Незнакомка. Снег на вершинах любви [Барбара Картленд] (fb2) читать онлайн

В начале 80-х годов имя Барбары Картленд было занесено в «Книгу рекордов Гиннесса» как самой раскупаемой из современных писательниц: тираж ее 242 книг составил 100 миллионов экземпляров.

В 1990 году, когда писательнице исполнилось 89 лет, появился ее 500-й роман, а тираж всех ее книг составил полмиллиарда. Сегодня количество изданных книг превысило 550, а тираж — 600 миллионов экземпляров.

Подобно тому, как Агата Кристи стала «королевой детектива», Барбара Картленд благодаря своим романам снискала себе славу «королевы романтической любви».

Трагическая история любви Люси Нельсон и Роя Бассарта словно бы нарочно соткана из тех банальностей, что, повторяясь из поколения в поколение, порождают в каждом отдельном случае не только ощущение новизны, но и чувство неповторимости, свежести, глубоко сокровенного переживания.

Суровый XX век расшатал многие устои былых времен, но так и не оказался в состоянии уничтожить, высмеять, представить старомодными взгляды, олицетворением которых является героини романа Филипа Рота.

Это — взволнованное повествование о драматизме человеческих отношений — так судят о романе наблюдатели и историки американской культуры наших дней.

Барбара Картленд Незнакомка

Глава 1

Миссис Клей нетерпеливо поднялась с кресла и решительной походкой пересекла огромную, несколько помпезную по своему убранству залу и остановилась возле дочери, вперив в нее свой жесткий взгляд.

— Вирджиния, подумай только, что ты несешь, — проговорила она скрипучим голосом. — Отказываться выйти замуж за англичанина, который в скором будущем станет герцогом. Герцогом! Ты хорошо слышишь меня? Их всего лишь двадцать шесть… или двадцать девять, точно не помню. И ты будешь герцогиней! Вот тогда эта несносная миссис Астор перестанет задирать свой нос и третировать меня как последнее ничтожество. В тот день, когда я увижу тебя идущей к алтарю как будущую герцогиню… о, Вирджиния! Я просто умру от счастья! Честное слово!

— Но мама, как можно говорить о браке, если жених даже не видел меня? — возразила дочь.

— Ну и что здесь странного? — удивилась миссис Клей. — Да, знаю-знаю, на дворе уже 1902 год, начало XX века и все такое прочее… Что из того? В Европе, не говоря уже о странах Востока, браки до сих пор устраиваются родителями жениха и невесты. Кстати, очень разумная традиция, ибо кому лучше родителей знать, что именно нужно их детям для счастья. И как правило, такие браки бывают очень удачными.

— Ты не хуже меня знаешь, что этот человек…

— Маркиз Кэмберфорд, ты хочешь сказать, — поправила девушку мать.

— Пусть маркиз! Что он женится на мне исключительно из-за денег. Его больше ничего не интересует.

— О Боже! Вирджиния! Какой вздор ты говоришь! — возмутилась миссис Клей. — Герцогиня — моя старая приятельница. И даже более того… Я вполне могу назвать ее своим добрым верным другом. Минуло уже более десяти лет с того времени, как мы с папа, путешествуя по Европе, нанесли визит и герцогине. Она была в высшей степени любезна с нами и даже пригласила на бал, который давала в своем замке.

— Конечно! И вы при этом заплатили за пригласительные билеты, — напомнила дочь.

— Это к делу не относится! — высокомерно ответила мать. — Да, действительно, это был благотворительный бал! Но я никогда и не скрывала этого! А потом у нас завязалась тесная дружба с герцогиней. Множество раз я помогала ей в ее благотворительных акциях, и как она мне бывала благодарна за это!

— Еще бы! Благодарна за твои деньги, — тихо промолвила девушка. Но миссис Клей сделала вид, что не расслышала ее слов.

— Все это время мы переписывались, — продолжала она. — Я регулярно посылала ее светлости подарки к Рождеству, и она всегда очень искренне благодарила меня за них. И вот в одном из писем она как бы вскользь поинтересовалась, нет ли у меня дочери на выданье. Тогда я поняла, что все те тысячи долларов, которые я из года в год тратила на нее, наконец-то начнут приносить мне дивиденды.

— Но я совсем не хочу быть дивидендом, мамочка! Не спорю, герцогиня, быть может, и обворожительная женщина. Но сына ее ты ведь никогда не видела.

— Ну и что? Я видела его фотографии, — нашлась миссис Клей. — Какой красавец! Можешь поверить! Ему уже исполнилось двадцать восемь. Не мальчик, но муж, Вирджиния! Мужчина, который сумеет позаботиться о тебе и о том баснословном состоянии, которое оставил тебе отец и которое, пока ты не выйдешь замуж, будет всецело под моим контролем.

— Ах, мама! Прошу тебя, не начинай сначала! Ты богата, неописуемо богата! И то обстоятельство, что папа в своем завещании разделил наследство на две равные части, ровным счетом ничего не меняет. Что до меня, то ты прекрасно знаешь, что я готова отдать тебе свою долю в любой момент. Вот тогда посмотрим, будет ли маркиз по-прежнему проявлять ко мне такой бешеный интерес.

— Вирджиния! У меня нет слов! — воскликнула миссис Клей. — Ты самая неблагодарная девчонка на свете! Тебе выпал случай, о котором можно только мечтать! Ты выходишь замуж за одного из самых именитых людей в Англии, а может быть, и во всем мире! Вообрази, что скажут твои подруги! Подумай о Милли и этой, как ее? — ну, дочери Уиндропа! А Нэнси Дьюп и Глориана! Да они же просто лопнут от зависти! Именно лопнут, уверяю тебя! Только представь себе: тебя приглашают на ужин в Бэкингемский дворец молодые король с королевой, и ты появляешься там с короной на голове!

— С тиарой, мама, — поправила ее дочь.

— Пусть с тиарой! Уж я позабочусь, чтобы в день твоего бракосочетания у тебя на голове была самая большая и великолепная тиара в мире! Ты хоть понимаешь, что твоя свадьба станет темой номер один для газет всего мира?

— Я не собираюсь выходить замуж за человека, которого я не видела, — твердо ответила Вирджиния.

— Ты сделаешь то, что тебе скажут! — разозлилась мать уже не на шутку. — Мне рассказывали, что в свое время миссис Розенберг пригрозила своей дочери кнутом, когда та заартачилась и отказалась выйти замуж за герцога Мельчестерского. Не знаю, привела ли она свою угрозу в исполнение, однако сегодня Паулина — первая американка, ставшая герцогиней и принятая в высшем лондонском обществе! Второй будешь ты!

— Я совсем не хочу быть герцогиней, мама! Как ты не понимаешь? К тому же, все изменилось в мире, и титулы…

— Да, изменилось, и мы тому свидетели! — вспыльчиво ответила миссис Клей. — Но в чем выражаются эти перемены? Только в том, что все больше англичан приезжают к нам, а богатые американцы буквально наводнили Европу. Твой дядя мне рассказывал, что на днях они даже обсуждали проект строительства новых атлантических лайнеров, которые бы смогли возить эти толпы желающих туда и обратно. Он утверждает, что грядет эра мощных океанских лайнеров и что в ближайшем будущем ожидается бум в кораблестроении.

— Словом, если мы вложим свои деньги в этот бизнес, то прибыль наша увеличится. Я так поняла? А зачем?

— Зачем? — изумленно воскликнула миссис Клей. — Когда ты наконец, Вирджиния, повзрослеешь и перестанешь говорить о деньгах в таком пренебрежительном тоне? Ты должна быть благодарна судьбе за то, что их у тебя так много!

— Я совсем не благодарна! Особенно если это означает, что мне нужно стать женой человека, которого я в глаза не видела. С которым не встречалась, не разговаривала… А его единственный интерес ко мне — это богатство, которое я принесу ему в качестве приданого.

— Ах нет, Вирджиния! Это не совсем так! — возразила мать недовольным тоном. — Повторяю тебе еще раз: мы с герцогиней старые приятельницы. И она сама написала мне в письме, что брак ее сына с моей дочерью мог бы стать своеобразной кульминацией нашей дружбы. И в самом деле! Прелестная мысль! И практичная.

— И сколько же тебе придется заплатить за обещанную мне привилегию быть принятой в ряды английской аристократии?

— Я не собираюсь отвечать на твой дерзкий вопрос, Вирджиния! И в первую очередь потому, что в устах юной девушки он звучит не только неуместно, но и пошло! В твоем возрасте просто неприлично обсуждать все, что касается бизнеса. Оставь это дяде и мне.

— И все же, сколько? — упорствовала Вирджиния.

— Не собираюсь посвящать тебя в такие вещи! — отрезала миссис Клей.

— Так я и знала! — вздохнула девушка. — Герцогине нужны дополнительные суммы. Ей мало моего состояния, которое в случае нашего брака переходит в полное распоряжение ее сына… она просит большего… Я невольно подслушала обрывки вашего разговора с дядей на эту тему. Вы, конечно же, сразу замолчали, стоило мне только войти в комнату. Так сколько?

— Повторяю: это не твоего ума дело!

— Нет, моего! — возмутилась Вирджиния. — В данном случае я — жертва. Разве не так? Меня бросают на алтарь снобизма и предрассудков!

— Если ты не перестанешь язвить, то едва ли сможешь рассчитывать на расположение к себе со стороны английского общества! — строго предупредила девушку мать. — О Господи! За что мне такое наказание? Почему Бог не послал мне тихую, воспитанную, послушную, милую дочь? Как эта Белмонт, которая иногда тебя навещает.

— Она навещает меня только потому, что ты сама приглашаешь ее, — не унималась Вирджиния. — Она никогда не была моей подругой! Да глупее создания, чем Белла Белмонт, во всем свете не сыщешь!

— И тем не менее, она хорошенькая, умеет говорить, с ней легко и приятно! У нее есть те качества, которые я желала бы воспитать в собственной дочери.

— Тебе придется довольствоваться тем, что ты имеешь!

— Да! И я, как видишь, довольствуюсь! А потому говорю тебе, Вирджиния, еще раз: ты выйдешь замуж за маркиза Кэмберфорда, даже если мне придется для этого силой тащить тебя к алтарю! Поэтому прекратим этот ненужный спор и лучше займемся твоим приданым. Времени у нас в обрез. Маркиз прибудет через три недели.

— Вот и подождем, мама, до его приезда. Тогда я и дам тебе свой окончательный ответ.

— Нет, дочка, так не пойдет, — проговорила миссис Клей неуверенно. Она медленно прошлась по комнате, шурша шелковыми нижними юбками, поверх которых было натянуто роскошное атласное платье темно-зеленого цвета, богато украшенное кружевами и шифоновыми оборками.

— Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду.

— Маркиз спешит, он очень спешит. Он прибывает в Америку двадцать девятого апреля, а свадьба должна состояться на следующий день.

Несколько секунд стояла мертвая тишина, которую нарушил крик удивления и растерянности.

— На следующий день! Ты с ума сошла, мама! Да я скорее на Луну слетаю, чем выйду замуж за этого охотника до чужих богатств, мама. Свадьбы не будет ни тридцатого, ни позже! Да как он только посмел предложить такое! И как ты могла согласиться!

Какое-то время миссис Клей пребывала в смятении, но очень быстро оправилась. Повернувшись к дочери, она увидела, как девушка схватилась за голову и со стоном опустилась в кресло.

— Что случилось, Вирджиния? Один из приступов твоей мигрени?

— Я чувствую себя ужасно, мама. Не знаю даже, что со мною. Но то лекарство, которое мне назначил последний врач… оно… мне от него еще хуже.

— Доктор говорит, у тебя развивается анемия. Он старается укрепить твое здоровье всеми возможными средствами. Кстати, ты выпила бокал вина в одиннадцать утра, как это тебе предписано?

— Я пыталась. Но одолеть весь бокал — это выше моих сил!

— Что я слышу, Вирджиния? Разве ты не в курсе, что красное вино улучшает кровь? И доктор это сказал! Тогда выпей бокал шерри перед обедом!

— Нет-нет, спасибо! Я ничего не хочу, — горячо запротестовала девушка. — И потом, при такой головной боли мне вообще не хочется есть.

— Ты обязательно должна плотно пообедать! — воскликнула миссис Клей, не обращая внимания на доводы дочери. — Я специально распорядилась, чтобы повар приготовил сегодня твои любимые эклеры, а к чаю я велела испечь бисквитный торт.

— О, мама! Я не хочу торта! У меня от одной только мысли об этих сладостях начинает все болеть!

— Но мы должны приложить максимум усилий, чтобы вернуть тебе нежный румянец к приезду маркиза.

Вирджиния глубоко вздохнула.

— Послушай, мама, мы не можем с тобой бесконечно препираться, ожидая приезда этого сиятельнейшего англичанина. Я не собираюсь выходить за него замуж, ясно? Герцог он или не герцог, мне все равно! И ничто и никто не заставит меня отступить от своего!

Снова повисло напряженное молчание, которое нарушила миссис Клей:

— Очень хорошо, Вирджиния! Будь по-твоему! Тогда и мне придется сделать соответствующие распоряжения на твой счет!

— Правда, мама? — с облегчением спросила девушка. — Ах, мама, мама! Зачем ты мучаешь меня? И что за распоряжения ты хочешь сделать?

— Я решила, — начала миссис Клей медленно, — что если ты откажешься подчиниться мне, как это подобает послушной и разумной дочери, то тогда я откажусь от тебя как от дочери! И отправлю тебя к тете Луизе!

— К тете Луизе? — эхом отозвалась Вирджиния, отказываясь верить услышанному. — Но… но ведь тетя — монахиня! Она возглавляет исправительный дом.

— Именно! Исправительный дом! — торжествующе воскликнула миссис Клей. — Там ты и станешь жить, Вирджиния, пока тебе не исполнится двадцать пять лет. Не забывай, хотя у тебя и есть собственные деньги, папа назначил меня твоей опекуншей.

— Но, мамочка, неужели ты и в самом деле собираешься отослать меня прочь?

— Да, Вирджиния, да! Ты — мое единственное дитя, я баловала тебя всю жизнь и потакала всем твоим капризам, но я не позволю тебе растоптать мечту всей моей жизни — сделать тебя королевой нью-йоркского высшего света! Либо ты выходишь замуж и делаешь блестящую партию, либо я отправляю тебя к твоей тетушке! Делай свой выбор, Вирджиния! Это мое последнее слово!

— Это невозможно, — прошептала девушка, — ты не сделаешь этого!

— Сделаю! Ты, наверное, думаешь, если все эти годы я шла у тебя на поводу, то у меня не хватит твердости сдержать свое слово? Но ты ведь знаешь, что если я что-нибудь надумала, то от своего не отступаю! Разве твой покойный отец стал бы мультимиллионером, если бы я не вбила ему в голову, что только волевой человек может чего-то добиться. Это мой ультиматум тебе, Вирджиния! И не сомневайся: я не остановлюсь ни перед чем, чтобы привести свою угрозу в исполнение!

Вирджиния закрыла лицо руками.

— Я жду ответа, Вирджиния! — трескучим голосом, эхо которого, казалось, отзывалось во всех углах комнаты, произнесла миссис Клей.

— Не могу… поверить! — растерянно пробормотала девушка. — Не могу поверить, что ты… моя мать… можешь угрожать мне подобным образом.

— Когда-нибудь ты еще скажешь мне спасибо за это! Так ты даешь мне слово, Вирджиния, что на следующий день после приезда маркиза выйдешь за него замуж? И отправишься с ним в Англию в качестве его жены?

— Я не могу дать тебе такого слова, мама! Как можно связывать свою судьбу с человеком, которого ты никогда не видел? Который хочет жениться только из-за денег? Конечно, мне бы хотелось в один прекрасный день выйти замуж. Но за того, кого я полюблю и кто полюбит меня.

Миссис Клей откинула назад голову и громко расхохоталась. Смех был вызывающим и злым.

— Кто полюбит тебя?! — повторила она с издевкой. — Неужели ты и в самом деле думаешь, что это возможно? Или ты настолько глупа? Мозги у тебя жиром оплыли, раз ты вообразила такое! Чтобы мужчина полюбил тебя?! Поди сюда!

Она схватила дочь за руку и рывком поставила перед большим овальным зеркалом, висевшим на стене в проеме между двумя окнами гостиной.

— Посмотри на себя! Посмотри хорошенько! — с какой-то садистской жестокостью повторила миссис Клей. — А теперь скажи мне, найдется ли в целом мире мужчина, который захочет жениться на тебе не ради твоих денег! Гляди же! Гляди как следует, чтобы знать, что ты из себя представляешь!

Словно загипнотизированная приказом матери, девушка тупо уставилась на свое отражение в зеркале. Первое, что ей бросилось в глаза, — это мать, хрупкая и до болезненности худенькая. Тончайшая талия элегантно обтянута зеленым атласом, на длинной шее мелодично позвякивают многочисленные драгоценности. Красивая, изящная женщина, на которую невозможно не обратить внимания! Такая не останется незамеченной даже в переполненной зале любого великосветского собрания.

А рядом она, ее дочь. Маленькая, едва достает до плеч матери, толстая, бесформенная. Гротескная пародия на женщину. Лицо одутловатое, глаза утопают в складках розового жира — это ее щеки, двойной подбородок, шеи нет вообще. Она закрыла лицо руками — такими же бесформенными и к тому же безобразно красными.

Талия в обхвате, наверное, раза в три превосходит матушкину.

Платье смотрится безобразно, и Вирджиния хорошо понимает, что только на ней этот фасон кажется таким уродливым и безвкусным. На всякой другой нормальной девушке он был бы привлекателен и мил. А волосы… Изысканная модная прическа, сделанная из этих тусклых, безжизненных, какого-то неопределенного цвета волос, выглядит просто комично.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, о чем я говорю? — с нескрываемым отвращением обратилась к ней мать.

Девушка закрыла лицо пухлыми ладошками.

— Я… знаю, — проговорила она срывающимся голосом, — я… выгляжу просто ужасно… Врачи… обещают, что, быть может… я… похудею… но… Мне так плохо… Я чувствую себя такой… больной…

— Обещания, обещания! — раздраженно перебила ее миссис Клей, — все они горазды обещать! Все клянутся, что сгонят с тебя вес, вылечат, что все это — лишь вопрос времени. Уже затрудняюсь сосчитать, сколько тысяч долларов я истратила на всех этих врачей за последние пять лет. Теперь они уверяют, что ты похудеешь, когда выйдешь замуж.

Вирджиния отвернулась от зеркала.

— Может быть, он откажется от мысли жениться на мне, когда увидит меня. — В голосе девушки зазвучала надежда.

— Вот уж на это можешь не рассчитывать, — уверенно ответила миссис Клей. — Он никогда не сделает такого опрометчивого шага.

— Почему нет? — наивно поинтересовалась Вирджиния.

— Потому, моя милая, что я передаю ему тебя в золотой упаковке, а маркиз отчаянно нуждается в деньгах, иначе герцогиня не написала бы мне.

— И сколько же ты ему даешь?

— Все еще хочешь знать? — ответила вопросом на вопрос мать. — Предпочитаешь покончить с девичьими грезами о бескорыстной любви? Кладешь конец своим мечтам о сказочном принце, который влюбится в тебя с первого взгляда? Да, мое дитя, так-то лучше! Какая разница, что у тебя за внешность? Главное, тебе не придется ползать на коленях перед этими чванливыми английскими аристократами. Они получат целое состояние, а ты, зная истинное положение дел, обретешь уверенность в себе и самоуважение.

— Так все же, мама, сколько ты ему даешь?

— Два миллиона долларов, — проговорила миссис Клей, смакуя каждое слово. — Если перевести это в английские фунты стерлингов, то получится четыреста тысяч фунтов. Кругленькая сумма, не так ли? Достойный подарок для нетерпеливого жениха в придачу к умирающей от смущения невесте.

Вирджиния подавила стон и опустилась на софу.

— Все, — сухо оборвала ее мать. — Хватит истерик! Тридцатого апреля, Вирджиния, состоится твоя свадьба. В случае отказа я отправлю тебя к тете Луизе и публично объявлю, что ближайшие семь лет моя дочь проведет в исправительном доме. Подумай, прежде чем выразить свою последнюю волю, что предпочтительнее — статус английской герцогини или униженное состояние воспитанницы исправительного учреждения, обреченной на полунищенское существование.

Ответа не последовало — Вирджиния лежала, отвернувшись к стене и уткнувшись лицом в одну из шелковых подушек. Миссис Клей, поджав губы и вскинув острый подбородок, некоторое время презрительно рассматривала это бесформенное, подобное громоздкой куче тело.

— Господи Боже мой! За что мне такое наказание? — прошептала она так тихо, что Вирджиния едва расслышала эту реплику матери.

Побежали дни. Вирджиния словно находилась во сне, едва соображая, что творится вокруг. Шок от разговора с матерью, согласие на брак, которое она сделала под принуждением, — все это, казалось, полностью лишило ее сил и воли к сопротивлению.

Врачи осматривали ее каждый день, и каждые двадцать четыре часа ей прописывали новую диету. Буквально силой ей скармливали самые калорийные и питательные блюда. Редкие деликатесы свозились в дом со всех уголков Америки. Многочисленные гонцы Клей Корпорейшн бороздили страну вдоль и поперек в поисках нужного продукта.

От анемии ее заставляли пить козье молоко. Каждый день с ранчо доставляли свежайшие сливки и сметану. Овощи и фрукты привозили из Вирджинии, где у родителей было огромное имение. Отборные продукты проделывали путь в сотни и сотни миль ради того, чтобы вернуть румянец на опухшее, безжизненное лицо невесты. Шампанское из Франции, шерри из Испании, икра из России, паштет из Страсбурга — вот лишь небольшой перечень того, что она послушно съедала, чтобы только избежать скандала, который поднимался всякий раз, когда она говорила «нет».

Окружающий ее мир перестал казаться ей реальным, она плыла по течению, безропотно подчиняясь всем и вся, смутно понимая, что она делает, что говорит и что говорят ей. Часами она простаивала на бесконечных примерках, не чувствуя усталости, вернее, не понимая, что ей невыносимее — начало или конец этих мучительных процедур.

И только вечерами, оставаясь одна, она снова и снова задавалась все тем же вопросом: есть ли спасение, и если да, то в чем оно? Иногда, лежа в постели, Вирджиния представляла себе, как, крадучись, она выходит из комнаты, как сбегает незамеченной по широкой мраморной лестнице, отпирает массивную парадную дверь и выскальзывает на Пятую авеню. Все! Свободна! Но она знала, как далеки ее фантазии от реальной жизни, знала и то, что всем ее тайным планам никогда не суждено осуществиться. По утрам у нее не хватало сил даже подняться с постели, не говоря уже о том, чтобы убежать из дома. Она чувствовала себя слишком больной, слишком слабой для такого грандиозного предприятия, как побег.

Порой ей казалось, что внутри нее сидит какой-то человечек и злобно смеется над ней. Она явственно слышала его издевательские слова:

— Толстая и неуклюжая уродина! Кому ты нужна! Толстая и глупая каракатица! Безобразная толстуха!

Этот голос преследовал ее постоянно, и все время в голове у нее стучало одно и то же: «Он женится на тебе из-за твоих денег! Он Женится на тебе из-за твоих денег! Он женится на тебе из-за твоих денег!»

А стоило этому страшному голосу умолкнуть, как перед глазами появлялись горы денег: мелодично позвякивая, золотые монеты постепенно заполняли все пространство ее комнаты, выстраивались в аккуратные стопки, громоздящиеся до самого потолка, а потом внезапно обрушивались вниз, погребая ее под собой.

— Послушай, Вирджиния, — как-то сказала ей мать, — ты ведешь себя так, словно пребываешь в состоянии постоянной прострации. Неужели это лекарства на тебя так действуют? Нужно немедленно поговорить с доктором Хауселлом. Или нашего последнего врача зовут иначе? У меня все фамилии в голове перепутались, столько их здесь перебывало! Я поговорю с ним и скажу, что не настаиваю на том, чтобы тебе продолжали давать наркотики.

Но сама Вирджиния хорошо знала, что дело тут вовсе не в лекарствах — половину из них она попросту выливала, даже не удосуживаясь прочитать названия. Это «что-то» сидело внутри нее самой, настойчиво уводя ее от реальности, от того привычного мира, который окружал с детства. Иногда по утрам она просыпалась с ощущением невероятной легкости, словно задуманный побег действительно удался и она шла и шла по запруженным транспортом улицам.

— Завтра прибывает маркиз, — объявила ей мать в один из дней. Вирджиния даже не почувствовала замешательства или удивления. Ее уже давным-давно перестало занимать, как он выглядит и какова будет реакция на их первую встречу. Осознание собственного ничтожества притупило все остальные чувства. В ночь после сообщения матери она снова услышала: «Он женится на тебе из-за твоих денег!»

И опять ее спальня наполнилась золотом. Зловеще поблескивала кровать из золота, простыни неприятно холодили тело металлической тяжестью. Ей казалось, она сама сгибается под грузом навалившегося на нее золота.

— Золото! Золото! Золото! — думала она, тупо разглядывая то, что ей подали на завтрак.

По случаю прибытия маркиза миссис Клей устраивала шикарный прием. Для этого за домом специально построили огромный шатер. Там дни напролет трудились рабочие, стелили полы из специального паркета, расставляли и развешивали кашпо со всевозможными экзотическими растениями и цветами, драпировали стены коврами и роскошными шпалерами.

Миссис Клей была в своей стихии.

— Свадьба состоится в гостиной, украшенной белыми орхидеями, — решила она. — Но на приеме в честь маркиза преобладающим должен быть цвет радости — розовый. Вирджиния наденет розовое платье с бутонами роз, на голове у нее будет венок из роз!

После приема только и разговоров было об этом грандиозном светском событии, единодушно признанном гвоздем уходящего сезона. К сожалению, сам маркиз на праздник, устроенный в его честь, не попал: из-за неожиданного шторма в Атлантике судно пришвартовалось только в четыре часа утра, и, когда маркиз добрался до своего отеля, вечер благополучно завершился. Вирджинию отправили спать уже в час ночи, чтобы она могла отдохнуть и иметь свежий вид к завтрашней церемонии бракосочетания. Апатия и бесконечная усталость не лишили девушку здравого смысла, и она чувствовала, как мать в глубине души рада, что герцог так и не встретился с невестой накануне свадьбы — неизвестно, как прошла бы эта встреча и что подумал бы жених о своей будущей жене.

Вирджиния часто ломала себе голову над тем, как удалось матери обмануть герцогиню. Она не сомневалась, что, всецело захваченная безумной идеей породниться с высшей аристократией, мать ни перед чем не остановится, и уж тем более перед тем, чтобы немного приукрасить внешность будущей герцогини.

У себя в комнате Вирджиния сорвала с головы венок из роз, казавшийся особенно нелепым на ее сухих бесцветных волосах, и принялась разглядывать собственное отражение в зеркале. Кажется, за последние три недели, вопреки уверениям лечащих ее врачей, она стала еще толще. Угри придавали коже особый синюшный оттенок, опухшие глаза терялись в складках жира, сухие губы потрескались до того, что в уголках рта образовались малозаметные, но очень болезненные язвочки. Обычно такое случалось с ней раньше только зимой, но с приходом весны все бесследно исчезало. Теперь же ее постоянно знобило, хотя на улице было тепло и никаких других симптомов простуды не было.

Она сняла платье и с облегчением вздохнула, расшнуровав тугой корсет. Быстро натянув на себя ночную сорочку и стараясь не смотреть на себя в зеркало, она юркнула под одеяло и зябко завернулась в него по самую шею.

— А может, было бы лучше уехать к тете Луизе? — спросила она вслух саму себя и неожиданно всхлипнула. — Лучше бы я умерла! О Господи! Лучше бы я умерла!

Однако утром она проснулась живой и даже здоровой и сразу же оказалась в центре кипучей деятельности, которую развили вокруг нее. Первой явилась мать, хотя ее никто не звал. Она решительно раздвинула шторы на окнах и стала звонить в колокольчик над ухом невесты.

— Я уже получила записку от маркиза, — объявила она дочери голосом, исполненным глубокого удовлетворения. — Чем я действительно не перестаю восхищаться у английских аристократов, так это их манерами! Он написал мне сразу же по прибытии в Нью-Йорк. Просил прощения за задержку в пути, как будто это его вина! Бедняжка! Пишет, что глубоко сожалеет о тех неудобствах, которые я испытала на приеме, организованном в его честь, где сам виновник торжества отсутствовал. Впрочем, все к лучшему! Я даже рада, что вы впервые увидите друг друга только тогда, когда епископ назовет вас мужем и женой!

Вирджиния молчала, и после короткой паузы миссис Клей возобновила свой монолог:

— Сегодня прекрасный день! Солнце сияет вовсю! Я уже даже пожалела, что отказалась от намерения провести церемонию в соборе святого Томаса. Но гостиная тоже смотрится превосходно! Вставай, Вирджиния! Нечего разлеживаться! Ты ведь не хочешь начать свою супружескую жизнь с того, что заставишь собственного мужа ждать! Учти, мужчины не любят этого!

— Мне плохо, — простонала Вирджиния. — Я чувствую себя совершенно разбитой!

— Это все нервы, дорогая! Ты же знаешь это не хуже меня. Выпей молоко, а позже, перед самой церемонией, тебе еще дадут бокал шампанского.

— Я не хочу шампанского, — слабо запротестовала девушка. — Оно очень кислое, и у меня от него отрыжка.

— Тогда что-нибудь другое! Что твой доктор прописал тебе в последний раз?

Вирджиния ничего не ответила. Она слишком хорошо знала собственную мать, которая непременно переиначит все сказанное врачом. Миссис Клей мнила себя специалистом в области медицины не меньшим, чем все врачи, лечащие ее дочь, вместе взятые. У нее было полно собственных идей о том, как и чем лечить больного.

— Тогда выпей кофе, — не отставала она от дочери. — Я распорядилась, чтобы нам принесли целый кофейник. Сама я сегодня не обойдусь без дюжины чашек кофе.

Когда кофе был принесен, она налила огромную чашку для Вирджинии и положила туда несколько ложек сахара.

— Сахар придает бодрость, — оптимистично объявила она, — а кофе тонизирует и возбуждает!

— У меня от него сердце трепещет, — раздраженно возразила Вирджиния. — Честное слово, мама, я бы предпочла не пить кофе.

— Ради Бога, Вирджиния, давай хоть сегодня обойдемся без твоих вечных препирательств! — вспылила миссис Клей. — Пей и меньше говори! Я лучше тебя знаю, что тебе хорошо, а что нет. На то я твоя мать! Ступай в ванную, а служанки тем временем приготовят твой наряд. Уверена, там еще понадобится кое-какая переделка, поэтому постараемся обойтись без спешки. Ты должна быть полностью готова, прежде чем я спущусь вниз встречать гостей.

Проще было повиноваться, чем вступать в вечные дискуссии. После горячей ванны у Вирджинии началось сильное головокружение и она несколько минут просто сидела на стуле и медленно приходила в себя.

Потом приехал парикмахер и занялся ее головой. Вирджиния ничуть не удивилась, когда увидела, что фата будет крепиться к прическе с помощью бриллиантовой тиары. Огромная, обильно украшенная камнями тиара даже на высокой женщине, какой была ее мать, смотрелась бы громоздко и вульгарно, а на такой коротышке, как она, эта тиара была просто смешна.

— Вот тебе твоя корона, то есть тиара! — сказала вошедшая в этот момент миссис Клей и, бросив оценивающий взгляд на невесту, осталась, по-видимому, довольна. — Только не спрашивай меня о том, сколько она стоит. Если бы папа был жив, то у бедняги случился бы удар, узнай он, сколько я заплатила за нее. Он всегда считал драгоценности пустой тратой денег, предпочитая иметь дело с наличными.

— Да, она смотрится внушительно, — вяло ответила Вирджиния.

— Это мой свадебный подарок тебе, дорогая! — оживленно проговорила миссис Клей. — Я так и знала, что она тебе понравится. Да, кстати, что скажешь? Миссис Астор приняла приглашение присутствовать на церемонии! А я еще удивлялась, почему она мне ничего не ответила. Оказывается, она была в отъезде. Я знала, что она не удержится от соблазна своими собственными глазами увидеть маркиза и узнать, что он из себя представляет. Могу заверить тебя, что он и без титула был бы достойным женихом! Такому красавцу титул ни к чему!

— Ты уже видела его? — не удержалась от любопытства Вирджиния.

— Видела ли я его? Что за вопрос! Да он уже здесь с половины десятого утра: полон извинений за вчерашнее и очень очарователен и мил в отношении всего остального. Да! Очень мил! Вирджиния, все, что я могу сказать тебе, это то, что ты самая счастливая девушка в Соединенных Штатах Америки. Разговаривая с ним, я все время ловила себя на мысли, что будь я лет на двадцать помоложе, то не ты, а я сама пошла бы с ним под венец!

Миссис Клей весело рассмеялась, но эта шутка не вызвала и тени улыбки на пасмурном лице дочери.

— Ты уже отдала ему деньги? — спросила она.

— Не будь такой вульгарной, Вирджиния! — возмутилась миссис Клей. — Если ты хочешь, чтобы твой брак был удачным, то запомни мой совет: никогда и ни при каких обстоятельствах не заводи со своим мужем речь о деньгах! И имей в виду: я знаю, что говорю! Я имела слабость поделиться с тобой секретом и теперь горько жалею об этом. Но обещай мне, дочка, что впредь ты будешь вести себя как настоящая леди и оставишь все финансовые вопросы своему мужу. И только ему!

