но тот на себе не потаскаешь.

– А если взять гравку помощнее, зацепить к ней большую банку с регулятором… – воодушевился калека.

– То рано или поздно ты изобретешь флир, – проворчал Торден, – Я спрыгнул с цепа в одних трусах, выждал два дня в степи, после чего пришел сюда. Вот и вся история.

Брак, уже успевший представить себе войско летающих солдат, громящих гигатраки Котов, недоуменно посмотрел на канторца.

– А зачем? То есть, вы проснулись среди ночи и безо всякой причины решили спрыгнуть? Я знал одного парня, который бродил во сне, но даже он ограничивался нужником и чужими женами. Или это был, как его, бросок в пустоту?

Торден молчал. Потолок мостика едва-заметно выгнулся внутрь – размягченный жаром костра металл с трудом удерживал собственный вес. Из окна тянуло гарью.

– Ты сказал, что собираешь истории?

Брак кивнул.

– Тогда я расскажу тебе еще одну. Про моего прадеда, – канторец криво улыбнулся и откупорил новую бутылку. – Его звали Тиль Дерталли и в свои семнадцать он был самым молодым офицером еще только зародившейся Лиги Исследователей…

– Я про него знаю! – вклинился Брак, но тут же поправился, – Простите, не хотел перебить. Про Счастливчика Тиля я слышал многое, но даже не предполагал, что вы родственники. Думал, что просто фамилии похожие.

– Это одна фамилия, – поправил Торден, – Дерталли и Дертаго. Разница только в окончаниях, они указывают на принадлежность к основной или побочной ветви семьи. Старший сын становится Дерталли, средний – Дертадо, и так далее. Прадед наплодил столько детей, не считая бесчисленных ублюдков, что места под солнцем всем не хватило.

Он покачал головой и приложился к бутылке. Скалящееся с этикетки оранжевое солнышко задорно подмигивало.

– Прадед был настоящим счастливчиком. Про его удачу ходило столько слухов, что простого перечисления хватило бы на десяток книг. Говорили разное, будто на необитаемом острове он нашел каменный алтарь, на котором, уподобившись своим любимым нойтам, до конца жизни приносил кровавые жертвы. Ну и все такое, в том же духе, от счастливой монеты до древнего эйноса. Насколько эти слухи правдивы не берусь судить, прадед умер задолго до того, как я сделал свои первые шаги. Но в одном слухе я уверен настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным.

Торден пригубил вино и откинулся в кресле с видом человека, который наконец получил долгожданную свободу после долгих лет в заключении. Слова лились из него сплошным потоком и он с видимым удовольствием оседлал этот поток. Да и рассказчиком оказался отменным.

Если подумать, с кем человек может поделиться самым сокровенным? Побыть собой, хотя бы ненадолго. Одни скажут – с друзьями. И будут в чем-то правы. Но сегодняшний друг назавтра станет врагом, да и свои друзья у него есть. Другие скажут – с близкими. И тоже будут правы. Вот только, стоит ли самым близким людям знать, какой ты есть, настоящий? Знать, что скрывается под намертво прикипевшей к лицу маске из привычных эмоций, знакомых фраз и рутинных жестов?

А третьи промолчат, потому что им плевать на тебя. Плевать на твои тщательно запрятанные секреты, плевать на скрытые желания и мотивы, плевать на укрываемые от окружающих, стыдливо прячущиеся по углам воспоминания об интрижках. Такие люди – случайные попутчики, собутыльники или просто прохожие – терпеливо дождутся, пока ты договоришь, после чего разом вывалят на тебя все накопленное в душе. Или будут перебивать, хватая за плечи и повышая голос, пока вы не нажретесь до беспамятства, а наутро забудете о существовании друг друга.

Такие встречи – как вентиль на перегретом, раздувшимся от избыточного давления баке. Достаточно совсем небольшого поворота – и ударит перегретый пар, стонущий от нагрузки металл расслабится и остынет, а окружающие выдохнут с облегчением, ведь опасность взрыва миновала. Главное, успеть вовремя отпрыгнуть самому.

– Счастливчик Тиль умел обманывать смерть, – наконец заговорил Торден, – Чувствовать ее приближение, всей кожей ощущать ее дыхание. Он всегда прислушивался, и всегда был к ней готов. Отказаться от атаки на беззащитный цеп? Остаться в порту, пропивать в кабаке остатки денег? Перерезать глотку нанятому накануне юнге? Он совершал множество спонтанных и попросту безумных поступков. И благодаря этому прожил так долго, пережив всех своих врагов и проиграв всего одну, последнюю битву со старостью. Уверен, даже старуха с косой встретила его в своем лучшем платье, с бутылкой любимого вина и двумя бокалами в руках. Он танцевал с ней всю жизнь и заслужил право на еще один прощальный танец.

Торден отсалютовал бутылкой темноте за окном и сделал длинный глоток. Брак молча принялся отцеплять протез.

– Не веришь? – спросил канторец, с любопытством следя за манипуляциями калеки. Тот раскрутил протез и выругался, не обнаружив внутри искомого. Шаргов листок остался в седельной сумке скиммера.

– Верю, – ответил Брак, – Вы тоже так можете?

Он взял со стола ложку и принялся выводить закорючки прямо на глянцевой поверхности протеза, пользуясь рукояткой вместо стила.

– В отличие от Тиля, счастья мне это не принесло. – невесело сказал Торден и вновь приложился к бутылке, – Знаешь, когда теряешь свой третий по счету цеп, окружающие перестают гореть желанием видеть тебя своим капитаном. Даже, если ты выжил почти без единой царапины.

Он вновь почесал колено и добавил:

– Особенно, если ты выжил без единой царапины.

Брак изобразил человечка на островке. Подумав, добавил крохотную крепость с башенкой.

– Как это работает? Вы что-то почувствовали перед падением?

Торден задумался. Отставил полупустую бутылку и вновь принялся набивать трубку.

– Знаешь это ощущение, словно на тебя пристально смотрят? Будто немеет затылок, а между лопатками холодеет? Говорят, что опытные воины, которые большую часть жизни провели в схватках, могут почувствовать взгляд смерти. Обернуться в последний момент, поймать стрелу в воздухе или отойти в сторону, – он затянулся табаком и закашлялся, – Это все глупости. Я встречал самых опасных ублюдков на островах, каждый из которых мог перерезать глотку восемнадцатью способами, ни разу не повторившись. И ни один из них не оборачивался в последний момент. А на меня как будто ведро воды выливают.

Брак добавил рядом с человечком висящий в небе глаз. Хотел изобразить одетую в платье фигуру с косой, но передумал и ограничился грузовичком с прицепом. Аккуратно заштриховал, попытавшись передать черный цвет, но получилось плохо.

– Не знаю, как было у прадеда, но у меня есть всего несколько секунд. Даже на раздумья времени нет. “Девятую Ласточку”, свой первый гравицеп, я успел покинуть за мгновение до того, как ее в клочья разнесла баданга. Прямое попадание, осколки даже до меня долетели. А всего-то хотел надеть фолшер и предупредить экипаж.

Брак представил прямое попадание баданги и вздрогнул. Закончил рисунок, покрывавший теперь солидную часть голени, и принялся крепить протез обратно.

– Это была обычная ночь. Высота почти две мили, отвратительный ужин, паршивая компания и три проигранные в карты скорлупки. Я даже уснуть не успел, когда накрыло, – Торден указал рукой на скрытый в глубине коридора зал. – Там сидели все, кроме Теппа. Я пробежал мимо них в одних штанах, выбрался на крышу и спрыгнул. Дальше ты знаешь.

– И все? – спросил Брак.

– А ты ждешь чего-то еще? Ждешь, что я расскажу, как затылок мой свело судорогой от переполненного злобой и ненавистью взгляда потустороннего существа, весь смысл существования которого сводится к смерти всего живого? Что в тот момент я ощутил ледяные пальцы, вот вот готовые сомкнуться вокруг моего горла? Что я в ужасе закричал и принялся царапать собственное лицо в отчаянной попытке отсрочить неизбежное? Что я собрал волю в кулак, гордо выпрямился и плюнул смерти в ее безглазую харю?

Раскрасневшийся Торден бросил бутыль в окно, промахнулся и уставился на рассыпавшиеся осколки.

– Парень, я просто сбежал, сверкая трусами. Не знаю, что ты там начеркал у себя на ноге, но надеюсь, что это предупреждение. Беги не раздумывая в тот самый момент, когда ощутил подобное. Любую неправильность. Не оглядывайся, не раздумывай, бросай все вещи, родных и близких. Не жди, пока тебе крикнут: “Беги, дурак!”, потому что уже будет слишком поздно.

Канторец потянулся за следующей бутылкой, но рука нащупала лишь пустоту.

– Если можешь такое, чего не могут окружающие – убедись, что никто и никогда об этом не узнает. Одни будут тебе завидовать, другие – проклинать, но в итоге ты станешь изгоем даже в собственном доме. Ты будешь на полном ходу лететь вперед по тоннелю, который кто-то заботливо для тебя возвел, к цели, которую тебе заботливо обозначили. Не в силах свернуть и даже не подумывая оглянуться.

На фразе “никто и никогда” у Брака по спине пробежал холодок. Торден сидел с остекленевшим взглядом, не отрывая глаз от окна. Его акцент с каждой минутой становился все сильнее, речь бессвязнее, а пальцы стучали по столешнице, как летрийские кастаньеты.

– А в конце ты сдохнешь во имя того, в чем видел смысл всей своей жизни. Сдохнешь один, в самой заднице мира. А твое имя будут проклинать все, кто тебя знал.

– Но ваш прадед! Счастливчик Тиль! – возразил Брак. Холодок от лопаток переполз на затылок и прочно там укоренился, – Ему ничто не помешало прожить прекрасную жизнь. Он стал легендой еще при жизни, а байки о его похождениях добрались даже до Гардаша. Скажите мне, что он не был счастлив в последние минуты своей жизни! Кто его проклинает? Напротив, его история вдохновляет сотни, тысячи юнцов на подвиги!

– Какие подвиги, парень? Пиратство? Измены? Убийства?

– Известность! Богатство! Приключения! – горячо воскликнул Брак, – Небо, цепы, любовь! О нем книги пишут! Да я сам, застряв на “Вдовушке”, не опустил руки лишь потому, что вспоминал его историю.

– Не лги. Ты вспомнил о нем, найдя мой патент, – взгляд Тордена прояснился и он насмешливо уставился на калеку, – А потом его заблевал.

Брак выдохнул и мысленно досчитал до десяти. Ощущение леденящего холода неохотно отступало. Словно ледяной вихрь прошел совсем близко, задел самым краем, и теперь солнце с трудом, но неуклонно отогревает промороженную насквозь траву. На смену этому чудесному ощущению пришли испарина на лбу, бешено стучащее сердце и скрученный в спазме желудок.

– Может, ты и прав, – пробормотал канторец, не обращая внимания на состояние калеки. – Успел вовремя остановиться? Развернулся? Счастливчик, хха!

Торден пьяно расхохотался и хлопнул ладонью по столу.

– Парень, хочешь я расскажу тебе про Тиля Счастливчика? Ты слышал историю, как он утопил на мелководье списанный стриктор, а затем нажил целое состояние, продав его координаты пяти доминионам одновременно?

– Это когда они перегрызлись еще на подлете, а потом искали его по всему архипелагу? – простонал Брак, прикидывая, успеет ли он добежать до душевой, – Расскажите лучше о себе. Только подождите меня, я быстро.

– Обо мне? – удивленно переспросил Торден, глядя вслед спешно ковыляющему парню, – Зачем обо мне? Там нет ничего… Хех. Можно и обо мне.

Он прислушался к доносившимся из душевой звукам. Улыбнулся, крутанул вокруг пальца нож и убрал его за пояс.

– …поднимает это чудовище и спрашивает: “Переговоры?” Я бежал, не оглядываясь, до самого борделя.

Брак хмыкнул, отложил ложку и принялся крепить протез.

Светало. Фонарь давно погас, остывающая крыша еле слышно потрескивала, а Торден, фыркая и отплевываясь, пил из чайника вурш. Стены мостика скрывал полумрак, в воздухе висели клубы табачного дыма и царил тот неуловимый, но отчетливый запах, который неизбежно возникает, когда в закрытом помещении долго и со вкусом разговаривают.

– Как вы вообще пьете эту дрянь? – в очередной раз спросил канторец, – Голову прочищает, но на вкус как гнилые водоросли вперемешку с мочой.

– Потому что это гнилые водоросли вперемешку с мочой, – пояснил Брак. Отпил сам и с причмокиванием покатал жидкость во рту, – Хотя в этот, я уверен, добавили еще пару секретных ингредиентов. Вяжет.

Торден на шутку не отреагировал. Зевнул и со вкусом потянулся.

– Спать пора. Тебя связать или запереть? Или все сразу?

– Лучше, наверное, запереть… – протянул было калека, но по хитрому лицу громилы понял, что тот тоже умеет шутить.

– Ты все записал?

– Скорее, запомнил. Я назову это “Легенда о человеке, который чувствовал взгляд смерти, но так и не смог сделать ее счастливой” – продекламировал Брак, – Пафосно и в меру похабно.

– Чересчур длинно звучит. И мне не нравится слово “Легенда”, – отметил Торден, – Их обычно рассказывают о тех, кто уже давно отправился на тот свет. Может, “Сказка”? Или даже “Предание”?

– О Коричневом Капитане тоже ходят легенды, а он вполне себе жив и здоров, – возразил парень. – Наверное.

– О, парень, поверь, он еще как жив. И дерется, будь здоров, – громила потер челюсть и улыбнулся, – Рейкольм притягивает неприятности с такой же частотой, с какой Тилю везло. Но живучести у него на пятерых. Говорят, что эту сволочь вообще невозможно убить. Выкрутится. Ладно, пусть будет “Легенда”. Но никаких имен, ты понял?

– Угу, – кивнул Брак, – А где вы встрети…

Торден вскочил с места, одним плавным шагом оказался рядом с калекой и зажал ему рот. Приложил палец к губам, кивнул на окно и прошептал:

– Гости.

Брак замер и прислушался. Сквозь щебет птиц и шелест леса доносился чуждый, и от того невероятно отчетливый, шум двигателей. Судя по высокому, надрывному гулу – двигателей небольших, но мощных. На тарги такие не ставят.

В гости к “Помпезной Вдовушке” пожаловали тяжелые скиммеры.

Глава 9

Шум двигателей разом оборвался, следом затихли гравки. Замолкшие было птицы вновь принялись выводить свои трели, сперва осторожно, но с каждой секундой все увереннее.

Торден убрал руку от лица Брака и крадучись подошел к окну. Не высовываясь выглянул наружу и досадливо выругался полушепотом:

– Со стороны опушки. Не видно.

– Три тяжелых скиммера, – также полушепотом сказал калека, – От трех до шести человек. С колясками они в лес не сунулись бы.

– Тяжелой техники точно нет?

Брак отрицательно помотал головой, но на всякий случай предложил:

– Могу из каюты глянуть. Вдруг там скраппер.

– Некогда, – возразил Торден, – Меньше десятка ублюдков, разберусь. Через пару минут начинай, но не высовывайся особо.

Канторец легко, будто и не влил в себя ночью целую канистру вина, прошелся по мостику, собирая всевозможные смертоубийственные штуковины, которые приготовил с вечера. Длинное копье из остатков рабской клетки, капитанский жахатель, россыпь ножей, кастеты, бутылка с чем-то горючим… Все это он сноровисто распихал по перевязи и карманам, взвалил копье на плечо и коротко сказал:

– Куртка. Рюкзак.

Парень кивнул и принялся натягивать поверх одежды красно-белую форменную куртку, снятую с одного из мертвецов. Куртка пованивала мертвечиной и, несмотря на скромные габариты предыдущего владельца, была сильно велика калеке в плечах.

Торден, оценив получившееся пугало, сморщился, но промолчал. Еще раз проверил висящий на поясе жахатель, после чего рыбкой нырнул в люк.

Брак тоже не стал терять времени даром. Закинул на плечи небольшой рюкзак и поковылял в каюту профессора, стараясь как можно громче топать протезом.

Окно в кабинете выходило к востоку, давая прекрасную возможность разглядеть новоприбывших сверху. На границе поляны стояли три тяжелых скиммера бронзовой расцветки. Поменьше чем тот, который свел Брак, но все равно внушительные. И выглядящие куда опаснее: колеса и движки прикрыты броневыми пластинами, из седельных сумок выглядывают охапки дротиков, высятся притороченные к корпусам дыроколы, к тому же неизвестные мастера не поскупились на многочисленные острозаточенные шипы, которые наверняка повергали врагов в ужас, а ездоков в уныние.

Да и владельцы скиммеров были им под стать. Брак насчитал пятерых, одетых в практичные черные пыльники и высокие сапоги. Они топтались у техники, разминая затекшие конечности и неспешно снаряжась. Еще один – в вызывающе-красной куртке и такой же повязке на голове – был уже на полпути к цепу, настороженно водя из стороны в сторону наконечником тяжелого дырокола.

Разглядеть что-то еще из окна возможности не было – лежащее на корпусе дерево основательно загораживало обзор, да и далеко. Но Браку увиденного хватило: бронза, шипы, нездоровая страсть к дыроколам и яркой одежде – все указывало на Скорпионов. Конкретную Семью определить сложно, в каждом клане их с десяток, помнить все – задача для старших, но никак не для обычного механика. Три скиммера – это вполне обычный набор для группы искателей, хотя калека предпочел бы, чтобы их было поменьше. Да и самих искателей тоже.

Не то, чтобы Брак сомневался в способности Тордена их всех убить – тот выглядел матерым головорезом, потратил полдня на подготовку и, если не соврал, обладал воистину сверхъестественным чутьем.

Проблема только, что в способности клановых убить канторца он тоже не сомневался. Искатели – это не загонщики, живущие войной, но риск и подраться любят не меньше. Да и кто попало туда не идет, для этого есть сборщики и всякая бесцельная шушера. А шесть человек – это шесть человек, стая волков без особых проблем завалит люторога, будь он хоть в десять раз сильнее каждого из них.

Если Торден не справится, останется только драпать. Быстро и, по возможности незаметно, для чего и понадобилось заранее надевать собранный ночью рюкзак. Канторец своим, естественно, пренебрег. К тому же, распухшее от бумаг заплечное чудовище даже сам Торден отрывал от пола с преогромным трудом.

Насмотревшись на пришельцев и выждав для приличия еще с полминуты, калека подошел к шкафу и с натугой, кряхтя и упираясь всем телом, обрушил деревянную мебель на пол. Шкаф падал, рассыпая содержимое полок, величественно и неторопливо, как подмытый волнами утес. Грохота при падении произвел не меньше, заодно погребя под своей переломанной тушей стол и опустевший сундук.

Со своей задачей – привлечь внимание – шкаф наверняка справился на отлично, но любоваться плодами своего непосильного труда Браку было некогда. Он спешно проковылял к лестнице на крышу и аккуратно, стараясь не задеть вертикально протянутые цепочки, поднялся наверх.

Вчерашний исполинский костер обязательно нанес бы крыше непоправимые повреждения, уничтожив оснастку и все те мелкие, но жизненно важные устройства, которыми в изобилии усыпаны современные цепы. К счастью, назвать “Помпезную Вдовушку” современной мог бы только совершенно оторванный от жизни человек, вроде чудаковатого пустынного отшельника Калмака, который жил в халупе посреди пересохшего оазиса, посылал к шаргу любого, кто попытается с ним заговорить, и пользовался неизменным уважением за богатейший запас ядреных ругательств. Из жизненно важных устройств на крыше гордо торчал лишь поникший, но не сломленный ствол скраппера, а вся оснастка либо сгинула при падении, либо пошла на растопку. Так что, если не придираться, крыша стала выглядеть даже лучше. Или, по крайней мере, не хуже.

Выбравшись наверх, Брак сощурился от ударившего по глазам света и, убедившись что внизу заметили яркое пятно его куртки, укрылся за вертикальным листом железа, который экипаж приспособил для хранения инструментов и прочей мелочевки. Как пояснил Торден, в Эпоху Освоения абордаж весьма оптимистично считался эффективным способом ведения воздушных сражений, поэтому древние корыта, вроде “Вдовушки”, до сих пор бороздили небеса с этими оборонительными шедеврами на крышах.

Задача у него была простая – отвлечь внимание на себя и дать Тордену время на то, чтобы подобраться ближе. И, судя по доносившимся снизу крикам, это вполне удалось. Осторожно выглянув из-за щита, возможно впервые в своей долгой жизни использовавшегося по прямому назначению, Брак встретился взглядом с тем самым искателем в цветастой куртке. Черт лица толком разглядеть не успел, да и не горел желанием – противник успел сменить дырокол на длинный дротик, испытывать остроту которого на собственной шкуре калека не хотел.

Он набрал побольше воздуха в грудь и, старательно занижая голос, чтобы тот звучал как можно менее внушительно, закричал:

– Кто вы такие? Не подходите ближе!

В горле немедленно запершило и он закашлялся, чего не могли не заметить искатели.

– Кто там наверху? Ты один? – голос говорившего звучал хрипло и вальяжно, именно так, как должен звучать голос любого уважающего себя кочевника перед грабежом.

– Не подходите! – вновь прокричал Брак, пытаясь сымитировать акцент канторца, – У меня здесь скраппер! Нас пятеро!

– Тише, парень, не горячись, – этот голос звучал успокаивающе, как у мясника перед забоем. – Мы никуда не подходим.

Брак осторожно выглянул из-за щита, готовый в любой момент нырнуть обратно. Как и ожидалось, искатели уже почти преодолели поляну и укрылись за поваленными деревьями. На открытом пространстве напротив дыры в трюм стояли двое – цветастый и бородач в плаще. Оба примирительно подняли руки, демонстрируя отсутствие оружия.

– Видишь? Мы просто хотим поговорить, – вновь успокаивающе произнес бородач, – Я Стогм, это Галран. Ты не из этих мест?

– А по мне не видно? – огрызнулся Брак, – Еще раз, вы кто такие?

Искатели переглянулись. Галран пожал плечами, стянул с головы повязку и принялся демонстративно утирать пот.

– Парень, не против, если я закурю? – не дожидаясь ответа, Стогм вынул из кармана плаща железную трубочку и принялся ее неторопливо забивать, – Мы вольники из Доминиона, следуем торговым маршрутом на северо-запад. У нас налажена торговля с местными факториями.

Из-за поваленного дерева донеслось приглушенное ржание.

– Вольники? – переспросил Брак, – Бандиты?

– Какие бандиты, парень? – смущенно развел руками Стогм, – Вольные торговцы. Скупаем шкуры, мясо, полезные эйносы. Увидели дым, решили проверить, вдруг кому помощь нужна. Ты выйди из-за щита, а то выходит невежливо. Ты нас видишь, скраппер тоже у тебя, да и остальные наверняка взяли нас на прицел.

Идиотский спектакль развивался по стандартно-идиотскому сценарию, что Брака вполне устраивало. Торден ведь требовал потянуть время? Если что, спасительный щит всегда рядом, да и не будут искатели атаковать без раздумий не убедившись, что других угроз нет.

Калека осторожно поднялся из-за укрытия, стараясь выглядеть как можно более внушительно. Стогм приветливо улыбнулся, Гарлан отвернулся, а из-за деревьев послышались смешки.

– Торговцы? А где ваш грузовик? – с недоумением протянул Брак.

– На опушке оставили, не тащиться же на нем через лес, – пояснил Стогм, – Парень, да ты совсем еще юнец. Сколько тебе, пятнадцать? Еще не оперился, а уже успел рухнуть?

– Шестнадцать, – буркнул калека, – Я не юнец, я член экипажа.

Галран внезапно повернулся к нему и хрипло рявкнул хорошо поставленным командным тоном:

– Член экипажа? Доложиться по форме, плесень! Название цепа, порт приписки и цель прибытия на территорию Доминиона!

Брак невольно вытянулся и расправил плечи. Похожим тоном орал Гарпунщик, который по молодости служил на военном гравицепе где-то на островах. Парень набрал полную грудь воздуха и на одном дыхании выпалил:

– Цеп “Помпезная Вдовушка”, порт приписки Аркензо, цель прибытия… Не знаю, – скомкано закончил он, – Какая-то экспедиция. Мне не говорили.

– Всегда так, да, Гал? – с улыбкой обратился к своему спутнику Стогм, – Никто ничего не говорит, а потом ты оказываешься в самой заднице мира с туманными перспективами.

Тот кивнул и пристально посмотрел на Брака.

– Имя, звание?

– Чегдаш Фельтраго, младший моторист.

Имя парень взял первое попавшееся, уже начав уставать от этого затянувшегося представления. Торден по-прежнему медлил.

– Сводила, да? – уточнил Стогм.

– Почему мы общаемся с младшим мотористом? Где офицерский состав? Почему рухнул цеп? – Брак не знал, наколько хорошо Галран был знаком с уставом воздушников, но ляпал тот настолько уверенно, что хотелось немедленно доложиться. По форме.

– Гразги напали, сожрали трубопроводы к гондоле и повредили гельвент. Я больше ничего не знаю, честно. Я вообще плохо помню, головой ударился – извиняющимся тоном принялся оправдываться Брак, – Офицеры внизу, я же сказал. Вооружаются.

Искатели вновь переглянулись. Стогм поднял руку и к нему подошли еще двое в плащах. Эти расставаться с оружием уже не спешили, небрежно поигрывая дротиками.

– Не подходите! – крикнул калека, готовый в любой момент спрятаться.

– Чегдаш, ты чего? – удивленно спросил Стогм, – Сам же сказал, что офицеры внутри. Сейчас мы с парнями зайдем и спокойно с ними поговорим. Ты же наверняка мечтаешь отсюда выбраться? У нас как раз есть место в траке. И для остальных найдется.

– Оружие оставьте! Нет! Вообще не ходите туда, они сами с вами поговорят. Я сейчас спущусь и передам им! – сбивчиво прокричал Брак. Сердце бешено колотилось и ему даже не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы в голосе прорезалась дрожь и жалобные нотки.

Представление явно затягивалось и сворачивало куда-то не туда, а канторец все никак себя не проявлял. На секунду промелькнула мысль о том, что Торден попросту сбежал или решил под шумок угнать бесхозный скиммер, но парень от этих мыслей старательно отмахивался.

Искатели, уже совершенно не стесняясь, собрались перед проломом в трюм и вполголоса переговаривались. На Брака, так и торчавшего пугалом на крыше, они внимания не обращали, разве что Галран искоса поглядывал, будто заранее прикидывая, как на цеповом сводиле будет смотреться ошейник.

– Он там один, – буркнул одноглазый клановый с переломанными ушами, – Хватит арма пилить, пошли уже.

Стогм согласно кивнул, поднял глаза и встретилсявзглядом с Браком. Остатки напускной доброжелательности сползали с его лица, как смоляная пломба с горячей трубы, оставив лишь угловатую, жесткую улыбку.

– Парень, знаешь какой сегодня день? Сегодня же праздник!

– Какой праздник? – недоумевающе спросил калека. Он начал было вспоминать клановые праздники, но понял, что над ним попросту глумятся.

– Праздник Добрых Дел, конечно же! – усмехнулся Стогм, – В этот день полагается сложить оружие и быть хорошим мальчиком, иначе приедут злые дяди на больших машинах и переломают тебе ноги к шарговой матери. Гал, ты со своими внизу.

Искатели, перешучиваясь, разделились на две группы: двое под командованием Галрана отошли от цепа и направились к деревьям, а троица бородача зажгла карманные светильники и полезла в трюм, держа наготове оружие.

– Вот и поговорили, – выругался сквозь зубы Брак и скосил глаза на люк, откуда шел пучок туго натянутых цепочек. Он не знал, какие именно сюрпризы канторец приготовил на нижней палубе, оставалось только надеяться на то, что громила знал свое дело. И на то, что он подаст-таки шаргов сигнал.

– Откуда здесь столько стекла? – приглушенно донеслось снизу.

Трижды ухнула какая-то ночная птица. Брак облегченно улыбнулся и, не удержавшись, заорал:

– Скорпионы! – после чего рухнул за укрытие и изо всех сил потянул за цепочки, – С праздником, ублюдки!

Внизу гулко громыхнуло, раздался звон и оглушительное шипение. Из трюма заорали на разные голоса, об прикрывающий калеку щит ударило что-то тяжелое и явно опасное. Ствол лежащей на корпусе цепа плакальщицы внезапно покачнулся, со скрежетом проехал по стене и ухнул вниз, ломая ветви и щедро разбрасывая летящие со скоростью шрапнели щепки. В воздух поднялось облако пепла.

Брак осторожно выглянул из-за укрытия, старательно вжимаясь в пол и надеясь, что канторец не подведет и искателям будет не до калеки.

Торден не подвел. Весь перемазанный золой, черный, страшный, он поднялся, вынырнул из-за деревьев позади обернувшихся на шум противников. Подскочил к ближайшему, с разбега ударил в спину копьем, пробив искателя насквозь. Не дожидаясь, пока тот завалится, канторец выпустил древко из рук и почти в упор жахнул в спину следующему врагу. Прочный пыльник взорвался ошметками, а самого владельца плаща швырнуло на ствол поваленного дерева, в который мужчина с тошнотворным хрустом врезался головой и затих.

Среагировать успел лишь Галран, успевший обернуться и размашисто взмахнуть дыроколом. Торден спокойно дождался, пока мимо лица пролетит наконечник неповоротливого оружия, после чего подшагнул к кочевнику и коротко ударил его стволом жахателя по голове. Тот подставил под удар древко дырокола, потянулся было за ножом, но получил кастетом в челюсть и опал неопрятной красной кучей.

Наступила тишина. Ошалевший от увиденного Брак замер, наполовину высунувшись из-за укрытия. Сердце бешено колотилось, будто это он сам только что уложил трех вооруженных искателей за несколько секунд. Да, неожиданно и со спины, но те тоже вряд ли собирались драться честно.

Проткнутый насквозь кочевник пошатнулся, захрипел и завалился назад, еще сильнее насадившись на упершееся в землю древко, после чего замер в неестественном полусидячем положении. Изо рта хлестала кровь, торчащий из груди на добрых полтора шага наконечник копья сотрясался мелкой дрожью.

Торден, на ходу меняя банку в жахателе, направился к пролому в трюм, откуда доносились истошные вопли вперемешку с руганью. Махнул рукой парню:

– Мне нужны руки.

Брак кивнул и поковылял к люку. На случай экстренного побега на крыше была припрятана свернутая в рулон веревочная лестница, но в своей способности ей воспользоваться он сильно сомневался. Даже здоровому человеку с непривычки сложно, что уж говорить о калеке.

Видимость на нижней палубе была нулевая. Из тянущихся вдоль стен труб били струи пара, с потолка капал конденсат. Ощущения, как в мастерской после рабочего дня, когда все механики как следует воспользуются преимуществами горячего душа.

Замотав голову платком и наощупь пробираясь в сторону трюма, Брак машинально прикидывал, как Торден сумел такое провернуть. Наверняка канторец воспользовался одним из уцелевших котлов, соединенных с системой труб. Кинул в него нагреватель или еще какую дрянь, после чего соединил все с цепочкой… И все это он приготовил, следуя своему дурацкому правилу. На случай, если драться с врагами придется на нижней палубе.

В трюме пара было меньше, уходил в пробоину. Да и видно стало лучше, что позволило во всех деталях разглядеть картину бойни. Торден не стал мудрить со сложными ловушками – навалил перед проломом огромную груду битого стекла, свел к стене жахатель и зацепил спусковой механизм на цепочку. И сработала ловушка именно так, как задумывалось, встретив вторгшихся в трюм врагов потоком разогнанного эйра вперемешку со стеклянными осколками, оглушив и покалечив. Судя по огромным лужам крови на полу и стенах, покосило Скорпионов сильно.

Брака, которого все еще колотило после увиденного на крыше, от вида и запаха крови едва не скрутило. Воображение тоже сыграло свою лепту, расцветив картину ужасающими подробностями. Вот внутрь входит искатель, и в следующий миг ему в лицо летит смертоносное облако стекла. Острые, как бритва, осколки отрывают уши, впиваются в нос, глаза, срезают мясо со щек…

Сдержаться удалось не иначе как чудом. К тому же, здорово помогло осознание того, что там, снаружи, Тордену нужна помощь.

Брак, оскальзываясь на крови, добрался до жахателя, снял его со стены и вышел наружу, до боли в пальцах сжимая ребристую рукоятку оружия.

Канторец времени даром не терял, да и помощь ему особо не требовалась. Он неторопливо прохаживался перед стоящими на коленях искателями и курил трубочку, не отводя ствола жахателя от пленников. Рассадил он их полукругом вокруг все еще корчащегося на копье кочевника и выглядел невероятно довольным собой. При виде показавшегося из трюма бледного, дрожащего Брака, он приветливо кивнул.

Пленники выглядели ужасно. Из троих вошедших в трюм только одноглазый крепыш с переломанными ушами выглядел относительно целым, отделавшись несколькими глубокими порезами на лице, из которых обильно капала кровь. Еще одному осколками иссекло голову и выбило глаза, он сидел скрючившись и едва слышно подвывал. Дружелюбного бородача Стогма явно задело лишь краем, но сильно, левая рука висела плетью, а часть черепа оскальпировало.

Оставшиеся снаружи выглядели не лучше: приложившийся об ствол искатель лежал с неестественно вывернутой шеей, но дышал, про насаженного на копье и говорить нечего. Галран сидел прямо, злобно зыркал исподлобья и поминутно трогал свернутую челюсть.

Брака опять замутило. Пятачок, где сидели пленники, был залит кровью, да и видеть столько тяжело раненых людей вблизи ему раньше не приходилось.

– Собери их оружие, – велел Торден и кинул калеке банку, – И перезаряди.

– М-может веревку принести? – преодолевая дурноту спросил Брак. На пленников он старался не смотреть.

– Зачем ему веревка, сарак? Он все равно не собирается оставлять нас в живых.

Голос бородача звучал слабо и зло.

Торден сломал ему палец. Стогм взвыл, дернулся и заорал:

– Да что ты резкий такой, сука!

Торден сломал ему еще один палец.

Брак выронил связку дротиков и его стошнило под ноги безглазому. Тот завыл.

На этот раз бородач сдержался, до хруста стиснув зубы и глядя на канторца налитыми кровью глазами.

– Я предупреждал, – голос Тордена звучал спокойно и размеренно, – Кто еще раз заговорит без моего разрешения, умрет.

Он глубоко затянулся, выбил трубку об ствол жахателя и убрал ее в куртку. Прошелся по поляне, примерил на руку дырокол и с любопытством изучил массивный наконечник. За его перемещениями внимательно следили две с половиной пары глаз.

– Брак, что это?

– Дырокол, – ответил калека, утирая рот. Ему отчаянно хотелось сбежать куда подальше. – С техникой воевать. Втыкаешь в бойницу и жахаешь. Еще пырнуть можно…

Ослепший искатель вдруг всхлипывающе разрыдался и попытался что-то сказать, но не смог. Судя по хлынувшей изо рта крови и бессвязным звукам, осколками ему повредило язык.

– Добьешь? – предложил канторец, протянув калеке нож, – По горлу, плавно, от уха до уха.

Брак принял клинок и медленно, как заводная игрушка, пошел к пленнику. Во рту стало кисло, руки тряслись. Кочевник вскинул голову к небу подставив шею.

– Я не могу. Вот так, – Брак посмотрел на окровавленное безглазое лицо и взмолился, – Не надо, пожалуйста.

Торден хмыкнул и пырнул.

Брак слепо уставился на завалившегося вперед искателя с распоротым горлом. Ему было страшно.

– Зря, – прокомментировал канторец, сменивший дырокол на двуствольный жахатель с коротким прикладом, – Он сам этого хотел. А тебе пригодится.

– У него осталась жена и две дочери, – глухо сказал бородач, сплюнув кровью, – Его звали Сорват. А ты, мразь, ослепил и зарезал его.

– Сидел бы дома, – меланхолично возразил Торден.

Он покосился на бледного как полотно Брака и хлопнул парня по плечу. Тот вздрогнул и отвернулся.

– Это вы на нас напали, – вдруг подал голос одноглазый, – Без предупреждения.

– Надо было шляпой по лицам отхлестать? – насмешливо спросил Торден, – Блюсти честь поединка имеет смысл с теми, кто способен хотя бы написать слово “поединок” без ошибок. Как тебе, Брак? Похоже на приключения, любовь и богатство?

Пронзенный копьем искатель судорожно дернулся, упал на бок и затих. Торчащий из груди наконечник взрыл грязь вперемешку с пеплом, окрасившись черным.

– Живучий, – уважительно присвистнул канторец, – Повторяю вопрос. Здесь все из вашей группы?

– Чердаш! Шаргово отродье, как там тебя… Брак! – бородач говорил сбивчиво и невнятно, – Думаешь, ты ему нужен?

Калека обернулся. Торден прицелился в лицо Стогму и предупредил:

– Не смей.

– Он убьет тебя, сарак. Он всех нас убьет… скиммер твой, Гал… Галран…– окровавленный искатель вдруг вскинул голову и заорал во весь голос: – Давай!!!

Канторец жахнул в лицо орущему бородачу. Голубая вспышка начисто снесла верхнюю часть головы и разбилась об землю, подбросив в воздух пепел и грязь.

Брак инстинктивно зажмурился и прикрылся рукой.

Галран, до этого сидевший неподвижно, резко упал на бок и размашистым движением метнул в канторца нож. Тот отступил в сторону, пропуская летящий клинок мимо себя, и начал было наводить жахатель на искателя, но вдруг замер, остановив движение на полпути. Начавший было подниматься одноглазый тоже замер, испуганно глядя куда-то вниз.

– Назад! – рявкнул Торден, отпрыгивая в сторону трюма, – Брак! Назад!

Калека застыл в ступоре, неверяще глядя на то, как на ноги встает безглазый. С разрезанным горлом, с залитой кровью грудью, тот оперся на колено и одним движением выпрямился. Зияющее темными провалами глазниц лицо было спокойно и расслабленно.

– Сорват? – дрожащим голосом спросил одноглазый, спиной вперед отползая от внезапно воскресшего товарища.

Тот повернул голову на звук и прыгнул на говорившего, выставив вперед окровавленные скрюченные пальцы. Не долетел – еще в прыжке его снесла голубая вспышка, отбросив шагов на десять назад. Сухой веткой хрустнула сломавшаяся от удара рука, но Сорвата это не остановило. Все с тем же умиротворенным выражением лица он вновь принялся подниматься, не сводя взгляда слепых глаз с канторца.

– Дыхание Тогвия! – выругался Торден, отбрасывая разряженный жахатель.

Галран, уже почти выдернувший из груди трупа копье, вдруг закричал неожиданно тонким голосом, когда рука покойника схватила его за полу куртки. Рванулся, оставив в кулаке мертвеца обрывок кроваво-красной ткани, споткнулся, но остался на ногах. Расширенными от страха глазами глядя на человека с торчащим в груди копьем, искатель попятился к опушке.

Мертвецы вставали. Поднимался безглазый Сорват, поднимался пронзенный копьем, поднимался кочевник со свернутой шеей. Даже бородач, практически лишившийся головы, тоже начал судорожно подергиваться.

Одноглазый, что-то бессвязно вопя, побежал к скиммерам, преследуемый двумя ожившими трупами.

Брак отмер и неловко шагнул назад. Под протез что-то попало, он оступился и упал на задницу, с ужасом глядя на происходящее. Сорват шел прямо на него быстрой и какой-то подпрыгивающей походкой, широко расставив руки, пальцы безостановочно шевелились. Ноздри раздувались, он словно принюхивался к чему-то, коротко дергая головой из стороны в сторону. Вкупе с ничего не выражающим лицом и пустыми глазницами, тварь вызывала ощущение давящей, сверхъестественной жути.

Добраться до калеки кочевник не успел – сбоку налетел Торден, сбив мертвеца всей своей немалой массой и навалившись сверху. Канторец с немыслимой скоростью орудовал коротким ножом, раз за разом вбивая лезвие под подбородок, но мертвец, казалось, этого не замечал. Оплел ногами и руками, после чего вцепился зубами куда-то под ключицу. Брызнуло красным, заливая куртку. Торден глухо застонал, продолжая наносить удары. Свободной рукой он попытался дотянуться до висевшего на поясе жахателя, но не смог – тварь зажала конечность мертвой хваткой.

Кое-как поднявшись на ноги, Брак в растерянности замер с жахателем в руках, не зная, что делать. Ему было невыносимо страшно, инстинкты хором вопили, что нужно разворачиваться и немедленно убегать. Что бы ни происходило на поляне у цепа, это было в разы ужаснее всего того, что он успел увидеть за свою жизнь. Торден, пленники, ожившие мертвецы, пытки, нож в руках, доверительно вытянутая шея… Хотелось сесть и завыть. Поле зрения, казалось, сузилось до крохотного пятна, обрамленного мутной непрозрачной пеленой. И в центре этого пятна все еще боролся Торден.

Сил у канторца явно осталось мало, рука с ножом поднималась все реже. Попыток дотянуться до жахателя он больше не делал, да и не мог – тварь неестественным образом извернулась, оказавшись сверху, и громила изо всех сил пытался удержать ее зубы подальше от собственного горла. Получалось у него плохо.

– Он убьет тебя, сарак. Он всех нас убьет… – голос в голове калеки бился об стенки черепа, ревуном гремел в ушах, – Думаешь, ты ему нужен?

Брак уже почти развернулся, но остановился. Сжал зубы, хлестнул себя по щеке.

– Ну же! Ты трус и ссыкло. Просто беги.

Брак ударил себя еще раз. И еще, выбивая из головы назойливый перезвон колокольчиков.

– Динь-Динь, Бракованный! Ты все равно уже опоздал!

Со стороны опушки раздался рев грубо разбуженных двигателей и хлопки жахателей.

Торден застонал.

Брак развернулся и побежал.

Оступаясь и припадая на ногу, чудом не упав, подскочил к мертвому Сорвату со спины, ударил стволом жахателя по голове. Тот не среагировал, мотнул головой, продолжая вгрызаться в грудь канторца. Калека ударил еще и еще, с отчаянной решимостью, но толку от этого было не больше. Осознав это, он на мгновение замер.

Сделал глубокий вздох, вжал ствол жахателя в бочину твари, зажмурился и спустил пружину.

Отдачей едва не сломало запястье, оружие выбило из пальцев, а голубая вспышка ослепила даже сквозь сомкнутые веки.

Любого человека такое убило бы на месте, но ожившему мертвецу было плевать на условности. Поток разогнанного эйра перебил ему позвоночник и брюшину, разорвав напополам и отбросив нижние конечности в сторону, но ситуацию это не исправило. Верхняя половина Сорвата по-прежнему терзала Тордена, у которого уже не оставалось сил на сопротивление. Между его горлом и зубами твари держал оборону лишь излохмаченный воротник кожаной куртки, но осталось ему явно недолго.

Правая рука после выстрела почти не слушалась. Брак, путаясь в слишком просторной красно-белой куртке, левой рукой нащупал на поясе нож, тот самый, которым канторец предлагал зарезать Сорвата. Обхватил мертвеца за шею, одновременно пытаясь оттащить его, и неумело вогнал клинок куда-то в основание черепа. Тварь щелкнула зубами, отмахнулась рукой, но внезапно обмякла, подалась назад и завалилась на землю вместе с калекой.

– В сторону, – голос Тордена звучал страшно, хрипло и с не сулящим ничего хорошего бульканьем.

Брак откатился, борясь с непослушными конечностями – от прикосновения к твари по рукам будто ледяной водой из ведра плеснули, онемение расползалось по плечам и груди, грозя перекинуться на живот.

Канторец, волоча за собой неестественно искривленную ногу, подошел к затихшему мертвецу и жахнул в упор, расплескав по земле и окончательно успокоив то, что некогда было Сорватом.

Выглядел Торден паршиво. Весь залитый кровью, одна рука висит плетью, нога явно сломана. Как он в таком состоянии вообще умудрялся стоять, учитывая онемение от прикосновений твари, – для Брака было загадкой. Сам калека постепенно приходил в себя, но куда медленнее, чем хотелось.

– В-вы в порядке? – спросил парень непослушными губами.

– Дырокол. Дай, – коротко ответил канторец, зажав под мышкой жахатель и неловко меняя банку.

Брак, спотыкаясь, побрел за копьем. Мыслей в голове не было никаких и, если бы не медленно отступающее онемение, он наверняка упал бы от колотящей его дрожи.

Торден принял протянутое ему оружие, оперся о древко, с явным облегчением снимая вес со сломанной ноги. Он бледнел на глазах, смуглая кожа проступила крупными каплями пота.

– Что это было? – спросил Брак, – Я о таком даже не слы…

– Какая разница, парень? Это проклятый Гардаш, – голос канторца звучал смертельно устало, – Почему ты еще здесь?

– Надо перевязать рану, – пробормотал Брак, тщетно пытаясь оторвать лоскут ткани от залитой кровью куртки.

Торден попытался достать трубку, но уронил ее на влажную землю. Дрожащей рукой вынул из перевязи две оставшиеся банки и протянул калеке.

Безголовый Стогм встал на колено и принялся раскачиваться, словно принюхиваясь.

Со стороны опушки послышался треск ломаемых веток.

– Запад там, – указал рукой Торден и полез в кобуру за жахателем, – В лесу осторожнее.

– Торден, я…

– Беги, дурак.

Из-за деревьев выметнулись мертвецы и Брак побежал.

Впереди приближалось зеленое, глаза заливало красным, а за спиной сверкнуло синим.

Глава 10

Старожилы, из тех, кто смиренно ждет в самом начале очереди на посадку к последнему попутчику, любят вспоминать былое. Времена, когда трава была зеленее, небо выше, а силы в руках еще хватало, чтобы держаться за рычаги трака. Если слишком долго их слушать, позволить чужим воспоминаниям укорениться у себя в голове, регулярно поливать проросшие семена горькой водой ностальгии – и не заметишь, как сам начнешь смотреть на мир сквозь мутные окуляры, выточенные из осколков чужих жизней. Привычные картины мира не радуют, на месте пыльных дорог воображение услужливо рисует величественные леса и изумрудные луга, еда кажется пресной, а музыка и песни на стоянках – вопиюще глупыми и унылыми. То ли дело лет сорок назад, когда жизнь кипела, металл плавился едва ли не взглядом, а трясущиеся старики, все как один по молодости бывшие героями легенд, с оружием в руках отбивали свое место под солнцем.

Если же хватит силы воли, чтобы слушать, но не пропускать через себя – из рассказов стариков можно вынести множество полезного. Среди пространных рассуждений об упадке нравов среди нынешних искателей запросто может промелькнуть полузабытая история о лежке матерого драка в каких-то шаргом забытых скалах. Рухнувший в овраг новехонький трак, который никто не удосужился вытащить. Кустарный способ соорудить компрессор, одновременно перегоняющий из отработки вонючий самогон. И все это на коленке из подручного хлама.

А еще из старческого бормотания можно почерпнуть для себя любопытные факты. Например о том, что Вольные Земли не всегда были выгоревшей безжизненной степью. Что на них хватало лесов и зелени, Жарка не отвоевывала своими песчаными барханами все новые и новые земли, а на побережье выживал не только вездесущий пустырник. Всего три поколения назад, до того, как Зеркальный Котел принялся планомерно утюжить юг континента, даже кочевники были другими, больше напоминая обычных переселенцев со Старого Света, пытающихся обжится на богатейших бесхозных территориях. А потом грянули шторма, стерев с побережья Вольных Земель все, что хотя бы на десяток шагов возвышается над землей, и сделав весь южный Гардаш непригодным не то, что для жизни, но и для банальных исследований. Цепам сложно, а то и невозможно летать под боком у источника бурь такой силы, что даже камни, бывает, поднимаются смерчами на сотни шагов в небеса.

Жаль только, что никто из пожилых Котобоев не рассказывал о таких простых, но бесполезных для клана вещах, как выживание в лесу. Где найти воду, что сожрать и как не быть сожранным самому. И не какой-нибудь опасной тварью вроде фелинта или шатуна, а банальным мелким гнусом.

Хотя, первое время Брака эти вещи не волновали. Его вообще мало что волновало, когда он, спотыкаясь о коряги и поминутно проваливаясь в мох, слепо брел куда-то в чащу. Неважно куда, лишь бы подальше от проклятого цепа, шарговых мертвецов и Тордена, который остался один на залитом кровью и усыпанном пеплом пятачке возле трюма.

Несколько раз Брак порывался развернуться и вернуться, чтобы… Чтобы что? Сдохнуть от зубов мертвецов? Одно воспоминание об оскаленной безглазой харе Сорвата вызывало такой прилив ужаса, что приходилось вновь хлестать себя по щекам, чтобы заставить повиноваться внезапно ослабшие конечности. Что это вообще было, Брак не представлял. Какое-нибудь тайное умение Скорпионов? Но те выглядели не менее ошарашенными происходящим, причем настолько, что предпочли сбежать даже не пытаясь лезть в драку. И калека их прекрасно понимал – видеть, как друзья прямо на твоих глазах сперва умирают, а потом превращаются вот в это…

Торден вот не боялся. Настолько не боялся, что без раздумий полез в ближний бой с порождением ночных кошмаров, прикрыл собой Брака. За что и поплатился жизнью. А ведь мог просто жахнуть издалека, банка у него была заправлена. Уверовал в свои особые отношения со смертью, наплевав на собственные же правила?

Мысли раз за разом возвращались к событиям у "Вдовушки", как бы старательно Брак не пытался выкинуть их из головы. Все произошло настолько быстро, сумбурно и кроваво, настолько не походило на обычные описания сражений, рассказанные загонщиками у костра, что оторопь брала. Не то, чтобы парень чурался жестокости или не сталкивался с ней – всякое бывало, жизнь в клане вообще учит относиться к таким вещам проще. Но он был простым механиком, а наблюдать со стороны или разгребать последствия куда легче, чем оказываться непосредственным участником событий. Когда потрошишь трофейный трак, ты не задумываешься особо о том, кем был владелец и как именно он ухитрился потерять технику. Загонщики победили – иди ковыряй кузов на эйносы. А следы крови на водительском сиденье – ну что же, кому-то сегодня не повезло. Сам виноват, нечего было подставляться.

А здесь… Хруст сломанных пальцев, свисающие обрывки лица бородача, угодившего под облако стеклянной шрапнели, тяжелый нож в руке, судорожное дрожание наконечника копья… Самоотверженное: "Давай!" Стогма. И абсолютное, методичное равнодушие Тордена, который собирался отправить к попутчику шестерых человек. И отправил бы, не начни мертвецы подниматься. Чуть-чуть не успел. Наверняка сильно позже, в очередной раз нахлебавшись пойла с семейных виноградников, канторец с удовольствием расписывал бы собеседнику, по какой именно траектории улетели мозги несчастного искателя, для наглядности подкрепив свои слова броском кружки в заплеванную стену кабака. И никакая совесть его бы при этом не терзала, зачем? Проходной эпизод в насыщенной жизни очередного матерого головореза, возомнившего себя вершителем чужих судеб. И оставшегося там, на пропахшей железом и болью земле ненавидимого им Гардаша.

Так Брак и брел почти целый день, гоняя по кругу одни и те же мысли и поминутно оглядываясь на каждый подозрительный шорох, коих в лесу хватало. Ему постоянно казалось, что из-за деревьев в любой момент выскочит оскаливший зубы мертвец. Или мертвецы. На жахатель особой надежды не было – Сорват, получив заряд разогнанного эйра практически в упор, отделался легким испугом, а менять банку дело не быстрое. Тем не менее, ребристая рукоятка придавала уверенности.

Более-менее парень пришел в себя только под вечер, когда, обходя в потемках очередное дерево, едва не рухнул на дно крохотного, полускрытого разлапистой растительностью овражка. Там и заночевал, обустроив себе примитивную лежанку из какой-то зелени и прижав к груди жахатель. Ни голода ни жажды он толком не чувствовал, как и холода. Не спавший двое суток организм вообще отзывался невероятно туго, словно управление на старом траке. Поведешь рычаг вперед, выждешь секунд пять – и лишь после этого тяжелая машина нехотя начнет поворачивать. К траку приноровиться можно, но, когда себя так ведет твоя собственная рука – поневоле задумаешься об отдыхе.

Спал Брак как убитый, будто перед сном опрокинул в себя кружку сонной настойки. Хлоп – и глаза закрылись, разом отключив все органы чувств и сделав мысли далекими и бессвязными. Хлоп – и вот уже утро, а ты лежишь продрогший, весь мокрый от росы и засиженный пригревшимися клопами и прочей шестиногой нечистью.

Лишь после этого, кое-как насобирав веток на костер и отогревшись, Брак всерьез задумался о глубине задницы, в которой оказался. И величина эта оказалась столь внушительна, что непрошенные мысли о вчерашнем, уже начавшие потихоньку обустраиваться в голове, вымело оттуда начисто. Какие к шаргу мертвецы? Какой Торден, какие Скорпионы? Он в самой чаще леса, понятия не имеет, чем питаться и куда идти. И даже эти мысли меркли по сравнению с банальными насекомыми, которые за ночь наползли под одежду и теперь неистово жрали и совокуплялись.

Проблема с насекомыми и грязью решилась самым примитивным способом. Брак попросту разделся до гола, как следует продышался эйром из фляги, после чего обтерся раскаленным докрасна стволом жахателя. Заодно и ржавчину выжег, проступившую за ночь на металле – капитанское оружие не отличалось качеством изготовления и материала, да и ухаживали за ним из рук вон плохо. После прокаливания осталось лишь ножом соскрести с кожи крошащуюся под лезвием корку грязи. С одеждой, увы, такой номер не прошел бы, поэтому пришлось как следует прокоптить ее над дымом костра. Всех насекомых это вряд ли убило, но о своей унылой шестиногой жизни они наверняка задумались.

С выбором направления тоже было просто. Возвращаться в степь по своим следам было бы самым глупым из возможных решений – там либо мертвецы, либо вернувшиеся с большим отрядом клановые. Пропажа шестерки искателей – уже само по себе не рядовое событие, за ним обязательно последует поиск бесследно пропавших людей. А уж если тем двоим удалось сбежать…

Торден говорил о реке на западе, да и сам парень карту видел. Нужно выходить к людям, а на реке вероятность их встретить всегда выше. Здесь даже бывалым путешественником быть не нужно: река – это эйр, река – это естественная дорога, река – это неиссякаемый источник пищи. Для леса, про который Брак до этого знал лишь то, что там много деревьев и живут лесовики, семь дней пути – это много. Мешочек с крупой у него есть, кое-как удастся протянуть, лишь бы по пути попалась хоть какая-то вода. Еще не стоит жрать всякую незнакомую дрянь, вроде ягод и грибов, шансы проснуться после такой трапезы бодро уменьшаются с каждым съеденным кусочком. Да и Оршаг о чем-то таком говорил, наверняка не просто так.

Совет быть осторожнее с именами Брак однажды уже проигнорировал, в результате чего пострадал ни в чем не повинный мизинец. Который, кстати, калеку уже почти не беспокоил. Понятно, что из проволочной шины деваться пальцу особо некуда, но болел он все равно куда меньше, чем ожидалось.

Найти в глухом лесу запад тоже было несложно. В мешке никаких устройств для навигации не было, но примитивный компас из иголки и чашки воды в клане сможет изготовить даже полнейший бездарь, вроде Логи. Правда, иголки у Брака не было, но свести ее из отломанной от жахателя гравированной пластины не составило проблем. Роль воды принял на себя эйр из фляги, роль чашки – широкая миска, а роль деревяшки – деревяшка. Для завершения работы над нехитрым устройством оставалось только несколько раз согнуть и разогнуть иголку, после чего свериться с приблизительным местоположением солнца, определив, с какой стороны у намагниченной железки север.

Компас вышел грубым, сверяться с направлением на ходу с таким не получится, но Брак никуда особо и не спешил. Когда тебе предстоит семь дней пути, нет смысла горевать о пяти минутах, потраченных на подготовку. Срубил и обтесал ножом крепкую палку с развилкой под свой рост, распустил на тряпки полу летной куртки, плотно замотав шею, рукава и штаны – вновь пасть жертвой насекомых ему не хотелось.

При всех достоинствах кожаной одежды, замечательно защищавшей от невзгод в степи, в лесу она оказалась не самым практичным вариантом. Тяжелая, плотная, потеешь под ней немилосердно, а для того, чтобы вытащить завалившегося за шиворот паука или горсть хвои, приходится разоблачаться едва ли не целиком. Вот и пришлось затыкать все возможные щели в надежде на то, что этот нехитрый способ сработает. Остатки тряпок пошли на веревку для жахателя – тащить тяжелую железку в руках станет невыносимо уже через час пути, а убирать его далеко Брак опасался.

Из опасных лесных обитателей он знал только о фелинтах, шатунах и, пожалуй, волках. Последние водились на Гардаше повсеместно, запаха железа не любили, да и в целом боялись жахателей, как гразги огня. Шатуны первыми нападали редко, а вот про фелинтов слухи среди кочевников ходили куда более мрачные, поэтому Брак искренне надеялся их не встретить.

С этими мыслями он и отправился на запад, в очередной раз отогнав от себя воспоминания о вчерашнем и опасения о будущем.

Долгая дорога в одиночестве по неизведанным землям традиционно является испытанием для героев многочисленных историй. В таких случаях сама дорога зачастую становится главным героем истории, бесстыже обнажая перед слушателем все свои красоты, захватывающие виды, смертельные опасности и удивительные знакомства.

К пятому дню пути Брак срать хотел на любые встречающиеся красоты, он совершенно одинаково ненавидел бесконечные деревья, овраги, прогалины, трижды проклятые шаргом буреломы и даже одно смердящее болотце, в котором пришлось оставить очередной костыль. Из смертельных опасностей на пути встретилась лишь усталость напару со всепоглощающей скукой, а на удивительные знакомства тянули разве что злобные лесные пчелы, поспешившие эту самую скуку развеять. А еще чесалось даже то, что чесаться не может, а запахом изо рта Брак наверняка мог наповал сразить не одну красотку. Способ помывки с помощью жахателя с каждым разом работал все хуже и хуже, к тому же кожа от такого варварского обращения иссохлась и шелушилась.

С водой повезло на третий день – сперва грянул обложной ливень на всю ночь, угробивший на корню все попытки передвижения, а после дождя обсохший и отсидевшийся под самодельным настилом Брак набрел на крохотный родник. Сырая земля вокруг источника пестрела отпечатками лап и копыт, поэтому парень не стал испытывать судьбу и мыться, ограничившись заполнением самодельного бурдюка из перевязанного рукава летной куртки – ткань оказалась водонепроницаемой. Пить из одежды мертвеца было противно, да и вода быстро зацвела, но других подходящих емкостей не нашлось. Особого выбора все равно не было – если первые пару дней Брак вообще не испытывал голода и жажды, так как все внимание и силы отнимали попытки хоть как-то двигаться вперед, то на третий день покорения леса желудок взбунтовался и потребовал жирного, сладкого и, желательно, жареного. Поэтому вонючая вода в куртке стала настоящим чудесным спасением – свои шансы набрести еще на один родник Брак оценивал трезво и грустно, а жевать сухую крупу уже не было никаких сил.

И вот на пятый день, когда ненависть калеки к лесу достигла своего апогея, тот внезапно ответил взаимностью. Запах хвои сменился чем-то пряным и прелым, опостылевшие плакальщицы и паутинницы стали встречаться все реже, а на замену им пришли древесные великаны с широкими, зубчатыми листьями и ноздреватой серой корой. Сплошной ковер вездесущего мха все чаще пестрел дырами, сквозь которые к небу тянулся невысокий, колючий кустарник, усыпанный мелкими темными ягодами. И чем дальше Брак продвигался на запад, тем больше появлялось кустов, становившихся практически непроходимыми препятствиями на пути. Пробиваться через переплетение топорщащихся шипами веток было невозможно, приходилось каждый раз тратить время на поиск дороги в обход. Из-за таких маневров парень не раз терял верное направление и был вынужден останавливаться, чтобы вновь соорудить компас.

Вдобавок к гразговым кустам, появились мелкие серые зверушки, которых Брак про себя обозвал визгунами. Выглядели они невероятно мило, отличались пушистыми хвостами, огромными жалостливыми глазищами, в которых можно было утонуть, и крохотными лапками, которыми зверьки с удивительной ловкостью цеплялись за ветки, путешествуя по кронам. А еще эти порождения шарга визжали так, что закладывало уши, причем не прерывали этого прекрасного занятия ни днем, ни ночью. Более того, на ночевке они умудрились ловко распотрошить рюкзак, подожрав остатки крупы и яблок, после чего объявили Брака своим благодетелем и принялись сопровождать его целой стаей, задорно подбадривая ругающегося калеку истошными воплями. Спасения от них не было никакого, на броски шишек и камней твари реагировали с любопытством и даже изредка возвращали брошенное назад.

На шестой день доведенный до отчаяния Брак, страдающий от недосыпа и непрекращающейся головной боли, выбрал момент и жахнул по стае визгунов, основательно ее проредив и устроив целый дождь из листвы, веток и тушек вредителей. Банку было жалко до слез, зато назойливые преследователи отстали и лишь изредка выражали воплями свое недовольство, благоразумно держась при этом подальше. Альтернативой жахателю в деле избавления от мелких тварей мог быть разве что лесной пожар, который сжег бы всю эту нечисть с потрохами, но на столь решительный шаг парень пока еще не был готов.

Тушки визгунов Брак подобрал, благо весили они всего ничего, после чего на ближайшей стоянке ободрал и мстительно сожрал, давясь жилистым темным мясом и сполна взыскав долг за ночные страданья. Желудок такое подношение воспринял с нездоровым энтузиазмом, из-за чего весь следующий день передвигаться пришлось короткими перебежками, под ехидную перекличку лесных обитателей.

Единственным несомненным плюсом лесных злоключений оказалось то, что они начисто вымыли из головы все лишние мысли. События на Плеши отступали под натиском попыток не промочить ногу, мутный Оршаг растворялся в небытие от позывов желудка, а прощальные слова Тордена смолкали под непрекращающиеся вопли визгунов. Сложно философствовать и размышлять о жизни и мести, хлебая остатки тухлой воды из рукава чужой куртки, когда от усталости сводит скулы, а протез натер колено до кровавых мозолей. Как Брак ни пытался держать место стыка в чистоте, на такое безрассудное использование конструкция рассчитана не была.

Утро восьмого дня Брак встретил в самом безрадостном настроении. Он вновь попал под ливень, на этот раз неудачно, вымокнув до нитки и снова начав шмыгать носом. Остатки крупы закончились еще вчера, все попытки растянуть запасы оказались тщетными. Жрать хотелось настолько сильно, что лукаво выглядывающие из травы шляпки грибов вызывали стойкие ассоциации со свежеиспеченными булками, а ягоды на колючих кустах перестали грозить немедленной смертью в тошнотных муках, предложив взамен сладкое, сытое забытье. Ни о какой охоте речи быть не могло, визгуны оказались несъедобны, а единственное встреченное животное, которое позволило к себе приблизиться, оказалось старым колючим ежом, вонючим, кишащим паразитами и беспрерывно пыхтящим. Наверное, поброди Брак по лесу еще пару дней, он и ежом бы не побрезговал, но в этот раз голод уступил. Потыкав очередную насмешку леса стволом жахателя и задав грызуну направление в сторону ближайших кустов, парень сверился с компасом и продолжил путь.

А еще через пятнадцать минут монотонной ходьбы в глаза ударил яркий свет и калека внезапно вышел к реке. Точнее, едва в нее не свалился, чудом удержавшись на самом краю песчаного обрывчика, под которым причудливо переплелись обнаженные корни плакальщиц.

По степным меркам речка оказалась не сильно большая, шагов сорок в ширину, спокойная и неторопливая. Судя по компасу, текла она куда-то на северо-запад, наверняка петляя и прирастая бесконечными притоками. Деревья по берегам стояли сплошной стеной, самые высокие даже смыкались кронами, создавая ощущение гигантского зеленого тоннеля пробитого кем-то в лесной чаще.

Стоя на обрыве и с наслаждением ощущая прикосновение ветра к коже, Брак отчетливо осознал, что зверски устал. Кто бы ни придумал заставить всю землю бесконечными деревьями, он явно никогда не рассчитывал на то, что сквозь них придется пробираться одинокому хромому кочевнику. Речная гладь живо напомнила парню о том, что где-то в мире есть и нормальная степь, где видно небо, дует ветер, а паутина не лезет в глаза на каждом шагу. И где можно просто нажать на рычаг, разбудить двигатель и преодолеть пройденное им расстояние за пару жалких часов.

А еще он осознал, что устал бродить один. Смешно – всю жизнь старательно избегал сверстников и был уверен, что одному проще всего. А теперь тосковал по общению, хоть какому. Даже рабство, при всех своих недостатках, уже не казалось столь печальной судьбой. Там, по крайней мере, кормят досыта, есть, с кем поговорить и можно хотя бы постирать одежду.

При мыслях о чистой одежде, зачесалось везде. Брак приметил выше по течению пологий песчаный спуск, выходящий на мерцающую зеленым отмель, и похромал туда с целеустремленностью люторога во время гона, ломясь сквозь прибрежные заросли и распугивая истошно орущих птиц.

Принести больше радости, чем мытье и чистая одежда, ему могли только новости о том, что неподалеку есть люди. Хорошо бы еще наесться до отвала и поспать часов этак сорок, в тепле и безопасности

Калека добрался до спуска, с подозрением оглядел звериные следы, ведущие на водопой, покрепче сжал жахатель и решительно похромал к манящей прохладе воды.

Нога угодила в капкан и Брак растянулся на склоне, пропахав лицом грязь.

Глава 11

Скажи кто Браку раньше о том, что ему стоит искренне порадоваться своему увечью – незамедлительно послал бы к шаргу. Или, по крайней мере, надолго перестал бы общаться с этим человеком. Исключение составлял разве что Логи со своими бесконечными шуточками про меньшее количество ногтей, требующих внимания, и прочее в таком же духе. Но на толстяка обижаться было бесполезно, а посыл к шаргу он воспринимал с нездоровым энтузиазмом и выкручивал вентиль насмешливого словоблудия до упора.

Но теперь, возможно впервые в жизни, Брак искренне порадовался прочному металлическому протезу, заменившему живую плоть ниже колена. Звонко щелкнувший капкан смял зубьями кожу штанов, заставил парня потерять равновесие и упасть, но все потери на этом закончились. Ни сломанных костей, ни содранной до мяса кожи – холодный металл стойко перенес все попытки себя повредить. Да и штаны проявили себя во всей красе, отделавшись лишь легкими зарубками на толстой коже, там, где зубья капкана ударили особенно сильно.

Сам капкан, при ближайшем рассмотрении, оказался куда менее впечатляющим, чем те чудовища, которые изредка возили с собой искатели. Капкан в степи вообще не самая практичная штука, особенно, когда у тебя на скиммере целый арсенал оружия, от дыроколов до жахателей, а за спиной напарник с дротиками. Куда проще загнать добычу и забить, чем возиться с установкой тяжеленной железяки, пластины которой не каждый скиммер продавит. Тем не менее, кочевники зубастые ловушки все же использовали – огромные, в половину роста человека и с зубьями в ладонь размером. При удачном срабатывании те запросто могли оторвать ногу бегущему в галопе люторогу или даже вырвать кусок хребта джорку, лишая того скорости и равновесия. Правильно закрепленный цепями капкан умудрялся серьезно замедлить даже ненароком угодивший в него некрупный трак, не говоря уж о технике поменьше.

Эта поделка лесовиков была рассчитана на куда менее внушительную добычу. Освободившись, Брак с любопытством изучил конструкцию, отметив для себя тупые, скругленные края зубьев, а так же туго скрученные синеватые жилы заместо плоских железных пружин. Давление они развивали огромное, не разожмешь, но скорость схлопывания невелика. Основной задачей капкана явно было не убийство, а простое удержание жертвы на месте, в пользу чего говорила тянущаяся от ловушки искусно замаскированная цепочка, крепившаяся к стволу ближайшей плакальщицы. Удобно – шкуру зверя капкан вряд ли повредит, зато не даст сбежать. Достаточно раз в несколько суток навещать тропу к водопою, чтобы проверить ловушку и добить обессилевшего зверя.

Вопрос оставался лишь в том, как неведомый охотник планировал тащить тушу к себе на стоянку или еще куда, учитывая возможные габариты добычи, но ответ пришел сам собой. Точнее, приплыл.

Брак как раз возился с капканом, неумело пытаясь замаскировать его грязью и ветками. К неизвестному охотнику, установившему ловушку, у него не было никаких претензий, кроме гордости ничего толком не пострадало. А вот лишать незнакомца возможной добычи, да еще и при том, что в скорости их, возможно, ожидает встреча… Поэтому калека и решил вернуть все как было, в меру своих сил и возможностей. С устройством взведения он разобрался быстро, квадратного ключа под винты не было, но свести его из ложки было парой пустяков. А вот с маскировкой провозиться пришлось куда дольше, да и результат вышел откровенно паршивый – в исполнении Брака спрятанная ловушка напоминала неопрятную кучу веток и листвы, темным пятном выделяющуюся на склоне. Попасть в столь очевиднуюзападню могло бы только самое слепое и тупое животное в лесу, но парень на собственном опыте убедился, что даже такую возможность исключать нельзя.

Он сыпанул поверх шедевра маскировки последнюю горсть хвои и уже было собирался сполна насладиться ледяным гостеприимством речной воды, когда ветер донес до его ушей то, что при сильно развитом воображении можно было бы даже назвать песней. Если вообще можно назвать песней то, что на семь слов из десяти состоит из грязной брани, а оставшиеся три являются различными вариациями слова “ежик”.

Брак торопливо укрылся за ближайшим деревом, во все глаза разглядывая диковинное для себя зрелище.

Из-за поворота реки, вниз по течению, сплавлялась вереница плотов. Хотя, плотами эти грубо обвязанные веревкой бревна назвать было сложно, более подходящего слова парень не знал. Их было с десяток, плыли они точно по центру реки, неспешно и даже вальяжно. На переднем сидел полуголый и загорелый русоволосый парень лет пятнадцати, вооруженный длинной жердиной, которой он орудовал с завидной ловкостью, – меткими тычками подправлял курс ведущего плота, не давая ему прибиться к берегу. Он-то и горланил похабную песенку, безжалостно насилуя безмятежную тишину лесной реки своими выдающимися музыкальными талантами.

Брак поначалу собирался отсидеться в укрытии, но потом передумал – парень не выглядел опасным, да и кроме него на сплавляющихся бревнах никого не было. Если уж придется заводить знакомство с местными лесовиками, то стоит начать с тех, кто не попытается при первой возможности перерезать собеседнику горло. А парень на плоту выглядел настолько неопасно, насколько в такой ситуации вообще возможно. Поэтому калека осторожно вышел из-за дерева и помахал рукой, чем сразу привлек к себе внимание.

Лесовик махнул в ответ, после чего рыбкой скользнул в воду и за несколько широких гребков оказался рядом с водопоем. Выбрался на берег, по-собачьи отряхнулся и уставился на Брака, с недоумением разглядывая драную летную куртку и общий потасканный вид калеки. На болтающийся на груди жахатель он не обратил никакого внимания или весьма талантливо сделал вид, что не замечает оружия.

– Ближе не стоит, – поприветствовал его Брак. – Тут капкан стоит.

– Он тут всегда стоит, – пожал плечами лесовик. – Дароган все надеется поймать своего синего фелинта. Тут почти у всех водопоев ловушки.

– Понаставили…

– Не говори. Дару за них уже морду пытались чистить, когда лесоруб со старой вырубки чуть без ноги не остался. Все равно ставит.

– Упертый, – кивнул калека, внутренне поежившись. – Я Брак, механик из вольников.

Лесовик недоверчиво, и даже слегка завистливо, присвистнул, кинув косой взгляд на проплывающие мимо бревна. Те шли ровненько, как по линейке.

– А я – Нейген. Плотовик из Приречья.

– Далеко отсюда?

– Приречье-то?

Нейген поднял взгляд к небу, нахмурил брови и принялся что-то высчитывать.

– К вечеру доберешься, если пешком. Вверх по течению иди, не пропустишь. Только на вырубки не суйся, там змей полно, – он помялся. – А тебе зачем?

Брак на секунду задумался, стоит ли выкладывать случайному знакомому свою историю, но сам себя одернул. Если уж ему так или иначе предстоит ее рассказать, не стоит начинать с непродуманного вранья. Поэтому он выдал загодя приготовленную версию, которую успел составить за время странствий по лесу:

– Мне к людям надо, хоть каким. Неделю уже по лесу блуждаю, жрать хочу. И спать. И еще много чего хочу, – калека мечтательно прищурился и пояснил: – К островитянам на цеп нанялся, гравки им в порядок привести. И привел… на свою голову.

– Кинули? – сочувственно спросил лесовик.

– Не успели, я с фолшером спрыгнул. А то бы скинули, наверняка. Островитяне…

– Тут все кидают, – кивнул Нейген, – Мне на нижней вырубке обещали за бочонок пива дать пилой поработать, но не дали. Сказали, что банки закончились, дескать, приходи в следующий раз. А в следующий раз говорят: “Какой бочонок?” и глаза круглые делают, как у совы. С лесорубами вообще лучше не связываться, они злые, когда трезвые. Ты к ним не ходи, они чужих не любят. А фолшер – это что?

Калека проследил взглядом проплывающий мимо плот, последний в цепочке. Бревна в нем были куда меньше размером, покрытые красными потеками смолы – будто заживо освежеванные туши диковинных змей. Сразу за плотом болталась на привязи крохотная железная плоскодонка с покатым горбом двигателя на корме, до бортов загруженная какими-то свертками.

– Не уплывут?

– Догоню, я плаваю хорошо, – отмахнулся плотовик, – Тут прямой участок, течение ровное, спокойное. Вот дальше поворот будет неудобный, там после дождей всегда плавняк сбивается и дно кривое.

Заговорив о плотах он явно расслабился, даже рука перестала болтаться в районе пояса, где висел короткий ножичек в деревянных ножнах.

Брак тоже подуспокоился. Местный люд, похоже, мало чем отличался от степняков. Тот же язык, те же проблемы. Выпивка, кидалово и работа.

– Ты если в Приречье собрался, лучше сейчас выходи. Нормальной тропы нет, а по темноте в бочаг провалишься. Там река выше по течению кружит сильно, если дорогу знаешь, то можно напрямую через лес срезать, но ты не знаешь. А ночью комарье сожрет.

– Лодка твоя? – спросил калека. Ему совершенно не хотелось еще целый день пробираться по проклятому лесу, а к людям все равно надо. Упомянутое Нейгеном поселение вполне подходило под его цели.

– Не, это Джулема корыто. Не продам, с меня три шкуры спустят и на корм улиткам отправят.

– Да я и не собирался покупать, – ответил Брак, – Ты назад с вырубки когда поплывешь? Двоих выдержит?

Нейген задумался, почесал в затылке и кивнул. Смерил взглядом худощавую фигуру собеседника и с сомнением добавил:

– Только у меня эйра впритык, Джулем жадный и заливает только на дорогу. Не дотянем, а на веслах умаемся.

– У меня половина фляги есть, – развел руками калека, показывая примерный объем, – Литра полтора. Хватит?

– А шарг его знает, – пожал плечами плотовик, – Если сумеешь заправить, наверное дотянем. Ты точно механик?

Тот кивнул.

– Тогда сиди здесь, не уходи. Я часа через четыре буду, если лесорубы опять скандалить не начнут.

– А если начнут?

– Тогда часа через четыре. Они каждый раз скандалят, что пива мало привез, а у меня лодка маленькая. Ты в лес поглядывай, тут всякое водится.

Нейген махнул рукой на прощанье и шумно вломился в воду. Как-то удивительно ловко, боком, преодолел мелководье и быстро поплыл догонять вереницу плотов.

Брак некоторое время провожал его взглядом, после чего с облегчением выдохнул. Несмотря на внешнее спокойствие, разговор с лесовиком дался ему непросто. Кочевники жизнью вне степей интересовались не сильно, да и в Поиск чаще всего отправлялись в куда более цивилизованные места. Поэтому слухи о лесовиках ходили разные, густо замешанные на байках и смешных историях, где обычно фигурировали затянутые в шкуры, вонючие и бородатые мужики, неспособные связать двух слов и до крайности прямолинейные. Жили они, как правило, в ямах под корнями деревьев, жрали всякое дерьмо и подкатывали с неприличными намеками к любой лесной живности размером больше хомяка.

Нейген же оказался… Обычным? Простоватый, явно не самое круглое колесо в траке, но в остальном нормальный парень. Не то, чтобы Брак искренне верил россказням про лесных жителей, но подспудно все равно ожидал подвоха. А здесь перед глазами встает обычный клановый молодняк, занимающийся рутинной работой. Гоняет плоты по реке? Ну так чем это отличается от бесконечной возни с техникой на стоянках?

Единственное, о чем Брак пожалел – это о том, что не выпросил у нового знакомого какой-нибудь еды. Хотя не факт, что у того было с собой, но попробовать стоило. Желудок уже отчетливо бил тревогу, а плещущаяся в реке рыба манила своей недоступностью. Даже плавающая на мелководье юркая разноцветная мелочь вызывала исключительно гастрономический интерес.

В ожидании возвращения плотовика, парень тщательно отмылся, с трудом отскреб задубевшую от соли и грязи нижнюю одежду. Солнце уже поднялось над деревьями, прогрело мелководье и пляж, поэтому с холодом Брак кое-как смирился. Удалось даже насобирать в песке каких-то мелких ракушек с острыми гранями, зеленовато-серых и удивительно увесистых для своего размера. Ракушки отправились в миску с водой, где бесславно закончили свою жизнь в крутом кипятке.

Брак понятия не имел, можно ли их есть, но голод становился совершенно невыносим. На побережье океана ядовитые моллюски попадались очень редко, да и те, как правило, были ядовиты не сами по себе, а из-за гадости в шипах раковин. Изредка встречались ярко-красные “Головы змей” – твари размером с большую тарелку, выстреливающие длинным зазубренным шипом, яд которого мог убить взрослого человека за сотню вздохов. И даже на их мясо находились свои любители острых ощущений.

Парень сидел на берегу и возился с первой раковинкой, прикидывая, как половчее вскрыть створки, когда сверху раздался голос. Настолько низкий и вибрирующий, что живому существу такой принадлежать попросту не мог.

– Дрянь.

Брак от неожиданности подпрыгнул, расплескав содержимое миски по сохнущим на песке вещам и ошпарив многострадальный мизинец. Потянулся было за жахателем, но замер. Кто бы ни стоял у него за спиной, хвататься за оружие было поздно.

– Трогал?

Брак медленно обернулся и с недоумением уставился на очередного незнакомца. Тот одним своим видом оправдывал все байки о лесных жителях, которые ходили среди Котобоев – невысокий, коренастый, седой, с головы до ног затянутый в какие-то шкуры и обноски. Его нечесаная борода начиналась, казалось, от самых бровей и водопадами стекала куда-то на пузо, где и терялась в складках меха. Лесовик успел абсолютно беззвучно переместиться к капкану и теперь разглядывал его с явным недовольством. Вдоль спины у него висела длинная деревянная палка, украшенная замысловатой резьбой.

– Я не…– начал было Брак, но осекся под внимательным взглядом незнакомца. – Трогал. Ногу зажало.

Мужик горестно вздохнул, потыкал в капкан веткой, заставив его с лязгом схлопнуть стальные челюсти, после чего почесался и принялся неторопливо собирать устройство. Ветерок донес до калеки густой запах немытого тела, немытых шкур и наверняка давно не мытых волос.

Закончив, незнакомец ухнул, закинул капкан за спину, полил землю где он стоял из какой-то бутылочки, посыпал синеватым порошком из кармана, после чего помочился. Закончив странный ритуал, он подошел к парню, все еще сидящему на песке, и протянул ладонь.

– Дароган.

Брак, преодолев брезгливость, пожал протянутую руку, после чего был одним рывком поднят на ноги – силища в мужике была непомерная. Вблизи он выглядел еще более грязно и неопрятно. Тем удивительнее был исходящий от бороды запах меда вперемешку с чем-то цветочным..

– Брак. Механик. – коротко ответил калека, невольно перенимая манеру разговора странного собеседника.

– Бродишь?

– Брожу.

Дароган с подозрением посмотрел на него, задержав взгляд на впалом животе и протезе, почесал под бородой и выдал:

– Давно?

– Неделю.

– Говно. – заключил лесовик.

– Говно. – согласился Брак.

Они помолчали, думая каждый о своем. Мужчина прошелся по пляжу, с вялым интересом разглядывая сушащиеся вещи. Подобрал одну вареную ракушку, с громким хрустом разломил панцирь между пальцами и сунул в лицо калеке. В нос ударила нестерпимая острая вонь, как от самого паршивого самогона, только стократ гаже. Парень закашлялся и утер выступившие слезы.

– Говно. – выдохнул Брак.

– Говно. – согласился Дароган.

Ветерок с шелестом гулял между деревьями, переливчатая трель птиц не смолкала ни на минуту. Речка пестрела солнечными бликами, в воздухе с басовитым жужжанием проносились жирные, откормленные стрекозы.

Лесовик о чем-то сосредоточенно раздумывал. Прошелся по пляжу туда-сюда, сплюнул в воду, затем подобрал горсть мелких камешков и бросил их куда-то на середину течения. Булькнуло.

– Железка? – спросил он у калеки, протянув руку ладонью вверх.

Ничего не понимающий Брак порылся в сумке и предложил Дарогану многострадальную ложку, но тот поморщился и мотнул головой.

– Мелкая.

Из более крупных кусков металла оставалась только пустая банка, но расставаться с ней не хотелось. Лесовик, однако, продолжал настойчиво протягивать ладонь, так что Брак сдался и банку отдал.

Дароган взвесил железку на руке, удовлетворенно хмыкнул и протянул ее обратно.

– Грей.

По-прежнему ничего не понимающий калека пожал плечами, продышался из фляги и накалил банку. Та едва заметно засветилась темно-красным. Лесовик смотрел с любопытством.

– Сильнее.

Брак напрягся было, но банка калилась совершенно без проблем, с каждой секундой меняя оттенок с красного на оранжевый. Хорошо, что рубаха сохла, иначе наверняка бы уже обуглилась.

– Сильнее? – вопрос Дарогана прозвучал одобрительно.

Парень кивнул, еще раз продышался и добавил жару, до тех пор, пока не уперся в стену. Голова заболела, зато банка засияла почти белым светом, на который без гогглов было больно смотреть.

Лесовик кивнул, ткнул пальцем точку на реке чуть выше по течению, зажал уши и буркнул:

– Кидай.

Брак замешкался, но швырнул уже начавшую оплывать и деформироваться железку в указанное место. Рука у него была набита, в клане для поджиг предпочитали использовать снаряды полегче и более удобной формы, но принцип остался прежним. Раскаленная банка описала высокую дугу и упала в воду.

Как оказалось, зажимал уши Дароган не зря. Не успел снаряд коснуться воды, как хлопнуло, в небо ударил фонтан раскаленного пара и брызг. Понимая, что сейчас произойдет, Брак тоже присел и прикрыл голову.

Во второй раз шарахнуло так, что поверхность воды вздыбилась горбом, на долю мгновения обнажив дно. По всей реке прошла рябь, с деревьев рванули в небо перепуганные птицы. Первая волна ударила во все стороны, за ней рванулись остальные, облизнув берега и залив сохнущие вещи и самого калеку, не успевшего убраться куда подальше. Над рекой повисла водяная взвесь, которую насквозь пронзила упавшая с неба радуга.

Сквозь звон в ушах, мокрый с ног до головы Брак услышал странные, кашляющие звуки, будто слабый двигатель на последнем издыхании тянет в гору перегруженный трак. Смеялся Дароган, заливисто и белозубо, согнувшись и хлопая себя ладонями по коленям.

Завидев злой взгляд калеки, он показал большой палец и залихватски свистнул.

Из-за деревьев метнулась черная лохматая тень, прыгнула в воду с обрыва и поплыла на середину реки, на поверхности которой показались несколько белесых серебристых рыбин, контуженных волной. Одну из них, самую здоровую, лохматая тень ухватила в пасть и сноровисто погребла обратно к берегу, где выбралась на пляж и принялась шумно отряхиваться, не выпуская добычу из пасти.

– Клякса, – гордо сказал лесовик, показав на лохматую, как он сам, черную собаку с широкими, длинными ушами, – Умница.

Брак кивнул, с любопытством глядя на отряхивающееся животное. Собак он раньше видел только на торге, клановые животных не жаловали, предпочитая старые добрые нюхачи. Но на торге попадались либо тонконогие фальдийские борзые, способные без устали часами бежать по степи, либо массивные республиканские волкодавы, весящие, как хорошенько пообедавший Гарпунщик, и жрущие не меньше. Таких, как Клякса, – мелких, пузатых, похожих на волосатый черный бочонок с короткими лапками – парень еще не встречал.

Закончив отряхиваться, собака преданно положила рыбину у ног хозяина, дождалась почесывания за ухом, после чего темной молнией метнулась по пляжу, успев обнюхать раскиданные там мокрые вещи, мазнула влажным боком по ноге калеки и скрылась в лесу.

– Умница, – пробормотал впечатленный Брак.

Дароган кивнул, кустистая поросль на лице зашевелилась, обозначая улыбку. Поднял серебристую рыбину, упитанную, длиной с руку, выудил из одежды короткий ножичек и принялся прямо на весу ловко ее разделывать. В одно движение с хрустом срезал остроносую голову, подрезал плавники и аккуратно стянул кожу, словно чулок с ноги. Распотрошил, упихав всю требуху в чешуйчатый мешочек, сунул туда же рыбью голову и, пронзительно свистнув, закинул блеснувший сверток в лес. За деревьями немедленно зашуршало и захрустело.

– Саляка, – он протянул Браку разделанную рыбину и смачно потянулся. – Серебристая.

– Спасибо, – пробормотал впечатленный калека. – Вы будете?

Мяса в саляке было много и он сомневался в своей способности все это сожрать за раз. К тому же, ему хотелось отблагодарить незнакомца за помощь и науку. Это было непривычное, но шарговски приятное чувство, когда тебе помогают за просто так.

Дароган, однако, помотал головой. Порылся в карманах одежды, вытащил оттуда свернутый конвертом широкий древесный лист, положил его на песок и неторопливо пошел к лесу.

– Спасибо, – еще раз сказал Брак. Хотел было подарить что-нибудь незнакомцу, но осознал, что у него толком ничего нет. А пихать за бескорыстную помощь один из немногих оставшихся у него кри было… неправильно. Будто с торгашом на рынке расплатился. – Удачи вам с синим фелинтом.

Лесовик обернулся, поднял ладони с растопыренными пальцами ко рту, изображая усы, после чего громко зарычал. Вышло у него настолько угрожающе, что парень невольно вздрогнул и едва не выронил рыбину, а по коленям пробежала предательская дрожь. Низкий рокот прокатился над рекой, в очередной раз расшугав птиц. Залаяла Клякса.

– Не броди, – напутствовал Дароган и скрылся в лесу.

– Говно… – пробормотал ошарашенный Брак.

Хруст и шуршанье за деревьями стихли и калека снова остался один.

Успокоившиеся птицы осторожно возвращались на свои наблюдательные посты.

Возвращения плотовика Брак дожидался с комфортом, сидя на кривом и неожиданно удобном обломке топляка, который он ухитрился подтащить к самому костру. Когда над рекой раздался неравномерный перестук паршиво отрегулированного движка, парень сыто икал и пытался заставить себя себя проглотить еще кусочек восхитительно сладких и душистых медовых сот.

Жареную рыбину он так и не осилил, хотя старался изо всех сил. Живот раздуло, как барабан, но чувство голода отступало неохотно, с боем удерживая позиции от наступления осоловелой сытости. Именно медовые соты, найденные внутри оставленного странным лесовиком свертка, и оказались тем самым тайным оружием, после которого бастионы голода окончательно пали.

Памятуя о последнем совете Дарогана, калека не бродил, да и сидел лицом к лесу, держа жахатель наготове и мурыжа остатки липкой сладости. Мысли текли медленно и сыто, как смола из плакальщицы. Встретить в глухом лесу человека – не сильно удивительное событие, всякое случается. Но вот встретить двух людей сразу – тут поневоле задумаешься, в такое ли глухое место ты попал?

Показавшаяся вдалеке плоскодонка шла ходко, ровно по середине реки, без особых трудностей преодолевая неспешное течение. Груза на ней больше не было, не считая довольного Нейгена, ловко ворочающего рулевой рычаг. Подплыв к отмели, он залихватски вывернул лодку поперек течения и со скрежетом пристал, пропахав днищем по песку и ракушкам. Потянуло знакомой сивушной вонью.

Брак вяло поприветствовал спрыгнувшего на берег плотовика. Глаза после нежданного пиршества слипались.

– Боги поощряют тех, кто не сидит без дела! – жизнерадостно улыбнулся Нейген, помахав рукой. Принюхался, повел носом и пошел кругом костра, стреляя глазами из стороны в сторону.

– Какие боги? – спросил Брак.

– Любые! Это серебрянка так пахнет?

– Саляка, – кивнул калека, догадавшись, о чем речь. – Там еще до шарговой задницы, в меня уже не лезет. Налетай, только соли нет.

– Вкушная она, только редкая, – прошамкал Нейген с набитым ртом, куда он упихал здоровенный кусок мяса с самодельного вертела. – Шам доштал?

Брак не был уверен насчет вкуса, ему рыбина показалась необычной, но не выдающейся – пресной и чересчур жирной. Возможно, дело было в отсутствии соли, а может он просто привык к более острой пище, благо на побережье хватало водных обитателей на любой вкус.

– Дароган навел, а дальше я сам. Глушанул.

– Силен, – завистливо протянул Нейген. – У меня только пшик выходит, будто река ветры пускает. Дароган странный, согласись? Жужу показывал?

– Какую жужу? – не понял Брак.

– У него, говорят, жужа есть, он ее под шкурой носит и никому не показывает.

– А это что такое вообще? Мне он ничего не показывал, только меду оставил.

– Мед он всем оставляет, у него пасека где-то в лесу, на этой стороне. Мы с парнями искали, хотели медовуху выгнать. Неделю шастали, пока лесорубы в Троеречье бухать плавали. Так и не нашли ничего, только Лорсту пчелы ряху искусали. Ну и на фелинта синего нарвались, еле ноги унесли. Он нас до самого Приречья гнал, больше не ходили.

Нейген рассказывал, активно жестикулируя, а мясо с вертела исчезало с феноменальной быстротой.

– А жужа? – уточнил Брак.

– Жужа у него есть, говорят. А что это такое – никто не знает. Может, костяшка какая, или цацка. Вроде как, в лесу помогает чем-то, кто ее носит всегда будет сыт и весел.

– А кто говорит?

– Да все. Еще сын его говорил, что у бати жужа спрятана. Хотел спереть, но потом передумал и на запад подался. Я сам не слышал, но мне отец рассказывал.

– Ну, пусть говорят, – пробормотал Брак, впечатленный глубиной местных верований, – Пойду движок заправлю.

– Не сломай только, а то мне голову открутят. А тебя улиткам скормят.

Отплыли с отмели лишь спустя полчаса. Пока Нейген, превозмогая, уничтожал остатки серебрянки и бездельничал, Брак поковырялся с двигателем, с любопытством изучая чудо лесных механистов. Чудо было корявенькое и хреново отрегулированное, компрессор зиял дырой размером с мизинец, из-за которой движок захлебывался от недостатка эйра, гоняя сквозь себя полупустую воду. Да и сам эйнос, отвечающий за вращение оси гребного винта, оказался незнакомым, но откровенно паршивым – голая костяшка, уже почти сточившаяся из-за недостатка смазки. Ковыряться здесь можно было полдня, поэтому Брак на скорую руку заделал компрессор куском обшивки, отрегулировал подачу и залил в полупустой бачок остатки эйра из фляги.

Движок после этих нехитрых манипуляций застучал бойко и размеренно, хотя изредка все-же извергал из себя подозрительные натужные всхлипы. Нейгена это привело в восторг – едва они отплыли, он заломил такой вираж, что перегруженная плоскодонка зачерпнула бортом воду и Браку пришлось, неистово ругаясь, орудовать кривым ведром с короткой ручкой, специально для таких случаев валяющимся под узкой лавкой.

Дорога предстояла неблизкая, плотовик обещал, что прибудут они только к вечеру, поэтому заняться калеке было особо нечем. Оставалось любоваться непривычными, хотя и слегка однообразными, лесными пейзажами, грызть сухарь и слушать словоохотливого спутника.

Если с первыми двумя пунктами все было нормально – пейзажи старательно проплывали мимо, изредка радуя глаз обширными вырубками, уже поросшими густой молодью. С сухарями и того проще – наевшийся рыбы Нейген великодушно поделился хрустящим тканевым мешочком, а по хлебу Брак успел порядком соскучиться. Благо, съеденная саляка успела провалиться куда-то вглубь, освободив жилое место для нового соседа.

А вот со спутником не повезло. Плотовик болтал без умолку, безумно радуясь свежим ушам, которые, к тому же, никуда с лодки не денутся. Он постоянно перескакивал с темы на тему, на вопросы отвечал обширно и словоохоливо, регулярно сбиваясь и излишне широко растекаясь мыслями по поверхности того, что заменяло ему в голове мозги. Во всяком случае, уже через полтора часа пути Брак своего спутника начал тихо ненавидеть, с тоской вспоминая Тордена и Дарогана. Первый говорил по делу, а у второго слова и были делом. Нейген же явно предпочитал принести качество в жертву количеству, да еще и помочиться сверху.

Когда же он притомился от разговоров и принялся петь, Браку и вовсе захотелось разрядить в спутника жахатель и прикопать в прибрежных кустах.

Хотя, польза от словоблудия плотовика была, и немалая. Калеке, наконец, удалось выяснить, куда именно он попал и прикинуть свои дальнейшие шаги. Речку, на карте с "Вдовушки" оставшуюся безымянной, местные гордо именовали Таризой. Текла она на северо-восток, в степь, где вливалась в куда более крупную реку, пересекающую все Вольные Земли, вплоть до океана. Нейген подробностей не знал, он вообще с трудом представлял себе все, что находится дальше трех дней пути от Приречья. Зато он отлично разбирался в сплаве бревен и, оседлав любимый скиммер, слезать с этой темы упорно отказывался.

Приречье жило древесиной и металлом. Лесорубы организовывали вдоль реки вырубки, зачастую живя там неделями, заготавливая и обрабатывая стволы. Предпочтение отдавали твердым, стройным гиурам – тем самым древесным великанам, которых Брак повстречал на пятый день блужданий по лесу. Стволы наспех очищали от коры и сучьев, связывали в вереницы плотов и отправляли дальше, на север, где, по слухам, затевалось большое строительство на границе Доминиона. Плакальщиц, которых здесь было куда больше, тоже пускали на бревна, но с куда меньшей охотой – мягкая смолистая древесина считалась мусором и платили за нее куда как меньше.

Про металл Нейген толком ничего не знал. Посетовал лишь, что на кувалду его не берут из-за хилости. Не то, чтобы он был против – платили на выработках больше, но и вкалывать приходилось куда тяжелее. То ли дело, плоты, особенно летом…

Еще в поселке промышляли охотники за эйносами, но эти везде промышляют. Как одержимые ищут в окрестностях ценную живность, изредка срывают куш и отправляются в Троеречье, на далекий запад. Связываться с ними Нейген не рисковал, да и Брака предупредил, чтобы не совался – охотники чужаков не любят, там у всех свои тайные делянки и делиться знаниями никто не любят, подозревая в каждом встречном засланца конкурентов.

Основал Приречье лет десять или пятнадцать назад выходец из Республики. По словам плотовика – мутный мужик, из бывших военных, злой как шарг и жесткий, как фелинтовы усы. Но справедливый. С ним на поселение отправились бывшие сослуживцы с семьями, по пути прицепились торгаши, продажные девки и переселенцы с Доминиона, решившие попытать удачу на ничьих землях. Место оказалось удачное, от степи близко, но прямого выхода на поселок у проклятых кочевников нет. Те за годы не сунулись ни разу, хотя казалось бы, рукой подай.

Собственно, Старый со своими людьми и занимался в Приречье всем, от найма артелей до торговли жратвой. Или имел на этом свою немаленькую прибыль, нещадно обдирая честных труженников.

Последнее Нейген рассказал с отчетливой обидой, явно причисляя к честным труженникам самого себя.

– Как доплывем, ты сразу к нему. Хотя нет, лучше до утра подожди. Старый со всеми новыми людьми знакомится, оценивает. Могу на ночь у себя положить, сочтемся за движок.

Брак хмыкнул. Везде одно и то же. Наверху сидит горстка местных старших, а остальные сводят не покладая рук.

– Как его зовут хоть? – спросил калека.

– Так и зовут, "Старый". Или ты про имя?

Нейген внезапно подобрался, схватил сачок и принялся вглядываться в прибрежние заросли. Брак такое необычное поведение спутника проигнорировал, привык за долгую дорогу. Плотовик мечтал выловить здоровенный гравик, желательно красный или оранжевый, продать его и купить собственную лодку. После чего на ней отправиться на запад, в далекое Триречье, где, по слухам, полно молодых девчонок, которые ждут не дождутся удачливых лесных добытчиков. Еще он хотел новую куртку, теплые штаны и жахатель, или, на худой конец, пружинный самострел, как у охотников.

Ради этих светлых целей, Нейген без устали всматривался в темную водную гладь, выискивая характерные бугорки придонных солмов. На резонные замечания Брака о том, что если солмы тут и были, то давно уже были пущены на скрапперы удачливыми охотниками, плотовик недовольно бурчал, что уж одного-то наверняка пропустили. Самого хитрого и здорового. После чего опять возвращался к опостылевшей теме бревен, плотов и крохотной платы за их ответственное сопровождение.

– Про имя, – напомнил Брак, когда разочарованный лесовик в очередной раз отложил сачок. – Как его зовут, как обращаться, чтобы не послали.

– Да ты не бойся. У нас механики всегда нужны, а ты вон, движок починил. Никто не погонит.

– Я не боюсь, что погонят, – ответил калека и еле слышно добавил себе под нос, чтобы собеседник не услышал: – Я боюсь, что не отпустят.

Сумерки уже сгущались, когда из-за очередного поворота ударило светом. Бледно-зеленый луч с вышки слепо пошарил по поверхности воды, нащупал лодочку и вперился взглядом прямо в нее, заметно прибавив в яркости.

Нейген сощурился, выругался и вскинул руку в оскорбительном жесте. Свет и не подумал исчезать, лишь издевательски подмигнул раза три. Э

– Наблюдатель плохо видит? – прикрываясь ладонью спросил калека.

– Нет, просто он урод, которого в детстве забыли в реке утопить, – злобно ответил плотовик. – Знают же, что я в это время возвращаюсь, и все равно каждый раз издеваются. Скучно им, тварям.

Свет, наконец, прекратил бить в глаза и луч ушел куда-то выше, продолжив бдительно следить за поворотом. Вода в реке понемногу начинала светиться голубым.

Лодка, стуча двигателем, обогнула высокий холм, на котором и стояла наблюдательная вышка. По левому борту промелькнул силуэт водяной мельницы, россыпь каких-то огней и отблески костра. Темная громада холма ушла назад, открыв перед Браком вид на длинный причал, массивную треногу грузового крана и мрачную бревенчатую стену в три роста высотой, скупо освещенную едва начавшими разгораться факелами.

– Приречье, – гордо произнес Нейген, правя лодку к крохотным мосткам у стены, – Жемчужина Таризы.

Пахнуло навозом, эйром и дубильными жидкостями, из-за стены кто-то пьяно заорал.

Брак вздохнул, поправил сумку и полез на мостки, знакомиться с жемчужиной и ее обитателями.

Глава 12

– Три банки плешивому Старику и его шайке, чтоб им подавиться своими процентами, – бормотал Брак, откладывая заполненные эйром железяки в сторону и сверяясь со списком. – Семь банок вонючим охотникам, чтоб их в лесу визжики драли. И девять банок пропахшим пивом лесорубам, которым сколько не заправь, все мало.

Он распределил железки по коробкам, переложил их на простенькую деревянную тележку, после чего откинулся на стуле и потянулся, довольно разглядывая последнюю, самую маленькую банку.

– И одну банку мне, чтобы вся эта лесная погань не докапывалась.

Своим вчерашним произведением Брак заслуженно гордился. Создать банку с нуля он до этого не пытался, предпочитая восстанавливать старое плющеное старье. А тут появилось время, хороший металл и, главное, желание попробовать что-то новое. Вот и заморочился, потратив полдня на сведение подходящей для капитанского оружия емкости, взамен оставшейся на дне реки. Вышло на загляденье складно и на вечерних испытаниях жахало без осечек. Даже небольшая толпа любопытствующих собралась на бесплатное развлечение – синие вспышки в темноте выглядят удивительно красиво.

Вообще, сводить в Приречье было одно удовольствие. Казалось бы, тот же эйр, то же самое железо, та же самая обстановка мастерской “Мамаши”, под которую Брак приспособил старый сарай на отшибе. Однако, сводилось на удивление легко, а пыхтящая в центре помещения чаша с эйром не остывала ни на минуту.

Ему вообще удалось хорошо устроиться. Несмотря на опасения в вечер прибытия, утренний разговор с беспрестанно поглощающим кофе Старым прошел на удивление гладко. Тому было наплевать на то, кем является новый человек и какова его история – поспрашивал для острастки, покивал собственным мыслям, после чего отослал свалившегося с неба механика восвояси. Сводила? Ну и хорошо, полезно, иди сводить.

А вот уже на выходе из трехэтажного бревенчатого дома, гордо носящего в Приречье звание “Обители Отцов”, Брака поймал и взял в оборот Пунтар – суетливый чернявый мужик средних лет, работавший при Старом кем-то вроде распорядителя. Сам себя он гордо называл “Главным торговым представителем муниципалитета Приречья”, через слово поминал шарга и явно считал, что без его непосредственного участия все в поселке покатится в задницу уже на следующий день. Возможно, что в этом он даже не ошибался, учитывая количество людей, желавших немедленно видеть “этого ленивого засранца”.

Пунтар по поверхности грести не стал, копал глубоко и въедливо. Кто, откуда, какими судьбами, покажи уши и подобное в таком роде. Брак в очередной раз рассказал историю про вероломных островитян, собиравшихся кинуть нанятого механика. В качестве доказательства пришлось предъявить летную куртку и оршаговскую карточку, как символ принадлежности к вольным торговцам. Управителя рассказ в целом устроил, хотя на моменте прыжка с фолшером и последовавшей за этим дороге через лес он недоверчиво хмыкнул. Но промолчал.

– Наниматься или работать? – спросил он, черканув что-то в планшете.

– А в чем разница? – уточнил Брак, – Мне бы подкопить кри и вернуться к своим, на север. Лодку купить или вроде того.

– Тут тебе шаргово не повезло, – покачал головой Пунтар, – Вниз по реке ты, конечно, доплывешь до границы Доминиона, но вот в каком состоянии… Там более трехсот миль по шарговой степи. А степь – это бандиты, и реку они любят пасти. Насчет плотогонов Старый с ними договорился, да и взять с них нечего, а вот одинокого путника обязательно повяжут.

– Кланы? – уточнил калека.

– И кланы, и вольники, и семьи. Весь шаргов выводок степных тварей, обязательно нарвешься. Из Приречья один путь – через Верховья Таризы и дальше, в Троеречье. А оттуда хоть куда, можешь даже на цеп наняться, если одного раза не хватило.

Он хохотнул и жестом отослал с порога очередного посетителя, бесцеремонно вломившегося в комнатку.

– А тут цепы бывают? – спросил Брак. Ему не улыбалось тащиться незнамо куда через леса, но он слишком хорошо представлял себе последствия путешествия через степь – реки, а особенно переправы, были для кланов любимой кормушкой.

– Дай-ка подумать… – задумчиво протянул Пунтар. – В последний раз был позапрошлой зимой. А до этого регулярно, раз в пару лет. Если готов подождать – никаких проблем, коль ты и вправду смыслишь в технике. Местечко найдем. У нас тут настоящая цивилизация, почти как в Республике. Даже собственный храм есть.

Сидеть в лесах два года калека не собирался, поэтому вернулся к первому вопросу.

– Так в чем разница между наниматься и работать?

– Очень простая. В первом случае мы платим тебе, во втором случае ты платишь нам. Если наймешься к нам, подпишем договор и будешь сводить то, что закажем. Зелень в неделю, если механик из тебя действительно стоящий, а не криворукий шаргов сводила. Сроком от двух месяцев, харчи, жилье, выпивка и материалы с нас. Еще повязку дадим, чтобы местные не трогали.

– А второй вариант?

– Тогда крутись сам. Правил всего несколько. Эйр у Приречья и выше по течению не добывать, если решишь поставить сети в низовьях – половину отдаешь на зимовку и налоги. Конденсаторами хоть обвешайся, много ты тут все равно не соберешь. Драки не начинать, синие повязки слушаться, если устроишь пожар – утопим к шаргу, руки закона здесь короткие, но сильные. Ближе, чем за пятнадцать миль не охотиться, вырубка только после согласования и пошлины, если нападение – хватаешь в зубы палку и на стены.

– Нападения? – уточнил Брак.

– Драки изредка налетают, из леса всякая нечисть лезет, скот ворует. Но это мелочи, с этим наши ребята справятся. А вот, если бандиты речные, или шарговы кочевники…

– А такое часто происходит?

– С нами ни разу, но ко всему надо быть готовым. Двуречье пару лет назад разорили и сожгли, шарговы степняки прознали и по лесу прошли. В общем, если что случится и надумаешь сбежать под шумок – лучше уноси ноги сильно заранее. Как заваруха начнется, никого из поселка не выпустим, даже торгашей. Иначе все поляжем под плакальщицами, стройными рядками. – Пунтар кивнул на прислоненный к стене тяжелый жахатель и продолжил объяснять. – Рабство у нас запрещено, Старый не одобряет, но, если попадешь в долги – выкручивайся сам. С заработанного отдаешь пятую часть, можно натурой. Банки там заправить, молотком постучать, пятки почесать. Решай сам. И еще зелень в месяц за красную повязку.

– А что дает красная повязка? – спросил калека. Он не сильно разбирался в налогах северян, но на первый взгляд они не выглядели грабительскими, как рассказывали вернувшиеся из Поиска. В клане молодняк вообще сводит за еду и не жалуется.

– Право здесь жить и работать. Иначе – вали за пять миль в любую сторону, разбивай там землянку и жуй кору, как шаргов Дароган. Можешь приходить в Приречье торговать или к бабам, но после захода солнца выгоним.

Выбор для Брака был, в общем то, очевиден. Связывать себя договором с глухим Приречьем он не собирался, жить в землянке – тоже. Поэтому без лишних разговоров заплатил зеленым кристаллом из своих скудных запасов, добавив к нему горсть мелких островных монет за право в течение месяца пользоваться заброшенным лодочным сараем у воды, пустовавшим после того, как занимавшая его пятерка охотников дружно сгинула где-то на юге. Мысленно парень поблагодарил Тордена, позволившего калеке припрятать небольшую часть найденной на “Вдовушке” мелочевки. Канторец забрал себе всю синьку, фиолки и золото, но кое-что из оставшегося перепало Браку, включая частично истаявшую зелень из котлов и горстку серебра с выдавленными на монетах пальцами.

Пунтар тщательно пересчитал серебро, изучил на свет зелень и выдал новому жителю Приречья обрывок красной ткани с незатейливой вышивкой, велев повязать на рукав и не снимать. После чего потерял к посетителю интерес и выгнал. Выглядел он при этом весьма разочарованным, явно надеялся стрясти с парня побольше или хотя бы уговорить на контракт.

