КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124646

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Тридцать лет под землей [Норберт Кастере] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

НОРБЕРТ КАСТЕРЕ
Тридцать лет под землей

*
NORBERT CASTERET

TRENTE ANS SOUS TERRE


Перевод с французского А. В. СОКОЛОВОЙ


Предисловие к русскому изданию,

комментарии и редакция

доктора географических наук

профессора Н. А. ГВОЗДЕЦКОГО


Художник В. Г. АЛЕКСЕЕВ


М., Географгиз, 1959

ПАМЯТИ

МОЕЙ ДОРОГОЙ ЖЕНЫ


ПАМЯТИ

МАРСЕЛЯ ЛУБЕНА


ЖОРЖУ ЛЕПИНЕ

и всей спелеологической группе Пьерр-Сен-Мартена, победившей самую глубокую пропасть на земле


ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Известный французский исследователь пещер, ученик и последователь знаменитого Э. А. Мартеля, Кастере, знакомый уже советскому читателю по книге «Десять лет под землей», написал интересную книгу «Тридцать лет под землей».

Маститый исследователь подземелий написал эту книгу уже в зрелом возрасте. В 1953 г. во время исследования пропасти Пьерр-Сен-Мартен ему было 56 лет, а недавно печать отмечала его шестидесятилетие.

Что это за мир подземелий, о котором повествует Н. Кастере? Это глубокие естественные шахты — пропасти, бездны и системы подземных ходов, гротов, громадных залов, то с голыми сырыми стенами, то разукрашенных самой природой, как настоящие подземные дворцы.

Напомним читателю, что образовались эти пропасти, ходы и залы в растворимых водой горных породах — известняке, доломите, гипсе — в результате длительного, идущего тысячелетиями процесса растворения и размывания. Такие пещеры и пропасти называют карстовыми, но имени нагорья Карст (на северо-западе Югославии, к востоку от Триеста), где подобные образования очень развиты и давно подвергались исследованию.

В предисловии к предыдущей книге Н. Кастере мы отмечали, что карстовые пропасти и пещеры распространены и во многих областях Советского Союза и что изучение карста важно для нашего народного хозяйства. В этом отношении наши ученые — геологи и географы сделали очень много, но отстающим участком было именно непосредственное обследование подземных карстовых форм. Нужно сказать, что в самое последнее время наметился определенный сдвиг в обследовании карстовых пропастей и пещер СССР, в частности Кавказа (особенно Грузии и Адлерского района Краснодарского края) и Крыма. Наиболее детальные подземные исследования у нас были проведены в ледяной Кунгурской пещере на Урале.

Выскажем пожелание, чтобы данная книга, как и предыдущая, не только была бы прочитана с интересом многими и многими читателями, но и повысила интерес наших исследователей, а также туристов и альпинистов к изучению подземного мира, к проникновению в глубокие пропасти и пещеры, к выяснению их загадок и тайн.

Н. А. Гвоздецкий

ВВЕДЕНИЕ

Первая печатная работа автора носила название «Десять лет под землей», поэтому данная восьмая книга, повествующая обо всех исследованиях, открытиях и наблюдениях под землей, а также содержащая ряд воспоминаний, но нраву может быть озаглавлена «Тридцать лет под землей».

В соответствии с названием книги, а также потому, что она, вероятно, будет и последней, в ней делается экскурс в прошлое.

Бросая взгляд назад и вызывая в памяти одинокие экскурсии в детстве и юности, исследования вдвоем с женой и совместно с друзьями и коллегами, пятидесятилетний спелеолог[1] позволит себе остановиться на самых ценных находках, сделанных им на протяжении всей его карьеры исследователя пещер.

Таким образом, будут перечислены наиболее выдающиеся события и важные открытия, отмечающие отдельные этапы подземных странствований.

Как факелы озаряют повороты мрачного подземного коридора, так приключения и открытия па протяжении четверти столетия озаряли полуподземное существование, посвященное изучению пропастей и пещер Земли.

Строя самые смелые предположения и предаваясь самым безудержным мечтам (только один бог знает, как может мечтать и какую волю своему воображению может дать спелеолог!), я часто говорил себе, что где-нибудь в Альпах, на Кавказе или в Пиренеях может существовать — вернее, должна существовать — фантастическая пропасть. Я живо представлял себе эту пропасть глубиной в несколько сот метров, дающую доступ в колоссальные залы с неизмеримыми сводами.

Как часто жаждал я осуществления этой мечты, сколько раз принимался подсчитывать количество лестниц, необходимого для исследования такой пропасти снаряжения и прикидывать способы лучшего его использования для достижения цели.

Но эта пропасть оказалась не химерой, плод воображения был не чем иным, как предвидением, потому что в конце концов мечта воплотилась в действительность и мои самые, казалось бы, безрассудные надежды оправдались.

Когда? Как? Читатель дальше узнает, что за маленьким отверстием в пиренейском высокогорье скрывалась самая глубокая пропасть в мире[2].

В других главах содержатся воспоминания: приключения собирателя одной из самых своеобразных коллекций, происшествия, случавшиеся с ним в пещерах.

И, наконец, вновь возвращаясь к своему любимому объекту наблюдений, автор еще раз остановится на поразительных существах, живущих в уединении и мраке пещер, — на летучих мышах.

Итак, пригласим читателя проникнуть с нами вместе в таинственное чудесное подземное царство и надеемся, что таким образом нам удастся наглядно показать и оправдать всю занимательность спелеологии. Достижения и очевидные результаты самобытной и притягательной науки о пещерах, а также глубокие радости, которыми она дарит своих приверженцев, с избытком возмещают затрату сил и опасности неразрывно связанные с подземными поисками.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Он вступил в черную необъятность, неся перед собой, как факел, свое сердце»

Леон Блуа


Глава I ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ


«Да будут трижды благословенны часы и годы, проведенные в этих безмятежных областях, откуда всегда возвращаешься более чистым и более счастливым».

Анри Руссель «Воспоминание альпиниста».

МОЙ САМЫЙ ПЕРВЫЙ ГРОТ БАКУРАН

В 1902 г. во время одной загородной семейной прогулки мы проникли в грот, затерявшийся в лесистых ущельях нашей родной Гаскони.

Этот незначительный грот со скромным входом был для меня настоящей пещерой — мне тогда было всего пять лет, — а крутой и скользкий спуск во входной коридор заставил меня ухватиться за руку матери и с ее помощью спуститься вниз. Одна из моих теток очень позабавила компанию своей нерешительностью и испуганным криком, особенно когда, поскользнувшись, шлепнулась и сидя проехалась сверху донизу по глинистому скату.

Но уже совсем другое впечатление, чем этот смешной инцидент, произвела на меня впервые виденная пещера, когда молодой крестьянин, служивший нам проводником, зажег посреди хаотического зала охапку соломы и мы собрались все вместе. Я, помнится, пришел в восторг.

Пламя красноватым светом освещало стены и своды, но во мраке все же оставались углы и какие-то неясные контуры. Я находился в сердце тайны, чувствовал себя на пороге нового, сурового мира, о существовании которого и не подозревал; мне хотелось дойти до конца грота, где дневной свет никогда не пронизывает темноту. Я был очень поражен, услышав и убедившись сам, что существует «вечный мрак». Кто-то рядом произнес эти слова, и они захватили меня, преследовали всю юность и продолжают и теперь будить во мне всегда живой, никогда не притупляющийся магический отклик.

Молчание, одиночество, мрак — эти слова действуют на меня как заклинание, переполняют неудержимым стремлением, непреодолимо увлекают под землю.

То, что я любил больше всего, что пытался выразить на многих страницах предыдущих работ, я, несомненно, уже почувствовал, хотя, конечно, смутно, но властно, в гроте Бакуран. Именно там я получил первое сильное впечатление, из которого родилась моя страсть к подземному миру.

На этом основании в подобного рода «исповеди» и в перечислении моих любимых, получивших признание пещер должен на своем месте быть как хронологически первый комминжский грот Бакуран,

ПЕЩЕРЫ ЭСКАЛЕРА — МОИ ПЕРВЫЕ ЗНАКОМЦЫ

Если непродолжительное, но плодотворное посещение грота Бакуран, находящегося вблизи поселка с типично спелеологическим названием Леспюг (spugue — грот), явилось толчком к исследованию и изучению пещер, то гроты Эскалера вблизи Сен-Мартори, моего родного селения, были свидетелями моего боевого крещения и первых треволнений юного исследователя.

Когда мне было десять — двенадцать лет, именно гроты в обрывистом утесе, омываемом еще близкой к своим истокам, бурливой Гаронной, видели мои первые попытки по усвоению альпинистских навыков. Из этих одиноких экскурсий я возвращался полный сильных, захватывающих впечатлений, а также с вывернутой наизнанку, испачканной глиной и закапанной воском одеждой, — чтобы скрыть от родителей свои подозрительные похождения, я, пролезая в узких местах, предварительно надевал все наизнанку. Но часто я возвращался с царапинами и ссадинами, скрыть которые было уже не так легко.

В гротах было очень страшно, и мне часто случалось убегать с сильно бьющимся сердцем, когда вдруг слышался (или казалось, что слышался) какой-то таинственный шум. Я клялся себе, что никогда больше не вернусь туда, но через несколько дней, а иногда даже на следующий же день оказывался на том же месте, уговаривая себя, соблазняя и ободряя дойти и обогнуть такой-то поворот галереи, где мне послышалось ворчанье, пересечь такой-то зал, где померещилась угрожающая тень.

Иногда страхи бывали не воображаемыми, а вполне реальными и оправданными. Так, один раз мой младший брат Мартиал, которого я утащил с собой, оказался замурованным. Отчаявшись его освободить, я принужден был бежать домой за инструментами.

По мере того как время шло и я становился старше, гроты Эскалера для меня уже больше не таили секретов. Они стали моим владением, моим подземным единовластным королевством, потому что мои товарищи проявляли очень вялый интерес к этим темным местам. Абсолютно не будучи мизантропом, я проходил там курс лечения одиночеством — одиночеством на один час.

Устроившись на краю одного из слуховых окон, возвышающихся над Гаронной, с Пиренеями в виде задней декорации, я в таком полувоздушном, полуподземном окружении, с ногами, болтающимися в пустоте, пожирал «Короля Гор», удивительные путешествия Жюля Верна и тоненькие жалкие книжечки, повествовавшие об отважных приключениях Буффало Билля и Ситтинга Булла.

Именно в этих крохотных гротиках, где гнездились совы и ястреба, пробудилась, обострилась и приобрела постоянство врожденная страсть, некоторые скажут нездоровая, но как бы то ни было упорная и властная, неуклонно увлекавшая меня в подземный мир, и я стремился ее удовлетворить, спустившись глубоко под землю, в настоящие пещеры.

ПЕРВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ; ГРОТ МОНСОНЕ

Первое подземное приключение — предмет неутомимой жажды и упорной мечты — мне пришлось пережить в гроте Монсоне.

Монсоне, деревушка по соседству с Сен-Мартори, скрывает в склонах своего холма грот, о существовании которого я не подозревал. Вскрытый взрывом в фасе каменоломни очень низкий входной коридор этого грота на протяжении нескольких метров был осмотрен рабочими и одним тулузским ученым Эдуардом Гарле, собравшим там интересную коллекцию окаменелых костей.

Узнав случайно об этой полости, я исследовал ее всю, то есть весь узкий коридор длиной 700 метров, из-за своей узости казавшийся еще длиннее. Во время двух незабываемых экскурсий мы с братом Мартиалом открыли нижний этаж, где бежал подземный поток; там были пережиты волнующие часы, часто тревожные и всегда захватывающие.

Все, чем были для нас исследования этих галерей и этажей, где приходилось побеждать трудности, пропорциональные нашему юному возрасту и нашей неопытности, и где нас опьяняло сознание, что мы были там первыми, — все это могут понять только мальчики, которые сами с замиранием сердца проникали в неизвестный грот при слабом свете свечек или с плохим фонарем.

Для них (если они изберут ту же полную приключений профессию, как и мы) никакое пышное подземное величие, никакая безмерность перспектив, никакой феерический, сверкающий сталактитами зал — ничто не заставит их ни забыть, ни умалить в их глазах скромные землистые коридоры, когда-то открытые и осмотренные в первый раз при скудном свете мигающих свечей; эти бедные своды и узкие ходы незабываемы и несравненны, потому что они были первыми!

ПЕРВЫЙ СПУСК В БЕЗДНУ; ПРОПАСТЬ ПЛАНК

Огромное значение имеет для юного спелеолога его первая пропасть. Особенно если он спускался в нее по простой веревке и в полном одиночестве, как это было со мной при спуске в пропасть Планк, когда я открыл ее продолжение, оставшееся неизвестным моему предшественнику! — самому Э. А. Мартелю, создателю французской спелеологии.

Я не буду здесь останавливаться подробно на этом спуске — о нем уже рассказывалось раньше[3], но все же не могу не упомянуть об этой пропасти глубиной 67 метров, в которую я спустился с помощью тонкой изношенной веревки и где мне пришлось испытать немало волнений. Эта пропасть находится в расстоянии около двух километров от другой — Хенн-Морт, куда я через 35 лет спустился до глубины полкилометра, но уже не один и не с простой веревкой, а вооруженный разнообразным снаряжением и с многочисленной группой.

Маленькие пещеры Бакуран, Эскалера, Монсоне, Планк могли привлекать только ребенка, а затем подростка, получивших в них свое посвящение в спелеологию.

Но прежде чем приступить к настоящим исследованиям уже в двадцатилетием возрасте (в 20 лет я бы спустился в вулкан или в трещину ледника!), нужно было постепенно и медленно приучать себя; и вот на этом-то процессе постепенного приобщения здесь и делается остановка, чтобы дальше перейти к настоящим экспедициям и открытиям уже взрослого, прошедшего войну человека.

ДРЕВНЕЙШИЕ СТАТУИ В МИРЕ

В августе 1922 г., когда я систематически исследовал гроты Комминжей, мне случилось проникнуть в каменистый туннель, служивший ложем подземному ручью. Присутствие потока заставило меня у входа в пещеру раздеться и приступить к ее исследованию голым при свете обыкновенной свечи, — такой простотой отличались в то время мои методы и мое снаряжение.

Пройдя около 60 метров по галечному дну, по которому струился ручей, я заметил, что вода становилась глубже, а потолок все понижался. Дальше пришлось идти согнувшись вдвое, затем потолок спустился до самой поверхности ручья, образуя заполненный водой сток. Это смыкание воды с камнем, называемое спелеологами сифоном, представляло опасное препятствие и было, собственно, пределом проникновения в пещеру, здесь следовало бы бить отбой. Но воспоминания об исследованиях в других местах и мое всегдашнее упорство толкали вперед, и я решился форсировать сифон.

Вода, выходившая из-под свода, доходила до плечей, — опасность такого рискованного предприятия в одиночку была очевидной: потолок мог бы касаться воды на всем течении потока, можно было наткнуться на замыкающую ложе потока каменную стену, попасть в карман отравленного воздуха, упасть в пропасть или безнадежно завязнуть в грудах ветвей, нанесенных водой.

Но с другой стороны, возможность открытия обширной пещеры и остатков, датируемых ледниковой эпохой, когда грот не был заполнен водой, подстрекала сделать попытку.

Зажженная свеча поставлена на каменный выступ, глубоким вздохом легкие наполняются для двухминутного погружения (привычное дело!), и с одной рукой протянутой вперед, а другой касающейся потолка вступаю под свод. С чрезвычайной тщательностью ощупываю потолок — пальцы мне заменяют глаза.

Нужно было не только идти под водой вперед, но и думать о возвращении. Я заторопился насколько возможно продвинуться дальше, как вдруг моя голова вынырнула из воды, и стало можно дышать. Где я находился? Я не знал: мрак был полный, и рассмотреть что-нибудь не было возможности. Сам того не зная, я прошел подо всем сводом, образующим сифон. Но нужно было немедленно вернуться, — в таких случаях самое опасное потерять ориентировку. На следующий день я опять был у входа в сифон, запасшись спичками, свечами, а также резиновым купальным колпачком. Этот простой водонепроницаемый колпачок даст возможность зажигать свет после каждого ныряния или падения в воду.

Повторив вчерашний эффектный прием, я оказался по ту сторону сифона по подбородок в воде, помахивая над головой колпачком, чтобы стряхнуть с него воду, прежде чем зажечь свечу, что я проделал осторожно, сдерживая нетерпение.

Хотя пламя и колебалось, но все-таки можно было различить свод, идущий насколько видел глаз параллельно воде и оставлявший лишь узкий воздушный промежуток.

Мое предположение оправдалось: я находился в ложе неизвестного подземного потока. Здесь я не могу рассказать о всех подробностях одинокой, похожей на галлюцинацию экскурсии в таинственных глубинах огромной девственной пещеры.

Все время идя вверх по течению подземной речки, я прошел через анфиладу зал и галерей, прошел в воде через второй жуткий сифон — вода в нем была глубока, и в ней купались черные острые сталактиты. Двойной водяной барьер замкнулся за спиной, как бы налагая запрет на возвращение из тьмы к дневному свету. Жажда проникнуть в неизвестное увлекала вперед, и я спрашивал себя: куда приведут продолжавшиеся один за другим коридоры с неизменно текшей по ним водой? В некоторых узких местах, где приходилось протискиваться между сталактитами, казалось, что пещера кончалась, но пламя свечи освещало все новые и новые перспективы.

Когда я уже утратил счет времени и пройденного расстояния, пещера вдруг кончилась тупиком. Попытка найти здесь выход в обширном конечном гроте оказалась тщетной, и пришлось возвращаться назад тем же водным, подземным путем. Все нараставшая усталость, холод и томительная неуверенность на разветвлениях создавали тяжелое, подавленное состояние.

Войдя в пещеру при жарком дневном солнце, я вышел из нее, когда уж была близка ночь.

Вернувшись через год с Анри Годеном, я убедился, что благодаря исключительной сухости лета 1923 г. свод первого сифона немного возвышался над водой, что давало возможность пройти по нему с зажженными свечами и с глазами и носом выше воды (но с ртом под водой). Войдя в одну галерею, оставленную прошлый год в стороне, я остановился пораженный перед статуей медведя, вылепленной из глины. Дальше мы нашли другие статуи: двух больших кошек, идущих одна за другой, и лошади.

Грот, очевидно, служил одновременно и жилищем и святилищем, и мы впервые проникли туда, где пещерный человек жил многие тысячелетия назад. На полу были видны отпечатки его босых ног, разбросаны каменные орудия. На стенах перед нашими изумленными глазами открылись рисунки, высеченные на камне кремневым резцом. Это были фигуры, изображавшие фауну тех давно минувших эпох: мамонты, олени, лошади, бизоны, каменные бараны и т. д.

Осмотр вылепленных фигур открыл поразительные особенности, так, например, отсутствие голов у кошек и медведя и испещряющие их следы дротиков и стрел.

Взволнованный научный мир направил в до того неизвестную и вдруг ставшую знаменитой пещеру, названную мной «Пещерой Монтеспан» (по имени соседнего селения), комиссию, состоявшую из выдающихся археологов — французских, английских и бельгийских. Были предприняты работы по понижению уровня вод, чтобы сделать пещеру доступной для официальных посетителей, и в один прекрасный день я имел честь провожать до места находок группу, состоявшую из академиков. Их энтузиазм, когда они оказались перед лицом волнующих остатков, не поддается описанию. Достаточно сказать, что они распознали в стенной гравировке и в лепке приемы магических заклинаний (колдовство в доисторическое время было в большом ходу). Глиняные статуи пещеры Монтеспан долго и в совершенстве изучались; о них были сделаны многочисленные научные сообщения — первое во Французской академии наук. Эти статуи восходят к началу мадленской эпохи[4], то есть 20 тысяч лет назад, и поэтому представляют собой самые древние из известных статуй мира.

ГРОТ РЕВУЩЕГО ЛЬВА

Восемь лет спустя после открытия пещеры Монтеспан, продолжая исследования в предгорьях Пиренеев, мне случилось проникнуть в другой подземный поток, похожий на поток Монтеспан. Как и он, ручей Лябастид (в Верхних Пиренеях) прорезает гору насквозь, и здесь я также пытался проследить его течение из конца в конец.

Первая рекогносцировка была довольно трудной, потому что к ней я приступил в начале весны, в период полых вод. Пришлось пролезать в наклонную трещину, куда уходил ручей, ползти между водой и камнем по ложу из жидкой грязи и обдирать спину о шероховатости низкого потолка. Дальше уже можно было выбраться из этого «прокатного станка», где оглушительно бурлила вода, а ток воздуха грозил потушить ацетиленовую лампу, заменившую мою жалкую свечку былых времен.

Выйдя, наконец, в высокий большой зал, я быстро его пересек и опять попал в извилистую и низкую галерею, но присутствие тяжелого зараженного, негодного для дыхания воздуха заставило меня уйти. После я вернулся к этому подземному ручью, прошел по его течению и дошел, не встретив вредных газов, до прекрасного подземного озера; переплыл его, но наткнулся на сифон. Нырнув, прошел сифон, но за ним оказался другой, слишком глубокий и непреодолимый. В этом гроте все было против меня — не только вода, но и отравленный газом воздух, и я вышел из него в унынии. В другом гроте, находившемся по соседству, куда я направился, не одеваясь, меня ждал приятный сюрприз, вполне вознаградивший за напрасные труды. Насколько первый грот был неприятен и истощал силы ледяной водой, острыми камнями потока и чрезвычайно низким потолком, настолько второй грот приятно удивил своей обширностью и высотой сводов. Но, увы, на земле нет полного счастья! — горелка ацетиленовой лампы, и до того ведшая себя плохо в потоке, теперь дымила и давала такой слабый свет, что я стал похож на затерявшегося во мраке ночи светлячка. Поэтому, чтобы не заблудиться в совершенно незнакомом гроте, я решил все время держаться одной стены с расчетом вернуться и еще раз идти тем же путем.

В тот же день, когда, казалось, все вооружилось против меня, на мою долю выпала удача открыть новые доисторические изображения. Может быть, именно то, что обстановка заставляла держаться близко к стене, дало мне возможность всмотреться в нее особенно внимательно. Как бы то ни было, но с трудом удалившись на 300 метров от дневного света, я вошел в зал, напоминавший своим прибитым и утоптанным полом зал безголового медведя в пещере Монтеспан. Что-то мне подсказывало, что я здесь найду доисторические реликвии, и на самом деле, водя коротким пламенем вдоль потолка, я вдруг замер на месте, различив поразительный по своей реалистичности рисунок головы ревущего льва!

Случай — или то, что принято называть случаем, — привел меня с первых же шагов к открытию самых захватывающих из многих произведений искусства, одно за другим вскрывавшихся вокруг меня на стенах: лошади, бизоны, олени, каменные бараны, даже одна птица (дрофа) и человек в маске.

Но глаза невольно вновь и вновь обращались к большой кошке; голова животного — больше натуральной величины — поражала правдивостью изображения. Наморщившаяся морда, выступающая нижняя челюсть, широко открытая пасть придавали льву выражение дикой свирепости, подчеркнутое угрожающе оскаленными клыками длиной в девять сантиметров. Талантливый анималист заостренным камнем вырезал этот шедевр на шероховатом потолке зала, верно воспроизведя на память столкновение со львом.

Глубокая радость такого рода открытий заставляет забыть о трудностях и опасностях подземных исследований. Какими словами можно передать чувство, охватывающее человека, когда он совсем один, глубоко под землей, вдруг оказывается перенесенным на двадцать тысяч лет назад, находясь перед образцами художественного творчества первобытного человека, намного превосходящими древностью памятники египетского, ассирийского и хеттского искусства[5]. Это чувство, это духовное общение с бесконечно далекими предками я позже имел возможность разделить с графом Бегуеном и аббатом Брейль, спустившись с ними в грот Лябастид, как несколько лет тому назад в пещеру Монтеспан. Их привели в восторг вновь открытые свидетельства существования доисторического изобразительного искусства, а особенно ревущий лев и большая красная лошадь длиной больше двух метров: «одно из прекраснейших доисторических изображений», — как определили ее именитые ученые.

* * *
В тот же год, неустанно исследуя из конца в конец Пиренейскую цепь, я открыл еще один грот. Этот третий грот, находящийся в испанской Наварре, в дистрикте Пампелюн, далеко уступает по количеству и качеству находок пещерам Монтеспан и Лябастид; он очень невелик, совсем не живописен, что же касается до рисунков, то они и немногочисленны и плохо различимы из-за сильного изменения породы стен и покрывающих их выцветов селитры. Тем не менее на них все же можно различить силуэты лошадей, бизонов и оленей, представляющих интерес с точки зрения разрисованных гротов вообще. Расположенный в расстоянии 30 километров от баскского грота Истуриц и в 27 километрах от берега океана, грот Алькерди частично заполнил серьезный пробел, существовавший между декорированными гротами французских и кантабрийских Пиренеев, где, между прочим, находится по праву знаменитая пещера Альтамира.

В ПЕЩЕРЕ КОЛДУНА

В следующий, четвертый, раз мне удалось обнаружить изображения на стенах во время исследования грота Пейор в Арьеже в 1933 г. В этом гроте я обнаружил ряд рисунков совершенно загадочного характера. Неуклюже и грубо намеченные на потолке, эти рисунки представляли собой нечто вроде колеса, снабженного шестью лучами (солнечный диск), много пятиконечных звезд (соломонова печать), очень упрощенный рисунок рыбы, два непонятных четвероногих и множество граффитей [6], представляющих собой путаницу завитушек и сеток и напоминающих некий колдовские письмена.

Эти таинственные рисунки не было возможности точно определить или интерпретировать. Детальное исследование пещеры, довольно большой по размерам и содержащей подземный поток, не дало никаких дополнительных указаний. Очевидно, грот служил пристанищем колдуну трудно определимой эпохи, но скорее всего неолитической.

ГРОТ КАСТЕРЕ

Доисторическая археология — это только одна из увлекательных сторон спелеологии. Не менее захватывающе и плодотворно изучение подземной геологии и гидрогеологии, иногда приводящее к неожиданным и интересным результатам.

В 1926 г. я в сопровождении матери, жены и брата Мартиала нашел в испанском массиве Мон-Пердю исключительную пещеру, о существовании которой никто не подозревал, как и о существовании грота Монтеспан. Но здесь не было никаких следов пребывания человека, и не без причины.

Новый грот, названный французским Альпийским клубом «Гротом Кастере», находится на испанском склоне массива Марборе на высоте 2700 метров (Casque du Marbore).

Пещера пронизывает гору из конца в конец и на этом пересечении таит разнообразные сюрпризы. Вход в нее или, вернее, отверстия на восточной стороне состоят из различных размеров колодцев, засыпанных снегом. Эти колодцы сообщаются между собой на глубине коридорами и залами, заполненными вечным подземным фирном. Но лабиринт скоро становится менее сложным и наконец сводится к одной наклонной галерее, где можно наблюдать превращение рыхлого снега сначала в твердый фирн, а еще ниже в прозрачный лед.

С верхнего края одного из отвесных склонов можно видеть прозрачный каскад — замерзшей воды, покрывающий сверху донизу обрыв. Спуск по этому вертикальному каскаду, а также и по следующим потребовал необычных и очень изощренных гимнастических приемов из-за чрезвычайной твердости ледяного потока. Дальше приходится идти по горизонтальной ледяной поверхности между высокими мраморными стенами, и наконец, обойдя внутреннюю пропасть, сплошь окруженную сераками[7], попадаешь в очень широкий зал длиной в 100 метров с полом, состоящим из ровной, очень прозрачной массы льда неизвестной глубины. Местами с пола до самого свода поднимаются огромные колонны и колокола из чистого льда. Эти колонны, иногда диаметром в несколько метров, поразительной прозрачности; слабый свет простой свечки пронизывает их насквозь. Наконец, начинает брезжить дневной свет западного отверстия. Солнечные лучи далеко проникают в грот благодаря их отражению от подземных льдов, и это отраженное освещение заполняют пещеру странным зеленоватым светом. Отблески цвета морской волны цепляются за стены, за прозрачные сталактиты — чувствуешь себя на страницах романа Жюля Верна.

В тот момент, когда вы уже направляетесь к выходу из грота и вступаете под величественный портик длиной в 30 метров, вас останавливает еще один сюрприз: замерзшее подземное озеро заполняет галерею и как будто преграждает с этой стороны вход в пещеру. Вид подземного ледника, этого потока вечного льда, — одно из самых незабываемых и самых редких зрелищ нашей планеты.

В недрах гигантских вершин все молчит и все внушает тревогу, там все застыло в полной неподвижности, и только ледяной ветер блуждает в пещере и будит тишину пустынных зал, куда никто никогда не вступал и где ни одно живое существо не может пробыть долго, не найдя там смерти.

ОТКРЫТИЕ ИСТОКОВ ГАРОННЫ

Может показаться невероятным, что эта пещера с входным отверстием шириной в 30 метров, зияющим у подножия утеса и видным в радиусе нескольких километров, могла оказаться незамеченной в столь знаменитом и часто посещаемом массиве, как Марборе. Но это факт, что открытие и исследование грота Кастере датируется лишь 1926 г.

Можно ли также себе представить, что в Европе, в той же самой Пиренейской горной цепи, одна географическая загадка, гидрологическая тайна, касающаяся происхождения одной из крупнейших водных артерий Франции, просуществовала до наших дней. Загадка истоков Гаронны была решена только в 1931 г.

До того времени французские дети учили на школьной скамье, что «Гаронна берет начало в Испании в горах Валь д’Аран», но географы и геологи знали, что этот так называемый исток Гаронны был лишь ложным истоком или мощным гриффоном, то есть появлением вновь на дневную поверхность таинственного подземного течения воды, происхождение которого не было известно.

Я взялся за решение этой проблемы, не забывая в то же время, что ученые, путешественники и географы, бравшиеся на протяжении двухсот лет за это дело, все потерпели неудачу. Убежденный, что ключ к решению задачи заключается в единственном доступном спелеологу процессе личного, непосредственного наблюдения, я принялся за поиски пещер, пропастей, гротов и трещин, могущих существовать в массиве и могущих дать доступ к подземному потоку, бывшему целью моих поисков.

Вместе с женой я нашел и проследил ряд подземных потоков (грот Эскалера, грот Торо, грот Элизабет и др.); но ни одна из пещер — где нам случалось спасаться бегством от внезапно прибывшей воды вследствие таяния ледников — не привела нас к искомому потоку.

Изменив метод, я с того времени взялся за широкое и терпеливое изучение геологии и гидрологии поверхности. Длительное исследование в высокогорных, невероятно пересеченных и сложных областях Проклятых Гор потребовало нескольких лет и позволило, наконец, прийти к заключению, что поток, бурно вырывающийся на северных склонах Пиренеев и якобы являющийся истоком Гаронны, начинался на южном склоне горной цепи, где талые воды ледников Маладетты поглощались пропастью, называемой Тру дю Торо. Я опубликовал результаты моих, несколько революционных наблюдений; они сводились к тому, что существует подземный поток, зарождающийся в Арагоне и появляющийся вновь в Каталонии после поразительного пересечения под землей Пиренейской системы гор.

Но это были лишь чисто дедуктивные научные результаты — еще одно исследование, присоединившееся к ряду других работ об «одной из самых любопытных современных загадок», как о ней писал Мартель.

И только опыт подкрашивания поглощаемых вод (очень дорогой из-за высокой цены краски) доказал правильность моих выводов и сделал их достоянием общественности.

К этому опыту я приступил в июле 1931 г. благодаря финансовой поддержке различных научных организаций, заинтересованных и подкупленных моей аргументацией.

Остановив выбор на самом сильном из известных красителей — флюоресцеине, я сбросил 60 килограммов этого порошка в Тру дю Topo.

Из-за революции в Испании мне пришлось работать в чрезвычайном секрете и на свой страх и риск. Перейти границу страны, находившейся в состоянии гражданской войны, и провезти на мулах 60 бочонков с порошком (даже безобидным) было предприятием опасным. К счастью, мы сумели не попасться на глаза карабинерам, и подкрашивание воды прошло без инцидентов.

На следующий день в ложном истоке или гриффоне Гаронны появилась краска. За 27 часов вода, окрашенная в яркий зеленый цвет, дотекла до Валь д’Арана, а оттуда во Францию, то есть на протяжении больше 50 километров, вызвав большое волнение среди населения и доказав неоспоримо, что Гаронна берет начало в Проклятых Горах, на южных склонах Пиренеев, и что она проходит под горами по совершенно неизвестному подземному руслу.

СИГАЛЕР — ЖЕМЧУЖИНА ПЕЩЕР

Спелеологические открытия капризны, и, как бы страстно к ним ни стремился спелеолог, они не случаются по заказу: любитель пещер знает, что спелеология — это воплощение бесконечного терпения.

Находки бывают случайными или, наоборот, вытекают одна из другой в зависимости от обстоятельств.

К числу последних нужно отнести находку, связанную с порученным мне (на следующий день после незабываемого опыта окрашивания Гаронны) одной гидроэлектрической компанией изучением потока, уходящего под землю на абсолютной высоте больше двух тысяч метров в верхнем течении реки Арьеж и появляющегося на дневной поверхности вновь многими километрами дальше, в подножии горы.

Инженеры Union Руréпéеппе Electrique, занятые каптажем вод цирка Лез, истощив обычные средства овладеть этим капризным потоком, игравшим с ними в прятки и ставившим их в тупик своими причудами, в конце концов обратились к содействию моих знаний и предоставили на мой суд этот необычный случай; он осложнялся еще тем, что вода терялась и выходила вновь сквозь очень узкие, недоступные для человека щели.

Вооруженный такими малообещающими данными, я приступил к решению трудной проблемы, за которую, казалось, можно было взяться только на пари.

Первым шагом было исследование гриффона, в надежде что он окажется не так непроницаем, как его описывали, и что я, может быть, сумею протиснуться в какую-нибудь трещину, слишком узкую для. людей, незнакомых с методом подлинного «пресмыкания»; к нему подчас приходится прибегать, чтобы форсировать трудный вход в некоторые гроты.

Увы, подойдя к подножию утеса высотой сто метров, где появляется поток, я был сражен очевидностью: вода вытекала из узких, незаметных каналов, затерянных в каменной осыпи.

Огорченный и усталый после долгого похода на подступах к гриффону, я присел и, отдыхая, любовался прекрасным возвышавшимся надо мной утесом; вдоль него все время носились галки, садились на выступы, перелетая с места на место. Галка на пиренейском наречии называется сигаль (cigale), откуда и название этой огромной каменной, излюбленной галками стены — Сигалер.

Вдруг в фасе утеса я разглядел входное отверстие в грот, совершенно до того неизвестный, где я по воле провидения нашел так долго отыскиваемый подземный поток. В тот день я провел рекогносцировку его течения на протяжении километра. Впоследствии мы с женой прошли 3 километра в глубь горы, поднявшись по девяти трудным каскадам, но остановились перед десятым, оказавшимся для нас недоступно высоким.

В 1953 г. шесть франко-бельгийских спелеологов продолжили наше исследование. Одетые в водонепроницаемые комбинезоны, снабженные пневматическими лодками и составными дюралевыми шестами, поддерживавшими лестницы из электрона, они сумели преодолеть еще девять каскадов и углубиться всего на 700 метров.

Наше исследование, очень трудное, особенно из-за низкой температуры воды, все же было не бесполезным, и дальше будет видно, что оно увенчалось успехом в смысле использования подземного потока гидроэлектрическим предприятием.

Но помимо полного успеха с точки зрения промышленного использования, разведка показала, что новый грот Сигалер — один из самых крупных и сложных гротов Франции — хранил в своем сердце настоящий волшебный дворец. Сотни обследованных мною в ту пору пещер, бесчисленные описания и фотографии самых замечательных подземных пустот не подготовили меня к чудесам этой пещеры.

Обилие, белизна и фантастические формы сталактитов и сверкавших повсюду кристаллов были ошеломляющими. Попадаешь как будто внутрь жеоды, в хрустальный дворец. Но это банальное, затасканное выражение в данном случае слишком слабо и почти ничего не выражает.

Поэтому, отказавшись от общего описания, которое бы свелось только к восклицаниям, я остановлюсь лишь на некоторых деталях и добавлю, что исключительные конкреции этой пещеры напоминают и даже превосходят чистотой красок и изяществом форм самые редкие, самые красивые цветы. Рядом с микроскопическими сталактитами и гигантскими кристаллами идеальной прозрачности были видны кристаллические образования, матовые и сверкающие, гладкие или покрытые шипами, молочно-белые, красные, черные и даже зеленые. Упомяну еще два, ранее совершенно неизвестных и еще не получивших объяснения феномена: длиннейшие иглы толщиной с паутину, дрожащие и разбивающиеся от малейшего дуновения, и серебристые узкие полосы, имеющие вид шелковой пряжи, свисали, покачиваясь, со сводов и стен. Эти необычайные минеральные формации настолько гибки, что их можно обертывать вокруг пальца и даже завязывать узлом.

Короче говоря, грот Сигалер оказался неоспоримо самой замечательной пещерой Франции, самой богатой удивительными формами кристаллов. Но, увы, это превосходство было недолговечно. В йзвестности таится опасность для этих чудесных гротов; только оставаясь неизвестными, они сохраняют в неприкосновенности великолепие своих минеральных украшений. Грот Сигалер — это прекрасная иллюстрация к поговорке: «Pour vivre hereux, vivons cache»[8].

Отдельные группы, целые экскурсии и толпы рабочих с электростанции, привлеченные славой пещеры, близкой к их баракам, добирались до самых отдаленных галерей, и несколько лет подряд уничтожалась подземная пышность, систематически грабились гипсовые цветы, разбивались сталактиты, кристаллы и даже целые колонны. «Sic transit gloria mundi»[9].

САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ ФРАНЦИИ

Пройдя 3 километра вдоль подземной реки пещеры Сигалер и поднявшись на высоту приблизительно в 150 метров, я был остановлен, как сказано выше, слишком высоким водопадом и, покинув грот, решил отправиться к месту исчезновения потока.

