Ыст! [Павел Луговой] (fb2) читать постранично, страница - 2
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
старческом лице.
«Не мой! — мелькает в голове. — Не мой он, я же сразу сказала…»
В уголках его губ проступает розоватая пенка. Маша никак понять не может, что это такое и почему розоватая. Надо бы включить свет, но сосущий младенец так откровенно наслаждается, урчит и похрюкивает, что прервать его не достанет никаких материнских сил.
А пенка всё скапливается и скапливается, и в какой–то момент стекает по Даниной щёчке алой струйкой.
«Да это же кровь! — холодеет Маша. — Откуда же? Поранился, что ли?»
Она хочет отнять у младенца грудь, но тот присосался так, что лишь с четвёртой попытки — с громким «блуп–чмок!» — удаётся вырваться из его пухлых губ. Струйка, стекающая по щеке мальца становится ещё полнее. Весь сосок окровавлен. Маша чуть сжимает грудь и на кончике соска повисает новая капелька алой крови.
Дитя громко отрыгивает и недовольно морщится — ему хочется сосать ещё. Заливисто вдруг поёт на плече странная курица, поёт, а потом бормочет что–то, облизываясь — гылп, гылп, гылп.
— Маша! — треплет её за руку свекровь, — Маша, посмотрите на меня.
— Чего? — она переводит взгляд с окровавленного соска на лицо Таисии Петровны.
— Возьмите меня за руку…
— Зачем?
— … посмотрите. Что вы видите? Видите рукав?
— Вижу.
— Какого он цвета? Вы видите, что он белый?
— Не знаю.
— А на запястье — часы. Часики. Посмотрите на них.
— А?
— Сколько времени? Маша, скажите мне, сколько на часах?
Маша действительно видит на руке свекрови маленькие золочёные дамские часики. Откуда они у этой грымзы? Она сроду часов не носила, а уж таких–то…
— Сколько сейчас времени, Маша? — настаивает Таисия Петровна.
— Ну, это… без десяти… Да, без десяти. Сами–то не видите, что ль?
— Без десяти сколько?
— Час… Или два?
— А рукав видите, Маша? Какого он цвета?
— Белый, вроде… не знаю.
Таисия Петровна вздыхает, во вздохе её слышится «Ну вот, хоть что–то…»
А Маша рассматривает свекровь и удивляется разительной перемене. На старухе белый халат, причёска… цепочка золотая на шее. Недоумевает: «Чего это она вырядилась?»
— Хорошо, хорошо, — говорит свекровь–доктор, заглядывая Маше в глаза. — Всё будет хорошо, Машенька. Я ваша врач. Видите же, что я врач? Видите халат на мне?
— Вижу, — кивает Маша, не переставая удивляться. Что же это с нею такое было? Как она могла… — Я спать хочу.
— Скажите мне, Маша, кто я? Скажите.
— Свекровка моя.
— Маша, Машенька, вы ведь уже поняли, что я ваша врач.
— Да, поняла, вроде.
— Ну вот, вот, хорошо.
— Вас Таисия Петровна же зовут?
— Да.
— Ну вот, вот, — злорадно кивает Маша. — Вот и не морочьте мне голову.
— Ыст! — громко вмешивается младенец. Маша больше не слушает объяснений свекрови — ей нужно докормить сыночка.
— Ыст, ыст, жуклом став поидех хлыст, — бормочет Таисия Петровна, наклоняясь над ребёнком, взмахивая своей кистью, орошая.
— А ну! — кричит на неё Маша, отворачиваясь, пряча дитя от кровавых брызг. — А ну, что удумала! Не трожь!
— Дай мне его, дай дитё, — свекровь протягивает руки к мальчику. — Дай, дай мне его, дай, поцелую в аданай.
— Ага, щас, — бросает Маша. — Курицу свою поцелуй в это.
— Ну дай, дай! — свекровь падает на колени, молитвенно складывает руки. А курица обиженно клюёт Машу в темечко. Меркнет свет…
Когда она приходит в себя, свекровь сидит на диване и жадно смотрит на младенца в Машиных руках, а у дверей стоит Рома. Вид у него усталый и, кажется, расстроенный. Долго, слишком долго он стягивает с себя куртку, расшнуровывает ботинки.
Что–то рано он сегодня. Только бы не уволили с работы–то.
«Только не говори, что уволили, — мысленно молит Маша. — Только не говори мне… Пропадём.»
В кармане его она замечает торчащий веник. Обычный веник, ничего особенного, но он весь пыльный и в паутине, поэтому ей становится страшно.
— Ну, что? — спрашивает Рома от двери.
— Ни в какую, — сердито шипит свекровь.
— Зачем тебе веник? — спрашивает Маша. — Беду выметать? Вон, с курицы начни — она наша беда.
— Маша, дайте мне, пожалуйста, вашу подушку, — с неуместной официальностью вдруг просит Рома.
— Подушку? — удивляется Маша. И тут же приходит в негодование. — Ром, ты это… ты того, да? Ты не видишь, я Даню кормлю? Сам не можешь взять?
— Я хочу, чтобы вы мне подали, Мария Львовна, — официально настаивает муж.
— Далась она тебе… — сердито произносит Маша.
— И всё же, — жёстко говорит Рома. Последнее время она всё чаще слышит в его голосе вот такие — холодные, металлические, напористые — нотки. Разлюбил он её. Совсем разлюбил. Или… завёл кого… Эх, любовь, любовь… сука ты лживая, змеюка подколодная.
— Сейчас, Ромаш, — она послушно идёт к дивану, за подушкой.
А подушки — нет.
— Ну? — торопит муж. — Что вы там встали, Мария Львовна? Дайте же мне подушку, скорей!
— Сейчас, — теряется она, — сейчас… Ну не горит же… Да где же она запропастилась–то?!
— Быстрей, Мария Львовна! Подушку! Ну! Быстро!!! — во весь голос.
Она в панике подбегает к Роме, суёт ему ребёнка.
— Я требовал
Последние комментарии
23 часов 7 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 14 часов назад
3 дней 1 час назад