На этом знакомство с властями Приречья для Брака закончилось и гордый носитель красной повязки отправился осматривать свою будущую мастерскую. Там же решил поселиться, несмотря на все уговоры Нейгана, предложившего знакомый по первой ночи спальник в мастерской отца. Мало того, что в скорняжной невыносимо воняло, так еще и плотовик явно намеревался сполна воспользоваться неблагодарным слушателем. Вошел во вкус после речного путешествия.

Сарай тоже не отличался комфортом, в щели дуло, с крыши капало, а от реки тянуло холодом, да и спать толком было негде. Зато там была дверь, которую можно было запереть на засов, много свободного места, очаг и даже вода. После почти двух недель скитаний – настоящий дворец для уставшего путника. Уставшего не только телом – в голове у Брака по-прежнему царил раздрай, еще больше усилившийся после первой ночи в поселке: снились синюшные мертвецы, танцующий со смертью Торден и падающий с Плеши гигатрак, объятый потусторонним зеленым пламенем.

Закончив с банками, Брак напоследок перепроверил огромную двуручную пилу, тяжелую, как якорь, и такую же надежную. Когда на третий день к нему в сарай вломился лохматый мужик в клетчатой рубахе, держащий в руках подобное чудовище, – калека здорово струхнул. Решил, что пришли грабить или, что куда хуже, вскрылись прорехи в его истории. Реальность оказалась куда прозаичнее – прослышав о том, что в Приречье появился новый сводила, к нему в сарай потянулись со своим хламом местные жители. Сперва осторожно, без особого доверия, прощупать почву. Но после первых выполненных заказов, среди которых особо выделялся возвращенный к жизни ржавый насос для местной водокачки, клиенты потянулись. В том числе и собратья первого лесоруба, похожие друг на друга настолько, будто их в островной мастерской сводили. И с совершенно одинаковыми проблемами.

Не то, чтобы в Приречье до Брака не было механиков. Были, и даже целых трое. Только вот с навыками у них все было не слишком гладко. Один занимался исключительно лодками и движками, да и заказами по ремонту горжей был завален по самые уши. Второй, служивший еще со Старым где-то на севере, носил синюю повязку и безвылазно сидел в подвале “Дома Отцов”, занимаясь оценкой эйносов и поддерживая в рабочем состоянии установленные на крыше скрапперы. А третий был ни рыба, ни мясо, недоучка откуда-то из Доминиона, сбежавший в глушь от кредиторов. Руки у Зиршарда росли из задницы, знаний он нахватался по верхам, но этот недостаток механик компенсировал непробиваемой уверенностью в собственных силах. Благодаря чему неоднократно бывал бит за загубленную при ремонте технику. Он же занимался заправкой банок, причем по старинке, наливом, из-за чего очередь на них выстраивалась до самого восточного побережья.

В отсутствии нормальных садмов не было ничего удивительного. Даже по меркам диковатых обитателей запада Гардаша, Приречье оставалось глухим лесным уголком, где нормальному мастеру делать нечего. В теплое время года здесь с трудом можно было насчитать с полтысячи жителей, из которых минимум половина болталась на промысле в окрестных лесах. Зимой же, когда реку сковывало льдом, а ветер приносил из степи лютые снегопады, в поселке оставалась едва ли сотня людей. Ехать сюда по доброй воле соглашались немногие.

Пройдясь по мастерской, Брак наскоро покидал в тачку еще всякой мелочи, машинально стараясь не сгибать сросшийся, но все еще напоминающий о себе мизинец. С натугой загрузил лодочный компрессор, добавил пустой бочонок – отвезти на пивоварню. Местные речную воду почти не употребляли, не без оснований считая ее рассадником заразы, поэтому готовы были возить зерно через полмира, лишь бы не травиться зазря. Хотя, может была и другая причина, но Брак разбираться не стал, молчаливо приняв правила игры и прикончив уже третий за неделю бочонок. Напиток отдавал хвоей и заметно горчил, но, по сравнению с пенистой клановой мочой, был весьма хорош и стоил здесь дешевле эйра.

Чем самому таскаться с тележкой, куда проще было бы послать того же Нейгена или любого из болтающихся по Приречью бездельников, которых здесь хватало– отдыхающие артельные, промысловики, да и прочие мутные личности незнамо зачем и на что живущие в поселке. Но Брак местным по-прежнему не доверял, а плотовик еще затемно отправился в сплав, нагрузив свою лодочку припасами для лесорубов, поэтому пришлось тащиться самому, предварительно намертво запечатав дверь – ворья тут хватало. Солнце над деревьями подняться еще не успело, высыпавшая за ночь роса серебристой пленкой покрывала просыпающийся поселок, а влажная промозглость, поднимающаяся от воды, с каждым днем отступала все неохотнее. Лето подходило к концу.

Пока обходил заказчиков и менял на пивоварне пустой бочонок на полный, Брак в очередной раз поражался тому, насколько Приречье напоминает привычный клановый форт. Поначалу, еще в первый день, он буквально ошалел от необычных запахов, шума, количества людей и дерева вокруг. Грязь под ногами, местами – разбитый дощатый настил из вездесущих плакальщиц, хибары, какие-то сараи, мастерские, склады, загоны для орущих рапов и прочие строения непонятного назначения, раскиданные внутри кольца частокола в восхитительном беспорядке… И люди, толпы людей в непривычных глазу одеждах, явно местного производства – шкуры, кожи, грубая некрашеная ткань плащей и яркие пятна неизменных нарукавных повязок. Да и сами люди разительно отличались, ведь в Приречье можно было встретить кого угодно: светловолосых уроженцев Республики, смуглых канторцев, рыжих фальдийцев, темнокожих нойтов… В клане такое разнообразие можно было увидеть разве что на торге во время Большого Схода.

Потом, уже пообвыкшись, разобравшись, что где находится, и перестав шарахаться от каждого встречного лесоруба, Брак с удивлением начал замечать сходство.

Приречье удачно располагалось на внутренней стороне излучины реки, между двух пологих холмов, с которых отлично просматривался водный путь. Хотя, удача здесь явно была не при чем – место выбирали с умом. Само поселение имело форму кривоватого овала и занимало солидную площадь – не менее трехсот шагов в поперечнике. Из-за обилия древесины плакальщиц, использовавшейся при строительстве, поселок с высоты напоминал сброшенную с неба и размазанную по земле тушу освежеванного люторога, покрытую потеками запекшейся крови, что неизменно служило поводом для шуток наблюдателей на холмах, ласково называвших Приречье “Мечтой Мясника”.

В центре – “Дом Отцов”, по периметру – высокий частокол, снаружи – стоянки охотников и добытчиков. Один в один как семейный форт, разве что дерева в разы больше, стволов куда меньше, да и уехать со своего места Приречье не могло.

Свои аналоги имелись у всего, в том числе и у лагерного костра – неподалеку от пристани располагался навес, под которым за небольшую плату можно было получить миску рыбы и кружку пива, после чего употребить все это за одним из длинных деревянных столов. Здесь даже разделение по столам существовало, пусть и негласное: за одним предпочитали нажираться лесорубы, за другим – охотники, за третим – местные заправилы. Даже своя Отбивка имелась – Кальфара. Женщина куда меньших габаритов, но по манерам и характеру – один в один супруга Гарпунщика. Даже еще паскуднее, поскольку никто из предводителей охотничьих отрядов не горел желанием брать ее в жены, хотя гостеприимством с удовольствием пользовались многие.

Брак дохромал до высокой матовой цистерны заправочной станции, где, отстояв небольшую очередь под звуки пыхтящего кристаллизатора, обменял скрутку необработанных шкур на тяжелую канистру с эйром. Попутно перекинулся парой слов с новыми знакомыми, обменявшись свежими новостями и сплетнями. Слухи в Приречье расползались со скоростью степного пожара, стоило кому-то ночью особо забористо и громко пустить ветры, как едва прибывшие утром из леса добытчики дружно желали доброго здоровья и интересовались вчерашним рационом дерзкого нарушителя тишины.

Про нового механика сплетен тоже ходило немало, особенно поначалу, но к концу второй недели страсти поулеглись. До неузнаваемости измененная история чудесного спасения с цепа коварных островитян обросла смачными подробностями и разрослась с размеров короткой байки между дежурными “Привет, ты еще не сдох?” и “Провались к шаргу” до трехчасовой истории у костра, заняв почетное место в пантеоне местных преданий. Где-то между загадочной жужей Дарогана и утонувшей в верховьях горжи с грузом олова и раковин, на безуспешные поиски которой каждый год отправлялись с десяток ловцов удачи.

Свой утренний обход Брак закончил на пристани, где сменял у рыбака лодочный компрессор на драную сеть из медузьих нитей. Причем сделкой остались довольны оба: рыбак сплавил найденный в камышах мусор, получив взамен отлично отрегулированное устройство, а калека довольно потирал руки, прикидывая, за сколько можно будет сменять восстановленную сетку. Выходило много – медузий шелк в Приречье был редким гостем и работать с ним толком никто не умел. Зато установленная в правильном месте с сильным течением сеть исправно поставляла своему владельцу с десяток литров эйра в день, сполна окупая хлопоты на обслуживание и налог. Недаром вся поверхность реки у поселка пестрела разноцветными буйками, обозначавшими счастливых владельцев водных конденсаторов и права на их установку.

Заодно юный механик в очередной раз поглазел на пристань вблизи – из сарая толком ничего видно не было, он располагался в низине под западным холмом и с окнами там была беда. Суета торговцев и грузчиков Брака интересовала не сильно, а вот на прибывшую с вечера горжу, ржавую и дырявую, как память должника, он смотрел с искренним интересом. Злые языки замечали, что само слово “горжа” появилось как сокращение от банального “из говна и ржавчины”, намекая на метод производства этих речных исполинов, но Брак с такой трактовкой не соглашался. Вернее, соглашался, против истины не попрешь, но одновременно восхищался, отдавая должное изобретательности лесовиков.

Сводили горжи действительно из чего попало, но преобладал все же металл, которого в лесу хватало. Более того, его здесь было настолько много, особенно западнее, где начинались скалистые предгорья, что годовой выработки Приречья запросто бы хватило, чтобы забрать в железо все: от крыш и частокола до набережной. Вот только в поселке никому это было не надо – строить из паршивого дерева куда проще, быстрее и доступнее, а почти весь добытый металл отправлялся на продажу вверх по реке.

Сама горжа – огромный плот, топорщащийся винтами и соплами толкателей – наполовину висела в воздухе, приподнятая с кормы скрипящим от натуги краном. Под влажно блестящим днищем, поросшим зеленоватой сыпью водорослей, сверкало оранжевым, лилась ржавая вода и возился портовый механик, на скорую руку латая пробоины и восстанавливая герметичность отдельных секций. К себе во время работы он никого не подпускал, а на любопытствующего Брака смотрел драком, не без оснований подозревая в нем возможного конкурента.

Вот и сейчас, заметив поблизости нового механика, Кевнер высунулся из под днища, обтер усы от налипшей ряски и недовольно крикнул:

– Чужим нельзя, сводить мешаешь. Свали к шаргу, Хромец.

– Да ладно тебе, Кев! – весело крикнул Брак в ответ. – У тебя от сырости мозги давно проржавели и по течению уплыли. Как можно помешать там, где даже такой безмозглый гразг справляется?

– Ты на обе ноги хромать хочешь научиться? – парировал Кевнер. – Я слышал, это сводить помогает. Хочешь проверить?

– От одного моего вида у тебя трубу криво повело. Воздержусь. Не хочу тебя еще сильнее травмировать.

– Где? – вскинулся механик. – Ах ты… Все, я переделывать, не мешай.

Брак кивнул и с довольной улыбкой пошел в мастерскую. Утренние перепалки с Кевнером уже вошли у них в привычку, а после пары совместных посиделок с пивом механик даже доверил калеке пару старых заказов, до которых у него все никак не доходили руки. К горжам, правда, все равно не подпускал, но Брак был твердо намерен взять штурмом и эту крепость. Горжи чем то напоминали ему гигатраки – такие же, на первый взгляд, неказистые и кривые, но при этом величественные. Насколько вообще обычный плот может быть величественным, но гигатрак ведь тоже просто тарга-переросток?

В первые дни Брак даже собирался наняться на одну такую или, хотя бы, купить место пассажира, чтобы немедленно отправиться на запад, но от затеи пришлось отказаться. Кого попало горжеводы в команду не брали, оберегая свои секреты еще тщательнее охотников, а искать именно тех, кому срочно нужен механик… Брак искал, осторожно расспрашивал, но уже без былого задора. А пассажиром до Триречья выходило дорого, да и страшновато одному. На самоходных великанах своя атмосфера, про которую ходили разные слухи. Разве что дождаться конца осени, когда по первым снегопадам из Приречья потянутся переполненные людьми вереницы грубо сколоченных плотов, ведомые могучими толкателями горжи...

Прихлебывая охлажденное в реке пиво, лениво правя пальцами покореженную пружину капкана, Брак раздумывал о том, что надо бы наведаться на выработку, закупить металла. Еще не мешало бы навестить вечером кабак, пообщаться там с горжеводами – те зачастую травили прекрасные байки, да и новостями были не прочь поделиться. Кевнера, опять же, надо угостить за удачно подогнанный заказ, потом разобраться с сетью…

Брак глотнул еще пива и честно сказал себе, что просто ищет отмазки. Не настолько уж сложно выбраться из Приречья, как он рисовал себе в уме. Вообще не сложно, были бы кри и желание. Кри у парня были, к тому же в углу мастерской скопилась целая куча всевозможного хлама, принесенного на обмен клиентами. Лесной мед он съедал, железяки пускал в работу, даже шкуры пошли на утепление и нормальную кровать. Но скопилось все равно прилично, даже после расчетов с Пунтаром. Если сменять на серебро или кри, добавить своего – вполне хватит на оплату проезда, пусть и впритык. Да и опасность такого путешествия преувеличена – десятки людей путешествуют каждую неделю без особых проблем, а вот уж на калеку-то обязательно посыпятся все шишки. Смешно.

А вот желания немедленно уехать не было, как ни боялся Брак себе в этом признаваться. Злость и ненависть, воспоминания о событиях на Плеши никуда не делись, но ушли куда-то вглубь, перестали царапаться и утихли. Как и память о “Вдовушке”, вместе с прощальными словами Тордена и образом жуткого безглазого мертвеца, вцепившегося канторцу в горло. В Приречье ни о чем подобном слыхом не слыхивали, здесь вообще ни шарга не происходило месяцами, а новости доходили с таким запозданием, будто их волоком через всю степь тащили. События последних недель начинали казаться застарелым кошмаром, который произошел с кем-то другим. В другом месте и в совершенно другое время.

Еще в поселке никто не знал, что у нового механика отсутствует нога. А если бы знали, вряд ли кто обратил бы особое внимание. Шутки – конечно. Но к парню и так уже накрепко свелось прозвище “Хромец”, что всяко было лучше, чем “Тот гребнувшийся с цепа паренек”. Насмешки, к тому же злые – маловероятно. Ссориться с тем, кому придется в будущем чинить сломанные вещи, от которых напрямую зависит твой заработок… Конечно, подозревать в каждом встречном наличие здравого смысла – роскошь, которую могут себе позволить либо очень наивные, либо слишком неопытные, поэтому желающие докопаться встречались. Но даже с ними общаться все равно было куда легче, чем в клане, где каждый знает тебя с пеленок как убогого слабого калеку, и менять свою точку зрения не собирается. Наверное, чтобы молодняк испытал что-то подобное, их и отправляют в Поиск. И терпеливо потом ждут их возвращения в Семью.

Да и в целом, Браку в Приречье нравилось. Нравилась еда, нравилась пресная вода, нравился густой запах свежесрубленной древесины и отсутствие необходимости с утра до вечера заниматься опостылевшими крепежами траков. Нравилось не настолько, чтобы немедленно идти за синей повязкой и переселяться в нормальный теплый дом с харчами и содержанием, внимательно приглядываясь к редким в этих краях девушкам. Но вполне достаточно, чтобы решить здесь задержаться хотя бы до зимы, обрасти жирком, опытом и полезными знакомствами. А уж потом, основательно подготовившись, отправляться обратно в Вольные Земли. Может даже весной, чем шарг не шутит. Зимовать куда лучше в привычном месте. Дарогана, опять же, надо навестить, поблагодарить за помощь. Благо, набросок будущего подарка Брак уже успел прикинуть…

Уже под вечер он затушил горелку и, привычно взявшись за рукояти тачки и подставив лицо ласковому закатному солнцу, покатил на выработку – тормошить ракушечников с утра было бесполезно, молотобойцы просыпались поздно и работали неспешно. Из-за постоянно доносящегося звона, Старший все грозился их отселить подальше от города, но дальше обещаний дело не шло уже который год.

Сразу за двойными бревенчатыми воротами Приречья начиналась обширная, кое-как очищенная от пней вырубка, упирающаяся дальним концом в высокий, неправильной формы утес. Получившееся поле, расчерченное невысокими плетеными изгородями, поделили между собой немногочисленные землепашцы и скотоводы. Первые с переменным успехом пытались растить какую-то траву для пивоварни и отгоняли упорно лезущих со стороны загонов свиней и коров. А вторые пытались исподволь натравить на поля соседей скотину и отгоняли упорно лезущих со стороны леса волков и фелинтов. И над всем этим царила скала с гордым названием "Левый Резец Первопроходца", на вершине которой тяжелый скраппер успешно отгонял лезущих на вырубку драков. Где был правый резец сказать толком никто не мог, но чаще всего кивали куда-то на юг.

Утоптанная дорога провела Брака через всю эту идиллию к самому подножию утеса, где располагался открытый карьер, окаймленный высокими отвалами пористой отработанной породы. Размеренный звон, доносившийся еще от ворот, здесь бил по ушам подобно кувалдам, которыми полуголые молотобойцы плющили раковины. На хромающего мимо механика они обратили не больше внимания, чем на пролетающего слепня.

– И вам доброго вечера, – пробормотал Брак, направляясь к одноэтажному навесу, приткнувшемуся сбоку основательной бревенчатой постройки.

Между молотобойцами и двустворчатыми дверьми склада сновали запыхавшиеся носильщики, таскающие наружу отливающие металлическим блеском спиральки, а обратно – стопки неровных железных листов.

Брак искренне поражался такому непрактичному подходу к простой, по сути, задаче. Слой металла в раковинах толстый – куда проще было бы собрать что-то вроде молота с приводом от мощного двигателя или реки, чтобы одним сильным ударом сминать их в листы. Можно даже сообразить какое-нибудь устройство, самостоятельно подкладывающее раковины под боек. Или даже сразу плавить их в нормальные листы, если под рукой есть пара сильных садмов. Куда проще, быстрее и надежнее, чем потеть под жарким солнцем с кувалдой в руках, пыхтя и копя в себе злобу для веселого вечера в кабаке.

Однако, когда калека озвучил свои мысли вслух во время вечерних посиделок, то немедленно был поднят насмех. Ему быстро и доступно пояснили, что молотобоец – это древнее и заслуженное ремесло, на которое кого попало не берут. Нужны люди, сочетающие в себе силу люторога, неутомимость джорка и настойчивость сборщика налогов. И вот эти прекрасные телом и душой личности в любой момент могли пояснить всем желающим, почему именно они должны плющить ракушки, а не тупая бездушная машина. Аргументы у молотобойцев были весомые и убедительные, что сразу отсекало большую часть восторженных прогрессоров. У не проникшихся тоже все было не слишком хорошо: по ночам техника таинственным образом корежилась и разваливалась, здания с ней загорались с четырех сторон разом, а владельцев находили наутро в ближайшей канаве с черепом, проломленным тяжелым тупым предметом. И все это при полном отсутствии свидетелей, именно в эту ночь решивших выспаться беспробудным сном.

В общем, в отличие от варваров из цивилизованных стран, здесь молотобойцев по-прежнему уважали и на их работу не посягали. По слухам, в Троеречье у них даже был какой-то союз, объединяющий самых достойных представителей древнего ремесла – обладателей кроткого нрава, несгибаемых принципов и самых больших кувалд.

– Опять за железками? – добродушно спросил вываливший пузо толстяк, курящий в кресле под навесом. – Листы или спирали?

– Привет, Харвик, – пожал его лапу Брак, в который раз подивившись размеру и каменной твердости ладони. – Мне три пластины олова, три меди, десяток черного и одну латунь, если есть.

– Латуни нет, вся вышла. И новой не будет, пока Рувис не вернется и не переплавит. Остальное… – молотобоец почесал украшенное замысловатой татуировкой пузо и вскинул глаза к висящему на стене склада листу, исчерканному пометками. – Остальное есть.

Он кликнул одного из носильщиков, принял от механика оплату и, близоруко сощурившись, принялся пересчитывать монеты.

– Я гляну? – спросил Брак.

Харвик кивнул, утер пот со лба грязно-синей повязкой и продолжил водить заскорузлым пальцем по столешнице, двигая серебристые чешуйки.

Получив разрешение, калека оставил тачку и, осторожно ступая по расползающейся щебенке, подошел к краю выработки. Не то, чтобы его сильно интересовали работающие внизу эйносы – он еще на прошлой неделе досконально изучил все, и даже свел разболтавшиеся трубы, подающие эйр к ракушкам. Да и ползающие по камням улитки были привычным делом – даже Котобои пытались их разводить, хоть и безуспешно. У местных вроде что-то получалось, но донельзя паршиво – улитки дохли куда быстрее, чем росли аппетиты поселка по металлу, поэтому моллюсков предпочитали сразу пускать на эйносы, которые и раковины наращивали быстрее, и жрать не требовали. Исключение составляли разве что счастливые обладатели спиралей из редких металлов – таких улиток берегли и надеялись на то, что потомство унаследует свойства родителя. Но здесь для Брака начинался, как говорили лесовики, темный лес. Своими секретами ракушечники предпочитали не делиться, а больше спросить было не у кого.

Куда интереснее было наблюдать за работой виксаров. Вооруженные длинными шестами, облаченные в глухие черные костюмы работники ходили между рядов созревающих ракушек, периодически тыкая в них наконечниками. Сверкало синим, проскакивал разряд, похожий на маленькую рукотворную молнию, а удовлетворенный вискар шел дальше, старательно выискивая отстающие в росте раковины.

Для Брака такой метод работы выглядел донельзя грубо, но не признавать его полезность парень не мог. Подстегнутые разрядом эйносы на какое-то время здорово повышали эффективность, зачастую подтягивая себя сразу на пару цветов ближе к оранжевому. Выгорали быстро, да и от самого разряда могли сдохнуть, но работали куда шустрее. Вискары своими секретами тоже особо не делились, но тайна шестов была известна всем – в них пихали эйносы, добываемые из усов фелинта. А вот все дальнейшие тонкости обращения с рукотворной молнией держались под надежным замком. Поди угадай, с какой силой и в какое именно место надо ткнуть, чтобы не спалить к шаргу дорогостоящий эйнос?

Наглядевшись, механик воротился к складу, где уже заканчивали загружать тачку. Поблагодарил Харвика, принял сдачу со взвешивания, после чего засобирался домой. Молотобоец был столь благостен и любезен, что Браку всеми силами пришлось отказываться от предложенного ужина – запеченной в собственной раковине улитки. До такой степени он лесной жизнью еще не проникся, все равно, что гребневую медузу сырьем жрать. Хотя местные блюдо хвалили.

Обратно парень возвращался уже почти затемно, громыхая нагруженной тачкой и вооруженный полезным советом от Харвика, а именно: “Больше жрать надо, а то чего такой мелкий”. На Приречье стремительно накатывались густые, влажные сумерки, вдоль частокола зажигались чадящие смолистые факелы, а с холмов уже протянулись иглы света от наблюдательных вышек. Скотоводы спешно загоняли в стойла истошно блеящую скотину и заправляли отгоняющие мошкару эйносы.

Брак миновал ворота, предъявив для приличия красную повязку – охранники его знали, но правила соблюдали неукоснительно. У Старого с этим вообще было строго, явно сказывалось военное прошлое с их заморочками по части подчиненных. Хлюпая намешанной за день грязью, парень пересек площадь, где у кабака уже столпились вечерние зеваки. Появление нового механика встретили радостным улюлюканьем – назревала игра в сводилку, а еще один садм среди участников здорово повышал разброс ставок и зрелищность процесса.

– Хромец, ты сегодня участвуешь? – спросил смутно знакомый тип из рыбаков.

– Куда я денусь, – ответил Брак. – Кто-то же должен показать усатому, из какого места должны расти руки. Тачку отвезу и вернусь.

– Хромец участвует! – заорал кто-то у стола для ставок. Народ оживился, а калека, улыбаясь, пошел к мастерской. Сменил кожаную куртку на выстиранную и отремонтированную цеповскую, сгрузил железки на стол, прихватил простенький фонарь, полный дохлых светлячков, после чего отправился обратно.

Участие в вечерних забавах вообще стало для Брака настоящим откровением. По первости он, следуя старым привычкам, проводил вечера один в мастерской, ковыряясь с железками и вздрагивая от непривычных звуков. Потом рискнул выбраться в кабак, где моментально обзавелся приятелями и слушателями, жаждавшими из первых рук узнать историю чудесного спасения. После первого посещения он и начал надевать летную куртку – непривычная расцветка и крой выделялись среди однообразных одежд лесовиков и развязывали языки даже угрюмым промысловикам и горжеводам. Браку внимание льстило, куртка привлекала новых клиентов в мастерскую и служила зримым доказательством правдивости его истории.

А потом, неделю спустя, дело дошло и до сводилки. Нехитрой, по сути своей, игры, где от участников требовалось за кратчайший промежуток времени испарить воду из железного ведра. Правил было всего несколько: не отрывать посудину от стола, не ломать ведро и не лезть руками в воду. Последнее было скорее рекомендацией для самых тугодумных, тех, кто в запале мог здорово обвариться паром или кипятком. У Котобоев свой аналог сводилки тоже был, правда без ведер и по совершенно другим принципам, но суть оставалась прежней – показать свое мастерство.

Несмотря на кажущуюся простоту, тонкостей в игре хватало. Можно было греть само ведро, можно было закинуть внутрь раскаленных железяк, либо орудовать длинным стержнем, мешая жидкость. Или даже совмещать все это разом, жалея об отсутствии третьей руки и уворачиваясь от бьющего в небо пара и струй кипятка. Брак по первости пытался просто кидать в воду раскаленную добела железную болванку, но после первого же взрыва лишился ведра, участия в дальнейшей игре и самоуважения.

Если ведро и выдерживало, то стоило ему дернуться от удара раскаленного пара по стенкам, как тут же раздавался звон судейского молотка, означавший выбывание участника. Вот и приходилось ухищряться, лить металл тонкой струйкой и тщательно следить за нагревом, не допуская ударного испарения.

Там, за игрой в сводилку, Брак и познакомился с Кевнером, с которым они шли ноздря в ноздрю. Калека грел быстрее и сильнее, зато у лодочного мастера было куда больше опыта и ножей в рукаве, вроде знания о том, каким металлом лучше воспользоваться. Они оба вчистую проигрывали старому Рувису из “Дома Отцов”, который опустошал ведро с непринужденной легкостью за какой-то десяток секунд, но тот свою берлогу покидал не каждый день, давая возможность молодым механикам померяться длиной сводилок.

Сегодняшний вечер не стал исключением. Брак решил поэкспериментировать с медью и латунным прутком, а Кевнер приволок с пристани странной формы железку, напоминавшую три крохотных, насаженных на единую ось гребных винта. Они обменялись дежурными оскорблениями, взяли по пиву и принялись дожидаться, когда закончатся остальные участники. В небо били подсвеченные разноцветными фонарями струи пара, подбадривали участников зеваки, а со стороны тогвианского храма доносился заунывный, но мелодичный перезвон фалгарн вечернего обряда.

– Хорошо! – поднял кружку довольный Кевнер, после чего саданул донышком по столешнице. – Хорошо же!

– Хорошо, – кивнул Брак, поплотнее запахивая куртку и ковыряясь вилкой в тарелке с жареной рыбой. – Хоть ты и сжульничал.

– Для слабых телом и разумом естественно винить других в собственных неудачах, – наставительно поднял палец Сорен, сменивший судейский молоток на шампур со свининой и теперь активно им жестикулирующий. – Но ты действительно сжульничал. Больше я такую ебулду не допущу.

– Это не ебулда, – возмутился Кевнер. – Это внутренний винт трубопровода для откачки воды из третьего бака, между прочим. Жизненно важная запчасть.

– Ебулда, – пьяненько улыбнулся Нейген, успевший после сплава налиться пивом по самые уши и осоловело икавший.

– Ебулда, – согласился Брак.

– Вас молотобойцы покусали? Встаете на пути стремительно наступающего прогресса со своими заплесневелыми предрассудками. Всем понравилось.

– Кев, всем понравилось бы, даже если бы ты сводил без штанов. Особенно, если бы ты сводил без штанов. Люди как птицы, падки на все маленькое и блестящее.

– Когда это ты успел стать знатоком содержимого моих штанов, Сорен? – усмехнулся в усы механик.

– Когда снимал мерки, неблагодарная ты скотина, – буркнул скорняк. – У меня все записано. Хромец, будешь байки травить сегодня?

Брак покачал головой, рассеянно вертя в руках серую шкурку лесного визжика – кто-то из охотников занес плату за капкан. В перепалке он почти не участвовал, с вялым интересом прислушиваясь к болтовне за соседним столом, где ужинал экипаж горжи. На улице молотобойцы, как обычно, мерялись мускулами с лесорубами, выясняя, чье ремесло древнее и почетнее, а рыбаки в углу кабака увлеченно резались в кости, звонко стуча стаканчиками по дереву. Калека вздохнул и убрал в карман фигурку скиммера – он с удовольствием свел бы партию в забойку, но в Приречье других игроков не было, а постигать мудреные правила новые друзья не хотели.

– …дника больше нет. Сары рвут и мечут, доми вяло оправдываются. Ходят слухи о большом походе на степь.

– Пора бы, – затянулся трубкой усач в синей повязке, – Кланы давно нарывались, но это уже совсем за гранью.

– Война? – заинтересованно спросил высокий, худой горжевод в плаще. – Хорошо, если низовья почистят, вы из задницы мира разом окажетесь в центре событий.

– Вряд ли, дураков идти войной на степь нет, – возразил первый говоривший, – Звери молчат, как обычно. Но кто-то из кочевников вышел на Доминион, Коты вроде. Винят во всем Гиен.

– Коты могут, – кивнул усач, – У них с псинами грызня была, по слухам. Они по сравнению с остальными еще адекватные, мы им металл на эйносы дважды в год меняем. А Гиенам туда и дорога, чем меньше степных ублюдков у границ леса, тем лучше нам. И так сидим, как на углях, уже третий год.

– После Двуречья то?

– Угу.

Брак добела сжал пальцами кружку и стиснул зубы. Гомон за соседними столами будто отошел на задний план и утих, оставив для восприятия лишь едва слышимый разговор.

– Теперь точно станет меньше, – сказал высокий. – На псин спустили всех собак.

За столом негромко рассмеялись.

– Ну, кто-то должен быть во всем виноват. Не орать же на весь мир, что дружно обгадились, да еще и незнамо как.

– Сары и доми роют носом, в Триречье награду кликнули по всему западу. А на севере так вообще… У вас их нет, кстати?

– Гиен? – задумался обладатель синей повязки. – Нету. Кто-то из Люторогов на вырубке работает, еще один по лесу шастает. Про других не знаю. Сам знаешь, проще арма среди камней отыскать.

– Жаль, они синью платят. Ждите в гости ловцов.

– Жаль. – согласился усач. – Как думаешь, в Триречье согласятся на полунемого лесовика, если мы его как следует отмоем и подарочной ленточкой перевяжем?

– Если это тот, о ком я думаю, вам еще и приплатить придется, – хохотнул длинный. – А про мертвяков слышали? В Подречье ходят слухи, что…

Слушать продолжение Брак не стал, сил не было. Встал из-за стола и, махнув рукой удивленным таким поведением друзьям, побрел в мастерскую. Врезался в какого-то лесоруба, сбивчиво извинился и похромал дальше, едва слыша доносящееся вслед недовольное бухтение.

В сарае Брак тщательно запер дверь, залил эйр в фонарь, заставив светиться высушенные трупики светлячков, после чего упал в кресло, все еще пахнущее смолой и свежей стружкой. С тоской оглядел широкий железный верстак, заваленный мелкими деталями, груду вещей в углу, из которой гордо торчал резной посох с искусно вырезанной фигуркой совы на набалдашнике – поделку кого-то из лесорубов. Провел рукой по пузатому боку компрессора для заправки банок, новенькому, буквально позавчера законченному и толком еще не обкатанному, из-за чего при работе он немилосердно стучал вразнобой.

Брак в одно движение смел рукавом хлам с верстака, водрузил в центре столешницы фигурку скиммера и слепо уставился на мерцающие в полумраке обводы крохотного корпуса. Откуда-то издалека раздался едва слышимый, но с каждой секундой нарастающий перезвон колокольчиков.

– Всегда помни о доме… – пробормотал калека, цитируя надпись с прощального подарка старшего механика. – Я помню, Час. Я не забыл.

Глава 13

Стук в дверь бывает разный, ведь найти двух совершенно одинаковых людей не удавалось еще никому. Да и один и тот же человек в разные моменты стучит по-разному. Трезвый Джус, к примеру, стучал мелким, дробным перестуком, живо напоминавшим о сорванном захвате старого, подыхающего движка. Пьяным он вообще не стучал, а ломился, зачастую используя для этого подручные предметы.

По стуку многое можно сказать о посетителе. А по реакции на него – о владельце жилища. Кто-то подпрыгнет на стуле от вкрадчивого постукивания соседа, пришедшего спросить флягу эйра до завтра. А кто-то, занявший кри не в то время и не у тех людей, в ответ на требовательный грохот ударов выйдет в окно, позабыв надеть исподнее.

К этому стуку Брак готовился восемь суток, не считая первой ночи после подслушанного в кабаке разговора. Ее пришлось потратить на размышления и планирование, а после – ворочаться до утра на ставшей вдруг слишком колючей и неудобной лежанке под несмолкаемый перезвон колокольчиков в голове.

Удивительно, сколько всего может успеть человек, если его не дергать. В клане у Брака никогда не было слишком много свободного времени – приходилось разрываться между джусовым траком, мастерской, хлопотами по обустройству стоянки и мелким ремонтом всякой вышедшей из строя всячины, которая плодилась у Котобоев быстрее, чем степные мыши. Ничего удивительного – кочевники всегда в движении, от состояния техники зависит все. Любая пропущенная мелочь может приковать всю Семью к одному месту на долгие часы, а то и дни. А это потери эйра, воды, запасов и возможной добычи. Вот и приходилось механикам всем скопом сводить треснувшую ось, костеря неуклюжего Холика, не умеющего толком держаться за рычаги.

Из-за всего этого, из-за возни со скиммером и попыток скрыть подготовку к Поиску, свой первый и единственный жахатель Брак сводил полгода. Пробовал, экспериментировал, осторожно расспрашивал других механиков, подбирал сплавы… А вслед за жахателем последовала возня с дротиками для него, с восстановлением и подгонкой банок. Звучит страшно, но отсутствие времени сыграло куда большую роль, чем неопытность и растущие из задницы руки.

В Приречье такой проблемы не было. Если подумать, у калеки тут вообще не было проблем. Запри дверь, не принимай клиентов, на стук отвечай, что занят. От тебя очень быстро отстанут, особенно, если нет незакрытых заказов. И все – в твоем распоряжении весь день и вся ночь. И Брак, впервые с момента своего появления в поселке, воспользовался этой возможностью сполна.

Он потратил полдня и остатки зелени на то, чтобы перетаскать от Зубца больше тонны пластин из разных металлов. Закупил сушеной рыбы, пива, сменял большую часть хлама в лавке, приобретя старые, но вполне рабочие гогглы. После чего заперся в мастерской и сводил, сводил. Пахал как проклятый, не давая себе времени на передышку, ложась спать с головной болью лишь для того, чтобы, проснувшись, вновь вернуться к верстаку. Злость на себя помогала сконцентрироваться, а усталость отгоняла назойливый перезвон, даря по ночам милосердное бездумное забытье, надежно защищающее от вновь напомнивших о себе кошмарах.

Лодочный сарай за это время успел насквозь провонять эйром и гарью, пару раз едва не загорелся, но с честью выдержал испытание. Чего не скажешь о Браке, который на седьмой день едва узнал себя в отражении. Из радужной пленки застоявшейся под лодочным причалом воды на него смотрел угрюмый, осунувшийся подросток лет четырнадцати, не жравший пару недель по причине бесконечной работы кайлом на выработке. Волосы сальные и растрепанные, сменившие черный цвет на невнятно-серый с подпалинами, кожа из просто бледной стала почти белой, растрескавшись и туго обтянув скулы. Глаза запали, обзавелись выразительными темными мешками и выглядели на чумазом лице инородным явлением, как круглые блестящие окна верхней палубы на закопченном корпусе “Вдовушки”.

Представать перед будущими гостями в таком виде было нельзя, поэтому весь седьмой день Брак старательно отсыпался, отмывался, отъедался и наводил справки в кабаке и на пристани, по возможности вежливо посылая к шаргу всех жаждущих срочных услуг выползшего из своей берлоги механика. Даже волосы кое-как подстриг, тем самым омолодив себя еще сильнее. Мера была вынужденная, но по-другому уродливую подпалину на темечке было не скрыть – от усталости плохо продышался перед сведением, что едва не закончилось печально.

Если выглядел Брак в лучшем случае на пятнадцать, то ощущал себя на все восемьдесят. Во всяком случае, старейший член Котобоев – беззубый ворчун Ластерак – в нескончаемом потоке жалобного бубнежа именно так описывал свое состояние. Когда тело начинает сбоить и ломаться, словно древний как сама степь трак, где замене не подлежит только левый задний якорь. Да и то лишь потому, что его сменили на прошлой неделе и он не успел еще толком наобщаться с остальными частями грузовика, сохранив остатки юношеского задора.

Брак как раз заканчивал собирать походный рюкзак, упихивая в него моток паутинки и большой кусок ноздреватого, серого мыла, неуловимо пахнущего падалью вперемешку с вездесущим ароматом хвои, но прекрасно пенящегося и сдирающего грязь и масло с настойчивостью ядреного щелока, когда раздался долгожданный стук в дверь. Не осторожное пошкрябывание незнамо зачем припершегося Нейгена, не стеснительный грохот очередного лесоруба, а уверенные, размеренные удары человека, который твердо знает, зачем пришел. Раздавшийся вслед за ударами голос, вальяжный и явно привыкший командовать, эту догадку подтвердил.

– Сводила! Как там тебя… Открывай, у меня нет времени ждать.

– Гразгова отрыжка, говорил же не орать! – проорал калека в ответ, спешно вскакивая из-за верстака. – Сейчас впущу.

Брак, чувствуя себя девицей на Сходе, собирающейся на свою первую свиданку, в последний раз глянул на свое отражение в воде, поправил криво сидевшие гогглы, добавил пару живописных разводов масла на щеке, после чего накинул летную куртку и пошел открывать. Протез он прикрыл штаниной, но хромоту скрыть не пытался.

Посетителей было двое. Первым вошел высокий, молодой парень в том возрасте, когда юноши незаметно для окружающих превращаются в мужчин. Красивый, с длинными волнистыми волосами светло-русого оттенка, с тонкими чертами лица и светло-серыми глазами, наверняка сражавшими встреченных девиц наповал. Одет он был под стать своей внешности – в приталенный длиннополый плащ, украшенный причудливой вышивкой, и залихватски сдвинутую набок войлочную шляпу с затейливо изогнутыми полями и высокой тульей. На Брака он взглянул мельком, после чего отошел в сторону, пропуская следующего посетителя, и принялся с любопытством разглядывать мастерскую.

– Ты картечницу продаешь? – привыкший командовать голос растерял всю свою вальяжность, сменив ее на сиплое пыхтенье.

В дверной проем с трудом протиснулся второй – рыжий настолько, словно его волосы свели из вылежавшей на солнце меди. Грузный до ожирения, коренастый, одетый в цветастый зеленый халат с широкими рукавами, он выглядел дивной островной птицей, за каким-то шаргом залетевшей в обычный сельский раповник. Впечатление дополняли огромные, завитые кверху усы все того же красно-желтого оттенка, крохотное пятнышко бороды и круглые очки с синеватыми линзами.

Брак был настолько впечатлен зрелищем, что не сразу нашелся, что сказать. Когда же спохватился, гость уже втек себя внутрь сарая и теперь брезгливо разглядывал покрытые подпалинами стены и засыпанный флюсом пол, поводя при этом крупным носом и напоказ морщась.

– Продаю, – прокашлявшись, ответил Брак и протянул для рукопожатия руку. – Брак Четырехпалый, механик из вольных торговцев.

– Не молод ты для механика? – брюзгливо спросил рыжий, проигнорировав приветствие.

– Я – Кандар. Кандар Ярвус, – представился красивый парень, неловко извернувшись и пожав левой рукой протянутую ладонь. – А это – Раскон Медногривый, капитан лучшего в низовьях корыта, чьи достоинства перевешивает лишь его же несомненное величие.

Брак не понял, чьи достоинства парень имел в виду, корыта или капитана, но на всякий случай кивнул и даже слегка поклонился расфуфыренному незнакомцу, чьи достоинства, несомненно, перевешивали. Тот выглядел настоящим сараком, такие любят пафос и подобострастие.

– Мне почти восемнадцать, – ответил калека на вопрос капитана. – Чем могу помочь?

– Ты глухой или на память жалуешься? – удивленно приподнял очки Раскон. Глаза у него оказались ярко-зелеными, под стать всему остальному. – Картечница. Мне сказали в вашей рыгальне, что здесь ее продают, ты это подтвердил. Соврали?

Брак понял, что свое поведение надо срочно менять, иначе придется дожидаться следующей подходящей горжи с менее привередливым капитаном. Поэтому он молча поклонился, прошел в центр сарая и картинным жестом сорвал драное покрывало с возвышающегося на постаменте оружия.

– Гхм, – хмыкнул капитан и кивнул Кандару. Тот подошел к стоящему на лафете жахателю-переростку, с любопытством заглянул в глубины короткого, толстого ствола, после чего глубокомысленно заявил:

– Скраппер.

– Гхм.

– Картечница, – поправился парень и полез куда-то под лафет.

Калека только в этот момент осознал, что именно казалось ему неправильным в облике и поведении Кандара – у того ниже локтя отсутствовала правая рука. Вместо живой кисти из рукава выглядывала матово блестящая трехпалая клешня протеза, в которой сейчас была зажата рукоятка увеличительного стекла.

Брак загляделся, впечатленный тем, насколько дотошно горжевод изучает оружие. Настолько увлекся, что не сразу услышал обращенный к нему вопрос.

– Гравик хороший?

– Какой был, – пожал плечами Брак. – Синий, но старый. Если не пережигать, лет десять еще протянет.

Кандар кивнул и вновь полез в недра лафета. За стеной сарая кто-то шумно мочился.

– Ну что там? – не выдержав спросил Раскон. Он поискал взглядом место, куда можно присесть, но стулом побрезговал, поэтому остался стоять, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Картечница новая, едва вчера сведенная. Детали не обкатались, но это даже хорошо. Лафет старый, поворотный, верх всего на сорок-сорок пять, зато шустрый. Схема как на цеповых турелях, только кривоватая.

– Кривоватая? – уточнил капитан.

Брак промолчал.

– Кривоватая, но можно поправить, тут латунь на поворотке. Скорее всего специально, чтобы не колупаться с установкой. Ствол хороший, тяжелый, но без каверн. Если первый раз не разорвет, будет работать. Зарядка примитивная, засыпная…– Кандар сощурил глаза и пошуровал рукой в недрах скраппера. – Где-то на большое ведро. Гравик должен потянуть.

Раскон картинно закатил глаза и все-таки опустился на жалобно скрипнувшее кресло. Выудил из рукава флягу и принялся шумно пить.

– Ага, пружина тут… – бормотал однорукий. – Ручка? Плоская или..? Брак, какая тут пружина?

– Лента, – ответил калека.

– За каким шаргом тут лента?

– А из какой жопы я здесь нормальную рожу? – незаметно для себя начал переходить на секретный язык механиков Брак. Тот самый, где четыре слова из пяти для окружающих непонятны, но несомненно оскорбительны.

– Пластину вкорячил бы.

– Шаргов упор.

– А стоймя? Ты не мог упор с задницы?

– На соплях выйдет и трубу перебьет на повороте.

– Сопли у тебя в голове. Смотри…

Раскон зевнул и посмотрел на хронометр. Закинул в рот комочек жевательной смолы, прикрыл глаза и засопел.

– Гхм.

– А чего он пузатый такой?

– Красивое.

– Красивое. На банки хватало? Там сплав или?

– На разрыв. Не гонял его толком еще. Сплав медяхи и…

– Гхм!

Спорящие парни одновременно повернули головы от компрессора, служащего постаментом для поворотного механизма. На лицах у обоих было крупными мазками намалевано недовольство наглым вторженцем в таинство неистового заклепочничества.

Раскон тяжело встал с кресла, потянулся и недовольно заявил:

– Уже полтора часа возитесь. Дольше я в этом клоповнике не выдержу. Кандар, давай вкратце.

Тот выпрямился, убрал увеличительное стекло в карман и бодро отрапортовал:

– Примитивный, надежный, простой. Кого-то мне напоминает. Заправляется медленно, зато от своего компрессора, можем на нос воткнуть без лишних труб. Надо бы жахнуть разок для проверки ствола, но я уверен, Брак нам в этом поможет. Так ведь?

– Оружие – как мужская сила – его тоже проверяют задолго до первого боя, – ответил калека.

Раскон поморщился и недовольно повел рукой, Кандар хохотнул.

– Если испытание пройдет успешно, сколько ты за нее хочешь? – спросил капитан. – Только не надо тут прыгать от радости и заверять, что все точно будет хорошо. Деньги ты все равно получишь не раньше, чем мы установим картечницу на судно.

– Две фиолки, – ответил Брак, не раздумывая. – Торговаться не буду.

Все еще посмеивающийся Кандар замолчал и недоуменно посмотрел на своего спутника.

–Гхм.

Раскон тяжело вздохнул, подошел к скрапперу и задумчиво побарабанил толстыми пальцами по стволу.

– Ладно, я понял. Хорошо, что ты за нее хочешь? – слово “что” он выделил голосом.

Брак кинул взгляд на приткнувшийся в углу сарая рюкзак и ответил:

– Хочу свалить отсюда вверх по реке. В Троеречье, а оттуда на восток, к побережью.

– К чему такие сложности? – спросил Раскон, прищурившись. – Плата избыточна за простуюдоставку. Тебя разыскивают?

– Я бы тоже свалил, – заметил Кандар. – Здесь не место для молодых, горячих парней, вроде меня.

– Никто меня не разыскивает, – помотал головой Брак. – Меня сюда случайно занесло, а как выбираться я не представляю. Вернусь к своим с пустыми руками, да еще и после случая с цепом… Скажем так, жизни мне не будет. Мало того, что засмеют к шаргу, так еще и пеню повесят за незакрытый контракт.

– Механика, который может в одиночку свести картечницу? – недоверчиво покачал головой капитан, – Верится с трудом. От меня-то ты чего хочешь?

– Возьмете меня на горжу, в экипаж? До тех пор, пока не решу сойти. А в качестве платы я отдам скраппер, то есть картечницу. – поправился Брак, – Доделаю ее по дороге. Я разбираюсь в движках, умею работать с гравками…

– Исключено, – отрезал Раскон и повернулся к выходу. – Первого встречного на судно никто не наймет, к тому же механик у меня есть. Могу дать семь синек за картечницу, и то, если она вообще заработает.

– Заработает, – пробормотал Кандар. – Хрен ли ей не заработать…

Брак беспомощно смотрел, как капитан направляется к двери. Такого развития событий он не ожидал – был уверен, что, впечатлившись скраппером и чуя возможность здорово сэкономить, место в экипаже ему будет обеспечено. Понятно, что это всего лишь первая попытка, но за категоричный отказ было обидно. План в его голове подобной ситуации не учитывал.

– Но почему? – спросил калека вслед уходящему горжеводу. – Спросите в Приречье, там меня знают.

Раскон развернулся в дверях, смерил парня презрительным взглядом и сквозь зубы процедил:

– Знаешь, что я вижу перед собой?

– Обосранную халупу, – вполголоса подсказал Кандар.

– Механика? – спросил Брак.

– Я вижу перед собой очередного кланового ублюдка, который решил, что он умнее всех. Сколько тебе, ты сказал? Пятнадцать?

Брак похолодел, но ответил правдиво:

– Семнадцать. Почти восемнадцать.

Кандар хмыкнул, сплюнул и пошел к двери.

– Сам ответил, я даже за язык не тянул. Что там у тебя за история для местных дуболомов? Им хоть в уши нассы, поверят, что это пиво. Припыл по реке после нападения? Бродил по лесу, пока не наткнулся на поселение? На тебе летная куртка, так что дай угадаю… С цепа рухнул?

Брак угрюмо промолчал.

– Что, серьезно? – хохотнул Кандар. – С цепа рухнул? Гразгова блевота, Медногривый, эта – лучшая из всех.

Капитан покачал головой.

– Знаешь, клановый ты выкормыш… Вы все такие одинаковые. Молодые, наглые, считаете себя хитрыми. Знаешь, что вас всегда выдает? – он подошел к Браку и ткнул украшенным золотым кольцом пальцем ему в лицо. – Глаза. Вас, степных ублюдков, выдают глаза. Вы смотрите на всех честно и открыто, льете нам дерьмо в уши, наивно хлопая ресничками. Но там, внутри черепушек, вы насмехаетесь. Потешаетесь, что провели очередного тупого человечка, который с готовностью сожрал предложенные вами огрызки полуправды, густо замешанные на ваших собственных испражнениях, да еще и попросил добавки.

Раскон сплюнул под ноги. Лицо его раскраснелось, почти сравнявшись по цвету с воинственно топорщившимися усами. Кандар безмолствовал, с полуулыбкой стоя у двери и внимательно наблюдая за происходящим.

– В этом все вы. Слетаетесь в города, как мухи, считая всех вокруг дерьмом. Но глаза вас выдают, всегда выдают. Глаза и вонь оружейной смазки. Что там у тебя на стене, репульсор? За поясом нож, в кармане, наверняка, кастет. А первое, что ты свел, оказавшись в новом месте – это шаргова картечница размером с гору? Достаточно уметь видеть, – он постучал пальцем по стеклу очков, после чего указал пальцем на своего спутника. – Кандар умеет. Он десять лет провел в ошейнике у степных тварей, он видит их насквозь…

– Восемь, – поправил стоящий у двери механик, но Раскон не обратил на его слова никакого внимания.

– А после того, как он вырвался и нашел себе дом, знаешь что случилось? Ты знаешь, клановый выкормыш, что случилось? Его поселение сожгли, разровняли под корень, свели до состояния обугленной, дымящейся ямы в земле, – капитан уже не говорил, он орал. Дыхания ему не хватало, а лицо покраснело еще сильнее. – Но тебе плевать, да? Тебе плевать, высокомерный ты ублюдок, даже сейчас ты потешаешься надо мной, смеешься там, внутри, в голос хохочешь, думая лишь о том, что следующий приперевшийся сюда ублюдок окажется сговорчивее и купится на твои сопли. Намотает их себе на уши, после чего повезет тебя прямо туда, где ты подашь своим сигнал. И потеряет все, несчастный доверчивый ублюдок.

Брак действительно так думал, надеялся, что следующий капитан горжи будет вести себя по-другому. Но слова Раскона задели его куда сильнее, чем должны были, глаза щипало, а внутри стало горячо. Будто котел с эйром закипал, с каждой секундой приближаясь к неминуемому разгону своего содержимого.

– Никто тебя не наймет, подонок. Ни одна сволочь на реке не возьмет тебя на борт. Никто не купит у тебя этот хлам, не подаст руки и не примет плату за проезд. Поверь, степняк, я знаю что говорю. Слово Раскона Медногривого в этих краях значит многое, куда больше, чем ты способен себе представить. Ты проклянешь тот день, когда впустил меня на порог своей халупы, всю жизнь будешь вспоминать. Собирай свой хлам, сжигай к шарговой матери все следы своего присутствия и беги к своей мамочке в степь, жаловаться на злых лесовиков, выгнавших несчастного степного выкормыша из теплой, уютной кучки дерьма, в которой он уже успел свить себе гнездышко. Варитесь там в своих железных коробках, грызитесь и убивайте друг друга и помните, что с каждой вашей смертью весь остальной мир будет вздыхать с облегчением.

– Катись ты к шаргу, усатый ублюдок! – взорвался Брак. Внутри у него все клокотало, кровь стучала в ушах, а перед лицом стояла улыбающаяся, но мутная, словно смотришь сквозь мембрану, Сима.

– Что ты там шепчешь, малыш? – насмешливо спросил Раскон. – К шаргу? Я уже был там, степняк, и не со…

– Нахер иди! – заорал Брак. – Кланы? Пусть тоже катятся к шаргу, в кузове всем места хватит! Я еще эйра им подолью на дорогу. И ты, островной ублюдок, отправляйся вместе с ними. Забирай своих друзей, родственников, всех своих собратьев по Большой Политике и катитесь с Гардаша. Кланы – говно, вы – еще хуже, так и отправляйтесь в океан всем скопом. Утопитесь там в котле.

Он оттолкнул опешившего от таких слов капитана, нагнулся и завернул штанину. Тускло блеснул металл протеза, исписанный густой вязью нерассказанных историй.

– Видишь это? Или тебе очки для красоты нужны, гразгова ты отрыжка?

– Что ты… – начал было Раскон, потянувшись к поясу.

– Рас, подожди! – крикнул Кандар.

А Брака несло. Он в одно движение отстегнул ремешок, потянул протез с ноги. Тот не поддавался. Калека зарычал, рванул сильнее, после чего швырнул тяжелую железку в лицо рыжему. Толстяк поймал и отшатнулся.

– Знаешь, что это? – Брак уцепился рукой за ствол скраппера и стоял, с трудом сохраняя равновесие. – Там все, гразгова ты отрыжка. Все, кто был для меня важен, вот они. Ты держишь их в руках, высокомерная островная мразь. Ты упомянул мать? Она там, убита клановыми. Отец? Там же. Наставники, друзья? Все там, внутри, вместе с тем, что осталось у меня от прошлой жизни. Легко тебе держать, рыжий ублюдок? Не давит на руки, пузо не надорвешь?

– И что это? – Раскон слегка ошарашенно отбросил протез в сторону. Тот звякнул об верстак и замер мыском вверх. – На жалость решил давить, выкормыш степной? Давить на жалость? Меня? Если ты слабак, нехер тебе делать на западе, вали в сво…

– Убью!

Брак рванулся к нему с ножом, но позабыл про ногу и едва не рухнул. Удержала его вцепившаяся сзади за куртку железная клешня, а руку с ножом перехватила вторая – живая и шарговски сильная. Брак забился, мыслей в голове не осталось, кроме одной – добраться до высокомерного рыжего ублюдка, в котором словно воплотилась вся его накопленная за прошедший месяц ненависть.

– Стой! Да стой ты! – голос Кандара звенел от напряжения. – Рас, его бы не выпустили! Да стой, говорю!

Раскон, уже доставший из-за пояса длинный, кривой тесак, замер.

– Откуда?

Брак рванулся вперед, едва не вывернувшись из железной хватки, но горжевод снова его удержал.

– Он не клановый, Рас! Калеку не выпустили бы!

В дверь заколотили, громко и требовательно.

– Шаргова… Стоять! – голос рыжего хлестнул по ушам. – Держи его Кандар. Я разберусь.

Брак обмяк и выронил торденовский нож, рыбкой блеснувший в воздухе и на два пальца вонзившийся в землю сарая. Безрукий облегченно выдохнул.

Спустя десять минут Брак сидел за верстаком и угрюмо пил хвойный отвар, заменявший местным лесовикам чай. Он с огромным удовольствием опрокинул бы в себя кружку-другую вурша, но запасы давно закончились, а новый достать было попросту негде.

Кандар бродил по мастерской и с интересом разглядывал скопившийся по углам хлам и недоделки. Подцепил протезом незаконченный капкан, потыкал пальцем в скругленные зубья, после чего бросил его в угол.

– А островитян за что?

Калека промолчал, уткнувшись в кружку. Руки дрожали.

– Зря ты с ним так, – заметил сероглазый, прислушиваясь к разговору за стеной, – Раскон – хороший мужик, хоть и островной. Поверь, он не по своей воле залез в эту глушь, да и заносит его редко. Так сложилось.

– Я его чуть не убил, – пробормотал Брак. Зубы дробно простучали по кружке, когда он делал глоток. – Чуть не убил. Попытался ведь…

– И хорошо, что лишь попытался. Раса тебе не осилить, даже если ему глаза завяжут и руки по локоть отрубят. Не смотри, что он такой толстый и смешной, эту ошибку многие совершают. – Кандар покачал головой и кивнул на протез. – Давно?

– Давно, – хмуро ответил Брак. После внезапной вспышки злости, которую запросто можно было спутать с истерикой, на него накатила дикая слабость, сопровождающаяся медленно утихающей дрожью в руках и смолкающим звоном колокольчиков. Он ругал себя за несдержанность, но в то же время был до шарговых соплей рад, что дело не завершилось кровью. Неважно, чьей именно, что бы там красавчик не говорил о своем капитане. Расспросы о протезе были последней вещью в длинном списке тем, о которых он сейчас не хотел говорить. Или первой, тут уж как посмотреть.

– И у меня давно, – горжевод стукнул клешней по стволу скраппера, вызвав протяжный звон. – Привык уже.

– Я тоже.

За стеной раздался смех и стеклянный звон. Браку показалось, что он услышал знакомый голос Пунтара, что само по себе было невероятным событием – правая рука главы Приречья редко выползал из своей каморки по мелочам. А значит – показалось.

– Тебе можно на борделях здорово сэкономить, – задумчиво протянул Кандар. – Две подруги всяко лучше одной, а мне за такую роскошь приходится платить.

– Зато ты, если что, сможешь догнать понравившуюся, – против воли ухмыльнулся Брак.

– А тебе, если перепадет, в два раза меньше времени понадобится.

– Ты из окна можешь выпрыгнуть, если времени не хватит.

– А ты…

Дверь распахнулась и внутрь зашел рыжий, на ходу убирая что-то за пазуху. Кандар осекся на полуслове, после чего отошел к скрапперу и непринужденно на него облокотился, натянув шляпу на ствол.

Брак мрачно взглянул на Раскона, но промолчал.

– Извиняться не буду и от тебя не потребую, – капитан подошел к верстаку, оперся на него руками и посмотрел калеке в лицо. – Мы тут не дети, чтобы в эти игры играть. Меня занесло, тебя занесло. У меня был повод, у тебя был повод, все остались при своих. Начнем заново?

– Угу, – кивнул механик. – Но если…

– Не заставляй меня сомневаться в твоей благоразумности.

– Не буду. – ответил Брак.

– Гхм. Ладно. Ты кочевник?

– Говорю же, ни одна степна…

– Я от него хочу услышать, Кандар. Не лезь.

– Я не кочевник, – перебил их Брак. – Родом с Талензы, шарг знает откуда. Мелкий был.

Раскон кивнул и отошел от стола. Вновь приложился к фляге.

– Про цеп правда? Поход через лес и этот, фолшер?

– Что за фолшер?

– Не лезь, Кандар, в последний раз говорю.

Тот поднял руки в примирительном жесте и принялся ковыряться протезом в прицеле.

– Правда, – ответил калека. – Я бы такое не придумал.

– Гхм. Погорячился я. Такой бред можно было бы услышать от начитавшегося этой бумажной дряни дикаря, но ты не выглядишь дураком. Правда, что ли, спрыгнул?

– А я пытался сказать…

– Утоплю на первом же перегоне! – рявкнул рыжий.

– И кто тебе тогда будет толкатели сводить? Разоришься на лодочниках.

Брак снова промолчал, хотя ему было что сказать. Под образ начитавшегося бумажной дряни дикаря вполне подпадал Логи, да и история с лихим прыжком с цепа была вполне в его духе. Но сейчас именно ее вопиющая нереалистичность играла парню на руку.

– Кто у тебя? – внезапно спросил Раскон. – Мать?

– Мать. Отец. Наставник. Друг. Друзья. – перечислил Брак. В груди вновь стало горячо.

– Клановые?

– Клановые.

– Кто?

– Кто их разберет… – пробормотал Брак. – Кто-то.

– Гхм. – вновь хмыкнул Раскон. – Дам фиолку за картечницу, могу добросить вверх по реке, но не до самого Троеречья. Мы еще на юг сплаваем, чтобы успеть до зимы. В команду не возьму, у нас уже есть механик. А в остальном от тебя толку немного.

– Не надо, – ответил калека. – Поищу другую горжу.

– Зачем тебе вообще на побережье? И почему хочешь именно в команду?

Брак пожал плечами и одним глотком допил отвар.

– Деньги нужны, а на реке можно хорошо заработать. И домой надо, с деньгами. А тут застряну до весны. Пилы и капканы сводить уже сил нет.

– Все равно не возьму. Могу посоветовать надежного капи…

– Вообще-то, у нас только половина механика, и ты сам об этом мне постоянно напоминаешь, – подал голос Кандар и внезапно подмигнул Браку. – Три руки куда лучше одной, да и на флире я заколебался болтаться.

– Гхм…

Утро поприветствовало Брака полутьмой, ором потерявших всякий страх визжиков и прохладной сыростью, поднимающейся от воды. За последние дни река здорово выстудилась – ночи стояли холодные. Даже плотовики напялили непромокаемые жилеты и куда неохотнее покидали свои посты на бревнах ради сомнительного удовольствия вымокнуть и продрогнуть до костей. Хотя, Нейген наверняка все еще надеется на свой счастливый сачок.

Калека неторопливо собрался, сменив ставшую уже привычной летную куртку на свои кожаные вещи. Степной наряд дополнили теплый вязаный свитер, такая же шапка и даже носок, кое как впихнутый в ставший вдруг слишком маленьким ботинок.

Попил хвойного отвара с подмокшими сухарями, сверля взглядом свернутую в трубочку пластину контракта.

Собрав вещи, взвалил на плечи рюкзак и грустно оглядел осиротевший лодочный сарай. Из всех признаков пребывания Брака в нем остался лишь дурацкий посох с совой, подпалины на стенах и заваленная шкурами лежанка – все остальное еще с вечера уволокли нанятые Расконом грузчики. Да и было там немного: компрессор для банок пошел на скраппер, бак для эйра отправился туда же, а так и не законченный душ Брак сменял кому-то из скотоводов за мешок сушеного мяса и шерстяные вещи.

Юный механик в последний раз вдохнул ставший уже привычным воздух, попытавшись отложить в памяти эту дивную смесь из запахов воды, дерева, эйра и металла. Провел рукой по стене, размазал между пальцами липкое и красное. Вышел наружу. Помянул шарга, вернулся за посохом, после чего покинул свою первую мастерскую. На этот раз уже окончательно.

На пристани калека передал сонному Кевнеру тяжелый сверток, сопроводив просьбой передать капкан и букварь Нейгену. Тот сунул нос внутрь, после чего задал всего один вопрос:

– Почему синий?

Брак пожал плечами. Они постояли на пристани, наблюдая за тем, как с поверхности воды неспешно растекается туман. За их спинами просыпалось Приречье: скрипели двери, чавкала после ночного ливня густая, жирная грязь, разносилось осторожное потрескивание первых костров.

– Знаешь, я даже завидую, – сказал лодочный механик, – Сколько их свожу, а на реке толком не был. Могу ведь, если захочу.

– А ты хочешь? – спросил Брак.

Механик промолчал.

Они постояли еще несколько минут, затем пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны: Кевнер на площадь, за горячей едой, а калека – на влажную от росы палубу своего нового обиталища, где сонные горжеводы, зябко ежась, будили многочисленные эйносы.

– Ты же помнишь, если не выдержит, Раскон велел тебя сбросить? – ехидно улыбаясь спросил Кандар. – А ты плавать не умеешь.

Он со звоном загнал в паз толстую медную пластину – первую и последнюю преграду, отделяющую эйр от основной части ствола.

– Выдержит, – буркнул Брак, возясь с компрессором.

Тот загудел, застучал и принялся заполнять разгонную камеру скраппера.

Седой старик в непромокаемом плаще, кряхтя и сгибаясь в три погибели, подтащил к носу горжи ведро с галькой, после чего ушел на корму. Механики совместными усилиями подняли тяжеленную тару к засыпному отверстию, после чего опрокинули. Камни весело застучали по металлу.

– Смотреть не будут?

– Если рванет, то только тебя размажет, – весело ответил Кандар. – Ну, и весь передок тоже, но эта шаргова баба все равно никому не нравится.

– А ты? – спросил Брак, перекрывая рычаг компрессора и будя гравик.

Сведенная под забитым галькой стволом коробочка зажужжала, лишая веса все вокруг. Из недр оружия послышался каменный перестук.

– А я просто не могу упустить возможность жахнуть из скраппера. Всю жизнь мечтал, – признался Кандар, – К тому же, Приречье слишком медленно просыпается, ты не находишь? Аж завидно. Не против?

Брак проводил взглядом медленно таящую в тумане пристань и кивнул. Он тоже мечтал.

Сероглазый механик хлопнул его по плечу, потянул рычаги, наводя оружие на верхушки ближайших деревьев. Крутанул клешней рукоятку, взводя пружину, после чего спросил:

– Будим тупых лесовиков?

– Будим. – улыбнулся Брак и закрыл уши.

Скраппер выплеснул столб синего света. Горжу качнуло, по верхушкам плакальщиц стегануло каменным дождем, а обитатели Приречья разом проснулись.

Глава 14

Горжа носила название “Прекраснейшая и несравненнейшая, мудрейшая в своем роде, затмевающая блеском своих достоинств свет солнца, величайшая владычица и судия Карталейна До-Легиано, да не оскудеют безграничные запасы ее любви и добродетели”. Деревянная фигура этой самой Карталейны украшала нос плота, радуя взор окружающих необъятной задницей, обвисшими до колен грудями и стекавшими с тела жировыми складками.

Неофициальное имя у плота тоже было – “Вислая Карга”, но при посещении поселений великолепнейший Раскон неизменно требовал у заведующих пристанью бедолаг указывать название полностью, ссылаясь на тянущуюся вдоль борта кривую, едва различимую надпись. Еще и герб велел пририсовывать, с весами и крылышками. Из-за этого принципиального подхода неведомую Карталейну заочно ненавидел весь неосвоенный запад Гардаша, да и в Доминионе о ней тоже слышали. Раскона такое положение дел полностью устраивало и он неустанно продолжал работать над репутацией островитянки, регулярно добавляя к имени корыта все новые хвалебные эпитеты.

Во всем остальном “Вислая Карга” практически не отличалась от тех плотов, которые раз в пару дней посещали Приречье – шагов пятнадцать в ширину и в два раза больше – в длину. Кандар пояснил любопытствующему Браку, что бывают горжи и в два, и в три раза больше, но эти чудовища по мелким лесным рекам уже не пройдут. Вот дальше, на западе, где из Вентийского озера берут свое начало три великих реки, можно повстречать плавучих исполинов в сотни шагов длиной, но за пределы основных водных артерий Гардаша им ходу нет. Да и роль у них самая прозаическая – доставлять настоящие горы товаров из неосвоенных земель на север и восток.

Устроена горжа куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Барк поначалу посмеивался над примитивной с виду конструкцией, но после первого дня, в течение которого они с Кандаром облазили большую часть внутренних механизмов и даже почти починили сдохший более трех недель назад толкатель, мнение свое он поменял. Несмотря на невзрачный внешний вид, под палубой горжа представляла собой сложный многослойный пирог из укрепленного днища, бесчисленных герметичных отсеков с воздухом и целой паутины трубопроводов, пронизывающей ее внутренности. Сводили ее явно без какого-либо плана, попросту наращивая при необходимости новые куски поверх старых, поэтому ее способность нормально плавать и сохранять при этом работоспособность была для Брака сродни темному шаманизму нойтов – дико, противоестественно, но на диво эффективно.

– Но почему обычное железо? – спросил калека после того, как они с сероглазым откачали и залатали одну из поддерживающих плавучесть бочек вдоль левого борта. Та была густо усеяна прыщами ржавчины, один из которых лопнул и напустил внутрь воды. – Ржавеет же. Можно сплав или покрасить чем-нибудь.

– А нержавейку ты как на ходу сводить собрался? – насмешливо спросил Кандар, сматывая гибкий шланг ручного насоса в аккуратную бухту. – К тому же, из лодочников с ней может работать один из пяти, если не меньше. А чернухи здесь завались, стоит дешевле приличной краски. Поверь, ржавчина – не самая большая проблема на реке.

– А какая самая большая?

– Комары. – буркнул проходящий мимо лохматый Везим, тащивший к скрапперу канистру и широкую серую кисть.

Дойдя до оружия он принялся широкими взмахами размазывать масло по стволу, заливая палубу и одежду густыми темными потеками.

– Нудеж Везима, – начал перечислять Кандар, – Задница той красотки на носу. Скука. Дырявый навес…

– Это вентиляция, – вклинился в разговор один из братьев.

– Запах Везима, – покладисто добавил к списку еще один пункт сероглазый. – Еще дожди, сырость, холод, отсутствие баб и речные пороги, с которыми ты скоро познакомишься.

Закончив с насосом, он утащил тяжелое устройство в кривую пристройку на корме, служившую одновременно складом, машинным отделением и рабочим кабинетом Раскона, погромыхал там железками и вернулся на палубу.

– Как-то это все… приземленно, – заметил Брак. – Я успел в Приречье наслушаться всякого. Схватки с опасными тварями, экспедиции в лес, речные бандиты.

– А, этого добра тоже хватает, – кивнул Кандар, плюхнувшись в плетеное кресло, стоящее у здоровенной железной полусферы жаровни. – Но это все такие мелочи, по сравнению с утренней сыростью. Бандит тебя убьет, тварь тебя сожрет, в лесу ты сдохнешь – но только сырость сделает твою жизнь настолько жалкой и ничтожной, что ты сам захочешь утопиться.

– Помянем беднягу, – хрипло проворчал стоящий за рулевым колесом Шаркендар, демонстративно прикладываясь к фляге.

– Помянем! – дружно прогудели братья.

– Чтоб ему мягко спалось в кузове Попутчика! – поднял кружку Кандар.

– Жил как дерьмо, был дерьмом, жаль всплыть не сумел, подвел родню.

– Везим, рот вымой!

Охотник сплюнул за борт желтой, тягучей слюной, закинул в рот шарик смолы и продолжил уродовать новенький скраппер.

Брак в перепалке участия не принимал – он не успел еще толком познакомиться с горжеводами, поэтому опасался ляпнуть лишнего. Но зарубку на память поставил – расспросить при случае о том, что случилось с одним из членов команды. Или не расспрашивать – вдруг тот просто задавал слишком много лишних вопросов?

Солнце ползло по небосводу неспешно, как сама “Карга” ползла по реке, уверенно преодолевая медленное встречное течение. В Приречье Раскон взялся доставить несколько груженых товарами плотов куда-то на запад, поэтому теперь за горжей уныло болталась целая вереница покачивающихся на волнах деревянных платформ, накрытых непромокаемой смолистой дерюгой. Ткань называлась “кровянкой”, выглядела соответствующе и была настолько жесткой, что использовалась почти исключительно под навесы. Зато не стоила почти ничего – плакальщицы ложатся под пилами лесорубов сотнями, а вымочить дешевое полотно в горячей смоле – много ума не надо.

Из всех развлечений на борту – глазеть по сторонам, высматривая вырубки и одиноких промысловиков, шныряющих на своих лодочках по прибрежным зарослям в поисках добычи. При виде вооруженной горжи те суетливо бросали лодки и прятались за деревьями, откуда опасливо провожали плот взглядом, чем вызывали неизменное веселье у троицы братьев, не упускающих ни одной возможности позубоскалить над трусливыми одиночками.

Лесорубы, напротив, воспринимали явление горжеводов как весомый повод забить на работу. Откладывали топоры и пилы, пробирались через завалы белевших свежими срезами бревен поближе к берегу, после чего степенно набивали трубки и обменивались с командой “Вислой Карги” свежими новостями. Шаркендар по такому поводу даже приглушал толкатели, вынуждая плот застыть на месте под надрывный гул маломощных маневровых винтов. Старик вообще любил почесать языком, хорошенько обсосать беззубым ртом свежие слухи и сплетни, но при этом старательно избегал разговоров с остальными членами команды – то ли успел всех основательно достать, то ли его все основательно достали. На Брака он поглядывал с колючим любопытством, но разговор пока не заводил – лучше него со штурвалом управлялся разве что Раскон, но тот безвылазно сидел в своей пристройке, шурша бумагами и звеня исчерканными записями пластинами контрактов, поэтому днем Шаркендару под навес ходу не было.

Все подобные встречи с лесовиками заканчивались одинаково – рыжий рявкал из своей комнатушки что-то вроде: “Какого шарга стоим!?”, старик торопливо будил толкатели, после чего горжа бодро трогалась с места, оставляя за кормой разочарованно бухтящих лесорубов, распихивавших по карманам курительные принадлежности и уныло возвращающихся к работе.

В остальное время жизнь на плоту мало отличалась от обычной лагерной стоянки, если не обращать внимания на проплывающие мимо берега и плещущуюся за бортами воду. Лохматый Везим, беспрестанно бубня, ловил рыбу на длинную складную удочку, распутывая паутинку и меняя приманки – с отвратительной шевелящейся гадости на другую, еще более отвратительную. Периодически он забирался в крохотную лодочку, после чего, истошно треща движком, уплывал куда-то вверх по течению, чтобы спустя пару часов вернуться на горжу с забитым рыбой, ягодами и какой-то съедобной дрянью рюкзаком. Вопросов ему никто не задавал – подобные отлучки явно были для команды привычным явлением. Добытая жратва, среди которой однажды оказался даже некрупный подсвинок, сваливалась в дурно пахнущую кучу рядом с жаровней, после чего грустно воняла там до самого вечера, дожидаясь своей участи – готовкой заведовал Шаркендар и днем ему было не до того.

Старик заведовал мелкой бытовухой – от готовки до обустройства стоянки на ночь и штопанья носков – не забывая при этом поддерживать на высоте моральный дух команды – управлять горжей в трезвом виде он считал бессовестным расточительством оставшегося ему срока жизни, а пить в одиночестве ему не позволяли республиканские заморочки и религия. Поэтому хриплый глас свыше, призывающий помянуть очередного никому не известного деятеля или историческое событие, звучал на “Карге” с не уступающей механическим часам точностью и регулярностью. Сбиваться Шаркендар начинал только под вечер, когда голос его наливался молодецкой удалью, а вместо наполненных вселенской грустью эпитафий над рекой все чаще плыли похабные шутки самого низкого толка.

– И вот захожу я к ней, а там… – делал он многозначительную паузу и загадочно булькал флягой.

– Зубы выбили?

– Сиськи отвалились?

– Муж? – предположил возившийся с конденсатором Кандар.

– Жопы нет! – орал во весь голос старик, заливаясь дребезжащим смехом и прикладываясь к горлышку. – Раньше была жопа, а теперь нет!

– Эта… эээ… штука. С островов пришла, – глубокомысленно поднял вверх палец Жердан Старший.

– Зараза. – помог ему с нужным словом Жердан Младший. – Поветрие.

– Гхм.

– А откуда еще, Рас? Жрут свою траву, ну и шарг с ними. Но жопы это уже серьезно. Это…

– Это война. – пояснил Средний. – Побоище.

– Травят нас островитяне, – заметил от своего верстака Брак. – Истребляют. Бьют по самому больному, сволочи.

Жерданы молчаливо выразили солидарность, опрокинули по кружке и вернулись к бесконечному перекладыванию груза в поисках идеальной развесовки. Делали они это с душой и с размахом, из-за чего то один, то другой борт погружался в воду, подтапливая палубу и вызывая гневные вопли остальных членов команды.

Было их трое, розовощеких, невысоких, жилистых и удивительно похожих друг на друга, несмотря на разных матерей. Их даже звали одинаково, за что братья искренне ненавидели своего блудного папашу, которого по загадочному совпадению тоже звали Жерданом. Тот был горжеводом, матерым старым соблазнителем, представлявшимся аристократом, сбежавшим откуда-то с Талензы. Судя по количеству оставленных им безутешных женщин, до сих пор ожидающих по многочисленным речным поселкам возвращения своего прекрасного принца на ржавом плоту, – сбежал он исключительно от ужасов семейной жизни.

Сами братья встретились случайно, пересеклись где-то на извилистых речных дорогах западного Гардаша. По первости закрысились, едва не поубивали друг друга, но потом объединились в своей нелюбви к отцу и с тех пор больше не расставались. Писать и читать они не умели, в эйносах разбирались не лучше безмозглых рапов, дни предпочитали коротать тягая железки и наливаясь пивом, а из всех жизненных радостей уважали лишь хорошую драку и баб. Зато в этом им не было равных – даже в Приречье, закончив перетаскивать всякое из мастерской Брака, они умудрились закуситься одновременно с молотобойцами и лесорубами у кабака, после чего технично начистили лесовикам морды и отправились окучивать единственную доступную в поселке женщину. И, вроде как, преуспели.

У братьев было две мечты на троих, ради исполнения которых они готовы были даже ослушаться Раскона, которому в остальное время подчинялись беспрекословно. Первая мечта была далекой и недостижимой, так как начистить рыло Жердану-Отцу мечтала половина мира, а, судя по отсутствию слухов о нем в последние годы, кому-то это вполне могло удасться. А вторая мечта была чуткой, нежной и даже в чем-то трогательной – братья хотели разыскать где-нибудь четвертого Жердана, взять его под свое крыло и сменить прозвище команды с неблагозвучной “Троицы ублюдков” на солидный “Шарговый Квартет”, для чего даже заказали у скорняков фигурные нашивки, до поры до времени ожидающие своего часа в бесчисленных карманах их черных кожаных плащей.

Брака они при первой встрече допрашивали с дотошностью доминионских следователей, поминутно сбиваясь и помогая друг другу донести мысль. Общий словарный запас природа распределила между ними совершенно непредсказуемым образом, зато взамен наделила феноменальным чувством локтя, позволяющим понимать друг друга с полувзгляда и дополнять сказанное почти без пауз. В десятый раз убедившись, что про других Жерданов калека в жизни не слышал, они потеряли к нему интерес и с тех пор почти не обращались. Что Брака полностью устраивало – при близком общении братья производили странное и пугающее впечатление, сродни наблюдению за голодным драком в своем логове – вроде и восхищаешься красотой твари, но один лишний звук – и оно тебя сожрет.

На горже эти трое занимались всем подряд, без какой-либо системы. Таскали туда-сюда груз, изредка помогали Кандару с железками, ворочали ворот лебедки, удерживающий связку плотов… Но в основном троица просто сидела под здоровенным навесом, накрывающим большую часть палубы, и зубоскалила. На расположившегося там же Брака, с горем пополам приводящего в порядок свой верстак, они внимания не обращали.

Уже под вечер “Вислая Карга” зашла в небольшую, но глубокую заводь, укрывшуюся в тени поросшего лесом холма. Выбравшийся из своей берлоги Раскон объявил ночевку, вызвав облегченный вздох команды и слегка разочарованный – Брака. Тому хотелось посмотреть, как горжа будет идти по ночной реке, но капитан рассудил иначе. Русло узкое, изобилующее древесными завалами и поворотами, да и отмелей тут хватает. Днище у горжи крепкое, но лишний раз нарываться в темноте на скрытый под водой валун – лишние проблемы. Да и спешки не было – наводок на добычу рыжебородый в Приречье не получил, а доставка груза не оговаривала каких-то особых временных рамок.

– А еще по ночам драки летают, – ответил Кандар на невысказанный вопрос калеки. – Днем они среди зелени ни шарга не видят, да и саму реку с трудом разглядеть можно. А вот ночью, если под фонарями идти будем…

– Сожрут нас, малец, – добавил возящийся с ужином Шаркендар, – Покроет ящер наше корыто, что бык твою мамашу.

Он сноровисто выпотрошил очередную рыбину и закинул в котел, не забыв вырезать из ее башки плоскую костяшку и закинуть эйнос в полупустое ведро.

– Ценные? – кивнул на посудину Брак.

– Только чесотка, – буркнул Везим, свежуя поросенка.

В подтверждение своих слов он топориком вскрыл подсвинку череп, сунул руку внутрь и выдрал окровавленный клинышек размером с мизинец. Показал эйнос Браку, после чего обтер рукавом и с видимой неохотой закинул в ведро. Сидящий в кресле Раскон одобрительно хмыкнул, не отрываясь от планшета.

– А остальные? – поинтересовался механик. Про чесотку он слышал краем уха, а вот что за костяшки водились в рыбе – не представлял.

– Сдадим на вес в ближайшем поселке, – ответил Средний. – Их всякие… Эээ.

– Их всякие чудаки скупают, – добавил Младший, правя пальцами заточку на устрашающего вида гарпуне. – Они с ними...

– Экспериментируют.

– Точно.

– Но обычно этим занимаются не здесь, а костяшки целыми плотами отправляют на север, где высоколобые всеми силам пытаются разгадать скрытый в эйносах потенциал, – поднял взгляд Раскон. – Чаще всего безуспешно, но иногда случаются настоящие прорывы, которые поднимают на уши всю местную экономику.

– И гробят под корень очередную живность, – неожиданно зло добавил Везим, сдирая с поросенка шкурку. – Саляку хрен достанешь, всю выбили. Кушварок извели, фелинты к реке только за эйром выходят.

Шаркендар закинул в котел последнюю рыбину, сыпанул фиолетовых бобов, высушенных до каменной твердости и якорем булькнувших в кипяток. Помешал, досыпал соли и специй. Руки у него ощутимо тряслись, но готовке это явно не мешало.

– Опять всех пердежом своим распугаете, – продолжал бухтеть лохматый, – И так уже вдоль берегов ничего живого не осталось.

– Везим, сыпани ягодок своих. Этих, эээ…

– Красненьких. Забыл как называются.

– Каких вам еще ягод, кретины? – сварливо ответил охотник, – Все что принес – там, в куче.

– Нет, этих там точно нет. Как-то они назывались… эээ.

– Интересно они назывались. Бууы, – затянул Старший на одной ноте, – Быые…

– Блюжевика? Барник? Битая кильма? – предположил Шаркендар, примериваясь к поросенку, – Кильма вкусная, жаль не растет здесь. В горах на ней ядреный самогон настаивают, кильмовку. Сладенькая, но забирает быстро.

– Уймись, старый. Эту ягоду в горах не найдешь, про нее только Везим знает.

– Я догадался, – просиял Кандар, вешая под тентом разбуженный светильник.

– Молчи в свою культяпку, не порть людям вечер. Бууыыыаа…

– Рожайте уже и я пойду, – буркнул охотник. – Раскидаю сети, а то вы до утра провозитесь и порвете все.

– Бубники отсыпь! – заржал Жердан Старший. Братья его охотно поддержали.

Везим сплюнул на угли и ушел к лодке. От бурлящего котелка потянуло над рекой дивным запахом нажористой ухи. В камышах плеснула рыбешка, из сумеречного леса завопили визжики. Нагретая за день палуба, подернутая едва заметной дымкой тумана, нехотя остывала, постанывая металлом и звеня якорными цепями. С крыши пристройки едва слышно скрипел конденсатор. Брак накинул на плечи летную куртку и откинулся на рюкзак – свободного сиденья для него не было.

– Вообще-то он прав, – заметил Раскон. – Берега повыбиты, в дне пути от поселков вообще ничего путного. Разве что совсем в глушь лезть, но горжу так надолго не оставишь. Солмов уже недели три не видели, гравики даже в Троеречье не достать.

– В Троеречье все можно достать, – возразил Кандар. – Только дорого.

– Война назревает, мальцы, – пошерудил поварешкой Шаркендар. – Помяните мое слово, если даже в такой глуши живность исчезает, быть войне.

– У тебя к войне вообще любая эээ…

– Примета. Стоит чайке на палубу нагадить, сразу бухтишь о войне. Кому тут воевать-то? Сарам с эээ…

– С доми? Пятиречью с Поречьем? Будут делить этот…

– Ареал обитания. И единственную бабу.

– Шар у нас дезертир, – с непонятной гордостью пояснил Кандар недоумевающему Браку. – Правда, не признается, откуда именно. Но, рано или поздно, мы его споим и узнаем.

– Кишка у тебя тоненькая, малец, а руки коротки.

– Рука! – бухнули братья и загоготали.

Сероглазый ругнулся и отвернулся. Шаркендар хмыкнул и принялся нанизывать на вертел поросенка.

Влажно шлепая босыми ногами по металлу, на палубу вернулся мокрый и недовольный Везим. Сунул нос в котел, навалил себе в миску кипящей ухи и принялся хмуро хлебать прямо через край, не озаботившись даже подуть на горячее варево.

– Ходят слухи о том, что Доминион собирается схлестнуться с островами, – подал голос Брак. – Я слышал что-то такое.

– Этим слухам лет больше, чем тебе, – ответил Раскон и протянул миску к котлу. Старик аккуратно зачерпнул гущи со дна и наполнил посудину. – Если верить всему, что говорят, то мы давно должны были все погибнуть под рухнувшими небесами, а наши трупы обгладывали бы падальщики из-за Купола.

– Не, для этого Предвестники должны оседлать своих… этих.

– Коней. Кто-нибудь вообще видел, чтобы на лошадях ездили?

– Я видел, – поднял половник Шаркендар, – Рейтанские кирасиры – это страшно. Гора мяса, металла, увешанные ягодами и жахателями, с длинными острыми саблями, рассекающими незащищенную плоть…

– А красные лошади у них были? – спросил Средний. – Без красной лошади Предвестник не работает.

– Может эта…

– Рыжая? Рыжий это ведь почти красный. Или там не лошадь, а всадник?

– Гхм.

– Толку от этих кирасиров против траков? Даже одинокая тарга со спаркой их будет гонять по всей Республике, – Кандар поводил в воздухе зажатой в клешне ложкой и добавил: – Даже отвала обычного хватит, к шаргу спарку. Пусть своими ковырялками ее хоть обцарапают, пока она их на фарш раскатывает.

– Против ягод – броня, против жахателей – вихревики, – согласно кивнул Брак. – Да и обычный скиммер намного практичнее. Жрать не просит, ездит быстрее, везет больше. Если еще с коляской или прицепом…

– На броню без дырокола не полезешь, а как с ним на лошади?

– Ну все, теперь их двое, – мрачно заключил Везим. – Пойду в лес спать.

Он порылся в куче хлама под навесом, обвешался силками и капканами, после чего спрыгнул с борта и бесшумно растворился в прибрежных зарослях.

– Зря вы так про кавалерию, мальцы. На Талензе ей веками воевали и куда как успешно. Удар разогнанным клином страшен, лошади под эйром разве что лететь над землей не начинают. Любое сопротивление – в клочья, как пьяный молотобоец в борделе.

– Так то на Талензе, здесь-то они за каким шаргом? – спросил Средний. – Вон, картечницей стегануть – и нет той…

– Кавалерии.

– А куда еще молодым сарам идти воевать? – пригладил усы Раскон и вновь уткнулся в миску. – Им по праву рождения положено служить, а офицеры из них, по большей части, херовые. Там Академию заканчивать надо, да и услать могут в дикую глушь – охранять с гарнизоном какой-нибудь сельский сральник в горах. Кому такое надо? За рычагами – не солидно, грязно. Пехота для простолюдинов, на флоте опасно, цепов на всех не хватит… Вот и идут в кирасиры, там мундиры цветастые, плюмажи, парады всевозможные. Лошадь боевая целое состояние стоит, особенно, если родословная еще со Старого Света тянется. Молодняк любит померяться древностью и богатством рода.

– Опять про войну, – заметил Кандар. – Ты же сам говорил, что не потерпишь.

– Гхм. Это Шаркендар опять начал. Давайте тему менять.

Со стороны леса раздался встревоженный ор визжиков, после чего что-то бумкнуло и наступила тишина. Редкие огоньки светлячков, помигав, вновь засияли неярким желтым светом.

– А что сразу Шаркендар? Я всегда против, вы знаете. Это молодым дай почесать языками у костра, нет бы сберечь силы для…

– Для баб. – перебил его Младший.

– Друг для друга, идиоты. – старик налил себе ухи и крутанул вертел. Поплямкал губами, тыкнул узловатым пальцем в румяный бочок порося, после чего заговорил: – Меняем тему, мальцы. Вот ты, Четырехпалый, каким ветром тут оказался?

– Сейчас доем и расскажу, – ответил калека, собираясь с мыслями.

С Расконом ему толком не пришлось врать, повезло. Но въедливый старик жаждал подробностей и простым “Упал с цепа” отделаться не вышло. Жаль только, что среди горжеводов уже был один бывший раб, к тому же проходивший в ошейнике целых восемь лет. Брак сам был не прочь добавить такой факт к своей выдуманной истории, что разом объяснило бы его сугубо степные познания в механике и намертво закрыло бы пробелы в прошлом.

Но Кандар и сам был невольником, к тому же наверняка знал о жизни в рабстве куда больше молодого Котобоя. Проколоться на мелочах по такому глупому поводу – верх неразумности, поэтому Брак использовал запасной вариант. Тот, где фигурировало семейство вольных торговцев, перебравшееся с Талензы в поисках лучшей жизни.

Джус из запойного пьяницы стал честным и благородным отцом семейства, совместив в себе черты Оршага и даже немного Тордена. Часовщик стал мудрым и ворчливым дедом-механиком, Логи переродился в старшего брата, обзаведясь роскошной шевелюрой и куда менее говнистым характером, Левая и Правый так и остались близнецами, разменявшими на двоих дюжину лет. Лишь Сима ни капли не изменилась, оставшись в том образе, который навечно свелся у Брака в памяти.

Выдумка мешалась с правдой, рассказ плавно стелился над темной заводью, лживые слова с поразительной легкостью срывались с языка. Новая история будто жаждала родиться, нетерпеливо подталкивая рассказчика в спину и мягко подсказывая нужное направление. На моменте описания гибели семьи от рук кочевников, Брак даже сбился и незаметно утер лицо, настолько яркая и живая картинка предстала перед глазами.

Остаток своих похождений, включая работу на других вольников, он скомкал, но Шаркендар остался удовлетворен. Старик покряхтел, поохал, обсасывая беззубыми деснами мясо со свиной ножки, после чего подытожил:

– Потрепало тебя, малец. Хотя, кого тут не потрепало…

– Скраппер где сводить научился? – спросил Старший.

– На цепе стоял, на крыше, – честно признался Брак. – Он простой, как лом, и такой же древний был. Там же гравик спер, перед тем как спрыгнуть.

– Кидал надо кидать, – глубокомысленно заявил Младший. – Это будет…

– Справедливо.

– Я теперь тоже фолшер хочу, – невпопадзаметил Кандар. – Рас, у нас есть гравка лишняя? А то на флире болтаться страшно.

– Откуда?

Фальдиец отложил планшет и задумчиво смотрел в угасающий костер, перекидывая между толстыми пальцами серебряную монетку. Та, словно по волшебству, то исчезала, то появлялась на ладони, тускло блестя в свете Левого и Правого. По реке тянулись две сияющие дорожки.

– Хорошо рассказываешь, малец, – нарушил молчание Шаркендар. – Еще есть?

– Если не соврал, то знает шаргову тьму всяких баек, – ответил за калеку сероглазый. – Твои уже до печенок надоели.

– Меня комары сожрали, – пожаловался Младший. – Пойду спать.

В подтверждение он звонко шлепнул себя по лицу, размазав по щеке кровавую кляксу. Подобные шлепки раздавались на плоту все чаще, несмотря на трудившийся изо всех сил эйнос. Местные кровососущие насекомые к полуночи зверели настолько, что отгонялки попросту переставали справляться. Что удивительно, Брака они почти не трогали, что вызывало искреннюю зависть братьев. Те бухтели насчет приманки и свежего мяса для речных духов, махали в сторону калеки ветками лапника и какой-то звенящей штукой, но комары продолжали упорно игнорировать свежую добычу.

– Засиделись, – поднялся со своего места Раскон. – И не обсудили толком ничего.

– Утром что? – с затаенной надеждой спросил Старший.

– Как обычно. Если Везим ничего не найдет, пойдем дальше на запад. Может летуна запустим, если погода позволит.

– Я не про это.

Рыжий задумчиво покачал головой, окинул взглядом заводь и кивнул. Жерданы разом просияли и разбрелись по лежакам. Зашуршали натягиваемые сетки от насекомых.

– На страже Кандар, потом Средний, затем Младший. Утром дежурит Везим. – Раскон убрал монетку в рукав и потопал в пристройку. – Следите за лесом внимательнее, слухи нехорошие ходят.

– Может новенького? – протянул было Младший, но продолжать не стал.

Из-под неопрятной кучи одеял раздался сиплый храп Шаркендара.

Сероглазый похлопал Брака по плечу, загадочно подмигнул и полез на крышу пристройки – куковать в компании конденсатора, мощного светильника и объемистой фляги с пивом.

Калека проводил его задумчивым взглядом, закутался в одеяло и долго лежал, пялясь в темноту под разноголосое сопение команды. На границе слышимости звенели комары, но ни один из них так и не покусился на неприкрытое сеткой лицо.

Глава 15

Утро на реке встретило Брака неласково – темнотой накинутого на голову мешка и болью от заломленных за спину рук. Отчаянные попытки вырваться результата не принесли, разве что по затылку ощутимо прилетело чем-то тяжелым и мягким.

– Не рыпайся!

Сквозь шуршанье мешка и сдавленное пыхтенье в говорившем с трудом угадывался кто-то из Жерданов.

Брак попытался лягнуть нападавшего, но культя лишь бессильно мотнулась в воздухе. Его подхватили под руки и потащили, не забыв еще раз обозначить удар по затылку.

Зашелся дребезжащим смехом старик, срываясь на хриплый прокуренный кашель.

Смирившегося калеку протащили с десяток шагов, после чего остановились. Под ногами плеснула вода.

– Зря ты сопротивляешься, – в голосе Кандара отчетливо сквозила грусть. – Не стоило злить Раскона. Передавай привет Попутчику и речным духам.

– Стойте! – заорал Брак, осознавший, что происходящее выходит за привычные рамки предрассветного кошмара.

– Молчать. – голос рыжего звучал сурово и непреклонно. – Сохрани остатки достоинства для тех, с кем тебе предстоит встретиться. Они не любят слабаков.

Брак выдохнул и выпрямился. Сердце колотилось, как перебравший эйра движок, прерывисто и гулко, грозя вырваться из груди при каждом ударе.

– За что? – как можно спокойнее спросил он. Вокруг раздались смешки.

Сквозь мешок по-прежнему ничего не было видно, но догадаться о том, что происходит, было не трудно. Руки за спиной деловито связывали колючей веревкой.

– Взошел на борт не поклонившись реке. Прогневал духов.

– Не поделился первой трапезой с речными покровителями, навлек…

– Неудачу на всех нас. Сквернословил.

– Не вызвался на первую вахту. Неуважение к экипажу.

Говорили одновременно, обвинения неслись со всех сторон.

– Осквернил статую нашей богини.

– Наоборот, не осквернил.

– Спал на левом боку.

– Разгневал…

– Разгневал…

– Да откуда я знал? – проорал Брак, вновь попытавшись вырваться. И вновь – неудачно. – Обьясните, я буду соблюдать…

– Это уже не важно. Во благо спокойных вод и успешной охоты, ради обильной пищи и чистого неба, для сохранности наших шкур и смерти врагов наших, духи реки должны получить свою жертву. – скороговоркой пробормотал Шаркендар.

– Гхм. Начинайте.

– Властью первожреца, – зазвенел чеканящий слова голос Кандара. – Властью, данной мне теми, кто даровал нам все это и дарует нам многое после, нарекаю Брака Четырехпалого жертвой, достойной наших покровителей. Пусть плоть его накормит реку, пусть дух его накормит вас, и пусть память о нем послужит предостережением всем нам. Шалвах!

– Шалвах! – грянуло кругом.

Запястья Брака ощутили прикосновение холодного металла, кожу резануло болью. Хватка ослабла, он рванулся в сторону, но заботливые руки удивительно ловко подтолкнули в спину и он полетел головой вниз в ледяную воду.

Река приняла его в свои холодные объятия, обожгла уже подзабытым холодом пронизывающего штормового ветра, насквозь пробивающего старую, драную куртку. Мешок на голове моментально промок, плотно облепив голову, завязки грубо врезались в шею. Стянуть его не было никакой возможности – связанные руки по-прежнему мертвым грузом болтались за спиной. Да и толку от этого было бы мало – плавать калека не умел, а скинувшие его в воду безумцы вряд ли подарят своей жертве возможность выбраться.

Осознание того, что выхода нет, внезапно принесло успокоение. Брак перестал дергаться, обмяк, ощущая, как неторопливо погружается вглубь.

Даже сердце будто успокоилось. Он хладнокровно поздравил себя с успешным завершением плана, позволившим найти надежных попутчиков и доказать свою несомненную полезность. В этом он свои ожидания перевыполнил с огромным запасом, доказав эту самую полезность в первое же утро. Наверняка экипаж "Карги" не мог нарадоваться тому, что жертва неведомым речным покровителям сама заявилась на борт, да еще и приплатила за честь быть подношением.

Брак усмехнулся и беззвучно рассмеялся, чувствуя, как остатки воздуха испаряются из груди. Сколько раз он хоронил себя за последний месяц? Плешь, Вдовушка, трижды проклятый лес… Хотя, в лесу было неплохо, если подумать. Тепло.

Нога уперлась во что-то мягкое.

Если подумать, сколько можно бегать от Попутчика? Счастливые совпадения, помощь близких, даже самопожертвование… все это лишь отсрочки, оттягивающие неизбежное. Пешему никогда не убежать в степи от трака, а Попутчик всегда славился своим транспортом.

Интересно, приходится ли ему возиться с ремонтом?

Мысли начали путаться, в груди горело.

Жаль, что не удалось довести начатое до конца, а ведь он даже начать толком не успел. Гибель Джуса останется неотмщенной. И не она одна. Хотя, сколько историй про неудавшуюся месть так и остались нерассказанными, закопанные под одиноким деревом в лесу или покоящиеся на дне реки? Немым укором тем, кто даже не подозревает об их существовании?

Брак почувстовал, как сознание уплывает и накатывает темнота. На дне реки, с непроницаемым мешком на голове, с плотно закрытыми веками, она все равно казалась куда чернее той темноты, которая стояла перед глазами. Густая, вязкая, почти осязаямая, так и призывающая к себе прикоснуться, ощутить…

Интересно, Торден ощущал что-либо подобное?

По ноге ударило жестким, грубая веревка впилась в пах и потерявшего сознание Брака неудержимо потянуло наверх.

– Штааааааны!

– Пусть сам, я не полезу.

– Даже не рыпался!

– А я говорил, что не…

– Не всплывет.

Выкрики раздавались издалека, будто сквозь броню гигатрака. Глухо, но явно радостно.

Брак открыл глаза – ласковый утренний свет ударил по мозгам так, словно взглянул прямиком на солнце через паршивый окуляр. Калека застонал, перекатился на бок, отметив, что руки у него свободны, после чего принялся шумно очищать желудок. На крупноячеистую сетку, лежащую на палубе, обрушился водопад перемешанной с тиной воды, откуда удивленно лупили глаза мелкие лягушки, пережившие самое волнительное приключение в своей лягушачьей жизни.

Присевший рядом с калекой Кандар дождался, пока тот закончит, после чего помог подняться. В его клешне неведомым образом оказалась плоская фляга.

Брак глотнул, закашлялся, невольно вспомнив штормовой спуск с плато, после чего отобрал емкость и присосался всерьез. Его колотило от холода, но голова была на удивление ясной.

Подошел младший Жердан, бесцеремонно оттянул штаны калеки. Осторожно заглянул внутрь, после чего радостно заорал:

– Чисто!

– О-о-о! – довольно прогудел средний. – С прибытком меня.

Хмурый охотник покачал головой, но руку в карман опустил. Выгреб жменьку звенящей мелочи, сыпанул в протянутую ладонь и ушел к костру.

– Кто еще ставил? – рявкнул старший Жердан, принимая у брата свою долю. – Шарк, а ну стой, республиканское…

– Отродье, – ласково завершил фразу младший, сцапав мелко семенящего к корме старика. Тот поник и покорно полез за пазуху.

– Малец точно не обгадился? – с подозрением спросил Шаркендар, подслеповато пересчитывая монетки.

– С-сам проверь, старая плесень, – сипло пробормотал Брак, отлипая от горлышка. – П-после твоей готовки неделю срать не сможешь.

Жерданы охотно заржали. Кандар хлопнул калеку по спине, вызвав у того приступ захлебывающегося кашля, и повел к костру, отогреваться.

Мрачный старик, ругаясь сквозь зубы, принялся крутить ворот лебедки, сматывая раскинувшуюся по палубе сеть. Далеко выдвинутая за борт стрела крана тоскливо скрипела и содрогалась. Раскон хмыкнул, подкрутил усы и скомандовал сниматься с якорей.

– И к чему это было? – спросил оклемавшийся Брак у сидящего рядом Кандара. Холод реки выветрился из тела, отступив под натиском одеяла и тепла горящей жаровни, но сжимающие кружку с обжигающе-горячим напитком руки все еще ощутимо дрожали.

– Традиция, – пожал плечами сероглазый, ковыряясь в клешне длинным прутком.

– К шаргу такие традиции, – пробормотал калека, отхлебывая кислое варево. – Я там чуть не подох. В чем смысл вообще?

Горжа покинула заводь и уверенно набирала ход. Бусинки плотов один за другим покидали место ночевки, увлекаемые подрагивающей от напряжения веревкой.

– В этом и смысл. Ну, вроде как, вода чиста, и чтобы пользоваться ее милостью и стать своим для горжеводов, нужно смыть с себя земную грязь. Я сам не сильно разбираюсь.

– И тебя тоже?

Кандар усмехнулся и мечтательно окинул реку взглядом.

– Как я орал... Проклинал этих ублюдков по всему их семейному дереву. Раскалил клешню и прожег плащ Жердану, который средний, он на меня до сих пор обиду сводит. Нес всякую дурь, какая в голову пришла, пока не сбросили. Потом еще в воде уплыть пытался, пока не выдохся.

Брак опустил взгляд. Ему самому сопротивляться в голову не пришло, да и протеза при нем не было. Осознал, что шансов нет, смирился и ухнул на дно. А сероглазый упирался до конца.

– Ты бы слышал, что он нес, малец, – подсел к костру запыхавшийся Шаркендар. – Сначала орал, что он наследный принц с Талензы, затем грозился третьим лиорским флотом, где у него дядя служит. Под конец даже клановых приплел, что братья за него отомстят и вырежут весь запад.

Кандар хохотнул и ударил клешней по колену. Поморщился от боли и принялся растирать ушибленное место здоровой рукой.

– Я бы еще не такое нес, если бы меня топить собирались. Наверняка у меня в знакомых нашелся бы какой-нибудь канторский головорез, – буркнул калека. – Сообразил вовремя, что это все не просто так.

– Брешешь, малец.

– Брешет, – улыбнулся сероглазый, – Зря злишься, Брак. Хорошая традиция, и работает отлично. Куда надежнее сразу посмотреть, как человек себя в полной заднице поведет, чем неделями его обнюхивать, пытаясь по запаху определить, гнилой он или нет. Полгода назад один к нам нанимался, с виду – нормальный горжевод, языком чешет – заслушаешься. А как топить начали, решил, что мы ловцы. Стал обещать втрое поверх награды за свою голову, если отпустим. Он в Троеречье крупно проворовался и чью-то дочь зарезал, хотел с нами следы спутать. Мутная история.

– И что с ним сделали? – с любопытством спросил механик. – Сдали в Троеречье?

Собеседники недоуменно на него посмотрели, а проходящий мимо Жердан поперхнулся пивом.

– Взяли деньги и отпустили, у него при себе были, – пояснил Кандар. – Сам же предлагал. Кто мы такие, чтобы мешать пока еще свободному человеку вляпываться в дерьмо на своем жизненном пути?

Брак согласно кивнул. Шаркендар, кряхтя, поднялся и пошел сменять Раскона за рычагами.

– А как к этой замечательной традиции относится ваш капитан?

– Наш капитан, – поправил Кандар и усмехнулся, – Он ее и придумал. Фальдийцы горазды залезть тебе в голову, у них иначе не выжить. Потом Жерданы подвели под это свою многоумную теорию, вся суть которой сводится к тому, что говно не тонет. А я уже от себя добавил про речных духов и прочее, даже Раскон одобрил.

– Шалвах! – неожиданно рявкнул над ухом Брака подкравшийся Жердан отчего калека едва не опрокинулся со стула.

– Шалвах! – вторило ему с разных концов плота.

– Пробирает, да?– с затаенной гордостью пояснил Кандар. – Моего брата так зовут. Звали.

Он помрачнел, опустил голову и уставился взглядом на угли.

– Кочевники? – сочувственно спросил Брак.

Сероглазый молча кивнул. Он отложил пруток и задумчиво наблюдал, как новый механик облачается в просохшую одежду, надолго задержав при этом взгляд на расписанном закорючками протезе ноги.

Брак закончил одеваться, застегнулся и, помявшись, сказал:

– Спасибо, что тогда в мастерской прикрыл. Я отплачу.

Кандар мотнул головой, сгоняя с лица мрачное выражение, улыбнулся и ответил:

– Проставишься на озере. Или клешню мне разрисуешь, тоже хочу, чтобы красиво. Я тебе тоже задолжал. Никогда не видел, чтобы человек настолько спокойно на дно уходил. Даже Раскон впечатлился, хотя и не показывает этого. Ни одного лишнего движения, так и висел там, пока не подняли.

– Перепугался до усрачки, пошевелиться не мог, – соврал Брак.

Сероглазый насмешливо кивнул.

– Я так и понял. Но рыжий все равно впечатлился, а это значит, что часть славы от твоих чистых штанов заслуженно принадлежит мне.

– Смотри, не утони в ее блеске, – улыбнулся Брак. – Других штанов у меня нет и повторять свой подвиг я в ближайшее время не планирую.

– Это ты так думаешь, – цокнул языком Кандар и поднялся. – На дне ты уже был, пора взлететь в небеса.

День плыл к вечеру степенно и неторопливо, до мелочей повторяя вчерашний, как и сама “Карга”, которая неспешно подминала под себя водную гладь речушки, двигаясь на запад. Изрядно набравшийся Шаркендар уже успел выдать первые порции сальных шуточек с верхотуры, Раскон сменил цветастый халат на другой, еще более отвратительный взгляду, а окончательно оклемавшийся от утреннего ритуала Брак все никак не мог решиться.

– Ты же понимаешь, что все равно придется туда лезть? Можешь в контракте почитать, там ближе к концу про это накарябано.

– Я беру свои слова обратно, – мрачно буркнул калека, – Три ведра шарговой блевоты тебе в глотку вместо озерных кабаков и моей благодарности. Теперь я знаю, зачем ты заступился.

– Ты легче меня, младше, сводишь хуже и тебя не жалко. К тому же, у тебя уже есть опыт, если в истории про цеп есть истины хоть на чешуйку, – Кандар приглашающе похлопал по кривоватому скелету кресла с высокими подлокотниками, на сиденье которого кто-то заботливо уложил пухлую синюю подушечку с затейливой вышивкой, – Ты считал, что тебя наняли за талант механика и мозги, но на самом деле всем нужны лишь твои красивые глаза и крепкая задница. И теперь самое время проверить их в бою, доказать свою полезность не словом, но делом.