Я уже знал непроходимое место, где поглощалась вода, расположенное на абсолютной высоте 2200 метров. Необходимо было систематически обследовать ближайшую к нему пустынную зону[10], где ковры рододендронов частично скрывали слои горных пород и обломки камней. Однажды после долгих напрасных поисков я нашел отверстие, нечто вроде естественного вертикального колодца, спустился в него до глубины 20 метров на всю длину веревки и, раскачиваясь в темноте, как будто услышал доносившуюся из глубины скорбную жалобу, наполнившую меня радостью: поток! Отсюда для нас с женой началась серия головокружительных спусков на все большую глубину под яростью водяных каскадов, рушившихся в колодцы. Эти неумолимые ледяные души (от 2 до 3° в зависимости от времени года) были самым серьезным и самым трудным препятствием на нашем захватывающем продвижении к находившемуся ниже гроту Сигалер. Обнаружить место соединения пропасти с гротом было желательно и нужно с трех точек зрения: утилитарной (овладение водами пропасти), научной (замечательное и очень поучительное гидрогеологическое проникновение) и, наконец, как спортивное достижение; общая длина спуска составляла около половины километра.

С промышленной точки зрения исследование оказалось вполне успешным, потому что туннель, проделанный в склоне горы согласно моим указаниям, позволил перехватить подземный водопад, уходивший без всякой для кого-либо пользы в пропасть, и вывести его на земную поверхность. Выведенная наружу и заключенная в огромную трубу вода направлялась в главное водохранилище, а оттуда по трубопроводу длиной 1050 метров вниз в долину, к турбинам электростанции мощностью 30 000 лошадиных сил.

Чисто спортивная сторона была доведена при спуске до пределов возможного. С помощью малонадежного снаряжения мы последовательно достигли 150, 225 и, наконец, 303 метров глубины, но неожиданно сужение пропасти преградило дальнейший спуск.

Этот спуск подарил нашей стране гигантскую пропасть, для того времени самую глубокую во Франции; мы с радостью ее назвали Пропастью Мартеля в честь нашего учителя и друга —отца французской спелеологии. Если бы нам сопутствовала большая удача, мы бы вышли в грот Сигалер, отделявшийся от нас неисследованным участком в 30–40 метров, и охватили бы всю систему Мартель — Сигалер общей глубиной 482 метра.

Но взамен ускользнувшего рекорда итальянские спелеологи — наши старшие товарищи в этом деле, потому что в их стране найдены самые глубокие пропасти[11],— сообщили, что моей жене («первой исследовательнице глубин») принадлежит мировой женский рекорд по достижению наибольшей глубины.

САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ АФРИКИ

Мы всегда гордились своей, возможно очень односторонней верностью нашим родным Пиренеям, посвятив себя душой и телом их изучению. Пиренейские горы так прекрасны, так к себе привязывают, а их подземные богатства так разнообразны и неистощимы, что человеческой жизни не хватило бы, чтобы познакомиться хотя бы с малой их долей. Поэтому совесть нас не упрекала в том, что мы не искали приключений нигде, кроме навсегда пленившей нас горной цепи.

И только однажды — исключение лишь подтверждает правило — мы вняли пению сирен или, вернее, призыву подземных фей и, заставив замолчать голос совести, уступили просьбам предпринять подземную экспедицию в Африку, в Атласские горы. Эта трудная, хотя и непродолжительная экспедиция ознаменовалась очень интересным исследованием и была весьма оживленной, иногда даже чересчур.

В этих пустынных местах, где нам помогали только носильщики берберы, языка которых мы не знали, мы пережили довольно любопытные часы.

Всю подземную работу приходилось делать с очень скудным снаряжением, ввиду отсутствия других способов для его доставки, кроме человеческих спин.

Суеверие и боязнь подземных духов внушали носильщикам непреодолимое отвращение к гротам и пропастям, что тоже, признаюсь, значительно осложняло дело. Их страхи, а иногда внезапно воцарявшаяся в их среде неудержимая паника часто ставили нас в большое затруднение.

Однажды они бросили меня одного на дне глубокой пропасти. В другой раз в пещере длиной в несколько километров, отходившей на глубине от вертикального естественного колодца, по вине одного из носильщиков произошел взрыв ацетилена, взбудораживший наш маленький подземный караван.

У моей жены не раз случались неприятности с дикобразами, во множестве населяющими там гроты. Один раз она была так жестоко исколота, что на время принуждена была прекратить работу.

Но в противовес этим досадным инцидентам нам удалось осуществить интересное исследование, открыть очень большие пещеры, очень глубокие пропасти и выполнить обширную научную, туристическую и хозяйственную программу. Горы Среднего Атласа исключительно богаты пещерами и глубочайшими пропастями.

Помимо использования пещер, подсказанного нами руководству гидросооружениями, здравоохранения и промышленности (гроты с гуано), чисто спортивное удовлетворение доставил спуск в пропасть Фриуато (Friouato), скрытую на высоте 1600 метров в лесной чаще Корн-эль-Кебира. Эта колоссальная по внутренним размерам пропасть оказалась самой глубокой из известных в Африке[12].

В ЦАРСТВЕ ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ

Одна из моих любимых пещер и самая дорогая моему сердцу состоит из небольшого зала, очень некрасивого и лишенного сталактитов. В этом скромном гроте нет ни потока, ни озера, никаких доисторических следов, и воздух в нем тяжелый и испорченный. Словом, все, вплоть до грубозвучащего варварского названия Тиньяхюст (Tignahustes), все делает этот грот самым незначительным и бесцветным из всех известных мне гротов.

Почему же ему в этой главе отдается такое предпочтение? Уж конечно, не обстановка заставляет высоко ценить грот Тиньяхюст и ставить его в один ряд со знаменитыми пещерами, а только тот факт, что именно в нем я проник в интимный мир одного из самых таинственных существ, встреченных мною за многие годы работы под землей. Оно иногда как будто искало меня, порой словно ускользало, но мой глубокий интерес к его образу жизни, особенностям и поведению никогда не ослабевал. Я говорю о летучих мышах.

Именно в гроте Тиньяхюст (название летучих мышей на наречии Верхних Пиренеев), вооружившись терпением, я имел возможность изучить колонию летучих мышей Murines[13] и сделать ряд поистине необыкновенных открытий. Следя день и ночь за маленькими животными, я узнал время их ночного вылета и возвращения, а также поразительный механизм их полета, ритм которого, как ни парадоксально, как будто подчиняется «закону частоты», известному метрологам[14] под названием «колокольной кривой», или кривой Гаусса.

Часто посещая грот Тиньяхюст, я заподозрил, а потом точно установил, что его обитатели мигрируют и к тому же относятся к далеко летающим мигрантам, так как их очень развитое чувство направления позволило мне поставить ряд опытов над ними, перенося их на расстояние 100, 200 и даже 300 километров. Предварительно окольцованные летучие мыши быстро и неизменно возвращались в родной грот. Попутно упомяну, что Murines (ночницы. — Ред.) грота Тиньяхюст исключительно самки.

Длительные и непрерывные наблюдения дали мне возможность окольцевать больше 6 тысяч летучих мышей, пометить их моими инициалами; они вылетали ночью и возвращались утром в пещеры.

Благодаря кольцеванию, кроме того, удалось узнать, что летучие мыши, считавшиеся раньше недолговечными, на самом деле живут не меньше пятнадцати лет, а может быть, и намного дольше, потому что я все еще продолжаю ловить летучих мышей, окольцованных в 1936 г.

Я долгое время задавал себе вопрос, каким образом летучие мыши могут так свободно летать в абсолютном мраке пещер, и в свое время писал: «Кто знает, может быть, в один прекрасный день в тишине лаборатории или в глубине грота какой-нибудь биолог проникнет в тайну совершенных органов чувств этих парий творения? Может быть, благодаря этому удастся изобрести способ дать глухим возможность слышать и вернуть зрение слепым или по крайней мере его заменить».

Спустя десять лет после того как были написаны эти строчки, ответ на поставленный в них вопрос дало поразительное, поистине сенсационное открытие, показавшее, что в своем полете в темноте летучая мышь руководствуется издаваемыми ею ультразвуками. Ультразвук отражается от встречающихся препятствий и возвращается (подобно радару) к животному в виде эхо, вовремя предупреждая его о них.

В свете этого изумительного открытия, бывшего плодом работ двух американских физиков, Гриффита и Галамбоса, можно с большей уверенностью, чем когда-либо, предсказать, что еще через несколько лет гений человека в результате наблюдений над летучими мышами сумеет изобрести портативный точный прибор, основанный на ультразвуке и построенный по принципу радара, который заменит слепому зрение и поможет ему передвигаться свободно и без риска среди самых разнообразных препятствий.

Мы лично не претендуем ни на что, кроме стремления реабилитировать маленькое животное, часто вызывающее неприязнь, а между тем чрезвычайно полезное и совершенно безвредное. Это намерение побудило нас описать жизнь летучей мыши в форме повествовательного рассказа, в котором фигурирует мышка по имени Мио (от названия летучих мышей «Myotis»[15]).

Героиня рассказа, малютка Мио, носит на своем правом крыле колечко — алюминиевый матрикул с цифрой 9575, а на шее (конечно символически, потому что вес помешал бы ей летать) — серебряную медаль французского Национального общества акклиматизации и серебряную позолоченную медаль, пожалованную Парижским обществом искусств, наук и литературы за написанную нами книгу «Жизнь летучей мыши».

ЭСПАРРОС — АПОФЕОЗ ПЕЩЕР

Мы всегда выступали против широко распространенного среди неосведомленных людей мнения об однообразии и монотонности пещер и не устанем это повторять и опровергать такое мнение — наоборот, все пещеры отличаются одна от другой, и поэтому заключенные в них объекты для наблюдения и изучения поистине неисчислимы. Так же как человеческие лица, даже в числе миллиардов, будут представлять неистощимое разнообразие черт и выражений, так же и пещеры не похожи одна на другую. Со своей стороны скажем, что нам никогда не встречалось двух одинаковых гротов. Пещеры являются безграничным полем для изучения в самых различных областях (антропология, археология, минералогия, естествознание, физические и химические явления), а кроме того, подземные путешествия порой связаны с самыми неожиданными физическими упражнениями (подъем и спуск по веревке, ползание, гребля, плавание и даже… беганье на коньках).

Во всяком случае, я не знаю более разительного контраста, чем контраст между маленьким гротом Тиньяхюст, о котором только что шла речь, и огромной великолепной пещерой д’ Эспаррос, открытой мною совместно с женой и неизменным спутником Жерменом Татте в 1938 г. среди лесистых складок пиренейских предгорий, в местности Бигорре.

На дне этой пропасти глубиной 140 метров начинается величественное авеню длиной в полкилометра, ждавшее в течение неисчислимого ряда тысячелетий прихода человека и являющееся одним из самых фантастических и феерических зрелищ, какие только можно встретить на Земле.

Спустившись первым на дно пропасти и ступив ногой на пол гигантской горизонтальной галереи, я поймал себя на том, что громко вскрикнул, и, хотя был совершенно один, заговорил полным голосом — настолько исключительна была картина.

Придя в себя, я стал звать Жермена, стоявшего на краю последнего вертикального колодца, стараясь говорить отчетливо, разделяя слоги, потому что расстояние и искажающая звук акустика, так характерна для пещер, что часто превращает речь в нечленораздельный вопль: «Здесь вторая Сигалер!» Этой короткой фразы было достаточно, чтобы заставить моего товарища в свою очередь поспешно спуститься по лестнице, чтобы убедиться самому. Оказавшись рядом со мной, он так же, как и я, сначала был поражен размерами пещеры, но потом его внимание привлекли блестящие стены, сплошь покрытые белоснежными, необычайно изящными кристаллами.

Стоя рядом, мы мысленно описывали изумительные сюны этого кафедрального собора, погребенного под землей на глубине 200 футов. Здесь на протяжении веков создались не обычные кальцитовые формы (драпировки, сталактиты, сталагмиты), как в большинстве пещер, а гораздо более редкие конкреции, имеющие вид заиндевевших сосновых веточек. Стены, сплошь покрытые такими кристаллическими образованиями, похожи на лилипутские запорошенные инеем леса. Эта странная, волшебная кристаллическая растительность кое-где прицепляется к толстым сталактитам, покрывая их сверкающей белизны пушками, перышками и султанчиками. Некоторые из этих образований до такой степени напоминают цветущие кусты и особенно белые лилии, что могут ввести в заблуждение.

Среди множества исследованных до того пещер здесь только во второй раз мне случилось любоваться «гипсовыми цветами», как в 1932 г. я их назвал в гроте Сигалер.

Шаг за шагом шли мы по «гипсовой галерее», отмечая все разнообразие ее красот. Мы не пытаемся их описывать: никакое сравнение, никакое определение и никакая превосходная степень ничего бы не сказали ни уму, ни сердцу.

Оказавшись в одном из расширений галереи, мы заметили на песчаном полу путаницу тончайших иголок. Некоторые из этих иголок были настолько тонки и прозрачны, что остались бы незамеченными, если бы их не выдал блеск.

Очарованные, мы шли навстречу неведомому, с жадностью ожидая новых удивительных картин; стремились вперед, находясь во власти непреодолимой лихорадки, охватывающей исследователя, открывшего новый неизвестный мир, где все приводит в восхищение, а внутренний голос по-детски нашептывает: «Никто никогда не видел этой огромной колонны, никто здесь никогда не ходил, ни один взгляд не измерял высоту этих сводов, никакой звук за многие века не нарушал молчания; моя лампа первая пронизывает вечный мрак…»

Пропасть д’Эспаррос, великолепие и пышность которой нельзя передать словами, по нашему скромному мнению, — одна из самых замечательных в этом смысле пещер, и ее открытие пришлось как раз вовремя, чтобы возместить так глупо растащенные и почти уничтоженные сокровища пещеры Сигалер.

Мы надеемся, что пещера Эспаррос, лучше защищенная трудностью доступа в нее, избежит вандализма разрушителей и посещений туристов — или слишком уж «любителей», или с пренебрежением относящихся к подземным чудесам. Разграбление пещеры Эспаррос можно было бы рассматривать как «оскорбление природы», как нанесение ущерба или, лучше сказать, расхищение одного из природных богатств Франции.

Кроме того, с пещерой Эспаррос связано еще два события, два воспоминания: первый радиорепортаж в пропасти, осуществленный радиовещанием Франции 23 июня 1942 г., и позже— 15 апреля 1945 г. — первая месса, отслуженная на дне пропасти.

НА ПРИСТУП ГЛУБИН В ПРОПАСТИ ХЕНН-МОРТ

С 1941 по 1947 г. (с перерывом в 1944 и 1945 гг.) имело место исследование гигантской пропасти Хенн-Морт (Мертвой Женщины), доставившее нам много труда, ввиду очень ограниченных средств и слишком маленькой группы молодежи, принимавшей в нем участие. Кроме того, наши последовательные попытки овладения этой пропастью, слывущей самой страшной и самой опасной из всех известных, протекали в эпоху очень суровых ограничений, когда приходилось обходиться без удобного снаряжения и необходимых материалов, а пища далеко не соответствовала тяжелому физическому напряжению и низкой температуре, царившей в пропасти.

Несмотря на эти неблагоприятные обстоятельства (у нас не было ни непромокаемой одежды, ни электрических батарей, а ели мы только вареный картофель), нам удалось спуститься под ледяной водой каскадов до глубины 355 метров, никогда еще не достигавшейся во Франции.

Несмотря на неоднократные попытки, мы принуждены были прекратить исследование. В нашем отряде произошел несчастный случай: Морель и Лубен были ранены на глубине 230 метров, и только ценой тридцатисемичасовых нечеловеческих усилий нам удалось поднять их наверх. После двухлетнего перерыва, в 1946 г., исследование было возобновлено, уже с лучшими средствами и при содействии Парижского спелеологического клуба, правда, безуспешно, ввиду того, что обильные дожди непомерно вздули подземные водопады.

В 1947 г. уцелевшие члены пиренейского отряда совместно с сильной группой Спелеологического клуба под руководством Ф. Тромба и при поддержке армии, использовав все возможные средства и преодолев все препятствия, наконец 30 августа 1947 г. достигли дна пропасти па глубине 446 метров.

Завоеванная Хенн-Морт заняла место самой глубокой пропасти Франции[16].

ПО СЛЕДАМ ПЕЩЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА

В следующем, 1948 г. мне пришлось опять спускаться в пропасть, но уже не с целью достижения больших подземных глубин. Археологическое открытие погрузило меня в глубь времен, и несколько часов тех подземных исследований я отношу к числу самых волнующих, самых интересных из всех пережитых под землей. Таковыми часто бывают спелеологические открытия: от головокружительной акробатики, самых энергичных видов спорта, от самых рискованных трюков спелеолог-исследователь переходит к наблюдениям, к чисто научным, иногда философским размышлениям.

В мае 1948 г. страстный любитель пещер аббат Д. Катала (увы, преждевременно скончавшийся в следующем, 1949 г.) открыл нижний этаж, до того неизвестный, в большой пещере д’Альден, на южных склонах Монтань-Нуар (Черной Горы). Блуждая в одиночестве в вестибюлях подземного лабиринта, он заметил на земле следы животных и даже отпечатки человеческих ног, естественно сильно его заинтересовавшие.

Аббат Катала, опытный спелеолог, обладавший средствами и исключительными качествами как исследователь пещер (он участвовал в экспедиции в пещеру Хенн-Морт), совершенно не был археологом, а если и был, то в очень малой степени. Но как внимательный и проницательный наблюдатель он правильно оценил свое открытие и тотчас дал мне знать о найденных отпечатках, пригласив их осмотреть и изучить совместно с нашим коллегой и общим другом Луи Мероком, выдающимся археологом и преемником графа Бегуена в Тулузском музее.

Ценой мучительных усилий проникнув сквозь невероятной узости проход, а затем преодолев чрезвычайно трудный спуск в вертикальный колодец, мы все трое, наконец, оказались в нижнем этаже грота д’Альден. И сразу же попали в зачарованный мир, где нас ждал ошеломляющий возврат в прошлое, внезапно перенесший нас на 25 тысяч лет назад. На грязной глинистой почве длинных коридоров видны были бесчисленные и очень хорошо различимые следы медведей и гиен. Животные, очевидно, здесь ходили долгое время: их тропинки пересекаются и накладываются одна на другую. Местами видны многочисленные копролиты (окаменелые экскременты) гиены, в то время как на каменных стенах до высоты 3 метров видны огромные царапины, оставленные чудовищными пещерными медведями, а на некоторых грязных склонах глубокие следы лап и скольжения, свидетельствующие о том, что звери взбирались наверх и затем сползали вниз по крутому обрыву.

Аббат Катала торопил нас, и, устремляясь следом за ним, мы уже сделали длинный пробег по этой большой пещере, когда вдруг наши неотрывно прикованные к глиняному полу глаза различили следы ног… Мы подошли осторожно, почтительно и, склонившись над полом, принялись за методическое изучение отпечатков.

Можно было насчитать пять тропинок, протоптанных пятью людьми разного роста; вероятно, проходили один мужчина, одна женщина, один подросток и двое маленьких детей не старше пяти-шести лет.

Отпечатки настолько четки, что по ним можно дать детальное описание сложения ступней наших далеких предков: ступни большие, растоптанные, как всегда у народов и индивидуумов, ходящих босиком. По этим отпечаткам можно было также определить длину шага и размер ступни. Очень отчетливо видно, где шедший скользил или оступался и даже где он шел, опираясь о пол руками или на коленях, когда свод пещеры опускался очень низко. Наконец, па стенах были заметны пятна древесного угля — очевидно, следы от факелов, которыми задевали за стены доисторические посетители пещеры д’Альден. На полу против этих пятен можно было даже подобрать крохотные кусочки угля: следы обвалившейся головешки факела. Кусочки так хорошо сохранились, так мало изменены, что в микроскоп можно определить, что это уголь можжевельника, сильно смолистого и пригодного для изготовления факелов.

Такого рода констатации выходят за пределы воображения и кажутся почти невероятными; и тем не менее они совершенно реальны, неопровержимы, и мы считали себя щедро одаренными, имея возможность изучать и созерцать эти чудесно сохранившиеся остатки. Мы пережили там удивительные мгновения, реконструируя движения и жесты группы людей, проходивших по пещере больше двадцати тысяч лет назад.

В ПОДЗЕМНЫХ ЛЬДАХ НА САМОЙ БОЛЬШОЙ ВЫСОТЕ В МИРЕ

В 1926 г. мы с женой нашли и исследовали в массиве Марборе пещеру, пересекающую гору из конца в конец и содержащую поразительный подземный ледник.

Эта пещера с тех пор фигурирует на картах под названием грота Кастере и в то время была самой высотной. Мартель, создатель и пропагандист спелеологии, писал о ней, что она, «помимо рекордности, представляет собой исключительное гидрогеологическое явление».

24 года спустя, то есть в 1950 г., я вернулся в эту пещеру, взяв с собой своих дочерей Мод и Жильберту. С детства они слышали рассказ об открытии этой пещеры в 1926 г. и в полном восторге ходили среди подземных чудес, которые, как мне казалось, я хорошо знал. Но Мод нашла там — при обстоятельствах, чуть не стоивших ей жизни — неизвестную мне гигантскую ледяную стену, которую мы окрестили Оледенелой Ниагарой, — апофеоз чудес этой замечательной пещеры.

В тот же день, блуждая в поисках новых пещер в массиве Марборе, мы открыли и обследовали другие ледяные пещеры, расположенные еще выше и отличающиеся совершенно поразительными особенностями.

Обследование этих пещер было связано с большой опасностью, так как они имеют чрезвычайно неровный пол, содержат внутренние пропасти, обмерзшие склоны и оледенелые каскады; подъем и спуск по ним требует большой ловкости. Эти исследования были особенно мучительны из-за необходимости длительного пребывания в пещере при температуре ниже 0°, сопровождавшейся сильным ветром. Но зато как увлекательно было бродить по системе величественных ледяных пещер, где подземные льды достигают неведомой толщины и погружаются в огромные пропасти! Вся их совокупность образует подземный мир, представляющий очень существенный интерес для изучения массивов Гаварни и Марборе.

Эти заполненные льдом пещеры, находящиеся на абсолютной высоте почти 3000 метров, то есть большей, чем Грот Кастере 1926 г., — самые высотные в мире.

* * *
В 1951 г. нам вновь довелось испытать волнующее чувство при открытии доисторических рисунков. В гроте Барабао (Дордонь) я с сыном Раулем и дочерью Мод нашел вырезанные на потолке прекрасные изображения силуэтов лошадей, бизонов, оленей, медведей и т. д.

В том же, 1951 г. в гроте Тибиран (Верхняя Гаронна) я с дочерьми Раймондой и Мари также обнаружил доисторические рисунки лошади и медведя.

* * *
Наконец, в 1953 г., заканчивая экспедицию, начатую в 1951 г., спелеологическая группа Пьерр-Сен-Мартен под моим руководством достигла дна самой глубокой пропасти в мире[17]. И ни в каком другом случае девиз спелеологов «Ad augusta per angusta»[18] не звучал так красноречиво и выразительно.

* * *
Итак, только два десятка замечательных пещер и пропастей из более тысячи обследованных — таков итог тридцатилетних непрерывных исследований.

Итог может показаться очень незначительным, но на самом деле это не так — мы это заявляем и утверждаем, потому что для истинного спелеолога, убежденного, страстно преданного своему делу и разностороннего наблюдателя, не существует лишенных интереса гротов. И если правда, что «нет нужды в надежде, чтобы предпринять, ни в успехе для того, чтобы продолжать», то также верно и то, что самый скромный грот потенциально таит в себе столько объектов для изучения, столько загадок, что легиона ученых было бы недостаточно, чтобы их разрешить или хотя бы только рассмотреть.

Невозможно в рамки одной скромной книжки уложить все то, с чем связано изучение подземного мира; потребовались бы тома, чтобы коснуться всех проблем, встречающихся в тайниках земли; поэтому мы ограничимся лишь приведением сухого, беспорядочного, хотя довольно полного списка областей знания, которых они касаются: геология, минералогия, кристаллография, гидрогеология, радиестезия[19], радиоактивность, теллуризм[20], магнетизм, геофизика, лапье[21], трещиноватость горных пород, просачивание вод, водопроницаемость, анастомоз[22], почвоведение, эрозия, коррозия[23], уровень вод, гидростатическое давление, гидродинамика, скатерть (зеркало) подземных вод, пропадание, утечка поверхностных вод, каптаж (захватывание) вод, гриффоны, воклюзские источники[24], периодические источники, восходящие источники, явления подтекания вод, общественные работы, рудные жилы, охрана здоровья, инфекционные болезни, охрана вод, очистка вод, содержание известковых солей в воде, геотермия, обвалы, осушение (обезвоживание) местностей, метеорология, углекислый газ, подземные ледники, археология, стратиграфия[25], биология, фауна, флора, конкреции и т. д.

Но пусть читатель успокоится: у нас нет намерения ни касаться, ни развивать ни одной из этих тем.

«Тридцать лет под землей», как и предшествовавшие работы — ее восемь старших сестер, — труд любителя пещер, исследователя-самоучки (врага систем и святых, незыблемых теорий, любезных сердцу ученых-доктринеров), нечто вроде «вольного стрелка» от науки, не имеющего никаких других претензий, кроме описания плодов своих личных исканий, наблюдений и размышлений.

Автор будет считать себя удовлетворенным, если его тридцатилетнее полуподземное существование, которое он вел по собственному желанию, по своей инициативе и на свои средства[26], что-нибудь внесет для лучшего понимания подземного мира, предмета его постоянной страсти, и заставит этот мир полюбить.



СХЕМАТИЧЕСКИМ РАЗРЕЗ

пропасти Пьерр-Сен-Мартен[27]



1. Отверстие пропасти и лебедка,

2. Сум де Леш

3. Пик д’ Арла (2.060 м)

4. Пик д’Ани (2.504 м)

5, 6, 7, 8. Большой вертикальный колодец

9. Зал Лепине

10. Место погребения Марселя Лубена

11. Подземный лагерь

12. Зал Элизабет Кастере

13. Зал Лубена

14 Метро

15. Зал Квеффелека

16 Зал Адели

17. Зал Шевалье

18. Зал де ля Верна

ГЛАВА II САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ В МИРЕ ПЬЕРР-СЕН-МАРТЕН

«Ad augusta per angusta»

«Высоких целей достигают,

преодолев большие трудности».

Тысяча девятьсот пятьдесят третий год навсегда останется блестящим годом в анналах альпинизма и спелеологии: в этот год человек одновременно поднялся на самую высокую горную вершину[28] и спустился в самую глубокую пропасть. Можно также добавить, что в этот же год были произведены первые погружения батискафа на большие глубины[29].

Всем известны местоположение и высота Эвереста (Джомолунгма. — Ред.), а также в общих чертах история попыток восхождения на его вершину. Но кто и что знает о расположении, конфигурации, а также о глубине, открытии и исследовании колоссальной пиренейской пропасти?

Эта пропасть, только что занявшая первое место в списке самых глубоких из известных земных пустот, стала новым географическим фактом, о котором нужно знать. С этой целью старый пещерный скиталец, проведший жизнь в исследованиях подземного мира Пиренеев и получивший высшее удовлетворение, спустившись в недра огромной пропасти, опишет здесь перипетии одержанной над ней победы.

* * *
В 1908 г. Мартель получил от министерства сельского хозяйства поручение провести ряд подземных гидрологических изысканий в департаментах Верхней Гаронны, Верхних и Нижних Пиренеев.

В ходе этого крупного гидрогеологического исследования в Пиренеях Мартелю случилось три недели стоять лагерем вблизи перевала Пьерр-Сен;Мартен (Нижние Пиренеи) на франко-испанской границе, отделяющей здесь Беарн от Страны басков. Впервые в этих местах спелеолог поставил свою палатку и опустил веревочную лестницу в многочисленные пропасти этого района.

Это была настоящая экспедиция с большим числом участников, с караваном носильщиков и мулов, нагруженных тяжелым и громоздким полевым багажом той эпохи.

Среди бесчисленных пропастей и заполненных снегом колодцев, существующих в этом известняковом массиве, где распространены огромные карровые поля «лапье»[30], Мартель со своим отрядом спустился в пропасть, находящуюся в нескольких метрах от перевала Пьерр-Сен-Мартен, которую он назвал по имени перевала «Пропастью Пьерр-Сен-Мартен». Спелеологи не могли спуститься глубже 60 метров (из-за падения камней), но констатировали, что естественная шахта продолжается вниз, где она должна быть забитой снегом, как и все остальные соседние колодцы.

На следующий год (1909) Мартель вернулся в Страну басков и провел превосходную работу в этом районе, настоящем рае спелеолога. Потом кипучая энергия увлекла его в другие места, и мы уже видим его за изучением пещер, пропастей и подземных рек всей Европы,

* * *
И только 25 лет спустя, начиная с 1934 г., другой спелеолог продолжил изучение, предпринятое Мартелем в этой области, называемой Haute Soule (одна из семи баскских провинций).

Макс Козине, бельгийский физик, умело сочетал изучение космических лучей, которые он наблюдал — на большой высоте во время памятных полетов в стратосферу с профессором Пикаром[31], с исследованием пропастей и гротов Страны басков, где он проводил каникулярное время.

Среди прочих им было предпринято исследование, пропасти Heyle, или Тру д’Одьетт, считавшейся в то время самой глубокой во Франции; Мартелю от спуска в нее пришлось отказаться вследствие большого камнепада. С помощью стальной проволоки и легкой лебедки собственной конструкции Козинсу удалось избежать срывавшихся со стен колодца камней, стронутых с места громоздкими веревочными лестницами, и достигнуть со своими спутниками, Ван дер Эльстом и мной, дна этой пропасти глубиной 250 метров. Несколько времени спустя я со своей стороны пригласил его проделать второй полный спуск в пропасть Мартеля; мы с женой только что ее открыли[32] в горах Арьежа, и эта пропасть глубиной 303 метра считалась в течение десяти лет самой глубокой во Франции.

Тесное и самое дружеское сотрудничество продолжалось вплоть до войны 1939 г., прервавшей нашу деятельность.

* * *
С 1946 г. мы с Козинсом возобновили подземные исследования; он, как всегда, — в Стране басков, а я в Центральных Пиренеях.

В 1947 г. мне удалось с пиренейским отрядом Спелео-альпийского клуба в Париже во главе с Тромбом закончить исследование пропасти Хенн-Мюрт в департаменте Верхней Гаронны. Совместно с моим молодым и пылким товарищем по отряду Марселем Лубеном, впоследствии ставшим замечательным спелеологом, мы в этой опасной пропасти достигли глубины 446 метров, поставив новый рекорд для Франции.

В это время Макс Козине с англо-франко-бельгийской партией «снимал пенки с пропастей» в Стране басков и сосредоточил свою деятельность вокруг перевала Пьерр-Сен-Мартен. Они спустились в пропасть, названную Мартелем «Пропастью Пьерр-Сен-Мартен» (в которой он остановился на глубине 60 метров), и достигли глубины 240 метров, где встретили груды льда и снега.

В августе 1950 г. я получил лаконичную, но красноречивую телеграмму, подписанную Козинсом; «Открыли вертикальную пропасть глубже известных».

На что я ему ответил в таком же стиле; «Открыл ледяные гроты выше известных».

На самом деле, в то время как спелеологическая группа Макса Козинса поставила рекорд глубины, я только что открыл с дочерьми Мод и Жильбертой в массиве Марборе пять ледяных пещер, самых высотных в мире.

Последовал обмен письмами, и я узнал подробности находки новой пропасти в Стране басков.

ОТКРЫТИЕ ПРОПАСТИ ПЬЕРР-СЕН-МАРТЕН

В августе 1950 г. спелеологические исследования профессора Макса Козинса и его отряда заканчивались после, правда, интересной, но очень трудной и в общем ни чем не замечательной кампании. Лябейри, Леви, Теодор и Лубен, отпуска которых кончались, должны были покинуть лагерь, уже третий год разбивавшийся на перевале Пьерр-Сен-Мартен. Оставались только Козине, Оккьялини и Лепине, но и они в свою очередь должны были на следующий день спуститься в долину.

В сумерках этого последнего дня Оккьялини и Лепине отдыхали в 200 метрах от лагеря, сидя на краю отверстия пропасти, зиявшей в склоне горы.

Пасть этой пропасти очень интересна, ее стены гладкие и вертикальные, но на глубине нескольких метров она забита. И только на расстоянии одного метра от дна в каменной стене было видно маленькое окошко.

Разговаривая, Лепине машинально взял камень и, подчиняясь вполне понятному у спелеолога рефлексу, попытался попасть им в этот «воловий глаз». Здесь случайность сыграла роль и определила последующие важные события, вызванные к жизни машинальным, казалось бы таким малозначащим жестом. Если бы камень не попал в намеченную цель, Лепине и его компаньон через несколько минут ушли бы, никогда не узнав, что у их висевших над пустотой ног была самая глубокая пропасть в мире[33].

Короче говоря, Лепине — охотник за сернами и прекрасный стрелок — нацелился правильно, камень исчез в отверстии, похожем на открытый рот фигуры, в который при игре бросают шар. Но тут же из отверстия послышался шелест, и к великому изумлению спелеологов из него, как кукушка из часов, появилась птица и, испуганно крича, улетела. За первой галкой, часто махая крыльями, последовали другие.

Минутой позже Лепине и Оккьялини, заинтересовавшись, как из такого маленького отверстия могло вылететь столько птиц, стали вновь бросать в него камни. Камни падали отвесно, свистя на лету и отскакивая, но на глубине звук их падения терялся, и стука слышно не было. Озадаченные спелеологи, недоумевая, смотрели друг на друга и вдруг, сразу придя в восторг, полные энтузиазма, побежали к лагерю, издали крича Козинсу.

Вот они уже все трое спускаются к галочьему отверстию. Козине, как более опытный и самый искушенный, не разделяет восторга товарищей и пытается им напомнить, что зондирование на слух обыкновенно бывает ошибочным и что всегда наблюдается тенденция преувеличивать глубины, определяемые по падению камней, — камни отскакивают, разбиваются на куски и сшибают другие, лежащие на выступах; кроме того, эхо, разбуженное стуком камней, также обманывает, и всегда в сторону преувеличения.

Говоря это, бельгийский физик бросил в отверстие кусок породы, мысленно отсчитывая секунды, пока камень падал, и скоро его лицо так же просияло, как лица его товарищей. Он в свою очередь был поражен и убедился, что перед ними колодец необычайной глубины.

Грузило лота, опущенное в отверстие, бесконечно тянуло за собой проволоку. Размотался весь вал: выпущено было 200 метров, а грузило все еще висело в пустоте.

На следующий день был сделан новый промер при помощи резинового шара, чтобы обойти редкие выступы, на которых накануне грузило несколько раз задерживалось.

На этот раз повторенное неоднократно измерение уже не оставляло сомнений и показывало существование вертикальной полости глубиной 346 метров, то есть самой значительной из когда-либо зарегистрированных.

Безоружные перед такой глубиной, спелеологи удовольствовались только расширением отверстия, находившегося, к счастью, в рыхлой породе; затем свернули лагерь и назначили друг другу свидание на будущий год.

ВОЛНУЮЩАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1951 г.

Невозможно атаковать такую глубокую пропасть при помощи простых лестниц из стальной проволоки — обычной снасти спелеологов. Необходима была лебедка, и Козине спроектировал и построил нечто вроде велосипеда без колес — вернее, с одним колесом, служившим барабаном, на который наматывалось 380 метров стального троса сечением 5 миллиметров. Помощник, сидя верхом на этой лебедке-велосипеде, приводил ее в действие, педалируя ногами, а также помогая руками, надавливая на ручки, установленные вместо руля.

Макс Козине пригласил меня принять участие в спуске; и я, как и все остальные участники, с нетерпением ждал погружения в новую пропасть. На назначенное Козинсом, Лепине и Оккьялини свидание съехались Лубен, Янссене, Леви, Тазиев, Эрто, Лябейри, Петижан, Перо и отряд бельгийских скаутов, прибывших для оказания помощи в работах на поверхности.

В последний момент мне пришлось отказаться, потому что мой сын Рауль сломал себе в пропасти ногу, а дочери Жильберте была проведена операция после острого приступа аппендицита, случившегося с ней в пещере[34] До меня дошли только отголоски экспедиции 1951 г. О ней мне рассказал мой верный ученик и друг Марсель Лубен.

Жорж Лепине, открыватель пропасти, первым смело спустился до низа большой вертикальной полости, где он нашел огромный, очень хаотичный зал.

За Лепине последовал Жак Эрто, который, оказавшись в зале, заподозрил существование нижнего этажа.

Лубен и Тазиев, составлявшие отдельную партию, присоединились к ним и прошли зал из конца в конец. Лубен, пробравшись сквозь опасную узкую лазейку среди шатких камней, спустился по лестнице во второй, еще больших размеров зал и в глубине его нашел подземный поток, находящийся в 500 метрах по вертикали от входного отверстия.

С этого дня огромную полость стали называть «Пропастью Лепине»[34]. Первый зал также получил название «Зал Лепине», чтобы увековечить подвиг смелого спелеолога. Что касается второго зала, то Лубен в память рекорда глубины, поставленного одной молодой женщиной в 1935 г. в пропасти Мартеля (Арьежские Пиренеи), посвятил ей свое открытие и назвал второй зал «Залом Элизабет Кастере»[35].

Огромная глубина первого колодца и колоссальные размеры обоих залов были серьезным препятствием для продолжения исследования, но в основном они были прекращены из-за плохой работы лебедки-велосипеда., Подъем наверх последних членов отряда проходил с мучительным трудом: зубчатые колеса и некоторые детали совершенно стерлись.

На будущее нужно было обзавестись более основательным и совершенным устройством, чем и занялся Козине в предвидении кампании 1952 г.

ТРАГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1952 г.

Экспедиция 1952 г. еще жива в памяти всех трагическим происшествием — смертью в глубине пропасти Марселя Лубена, упавшего в колодец с большой высоты во время подъема наверх.

Но сначала казалось, что предприятие обещало быть успешным, и его первые этапы протекали в обстановке живого энтузиазма именно благодаря Марселю Лубену, ставшему душой экспедиции, заражавшему всех своей отвагой и кипучей энергией. Те, кому в прошлом году приходилось пользоваться легкой лебедкой-велосипедом, ободрились при виде значительно улучшенной стокилограммовой лебедки, приводившейся в действие электромотором.

