Чистота (СИ) [Ponizovskaya] (fb2) читать онлайн

========== I. ==========

1.

«Сколько еще детей мы должны потерять, чтобы город начал хоть что-то дела…»

Конец фразы тонул в черном рюкзаке, завалившемся на бок подле соседней парты. Соня уже с добрую минуту неотрывно глядела на заголовок, сдирая зубами бахрому у ногтей. Она знала, о ком на этот раз была статья.

– …Вопреки популярному мнению, город начинает умирать не тогда, когда закрываются его предприятия, – учительница, описав круг по классу, остановилась у кафедры, щедро залитой холодным оконным светом. – Город начинает умирать тогда, когда жители его начинают мечтать об отъезде.

Во рту стало солоно, и Соня опустила руку. Растерла между пальцами выступившую кровь. Перевела взгляд на скукожившееся на подоконнике обезьянье дерево. С каждым уроком геометрии то выглядело все хуже и хуже. Как и все здесь растения, впрочем. Ей думалось, их смерть учительницу заботила куда меньше.

Осенью вид из окна открывался по-настоящему удручающий. Данилов Бор был городком, вообще-то, миленьким – в светлое время дня. Но вот вторая гимназия располагалась в месте совсем неудачном.

Речь учительницы сделалась такой эмоциональной, что та стала задыхаться.

А Соня глядела в окно. Оно выходило на гаражный массив – длинные ровные кирпичные линии с разноцветными металлическими дверями. Коричневыми и зелеными. Коричневыми и зелеными.

А за гаражами стоял он.

– Кто из вас по доброй воле согласился бы стать убийцей? – учительница продолжала, вцепившись в кафедру так, что побелели костяшки. – Собственного дома?

Ржавые трубы походили на шпили собора. Мрачная, жуткая крепость – вот на что это было похоже. Неприступная, покинутая. Жадно наблюдающая за жизнью съежившегося у ее стен городка. Ее погубившего. Ей ненавистного.

– Интересуешься? – раздался голос у самого уха, и Соня вздрогнула. – Так и манит, правда?

– Да нет, – она поспешно отвернулась от окна. Сосед по парте оскалился.

Целлюлозно-бумажный завод закрыли около девяти лет назад. На ворота нацепили замок, бывшую стоянку занял гаражный кооператив. Трубы перестали выдыхать в небо столбы сизого дыма.

Но быть частью города, частью их жизни он не перестал.

– Я думаю, всех их там и держат.

– Кого? – Соня скосила глаза на Вдовина, затем бросила быстрый взгляд на учительницу.

– Пропавших детей, – он придвинулся еще ближе, и девочке сделалось неуютно. – Где же, как не там? И не сунется туда никто искать – в милиции дураков нет.

– Бред, – Соня языком отлепила жвачку от нижних передних зубов. Скатала в шарик, выплюнула в ладонь. И приклеила под парту.

– Не были они там. На что угодно могу поспорить.

Она промолчала. Откинулась на спинку стула, скрещивая на груди руки.

Соня не считала, что кому-то имелся резон удерживать похищенных на заброшенном заводе. Денег-то ведь ни за кого так и не попросили. Дети просто пропадали.

Соня считала, что их убивали.

– …Вот почему отъезд – это преступление! Настоящее предательство. Кто учил бы вас, если б я, вот например, решилась уехать? Кто лечил бы вас? Вы, именно вы – спасение нашего города. Вы чисты, вы еще дети…

Соня опустила глаза на клетчатый тетрадный лист. «Двадцатое октября. Классная работа. Смежные и вертикальные углы.». Вытянув из пенала карандаш, она от нечего делать нарисовала на полях цветок. После чего сразу стерла обратной стороной. За «грязь» в гимназии снижают оценки.

Когда уроки закончились, Соня в числе первых спустилась к раздевалкам. Ей некого было ждать.

Ее куртка была красной и стеганой, шапка – болотно-зеленой. Именно так скажет мать, если придется давать объявление в «Северянку». Если и Соня пропадет без вести. Если и ее фотография будет смотреть сквозь витрины ларьков с прессой.

Соня скомкала шапку и бросила в портфель.

– Коткина!

Она затормозила у поста охраны. Обернулась на встревоженный оклик классного руководителя. Физик спешно приблизился к ней, чтобы сказать:

– Дождись кого-нибудь. Не надо ходить одной, времена такие…

Какие именно времена он сообщить не успел – был перехвачен завучем. И, постояв подле них приличия ради еще минуту, Соня развернулась и двинулась на свободу.

Ей привычно было ходить одной. С друзьями не сложилось. И хоть в свои тринадцать девочке хватило хитрости не допустить травли – благодаря подкармливаю контрольными соседей по парте – обзавестись особенно близкими приятелями не удалось. Но свою участь она все равно считала лучшей, чем какой та могла быть в их разделенном на «своих» и «лишних» классе.

Путь домой был настолько привычен, что никогда не казался и не мог показаться Соне опасным. Даже теперь, когда пугающие заголовки еженедельно мелькали на первой полосе «Северянки».

Ведь так было уже давно.

Первые объявления о пропажах появились не год и не два назад. Конечно, в последние месяцы они участились. Но все же Соня – как и все ее одноклассники, как и вообще все дети – продолжали ходить в школу, протаптывая до омертвевшей земли одни и те же дорожки. Что бы ни писали в газете, а на деле ничего совершенно для них не менялось – в привычной жизни. И в Сониной тоже. До этого дня.

Нина Аверина – первая исчезнувшая, кого Соня знала лично. Остальные учились в классах старше или младше, в других школах, а то и вообще ходили еще в детский сад. А Нина Аверина была дочкой маминой подруги. И о ее пропаже Соня узнала гораздо раньше, чем редакторы «Северянки». Вчера вечером, подглядывая за воющей женщиной сквозь дверную щель. Она там так и уснула – у них на кухне.

Хоть Соня и жила неподалеку от заброшенного завода, путь ее лежал не через гаражи. В обход. По дороге она привычно заходила за хлебом или молоком. Мама говорила, что когда есть возможность – лучше есть все свежее. А еще говорила: «Сегодня – есть, завтра – нет».

«Пятый» был магазинчиком почти неприметным. Приютившимся между деревянными одноэтажными домиками. Все они в Даниловом Бору такими были – никакой высотной застройки. С резными, похожими на кружева наличниками, палисадом и раскидистыми кустарниками, загораживающими дома от узкой вечно-пыльной дороги. «Как в дореволюционные годы» – сообщили как-то из телевизора.

Пары шагов не доходя до магазинчика, Соня привычно застыла, отдавая дань открывшемуся виду. Пройти мимо, вот так не остановившись, казалось совсем невозможным. То, каким представал покинутый городом целлюлозно-бумажный завод, было зрелищем необъяснимо чарующим. Завораживающим.

И вместе с тем необъяснимо пугающим.

В детстве Соня воображала будто завод, соседствующий с ее домом, был замком какого гонимого темного князя. Что внутри труб, за проржавевшими металлическими листами скрываются каменные башни. С бойницами. Что в вытянутых четырехэтажных зданиях располагаются покои, библиотека и бальные залы.

Когда подросла, она думать так перестала. Но окончательно изгнать место это из мыслей не выходило. Оно так и манило ее. Своим видом. Своей репутацией.

Резко хлопнула дверь. Соня моргнула. Поняла, что нога ее застыла в воздухе, так и не сделав неосознанного шага вперед. Девочка поставила ее на место.

Охочий до бутылки бродяга не удержал ручки. И дверь опять хлопнула. Сбросив окончательно наваждение, Соня не без усилий заставила себя отвернулась от завода. И двинулась в магазин.

Задержалась привычно у прилавка с выпечкой. Пирожки с печенью пахли превкусно. Но рядом на кварцевом свету поблескивали кремовые розочки песочных пирожных – тех самые, какие недавно Аннинская раздавала классу по случаю своего дня рождения. Пятнадцать рублей за штуку – можно с ума сойти.

– Девочка, ну ты покупаешь или чего?

2.

Она оказалась на улице, плотно прижимающая к груди пакет с пирожным. Соня попробовала его впервые далеко не на дне рождения чертовой Лизы Аннинской. Это лакомство открыла для нее бабушка, угощавшая им каждый раз, когда приходила в гости. Бабушка умерла. А Аннинская принесла “те самые” пирожные в школу. И все испортила.

“Мерзкая сука”

Лиза Аннинская, носившая юбки как из американских фильмов, слушающая на переменах CD-плеер и имеющая при себе столько жвачки, что хватало всем, кто протянет руку.