— У меня просто не остается другого выбора, мама! — язвительно ответила Вирджиния. — Ведь тебе же прекрасно известно, что папа завещал распоряжаться моими деньгами до двадцатипятилетнего возраста тебе, мама, а в случае моего замужества — мужу. Так что остается только надеяться, что благородный маркиз не окажется скрягой и станет выделять мне кое-какие крохи на карманные расходы.

— Вирджиния! Я терпеть не могу, когда ты начинаешь говорить в своей издевательской, саркастической манере! — Голос миссис Клей стал угрожающе громким. — Маркиз — один из самых милых и, безусловно, самых красивых молодых людей, каких мне когда-либо доводилось встречать. Весь Нью-Йорк будет помешан на нем! Тебе будут завидовать все девушки в городе. Так веди же себя пристойно! И помни, что у любой медали есть две стороны. А вдруг ему тоже захочется влюбиться в тебя?

Мать развернулась и пошла из комнаты, стукнув дверью на прощание. Вирджиния в отчаянии обхватила голову руками. Как всегда в подобных стычках с матерью, последнее слово оставалось за миссис Клей. За годы постоянных споров с мужем она давно усвоила основное правило: всегда оставлять за собой последнее слово, стараясь при этом как можно сильнее обидеть своего оппонента.

От выпитого по настоянию матери кофе сердце у бедняжки колотилось как бешеное, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Щеки запылали нездоровым румянцем, и Вирджиния почувствовала себя как рыба, выброшенная на берег, — ей катастрофически не хватало воздуха.

Она попросила служанку открыть окно. С трудом облачившись в свадебный наряд, Вирджиния с тоской подумала о том, хватит ли у нее сил пройти через огромную, запруженную народом гостиную, пусть и опираясь при этом на руку дяди.

Наконец она оделась. Платье — море воланов из брюссельского кружева — было бы просто неотразимо, со вздохом подумала Вирджиния, не будь оно таким огромным. Фата, присобранная на голове, ниспадала до самого пола. Посмотрев на себя в зеркало, Вирджиния подумала, что сейчас она похожа на безобразную колдунью, которой обычно пугают детей. Она горько рассмеялась такому сравнению, но в этот момент в дверь постучали. На пороге, держа перед собой серебряный поднос с бокалом шампанского, появился лакей.

— Вам поклон от матушки, мисс! — торжественно объявил он. — И велено выпить все до последней капли.

Вирджиния взяла бокал и немного отпила. Может быть, ей действительно станет легче дышать. Лакей, в парадном костюме, украшенном позументами и шитьем, в напудренном парике и белых перчатках, приветливо улыбался ей, а она никак не могла вспомнить его имя.

— Желаю вам счастья, мисс Вирджиния, — проговорил он сердечно.

— Благодарю! — ответила она чисто механически.

Она осушила бокал, поставила его на туалетный столик, и тотчас же раздался голос дяди за дверью:

— Ты готова, Вирджиния? Все ждут!

— Готова, дядя!

Она двинулась к нему навстречу, перехватив восхищенный взгляд, устремленный на тиару.

— Минуточку, мисс! — прощебетала одна из служанок. — Вы не опустили вуаль на лицо. Вот так! Когда закончится обряд, вы сможете откинуть вуаль и при этом не нарушить фату, заколотую на спине.

— Спасибо, — пробормотала Вирджиния, пока служанка закрывала ей лицо тюлем. В этой маске ей стало вообще невозможно дышать, и она почувствовала, как еще сильнее заколотилось сердце.

— Все нервы! — рассеянно подумала она про себя и вложила свою руку в белой лайковой перчатке в руку дяди, подхватив другой рукой букет из тубероз и ландышей. Они медленно спускались по широкой парадной лестнице вниз, к гостям, с нетерпением ожидавшим их появления в гостиной. Слышалась негромкая музыка, заглушаемая сотнями голосов. Те, кому не хватило места в зале, теснились по обе стороны лестницы, толпились в холле и коридорах. Народ расступался, давая им дорогу, сопровождая каждый шаг невесты восклицаниями, поздравлениями, пожеланиями добра и счастья. А она низко склонила голову, стараясь ничего не слышать, ничего не видеть и не отвечать на все эти приветствия и пожелания. Каждый новый шаг стоил ей неимоверных усилий, и она была просто счастлива, что в эту минуту у нее есть опора — дядя, руку которого она судорожно сжимала. В какой-то момент ей даже показалось, что дядя силком тащит ее вперед, и не будь его рядом, она скорее всего развернулась бы и побежала прочь. Вирджиния подняла глаза. Перед ней стоял епископ, а рядом с ним с видом победительницы и выражением неописуемого счастья на лице — мать. По другую сторону от епископа стоял высокий, широкоплечий, темноволосый мужчина.

Почему-то ей всегда казалось, что все англичане светловолосые. Но перед ней стоял брюнет, и надо признать, мать не солгала — маркиз был действительно необыкновенно хорош собой.

Видно, она еще сильнее вцепилась в руку дяди, потому что он взглянул на нее и тихонько спросил:

— С тобой все в порядке, Вирджиния?

Они дошли до конца гостиной, и теперь Вирджиния стояла перед епископом рука об руку с маркизом. Она почувствовала, как маркиз повернулся к ней, чтобы посмотреть на свою невесту, и мысленно поблагодарила Всевышнего за то, что ее лицо закрыто плотной вуалью. К тому же с высоты своего роста жених мог видеть только массивную тиару, буквально прижимавшую девушку к земле.

Началась церемония.

— Согласна ли ты взять этого человека себе в мужья и делить с ним горе и радость, богатство и нищету, болезни и скорбь…

Голос ее прозвучал глухо, словно из-под земли, и казался ей совершенно чужим:

— Да, я согласна.

Она услышала, как затем ответил он: громко, четко и совершенно бесстрастно. Неужели этот чужой, посторонний человек, этот непонятный англичанин — отныне ее муж? И ей придется о чем-то говорить с ним? Смогут ли они просто понять язык друг друга?

Обряд был завершен. Кто-то убрал вуаль с ее лица, и муж повел ее вниз по лестнице туда, где в украшенном шатре стояли уже накрытые столы и их ждал гигантский пятиярусный торт.

Вирджиния брела медленно, все время цепляясь ногами за платье, которое мешало ей идти. Она даже не осмеливалась посмотреть на маркиза, хотя теперь так же цепко держалась за его руку, как недавно за руку дяди. И еще она чувствовала, что он тоже натянут как струна.

Рядом шла мать, не замолкая ни на минуту.

— Сюда, пожалуйста, маркиз… Ах, что это я? Ведь отныне я могу обращаться к вам просто — Себастьян! Можно? Себастьян! Какое красивое имя! И как хорошо оно гармонирует с именем моей дочери! Вам не кажется? Себастьян и Вирджиния! Прекрасно звучит! Надеюсь, вам понравилась церемония? Наш епископ — такой замечательный человек. И старинный друг нашей семьи к тому же. Я всегда хотела, чтобы только он совершил обряд бракосочетания моей дорогой Вирджинии.

Наконец они подошли к тому месту, где их ждал торт. Он возвышался над ними словно гора из взбитого крема и сахарной пудры.

— Шампанское! — громко распорядилась миссис Клей. — А потом наши гости подойдут поприветствовать молодых. После чего вам предстоит разрезать торт. Я стану рядом. Так, чтобы гости проходили мимо нас. Все наши друзья сгорают от нетерпения познакомиться с вами, маркиз… то есть, я хотела сказать, Себастьян! Вы на сегодняшний день самый важный гость в Нью-Йорке. Поэтому я первой с удовольствием выпью за ваше здоровье.

— Шампанское сюда! — снова потребовала миссис Клей у официантов. — Вот ваш бокал, Себастьян! Вот твой, Вирджиния! Ваше здоровье, мои дорогие! Будьте счастливы до конца своих дней!

— Спасибо, миссис Клей! Вы очень добры! — ответил маркиз, и голос его звучал ровно и спокойно.

— А теперь вы с Вирджинией выпейте за здоровье друг друга, — распорядилась миссис Клей.

Маркиз повернулся к ней, и Вирджиния была вынуждена поднять глаза. Она посмотрела на него, на это необыкновенно красивое лицо, заглянула в его глаза и увидела в них не отвращение, которого она так страшилась, а нескрываемое циничное безразличие.

— Твое здоровье, Вирджиния! — услышала она.

Она попыталась что-то сказать в ответ. Но в этот момент все поплыло у нее перед глазами, а свадебный торт стал стремительно падать, грозя погрести ее под своей сладкой тяжестью. Но она-то знала, что это вовсе не торт! Это золото, деньги, сверкающие золотые монеты! Они все сыпались и сыпались на нее откуда-то сверху, и у нее уже не было больше сил противостоять этому натиску.

Она чувствовала, как оседает на пол, слышала, как кто-то дико закричал. А потом ей стало все безразлично. Золото засыпало ее с головой, и она поняла: спасения нет!

Глава 2

За окном весело щебетали птицы, и Вирджиния с удивлением обнаружила, что она не только вслушивается в их голоса, но и старается отличить одну птицу от другой. Когда-то давным-давно она неплохо умела это делать, зная по голосам всех певчих птиц.

Медленно, с огромным усилием она открыла глаза. Мимо окна проплыло целое облако красных, белых и желтых бабочек, отчетливо видимых на фоне ярко-голубого неба. Она завороженно проводила их взглядом и ощутила прилив радости и счастья. Неожиданно перед ней возникло лицо, закрывшее небо, и чей-то голос, нежный, но взволнованный, сказал ей:

— Ты проснулась, Вирджиния! Наконец ты проснулась!

Вирджиния хотела ответить, но не смогла — голос не повиновался ей. С трудом она прошептала едва слышно:

— Кто… кто вы?

— Я твоя тетя, Вирджиния! Тетя Элла Мей! Ты меня помнишь?

— Пом…ню… — проговорила, запинаясь, Вирджиния, закрыла глаза и тотчас же снова погрузилась в сон.

Прошло время, и она снова проснулась. Птицы молчали, но бабочки по-прежнему весело порхали за окном. «Должно быть, полдень», — подумала она. Жарко. Кругом обильно цвели глицинии, их гроздья свешивались в комнату, напоминавшую веранду. Чья-то сильная рука приподняладевушку и поднесла к ее губам стакан.

— Выпей, Вирджиния, — услышала она голос тети. — Это пойдет тебе на пользу.

Она послушно сделала несколько глотков. Напиток был очень вкусным, и она потянулась губами к стакану, но его уже убрали.

— Где… я? — спросила Вирджиния онемевшими губами, не сводя глаз с порхающих бабочек, которые в эту минуту были для нее символом того, что она отчаянно хотела вспомнить. Или, наоборот, забыть?

— Ты у меня дома. И я за тобой ухаживаю.

— Тетя… Элла… Мей… — запинаясь, пробормотала девушка. — Я… я припоминаю что-то… смутно… Вы… сестра? Я… болела?

— Да, милая. Очень сильно.

— А что… со мной было?

— Потом поговорим об этом, родная. А пока лежи спокойно. Через некоторое время я принесу тебе новое питье.

— Пить, — едва слышно проговорила Вирджиния. — Меня мучает… жажда.

К ее губам немедленно поднесли стакан, и она с удовольствием сделала несколько глотков, пытаясь разобраться, что она пьет. Было невероятно вкусно, и сразу же исчезла противная сухость в горле.

— Это… мед? — спросила она чуть громче, выпив все, что ей дали.

Тетя улыбнулась.

— Не только. Здесь и сельдерей, и водяной кресс, и другие травы.

— Травы? — удивилась Вирджиния. — И долго… я здесь… у вас?

— Долго, — коротко ответила тетя.

Вирджиния сосредоточенно обдумывала услышанное.

— Я пытаюсь… вспомнить… Я… упала… Это был… несчастный случай?

— Не переживай! Что было, то прошло, — ласково успокоила ее тетя. — А теперь спи.

— Мне кажется, я сплю уже очень-очень долго, — проговорила Вирджиния сонным голосом и немедленно заснула, даже не успев закончить свою мысль.

Когда она снова проснулась, был уже вечер. Она лежала в кровати. Шторы на окнах были спущены. Веселенькая расцветка из ситца; недорогая, но очень милая драпировка. Небольшую, с низким потолком комнату, несмотря на летнее время, обогревал камин.

Вирджиния пошевелилась, и тетя, сидевшая у камина, сразу встала и подошла к ней.

— Проснулась? — ласково поинтересовалась она. — Может быть, проглотишь несколько ложечек бульона?

Вирджиния кивнула в знак согласия, и тетя принялась кормить ее. Бульон был необыкновенно вкусным, еще вкуснее, чем те напитки, которыми ее поили.

Она съела довольно много, даже устала и в изнеможении откинулась на подушки.

— Рада… видеть… вас… тетя… Элла… Мей… — проговорила она, с трудом подбирая слова, будто говорила на чужом языке. — Я… часто… вспоминала вас. Вы… ведь никогда… не навещали нас в… Нью-Йорке.

— Все так, милая, — голос тети звучал необычно умиротворенно.

Какие-то обрывки воспоминаний вихрем пронеслись в сознании Вирджинии: крики, шум, сердитый голос отца, когда кто-то смел ослушаться его, мама тоже злая, недовольная, громко хлопает дверью… И тетя Элла Мей, оставляющая дом, со слезами на глазах, но с решимостью во взгляде.

— Я… все помню, — неожиданно громко произнесла Вирджиния. — Вы… ушли от нас.

— Да, дорогая! Ушла, чтобы выйти замуж, — спокойно призналась тетя. — А потом через много лет приехала на твою свадьбу, потому что мать пригласила меня. И даже попросила, чтобы я приехала.

— Мою… свадьбу… — задумчиво повторила Вирджиния и замерла. Некоторое время она лежала неподвижно, а потом заговорила словно сама с собой. — Этот ужасный… торт. Он упал на меня… и золото… оно поранило мне голову! Голова… болит. Наверное, от этой ужасной… огромной тиары!

— Когда ты упала, тиара покатилась на пол, и все катилась, катилась через весь зал.

Вирджиния почувствовала, как у нее растягиваются губы, и издала слабый смешок.

— А я всегда говорила, что эти тиары — такая глупость! — улыбнулась и тетя. — Совершенно бесполезная вещь в наше время.

— Мама… называла ее короной, — сказала Вирджиния, и они с тетей дружно рассмеялись.

Смех затих сам собой и внезапно.

— Мама! — воскликнула девушка испуганно. — Она станет очень сердиться на меня. За то… что я… заболела. И почему… она разрешила… вам… забрать меня?

Тетушка молча поднялась со стула.

— Поговорим об этом позже, дорогая.

— Нет, сейчас! — упрямо возразила Вирджиния. — Я хочу знать… Она ведь очень сердится на меня, не так ли?

— Не хочу расстраивать тебя, моя девочка, — мягко сказала ей тетя Элла Мей. — Твоя мать… она совсем не сердится на тебя, Вирджиния. Ее — увы! — уже просто нет с нами. Она умерла, моя родная.

Вирджиния смотрела на нее в немом изумлении.

— Умерла! — повторила она глухо. — Как-то мне и в голову не приходило, что… мама… может умереть. Она… всегда… производила впечатление такого… сильного… такого несгибаемого… человека… Значит, вот почему я оказалась… у вас.

— Да, милая.

Прошло еще много дней, прежде чем Вирджиния смогла представить себе полную картину всего, что случилось в то злополучное апрельское утро. Ее короткие вопросы сопровождались такими же краткими, обрывистыми ответами, и она очень часто, не дослушав до конца, погружалась в сон. Много позже тетя Элла Мей сказала ей, что ее любопытство было так велико, что ей сказали почти все вскоре после того, как она пришла в себя.

— После случившегося с тобой обморока, — рассказывала ей тетя, — твоя мать впала в состояние крайнего возбуждения. Она была сильно раздосадована происшедшим и даже решила, что ты притворяешься больной, чтобы избежать свадебных торжеств, а упала по обычной своей неловкости, зацепившись за край платья. Вид тиары, валявшейся на полу, взбесил ее, но еще сильнее она распалилась от того, что тебя никак не могли привести в чувство.

— И что дальше? — прошептала Вирджиния.

— Мешали твое платье и фата, но в конце концов тебя перенесли в приемную, расшнуровали, а мать все кричала, что она не позволит сорвать торжество и что свадьба должна идти своим чередом.

— Вирджиния сейчас придет в себя и присоединится к нам! — объявила она всем. — А пока кто-нибудь посидит возле нее. Мне все равно, кто это будет!

Вот так я оказалась рядом с тобой, потому что в эту минуту сама предложила матери поухаживать за тобой.

— Как хочешь, Элла Мей, — ответила мне твоя мать. — Хотя, впрочем, ты ведь хорошая сиделка, у тебя была большая практика ухода за больными. Ну, так вот! Приведи эту девчонку в чувство, да побыстрее! Ее нужно немедленно поставить на ноги! — И с этими словами она покинула комнату, громко хлопнув дверью на прощание.

— Когда я посмотрела на тебя внимательнее, то поняла, что пройдет немало времени, прежде чем ты встанешь на ноги. Прибежали доктора, всякие светила, сыпали терминами, называли по-научному то, что с тобой произошло, — продолжала свой рассказ тетя, — но я постараюсь объяснить тебе все в самых простых выражениях. Годами тебя откармливали как на убой. Будто ты страсбургский гусь, которого намереваются зарезать к Рождеству. В тебя впихивали всевозможные яства, которые ничего, кроме вреда, не приносили твоему организму. Сахар, сливки, жирные кремы и паштеты, разные деликатесы, да еще в сочетании с вином, которое тебе постоянно прописывали лечащие врачи. Все это, вместе взятое, превратило молодой организм в развалину, а ты сама стала похожа на гору жира и мяса. Конечно, какое сердце справится с такими нагрузками? Не выдержало и твое. Все эти яды, которыми тебя пичкали под видом лечения, постепенно проникали в твой мозг, а те нервные перегрузки и общее состояние уныния и отчаяния, в котором ты пребывала накануне свадьбы, лишь усугубили и ускорили то, что и случилось. В результате у тебя началось воспаление мозга, как мы это называем по-простому.

Вирджиния тихо ойкнула.

— Воспаление мозга? — с ужасом повторила она. — То есть вы хотите сказать, что я сошла с ума?

— Обыкновенная горячка, не более того, — успокоила ее тетя. — Ты все время в бреду говорила о деньгах. Деньги! Это слово, которое я никогда особенно не любила. А теперь и вообще испытываю к нему отвращение.

— Мне все время казалось, что откуда-то сверху падают слитки золота и грозят засыпать меня с головой, — задумчиво проговорила Вирджиния. — Я это хорошо помню. А еще помню, что когда я стала падать, то и торт начал падать вместе со мной.

— Господи! Это безобразное огромное чудище из сахара и взбитых белков! — насмешливо сказала тетя и весело улыбнулась. — Это было бы самое лучшее для такого кулинарного шедевра!

— Итак, на свадьбу я не вернулась. — Вирджиния снова погрузилась в раздумья. — Представляю, в какой ярости была мама!

— Она была настолько зла, что ночью ее хватил удар.

— О Боже! — воскликнула Вирджиния. — Бедная мама! Боюсь, я всегда была для нее источником разочарований.

— Наверное, ты права, — согласилась тетя.

— Она никогда не любила меня, — продолжила девушка. — И хотя она все время твердила о том, что безудержно балует меня, в ее устах это означало лишь то, что она одаривала меня подарками за послушание. Ведь, по правде говоря, мне никогда не позволялось делать то, что хочется мне. Я сейчас шокирую вас, тетя Элла Мей, но если честно, то я совсем не сожалею, что мама умерла. В ее присутствии у меня всегда появлялось страшное чувство, что я тону, что вот-вот меня накроет волной и спасения нет. Мама попросту терроризировала меня.

— Не будем говорить о мертвых плохо, — поспешно перебила ее тетя. — Но скажу тебе лишь одно: даже лучшие друзья твоей матери единодушно признают, что она была очень тяжелым человеком. Действительно, она сделала из твоего отца мультимиллионера, но и она же загнала его в гроб. Да и тебя она едва не погубила.

Вирджиния опустила глаза.

— А что… что сталось… с ним? — спросила она хриплым шепотом.

— С твоим мужем? — самым будничным тоном поинтересовалась тетя Элла Мей. — Вот он-то как раз оказался единственным человеком, сохранившим способность рассуждать здраво в этой кутерьме, которая началась после того, как твою матушку свалил удар. Ты лежишь без сознания в одной комнате, мать — в другой, все вокруг мечутся, плачут, дают какие-то глупые советы, а реальной помощи — никакой. Как по мановению волшебной палочки, в доме вдруг появились какие-то стряпчие, адвокаты. Вот тогда-то я и поговорила с твоим мужем и предложила ему свои услуги. Сказала, что заберу тебя к себе в деревню. Рассказала ему, кто я, какая у меня квалификация, и он почти сразу же согласился.

— Значит, вот как… я здесь очутилась. Он тоже… был зол, да?

Тетя отрицательно покачала головой.

— Нет, он очень переживал и был расстроен. Знаешь, по правде говоря, Вирджиния, он мне понравился.

— А я его ненавидела! — объявила Вирджиния. — И все еще ненавижу. Но сейчас, когда мамы уже больше нет в живых, отпала необходимость сохранять этот союз.

— Поговорим об этом в другой раз, — уклончиво ответила тетя.

— А я хочу сейчас, — упрямо возразила девушка. — Все дело в том, тетя, что мама силой принудила меня к этому браку. Я должна была выйти замуж за человека, которого никогда не видела и который не видел меня, и все только потому, что ей, видите ли, хотелось переплюнуть других дам Нью-Йорка, утереть всем нос. Она страстно мечтала отомстить миссис Астор за какую-то давнюю обиду, и поэтому, несмотря на все мои попытки переубедить ее, она оставалась глуха к доводам разума.

— Но ты могла просто отказаться, — сказала тетя.

— Я так и сделала вначале, и тогда мама пригрозила, что отправит меня в исправительный дом к тете Луизе и я там останусь до двадцати пяти лет.

— К тете Луизе?! — От возмущения тетя Элла даже встала со стула и стала взволнованно прохаживаться по комнате. — Какая жестокость! Трудно вообразить себе такое!

— У меня не оставалось выбора. Пришлось подчиниться маме. Но я… я ненавидела этого человека! И я никогда… слышите, никогда не хочу видеть его снова!

Впервые за все это время в ее голосе прорвалось что-то, отдаленно напоминающее страсть. Тетя подошла к кровати и бережно уложила девушку на подушки.

— Не волнуйся, девочка! Тебе нельзя волноваться! Не думай об этом сейчас. У нас еще будет время и поговорить, и решить, что нам делать. Ты слишком серьезно болела, Вирджиния, и сейчас должна вести себя разумно, заново создавать себя. Поэтому не волнуйся! Все в конце концов образуется, и все будет хорошо, обещаю тебе!

Некоторое время Вирджиния напряженно молчала, а потом неожиданно выпалила, сопроводив свои слова коротким сухим смешком:

— Он меня тоже, должно быть, ненавидит! Ведь он понятия не имел, что за жену получит, пока не увидел меня, когда мы уже стояли вдвоем перед епископом. Представляю, какое потрясение он пережил, увидев под этой безобразной тиарой не менее безобразное лицо!

Тетя присела на кровать у ног больной.

— Вирджиния, я люблю тебя, и ты это знаешь. Еще когда ты была ребенком, меня покоряло твое чувство юмора! Именно этого всегда недоставало твоим покойным родителям: и отцу, и матери.

— Не такая уж я идиотка, чтобы не понимать, что в тот день я производила впечатление монстра, — сказала Вирджиния. — Да еще мама заставила меня выпить кофе в то утро, а потом шампанское. Мне стало жарко, лицо раскраснелось, под вуалью невозможно было дышать! Ах, тетя Элла Мей! Ну почему я родилась такой уродиной? Мама была красивой женщиной, а те, кто помнил ее девушкой, говорили, что в молодости она была просто очаровательна. И папа был красивым мужчиной, разве не так?

— Да, они были красивой парой, — согласилась тетя. — Послушай, детка, я вот думаю: в состоянии ли ты пережить еще один шок?

— Что еще случилось! — опасливо спросила Вирджиния, предчувствуя что-то недоброе.

— Подожди минуточку. Я сейчас тебя поудобнее усажу в постели. — С этими словами тетя принялась хлопотать вокруг нее, подсовывая под голову подушки. — Закрой глаза. Тебя ждет сюрприз. И на сей раз, уверяю тебя, приятный!

— Вы уверены в этом, тетя? — сама не зная чего, испугалась девушка. — Мне ведь не предстоит встреча с кем-нибудь? Я не хочу никого видеть!

— Закрой глаза и доверься мне, детка!

Вирджиния послушно закрыла глаза. Она услышала, как тетя отошла от кровати, что-то взяла, а потом снова вернулась к ее изголовью.

— А теперь открой! — скомандовала она.

Вирджиния медленно приподняла веки и увидела перед собой незнакомое лицо. Правда, уже в следующее мгновение она поняла, что тетя держит перед ней зеркало. Большое овальное зеркало. А потом она подумала, что, наверное, она все же сошла с ума, потому что из зеркала на нее смотрело совершенно чужое лицо. Она никогда не видела этой девушки и понятия не имеет, кто это такая.

Судя по всему, девушка была ее ровесницей. Огромные широко распахнутые глаза на худеньком личике с заострившимися чертами. Выдающиеся вперед скулы, длинная шея, и над всем этим целая копна роскошных светлых волос! Вирджиния долго созерцала собственное отражение, все еще отказываясь поверить происшедшим с ней переменам. Наконец она заговорила:

— Неужели это в самом деле… я?

— Да, мой друг! И уверяю тебя, ты всегда была такой. Просто это твое «я» было запрятано под огромным слоем жира, — улыбнулась тетя. — И он обезобразил твое красивое молодое тело, лицо, руки, превратив тебя в бесформенную массу, нелепую и смешную.

Вирджиния поднесла руки к лицу.

— Ах, тетя! Взгляните только на мои руки! А пальцы? Я никогда бы не узнала себя! А что стало с моими волосами?

— Знаешь, при воспалении мозга очень многие люди седеют, — пояснила тетя. — Потом, со временем, естественный цвет волос восстанавливается, но не у всех и не всегда. В любом случае тебе надо полностью выздороветь и окрепнуть. Вот видишь, Вирджиния! Как оказалось, ты очень хорошенькая девушка.

— Хорошенькая?! Да вы смеетесь надо мной! Как я могу быть хорошенькой? — взволнованно воскликнула Вирджиния и невольно перехватила собственный взгляд в зеркале. В ее больших темно-серых глазах с едва заметными пурпурными крапинками, оттененными длинными пушистыми ресницами, застыло выражение нескрываемой радости. Строгие, классически правильные черты, точеный лоб, прямой аккуратный нос, дугообразные густые брови — все это создавало неповторимо красивый облик.

— Не… верю! — прошептала девушка едва слышно и вдруг впервые с того момента, как пришла в себя, разразилась горькими слезами.

Тетя убрала зеркало на прежнее место, вернулась к больной и стала укладывать ее поудобнее.

— Я… я не могу… п-поверить… в это, — пробормотала Вирджиния сквозь слезы. — Не могу! Не могу! — и снова жалобно всхлипнула.

— Однако это так, милая, — ласковым голосом ответила ей тетя. — А теперь спи и ни о чем не думай. Я бы не хотела, чтобы ты расстраивалась из-за того, что увидела в зеркале. Иначе мне придется пожалеть о сделанном.

— Но я не хочу спать, — слабо возразила девушка. — Мне надоело спать! Это такая потеря времени! Мне нужно о многом передумать!

Тем не менее она почти мгновенно уснула.

Прошло две недели. В один из дней она вышла на веранду, где тетя чистила горох к обеду.

— А я сама дошла до конца сада, — похвалилась Вирджиния. — И назад! И ничуть не устала!

— Смотри не переусердствуй, девочка! — строго предупредила ее тетя.

— Я чувствую себя так легко, — доверительно призналась ей Вирджиния, — что, кажется, малейшего дуновения ветра достаточно для того, чтобы поднять меня на самую макушку дерева!

— Да, очень худенькая! — с практичностью зрелого человека согласилась с ней тетя. — Действительно, дунь — и полетишь! Сегодня на обед цыпленок. И если ты не съешь всего, что тебе положено, я немедленно уложу тебя в постель!

— Тетя, дорогая! Вы не можете поступать со мной так бессердечно! — горячо возразила девушка. — К тому же мне нужно о многом поговорить с вами! Я была застигнута врасплох теми переменами, которые произошли с моей внешностью, и совершенно забыла о том, что я замужем! Я хочу поговорить с вами о моем браке!

— Я и сама намеревалась поговорить с тобой на эту тему, — уступила тетя Элла Мей. — Дело в том… Видишь ли, сегодня утром я получила письмо от твоего мужа.

— Получили письмо от маркиза?

— Да, — подтвердила тетя. — Хотя теперь он уже герцог. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что тоже стала герцогиней?

— Меньше всего на свете я хочу быть герцогиней! — недовольно проговорила Вирджиния. — Нужно как-то побыстрее от него отделаться!

— Все это время он был очень внимателен, — продолжала тетя, не обращая внимания на предыдущую реплику девушки. — Писал каждый месяц, постоянно интересовался твоим самочувствием.

— С какой стати ему так переживать за меня? — возмутилась Вирджиния. — Он получил свои деньги! Разве нет?! Мама заплатила ему более чем достаточно за то, чтобы он на мне женился. А теперь и все мое состояние в его руках. Он волен распоряжаться им по своему усмотрению. Он совсем не обижен! Хотя меня это мало волнует!

— И об этом я тоже хочу поговорить с тобой, — методично гнула свою линию тетя. — Знаешь ли ты, что после смерти матери ты стала одной из самых богатых женщин в Америке?

— Меня это ни капельки не интересует! — твердо отрезала Вирджиния.

Тетя весело засмеялась в ответ.

— Вскоре, уверяю тебя, все это тебе надоест и ты захочешь перемен! Вряд ли ты захочешь довольствоваться только моим обществом всю оставшуюся жизнь!

— Но ведь вам же здесь нравится, — пылко возразила Вирджиния.

Тетя лишь улыбнулась и молча покачала головой.

— Да, потому что это мой дом. Я пришла сюда, когда вышла замуж. Вначале мы жили в страшной бедности, страшной! Твой отец исключил меня из семьи за то, что я вышла замуж за человека, которого любила, но не нашего круга.

— Представляю, что вы пережили! — сочувственно промолвила девушка. — Ваш муж еще жив?

— Нет, детка. Он умер два года назад. Поэтому я с радостью вызвалась ухаживать за тобой. У меня есть время. К тому же после смерти мужа мне так одиноко! Детей у нас никогда не было, а с твоим появлением в доме мне стало казаться, будто ты моя дочь. За все месяцы, которые ты пролежала здесь, такая беспомощная, слабая, зависящая от моего ухода и ласки, нуждающаяся в постоянной заботе… я привязалась к тебе как к родному дитяти.

— Все эти месяцы, говорите вы? — задумчиво повторила Вирджиния вслед за тетей. — Я еще не спрашивала вас, тетя Элла Мей, как-то в голову не приходило… Но все же… Сколько времени я провела у вас?

— Год и два месяца, — последовал ответ.

Ошеломленная Вирджиния молча уставилась на тетю.

— Год и два месяца?! И все это время я не узнавала вас?

— Нет, детка. Зато ты узнаешь меня сейчас, и это главное. Скажу тебе совершенно искренне: ничто не доставляет мне такого огромного удовольствия, как видеть тебя, такую прекрасную, у себя в доме.

Вирджиния посмотрела на свое скромное ситцевое платьице, совершенно немодное и очень незамысловатое по фасону, скорее всего переделанное из тетиных платьев. Но даже несмотря на все усилия подогнать его по ее нынешней фигуре, платье было свободно по талии и в плечах.

— Я вам очень благодарна за то, что вы нашли для меня кое-что из своего гардероба, — проговорила она и, помолчав немного, добавила:

— Одно я решила твердо, тетя Элла Мей! Я останусь с вами, если вы, конечно, согласны приютить меня. Наконец-то для моих денег найдется достойное применение.

— Твоих денег я не возьму! — резко ответила ей тетя. — Никогда и ни при каких обстоятельствах! В свое время, когда твой отец лишил меня наследства, я сказала ему, что сумею заработать себе на жизнь и никогда не попрошу у него ни цента. Я сдержала свое слово и не собираюсь нарушать его сейчас. Даже ради тебя!

— То есть вы хотите сказать, что все эти месяцы вы содержали меня?

— Уверяю тебя, ты обошлась мне очень дешево! — ответила тетя. — И хотя, вполне возможно, тебе недоставало того комфорта, который предоставили бы больному такого ранга в каком-нибудь роскошном санатории или пансионате, зато я сумела не только поставить тебя на ноги, но и в буквальном смысле этого слова вернуть к жизни, и сделала это по-своему.

— Да, самым лучшим в мире способом! — восхищенно заметила Вирджиния. — И не волнуйтесь, тетя Элла Мей! Даже если когда-нибудь мне и придется покинуть вас, все равно я не забуду тех уроков, которые вы преподали мне. И О том, что пища должна быть обязательно свежей, и о том, что нужно как можно больше употреблять овощей, и о том, что единственно полезный для организма сахар — это мед, добываемый пчелами в садах.