Правда, в конечном счете новая машина не оправдала возлагавшихся на нее надежд и причинила не мало затруднений из-за ряда аварий и вселявших тревогу остановок. Но нужно напомнить и подчеркнуть, что несчастный случай, окончившийся смертью Лубена, не может быть отнесен за счет плохой работы лебедки, потому что произошел он исключительно вследствие несовершенства системы крепления стального троса.

Макс Козине был первым, решившимся подняться с профессором Пикаром в не затронутую до того человеком область стратосферы. Опять же он и опять с профессором Пикаром спроектировал и построил первый батискаф и сделал первую попытку погружения на большую глубину. Их первый стратостат, так же как и их первый батискаф, были после воспроизведены, и именно на подобных же машинах были осуществлены другие подъемы на большие высоты и подводные погружения на большие глубины[36].

Мой верный и несчастный друг, мой лучший ученик Марсель Лубен стал жертвой технической погрешности во время экспедиции, организованной и руководимой моим товарищем и коллегой Максом Козинсом. И тем не менее было бы несправедливо, как это часто делают, обвинять его в гибели Лубена. Я со своей стороны никогда не переставал восхищаться Максом Козинсом и уважать его.

Девятого августа 1952 г. при ярком солнце Лубен в полном снаряжении первый должен был спуститься в пропасть. Стечение народа было огромное: журналисты, фотографы, представители кино, туристы, пастухи, карабинеры и жандармы — все склонились над краем пропасти, внимательно следя за подготовкой к спуску.

Несмотря на торжественность минуты, Лубен шутил и шутил до самого последнего мгновения.

Его высокая фигура, уверенные движения, энергичное лицо — все создавало впечатление полной уравновешенности и непоколебимой веры в себя.

Уже прикрепленный к тросу и собираясь опуститься в черную пустоту, он отыскал меня глазами и широким прощальны. м жестом крикнул: «До свидания, папа».

Он любил называть себя моим «духовным сыном», так как я его посвятил в спелеологию, когда ему было 16 лет, но в этом обращении он назвал меня отцом в первый раз, и я так же весело ответил: «Прощай, мой сын». В последний раз в жизни он улыбался и любовался солнечным светом; живым я его больше не видел.

Затем опустились Тазиев, Лябейри и Оккьялини. Все четверо имели определенную программу: организовать главный лагерь на глубине 380 метров в зале Лепине; провести детальное обследование зала Элизабет Кастере, еще очень плохо известного, и затем бросить 40 килограммов флюоресцеина в подземный поток; окрашивание должно было уточнить место появления потока на поверхности, где-то в долине.

Пятью днями позже (под землей все протекает медленно и с трудом) Лубен мне телефонировал из глубины пропасти, что программа выполнена целиком и что, кроме того, он подозревает о существовании третьего огромного зала. Но сказал, что чувствует себя уставшим и к тому же его беспокоит плечо, разбитое во время исследования пропасти Хенн-Морт, и что он решил подняться.

Лубен знал, что я буду руководить передовой партией, которая спустится, чтобы сменить его группу, и жду его парашютного снаряжения, чтобы им воспользоваться при спуске; за мной должны были последовать Янссене, Теодор, Мерей и Леви.

— Пропасть продолжается до фантастических пределов, — сообщил он. — Вам будет чем заняться. Я со своей стороны уже наизумлялся вдоволь, а сейчас вышел из строя — нужно подниматься. До скорого свидания.

— Хорошо, до скорого. Желаю удачного подъема.

И когда начался подъем, произошло несчастье. Гайка, державшая зажим троса, постепенно, незаметно отвинтилась, трос отъединился, Лубен упал на груду каменного обвала и разбился.

Тридцать шесть часов длились мучения и окончились смертью на дне пропасти, где Лубен «прожил последние дни своей жизни смельчака», как гласит эпитафия, вырезанная на камне в том же месте, где он умер.

Тазиев, Лябейри и Оккьялини пережили ужасные, скорбные часы у изголовья нашего друга и потом похоронили его между двух огромных камней в зале Лепине.

Об этих бредовых часах, когда нас отделяла от бедного раненого четырехсотметровая бездна, у меня сохранилось лишь смутное воспоминание; безумная надежда сменяласьмрачным отчаянием; спасение казалось то возможным, то невозможным. Из всей массы доказательств преданности и солидарности в эти трагические минуты в памяти всплывают только отдельные обрывки. Я как сейчас вижу и никогда не забуду пролетевший над нами в 8 часов вечера военный самолет из По, получивший по радио сообщение о несчастье. Почти касаясь вершин, мотаемый бурным ветром, срывавшим палатки, он сумел на парашюте сбросить специальные носилки и медикаменты. Люди воздуха боролись с опасностью, чтобы прийти на помощь тем, кто в недрах земли старался вырвать у смерти своего товарища.

Вижу вновь доктора Мерея в тот момент, когда он собирался спуститься к раненому. Снаряженный, обремененный подвешенными к поясу носилками, он собственноручно закрепил проклятый зажим троса, только что починенный имевшимися под руками средствами. Чтобы прервать тягостное молчание и рассеять точно висевшую в воздухе угрозу опасности, Леви, положив руку на плечо Мерея, сказал беззвучным голосом:

— Доктор, тебе нужно запастись верой в прочность прикрепления троса.

— Никакой веры у меня в него нет, — ответил тот с расстановкой.

И пока говорил, решительно переступил за край отверстия в зияющую черноту, повиснув на тросе над бездной глубиной 346 метров.

Несколькими часами позже он нам сказал по телефону, что положение раненого очень серьезно, но в общем не ухудшается. После этого сообщения пять человек немедленно вызвались спуститься вниз и организовать спасение Лубена. Мы едва знали этих молодых людей, впервые прибывших в Пьерр-Сен-Мартен. Козине предложил им присоединиться к нам в качестве вспомогательной, а в случае нужды и оперативной группы.

Они решили спуститься в колодец по имевшимся у нас лестницам из стальной проволоки. Это предприятие своей опасностью граничило с безумием. Проволока была слишком тонка, а движение опускавшихся по лестницам и трение самих лестниц неизбежно должны были вызвать убийственные обвалы камней. Эти пятеро «лионских скаутов», как их называли, соглашались (и даже требовали) спуститься на разные глубины и там, на ужасающих балконах, на узких, абсолютно ненадежных карнизах, закрепившись за вбитые в стену скальные крюки, направлять подъем раненого: помогать прохождению тяжелых носилок, когда они будут толкаться о каменные выступы или цепляться за нависающие неровности стен, непроходимые для инертного тела.

Чтобы помочь в выполнении этого плана, я проверил метр за метром все лестницы, развернутые в пустоту, скрепляя их при помощи имевшихся на концах соединительных колец.

Просмотр лестниц заставлял меня содрогаться, так как некоторые их части были в очень плохом состоянии..

Затем я спустился с пятью добровольцами, и мы расположились на глубинах 80, 150 и 210 метров, где нужно было укрепить лестницы на крюках и закрепиться самим в очень рискованных положениях.

После бесконечных изнурительных маневров Луи Баландро, головной этого памятного спуска, достиг 240 метров вертикальной глубины, где шахта значительно расширяется, — единственный в своем роде подвиг.

Наконец, спасательный отряд занял свои места: мы были готовы поднять пострадавшего.

Но как раз тогда от одного к другому передалась фатальная весть: «Лубен умер».

И тут же мы получили приказ немедленно подниматься. Было вполне разумно решено, что отчаянный, чрезвычайно опасный маневр, который мы собирались любой ценой проделать, чтобы вынести из пропасти раненого, становился безрассудным, если нужно будет выносить умершего, с риском навлечь новые серьезные злоключения, возможно также со смертельным исходом.

ПОБЕДОНОСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1953 г.

Наш товарищ Роберт Леви, уже несколько лет проявлявший себя как энергичный и преданный член спелеологической группы Пьерр-Сен-Мартен, в 1952 г. развернул такую активность и с таким знанием дела, что мы по молчаливому согласию избрали его главой кампании 1953 г., обещавшей быть особенно деятельной и налагавшей тяжелую ответственность на ее руководство.

Ко всеобщему удовлетворению Леви мастерски организовал эту экспедицию, прошедшую от начала до конца так, как он ее запланировал и подготовил.

Однако в самом ее начале произошло сенсационное событие, несколько дней державшее нас как на горячих углях; из-за него экспедиция чуть не провалилась, не успев начаться.

Первого августа, когда мы все собрались у подножия горы в селении Лик, где в гостинице Буше (генеральной квартире спелеологов во время первых кампаний Мартеля) остановились участники экспедиции и сосредоточивались все материалы, до нас дошла довольно обескураживающая новость. По распоряжению испанского правительства вокруг пропасти были расставлены карабинеры, никого к ней не подпускавшие.

Нужно сказать, что в предыдущие годы испанцы, казалось, очень волновались и беспокоились по поводу наших последовательных спусков в пропасть, находящуюся в месте, право на которое заявлялось раньше и заявляется теперь одновременно и Испанией и Францией. Такое положение вещей привело к тому, что на государственной границе на перевале Пьерр-Сен-Мартен существует пробел (не единственный случай вдоль Пиренейской горной цепи), рано или поздно подлежавший исправлению согласно решению Международной комиссии по государственным границам.

В ожидании официальных правительственных решений, что до странности не сообразовалось с нашей ролью исследователей пропасти, Леви с удивительным хладнокровием и твердостью решил, что подготовка и подвоз материалов будут продолжаться так, как это было предусмотрено.

В последующие дни тяжело нагруженные мулы поднимались на пограничный перевал, в то время как самолет военной базы воздушно-десантных войск в По за четыре полета проделал ряд очень эффектных спусков парашютов на крутой склон пастбища, расположенного вблизи пропасти. 36 парашютов, развертывая яркие цветные зонтики, красиво рисовавшиеся на синем небе, опустили к нашим ногам около 3 тонн различных материалов: снаряжение, тросы, веревки, продовольствие, инструменты и т. д.

С самолетом соперничала жандармская бригада Олорона, приславшая многочисленную группу жандармов в Пьерр-Сен-Мартен и в баскскую деревню Сент-Энграс для установки передаточных и приемочных радиопостов, предназначенных для поддержания постоянной и быстрой связи между экспедицией и внешним миром.

Вся эта организация: соглашение с Армией, жандармской бригадой, РТТ[37] — была плодом тщательной подготовки и плодотворного сотрудничества Леви с нашим другом и коллегой Жозе Бидегеном в По; все было предусмотрено за много месяцев вперед, и ничто не оставлено на волю случая. Тормозил только непредвиденный и критический вопрос о позиции испанского правительства.

Наконец, 6 августа в результате официальной встречи все уладилось. В этот день группа Пьерр-Сен-Мартен имела честь принимать в своей большой палатке-столовой генерал-губернатора провинции Наварры, окруженного испанскими офицерами, в то время как наша страна была представлена супрефектом Олорона, жандармским капитаном и другими официальными лицами. Группа испанских геологов и спелеологов, руководимая профессором Овьедского университета Ллописом Лладо, в духе полной дружественности выразила готовность работать совместно с нами. Для нас, спелеологов, важно было только одно: исследовать пропасть до дна и вынести из этой экспедиции как можно больше документальных и научных данных.

Каждый год, начиная с 1375 г., перевал Пьерр-Сен-Мартен бывает театром очень интересной и торжественно обставленной церемонии, называемой Хунта де Ронкаль (Junte de Roncal), заключающейся во встрече французского и испанского духовенства в память былой и для укрепления существующей дружбы.

Трудно было найти лучшее место для заключения союза между французскими и испанскими спелеологами. С нашей стороны в заключении союза и скрепивших его пирах участвовало пятеро новых членов экспедиции. Это были уже приступившие к работе знаменитые лионские скауты.

Тысячью двумястами метрами ниже, в глубокой долине реки Сент-Энграс, где в 1952 г. благодаря окрашиванию воды был обнаружен выход на поверхность потока, протекавшего в пропасти, скауты в это время плавали и ныряли в костюмах людей-лягушек.

Под руководством бельгийца Жака Теодора, только что прибывшего с барабаном (увы, проломанным в порыве чрезмерного воодушевления), скауты Эпилли, Баландро и Летрон перед камерой Жака Эрто (киноработника, альпиниста, спелеолога, водолаза) плавали в пневматических лодках и ныряли в сифоны потока.

В тот же памятный вечер 6 августа, когда официальная неприступность карабинеров вдруг сменилась чрезвычайной любезностью и разговорчивостью, Жорж Лепине в нетерпении увидеть «свою» пропасть попросил спустить его на веревке до первой площадки на глубине 80 метров. Там он проработал почти два часа, расчищая этот ненадежный балкон, заваленный свободно лежавшими камнями. Лепине не был здесь со времени первого спуска в 1951 г., потому что в промежутке участвовал в антарктической экспедиции на Землю Адели. Мы все были рады опять видеть его в нашей среде; место за ним сохранялось, и он был включен в состав передовой партии, которой будет принадлежать честь — правда, честь, связанная с большим риском, — проследить пещеру как можно дальше и спуститься как можно глубже.

Так же единодушно как Леви был избран главой экспедиции, так и я благодаря привилегии возраста и расположению товарищей по «рюкзаку и веревке» был назначен начальником оперативной части, то есть всех работ под землей.

Наши расчеты оказались правильными: обследование, начатое 7 августа, закончилось 19-го.

В интервале между этими двумя датами развернулось, как теперь называют, «самое фантастическое спелеологическое предприятие всех времен», во всяком случае исследование самое необычайное, самое смелое изо всех мною предпринятых; о нем ниже и будет речь.

* * *
В пятницу 7 августа 1953 г. в 8 часов утра священник экспедиции отслужил на открытом воздухе первую мессу; в дальнейшем она служилась каждый день.

Алтарь — простой неотесанный стол, который дали наши друзья пастухи, — поставлен вблизи их хижин и наших палаток на покрытом травой бугристом склоне с выступающими ребрами горных пород. Небо лазурной синевы; в ослепительном солнечном свете окружающие белые известняки почти нестерпимы для глаз; там и сям возвышаются узловатые сосны, и многие из них, пораженные молнией, как выбеленные скелеты, протягивают к небу искривленные стволы и сучья. На востоке на испанской стороне, выступая среди массы безыменных вершин, на фоне синевы неба гордо высятся пики Арла и Ани, в то время как на западе вырисовываются вершины Ори, Вотур и другие.

Журналисты, представители кино и фотографы, ждавшие уже несколько дней и упрекавшие нас в том, что мы заставляем их терять время, наконец получили занятие. Не думаю, чтобы когда-нибудь папская месса так усердно снималась на кинопленку и фотографировалась, как эта скромная месса в горах, служившаяся под несмолкаемое щелканье фотоаппаратов и стрекотание кинокамер. Толпа молящихся была самая разнообразная: бок о бок стояли французские, бельгийские, испанские и итальянские спелеологи, беарнские пастухи, погонщики мулов — баски, жандармы, карабинеры и даже парашютисты из По, приехавшие за своими парашютами.

Совершал богослужение молодой бельгийский священник-рабочий. Он обратился к Леви с просьбой принять его в экспедицию с единственной целью быть под рукой для отправления требы, если случится несчастье. Леви ответил согласием, но предупредил, чтобы тот, помимо какого-нибудь несчастного случая, не рассчитывал на спуск в пропасть, так как места очень ограничены и строго распределены между спелеологами. Поэтому аббат Атту (надо заметить испытанный спортсмен и чемпион по прыганию с шестом) обязанности священника исполнял полчаса в день, а остальное время был поваром, мыл посуду, участвовал в дальних и трудных походах за водой с Андре Лессом, Моризо и Вернем — тремя постоянными исполнителями этой довольно бесславной, но насущно необходимой обязанности. Словом, аббат Атту («а tout faire»[38], как его в шутку называли) заботился одновременно о нашем духовном и физическом благе — о «пище земной и небесной».

По окончании служения весь интерес обратился к пропасти, где только что закончили установку новой лебедки, спроектированной и сконструированной инженером-электриком Квеффелеком, новым человеком в спелеологической среде, где он сразу почувствовал себя дома и с самого же начала воспылал страстью к пропастям и пещерам. Эта лебедка, вызвавшая восхищение знатоков и своей безупречной работой завоевавшая сердца самых малоосведомленных в механике, работала от электрогенератора и была снабжена усовершенствованными приспособлениями. Описывать я их здесь не могу, но упомяну только, что от них сохранилась в памяти великолепная распределительная доска, где между циферблатами и манометрами есть три лампочки — зеленая, белая и красная; загораясь, они служат предупреждением: «Внимание», «Опасно», «Стоп».

Итак, доверив себя Квеффелеку, его помощнику Пьерру Луи, Россини и их машине, надлежащим образом снаряженный, затянутый ремнями нейлонового костюма парашютиста, с головой, защищенной огромной шарообразной каской летчиков-реактивников, я стоял у отверстия пропасти.

Окруженный группой заботливых товарищей, внимательных к малейшей детали снаряжения и к предстоящему маневру, я чувствовал себя пчелиной маткой, окруженной пчелами-работницами. Бидеген надел мне под каску телефонные наушники, Дельтейль поправил и укрепил ларингофон[39], Пьерр Луи закрыл и тщательно завинтил карабин, который теперь будет соединять меня с концом троса, намотанного на барабан лебедки. Было очень жарко, я задыхался в массе одежды и двух комбинезонах, из которых один был водонепроницаемым.

Но это еще было не все: помимо тяжелого рюкзака, Третар и Янссене подвесили к кольцам лямок по матросскому мешку весом 30 килограммов каждый! Под этой нагрузкой я зашатался; в это время Леви сунул мне в руку клочок бумаги:

— Вот список концентрированных продуктов в правом мешке, — пояснил он, — нужно все предвидеть; если случится авария с машиной или произойдет что-нибудь другое и вам придется ждать одному на дне, то у вас будет еды на четыре дня.

Если бы я даже никогда не бывал в таких условиях, если бы я еще не осознал серьезности момента, то последних приготовлений и этого последнего напутствия было бы достаточно, чтобы понять, что, как говорят в Испании, пробил «I’heure de vérité» («час истины»).

Но я был подготовлен, а вся сцена живо напоминала прошлогоднюю, когда Марсель Лубен готовился спуститься в пропасть, ставшую его могилой.

В тот день солнце так же метало горячие лучи в известняковую, перегретую чашу преддверия пропасти, где взволнованно суетились все те же верные соратники.

Наверху над нашими головами виднелась приземистая будка лебедки и склонившиеся над механизмом управления фигуры. По скалистому краю выемки выстроились, прижавшись друг к другу, туристы, пастухи, карабинеры, фотографы с аппаратами, кинооператоры и среди них Пьерр Аккос — историограф экспедиции, собиравшийся занести первую запись в «Журнал погружений», в который он намеревался записывать все, что касается спуска в пропасть каждого из нас в отдельности: время погружения и подъема и различные инциденты.

В 1953 г. картина в общем была та же, что и в 1952 г. И в голове невольно мелькнула мысль о тишине и покое уединенных, удаленных от шума мест, где обычно работают спелеологи. Но о пропасти раструбили, и слава привела к тому, что отныне спуск в нее всегда будет происходить перед объективами камер и под скрежет вечных перьев репортеров, иногда по неизвестным причинам наполненных горечью, желчью и даже ядом.

Не помню, чтобы кто-либо произнес что-нибудь достойное репортажа, я лично воздерживаюсь от так называемых исторических фраз. А в тот момент, когда я был готов и начал неуклюже опускаться под землю — связанный, раздавленный тяжелой одеждой и ужасным грузом, — наоборот, воцарилось сосредоточенное, глубоко выразительное молчание. Я думаю, что в этот момент все присутствующие инстинктивно мысленно ставили одно событие на место другого: спуск Лубена 9 августа 1952 г. и сегодняшний спуск 7 августа 1953 г.

Некоторые, вероятно, думали, что я настаивал на первой очереди, чтобы первым поклониться могиле Лубена. Признаюсь, что это соображение было мне не чуждо, но я главным образом хотел осмотреть сверху донизу головокружительную шахту и составить себе представление о возможности подъема наверх праха нашего друга, чтобы таким образом дать его семье последнее утешение — похоронить его на кладбище в родном селении.

По различным данным, и особенно из слов Луи Баландро, спускавшегося со ступеньки на ступеньку до глубины 240 метров, я знал, что стены пропасти не гладкие, а пестрят карнизами, щелями и трещинами, забитыми камнями, каждую минуту готовыми обрушиться. Накануне Лепине, как сказано выше, уже начал необходимое и чрезвычайно трудное дело расчистки балкона на глубине 80 метров и, вернувшись, уверил меня, что на нем не осталось ни одного камня. На самом деле, спустившись до этого уровня, я с облегчением увидел, что он усиленно поработал, и от души сказал ему спасибо, благо именно он был на другом конце телефонного провода и держал со мной связь до конца спуска. Лучшего «сопровождающего» нельзя было желать: Лепине знал пропасть, так как спустился в нее самым первым два года назад и сохранил в памяти ее конфигурацию. Очень предусмотрительный и изобретательный, он сделал боковой чертеж края каменного балкона, где я тогда стоял. Затем поручил выпилить толстую доску как раз по ширине балкона и согласно чертежу сделать по бокам вырезы, соответствующие рельефу каменных стен, заключающих балкон. Эту доску он мне прицепил к поясу, и в описываемый момент я занят помещением деревянного барьера в уровень с каменным порогом; сильными ударами молотка я ее загоняю в выщербины, куда она плотно входит и будет задерживать скатывающиеся и натыкающиеся на нее камни.

Когда я приводил в порядок свое снаряжение, немного расстроившееся во время работы, налобная электрическая лампочка погасла. Я нашел кнопку нагрудного фонаря, но он также отказался действовать. Раздосадованный и смущенный, оказавшись так неожиданно без света в самом начале путешествия, я жалобным голосом сказал Лепине, что со мной случилось. Ответом был веселый смех.

— Ну смотрите, — сказал он, — теперь газетчики поднимут вас на смех по поводу вашего девиза!

На самом деле, на моем комбинезоне поперек груди нашиты слова псалмопевца: «Nox illuminatio mеа» («Ночь мой свет»). У Лепине даже хватило жестокости спросить, не светился ли мрак, в который я погрузился.

Увы, отнюдь не светился! И стараясь сохранять равновесие на неудобном балконе, я ощупью шарю в рюкзаке, чтобы вынуть запасные батареи. Но очевидно, перегорели лампочки, потому что и новые батареи не дают света. Наконец, удалось зажечь свечку и привязать к концу опущенной сверху веревки оба сдавшие фонаря, чтобы их там наладили.

В моем унылом ожидании мне составлял компанию Лепине. Сначала он объявил, что фонари благополучно прибыли и что Пьерр Луи и Дельтейль их осматривают. Потом вдруг раздался взрыв смеха, и Лепине никак не мог успокоиться, чтобы объяснить мне, в чем дело. Наконец, я узнал причину такого безудержного веселья. Оказалось, что, сменяя батареи в темноте, я не видел и не сорвал маленькие картонные кружочки, изолирующие металлические контакты батарей. В таком состоянии они, конечно, света давать не могли.

Для начальника экспедиции я вел себя как новичок, и мне оставалось только смеяться вместе с Лепине, которому инцидент очень понравился.

Короче говоря, фонари мне прислали таким же путем, и с двумя огнями я отправился дальше в пустоту, толкаясь и обтираясь о стены, вдоль которых спуск длился бесконечно.

Я изо всех сил старался смотреть вокруг и изучать великолепную бездну; старался понять ее архитектуру, но лямки и ремни снаряжения, а также три мешка меня парализовали; что касается пилотской каски, то она давила на затылок, и я чувствовал себя в ней, как в гипсе.

Все время опускаюсь и, чтобы занять мысли, тихо говорю, забыв на минуту, что наверху Лепине меня слышит.

— Что вы там бормочете? Говорите громче, я вас не понимаю.

— Да и не можете понять, потому что я говорю «Agur Maria gracias bethia…», — пытаюсь вспомнить, как на баскском языке «Ave Maria»: я слышал эту молитву в воскресенье в Ликской церкви.

Время от времени я пинком ноги или ударом привязанного к руке молотка сбрасываю опасно застрявший или лежащий на выступе обломок породы.

На разных уровнях прошу задерживать спуск и, остановившись на выступах, карнизах или узких балконах, сражаюсь с накопившимися на них, могущими ссыпаться или забившимися камнями.

Везде стараюсь оставить место чистым, чтобы отвратить опасность падения «снарядов» в этой огромной пропасти. На это уходит масса времени, и спуск очень сильно затягивается; вместо одного часа, среднего времени спуска остальных членов экспедиции, мне потребовалось четыре с половиной часа, чтобы добраться до дна.

Но тяжелым испытанием была не длительность спуска, а затрата сил на работу в самых трудных положениях и нервное напряжение, сопровождавшее изнурительную гимнастику.

Наконец, Лепине меня предупредил, что, когда я достигну глубины 240 метров у меня больше не будет ни времени, ни возможности расчищать пропасть, потому что дальше стены будут далеко и спуск будет продолжаться в совершенной пустоте. Я вспомнил о предупреждении Квеффелека, как раз касавшемся этой части пути вниз:

«Когда вы повиснете в пустоте над последними ста Метрами, вы будете вертеться, как вертится грузило отвеса. Стальной трос в принципе не крутится, — добавил он, — но сейчас он новый и сначала должен растянуться, чтобы приобрести равновесие по отношению к кручению».

Поэтому я приготовился вертеться, что не замедлило случиться, и как раз в тот момент, когда я оказался под водой небольшого каскада, падавшего откуда-то сверху, — все прелести сразу! Несмотря на неудобное положение и неприятное вращение, от которого кружилась голова, я старательно следил за его направлением и отсчитывал число оборотов. Я повернулся 33 раза в одну сторону, затем 12 раз в другую, в то время как душ с температурой 3° заливал и громко стучал по каске и по плечам. Очень бы хотелось, чтобы движение спуска ускорилось, но машина опускает бережно, в неизменном темпе 5 метров в минуту.

— Алло, Лепине, я пережил несколько очень оживленных и не банальных минут. Сейчас моя каруселька как будто замедлила шаг. Что со мной будет дальше?

— Алло, Кастере! Квеффелек, говорит, что вы больше вертеться не будете. Вы сейчас на глубине 270 метров, и с вами случится нечто необычайное, получите впечатление, которое меня повергло в ужас, когда я спускался в 1951 г. Вы сейчас войдете под огромный свод, но сейчас же потеряете из виду потолок и стены, окажетесь в пустоте и в абсолютном мраке.

И действительно, я скоро вышел из колодца, где пробалансировал по вертикали 270 метров, прошел на уровне огромного горизонтального потолка, но быстро потерял его из виду; исчезли также и стены.

Как меня об этом предупреждали, я не различал больше ничего и сейчас же оказался во власти странного явления, вернее иллюзии; то же испытали все мои товарищи на этом этапе спуска: отсутствие видимых предметов и абсолютный мрак создают впечатление, что канат больше не разматывается и что висишь неподвижно; это впечатление еще усиливается тем, что движение настолько медленно и мягко, что оно совсем перестает ощущаться; ничто не дает возможности ни почувствовать его, ни контролировать. С другой стороны, разве мы ощущаем, что Земля вертится и перемещается со значительной скоростью?

Я начал было думать о теории Эйнштейна, но продолжать размышление было и не время и не место. А кроме того, луч моего фонаря только что осветил внизу, очень далеко подо мной, блестящую, как бы фосфоресцирующую точку, не существовавшую во время спуска Лепине, — электрическая лампочка осветила металлический люминисцирующий крест на могиле Марселя Лубена. Я подумал, что, может быть, это видение показалось мне именно там, где год назад наш друг с коротким криком ужаса упал вниз, и что мое собственное существование держится на тонкой, могущей оборваться нитке.

Крест приближается, увеличивается. Но это опять иллюзия; такую же иллюзию испытывает парашютист, видящий, как земля поднимается и летит ему навстречу, хотя в действительности он сам падает на землю. Я вижу нечто вроде рифов, плавающих в тумане, груды огромных глыб; Задеваю одно из таких чудовищ, наклонившееся, как Пизанская башня; спускаюсь вдоль нее — угрожающей и блестящей от струящейся по ней воды; потом мои ноги внезапно оказываются на скользкой наклонной почве — я прибыл!

Через четверть часа, избавившись от всей тяжести и подтащив мешки, я устроился в своего рода убежище — единственном горизонтальном месте на ужасающем неустойчивом склоне каменных завалов зала Лепине. Там я нашел невообразимый кавардак материалов и принадлежностей, инструментов и самых разнообразных предметов; это было жалкое и трагическое место, куда Тазиеву, Лябейри и Оккьялини удалось перенести и положить Лубена после падения. Там он так долго находился в агонии, там доктор Мерей пытался его спасти, и там он умер. 30 метрами ниже, на склоне завала камней, я мог видеть крест, не различимый в темноте, но светившийся, когда на него направлялся луч фонаря. Но у меня пока не было ни возможности, ни права спуститься и преклонить колена у могилы. На мне лежали неотложные и трудные задачи и даже труднообъяснимые, так все усложнено и нелегко под землей.

Я, может быть, забыл пояснить, что телефонный провод, связывавший меня с поверхностью, составлял сердцевину стального каната, выполнявшего таким образом и свою основную функцию и одновременно несшего телефонный провод. Но теперь, когда Квеффелек поднимет трос, чтобы опустить второго члена экспедиции, я был бы вынужден остаться без телефонной связи с поверхностью. Но нельзя допустить, чтобы члены экспедиции, находящиеся в пропасти, оказывались совершенно отрезанными, когда трос поднимается кверху. Кроме того, нужно было предвидеть случаи возможной аварии с проводом, заключенным в канат, например возможность разрыва сердцевины. Поэтому, чтобы предотвратить такое нарушение связи, я распорядился параллельно с развертыванием троса разматывать второй телефонный провод, доставивший мне, правду сказать, немало хлопот и затруднений. Чтобы этот проклятый шнур не обвился вокруг троса и не запутался, мне на всем протяжении вертикального спуска приходилось через промежутки забивать крюки и закреплять за них провод.

Но, вертясь в пустоте, я все-таки вокруг него обкрутился. Отчасти по этой причине я сознательно считал повороты: 33 оборота слева направо, 12 оборотов справа налево, — теперь я знал, в каком направлении и сколько раз я должен был обернуть провод вокруг троса, чтобы их разъединить.

Простятся ли мне эти детали, может быть излишние? Не знаю, но эта как будто простая операция оказалась очень серьезной. Когда все было приведено в порядок, я присоединил провод к своему телефонному аппарату и дал сигнал поднимать трос. Все шло хорошо, слышимость была отличной, и, довольный благополучным исходом спуска, я отдыхал, оживленно переговариваясь с Лепине, как вдруг раздался какой-то странный, все усиливавшийся свист и около 100 метров телефонного провода свалились к моим ногам! Канат и шнур не поладили: один оборвал другой; теперь мое полное одиночество будет длиться несколько часов. Спуск начался в 2 часа после полудня, а второй член экспедиции доктор Л1ерей присоединится ко мне в час ночи.

Теперь у меня будет время добраться до могилы Лубена и еще много времени останется, чтобы думать и дрожать от холода — температура в пропасти только 4°.

* * *
Мерей, опускаясь, исправил и протянул телефонную линию, и в 2 часа ночи мы с ним устроились на ночлег на месте прошлогоднего подземного лагеря, то есть на относительно плоской площадке, недалеко от надгробия Лубена. Палатки не было, и наш бивуак на твердой поверхности в перенасыщенном водяными парами воздухе не имел в себе ничего привлекательного. Поэтому в 7 часов утра я уже начал суетиться, ходить и разбудил доктора.

В это утро мы принимали Роберта Леви, спустившегося с палатками и продовольствием. Но после недолгого отдыха ему пришлось возвращаться: экспедиция вступала в активную фазу, и его присутствие наверху было необходимо.

Теперь спуск членов экспедиции будет ускоряться., Подъемы и смены участников будут проводиться согласно намеченному плану, но, конечно, возможны его изменения в зависимости от обстоятельств, от выносливости или усталости того или другого. Только полный и подробный журнал экспедиции мог бы дать отчет о спуске и подъеме каждого участника, а также о многочисленных инцидентах, случавшихся во время этих передвижений. Здесь нет возможности входить в такие детали, но некоторое представление может дать упоминание, что машина опустила вниз и подняла наверх 40 человек (некоторые проделали путешествие по нескольку раз) в общей сложности на расстояние в 15 километров. Поэтому, сожалея о необходимости держать в фокусе рассказа только то, что мы видели и делали лично, вернусь к тому моменту, когда Леви пропал в вышине из глаз и мы с Мереем остались одни.

После отбытия Леви мы решили проделать экскурсию в зал Элизабет Кастере в поисках места для лагеря.

Зал Лепине, очень хаотичный и с очень наклонным полом, сообщался с залом Элизабет Кастере узкой лазейкой, через которую проносился ток ледяного воздуха, а за ней находился колодец глубиной 20 метров; в него мы спускались по проволочной лестнице.

Вот мы, наконец, в этом фантастическом зале, пересеченном и окрещенном Лубеном, где он в 1951 г. проблуждал 2 часа, в то время как Тазиев в смертельной тревоге ждал его и звал у края лазейки. Долго и безуспешно искали мы места в 2 квадратных метра, где можно было бы поставить палатку. Везде чудовищные глыбы, каменные громады, держащиеся только на равновесии, качающиеся скалы. Так же, как Лубен, мы долго блуждали наугад среди феноменальных скальных нагромождений, где свет наших ламп казался таким ничтожно слабым. Нигде мы не видели ни стен, ни сводов и тоже в конце концов заблудились.

Вечером около 9 часов, когда мы, наконец, добрались до бивуака в зале Лепине, то нашли там две палатки, уже поставленные Янссенсом и Эрто, опущенными в течение дня. Пропасть начала заселяться, но, чтобы приступить к выполнению программы по окрашиванию вод потока и рекогносцировке пропасти вширь и вглубь, нужно было дождаться остальных.

* * *
Чтобы занять время и закончить обследование зала Лепине, мы с Мереем решили на следующий день пробраться вверх по течению потока, чего раньше еще никто не пытался сделать. Там мы натолкнулись на серьезные трудности: путь нам преграждала целая гора из скал и осыпавшихся со стен колодца обломков породы. Путь на юг, то есть в сторону больших лапье, по-видимому бывших зоной питания подземного потока, нам казался забитым. Тем не менее, пробравшись — как ящерицы меж камней — в недра хаоса, мы сумели опять найти подземный ручей, бурливший и прыгавший в своей каменной темнице. Термометр показал температуру воды 3°, а альтиметр — вертикальную глубину 400 метров; здесь мы находились как раз против входного отверстия в пропасть. Что касается горных пород, то мы сделали интересное наблюдение. Вся пропасть проработана в виде каньона в известняках, поток же течет по ложу из силурийского сланца; следовательно, вода здесь достигла подстилающей известняк породы и проложила себе путь по контакту между известняком и сланцем.

Идя вдоль потока, чтобы проследить его течение, мы подошли к каскаду высотой 4–5 метров. Мне удалось спуститься вдоль стены из разрушенного сланца, но только я очутился среди черноватых, мокрых каменных глыб у подножия водопада, как вдруг услышал за спиной звук падения. Край стены, за который ухватился руками Мерей, обвалился, и он упал.

Как в тяжелом сне смотрел я на этого атлета и гимнаста; упавшего комом, с головой в коленях и ногами, купающимися в потоке. Я подхватил его, оттащил от воды и пытался посадить на камень, но он оставался совершенно инертным, и я с ужасом увидел, что его лицо залито кровью. Кровь текла из рассеченной надбровной дуги. Тело его становилось все тяжелей и тяжелей. Как молния пронеслась в голове мысль о катастрофичности положения: товарищ тяжело ранен, и я знал, что нет возможности вынести его по бесчисленным ходам и сквозь узкие места из этой мышеловки, куда мы с таким трудом и с такой опасностью пролезли, потому что здесь, в этом хаосе, все движется.

Кровь продолжала течь, признаков дыхания я не видел и только чувствовал, что Мерей все больше повисает у меня на руках. Потом все его тело как будто содрогнулось (это заставило меня подумать о самом худшем) и… он пришел в себя.

— Что это тут делается? — сказал он слабым, едва внятным голосом.

Он жив, он даже говорит, слава богу!

Я объяснил, что произошло, и тут сам раненый заметил, как сильно течет кровь. Подняв ослабевшую руку ко лбу, он долго тщательно ощупывает рану.

— Я думаю, что пролома нет, — заключил он со всегдашним спокойствием.

— Тем лучше, тем лучше, — радуюсь я, — но вы еще ошеломлены, отдохните.

И пока он отдыхал и приходил в себя, я его беззастенчиво снял в позе, хорошо передающей его подавлен-нор состояние и отсутствующий вид.

Вспышка магния заставила Мерея подскочить и окончательно его расшевелила. Мы ушли из этого нездорового места и не без усилий добрались до бивуака, за наше отсутствие еще больше пополнившегося людьми. К Янссенсу и Эрто прибавился Третар и один из испанских спелеологов — Ондарра. Все четверо удивились, увидев нас промокшими, оборванными, и с тревогой смотрели на забинтованный лоб Мерея с просочившимся сквозь бинт пятном крови. Через несколько минут мы уже все вместе смотрели на другую, неожиданную сцену..

Мерей, порывшись в своей аптечке, спросил, умеет ли кто-нибудь накладывать скобки. Сконфуженные, мы принуждены были ответить отрицательно. Тогда при свете ацетиленовой лампы, которую держал Янссене, перед маленьким облупленным карманным зеркальцем, которое держал я, врач сам умело и не поморщившись наложил три большие скобки; это можно видеть на киноленте, снимавшейся Эрто на дне пропасти, где зафиксирован также и этот эпизод.

