Ыст! [Павел Луговой] (fb2) читать постранично, страница - 3
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
подушку, — говорит Рома, — а вы мне что даёте? Что вы мне даёте, Мария Львовна?
— Так — по… подушку.
— Так это — подушка?
— Да… похоже… Да! Да, да, да!!! — визжит Маша.
— Хорошо, хорошо, — Рома гладит её по голове. — Успокойтесь, Машенька, тише, тише милая, всё хорошо. Таисия Петровна, сделайте нам с Машенькой ытх.
— Ытх? — переспрашивает свекровь. — Ты уверен, сынок?
— Сделайте, сделайте, — кивает Рома.
Младенца он держит в одной руке. За ноги. Болтающаяся внизу лысая голова Данечки стремительно пунцовится, багрянится, синеет. Младенец безостановочно икает. С губ его нитками тянется выпитая из матери и срыгнутая теперь кровь.
— Рома! — кричит Маша. — Ты что ж делаешь–то, подлец!
Она стремительно выхватывает сына из мужней руки, отирает ребёнку ладонью губы и, укачивая, несёт к кроватке.
— Бесполезно, блядь, всё впустую, — устало и гневно говорит муж.
— Шалох рцел, Молох стлел, Сдох ждел, — талдычит свекровь.
Громко голосит курица, бормочет, клекочет следом невнятицу какую–то: …назин балиум протенс пульвера… ад и менция чреволожие. И потом скрежещущим выкриком: жлох, жлох!
Маша плачет. Она суёт Дане грудь, но тот отворачивается, не берёт (сказалось, наверно, висение вниз головой), и Маша бессильно плачет. И хочется спать, безумно хочется спать. Она снова и снова пытается сунуть ему грудь, расцепляет, разрывает его губы пальцами и, шепча «ну, давай… давай, блядь!», вталкивает меж них сосок.
— Ыст! — говорит дитя и бьёт её кулачонком по груди. — Ыст, ыст!
В Маше снова просыпается ненависть к этому жуткому порождению её омерзительного лона. Неудержимая, бессвязная, зачернелая, поросшая коростой отчуждения ненависть. Она лязгает жёлтыми зубами у самого Даниного личика. Кусает за щеку. Со злобой, почти с остервенением. Младенец орёт, изо рта и носа лезет натужная пузыристая пена. А она кусает его ещё раз, бросает в кроватку и принимается плакать. Курица снимается с её плеча, прыгает на младенца, клюёт его в глаза, в губы, в мозг.
— Ах ты тварь! — бесится Маша. — Пшла, дрянь, пшла!..
В санпропускнике с облезлой краской на стенах, провонявшем хлоркой и близким туалетом, её встречает молчаливый грустный Рома. Пытается улыбнуться, но получается жалко. — Привет, — говорит он. — Привет, — Маша смотрит в пол и тоже хочет улыбнуться. Но выходит что–то скользкое, виноватое, и ненужное, как послед. — Как ты? — Нормально. Как Данечка? — Данечка?.. Данечка нормально, — он мнёт в руках шапку. — Ну что, домой? — Домой. — Угу… Дома она долго стоит у двери, не раздеваясь, вдыхая совершенно будто бы чужие запахи. Смотрит на старые, местами отставшие обои в дурацкую блеклую вязь. Рома с тревогой поглядывает на исхудавшую до скелетности жену, в истончённое бледное лицо её, но не говорит ни слова, ждёт. Понимает. Потом: — Ну что, раздеваемся? — А? — она смотрит на него исподлобья. Такая у неё привычка. — Раздевайся. Давай помогу. — А где Даня? Уже взявшись за пуговицу её пальто, он замирает, смотрит на неё оглушённым каким–то и растерянным взглядом. — Маш… — одними губами, на выдохе. — Где? — глаза Маши расширяются. — Что? — Потом. Давай потом, ладно? — Что — потом? Где Даня?! — А вот и Ма–ашенька, — из кухни выплывает радушная улыбка свекрови. — Приехала, милая, приехала наша детонька. Распахнув пышногрудые свои объятия, воняя по́том, она кое–как протискивается в узкой прихожей мимо сына и тянется обнять невестку. Маша прянет, ударяется спиной о входную дверь. Глаза её расширяются и в них пульсирует паника. — Где Даня? — шепчет она. — Что вы с ним сделали? — Ой… — расстраивается свекровь. И сыну: — А ты говорил, что все синтомы сняли. Где же все–то? — И Маше: — Ты же болела, детонька, посляродовым, как это, псориазом. Даня, Даня… Какой Даня? Мальчика ты мёртвым родила, детонька, аль не помнишь? Жлох. — Даня! — кричит Маша, не слушая. — Что вы с ним сделали? Рома, где наш