— В таком случае ты станешь самым лучшим популяризатором моей системы, — улыбнулась тетя. — Но, дорогая девочка, ты должна знать и другое: нельзя запираться от жизни на засов, мир ждет тебя, и как только ты немного окрепнешь, нужно возвращаться в него.

— Зачем мне это нужно? — бросила девушка с вызовом.

— Во-первых, у тебя есть муж и ты обязана вернуться к нему, — ответила тетя, беря в руки письмо, лежавшее возле нее на кушетке.

— Я не хочу его видеть! — закричала Вирджиния.

— Почему? Ты боишься его?

— Нет, не боюсь! Чего ради я должна его бояться? Но я его презираю. Искатель чужих состояний, вот кто он! Готов был жениться на девушке, которую в глаза не видел.

— Согласна, это неприятно. Но буду с тобой предельно откровенна, Вирджиния. Он мне очень нравится. Серьезный, уравновешенный человек. Сохранял хладнокровие, в то время как все вокруг потеряли голову. Когда с твоей матерью случился удар, он сам отнес ее в кровать, послал за доктором, немедленно организовал работу слуг, дал соответствующие распоряжения по дому, и, что самое главное, все беспрекословно подчинялись ему. Мне нравится такая решительность и самостоятельность в мужчине. Молодой человек напомнил мне Клемента, моего покойного мужа.

— Мне все равно, тетя, кого он вам напоминает, — несколько грубовато оборвала ее Вирджиния. — Я хочу побыстрее развязаться с ним.

— Развод — дело непростое, — рассудительно проговорила женщина. — Его не так-то легко получить и у нас, а в Англии — еще сложнее.

— Но он сам не захочет жить со мной! — воскликнула Вирджиния.

— Это ему решать, детка! — ответила тетя. — Хочу только заметить, что все его письма предельно вежливы и полны неподдельной заботы о том, что здесь творится. Он всегда спрашивает меня, не нужна ли какая-нибудь помощь с его стороны, что он может сделать для тебя. Думаю, я должна сообщить ему, что ты уже поправилась.

— Нет! Нет! Нет! Вы не сделаете этого! Слышите меня, тетя! Вы не должны! Он, чего доброго, надумает приехать сюда, чтобы посмотреть на меня… Я… я не вынесу этого!

— Не будем спешить, — спокойно ответила тетя Элла Мей. — Но рано или поздно он должен узнать правду. И он узнает. Не от нас, так от других.

— Каким образом?

— Ты же не собираешься сидеть тут в заточении всю жизнь. Ему люди расскажут.

— Какие люди? У меня нет друзей.

— Не забывай о прессе. Когда ты немного окрепнешь, я покажу тебе целый ворох газет с фотографиями твоей свадьбы, с заголовками о твоей болезни. В свое время это событие стало настоящей газетной сенсацией, и имя невесты маркиза не сходило с первых полос газет. А смерть матери вызвала дополнительный всплеск интереса и внимания к разыгравшейся драме.

Вирджиния тихо всхлипнула.

— Ах, тетя! Что же мне делать?!

— Ты должна вести себя, моя девочка, как взрослый и вполне самостоятельный человек. Видишь ли, Вирджиния, до сих пор ты еще ни разу ничего не решала сама. Тебе не позволяла этого делать твоя мать. И хотя, безусловно, она была очень тяжелым человеком, у меня сложилось впечатление, что ты и сама не очень-то рвалась к самостоятельности, тебя вполне устраивала такая пассивная роль, ты попросту страшилась ответственности, боялась встретиться с реальной жизнью лицом к лицу. Такая покорность совершенно несвойственна нам, американцам. Ты должна смело идти навстречу жизни, победить в себе этот страх, избавиться от многочисленных комплексов, первый и главный из которых — боязнь людей. В конце концов, ты должна усвоить, что все люди не намного отличаются от тебя. У них так же бьется сердце, болит голова, так же течет кровь, стоит их ранить. Им свойственны те же страхи и переживания, что и тебе, они тоже подвержены депрессии, неуверенности в себе, недобрым предчувствиям и прочее. Когда ты поймешь это, ты перестанешь избегать людей.

Некоторое время Вирджиния молчала. Наконец она сказала:

— Что я должна, по-вашему, сделать?

— Научиться самой принимать решения!

— То есть вы хотите, чтобы я пригласила его сюда? Чтобы он приехал и посмотрел на меня?

— Думаю, в недалеком будущем мы все же должны сообщить ему, что ты поправилась. Забавно будет посмотреть на его лицо, когда он увидит тебя, тебя сегодняшнюю! Особенно если вспомнить, какой ты была, когда выходила замуж.

— Я ненавижу и презираю его! — Голос девушки звучал взволнованно и страстно. — Ах, тетя! Если бы вы знали! Ведь и моя болезнь… и обморок… все это не случайно. Три недели, целых три недели после того, как мама сообщила мне о своем намерении выдать меня замуж за маркиза, я ночи напролет лежала без сна и все твердила себе: «Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!» Знаете, дошло до смешного: из восковой свечи я сделала маленькую фигурку человека, мужчины… втыкала в нее булавки и говорила: «Умри! Умри!» Еще в детстве мне няня рассказывала, что так поступали индейцы, желая смерти своим врагам. Но он не умер… вместо этого он приехал и женился на мне.

Вирджиния не удержалась и снова всхлипнула.

— Вы, наверное, будете смеяться, особенно если вспомните, какой образиной я была тогда, а я все это время продолжала в глубине души мечтать о том, как в один прекрасный день я влюблюсь в кого-нибудь. Я даже надеялась, что встречу человека, который полюбит меня несмотря на мою внешность и совсем не из-за моих денег. Быть может, всем этим детским фантазиям помогала память: ведь я никогда не забывала, как вы когда-то стояли перед папой и защищали свое право выйти замуж за человека, которого полюбили. Я была еще совсем ребенком, но хорошо помню, как и мама, и папа называли вас дурочкой и говорили, что только глупцы верят в любовь, и что все это сказки и выдумки. Но даже тогда я понимала, что вы были правы.

— Бедное мое дитя! — тихо промолвила тетя Элла Мей.

— Я росла, становилась все толще, все безобразнее, — продолжала Вирджиния прерывающимся от волнения голосом, — но не переставала мечтать. По вечерам, укладываясь в кровать, я каждый раз рассказывала себе новую историю. И всегда я была ее героиней, а герой обязательно влюблялся в меня, не подозревая, кто я есть на самом деле.

Знакомство происходило в парке, в магазине или просто на улице. Я забывала о том, что всюду за мной неотступно следует моя мать. Я воображала, что мне удалось каким-то необычным образом ускользнуть от неусыпной опеки. А потом я вспоминала, какая я уродина, и начинала выдумывать новые сюжетные ходы. Например, что он слепой и я из жалости соглашаюсь читать ему вслух, а он влюбляется в мой голос, а потом и в меня. И в конце концов мы женимся и очень счастливы, потому что мы любим друг друга не за то, как мы выглядим, а за то, какие мы есть и что у нас в душе.

— Вирджиния, дорогая моя! Если бы я только знала! Хотя что я могла! — вздохнула тетя. — Я бы ни за что не переступила порог вашего помпезного особняка со всей этой кричащей роскошью! Да и твоя мать вряд ли позволила бы мне общаться с тобой.

— Вы знаете, тетя, теперь, оглядываясь назад, мне кажется, что все эти мои детские грезы были для меня реальнее самой жизни! Но при этом еще хотелось как-то улучшить себя, исправить, усовершенствовать, чтобы стать достойной человека, который захочет жениться на мне, и совсем не из-за моих денег. Я прилежно училась, когда меня не донимали эти ужасные головные боли, постоянно читала, брала из библиотеки всякие умные книги и заставляла себя силой читать их, несмотря на то, что не понимала в них ровным счетом ничего. Так я надеялась развить свой интеллект.

— И ты совершенно в этом преуспела! — заметила тетя.

— Хочу верить вам, — тихо ответила Вирджиния. — Если бы только не эти постоянные приступы мигрени, когда невозможно сконцентрироваться ни на чем! Но тем не менее! Я прочитала огромное количество книг. Только не смейтесь, пожалуйста! Я совсем неплохо знаю историю Америки и Великобритании, чуть похуже историю Франции.

— Я всегда говорила, что любые знания никогда не пропадают.

— И вот после всего этого… брак с человеком, который согласен жениться на мне исключительно из-за моего состояния. Теперь вы понимаете, как моя тогдашняя жизнь превратилась в ад. Это было поруганием всего, во что я верила… все мои мечты, грезы, надежды… все было втоптано в грязь. Все, во что я верила последние пять лет моего взросления, пошло прахом.

Опять наступило долгое молчание. Нарушив его, Вирджиния подошла к тете и неожиданно опустилась перед ней на колени.

— Помогите мне, тетя Элла Мей! Помогите мне! — проговорила она с мольбой в голосе. — Помогите мне освободиться от него! Ведь сейчас, когда я стала обычной, нормальной девушкой — и все благодаря вам! — может быть, я и встречу человека, о котором мечтала девочкой. Но для этого я должна снова стать свободной! Любой ценой освободиться от этого охотника за богатыми невестами!

Тетя посмотрела на худенькое личико с огромными горящими глазами и подумала: «А она просто прелесть!» И еще она подумала о том, что найдется не один, а дюжина мужчин, готовых влюбиться в ее хорошенькую племянницу. Беда лишь в том, что всех их Вирджиния будет подозревать в одном. И всякий раз будет задаваться все тем же мучительным для нее вопросом: «Что их привело к ее ногам — она сама или ее деньги?»

— Помогите мне! — молила девушка, не сводя с нее больших фиалковых глаз в обрамлении длинных пушистых ресниц, и выражение их было исполнено страстного призыва и веры.

Женщина с шумом отодвинула от себя банку с очищенным горохом.

— Так и быть, Вирджиния! Я помогу тебе! — сказала Она довольно резко. — Но все же давай вначале займемся обедом! По-моему, прежде чем приступить к обсуждению проблем столь грандиозного масштаба, нам нужно плотно поесть. Ты не хочешь?

Вирджиния с ликующим криком бросилась ей на шею.

— О, тетя! Дорогая тетя Элла Мей! Я знала! Я знала, что вы не бросите меня и придете на помощь! Я знала, что вы не подведете!

— Вот и прекрасно! — засмеялась женщина, пытаясь высвободиться из тесных объятий. — Но запомни! Все, что нам предстоит сделать, совсем не просто!

— Так вы напишете ему, да, тетя? — умоляющим голосом спросила Вирджиния. — Напишите ему, что мне нужен развод и что я согласна дать ему любую сумму в обмен на мою свободу.

— Я не собираюсь писать никаких писем! — остудила пыл своей племянницы тетя Элла Мей, вставая с кресла и направляясь на кухню.

— Не собираетесь?! Но почему? — озадаченно повторила девушка, семеня следом.

— Начнем с того, что любой здравомыслящий человек, получив такое письмо, захочет во всем разобраться прямо на месте и явится сюда. Ты этого хочешь?

Вирджиния заметно побледнела:

— О нет, тетя! Я не хочу, чтобы он приезжал сюда! Нет, нет и еще раз нет! Его нужно держать как можно дальше от вашего дома! Напишите ему, что если он посмеет явиться в Америку, то не получит от меня ни цента. Тетя молча сложила горох в кастрюльку, залила водой и добавила несколько ложек янтарно-желтого масла.

— Это его не остановит, — решительно заявила она.

— Тогда что же нам делать? — с отчаянием воскликнула Вирджиния.

— Не знаю, — ответила тетя и принялась возиться возле плиты. — Пока не знаю. Хотя на днях, лежа ночью без сна, я размышляла обо всем этом… и у меня даже мелькнула одна мысль… но я тут же отбросила ее в сторону. «Нет! — сказала я сама себе, — у моей Вирджинии нет ни силы, ни решимости для такого рода затеи! Она никогда не сможет этого сделать!»

— Почему это не смогу?! — возмутилась девушка. — Еще как смогу!

— Нет, об этом даже говорить не стоит! — продолжала упорствовать тетя. — Повторяю еще раз: для моего плана нужна девушка с сильной волей, решительная, целеустремленная, умная, образованная, у которой, по выражению англичан, «варит котелок». То есть смекалистая и находчивая. Честное слово, Вирджиния, хоть я тебя и люблю всем сердцем, признаюсь, я не считаю, что ты обладаешь всеми этими качествами!

— Тетя Элла Мей! Миленькая! Да вы просто обижаете меня! Я именно то, что вы говорите: умная, решительная, смелая, волевая! Все это у меня есть! Уверяю вас! Просто у меня не было возможности пустить все эти мои достоинства в дело. Дайте мне шанс, прошу вас! И вот увидите, я не подведу! Уверяю и обещаю!

Слабая улыбка тронула губы тети Эллы Мей.

— Хорошо, Вирджиния! Ты меня убедила! Я расскажу тебе о моей затее. Но держись! Потому что я уверена, она тебе не понравится!

— Так в чем состоит ваш замысел? — решительно вскинув подбородок — совершенно новый жест для нее! — Вирджиния поудобнее устроилась на стуле.

— Моя идея заключается в том, — начала тетя самым будничным тоном, — что ты должна поехать в Англию!

Глава 3

Вирджиния медленно прошлась по палубе и остановилась возле самой кормы. Кругом, до самого горизонта, спокойная темно-синяя гладь океана и тишина, нарушаемая лишь мерным гулом двигателей парохода да жалобными криками чаек, которые с пронзительным писком устремляются вниз и скрываются на какую-то долю секунды под водой. Многие пассажиры обратили внимание на очаровательную хрупкую девушку с серебристо-белыми волосами, которые на солнце отливали золотом.

Мужчины посматривали на нее с откровенным восхищением, но Вирджиния не замечала их взглядов. Она была погружена в собственные мысли о том мире, который хоть и не существовал на самом деле, но для нее был не менее реальным, чем все окружающее.

Потребовалось немало времени и споров, прежде чем тетя смогла убедить ее, что поездка в Англию — это именно то, что ей нужно в нынешней ситуации.

— А что ты предлагаешь? — горячилась тетя. — Написать герцогу, что ты уже вполне здорова, чтобы он собственной персоной явился к нам сюда, да? Ты этого хочешь?

От такой перспективы Вирджинию бросало в дрожь.

— Нет-нет! — восклицала она в ужасе. — Я не вынесу, если он приедет к нам! Все эти объяснения, увещевания, потом его удивление при виде моей обновленной наружности… Эти переговоры в присутствии адвокатов… Даже думать об этом мне невыносимо! Тетя, не могли бы вы просто написать ему и сообщить, что я хочу развода?

— Во-первых, я не уверена, что он тебе его даст! — рассудительно отвечала тетя Элла Мей. — Не забывай, дитя мое, он аристократ, а я знаю английских аристократов. Это люди гордые, с обостренным понятием чести и достоинства. Они крайне не любят скандалов, всего того, без чего не может жить наше нью-йоркское общество. Конечно, и там полно всякого рода аморальностей, но огласке это стараются не предавать. Мужья льнут к своим женам, а жены хотя бы соблюдают видимость верности мужьям: фасад семьи содержат в образцовом порядке. Что бы ни происходило между супругами за закрытыми дверями, это никогда не становится достоянием гласности и общественных пересудов. На публике все ведут себя с достоинством.

— Лицемеры! Какие же они лицемеры! — презрительно бросила Вирджиния.

— Отчасти ты права, — согласилась с ней тетя. — Но только отчасти. Подумай, в этом тоже есть свое величие.

— Но откуда вам все это известно, тетя? — с любопытством спросила у нее девушка.

— Видишь ли, я стала работать сиделкой еще тогда, когда наша семья, включая и твоего отца, была бедной, совсем-совсем бедной. И вот в то время я получила очень престижное место — сиделки у мистера Вандербильта. Он все знал и везде бывал, вместе с ним я ездила в Англию, мы останавливались и подолгу гостили во всех этих роскошных замках. И в твоем тоже были.

— В моем? — воскликнула изумленная Вирджиния.

— Ну да! В Рилл-Кастле. Конечно, твой муж, нынешний герцог, был тогда еще совсем маленьким мальчиком. Я даже не могу вспомнить, видела ли я его. Но вот его отец был замечательным человеком! И мать — настоящая аристократка, до кончиков ногтей. Хотя она мне никогда не нравилась.

— Вы разговаривали с ними?

Тетя весело засмеялась.

— Как смела я? Конечно, нет, моя девочка. Но я имела возможность наблюдать за ними на расстоянии, слышала разговоры о них… Несколько раз я даже присутствовала при их беседе с мистером Вандербильтом… и все это произвело на меня неизгладимое впечатление. Поэтому-то я и хочу, чтобы ты своими собственными глазами увидела тот образ жизни, от которого так легко отказываешься.

— И вы можете меня вообразить в такой обстановке? — со смехом поинтересовалась Вирджиния.

— Представь себе, да! Ты очень красивая девушка, Вирджиния. А англичане знают толк в красоте и умеют ценить ее. Тем более красивая герцогиня!

— Вот как раз этого-то они никогда обо мне не узнают! — решительно заявила девушка. — Я принимаю ваш план, тетя, но с одним условием! Я отправлюсь в Англию под вымышленным именем, и никто не должен догадаться, кто я на самом деле!

— В свое время я прочитала кучу романов, — улыбнулась тетя. — Но то, что мы затеяли, кажется мне увлекательнее любого из них. Воистину, это будет волнующее приключение! Ты отправляешься в неведомое. Никто тебя не узнает, потому что никто тебя и не видел никогда. Правда, герцог… Но что он запомнил? Бесформенную гору жира с твоим именем. Разве сможет он представить себе, что эта грациозная красивая девушка и есть его законная жена, отнюдь не собирающаяся предъявлять на него свои права?

— Тетя, предположим, я соглашусь с вашей очень и очень рискованной затеей. Но за кого мне тогда себя выдать?

— Не волнуйся! Я все продумала, — уверенно ответила ей тетя Элла Мей. — Ты рассказывала мне, что интересуешься историей. Так вот: в своем ответе на последнее письмо герцога я как бы вскользь попрошу его об одной услуге. Уверена, он не откажет мне, зная, что я все еще ухаживаю за его больной и беспомощной женой. Я напишу ему, что у меня есть приятельница, молоденькая девушка, которая изучает английскую историю, и попрошу о величайшем одолжении: чтобы он позволил ей приехать в Рилл-Кастл и поработать в замечательной библиотеке в замке.

— А библиотека и вправду такая замечательная?

— Я видела ее только однажды, когда мистер Вандербильт отправил меня туда за какой-то книгой для него. Это было захватывающее зрелище! Я часто повторяла своему мужу, который очень любил книги: «Если бы ты только видел библиотеку в Рилл-Кастл! Просто невероятно, что такое вообще может быть!»

— И вы уверены, что герцог вам не откажет? — не унималась Вирджиния. — А вдруг он не захочет присутствия постороннего человека у себя в доме?

Тетя откинула голову назад и весело рассмеялась.

— Дорогая моя! Да пошли я ему целую армию девушек, интересующихся историей, он бы и тогда даже внимания на них не обратил. Там работают сотни, а может быть, и тысячи людей. Поле деятельности очень обширное — сам замок, конюшни, земли, прилегающие к имению, лесные угодья. У них своя пивоварня, свои столярные мастерские. Помню, я еще возила туда мистера Вандербильта, потому что он очень интересовался столярным делом.

— Он не мог передвигаться сам?

— Увы! Когда я работала у него, он был уже совсем старым человеком, и ноги отказали ему. Наверное, его выбор пал на меня потому, что я тогда была очень молода. А претенденток на это место было предостаточно. Но мистер Вандербильт любил говорить: «Мне нравится видеть вокруг себя молодые лица! Они заряжают меня своей энергией и молодостью!»

Тетя Элла Мей подавила легкий вздох, словно сожалея о тех далеких, канувших в Лету днях.

— Ты должна иметь в виду вот что! — продолжила она после короткой паузы. — В Англии все совершенно не так, к чему ты привыкла в Америке. Но относись к этим различиям без предубеждения. Во всем есть и свои положительные, и свои отрицательные моменты. Весь этот веселый карнавал, каким нам иногда представляется жизнь, в сущности, зрелище весьма поучительное и полезное, а не только развлекательное и веселое.

— Расскажите мне еще что-нибудь! Пожалуйста! А на приемы вы ходили, тетя?

— Естественно, нет! Не забывай, я ведь была только сиделкой. А это что-то вроде служанки. Пусть и старшей по рангу, но служанки! Впрочем, человек я негордый, поэтому наравне с другими слугами я охотно подсматривала, когда в замке устраивались балы и приемы. Я даже видела принца и принцессу Уэльских, которые однажды почтили замок своим присутствием. Женщины в декольтированных вечерних платьях с турнюрами, в тиарах, бриллиантовых колье, браслетах, одетых прямо поверх белых лайковых перчаток. Сверху, с хоров, откуда я обычно наблюдала, они напоминали прекрасных лебедей, грациозно скользящих по паркету.Мужчины в панталонах, шитых золотом мундирах и камзолах, с орденами, лентами… с такими высокими воротниками, что, казалось, невозможно повернуть шею. Все очень красиво, торжественно, величественно… Конечно, в те далекие дни я страстно хотела спуститься вниз и потанцевать под звуки дивного вальса в исполнении настоящего венского оркестра. Или просто пококетничать с каким-нибудь красивым молодым человеком, прогуляться с ним в оранжерею…

— Я просто удивляюсь вам! Это так на вас не похоже!

— Ах, милая! В те далекие годы я была очень романтическим созданием! Иначе я бы никогда не вышла замуж за твоего дядю. Ведь этот поступок потребовал от меня немалого мужества — я выступила одна против всей семьи, смогла устоять против всех соблазнов, которые предлагал мне твой отец за то, чтобы я отказалась от своего брака.

— Да, тетя! Вы проявили больше мужества и упорства, чем я в аналогичной ситуации, — подавленно проговорила Вирджиния.

— Нет, моя девочка! Тебе не в чем винить или упрекать себя. Ты и в самом деле была больна. Очень больна!

— Доктор Фрейзер говорит, что вы спасли мне жизнь!

— Пожалуй, если бы все эти нью-йоркские светила продолжали пробовать на тебе свою безумную терапию, то ты бы уже наверняка умерла, — согласилась тетя. — Их я виню в твоей болезни больше, чем кого бы то ни было. Их и твою мать.

— Ей хотелось как лучше, — возразила Вирджиния, инстинктивно становясь на защиту матери.

— Да, как лучше для себя самой, — уточнила тетя Элла Мей. — Прости, Вирджиния, за эту резкость, но мы с тобой всегда были откровенны друг с другом… Смею думать, что ты доверяешь мне потому, что я говорю тебе только правду. Так вот, твоя мать была холодным, расчетливым и эгоистичным человеком. Она заставила тебя совершить величайшую из всех ошибок, которую только может сделать девушка: выйти замуж за человека, которого не любишь. И я не хочу, чтобы сейчас ты допустила еще одну непоправимую ошибку.

— Вы считаете, что я не должна просить развода?

— Я считаю, что ты должна все увидеть, а потом решить сама, чего ты ждешь от своего брака и чем желаешь его завершить, — ласково ответила женщина.

— Да! Именно завершить! Этого я и хочу больше всего на свете! — вспыхнула Вирджиния. — Неужели вы думаете, что я хочу быть женой обычного охотника за чужим богатством? Женой человека, который готов купить себе жену словно обычную вещь в универсальном магазине? Он продал мама свой титул, а в обмен получил меня, и их двоих совершенно не волновали ни мои чувства, ни мое отношение к происходящему.

— Наверное, она сказала ему, что ты сопротивляешься этому браку, — предположила тетя.

— Вряд ли она посмела заявить герцогу такое!

— Тогда почему тебе не пришло в голову, что он женился на тебе в твердом убеждении, что ты жаждала его титула с такой же страстью, как он — твоих денег? Да, понимаю, оскорбительно и унизительно говорить и подозревать такое. И тем не менее… Не забывай, что если отбросить в сторону все сантименты, то с юридической точки зрения ваш брак — взаимовыгодная сделка, и обе стороны имеют все основания быть довольными ею. С позиции среднего американца, вклад герцога в ваш союз был не меньше твоего.

— Я как-то не думала об этом, — честно призналась Вирджиния.

— Ты человек свободолюбивый, с обостренным чувством справедливости, поэтому отправляйся в Англию и собственными глазами посмотри на все. Постарайся узнать и понять своего мужа, его прошлое, его семью. Правда, твоя мать хвалилась, что она близкая подруга герцогини, но на деле это означало лишь одно: герцогиня вытягивала из нее кругленькие суммы на свои благотворительные цели. И уверяю тебя, эта так называемая дружба стоила твоей матери многих и многих тысяч долларов. После ее смерти адвокаты переслали мне всю ее личную переписку с тем, чтобы я могла разобрать письма и навести в них порядок. А потом, когда тебе станет лучше, предъявить эту корреспонденцию тебе. Так вот, моя милая, сиятельнейшая подруга твоей матери не очень-то стеснялась просить, и делала это настойчиво и часто. Здесь и просьбы пожертвовать деньги на больных детей, бездомных животных и еще бог знает на что: церкви, нищие, трущобы, реставрация памятников и даже «создание комфорта для моряков». Читая эти письма, я не могла отделаться от чувства недоумения: как можно просить граждан другой страны помогать развивать собственную благотворительность, как будто у нас, в Америке, нет бездомных собак или нашим морякам не нужны комфортные условия! Но надо отдать должное твоей матери — она ни разу не отказала ей.

— Да как она могла отказать герцогине! — засмеялась Вирджиния.

— Думаю, — продолжала тетя взволнованным голосом, — и у меня есть для этого все основания, изрядная сумма твоих денег тоже уже ушла на подобные цели.

— Что вы имеете в виду? — спросила девушка.

— Только то, что твой муж волен распоряжаться твоим состоянием по собственному усмотрению.

Вирджиния помрачнела.

— В таком случае мне тем более нужно немедленно ехать туда и самой посмотреть, куда расходуются мои деньги.

— Этого-то я от тебя и добиваюсь, дорогая!

Предстоящее путешествие в Англию казалось таким увлекательным, что подготовка к нему захватила девушку целиком. Все было так необычно… И поездка с тетей в Нью-Йорк за платьями для европейского дебюта, и то, что теперь она могла сама, без всякого давления со стороны покупать то, что ей нравилось. Но самое удивительное было в том, что все, что она примеряла и покупала, необычайно шло ей, и в каждом новом платье она становилась все привлекательнее.

Ее грациозная фигурка с тонкой талией и с еще не сформировавшейся грудью позволяла ей заказывать те фасоны, о которых она всегда мечтала раньше, — мягкий летящий шифон, узкий лиф, аккуратные маленькие болеро, широкие клешные юбки на шуршащих шелковых подкладках.

Впрочем, девушка проявила достаточно мудрости, когда отказалась от всего яркого, броского.

— Если я в самом деле прилежно занимаюсь изучением истории, то я должна выглядеть поскромнее.

Тетя Элла Мей ничего не ответила, и только глаза ее красноречиво говорили, что она одобряет вкус племянницы. А Вирджиния преобразилась до неузнаваемости. Она не только похудела, но и стала выше ростом.

— А я подросла! — удивлялась она, разглядывая себя в высоком напольном зеркале.

— Да, примерно на два с половиной дюйма, — уточнила тетя. — Такое часто случается с теми, кто долго остается лежачим больным.

— Не могу поверить! — пробормотала девушка. Она часто повторяла эти слова, изучая свой нынешний облик.

И было чему удивляться. Изменился даже цвет ее волос. Теперь, когда она поднялась с постели и стала часто бывать на свежем воздухе, волосы постепенно утратили свой неживой снежно-белый цвет, в них появился едва уловимый золотистый оттенок, напоминающий первые лучи восходящего солнца.

Каждый день тетя вела с ней подробнейшие беседы об этикете, наставляя девушку, как следует вести себя в английском доме.

— Конечно, мне не приходилось самой бывать на приемах или званых ужинах, — задумчиво рассказывала ей тетя. — Но многое я слышала из разговоров мистера Вандербильта с членами его семьи. Например, вот такая подробность: самые важные дамы всегда покидают комнату после ужина первыми, а за ними следуют остальные в соответствии со своим статусом.

— А если я не знаю, предположим, кто из этих людей важный, а кто нет?

— Тогда лучше всего уйти последней. Лучше иметь репутацию человека скромного и незаметного, чем нахального и дерзкого.

Оказывается, предстояло запомнить тьму всяких вещей! Иногда Вирджиния не выдерживала и восклицала:

— Нет, все же лучше всего быть самой собой! Пусть думают, что я обычная американка и поэтому многого не знаю в европейском этикете. К тому же, судя по вашим словам, мне едва ли придется бывать в господской части замка. Так что не стоит волноваться.

— Тебя могут пригласить к ужину, — выразила надежду тетя, — когда в доме не будет других важных гостей.

Вирджиния скептически улыбнулась, считая такую перспективу маловероятной. Скорее всего ее добрая тетя просто хочет утешить ее.

— Компания надутых снобов, вот кто они все! — сердито говорила сама себе девушка, оставаясь одна. — Поеду посмотрю на них, чтобы иметь представление обо всех этих аристократах. А потом, вернувшись домой, буду еще благодарить судьбу за то, что вовремя сумела с ними распрощаться.

Но пришло время отъезда, и Вирджинию обуял страх.

— Я не хочу ехать, тетя Элла Мей! Я передумала! Лучше я останусь с вами.

— Ах ты, трусиха! — подтрунивала над ней тетя. — Так не ведут себя настоящие американки.

— А с какой стати мне ехать в Англию и позволять каким-то людям, которых я к тому же еще презираю и ненавижу, командовать мною? — запальчиво спросила Вирджиния, думая в первую очередь о герцоге.

— А ты не позволяй им этого делать! Вскинь свой маленький острый подбородок вверх, как ты делаешь это всякий раз, когда хочешь настоять на своем, и покажи им всем, что ты девушка с характером! Пусть знают наших!

Вирджиния не могла удержаться от смеха.

— Ах, тетя Элла Мей! Какая вы смешная!

— Я помню, Вирджиния, как ты была еще совсем маленькой девочкой, лет восьми, не больше, и пони сбросил тебя во время прогулки. Твой отец подбежал к тебе, чтобы утешить, а ты гордо заявила ему: «Папочка, помоги мне снова сесть на него. Я не собираюсь ему уступать, даже если он сбросит меня сто раз!»

— Неужели правда, что я так сказала? — улыбнулась Вирджиния.

— Да! И ты меня тогда приятно поразила. Я еще подумала: «Вот растет человечек, которого жизнь не сломит ни при каких обстоятельствах!»

— Вы и теперь так считаете, тетя? А я… скажу вам правду… Я боюсь! Очень боюсь!

— Поверь, стоит тебе приехать туда, и страх исчезнет! — принялась успокаивать тетя. — Помни, ты ничего из себя не представляешь. Маловероятно, что они вообще обратят на тебя внимание. Ведь большинство англичан уверены, что Америка заселена индейцами и миллионерами. Все остальные, кто не относится к этим двум категориям, их просто не интересуют.

— А я как раз ни то, ни другое! — обрадовалась девушка. — Отлично! Постараюсь не забывать об этом и вести себя незаметно и ненавязчиво.

— Да! И будь предельно внимательна! Не упускай малейшей мелочи! Мне потом будет интересно услышать все, вплоть до самой пустячной детали! Ах, Вирджиния! Будь я помоложе, непременно отправилась бы вместе с тобой!

— Почему нет, тетя? Поехали! Что вам мешает?

— А что станет с моим огородом? А мои животные? Куры, коровы? Нет, детка, я уже слишком стара для увеселительных прогулок! Когда-то я уже это все видела, а теперь буду счастлива вдвойне, когда и ты увидишь мир и жизнь. Я буду с нетерпением ждать твоего возвращения домой.

— Как и я, тетя! Но это случится не раньше чем через несколько месяцев.

Тетя ничего не ответила ей, но, провожая девушку в дорогу, она крепко обняла ее и сказала, целуя на прощание:

— Береги себя, девочка! Молю Бога, чтобы все обошлось благополучно и я не пожалела о том, что отправила тебя в это рискованное путешествие.

— Еще есть время сойти на берег, тетя! Пока не поздно!

— Да! И выбросить вон все эти дорогие платья, которые мы тебе накупили? Ну уж нет? — возмутилась тетя. — Как тебе только не стыдно, Вирджиния, предлагать такое! Ты же знаешь, все эти туалеты покупались с одной-единственной целью! И будет просто аморально не использовать их по назначению!

Вирджиния, выслушав такие сногсшибательные аргументы, разразилась веселым смехом.

— Ах, тетя Элла Мей! Какая вы шутница, право! И спасибо вам огромное за цветы!

Она смотрела на огромный букет роз, стоявший на туалетном столике в ее каюте.

— От твоего имени я послала такой же букет и миссис Уинчестер, — заметила тетя. — Так что не удивляйся, когда она начнет тебя благодарить.

— Она в соседней каюте?