Брак в очередной раз оглядел конструкцию, тоскливо посмотрел в затянутое низкими облаками небо и поежился. Шатнул рукой рычаг управления подачей эйра, бестолково крутанул вентиль на трубке и в пятый раз заявил:

– Это не флир. Это внебрачная помесь… – он замялся, подыскивая сравнение, но сдался и махнул рукой, – Это что угодно, но не флир.

– Я сразу понял, что с тобой на горже будут одни проблемы. Первое настоящее дело, а от тебя уже негативные волны расползаются по палубе. Оно летает? Летает. Человека поднять может? Может. Значит – флир. Даже управлять им можно, в какой-то мере.

– Драк тоже может поднять человека, – возразил Брак. Лезть в сиденье ему отчаянно не хотелось. – Если выстрелить в драка из скраппера – он упадет, а если ударить кувалдой – взлетит. Можно ли считать, что драк это тоже флир? И сведено через задницу криворуким неучем, тут швы от плевка расползутся.

Кандар тяжело вздохнул, выразительно посмотрел на нового механика и покачал в воздухе протезом руки.

– Прости, вырвалось, – Брак извиняюще пожал плечами, мысленно кляня себя за длинный язык. Ему самому вдоволь пришлось хлебнуть оскорблений по поводу увечья, и ненароком обидеть нового знакомого было невероятно стыдно. – Это… Этот флир не выглядит надежным. Вот тут можно раму укрепить, ремень добавить, да и трубку покрепче закрепить.

– Раскон сказал то же самое, затем посадил меня в кресло и заставил лично испытать. Как видишь – пока живой, и даже не приходится расплачиваться за гравку. Они здесь ценятся куда дороже, чем у океана, так что это убожество влетело нашему капитану в солидную сумму.

– И сколько раз ты уже… – Брак замялся, не будучи уверен, можно ли называть полетом использование странной конструкции.

– Болтался на веревочке приманкой для драков, неистово напрягая задницу и ломая глаза? – развеял его сомнения Кандар и задумчиво поднял глаза к небу. – Семь… Восемь…Чуть меньше сотни.

– Дерьмо.

– Теперь ты понимаешь, насколько я счастлив?

– Уверен, что скоро пойму.

Брак, путаясь в ремешках, полез в кресло и принялся неумело пристегиваться. Поелозил, приноравливаясь к чрезмерно широкому сиденью, и в очередной раз потянулся к идущему от бака вентилю. Кандар хлопнул по его руке ладонью, лично закрутил подачу до упора и усмехнулся:

– В первый раз жутко, во второй раз страшно, в третий – боязно.

– А в четвертый?

– А на четвертый раз заканчивается оплаченное время и тебя вышвыривают из борделя.

Надежно зафиксированный ремнями, Брак чувствовал себя неуютно. Осознавать, что в скором времени единственное, что будет стоять между ним и увлекательным падением с высоты пары сотен человеческих ростов – это гудящая в подвешенном над головой металлическом шаре гравка, было жутко. Даже до начала, собственно, первого раза. Чтобы успокоиться, он насколько мог спокойно спросил:

– И что я должен искать? Подозреваю, что кроме верхушек деревьев сверху ни шарга не видно.

– Так и есть, особенно по первости, – ответил сероглазый. – Даже реку толком не разглядишь, только отблески среди крон, ну и на излучинах видно. А все остальное – сплошная зелень, скалы и еще немного зелени.

Брак хмыкнул и демонстративно потянулся к застежке ремня, наискось идущего поперек груди.

– По первости, – уточнил Кандар. – Потом научишься интересное подмечать, если выживешь. Ищи все, что выбивается из общей картины. Листва темнее – паутинницы. Нет деревьев, вокруг скалы – могут быть улитки, гнезда кушварок. Вырубки, другой оттенок листвы, странные цвета – запоминай все. Потом, как спустишься, попытаемся разобраться. Я вообще на пластине отметки делаю, чтобы направление не потерять, но по своему опыту могу сказать – в первый раз тебе будет не до этого. И во второй тоже.

– Спускаться как?

– Гравку не усыпляй вообще, даже не вздумай. Она тугая и сонная, если уснет – хана. Вот тут флажок лежит, – сероглазый вытащил из под кресла красную тряпку на кривой ветке и помахал ей перед носом Брака, после чего убрал обратно. – Когда захочешь вниз, сигналь, спустим.

Жалобно скрипнуло кресло у пристройки. Раскон, проминая шагами тонкий металл палубы, подошел к механикам и замер рядом с флиром, заложив руки за пояс. Вид он имел задумчивый и недовольный.

– Еще минуту, Рас. Так, что еще… Канат, сигнал, отметки, драки… – скороговоркой пробормотал Кандар. – Драки. Брак, на каждую минуту, которую ты тратишь разглядывая землю, ты должен тратить полминуты на небо. Вглядываться так, как будто от этого зависит не только твоя жизнь, но и жизни всех на горже. Любая птица, любая точка на горизонте может оказаться летающей тварью размером с сарай. Если увидишь – сразу сигналь.

– Гхм.

– Окуляр пока не нужен, там уметь надо и привычку иметь.

Кандар выбил стопор из под сиденья, перепроверил крепеж тянущегося к лебедке каната из туго переплетенных паутинных волокон, после чего хлопнул будущую жертву изобретения лесных механиков по плечу и отошел к вороту.

Брак прислушался к гудению крохотного компрессора под своей задницей, невольно отмечая подозрительное, едва слышное постукивание в недрах устройства, после чего с тяжелым вздохом взялся за торчащий между бедер рычаг. Когда они с Расконом обсуждали детали и условия предстоящего сотрудничества, он не мог не отметить один из пунктов договора. В нем крохотными, осыпающимися свежей окалиной буквами было указано, что новому члену команды “Вислой Карги”, помимо исполнения обязанностей плотового механика, немного повара, чутка рулевого и совсем капельку – охотника, предстоит работать “капитаном предоставленного нанимателем летающего средства передвижения”. Калека на подозрительный пункт указал и задал сам собой напрашивающийся вопрос, а в ответ получил от Кандара заверение в том, что рыжий фальдиец всегда прописывает в договорах разное странное, благодаря чему он богат, известен и капитан, а ты соглашайся и не морочь голову, третий час сидим. Брак внял и отпечаток пальца поставил, едва не продавив тонкий металл договора насквозь, с непривычки.

Теперь же, ерзая в неуютном кресле под выжидающим взглядом Раскона, он стискивал побелевшими пальцами шершавую трубку рычага, тугую и неподатливую, и все никак не мог решиться. Небо пугало калеку куда больше, чем он мог признаться даже самому себе. Но пути назад не было, правила у лесовиков простые и прямолинейные до крайности. Если уж назвался летуном – соответствуй. Если соврал, то мало ли, где ты еще соврал? Река глубокая, места глухие, а лесные обитатели всегда рады возможности лишний раз перекусить.

– Гхм.

Рычаг невольно пошел вниз, гравка разразилась истошным металлическим треском. Флир подпрыгнул на месте, отрываясь от палубы, басовито задребезжали паутинки обвязки. Калека от неожиданности дернулся, пытаясь удержать равновесие, вцепился руками в первое, что попалось под руку. Возмущенный таким обращением рычаг скрипнул и внезапно провалился куда-то вниз, до упора. Казавшаяся излишне мягкой подушечка обернулась каменной твердости сапогом, отвесившим увесистый пинок по заднице начинающего летуна, ветер выбил из глаз слезы, уши заложило, и Брак устремился в небо, сопровождаемый горестным, все удаляющимся воплем Кандара:

– Пла-а-а-а-вн…

Наверное он орал. Может быть даже истошно, надрывно, до того мерзостного состояния, когда сутками потом разговариваешь хрипло, будто спросонья хлебнул неочищенной отработки, перепутав бутылки в кабине. Болтающийся на огромной высоте Брак уже ни в чем не был уверен, он, зажмурившись, судорожно стискивал онемевшими руками и ногами трижды проклятое шаргом и всеми его детьми кресло, ощущая, как из его жизни разом уходит все, к чему можно было бы применить эпитет “надежный”.

Стоило отдать должное создателю шаргового механизма, свое творение он продумал с расчетом на то, что пользоваться им будет либо полнейший идиот, либо вопящий, парализованный от ужаса идиот. Когда кресло достигло той высоты, откуда прямоугольник горжи запросто можно было бы уместить на ногте большого пальца вытянутой руки, паутинный канат загудел и плавно натянулся, потянув за собой рычаг подачи эйра. Тот лязгнул и провернулся, едва не выбив Браку плечо, гравка загудела куда как тише, а металлическое дребезжанье исчезло совсем.

Открыть глаза парень решился далеко не сразу – непослушные веки упрямо отказывались повиноваться. Ледяной ветер был настолько сильный, что яростная степная поземка, пыльная и сдирающая краску с кузовов траков, казалась на его фоне легким прибрежным бризом. Ветер разбивался об лакированную кожу куртки, насквозь продувал подсунутую опытным Кандаром вязаную маску на лице, выл в ушах громче целой стаи степных волков, заглушая работающий над головой эйнос. Хлипкую конструкцию мотало из стороны в сторону, пробуждая воспоминания о пьяном вдрызг Джусе и его фривольном обращении с рычагами на рассеянных перегонах, ноги болтались над пустотой…

А потом Брак все-таки решился приоткрыть глаза. Чуть чуть, крохотную щелочку между ресницами, просто чтобы зрение тоже внесло свой голос в нестройный вопящий хор других органов чувств, наперебой орущих о том, что парень все еще жив. Надрывно кричащих о том, что происходит нечто странное, пугающее и противоестественное, о том, что человек должен твердо стоять ногами на земле, либо, в крайнем случае, на устойчивой палубе горжи или многоколесной степной техники. Но никак не болтаться на огромной высоте, когда единственное, что удерживает тебя от падения, – сведенный незнамо кем летающий стул на веревочке.

Приоткрыл… И против воли распахнул во всю ширь, разглядев сквозь мгновенно выступившие слезы открывшуюся перед ним картину.

Море. Океан. Бесконечный, неохватный океан колышущейся листвы. Светло-зеленой, изумрудной, местами даже бирюзовой и палево-серой, там, где высились обломанные зубья поросших растительностью скал. Безумное, пестрое сочетание несочетаемого, сотни всевозможных оттенков, причудливо сплетающихся в бескрайнем ковре леса. Тонкая, изжелта-зеленая полоска степи на горизонте, едва различимая в просветах среди низко нависших над землей рваных облаков и скрывающаяся в затягивающей горизонт дымке.

А с другой стороны… С другой стороны высились они – горы. Все еще далекие, настолько, что их присутствие скорее угадывалось, чем ощущалось, но величественные, подавлявшие волю самим своим существованием. Казалось бы, можно ли ощутить себя более ничтожной и крошечной частицей мира, чем когда ты висишь на высоте один на один с бескрайним миром? Как оказалось, можно. Достаточно при этом просто видеть горы.

Забыв про указания сероглазого, забыв про драков, про нетерпеливо стучащего ногой по палубе рыжего фальдийца в дурацком халате и необходимость что-то там высматривать внизу, Брак просто висел в пустоте. Вцепившись в подлокотники, утирая слезящиеся глаза и до боли в шее крутя головой, он висел на дурацком летающем кресле, привязанном веревочкой к ржавому речному плоту. И, наверняка, орал. Истошно, надрывно, до того мерзостного состояния, когда сутками потом сипишь, как старый, ржавый компрессор в траке распоследнего кланового алкана.

Но на этот раз он орал от восторга.

– Спускаем?

– Рано, пусть еще чутка поболтается, – Кандар вгляделся в небо, где трепыхалась едва видимая черная точка. Красного не было. – Если сразу не схватился за флажок, то его оттуда теперь не оттащишь.

– Как и тебя, малец. Как и тебя. Эх, если бы не возраст, пошел бы в летуны. Бороздил бы сейчас небесные просторы, а не потасканных бордельных девок и вонючую реку.

– Кто тебе мешает? Кашевары нужны даже на цепах, хотя там они называются по-другому и готовят не в пример лучше. – Сероглазый цокнул языком и сочувственно покачал головой, – Ничего тебе не светит, старый.

– Иди в задницу, культяпка. – обиженно буркнул Шаркендар и взялся за рукоять ворота, – Где эти трое, когда они нужны? Целыми днями глушат пиво и всякой дурью маятся, а нам тут потеть.

Напару с присоединившимся к нему механиком, они со скрипом принялись наматывать на барабан уходящую в небо паутинку. Петли ложились неохотно, летающий наблюдатель явно не собирался так просто расставаться с небом и упирался изо всех сил.

– Я бы им не завидовал, – бросил влажно прошлепавший мимо Везим.

Охотник был мокрый с ног до головы, в волосах застряли тонкие, длинные нитки зеленоватых водорослей. Вылез из воды он совершенно бесшумно, словно тот самый таинственный речной дух, и наверняка мог бы напугать своим видом не одну впечатлительную натуру. Но таковых на “Карге” не было, а к чудаковатому поведению Везима давно привыкли.

– Есть? – с надеждой подлетел Жердан Младший.

– Есть.

– Грызень? Улитки? Эээ…

– Скальники?

– Фелинфы, – невнятно ответил присосавшийся к кружке с пивом охотник. – Дфа.

– О-о-о!!! – хором протянули восхищенные братья. – Охота!

Шаркендар сплюнул на палубу коричневой слюной и налег на ворот.

С неба неторопливо спускался недофлир с притихшим Браком.

Глава 16

– Обязуется при-принимать участие в… В азартных играх, прилагая все возможные и необходимые усилия для по… победы или проигрыша нанимателя, в зависимости от ег…. Его высказанных или невысказанных пожеланий. А это еще за каким шаргом надо? Жульничать в кости или что?

– Или не жульничать, – пожал плечами Кандар. – Мало ли, как обернется. Следующий пункт веселее, тебе понравится.

– Бред. Высказанных или невысказанных, серьезно? Зачем составлять договоры с таким количеством идиотских условий, если ты даже толком не знаешь, что имеется в виду?

– Чтобы, когда придет время, ты их исполнил. Сам согласился, никто силком тебя ставить отпечаток не заставлял. – Сероглазый поерзал на неудобном стуле и потянулся за флягой. – Летать же тебе понравилось?

– Да, но… – Брак попытался подобрать слова, но плюнул на это. Свернул в трубочку лист контракта, убрал за пазуху и недовольно пробурчал: – Все равно не понимаю, к чему такие сложности. Можно просто попросить, на одной горже плывем.

Он принял протянутую механиком флягу, сделал пару глотков, но возвращать не спешил. Сквозь щель под накидкой виднелась заросшая травой прогалина, скорее даже овражек, на дне которого едва слышно журчал крохотный ручеек. Орали птицы.

– Сразу видно, что ты не имел дел с фальдийцами. Хоть раз вкусивший их страсти к крючкотворству меняется на всю свою оставшуюся жизнь. Как правило, недолгую, печальную и полную неоплаченных долгов, зато наполненную судорожными метаниями в попытках выбраться из лабиринта противоречащих друг другу условий. А Раскон – самый фальдиистый из всех фальдийцев, особенно в этих краях.

– Хватит трепаться, – злым шепотом пробормотал спустившийся в землянку Везим. – Эти договоры не стоят железа, на котором они сведены. Здесь дикие земли, кто будет их исполнять?

Охотник сменил одежду на мешковатую накидку, сплетенную из сотен пестрых тряпочек, вылил на себя полбутыли какой-то неимоверно вонючей дряни и теперь портил воздух в землянке не только фигурально – своим бесконечным недовольным бурчаньем, но и вполне реально – запахом шарговой накидки, от которого слезились глаза и тянуло блевать. Он периодически покидал укрытие, неслышно растворяясь в лесу и вызывая облегченные вздохи механиков, после чего так же неслышно возвращался, принося на одежде жирных, довольных бесплатным транспортом клопов, и бесцеремонно вклиниваясь в разговоры.

– Бубнику искал? – участливо спросил его Кандар, тем не менее понизивший голос до громкого шепота, – Похоже, нашел.

Везим его подначку проигнорировал. Хмуро взглянул на сероглазого, яростно почесался, вытащил из волос запутавшегося жука и смачно захрустел панцирем, перемалывая хитин крупными, желтыми зубами. Кандар сбледнул, отвел взгляд и отвернулся.

– Смотря, сколько у него этих договоров, – задумчиво пробормотал Брак, – Если только экипаж “Карги”, то это пустая блажь.

– Сообразил, – одобрительно кивнул Кандар, морщась от раздающихся из угла звуков. – Вот тебе еще вопрос, на подумать. Как долго продержится здешняя вольница? Вся эта романтика глуши и почетное звание самой глубокой задницы Гардаша?

– Никуда она не денется. Северных законов здесь никогда не будет, островных – тем более. Если кто полезет, леса сожрут их и выплюнут кости в реки, – буркнул Везим, – Даже кочевники сюда не суются, потому что боятся. И будут бояться. Здесь не место степным тварям.

– Здешние леса прекрасно справляются самостоятельно, особенно по части тварей. Зачем нам чужие, когда есть свои, да?

– Ты о чем? – охотник уставился на механика прищуренными белесыми глазами и снова почесался, – Какие твари?

– Это метафора, – пояснил Брак. – Кандар пытается сказать, что если на эти земли не придут чужие законы, здесь появятся свои. Наверняка, уже появились.

Везим сплюнул остатки жука и недоверчиво посмотрел на собеседников. Вымазанное жирной грязью лицо плохо передавало эмоции, но сквозившую во взгляде снисходительность трудно было перепутать с чем-либо другим.

– Поселения устанавливают свои законы, перегораживают реки. Жизнь внутри – только для тех, кто согласен платить. Пошлины на торговлю. Налог на работу и добычу. Поборы за защиту. Фактории островитян. Фактории республиканцев, фактории Доминиона. Троеречье подминает под себя торговлю с севером и востоком. Договоры с кочевниками, договоры друг с другом, договоры со всеми, до кого можно дотянуться. Хозяева поселков – из защитников и основателей постепенно становятся местной знатью, творящей на своей территории все, что ей вздумается.

Кандар говорил медленно и нудно, старательно подбирая слова и загибая пальцы. Брак кивал, погруженный в собственные мысли.

– С каждым годом поселки объявляют все большие куски леса своей территорией. Хочешь охотиться – плати. Добывать – плати. Торговать – плати. Как скоро границы пересекутся?

– Леса большие, все не перекроют. Мне хватит.

– Это пока. А через десять лет?

– А через десять лет я уже сдохну и мне на все будет насрать, – поднялся на ноги Везим. – Мне и так на все насрать, а так будет насрать вдвойне. Пойду пройдусь, следите.

Сопровождаемый облаком вони охотник выбрался наружу и скрылся за деревьями.

– В чем-то он прав, конечно… – протянул Брак. – А Раскону не насрать?

– Раскону не насрать, – кивнул Кандар. – Одному шаргу известно, сколько таких договоров валяется в сундуках по всему западу, в чьих именно сундуках они валяются, и их содержимое.

– Не люблю островитян.

– Кто их любит… А ты за что?

Брак промолчал. Вытащил из сумки незаконченную латунную фигурку и принялся осторожно ее доделывать. Кривое кресло с подвешенным над ним шариком гравки вышло хорошо, а вот с сидящим человечком упорно не получалось – сказывалось отсутствие опыта. Кандар следил за его работой с болезненным любопытством, пальцы здоровой руки едва заметно подергивались, повторяя движения.

Сидеть им предстояло долго. Еще с вечера горжа заякорилась в присмотренном Везимом месте, после чего Раскон за ужином объявил о предстоящей охоте. С опасением ожидавшие его решения братья разразились радостными воплями и принялись громыхать распиханными по разным концам плота железками, готовясь к загону. Даже Шаркендар просветлел лицом и отложил бутыль в сторону, нетерпеливо потирая сухонькие ладони и меряя палубу семенящей стариковской походкой.

Фелинты это хорошо, фелинты это дорого, фелинты это редко. Брак с огромными кошками не сталкивался, но слышал достаточно, чтобы оценить ценность подобной добычи. В детали предстоящей охоты его посвещать не стали, пообещав, что утром и так все будет понятно. Да и не горел он желанием выяснять подробности. Приходить в себя после полета на флире пришлось долго, никак не отпускало поселившееся где-то в груди чувство потери. Высота захватывала и пугала, но вместе с тем восхищала. Странная мешанина противоречащих друг другу ощущений, по которой, тем не менее, он уже начинал скучать. Ему даже не стали предъявлять за полное отсутствие хоть сколько-нибудь полезной информации от воздушной разведки, разве что Раскон невнятно гмыкнул в ответ на виновато разведенные руки.

Утром, едва начало рассветать, всех разбудил взъерошенный сильнее обычного Везим. Суеты, к удивлению Брака, почти не было. Братья споро разобрали тяжелые жахатели и копья, после чего принялись облачаться в бесформенные цветастые накидки, увешанные всевозможной гремящей мелочевкой. Там было все – от крохотных медных колокольчиков до задорно посвистывающих при ходьбе костяшек, добываемых из зловредных визжиков. Эйр они почти не потребляли, но стоило его концентрации в воздухе хоть немного повыситься – начинали на разные лады издавать противные взвизги. Судя по количеству этих самых эйносов, на создание облачений была пущена не одна стая лесных грызунов. Брак, памятуя бессонные ночи, такое всецело одобрял.

Выглядели братья комично до невоможности, а на фоне просыпающегося леса так и вовсе смотрелись то ли пришельцами из-за кромки, то ли невесть каким образом тут оказавшейся труппой бродячих артистов. Получив от Везима указания, старший Жердан нацепил на глаза диковинной формы гогглы, увитые уходящими куда-то под накидку трубками, после чего вся троица гремящей и сквернословящей кучкой утопала в лес, распугав по пути целое семейство сонных краснохвостых бобров.

Браку с Кандаром тоже пришлось попотеть. Везим нагрузил их тяжелыми свертками с лопатами, копателями и еще какой-то хитрой охотничьей снастью, сам взвалил на плечи дурнопахнущий неподъемный рюкзак с притороченной к нему бухтой паутинки, после чего повел пыхтящих механиков за собой в лес. На “Карге” остались лишь дремлющий над бумагами Раскон и воинственно хмурящий брови Шаркендар, умудряющийся одновременно удерживать кружку с пивом и обе рукоятки скраппера. Этой самой кружкой он и отсалютовал вслед уходящим охотникам, после чего отхлебнул и благостно прикемарил – разводить огонь и шуметь Везим настрого запретил, а других дел на горже не было.

Упираясь посохом в топкую после дождя землю и продираясь сквозь заросли, Брак вполголоса ругался на то, чем ему приходится заниматься. Вопреки его ожиданиям, охотник повел их почти в противоположном от братьев направлении, круто забирая к юго-востоку. Стоило отдать должное предыдущему заходу через лес, на этот раз выходило куда привычнее, да и нога болела пока еще терпимо. Но ругань все равно выходила забористая, идущий впереди Кандар оглядывался и одобрительно кивал, в отличие от лупоглазой деревянной совы на вершине посоха – та смотрела так, как умеют смотреть только совы и кошки, немигающе и презрительно, вызывая из памяти все новые и новые ругательства.

По дороге сероглазый и вспомнил про контракт, указав Браку на то, что его мучения не только обоснованы, но и задокументированы, подтверждены и щедро оплачиваются нанимателем. А Везим хмуро добавил, что ходивший с ними раньше Шаркендар хотя бы молчал по утрам. С последним доводом спорить не хотелось, и остаток пути группа проделала молча.

Так же молча добрались до живописной прогалины, скинули вещи и сели отдыхать. С задумчивым видом бродивший по окрестностям охотник остановился, ткнул пальцем в заросшее лохматым мхом возвышение подальше от деревьев и велел копать. Втроем, да еще при помощи едва слышно жужжащих копателей, сооружение крохотной охотничьей землянки заняло у них всего с десяток минут. Осыпающиеся жирными земляными комьями стены наспех укрепили древесным сушняком и похрустывающими полотнами кровянки, после чего Везим самолично натянул сверху плотный навес и принялся колдовать над маскировкой, накидывая сверху лесной мусор и разбрызгивая вокруг жидкость из бутылки.

А утомившийся Брак привалился к теплой стене землянки, отцепил протез и, дождавшись когда сероглазый отвлечется, извлек на свет свернутую трубочку договора. Развел скрепляющую железную блямбу, развернул лист и погрузился в изучение мелких, угловатых букв, щурясь от недостатка света и невольно косясь в нижний правый угол, где красовался четкий, глубоко вдавленный в металл отпечаток его большого пальца. Глядя на него, Кандар усмехнулся, вытащил из свертка складной стул и принялся колдовать над своей клешней, ерзая на неудобном сиденье и поминутно вытряхивая из волос сыплющийся с потолка сор. Сидеть им предстояло долго.

– Как ты вообще это делаешь? – не выдержал Брак. – Это механизм? Я же вижу, что выше на руке ничего нет, ни тросов, ни веревок. Как?

Кандар довольно улыбнулся. Железная рука медленно разжала пальцы, фляга выпала, но сероглазый ловко подхватил ее у самого пола, не дав звякнуть об валяющийся под ногами копатель. Везим неодобрительно взглянул на него и вернулся к прерванному занятию – он сосредоточенно точил здоровенный, с запястье толщиной, кол из светлой древесины, аккуратно выводя ножом глубокие, острые засечки. Они уже покрывали почти треть длины обструганной палки, но останавливаться на достигнутом охотник явно не собирался. У стены рядом с ним стоял с десяток таких кольев, влажно поблескивавших притаившимся в глубине засечек красноватым жиром. Прикасаться к ним голыми руками опасался даже сам Везим, работавший в плотных, пропитанных каучуком перчатках. Нож в его руках казался крошечным, игрушечным, но дело свое делал споро – горстка стружки на полу уже успела вырасти до размеров маленькой кучки и продолжала увеличиваться.

– Никаких механизмов. Она вообще внутри частично полая, иначе хер ее поднимешь. Да и не запихнешь внутрь ничего, я пробовал.

– И как ты ее двигаешь? – вновь спросил Брак. – Нет, я догадываюсь, но…

– Зря ты спросил… – пробормотал Везим.

– А ты пробовал когда-нибудь сводить ногами? Точнее, ногой.

Кандар откинулся к стене, вытянул ноги и закинул руки за голову. Взгляд у него стал покровительственно-вальяжным, отчего немедленно захотелось двинуть ему в рожу кулаком. Брак удержался, не без оснований подозревая, что у него выражение лица было не лучше, особенно когда он часами объяснял Логи простейшие со своей точки зрения вещи. Поэтому, вместонеуместного членовредительства, он принял правила игры и покладисто ответил:

– А не пошел бы ты к шаргу с такими вопросами? Зачем ногами?

– Или не ногами. Хотя, задницей ты сводить точно умеешь, судя по этому недоразумению на палубе. Так что опыт точно есть.

Брак уже почти машинально ответил, но осекся, вспомнив слова Оршага. Те самые, где вольник пространно разглагольствовал про ценность правильных вопросов. И ценность умения задавать эти вопросы самостоятельно.

– Важно ведь не то, что я сводил ногами?

– Э-э-э… – недоумевающе протянул Кандар. – Ты о чем?

– Важно то, что это можно сделать. Смог бы я, если бы у меня не было рук, свести вместе две железки, пользуясь пальцами на ногах?

– Продолжай. – кивнул сероглазый. На его лицо вновь вернулась вальяжность, но теперь к ней примешивалось любопытство.

– Наставник мне говорил, что сводить это не талант, а тяжкий труд, бесконечная наработка и совершенствование навыка. Но, как и любой труд, сведение все равно опирается на возможности твоего тела. Любой может поднять камень, но громиле это сделать куда проще, чем задохлику. Особенно, если камень большой… – Брак сбился, понимая, что мысль ушла куда-то не туда. – Чтобы идти нам нужны ноги, на которые мы опираемся. Голова, чтобы видеть, куда наступаем и отдавать приказы ногам. Спина, с помощью которой мы держим равновесие…

– Задница, чтобы ноги не отвалились.

– Точно, – кивнул Брак охотнику и продолжил. – Убери любую из этих деталей, и ходить станет невозможно. Ну, или намного сложнее.

– Рапа без головы может бегать с полминуты, пока не упадет. Но хотя бы будет делать это молча, – уточнил Кандар и покосился на протез калеки. – К чему это?

– Учитель говорил, что садмы делят процесс сведения на три… скажем так, детали. Не те садмы, которые ваяют кривые ножики в вонючей мастерской на окраине мира. А те, которые могут придумать и, самое главное, свести нечто действительно сложное. Трак, цеп, систему опреснения…

– Горжу. Гигатрак.

– Горжу. Гигатрак, – согласился Брак, – Мастера. Так вот, они делят сведение на три части. Первая – способность нагревать металл прикосновением. Вторая – способность защититься от нагретого металла.

– Левый сделан из камня, а Правый – из металла. Вода мокрая, небо синее, а мы на Гардаше, – буркнул Везим, смазывая жиром очередной кол. – Какие еще детские откровения поведали тебе великие мастера?

– Третье – способность придавать металлу форму. Расплющить пруток, закрутить его, отсечь все лишнее. И получить на выходе пружину, или нож, или фигурку. И как то само собой подразумевается, что это будет делаться руками. Глупо ведь пытаться ходить на руках, когда есть ноги?

– Кривенько подвел, – поморщился Кандар и вдруг улыбнулся, – Смотрю, тебе в этой деревне совсем не с кем поговорить было? Я то думал, что появился достойный повод потрепаться о чем-то, кроме бухла, четвертого Жердана и политики, но тебе даже собеседник не нужен. Сам справляешься.

Брак виновато развел руками и поспешил закончить мысль:

– Нагревать металл можно только прикосновением. Но часть тела не имеет значения, можно пяткой греть. Защищаться можно тоже всем телом. А вот гнем мы только руками. Почему? – он вопросительно наклонил голову и сам же ответил. – Потому что это удобно. И привычно.

– Ты же не будешь ходить на руках, когда есть ноги? – усмехнулся Кандар.

– Но ты можешь это делать. Это шаргово сложно…

– Неудобно.

– Не видно ничего, кровь к башке приливает.

– Как забивать гвозди окуляром.

– Но ты можешь это сделать! Особенно если окуляр краденный.

Механики выразительно посмотрели друг на друга и рассмеялись. Везим поднял голову, взглянул на них и сварливо спросил:

– Ну и как? Он разобрался?

– Разобрался, – ответил Кандар, – Сам сообразил, вроде бы. Я по лицу вижу, у меня такое же было, когда брат посоветовал, как руку можно вернуть.

Брак, успевший прицепить обратно протез и теперь усиленно пытавшийся хоть как-то на него повлиять, не ответил. У него ни шарга не выходило, да и эйра в землянке не было, но сама возможность! Возможность двигать бесполезным, тяжелым куском железа, который тяготил его всю жизнь! От перспектив захватывало дух.

Это никогда бы не вернуло ему настоящую ногу. И никогда бы не избавило от тяжести и необходимости возиться с шарговой железякой. Но это могло бы превратить бесформенный кусок металла, без дела занимающий место в темном углу мастерской, в инструмент. В механизм, которым можно было бы пользоваться.

Может быть, даже удалось бы поменьше хромать?

– Даже не пытайся, – сочувственно сказал наблюдающий за его потугами Кандар, – Я учился годами. Да и протез у меня специально для этого сделан. На суставах металл мягче, хитрости всякие… А у тебя мало того, что нога, так еще и сплав твердый.

– Сил не хватает, – пожаловался Брак, – Если бы нагреть, то может быть… Но ногой учиться надо.

– И придется, если хочешь хоть как-то ногой управлять. Учиться, и долго.

– Стоит того.

– Угу. Я помогу.

Везим шумно, с соплями, прокашлялся, привлекая внимание увлекшихся разговором механиков к себе. Наклонился, стащил с ноги мягкий кожаный сапог, высвободив на свет плотно обмотанную вокруг стопы портянку, удивительно чистую и опрятную, абсолютно не вязавшуюся с внешним видом охотника. Под недоумевающим взглядом двух пар глаз, он неспешно размотал тряпичную ленту. Нога охотника оказалась под стать портянке – чистая, с аккуратно подрезанными ногтями на коротких, толстых пальцах.

Ни говоря ни слова, Везим вытащил из под накидки нож. Не тот крохотный лепесток, которым он строгал колья, но здоровенное зазубренное чудовище длиной с предплечье, с ухватистой, туго обмотанной кожаным ремешком рукояткой. Этот тесак охотник одним движением загнал в пол землянки, глубоко, по середину лезвия, после чего аккуратно вытянул его наружу, зажав между пальцами ноги.

– Сложно, да? – глаза лесовика сверкнули насмешкой, а на губах едва ли не впервые за весь день проступила улыбка.

Не сводя с ножа глаз, Везим вытащил пробку из крохотной, с палец, склянки. Поочередно, каждой ноздрей, вдохнул из нее эйр, после чего быстро вернул пробку на место. Покачал тесак между пальцами ноги, шумно выдохнул…

Толстенное, почти с палец толщиной, лезвие вдруг изогнулось и забилось, словно придавленная камнем ящерица. Острие свернулось кольцом, с едва слышным звяком коснувшись основания клинка, после чего столь же неуловимо быстро разогнулось обратно. Не удовлетворенный этим, охотник ловко крутанул нож вокруг ноги, после чего вновь загнал его в землю, на этот раз по рукоять, смачно припечатав пятку пяткой. И принялся неспешно наматывать портянку обратно.

– Это что вообще сейчас было?

– Это ты мне скажи, – пробормотал Брак, не сводя взгляда с узкой дырки в земле, оставленной тесаком Везима. – Я с вами третий день всего.

Сам охотник после представления задерживаться не стал. Надел сапог, взял в охапку колья и, бросив напоследок что-то про вялую речную поросль, ушел наружу, оставив после себя уже привычную вонь с легкой примесью эйра.

– Я про него знаю только то, что он жену расчленил и утопил, а сына продал в рабство на восток. Дескать, место отродью этой твари среди других отродий.

Прикладывавшийся к фляге Брак поперхнулся и закашлялся.

– Еще он при мне вырезал человеку глаз в уплату долга и однажды на спор швырнул топор с одного берега реки на другой.

– Попал?

– Попал. Он сказал, что это было съедобно.

Они посидели в тишине, впечатленные демонстрацией. Кандар сначала порывался попробовать повторить трюк с ножом, но Везим еще с утра запретил даже притрагиваться к флягам с эйром. К тому же, сероглазый прекрасно отдавал себе отчет, что повторить такое не удастся, хоть залейся эйром по уши.

Солнце прогрело крышу землянки и внутри постепенно воцарялась духота.

– На холодную, ногой…

– Ты же понимаешь, что это просто трюк? Бесполезный фокус, навроде ярмарочных. Я вот видел, как мужик на плечах теленка люторога поднимал.

– Я видел, как кувалду метнули на пятьдесят шагов и попали.

– Бесполезный трюк. Это как жонглировать пустыми банками.

– Глупое занятие. Вроде как с завязанными руками реку переплывать.

– Точно.

Они долго еще сидели, перебрасываясь ничего не значащими фразами и люто завидуя неожиданному таланту охотника. Откуда-то снаружи, из глубины леса, донеслись едва слышные крики и металлический перезвон, впрочем, очень быстро утихшие.

Кандар жестом остановил потянувшегося было за жахателем Брака и пояснил:

– Рано. Сейчас на вторую петлю пойдут. Она обычно поменьше, так что ждать недолго.

– Что мы вообще здесь делаем? – спросил калека. – Когда вы вчера вечером орали про охоту, я ожидал чего то более… Активного.

На самом деле, Брак ожидал чего угодно, кроме унылого сидения в землянке. Разум услужливо рисовал десятки сценариев, по которым могли развиваться события: от расстрела лесных хищников с затаившейся на реке горжи до загона под рев охотничьих рожков. Откуда в воображении взялись эти охотничьи рожки он вспомнить не мог, наверняка из какой-то полузабытой истории Симы, но держали их в руках высокомерные расфуфыренные хлыщи в аляповатых и помпезных одеждах.

Реальность все эти мечты растоптала грязной пяткой вонючего охотника с мутным прошлым. Даже у Гиен охота подразумевала хоть какое-то действие, выслеживание, скиммеры искателей… А тут – дыра в земле, кишащая бледно-розовыми червяками и пропахшая клопами. И совершенно непонятно, чего ждать.

– Мы ждем, – запоздало ответил Кандар, убирая часы в сумку. – А что тебя не устраивает?

– Вот это все, – развел руками Брак. – Это охота?

– А ты разве охотник?

– Сейчас или вообще?

Сероглазый смерил взглядом его ногу, хмыкнул и сладко потянулся.

– Ты не охотник, Брак. И я не охотник. Наше дело здесь – сидеть тихо и делать, что говорят. А говорят нам сидеть в этой дыре с оружием наготове, исключительно на тот случай, если охота пойдет не по плану. Не знаю, доводилось ли тебе в вольных землях выслеживать дичь с траков или ты, скажем, ловил хомяков на холмах – не имеет значения. Ты вообще здесь не нужен, как и я. Просто Раскон перестраховщик и заодно проверяет новичка.

– Фелинты опасны.

– Именно поэтому загонять их отправилась троица самых злобных ублюдков в окрестных лесах, а руководит ими еще более злобный ублюдок, у которого явные проблемы с башкой. И именно поэтому мы сидим тут, занимаясь ерундой, пока здоровенная тварь ценою в две фиолки в ужасе драпает по лесам от горстки орущих, гремящих и воняющих как мой папаша охотников.

При упоминании папаши Брак невольно ухмыльнулся, но потом опять помрачнел. Кандар это явно заметил, но промолчал.

– На самом деле, все очень просто. Достаточно знать, на кого охотишься, знать повадки, особенности, – пояснил сероглазый после паузы. – Фелинты – это просто большие кошки. Огромные, злобные кошки, плюющиеся молниями и способные растерзать с десяток тупых лесорубов за считанные секунды. Поэтому никто в здравом уме не полезет на фелинта нахрапом, лоб в лоб. Да и сбегут те, не примут боя на чужих условиях.

– Подкрасться… – начал было Брак.

– Даже Везим не рискнет, к тому же их двое. Нет, Брак, честно драться с фелинтом – удел дохлых романтиков и не менее дохлых героев. Таких в лесах тоже хватает, но живут они недолго. Везение мимолетно, а вот кошка весом со скиммер – вполне реальна.

– Зато про них наверняка рассказывают истории в кабаках. Про какого-нибудь Касура Молниеносного, величайшего охотника Поречья, одолевшего фелинта в бою голыми руками и вырастившего его детеныша…

Кандар хохотнул и покосился на расписанную закорючками ногу механика.

– Почти угадал с прозвищем, правда звали его Димрос. В одиночку добыл семерых фелинтов, вооруженный лишь копьем, арбалетом, метателем, связкой отравленных дротиков, тремя жахателями и личным флиром, не считая сетей, ловушек, яда и прочего. Задрали его лет семь назад, но слава о его охотах вскружила голову не одному десятку молодых ловцов удачи. Их уже тоже, скорее всего, задрали.

– Злобного ублюдка я тебе припомню, крысеныш.

Везим, как всегда, возник в землянке внезапно, будто соткался из спертого воздуха в углу, рядом со входом. Мгновением позже о его появлении запоздало оповестил растекшийся по яме запах. Кандар примирительно поднял руки, широко улыбнувшись, но глаза его остались серьезными. Охотник кинул на пол выпачканную землей лопату и остывающий копатель, после чего скомандовал:

– Говорим тише. Полчаса у нас есть, потом затыкаем щели и сидим тихо, как дохлый визжик.

Механики кивнули. Брак помялся, но любопытство взяло верх, и он задал лесовику все тот же вопрос:

– Везим, чего мы ждем?

– Фелинтов.

Видя, что ответ Брака не удовлетворил, охотник тяжело вздохнул и принялся объяснять.

– Фелинты это коты. Знаешь, что для кота самое важное?

– Быть умным и красивым?

– Гадить всем вокруг?

– Кретины. Для кошек самое важное в жизни, чтобы сегодняшний день был похож на вчерашний. До мелочей, до распорядка, до погоды и еды. Пожрать, поспать в привычном, знакомом и уютном месте. А больше всего коты ненавидят перемены. Не те перемены, которые они сами решили провести, навроде обустройства новой лежки или изучения новых мест для охоты. Нет, больше всего коты ненавидят, когда кто-то вторгается в их уютный мирок, ломает привычный, изо дня в день повторяющийся распорядок.

– Люди такое тоже не любят, – заметил Кандар, на мгновение опередив собиравшегося сказать то же самое Брака.

– Только кретины, – злобно прошептал Везим. – А еще коты трусливы. Некоторые скажут – осторожны, но это дурацкое жонглирование словами. Напасть со спины – да. Разъяриться и встретить мордой к морде знакомого противника – трижды да. Защитить детенышей – пять, десять раз да. Но встреть фелинт что-то настолько незнакомое, чуждое и опасное, от чего трясутся поджилки и стынет кровь в жилах – он побежит. Побежит, на первый взгляд, сломя голову, не разбирая дороги, лишь бы убраться куда подальше. Но лишь на первый взгляд.

– Коты возвращаются назад? К привычному? – спросил Брак, впечатленный внезапной говорливостью охотника. А еще не на шутку задетый поднятой темой про ход мыслей лесных хищников. Глупо, конечно, отождествлять клан степных бандитов и усатых обитателей сельских амбаров, но что-то в этом ходе мыслей было. Что-то несомненно важное. Кандар тоже навострил уши, хотя явно слушал откровения Везима не в первый раз.

– Возвращаются. Не сразу. Сперва петля. Большая, огромная, чтобы сбить со следу, вымотать, узнать врага получше. Фелинт будет юлить, прятаться, запугивать… Но против своей природы не пойдет, вернется к логову. Не в само логово, конечно, не сразу. Кот пробежится по окрестностям, все изучит, убедится, что враг отстал. И лишь после этого, со всеми возможными предосторожностями, вернется в лежку.

Брак хмыкнул. После подобных объяснений становилось понятно, зачем Жерданы с утра устраивали весь этот балаган. Сбить хищников с толку, напугать, заставить бежать сломя голову. Гиены подобным образом выгоняли из воды гребневых медуз, правда, там использовались шугалки, подвешенные на флирах. А в лесу роль шугалок преотлично сыграли обвешанные хламом братья в разноцветных хламидах.

– А потом? Если враг не отстал?

– Коты тупые. Если в первый раз не сработал трюк, они пойдут на вторую петлю. Сил у фелинтов уже поменьше, да и враг наверняка тоже устал… Поэтому вторая петля короче, иногда в два, три раза. И если враг отстал, к логову они придут куда более усталыми, и обследовать окрестности будут менее тщательно. И вот там их уже буду ждать я.

– Мы, – поправил Кандар. – Я, ты, Брак, и с десяток острых, смазанных дрянью кольев понатыканных где попало. Не считая прочих сюрпризов.

– Угу. Где попало, точно. Еще пару таких фраз, и в следующий раз я понатыкаю кольев в твою задницу и оставлю приманкой.

– А если враг не отстает? – уточнил Брак. – Продолжает идти по следу, несмотря на все уловки?

Кандар хмыкнул и демонстративно взвел пружину на тяжелом жахателе, невесть как оказавшемся в его клешне. Но под злым взглядом охотника посмурнел и аккуратно снял оружие с боевого взвода.

– Если враг не отстает, то фелинт либо продолжает бежать, либо дает бой. Причем там, где ему знаком каждый куст и каждое дерево. Хотя, для кота на этом, скорее всего, все кончено. Если преследователь и вымотался, то уж точно не настолько сильно, как котяра. Они плохо переносят долгие усилия. Порвать за минуту стадо скота – легко. Пересечь лес за час – запросто. Но полдня путать следы и бежать от преследователя – тут любой фелинт превратится в валящуюся с ног от усталости развалину, не видящую дальше собственного рыла. Здесь мы его и возьмем.

– Практично, – заметил Брак. – Это всегда срабатывает?

– Если за дело берутся не криворукие кретины – всегда. У нас есть опыт, хорошие, выносливые загонщики, удобная местность, вид на лежку и вы двое, на всякий случай. Главное, чтобы фелинты не подвели. А они никогда не подводят. Крутят восьмерку как миленькие, каждый шаргов раз. И никогда ничему не учатся.

– Ну, не все так просто, – добавил Кандар. – Подохнуть при охоте на фелинта можно запросто, особенно если попадется матерый, который уже однажды пережил загон. Такие на цветастые тряпки и шум не ведутся, сразу атакуют. Для этого Жерданы и тащат с собой целый арсенал, чтобы в случае чего просто забить тварь на месте. Им за такое полагаются лишние кри и бочонок пива, если выживут.

– Эти выживут, – проворчал Везим. В хриплом шепоте сквозило затаенное уважение.

До означенного охотником срока еще было порядком времени, но разговор сам собой затих. Везим возился с длинным двуствольным жахателем, к которому было намертво сведено лезвие топора, Кандар дремал, откинувшись на стуле, где-то в лесу троица братьев гоняла по болотам ошалевших фелинтов, а Брак размышлял. Благо, пищи для размышлений хватало.

Впервые за долгое время он оказался в роли ученика. Причем не так, как это происходило с тем же Часовщиком, где старший механик делился мудростью пусть и с младшим, но тоже механиком. В лесу все было по-другому, и Брак на собственной шкуре почувствовал то, что наверняка неоднократно испытывал Логи – ошеломление от количества свалившейся на него информации и чувство собственной бесполезности. Даже Кандар, который всю жизнь провел в степи и был старше всего на пару лет, – и тот знал о местных реалиях настолько больше, что на фоне Брака казался умудренным опытом лесовиком, с пеленок не вылезавшим из под замшелых коряг и добывшим свой первый эйнос года этак в три.

Странное было ощущение. Не сказать, что неприятное, скорее непривычное. И даже, пожалуй, немного притягательное.

Брак снова вытащил фигурку и принялся править сидящего на стуле человечка. Везим не обратил на это внимания, а вот Кандар встрепенулся и заинтересованно спросил:

– Это для забойки? На продажу делаешь?

Калека пожал плечами, выпрямляя фигурке руку. Та походила на причудливо изогнутую соплю и никак не желала становиться похожей на нормальную конечность.

– Скорее, для себя. Раньше я часто играл.

– Не садись за стол с Расконом, особенно со ставками. Рыжий сожрет тебя с потрохами и выплюнет в ближайший омут.

– Я и не собирался, – ответил Брак. – Если только сам предложит. Из меня не сильно хороший игрок.

– Предложит, – пробормотал Везим, правя лезвие топора. – Он всем предлагает.

– Никто не играет?

– Скорее, никто не соглашается, – пояснил Кандар. – Ты бы стал играть с противником, который заведомо сильнее тебя? Причем не просто сильнее, а сильнее настолько, что даже при победе ты будешь знать, что тебе попросту поддались.

Везим оторвался от своего занятия, хмуро посмотрел на сероглазого и проворчал:

– Детские игры.

– Напомни, мудрый лесной человек, кто владелец “Карги”? Под чьей толстой задницей ходят “Сирень”, “Архулас” и “Лесная Гнида”? – насмешливо спросил Кандар. – Может и тебе стоит начать играть, глядишь – разжился бы уже чем-нибудь. Хотя бы запасными штанами.

– Если бы я захотел, давно скупил бы половину вольных земель, а на сдачу еще какой-нибудь доминион из мелких. Кретины бегут на запад в поисках богатства, славы и прочей херни. Умные здесь живут для себя, для души. И никакие игры это не изменят.

– Забойка – это просто игра, – вмешался в назревающую перепалку Брак. – Она никак не связана с тем, насколько человек успешен или умен. Если кто-то хорошо играет – значит он долго учился и знает, как это делать правильно. А не потому, что впервые увидев фигурки он силой своего разума познал всю суть игры и с тех пор ни разу не проигрывал.

– Во! – поднял палец Везим. – Каждый мнит себя охотником, пока кушварка в жопу не клюнет.

– Брак, это самая занудная и скучная вещь, которую я слышал за последние недели. Как и сама Забойка. Ты поразил меня в самое сердце.

– Скучная она лишь для тех, кто кроме деревьев ни шарга в этой жизни не видел, – возразил калека, – Забойка является примитивным, но отражением жизни, дает возможность поработать мозгами тогда, когда нечем больше занять себя.

– И как же эта игра отражает вот это все? – показал руками вокруг себя сероглазый. – Грязь, червяков, вонючего Везима и твое занудство?

– Фелинты крутят восьмерку, да? – невпопад спросил Брак.

– Не только фелинты. Еще даргаши, выволки… – начал перечислять охотник.

– Восьмерка – это прием в Забойке, – перебил его калека. – Сложный, но эффективный. Берется одна фигурка, желательно помельче, и отправляется в петлю на вражескую половину поля. И там эта фигурка гадит противнику: уводит добычу, припасы, ломает строй и мешает охотиться. В идеале – вообще удачно уничтожает ключевую фигуру противника, пусть и ценой своей жизни. А потом возвращается на свою половину и, если надо, отправляется на второй круг.

– А разве игрок не будет тратить на это половину своего хода? – спросил Кандар, – Ну, то есть, движения на ход всего два, и тратить одно из них на бесполезную возню…

– Прием сложный. Я так не умею, – развел руками Брак. – Но я видел, как один флир за партию нанес противнику больше урона, чем весь остальной клан. Даже, если его уничтожат – соперник потратит на это свое время и силы, будет вынужден сломать и пересмотреть планы. Самое ценное в игре – не действовать по плану самому, а не дать этого сделать противнику.

– И причем здесь фелинты?

– Дай угадаю, тот самый флир играл против тебя?

В недрах накидки Везима едва слышно тренькнуло, словно крохотный колокольчик единственный раз ударил язычком по юбке. Брак дернулся.

– Ти-ха! – прошипел охотник.

Все в землянке замерло. Даже спертый воздух, казалось, сгустился еще больше. Единственными звуками, нарушавшими тишину, оставался шум леса над головой и едва заметная возня червяков.

Время текло медленно, вязко, с трудом отсчитывая проползающие мимо минуты. Потянувшийся было смахнуть крупную каплю пота с носа, Кандар был остановлен бешеным взглядом охотника, да так и замер на стуле с потешно поднятой рукой. Брак сидел неподвижно, чувствуя, как по спине стекает мокрое, насквозь пропитывая рубашку.

Ждали по ощущениям долго, целую вечность, хотя навряд ли прошло больше получаса. В какой-то момент Везим, до того напоминавший грязную кучу, сваленную в углу, вдруг подобрался, потянулся за жахателем…

И в этот момент в лесу заревело. Истошный, на два голоса вопль, захлебывающийся, бешеный и полный боли. Даже в надежном укрытии, которое давали стены землянки, этот звук пробирал до костей, заставлял вибрировать мышцы, о существовании которых Брак даже не подозревал. Схожий эффект производило рычанье одного знакомого отшельника, но в сравнении с лесной какофонией оно терялось, как теряется писк скиммера под колесами пробуждающегося гигатрака.

Везим испарился из землянки мгновенно, оставив после себя лишь дыру в сорванной крыше и осыпающиеся по стенам комья земли вперемешку с хвоей. Брак попытался вскочить за ним, но не рассчитал, занемевшие от долгого сидения мышцы подвели и он упал на пол, едва успев выставить вперед руки. Опытный Кандар столь глупых ошибок не совершал – поднялся неторопливо, не забыв смачно потянуться всем телом. Он помог Браку подняться, подхватил жахатель и полез наружу, цепляясь клешней за корни. Калека, ругаясь сквозь зубы и растирая колено, последовал за ним.

Лесная прогалина, еще утром представлявшая из себя запечатленное кистью неизвестного, но несомненно гениального художника полотно под названием “Безмятежная Умиротворенность”, утратила всякий намек на эту самую умиротворенность. Да и безмятежностью там не пахло.

Крохотный ручеек, огибавший густо усыпанный кустами пятачок земли под засохшей, наискось растущей плакальщицей, окрасился красным. Взрывая когтями почву, с корнем выдирая низкорослые заросли малины, на полянке бился в судорогах фелинт. Бился истово, исступленно, пытался найти опору для переставших вдруг слушаться конечностей… И не мог. Гигантский зеленошкурый кот, бессменный владыка и повелитель окрестных лесов, кричал от боли, навзрыд, сотрясая ревом приникшие к земле ветви плакальщиц.

И было от чего. Грудь и передние лапы пробили глубоко вонзившиеся деревянные колья, искусно закрепленные на стволе молодого орешника. Простейшая, примитивнейшая ловушка, в которую усталый фелинт влетел всей своей массой. Изогнутый луком ствол, лишенный удерживающей его растяжки, распрямился, глубоко вбив гигантскую, заточенную расческу в тело хищника. Неизвестно, какой ядреной отравой ушлый Везим смазал свою ловушку, но на кота она подействовало безотказно – мощные лапы подкосились, а свистящие в воздухе усы поникли, впустую сотрясая синими разрядами землю. Хотя и без яда фелинт был не жилец – один из кольев глубоко вошел в подмышку передней лапы и оттуда хлестала густая, багряная струя крови, заливавшая уютную полянку и смешивавшаяся с водой ручья.

Сжимая вспотевшими ладонями капитанский жахатель, Брак осторожно поковылял в сторону прогалины. Кандар давно убежал куда-то вперед, сходу вломившись в заросли колючего кустарника и оставив за собой ясно различимый след из каких-то серых тряпочек, в которых смутно угадывались обрывки драного плаща. Задерживаться у подыхающего фелинта калека не стал – тот уже даже не скулил, а изжелта-зеленые глаза успели подернуться мутной пленкой.

Зато за кустами, через которые Браку удалось продраться ценою пары длинных, мгновенно начавших кровоточить царапин, предстала совсем другая картина. Куда более драматичная.

Второй фелинт, чуть меньше первого в размерах и со светло-зеленой, лоснящейся шкурой, бился в силке. Тонкая, бледная паутинка дрожала, вибрировала, но крепко держала заднюю ногу, глубоко прорезав толстую кожу. На землю срывались редкие красные капли, а мощная лапа с матово-блестящими когтями потемнела от крови. Зверь пытался извернуться, чтобы разгрызть коварную ловушку, усы воинственно топорщились и искрили разрядами, а из пасти вырывался тот самый, пробирающий до печенок рев…

Но напротив фелинта невозмутимо стоял Везим. Стоял спокойно, будто праздный зевака на площади, высматривающий кабак на побухать. В руке охотника плавно раскачивался короткий дротик с зазубренным острием, при виде которого хищник прижимался к земле и оставлял попытки дотянуться до силка. Глаза его, огромные, немигающие, с разноцветными радужками, неотрывно следили за охотником.

Везим резко взмахнул рукой, но дротик не кинул. Фелинт дернулся влево, припал к земле, взрыкнув от боли. В этот момент рука лесовика пошла на второй замах, и оружие, прошуршав по воздуху оперением и блеснув наконечником, глубоко вонзилось в холку. Кот взвыл, всплеснул лапами, перекатился, подняв в воздух облако сухой хвои и раскидав вокруг крупные, колючие шишки. Охотник неторопливо потянулся за следующим дротиком, целая охапка которых торчала из ближайшей кочки.

Прислонившийся спиной к плакальщице Кандар смотрел куда угодно, только не в сторону расправы над зверем. В руке его была зажата дымящаяся трубка, которой сероглазый глубоко, до саднящего горла и слезящихся глаз, затягивался, поминутно откашливаясь и сплевывая на землю. Выбравшемуся из кустов Браку он вяло махнул рукой, предлагая занять место рядом с собой, после чего в очередной раз присосался к трубке.

Фелинт рычал и плакал, Везим методично и расчетливо кидал дротики, хвоя постепенно сменяла цвет с желтого на красный, а Браку тоже захотелось закурить.

Развязка наступила неожиданно. Притихший было хищник вдруг подобрался, съежился в комок и затих. Охотник отложил в сторону очередной дротик и потянул из-за спины жахатель.

Рывок был великолепен. Если бы где-то в мире раздавали награды за самое прекрасное и одновременно ужасающее зрелище, прыжок смертельно уставшего фелинта наверняка бы занял одно из первых мест. Сжавшаяся, словно огромная, живая пружина, тварь резко распрямилась, бросаясь на докучающего ей двуногого всей своей массой, нимало не заботясь о сохранности задней лапы.

Паутинка натянулась и с тонким, мелодичным звоном порвалась, успев напоследок до костей ошкурить часть лапы. Торжествующий рев фелинта, получившего, наконец, шанс достать обидчика, волнами прокатился по лесу. Взмыли в воздух трещащие синим усы, вытянувшиеся на длину человеческого роста, передние лапы метнулись вперед…

Везим плавно шагнул в сторону, пропуская летящего зверя мимо себя, после чего хладнокровно разрядил жахатель в мягкое подбрюшье. Дождался, пока отброшенный в сторону фелинт попытается подняться, после чего подошел ближе и жахнул во второй раз. В то же самое место. Огромный кот издал напоследок едва слышный, сиплый стон и затих, раскинув усы по поляне и заливая землю кровью из разорванного синей вспышкой живота.

Брака скрутило. Кандар отвернулся и до хруста сжал зубами трубку. Везим высморкался.

На краю прогалины из леса вышла нелепая троица гремящих накидками Жерданов. Старший снял с головы гогглы, прищурился, окинув взглядом происходящее, после чего разочарованно выдохнул. Потянулся в карман, не глядя достал горстку мелочи и высыпал ее в требовательно протянутую руку Жердана-младшего. Братья пошушукались, прыснули усталым смехом, после чего откупорили по бутылке с пивом и потопали к мертвым фелинтам.

С верхушки плакальщицы им вслед заорал осмелевший визжик.

Глава 17

– Вот это я понимаю, охота! – важно поднял палец Шаркендар, зачерпывая ложкой белесую, рассыпчатую массу прямиком из ракушки, – Страсть, азарт, вскипающая в крови ярость при виде готового к прыжку зверя! Благородная усталость и заслуженный отдых, приправленные свежей, сразу с огня, дичью. Это не кочевники с их варварством, когда обленившиеся ублюдки даже жопы с сидений не удосуживаются поднять, жахают на ходу. Здесь все настоящее, дышащее дикой природой, которую могут обуздать лишь сильные телом и духом!

– Ты когда в лесу в последний раз был, суровый…

– Вояка.

– Убивака грозный, а улиток жрет, – подытожил Жердан Младший, придирчиво выбирающий из двух топоров менее замызганный.

– Сами жуйте свою вонючую кошатину, мальцы. Вас еще на свете не было, когда я своего первого шатуна взял. И не глушилом поганым, а честной рогатиной…

– Дед дело говорит, – почмокал губами довольный Везим, прихлебывая пиво. – Глаза в глаза, да.

На лице охотника впервые за долгое время играла улыбка, на удивление приятная глазу и даже ласковая. Выданный ему бочонок с замысловатым штампом на пузатом боку добавлял улыбке искренности, а пара зеленых кристаллов, доставшихся лесовику от довольного Раскона, так и вовсе норовили растянуть уголки губ куда-то к ушам.

Брак в обсуждении участия не принимал, отмалчивался. Никакой разницы между охотой кочевников и лесовиков он не заметил – что там грязь, кровища и жестокость, что здесь. Эффективность забоя, поставленная во главу всего, никаких лишних телодвижений или сантиментов. Разве что масштаб происходящего в клане был куда больше, и добычу они собирали всю, вплоть до самой мелкой. Лесовики в этом плане щепетильностью не отличались – распотрошили и ободрали фелинтов прямо на прогалине, после чего в три захода перетаскали трофеи на плот, не забыв по пути опустошить облюбованную улитками скалу, примеченную глазастыми Жерданами во время загона.

Куда более привычный Кандар уже отошел от произошедшего и почти вернул себе привычную многословность, но даже он нет-нет, да и застывал не окончив движения, а серые глаза слепо смотрели в никуда.

Да и некогда им было обсуждать – Раскон поручил механикам на скорую руку расширить и настроить холодильный ящик “Карги”, чтобы туда смогли влезть отрубленные кошачьи головы. И даже сподобился объяснить, зачем это нужно – в Подречье, крохотной, домов на пятнадцать, промысловой деревушке еще две недели назад разместили заказ на пару фелинтов, кошмаривших местных лесорубов. Добыча богатая, как и награда, но делать недельный крюк в такую глушь никто из солидных горжеводов не собирался. А несолидным за такой заказ браться боязно – далеко не на каждом плоту был охотник, не уступающий талантами Везиму. К тому же, распробовавшие человечину хищники – противник куда более осторожный и опасный, чем вчерашняя парочка. Именно после стычек с такими на реке остаются гнить пустые горжи, терпеливо поджидая наткнувшихся на бесхозное сокровище счастливчиков.

“Вислая Карга” в Подречье тоже не собиралась, но после вчерашнего изменила маршрут. Благо, на пути подвернулось тихое лесное озерцо, где на ремонте якорилась мелкая, насквозь проржавевшая горжа с помпезным названием “Душитель Пяти Тысяч”. Когда суда сплотились, бравый, но слегка потасканный капитан Легван, неумело скрывая радость, перекупил у Раскона контракт на доставку флотилии плотов выше по течению, после чего “Душитель”, надсадно завывая единственным толкателем, пополз дальше на запад. А Шаркендар резко вывернул рули и повел плот на юг, в направлении Подречья.

– Сдадим эти головы, заодно возьмем что-нибудь на доставку, – пояснил Раскон, провожая взглядом удаляющуюся горжу. – Главное, чтобы выглядели свежими, никто не будет разбираться, те ли это фелинты.

Спорить никто не стал, да и зачем? На западе каждый вертится как может, никто в здравом уме не откажется заполучить награду, ровным счетом ничего не делая. К тому же, фелинтов они действительно убили, а чем меньше хищников, тем легче живется местным артельным. Так ведь? Брак собирался спросить про то, что произойдет, если обман раскроется, но Раскон его опередил веским:

– Зима все спишет.

Брак не в первый раз слышал это выражение. Его употребляли все: от почти всемогущего Пунтара до самого распоследнего плотовика, клянчащего ремонт движка в долг. На жаргоне лесовиков это означало примерно “не забивай голову, все утрясется само собой” и зачастую являлось последним, самым убойным аргументом в любом споре.

– Синие этого так не оставят. Меня будут искать! – вопил незадачливый должник, ведомый крепкими парнями куда-то за стену.

– Зима все спишет, – ласково улыбался ему кредитор, кивая проходящему мимо стражнику и демонстративно хрустя костяшками пальцев.

Поэтому спорить с таким весомым доводом Брак не стал, сосредоточившись на сведении морозильного ящика. Кандар, несмотря на обширнейшие знания и браваду, неумело управлялся с мелкими деталями, да и греть у него выходило плохо. Что для однорукого было простительно. Зато для Котобоя привычная работа стала отличной отдушиной, позволявшей отвлечься от навязчиво лезущих в голову картин вчерашней бойни.

Лежащая рядом голова фелинта укоризненно наблюдала за их возней засиженными мухами глазами.

Вдали от поселений Брак сполна оценил слова сероглазого о том, что они двое – механики, а не охотники. За исключением загона фелинтов и болтания на флире, с плота им выходить практически не приходилось. Зато Везим и Жерданы проявили себя во всей красе, доказывая делом, что Раскон не зря платит им кри.

Эти четверо чистили реку и окрестные берега с поистине шарговой эффективностью, прерываясь лишь на то, чтобы пожрать, выпить и похвастаться. На палубу летела рыба, улитки, дохлые кушварки со свернутыми шеями, какие-то редкие лохматые кусты с красными листьями, грибы, мертвые визжики, молодой выволк с широким гребнем мягких, еще не успевших набрать яда иголок… Один раз Жерданы даже приволокли шевелящийся мешок, полный крупных, с ладонь, пауков ярко-сиреневой расцветки. Мешок спустили на кране за борт, предварительно подвесив снаружи пару увесистых ракушек, а братья долго чистили одежду от липкой, полупрозрачной паутины и влажно поблескивающих пятнышек ядовитой слюны.

Пользуясь изгибами русла реки, которое в некоторых местах едва позволяло протиснуться широкому корпусу горжи, добытчики срезали путь едва ли не на каждой петле, выныривая из прибрежных кустов с очередной порцией трофеев. Везим даже не стал спускать на воду лодку, чтобы не толкаться бортами с массивным плотом.

Да и горжа не отставала. Освободившись от гнета связки плотов, “Карга” раскинула за кормой настоящую паутину – сложную ажурную конструкцию из металла, трубок и веревок, защищающую нежные медузьи сетки от рыбин, коряг и изгибов речного дна. Сосредоточенно пыхтящий на своем возвышении Шаркендар, ради такого случая даже притормозивший с традиционным полуденным пьянством, при малейших признаках опасности поднимал всю конструкцию из воды длинным, тугим рычагом, отчего скрытый в недрах подсобки движок надрывно стонал и скрипел. Зато в баках горжи, сперва неохотно, но с каждой минутой все сильнее начинала стучать капель эйра из гибких, ребристых трубок.

Со все увеличивающейся грудой дохлого мяса пришлось разбираться механикам. Брак было запротестовал, но усмехающийся Кандар предложил еще раз внимательнее изучить договор, и калеке пришлось браться за торденовский нож. Наблюдавший за этой сценой Раскон хмыкнул, посоветовал воспользоваться рукавицами, после чего утопал к себе.

– Раньше разделкой занимался младший Жердан, ну и Шарк помогал, – пояснил Кандар, потроша отливающую красным рыбину, длинную и мясистую, как колбаса северян. – Так что можешь смело требовать с него сатисфакцию.

– Что требовать? – буркнул Брак, с отвращением ковыряясь в мокрых паучьих тушках. Волосатые лапы подергивались и осыпались на палубу дождем сиреневых шерстинок. – Где тут вообще эйнос? В заднице?

– В заднице. Там еще два пупырышка, маленьких, надо подцепить сбоку.

– Это отвратительно. Надо было подольше с морозильником провозиться. Этак, до послезавтра.

Из надрезанного паучьего брюшка брызнуло густым и желтым. Брак отшатнулся, выронив нож и принялся грязно ругаться.

Несмотря на обилие добычи, после разделки от нее мало что оставалось. Костяшки эйносов – от крохотных, с ноготь паутинников до широких колец кушварковых ветродуек, которые без особых сложностей можно было надеть на руку как браслеты – все они ссыпались в общий таз. Изредка, по указке Кандара, из мертвых тел извлекались и другие ценности, вроде крохотной овальной губки, сидевшей глубоко под жабрами серебристой саляки – такие отлично фильтровали речную воду и много где использовались. Все остальное без жалости отправлялось в реку.

За “Каргой” тянулся длинный, скрывающийся за ближайшим поворотом, след бледно-розового: по расходящимся от горжи волнам весело скакали ошметки шкур, паучьих лапок и распотрошенных неумелой рукой рыбин. В воде безостановочно плескало, мелькали темные, влажные спины.

– Это отвратительно, – в который раз пробормотал Брак, выковыривая из раковины очередную улитку.

– Куда отвратительнее тебе станет, когда ты поймешь, что все вот это, – Кандар указал рукой на заваленный костяшками тазик. – Все вот это не стоит даже одного фелинтовского разрядника. Точнее, стоить оно столько может, но продавать ты будешь до зимы. Либо придется сдавать на вес, либо везти куда-нибудь далеко, где тебе дадут полную цену. А разрядник даже в самой засранной визжиками деревне у тебя купят еще вчера, солидно при этом переплатив.

– И за каким шаргом мы этим занимаемся?

Злобствовал Брак больше для порядка. Даже самому тупому джорку понятно, что фелинты – разовая удача. Как и подвернувшийся выгодный контракт. Горже нужен металл, эйр, эйносы, а команде нужно пиво, жрачка и кри. Раскон подходил к делу практично, не упуская своей маленькой, но постоянной выгоды. Даже, если ради этого приходилось каждый вечер отмывать палубу от всякой дряни и выслушивать нудеж тех, кому не посчастливилось заниматься разделкой.

– Стоило нанять сюда не механика, а мясника. С полным набором конечностей.

– Ты слишком много общался с Везимом, Четырехпалый. Встань, выдохни, взгляни по сторонам. Красиво ведь?

Брак с трудом распрямился и выразительно посмотрел за корму. Тушку выволка отнесло к прибрежным кустам и оттуда доносился смачный хруст, прерываемый тихим, утробным рычаньем.

– Смотри на это, как на некую лесную справедливость. Река кормит нас, а мы кормим реку. В итоге все возвращается туда, откуда пришло.

– Давай потроши, любитель справедливости.

– Я не могу, у меня лапка, – помахал в воздухе клешней Кандар. – На сегодня ты – повелитель ножа и рыбьих потрохов, крутись как джорк, но сделай. Считай это очередной проверкой.

– Говно. – пробормотал Брак.

Сероглазый просиял, словно услышал откровение самого Тогвия, и пошел облегчаться в нависшую над кормой кабинку.

– Наша жизнь, она как эта река, малец, – донесся сверху хриплый голос.

“Карга” вышла на широкий участок, и старик сполна этим воспользовался, жадно присосавшись к фляге. Сморщенный, острый кадык ходил взад-вперед как поршень компрессора. Залившись, Шаркендар прокашлялся, упихал под десну кусок красноватой смолы и развил свою мысль:

– В нее ссут, сваливают мусор, а на поверхности болтаются куски выпотрошенных трупов. О, еще гадят!

– Катись к шаргу, дед! – донеслось из кабинки.

– В конце ты, в облаке ссанины, приплываешь к огромной горе из тех, с кем был знаком в жизни. И прежде, чем успеваешь опомниться, – сам оказываешься ее частью. А река услужливо прибивает к твоему трепыхающемуся телу очередную порцию мусора.

По гладкой поверхности воды застучали редкие, крупные капли начинающегося дождя. Ветер налетел, рванул навес, по воздуху заполоскал незакрепленный конец растянутой на огромной раме зеленой шкуры.

Из леса показались недовольные братья, сгибавшиеся под тяжестью чего-то увесистого.

Брак мысленно застонал, перехватил нож и воткнул его в задницу очередного паука.

Дорога до Подречья заняла три дня, за которые Брак узнал о работе сборщика больше, чем за всю свою жизнь в клане. Руки болели, спину ломило, а плотная ткань каучуковых перчаток, казалось, намертво приросла к коже. К счастью, безумная охота первого днявдали от поселений быстро сошла на нет, насытившиеся Жерданы покидали плот все реже, предпочитая ленивое таскание тяжестей, и лишь Везим неустанно пополнял горку добычи. Впрочем, делал он это за троих, так что работы у Брака по-прежнему оставалось много.

Отвлечься помогало разное. Все же, повседневных занятий на плоту куда больше, чем в душной мастерской или кузове трака. Мелкий ремонт горжи, сортировка эйносов, заправка банок, безуспешные попытки заставить шевелиться железную ногу… Кандар помогал как мог, но толку от этого не было – сил у Брака попросту не хватало, да и навык отсутствовал. Все равно, что пытаться связать свитер языком – противоестественно и противно, хотя, теоретически, возможно. Надо было либо полностью менять протез, чего Брак делать категорически не хотел, либо продолжать пыжиться. Этим он и занимался по вечерам, залившись эйром и вполуха слушая пьяные побасенки Шаркендара.

Дважды, когда погода позволяла, с горжи устремлялся в небеса хрупкий флир. На второй раз ощущения от полета ничуть не притупились, зато страх почти ушел, так что Брак наконец занялся тем, ради чего на плоту вообще существовало летающее недоразумение – поиском добычи. Раскон, недоверчиво погмыкав, все же согласился выдать ему окуляр, настрого запретив снимать с шеи витой кожаный шнурок. Окуляр оказался непривычным и явно дорогим – трубки было две, линзы там стояли разные, расцвечивая однородное зеленое море новыми оттенками. Серо-зеленые плакальщицы сменяли цвет на синий, скалы темнели почти до черноты, а изумрудная трава на редких полянах полыхала красным. Подобное многоцветие с непривычки било по глазам и кружило голову, зато позволяло легко находить все, что выбивалось из привычной картины. Лента реки, к примеру, пробивалась сквозь листву ярко-голубым, и переведя взгляд дальше к горизонту можно было заметить многочисленые отблески исполинской сети озер и речушек, связавших западные леса воедино.

Вид у Брака был настолько ошалевший и довольный, что в следующий раз Кандар, бурча под нос что-то непристойное, выгнал калеку с кресла и отправился наверх самостоятельно, залихватски раскачивая флир во время взлета. Провожающий его взглядом фальдиец довольно кивнул и пояснил разочарованному Браку:

– Первый раз за полгода не жаловался и попросился сам.

– Я не понимаю, как от такого можно отказываться. – покачал головой механик, втыкая в барабан лебедки изогнутый штырь стопора.

– Даже любимое дело быстро становится обузой, когда переходит в категорию обязанностей. И это нормально, если у тебя все в порядке с головой, – кивнул Раскон на крохотную лодочку и недовольного охотника, заливающего в горловину бака эйр из кривого ведра. – Везим, солма пропустил!

– Занят, – буркнул охотник. – Все равно он мелкий.

– Солм!

– Я схожу, – потянулся за сачком Брак.

Раскон гмыкнул и грузно плюхнулся в кресло рядом с лебедкой. Натянул на нос затемненные гогглы и принялся высматривать в небе флир.

Солмы Брака поражали. Еще в клане он неоднократно задумывался, откуда берутся гравики, без которых немыслимо существование большей части тяжелого вооружения. Скрапперы, баданги и сверхтяжелые пружинные метатели – все это требовало уйму этих маленьких, но незаменимых эйносов. Даже гигатраки и прочая колесная техника зачастую зависели от них, когда требовалось точечно снизить нагрузку на отдельные участки конструкции, и это не говоря уже о цепах. Клановые происхождением гравиков особо не заморачивались – в степи их достать было почти негде, зато с рынков свободных городов и на торгах выметали все подчистую, не скупясь на кри.

Оказалось, что ценнейшие эйносы добываются из мелких, похожих на вытянутые слизистые комочки, медуз, которых лесовики прозвали солмами. Возможно, даже дальних родственников величественных океанических пузырей. Солмы были абсолютно безобидны, редко вырастали до размеров больше кулака, и основную часть времени проводили закопавшись в жирный ил, скапливающийся в прибрежных заводях и лесных озерах. Там они и висели неделями, неспешно дрейфуя в глубине и баламутя ил своими эйносами, лишь изредка поднимаясь на поверхность для поиска пары. Попавшие в сферу невесомости рачки, рыбешки и прочая мелкая живность терялись и беспомощно бултыхались, становясь легкой добычей для тонких, паутинистых щупалец.

Ловить их было легче легкого, достаточно заметить на поверхности водоема вспухший бугорок воды и вооружиться длинным сачком. И эта простота сыграла с солмами злую шутку – их вычищали с реки все, кому не лень, не брезгуя бесполезным молодняком. Дошло уже до того, что в последние годы можно было целый день плыть по глухим местам, так и не наткнувшись на заветный водяной холмик. Раскону, впрочем, на это было плевать – даже крохотные гравики ценились высоко, и брезговать такой добычей он не собирался.

Вытаскивая из сачка полупрозрачный комочек солма, Брак поежился от склизкого, влажного прикосновения, после чего аккуратно взрезал студенистую массу, извлекая на свет гравик. Как и ожидалось, размерами тот едва доставал до мизинца ребенка, и в целом был бесполезен. Рыжий, однако, придерживался другого мнения. Повинуясь его жесту, Брак отправил гравик в отдельный ящик, тяжелый, с мощным засовом, где собирались самые ценные эйносы.

Сейчас этот ящик почти пустовал. На дне, свернутые в тугие спирали, валялись лишь усы фелинтов. Их Везим срезал с морд первым делом, не дожидаясь даже, когда хищники закончат дергаться. Длинные, почти в два человеческих роста, гибкие хлысты, покрытые едва заметным зеленоватым пушком, усы оканчивались лохматыми кисточками, напоминавшими прически островных дикарей. Кисточки скрывали то, ради чего на огромных кошек вообще охотились – двузубые костяшки разрядников. Раскон настрого запретил извлекать эйносы из усов, мотивируя это тем, что в таком виде на трофеи позарятся не только желающие заполучить в свои руки карманную молнию, но и любители диковинок с севера. По словам Шаркендара, республиканская знать готова была платить золотом по весу за возможность владеть таким необычным кнутом или блеснуть на приеме теплой одеждой из фелинтовских шкур, которые сейчас старательно скоблил железной щеткой младший Жердан.

– Красный! – внезапно крикнул Раскон.

Брак замер, не зная, что делать, и едва не был скинут за борт пронесшимся мимо Жерданом. Не обратив внимания на растянувшегося по палубе механика, тот выбил стопор из лебедки и изо всех сил навалился на рукоять, гулко ухая на каждом обороте. Подоспели остальные братья, налегли, барабан застучал, набирая ход.

– Горжу под кроны! – вновь скомандовал рыжий, – Усыпляй.

Палубу качнуло, гул толкателей утих. “Карга” нехотя принялась разворачиваться к берегу. Шаркендар завел плот под троицу раскидистых гиуров, сплетенные корни которых напоминали клубок лоснящихся, размножающихся змей.

С деревьев повалился мусор и листва. Окруженное облаком ругани, сверху рухнуло кресло с прикрывающим лицо Кандаром. Братья сноровисто закрепили флир, помогли слезть исцарапанному механику. Серые глаза его смотрели испуганно, а рука до белых костяшек сжимала древко флага.

– Драк. Оххх, гразгова блевота, как же я это не люблю…

– Тишина. Усыпляем здесь все. Брак на скраппер, Кандар к двигателю. Где носит Везима?

Суеты не было. Несмотря на вполне реальную опасность, горжеводы паниковать не стали. Жерданы свалили в кучу все жахатели из своих многочисленных запасов и принялись сноровисто скармливать им разномастные банки. Раскон ушел в подсобку, откуда вернулся со здоровенным арбалетом. Натягивалась эта дура тяжелым воротом, а стреляла чем-то навроде коротких, железных штырей с белым оперением. Шаркендар поудобнее устроился в кресле и закемарил.

Ждали долго. Как Брак ни вглядывался, ничего, кроме плотного слоя зелени, не было видно. В голову лезли глупые мысли, вроде того, как быстро получится разбудить компрессор, чтобы скраппер смог жахнуть во второй раз. Глупые, потому что механик прекрасно представлял себе, что такое драк, и что он может сделать с горжей. Довелось лицезреть одного недавно.

Хотя как, недавно? Охота у Северной Подмышки сейчас казалась ему чем-то невообразимо далеким, будто произошедшим в прошлой жизни. Воспоминание всплыло, словно утопленник, грязным незваным приветом из тех времен, когда самой большой проблемой был вечно бухающий Джус и его шаргов долг…

Ноздри Брака щекотнул знакомый, гнилостный запах, грубо выдрав из воспоминаний. От неожиданности он излишне резко обернулся, забыв выпустить рукояти, скраппер наклонился и протяжно скрипнул.

– А ты бесстрашный, я погляжу, – доверительно прошептал неслышно подошедший Кандар, прихлебывая из кружки, – Спать с открытыми глазами в такое время…

– Если драк нападет, все это бесполезно, – ответил Брак. – Даже скраппер.

– Не нападет. Хотя ты прав, бесполезно. Но следовать примеру Везима, пряча задницу в какой-нибудь лесной канаве, я не собираюсь. Подыхать следует чистым, сытым, слегка пьяным и, желательно, в живописном месте.

В подтверждение своих слов, Кандар глотнул из дымящейся кружки, закинул в рот что-то хрустящее и с видимым наслаждением задвигал челюстью. У Брака засосало под ложечкой. Запах вурша и хруст медузок он узнал бы с закрытыми глазами, надетым на голову ведром и без сознания.

Спроси любого вольника, чем пахнет кочевник – тебе без промедления ответят, что проклятые клановые пахнут вуршем. Уже потом припомнят запах эйра, железа, отработки, немытых тел и крови невинных младенцев, но самым первым вспомнят именно вурш. И не зря – напиток кочевников за пределами вольных земель популярностью не пользуется, да и доставать его тяжело. А вот сами клановые глушат его постоянно, заливаясь вонючей темной жижей по самые уши.

Брак об этом знал не понаслышке – сам таким был. Последние недели дались ему тяжело, руки то и дело сами собой кипятили воду в кружке и тянулись к карману. Увы – давно уже пустующему. Доставшиеся от Оршага кубики закончились еще на “Вдовушке”, а новые купить было попросту негде. Да и навредило бы это его истории, вычислять клановых по вонючему пойлу – давняя забава у лесовиков.

Тем удивительнее было наткнуться на целую кружку напитка в самом сердце западных лесов. В руках у того, кого от любых клановых привычек должно пробирать злостью и выворачивать наизнанку. Не выдержав напора любопытства, Брак шепотом спросил:

– Что это за дрянь? Воняет хуже, чем обожравшийся навоза джорковый движок.

– А ты, я погляжу, разбираешься в движках, – усмехнулся Кандар. – Это вурш, клановое пойло.

– Тот самый?

– Угу. Воняет гадостно, но, если распробуешь, сложно от него отказаться, – Сероглазый мечтательно поднял глаза вверх, хлебнул из кружки и пояснил: – Нас сборщики постоянно вывозили на разделку туш. Закинут в прицеп с десяток рабов и шпарят по жаре часами. Лютороги, джорки, пару раз даже драки. Но чаще всего возили на гребневых медуз. Здоровые твари, ядовитые, орут невыносимо… Только вуршем и спасались, его из этих самых медуз делают. Глупо на жаре вонючий кипяток хлестать, но помогает. А теперь и не могу без него.

Брак мысленно поежился, вспоминая свой опыт с медузами, и сочувственно покивал головой.

– Дать попробовать? – неправильно понял его мысли Кандар. Или, наоборот, излишне правильно.

– Не уверен, что мой желудок это выдержит, – пробормотал калека, борясь с желанием немедленно заорать: “Да!”

– Настаивать не буду. Вурш на рынках почти не достать, а хороший – так и вовсе невозможно. Но на пару кружек в неделю моих заработков хватает.

– Гразгова отрыжка… Уверен, что я об этом вскоре пожалею, – горячо прошептал Брак. – Давай сюда свой кубик и рассказывай, что с ним делать…

Хлопок исполинских крыльев ударил над головами, когда кружки уже почти опустели. С деревьев посыпалась труха, по реке прошла мелкая, стремительно удаляющаяся вверх по течению рябь. Брак, старательно крививший рожу, изображая отвращение к вуршу, едва не поперхнулся, умудрившись обжечь язык и десны. Опытный Кандар лишь вжал голову в плечи, провожая взглядом что-то синее и блестящее, мелькнувшее в просвете листвы.

– Ну вот и все, улетел падлюка, – заключил сероглазый, одним глотком опустошая кружку, – Реки всегда проверяет в последнюю очередь. Драки слишком хорошо видят эйр, на его фоне легко прятаться.

– Не то, чтобы это сильно помогало медузам, – машинально ответил Брак, повторяя маневр с кружкой. – Гадость этот вурш.

– Сделай одолжение, пополни ряды остальных слабых духом и не покушайся на мои запасы.

– Но что-то в нем определенно есть, – спешно поправился калека. – Такая легкость сразу на душе, что больше пить не надо. Даже счастье.

– Как бочку дерьма с утра выхлебать, и ходить весь день довольным, зная, что худшее уже позади.

– Лучше гразга живьем сожрать. После него и дерьмо покажется…

– Поймать бы суку летающую, – хрипло пробормотал невесть откуда взявшийся Везим, по обыкновению мокрый и вонючий, заставив обоих механиков испуганно вздрогнуть.

Раскон стянул с лица затемненные гогглы, разрядил арбалет в ближайшее дерево и скомандовал отплытие.

Из-за вынужденной задержки с драком, к Подречью горжа вышла лишь к вечеру третьего дня, заметно отстав от намеченных фальдийцем планов. Раздосадованный рыжий, не скрывая недовольства, велел остаток пути идти под фонарями, стремясь во что бы то ни стало успеть в поселок до ночи. Ломиться в закрытые ворота и ночевать на воде, когда за стенами горит огонь и развлекаются местные, не хотелось никому. Особенно Шаркендару, который выжимал из неповоротливой махины всю возможную скорость.

На реку уже давно опустились стылые осенние сумерки, а краски окружающей природы выцвели, оставив лишь бесконечное многообразие оттенков серого и голубого, когда из-за очередного поворота показался короткий деревянный причал. Куда короче и меньше, чем в Приречье, здесь он скорее походил на большие мостки, с которых так удобно стирать по утрам грязные труселя.

Вопреки всем писанным и неписанным правилам жизни на западе, свет в поселке не горел. Не было видно ни отблесков костров, ни луча фонаря с вышки – ничего. Угрюмо топорщился кривоватый бревенчатый частокол, за которым смутными тенями возвышались крыши домов, а двустворчатые ворота никто не удосужился закрыть. Заподозривший неладное Раскон велел останавливаться и якориться, не приближаясь к причалу. Навалившаяся после усыпления эйносов оглушительная тишина лишь укрепила команду во мнении, что с Подречьем что-то не так.

Брак, как и все остальные, пристально вглядывался в негостеприимный берег, ища объяснение происходящему, когда орудующий главным светильником горжи Шаркендар нащупал лучом света что-то интересное. Точнее, кого-то.

Купаясь в синем цвете фонаря, отбрасывая на стену густую изломанную тень, рядом с воротами стоял высокий, широкоплечий бородач. Стоял спокойно, неподвижно, словно вечерний забулдыга, сосредоточенно вспоминающий о том, как правильно мочиться. Облачен он был в красно-бурую рубаху и серые, едва достающие до колен, штаны. Попав под свет, бородач встрепенулся и медленно повернулся в сторону реки всем телом.

И так с трудом унимающий грохот сердца и стук крови в ушах, Брак оцепенел и до хруста вцепился руками в рукоятки скраппера.

Глаза жителя Подречья, мутные, белесые, смотрели прямо на него. Мертвые глаза на мертвом лице, оскалившемся совершенно нечеловеческой гримасой. А длиннополая рубаха из грубой серой ткани – краса и единственная гордость беднейших обитателей лесов – оказалась не красной. А залитой кровью, от горла и до самого паха.

Откуда-то позади Брака раздался испуганный выдох и отчетливый лязг взводимой пружины.

Глава 18

– Пьяный?

– Не похоже. Стоит ровно, не шатается.

– Перепил малец, зарезал кого-то…

– Гхм. А свет где? Кандар, принеси окуляр, который ночной. И банку заправь.

Тихие, вполголоса, переговоры доносились до Брака будто издалека. Перед его глазами вставали старательно изгоняемые из памяти искатели во главе с жутким безглазым покойником. Как его звали? Что-то на С, или на Г. Сомрат?

Мысли путались, вытесняемые из головы одной единственной, стремительно захватывающей все его существо: “Немедленно бежать и не оглядываться”. Мертвецы с “Вдовушки” все-таки догнали свою ускользнувшую жертву, пусть на это им и понадобился целый месяц. Сверхъестественная лесная жуть, которой точно не место под лунами Гардаша, вернулась на землю в обличье бородатого лесоруба из лесной глуши. И, судя по тишине в Подречье, явно успела натворить дел.

– ..жет напали? Зря мы тут торчим поперек реки…

– Свет не глушить, эйносы не усыплять. Кто бы на них напал? До степи больше тридцати миль.

– Бандиты? Зверье? Этот, крылатый…

– Драк?

– Крыши целые. Драк бы все пожег к шарговой матери.

– Гхм.

Вернувшийся из кладовой Кандар протянул Раскону окуляр – массивный, перевитый трубками, с торчащей сбоку банкой и крохотным, в сравнении с ней, отверстием линзы. Фальдиец поколдовал над устройством, пощелкал рычажками и поднял тихо загудевший прибор к глазам. Жерданы, не дожидаясь команды, принялись звякать оружием и облачаться в гибкие панцири, сведенные из плотно подогнанных костяных пластинок. Шаркендар курил уже третью трубку, поминутно сплевывая за борт и сдавленно кашляя в кулак.

– На вышках пусто. Стена целая, ворота не выбиты. Дома… Дома, крыши целые. – бормотал фальдиец, прильнув к окуляру. – Что-то горело? Гхм.

– С мужиком что? – не выдержал Кандар. – Меня до печенок пробирает, как он на нас смотрит.

Раскон на его слова внимания не обратил. Покрутил рукоятку устройства, чем-то хрустнул и принялся осматривать реку и прибрежные заросли, подолгу задерживаясь взглядом на самых темных участках. Ночь уже рухнула на реку, окончательно сожрав все намеки на цвета, а вода только начинала разгораться голубым – на холоде эйр светился неохотно, подолгу просыпаясь и почти не испаряясь.

– Берега чистые. Либо хорошо прячутся, либо действительно никого.

– От ночника-то?

– Гхм.

– С мужиком что, Рас? – Кандар нервно пробарабанил пальцами по клешне. – Кого бы тут ждали, нас что ли? Здесь такая глушь, что можно месяц просидеть и даже вшивого плота не увидеть.

– Сюда цепы приходят. Увозят…

– Бутылки, – прервал Жердана фальдиец. – Никому в голову не придет нападать ради бутылок, пусть в них и разливают “Горные слезы”. Болезнь? Дикие звери?

– Уходим отсюда, – прокашлял Шаркендар, – К шаргу такие загадки, сам говорил.

– Раскон, ты меня вообще слушаешь? – едва не проорал Кандар, насколько вообще возможно орать шепотом. – Что с мужиком?

Фальдиец хмуро посмотрел на него, но окуляр перевел. Темнота стояла уже непроглядная, Левый и Правый не успели еще взобраться на небосвод, поэтому единственным источником света по-прежнему оставался луч фонаря, направленный на стоящего лесовика.

– Он выглядит больным. Кровь, глаза мутные… Квентийская Лихорадка? – пробормотал Раскон, подстраивая прибор. – Бледный.

– Не вздумай окликнуть, – быстро прошелестел старик. – Эта дрянь заразнее, чем Сопливая Милна из Утробушки.

– Знаток.

– Мудрец.

– Трус. – поддержал братьев младший.

Жерданы успели облачиться в панцири, натянуть поверх брони плащи и теперь распихивали по карманам всякое остро заточенное.

– Тихо, – прервал их Раскон. – Что бы тут не произошло, мне нужно в дом местного главного. Особенно, если тут что-то произошло. Обмотаем головы тряпьем, маски возьмем болотные…

– Он не болен, он мертв.

– Что?

– Этот. Бородатый. Ублюдок. Мертв, – сквозь зубы пояснил Брак. – Труп. Дохлятина, поднятая на ноги каким-то лесным дерьмом. Здесь нет ничего живого и делать нам тут нечего.

Жерданы насмешливо загудели между собой, Везим вполголоса выругался и сплюнул за борт. Фальдиец внимательно посмотрел на механика, пожевал ус и вновь поднес окуляр к глазу.

– Гхм… А похоже, – толстые пальцы споро пробежали по прибору, с щелчком заняла свое место новая линза. – Откуда знаешь? Видел такое?

– Ви… Видимо об этом трепались в кабаке последнюю неделю. В Подречье то, в Подречье это, слухи нехорошие. Кто-то упомянул, что здесь рыбака затянуло под винты, а он чудом выжил, но потерял разум, – Брак помялся, сомневаясь в том, стоит ли говорить, но продолжил. – А еще я слышал историю, совсем недавно, от канторского наемника. В лесу рухнул цеп островитян, половину команды расплескало по стенам, а с остальными вот такое…

Брак кивнул на мертвого лесовика, прежде чем осознал, что его движение все равно не увидят в темноте, махнул рукой в том же направлении. Первый испуг и ужас от неожиданной встречи с прошлым прошел и на него напала излишняя говорливость, а в движениях проявилась неестественная резкость и суетливость.

– Я тоже слышал, – подал голос Кандар. – О том, что оживают. Думал, брешут.

– Гхм. Он теплый. Холоднее обычного, но теплый. Фонарем нагрело?

– Тут полночи светить придется, – ответил старик, поднеся руку под луч света. По бревенчатой стене замелькали изломанные, темные тени.

Бородатый лесовик шевельнулся, но тут же снова замер, едва Шаркендар убрал руку от фонаря.

– Что еще знаешь? Они опасны?

– Почти ничего не знаю. Быстрые, злые. Им не нужны глаза, чтобы видеть.

Брак сбивчиво рассказал все, что помнил из короткой схватки у “Вдовушки”, преподнеся это, как историю безымянного канторца. Упомянул невероятную силу мертвецов, запросто способных заломать настоящего громилу, их скорость и запредельную живучесть.

– …ножом в затылок. Это все.

– Звучит, как одна из ночных страшилок, которые рассказывала мне на ночь мамаша.

– Мне тоже рассказывала, когда я в святошную идти…

– Отказывался. Люди косячат, Тогвий злится, потом мертвецы всех жрут под пылающим небом. Красота.

Внимательно слушавший механика Везим отошел к носу “Карги” и поднес сложенные рупором ладони ко рту. Над рекой поплыл протяжный, тоскливый звук, словно со смертельно уставшего койота заживо сдирают шкуру. Брак от неожиданности едва не подпрыгнул, а Кандар заехал себе клешней по уху и рассерженно зашипел. Мертвец встрепенулся, сделал пару шагов к реке, после чего вновь застыл неподвижно.

– На звук реагирует, – флегматично прошептал охотник, проигнорировав направленные на него злые взгляды.

От рычагов управления донеслась приглушенная ругань. Раскон укоризненно покачал головой, но промолчал. Охотник, тем временем, развязал узел на поясе, освободив узкий ремень с кожаной чашечкой пряжки. Поковырялся в ведре с галькой, приготовленной для скраппера, выбрал подходящий камень и принялся раскручивать пращу.

– Раскон, я против. – сказал Кандар, ощупывая ухо. – Оно не стоит того.

Фальдиец вновь промолчал. Набравшая скорость праща со свистом распрямилась, отправляя в полет белесый, окатый голыш. Он прошелестел над рекой и с грохотом впечатался в стену рядом с лесовиком, оставив на поверхности ошкуренной плакальщицы солидную вмятину. Бородач резко обернулся и уставился на осыпающееся со стены каменное крошево.

– Стареет Везим, руки уже не те.

– Силы есть, а глаза…

– Подводят.

– Гхм. Еще.

Охотник швырнул следующий камень. На этот раз – удачно, попав лесовику пониже спины. Вместо сочного стука по дереву, раздался тошнотворный шлепок, будто молотком по свежему мясу, но на этом различия закончились. Мертвец как стоял, покачиваясь, так и остался стоять, даже не оглянувшись. Разве что одно плечо ощутимо опустилось, и поза старательно сохраняющего подобающий вид пьяницы сменилась на позу того же пьяницы, у которого внезапно случился приступ несварения.

– В голову сможешь? – спросил фальдиец, не отрывая окуляр от глаза.

– Раскон, ты что творишь? – едва не взвыл Шаркендар. Закашлялся, старательно прикрывая рот рукавом, и добавил. – Мы не убийцы.

– Ты чем слушал Брака, старик?

– Я видел в жизни больше, чем…

– Ты видел, как человеку ломают крестец, а он молчит?

– Если ему есть, за кого молчать. – угрюмо ответил Шаркендар. И замолчал.

Следующие три камня, под напряженным взглядом восьми пар глаз, впечатались все в ту же стену. Тишина стояла оглушительная, поэтому редкие хлопки ударов разносились далеко над рекой. Жерданы ехидно посмеивались и предлагали Везиму помощь.

Четвертый ударил в затылок. Хруст ломающейся кости, куда более тихий, но куда более отчетливый, стеганул по ушам, заставив Брака непроизвольно вздрогнуть. Лесовик завалился вперед, на стену, даже не попытавшись выставить руки. Прочертил лицом по смолистому бревну, сползая, после чего затих. Кровь из разбитого лица темнела на дереве, будто огромный потек смолы.

– Хер вы так попадете, – самодовольно ухмыльнулся Везим, сворачивая пращу. – Он под дурью, не знаю какой, но ядреной. Оставьте бабкины сказки, нет такого ублюдка, который поднимется после такого.

Бородач шевельнулся, уперся руками в землю и встал, вновь повернувшись лицом к горже. В свете фонаря влажно блестели содранная до кости щека и темный провал на месте левого глаза.

Брак сдавленно всхлипнул и потянулся за ножом, впустую шаря рукой по поясу, начисто позабыв, что днем оставил канторский клинок рядом с неразобранными трофеями.

– Пойдем сейчас. Снаряжаемся, вооружаемся, банки тащим все, какие сможем. – Размеренно гудел фальдиец, снимая многочисленные перстни с пальцев правой руки. – Постараемся тихо дойти до поместья, так же тихо уйдем.

– Рас, давай хотя бы утром. Это не план, а гразгова блевотина. Что там такого ценного?

– Не мельтеши, культяпка. Ночью самое то, – осадил сероглазого старший Жердан, тщательно вытирая тряпочкой топор.

Рыжий слова Кандара проигнорировал. Он задумчиво мерял шагами плот, бренча перевязью с длинным, кривым мечом. Изредка он кидал взгляд на берег, где все еще вяло шевелились останки лесовика – братья измололи его в кашу, отрубили и переломали конечности, но пытаться нападать тот прекратил лишь после того, как младший Жердан молодецким ударом обуха размозжил кудлатую голову. На шум схватки из-за ворот выглянули еще два мертвеца, но троица шустро покинула берег, перепрыгнув с причала прямиком на “Каргу”. Возбужденные схваткой братья тихо шушукались, поводя руками и толкая друг друга в плечи.

– Мы не знаем, что здесь произошло. Но если есть выжившие – они заперлись по домам и сидят тихо. Если кого найдем, заберем на горжу. Если нет – тихо придем, заберем что мне нужно, и уйдем.

– Если будете пробираться тихо, как они узнают, что вы здесь? – резонно заметил Шаркендар. Старик спустился со своей верхотуры и с отвращением вертел в руках старенький жахатель с широким прикладом. Судя по виду оружия, оно было как минимум ровесником владельца. – Раскон, это глупость. Давай запустим маяк и свалим.

– Облака набежали, бесполезно, – ответил жующий Везим. – Можешь поорать погромче, с тем же результатом.

– Мы идем туда, – показал рукой фальдиец, обращаясь к старику. – Хочешь ты этого или нет.

– Даже голосовать не будешь? Куда тебя несет, жадная ты скотина…

– Шарк… – начал было Кандар, но договорить ему не дали.

– Гхм. Ну, давай проголосуем. Кто за то, чтобы отправиться в Подречье и вернуться с мешком кри?

Жерданы промычали что-то утвердительное. Везим покачал головой, но тоже согласился. Дольше всех думал Кандар, явно борясь с нежеланием лезть на берег, но в конце концов сдался и он, буркнув: “Я за”.

Брак тоже осознал, что его голос ни шарга не изменит, поэтому поддержал общее решение. Оставшись в абсолютном меньшинстве, старик тем не менее выпрямился, вскинул острый подбородок и громко заявил:

– Я против.

– Семь против одного, мой голос за три… Мы отправляемся в Подречье.

– Все-таки полезете, балбесы, – скрипуче выругался Шаркендар. – Горевать не буду. Мальцов жалко.

– А сам что? – усмехнулся младший Жердан.

– Уймись, – бросил ему Раскон и вновь обратился к старику. – Есть что посоветовать или будешь как в тот раз, на переправе?

Выше по реке плеснуло, крупная рыбина высунула усатую харю из воды и на лету схватила какую-то летучую мелочь. Свет шарговых глаз с трудом пробивался сквозь низкие облака, но видно стало куда лучше, чем в самые первые ночные часы.

– Что за маяк? – шепотом спросил механика Брак.

– Такая труба железная. Ставишь на торец и греешь ей жопу. Лупит в небо зеленым огоньком, высоко, – ответил Кандар. – Если заметят с цепа, могут помочь.

– Часто срабатывает?

– Поищи идиота сюда лезть. И маяки дорогие. Как средство последней надежды, когда половину твоей задницы уже сожрали, но есть шансы спасти вторую.

Шаркендар, тем временем, выкурил очередную трубку, приложился к фляге и, наконец, заговорил непривычно серьезным тоном:

– Раскон, тебе от жадности сносит башку напрочь. Только почуешь наживу – становишься как тот обосравшийся младенец – весь в говне и давай радостно кувыркаться. Не суйся туда. Хотя, все равно ведь полезешь, гнида ты островная.

– А по делу, Шарк? – спокойно спросил фальдиец.

– По делу… По де-е-елу… – протянул старик противным, блеющим голосом. – Берите рогатины, вы, трое. Не копья, а те оглобли, на шатуна. Один держит, двое рубят. Двое держат, остальные рубят. Трое держат. Если зажмут – пятку в землю и ногой придавите. Тыкалки оставьте, берите нормальные рубила. Топоры, саблю, как у рыжего. Глушила, по одному на рыло. Выбирайте то, к чему больше банок, остальное оставляйте. Берите сигналки, веревки.

– А то мы не…

– Знаем.

– Молчать, грязь. Через ворота не суйтесь. Идите вдоль правой стены до второго входа, там дорога к карьеру. Братья клином впереди, Везим и Раскон замыкающие. Один мертвяк, два, три – рубите тихо, глушила беречь. До дома по крышам, если сможете, на площадь не соваться. Фонари не жечь, пока не припрет. На рубила петли, цепляйте на запястья, чтобы не остаться без оружия. Будете внутри – окна, двери баррикадируете первым делом, дальше шебуршите сколько надо. Один Жердан на входе, двое чистят дом, комната за комнатой. Запахнет жареным, кидайте зеленую сигналку с крыши, разбужу ревуна и прикрою. Красную – заберу вас. Со мной оставляйте хромого, от него все равно…

– Нет, – отрезал фальдиец. – Он с нами.

Брак невесело усмехнулся. Задумай он недоброе, остаться вдвоем со стариком, пока остальную команду на берегу будут жрать – лучшее, что можно себе представить. Хотя Шаркендар его откровенно поразил. Куда только делся тот чудаковатый похотливый старик, гневно орущий сверху про некую Филеастру, у которой, по слухам, поперек, а на деле – как у всех. Этот Шаркендар был собран и явно зол.

– Мне нужен человек на картечницу. Или ты для красоты ее купил?

– Я могу, – поднялась в воздух железная клешня.

– Нет, – снова сказал фальдиец.

Старик качнул головой, почесал подбородок и ответил:

– Тогда нормального прикрытия не жди, только ревуна.

– Двойную долю дам.

– Нет. Сам знаешь.

– Тройную. – Настаивал Раскон.

– Учи язык, рыжий, это помогает, – помотал головой Шаркендар. – Уходите через задние ворота, там просека наискось к берегу подходит. Как доберетесь, кидайте сигналку – подберу. Может, не пойдете?

– Надо. Сам знаешь.

– Упертый недоумок, – выругался старик и предпринял последнюю попытку переубедить рыжего: – Ну хоть утра дождитесь… Не знаете ведь, куда лезете.

– Вот и узнаем, – сурово произнес старший Жердан, взваливая на плечо тяжелую рогатину в полтора своих роста. – Когда еще появится возможность упереть поселковую…

– Казну.

– Скоро просвет, – посмотрел на небо Везим. – Время.

Шаркендар горестно вздохнул и полез наверх. Загудели просыпающиеся движки, слабые, винтовые, зато тихие. “Карга” медленно, крадучись прошла выше по реке, ткнулась в невысокий обрыв тупым носом. Внизу плеснула осыпающаяся земля.

– Зажигалки возьмите, побольше, – напутствовал старик, провожая взглядом перебирающегося на берег фальдийца. Тот шел последним, не отрывая руку от рукояти клинка. – Если что – поджигайте и бегите.

– Взяли. – ответил Раскон. – Уводи горжу, Шарк. Мы ненадолго.

Брак тащился в центре отряда, сгибаясь под тяжестью мешка со снаряжением. За пределами островка безопасности посреди реки, которую олицетворяла собой “Вислая Карга”, его вновь накрыло воспоминаниями о пережитой ранее жути. Поджилки тряслись, мокрая ладонь при каждом шаге норовила соскользнуть с пропитавшегося потом древка посоха. Он из раза в раз убеждал себя, что остаться на горже ему все равно не светило, а самое безопасное место сейчас – в центре вооруженного до зубов отряда.

Все тщетно. В голове килейскими барабанами гремели прощальные слова Тордена: “Беги, дурак!”

Беги, дурак! Беги, не оглядывайся, не лезь туда, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия! Беги не раздумывая, не давая себе времени на размышления и сомнения, прыгай в свою пустоту. Прыгай в тот самый момент, когда ощутишь на затылке чей-то холодный, равнодушный взор.

Брак, казалось, ощущал этот взгляд. Под каждым кустом, за каждым стволом плакальщицы ему чудился безглазый, всклокоченный мертвец, оскаливший зубы в нечеловеческой улыбке. Кандар, судя по серебрящемуся испариной лбу и нервным подергиваниям головы, испытывал нечто похожее. И тоже боялся до усрачки.

Первого мертвеца встретили, когда стена Подречья была уже совсем близко: настолько, что на поверхности древесины стали отчетливо видны извилистые волнистые дорожки, явно оставленные гразгами. Молодой парень лет пятнадцати, вихрастый, одетый лишь в короткие полотняные шорты, рванулся откуда-то снизу, из зарослей высокой, по пояс, травы. Рванулся – и всей массой напоролся на услужливо подставленное лезвие рогатины. Изогнутые усы поперечины с гулким стуком ударились в грудину и старший Жердан хекнул, упираясь пяткой копья. Он даже успел, походя, плюнуть в рожу мертвеца, прежде чем подоспевшие братья заработали топорами.

Заняло все от силы секунд пять. Брак даже не успел толком осознать, что произошло, а троица уже неспешно топала дальше вдоль стены, оставив за собой переломанные, подергивающиеся части изрубленного на куски тела. Подошедший Раскон потыкал в них саблей, хмыкнул и жестом велел двигаться дальше.

До вторых ворот, прячущихся в недрах буйно разросшихся по стене ползучих растений, группа дошла быстро. Что неудивительно – звание поселка было явно выдано Подречью авансом, под поручительство очень влиятельных людей: кольцо частокола, почти идеально круглой формы, тянулось, в лучшем случае, на полтысячи шагов. Да и сам частокол оставлял желать лучшего – сколоченный явно наспех, из разномастных бревен, среди которых встречались не только серые плакальщицы, но и светлые гиуры вперемешку с какими-то темными, сучковатыми корягами.

Пару встреченных на пути мертвецов братья разделали быстро и почти бесшумно, действуя слаженно и без лишних движений. Еще одного приманил на себя из леса Везим, по-хитрому ухнув и встретив метнувшегося на него всколоченного старика ударом жахателя под колени. Лезвие топора врубилось с хрустом, мертвец завалился – и был добит неуловимо быстрым ударом сабли, начисто снесшим ему голову.

– Засов, – прошептал младший Жердан, изучив тяжелые створки. – Изнутри.

– Ломать? – спросил старший.

– Подождите, – сипло ответил Брак, пытаясь отдышаться. Путь дался ему нелегко, зато страх вновь отступил – уверенность, с которой горжеводы расправлялись с мертвецами, передалась и ему.

– Петли? – подал голос сероглазый, обводя взглядом ворота.

– Петли, – кивнул Брак. – Дайте свет.