В тот же день Жозе Бидеген — промышленник и член муниципального совета По, футболист, знаток Пиренеев и при случае спелеолог — проделал очень смелый и полезный спуск, принеся некоторые очень нужные нам вещи и, как всегда, продовольствие; в пропасти нужно есть много, чтобы противостоять холоду и сырости. Когда он поднимался, у него случилась серьезная неприятность с тросом, пропилившим каменный выступ и застрявшим в нем. Несколько раз он был в большой опасности, что делает особенно достойной похвалы его преданность общему делу. К сожалению, мне не пришлось пожать Бидегену руку, потому что его спуск и возвращение произошли в то время, когда мы с Мереем осматривали большой скалистый конус.

* * *
В понедельник 10 августа к нам присоединился Дельтейль, мой верный соратник по пещерам Лябуиш, Хенн-Морт и многим другим пещерам и пропастям.

Теперь партия «А», как она была названа, собралась в полном составе и могла приступить к выполнению порученной ей тройной задачи: сбросить 40 килограммов флюоресцеина в подземный поток; продолжить разведку пещеры дальше пункта, достигнутого в прошлом году; отыскать и оборудовать места для палаток, чтобы организовать передовой лагерь для головной партии, то есть 70 партии «Б», которая должна была нас сменить и продолжить обследование как можно глубже.

Опыт подкраски воды, объект № 1 рабочего дня, превратился в целую экспедицию. Семь человек (Кастере, Дельтейль, Эрто, Янссене, Мерей, Ондарра, Третар) пересекли, опять заблудившись, зал Элизабет, потом огромный зал Марселя Лубена и погрузились в «Метро» — грандиозный прямолинейный туннель, здесь они остановились в том месте, где поток, выйдя, наконец, из обвальных груд, дальше течет свободно. Именно здесь брошенный флюо-ресцеин немедленно превратил прозрачную воду в красивый флюоресцирующий зеленый поток. Теперь, облегченный и освобожденный от одной обязанности, отряд устремился вниз по течению и не замедлил достигнуть знака, сложенного из камней Мереем и Тазиевым, когда после смерти Лубена они мужественно решили произвести рекогносцировку, несмотря на их крайнее физическое истощение.

Сознание, что отсюда мы шли вперед по девственной почве и что каждый шаг уводил нас в неизвестное, окрылило «гончих» партии — Третара, Эрто и Мерея. Несмотря на ужасающее загромождение чудовищно навороченных глыб, эти три человека уходили все дальше вперед, грозя оставить нас далеко позади и ускользнуть из-под моего контроля. Но и благоразумный Дельтейль, также охваченный приключенческой лихорадкой, начал прибавлять шагу.

Поэтому, оставив арьергард, я должен был бежать в свою очередь, догонять ушедших, уговаривать их, напоминая, что мы должны заниматься разведкой, а не бросаться безрассудно вперед, обгоняя друг друга, и прежде всего не претендовать на достижение дна пропасти.

Наверху, на поверхности, другая партия горела нетерпением спуститься в пропасть; эта партия состояла из Лепине, открывшего пропасть и по праву руководившего передовой партией; затем Теодора, ждавшего три года, чтобы спуститься в пропасть, и, наконец, троих «лионских скаутов», больше всех жаждавших с головой окунуться в приключение.

Какое для всех них будет разочарование, если мы вернемся и объявим, что пропасть прослежена до конца! Мы должны этого избежать во что бы то ни стало.

Мои доводы встретили некоторые возражения — так заразительна и непреодолима исследовательская лихорадка; она владела также и мной, но умерялась моей ответственностью начальника.

Было уже около 18 часов, а я решил, что в 18 часов, что бы ни случилось, мы повернем назад. Возобновили марш вперед и нашли новые горизонты, теряющиеся вдали перспективы, и все время поток, пенясь, пробирался среди дантовского хаоса под колоссальными сводами, настолько высокими, что они были невидимы.

За несколько минут до времени, назначенного для возвращения, мы наткнулись на огромный барьер высотой с шестиэтажный дом, занимавший всю ширину пещеры.

Трудно было представить себе лучшую естественную преграду, чтобы положить конец нашей рекогносцировке, и, кроме того, было ровно 18 часов.

Но, естественно, сейчас же настоятельно и властно встал вопрос: кончается ли здесь полость, или продолжается дальше «Большого Барьера» (как он сразу же был назван).

Однако выяснить, что было по другую его сторону, оказалось нелегким. Идя вдоль узкой полоски воды, Мерей и Дельтейль наткнулись на сифон. Я лично пытался подняться на барьер с правой стороны потока, но попытка окончилась неудачно у подножия непреодолимого нависшего выступа. И только Третару, исключительно ловкому человеку, после опасного карабканья на скалы тоже с правой стороны потока удалось найти слабое место в барьере и взобраться на него.

Сквозь шум потока до нас донесся торжествующий крик, но на то место, где находился Третар среди необъятной пустоты пещеры, указывал только слабый огонек его лампы, как звездочка блестевший на огромной высоте.

Через несколько минут мы с Мереем и Эрто сумели присоединиться к Третару и с радостью увидели, что с другой стороны барьер падал вниз колоссальным отвесным обрывом и что поток также уходил дальше вниз — из глубины доносился звук его перепадов.

По моим подсчетам, мы прошли около 1600 метров и углубились почти до 500 метров.

Третар и Мерей с жадностью смотрели вдаль, на ускользавшие от них глубины. Так же как они, я с щемящим чувством повернул назад, но инструкция и работа в отряде налагали неуклонные обязательства, — пришлось возвращаться.

На следующий день 12 августа партия «А» была сменена партией «Б».

За каждым спуском вниз нового свежего и бодрого члена партии «Б», или передовой партии, следовал подъем наверх одного из окончивших свое дело более или менее уставшего и прозябшего члена партии «А». Только один Эрто, еще не окончивший свой фильм, энергично запротестовал и не был поднят.

Я надел снаряжение Лепине, который только что спустился и должен был взять на себя руководство операциями, то есть продолжить с Теодором и Эпелли обследование пропасти насколько возможно дальше, в то время как Баландро и Летрон должны были заняться ее топографической съемкой.

Появился я на поверхности в сумерках и еще мог полюбоваться закатом солнца, не виденным шесть дней.

Но не время было мечтать и предаваться приятному ничегонеделанию! Мне и Мерею предстояла печальная миссия: сообщить семье Лубена, что мы не имеем возможности вынести из пещеры прах нашего друга.

Тщательный осмотр большого колодца глубиной 346 метров со стенами, усеянными опасными навесами, угрожающими выступами, трещинами и торчащими углами, причинявшими многим из нас трудности и грозившими гибелью во время подъема, убедил в абсолютной невозможности поднять тяжелое инертное тело, — оно неизбежно будет цепляться за навесы, задерживаться и застревать в трещинах. Наконец, осмотр места погребения показал нам, что в силу низкой температуры (4° летом и, наверное, 2–3° зимой) пропасть представляет собой холодильник, и тело, наверное, сохранилось нетронутым.

В этих условиях подъем тяжелого груза должен или сопровождаться на всем протяжении огромной вертикали специальным провожатым, чтобы его отцеплять, когда он зацепится, и помогать ему обходить все выступы, или же отрядом людей, расставленных в самых опасных положениях на разных глубинах, чтобы облегчать подъем в трудных местах. И тот и другой вариант были сопряжены с таким риском, что мы не могли решиться подвергнуть опасности жизнь нескольких членов экспедиции.

Леви, глава экспедиции, я, как начальник подземных работ, Лепине, начальник передового отряда, Теодор, начальник отряда людей-лягушек (водолазов), Мерей,как врач экспедиции, и Квеффелек, ответственный за подъемный механизм и за все маневрирование в большом колодце, — все единодушно согласились, что операция превосходила наши возможности и наши средства.

Поэтому, только что выйдя из пропасти, ослабевшие от усталости, мы спустились в долину и наняли машину, чтобы проехать 200 километров до селения Мазерес в департаменте Верхняя Гаронна, где должны были повидаться с родителями, вдовой и сестрой Марселя Лубена.

Аббат Эчгоррен, кюре церкви Сент-Энграс, и Андри Броссе, близкий друг Лубена, милосердно согласились нас сопровождать.

Я вернулся совершенно изнеможенный волнением и ужасной жарой августовского дня, следовавшей без передышки за шестью днями, проведенными в холодильнике пропасти.

* * *
Вернувшись в Пьерр-Сен-Мартен, мы нашли наземный лагерь поверженным в лихорадку ожидания новостей с глубины. Передовая партия отъединила телефон на глубине, предупредив, что рассчитывает вернуться не раньше, чем через три дня.

Мы хорошо знали троих людей этой squadra di punto[40],— это настоящие подземные бойцы, и мы были уверены, что они проникнут до самого дна пропасти.

Итак, Жорж Лепине из Баиьерес-де-Бигорре, Жак Теодор из Ганда (Бельгия) и Даниель Эпилли из Лиона идут сейчас на приступ рекордных глубин, а за ними следом — Жорж Баландро и Мишель Летрон, на которых возложено непомерно трудное дело зафиксировать топографию всех проходимых отрядом мест,

* * *
Пятница 14 августа, день смерти Марселя Лубена.

Гарун Тазиев, находящийся в это время в составе геологической экспедиции в Бельгийском Конго, а в прошлом году с начала и до конца присутствовавший при агонии своего товарища, написал проникновенные строчки о последних минутах его жизни:

«Марсель издал тихий стон, первый после того, как он упал на камни. Затем второй, потом третий. Тяжелое дыхание остановилось. Жестокой борьбе наступил конец. Еще один, еще более тихий стон и… последний вздох…

Мерей склонился над ним, потом молча поднялся. Неподвижные, не произнося ни слова, мы смотрели на нашего мертвого друга.

Доктор наклонился опять, протянул руку и осторожно закрыл глаза умершему. Жак Лябейрн встряхнулся, направился к телефону и взял трубку.

Голос его был холоден.

— Алло, подъемник! Говорит Лябейри.

— …

— Марсель Лубен скончался.

— …

Да, пять минут назад Марсель умер.

Я посмотрел на часы: 22 часа 15 минут. Падение произошло 36 часов назад».

Траурную мессу одновременно отслужили в Мазерес, родном селении Марселя, в Сент-Энграсе, последнем селении долины (там он любил заходить в церковь, чтобы, как он говорил, «помолиться доброму богу Сент-Энграса»), и у края пропасти, где аббат Атту произнес очень прочувствованное слово.

После мы узнали, что передовая партия, в тот момент дошедшая до дна, остановилась, чтобы соблюсти полную чувства минуту молчания.

* * *
На следующий день, 15 августа, когда наше нетерпение дошло до крайности и нас начало беспокоить долгое молчание товарищей, в 15 часов 10 минут телефон из глубины зазвонил. Это был Лепине. Его сообщение распространилось как молния по лагерю, среди пастухов и дошло до соседнего лагеря, где карабинеры и наши запиренейские друзья ждали исхода экспедиции.

Лепине коротко рассказал, что после двух ночей, проведенных на больших глубинах, и попутного открытия и пересечения еще четырех колоссальных залов, отряд и шедшие за ним следом топографы прошли всего 2600 метров и достигли дна пропасти на глубине 656 метров.

Непосвященные, молодежь спрашивали:

— И что же говорят эти цифры?

— Они великолепные и в то же время обманывающие.

— То есть?

— Потому что самая глубокая пропасть в мире Тру де Гляз в Изере измеряется 658 метрами[41] глубины и что Пьерр-Сен-Мартен оканчивается на глубине 656 метров.

Но тем не менее следовало зарегистрировать эти замечательные, хотя и обманувшие наши ожидания результаты, отдав должное твердости и щепетильной честности топографов Баландро и Летрона, не изменивших своему делу и не прибавивших к измерениям двух или трех метров, чтобы сравняться или превзойти глубину Тру де Гляз.

Я думаю, здесь будет позволительно привести краткую выписку из записной книжки Мишеля Летрона, который должен был начать свою военную службу на следующий же день после окончания экспедиции, и к его великой радости, к тому же вполне правильно, он был приписан к водолазной части.

Накануне, проработав весь день, Мишель и Жорж, наконец, поставили палатку среди невероятного хаоса, где они в большом неудобстве провели беспокойную ночь.

* * *
«Просыпаюсь, чувствую себя скверно: спина озябла, промок совершенно, сырость пронизывает всё и вся. Высовываю руку. Какой ужас! Снаружи еще в четыре раза сырее. Смотрю на часы: 9 часов — утра или вечера? Подумаем: если 9 вечера, то я проспал почти 24 часа — это слишком. Значит, 9 утра. Нужно вставать. Джо открывает один глаз и, видя меня в нерешительности, говорит без жалости:

— Девять часов утра, будем вставать и заниматься топографией.

— Опять это слово, опять то же с раннего утра. Экое свинство!

— Ничего не поделаешь, старина, надо.

— Ладно, встаю.

Натягиваю трико; я его тщетно пытался просушить в пуховом спальном мешке, затем совершенно мокрый комбинезон. Никогда мне не приходилось, проведя ночь в палатке, испытывать что-нибудь более неприятное. Ноги быстро засовываю в ботинки, зашнуровываю гетры, надеваю ремни и каску.

Джо уже встал, протирает и оправляет карбидную лампу.

— Советую тебе сделать то же, — и он протягивает «свою» коробку с карбидом, — твою сохраним до дна, — говорит он с лукавой улыбкой.

Собираясь вскипятить кофе, с досадой вижу, что спиртовка пуста. Упрекаю Джо, хотя он ни в чем не виноват, но терпеливо сносит укор. Теперь в течение трех дней у нас не будет ничего горячего. И это после того, как мы дотащили сюда эту спиртовку! Завтрак состоит из сгущенного молока, мясных консервов… холодных — и это все. Продовольствия не так уж много, и приходится экономить.

В 10 часов все готово: пневматические матрасы и спальные мешки скатаны, палатка сложена, мешки затянуты, и мы отправляемся в путь, в неизвестное. Куда мы идем? Мы ничего не знаем и строим догадки, каков будет конец: затопленный колодец, сифон, загромождение?

А в голове продолжает мелькать: карабканье вверх, остановка, визирование, записная книжка, карандаш, буссоль. И опять все то же, акробатика, остановка, визирование и т. д.»

* * *
Жак Теодор, сильно хромавший и бородатый, как бродяга, первым поднялся на поверхность и в общих чертах набросал мне конфигурацию пропасти, откуда следовало, что наши друзья открыли и обследовали еще четыре грандиозных зала, пока не достигли последнего, конечного тупика, где провели целый день, тщетно отыскивая продолжение. По пути мельком видели, но из-за отсутствия времени и из-за усталости оставили неосмотренными расширения и продолжения залов и примыкающих к ним вестибюлей.

Не надо было большего, чтобы я решил спуститься в пропасть с Мереем и Леви, который на этот раз почти уже свободный от организационных забот мог нас сопровождать и посвятить некоторое время исследованию.

Отряд «Б» (Эпелли) был поэтому сменен отрядом «С», бывшим не чем иным, как частью отряда «А».

Смена произошла на глубине пропасти, где находился телефон и где скопились в живописном беспорядке невероятные груды материалов и продовольствия.

Последовали длительные объяснения и комментарии, бесконечные описания, в общем довольно путаные, потому что некоторые буквально падали от сна. Не было конца поздравлениям и рассказам. Эрто рассказал, как, оставшись один с испанцем Ассенс в залах Лубена и Элизабет Кастере, он заблудился и долго блуждал со своим молодым, совершенно упавшим духом спутником; юношу в нервном припадке пришлось срочно поднять наверх.

Сам Эрто, уже девятый день находившийся в пропасти, был удивителен. Правда, ввалившиеся щеки густо заросли бородой, но он в общем держался изумительно. С тяжелой аккумуляторной батареей через плечо он не переставая продолжал наводить свои громоздкие прожекторы, снимая разные виды пропасти и участников экспедиции в различных положениях.

Я уже не помню, кто рассказал о случае с Янссенсом во время спуска в большом колодце.

Оказалось, что наш товарищ Янссене, опустившись до балкона «80 метров», перешагнул через доску, которую я там вставил во время своего первого спуска, и принялся за какое-то, по-видимому, очень сложное дело, потому что наверху было слышно, как он ворчал и сопел в свою телефонную трубку.

— Что ты говоришь и что ты там делаешь? — спросили сверху.

— Да вот стараюсь спуститься лицом к пустоте.

— А зачем тебе нужно спускаться непременно лицом к пустоте?

— Да потому что так написано на доске.

На самом деле, Лепине, отпиливший доску и придавший ей нужную форму, на одной стороне написал красной краской «Face au vide»[42], чтобы я правильно поместил доску, предназначенную задерживать камни на балконе.

Янссене принял указание по своему адресу и старался следовать ему буквально.

— А историю с мулами, знаете вы ее? — пустился рассказывать еще кто-то.

Оказалось, что, когда Кастере как-то сидел на краю пропасти около лебедки, один из носильщиков сказал ему, что караван мулов, с нетерпением тогда ожидавшийся, уже виден и скоро прибудет в верхний лагерь. Вход в пропасть был связан телефоном с этим лагерем, расположенным выше на склоне горы, и Кастере сейчас же взялся за трубку:

— Алло, алло! Мулов заметили? Разгрузите их немедленно и тотчас пришлите сюда высланные из По новые парашютные ремни.

— Какие мулы? Мы не ждем никаких мулов, — ответил голос.

— Как какие мулы? Ну мулы, вышедшие сегодня из деревни Аретт. И, по-видимому, они уже показались. Вы их не видите?

— Нет, нет, не видим никаких мулов и очень бы удивились, если бы они здесь появились.

— Что за вздор, вы что — с ума сошли? Кто у телефона? — вышел из терпения Кастере.

— Здесь у телефона? Лепине.

Оба аппарата стояли рядом; Кастере в поспешности схватил трубку телефона, проведенного в пропасть, и всеми силами старался убедить Лепине, находившегося на глубине 350 метров, что он должен ждать прибытия обоза мулов.

Как видите, встреча была веселая. Но нужно было подумать о серьезных вещах и расстаться.

Партия «Б» должна была вернуться к дневному свету, а партия «С» снова погрузится в глубины пропасти. Мерей, Леви и я уже начали спускаться по обвальному склону зала Лепине, когда нас окликнули:

— Эй, вы, заступ не забыли захватить?

— Заступ? Это зачем?

— А чтобы углубить пропасть!

Последние взрывы смеха и пожелания удачи…

* * *
За один прием мы пересекли залы Лепине, Элизабет Кастере и Марселя Лубена. Миновали то место, где несколько дней тому назад окрашивали воду ручья флюоресцеином; прошли вдоль длинного коридора «Метро», где рядом могли проехать десять железнодорожных поездов, и, наконец, дошли до Большого Барьера, конечного пункта нашего предыдущего маршрута. Там, воспользовавшись остановкой, я распаковал тяжелый авиационный альтиметр, доверенный нам летчиками из По. Я его тщательно отрегулировал и наблюдал с самого первого дня, без конца выверяя отклонения, испытывая чувствительность и точность на уровнях, разница в которых была известна. Альтиметр меня вполне удовлетворял, и я был уверен, что с этим прибором получу точные и очень ценные данные.

Стоя, как и во время нашей первой рекогносцировки, наверху Большого Барьера, мы сегодня уже имели право спуститься до потока, протекавшего через зал, свод которого ускользал от прощупывания светом даже очень сильного электрического фонаря.

Наши предшественники проявили большую внимательность, посвятив зал тому, кому они были обязаны возможностью спуститься в пропасть (и подняться наверх) без неприятных происшествий: инженеру Квеффелеку. Пересекая зал Квеффелека, мы также с благодарностью вспоминали нашего «великого колодезника» и не замедлили проникнуть во второй неф[43], еще более обширный и еще более хаотичный, — зал Адели, названный так в память того, что прошлый год Лепине провел в добровольном заточении на далекой Земле Адели.

Пересечение зала Адели потребовало непрерывной изнурительной гимнастики, как и преодоление подобного же мифического хаоса всех прочих залов пропасти. Сражаясь с богами, гиганты нагромоздили Пелион на Оссу, чтобы взобраться на Олимп. Не здесь ли происходила эта борьба титанов? Нет, здесь титаны называются Тектоникой, Эрозией, Растрескиванием; эти природные агенты — явления гидрогеологии создали архитектуры, выходящие за пределы человеческих мерок: нефы колоссальной высоты и протяженности, беспорядочные завалы упавших со сводов огромнейших глыб породы.

Эти нагромождения скальных обломков, достигающие 30 и 40 метров высоты, заваливают залы, скапливаются, непрерывно перемещаются бурно разливающимися водами потока, все подмывающими, все смещающими и все переносящими. Поэтому, в то время как обычно от посещения пещер остается впечатление тишины, неподвижности и тысячелетней безмятежности, тут, наоборот, впечатление совсем другое. Здесь оказываешься в земной полости в самый разгар ее эволюционного развития, находящейся в состоянии непрерывного потрясения, в пещере молодой, говоря геологически, и «живой», где силы природы активно работают и борются. Стены и своды (когда их можно разглядеть) носят внушительные свежие шрамы, следы отслаивания и откалывания масс породы, обрушивающих вниз тонны камня[44].

Нигде не видно первоначального каменного пола пещеры; он всюду замаскирован, скрыт под горами навороченных глыб, перебираться через которые приходится с трудом и очень осторожно, потому что все здесь подвижно. Некоторые обломки скал величиной с дом несут на себе следы разрушения, доказывающие, что «они работают». Другие же, не такие чудовищные по размерам, разбились и лежат в равновесии. Если, ухватившись рукой за каменную глыбу, видишь, что она, начинает наклоняться, нужно немедленно отпустить руку; если идешь по плите и она начинает качаться, то нужно или прыгнуть, или быстро переступить. И всюду видны бесчисленные, совсем свежие звездчатые следы от ударов упавших сверху «снарядов» самых различных размеров.

Все это вместе взятое придает пещере Пьерр-Сен-Мартен атмосферу крайней ненадежности, враждебности, создает постоянную обстановку опасности и страха, которого, поверьте нам, никто не может избежать. И над всем этим господствует постоянно преследующая мысль о возможности серьезного несчастного случая и организации спасения; о подробностях стараешься не думать.

Среди этого фантастического пейзажа случай заставил нас пройти мимо пирамидки, сложенной из плоских камней. Это скромное сооружение напомнило нам, что наши товарищи прошли здесь несколько дней назад. Но зачем этот знак? Запечатлена ли им просто остановка, место бивуака? Опознавательный ли это знак, указывающий направление, — геодезический знак топографов Баландро и Летрона?

Да, здесь действительно стояли они; можно различить место, где они пытались выровнять почву, чтобы поставить свою маленькую палатку, а на соседнем большом камне ножом выцарапано: «Лагерь топографов. G. В. М. L.»[45].

Отважные ребята! Нельзя сказать, чтобы их лагерь был очень комфортабельным. В записной книжке Мишеля Летрона, побывавшей у меня в руках после окончания работы экспедиции, рассказывается, при каких обстоятельствах они попали сюда. Из рассказа видно, что труд их был нелегким и не оставлял времени, чтобы восхищаться фантастическими пейзажами.

Вот коротенькая выдержка из этой записной книжки:

«Все время идем вперед, поднимаясь, спускаясь… Жорж идет первым, разматывая метражную ленту. Не видя больше моего света, он останавливается и кричит.

Его крик, наполовину заглушенный шумом гремящего потока, значит: «Можешь идти сюда, можешь визировать, я не двигаюсь».

Ставлю громоздкий треножник, долго нащупываю надежное место для третьей ноги — о, эта третья нога! — прилаживаю клинометр на треножнике и долго шарю глазами в темноте, отыскивая маленькую светлую точку фонаря Жоржа.

Нашел. Отлично.

Жорж не двигается; ставлю уровень на место, передвигаю буссоль; вынимаю записную книжку, карандаш, определяю углы и делаю заметки. Теперь прячу записную книжку в правый карман комбинезона, клинометр в левый, а карандаш в третий карман, подхватываю треногу и кричу в свою очередь.

Жорж переводит: «Мишель кончил съемку и сейчас подойдет». Отмечаю число метров, а он сматывает ленту, которую я держу за конец. В то время когда я снимал, он зарисовывал формы галереи.

Ну вот, лента зацепилась! Нужно идти отцеплять. Готово.

А чтоб ей, опять зацепилась!

Наконец, она у меня в руках, и я присоединяюсь к Жоржу. «47 метров», — говорит он и отправляется до следующей станции, отыскивая себе дорогу среди глыб…

21 час. Снимаем.

21 час 30 минут. Продолжаем снимать.

22 часа. Довольно! Ляжем спать здесь на месте».

Мы находимся в большом зале, названном передовой партией залом Адели. Нигде ни одного плоского места.

Ни одного горизонтального места! — вот характерная особенность пещеры Пьерр-Сен-Мартен, всюду мы его некали и нигде не могли найти.

Вскоре после бивуака топографов мы дошли, наконец, до конца зала Адели и вошли в вестибюль, где стены сблизились, а своды постепенно понижались, придавая обстановке интимность, очень редкую в подземном мире: чувствуешь уверенность, когда можешь одним взглядом охватить пол, потолок и стены.

Черт возьми, но и этот вестибюль тоже превратился в узкий и низкий ход, где было место только для потока, переставшего скакать и образовавшего глубокое озеро; чтобы его пересечь, нужна пневматическая лодка, а у нас ее не было. Но у «них» ее тоже не было, и мы, как и они, нашли узкий и неудобный, повисший над водой карниз. Влезть на него и пробраться по нему с нашими тяжелыми тирольскими мешками было очень трудно.

Падение в озеро могло быть чревато серьезными последствиями, и мы всеми силами старались этого избежать.

Взгляд на альтиметр показал, что мы спустились среди скал на 60 метров ниже лагеря топографов, но так как перед этим много раз приходилось подниматься, прежде чем достичь этой глубины, то в конце концов это все компенсировалось, и я отметил с некоторой досадой, что мы находимся на общей глубине всего 520 метров.

Впечатление мимолетное и быстро забывшееся, потому что мы опять попали в большое расширение — зал, где все терялось во мраке. Из-за скудости освещения зрение далеко не проникало, но зато слух надежно осведомил нас о присутствии потока, ворчавшего вдали под гулкими, по-видимому, гигантскими сводами.

Приютившись на обрывистом мысу, мы решаем зажечь магниевый факел — если верить этикетке, горящий три минуты. Несмотря на ослепительную силу света, сопровождавшегося султаном дыма, мы не получили никакого представления о размерах зала. Правда, мрак вокруг рассеялся, отступил; но только отступил, не открыв ничего из конфигурации места. Зал оставался таинственным, но, несомненно, был огромных размеров и, казалось, имел наклон вниз; шум потока затихал где-то глубоко внизу.

В жизни моей не видел- ничего подобного, ничего настолько колоссального.

Действительно, зал оказался очень наклонным, и продвижение по нему было поразительно похоже на спуск от скалы к скале в горах, когда оставляешь позади очень пересеченную вершину. Но вместо яркого света больших высот, где воздух легкий, озонированный и пронизан ультрафиолетовыми лучами, здесь мы углублялись в ночь подземных областей, где воздух полон эманаций земли и радиоактивных излучений, выделяемых первичными породами.

Когда мои собственные телодвижения и положение равновесия позволяли, я забавлялся, наблюдая особенности альпинистских стилей моих спутников. Совершенно различными приемами и при помощи совсем разных движений им все же удается не разъединяться, и они то идут за мной по пятам, то уходят вперед в этом Пробеге по пропасти, куда нас сбросили уже много часов назад.

Забавляюсь также и тем, что все мы трое несем архаичные, неуклюжие и обременяющие ацетиленовые фонари, лишающие возможности пользоваться одной из рук. Иногда мы заставляем двигаться каменные глыбы или сыплем из-под ног каменные дожди; эти случайности сопровождаются предупреждениями, очень быстро передающимися от одного к другому, — то веселыми восклицаниями, то глухими, а подчас и откровенными проклятиями, в зависимости от того, был ли «катаклизм» невинным, или угрожающим. И подумать только, что «топо» прошли здесь с их чертовой лентой, треногой и с их вековечной съемкой!

Но вот новый знак, как будто отмечающий окончание — самую дальнюю и самую низкую часть грандиозного зала.

На самом деле именно это и хотела отметить передовая партия четыре дня тому назад: конец зала, названного залом Шевалье в честь нашего друга и коллеги, французского спелеолога, президента Французского спелеологического общества и победителя пропасти Тру де Гляз. Возможно и даже наверное, имя Шевалье пришло в голову членахм передовой партии потому, что им казалось, что они приблизились или перешли на глубину 600 метров, очень близкую к глубине 658 метров Тру де Гляз.

Впоследствии мы узнали, что это было официальное крещение с криками «ура» в честь Шевалье и раздачей рома, предназначенного отогревать замерзших экспедиционников и придавать им бодрости для продолжения работы.

Думаю, что этот «посошок» был очень кстати, потому что мы со своей стороны заметили, что отсюда трудности еще больше увеличились, все усложнилось. Дальше пришлось пробираться в очень пересеченном и извилистом туннеле, где поток, занимавший всю ширину и местами перепадавший через выступы, заставлял нас прибегать к очень рискованным приемам.

И вдруг — апофеоз! Мы вышли, наконец, из этого вестибюля и оказались на балконе; стоя на нем, можно было только догадываться о лежащей ниже и уходящей вдаль огромной пустоте. Под нашими ногами поток падает каскадом, уходя в черноту до глубины, которую мы не могли оценить. Магниевый факел трещит, освещает изумительный плафон в виде купола, к которому поднимается толстая колонна дыма; потом все опять погружается в тьму. Мы не увидели ничего, что хотели бы увидеть, то есть форму и размеры пещеры.

Пока вынимаем из мешков и разворачиваем в пустоту 40 метров лестницы. Но этого оказалось мало, чтобы спуститься вдоль неприятной сланцевой стены, и мы закончили спуск на веревках, оказавшись у подножия каскада, где поток возобновил свой беспорядочный бег по залу, превосходившему размерами все, что мы видели в тот день под землей.

Продолжая идти дальше среди чудовищно нагроможденных громадных каменных обломков и спустившись по очень наклонному завалу, мы вышли на единственное горизонтальное место пещеры: на пляж шириной 40 и длиной 80 метров, состоявший из огромных окатанных валунов. Здесь поток, выпитый своими собственными аллювиальными отложениями, просочившись, убегал, исчезал окончательно, потому что пропасть здесь оканчивалась!

В конце пляжа известняковая стена высотой в 100 метров замыкает гигантский зал, где поместились бы два собора Парижской Богоматери: длина его больше 200 метров, ширина 120, а высота 100 метров.

Этот зал получил название «Зала Верна» в честь лионских скаутов, принадлежащих к клану Верна (по имени грота Верна).

Выйдя из лагеря в зале Лепине в 8 часов утра, мы дошли до последней стены в 17 часов; дошли измученные, но счастливые.

Усталость, валившая с ног и временами приводившая в отупение, красноречиво читалась на лицах — что видно и на снятых внизу фотографиях.

Утомление проявлялось по-разному: например, когда Леви хотел написать на стене G.S.P.S.M. (Спелеологическая группа Пьерр-Сен-Мартен), то написал буквы наоборот, а одну пропустил совсем.

Но были, конечно, моменты просветления, и нетрудно поверить, что с альтиметром мы уже, конечно, сверились со всей серьезностью и нетерпением. Надо сказать, что мы не соглашались с цифрами, полученными топографами, думая, что к концу зала Шевалье они сами наполовину спали от усталости.

Короче говоря, я еще раз распаковываю драгоценный прибор. О боже, стекло разбилось, и трещины расходятся во все стороны!

Но испуг быстро прошел. От удара, происшедшего, вероятно, во время последнего спуска по лестницам, стекло только треснуло, но игла не пострадала.

Я осторожно кладу на землю прибор, но Леви вдруг вмешивается:

— Вы плутуете!

— То есть как это плутую?

— Да, вы плутуете, вы кладете не в самом низком месте пропасти.

И, хитро улыбаясь, он мне показывает пальцем у подножия большой стены яму в метр глубиной, неоспоримо самую низкую точку пропасти!

Альтиметр окружен, по нему похлопывают, и чтение делается в нониусе, то есть в десятых долях миллиметра; результат — 729 метров, затем плюс один метр на яму у стены, куда поместить прибор невозможно.

Итак, пропасть Пьерр-Сен-Мартен глубиной 730 метров — самая глубокая в мире[46].

Между тем я замечаю медленно ползущую по скале многоножку, нечто вроде обесцвеченного, белого как снег тысяченога. Я указываю на насекомое доктору, энтомологу группы; доктор ловит многоножку и сажает ее в трубку со спиртом, говоря: «Самое глубинное насекомое в мире».

Восемнадцатого августа в 4 часа утра, то есть после 19 часов непрерывного марша, мы прошли 6 километров (вперед и назад вместе) среди фантастического подземного хаоса и вернулись в зал Лепине. Там мы нашли с ничем не омраченной радостью наши палатки и спальные мешки. Подчеркиваем, с «неомраченной» радостью, потому что с жадностью посмотрев на альтиметр, увидели, что он вернулся назад к своему исходному показанию. Итак, круг завершен — контрпроверка это доказала; теперь правильность зарегистрированных цифр уже не вызывает сомнений, и мы можем спать спокойно.

Но спали мы все-таки недолго, и уже в 9 часов утра я вызываю по телефону поверхность. Отвечает Бидеген. Он рад, узнав, что мы вернулись живы и невредимы на дно колодца, и справляется о результатах наших исследований в коридорах, замеченных головной партией.

— Ни второстепенных вестибюлей, ни боковых продолжений пещер нет, — говорю я мрачным голосом, — Все это было иллюзией, правда вполне нормальной, принимая во внимание величину залов.

— В общем ничего нового, — приходит к заключению разочарованный Бидеген.

— Нет есть; есть одна подробность, о которой я и хотел вам сообщить. Дело в том, что топографы ошиблись, глубина пропасти не 656 метров.

— Да что вы! — восклицает пришедший в волнение Бидеген. — Но ведь вы, наверное, тоже спустились до конца.

— Конечно, спустились и установили, что глубина пропасти не 656, а 730 метров.

— !!!

Через несколько минут телефон звонит опять. У телефона тот же Бидеген, он ликует и хочет все сказать зараз, в результате слышен только скрежет и треск. Мое сообщение произвело наверху впечатление разорвавшейся бомбы. Взялись за цифры топографов и сделали пересчет, вновь сложили углы визирования более внимательно, чем в первый раз. Инженер Квеффелек вспомнил, что какие-то углы забыли прибавить!

— И вы знаете, мой дорогой Кастере, сколько это в общем выходит? — закончил свои объяснения Бидеген.

— Сколько же?

— 728 метров.

— Muy bien. Вот так — это другое дело!

Теперь все объяснилось и уложилось в определенный порядок. И так как топографы нашли 728 метров с клинометром, а мы 729 по альтиметру (с последней ямой всего 730), то было решено, что окончательной и официальной цифрой будет 728 метров.

Уже только для одного этого уточнения, не говоря о других причинах, хорошо, — что мы спустились до самого конца пропасти.

* * *
Когда кончился обмен восторженными поздравлениями и общая приподнятость несколько улеглась. Бидеген поделился с нами положением вещей, заставлявшим его не без основания тревожиться. За время нашего спуска в глубину пропасти, то есть в течение 24 часов, не удавалось опустить трос до дна колодца. Он упрямо задерживался по дороге, застревал, спуск ужасно затягивался, и, наконец, все застопорилось. Приходилось все-таки использовать очень опасный прием, которого мы так старались избежать, то есть отправить людей на уровни 80, 190 и 213 метров, чтобы освободить канат и опустить его до нас. Вслед за тем Третар, Баландро, Летрон и Эпелли в течение долгих часов сменяли друг друга на этих опасных и мучительно неудобных постах. Не было никакого другого способа выбраться из пропасти, и только таким образом Леви и Мерей были подняты на поверхность.

Оставшись один, я еще раз пошел на могилу Марселя Лубена, где оставил фотографию его родителей и букетик иммортелей, переданные его отцом во время нашего свидания. Затем я приготовился к подъему.

На месте бивуака я в последний раз окинул взглядом некоторые вещи и непортящиеся продукты, оставленные там до будущего года: банки с консервами, сгущенное молоко, армейские пайки и т. д.

Я уже мысленно прикидывал, во что выльется экспедиция 1954 г. с ее серьезной программой. В этом году мы вели исследование вниз по течению потока на французской территории и совершенно ничего не знали об обстановке его верхнего течения, то есть под большими лапье уже на испанской стороне; наша попытка обследования пропасти в этом направлении была прервана несчастным случаем с Мереем.

Вспомогательный телефонный провод, отчасти бывший причиной застревания троса, был поднят, и я оказался лишенным связи с поверхностью.

Оттуда, с огромной высоты, до меня доносился приглушенный звук свистков и гремели залпы камней, часто рушившиеся на большую обвальную кучу; камни отскакивали и рикошетом ударялись о скалу, служившую мне прикрытием.

Но вот, наконец, долгожданный трос: он покачивается в нескольких метрах от пола, медленно опускаясь со скоростью 5 метров в минуту.

Я заранее надел все обременительное снаряжение и прицепил два мешка с материалами, приходившиеся на долю каждого из нас.

Присоединяю свой телефонный аппарат к тросу и прицепляю к нему самого себя. Даю сигнал — и медленный, величественный, торжественный подъем начался. Полчаса первого ночи.

Почему, поднимаясь, я поставил на пол две зажженные свечи? Может быть, инстинктивное желание рассеять мрак? Или из простого любопытства, чтобы видеть, как они постепенно будут исчезать из виду, по мере того как я буду подниматься? Инстинкт или любопытство? Не знаю.

Поднимаясь к сводам зала Лепине, я был ниже атмосферного явления, много раз наблюдавшегося в последние дни из лагеря; но вот я в него проник и в нем исчез, — я имею в виду пелену тумана, настоящее подземное облако, возникающее в некоторые дни и часы благодаря особым метеорологическим условиям.

Вполне естественно, что подземная система, образованная большим вертикальным колодцем и цепочкой расположенных ниже крупных залов, прорезаемых потоком с очень холодной водой, обладает своим собственным климатом, особым режимом температурного обмена, воздушными токами и особенностями конденсации, иногда выражающейся в выпадении дождя или плавающем, как сегодня, облаке. Кроме того, в узком внешнем отверстии пропасти иногда создается движение воздуха то в глубь пропасти, то из нее, сопровождаемое мощным, низкого тона заунывным воем. Звук этот производит неприятное впечатление.