Лиза Аннинская, учившаяся на твердое «отлично», недавно получившая самые высокие похвалы за сочинение «Пестрые краски осени», назвав листву, гниющую на дорогах Данилова Бора «красно-желтым пожаром». А та больше похожа была на кошачью рвоту.

Лиза Аннинская.

Лиза Аннинская, окруженная дюжиной их одноклассников, проплывала сейчас прямо мимо нее – Сони, застывшей на ступенях магазинчика.

Как и обычно, Соню они будто бы все не заметили. Миновали так, словно ее вообще и не было. Болтали и смеясь над им только понятными шутками.

Это было гадко.

Гудящая компания семиклассников смотрелась в этой части города чудно. Не к месту. Большинство гимназистов жили по другую от школы сторону. В более благоприятных районах, домах побольше и побогаче. И здесь делать им было нечего.

Соня глядела им вслед, не решаясь двинуться с места. Надобно дать отойти им подальше. Чтобы пойти потом спокойно своею дорогой. В привычном и ставшим уже необходимым одиночестве.

Вскоре она заставила бы себя совсем выкинуть эту шайку из головы, вернуться мыслями к заводу или учебе, к пирожному, если бы вдруг один из них не обернулся. И не поманил ее пальцем.

Вдовин.

Она подумала: «Что за ерунда?». Между бровей пролегла складка.

Но Вдовин остановился, отстал от остальных – того и не заметивших. И замахал Соне рукой, подзывая к себе.

Никто из них никогда не приглашал ее присоединиться. Чем бы они ни занимались, куда бы ни шли, о чем бы ни разговаривали – это было лишь для «своих».

Соня пребывала в еще большем замешательстве, чем минутой ранее.

И Вдовин тогда сделал что-то совсем невообразимое – зашагал к ней навстречу.

– Мы идем на завод! – крикнул он, приближаясь, так непосредственно, словно они снова сидели на контрольной за одной партой. – Давай, двинешь с нами!

Соня вытаращилась на него:

– Что?

– Что “что”? На завод говорю пойдешь?

– Почему?

– Что «почему»? – Вдовин остановился напротив, сунул руки в карманы брюк. – Я видел, как ты пялилась на него. Не говори, что тебе не интересно.

– Почему ты зовешь меня… – выдавила девочка. – С вами?

– А чего нет? – он фыркнул. – Чем больше, тем лучше. Ну и если чего, тебя толкнем кому-нибудь на съедение, и успеем удрать.

Она стиснула губы так, что те побелели. А он засмеялся.

Соня обогнула его, желая убраться подальше и побыстрее.

– Эй, ну куда ты? Я пошутил!

– Отвали.

Он последовал за ней:

– Ну все, извини. Считай, это благодарностью за списанную контрошу. Идем.

– Я не хочу! – девочка ускорила шаг.

– А-а, просто ссышь, – Вдовин снова смеялся. – Я понял.

Она прикрыла глаза. Какая дурацкая провокация.

– Серьезно, Коткина, на твоем месте я б не отказывался. Кто знает, может и с остальными подружишься, наконец.

Соня посмотрела на него через плечо. Сердце забилось быстрее, заалели щеки и уши. Признаваться самой себе не хотелось, но это было для нее важно.

«Подружится?». Она не знала, возможно ли стать другом для тех, кто обыкновенно едва ее замечал. Они были всегда чем-то в их классе особенным. Дружная компания, сплоченная во всем – от покуривания в школьных туалетах, до травли «лишних».

– Не можешь ты долго быть «и вашим, и нашим» – протянул мальчик. – Не будут домашки тебя вечно спасать. Прояви себя как-нибудь. Такой ведь шанс.

Ей сделалось жарко. Она никогда не смотрела на это под таким углом. Что ее «помощь» – домашние работы, контрольные, самостоятельные – станет недостаточной защитой от них.

Они всегда с ней держали нейтралитет. Ни друзья, но и не враги. Конечно, преочень хотелось стать частью компании. Но и без того жилось сносно. Но что если…

– Ну так что?

В горле встал ком.

«Что если он прав?»

Она вспомнила Сережу и Веру – над ними смеялись, и то было еще безобидным. А потом Вере наплевали столько жвачек на косу, что той пришлось под мальчика обстригать голову. А Сережа…

– Ладно, – еле слышно сказала она.

– Да? Идешь? – улыбка его была широкой и хищной. – Умница. Давай тогда ускоряться.

И хотя в Сониной груди зародилась надежда, мол вот он – конец ее одиночества. Скоро она станет одно из них. Будет в безопасности, точно-преточно. А утром ведь еще и мечтать не смела. Но где-то еще глубже, и куда стремительнее пускало корни кое-что другое. Дурное предчувствие. Очень.

3.

Днем ранее

Нина сбежала с продленки во время прогулки – как делала довольно часто, несмотря на жалобы учителей и крепкие подзатыльники от отца. Сегодня рюкзак ее остался в гимназии, потому что девочка собиралась вернуться. Все, что ей было нужно – метнуться за «Биг Боном» в ближайший ларек. И быстренько расправиться с ним, сидя где-нибудь за гаражами, в месте, которое не проглядывалось бы из школьных окон.

Туда и обратно. Вот и вся затея – никто и не хватится, она была уверена.

Протиснувшись между выкрашенными в синий прутьями забора, она со всех ног бросилась через дорогу. До ближайшего ларька было с половину квартала. Нина умела преодолевать это расстояние за каких-то пару минут.

Разумеется, купить пачку круглых, похожих на гайки, сухариков можно было и в школьном буфете. Но цена так отличалась от ларечной, а карманных денег было так мало, что Нина – а дурой она не была уж точно – предпочитала на свой страх и риск сбегать с продленки. И втихаря грызть «Биг Бон» за гаражами. Еще и делиться не нужно – очень славно.

Высыпав на кассовое блюдце всю мелочь, выгребенную из карманов, Нина схватила бежево-красную пачку и сломя голову побежала обратно. Отдышалась уже за гаражами.

Примостившись на бордюре в самой дальней от гимназии линии, она разорвала упаковку и с упоением вдохнула химозно-чесночный запах. Прикрыла глаза.

Как же это все-таки было хорошо, правильно – делать что-то опасное и приятное одновременно. Сердце учащенно билось, щеки раскраснелись, а руки и губы постепенно покрывались тоненькой пленкой из жира и крошек. Нина снова всех обвела вокруг пальца. И толстую повариху, на переменах дежурившую у прилавка с пиццами, чипсами и шоколадом. И молодую учительницу, только-только вернувшуюся из декрета. И одноклассников, как чайки налетавших на каждого, кто имел неосторожность сунуться в кабинет не расправившись прежде со столовскими покупками. И родителей, что не узнают о ее маленьком нарушении школьных устоев.

Шелест сора под чужими ногами она уловила не сразу. Сухарики звонко хрустели на зубах и, казалось, могли заглушить даже пушечный выстрел. А потому когда он – подросток лет пятнадцати-шестнадцати – появился из-за угла, она чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Привет, – его голос был каким-то по-девчачьи высоким. Противным, – А что ты тут делаешь?

Нина с трудом проглотила недожеванные сухари. Острые края царапнули горло и она закашлялась.

– Прости, если напугал, – подросток подошел ближе, и Нина резко вскочила на ноги.

«Гот!» – промелькнуло в ее голове.

Тот и вправду был с головы до ног одет во все черное. Даже руки в перчатках. Даже голова в капюшоне. Единственным открытым участком тела было лицо. Такого странного зеленовато-серого цвета, что девочка тут же решила, что он не только гот, но и наркоман.

– Мне надо идти, – сообщила Нина, разумно пятясь назад.

– Конечно, – он вроде как улыбнулся, а вроде как и нет. Губы натянулись, а выражение лица – отрешенное совсем – никак не изменилось. – А ты не видела… пока сидела здесь, случайно, кота?

– Кота? – девочка заозералась по сторонам, но едва ли для того, чтобы попробовать отыскать кота.

– Да, серого.

Странный подросток остановился от нее в паре шагов. Нина тоже остановилась, так как спина ее уткнулась в железную дверь гаража.

– Нет, не видела.

Она спешно пыталась придумать, как ей поступить. Броситься вперед? Или лучше в сторону? Бежать в правый конец линии? Или в левый? Закричать на всякий случай? Или поберечь дыхание?

– Я его тут подкармливаю, – продолжал подросток как ни в чем не бывало. – Шейками. Но он пару дней уже не появляется.

– Может сбежал, – пробормотала она. А сама подумала о другом:

«Котов не кормят куриными шейками!»

– Вряд ли. Скорее где-то… – он обвел девочку взглядом, – заныкался. Кис-кис-кис!