— Нет, чуть дальше по коридору, у нее двухместная каюта, — пояснила тетя. — Эта женщина замужем за американцем. По-видимому, она не очень состоятельная особа. Поэтому не забывай время от времени, Вирджиния, оплачивать кое-какие пустяки и для нее. Она вряд ли позволит себе хоть малейшее излишество.

— Но если она вызвалась быть при мне кем-то вроде компаньонки, то давайте оплатим ей проезд через всю Атлантику!

— Не забывай, девочка, ты не Рокфеллер! Было бы странно, если бы молодая студентка принялась транжирить деньги направо и налево.

Вирджиния снова весело рассмеялась.

— Ой, тетя! А я уже и забыла о нашей маскировке!

— Ты обязательно должна войти в роль, которую вызвалась играть, — наставительно сказала тетя Элла Мей. — Помню, когда я училась в колледже и участвовала в любительском театре, наш режиссер часто повторял: «Заставьте себя поверить, что вы Юлий Цезарь, и вы будете им!» или: «Вообразите себя Клеопатрой, и при минимальном гриме вы станете похожей на нее!»

— Я — Вирджиния Лангхольм, студентка-историк, еду в Англию исключительно для научно-исследовательской работы, — заученно продекламировала Вирджиния. — Надеюсь, в результате этой поездки я смогу написать толковую книгу о предмете моих исследований.

— Ты самая красивая студентка, которая когда либо занималась изучением истории, — заметила тетя.

— И все же, тетя, напрасно мы оставили мое имя — Вирджиния.

— Душа моя, на этот счет можешь не волноваться, — успокоила ее женщина. — Вряд ли герцогу придет в голову связать имя скромной американской студентки со своей женой — он ведь знает, что она все еще находится в коме. В Америке тысячи и тысячи девушек с именем Вирджиния. И потом, он же помнит тебя совсем иной! Достаточно взглянуть на старые газетные вырезки.

Вирджиния зябко поежилась от этих воспоминаний.

— Не хочу вспоминать об этом! Рухнувшая на пол туша!

— Тогда и не взвинчивай себя понапрасну. Он тебя и через десять лет не узнает! Хотя я бы на твоем месте обязательно сказала правду на прощание, пусть только для того, чтобы увидеть выражение его лица.

— Нет, тетя Элла Мей! Этого он от меня не дождется! — презрительно бросила Вирджиния. — И давайте условимся раз и навсегда. Я еду заниматься исследовательской работой. Мое путешествие не сопряжено ни с какими драматическим сценами, и само собой, оно не увенчается хеппи-эндом.

— Нет? Уверена в этом? — интригующим тоном спросила тетя. — А между тем мужчины-англичане очень привлекательны!

— Что с того? — возразила девушка. — Когда я стану свободной, я найду себе привлекательного американца, такого, как дядя Клемент, и мы с ним станем жить на маленькой ферме, наподобие вашей, забудем про мои злосчастные деньги и постараемся быть счастливыми несмотря ни на что.

— Дай Бог! Дай Бог, чтобы твое пророчество сбылось, — вздохнула умудренная жизнью женщина. — Но, глядя на пассажиров этого парохода, вижу, что твоего будущего избранника среди них нет.

— Будем надеяться, — оптимистично ответила Вирджиния.

Тетина оценка мужской части обитателей судна оказалась верной — скучные и неинтересные люди. В большинстве своем это были бизнесмены, проводившие все время за стойкой бара. Сомнительного рода шутки, которыми они при этом обменивались, вызывали сокрушительные взрывы смеха у окружающих. Было много пожилых людей, направлявшихся в Европу на лечение и отдых. Несколько человек, таких, как миссис Уинчестер, — англичанка, вышедшая замуж за американца, работающего в Лондоне, возвращалась к себе домой из Огайо, где гостила у родственников мужа.

Миссис Уинчестер оказалась на редкость разговорчивой женщиной, казалось, даже звуки собственного голоса доставляли ей удовольствие. Но, к счастью для Вирджинии, дама была подвержена частым приступам морской болезни, и поэтому стоило пароходу покинуть нью-йоркскую бухту и выйти в открытое море, как она тотчас скрылась в своей каюте. Первые два дня их путешествия действительно немного штормило, но потом погода наладилась, стало тепло и солнечно.

У всех англичан, находящихся на борту, излюбленной темой для разговоров была погода.

— Я всегда считала август лучшим месяцем для морских путешествий, — снова и снова слышала Вирджиния.

Они даже приветствовали друг друга не иначе как:

— Чудесный сегодня день, не правда ли?

— О да! Прекрасная погода!

Пару человек пытались втянуть ее в свои разговоры, игры и прочие увеселительные мероприятия, организуемые для досуга пассажиров. Вирджиния была неизменно вежлива и любезна, но всем своим видом ясно давала понять, что она предпочитает, чтобы ее оставили в одиночестве. Ей о стольком нужно было передумать, разобраться в себе.

Она постоянно ловила себя на мысли, что после выздоровления будто заново родилась. Все эти долгие месяцы, проведенные ею в постели без сознания, были своего рода периодом внутриутробного развития эмбриона. И вот она родилась! И мир, окружающий ее, абсолютно ей незнаком, полон всяких чудесных и волнующих открытий. А главное — он не имеет ничего общего с тем унылым и мрачным мирком, в котором она жила.

Нынешнее ее состояние пьянило девушку именно духом свободы, которого она никогда не знала раньше.

— Я свободна! Я свободна! — повторяла она, счастливо жмурясь на солнце.

Свободна от деспотичной матери, от всех забот, от невеселых мыслей о будущем. Пароход казался Вирджинии волшебным кораблем, уносящим ее из прошлого прямо в будущее, минуя все хлопоты и тревоги сегодняшнего дня.

Когда наконец на горизонте показалось побережье Англии, ее охватило странное чувство, какое, должно быть, испытывали древние завоеватели, ступая ногой на открытые ими земли. Ее переполняло радостное волнение, но страха не было. Она была одна, но не чувствовала себя одинокой. Впервые в жизни она была свободна в своих поступках и могла делать все, что считает нужным.

Вот сейчас она ступит на берег и растворится в этой толпе, исчезнет, и никто и никогда не найдет ее. Захочет, поедет на материк, захочет, немедленно вернется в Америку. Захочет… Чем ближе становился берег, тем сильнее ее охватывало воодушевление, будто вдруг выросли крылья. Прочь страхи и сомнения! Прочь все, что смущало и угнетало в прошлом. Она — в Англии! И ее ждет самое необыкновенное, самое волнующее приключение в жизни!

Вирджиния побежала в каюту паковать вещи. В коридоре она столкнулась с миссис Уинчестер — бледной, измученной бесконечными приступами морской болезни.

— Ах, мисс Лангхольм! — воскликнула она. — А я вас всюду ищу, чтобы извиниться. Мне так неловко, что я не смогла выполнить данное вашей тете общение присматривать за вами во время вояжа. Но мне всю дорогу было так плохо, так плохо! Доктор сказал, что он еще ни разу не встречал пассажира, который бы так мучительно переносил морское путешествие. Ах, мисс Лангхольм! Я просто ненавижу это море! Я так и сказала доктору, что следующий раз я скорее отправлюсь в Америку вплавь, чем решусь еще раз путешествовать на судне.

— Глубоко вам сочувствую, миссис Уинчестер! — ответила Вирджиния. — А за меня, пожалуйста, не переживайте. Я и сама справилась со всем.

— Все равно мне стыдно, что я не смогла ничем вам помочь. Надеюсь, в Англии у вас тоже не будет проблем? Вас ведь должны встречать, не так ли?

— О да! Да! — поспешно заверила ее Вирджиния. — Меня встречают! Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне, миссис Уинчестер! — Девушке не терпелось поскорее отделаться от старой сплетницы.

Но миссис Уинчестер увязалась за ней в каюту, снова повторяя, как ей жаль, что все так случилось, и что она обязательно напишет письмо ее тете с извинениями.

— Ах, пожалуйста, не делайте этого! — воскликнула девушка. — Не стоит расстраивать тетю Эллу Мей! Я напишу ей, что наше путешествие прошло великолепно.

— Наверное, вы правы! — согласилась миссис Уинчестер. — Что ж, пусть это останется нашим маленьким секретом. Будете в Лондоне, обязательно навестите меня. Вы ведь сначала отправитесь в деревню, не так ли?

— Да, в деревню, — подтвердила Вирджиния, преисполненная решимости ни за что на свете не посвящать эту женщину в цель своего путешествия.

— Вот мой адрес. — Миссис Уинчестер протянула ей бумажку. — Мы с мужем будем рады видеть вас у себя. Конечно, домик у нас небольшой. Нам его предоставила фирма, в которой трудится мой муж. Но у нас есть комната для гостей. Правда, отделана она как мансарда. Честное слово! Мы будем искренне рады видеть вас у себя!

— Большое спасибо! — с чувством ответила Вирджиния. — Вы очень любезны! И спасибо за то, что составили мне компанию во время путешествия! Вы были очень-очень добры, согласившись присматривать за мной.

— Боюсь, я не справилась с данным мне поручением, — завелась сначала миссис Уинчестер.

Наконец с большим трудом Вирджиния распрощалась с докучливой компаньонкой и принялась за багаж. Все свои наряды она аккуратно сложила в баулы и коробки, вызвала стюарда, чтобы он помог ей застегнуть ремни и замки на чемоданах и сумках, привязала ко всем ручкам бирки с адресом, который заранее написала тетя Элла Мей: «Мисс Вирджиния Лангхольм следует в Рилл-Кастл, графство Кент».

Сказать по правде, Вирджиния не рассчитывала, что ее будут встречать. Но не успела она сойти на пирс, как к ней подошел высокий, представительный и уже немолодой мужчина в котелке.

— Мисс Вирджиния Лангхольм?

— Да, это я, — ответила девушка.

— Его сиятельство герцог Мерилл распорядился, чтобы я сопроводил вас к поезду. Карета ждет вас. Ваши вещи уже уложены.

Он проводил Вирджинию к комфортабельной карете, которая доставила ее на железнодорожный вокзал. На перроне незнакомец отдал проводнику ее билет, и Вирджиния с удивлением обнаружила, что для нее зарезервирован целый вагон первого класса. В купе она нашла большую корзину с провизией и теплый плед для ног.

— Полагаю, здесь есть все, что вам нужно, мисс, — почтительно сказал ей провожатый. — На остановке я подойду узнать, что еще вам потребуется.

— Его сиятельство очень любезен, — неуверенно начала Вирджиния. — Все эти хлопоты, право…

— Но вы же гостья его сиятельства, — ответил ей пожилой человек с обидой в голосе.

Вирджиния только усмехнулась такому заявлению, глядя в спину удаляющегося от нее важной походкой старого джентльмена. Едва тронулся поезд, как она с чисто детским нетерпением принялась распаковывать корзину. Вирджиния и вообразить себе не могла подобного изобилия: паштет из птицы, запеченные перепела, цыплята-табака со сложным овощным гарниром, профитроли с кремом, сыр трех сортов, кружок золотистого масла, завернутого в листья салата, свежайшие булочки, рогалики, пирожные, фрукты на любой вкус — огромные спелые груши, сливы размером с теннисный мяч, мускатный виноград. И в довершение ко всему — бутылка рейнвейна, бутылка с чистой водой и серебряный кофейник, укутанный в шерстяную грелку, с еще горячим кофе.

— Если это ассортимент того, что едят господа в замке, — подумала Вирджиния, — то очень скоро я снова стану такой же, как была год назад. Она съела крылышко цыпленка и немного фруктов. Бутылка с рейнвейном осталась нетронутой, а памятуя о том, что тетя крайне отрицательно относилась к привычке американцев без конца и по любому поводу пить кофе, Вирджиния отказалась и от кофе.

— Я слишком взволнована, — подумала она, — и поэтому совсем не хочу есть. Она начала считать часы, пока они прибудут в Рилл. Наконец поезд сделал остановку на полустанке с небольшой вывеской на маленькой опрятной платформе: «Только для гостей замка Рилл-Кастл».

Когда Вирджиния вышла из поезда, пожилой господин уже давал указания носильщикам относительно ее багажа. Она двинулась в сторону небольшого станционного здания, за которым их уже поджидала закрытая повозка с великолепной парой гнедых. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу и все время вскидывали вверх свои породистые головы. Их серебряные уздечки мелодично позвякивали и переливались в лучах заходящего солнца. Кучер был уже на месте, а на запятках стоял лакей.

Вирджиния зашла в карету, ожидая, что следом за ней войдет ее пожилой провожатый. Но дверь захлопнулась. Она придвинулась к окну и увидела, что он остался стоять на дороге, почтительно сняв котелок в знак прощания.

— Разве вы не поедете со мной? — удивленно воскликнула девушка.

— О нет, мисс! Мои обязанности на сем завершены.

— Тогда до свидания! Благодарю вас за все.

— Для меня было огромной честью и удовольствием сопровождать вас, — церемонно поклонился ей старик, и повозка двинулась в путь.

— Ну и дела! — проговорила Вирджиния, откидываясь на подушки мягкого сиденья. — Его сиятельство умеет произвести впечатление! Если с такой помпой он встречает обычную студентку, то что можно сказать о приеме, который он закатил бы в честь герцогини?

И она невольно улыбнулась своим мыслям. Все же очень забавно путешествовать вот так, инкогнито, и очутиться в конце концов в самом логове зверя, как она уже давно определила для себя резиденцию своего мужа. Вскоре карета выехала на широкую дубовую аллею, ведущую прямо к замку. Девушка посмотрела вперед и не смогла удержаться от восхищенного возгласа.

Рилл-Кастл рельефно выделялся на фоне закатного неба и представлял поистине фантастическое зрелище. Многочисленные башенки и шпили придавали ему сходство со сказочным дворцом. Казалось просто невероятным, что в таком огромном замке могут жить обычные люди. Чем ближе подъезжала Вирджиния к дворцу, тем величественнее и гармоничнее он представлялся. Вот откуда-то из-под крыши выпорхнула стайка белых голубей и взмыла в золотисто-розовую высь вечернего неба, словно приветствуя гостью таким странным и прекрасным образом. Легкий ветерок подхватил полотнище флага, вывешенного над шпилем, и он тоже затрепетал, салютуя незнакомке. Только совершенно бесчувственный человек остался бы равнодушным при виде такого величественного зрелища. И этот поражающий своей роскошью дворец, стоящий на некотором возвышении, и прекрасный парк вокруг него, лесные угодья вдали — все это завораживало своей красотой и королевской величавостью. Вот сбоку мелькнула зеркальная гладь озера. Царственно-грациозно скользили по поверхности воды черные и белые лебеди. Чуть дальше весело гоготала и крякала разноцветная стая гусей и уток.

— Боже! Как здесь прекрасно! — прошептала девушка, и в ту же минуту лошади стали. Она увидела ряд высоких ступенек, по которым проворно сбежал лакей в темно-зеленой ливрее с серебряными пуговицами и галунами. Он быстро открыл дверь кареты.

Вирджиния вышла и посмотрела туда, где уже распахнулись массивные дубовые двери, обитые кованой медью.

Но не успела она ступить на лестницу, как из открытых дверей выбежали двое мужчин и устремились вниз с такой скоростью, словно за ними гнались. За ними на крыльце появился высокий темноволосый мужчина и прокричал им вдогонку:

— Чтобы духу вашего здесь больше не было! Еще раз увижу вас в замке, сверну шеи! Так и знайте!

— Но… герцогиня… сама… просила… нас… — пролепетал один из беглецов с побелевшим от страха лицом.

— Независимо от того, чего желает или чего не желает ее сиятельство, вы будете подчиняться моим указаниям, ясно? — последовал суровый окрик. — Убирайтесь отсюда прочь и немедленно! И горе вам, если вы еще когда-нибудь попадетесь мне на глаза! Ступайте!

Голос незнакомца был исполнен такой ярости, что мужчины, по всей вероятности какие-то торговцы, кубарем скатились вниз, причем один из них зацепился за ступеньку и едва не упал. Ошарашенная этой сценой, Вирджиния недоуменно остановилась, не зная, что делать. Разгневанный мужчина, распекавший незадачливых визитеров, исчез так же мгновенно, как и появился. Вместо него на крыльце появился седовласый дворецкий с наружностью епископа, торжественный и важный.

— Мисс Вирджиния Лангхольм, как я понимаю? — спросил он почтительно и тихо. — Сюда, пожалуйста, мэм.

Вирджиния с трудом заставила себя преодолеть остальные ступеньки.

— Кто… кто это был? — спросила она запинаясь, и дворецкий безошибочно догадался, кого она имела в виду.

— Его сиятельство сегодня несколько не в духе! — заметил он умиротворенным тоном.

— Не в духе? — повторила она обескураженно, стараясь ничем не выдать своего возмущения.

Конечно, какое право она имеет критиковать хозяина? Но ведь, в конце концов, он ей не посторонний человек! Как-никак пока он ей приходится мужем!

Глава 4

В сопровождении высоченного, не менее шести футов, лакея, облаченного в шитый серебром сюртук, Вирджиния поднялась по парадной лестнице. Лакей мгновенно расслабился, безошибочно уловив социальный статус приезжей в этом чопорном доме.

— Ведь вы из Америки к нам приехали, да, мисс? — спросил он.

— Да, сегодня утром я высадилась на берег в Саутгемптоне, — ответила Вирджиния.

— А я все размышлял, какие они, американцы, — разоткровенничался слуга. — Никогда не думал, что они похожи на вас, мисс. Мне казалось, что в Америке живут одни индейцы и миллионеры.

Он весело рассмеялся собственной шутке, и Вирджиния поняла, что слуги, безусловно, в курсе, что она обычная американка, которая приехала к ним в замок изучать историю, а не какая-то важная гостья, и что поэтому с ней можно обращаться с дружеской фамильярностью. Совсем молоденькая служанка, очевидно самая низшая по ранжиру, была не менее разговорчива, чем ее продвинувшийся по службе коллега.

— Уверена, вам здесь очень понравится, мисс, — щебетала она, доставая из чемоданов новые платья Вирджинии и развешивая их на плечиках в шкафу. — Хотя вам, наверное, здесь все странно после Америки!

— Почему вы так считаете? — с любопытством спросила Вирджиния.

— О, ну, наверное, потому что вы совсем другие, чем мы, англичане! — наивно пояснила горничная. — У вас, должно быть, и дома совсем не такие… И потом я слышала, полно миллионеров…

— Почему же? У нас тоже есть большие дома, правда, не такие, как ваш, — согласилась Вирджиния.

Ей совсем не хотелось признаваться, даже себе самой, что Рилл-Кастл поразил ее своей красотой. Широкая винтовая лестница из дуба с резными перилами и позолоченными купидонами являла собой настоящее произведение искусства. Вирджиния неплохо разбиралась в живописи, чтобы понять, что картины, в изобилии украшающие стены, представляли не только английскую школу. Здесь были и работы мастеров итальянского Возрождения, и шедевры фламандских и датских живописцев. Она искренне обрадовалась, обнаружив среди них картину кисти Ван Дейка, которого до этого видела только на репродукциях в книгах по искусству. Ее комната была очень уютной, правда, небольшой, в строгом соответствии с ее положением. Ванная, как она и предполагала, находилась в самом конце длинного коридора. Все ей нравилось, все привлекало своей новизной и непохожестью на то, к чему она привыкла в Америке. Вирджиния долго стояла у открытого окна, любуясь прекрасной панорамой, открывающейся сверху на старинный парк, на могучие столетние дубы, обрамляющие подъезд к дому. В центре озера на небольшом островке стоял ажурный павильон, напоминавший греческий храм. Ей не терпелось осмотреть розовые сады, которые она видела из окна кареты, леса в окрестностях имения, конюшни, примыкающие к западному крылу замка.

Все это было так захватывающе, что на какое-то мгновение Вирджиния даже забыла о цели своего приезда в Англию. Ей хотелось скорее вступить в этот совершенно незнакомый для нее мир, мир, который был полон чудесных открытий и самых невероятных сюрпризов.

Вирджиния сменила дорожное платье на легкий наряд из цветного муслина. Модель, купленная ею в дорогом фешенебельном магазине на Пятой авеню, была проста, но очень изысканна.

Платье дополняла шифоновая косынка с кружевными рюшами, наброшенная на плечи. В таком туалете Вирджиния смотрелась почти девочкой и при этом была удивительно хороша собой. Ее волосы необыкновенного серебристого цвета выделяли ее среди других женщин и невольно останавливали на себе взгляд любого, кто ее встречал. Вирджиния не воспользовалась советом тети Эллы Мей сходить перед отъездом в Европу к дорогому и модному парикмахеру. Вместо этого девушка предпочла простую и изящную прическу: волосы гладко зачесаны назад и собраны и тяжелый узел на самой шее. Эта строгая элегантность в сочетании с классически правильными чертами лица придавала ее внешности особую выразительность и прелесть, а пушистый ореол вокруг лба, напоминающий легкий светящийся нимб, усиливал впечатление.

Она уже собралась сойти вниз, как в дверь постучали.

— Войдите! — громко сказала Вирджиния. Дверь отворилась, и на пороге показалась пожилая женщина в пенсне, в коротком жакете и юбке из белой саржи.

— Меня зовут Марджори Маршбэнкс! — объявила она хорошо поставленным голосом. — Я секретарь ее светлости. Вот зашла узнать, не нужна ли вам моя помощь.

— Вы очень любезны, — ответила девушка. — А меня зовут Вирджиния Лангхольм, как вы уже, наверное, знаете. Должна сказать, что я глубоко тронута устроенной мне встречей. С того момента, как я ступила на берег и до последней минуты меня окружают необыкновенная обходительность и величайшая предусмотрительность во всем.

— Мы делаем все от нас зависящее, чтобы наши гости чувствовали себя у нас как дома, — заявила секретарша строго официальным тоном. — Пожалуй, сейчас самое время предложить вам чашечку чаю. Пройдемте со мной вниз, я покажу вам, где находится наша маленькая гостиная, а потом представлю вас ее светлости.

Вирджиния прихватила с собой сумочку. Она была довольно увесистой и неудобной, но оставлять ее без присмотра в комнате девушка не захотела. Она еще не решила, где можно безопасно спрятать довольно значительную сумму, которую она взяла с собой в дорогу.

— Конечно, можно было бы поступить проще, — размышляла тетя перед ее отъездом, — послать деньги в какой-нибудь английский банк, и дело с концом. Но тогда возникнут неизбежные объяснения при их получении, а это уже чревато тем, что твое инкогнито может быть раскрыто. Поэтому я считаю, что разумнее всего взять с собой достаточную сумму наличных денег. А в случае необходимости ты всегда можешь телеграфировать мне, и я улажу все вопросы с твоими доверенными.

— Но я совсем не хочу, чтобы мои доверенные знали, куда я поехала, — запротестовала Вирджиния.

— Хорошо, — согласилась тетя. — Тогда я сниму деньги с собственного счета в банке.

— Тетя, а это не будет сопряжено для вас с какими-то финансовыми затруднениями?

— Конечно, нет, детка! — улыбнулась тетя. — Ведь если мне что-нибудь понадобится, то мне стоит только сказать, что это нужно для тебя, и все будет исполнено. Хотя, согласись, довольно странно, что бедная несчастная вдова, жена не очень процветавшего фермера, берется финансировать свою более чем состоятельную племянницу!

— Вот подождите, тетя! Вернусь домой, мы оповестим всех, что я жива-здорова, и тогда я куплю вам самую лучшую ферму во всей Америке.

— Еще чего не хватало! — неожиданно заартачилась тетя Элла Мей. — Я не тронусь с места, даже если мне предложат переехать во дворец к самому персидскому шаху. Странно, что мне почти никто не верит! Но я действительно счастлива здесь, и у меня есть все, что мне нужно. И ты, Вирджиния, не сумеешь дать мне ничего сверх того, разве что свою любовь!

— В этом вы можете не сомневаться, тетя! — растроганно воскликнула девушка, целуя пожилую женщину. — Вы для меня — вся моя семья! В одном лице вы олицетворяете родителей, всех теток и дядей, братьев, сестер, кузин и кузенов. Может, есть и еще какие-то родственники, не знаю. Но я о них никогда не слышала и теперь не желаю их знать. Вы — вся моя родня! И вас одну я люблю и хочу видеть рядом с собой всегда!

— Ну-ну, перестань говорить такое. А то еще, чего доброго, твоя старая тетка сейчас расплачется от избытка чувств, — нарочито рассерженно проговорила тетя Элла Мей, но глаза ее и в самом деле увлажнились.

Сейчас, беря сумку, Вирджиния подумала, что, пожалуй, стоит расходовать тетины деньги экономнее, чем свои собственные. «Есть же в комнате хоть один ящик, который запирается на ключ, — размышляла она по дороге. — Я разложу деньги по обычным конвертам так, чтобы они не бросались в глаза, и буду держать их в этом ящике. И никто из слуг не догадается, что в простом конверте можно хранить деньги».

Мисс Маршбэнкс, спускаясь по лестнице, говорила без умолку.

— Мне на самом деле очень интересно познакомиться с вами, — весело трещала она. — Дело в том, что я и сама когда-то мечтала стать библиотекарем. Мне нравится эта работа, но, к сожалению, почти не остается времени на нее. Герцогиня постоянно загружает меня делами, и я занята буквально день и ночь, особенно когда мы устраиваем здесь все эти шикарные приемы, что случалось особенно часто, когда был жив покойный герцог. Члены королевской семьи, как правило, наведывают нас в охотничий сезон, да и так они довольно часто проводят у нас уик-энды и праздники. А приезжают всегда в сопровождении такой свиты! Придворные дамы, слуги, горничные, лакеи, курьеры, кучера — всех нужно разместить, устроить, проследить, чтобы все было в полном порядке. Словом, голова идет кругом от этих забот!

— И вы все это организовываете одна? — удивленно спросила Вирджиния, чувствуя, что такой вопрос наверняка должен понравиться ее собеседнице.

— Ну разумеется, моя милочка! Герцогиня доверяет мне полностью! Она мне часто говорит: «Не знаю, что бы я без тебя делала, Марши!» Так они меня называют… еще с тех далеких пор, когда молодой герцог был ребенком и придумал мне это ласкательное имя.

— Да, управиться по хозяйству в таком огромном доме — непросто, — посочувствовала женщине Вирджиния.

— О да! — охотно согласилась с ней мисс Маршбэнкс. — Конечно, в замке полно слуг, и многие служат здесь десятилетиями… что тоже имеет свою оборотную сторону. Знаете, — женщина доверительно наклонилась к Вирджинии, — между нами, они порой зарываются и начинают воображать о себе Бог знает что! Всего хватает! Чтобы везде был порядок, приходится трудиться и трудиться! А эти гости… с ними тоже хлопот полон рот… О Господи! Если бы вы только знали, милочка, сколько нервов стоит мне правильно разместить их всех по комнатам!

Секретарша весело рассмеялась, озадачив Вирджинию своим последним заявлением.

— Вижу, вы не совсем улавливаете, что я имею в виду. Те, кто живет в Англии подолгу, знают, что больше всего в обществе ценят и страшатся одного слова: такт. Оказаться бестактным — нет ничего ужаснее для настоящего английского аристократа. Вот вам простенький пример. Предположим, некий привлекательный джентльмен проявляет определенный интерес к некой не менее очаровательной даме. Так вот, может разразиться настоящая трагедия, если их опрометчиво поселить на разных этажах. Вы понимаете меня?

— Вы хотите сказать… — начала не совсем уверенно Вирджиния.

— Именно то, что я сказала! — решительно отрезала секретарша. — Само собой, в Рилле такие недоразумения исключены! И я, и герцогиня тщательно следим, чтобы ничто не омрачало настроение наших гостей.

Так, за разговорами, они незаметно дошли до маленькой гостиной в самом конце длинного коридора на первом этаже. Это оказалась милая, уютно обставленная комната с неизменным фортепьяно, широкой тахтой и несколькими креслами возле камина.

— Мой кабинет находится наверху, — пояснила словоохотливая мисс Маршбэнкс, — рядом с комнатами ее светлости. Но здесь я отдыхаю душой и телом, когда выпадет свободная минутка, что бывает нечасто. Здесь же я люблю обедать и ужинать. Я попросила, чтобы стол переставили поближе к окну. Летом, в хорошую солнечную погоду из окна открывается такой замечательный вид на сад и окрестности.

— Да, должно быть, очень красиво, — согласилась Вирджиния.

— А кормят здесь хорошо, — продолжила свой отчет мисс Маршбэнкс, — даже отменно! Не то что в других домах! Я могу назвать их. Там с секретаршей обращаются хуже, чем с простой служанкой. А я этого не терплю! И вся замковая обслуга в курсе, что я не люблю фамильярностей. Если что не по мне или я замечаю какие-то недостатки в меню, я немедленно иду к ее светлости и докладываю ей. Шеф-повар, например, уже давно усвоил все мои пристрастия и антипатии. Вы тоже можете проинформировать меня касательно своих гастрономических вкусов, а я прослежу, чтобы их в точности соблюдали.

— О, я не привередлива в еде, — поспешила успокоить ее Вирджиния. — Ем мало.

— Это видно! — Секретарша окинула девушку снисходительным взглядом. — Ничего! Мы вас немножко подкормим! Простите за нескромность, но, по моему мнению, вы чересчур худенькая! Я горжусь тем, что постоянно нахожусь в одном весе: не ниже одиннадцати стоунов!

— И вы хорошо себя чувствуете при таком весе? — вежливо поинтересовалась Вирджиния, лихорадочно переводя в голове английские стоуны в американские фунты.

— Моя дорогая мисс Лангхольм, — назидательно начала ее собеседница. — Для меня главное не столько внешний вид, сколько самочувствие. А мне здоровье нужно как никому здесь! Без меня весь этот дворец превратился бы в бедлам! Герцогиня, должна я вам сказать по секрету, сущее дитя во всем, что касается финансовых вопросов, домашнего хозяйства и прочих каждодневных мелочей, которых в замке хоть отбавляй. Все это на плечах бедной Марши! Сами увидите через несколько дней, что я говорю чистую правду.

Вошел лакей, неся на подносе элегантно сервированный чай, блюдо с бутербродами нескольких типов, свежие булочки, рогалики, пирожки со спаржей, несколько сортов пирожных.

— Ну-с, вы, наверное, успели изрядно проголодаться после долгой дороги, милая. Поэтому не церемоньтесь! Налетайте, не стесняйтесь, как любил говорить наш герцог, когда еще был совсем маленьким мальчиком.

Вирджиния съела кусочек хлеба с маслом, но до пирожных и прочих сладостей не дотронулась — есть не хотелось. В отличие от нее мисс Маршбэнкс уплетала с завидным аппетитом, отведав всего, что им подали, и Вирджиния подумала, что неудивительно, почему почтенная секретарша производит впечатление довольно грузной женщины. И тут же вспомнила, сколько пудингов и тортов ее в свое время заставляли съедать, и во что она превратилась в конце концов. Вспомнила и содрогнулась.

— Вам холодно? — спросила мисс Маршбэнкс. — Сегодня довольно тепло, но на вас такое тоненькое платьице… Надеюсь, вы прихватили с собой вещи потеплее. Уверяю вас, климат здесь отвратительный. Сыро, холодно…

— Да, я взяла с собой теплые вещи, — ответила Вирджиния. — Но я не собираюсь задерживаться у вас долго.

— Вот как? —удивленно вскинула брови мисс Маршбэнкс. — А ее светлость сказала мне, что в письме, которое получил герцог из Америки, сообщалось, что вы работаете над какой-то очень важной темой.

— Работаю, — подтвердила Вирджиния. — Но длительное пребывание на одном месте не входит в мои планы и едва ли поспособствует моей успешной работе.

Все время, пока длился ее разговор с мисс Маршбэнкс, Вирджинию не покидало странное чувство, что она тонет в какой-то необъятной перине. Еще немного — и она не сумеет выбраться из-под нее.

— Если вы уже допили свой чай, — проговорила секретарша, запихивая в рот последний кусок жирного фруктового торта, — то тогда нам стоит поторопиться. Идем наверх к ее сиятельству. Обычно в это время она отдыхает у себя в будуаре. Я уже предупредила ее, что приведу вас.

Они стали подниматься по очень красивой лестнице на второй этаж. Вирджиния твердо решила, что как-нибудь она обязательно выберет свободное время и рассмотрит каждую картину, висящую на стене, каждый образчик мебели, стоявшей в холле и парадных залах. Несомненно, это все редкие антикварные вещи, представляющие огромную художественную ценность. Тот самый антиквариат, за которым так гонялась ее покойная мать, набив им свой особняк на Пятой авеню и еще с дюжину домов, принадлежавших ее отцу. Но чего никогда не было у них в доме и что невозможно было заполучить ни за какие деньги, так это дух времени, царивший в замке. Даже слегка выцветшие красные бархатные портьеры несли на себе этот отпечаток благородной старины и смотрелись даже изысканнее, чем когда они были новыми.

Мисс Маршбэнкс осторожно постучала в дверь, и слабый женский голос ответил им: «Входите!» Будуар оказался сравнительно небольшой и необыкновенно изысканной комнатой. Вирджиния сразу же вспомнила огромные гостиные и будуары ее матери с их помпезной, кричащей роскошью, обилием серебра, столами с монументальными вазами, наполненными охапками цветов. Ничего подобного здесь не было. Зато много дрезденского фарфора, легкие изящные стулья, широкая софа с целой грудой разноцветных шелковых подушек.