Сейчас я планирую и верчусь среди вуалей все более и более густого тумана и, наконец, мотаюсь в настоящей вате, а мой фонарь бросает вперед светлые конусы, как фары автомобиля в тумане.

Благодаря телефону я могу делиться своими впечатлениями и наблюдениями с Леви, который даже после полуночи все еще на коленях перед телефоном; он никому не доверил сопровождение меня на протяжении всего подъема.

Леви сказал, что он также проходил через такое же море поистине кошмарных подземных облаков, но утешал тем, что наверху я найду чудную звездную ночь.

После тумана пошел дождь! Я вступил в траекторию падения небольшого водопада и еще раз получил неприятный душ; он меня забрызгивает, обливает и туманит стекла очков, недостаточно защищенных закругленным козырьком большой шарообразной каски.

К слышному в телефон голосу Леви начинает примешиваться, но уже как будто извне и еще издалека, неразборчиво окликавший меня голос. Это дозорный, прицепившийся на узком балконе в стене пропасти на глубине 213 метров.

Благодаря этому волонтеру мне могли прислать конец троса, с помощью которого я сейчас поднимаюсь. Кто это? Я не узнаю голоса, искаженного и отрывистого из-за эха и примешивающихся звуков.

На мгновение задерживаюсь у сомнительного навеса на уровне 240 метров, там где трос застревает в скверной промоине и где он в этом году срывал опасные обвалы камней. Прибываю на уровень поста, обозначенного тенью, привязанной к стене за скальный крюк, как большая злая обезьяна. Живописный силуэт в лохмотьях, в промятой каске, в изодранном, подвязанном телефонным проводом комбинезоне — это веселый подземный бродяга Даниель Эпелли; я никогда еще не видел его таким косматым и таким бородатым. На его балкон льет дождь, он совершенно вымок, но, как всегда, оживленный и улыбающийся; и пока я пристраивался рядом с ним со всем снаряжением и ужасными боковыми мешками, он наклонился и с осторожностью взял что-то стоявшее между сапогами.

— Вот возьмите, выпейте, но только осторожно: очень горячо, — и он протягивает мне весьма подозрительную, помятую консервную банку, полную не менее подозрительной «дымящейся» жидкостью.

При других обстоятельствах и в другом месте я, наверное, не решился бы попробовать это «мэгги», которое он специально для меня вскипятил на сухом спирту, спрятанном на груди, чтобы защитить от капель дождя. Но здесь я с благодарностью и с жадностью быстро проглотил обжигающий бульон, тотчас меня согревший.

Пока я пью, Дан меня рассматривает.

— С вашей стороны это было замечательно, — говорит он.

— Как? По-моему, если кто великолепен, так это вы: прицепились здесь и в таком-то месте ухитрились мне подогреть бульон.

— Нет, я знаю, что я говорю, с вашей стороны было замечательно включить меня в головную партию. Это был самый прекрасный день в моей жизни.

Я был тронут и вполне вознагражден за то, что приведя товарища под землю, в эту страшную пропасть, я еще получил за это такую теплую благодарность.

Но для благодарностей время еще не настало.

Я решил спуститься первым в пропасть и подняться из нее последним из принципа и для дисциплины, а также. для того, чтобы быть на месте в случае всегда возможного серьезного несчастья.

Верный себе, я покинул дно колодца последним, но непредвиденные обстоятельства вызвали необходимость поставить двух членов экспедиции на промежуточные посты и тем самым заставили меня Подняться раньше их. Все же я был уверен, что товарищи меня за это не осудят!

Покинув балкон Даниеля Эпелли около 15 минут назад, я снова верчусь и качаюсь из стороны в сторону приблизительно в 50 метрах от него, как вдруг движение вверх остановилось.

— Алло, Леви, что случилось?

— Алло, Кастере! Не знаю точно, но мотор остановился.

— Надеюсь, вы мне не устроили остановку из-за отсутствия бензина?

В первые дни экспедиции, когда все еще были бодрыми и неутомленными и когда мы были только на скромной глубине колодца, вдруг случалась остановка. «Что там у вас происходит?» — спрашивает, наконец, начинающий волноваться спелеолог. «Да ничего — бензина нет. Как раз время привести его из Сент-Энграса, сейчас отправляем мула».

— Нет, нет, — уверяет Леви, — у нас сейчас не хватило бы жестокости на такую гадкую шутку. Мы знаем, что вы выдохлись, как и все мы. Пьерр Луи и Россини осматривают мотор, сейчас демонтируют свечи.

— Гм… демонтируют свечи. Скверно, — говорю я себе. — Как правило, когда демонтируют свечи, это значит, что не знают, Отчего произошла остановка. Подождем.

Внизу Даниель, не слыша больше моих бортовых толчков и не видя меня из-за выступа, спрашивает, в чем дело.

— Здорово! Это они вас угостили «бензиновой остановкой».

И принялся опять петь, что он может делать часами.

Леви спрашивает:

— Это вы свистели?

— О нет. И должен вам признаться, что не имею ни малейшего желания. Весь этот хлам тянет вниз нестерпимо, а набедренные ремни врезаются в тело.

Леви настаивает:

— Но вот только что, сию минуту вы свистели?

— Да нет же. Но, подождите… да, конечно, это Даниель. Он вперемежку то свистит, то поет.

— Но я совсем не слышу его голоса.

—' А между прочим, он горланит вовсю, и его пение гораздо громче его свиста.

Не нашел ли Леви просто предлог, чтобы меня отвлечь и на время заставить забыть о вынужденной остановке? Но он опять настойчиво просит меня сказать Даниелю, чтобы тот свистел и пел по очереди. Даниель выполняет порученный номер, и опять то же заключение, что крики и пение остаются неслышными для Леви, в то время как насвистанные мелодии достигают до него через мою телефонную трубку, плотно прижатую ко рту и находящуюся в расстоянии 50 метров от Даниеля!

Предоставим решение этой акустической загадки специалистам.

Что касается меня, то эта, хотя и очень интересная, загадка не помогла мне забыть о неприятном положении, которое постепенно становилось невыносимым.

Я совершенно раздавлен тяжестью, изрезан лямками и ремнями и медленно верчусь то в одну, то в другую сторону, увы, далеко от вертикальных стен. Нет возможности остановиться в неподвижности и хоть немного облегчить себя, ухватившись пальцами за какую-нибудь поверхность.

Чтобы отвести мысли от тягостного положения, становившегося мучительным, стараюсь опять вспомнить «Agar Maria gractas bethla».

— Нет, ничего не выходит, — трудный баскский язык.

Переменим тему. Посчитаем. За исключением кратковременного посещения Мазерес, мое пребывание в пропасти должно было длиться десять дней и десять ночей, что под землей можно выразить как двадцать ночей, так как ночь здесь вечная. Двадцать ночей! И это, может быть, еще не конец…

— Алло, Леви! На какой глубине я нахожусь.

Лебедка снабжена циферблатом, на котором каждую минуту можно видеть, на каком уровне находится опускаемый (или поднимаемый).

— Вы на глубине 170 метров, то есть на половине колодца.

— Алло, Леви, который час?

— Два часа ночи, бедняга!

— А какой день?

— Вот уже два часа, как у нас понедельник 19 августа 1953 г.

Мой простой вопрос и не менее простой ответ вдруг заставили меня закипеть.

— Алло, Леви! Мне пришло в голову нечто, правда, вполне нормальное, но все-таки довольно исключительное, во всяком случае со мной это случается не чаще одного раза в год.

— Что же это такое, — заинтересовался он.

— 19 августа день моего рождения.

— Тогда благословите эту аварию. Если бы вы были уже снаружи, то у вас был бы самый банальный день рождения, тогда как сейчас…

— О да! Конечно, этот день останется в памяти. Я буду долго помнить о своем пятидесятишестилетии, встреченном в пропасти…

— Да еще в какой пропасти! — добавил Леви.

Эта авария (забившиеся свечи) была единственной за время экспедиции; механизм все время работал безупречно. Остановка длилась не больше 30 минут, но эти 30 минут были долгим И/Жестоким испытанием. Поэтому особенно прекрасной показалась усеянная звездами синева ночного неба и особенно оценились удобства нашей общей с Леви палатки, куда мы, спотыкаясь и покачиваясь, как лунатики, направились между последними скалами Пьерр-Сен-Мартена — на этот раз наземными.

* * *
Экспедиция не окупается одним только интересным приключением, чисто спортивным результатом и внушительным мировым рекордом глубины.

Если спелеология — это спорт, то она также и наука, и притом наука многогранная и увлекательная.

В пропасти Пьерр-Сен-Мартен были собраны многочисленные образцы, геологические и метеорологические наблюдения и выводы. Изучены и зарегистрированы физико-химические и метеорологические явления (эрозия, температура, токи воздуха, туман, конденсация, ионизация).

Мы знали заранее, что пещерная фауна будет очень бедной вследствие высоты расположения и низкой температуры в пропасти и что она может состоять только из нескольких микроскопических животных, троглобиев[47], приспособившихся к очень трудным условиям существования.

В свете этих соображений наш сбор был великолепным: восемь различных полуводяных, полуземных троглобиев, ведущих в пропасти свое замедленное существование.

Эти реликты существ, живших на поверхности земли и исчезнувших с нее уже миллионы лет назад, — живые ископаемые, как знаменитая рыба coelacanthe. Их изучение полно интереса и может бросить свет на конфигурацию континентов и морей в минувшие геологические эпохи[48].

Наконец, наше главное внимание было обращено на гидрогеологию.

Открытие Лубеном в глубине пропасти раньше неизвестного подземного потока было событием, заинтересовавшим специалистов и придавшим последующим экспедициям в пещеру первостепенное практическое значение с точки зрения электропромышленности. Пропасть Пьерр-Сен-Л1артен сдержала свои обещания.

Наш прием окрашивания воды потока показал местонахождение гриффона в 7 километрах от пропасти и 1200 метрами ниже в долине реки Сент-Энграс.

Работы 1953 г. позволили проследить поток под землей на протяжении почти 3 километров и спуститься на глубину 728 метров.

Внутренняя топография, сопоставленная с топографией поверхности, даст возможность уточнить место, где удобнее всего пробить в склоне горы горизонтальный туннель в несколько сот метров длиной, чтобы довести его до конечного зала Верна. Таким образом удастся перехватить поток, вывести его на поверхность и с высоты 600 метров по трубам подвести к турбинам центральной гидроэлектростанции. Осуществление этого проекта даст стране миллионы киловатт в год, и в частности позволит обитателям долины Сент-Энграс, у которых еще нет электричества, не освещаться больше керосиновыми лампами.

Этот рассказ о пропасти Пьерр-Сен-Мартен, я думаю, будет позволено заключитьсловами, что редко спелеологическая экспедиция встречала столько трудностей и опасностей и вместе с тем окончилась с такими результатами. Она, увы, стоила жизни лучшему из нас. Но попытку надо было сделать. Ее исход в 1953 г. нас вознаградил, оправдал и отомстил за критику, за язвительные остроты и за абсолютно ложные или клеветнические сообщения, которые в течение трех лет в погоне за сенсацией помещались в некоторых органах печати, в то время как мы хранили молчание, потому что трудились и подвергались опасностям в самой глубокой пропасти в мире[49].

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Свет во тьме



ГЛАВА I ВОСПОМИНАНИЯ СОБИРАТЕЛЯ КРИСТАЛЛОВ

«Счастлив тот, кого кормит любимое дело».

Б. Шоу
Приблизительно в 1910 г. мальчик двенадцати-тринадцати лет крадучись выходил из одного пиренейского грота вблизи Сен-Мартори в департаменте Верхней Гаронны. При свете свечки юный начинающий спелеолог (ничего не знавший о спелеологии и даже незнакомый с этим варварским словом) только что прошел из конца в конец эту пещеру длиной в несколько сот метров. Для ребенка, ушедшего далеко под землю, прогулка была полна сильных впечатлений. Теперь оп выходил на поверхность земли, пробираясь под ниЗким потолком на четвереньках, вернее на «трех ногах», потому что в одной руке он нес, прижимая к груди, большой сверток.

Какое сокровище выносил мальчик из пещеры? За какой добычей этот новый Язон отправился под землю?

Очевидно ничего похожего на «fabuleux metal gue Cipango murit dans ces mines lointaines»[50], но вместе с тем сокровище в его глазах неоценимое и один из первых вкладов в коллекцию, которая еще не будет полной даже спустя 40 лет и, вероятно, не будет закончена никогда— так разнообразны и так неистощимы ее объекты.

Однажды в глубине грота после долгой ходьбы, спуска по веревке с вертикального выступа и карабканья на крутой глинистый склон я дошел до небольшого зала с круто наклонным полом, где с потолка свешивались прекрасные тонкие длинные сталактиты.

Эти тонкие и длинные домокловы мечи, замеченные в одно из предыдущих посещений при слабом неровном свете свечи, показались мне такими великолепными, что я боялся до них дотронуться.

Но мысль об этих сталактитах не переставала преследовать и соблазнять меня. Поэтому в описываемый день, набравшись дерзости и снедаемый жадностью, я вернулся как грабитель, чтобы унести одну из этих чудесных белых конкреций.

Остановив свой выбор на одном из сталактитов, я схватил холодную сосульку у основания, там, где она прикреплялась к потолку. С коротким треском сталактит отрывается — и вот в моем владении оказывается еще вибрирующая в руке каменная шпага.

Какая она белая и чистая! И какой она должна быть хрупкой! Меня начинают мучить угрызения совести, что я оторвал кристаллический меч, больше подходящий для руки архангела, чем для рук мальчика, который, наверное, разобьет его, сделав на обратном пути какое-нибудь неловкое движение.

Теперь нужно выйти из грота и, не разбив, донести добычу до дома.

В тот день я сделал первые шаги в приобретении навыков, необходимых для соблюдения невероятных предосторожностей при переносе чрезвычайно ломких образцов.

Тщательно завернув сталактит, я тронулся в путь и после многих волнений и ценой усилий, о которых нетрудно догадаться, появился под открытым небом и на велосипеде быстро доехал до дома.

Там все затраченные труды с избытком вознаградились, мои родители пришли в восторг от великолепия образца, сравнивая его с античными ониксами и мраморами.

Отбросив в сторону всякую скромность, я торжествовал и водрузил сталактит на почетное место в моей маленькой коллекции минералов.

С каким трепетом прочел я в одном учебнике геологии описание процесса образования сталактитов! Тогда меня вполне удовлетворяло элементарное и далеко не полное объяснение.

Позже, много позже я узнал, насколько все это гораздо разнообразнее и сложнее.

В то время я, конечно, не мог знать, что моя ранняя детская склонность и врожденная любовь к соседним гротам станет непреодолимым влечением, истинным призванием и сделает, из меня никогда не изменившего себе страстного спелеолога. И, кроме того, как я мог подозревать, что эта подземная кража была первой вехой на долгом пути коллекционера сталактитов и кристаллов пещер?

Но сразу же должен оговориться, у меня всегда хватало совести не быть систематическим разрушителем колонн и похитителем подземных красот, как, например, Бюффон, заставлявший вывозить целыми телегами колонны, сталактиты и сталагмиты гротов д’Арси-сюр-Кюр, чтобы ими обставлять аллеи Ботанического сада.

Сколько преступления «оскорбления природы» было совершено для украшения бассейнов и фонтанов, для изображения скалистых уголков и устройства искусственных гротов в парках и общественных садах! Я лично знаю естественные пещеры, оборудованные для посетителей с помощью колонн и конкреций, привезенных на грузовиках из других пещер… Это вандализм в крупном масштабе, разграбление природных богатств, заслуживающие всяческого порицания.

Такое массовое, глупое хищение никогда не было делом наших рук.

В противоположность разрушителям, рубящим леса пещерных колонн, мы собирали только то, что нам особенно нравилось — минеральные цветы и изящные кристаллы.

Мы даже можем заверить читателя, что всегда оставляли нетронутыми особенно красивые букеты сталактитов, нарушение целости которых безвозвратно погубило бы красоту подземных декораций. И только в скрытых, труднодоступных уголках, на больших глубинах некоторых пещер, куда мы часто попадали первыми и куда, может быть, никто никогда больше не придет, мы чаще всего собирали образцы. Наша любовь к подземным красотам никогда бы не помирилась с угрызениями совести и воспоминаниями о разрушении (большом или малом) пещерных чудес.

Я это подчеркиваю, чтобы не навлечь на себя упрека в том, что, позируя как покровитель красот пещерного мира, я сам был их уничтожателем.

Много лет прошло со времени, когда я взял мой первый сталактит, до того дня, когда, оказавшись неожиданно в присутствии другого вида исключительных образований, я решил собрать коллекцию естественных произведений искусства, которые природе угодно бывает творить в таинственных и темных подземных мастерских.

В тот день я начал исследование грота Уальеш, или Кажир, в Верхней Гаронне, который я только что открыл, расчистив предварительно входное отверстие, скрытое под поросшей мхом грудой крупных камней.

После долгого, медленного блуждания по извилистым коридорам я дошел до зала и остановился, чтобы посмотреть на висевшие с потолка любопытные сталактиты, и эта остановка дала мне возможность услышать звук текущей воды, вернее сказать, грохот каскада, усиленный резонансом пещеры.

Заинтересованный, я продолжал путь и вскоре вышел в поднимающийся вестибюль, где по камню струился ручеек. Вся обстановка так напоминала описание Жюль Верна в «Путешествии к центру земли», что я невольно сравнил себя с Акселем, затерявшимся в недрах земного шара и шедшим вдоль потока, чтобы вернуться к дяде профессору Лиденброку и гиду Гансу. Но, слава богу, я не заблудился! И все же я был под сильным впечатлением своего одиночества в этой неизвестной пещере, где я был первым посетителем.

Поднявшись вверх по течению ручья, я нашел не водопад, а только скромный каскадик, падавший из трещины в своде. Звуки падения воды и ее разбрызгивания на каменном полу на расстоянии создавали иллюзию шума большого водопада. Повторю еще раз, что под землей все кажется увеличенным, все обманывает наши чувства: пройденное расстояние, размеры пересеченных зал, звуки…

Усталый от усилий, затраченных на расширение входа, я присел отдохнуть. Но тотчас же подскочил, охваченный сильным волнением. Оглядываясь кругом, я машинально посмотрел на струю воды, падавшей с потолка, а затем на маленький бассейн, где она собиралась. Здесь я увидел то, что долгие годы было предметом моих тщетных поисков, и я уже начинал думать, что найти это невозможно: пещерный жемчуг!

С жадностью смотрю на конкреции, издавна считавшиеся чрезвычайно редкостью и остающиеся очень редкими и сейчас, несмотря на все умножающиеся подземные исследования. Бросаюсь под струи душа, не обращая на них внимания, и пригоршнями черпаю лежащие в водоеме сокровища. Их там сотни, самых разнообразных размеров: от голубиного яйца до булавочной головки; но все они совершенной сферической формы, гладко отполированы и состоят из плотного, янтарного цвета вещества. Отбираю самые крупные и, отойдя подальше от льющейся воды, усаживаюсь, чтобы полюбоваться своей находкой.

Но прежде всего что собой представляет пещерный жемчуг, или пизолиты, как их называют минералоги? Это карбонат извести, обыкновенный кальцит, как и все сталагмитовые образования гротов. Но здесь происхождение и механизм образования совершенно особые и возможны только при исключительных стечениях обстоятельств.

Нужно себе представить каскадик, подобный встреченному здесь, то есть чтобы падение воды было не очень слабым и не очень сильным и чтобы в резервуаре, куда она падает, происходили небольшие водовороты. Если в бассейн попадают зерна песка, то они непрерывно вертятся и окатываются. Купаясь в сильно известковой воде, часто перенасыщенной известью, эти маленькие ядрышки понемногу окутываются и заключаются в концентрические слои кальцита. Все время волнующаяся вода в лужице заставляет это драже непрерывно поворачиваться до тех пор, пока жемчужина не становится слишком большой и тяжелой и уже больше не может вертеться. Тогда она останавливается, прикрепляется ко дну или к своим соседям, деформируется и превращается в бугорок, становящийся все более массивным и неправильным. Но когда конкреция круглая и движется свободно — это самая интересная стадия; именно в эту стадию можно найти безупречные жемчужины.

В данном случае провидение, покровительствующее коллекционерам, сослужило мне хорошую службу.

Сбор жемчужин в гроте Кажир (я сделал из них прелестное ожерелье, подобранное по размеру жемчужин от самой крупной в середине) разбудил мою страсть к конкрециям и сделал из меня собирателя подземных кристаллов. С тех пор все мои исследования, концентрировавшиеся раньше на поисках стенных гравировок и живописи, оставленных нашими доисторическими предками, на наблюдении летучих мышей и других предметах изучения, распространились и на внимательное обследование сводов с целью находок интереснейших конкреций, которые можно было бы вынести из пещеры для пополнения коллекции. В моих подземных путешествиях в благоприятных случаях недостатка не было.

Не все гроты живописны — это факт. Не все полости— дворцы фей и не все таят в себе пышность «Арабских сказок». Многие пещеры не сверкают «тысячами драгоценных камней» и «огнями алмазов», как можно прочесть в древних, очень фантастических описаниях.

За редкими исключениями, прежние авторы не умели видеть в пещерах ничего, кроме чисто внешней, декоративной стороны покрывающих стены образований, и наивно приписывали их какой-то фантастической «минеральной растительности». Это их освобождало от всех дальнейших, настоящих объяснений; правда, объяснение не всегда бывает возможно, и иногда загадка остается загадкой.

Хотя мы и страстные поклонники пейзажей и украшений подземного мира, часто необычайно разнообразных и поразительных по виду, мы все же признаем, что нужно подвести под правильную мерку в сущности второстепенное значение сталактитов, издавна и очень часто описываемых в напыщенном, цветистом и преувеличенном тоне.

Мартелю, создателю и распространителю науки о пещерах, к его чести, удалось затормозить эту тенденцию к преувеличению. Как объективный наблюдатель-геолог, он классифицировал и обозначил по генетическому признаку конкреции и кристаллические образования и заявил, что «они представляют собой лишь живописные детали, которым уделялось слишком много внимания авторами работ, посвященных пещерам, и описание которых в большинстве случаев опоэтизировано».

В этом, как и во многих других случаях, трудно рассудить между непосредственным и поверхностным восторгом зрителей (чувствительных только к красоте и форме) и людьми науки, заинтересованными только в научном объяснении. Это вечный конфликт между поэтом и техником, между ребенком, которого привлекает цвет и красивая форма цветка, и ботаником-систематиком, видящим в цветке только его физиологию и классификацию.

Как и всегда, правда должна быть где-то посередине.

Но сначала, чтобы отдать должное науке, скажем несколько необходимых слов о конкрециях, с тем чтобы дальше уделить больше внимания другой теме, менее строгой и лучше отвечающей скромному названию главы: «Воспоминания собирателя кристаллов».

Названия «сталактиты» и «сталагмиты» далеко не благозвучны (немецкое слово «Tropfstein» — камень-капля — гораздо лучше своей простотой и выразительностью). Иногда, и даже довольно часто, возникает сомнение, правильно ли они относятся к женскому роду[51], и, помимо греческого происхождения слов, не каждый твердо знает, сталактит ли падает с потолка, а сталагмит поднимается с полу, или наоборот. Правда, есть удобный мнемонический способ запоминания: «тит» — падающий и «мит» — поднимающийся[52].

Еще больше запутывает существование промежуточных, очень странных форм, настоящих загадок кристаллографии, которым дано название эксцентрических сталактитов (ввиду отсутствия у них вертикальной оси), а отсюда благодаря созвучию, к тому же грамматически законному, их называют эксцентричными, настолько эти образования действительно поразительны и необычайны.

Происхождение и способ образования сталактитов долгое время оставались неизвестными и оставляли место для самых разнообразных и баснословных гипотез. Теперь их происхождение и процессы образования хорошо известны, во всяком случае в общих чертах, хотя все еще остается несколько загадок. Капля дождя, падая через атмосферу, а также проникая в гумус почвы, насыщается углекислым газом и образует слабокислый раствор: этот раствор, приходя в контакт с известковой породой, в которой он циркулирует, растворяет бесконечно малую часть породы.

Капля проникает в трещины, просачивается, профильтровывается сквозь толщу пластов горных пород и, наконец, задерживается на потолке пещеры.

Тут она начинает подвергаться испарению, которое концентрирует находящийся в ней раствор карбоната кальция[53], а затем в силу тяжести капля падает с потолка, оставляя после себя часть карбоната кальция, пристающего к породе и кристаллизующегося в форме кальцита. Падая на пол пещеры, капля расплескивается и оставляет на месте соприкосновения с полом другую часть своего карбоната кальция. Непрерывное капанье на протяжении годов, столетий и тысячелетий дает начало образованию сталактитов и сталагмитов в зависимости от того, висят ли они сверху, или поднимаются снизу.

Сталактиты, обычно тонкие и заостренные, напоминают ледяные сосульки, свисающие зимой во время оттепели с краев крыш. Сталагмиты, приземистые и менее правильные, похожи на кегли.

Постепенное увеличение сталактитов и сталагмитов, расположенных друг против друга, ведет в конце концов к их соединению и образованию колонн, поднимающихся с пола до потолка пещеры.

Более или менее крупные размеры сталактитов и колонн не дают возможности, как это считалось раньше, даже приблизительно определить их возраст. Большая неравномерность роста, зависящая от разнообразных и очень изменчивых факторов, делает бесплодной всякую попытку хронологической оценки этих образований, основанной на длительности и скорости их роста[54]. И тем не менее почти с уверенностью можно сказать, что создание внушительного сталагмитового монумента, какие можно много видеть под землей, должно быть делом тысячелетий.

Хотя было бы чрезвычайно трудно, да и бесцельно, пытаться классифицировать эти красоты природы по их размерам, все же упомянем, что самые грандиозные, самые высокие сталагмиты находятся в пещерах л’Авен Арман (Лозер) и л’Авен д’Орньяк (Ардеш), где они группируются в захватывающие, феерические ансамбли из сотен чешуйчатых столбов, иногда достигающих 20–25 метров высоты. «Невозможно, — пишет Мартель о л’Авен Арман, — описать эти кальцитовые деревья, настоящие каменные кипарисы, ансамбль которых, названный «Девственным лесом», можно считать апофеозом пещер. Ни одна пещера в мире не содержит ничего подобного. Это одна из самых замечательных подземных находок из когда-либо сделанных».

Помимо других замечательных известковых сооружений, нужно упомянуть: «Монумент» пещеры Кауньо де лас Гуффиос (Арьеж), достигающий высоты 25 метров; «Астрономическую башню» грота Аггтелек (Чехословакия)[55] высотой 20 метров; «Колокол» — 18 метров — грота Даргилан (Лозер); «Корабль» и «Гигантские столбы», а также «Органы» в Авен д’Орньяк (Ардеш), «Подвеску» в Падираке (Лот) и т. д.

Сталактиты и сталагмиты и вообще все отложения кальцита из подземных вод в недрах пещер, принимая самые разнообразные формы, дают начало природным сооружениям самого причудливого облика, создают странные образования, часто очень живописные, порой загадочные, придавая некоторым пещерам феерический вид.

Во все времена человеческое воображение поражали великолепие и пышность этих украшений, достойных самой смелой мечты. Фантазия человека населяла пещеры сказочными существами, различая их формы и силуэты в более или менее живописных образованиях, наполняющих пещеры.

Мы не будем говорить о часто похожих друг на друга lusus naturae (причудах природы), сюда относятся: минареты, надгробия, балдахины, колокола, грибы, пагоды, различные статуи и животные; их перечисление и повторение комментариев проводников, водящих туристов по пещерам, за немногими исключениями, было бы совершенно бессмысленным и бесплодным.

Тем не менее нельзя не остановиться на некоторых гротах, содержащих не обычные кальцитовые конкреции, каковых во множестве и в других пещерах, а образования гораздо более редкие, формы настолько вычурные, настолько противоречащие законам тяжести, что их назвали (как сказано выше) эксцентричными[56] сталактитами. Действительно, все до крайности смелое, предельно фантастичное характеризует эти ставящие в тупик, удивительные кристаллические образования. Обычно очень тонкие, почти нитевидные, они отвесно падают с потолка, затем сгибаются, продолжаются под прямым углом или в виде спирали, выпускают щупальца в разных направлениях, бросаются к соседним сталактитам, сливаются с ними, потом отделяются опять, расходятся в разные стороны, а иногда возвращаются к своду пещеры, откуда они начинаются.

Такие сталактиты можно видеть во Франции в некоторых открытых для посетителей пещерах; ими особенно богат грот Курниу (или Девез) в департаменте Тарп, обнаруженный Спелеологическим клубом Монтань-Нуар (Черной Горы) и предоставленный для осмотра туристам.

Грот Гран Рок в Эйзи (Дордонь) очень небольших размеров, но чудесно украшен целой чащей эксцентриков янтарного цвета или совсем прозрачных. В Верхних Пиренеях прекрасный грот с подземной рекой, называемой Меду, в нижней своей части имеет одну стену, названную «Садом Орхидей», которую нельзя назвать иначе как чудом.

Но есть и еще более прекрасные: две пиренейские пещеры, которые я имел счастье и честь лично открыть, — это грот Сигалер (Арьеж) и пропасть Эспаррос (Верхние Пиренеи).

Об этих пещерах говорится в главе «Взгляд в прошлое», поэтому останавливаться на них я не буду, а упоминаю только для того, чтобы еще раз сказать и подчеркнуть, что в них заключены самые роскошные и самые восхитительные формы кристаллизации, какие только можно видеть под землей.

Там можно любоваться странной, изумительной «минеральной растительностью»: пушки, как будто из лебяжьего пуха, плюмажи и султаны снежной белизны и такой тонкости и изящества сложения, с которыми не сравняется ни один цветок. Кроме того, партеры и стены «гипсовых цветов», как мы их окрестили, благодаря своей минеральной природе неизменяемы. Эти цветы не знают, как их растительные сестры, увядания и смерти. «Гипсовые цветы» пещер, лишенные жизни, света и тепла, обреченные на абсолютный мрак, взамен всего этого всегда остаются свежими, безупречно белыми и сверкающими. Это бессмертные цветы.

Другие пещеры также открыли перед нашими глазами свое прекрасное подземное убранство, но их мы перечислять не будем: опасаемся жадности, необоримого желания овладеть, возбуждаемого этими чудесными цветами. И если нам удалось собрать коллекцию, считающуюся специалистами уникальной, то мы знаем, ценой каких трудностей и с какой невероятной осторожностью приходилось собирать эти безделушки, чтобы благополучно вынести их из пещеры.

Разумный и добросовестный коллекционер кристаллов отдает себе отчет, что некоторые сталактиты никогда не будут фигурировать в его коллекции: они слишком хрупки, их нельзя перенести и даже нельзя трогать. Они должны остаться в рамке подземелья, где они красуются, где над ними долго трудилась природа, чтобы радовать глаз редких, очень редких привилегированных, которым посчастливится ими любоваться. Нужно изо всех сил противиться искушению трогать и уносить их из пещеры. Малейшее прикосновение для них фатально, и приведенный в ужас похититель видит, какое он причинил полное, непоправимое разрушение. Хрустальный звон, осколки, рассыпавшиеся по полу, — вот и все, что будет результатом малейшей попытки овладеть каким-нибудь из таких шедевров; нужно довольствоваться их внимательным, почтительным созерцанием, сдерживая свои порывы и затаив дыхание.

Чтобы взять для коллекции один эксцентрический или гипсовый цветок, как будто могущий выдержать переноску, часто приходится обертывать его основание носовым платком и стараться так отделить образец, чтобы он не завибрировал и не рассыпался в прах. Иногда нужно пилить металлической пилкой очень медленно, очень осторожно, внимательно следя, чтобы из-за дрожания не осыпались разветвления, нити и иглы, покрывающие тело сталактита.

Отделить хрупкий образец всегда в возможностях умелого спелеолога, если у него на это «есть рука»; но когда образец отделен, вот тогда-то для неосторожного, в руках которого оказался слишком нежный образец, начинаются настоящие трудности и мучения. Упаковать его — даже в вату — об этом не может быть и речи: некоторые виды не выносят ни малейшего контакта, как бы мягок он ни был.

Мы знаем, каким трудом приходится расплачиваться за вынесенный из пещеры один паутинообразный сталактит!

Только тогда, когда такая паутинка у вас между пальцами, вы начинаете понимать, какое вы безумие сделали, задав себе задачу донести ее домой.

Как добраться с ней до дневной поверхности через сложные лабиринты подземелий, сильно пересеченные, иногда обрывистые?

Нужно взбираться вверх, спускаться, извиваться, ползти всеми возможными способами, во всех возможных положениях с одной единственной мыслью, с одной целью: любой ценой избежать малейшего удара, малейшего соприкосновения, ни за что не задеть стесняющим все движения хрупким образцом — невесомым букетиком кристаллов, чудесным гипсовым цветком, судорожно зажатым в руке, или спасти веточку, такую же красивую — что я говорю! — гораздо красивее, чем заиндевевшая веточка сосны, и гораздо более хрупкую. Я помню, раз нам пришло в голову подвесить образец на шерстяную нитку, чтобы он не дрожал и не вертелся, и так его нести. Но что это была за прогулка! Я дрожу, вспоминая о ней. На протяжении километра подземного пути я не делал ни одного шага без трепета, без стремления помешать опасному раскачиванию моего стесняющего и невесомого кристалла, а приходилось взбираться по скалистому нагромождению, спускаться по скользкому, как мыло, глинистому склону, ползти в узком ходе…

Апофеозом трудностей было карабкание по веревочной лестнице, что я проделал, держа шерстинку в зубах и отклонив голову насколько было возможно в сторону, чтобы кристаллическая веточка ни в коем случае не задела за ступеньки лестницы или за мою грудь. Во время этих упражнений жонглера или эквилибриста, похожих на корчи безумца, моя жена мне светила, помогала, ставила мои ноги, подталкивала, тащила. Ей одной пришлось поднять лестницу, свернуть ее и нести…

Выйдя без катастрофы наверх, мы с тысячей предосторожностей подвесили драгоценный образец к ветке дерева, и я мог расправиться и отдохнуть. Затем нужно было идти лесом, избегая путаницы ветвей, чтобы добраться до машины, оставленной на очень плохой дороге.

Жена села за руль и повела машину очень медленно, очень осторожно, стараясь избегать толчков, а я прилагал все усилия, чтобы умерить качание моего сокровища.

В тот день я дал себе слово не пускаться больше в такие авантюры. Такие клятвы я давал много раз! Но за трудами следовало вознаграждение, и мы принимались за то же, как только проклятый и драгоценный образец благополучно занимал свое место в витрине, где на время затмевал другие сокровища, потому что, само собой разумеется, несмотря на клятвы и решения, такая же точно процедура повторялась опять и опять.

В другой раз это была тонкая изящная арабеска из кальцита, похожая на филигранную стеклянную безделушку. Я ее держал в зубах, а губы служили амортизатором. Я не курю и поэтому не имею привычки держать что-нибудь в зубах, и эта хрупкая и в то же время тяжелая «трубка» совершенно меня измучила. «Но почему этот чудак не держал ее в пальцах?»— спросите вы себя. Правда, это было бы возможно, если бы я в одной руке не держал фонарь, а в другой — еще один сталактит, такой прекрасный, что невозможно было удержаться и не захватить его по дороге!

Как только начинаешь рассказывать об этих переносах среди бездны трудностей и в самых неудобных положениях, тотчас волной нахлынут воспоминания. Как забыть среди массы других случай, когда мы с женой поспорили, кто из нас вынесет целым особенно хрупкий образец. Мы действительно нуждались в стимуле, потому что извлечь из глубины грота Сигалер для нее очаровательный японский садик, а для меня элегантный сталактит, усеянный безупречными иголочками кальцита, оказалось кошмарным предприятием. Матч среди хаоса, загромождающего пещеру, иногда в воде и на скользких склонах длился долго и был поистине мучительным и в то же время интересным. Но вот уже начало казаться, что нашим терзаниям наступает конец — слабый свет впереди возвещал об окончании пещеры. Мы удвоили бдительность, ловкость и осторожность. По-видимому, наши усилия увенчаются успехом и вечером мы поместим нашу добычу в надежное место, то есть в витрину со сталактитами! Еще несколько шагов в горизонтальном коридоре, совершенно свободном от препятствий и выходившем прямо на дневной свет, — и дело будет доведено до конца.

Задыхаясь, мы вышли ах aequo (с равным триумфом) под портик, где яркий свет позволял рассмотреть великолепие наших сокровищ. В этот момент моя спутница споткнулась, упала, растянувшись во весь рост, и выпустила из руки свою ношу, разлетевшуюся, конечно, вдребезги. Инстинктивно она обернулась в мою сторону, чтобы видеть мое торжество. Увы, охваченный неудержимым хохотом, я затрясся, и сотрясение сорвало головку моему чудесному сталактиту, он тоже полетел на пол, разбившись на мелкие части. В руке у меня остался только коротенький огарок, такой ничтожный, что я его немедленно отправил за уничтоженными сокровищами.

Когда характер образцов позволял, мы их клали в наполненные ватой коробки и прятали в рюкзаки. Тогда, конечно, переноска была легче, хотя и в этом случае приходилось избегать ударов и толчков. Но волнение еще ждало впереди и откладывалось до момента, когда вечером коробки вскрывались и обнаруживали иногда чудесную, полную сохранность музейных экспонатов, а иногда полное и непоправимое разрушение. Все способы упаковки, все материалы испробовались один за другим.

Однажды мы с моим другом Жерменом Татте и помощником Марселем Пон шли по нижнему этажу пропасти Эспаррос в поисках сталактитов.