Последние звуки вышли у него до того резкими и громкими, что Нина вздрогнула. Это было так странно, так неуместно… Она сделала маленький шажок в сторону.

Подросток повторил ее движение – словно бы в зеркале.

– Не поможешь мне отыскать его? Он где-то здесь.

– Нет!

И она, наконец, побежала.

Полупустая бежево-красная пачка упала на землю. Белые, похожие на гайки сухарики высыпались на дорогу. И, быть может ей показалось, быть может нет, подросток неодобрительно цокнул.

Какая-нибудь Оля Бестужева или Вика Приходько уж точно не побежали бы. Постеснялись. Вдруг кто-то решит, что они трусливые дурочки. Будут смеяться.

Нина была не из того теста. И плевать ей было, как могло это выглядеть. Пускай подумает, что она какая пришибленная. Береженого, как говорится…

Но ей это не помогло.

Она неслась с такой скоростью, что болели от ударов ступни. Асфальт казался каким-то особенно жестким. Казалось, она несется по нему босиком. Бежит как ошпаренная, без оглядки. Топот эхом катится по линиям гаражного массива. Но несмотря на него, Нина слышит – явственно слышит – что подросток бежит на ней.

– Кис-кис-кис! – его голос совсем изменился. Сделался тоньше, громче, ласковей.

Нина почувствовала, как слезы щиплют глаза. Она резко затормозила, чтобы свернуть на следующую линию. И чуть не упала, потеряв равновесие.

Кое-как устояв на ногах, она бросилась дальше. Пытаясь набрать прежнюю скорость, начала задыхаться. Кольнуло меж ребрами. Потом еще. И еще.

Воздух обжигал горло. Дышать становилась труднее.

В какой-то момент она поняла, что не слышит больше топота чужих ног.

«Оторвалась?»

Проверять не хотелось, но она сбавила скорость – от быстрого бега начало темнеть в глазах. Бок ныл невыносимо.

Третья линия.

Вторая.

Вот вдалеке виднеется школьный, окрашенный в синий, забор. За ним никого – видно прогулка закончилась. Учительница точно ее не досчиталась. Наверняка, отправилась искать. Или может послала охранника.

Осталось совсем немного. Лишь бы хватило сил.

Верочка Валентиновна точно позвонила на работу маме. Быть может мама сама уже несется сюда на маршрутке, чтобы устроить Нине такой нагоняй, что та будет ходить красной как рак от стыда еще три недели.

Пускай она отругает ее. Пускай хоть отлупит перед всей школой. Пускай целый год не будет больше давать карманных денег.

Дорога и школа перед глазами пошли мелкими черными пятнами. Словно помехи на телевизоре.

– Кис-кис-кис! – раздалось над самым ухом.

Нина завизжала раньше, чем успела подумать, как глупо теряет оставшийся воздух. Вопль отскочил от металлических дверей гаражей, как мяч для пинг-понга отскакивает от теннисного стола.

Не понимая что делает, следуя скорее инстинкту, чем разуму, девочка резко оглянулась.

И завизжала опять.

Но на этот раз ни единого звука не вылетело изо рта.

========== II. ==========

1.

Пустошь, раскинувшаяся по эту сторону от целлюлозно-бумажного завода была покрыта омертвевшей, бурой травой. От скопившейся воды та чавкала под ногами, как не выжатая губка. Соня была рада, что обула резиновые сапоги. В отличие от Аннинской, вышагивающей впереди процессии всей в замшевых шнурованных ботинках.

«Пустошью» пустырь этот окрестили местные подростки. Он не был таким уж необъятным и совсем не стоил своего названия. Взрослые обзывали его «Лысиной», что тоже не соответствовало действительность. Здесь имелась и трава и редкие кусты. Сейчас обезжизненные.

Соня плелась в самом конце. Вдовин, сообщив о том, кого привел, присоединился к основному костяку компании, идущему впереди. На ее появление не было выказано никакой реакции. Лишь пару взглядов мазнули по лицу. Они продолжили беседовать о том же, что и до ее прихода.

– Да Господи! – взвизгнула вдруг Лиза Аннинская. Все повернулись к ней. Она комично прыгала на одной ноге, удерживая на весу вторую, согнутую в колене. – Ну и дерьмо!

С ее ботинка, потемневшего от влаги, обильной капелью стекала вода. Ее друзья залились хохотом, и она бросила на них свирепый взгляд.

Соня не смеялась и, видно, сильно этим выделилась. Потому что в следующих миг Лиза, отбросив за спину длинные светлые косы, на нее ни с того ни с сего злобно рявкнула:

– Чего пялишься? Самая умная? – а затем глаза ее, скользнувшие сверху вниз по Сониной фигуре, остановились на резиновых сапогах. – Какой у тебя размер?

Соню прошиб пот.

Смех вокруг разом стих. Они уставились на недавно присоединившуюся к ним одноклассницу, словно только заметили. А быть может, так оно и было.

– Ну?

Соня сверлила Аннинскую глазами, сжимая зубы с такой силы, что свело челюсти.

Все молчали.

Ожидание затянулось, и лица окружающих стали меняться с заинтересованных на недовольные.

– Тридцать пятый, – наконец процедила Соня.

– Врешь?

Но девочка не врала – это было всем очевидно. Мелкая, она была ниже Аннинской почти на голову.

Лиза потеряла к ней интерес так же быстро, как и проявила.

– Пошли! – резко отвернувшись, она быстро зашагала вперед.

Все послушно двинулись следом.

Соня осталась стоять на месте, чувствуя новую волну жара, захлестнувшую ее.

«И что это было?» – крутился на языке ядовитый вопрос. Который она, конечно, не решилась выкрикнуть в Лизину спину.

В этот самый момент было еще не поздно повернуть назад. Та явная неприязнь, которой исходила Аннинская по отношению к ней, могла бы послужить отличным пинком. Заставить Соню отказаться от этой затеи. Пойти домой.

Но не послужила.

«Сбежать сейчас будет еще более унизительно,» – шептал внутренний голос, – «Хочешь трусихой прослыть? Показать Аннинской, как она задела тебя?»

А темные силуэт завода впереди так и манил.

Соня решительно двинулась за остальными. Сжимая зубы и кулаки.

Еще один подобный раз и она все ей выскажет. Все, что думает. Плюнет в лицо, обзовет, ударит.

Еще хоть один раз…

Догнав Лизину шайку, Соня прислушалась к разговору. Ожидая, что они обсуждают ее. Поливают грязью или смеются. Но, оказалось, им по-прежнему не было до нее дела. Мысли их заняты были совсем другим.

“Конечно”

– Строить его тут было изначально плохой идеей. Нет ничего странного, что он закрылся. Он же стоит на «Жженом поле».

– «Жженом поле»?

– Да-а, ну вы чего? Бабушки не рассказывали? Здесь же язычники самосжигались.

– Зачем?

– Ну… В жертву кому-то там. Давно-давно еще.

– Какой же бред. Завод закрылся, денег потому что не было. Не мели чушь.

– А я слышал, там массово рабочие перевешались. Потому и закрыли.

– Да, мне про это тоже папа рассказывал.

– А мне папа рассказывал, что там сектанты сейчас собираются.

– Не сектанты. Там наркоманы!

– И сектанты тоже!

– Так а правда, там вешались или нет?

– Да вроде да, но администрация это замяла. Город запретил рассказывать.

Соня едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Она уж точно не считала, что история про повесившихся рабочих произошла в действительности. Но говорить ничего не стала. Не было смысла. Самое большее, что она получит в ответ – мерзкие Лизины взгляды.

Но мама всегда говорила, что это глупости. Байки, распущенные бабками у подъезда. На кладбище Данилова Бора не было массовых захоронений не то, что с одной датой – могил одного года была так мало, что по пальцам пересчитать. Да и город их был совсем крошечный. Многие друг-друга знают, многие друг другу хоть дальние, но родственники. Невозможно было бы что-то такое ото всех утаить. Если только не силами какими темными. Во что Соня тем более не верила.

А вот про сектантов вполне могло оказаться правдой. Собственно, по этой причине Соня никогда не была на заводе. Одной ходить как-то боязно. А компании у нее не было.

А завод… Эта темная, мрачная крепость была так притягательна. Так желанна. Недоступна. Подходить к ней было запрещено, ни кем-нибудь – городом. Под угрозой огромных штрафов, отчисления из гимназии. А Соня все равно так мечтала заглянуть за это старый бетонный забор. Выведать все его тайны, секреты…

– Надо налево, там дырка в заборе, – крикнул Вдовин идущим впереди.

И откуда он это знал?

Дырка действительно была. В одном месте, у самой земли бетонная плита была пробита, под ней – неглубокий подкоп. Это как раз и подтверждало – завод обитаем. От чего Соне сделалось слегка не по себе. И одновременно с тем ее переполнило какое-то радостное предвкушение.