Отблеск крохотного фонаря привлек еще одного мертвеца, зато механики смогли изучить и аккуратно развести тяжелые, грубые петли, старательно пытаясь не обращать внимания на доносящиеся сзади удары и приглушенное хеканье. Оставшиеся без опоры ворота аккуратно положили навзничь братья, умудрившись не звякнуть металлической окантовкой о булыжники уходящей к карьеру дороги.

Через осиротевший проем смутно виднелась задняя часть какого-то сарая и крохотный, мощеный камнем двор, по щиколотку заваленный удивительно светлым песком. В свете выглянувшего из-за облаков Правого, песок искрился и казался кем-то небрежно выкинутой горой драгоценностей, невесть каким образом оказавшейся в этом захолустье. Пятная темной кровью девственную чистоту дворика, у стены лежал безголовый покойник с оторванной рукой, на этот раз – действительно мертвый. Везим недоверчиво потыкал его стволом жахателя, пожал плечами и принялся рыться в недрах богатой, расшитой зеленым бархатом куртки с меховым воротником, бурым от крови и топорщащимся слипшимися сосульками шерсти. Вошедшая вслед за ним троица смотрела с завистью, а младший даже цыкнул зубом, за что получил от среднего брата увесистый тычок под ребра, а от старшего – подзатыльник.

– Голтис Тельфегар, – тихо пробормотал Раскон, смерив взглядом одежду мертвеца. – Лучший стеклодув на десяток перегонов вокруг.

Он провел рукой по усам, отвернулся и вполголоса выругался. Закончивший мародерить Везим сноровисто упихал в поясную сумку нечто мелодично звякнувшее, хрустнул шеей и задумчиво осмотрел крышу сарая. Подпрыгнул, уцепившись кончиками пальцев за край торчащей наискось балки, не удержался и мягко приземлился на песок. Крыша заходила ходуном, заставив механиков вздрогнуть, а Жерданов – крепче взяться за рогатины.

– Кровянкой крыли, – мрачно буркнул охотник. – Поверху не пройдем. Все как всегда – живем в дерьме, жуем дерьмо, зато носим бархат.

– Ты еще и носишь дерьмо, Везим. – доверительно сообщил ему Кандар.

– И пахнешь…

– Тихо.

Раскон, с неожиданным для его грузной фигуры изяществом, прокрался к углу сарая и осторожно выглянул на главную и единственную площадь Подречья.

В общем-то, кроме окруженной кольцом домов площади, в поселке больше ни шарга не было. Венец лаконичности, куда до него вольготно раскинувшемуся Приречью с его хаосом разномастных лачуг, куда там факториям остовитян с их упорядоченной до зубовного скрежета планировкой… Десяток построек и традиционно-ржавый бак в центре площади, поднятый высоко над землей, увешанный крестовинами конденсаторов и служащий на редкость неуютной наблюдательной вышкой. Вот и все Подречье, не считая пристани и ютящихся под стенами палаток промысловиков и лесорубов.

И сейчас вся площадь кишела мертвецами. Застывшие каменными изваяниями фигуры были повсюду, торчали столбиками рядом с баком, у ворота лебедки, под широким навесом, где неопрятной грудой валялись рассыпанные бутылки синего стекла… Облака почти рассеялись, и света двух глаз вполне хватало, чтобы разглядеть залитые бурым одежды, переломанные конечности и кровавые потеки вокруг многочисленных ран. Один из покойников так и вовсе стоял обнаженным, прикрывая бледное, худое тело лишь рукояткой торчащего из груди ножа.

– Через площадь не пройдем, – заключил Раскон, закончив осмотр. – Навалятся. Нам нужно вон в тот двухэтажный дом, он здесь один такой.

– Вдоль стены? – с затаенной надеждой спросил Кандар.

– Встрянем, особенно с хромым, – проворчал Везим, хмуро взглянув на Брака. – Там заборы в каждом дворе, псины…

– Лая не слышно. Их, похоже…

– Схарчили уже.

– Все равно не пройдем.

– Гхм.

Короткое совещание прервало задумчивое хмыканье фальдийца. Он прошелся по двору, проминая драгоценный песок подошвами не менее драгоценных сапог, и уставился поверх крыш в сторону реки. Из лесу донеслось глухое уханье какой-то ночной птицы.

– Может, ворота на место поставим? – спросил Брак, нервно оглядываясь. Темнеющий за частоколом лес пугал его куда сильнее, чем забитая тварями площадь. – Прислоним в проеме, засовом скрепим. Отсюда открыть – секунда, а снаружи не вломятся.

Раскон кивнул братьям и те, с величайшей осторожностью, принялись возвращать ворота на их законное место. Везим пожал плечами и, немыслимо скрючившись, ввинтился в узкую, темную щель между стеной и сараем.

– Теряем время, – скривился фальдиец, когда засов занял свое место, а вынырнувший из темноты охотник виновато развел руками. – Готовим сигналку, пусть старик будит ревуна.

– Красную? – уточнил Кандар.

– Зеленую. Мы еще не уходим.

Искомая сигналка нашлась в сумке у Брака – тряпичный мешочек размером с кулак, плотно набитый чем-то сыпучим и перевязанный зеленой лентой. Следуя инструкциям Кандара, калека скрутил из толстой проволоки примитивный крепеж на жахатель, подвесив мешочек прямо напротив дула. Учитывая невеликие размеры капитанского жахателя, смотрелась такая конструкция донельзя нелепо. Волна нервных шуточек про маленький ствол маленького механика, впрочем, быстро утихшая, погасила накопившееся от долгого ожидания напряжение. Братья, успевшие к тому времени пустить по кругу фляжку, подобрались, обменялись перепутанными рогатинами и зуботычинами, после чего замерли напротив единственного выхода на площадь, заблокировав его наконечниками копий.

– Готово, – пробормотал Брак, сводя вместе перекрученные концы проволочек. – Жахать?

– Последние мозги себе свел? – рассерженно прошипел Везим, вырывая оружие у него из рук. Придирчиво осмотрел, подправил крепеж и повернулся к Раскону.

– Два дома, – сказал фальдиец. – Лучше три.

Охотник кивнул и скрылся в знакомой щели. Лишенный оружия Брак поежился, мысленно костеря себя за длинный язык и глупость. Пусть и оправданную жуткой ситуацией, приправленную давними страхами – но все равно глупость. Кандар молча похлопал его по плечу и протянул свой запасной жахатель – короткий, массивный, с чересчур толстой рукоятью, явно сведенной не под размеры человеческой руки. Брак принял оружие и с благодарностью кивнул.

– А вот это все тоже есть в договоре? – спросил он, примериваясь к неудобному оружию. – С шарговыми мертвецами и ночными авантюрами непонятно ради чего?

– Уверен, это подпадает под: “Не указанные выше обязанности, несущие прямую или косвенную опасность для нанимателя и… Эээ, работника, нанимаемого? Оплачиваются сдельно по окончании работ, в зависимости от…”, – сбивчиво процитировал Кандар.

– В зависимости от чего?

– А я помню? Но про мертвецов Раскон наверняка добавит, если выживем.

Жахнуло минуты через три. Причем не где-нибудь, а почти на противоположном конце поселка, рядом с основными воротами. Сверкнуло синим, по ушам запоздало ударил басовитый хлопок, а в воздух над домами поднялось облако стремительно разгорающейся зеленым взвеси. С каждой секундой яркость свечения нарастала, клубы изумрудного дыма вскарабкались на высоту десятка человеческих ростов, высветив дырявые крыши и покосившуюся надвратную вышку, прежде чем сияние так же быстро утихло, осыпавшись на поселок струйками зеленого дождя.

– Водоросли? – шепотом спросил Брак, невольно улыбнувшись знакомой по ночным перегонам картине.

– Водоросли, – утвердительно кивнул щурящий глаза Кандар. – Надеюсь, эта лесная гнида не вернется.

– А есть шансы? С чего вообще такая нелюбовь?

– Шансы есть всегда, но не в этом случае. А не люблю я его, потому что он гни…

Окончание фразы сероглазого сожрал проснувшийся ревун. Протяжный, вибрирующий гул разносился с реки, усиливаясь с каждой секундой, отражаясь от деревянных стен и заставляя нестерпимо зудеть челюсти. Брак привычно сжал зубы, подивившись знакомым ощущениям – ревун горжи, если и уступал эйносу “Мамаши” в громкости, то совсем ненамного. Разве что звук был куда более высокий, и оттого резал уши и кривил лица, вместо того, чтобы вызывать почтительный трепет.

Мертвецы на площади, до этого привлеченные светом и грохотом разогнанного эйра, рванули к реке. Под плывущие над поселком звуки оглушительного сопрано “Вислой Карги” распахивались двери, прорывались, словно дешевая бумага, несгибаемые стены из кровянки, летели крупные осколки стекла, которым было забрано едва ли не каждое окно в Подречье. Покойники лезли отовсюду, восставали из грязных куч тряпья, из канав и просто с земли. Отряхивались по-собачьи, безошибочно находили источник звука и бежали туда, толкаясь плечами и с нечеловеческой прытью перепрыгивая препятствия.

Проработав с полминуты, ревун затих, оставив в головах наполненную звенящим шумом пустоту. Задержавшиеся на площади твари замедлились, но не остановились, уверенно двигаясь в сторону ворот.

– …тот шаркает смешно. Да и вообще, похож на нашего…

– Деда. Смотри, ножку подволакивает. Шарк, шарк, шарк…

– Шарк!

Братья говорили в голос, не скрываясь. Соткавшийся из воздуха охотник бросил калеке украшенный останками проволоки жахатель и поднял за лезвие топора свой, прислоненный к стене. Раскон кивнул Везиму, сероглазый едва заметно поморщился и протянул клешню за своим оружием. Брак отдал чужой жахатель и завозился, меняя пустую банку.

– Шарк…

– Хватит.

Фальдиец вытащил из ножен саблю, попрыгал на месте, разогреваясь. Ночной холод подкрался незаметно, до того лишь намекая о себе вырывающимися при дыхании облачками пара. Теперь же, пока горжеводы неподвижно стояли во дворике, мороз разгулялся, выстудив конечности, и, пока еще несмело, покусывая за лица.

– Еще полминуты, – сказал Везим, что-то высчитывая. – Пусть все ублюдки уйдут.

– Шарк, шарк…

– Шарк. Гхм.

К двухэтажному бревенчатому дому шли быстро, не скрываясь, прямо через площадь. Брак едва поспевал за группой, но не отставал, благо Кандар подставил ему плечо и идти стало куда легче. С реки вновь надрывался ревун, говорить стало невозможно – но это и не требовалось. Одинокого безногого мертвеца, зачем-то ползущего в противоположном от ворот направлении, приняли в топоры братья. Обнаглевший Везим, довольный собой настолько, будто это он сам, единолично, выгнал с площади всех тварей, даже разбудил тяжелый фонарь со снятым отражателем, подарив ночному Подречью цвета и расчертив дощатый настил изломанными линиями теней.

Дверь первого этажа, тяжелую, сколоченную из плотно сбитых и отлично подогнанных досок, украшала металлическая табличка с неразборчивой надписью и трогательный венок из голубых цветов, висящий на причудливо изогнутом серебрянном гвоздике. Лепестки уже ощутимо подвяли, а нижняя часть венка выглядела так, будто ее пытались попробовать на вкус чьи-то не слишком острые зубы.

Жердан подергал латунную ручку, с размаху ударил ногой куда-то снизу, но дверь его потуги высокомерно проигнорировала. Брак подступился было, потянулся рукой к петлям, но его грубо отпихнули в сторону. Раскон взмахнул руками, отгоняя всех от входа в дом, и сам тоже отошел, прижавшись к стене и внимательно глядя в сторону главных ворот. Над рекой, чиркая синевой по деревьям и шугая ночных птиц, гулял луч света главного фонаря “Карги” – старик Шаркендар делал все, чтобы отвлечь внимание мертвецов от поселка.

Старший брат встал напротив двери и воткнул рогатину в землю, сменив ее на болтавшийся за спиной тяжелый двуствольный жахатель чудовищных размеров. Поплевал на руки, прикрыл лицо рукавом и, не глядя, жахнул перед собой, уперев приклад в живот. Его пошатнуло отдачей, поток синего света расплескался по двери, самым краем задев стоящих у стены людей и осыпав все вокруг обрывками цветочных лепестков. Сама дверь устояла, хотя и перекосилась, чего нельзя было сказать о попавших под разогнанный эйр людях.

Жердан Младший поднялся на ноги, вытряс их волос частички синего, ковырнул в ухе и показал большой палец.

Раздосадованный неудачей взломщик разогнал вторую банку, на этот раз – успешно. Дверь унесло куда-то вглубь дома, по улице китовым фонтаном хлестнуло облаком щепы и мелкой древесной пыли, а со второго этажа обрушился водопад стекла, выбитого ударной волной с длинного, во всю стену, крытого балкона. Бесчисленная острая мелочь дробно пробарабанила по плащу и костяным пластинам, кусок дерева, размером с ладонь, врезался в нагрудник и срикошетил куда-то вверх, вращаясь со скоростью пропеллера флира. Жердан, не удержавшись, упал на задницу. Вытащил из темечка засевший там длинный стеклянный осколок, гордо показал его братьям и широко ухмыльнулся. По его лицу стекала тонкая струйка крови, ныряя куда-то в недра брони. Везим брезгливо сплюнул и постучал себя по лбу кулаком.

На реке вновь уснул ревун.

Гостиная, где механики помогали старшему Жердану бинтовать голову, пока его братья спешно приколачивали на место изуродованные останки двери, живо напомнила Браку последствия работы исполинской баданги гигатрака в ту памятную ночь. Там тоже разнесло по внутреннему двору все, что не было намертво сведено к полу, включая людей. Разбилось все, что могло разбиться, пушистый ковер скомкало у стены, как грязную тряпку, ажурные занавеси на республиканский манер изодрало в ажурные клочья невнятного происхождения, а выплеснувшееся из каменного очага облако золы завершило картину разгрома широкими, грязно-серыми мазками. Раскон бродил кругами, не убирая саблю, явно что-то припоминая. Занявший единственное, чудом уцелевшее плетеное кресло Везим жевал какую-то дрянь с пола, блаженно щуря глаза и причмокивая.

– Что ищем, Рас? – спросил Кандар, удерживая рукой конец окровавленной тряпицы. – Может, скажешь уже?

– Сундук… Нет, ящик. Квадратный такой, серебристого металла с гравировкой. Гхм… Розы? Латунная ручка, вроде бы, – фальдиец задумался, помотал головой и выругался: – Сиськи Мальтизы, не помню. Нужны договора, вроде ваших, они должны быть в одном месте. Наверняка спрятаны, но Филрой никогда не отличался особой фантазией.

– А ценности? Эти, эээ…

– Деньги, кри, камни, эйносы? – кое-как вколотил последний гвоздь младший Жердан и повернулся к остальным.

– Гребите все, потом разберемся. Поищите, тут должны быть мешки…

– У меня с собой.

– У меня тоже.

– Тогда ищите, но договоры в первую очередь! – приказал Раскон, ковыряя сапогом обломки некогда очень ценной вазы. – Если найдете торговые и портовые записи, тоже тащите. Вообще, берите каждую книгу, если она без картинок, стаскивайте любые ценности сюда. Ходите по двое, не жахать, пока ревун остывает. Если нападут, кричите, мы услышим.

– Но Шаркендар говорил…

– Старик много что говорит.

Одобрительный гул голосов пронесся по гостиной. Жердан старший, не дожидаясь конца перевязки, резко встал, в одно движение стянул узлом болтающиеся концы тряпки и вынул из петли топор. Братья повторили его жест, и вскоре все трое скрылись в боковом коридоре, оставив в гостиной замысловатую конструкцию из трех переплетенных усами рогатин.

– Я на второй этаж, там вроде был кабинет, – пробормотал рыжий. – Везим?

– Угум, – прочавкал охотник, поднимаясь с кресла. – Где тут кладовая? Хочу еще этого сушеного дерьма.

Кандар сдавленно хрюкнул вслед поднимающемуся по лестнице охотнику и на прощание помахал рукой источающей злобу спине.

– Разделяться ночью в темном доме, где за любой дверью тебя может поджидать кровожадная тварь… – пробормотал Брак, будя светильник. – Херовая идея. Я знаю с десяток историй, которые так начинались, и все они заканчивались одинаково плохо.

– Кровожадная тварь ушла наверх с Расконом, а на первом этаже бродят еще три. – успокаивающе похлопал его по спине Кандар, медленно сжимая клешню вокруг рукояти жахателя. – И, если мы не поторопимся, на нашу долю крови не достанется.

– Все трофеи же в общую кучу идут?

– Только, если они не в карманах. Всегда читай договор, Брак, там все есть.

– Там такого нет, я бы запомнил.

– Читай между строк.

По наспех заколоченным изнутри окнам и кое-как сведенным решеткам чувствовалось, что в доме пытались держать оборону. А, судя по тем же решеткам, только вырванным с мясом и валяющимся на покрытом лаком полу – пытались безуспешно.

Левое крыло, куда отправились механики, не отличалось размерами и сложной планировкой, представляя собой обычный прямой коридор с дверями, зато ярко выделялось богатством убранства. Богатством того бесполезного толка, которое при любой стычке страдает самым первым, превращаясь в пыль от малейшего прикосновения. Цветное стеклянное крошево, еще совсем недавно бывшее драгоценными ребристыми графинами и пузатыми декантерами, обломки ножек высоких бокалов, так и норовящих вонзиться в ногу… Даже чудом уцелевшие ноги стеклянной статуи в рост человека, изображавшей статную полуголую красавицу. И все это в одной единственной комнате, явно служившей для хозяина дома местом отдохновения.

– Этот Филрой любил стекло, я погляжу, – поцокал языком сероглазый, оглаживая взглядом наполовину уцелевший бюст, – Во всех его формах. Зачем такому эстету жить в такой глухой жопе?

– Песок.

– А, точно, – ухмыльнулся однорукий, дробя клешней обломки статуи. – Будь я садмом, тоже жил бы на золотой горе. Везучий ублюдок.

Брак его легкомысленного настроения не разделял, сосредоточенно сгребая уцелевшие стекляшки, которые выглядели достаточно дорого и недостаточно хрупко для холщового мешка. Ему было муторно. Это Кандар с восхитительной легкостью и непринужденностью перескакивал из состояния испуганного до смерти зверька в беспечного балагура и обратно, а вот бывший Котобой так не мог. Пусть страх перед ожившими мертвецами притупился, да и смерти он не боялся, но гнетущая атмосфера Подречья сказывалась. Да и не нравилось Браку то, чем приходилось заниматься – при найме на горжу он давал себе зарок, что будет согласен на любую работу, лишь бы за нее достаточно платили, а в конце пути она привела бы его в Яму до наступления зимы. Но хладнокровно грабить поселок, дом, в котором еще вчера могли играть дети, слушая доносящиеся из соседнего крыла звуки молодецкого хеканья…

Оживших покойников они так и не встретили. Было похоже, что при первых звуках ревуна местные обитатели ломанулись в то самое выбитое окно, оставив на разграбление половину дома. Наверху и в соседнем крыле дела обстояли не столь радостно, потолок изредка сотрясали тяжелые удары и звон стекла, сопровождаемые приглушенной руганью. Хотя, судя по молчащим жахателям и отсутствию криков о помощи, дела у остальных шли хорошо.

Тихую спальню, явно непонаслышке знавшей женскую руку, с переломленной пополам двуспальной кроватью и розовыми занавесками, душевую и благоухающий чем-то хвойным туалет механики осмотрели быстро. Заветной коробочки нигде не было, хотя Кандар, для порядка, простучал украшенные затейливой резьбой стены стволом оружия и сорвал висящие в спальне гравюры, изображавшие заснеженные горы. Зато мешок пополнился горсткой золотых и серебряных украшений, несколькими книгами и всякой ценно выглядящей мелочевкой. Кандар порывался утащить очередную статую интересной формы, но под укоризненным взглядом напарника сдался и вернул стекляшку на постамент.

А вот в комнату, которая не могла быть ничем, кроме детской, механики не пошли. Заглянули с фонарем, отшатнулись от радостно лыбящегося медного солнышка на стене, и не сговариваясь, прикрыли двери. Искусно сведенные на лице светила глаза, ясно различимые даже сквозь залившие их густые, бурые потеки, смотрели вслед грабителям с немой укоризной.

Доносящееся сквозь потолок радостное гудение Раскона отнюдь не улучшило стремительно рухнувшее под откос настроение. Даже Кандар выглядел подавленным, а Брак так и вовсе сверлил взглядом последнюю дверь, борясь с невыносимым желанием немедленно уйти.

– Не хочу, – наконец выдохнул калека, убирая пальцы от ручки. – Хватит.

– А если там живые? – пробормотал Кандар, не делая, однако, попытки открыть дверь.

– Если там живые, твой любимый Везим потыкает в них ножичком, и они станут мертвыми, – зло ответил Брак. – А потом они встанут, и их с улыбками изрубят топорами три непробиваемых ублюдка.

– За что? Мы ведь можем…

– А зачем, по твоему, мы поперлись сюда ночью, почти без подготовки? Ревун при свете дня не работает или что? Горжа не плавает, а топоры не рубят? – язвительно спросил калека. В голове у него зарождался неуловимо тихий перезвон колокольчиков.

– Мертвецы плохо видят, наверное… А-а-а. – протянул Кандар. – Мертвецам плевать. А вот люди видят плохо.

– Угу.

– Сука Раскон. А ведь старик его отговаривал.

– Угу. – буркнул Брак, испытывая нешуточное облегчение от того, что не придется ничего объяснять. За годы знакомства он слишком привык общаться с Логи, разум которого иногда напоминал буксующий на грязном подъеме трак с двумя прицепами – без посторонней помощи тот не мог сдвинуться ни на палец, а как только подыхал движок – грузовик уныло сползал в хлюпающую грязь.

Скрип проминающейся под тушей фальдийца лестницы был слышен, казалось, по всему дому. В конце коридора, выходящего прямиком в разгромленную гостиную, заплясали отблески света.

– Вернулся, – констатировал Кандар. – Пойдем, я ему выскажу.

– Зачем? – не понял Брак, по-прежнему сверля взглядом ручку двери. – Тебе с ним надоело? В первый раз такое?

– Гразгова блевота… – выругался сероглазый и саданул клешней по стене, оставив глубокую вмятину. – Мне от Раскона нельзя. Разосремся на ровном месте хер знает ради чего, а мне потом новую горжу искать.

– Или Везим.

– Или Везим, – согласился Кандар.

Гул голосов из гостиной усилился.

– Пойдем заглянем, – решил Брак, вновь берясь за ручку. – И сразу назад. Вдруг там твоя гора золота лежит, дожидается.

– Или мастерская. Хотя, я сомневаюсь, что ты поможешь мне ее утащить, – просветлел лицом сероглазый, вновь нацепляя маску шутника. – Как бы ноги не подломились.

– Лишь бы хватило рук все унести. – криво усмехнулся калека, осторожно приоткрывая дверь.

Горы золота не было, как и мастерской. Последняя дверь вела в крохотную, шагов семь в поперечнике, кладовку без окон и темную, как недра гигатрака. Свет фонаря выдрал из мрака аккуратно развешанную одежду, какие-то ремни, смирно лежащие на полках причудливые шляпки, цветастые тряпки и прочие принадлежности излишне богатой жизни.

– Хлам, – выдал свой вердикт Брак, порываясь закрыть дверь.

– Обожди, торопыга, – хрипло проскрипел Кандар, явно изображая Шаркендара, – Этот хлам вполне может стоить дороже, чем разрядники с того фелинта. Погляди, какой восхитительный отрез канторского шелка пошел на это бесподобное платье! Между прочим, республиканский крой, даже с вырезом.

– Сам в нем и копайся, если разбираешься. Водой полей, подпали, пошепчи…

– Зачем водой? – не понял сероглазый, любовно потирая полу платья между пальцами.

– Шелк проверить, вдруг подделка. Пойдем, хватит здесь торчать.

– Дай хоть сапоги поищу, повелитель! – взмолился Кандар, картинно падая на колени и копаясь в обувке. – Смиренный раб истово умоляет позволить ему… Стой!

Уже начавший выходить Брак резко обернулся – последнее слово сероглазого прозвучало абсолютно серьезно, что совершенно не вязалось с предыдущим, шутливо-плаксивым тоном.

– Свети сюда. Здесь люк, – перешел на громкий шепот Кандар, копаясь у самого пола. – На засове. Готов поспорить на вторую руку, что слышал голоса.

– Не вздумай, – предостерегающе вскинул руку Брак, отступая назад. Из коридора что-то приглушенно спрашивал фальдиец.

– Я просто гляну, – пробормотал сероглазый, возясь с засовом. Глаза его лихорадочно блестели. – Если там живые, уговорю рыжего убл…

Неподъемная крышка подпола взлетела вверх так быстро, будто за кольцо тянул не увечный горжевод, а разъяренный шатун или могучий даргаш.

Кандара откинуло к стене, стойка с одеждой подломилась и рухнула, взмыли в воздух белые кружевные панталоны. А из темного провала погреба на него уже летела некогда красивая женщина в легкомысленном голубом платье. Скрюченные пальцы со стертыми до костей ногтями ударили раз, другой, уродуя дорогой канторский шелк красными потеками. То ли поняв бесполезность своих действий, то ли следуя еще каким шарговым соображениям, тварь прекратила атаковать руками и навалилась на орущий и вяло шевелящийся ворох одежды, явно собираясь пустить в ход зубы.

Время для Брака снова замедлилось, как тогда, на скиммере. Не в силах пошевелиться, он, словно со стороны, наблюдал за тем, как сжимается уродливая металлическая клешня вокруг не менее уродливой рукояти, как медленно двигается искусственный палец к слишком большому для обычной руки спусковому крючку… И так же медленно к нему приходило осознание происходящего. А потом он все понял и заорал.

– Нет!

Натянутое до предела время отпустило туго скрученную пружину и распрямилось.

Вторя истошному крику калеки, в крохотной каморке ослепительно сверкнуло синим, а через мгновение Брака вышвырнуло из прохода многократно отраженным от стен эйром. Больно приложившись спиной об стену, но оставшись благодаря этому на ногах, он смотрел будто сквозь мутную, вращающуюся во всех направлениях сразу пелену. И видел страшное.

Оглушенная тварь, лежащая ничком в самом центре пестрого урагана драных тряпок, неловко встала на четвереньки. Помотала головой, словно принюхиваясь, и начала поворачивать голову вправо. Туда, где неподвижно лежал у стены Кандар.

Брак шатнулся вперед, чудом при этом не упав, глядя в одну единственную точку и прилагая неимоверные усилия, чтобы удержать на ней стремящийся уплыть куда-то в сторону взгляд. Маленькую, крохотную и подвижную точку, украшенную кокетливой родинкой, чуть ниже аккуратно заколотого пучка светлых волос, и чуть выше грязного кружевного воротника голубого платья.

Он не понял, как в руке оказался нож, но это не имело никакого значения. Простая, по сути своей, задача – сделать пару шагов вперед, наклониться и совместить две точки. Для опытного механика – раз плюнуть, даже ребенок справится. Медленно, аккуратно, маленькую острую точку к другой, бледной и слегка грязной. И надавить.

Рукоятка ножа забилась в ладонях и тут же затихла. От прикосновения к мертвой женщине руки свело знакомым леденящим оцепенением и Брак со стоном откатился в сторону, на мгновение увидев шальные, расширившиеся до радужки зрачки Кандара и тонкую струйку крови, стекающую у него из уха.

Раскон грузно вломился в кладовую, пинком отбросив покойницу в сторону. Замахнулся было саблей, но вдруг замер, прислушиваясь. И, словно кнутом, неуловимо быстро хлестнул самым кончиком лезвия над провалом в полу, отсекая слишком маленькую для взрослого человека белокурую голову. Глухо стукнуло рухнувшее внизу тело. Не останавливаясь на этом, фальдиец одним ударом сбросил в погреб неподвижную женщину и захлопнул люк. Лязгнул тяжелый засов.

Дышал Раскон тяжело, рыжие усы гневно топорщились. Он помог Браку встать, мельком взглянув на окровавленный нож в его руке, и рывком поднял на ноги Кандара. Сероглазого шатало, словно пьяного, он с огромным трудом держался на ногах и что-то невнятно мычал, поминутно заваливаясь в сторону. Подоспевшие братья подхватили его под руки и потащили в гостиную.

Фальдиец откопал из кучи тряпья опустевший жахатель, выругался сквозь зубы и пошел вслед за тяжело хромающим калекой, тянущим за собой грубый холщовый мешок. Нож из руки тот так и не выпустил.

– Ублюдки собираются на площади, – проворчал выглянувший наружу Везим, – Какой недоумок их разбудил?

– Шарк, шарк.

– Заткнись. Где шаргов ревун?

– Шарк.

– Шарк.

Везим по-звериному зарычал и заткнул уши. Сидящие вокруг мешков с добычей братья довольно осклабились.

– Как он? – спросил Раскон у склонившегося над Кандаром калеки.

– Наверное не сдохнет, – пожал плечами Брак, растирая онемевшие колени. В медицине он разбирался примерно так же, как в астрономии – то есть мог разглядеть на небе Левого и Правого, а здорового человека отличить от мертвеца. Хотя, после сегодняшних событий он и в этих основополагающих вещах начал сомневаться.

Однорукий что-то невнятно пробубнил и прикрыл глаза, откинувшись в плетеном кресле – стоять он по-прежнему не мог.

– Нужно уходить, немедленно. Свое мы взяли, – заключил Раскон. – Сколько там мертвецов?

– Два… десятка. Может больше, – вновь выглянул наружу охотник, – Принюхиваются, идут сюда.

– Не вытянем, – покачал головой старший Жердан. – Еще этого…

– Тащить. Шарк, шарк, вялыми ножками по камушкам.

– Пускайте сигналку. Красную.

Охотник кивнул, отобрал у Брака сумку и полез на чердак, откуда через минуту раздался приглушенный хлопок.

– Да где этот шаргов ревун? – прорычал Везим, привалившись плечом к двери в левое крыло.

Ответом ему стал тяжелый удар с той стороны, рванувший удерживающую дверь веревку и едва не выломавший петли. Продышавшийся эйром Брак пытался укрепить хлипкую преграду валяющимся в гостиной хламом, но получалось у него плохо – изящные столовые приборы не призваны удерживать напор оживших мертвецов, да и сводить выходило уже с огромным трудом. Сказывалась дикая усталость и проклятое онемение, добравшееся до затылка.

Грязно ругающийся охотник дождался следующего удара, просунул в появившуюся щель дуло жахателя и спустил пружину, вызвав очередное сотрясение бревенчатых стен поместья. Таких гулких ударов за последние минуты было уже немало, с потолка давно осыпался весь скопившийся там мусор, а стены гостиной лишились всяких намеков на украшения. Получивший передышку Брак принялся спешно сводить под дверь широкий клин из глубокой оловянной миски.

Оборону держали уже с десяток минут, истратив почти все заполненные банки и годовой запас удачи. Привлеченные сигналкой мертвецы перли безостановочно, ломились в заколоченные двери и окна. Просвета не было, да и остановить их не получалось – сквозь ведущие наружу щели выходило просунуть лишь самый наконечник копья, на которые покойникам было насрать, либо дуло жахателя – для которых стремительно кончались припасы.

Входная дверь, нормально закрепить которую братья поленились, теперь мстила им за столь небрежное отношение – прогибалась от ударов, трещала и с жутким скрежетом вытягивала из бревен удерживающие ее гвозди.

– …Опа! – орал Кандар, пытаясь перезаправить жахатель. Рука у него тряслась, а голову постоянно клонило на сторону.

– Еще сигналку! – рявкнул Раскон, удерживая своей тушей дверь и вслепую тыкая саблей наружу.

Сигналок больше не было. Истратили обе красных и даже одну зеленую, но все чего добились светящиеся дымные грибы – привлекли еще больше мертвецов. Ломились даже сверху. Одного такого, скатившегося по лестнице мужика средних лет в драной кожаной куртке, принял на рогатину один из братьев, а добивать пришлось Браку все тем же ударом ножа в затылок – остальные были заняты.

Младший Жердан, сбиваясь и путая слова, бубнил тогвианскую отходную.

– Вмешиваться надо в подходящий момент, – говорил Логи помятому Браку, мясисто вбивая кулак в лицо очередному задире, – Иначе это обесц… обс… Иначе хер оценят, скоты неблагодарные.

Смотрел он при этом почему-то на калеку.

То ли вздорный старик Шаркендар жил по тем же неписаным правилам, то ли попросту проспал все неподходящие моменты, но недооценить его вмешательство в безнадежную оборону было невозможно. Сначала потянуло дымом, жирным и вонючим, заставив столпившихся у дома мертвецов замедлить атаки и начать тревожно принюхиваться.

А затем подала голос “Карга”. Но не бесполезным в такой ситуации ревуном, а раскатистым, хлестким и басовитым баритоном скраппера. По стенам дома что-то простучало, а с улицы раздался протяжный скрип выдираемых с мясом гвоздей, завершившийся гулким ударом об землю. Таким, какой могли бы вызвать падающие на утоптанную землю бревна частокола. В свежий пролом ворвался луч фонаря, мгновенно привлекший внимание мертвецов. Головы начали поворачиваться, затянутые мутной белесой пленкой глаза искали нового участника представления.

Раскон отвалился от двери, переводя дух. Его великолепные усы слиплись от пота и обвисли неопрятными сосульками, а лицо раскраснелось до цвета свеженачищенной меди. Куда-то запропастившийся в последнюю минуту Везим неожиданно обнаружился у лестницы, злобно терзающим заклинившую пружину оружия.

– Семь, восемь… – бормотал под нос калека, машинально считая секунды до переснарядки огромного жахателя. Несложный процесс – всего-то надо сменить пробитую пластину, засыпать свежую порцию снарядов и дождаться, пока компрессор заполнит камеру эйром. Кандару удавалось справиться за полминуты. Браку – за двадцать три. Вместе они справлялись за пятнадцать.

Шаркендар управился за девять. И ночь превратилась в день.

Рассерженно жужжащая картечь влетела в дом прямой наводкой, вышибая из бревен крупную щепу вперемешку с каменным крошевом. Попавшие под удар мертвецы повалились, перебитые галькой кости ломались, ноги хрустели и складывались, словно попавший под колеса трака пустырник. Уцелевшие рванули к реке, остальные медленно ворочались в изрытой, пропитанной кровью грязи.

А часы в голове Брака уже отсчитывали очередную девятую секунду.

– Уходим! – крикнул Раскон, щурясь от очередной вспышки, проникшей в гостиную через свежие дыры в досках.

– К воротам?

– К реке, недоумок! Держись, Шарк…

Побег из обреченного дома Брак едва запомнил. Пылал частокол, пылали ближайшие к реке дома, горящая кровянка крыш сворачивалась и извивалась, как живая, истекая чадящей красной смолой. Над рекой гремела канонада сольного выступления “Вислой Карги” и ее гениального музыканта. Картечь била по берегу, по мертвецам, камни свистели в опасной близости от беглецов – но не задевали. Разве что барабанили осколки по костяной броне Жерданов, с топорами наперевес прорубающих дорогу остальным.

Кандара тащили фальдиец с Браком. Раскон, к тому же, пер на себе мешок с самой ценной добычей. Второй мешок тащил истративший последние банки Везим. Воздух пропах эйром и дымом.

До пролома добрались так быстро, как смогли, оставив за собой просеку среди оживших мертвецов. Некоторые уже вставали, остальные пытались ползти, тянули пальцы и пытались хватать за ноги. Время на таких тратили не больше, чем требуется топору на то, чтобы с размаху садануть вниз. Рыжий на мгновение задержался, сунул руку в сумку калеки и, широко замахнувшись, метнул в разгромленное поместье раскаленный докрасна шар. На втором этаже занялось пламя.

“Вислая Карга” вновь замолчала, но ее помощь уже не требовалась – пологий берег покрывал настоящий ковер из разорванных тел. Скраппер с такого расстояния не ранит, он перемалывает живую плоть в фарш и живописно разбрасывает ее по округе. И может, при определенной удаче, свалить холостой вспышкой даже тяжелый частокол.

Сама горжа взрывала толкателями светящуюся воду и поднимала фонтаны голубых брызг, упорно пытаясь вылезти на берег. Изуродованный, смятый нос плота, украшенный покосившейся статуей, палец за пальцем отвоевывал у берега клочки земли. Какой-то мертвец, подмятый под многотонной махиной, упрямо царапал мокрый корпус, стремясь выбраться на палубу.

– Никогда не думал, что буду так рад ее видеть, – выдохнул младший Жердан. Обернулся в сторону поселка и заорал:

– Шарки!

– Ходу, ходу! – рявкнул Раскон, оглядываясь. И подкрепил слова личным примером, тяжело пробежав по пляжу и запрыгнув на палубу. Остальные последовали за ним. Старший Жердан прикрывал собой пыхтящего под весом Кандара калеку, щедро растрачивая последние банки на темнеющий мертвецами пролом в стене.

Фальдиец прокатился по палубе, мельком взглянув на устало привалившегося к скрапперу старика, взлетел на пристройку и одним ударом выбил кривую железяку, заклинившую рычаги толкателей. Грязно выругался, с натугой перекидывая их назад.

Надсадный гул с кормы стих. Стих лишь затем, чтобы через секунду возобновиться с новой силой. Под палубой взбурлило, в стороны от плота ударили кипящие потоки пены и мелких полупрозрачных льдинок. Толкатели, обиженно воя и ведрами поглощая эйр, принялись с противным скрежетом выдирать горжу с берега. Нехотя, медленно, словно отыгрываясь за столь небрежное отношение к их честному труду.

Брак залезал на палубу последним, стоя по пояс в ледяной воде и уцепившись обеими руками за шею статуи. Один из мертвецов ухватился было за его ногу, но не удержался, рухнул, оставив на память саднящую, немеющую лодыжку. Сверху размеренно хлопали синие вспышки, отгоняя подобравшихся тварей – братья добрались до своего арсенала и теперь сполна отыгрывались за гостиную. С верхотуры что-то орал фальдиец, показывая рукой на пылающий поселок. Везим грубо скинул Кандара на палубу, не забыв мстительно пнуть под ребра сапогом, и поспешил помочь второму механику.

Горжа уходила от Подречья победителем. Израненная, с измочаленным носом, ощутимо проседавшая в захлестывающую палубу воду – но победителем. Братья сноровисто опускали задвижки, не давая речной воде подтопить остальные бочки, Кандар валялся на палубе без сознания, Раскон ворочал рычаги, Везим пил.

А Брак сидел задницей в ледяной воде и смотрел на старика, чувствуя, как по затылку ползут мурашки, а в голове начинают звенеть колокольчики.

Шаркендар прислонился спиной к скрапперу, окруженный россыпью дырявых медных пластин. Сидел с закрытыми глазами, неловко скрючившись, одной рукой цепко сжимая рукоять задранного в небо оружия. А вторая рука, сухая, ломкая, густо покрытая темными старческими пятнами, судорожно прижималась к груди. Прямо напротив сердца.

– Ну ты дал, дед! – весело скалясь бросил ему подошедший Жердан Младший. Потянулся было помочь старику подняться – и отпрянул, вскрикнул в неподдельном страхе. Впервые за всю ночь.

Шаркендар открыл затянутые мутной, белесой пленкой глаза. Прыгнул с места, целясь в горло, но упал, ударившись лицом о палубу. Тонко зазвенела держащая ногу короткая цепочка, тянущаяся к станине скраппера.

– Это что… Это… – беспомощно пробормотал Жердан, расширенными от ужаса глазами смотря на то, как тяжело ворочается восставший покойник. – Мы что, тоже так?

В оставшемся сзади пылающем Подречье ослепительно плеснуло синевой. В небо взмыли обломки домов и частокола, обрушив на реку водопад горящих бревен. Поднятая взрывом волна домчала до уходящей за поворот горжи и аккуратно подтолкнула в корму, скрывая величественное зрелище от замерших горжеводов.

– Получается, так, – устало ответил Брак. Откинулся на мокрую палубу и закрыл глаза.

Глава 19

С Шаркендаром попрощались на рассвете. Ни у кого не поднялась рука рубить рвущегося с цепи старика – даже Везим, протянувший было ладонь к топору, отдернул ее, словно ошпарившись, и угрюмо помотал головой. Поэтому мертвеца так и оставили на цепи, пока от ледяной воды, упорно поднимавшейся все выше и выше, он не перестал дергаться. Не умер окончательно, нет – но вялые трепыхания не шли ни в какое сравнение с той шарговой прытью, которой отличались остальные твари.

Сомнительная честь окончить странную не-жизнь выпала Браку, как новичку в команде, не успевшему еще толком привязаться к старику. Он даже не пытался возражать – молча подошел, тяжело подволакивая ногу по воде, и ткнул ножом в затылок. Потряс рукой, привычно сбрасывая расползающееся по мыщцам оцепенение, и так же молча вернулся к костру. Шагнувший было помочь Жердан помотал головой, пробормотал: “Ловко” и тоже рухнул у огня. Сил ни у кого не оставалось.

“Вислая Карга” уходила от Подречья весь остаток ночи и кусочек стылого, туманного утра. Зевающий Раскон упрямо тер глаза и выжимал из кашляющих толкателей всю возможную скорость, но даже они уже не в состоянии были долго толкать нахлебавшуюся воды горжу. Брак вместе с Везимом кое-как латали на ходу раскуроченный нос, отгоняя рвущихся помочь братьев, но толку от этого было мало – пробитым отсекам требовался полноценный ремонт. Да и темнота, действующая в удивительно гармоничном тандеме с ледяной водой, отнюдь не способствовала нормальной работе. Братья, нимало не заботясь о маскировке, запалили в центре плота огромный костер, но он лишь отгонял ночной холод и разбрасывал по всей палубе колючие, жгучие искры – прогреть металл толком не удавалось.

Подходящая песчаная отмель – широкая и в меру глубокая – обнаружилась как раз утром, когда небо на востоке уже вовсю горело рассветом. Раскон с разгона вбил застонавшую от натуги “Каргу” на стоянку, сбросил якори и принялся методично усыплять технику – эйра в баках после безумной ночи оставалось мало, а раскидывать сети по пути было просто некому.

Тогда-то все и случилось. Отправившегося к Попутчику старика хотели было просто скормить реке, но фальдиец настоял на нормальных похоронах. Благо, прямо над заводью возвышался невысокий, густо заросший плакальщицами холм, с которого открывался великолепный вид на северо-восток.

– Жалко деда, – устало пробормотал Жердан Старший, бросая последнюю лопату жирной земли на невысокий холмик могилы. – Во что он вообще…

– Верил?

– В Республике почитают Тогвия. Если только он…

– Какая разница уже? – раздраженно спросил Везим. – Он вряд ли обрадуется, если мы тут сдохнем от усталости в попытках это выяснить.

Охотник повернулся было к плоту, но был остановлен фальдийцем. Раскон прокашлялся, вытащил из заляпанного бурым халата трубочку договора и принялся читать:

– …в случае моей смерти, тело закопать. Выпейте за меня и забудьте мое имя.

– И все?

– И все, – заключил рыжий, сворачивая пластину металла. – Вечером. Всем спать, первую стражу нести Везиму.

Когда все кое-как расположились на отдых у остывающего костра, а со стороны Жерданов уже раздавался многоголосый сиплый храп, мрачный, как сыч, охотник, кутающийся в одеяло на крыше пристройки, спросил в пустоту:

– Раскон, оно того стоило?

Не дождавшись ответа, Везим сплюнул за борт и потянулся за флягой.

Выспаться толком никому не удалось. По разным причинам, основной из которых по-прежнему оставалась сохнущая на отмели “Карга”. Разбуженному в полдень Браку и так было несладко – уснуть после Подречья удалось далеко не сразу, а после беспокойной дремы виски будто сжали раскаленными тисками, настолько сильна была головная боль. А после осмотра горжи при свете дня стало еще паршивее – кроме дырявых бочек и почти дохлого толкателя, умудрился накрыться компрессор, от которого питался скраппер, и сгореть один из вспомогательных движков, отвечавших за гребные винты с левого борта. Заодно выяснилась причина, из-за которой Шаркендару пришлось пойти на таран берега – внутри железного короба ревуна было пусто, за исключением густо покрывавшей дно устройства серой пыли.

– Регрелся, – невнятно сказал Кандар и потряс замотанной бинтами головой.

Провалявшись всю ночь без сознания, механик выглядел плохо, щеголяя опухшим лицом и здоровенным синяком на щеке. Он с трудом слышал одним ухом, заваливался при ходьбе на левую сторону, а глаза так и норовили разбежаться в разные стороны. Толку от него было не больше, чем от рапа в мастерской – орет, мечется и гадит, а если бы вдруг издох – все вздохнули бы с облегчением. Так и с Кандаром: он упорно лез под руку Браку, пытаясь оказаться полезным, давал ценные советы заплетающимся языком и невыносимо всех раздражал. В конце концов сероглазого напоили ядреной ореховой настойкой с солидной дозой сонного зелья, после которого он продержался недолго – побухтел про кривые руки, с грохотом опрокинул стопку приготовленных под латки железных листов, извинился и уснул.

Брак с радостью к нему бы присоединился, но времени отдыхать не было. Сводить пришлось до рези в глазах, стоя по пояс в холодной воде – благо Раскон выделил под такое дело мешковатую полупрозрачную одежку, которая отлично держала тепло и не промокала, позволяя проводить под днищем целые часы. Чем калека и занимался всю вторую половину дня, глотая горячий травяной отвар и ругаясь на криворуких братьев и себя. Сводить выходило плохо, швы выходили кривые, неровные, а металл норовил раскалиться в тех местах, где это совершенно не требовалось, при этом упорно отказываясь нагреваться там, где это было необходимо.

Нос горжи кое-как приподняли над отмелью, использовав для этого с десяток бревен, в очередной раз доказавшую свою полезность лебедку и такую-то гразгову матерь. Особой пользы это не принесло, но свести самые здоровенные дыры удалось, как и перекрыть пробитые внутренние отсеки. Воду “Карга” все равно хлебала, как безнадежный пьяница утренний рассол, но насосы уже вполне справлялись. Оценивавший проделанную работу Раскон смотрел скептически, но в целом остался доволен. Разве что велел при первой же возможности вернуть носовую статую в исходный вид – уродливая баба все так же криво нависала над водой, будто разглядывая свое отражение или собираясь утопиться.

Настроение команды под вечер было подавленное и, в целом, препоганое. Над палубой роились комары и мрачные мысли, в котле булькало мясистое серое варево с кислым запахом, которое Жердан Старший упорно пытался выдать за знаменитый летрийский гуляш, только без перца, лука и красного батата, зато с замороженными кошачьими мозгами и влитой в кипящую воду бутылью вонючего самогона. Пахло отвратно.

– Починить до конца не выйдет, – сказал Брак, вылавливая из миски чей-то маленький, белый глаз, – Я точно не справлюсь, даже если Кандар оклемается. Плыть какое-то время сможем, но насосов хватит дней на пять. Потом все посыпется.

– Клемаюсь, – буркнул второй механик и широко зевнул, – Сли припрет, еще насосы сведем. Дней семь. Птом жопа.

– Нам хватит, – ответил фальдиец, сверяясь с разложенной на палубе картой. – Пойдем до фактории лиорцев, там отремонтируемся. Четыре дня ходу, если не насиловать толкатели.

– Пть. – невнятно пробормотал Кандар и дополнил свои слова поднятой вверх растопыренной ладонью, – Тлкателю жопа.

– У тебя всюду жопа теперь, культяпка, даже на лице. Зачем жахатель таскаешь, если не умеешь им пользоваться?

Выдав настолько законченную фразу, Жердан Младший подбоченился и горделиво взглянул на братьев. Те уважительно кивнули.

– Мзги тскаешь.

– Мы можем уже обсудить Подречье? – хмуро спросил Везим. – Хватит тупых шуточек. Что за дерьмо там произошло?

Все замолчали. Костер трещал, отбрасывая по нависшим над плотом деревьям оранжевые блики. Котел распространял вокруг себя зловоние.

– Никогда не видел, чтобы старик брался за оружие, – нарушил тишину охотник. – Он был последним человеком на западе, которому я бы доверил спасать свою задницу.

– Много ли ума надо, чтобы скраппером тварей…

– Косить.

– Много, – возразил братьям Брак. – Стену он снес чистым эйром. Причем, подвел горжу как раз на такое расстояние, откуда это было возможно. Ни разу не задел нас. И жахал каждые девять секунд, как по хронометру. С незнакомого ему оружия. Это… Это практически невозможно.

– Девять секунд это быстро? – уточнил Раскон, задумчиво крутя ус.

– Хренно.

– Невероятно быстро, – перевел слова сероглазого Брак. – Это как старый молотобоец, способный плющить ракушки с одного удара. Такой навык нарабатывается всю жизнь.

– У молотобойца мышцы… – начал было говорить один из братьев, но вовремя замолчал.

– Никогда не слышал о его прошлом, – покачал головой Раскон. – Мы познакомились лет десять назад, когда я только прибыл на запад. С пустыми карманами, пустой головой и не менее пустыми мечтами. Похожи были, наверное, потому и сошлись. И ни разу он не рассказывал о себе. Вздорный старик, оприходовавший половину борделей Троеречья, любящий выпить и всегда бегущий от драки…

Фальдиец замолчал и уставился в костер.

– Сердце не выдержало, – тихо пробормотал Везим, когда тишина стала невыносимой.

– Кто теперь скажет? Доставайте кружки.

Пили неспешно, смакуя горько-сладкую жидкость с запахом моря, которую Раскон разлил из пыльной бутылки синего стекла. В свете костра было не разглядеть, но Брак почему-то был уверен, что цвет у напитка бледно-желтый, как глаза Шаркендара.

– А помните, как он визжика по пьяни сварил?

– Всю рку обдрстали…

Одной бутылкой дело не ограничилось. По мере того, как пустели фляги, вино мешалось с дешевым самогоном, а над рекой плыли воспоминания, придавленное гибелью старика настроение понемногу начало улучшаться. Кто-то из Жерданов даже притащил из подсобки хорпу и принялся тихо бренчать незамысловатый, легкомысленный мотивчик, как нельзя хуже соответствующий поводу, но удивительным образом подходящий ситуации.

– И ладно бы от этих тварей… Раскон, мы тебя уважаем, но больше в такую срань не…

– Не сунемся.

– Даже ради трофеев. Мы много дерьма повидали, но это…

Младший Жердан ударил по струнам, хорпа отозвалась стонущим звуком и замолчала. Везим опрокинул кружку, невесело усмехнулся и заявил:

– А куда вы денетесь, ублюдки. Видели, что со стариком случилось? А ведь он даже с горжи не сходил, держался поодаль.

– Речные духи прокляли нас за то, что сожгли Подречье. Неприятности будут следовать за “Каргой”, пока мы не искупим…

– Вину?

– Глупость, – поморщился Раскон. – Когда на Альдинеро начал дохнуть скот, загибаться посевы, а прибрежные воды окрасились в красный, все тоже грешили на происки шарга. Кого только не приглашали: тогвианских святош, с десяток нойтов, увешанных зубами соплеменников… От квадраха целая делегация прибыла, со жрецами всех богов… И никто не помог, все только хуже стало. Народ взбеленился до той степени, что напал на резиденцию До-Альдинеро, семье доми пришлось покидать остров на гравицепе. Потом вернулись, конечно, с фальдийским флотом, но разграбленное поместье и убитую прислугу это не вернуло. Мор так и продолжился, начинали уже ходить слухи про то, что фальдийцы собираются покинуть остров, чтобы не допустить распространения заразы… А знаете, кто в итоге смог помочь?

– Кто? – слюбопытством спросил Брак, катая в руках латунную кружку. – Неужто глазастый местный пацан?

– Слышал, да?

– Я много историй слышал.

– Да, причину обнаружил один глазастый местный пацан. Точнее, как пацан – местные воротилы подполья оказались настолько замордованы свалившимися им на голову неприятностями, которые включали в себя комендантский час и отряд легианских гвардейцев, что принялись копать. И наткнулись на неприметный грузовой цеп, усыпанный зелеными полосками, как шкура матерого фелинта. Многоуважаемые исследователи годами посещали Альдинеро, проявляя особенный интерес к высокогорному пресноводному озеру в центре острова. Ниточка за ниточкой, ноготок за ноготком – и вот уже происки шарга сменяются десятками тонн ядреной отравы, а нависшее над Альдинеро проклятье – банальными торговыми интересами летрийцев, задумавших прибрать к рукам удобный перевалочный пункт.

– Ублюдочные островитяне, – выругался Везим.

– Да, – машинально кивнул погруженный в свои мысли Брак.

Историй про архипелаг у него хватало, но только сейчас пришло осознание, что большая их часть заканчивалась именно так. Либо ушлые доми успешно проворачивали свои планы, хитроумно достигая своих целей… Либо ушлые доми успешно срывали хитроумные планы, героически мешая другим ушлым доми достигать своих хитроумных целей. Дюбое дерьмо на островах, за редким исключением, росло именно оттуда – из бурлящего котла Большой Политики.

– Не люблю доми. Гребут у нас все, что не сведено к полу и не закопано на глубине полутора миль, – выдал пьяненький Кандар. Под воздействием обильной выпивки его речь чудесным образом утратила прежнюю невнятность, зато обрела неуловимо хамоватую развязность. – Гнать их всех на острова, а мы сами разберемся.

Раскон иронично поднял бровь, но промолчал. Налил себе еще вина и задумчиво сказал:

– Чем бы это ни оказалось, происки сверхъестественных сил тут не при чем. Я сам, признаться, не на шутку перепугался и готов уже был молиться Четырем, лишь бы выбраться оттуда живым. Вы спросите меня, зачем мы вообще полезли в Подречье? Толстый фальдиец в очередной раз показал свою гнилую натуру, позволил жадности взять верх над разумом, в результате чего “Карга” лишилась своего героического защитника?

В ответ на такое заявление, над костром повисло то неловкое молчание, которое возникает лишь в двух случаях – когда кто-то хвалится тем, что буквально только что научился играть на хорпе и стремится продемонстрировать это друзьям, или когда все молча соглашаются с говорящим, но мнутся это озвучить.

– Молчите? А зря, потому что вы правы. Я не стыжусь и не оправдываюсь, мне нужен был этот ящик – и я его получил. Вон, два мешка с трофеями, которые сполна покроют все издержки, за вычетом ремонта плота. По самым скромным прикидкам, то, что находится внутри тянет фиолок на пять, на которые я не претендую. Этого мало? – Раскон усмехнулся в усы и указал толстым пальцем на братьев. – Вы, трое. Если бы там, в поселке, жил еще один Жердан или, упаси Мальтиза, ваш блудный отец… Вы бы отправились туда?

Троица загудела, а Раскон продолжал:

– Везим, я догадываюсь, зачем ты копишь кри. Если ты думаешь…

– Я думаю, что это похоже на шарговы оправдания, рыжий, – огрызнулся Везим. – Я работаю на тебя, ты платишь мне. Не смей лезть глубже, жадный ублюдок. Плети свои сети над поверхностью воды, потому что на глубине тебе рано или поздно откусят задницу.

– Гхм. Резонно, – пробормотал фальдиец. – Кандар, ты..

– Я свожу, ты платишь, – вальяжно махнул рукой механик. Глаза у него были мутные и блестели, а из кружки отчетливо тянуло вуршем вперемешку с пивом. – Чем больше ты платишь, тем лучше я свожу. Плевать на остальное.

Раскон продолжать не стал. Полученный отпор его, если и смутил, то виду рыжий не показал. Неторопливо долил себе вина, почмокал, и сказал:

– Та дрянь, которую мы встретили в Подречье. Я уверен, что виной всему люди. Не знаю пока, кто, но я твердо намерен это выяснить. Судя по расползающимся слухам и тому, что случилось с Шаркендаром, происходит это повсюду. А значит, умный человек найдет способ обернуть это в свою пользу. Особенно, если узнает о происходящем заранее и выяснит причины.

– А то, что мертвецы встают, тебя совсем не волнует? – спросил Брак.

Столь приземленный подход к тому, что целый месяц заставляло его просыпаться по ночам и шарахаться от мирно спящих людей, калеку здорово покоробил. Одно дело – когда друг другу гадят живые люди, со своими заморочками и стремлениями. Совсем другое, когда ты своими глазами видишь катящуюся по полу голову ребенка, пока его мать пытается загрызть твоего напарника. Это цепляло за живое.

– Брак, ты недавно в лесу, – внезапно подал голос Кандар. – В степях и на севере такое встречается редко, но здесь частенько творится всякое, от чего волосы на заднице встают дыбом и норовят сбежать. Бурелов, Каренфальское болото…

– Он прав, – поддержал его Везим, к вящему удивлению остальных, – Мертвецы – это страшно, дико и опасно, но хотя бы понятно. Они встают, хотят тебя сожрать, ты бьешь их по голове, они умирают.

– Шарки, – перебил его Жердан Младший. – Назовем их шарками.

– Они отняли у старика жизнь, а он отнимет у них…

– Имя. Мы всем расскажем.

– Никто их так не будет называть, – буркнул Везим, недовольный тем, что его прервали. – Будут тварями, дохлятиной или бегунками. Вы по себе знаете, каково с фантазией у здешнего люда.

– Расскажем…

– Гхм. Никто никому не расскажет, – отрезал Раскон. – Нас в Подречье не было, с мертвецами мы не сталкивались. Завтра поутру утопим скраппер в каком-нибудь глухом месте, а на любые вопросы будете посылать ко мне. У Шаркендара прихватило сердце на перегоне, горжа врезалась в берег и разворотила нос. Мы кое-как залатались и движемся на ремонт. Если кто скажет хоть что-нибудь другое…

– Скраппер обязательно топить? – разочарованно спросил Брак. Ему было безумно жаль гробить свое первое творение в качестве свободного механика. К тому же, оружие вышло на удивление ладным, да и спасло их всех, пройдя жесточайшую проверку боем.

– Можешь расплавить, если сил хватит. – ответил фальдиец. – Заодно нос облегчим.

– Зачем картечницу…

– Гробить? – недоуменно спросил Жердан. – Сам же ее купил.

Везим отвернулся и начал править лезвие топора. Брак промолчал, а фальдиец едва заметно поморщился.

– Представь себе картину, друг, – принялся вещать Кандар, даже привстав ради этого с кресла, – В Подречье с небес спускается цеп. Большой такой, величественный. Или приплывает горжа, куда менее величественная, но тоже большая. Или даже крохотная лодочка с парой охотников, груженная головами тех самых фелинтов. И какая же картина откроется их изумленным глазам, когда они подберутся поближе?

Сероглазый патетично взмахнул руками и сделал большие глаза.

– Поселок сожжен, повсюду трупы, на берегу следы большого плота. А частокол, земля и чудом уцелевшие дома изрешечены из какого-то тяжелого оружия, подозрительно похожего на скраппер.

– Хватит паясничать, Кандар, – нахмурился Раскон, – Они прекрасно все поняли.

Судя по недоумевающему виду братьев, зерно истины в последнем утверждении отсутствовало, но уточнять они постеснялись. Младший вновь принялся терзать хорпу, а старший затянул какую-то донельзя унылую и протяжную балладу про неразделенную любовь, догорающую горжу и невероятно долгую смерть от удара ножом в живот.

– Починимся, заполним баки и уйдем на юг, – вслух размышлял Раскон. – Так многие по осени делают, вопросов не будет. Там отсидимся с месяц и вернемся с первыми льдами. Как раз с поселков начнут возвращаться люди, всем точно будет не до нас. Да и за месяц всякое может случиться, особенно, если эта зараза распространилась по всему западу… Не вовремя, конечно. Как же невовремя. Хотя…

– А как же твои слова о том, что умный человек сможет этим воспользоваться? Выяснить причины, что там еще было? – с любопытством спросил внимательно слушающий его Кандар. – А вместо этого мы драпаем на юг, кормить москитов и крутить хвосты крокодилам?

– Одно другому не мешает, – возразил Раскон. – А насчет причин…. Гхм. Брак, можно глянуть на твой нож?

Озадаченный вопросом калека пожал плечами, но протянул клинок фальдийцу. Тот покрутил его в руках, с особым вниманием изучив серебристый шарик на торце, после чего вернул нож обратно.

– Ты спрашивал, почему меня не волнуют мертвецы? Как раз поэтому. Один хороший удар в затылок – и все. Неожиданно, когда никто ничего не знает – они безусловно опасны. Наверняка в Подречье произошло что-то подобное. Кого-то зашибло бревном, потом мертвец загрыз еще кого-нибудь…

– Шарк.

– Гхм. Потом шарк загрыз еще кого-нибудь, паника, неверие… К тому моменту, когда в происходящем более-менее разобрались, на ногах остались немногие. И даже они без особых проблем смогли бы отбиться, будь у них опыт и достаточно времени на подготовку. Поверь, Брак, если на западе можно решить проблему ударом топора по голове – это не проблема, а временная неприятность. Местные подраться любят и умеют, да и оружия здесь полно.

– Когда я бил их в затылок, они не падали, – подал голос Везим, – Дергались, твари.

– У Брака был опыт, еще там, в доме. – усмехнулся Раскон. – А еще у него был замечательный именной клинок, которыми славятся офицеры канторского воздушного флота. Не расскажешь нам, откуда он у тебя?

Брака неожиданный вопрос не удивил. Он и так корил себя за то, что в Подречье поддался страху и рассказал о Тордене, а заметив интерес фальдийца к ножу – спешно выстроил у себя в голове подходящую версию.

– Достался от бывшего офицера канторского воздушного флота, – бесхитростно пожал плечами калека. – Я не крал, честно получил его в подарок. Не знал, что он такой приметный.

– Того самого канторского наемника? – уточнил Раскон. – Который впервые столкнулся с мертвецами?

– Шарками.

– Да, от него, еще полгода назад, – кивнул Брак. – Это долгая история.

– Полгода… Гхм. Вот и расскажи нам ее. – откинулся в кресле фальдиец и потянулся за новой бутылкой, – Истории такого толка часто приукрашены, изобилуют домыслами и нелепыми выдумками, но зерно истины из них всегда можно извлечь. А ты постарайся рассказать все с самого начала и подробно, ничего не упуская.

Брак замялся. Он помнил, что обещал Тордену никому не упоминать его имя. Но канторец погиб, доска для забойки провернулась, сменив позиции на прямо противоположные. И теперь он чувствовал острую необходимость отплатить человеку, отдавшему за него свою жизнь. Оставить его имя в забытьи, когда уже через пару лет про него забудут все, кроме самых близких людей? Или же раскрыть историю миру, возможно, подарив Тордену то, чего он искренне желал и страшился всем своим существом – славы, достойной его именитого предка?

Протез тускло мерцал в свете костра, глубоко выдавленные в металле закорючки извивались и сами собой складывались в историю. Самое начало, развитие, кульминация… И отсутствующая концовка. Слова жгли разум, рвались на волю, и Брак поддался их натиску.

Устроился поудобнее, отобрал у прикемарившего Кандара кружку с вуршем и размеренно заговорил, глядя в костер:

– У каждой истории есть название. Эта называется длинно и не в меру пафосно: “Легенда о человеке, который чувствовал взгляд смерти, но так и не смог сделать ее счастливой”.

– Похабщина, – буркнул Везим.

– В меру, – цыкнул на него Раскон, с любопытством глядя на калеку.

– Его звали Торден Дертаго и в свои шестнадцать он был… – начал Брак, но был грубо прерван одним из Жерданов:

– Может, с самого сотворения начнешь?

– Давай про шарков. – поддержал его охотник.

– Пусть продолжает, – возразил Раскон, делая глоток вина. – Хорошие истории сродни торговым договорам – свести отпечаток занимает мгновение, но по-настоящему ценным достигнутое соглашение делают все те часы, дни и года, которые привели к тому самому мгновению. Продолжай, Четырехпалый, не останавливайся. Расскажи нам.

Брак прокашлялся, нагрел кружку и принялся рассказывать.

– Его звали Торден Дертаго и в свои шестнадцать он был самым молодым офицером Канторского Воздушного Флота, славящегося своим бескомпромиссно строгим уставом, высочайшим уровнем мастерства команд и лучшими гравицепами по ту сторону океана…

Легенда о канторском головорезе, неоднократно обманывавшем смерть и избороздившем небеса почти над всем миром, рождалась легко и непринужденно. Брак вспоминал ночной разговор, додумывал подробности – и даже вечно недовольный Везим понемногу увлекся, колкие ремарки сменились вежливыми уточнениями, а глаза загорелись. Проснувшийся Кандар отобрал у братьев хорпу и принялся наигрывать простенький, медленный мотив – его железные пальцы с трудом справлялась со струнами, периодически срывая мелодию на дребезжащие взвизги, но замечаний никто не делал.

Детство, отрочество, юность, борьба с многочисленными молодыми отпрысками старого аристократического рода за внимание старших… Первые драки, первая неловкая любовь, первые друзья, такие, с которыми дружба пылает жарче самого яркого костра, но чьи имена ты с трудом вспоминаешь, едва количество прожитых лет переваливает за второй десяток.

Академия Семи Башен с ее сияющими на солнце шпилями, скрывающая за вычурным фасадом гнилое нутро, пропитанное застарелыми обидами и вечным соперничеством седых, усатых стариков, давным-давно растерявших ясность ума и живущих указаниями из написанных ими же пыльных уставов. И бессонные ночи над пожелтевшими от времени страницами тех же уставов.

Первая дуэль. Первый офицерский патент. И первый потерянный цеп.

Обшивка плота нагрелась от костра, и теплая вода на отмели сияла куда ярче, чем в остальной реке. Да и ночь выдалась теплее, чем предыдущая – облаков почти не было, а с неба с любопытством следили за происходящим Левый и Правый. И, чем ближе подбиралась история к своей развязке, тем светлее становилось в заводи.

– Канторец, волоча за собой неестественно искривленную ногу, подошел к затихшему мертвецу и жахнул в упор, расплескав по земле и окончательно успокоив то, что некогда было Сорватом. Выглядел Торден плохо – весь залитый кровью, одна рука висит плетью, нога явно сломана. Как он в таком состоянии вообще умудрялся стоять, оставалось загадкой. Зажав подмышкой жахатель, канторец дрожащими руками сменил банку…

Брак замолчал, вновь переживая события у “Вдовушки”. Ему не стоило особых усилий выкинуть из истории себя, учитывая свой откровенно никчемный вклад в произошедшее. Но вот заново ощущать те же эмоции было невыносимо тяжело. Чем ближе он приближался к тому самому моменту, тем труднее становилось говорить.

– Торден поднял с земли дырокол, оперся о древко, с облегчением снимая вес со сломанной ноги. Он бледнел на глазах, смуглая кожа проступила крупными каплями пота. Безголовый Стогм встал на колено и принялся раскачиваться, словно принюхиваясь. Со стороны опушки послышался треск ломаемых веток, а из-за деревьев выметнулись мертвецы…

– Шарки.

– Заткнись, – прошипел Везим.

– А дальше что? – спросил Кандар, когда пауза безобразно затянулась. – Он точно выжил, иначе не было бы рассказа. Но вот как – мое воображение отказывает. Три шарка, с такими ранами…

Брак смотрел на реку, пряча от слушателей глаза. Проморгался, залпом допил оставшееся в кружке пиво и повернул голову к костру.

– А как вы думаете? Конечно выжил, иначе история называлась бы по-другому, – усмехнулся калека, искренне надеясь, что никто не обратил внимания на его состояние.

Он наполнил кружку, собираясь с мыслями и пытаясь представить, что могло произойти тем утром в лесу.

Канторец прерывисто дышал, тяжело опираясь на древко странного копья степняков. Глаза застилало потом, граница зрения сузилась – но видеть приближающихся мертвецов это не мешало. Скорее – наоборот, помогало, выцветшие краски наполнили мир невиданной до этого контрастностью, позволяя разглядеть каждую крупицу пепла на одежде, каждый волосок на руках поднимающегося Стогма.

Самым удивительным было то, что он не ощущал знакомого взгляда на затылке. Пока Торден дрался с кочевниками, пока вязал орущих раненых в трюме, пока допрашивал выживших – чужой взгляд привычно холодил спину. Слабо, не в полную силу, когда ноги сами собой разворачиваются и начинают бежать, но постоянно. А сейчас – как отрезало, будто неизвестный наблюдатель разочарованно отвернулся, полностью потеряв интерес к происходящему. Хотя, казалось бы, самое время наконец отправиться на свидание со старой знакомой.

За свою жизнь он настолько привык доверять этому ощущению, что вопреки всему улыбнулся. Она не смотрит. А если она не смотрит, чего ему бояться?

Торден, балансируя на одной ноге, полез здоровой рукой в карман куртки, нащупал там прохладное стекло бутыли. Он готовил этот зажигательный подарок на случай драки в трюме, ведь ничто так замечательно не выкуривает засевших в укрытии ублюдков, как старая-добрая горючка по рецепту илтийских повстанцев. У этой смеси даже прозвище свое было – “Илтийское трехсолодовое” – по числу ингредиентов. Горючее масло, горстка металлической пыли и полстакана дегтя. Добавить железный гвоздь, глубоко вбитый в пробку, – и при удачном броске можно запросто спалить броневозку.

Броневозок у рухнувшего цепа не было, зато были шарговы мертвецы. При всей их сверхъестественной силе и скорости, вели себя они подобно диким зверям, подхватившим летрийское бешенство – бросались на самый шумный и активный раздражитель. А звери боятся огня.

Догадка была так себе, но что-то получше Торден придумать уже не успевал. Был соблазн попросту раскалить гвоздь и бросить емкость в ближайшую тварь, но об мягкую землю стекло точно не разобьется, да и прямое попадание в голову отнюдь не гарантировало успех – бутылки из-под канторского вина не зря прозвали в народе “кабацкими дубинками”: за ухватистость, доступность и поистине шарговую прочность.

Выдрав зубами пробку, Торден широким жестом мазнул вокруг себя кольцо густой, темной жидкости, оставив сухим лишь крохотный участок прямо перед собой. Вторую бутылку он достать не успевал, да и не было нужды – пропитанная горючкой пробка упала на влажную дорожку, смесь полыхнула ярко, жарко, и по всей длине, заключая канторца в кольцо пламени. Уже было прыгнувший Стогм отшатнулся и, несмотря на отсутствие головы, впервые за все время издал хоть какой-то звук, похожий одновременно на сухое покашливание и сдавленный вопль. Мертвец припал к земле, рыскнул в одну сторону, в другую. Бросился в незанятый пламенем участок – и напоролся грудью на широкое лезвие дырокола.

Сломанная нога отказывалась держать вес тела, поэтому канторцу пришлось опуститься на одно колено, придавив упертую в землю пятку дырокола. Мертвец бился, рвался вперед, а за быстро опадающей стеной огня бесновались еще двое. Торден приглушенно выругался, ища спуск пружины ублюдочного оружия клановых. Нашел.

Полыхнуло синим, отдача больно ударила по ноге… Зато две половинки Стогма отшвырнуло далеко назад, выбросив в воздух фонтан красной взвеси и бурых ошметков. А в освободившийся проход уже ломились следующие твари, толкаясь плечами и мешая друг другу. Канторец не стал дожидаться, пока они разберутся, чья конечность кому принадлежит, и попросту жахнул в упор, зацепив обоих сразу. Столь ошеломительного эффекта, как от дырокола, не было, но мертвецам хватило. Явно оглушенные, они повалились на спины и вяло задрыгались. А Торден уже тяжело поднимался, доставая из куртки вторую бутылку…

Когда он закончил бинтовать густо залитую кровью грудь, изрубленные тяжелым лезвием дырокола мертвецы уже обуглились. Пламя стерло черты лиц, слизало волосы, сожрало одежду и наполнило воздух отвратительно сладким запахом паленой человечины – а твари все продолжали дергаться, никак не желая умирать окончательно. Обнаженные зубы клацали, побелевшие от жара глаза давно ничего не могли видеть – но, казалось, продолжали упорно следить за полуголым канторцем.

Дела у него обстояли плохо. Сломанная в двух местах нога, выбитое плечо, погрызенная ключица и дикая боль, которую не смогло приглушить даже крепкое пойло. Но, несмотря на все это, Торден был счастлив, что остался в живых. Счастлив, что выбрался из очередной смертельной передряги. А еще он был раздосадован и, самую малость, разочарован. Раздосадован на себя, за то, что утратил бдительность и позволил себя ранить. А разочарован…

Такой родной холодок в затылке, злобный взгляд между лопаток – он так и не вернулся, пока на поляне у цепа кипела стычка с мертвецами. И Торден чувствовал себя обманутым. Словно маленький ребенок, решивший похвастаться отцу дурацкой башенкой из кубиков, которую он сделал сам – лишь для того, чтобы обнаружить, что родитель давным-давно ушел из детской по своим делам.

Торден туго обмотал самодельную шину обрывками одежды. Сжав зубами обрывок кожаного ремня, вправил плечо об ствол обгоревшей ели, перепачкавшись сажей и сдавленно выматерившись. Попытался было поднять шляпу, но влажные от крови пальцы соскользнули по тулье, и головной убор шлепнулся обратно в грязь. Канторец вздохнул, закинул на плечо мешок с бумагами и, тяжело опираясь на переделанное в костыль копье, побрел через перепаханную ногами и залитую красным поляну в сторону опушки, где призывно поблескивал бронзой руль двухколесного скиммера.

Уже сидя в широком седле, кое-как примостив больную ногу на подножке и чувствуя задницей, как в недрах машины пробуждаются от сна эйносы, канторец в последний раз посмотрел назад. Задержался взглядом на догорающих останках, на искореженной туше цепа, на разбросанном повсюду оружии… Особенно долго он вглядывался в западный лес. И лишь убедившись, что на поляне не осталось никого живого, Торден крутанул рукоять на руле и медленно поехал к опушке, поминутно ругаясь и проклиная тупых дикарей и их непослушную технику.

– Он добрался до степи и поехал на северо-восток, – после недолгой паузы сказал Брак, буравя взглядом реку. – Раны были тяжелые, через несколько часов он потерял сознание и рухнул со скиммера, едва не убившись окончательно. Там, в степи, его и нашло семейство вольных торговцев. Незнакомец не был похож на кочевника, хотя рядом и валялся клановый скиммер, поэтому глава семейства решил рискнуть. Тордену здорово повезло, что кто-то из вольников неплохо разбирался в лекарском деле – мечущегося в горячке канторца выходили, подлатали, да так, что спустя неделю он уже мог самостоятельно передвигаться и даже не промахивался ложкой мимо рта. Канторец даже рассказал свою историю, целиком, благо делать ему в кузове трака все равно было нечего, а возвращаться на Аркензо он больше не собирался. Еще через две недели вольники закончили торговый маршрут, вернувшись в Доминион, а Торден на первом же цепе отправился на восток, выбрав пунктом назначения далекий, солнечный Кантор. Своих спасителей он отблагодарил трофейным скиммером, любимой шляпой и примечательным именным ножом, заявив, что прошлое его больше не держит, и пора думать о будущем.

– А бумаги профессора? – заинтересованно спросил Раскон. – Увез с собой или тоже оставил?

– Отправил владельцу с попутным цепом, – устало ответил Брак. – Это же Торден.

История его вымотала, а необходимость складно врать и следить за каждым словом далась куда тяжелее, чем ожидалось. Он уже успел много раз пожалеть о своем решении, и все, чего ему теперь хотелось – это упасть на лежак и пролежать там часов пятнадцать.

– Жаль, – покачал головой фальдиец. – Надо же, правнук самого Тиля… Неудивительно, что ему удалось выбраться. Если он унаследовал хотя бы крупицу удачи своего предка…

– Мощный дядька, – уважительно кивнул младший Жердан. – Четверых шарков в одну…

– Харю. И это заломанный весь.

– В шарков я еще готов поверить, – недоверчиво протянул Кандар. – Но шестерых искателей, даже если это поганые Скорпионы… Не верю. Я видел клановых искателей в деле, когда был в рабстве. Даже самый распоследний ублюдок из каких-нибудь Гиен стоит в бою троих. Когда они ищут добычу, их не застать врасплох, не подобраться незаметно. И чтобы какой-то канторец в одиночку разделал шестерых, без единой царапины… Не верю. Один из армов точно брешет.

Брак вскинулся было возразить. За Тордена было обидно, как и за родной клан. Но свою чашу лжи и недомолвок он за сегодня испил уже до дна, поэтому промолчал. Зато внезапно подал голос Везим.

– Фелинта в честном бою тоже не взять, культяпка. Но дай самому херовому охотнику время на подготовку, и он завалит кота деревянной палкой и карманным ножом. А этот Торден, он не простой канторец. Даже если в этой истории половина – выдумка, он все равно будет одним из самых опасных ублюдков, о которых я знаю. Для таких людей десяток вонючих кочевников с утра – отличное начало дня. Если бы ты слушал ушами, а не задницей, то понял бы это.

– Если он такой непростой, почему я о нем не слышал? – запальчиво спросил сероглазый.

– Ну вот, услышал же, – как маленькому разъяснил ему Старший Жердан. – Чего тебе еще надо, собака лесная? Не порть…

– Впечатление…

– Говнюк. – припечатал младший.

Кандар обиженно умолк и уткнулся в кружку.

– Хорошая история, – подытожил Раскон, тяжело поднимаясь с кресла. – Понятно теперь, почему заносчивая скотина Краатен столько продержался, с таким-то характером. Если садишься за стол в притоне, с полными рукавами крапленых карт, лучше убедиться, что за твоей спиной стоит пятерка вооруженных телохранителей. Или один везучий канторец.

– Ты его знаешь? – удивленно спросил Брак. – Этого доми?

– Знал. – коротко ответил фальдиец. – Но это уже не имеет никакого значения, потому что Краатен До-Аркензо погиб пару месяцев назад. По слухам, захватив с собой половину Белого Дворца и прорву прислуги. Подозревают летрийцев, но их всегда во всем подозревают. Что, кстати, косвенно подтверждает твой рассказ – будь при нем Торден, и будь у канторца хоть малая доля описанных тобой способностей – вряд ли удалось бы так легко избавиться от наследника Аркензо.

– Раскон вечно знается со всякой швалью, – ухмыльнулся Везим. – Запомни это, Брак, когда на другом конце света внезапно рухнет цеп или утонет горжа.

– Горжи это наше, лесное. – поправил его средний Жердан. – Мне понравилось. Хромец, а еще истории в твоей железной ноге есть?

Брак кивнул, покосившись на протез. Свободного места оставалось мало, но на этот счет у него уже появились идеи.

– Хватает. Даже местных успел насобирать. Про Скерийский Водопад, призрак южных низовий и синего фелинта.

– Про фелинта даже я слышал, – хохотнул Кандар, – Хитрая зверюга, оставляет в дураках охотников уже который год. Даже Везим его ловить пытался. О, видишь, как запыхтел? Хочу себе на клешню усатую морду свести, только сплав какой нибудь надо достать, синего цвета. Чтобы наш охотник смотрел на него, вспоминал про свой обсер и благодарил меня за напоминание. Я же от всей души, бесплатно стараюсь.

– Давно пора тебя назад отправить, сводила. – огрызнулся Везим.

– Это куда?

– В мамашу на переделку

Братья с готовностью заржали. Раскон поворошил догорающие угли костра, окинул взглядом реку и спросил калеку:

– Почему вчера не сказал, что мертвецы боятся огня?

– Не до того было, что вспомнил, то и рассказал, – зевнул Брак, – Да и что бы это поменяло? Ты бы не стал рисковать своей драгоценной коробкой, а факелы лишь привлекли бы внимание.

– Да и поселок Шаркендар все равно спалил к шарговой матери, – все еще не отсмеявшись добавил Жердан Старший. Осекся, посмурнел и поднял кружку вверх. – Давайте за деда, и…

– Спать.

Пили молча, отводя взгляды от нависающего над рекой холма, где нашел свое последнее пристанище старик. Когда все расползлись по койкам, а Раскон уже почти скрылся в своей пристройке, фальдиец вдруг обернулся и сказал:

– От Шаркендара остался его сундук с личными вещами. Он на этот счет указаний не давал, так что кто захочет – копайтесь. Или утопите в реке, он бы оценил такой жест. И еще… – задумчиво протянул рыжий. – Мне понадобится новый рулевой, хотя бы временно. Я не могу торчать наверху круглыми сутками, так что буду учить управляться с “Карталейной”.

– Давай я! – с готовностью высунул из под одеяла перебинтованную харю Кандар.

– Раскон, я давно… Давно… – едва не вскочил с лежака Жердан Младший.

– Рулевому нужны обе руки и хотя бы капля мозгов, – мотнул головой фальдиец. – Брак, пойдешь завтра рулевым? Я добавлю пару пунктов в договор и повышу оплату.

– Пойду.

Раскон удовлетворенно кивнул и скрылся в пристройке, лязгнув на прощанье дверью.

Тихо гудели бесконечно качающие воду насосы, едва слышно тарахтели компрессоры – но даже шум эйносов не мог заглушить звенящую тишину предрассветных часов. Брак устало откинулся в кресле, потер глаза и поплотнее закутался в одеяло. Несмотря на то, что он почти двое суток оставался на ногах, вымотался до предела и много выпил, сон не шел. Да и общее состояние оставалось отвратительно бодрым, опьянение стремительно отступало, уступая место мрачным размышлениям и потревоженным воспоминаниям.

Механик покатал в руках кружку с недопитым пивом, поморщился и вылил остатки в зашипевшие угли. Изучил опустевшую посудину, невесело улыбнулся и поставил ее вниз, на палубу.

Из подсобки басовито всхрапнул Раскон. Прокашлялся и захрапел уже всерьез, переливисто и звучно.

Брак, не вставая, занес протез над кружкой и со всей силы ударил сверху вниз. Приглушенно звякнуло, но толстые латунные стенки выдержали. Он ударил во второй раз, третий… Упрямая посудина не поддавалась.

Приглушенно выругался кто-то из Жерданов.

Калека поднялся с кресла. Поставил ногу на широкий ободок, придавил всем весом, со все тем же плачевным результатом. Продышался, попробовал свести неподатливые стенки… И едва не упал, когда протез провалился сквозь разом сложившуюся кружку и глубоко продавил палубу. Лязгнуло.

– Ты чего не спишь? – пробормотал Кандар. Из под его одеяла торчали только грязные волосы и голая, бледная культя с широким застарелым шрамом.

– Да так, – ответил механик, изучая неровную, смятую блямбу, оставшуюся от посудины.

– Слушай, Четырехпалый, – сонно пробормотал сероглазый. – Если я того… Лучше ты меня, ножиком, аккуратно. Не хочу топоры. Ладно?

– Ладно. Спи.

Дождавшись, когда Кандар засопит, Брак вновь уселся на кресло, глубоко продышался и принялся сводить из покореженной латуни маленький прямоугольник, увенчанный неровным кубиком пристройки.

Глава 20

Спроси кто Брака, в чем главное отличие западных лесов от степей – он без раздумий сказал бы: “Погода”. В Вольных Землях ведь как? Раз в неделю с океана приходят шторма, принося на своем дымном, синем хвосте клубящиеся грозовые тучи. Час, два неистового, бушующего ливня, когда струи воды хлещут с таким задором и напором, что пробивают ссохшуюся корку земли насквозь, превращая пыльную подметку степи в бесконечное, кишащее жизнью грязное болото. Ненадолго – ведь вскоре за дело принимается очистившееся от облаков небо, с которого солнце вновь запекает землю в непробиваемую броню, потратив на это едва ли больше времени. Все в степях подчинено этому бесконечному циклу, привыкло к нему, приспособилось. Нежатся в грязных лужах блаженно фыркающие лютороги, парят под ливнем медузы, надежно скрытые от глаз многочисленных любителей поживиться их полупрозрачной плотью, запасают воду валяющиеся на боках джорки, ловя многочисленными пастями стекающую в них влагу. На короткое мгновение после дождя расцветает даже вездесущий пустырник, спешно выбрасывая грозди мелких, белесых цветов, которые с преогромной радостью жрут все – от охочих до жгучих приправ кочевников до простых муравьев. Изредка погода портится и в неурочное время, но столь разительного эффекта короткие, вялые дожди принести не могут – разбиваются о все ту же непробиваемую броню Вольных Земель.

Что-то в степи меняется лишь с приходом зимних холодов, когда вся жизнь замирает на несколько долгих месяцев, а в утепленных кузовах прожираются запасы еды и эйра на обогреватели. Нет, шторма никуда не деваются, ведь даже смена времен года не в силах диктовать свою волю Стеклянному Котлу. Но вот эффект они приносят прямо противоположный. Живительные ливни сменяются смертельными снежными буранами, солнце топит снег лишь для того, чтобы за ночь влага смерзлась в ледяную корку, которую с утра вновь растопит проснувшееся светило. Шаргов маятник температуры гробит технику и эйносы, превращает знакомые, наезженные тяжелыми колесами пути в непреодолимые препятствия из смерзшегося, грязного месива. Условно непреодолимые, конечно, особенно когда в твоей семье есть гигатрак с хорошим отвалом. По меткой поговорке вольников, для клановых колесных крепостей есть только три преграды – океан, небо и горы. Да и те являются преградами с большими оговорками, особенно, если вспомнить слухи о плавучем гигатраке клана Катранов.

В лесу же природе было высочайше насрать на привычные Браку циклы. Мелкий обложной дождь, зарядивший с самого утра, выгнал из под одеял красноглазых, бледных и воняющих перегаром шарков, вынужденных спешно натягивать тенты и навесы, пряча все ценное под крышу. Хмурый Везим, посовещавшись с плоской тарелочкой погодника, разом просветлел лицом и радостно сообщил остальным горжеводам, что эта мокрая срань продлится неделю, а поэтому вся охота катится к шаргу в задницу. После этого заявления посмурнели уже все остальные – осень стремительно вступала в свое владение, все сильнее тесня упорно цепляющееся за верхушки плакальщиц лето, поэтому прибытие на горжу трех предвестников стылых осенних дней – простуды, насморка и паршивого настроения – было лишь вопросом времени. Ближайшего, судя по кутающемуся в свитер, шмыгающему покрасневшим носом Жердану Младшему.

– Вот этот рычаг отвечает за связку толкателей, – гудел облаченный в теплый зеленый халат фальдиец, показывая унизанной перстнями рукой на кривую железяку с навершием в виде неудачной попытки свести из железа хоть что-то, не похожее на комочек дерьма, – Если отожмешь вниз – сцепка прервется и можно будет задавать каждому свое направление. Нужно редко, обычно хватает боковых винтов для маневрирования, но если течение сильное, а идти надо быстро – не бойся пользоваться. Чтобы вернуть связь, выровняй толкатели вдоль корпуса, параллельно друг другу, и отжимай рычаг назад. Ты ведь знаешь, что такое “параллельно”, Брак? Брак, ты слушаешь?

Калека слушал, не отрывая взгляда от уходящего за корму поворота реки, где в неприметном тихом омуте канул на дно его первый скраппер – пустой, со снятым гравиком, который сейчас лежал на самом дне сундука с ценными эйносами. Плавить оружие посчитали излишне долгим и трудозатратным занятием, а пользу – сомнительной. Металл на западе дешев, а тратить несколько часов работы своего будущего рулевого ради пары зеленок Раскон не хотел.

Но молчал Брак отнюдь не из-за скраппера, который хоть и было жалко, но все же не настолько, чтобы игнорировать фальдийца. Там же, за поворотом, скрылась юркая лодочка Везима, крохотная, шустрая и наверняка скрывающая под тряпьем на своем плоском дне множество интересных штуковин для охоты. Наверняка, там была пара длинных, острых гарпунов, метательные дротики, жахатель… Может быть даже духовая трубка, толстая, ребристая, составленная из десятка не самых сильных кушварковых ветродуек. Хорошее, сложное и тихое оружие, способное метать короткие металлические стрелки с завидной точностью и силой. Самое то, если удастся попасть в глаз ничего не подозревающему животному – пробить череп стрелки не могли, зато в плоти заседали глубоко, вызывая обильное кровотечение. Лесовики не зря прозвали их “Краснопутками”, вопреки общепринятому “Воздушнику” – если удачно попасть в зверя, можно преспокойно идти по оставленной им кровавой дорожке, будучи абсолютно уверенным, что она не прервется.

Брак отвернулся, стиснул зубы и ответил:

– Я знаю, что такое “параллельно”.

– Я в тебе не сомневался, – улыбнулся Раскон, положив руку на плечо калеки. – А теперь смотри, вот тут у нас подача эйра на маневровые…

Лодку с плотовиками они повстречали утром, почти сразу же, как покинули гостеприимную отмель и нависающий над ней берег с могилой старика. Присматривать за земляным холмиком осталось приметное дерево – высокая, расщепленная ударом молнии и обгоревшая до самых корней плакальщица, удивительным образом умудрившаяся зацепиться за жизнь и даже выбросить с пяток гибких побегов, серевших свежими иголками на фоне прогнившей сердцевины ствола.

Два молодых парня отличались друг от друга настолько, насколько вообще могут отличаться между собой одногодки – один высокий, худой до изнеможения, кутающийся с непромокаемый серый плащ знакомого темного оттенка. И второй – маленький, толстенький, с обаятельной улыбкой и выставленным напоказ голым, влажным от дождя пузом, на котором едва начали прорастать первые татуировки. Лодка у них была не по размеру солидная, аж с двумя сведенными в спайку винтовыми движками и окрашенным белый горбом объемистого бака. Мимо вооруженного плота, на котором сонные механики возились у основания скраппера, лодочники хотели проскользнуть незаметно, но не вышло – на треск движков из подсобки вышел позевывающий Раскон, который обрадовался вымокшим парням, как родным – пригласил к костру на горячий травяной отвар с каплей душистой настойки и лично принес из кладовки мешочек, плотно набитый орешками в меду.

Фальдийца признали, чем немало удивили Брака. Имени его парни не знали, но едва завидев пышный халат, рыжие усы и круглые темные очки – расслабились и радостно согласились обогреться у костра. Там, за разговором, и выяснилось, что работают они простыми плотовиками, а шикарную лодку и ответственное поручение им дал наниматель, некий Мерех Ухокрут из Кривой Излучины, у которого были какие-то торговые дела с Подречьем и тамошним заправилой Филроем. Подробностей парни все равно не знали, им без лишних разъяснений поручили как можно быстрее доставить запечатанный пакет, увесисто погромыхивающий металлическими пластинами, а заодно выяснить, все ли в порядке в поселке стеклодувов – последняя партия каких-то пробирок задерживалась. Лодка у них была хорошая, шла ходко и уверенно, а на дорогу щедрой рукой Мереха были выданы два бочонка с пивом, целая гора сушеной рыбы и обещание неплохой платы – поэтому нежданное поручение Филм и Колум восприняли, как заслуженный после выматывающего лета отдых.

Раскон вникал, кивал, расспрашивал. Посетовал, в свою очередь, на покореженную горжу и идиота-рулевого, на цены и погоду… А затем вручил плотовикам крохотный красный сверток и пару серебряных чешуек, с просьбой вручить его лично Филрою, раз уж они все равно отправляются в Подречье. Парни, не будь дураками, отказываться не стали. Выжрали орешки, допили варево – и с довольными рожами отбыли, получив на прощанье наставление передать привет Мереху Ухокруту от Раскона Рыжегривого и осведомиться о здоровье его прекрасной супруги. Плотовики заверили, уверили и пожелали, после чего скрылись за поворотом, оставив за собой ясно различимый на темной воде пенистый след.

Пока остальная команда “Карги”, с помощью лебедки, куска кровянки и пары длинных шестов топили и маскировали обреченный на вечное прозябание в тине скраппер, фальдиец размеренно мерил тяжелыми шагами палубу, изредка поглядывая на цветную бляшку часов и задумчиво гмыкая. Затем позвал к себе в пристройку охотника, где они долго и приглушенно спорили, перемежая речь отголосками называемых чисел и руганью.

А немного позже, когда Раскон полез на топорщащуюся рычагами крышу, не забыв поманить за собой Брака – хмурый сильнее обычного Везим тихо и молча забрался в свою лодочку, отвязал веревки и уплыл в сторону Подречья, сопровождаемый пожеланиями удачной охоты от ни шарга не понявших братьев. Юркая посудина шла ходко, резала реку, как раскаленный нож режет полотно из паутинки – водная гладь послушно расступалась и смыкалась прямо за кормой, а едва заметный след тут же терялся среди барабанящих по нему капель дождя. Нахохленный Кандар, все еще приходящий в себя в кресле у костра, проводил охотника слезящимися от недосыпа серыми глазами, сплюнул на палубу и присосался к бутылке, не озаботившись перелить ее содержимое в стоящую рядом кружку.

– О чем задумался? – не отрываясь от рычагов спросил Раскон. Несмотря на навес, он успел поймать свою порцию дождя, поэтому рыжие усы не пышно топорщились, как это обычно бывало по утрам, а уныло свисали влажными сосульками. – Хочешь что-то сказать – смелее. Не стесняйся. К людям, способным без раздумий прыгнуть с одним ножом на шарка, стоит прислушиваться.

– О том, что статую тоже стоило бы утопить, – скривился Брак, с усилием переводя постоянно норовящий обернуться взгляд на нос плота. – Весит она не меньше скраппера, а толку от нее никакого.

Совместными усилиями, уродливую старуху кое-как выпрямили, но выглядеть она после этого стала еще хуже. Тяжелая, пропитанная какой-то темной дрянью древесина, из которой она была сделана, притягивала взгляды лишь для того, чтобы смотрящий в отвращении отвернулся и больше никогда не желал ее видеть.

– Нет, милейшая Карталейна останется с нами, покуда это корыто держится на плаву, – доброжелательно улыбнулся фальдиец, – Ее вырезал из древесины драгуба один известный мастер в Троеречье, содрав с меня полторы фиолки и заверив, что породившее ее дерево было столь же уродливо, как и его дитя. И я склонен ему верить – из прекрасного, стройного гиура такой ужас не дано создать даже самому гениальному творцу. Я не готов ждать еще полгода, или платить безумные кри за новую статую.

– А смысл?

– Гхм. Скажи, Брак, что ты думаешь о Карталейне До-Легиано?

– А кто это?

– Не важно. Твои первые мысли?

– Она…Старая и уродливая? – спросил механик. – А ты… Не знаю, имеешь к ней какое-то отношение, поэтому повсюду таскаешь ее статую, и даже назвал в ее честь горжу. Либо, ты ее ненавидишь и желаешь ославить.

– Она старая и уродливая, – усмехнулся фальдиец, остро взглянув на калеку. – Важно лишь первое впечатление, твои остальные размышления мало кого заинтересуют. А ведь правительнице Легиано всего сорок три, и вот уже больше двадцати лет она считается первой красавицей Фальдии. Вплоть до того, что ее изображения, пусть и верноподданно приукрашенные, который год мелькают на обложках ежемесячников, а бюсты украшают собой интерьеры взыскательных доми далеко за пределами Легиано. Но ты этого не знал. Зато, не раздумывая, обозвал незнакомую тебе женщину отвратительной уродиной.

– Ты ее ненавидишь, – уже утвердительно кивнулБрак.

– Гхм. Возможно. – поморщился Раскон и ткнул пальцем в очередной рычаг. – Этот поднимает сети, но без движка будешь качать полчаса. А движок…

– Вон там, внизу. Я его на насос сводил.

– Ах да. Так вот, скраппер – это инструмент для боя. Хороший, полезный, особенно, когда за рычагами умелый наводчик. Им можно перебить отряд вооруженных гвардейцев, уничтожить частокол поселка или даже сбить цеп, если сильно повезет. Но он – всего лишь инструмент, как вот этот движок. Полезный, но без него можно обойтись.

– Статуя ни шарга не делает, – покачал головой Брак, – Зато весь запад наверняка заочно ненавидит эту Карталейну.

– Бери больше и севернее, мы не только по лесам плаваем, – усмехнулся фальдиец и с гордостью посмотрел на выдающееся седалище деревянной старухи, – И все видят эту красоту. Хватит уже оглядываться.

Брак вздрогнул от неожиданной смены тона и поспешно перевел взгляд вперед.

– Давай, говори уже то, о чем на самом деле думаешь, – фальдиец вывел плот на ровный участок реки, заблокировал рычаги и потянулся в рукав за длинной, деревянной трубкой, забранной причудливо гравированными золотыми кольцами. – Обещаю, что честно отвечу.

Калека думал о двух парнях в лодке, но не видел смысла спрашивать.

– Статуя, название горжи, – начал загибать пальцы Брак, старательно отгоняя от себя мысли о молодых плотовиках. – Ящик, ради которого разнесли Подречье. Это война? Против этой доми?

– Война? – удивленно поднял рыжую бровь Раскон, пыхнув трубкой, – Нет, это не война. Кто я такой, чтобы воевать с правительницей Фальдии? Это так, мелкие дружественные уколы, которыми мы обмениваемся с прекраснейшей Карталейной. И даже их можно было бы избежать, оставайся она в неведении о моем местоположении. Ты еще увидишь последствия этой ошибки, за которую я по сей день вынужден расплачиваться солидными суммами.

– Тогда зачем?

Фальдиец выбил трубку и вновь встал за рычаги, огибая широкую отмель. Нос горжи вновь стал погружаться под воду, и по палубе, суетливо пошатываясь, бегал Кандар, что-то подкручивая в насосах. Жерданы зубоскалили, спасаясь под навесом от усилившегося дождя, но попыток помочь не делали.

– Воюют с теми, кто равен тебе. Или хотя бы стоит на одной ступеньке, – покачал головой Раскон, – Иначе ты как грязь, налипшая на ботинки – раздражает, но и только. А с грязью сам знаешь, как поступают. И даже в войне исход зачастую предрешен задолго до начала самой драки. Гарнизоны сдаются без боя, капитаны цепов отказываются воевать, казначей проворовался и сбежал, голод выкосил весь юг страны, народ бунтует… К моменту, когда раздадутся сигналы к атаке, и первый солдат в синем мундире пырнет первого солдата в красном мундире копьем в живот – наверху уже все подсчитали и вовсю занимаются дележкой. Так что нет, это ни в коем случае не война.

– И зачем мне все это знать? – хмуро спросил Брак.

Слова рыжего его неожиданно заинтересовали, за что он успел уже себя неоднократно обругать. Где-то там, под дождем, Везим на своей крохотной лодочке догоняет беспечных плотовиков. Или уже догнал. Но удержаться от вопросов калека не смог – фальдиец намекнул, всего лишь намекнул, что его цели в чем-то похожи на те, которые успел обрисовать себе Брак. И упускать такую возможность набраться бесценного опыта было непростительно.

– Гхм. Зачем, зачем, зачем… Ты сам спросил, я ответил, как и предупреждал, – словно прочитав его мысли, усмехнулся Раскон. – А что, ты собираешься с кем-то воевать?

– Не собираюсь, – буркнул Брак. – Я сам попробую, это вроде просто.

Он отпихнул плечом посторонившегося фальдийца и взялся за нагретые ладонями рычаги. Раскон задумчиво гмыкнул, разложил себе кресло и принялся набивать трубку, с интересом глядя на неумелые попытки нового рулевого удержать горжу в середине русла.

Везим вернулся под вечер, возвестив о своем прибытии сиплым покашливанием движка, высасывающем из бака последние капли эйра. Выбрался на палубу, по-собачьи отряхнулся и угрюмо уселся у костра, с лохматой одежды немедленно повалил смрадный парок. От протянутой миски жерданового варева охотник отказался, предпочтя что-то свое, сушеное и явно с трудом поддающееся зубам.

Механики как раз заканчивали сводить разболтавшиеся насосы и латать свежие дыры – день пути горжа пережила стоически, но не без последствий – в чем стоило винить никого иного, как Брака. Почувствовав ничем не подкрепленную уверенность в собственных силах, он возомнил себя великим плотоводцем и с размаху насадил нос “Карги” на разлапистый полузатопленный комель гиура, невесть как оказавшегося и за что державшегося посреди реки. Будь горжа в нормальном состоянии, она бы это препятствие даже не заметила. Но кое-как сведенные швы на передних отсеках столкновения с суровой реальностью коварных лесных речушек не выдержали и разошлись. Плот опять нахлебался воды, и хотя до затопления палубы не дошло, фальдиец горе-рулевого за рычаги в тот день больше не пускал. Да и стемнело после этого быстро, а по темноте не рискнул плыть даже Раскон.

– Вернулся, гнида лесная, – сквозь зубы пробормотал Кандар, удерживая клешней лист металла, над которым трудился Брак.

– Он не выглядит довольным.

– Погоди, до этого еще дойдет.

И действительно – едва к горящему костру подошел Раскон, настроение охотника резко улучшилось. Короткий обмен предметами – и вот уже фальдиец неспешно топает к себе в пристройку, пряча в рукав халата красный мешочек. А повеселевший Везим залпом опрокинул кружку с пивом, ссыпал к себе в сумку что-то маленькое, тускло блеснувшее синевой и ушел спать под навес.

Кандар сплюнул за борт и тихо выругался.

– Иногда я ненавижу Раскона, – спустя некоторое время сказал сероглазый. – Но в такие моменты мне хочется его придушить.

– Почему не Везима? – глухо спросил Брак.

– А его за что? Он хотя бы честен, ему платят – он делает. – Кандар поморщился от боли в ухе и поправил повязку на голове, остро пахнущую чем-то крепким и горючим. – А Раскон плетет свою паутину по всему западу, подбирает ключики к людям, знает, кому и что нужно предложить. Гразгова блевота, да он даже меня держит за яйца так, что я просто не могу от него уйти. А, если ему кто-то мешает, просто сметает с игровой доски лишнюю фигуру и продолжает партию.

– То есть он не просто фальдийский торговец? – недоверчиво уточнил Брак. – Какую паутину? Я уже понял, что он гадит некой Карталейне, но зачем…

– Просто фальдийский торговец! – неискренне рассмеялся сероглазый и смахнул несуществующие слезы. – Жирный хитрый паук, вот он кто. Поплавай с нами подольше и ты поймешь. Вот сука, а? Просто за то, что проплывали мимо.

Он снова сплюнул и оглянулся.

– Представь, что с ними все в порядке, – посоветовал ему Брак. – Что Везим догнал их, забрал мешочек и отпустил восвояси, объяснив ситуацию. Дал кри на дорогу и велел уходить на юг, в другой поселок, чтобы ненароком не попасться на глаза и не сболтнуть лишнего. А они послушались.

– Ты не знаешь Везима.

– А ты знаешь? И сколько тогда людей он хладнокровно прирезал на твоих глазах?

– Шестерых. С половиной.

Уже заготовленный ответ застрял у Брака в глотке. Он поперхнулся, закашлялся и против воли посмотрел на спящего охотника. Тот дрых как младенец, выставив из-под одеяла чистую, голую ногу и совершенно не обращая внимания на веселящихся у костра братьев, пускающих по кругу трофейную бутылку из Подречья.

– Но ты все равно не можешь знать, что там произошло… – пробормотал калека. – Просто представь себе, что все так и было.

– Звучит, как говняное оправдание из дешевых книжек с картинками. Где никто не умирает, а в конце все помирились и перетрахались.

– Мне помогает.

На этот раз закашлялся Кандар, отвел глаза, глядя на реку.

Они молча закончили ремонт, думая каждый о своем. “Карга” благодарно пропыхтела насосами, откачивая воду из отсека, а палуба, наконец, выпрямилась. Скатившаяся было в воду ебулда остановилась и звонко покатилась обратно в центр плота.

Тишину нарушил Кандар, когда они с Браком уже сидели у костра, и даже успели выхлебать по кружке обжигающе-горячего вурша. Калека привычно морщился, изображая на лице неприязнь к напитку, но уже куда меньше – распробовавшие вурш вольники подсаживались на него удивительно быстро.

– Ну грохнули бы их прямо тут, в конце концов, что бы изменилось? Вышло бы честнее.

– Палубу пришлось бы отмывать нам, – поежился Брак. – Шаркендара-то больше нет.

– Зачем вот так, исподтишка, с улыбочкой? – не услышал его слова Кандар. – Ну подойди, скажи в лицо, мол "простите, ублюдки, вы оказались не в том месте, не в то время".

– А что бы это изменило? – спросил калека, отставляя позаимствованную у кого-то бесхозную кружку, кривенько сведенную из куска обшивки. – Сам ведь понимаешь.

На этот раз сероглазый его услышал и внезапно взъярился.

– Что бы это изменило? Что изменило? Да все, гразгова блевота, вообще все! Ублюдочные лицемеры. Чем они лучше тех же клановых, которых здесь так любят винить во всех своих проблемах? А я тебе отвечу – ничем. И даже хуже.

– Кланы тоже бьют в спину, – покачал головой Брак. – Как думаешь, что бы сделали с этими плотовиками какие-нибудь Коты?

– А то я не знаю! Коты, Лютороги, да кто угодно… Но это хотя бы честно. Ты знаешь, что тебя сейчас изобьют до полусмерти и бросят в кузов, а потом ты всю жизнь будешь таскаться по степи, если добрая душа тебя не выкупит, или не сбежишь. Брак, я был там, я знаю. Кланы – это кусок дерьма, но это честное дерьмо, а не вот это.

– Ну да, честное дерьмо, – неожиданно завелся Брак. – Плесень это, а не оправдание. Называешь свой поступок честным и справедливым, а под это творишь что хочешь. Кто против – кувалдой по башке, "Уважай мою честность, мразь". Знаешь что такое честность? Когда тебе обещают сломать палец, если соврешь. Соврал – палец сломали. И все, сделка закрыта, никто не будет тебе про это напоминать. Пообещал помочь – сдохни, но помоги. Пообещал убить – не раздумывай, когда будет шанс.

– Так я о чем говорю? – повысил голос Кандар. – Глаза в глаза, без попыток извернуться и оправдаться. Что мешало так поступить с этими двумя?

Брак насупился и угрюмо отвернулся. Честность Котов он прекрасно помнил. Вынул из сумки незаконченную фигурку, придирчиво ее оглядел и потянулся за флягой с эйром.

– Раскон вообще не отсюда, – наконец сказал он, когда синяя жидкость в плошке нагрелась от костра и наполнила воздух вокруг кислым запахом. – Да и поступил практично. Мало ли, чьи глаза могут наблюдать за рекой из леса? Вдруг из-за поворота реки в самый неподходящий момент появилась бы другая горжа. С ними воевать?

– Пообщайся с ним подольше там, на крыше, и начнешь не только его оправдывать, но и помогать, – скривился Кандар, забивая трубочку мелкой табачной крошкой из кисета. – Он не отсюда… А кто отсюда? Ты из вольников, я вообще не пойми кто, Везим из Доминиона, если не соврал. Шарк республиканец. Одни Жерданы плоть от плоти здешних лесов. Но подобное дерьмо случается только вокруг Раскона.

– Ты бы еще громче об этом орал.

– А то он не слышит. Здесь на плоту яйца почесать нельзя, не получив с десяток ценных советов.

– Клешней то…

– Неудобно, поди. Смотри не…

– Оторви. – шмыгнул носом Младший.

– Катитесь к шаргу, – огрызнулся Кандар. – Островитяне тащат сюда свои порядки, а взамен забирают все остальное. Эйносы, железо, людей, удолбаешься перечислять. И это нихрена не равноценный обмен.

– При нашей первой встрече ты рыжего защищал. Уж определись.

– Раскону здесь жить, – покачал головой сероглазый. – Как и всем нам. А им – нет. Лет через десять он наконец осядет, сменит свои дурацкие халаты на нормальную одежду и станет полностью своим. И вряд ли он захочет жить в таком же гадюшнике, как на островах.

– Это называется островной гарб. – поправил Брак, плавя между пальцами ниточку крохотного крана. – И я не понимаю, за каким шаргом он их таскает. Неудобно же.