Герцогиня уютно устроилась на кушетке возле окна, и с первого взгляда она показалась Вирджинии очень молодой, гораздо моложе, чем она себе ее представляла. Но, подойдя поближе, девушка поняла, что внешность воистину обманчива. Моложавость герцогини не в последнюю очередь объяснялась довольно толстым слоем пудры на лице. Насколько могла заметить Вирджиния, у ее свекрови были даже слегка подкрашены губы. Прозрачное послеобеденное платье из светло-розового шифона, обильно украшенное воланами и оборками, было перехвачено в талии узеньким пояском, а сверху небрежно наброшена роскошная шаль. На шее висели три нити крупного жемчуга, в ушах и на пальцах переливались многочисленные бриллианты, на запястьях звенело несколько золотых браслетов.

— Что такое, Марши? — недовольно спросила она у своей секретарши.

— Ваша светлость, — затараторила та, — я привела к вам мисс Вирджинию Лангхольм. Помните, я вам говорила, что она как раз сегодня прибывает из Америки.

— Ах да! Конечно!

Герцогиня с интересом приподнялась на кушетке и грациозно протянула руку для приветствия.

— Я польщена честью быть принятой вами, — неуверенно пробормотала Вирджиния.

— Ах, что вы! Это мы рады приветствовать вас у себя в доме. Правда, Марши? Очень рады! У нас такая огромная библиотека, и просто жаль, что ею никто не пользуется вот уже столько лет. Уверена, что никто из обитателей замка уже давно не берет книги в руки.

— Ах, что вы! Ваша светлость, — горячо возразила мисс Маршбэнкс. — Я читаю!

— Глупости! — засмеялась герцогиня. — Ты прекрасно знаешь, что книги, хранящиеся в библиотеке, слишком скучны и тебе непонятны. Мы прекрасно осведомлены о твоих вкусах: слащавые любовные романы. И не притворяйся, пожалуйста. Я знаю, вся твоя спальня забита такими сентиментальными душещипательными историями.

— Право, ваша светлость! — засмущалась мисс Маршбэнкс, но было видно, что подшучивание герцогини ей очень приятно.

— А теперь ступай, Марши! Я хочу поговорить с мисс Лангхольм, расспросить ее о своих американских друзьях, о самом путешествии.

Секретарша поднялась со стула и с явной неохотой покинула будуар.

Герцогиня облокотилась на подушку и взмахом руки пригласила Вирджинию сесть поближе к ней, и тут девушка увидела, что никакая косметика уже не в состоянии скрыть морщины возле глаз ее светлости, двойной подбородок и складки в уголках рта. Ее волосы золотисто-каштанового цвета, без малейших признаков седины были уложены в высокую элегантную прическу по последней моде, открывающую овальный лоб, с длинными локонами на затылке.

— Итак, расскажите мне об Америке! — требовательным тоном обратилась к ней герцогиня. — У меня там много добрых и сердечных друзей. К сожалению, не все они живы. Моя самая добрая и верная подруга, всегда выручавшая меня, когда мне нужны были деньги… для благотворительных целей, разумеется… миссис Стьювесант Клей. Слышали о такой?

Вирджиния замешкалась с ответом, прикидывая, как бы это удобнее солгать, не вызвав особых подозрений. Но герцогиня продолжала, не дожидаясь ее реакции на свой вопрос.

— Маловероятно, что вы с ней знакомы. Она жила в Нью-Йорке и была очень богатой женщиной. Фантастично богатой! Мне так ее недостает! Вы, мисс Лангхольм, наверное, не очень богаты, не так ли?

И не успела Вирджиния открыть рот, как герцогиня снова продолжила свой монолог:

— Да и с какой стати вам быть богатой? Сын говорил мне, что вы студентка или что-то в этом роде. Просто у нас здесь, в Европе, бытует мнение, что все американцы обязательно богатые и процветающие люди. И очень щедрые. Между прочим, вам на станции не попадались на глаза два джентльмена? Они должны были приехать в замок этим же поездом.

— Нет, я никого не встретила, — ответила Вирджиния.

— Ничего не понимаю! — воскликнула герцогиня. — У меня с ними сегодня была назначена деловая встреча. На вторую половину дня. Куда они запропастились? Странно, очень странно!

Вирджиния задумалась, стоит ли посвящать герцогиню в подробности той драматичной сцены, свидетельницей которой она случайно стала по прибытии в замок. Но в эту минуту их разговор принял уже несколько иное направление.

— Будь вы богаты, вы могли бы оказаться очень… очень полезной в данный момент. Мне крайне нужны деньги на одно важное… неотложное дело.

— Много? — простодушно поинтересовалась Вирджиния.

— Много, — вздохнула герцогиня. — Впрочем, даже и небольшая сумма пришлась бы как нельзя более кстати! Но вы ведь вряд ли можете помочь мне, не так ли? Неудобно просить вас о таком одолжении, но даже пять фунтов меня бы очень выручили. Это было бы просто неоценимой помощью с вашей стороны!

Неожиданная просьба застала Вирджинию врасплох. Но вовремя вспомнив, что она дала себе слово ничему не удивляться, девушка тихо промолвила:

— Пять фунтов… я думаю… мне под силу… ссудить вас такой суммой.

— Правда? — Глаза герцогини радостно вспыхнули. — В таком случае, если можно, дайте мне их сейчас.

Вирджиния поспешно открыла свою сумочку. К счастью для нее, она отложила в кошелек несколько банкнот, а все остальные деньги предусмотрительно припрятала по другим отделениям. На корабле она меняла доллары на английские фунты по мере необходимости, тратя их очень рачительно, чтобы никто из присутствующих на судне пассажиров не догадался, что она везет с собой значительную сумму наличных денег. Сейчас она достала из кошелька пять сверкающих своей новизной соверенов и протянула их герцогине.

— Ах, моя дорогая! Я вам очень благодарна! Очень! Поверьте мне! Никогда не забуду этого одолжения!

— Вы начали рассказывать мне, что миссис Стьювесант Клей много помогала вам в ваших благотворительных делах, — напомнила ей Вирджиния и сама вспомнила тот длинный перечень пожертвований на всевозможные цели, который зачитала ей тетя Элла Мей.

— Моих… моих благотворительных делах? Ах да! Конечно! Она была очень доброй женщиной. Какая жалость, что она умерла. Кстати…

Неизвестно, что именно собиралась сказать герцогиня после такого многозначительного «кстати», потому что в эту минуту дверь распахнулась и в комнату вошел герцог. И Вирджиния мгновенно почувствовала, как внутри у нее все оборвалось. Теперь, когда она могла рассмотреть его почти в упор, она не могла не признать, что он действительно очень красивый мужчина. Правда, общее впечатление несколько портило мрачное выражение его лица, которое не разгладилось даже при виде матери.

— Ах, Себастьян! Это ты? — несколько нарочито радостно заговорила герцогиня. — А я все удивлялась, почему ты сегодня за весь день ни разу не заглянул ко мне!

— Мне помешали, — ответил герцог и недовольно нахмурился. — Вы ожидали сегодня к себе визитеров, матушка?

Герцогиня вспыхнула, и на минуту у Вирджинии закралось подозрение, что сейчас она начнет все яростно отрицать. Но она ответила почти с вызовом:

— Да! Ждала! Ты не в курсе, где они пропали?

— Я сказал им, что если они еще хоть раз попадутся мне на глаза, я сверну им шеи, — медленно проговорил герцог.

— Ты… ты их прогнал прочь? — чуть не со слезами воскликнула мать.

— Да, я прогнал их, потому что вы не хуже меня знаете, матушка, что у вас нечего продавать!

— Но я просто хотела им показать пару своих безделушек, — виновато оправдывалась герцогиня.

— Вы имеете в виду ваши драгоценности? Но, матушка, сколько раз повторять вам, что они не принадлежат лично вам. Что это фамильное достояние. Свои собственные украшения вы уже распродали давным-давно, не так ли? Любой, кто согласится купить у вас фамильные вещи, совершит официальное преступление против закона, и его можно преследовать в судебном порядке.

— Я мало разбираюсь во всей этой казуистике, — нетерпеливо перебила сына герцогиня. — Одно мне непонятно и даже неприятно: как это так? Люди ехали ко мне, а их прогоняют прочь, даже не поставив меня в известность. И совсем неважно, кто эти люди и зачем они приехали!

— Прошу прощения, матушка, за то, что вынужден вас огорчить! Но я строго предупредил Мэтьюса, что если еще раз он пропустит подобных типов в замок, то будет незамедлительно уволен.

— Мэтьюс — уволен?! Да он служит нам более сорока лет! — воскликнула возмущенная герцогиня. — Ты с ума сошел, Себастьян! В самом деле, ты ведешь себя просто недопустимо! Мне не нравится, что ты позволяешь себе такое! К тому же я не ребенок и не выжившая из ума старуха, что ты обращаешься со мной так деспотично.

— Я обращаюсь с вами, матушка, в высшей степени почтительно и со всем возможным вниманием. И конечно, любовью. И тем не менее я не позволю вам распродавать фамильные драгоценности, чтобы потом проигрывать эти деньги ночами напролет! Зачем вам деньги? Вы ведь клятвенно обещали мне не делать высоких ставок в игре. Дали честное-пречестное слово, и что? У вас снова долги?

Глаза герцогини вспыхнули зловещим огнем.

— Конечно же, нет, глупый мальчишка! И пожалуйста, прекратим, этот разговор на сугубо личные темы! Позволь мне представить тебе нашу гостью из Америки.

Герцог изумленно уставился на Вирджинию, его лицо мгновенно изменило свое выражение. Оно просветлело, разгладилось, и он заговорил почти извиняющимся голосом:

— Простите, я не заметил, что здесь находится посторонний человек. Я принял вас за мисс Маршбэнкс.

Герцогиня разразилась веселым смехом.

— Боже мой, Себастьян! Неужели ты хочешь сказать, что эта очаровательная девушка похожа на мисс Маршбэнкс? На нашу Марши? Ты меня насмешил! Она просто прелесть! Надеюсь, вам понравится работать у нас.

Герцог протянул ей свою руку, и Вирджиния взволнованно встала со своего места.

— Я тоже выражаю надежду, что работа у нас в замке будет для вас плодотворной и приятной, — сказал он, приветливо улыбаясь, и улыбка неузнаваемо преобразила его лицо.

— Не сомневаюсь в этом, — ответила Вирджиния, стараясь преодолеть скованность и вести себя уверенно. — Здесь столько интересного!

Странное это все же чувство: когда прикасаешься к руке человека, за которым фактически замужем! Видеть это восхищение в его глазах, восхищение незнакомой девушкой, на которой он когда-то женился. И эта улыбка, не просто приветливая, а дружеская и участливая.

— Еще раз прошу простить меня за ту невольную резкость, которую я допустил в вашем присутствии. И позвольте проводить вас вниз и самому показать вам библиотеку. Уверен, вы еще там не были.

В первый момент Вирджиния хотела отказаться, но потом решила, что поступит невежливо по отношению к герцогу и даже обидит его.

— Благодарю вас! Вы очень любезны, — пробормотала она вполголоса.

— Замечательная мысль! — одобрительно кивнула головой герцогиня. — А я немножко отдохну. Не сердись на меня, Себастьян! Я не сделала ничего дурного.

— Только потому, что я вовремя помешал этому, — буркнул герцог недовольным голосом.

— Это было моей ошибкой, — беспечно ответила его мать. — И пожалуйста, давай забудем об этом неприятном эпизоде.

Герцог подавил тяжелый вздох и направился к двери, чтобы открыть ее перед Вирджинией. Они спускались по лестнице молча. Судя по всему, мысли герцога все еще были заняты матерью. Затем, сделав над собой заметное усилие, он переключился на свою гостью и стал рассказывать ей историю замка. Его построили еще во времена норманнов, потом расширяли и укрепляли в царствование Генриха VIII. Одно крыло замка было полностью уничтожено пожаром, случившимся в восемнадцатом веке, и покойный отец герцога истратил уйму денег, чтобы восстановить первоначальный вид замка. Работы были завершены около тридцати лет назад.

— Конечно, каждое последующее поколение владельцев Рилла привносило в его архитектурный облик что-то свое, так что замок сегодня напоминает слоеный пирог из всевозможных стилей, — пояснил герцог. — Первые Риллы тоже обитали в этом замке. Сэр Томас Рилл был возведен в рыцарское достоинство Карлом I за верность короне. Во времена правления королевы Анны наше семейство получило графский титул, а герцогами мы стали при Георге IV.

— Как интересно! — вежливо сказала Вирджиния. Было видно, что история семьи значила для него очень много, он рассказывал об этом увлеченно и взволнованно. Прошлое его предков не стало для него отвлеченной темой для дискуссий, а по-прежнему будоражило воображение, оставаясь близким и дорогим.

Наконец они подошли к библиотеке, и герцог галантно распахнул перед ней дверь, немало озадачив девушку своей любезностью.

— В этой комнате собрано множество предметов, про которые можно без преувеличения сказать, что они не имеют цены, — сказал он, входя в комнату следом.

От своей тети Вирджиния уже слышала, какой прекрасной была библиотека в замке. Но увиденное превзошло все ее ожидания. Библиотека поражала размерами. Книжные стеллажи шли от самого пола до потолка, красивого арочного потолка, расписанного сюжетами на античные темы. Солнечный свет пробивался сквозь узкие продолговатые окна, застекленные цветными витражами, и образовывал на полу калейдоскопические узоры. Половину комнаты окружала галерея, на которую можно было подняться по винтовой деревянной лестнице. И везде, куда ни кинь взгляд, книги… книги… книги… в роскошных переплетах из тисненой кожи с золочеными обрезами, мерцающими в полумраке. Эти бесконечные ряды книг создавали замысловатый и изысканный рисунок стен, пожалуй, красивее любых гобеленов или шпалер.

— Фантастика! — воскликнула Вирджиния и восхищенно хлопнула в ладоши.

— Я так и думал, что она вам понравится, — обрадовался герцог. — Знаете, во всем замке нет ни одной комнаты, где бы я так отдыхал душой. Всякий раз, возвращаясь домой после долгого отсутствия, первым делом я иду сюда. Думаю, вам понравится работать в нашей библиотеке. Вот ваш стол! — Герцог взмахом руки показал на середину комнаты. — Каталог немного устарел, им уже давно никто не занимался. Но я надеюсь, вы сумеете отыскать по нему то, что вам нужно.

— Не сомневаюсь в этом, — заверила его Вирджиния.

Однако, закончив показ библиотеки, герцог совсем не торопился уходить. Вместо этого он небрежно облокотился на каминную полку и вдруг сказал:

— А я вас представлял совсем иной.

Вирджиния вспыхнула от смущения.

— Какой же мне, по-вашему, нужно быть?

— Типичный синий чулок! Такая серьезная молодая особа в очках и с прыщеватым лицом. Как правило, эти две вещи всегда дополняют друг друга.

— О, вы несправедливы! — попыталась усовестить своего собеседника Вирджиния.

— Пусть так! — согласился герцог. — Но все равно юная леди должна выглядеть настоящей эрудиткой.

— Однако, слава Богу, люди не всегда бывают такими, как они выглядят, — улыбнулась девушка.

— Мне кажется, вы вложили в эти слова какой-то свой смысл. Я прав?

Вирджиния отвела глаза в сторону. «А он проницательнее, чем я думала, — сказала она сама себе. — Впредь мне нужно быть осторожнее».

— О нет! Вы заблуждаетесь! То, что я сказала, есть не более чем очевидная истина, — проговорила она вслух.

— Надеюсь, вы позволите изредка навещать вас здесь и беседовать с вами. В наше время так мало людей интересуется книгами, чтением, особенно среди молодых женщин.

— Наверное, вам просто не везло на знакомых, — колко заметила Вирджиния.

— Наверное, — со вздохом согласился герцог. — Тем более у меня есть основания просить о таком одолжении, как побеседовать со мной.

— Боюсь, у меня будет не очень много свободного времени на разговоры. Я ведь должна проделать значительный объем работы, и, по возможности, за короткое время.

— К чему такая спешка? Ведь наверняка вам захочется получше познакомиться в Англией. Уверяю вас, это довольно красивая страна. Потом осмотреть все исторические достопримечательности в Лондоне.

— Едва ли я успею сделать все это, — с сомнением в голосе ответила Вирджиния.

— Ах, общее поветрие сегодня! — снова вздохнул герцог. — Все куда-то торопятся и при этом, как мне кажется, теряют столь многое. Скоро у нас на дорогах появятся сотни этих новых изобретений — машин. Будут сновать по всей стране туда-сюда, поднимая клубы пыли вокруг. А люди, сидящие в них, даже не успеют толком разглядеть окрестности, мелькающие за окном. Не говоря уже о том, чтобы насладиться их красотой.

Герцог говорил страстно и взволнованно, невольно заражая своим настроением. Он подошел к окну и открыл его. Вирджиния наблюдала за ним со смешанным чувством недоумения и восхищения.

— Подойдите, — сказал он, и она молча повиновалась.

Он распахнул окно во всю ширину, и она выглянула наружу. Ее взору предстала совсем иная панорама, чем та, которая открывалась из окон ее спальни. Продолговатые цветочные бордюры эстакадами спускались вниз, туда, где приветливо журчал фонтан. Его струи легко устремлялись ввысь, рассыпаясь на мириады сверкающих на солнце брызг. А дальше темнели кроны вековых деревьев, ровными рядами выстроились аккуратно подстриженные декоративные кустарники. А еще дальше, у самого горизонта, в сиреневатой дымке терялся лес, темнеющий на фоне подсвеченного золотом закатного неба.

— Какая красота! — невольно вырвалось у Вирджинии.

— И так везде вокруг Рилла! — с энтузиазмом подхватил герцог. — Здесь такие прекрасные места. — Между тем я собираюсь кое-что переделать в этом саду, чтобы он стал еще красивее. Если вам случайно попадется здесь книга со старыми, еще елизаветинских времен, планами реконструкции сада, будьте добры, непременно дайте мне знать. Эти чертежи и планы должны быть где-то здесь, в библиотеке, но сколько я ни искал их, все безрезультатно. А я хочу полностью воспроизвести первоначальный облик замка. Воссоздать его во всей былой красе. Когда-то мой дед продал множество наших картин. Теперь я мечтаю откупить их обратно.

— Но вы же не делаете этого? — удивилась Вирджиния.

Лицо герцога помрачнело.

— Боюсь, пока это мне не по средствам.

С ее уст вот-вот уже готов был сорваться вопрос, и даже не один, десятки вопросов. Ей не терпелось узнать, что сделал он, ее муж, с теми двумя миллионами долларов, которые получил за то, что согласился на брак с ней. А ее состояние?! Оно же целиком в его руках, и уж, конечно, каждый месяц он получает кругленькие суммы из банка. Столько денег в руках, а он, видите ли, не может позволить себе купить несколько каких-то картин!

Герцог захлопнул окно, словно специально лишая ее возможности и дальше любоваться этими красотами. Что это, наказание? А может, он хочет наказать самого себя?

— Что ж, мисс Лангхольм, — начал он совсем другим голосом, строгим и официальным, — я надеюсь, здесь вы найдете все, что вам нужно. Если у вас возникнут какие-то затруднения по поводу чего бы то ни было, обращайтесь к Мэтьюсу. Это мой дворецкий. Мой секретарь в данный момент в отпуске, но, без сомнения, несравненная мисс Маршбэнкс поможет вам во всем. А теперь позвольте откланяться. Дела!

— Разумеется! — торопливо проговорила Вирджиния. — И большое вам спасибо за то, что вы показали мне все это!

Герцог молча поклонился и удалился из библиотеки, громко хлопнув дверью на прощание. После его ухода девушка уселась в глубокое кресло, обтянутое красной кожей, и попыталась сосредоточиться на предстоящей работе. Но мысли ее продолжали кружить вокруг недавнего разговора с герцогом. Все время, беседуя с ним, она ощущала, как сжимается у нее от волнения горло, как сохнет во рту, как стучит в висках. Но как-то она все же справилась и не выдала собственных переживаний. Странно, что и с герцогом разговор в конце концов перешел на деньги. Кажется, впервые после того, как она покинула будуар, у нее появилась возможность удивиться поведению герцогини. Она рассыпалась в благодарностях, получив каких-то пять фунтов. Что бы это значило? И эти люди, приехавшие в замок купить ее драгоценности? Что творится в замке? И почему они так бедны? Невероятно! Нет, за всем этим, безусловно, кроется какая-то тайна. Мистическая тайна! Но инстинктивно Вирджиния чувствовала, что вести разговоры на эту тему, даже со словоохотливой мисс Маршбэнкс, будет крайне опрометчиво.

— Ничего, я все узнаю сама, — решила она твердо и уже в следующее мгновение погрузилась в мир книг.

Почти с детским нетерпением она вскарабкалась по винтовой лестнице на галерею, где, по всей видимости, хранились самые редкие и ценные книги. Многие из них действительно имели весьма почтенный возраст и выглядели совсем ветхими. Она стала медленно прохаживаться, доставая наугад то одну, то другую. Так она дошла до конца галереи и обнаружила там небольшой альков с камином, кресла все с той же обивкой из красной кожи, высокую конторку наподобие школьной парты, рядом стул. Вполне удобное рабочее место, где можно и читать, и писать. С прилежностью образцовой ученицы она устроилась за этой импровизированной партой и приготовилась погрузиться в работу, как вдруг услышала, что снова хлопнула дверь. Она поняла, что из ее укрытия тому, кто вошел в библиотеку, она не видна. Скорее всего, это снова герцог, подумала она. Встречаться с ним ей не хотелось, и поэтому она замерла на месте, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Он решит, что она уже куда-нибудь ушла, и не станет задерживаться в библиотеке. Через минуту, как она и предполагала, хлопнула дверь, но, к ее удивлению, следом раздался голос:

— Здравствуй, Маркус! Что ты здесь делаешь?

Говорила женщина, странно растягивая слова, произнося их немного нараспев, что само по себе было непривычно, но действовало завораживающе.

— Шельмадина! А я думал, ты с Себастьяном!

— Он меня избегает! — певуче ответила женщина. — По-моему, он пошел к матери.

— И как твои успехи? — поинтересовался мужчина.

— Не очень, — ответила женщина, которую назвали Шельмадиной. — Он, конечно, мил и обходителен, но наш роман не сдвинулся с места. Думаешь, он все еще сохнет по Миллиценте?

— Господи Боже мой! Конечно же, нет! — воскликнул мужчина. — После того, как она обошлась с ним так бессовестно! Конечно, он переживал в свое время. И кто бы не переживал на его месте? Миллицента разбила уже не одно сердце. Пожалуй, в этом деле она преуспела больше, чем любая другая женщина. Но не забывай! После того Себастьян уже успел жениться!

— Я ничего не забываю! — отрезала Шельмадина. — Но его жена все еще в бессознательном состоянии. И кто знает, чем все это кончится? Может, она тронулась умом? Так что эта бедняжка не в счет!

Мужчина издал издевательский смешок.

— Кому повезло — так это мне! Роди она наследника, мне пришлось бы сойти с дистанции!

— Мой дорогой Маркус! Себастьян еще очень молод! Так что твои шансы стать герцогом по-прежнему весьма незначительны, если они вообще у тебя есть.

Женщина внезапно замолчала, послышались какие-то шорохи, а потом Шельмадина сердито воскликнула:

— Боже мой! Маркус! Не заставляй меня влюбляться в тебя больше, чем это уже есть! Ты затруднишь мне выполнение задуманного плана. Я не смогу войти в роль, как того требует сюжет.

— Шельмадина! — хрипло прошептал мужчина, и снова повисло молчание. Вирджиния поняла, что они скорее всего целуются. Она лихорадочно соображала, стоит ли ей выдавать свое присутствие или в сложившихся обстоятельствах это ничего не даст, кроме дополнительного неудобства для всех. Наконец она решила, что разумнее не смущать таинственных влюбленных и не нарушать их рандеву.

— Черт меня подери, Шельмадина! — выдохнул Маркус после затяжной паузы. — Ты можешь свести с ума любого!

— Ах, Маркус! Мы должны быть вместе! — страстно пропела Шельмадина. — Мы просто рождены друг для друга! О Боже! Так не может продолжаться вечно! Мой парикмахер грозится подать на меня в суд, если я не уплачу к концу следующей недели хотя бы половину счетов, по которым я ему должна.

— Не говори мне, пожалуйста, о счетах и долгах, — перебил ее Маркус. — В Лондоне остается все меньше и меньше мест, куда я могу пойти без опасения быть уличенным в неплатежеспособности.

— Мы должны что-то делать! — воскликнула Шельмадина с отчаянием.

— Для начала повтори свою атаку! — посоветовал ей Маркус. — Уговори его на ночную прогулку под луной. Романтично! А может, лучше всего прямо отправиться в его спальню?

— Ах нет! Это уж чересчур тривиально! — возразила женщина. — Едва ли он клюнет на такого рода приманку! Однако, что с ним происходит? Ведь в прошлом у него было полно любовниц. Ты мне сам рассказывал про какую-то девчонку из варьете. Помнишь?

— Помню, помню! — подтвердил Маркус. — Но с тех пор, как умер старик, он совершенно переменился! И в моих делах он мне не помощник. Господи! Я его просто ненавижу! Он же стоит на моем пути, отделяет меня от всего, что так для меня важно.

— Дорогой, мне пора!

— Да, конечно, ступай! Нас не должны видеть вместе! Пожалуй, это единственный укромный уголок, где можно встречаться, не опасаясь быть пойманными на месте. Эти старушенции так и шныряют по всему замку, подглядывают, подслушивают…

— Гадкие старухи! — брезгливо проговорила Шельмадина. — Единственное, что их волнует, это деньги.

Маркус рассмеялся.

— А разве нас интересует не то же самое? — спросил он.

— Нет, мы совсем не такие! — запальчиво сказала Шельмадина. — Во всяком случае, мы не просиживаем ночи напролет за карточным столом! Я просто хочу жить так, чтобы не вздрагивать от каждого стука в дверь, опасаясь появления судебного пристава. Или не бояться вскрывать письмо из страха найти в нем очередной счет.

— Тогда вообрази, что должен испытывать я! Ах, будь оно все неладно! Я молю Бога, чтобы он умер!

Снова последовала продолжительная пауза, а потом Вирджиния услышала голос Шельмадины:

— Прощай!

Послышался звук открываемой двери, потом ее закрыли.

Прошло еще несколько минут. Из библиотеки ушел тот, кого звали Маркусом, и лишь тогда Вирджиния перевела дыхание, ибо все это время, пока внизу находились эти двое, она стояла не шелохнувшись, боясь неожиданно выдать свое присутствие.

Кто же эта странная пара? И что значит их разговор? Кажется, все в этом замке просто помешались на деньгах! И за что этот Маркус так люто ненавидит герцога? И даже желает его смерти? Все упирается в какую-то тайну! Опять тайна! Вирджиния почувствовала, что у нее голова идет кругом от обилия тайн. У нее даже возникло внезапное желание махнуть на все рукой и вернуться в Америку. Всех, кого она хотела увидеть, она увидела, можно и домой!

Она осторожно спустилась по ступенькам вниз, в саму библиотеку. У нее появилось странное чувство ирреальности всего происходящего. Уж не приснился ли ей этот нечаянно подслушанный разговор? В самом деле, ведь самих-то людей она не видела. Но еще более неправдоподобной казалась ей беседа с герцогиней.

Она тихонько приоткрыла дверь и выскользнула в коридор. Пройдя по длинному проходу, Вирджиния вышла в холл и здесь увидела женщину, которая пересекла вестибюль и стала подниматься по лестнице. На ней было элегантное платье из синего атласа, отделанное кружевами, с алой розой, заколотой на груди. У женщины было выразительное тонкое лицо и черные как смоль волосы.

— А она красива! — подумала Вирджиния, глядя, с какой легкостью и изяществом незнакомка поднимается по лестнице. Во всем ее облике сквозило что-то искусственное, но артистизм и грациозность движений притягивали. Женщина почти поднялась на второй этаж, и Вирджиния приготовилась незаметно проследовать далее по коридору, но в этот момент в холле появился герцог.

— Леди Шельмадина! — окликнул он женщину. — Вы уже покидаете нас? А я как раз собирался вам показать кое-что интересное.

Женщина наклонилась через перила. Ее лицо было просто обворожительным: смуглая кожа, тонкие брови и удивительные изумрудно-зеленые глаза.

— Кажется, вы уже упустили свой шанс, герцог, — капризно ответила красавица. — Столько времени вы вообще не обращали на меня внимания! А теперь я иду к себе. Хочу пораньше лечь спать.

— Простите меня! — проговорил он умоляющим голосом. — И пожалуйста, возвращайтесь! Нам недостает вашего общества!

— Вы действительно хотите этого? — продолжала сопротивляться Шельмадина.

— Не сойти мне с этого места, — весело рассмеялся герцог.

— Очень хорошо! Так и быть, прощу вас еще раз! Но сегодня весь день вы даже не взглянули в мою сторону.

— Еще раз прошу простить меня, — сказал герцог сокрушительным тоном. — Однако поспешим! Нас ждут.

Она снова стала спускаться по лестнице и, остановившись на предпоследней ступеньке, жеманным жестом протянула ему обе руки.

— Скажите еще раз, что вы глубоко сожалеете о случившемся, — приказала она, и герцог послушно склонился над ее руками и стал целовать пальцы. — Вы вели себя просто несносно! — прошептала она страстным голосом, соблазнительно вздымая грудь.

— Клянусь вам, я не хотел! Сегодня как на зло у меня весь день всякие неотложные дела.

— Разве может быть что-нибудь более неотложное, чем наша встреча?

Она бросила на него томный многозначительный взгляд, но герцог лишь весело рассмеялся в ответ.

— Перестаньте упрекать меня так строго! Разве моя провинность не может быть прощена?

Она тоже улыбнулась, спустилась вниз, взяла герцога под руку, и они оба скрылись за боковой дверью.

Некоторое время Вирджиния постояла в коридоре, словно размышляя, что ей делать дальше. Вряд ли ее заметили в сгущавшихся сумерках, да и к тому же она успела отойти достаточно далеко от холла. Внезапно на нее нахлынуло чувство одиночества и неприкаянности, и она стала уныло подниматься по лестнице к себе в спальню.

Глава 5

За ужином, который Вирджиния делила с мисс Маршбэнкс в маленькой гостиной на первом этаже, девушка узнала, что она понравилась герцогине.

Их обслуживал лакей, и все блюда подавались на серебре. Горели свечи, и Вирджиния подумала, что будь ее компаньоном за столом не прозаическая секретарша герцогини, а кто-нибудь другой, то вполне могла бы получиться романтичная трапеза. Во всяком случае, обстановка тому способствовала.

Мисс Маршбэнкс тоже старалась быть на высоте. На ней было вечернее платье совершенно невообразимого по своей сложности фасона с обилием рюшей и воланов из накрахмаленного черного тюля. Она сменила свое повседневное пенсне на очки в золотой оправе на длинной золотой цепочке, украшенной гранатами. Гранатовый браслет и висячие серьги, вспыхивающие пламенем в свете канделябров, дополняли ее парадный туалет.

— Ее светлость очень любезна! — ответила Вирджиния, стараясь придать своему голосу как можно больше подобострастия.

— Уверяю вас, это просто удивительно, что вы приглянулись герцогине с первого раза, — продолжала мисс Маршбэнкс тоном строгой учительницы, отмечающей выдающиеся успехи своей лучшей ученицы. — Обычно она так трудно сходится с людьми! Здесь, в замке, традиции особенно сильны, и всякий новый человек поначалу воспринимается как персона нон грата. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать!

— Но, по-моему, в замке полно посторонних лиц, — удивилась Вирджиния. — У меня сложилось впечатление, что в замке куча гостей. Разве не так?

— Ах нет! Что вы! Какие гости! Еще не прошло и восьми месяцев после смерти старого герцога! Какой прекрасный был человек! Поэтому ее светлость все еще пребывает в трауре. Вы уже, наверное, успели заметить, что и в одежде у нее преобладают пастельные тона: светло-розовый, серый, блекло-фиолетовый. И всякие развлекательные мероприятия еще под запретом на целых четыре месяца.

— Но мне показалось, что в доме гости, — продолжала настаивать Вирджиния.

— Никаких гостей! Это — друзья, — уточнила мисс Маршбэнкс. — Дайте-ка подумать. Да! Так и есть! Сейчас в замке более десяти человек!

— И вы считаете, что это не гости? — не удержалась от восклицания девушка.

— Конечно, нет! — рассыпалась серебристым смехом мисс Маршбэнкс. — Гости в нашем понятии — это толпы людей, толпы! А в настоящее время в замке — только близкие друзья герцогини: полковник Чолмондели, сэр Дэвид Венторн и лорд Кроуфорд. Ну и бедняжка лорд Рафтон. Но он не в счет.

У Вирджинии уже вертелся на языке вопрос, почему не в счет, но секретаршу невозможно было остановить.

— Еще леди Шельмадина Даттон! — продолжила она свое перечисление, и голос ее при этом стал заметно резче.

— А кто это? — успела все же вклиниться Вирджиния.

— Честно говоря, меня не интересует леди Шельмадина, — с некоторым вызовом ответила мисс Маршбэнкс.

— Но пожалуйста, расскажите мне о ней! — упрашивала Вирджиния.

— Это не тот человек, о котором стоит говорить! Меня просто поражает, что его светлость поощряет ее визиты в Рилл-Кастл! Я уже говорила на прошлой неделе ее светлости, что это более чем странная особа. И не родственница, и не старый и близкий друг этой семьи. Единственное объяснение — это что его светлость был знаком с ее мужем.