На территории завода Соня оказалась в числе последних. Пришлось проползать на коленях, но даже при этом, она умудрилась зацепиться курткой за торчавший штырь арматуры. Ткань треснула, и ползущий позади Кирилл Жиров сообщил, что из куртки торчит теперь синтепон. А значит, дома ждал нагоняй.

Но отдаться переживаниям по этому поводу девочка не успела. Потому что как только она подняла глаза, увидала ЕГО. Ближе, чем когда-либо.

– Не шумите! – бросил Вдовин, выходя вперед. – Идем за мной, тихо. Не разбегаемся. Если видите что-то подозрительное, сразу кричите. И вместе бежим назад. Все поняли? Вместе!

Вся их компания послушно притихла. Послушно двинулась следом за негласным теперь их предводителем. Аннинская, стушевавшись, отошла в конец. Была теперь совсем рядом с Соней. Что не могло не вызвать у последней злорадства.

Главное здание представляло собою ужасающее зрелище. Облупившаяся, некогда белая краска посерела и местами пошла пузырями. Окна выбиты, из некоторых свисали лианы вьюнка – странно-зеленого для нынешнего времени года. Стены и трубы – во всю высоту – покрылись мхом и плесенью. Вот отчего казались издалека черными. Но теперь Соня поняла, здесь нет никакого обмана зрения. Плесень действительно была черной.

А еще где-то стены украшали грибы – слоеная, многоэтажная колония. Все это было… довольно странно.

Да и вообще была здесь, за забором, была какая-то необычайно бурная растительность. Трава высокая – почти до колена – и живая, несмотря на октябрь, насыщенных зеленых оттенков. Повсюду пышные кусты и молодые, низенькие еще пока деревца. Но крепкие. Асфальтовая дорога разломана по всей длине. Из трещины торчат листья подорожника и мелкие цветы. Цветы – в октябре!

«Как странно,» – запоздало подумала девочка.

Они, длинной цепочкой, почти бесшумно ступая друг за другом, проникли в главное здание. И дружно замерли.

В представшем цеху оказалось очень темно.

«Ненавижу темноту»

У Вдовина и еще пары мальчишек в руках вспыхнули карманные фонарики. Но их света было недостаточно, чтоб как следует осмотреться. Зато достаточно, чтобы понять: здесь все было еще более ненормально, чем там – снаружи.

Ни станков, ни стен, ни пола – ничего не было видно за разросшимся, огромным, раскидистым лесом.

– Что за чертовщина?!

– Тихо!

Белые лучи фонариков хаотично прыгали из стороны в сторону. Толком разглядеть то, чтобы было вокруг, оказалось почти невозможно. Но одно было ясно: они оказались будто бы в тропиках – тех, что удавалось видать лишь по телевизору. В фильмах про «Индиану Джонса». Но они не были в тропической зоне, не были даже на улице. Они ведь стояли в здании завода.

– Почему никто не говорит об этом? – воскликнула Аннинская. – Как все это вообще возможно? Почему никто не изучает?

– Здесь никто не бывает. Это запрещено, забыла?

– Никогда не поверю, что здесь действительно никто не был. И не видел этого!

– Взрослые сюда не суются, – подала голос обычно самая молчаливая из их компании.

Из Женечки Кировой порой сложно было выдавить слово даже учителям на уроке. Вечно витающая в облаках, она приходилась Аннинской троюродной сестрой. И видно лишь потому избегала насмешек и издевательств – поговаривали, их родители близко дружили.

– Повторю, я никогда в это не поверю! – отрезала Лиза.

– Зря, – задумчиво сказала Женечка. – Их отсюда будто отвадили. А бабушка говорит, так оно и есть. Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что… Для них действительно почти невозможно заставить себя к нему хотя бы приблизиться и…

– Бред!

– Заткнитесь! – прошипел Вдовин – Чего разорались? Я же сказа…

Окончание фразы его никто не услышал.

Потому что в один миг цех вдруг взорвался какофонией звуков.

Пакет с пирожным выскользнул из Сонных рук. Три луча от карманных фонариков заметались по темноте.

В-В-Ш-Ш-Х

В-В-Ш-Ш-Х-Х-Х

Словно ураганный ветер.

Все растения – совершенно все, что попадались на пути белых лучей, пришли в движение. Стволы шатались из стороны в сторону, сгибались до самого пола. Словно на тропики налетел шторм. Но ни тропик, ни тем более ветра не могло быть в спрятанном за толстенными стенами цеху заброшенного завода.

– Что это? – завопил кто-то, силясь перекричать поднявшийся шум.

Те немногие, что успели зайти в цех дальше других резко рванули назад. Ветки деревьев преграждали им пути. Сбивали с ног. Один из них упал на пол с таким громким ударом, что должно быть едва не расшибся насмерть. И тогда, наконец, шайку Лизы Аннинской настигла настоящая паника.

Расталкивая друг друга, минутой ранее самые закадычные друзья, пробирались к выходу. Без разбора отпихивая, роняя, пиная тех, кто замешкался. Вдовин пытался кричать:

– Успокойтесь! Идем друг за другом! Без паники!

Но никто его уже не слушал. Они все побежали – скорее к выходу, на улицу, прочь от завода. Но железная дверь, еще несколько мгновений назад бывшая всего от них в двух шагах оказалась вдруг отделена десятками метров. Десятками деревьев и кустарников.

«Что происходит?!»

Соня бежала в конце, бежала сама не понимая от чего. Фонарики освещали лишь почти растворившуюся в листве дверь впереди. Позади же, вокруг была сплошная темень.

Соня ненавидела темноту. Ненавидела!

Рядом раздался душераздирающий крик. И чьи-то пальцы вцепились в Сонину лодыжку. Она завизжала тоже. Опустив глаза, успела заметить белый рукав с желтой резинкой – Лизиной куртки.

– Помоги!

А потом и рука Лизы, и сама она, и вообще все поглотила темнота.

Потому что кто-то зачем-то погасил фонари.

Впереди истошно завизжали девчонки. Соня тоже закричала было, но из легких вдруг выбило воздух. Вцепившаяся в сапог Аннинская вдруг резко и невозможно сильно для ее телосложения рванула Соню назад.

Соня упала. Колени глухо ударились об пол, на миг их будто окатило ледяной водой. И почти сразу на смену пришла неописуемая, пронзительная боль. Соня взвыла. А Лизина рука продолжала утаскивать ее куда-то назад, вглубь цеха.

Полубезумная Соня не особенно отдавая себе в том отчета принялась бить по Лизиным пальцам свободной ногой. С таким остервенением, будто оттого зависела ее жизнь.

– Нет! Нет! Пожалуйста! Соня!

Аннинская не отпускала, и они отдалялись все дальше от выхода. И все быстрее.

Соня ударила по пальцам одноклассницы каблуком сапога. Потом еще раз. И еще.

– Соня! Нет, Соня!

Но Соня будто бы и не слышала. Ударила снова. И снова. Била до тех пор, пока, наконец, не разжались Лизины пальцы.

И тогда, подскочив на ноги, Соня, не чувствуя ни боли в коленях, не хлеставших по щекам листьев, рванула вперед. Туда, где сквозь щель в приоткрытой двери ударил яркий, холодный дневной свет.

2.

Черный рюкзак Кирилла Жирова привычно привалился к ножке соседней парты. Из него торчал учебник английского и мятые зеленые тетради. На полу валялся колпачок от ручки, а линолеум вокруг был исчерчен полосами от подошв.

Учителя часто ругали их всех за это – нельзя бегать по классу, остаются черные черточки. Это грязно.

Но полосами был усеян весь пол.

Соня смотрела на них невидящим взглядом.

– На дом вам задан был пятый параграф. Кто пойдет отвечать? Так… Николаева.

В Сониной голове не было ни одной мысли. Пустота. Белый туман.

Они все разбежались вчера по домам. Никто никого не ждал – даже Вдовин. Из здания завода Соня выбралась самой последней. И все что увидела – спины одноклассников далеко впереди. Разноцветные пятна. Голубая куртка, желтая, черная…

А белой вот не было.

Ручка в ее пальцах дрожала. Синие буквы получались кривыми.

Соня подняла глаза на учительницу биологии. Та, активно жестикулируя, говорила что-то стоявшей у доски ученице. Ругала, наверное. Вот только Соня отчего-то не слышала слов. Учительница, словно рыбешка, выброшенная на поверхность, только открывала и закрывал рот. А оттуда не доносилось ни звука.