– Удобно, я пробовал. Свободно все, ветерок обдувает, – Кандар показал, где именно обдувает. – Но таскает он их по другой причине. По той же самой, для которой нужны огромные рыжие усищи, темные очки и дурацкая шапочка. Даже прозвище, "Медногривый", оно не просто так.

– Его узнают? – спросил Брак, вспомнив реакцию плотовиков на фальдийца. Парни, едва увидев владельца плота, моментально расслабились. На свою беду.

– Не просто узнают, его знают. Ты не спутаешь Раскона ни с одним из местных капитанов и торговцев, он торчит среди толпы, как гигатрак в чистом поле. Привлекает взгляды, внимание. Интересует людей.

– Он выглядит, как шут из сказок.

– Шутам позволяется больше остальных. Вечером он обедает в твоем доме, через неделю – шлет шикарное платье в подарок твоей прекрасной супруге, а через месяц ты уже советуешься с ним по поводу совместных вложений кри в карьер чудесного, белого песка, – невесело усмехнулся Кандар. – Хотя последнее это только предположение.

– Репутация! – важно поднял палец подошедший за очередной бутылкой Жердан.

– Смени он гарб на обычную одежду, сбрей усы, волосы наголо… Пара татуировок на пузо – и нету больше Раскона, есть неприметный молотобоец, какой-нибудь Ноксар Большое Брюхо. – задумчиво пробормотал Брак. – Мастер кувалды из засиженного комарами… Эээ. Семиречья?

– Нет такого, – хохотнул Кандар.

– Есть, – гулко донеслось из недр подсобки, – Семиреченские шкуродеры, лучшие крокодильи кожи юго-запада. Девять перегонов отсюда, если по прямой.

– Сука. – выдохнул сероглазый, ударив кулаком по колену.

– Я уже неплохо поднаторел в местных названиях, – пожал плечами Брак, заканчивая крепить ствол крохотного скраппера. – Ляпай что угодно про реки – не ошибешься.

– Еще водопады и озера. Но мы плывем к летрийцам, там получше. Фактория называется "Лингора Фол-Шетри", что вносит приятное разнообразие в это лесное болото. Надеюсь, шарки их еще не сожрали.

– Гхм. А знаешь, как это переводится со староимперского? – вновь донеслось из подсобки.

– Раскон, не смей! – воскликнул Кандар, вскинув руку в умоляющем жесте.

– "Маленький торговый пост у лесной реки".

Брак невольно улыбнулся, глядя на пыхтящего механика. Настроение сероглазого опять переключилось, словно кто-то дернул невидимый рычаг, развернув эйносы в его голове в обратном направлении. Такой Кандар нравился калеке куда больше нахохлившегося, мрачного скептика, которым тот был в начале вечера.

Хотя, надо признаться, Брак во многом был с ним согласен. Сероглазый тоже не склонен был идеализировать, хлебнув в жизни дерьма полной ложкой, но до тупой ненависти не скатывался. Как говорил пьяненький Джус, когда глядишь на мир сквозь донышко бутылки, трудно разглядеть картину целиком. Кандар с этим как-то справлялся.

Протез, который калека машинально пытался заставить двигаться, вдруг шевельнулся. Самую малость, в той тонкой части, где на нормальной ноге располагаются пальцы. Шевельнулся – и затих, когда ошеломленный произошедшим Брак потянулся вниз к сапогу, чтобы удостовериться.

Передняя часть подошвы заметно загибалась вверх.

– Все, я решил, – разглагольствовал Кандар, привстав со своего кресла и обращаясь к аудитории. И хотя назвать аудиторией Жерданов можно было с большой натяжкой, куда большей, чем обозвать мелкую лесную ящерку грандаргашем, сероглазого это не смущало. – Раскон, ты можешь быть против, но чинить горжу у летрийцев я не буду. И Брак тоже. Там два кабака…

– Три, – поправил его Старший Жердан, слушая с явным интересом.

– Там три кабака и мы намерены посетить их все. Насвинячимся до беспамятства, затеем пару драк… Пусть будет три дня, по числу кабаков…

– Два, – бухнуло из подсобки. – Еще расторговаться надо.

– Два с половиной…

Брак их не слышал, всецело поглощенный видом грязного сапога из черной, лакированной кожи. Он отложил в сторону незаконченную фигурку, долил эйра в плошку и глубоко дышал над ней, чувствуя, как легкие заполняются синим, а во рту становится кисло.

–...ам продавай свои усы.

– Усы не трогаем.

– Сгниют же.

– Чини морозильник.

Затихший было дождь отдохнул, и с новой силой забарабанил по кровянке.

Брак напрягся, вспоминая ощущение и изо всех сил пытаясь не допустить нагревания металла протеза. Отмахнулся от прожужжавшей над ухом жирной, ошалевшей от ливня стрекозы, закрыл глаза…

И почувствовал, как мысок железной ноги медленно возвращается на свое привычное место.

Глава 21

Лингора умела производить впечатление на диких лесовиков, делая это с непринужденностью высокородной сари в излишне открытом вечернем платье, невесть какими путями забредшей в припортовые районы. При виде нее сразу появлялось смутное желание либо неловко раскланяться, сбивчиво пробормотав все три известных тебе вежливых слова, либо ограбить – но со всем возможным тактом и почтением.

Правда, единственным диким лесовиком на горже оказался как раз тот, кто в первый раз оказался в лесу от силы пару месяцев назад, и всеми силами пытался показать свое безразличие. Остальные позевывали, поплевывали, чесали пузо под расшитым золотой нитью халатом невероятно яркой расцветки, да и в целом куда больше радовались первому за неделю солнечному утру, чем выплывшей из-за очередного поворота фактории летрийцев. Сушащееся на паутинках разномастное белье добавляло "Карге" ту малую толику домашнего уюта, которая и отличает трак кочевников от банального грузовика северян – если, конечно, не учитывать два пальца брони, кузов с тяжелым скраппером и здоровенный шипастый отвал, украшенный черепами кровных врагов.

Островитяне к выбору места под свой поселок подошли со вкусом, явно пожертвовав практичностью в угоду красоте. Пологий скалистый холм – готовая, казалось бы, причальная площадка для цепов – вместо этого оказался плотно застроен приземистыми двухэтажными домиками из белого камня, ярко сияющими начищенной медной чешуей крыш. Вершину холма, на которой криво возвышался солидных размеров утес, опоясывала широкая спираль забранной в металлические перила лестницы, ведущей прямиком к вершине. Выглядело это все настолько величественно и неподходяще для диких западных лесов, что Брак нисколько бы не удивился, венчай широкую площадку вершины утеса какая-нибудь идиотская статуя покровителя торговли или любимого песика местного доми. Летрийцы, однако, повода заподозрить себя в сумасшествии не дали, ограничившись лишь стремлением показать свое богатство и силу – на вершине стояла самая настоящая баданга. Крохотная, по меркам гигатраков, но, несомненно, способная с пары метких залпов разнести на ржавый лом любую горжу на озере. Да и драки от Лингоры наверняка держались в стороне.

Баданга, двойное кольцо белоснежных стен вокруг холма, каменная кладка, местами уже успевшая заменить частокол из чем-то пропитанных стволов гиура – все в поселке буквально кричало о том, что островитяне здесь надолго. Нашли, застолбили место, заякорились и уходить никуда не собираются. Наоборот, с каждым годом расширяются, отщипывая у леса вокруг все новые участки. Даже реку, плавно огибающую поселок, и ту расширили и перегородили плотиной, оставив лишь широкий, запертый толстенной цепью проход. Вышло что-то среднее между рекой и маленьким озером, прорезанным с обоих сторон длинными дорожками причалов, между которыми покачивались принайтованные горжи разной степени ржавости.

Раскон доверять неопытному рулевому столь ответственное дело, как проход через плотину, не стал, лично встав с утра за рычаги во всем своем попугайском величии – усы завиты кольцами и воинственно топорщатся вверх, халат сияет на солнце, а темные очки таинственно поблескивают. Еще от него невыносимо приторно пахло чем-то цветочным, а перстней на пальцах, казалось, стало еще больше. Брак пожал плечами, сел на стоящее рядом кресло и продолжил доводить до ума латунную фигурку, искоса поглядывая на реку.

– Может, все-таки куплю? – в который раз спросил фальдиец, аккуратно перекидывая рули на левый борт. – Две синьки дам.

– Нет, – коротко ответил Брак.

Фигурка горжи, с карикатурно большим скраппером и воинственно вскинувшим руки стариком, вышла у него настолько ладно, что он сомневался в успехе попытки ее повторить. Даже фигурка самой Карталейны на носу плота вышла отвратительной, несмотря на миниатюрные размеры. Да и не хотел он ее продавать. Места в протезе под скиммер, флир и горжу уже не было, поэтому калека приспособил под фигурки костяной ящичек из доставшихся в Подречье трофеев – резной, аккуратный, украшенный светящимися в темноте стеклянными колбами с эйром.

– Больше предлагать не буду, – привычно буркнул Раскон.

Разговор о фигурке заходил уже четвертый день подряд, и каждый раз фальдиец поднимал цену. Ему, кажется, уже самому стало интересно, от какой суммы будет готов отказаться механик.

– Две синих и пять зеленух.

– Нет.

Внизу суетились принарядившиеся Жерданы, сменившие тяжелые кожаные плащи на такие же, только почище и почти без подозрительных резаных дырок. Братья распихивали по карманам кастеты, предвкушая культурный отдых и нормальную жратву, вместо опостылевшего за неделю полусырого жужева – готовить на плоту умел только Везим, а он не хотел, и за услуги кашевара требовал всякого мерзкого, навроде сожрать целиком ракушку речного блевальника или поцеловать Карталейну. Братья своей гордостью не поступались, поэтому страдали все, кроме охотника – тот привычно уходил в мокрый лес, возвращаясь отвратительно сытым и довольным, пока остальные давились хрючевом из котла и жевали остатки копченостей.

Кандар, стараясь не запачкать рукава до неприличия хорошо смотрящейся на нем черной рубахи в желтую полоску, крепил на сведенный к палубе шест какой-то важно выглядящий кусок листового металла – ярко-оранжевый, усыпанный глубокими отпечатками пальцев гуще, чем ведро после “сводилки”. На ногах у него красовались изящные остроносые ботинки на высоком, в два пальца, каблуке, невесть каким образом оказавшиеся в общем мешке с трофеями и идеально подошедшие сероглазому, а на запястье тускло блестел фиолетовым браслет, подозрительно похожий на те, которые носят островные садмы.

Даже Везим поддался общему приподнятому настроению, сменив лесную сбрую на какую-то простенькую одежонку темно-синего цвета, разом избавившись от любых намеков на свое основное занятие. Теперь у костра колдовал невзрачный лохматый мужичонка средних лет, какие в изобилии пасутся вокруг тех злачных мест, где можно необременительным трудом заработать канистру эйра, после чего столь же легко от нее избавиться, сменяв на стакан дешевой выпивки и миску каши.

Единственным горжеводом, так и оставшимся в привычных шмотках, был Брак. Кандар пытался всучить ему свою запасную рубаху и штаны, умоляя не позорить “Вислую Каргу” своими суровыми кожаными портками, но болталось все это на щуплом механике хуже, чем старая шкура на линяющем выволке. Пришлось ограничиться широкополой войлочной шляпой – та тоже оказалась великовата, но удивительным образом накинула калеке пару лет возраста, выгодно подчеркнув едва начавшую пробиваться темную поросль на щеках. Под шляпой, с непривычки, чесалось, а кожаный ремешок немилосердно натирал шею, но расставаться с ней Брак не спешил – головной убор ему понравился, да и Кандар не принял бы отказа.

Плотина, к которой неспешно подплывала горжа, впечатляла своей основательностью и продуманностью, не свойственными аляповатому Приречью и крохотному Подречью. Летрийцы вбили в русло реки два ряда крупных, в пару обхватов, стволов гиуров, стянули их медными лентами и канатами тройного плетения, а пространство между рядами засыпали всевозможным хламом: от песка до мелкой каменной крошки. Вышло что-то вроде крепостной стены посреди реки, на которой возвышались две самые настоящие сторожевые башни – из тех же бревен, с крытыми наблюдательными площадками и грозно торчащими оттуда стволами скрапперов. Охраняли всю эту красоту человек пять суровых бородачей, на которых сине-белые мундиры летрийцев смотрелись до невозможности нелепо, и совсем молодой юнец в такой же одежке, пристально наблюдающий за приближением “Карги” с вынесенной над рекой площадки.

– Цель прибытия на озеро и название вашего плавучего транспортного средства! – звонко выкрикнул молодой безусый парень на плотине, косясь куда-то вниз, – Назовите себя, имена членов экипажа и краткую…

– Галом, стой! – с грохотом скатился с башни один из охранников. – Молчи!

– Капитан Раскон Медногривый, цель визита – не твоего ума дело, – вежливо загудел фальдиец. – Гильдейскую бляху видишь?

– Что? Я обязан записать…

Старший охранник застонал и отвернулся.

– Похвальное усердие, – уважительно кивнул юнцу Раскон. – Пиши.

– Название вашего плавучего транспортного средства?

– “Прекраснейшая и несравненнейшая, мудрейшая в своем роде, затмевающая блеском своих достоинств свет солнца, величайшая владычица и судия Карталейна До-Легиано, да не оскудеют безграничные запасы ее любви и добродетели” – отчеканил фальдиец, ни разу не сбившись.

– Отныне и вовеки веков, – добавил Брак, удостоившись одобрительного кивка.

– Отныне и вовеки веков, – добил охранника рыжий. – Пиши, я проверю потом.

– Прекрасне-й-шая… А дальше?

Старший охранник выругался, подошел к напарнику и что-то зашептал на ухо. Глаза у того возмущенно округлились, он что-то пробормотал, оправдываясь, но получил удар под ребра и натянул на лицо улыбку.

– Уважаемые… эээ… Гости нашего… Эхм.

– Гхм. – нетерпеливо покачался с мыска на пятку фальдиец.

– В знак нашего… хм…Знак нашей радости от визита столь… эээ. Примите этот скромный подарок и добро пожаловать в Лингору. – скороговоркой закончил юнец.

Раскон вопросительно поднял бровь, и обладатель синего мундира спешно поправился:

– В Лингору Фол-Шери.

– Шетри, кретин.

На палубу, звякнув, упал тощий синий мешочек. Фальдиец терпеливо дождался, пока Везим проверит содержимое и удовлетворенно кивнет, после чего важно кивнул и сообщил расстроенному стражнику:

– С превеликим удовольствием приму этот скромный дар. Не перестаю удивляться гостеприимству уважаемых летрийцев и их доблестной гвардии. Смею надеяться, что формальностей бюрократических процедур мы сможем избежать?

Старший вновь пихнул напарника в бок и залихватски свистнул. Над плотиной раздался протяжный гудок, застучали движки, с трудом прокручивая массивные барабаны. Мокрая цепь, влажно блестящая на солнце зеленоватыми наростами ила, неторопливо пошла вверх, звено за звеном показываясь над водой. Вслед за цепью над поверхностью реки начали подниматься сети – густые, объемистые, натянутые на сложную конструкцию из причудливо сплетающихся металлических труб. Это мокрое великолепие ползло все выше и выше – пока широкий проход не освободился окончательно, открыв перед “Вислой Каргой” искрящийся бликами озерный простор.

Раскон удовлетворенно гмыкнул и направил горжу вперед, не обращая внимания на направленные с двух сторон скрапперы и приглушенную ругань охраны.

Сказать, что Брак был впечатлен, значило немало покривить душой. В десятках историй Симы доблестные герои торили себе путь звонкой монетой, чтобы избежать лишнего внимания. Фальдиец на устоявшиеся правила плевать хотел, поэтому платили ему, причем за то же самое. Довольный собой, словно обожравшийся круксовицы визжик, Раскон даже принялся немелодично что-то насвистывать, пока плот тяжело подламывал под себя водную гладь, приближаясь к причалам.

Вблизи Лингора, как это часто бывает с высокородными сари в портовых районах, оказалась дешевой блудницей, невесть где раздобывшей то самое вечернее платье. Под тенью белоснежного холма раскинулась привычная для лесных поселков картина – жмущиеся друг к другу хибары, крытые неизменной кровянкой, чадящие дымные столбы костров, покосившийся частокол из смолистых плакальщиц и настоящий лес из конденсаторов, понапиханных на каждом возвышении. Единственное существенное отличие от Приречья – куда больший размер и упорядоченность построек, которые, несмотря на покосившиеся стены, стояли ровными рядами, словно их сводили по линейке. Фальдийца, впрочем, открывшиеся виды нисколько не впечатлили. Проигнорировав первые несколько причалов, усыпанных разномастными рыбацкими лодочками и крохотными деревянными плотами, он направил ”Каргу” прямиком к ремонтной пристани, на которой пара тяжелых кранов с трудом удерживали над водой исходящую ржавой капелью горжу внушительных габаритов, вооруженную двумя скрапперами.

Под днищем “Большого Друга”, о чем гордо заявляла надпись на пристройке, сверкало раскаленным металлом, пыхало паром и суетились на мокрых понтонах полуголые механики, с опасением поглядывая на жалобно скрипящие цепи – ветер с утра был ядреный, а на плоту, помимо пристройки, высилась здоровенная мачта с тремя поперечинами, удерживающими туго свернутые рулоны парусов. Бегающий по палубе мужик, одетый в мохнатую серую шубу с огромным воротником, жутко потел и поминутно заглядывал под палубу, раскачивая горжу еще сильнее, чем неизменно вызывал поток грязной ругани в свой адрес. Раскон вальяжно махнул ему рукой, удостоившись ответной улыбки и очередной безуспешной попытки опрокинуть “Большого Друга”, после чего направил “Каргу” к причалу, аккуратно приткнув ее между двумя заякоренными горжами. Жерданы сноровисто затянули канаты вокруг отполированных до стеклянной гладкости столбов. Кандар вместе с изгнанным с пристройки Браком усыпили эйносы, сбросили для надежности оба якоря и посторонились, пропуская на палубу тощего старика в сине-белом гарбе, несущего на поясе скрутку металлических листов и толстую бумажную книгу, и двух его охранников.

Пока Раскон выяснял отношения с представителем летрийцев – тот оказался куда более стойким, чем стража на плотине, и на название плота не обратил ровным счетом никакого внимания – Жерданы придирчиво меряли шагами палубу “Карги”, сравнивая ее длину со стоящими рядом горжами. Маленькая “Фелинтара” это состязание позорно проиграла, зато “Молния и Гром” – богато украшенный бронзой плот, затянутый по периметру хитро переплетенной паутиной лееров, – бился на равных. Исход, как водится, решила незначительная мелочь – кабинка нужника на “Вислой Карге” была не сбоку, а на корме, что подарило ей лишние пару шагов в копилку. Разом повеселевшие Жерданы снисходительно покивали головами унылому парняге, кукующему на пристройке “Молнии”, получили в ответ оскорбительный жест и окончательно расплылись от счастья.

– Зачем эти блямбы разноцветные? – кивнул Брак на сведенный к шесту оранжевый лист. На соседних горжах были такие же – зеленый на “Фелинтаре” и синий на “Молнии”, вызывающе поблескивая на самых видных местах.

– Гильдейская метка, – пояснил Кандар, внимательно наблюдая за тем, как старый летриец за складным столиком каллиграфическим почерком выводит в книге слово “мудрейшая”. – Показывает всем, что ты состоишь в гильдии горжеводов и регулярно отстегиваешь им кри, получая взамен доступ ко всяким благам и всеобщему почету. Раскон не любит ее светить, но в крупных поселках достает из ящика.

– Вроде как клан горжеводов? Взаимовыручка, совместные дела?

– Скорее, бесконечная грызня и взаимные подсерушки. Тут работенку увести, там толкатель стырить… Цвет метки должен обозначать, насколько успешно капитан горжи справляется с заказами, поэтому за дополнительные отпечатки друг другу едва ли не глотки грызут. В конце года в Троеречье подводят итоги, награждают и повышают в ранге – а это более жирные заказы, да и в целом слово высокоранговых гильдейцев ценится куда выше, чем у всякой мелочи. С гильдией не ссорятся даже самые отбитые на голову хозяева поселений: сведут тебя общим голосованием в запретный список – и кукуй целый год без связи с миром, пока не выплатишь пеню.

– А оранжевый, получается, самый высокий ранг? Как у эйносов? – покосился на метку “Карги” Брак. – Это сколько же Раскон на него угробил времени и сил?

– Часа три и пару бутылок канторского, – усмехнулся Кандар. – Подробностей не знаю, но у них с Моханом, который все это затеял, какие-то совместные дела в Троеречье. И дома по-соседству.

– Ну да, чего еще я ожидал, – пробормотал калека. – И что, все горжи на западе состоят в гильдии?

– Ну, почти… – задумался сероглазый. – Есть всякая мелочь, которая сидит по глухим углам и никуда особо не лезет, есть бунтари, которым подавай степную вольницу, есть нищие, которым нечем платить взносы… Но с каждым годом их все меньше.

– Опасно на западе, да? – криво улыбнулся Брак. – Ох уж эти бесконечные угрозы на просторах тихих лесных речушек.

– Точно. Бобры звереют, а погрызенные остатки горж потом из плотин выковыривают.

Старик закончил с книгой, с хрустом распрямился и сухо поинтересовался у фальдийца:

– Больные, умирающие на плоту есть?

– Гхм. Нет.

– У меня с вашего прошлого визита записано имя некоего Ша… ркендара. Где он?

– Умер, – коротко ответил Раскон. – Похоронен.

Летриец обвел палубу пристальным взглядом, задержавшись на оранжевой блямбе и смятому носу, понизил голос и спросил:

– Были ли… странности с его смертью?

Раскон покрутил ус, нервно оглянулся и гулким шепотом ответил:

– Были. Я такого…

– Зайдите в верхний город, дом напротив фонтана, – перебил его старик. – Я сейчас сведу пропуск.

– Гхм. У меня есть, – звякнул тяжелой цепью на шее фальдиец. – Только договорюсь насчет ремонта.

– Город, – пихнул Брака в бок сероглазый. – Верхний! Фонтан!

– У кого баданга, тот и город.

Старик принял из рук Везима синий мешочек, дотошно пересчитал скорлупки, после чего выдал Раскону ворох синих лент и густо исписанный листок, запечатанный металлическим кругляшом.

– Добро пожаловать в Лингору, – прокашлялся он, – Драки запрещены, отношения выяснять за стенами, повязки носить не снимая. В темноте запрещается находиться на улицах поодиночке и без источника освещения, если заметите что подозрительное – кричите стражу, не пытайтесь заговорить или окликнуть.

Летриец снова закашлялся, утер губы испачканным бурыми разводами платочком и мелкой, семенящей походкой покинул причал. Охранники тяжело бухали по настилу причала сапогами.

– Это что-то новое, – заявил Жердан Старший. – В прошлый раз только морды чистить…

– Запрещали.

– Шарки, – глубокомысленно заявил Младший, выразив одним коротким словом общее мнение. – Жахатель возьму…

– Пожалуй.

Везим, которому выпала короткая соломинка дежурить на плоту первые сутки, сплюнул и потянулся за топором.

Кандар рвался в кабак, как раненый, истощенный зверь рвется к водопою. Истово, со всхлипами и жалобами, падая на колени перед непреклонным фальдийцем и поминутно заламывая руки. Правда, места для падений он выбирал почище и посуше, предпочитая истоптанный деревянный настил, всхлипывал ненатурально, а в жалобах то и дело проскальзывали дельные комментарии, явно предназначенные для ушей Брака. Идущие позади Жерданы, нагруженные свертками по самые шляпы, хмыкали и осторожно поддакивали.

– Раскон, имей совесть! Что стоит тебе свернуть с проторенной дороги, отправившись на поиски неизведанного? Ты же капитан, гордый носитель…

– Усов…

– Три дня и девять синек… – бормотал фальдиец, не обращая внимания на дурящего механика. – Васильки совсем потеряли страх и совесть.

– Прямо как ты, Раскон! Зачем ты тащишь нас к этой пародии на кристаллизатор? Где мои два с половиной дня?

День уже перевалил за половину, солнце давно скрылось за наползающей с востока серой завесой облаков, а фальдиец бродил по Лингоре, находя все новые и новые поводы не отпускать команду в кабак. Сначала были долгие и муторные переговоры с главой портовых сводил, потом нудный осмотр горжи, сопровождаемый закатыванием глаз, цыканьем зубом и сокрушенными вздохами, за которым последовал яростный торг под доносящуюся со стороны “Большого Друга” ругань. Сбить изначальную цену удалось не без проблем, но с изяществом – Соленый Кутор, а именно так звали усатого, татуированного с ног до головы ремонтника, находил все новые и новые причины задрать цену, пока фальдиец старательно косил под недалекого дурачка. И лишь когда сводила окончательно зарвался, вплотную подойдя в своих запросах к непомерным двум фиолкам за пять дней работы, Раскон подозвал своих механиков, под укоризненными взглядами которых лингорец сдулся, поутих и здорово снизил свои аппетиты.

Затем последовал вояж по местной торговой площади, куда большей размерами, чем в тухлом Приречье. Летрийцы предпочитали покупать, а не продавать, для чего у двух длинных бревенчатых складов, крытых плотно подогнанными досками, стояли несколько навесов, под которыми суетились сине-белые. Скупали все подряд, причем по весьма бросовым ценам, но Раскон методично обошел всех пятерых скучающих за прилавками торговцев. С тремя он поздоровался за руку, одного приобнял, а пятой – на диво симпатичной темноволосой женщине средних лет, с усыпанными разноцветными кольцами ушами – даже отвесил увесистый комплимент и как-то совсем не по-дружески расцеловал, пообещав обязательно заскочить ближайшим вечером.

От долгой ходьбы нога у Брака вновь разболелась, не помогал даже свежевыструганный костыль взамен канувшего в Подречье посоха, а фальдиец даже не думал останавливаться. За их процессией наблюдали десятки глаз, но без особого интереса – Кандар пояснил, что в Лингору ежедневно приходят по нескольку плотов, а в жаркий летний сезон на озере с трудом удается найти место под еще одну горжу. Фактории островитян редко вырастали на богатых добычей местах, зато неизменно возникали там, где эту добычу повезут. Ремонт плотов, торговые места, отличные кабаки, пара костоправов и даже дипломированный лекарь из Нью-Аркской хлопковой гильдии – все для того, чтобы усталые горжеводы отдохнули пару дней, сбросили излишки кри и добычи, прежде, чем отправиться дальше по паутине лесных рек. Разве что борделя не было, к вящему огорчению сероглазого – летрийцы в этом вопросе проявляли недюжинное упрямство и даже наступали на горло собственной выгоде.

Зато рабов хватало. Даже здесь, на окраине поселка, где за частоколом не было вонючего палаточного лагеря, зато наличествовало здоровенное расчищенное поле с причальной мачтой, где тощий лысый мужик в неизменном ошейнике тоскливо крутил рукоять ручного насоса, заправляя маленький грузовой цеп с бело-синими баллонами.

– Это не совсем рабы, – пояснил Кандар, пока Раскон беседовал с каким-то важным летрийцем у крохотной тарги с открытым прицепом. – Скорее, должники. Иногда наследственные, но куда чаще – добровольные. Островитяне зовут их фальтами и, кроме ошейника, они получают еще и клеймо на шею. Даже если такой должник отработает и выкупит свою свободу – память об этом осталась навсегда.

– Чем это отличается от рабства? – хмуро спросил Брак. – Названием? Даже у кочевников можно выбиться из рабов в полноценные клановые, а тут тебе еще и всю жизнь об этом напоминать будут?

– Тем, что долг переходит по наследству на семью и детей, – радостно кивнул сероглазый. – Островитяне такие затейники. Здорово, что они есть на Гардаше, а то мы так и прозябали бы в диком варварстве без их прогрессивных идей.

Брак сплюнул и отвернул голову. Неудачно, потому что теперь его взгляд упал на здоровенную кубическую конструкцию в три человеческих роста, приткнувшуюся на самом краю леса и сведенную из самой настоящей нержавейки. Стороны куба были усыпаны лестницами, трубами и ребристыми нашлепками охладителей, а у основания четверо рабов по шажочку, аккуратно, крутили огромный крестообразный ворот.

– А знаешь, почему они зовутся фальтами? – продолжал просвещать Кандар.

– Выдумка фальдийцев? – предположил Брак. – Они любят интересные договора.

– Гразгова блевота, Четырехпалый, с тобой скучно, – выругался механик. – Может, ты еще угадаешь, зачем нужна эта нержавеющая дура?

– Создатель облаков? – мечтательно спросил Жердан Младший.

– Статуя жирного дронта? – предположил Средний.

– Гравицеп? – подкинул идею старший из братьев.

– Пародия на кристаллизатор?

– Как ты… А. Я же сам сказал. – припомнил Кандар. – Скучно с тобой, Брак. Ску-учно и тоскливо.

– Что летрийцы вообще пытаются сделать? И зачем там рабы? Движком ворот крутить проще.

– Это не летрийцы, – пояснил сероглазый. – Это какой-то бородатый чудак едва ли не с самой Талензы. Сидит тут, по слухам, уже седьмой год, пытаясь заставить эту хреновину работать. Он один обеспечивает Лингоре десятую часть заработков и половину проблем, учитывая, как часто оно взрывается.

Только после этих слов Брак обратил внимание на то, что рядом с железным кубом не было видно ничего – ни других строений, ни заборов, ни хоть каких-то попыток занять расчищенное пространство. Голая земля, изрытая следами колес, и крохотный сарай, затянутый по периметру кровянкой, – больше ничего. Трава росла зашуганная, какими-то драными клочьями, да и деревья на опушке торчали коряво, наискось, словно безуспешно пытались сбежать.

– Поэтому там люди – крутить нужно настолько равномерно, медленно и аккуратно, будто на скиммере по волоску едешь, – продолжал Кандар. – Движки так не могут, обязательно что-нибудь пойдет не так. А рабы, то есть, конечно, фальты, кровно заинтересованы в том, чтобы не украсить своими внутренностями этот живописный уголок.

– Не слишком ли много сложностей ради того, чтобы вырастить кри? – спросил Брак. – Здесь же шарговых охотников под каждым кустом с десяток – закажи нормальный эйнос. Наверняка за солидную сумму тебе и грандаргаша прихлопнут. Свел корпус и просто подливай эйр, пока фиолки зреют. А тут… Дай угадаю, все вот это – здоровенная бочка. Тонн на десять-двенадцать. Заливают эйр и медленно сжимают, пока кристалл растет?

– Наверное, – пожал плечами Кандар. – Я не силен в выращивании. Но если так, то понятно, с чего оно взрывается. Если хоть малая доля эйра разгонится, тут все полыхнет синим.

Брак поежился, вспомнив последнюю ночь на Стеклянной Плеши. Когда на собранных в крепость Гиен с небес посыпались подарки островитян, наверняка все так и произошло. Гигатрак не взять обычным оружием – брони на нем навешано столько, что даже исполинские баданги прямым попаданием не всегда способны нанести гиганту серьезное увечье. Механики внутри, если их не оглушило,латают дыры едва ли не быстрее, чем огромный жахатель успеет перезаправиться и снова навестись. Поэтому бьют по кабине, открытым бойницам, сшибают скрапперами все, что плохо сведено к корпусу. И все равно основным способом борьбы между гигатраками остается попытка обездвижить машину врага с последующим абордажем.

Настоящая опасность всегда находится внутри, за множеством слоев брони и перегородок. Баки с эйром, запасы пищи и крови для огромных машин. Эйр в своем обычном состоянии – удивительно спокойное вещество. Мирно растворяется в воде, из которой столь же тихо испаряется, наполняя воздух кислым запахом – лишь для того, чтобы вновь раствориться в воде. Над океаном все пропитано синим, потоки насыщенного эйром воздуха поднимаются на многие мили вверх и даже формируют облака, из которых проливаются светящиеся в темноте дожди. На островах даже есть целые артели дожделовов, которые внимательно следят за появлением искрящихся голубым облаков, после чего к проливающемуся с небес богатству устремляются десятки гравицепов и кораблей.

Все меняется, если эйр сдавить. И не просто сдавить, а сделать это быстро, резко, когда концентрация вещества близка к максимальной. Например, когда по заполненной эйром банке бьет тяжелая пружина жахателя. Или, когда пламя нагревает заполненные баки настолько, что не справляются клапаны для стравливания пара, которые нерадивые механики забыли отрегулировать или попросту не открыли. Стоит эйру сжаться, как он разгоняется – с огромной скоростью расширяется до невообразимых объемов, прежде, чем бесследно рассеяться в воздухе. Самая большая опасность таится в том, что разогнанный эйр разгоняет все вокруг себя – его мирные частицы приходят в неистовство, запуская подчас огромные цепочки разрушений. Обычный жахатель, по сути, жахает простой водой и паром – но разогнанными эйром до огромных скоростей. Попробуй использовать оружие в высушенной солнцем пустыне – и получишь жиденькую вспышку, с трудом преодолевающую пару десятков шагов. Но спусти пружину в насыщенной эйром мастерской, где безостановочно исходят кислым запахом многочисленные жаровни, – и будь уверен, что другие механики не раз проклянут тебя, когда будут разгребать последствия.

Именно благодаря этому свойству эйра, бури из Стеклянного Водоворота умудрялись преодолевать такие огромные расстояния над океаном, не теряя своей силы и затухая лишь над бедным на синеву континентом. Потоки эйра цеплялись друг за друга, исполинской волной катясь над волнами, сопровождаемые обезумевшим ветром и грозами. И именно благодаря этому свойству эйра, одно удачное попадание в крепость Гиен, где во всеобщем бардаке какой-нибудь сопливый, едва получивший свои первые метки на уши механик, забыл до конца закрутить клапаны – уничтожило целый клан.

– Недоумки, – резюмировал Брак, новым взглядом смотря на огромный куб и потеющих фальтов, налегающих на тяжелые рукояти. – Гразговы недоумки с дерьмом вместо мозгов. Нехер им там делать.

– Как будто у них есть возможность отказаться, – пожал плечами Кандар. – А насчет эйносов ты зря. Далеко не у каждого есть возможность достать хороший кристаллизатор. Даже здесь, на западе, большинство поселений обходятся зеленухами, а то и вовсе сидят на баках. А фиолки так и вовсе растят всего в нескольких местах, большая часть которых находится в Троеречье. И еще тут, в Лингоре.

– То есть, оно работает? – с сомнением протянул Брак.

– Иногда, но в последнее время все чаще. Дюжину синек в день это угробище способно выдавать почти без рисков. Заметь, без эйносов вообще.

– А взрывается почему?

– Потому что синие кристаллы – это просто способ заработка, когда по соседству приземляются цепы, а вокруг плюнуть некуда от любопытствующих. А вот зимой, когда все вымирает… Тогда в недрах этой хреновины рождаются фиолки, а если верить слухам – не только они.

– Какие-нибудь оранжевые кри, ценой в пару десятков фиолок? – скептически поднял бровь калека. – Накой они нужны? Все равно запасы эйра упираются в наличие воды для растворения, а не в размер кристаллов.

– Ты узко мыслишь, мой дикий степной друг, твой разум отравлен нищетой и парами отработки. Как думаешь, сколько заплатят за украшение с таким камнем богатые доми, зная, что во всем мире их наберется штук пять?

– А я однажды видел грандаршага… – невпопад вклинился Жердан. – Чуть не…

– Обделался ты тогда, не ври.

Брак хмыкнул и задумчиво уставился на огромное устройство, одним своим существованием ломающее привычный порядок вещей. Кри без эйносов? А что дальше? Цепы без гравок, траки без движков и сводить без эйра? Стучать каменным молотком по железкам, как дикие нойты?

Раскон закончил свои разговоры, сыпанул в ладонь подошедшему мужчине в капитанской куртке горсть крохотных костяшек для слухача, и неторопливо потопал к своей свите.

Одного из вращающих ворот рабов укусила в плечо крупная, лупоглазая муха. Села поудобнее, заякорилась лапками в стремительно краснеющую кожу и неторопливо принялась обедать. Унылое полосатое брюшко раздувалось, открывая миру внутренние слои хитина – бирюзовые, с переливающимися вкраплениями золотого. Яркие, непривычные взгляду краски, которые наверняка привлекут самцов к столь успешной добытчице.

Фальт даже не дернулся. Лишь крепче стиснул оставшиеся зубы и до белизны сжал руками отполированную прикосновениями, влажную от пота рукоять. Нельзя сбиваться с шага. Нельзя давить сильнее, нельзя оглядываться. Атома, Шатома, Тарити. Атома, Шатома, Тарити.

Староимперская считалочка, последняя память о матери и далекой родине, билась в голове бесконечным ритмичным стуком, не останавливаясь ни на секунду. Атома, Шатома, Тарити. Шаг за шагом, в тени огромного устройства.

Муха давно улетела, тяжело жужжа под весом налитого кровью брюха, а красное пятно вокруг места ее недавнего пиршества растекалось все шире, с каждой минутой опухая и наливаясь жгучей, дурной болью.

Глава 22

Кабак назывался "Закат на Роавело" и предназначался, в основном, для приезжих. Точнее, для приплывших или прилетевших. Выглядел он почище и посолиднее, чем его брат-близнец напротив – "Рассвет на Роавело" – в котором предпочитали просиживать задницы местные, хотя основное отличие все же заключалось в бесстыже задранных ценах. Начать попойку вечером в "Закате", просадив там большую часть денег на дорогую выпивку и нормальную еду, а закончить утром в "Рассвете", выгребая из карманов завалившиеся между швов монетки на дешевое кислое пиво, считалось нормальным и даже, в какой-то мере, традиционным времяпрепровождением горжеводов на Лингоре. К тому же, располагались кабаки друг напротив друга, так что доползти от крыльца до крыльца можно было в любом состоянии, а уж совсем пропащим оказывали посильную помощь местные вышибалы в криво сидящих летрийских мундирах, попутно проверяя карманы выпивох на наличие всякого запрещенного, вроде пары лишних скорлупок.

Механики завалились в "Закат" уже под вечер, когда Раскон, наконец, закончил обходить своих знакомых и закупать всякое необходимое для плота. Список покупок включал в себя замену угробленным в Подречье эйносам, неизменное пиво и четыре ящика готовой к употреблению жратвы: от сушеного мяса и галет до летрийских походных рационов, для приготовления которых достаточно было как следует разварить их в кипятке. По мнению остальной команды – покупка куда более ценная, чем слабенький, по сравнению со старым, зеленый ревун или движок на маневровый винт, так как нормального кашевара на горже в ближайшее время не предвиделось, а плыть предстояло далеко. Вымотав нервы всем, от торговцев до нетерпеливого Кандара, фальдиец выдал часть оплаты, напомнил не трепать языками и отбыл по каменной лестнице в верхний город, величественно кивнув скучающим на входе стражникам.

Брак поначалу в "Закат" не собирался, вдохновившись примером Жерданов, чья шумная троица оккупировала дешевый, тихий "Рассвет", да и кри на выпивку тратить было жалко. Но сероглазый уперся.

– Раскон мог не успеть, да и поить эту рыжую скотину нахаляву я не собираюсь. А ты успел. Тому, кто не помнит добра, нет места в кабине у Попутчика. Так моя бабка говорила, а уж она знала толк в поговорках. В кушове поедеш, ш трупаками вонючими, – прошамкал сероглазый, сморщив лицо до состояния печеного яблока.

– Тому, кто не помнит зла – тоже, – уточнил Брак, которого воистину железной хваткой тащили к двустворчатым дверям. – Между прочим, авторство поговорки, по слухам, принадлежит самому Гарду…

– Не порть момент, увечный зануда. Мой брат говорил, что за краткий миг помощи можно расплачиваться поколениями. Ты своим шарговым упрямством мешаешь мне следовать семейным заветам, да еще и отказываешься пить за чужой счет. Ты точно с цепа упал? Быть может, сам Тогвий спустился из-за купола под видом одноногого механика, чтобы проверить, как там живется людям на его левой почке?

– Гардаш, скорее, задница, – усмехнулся Брак, открывая свежевыструганную дверную створку. – Повезло мне с твоими семейными традициями.

Внутренности “Заката” выглядели именно так, как можно было ожидать от поселкового кабака в лесной заднице, с поправкой на летрийскую педантичность и претензии на некую элитарность: потолок прокурен и закопчен чуть меньше, чем следует, окна чуть шире и даже застеклены, пол почти чистый, голова фелинта на стене почти не облезла, табачный дым выедает глаза не так стремительно, а стойка с выпивкой поблескивает лакированным деревом, вместо знакомого по Приречью металла. Зато сидевшие в зале горжеводы были того самого, привычного вида, когда неприятности начинаешь чувствовать затылком еще до того, как на тебя обратят внимание. А на зашедших механиков внимание обратили, особенно внимательно изучив костыль Брака и вызывающе торчащую из под рубахи клешню Кандара.

Столов стояло с десяток, горж на озере – явно больше. Вечер был в самом разгаре, поэтому свободных мест осталось всего ничего. Да и те лавки, что оставались незанятыми, были не заняты лишь условно, по той простой причине, что больше садиться на них никто не хотел. Не каждый любит соседство с незнакомыми мужиками звероватого вида, неделями не вылезавших с реки, даже если ты сам – один из них.

Брак моментально почувствовал себя не в своей кабине. Накатило осознание собственного маленького роста и щуплого телосложения, сжимающая костыль ладонь немедленно вспотела, а нога заныла. И ведь, казалось бы, за последние месяцы он видел столько разного дерьма, лично убил троих шарков и даже участвовал в охоте на настоящего фелинта – но тут растерялся и съежился, будто снова очутился в одиночестве на Торге, когда толстяк куда-то срочно свалил.

– Ты чего застыл? – весело спросил его Кандар, насмешливо разглядывая сидящих своими серыми глазами. – Эй, братья горжеводы! Где в этом раповнике самое приличное место, чтобы подальше от вашего пердежа?

После этого наглого высказывания на механиков смотрели уже все присутствующие. По столам прокатился шепот, а мрачно сидящий у окна смуглый, лохматый верзила в кожаной безрукавке просветлел лицом, облегченно выдохнул, хрустнул пальцами и громко ответил:

– На улице, там как раз нужник за углом. Проводить?

– Старое доброе лесное гостеприимство. Вот, тут и сядем, – прошел к столу верзилы Кандар. Плюхнулся на лавку, поерзал седалищем, устраиваясь поудобнее, делано закашлялся и распахнул окно. – Только проветрим, а то напердели, напердели… Или это у тебя изо рта так пахнет, дружище?

– С каких это пор увечных берут на горжи? – широко улыбнулся громила. – Или тебе за наглость руку оторвали?

– Не лезь к сводиле, лохматый! – крикнули из-за дальнего стола.

– С тех самых пор, когда называть тебя тупым джорком стало смертельным оскорблением для всех джорков, – Кандар обернулся и призывно махнул рукой. – Брак, не стой как сведенный, хромай сюда. У нас намечается исторический диспут.

Происходящее калеке не нравилось категорически – уж больно было похоже на набивший оскомину сценарий драки в кабаке, самое его начало, где сыплются оскорбления, а стороны запасаются подручным оружием в предвкушении мордобоя.

Мимо просеменил тучный мужик в бело-синем фартуке, тащивший деревянный поднос с увесисто выглядящими кружками пива и здоровенной ребристой бутылкой с яркой этикеткой. Разносчик сноровисто раскидал пойло по столам, буркнул: "Драться снаружи" и шустро скрылся за дверью.

Брак обреченно вздохнул, навалился на ставший вдруг неподъемным костыль и поперся к столу, чувствуя, как при каждом неловком шаге на нем скрещивается все больше взглядов, а на грани слышимости раздаются тихие смешки. Вопросов, за каким шаргом это понадобилось механику, у него не возникало – Кандар снова переключил рычаг у себя в башке, став неуловимо похожим на Логи, а толстяк никогда не упускал хорошей возможности почесать кулаки. Вот только как собирался выпутываться сероглазый было непонятно – телосложением он явно не дотягивал до лохматого громилы, обмен оскорблениями нарастал, а сценарий явно подходил к своему логичному завершению. Оставалось надеяться на стражу и запрет на драки, или хотя бы на то, что отмудохают их не слишком сильно.

– Двое калек? – верзила смерил взглядом садящегося Брака, ткнул сидящего рядом приятеля в бок и хохотнул. – Я всегда за честную драку. Пойдем, красавчик, сведем тебе новую мордашку?

– Не трогай сводил, кретин! – снова раздалось из глубины зала.

– А пойдем с нами, защитник, – неожиданно тонким голосом крикнул до этого молчавший спутник верзилы, почесывая изрытую какой-то болячкой щеку. – Третий день сидим впустую.

Брак потянулся было за костылем, когда начавший уже вставать Кандар вдруг замер, вгляделся в лицо верзилы и изумленно воскликнул:

– Погоди! Я тебя знаю! Как там тебя зовут… Брыган? Пердан? Сейчас, сейчас, вспомню…

– Меня зовут Керген Гисталли, и это имя тебе лучше…

– Вспомнил! – счастливо заорал Кандар. – Тебя Жердан зовут.

Спутник громилы побледнел, отодвинулся и как-то очень ловко испарился с лавки, подобно легендарному исчезающему духу смердящих южных болот.

– Какой к шаргу Жердан… – рявкнул верзила и потянулся лапами к сероглазому.

– А я предупреждал, – донесся голос из недр зала, сопровождаемый шумным хлопком пробки.

Братья чинно ворвались в "Закат над Роавело", удачно подгадав тот самый момент, когда сероглазого уже выволокли из-за стола за грудки и подтащили к дверям, но еще не начали бить.

– Ты не Жердан, – обвиняюще ткнул в широкую спину верзилы Старший.

Тот выпустил Кандара и обернулся, с недоумением уставившись на троицу. Те уступали ему в росте на голову, а то и больше, да и в ширине плеч значительно отставали, но их было больше, а плащи подозрительно топорщились в разных интересных местах. Средний вгляделся в лицо громилы, почесал подбородок и вежливо спросил:

– А какого хера ты не Жердан? Пойдем…

– Объяснишься.

Братья как-то хитро обступили растерянного таким напором Кергена и одной большой, толкающейся кучкой выкатились наружу, хлопнув напоследок дверьми.

– Кандар, скотина ты полосатая, еще не сдох? – радостно ткнул заскорузлым пальцем в пузо сероглазого утренний горжевод с “Большого Друга”, сменивший дурацкую шубу на плащ с меховой подбивкой. – Опять жерданишь новеньких?

– У Раскона попробуй сдохни, по договору не положено, – хохотнул механик, пожимая руку какому-то тощему типу с длиннющими усами, – А этот сам нарвался. Как жизнь, Селвен? Угробил таки свое ненаглядное корыто?

После недобровольного ухода верзилы обстановка в кабаке чудесным образом сменилась. Предгрозовая атмосфера рассеялась, столы взорвались хохотом и стуком пивных кружек об столешницы, а лица горжеводов светились довольством от бесплатного представления. Часть сидевших даже ломанулась на улицу, чтобы точно не пропустить завершающий акт драмы, а то и принять в ней непосредственное участие.

Калека еще толком не успел прийти в себя, а стол у окна уже обступили незнакомые люди. Кандару пожимали клешню, обнимали, хлопали по плечам и что-то спрашивали, а тот щедрой рукой возвращал ответные улыбки и без умолку трещал. Свободные места на лавках быстро закончились, а Брака прижали к самой стене чьим-то твердым, пахнущим дубленой кожей плечом. Заметив это, сероглазый саданул клешней по столешнице, заставив подпрыгнуть невесть как появившиеся на ней кружки с пивом, полез на стол и заорал:

– Братья горжеводы! Эй, гразговы ублюдки, хорош пивом наливаться! И ты тоже, лысый! – дождавшись всеобщего внимания, сероглазый достал из кармана пару зеленух и метким броском закинул их в стоящую на стойке банку из темного стекла. – Я тут недавно едва не подох…

– А жаль! – крикнул кто-то.

– …Поэтому желаю упиваться до беспамятства, творить бесчинства и морально разлагаться…

– Куда тебе еще разлагаться?

– …И делать это в одиночку я не собираюсь. Всем пойла за мой счет, братья горжеводы! Эй, пузатый, вытаскивай свою задницу из подсобки и начинай сгонять жирок, пока терпение речных скитальцев не иссякло.

В зале одобрительно загудели, кто-то залихватски свистнул. Кандар вдруг наклонился и удивительно сильным рывком вытащил Брака из-за стола к себе наверх, шепнув на ухо: “Не обгадь момент”.

– Совсем забыл, братья горжеводы! – снова крикнул сероглазый, цепко удерживая растерянного калеку за плечо. – Знаете, в чью честь мы сегодня пьем? Знаете, у кого хватило глупости и наглости спасти мою шкуру? Не Ублюдочная Троица, нет! Я, Кандар Ярвус, пью сегодня за того, кто сделал для меня больше, чем все здесь присутствующие. Кроме тебя, Селвен – Кудряшка Фиелия действительно стоила того, чтобы за нее умереть.

Посетители “Заката” расхохотались и застучали кружками по столам, а хозяин “Большого Друга” гордо подбоченился.

– Этого хромого скромника зовут Брак Четырехпалый, – посерьезнел Кандар и поднял зажатую в клешне кружку, – У него всего одна нога, но он может свести скраппер из ржавого дерьма, выжить неделю в лесу без припасов и упасть с цепа без единой царапины. И упаси вас, жалкие ублюдки, вынудить его взяться за нож. За тебя, Брак!

– За тебя, Брак! – опрокинул кружку Селвен. – Но в следующий раз погоди его спасать…

– За Брака! – нестройным хором раздалось под прокуренной крышей кабака.

Толстый разносчик крутанул вентиль, заставив светильники засиять ярче, а с улицы донесся приглушенный звук первого, самого тяжелого удара.

– И зачем все это было? – пробормотал Брак, отставляя недоеденное блюдо с чем-то невероятно острым и хрустящим и протягивая руку за кружкой с вуршем. – Весь этот балаган?

В голове у него здорово шумело, но не до такой степени, чтобы прямо здесь свалиться под лавку и захрапеть, как сделали многие из дорвавшихся до дармовой выпивки гуляк. Рука болела от рукопожатий, в спину будто люторог лягнул – сдерживаться с похлопываниями горжеводы даже не пытались.

– Еще скажи, что тебе не понравилось, – усмехнулся Кандар, поворошив рукой свои растрепанные волосы. Щегольскую полосатую рубашку он успел уляпать чем-то оранжевым и вкусно пахнущим. – А то я смотрю, ты какой-то зажатый был поначалу.

Ночь уже давно перевалила за середину, а Левый и Правый начали неспешно спускаться к вершинам деревьев, когда посетители принялись расходиться. Кто-то к себе, на горжу, отсыпаться, кто-то – в “Рассвет”, догоняться. Остались либо спящие, либо самые стойкие – они сдвинули столы у самого входа в один, но здоровенный, назвали его гигастолом и теперь оттуда доносился перестук костей и кружек, под сбивчивый бубнеж залившихся пивом Жерданов. Братья заявились в кабак ближе к полуночи, притащив с собой помятого, но невероятно довольного верзилу Кергена, двух слегка побитых вышибал и пяток типов предельно разбойничьей наружности, после чего вся эта шумная компания принялась дружно отмечать знакомство и обмениваться сплетнями.

– Его… его звали…

– Тор-рден, – рычал Средний, тряся разрумянившимися щеками. – Дерт…Дерт…

– Дертаго. – шарахнул кружкой Младший Жердан. – И в свои пятнадцать он был самым злобным ублюдком во всем сраном Канторе.

– Эй! Не трожь Кантор су… С уважением прошу, – спешно поправился смуглый Керген, – Дертаго… знаю таких, сер-рьезные…

Брак покачал головой, вполуха слушая разговоры за гигастолом. Братья начинали сбивчивый рассказ о канторском наемнике уже в третий раз, но твердо были настроены довести его до конца. Публика была не против.

– И ты потратил целую синьку ради этого?

– Могу себе позволить, – откинулся на лавке Кандар, – Иначе нахер вообще жить, если не можешь нормально отблагодарить своего спасителя. На реке свои порядки, их надо уважать.

– Раскон бы успел, – смущенно буркнул Брак.

– Да и катится он в самую глубокую островную задницу, скотина. Без него мы бы туда вообще не полезли. Давай еще раз, за старика.

Они разлили по стаканам остатки “Горных Слез” из ребристой бутылки, ударили донышками по столу, расплескивая прозрачную жидкость, и выпили.

– А если серьезно, – сказал Кандар, дождавшись, пока пойло степным пожаром прокатится куда-то вниз по пищеводу, – Если серьезно, то какого шарга ты так зажимаешься, будто в первый раз девицу голой увидел? Запад маленький, все друг друга знают, или хотя бы слышали, а слухи распространяются быстро. Примут за трусливую мелкую сошку, потом не отмоешься. Первое впечатление – самое важное.

– Не привык к такому, – пожал плечами калека. Кивнул на лежащий на столе протез и добавил: – А с этим как? Увечных всегда гнобят.

– Тебе не насрать на мнение этих неудачников?

– Только до тех пор, пока эти неудачники не пускают в ход кулаки, – поежился Брак.

– А тебя это остановило, когда ты чуть не вцепился в глотку рыжему? Или когда ты тащил меня из горящего Подречья? – спросил Кандар. – Или когда ты с ножом…

– Тише, – оглянулся Брак. – Раскон запретил упоминать.

– Ты чем вообще слушал сегодня? – поморщился сероглазый, но голос понизил. – О шарках твердят уже даже самые тупые.

Разговоров про поднявшихся мертвецов действительно хватало. Кто-то видел их лично, кто-то довольствовался слухами, но, так или иначе, знали про них все. На одном из плотов даже не досчитались аж троих человек – один из горжеводов разбил голову стрелой крана и успел порвать двоих, прежде чем его скинули в реку все тем же краном. Жерданы, услышав это, лыбились настолько самодовольно, что на них насели с расспросами. Братья крепились, вскользь обронив лишь двузначное число своих противников, и им даже поверили, разом сопоставив с поводом для общей пьянки, после чего уважительных взглядов в сторону Брака стало куда больше.

– Опять ты сбил меня, – выругался Кандар и закатил глаза к потолку, – Гразгова блевота, о чем я вообще говорил?

– Про неудачников с большими кулаками, – улыбнулся калека.

– Точно. Так вот, Четырехпалый… – задумчиво покачал головой механик, глядя на свою клешню. – Как думаешь, скольких посетителей я знал лично?

– Треть?

– Двоих, – хохотнул Кандар. – Запад не настолько маленький. А вот слышали обо мне многие, хотя я тут всего пару лет кручусь. И, если бы не этот канторский дурачок, который сейчас охлаждает пивом разбитое лицо, мы спокойно заняли бы стол и отлично посидели. Но он нарвался, и упускать такую возможность показать себя было бы попросту глупо.

– У тебя были Жерданы, – возразил Брак. – Тут любой показал бы себя. Не успей они вовремя, неделю бы пришлось срать костями.

– А про братьев слышали вообще все, – пропустил мимо ушей его слова сероглазый. – Отнюдь не потому, что при входе в кабак они замирают столбами и трясутся за свою шкуру. Раскона симпатичные летрийки приглашают на ужин не за красивые, длинные усы. Точнее, не только за них. Ты спрашивал про кулаки? Ну так познакомься получше с братьями, сведи им пару ковырялок, расскажи еще с пяток отличных историй – и в следующий раз они помогут уже тебе. Это всяко проще, чем трястись при виде очередного громилы, у которого не хватает мозгов даже говно посолить.

– Грубо, – заметил Брак. – И по-прежнему не отвечает на вопрос про кулаки. Ты уверен, что это я слишком много общаюсь с Расконом?

Кандар поморщился, налил себе еще пива из бочонка и задумчиво посмотрел на свою клешню. Пошевелил железными пальцами, тяжело вздохнул и сказал:

– Ну так не нарывайся, когда некому тебя прикрыть. Думаешь, меня не били? – он покачал головой и снова вздохнул. – Еще как били. И за руку, и за смазливую мордашку, и за длинный язык. Но, если бы я каждый раз боялся за свою шкуру, били бы меня куда чаще, и никакой брат меня бы не спас. Вот этот канторец, как ты думаешь, зачем в драку полез? Да все за тем же – себя показать. На западе не любят чужаков. А теперь он не просто никому не известный новичок, а новичок, который чесал кулаки с Троицей Ублюдков. Видишь, какой довольный сидит?

Керген действительно сидел довольный, по уши налитый пивом, едва ли не влюбленно смотря на сбивчиво рассказывающих братьев. Старший периодически орал: “Шарки!”, после чего все присутствующие синхронно принимались лупить кружками по столу и размахивать конечностями.

– Просто погляди на него, Брак. Чем ему завоевывать себе репутацию на реке? Мозгов у него нет, знаний – тоже, охотиться он вряд ли умеет. Остается мордобой.

– Ты его спровоцировал, – заметил калека, вспомнив явление Кандара в кабак.

– А он радостно повелся. Нельзя подначить того, кто этого сам не хочет. – ухмыльнулся сероглазый. Стянул с руки сиреневый браслет, бросил его на столешницу и внезапно спросил: – Как думаешь, кто из нас греет сильнее? Тут цинка полно, а я с ним всегда дружил. Секунд пять, для начала?

Уже было протянувший руку к железке Брак отдернул ее, заметив насмешливый взгляд механика, и тоже ухмыльнулся.

– Уел. Ты этим зарабатываешь репутацию среди сводил? Там наверняка нет цинка, его любой соплевод калит без усилий.

– Неа, – помотал головой Кандар, возвращая железку на запястье, – У приличных механиков есть мозги и умение ими пользоваться, такими дешевыми трюками их не пронять. А вот возомнивших себя сводилами громил, вроде Везима, – запросто. Мне брат подарил этот браслет, хотя я понятия не имею, где он его достал. Его вообще прогреть невозможно, будто таргу в горку толкаешь.

– Рефальд, скорее всего, – пояснил Брак. – Фальдийский сплав, но с добавками. Ты в курсе, что твой браслет стоит, как “Вислая Карга”, и еще сверху приплатят?

– Да? – с сомнением посмотрел на украшение Кандар. – Гразгова блевота, Шалвах…

Он нахмурился и быстрым движением спрятал браслет под рукав. Глотнул пива, поморщился и потянулся за кубиком вурша.

– Вот поэтому и не надо бояться тупых горжеводов, – пробормотал сероглазый, когда вода в услужливо поднесенной разносчиком кружке закипела. – Бояться надо скромных, глазастых механиков, которые много знают, все подмечают, и, по наводке которых, тебя грохнут за то, о чем ты даже не подозревал. И еще Раскона, рыжую скотину. Наверняка ведь знал, я эту шаргову железку во всех поселках надеваю, чтобы за садма сойти.

– Не факт, – возразил Брак. – Я сам случайно узнал про рефальд, от одного республиканца. Пока ты не упомянул, что его не сведешь, думал – обычный браслет.

– А, и ладно, – махнул рукой Кандар. – Продам потом, втихаря. Хотя нет… Точно не хочешь померяться силами?

– Неа. Второй раз ты меня не подловишь.

Они помолчали, прихлебывая вурш и хрустя крохотными, насквозь проперченными галетами, от которых во рту пылал пожар, а задница непроизвольно сжималась в предвкушении будущих страданий. Жерданы добрались до третьего потерянного Торденом цепа, сбились и начали по новой. Публика курила и почтительно внимала, за стойкой кемарил толстый разносчик.

– Как твоя нога? – кивнул на протез Кандар, ополовинив свою кружку. – Готов уже драпать от фелинтов?

– Если только ты своими руками их отвлечешь, – ответил калека, проводя пальцами по вязи рисунков на железной голени, – Иногда получается, иногда нет. Мысок согнуть, лодыжку. Ты был прав, когда советовал облегчить – он слишком тяжелый.

– Я всегда прав, – усмехнулся сероглазый. – И завидую. Такую дуру сгибать…

– В лесу сводить проще, я заметил, – пожал плечами Брак. – Все равно ходить нормально не смогу, слишком неудобно.

– Одним эйром дышим, я свою клешню годами осваивал. А ты за неделю захотел?

– Я бы процитировал что-нибудь мудрое, про первый глоток воды, пустыню или вроде того, – покачал головой калека. – Но, так как я уже пьян и ничего не вспомню, то просто пошлю тебя к шаргу.

– На ногу свою посмотри, вдруг подскажет. Как ты вообще их читаешь?

– Не читаю, – ответил Брак. – Это, скорее, как образы. Помочь вспомнить. То, что на бумаге займет три десятка страниц, можно уместить в пару крохотных картинок. Но понять их смогу только я.

– Звучит самодовольно до омерзения, особенно для того, кто только что изобрел детские рисунки, – заметил Кандар. – Книгу может прочитать любой.

– Если ты умеешь читать, – буркнул уязвленный Брак. – Не у каждого есть возможность поделиться своей памятью с бумагой. Ты можешь кидать кувалду за пятьдесят шагов, сводить флир с закрытыми глазами и по памяти пересказывать байки про Коричневого Капитана, но пока кто-нибудь не даст тебе букварь – книги для тебя закрыты.

– Я думал, в Доминионе всех учат. – вскинул бровь сероглазый.

– Доминион далеко и к вольникам там относятся почти как к степнякам, – пожал плечами Брак. – А учат только своих. Когда все твои близкие умещаются в кузове не самого большого трака, сложно найти хорошего учителя.

– Но ты же нашел, – возразил Кандар, вновь потянувшись за пивом. – О чем я и говорил, кстати. Мы, механики, всегда найдем способ. Пусть торговцы чванливо хвалятся своими богатствам, поселковые – высотой стен, а горжеводы – размером бицепсов и шириной плеч, все они – плесень на подошвах сводил. Мы – эйр в речных жилах, от нас зависит здесь все: от сраных банок до всех этих ржавых корыт. Не будь механиков – и весь запад встанет на якоря, загнется за пару недель. Вести себя надо соответствующе.

– Как тебя разобрало, – улыбнулся Брак, – Забыл про охотников, без эйносов которых все твои знания и умения бесполезны. Топор из ракушки сведет себе даже самый дремучий лесовик, который из всех слов знает примерно полтора: “Дай” и “Говно”.

– А кто довезет того же Везима до хорошей поляны с ракушками?

– Раскон.

– Угу. – кивнул Кандар. – Этот довезет. Смешно, да? Половина мира считает, что тут в лесах обитают одни мохнатые скотоложцы с выеденными гразгами мозгами, а вторая половина про нас вообще не знает. А мы, тем временем, сидим в преотличном кабаке, жрем отличную еду, пока наш бравый капитан развлекается с симпатичной летрийкой в самом сердце того, что можно даже назвать городом.

– Спят небось уже, утро скоро, – посмотрел в окно Брак. – Но ты прав, я не ожидал встретить здесь… Цивилизацию? Слышал что-то про Троеречье, про великие реки все знают… Но чтобы вот так? Чем дальше на запад, тем шире колея прогресса?

– Вроде того, Четырехпалый, вроде того.

Кандар порылся у себя в сумке и достал книгу. Бумажную, в ярко-синем переплете из дешевой прессованной бумаги, сильно потертую по краям. Угловатая надпись на обложке гласила: “Единственный и истинно верный путеводитель Рейгано Путешественника по Вольным Землям Гардаша для тех храбрецов, кто не чурается риска и готов сунуть голову в смердящую пасть западного зверя” . Чуть ниже шла приписка “Издание третье, дополненное и исправленное”, а еще ниже – едва заметная надпись крохотными буквами: “Посвящается Рейгано До-Сакори. Да помогут тебе Четверо в последнем путешествии, где бы ты ни был”. Все оставшееся место занимал портрет величественного старика с породистым лицом, одетого в просторный бело-зеленый гарб и сжимающего в руках огромный трехствольный жахатель. Нога в дурацком, с излишне загнутым мыском, сапоге попирала что-то, отдаленно похожее на башку люторога, если бы его рисовал человек, в жизни не видевший никого крупнее рапа.

– Сейчас, сейчас… – бормотал Кандар, листая страницы, – Вот, нашел!

– И что там? – с любопытством спросил Брак. Книгу он вспомнил – она была среди доставшихся в Подречье трофеев, после чего бесследно исчезла. Теперь становилось ясно – куда.

– Кха-кха! – прокашлялся сероглазый и принялся с выражением читать. – Западнее Вольных Земель, где под сенью великого Западного Заслона истончается и размывается граница бесплодных степей, раскинулись величественные леса, сплошь состоящие из диковинных серых елей, славящихся своей угрюмой красотой и багрянцем смолы. Под их широкими кронами обитают те, кому нет места в остальном мире – отщепенцы, беглецы и разбойники, чьи разум столь примитивен, а помыслы – нечестивы, что даже проклятые всеми богами кочевые племена опасаются приближаться к границе леса на тысячу шагов.

– Почему на тысячу? – спросил Брак, – Скорее сотню, там комарье как раз достанет, и деревом по башке может стукнуть.

– Лесовики, как прозывают их степняки, живут не зная солнечного света, питаются лесными дарами, проводя дни в беспробудном пьянстве и свальном грехе, обогревая свои убогие землянки… – Кандар не выдержал, расхохотался и захлопнул книгу. – Не могу больше.

– Про беспробудное пьянство он не соврал, – заметил Брак, мешая пиво с остатками вурша, – Этот Рейгано и вправду так думает?

– Не только он. Готов поспорить на свою вторую руку, что этой дрянью зачитываются на островах больше, чем любовными романами. Любой, кто это прочитал, на Гардаш даже не сунется. Там еще про клановых много интересного.

Калека выразительно обвел взглядом помещение, ткнул пальцем на висящий у дверей, засиженный мухами герб летрийцев и уточнил:

– А эти?

– А эти не читали. – развел руками Кандар. – Теперь гребут из страшных западных лесов кри и смеются над наивными дурачками, которые впустую тратят свое время на чтение.

– Не сходится, – покачал головой Брак.

– Какая разница? Это просто глупая история на дешевой бумаге.

Мимо, покачиваясь, проковыляли двое горжеводов. С третьей попытки нашли лестницу и, цепляясь друг за друга и перила, потащились наверх. Двое Жерданов за гигастолом уже спали, уютно подложив под головы приклады жахателей, а Младший почти добрался до боя Тордена с искателями, не обращая внимания на изрядно оскудевшее число слушателей.

– В одном он прав, – неожиданно серьезно сказал Кандар, отцепляя протез. – Про примитивный разум местных жителей. Да и клановых заодно. Что те, что другие сидят по своим делянкам и тихо друг друга презирают за чужие обычаи. Не понимая, что если все продолжится как есть – лет через пятнадцать не останется ни тех, ни других.

– Вымрут, как собаки на Талензе? – криво улыбнулся Брак. В ушах шумело от выпитого. – Не заметно.

– Уже вымирают. – почесал культю сероглазый. – Слышал, как недавно целый клан погиб?

Сердце у калеки ухнуло вниз, а по телу волной прокатилось что-то холодное и липкое. Стараясь не показать своего состояния, он уткнулся в кружку и большими глотками пил ставшее вдруг безвкусным пиво.

– Слышал, – ровным голосом ответил он, – Собаки грязные или вроде того.

– Пылевые Гиены, – поправил его Кандар. – Не самый крупный клан, но один из самых традиционных и сильных. Ни шагу от устоявшихся правил, все по заветам предков… Исчезли за одну ночь, прямо на своем сборище.

– Туда им и дорога, – сжал зубы Брак, не поднимая глаз. – Вместе с остальными кланами.

Сероглазый помрачнел, задумался, явно что-то вспоминая, и тоже присосался в пиву. Утер пену рукавом и мрачно сказал:

– Согласен. Прости, что напомнил. Я слышал поговорку, что жизнь вольника похожа на ходьбу босиком по кишащей гразгами траве. Рано или поздно заканчивается твоя удача, а затем – ноги.

– А затем – жопа, – буркнул Брак.

Он уже пришел в себя и теперь старательно дышал, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце и перезвон колокольчиков. Второй раз за последнее время он слышал название родного клана и вот уже во второй раз его корежило воспоминаниями и страхом, будто жалкий скиммер, ненароком угодивший под колеса гигатрака. Вот только здесь разговор и не думал заканчиваться и сбежать в уютный лодочный сарай не выйдет.

– Знаешь, что такое Поиск? – тем временем спросил Кандар, – Клановый молодняк отправляется во внешний мир, лет на пять. Живут, зарабатывают, набираются знаний и опыта, обычно тайком. Думаешь, чего Раскон на тебя так взъелся тогда? У многих на Гардаше есть к степнякам счета длиною в свиток республиканской поэзии, из самых нудных.

– Его тоже клановые покусали?

– До задницы точно не добрались, – усмехнулся сероглазый. – Больно жирная. Так вот, шарг с ним, с Поиском. Интереснее, что происходит потом. Вот этот молодняк, кипя новыми идеями, знаниями и стремлениями что-то улучшить у себя в семьях, возвращается домой. Праздник, церемонии идиотские, в небо из баданг херачат…

– Прямо из баданг? – с сомнением протянул Брак. Он такого бреда не помнил – снаряды для тяжелых орудий стоили, как не самый херовый скиммер. Даже с пустым стволом выходило с пяток зеленух только на эйр.

– Из баданг, – кивнул Кандар. – Все радуются, обнимаются, меняются подарками. А затем новым членам клана пробивают уши, нанося метки. Сначала одну, а затем – все больше. Потом, к старости, их можно использовать как решето.

– Слышал, – кивнул калека, чтобы поддержать разговор.

– Знаешь, зачем это делают? Все считают, что метки означают твои достижения в клане, вроде республиканских медалей, чтобы точно знать, кто стоит перед тобой. Честный способ, не скрою. Вот только все это – шаргова брехня. Метки на ушах ставят, чтобы вернувшийся в клан уже точно его никогда не покинул. Там, где молодняк может заявиться в Нью-Арк без кри в кармане, спрятавшись за слезливой историей, а потом сойти за своего – клановый с пробитыми ушами проживет в лучшем случае пару дней. Обязательно найдется тот, у кого какие-нибудь Скорпионы убили любимую бабулю, а потом скормили ее ручным люторогам. Выходит, что молодой, умный парень, вернувшись из Поиска, оказывается в подчинении у старых пердунов, которые не видят дальше своего носа и срать хотели на все его идеи. Они – старшие, он – пустырник под их колесами. К моменту, когда он заработает достаточно меток на ушах, чтобы что-то менять – ему самому на все будет насрать, сядет на самом верху и будет брюзжать про величие Семьи или еще какую дичь, пихаясь жопами за столом с такими же старыми ублюдками за возможность пробить ухо очередному вернувшемуся. И из этого дерьма никуда не сбежать, поверь мне. Рабы знают про хозяев многое, а умные рабы – знают все.

Кандар раскраснелся, повысил голос, жестикулируя полупустой кружкой с пивом. Кто-то за дальним столом приподнял голову, проморгался и снова ее уронил. Младший Жердан бубнил про стену пламени и ящик итлийского трехсолодового, а за окном стало ощутимо светлее.

– Разве не этим сильны кланы? – возразил Брак, которому передалась горячечность собутыльника. Да и тема его задела за живое. – Такая привязанность к своим гарантирует сплоченность, что весь клан поднимется на защиту, как одно целое. Старые – да, но мудрые. Они видели в жизни достаточно дерьма, чтобы понимать, куда не стоит лезть, они достаточно опытны, чтобы избежать ошибок. А этот твой молодой кретин с горящими глазами, дай ему в руки рычаги гигатрака – и он убьется об соседний клан или доминионскую крепость на следующий же день.

– Да, убьется. Но не потому, что он молод и глуп, как распоследний джорк. Просто кланы настолько сосредоточены на себе, что не видят дальше собственного капота. И не хотят видеть. – возразил Кандар. – Они не знают, что в доминионской крепости стоят новые баданги, а соседний клан давно подготовил ловушку для зарвавшегося новичка и уже греет скрапперы. Но речь вообще не об этом.

Сероглазый шумно выдохнул, прошел к стойке и ловко выудил из под дрыхнущего кабатчика початую бутылку "Горных Слез" и два крохотных стакана.

– Давай по-другому, – он разлил пойло и опрокинул жидкость в себя, даже не поморщившись. – Сбоку зайдем. Ты видел, сколько здесь стоят гравки?

– До такой-то гразговой матери, – повторил его жест Брак. – Я не понимаю, как в лесу вообще хоть что-то летает, с такими-то ценами. Толкатели тоже…

– А еще мой флир ругал, – усмехнулся Кандар. – Здесь свое почти не летает, попросту нет эйносов. Все местные цепы родом с Доминиона или островов. Нет, в Троеречье тоже водятся гребневые медузы, но их мало, они пресноводные и мелкие. Перебей всех – тебе с трудом хватит на пару-тройку гравицепов. А знаешь почему?

– Дай угадаю, – наполнил стаканы Брак, – Свои гравки Доминион использует на себя и не продает. А кочевники с лесовиками даже не пытаются торговать, тупо сбрасывают по дешевке где-нибудь на севере Вольных Земель или на торге.

Мысль была простая и на удивление отрезвляющая. Несмотря на то, что степняки и лесовики жили практически бок о бок, никакого взаимодействия между ними не было. Так, пограбят кочевники разок-другой мелкие лесные поселения, вроде Двуречья, да перехватят плотовиков на реке. А лесовики так и вовсе считали Вольные Земли обителью зла и в разговорах о них по большей части плевались. Какая тут торговля? Обменяют пару раз в год металл на нагреватели, дрожа от страха под прицелом стволов гигатрака, и все – закончились отношения.

– Как и лесные поселения. Мы продаем солма за синьку, а кочевники покупают его у Доминиона за пять. Они продают оранжевую гравку за пять – и мы вообще ни шарга не покупаем, потому что хер нам кто ее продаст. И поверь, Брак, будь у них возможность, они бы вообще не платили, просто брали. Тонны битых ракушек уходят на север за бесценок, за сраную чешую – а взамен к нам летят ушлые дельцы, чтобы забрать остальное. Все хотят запустить лапы на Гардаш, от Республики до сраного Кантора. Не удивлюсь, если скоро нас начнут грабить дикие нойты.

Кандар махнул рукой в сторону смуглого верзилы, мирно спящего под бубнеж Жердана, и вновь потянулся к бутылке.

– Летрийцы за наш счет отстраивают тут целый город, – задумчиво пробормотал Брак. – И на холм к себе не пускают.

– Ха, летрийцы! – невесело усмехнулся Кандар. – Думаешь, тут одна их фактория? Лингора еще из мелких, видел быты, как развернулись на севере Аркензо и килейцы.

Он метким броском запустил опустевшую бутылку в сине-белый герб и промахнулся. Ребристая посудина звякнула об стену, но не разбилась, а покатилась куда-то в угол.

– Что-то я не замечал, чтобы местные были сильно недовольны, – заметил калека.

– Ты мало здесь прожил и мало что видел. Перезимуй в Троеречье, пошляйся по кабакам – и ты настолько всем этим пропитаешься, что даже говорить ничего не надо будет. – пояснил Кандар. – Потом весь год будешь кормить гнус по рекам и кипятить говно внутри, но в итоге все равно потащишь очередной разрядник островитянам, потому что здесь есть вкусно жрать и сладко пить, да и платят они сразу.

– Раскон поэтому не стал их продавать? – спросил Брак, крутя в руке стакан с остатками пойла. – Не верю, что ты сам до всего этого дошел.

– Фальдиец вообще предпочитает не иметь с островитянами дел, – скривился Кандар. – Ну смешно же, а? Кочевники и лесовики сидят по ноздри в одном нужнике, но упорно отказываются даже взглянуть на соседа. У запада нет воздушного флота, нормальных движков, толкателей и механиков. А у кочевников нету железа, гравиков, жратвы, резины, жорок и мозгов. Казалось бы, сука, доедь до опушки, поговори… А Доминион и островитяне скупают все это за ничтожные блестяшки и обещания красивой вольной жизни, попутно обрастая жирком. Знаешь, что происходит, когда человек жиреет? Водный ремешок великой Таризалы не сможет долго удерживать бесконечно расползающееся брюхо.

– Островитяне не полезут на Вольные Земли, – возразил калека. – Скорее, попытаются купить, договориться, сыграть в Большую Политику. С гигатраками нельзя воевать в степи.

– Расскажи об этом Гиенам, Четырехпалый. И представь, что это только начало.

Брак открыл было рот, но промолчал. Потянулся за бутылкой, но пальцы ухватили пустоту.

– Гардаш большой и не терпит слабаков и идиотов. Либо ты развиваешься и дерешься за место под куполом, либо тебя сожрут. Кланы застряли в прошлом, пока весь мир рвется в будущее. Как старый, ненужный хлам, которого с каждым годом все меньше.

– Обычно, с годами хлама становится все больше, – машинально возразил калека, но потом кивнул, принимая правоту собутыльника. – Наверное, ты прав. Я бы поспорил, но уже ничего не соображаю. Да и толку от этих разговоров – как договариваться с кланами? И кому?

– Кому-то вроде Раскона? – ехидно улыбнулся Кандар, доставая из под стола очередную бутылку.

– Если он заявится к кочевникам вне торга – его убьют просто чтобы узнать, как может человек быть таким жирным.

Брак поморщился от бьющего по слезящимся глазам света и задернул шторы. Сразу стало уютнее, особенно без взглядов ранних прохожих – осуждающих, укоризненных, и неизменно вожделеющих. Из "Рассвета", куда потихоньку отползали закатные, доносилось нестройное пение.

– Кочевники те еще мрази, – кивнул сероглазый и посмурнел лицом. – А это – пустые разговоры двух пьяных калек. Никто не пойдет ни на какие переговоры. Чем больше степных ублюдков подохнет, тем лучше. Ты говорил, что на твою семью напали? Помнишь, какой клан?

Брак хотел было сказать "Коты", но передумал. Не хотелось давать лишних ниточек, ведущих к своему прошлому – слишком уж много было вокруг тех, кто не против за них потянуть. С ополчившимися на Гиен речными ловцами, кем бы они ни были, сталкиваться не хотелось.

– А я в них разбираюсь? Зеленые скиммеры точно были. – ляпнул он наугад. – Колеса красные…

Кандар, успевший основательно приложиться к бутылке, пьяненько икнул и потянулся за книгой.

– Кр-ра-сные… Какой шаргов недоумок красит колеса? – он пролистнул страницы, наскоро проглядывая картинки. – Та-ак… Соленые Днища, Якорные зубья… Во, нашел!

Брак с вялым любопытством уставился на черно-белую гравюру, изображавшую гигатрак – шестиколесный, с плоской, будто кувалдой саданули, крышей. Перед глазами плыло от выпитого, но различить надпись калека смог – исполинская машина называлась: “Жертвенный Камень” и принадлежала Семье “Коренных Клыков”.

– Клан “Морских Черепах”, – хмыкнул Кандар, бегая взглядом по строчкам, – Насколько велик мир, жопами все равно толкаемся. А еще говорят про бескрайний Гардаш. Я у этих ублюдков провел десять лет, в “Стальных панцирях”. Вот эти точно не пойдут на перемены, скорее удавятся за свои обычаи.

– Надеюсь, – пробормотал Брак, борясь с головокружением и нестерпимым желанием отобрать у сероглазого книгу и поискать там своих. – И что, тут про все кланы есть?

– Думаешь, зачем я путеводитель взял, ради бредней старого доми про Гардаш? – вскинул бровь Кандар, – Драк есть тварь летающая, видом своим внушающая ужас в сердца самых отчаянных храбрецов… Тьфу! Тут есть гравюры почти всех гигатраков в Вольных Землях и их краткое описание, вот что важно! Ради них это дерьмо вообще покупают.

– Не могу больше, – признался Брак, пытаясь нащупать рукой куда-то завалившийся костыль и встать из-за стола. – Дашь потом посмотреть, когда отоспимся. Спасибо за вечер, Кандар. Гразгова отрыжка, еще до горжи идти…

– Зачем? – помог ему сероглазый. Его тоже шатало, но в движениях чувствовался опыт бывалого выпивохи, знающего, на какие части тела рассчитывать не стоит, – Четырехпалый, ты чего дикий такой? Наверху комнаты.

– Лестница, – обвиняющим жестом ткнул пальцем калека.

– Пр-р-еодолеем. Механики не должны терять лицо, даже перед лицом… Такого.

Младший проводил упорно карабкающихся наверх механиков долгим, мутным взглядом. Собрался с силами, уперся руками в столешницу и заявил:

– А своим этим… Вольникам он оставил… Эээ… Именной тесак и… – гладкий, как у младенца, лоб пошел глубокими морщинами, Жердан беспомощно взглянул на спящих братьев, и тоскливо замычал. – Мы-ы-ы. Эммынной тесак и… Тесак и… Ш-ш-ш-ш… Ш-ш-л-я-апу, речных духов вам всем в глотки. Шляпу!

Кто-то, не просыпаясь, жидко захлопал ладонью по столешнице. Младший Жердан счастливо улыбнулся, еще разок рявкнул: “Шляпу!”, упал лицом на приклад и уснул.

Глава 23

Холодный ветер, режущий, злой, резко сменил направление. Поднырнул снизу, швырнул в лицо горстку мелкой снежной крупы – еще влажной, мягкой, едва родившейся в низко нависших тучах – но уже чувствительно покусывающей кожу морозными зубками. Брак поежился, поплотнее закутавшись в теплое серое одеяло, и с отвращением посмотрел вниз, где раскинулось бесконечное море припорошенных белым верхушек плакальщиц, серебрившихся остатками хвои. Осень, прокатившись по лесам багрянцем желтеющей листвы, опавших иголок и водопадами ледяных дождей, смирилась с неизбежным и теперь тихо умирала под холодным покрывалом наползающей с севера зимы. И именно туда, на север, подминая корпусом редкие полупрозрачные льдинки, неспешно ползла “Вислая Карга”, вновь сменившая бесконечный простор великой Тариконы на извилистые дорожки мелких лесных речушек.

Как по Браку, толку в этом не было никакого – с наступлением холодов охотиться на севере стало тяжело, но Раскон настоял на лишнем крюке, чтобы посетить очередной поселок. Везим все чаще возвращался на плот мрачнее обычного, зябко кутаясь в промокший насквозь лесной плащ, после чего долго исходил у костра желчными комментариями и вонючим паром, изгоняя из тела упирающиеся остатки стылого озноба. Учитывая, что именно охотник был одной из основных причин, по которой горжа задержалась на юге на полмесяца дольше, сочувствия он ни у кого не вызывал.

Подвела охотника самоуверенность. Если в привычных ему лесах он чувствовал себя как дома, уводя мед из ульев прямо под носом шатунов и едва ли не пинками отгоняя ошарашенных такой наглостью волков, то на влажном, теплом юге его опыт начинал пробуксовывать. Вначале слабо, когда незамеченная им, замаскированная под крупную корягу туша крокодила до смерти перепугала одного из братьев, и с каждым днем все сильнее. Закончилось все печально и ожидаемо – в одной из своих вылазок Везим забрел в какое-то вонючее болото, где был зверски искусан мелкой, яркой мошкарой. Почти неделю он чесался, крепился, растирал опухающее лицо какой-то желтой дрянью из своих запасов и пил как не в себя. Не помогло – когда синюшные опухоли переползли на шею, а оттуда – на грудь и конечности, присматривающий за ним Кандар забил тревогу.

Лечили Везима почти две недели в каком-то забытом всеми речными духами поселке, которого не было даже на карте фальдийца. Раскон ругался, сетовал на задержки, ежедневно сверяясь с какими-то своими записями, но продолжал отсыпать кри местному лекарю – хитрому одноглазому дедку, увешанному с ног до головы непонятного предназначения костяшками. Орудуя деревянной палочкой с крючковатой загогулиной на конце и острейшим ножом, тот сноровисто вскрывал опухоли и вытягивал из них длинных, полупрозрачных червячков, вяло сопротивлявшихся его усилиям. Везим орал и сдавленно ругался, а намотанные на палочку твари заботливо отправлялись в проложенный травой котелок, на который старик-лекарь смотрел с нешуточным вожделением.

Разъяренный потерей времени Раскон лишил охотника части заработка, а на возражения перебинтованного Везима ткнул ему в лицо договором, пригрозив дословно соблюсти какой-то особо хитрый пункт. Охотник заткнулся и присмирел, к вящему удовольствию изнывающих от скуки братьев, а “Вислая Карга”, не жалея эйносы, рванула на север, чтобы успеть добраться до Троеречья прежде того, как морозы скуют реки непробиваемой ледяной броней.

Брак поерзал в кресле, ощущая, как холод исподволь подбирается к седалищу. Крутанул вентиль на тарахтящем компрессоре, пробуждая нагреватель, и с удовольствием почувствовал расползающееся по спине тепло. Можно, конечно, обойтись простым нагревом железной пластины сиденья, но наверху было настолько хорошо, что любые лишние телодвижения казались кощунством. Да и пользоваться плодами своих трудов было приятно, не зря старались.

Во время вынужденного простоя в “Беславных Бочагах” они с Кандаром успели здорово поработать над машиной. Во всяком случае, называть ее летающей табуреткой язык больше не поворачивался. Раму облегчили, сведя множество мелких дырочек, кресло вообще переделали с нуля, добавив ящик под инструменты и всякую мелочевку, нормальные ремни, нагреватель и даже нечто похожее на козырек от солнца. А еще – выкрасили всю конструкцию в светло-серый цвет, благо с красками на юге проблем не было – за ведерко мелкого, сыпучего порошка местные просили меньше зеленухи, что по меркам Вольных Земель можно считать вообще бесплатно. С такой расцветкой привлечь внимание драка было куда сложнее – крохотная машина попросту сливалась с небом и даже снизу, в хороший окуляр, разглядеть ее можно было с трудом.

– Я бы и сам так мог, – бурчал Кандар, словно клещами удерживая вместе две трубы, – Давно собирался, просто не успел.

Брак на его слова кивал с серьезным лицом и продолжал вести аккуратный шов, заканчивая спинку кресла. Сероглазый кривил душой – в одиночку он бы такое не потянул. Как бы ни хвалился он своим умением управляться с клешней, отсутствие руки здорово мешало ему сводить. Знал много, умел еще больше – но приложить свои знания к делу не выходило. Швы вело в сторону, листы выходили гнутые, кривые, а про мелкую работу, вроде филигранной подгонки крохотных трубочек под мелкие эйносы, и говорить нечего. На огромную горжу Кандара хватало, но вот все остальное…

Калека его состояние понимал, как никто другой, поэтому просто молча помогал, на время работы прекращая даже привычные взаимные подколки. Сам он не мог пока нормально ходить, но от механика это по большей части и не требуется. А вот Кандар был вынужден каждый день бороться со своим увечьем, выискивая окольные пути там, где любому сводиле проложена прямая дорога. Казалось бы, ровно свести два листа железа – пустяк на пять минут. А сероглазый тратил на это в пять раз больше времени и куда больше усилий. Но сводил.

Вместе они даже попытались добавить пилоту флира способность кое-как им управлять – ловить ветер и менять высоту по собственному желанию, а не дурацким флажком. Но здесь механики столкнулись с нерешаемыми для себя проблемами. Соорудить лебедку для паутинки было просто, а вот вращать ее не выходило. Либо крути рукоятку вручную – от чего практически не было толку, если не считать зверской болтанки кресла и выступающих на ладонях мозолей, либо подсоединяй отдельный компрессор с движком и приводом – но тянуть подобное не хватало сил уже у гравки. С ловлей ветра тоже вышло погано – устройство рулей для летучих машин оба кое-как себе представляли, да и материал подходящий имелся – на юге водились огромные бирюзовые стрекозы, чьи ажурные крылья обладали восхитительной жесткостью и легкостью, к тому же спаивались в одно большое полотно простым раскаленным прутком. Но тут по механикам с размаху ударило отсутствие практического опыта – едва Кандар развернул рули в пробном полете, как их рвануло ветром, паутинка натянулась как струна, а сам флир с устрашающей скоростью понесся к земле под истошные вопли незадачливого пилота.

Спасла сероглазого хлипкость конструкции – особо сильным порывом крылья выдрало из машины с мясом, едва не лишив Кандара второй руки, а по возвращении на плот Раскон настрого запретил дальнейшие опыты, несмотря на то, что механики горели желанием продолжать.

Брак с сожалением покачал головой, вспоминая шальные глаза сероглазого, когда тот выволакивал себя из кресла – такую смесь ужаса и счастья пережить удается не каждому и эти ощущения остаются в памяти на всю жизнь. Кандар заслужил право на них – машина была его, идея – частично его, как и воплощение, поэтому первое и последнее испытание досталось ему честно. Но калека все равно завидовал – болтаться на веревочке ему было уже мало, нестерпимо хотелось большего.

Он полез под кресло за солидно булькнувшей кружкой. Поболтал в руках, нагревая металл, свинтил крышку и с удовольствием вдохнул исходящий от горячего вурша пар. Ветер, словно оценив интимность момента, притих, а сквозь просвет облаков кокетливо выглянуло солнце.

Прав был Кандар – цены на кубики в Лингоре были совершенно безумные. Им еще повезло, что к последнему дню ремонта в факторию прибыл помятый старый цеп с тремя зелеными полосками. “Шум летнего моря” – один из бесчисленных лесных торговцев, в чьих трюмах можно найти все что угодно: от сломанного опреснителя кочевников до бесценного полотна именитого художника, пропавшего полгода назад где-то на Талензе. Нещадно ободрав механиков за пару мешочков степного пойла, торговец – пузатый крепыш с мясистым носом и бегающими глазами – подобрел, расплылся и, узнав что горжа покупателей вечером отбывает, предложил уважаемым садмам пройти в трюм и оценить его скромную коллекцию эйносов.

Внутри железной коробки, превращенной в самую настоящую лавку – с широкой стойкой, многочисленными полками и суетящимися вокруг членами экипажа – Брак едва не лишился оставшихся средств. Торговец явно не гнушался заглядывать на торги к кочевниками – стеллажи ломились от бутылей с отработкой, свернутых рулонами мембран, разнокалиберных банок и прочей дребедени, не считая огромного количества всевозможных побрякушек, явно изготовленных руками степняков. Крохотные металлические статуэтки, украшения, резные поделки из кораллов, плетеные корзиночки из медузьего шелка… Брак по привычке едва не начал подыскивать себе что-нибудь, что отзовется шепотком, но одернул себя. Все знают про отношение кочевников к своим блестяшкам и наметанный глаз легко определит странный интерес покупателя к неказистому на вид колечку, ничем не выделяющемся среди прочих украшений.

Зато эйносы привели калеку в неописуемый восторг. Пока Кандар со скучающим видом бродил по трюму, выбирая себе подходящую по цвету к шляпе висюльку, Брак расширенными глазами смотрел на вращающуюся костяшку. Маленький движок, навроде тех, что стояли на маневровых у “Карги”, выглядел скромно и даже нелепо – но крутился с потрясающей скоростью и уверенностью, легко разгоняя здоровенный ворот тяжелого деревянного колеса. Заметив интерес механика, торговец ловко выудил из-за прилавка с пяток набитых камнями мешочков и повесил их на колесо. Движок дополнительной нагрузки как будто не заметил, лишь загудел чуть натужнее, а деревянный диск слегка замедлил свое вращение.

– Оранжевый, – с гордостью сказал торговец, – Из матерого пустынного червя, с самой пасти.

– Сколько? – спросил Брак, с трудом сдерживая желание немедленно выкупить эйнос.

К оранжевым, да и красным костяшкам Часовщик его не подпускал. Чем выше ранг эйноса, тем паршивее у них характер – это правило подтверждалось всегда, за редкими исключениями. И спалить неосторожным обращением ценнейший движок, доверив его настройку неопытному механику, было проще простого.

– Пять синек, – посчитал что-то в уме крепыш. – Но тебе уступлю за четыре с половиной. Славным молодым механикам не стоит сжигать себя работой со всяким барахлом.

Брак замялся. Цена впечатляла, но соблазн был велик. А торговец, словно в ответ на его мысли, уже доставал из-за прилавка новые сокровища – рвущуюся в небо гравку, еще пару движков и даже крохотную турбину, явно добытую с едва вылупившегося драка. Все это он последовательно цеплял к компрессору, демонстрируя выдающиеся качества своих товаров.

– У меня только оранжевые и красные, хлама всякого не держу, – доверительно сообщил он калеке. – Тупые степняки продают за зелень, даже не понимая их ценности. А мне только в радость – в лесу хотя бы есть садмы, способные по достоинству оценить хороший товар.

– А завтра они по-прежнему будут оранжевыми? – ехидно спросил Кандар. Он подошел совершенно неслышно и аккуратно остановил своей клешней уже потянувшегося за кошелем Брака. – Или рассыпятся от невыносимой тяжести речного быта?

Торговец посмурнел, сплюнул ему под ноги и буркнул:

– Только если за них возьмется криворукий сводила. Если не покупаете, валите к шаргу отсюда.

Сероглазый усмехнулся, расплатился пригорошней скорлупок за нитку с десятком нанизанных на нее деревянных бусин, после чего потащил Брака на выход.

– Никогда не ведись, если предлагают эйносы, заведомо зная, что через полдня тебя тут уже не будет, – поучающе сказал он недоумевающему калеке. – Особенно красные и оранжевые. Этот торгаш совсем обнаглел и заврался, но даже с синими и фиолетовыми могут попытаться надуть. Нет, ну ты слышал? Тупые дикари не понимают ценности эйносов!

– Как?

Кандар затянул бусы вокруг тульи шляпы, полюбовался результатом и пояснил:

– Разрядники фелинтовские. Ими ведь не только виксары умеют пользоваться, да и разгоняют они не только спирали. Покрутится такой движок часа четыре и сгорит к шарговой матери.

– В степи за такое рубят руки, – покачал головой Брак. – И это вольники, про клановых молчу.

– Поэтому в степи такое не встретишь. Да и в лесу только цепы этим промышляют, из самых беспринципных. Поднял за полдня фиолку на наивных дурачках и улетел себе. А зима потом все спишет.

Брак еще раз отхлебнул из кружки и с сожалением закрутил крышку. Тяги слабенькой гравки едва хватало, поэтому продолжительность полета напрямую зависела от того, сколько добра приходится брать с собой. Кандар вот люто завидовал напарнику – ему самому приходилось тащить наверх клешню, да и весил он побольше, поэтому болтался в небе не дольше полутора часов. А Брак мог запросто висеть почти три, если экономил на кипятке и, вопреки приказу Раскона, подкручивал вентиль на компрессоре, чтобы подъемной силы едва хватало на удержание в воздухе – так эйр уходил из бака куда медленнее.

Он снова полез в ящик, выудил оттуда окуляр и принялся неспешно настраивать линзы.

Вообще, несмотря на вынужденную задержку из-за Везима, путешествие на юг прошло на удивление хорошо. После фактории отремонтированная горжа несколько дней полным ходом шла на запад, до самой Тариконы – великая река была самым быстрым способом попасть на юг, минуя бесконечную паутину лесных речушек. Чем ближе к горам, тем более скалистой становилась местность, отчего вовсю проявилась одна из главных проблем речной навигации – пороги. Брак раньше даже не задумывался о том, насколько большой занозой в заднице они могут стать для огромных плотов.

Прорываться сквозь торчащие из воды камни, разбивая корпус и застревая на водопадах, зверски насилуя при этом толкатели – такой ерундой занимались лишь самые отбитые на голову горжеводы. Большинство предпочитали либо плыть в обход, благо речная паутина позволяла такие маневры почти везде, либо пользоваться налаженными переправами, где за возможность пройти по расчищенному фарватеру или на катках по пробитой сквозь лес дороге, приходилось отсыпать толику кри местным дельцам. Был и третий способ – пробираться сквозь пороги самостоятельно, но с умом.

Ни одно днище не выдержит хорошего удара о камни, тем более с разгона. Но кто сказал, что проплывать через пороги нужно по воде? Способов преодолеть опасный участок хватало – кто-то разводил горжу на составные части, перетаскивая груз и куски плота по берегу – процесс муторный, долгий, но вполне рабочий. Пара тележек, катки, куча времени и сил – и ты на другой стороне. Кто-то, особенно удалой молодняк на плотах размером поскромнее, полагался на свой глазомер, реакцию и знание речных дорожек, филигранно лавируя между валунов – такие зачастую встречали свой, тот самый, единственный камень, после чего неделями сидели в лесу, собирая из разбитого вдребезги хлама новую горжу. И, наконец, можно было просто преодолеть пороги по воздуху – благо возможностей для этого у горжеводов хватало.

Самый простой способ – воспользоваться тейнуром. Летучий газ, использовавшийся в старых баллонных цепах, стоил относительно дешево, тянул вверх сильно, а заправить его в герметичные железные баки можно было практически в любом крупном поселке, где есть причальная мачта и свой гельвент. Весит горжа, несмотря на свои размеры, куда меньше цепа, поэтому многие пользовались пятью-шестью небольшими баллонами, закрепленными на палубе. Плот от такого, конечно, не взлетал целиком, но с помощью шестов, лебедки и такой-то шарговой матери преодолеть опасный участок можно было, зачастую даже не снимая с палубы груз. Жаль только, что воспользоваться тейнуром повторно не выходило – газ улетучивался быстро, да и загнать его в баки без мощных стационарных насосов и специальной техники было невозможно. Но как одноразовое средство, чтобы солидно срезать путь – летучий газ был повсеместно уважаем и любим зажиточными горжеводами, которые могли себе такое позволить.

Раскона вполне можно было назвать зажиточным, срезать пути он любил, а для “Вислой Карги” явно не пожалел времени и кри, подготавливая плот ко всякому речному непотребству. Разве что матерчатыми баллонами пренебрег, чтобы не связываться с тяжелой и капризной тканью – газ закачивался прямиком в отсеки, из которых состоял корпус горжи, а уже дальше начинался традиционный балаган с шестами и лебедкой. Так тоже делали, хотя и редко – слишком велики требовния к герметичности корпуса и качеству самого плота, но с двумя механиками на борту фальдиец мог себе такое позволить. Особенно после того, как оные механики битый час орали на нерадивых ремонтников Лингоры, умудрившихся запороть простейшую починку и оставивших в одном из отсеков здоровенную щель, шириной в руку.

Баков для тейнура в недрах пристройки было два, поэтому путь до великой реки занял всего четыре дня, с учетом целых суток, потраченных на возню с шестами. Зато потом, вырвавшись поздним вечером из леса на водный простор, Раскон пробудил толкатели на полную, загнал Брака за рычаги и ушел спать, велев напоследок будить его только тогда, когда нападут пираты или драки начнут жрать экипаж.

Тарикона впечатляла даже в сумерках, даже в верхнем течении – фонарь “Карги” с огромным трудом дотягивался до одного из берегов, восточного, густо поросшего мешаниной из плакальщиц, гиуров и каких-то новых деревьев – приземистых, с длинными гибкими ветвями, свисающими густой копной к самой поверхности воды. А все остальное пространство занимала темная водная гладь. Ночи становились все холоднее, эйр с огромным трудом разгорался ближе к полуночи и начинал гаснуть задолго до рассвета, вынуждая пользоваться другими источниками света.

Вести плот в темноте, выдавая себя фонарем всем желающим, казалось безумием, но Везим уверил нового рулевого, что рисков почти нет. Пираты, которых на реке хватало, предпочитали как следует разглядеть свои жертвы – плотов на реке много и нарваться на оснащенную парой-тройкой скрапперов горжу дракобоев было проще простого. Кроме того, в верхнем течении иногда встречались охранные патрули из Троеречья – здоровенные, тяжело вооруженные плоты, окруженные стайкой шустрых лодочек и даже несущие на себе флиры. Толку от таких чудовищ в лесу не было, зато любые стычки на большой реке они утихомиривали мигом – связываться с тяжелыми орудиями никто не хотел. Да и вообще, лихих бандитов на реке не любили, как и везде, слухи о них распространялись быстро, а выбираться из лесов, да еще и с добычей – совсем не то же сомое, что и в степи. Если там к услугам банд были все четыре стороны света и вольная вольница, то здесь было слишком легко оказаться запертым в каком-нибудь лесном отнорке без шансов выбраться.

Драки тоже предпочитали держаться от Тариконы подальше – летающие ящеры были не лишены инстинкта самосохранения и быстро поняли, что плывущие по реке железные коробочки со вкусным содержимым уж больно часто огрызаются в ответ – напасть из-за прикрытия деревьев, как в лесу, не выйдет, слишком все открытое, а рисковать собственной шкурой они не любили. Нет, полностью нападения это не останавливало – драки регулярно утаскивали зазевавшихся рулевых или беспечно дрыхнущих на плотах горжеводов – но в целом на большой реке было всего лишь умеренно опасно. Отогнать вовремя замеченную тварь можно было даже обычными жахателями и сигналками – синие вспышки они узнавали прекрасно и предпочитали поискать менее внимательную и зубастую добычу. А уж если на горже был тяжелый скраппер, меткий наводчик и капитан со стальными нервами, готовый подпустить крылатого ящера поближе – у команды были все шансы взять поистине ценнейшую добычу. Или сдохнуть от огненного плевка, если тварь попадалась опытная и на уловки не велась.

Вспомнив о драках, Брак убрал окуляр от глаз и привычно осмотрел горизонт. Не то, чтобы сейчас в этом был какой-либо смысл – ящеры терпеть не могли холода и предпочитали впадать в спячку у себя в логовах, согреваясь эйносами и понемногу растворяя запасенные за лето кристаллы – но от таких привычек сложно избавиться. Особенно после того, как ты своими глазами видел, с какой скоростью эта тварь летает, заприметив достойную добычу.

Великая Тарикона всегда течет на юг, вплоть до самой пустыни. Это такое же незыблемое правило, как то, что солнце встает поутру, а Везим постоянно всем недоволен. А еще на этой огромной реке невероятно скучно, в чем Брак успел убедиться уже на третий день пути. Когда схлынул восторг от бесконечных водных просторов, близкие – рукой подать – горы перестали радовать взгляд заросшими лесом склонами, а изредка встречающиеся на пути вооруженные горжи больше не заставляли сердце замирать, оказалось, что на плоту попросту нечего делать. Даже за рычагами толком не приходилось стоять – вбей стопор и иди отдыхать, приближение берега все равно не пропустишь и успеешь подрулить.

В поселки “Карга “ не заходила, окрестности Тариконы давно были выбиты от всего, что крупнее муравья, поэтому оставалось поплевывать с палубы и маяться дурью, разглядывая в окуляр берега – запускать флир Раскон запретил. Везим вместе с Жерданами ловили рыбу и подолгу спали, залившись пивом – с фантазией у них было туго, а Брак начинал рассказывать свои байки не раньше вечера, справедливо полагая, что хорошая история требует соответствующего антуража. Слушатели ворчали, но покорно терпели до темноты.

Что-то значимое произошло на четвертый день, когда из очередного поселка с восточной стороны реки блеснул окуляр, а затем на перехват "Карге" удивительно шустро вышла небольшая горжа – скромных габаритов и даже без пристройки, зато снабженная внушительных размеров скраппером, мачтой с парусом и парой здоровенных деревянных клеток. На солнце тускло блестела зеленая гильдейская бляха.

Брак напрягся, но Раскон велел ему не дергаться и рычаги не трогать, а потом и вовсе изгнал с верхотуры. Идущий наперерез плот ловко развернулся по течению, сравнялся в скорости с горжей и начал неторопливо сближаться, выбросив для опознания тройку флажков на мачте – два синих и зеленый.

– Во! – ткнул пальцем Кандар. – Ты хотел ловцов увидеть? Это они и есть.

– И чем они занимаются? – напрягся Брак.

– Ловят, – пожал плечами сероглазый. – Мало ли, наследит кто в поселке – зарежет пару человек без разрешения и сбежит, не расплатившись. Обычно, серьезных преступников ищут через гильдейские заказы, но за всякую мелочь платят напрямую.

– Мы тоже…

– В некотором роде…

– Ловцы, – подбоченился Младший Жердан. – Иногда. У нас широкие о… об… полномочия.

Маленькая горжа приблизилась и начала уверенно подходить с левого борта. Жерданы приготовили веревки, а Раскон сверхучто-то приветливо прогудел стоящему за рычагами типу – тощему, как сушеная рыбина, и с таким же невыразительным лицом. Вблизи стало ясно, что клетки на палубе ловцов не пустуют – в одной сидел какой-то мрачный мужик в драной куртке, а во второй весело похрюкивали трое крупных свиней.

– Паршивая работа, – кивнул на животных Кандар. – На одних преступниках не протянешь, вот и берутся за любую мелочевку. Животных возить – самое поганое из всего, что на реке есть. На каждом плоту своей мерзкой живности хватает, а тут еще и за этими присматривать.

Везим, на которого выразительно смотрел сероглазый, хмыкнул, почесал себе где-то под курткой и сказал:

– В ловцы идут либо молодые, либо тупые. Простой охотой заработаешь куда больше, быстрее и надежнее, а своей шкурой почти не рискуешь. Самая опасная тварь в лесах – человек, и ловить их занятие муторное.

Брак с этим заявлением был полностью согласен. Успел уже насмотреться на самых опасных тварей в действии.

– Большинство совмещают, – пожал плечами Кандар, – Ну и это, романтика. Отправиться на крохотной лодочке в путь и самолично захватить какого-нибудь Большого Бугана, нагадившего по пьяни в колодец аж в самих “Малых Озерцах” – это почетно.

– А потом выяснится, что это другой Буган. Да и не гадил он, а просто оклеветали. Какой-нибудь Малый Губан, поклявшийся отомстить ублюдку за попорченную девку. Пока это дерьмо разгребут местные законники, потеряешь две недели ради пары сраных зеленух. Ну нахер. – буркнул Везим.

Он помолчал и потянулся в недра плаща за трубкой и кисетом. В отсутствие нормальной охоты лесовик дымил безостановочно, чего в обычное время себе не позволял.

– Сейчас вот Гиен повсюду ловят, – продолжал охотник, наблюдая за тем, как братья стягивают веревками плоты, – А как их ловить, на роже не написано ведь?

– По ушам? – предположил сероглазый. – Привычкам там, словечкам. Собирать слухи, искать.

– Это если разбираешься. Бродить по поселкам, изучая уши у местной рвани? И как долго ты проходишь с небитой мордой? – сварливо ответил Везим. – Для молодых и тупых, да. Нахер.

Горжи сплотились, звонко стукнувшись бортами, Раскон обменялся рукопожатиями с тощим и они принялись тихо о чем-то шушукаться, совершая характерные для ожесточенного торга движения пальцами. Наконец, договорившись, ударили по рукам, а ловец, на ходу пряча за пазуху мешочек, махнул двум своим напарникам. Те выволокли из клетки мужика, продемонстрировали связанные за спиной руки и забитый в рот кляп, после чего умелыми пинками загнали его на палубу “Карги”. Вслед за этим горжеводы откланялись, пожелали Раскону неиссякаемого эйра и отчалили назад к поселку.

– Для тупых, – в очередной раз сказал Везим, провожая их взглядом, – Раскон, я сплаваю на берег? Пива куплю.

Фальдиец помотал головой, обходя мрачно зыркающего исподлобья пленника. Тяжело вздохнул, пробормотал: “Никак не угомонится” и вытащил кляп.

– Я фифего не фелал, – выпалил тот заплетающим языком.

– Лагато ди онора? – неожиданно спросил Раскон, нагибаясь к самому лицу мужика.

Тот промолчал, недоуменно округлив глаза, и вопросительно обвел взглядом остальных горжеводов.

– Фто?

– Везим, отвези нашего гостя на берег, и извинись, – выпрямился Раскон. – Ловцы опять ошиблись. Можешь заодно купить пива.

Охотник скривился, плюнул за борт и потащил связанного пленника к лодочке. Кандар отвернулся.

Уже потом, ближе к вечеру, когда фальдиец поднялся к Браку на верхотуру и тяжело плюхнулся в кресло, калека не выдержал и спросил:

– А если он не причем? И не имеет никакого отношения к твоей Карталейне?