Татте увидел прекрасные лимонно-желтые прозрачные кристаллы, поразительно напоминающие песчаные розы пустынь[57]. Они прикреплялись к каменному полу коротенькой ножкой, которую мой друг отбивал легким ударом молотка. Помимо страсти к подземной фотографии, Гатте питал также страсть к редким конкрециям. Как очень методичный человек, он всегда берет с собой две сумки: одну с аппаратом, а другую с набором крохотных стальных резцов, жестяных банок и металлических футляров для упаковки кристаллографических сборов. В этой второй, так сказать, сталактитовой сумке находятся также пакеты ваты и бинты. Они, конечно, могут послужить и в случае ранения, но Гатте берет их совсем не с этой целью, а для того, чтобы упаковывать и укладывать слишком хрупкие образцы, таким способом прибывающие до места назначения в сохранности. Лежа или стоя на коленях, коллекционер тщательно завертывает свою добычу, укладывает в коробки, застегивает сумку, поднимается и отправляется дальше на поиски других кристаллов или за другими интересными объектами.

Пон, бесцельно плетущийся за нами следом, наклонился в том месте, где Гатте только что собирал кристаллы (наверное, чтобы посмотреть, не забыл ли он какой-нибудь из них), и вдруг сразу поднялся, размахивая каким-то поднятым с полу, предметом: «Смотрите, перо летучей мыши!» Мы подошли, недоверчиво и насмешливо улыбаясь, но он с торжеством поднес нам под нос крохотное шелковистое перышко, держа его в своих толстых пальцах. Тут мы разразились таким хохотом, какого, наверное, никогда не слышали своды этой пещеры. Пон, обиженный и смущенный, уверял: «Я вас не обманываю, я на самом деле поднял его с земли», — всеми силами стараясь нас убедить в реальности факта.

Наконец, мы успокоились и пытались ему внушить некоторые основные представления о классификации летучих мышей и доказать, что летучая мышь из басни бесстыдно лгала ласке[58], чтобы выдать себя за птицу. Но все это нисколько не объясняло удивительного факта присутствия на глубине огромной пещеры птичьего пера, которое я тщетно пытался определить. Последнее слово оказалось за Жерменом, разгадавшим загадку. Всегда стараясь упаковывать как можно мягче ломкие сталактиты, он в тот день взял для этой цели пух, и благодаря этому новшеству Пон поднял с пола пещеры «перо летучей мыши».

Мало-помалу моя коллекция обогащалась избранными образцами и начала в определенных кругах приобретать некоторую известность. Однажды, в 1936 г. меня посетил инспектор Железнодорожной компании Париж — Орлеан, которому была поручена организация спелеологической выставки. Эта выставка, имевшая целью ознакомление с гротами Пиренеев и Перигора, обслуживавшихся Компанией, должна была открыться в Париже в большом зале Орсейского вокзала.

Восхищенный богатством моей коллекции, инспектор стал убеждать меня выставить самые лучшие образцы. Но одна мысль о перевозке заставила меня с содроганием отклонить предложение. В конце концов, уступив настойчивым уговорам посетителя, я согласился, но при условии, что привезу в Париж не самые лучшие, то есть самые хрупкие образцы, а наоборот, те, которые могут выдержать дорогу, хотя, конечно, тоже очень ломкие. Было условлено, что в мое распоряжение будет предоставлено купе первого класса, и в назначенный день я осторожно поставил два чемодана на мягкий диван скорого поезда Люшон — Париж. Рядом с чемоданами устроился и сам; это было единственный раз в жизни, что я путешествовал в купе люкс, предоставленном в мое единоличное пользование.

По прибытии поезда в Париж носильщики, привлеченные надписью «забронировано», осадили мое купе, и мне пришлось чуть не драться, чтобы сохранить драгоценный багаж.

Когда поток пассажиров схлынул, я сошел, неся чемоданы на вытянутых вперед руках, и пошел размеренным шагом. Это было необходимо, чтобы не перебить образцы, несмотря на тщательную упаковку. Конечно, никто не мог подозревать о характере моей ноши, и пассажиры, задержавшиеся на платформе и в зале вокзала, наверное, задавали себе вопрос: «Что это за оригинал? Что у него такое в чемоданах, почему он так торжественно выступает и зачем несет их на вытянутых руках, как священные реликвии?»

В назначенный день выставка была открыта министром. Были речи, затем процессия официальных лиц продефилировала перед стендами с макетами различных, приспособленных для посещения туристов гротов Перигора, Керси, Коссов и Пиренеев. В центре на возвышении была выставлена складная парусиновая лодка, в которой Мартель исследовал подземную реку Падирака. Там фигурировала также одиночная резиновая лодка моих подземных плаваний в пещерах Пиренеев и Атласских гор.

Мне предоставили прекрасную, всю стеклянную витрину, где я мог выставить кристаллы, пальмы, веточки и сталактиты. Образцы, ярко освещенные скрытыми электрическими трубками с никелевыми рефлекторами, сверкали, искрились и никогда не казались мне столь прекрасными.

Среди официальной группы, задержавшейся перед моей витриной, послышался шепот и даже возгласы удивления. Арман Вире, старший из спелеологов, спутник Мартеля в его исследованиях, даже громко выразил свое восхищение, сказав, что он никогда в жизни не видал таких замечательных эксцентрических сталактитов. И зачем только я в то же время услышал то, что говорили другие? Склонившись над витриной, где были выставлены две чудесные конкреции, окрашенные солями меди в бледно-зеленый цвет, один из посетителей сказал своему соседу: «Не удовольствовавшись подделкой большинства своих сталактитов, этот экспонент имел наглость окрасить два из них в зеленый цвет. Это недопустимо, и это никого не обманывает…»

Я, конечно, оставил замечание без ответа — с тех пор я слышал немало и других подобных же, — но мне вспомнился один очень хороший афоризм: «Больше всего глупостей слышат картины в музеях и вообще все, что выставляют для обозрения толпы».

Спелеологическая выставка в зале Орсейского вокзала была для меня только антрактом, краткой интермедией, и тотчас после нее я опять возобновил свои археологические, палеонтологические и биологические исследования и все остальное, что влекло меня под землю. Между тем я довольно долго постоял около своей витрины, чтобы наслушаться и других соображений, менее наивных, менее нелепых, чем заставившее меня окрасить кристаллы.

Всеобщее изумление и восторг убедили меня в том, что я владел коллекцией образцов, о существовании которых никто не подозревал, исключительным подбором кристаллических образований, причем самые необычайные, самые нежнейшие из них не могли быть привезены и выставлены.

И я продолжал без устали лазить по пещерам, пропастям и подземным рекам, никогда не пресыщаясь. А между тем существует много пустот очень обычных, могущих неосведомленному показаться лишенными интереса; но для посвященного и страстно увлеченного в них всегда найдется что-нибудь поучительное, встретится какое-нибудь подтверждение, обнаружится что-нибудь новое, как бы мало оно ни было, как сказал Ренан: «Для ума поистине философского все в равной степени достойно знания», — и мы добавим: достойно быть виденным, сравненным и понятым.

Существуют также гроты, где напрасно было бы искать и найти хоть один сталактит. Я посетил и обследовал много таких гротов, где камень абсолютно голый и на его шероховатой поверхности не образовалось ни одного отложения. Это особенно относится к гроту Мирмон в Дордони, одному из самых крупных и разветвленных гротов Франции. И вместе с тем в этом отсутствии натечных образований нет ничего удивительного, если пояснить, что этот грот выработан в мелу (белый сенонский мел)[59]. В самом деле, именно от характера известняка, который не всегда растворим и, следовательно, не всегда освобождает кальцит, зависит обилие или скудость сталактитов.

Известняки образовывались из известковых осадков, отлагавшихся на дне морей во все геологические эпохи, и их разнообразие очень велико. Может также произойти, что лежащий на известняке непроницаемый для воды слой (глиняный пласт) преграждает путь просачивающимся водам и мешает им проникать сквозь известняк, а отсюда полное отсутствие сталактитов на сводах, находящихся ниже пещер.

Толщина слоя известняка, образующего свод пещеры, очевидно, не имеет никакой связи с размерами и количеством заключенных в ней подземных конкреций. Так, например, в пещере л’Авен Арман (Лозер), где находятся самые высокие из известных сталактитовые колонны (25–30 метров), толщина известнякового пласта между поверхностью почвы и вершиной сводов относительно невелика; тогда как некоторые пещеры, расположенные под горами и несущие на себе известняковую толщу во многие сотни метров, не содержат гигантских сталактитов и сталагмитов.

Я одно время думал, что палеозойские девонские известняки дают начало образованию самых чистых, самых белых, почти прозрачных сталактитов, какими можно любоваться в гроте Корину (Герольт) и в пещере Сигалер (Арьеж). Но в конце концов открытие восхитительных конкреций пропастей Эспаррос (Верхние Пиренеи) в ургон-аптских[60] мезозойских известняках и в Гран Рок (Дордонь) разубедили меня в том, что это монополия палеозойских известняков.

Мы не будем вдаваться в излишнюю научность (потому что здесь пишутся только воспоминания любителя сталактитов) и оставим в стороне объяснение сталактитовых образований, называемых эксцентрическими. К тому же из этого вопроса возникает ряд чрезвычайно сложных проблем. Мы только приведем здесь мнение самого высокого авторитета: Альфреда Лякруа, члена и непременного секретаря Французской академии наук, профессора Музея естественной истории в Париже. Приблизительно в 1931 г. я позволил себе написать ему об открытии в арьежской пещере Сигалер поистине поразительных образований.

Я перечислил и описал все, что я видел в этой пещере. «Сотни посещенных мною до сего времени гротов, — писал я, — описания и фотографии самых интересных и удивительных из них не подготовили меня к этом чуду. Богатство, белизна и фантастические формы сталактитов и сверкающих кристаллов неописуемы. Находишься как будто внутри жеоды, в хрустальном дворце…» И так на двух страницах!

Кто знал профессора Лякруа, может себе представить, какое впечатление должно было произвести мое напыщенное и слишком уж цветистое письмо на холодного в обращении и ревнивого к науке ученого.

Он мне ответил кратко и трезво, что в таком случае можно судить, только имея в руках образец (и, конечно, он был абсолютно прав). Но в письме был еще маленький постскриптум, сильно задевший мое самолюбие In cauda venenum[61]. Знаменитый профессор прибавил: «Сен-Годенс, откуда вы мне пишете, расположен на Гаронне; значит, вы немножко гасконец?»

Да, правда, я гасконец (но хвастовства мне нужно бы занять, как сказал бы другой![62]), однако грот Сигалер существовал не только в моем воображении, не в тумане, поднимающемся над Гаронной! Поэтому я поклялся себе, что если мне случится быть в Париже — пойти в Музей с доказательством в руках или, вернее, в ивовой корзинке и укутанным в вату.

И вот однажды я с бесконечными предосторожностями распаковал и расставил на столе профессора все то, что я ему описывал: цветы, вопросительные знаки, завитки и спирали лилейной чистоты, пушки и даже тонкие ленты. А ко всему остальному я еще добавил лежащую в плоской коробке между двумя слоями ваты невесомую иглу длиной 22 сантиметра, тоньше самой тонкой иголки для шитья.

Реакция академика была моей наградой: «Все это гипс, — сказал он, — но никогда в жизни я не видел ничего подобного». И он погрузился в молчаливое созерцание, куда более красноречивое, чем длинные речи, к тому же подобное простое заявление такого ученого уже имело большой вес.

В 1950 г. в моей карьере спелеолога произошло одно событие, само по себе не имеющее никакого особого значения, если не считать его символическим (я чуть не написал — числовым).

Проникнув в один довольно обычный грот, я сделал наблюдение, погрузившее меня в глубокое размышление. Я только что окольцевал летучую мышь и записывал матрикул кольца в свою книжку. Записал также название грота, чтобы оно стояло на своем порядковом месте в моих картотеках, и посмотрел на предыдущую страницу, где фигурировало название и номер самого последнего посещенного грота. Оказалось, что последний грот записан под номером 999. Итак, та пещера, в которой я находился, была т.ы.с.я.ч.н.о.й.

По чистейшей случайности этот грот, расположенный в ущельях реки Сав вблизи деревни Леспюг (Верхняя Гаронна), находится в расстоянии меньше километра птичьим полетом от грота Бакуран, куда я спускался 48 лет назад, то есть в 1902 г., и который был моим самым первым гротом.

Итак, грот Гарпунов (названный так графом де Сен-Пьерр, ведшим там около 1920 г. успешные раскопки), где я тогда был, оказался моим тысячным гротом.

Совершенно не склоняясь к фетишизму цифр и к культу «рекорда», я не мог не вернуться мысленно назад и не постараться представить себе, чем были для нас все эти пещеры, пропасти и подземные реки. Я бы хотел в этот момент иметь перед глазами полный список этой тысячи подземелий, чтобы медленно его прочесть и вспомнить каждое из них в отдельности.

И в тот вечер в тиши кабинета я составил такой список. Ни одно название не выпало из памяти, каждое из них вызывало в воображении пейзаж, сцену, обстановку, какой-нибудь случай, множество воспоминаний…

Невольно мне пришел в голову вопрос, заданный мне однажды каким-то журналистом. Он хотел знать, сколько часов я провел под землей, как летчик, который знает и может сказать, сколько часов он провел в воздухе. Он также хотел, чтобы я подсчитал, сколько километров я прошел под землей в подземных лабиринтах; на сколько метров поднялся и спустился по веревочнымлестницам и какое в общем расстояние прополз! Я абсолютно отказываюсь и теперь назвать какие-нибудь, хотя бы приблизительные цифры; могу только сказать, что из тысячи пещер некоторые я посещал по многу раз, постоянно возвращаясь в них, иногда для удовольствия, иногда для наблюдений и для самых разнообразных записей.

Это значительно увеличивает сверх тысячи число подземных посещений. Тщательные пометки в записных книжках могли бы уточнить эту цифру. Но зачем и для чего вдаваться в никому не нужные подсчеты?

Короче говоря, этот памятный день посещения моей тысячной пещеры, несмотря ни на что, заслужил быть особо отмеченным «белым камнем» или в данном случае белым сталактитом. Но такого случая не представлялось, так как в гроте Гарпунов (названном так графом де Сен-Пьерр по найденным в пещере мадленским гарпунам из рога северного оленя) нет ни одной конкреции. Ирония случая!

В 1950 г. я нашел в другой пиренейской пещере два гигантских кристалла величиной с большую тарелку, похожих на самые прозрачные кристаллы горного хрусталя, но гексагональной формы. Однако несмотря на большой опыт и все те бесконечные предосторожности, которые я сумел бы принять, чтобы упаковать и вынести из пещеры один из кристаллов, мне оставалось только восторгаться и сфотографировать их на месте. Это были кристаллы льда, обнаруженные на высоте почти 3000 метров в ледяном гроте Марборе.

Эти кристаллы замерзшей воды, вероятно, очень древние (была даже высказана гипотеза, что это ископаемый лед), обладали настолько поразительной и загадочной структурой, что один английский гляциолог, увидев их на фотографии, предложил снабдить меня ящиком-термосом нужных размеров, чтобы доставить ему один из этих кристаллов; сам он имел в виду хранить и наблюдать его в холодильнике. Признаюсь, у меня не хватило решимости взять на себя такую перевозку, обреченную, по-моему, на неудачу. Вот один образец кристаллизации, которого никогда не будет в моей коллекции. В той же самой замерзшей пещере я вместе с моими дочерьми Мод и Жильбертой сделал еще одно чрезвычайно редкое открытие; нашел месторождение асбеста.

Итак, из года в год коллекция росла, обогащалась, образуя собрание, всеми признанное единственным в своем роде, выставленное в подходящем месте, где царит напоминающий пещеру полумрак… Там 20 витрин, похожих на ящики аквариумов, покрывают стены, голые, как стены гротов. Внутри ящики матово-черные, а скрытые неоновые трубки бросают яркий свет, выявляя всю незапятнанную белизну и нежные тона окрашенных образцов. Ансамбль производит чарующее впечатление, но перечислять и описывать содержание витрин было бы неблагодарным делом. Нельзя описать неописуемое, и всякое описание только бы принизило и оболгало действительность. Ведь не описывают огни фейерверка и выставку драгоценных камней!

Эту выставку можно единственно упрекнуть в том, что она задумана и организована без заботы о научной точке зрения. Это правда: все было расположено и ориентировано с тем, чтобы производить впечатление привлекательностью и живописностью, чтобы радовать глаз. Нет никаких надписей или объяснений, касающихся процессов образования всех этих экстравагантных минеральных богатств. Но, во-первых, здесь не рассчитывали создать лабораторию или образовать научную коллекцию, а лишь выставку, могущую своей красотой привлечь любопытных. Вторая причина заключается в том, что выставлены главным образом формы, называемые эксцентрическими; их красота, тонкость, изысканное изящество и чистота окраски настолько же поразительны, насколько загадочно их происхождение[63].

На современном уровне минералогического знания еще не оказалось возможным осветить тайну, окутывающую процессы создания этих кристаллических форм, при которых нарушались физические и химические законы. Эти очень декоративные аномалии образовались благодаря каким-то исключительным и пока еще неизвестным условиям. И хотя этой проблемой уже давно занимаются высококвалифицированные авторитеты, нужно признать, что тайна так и остается тайной.

За отсутствием объяснения остается только восторгаться красотами, скрытыми природой в глубинах земли, и признать, что они ни в чем не уступают красотам, украшающим ее поверхность.

Ученые и специалисты имеют свободный доступ к коллекции в любое время и могут заниматься ее изучением для решения еще не разгаданных загадок.

Но повторяем, коллекция, выставленная в обстановке, реконструирующей насколько возможно атмосферу пещеры, одновременно радует глаз своей художественностью и в то же время наглядно показывает, какими удивительными могут быть природные объекты.

Признаю, что все предыдущее изложение не вносит ничего нового в науку, повторяю, что это только, как гласит заголовок, возможно, немного эгоцентричные воспоминания через пятое на десятое простого коллекционера. Но коллекция, теперь окончательно организованная, сохраняемая и охраняемая, здесь, в своих витринах, легко доступна для изучения и сравнения. Для любопытных она видение прекрасного, редкого и пышного «искусства». Для ученых она предмет изучения, надеемся плодотворного.

Для нас коллекция — выражение тридцатилетних исследований больше тысячи пещер, пропастей и подземных рек. Она вызывает в памяти понесенные труды, затраченные усилия, испытанные опасности и, конечно, раны, синяки и шишки! Но в противовес им — сколько волнующих часов, сколько незабываемых, полных восторга минут! Такие минуты, если бы это было возможно, мы бы хотели пережить вновь, повторяя, с поправкой на пещеры, слова графа Русселя, человека вершин, написанные им в его «Воспоминаниях альпиниста»: «Да будут трижды благословенны часы и годы, проведенные в этих безмятежных областях, откуда всегда возвращаешься более чистым и более счастливым».

ГЛАВА II «ИСТОРИИ», СВЯЗАННЫЕ С ГРОТОМ ТИБИРАН

«Я буду говорить не для того, чтобы поучать, а с намерением заставить подумать, а может быть, и помечтать».

Астроном Шарль Нордман
Отроги передовых хребтов центральных Пиренеев на границе департаментов Верхней Гаронны и Верхних Пиренеев представляют собой волнистые складки лесистых предгорий, изобилующих пещерами, гротами, пропастями и подземными потоками. Это Верхние Комминжи, самый богатый во Франции район с точки зрения спелеологии и археологии.

Пещеры этих складчатых гор, сложенные известняками юрского и мелового возраста, в большей своей части на протяжении тысячелетий были жилищем доисторического человека. В этом настоящем спелеологическом и доисторическом раю развернулась почти целиком вся наша работа. Именно там расположены гигантские пропасти Мартеля и Хенн-Морт, таинственные подземные реки, многочисленные огромные пещеры, многие из которых носят названия, знаменитые в анналах археологии.

Там находится грот Ориньяк, давший название доисторической эпохе (ориньякской); Марсула, где в 1897 г. впервые в Пиренеях была открыта доисторическая стенная живопись; Турасс, бывшая одно время эпонимом[64] важной археологической эпохи (позже эта эпоха была названа азильской по названию соседнего знаменитого грота Мас д’Азиль); пещера Тюк д’Одубер, где находится шедевр мадленской скульптуры: глиняные бизоны, найденные в 1912 г. графом Бегуеном и его сыновьями; грот Труа Фрер с его тремястами доисторическими рисунками, в том числе знаменитый Танцующий колдун в маске — еще одна из замечательных находок семьи Бегуенов; гроты Гурдан и Лорте, известные по раскопкам Эдуарда Пьетт; Гаргас с тремястами отпечатками искалеченных рук; Монтеспан и ее безголовый глиняный медведь; Лябастид, где были найдены вырезанные на камне лошади и голова ревущего льва.

Некоторые из этих знаменитых пещер нам посчастливилось открыть, и все они уже описывались в предыдущих работах[65].

Сегодня мы позволим себе извлечь из мрака неизвестности один скромный грот; он не может идти в сравнение с только что перечисленными, и тем не менее нам он особенно дорог. С ним не связано никакой известной истории, а приключения, о которых мы собираемся рассказать, не имеют в себе ничего замечательного или сенсационного, они только показывают, что всякий, даже незначительный грот всегда представляет какой-нибудь интерес.

Грот Тибиран, названный по имени селения Тибиран, вблизи Сен-Бертран де-Комминж, находится в той же горе, где и пещера Гаргас, по праву знаменитая доисторическими отпечатками искалеченных рук, которые она заключает, и протяженностью ее галерей. Тот факт, что соседний грот Тибиран не обнаруживал ничего подобного, а также его малые размеры оставляли его в тени, но мы все-таки хотим прославить именно этот скромный грот.

В гроте Тибиран не найдено ничего, что говорило бы о посещении его доисторическим человеком. И только близкое соседство пещеры Гаргас дает основание думать, что он был известен первобытным охотникам. Но очень мало вероятно, чтобы грот был обитаем, потому он идет крутым уклоном от самого входа, имеет только одну темную, сырую комнату с опасными вертикальными естественными колодцами, на дне которых течет ручей. Очень наклонный входной коридор и не имеющий нижнего выхода зал были бы очень неудобным и ненадежным убежищем, где обитатели пещеры оказались бы в западне при нападении людей или диких животных. Несмотря на это, у нас есть доказательства, и мы это дальше покажем, что однажды, в доисторические времена, один человек проник в пещеру Тибиран.

Одетый в звериные шкуры, как того требовал ледниковый климат, этот человек подошел к входу в пещеру. Там он, наверное, на минуту положил свое оружие на землю, присел на корточки и зажег можжевеловый факел или масляный светильник. Многое можно было бы отдать за то, чтобы хоть мельком взглянуть на одного из отдаленнейших предков, понаблюдать за его движениями, жестами…

Археолог Эмиль Картайлак часто говорил, что он пожертвовал бы десятью годами жизни, чтобы прожить день или два в среде какого-нибудь доисторического племени!

Можно допустить, что этот охотник, вошедший с факелом в руке в грот Тибиран, пришел из соседней пещеры Гаргас, несомненно обитаемой, судя по раскопкам. С полной вероятностью можно предположить, что у этого человека руки были искалечены, потому что многочисленные странные отпечатки рук с отрезанными по обету пальцами в гроте Гаргас свидетельствуют о распространенности в то время этого жестокого ритуального обычая[66].

Одинокий и таинственный посетитель оставался несколько часов в пещере Тибиран и вышел из нее так же тайком, как и вошел. После этого потревоженные гиены опять заняли свое убежище, и их уже больше никто не беспокоил, ни один человек не переступил порог грота Тибиран, вновь погрузившегося на 15 тысяч лет в пустоту и молчание.

В конце этого промежутка в 150 столетий (цифра, трудно постижимая и трудно воспринимаемая для нас, людей, не насчитывающих еще и двух тысяч лет своегр летосчисления) другой человек переступил гигантский порог грота Тибиран.

Обстановка изменилась, так же как и внешний вид вновь прибывшего.

На смену ландшафту мадленской эпохи, появился старый, величественный галльский лес, а вместо одетого в шкуры охотника, шедшего по заснеженной равнине ледниковой эпохи, по лесу пробирался босой человек, едва прикрытый туникой галло-римского раба. И действительно, это был беглый раб, прошедший через лес и собиравшийся спрятаться в гроте Тибиран, чтобы избегнуть погони.

Спустя 15 тысяч лет он также встал на колени на пороге пещеры, чтобы зажечь факел, затем углубился под землю, неся грубый глиняный горшок с какой-то едой, которая позволит ему просуществовать в пещере несколько дней, пока длятся поиски.

Этот беглец, этот отверженный — брат рабыни, печальной Сабинулы, вызванной к жизни поэтом Эредия в сонете «Изгнанница», мечтавшей о бегстве в тех же местах и в ту же эпоху.

Все эти объявленные вне закона, преследуемые беглецы на протяжении веков инстинктивно воскрешали доисторическую традицию. Через тысячелетия они вернулись под защиту пещер, дававших убежище их предкам — людям ледникового времени; без пещер род человеческий не пережил бы ужасов бесконечно длившегося господства льда[67].

Беглый раб, несколько дней скрывавшийся в гроте Тибиран, вышел из него еще незаметнее, еще таинственнее, еще более крадучись, чем его мадленский предшественник. Он оставил в пещере пустой, уже ставший ненужным горшок; снесенный водой или опрокинутый обнюхивавшей и облизывавшей его лисицей, горшок скатился с каменистого склона и разбился, а через две тысячи лет я нашел его черепки. Конечно, мы не можем утверждать, что в промежуток времени между тайным посещением мадленского охотника и таким же тайным посещением беглеца-раба никто не входил в пещеру, но это кажется вполне вероятным.

Остается только добавить, что в соседнем гроте Гаргас, помимо доисторических рисунков, мы находим высеченные на стенах очень архаичные хрисмы[68], по-видимому оставленные христианами самых первых веков, а также изображения арбалетов со стременем, восходящие к XV веку.

В нашу современную эпоху третий человек собирался проникнуть в грот Тибиран. В его посещении не было ничего таинственного, в его цели не было ничего оккультного, и скрывать ему было нечего… Наоборот, он действовал среди бела дня — если так можно сказать — и хотел, чтобы все знали, что он собирался делать в гроте, больше того, он даже мечтал о посетителях.

В течение некоторого времени (рассказ относится к 1860 г.) соседний грот Гаргас был закрыт и сдан в аренду. Он был снабжен дверью, и специальный проводник показывал грот натуралистам и путешественникам — предшественникам современных туристов. В эту эпоху Мартель, будущий создатель и пропагандист спелеологии, в то время в возрасте семи лет посетил грот со своим отцом.

В 1888 г., когда родители Мартеля прибыли в Сен-Бертран де-Комминж (Верхняя Гаронна), было много разговоров о раскопках, которые вели Гарригу и Шастенье в пещере Гаргас, и о найденных ими чудовищных скелетах вымерших диких животных.

Отец Мартеля, просвещенный и любознательный человек, заинтересовавшись раскопками, решил посетить эту залежь «допотопных» животных, как в то время еще выражались. Наняли коляску и По долине реки Нест направились к гроту. Тогда настоящей проезжей дороги еще не существовало, только 60 лет спустя автомобили стали доезжать до самой пещеры. Приходилось оставлять экипаж в селении Тибиран (название, тесно связанное с римской оккупацией) и последние километры идти пешком по плохой крутой лесной тропинке в сопровождении детей ближайшей деревушки, получавших за труды от одного до трех су, в зависимости от щедрости туриста!

В день посещения грота семьей Мартеля, как только все сошли с коляски, гид предоставил себя в распоряжение гостей. Это был один из пиренейцев (еще сохранившихся и по сей час и уж конечно бывших в ту пору), гордых тем, что люди интересуются редкостями их уголка земли, и польщенных тем, что важные господа и дамы из Парижа нарочно приезжают, чтобы на них посмотреть. Пока шли по тропинке, Манзас (так звали гида) говорил не переставая. На неуклюжем местном языке, где слоги наскакивают и стукаются друг о друга, как камни в бурном потоке соседней Гаронны, официальный гид Гаргаса показывал свое знание; он говорил больше всего о гроте, который предстояло посетить, и о ведущихся в нем раскопках.

Мы не знали Манзаса, но познакомились с одним из его преемников — Ремом, по-видимому, не уступавшим ему в воодушевлении и образности описаний. Церемония была всегда неизменной, так же как и неумеренное расхваливание (нам довелось его слышать) в романтической манере того времени. Как только свечи были зажжены и розданы посетителям, гид первый входил в грот) — неся под мышкой большой запас соломенных факелов, предназначенных освещать (лучше сказать, продымливать) пещеру в самых интересных местах. Туристы, еще ослепленные только что покинутым дневным светом, ощупью плетутся во мраке, затрудненные танцующим, больше мешающим, чем светящим, пламенем, и попутно заводят знакомство с горячими каплями воска, образующими созвездия на их одежде.

Дойдя до середины входного зала, называемого «Залом Медведя», гид останавливается и начинает декламировать описание места напыщенным и монотонным голосом (можно было бы сказать «замогильным»[69] без всякой погони за игрой слов). Урок, конечно, заученный наизусть, где самые смелые и самые неожиданные гипотезы о происхождении и формировании пещеры и ее сталактитов переплетаются с страшными историями и любопытными легендами.

Осмотр продолжается, как ритуал, из зала в зал под аккомпанемент декламации гида, иногда только прерываемой скудным, но эффектным пламенем соломенного факела, бросающим красноватые отсветы на дантевскую декорацию: на нагромождения каменных глыб и неясные перспективы таинственных сводов. Но нестерпимый дым заставляет ускорять шаги и уходить дальше вперед, в недра горы, до того места, где свод опускается до пола, оставляя только низкий и очень узкий ход, откуда дует ток воздуха. Здесь гид становится самим собой и вернувшись к своему нормальному «акценту Бержерака» объясняет, что долгое и опасное ползанье через лазейку приведет в другую пещеру, еще более обширную и более прекрасную…

Только некоторые убежденные археологи или любознательные и смелые натуралисты отваживались ползти в этот узкий, неудобный и грязный ход. Но Манзас был хорошим пропагандистом и настойчиво спрашивал посетителей, не желают ли они полезть в лазейку. В ответе он был уверен: дамы, уже, немного испуганные, оказавшись так далеко под землей, всегда хотели немедленно вернуться. Мужчины резонно доказывали, что не хотят портить одежду, и так как здесь осмотр пещеры оканчивался, то обычно возвращались на поверхность. Легко себе представить, что, дойдя до отверстия, ведущего в «ход сообщения», мосье Мартель, чопорный юрист, одетый по моде того времени, в сюртуке и цилиндре, отклонил коварное предложение проводника.

Но как интересно было бы узнать, что чувствовал и думал мальчик Эдуард-Альфред (так звали будущего знаменитого спелеолога. — Ред.) в день своего подземного крещения, стоя перед узкой щелью в пещере Гаргас — редкой, а может быть, и единственной в его жизни, перед которой он отступил.

Слава грота Гаргас не давала спать одному из местных крестьян, и он вбил себе в голову мысль использовать с выгодой для себя грот Тибиран, находящийся на пути к пещере Гаргас, но ближе к деревне. Вот этот-то «третий» человек и пришел в один прекрасный день (тому скоро будет сто лет) к входу в пещеру Тибиран. Зажег свечку, проник в пещеру, запасшись лопатой и киркой, и начал вырубать ступеньки сверху донизу крутого и скользкого склона. Затем загородил вход стенкой, проделал в ней дверь, повесил на дверь замок и стал ждать визитеров.

Деревенские дети, прельщенные вознаграждением и припугнутые новым предпринимателем Тибирана, стали приводить туристов, прибывающих для осмотра пещеры Гаргас, в Тибиран! Конкуренция незаконная и малозавидная; мошенничество было грубым, так как пещера представляла мало привлекательного. После горячих споров и протестов хранителя пещеры Гаргас беззастенчивый «владелец» грота Тибиран должен был отказаться от своего неудачного предприятия, от которого не сохранилось ничего, кроме полуразвалившейся загородки и постепенно зарастающих мохом и осыпающихся внутренних ступенек.

В 1880 г. грот осветился опять, правда очень ненадолго. Палеонтолог и археолог Феликс Реньо, успешно раскапывавший пещеру Гаргас и вынувший из почвы пещеры, и особенно со дна знаменитого «каменного мешка», целые скелеты медведей, львов, гиен и волков, попробовал с отрядом землекопов производить раскопки в гроте Тибиран, но далеко не с таким же успехом, как в Гаргасе.

* * *
В 1920 г. один молодой человек бродил в чаще леса вблизи грота Тибиран, отыскивая в него вход.

Среди высоких деревьев теснились кусты ежевики и гигантские самшиты. Тропинка, приводившая к гроту, уже давно исчезла, и молодой спелеолог долго блуждал во всех направлениях. Но у него был навык к такого рода поискам, и в конце концов он все-таки нашел отверстие пещеры; опустил около него свой горный ранец, встал на колени, как некогда мадленский предок и галло-римский раб, и зажег ацетиленовую лампу. Он впервые собирался проникнуть в этот грот.

Тридцать лет спустя, в момент когда пишутся эти строки, он опять собирается войти в пещеру Тибиран.

_____
За этот тридцатилетний промежуток я часто посещал этот грот. Во время первых вторжений пришлось остановиться перед двумя вертикальными естественными шахтами, но я не дал себе покоя, пока их не исследовал. На дне одного из колодцев течет подземный ручей под очень низким потолком, и я не помню, чтобы мне где-нибудь еще приходилось с таким трудом ползать по затопленному ходу.

Голый, как земляной червь, извиваясь в воде и вязкой грязи, как пресмыкающееся, я довел свое обследование до пределов возможного, так и не проследив подземного течения воды на всем его протяжении.

Это происходило до 1923 г., то есть до моего открытия стенных гравировок и доисторической лепки в соседней пещере Монтеспан. Открытие навело меня на мысль, что и другие пещеры этого района могут содержать рисунки. Поэтому я часто навещал грот Тибиран и тщательно осматривал его каменные стены, но, увы, безрезультатно.

Затем с 1936 г., когда я начал кольцевание летучих мышей, грот Тибиран видел меня чаще, чем когда-либо, потому что зимой в нем поселяется колония летучих мышей подковоносов, я их изучаю и из года в год веду им счет.



Карта главных открытий

Этот грот небольших размеров и легко доступен, поэтому я часто брал с собой своих детей и их маленьких друзей. Некоторые из этих экскурсий стали легендарными, как, например, во время нашей охоты на филина.

В тот день я взял с собой сына Рауля, которому было тогда около одиннадцати лет, и нескольких его товарищей, детей того же возраста. В экспедиции участвовала также собака (пиренейская овчарка) Карнера; собаку я брал с собой для того, чтобы она ловила мне летучих мышей для кольцевания.

Я знал, что недалеко от входа в каменной стене пещеры есть углубление, в котором жил филин; часто, придя днем, когда птица спала, я ее спугивал, и она всегда бесшумно улетала.

Собрав на этот раз детей, мне захотелось их позабавить, организовав «охоту» на филина.

Участие мальчиков в охоте ограничивалось только тем, чтобы ждать, пока я доберусь до норы и выну из нее филина. Я запасся большим холщовым мешком, обычно предназначавшимся для пойманных летучих мышей, и стал взбираться по склону. Но только что я начал восхождение, как филин распустил большие крылья, вылетел из гнезда и пронесся над головами взволнованных мальчиков, в один голос закричавших: «Вот он! Улетел, улетел!»

Но я обернулся приложив палец к губам, вполголоса предостерег детей: «Тише, не шумите! Это самка улетела, но самец — он гораздо больше, огромный! — вылетает только ночью, и я его постараюсь поймать».

В абсолютной драматической тишине я взбираюсь, ползу, за мной также карабкается Карнера, и вот я уже шарю в норе.

Через несколько мгновений мальчики, поднявшие носы кверху и дрожавшие от волнения, внезапно слышат ужасные крики вдруг разбуженного филина; они также слышат яростное хлопание крыльев и мои энергичные возгласы: «Возьми его! Кусай! Куси!» — и как ответ на них злобный лай Карнеры. Борьба, «жаркая и ужасная», продолжается с таким ожесточением, что пораженные юные зрители видят, как из пещеры вылетает облако пыли…

Наконец, я появляюсь перед ними с растрепанными волосами и таща мешок, в котором трепыхается не без труда пойманный филин.

— Вот он, здесь — говорю я, задыхаясь. — Никогда не видел филина таких размеров! К счастью, я его застиг спящим, а то бы он мне выцарапал глаза!

Говоря это, я неловко роняю мешок на склон, по которому начал спускаться. Мешок, весь в движении от яростных толчков птицы, катится вниз.

— Скорей закройте мешок! — кричу я. — Если филину удастся выбраться — он улетит!

Мальчики, толкаясь, выстраиваются широким кругом вокруг продолжающего вертеться и шевелиться мешка, но вдруг узнику удается высвободиться, и на свет появляется радостно фыркающая и виляющая хвостом Карнера: верному псу история, по-видимому, показалась очень веселой! Это он позволил мне разыграть из себя героя и симулировать схватку один на один с «огромным самцом, вылетающим только ночью».

Чтобы иллюзия была полной, я кричал по-совиному и размахивал мешком в подражание машущим крыльям птицы. На мои крики: «Возьми! Куси!»— собака подавала голос. И, наконец, чтобы усилить впечатление, я бросал в сторону выхода полные пригоршни пыли. В общем, сцена получилась правдивой и динамичной!

Эта «охота» происходила 6 февраля 1938 г. Если этот день так запечатлелся в памяти, то потому, что он отмечен еще одной памятной вехой.

Вернувшись с «охоты», когда я забавлялся, мистифицируя детвору, я нашел свой дом в большом смятении, и через двадцать минут родилась девочка, названная Раймондой.

Того же 6 февраля 1938 г. (я ничего не выдумываю, а кроме того, мои слова подтверждаются регистратурой Музея естественной истории в Париже) после сеанса ловли летучих мышей, последовавшего за охотой на филина, я окольцевал около тридцати подковоносов, и одному из них суждено было оказаться героем необыкновенного приключения.

Действительно, 6 марта следующего года эта летучая мышь была поймана в деревне Эсканекраб (Верхняя Гаронна), то есть в расстоянии 40 километров птичьим полетом к северу от грота Тибиран.

Один каменщик, по имени Бонмезон, нашел ее в трещине стены мэрии, которую он поправлял. Заметив, что животное носило прикрепленное к крылу алюминиевое колечко, он его снял и прочел «Музей, Париж Н. 149».