Соня оглядела кабинет, сидевших рядом одноклассников. Она видела как шевелятся их губы, пальцы барабанят по парте или шлепают по кнопке авторучки, складывают гармошкой тетрадный лист. А в ушах у нее будто стоит вода. И она не слышит ни-че-го.

«Да что же…»

Глаза кололо, словно бы от песка. Соня коснулась их кончиками пальцев, сгибая ресницы. И резко выдохнула.

Она никому ничего не сказала…

Этим утром сквозь витринное стекло ларька «Пресса», с обложки нового выпуска «Северянки» смотрели черно-белые глаза Лизы Аннинской. Дочки главы городской администрации. Соня увидала ее лишь мельком. Не сумела не отвести взгляда, когда проходила мимо.

Она никому ничего не сказала. Уже дома – сидя на кафельном полу ванной – она уверяла себя, что Лиза выбралась. Бежала за нею следом. И тоже ревела теперь, наверное, себе дома. В безопасности.

Она никому ничего не сказала.

Соседка по парте пихнула Соню локтем и кивнула в сторону доски. Учительница биологии выжидающе таращилась на нее. Соня растерянно оглядела кабинет. Николаева, красная как рак, сидела на своем месте.

– А почему мы ничего не записываем, Коткина? – голос учительницы прозвучал словно сквозь стену из ваты. Но по крайней мере Соня хоть что-то смогла услышать. – Раз так хорошо знаешь тему, может сама нам расскажешь?

Соня вцепилась в ручку и резко склонилась над тетрадью, будто отвешивая поклон. Она пялилась в свои записи, надеясь, что учительница найдет жест покаяния этот достаточным. «Фотосинтез – процесс.. преобразование органического из неорганического… очищение…». Слова прыгали со строчки на строчку. Но она не помнила, когда успела их записать.

«Я ничего не понимаю», – она снова принялась тереть глаза.

– Что с ней случилось? – спросил Соню перед уроками Вдовин. – Вы были рядом, ты видела как она выходила?

– Нет, – ее голос тогда был хриплым и ниже чем обыкновенно, будто она была по меньшей мере лет на пять старше.

– Она осталась там?

– Не… Я не знаю. Там было темно, я не видела…

– Будем надеяться, она выбралась. Выбралась, ясно? Мы не будем рассказывать никому о заводе, ты поняла?

– Н-ну…

– Нас всех отчислят, Коткина. Поставят на учет в милиции, а родителей оштрафуют. Твоим есть чем платить?

Нет, Сониной матери платить было нечем.

– Она дочка главы администрации. Нас всех запихнут в колонию, если с ней что-то случилось, поняла? Мы должны молчать, ясно? Все. Мы теперь повязаны.

Они теперь повязаны.

На уроке геометрии – на сегодня последнем – чтоб не встречаться с Вдовиным взглядом, Соне пришлось все время таращиться в окно.

Полумертвое-полуживое обезьянье дерево сегодня было задвинуто в самый угол. Его некогда толстые листики сморщились, ствол кверху совсем истончился. А тонкие прожилки его оплетающие, проступили, были сильно заметны. Словно вены на руках старика.

Соня клевала носом.

Глаза, словно затянутые поволокой, медленно скользили по погибающему растению. Потом по подоконнику. Затем по гаражному массиву. По яркому пятну, появившемуся там словно бы из ниоткуда. Прямо посреди пятой линии – той, что ровно напротив Сониного окна.

Девочка в зеленой куртке бродила меж гаражей. Ее шапка была смешной, розовой. С разноцветными помпончиками, пришитыми на манер гребешка.

Соня выпрямилась. Потерла глаза.

Это была куртка, что она видела миллион раз. Это была шапка, что вечно валялась под табуретом в прихожей. Сколько раз ей приходилось помогать надевать их? В том не было необходимости, но и маме и тете Вере было приятно, что она заботится о мелкой, словно о родной сестре. Соне, конечно, это было совершенно ненужно. Это ее раздражало. Но что ни сделаешь, чтобы мама расщедрилась на похвалу.

– Коткина, в чем дело? – донесся до нее недовольный голос учительницы.

Соня и не поняла, как поднялась на ноги. Не осознала, когда это произошло. Она не сводила глаз с девочки, гуляющей среди гаражей .

– Там Нина.

– Что?

Соня резко повернулась к математичке, не замечая, что весь класс уставился на нее.

– Там Нина Аверина, – голос дрогнул.

– Где?

Соня ткнула пальцем в окно, в то место, где…

Никого не было.

– Коткина, села!

Соня уставилась в окно. Открыла рот и почти сразу закрыла. Как рыбешка.

Пустота. На месте, где мгновение назад стояла Нина Аверина была пустота. Соня вцепилась в парту.

– Она…

– Сядь на место!

Опускаясь на стул, совершенно потерянная, будто только что ее огрели кирпичом по голове, Соня поймала на себе пристальный взгляд Вдовина. Сосед по парте открыл было рот, но она дернула плечом и вновь отвернулась к окну.

«Нина была там».

Нины там не было.

Соня не спускала глаз с гаражей до конца урока. Но больше потерянную девочку так и не увидала.

3.

Из школы она плелась, еле переставляя ноги. Голова была тяжелой. Соня будто пробежала несколько километров. Ее шапка была небрежно запихнута в мешок для сменки. Куртка расстегнута.

Она шла прямиком к гаражам. И глаз не сводила с нависающего над ними – будто голова чудовища – завода. Темный силуэт на фоне сизого неба.

Соня не понимала, что делает здесь. Для чего нужно было отправиться сюда, а не прямиком домой. Что она пыталась себе доказать?

Она чувствовала себя неважно. Каждый раз при мысли о Лизе Аннинской, сердце ее пропускало удар. А потом заходилась в ужасающе быстром ритме. Сразу переставало хватать воздуха, перед глазами чернело.

Что с ней будет за эту выходку?

Она совершенно ничего не понимала. Мир вокруг приобрел резкие, слишком контрастные очертания. Глазам было больно.

Почему ей просто не пойти домой?

Соня ведь уже почти убедила себя, что по-просту задремала. Что не было в окне никакой Нины Авериной. Что бессонная ночь дала, наконец, знать о себе в полной мере.

И вдруг она увидела снова. Ее – зеленую куртку. И шапку с гребешком из разноцветных помпончиков.

Соня зажмурилась. Затем заставила себя открыть глаза.

Никакое не наваждение. Девочка впереди никуда не пропала.

Из легких выбило воздух. В груди что-то болезненно сжалось.

Соня замедлила шаг, не сводя глаз со спины Нины Авериной, застывшей между гаражных линий.

Соня не верила.

«Быть может это и не она?»

Девочка впереди не двигалась. Совсем. Стояла, будто оловянный солдатик. Не поворачивала головы. Смотрела куда-то вдаль – за гаражи.

На завод.

– Нина? – осторожно позвала Соня, медленно приближаясь.

Она сновапыталась проморгаться. Щипала себя за внутреннюю сторону ладони. Но ничего не помогало. И она просто шла дальше – осторожно ступала вперед.

Вот между ними не более пяти шагов.

Теперь четыре.

Три.

Девочка не откликалась, и Соня позвала ее снова. Приблизившись почти вплотную. Протяни руку, и пальцы коснулись бы вывернутого капюшона.

И тогда девочка обернулась. Тоже очень неспешно. Словно крепко о чем-то задумавшаяся.

В ноздри Сони ударил сладковатый запах. Отвратительный. Захотелось блевать. Так пахла плесень в бабушкиной сарайке.

Сыростью. Гнилью.

Девочка обернулась. И крик застрял в Сонином горле. Вместо него из груди вырвалось жалкое сипение.

Перед нею действительно была Нина Аверина. Вернее, на нее смотрело лицо Нины Авериной.

Сизое, испещренное вздутыми синими венами, выступающими из-под кожи будто корни из-под земли. Но это было точно-преточно ее лицо. Соне доводилось видать его столько раз. Улыбающимся. Грустным. Задумчивым. Спящим. Она узнала бы его всегда.

Узнала его и теперь.

У Нины Аверины одна глазница была пробита стеблем растения. Толстый, с три пальца, он торчал оттуда, где должен был бы быть правый глаз. С шипами. И скрученными, будто гусеницы, молодыми листьями. Окаймленный рваными лоскутами кожи.

«Боже…»

У Нины Аверины была оголена кость нижней челюсти. И мясо на ней мокро блестело.

Соня не могла даже дышать.

А Нина Аверина, не двигаясь, в упор смотрела на нее – левым, единственным глазом. С радужкой ярко-синей. И зеленоватыми капиллярами на белке.

– Соня, – ее губы даже не шелохнулись. А голос, раздавшийся откуда-то из глубины, из груди был высоким, холодным.