– Какая уже разница? – хмуро прогудел Раскон, листая записную книжку.

– Тебя вообще не волнует, что ты мог отправить невиновного с Везимом? – уточнил Брак, кивнув на мрачного, нахохлившегося охотника. Тот сидел у костра и уже успел основательно приложиться к пузатому бочонку..

– Гхм. Либо ты не идешь на компромиссы, либо они накапливаются и рано или поздно утаскивают тебя на дно, – поднял глаза фальдиец. – Или ты про моральную сторону вопроса?

Брак замялся, не зная что сказать. С одной стороны, если за Расконом действительно охотились убийцы с островов, оставлять одного из них в живых было бы верхом глупости. С другой, было в этом что-то глубоко неправильное. Не настолько, как с теми двумя парнями на лодке, которые всего лишь не вовремя решили сменить унылый быт плотовиков на работу курьерами, но все равно неправильное, царапающее где-то там, внутри.

– Если у тебя есть цель, которая значительно превышает возможности, – понял его затруднение фальдиец, – То отвлекаться на такие мелочи, как мораль, неуверенность и сделки с совестью тебе нельзя. Это не значит, что надо быть бесчувственной сволочью, которой наплевать на окружающих…

– Со стороны выглядит именно так, – заметил Брак.

– Зависит от того, с какого берега смотреть, – парировал Раскон. – За пять синек фигурку продашь?

Вопрос прозвучал внезапно и калека едва не ответил привычным отказом, но задумался и неожиданно для самого себя ответил:

– За кри не продам. Но готов обменять.

Брак запомнил расположение пары крохотных фиолетовых пятнышек и убрал окуляр. Сверил направление по компасу, добавил на листок пометку, перепачкав углем задубевшие пальцы. Свернутая бумажка с подвешенной к ней железкой отправилась вниз, шустро скользя по веревочной петле вдоль паутинки, а калека откинулся в кресле, распрямляя затекшую спину. Метель закончилась и проснувшееся солнце уже вовсю принялось за работу, очищая верхушки деревьев и беспощадно уничтожая островки добравшегося до земли снега. Брак прибавил тепла от нагревателя и сунул руки под одеяло, против воли улыбнувшись своим мыслям. Копаться в воспоминаниях и самом себе, болтаясь в одиночестве на огромной высоте, оказалось восхитительно приятно, особенно, после двух месяцев на горже, где об уединении можно было только мечтать.

Удивительно все же, насколько сильно может поменяться мнение о чем-то, стоит лишь узнать об этом получше. Неважно, касается это людей, вещей или местности, под которую на картах приходится выделять здоровенный свободный участок со скромной пометкой “глухие леса”.

Кандар вот, по первому впечатлению, казался легкомысленным, безалаберным гулякой, невесть как освоившим азы механики и пролезший в экипаж хорошей горжи. Острый на язык и на редкость дурной, когда на него накатывала эта самая безалаберность. Хотя с такими людьми приятно общаться и здорово проводить время – ведь они вызывают подсознательную приязнь и излучают обаяние – подпускать их к себе близко не стоит. Но после попойки в Лингоре, длившейся двое суток и заметно опустошившей кошельки обоих механиков, Брак по-новому взглянул на сероглазого, вплоть до того, что даже мог называть его другом.

За время путешествия на юг они здорово сблизились, распили не один бочонок пива и до рваных дыр затерли дурацкий путеводитель, споря о преимуществах различных гигатраков и особенностях их конструкции. Кандар вот считал, что чем больше колес – тем лучше, а Брак с пеной у рта доказывал, что больше четырех ставят только полные кретины. Кандар болел душой за огромные баданги – Брак парировал, что скрапперы практичнее. Аргументов у обоих хватало, а особую пикантность ситуации придавало то, что ни один, ни второй в гигатраках толком не разбирались. Сероглазый за время рабства ни разу не бывал внутри, хотя снаружи насмотрелся вдоволь, а Брак выше второй палубы поднимался всего пару раз в жизни. Но спорить им это ни капли не мешало. Калека даже тайком выдрал и упер страницу с рисунком “Мамаши” – грубым, во многом неточным, но тем не менее отправившимся в потаенный отсек протеза. Благо, сделать это незаметно было проще простого – книга уже через пару недель окончательно утратила товарный вид и пестрела пятнами смазки.

Да и кроме гигантских машин тем для разговора им хватало. Встреченные по пути горжи, лодочки курьеров, местная живность, странные названия поселков, вдохновенная ругать вечно во все лезущих островных сараков… Кандар был идеалистом, из раза в раз возвращаясь к теме объединенного запада, союза с кочевниками, каких-то справедливых единых законов и прочей возвышенной ерунде. Брак во многом с ним не соглашался, но разговоры поддерживал – на плоту сероглазому попросту не с кем было об этом поговорить и найдя свежие, покорно развешенные уши, он явно отыгрывался за месяцы страданий.

А вот с Расконом вышло интереснее. Чванливый, высокомерный толстяк в шутовском наряде на поверку оказался расчетливой, умной и совершенно безжалостной тварью. Вроде крохотных, шумных пичуг, встреченных на юге – те привлекали внимание насекомых яркой расцветкой, схожей с местными цветами, а подманив поближе – безжалостно жрали. Да и добычу покрупнее, навроде вездесущих визжиков и крупных птиц, они тоже жрали – яда в крохотных коготках хватало, чтобы свалить с лап здоровенного шатуна, а радужный зобик скрывал в себе удивительно злой эйнос, выделяющий едкую синюю жидкость, растворявшую даже плотную древесину. Местные лесовики прозвали их цвитлейками и вели с птицами настоящую войну – мелкие летучие твари успешно истребляли скотину, травили людей и портили жилища, выжигая каверны под свои гнезда. Этакие гразги в миниатюре, только летающие, горластые и на диво злобные.

Вот Раскон был как раз из таких. Цветастый, опасный и на диво злой. Брак понял это далеко не сразу – поначалу фальдиец не выходил за условия сделки, степенно рассказывая о всяком отстраненном – как подбирать надежных людей, с кем и как говорить, чтобы тебя услышали, куда вкладывать кри… А потом калека предложил помериться силами в забойке, чтобы скрасить однообразное путешествие по великой реке – и фальдиец согласился.

Играть с ним Брак ненавидел, во всяком случае поначалу. В отличие от Часовщика, толстяк совершенно не собирался подыгрывать или что-либо объяснять – просто раз за разом громил построения калеки десятками разных способов, усмехаясь в усы в ответ на робкие попытки сопротивления. Брак пыхтел, злился и сдавленно ругался, когда Раскон в очередной раз ломал его коварные планы, попыхивая трубкой и задумчиво разглагольствуя о преимуществах письменных договоров над устными. На третий день, устав биться об эту непробиваемую стену, калека начал задавать вопросы по игре – и внезапно начал получать в ответ то, ради чего и сменял фигурку горжи.

Как строить надежные планы, чтобы удар в спину вышел максимально внезапным и неизбежным. Как сломать построение противника, всего лишь вовремя занеся пальцы над фигуркой и заставив его сомневаться. Как провести крохотный скиммер по самому краю поля, уведя с вражеской половины доски ценную добычу… Раскон постепенно становился словоохотливее, а видя неподдельный интерес Брака – еще и начал подкреплять свои объяснения историями из жизни. Не своей, конечно, имен он не упоминал, как и названий мест – но внимательному слушателю они и не нужны, достаточно наблюдать и сопоставлять. А калека именно этим и занимался, жадно впитывая азы островной науки побеждать до объявления войны. Планы мести Котам, до того весьма расплывчатые, постепенно обрастали скелетом, мясом и кожей.

Раскон прекрасно видел нездоровый интерес Брака, но лишних вопросов не задавал. Лишь гмыкал и усмехался, когда собеседник в очередной раз лез за крохотным металлическим блокнотом и стилом, чтобы внести новые пометки. Когда место для записей у калеки закончилось, фальдиец сходил в подсобку и принес толстый бумажный журнал в неприметном сером переплете, призывно белеющий чистыми страницами.

– Не доверяй свои мысли металлу, – он протянул книгу Браку, сжимая ее толстыми пальцами, – Бумага горит быстрее. А лучше вообще пиши своими закорючками, если сможешь их потом разобрать.

– Спасибо? – вопросительно поднял бровь калека, не пытаясь забрать журнал.

– Две зеленухи, – удовлетворенно кивнул Раскон. – Я сам потом вычту из платы.

Совет оказался хорош – даже любопытный Кандар, вечно сующий свой нос во все интересное на плоту, лишь пролистал исчерканные рисунками страницы и разочарованно выдохнул.

– Сказки?

– Они, – кивнул Брак, перенося на бумагу все, что он помнил про излюбленные места охоты Котов. – На протезе места нет.

– Черепа тебе особенно удаются, как и всякие твари, – усмехнулся Кандар, любуясь оскаленной мордой синего фелинта у себя на клешне, – Рисуй их пореже, люди любят хорошие концовки.

– Все их любят, – нарисовал очередной черепок Брак, – Но сочинить хорошую концовку я могу на ходу, как и любой выпивоха из кабака. Все живут счастливо, враги повержены, а карманы ломятся от кри. А вот плохую, но правдивую, такую, которую даже рассказывать тошно – я оставлю бумаге, себе и тем, кто ее оценит.

Вновь началась метель. На этот раз – куда более злая, хотя и короткая. Брак даже подумывал махнуть флажком, чтобы спускали – но налетевший ветер утих внезапно, оставив в память о себе засыпанное крупными градинами одеяло и задубевшие щеки. Калека отряхнулся, подергал затекшими от долгого сидения руками и ногой, сунул в рот поцарапанный о медальку палец. Шаргова железяка упорно не лезла в протез, а своими острыми концами вечно за все цеплялась, но расставаться с ней не хотелось. Вот и приходилось прятатьпод одеждой, где она норовила впиться в кожу острыми уголками и портила теплый ватный подклад новой зимней куртки.

Оставленный Шаркендаром ящик вскрыли уже далеко на юге, где Тарикона резко мельчала, но раздавалась вширь, рассыпаясь на десятки болотистых речушек, переплетающихся друг с другом в совершенно хаотичном порядке. Как-то неожиданно, ставший привычным водный простор сменили бесчисленные, поросшие густой растительностью островки, тупиковые заводи и узкие лабиринты проток, кишащие безумным количеством комаров и прочего гнуса, радостно накинувшегося на доставленную с севера свежатину. Две ночи пришлось провести на стоянке под названием “Приют Горжевода”, где с два десятка сплотившихся горж стихийно образовали самый настоящий маленький поселок – хаотичный, шумный и вечно меняющийся, по мере того, как старые корыта отплывали, уступая место новичкам. Время для охоты было самое подходящее – летняя удушливая жара ушла, а бесконечные ливни еще не начались, поэтому стоянка пользовалась неизменной популярностью не только среди горжеводов, но и у залетных цепов.

Закупались в местной лавке жизненно необходимой мелочевкой для преддверия джунглей: сетками на одежду, противоядиями, всяким непромокаемым, охотничьими приблудами и эйносами, отгоняющими комарье. Горжу предстояло густо покрыть маслянистым воском, защищая металл от ржавчины – во влажном, теплом климате беззащитные железки сгнивали с устрашающей скоростью, да и людям надо было привыкнуть к местному воздуху – дышалось тяжело, как в переполненной кислым паром мастерской.

Там-то, сидя вечером у костра, усталый, мокрый и перемазанный воском Кандар вспомнил про наследство старика, о чем незамедлительно объявил команде. Один из Жерданов заикнулся было про то, чтобы утопить тяжелый ящик не глядя, но любопытство остальных взяло верх. Дождавшись кивка Раскона, Кандар пережег затянутую хитрым узлом паутинку и откинул крышку, позволяя любопытствующим Правому и Левому заглянуть внутрь, осветив содержимое.

Было там немного, на самом деле. Среди пустых и заполненных крепким спиртным бутылок обнаружился мешочек с туманящей рассудок дурью – от сушеной круксовицы до крохотного пузырька с желтоватым порошком, к которому Везим запретил даже прикасаться. Еще в сундучке лежала аккуратно перевязанная стопка писем и каких-то бумаг, старенький жахатель с треснувшим прикладом, горстка непонятых бляшек разной формы и совершенно неподходящая к таким соседям сабля – длинная, изогнутая, со сложной витой гардой, тускло отсвечивающей золотом и драгоценными камнями.

– Ух, – пробормотал Раскон, вынимая оружие из ящика, – Гхм.

– Республиканская, – заметил Старший Жердан.

Сабля пошла по рукам. Везим нашел крохотную метку мастера где-то у самой рукояти, Кандар морщил лоб, определяя материал клинка, Брак безуспешно пытался прочитать тянующуюся вдоль дола надпись, а братья едва не снесли шест со светильником, когда испытывали какую-то балансировку.

Точку во всем этом поставил фальдиец, успевший к тому времени основательно покопаться в сундуке. Он шумно кашлянул, привлекая внимание, отобрал у Жердана саблю и гулко сказал:

– Утопим завтра утром.

– А письма? – с любопытством спросил Кандар. – Бумаги?

– Их в первую очередь. Не стоит копаться в чужом прошлом, иначе рискуешь оставить там свое будущее. Разбирайте на память, кому что по душе, остальное похороним.

– Надо было сразу, – буркнул Жердан Младший. – Дай саблю, что ли…

Саблю ему Раскон не дал, забрал себе. Братьям досталась часть выпивки, найденные по углам кри и жахатель, Везим разделил с Кандаром интересный мешочек, а Брак долго копался в разноцветных бляшках, пытаясь прочитать крохотные надписи на незнакомом языке.

– Это медали, – пояснил фальдиец, любуясь гравировкой на клинке, – Или ордена, я не разбираюсь. А у меня в руках – офицерский клинок республиканской армии.

– Вспоминая его навыки со скраппером и видя вот это, я удивляюсь, – покачал головой Кандар, – За каким шаргом он вообще дезертировал? С трудом представляю, от какого врага приходится бежать настолько далеко. У них там и воевать не с кем, кроме грызни с пиратами.

– Ты молодой еще, тупой, – проникновенно сказал ему Везим и хмуро добавил, – Всегда есть, от кого бежать. От себя, например.

– Ты старенький уже, занудный, – передразнил его сероглазый, – Всегда есть, что сказать. Какую-нибудь банальность, например.

Брак их перебранку не слушал, пересыпая между пальцами металлические кругляши. Золото, медь, платина, серебро… Тонкая работа, острые углы, резаные грани. На одной медали был даже выдавлен крохотный портрет мужчины с горбатым носом и длинными волосами, величественного смотрящего куда-то вбок. Наверняка ведь найдутся покупатели, которые выложат за бляшки солидную жменьку кри, даже если платить будут просто по стоимости драгоценных металлов…

Основательно полегчавший ящик, как и собирались, утопили утром, когда “Приют Горжевода” остался далеко позади. Зашли в тихую заводь, где сквозь мутную воду не просматривалось дно, шуганули пару мелких крокодилов и сбросили сундук с палубы. Тот ухнул бесшумно, почти не плеснув, поднял облако мутной зеленоватой взвеси и пропал с концами. Вслед за ним отправилась опустошенная бутылка, которую в память о старике пустили по кругу горжеводы, а потом и орущий Средний Жердан, которого с хохотом столкнули в воду братья.

Выводя горжу из заводи, Брак хмуро покачал головой, глядя на то, как со спины голого Жердана сдирают успевших присосаться пиявок – фиолетовых, длинных и невыразимо мерзких. Рядом с ножом суетился Везим, вырезая из тварей крохотные костяшки, потешался Кандар и задумчиво курил Раскон. Калека дернул рычаг, перекидывая рули, установил стопор и в очередной раз достал из кармана приглянувшуюся ему медаль – простую звезду из нержавеющей стали, всего с четырьмя лучами – пятый был грубо обломан. На фоне остальных бляшек она смотрелась, как старый, потрепанный жизнью боевой трак среди сияющих крашенными кузовами машин торговцев – красивых, богатых, но бесполезных. А в стальной звезде чувствовалось что-то настоящее, да и витиеватых надписей почти не было – все заменял крохотный оттиск короны и три коротких слова.

Брак снова прильнул к окуляру. Эйра в баке оставалась едва ли четверть, да и нагреватель стал сдавать – под одеяло вновь начал пробираться холод. По-хорошему, стоило уже махать флажком, командуя Жерданам крутить лебедку, но делать этого не хотелось. Внизу ждали рычаги “Карги”, все тот же холод и унылые картины лишенных иголок ветвей плакальщиц. Наверху были краски. После бесконечной зелени южных джунглей, сдающийся под натиском зимы, голый север нагонял такую тоску, от которой хотелось спать, пить или хотя бы болтаться под облаками, прихлебывая горячий вурш.

На самом деле, как пояснил Раскон, до настоящих джунглей они не добрались. Да и не добирались до этого ни разу, всегда задерживаясь на широком, богатом пороге – но не рискуя войти внутрь. Там уже начинала встречаться странная, непривычная живность и растительность, появлялись вонючие, смертельно опасные болота, а русла частенько зарастали настолько, что “Карге” приходилось пробираться силой, буквально проламывая себе дорогу… Но это все равно были не настоящие джунгли. Соваться на дальний юг без подготовки, за одну короткую, месячную вылазку – невозможно. Такие путешествия начинаются весной, на специально подготовленных плотах с опытными командами, с тем расчетом, чтобы начать собирать добычу сразу после окончания зимних дождей. Строятся временные лагеря, организуется вывоз груза на север, стихийно вырастают маленькие, летние поселки.

Жить в джунглях постоянно – невозможно, во всяком случае для обычных людей. Слишком жарко, слишком влажно, слишком много ядовитых тварей, слишком мало нормальной еды и воды. Одной охотой прожить тяжело, учитывая то, что пригодных в пищу животных там было мало, да и тех достать было не так просто; вырастить что-то во влажной, пропитанной всякой дрянью почве – невозможно, а регулярно тащить с севера припасы – безумно долго и дорого. Это на севере одна тяжело груженая горжа с цепочкой плотов способна доставить поселку зерна на месяц, а попробуй-ка провести такой плот в самое сердце джунглей через половину Гардаша.

Попытки создать постоянные поселения были, безусловно… но заканчивалось все плохо. Природа косила людей с потрясающей легкостью, техника разваливалась, здания гнили, люди тоже гнили, подцепив какую-нибудь заразную дрянь, а потом полутрупами возвращались на север, распространяя болезнь все дальше. Да и животные в джунглях были под стать остальной природе – Грандаргаши могли в одиночку уничтожить труд сотен человек, просто выбрав неподходящее место для водопоя, а всякие твари помельче проделывали то же самое – но уже специально. Например, дальние родственники фелинтов – огромные черные кошки, без разрядников, но куда более крупные, – запросто могли перепрыгнуть частокол высотой в три человеческих роста, с известными последствиями.

Про джунгли вообще ходило такое количество слухов, жутких рассказов и свидетельств якобы очевидцев, что Брак зарекся когда-либо туда соваться. Не то, чтобы он собирался, но рисковать своим рассудком, подцепив личинок плотоядной шмухи… Везим, рассказывавший ему местные байки, наглядно продемонстрировал, что происходит внутри черепа такого неудачника – ярко красный плод с толстой кожурой, красивый и невероятно аппетитно пахнущий, после вскрытия кишел мелкими, зубастыми личинками, неторопливо выжирающими бледно-розовую мясистую плоть. Брак удержал свое бунтующее воображение, а вот Кандар ушел шумно блевать с палубы, яростно костеря довольного собой охотника.

Но это все было в джунглях. А приграничная полоса, которую местные жители ласково называли “Преддверие Задницы”, ловко вобрала достоинства и недостатки севера и юга, после чего смешала внутри себя в неравных пропорциях и гостеприимно распахнула свои зеленые двери перед лесовиками.

Там было жарко – но не слишком, особенно по осени. Влажно – но не настолько, чтобы палуба за ночь успела прогнить насквозь. Опасно – но той самой опасностью, которая легко устраняется осторожностью, смекалкой и подготовкой. Там даже можно было жить, хотя и плохо – на юге селились те, кому даже на вольном западе места не нашлось. Здесь процветали мутные верования в речных духов, Золотую Матерь и каких-то странных мужиков с головами зверей, а вместо нормальной одежды местные обитатели предпочитали красную глину, плетеные корзины на головах и бессменный каучук, из которого здесь делали все – от обуви до рубашек. И при всем при этом, в преддверие джунглей встречалось достаточно ценной добычи, чтобы сполна окупить все неудобства. Особенно, если горжеводы туго знают свое дело.

– Тупые недоумки вечно спорят, кто самая опасная тварь в мире, – пыхтел Везим, потроша висящего на цепи крокодила. Стрела крана дрожала от натуги, удерживая огромную тушу, – Одни орут про драков, арталисов, грандаргашей… Другие поминают комарье, змей и насекомых. Все ошибаются. Самая опасная тварь в мире – человек.

– Угум, – устало кивал Кандар, клешней выдирая плавники у быртана – здоровенной рыбины длиной с человека, чей хвост здорово напоминал обычный гребной винт и вращался усилиями расположенного внутри грудины эйноса.

– Говно. – ругался Брак, в который раз поскальзываясь на мокрой от внутренностей палубе и истово мечтая вернуться обратно, к паучьим жопам и утреннему холоду.

– Ну вот, вернулся, – пробормотал калека, дыша на озябшие руки. – Доволен?

И сам себе признался – да, доволен. Леса, так неласково встретившие его в начале пути, после преддверия джунглей казались родными, хоть и слегка подмороженными. Пусть горжа и ломилась от добычи, а Везим наконец получил ощутимый пинок по своему самомнению, повторить такое путешествие калека бы не хотел. Туда, на юг, должны отправляться суровые, усатые и мышцатые до самых пяток искатели приключений на свою задницу, но никак не хромые механики. Или, если уж совсем припрет, отлично снаряженные цепы с полным набором удобств на борту – начиная от горячего душа и заканчивая личными каютами, где можно хотя бы выспаться на нормальной кровати.

А самое главное – впереди наконец-то ждало Троеречье. А Троеречье – это обещанная Расконом посудина, которая доставит механика в Яму еще до того, как зима вступит в полную силу. Сам фальдиец без особого сожаления сообщил, что лично отвезти механика не сможет, да и не потянет сейчас “Карга” путь через половину континента. Плот ждала длительная стоянка в одном из сухих доков лесной столицы, где в порядок его будут приводить куда лучшие механики, чем двое калек. Лучшие в работе с плотами, конечно же, но уж точно не лучшие во всем остальном.

– Гразгова блевота, да как ты это делаешь? – выругался Кандар, когда Брак согнул очередной лист металла в трубу и принялся аккуратно сводить шов. – Чудесных ягод золотой жаченицы нажрался?

– Разрядником себя по башке шарахнул, – усмехнулся Брак. – А чудесные ягоды я бы давно продал и свалил на острова из этого болота. Просто признай, что ты поражен моими талантами.

– Не ври, ты терпеть не можешь островитян. – помотал головой сероглазый, – Как думаешь, если я ногу себе отрежу, смогу так?

На самом деле, Брак лукавил. Своими талантами он тоже был поражен и недоумевал едва ли не сильнее напарника. Они уже неделю сидели в “Бесславных Бочагах”, изнывая от безделья и слушая вопли страдающего Везима. Местные на контакт не шли, кабака в поселке тоже не было, а уходить из под навеса на плоту было чревато – уже вовсю начинались ливни. Механики починили на горже все, до чего дотянулись, затем три дня ковыряли флир, доводя его до неказистого, но совершенства. А теперь сидели у статуи Карталейны и готовили чудовищно идиотскую по задумке ловушку на драка, просто потому, что больше делать было нечего.

И Брак в который раз уже удивлялся, насколько легко ему стало сводить. Легко настолько, что объяснить это чудесным влиянием лесов просто не выходило – там, где раньше ему приходилось долго прогревать металл перед сгибанием, теперь хватало простого усилия пальцев, на холодную. Успевай только продышаться, а дальше – гни железки так, как тебе вздумается. Даже нога, вместо того, чтобы упорно сопротивляться попыткам калеки ее контролировать – и та, казалось, с каждым днем становилась все послушнее. Брак уже мог кое-как сгибать лодыжку, к вящей зависти Кандара, который смотрел на успехи напарника со смесью радости и недоумения, густо заправленных откровенным недоверием.

– Нет, ну все же? – в который раз насел сероглазый, – Жаченица? Жертва речным духам? Или ты все это время старательно скрывал свои таланты, потому что за тобой охотятся безумные ученые с Талензы?

– Да не знаю я, – досадливо поморщился Брак, – Хотя версия про ученых мне нравится. Мне один садм, причем настоящий, рассказывал, что до двадцати лет еще можно развиваться и быстро расти. Может, тут оно и поперло, в этом вонючем гадюшнике.

– Брехло. Настоящих садмов в степи не бывает. – Кандар перекинул клешню на другое место и указал, – Вот тут надо прихватить. Вдруг разгрызет?

Идея ловушки была простая и совершенно идиотская, а в голову механикам пришла почти одновременно, когда на реке они стали свидетелями нападения драка на небольшой гравицеп. Летающая тварь вынырнула из-за скал и с огромной скоростью спикировала на летающий корабль. Деранула когтями за высокий задний руль, похожий на задранный вверх рыбий плавник, кувыркнулась в воздухе и с низким гулом пошла по спирали вокруг добычи, набирая высоту для повторной атаки. С гравицепа ударила синяя вспышка, бездарно рассеявшись в воздухе, драк уже почти атаковал снова…

И тут в воздухе разом раскрылись с пяток огромных, красных шаров. Надулись, провисели несколько секунд на месте, после чего с огромной скоростью, непредсказуемо вихляя рванули в разные стороны. Перепуганный драк успел в последний момент отвернуть от непонятных штуковин, плюнул огнем куда-то в сторону и позорно сбежал в горы, заполнив воздух обиженным ревом турбин.

– И какого шарга это было? – недоумевающе спросил Брак, глядя на то, как медленно сдуваются и опадают на воду красные полотнища шаров.

Пострадавший гравицеп, не особо победно покачав рулями, снизился к верхушкам деревьев и шустро ушел куда-то на восток.

– Драки трусливы, – сплюнул Везим, – Чуть что непонятное – сперва драпают, а потом думают.

– Это лишь показывает, что мозгов у них куда больше, чем у обычного лесовика, – возразил Кандар и пояснил напарнику, – Держат на цепе газ под давлением, и в случае опасности вот так шугают. Работает почти безотказно. Даже если драк не испугается, то всегда атакует шар и у цепа будет время.

– На что?

– На что-нибудь.

– Их даже ловить так пытались раньше, – вновь подал голос Везим. – Наполняли шары какой-нибудь горючей дрянью и выпускали прямо перед мордой. Толку никакого – только опалит и разозлит. У них чешуя крепкая, проще со скраппера жахнуть.

– Жаль, что он их сожрать не пытается, – покачал головой Кандар. – Можно было бы дрянью ядреной обмазать, ядом.

– Не возьмет, – вновь сплюнул Везим, – У них желудок крепче, чем у жорок. Скорми твари полтонны гвоздей – переварит и пришлет тебе на голову очень тяжелый и вонючий подарок.

– А если бомбу?.

– Не сожрет. Он же не тупой.

Брак задумчиво кивнул, вполуха слушая разговор. Он прекрасно знал, ради какой добычи драки готовы атаковать даже ощетинившуюся стволами стоянку загонщиков, где только что полыхало синим и свистела металлическая картечь. Свою мысль он озвучил, вызвав очередной плевок от Везима и неожиданный ажиотаж сероглазого.

– Они всегда начинают с гребня, когда в воздухе…

– Надуть пузырь, покрасить, а в гребень…

– С высоты запускать?

– С земли. А, нет, паутинку пережжет.

– Цепь повесим, вроде как щупальце. Тейнура закачаем. А внутрь что?

– Бомбу? Для тейнура ткань нужна хорошая. Дорого.

– Может, разрядник? Ему эйносы переклинит… Хотя, это еще дороже.

Внимательно слушавший их охотник хмыкнул, достал трубочку и неторопливо закурил.

Брак прислушался к компрессору. Стук стал выше, чаще, а это означало, что эйра в баке осталось на донышке. Тянуться за флажком не хотелось. Он и так уже отключил нагреватель и до упора сбросил подачу на гравку, пытаясь как можно дольше продлить полет, но даже это время подходило к концу.

Нет, на случай внезапного падения у него всегда оставался самодельный фолшер, туго стянувший ремнями грудь под одеялом, но проверять устройство на себе не было никакого желания – крохотная, потемневшая от времени гравка, которую они с Кандаром сменяли еще на юге в “Приюте Горжевода”, никакого доверия не вызывала. Да и рассказов Тордена явно было недостаточно, чтобы с первого раза идеально повторить даже такое примитивное устройство. Нет, на публику Брак храбрился, утверждая, что ему не впервой придется им пользоваться, но глубоко в душе надеялся, что дергать за тонкую цепочку ему не придется никогда.

Жаль, конечно, что с ловлей драка у них ничего не вышло. Везиму затея нравилась, как и Жерданам, а вот Раскон уперся – сначала отказался разрешать сводить бомбу на плоту, затем – тратить ценный разрядник, а под конец и вовсе запретил даже пытаться провернуть нечто подобное на “Карге”, утверждая, что горжа имеет для него сентиментальную ценность и расставаться с ней преждевременно он не намерен. Причем, насколько Брак успел научиться читать эмоции рыжего, сама идея ловить драка прямо с плота фальдийцу явно понравилась, но рисковать лично он не хотел. А затем “Карга” отправилась на север, ударили холода – и испытания решили отложить до весны, когда ящеры вновь вернутся на небеса.

Полусобранная хреновина отправилась в подсобку, а Брак с Кандаром целый вечер заливались пивом и громко ругали у костра всяких недалеких типов, загораживающих своим толстым пузом дорогу прогрессу. К их преогромному сожалению, подсобка безмолствовала и не отзывалась, сводя на нет все усилия пьяненьких механиков.

Когда компрессор уже не стучал, а надсадно кашлял, Брак потянулся за флажком. Махнул пару раз из стороны в сторону красной тряпкой, почувствовав, как кресло уверенно потянуло к земле натянувшейся паутинкой.

В последний раз оглядывая землю сквозь линзы окуляра, калека заметил крохотное, полузамерзшее озерцо, уютно лежавшее на севере, в стороне от очередного изгиба реки. Но внимание его привлекло отнюдь не озеро.

Три фелинта, уже начавших менять шкуры за зимние, а потому вызывающе пестревших островками зеленого на белоснежном мехе, ловили рыбу. Точнее, ловили два котенка, маленьких, размером едва ли с крупную собаку. Напрыгивали с берега, проламывая лапами тонкий ледок, неумело били искрящимися усами по воде, поднимая фонтаны брызг. Бьющаяся в судорогах рыба всплывала редко и вызывала у котят шумный восторг, немедленно перерастающий в не менее шумную драку, к вящему неудовольствию третьего кота – фыркающей от долетающих брызг взрослой самке, вальяжно лежащей на берегу.

Брак убрал окуляр, потянулся было за угольком и бумажкой, но передумал. Покачал головой, сплюнул куда-то вниз, искренне надеясь, что плевок попадет прямиком на голову Везиму, и вновь прильнул к линзам, всем телом ощущая, как неумолимо тянет вниз тонкая нить, связавшая его с "Вислой Каргой" и ее обитателями.

Раздраженная самка, хлеща хвостом по бокам, встала на лапы, парой резких стежков усами разняла дерущихся котят. Покрутилась по берегу, обнюхивая следы, внимательно изучила опушку, после чего вновь улеглась на бок и принялась неторопливо вылизываться, шумно чихая от долетающих с озера холодных брызг.

Калека наблюдал за этой семейной идиллией до тех пор, пока озеро не скрылось за вершинами деревьев, чувствуя себя незваным гостем на чужом празднике, урвавшим свою порцию вурша и медузок, лишь для того, чтобы тоскливо сожрать все в одиночестве. Доживающая последние минуты гравка хрипела и дергалась, а снизу уже доносилась приглушенная ругань Жерданов, ворочающих лебедку.

Полет, как и все хорошее, подходил к концу.

Глава 24

Поселок называлася “Шаларис-Чебо“, что в переводе наверняка было как-то связано с реками или озерами. По меркам запада – городок-старожил, разменявший уже почти третий десяток лет, да и на вид он был похож на убеленного сединами ветерана, чему немало способствовали припорошенные снегом, лохматые плакальщицы, обступившие расплывшиеся по обоим берегам реки стены. Местечко было выбрано с умом: на очередной излучине реки, прямиком под скалистым холмом, увенчанным монотонно кряхтящей от ветра причальной мачтой.

– Смотри, Брак, – указал толстым пальцем Раскон, осматривая в окуляр выплывающие из-за поворота домишки, – Перед тобой один из столпов, на которых держится все это лесное королевство.

– Выглядит неказисто, – заметил калека, снижая тягу толкателей. Тяжело нагруженная горжа слушалась рулей еще хуже, а эйносы отзывались с заметной задержкой.

Если раньше управление плотом можно было сравнить с сидением за рычагами древнего трака, каждый маневр которого приходится просчитывать секунд за пять, то с наступлением холодов это время увеличилось неимоверно. Будто орешь в слуховые трубки из кабины гигатрака, надеясь, что в недрах гигантской машины тебя правильно расслышат и не будут слишком долго тупить.

“Вислая Карга” прибывала в Шаларис с рассветом, поздним и пронзительно стылым. Могли бы доплыть еще к вечеру, но Раскон гмыкнул, сверился со своими записями и решил ночевать в пустой, холодной заводи, к вящему неудовольствию команды. За ночь реку вдоль берегов успело прихватить тонкой ледяной коркой, которая с мелодичным треском проламывалась под корпусом тяжелого плота, силясь прорвать острыми гранями зятянувшую борта кровянку. По зимнему времени на углах палубы установили высокие шесты, между которыми натянули безотказную просмоленную ткань, превратив аккуратный, и даже в чем-то величественный плот в несуразную прямоугольную коробочку, на носу которой по-прежнему торчала заледенелая статуя Карталейны. От мороза эти хлипкие стены помогали слабо, костер все равно приходилось палить круглосуточно, зато о ветре можно было не беспокоиться – кровянка выгибалась, хрустела от напора морозного воздуха, но держала.

И если команде такая трансформация горжи была по душе – с молчаливого согласия фальдийца внутри тканевой коробочки тоже натянули перегородки, создав несколько обособленных комнаток, дарующих иллюзию уединения – то рулевому повышенная парусность плота лишь добавляла лишних проблем. “Каргу” сносило к берегам, мотыляло по всей реке, а маневровые движки от постоянной нагрузки сипло кашляли и добавляли лишних забот механикам.

– А как оно должно выглядеть? – спросил Раскон, кивая на наблюдательную вышку. Часовой на площадке отсутствовал, да и обязательного светильника тоже не было видно. – Шаларис, как и все на западе, является безмолвным заложником природы. Вот летом… Гхм. Летом тут не протолкнуться.

Брак подал "Каргу" ближе к берегу, пропуская тяжело плывущую навстречу горжу, которая тянула за собой вереницу наспех сколоченных деревянных плотов. На палубах горели костры и кутались в мохнатые шубы лесовики, дуя на руки и передавая друг другу фляги. На “Каргу” они не обратили никакого внимания, всецело поглощенные обсуждением предстоящей зимовки в Троеречье и некоего Раготара, который обязательно добьется, и вообще свой парень.

– От поселка, на котором держится половина рынка конденсаторов запада, я ожидал чего-то… большего, – заметил Брак, вновь запуская толкатели. – Хотя бы приличной охраны.

– Зима, – пожал плечами Раскон. – Не удивлюсь, если эта горжа увозила последнюю партию приезжих, из самых упертых. Смысл в охране, когда тут остается всего несколько десятков людей, да и те друг друга знают не первый год? Грабить здесь нечего, плетенок на складах нет, все ценное давно увезли на север… Это пустой остов, внутри которого ничего нет.

– Я все равно не понимаю, почему здесь не остаются жить? Казалось бы, построй нормальный дом, обзаведись семьей, детьми… Но нет, приезжают на заработки, меняют поселки, как изношенную одежду, живут в дерьме… – калека кивнул на покосившиеся каркасы хибар, с которых ободрали все, включая кровянку. Редкие бревенчатые дома с двускатными крышами, исходившие серым дымом из труб, лишь подчеркивали мрачную тишину этого города-скелета.

– Во временных жилищах, идеально подходящих к неприхотливым требованиям местных лесовиков, – поправил его Раскон. – С каждым годом здесь остается все больше людей. Отсюда не видно, но за стенами расчищен приличный кусок леса на посевы. Еще немного и Шаларис перестанет зависеть от поставок продовольствия, а дальше ты сам можешь представить. Плетенки нужны всем, а спрос лишь повышается.

Причал был под стать остальному поселку – старый, из потемневших от воды бревен, но надежный. Ремонтники уплыли, громадина заиндевевшего склада стояла запертая, а полуразобранный кран заботливо прикрыли тяжелым полотнищем, защищая устройство от снега. Сети из реки давно вытащили – эйра в воде почти не осталось, и пустые рамы вместе с бесчисленными трубками и ошметками плетенок валялись на пристани, ожидая, когда местные работяги их наконец-то приберут и запрут на складе. У пристани, висели с десяток поднятых над водой рыбацких лодок и толкались бортами три здоровенные, скованные льдом, горжи с затянутыми кровянкой бортами и красными, в цвет ткани, гильдейскими бляхами на мачтах. Судя по приглушенным голосам и дыму, поднимавшемуся над тентами, команды предпочитали ночевать на плотах, игнорируя виднеющийся с берега двухэтажный кабак.

Подводить “Каргу” к причалу фальдиец Браку не доверил, встал за рычаги сам. И все равно не сумел причалить идеально – борт звонко проскрежетал по бревнам, выбивая в воздух промороженную щепу и оповещая весь Шаларис о прибытии гостей. Жерданы взялись за веревки, притянули горжу к причальным столбикам и высыпали на пристань, переругиваясь и разминая закоченевшие ноги.

Их уже встречали – суетливый и явно чем-то испуганный мужичок лет тридцати, усатый и закутанный серую в шубу с непомерно большим воротником, едва ли не вприпрыжку подбежал к берегу из глубины поселка и принялся что-то втолковывать братьям. Те степенно отвечали, кивали, но на палубу посетителя не пускали, вплоть до тех пор, пока фальдиец сверху не прогудел: ”Пропустите”.

– Раскон Медногривый? – уточнил мужчина, не делая попытки достать из сумки торчащий оттуда толстый журнал.

– Это я, – кивнул фальдиец, протягивая посетителю мешочек. – Название горжи…

– Я обязательно запишу, со всей тщательностью и почтением, – помотал головой усатый, – Пошлины не надо, но у меня будет…

– А в прошлый раз содрал. – буркнул Жердан Младший.

– Ишь, разливается. Явно что-то хочет…

– Впарить.

– Но у меня будет просьба, – повторил мужчина, едва заметно поморщившись, – Незамедлительно явиться на обед к Сонатару Чебону. О вашем приближении ему доложили заранее, поэтому повар уже…

– Это будет завтрак, – заметил сонный Кандар, косясь на небо.

– Незамедлительно явиться на завтрак, – на этот раз мужчина поморщился куда сильнее.

– Это просьба? – вскинул бровь Раскон. – Или приказ? Мы не собираемся задерживаться. Если заправочники работают, зальем эйра, заберем остатки плетенок и уплывем. Фестиваль на носу.

Усатый от таких слов даже подпрыгнул. Воротник шубы забавно колыхнулся, взорвавшись облаком вонючей серой пыли.

– Просьба, конечно же просьба! Незамедлительная. Сар Чебон с огромным уважением относится…

– Буду. Через полчаса, – перебил его Раскон. – Дорогу я знаю. Моих людей брать?

Мужчина с сомнением оглядел растрепанную команду, задержавшись взглядом на хлюпающем носом, замотанном в бинты Везиме, но кивнул. Церемонно раскланялся и все так же суетливо упрыгал куда-то на пристань.

– Пожра-ать нахаляву, – задумчиво протянул Кандар, провожая его взглядом. – Я за. Интересно, что за дерьмо у них тут произошло? Шарки?

– Наверняка, – подкрутил усы Раскон. – Ты остаешься на плоту. И Везим тоже. Оружие держите наготове, в город не выходить. Остальные собирайтесь и оденьтесь поприличнее.

Сероглазый безостановочно нудел все то время, пока рыжий со своими спутниками собирался. Сначала на вселенскую несправедливость в виде толстого фальдийца, который лишает его возможности вкусить гостеприимство местного правителя, затем – на необходимость оставаться на плоту вместе с Везимом.

– Рас, возьми его с собой, а? Оставь кого-нибудь из братьев.

Рыжий поплотнее закутался в теплый фиолетовый халат, подвесил на пояс ножны с саблей и покачал головой:

– Братьев нельзя разделять. Ты видел когда-нибудь стул на трех ножках? Убери одну – и он немедленно упадет. К тому же, Везим всех перепугает своими бинтами.

– А ты там воевать собрался? – обиженно насупился Кандар, вертя в руках щегольскую широкополую шляпу с теплым подкладом. – Оставь хотя бы Брака.

– Нет, – отрезал Раскон, уходя в пристройку.

– Смирись, культяпка, – усмехнулся Жердан Старший, затягивая пояс плаща. – Мы принесем тебе…

– Огрызков.

Брак в разговоры не встревал – он уже давно надел приобретенную на юге серую куртку с меховым капюшоном и теперь сосредоточенно заполнял наплечную сумку. Положил туда с десяток прутков, горсть железных шариков, моток бечевки и всякой железной мелочевки. Подумав, добавил к содержимому капитанский жахатель и пару заправленных банок. На всякий случай. Выходило тяжело, но терпимо, да и никакого значения вес не имел – младший Жердан любезно согласился помочь калеке дотащить сумку до центра города. С тех пор, как Брак по совету сероглазого взялся помочь братьям довести до ума их многочисленные железки, и даже сварганил из старого жахателя и рогатины подобие дырокола кочевников, троица прониклась к нему искренней симпатией и неоднократно предлагала свою помощь вот в таких, требующих физической силы делах.

– А что, если оставить одного Везима? Он вполне справится с…

– Нет.

– Брак, ну хотя бы ты ему скажи! – взмолился Кандар.

– Прости, дружище, но сегодня моя очередь, – усмехнулся калека, натягивая кожаные перчатки, – Наверняка в твоем договоре про это есть. Что-нибудь про обязательное подчинение беспределу со стороны работодателя и запихивание языка в задницу при слишком сильном возмущении.

– Гхм. Вот про это я забыл добавить. А ты не забывай следить за своим языком, – прогудел Раскон, выходя из подсобки. – Все готовы? Пойдем, навестим местного главного.

Он прогрохотал сапогами по палубе, зацепился ножнами за прорезанный в кровянке импровизированный дверной проем и тяжело ступил на набережную Шалариса.

– Раскон, старый хитрый лис! – пророкотал хозяин поместья, раскрывая руки для объятий, – Не представляешь, как я рад тебя видеть!

– Надеюсь именно настолько, что собираешься уступишь долю в Шаларисе? – приобнял его фальдиец. – Других причин для подобной радости я не нахожу. Да не дави так…

– Не настолько, рыжий, не настолько! – хохотнул северянин, выпуская толстяка из своих лапищ. – О, и троица здесь? Ве-ли-ко-лепно!

Выглядел Сонатар Чебон именно так, как обычно представляют себе северян те, кто никогда не был в Республике – здоровенный, как шатун, с широким, румяным лицом и настоящей гривой светло-русых, заметно отдающих рыжиной волос. Голос у него был под стать – зычный, громкий, но при этом звонкий. Если Раскон при разговоре гудел, будто в бочку говорил, то Сонатар протяжно лязгал, будто по этой же самой бочке лупили кувалдой.

Гостей он встретил лично, распахнув перед ними широкие ворота поместья. Хотя, на поместье дом владыки Шалариса был похож в последнюю очередь – скорее, маленькая крепость, окруженная частоколом в два человеческих роста. Три этажа, широкая, плоская крыша, с которой угрожающе поблескивали стволы двух тяжелых скрапперов, бревенчатые стены на массивном, каменном фундаменте… Украшено все это было удивительно аляповато, вычурная резьба плохо сочеталась друг с другом, а выточенные из дерева морды всевозможных животных торчали где попало. Помимо хозяина, во внутреннем дворе ошивалась троица мрачных, до зубов вооруженных здоровяков, нервно оглаживающих приклады двуствольных жахателей. Да и сам хозяин был при оружии – на поясе под богатым меховым плащом у Сонатара висел тяжелый топор на коротком древке, а рядом из кобуры торчала гравированная рукоять чего-то очень солидного.

– А это кто? – указал на калеку северянин, пока чопорный дедок с армейской выправкой и в дурацкой длиннополой ливрее помогал гостям раздеваться, – Новенький? И где Шаркендар? Он бы сейчас точно пригодился.

– Новенький, – кивнул Раскон, вешая перевязь с саблей на лапу чучела огромного шатуна. – Зовут Брак Четырехпалый, отличный механик. Брак, это Сар Сонатар Чебон, местный…

– Мэр, – грохотнул хозяин поместья и протянул калеке руку, – Раньше был просто городским главой, но жена настояла на чем-то республиканском и более солидном.

Хватка у него оказалась на удивление слабой для человека таких габаритов, а ладонь была хоть и большой, но мягкой, с блестящими, аккуратно подстриженными ногтями, покрытыми какой-то прозрачной пленкой. Заранее сморщившийся и приготовившийся к хрусту своих костей Брак облегченно выдохнул и пожал руку.

– Здорово…

– Здоровяк.

– Завтрак? – осторожно намекнул Жердан Младший.

Тут же позабыв про калеку, Сонатар поочередно обнял братьев, искоса глянул в сторону стоящих на полу часов, показывающих самое начало красного, и предложил следовать за ним.

Обеденная зала идеально соответствовала дому и хозяину – вытянутое прямоугольное помещение шагов двадцати в длину, с массивным, явно сработанным на заказ столом из темной древесины, густо украшенной резьбой. Вместо лавок тут были высокие стулья со спинками, заботливо прикрытые какой-то темной дерюгой, как если бы хозяин не до конца доверял чистоплотности утренних гостей, а стены были плотно завешаны оружием и охотничьими трофеями, среди которых почетное место занимала огромная, полосатая шкура фелинта, растянувшаяся на всю длину помещения. Даже скромного опыта Брака в деле знакомства с огромными хищниками хватало, чтобы с уверенностью предположить в качестве причины смерти зверюги банальную старость. Там вообще хватало странного на стенах: от пружинного ручного метателя, годного разве что для проверки своей меткости на цели размером с амбар, и до разноцветной наборной картины, составленной из тщательно подобранных костяшек, изображавшую самого Сонатара верхом на тяжелом скиммере.

Помимо гостей и хозяина, за столом присутствовала его семья – тихая темноволосая женщина, которую Сонатар представил как свою жену, Аливерту, и двое дочерей, Римма и Линара, явно пошедших статью в отца, а характером – в мать. Сидели они спокойно, в разговор не влезали, разве что старшая девочка, лет восьми, искоса поглядывала на усы Раскона и тихонько фыркала от смеха. Прислуживал все тот же нервный усач с пристани, сменивший свою великолепную пыльную шубу на хрустящую от крахмала темно-синюю ливрею. Закончив с сервировкой, он натаскал дров и принялся разжигать огромный, занимающий целый угол камин.

Ели молча, по разным причинам. Братья шумно чавкали, набивая животы, Сонатар нервничал, поминутно проверяя часы, а Раскон тишину нарушать не спешил, неторопливо разделывая тушку какой-то птички резными деревянными приборами и искоса поглядывая на мэра. Брак вообще почти не ел, внимательно следя за руками фальдийца и делая пометки в блокноте. Сама мысль о том, чтобы за столом соблюдать некий этикет, была для калеки диковатой, но рыжий велел смотреть и учиться.

Когда первый голод прошел, а запеченный целиком подсвинок сгинул в бездонных утробах Жерданов, Сонатар жестом отослал из-за стола семью, с хлопком вскрыл бутыль, разлил синее вино по стеклянным бокалам и, помявшись, заговорил:

– Раскон, мне нужна…

– Как дела на западе? – одновременно с северянином заговорил фальдиец. – А то мы два месяца торчали на юге, наверняка пропустили много важного. Все плетешь свои сети?

– Плету, – сбился с мысли Сонатар.

– Видишь, Брак, а ты ругался на ученых, которые творят всякие глупости на Гардаше, – пригубил вино Раскон, блаженно откидываясь на стуле, – А этот ушлый северянин приютил одного такого – и где он теперь? Хлещет вино по три зеленухи за бутылку в своем собственном городе, пока мы морозим колени и кормим комаров. Жив еще старый пень?

– Жив, что с ним станется, – опрокинул в себя бокал северянин и потянулся за бутылкой. – Раскон, мне…

– Мне хватило один раз увидеть Бурелова, – поежился Брак, вспоминая исполинскую облачную воронку насыщенно-фиолетового цвета, из которой безостановочно били в землю молнии. – Пускай эти ученые катятся к шаргу.

Ничего живого вокруг Бурелова не было: огромный круг леса в пять миль охватом давно выгорел до корней, на земле там не росла даже трава, а любая живность искрила разрядами на шерсти и рисковала поймать дурной головой очередную вспышку с неба. Территория пахнущей грозой смерти, для пересечения которой плот либо приходилось плотно закрывать прорезиненной тканью, либо ставить мачту молниелова. По слухам, Бурелов был результатом неудачной попытки какого-то ученого поймать молнию в банку или шарахнуть этой самой молнией драка. В результате солидный участок реки на юге стал попросту непроходим без предварительной подготовки, а все попытки окрестных лесовиков добраться до центра рукотворной грозы заканчивались одинаково и неизменно печально.

– На каждый Бурелов приходится свой Черуд Бастелли, который единолично освобождает запад от необходимости идти на поклон к счастливым обитателям земель, где водятся гребневые медузы с их шелком, – с явной завистью покачал головой Раскон, искоса глянув на северянина, – А всего-то нужно было найти способ вымачивать побеги местных деревьев в особой жидкости, наделяющей их поистине чудесными свойствами, после чего сплетать их в…

– Там все не так происходит. Куда сложнее и проще одновреме… – перебил было фальдийца Сонатар, но осекся. Мотнул головой, словно выгоняя из нее неподходящие мысли, покосился на часы и цапнул со стола очередную бутылку. – Давайте к делу уже.

– Гхм. А я уже было решил, что ты просто собираешься нас вкусно накормить и отослать восвояси, – потянулся Раскон, хрустнув шеей. – Ходишь и ходишь кругами.

Северянин скривился, но комментировать это заявление не стал. Плеснул в высокий пузатый бокал вина, хлебнул и откинулся в кресле. Видно было, что свои дела он привык вести именно так – вальяжно, неспешно, со знанием дела и полной самоотдачей касательно разложенных на столе кулинарных изысков, отдавая должное обстановке, атмосфере и всем прочим приятным вещам, которые замечательно способствуют успешному заключению сделок. Но сейчас Сонатар явно спешил и долгое хождение вокруг да около, вкупе с обязательными расшаркиваниями на отстраненные темы его напрягало.

– Времена сейчас непростые…– начал было он, осекся и залпом допил вино. – Раскон, сколько у тебя бойцов? Таких, знаешь, чтобы не просто побренчать стволами и стены собой подпирать. А вот именно бойцов.

– Гхм. А сколько надо? – поднял бровь фальдиец. – И к какому сроку? Сам понимаешь, зима.

– Много, – выдохнул северянин. – Лучше вообще все, кто есть. А надо еще вчера. Шаркендара еще.

– Срочность это хорошо, выгодно. Если не во вред делу, – покачал пальцем Раскон. – А Шаркендар тебе не нужен, тебе нужен я. Могу дать… Гхм… Пятерых. И это вместе с собой, то есть по определению дорого и ненадолго.

– Мало, – понурился Сонатар, вновь наполняя бокал. – Мне бы десятка два.

– Войну решил развязать? – остро взглянул на него фальдиец. – Дело хорошее, полезное и даже иногда выгодное, если не увлекаться особо. Но вот время ты выбрал самое неподходящее. Еще несколько дней, максимум – неделя, и реки встанут. С кем воюешь то? Хотя нет, не говори, сам попробую догадаться.

Раскон грузно поднялся, прихватил в руку стакан и прошелся вдоль стола, задумчиво побарабанив костяшками пальцев по столешнице.

– С мелочью воевать себе дороже, только вляпаешься. Пиретан отпадает, до них летом добраться та еще морока, а уж сейчас... – начал загибать толстые пальцы фальдиец, – Кто там еще у тебя в соседях, из крупных? Летрийцы? С ними то что не поделил?

– Нету больше летрийцев, если ты про Лингору, – пожал плечами северянин. – Много кого еще нет. Говорю же, времена непростые. Никому война не нужна сейчас, даже самым отчаянным. Себе потом дороже встанет.

В его голосепрозвучала отчетливая грусть, замешанная на плохо скрываемом облегчении, что с его-то городом все в порядке. Брак покачал головой, вспоминая величественную бадангу на скале и гостеприимный кабак островитян, после чего потянулся к хрустящей спиральке зажаренного в собственном панцире речного рака. Стеклянная посудина с его собратьями успела незаметно сменить на столе осиротевшее блюдо, усыпанное обломками косточек поросенка. Почти уже схватив скользкий, оранжевый панцирь пальцами, калека одернул себя и потянулся за вычурными двузубыми щипцами.

– Шарки, я полагаю? – Раскон заметил манипуляции механика, безуспешно пытающегося окунуть закуску в чашку соусом, и едва заметно одобрительно кивнул. – Если у тебя с ними проблемы, так и говори сразу. Слухов о них на реке ходит полно, но тут тебе здорово повезло. Мы успели познакомиться с ними достаточно близко, поэтому при должной оплате наших трудов вполне можем…

– Какие шарки? – перебил его Сонатар, – Это с юга кто-то? Новые игроки? А, понял.

Северянин встал, прошелся до часов и пристально уставился на застекленное окошко, разгорающееся тускло-багровым. Постучал пальцем по прозрачной пластине, внимательно изучил тыльную сторону запястья, густо заросшую похожими на шерсть волосами, и повернулся к столу.

– Мертвецы тут не при чем, Раскон. Точнее, они в последнее время всегда причем, но основная проблема не в них. Я даже больше скажу, после того как эта дрянь здесь объявилась, стало даже спокойнее. На реках бандитствуют меньше, горжеводы спокойнее, драки в городе вполсилы, даже среди молотобойцев. Никто не хочет… сам понимаешь. У кого семья, у кого друзья, – он внезапно улыбнулся, запустил руку в шевелюру и почесал затылок. – Не поверишь, даже лесорубы шлемы надевать стали, ходят едва ли не на цыпочках и пилы почасно проверяют. Кто успел разузнать, воспринял всерьез, тем хорошо. Настолько, насколько это вообще возможно.

– Странно слышать такое о заразе, которая поднимает мертвецов, – хмыкнул фальдиец, выуживая из недр рукава крохотный блокнот в золоченой обложке, – Расскажи об этом тем, за чей счет смогли разузнать и подготовиться. Я едва вернулся с юга, но уже успел заполнить три страницы.

– Думаешь, что это зараза? У нас тут разные версии ходят, от болезни до совсем уж бредней. Последнее что слышал – будто кочевники раскопали где-то в степи запечатанный курган, полный мертвецов. Полегли почти все, там же, на месте, но нескольким удалось скрыться. От них и пошло.

– Мало ли, может и правда, – рассеянно кивнул Раскон, листая блокнот. – Чуть что, виноваты кочевники, это аксиома.

Брак задумчиво кивнул в пустоту, с усилием пережевывая брюшко очередного рака, вкусом и текстурой здорово напоминавшее кусок переваренной резины. От пряного, излишне острого соуса ныли скулы и горело в горле.

– Эти… шарки, они здорово всех присмирили. Утихомирили. Банальный здравый смысл подсказывает, что если начнется большая драка, из тех, в которых непременно будут трупы – трупов будет куда больше, чем планировалось. Жаль только, что рассчитывать на здравый смысл в наше время, это все равно что лить воду в плетенку из тростника.

– И кто такой неугомонный? – поднял бровь фальдиец.

– Да есть тут один…

Брак отложил проклятые щипцы в сторону, тайком выправил погнутый неумелым обращением зубец и навострил уши, по привычке сводя в голове закорючки будущей истории.

Рассказ мэра оказался прелюбопытный. Шаларис-Чебо – город по меркам лесовиков старый. Не настолько, чтобы считаться одним из основателей цивилизации на западе, но все равно старый. За прошедшие десятилетия он успел обстоятельно зарасти традициями, привычками, жизненным укладом, а самое главное – распорядком и надежными, не единожды здесь мелькавшими людьми. Обычные лесовики живут от сезона к сезону, редко оставаясь на зимовку. Да и чем заняться простым работягам, когда от лютых морозов деревенеет мех на парках, эйносы отказываются просыпаться, а на запасы эйра в обогреваемых баках вводятся жесткие нормы? Топить насквозь продуваемые времянки дровами не хватит никаких сил, а переводить на нагреватели вырученные за теплое время кри – все равно, что самолично расколотить их молотком в надежде выручить хоть что-нибудь за горстку невесомой, бесцветной пыли. Глупая затея. Строиться же всерьез хотели немногие, уж больно много ограничений накладывало проживание в городе. Начиная со строгого исполнения законов, налогов и обязательных податей на эйр, и заканчивая обязанностью защищать Шаларис с оружием в руках при первых признаках угрозы извне. Привыкших к лесной вольнице работяг такое положение дел не устраивало.

Начало весны, когда русла вскрываются и по рекам начинают сплавляться первые горжи, оглашая окрестности раскатистым треском ломающегося льда, знаменует собой явление жизни в поселки. Плоты с бригадами рабочих едва ли не с цветами встречают те немногие, кто живет здесь постоянно. В основном радуются те, кто имеет с этого прямую выгоду – купцы, кабатчики, остепенившиеся мастеровые и просто местные умельцы, от брадобреев до поваров, накрепко связавшие свою судьбу с городом нерушимыми узами имущества, семьи и привычек. Даже праздник по такому случаю есть, день прибытия первого весеннего плота. В разных поселках его называют по-разному, но чаще всего звучит название “День Весны”, или похожая банальщина.

В противовес радостному празднеству начала теплого сезона, “День Осени”, когда из поселков, спасаясь от предстоящих холодов, уходят первые горжи с лесовиками, был праздником грустным. Чтобы скрасить невыносимую горечь от долгого расставания с любимым делом, работяги пили как не в себя и с готовностью тратили заработанное на последнюю гульбу. Выяснялись отношения, разрешались накопленные за лето долги и обидки, пряталось в надежных нычках стыренное барахло и утаенные от бригадиров кри. Такой настрой весьма недвусмысленно поддерживался властью и остепенившимися – на время “Дня Осени”, зачастую растягивающемуся на целую неделю, выпивка дешевела, в кабаке за бесценок сбывали гулякам подпорченные продукты, у которых не было никаких шансов дожить до зимы, а на площади, как по волшебству, вырастали лотки торговцев и шатры бродячих актеров.

Из-за этого многие лесовики предпочитали не покидать поселок поодиночке, а терпеливо и к вящему удовольствию городских ждали, пока соберется толпа побольше, чтобы как следует погулять и уплыть всем разом. Так и дешевле выходит – хорошей горже на лишние плоты позади плевать, а плата все равно общая, согласно все тем же гильдейским расценкам. А плохие горжи на такое ответственное дело не нанимали – трехминутный набат, знаменующий отплытие и окончание праздника, заслуживали исключительно надежные корыта, с цветом бляхи никак не меньше зеленой.

Именно в разгар большой осенней пьянки, чуть меньше месяца назад, в Шаларис прибыл новый человечек. Хотя, человечком его назвать сложно – был он высок, обилен телом и явно не страдал от недоедания. Молодой детина с гривой русых, отдающих рыжиной волос, приплыл один на тяжелой лодке, и сходу ввалился в кабак, где немедленно поставил выпивку всем желающим. Этим щедрым жестом он разом завоевал сердца гуляк, а после – подкрепил свое положение обильными сальными шуточками, громогласным хохотом и дешевыми, но качественными и теплыми зимними носками из бурой шерсти. Звали вновь прибывшего Раготар, и был он, по его собственным словам, простым торговцем откуда-то с низовьев великой реки.

– Никто тогда не обратил на него внимания, – угрюмо сказал Сонатар, катая в руках стакан с вином, – Обычный торгаш, каких сюда стекаются десятки. Заплатил пошлину, оплатил место на площади, все по закону. Даже дом снял, пусть и времянку, но большую. Устроил там склад, или вроде того.

– Буянил? – кхекнул Раскон, выламывая мясо из клешни.

Северянин отрицательно покачал головой.

– Не больше, чем остальные. Слухи о шарках тогда уже поползли.

Раготар не буянил. Напротив, вел себя невероятно дружелюбно и радушно. Едва ли не облизывал покупателей, со всеми заводил знакомство и звал к себе в компанию. Он стремительно оброс друзьями и приятелями, сполна оценившими щедрость торговца. Познакомился с местными стражниками, обаял владелицу кожевенной мастерской и даже завоевал уважение бригадира лесорубов, едва не сломав тому при встрече протянутую для рукопожатия руку. Давний обычай ручкаться со всей своей немаленькой дурью лесорубы бережно тащили за собой сквозь столетия, но в случае с Раготаром дежурное заключение сделки о продаже пары носков обернулось едва ли не двухминутным топтаньем на центральной площади – хватка у торговца оказалась крепче фальдийского сплава. Лесоруб пыхтел, краснел, но в конце сдался и вынужден был купить еще носков. В качестве дружеской компенсации.

На исходе первого дня торговец собрал вокруг себя с десяток человек, едва поместившихся за столом в зале кабака. Сидели мирно, пили, и дружно ржали над шутками Раготара, тайком посмеиваясь над дурнем – оплачивал попойку тот из своего кармана, громогласно заявив, что негоже его друзьям тратить последние чешуйки на презренное пиво. Вечером второго дня в зале пришлось сдвигать столы, а на третий – места внутри уже не осталось, так что гулякам пришлось занимать солидный кусок площади. Карманы северянина, а никем иным, по мнению лесовиков, рыжий громила быть не мог, казались бездонными. Пиво утекало рекой, из подвалов выкатывались бочки припасенного на зиму вина, а кри у Раготара не заканчивались. Его даже попытались ограбить, причем дважды, но оба раза закончились для незадачливых воров плохо. Первому торговец изогнутым клинком отрубил кисть руки, все еще сжимающую украденный кошель, а второго били всей толпой, но тихо – работягам хотелось продолжения праздника, и внимание местных стражников было ни к чему.

О себе Раготар поначалу рассказывал мало, в основном обмолвками, но к третьему дню заметно расслабился и, повстречав какого-то знакомого молотобойца и обильно отметив встречу, раскрыл свою историю. Безотцовщина, нежеланный ребенок, плод насильной любви. Вырос этот самый плод после одной из многочисленных стычек в Республике, погрязшей в бесконечном подавлении восстаний в горных провинциях. Мать растила его одна, ушла из жизни рано, оставив одиннадцатилетнему сыну ворох долгов, пару наследственных болячек и узелок с жалкими остатками фамильных ценностей – была она знатного рода, хотя и недостаточно знатного, чтобы заслужить обращение “Сари”. Так, мелкопоместные дворяне.

– Мелкая знать до последнего держится за свои побрякушки, – снисходительно улыбнулся Раскон. – Что там было, серебрянный медальон с ликом Тогвия и дарственной надписью?

– Если бы, – поморщился северянин, машинально потянувшись к висящей на шее цепочке, одернул руку и повторил. – Если бы.

Дальнейшая история изобиловала всеми теми подробностями, которые так любят слушатели. Голод, боль, превозмогание, многочисленные драки за место под солнцем и попытки вырваться из цепких объятий нищеты. Не снискав славы на поприще простого работяги, Раготар с готовностью окунулся в темное болото преступности. Начав с мелкого карманного воровства, традиционно дорос до домашних краж, а затем и грабежей – благо телесной силой Тогвий его не обделил. Попался, конечно, после чего умудрился подкупить стражника и сбежать из под конвоя на юг, в Доминион, а после и в Троеречье. Там он осел окончательно и даже смог сколотить небольшой капитал, поучаствовав в паре экспедиций к Предверью.

Публика, слушая историю, кивала одобрительно. Беглецов среди лесовиков хватало. Задевала такая история струнки в душе любого работяги, если душа у него вообще имелась. Благо, Раготар на подробности не скупился, да и знал из присутствующих, как оказалось, многих.

К предпоследнему дню торговец предложил перенести гуляние к себе домой. Носки у него к тому времени давно закончились, бояться кражи было нечего, да и новые друзья с готовностью согласились – еще днем кабацкие служки демонстративно прокатили к жилищу Раготара батарею бочонков, сопровождаемые любопытствующими взглядами лесовиков.

Уже под утро, когда на ногах остались лишь самые крепкие, основательно набравшийся северянин громко рыгнул, икнул, после чего по большому секрету открыл присутствующим свою сокровенную тайну. Что, как оказалось, никакой он не безотцовщина, а в Шаларис-Чебо прибыл не просто торговать носками, а с умыслом. Дальше речь его стала булькающей и невнятной, но основную мысль полуночные гуляки уяснили – завтра, на рассвете, у дома главы поселка их ожидает незабываемое зрелище…

– Постой, постой, – перебил его Раскон. – То есть ты, получается…

– Нет! – неожиданно рявкнул Сонатар, – Я знать не знаю этого ублюдка.

– Гхм.

Брак, успевший выцарапать на столешнице пару кривоватых носков, от крика очнулся и торопливо прикрыл свои художества салфеткой.

Утром с площади шла огромная толпа. Собиралась она там с самого рассвета, самые стойкие так и вообще спали на земле, завернувшись в шерстяные плащи, лишь бы не пропустить намечающееся зрелище. Немудреная история разошлась по поселку со скоростью лесного пожара и ударила по мозгам сильнее самогона кочевников. Как же, такая драма, такие страсти. Свести воедино немудреный план торговца смогли многие, тугодумам разъяснили, спящих разбудили, и даже глухим терпеливо показали на пальцах. Когда еще увидишь такое воссоединение семьи своими глазами.

Споры вызывала лишь личность предполагаемого отца. Часть собравшихся, наиболее многочисленная, указывала на начальника охраны Шалариса, Каролдиса, справедливо замечая его несомненный боевой опыт и отвратительный характер, с которым снасильничать чужую бабу на войне – раз плюнуть. Меньшая часть осторожно надеялась на самого Сонатара Чебона. Тот как раз прибыл с севера около двадцати лет назад, взял свои руки руководство мелкой безымянной деревенькой и самолично взрастил ее до теперешнего, процветающего состояния.

Разогретая, нетерпеливая толпа силком выволокла едва протрезвевшего Раготара из дома и потащила к поместью на холме, где перед воротами озадаченно переминалась с ноги на ногу редкая цепь стражников, недоумевающе хмуривших брови и спешно распихивающих банки по жахателям. Пошатывающийся торговец неторопливо, под пристальным вниманием сотен любопытных глаз, полез за пазуху и достал смятый, белоснежный платок с искусно вышитой монограммой “СЧ”, после чего гордо пошел к воротам, размахивая тряпкой как флагом.

– Много было ору? – сочувственно спросил Раскон.

– Не спрашивай. – буркнул северянин и замолчал, уставившись в огонь.

Где-то снаружи завыли, пронзительно и истошно, а в камине с треском раскололось горящее полено. Жерданы хрустели мятными сухарями и поочередно подкидывали какой-то синий кубик, пристально вглядываясь в черточки на гранях и вяло ругаясь.

– А дальше? – спросил Брак когда понял, что продолжать рассказ никто не собирается. – Раготар действительно оказался… Эээ?

Раскон и Сонатар уставились на него, как на сущего идиота, сморозившего очевидную глупость.

– Этот выкормыш? Я знать не знаю Сельвинскую долину, мы вообще там не…

– Гхм. – крякнул Раскон и извиняюще развел руками, – Брак, не говори чепухи. Даже если он и имеет какое то отношение к…

– Нет! – лязгнул Сонатар, саданув кулаком по столу.

– Тем более, – пожал плечами фальдиец, – Это старая как мир история про утерянного отца. Если хорошо подвешен язык, а предполагаемый отец наивный дурак, можно стрясти с недотепы неплохую сумму, а то и вовсе стать членом богатой семьи.

– Язык у него подвешен. Стоило вырвать его сразу, при первой встрече, – хмуро проворчал северянин, комкая салфетку в огромном кулаке.

– А что, были и другие встречи? – поднял бровь Раскон.

– Нет. Но будут. И весьма скоро.

– Да чем все закончилось то? – недоумевающе спросил Брак. – Это было месяц назад.

Фальдиец гмыкнул, осушил стакан и неторопливо потопал в уборную. Сонатар тяжело посопел, успокаиваясь, кинул взгляд на часы и принялся рассказывать.

За изгнанием Раготара с любопытством следил весь поселок. Сначала долго вслушивались в приглушенный разговор из-за стены, тон которого все повышался и повышался. А под конец, когда в знакомом каждому мерном лязге мэра Шалариса начали проскакивать несвойственные ему ругательные словечки, исход стал очевиден даже самым недалеким. Матерящегося и вопящего торговца стражники вышвырнули в лужу за воротами, для острастки помесили сапогами и велели немедленно убираться из города. Напоследок кинули сверху разорванный платок, немедленно утративший в жирной грязи всю свою презентабельность и белоснежность. Безусловно красивый и своевременный жест, но, увы, ошибочный.

Неудавшегося наследника Сонатара хлопали по плечам, говорили пустые ободряющие слова и хвалили за попытку, особо нетерпеливые уже тащили его в кабак заливать горе дармовым хвойным пивом перед скорым отплытием, а Раготар лишь сдавленно морщился от боли и сыпал грязными оскорблениями в сторону запертых ворот, на потеху скалящимся стражникам. И лишь когда он, наконец, дал себя увести, то позволил себе улыбнуться. Довольной и веселой улыбкой.

– И на этом все? – уточнил Брак. – Он так и не уплыл?

– Сколько бочек крови он у тебя уже выпил, Сонатар? – вошел в комнату фальдиец, вытирая руки желтым полотенцем, – Может, все таки примешь блудного сынишку?

– Много, – процедил северянин. – Я недооценил его упорство и наглость. Ума не приложу, где он раздобыл столько людей, но в хитрости ему не откажешь. Если бы я тогда знал про этих шарков, успел бы подготовиться. А теперь уже поздно, половина моих бойцов давно в Троеречье.

– А он знал? – уточнил Брак. – Про шарков.

– Наверняка.

– Знал, знал, не сомневайся, – усмехнулся Раскон. – Иначе бы точно не решился на такую авантюру. Старый добрый шантаж. Ему терять нечего, в отличие от тебя. Сколько у тебя бойцов осталось?

Сонатар поморщился, опустошил стакан и поднял вверх обе ладони с растопыренными пальцами. Опустил, подумал, и вновь поднял одну.

– Пятнадцать… – задумчиво пробормотал фальдиец. – Ты поэтому скрапперы сюда на крышу перенес?

Северянин утвердительно кивнул.

– Ополчение?

– Не пойдут, – буркнул мэр и внезапно выругался, – Шаргов ублюдок и его шаргов язык. Он убедил всех, что это семейные разборки и не стоит вмешиваться. Кого-то купил, кому-то посулил в будущем всякое. До сих пор страдали только мои люди и моя собственность, так что не верить ему повода нет. Местные попрятались, заперлись по норам. Приезжих почти не осталось, а те, кто уплыл быстро разнесут весть о том, что у меня появился сынишка и мы с ним не ладим.

– И сколько у него…

– Бойцов? – неожиданно подали голос заинтересовавшиеся Жерданы.

– Десятка два, может больше, – зашел в комнату еще один северянин, закованный в тяжелый, заиндевевший панцирь, на полированной поверхности которого неохотно таяли пушистые снежинки. Из под косматых бровей угрюмо сверкнули близко посаженные голубые глаза. – На Красной Засеке их нет. Ночью сожгли сторожевую вышку у верхней излучины, Кнукт пропал.

– Берегом придут, – выругался Сонатар и представил вновь прибывшего. – Это Каролдис Шеллерг, главный по охране.

Пока обменивались рукопожатиями, слуга принес дымящийся котелок и принялся разливать по чашкам остро пахнущий травяной настой.

– Мы бы давно нашли их логово и выжгли эту погань из Шалариса, но прятаться они умеют. За последнюю неделю меняли лежку три раза, – торопливо разъяснял Каролдис, откусывая от огромного куска хлеба с сыром. – Да и людей у нас мало. Если сцепимся в лесу, шарговы мертвецы поднимутся, и поляжем все. Мы это понимаем, они это понимают. Поэтому торопятся.

– Заморозки? – предположил Раскон.

– Сегодня последний день, который можно назвать теплым, – кивнул стражник, – Завтра ударят морозы. Без укрытия в лесу они долго не продержатся, да и запасов еды у них нет. Так что будут атаковать, или сбегут.

– Этот не сбежит, – сквозь зубы пробормотал Сонатар. – Его даже шарки не пугают, уп-порный, сволочь. Сыночек.

– Я вижу отцовскую любовь в твоем взгляде.

– Молчи.

– А где наемники? – картинно оглянулся по сторонам фальдиец. – Ловцы, рубаки, лесорубы те же. У вас месяц был, чтобы подготовиться. где это все?

Северяне одновременно поморщились. Сонатар покачал головой потянулся за вином.

– Никого больше нет, и не будет. Я трижды посылал за помощью, больше терять людей не буду, да и времени нет. Либо у них на реке сообщники, либо никто не рискует встревать в войну сейчас, когда есть риск быть сожранным мертвецами. А цепов не было давно.

– Горжи? – подал голос Жердан Младший.

– Их тут, считай, нет, – ответил северянин. – Торчат уже неделю на пристани, выжидают, чем все закончится. Тут каждая кушварка знает, что назревает бойня. Не в обиду тебе, Раскон, но я горжеводов опасаюсь куда больше, чем этого ублюдка и его лесную банду. Вы как стервятники, только и ждете возможности поживиться. Слышал, что в Подречье произошло? Целый поселок мертвецов уничтожили и сожгли, выгребли все ценное. И это когда про ваших шарков вообще еще никто не слышал. Ублюдки даже не стали разбираться, просто покосили всех из скраппера и ушли рекой.

Брак навострил уши, но виду не подал. Раскон неторопливо пригубил напиток из чашки, закусил печенькой и вопросительно поднял бровь.

– Гхм. И? Меня тоже обвинишь в попытке тут всех перебить и вынести все ценное? – фальдиец полез в рукав, достал трубочку и принялся ее набивать, – Сейчас вот, докурю, и начну. Устраивать бойню на сытый желудок – самое милое дело, способствует пищеварению.

– Раскон, я шкуру тогда возьму? – указал на стену Брак. – И вилки заберу.

– Часы хочу. – уважительно кивнул шустрому калеке Старший Жердан. – И топор.

– Я тоже шкуру… хотел. – сокрушенно пробормотал Младший.

Немудреные шутки помогли. Начавшая было накаляться обстановка стремительно остывала. Улыбнулся даже угрюмый стражник.

– С горжеводами я попробую договориться. – хлопнул ладонью по столу фальдиец. – Я видел красные бляхи, такие в гильдии не выдают просто так. Это не гнилье донное, а значит с ними можно иметь дело.

– Только поэтому их до сих пор не утопили, – буркнул Сонатар. – Ради такого случая я бы не поленился расчехлить бадангу.

– У тебя есть баданга? – изумился Раскон.

– У меня много чего есть, – самодовольно ответил Сонатар. Едва заметно поморщился и вполголоса добавил: – Кроме механика. Городской отказывается ввязываться в семейные разборки, за что непременно будет наказан. А мой неделю назад пропал из мастерской.

Фальдиец хмыкнул, встал со стула и прошелся по комнате. Подкинул в камин полено, выпустил клуб дыма из легких и уточнил:

– Что за горжи стоят в порту? Я не видел названия, все в коробках уже.

Северянин вопросительно посмотрел на главу стражи. Тот задумался, побарабанил пальцами по столешнице и ответил:

– “Архулас”, которая с двумя скрапперами, она на ремонте днища. “Сирень” еще, у них рулевой в запое. А третья… Ммм. Лесная тварь, или как-то так. У меня записано, сейчас, – Каролдис развернул листок металла, поводил пальцем и прищурился. – Нашел. “Лесная Гнида”, грузятся плетенкой. Был еще “Тихий Омут”, но они утром ушли.

– Я каждый день к ним посылаю Лесатера, – пожаловался Сонатар, – Не идут. Только ты согласился.

– А сам не пробовал сходить, поговорить? – усмехнулся Раскон, – Я тоже планировал отказаться, но Жерданов не прокормишь.

Фальдиец вновь плюхнулся в кресло, залпом допил остывший напиток и пригладил усы. Вид у него был довольный донельзя.

– Из этих троих я лично знаю только капитана “Гниды”, и поверь, назвал ее он в честь себя самого. Про остальных двух слышал, но толком не общались. Попробую договориться, если все получится – у тебя будут и бойцы, и механики, и прикрытие с реки, что уже немало. Прорвутся шарки, они прикроют, – Раскон задумчиво посмотрел на часы, – Сколько у нас времени?

Сонатар молча кинул на стол свернутый в трубку лист металла. Камин вновь плюнул искрами.

– Возлюбленный мой отец, чтобы тебя шарговой…– начал читать фальдиец.

– Пропусти, – сморщился северянин. – Там половина листа этой писанины.

– …накрыло, – с удовольствием добил предложение Раскон. – Красиво излагает, подонок. Так, дальше, дальше… Гхм. Желаю тебе, гниль ты…

– Дальше.

– Гхм. А если осталось у тебя между ног хоть что-то из того, чем ты порадовал мою мать двадцать два года назад в Сельвинской долине, то ровно в час полудня буду я ждать тебя на площади у храма, чтобы сам Тогвий стал свидетелем твоего позора. Он “свидетель” с ошибкой написал. И ритмика хромает.

Сонатар хмуро взглянул на него, но промолчал.

Раскон аккуратно свернул лист в трубочку, отставил в сторону и снова взглянул на часы. Остальные невольно посмотрели туда-же. Красный цвет в окошке уверенно вытеснялся разгорающимися оранжевыми искрами.

– У нас не больше двух часов, – подытожил Брак. – А мы тут сидим, жрем. Я не против, конечно…

– Не жрем, а наслаждаемся гостеприимством и радушием хозяев, – сладко потянулся фальдиец, вновь забивая курительную трубку. – Два часа это много, как раз хватит времени. Да и на сытый желудок заниматься этим гораздо приятнее.

– Заниматься чем? Ты будешь уговаривать горжеводов? – нетерпеливо привстал Сонатар. – Придется постараться, они упертые и жадные, как островные сараки.

– Гхм. Нет. – покачал головой Раскон. – Это ты будешь уговаривать меня. И готовься как следует постараться. Я фальдиец, а это гораздо хуже островных сараков.

Глава 25

Браку не часто доводилось бывать в таких больших и богатых домах. Если уж быть до конца честным, то всего однажды. Да и там они с Кандаром, по большей части, бродили в потемках, испуганно шарахаясь от каждой тени и хватая все, что плохо лежит. Так что осмотр родового поместья Чебонов, которым он занимался по приказу Раскона, можно было смело назвать первым разом. Бродил по бесконечным комнатам он не в одиночку – в сопровождающие механику выдали молодого лупоглазого стражника с неряшливо подбритыми усиками. Откликался он на имя Тильдар и был единственным во всем доме, кто хотя бы отдаленно разбирался в работе многочисленных механизмов дома и мог их показать. Чем он с удовольствием и занимался, водя тяжело пыхтящего Брака с этажа на этаж в поисках очередного компрессора и с любопытством наблюдая за его работой.

– Когда, говоришь, у вас пропал механик? – пробормотал калека, сводя очередную трубку к корпусу устройства и дергая рычаг. Компрессор прочихался, застучал, и по трубам второго этажа заструился эйр, освещая хозяйские спальни и гардеробные через развешанные под потолком светильники. От проснувшихся нагревателей потянуло теплом.

– Неделю назад, – с готовностью протараторил Тильдар. Как всегда сбивчиво и как всегда скороговоркой. – Ночью возился, копался, свет палил в мастерской, а под утро пропал. Ни одна тварь даже не пикнула, молчали, хотя волчары обычно не затыкаются. И ночь такая, тихая-тихая, облачная, жуткая. Мороз тогда ударил бесснежный, все по халупам попрятались, а он взял и пропал. Орали много, в лес хотели идти искать, но не пошли. Бандиты там, а он может тут спрятался или гразги сожрали, кто разберет. Так и не нашли.

– Пропал он у вас гораздо раньше, когда руки с плеч на задницу переползли.

Калека кривил душой и совершенно бесстыже врал, набивая себе цену. Сгинувший в неизвестном направлении механик прекрасно знал свое дело и содержал свое хозяйство в идеальном порядке. В любом клане его с радостью заключили бы в ошейник и запихнули в недра огромной машины. Подобными талантами клановые не разбрасывались.

Брак чихнул от скопившейся на трубах пыли, оперся на трость и поковылял вдоль затянутой легкомысленной зеленой тканью стены, в очередной раз давая себе зарок не раскрывать при Тильдаре рта. Своим многословием тот мог разбудить камень, а наивной недалекостью – еще и заставить того рыдать.

Дом казался бесконечным. Скрытые за полотняной обивкой шланги приходилось искать на ощупь, а жизненно важные устройства прятались по пыльным кладовкам и каким-то замаскированным нишам, чтобы не смущать своим грубым видом изнеженный взор местных обитателей. Изрядно облегченный за последний месяц протез то гулко бухал по пушистому ковру, то звонко лязгал по деревянному настилу, а Брак был почти счастлив. Было в этом огромном доме что-то от гигатрака с его темными, тесными, насквозь провонявшими маслом и эйром внутренностями. Механик на скорую руку осмотрел очередной движок, скрытый за аляповатой картиной на стене, подкрутил вентиль и потопал к широкой лестнице наверх, краем уха вслушиваясь в доносящуюся снизу ругань.

– …вно бы принял предложение. Союз Вольных Городов это… – басовито гудело из обеденного зала.

– Вольных, Рас, Вольных! – лязгало в ответ, – Вольные они лишь до тех пор, пока не вступят в этот Союз. Сначала общие границы, затем общие налоги, а дальше что? Общая казна? Общее производство плетенок? На моей земле я сам решаю…

– Был бы с ними - , не ждал бы сейчас полудня. Восемь, и час наедине с твоим ученым.

– Три, и ты в его сторону даже не смотришь. Чем твой Союз помог Синеводке? Подречью?

Затянувшийся торг между северянином и фальдийцем утомил присутствующих в зале очень быстро, к тому же исход его был предрешен заранее, а вопрос стоял лишь в цене. Дом был настоящей крепостью, оружия и выучки у местных хватало, и в обычной ситуации на самозванца не обратили бы никакого внимания, обошлись бы своими силами. Но шарки здорово путали любые планы.

И в самом деле, достаточно пары поднявшихся мертвецов внутри кольца стен, чтобы вся оборона покатилась к шаргу. У нападающих такие же проблемы, и все вместе это грозит из небольшой битвы перерасти в кровавое побоище, где не будет победителей или проигравших, а под угрозой окажется само существование Шалариса. Одиночные шарки давно не были для лесовиков угрозой – огонь их отлично отгонял, повадки мертвецов старательно изучали, да и жахатель здесь был у каждого третьего. Но поднимись разом с десяток оживших покойников, и без организованной обороны уже не выстоять. А как ее организуешь, если на дворе ночь, а сам ты вооружен лишь тем, что выудил из собственных штанов, пока брел облегчиться в ближайшие кусты? Именно так закончила свое существование фактория летрийцев – ночью что-то шарахнуло, вдребезги разнеся загоны для невольников и склады, а дальше в охватившей городок панике полегло слишком много людей. Шарков после такого было уже некому останавливать. Часть летрийцев успела покинуть пылающий поселок на грузовом цепе, но большинству повезло куда меньше.

Сонатар бросать в пустоту камни не собирался, поэтому свои шансы был готов повышать до последнего. Чем нагло и цинично пользовался жадный фальдиец.

Начальник стражи ушел проверять бойцов на постах, Жерданы увязались за ним, а Брак предложил, пока есть время до полудня, проверить эйносы и прочую начинку дома – в отсутствие механика подача эйра из подвала начала чудить. Раскон согласился, Сонатар выдал калеке в сопровождение не в меру говорливого Тильдара, после чего они вместе спустились в просторные, насквозь пропахшие эйром недра подвала, где скрывалось сердце всего дома: здоровенный бак, три мерно гудящих движка и с десяток компрессоров, питающие верхние этажи и скрапперы на крыше. Для Брака работа была привычной – в гигатраках таких узловых комнат было несколько, обслуживать их приходилось часто, поэтому наспех проведенная проверка быстро дала результаты. Два компрессора сбоили и чихали из-за попавшей куда не надо смазки, на одном проржавел корпус, пустив под откос любые намеки на герметичность, а притихший в углу движок, сведенный из непривычных лесовикам полуживых останков джорка, тупо хотел жрать. Благо, рядом с ним предусмотрительно стояло деревянное ведро с подкормом, из которого Брак, под любопытствующим взглядом сопровождающего, зачерпнул половник вонючих ошметков и вылил их на довольно заурчавший эйнос.

Когда перемазанный маслом калека закончил с подвалом и принялся за первый этаж, в обеденной все еще спорили. Раскон настаивал на заключении гильдейского контракта, с привлечением официального печатника, а Сонатар тратить время на выковыривание пропоицы из кабака не желал, предлагая решить все между собой. Побеждала лень и жадность.

К концу осмотра Браком второго этажа спорщики наконец добрались до торга, а по завершении третьего – стены наконец прекратили трястись от гневных воплей и северянин с фальдийцем ударили по рукам, осипшие и довольные друг другом.

Выбравшись на крышу через люк, калека оперся на невысокий, заснеженный парапет и проводил взглядом удаляющуюся в сторону пристани фигуру. Грузную, в фиолетовом халате, сопровождаемую знакомой пыльной шубой. Раскон не торопился, шел медленно и даже вальяжно, заставляя ощутимо нервничать подпрыгивающего от нетерпения управляющего.

– Как думаешь, уговорит? Я бы уговорил, но мне не дают, – поделился своими мыслями Тильдар, – Мне все говорят, что я любого заговорить смогу, но к горжам не пускают. Убедительность и искренность, меня еще отец так наставлял. Будь искренним, но убедительным, иначе твою искренность воспримут как слабость и будут насмехаться. Мне по жизни вообще помогает, батя не последним человеком здесь был, пока от горячки не слег. Жаль, что меня не отправили, я бы враз договорился. Этим речникам ведь что надо? Искренность им нужна, честность. Все ведь свои люди здесь, одну землю делим промеж собой…

– Воду, – машинально поправил его Брак. От бесконечного потока слов начинала болеть голова, а историю про отца он за последние полчаса слышал раз пятнадцатый. – Помолчи.

В способности Раскона убедить капитанов присоединиться он не сомневался. Куда больше опасений у механика вызывала крыша дома. Плоская, почти квадратная, огороженная невысоким парапетом, она представляла из себя идеальную наблюдательную площадку, с которой как на ладони был виден весь Шаларис. Выше располагалась только причальная мачта на вершине холма, но цепов там давно не было. Сама мачта выглядела плохо – пару недель назад неизвестные злодеи подпилили два опорных столба из пяти, от чего всю конструкцию лихо перекосило набок. Не настолько, чтобы ее невозможно было свести обратно, но вполне достаточно, чтобы этого нельзя было сделать быстро. Ремонт занял бы несколько дней, которых у людей Сонатара не было. Да и почему злодеи неизвестны? Очевидно, кому выгодно сейчас лишить поселок воздушной связи. Причаливать в плохую погоду, без мачты, да еще и в зимнее время рискнут только самоубийцы или гравицепы.

Плоская крыша в краях, где полтора сезона снег валит почти безостановочно, это глупое решение. Это очевидно даже выросшему среди кочевников Браку, который еще полгода назад знал про дома лишь то, что в них живут и обогревают дровами всякие не-кочевники. Но глупым оно кажется лишь для того, кто не может себе это позволить. Северянин на своих желаниях не экономил, поэтому даже сейчас по припорошенной снегом площадке бродил укутанный в безразмерную парку паренек, уныло шкрябая по доскам широкой лопатой.

По углам площадки высились явно лишние здесь громадины тяжелых скрапперов, кое-как закрепленные вбитыми прямо в крышу кольями. В местах, где металл пронзил древесину, скапливалась мутная темная вода и змеились трещины, наверняка доставляя неприятностей обитателям третьего этажа. А в центре крыши, к великому удивлению Брака, стояла накрытая дерюгой баданга. Маленькая, полуразобранная, но баданга. Даже тележка для бомб имелась.

– Имсил не успел ее установить, а потом пропал, – ответил на невысказанный вопрос Тильдар, – Как шухер весь этот начался, мы тут сводили как проклятые. Внешние стены то держать бесполезно, они на случай нападения, а тут разве нападение? Эти бандиты ходят в поселок, как к себе домой. Хотя почему как? К себе домой и ходят, похарчеваться у мамок и жен, а потом обратно в леса, пока стража не прознала.

– Бардак.

– Не то слово. – Тильдар понизил голос, оглянулся на служку и прошептал: – Мы тут вообще… Ну, не знаем, как к этому относиться. Вроде и самозванец, как говорят, но зачем с порога-то выгонять? Мало ли, вдруг не врет. У главного наследников нет, только девки, а с них какой толк? И не будет больше, после той зимы. Что скраппер без картечи, так говорят. Жахает, а без толку. Зря они все это затеяли, особенно сейчас.

Стражник поежился, нервно оглаживая продолговатый цилиндр, висящий на шее. Такие в Шаларисе рекомендовали носить всем и каждому, но большинство разумных лесовиков на рекомендации плевали, справедливо полагая, что шансы самому сгореть заживо в мирное время куда выше, чем доставить другим неприятности после смерти. Внутри металлических колбочек находилась какая-то ядреная смесь, вспыхивающая на воздухе ярким, бездымным пламенем. Живым она почти не страшна – горело недолго, да и жар от нее слабый, разве что бороду опалить. А вот шарки, занявшись огнем, терялись и пугались, на пару минут становясь совершенно беспомощными. Стенки в колбе тонкие, проминаются от любого удара, не говоря уже о жахателе. Если сумеешь такую швырнуть и удачно попасть – мертвец тебе больше не страшен. Главное, носи зажигалку при себе, постоянно и на виду, чтобы и тебя, если что… Получать бесплатно, под отпечаток, у третьего портового склада.

Местные лесовики изобретение того самого таинственного ученого, оказавшегося настоящим мастером по части всякой химии, оценили по достоинству. То есть, сами носить отказывались по разным уважительным причинам, но с радостью упрекали других в пренебрежении безопасностью Шалариса. Бурные споры, со взаимными оскорблениями и потрясанием опасными цацками перед носом оппонента, длились уже третью неделю, но до проверки их полезности в боевых условиях, слава Тогвию, пока не дошло.

– А откуда тогда знаете, что они работают? – заинтересованно спросил Брак, вертя в руках глухо побулькивающую колбу.

– В зверинце испытывали, – Тильдар указал рукой куда-то на восток. – На той неделе мать у Чесотки слегла, он ее в сарае запер. Плакал, горевал целый день, пил не просыхая. Потом в зверинец мэру продал, и снова горевал. И по сей день горюет, бедолага.

– Не просыхая? – усмехнулся Брак, про себя подивившись такой циничности. Нет, у кочевников наверняка поступили бы так же, но от лесовиков он до сих пор ожидал большей… цивилизованности. – Не продешевил, хотя бы?

Не дожидаясь ответа, он прохромал к краю крыши и уставился вниз, где, прижавшись к скалистой стене холма, вольготно раскинулся тот самый зверинец.

Даже по дому можно было понять, что его хозяин не привык считать кри. Конечно, всякую дурость, навроде нагревателей в каждой комнате, десятка холодильных шкафов, разветвленной вентиляции или подогреваемой купальни можно было оправдать страстью к личному комфорту. Но зверинец отлично справлялся с тем, чтобы окончательно убедить сомневающихся в том, что Сонатар готов на все ради себя и своих увлечений. С десяток просторных клеток, прячущихся от любопытных глаз за высокой, в три роста стеной, представляли собой настоящий шедевр механического искусства. Толстые решетки, стеклянные крыши, сквозь которые можно было любоваться обитателями сверху, паутины труб и целые пирамиды всевозможных эйносов, неустанно работающих на поддержание в клетках подходящей для их обитателей температуры и обстановки. Здесь даже росли деревья, зеленые, несмотря на лежащий вокруг снег, надежно согреваемые потоками теплого воздуха из широких горловин ветродуек. Орали разноцветные пичуги, порхая за мелкоячеистой сеткой, жужжали какие-то насекомые. Маленький кусочек лета для хозяина этого места и членов его семьи, куда нет доступа посторонним.

– Впечатляет, да? – подал голос Тильдар, высунувшись далеко за парапет. – Не устаю смотреть, каждый раз прямо завораживает. Здорово придумал, таких зверинцев ни у кого больше нет. Вон тот еще, видишь, недостроенный? Здоровенный. Сар Чебон туда собирается драка посадить. Там стекло толстое, из Подречья заказывали, и еще сталь особая. Сплав островной. Большой драк не влезет, но даже за мелкого охотники запросили столько, что еще пару лет копить будем. Зато ни у кого больше на западе не будет, только в Шаларисе.

– Впечатляет, – протянул Брак, не сводя глаз с притаившейся у стены клетки, разделенной внутри ростовыми перегородками. Сквозь влажное от подтаявшего снега стекло виднелась знакомая желтоватая почва Вольных Земель, проросшая изломанным пустырником.

Там, деля свое обиталище с троицей поджарых рыжих волков, крохотным джорком, спящим песчаным котом и томно пучащей глаза пустынной жабой, выкусывала себе лапу ободранная серая гиена. Вместо бурых пятен, которыми обычно усыпаны шкуры ее собратьев, она была расчерчена поблекшими, будто выгоревшими на солнце темными полосками, пестрящими клочками выпадающего меха. На стоящую рядом миску, где в мутном бульоне плавали серые мясные ошметки, хищник не обращал никакого внимания.

– Это Гелана, – пояснил стражник, проследив за взглядом калеки. – Она старая уже, подохнет скоро. Хотели замену найти, но этим летом не срослось с охотниками. Хотя, гиены дешевые, джорка достать было куда тяжелее. Видишь, как носится? Зря туда смотришь, лучше вон туда смотри. На Гардаше таких не встретишь. Это лапоногий птекр, с самой Талензы. Маленький еще, а они живут лет по десять. Из Степи любой может тварей наловить, считай что под боком, но Сар Чебон хочет действительно редких. А вон там, в углу, у нас Чесоткина мамаша. Обгорела немного, но все еще дергается. Хотим узнать, сколько мертвецы без еды протянут, или что там им нужно. Там рядом еще…

– Угу, – кивнул Брак и отвернулся, борясь со злостью и накатившим отвращением. Один из волков завыл дребезжащим, захлебывающимся воем, но быстро притих, не дождавшись поддержки от сокамерников.

Механик, не слушая продолжающего болтать стражника, наскоро обошел скрапперы, убедился, что механизмы надежно смазаны и готовы к использованию. Особенно тщательно осмотрел тот, который грозил матовым стволом площадке перед храмом, куда к полудню обещал явиться Раготар со своими людьми. Препаршивое место. Пространство открытое, прятаться негде, надежных срубов вокруг нет, одни ободранные скелеты времянок. Самая окраина Шалариса, вымершая к зиме вотчина сезонных рабочих, которым нечего делать среди постоянных жителей. За закрытыми воротами внешней стены виднеются заснеженные поля, кривым овалом врезающиеся в бесконечное море седых плакальщиц.

– Вот отсюда я их и накрою, – самодовольно заявил Тильдар, примерившись к скрапперу. – И бойцы не нужны, жахну пару раз и все полягут. Сар Чебон за каждую голову обещал по синьке, а глаз у менянаметанный, не промахнусь. Зря они здесь решили нападать, даже укрыться негде. Еще и предупредили.

– Потому и идут сюда, – буркнул Брак, оглаживая рукой ствол орудия. – Иначе ты картечью мирных людей посечешь на островную солянку. Не совестно в своих лупить будет? Бандиты за щитами переждут, а зевак накроет.

– Ну так люди там, – махнул рукой в сторону реки стражник, – А здесь нет, только бандиты будут. Говорю же, зря. Еще бадангу бы собрать, но не успеем уже.

– Да я и не сумею, – признался калека, задирая голову. – А этих, с Раготаром, ты за людей не считаешь? Сам же говорил, половина из местных. Их на солянку можно?

Серая однообразная хмарь, ватным одеялом укутавшая небо, за последние полчаса успела обзавестись десятком рваных дыр, сквозь которые сверкало ослепительно-голубым. Откуда-то снизу, от храма, раздался звонкий металлический удар, отмеривший час до полудня.

– Тут останусь, – сказал помрачневший Тильдар, не ответив на вопрос. – Все равно мне внизу делать нечего. Снаряжу тут все…

– Не замерзни, – посоветовал ему Брак, откидывая крышку люка. – Если эйр перестанет поступать, не пугайся, это ненадолго. Надо остудить эйносы в подвале.

Стражник рассеянно кивнул, погруженный в собственные мысли. Лишь испуганно вздрогнул, когда звонко, словно хлопок ручного жахателя, лязгнула крышка люка, оставив его одного на расчищенной от снега крыше.

– Да какой в этом смысл? – ярился Сонатар, перекрикивая многоголосый гомон. – Давим картечью, потом просто добиваем врукопашную.

– Ты не у себя в Республике, северянин, – процедил Колфер по прозвищу Лесная Гнида, пытаясь при тусклом сиянии фонарика заправить банку в жахатель. – Это не челядь в провинциях усмирять, здесь умеют строить щиты и не понаслышке знают, что такое скраппер. Они не пойдут всей толпой без прикрытия, обязательно жди подлянку. Да где уже этот шаргов свет?

– Скоро будет, – заверил его Брак. – Дайте эйносам остыть, они неделю не отдыхали.

– Зверинец не вымерзнет? Дочери расстроятся.

– Сар Чебон, ты бы лучше окна здесь прорезал и застеклил, чем зверье разводить. Сидим, как плесень, в темноте и холоде, – поправил сползшие гогглы Веден, капитан “Сирени”. – Не померзнут они, не успеют. Парень дело говорит, лучше сейчас без света и тепла, чем потом без скрапперов и огнеметателей.

– Спокойно, спокойно, друзья! – прогудел Раскон, обвиняюще направив на спорщиков наполовину обглоданную ножку рапа. – Все нервничают, но это не повод ссориться. Враг хитер и коварен, он только этого и ждет.

Фальдиец закинул в камин охапку дров, взглянул на часы, где за стеклом истаивал оранжевый ободок, и постучал по столу перстнем.

– Двадцать минут до полудня.

Вернувшись с крыши, Брак застал в знакомой обеденной зале нездоровую суету. Раскон еще не вернулся, а заметно нервничающий Сонатар поочередно обнимал дочерей и жену, убеждая их спуститься на несколько часов в подвал. Там была оборудована безопасная комната с крепкой дверью и, наверняка, особо тайным ходом куда-нибудь к лесу, о котором в поселке знал каждый второй. Аливерта тихо всхлипывала и заламывала руки, дочери проявляли эмоции куда сильнее, не понимая толком, что происходит и куда их тащат. Северянин деликатно подталкивал их к лестнице, ведущей вниз и вполголоса ругался.

Каролдис, поминутно выходящий на улицу и успевший натащить в зал здоровенную лужу грязи, что-то тихо втолковывал трем вооруженным стражникам, указывая то на дверь, то на лестницу. Вид все четверо имели воинственный донельзя, и это громче любых слов доказывало, что страшно им до шарговых подмышек. Жерданов не было видно, а Брак сидел тихо и в разговор не влезал, отстраненно крутя в пальцах пару металлических шариков. Давешний служка с крыши сменил лопату на поднос и торопливо убирал со стола остатки трапезы.

А затем в зал ввалился безмерно довольный собой Раскон, разогнавший великолепием своих усов повисшее в воздухе напряжение, и все закрутилось. Фальдиец умудрился привести с собой целых пятнадцать бойцов – едва ли не всех, кого могли выделить капитаны стоящих у пристани горж. И сами капитаны тоже явились, правда, всего двое. Командующий величественным “Архуласом” Джанко Сивлер, метко прозванный своей командой “Быстроногим”, лично явиться не смог, но по уважительной причине. Его колени давно разъедала какая-то мерзкая болячка, подцепленная на юге, и свое судно он покидал редко. Зато вояк он предоставил больше всех – семерых разношерстных, косматых бородачей, навешавших на себя такое количество брони и оружия, что даже Жерданы на их фоне выглядели несолидно.

В просторной комнате сразу стало тесно. Бойцы разбрелись по углам, побросав на пол гремящую амуницию, затребовали у служки пива и больше в разговор не влезали. Даже между собой все четыре группы толком не общались, явно предпочитая компанию товарищей по плоту. К скучающим Жерданам присоединился затянутый в бинты Везим, умудрившийся где-то изгваздаться смолой и отличавшийся от шарка лишь тем, что мирно сидел в углу и пил пиво, а не пытался выгрызть кому-нибудь печень. Все остальное, от внешнего вида охотника до удушливого запаха прелой мертвечины, соответствовало.

Стол, за котором еще недавно велись ожесточенные торговые переговоры, стал центром не менее ожесточенного военного совета. Получив пятнадцать бойцов, к тому же с несомненным боевым опытом, защитники дома воспряли духом. Вернувшийся из подвала Сонатар по-хозяйски оглядел свое новое войско и немедленно принялся раздавать команды. Капитаны взъерепенились, фальдиец уперся, Каролдис ушел курить на крыльцо, а в зале надолго воцарился бардак. Шумный, склочный и бестолковый.

– Платят здесь мне, поэтому делаем по-моему, – прогудел Раскон, когда за столом слегка поутихли, а до намеченного времени осталось не больше пятнадцати минут. – Главное для нас это не допустить их за кольцо стен. Подпустим поближе, дадим бой у ворот. Сверху прикроют скрапперы, снизу огнеметатели, будут отгонять шарков. У нас стены, нас больше, мы выше, ворота им не взять. Последнее, что нам нужно – это мертвецы, разбредающиеся по дому и поселку. Будем бить наверняка и сразу добивать.

– Плачу здесь я, – буркнул Сонатар. – Избавимся от Раготара, остальные разбегутся. Я дал указания, и если он будет настолько глуп, что подставится под скраппер – мои люди на крыше этой возможностью воспользуются. Держите ворота, чтобы ни одна тварь не попала в дом, за это вам и платят. Но решающая роль в битве всегда за тяжелым оружием. Пара горстей картечи, и вся эта толпа разбежится.

Фальдиец гмыкнул, но промолчал. Дрова в камине задорно трещали.

– Эйносы остыли? – обратился к Браку начальник охраны.

Тот незаметно взглянул на Раскона и, дождавшись едва заметного кивка, ответил утвердительно. Начал было подниматься, но был остановлен взмахом руки.

– Сам разбужу. Готовьтесь, времени нет.

– А если этот Раготар не явится? – ехидно спросил Колфер, проводив Каролдиса долгим взглядом, – Будем здесь до вечера сидеть? До завтра? Вся наша разведка это шаргова записка и слепая уверенность в его слове.

– Некоторые свое слово держат, в отличие от тебя, – зевнул Веден. – Не явится сегодня, замерзнет завтра. Тебе и так чересчур щедро платят за пару часов пустяковой работы.

– Я бы попытался захватить горжи, – подал голос кто-то из бойцов с “Архуласа”, – Там нет почти никого. А потом сбежать отсюда со всем грузом, пока мы ждем неизвестно чего.

– Цыц.

– Исключено.

– Хер они добудятся до “Гниды”, моя девчка слушается только меня.

Мысль, тем не менее, вызвала среди присутствующих ажиотаж. Бойцы заголосили, Сонатар начал что-то обеспокоенно спрашивать, Раскон успокаивающе гудел, а Жердан Младший с помощью братьев пытался незаметно отодрать со стены здоровенный топор с полукруглым лезвием, на который он положил глаз с самого утра.

Очередной виток назревающего скандала прервал забежавший в двери стражник. Он отдышался, поправил сползший на нос шлем и сипло выдохнул: “Идут!”

Бойцы повскакивали с мест, спешно разбирая оружие, и ломанулись по своим постам, едва не вынеся дверь. Брак не остался в стороне и, покрепче сжав в руке капитанский жахатель, похромал на улицу. Последним помещение покинул грозно хмурящий рыжие брови Сонатар, вооруженный длинной, изукрашенной резьбой кровопуткой с вычурным прицелом.

В осиротевшей трапезной зале настало долгожданное спокойствие. На часах истаяли последние искры оранжевого, и застекленное окошко целиком разгорелось солнечно-желтым. Тишину нарушал лишь треск дров в камине и сдавленная ругань со стороны подвала, а потому грохот рухнувшего со стены топора, оставившего на лакированном полу светлую зарубку, прозвучал особенно громко. И даже слегка зловеще.

На площадь перед храмом стекались люди. Полуденная звонница запаздывала, но у лесовиков свои способы определять время. На бандитов они не были похожи – обычные зеваки, напялившие по случаю холодов безразмерные мохнатые шубы, теплые плащи и куртки. Оружия не было видно, руки напоказ пустые, но что там спрятано под одеждой – поди угадай. Собирались кучками, жались с краев, предусмотрительно избегая открытого пространства перед приземистой каменной коробкой тогвианского святилища. Расстояние до поместья небольшое, и ствол тяжелого скраппера отсюда было прекрасно видно.

– Да тут полгорода, – сквозь зубы ругнулся Сонатар, разглядывая площадь через окуляр на кровопутке. – Это не они! Куда вы лезете под картечницу, идиоты!

– Гхм. Ты же не думал, что простые горожане пропустят такое незабываемое зрелище? – насмешливо спросил Раскон, дымя трубкой. – Больше всего на свете люди любят наблюдать за казнями, чужими семейными разборками и войной. У тебя здесь два из трех, а то и все три. Погода замечательная, солнышко выглянуло, интересное намечается. Не переживай, вмешиваться в твою войну они не станут. Разбегутся.

Северянин грязно выматерился и вновь прильнул к окуляру.

Командующие обороной собрались на крохотной вытянутой площадке, козырьком нависшей над воротами. Отсюда открывался замечательный вид на город, немилосердно дуло и стояла пара огнеметалок. Двое стражников сноровисто готовили их к использованию, заливая в горловины баков едко пахнущую жидкость из канистр и разогревая подмерзшие станины – эйр из дома все еще не поступал и нагреватели пока спали.

Кроме северянина, фальдийца и стражников, на площадке курили Колфер, Веден и оставшийся безымянным одноглазый громила с “Архуласа”. Они вяло обменивались оскорблениями и изредка выкрикивали команды суетящимся во дворе бойцам. Те спешно сооружали невысокие баррикады, а из распахнутых дверей пристройки служки неторопливо выкатывали самую настоящую таргу – маленькую, двухместную, но вполне способную огрызаться торчащим из открытого прицепа скраппером. То ли Сонатар любил поохотиться с колес, то ли просто достал по случаю, но транспорт смотрелся на заснеженном дворе как джорк в лесу – глупо и бестолково.