— Она замужем? — воскликнула Вирджиния.

— Вдова! Ее муж погиб во время войны с бурами. Он учился в Оксфорде вместе с герцогом, но я почти уверена, что его светлость едва ли был знаком с его женой, пока она сама силой не навязалась ему.

Мисс Маршбэнкс отодвинула в сторону кофейную чашечку и доверительно наклонилась к собеседнице через стол. Лакей уже ушел, и они были в комнате одни.

— Скажу вам больше, мисс Лангхольм! По-моему, леди Шельмадина просто пытается завлечь герцога в свои сети. Конечно, он человек женатый, но это ее не остановит! Она сделает все, чтобы заарканить его!

— Правда? — Вирджиния постаралась придать своему голосу должную порцию изумления и возмущения таким бесстыдством, в то время как сама едва сдерживалась от смеха. Она внезапно представила себе герцога, которого ведут словно молодого бычка с веревкой на шее.

— Она самая настоящая проходимка! Вот что я о ней думаю! — констатировала мисс Маршбэнкс безапелляционным тоном. — И ведет себя с возмутительной наглостью. Все эти ее декольтированные платья. Ее прелести просто вываливаются из них. И все это для того, чтобы повиснуть у мужчины на шее… А эти ее ужимки, хлопанье ресницами, показная скромность! Порядочной женщине не стоит водиться с такой особой, заверяю вас! А как она обращается со слугами! Эллен, старшая горничная, рассказывала мне, что леди Шельмадина устроила целый скандал, и все из-за того, что ей, видите ли, показалось, что ее платье плохо отутюжено. А чаевые, которые она дает! Да это же просто курам на смех! Лучше бы и не давала!

— Может быть, у леди Шельмадины нет денег, — рискнула предположить Вирджиния.

— А раз нет, так нечего и соваться в такие благородные дома, как наш! — непримиримо буркнула секретарша. — Мы по своему положению обязаны поддерживать определенный статус наших гостей и приглашаем в Рилл тех, кто соответствует ему. Поэтому я считаю, что присутствие этой особы в замке — крайне нежелательно со всех точек зрения. Конечно, я не хочу сказать, что герцог дает ей повод на что-то надеяться, и уж тем более он не волочится за ней. Но с другой стороны, от мужчин можно ждать чего угодно!

— Так вы все же думаете, что герцог… интересуется леди Шельмадиной? — спросила Вирджиния, тщательно подбирая слова.

— Ничего подобного! Он не интересуется ею! У меня вообще такое впечатление, что наш герцог интересуется только собой! Более эгоистичного человека свет не видывал! Впрочем, все мужчины — эгоисты! Поэтому стоит ли удивляться? У меня нет доверия ни к одному из них. Как подумаю о бедняжке герцогине, о том, как ей сейчас тяжело и одиноко, а тут еще собственный сын с его претензиями, так у меня просто кровь закипает в жилах от злости!

— А почему его светлость так ведет себя по отношению к матери? — не удержалась Вирджиния.

И в тот же момент что-то внутри мисс Маршбэнкс щелкнуло и закрылось на замок, а лицо ее приобрело непроницаемое выражение.

— Что вы подумали обо мне? — возмутилась она, чеканя каждое слово. — Сплетничать о своих хозяевах с незнакомым человеком! Вы не должны задавать мне столько вопросов! Это недопустимо! Я занимаю особое положение в этом доме. Я гораздо больше, чем просто секретарь при особе ее светлости, фактически я… я… — при этих словах мисс Маршбэнкс самодовольно улыбнулась, — я… даже больше чем фрейлина! Кстати, наш дорогой король, еще когда он был герцогом Уэльским, так и называл меня! «Это ваша фрейлина?» — спросил он у ее светлости, когда я принесла ей кошелек, который она забыла у себя в комнате. Мы еще потом так смеялись. С тех пор она часто называет меня своей фрейлиной, и мне кажется, что я и сама начинаю мыслить о себе именно в такой должности!

— Я — американка, и поэтому смутно представляю себе, что такое фрейлина, но не сомневаюсь, что из вас вышла бы превосходная фрейлина.

— Хоть я и не должна говорить обо всем этом, но все же скажу! — смягчилась кандидатка во фрейлины. — Мне известно все, что происходит в этом доме. Ибо своей первейшей обязанностью я считаю оградить ее светлость от всевозможных огорчений и неприятностей! У нее такое слабое здоровье! Да и годы… годы уже не те! Я никак не могу заставить герцога понять, что для счастья его матери нужно только одно: чтобы она могла делать все, что ей хочется!

— А она не может себе этого позволить? — наивно спросила Вирджиния.

И снова на лице секретарши появилось выражение таинственности и отчуждения.

— А какая женщина может? — ответила она уклончиво. — Вам, мисс Лангхольм, я доверяю и поэтому под большим секретом скажу… но вы… вы обязаны дать мне слово, что никому и никогда…

— Естественно! Я никогда не разглашаю того, что мне сообщают по секрету, — гордо ответила девушка, и мисс Маршбэнкс придвинулась к ней с заговорщицким видом.

— Так вот! Я — социалист! — выпалила она торжествующе.

— Социалист? — тихо вскрикнула Вирджиния. — Но они же… они против богатых!

— Совершенно верно! И я тоже! Единственное исключение я делаю для ее светлости. Если бы я рассказала вам хоть маленькую толику того, что я наблюдала здесь, в замке, у вас бы волосы встали дыбом! Вот почему я решительно выступаю против аристократии и всего того, что они защищают!

Вирджиния едва сдержалась, чтобы не улыбнуться. Она представила себе, какой несчастной и никому не нужной почувствовала бы себя мисс Маршбэнкс, если бы она очутилась за порогом этого аристократического мира, в котором она, судя по всему, чувствовала себя как рыба в воде.

— Вы ведь не скажете об этом ее светлости? Она расстроится, бедняжка, когда узнает, что я сторонник таких взглядов. Но должна признаться вам, я по натуре бунтарь!

Вирджиния улыбнулась. Но поскольку мысли ее были заняты не социалистическими идеалами ее собеседницы, а совсем другими вещами, то она постаралась вернуть разговор к интересующей ее теме.

— Я встретила очень красивую даму, когда вечером прогуливалась по замку. Черные волосы, нежная смуглая кожа… одета очень элегантно. Наверное, это та особа, о которой вы говорили.

— Да, это она! Леди Шельмадина! Она мне напоминает злую волшебницу. Так и кажется, когда проходишь мимо нее, что она сейчас напустит на тебя свои чары! Будто они ей помогут!

— С ней еще кто-то был. Мужчина… Она называла его Маркусом.

— А… это капитан Маркус Рилл! Очаровательный молодой человек! Один из наследников герцога… теоретически, конечно!

— Наследник герцога? — удивилась Вирджиния.

— Ну да! Его отец был младшим братом покойного герцога. Так что если случится что-нибудь непредвиденное с его светлостью, или он умрет, не оставив наследников, что в его случае весьма возможно, — о причинах, правда, я умолчу, — то тогда капитан Маркус станет герцогом!

— А разве теперь у него нет титула?

Мисс Маршбэнкс отрицательно покачала головой.

— Нет, конечно! Младшие сыновья герцога еще имеют права на титул лорда, но их дети не имеют никаких титулов!

— Я бы никогда не запомнила все эти тонкости! — восхищенно воскликнула Вирджиния.

— У нас есть специальная книга, куда мы подробно заносим, кто есть кто, — пояснила мисс Маршбэнкс, — поэтому в конце концов запоминаешь. И потом, когда постоянно вращаешься среди таких людей, то привыкаешь ко всем этим тонкостям этикета.

— Конечно-конечно, — согласилась Вирджиния.

— Что до меня, то мне очень нравится капитан Маркус. Он всегда такой веселый, общительный, вечно у него припасено хорошее слово или забавная шутка для каждого! Не то что некоторые, не называя по имени! Ходят надутые, словно индюки! И не подступишься!

— Вы имеете в виду герцога?

— Его, его! Никогда не знаешь, с какой ноги онвстанет сегодня! Его светлость — непредсказуемый человек! — Голос мисс Маршбэнкс снова перешел в шепот. — Два дня назад я столкнулась с ним на лестнице нос к носу и, клянусь всеми святыми, он даже не заметил меня! Конечно же, он был у ее светлости! По обыкновению нагрубил ей и довел бедняжку до слез! Хотелось мне высказать ему все, что у меня накипело на сердце, да что толку? Разве его волнует, что думают или говорят другие люди? Он все равно делает по-своему, идет напролом, а его несчастная мать страдает от этого больше всего!

— Но тогда почему она живет с ним, если вместе им так плохо? Разве у нее нет собственных денег?

— Предпочитаю не обсуждать эту тему, мисс Лангхольм! Разумеется, мне известно многое, очень многое, но я держу свой рот на замке. Одно скажу вам: ее светлость уже подумывает о том, чтобы перебраться в дом для престарелых и одиноких вдов. Она мне так однажды и сказала: «Ах, Марши! Мы с тобой там будем очень счастливы! Ты и я! Будем принимать только тех людей, которые нам нравятся, и нам будет весело». Но герцог и слышать об этом не желает! Он буквально силой вынуждает ее жить в замке. Верх эгоизма и черствости!

— Пожалуй, вы правы! — согласилась Вирджиния. — А что будет, если сюда приедет жена герцога?

Вирджиния не устояла против искушения задать этот вопрос.

— О, я думаю, в этом случае ее светлость немедленно покинет замок. Но такое маловероятно, судя по развитию событий. Молодая герцогиня еще ни разу после свадьбы не пришла в сознание.

— А что… что с ней такое? Почему она так серьезно больна?

— Все это покрыто мраком неизвестности, дорогая мисс Лангхольм! Его светлость совершенно неожиданно для всех отправился в Америку. Он, естественно, еще не был герцогом, ибо был жив его покойный батюшка, а потом мы все узнаем, что он там женился! Все газеты наперебой рассказывали об этом событии. С его невестой случился удар прямо на церемонии бракосочетания, насколько мне известно.

— А потом, когда он вернулся домой? — подсказала ей дальнейшую тему Вирджиния. Она понимала, что нельзя проявлять такое неуемное любопытство, что это неприлично и может вообще показаться подозрительным, но соблазн узнать, что думают они здесь, в Англии, о той злосчастной свадьбе, был слишком велик.

— Знаете, что я вам скажу, — снова заговорила мисс Маршбэнкс, — о молодой герцогине здесь никогда не говорят. По возвращении между его светлостью и герцогиней произошел страшный скандал, и после этого — все! Молчание! Сколько раз я пыталась заставить ее светлость завести разговор о своей невестке, но она всегда отмалчивается. Что-то здесь не то, нутром чувствую! Во всей этой истории, мисс Лангхольм, есть какая-то тайна!

— Рано или поздно люди узнают правду. И вы в том числе.

— Не сомневаюсь, что в один прекрасный день я докопаюсь до истины! — заявила мисс Маршбэнкс. — Хотя я уже и теперь знаю, кто виноват во всем! Все мужчины одинаковы! Для женщины самое лучшее — это пополнить ряды суфражисток! Если бы я не была так занята и жила в Лондоне, я бы обязательно вступила в эту организацию!

— Боюсь, герцогиня бы не одобрила такой шаг с вашей стороны, — с улыбкой сказала Вирджиния.

— Что да, то да! Ведь если бы я ушла от нее, бедняжка тотчас бы пропала. Но я не теряю надежды, что когда-нибудь еще встану под знамена тех, кто борется за права женщин! И вот тогда мы посмотрим, что смогут сделать против нас эти мужчины! — злорадно добавила она.

Бросив взгляд на часы, стоявшие на каминной полке, секретарша поднялась из-за стола.

— Мне нужно наверх, к ее светлости. Обычно в такое время я вожу ее на прогулку. А потом еще выгуливаю ее мопса. Он уже совсем старенький, бедный мальчик. И страдает ревматизмом. А эти лакеи, нахалы, гоняют его, словно это молодой пес. Ее светлость всегда говорит мне: «Только тебе, Марши, я могу доверить своего милого Дизи!» Его так зовут — Дизи, в честь мистера Дизраэли, нашего известного премьер-министра. Поэтому каждый вечер мы с ним гуляем на сон грядущий. Я скоро вернусь!

Мисс Маршбэнкс ушла, а Вирджиния с улыбкой откинулась на спинку кресла. Поток сплетен, вылитых на нее говорливой женщиной, озадачил и смутил американскую гостью, и самое удивительное, что чем больше она узнавала, тем сильнее росло ее замешательство. Информация, которую она почерпнула у мисс Маршбэнкс, ставила Вирджинию в тупик.

Почему герцог так третирует собственную мать? Чем объясняется такое странное поведение? И потом, эти ювелиры, приехавшие к герцогине… Почему им, мягко говоря, указали на дверь? И еще одно обстоятельство, которое, судя по всему, осталось незамеченным орлиным взором почтенной фрейлины. И ее информаторов тоже. Леди Шельмадина, хотя и плела свои сети вокруг герцога, о чем совершенно точно подозревала мисс Маршбэнкс, не забывала при этом и развлечения на стороне. Во всяком случае, не приходилось сомневаться, что с капитаном Маркусом Риллом ее связывает не обычная интрижка.

Какая-то совершенно безумная шарада, подумала про себя Вирджиния, где, казалось, отдельные части стыкуются друг с другом, а ключа к разгадке нет. Но где-то же он есть! И совсем рядом. Внезапно ей захотелось на свежий воздух. Затхлая атмосфера замка действовала на нее угнетающе, Вирджиния чувствовала себя так, словно сама стала участницей всех этих козней и интриг.

К ужину она переоделась в скромное платьице из светло-зеленого шифона. Прихватив с кресла теплую шаль, девушка направилась к выходу. В парадном не было ни души. Она сама открыла массивную дверь, вышла на крыльцо и, быстро спустившись по ступенькам, пошла прямо через газон по направлению к озеру.

Вечер был теплым и безветренным. Последние лучи уходящего солнца золотили верхушки чернеющего вдали леса. Высоко в небе уже зажглись первые звезды. Вирджиния подошла к озеру. Все так же плавно скользили лебеди по его зеркальной глади. Островок в центре озера буквально утопал в розах. А небольшой белый павильон, который она успела рассмотреть из окна своей спальни, отсюда, с берега, был почти незаметен под надежным укрытием серебристых плакучих ив и цветущих кустов жимолости.

Вирджиния медленно побрела по тропинке вдоль озера и вскоре вступила в небольшие заросли. Птицы галдели, устраиваясь на ночлег, поблизости шуршала трава, наверное, это шныряли кролики, почувствовав ее приближение. Веяло покоем и умиротворенностью, и впервые с того момента, как она переступила порог замка, все ее страхи и сомнения отошли на второй план.

Невдалеке, под деревьями стояла увитая зеленью беседка, а чуть в стороне — очаровательная статуя танцующего фавна. Вирджиния вошла в беседку и, усевшись на сиденье, подумала о том, что сейчас ей особенно недостает тети. Как было бы замечательно, если бы они вдвоем с тетей Эллой Мей могли насладиться минутами тишины! Наверное, вся эта красота, окружающая ее, и есть настоящая Англия. Безмятежная, спокойная, ласковая. Ей даже показалось, что и птицы, и мелкие зверюшки, прячущиеся в кустах, — все хотели сказать ей, чтобы она не боялась, чтобы она не отгораживалась от того мира, в котором живут они и который совсем уж не так страшен, как она себе его нарисовала.

— Однако все так запутано! — проговорила она вслух.

— Кто здесь? — раздался мужской голос, и от неожиданности Вирджиния даже подпрыгнула. Она быстро вскочила на ноги. Сердце у нее бешено заколотилось от страха, и она невольно прижала к груди руки, чтобы унять эту противную дрожь.

Взглянув в ту сторону, откуда раздался голос, она увидела герцога. Он шел к беседке с противоположной стороны и остановился посреди тропинки. На нем был черный костюм. Белоснежная манишка четко выделялась на фоне темнеющих деревьев и кустов.

— А я уж было решил, что это Белая Дама, — улыбнулся ей герцог, — и очень обрадовался, когда вы заговорили.

— Белая Дама? А кто это такая?

— Наше фамильное привидение. Она появляется только тогда, когда кто-то из членов нашей семьи должен умереть.

— В таком случае я рада, что не являюсь предвестником дурных новостей, — улыбнулась в ответ Вирджиния.

Он вошел в беседку и уселся рядом.

— Как вы забрели сюда? Очень немногие навещают эту затерянную полянку.

— Это воспрещается? — снова улыбнулась Вирджиния.

— Вам — нет! — ответил герцог. — Хотя, если честно, то сюда никто, кроме меня, не ходит.

— А я случайно наткнулась на эту беседку. Решила вот прогуляться перед сном, потому что… — Вирджиния запнулась, стараясь найти такие слова, чтобы не обидеть герцога и не называть причину, погнавшую ее из замка.

— Потому что вы почувствовали, что замок давит на вас своей тяжестью и не дает дышать полной грудью, — закончил за нее герцог. — И вам захотелось на какое-то время убежать из него и побыть одной.

— Но как вы догадались? — удивилась Вирджиния.

— Я прочитал ваши мысли, только и всего.

— Мне кажется, в таком огромном доме, как ваш, любой человек чувствует себя ничтожным и маленьким.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы вы чувствовали себя в Рилл-Кастл таким образом! Во всяком случае, с этого момента! Напротив, я бы хотел, чтобы вы получили максимум удовольствия от своего пребывания у нас.

— Это очень любезно с вашей стороны, — неуверенно пробормотала Вирджиния уже набившую оскомину фразу.

— Может, я излишне эмоционален и кажусь вам навязчивым, — продолжал герцог. — Прошу извинить меня, если это так. Просто мне хочется, чтобы вы, американка, увидели мою страну с самой лучшей стороны. Во всей ее красе, так сказать! А по моему убеждению, Рилл-Кастл — один из самых живописнейших уголков в Англии.

— Здесь действительно очень красиво, — согласилась Вирджиния.

— Вы знаете, вам, может быть, это покажется смешным, — задумчиво проговорил герцог, глядя мимо нее, туда, где стоял танцующий фавн, — но мне с вами очень легко говорить! В отличие от других американцев, с которыми мне доводилось встречаться.

— Вы много с ними встречались?

Герцог отрицательно качнул головой.

— Нет! Я был в Америке только раз и очень непродолжительное время. Но все американцы, с которыми я общался, вызвали у меня стойкое убеждение, что у меня с ними нет ничего общего. А у них — со мной! Глупо, конечно, говорить такое. Все мы люди… и все же… мы разные люди. С вами все иначе!

— И тем не менее, я — стопроцентная американка! — гордо заявила Вирджиния.

— И очень красивая к тому же, — добавил герцог.

Комплимент заставил ее внутренне сжаться. Вирджиния инстинктивно чувствовала, что с англичанкой герцог не стал бы разговаривать так свободно и раскованно.

— Расскажите мне, пожалуйста, о своей работе. И о вашей стране, — попросил ее герцог.

— Почему бы вам самому не съездить в Америку и не увидеть все своими глазами?

Вирджинии показалось, что легкая тень скользнула по лицу ее собеседника.

— Возможно, в один прекрасный день я так и сделаю, — ответил он. — Но сейчас у меня полно работы.

— Работы?! — переспросила она с улыбкой.

— Вы, наверное, как и все американцы, придерживаетесь мнения, что если человеку не нужно зарабатывать себе на жизнь, значит, у него нет работы. Очень американский взгляд на вещи, не имеющий ничего общего с действительностью. Между тем, смею вас заверить, я тружусь гораздо больше своего стряпчего, которому плачу. У меня работы намного больше, чем у собственного дворецкого, которому я тоже плачу. И более того, я несу полную ответственность не только за то, что делаю сам, но и за то, что делают они. Разве это не работа?

— Просто я не совсем четко представляю себе круг обязанностей такого человека, как вы, — попыталась объяснить Вирджиния. — У нас все богатые мужчины, как правило, трудятся у себя в конторах. Или ездят по стране, инспектируют свои предприятия, у них куча секретарей, помощников, управляющих и других подчиненных, готовых незамедлительно выполнить любую их команду.

— Да, это когда речь идет о большом бизнесе, — согласился герцог. — У нас же в Рилл-Кастл, можно сказать, свое маленькое государство. Государство в государстве, так будет точнее. На различных работах у меня здесь занято более тысячи человек. Это не только прислуга и те, кто работает непосредственно в замке, но и мастерские, каменоломни, столярные цеха, прачечные и прочее, и прочее. У нас имеется даже собственная пивоварня. Я бы очень хотел показать вам все это. Думаю, тогда бы вы поняли, что я тоже своего рода деловой человек, как и те бизнесмены, про которых вы говорили.

— С удовольствием осмотрю ваше хозяйство! — сказала Вирджиния.

— В таком случае предлагаю вам взаимовыгодную сделку! — воскликнул герцог и с улыбкой протянул ей руку. — Я показываю вам Англию, а вы за это рассказываете мне об Америке.

Она вложила руку в его ладонь, и он с силой сжал ее, при этом как-то странно разглядывая ее маленькие пальцы. У нее даже возникло мимолетное подозрение, что вот сейчас он наклонится над рукой и коснется ее губами! Но в следующую минуту мысль о том, что герцог захочет поцеловать руку какой-то студентке, показалась ей сущим бредом. Вирджиния смутилась и поспешила встать со скамейки.

— Мне пора в замок. Иначе мисс Маршбэнкс начнет волноваться, что со мной что-то стряслось.

— Эта женщина помогает вам обжиться в замке? — поинтересовался герцог и добавил: — Лично я хотел бы, чтобы на ее месте был кто-нибудь другой.

— Но почему? — удивилась Вирджиния. — Мисс Маршбэнкс очень добра ко мне.

— Да, она у нас уже давно служит, и моя мать к ней очень привязана, — чувствовалось, что герцог чего-то недоговаривает.

Они вместе пошли через заросли по тропинке к озеру.

— Неужели вы одна, самостоятельно, приехали из Америки? — снова не выдержал герцог.

Последний луч солнца скользнул по волосам девушки, позолотил пушистую прядь на виске и тут же угас.

— О нет! Меня сопровождала одна очень милая женщина. Правда, не успели мы выйти в море, как ее свалила морская болезнь. И от самого Нью-Йорка до Саутгемптона она пролежала, запершись в своей каюте.

— Ну, тогда, я думаю, вы прекрасно провели время! Если только мужскую часть обитателей судна не изолировали от женского общества.

— По-моему, я даже не поговорила толком ни с кем. Мне хотелось побыть в одиночестве. О стольком нужно было передумать.

— Не могу себе представить на вашем месте английскую девушку! С ней бы обязательно случились какие-нибудь неприятности во время такого путешествия. Я восхищаюсь независимостью и самостоятельностью ваших соотечественниц.

— По-моему, никакие неприятности мне не грозили! — холодно возразила ему Вирджиния. — Вы преувеличиваете!

— Пусть так! — согласился герцог. — Но все равно вы мужественная молодая женщина, и я восхищаюсь вами!

— Я должна идти, — снова повторила девушка.

— Хорошо. Если я пойду с вами, то мы дадим нашей дорогой Марши обильную пищу для сплетен, поэтому я отпускаю вас одну, — проговорил герцог и мягко улыбнулся. — Но у меня есть предложение. Вы катаетесь верхом?

— Да, конечно! — поспешила ответить Вирджиния и замялась. — Правда, последние три года я мало занималась верховой ездой, но раньше очень любила.

— Тогда я предлагаю вам завтра рано утром отправиться вместе со мной на верховую прогулку. Нет ничего красивее, чем наши окрестности в час восхода! Как моя няня когда-то говаривала, и дышится легко, и людей мало!

— А что по-вашему «рано утром»?

— В шесть ноль-ноль у парадной двери. Предупреждаю вас, в столь ранний час там никого не будет.

— Обязательно приду! — с энтузиазмом пообещала Вирджиния. — И постараюсь не заставить вас ждать!

— Буду рад! Спокойной ночи, мисс Лангхольм, и до встречи завтра утром!

— Спокойной ночи! — ответила Вирджиния и заспешила по направлению к замку.

В окнах уже зажглись огни, и в таком вечернем освещении замок производил еще более внушительное и торжественное впечатление. Она не сомневалась, что герцог смотрит ей вслед, и почти физически ощущала на себе этот взгляд. Огромным усилием воли она заставила себя не оглядываться. В то же время она чувствовала, что только что сделала очень важный и ответственный шаг, хотя и затруднялась объяснить себе, в чем именно он заключается.

Итак, он пригласил ее на верховую прогулку. Внезапно ее сердце охватила огромная радость от мысли, что завтра они будут с герцогом вдвоем, и в то же время где-то на самом дне ее души копошились сомнения. Подсознательно она понимала, что ей нанесено оскорбление. Разве решился бы герцог пригласить вот так незамужнюю английскую девушку? Отправиться с ним на прогулку одной, без сопровождения, встретиться почти тайно, в столь ранний час? Скорее всего, он отважился на такой шаг не только потому, что она была американкой, но еще и потому, что с социальной точки зрения ее положение никак не соответствовало тому, чтобы открыто появляться с герцогом на людях. Она всего лишь студентка, скромный библиотечный работник, ее место рядом с такими, как мисс Маршбэнкс. Конечно, герцог может позволить себе поухаживать за ней и даже пофлиртовать, но ему такие отношения ничего не стоят. И он едва ли придает серьезное значение разговорам с ней. Осознание собственной никчемности рядом со всеми этими спесивыми аристократами разозлило Вирджинию. У нее даже перехватило дыхание от обиды и унижения. А потом вдруг неожиданно для себя она повеселела. Чего же ей обижаться? Ведь она сама виновата, что с ней не обращаются, как с герцогиней.

Ей хотелось побыстрее отправиться к себе в комнату и улечься спать, но Вирджиния понимала, что таким пренебрежением она может обидеть мисс Маршбэнкс. Поэтому, вместо того чтобы подняться по лестнице на второй этаж, она повернула в холл к их маленькой гостиной. В эту минуту одна из боковых дверей, выходящих в холл, распахнулась, из нее вышел мужчина, и от неожиданности она чуть не сбила его с ног.

— Прошу прощения! — смущенно пробормотала Вирджиния, сразу же догадавшись, что видит перед собой капитана Маркуса Рилла.

— Добрый вечер! — растерянно поприветствовал он ее. — По-моему, мы с вами еще не встречались.

— Нет! — согласно кивнула ему Вирджиния.

— В таком случае позвольте представиться. Меня зовут Маркус Рилл. Вы гостите в замке? — Он окинул ее взглядом, и она поняла, что от него не укрылось ни ее вечернее платье, ни то, что она вернулась в дом с непокрытой головой.

— Я приехала сегодня. Из Америки, — пояснила девушка. — Мне разрешили поработать в здешней библиотеке.

— Мой Бог! Как интересно! — воскликнул капитан.

Он достал из кармана жилета монокль и с важным видом вставил его в глаз. Очень высокий воротник накрахмаленной белой манишки, слишком широкие, подбитые ватой плечи в его вечернем фраке, ярко-алая гвоздика в петлице, щегольски закрученные вверх маленькие усики мгновенно вызвали в памяти Вирджинии многочисленные карикатуры на англичан.

— А вы, наверное, тот, кого у нас в Америке называют франтом? Да? — звонко выкрикнула она в ответ, даже не задумываясь о последствиях.

Капитан Рилл откинул голову назад и расхохотался.

— Вы абсолютно правы! С первого раза, и не в бровь, а в глаз! И где вы научились таким вещам?

— Даже в такой глуши, как наша, мы кое-что знаем и понимаем, — важно ответила ему Вирджиния.

— Прошу простить меня! — чистосердечно покаялся капитан. — Мы с вами, по-моему, должны отменно поладить! Не могу вообразить себе, чтобы такая хорошенькая девушка целыми днями глотала книжную пыль в этой мрачной библиотеке.

— Ради этого я сюда и приехала!

— Чепуха! — живо возразил ей Маркус Рилл. — Я вас обязательно покатаю на своем лимузине по окрестностям. Уверяю вас, вам очень понравится такая прогулка!

— Вы очень любезны! Но боюсь, у меня нет свободного времени на прогулки!

Девушка сделала шаг в сторону, чтобы обойти капитана и идти дальше, но он преградил ей путь.

— Хочу сказать, что уже давно я не встречал столь очаровательного создания, как вы! Вот уж не думал, что американцы способны плодить таких красавиц!

— Простите, капитан Рилл, но мне нужно срочно найти мисс Маршбэнкс! — холодно парировала она.

— Оставьте старуху Марши в покое! И не волнуйтесь за нее! Она что, узурпировала себе исключительное право на ваше общество? Почему бы нам сейчас не отправиться в парк и не полюбоваться луной?

Он галантно протянул ей руку, но Вирджиния умудрилась проскользнуть мимо него, и прежде чем он успел схватить ее за платье, она была уже далеко.

— Доброй ночи, капитан Рилл! — бросила она ему через плечо, торопливо удаляясь по коридору.

— Куда же вы, эй! Остановитесь! Поболтаем немного! — прокричал он ей вслед, но она уже была рядом с заветной дверью в гостиную, торопливо открыла ее и с громким стуком прихлопнула за собой.

Хотя вся эта сцена ее изрядно насмешила, но бесцеремонность капитана привела в бешенство. Как он смеет обращаться с ней так вызывающе фамильярно и грубо?! Но кого же ей винить? Только себя да дорогую тетю Эллу Мей, которая с самыми благими намерениями придумала для своей племянницы такой камуфляж, не подумав, что он тоже сопряжен с известными неудобствами.

В гостиной было пусто. Мисс Маршбэнкс, наверное, все еще выгуливала Дизи, а может быть, натоптавшись за день, отправилась спать. Вирджиния поняла, что ей, пожалуй, тоже стоит последовать примеру секретарши и поскорее добраться до своей спальни, избежав при этом встречи с чересчур настойчивым в своих домоганиях мистером Риллом.

Она опасливо выглянула в коридор. Там было пусто, и Вирджиния быстро сориентировалась, что на второй этаж ведет не только лестница из холла, но и еще одна, в конце коридора. Она решила воспользоваться именно ею. Попетляв немного по узким переходам, она вскоре нашла лестницу. Поднявшись на второй этаж, Вирджиния попыталась определить в полумраке, где находится ее комната. Озираясь по сторонам, она медленно брела по широкому проходу, стараясь ненароком не перепутать чужие двери со своими. И вдруг услышала голос герцогини.

— Ты уверена, что оно еще не пришло?

— Абсолютно уверена, ваша светлость! — ответил женский голос, и Вирджиния сразу же узнала мисс Маршбэнкс.

— Но оно уже опаздывает больше чем на месяц, и герцог начал беспокоиться. А я не хочу, чтобы он волновался! Ты прекрасно знаешь об этом, Марши!

— Да, ваша светлость!

— В первых числах месяца должно прийти очередное письмо, но если опаздывает предыдущее, то может опоздать и это. Как ты думаешь, что могло произойти?

— Ума не приложу, ваша светлость! Я опросила всех, кого могла, Мастерз клятвенно уверяет, что за последние две недели он ничего не получал. Конечно, о более раннем сроке он не берется судить, потому что тогда еще не отслеживал корреспонденцию.

— То есть ты хочешь сказать, что если оно пришло раньше, то он мог вполне вручить его по назначению? — спросила герцогиня.

— Да, ваша светлость!

— Не знаю, что и подумать! Что мне делать, Марши?

— Может быть, его светлость…

— Исключено! Я не собираюсь просить его! — перебила герцогиня свою секретаршу. — Надеюсь, ты понимаешь, Марши? Герцогу ни полслова! Ты предупредила Мастерза, чтобы он случайно не проболтался его светлости.

— Да, ваша светлость! Но я только хочу сказать…

— Еще раз повторяю, Марши! Никому ни звука!

Вирджиния обнаружила, что все еще растерянно стоит посреди коридора, соображая, что ей делать: то ли идти дальше, то ли поспешно ретироваться назад. За углом послышались чьи-то шаги в противоположном от нее направлении, и, ободренная этим обстоятельством, Вирджиния двинулась вперед.

Повернув за угол, она увидела спину удаляющейся герцогини. Она уже спускалась по лестнице, волоча по ковру шлейф бледно-розового шифонового платья. Рядом в дверях своей спальни стояла мисс Маршбэнкс, и выражение ее лица было несчастным и подавленным.

— Ах, это вы, Мисс Лангхольм! — воскликнула она. — А я все волновалась, куда вы запропастились!

— Немножко прогулялась по парку. И задержалась дольше, чем предполагала, — виновато сказала девушка.

— А я решила, что вы уже спите!

— Сейчас же ложусь! Моя комната рядом с вашей?

— Нет, через две двери! — поправила ее мисс Маршбэнкс.

— Спасибо за подсказку! Я совсем заблудилась в этих лабиринтах.

— Спокойной ночи, мисс Лангхольм! Надеюсь, вы будете крепко спать. И безо всяких сновидений.

С чувством огромного облегчения Вирджиния переступила порог собственной комнаты. И почти сразу же на нее навалилась неимоверная усталость. Такой длинный и напряженный день! И одновременно с этим она снова ощутила приступ любопытства. Что это за письмо, которого так ждет герцогиня? И почему герцог ничего не должен знать о нем?