Совсем чужим.

Соня, не в силах отвести взгляда, таращилась на поросль, покрывающую Нинины щеки и лоб. Странная, темная, похожая на шерсть.

«Мох»

Нина подалась вперед.

Мир поплыл перед Сониными глазами.

«Вот и все…»

Но ей больше хотя бы не придется думать о Лизе.

В следующий миг Соня обнаружила себя несущейся со всех ног прочь от гаражного массива. Деревья и кустарники, синий школьный забор – все слилось в одно длинное размазанное пятно. Она не чувствовала ветра. Не слышала гулких шлепков подошвы об асфальтовую дорогу.

Соня бежала без оглядки. В голове не было ни единой мысли. И только кровь стучала в висках.

Она не знала гонится ли за ней оно. То существо. Как далеко или близко это – нацепившее Нинино лицо – было теперь.

Соня не остановилась ни перед взвизгнувшей тормозами машиной. Ни возле «Пятого» магазина, из которого вывалился вчерашний пьянчуга. Ни перед стайкой старух, громко спорящих о чем-то посреди тротуара. Она врезалась в них, едва не вывихнув себе плечо. И не обращая внимание на вопли «Дрянь ты такая!», рванула дальше – к подъезду.

========== III. ==========

1.

Мама все не приходила. Кухня уже успела погрузиться во мрак. Серый свет, падающий от окна, какой бывает лишь после сумерек, делал все вокруг черно-белым. Только оранжевый заварочный чайник все еще имел цвет – единственный здесь предмет.

Соня не отрывала взгляда от стрелки часов, висевших над кухонным столом. Она бежала по циферблату, перепрыгивая минутную и часовую. Бежала медленно, куда медленнее, чем, когда опаздываешь или ждешь, когда же снимать сковородку с горелки.

Восемь двадцать пять. Мать и раньше задерживалось на работе. Приходила поздно. Иногда, когда Соня, не выдержав, уже засыпала. Но в этот вечер сна не было ни в одном глазу.

Она не смогла справиться с собой.

Сорвалась с места и подскочила к выключателю на стене. Щелкнула кнопка. Кухня залилась желтым светом. Метнувшись к окну, девочка задернула шторы. Бросилась в коридор – зажгла люстру и там.

Она долго боролась. И все же проиграла. От матери попадет за счета. Верхний свет в их доме практически никогда не включался – только энергосберегающие лампочки над столом и кроватью.

Но она не могла больше сидеть в темноте.

Вернувшись на кухню, Соня потянулась за пультом от телевизора. Нажала красную круглую кнопку, и комнату залил вибрирующий голос диктора, рекламирующего зубную пасту. Девочке сделала звук тише. Потерла глаза.

Ей не хотелось совсем уж заглушать тишину телевизором. Снова стал слышен шелест деревьев за окном. Далекий лай собаки. Шорох шин. Время от времени Соня оглядывалась, принимая висящую в коридоре куртку или стоящий в углу табурет за какое-то движение. Сердце в миг пропускало удар. Дышать становилось труднее. К щекам приливал жар.

Но куртка по-прежнему была курткой, а табурет – табуретом.

На экране появились две длинноногие девушки в белых халатах. «Привет, подушка! Привет, подружка» – бубнил телевизор. Красная комната, окружавшая их, окрасила розовым светом Сонин кухонный стол и стоящие на том тарелки.

В глубине квартиры что-то щелкнуло. Соня дернулась. Подмышки защипало от пота. Но за звуком этим ничего не последовало – должно быть просто соседи. И глаза девочки снова вернулись к телевизору.

Реклама окончилась продолжением выпуска местных новостей.

– В этот час на главной площади Данилова Бора, у каменных рядов собирается целая толпа добровольцев. Григорий Павлович Аннинский, отец пропавшей накануне Лизы Аннинской, уже отправился с первой группой обыскивать территорию Центрального парка…

Соня подалась вперед. Сделала звук чуть громче.

– За последние недели были объявлены пропавшими семеро детей. Из них пятеро – жители города Данилов Бор. И двое – близлежащих деревень. Женя Печорина, Алеша Маркин, Костя Петров, Нина Аверина, Лиза Аннинская. И самые маленькие брат и сестра Маша и Витя Красновы, предварительно похищенные прямо из детского сада «Звездочка». И хотя все силы милиции брошены на поиски пропавших, сегодня главой администрации Аннинским была организована первая добровольческая поисково-спасательная операция.

Перед Соней как наяву возникло покрытое венами и мхом серое лицо Нины. Торчащий шипастый стебель, пробивший глазницу. Кость нижней челюсти, не прикрытая кожей.

Как это могло быть правдой?

Сонина голова была тяжелой будто свинец. Глаза кололо от новой порции выплаканных слез. От бессонной ночи. Ее руки дрожали. А губы кровоточили от частых укусов.

Лицо корреспондента сменилось привычными городскими окрестностями. Центр был забит людьми. В их руках перемигивались фонарики.

В основном были мужчины. Лица – мрачные.

«Где мама?»

Девочка снова кинула взгляд на часы. Без пятнадцати девять.

«Ну где ты?»

Она поджала колени к груди. Обняла себя руками. Отчего она не побежала прямиком к ней на работу?

И снова щелчок.

Соня резко повернулась к коридору.

Никого.

В раковине звякнули стаканы. Девочка до боли прикусила губу. Почувствовала металлический привкус на языке.

«Господи Боже».

В квартире никого кроме нее не было. Не могло быть.

И снова лицо Нины Авериной возникло перед глазами.

«Такого тоже ведь не могло быть, да?»

А следом за ним Соня увидела перед собою другое. Лизы. Девочки, которую она ненавидела всем сердцем. Которую обожали все остальные. На которую было велено равняться.

Чьи пальцы вцепились в резиновый Сонин сапог. По котором она остервенело лупила каблуком. Пока те не разжались. Могла ли она сломать ее пальцы?

Ее отец сейчас прочесывал весь город. Он осмотрит парк, помойки, гаражи. И, наконец, доберётся до него. Так долго манившего Соню, таинственного, запретного.

Мерзкого.

«Взрослые сюда не суются…» – раздался в голове задумчивый голос Женечки, – «Их отсюда будто отвадили»

Соня закрыла руками лицо.

«Не были они там. На что угодно могу поспорить…» – следом за Женечкиными в памяти всплыли вчерашние слова Вдовина.

Он ведь был прав. Чертовски прав! Почему она не понимала этого раньше? Не замечала?

Взрослые обходили завод стороной. Никогда к нему не приближались. Не было ни одной новости, ни единого сообщения, что милиция искала там хоть кого-то. Были и лес, и парк, гаражи и заброшенные постройки, старые дома, речка. Но никогда завод.

Они обыщут весь город. Но так Лизу и не найдут.

Им никогда будто и в голову не приходило искать там. Но это ведь так очевидно!

«Что если…» – вдруг подумалось Соне – «Что если она жива? Еще жива»

– А вы знаете откуда взялось выражение «Молоко убежало»? – завизжал телевизор. И Соня едва не подпрыгнула, – Из этих цветов, милая, делается мое молоко. В них свежесть летнего утра и сила природы! Молочник! Твое молоко убежало! Веселый молочник! Весело живе..

Соня, наконец, сумела справиться с дрожью в руках и нажала на кнопку выключения звука. После чего запустила пальцы в волосы.

Что, если Нина Аверина явилась ей будто знак? Предупреждение? Что, если она никому не расскажет о Лизе, и Нина тогда придет за ней снова. На этот раз, чтоб наказать. Как иначе объяснить, что ее отпустили?

«Где же мама?!»

И снова взгляд на часы. Девять.

Более полутора суток прошло с тех пор, как она оставила Лизу Аннинскую в странном, заросшем цеху заброшенного целлюлозно-бумажного завода. И никто не знал этого. Одноклассники считали, что все они выбрались. Или предпочли так считать. Взрослые не знали, что они вообще там были. И только Соня знала, где осталась Лиза.

И молчала.

«Я должна рассказать…»

2.

Трава чавкала под ногами, как плохо отжатая губка. Впереди дрожала световая дорожка от карманного фонаря.

– Какая же дрянь, Господи! – Алла Алексеевна Аннинская прижимала платок к губам. – Какая же ты дрянь…

Соня плелась за нею, не в силах вымолвить и слово. Внутри все будто стянуло жгутом. Было трудно дышать. В горле стоял ком, который девочка уже даже не пыталась сглотнуть.

Она оставила маме записку. Всего несколько слов: «Я в город. Знаю, где может быть Лиза Аннинская. Должна все рассказать. Вернусь, как все расскажу. Не волнуйся. Прости».