– Баданга на крыше, тарга, – хмыкнул Брак, с любопытством разглядывая несуразную машинку, движок которой упорно отказывался просыпаться, – И нихера не работает. Ваш главный ведет себя как молодой, глупый драк. Тащит в логово блестяшки, не понимая, зачем они нужны. Что еще у него припрятано? Нелетающий цеп? Тонущая в снегу горжа?

– Попридержи язык, – свел брови стражник, ворочая тяжелое бревно. – Иди помогай, если умеешь.

Движок тарги чихнул и снова затих.

– Куда мне, – улыбнулся механик, доставая из сумки флягу с вуршем, – Я лучше тут постою, посмотрю.

– Вот и стой.

Брак отхлебнул горячего напитка и привалился плечом к створке ворот.

Посмотреть было на что. Толпа за площадью продолжала собираться, но главного виновника торжества до сих пор не было видно. Зато, наконец, явились его бойцы. Сперва медленно, со слышным даже отсюда скрипом распахнулись ворота внешней стены Шалариса, и сквозь широкий проем, нестройно чеканя шаг, потянулись вооруженные люди. Двойка, вторая, третья… Первые бандиты уже успели ступить на площадку и начать выстраиваться в кривоватое подобие шеренги, а новые все продолжали прибывать. Снаружи зашли почти три десятка, прежде чем людской поток иссяк. Площадь ощетинилась копьями и стволами.

– Их больше двадцати, – заметил Раскон, поправляя темные очки. Солнце нашло себе особенно широкую прореху в облаках и обрушилось на городок потоками давно припасенного тепла и слепящего света.

– Щитов нет, – широко улыбнулся Сонатар. – Плевать, сколько их.

Однако, на этом все не закончилось. Из дверей кабака у реки, вызывающе красневшего крышей на фоне окружающей грязи и снега, появилась вторая группа. Значительно меньшая, всего человек семь, но даже отсюда были видны тусклые отблески на прикрытых мехом кирасах и плотно набитые банками перевязи. К врагу пожаловало подкрепление из серьезных бойцов.

– А это… – выругался северянин. – Какого…

– Они что, все это время просто сидели в кабаке? – хохотнул Колфер, – Твои стражники прочесали все окрестные канавы и болота, но не додумались заглянуть в шаргов кабак? Да распоследнему джорку известно, что ублюдки слетаются на пиво и жратву, как мухи на дерьмо.

– Предпочитаю не разбираться в ублюдках, дерьме и мухах, – процедил северянин, утирая лоб. Выбивающиеся из под меховой шапки волосы слиплись от пота в неопрятные рыжие сосульки.

– Это твой шанс просветиться.

– С такими силами они давно бы снесли охрану, – подкрутил гогглы Веден, приближая картинку. Линзы на солнце окрасились в непроницаемо-черный. – О, этого я знаю. Маракс, наемник не из последних. По слухам, из кочевников. Любит маленьких девочек и резать уши. Пить, правда, не умеет совершенно. Однажды надрался так сильно, что попытался влезть на городскую стену, цепляясь одними губами…

– Ему удалось?

– Когда он успел собрать столько людей? – Сонатар при упоминании об увлечениях наемника заметно побледнел и оглянулся на дом. – Да где этот ублюдок?

Семерка бандитов тем временем добралась до храма. Тяжело вооруженные бойцы заняли места по периметру площади, благоразумно держась подальше от собравшейся в центре толпы.

– Не уверен, что мы сдержим шарков, если начнется бой, – пыхнул трубкой Раскон и принялся стягивать перстни с пальцев.

– Что-то их больно дохера, – кивнул Колфер. – Кровищи будет… Зря я согласился.

– Вон он! – проорали с крыши.

Двери храма распахнулись, и на испаханную ногами площадь ступил человек в серой тогвианской рясе. Он откинул с лица капюшон, сверкнув на солнце густой рыжей шевелюрой, огладил бороду и саданул молотком по висящей рядом со входом железке. Над городом поплыл высокий, протяжный звон. Раготар отбросил молоток, с издевкой поклонился в сторону дома и принялся избавляться от неудобного облачения.

– И давно у вас новый священник? – хмыкнул капитан “Гниды”. – А старый куда делся? Говорил мне батя, не доверяй святошам.

– Сука! – лязгнул Сонатар, теряя остатки самообладания. – Эй, на крыше! Глушите его! Ка-а-артечь!

– Эйра до сих пор нет! – приглушенно донеслось в ответ. Над парапетом мелькнула и тут же исчезла голова в блестящем шлеме.

– Успокойся, – приобнял раскрасневшегося северянина Раскон и указал на размахивающего белой тряпкой самозванца, увлеченно вещающего пестрой толпе, – Хотел бы он напасть, давно бы напал. Это выглядит, как приглашение к переговорам.

– Никаких переговоров, – рыкнул Сонатар, сбрасывая руку фальдийца и поворачиваясь к дому. – Каролдис! Где шаргов Каролдис, чтоб его гразги пожрали? И где этот трижды проклятый эйр?

Словно в ответ на его слова, двустворчатые двери поместья распахнулись и во двор, шатаясь, вывалился начальник стражи Шалариса. Не удержавшись на скользких ступеньках, он упал лицом вперед на брусчатку, выставив на всеобщее обозрение окровавленный затылок. Начал было подниматься, и даже крикнул что-то невнятное…

Из глубины дома серой, перебинтованной тенью проявился Везим.

– Крепкая голова, – виновато развел руками охотник, и обрушил вниз короткую, окровавленную дубинку.

Все произошло очень быстро. Растерянные стражники едва начали вскидывать оружие, а по ним уже будто проехался своим траком незримый для смертных Попутчик. Мелькали приклады, звонко сминая шлемы, умело заламывались за спину руки, летели со стены на камни так ничего и не успевшие понять наводчики огнеметателей, умело сброшенные вниз неожиданными ударами. До сих пор не сумевшие разбудить таргу служки жались спинами к машине, со страхом глядя в темные стволы жахателей.

Брак, вместе с незнакомым бойцом с “Сирени”, спешно закрыли створки ворот, отсекая происходящее внутри стен от излишне любопытных глаз. Из под одежды горжеводов появлялись длинные веревки, которыми сноровисто связывались конечности, раздирались на кляпы тряпки… За каких то пару минут охрана поместья прекратила свое существование, превратившись в мычащих, дергающихся в снежной грязи гусениц. Вскоре к ним присоединились слуги, а внутрь дома осторожно пошли Жерданы, держа оружие наизготовку..

– Боюсь, что тебе все-таки придется вступить в переговоры, – миролюбиво прогудел Раскон, не сводя глаз с красного от ярости северянина. – Ты ведь не хочешь, чтобы шарки сожрали твой поселок?

Тот скосил глаза вниз, где у самого горла блестело бритвенно-острое лезвие сабли, и кивнул.

– Раскон, вязать его? – спросил что-то жующий Колфер, поигрывая веревкой. Веден невозмутимо раскуривал трубку.

– Сонатар, друг мой, тебя вязать? – доверительно прошептал фальдиец, наклонившись к самому уху северянина.

Ноздри хозяина Шалариса раздулись, но он вновь промолчал. Из глубин дома раздались звуки ожесточенной схватки, гулко бухнул жахатель, выбросив из окон второго этажа сноп стеклянных осколков, искристыми льдинками усыпавших двор и собравшихся там бойцов, после чего все стихло. Со стороны зверинца орали потревоженные птицы.

Во дворе все успокоилось. Пленников деловито оттаскивали в пристройку, оставляя на серых камнях длинные дорожки из грязи и, кое-где, крови. С крыши, откуда прекрасно было видно происходящее, и куда не допустили горжеводов, слышалась приглушенная ругань, какой-то металлический лязг и глухие удары в крышку люка.

– Моя рука устает, – поднял голову Раскон. Темные очки блеснули на солнце.

– Тебе этого не простят, – процедил Сонатар, не делая, однако, попыток двинуться. Взгляд его метался то на крышу, то на саблю, то на темнеющий проем, ведущий в глубины дома.

– Если бы ты принял предложение Союза и не сидел на своих плетенках, словно летрийский купец на скорлупках, тогда да. Не простили бы, – кивнул фальдиец, – Сколько их было, этих предложений? Пять? Семь? Но ты же упрямый. Вольный город, свободный Шаларис, который ты, тем не менее, назвал своим именем. Воплощенная гордыня, памятник самому себе, возведенный в глуши из пропитанной химией соломы. Но есть ли на западе хоть кто-то, кто по-настоящему встанет за тебя с оружием в руках? Или будет мстить?

Грохот ударов в люк продолжался. На крыше внезапно что-то застучало, закашлялось. Небольшой движок, а это несомненно был он, загудел, набирая обороты. Его одинокое пение вдруг дополнилось тонким пересвистом компрессора, а после – басовитым скрипом металла. Ствол скраппера, до того направленный в сторону храма, уверенно пошел вниз, направляя свое жерло во двор.

– Никому не двигаться! – прокричал срывающийся, молодой голос.

– Опустил саблю, урод!

– Гразгова блевота… А мне про запасной движок не сказал, – вполголоса пробормотал Брак, с трудом карабкаясь на стену. – Про своего шаргового батю рассказал, про свои гразговы болячки рассказал, про блеванного Чесотку рассказал, а про движок и компрессор не сказал.

– Тильдар, да? – услышал его слова Сонатар и внезапно улыбнулся, – Что, Раскон, не все вокруг готовы ради тебя предавать? Есть здесь те, кто готов встать за меня.

Фальдиец бросил быстрый взгляд на механика. Тот кивнул. Воспрявший духом северянин этого не заметил. Лязг его голоса становился все громче, словно набирал ход тяжелый скиммер.

– Я знаю, что ты за прибыль продашь родного сына. Сколько ты готовил это все? Месяц? Год? Два? С тех пор, как я в первый раз тебе отказал? Я знаю, что ты собираешься сделать. У тебя есть один, крохотный шанс преуспеть, и если он провалится – на тебя объявят охоту по всему Западу. Ни один город не откроет перед тобой свою гавань, ты сдохнешь так же, как жил, в усыпанной золотом отхожей яме. – Сонатар облизнул губы. По его лбу катились крупные капли пота. – У меня тоже теперь есть шанс. И он куда весомее твоего.

– Убьешь нас обоих? – с острым интересом взглянул на него фальдиец.

Северянин вдруг вскинул голову и зычно вскричал:

– Раготара! Глуши Раготара! Ка-а-ар…

От короткого удара кастетом в бок Сонатар поперхнулся и сложился, чудом не напоровшись горлом на саблю. Едва успевший отвести клинок Раскон укоризненно посмотрел на Колфера и жестом остановил занесенную для второго удара руку.

А заходящийся кашлем, скрученный болью северянин, глаза которого горели торжеством, нашел в себе силы вывернуть голову и посмотреть на крышу – туда, где со скрипом шел вверх короткий, толстый ствол. Он поднимался все выше, пока не уставился прямо на площадь перед храмом Святого Тогвия. На собравшуюся толпу. На наемников. На кричащих от ужаса бандитов. И на самозванца Раготара, который, раскинув руки и гордо вскинув подбородок, стоял ближе всех, по прежнему сжимая в кулаке белый платок. Будто пытался защитить своим телом собравшихся за ним перепуганных людей.

Брак невольно зажмурился и вжал голову в плечи.

Грохот тяжелого скраппера и синюю вспышку трудно с чем либо спутать. Собравшиеся во дворе горжеводы были опытными бойцами, поэтому присели одновременно, словно по команде умелого командира. Хотя, справедливости ради, тяжелое орудие над твоей головой само по себе великолепно исполняет роль командующего. Правда, знает оно всего лишь одну команду, но подчиняются ей беспрекословно.

Крыша особняка будто взорвалась изнутри. Во все стороны вразнобой брызнула щепа, великанским выдохом ударили вокруг облака подсвеченного синим снега. Край стены просел, ломая хрупкие стекла в оконных проемах, парапет разлетелся в стороны от ударной волны… А на многострадальную таргу, все так же бесцельно торчащую посреди двора, диковинным стальным цветком рухнул разорванный матовый ствол. Следом тяжело обрушились перепачканные красным остатки станины, окончательно добив несчастный транспорт и превратив его в груду перекореженного металла.

Где-то далеко за домом протяжно и испуганно завыли волки. С раскуроченной крыши стекали вниз звенящие ручейки железных шариков из опрокинутых ведер для картечи.

Неверяще глядевший на это Сонатар, лишившийся шапки и всей своей бравады, помотал трясущейся головой и повернулся в сторону площади, где ликовала толпа и стояла неподвижная фигура Раготара.

– Никогда не полагался на шансы, – ковырнул в ухе Раскон и плавным движением задвинул саблю в ножны. – Теперь-то ты готов к переговорам? Готов обнять своего нового сына? Или достанешь из рукава очередную фигурку?

Из дома показались три женских силуэта. Высокий, и два маленьких. Их сопровождал перебинтованный кровавыми тряпками мужчина с топором.

Сонатар Чебон за двадцать лет плакал всего трижды. От горя, когда река забрала его единственного сына и от счастья, когда супруга подарила ему дочерей. Сегодня он заплакал в четвертый раз.

Глава 26

– И что, они это сожрали? – с любопытством спросил Кандар, с влажным хлюпаньем выгрызая мясо из рачьей клешни. – Просто взяли, и сожрали всю эту историю? Без лишних вопросов?

– Еще и добавки попросили, – кивнул Брак, дуя на кружку, – Как же, в кои-то веки счастливый конец. Воссоединение семьи, обретение долгожданного наследника. Драматизм ситуации сложно недооценить. Через год про сегодняшние события будут травить по всему западу, переврав и дополнив до неузнаваемости.

– Гразгова блевота, а я все пропустил, – сокрушенно выдохнул сероглазый.

Механики сидели за столом в пристройке, где до недавнего времени гнила от сырости злополучная тарга. Места в доме, несмотря на его размеры, было мало – уж слишком много людей туда набилось. Из разбитых окон ощутимо тянуло вечерним холодом, с котором не справлялись вновь ожившие нагреватели, и бойцы предпочитали кучковаться там, где теплее и держать оружие под рукой. Не то, чтобы от местных обитателей ожидались всякие глупости – рабов в доме не было, северяне такое вообще не одобряли, а наемным слугам обычно плевать, кто платит жалованье. Но поодиночке все равно никто не ходил.

Брак, закончив с подвалом, с молчаливого согласия Раскона отжал себе мастерскую старого механика для ночевки и отдыха. Хотя на самом деле – для попойки и тихого разграбления, чем они с Кандаром и занимались, к вящему удовольствию обоих.

– Хотя, до такого я бы и не додумался, – указал Кандар на стол. – Как это вообще работает?

– Старый способ кочевников, – Брак повертел в руках железный шарик на веревочке и закинул его обратно к валяющимся в миске собратьям, – Дед научил. Вернемся на “Каргу”, объясню.

– Обязательно. Это подлянка из подлянок, настоящий аристократ среди вариантов сотворить гадость ближнему своему. Видел механика с “Сирени”? Длинный такой, в кожанке? Вот ему первому.

– Толку мало оказалось, – хмыкнул калека. – Разве что Везиму больше времени дало, пока Каролдис пытался все разбудить. Кто же знал, что у них на крыше лишний движок имеется?

Как потом оказалось, наверху был не только движок. Сонатар втихую послал на площадку троих своих бойцов, снабдив их здоровенным ящиком, плотно забитым ягодами. Республиканские ручные бомбы в руках людей, умеющих с ними обращаться, могут натворить немало дел. Например – за пару удачных бросков зачистить двор от столпившихся там врагов. Пока Жерданы ломились в люк, стражники вовсю готовились залить горжеводов синим. Но не успели.

– Хитрая сволочь Раскон, – покачал головой сероглазый. – Какая же он сволочь. Мне вообще ничего не сказал. Я сидел там один, на холоде, нюхая везимовы портянки и тихо охеревая от того, что у вас там происходит. А вы за полдня устроили смену власти, явили чудо и разнесли половину поместья. Кстати, Брак, ты тоже гнида. Мог бы и предупредить. Хотя и я слепой кретин – не признать “Архулас”, пусть и в зимней коробке…

– Да я сам узнал в последний момент, вчера вечером. Сам знаешь рыжего, он никому не доверяет, – калека отхлебнул вурша и блаженно откинулся на кресле, скользя рассеянным взглядом по заставленным механической дребеденью полкам.

– Ну, тебе он, похоже, доверяет, – задумчиво протянул Кандар, пристально глядя в недра кружки с пивом. – А теперь, когда ты явил ему тогвианское чудо…

– Случайно вышло, – поморщился Брак.

– Да мне-то не впаривай эту херню, – хохотнул сероглазый, – Признайся уже, тебя в тот засранный визжиками поселок спустил с небес сам Тогвий, чтобы ты навел шороху в этом болоте и привел всех к процветанию. Четырехпалый Чудотворец, а? Или, подожди… Святой Брак! Покровитель картечи и защитник невинных! Скольких ты там спас?

– Я тебя сейчас ударю, – предупредил калека и стукнул Кандара перемазанным в масле ершиком, – Сперва Жерданы, теперь ты… Даже Везим скалится. Никого я не спас, Раготар успел бы укрыться со своими. Говорю же, красиво вышло, но случайно. Я даже не собирался ломать скраппер, просто злой был. Увидел этот… зверинец, и накрыло. Гразгова блевота, какой больной ублюдок будет вот так держать зверей в клетках? Джорка в клетку…

– Любой достаточно богатый островитянин, – невесело усмехнулся Кандар. – Там такое любят. Можем ночью сходить, по пьяному делу, и всех выпустить на волю. Заодно нагреватели сопрем, их там как говна в Везиме.

– Подохнут.

– Подохнут.

Они молча опорожнили кружки за упокой несчастного зверья. Из дома раздавались голоса, крики и поздравления. Экипажи маленькой расконской флотилии, до этого старательно изображавшие незнакомцев, вовсю отмечали встречу и удачно завершенное дело. Ради такого случая с “Архуласа” даже прикатили на самоходном кресле Джанко Сивлера и тот, успев основательно набраться, наглядно доказывал всему дому, что Быстроногим он прозван не зря. Благо, мягких ковров на первом этаже хватало, поэтому падал он хоть и часто, но без последствий.

Город тоже гулял. Для жителей все завершилось наилучшим образом – на Шаларис снизошло чудо, непреклонный отец от такого потрясения немедленно одумался, вышел из ворот с непокрытой головой и самолично заключил в объятья сына. Потом они, объявив всеобщие гуляния за свой счет, плечом к плечу ушли к поместью. А уж что там происходит за тяжелыми створками ворот… Кому не плевать? Гуляем! Во славу всеобщего любимца Раготара Чебона, да не оскудеет его щедрая мошна! И его отца, конечно же. А кто там морщит лоб и слишком много размышляет – тому еще пива и сладкого вина из хозяйских погребов. Гуляй!

И плевать, что на улицах не видать стражников, а в поместье гуляют вооруженные до зубов чужаки. Сами разберутся, а зима потом все спишет.

– Удивительно, что обошлось без крови, – нарушил молчание Кандар. – Раскон, конечно, сволочь, но провернул все красиво.

– Раскон был готов к крови. Скраппер по толпе, с такого расстояния… Только раззадорить. Вряд ли кого убило, если только случайно, но посекло бы на солянку, – Брак осекся и вновь уставился в кружку. – Тильдар даже шарком не поднялся. И голову до сих пор не нашли. Да и стражники выжили чудом.

– Тильдар, который наводчик? Темно уже искать, да и не будет никто. Кто его просил по толпе глушить? Ублюдок Сонатар? Легко спускать гашетку по приказу, когда тебе ничего не грозит. Их так учат, выполнять и не думать.

– Кого учат? – не понял калека.

– Ну, республиканцев. Левой, Правой, Левой, Правой, са-аблю наголо! Думаешь, Шаркендар таким от хорошей жизни стал? Помнишь его бурчание про гору дерьма, куда все приплывают в конце? Вот это оно и есть.

– Тильдар местный, – возразил Брак. – Твой ровесник, если не младше. Я пытался намекнуть.

– Ну и не забивай голову, – Кандар грохнул кружкой об стол и потянулся за очередным раком. Цапнул своей клешней, вскрыл и принялся жевать. – Ты пытался, он не внял. Жизнь одного недоумка против посеченной скраппером толпы… Что же выбрать?

В дверь постучали. Сквозь приоткрытую дверь внутрь заглянул лохматый служка, из тех, кто смену власти в доме воспринял с должной практичностью и теперь пожинал щедрые плоды своего решения – подвыпившие горжеводы не скупились на щедрые подачки. Или, как называл их многоумный Веден – чаевые. Что, несомненно, звучало куда менее обидно, но сути не меняло.

– Сейчас начнется. – слуга ловко поймал брошенную ему чешуйку, быстро поклонился и скрылся за дверью.

– Этот ящичек я, пожалуй, заберу, – заметил Кандар, пересыпая струйки серебра между пальцев. – Мы заберем. Здесь на синьку, не меньше.

– Если новый владелец дома позволит, – поднялся с кресла Брак. Пошевелил мыском протеза, оперся на трость и потопал к двери. – Идем. Иначе все самое скучное пропустим.

Никакого практического смысла в предстоящем действе не было. Поставить оттиск пальца на документе о признании Раготара своим сыном и законным наследником, даровав ему право носить имя рода Чебонов, а окружающим – обращаться к новому члену дружной семьи с благородной приставкой “Сар”, Сонатар вполне мог не покидая подвала, со связанными руками. Благо, все необходимое давно было собрано, заполнено, заверено печатниками и распирало бока пухлой кожаной папки на столе. Участвовавшим в вероломном нападении горжеводам тоже было плевать на церемонии, но помимо них за столом в обеденной были и другие – гильдейский печатник, кабатчик, тогвианский священник… На сей раз настоящий и до сих пор не затыкающийся о чуде. Людей хватало, поэтому Раскон решил сделать все красиво.

Сонатар сидел с потухшим, безразличным взглядом, и раз за разом прикладывал палец к заботливо подсовываемым печатником металлическим пластинам, не произнося ни слова и не делая попыток увильнуть. Северянин даже изредка улыбался шуткам своего нового сына, улыбался кривой, безжизненной улыбкой, помня о сидящих в подвале жене и дочерях. И о Везиме, который, прихватив с собой бочонок дешевого пива и палку колбасы, вызвался их охранять. А то мало ли, слишком много в доме подвыпивших мужиков, давно не знавших женской ласки… Да и у заключенных внизу стражников могут возникнуть всякие глупые мысли.

Рыжий северянин сжимал зубы, втягивал крупными ноздрями дыхание Тогвия из крохотной колбы с эйром и шлепал пальцем. И пил. А когда пластинки наконец закончились – угрюмо попрощался, пожелал всем хорошего вечера и ушел в подвал, сопровождаемый двумя громилами с “Архуласа”.

– Как думаешь, что с ним будет? – шепотом спросил Кандар, провожая взглядом широкую спину бывшего хозяина поместья.

– За зиму многое может случиться, – так же тихо ответил Брак. – А весной приплывут новые люди, которым плевать будет на то, кто именно дерет с них налоги и раздает ленты.

О судьбе семьи калеке думать не хотелось. Оставалось надеяться на то, что новый хозяин Шалариса будет достаточно благоразумен. И милосерден. И что рядом с ним не будет кого-то вроде безотказного Везима, или практичного Раскона. Что пленники не попробуют сбежать, а их никто не будет пытаться освободить…

Брак залпом опустошил кубок “Горных Слез”, невольно присоединившись к очередным поздравлениям, и смял серебряную посудину в руке. Мял до тех пор, пока от драгоценного сосуда не осталась плоская бляшка. В голове мягко и отупляюще зашумело.

– Сар Раготар Чебон! Я, Колфер, капитан горжи “Лесная Гнида”, хочу выразить свое…

Это тянулось бесконечно. Поздравления, здравницы, подарки. Раготар принимал все с неизменной улыбкой, шутил, щедрой рукой раздавал обещания и вел себя настолько благородно и уверенно, что ни у кого из присутствующих не возникало сомнений – да, именно этот верзила будет заправлять делами в Шаларисе. И очень скоро. Атмосферу всеобщей любви и дружбы портил только шаргов мороз, который, несмотря на горящий камин, упорно полз по ногам, и капающая с потолка вода, успевшая заполнить уже пятое по счету ведро. Для дома день тоже прошел не без последствий.

Отмалчивался только Раскон. Фальдиец мало пил, много курил и пристально изучал собравшихся в зале, подолгу задерживая взгляд на каждом говорящем. Основательно набравшийся Брак сверлил взглядом свой журнал и вертел в пальцах тонкую чернильную палочку.

– Шестая! А я ошибся… – заплетающимся языком пробормотал Кандар, успевший к тому времени насмерть разосраться с механиком “Сирени”, разбить какую-то особо ценную вазу и устроить небольшой переполох в зверинце. Кого-то там он все таки попытался освободить. Или спереть. Последние полчаса сероглазый бил хрупкие глиняные чашки об столешницу и глубокомысленно тупил над осколками.

– Это седьмая.

– Что?

– Седьмая разбитая посудина. А не шестая. – Брак пристально изучил обломки, покрытые глянцевой красной глазурью, и добил, – И все равно это не шедевр. Просто криво разбитая чашка.

– Шедевр это не искусство, а привычка! – важно поднял палец сероглазый. – Вот сегодня… Все это, дом, толпа. Чудо. Р-раз – и в траке новый водитель. Без дерьма и превозмогания, причастные ликуют, радуются и старательно лижут задницу победителю. Посмотри на этого толстяка. Пятый раз поднимается, пятый раз говорит, а его язык становится все более шершавым от усердия. И ему наплевать на шарков, на то, что бывший хозяин сейчас сидит в подвале, плевать на то, что еще днем он обдристал штаны от страха на пороге храма… Шедевр же, все это провернуть?

– Шедевр, – согласно кивнул калека, выводя на бумаге крохотное изображение тогвианского святилища. – А вот это послушай: Трижды он являлся к своему отцу, и трижды получал отказ. И каждый следующий отказ был для него больнее предыдущего. Сперва Сонатар велел высечь упрямца прямо на пороге…

– А для Раскона это… Для рыжего это привычка. – пояснил Кандар, пропустив слова калеки мимо ушей. – И я ошибся. Только подожди, без тупых шуточек.

Брак промолчал, хотя это стоило ему немалых усилий. В голову лезли дурацкие мысли и нетерпеливо приплясывали в очереди, готовые сорваться с языка. Что-то про разбитые чашки и слишком просторный череп.

– Я сказал, что Раскон тебе доверяет, – сероглазый наклонился к самому уху напарника и прошептал. – Я ошибся. Нихера он не доверяет никому. Ни тебе, ни мне. И никому из них.

Он заговорчески улыбнулся и поочередно указал на собравшихся в зале кружкой. На этот раз – желтой. Речь его становилась все более бессвязной.

– Никто из них… Понимаешь, никто. И мы с тобой тоже. А вот он, – Кандар ткнул клешней в сторону довольно скалящегося Раготара, крепко обнимающегося с пухляшом кабатчиком. – Ты про него слышал? Я – нет. И никто из капитанов, никто из экипажей горж, годами работавших с фальдийцем… Никто о нем не знает. Я спрашивал.

– Раскон мог найти его в последний момент, – возразил Брак, со вздохом откладывая журнал. – Или держал где-нибудь в Троеречье, ожидая удачной возможности. Зима, шарки, всеобщий шухер, задницы лесовиков полыхают огнем… Шаларис был обречен еще два месяца назад, когда фальдиец прознал о мертвецах. Он легко посадил бы на местный трон любого, кого захотел. Тебя, например. Обидно, что он выбрал другого на роль своей любимой марионетки?

– Ты ни шарга не разбираешься в лесовиках, Брак, – пьяненько ухмыльнулся сероглазый. – Вот нихерашеньки. Местные царьки, корольки, мэры и главы поселений, бургомистры и старейшины… Одно говно. Как ни называй, суть от этого не поменяется. На своей земле они абсолютные, полноправные владыки, без дозволения которых ты даже задницу почесать не сможешь. И всех это устраивает. Считай, что это один из любимых фальдийцем договоров, только сведенный не в металле, а сразу в головах. Каждый лесоруб, каждый охотник, свинопас или рыбак, все играют по этим правилам. Если ты на своей земле ведешь себя как конченный ублюдок, задираешь подати и гнобишь работяг – на следующий год ты останешься в пустом поселке, повелевать визжиками и глодать кору с иголками. На западе хватает места и молодых поселений, а бригадам наплевать, где рубить гиуры или плющить раковины. Но если уж ты прибыл – будь добр, соблюдай правила игры. И целуй потную властительную задницу.

– К чему ты клонишь? – вздохнул Брак, окончательно потеряв тропинку в чаще словоблудия Кандара, – Задница нового мэра недостаточно потная?

– К тому, что дай этому Раготару зиму – и он пустит корни в Шаларисе. Дай ему лето – и эти корни оплетут весь город. Дай ему год – и выдрать его с насиженного места можно будет только гигатраком. И срать он будет на любые договоренности с Расконом, если они его не устроят. Но фальдиец сажает сюда именно его, хотя наверняка предпочел бы занять теплое местечко сам. Ты же не думаешь, что рыжая сволочь останется в этой дыре на зиму? А значит – доверяет Раготару так, как и не снилось нам с тобой.

– Или держит его за яйца, – пожал плечами Брак.

– Чем?

– Толстыми, потными руками. Какая разница?

Кандар не ответил. Он уронил голову на руки и мирно сопел на останках очередной кружки.

– Сар Раготар Чебон! Я, Раскон Медногривый, капитан горжи “Прекраснейшая и несравненнейшая…”

Из кое-как прикрытой шкурами, узкой вертикальной щели в стене сквозило морозом, прибивая пламя в камине к закопченным камням. Еще недавно увешанные диковинным оружием стены бесстыже оголились и вызывающе топорщились пустыми крючками – новый хозяин запретил открытый грабеж своей новой собственности, но попробуй удержи дорвавшихся до коллекции топоров Жерданов, личным примером запустивших волну случайных падений смертоубийственных железок со стены. С последующим таинственным исчезновением. Сквозняки же, понимать надо.

Людей в обеденной осталось совсем мало. Нажравшиеся халявным угощением местные давно разбрелись, унося с собой изрядно похудевшие кошельки и переполненные обещаниями и заверениями дружбы головы. В стремительно выстужающемся под натиском полуночного холода зале остались лишь самые пьяные и стойкие, но и они постепенно рассасывались по комнатам, выбирая себе место для ночевки подальше от разбитых окон и тарахтящих компрессоров. Пленников не опасались – охраной подвала занимались наемники и самые проверенные бойцы, до зубов вооруженные самым важным для ночного стражника оружием: костями, пивом, лишними чешуйками и накопившимися за лето историями.

А еще в обеденном зале оставались те, кому все еще что-то нужно было от нового правителя Шалариса. Включая трех капитанов маленькой речной флотилии и ее рыжего владельца.

– … ее любви и добродетели…

Брак давно бы последовал примеру Кандара и уполз ночевать в мастерскую, но в зале его накрепко удерживали три вещи: никак не дающаяся рифма к слову “расхерачило”, обжигающе-горячий вурш прямиком из недр местной кладовки… И слова бухого друга, упорно не желающие улетучиваться из головы. Те самые, про доверие.

– …приятно видеть в этот прекрасный… Гхм. В эту чудесную ночь столь благородного…

Брак ведь сам вызвался помочь. Раскон всего лишь спросил, можно ли заставить уснуть скрапперы в большом доме. Сделать это так, чтобы никто до последнего момента не начал ничего подозревать. Не уточняя, когда случится этот самый последний момент. Уже зная теперь, в чем состоял план фальдийца, механик понимал, что тот попросту перестраховался. Дом захватили бы и без помощи калеки, и хотя вовремя взорвавшийся скраппер не дал пролиться лишней крови… Результат все равно был предопределен.

И тем не менее, Брак вызвался помочь. Даже плату заранее не оговорил. Из чистого любопытства, желая своими глазами увидеть то, чему фальдиец учил его последний месяц. А Раскон воспринял его помощь как само собой разумеющееся, не задавая лишних вопросов. Просто кивнул и прогудел: “Делай”. Допустил за стол с Сонатаром, прекрасно зная, что всего пара неосторожных слов – и все покатится к шаргу. Хотя, может быть именно поэтому рыжий не взял с собой более опытного Кандара?

– ...не силен в поздравлениях, да и подарков подходящих случаю у меня нет…

Но плана целиком Брак все равно не знал. Да и вряд ли из присутствующих в доме хоть кто-то был посвящен в него полностью. Держать рот накрепко сведенным и вовремя ударить по голове стоящего рядом стражника – дело нехитрое. От исполнителя не требуется ничего, кроме готовности следовать приказам. Другое дело – сидящий в кресле здоровяк, блаженно щурящийся под густым потоком меда, расточаемым фальдийцем. Он целый месяц торчал в Шаларисе, действуя исключительно на свой страх и риск, всего лишь с горсткой верных людей и наемников… И онсумел взрыхлить, возделать и засадить почву настолько хорошо, что Раскону оставалось лишь подойти и сорвать созревший плод. Это впечатляло.

– На моей родине принято считать, что мальчик становится мужем лишь в тот момент, когда ему вручают первое оружие. Будь то весы, если юноша изберет благородную стезю торговли, или перо, выбери он путь мудрого управляющего. Хорпа в руках музыканта, гогглы механика, компас моряка. Или клинок, если впереди лежит дорога крови, боли и величия. Любой ребенок может пойти в лавку и купить себе инструмент по душе. Но бремя настоящего выбора, того самого первого подарка… Оно всегда лежит на самых близких людях – семье и друзьях. И лишь оно определяет стезю, по которой отправится возмужавший юноша.

Юноша? Услышанное неожиданно царапнуло задумавшегося над страницей Брака, вынуждая его поднять голову и пристальнее взглянуть на Раготара. Благо тот, проникнувшись пафосом и торжественностью речи, соблаговолил подняться из кресла и встать напротив фальдийца, позволяя хорошо себя рассмотреть. Его неизменная белозубая улыбка исчезла с лица, сменившись выражением напряженной сосредоточенности, крепко сжатыми губами и упрямо вскинутым подбородком.

Высокий, на полголовы выше Раскона, новоявленный правитель Шалариса смотрел на поздравителя сверху вниз. Он выглядел практически полной копией запертого в подвале Сонатара – такая же грива волос, густая борода, лохматые усы, кустистые брови. Похожий меховой плащ, одежда, такая же величественная стать, голос и манера разговора. Даже ладони, широкие как лопаты, сейчас сжатые в устрашающего размера кулаки… Когда отец и его новоявленный сын встретились на полпути между храмовой площадью и развороченным поместьем, когда крепко сжимали друг друга в достойных шатуна объятьях, ни у кого не возникло сомнений в том, что они родственники. И Тогвий действительно явил свою волю, остановив бессмысленное кровопролитие.

– Семью ты сегодня уже нашел. И пусть твой отец не может, да и навряд ли когда-либо захочет поздравить тебя, я беру на себя смелость совершить за него то, что позволено у меня на родине немногим.

Брак переводил взгляд с пузатого фальдийца на северянина, и чувствовал, как где-то в груди зарождается и рвется наружу совершенно неуместный здесь смех. Полная копия Сонатара? Еще какая полная.

Волосы у Раготара сияли отчетливой рыжиной. Совсем как у его отца, лишь самую капельку светлее. Добавь чуть солнечного света, хорошенько вымой гриву ядреным островным мылом – и она тускло блеснет темной медью. Фигура мощная, с широкими плечами и гордой осанкой – но приглядись внимательнее и заметишь, как костяные пуговицы жилета с трудом удерживают рвущееся наружу, накрепко стиснутое слоями ткани пузо.

Чем больше Брак глядел на этих двоих, тем веселее ему становилось. Тот самый случай, когда ответ на все вопросы лежит прямо перед тобой, нимало не скрываясь. А ты в своих поисках скрытых от всех смыслов копаешь слишком глубоко. И не замечаешь самого простого и очевидного.

Когда знаешь, куда именно надо смотреть… Брак знал, смотрел и не мог поверить своим глазам. Нос с едва-заметной горбинкой, крупные зубы, короткие, толстые пальцы рук… Сабля на поясе, тщательно укрытый за бородой второй подбородок, слегка оттопыренные, мясистые уши. Даже голос, который хоть и лязгал по-сонатаровски, но приглушенно, будто гудят после удара кувалдой рассерженные стальные опоры в гигатраке.

На фоне пылающего камина стояли отец и сын. Единственный из присутствующих, кому Раскон доверял полностью. Как самому себе.

– Это оружие… Ты не знаешь, и никогда уже не узнаешь человека, которому оно принадлежало, – фальдиец выудил из-под стола длинную деревянную коробку, водрузил ее на стол и откинул крышку. – А я знал его долго. Долго, но, к сожалению, недостаточно. Я готов ежедневно молиться всем богам квадрахи за то, чтобы это… Гхм. Чтобы эта дружба продлилась еще. Секунду, час, день, хоть сколько-нибудь. Но есть вещи, которые не в силах вымолить даже самые умелые жрецы, которые не в силах купить даже самые толстые кошельки.

Раскон вещал медленно, даже торжественно. Чувствовалось, что эти слова он заготовил давно. Извлеченный из коробки клинок старика Шаркендара разбрасывал по стенам блики пламени.

– Он не любил брать в руки эту саблю. На моей памяти, лишь трижды она видела свет, сжимаемая его рукой. И трижды она спасала мне жизнь, когда я ошибался. – фальдиец поднес фигурную гарду к самым глазам и пристально вгляделся в металл, – Выбравший путь клинка отвечает не только за себя, но и за жизни тех, кто последует за ним. За жизни тех, с кем этот клинок придется скрестить. Меч это лишь орудие, бездушный инструмент, направляемый рукой своего владельца против тех, кто его достоин. И все же, я верю что частичка этого человека осталась где-то там, внутри. И что она поможет тебе принять правильное решение и не совершить ошибок. Трижды старый друг платил за мои ошибки чужой кровью, а на четвертый – заплатил своей жизнью. Не запятнай его память, сар Раготар Чебон. Пусть клинок твой обнажается лишь против тех, кто этого заслуживает. Но те, кто заслуживает… Пусть видят, пусть знают, что сжимает его рука настоящего мужчины.

В зале осталось всего шестеро, когда Раскон закончил свою говорить. Мирно дремал Джанко Сивлер, чьи быстрые ноги наконец уронили его в объятия кресла. Спал Колфер по прозвищу Лесная Гнида, спал крепко, убаюканный монотонностью речей и доброй понюшкой забористой дури. Ковырялся в пружинном метателе пьяненький Веден, укрывшийся от мира за толстыми линзами гогглов и не замечающий ничего вокруг.

Раскон и Раготар смотрели друг на друга, связанные одной жизнью, одной тайной, а теперь еще и клинком, чье лезвие до крови сжимали две так похожие друг на друга ладони.

А Брак смотрел на них и торопливо покрывал желтоватую бумагу закорючками. Рисуя крохотную саблю, он в очередной раз поднял глаза к камину и совсем не удивился, встретившись взглядом с фальдийцем.

Но когда тот неожиданно улыбнулся и подмигнул – калека вздрогнул и опустил голову. Внутри у него похолодело.

– Если есть вопросы, задавай сейчас, – добродушно прогудел Раскон, разжигая камин. Раскаленный конец кочерги исходил сизым дымом, уверенно прожигая смолистое полено.

Кабинет Сонатара, теперь уже бывший, от дневных событий почти не пострадал. Сказалось то, что располагался он в дальнем конце дома, совсем рядом со зверинцем, и буйство разогнанного эйра и не менее разогнанных Жерданов до сюда не добралось. Даже окна все уцелели, хотя одно из стекол покрылось ажурной паутиной трещин, едва заметных на фоне морозных узоров.

Раготар, не выпуская из рук саблю, с любопытством ходил по периметру комнаты, разглядывая чучела животных и висящее на стенах оружие.

– Гхм. Если так и будешь молчать, вопросы буду задавать я.

Дрова, наконец, занялись и от камина потянуло теплом. Висящий под потолком ажурный светильник едва-слышно гудел. Фальдиец отложил кочергу, поковырялся с гроздью вентилей на стене, прибавив света в помещении, после чего тяжело опустился в стоящее у широкого стола кресло и выжидательно уставился на механика.

Браку не хотелось отвечать. Спрашивать ему тоже не хотелось. Он вообще предпочел бы ухромать в мастерскую, залиться бутылкой “Горных слез” и уснуть в собственной блевотине до утра, благополучно забыв про все, что видел и слышал этой ночью. И про все, о чем успел надумать.

– Спрашивать можно что угодно?

– Если только это не касается повышения твоего жалованья, – усмехнулся Раскон. – Некоторые границы нельзя переступать.

Раготар хохотнул. Он снял плащ, расстегнул пояс и жилет, с наслаждением вывалив наружу пузо. Пока еще не очень объемное, но явно стремящееся к совершенству. В отсутствие посторонних он расслабился, а с лица сползла намертво сведенная, бездушная улыбка.

– Ты бежал с Фальдии лет десять назад, – полуутвердительно сказал Брак, оттягивая неизбежое. Надеяться сойти за слабоумного в такой компании было чревато. – Спасаясь от этой, Карталейны. Не знаю, что там была за история…

Раскон ободряюще кивнул и жестом велел ему продолжать. Раготар провел пальцем по лезвию сабли и присвистнул, когда на ковер капнула кровь из глубокого пореза.

– Ты сбежал один? – выдохнул Брак. Сунул руку в сумку и невольно зажмурился.

– А я говорил! – хлопнул ладонью по столу фальдиец и расхохотался, – Он просто пьяный, он просто глазеет… С тебя полтонны плетенок и вон тот чудесный заварничек.

– “Карга” не треснет? – нахмурился Раготар, но потом тоже улыбнулся. Уже настоящей, искренней улыбкой. Она будто разом сбросила с его лица десяток лет жизни, обнажив истинный возраст своего хозяина. И раскрыв всем присутствующим то, насколько он еще молод.

– Теперь вы меня убьете и скормите тварям в зверинце, – грустно заключил калека, кивнул на дверь, – Или утопите. Хотя я бы скормил. Сам я точно не пойду, да и не дойду, а тащить меня среди ночи к реке долго, холодно и нудно.

Он стоял боком к фальдийцу и искренне надеялся, что тот не заметит манипуляций с сумкой. В ладони у калеки жались друг к другу железные шарики.

– Еще можно кликнуть Везима, связать тебя и кинуть в подвал, – добавил Раскон, глядя на Брака с искренней симпатией. – Смотри, ни шарга не боится. Никого не напоминает?

– Растреплет же всем, – возразил Раготар, подвигая кресло ближе к камину. – Лучше Маракса, он вопросов лишних не задает.

– Гхм. И не будет, я надеюсь?

– Дай обустроиться, отец. Я сам решу, что с ним делать.

Слово прозвучало. Вполголоса, едва слышно, но Брак сразу понял, что живым ему отсюда не выйти. Хотя, как верно заметил Раскон, страха действительно не было. Последние две недели механик старательно приучал себя сгибать подошву протеза при ходьбе, а это простое действо требовало эйра. Совсем немного, пару вдохов из фляги, что он и проделал в обеденной зале. И сейчас калека чувствовал растворенную в крови синеву.

Простые железные шарики он мог раскалить всего за несколько секунд. Докрасна, до мягкости свежей глины. Широким жестом брось такие снаряды по комнате – и займутся огнем тяжелые шторы, полыхнут книги в шкафах, или даже стены… Да мало ли, что может гореть в деревянном доме, пусть он хоть трижды из огнеупорного гиура. А рядом, под обоями, так удачно тянется медная трубка компрессора. Если ее правильно пережать, то…

Шансов у Брака не было, и он это прекрасно понимал. Но как следует нагадить перед смертью он успеет. Так, чтобы рыжие ублюдки надолго запомнили эту ночь.

Фальдийцы, однако, рубить его саблями на летрийский гуляш не спешили. Раскон так и вовсе достал из-под монументального стола какую-то квадратную бутылку, налил в стакан и задумчиво уставился в камин, а Раготар стянул сапоги и подставил огню пятки. Короткие толстые пальцы едва-заметно шевелились.

– Я сяду? – спросил механик, когда молчание стало невыносимым, а нога заныла.

Раскон кивнул. А затем достал еще пару стаканов.

– Знакомься, Брак. Са-Агодар До-Легиано, мой сын и единственный наследник. Не вздумай произнести это имя за пределами комнаты. Нам это уже не повредит, а вот тебе точно не захочется познакомиться с руками фальдийских дознавателей. – Раскон покатал напиток в стакане и невесело улыбнулся, – Аго, это Брак Четырехпалый, сирота из вольных торговцев. Механик, сказитель, цеповод, чудотворец и лжец. Имя почти наверняка выдуманное, история зияет дырами размером с Зеркальный Котел, к тому же он наверняка родом из степных кочевников.

Раготар, а точнее, Агодар, повернулся в кресле и протянул ладонь. Брак ее осторожно пожал свободной от шариков рукой, до сих пор не понимая, зачем это все нужно. Даже слова фальдийца о кочевниках его не напрягли – Раскон бросил их с такой непринужденностью и уверенностью, словно ему плевать.

– А еще он встречался с Оршагом, так что… Сам понимаешь.

Глаза Агодара округлились и он совершенно по-новому взглянул на калеку. С пристальным, даже болезненным интересом.

– Откуда? – выдавил из себя Брак.

– Расспросил кого надо в той помойке, где я тебя нашел, – довольный произведенным эффектом, Раскон залпом опустошил стакан и потянулся за бутылкой, – Ты показывал… Гхм. Карточку местному управляющему. Как его… Патар? Петар?

– Пунтар.

– Именно. Он запомнил любопытное название, рассказал мне. Она у тебя с собой? А то я не был уверен до конца.

Брак, как завороженный, отцепил протез, покопался внутри, выудив бумажный прямоугольник с глубоким тиснением. Заколка Симы больно уколола палец.

– “Торговый дом Окончательный Расчет”, – продекламировал фальдиец, поднеся визитку поближе к огню. – А я уже надеялся, что никогда о нем больше не услышу.

Он передал карточку сыну и откинулся в кресле. Агодар с жадным любопытством вперился глазами в бумажный прямоугольник.

– Кто он? – спросил Брак первое, что пришло в голову. Торговец на черном траке успел основательно выветриться у него из головы, но окончательно забыть про него было попросту невозможно. Слишком много болезненной мути поднимали в голове эти воспоминания. И слишком много вопросов.

– Только Четверым известно, – развел руками фальдиец. – Даже если бы я знал, чем бы ты отплатил за ответ на этот вопрос? Слепец накрепко держит всех, кому не повезло с ним встретиться.

– Слепец? – изумился Брак.

Раскон совершенно точно встречался с Оршагом, сомнений в этом не было – слова про плату за ответы рыжий явно произнес не просто так. Но слепец? Калека собственными глазами видел, как торговец ловко управляет тяжелым траком и читает книги.

– Ты же видел его очки? Не мог не видеть, он почти никогда с ними не расстается, – Раскон ополовинил очередной стакан и тихо рассмеялся, – Здесь, на Гардаше, встретить их – большая редкость. Но если ты рос в доминионах, то узнал бы эти очки без труда. Вместо стекол в них вставляют линзы из полированного обсидиана. Вулканического камня, если ты знаешь, что такое вулканы.

– До сих пор не возьму в толк, зачем, – подал голос Агодар. – Это как кричать на весь город о том, что ты незрячий и увечный. А они даже, вроде как, гордятся.

– Сквозь них нельзя видеть? – уточнил Брак. – Вообще ничего?

Фальдиец кивнул.

– Поэтому мы с сыном зовем его Слепцом. И не только мы. На архипелаге ходит множество историй. Таких, о которых вполголоса судачат в темных углах портовых таверн…

– Отец, не нагнетай. Не то время, не то место.

За стеной, как по команде, завыли волки. Им вторила какая-то мелкая, визгливая зверушка. Может быть тот самый птекр из далекой Талензы. Раскон поежился.

– Там, где промелькнул Оршаг, обязательно начинается что-нибудь плохое. Вернее, сначала происходит что-то плохое, а затем появляется он. И уже после его появления начинается такая лютая срань…

– Гхм. Следи за языком.

– А общаться с лесовиками ты за меня будешь? – с иронией спросил Агодар, – Досточтимые граждане Шалариса, пожалуйте в полдень сего дня на храмовую площадь, дабы расплескало вас по свежевыпавшему снегу. Клянусь честью моих предков, что никто из вас не пострадает. Или пострадает, но не слишком сильно и за правое дело. А буде появятся у вас сомнения в правоте моих притязаний и миролюбии благородного правителя окрестных земель, то пусть ласкающая взор округлость этого скромного кошеля послужит…

– Не паясничай.

Раскон вновь зарылся в ящики стола, чем-то там шурша и перекладывая. Наконец на свет появился объемистый бумажный сверток, перевязанный легкомысленной голубой ленточкой. Фальдиец закопался внутрь и чем-то смачно захрустел. Агодар наконец выпустил саблю из рук, прислонив ее к стене, и принялся сосать порезанный палец.

Обстановка в комнате как-то сразу потеплела, стала по-домашнему уютной. В окно с любопытством заглянул Правый, заметно добавив света, а взбудораженные волками обитатели зоопарка притихли.

– А где вы встретились с Оршагом? – спросил Брак. Он все еще сидел, как на иголках, а вспотевшая рука по-прежнему сжимала горсть шариков, но любопытство пересилило. Да и не похоже было, что его собираются убивать. Раз фальдийцы сами подняли эту тему, значит им есть, что сказать.

– Я расскажу, – Раскон утер крошки с усов и вновь полез рукой в кулек, – А ты взамен согласишься выслушать и… Гхм. Обдумать мое предложение. Не обязательно принять.

– У меня есть выбор? – уточнил механик.

Ночные посиделки явно свернули куда-то не туда, но направление угадать не получалось. Слишком сложно для банального избавления от излишне догадливого свидетеля, да и собеседник этим двоим не нужен – у них уж точно найдутся темы для разговора.

– Если ты про то, выйдешь ли отсюда живым, то да. Независимо от своего решения. – ответил Агодар, морщась от громогласного хруста. – Мы тут просто… любопытствуем. Ты отнюдь не первый, кто умеет наблюдать и делать выводы. Веден наверняка догадывается, Сонатар теперь тоже… Отец, хватит жрать. Что у тебя там?

– Лиорфкие пряники. С пафтилой.

Агодар вскинулся и потянулся рукой к свертку. Раскон отодвинулся подальше, не прекращая жевать и прикрыл добычу рукавом.

– Дай! Теперь это мои пряники. Захвати себе лиорскую факторию и объедай всех там.

– Я, пожалуй, пойду спать. – вполголоса сказал Брак, приподнимаясь с кресла.

Он очень остро почувствовал, что этой комнате не нужен третий. Какой бы скользкой сволочью не был Раскон, сколько бы крови не было на его руках… Сейчас, в чужом доме, за чужим рабочим столом, умело отражая нападение коварного врага кульком со сладостями, пыхтел и дурачился счастливый рыжий толстяк. Отец, безумно соскучившийся по сыну.

А еще Брак не хотел продолжения разговора об Оршаге. Любопытство обжигало, вопросы рвались наружу, но… Торден когда-то давно, еще в прошлой жизни, посоветовал ему бежать не оглядываясь. Бежать, как только в воздухе запахнет странным, тем, что ты не понимаешь и не можешь даже осознать. От истории про зрячего слепца как раз веяло чем-то этаким, от чего волосы на загривке непроизвольно поднимались. Сразу вспомнились все непонятности, сопутствовавшие появлению вольника, его манера говорить полузагадками и нездоровая страсть к соблюдению договоров… Ну его нахер.

Совет канторца уже однажды спас Браку жизнь и он всерьез собирался воспользоваться им во второй раз. Но ему не позволили.

– Сиди, – прогудел прерывисто сопящий фальдиец, горестно глядя на остатки кулька и рассыпанные по столу сладости. – И хватит мусолить железки, лови!

Брак непроизвольно разжал руку и едва успел выхватить из воздуха летящий предмет. Им оказался каменной твердости пряник. С ладонь размером, покрытый полупрозрачной сиреневой глазурью и украшенный незатейливым изображением улыбающейся рожицы. По полу с грохотом покатились шарики.

– В подвале рядом с нашим домом была лиорская пекарня, – прогудел Раскон. – Клочок земли в верхних кварталах Легиано стоит дороже, чем весь этот городок, поэтому места там почти не было. Витрина, пара стульев… Огромная каменная печь. Хозяйка, забыл как ее звали, не признавала эйносы и предпочитала выпекать свои шедевры по-старинке, на огне. Умная женщина. Доми всегда ищут новые способы позвенеть серебром, выделиться… У нее никогда не было отбоя от клиентов, готовых давать три цены за необычную выпечку. Лишь бы она была не такой, как у остальных. Пряники, крендельки, медовые улитки, жевательные фруктовые гразжики…

– Печенье, – мечтательно добавил Агодар, срезая ножом стружку с глазури. – Шарговски вкусное лимонное печенье с посыпкой.

Брак слушал молча, усиленно работая зубами. Пряник оказался твердым, как сушеная люторожина, и слишком уж сладким. Но вкусным.

– Печенье, – кивнул Раскон. – Шарговски вкусное печенье. Это было последним, что мы с сыном ели в Легиано. Сидели в темноте, грязные, голодные, перепуганные, и грызли это шаргово печенье. День за днем. Над нами были горы битого камня и глины, в углу лежало тело хозяйки, а изрытую бомбами мостовую топтали сапоги людей, ищущих нашей смерти. Мы давились этим проклятым печеньем и молились Четверым за то, чтобы нам послали глоток воды или легкую смерть.

– Что произошло? – спросил Брак. Он никогда еще не видел Раскона таким словоохотливым. И печальным.

– Ты же собираешь истории? – поднял бровь фальдиец, – Вот и разузнай. От меня ты ее не услышишь. Скажу лишь, что кровные узы для некоторых значат куда меньше, чем сладкие лживые слова и смазливая мордашка.

Он повертел в руке очередной пряник и потянулся за бутылкой.

– Мы молили богов о воде, но вместо этого явился Оршаг. Как оказалось, под полом в углу подвала был заколоченный слив, достаточно широкий, чтобы сквозь него пролез человек. Там раньше была баня, или вроде того, а хозяйка не собиралась платить лишних податей за… Неважно. Вел этот слив прямиком в канализацию. Ты знаешь, что это такое?

Брак помотал головой, хотя он знал. Но зачем ломать другим историю?

– Не имеет значения. Просто представь самое зловонное, узкое и отвратительное место в мире, а затем засели его гразгами и крысами. Мы не задавали лишних вопросов, он вообще почти ничего не говорил. До тех самых пор, пока мы не выбрались наружу в припортовых районах. Чудесное, поистине чудесное спасение.

Калека машинально кивнул. Его собственная история отличалась от рассказа фальдийца куда меньше, чем хотелось бы. Пристально наблюдавший за ним Раскон удовлетворенно кивнул и продолжил.

– Там, в пропахшей рыбой подворотне мы и заключили договор. Он тайком провел нас на борт своего стрейба, поднял его в воздух и за четыре дня доставил на Гардаш, к восточному побережью Вольных Земель и ни шагом дальше. Наверняка мог и быстрее долететь, но тогда пришлось бы проторчать на берегу целые сутки. Не поверишь, но он просто хотел красиво свалить в закат и готов был ради этого терпеть наше общество.

– Ему это удалось, – встрял Агодар. – И вытерпеть, и свалить красиво.

– Черный? – уточнил калека. – Его стрейб.

– Скорее, серый и грязный. Но да, – кивнул Раскон. – Больше мы его не видели, а дальнейшая история не имеет отношения к Слепцу. Я ответил на твой вопрос?

– Какой? – не понял Брак. История Раскона закончилась настолько буднично и скучно, словно рыжий расторговался сушеным горохом на рынке в Яме и хвастался перед приятелями.

– Ты спрашивал, как мы познакомились. Я ответил. – пожал плечами фальдиец, – Готов выслушать мое предложение?

– Не помню, чтобы я соглашался, – заметил Брак. – До тех пор, пока договор не заключен устно, либо не записан…

В окно с любопытством заглянула чья-то широкая, усатая морда. Желтые, круглые, как лиорское печенье глаза испуганно сверкнули, и степной котяра скрылся в темноте, мазнув по подоконнику пушистым хвостом.

– Он и вправду зануда. Не говнись, Брак, мы тут все знакомы с Оршагом, – усмехнулся Агодар и протянул калеке раскрытую ладонь, – Печеньку?

Глава 27

– Шалвах!

Грохот исполинского водопада заглушал слова, но и без слов было понятно, о чем может кричать болтающийся над пропастью человек.

– Эти земли не принадлежат и никогда не принадлежали людям! – орал Брак в самодельную кричалку. Спрятанный в недрах рупора эйнос многократно усиливал его голос и добавлял от себя поистине жуткий, хрипящий отголосок.

– Шалвах!

Нали задергался, силясь выдраться из опутывающей его веревочной обвязки, но безуспешно. Мешок у него на голове вымок насквозь, а голые пятки сморщились от влаги и холода. В воздухе облаками стояла звенящая мелкими льдинками водяная пыль.

– Зима – это не испытание для сильных! Зима – это казнь для слабых! Казнь для тех, кто забыл свое место в этом мире! Казнь для тех, кто забывает долги и не платит по счетам! Ка-а-азнь!

– Шалвах! – гремело на плоту.

Промороженные цепи стонали от натуги, покрывающий их лед с треском разлетался в стороны при малейшем движении гигантских колец, чтобы тут же намерзнуть вновь. Огромная платформа, на которой стояла “Карга”, ползла вверх неспешно, угрожающе раскачиваясь, шаг за шагом поднимая горжу вдоль водопада. Навстречу ей спускалась еще одна, с высокими бортами, до краев заполненная водой.

– Речные духи западных лесов! Примите эту жертву и даруйте нам… – Брак закашлялся от попавшей в горло водяной пыли и сбился, под укоризненным взглядом Кандара, – Даруйте нам силу пережить эту зиму! Во славу твою, Шалвах!

– Ша-а-алвах!

Лебедка заскрипела и вопящий от ужаса парень ухнул вниз.

Обледенелые платформы поравнялись, едва не чиркнув друг друга бортами, и продолжили свой путь. Пустая – вниз, где над свинцовыми водами Тариконы взмывали в воздух фонтаны исходящих паром радужных брызг, ревел близкий водопад и ждали своей очереди на подъемник красные коробочки горж. А груженная “Каргой” платформа шла вверх, где над краем скалы нависали баданги сторожевой башни форта “Рикон”, денно и нощно охраняющего таможню и южные врата Троеречья.

Бешено крутящуюся рукоять лебедки с трудом остановили совместными силами все три Жердана. Болтающегося внизу парня, словно гусеницу на паутинке, тянули всем экипажем, пыхтя, отдуваясь и матеря нерадивых механиков. Те, вместо сведения привода лебедки, уже почти неделю ковырялись в трофейном мусоре и едва не обгадили долгожданное посвящение. Нерадивые механики огрызались и налегали на рычаг.

Освобожденный от пут и закинутый в жарко натопленную костровую, парень выглядел плохо. Так, как должен выглядеть человек, переживший падение с ледяного водопада и самый большой ужас в своей жизни – бледные как снег щеки, выцветшие до синевы губы и расширенные зрачки. Он сидел у костра и трясся мелкой, едва заметной дрожью, не реагируя ни на что. Даже когда вытянувший короткую соломинку Жердан Средний полез к нему в штаны в поисках постыдного, Нали лишь глухо застонал и едва не опрокинулся в костер. А после беззлобных насмешек и объяснений происходящего – залпом выпил стакан вонючего самогона и ушел в угол. Трястись и тихо всхлипывать.

Парня можно было понять. В Шаларисе-Чебо осталась на зимовку его родная горжа – скоростная “Сирень”. И весь ее экипаж, с которыми Нали уже три года бороздил речную паутину. Раскон перед отбытием затребовал себе нового рулевого, и остальные капитаны, не сговариваясь, кивнули на посмурневшего Ведена. Тот пытался возмущаться, но был повержен общественным порицанием за жадность и каким-то хитрым пунктом договора за невнимательность. Пареньку дали пару часов на сборы, пообещали хорошо кормить и не отдавать Везиму, после чего маленькая флотилия распрощалась с промороженным насквозь городком и отправилась в долгожданный путь домой. В Троеречье. С наспех залатанной крыши поместья провожал взглядом уходящие горжи сар Раготар Чебон, по мере сил помогая зимнему солнцу освещать Шаларис своим великолепием, лишь слегка подпорченным последствиями бессонной ночи.

Вообще, после того, как реки сковывает льдом, пусть даже и не слишком толстым, жизнь на водных артериях запада замирает. Неудачливым, или попросту слишком жадным капитанам, застигнутым морозами в лесах, остается только вставать на зимовку в ближайшем поселении. Проламывать корпусом лед, пусть и тонкий, способна любая горжа – вопрос лишь в том, как долго она сможет это делать, прежде чем промороженный металл сдастся. Застрять на отмели в разгар холодов – что может быть прекраснее?

Но у флотилии Раскона были все шансы добраться до великой реки без приключений. На их стороне было целых пять механиков, полторы тонны листового железа, три опытных капитана и могучий “Архулас”, полностью оправдавший свое громкое имя. Он и решил исход рискованной экспедиции: бронированный нос с легкостью взрывал не успевший толком заняться лед, батарея толкателей без устали тащила огромный плот вперед, а дуэт тяжелых скрапперов расчищал пустыми залпами самые трудные участки, сбивая с окрестных плакальщиц невесомую снежную пыль. Если в местных лесах и обитали лихие люди, любящие подлавливать одиноких припозднившихся путешественников, то при виде такого зрелища они явно решили не связываться.

На просторе Тариконы, путь до которой занял неполных три дня, жизнь горжеводов стала куда проще. Даже в самые затяжные и лютые зимы, великая река не позволяла жалким законам природы заковать свое бесконечное тело в лед. Вырвавшаяся на большую воду “Вислая Карга” расправила свои сетчатые крылья и устремилась на север, оставив за своей спиной медлительный “Архулас” и покалеченную “Лесную Гниду”, умудрившуюся безвозвратно потерять на особо подлой излучине два толкателя, маневровый винт и пяток зубов, ранее принадлежавших рулевому. Горжи обменялись напоследок гудками ревунов, жахнули на прощание в небо скрапперы исполина, расцветив ночь синим, и горжа фальдийца вновь осталась в одиночестве. Пусть и ненадолго.

Водопад “Рикон” – это единственная водная дорога к Троеречью с юга. Нет, способов преодолеть скалы и подняться к Вентийскому озеру здесь хватает. Можно забраться по восточным уступам, благо для пеших путников в камне предусмотрительно выбиты ступени. Можно пройти западом, заложив широкую петлю через леса пригорья – это куда дольше, зато бесплатно и в меру безопасно. Но основным путем наверх для горж и их грузов оставались подъемники. По случаю зимнего времени, сильно сократившего активность на реке, из четырех исполинских противовесов работал лишь один, да и тот никуда не торопился. Цепи и механизмы на морозе вели себя непредсказуемо, смазка густела и застывала, а эйносы работали вполсилы, поэтому платформы ползали вдоль водопада с поистине королевской вальяжностью и степенностью, отчего внизу было не протолкнуться от ожидающих. У ворот прижавшегося к самой скале здания таможни вяло переругивались с охраной подмерзшие от длительного ожидания капитаны.

Раскон дожидаться своей очереди в стылой заводи не стал, не прельстился он и раскинувшимся на берегах торгом, вольготно уместившимся между парой неплохих, по слухам, кабаков. Местные дельцы спешили снять пенку с кипящих от долгого ожидания горжеводов, драли втридорога за горячую еду и дешевое пиво, а торгаши на рынке с готовностью соглашались избавить перегруженные плоты от лишней тяжести за скромную наценку. Выигрывали при этом все: торговцы получали товар по дешевке, горжеводы – звенящую по карманам мелочь, помогающую скрасить унылое ожидание культурным досугом, а капитаны здорово экономили на услугах подъемника – каждое речное корыто тщательно взвешивалось и цена считалась по установленной таксе, с учетом известности, личных заслуг и еще каких-то сложных, тайных манипуляций, скрытых от публики за широкой обложкой журнала оценщика.

Этими самыми манипуляциями фальдиец и проложил себе дорогу к заветной платформе – светанул оранжевой гильдейской бляхой, многозначительно подвигал усами и на секунду приоткрыл ткань с борта, демонстрируя название плота. Крохотный мешочек сменил хозяина, таможенник махнул рукой охране, и “Вислая Карга”, расталкивая конкурентов, величественно проплыла без очереди, сопровождаемая проклятиями и завистливыми взглядами – у владельцев бляшек цветом ниже синего шансов проскочить задешево не было. А в заводи таких было большинство.

Уже перед самым подъемником на борт “Карги” попыталась проникнуть троица вооруженных ловцов, бородатых до такой степени, что даже стальные кирасы не было видно под провонявшими табаком космами. Брак было напрягся, увидев толстую стопку металлических листов с изображениями разыскиваемых, но как оказалось – зря. Сперва охотники за людьми нарвались на Везима, вежливо пославшего их нахер с предложением продемонстрировать уши, затем подтянулись озверевшие от безделья Жерданы, в два голоса донесшие до опешивших ловцов предложение выйти наружу и отстоять свою репутацию в драке стенка на стенку. Исключительно дружеской, поэтому никаких топоров, а кастеты только если под рукавицами и без шипов. Ловцы Жерданов явно узнали и от предложения отказались с многословной аристократичностью, куда более присущей побирающимся у портовой свалки талензийским вельможам в добровольном изгнании, чем простым лесовикам.

– Последний раз я слышал слова “недоразумение” и “инцидент” год назад, – хмыкнул Кандар, провожая взглядом широкие спины посрамленных ловцов, – Что характерно, тоже в Троеречье.

– Столица, – мудро заметил Жердан Младший, убирая в карман кастет.

– Культура. – повторил его жест средний брат.

Жердан Старший ничего не сказал, хотя явно хотел. Челюсть у него уже почти двигалась после предыдущего отстаивания репутации с бойцами “Архуласа”, но речь была столь невнятной, что позориться лишний раз он не спешил. Зато кастетов у него было два.

– Нажравшие пуза гнилые ублюдки, – буркнул Везим. – Кого они тут поймают? Все равно, что на пороге дома ждать, когда подсвинок сам к тебе приползет и издохнет. Речные ловцы – гниль на воде, а эти…

– Плесень? – спросил Нали, – Падаль? Чем тебе ловцы не угодили? У меня брат к ним ушел лет семь назад, полезное дело делает. Очищает реки от всякого сброда, ловит убийц и прочую мразоту.

Охотник угрюмо посмотрел на него, сплюнул и потянулся за веревкой. Исполинские цепи подъемника хрустнули льдом, а откуда-то сверху завыл ревун, командуя подъем.

– Шалва-ах! – восторженно прорал Кандар, намертво вцепившись клешней в рычаг.

– Шалвах! – завыли Жерданы, подобно степным волкам задирая головы к небу.

– С подвешиванием даже лучше вышло, – кивнул Раскон, не отрываясь от окуляра. – Утопление начало приедаться, а здесь новые ощущения. Впечатления. Матерых лесовиков водой не пронять, но вот падением в пропасть…

– Не сильно-то он похож на матерого лесовика, – возразил Брак, глазеющий на бесконечные заснеженные леса. Вид с вершины водопада был величественный и пугающий, словно паришь на флире, но без болтанки, лютого ветра и постоянного страха падения.

– Ты не поверишь, как рано здесь взрослеют, – гмыкнул фальдиец. – Где не справился водопад, справится Везим. Если парню есть что спеть, он споет, не сомневайся.

Брак и не думал сомневаться, давно выкинув из головы нового рулевого, так и не прошедшего испытание чистыми штанами. Горжа уже почти достигла вершины подъема, ползущая вниз мокрая серая скала расцветилась зелеными кляксами промороженного мха и остатками каких-то растений… А затем сорванным занавесом ухнула вниз, ослепив глаза белизной гор и пронзительно-голубыми водами Вентийского озера. Прозрачными настолько, что даже зимнее солнце пробивало их насквозь, бесстыже обнажая каменистое дно. Оставшиеся далеко внизу серые волны Тариконы выглядели на фоне этого сияющего великолепия так, словно давно позабытый, опустившийся на самое дно жизни бродяга, явившийся в поместье своей родни просить подаяние. Стыдливо отведенные глаза, грязь против позолоты, драные обноски против канторского шелка, вечный праздник против беспросветной нищеты. Драгоценная бирюза против тусклого свинца.

На крыше пристройки было не протолкнуться. Момент, когда перед глазами открывается бесконечный простор великого горного озера, он особенный для лесовиков. Говорят, что исследователи Гардаша, впервые добравшись сюда, были настолько поражены и восхищены зрелищем, что в нарушение всех правил Лиги приземлили свой цеп на прибрежные скалы, лишь бы поскорее приобщиться к прекрасному и окунуть провонявшие палубой телеса в дивной прозрачности воды. Летающий корабль, старый, побитый жизнью балонник с зелеными полосами по борту, подобного обращения не выдержал и там же, на берегу, развалился, тем самым дав начало знаменитой полугодовой экспедиции на восток, унесшей жизни шести человек и двенадцати рабов. Поговаривают, что именно тогда на воду западных лесов был спущен первый самоходный плот, наспех сведенный из обломков цепа. Еще не горжа, но уже не бревенчатая поделка пьяных лесорубов, способная лишь вяло бултыхаться в стремнине. Само озеро, в нарушение устоявшихся традиций коверкать староимперский или увековечивать славу чьего-то имени, назвали в честь голубого вентийского вина – любимого напитка бесследно сгинувшего в бирюзовых водах капитана.

– Гразгова блевота… – выдохнул Брак и немедленно устыдился своей ругани. Будто ненароком харкнул на ковер в пропитанном домашним уютом траке Сельмы – хочется провалиться сквозь днище машины и исчезнуть. Желательно навсегда.

Вентийское озеро его поразило. Нечто подобное он испытывал совсем недавно, в прошлой жизни, застрявши со сломанным скиммером в светящейся синим пещере на южной оконечности Стеклянной Плеши. Там даже Логи молчал и забыл как сморкаться.

Вентийское озеро будило воспоминания. Бесконечной, бликующей мириадами солнечных зайчиков водной гладью, резкими порывами ветра, едва уловимо пахнущего эйром… Словно вернулся в тот самый, первый раз, когда отец подогнал трак к самому обрыву плато и показал своему сыну океан. Джус щурился, тянул из фляги вурш и сетовал на то, что не додумался выпросить у искателей окуляр, Сима боролась с ветром и непослушными волосами, упрямо пытаясь скрепить растрепавшиеся локоны крохотной заколкой. И улыбалась. А маленький Брак приплясывал на одной ноге, орал от восторга, вцепившись в штангу конденсатора и совершенно позабыв про валяющийся рядом костылек. Крохотный, кривоватый костылек, неумело сведенный из обрезков труб и просоленных океаном деревяшек.

Вентийское озеро пробирало всех, не делая исключений. Первым что-то восторженное заорал Кандар, потрясая в воздухе клешней, кричали невнятное Жерданы, которым словарный запас в кои-то веки не мешал выражать свои чувства, вопил присоединившийся к ним Брак. И даже Раскон, гмыкнув и залихватски содрав с головы дурацкую шапочку, гулко рявкнул: “Домо-о-ой!” и дернул за рычаг.

Собравшиеся на стене форта стражники даже не повернули головы на протяжный гудок ревуна. Очередная коробочка ползет внизу, спеша присоединиться к другим коробочкам. Одна и та же картина, изо дня в день. Привычная, нудная обыденность. Голфер Сивый, старший наводчик северо-западной баданги, дожевал шматок дурманящей смолы, с хлюпаньем втянул воздух через забитый соплями нос и сплюнул в воду. И искренне обрадовался, когда расплескавшийся в воздухе комок желтой слюны попал прямиком между двумя нитками причальных мостков. Хорошая примета, сулящая на обед солидную порцию мясной каши вместо опостылевшего орехового супа. Стражник плюнул еще раз, для надежности, и, довольно пыхтя, потопал в караулку – сдавать смену и казенный окуляр.

Троеречье оказалось совсем не таким каким его представлял себе Брак. Воображение рисовало картину чего-то вроде обычного речного поселка, только в разы больше, грязнее и многолюднее. Реальность ударила по всем этим фантазиям здоровенной кувалдой, вдребезги разнеся остатки представлений о лесовиках, как о дремучих лесных дикарях.

Начать с того, что Троеречье не было никаким Троеречьем, хотя такое имя среди лесовиков было куда популярнее официального. Огромный город на озере назывался Талистрой, что в переводе со староимперского означало “Птичья лапа”. Если смотреть на город из кабины высоко летящего цепа или флира, он действительно напоминает исполинскую птичью лапу, которой заканчивается бирюзовое веретено Вентийского озера. Западная оконечность водяного эллипса вгрызается глубоко в горный хребет Заслона, где теряется среди бесчисленных непроходимых ущелий, а вот восточная… С востока озера берут свое начало три великих реки: южная Тарикона, закинувшая свою ленту до самого Южного Гардаша, восточная Таризала, отделяющая земли кочевников от Доминиона, и северная Тарисатра, пробившая себе русло по мерзлым просторам республиканской тундры. Три реки тянутся на тысячи миль, неся жизнь во все уголки континента, прежде чем излить свои воды в соленый океан.

И именно там, где в шуме трех исполинских водопадов беспрерывно рождаются величайшие водные артерии Гардаша, стояла Талистра. Вольготно расположившийся на двух скалистых островах город поражал своими размерами. Больше любой речной фактории, больше Джаки, даже больше знаменитой Ямы – центра торговли кочевников с Доминионом. Одних домов на южном острове было больше тысячи – Брак поначалу пытался считать, но быстро сбился. А ведь северный остров куда больше размерами, именно там стоят бесчисленные верфи, склады, рынки…

– Южный остров называется Конафер, – пояснял Кандар, пока “Карга” неспешно ползла под опорами исполинского недостроенного моста, призванного когда-нибудь соединить Талистру с предгорьем. – Там собралась вся пивная пена местного общества, от властей и богатых торгашей до самых удачливых горжеводов. Лучшие лавки, лучшее жилье, лучшие развлечения.

– Откуда такое сравнение? – хмыкнул Брак, глазея на аккуратные каменные домики под синей черепицей. Местные жители явно знали толк в красоте и синий цвет любили во всех его проявлениях. – Сливки на молоке, осадок в вурше, хрустящая корочка на пирожках… Но пена на пиве?

– Дунь сильнее, и она…

– Разлетится по…

– Харям. – заключил Жердан младший. – А пиво… останется.

В подтверждение своих слов он дунул на кружку, породив целый водопад белесых ошметков, и немедленно выпил оставшееся пиво.

– И сколько здесь живет… Пены и пива?

– Гхм. Зависит от времени года. Троеречье словно отражение всего запада в зеркале, а запад живет сезонами. Летом здесь куда меньше пива, зато зимой… – фальдиец с досадой ругнулся, – Вот привязалось. Пиво, пена. Тысяч двадцать, наверное.

– Впечатляет, – уважительно покачал головой Брак. – А северный остров как называется? Хотя подождите, попробую угадать. Сатрафер?

– Почти угадал, – хохотнул Кандар. – Самую малость ошибся, чуточку.

– Он называется Северный Остров, – гмыкнул Раскон. – На староимперском название не прижилось, но почему – не спрашивай. Плохо рифмуется наверное.

– Нам туда? – спросил калека. – Что здесь? Гавань, порт?

– Нам вообще не в город, – улыбнулся сероглазый. – Точнее, не в Троеречье. Ни одна гавань не вместит в себя речной флот западных лесов. Смотри в оба, Брак, такое зрелище не забывается.

Понятно, что Кандар имел в виду, стало сразу, стоило “Карге” преодолеть узкий мыс западной оконечности Конафера. Северный остров, пологий, как панцирь черепахи, действительно был куда больше размерами, а причальная линия, заставленная пристаням и портовыми кранами, тянулась бесконечно, скрываясь за плавным изгибом берега, но… Даже ее не хватало.

Соединяясь с сушей узкими лентами причалов, на воде стоял еще один остров – на этот раз рукотворный. Огромный, бесформенный, пестрящий всеми цветами красок и ощетинившийся стрелами кранов и стволами орудий. Горжи, а их тут были сотни, если не тысячи, вперемешку с деревянными плотами, рыбацкими лодочками и здоровенными понтонами из накрепко увязанных железных бочек. Деревянные настилы переходов, безумное переплетение конденсаторов, мачт, связоктрубок, веревок и каких-то железных конструкций, уходящих в небо на высоту десятков шагов. Все это скрипящее, покачивающееся безумие плавало в загаженной маслом и мусором воде, ни на минуту не прекращая движения. Причаливали и отчаливали горжи, сновали юркие лодочки, исходили паром раскаленные кострами и нагревателями палубы, без устали топя лед вокруг ржавых корпусов…

– А вот это уже пиво, – указал рукой сероглазый, заметив оцепеневшего при виде подобного зрелища калеку, – Сдуй пену с окрестных скал, и через год она вновь нарастет руками горжеводов.

– С пивом это так не…

– Не работает.

– Уймитесь, адепты топоров и кастетов! – патетично воскликнул Кандар, всплеснув руками. Настроение у сероглазого было замечательное. – Отриньте свои плебейские представления о пиве и не портите мне метафоры. Знакомься, Брак, перед тобой Город-на-воде. Он же Сраная Клоака, он же Ржавая Заводь, и он же – Третий остров.

– А на староимперском?

– Гхм. На староимперском это будет “Агризо делькир нахау”.

– И как это… будет? – спросил Жердан Младший.

– “Валите с крыши и не мешайте мне причаливать”, – перевел Раскон. – Не дословно.

Процедура встраивания “Карги” в плавучий город оказалась куда сложнее, чем это казалось на первый взгляд. Фальдиец добрых полчаса маневрировал по узким вонючим протокам, следуя указаниям лысого мужичка в синей шерстяной куртке, прежде чем плот занял положенное ему место между заваленной рыбой понтонной площадью и каким-то плавучим сараем без опознавательных знаков. Ржавая заводь, несмотря на совершенно хаотичный вид, строилась по строгим правилам, за соблюдением которых и следили такие ловкие мужички в форменной одежде. Только попробуй приткнуть свое корыто без одобрения гильдейских и тут же схлопочешь немаленький штраф. Объяснялась такая строгость просто – плоты регулярно уходили на разгрузку, погрузку, ремонт, собирались вместе знакомые экипажи, объединяя горжи в одно огромное жилище – и все это под надзором гильдии, имевшей свою скорлупку с каждого подобного перемещения и не любящей, когда кто-то мешал им зарабатывать.

Пока механики накрепко сводили горжу к соседям, Раскон успел пообщаться с гильдейским печатником, обменяться с ним ворохом бумаг и железных листов, а также получить на всю команду золотистые медальоны с перечеркнутым крест-накрест прямоугольником – знаки принадлежности к гильдии, позволяющие горжеводам свободно выбираться в город и избегать проблем с патрулями. Сама “Карга” тоже не осталась без обновок – место рядом с оранжевой бляхой занял широкий лист металла с указанием названия горжи, адреса в плавучем городе и подтверждения, что данное корыто находится под присмотром и защитой.

Как пояснил Кандар, воровство в Сраной Клоаке было явлением нечастым, слишком уж много вокруг любопытных глаз и крепких кулаков. Друг за друга горжеводы держались накрепко, по негласной договоренности оставляя распри за пределами плавучего города, поэтому темными делишками промышляли в основном местные, да и то нечасто – слишком велик был риск сгинуть в провонявших маслом водах, закончив свою жизнь где-нибудь под ржавым днищем. По весне, когда плавучий город расползался по рекам и усыхал до состояния скелета, к берегу частенько прибивало обезображенные трупы любителей легкой наживы, которым еще зимой изменила удача.

– Закрывайте тут все, – скомандовал Раскон, когда “Карга” окончательно стала частью Сраной Клоаки. – И собирайтесь.

– Разгружаться не будем?

– Нет смысла, – покачал головой фальдиец, меняя халат на торжественно-синий. – Пирсы забиты на неделю вперед, у ремонтников вообще не продохнуть. На взятках разорюсь. Подождем общей очереди.

– А твой причал? Ремонтный док? – уточнил Кандар, выбирая себе шляпу. – Или там тоже никак?

– Они сейчас за день приносят больше кри, чем за две недели летом. – гмыкнул Раскон. – А когда прибудет “Лесная Гнида”, я предпочту сперва вернуть на воду именно ее. Видел крен на левый борт?

– Паршивый крен, – согласился Брак. – Но с “Архуласом” дотянут.

– Дотянут, – кивнул Кандар, – Колфер каждый год пытается затонуть, но никак.

– Оно не…

– Тонет.

– Мне обязательно с вами? – тихо спросил Нали. После событий на водопаде вся его словоохотливость испарилась, а потухший взгляд блуждал где-то в районе коленей собеседника.

– Можешь остаться здесь, с Везимом, – безразлично пожал плечами фальдиец. – Или можешь отправиться с нами в гильдию и закрыть договор. Мне плевать.

– Я с вами.

Охотник тихо всхрюкнул, что в его случае означало крайнюю степень веселья, упал в кресло и вскрыл бутылку с пивом. В город он не собирался – Раскон платил ему за подневную охрану, не собираясь оставлять ценный груз и вещи на волю случая. Одна плетенка с Шалариса тянула на десяток фиолок, да и прочего на палубе хватало. Везима такое устраивало.

Здание гильдии горжеводов безо всяких лишних ухищрений говорило окружающим, кто в Талистре самый главный. Массивное четырехэтажное здание из серого камня угрюмо возвышалось над портовым районом, давило массой, распугивая окрестные лачуги и склады. Во всяком случае, именно такое впечатление оно производило на начинающих горжеводов, к которым Брак с недавнего времени причислял и себя. Более опытные плотоводы на само здание внимания не обращали, зато сполна наслаждались свежеуложенной брусчаткой широкой дороги, соединившей пристань и гильдейскую площадь. Тоже, кстати, выложенную брусчаткой. Уж с чем в Троеречье не было проблем, так это с камнем, надежно скрывавшим под собой извечную грязь портовых улиц.

За двустворчатыми дверями скрывался огромный, ярко освещенный зал, внешний вид которого шибал по мозгам не хуже, чем само здание. Цветастые флаги в дивном беспорядке висели на стенах, вычурные светильники соседствовали с какими-то картами, портретами бородатых мужиков и забранными в стекло договорами. Помещение было перегорожено высокой стойкой, из-за которой торчали смешные синие шапочки гильдейских печатников. Работы у них хватало – в зале толпились горжеводы, сновали взъерошенные служки и курили усатые капитаны, ожидая своей очереди.

Здесь, как и в недрах Сраной Клоаки, стоял безостановочный гомон, висели в воздухе обрывки разговоров и сизый табачный дым. Но если на плавучем городе голоса звучали громко, уверенно и развязно, как и положено звучать голосам уважающих себя горжеводов, а в речь то и дело вклинивались ядреные ругательства, лязг железа и невнятные вопли, то в гильдейском зале все было чинно и спокойно. Присмиревшие речники, мозгами ощущавшие причастность к чему-то невероятно солидному и великому, а задницами – дорогую обивку лавок и кресел, вели разговоры вполголоса, тщательно подбирая слова и даже не сплевывая на пол, несмотря на то, что ковров в зале предусмотрительно не было постелено.

Раскон велел ждать и отправился к неприметной дверце рядом со стойкой, прихватив с собой пару зажигательных колбочек из Шалариса и кусок плетенки. Ему наперерез рванулся было служка в синей ливрее, но позорно отступил под натиском великолепных рыжих усов и какой-то бляшки, после чего услужливо распахнул двери и скрылся вслед за фальдийцем в недрах здания.

– Вот так всегда, – развел руками Кандар, усаживаясь на лавку и вытягивая ноги в свеженачищенных сапогах, – Одним бухать, другим отдыхать

– Куда он пошел? – спросил Брак, прислоняя трость к спинке кресла.

– Да как обычно, пьянствовать с Моханом и хвастаться. Будет пытаться впарить зажигалки от шарков, не зря же мы четыре ящика с собой перли.

– А мы тут зачем? – уточнил калека. – Просто посидеть за компанию?

Жерданы взглянули на него с возмущением, а младший повертел пальцем у виска. Неодобрительно посмотрел даже Нали, не проронивший за всю дорогу ни единого слова.

– Мы здесь, чтобы соблюсти традиции, – поднял палец сероглазый, – Традиции это важно. Капитаны приходят со всем экипажем, долго бодаются с печатниками, платят пошлины и заполняют документы. Потом разбредаются по уютным кабинетам, где в окружении бархата и лакированного дерева за них всерьез берутся улыбчивые люди с толстыми папками и бездушными глазами. Там творится таинство обдирания простого горжевода до нитки, заверяются договора и заполняются списки, проверяется подлинность печатей на закрытых контрактах и весело перекатываются по столу разноцветные кри. И, если капитану сильно повезет и он покинет комнату в здравом рассудке, а у гильдейского служащего достаточно потяжелеет в карманах – выдаются бляхи на горжу рангом повыше. Желтые цветочки расцветают в зеленых бабочек, синие ходоки становятся фиолетовыми бегунами, а красные…

– Я понял, не продолжай, – перебил его словоблудие Брак. – Наш Раскон опять срезает углы. А мы то тут нахера?

– Зануда ты, – рассмеялся сероглазый. – Говорю же, традиции. Мы сидим здесь, общаемся с другими горжеводами, обмениваемся опытом и сплетнями. Надо уважать и соблюдать порядки, иначе речные духи разгневаются.

Нали зябко дернул плечами и отвернулся.

– Бухать пойдем, – веско сказал Жердан Средний. – Но потом.

– По традиции, – добавил Младший. – И этот… Расчет.

– Угм. – промычал Старший.

Целую стену в зале занимала огромная пластина из светлого металла, полированная до такой степени, что глядя в нее можно было бриться. Брак приберег ее напоследок, хотя невольно косился все то время, пока бродил по гильдейскому залу в поисках интересного. Интересного хватало – от деревянного макета той самой, первой горжи и до зеленоватой улиточной ракушки – крохотной, с ладонь, удивительно тяжелой и, судя по скупому описанию в табличке, светящейся в темноте. Но перед зеркальной стеной все это меркло.

Тысячи и тысячи букв, тысячи и тысячи слов, сотни названий и имен. И россыпи цветных пятнышек, по всем цветам радуги. На металлической пластине аккуратно и методично были сведены все горжи, состоящие, либо когда-либо состоявшие в Гильдии, с указанием имени капитана и ранга посудины. Перечеркнутых названий хватало – как минимум треть речных корыт была украшена зловещей темной полосой.

Брак поискал взглядом “Вислую Каргу” и нашел ее в самом дальнем углу, в компании оранжевой точки. Причем под нормальным, коротким именем. “Вислая Карга, Раскон Медногривый”, безо всяких прекраснейших и несравненнейших. Уже одно это многое говорило о взаимоотношениях фальдийца и главы гильдии Мохана. Хотя и оранжевая точка могла многое поведать – горж высшего ранга на стене оказалось всего пять, из которых две были замараны траурным черным.

А еще из списка было вычеркнуто то имя, ради которого калека и сверлил взглядом стену, ломая глаза о мелкие буквы. “Душитель Пяти Тысяч”, скромная горжа с зеленой бляшкой, навеки оставшаяся где-то в лесах вместе со своим бравым капитаном. Тот всего лишь мог догадываться, что щедро поделившийся заказом фальдиец отправится в Подречье. Тот самый поселок, где спустя некоторое время найдут горы трупов и следы тяжелой горжи, вооруженной удивительно метким скраппером. Всего лишь мог догадываться.

Брак тоже догадывался о судьбе “Душителя”, а теперь, получив подтверждение своим догадкам, в очередной раз ужаснулся и восхитился рыжим фальдийцем. Им наверняка было бы о чем поговорить с канторским головорезом Торденом, который до самого конца следовал своему правилу семи “П” и верил в то, что смерть посылает ему знаки, а судьба дает шанс. А Раскон никогда не полагался на шансы, он пер к своей цели как гигатрак с отвалом, собственными руками обрубая все возможности потерпеть неудачу. Исход войны должен быть предрешен еще до того, как она начнется, и ради этого фальдиец был готов идти на что угодно. Никаких бросков в пустоту, никакой удачи – только чистая, незамутненная лишними переживаниями безжалостность и практичность.

Механик покачал головой, оперся на трость и пошел обратно к своим.

В общем зале лучшего гильдейского кабака было шумно, пьяно и весело. Играли музыканты, танцевали полураздетые женщины, пока чуть менее раздетые подавальщицы таскали между столов тяжелые подносы. Увы, Раскон был бесконечно далек от чаяний простого народа, поэтому до снятой им отдельной комнаты долетали лишь отголоски вакханалии, а прислуживал за столом скуластый мужичок с хитро закрученными усиками и такой прямой спиной, будто ему в задницу затолкали лом.

Оплачивал посиделки фальдиец из своего кармана, поэтому никто особо не стеснялся. Жерданы путались в названиях блюд, мешали сладкое ореховое суфле с печеной салякой и совместно опорожняли уже третий кувшин пива – на этот раз настоящей республиканской медовухи на горных травах. Кандар грыз слоеные вафли с перетертыми грибами и пил какую-то жуткую мешанину из вина, “Горных Слез” и слезогонной настойки степного пустырника, которой здесь называли вонючий самогон кочевников. Даже Брак поддался настроению повального обжорства, обнаружив среди блюд медузью кашу – перченую до черноты, густо приправленную луком и мелко порубленной жареной рыбой. Стоящая в ней ложка упорно отказывалась падать, а рот после снятия пробы горел давно позабытым огнем стояночного костра, настойчиво требуя пива и вурша. Ели много, пили еще больше, поднимая кружки за удачное возвращение, конец сезона, пополнение в команде и тех, кто больше никогда не увидит красот Троеречья.

– Ты спрашиваешь, откуда здесь медузы? – уточнил Кандар, тираня струны выпрошенной у разносчика хорпы, – Возят на горжах прямиком из степей.

– Брешешь.

– Угу. – не стал отрицать сероглазый. – Здесь на озере хватает интересной живности. Среди прочих водятся гребневые медузы. Зимой они дрыхнут на дне, а вот по весне на воде частенько вздуваются пузыри. Вот их ты и жрешь.

– Теперь точно брешешь, – усмехнулся Брак, – Вода пресная, а медузы от нее загибаются. Давай следующую версию.

– Не врет, – оторвался от пива Жердан Младший. Почмокал губами и добавил: – Водятся. Только мелкие и…

– Зеленые.

– Вообще, они больше похожи на солмов-переростков, чем на гребневых медуз. – пояснил Кандар, – Яда нет, совершенно безобидные, зато летают куда лучше. Гравки в них слабые, толку почти никакого. Разве что на те же фолшеры пускать или тележки. К тому же, их мало осталось, охотники повыбили на озере почти всех, а больше зеленые медузы нигде не встречаются. Так что ты, Брак, возможно жрешь одного из последних их представителей, павшего в неравной схватке со скрапперами.

– Или прибрежными плакальщицами, – Жердан Младший с размаху насадил шматок суфле на вилку и покачал получившейся конструкцией в воздухе, – Горный ветер…

– Коварен.

– Помянем! – поднял стакан Кандар.

Они помянули. Затем посидели еще, терзая разносчика вычурными заказами и музыкой сероглазого. На улице стемнело, на стенах кабака едва слышно загудели светильники, а гильдейская площадь за окном расцветилась синими огнями. Нажравшийся от пуза Брак со смаком травил байки про Коричневого Капитана, Жерданы опустошали очередной кувшин и даже разрумянившийся от вина Нали начал выползать из своей раковины, радуя окружающих наивными вопросами и неуместными комментариями.

– Так, – постучал пальцем по столу Раскон, отставляя бокал с вентийским и разжигая крохотную канцелярскую жаровню с эйром. – Пора. Договора на стол!

Зазвенели по дереву металлические трубочки, предусмотрительно прихваченные с “Карги”. Фальдиец поочередно разворачивал каждую из них, сверял со своей копией, ставил оттиск большого пальца и выводил хитрую закорючку стальным стилом, закрывая контракты горжеводов. Пустая формальность, по мнению Брака, но Раскон соблюдал процедуру неукоснительно, дотошно и даже торжественно.

– Кандар Ярвус, старший механик, – ложился на столешницу очередной лист, придавленный увесистым синим мешочком – Благодарю за отличную службу. Без твоих чудесных рук мы утонули бы еще весной, на спуске с водопада. Долю с торговли получишь по этой расписке через месяц-полтора, когда склады опустеют. Искренне надеюсь, что весной ты вновь ступишь на борт “Вислой Карги” и будешь радовать нас своими талантами.

– Опять нищенствовать, – усмехнулся сероглазый, сгребая мешочек клешней. – Все равно ведь механиком к тебе в ангар пойду на зиму.

– Гхм. Посмотрим, – улыбнулся Раскон, разворачивая перевязанную трогательной розовой ленточкой трубочку. – Жердан Старший, охотник, ловец, грузчик, специалист по силовому и не силовому взаимодействию с…

Братья шумно радовались, пересчитывали кри и поднимали кружки. Но, когда фальдиец закончил расчет и пожелал видеть братьев у себя на палубе грядущей весной, Жердан Младший внезапно замялся, посерьезнел и взял слово.

– Раскон, мы, наверное, откажемся.

– Со всем…

– Уважением. Подумаем еще, но…

– Почему? – удивленно поднял бровь фальдиец. – Я недостаточно плачу? Это не проблема, вас знает весь Запад, отсюда и до самого Преддверья. Давно пора было повысить жалованье.

– Нас знает весь Запад, и мы теперь знаем весь Запад, – глубокомысленно сказал Жердан Младший, – Ты ведь знаешь, зачем мы это затеяли. Никто из нас не хочет морозить…

– Задницы.

– Морозить задницы и кормить комаров впустую, пусть даже оплата будет втрое выше. Кри мы всегда сумеем заработать, а вот других Жерданов на Тариконе нет, и вряд ли когда-нибудь…

– Появятся.

– Вот, – кивнул Младший. – Попытаем счастья на других реках, может даже подадимся на…

– Восток. Или север.

– Или север.

Фальдиец гмыкнул и залпом допил вино. Набил трубку табаком, закурил, и только после этого прогудел:

– Не одни вы занимаетесь поисками. У меня хорошие связи в гильдии, есть друзья в Республике и Доминионе…

– Не надо, – покачал головой Младший. – Мы…

– Сами. Это было весело. Но без Шаркендара…

– Угум, – промычал Старший.

Братья допили пиво в тишине, встали и ушли в общий зал. Не насовсем, а так, поглазеть на баб и затеять пару дружеских свар с коллегами по цеху, но… Без них комната будто осиротела, а уставленный едой стол внезапно показался Браку слишком большим для четырех человек. И слишком пустым.

– Гхм. Не ожидал, – прокашлялся фальдиец, когда дверь за братьями закрылась.

– Птенчики покидают гнездышко, – задумчиво пробормотал Кандар, – Очень злые, вооруженные птенчики.

– С кастетами. И топорами в крохотных клювиках. С тесачками в лапках.

– И жахателями в маленьких жопках. Не завидую я тем, кому придется с ними иметь дело, – хмыкнул сероглазый. – Каждый раз когда братья начинают действовать сами по себе…

– Я тоже пойду, – тихо сказал Нали. – Семью навещу.

Раскон молча закрыл ему договор и выдал плату. Рулевой неловко поклонился и визжиком юркнул за дверь. В комнате стало совсем пусто.

– Брак, мы уже это обсуждали, но я спрошу еще раз. Ты не передумал?

Калека отрицательно покачал головой. Раскон тяжело вздохнул, посмотрел в окно, где на безоблачном небе светились шарговы глаза, и полез в сумку.

– Твоя плата, – упал на стол кошель. – А здесь почти все, о чем мы договаривались. Остальное пришлю позже.

– Когда отплытие? – уточнил Брак, пряча в сумку толстую пачку листов. Он мельком заглянул в мешочек, убедился, что содержимое отбрасывает тусклый фиолетовый отблеск и забросил кошелек в карман.

– Послезавтра днем, у подножья водопада Ризала. Горжу сам найдешь, там записано название. Просто покажи путевой лист и передай привет капитану. От Рыжего Пройдохи. До середины зимы окажешься в Яме и мы на этом в расчете. Будет желание навестить или что-нибудь мне сказать, ищи третий дом к северу от фонтана в верхнем городе Конафера, с двумя каменными статуями у ворот.

Калека кивнул. Поставил отпечатки на листах, подтверждая выполнение фальдийцем условий договора, скрутил металл в трубочку и катнул ее по столешнице в сторону бывшего нанимателя.

Раскон тяжело поднялся. Прокашлялся, пожал механикам руки и ушел не прощаясь, оставив на столе горсть зелени.

– И все же, почему ты отказался? – хрустнул орешком Кандар.

– От чего? – хмуро спросил Брак, ковыряя ложкой остатки паштета.

– От того самого, что рыжий предлагал тебе в Шаларисе. И не делай круглые глаза, мне служка по большому секрету растрепал, как вы полночи шушукались.

– У меня дела на востоке. Я и так здесь задержался до омерзения долго, а целый год безвылазно сидеть в речном поселке… Нет.

– Раготару так нужен был механик?

– У него есть, – отмахнулся Брак, – Имсила просто вежливо попросили пожить в землянке, пока семейные обиды утрясутся. Старик из бывших кочевников, ему глубоко насрать, кто платит.

Калека хлебнул пива, вспоминая ночной разговор, и пояснил, осторожно подбирая слова.

– Раскону нужен был свой человек в окружении нового хозяина Шалариса. Соглядатай. Тот, кто гарантированно не предаст и не будет тайком работать на кого-либо еще. Я на западе недолго, кроме “Карги” ничего не видел, поэтому… К тому же история падения с цепа настолько идиотская, что она либо является правдой, либо рассказчик шаргов кретин. Ты же сам говорил про доверие? Так вот, Раготару он тоже не верит.

Брак нагло врал, густо мешая ложь с полуправдой. Не хотел подставлять излишне догадливого друга под удар излишне подозрительного фальдийца.

Раскону не нужен был соглядатай в Шаларисе. Там хватало верных бойцов с “Сирени”, зимовал Веден, да и наемников его сын подобрал надежных.

А вот кто фальдийцу был нужен, так это молодой, глазастый и не в меру догадливый паренек без семьи и дома, готовый стать другом и верной тенью его сыну. Кем-то, не гнушающимся замарать руки, предложить новое неожиданное решение или раскритиковать уже принятое. Повязанный знанием человек, с которым хозяину Шалариса будет о чем поговорить искренне и открыто, не опасаясь ненароком разрушить старательно выстроенную легенду.

Раготар все же был очень молод, ему едва стукнуло двадцать два, и он не успел еще нарастить отцовские зубы, покрыться броней высокомерия и накопить в себе запасы безжалостной практичности. И Брак, по замыслу фальдийца, должен был ему с этим помочь. Хотя бы до весны, а лучше – на годик-другой.

– Ты шаргов кретин, раз отказался, – хмыкнул Кандар и с обидой добавил: – Я бы согласился. Теплое местечко, перспективы… Но мне не предложили.

– Там нет борделей, всего один кабак и уютное общество вонючих лесовиков. – улыбнулся калека, – Но, по твоим словам, кретин здесь именно я. За что ты меня так не любишь? Давай догоним Раскона, предложим твою…

– Не, не, не! – отшатнулся сероглазый, – Кто мы такие, чтобы сомневаться в мудрости фальдийца?

Взгляд его, однако, стал задумчивым. Жерданы все никак не возвращались, еда на столе почти закончилась, а разносчик будто забыл про существование комнаты и совершенно по-хамски пренебрегал своими обязанностями.

– Где остановишься? – нарушил молчание Кандар. – Только не говори, будто собираешься ночевать на вонючем плоту, когда к твоим услугам все Троеречье.

– Да прямо здесь, – пожал плечами Брак. – Наверху сдают комнаты, мне служка рассказал. Дорого, но пару ночей я потяну. К тому же, за порядком следят гильдейские. А ты?

Сероглазый замялся, поправил шляпу и неопределенно поводил пальцами.

– Да есть тут одна… Теплая норка, в которой ждут не дождутся прекрасного речного принца. Я бы пригласил тебя, но… Сам понимаешь.

– Догадываюсь, – хмыкнул Брак. – Ну, если в теплую норку вернется ее законный владелец и выкинет тебя нахер, ты знаешь, где меня искать.

– На этот случай у меня припасена другая норка, – хохотнул сероглазый и сально улыбнулся, – Хотя там, скорее, пещерка. Уютная такая, пахнущая зрелостью и свежей выпечкой.

– Раз уж мы заговорили об этом, пусть даже иносказательно, а ночь еще толком не началась…

– Ни слова больше, – Кандар вскочил с лавки с такой прытью, будто его копьем в седалище пырнули, и вскричал, грозя клешней в раскрытое окно: – Бойся, бойся Талистра, ведь сегодня твои скрытые прелести будут покорять два самых умелых механика запада!

Сероглазый не соврал насчет своих обширнейших познаний в злачной ночной жизни Троеречья. Не соврал он и в другом. В первый раз действительно было жутко, во второй – страшно, а в третий – всего лишь боязно. Четвертого же раза, после которого, согласно мрачному пророчеству Кандара, их должны были выкинуть из борделя на мороз, так и не случилось. Вымотавшиеся за день механики уснули на мягких кроватях "Бирюзовой Лагуны", чтобы поздним утром, пожелав друг другу удачи и договорившись о прощальной встрече, разбрестись каждый своей дорогой. Сероглазый ушел покорять свою таинственную норку, а Брак – обратно в таверну, где в комнате терпеливо дожидалась хозяина тяжелая стопка полученных от фальдийца листов. Сделать и подготовить до отправления на восток предстояло многое.

Глава 28

Брак жевал просоленную до каменной твердости рыбешку на прутике и меланхолично наблюдал за тем, как суетятся мастеровые в огромном ангаре под железной крышей. Гильдия Механиков Талистры процветала – им принадлежал солидный кусок причальной линии северного острова, с десяток складов и множество пирсов, часть из которых тянулась аж до самого плавучего города. Никакой торговли, конечно – на свою делянку торговцы никого не пускали, но жизнь здесь все равно буйно кипела, задевая брызгами соседние кварталы. Сыпались искры, воняло эйром и перегретым металлом, стонали от натуги тяжелые краны, удерживающие речные плоты.

– Хммм. – пробормотал жилистый одноглазый механик, в третий раз перечитывая письмо. На смуглом лице, выдающем канторское происхождение, сомнение плавно сменяло недоумение. – А зачем так срочно? Зима впереди, времени полно. Давай я просто временную бляху оформлю, если работать хочешь.

– Надо сейчас, – покачал головой калека, выгрызая очередное волоконце из-под плавника.

Старший мастер помянул шарга и в очередной раз уткнулся в письмо. Брак незаметно зевнул с закрытым ртом и вновь принялся за рыбу – спать хотелось невыносимо.

В ангаре было суетно, шумно, просторно и одновременно – тесно. Слишком уж много места занимали две растянутые на цепях, словно туши на бойне, коробки речных плотов. Стены помещения были плотно увешаны какими-то подъемниками, шестернями и воротами, и прямо сейчас одна из горж, звеня цепями, плавно поднималась выше, к потолку, подставляя собравшимся мастеровым свое оголенное брюхо. На пол сыпались ошметки водорослей, жирная ржавая грязь и гниющие рыбешки, добавляя забот орудующим швабрами служкам.

Вторую горжу к этому времени уже успели вычистить. Споро латались прогнившие участки днища, выли шлифовальные диски, избавляясь от остатков ржавчины, ручьем текла на пол густая черная смазка, снимались тяжеленные трубы толкателей… Эту посудину ремонтировать было не надо, просто наспех подготовить к зимовке и отбуксировать обратно к плавучему городу. Снизу уже ставили на костер пузатый бочонок с “вентийской консервой” – смесью воска, отработки, смолы и еще каких-то тайных присадок, которая, застывая от холода, надежно защищает плот во время зимовки. Да и в сезон покрытие начинает отваливаться далеко не сразу, поэтому высокая цена подобной процедуры отпугивает лишь жадных, тупых и недальновидных.

Во всяком случае, именно такими словами гильдейский мастер убедил владельца речного корыта приплатить сверху за дополнительные работы и теперь уговаривал разориться еще и на зимний подогрев палубы, потому что костер – это небезопасно, а старый добрый кипяток под давлением никогда не подводит. Капитан кивал с остекленевшим взглядом и теребил завязки кошелька.

Браку все происходящее невероятно нравилось. Они с Кандаром во время путешествия частенько придумывали какую-нибудь откровенно переусложненную херню для “Карги”, о которой Раскон даже слушать не хотел. Фальдиец задавал пару вопросов, спрашивал: “Ну и зачем, если есть…?”, а потом рубил идею на корню, повергая воодушевленных механиков в бездны осознания собственной никчемности.

В гильдии на подобном гребли кри лопатами, сводя сральники с отводом плохих запахов, особые, непродуваемые паруса и россыпи разноцветных светильников вдоль бортов, чтобы прекрасная обновленная горжа не потерялась среди унылых серых собраток, а заказчики издалека видели, что капитан сего корыта не брезгует презентацией своих услуг и обладает хорошим вкусом.

Еще раз перечитав письмо Раскона, мастер отложил его в сторону и настолько оглушительно высморкался, словно заодно с соплями пытался избавить голову от излишков мозгов.

– Значит, скраппер можешь свести? С эйносами работал, горжи знаешь?

Брак кивнул утвердительно.

– Не вижу смысла отказывать столь пытливому юноше, особенно с такими рекомендациями, – утер нос мастер, – Личную метку выбрал? Учти, если вздумаешь подделывать чужое клеймо, сводя всякий хлам… Гильдия берет на себя ответственность за своих членов, но и они обязаны…

Брак его почти не слушал, выводя стилом на металле кружок с четырьмя вертикальными черточками – будущий знак, который, согласно гильдейским правилам, отныне будет обязан украшать все его изделия. Подобный разговор он слышал уже дважды: сперва у горжеводов, а затем у исследователей. И каждый раз начиналась десятиминутная речь про ответственность, обязательства и еще какую-то высокопарную ерунду, которая не была интересна никому из присутствующих, но строжайше регламентировалась правилами приема новых членов гильдии.

Все ради того, чтобы поскорее содрать с новичка вступительный взнос и невозвратные подати на пару лет вперед, на случай, если новоявленный гильдейский умудрится сгинуть в самое ближайшее время.

Сам Брак платить не собирался – за него, согласно договоренности, вносил плату Раскон. Он же взял на себя все бюрократические проволочки, из-за которых процесс вступления в гильдию зачастую затягивался на месяцы. Для калеки все оказалось просто, без лишних вопросов и ненужных проверок – протяни письмо, понаблюдай за немой пантомимой и утвердительно кивни. Необходимость выслушивать нудный устав была ничтожной платой за такую скорость.