Она быстро скользнула в постель и закрыла глаза. Но сон не шел. Снова и снова Вирджиния перебирала в памяти все события, происшедшие с ней с того момента, как она приехала в замок. Особенно отчетливо звучал голос герцога: «Предлагаю вам взаимовыгодную сделку…», он взял ее руку в свою и долго смотрел на нее.

Ей показалось, что наедине с нею он вел себя вовсе не надменно, и в его взгляде не было ничего циничного или оскорбительного. А потом она вдруг разозлилась на себя за подобную чувствительность. И чего она себе навоображала! Это тот самый мужчина, который угрожал собственной матери, легко впадает в ярость и подвержен приступам меланхолии. И к тому же нельзя забывать, что это все тот же искатель миллионного приданого, ловец богатых невест, причем худшего пошиба!

Он ей не понравился! Более того, после встречи с ним ее ненависть к нему только возросла! И если правда то, что леди Шельмадина — ведьма, как говорит о ней мисс Маршбэнкс, что ж, тем лучше! Из них получится отличная парочка. Вирджиния решительно отвернулась к стенке, яростно отбросив в сторону подушку. Она не собирается больше думать о них! Ни о ней, ни о нем! Они просто недостойны этого! Оба!

Глава 6

Рано утром Вирджиния спустилась в холл. Большие парадные часы, стоявшие в вестибюле, отбили ровно шесть. Герцог, сказавший ей, что в такое время никого не будет, конечно же, не имел в виду многочисленных слуг, уже вовсю копошившихся по всему дому.

С дюжину румяных служанок в накрахмаленных фартуках и белоснежных чепцах протирали мебель, чистили камин, трясли ковры. Лакеи в рубашках с закатанными по локоть рукавами и в жилетах, без сюртуков, носили грязные стаканы из гостиной, другие слуги, рангом пониже, выносили золу из каминов, волокли свежие охапки дров и уголь.

Служанки были достаточно вышколены, чтобы глазеть на гостью в открытую, но Вирджиния не сомневалась, что за ее спиной они станут шушукаться и сплетничать.

Когда она вышла на крыльцо, герцог уже сидел верхом на изумительном черном жеребце, а рядом грум держал под уздцы не менее красивую гнедую кобылу.

— Доброе утро! — поздоровалась Вирджиния и перехватила удивленный взгляд грума, для которого ее появление было совершенно неожиданным.

— Освежи в памяти свою привычку ездить верхом, — напутствовала ее тетя Элла Мей. — Учти, в Англии верховая езда весьма популярна. Прогуливая мистера Вандербильта, я всегда с завистью наблюдала за этими блестящими кавалькадами. А какие у них лошади!

— Я уже три года не садилась на лошадь, — отвечала ей Вирджиния. — С тех пор, как начала так стремительно набирать вес.

— Если ты хоть когда-то сидела в седле, то быстро вспомнишь и все остальное! Только не забудь взять с собой что-нибудь такое, в чем можно кататься верхом.

— Тогда я возьму с собой амазонку, в которой я любила кататься на папином ранчо в Техасе.

Тетя пыталась возражать, но тщетно. Вирджиния настояла на том, чтобы купить длинную мексиканскую юбку с разрезами и пышной оборкой внизу, короткую кожаную куртку без рукавов, с карманами, отделанными бахромой. Она выбрала себе темно-зеленую кожу — с ней хорошо гармонировала бледно-кремовая блузка из тонкого шелка с длинными присобранными на манжетке рукавами.

Глянув на себя в зеркало, Вирджиния поняла, что в этом наряде она смотрится очень эффектно, и главное, совсем непохожа на английскую мисс, собравшуюся на верховую прогулку со своим поклонником. С некоторой иронией она подумала о типично английских всадницах с длинным, вечно путающимся под ногами шлейфом, в высоких черных шляпах-цилиндрах, с неизменной вуалью на лице. Сама же она была без шляпы. Гладко зачесанные волосы собраны в тугой узел, пушистые пряди спереди схвачены шпильками, обрамляя ее жизнерадостное личико наподобие короны. Она поздоровалась с герцогом, который в замешательстве разглядывал ее наряд.

— Вы собираетесь скакать верхом? — спросил он с недоумением в голосе.

— Да! И я предпочитаю мужское седло, — ответила она.

— Прекрасно! — сказал он и повернулся к груму. — Принеси седло без ручки! И побыстрее!

Лошади немедленно сменили седло в точном соответствии с пожеланиями наездницы. Девушка легко вскочила в седло, уверенной рукой взялась за поводья и сразу же ощутила невыразимое счастье. Какое это наслаждение вдыхать полной грудью свежий утренний воздух, чувствовать под собой умную лошадь, готовую выполнить любую твою команду!

Они выехали молча, и только когда замок уже остался позади, герцог вдруг сказал:

— Судя по всему, у вас приличный опыт верховой езды.

Она повернула к нему улыбающееся лицо.

— Вас шокирует мой наряд, да?

— Ничуть! Он меня восхищает! Хотя осмелюсь заметить, что на открытии охотничьего сезона такой туалет вызвал бы бурю негодования и шквал критики!

— О, я уеду от вас гораздо раньше, чем откроется охотничий сезон, — заверила его девушка.

— Остается только сожалеть об этом! — вздохнул герцог. — А теперь дайте кобыле передохнуть, поедем шагом!

Они поскакали легким галопом. Но чем дальше, тем сильнее Вирджинию охватывал азарт, и она принялась подзадоривать свою лошадь, стараясь вырваться вперед.

Они понеслись стремглав, слышались только стук копыт да поскрипывание седел под всадниками. Возбуждение, охватившее Вирджинию во время этого бешеного галопа, не проходило. «Я все равно обгоню его, — повторяла она про себя. — Все равно!» А потом она поняла, что это просто невозможно. Да, она держалась в седле отлично, но он… он, казалось, слился со своей лошадью в единое целое и сейчас стремительно вырвался вперед. Скачки прекратились так же внезапно, как и начались. Оба на полном скаку остановили своих лошадей и уставились друг на друга, запыхавшиеся и счастливые, будто каждый из них одержал в этом соревновании победу.

— Вы великолепны! — воскликнул герцог восхищенно, но Вирджинии показалось, что она ослышалась, ибо в эту минуту он свернул в сторону по направлению к виднеющимся вдали деревьям.

Она поехала следом. Так они петляли среди зарослей, пока не выбрались на узенькую тропинку, убегающую в гущу леса. Дорожка шла под уклон, и когда они взобрались на самый верх, то Вирджиния с удивлением увидела домик, стоящий прямо перед ними. Небольшой, но очень живописный коттедж с белой парадной дверью и увитой плющом террасой. Дорожка стала шире, позволяя всадникам ехать рядом.

— А кто здесь живет? — спросила она у герцога.

— Я! — ответил герцог. — Я хотел показать вам этот домик. Кстати, мы можем здесь и позавтракать.

В это время откуда-то сбоку выскочил старик, готовый помочь им управиться с лошадьми.

— Доброе утро, Беймс! — приветствовал его герцог.

— Доброе утро, ваша светлость! Давненько вы не наведывались к нам! Моя хозяйка даже спрашивала меня, когда вы пожалуете в гости.

— Думаю, вкусный завтрак уже ждет нас, — рискнул предположить герцог.

Он спрыгнул с лошади и повернулся, чтобы помочь Вирджинии, но она опередила его и сама соскочила на землю. Потрепала кобылу за ухо, ласково погладила ее по шее и вместе со своим спутником направилась к дому.

При их приближении дверь открылась как бы сама собой, из нее вышел еще один пожилой человек, одетый в костюм дворецкого, и отвесил низкий поклон герцогу.

— Доброе утро, Мастерз! — обратился к нему герцог. — Завтрак, пожалуйста, и побыстрее! Мы подождем на террасе.

— Слушаюсь, ваша светлость!

Внутри дом выглядел не менее привлекательно, чем снаружи: красивая, дорогая мебель, обилие цветов, высокие арочные окна, выходящие на юг. Они прошли через небольшой салон, и герцог распахнул перед Вирджинией застекленную дверь на террасу, вымощенную каменными плитками и с такой же каменной балюстрадой.

Отсюда открывался вид такой захватывающей красоты, что Вирджиния невольно издала возглас восхищения. Казалось, дом построен на самом обрыве небольшого утеса. Внизу стелились зеленые просторы полей и смыкались на горизонте с ярко-голубой узенькой змейкой. Присмотревшись получше, Вирджиния поняла, что это море.

— Как красиво! — воскликнула она с восторгом. — А вы говорите, что редко сюда приезжаете.

— У меня много домов помимо замка. Но бесспорно, этот — мой самый любимый. Он был построен одним из моих предков еще в восемнадцатом веке для женщины, которую он очень любил. Этот дом служил им приютом во время тайных свиданий.

Вирджиния уселась на балюстраду и задумчиво посмотрела вниз. Легкий утренний ветерок немного растрепал ее тугие локоны, и несколько пушистых прядок упало на лоб.

— Тогда почему же ваш предок, будучи герцогом, не мог жениться на этой даме? Если он любил ее так сильно. Женился бы и забрал с собой в замок!

— Она уже была замужем, — пояснил герцог.

— Значит, это была тайная любовь?

— Да. Ее муж в это время воевал в Америке… а жили они по соседству — имения были рядом, но нужно было где-то встречаться, не привлекая к себе внимания.

— И они встречались здесь? — тихо проговорила Вирджиния.

— Они были счастливы здесь! Этот дом стал домом их любви, и недаром мой предок называл его «Сердцем королевы», потому что его возлюбленная воистину была королевой.

— Очень трогательно! А что же случилось потом?

— Ее муж вернулся из Америки. Возможно, набрался там каких-то новых идей и прогрессивных взглядов. Но как бы то ни было, он дознался об этом романе, вызвал герцога на дуэль и убил его.

— Как ужасно! — воскликнула Вирджиния. — А что стало с дамой?

— Предания гласят, что ее он тоже убил. Во всяком случае, достоверно известно, что дама умерла через несколько месяцев после гибели своего любовника. А потом в виде привидения поселилась в замке и все ищет его. Особенно часто она появляется в маленьком павильоне посреди озера — это еще одно тайное место их свиданий. Старожилы уверяют, что она так и не нашла герцога, и поэтому всякий раз, когда в нашей семье умирает кто-нибудь из мужчин, она приходит, чтобы лично удостовериться, уж не ее ли возлюбленный возвращается к ней наконец. Но грех его велик, и он скорее всего пребывает в аду, так что вряд ли им суждено когда-нибудь встретиться.

— О нет! Это слишком жестоко! — возразила девушка.

— Да, моя бабушка тоже так говорила и придумала совсем иное окончание этой романтической истории. Любовники в конце концов снова обрели друг друга, и сейчас там, на небесах, они так счастливы, что Белая Дама своим появлением в замке как бы приветствует приход новых членов семейства к ним, на Елисейские поля.

— Вот такой финал мне нравится больше, — согласилась Вирджиния.

— А вы романтичны! — заметил герцог, и ей показалось, что его губы искривила едва заметная циничная улыбка.

— Да, если вы называете романтичностью то, когда веришь, что между мужчиной и женщиной возможно глубокое и сильное чувство. В этом смысле я — романтик, что же до всего остального… Видите ли, ваш предок вел себя непорядочно и заплатил свою цену за все.

— Разумеется! — согласился герцог. — На месте мужа Белой Дамы я поступил бы точно так же.

— И вы бы убили ее? — не удержалась Вирджиния.

— Вполне возможно, — последовал ответ.

— Но это жестоко! — возразила Вирджиния. — По-моему, гораздо гуманнее и милосерднее дать развод и разойтись по-хорошему.

— Чисто американский подход к проблеме! Мы в Англии всячески стараемся избегать семейных скандалов, поэтому мужчина должен защищать свою честь так, как он сумеет или найдет нужным!

— Это же психология пещерного человека! Дикарь с дубиной в руке! — насмешливо проговорила девушка.

— Почему бы и нет? Если у человека есть жена, да еще такая красавица, как, предположим, вы, то ему просто не обойтись без дубины! Причем здоровенной дубины, чтобы отпугивать от своего семейного очага грабителей и воров, посягающих на его самое драгоценное достояние.

Он говорил непринужденно, но что-то в его голосе и в том, как он при этом смотрел на нее, заставило Вирджинию смутиться. Она опустила глаза и отвернулась от него, почти с облегчением услышав, как голос из дома объявил:

— Завтрак подан, ваша светлость!

Столовая представляла собой уютную восьмиугольную комнату с белыми горельефами на светло-зеленых стенах. У одной из стен девушка увидела низкий сервант, на котором стояло огромное количество блюд с самой разнообразной едой.

— Откуда у них все это?

Герцог снисходительно улыбнулся, как взрослый, отвечающий на вопрос неразумного дитяти.

— В этом доме всегда все готово к моему появлению.

— Но вы же сами говорили, что не бываете здесь месяцами, — не могла понять Вирджиния.

— Так и есть. Мастерз, по-моему, я не был у вас уже три или четыре месяца? — обратился герцог к дворецкому.

— Почти пять, ваша светлость! — почтительно ответствовал старый слуга. — Мы уже решили, что вы совсем забыли про нас!

— И они всегда готовы принять вас вот так? — спросила Вирджиния голосом, преисполненным почти благоговейного ужаса.

— Но… да, конечно! Я не совсем понимаю вас. Что здесь странного? Точно так же готовы мой дом в Лондоне и яхта в Саутгемптоне. Она может выйти в открытое море через пятнадцать минут после того, как я ступил на борт.

— Наверное, все это заставляет вас чувствовать себя очень важной персоной.

Он посмотрел на нее через стол недоумевающим взглядом, а потом откинулся на спинку стула и расхохотался.

— Не могу себе представить, мисс Лангхольм, ни одной женщины, которая бы посмела вот так открыто, прямо в глаза, заявить мне такое! Вы совершенно неподражаемы! Прошу вас, продолжайте. Мне доставляет удовольствие и то, что вы говорите, и то, как вы говорите! Этот легкий акцент придает вашей речи особое очарование.

— А мне казалось, что это вы говорите с акцентом, — живо возразила Вирджиния. — И меня все вокруг тоже очень забавляет! Прошу простить меня за такую откровенность, но у вас в Англии все совершенно иначе, чем в Америке!

— Что именно? — полюбопытствовал герцог.

— Ну, во-первых, ваш замок. Потом, все эти церемонии… и то, как вас встречают повсюду…

— Вы все еще находитесь под впечатлением обилия закусок, поданных нам на завтрак? — улыбнулся герцог. — Подождите! Вот увидите, как накрывается завтрак в самом замке: с полдюжины блюд из яиц, потом столько же блюд из рыбы, холодное мясо и ветчина всевозможных сортов, студень, паштеты, ну, и в зависимости от поры года — фазаны, утки, бекасы. Словом, закуски на любой вкус. Сами удостоверитесь!

— Звучит заманчиво! Хотя я вряд ли увижу это раблезианское пиршество собственными глазами.

Герцог бросил на нее удивленный взгляд.

— Нет-нет, я не жалуюсь! — поспешила успокоить его Вирджиния. — Просто все эти условности и табу меня ужасно забавляют. Мне говорили, что такая социальная лестница формировалась не одно столетие. И что иерархия в аристократических домах соблюдается неукоснительно. Скажем, среди обслуживающего персонала самые важные люди — это дворецкий и управляющий, у них отдельные комнаты и их даже обслуживают свои слуги. Управляющий или экономка, если это женщина, общаются только с равными себе. Например, со старшей горничной или камеристкой вашей матушки. Слуги питаются строго в соответствии со своим положением. Старшим слугам накладывают отдельно, младшие — несут свой пудинг и прочее к себе в комнату и там совершают трапезу.

— Очень интересно, — проговорил герцог. — Пожалуйста, продолжайте. — Я уже успел подзабыть все эти тонкости, хотя когда-то знал их неплохо.

— Слуги, прибывающие в замок вместе со своими хозяевами, занимают такое же положение, как их хозяева. Например, камеристка гостящей у вас герцогини или принцессы будет за ужином восседать по правую руку от дворецкого или экономки. В зависимости от того, кто возглавляет застолье. И обращаются к ним исключительно по фамилиям их хозяев. Скажем, будь у меня служанка, ваш дворецкий обращался бы к ней не иначе как «мисс Лангхольм». Бедняжка! Она бы, наверное, сидела в самом конце стола, и только какой-нибудь чистильщик обуви или мальчик на побегушках решился бы составить ей компанию!

Герцог разразился жизнерадостным смехом.

— Но это еще не все! — не унималась Вирджиния. — Из того, что я успела заметить, мы с мисс Маршбэнкс явно не вписываемся ни в одну компанию. Такой своеобразный мирок на двоих, где-то между небом и землей. И не слуги, но и не господа. Словом, ни рыба ни мясо. А поскольку определить наш социальный статус весьма и весьма трудно, то поэтому, скорее всего, мне и не представится возможность увидеть собственными глазами, как завтракают настоящие аристократы.

Последние слова Вирджиния проговорила с издевкой.

— Да вы просто смеетесь надо мной! — обескураженно воскликнул герцог. — Хотя надо признать, я не переставал любоваться вами все это время. Когда вы говорите, у вас на щеках образуются такие маленькие ямочки… Вы совершенно неотразимы!

Вирджиния молча отставила свой стул и встала из-за стола. И так же не говоря ни слова вышла на террасу. Некоторое время она стояла одна, повернувшись к дому спиной, разглядывая открывавшуюся взору панораму. Потом она услышала его шаги: звонко процокали шпоры по каменным плитам пола.

Он молча смотрел на нее: маленький прямой нос, рельефно обозначенный на фоне небесной лазури, губы полуоткрыты, темно-серые глаза смотрят серьезно и неулыбчиво.

— Вы рассердились на меня? — спросил он мягко.

— Нет, — ответила она тихо. — Просто я не привыкла к таким комплиментам.

— Эти американцы, должно быть, ослепли! — воскликнул герцог. — Разве вы не отдаете себе отчета, Вирджиния, в том, что вы очень красивы? И мне хочется говорить вам это снова и снова!

— Что приводит меня в смущение, — промолвила девушка.

— Даже так? — поразился он. — Но от правды не убежишь! Когда-нибудь вам все равно придется выслушивать подобные слова. Днем раньше, днем позже. Поэтому я могу только гордиться, что мне первому выпала честь сказать вам о том, как вы необыкновенно хороши. Мне нравится смотреть, как вспыхивают ваши глаза, когда вы чем-товзволнованы, или как они темнеют и сосредоточиваются, когда вы пытаетесь что-то понять. Мне нравится, как подрагивают ваши губы, словно вы чего-то боитесь… А ваши волосы… что можно сказать о ваших дивных волосах, Вирджиния? Разве только то, что я никогда не встречал женщину с таким причудливым цветом. Порой мне… мне неудержимо хочется погладить их.

— Хватит! Прекратите немедленно!

Вирджиния повернулась к нему лицом и даже притопнула для пущей убедительности ногой.

— Вы не должны говорить мне подобные вещи, а я не должна слушать все это.

— Почему? — искренне удивился герцог. — Что предосудительного в моих словах?

Мгновенно между ними поднялась незримая стена, и Вирджиния поняла, что побеждена. В самом деле, как объяснить ему, почему он не должен вести себя с ней так? Неужели он не понимает этого сам? Он, женатый человек? А сказать ему об этом открыто значило намекнуть, что она отвергает его домогания, которых в сущности и не было. Тогда что остается делать? Она стояла, чувствуя, как растут ее замешательство и смущение. Его близость, его слова — все это волновало своей странной и совершенно непонятной ей новизной.

— Вы еще так молоды! — мягко проговорил герцог. — Молоды и так неиспорчены. Уже давно, Вирджиния, я не был так счастлив, как сейчас с вами! Этот дом действительно имеет свое очарование, и я поддался его любовной магии. Вы согласны приехать сюда со мной еще раз?

Она вскинула голову и посмотрела на него внимательным и долгим взглядом.

— Я сомневаюсь, что вы пригласите меня еще раз. Пока я для вас диковинка, что-то свеженькое. А ведь если вдуматься, что у вас может быть общего с американкой?

Если она намеревалась оскорбить его, то это ей удалось вполне. Вирджиния увидела, как плотно сжались его губы, и она мгновенно поняла, о ком он сейчас думает. О другой американке, той, которая носит его имя.

— Нам пора возвращаться, — сухо проговорил он после короткой паузы.

— Да, конечно! — поспешила согласиться Вирджиния.

Они молча двинулись через комнаты. Пахло свежим воском и цветами. И еще… Вирджинию не покидало ощущение, что в этом доме витает атмосфера счастья. Она уже готова была сказать своему спутнику: «Давайте побудем здесь еще немного! Я не хочу возвращаться в замок, я хочу остаться здесь, с вами, хотя бы несколько часов, чтобы наговориться вдоволь».

Герцог уже подошел к входной двери и теперь, оглянувшись, наблюдал за тем, как неохотно она бредет следом.

— Вам ведь здесь тоже нравится, правда? Сердце Королевы — это что-нибудь да значит!

— У меня такое чувство, — призналась Вирджиния, — будто дом хочет мне что-то рассказать, поделиться своей сокровенной тайной!

— Странно! Я тоже всякий раз, бывая здесь, испытываю подобные же чувства!

Вирджиния уставилась на него недоверчиво.

— Да нет же! Я не шучу и не обманываю вас! — бросил он почти раздраженно, перехватив ее взгляд. — Просто я в самом деле очень люблю этот дом. И когда мне тоскливо, одиноко, что-то гложет и волнует, я всегда приезжаю сюда. Один! — добавил он выразительно, словно отвечая на мысленный вопрос девушки.

— До свидания, Мастерз! — обратился он к старику на крыльце. — Скоро я снова буду у тебя.

— Будем ждать, ваша светлость, — почтительно склонил голову дворецкий. — Вместе с миледи.

Вирджиния приветливо улыбнулась старому слуге, а в это время второй слуга уже подвел к ним лошадей. Вирджиния оглянулась в поисках подставки, но герцог внезапно подхватил ее на руки и усадил в седло.

— Вы такая невесомая, словно пушинка! — не удержался он от восклицания. — Нельзя быть такой худенькой! Это не модно. В вашем присутствии все остальные дамы выглядят такими толстыми и неизящными. Когда я смотрю на вас, то вы мне напоминаете лесную нимфу. Или нет! Русалку! Русалку, выброшенную на берег атлантической волной.

Она посмотрела на него сверху вниз. Он стоял рядом и держал ее лошадь за поводья.

— А вы очень поэтичны! — проговорила она с легкой провоцирующей иронией.

— Сам не подозревал за собой подобных талантов, — ответил он шутливо. — До сего дня!

Всю обратную дорогу ехали молча. Когда они наконец прискакали к конюшням, Вирджиния первой спрыгнула с лошади и пошла в замок, не дожидаясь герцога. Ей показалось, что он специально замешкался, чтобы не показываться на людях вместе.

У себя в комнате она приложила ладони к разгоряченному лицу и слепо уставилась на собственное отражение в зеркале. Чего он добивается от нее? Что это? Пустой флирт? Ничего не значащие ухаживания? Или он из той категории мужчин, которые не пропускают ни одну юбку? Особенно если она на хорошенькой женщине. А может, он серьезно увлекся ею? Во всяком случае, он производит такое впечатление. Вот будет потеха, если она заставит его влюбиться в себя по-настоящему! Достойное наказание для этого ловеласа! Влюбиться в собственную жену, на которой он женился исключительно ради денег! А она потом объявит ему о своем разрыве с ним, потому что не собирается связывать свою жизнь с человеком, столь охочим до чужого богатства. Вот тогда он узнает всю меру презрения, которое она испытывает к нему.

— Презренный тип! — громко сказала она, но слова прозвучали не очень убедительно. «А как надменно ведет себя», — добавила она уже мысленно, и снова осталось чувство неудовлетворенности. Вместо этого в голову лезли мысли о том, какой он красивый и как превосходно смотрелся верхом на своем великолепном скакуне, и как они неслись по полям рядом, а она все время отводила свой взгляд в сторону, боясь встречаться с его глазами. Ибо в них было что-то такое, что приводило ее в смущение и даже бросало в жар. А его слова… они вызывали в ней сладостный трепет… было и жутко и радостно… хотелось слушать еще и еще… Нет, ничего подобного ей до сих пор не доводилось переживать.

— Нужно немедленно возвращаться в Америку! — строго сказала она своему отражению, зная наперед, что никуда она не двинется из этого дома.

Часом позже, облаченная в скромное утреннее платьице из темно-синего шелка с белыми манжетами и воротником из муслина, она направилась в библиотеку с твердым намерением весь день посвятить работе.

Она сняла с полки несколько книг и уложила их перед собой аккуратной стопкой. Почти в каждой было множество портретов предков герцога, и Вирджиния была вынуждена признать, что фамильное сходство очень сильно. Все прабабушки герцога имели такие же прямые аристократические носы, высокий выпуклый лоб, твердый волевой подбородок, а некоторые из бывших герцогов взирали со страниц старинных фолиантов с откровенным цинизмом и насмешкой.

Вирджиния просматривала книгу за книгой, все больше и больше погружаясь в историю семьи Риллов и только ее одной. Да другое ее не очень-то и интересовало. Она как раз ставила на полку очередной толстенный том в тяжелом кожаном переплете, посвященный замку, как дверь в библиотеку отворилась, и Вирджиния даже не оглядываясь поняла, что это герцог. Более того, она поняла, что все это время она ждала его прихода.

— Как продвигается работа? — поинтересовался он, и Вирджиния была вынуждена посмотреть на него. Впрочем, она немедленно отвела глаза в сторону, ибо его взгляд был по-прежнему волнующим и даже пугающим.

— Здесь столько интересного, что даже не знаю, с чего начать! — ответила она, доставая с полки новую книгу.

— Для начала мне обязательно нужно было помочь вам хотя бы разобраться, что где стоит. Пока же вот принес вам старинную карту нашего имения. Думаю, вам будет любопытно найти на карте те места, которые мы сегодня объехали верхом. Кстати, карту выполнили вскоре после того, как было завершено строительство дома «Сердце Королевы». Мой далекий предок строил огромные планы и прожекты, но все они так и остались на бумаге.

— С удовольствием взгляну и на карту, и на нереализованные замыслы.

Герцог расстелил карту на большом рабочем столе, обтянутом кожей, который стоял в центре комнаты.

— У меня в кабинете еще уйма таких вот бумаг. Я взял несколько из них наугад. Если они вас заинтересуют, то можно поработать прямо у меня в кабинете.

Чувствовалось, что ему страстно хочется, чтобы она приняла его предложение.

Но несмотря на то, что идея представлялась очень заманчивой, Вирджиния решила воздержаться от излишнего энтузиазма и холодно ответила:

— Боюсь, у меня просто не хватит времени на все это. До отъезда в Америку предстоит еще столько работы.

— Почему вы все время говорите об отъезде? — укоризненно спросил ее герцог. — Вы ведь только вчера приехали к нам. История не делается за один день, и уж тем более ее нельзя изучить и описать за несколько недель или даже месяцев. Вы прекрасно знаете, что и моя мать, и я, мы оба очень рады видеть вас у себя в гостях.

— Но как вы можете быть столь уверены в этом? Вы же совсем меня не знаете.

— Я всегда сужу о человеке по своему первому впечатлению, — ответил герцог. — С того самого момента, как я увидел вас, я понял, что вы ни на кого не похожи.

Вирджиния промолчала. Ей не хотелось напоминать ему, что их встреча состоялась еще до того, как она успела переступить порог замка. Но он был настолько разъярен непрошеными визитерами, что в своем гневе даже не заметил ее. Воспоминание о той сцене неожиданно разозлило ее.

— Прошу простить меня, ваша светлость, но мне нужно работать, — ответила она ледяным тоном. — И спасибо за те материалы, которые вы мне принесли.

— Я сам хочу показать вам все эти планы! — Герцог открыл кожаную папку, но в этот момент в библиотеку зашел дворецкий. — В чем дело, Мэтьюз? — спросил герцог раздраженно.

— Пришли с конюшни и доложили, что те лошади, на которых вы хотели взглянуть, ваша светлость, уже прибыли.

— О, тогда мне нужно идти! И немедленно! Прошу прощения, мисс Лангхольм, но я договорился с продавцом, у которого есть несколько замечательных лошадей на продажу, чтобы он непременно показал их мне. Надеюсь, вы не обидитесь, что я покидаю вас?

— Конечно, нет! — заверила его Вирджиния и чуть не добавила, что ей самой очень хочется взглянуть на этих красавцев. Но она вовремя спохватилась, понимая, что скажи она такое, и ее могут посчитать бесцеремонной.

— Я не задержусь надолго, — пообещал герцог и, бросив папку с бумагами на стол, поспешил за дворецким.

Вирджиния снова попыталась сосредоточиться на книгах и не думать о герцоге, но она не успела осуществить свое намерение, ибо дверь в библиотеку снова отворилась, и на пороге появилась сама герцогиня.

— Доброе утро, мисс Лангхольм!

Герцогиня величаво прошествовала по комнате, шурша шелками своего отороченного кружевами шикарного утреннего туалета жемчужно-серого цвета. В ушах ее сверкали огромные бриллианты, длинная нитка жемчуга свисала до самой талии, изящество которой, как всегда, подчеркивал тоненький поясок. Она вела с собой на поводке своего престарелого мопса, слишком жирного и неповоротливого, чтобы передвигаться быстро. Мопс сопел от напряжения и задыхался, едва поспевая за своей хозяйкой.

— Доброе утро, ваша светлость! — ответила Вирджиния.

— Мне показалось, что мой сын был здесь, — сказала герцогиня, оглядываясь вокруг с таким видом, будто герцог притаился где-то за книжной полкой.

— Да, он был в библиотеке несколько минут тому назад, — подтвердила Вирджиния, — но потом его позвали на конюшни взглянуть на лошадей.

— Лошади! Лошади! Всегда одни лошади! — недовольно воскликнула герцогиня. — Вечно у мужчин голова забита не тем, чем надо! Хотя, признаться, я тоже очень люблю смотреть бега. Вы когда-нибудь бывали на бегах, мисс Лангхольм?

— Один раз давным-давно, в Америке.

— Очень волнующее зрелище, не правда ли? — голос герцогини заметно потеплел. — Не могу себе представить большего восторга и нетерпения, чем тогда, когда видишь, что лошадь, на которую ты поставил кругленькую сумму, пересекает финишную черту первой!

Она помолчала и со вздохом добавила:

— Однако все не так радостно, когда твоя лошадь проигрывает!

Герцогиня собиралась уйти из библиотеки, как в этот момент заметила папку с бумагами, лежащую на столе.

— Что это? — спросила она, удивленно вскинув брови.

— Герцог принес старинные карты и планы вашего поместья, хотел показать мне, — пояснила девушка.

Герцогиня молниеносно раскрыла папку и издала радостный возглас.

Сверху на пожелтевших от времени бумагах лежало несколько писем и один нераспечатанный конверт.

— Это все для лорда Рафтона! — заговорила она возбужденно. — Письмо, которое я с таким нетерпением жду вот уже несколько недель! Но как оно попало к Себастьяну, хотела бы я знать?

Она взяла конверт и стала вертеть его в руках. Конверт не был вскрыт.

— Ничего не понимаю! — повторила она, впав в глубокую задумчивость. — Но, по крайней мере, хоть нашлось! Чему я несказанно рада!

Вирджиния уже хотела было напомнить герцогине, что эта папка принадлежит герцогу и что в его отсутствие не следует трогать чужие бумаги, но потом решила, что это не ее дело. Они родственники, сами разберутся.

— Мне нужно немедленно к его сиятельству! Прямо сейчас! А где мисс Маршбэнкс?

— За завтраком она сказала мне, что собирается в деревню. Ей даже подготовили повозку для этой поездки.

— Ах да! Конечно! — виновато спохватилась герцогиня. — Я же сама просила ее отвезти мою записку викарию. Боже мой! Значит, мне придется ждать ее возвращения… если только… Послушайте, вы не сходите со мной?

— С вами? Куда? — удивилась Вирджиния.

— К лорду Рафтону! — ответила герцогиня и добавила, слащаво улыбаясь: — Я вам буду очень признательна!

— Ну разумеется, я схожу, если это так нужно!

— Тогда идемте немедленно! Сейчас же! — воскликнула герцогиня, не выпуская письмо из рук.

Она сама открыла дверь, прежде чем туда успела проскочить Вирджиния, и быстрой походкой направилась в холл, где вручила поводок со своим мопсом первому встречному лакею.

— Джеймс, выгуляй Дизи!

— Слушаюсь, ваша светлость!

— А сейчас идем к лорду Рафтону! — обратилась она к Вирджинии.

Они стали подниматься по лестнице.

— Дело в том, что лорд Рафтон не совсем здоров, — говорила на ходу герцогиня. — И иногда с ним бывает… хлопотно. Поэтому мой сын взял с меня слово, что я никогда не буду навещать его одна. Обычно во время таких визитов меня сопровождает мисс Маршбэнкс… но раз ее нет сейчас… я действительно не могу ждать так долго. Поэтому ничего страшного, если вместо нее со мной будете вы.

— А что с ним такое? — вежливо поинтересовалась Вирджиния.

— Просто он уже очень стар. И бывают минуты, когда память его слабеет, а рассудок начинает блуждать в потемках. Но это очень, очень близкий друг нашей семьи. В молодые годы он был моим верным рыцарем и самым преданным поклонником.