Отца Аннинской на площади, конечно, не было. Зато милиция, сперва скептически к ней отнесшаяся, в конце-концов согласились проводить Соню к Лизиной маме. Стоило той только начать что-то робко мямлить, как Алла Алексеевна распихала добровольцев и журналистов и склонилась над ней. А затем влепила такую пощечину, что у девочки перед глазами заплясали оранжевые и белые пятна.

– Сутки! Молчала целые сутки! Если, мелкая сука, с моей девочкой что-то случилось, я засужу тебя! Тебя и твою сучью мамашу!

Соня глотала слезы, искренне сожалея, что существо, натянувшее лицо Нины Авериной не убило ее прямо там – днем, среди гаражей.

– Ты будешь гнить в колонии! В колонии!

Ее потащили на завод. Соня пыталась сопротивляться, но быстро поняла – это пустое. Мать Лизы Аннинской была настроена решительно. Она была будто безумна.

Она велела показать ей то место, где Соня «бросила ее дочь».

Отчего пустошь не была болотом? Трясина затянула бы Соню вниз, тина сомкнулась бы высоко над головой. И ей не пришлось бы возвращаться туда – на завод. Вести Лизину маму и четверых взрослым мужчин-добровольцев к тому месту, где каблук ее сапога врезался в побелевшие Лизины пальцы. Не оставил той и шанса выбраться.

Разумеется, Соня рассказала не все. С ее слов, Лиза просто отстала. Сама Соня якобы думала, будто та выбралась. Но мол только сейчас в голову пришло, что одноклассница могла остаться в заброшенном цеху. Провалиться в пробоину в полу или еще что. Почему не рассказала раньше? Как-то совсем не подумала. Лиза могла пропасть и по дороге домой.

След от удара горел огнем. Соня прижимала к щеке замерзшую ладонь. И смотрела под ноги, на мокро-блестящую в тусклом свете фонарика мертвую траву.

Сбоку послышался глухой стук. Девочка, вздрогнув, проследила за метнувшимся на звук фонарным лучом.

– Эй, что с ним?!

Фонарик выхватил из темноты макушку ничком упавшего в траву добровольца. Один из мужчин приблизился и присел подле него на корточки. Не без усилий перевернул того на спину.

– Он вроде без сознания… – в голосе говорившего слышалось замешательство. – Но я не знаю, я не врач.

Упавшего похлопали по щекам. Попытались поднять ноги, как-то растормошить. Но тот не приходил в чувства.

– Слушай, Серег, давай его в больницу. Может что с сердцем.

– Что?! – это взвизгнула Алла Алексеевна. – Давайте как-нибудь может потом, а?! Мой ребенок…

– Мамаша, вы в своем уме? Нельзя же его здесь просто бросить.

«Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что…» – вдруг снова вспомнились Соне вчерашние Женечкины слова.

– Мне не дотащить его одному. Честно говоря, я и сам неважно чувствую себя.

– Вы издеваетесь?! – оттолкнув Соню, Лизина мама ринулась к лежащему на траве мужчине.

Наклонилась и с остервенением принялась лупить того ладонями по щекам.

– Эй-эй! Вы что делаете?!

Оставшиеся добровольцы бросились к женщине. Обезумевшей.

Соня отвела взгляд от завязавшейся перепалки. Глаза сами собою нашли едва заметные в темноте трубы завода.

Она могла бы ведь и убежать. Где надобно искать Лизу она сообщила. Ей не было никакого резона возвращаться обратно – в жуткий, темный, ненормальный цех. Заросший странными, чужеродными для их города, да и вообще страны, растениями. Со стенами покрытыми вьюнком и плесенью…

«Господи…»

Соня отступила назад. Потом еще. Медленно. Шажок за шажком она стала пятиться прочь от завода. Орущие друг на друга взрослые того и не замечали.

Она поняла. Все поняла, наконец.

Еще шаг. Маленький. Острожный. Затем можно повернуться и дать резко деру.

Она поняла.

Буйная растительность за бетонным забором. Корни, побеги, торчащие из окон, выбившие стекла. Мох, расползшийся по Нининому лбу и щекам точно также, как расползся и по стенам цеха.

– А ты куда?! Стоять! – мать Лизы Аннинской, вырвавшись из рук оттаскивающего ее добровольца, бросилась к Соне.

Девочка в растерянности застыла, мыслями пребывая все еще с Нина Авериной – тогда, днем среди гаражей.

Длинные, выкрашенные в розовый, ногти вцепились в Сонину руку. Казалось, еще немного и они продырявят куртку. И синтепон полезет теперь и из рукавов.

– Ты уж точно пойдешь со мной! Паршивая дрянь! – она потащила ее к заводу с такой силой, что Соня едва не упала, не успевая переставлять ноги. – Если с моей дочерью хоть что-то случилось, я тебя прямо там убью, поняла?! Прямо там!

– Эй, успокойтесь!

– Алла Алексеевна, ну в самом же деле…

– Показывай, как вы туда пролезли!

После нескольких минут поисков, лучу фонарика все же удалось выцепить пробоину в заборе. Первым в нее полез доброволец – единственный оставшийся с ними мужчина, двое других решили нести третьего в больницу. В сознание он так и не пришел.

Следом за добровольцем на территорию завода пролезла Соня. И лишь последней из пробоины показалась Лизина мама.

Соня с тоской подумала о собственной. Она, наверняка, уже вернулась домой. Не находит себе места, перечитывает ее послание. Может она позвонила в милицию?

Едва Алла Алексеевна успела подняться на ноги, как вдруг резко согнулась пополам снова. Ее вывернуло. А потом еще и еще. Рвотные массы, хлеставшие из нее были так продолжительны и обильны, что Соне, успевшей отскочить на добрых два шага, все равно не удалось спасти от брызг резиновые сапоги.

«Для них действительно почти невозможно заставить себя к нему хотя бы приблизиться…»

Соня воровато оглянулась на дырку в заборе. Удастся ли ей проскользнуть?

– Веди! – разогнувшись, Лизина мама толкнула Соню вперед с такой силой, что та упала и с метр проскользила коленями по асфальту.

Боль едва не ослепила ее. Вчера после падения в цеху по коленям расползлись сине-фиолетовые кровоподтеки. Не оставалось и сомнений, что им предстоит почернеть.

– Что с вами?! Василий?!

Обернувшись, Соня сквозь радугу слез увидала, как единственный оставшийся доброволец, оседает на землю. Фонарик в его руке накренился. А потом выпал и покатился по асфальтированной дорожке.

Алла Алексеевна, вцепившаяся в рукав его куртки, предпринимала тщетные попытки поднять мужчину на ноги. Но с лица того спешно сбегала краска, а глаза закатились.

И это был последний Сонин шанс.

– Василий, очнитесь!

И не думая больше об осторожности, она ринулась прямиком к пробоине в бетонном заборе. Бежать, ей нужно скорее бежать. И пускай вокруг темно, пускай впереди пустошь, а затем гаражи. Пускай там будет даже Нина Аверина…

Но Лизина мама оказалась быстрее.

Краем глаза Соня успела увидеть, как на белую световую дорожку от фонаря брызнули крупные красные капли, когда лоб Василия разбился об бордюр тротуара. И подумала: «Словно кто-то бусы порвал».

3.

Сонины волосы были намотаны на кулак Аннинской, когда она вталкивала ее в железную дверь главного здания. Девочка вцепилась ногтями в запястье женщины, пыталась царапаться. Но все бестолку – та не ослабляла хватки.

Как только они оказались в цеху, как только Сониных ноздрей коснулся сладковатый, сырой запах, Лизина мама встала как вкопанная. Кожа на Сонином затылке натянулась сильнее, и девочка скривилась от боли. Луч фонарика, стиснутого в пальцах Аллы Алексеевны, лихорадочно заметался по темным силуэтам кустарников и деревьев. Соня не видела ее лица, но знала точно: глаза Аннинской вытаращены так же, как были вытаращены вчера и у них самих. Лицо быть может перекосила гримаса неверия, а быть может оно осталось таким же обезумевшим, каким было весь вечер.

– Что за чертовщина…

«Смешно» – не весело отметила Соня. Женщина точь-в-точь повторила слова собственной дочери.

Хватка на волосах ослабла, и Соня осторожно попыталась податься вперед. Лизина мама, девочка полагала, пребывала в совершеннейшем ступоре, раз позволила это.

«Может еще не поздно?»

Соня бегала глазами по сторонам, прикидывая сколько еще времени должно пройти прежде, чем вчерашнее повторится. Когда начнут гнуться к бетонному полу деревья, когда коридор примется удлиняться? Когда до двери, до которой не было сейчас и двух шагов, придется бежать с минуту?