Бонмезон выпустил животное и написал в Париж, что поймал летучую мышь, удравшую из музея. Это позволило Службе кольцевания отыскать запись в реестре и установить, что летучая мышь была окольцована мною 6 февраля 1938 г.

А 24 января 1944 г., производя свою обычную ежегодную ловлю в Тибиране, я нашел среди пойманных мышей подковоноса Н. 149, вернувшегося из Эсканекраба.

Но самое интересное, что 5 апреля 1944 г. тот же каменщик, на этот раз работавший в церкви того же селения, опять нашел подковоноса Н. 149. Но, увы, на этот раз животное было мертво, и мосье Бонмезон (с которым я был в постоянном контакте после его первой находки) прислал мне в подтверждение колечко. Отсюда видно, что маленькое животное циркулировало между гротом Тибиран, где оно проводило зиму, и своей летней резиденцией — селением Эсканекраб. После нескольких месяцев зимней летаргической спячки в темноте пещеры оно в теплый сезон избирало своим жилищем то мэрию, то церковь! Каким образом без метода кольцевания можно было бы что-нибудь узнать о жизни летучей мыши? Нужно признать, что благодаря совпадению, граничащему почти с чудом, одному и тому же человеку и через промежуток в несколько лет случилось найти одного и того же окольцованного индивидуума.

* * *
Глава об «историях», связанных с гротом Тибиран, далеко не оканчивается только что рассказанной.

Так велико очарование пещер для того, кто знаком с ними, и так велика власть этого очарования, складывающегося из массы впечатлений и воспоминаний. И если уже мы принялись рассказывать истории, то почему бы не рассказать еще одну, сводящуюся, правда, только к детскому замечанию.

В одно из незабываемых посещений грота Тибиран я взял с собой свою маленькую четырехлетнюю дочку Мари. Мы приехали на велосипеде — девочка сидела на багажнике — и привезли с собой завтрак и все что нужно для надевания колечек на крылья летучих мышей (сачок из материи и стержень с нанизанными на нем кольцами). Нам нужно было охотиться не только в Тибиране, но также и в соседних гротах Гаргас и Тиньяхюст.

Для Мари это было первое посещение грота — ее «пещерное крещение», откладывавшееся несколько раз в силу разных обстоятельств (это было в 1944 г., во время германской оккупации). Оставив велосипед и пройдя лугами и лесом, мы близко подошли к пещере, замаскированной большими деревьями. Перед входом в пещеру рос большой дуб, недавно разбитый молнией. Я часто под ним завтракал и хорошо знал это прекрасное дерево; сейчас ствол его был расщеплен, а огромные ветвистые сучья, перепутавшись, висели до земли. Смертельно раненное дерево наглядно говорило о том, какой силы иногда достигают удары молнии. Но меня больше всего поразило, что дерево было как раз против входа в пещеру. Это было хорошим материалом для моего давно начатого исследования о частоте попадания молнии вблизи гротов и пропастей.

Я размышлял, девочка, по-видимому, тоже о чем-то думала, и, прервав мою задумчивость, она взяла меня за руку и поделилась со мной плодом своих размышлений: «Я думаю, папа, что это ты уж не поправишь!» Тут, перед убитым молнией деревом, моя четырехлетняя дочка, до сих пор полная веры в мое всемогущество, пришла к заключению, что папа не все может!

Через несколько минут мы были в глубине грота, где я констатировал, что колония подковоносов, состоявшая приблизительно из 60 индивидуумов, глубоко спала в своем обычном месте, то есть там, где свод был на высоте 6–7 метров. Чтобы Довить летучих мышей, я надевал сачок на конец длинного шеста, который всегда оставляю в пещере. По палка так прогнила от сырости, что пользоваться ею оказалось невозможным. Нужно было выйти из. грота и вырезать в лесу новый шест, и я воспользовался случаем, чтобы испытать свою дочь и дать ей настоящее подземное крещение. Объяснил ей как самую обыкновенную вещь, что она останется одна в гроте и будет ждать моего возвращения с новой палкой; наказал ей не трогать ацетиленовую лампу, стоявшую на земле, и не подходить к краю бывшей в нескольких шагах пропасти. Чтобы чем-нибудь занять девочку, посоветовал ей делать из глины шарики и сделать их побольше, а чтобы ее немного подзадорить, сказал, что никто из ее братьев и сестер в ее возрасте никогда не оставался один в пещере. И не торопясь ушел.

Ребенок в первый раз был под землей, и испытание было тяжелым, но ей никогда не говорили ни о волках, ни о буке, ни о прочих подобных глупостях, и я всегда старался приучать детей к темноте. Короче говоря, я вышел из грота, срезал длинный каштановый прут и после приблизительно десятиминутного отсутствия вернулся не спеша, как будто все было так, как и должно быть. Испытание оказалось успешным, девочка не испугалась, хотя впечатление, наверное, было сильным. Но мне удалось убедить ее, что бояться нечего, и она в это глубоко поверила. Я ее нашел присевшей на корточки в том месте, где ее оставил, но к трем глиняным шарикам, скатанным мною, не прибавилось ни одного. Очевидно, она все-таки не чувствовала себя настолько легко, чтобы забавляться, и, пока ручки оставались праздными, воображение работало. Впрочем, при моем приближении она поднялась и поделилась со мной немного дрожащим голоском:

— А я слышала летучих мышек.

— Ты меня удивляешь, они крепко спят в это время года, ты, наверное, ошиблась.

— Нет, я слышала летучих мышей, все время слышала!

— А как они делали?

— Они делали «так, так, так, так…»

И я в свою очередь в тишине услышал «так, так» упрямой торопливой капли воды, падавшей со свода в маленькую лужицу.

Я подвел девочку к лужице, объяснил ей ее ошибку, и мы сразу принялись ловить летучих мышей, на этот раз действительно кричавших и пищавших, к великому удовольствию моей маленькой спутницы. Испытание на храбрость и наглядный урок познания природы были полезны ребенку, и девочка об этом дне никогда не забывала.

* * *
Незадолго до этого грот Тибиран оказался свидетелем ужасного приключения; героями его были маленькие мальчики, по правде сказать не очень героические, но надо также признать, что и обстоятельства были смягчающими.

В августе 1941 г. ляперринский отряд французских скаутов города Сен-Годенс (Верхняя Гаронна) стоял лагерем на берегу реки Нест, недалеко от знаменитого грота Гаргас.

Однажды, выступая из лагеря, отдельные звенья отряда получили распоряжение рассеяться в разных направлениях с указанием не распечатывать до вечера конверты с секретной инструкцией, доверенной начальникам групп.

Группа «Ласточек» под руководством моего сына Рауля должна была идти в соседний лес, в направлении грота Гаргас. В сумерки скауты остановились в глубине леса, чтобы приготовить ужин; после ужина был вскрыт конверт и прочтен следующий приказ: «Звено «Ласточек» станет лагерем в гроте Тибиран и проведет в нем ночь».

Члены звена, мальчики двенадцати-тринадцати лет (за исключением его начальника возрастом четырнадцати лет), были испуганы такой программой. Провести ночь в пещере! Брр!.. Но мальчик или скаут, или он не скаут, и потом в компании бояться нечего.

Посыпались вопросы:

— Скажи, начальник, где этот грот?

— Большой он?

— В нем сыро?

И действительно, один только Н. 3. (начальник звена) знал пещеру. Вход в нее, скрытый неподалеку в густой чаще, представлял собой темный, очень романтичный портик.

Ужин был быстро окончен, и мальчики, оставив снаружи уже ненужные и только мешавшие палки, погрузились в грот Тибиран. «Погрузились» — это не просто образное выражение, потому что от самого входа почва действительно очень наклонная, грязная и скользкая, мальчики вязли в ней на всем спуске до круглого зала, где зиял довольно глубокий естественный колодец.

Обходя осторожно эту пропасть, «Ласточки» отыскивали место поровней и посуше, где бы можно было провести ночь. Вдруг, когда каждый в отдельности шарил в поисках удобного места, раздались восклицания. Водном углу, образующем нишу, двое скаутов нашли постель из совсем сухого папоротника, на которой лежали два шерстяных одеяла, старая бархатная куртка и пара тяжелых ботинок. Свечка, прикрепленная к выступу стены, окурки и разный мусор на земле красноречиво говорили, что какой-то человек выбрал своим жилищем грот, куда, очевидно, приходил ночевать. Куртка стала переходить из рук в руки, а когда дошла до начальника звена, до тот взял на себя инвентаризацию ее карманов. Один за другим на свет появились подозрительный носовой платок, большой охотничий нож, кошелек с мелкими монетами, жалкий грязный бумажник, а в нем только письмо, написанное на листке клетчатой бумаги из школьной тетрадки. При мигающем свете свечек Н. З. прочел изукрашенное орфографическими ошибками послание, и его довольно необычное содержание поразило и вместе с тем открыло глаза скаутам.

Автор письма сообщал какому-то своему приятелю, что он временно живет в гроте, вблизи лагеря скаутов, где ему уже удалось украсть два велосипеда, одеяла и разные продукты. Вор заканчивал свое письмо предложением присоединиться к нему и провести планомерную «стрижку» лагеря.

Как и следовало ожидать, чтение произвело сенсацию. У бойскаутов действительно были украдены упомянутые в письме вещи, и вот благодаря счастливой случайности они обнаружили место, где скрывался вор.

Мальчики пришли в волнение, все заговорили разом, каждый давал советы… Но все были за то, чтобы очистить грот, пока бандит не вернулся туда спать, так как время уже было позднее, и пойти предупредить жандарма. Уже некоторые стали собирать вещи, готовясь покинуть пещеру, когда раздался голос начальника звена. Размахивая только что распечатанным в лесу приказом, он напомнил беглецам, что распоряжение священно и что дисциплина и традиция — честь бойскаута и требуют точного и безоговорочного выполнения распоряжения. В нем сказано, что отряд должен провести ночь в гроте Тибиран, и ночь в гроте они проведут, никто не выйдет из него до утра!

— А если он вернется? — раздался чей-то неуверенный голос…

— Если этот тип вернется сегодня ночью, мы бросимся на него, свяжем нашими лассо, а завтра сдадим в жандармерию.

Таков был определенный и энергичный ответ взволнованным мальчикам, сумевшим, однако, справиться с собой и смело пойти навстречу злой судьбе. Но решимость далась нелегко, и ночь прошла беспокойно; «Ласточки» спали одним глазом и одним ухом. Однако все прошло без инцидентов — бродяга не появился. Но когда рано утром скауты вышли, наконец, из пещеры, их внимание привлек клочок бумаги, пришпиленный булавкой к одной из оставленных у входа в пещеру палок.

«Проклятый сброд, — гласила записка, — иду за подкреплением! Посмотрим, хозяин я у себя или нет».

Итак, человек вернулся ночью, но, увидев, что его убежище занято, ушел.

Записка заставила скаутов задрожать, отчасти от страха и отчасти от гордости, а хвастунишки, ободрившись, стали распространяться о том, как бы они набросились на похитителя велосипедов и одеял, если бы он имел неосторожность войти в пещеру.

По программе дня «Ласточки» должны были встретиться со звеном «Пантер» для совместной игры, и юные представители семейства кошек были введены в курс ночного подземного приключения.

Вечером начальник «Ласточек» стал во главе «Пантер», и звенья разошлись. После захода солнца «Пантеры» расположились среди пустынной лайды, и после холодного ужина начальник звена вынул из кармана секретное распоряжение, переданное ему днем, и прочел вслух: «После отряда «Ласточек» отряд «Пантер» проведет ночь в гроте Тибиран».

Известие поразило мальчиков как громом. После того как они вдоволь насмеялись над волнением и приключением товарищей из другого звена, им теперь самим приходится идти ночевать в неуютную пещеру с перспективой встретить бродягу и подвергнуться нападению! Да, теперь «Пантеры» уже не выступали гордо и скорей были похожи на стадо овец, которых гонят на бойню. Но инструкция есть инструкция, ив 10 часов вечера отряд, сгрудившись вокруг своего начальника, с осторожностью вступал в грот Тибиран.

«Ласточки» познакомились только с тревогой ожидания и беспокойной ночью, «Пантерам» же пришлось немедленно приступить к действию. Только что войдя в круглый зал, скауты увидели в углу светлую точку: свечку, горевшую у изголовья папоротникового ложа. Завернувшийся в одеяло человек проснулся, сел и начал осыпать непрошеных гостей ругательствами. Озадаченные мальчики остановились в нерешительности, глядя на свирепое лицо апаша — небритого цыгана в кепке с нахлобученным козырьком. Но вот бродяга сбросил одеяло и сделал движение, как будто хотел подняться, тогда начальник звена смело бросился на него, крича:

— Ко мне, Пантеры!

При виде неожиданной атаки и повинуясь приказу, два мальчика из девяти кинулись на помощь товарищу и изо всех своих сил набросились на захваченного врасплох противника, боровшегося с необычайной энергией. Начальник, Рауль, схватил за горло бандита, в то время как один мальчик держал его за талию, а другой старался не давать ему действовать ногами…

После долгой яростной борьбы голос начальника, покрывая шум, закричал:

— Мы его держим! Давайте скорей лассо, чтобы его связать!

Из шести прикованных к месту свидетелей, ничего не делавших и не проявлявших никакой инициативы, только один ринулся к выходу за веревкой, оставленной снаружи с палками. Но вдруг — неожиданная развязка!

Наверху, под входным портиком показался силуэт и раздался громкий, усиленный сводами голос. Какой-то человек спускался к скаутам с сильным электрическим фонарем в одной руке, а в другой — с револьвером крупного калибра.

Вновь прибывший был в сапогах, кожаной куртке и надвинутой на глаза фетровой шляпе. Он растолкал дрожащих скаутов, вырвал своего компаньона из рук державшей его тройки и с угрозами провел револьвером перед носами испуганных мальчиков. Потом оба бандита ушли, из пещеры, пообещав, что дело только началось, что они вернутся и тогда им покажут…

Нельзя сказать, чтобы в этот момент в маленьком отряде царил дух легкой беззаботности. Нельзя также умолчать и о том, что были слышны жалобы и даже звуки, больше похожие на жалобное мычание потерявшего свою мать теленка, чем на грозное рычание молодой пантеры! Но нужно также признать, что для детей двенадцати-тринадцати лет положение было не из легких. Многие были за то, чтобы выйти всем вместе из грота и бежать через лес, но начальник звена, храбрец и человек долга, взял остальных в руки и, припугнув наказанием и позором, добился повиновения. Решено было остаться в пещере. А кроме того, пожалуй, было бы еще опасней выйти из пещеры ночью и попасть волку в зубы, чем ждать событий, сосредоточившихся в глубине грота.

Не будем подробно рассказывать о ночи, проведенной под землей в тревожном ожидании, и можно побиться о заклад, что в ту ночь ребята хотели бы быть где-нибудь в другом месте! После бессонной ночи «Пантеры» с тысячей предосторожностей и с опасением вышли из своего логовища, рискнули войти в лес и с первыми лучами солнца бегом бросились к сборному пункту, куда должны были в этот третий день полевой кампании сойтись все остальные части отряда.

На поляне, где вокруг огня сидели руководители и инструктора, скаутов ждал последний и ошеломляющий сюрприз: среди членов штаба, присев на корточки, цыган в кепке и человек в кожаной куртке потягивали честно заработанное вино и добродушно смотрели на подходивших ночных «врагов»!

Бедные «Ласточки», бедные невинные малыши «Пантеры», чем заплатили вы за то, чтобы узнать, что такое «Большая скаутская игра», и стремглав влетели в сети, умело и коварно расставленные для вас вашими большими начальниками в сообщничестве с дорожными рабочими в роли бандитов и вашего собственного начальника звена, выполнившего с наслаждением свою роль!

* * *
Как уже сказано выше, мы посещали грот Тибиран не меньше чем раз в год, чтобы проверить контингент летучих мышей, живущих в нем зимой; они тогда крепко спят, и их легко ловить.

Второго января 1951 г. я пришел туда с дочерьми Раймондой, той самой девочкой, которая родилась в 1938 г. в день охоты на филина, и Мари, получившей описанное выше пещерное крещение в возрасте четырех лет, сейчас ей было десять, а Раймонде двенадцать лет.

На этот раз колония рукокрылых была очень малочисленной и состояла всего из 24 индивидуумов. Перепись их оказалась интересной, так как выяснилось, что три летучие мышиносили колечки, надетые в этом самом гроте в 1937 г. Долговечность этих маленьких животных, о которой до моих опытов кольцевания ничего не было известно, нужно вынести за пределы тринадцати лет. А так как осмотр животных не показал никаких следов дряхлости, и особенно их зубы были очень острыми, то отсюда можно предположить, что срок жизни летучей мыши легко может достигать двадцати лет.

Никогда не упуская случая показать детям, насколько безопасны летучие мыши, я приступил к довольно оригинальной фотосъемке. Прислонив Мари к стене, я окружил ее летучими мышами: пять посадил на голову, прямо на волосы, штук пятнадцать прицепил к плечам и к груди! Пока девочка так позировала, смеясь и ежась, когда мыши слегка царапали ее лоб коготками, я установил свой кодак на треноге и подготовил вспышку магния; поджечь его входило в обязанности Раймонды. По моему приказу она подожгла фитиль; сверкнул свет, но сильный взрыв опрокинул ацетиленовую лампу, стоявшую неподалеку на наклонном полу. Лампа покатилась, но так неудачно, что закатилась в трещину, и слышно было, как она протарахтела на глубину по крайней мере метров 10–12. Неприятный инцидент! Пришлось зажечь электрический фонарь, к счастью бывший в полной исправности. Не скрою, что меня очень раздосадовал этот совершенно непредвиденный эпизод, а вместе с тем ряд случившихся в тот день совпадений и стечений обстоятельств привел к неожиданному и интересному открытию.

Никогда поговорка «нет худа без добра» не находила себе лучшего подтверждения, чем в данном случае; здесь «худо» выразилось во взрыве магния, опрокинувшем фонарь.

Но не будем забегать вперед. С помощью веревки, закрепленной за острый каменный выступ, я спустился в трещину и на глубине в десяток метров нашел слегка помятую, упавшую набок лампу. Вода из нее вытекла, но работать она еще могла; поэтому прежде всего нужно было позаботиться вновь наполнить ее водой. Я поднялся обратно к девочкам; склонившись над трещиной, они помогли спасти лампу, и при свете электрического фонаря мы все вместе направились в глубь пещеры, где я раньше заметил лужицу воды. С трудом пролезли под очень низким потолком и вышли в нечто вроде маленькой комнатки, где был небольшой бассейнчик, наполненный водой. Шлепая по воде, мы присели на корточки, и скоро лампа, булькая, наполнилась; через мгновенье она была зажжена и осветила укромный уголок, созданный природой в самом удаленном, самом тайном конце пещеры.

Пет сомнения, что человеку, страдающему клострофобией[70], это место показалось бы страшным и безобразным. Для нас же, наоборот, оно было полно особого очарования; его таинственность и уединенность представляли для нас своего рода «luogo d’incanle», (зачарованное место — Прим. перев.), о котором говорит поэт.

Я стал внимательно рассматривать лужу воды в поисках пещерообитающих микроорганизмов. Увы, во взбаламученной нами кристальной воде бассейна живых существ не оказалось. «Но довольно искать, мечтать и вспоминать, — сказал я себе, — мы не троглодиты, как наши доисторические предки, пора уйти из мрака и вернуться к дневному свету».

Но все же, прежде чем дать сигнал к возвращению и опять ползком пробираться под низким потолком, я, подчинившись рефлексу искателя пещерной живописи (всегда возможной), поднял фонарь и стал рассматривать каменную стену в поисках таинственных и пленительных произведений первобытного искусства, столько раз с волнением обнаруженных в некоторых пещерах. Но разве я уже давно и много раз не осматривал напрасно стены этой пещеры?! Но только я поднял глаза к скалистой стене, как у меня вырвался возглас удивления и негодования. Там на высоте полутора метров от пола черными буквами была написана фамилия, звучавшая по-местному. Какой-то посетитель, явно относящийся к категории грубых невежд, запачкал девственную стену, нанеся буквы своей коптившей лампой. Факт, увы, самый обычный, но здесь, в этом месте, в этом уединении профанация казалась мне особенно оскорбительной, граничащей с святотатством. Я решил немедленно уничтожить дело рук осквернителя подземных красот, наверное чрезвычайно удивившегося бы моему возмущению; взял с пола горсть сырой глины и стал жирным слоем замазывать надпись. Охряный цвет глины совпадал с цветом породы, и замазывание привело к идеальным результатам: имя вернулось в небытие…

Удовлетворенный, я созерцал дело своих рук и пробегал взглядом по ставшей безыменной стене, как вдруг меня словно ударило — шок зрительный и умственный, так хорошо знакомый всякому спелеологу. В долю секунды на тусклой растресканной стене, как раз под нежелательной надписью, я разглядел тонкую извилистую линию, в которой распознал вырезанные острым резцом круп и задние ноги животного. Во мгновение ока я охватил всю остальную часть изображения: из глубины веков предо мной предстала вся целиком доисторическая гравировка, изображавшая лошадь, — такая ясная и отчетливая, что к радости примешалось чувство стыда, что я ее не заметил раньше.

Минуту я упиваюсь глубоким, никогда не теряющим своей остроты чувством, охватывающим при находке следов первобытного человека, и потом говорю: «Знаете ли вы, что я нашел, дети?» Такой вопрос я задал стоявшим рядом и прижавшимся ко мне девчуркам. Они спокойно и равнодушно смотрели на стену, очевидно еще не понимая, в чем было дело.

Я еще одну секунду наслаждаюсь курьезной ситуацией, как раз столько времени, чтобы вспомнить одно место из Ламенне: «Весь мир смотрит на то, на что смотрю я, но никто не видит того, что я вижу» — затем я заканчиваю начатую раньше фразу: «Здесь на стене доисторическая лошадь», — и, касаясь пальцем скалы, я обвожу ее контуры. Тут детские лица оживляются, глаза начинают блестеть, раздаются восклицания!

Если бы прекрасный анималист — мадленский художник, автор этого рисунка, был бы свидетелем нашего восхищения, он, наверное, был бы горд тем, что по прошествии двухсот столетий вызвал такой восторг, но, подумав, мы решаем, что реакция его была бы противоположной, потому что здесь работа не простого любителя — это силуэт, изображенный во время колдовского сеанса, требовавшего тайны, и поэтому он должен оставаться в секрете.

Но как бы то ни было, нельзя было не восторгаться умелостью исполнения и реализмом изображенного животного.

Голова со слегка выпуклой средней частью морды и правильно расположенным округлым глазом; обозначены ноздри и рот, грива щеткой. Загривок и хребет изображены гармонично, спина не сильно прогнута. Положение ног показывает, что животное стоит. Хвост удивляет своей длиной и особенно тем, что он до колен гладкий — безволосый. Но нужно верить всегда щепетильно точному художнику каменного века: если так иногда изображался хвост лошади — значит он таким и был.

Лошадь в пещере Тибиран не только выгравирована, но и выделена черным цветом: вся ее передняя часть, круп и бока замазаны марганцем; это одновременно и гравировка и живопись. Затем еще одна интересная деталь, в сущности являющаяся лейтмотивом бесчисленных образцов доисторического искусства: животное ранено; четкая прямолинейная черта тянется от его бока и висит как шпага. То что эта черта изображает дротик, или стрелу, или просто текущую из раны кровь, не вызывает никаких сомнений; охотник хотел наложить на лошадь колдовские чары. Он ее искусно и тайно наметил, вырезал и раскрасил в ему одному известном уголке пещеры и тем самым «сглазил» ее в изображении. По его верованию, это заклинание должно было принести удачу: поимку желанной дичи.

После осмотра лошади мы стали искать, нет ли в пещере и других изображений. Кое-что нам удалось разобрать, но все остальные рисунки были настолько испорчены, пришли в состояние такой ветхости из-за стекавшей воды и вследствие разрушения породы, что все они были практически нераспознаваемы.

И только один рисунок, казавшийся особенно загадочным, открыл нам свой секрет. В этом изображении был применен, видимо, широко распространенный среди первобытных мастеров способ использования какой-нибудь естественной неровности камня в качестве определенной детали и построения, исходя из нее, контуров всего животного. Я уже не считаю бесчисленные примеры использования каменного ребристого выступа в качестве спинного хребта. В одном месте выпуклость стены, напоминающая горб бизона, послужила основой для изображения силуэта этого животного; иногда сталактиты или вертикальные желобки фигурируют в виде ног животных. Помню, в гроте Монтеспан я нашел очень выразительную голову ящерицы в профиль, где глазом была овальная галька, заключенная в конгломерат потолка.

Здесь, в Тибиране, скалистый грушевидный выступ, близко напоминающий абрис головы медведя, был отправной точкой в изображении силуэта, когда-то, очевидно, целого, но сейчас сильно поврежденного временем. То, что от него осталось, — линия шеи, загривок, спина, очень округлый круп и массивные ноги — прекрасно передает тяжелый, приземистый контур медведя с наклоненной головой. По-видимому, усеченный каменный конус — голова медведя — первоначально был слишком длинным и слишком тонким; с помощью каменного орудия он искусно обрезан до нужной длины, и эта умелая и рассчитанная поправка изменила все произведение, придав ему вид идущего медведя, на ходу обнюхивающего землю.

Медведь расположен совсем рядом с лошадью, но близкое соседство травоядного, видимо, нисколько не волнует плотоядное, и, наоборот, они намеренно повернулись друг, к другу спиной!

Что же касается выгравированной и раскрашенной лошади — лучшего изображения пещеры, то и она совсем не бросается в глаза, поэтому никто ее не заметил, и мы сами, много раз рассматривая эту стену, также ее пропустили.

Здесь, кстати, я упомяну, что некоторые из доисторических рисунков были открыты очень поздно, хотя и в очень хорошо известных и часто посещаемых гротах. Так, например, знаменитые рисунки гротов Марсула и Нио были частично исчерчены подписями, инициалами, датами и «графикой» посетителей, совершенно о них не подозревавших и не видевших ничего, кроме какой-то мазни и неясных штрихов там, где тем не менее были прекрасные силуэты бизонов, львов, северных оленей, лошадей и т. д…

Позволим себе высказать еще одно соображение по поводу этих произведений искусства и упомянуть о том, как велика разница между осмотром доисторической живописи в зарегистрированном, оборудованном, освещенном электричеством гроте, где их показывает и комментирует проводник, и неизмеримо более волнующим личным ее открытием в тайниках какой-нибудь «дикой» пещеры.

Мне кажется, что разница та же, если не большая, как и между хождением от картины к картине в музее (часто ведущим за собой пресыщение) и своей собственной находкой забытого где-нибудь на чердаке Рембрандта.

Таковы были наши мысли и чувства, когда мы, наконец, с сожалением направились к выходу из грота Тибиран; с ним у нас теперь связано столько воспоминаний, историй и самых разнообразных случаев! Мне кажется, все это только подтверждает, что пещеры, часто считающиеся мрачными, печальными и безжизненными, наоборот, представляют собой места, полные тайны, места, будящие ум, волнующие душу, — словом, места, где веет живой дух.

Обо всем сказанном я уже не раз писал и глубоко чувствовал на протяжении всего своего жизненного пути любителя пещер, но эти мысли и чувства вылились и сформулировались особенно отчетливо раз и навсегда именно тогда, при выходе на дневной свет из пещеры Тибиран. Когда мы уже собирались опять ползком пробираться под низким сводом, я с удивлением увидел, что одна из моих девочек с детской непосредственностью вдруг поцеловала изображение лошади. Этот поцелуй десятилетнего ребенка показался мне очень трогательным и гораздо более красноречивым, чем все мои собственные умозаключения. Мне кажется, только ребенок мог так просто, непритворно, без аффектации, таким милым и глубоким жестом скрепить символической печатью связь между мраком веков и настоящим.

Через несколько минут мы уже были у выхода из пещеры.

В тишине большого леса, в глубоких сумерках зимнего дня все молчало, но молчание после пережитого в пещере казалось торжественным и суровым. Мы все еще были во власти далекого, незапамятного прошлого, когда какой-нибудь отдаленный наш предок мог так же выходить из того же самого грота.

За двадцать тысячелетий до нас и он тоже переступал скалистый порог грота Тибиран, куда звали его первобытные верования, чтобы в глубине совершить магические заклинания, и, может быть, также поздним вечером.

ГЛАВА III СТРАННЫЙ МАЛЕНЬКИЙ МИРОК ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ

«Я думаю, что искатель всегда идет ощупью — не скажу, что в полном мраке, но в полумраке, окутывающем, несмотря на весь прогресс научного знания, тайны природы

Луи Брольи, «Ученые и открытия»
Среди огромного разнообразия объектов, предназначенных для изучения, особое место нужно отвести знакомству с условиями жизни и поведением подземной фауны, и особенно с образом жизни и повадками летучих мышей.

Частое посещение пропастей и пещер дало нам возможность познакомиться с этими маленькими животными, о которых существует столько легенд и столько ошибочных представлений. Но как часто случается, действительность гораздо более необычайна и захватывающа, чем все то, что может создать воображение; в данной главе мы и намерены познакомить читателя с этим странным маленьким мирком.

Впереди речь будет только о летучих мышах Франции (хотя рукокрылые распространены по всему миру, даже за пределами Северного полярного круга), поэтому кратко упомянем, что из двадцати с лишком видов нашей страны некоторые почти оседлые, живущие в одном районе, другие же, наоборот, большие путешественницы и совершают сезонные миграции (о которых, правда, еще мало известно) на очень большие расстояния.

То новое, что нам удалось обнаружить и что будет дальше изложено, относится к одному из таких мигрирующих видов, долгое время изучавшемуся нами в одном из гротов Верхних Пиренеев.

Этот грот, называемый Тиньяхюст (на местном наречии: Грот летучих мышей), пуст с сентября по апрель; в это время напрасно было бы пытаться отыскать в нем хотя бы одно рукокрылое.

Но с первых чисел апреля (даже часто с 25 марта) он быстро заселяется и дает приют большой колонии летучих мышей, живущих плотно сбившимся роем. Каждый год они заполняют грот и висят, прицепившись к высокому своду всегда в одном и том же месте. И так, по-видимому, с незапамятных времен, потому что под этим местом почва покрыта толстым слоем гуано.

В 1936 г. я решил периодически посещать этот грот и заняться изучением летучих мышей. В среднем в колонии насчитывалось до 10 000 индивидуумов (что для этих животных немного), но отнести их к тому или другому виду было довольно трудно, потому что, когда не имеешь знакомства с отдельными разновидностями этих животных, различить их очень трудно. При помощи маленького учебничка (рекомендую его всем начинающим изучать рукокрылых): «Естественная история Франции», Написанного доктором Труссаром в 1884 г., я научился распознавать обитателей Тиньяхюста. Это были Vespertilions murinus (Vespertilio myotis)[71]. Эта летучая мышь самая крупная в нашей стране, размах ее крыльев достигает 40–43 сантиметров. Голова у нее коническая, с заостренной мордочкой, что делает ее немного похожей на лисицу. Уши большие, овальные, такой же длины, как голова; цвет шерсти рыжеватый, на спине варьирующий от светло-рыжего до коричневого с дымчатым оттенком, в то время как брюшко грязновато-белое.

Однажды, в 1936 г., я вошел в пещеру, состоявшую из двух залов диаметрами приблизительно 20 метров, соединенных низким ходом, по которому нужно пролезать ползком. Именно вторую комнату, погруженную в абсолютный мрак, и выбрали летучие мыши своим жилищем. Я оставался там довольно долго, наблюдая подвесившийся к потолку компактный кишевший рой, откуда раздавались писк и резкие все умножавшиеся крики. По-видимому, мое появление их потревожило. Но больше, чем мое присутствие, волновал и беспокоил дневных сонь, отдыхавших после ночного полета в окрестностях грота, свет лампы. Некоторые из них уже начали отбиваться, отделяться от роя, махать крыльями и, конечно, не замедлят улететь; не теряя времени нужно было приступить к запроектированной массовой ловле. Такова была в тот день цель моего прихода в грот.

Вынимаю из рюкзака большой сачок из материи, прикрепляю его к принесенной с собой длинной каштановой палке и, подняв примитивное приспособление (но оказавшееся вполне эффективным), расставляю свою первую сеть охотника за летучими мышами. Несколько раз провожу окруженным железной проволокой отверстием сачка по прицепившейся к своду мягкой массе животных. Касание сачка отделяет нескольких из них, и они падают к моим ногам; одни — как спелые плоды, другие рефлекторно полураскрывают крылья и, падая, вертятся, как сухие листья, но их падение смягчается слоем гуано. Сачок становится все тяжелее, длинная рукоятка из сырого дерева гнется под грузом, и я устремляюсь к выходу. Вернувшись под портик грота, усаживаюсь на ярком свете, держа меж ног мешок, где пищат и возятся мои пленницы (как показал подсчет, я их наловил 225 штук); кладу на пол нечто вроде большой английской булавки из железной проволоки, на которой нанизаны крохотные алюминиевые колечки. Такие разрезанные вдоль цилиндрики для кольцевания мелких птиц Центральная станция по изучению миграции птиц при Естественно-историческом музее в Париже раздает лицам, занимающимся кольцеванием птиц, а теперь кольцующим и летучих мышей.

Эти чрезвычайно тонкие колечки имеют форму распиленного кольца для салфетки. Разрыв дает возможность поместить колечко на предплечье летучей мыши; затем оно слегка сжимается, чтобы немного сблизить концы. Теперь животное окольцовано и не испытывает при этом никакого стеснения: если десять таких колечек положить на почтовые весы, то их стрелка останется неподвижной. Наконец, важная деталь: на каждом кольце мельчайшими буквами написано «Музей Париж» и затем буква серии и матрикул.

С некоторых пор я обзавелся всеми этими принадлежностями, и мне не терпелось надеть колечки на моих летучих мышей ночниц, потому что, как мне казалось, эта процедура приведет к интересным наблюдениям.

И действительно, результаты оказались очень поучительными, и если в 1936 г. я был первым, пометившим летучих мышей, то тем самым было положено начало целой школе, и в 1950 г. нас, кольцевальщиков, было уже 75, но не будем забегать вперед. В тот день я надел 165 колец, правда, ценой многочисленных укусов, потому что кольцевать одному очень неудобно, и к тому же я еще не успел выработать нужных приемов. Не-окольцованных я просто пустил в пещеру, а окольцованных отнес к себе домой и в 9 часов вечера вернул им свободу в своем кабинете, где окна были открыты. В одно мгновенье они разлетелись во все стороны. Им осталось пролететь только 16 километров, чтобы достичь своего убежища — пещеры Тиньяхюст. Способны ли они проделать этот путь, и найдут ли они пещеру? Вот какие вопросы задавал я себе и вот зачем проделал этот опыт. Поэтому на следующий же день я в нетерпении отправился в пещеру, чтобы узнать результаты. Первым же взмахом сачка захватил несколько животных. На многих из них были надеты кольца. Итак, опыт можно было считать удачным: летучие мыши одарены чувством направления. Следующей задачей было выяснить, в какой степени они способны ориентироваться и как далеко можно их отнести.

Последовательный ряд опытов с постепенным увеличением расстояния должен ответить на этот вопрос.

Я стал ловить других ночниц Тиньяхюста и переносить их или пересылать во все более и более отдаленные места. Сначала в Сан-Мартори (департамент Верхней Гаронны), на расстояние 36 километров птичьим полетом, затем в Тулузу (100 км), Ажен (120 км), Каркас-сонн (150 км), в Сен-Жан-де-Люз (180 км), в Молье-Пляж (200 км), в Сет (265 км), в Монпелье (280 км) и в Ангулем (300 км).

И вслед за тем неизменно следовало очень эффектное и убедительное возвращение. Летучие мыши, пролетев над пятью-шестью департаментами, миновав реки, потоки, холмы и горы, с полной уверенностью находили затерявшееся среди леса маленькое отверстие своего постоянного убежища — грота Тиньяхюст.

И только опыты с более далекими расстояниями: Пуатье (400 км), Тур (420 км) и Париж (700 км) не дали результатов, или по крайней мере мне не удалось найти в колонии индивидуумов, выпущенных в этих трех городах. По-видимому, расстояние было слишком велико или мой сачок не служил мне как следует. Это возможно, потому что для Пуатье, Тура и Парижа я оперировал с очень малым числом, всего лишь с 25 летучими мышами, что делало очень проблематичной их поимку среди такой большой колонии.

Короче говоря, в результате этих произведших сенсацию обратных полетов было установлено, что рукокрылые (во всяком случае, большие ночницы) одарены очень острым чувством направления. Попутно я занимался изучением ночного полета летучих мышей. Располагаясь после захода солнца под входным портиком пещеры Тиньяхюст и проводя ночь в наблюдении, я за много ночей установил очень любопытную особенность полета летучих мышей, когда они вылетают из своего дневного убежища, чтобы ловить ночных крылатых насекомых — их единственную пищу.

Нарастающий, затем спадающий ритм, характеризующий полет летучих мышей на выходе из пещеры, очень интересен и необъясним (то есть пока не объяснен) и почему-то соответствует кривой, называемой метрологами «колокольной кривой» или кривой Гаусса. Все детали этих опытов и наблюдений уже подробно рассказаны в главе моей книги «Mes cavernes» («Мои пещеры»).

В той же работе упомянуто, что «личный состав» колонии пещеры Тиньяхюст численностью до 1000 индивидуумов был представлен исключительно самками, которые приносят в первые дни июня каждая одного детеныша (редко двух), в общем распределяющихся между мужским и женским полами почти в равном числе. Когда этот молодняк достигает возраста двух с половиной — трех месяцев, вся масса целиком улетает из пещеры, направляясь куда-то, очевидно, очень далеко, — проследить за ними мы не могли. Следующей весной, когда ночницы возвращаются, среди них не оказывается ни одного родившегося в пещере самца; в ней, повторяем, живут одни только самки. Самки прилетают сюда на лето уже оплодотворенными и проводят в пещере весь инкубационный период, а затем период кормления детенышей. Их годичный миграционный цикл завершается без участия самцов, которые, как мы думаем, живут круглый год в каком-нибудь очень далеком от Пиренеев районе — может быть, в Африке.