сын? — Машенька… — Рома пытается успокаивающе погладить её по плечу. — Ты, наверное, не помнишь… Даня, он… — Даня! — кричит Маша, словно сын, которому едва исполнилось три месяца, может отозваться. Она торопливо сбрасывает с себя сапоги и, забыв про пальто, расталкивая свекровь и мужа, пробивается в комнату. Как ни стремительны и неожиданны оказываются её порыв и атака, едва не завалившаяся в угол свекровь успевает таки сделать ей подножку — целяет носком ступни Машину голень. Маша теряет равновесие и влетает в комнатушку, сбивая подбородок об истоптанный пол. Половицы скрипят. Свекровь тут же бросается следом, торопясь придавить невестку своей тушей. А Машины глаза обегают комнату в поисках кроватки, которой почему–то нет на привычном месте. И в других — непривычных — местах её тоже не видно. — Где?! — кричит она. — Где мой сын? Она хочет подняться, путается в полах пальто, и в этот момент свекровина туша настигает её, наваливается сверху и напрочь припластывает к полу. — Молоток давай, —
* * *
В санпропускнике с облезлой краской на стенах, провонявшем хлоркой и близким туалетом, её встречает молчаливый грустный Рома. Пытается улыбнуться, но получается жалко. — Привет, — говорит он. — Привет, — Маша смотрит в пол и тоже хочет улыбнуться. Но выходит что–то скользкое, виноватое, и ненужное, как послед. — Как ты? — Нормально. Как Данечка? — Данечка?.. Данечка нормально, — он мнёт в руках шапку. — Ну что, домой? — Домой. — Угу… Дома она долго стоит у двери, не раздеваясь, вдыхая совершенно будто бы чужие запахи. Смотрит на старые, местами отставшие обои в дурацкую блеклую вязь. Рома с тревогой поглядывает на исхудавшую до скелетности жену, в истончённое бледное лицо её, но не говорит ни слова, ждёт. Понимает. Потом: — Ну что, раздеваемся? — А? — она смотрит на него исподлобья. Такая у неё привычка. — Раздевайся. Давай помогу. — А где Даня? Уже взявшись за пуговицу её пальто, он замирает, смотрит на неё оглушённым каким–то и растерянным взглядом. — Маш… — одними губами, на выдохе. — Где? — глаза Маши расширяются. — Что? — Потом. Давай потом, ладно? — Что — потом? Где Даня?! — А вот и Ма–ашенька, — из кухни выплывает радушная улыбка свекрови. — Приехала, милая, приехала наша детонька. Распахнув пышногрудые свои объятия, воняя по́том, она кое–как протискивается в узкой прихожей мимо сына и тянется обнять невестку. Маша прянет, ударяется спиной о входную дверь. Глаза её расширяются и в них пульсирует паника. — Где Даня? — шепчет она. — Что вы с ним сделали? — Ой… — расстраивается свекровь. И сыну: — А ты говорил, что все синтомы сняли. Где же все–то? — И Маше: — Ты же болела, детонька, посляродовым, как это, псориазом. Даня, Даня… Какой Даня? Мальчика ты мёртвым родила, детонька, аль не помнишь? Жлох. — Даня! — кричит Маша, не слушая. — Что вы с ним сделали? Рома, где наш сын? — Машенька… — Рома пытается успокаивающе погладить её по плечу. — Ты, наверное, не помнишь… Даня, он… — Даня! — кричит Маша, словно сын, которому едва исполнилось три месяца, может отозваться. Она торопливо сбрасывает с себя сапоги и, забыв про пальто, расталкивая свекровь и мужа, пробивается в комнату. Как ни стремительны и неожиданны оказываются её порыв и атака, едва не завалившаяся в угол свекровь успевает таки сделать ей подножку — целяет носком ступни Машину голень. Маша теряет равновесие и влетает в комнатушку, сбивая подбородок об истоптанный пол. Половицы скрипят. Свекровь тут же бросается следом, торопясь придавить невестку своей тушей. А Машины глаза обегают комнату в поисках кроватки, которой почему–то нет на привычном месте. И в других — непривычных — местах её тоже не видно. — Где?! — кричит она. — Где мой сын? Она хочет подняться, путается в полах пальто, и в этот момент свекровина туша настигает её, наваливается сверху и напрочь припластывает к полу. — Молоток давай, —
Последние комментарии
1 день 6 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 22 часов назад
3 дней 9 часов назад