Она так крепко о том задумалась, что и не сразу заметила, что волосы свободно рассыпались по плечам. Больше никто их не держал.

Она запоздало обернулась. Но не успела увидеть уже ничего, кроме падающего вниз круглого, светящегося глазка карманного фонаря.

Металлический «Дзанк!».

И цех погрузился во тьму.

С губ сорвалось сиплое: «Х-ха-а-а». На глаза навернулись слезы.

Это все? Она не выберется отсюда, как не выбралась накануне Лиза? Кто-то утащит ее вглубь цеха? А что потом? Что с ней сделают?

Соня подняла руки. Слепо зашарила ладонями с растопыренными пальцами по темноте.

Она поняла: то был конец.

Он вспомнила жмурки в начальной школе. Ей тогда завязали глаза, она водила. Размахивая руками в воздухе – точно так же, как и сейчас – она хваталась за пустоту. Это было неприятно. Даже немного страшно. Не видеть.

А потом споткнулась и упала на пики низенькой ограды у соседнего огорода. Ей тогда повезло – лишь поцарапала шею и разорвала курточку. А соседка сказала, что она едва не убилась.

Повезет ли ей и теперь?

3.

– Не бойся, – прошептал вдруг чей-то голос в самое ее ухо. И от чужого дыхания колыхнулся на шее пушок.

Спина покрылась гусиной кожей.

Это была вовсе не мать Лиза Аннинской.

Внутренности скрутило тугим узлом. Горло обожгло желчью.

Соня перестала чувствовать собственное тело. Ни руки, ни ноги, ни даже губы – ничто не слушалось больше. Она не могла пошевелиться. Не могла издать и звука.

– Не бойся, Матушка не обидит тебя.

Соня дернулась вперед и упала на колени. Снова колени. Из глаз покатились слезы, но боль отрезвила ее. И Соня заставила себя ползти. Неуклюже, почти не чувствуя под собой пола. Но все же ползти.

– Не нужно, милая. Я не хочу причинять тебе боль.

Соня отстраненно подумала, что еще немного и она просто обмочится. Но какая разница?

Она прокусила губу. Слезы все катились, неприятно щекоча щеки. Инстинктивно, Соня изо сжала колени, когда поняла что и вправду вот-вот описается.

– Кто ты?!

Эхо насмешливо передразнило ее. «Ктоты-ктоты-ктоты».

Она не знала, для чего это спросила. Что бы поменялось, узнай она, кто поджидает ее в темноте?

Словно в ответ на свои мысли, девочка услышала тихое электрическое гудение. И рухнув на бок, закрыла голову руками.

“Мама… мама”

Если бы Соня не была так напугана, не тряслась бы на полу с лицом, перекошенным гримасой безумия, то быстро узнала бы этот звук – примерно с таким же зажигаются, обыкновенно, лампы в актовом зале гимназии.

Горячие капли заскользили по внутренней стороне бедер. Толстые колготки, намокнув, налипли на кожу

В следующий миг в цеху, действительно, вспыхнул свет. Такой яркости, что словно лезвием полоснул девочке по глазам. Она зажмурилась.

А когда пару мгновений спустя проморгалась, увидела совсем рядом распластавшуюся на полу Лизину мать.

«Господи»

Соня уставилась в ее лицо. Красивое, как и у Лизы. Она была моложе, чем Сонина мама. Выглядела лучше – без лучей морщин в уголках глаз, без обвисших щек. Почему-то девочка заметила это только сейчас. Быть может потому что с ее лица пропало то полоумное выражение.

Она была совсем близко. Странно, ведь Соне казалось, что она точно проползла несколько метров от того места, где ее настиг голос.

Но ей всего лишь нужно было протянуть руку, и пальцы непременно коснулись бы светлой ворсистой ткани пальто. Тоже очень красивого, Сонина мама не могла позволить себе таких вещей.

То, что женщина была мертва, девочка поняла как-то сразу. На теле ее или лице не было каких-то видимых повреждений. Но кожа была словно восковая, глаза стеклянные, широко распахнутые. А еще она больше не была злой.

– Матушка остановила ее сердце, – голос раздался прямо над Соней, и девочка медленно подняла голову. – Но скоро она сможет дать новую, чистую жизнь.

Рядом была Нина. Нина Аверина.

«Ну конечно»

Та самая, новая ее версия. Одноглазая, поросшая мхом.

Соня спрятала лицо в ладонях : «Я верно сошла с ума…»

– Не стоит горевать из-за такой ерунды, – сказала Нина, неверно истолковав ее жест, – Она – грязь. Они сеют грязь. Грязь есть смерть.

«Что?»

Соня отняла руки от лица. И медленно обвела взглядом цех. Впервые, как зажегся свет. И в нем он предстал перед ней чем-то совсем другим. Чем-то сродни зимнего сада или, быть может, теплицы.

Это было… красиво. Завораживающе. В груди Сони вдруг снова заворочалось то самое чувство, что появлялось, когда она глядела издалека на завод.

Здесь было много разных растений. И трав, и цветов и кустарников и… ещё тел. Все цвело, все было не просто зелено. Цех просто утопал в пестроте красок. И разбросанных телах.

Повсюду.

– Мы сделаем все снова чистым. Пока не время, но скоро все станет таким же как прежде.

Воздух со свистом вышел из Сониных легких.

Взгляд задержался на розовых кустах впереди.

Красивые, большие бутоны. Раскрывшиеся, сочные. Бордовые, словно венозная кровь.

А в самом низу, на полу, среди толстеньких столов, под раскидистыми лапами лежали они. Три маленьких тела, которые, в отличие от других, Соня сразу узнала. Малыши – брат и сестра Красновы и… Лиза Аннинская.

– Да, так бывает, – Нина проследила за ее взглядом. – Матушка не всегда приживается. Но они все равно подарили нам новую жизнь. Оглядись вокруг, удачных примеров ведь куда больше.

Лиза была совсем белой. Лежала на полу распластанная, будто морская звезда. И из груди ее, изо рта, рук, живота… росли цветы. Розы. Стебли их были крепки, а корневище проглядывалось через сделавшуюся тонкой и полупрозрачной кожу. Словно вспухшая варикозная сетка.

Соня оторвала взгляд от ее тела. А перед глазами все равно так и стояли еще не успевшие раскрыться, но набухшие цветом бутоны.

Соня не закричала. Не попыталась бежать.

Только снова заскользила остекленевшим взглядом по цеху. Натыкаясь на все новые и новые цветущие тела.

А потом она заметила их. Безмолвно стоящих вдоль стен детей. Их были десятки. А может сотни? Соня не знала.

Они не были мертвы – шевелились, она сама видела. Хотя быть может рассудок уже совсем ее подводил.

Мальчики и девочки – от малышей до подростков – совсем разного роста, с разным цветом волос и одежды. Они молча глядели на нее. И улыбались – беззлобно. Ласково.

Женя Печорина, Алеша Маркин, Костя Петров…

А шея и щеки их были покрыты мхом. Лица – серые, ни живые, ни мертвые. Во многих местах кожу пробивали зеленые побеги. И вздутые зеленоватые вены ее украшали.

Сонина голова снова повернулась к Лизе. Сама собою. Соня не была уже себе хозяйкой.

– Ты не убивала ее, – Нина опустилась на корточки рядом. Ее уцелевший глаз бы теперь на уровне Сониных. – Она все равно умерла бы. Матушка не прижилась. Но ты посмотри как она прекрасна теперь. Она дала жизнь новым Матушкиным детям. И эта тоже даст – Нина кивнула на тело Лизиной мамы. – Они все дадут.

Соня разглядывала ее изуродованное лицо. И не произносила ни слова. В голове была пустота.

– Их время ушло, – Нина наклонилась к Соне так близко, буто собиралась поцеловать, – Тех, кто там, за забором. Кто построил его. Они время свое упустили. Пришел наш черед. И будем мы скоро жить совсем в другом мире. В согласии с Матушкой. В чистоте. Снова.

«В чистоте» – эхом отозвалось в голове.

– Мы вылечим этот город. Спасем его.

“Город начинает умирать тогда, когда…”

Лицо Нины вдруг пошло пятнами. Кожа стала крапить, будто решето. Покрываться сотнями маленьких дырочек. Словно невидимые спицы прокалывали Нине лицо. Дырочки раскрывались, ширились, становились больше. По краям розовые, а в глубине совсем черные. Очень глубокие. Еще немного и покажутся кости черепа.

А Соня вдруг отрешенно подумала: «Это поры открылись»

И словно заранее зная, что будет дальше, девочка закрыла глаза прежде, чем темно-бордовые шарики спор вырвались из открывшихся полостей.