Выйдя из теплого ангара наружу, калека поежился от холода и спрятал в сумку латунную гильдейскую бляху – теплую, едва сведенную, украшенную причудливым рисунком шестерни поверх отпечатка гильдейского мастера. Надпись на обратной стороне гласила, что Брак Четырехпалый, уроженец независимого города Шаларис-Чебо, с прошлого года является полноценным членом Гильдии Механиков Талистры. Не то, чтобы право официально наниматься на работу или открывать свое маленькое дело в Троеречье было нужно калеке там, куда он собирался отправиться… Но каждая из трех полученных им бляшек была еще одним камнем, под которым он закопал свое прошлое.

Брак Четырехпалый, странный вольник из мутной торговой компании, чье появление в западных лесах удивительно совпало с большим шухером в Вольных Землях – этот Брак умер. Бесследно исчез, растворился в бирюзовых водах Вентийского озера, оставив память о себе лишь в головах нескольких членов команды “Вислой Карги”, да пары случайных знакомцев, разбросанных по всей речной паутине.

Его место занял другой Брак – коренной лесовик, из первых детей, родившихся в разрастающемся поселке. Круглый сирота, имена членов семьи которого давным-давно затерялись в изгрызенных крысами, подмоченных пожаром архивах Шалариса. Талантливый механик, исследователь и горжевод, которому повезло привлечь внимание капитана одного из лучших плотов на реке. И который решил посмотреть мир, отправившись в путешествие на далекий восток.

Даже дышалось теперь легче. Патрули стражников, с подозрением разглядывающих шатающихся без дела одиночек, группы ловцов, внимательно изучающих уши встречных… Плевать на них. Брак больше не прячущийся незнамо от кого кочевник из сгинувшего клана Гиен, он знает про Поиск лишь то, что это какая-то дурацкая традиция среди проклятых Тогвием степняков, ему нечего скрывать. Не верите? Сплавайте в Шаларис, спросите сами. А пока – уступите дорогу гильдейскому и не забудьте извиниться за доставленные неудобства.

Подбородок вверх, Брак, побольше надменной уверенности во взгляде, усмири бьющееся от облегчения сердце. Шире шаг, глубокий вдох из фляги с эйром – и послушный протез мягко сгибает железную подошву, аккуратно принимая на себя вес искалеченной ноги. Она почти ничем себя не выдает, лишь гулко звенит иногда металлом по камням сквозь протершуюся подошву сапога, вторя мелодичным ударам оконечника трости.

– Извини, Жердан, – виновато покаялся калека, услышав знакомый запинающийся голос, костерящий его во все подметки.

Витая в облаках, Брак едва заметил, как врезался плечом во что-то твердое, затянутое в темную кожу и подозрительно топорщащееся. Странно, конечно, встретить кого-то из троицы на припортовом рынке, да еще и в одиночестве. Лавка с разложенными по столу костяшками явно не то место, где…

– Погодь! Откуда знаешь…

Механик, наконец, поднял голову и в немом изумлении отступил назад, едва не завалившись спиной на прилавок с рыбой.

Перед ним действительно стоял Жердан. Совсем молоденький, безусый, едва ли старше его самого, но обладающий всеми признаками настоящего Жердана. И совершенно при этом незнакомый.

– Эй, сводила! Говорю, знаешь… Эээ. Слышал уже обо мне?

Глаза чуть светлее, волосы чуть рыжее, щеки чуть румянее. Брак смотрел на него с детским умилением, чувствуя, как где-то глубоко внутри разгорается восторг. Еще вчера вечером они с братьями допоздна прощались в кабаке южного острова, плющили кружки, травили байки и жаловались на жизнь. Братья, словно все еще оправдываясь перед отсутствующим фальдийцем, выбрали для своих сбивчивых объяснений самую легкую и доступную цель, прожужжав калеке все уши насчет того, что в лесу им никак не получится составить Шаргов Квартет. Нет здесь неотъемлемой составляющей, а они сердцем чуют… Способность у них такая, наверняка от папеньки, чтоб ему сдохнуть в муках. Ну и что, что умер? Пускай воскреснет, ему рожу начистят как следует, а потом снова подыхает. В муках. Шарки же воскресают?

И вот она, неотъемлемая составляющая, набычившись стоит перед Браком в ожидании ответа на свой вопрос. Не в задрипанном поселке в недрах западных лесов, а на крупнейшем рынке Талистры.

– Слышал конечно, – улыбнулся механик, аккуратно снимая со своего плеча тяжелую руку собеседника, с удовлетворением отметив про себя свежесбитые костяшки. – Ты ведь совсем недавно здесь?

– Ага, – самодовольно кивнул Жердан. Задумался и добавил: – С севера я. Эээ… Работу вот. Тут.

Он замялся, беспомощно поводя руками и собираясь с мыслями. Это грозило затянуться надолго, поэтому привыкший к общению с троицей Брак вмешался.

– Ищешь работу? Это после вчерашнего-то? Как бы не пришлось тебе обратно на север возвращаться после такого.

Механик ляпнул наугад, но, судя по забегавшему взгляду Жердана, не ошибся.

– Заложить меня… Эээ. Рожу разобью, – увесистые кулаки вновь начали угрожающе сжиматься, – Не хочу на север. В жопу север.

– Успокойся, – примирительно поднял руки Брак и невольно улыбнулся, – Есть люди, которые о тебе слышали. Очень серьезные люди. Которые сильно хотят с тобой познакомиться.

– Рабо… Нанять? – просветлел лицом Жердан. – Меня?

– Именно тебя. Адрес запомнишь? Три дома к северу от пекарни на углу во-о-н того перекрестка, там вывеска с люторогом…

Глядя вслед размеренно топающему Жердану, в спину которого возмущенно орал лишившийся охранника торговец эйносами, Брак усмехнулся и мысленно пожелал четвертому брату удачи и стойкости. Что-то подсказывало калеке, что на север очередной жертве любвеобильного папаши все же придется отправиться. И, быть может, в самое ближайшее время.

Остаток дня механик посвятил праздным закупкам. Бродил по торговым рядам, приценивался ко всякой мелочевке, глазел на уличные представления и диковинные эйносы, а один раз даже поучаствовал в сводилке, где позорно проиграл последнее ведро какому-то островитянину со снулым взглядом бледных до прозрачности глаз и сиреневым браслетом садма на руке.

Не то, чтобы во всем этом была какая-то серьезная необходимость – серьезных дел у калеки больше не было, а из множества мелких покупок значение имели лишь бритва, сводить которые ни он, ни Кандар так и не научились толком, и пяток книг. Из которых самым важным приобретением был толстенный том с непроизносимым названием: “Своди Гладко или цеховой оторвет тебе руки. Том 3. Наглядное пособие с иллюстрациями для тех, кто избрал путь садма в славном городе Аркензо.” В среде механиков Троеречья люди, способные преодолеть тяжелый и неповоротливый, как литой чугун, язык островной книги, пользовались немалым уважением. А осилившие до конца хотя бы один том – даже почетом.

Хотя, быть может торговец в празднично украшенной лавке и наврал Браку, набивая цену на свои товары, впарив простаку детские глупости под видом серьезной книги. Калеке на это было наплевать. Ему нравилось чувствовать себя кем-то большим, чем он сам себе до недавнего времени казался. Полноценным жителем большого города, который может себе позволить никуда не торопиться и праздно бродить по улицам, уплетая жареную рыбу и запивая все это вуршем. Радоваться вечернему солнцу, слушать гомон толпы и обрывки разговоров, вылавливая зацепки для историй.

Наверное, он бы даже здесь остался на пару лет. Наплевал бы на все планы, согласился на предложение Раскона, если бы такое последовало. В отличие от промозглого Шалариса, Талистра дышала жизнью,свободой, радовала неумолкающей суетой и движением. Северяне, островитяне, канторцы, доминионцы… Срались друг с другом, пили, торговали, дрались, обсуждали последние новости с востока, спорили о ценах на рыбу и о целесообразности возведения нового моста. О шарках, будь они неладны, и всех бедах с ними связанных. У многих на груди и поясах болтались знакомые металлические колбочки, наверняка с бешеной наценкой купленные у гильдейских сбытчиков.

Словно Большой Сход кочевников, только длящийся не жалкую неделю, а постоянно. Для истосковавшегося от бесконечных рядов плакальщиц Брака, даже пирамида забитых орехами бочонков, загаженных птицами и погрызенных гразгами, даже она казалась чем-то новым и невыразимо прекрасным. Что уж тут говорить обо всем остальном? Гильдии пытались подмять под себя город на озере, устанавливали границы, готовы были запрещать любой чих, не согласуйся он с уставом… И не преуспевали. Попробуй, посади в клетку дремучего лесоруба, полгода просидевшего на вырубке, попробуй объяснить ему, что торговать своими деревянными поделками можно лишь с разрешения торговцев, а за прилавок надо платить. Вода всегда найдет себе путь, а если его нет – проточит, промоет, проломит.

А ведь Талистра еще и красива. Мотаясь по портовым кварталам нижнего города, калека не увидел пока и десятой части города, а уже успел влюбиться в него. Бирюза озера, обрамленная сверкающими бриллиантами гор, манила и притягивала взгляды. Не только Брака, еще не успевшего насытиться зрелищем, но и старожилов. Нет-нет, да и повернется чья-нибудь голова в сторону заката, застынет на минуту, ловя глазами оранжевые переливы солнечной дорожки, пылающим копьем протянувшейся от набережной до самого ущелья. Хотелось забраться в кресло дурацкого флира, взмыть повыше в небо и просто сидеть там, ловя последние мгновения уходящего вечера.

– Ты же не собирался свалить втихомолку, лишив меня радостей итоговой попойки?

Кандар ввалился в комнату Брака без стука. Дверь тот позабыл закрыть, поэтому визит незваного гостя застал его врасплох, полуголым и со спущенными портками.

– Сиянье твоей голой ляжки ослепило бы любую красавицу этого города, – картинно прикрыл глаза рукой сероглазый, – Да что уж там, некоторые знойные красавцы тоже поддались бы чарам. Знай, Брак, что в Троеречье для тебя всегда найдется работа, непыльная и даже приятная. Как только ты наконец осознаешь, что механик из тебя хуже, чем из дерьма колесо, и решишь взяться за ум.

Калека выругался и принялся спешно одеваться, путаясь в рукавах и пуговицах белоснежной рубашки, купленной у портного за какие-то невменяемые деньги. Отдавать три зеленухи за кусок тряпки было жаль до слез, но заявляться в верхний город в потрепанной лесами, застиранной до дыр старой одежде было стыдно. А ему надо было именно туда, в Конифер, где даже ночью не гаснут огни, камни брусчатки стоят дороже железа, а стены домов моют с мылом. Наверное. На самом деле Брак с трудом представлял себе, как живут местные богатеи, но на всякий случай готовился к худшему.

– Я собирался зайти утром, – справившись с рубашкой, Брак объявил войну длиннополому кафтану без рукавов, зато с меховым воротником и теплой подкладкой. – Горжа уходит в полдень.

– Судя по твоему виду, ты либо решил в последнюю ночь взять штурмом чье-нибудь неприступное сердце, либо попрешься к Раскону, – хмыкнул Кандар, скептически разглядывая напарника, – Как по мне, оба дела одинаково бессмысленны, а первое – еще и безнадежно.

– Это почему?

– Кто же ходит завоевывать сердце, не приведя в порядок волосы и бороду? Подстричь, помыть, умаслить… – сероглазый приподнял шляпу, продемонстрировав свою шевелюру, похожую на чрезмерно разросшийся пучок лишайника на скале. Очень чистого и ухоженного лишайника. – Поэтому я наверняка уверен, что ты попрешься к Раскону.

– Угум, – кивнул Брак, шнуруя сапоги. – Он мне здорово помог, хотел поблагодарить. И забрать кое-что.

– Это вот этим ты его решил благодарить? – усмехнулся Кандар, указав пальцем на аккуратный, цветной бумаги сверток, из которого тянуло чем-то сдобным и лимонным.

– Вроде того, – улыбнулся калека. Он потратил половину вечера, чтобы найти единственную в Талистре пекарню с лиорской выпечкой. Наверняка паршивой, но важен же не сам подарок, а его соответствие достатку получателя и моменту. Для соответствия достатку фальдийца Браку пришлось бы еще лет тридцать сводить в мастерской утепленные сральники, а выпечка – вот она. И совсем недорого.

– Ну и зря, – грубо прервал его размышления сероглазый. – Рыжему от твоих подарков ни холодно, ни жарко. Знаешь, какой сегодня день? Точнее, ночь.

– Шаргово холодная? – предположил калека. – Я думал взять возчика, пешком не дойду. У них тут есть такие маленькие трехколесные тарги…

– Сегодня ночь Бирюзового Льда, – назидательно поднял палец Кандар, – Есть дальше по озеру одна заводь, которую морозом схватывает в первую очередь. Если лед выдержит человека, значит реки окончательно встали, и никакой “Архулас” уже не сможет по ним пробиться. Неофициальное начало зимы для тех, кому плевать на календарь. Между прочим, большой праздник. Будут гуляния, салют и шарговы морозы.

– И в чем здесь праздник? – хмыкнул Брак, вешая на ремень кобуру с жахателем и канторский ножик. – Радоваться за техсчастливцев, кто застрял на реке до весны?

– Вроде того, – кивнул сероглазый. – Повод же? Повод. Поверь, фальдийцу будет не до тебя. У него дома соберутся важные шишки, будут полночи нудеть про политику, цены на овес и жаловаться на жизнь, пока не упьются под утро. Тебя приглашали?

– Да. С утра приходил какой-то мужик…

– Наплюй, – посоветовал Кандар. – А печево сожри сам или отправь с курьером. Мол, кушай дорогой Раскон, а я лучше дома посижу. Так будет проще и тебе, и ему.

– Это почему? – поднял бровь Брак. – Как будто меня каждый день приглашают отужинать там, куда с моей рожей и кошельком даже пройти не выйдет. Еще и в праздник. Завидуешь?

– Нисколько, – улыбнулся сероглазый, рассеянно листая книжку. – Недавно в Шаларисе было то же самое, разницы никакой, поверь. А в Бирюзовый Лед тебя приглашают только потому, что завтра ты сваливаешь на заблеванный гразгами восток и для фальдийца это последний шанс уговорить тебя остаться. Чем-то ты ему приглянулся.

– Не шанс, а возможность, – поправил его калека. – Я уже отказался от Шалариса, чем Талистра отличается? Раскон знает, что не сможет меня переубедить. Так что я просто пожру нахаляву, заберу кри, которые он мне задолжал, и тихо сбегу.

– От твоей наивности сводит скулы и першит в горле, – покашлял Кандар. – Очнешься под утро от того, что над тобой потешаются старые усатые торгаши, любящие диковинные зрелища и молодых дурачков. Зачем тратить эту прекрасную ночь на разговоры, которые все равно ничего не изменят? Фальдиец не сможет тебя переубедить, это я уже понял.

Брак надел куртку, перекинул через плечо неизменную сумку и потянулся за шляпой, но не успел ее схватить – клешня Кандара оказалась быстрее.

– Ладно, я понял к чему ты ведешь, – вздохнул калека, разжимая стальные пальцы и отбирая головной убор. – Твои самоуверенность и наглость поражают, юный горжевод. Ты всерьез надеешься в одиночку преуспеть там, где не справились Раскон и Раготар?

– Почему в одиночку? – искренне возмутился сероглазый. – Нас будет минимум трое, причем один из них поистине бесподобный оратор, равного которому Гардаш еще не видел.

– Жерданы? Везим? – предположил Брак, беря в руки трость.

– Только я. Ты. И пара бутылок вентийского.

Водопад Ризал оглушительно ревел далеко внизу. Ночь выдалась морозная и безоблачная, так что Левый и Правый светили ярче любых светильников, расцветив облака водяной пыли пусть и бледными, но самыми настоящими радугами. Брак вообще не знал раньше, что такое возможно, поэтому во все глаза пялился с края утеса, пока Кандар сооружал костер. Было настолько пустынно, насколько это вообще возможно ночью в окрестностях большого города – ни единой живой души, если не считать торчащую в трехстах шагах сторожевую вышку. Бьющий с нее луч фонаря пару раз мазнул светом по приехавшим на ночные гуляния чудакам и, не обнаружив ничего интересного, снова принялся водить сияющим копьем по темным водам Таризалы.

– Только не говори, что ты спустил на это убожество все свои кри, – калека, наконец, оторвался от водопада и смерил трехколесную несуразность презрительным взглядом, – Я бы не доверил ей везти свою задницу даже до сральника. Она развалится по дороге.

– Не развалилась же, – хмыкнул Кандар, кидая в недра пирамиды дров раскаленную болванку. – Я ее арендовал. В залог флира.

– Какого флира?

– Обычного такого. С крылышками, парой пропеллеров, баком на четыре ведра, и надежной, как слово летрийца, гравкой.

– То есть херовой? – заинтересовался Брак. – Она не летает?

– Это старый флир с патрульной горжи. Они висят в воздухе по двенадцать часов в день, с перерывом на пожрать и заправиться. Так что он летает и гравка там вполне живая, просто… Усталая, что ли.

– Могла спираль выгореть, – предположил калека, наблюдая за тем, как исходящие паром дрова начинают несмело покусывать пляшущие под ними язычки пламени. – Надо попробовать прожечь, только аккуратно, чтобы не… Аааа. Хитрая ты скотина, Кандар. Но попытка хорошая, зашел сразу с гигатрака. Откуда у тебя флир?

Сероглазый хохотнул, расстилая на камнях толстые подкладки из какой-то бурой шерсти, ворсистой и омерзительно колючей, но теплой. На широком одеяле уже заняли свое место те самые две бутылки вентийского, загадочно поблескивая синим сквозь мутное стекло.

– Интересно, да? Помнишь этого паренька, Нали? Я тайком проследил его до дома. Не поверишь, он с матерью и сестрой живет в верхнем городе, в огромном особняке с серебряными воротами. А его сестра…

– Воспылала к тебе любовью и одарила фамильным медальоном, обрамленным изумрудами?

– Откуда ты…

– Ты черпаешь вдохновение из моих историй, сам того не замечая. – улыбнулся Брак, присаживаясь, – Это самое начало килейской баллады про цеп с изумрудными крыльями. Я же и рассказывал. Там еще в конце всех арталис сжигает, а девка топится.

– Гразгова блевота, – хлопнул себя ладонью по лицу Кандар, – Знал ведь, подозревал, что где-то уже слышал. Эти изумруды прямо всплыли из башки.

– Так оно и бывает, – хмыкнул калека, – Так откуда флир?

Сероглазый принес из крошечной тарги мешок снеди, не глядя вывалил все на импровизированную столешницу и плюхнулся на задницу.

– Продал браслет.

– Рефальд?

– Угу. Ты был прав, оторвали вместе с рукой. – Кандар поморщился и покачал головой, – Наверняка продешевил. И еще чувство такое поганое, будто в воспоминания о брате помочился.

– Шалвах?

– Он самый. Ну и шарг с ним, с браслетом. У меня теперь есть крылья, я теперь могу летать, – процитировал сероглазый детскую песенку и, едва не расплескав драгоценное вино, варварски выдрал клешней горлышко из бутылки, – Давай за тех, кого с нами нет, но кто обязательно за нас бы порадовался. Шалвах.

– Логи, – назвал Брак имя того, кого назвал в истории своим братом. Хотя думал он при этом о Джусе, Симе и Часовщике. Порадовались бы они, увидев его сейчас?

Они выпили ледяное вино из простых оловянных кружек, закусили сдобными крендельками и замолчали, думая о своем.

Над Конафером сверкнуло синим, а воздух взорвался облачком золотистых брызг. Впрочем, тут же погасших. Сквозь гул водопада пробился приглушенный хлопок. Разгоревшийся костер трещал и шипел, вспенивая на поленьях кипящую смолу.

– Не убедил, – сказал наконец Брак. – Как бы я не хотел поковыряться с флиром и увидеть Троеречье с высоты, все равно нет.

– Да я и не надеялся, – развел руками Кандар. – Просто похвастаться хотел. Дозволяю за меня порадоваться.

– Я радуюсь и рукоплещу безумству отважных, – процитировал калека, – И плюю в спины тех, кто гонит их на бой. Если ты притащишь на “Каргу” настоящий флир, у тебя слюны не хватит заплевать всю команду.

– Как жаль, что некому будет помочь мне в этом деле, – сероглазый щелкнул пальцами, отправив со скалы огрызок кренделька. Тот описал в свете костра пологую дугу и скрылся внизу, где укоризненно покачивались седые макушки плакальщиц. – Представь. Лицо Везима. Ты. Смачное, долгое затягивание скопившимися за ночь соплями…

– Отвратительно, – сплюнул Брак в огонь, – И притягательно. Ты за этим купил флир?

– В том числе. Надоело болтаться в небе на этой табуретке, всю жизнь мечтал летать. И к Раскону заодно подмазаться, куда без этого.

– Все таки завидуешь, – грустно покачал головой калека, – Не переживай, завтра я уплыву отсюда нахер и ты снова станешь его любимым прихвостнем. Будешь играть с ним в забойку, ломать чужие скрапперы и ходить по праздничным ужинам, где сидят старые пресыщенные торгаши с большими… усами.

Кандар разлил вино, залпом опустошил свой стакан и снова налил.

– Я не завидую, Брак. Вот ты зачем завтра отправляешься в Яму?

– Надо.

– Давай ты не будешь лить мне в уши эту блевотину и скажешь прямо. – поморщился сероглазый, – Я, Брак Четырехпалый, хочу отыскать своего брата Логи и отомстить ублюдкам, убившим мою семью. Просто и понятно.

– Я, Брак Четырехпалый, надеюсь отыскать Логи и отомстить ублюдкам.

Калека сам удивился, с какой легкостью у него получилось озвучить то, о чем он думал все последние месяцы. Слова вырвались на свободу легко, в облачке морозного пара, и повисли в воздухе неподъемной тишиной. Окончательной и недвижимой точкой в разговоре, после которой остается только допить вино, проститься и разойтись.

Сероглазый, однако, придерживался иного мнения.

– Рубанул правдой так, что искры полетели. А теперь скажи: “Я, Брак Четырехпалый, тупой кретин, у которого мозгов меньше, чем у шарка…”

– Я не буду это говорить.

– Почему? – вскинул бровь Кандар. – Это ведь тоже правда. Если твой брат жив, то он, скорее всего, в рабстве. А это значит, что тебе придется в одиночку отправиться воевать с целой семьей Черепах, а то и с целым кланом. Будешь поодиночке ловить их по темным подворотням Ямы со своим жахателем наперевес? Попытаешься выкупить брата из рабства, рискуя загреметь туда самому?

– Воевать можно только с теми, кто равен тебе, – пожал плечами Брак, глотая ледяное вино, – Я для них меньше детеныша джорка под колесами гигатрака. Хрусть – и машина едет дальше.

– Так за каким шаргом ты туда прешься? – едва не зарычал сероглазый, – У тебя в знакомых один из самых влиятельных людей не только в Троеречье, но и на всем Западе. У тебя здесь друзья. У тебя впереди зима, за которую один хер ничего нигде не происходит. Можно сколотить отряд наемников, можно пойти на поклон Раскону, можно, наконец, дождаться большого схода у этих ублюдков и поискать там рабов. Но ты, как настоящий тупой джорк, катишься только вперед и не думаешь остановиться.

– А я не могу по-другому, – честно ответил Брак. А затем, совершенно неожиданно для себя, предложил: – Давай со мной?

Уже приготовивший очередную тираду Кандар осекся. Гневно раздувшаяся грудь опустилась, плечи поникли и он как-то разом растерял весь свой запал.

– Я тоже не могу.

Они молча допили бутылку. Жар от костра отгонял волны холода. Стоящая позади сидящих друзей тарга нагрелась, не подпуская мороз к спинам.

– Дай угадаю, – предложил Брак. – Флир ты купил, чтобы подмазаться к Раскону.

Сероглазый молча кивнул. Он неотрывно смотрел в огонь, а пальцы на протезе двигались словно сами по себе.

– Зачем? Тебе ведь тоже есть, за кого мстить. Есть, за кого жить. А ты годами сидишь на горже, сводя кривые железки и шатаясь по борделям. Хочешь занять теплое местечко рядом с тем, кто тебе поможет? Забудь. Фальдиец тебе не друг и никогда им не будет. Он будет платить тебе, будет держать тебя под рукой, но никогда не полезет в твои личные разборки. У него своя война, по сравнению с которой наши – это возня детей на мелководье. Игры с ракушками, пока взрослые лупят друг по другу из баданг. Ты ведь умный, сам все понимаешь. Значит, либо ты такой же тупой кретин, как и я, либо у тебя на уме нечто совсем другое. Ты кретин?

– Знаешь, вы похожи, – поднял глаза Кандар. – Ты и Шалвах. Тот тоже умел так вот… повернуть. Чтобы секунду назад ты летишь на скиммере по степи, а сейчас уже лежишь мордой в навозе. Пойду отолью.

Он поднялся на ноги, закинул на плечо сумку, шумно высморкался и ушел в темноту, на ходу расстегивая штаны. Брак подкинул в огонь пару поленьев, расстегнул куртку и закурил. С реки протяжно ревела горжа, а с востока наползали пока еще редкие облака – предвестники грядущей снежной бури.

– Тебя там лесные духи на пьянку позвали? Или примерзло что? Ты, главное, не теряйся в такие моменты. Сжимай зубы и дави, пока не вылезет.

Кандар даже не улыбнулся. Молча сел у костра с видом человека, только что избавившегося от непосильной ноши. Поерзал задницей, плеснул себе вина и только потом заговорил.

– Ты не прав, Брак. Другом для Раскона стать невозможно, тут я согласен. Но вот равноправным партнером, которому он будет готов оказать посильную помощь… Им можно стать.

– Я даже не могу представить, что ты можешь ему для этого предложить, – усмехнулся калека. – Ржавый флир и смазливая морда на партнерство не тянут.

– Три клана кочевников. Сейчас уже может быть четыре.

На этот раз осекся Брак. В голове с отчетливым лязгом вставали на место недостающие детали картины, о существовании которой он даже не подозревал. Точнее, подозревал, но никогда толком не задумывался.

– Помнишь, тогда в кабаке я тебе рассказывал про единый Запад. – размеренно говорил сероглазый, – Кочевники, лесовики, объединенный Гардаш против островных ублюдков. Против зажравшегося Доминиона, против северной аристократии… Ты называл меня идеалистом, а я тебя – занудой и говном. Вот только я не идеалист, а ты как был говном, так и остался.

– Иди в жопу, – буркнул Брак. – Поиск?

– Он самый, – потянулся Кандар. – Хотя знал бы ты, с каким скрипом меня отпускали.

– Рука?

– “Он подохнет в первый же день, да его хомяки запинают, таким место в клане…” – старательно изобразил старческий голос сероглазый, – Старые пропоицы, вляпавшиеся в собственное дерьмо и застывшие там навечно.

Сжатый в кулак протез высек искры из камня. Над городом сверкнула очередная вспышка.

– Я догадывался, что история про чудесный побег из рабства и единственного выжившего в Двуречье слишком хороша, чтобы быть правдой, – заметил Брак.

– И что, это все? – спросил Кандар, – Не будет обвинений в том, что из-за моего народа погибла твоя семья, угроз кликнуть стражу или рассказать все Раскону?

– А нахера? – развел руками Брак, – Что это меняет? Нет, я рад, что ты решил перед отъездом мне открыться. Если поможет прочистить тебе башку от наростов шлака – я к твоим услугам. Но завтра мы расстанемся и вряд ли когда еще увидимся.

– Если я скажу, что тебе не нужно никуда уплывать, ты поверишь?

– Только если ты скажешь, что тебе потом нужно будет от меня. Хотя подожди, – калека нахмурился и пощелкал пальцами. – Раскон? Все знают, что он терпеть не может степняков. Если один из них припрется к нему на порог и… Как долго ты его окучиваешь?

– Два года, – хмыкнул сероглазый. – А он все равно мне не доверяет. Как ты там сказал? Держит близко, платит вовремя. Но в свой дом он меня не пригласит никогда. И не предложит мне место в Шаларисе, встать по правую руку от собственного сына.

Брак промолчал, не видя смысла это комментировать. Табак в трубке горчил и тлел неохотно.

– Слепой бы заметил, – обиженно буркнул Кандар и тоже полез за трубкой.

Близилась полночь. Облака наползали уже плотным слоем, шарговы глазки подмигивали, то и дело скрываясь за темными веками туч. Синие вспышки над городом звенели все чаще, на мгновение освещая весь мир то синим, то желтым, а то и тошнотворно розовым.

– Если ты согласен, моя Семья поищет твоего брата, – предложил Кандар. – Поищет так, как не сможет искать в степи никто другой. Каждый сход, каждая стоянка, любое место, где появятся Черепахи – везде будут твои глаза. Если он жив, его найдут.

– А если мертв?

– У нас с тобой одна цель, – пожал плечами сероглазый. – А с твоей помощью, я надеюсь, она станет еще и целью фальдийца. Чем ты его зацепил, я не понимаю, но упустить такую возможность я не могу.

– Есть один общий знакомый, – нехотя пояснил Брак. – Из тех, знакомство с которыми лучше не заводить. Нам с Расконом не повезло, или наоборот, сильно повезло. Подозреваю, что в противном случае я давно бы уже валялся бы в лесу с перерезанной глоткой, а не глушил вентийское у костра посреди промозглого ничего. Ты ведь за этим меня сюда вытащил, подальше от лишних ушей?

Кандар кивнул.

– Значит, просто прийти к нему и попросить выслушать?

– Именно так. Еще письмо показать. Не упоминая мое имя и участие. Если тебя утопят где-нибудь в колодце, я сильно расстроюсь. Но если вслед за тобой утопят еще и меня…

– Как-то это не по-дружески, – заметил калека. – Меня могут пытать. Выдирать зубы, запускать иголки под ногти, заставлять нюхать Везимовы портянки. Не уверен, что справлюсь.

– Поверь, Раскону тебя даже не нужно пытать, – хмыкнул Кандар. – Он и так видит тебя насквозь. Вы с ним слишком долго сидели вместе на вышке. Ты думал, что учишься у него, а он изучал тебя. И поверь, опыта в таких делах у него гораздо больше. Так что сразу в колодец, с ногами, залитыми жидким камнем.

– Или горло перережет, – махнул рукой Брак. – Саблей хрясь – и вот меня уже два.

– Он брезгливый, забрызгается. Ковры потом менять…

Из недр тарги появилась третья бутылка вина и механики уже успели опустошить ее наполовину. Кандар явно расслабился, поняв, что на его откровения Браку наплевать. А сам калека боролся с искушением взять и согласиться.

Еще подмывало рассказать сероглазому свою историю. Честно, ничего не утаивая, не выдумывая, в кои-то веки снять с котелка правды тяжелую крышку лжи и вывалить на собеседника все, до последней капли. Кандару явно здорово полегчало, так чем Брак хуже? Нет, с Расконом у них тоже получился весьма… правдивый разговор. Но фальдийцу, по большому счету, было плевать на собеседника. У него были свои цели, он их не добился и ушел по своим делам, не прощаясь.

Но сероглазый – другое дело. У калеки никогда не было настоящих друзей. И, нет, Логи не в счет. По разным причинам. Как отреагирует настоящий друг на историю падения клана Гиен? На историю чудесного спасения и то, что не у него одного могут быть тщательно запрятанные секреты? У них ведь даже после откровений Кандара ничего не поменялось, как сидели с вином, так и сидят. Разве что тупые шутки стали еще тупее.

Браку ведь действительно понравилась Талистра. Полюбилась за пару дней настолько, насколько едва открывший глаза птенец дронта любит то, что первым увидел в своей жизни. Будь то камень, веточка, дохлая рыбка или глаза матери. Так чем похожий на птичью лапу город, стоящий на берегу прекрасного озера цвета бирюзы, чем он хуже? Остаться здесь хотя бы на несколько лет, обзавестись деньгами, опытом, полезными знакомствами… Домом, наконец. Не съемной комнатой, не провонявшим рыбой сараем, не крошечным закутком в недрах чужого трака и даже не палубой огромного речного плота. Обычным, нормальным домом.

Это не было похоже на мысли кочевника. Да Брак и сам уже не понимал толком, кто он такой – ледяное вино притупляло мысли и будоражило воображение. Единый Запад, родина для всяких изгоев, кочевников, отщепенцев, ворья, преступников, отставных вояк и прочей швали. Вставшая под единым флагом родина, пославшая нахер всех, кто смеет к ним лезть. Неприступная крепость Троеречья, куда стекаются ценности всего западного Гардаша…. И гигатраки, стоящие на страже границ. Те кланы, которые согласились поддержать давно назревшее объединение, которые при поддержке лесовиков закатают в пыльную степную землю своих противников, скованных по рукам и ногам в застывшем воске прошлого…

Брак невольно улыбнулся, представив эту картину. Пылающие гигатраки с черными полосками по борту, разбросанные по степи остовы траков, вдавленные в землю скиммеры. И они, вдвоем с Кандаром, наводят тяжелую бадангу в недобитка. Воображение нарисовало столь яркую и сочную картину разгрома Котов, что все планы калеки на ее фоне меркли. Выцветали, становились прозрачными, растворяясь в дыму пылающих боевых машин.

– Я согласен, – улыбнулся калека. – Сейчас допьем и я тебе тоже кое-что расскажу.

Кандар хохотнул, радостно ударив ладонями по ногам. И привычно скривился, когда железная клешня мясисто столкнулась с бедром.

– Говорил же, что нам удастся тебя переубедить, – он любовно оглядел пузатые бутылки, цокнул языком и протянул клешню, – Договорились!

Кандар скалился, шутил и предлагал обменяться протезами, совершенно не замечая лица Брака. А тот, замерев с протянутой ладонью, не сводил застывшего взгляда с железной руки степняка, на тыльной стороне которой скалился искусно сведенный фелинт. Со стороны города лязгали скрапперы, а в голове калеки им вторил тихий, едва слышный перезвон колокольчиков.

– Брак?

– Знаешь, никогда не думал, что доведется пожать руку клановому, – улыбнулся одноногий механик, стискивая стальные пальцы, – Вот же выверты у судьбы, да?

– Осторожно, это заразно, – Кандар притащил из тарги очередную бутылку, но открывать не стал, – Вурш ты уже пьешь, по борделям ходишь… Осталось научить тебя гнать самогон из дерьма люторогов – и будешь вылитый кочевник.

– Вы действительно такое пьете? – Брак приподнял бровь и демонстративно скривился. – Тогда я не участвую. С Расконом помогу, по дружбе, но вступать в клан степных любителей жидкого дерьма я отказываюсь. Или вы как-то по другому называетесь?

– На этот раз не угадал. Даже не близко, – усмехнулся степняк. – Семья Пепельников.

– А клан?

– Степные Коты.

Оглушительно хлопнула пробка, покидая горлышко бутылки.

– Найдем мы твоего брата, обязательно найдем, – Кандар смешал синее вино с каким-то ядреным пойлом и активно жестикулировал кружкой, – Поверь, кочевники даже из-под земли могут человека достать. Выкопают, хорошенько помоют, и будет как живой.

– Мне такой не нужен, – пробормотал Брак, не отрывая взгляд от костра, – К тому же вы затрахаетесь его отмывать, там такая туша…

Он почти не вслушивался в разговор. Колокольчики в голове звенели все настойчивее, требуя обратить на себя внимание.

– Тем более надо познакомить его с Шалвахом. Брат толстяков просто обожает. Подначивает, конечно, но не со зла. Был у нас один…

– С Логи такое не прокатит. Сразу в драку полезет.

– Шалвах такое тоже любит. Увидишь, он тебе понравится. – улыбнулся Кандар, – Знаешь, кого он мне напоминает?

– Кого?

– Фальдийца. Только он тощий, красивый и не такой злобный.

– То есть, твой Шалвах лишен всех тех качеств, которые делают Раскона Расконом?

– Он умный, – надул губы Кандар. – И хитрый. Думаешь, так легко к двадцати семи стать старшим искателем? Там такой гадюшник, что поставь рядом с семейным советом бочку с гразгами – не отличишь без окуляра. Он бы и патриархом мог стать, но не хочет быть привязан к гигатраку. Хочешь, покажу его? У меня книжка с собой.

– Кого покажешь? – не понял калека.

Динь-Динь, Бракованный. Надумал сбежать?

– Наш гигатрак. “Три Клыка” называется, по числу баданг.

– А почему не четыре?

Динь-Динь, Бракованный. Динь-Динь. Как думаешь, Джус и Часовщик гордятся тобой сейчас?

– Раньше было четыре. Ну, это слишком долгая история, чтобы рассказывать ее ночью на утесе.

– Да мы, вроде, не торопимся. Слушай, Кандар, а твои теплые норки, они настоящие? Или их ты тоже выдумал?

Динь-Динь. Динь-Динь. Динь-Динь.

Грохнули баданги северного форта. Ослепительные синие вспышки в небе превратили ночь в день. Водопад ревел.

– Самые настоящие, – степняк для пущей убедительности посмотрел Браку в глаза и повел руками, описывая соблазнительные изгибы женского тела. – Я заходил к родне, но совсем ненадолго. Здесь есть целый квартал, где живут…

Калека прикрыл веки. Глаза. Шарговы серые глаза. Такие же серые и насмешливые, как у грязного, избитого пленника, сидящего на куче вонючего тряпья в центре большого торга. Шарговы серые глаза, смотрящие с таким нахальством, будто это не их владелец сидит в надежной деревянной клетке, а весь остальной мир заперся от него.

На этот раз даже грохот баданг форта Рикон не смог заглушить колокольчики. Брак тяжело поднялся, разминая занемевшие колени, снял с себя куртку. Потянулся было за сумкой, но передумал.

– Ты куда? Надеешься, что твою рубашку разглядит со стены в окуляр какая-нибудь красотка?

– Жарко. Пойду отолью.

– Не забывай стискивать зубы и как следует тужиться, – мстительно крикнул ему в спину Кандар, – А то лесные духи схватят за недостаточно усердную жопу.

Левый и Правый давно скрылись за облаками, погрузив бескрайние леса в темноту. Но городу было плевать на законную владелицу ночи. Взгляды всей Талистры были сейчас прикованы к небу, где один за другим били в небо столбы разноцветного пламени, а под самыми тучами распускались цветками разрывы баданг, превращая день в ночь и окрашивая небо синим, а землю – мертвенно голубым. От грохота закладывало уши.

Брак стоял за спиной завороженного зрелищем Кандара, неспешно закатывая белоснежные рукава рубахи. С правой стороны, где ухо сероглазого так до сих пор и не оправилось до конца после неудачной схватки с шарком в крохотной каморке, набитой одеждой. Не то, чтобы за канонадой салюта калека боялся быть услышанным, но лишняя предосторожность никогда не помешает. Жаль конечно, что жахателем нельзя пользоваться. На вспышку обязательно обратят внимание с наблюдательной вышки. Здесь и так горит костер, давая каждому желающему возможность разглядеть утес во всей его красе. С другой стороны, любой человек, которому присуща хоть капелька чувства прекрасного…

Канторский клинок плавно скользнул слева направо и зазвенел по камням, подпевая стихающему хору колокольчиков. Костер зашипел и погас.

Момент, когда Кандар начал шевелиться, Брак пропустил. Просто сидел рядом на подстилке, слепо глядя в бесконечную черноту перед собой, не чувствуя ни острых зубов мороза, ни ледяного ветра, уносящего запах паленых волос и стремительно выстужающего остатки тепла из голых рук. Лежащий лицом в остатках костра сероглазый вдруг шевельнулся, задергался и начал подниматься. Словно проспавшийся в кабаке пьяница, выдирающий свое лицо из миски с остатками салата. Только вместо мелко нарубленных овощей здесь были тлеющие угли, густо приправленные воняющей пеплом и железом грязью.

Степняк уперся руками, лязгнув по камню клешней. Дернулся и, стоя на четвереньках, начал поворачивать обгоревшее лицо в сторону Брака.

Клинок Тордена, призывно чернеющий лезвием, лежал далеко. Откатился почти к самому краю утеса, чудом удержавшись от падения вниз. Жахатель… Наверное, можно было бы выхватить его одним ловким движением, спустив пружину в самый последний момент, когда оскаленная пасть мертвеца уже готова вцепиться тебе в горло. Жерданы наверняка бы справились. Или Везим.

Брак не стал даже пытаться. Все, на что его хватило, это упереться ладонью в щеку Кандара, усыпанную гроздью мелких багровых углей и не дать тому повернуть голову.

Калеке не хотелось бы, чтобы последним воспоминанием в его жизни остались мертвые серые глаза.

Мертвец застыл, задергался, будто прилипнув щекой к ладони. Запертые в темнице плоти угли рассерженно шипели, прожигая кожу и исходя приторно-сладким дымком.

Потом Кандар опал. Весь и разом, будто некая сила разом убрала из его тела кости. Все до единой. Руки подломились, и свежеподнятый шарк рухнул обратно в костер, застыв в той же позе, что и раньше. Разве что голову повернул и как будто усох немного.

Кабацкий пропоица огляделся вокруг и решил вздремнуть еще немного.

А Брак так и остался сидеть, чувствуя, как от руки по всему телу расползается знакомое онемение, милостиво отгоняя боль в обожженной ладони, успокаивая трясущиеся пальцы и притупляя сочащийся к прерывисто колотящемуся сердцу холод. Думать на эту тему ему не хотелось. Как и на любую другую.

Ему вообще больше не хотелось ничего. С неба неспешно падали первые снежинки, мохнатые и бесформенные, как хлопья ядовитой белой плесени.

Сероглазого Брак столкнул с утеса. Он терпеливо дождался темноты, когда Левый и Правый вновь прикрылись облаками, а в городе замолкли баданги, подволок податливое тело к самому краю обрыва. В сумке дожидались своего часа две колбы с горючим содержимым, приберегаемые на случай шарков… Что же, они дождались. Калека поглубже упихал металлические цилиндры в карманы куртки мертвеца, пересыпал себе всякую найденную мелочевку, а затем, уперевшись ногой, перевалил тяжелое тело через край скалы. Подождал отблесков разгорающегося пламени, но безрезультатно – густые кроны плакальщиц надежно скрывали происходящее в лесу от посторонних.

Туда же, вниз, отправились бутылки, остатки жратвы, одеяла и даже не до конца прогоревшие огрызки дров. Ненасытный обрыв сожрал все, проглотил не подавившись и потребовал добавки, суля успокоение и маня бездонной чернотой.

Брак отказался.

Ему вообще казалось, что он не контролирует свое одеревеневшее от мороза тело. Висит себе где-то рядом с затылком, отстраненно наблюдая за тем, как руки будят движок, ноги упираются в несуразные педали, а глаза сами ищут дорогу. Калека был не против – самодеятельность конечностей целиком совпадала с его желаниями.

Крохотная тарга, надрывно взвывая движком, увозила его от утеса, провожаемая внимательным взглядом небесных светил и луча фонаря с вышки.

Конус света внимательно изучил ползущую по камням железную коробочку, пошарил на утесе и, не найдя ничего подозрительного, вновь уставился на реку.

Таргу Брак бросил на улицах. Завел в безлюдный переулок, усыпил эйносы и намертво свел двери, после чего вышел и смешался с подгулявшей толпой. Ночная Талистра манила яркими вывесками, круглыми синими фонариками и атмосферой праздника, приглашая отложить все дела, купить у разносчика порцию жареной рыбы и неспешно опустошить кружечку горячего вина со специями, сидя где-нибудь на лавочке. Или просто на ходу, если холод гонит вперед и не дает остановиться.

Талистра, словно разряженная в шелка бордельная девка, была готова на все, лишь бы ты задержался. Остался на всю ночь, опустошив себя и кошелек до дна. И в любой другой день Брак наверняка бы поддался. Но не сегодня.

Мостки за ночь заледенели, схватились по краям острыми зубьями льда. Даже провисшие от холода лееры помогали с трудом – калеке и так приходилось несладко под тяжестью заплечной сумки, а тут еще и трость с каждым шагом норовила провалиться между небрежно подогнанными досками, опрокинув своего хозяина в воду. Однако Брак шел.

Город на воде праздничных настроений Троеречья не разделял. Нависал угрюмой темной тушей, скрипел деревом и металлом, вонял подтухшей рыбой, мертвый и безлюдный. Неудивительно – сверкающая огнями Талистра притягивала горжеводов подобно мифической золотой богине джунглей, подманивала блеском драгоценного металла и сладким голосом, обещая лучшую ночь в твоей жизни. Ну кто здесь устоит? Уж точно не истосковавшиеся по жизни лесовики. Неудачники, вынужденные охранять свои корыта, жались по теплым костровым или беспробудно спали пьяным сном, не в силах выдержать такие близкие, но недосягаемые звуки праздника.

“Вислую Каргу” Брак нашел не сразу. После проверки бляхи полусонным охранником на входе в город, ему пришлось изрядно поплутать по хитросплетениям чужих плотов, извилистых дорожек и совершенно неуместных здесь лестниц. Затянутые кровянкой горжи выглядели совершенно одинаково, никаких ориентиров, даже направление угадать невозможно. Спросить дорогу было не у кого, звать на помощь выглядело сущей глупостью, поэтому единственным помощником калеки оставался едва слышно гудящий ручной светильник, выхватывающий из мрака табличку за табличкой.

– Крестик, круг, треугольник… Крестик, круг, квадрат… Крестик, круг, листик… Гразгова блевота, – калека добрался до рыбок и перешел на другую сторону мостков, – Крестик, квадрат, солнышко…

“Прекраснейшая и Несравненнейшая Карталейна” за прошедшие дни нисколько не изменилась. Все те же задубевшие от мороза листы кровянки, слегка расшатавшиеся крепления палубы к плавучему городу… Даже разномастные железки по-прежнему валялись там, где их в последний раз оставили механики. Внутри было тихо и холодно, в костровой вяло дотлевали остатки остатки углей, силясь разогреть выстуженную палубу. Везима нигде не было видно.

Брак на всякий случай окликнул охотника, а потом, не дождавшись ответа, невесело улыбнулся. И пошел прямиком в комнатку Кандара.

Зимующие на суше горжеводы редко оставляют ценное на своих корытах. Шанс лишиться пожитков невелик, но он есть. Охрана может отойти, а ушлый вор может оказаться достаточно бесстрашным и искусным, чтобы воровать в Ржавой Заводи. Да и владельцы плотов не всегда бывают довольны тем, что экипаж бесплатно пользуется их горжей как складом. Куда проще в несколько заходов перетаскать вещи на берег или, если ты не успел разжиться многим, вынести все сразу.

Сероглазый свои вещи вынести не успел. Брак неторопливо выгреб из закутка кри, ящичек с монетами, какую-то ценную мелочь, эйносы. Все, что могло представлять собой хоть какую-либо ценность. Разве что одеждой побрезговал и не стал рыться в тяжелых железках. Тащить это все предстояло на себе, и калека не видел смысла упираться ради груды хлама.

Угрызений совести он не испытывал. Скорее усталость, придавленную к земле неподъемной тушей безразличия. Оправдывать себя Брак тоже не собирался, хотя мог. Коты лишили его всего, а он всего лишь платит им той же монетой, жизнь за жизнь и тому подобная чушь.

Нет, он поступил как конченная мразь и продолжал так поступать. Но ему было плевать.

Закончив с закутком Кандара, Брак столь же дотошно прочесал свою комнатку. Ссыпал в мешок заготовки для фигурок и сами фигурки, отправил в компанию к книгам свои записи, костяшки, инструменты и прочую ерунду. Тщательно, ничего не забывая и ничего не упуская. Твердо зная, что больше он сюда не вернется.

Напоследок, уже собираясь покинуть горжу и успев попрощаться с уродливой статуей на носу, Брак зацепился взглядом за дверь пристройки, скрывающую вход в каморку Раскона. Пожал плечами и принялся возиться с замком. Фальдиец ведь все равно был ему должен полторы фиолки, а дожидаться утреннего курьера в своей комнате Брак не собирался.

Все самое ценное рыжий давно вынес. Вернее то, что он считал ценным для себя. Полки, еще недавно стонавшие под тяжестью стопок металлических листов, бумаг, трубочек договоров, – все они стояли пустыми. Как были пусты и многочисленные шкафчики, сундучки и рамка для огромной карты лесов, на которой фальдиец скрупулезно отмечал маршрут “Карги”.

Брака подобное не интересовало. Он без особых трудностей нашел тайник в полу, небрежно придавленный ножкой стола. Пересыпал между пальцами горсть разноцветных кри, бросающих тусклые блики в свете фонаря, отсчитал причитающееся себе и закрыл нишу крышкой. Собрался было уходить, но замер, зацепившись взглядом за окуляр. Тот самый, способный видеть ночью. И наглухо запечатанный ящик с самыми ценными эйносами, приткнувшийся в оборудованном под склад углу комнаты.

А почему бы и нет?

Разжиться металлическим прутком и флягой с эйром на горже проще простого. Куда сложнее было без лишнего шума и искр свести на стене изображение фелинта. Грубое, кривое, словно наспех рисовали клешней. А снизу – три изогнутых клыка, смотрящих острыми концами вверх.

Брак понятия не имел, как выглядят клановые метки Пепельников, но искренне надеялся, что посыл композиции дойдет до фальдийца. И что он не будет копать слишком глубоко, выбрав самый простой и очевидный вариант произошедшего.

После этого механик уже не стеснялся. Позаимствовал у Жерданов пару объемистых полотняных сумок и принялся набивать их ценностями. Окуляры, гравки, разрядники фелинтов… Пересыпал остатки кри и найденные монеты, простучал остальные стены, выгребая из спрятанных ниш все ценное. Не побрезговал даже тугой скруткой медузьего шелка, тяжелой и гладкой на ощупь. В голове вяло бились от ужаса мысли о том, как он все это будет тащить, а колено заранее ныло.

– Ночная крыса все-таки не выдержала и проявила свою крысиную натуру.

Везим, по своему обыкновению, соткался из воздуха за спиной Брака, когда тот уже занес ногу с палубы, готовясь вступить на мостки. Откуда взялся охотник было совершенно непонятно. Может быть спал в лодочке или бродил где-то… В одном калека был твердо уверен – когда он покидал костровую, там никого не было.

А теперь там стоял угрюмый Везим, небрежно крутя в руке топор. И улыбался.

– Я просто забираю вещи для Кандара и Раскона. – повернулся к нему Брак, опуская сумки на палубу.

– А они об этом знают? – хмыкнул охотник. – Подними руки, чтобы я их видел.

Поднимать руки механик не стал.

– Это не то, о чем ты дума… – начал было Брак, но прозвучало это настолько жалко и банально, что он прервался на полуслове и замолчал.

– Я не думаю, я вижу, – сплюнул охотник, – А вижу я слишком много о себе возомнившую гнилую крысу, которая считает себя умнее других. Знаешь, как рыжий относится к крысам?

Брак отстраненно перебрал свои варианты и внезапно улыбнулся. Что там говорил Логи про бочку с дерьмом? Тонуть надо с достоинством, чтобы не забрызгать окружающих.

– Не пойду, – хмыкнул механик, доставая трубку. – Холодно. Давай лучше здесь.

– Что здесь? – не понял Везим.

– Разобьешь мне голову топором или перережешь глотку, а труп скинешь под днище, – равнодушно пояснил Брак. – Если мы пойдем к Раскону, он решит от меня избавиться и пошлет нас обратно, чтобы не пачкать ковры. Зачем лишний раз ноги бить?

– Ты здесь один?

Калека кивнул, с любопытством наблюдая за тем, как охотник крадучись обходит костровую, заглядывая за перегородки. Дойдя до каморки Раскона, Везим замер и недоуменно повернулся.

– Это что за дерьмо на стене?

– Клановая метка Степных Котов, – любезно просветил его Брак, – Это кочевники такие.

– Я знаю, кто такие кочевники, – рявкнул Везим, – Какого хера она здесь делает?

– Я свел, – пожал плечами калека, чувствуя совершенно неуместное, отстраненное веселье. – Хотел свалить кражу на Кандара.

– Вы с этим ублюдком все время вместе шляетесь. С чего ты решил, что я поведусь на это дерьмо? Где он? Ждет снаружи?

– Кандар не придет.

Наверное, что-то в его голосе заставило Везима повернуть голову и пристально вглядеться в лицо механика. А тот стоял, улыбался и курил. В жаровне разгорались дрова.

– Не врешь, – нахмурился охотник. – Так ты его… Подожди.

Он прошелся до каморки сероглазого, откинул полог и внимательно изучил раскиданные по полу вещи. Выругался.

– Я много всякого дерьма повидал и могу отличить глаза убийцы от…

– Тебе не идут такие слова, – перебил его Брак. – Давай попроще.

– Зачем? – едва не взвыл Везим. – Нахера? За каким шаргом? Ты, ублюдочная крыса…

– Он был двуличной мразью и кочевником, – бесстрастно произнес калека. – А мне было, за что его убивать.

Охотник вновь выругался. Брак поежился от холода и предложил:

– Давай уже побыстрее. Не хочу умирать замерзшим.

– Мы сейчас же пойдем к Раскону…

– Не пойдем, – вновь перебил его механик. – Не хочу.

– Тогда я тебя потащу.

– Накой? – изумился Брак, – Какая тебе-то разница? Трупом больше, трупом меньше. Какой это будет по счету? Десятый? Двадцатый? Сомневаюсь, что ты от этого будешь хуже спать. Все равно ведь убиваешь для Раскона любого, на кого он укажет, чем я хуже?

– Это кто тебе такое рассказал? – неожиданно вызверился Везим, подходя вплотную, – Кандар?

– А разве он не прав?

– Слова мертвого лживого ублюдка устами живого ублюдка, – сплюнул охотник, – Ты нихера про меня не знаешь. Ты видел трупы своими глазами? Видел?

– Да мне плевать, – ответил Брак, – Не хочешь пачкать руки, давай я сам.

Он рванул с пояса небрежно очищенный от крови нож и приставил к горлу. Своему.

Везим отпрыгнул вглубь костровой с грацией фелинта и замер с занесенным над головой топором, готовый к броску.

– Ну, кидай, – улыбнулся калека. – Я знаю, ты умеешь. Или мне самому? Могу наклониться над водой, чтобы не мыть потом.

– Зачем все это? – угрюмо буркнул охотник, опуская топор. – Все равно завтра тебя здесь не будет. Оставляй вещи и вали, пока я не передумал. Серый ублюдок давно напрашивался.

– А тебе все это зачем? – Брак убрал нож и с любопытством взглянул на Везима, не делая попыток уйти. – Не бесись, мне правда интересно. Все эти разговоры про лесную свободу, вольницу… А сам сидишь цепным псом на промороженной горже и убиваешь по приказу.

– Уходи, – процедил охотник.

– Не хочу, – хмыкнул калека. – В кабаках ты не сидишь, ничего не покупаешь, на сушу почти не выбираешься. Зачем тебе кри, Везим? Ты ведь копишь. Месяцами и годами откладываешь заработанное в какую-нибудь дыру под приметным деревом, не брезгуя самой поганой работой. Может, тебе это просто нравится? Прикопать в лесу двух пареньков, увидевших слишком много? Везим. Фальдийский лазутчик? Везим. Наверняка ты жалеешь, что не остался в Шаларисе с той семьей. Отец, мать, две маленькие девочки… Раготару точно не помешали бы…

Топор вонзился в деревянную стойку совсем рядом с головой механика. А охотник с красным от бешенства лицом уже тянул из-за пояса тесак.

– Еще одно слово. Одно слово, и в следующий раз я не промахнусь.

– Значит, копишь не для себя, – пожал плечами Брак. – Кто у тебя? Жену ты у…

Он неожиданно для себя замолчал. Везим смотрел исподлобья, до белых костяшек сжимая рукоять ножа.

– Сын, да? Или дочь, – наклонил голову калека. – Так за каким хером ты тут сидишь?

Он толкнул ногой одну из сумок, отправляя ее по палубе к охотнику.

– Тут на несколько фиолок. А там… – Брак указал рукой на распахнутую настежь дверь пристройки, – А там, если хорошо поискать, можно найти еще на десяток. Которые никто не будет искать, если ты не будешь идиотом и свалишь все на Кандара.

Везим промолчал, сверля взглядом сумку.

– Не знаю, сколько ты скопил, но за тридцать фиолок у кочевников можно купить даже ночь с патриархом. – крякнул Бряк, взваливая оставшуюся сумку на плечо. – Не то, что жизнь жалкого раба.

Он успел сойти на мостки, когда в спину вместо ожидаемого топора прилетели тихие слова.

– А если он погиб?

– Ну так иди и отомсти за него, мудила. – с жалостью посмотрел на Везима механик.

Хрустнул тростью по льду, поправил шляпу и тяжело похромал искать выход из Сраной Клоаки.

“Красавицу Востока” не выдержал бы ни один подъемник, поэтому отплытия она терпеливо ожидала у подножья водопада Ризал, пока суетящиеся вокруг мелкие посудины готовили плоты и длинные баржи, еще недавно до краев заполненные зерном. Да и красавицей речного исполина трудно было назвать – безобразно раздувшееся брюхо огромной горжи выпирало за борта, нависая над свинцовыми водами Таризалы.

На верхней палубе было немноголюдно. Пускали туда лишь счастливых обладателей доступа в личные каюты, да немногочисленных членов экипажа из обслуги, усердно чистящих от снега деревянный настил. Путешествие через весь Гардаш и так недешевое предприятие, а уж странствовать с подобным комфортом могли себе позволить лишь те, кто точно не потерпит рядом с собой вонь забивших трюм работяг.

Брак себя к богачам не причислял, но волшебное письмо Раскона в очередной раз произвело свой чудесный эффект, озарив улыбкой хмурое лицо капитана и даровав калеке доступ в крохотную комнатку с кроватью, узким окошком и облупленной раковиной умывальника. А еще – раскрыв перед ним двери на верхнюю палубу, откуда был хорошо виден один приметный утес, нависший над бесконечным лесом плакальщиц.

Механику было плохо. И не только из-за саднящей, сорванной спины, ноющего колена и прочих радостей ночного похода через всю Талистру с тяжелым грузом. Ему было страшно. Страшно до дрожи в пальцах, настолько, что сидение в запертой каюте было сродни пытке. Казалось, что в любой момент в запертую дверь может постучать чей-тотяжелый кулак. Тем самым препаршивейшим стуком, не предвещающим совершенно ничего хорошего. А еще страшнее было бы услышать за дверью знакомый голос. Жердана, Везима или… Раскона.

Наверху он хотя бы мог видеть длинную извилистую дорогу с вершины водопада и всех, кто по ней спускается.

Но часы шли за часами, конечности сводило от холода, язык от вурша, а солнце все ближе подползало к зениту, пробивая лучами завесу серой небесной хмари. И Брака постепенно отпускало. Страх уходил, но на смену ему вновь заступало тупое безразличие и смертельная усталость.

Талистра укрылась снежными шапками, сменила свой цвет с бирюзы на белый, и стала, казалось, еще прекраснее. Притягивала взгляд красотами Конифера, причальными мачтами и величественным ангаром верфи на вершине северного острова, едва различимыми отсюда сквозь вьюжащую снежную крупу. И будоражила воображение картинами того, как будет выглядеть скованное льдистой бирюзой Вентийское озеро на закате. И действительно ли оно светится в самые темные предрассветные часы? Хотелось своими глазами увидеть скоростные горжи ежегодной весенней регаты, лавирующие среди среди трескающихся льдин, поприсутствовать при запуске в небо первого цепа, целиком построенного в Птичьей лапе…

Брак прощался с городом. И с остальным западом. Когда ревун “Красавицы Востока” взревел над ухом во второй раз, давая пятиминутную готовность к отплытию, а за калекой так никто и не пришел… Глупо давать себе зарок вернуться туда, где тебя почти наверняка не ждет ничего хорошего, кроме паршивых воспоминаний и неприятностей, но Талистра того стоила.

Зачем он сюда сунулся? Зачем он вообще отправился в леса, когда мог выбрать своей целью любую точку Гараша? Ради мутных обещаний помощи от Оршага? Брак даже не смог толком вспомнить, в какой момент решение немедленно отправиться в Яму, искать Логи и Левую сменилось… Чем?

Чего хорошего принесло Браку знакомство с лесовиками, кроме ощущения чужой шеи, охотно поддающейся лезвию ножа? И чего хорошего Брак принес в эти края, кроме шарков?

– Точно? – переспросил Раскон, – Второй раз предлагать не буду.

– У меня дела на востоке, – виновато пожал плечами Брак, жуя лимонное печенье. – Я бы с радостью остался, но…

Фальдиец жестом прервал его и задумчиво гмыкнул.

– Не оправдывайся. Я знаю это чувство, когда в груди горит, а кулаки сжимаются. Я и сам, тогда, на берегу океана… Знаешь, предложи мне кто в тот момент отправиться обратно на острова, спокойно пожить годик-другой, я бы рубанул.

– Рубанул бы, – кивнул Агодар.

Огонь в камине жадно слизывал кору с поленьев, принимая очередное подношение, а за окном шумно кашляло нечто большое.

– Вы ведь не просто так мне все это предлагаете? – спросил Брак, – Бумаги, кри, Шаларис. Оршаг обещал, что я найду здесь помощь.

Фальдийцы переглянулись и одновременно гмыкнули.

– Вроде того, – развел руками Агодар. – Нас… Нам велели… Гхм. Не то. Скажем так, это входит в условия нашей сделки. А мы уважаем хорошие сделки.

– Даже спустя десяток лет? – скептически вскинул бровь калека, – И что там было написано?

– Что мы сами поймем, – прогудел Раскон. – Как видишь, мы поняли.

Брак недоверчиво хмыкнул. Сквозь года тащить с собой мутное обещание человеку, которого ты никогда больше не увидишь, особенно неожиданно от такого человека, как рыжий фальдиец…

– Не верит, – цокнул языком Агодар. – Расскажи.

– Брак, ты видел когда-нибудь, как падает с неба боевой стриктор? – спросил Раскон, разжигая трубку. – И не какая-нибудь древняя развалюха, едва цепляющаяся за небо баллонами. Нет, как падает лучший гравицеп фальдийского воздушного флота. А вместе с ним летит в бездну звено стрейбов, пяток флиров и еще один гравицеп, поменьше.

Калека отрицательно покачал головой.

– Падают без единой царапины, не поучаствовав в бою. Просто потому, что один слепец снял свои очки и пристально взглянул на них сквозь задний иллюминатор черного стрейба. – фальдиец затянулся трубкой, прокашлялся сизыми клубами дыма и жадно присосался к стакану. – Поверь, Брак, я мало чего боюсь в этом мире, да и то не за себя. Но договору со Слепцом буду следовать неукоснительно, пока сделка не будет им закрыта. И ноги моей не будет на летающих кораб…

Он замолчал на полуслове. Встал, прошелся по комнате, с каждой секундой хмурясь все больше и больше. А потом одним движением оказался рядом с Браком, навис над ним и спросил:

– Где рухнул цеп Аркензо? Тот, про который ты рассказывал, с канторским наемником и мертвецами. Ты же был там? Я помню красно-белую летную куртку во время нашей первой встречи. И ни один канторец не подарит свой клинок незнакомцу.

– Две фиолки, – буркнул Брак, ошарашенный таким напором. – И я пойду спать.

– Полторы, – хмыкнул Раскон. Он уже пришел в себя и уселся в кресло с видом человека, только что решившего в уме сложнейшую загадку и теперь наслаждающегося осознанием собственного величия. – И ты мне расскажешь все подробно, без лживых баек и собственных выдумок. Только факты. Шарки, Оршаг, твое появление… Я должен знать все.

– Согласен, – кивнул калека. – Цеп называется “Помпезная Вдовушка”, лежит у опушки леса в семи днях пути от Приречья. А было все так…

Ревун подал голос в третий, и последний раз, а за Браком так никто и не явился. Гулко застонал металл, вскипела забортная вода и огромная туша “Красавицы Востока” начала свое неспешное движение. Крутанулись огромные барабаны, натянутые за кормой цепи зазвенели, утягивая за собой бесконечную вереницу плотов, и огромная горжа отправилась в длинный путь на восток.

Брак смахнул перчаткой выступившие от ветра слезы и в очередной раз замахнулся рукой. И снова не смог бросить.

Тяжелый рефальдовый браслет, найденный в сумке сероглазого, оттягивал руку и обжигал воспоминаниями. Даже здесь Кандар умудрился солгать, когда оправдывал свою покупку флира. Не смог он расстаться с подарком родного брата, хитрожопого степного кота с громким именем Шалвах.

А теперь не мог и Брак.

Он глубоко вздохнул, выругался, и, стиснув зубы, сжал кулак. Сильнее, крепче, до головной боли и крови из носа, в бесполезной попытке сломать проклятую железку.

И когда несокрушимый рефальд вдруг поддался, смялся в ладони как обычная медь, Брак он неожиданности едва не упал за борт.

А затем невесело рассмеялся и ушел спать.

Эпилог

За почти сотню лет существования Ямы, ее не раз пытались переименовать. Это пытались сделать островитяне, привычно обратившись к затасканным поэтическим вольностям, навроде “Сердца Талистры” или “Великих Южных Врат”. Пытались северяне со своим староимперским, щедро сыпя трудновыговариваемыми приставками. Даже вездесущие канторцы отличились, жахнув величественным “Двуликим Карадоном”.

Никто из них не преуспел. Любые имена быстро обрастали похабными переделками, сдавали позиции и тихо загибались в пыльных архивах. Зато стихийно родившееся клановое прозвище – “Ржавая Яма” – прилипло намертво едва ли не с самого начала, а со временем стало еще лаконичнее.

И если северный берег устья Талистры еще можно было, хоть и с натяжкой, назвать обычным морским городком доминионцев, пусть и жмущимся к земле из-за охотно слизывающих все лишнее штормов… То южный берег, отданный на растерзание кочевникам, был больше похож на одну огромную, ржавую свалку, грязный коричневый плевок, растекшийся по огромной территории. А как еще, если в лучшие дни сюда прибывали по пять, а то и по шесть гигатраков со всей своей свитой?

Здесь безраздельно властвовали грязь, ржавчина и разномастные железные лачуги, вечно пахло гарью, перегретым металлом и эйром, шумело в ушах от лязга железок, а в голове – от дешевого пойла, которое здесь гнали, казалось, даже из загаженной маслом и отходами воды. Густой, вонючей и охотно разъедающей своих обитателей и днища рыбацких суденышек.

Сейчас, в середине зимы, Яма стала еще отвратительнее, словно сбросивший сальную рванину нищий, выставляющий напоказ истерзанное лишаем и струпьями тело в отчаянной попытке вызвать жалость и заработать на миску супа, но получающий за это лишь волны брезгливости и редкие, осторожные пинки. Мало ли, что там к сапогам прилипнет.

– Красные? – шмыгнул сизым, ноздреватым носом простуженный раб, – Откуда здесь? Тут на переплавку все, дольше месяца не задерживается. Это красивое надо искать. Хотя, целый скиммер я бы запомнил.

На посетителя он смотрел неодобрительно. Мало того, что приперся под самый вечер, когда обитатели западной свалки расползаются по теплым норам, так еще и ведет себя как распоследний сарак – кто же задает вопросы вот так, сразу, без ругани на нерасторопность и грязных оскорблений? Сразу видно нездешнего.

– И где у вас красивое? – устало спросил Брак, почесывая колючую щетину.

С тех пор, как он покинул каюту “Красавицы Востока”, времени на личную гигиену не было. Жрал, что придется, спал в первой попавшейся съемной комнате, а все свободное время посвящал обходу кабаков, таверн, лавок… И все впустую. Никто из обитателей Ямы не мог вспомнить колоритную парочку – огромного лысого толстяка с кувалдой и светловолосую девчонку, передвигающихся верхом на тяжелом скиммере. Возможно даже красном.

Оставались свалки, которых в южном городе было больше, чем зубов у катрана. Маленькие, большие, соседствующие с мастерскими и плавильнями, до отказа набитые изломанным хламом, обломками техники и ржавыми остовами машин. Яма не брезговала ничем, по дешевке выкупая из трюмов любой металлический мусор, покладисто закрывая глаза на его происхождение. В самом деле, зачем владельцу очередной кучи знать, откуда в трюме вольника взялся смятый тяжелыми колесами гельвент? Поврежденное восстановят и перепродадут, сильно покореженное – разберут на части и продадут, а совсем уничтоженное переплавят и… Да, несомненно продадут. Быть может даже обратно тому, кто перед этим и сменял эту рухлядь на пару зеленух.

Шансы отыскать здесь хоть какие-то зацепки, свидетельствующие о том, что Логи вместе с Левой вообще добрались до Ямы, были примерно такие же, как у придонного солма умереть от старости. Но Брак упорно обходил свалки, одну за другой, спрашивал, ковырялся в ржавых кучах, терпеливо ждущих рук своего сводилы, искал красивое…

И нашел.

Знакомая половинка сферы, аляповато выкрашенная красным. Погнутая, смятая, словно по ней долго топтались тяжелыми сапогами. Лишенная своей опасной начинки, пустая скорлупка от эйноса, из которой безжалостно выдрали все ценное и отбросили в сторону. Железка наверняка давно бы отправилась на переплавку, если бы не вызывающая расцветка – в лучах вечернего солнца она горела путеводным маяком, наверняка привлекая немало людей к неприметной во всем остальном куче.

Действительно красивое.

На Яму уже спустилась сырая, беззвездная ночь, пахнущая морем и гнилью, когда Брак закончил разбирать гору хлама. Он откинул в сторону затейливо скрученный конденсатор со снятыми чашками, приподнял лист обшивки, шуганув ютившуюся там крысу… А затем грязно выругался и со всей силы пнул шаргову полусферу, отправив ее в недолгий полет к луже подмерзшей грязи. В воздухе повис глухой металлический звон.

– Я тоже набойки хочу, – высморкался раб, зябко поежившись. – Здесь такое нужно, сапог распороть проще, чем…

– Еще такое есть? – глухо спросил Брак, сверля взглядом выпотрошенную кучу. – Откуда оно?

– Да хер его знает, – пожал узкими плечами невольник, – Привез кто-то. Какой мусор соберут в степи, то и тащат. Мы не спрашиваем.

Механик промолчал. Покачался с мыска на пятку, бездумно глядя куда-то перед собой, а затем вытащил из под куртки плоскую фляжку. Смял и отбросил в сторону пробку, запрокинул, чувствуя как обжигает глотку давно забытым вкусом степного самогона.

Остатки пойла Брак вылил на землю, под осуждающим взглядом раба. Выкинул опустевшую посудину в кучу, молча сунул в протянутую руку зеленуху и пошел к выходу. Слегка пошатываясь, то ли от выпитого, то ли от едва заметной хромоты.

Невольник проводил странного посетителя взглядом, сунул зеленый кристалл за щеку и осторожно полез за призывно блестевшей флягой, искренне надеясь что приземлилась она удачно. При падении там отчетливо булькнуло, а слух у него всегда был хороший… Чего добру зря пропадать? Он же не сарак какой-нибудь, которые жизни настоящей не знают и остатками брезгуют.

В помещении было жарко, влажно, воняло эйром, вуршем и резиной. Огромная рама колеса лежала на боку, плотно укутанная слоями полупрозрачной пленки, а из висящего под потолком раскаленного котла тонкой струйкой лилась густая черная жижа. Полуголые мастеровые потели, кряхтели, упираясь руками в пузатые бока и осторожно подогревая варево. Перекалишь, займется огнем – и полдня работы шаргу в глотку. А за такое в мастерской Ржавого Зуба можно было получить по зубам и на сутки отправиться в плавильню – тягать железки и носить ведра с вонючими присадками.

– И за каким ржавым хером я должен тебя нанимать? – хозяин мастерской был явно не в духе, ковырялся в зубах длинным коричневым ногтем и на посетителя вообще не смотрел, – Мне тут лишние рты не нужны до весны.

– Не наниматься, – терпеливо ответил Брак, наблюдая за заливкой колеса, – У тебя есть пустующий агнар за пристройкой, я хотел бы его купить. Или арендовать под свое дело.

– Хера себе словечки. Бездельники мне тут тем более не нужны, – хмыкнул Ржавый Зуб, снизойдя наконец взглядом до механика, – На кой ржавый хер тебе ангар? Притон? Очередной вшивый кабак где вместо закуски - гразги, а в пиво подмешивают сонную дурь?

– Сводить, – пожал плечами Брак, – Тебе привет от Соплевода.

А вот это сработало. Грузный одноглазый механик крякнул, откинулся в кресле и сложил ладони вместе, переплетя оставшиеся пальцы.

– И что же просил передать мой дорогой, любимый Соплевод?

– Что бесконечно уважает тебя за науку и сожалеет, что был таким жалким и тупым, – Брак заметил, как глаза собеседника подозрительно прищуриваются а рот приоткрывается, поэтому поспешно добавил: – А еще он просил, чтобы ты пошел и утопился в сральнике. И дверь за собой закрыл.

Ржавый Зуб хохотнул, расплел пальцы и потянулся за бутылкой.

– Ну вот, теперь ты хотя бы заговорил как нормальный человек, а не говно из-за реки. Стоило ради такого рядиться в это… в это все?

Меховая куртка калеки действительно смотрелась не к месту в этом царстве кожи, грубой ткани и всех оттенков коричневого. Да и зимняя вызывала у местных лишь усмешки. Промашка, о которой Брак даже не подумал. Но Ржавый Зуб, к счастью, действительно не собирался задавать лишних вопросов. Поцокал языком, ковырнул ногтем обломок зуба и уточнил:

– Точно механик? Учти, что срать я хотел на все твои ржавые бляхи.

Вместо ответа Брак уронил на стол брусок рефальда. Продышался и медленно смял его ладонью.

– Если хотел произвести впечатление как механик, то ты явно обгадился, – хмыкнул Ржавый Зуб, повертев в руках смятую бляшку, – А если хотел выпендриться, тебе это удалось. Я хотя бы знаю, что это такое и почти готов поверить, что дури у тебя много, но девять из десяти сводил вообще не слышали про шаргов рефальд.

– Могу свести скраппер, – буркнул Брак. – Скиммер…

– Безрукий ребенок в обосранных пеленках может свести скраппер, – скривился Ржавый Зуб, – Будешь Безруким.

– Меня зовут Брак Четырехпалый. Из Шалар…

– Да мне насрать.

Раскачивающийся на цепях котел вдруг опасно накренился, жидкая резина ударила широким потоком, расплескиваясь по полу и ногам орущих механиков. Кто-то подбежал с ведром воды, споткнулся и грохнулся прямиком в пузырящуюся смесь, заорал, поминая шарга и всех блеванных богов, пытаясь выдраться из горячего и липкого…

– Вот в таком дерьме мы и живем, – философски сказал старый механик, доставая из-под стола короткую дубинку, обитую кожей, – Уверен, что хочешь тут осесть? За ангар фиолку в год, или четыре насовсем.

– Уверен. – кивнул Брак. – две с половиной, и твои люди вычищают оттуда дерьмо и гразгов.

– Мои люди не могут вычистить говно из собственных задниц. Четыре и семь, и ты из Безрукого станешь Жлобом…

Дверь скрипела протяжно и невыносимо мерзко, железные стены ангара отзывались басовитым дребезжаньем, сбрасывая вниз многолетние наслоения ржавчины. И так пухнущая от яростного торга и бесконечных производных слова “дерьмо” голова отозвалась болью и гудением в ушах.

Из темного проема пахнуло сыростью, плесенью, гразгами и застарелой смазкой, словно открыл в гигатраке ту самую дверь, которую никто и никогда не открывал последние лет десять. Разве что, не хватало кислого запаха эйра, но это легко поправимо. Пара горелок, бак в углу…

Брак впервые за долгое время улыбнулся, чихнул и пошел внутрь.

– Корпус почти закончили. Еще две-три недели, не больше, – канторский цепмейстер поправил очки на горбатом носу, помялся и заметил: – Но если нужен мой совет, я бы поставил пару мощных гравок здесь, здесь и здесь.

Длинный палец скользил по макету воздушного корабля, задерживаясь в узловых точках.

– Совсем недавно в порт прибыл килейский торговец, у которого я видел подходящие. Совсем свежие, буквально месячные. Если баллоны повредятся…

– Никаких мощных гравок, – отрезал Раскон, – Только местное. Сделайте не два баллона, а три, на всякий случай.

– Это так не работает, – возразил канторец. – Запасы шелка и так на исходе, а плетенки…

– Плетенки будут, – пообещал фальдиец. – Не отвлекайся на мелочи, своди. Главное, чтобы он стал первым цепом, целиком и полностью построенным в Талистре и для Талистры. Плевать на недоработки, важно – что за ним последуют другие. Ты же не собираешься сбегать домой сразу?

Бадро Весталли отрицательно покачал головой. Платили ему более чем щедро, но в городе его удерживало совсем не это. Своя верфь, своя пристань, своя гильдия, свои люди… В Канторе о таком можно было лишь мечтать, там плюнуть негде, чтобы не попасть в очередного конструктора цепов, увешанного регалиями и полезными знакомствами, как виноградная гроздь – ягодами. А здесь он… Самый главный? Не просто очередной безымянный выпускник Академии, просиживающий штаны за чертежами на верфи, а тот, за кем присылают личную повозку и приглашают на званые ужины. Да он и сам сидит теперь достаточно высоко, чтобы звать в гости хозяев города.

От подобных мыслей теплело в груди, а сидящий в кресле рыжий толстяк вызывал искреннюю симпатию.

В кабинете задорно пылал камин, а сквозь окно жарило весеннее солнце и слышался дробный перестук капели.

– Он? – уточнил канторец, собирая в тубус бумаги и металлические листы, – Не она? Ты определился с названием? Мы почти закончили обшивку и могли бы уже начинать сводить буквы.

– “Его Сияющая Безупречность, Храбрейший и Мудрейший, Достойнейший сын своего отца, Трижды благословенный квадрахой в своем рождении, Прекраснейший Даолотар До-Теолино, Да не сократится жизненный путь его прежде срока” – продекламировал Раскон, сверяясь с запиской.

Цемейстер с сомнением посмотрел на макет, что-то подсчитал и спросил:

– Ты уверен?

– А что, слишком коротко? – гмыкнул фальдиец. – Я еще подумаю.

– Не влезет.

– Гхм. А ты постарайся, – вежливо улыбнулся Раскон, провожая гостя до двери. – Совершенно неважно, как ты это сделаешь, лишь бы имя было на борту, а запись о нем в архивах. И можешь уже начинать подыскивать экипаж. Мой капитан прибудет через месяц и хотелось бы, чтобы к его появлению все было готово.

Уже выходящий из кабинета цепмейстер замер на полшаге, обернулся и недоуменно спросил:

– Капитан? Я думал, что ты сам встанешь за штурвал. Разве не в этом смысл?

Фальдиец покачал головой, мельком бросив взгляд на полку, где стояла крохотная горжа и грозил скраппером неопрятный старик.

– Куда мне с таким пузом в небо? Никаких гельвентов не хватит. Мое место на реке. Удачи, Бадро, жду на следующей неделе. Передавай мои наилучшие пожелания супруге.

Плотно отужинав, Раскон отослал слуг, а сам замер перед огромной, во всю стену, картой. Весь Западный Гардаш – от самой пустыни и до крайнего севера. Нитки рек, булавки деревушек, разноцветные шарики поселков и островных факторий.

И одиннадцать ярких синих огоньков, крохотных колбочек с эйром, причудливым созвездием раскинувшихся по металлу. Еще в прошлом году их было восемь, а годом ранее – всего пять. Союз расползался по речной паутине стремительно, с каждым новым городом подгребая под себя жизненно важные ресурсы. С Шаларисом и его плетенками можно было навсегда забыть про унизительную зависимость от медузьего шелка, а приткнувшийся на самой окраине гор Синий Камень наладил производство гельвентов. Не тех, допотопных, с трудом способных удержать в воздухе одинокий балонник, а принципиально новых. Способных, при необходимости, целиком заполнить газом пространство между двойными корпусами и утянуть цеп в небо вообще без гравок…

А как только вскроются реки, можно будет смело добавлять очередную колбу. Сожранное шарками Подречье не погибло, несмотря на то, что живых там не осталось. Придет весна, придут новые люди. Надежные, умелые и работящие. Они в кратчайшие сроки восстановят стекольные мастерские, организуют работу песчаного карьера, поднимут причальную башню, к которой вскорости подплывет первая туша воздушного торговца, забирать свои бутылки и чудесной прочности колбы, так необходимые Синему Камню. Зима прошла, списала долги – и плевать, что теперь всем заправляют другие люди – старые договора продолжают действовать, раскаленное стекло разливаться по формам, а топоры лесорубов – бодро стучать по гиурам.

Раскон гмыкнул, отошел от карты, поправил два затянутых тканью портрета и тяжело опустился в кресло. Работы предстояло много, а тут еще и новая морока с экипажем на горжу. Кроме рулевого, у него не осталось никого – даже надежный, как фальдийский договор, Везим куда-то бесследно подевался. Искать людей, копаться в их историях, проверять на надежность. Проще и быстрее было бы отдать “Каргу” кому-нибудь из надежных каптанов, а самому пересесть на цеп, но…

Он плеснул себе вина и едва успел начать читать первый лист из тощей стопки донесений о кандидатах, повествующий о многообещающем республиканском механике Дитрусе, за плечами которого был вооруженный мятеж, три убийства и пятнадцатилетний опыт работы на затонувшем осенью речном корыте, когда в дверь постучали.

Сгибаясь под весом тяжеленного деревянного ящика, в кабинет зашли двое слуг. Молча опустили махину на пушистый ковер и замерли, ожидая приказов.

– Гхм. Уже? Шустро..

Фальдиец пощелкал дощечками на двери, удовлетворенно гмыкнул и спросил:

– Где остальное?

– Ждет внизу, – поклонился слуга, – Вместе с доставщиком. Пригласить его?

– Я сам, – махнул рукой Раскон.

Он цапнул из ящика стола увесистый кошель, тщательно запер за собой дверь и спустился по лестнице особняка, рассеянно скользя взглядом по витражным окнам, в которых пылал оранжевым закат над Вентийским озером.

Раскон не ожидал, что запрошенная еще зимой экспедиция окажется настолько быстрой и успешной. Исполнитель, какой-то вольный исследователь, сполна содрал с него за секретность, за сложность поисков, достойных выуживания жемчуга из снега, и за то, чтобы с “Помпезной Вдовушки” доставили вообще все, кроме корпуса и остатков баллонов. Но вот за достойную всяческой похвалы оперативность фальдиец еще не платил и собирался немедленно исправить это недоразумение.

Его часто упрекали в жестокости, и за дело, но никто не смел обвинять его в жадности.

Он потянул за ручку, тяжелая дверь бесшумно открылась и Раскон отступил на шаг назад. А затем еще на один. Охранники у дверей подобрались, опустив ладони на рукояти жахателей, но остались стоять.

– Доставка господину Раскону Медногривому, – белозубо улыбнулся Оршаг, сверкнув очками. – Будешь проверять? Ящик твои ребята уже утащили.

Он указал рукой на огромный двухосный прицеп, невесть как умудрившийся развернуться поперек двора, перекрывая собой вид на озеро. За воротами темнела угловатая туша трака.

Раскон медленно помотал головой. По спине ползло к затылку давно позабытое чувство, поднимая волоски на коже. Шелковая сорочка внезапно показалась мокрой и колючей.

– Ну и славно! Прицеп готов включить в стоимость услуг, – развел руками вольник. – С учетом полученного моим представителем аванса, его… Так, три дня на…

Оршаг бормотал, перебирая воздух длинными пальцами, Раскон стоял неподвижно, под недоумевающими взглядами охраны.

– Вот! – прищелкнул пальцами вольник, протягивая листок бумаги, – Мы немного превысили расходные. Можно обжаловать, но только через официальное представительство в Нью-Арке или курьерской доставкой. Готов предложить свои услуги по самой скромной таксе, мне все равно по пути. Это можно было бы посчитать конфликтом интересов, но наша компания гордится...

– Не надо, я заплачу, – хрипло сказал Раскон, забирая договор.

Он близоруко сощурился, вглядываясь в закорючки на бумаге и тихо радуясь, что оставил очки в кабинете. По сравнению с оригиналом, они бы смотрелись тем, чем и являлись – жалкой подделкой, способной производить впечатление лишь на тупых лесовиков.

Полез было в кошель, но завязки упорно не поддавались трясущимся пальцам, поэтому фальдиец сдался и протянул мешочек целиком.

– За срочность.

Оршаг расправился с веревками без малейших затруднений. Скрупулезно отсчитал горсть кри, пересыпал себе в карман и кинул кошель обратно фальдийцу.

– Благодарю, но лишнего не надо, – слегка поклонился вольник, – Мы в расчете.

Он жестом фокусника извлек из под куртки визитку и предложил ее фальдийцу. Тот взял осторожно, словно касался ядовитой змеи.

– В полном? – нашел в себе силы спросить Раскон, когда Оршаг уже почти покинул двор. – В полном расчете?

Тот удивленно обернулся.

– А как еще?

– Я… – фальдиец бросил быстрый взгляд на север, где в лучах закатного солнца плавилась крыша циклопического ангара, сердца цепостроительной верфи Талистры.

– Хотя есть еще кое-что, с чем ты можешь мне помочь, – внезапно сказал Оршаг, скрываясь в кабине трака. – Лично мне. И тогда точно будем в расчете. Всего один крохотный вопрос, прежде, чем я свалю отсюда.

Раскон болезненно дернулся и сделал крохотный шажок назад. Рев пробудившихся движков эхом отразился от стен верхнего квартала Конифера. Солнце робко коснулось края ущелья.

– Где здесь ближайший кабак поприличнее?

Засада на десяток была организована грамотно. Настолько, насколько вообще могут грамотно организовать засаду неорганизованные остатки мятежников, уже третью неделю скрывающиеся в лесах провинции Жаркомо. В другое время их бы вообще никто не стал искать: организаторов республиканские серые ленты вычисляли и находили быстро, а без них вооруженный сброд быстро терял волю к сопротивлению.

Но не в этот раз. Ублюдки обосновались у реки, отлично прятались и сожгли уже три корабля, везущих провиант в крепость, поэтому на выковыривание их из нор были брошены лучшие силы гарнизона.

Будь у десятка положенная броневозка, закончилось бы все очень быстро и печально для бандитов. Но сложная машина уже третью неделю ждала ремонта у заваленного работой гарнизонного сводилы, поэтому… Поэтому мятежники и напали.

Трое солдат полегли под залпами глушил сразу, остальные вовремя залегли. Поваленное дерево, так удачно сыгравшее на руку нападающим в начале схватки, теперь здорово им мешало – под прикрытием ветвей вояки успели достать оружие и организовать оборону, превратив хаос схватки в нечто куда более организованное, но не менее хаотичное. Из-за кустов летели стрелы, пара лохматых мужиков с грубыми копьями уже валялись на земле с распоротыми саблями животами, солдаты грязно ругались наводя глушила, а по дороге скакал сар Вейстраг с саблей наголо, выкрикивая приказы и отвлекая на себя внимание нападающих…

Солдат осталось в живых всего трое, когда из леса, с обеих сторон дороги раздались крики и шум какой-то возни. Тяжелые удары, несколько синих вспышек, истошный поросячий визг… А потом все как-то очень быстро закончилось и наступила тишина. Выжившие сгрудились у корней дерева, настороженно водя штыками по сторонам, с дороги прихромал потерявший лошадь Вейстраг.

Всем было понятно, что нападающие мертвы. Мятежники на своей территории редко отступали – знали, что выжившие солдаты доложат об атаке быстро, а по свежим следам рванут гарнизонные егеря с нюхачами и собаками. Но кто именно помог республиканским воякам оставалось загадкой.

А потом из леса, цепляясь дурацкой широкополой шляпой за ветки, вышел невысокий, розовощекий крепыш в длинном кожаном плаще. Он блаженно улыбнулся, вытирая топор чьей-то рубахой и с симпатией посмотрел на солдат. Те недоуменно смотрели в ответ.

– Назови себя! – требовательно вскинул саблю сар Вейстраг. – Именем Короны!

– Жердан, – улыбнулся незнакомец. – Нихера не…

– Я тоже, – заметил еще один Жердан, выходя из леса с другой стороны дороги, – Что он хочет?

– Кто вы такие? – голос у Вейстрага дрогнул, когда за его спиной затрещало и сквозь ветви дерева проломился очередной крепыш. В точно такой же одежде, только со странного вида копьем, окровавленным и почему-то дымящимся.

– Млааадший! Что он…?

– Я тоже не понимаю.

– Другой младший.

– Я тут, – вывалился из кустов четвертый Жердан. Он был без плаща, зато в кирасе и с длинной веревкой в руках. – Привязал. Хрюкает.

– Спроси, это вот эти пидоры сожгли нашу…

– Лодку?

– Сейчас…

Окруженные солдаты испуганно переглядывались. А офицер медленно бледнел от ярости, крепче сжимая саблю. Кем бы ни были эти чужаки, никакого уважения к его зеленой ленте они не испытывали, а в разговорах на проклятом Тогвием канторском отчетливо звучали оскорбления.

– Эээ… сар…– заробел самый младший Жердан, с опаской глядя на Вейстрага, – Мои братья спрашивают…

– Про лодку…

– Спроси.

Услышав родной язык офицер обрадовался. Деревенский говор северных провинций трудно с чем-либо спутать, да и выглядел этот четвертый не так угрожающе. А значит – обязан будет подчиниться аристократу.

– Это вы… пидоры, нашу лодку сожгли? – решился Самый Младший, – Или те, в лесу?

Вейстраг опешил. А чужаки, совершенно не обращая на него внимания, продолжали что-то обсуждать.

– Быстрее надо.

– А то шарки…

– Поднимутся.

– Поднялись бы уже.

– Да как вы смеете? Какую лодку? – взревел офицер, – Ублюдочные смерды, вы все пойдете под с…

Солдаты испуганно зажмурили глаза. Вейстраг замахнулся саблей и вдруг обвалился кулем, решив поделиться своими мыслями с окрестными деревьями.

– Охеревший какой-то, – глубокомысленно заявил Жердан Старший, меняя банку.

– Воздух тут такой…

– Да. Весна.

Самый Младший Жердан смотрел на безголовый труп округлившимися глазами, в которых испуг стремительно сменялся детским восторгом. Потянувшиеся было к оружию солдаты медленно поднимали руки.

– Интересно, тут еще умники… есть? – почесал щеку Жердан Младший.

– Нет, – с жутким акцентом ответил пожилой солдат с шикарными густыми усами, поводя рукой в сторону истекающих багровой капелью крон деревьев. – Это был эээ… Это были мозги нашего десятка.

Братья шутку оценили высоко, а старший даже рассмеялся. Но все равно спросил, сурово нахмурив брови:

– Так это вы лодку нашу…

– Сожгли?

– Не мы – мятежники. А его, – указал старик на тело, – Его убили… Тоже они. Мятежники. Мы все свидетели.

Другие солдаты согласно закивали головами.

– Умом может быть одарен всякий, но лишь с опытом приходит… мудрость, – хлопнул солдата по плечу Младший, заставив того поморщиться от боли в раненой ноге. – Мы Жерданы.

– Нам бы…

– Лодку, – кивнул Старший.

– Большую? – уточнил старик, – Если маленькую, то тут рядом село есть. У меня там родня живет. А большую…

Он молча указал на север, где в семи милях ниже по течению стояла речная крепостница. Братья его жест не поняли, но на всякий случай мудро покивали. Они хотели большую, но…

– Мы там подсвинка…

– Изловили. На пиво бы… – мечтательно протянул Средний.

– Сменять.

Безголовый труп задергался, пытаясь подняться. Сидящие солдаты с истошными воплями отшатнулись, хватаясь за нательные святки.

– О, а этот…

– Поднялся, – заключил Старший, с размаху опуская топор. – Слушайте, а тут…

– Неплохо.

Даже с отрубленными конечностями свежеподнятый шарк продолжал дергаться. Руки слепо загребали землю, извиваясь как огромные бледные черви. Кто-то из братьев запалил поджигу, в воздухе запахло жженым волосом и жареным мясом.

– А что, дед, – задумчиво спросил Младший, подходя к орущим от ужаса солдатам, – Жерданы у вас в селе… имеются?

Глаза старика закатились и он потерял сознание.

Жарке плевать на время года. Зимой здесь чуть прохладнее, летом чуть жарче, но всегда – абсолютно невыносимо. Жарке плевать на шторма. Бури сглаживают величественные барханы, проливают пустыню насквозь… Лишь для того, чтобы через несколько часов на месте песчаных гор выросли новые, а вода бесследно исчезла, даровав еще несколько дней жизни местным обитателям. На которых, впрочем, Жарке тоже плевать. Старая поговорка кочевников гласит, что в мире невозможно сделать всего три вещи: остановить гигатрак на полном ходу, уговорить Попутчика высадить пассажира, и пройти по пустыне дольше часа, так и не увидев чьих-нибудь костей.

А кости – это эйносы. Заботливо очищенные песком, высушенные солнцем и отполированные ветром до зеркальной поверхности. Диковинные костяшки, зачастую делающие то, что среди дремучих дикарей цивилизованной части Гардаша может сойти за настоящее темное колдовство. Правда и защищает свои сокровища великая пустыня надежнее любого хранилища, ведь единственное, на что ей не плевать – это на то, что ты еще ходишь и дышишь.

Оазис ядовитых слез – самая южная точка в северном Гардаше, в которой можно оставаться относительно безопасно, находясь при этом глубоко в пустыне. Здесь есть солидных размеров пресноводное озеро, питающее крохотный кусочек джунглей вокруг себя. Вода, еда, немного эйра и отдых в спасительной, упоительно густой тени. Репутацию сего благодатного места портили лишь многочисленные ядовитые гады, кишащие под сенью местных деревьев и в кристально-прозрачной воде, но портили настолько основательно, что соваться сюда не рисковал почти никто.

Ведь самыми опасными и ядовитыми гадами здесь был клан Скорпионов.

Большой Сход уже начался, но сейчас, ранним утром, на торге было пусто. Несколько вооруженных отвалами траков вольников, методично окапывающих стоянки глубокими рвами для защиты от ползучих тварей, с пяток скиммеров, чьи владельцы занимались тем же самым, но с лопатами, и две приметные тарги, стоящие бок о бок.

Первая бросала миру вызов броской, ярко-оранжевой расцветкой, привлекала внимание приземистой, обтекаемой формой и рисунком пылающего арталиса на капоте. А еще – синей спаркой скорострельных скрапперов на крыше, стволы которых убедительно объясняли незнакомцам то, что с этой машиной лучше не связываться. А знакомые со знаменитым “Капитаном” и так об этом знали.

Вторая тарга выглядела так, будто ее минимум трижды пытались переплавить на металлолом, но останавливались на полпути. Так суровые охотники, только что забившие с картечниц стаю могучих хуласов, умильно сюсюкаются над чудом выжившим детенышем с перебитой лапкой, а затем отпускают его на волю, ощущая себя при этом спасителями дикой природы. Но знающим людям то, что подобное недоразумение вообще добралось до оазиса, говорило о многом. Либо о том, что за ржавыми бортами прячется нечто куда более серьезное, чем можно ожидать от подобной машины… Либо о том, что с головой у ее владельца куда более серьезные проблемы, чем у тарги с внешним видом.

– Зелень и бронза?

– “Вестники Разложения” – на секунду задумавшись ответила Курильщица. Затянулась трубкой и добавила: – Гигатрак называется “Погибель”. Заносчивые гниды.

Ее собеседник сплюнул на песок. С крыши “Капитана” хохотнул Лорн, пальцами вылавливающий из глубокой миски серые сопли ледяной лапши.

– Желтая медь?

– “Золотые жала”. Гигатрак “Мохнатое Брюхо”. Засранцы, но ушлые. Можно иметь дело.

– Ушлый засранец все равно останется засранцем.

Аршала усмехнулась и принялась выстукивать пепел об крыло тарги, краем глаза изучая собеседника. Тот был тощ, лохмат, и кутался в такие живописные обноски, что впору было принять его за ожившую мумию из степных курганов. Хотя, от жары они наверняка защищали превосходно.

– И что, они все торгуют рабами?

– Ты не похож на работорговца, красавчик.

– А ты не похожа на ту, кому не насрать.

– Туше.

Курильщица набила очередную трубку, глубоко затянулась и откинулась на капоте, раскинув руки.

Везим сплюнул и почесал зудящую от песка шею.

Его уже основательно достали ублюдочные степи, сраное солнце и сплошное беспросветное дерьмо кругом. Приятным исключением был разве что отшельник Калмак, с которым он быстро нашел общий язык и прекрасно провел вечер по пути сюда. А так да, одно дерьмо. И песок.

– Если тебе нужен просто раб, никаких вопросов. Идешь к гигатракам, ищешь клетки, торгуешься… – она с сомнением посмотрела на собеседника и поправилась: – Ищешь клетки, выбираешь нужного и платишь.

– А если мне нужен кто-то конкретный?

– Придется расспросить кочевников. Рабы в клане это валюта для торговли между Семьями. Если невольника захватили давно, он уже раз пять мог сменить владельца. И это только если его не продали куда-нибудь на сторону. В любом случае придется почесать языком, – Аршала усмехнулась и безжалостно добавила: – А ты, красавчик, не производишь впечатления человека, который знает хотя бы слова “Пожалуйста” и “Спасибо”.

– Катись к шаргу, канторская стерва. Пожалуйста.

Из-за гребня дюны в клубах пыли вылетел скиммер, и, не задерживаясь ни на секунду, рванул по склону вниз. Следом за ним потянулись тарги и траки.

– Эти? – прищурился Везим.

– Просто бронза… Либо “Клешни”, либо “Восьмилапые”.

– У скорпионов шесть лап.

– Вот и скажи им об этом сам.

Гигатрак переваливал дюну вальяжно и неспешно. Выполз, давая рассмотреть себя во всей красе, подломил гребень и обрушился вниз, сопровождаемый быстринами песка и облаками густой желтой пыли. Безбашенные искатели на скиммерах ныряли в самое сердце этой рукотворной лавины, успевая проскочить перед самыми колесами исполинской машины.

– “Клешни”, – меланхолично сказала Курильщица, – А это катится “Правое Яйцо”.

– Он может быть механиком.

– Тогда он точно в клане, – заметил Граф, – Сводил не выпускают.

– Что, если я предложу ублюдкам действительно хорошую цену?

– А ты предложишь? – скривилась Аршала, – Ты не производишь впечатления человека, способного дать хорошую цену. Да и переговорщик из тебя паршивый.

Везим угрюмо уставился на гигатрак “Клешней”, взрывающий колесами берег озера и оглашающий окрестности трубным басом ревуна. Попавшая под округлый отбойник пальма жалобно хрустнула и скрылась под горой темной бронзы. Выглядела передвижная крепость степных выродков настолько же неприступной, как матерая самка даргаша для молодых самцов во время гона.

А ведь гигатраков на берегу озера уже пять штук, и с каждым часом прибывают все новые. Десятки траков, сотни машин поменьше, тысячи людей… Словно мошкара в засуху, слетающаяся на сочащийся грязной водой отпечаток копыта.

Это сколько же всей этой ораве надо жрать и пить? Не таскать же все с собой. Даже самому поганому падальщику иногда хочется свежатинки, а у этих степных стервятников к тому же праздник. Зверье тянется на водопой…

Везим сплюнул, почесал подмышку и улыбнулся.

– Знаешь, красавчик, как бы не было приятно нам твое общество…

– Найдется канистра выжимки лортанга, три десятка когтей цвитлейки и дробленый акоцит?

Вольники переглянулись. Граф откашлялся, проводил глазами пыльную желтую таргу, аккуратно заворачивающую к воде, и ответил:

– Поищем. День, два, смотря кто из торговцев будет. Устроит? Хотя, акоцит проще тут накопать.

Везим кивнул. Задумчиво оглядел раскрытый кузов “Капитана”, задержавшись взглядом на коротком четырехствольном жахателе без приклада.

– Еще что-то? – выпустила клуб дыма Курильщица, – Учти, в долг не продаем, обмен неинтересен, разве что ты живого песчаника притащишь.

– Плащ из слюдянки, маленький вихревик и вон тот окуляр, – указал рукой охотник. – Еще возьму килейский игольник, если есть, эту бандуру и вашу самую меткую кровопутку. Пару хороших топоров, куртку с гасилками, только чтобы не дребезжали, триста шагов паутинки, бочонок пива и…

Граф присвистнул. Аршала выпустила изо рта чубук и сощурилась, внимательно слушая странного покупателя.

– …мериадское гибкое копье, – почесал подбородок Везим. – Хотя, шарг с ним, с копьем. Заберу послезавтра вечером.

Он сыпанул на капот “Капитана” горсть кри, отцепил от сапога какую-то восьминогую мохнатую тварюшку и неспешно пошел к густым зарослям, аппетитно похрустывая сочным хитинистым брюшком.

– Богаты степи чудаками, – хмыкнул Граф, когда фигура оборванца скрылась за деревьями. Он опрокинул миску, вывалив на песок остатки лапши и усмехнулся: – Спорим, что не вернется? Я не видел, кого он сожрал, но здесь даже дышать лишний раз не стоит.

– Давай-ка мы все же соберем заказ, – потерла висок Аршала, – На всякий случай.

– Опять чуйка?

– Угу.

Вольники понимающе переглянулись и, не сговариваясь, полезли в кузов.

В кабаке было душно, шумно и многолюдно. Неудивительно, ведь “Попутный Ветер” был излюбленным пристанищем горжеводов Аркензо. Во всяком случае, именно так гласила запись в килейском путеводителе по столичным островам архипелага, а он, как известно, врать не будет. Разве что за очень солидные деньги, поэтому заходили сюда частенько. Благо, располагался кабак очень удачно – на крохотной площади, расположенной аккурат между двумя крупнейшими воздушными пристанями и кварталом Синих Лепестков. Что, между прочим, тоже стоило очень солидных денег.

Несмотря на битком набитый зал, к дальнему столику в темном углу никто не совался. Угол был затемнен хозяином нарочно – забранные желтоватым стеклом светильники здесь горели чуть слабее обычного, окна были чуть грязнее, чем положено, а разносчики появлялись здесь редко и только по очень настойчивой просьбе. Идеальное место встреч для тех делишек, которые недостаточно темны и мутны для мрачных переулков портового квартала, но при этом не слишком честны и законны для общего зала.

Люди здесь собирались разные, битые жизнью и повидавшие всякое, но самый угловой столик даже они предпочитали обходить стороной. Умным хватало единственного взгляда на разложенные по столу ножи, чтобы поискать себедругое место. Хитрые первым делом замечали одежду – такие кожаные плащи на архипелаге предпочитали бретеры, наемники и ловцы удачи, а к таким без веской причины лучше не подходить. А тех, кто не мог похвастаться ни умом, ни хитростью – тех останавливал мрачный взгляд исподлобья, широченные плечи, трехнедельная щетина и вежливая просьба свалить к херам.

Уже третью неделю коротающий свои дни за столиком канторец был угрюм сверх всякой меры, много пил, мало говорил, раз за разом поганил хорошие ножи и редко вставал со стула, разве что затем, чтобы облегчиться или ухромать поздним вечером в свою комнату. Неудивительно – нога громилы была укутана сложной негнущейся конструкцией из полированных железок, дерева и каких-то тускло светящихся штуковин, и каждый раз вынуждала канторца браться за костыль. И это ему сильно не нравилось.

Ему вообще мало что нравилось, кроме, разве что, утренней пачки газет, доставляемой мелким пацаненком, вечно крутящимся на площади в поисках заработка. Пацан получал свою скорлупку и скупую благодарность, а газеты – внимательного читателя. На этом общение канторца с миром заканчивалось вплоть до следующего утра.

– А затем… А затем он ему такой…. Аааа, шаргова матерь и все ее дети… Сейчас, сейчас, вспомню.

Шумная компания цеповодов уже наотмечала удачный рейс до той степени, когда любая сказанная глупость звучит гениально не только для ее автора, но и для всех остальных. Тот хрупкий, дивный момент единения душ, когда рождаются меняющие мир идеи, собственный голос кажется возмутительно тихим, стол преступно тесным, разум кристально ясным, а окружающие зачем-то морщатся и пересаживаются подальше.

Однако сегодня окружающие наоборот, подтягивались поближе. Зима стремительно подступала к северной части архипелага, а с далекого Гардаша возвращались летающие корабли, принося на своих крыльях свежие новости, сплетни и истории. И никто не любил почесать языками больше, чем покорители небес в свой первый день на суше.

– Я ОБЕЩАЛ СЛОМАТЬ ТЕБЕ РУКУ! – чувственно проорал детина с боцманскими нашивками, – ХРРРЯСЬ!

Команда поддержала его криками, грохотом кружек и требованиями продолжать.

Канторец глянул на них исподлобья, ковырнул в ухе и вернулся к прерванному занятию – он в сотый раз правил кромку ножа, и все никак не мог добиться результата. Однако, продолжить спокойно ему не дали.

– И тут он поднимается! – орал боцман, – Полбашки нет, пальцы тянутся к харе…

На моменте с поднявшимся мертвецом канторец посмотрел на выпивох с явным любопытством. А когда дело дошло до огненной стены – отложил нож и слушал уже внимательно, не скрывая своего интереса.

– Итлийское трехсолодовое!

– Трехсолодовое! – взметались в воздух кружки.

– Потом он одной рукой хватает дырокол и пыряет тварь в пузо, прямо сквозь огонь!

– Я бы его нанял!

– Жгииии шарков!

Концовку истории, уже после того, как тяжело, но не смертельно раненый герой победил всех врагов, нашел свою любимую шляпу, а затем хрипло и сурово прошептал: “Не сегодня, подруга”, горжевод откровенно скомкал. То ли не знал подробностей, то ли не помнил, но никакого значения это не имело. Рассказывал он с таким пылом и страстью, что заключительных слов с нетерпением ждал весь немаленький контингент “Попутного Ветра”. И уж тут боцман не подкачал. Он собрался с мыслями, прокашлялся и громогласно отчеканил:

– Его звали Торден Дертаго, и он был самым злобным и везучим сукиным сыном во всем Северном Гардаше! Он чувствовал взгляд Смерти, но вертел ее на…

Зал взорвался криками.

Канторец, совершенно неожиданно для себя, заорал вместе со всеми. А когда шум поутих и слово за столом взял молодой матрос со своей старой, как мир, байкой про фальдийца, летрийца и нойта на необитаемом острове, он машинально поправил рукой отсутствующую на голове шляпу, скривился и вполголоса выругался:

– Ах ты хромой ублюдок…

Но на лицо его уже наползала незваная улыбка, а давно потухшие темные глаза оживали.

Торден рассмеялся, широким жестом смахнул со стола бесполезные ножи и кликнул разносчика с кувшином канторского.

P.S.

А что в этом такого? Нормальная история, жизненная.

Хорошо, хорошо, с цепом был перебор. Но сработало же.

Люди там не другие.

Нет, такие же. Гов…

Ладно, не буду. Но запишите, что я протестую. Здесь есть вода, или еще что? Это белое вокруг, знаете ли, сушит. Оценили намек, да?

Белое сушит, а красное пьянит.

И что с ним?

В первый раз. Конечно, такое запоминается. И нет, не снится. Не стыдно. Будь я нерасторопнее, лежал бы там с перерезанным горлом. Он не просто так в друзья ко мне набивался. Да, мне плевать. Тогда это просто случилось, а сейчас я найду еще сотню оправданий на любой вкус. Хотите? Дайте записать, чтобы не повторяться.

Когда тебе доступен весь мир, так и тянет осесть в какой-нибудь дыре. Знакомо?

Не огрызаюсь. Любопытствую.

Я тоже просто жил и делал то, что выходило у меня лучше всего. Не моя вина в том, что лучше всего у меня получалось именно это.

Архивы Рогаша, запись 3.06.18.8611.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Эпилог

P.S.