Все это, — а особенно тот факт, что летучие мыши могут совершать далекие полеты, уже установлено и доказано. Тем не менее некоторые вопросы пока остаются без ответа. Почему одни разновидности летучих мышей мигрируют, в то время как другие остаются оседлыми? Как они ориентируются во время естественной миграции и искусственного перемещения на расстояния в сотни километров? Об этом также ничего не известно, как и о почтовых голубях и о всех перелетных птицах вообще.

Каким образом летучие мыши, проводящие день в глубине гротов — иногда очень далеко от входа, знают, что снаружи идет дождь, так как в этом случае они не вылетают и не шелохнутся ночью, а иногда по нескольку ночей подряд, то есть все время, пока длится непогода? Об этом у нас нет никакого представления.

Но, с другой стороны, было сделано сенсационное открытие, показавшее, чем руководствуются летучие мыши в своем полете ночью и даже в абсолютном мраке глубоких пещер.

Всегда было предметом удивления то, что летучие мыши, имеющие еле видимые глазки, могут летать при ярком солнце и ночью, избегая все препятствия и при этом ловя на полном лету таких маленьких насекомых, как москиты и комары.

Ответ на эту загадку, интриговавшую несколько поколений ученых и натуралистов, наконец был дан в 1940 г.

Итальянский натуралист Спалланцани в конце XVIII века занимался опытами по выключению органов чувств летучей мыши. Последовательно он завязывал глаза, покрывал лаком крылья, отрезал язык, затыкал нос летучим мышам и пускал их летать в заставленной комнате. Эти животные продолжали летать, не стукаясь ни о стены, ни о мебель и не задевая о шелковые нити, протянутые во всех направлениях; но как только он им затыкал уши, животные теряли способность избегать препятствия.

Швейцарский ученый Луи Жюрин, проводивший такие же опыты, пришел к тем же результатам. К сожалению, Кювье не только опроверг его наблюдения, но даже так их высмеял, что на полтора столетия они были преданы полному забвению. Чтобы отмахнуться от этой задачи, решили, что летучие мыши обладают каким-то таинственным шестым чувством, помогающим им ориентироваться безошибочно.

А между тем Спалланцани и Жюрин были на верном пути.

И только в 1920 г. профессор Хартридж в Оксфордском университете высказал мысль, что рукокрылые, летая в темноте, способны издавать ультразвуки, которые отражаются от препятствий, улавливаются ухом животного и предупреждают его. Эта гипотеза имела не больше успеха, чем все остальные, ранее предложенные.

В 1940 г. на основании опытных данных была категорически и неопровержимо доказана справедливость и гениальность выводов Спалланцани и Жюрина и научное предвидение Хартриджа.

В том же, 1940 г. два физика Гарвардского университета, Гриффит и Галамбос, предприняли повторение старых опытов Спалланцани, подтвердившихся по всем пунктам. Пользуясь современными средствами физических исследований, они вели опыты с помощью электронного прибора, называемого анализатором ультразвуков. Благодаря этому прибору они нашли и показали, что летучие мыши в полете издают ультразвуки с частотой колебаний порядка 50 000 в секунду, а каждый такой «крик» длится немного меньше двух сотых секунды.

Относительно широкая и снабженная сильными мышцами гортань летучей мыши производит этот чрезвычайно высокого тона звук, неслышный человеческому уху. С другой стороны, ее ухо регистрирует возвращающееся эхо, только что отразившееся от препятствия, и предупрежденное таким образом животное инстинктивно и мгновенно его минует. Следовательно, наши рукокрылые в течение приблизительно 60 миллионов лет пользовались одним из новейших изобретений, которым особенно гордится человек: радаром. Летучая мышь, вне всякого сомнения, вооружена радаром, если принять это слово в его общем смысле, то есть как обнаружение с помощью волнового эхо, но только здесь волны не радио-электрические, а ультразвуковые. Или, точнее, летучая мышь снабжена сонаром[72].

Как это часто случается со всяким большим открытием, ряд серьезных проблем еще остается без ответа; возникли новые загадки, в детали которых мы здесь входить не можем. И передаточный и приемочный механизмы оказались очень сложными. Но основной факт, поистине чудесный, — налицо, и надо думать, что природа богата и другими примерами и другими ресурсами, о которых никто пока не подозревает, а их носители, может быть, такие же скромные существа, как летучие мыши.

Открытие радара летучих мышей, возможно, не произвело особого впечатления на общественное мнение, тем более что оно было сделано в чрезвычайно смутную историческую эпоху, когда одно за другим следовали более важные события.

Но оно принесло удовлетворительный и успокоительный ответ на вопрос, много лет мучивший и преследовавший меня в тишине и одиночестве пещер. Когда тайна была раскрыта, я приготовился посещать чаше, чем когда-либо, пещеру Тиньяхюст и продолжать изучение симпатичных летучих мышей ночниц, но в этом гроте вдруг произошло небывалое событие. Колония не совершила обычной миграции летом 1940 г., не вернулась и весной следующего, 1941 г. Прошел март, апрель, затем май и июнь, но ночницы не вернулись, и никогда больше не появлялись в этой пещере, где одно за другим жили их бесчисленные поколения.

Несомненно, ответственность за это несу я. Мои вторжения, сеансы дневных и ночных наблюдений, поимки и кольцевания слишком беспокоили летучих мышей, и они решили покинуть свое некогда тихое и уединенное пристанище, где из-за меня жить стало невозможно. Чтобы продолжать наблюдения, и особенно опыты по переносу на большие расстояния, мне пришлось искать другой грот с ночницами. Гротов было много, но ни один из них не мог сравниться с удобствами и особенностями пещеры Тиньяхюст, подлинной природной лаборатории. Они были слишком далеко от моего дома и слишком велики. Высота сводов не допускала ловли сачком, а очень широко открытые входные отверстия не давали возможности эффективного наблюдения ночного полета. Поэтому с большим сожалением я вынужден был отказаться от более близкого знакомства с большими ночницами и волей-неволей перенес свой интерес на другие, à priori менее привлекательные виды летучих мышей.

* * *
Из 25 видов рукокрылых, насчитываемых во Франции, мне удалось также наблюдать и кольцевать длиннокрылов — маленьких летучих мышей весом 9—10 граммов. Мордочка у них приплюснутая, а крылья очень удлиненные, что сообщает их полету ошеломляющую быстроту. Встречались также летучие мыши Капаччини[73], ушаны, широкоушки и нетопыри-карлики (самые маленькие летучие мыши в мире, весом всего 4–5 граммов). Но самые обычные и самые многочисленные в пещерах Пиренеев — это подковоносы[74]. Я занимался ими несколько лет и окольцевал больше 6 тысяч. Нужно было метить очень большое число, чтобы часто ловить окольцованных индивидов. Время от времени из самых разных мест корреспонденты-добровольцы извещали меня о находке летучих мышей с колечком на крыле и пометкой «Музей Париж» и сообщали об этом в музей.

Такие поимки иногда происходили очень далеко от места кольцевания. Так, например, длиннокрыл Н 2041 с кольцом, надетым в гроте Тиньяхюст (Верхние Пиренеи) был найден скаутами в карьере Сен-Мартен-ле-Нед, вблизи города Бове (Уаза), в расстоянии 760 километров по полету… летучей мыши.

Но рекорд расстояния, проверенный кольцеванием, принадлежит подковоносу С 084. Этот индивидуум, окольцованный в гроте Гаргас (Верхние Пиренеи), был пойман в Триенбахе (Бавария), в расстоянии 1100 километров.

Метод кольцевания помог также получить некоторое представление о продолжительности жизни летучих мышей. Когда в 1936 г. музей передал мне первые кольца, то о сроке жизни этих маленьких животных точно ничего не было известно; считали, что они живут два-три года.

Но мне приходилось находить окольцованных летучих мышей по истечении пяти, восьми, десяти и двенадцати лет, В момент когда пишутся эти строки, мои рекордисты — это два подковоноса с матрикулами Н 057 и Д 106, окольцованные 30 декабря 1936 г. и пойманные мною вновь 16 января 1952 г., то есть пятнадцать лет спустя. Во время кольцевания это уже были взрослые животные, что увеличивает их возраст минимум до шестнадцати лет. Нужно добавить, что при осмотре не было замечено значительной сточенности зубов или каких-либо других резко выраженных признаков старости. Это ставит по-новому, или во всяком случае в новом и неожиданном свете, вопрос о максимальном сроке жизни этих животных. Я лично думаю, что он легко может превышать двадцать. Поэтому не приходится удивляться, что летучие мыши шесть-семь месяцев спят почти летаргическим сном — это дает им возможность значительно экономить жизненные силы. Вероятно, две упомянутые шестнадцатилетние летучие мыши за время их жизни покрыли тысячи километров расстояния, совершали длительные миграционные перелеты, отдаленные путешествия, но правдивость обязывает меня заявить, что я их нашел в том же гроте Лябастид (Верхние Пиренеи), где их окольцевал пятнадцать лет назад.

К сказанному я могу добавить, что с подковоносом Н 057 мы старые знакомые. Судите сами: окольцевав его, как уже упомянуто, в 1936 г., я его ловил и опять выпускал в 1937, 1939, 1941, 1948 и, наконец, в 1952 гг. Четыре раза он был в гроте Лябастид и три раза в двух километрах оттуда — в пропасти Эспаррос. Не теряю надежды, что буду продолжать ловить его часто и еще долгое время; надеюсь ради него и ради себя. Если же он меня узнает, то, наверное, сочтет ужасно надоедливым!

В связи с этим нужно упомянуть о случае с одиночкой подковоносом, которого мы окольцевали в одном погребе деревни д’Озас (Верхняя Гаронна) 23 марта 1940 г.

Эту летучую мышь мы опять там ловили в 1944, 1946 и 1947 гг., и уже в другом месте 31 октября 1952 г., то есть двенадцать лет и семь месяцев спустя.

Всякий раз мы ее находили в погребе прицепившейся к одной и той же балке, и даже в том же самом месте. Эта оседлая пещерная обитательница и, можно даже добавить, домоседка, видимо, имеет свои твердо установившиеся, неизменные привычки.

Во всяком случае это животное выбрало себе спокойное, теплое убежище; но иногда приходишь в изумление, обнаружив, что некоторые летучие мыши зимуют и погружаются в спячку в вестибюлях пещер, открытых для ветра, холода и сырости. Нередко находишь их глубоко спящими и блестящими от целиком их покрывающих капель сконденсировавшейся воды. На ощупь они совершенно холодные, даже заледеневшие, и тем не менее они живы — перенесут зиму и оживут весной.

В глубоких и холодных пропастях, подобных пропасти Мартеля и Хенн-Морт, мы находили изредка летучих мышей (больших ночниц и широкоухов), живущих там на двухсотметровой вертикальной глубине при температуре 3–4 градуса.

Но рекорд существования в таких условиях, наверное, принадлежит ушанам, которых мы находили (правда, мертвыми, мумифицированными) в глубине грота Дево, в горном цирке Гаварни. Эта пещера, частично заполненная льдом, находится на высоте 2900 метров, и температура в ней колеблется между 1 и 3 градусами!

Летучие мыши, во всех отношениях животные парадоксальные, обладают еще и другими необычайными особенностями, заслуживающими подробного описания., Мы здесь хотели упомянуть о наиболее характерных и не сомневаемся, что будущее еще имеет в запасе не один сюрприз для тех, кто займется изучением физиологии, нравов и поведения этих странных животных.

В 1935 г. в книге «Аи fond des gouffres» («В глубине пропастей») мы писали: «Кто знает, может быть, когда-нибудь в тишине лаборатории или в недрах грота какой-нибудь биолог проникнет в тайну утонченных органов чувств этих парий творения. Кто знает, не приведет ли это к изобретению средства вернуть слух глухим и даже зрение слепым или по крайней мере его заменить?»

С тех пор как эти строчки были написаны, на поставленный в них вопрос был дан ответ сенсационным открытием, объяснившим совершенство полета летучей мыши в абсолютной темноте. В свете этого поразительного открытия мы не можем отказать себе в удовольствии повторить предсказание, что через несколько лет благодаря еще более глубокому изучению летучих мышей удастся сконструировать портативный точный прибор, построенный по принципу радара, но с применением ультразвуков, который будет компенсировать слепоту и позволит невидящим легко и без всякого риска избегать самые разнообразные препятствия.

Будем верить в изобретательный гений человека, направленный на изучение, подражание и воспроизведение наблюдаемых в природе чудес. Летучей мыши уже и без того принадлежит почетное место и право на признательность человека, потому что она помогла ему осуществить самую его заветную и смелую мечту: именно с этим животным связано одно из замечательнейших изобретений всех времен — изобретение способа преодолеть силу тяжести и с земли подняться в воздух.

И действительно, один гениальный человек (и этот эпитет никто не будет оспаривать} долго и терпеливо изучал анатомию скромного нетопыря и, точно воспроизведя строение его крыльев, построил летательную машину, названную им «Летучая мышь», на которую она до странности была похожа.

На этой своей машине, снабженной паровым двигателем, Клеман Адер совершил первый полет. Это произошло 9 октября 1890 г. Аэроплан покатился, оторвался от земли и пролетел над парком замка Арменвильер в департаменте Сены и Уазы.

В первый раз человек летел на воздушном корабле тяжелее воздуха[75]. Это было вечером, почти в сумерки, когда летает и летучая мышь, и мы, несомненно, ей обязаны этим чудесным изобретением. Поэтому поблагодарим крылья летучей мыши и признаем, что хотя само животное некрасиво, но его безобразие вполне окупается той искрой гения, которую оно заронило в ум Адера.

Можно только пожелать, чтобы не только безобидные, но и полезные летучие мыши, так несправедливо презираемые и напрасно внушающие страх, заслужили бы в будущем благодарность тех, кто утратил зрение, направив работы какого-нибудь ученого, который станет «отцом слепых».



ИЛЛЮСТРАЦИИ



Норберт Кастере



Спуск в пещеру


В пропасти



Кастере в резиновой лодке


В струях каскада


У места выхода подземного потока


Туннель, заполненный водой


В пещере


Вход в пещеру Сигалер


Перед входом в пропасть


Ледяная река


В Ледяной пещере


В пещере Лябастид


9 августа 1952 г.
Марсель Лубен перед спуском в пропасть, которая станет его могилой


Километровый столб на перевале Пьерр-Сен-Мартен


Жозеф Бидекен помогает Норберту Кастере надеть снаряжение


Подземное озеро



Гипсовые цветы из пещеры Сигалер




Гипсовые цветы и пушки


Силуэт лошади в пещере Тибиран


Изображение доисторических животных



Сталактиты и сталагмиты


Ледяная колонна


В ледяной пещере. У ледяной колонны


Среди ледяных колонн


Прозрачные ледяные образования


Летучая мышь


Мари и Раймонд Кастере, вполне освоившиеся с летучими мышами, играют с ними.

INFO


Норберт Кастере

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ПОД ЗЕМЛЕЙ


Редактор С. Я. Проходцева

Художественный редактор С. С. Верховский

Технический редактор С. М. Кошелева

Корректор Г. И. Ландратова


Т-00754. Сдано в производство 5/XI 58 г. Подписано в печать 3/ II-59 г. Формат 84Х108/32. Физических листов 5,75. Печатных листов 8,61+0,82 л. вкл. Издательских листов 9,02. Тираж 150000. Цена 2 р. 75 к. Заказ № 2438.


Москва, В-71, Ленинский проспект, 15, Географгиз. Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова Московского городского Совнархоза Москва, Ж-54, Валовая, 28.

ЧТО ЧИТАТЬ О КАРСТЕ И ПЕЩЕРАХ[76]

Бублейников Ф. Д. Пещеры. Госкультпросветиздат, М., 1953, 112 стр., с илл. — Популярная книга, в которой говори гея о происхождении пещер и разных их типах, жизни в подземном мире, о некоторых замечательных пещерах СССР и зарубежных стран.


Вопросы карста на юге европейской части СССР. Изд. АН УССР, 1956, 194 стр., с илл. — Научный сборник, составленный из статей о карсте Кавказа, Крыма и других областей.


Гвоздецкий Н. К. Карст. Вопросы общего и регионального карстоведения. Изд. 2-е, Географгиз, М., 1954, 352 стр. — Научная монография, содержащая характеристику истории русского карстоведения, практического значения карста, процессов и условий его развития, различных карстовых форм, и том числе пещер и пещерных образований, географического распространения карста и типов карстового ландшафта.


Карст Горьковской области и маршруты туристских походов в районы его распространения. Областная детск. акскурс. — турист, станция Горьковск. ОБЛОНО, Горький, 1953, 68 стр., с илл. (автор А. И. Маркин). — Брошюра с краткими общими сведениями о карсте и методике его изучения, характеристикой карста и пещер Горьковской области, описанием туристских маршрутов в карстовые районы.


Кастере Н. Десять лет под землей. Географгиз, М., 1956, 200 стр., с илл. — Перевод книги известного французского исследователя пещер и карстовых пропастей. В книге рассказывается о подземных исследованиях в Пиренеях, сообщаются некоторые научные сведения из спелеологии; интересны археологические данные, особенно о найденных в пещерах произведениях искусства доисторического человека.


Кунгурский заповедник «Предуралье». Пермское обл. изд., 1950, 64 стр., с илл. Брошюра с комплексной характеристикой природы одного из карстовых районов Предуралья.


Лукин В. С., Рыжиков Д. В., Турышев А. В. Кунгурскаяледяная пещера. Свердловское кннжн. изд., 1955, 48 стр., с илл. — Брошюра о наиболее известной пещере Урала, одной из крупнейших в СССР.


Максимович Г. А. и Горбунова К. А. Карст Пермской области. Пермское книжн. изд., 1958, 184 стр., с илл. — Книга содержит общие сведения о карсте, разностороннюю характеристику карстовых явлений Пермской области и их практического значения.


Огильви А. К. Геоэлектрические методы изучения карста. Изд. Моск, унив., 1956, 164 стр., с илл. — Научная монография об исследовании карста с помощью электроразведки.


Региональное карстоведение. Тр. совещ. по региональному карстоведению географической секции МОИП. М., 1958, 80 стр., с илл. — Брошюра содержит краткий обзор новых исследований и ряд статей об отдельных карстовых районах СССР и зарубежных стран.


Рыжиков Д. В. Природа карста и основные закономерности его развития. Тр. Горно-геол. инст. УФ АН СССР, вып. 21, Изд. АН СССР, М., 1954, 156 стр., с илл. — Научная монография специального характера; представляют интерес некоторые сведения о карсте Урала.


Ступишин А. В. и Мухитдинова Д. X. Сюкеевские пещеры. Татгосиздат, Казань, 1950, 24 стр., с илл. — Брошюра об одной из групп пещер Среднего Поволжья.


Тезисы докладов на научном совещании по изучению карста. 30 янв. — 3 февр. 1956 г., вып. 1—16.— Тезисы докладов по разным вопросам общего, регионального (области СССР) и прикладного карстоведения, изданы небольшими брошюрами (от 10 до 30 стр.).


Хороших П. П. По пещерам Прибайкалья. Иркутское книжн. изд., 1955, 72 стр, с илл. — Брошюра содержит сведения о пещерах Байкала, Приангарья, верхнего течения р. Лены и некоторые методические советы Есть данные об археологических находках, настенных и наскальных изображениях новокаменного, бронзового и железного веков.


Якушева А. Ф. Карст и его практическое значение. Географгиз, 1950, 68 стр., с илл. — Популярная брошюра о карсте.


Ястребов Е. В. Дивья пещера. Пермское книжн. изд., 1958, 52 стр, с планом пещеры и илл. — Брошюра об одной из известных пещер Урала.


Примечания

1

Спелеолог — исследователь пещер (от слова «спелеология» — наука о пещерах, «пещероведение»).

(обратно)

2

После опубликования книги Н. Кастере (оригинальное французское издание вышло в свет в 1954 г.) были открыты еще более глубокие пропасти (см. ниже, прим. 46).

(обратно)

3

«Десять лет под землей».

(обратно)

4

Мадленская эпоха — последняя эпоха палеолита (древнего каменного века).

(обратно)

5

Хеттское искусство — художественная культура хеттов, достигшая расцвета во втором тысячелетии до н. э. Хетты, включавшие ряд племен и народностей, населяли почти всю Малую Азию (кроме северо-западной части) и северную Сирию.

(обратно)

6

Граффити — древние надписи или рисунки, выцарапанные на стене. (Прим. перев.)

(обратно)

7

Сераками во Франции называют формы на поверхности ледников, возникающие в таких местах, где лед сильно разбит трещинами, в особенности на ледопадах. Промежутки между трещинами бывают так узки, что имеют вид полупрозрачных пластин. Вследствие обрушивания и неравномерного таяния пластины распадаются на зубцы, шпили, призмы.

(обратно)

8

Чтобы жить счастливо, будем жить скрытно.

(обратно)

9

«Так проходит мирская слава.

(обратно)

10

Выражение «пустынная зона» здесь понимается в смысле «необжитая», «неосвоенная» и не должно связываться с представлением о пустынном типе ландшафта.

(обратно)

11

Подразумеваются итальянские карстовые пропасти Прета (637 м глубиной) и Корчия (541 м), считавшиеся глубочайшими в мире, но теперь уступившие первенство пропастям с тысячеметровой глубиной.

(обратно)

12

Глубина исследованной Н. Кастере пропасти в Атласских горах составляет 210 м (см. его книгу «Десять лет под землей», М., 1956, стр. 97). В спелеологической сводке Ф. Тромба (F. Т com be. Traite de speleologie. Paris, 1952, p. 352) значится пропасть Ану Буссуй в хребте Джурджура (Алжир) глубиной 539 м Очевидно, даже в момент написания и публикации книги «Тридцать лет под землей» исследованная Н. Кастере пропасть уже не являлась глубочайшей в Африке.

(обратно)

13

В семействе обыкновенных летучих мышей (Vespertilionidae) есть вид Vespertilio murinus L. — двуцветный кожан. В том же семействе имеется род Murina — трубконосы, которые редки и распространены только в Азии. Однако, судя по дальнейшему тексту книги (гл. III второй части), в данном случае имеется в виду большая ночница — Myotis myotis Borkh. (см. прим. 47).

(обратно)

14

Метролог — специалист, работающий в области метрологии, науки о мерах.

(обратно)

15

Myotis — ночницы, род летучих мышей из семейства обыкновенных летучих мышей (Vespertilionidae). Род этот выделен на основе вида Vespertitio myotis Borkh.

(обратно)

16

Позднее во Франции было обнаружено несколько более глубоких пропастей: Каладэр (487 м), Дан-де-Кроль (658 м), Пьерр-Сен-Мартен, исследование которой описывается во II главе первой части книги, и, наконец, тысячеметровая Берже (см. прим. 46).

(обратно)

17

См. прим. 46.

(обратно)

18

«Высоких целей достигают, преодолев большие трудности».

(обратно)

19

Способность воспринимать электромагнитные волны. (Прим. перев.)

(обратно)

20

Теллуризм — учение о Земле как планете (от лат. tellus, род. пад. telluris — Земля); в узком смысле — учение об электрических токах естественного происхождения, циркулирующих в земной коре (главная их причина — вариации земного магнитного поля)).

(обратно)

21

Лапье — формы микрорельефа карстовых местностей, лишенных почвенно-растительного покрова. Представляют собой образовавшиеся в результате выщелачивания водой с поверхности растворимых горных пород (известняка, доломита, гипса, каменной соли) борозды, углубления, разделяющие поверхностные слои горных пород на многочисленные гребни, глыбы. У нас обычно называются каррами. Местность, изборожденная ими, становится труднопроходимой и называется карровым полем.

(обратно)

22

Анастомоз — в анатомии соединение сосудов. В учении о карсте под анастомозом понимают разветвление и соединение подземных водопроводящих каналов.

(обратно)

23

Эрозия — размыв; коррозия — растворение.

(обратно)

24

Воклюзский источник — выход на дневную поверхность карстового потока, подземной реки в виде мощного источника. Термин произошел от собственного названия источника Воклюз во Франции.

(обратно)

25

Стратиграфия (от слова «stratum» — слой) — раздел геологии, занимающийся изучением последовательности залегания слоев и толщ горных пород, выяснением их возраста.

(обратно)

26

Чтобы раз и навсегда покончить с легендой о том, что автор является патентованным и субсидируемым спелеологом-профессионалом, он категорически заявляет, что никогда не облекался официальной миссией и за все тридцать лет трудных кампаний получил только одну субсидию в 1000 франков.

В 1947 г. он получил, однако, орден Почетного Легиона, впервые пожалованный подземному исследователю, а также большую золотую медаль Академии спорта и золотую медаль Общества физической культуры.

(обратно)

27

Для сравнения на рисунке, являющемся копией иллюстрации к оригинальному французскому изданию книги Н. Кастере, дано изображение Эйфелевой башни в Париже, имеющей высоту 300 м. По идее, это изображение должно быть в том же масштабе, что и масштаб пещеры. Однако соответствие изображений имеется только в верхней части рисунка: масштаб большого вертикального колодца, глубиной 346 м, отвечает масштабу рисунка башни, в нижних же частях разреза вертикальный масштаб несколько увеличен (по вертикали башня укладывается почти три раза, что не соответствует глубине пропасти 728 м. — Отв. ред.).

Горизонтальный масштаб разреза меньше вертикального.

(обратно)

28

В 1953 г. была впервые покорена вершина Джомолунгма (Чомолунгма, Эверест, 8848 м) участниками английской экспедиции Дж. Ханта: шерпом (из народностей Непала) Тенсингом и новозеландцем Хиллари.

(обратно)

29

Батискаф — специальное подводное судно, в котором человек может погружаться на большие глубины и производить непосредственные наблюдения над обитателями морских пучин (см. прим. 36).

(обратно)

30

См. прим. 21.

(обратно)

31

Пикар — физик, стратонавт, сконструировавший и построивший аэростат для полетов в высших слоях атмосферы — стратостат с шарообразной, герметически закрывающейся гондолой. В 1931 и 1932 гг. Пикаром были совершены полеты на стратостате из Аугсбурга и Цюриха до высоты 15 780 м и 16 370 м с целью изучения космических лучей.

(обратно)

32

См. Н. Кастере. Десять лет под землей, Географгиз, М., 1956, стр. 45–70.

(обратно)

33

См. прим. 46.

(обратно)

34

Впоследствии эта пропасть неправильно получила наименование «Пьерр-Сен-Мартен», принадлежащее соседней пропасти, куда Мартель спускался в 1908 г. Но вошедшее в привычку название Пьерр-Сен-Мартен укрепилось за пропастью, посвященной спелеологами Лепине*.


*. Под именем пропасти Лепине эта пропасть фигурирует в дополнении к спелеологической сводке Ф. Тромба (F. Ttombe. Traite de speleologie, 1952, p. 361).

(обратно)

35

Элизабет Кастере — супруга автора книги Норберта Кастере. О ее рекорде говорилось выше в разделе «Самая глубокая пропасть Франции».

(обратно)

36

Мировой рекорд высоты полета в стратосферу принадлежит советским стратонавтам. При первом полете на советском стратостате СССР-1 в сентябре 1933 г. Г. А. Прокофьев, К. Д. Годунов и Э. К. Бирнбаум достигли высоты 19 км. 30 января 1934 г. П. Ф. Федосеенко, А. Б. Басенко и И. Д. Усыскин на стратостате Осоавиахим-1 достигли высоты 22 км.

Что касается подводных погружений в батискафе, то в феврале 1954 г. французам Уо и Вильяму удалось опуститься на глубину до 4000 м в 120 милях к юго-западу от Дакара, расположенного на западном побережье Африки.

(обратно)

37

РТТ — Ведомство связи.

(обратно)

38

На все руки, вернее — «одной прислугой» (игра слов).

(обратно)

39

Ларингофон — разновидность микрофона телефонного аппарата. Прикладывается непосредственно ко рту говорящего для предотвращения помех от посторонних звуков.

(обратно)

40

Передовой отряд.

(обратно)

41

В спелеологической сводке Ф. Тромба (F. Trombe. Traite de speleologie, 1952, р. 351–352) пропасть в Изере (Франция) 658 м глубиной названа системой Дан-де-Кроль и под этим именем вошла в нашу карстоведческую литературу (Н. А. Гвоздецкий. Карст, изд. 2, М., 1954, стр. 212 и др.). Сейчас эта пропасть, как и пропасть Пьерр-Сен-Мартен (пропасть Лепине), исследование которой описывает Н. Кастере, уже уступила мировое первенство глубины (см. прим. 33).

(обратно)

42

Лицом (т. е. этой стороной) к пустоте.

(обратно)

43

Неф — архитектурный термин, обозначающий вытянутую в длину, обычно прямоугольную в плане часть высокого помещения (храма и т. п.), разделенного в продольном направлении колоннадами или арками.

(обратно)

44

Кастере, по-видимому, не вполне точен, характеризуя эту пещеру как молодую. Крупные размеры залов, связанные с этим неустойчивость потолка и обвалы, наоборот, свидетельствуют о ее большой зрелости.

(обратно)

45

Жорж Баландро, Мишель Летрон.

(обратно)

46

В настоящее время пропасть Пьерр-Сен-Мартен уже не является глубочайшей в мире. После 1953 г. в пещерах франции была достигнута еще большая глубина: в пещере Берже на известняковом плато Сорнен (Веркор), спелеологи-альпинисты из Гренобля спустились на глубину 985 м и обнаружили дальнейший спуск более чем на тысячеметровую глубину. С этой пропастью по глубине соперничает пещера Танталь в восточных Альпах (в Австрии), в которой австрийские спелеологи и альпинисты проникли на глубину более 1000 м (см. С. И. Капелуш. Глубочайшая карстовая пещера в Альпах. «Природа», № 2, 1957, стр. 100).

(обратно)

47

Троглобиями называют представителей пещерной фауны, обитающих только под землей, то есть не встречающихся вне пещер на поверхности земли. Как правило, у них редуцированы глаза и пигмент, зато сильно развиты органы осязания и обоняния.

(обратно)

48

Д-р Жаннель, профессор Естественно-исторического музея, нашел в нашем сборе двух индивидуумов, принадлежащих к новому виду, названному им Aphaenops Loubensi.

(обратно)

49

Когда EDF проведет туннель до конечного зала пропасти, то, исходя из общих данных по нивелировке Франции, будет возможно узнать еще более точно глубину пропасти.

(обратно)

50

«Баснословный металл, что зреет в далеких копях Чипанго» (т. е. золото).

(обратно)

51

На французском языке. (Прим. перев.)

(обратно)

52

По первым буквам французских слов: «montant» — поднимающийся и «tombant» — падающий. (Прим. перев.)

(обратно)

53

Процесс испарения при образовании сталактитов и сталагмитов не обязателен. Если из воды, насыщенной бикарбонатом кальция, — Са(НСО3)2 — будет выделяться углекислый газ, то и без испарения произойдет осаждение карбоната кальция — СаСО3:

Са + 2HCO3 — СаСО3 + Н2О + СО2

(обратно)

54

В тех случаях, когда в пещеру просачивается вода, то более чистая, то более грязная в зависимости от сезонов года, в поперечнике сталактитов обнаруживаются тонкие концентрические линии, сходные с годичными слоями спила ствола дерева, и по ним иногда удается определить возраст сталактитов.

(обратно)

55

Грот Аггтелек, или пещера Домина — Брадля, находится в Словацком Карсте на границе Чехословакии и Венгрии. Большая часть пещеры, ранее известная (собственно грот Аггтелек, или Брадля), находится на территории Венгрии. В 1926 г. была открыта меньшая, чешская часть пещеры — Домица. Общая длина пещеры 21 км.

(обратно)

56

По-русски эти образования лучше называть «эксцентрическими сталактитами». Это название указывает, что рост сталактита идет не концентрическими кругами, а несимметрично по отношению к основанию сталактита (откуда начинали падать капли) и его первоначальной вертикальной оси. Вместе с тем это название устраняет игру слов, о которой пишет Кастере, хотя, несомненно, такие образования можно считать эксцентричными в смысле их необычности.

(обратно)

57

Возможно, автор имеет в виду иерихонскую розу. Под этим названием известно несколько видов однолетних пустынных растений, высыхающих после созревания семян, например, Odontospermum pygtnaemum из семейства сложноцветных и Anastatica hierochuntica из семейства крестоцветных, которому духовенством приписывались разные чудодейственные свойства.

(обратно)

58

Басня Лафонтена «Летучая мышь и две ласки». (Прим. перев.)

(обратно)

59

Сенон — название группы ярусов (коньяк, сантон, кампан и Маастрихт) верхнего отдела меловой системы.

(обратно)

60

Ургон и апт относятся к нижнему отделу меловой системы.

(обратно)

61

Яд в хвосте.

(обратно)

62

Сирано де Бержерак. (Прим. перев.)

(обратно)

63

Считают, что при образовании эксцентрических сталактитов силы кристаллизации берут верх над силой тяжести. Условия, способствующие этому, действительно еще недостаточно выяснены. Указывают на то, что эксцентрические сталактиты образуются в глухих, изолированных пещерах, без тяги воздуха. Боковой отросток начинает расти тогда, когда центральное отверстие вертикальной сталактитовой трубочки закупоривается и вода, прорываясь через капиллярную трещину (в месте соединения кристаллов), начинает выходить сбоку. Для дальнейшего развития эксцентрических сталактитов необходимо, чтобы как в главном стебле (до места ответвления), так и в ответвлении

(обратно)

64

Эпоним — дающий имя.

(обратно)

65

На русском языке см. Н. Кастере. Десять лет под землей, Географгиз, М., 1956.

(обратно)

66

Основываясь на изучении обычаев современных туземцев, Кастере предполагает, что фаланги пальцев отрезались в знак траура, как память по умершим. См. Н. Кастере. Десять лет под землей, Географгиз, М., 1956, стр. 173–175.

(обратно)

67

В этом утверждении Кастере есть неточность: во многих областях земли оледенения не было, в частности и в таких, где найдены остатки доисторического человека и его культуры.

(обратно)

68

Монограммы Христа. (Прим. перев.)

(обратно)

69

Замогильный по-французски «caverneux» от «caverne» — пещера. (Прим. перев.)

(обратно)

70

Болезненный страх перед закрытым помещением. (Прим. перев.)

(обратно)

71

На основе вида Vespertilio myotis Borkh. выделен особый род Myotis — ночницы. В данном случае речь идет, очевидно, о большой ночнице — Myotis myotis Borkh, которая прежде называлась Vespertilio myotis и Vespertilio murinus. Этот вид широко распространен во Франции. Его описание в общем совпадает со сведениями, которые дает Кастере (см. А. П. Кузякин. Летучие мыши, М., 1950, стр. 245–247).

(обратно)

72

Сонар — звуколокатор. Во флоте сонарами называют гидролокаторы, то есть приборы гидроакустической локации, предназначенные для определения с надводных кораблей и подводных лодок направления и расстояния до подводных лодок противника и до подводных препятствий (мелей и т. п.).

(обратно)

73

Очевидно, длиннопалая ночница (Myotis capaccinii Вопар) из семейства обыкновенных летучих мышей (Vespertilionidae).

(обратно)

74

Род Rhinolophus — единственный род семейства подковоносных летучих мышей (Rhinolophidae).

(обратно)

75

Кастере здесь неточен. Первый полет на летательном аппарате тяжелее воздуха был совершен раньше, в 80-х годах (1882–1885, точная дата в имеющихся источниках не указана), в Красном селе под Петербургом. Это было испытание первого в мире самолета, сконструированного и построенного выдающимся русским изобретателем А. Ф. Можайским. Самолет имел все основные части, присущие современным самолетам, и А Ф. Можайского следует по праву считать отцом самолетостроения.

(обратно)

76

В список включены книги и брошюры издания 1950–1958 гг.

(обратно)

Оглавление

  • ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
  • ВВЕДЕНИЕ
  • ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  •   Глава I ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ
  •     МОЙ САМЫЙ ПЕРВЫЙ ГРОТ БАКУРАН
  •     ПЕЩЕРЫ ЭСКАЛЕРА — МОИ ПЕРВЫЕ ЗНАКОМЦЫ
  •     ПЕРВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ; ГРОТ МОНСОНЕ
  •     ПЕРВЫЙ СПУСК В БЕЗДНУ; ПРОПАСТЬ ПЛАНК
  •     ДРЕВНЕЙШИЕ СТАТУИ В МИРЕ
  •     ГРОТ РЕВУЩЕГО ЛЬВА
  •     В ПЕЩЕРЕ КОЛДУНА
  •     ГРОТ КАСТЕРЕ
  •     ОТКРЫТИЕ ИСТОКОВ ГАРОННЫ
  •     СИГАЛЕР — ЖЕМЧУЖИНА ПЕЩЕР
  •     САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ ФРАНЦИИ
  •     САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ АФРИКИ
  •     В ЦАРСТВЕ ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ
  •     ЭСПАРРОС — АПОФЕОЗ ПЕЩЕР
  •     НА ПРИСТУП ГЛУБИН В ПРОПАСТИ ХЕНН-МОРТ
  •     ПО СЛЕДАМ ПЕЩЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА
  •     В ПОДЗЕМНЫХ ЛЬДАХ НА САМОЙ БОЛЬШОЙ ВЫСОТЕ В МИРЕ
  •   ГЛАВА II САМАЯ ГЛУБОКАЯ ПРОПАСТЬ В МИРЕ ПЬЕРР-СЕН-МАРТЕН
  •     ОТКРЫТИЕ ПРОПАСТИ ПЬЕРР-СЕН-МАРТЕН
  •     ВОЛНУЮЩАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1951 г.
  •     ТРАГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1952 г.
  •     ПОБЕДОНОСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1953 г.
  • ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА I ВОСПОМИНАНИЯ СОБИРАТЕЛЯ КРИСТАЛЛОВ
  •   ГЛАВА II «ИСТОРИИ», СВЯЗАННЫЕ С ГРОТОМ ТИБИРАН
  •   ГЛАВА III СТРАННЫЙ МАЛЕНЬКИЙ МИРОК ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ
  • ИЛЛЮСТРАЦИИ
  • INFO
  • ЧТО ЧИТАТЬ О КАРСТЕ И ПЕЩЕРАХ[76]
  • *** Примечания ***