Герцогиня вздохнула.

— Посмотрели бы вы на меня в молодости! Я была такой веселой, жизнерадостной… и очень привлекательной! По отзывам современников, я была самой красивой герцогиней в Англии! И между нами говоря, мисс Лангхольм, это действительно так! Я имела тьму поклонников. Остальные красавицы не знали и половины того успеха, которым пользовалась я! Лорд Рафтон был самым верным моим обожателем! А потом, на склоне лет, он поселился у нас, и я смотрю за ним. Ухаживаю по мере сил.

— Как это благородно, ваша светлость! — с искренним восхищением воскликнула Вирджиния. — Не так-то много людей, которые бы добровольно взвалили на себя все тяготы по уходу за престарелым человеком, который был когда-то им другом.

— Но, моя дорогая, разве мы не должны вести себя по-христиански в отношении наших ближних?

Они поднялись на второй этаж и пошли по длинному коридору, все время петляя, поворачивая то вправо, то влево, то снова прямо. Вирджиния подумала, что одна она бы наверняка заблудилась в этих лабиринтах. Наконец, сделав еще один, последний, поворот, они подошли к массивной двери из красного дерева, и герцогиня тихонько постучала в нее.

Им открыл мужчина в белом кителе.

— Доброе утро, мистер Варнер! — обратилась к нему герцогиня. — Как чувствует себя его сиятельство?

— Сегодня мы в прекрасной форме, ваша светлость. Счастливы, спокойны, ведем себя тихо. Надеемся на то, что ваша светлость посетит нас.

— А это мисс Лангхольм! — кивнула герцогиня в сторону девушки. — Мистер Варнер — квалифицированный санитар, мисс Лангхольм. Трудно даже представить себе, что бы мы все без него делали! И в первую очередь, конечно, сам лорд Рафтон!

— Ваша светлость очень добры! — самодовольно улыбнулся мистер Варнер.

Он прошел через небольшую прихожую и открыл перед ними дверь в следующую комнату. Это была большая солнечная комната, скорее всего гостиная. Возле окна в глубоком кресле сидел белый как лунь старик, одетый с безукоризненной тщательностью и элегантностью, с цветком в петлице, большой заколкой, украшенной бриллиантами и жемчугом, в сером щегольски завязанном галстуке. При виде герцогини он поднялся и протянул ей обе руки.

— Милли, дорогая! — жизнерадостно приветствовал старый джентльмен свою былую любовь.

Она поспешила к нему навстречу. Отвесив церемонный поклон, старик со старомодной учтивостью взял ее руку и поднес к своим губам.

— Ты так давно не навещала меня!

— Знаю-знаю, милый. Я вела себя дурно! — проговорила герцогиня. — Но ты сегодня прекрасно выглядишь!

Мистер Варнер между тем незаметно удалился из комнаты, и Вирджиния, чувствуя некоторую неловкость от своего присутствия здесь, тоже подошла к окну и стала смотреть в него. Внизу распростерся тот самый парк, по которому они с герцогом сегодня утром скакали верхом. За деревьями виднелись кромка воды и кусочек белого храма, воздвигнутого посреди озера. Храм любви, по словам герцога, который до сих пор навещает эта таинственная Белая Дама в надежде найти там своего любовника. Эта история произвела на девушку огромное впечатление, и она снова мысленно возвращалась к драматическим перипетиям тех далеких дней. Интересно, на самом ли деле эта женщина любила герцога так неистово и самозабвенно? Ведь ради нее он пожертвовал своей жизнью.

— Ты послал мне это очаровательное маленькое письмецо, — продолжала свой разговор герцогиня, — но увы! — забыл подписать его, по своему обыкновению. Ты знаешь, мой дорогой Артур, как я дорожу всеми свидетельствами нашей нежной дружбы. Пожалуйста, подпиши мне его, чтобы я могла хранить его в своей шкатулке наряду со всеми твоими письмами и записками и прочими знаками нашей верной и долгой дружбы, которыми мы с тобой обменивались все эти годы.

— Конечно, моя дорогая! — согласился лорд Рафтон.

Вирджиния отвернулась от окна. Герцогиня подхватила старика под руку и направилась с ним к письменному столу. Взяла гусиное перо, обмакнула его в чернильницу и вложила в одеревенелые пальцы лорда Рафтона.

— Где я должен подписать? — просипел старик едва слышно. — Я уже забыл, что я писал.

— О, это было просто очаровательное письмо. Милое, как все, что ты пишешь мне, — пропела герцогиня. — Вот здесь, пожалуйста! Напиши просто «Рафтон».

— Но почему Рафтон? — заартачился старик. — Ведь ты всегда звала меня Артуром!

— Конечно, мой дорогой! Но я хочу, чтобы наша с тобой переписка сохранилась для истории, для потомков. Поэтому важно иметь твое полное имя, разве не так?

— Да… да… конечно… — пробормотал старик. — Я совсем забыл, как значительна моя подпись!

— Именно значительна! Ты прав, дорогой! И я храню их все до одной! А эти твои необыкновенные стихотворения, которые ты посвятил мне! Ах, Артур! Какой ты умный и талантливый человек! Да, вот здесь! Просто подпись! Вот так… все! Спасибо, милый! Ты бесподобен!

Лорд Рафтон едва добрел до своего кресла и без сил упал в него, изнуренный проделанной работой. Герцогиня осторожно вынула из его рук перо и положила рядом с чернильницей.

— А теперь нам с мисс Лангхольм пора уходить, дорогой! До свидания!

— Ты… ты едешь в Лондон? Я поеду с тобой! Я уже… так давно… не был в Лондоне!

— Да, да! Мы обязательно туда с тобой поедем! — с жаром заверила герцогиня лорда Рафтона. — На днях! Но только не сегодня! Прощай, Артур!

Она ласково погладила его по руке и направилась к двери.

— Идемте, мисс Лангхольм! Его сиятельство уже устал.

В руке у нее все еще была та бумажка, которую только что подписал ее старый поклонник. Вирджиния снова бросила на нее мимолетный взгляд. Уж очень этот клочок бумаги напоминал ей обычный чек! Но, наверное, она все же ошибается, разве может герцогиня просить старика подписать ей чек? Девушка глянула еще раз в сторону герцогини, но та уже успела спрятать бумажку или чек в небольшую бархатную сумочку, приколотую к поясу. Звонко щелкнул серебряный замочек, все было окончено.

— До свидания, мистер Варнер! — любезно попрощалась герцогиня со слугой. — Рада тому, что его сиятельству действительно гораздо лучше! Встреча с ним оставила самое приятное впечатление!

— Да, у нас не было приступов вот уже почти месяц, — охотно сообщил им мистер Варнер. — И доктор очень доволен таким обстоятельством. Поверьте, ваша светлость!

— Охотно верю! Я тоже довольна, мистер Варнер! А все благодаря вашему уходу и неустанным заботам.

— Вы так добры, ваша светлость! Так бесконечно добры! — согнулся в подобострастном поклоне санитар, когда герцогиня прошла мимо него к выходу.

— Спасибо вам, моя дорогая! — поблагодарила она Вирджинию, когда они двинулись в обратный путь по тем же бесконечным коридорам. — Вы очень добры! Очень! Кстати, я ничего не скажу о нашем посещении ни мисс Маршбэнкс, которая очень ревнива и может обидеться на меня за то, что я ее не дождалась, ни тем более сыну. Я стараюсь лишний раз не заводить с ним разговор о лорде Рафтоне, чтобы не нервировать понапрасну. Его раздражает, что бедный старик так долго загостился у нас. По-моему, это недостойно такого человека, как Себастьян! Такая мелочность! А ведь лорд Рафтон был преданным другом моего мужа на протяжении стольких лет!

Вирджиния шла молча. Ее одолевали сомнения. Почему герцог, который наедине с ней производит впечатление такого предусмотрительного и внимательного человека, доброго, чуткого, тонко чувствующего и все понимающего, почему он в отношениях с собственной матерью столь нетерпим и откровенно груб? И откуда такое скопидомство и мелочность во всем, что касается денег? Как будто этот бедный старик объест его! Особенно если вспомнить, какое обилие еды и прочих излишеств ждет его повсюду, где есть его владения! А слуги! Целая армия слуг, готовых в мгновение ока удовлетворить любую прихоть герцога во всех его домах и дворцах.

Внезапно герцогиня остановилась.

— Думаю, вам лучше всего незаметно вернуться в библиотеку вот по этой лестнице, — кивнула она на ряд ступенек.

И Вирджиния поняла, что женщина просто боится, что их могут увидеть вместе.

— Надеюсь, вы погостите у нас подольше и вам понравится у нас! — проговорила она на прощание, стараясь, видно, подсластить пилюлю, и направилась к парадной лестнице.

Вирджиния стала медленно спускаться вниз по темной лестнице. Ее не оставляло чувство, что она сделала что-то не то! И, несмотря на все свои рассуждения и попытки самоанализа, неприятный осадок от всего происшедшего оставался. К тому же покоя не давал еще один мучительный вопрос. Почему герцог трясется как самый настоящий скряга над каждым фунтом, если в его распоряжении все ее огромное состояние?

Глава 7

Вирджиния прилежно изучала книгу, посвященную ранней истории замка Рилл, когда дверь в библиотеку снова открылась. Она не повернула головы, надеясь, что, кто бы это ни был, он не обнаружит ее в укромном укрытии на галерее и уйдет восвояси. Но не тут-то было. Минутой позже за ее спиной раздался уже знакомый голос:

— Как продвигается работа у нашей хорошенькой библиотекарши?

Она подняла глаза и увидела перед собой улыбающееся лицо капитана Маркуса Рилла, смотревшего на нее с откровенным бесстыдством. У нее появилось чувство, что он мысленно раздевает ее.

— Прошу простить, но я очень занята, капитан Рилл! — сухо ответила она.

— Ну, уж не настолько, чтобы не уделить мне хотя бы пару минут! — весело парировал он. — Я думаю, нам есть о чем поговорить. Вам и мне!

— Не вижу, о чем, — Вирджиния старалась не грубить, но голос ее был холоден и вызывающе бесстрастен.

— Ну, во-первых, о том, что вы очень хорошенькая и привлекаете меня. А во-вторых, о том, что и я привлекаю вас.

— Полагаю, капитан Рилл, пора поставить все точки над «и», — твердо отрезала девушка. — Вы меня ничуть не привлекаете. И вообще у меня нет времени на флирт.

Она говорила строго, а сама мысленно веселилась над всем происходящим. До своей болезни Вирджиния была бы счастлива, если бы какой-нибудь мужчина просто обратил на нее внимание, не говоря уже о намерении поухаживать. Но сейчас все изменилось. Сознание собственной привлекательности сделало ее не только разборчивой и чувствительной ко всякого рода фальши и лицемерию в таких вот примитивных заигрываниях, но и придало ей смелости и уверенности в себе.

Однако Маркус Рилл был не из тех, кто легко сдается.

— О каких пустых флиртах можно вести речь? Я говорю чистую правду! Я восхищаюсь вами, как и всякий другой мужчина, будь он на моем месте. К тому же у меня предчувствие, что за этой внешностью скромной школьницы скрывается что-то совсем иное. Может, вы спящая красавица? Тогда я надеюсь стать тем принцем, который пришел, чтобы разбудить вас.

Вирджиния не смогла удержаться от смеха. Нет, определенно, этот молодой аристократ, пытающийся соблазнить ее так топорно и неумело, был просто смешон. И несмотря на свой щегольской вид — нелеп и карикатурен.

— Боюсь, капитан Рилл, мне придется разочаровать вас! Американские девушки привыкли к самостоятельности и умеют управляться со всеми своими проблемами сами. Так что я никак не подхожу на роль спящей красавицы. Наоборот, я очень энергичный человек!

Маркус Рилл рассмеялся в ответ заразительно и весело.

— Вы — неподражаемы! — проговорил он сквозь смех. — И потому мое влечение к вам только возрастает. Позвольте попытаться заинтересовать вас английским образом жизни. Или, если хотите, разжечь интерес к одному конкретному англичанину!

— А у меня такое впечатление, капитан Рилл, что ваше сердце уже давно занято другой красавицей, — иронически воскликнула девушка.

Эта реплика смутила капитана, и он сконфузился.

— Слуги болтают, да? — наконец нашелся он. — Если вы имеете в виду леди Шельмадину, то уверяю вас: в сердце мужчины всегда достаточно места для нескольких красавиц! Особенно таких, как вы!

С этими словами он полуобнял Вирджинию за плечи и попытался притянуть ее к себе.

— Ну, иди сюда, моя хорошая! Давай вместе сорвем минуту блаженства.

Вирджиния оттолкнула незадачливого кавалера.

— Не смейте прикасаться ко мне! У меня предубеждение против столь тесных контактов с людьми, которых я не знаю! И всего хорошего, капитан Рилл! Я очень занята!

Холодность девушки не остудила, однако, пыла капитана. Такой афронт его не обескуражил, а только больше подзадорил.

— Черт возьми! Да вы девушка с крутым характером! — восхищенно воскликнул он. — Я всегда не любил слишком податливых женщин. С такими иметь дело — сплошная скука! Немного строптивости у хорошенькой женщины — это все равно что горчица к мясу!

— Никакое я вам не мясо! И не горчица! — запальчиво ответила обозленная Вирджиния.

Она сделала шаг назад, пытаясь уклониться от дальнейших преследований капитана Рилла, но не тут-то было! В два счета он настиг ее и снова попытался обнять.

— Оставьте меня в покое! — почти закричала девушка, и в этот момент дверь в библиотеку снова отворилась.

Капитан мгновенно отскочил.

При одной мысли, что кто-то мог стать свидетелем такой безобразной сцены, краска хлынула ей в лицо. Кажется, Маркус Рилл тоже был смущен неожиданным вторжением третьего лица, тем более что этим третьим лицом оказалась сама леди Шельмадина. Ее вид не оставлял сомнений касательно того, что именно она подумала об увиденном.

— Так вот ты где, Маркус! А я тебя повсюду ищу! Добрый день, мисс Лангхольм! Трудитесь как пчелка! С утра до вечера! На рассвете с герцогом развлекаетесь в лугах, днем с капитаном Риллом в библиотеке… Впрочем, американским девушкам нет нужды волноваться за свою репутацию! Ведь, насколько мне известно, у вас, в Америке, и общества-то приличного нет!

— О да, конечно! — охотно подтвердила Вирджиния. — Только краснокожие и миллионеры!

— Кажется, вы не подпадаете ни под одну из этих категорий, не так ли? — леди Шельмадина окинула ее презрительным взглядом. — Хочу заметить, что у нас в Англии есть довольно грубое слово, которым мы называем тех девушек, которые сами вешаются мужчинам на шею.

Вирджиния сделала глубокий вдох, стараясь не давать волю своим чувствам, понимая, что надменная аристократка просто провоцирует ее на скандал. Глаза ее вспыхнули недобрым блеском. Решительно вскинув подбородок, девушка отчетливо и громко ответила на этот вызов:

— Что ж удивляться английским девушкам, если английские замужние женщины сплошь и рядом подают им такой неблаговидный пример?

Капитан Рилл тихонько фыркнул, и сразу же повисла свинцовая тишина.

— Первый раунд за ней, Шельмадина! — наконец сказал Рилл тоном заправского судьи. — Признайся, дорогая, у этой девчонки настоящий бойцовский характер!

— Меня не интересует, Маркус, какой у этой мисс характер! — злобно выкрикнула ему в ответ зеленоглазая красавица. — Гораздо больше меня волнует в данный момент другое: почему мисс Лангхольм так и не усвоила до сих пор, где ее место. Пока ей не указали на это открыто! По-моему, самое время проинформировать герцогиню о ее возмутительном поведении! — С этими словами Шельмадина круто развернулась и направилась к выходу, шурша своими многочисленными шелковыми юбками. Во всей ее элегантной позе чувствовались непримиримость и решимость исполнить угрозу сию же минуту. Капитан Рилл поплелся за ней, бросая на ходу пламенные взгляды на девушку. У самой двери он не удержался и махнул ей рукой в знак восхищения ее победой.

Вирджиния сделала вид, что не заметила этого дружеского жеста, но когда она осталась одна, то дала волю смеху. А ведь Маркус Рилл оказался абсолютно прав! У нее действительно настоящий характер, просто раньше она и сама не подозревала об этом. Как бы то ни было, а она осталась довольна собой.

Но уже в следующую минуту ей стало не по себе. А что если леди Шельмадина и в самом деле осуществит свою угрозу и пожалуется на нее герцогине? И тогда ей предложат покинуть замок еще до того, как она успеет сделать все, что было задумано. К тому же приходилось признаться самой себе, что ее интересовал уже не столько замок и его славная история, сколько герцог, его нынешний хозяин. Этот странный человек, за которого она вышла замуж и который не переставал удивлять ее противоречивостью и таинственностью своей натуры. То он общительный и добрый, то злой, мелочный и жадный. Непонятно все это! Конечно же, он ей противен и омерзителен. Но так хочется встретиться с ним еще раз!

Остаток дня прошел спокойно. Никто больше не потревожил ее в библиотеке, и она спокойно просидела там до самого ужина.

Поднимаясь к себе, чтобы переодеться к ужину, Вирджиния столкнулась в коридоре второго этажа с мисс Маршбэнкс, которая несла в руке большую доску.

— С вами все в порядке, мисс Лангхольм? — поинтересовалась она мимоходом. — К сожалению, я весь день так занята, что даже не выбрала минутки, чтобы переговорить с вами. Сегодня у нас званый обед, ждем гостей, а это всегда лишние хлопоты.

— Званый обед? — удивленно переспросила Вирджиния. — Но ведь вы говорили, герцогиня еще в трауре и поэтому никого не принимает.

— Конечно! Мы и не принимаем в обычном смысле этого слова, когда здесь бывают толпы гостей! — важно ответила мисс Маршбэнкс. — Но слава Богу, наш траур подходит к концу. А сегодня у нас ужинает окружной судья. Он объезжает вверенные ему территории. И по традиции, когда он наведывается в местные Ассизы, то непременно обедает или ужинает в доме герцога вместе с сопровождающими его чиновниками.

— И что это значит? Я не очень понимаю. Поясните, пожалуйста! — умоляющим тоном проговорила Вирджиния.

— Расскажу за обедом! — пообещала мисс Маршбэнкс. — А сейчас я тороплюсь. Нужно посмотреть, как расставлены стулья для гостей. У меня при себе план того, как их нужно рассадить.

С этими словами она продемонстрировала Вирджинии кусок доски, который несла в руках. Оказалось, эта прямоугольная доска представляла собой своеобразную модель обеденного стола. По краям ее был сделан ряд отверстий, куда вставили карточки с именами тех, кто должен был сидеть на том или ином месте.

— Тоже входит в мои обязанности! — сказала мисс Маршбэнкс, заметив недоумение своей собеседницы. — Я должна рассадить гостей в строгом соответствии с их званиями и по старшинству, как указано на этой схеме. А если ее светлость хочет что-то изменить, то она вносит свои коррективы в этот план. Но обычно она целиком и полностью доверяет мне. «Я полагаюсь на тебя, Марши, как на саму себя», — говорит она мне.

— Как интересно! — воскликнула Вирджиния. — Но как вы определяете, кто из ваших гостей самый важный?

— О! Все очень просто! Не забывайте, в Англии существует специальный ежегодный справочник дворянства. Толстенный такой том! Без него я бы просто пропала. Конечно, сегодня на обеде будет всего лишь несколько важных особ. Остальные все местные. Посмотрели бы вы, что здесь бывало, когда в замок наведывались члены королевской семьи. Вот тогда уж действительно приходится смотреть в оба, чтобы не допустить ни малейшей оплошности. Один неверный шаг и…

Мисс Маршбэнкс весело рассмеялась.

— И мне голову снимут с плеч! Не сомневаюсь! Однако мне нужно бежать! Герцогиня еще должна взглянуть на это, — секретарша кивнула на доску, — а потом я отнесу план вниз, в столовую, чтобы слуги разложили карточки в точном соответствии с указаниями ее светлости.

— Я бы хотела взглянуть на стол, когда будет закончена сервировка, — сказала Вирджиния.

— Хорошо. Я устрою вам такую возможность, — великодушно пообещала мисс Маршбэнкс. — Более того, вас ждет большой сюрприз, но об этом я сообщу вам за ужином.

Секретарша заторопилась вниз, а Вирджиния пошла к себе в комнату.

Почему-то предстоящий званый обед, который ее совершенно не касался, вдруг обрадовал девушку. В своей жизни ей пришлось быть всего лишь на нескольких приемах. До замужества она была еще слишком молода. Правда, иногда мать позволяла ей спускаться вниз и встречать гостей, но перед началом обеда ее обязательно отсылали в классную комнату. Впрочем, девочка и сама не стремилась попасть за стол и сидеть рядом со слишком шумными, громогласными сенаторами и их расфуфыренными в пух и прах женами, довольно скучными и по большей части не очень умными особами. Она не сомневалась, что с ней они говорят исключительно из чувства долга, а за ее спиной непременно судачат между собой о ее внешности и соболезнуют матери, что у нее такая некрасивая дочь. Неожиданно для себя самой Вирджиния подумала, что сегодня вечером ей, напротив, очень бы хотелось присутствовать за торжественным столом. Она даже на минуту вообразила себе, каково бы это было, если бы она спустилась вниз и ее объявили как герцогиню Меррилл. Можно только представить себе изумление на лицах всех присутствующих. А уж леди Шельмадина вообще впала бы в ярость. И поделом ей! Стоило бы все же устроить встряску женщине, которая так откровенно и нагло посягает на ее мужа!

Но с другой стороны, зачем этой светской львице герцог, если она, по ее же словам, влюблена в Маркуса Рилла? Такое коварство никак не укладывалось в голове Вирджинии. Что это? Желание властвовать? Видеть всех мужчин у своих ног? Или жажда денег? Маловероятно, что леди Шельмадине удастся вытянуть из герцога много. Вирджиния почти не сомневалась в этом.

Погруженная в свои размышления, Вирджиния подошла к гардеробу и достала из него белое шифоновое платье, отороченное по низу кружевом ручной работы. Обманчивая простота на самом деле стоила огромных денег.

— В этом наряде ты похожа на невесту, — сказала тетя Элла Мей, когда она примеряла платье. Вирджиния купила его только потому, что не хотела обидеть тетю. Откажись она сделать это, и та подумает, что племянница рассердилась на нее за бестактное упоминание о свадьбе.

Сейчас она снова надела на себя это платье и, подойдя к зеркалу, стала прикидывать, как бы оно смотрелось вместе с бриллиантовым колье и тиарой в ее пышных волосах. А потом вдруг вспомнила ту ужасную тиару, которая была на ней в день свадьбы, тяжелая, как камень, безобразная, вульгарная в своей показной роскоши. А бедная мама хотела с ее помощью укрепить положение дочери в новом качестве.

— Бедная мама! — повторила Вирджиния вслух. — У нее не было ни малейшего представления о хорошем вкусе.

Здесь, в замке, среди всей этой красоты, антикварной мебели, старинных картин, резного дерева, расписных потолков и стен, она как никогда ранее понимала и чувствовала, что вся эта атмосфера красоты помогает создавать у тех, кто здесь живет, настроение радости, высокоэстетического наслаждения: красоту рукотворную, лелеемую столетиями, бережно сохраняемую и приумножаемую трудом многих и многих безвестных умельцев и мастеров. Дух времени, аромат истории придавал особое благородство красоте Рилл-Кастла, и Вирджиния не раз думала, что, пожалуй, за все деньги мира нельзя было бы построить такой замок в Америке.

Она спустилась вниз, в их гостиную, где они обычно совершали свои трапезы с мисс Маршбэнкс. Еда по обыкновению была очень вкусной, лакей принес им даже бутылку шампанского в большом серебряном ведерке со льдом.

— Когда у нас устраиваются званые обеды или ужины, ее светлость всегда присылает мне шампанское, — не без гордости заметила секретарша.

А у Вирджинии один вид этого искристого напитка, который ее мать почти силой заставила ее выпить в день бракосочетания, сразу же вызвал самые неприятные ассоциации и даже легкий приступ тошноты. В то же время она понимала, что отказаться от фужера шампанского значило обидеть пожилую женщину и лишить ее самого настоящего удовольствия.

— Королевское наслаждение! — с трудом выдавила из себя девушка и едва пригубила фужер, зная, что именно такой реакции и ждет от нее мисс Маршбэнкс.

— Ну, а сейчас обещанный сюрприз! — объявила она, когда они закончили ужин. — Ступайте за мной, только не шуметь! Когда мы подойдем к двери, ведущей в Дубовую галерею, я прошу вас снять туфли.

Пройдя по коридору, мисс Маршбэнкс открыла небольшую боковую дверь и, сняв свои башмаки, знаком приказала сделать то же самое Вирджинии. Они на цыпочках спустились по лестнице в небольшое помещение со стенами, отделанными дубом. Одна стена отсутствовала вовсе, и вместо нее потолок подпирали резные дубовые колонны. Вирджиния поняла, что это обыкновенные хоры. Расставленные стулья говорили о том, что скоро здесь должны появиться музыканты.

Мисс Маршбэнкс крадучись приблизилась к одной из колонн, и Вирджиния наконец поняла, почему они должны соблюдать такую осторожность. Хоры выходили прямо в банкетный зал. Сверху им было видно все, а сами они оставались незамеченными и могли наблюдать за тем, как герцог и его мать развлекают своих гостей.

В первое мгновение Вирджинию буквально ослепило обилие красивых обнаженных плеч, переливающихся всеми цветами радуги ожерелий и колье, бриллиантовых тиар и прочих украшений. Рядом с дамами за огромным столом, уставленным цветами и освещаемым золотыми канделябрами, сидели не менее представительные джентльмены. По краю стола тянулась гирлянда из живой зелени, а в центре возвышалась огромная золотая ваза с фруктами. Две поменьше стояли на концах стола.

Вся картина поражала воображение своим великолепием. Лакеи в напудренных париках и бархатных камзолах, отделанных золотым шитьем, с важным видом дежурили у каждого стула. Хрустальные фужеры сверкали и искрились в пламени свечей.

Совершенно непроизвольно взгляд Вирджинии устремился туда, где во главе стола сидел герцог. В первую минуту она не могла думать ни о чем, кроме того, как он красив и значителен в роли хозяина такого торжественного застолья. Справа от него восседала необыкновенно красивая брюнетка с роскошным колье и с такой же тиарой, слева заняла свой пост леди Шельмадина.

Вот она наклонилась к герцогу и почти интимным жестом положила свою руку на его. Судя по всему, она о чем-то просила его. Вирджинии было видно, как взволнованно вздымается ее грудь, как соблазнительно надулись ее хорошенькие губки, как кокетливо и призывно горели ее зеленые, как изумруды, глаза.

От злости и собственного бессилия у девушки даже потемнело в глазах. С какой стати она должна подглядывать за собственным мужем вот так, тайно, из-за какой-то колонны? Когда на самом деле ее место было там, внизу, рядом с ним? Тут она вспомнила, что все еще ненавидит этого человека, который продал свой титул за два миллиона долларов. Наверняка вся эта роскошь, это изобилие оплачено ее деньгами! Все эти деликатесы, которые они сейчас вкушают с золотых тарелок, все эти дорогие вина, играющие в хрустальных бокалах. И эти лакеи, такие надменные и важные, они тоже оплачены из ее приданого!

Она закрыла глаза, не в силах сносить подобное унижение, и, повернувшись, тихонько пошла вниз по лестнице, потом в коридор и, наконец, в ту гостиную, которая служила прибежищем ей и мисс Маршбэнкс.

— Почему вы ушли? — недоуменно спросила у нее секретарша, появившись с гостиной чуть позже. Она слегка запыхалась и вид у нее был довольно растерянный. — Я только собиралась показать вам, кто где сидит. Правда, леди Роухэмптон просто бесподобна? Та, что сидела справа от его светлости! Она одна из самых известных красавиц в Англии. Мне хотелось также показать вам леди Престон. Она наполовину француженка, и мужчины находят ее неотразимой.

— Огромное спасибо вам за то, что вы мне показали! — успокоила секретаршу Вирджиния. — Я вам очень благодарна. А сейчас прошу простить меня. Что-то голова разболелась. Пойду подышу свежим воздухом.

И прежде чем мисс Маршбэнкс успела что-либо возразить, девушка выбежала из гостиной и уже привычной дорогой направилась в сад, благо, дверь на террасу была открыта. В эту минуту ей хотелось только одного: как можно дальше убежать и от замка, и от всего, что она только что наблюдала в банкетном зале. Самане зная почему, она не желала слышать про всех этих лощеных светских красавиц с их утонченным аристократическим прошлым, с их богатством, с их привлекательностью и воспитанием.

— Нужно немедленно возвращаться домой, в Америку! — твердо сказала она сама себе. — Что общего может быть у нее со всеми этими людьми? И с этим праздным образом жизни? Надо попросить тетю Эллу Мей, чтобы она нашла ей какое-нибудь занятие. Она могла бы преподавать в школе. Или работать с лошадьми на фермах.

И потом, ранчо отца в Техасе, оно все еще должно принадлежать ей, хотя Вирджиния и не была уверена в этом полностью, потому что никогда не заводила речь о своем наследстве. Вот было бы здорово поселиться на ранчо и заняться разведением скота! Только как с этим всем справиться в одиночку?

Занятая собственными мыслями, она даже не заметила, как ноги сами привели ее в тот заветный уголок, к знакомой беседке. Она уселась на скамейку и стала любоваться грациозным танцующим фавном. Вечерело. В небе зажглись уже первые звезды, с озера потянуло прохладой.

— Я должна немедленно уехать в Америку! — повторила она еще раз вслух, но магия красоты этого необыкновенного места постепенно подействовала на нее. Раздражение и злость угасли сами собой, беспричинная обида на всех и вся тоже прошла. Уже никуда не хотелось бежать или ехать. Хотелось сидеть вот так вечность и любоваться голубоватым туманом над водой, чернеющими силуэтами деревьев с их величественными кронами, устремленными в небо, вслушиваться в тихие шорохи засыпающего леса, пытаясь разгадать происхождение этих звуков — то ли птица усаживается в своем гнезде на ночлег, то ли кролик пробежал по проторенной тропке, наступив при этом на веточку или засохший лист. Умиротворенность природы успокоила ее, она чувствовала, как тишина обволакивает со всех сторон, убаюкивает, навевает какие-то светлые образы и мысли. Так она сидела долго, впав в мечтательное забытье, ни о чем не думая, ни о чем не тревожась. Она подхватилась внезапно, почувствовав, что не одна. Вирджиния не видела герцога, но знала, что он здесь. Интересно, сколько он наблюдал за нею, оставаясь незамеченным?

Над верхушками деревьев показалась луна и мгновенно преобразила пейзаж, залив все вокруг серебристым светом. В этом молочно-белом зареве ее укрытие оказалось заметным. Стали видны ее светлые волосы, побледневшее личико, такое же серебристо-белое, как лунный свет, платье.

— Я все боялся, вы это или лишь волшебное видение, игра моего воображения, — заговорил герцог, и голос его звучал взволнованно, словно его что-то тревожило.

— Мне тоже казалось, пока я здесь сидела, что мир перестал существовать, или что, по крайней мере, он очень далек от меня, — задумчиво ответила Вирджиния.

Герцог присел рядом с ней.

— О чем вы думали? — спросил он мягко.

— Я думала о том, что труднее: жизнь или смерть?

— Жизнь представляется вам такой трудной?

Она молча кивнула головой.

— Жизнь и пугает, и притягивает к себе, — проговорила она после короткой паузы. — И потом, жизнь так быстро пролетает. Не успеешь оглянуться, а она уже прошла мимо и ничем тебя не одарила.

— Вы рассуждаете как самая заправская старушка, — сказал шутливо герцог.

— Напротив, я чувствую себя очень-очень молодой, — возразила Вирджиния. — Просто я плохо представляю себе, что такое жизнь. Особенно здесь, в замке! Наверное, вы, англичане, смотрите на жизнь совсем иначе, чем мы.

Он сразу же понял, что она хотела сказать.

— Замок… он живет своей жизнью, — тихо начал герцог. — Он вне времени. Многие поколения Риллов создавали его, чтобы он стал таким, как вы его видите сегодня. И каждое поколение, каждый новый хозяин боролся, стремился воплотить свою индивидуальность, оставить потомкам память о себе. Одни Риллы были счастливы, другие, наоборот, глубоко несчастны, многих одолевали те же сомнения и страхи, что и вас в этот вечер.

Вирджиния громко рассмеялась.

— Вы умеете убеждать и заставить человека более оптимистично смотреть на мир, — проговорила она непринужденным тоном. — Наверное, это на меня так века подействовали. Вот я и впала в меланхолию. И потом, я приехала к вам совсем из другого мира. Ведь наша страна еще так молода.

— Мне хотелось бы показать вам в Англии гораздо больше, чем это!

— Однако для американца и то, что вы называете «этим», тоже очень интересно и необычно, — живо ответила девушка, — хотя… Я наблюдала за вами сегодня во время ужина, и сама не знаю почему, но это сильно меня расстроило.

— Вы наблюдали за мной? — удивился герцог и с улыбкой добавил. — Ах да! Понимаю! С хоров! Я тоже туда бегал, когда был ребенком. Смотрел на всякие званые обеды, балы, а Мэтьюс приносил мне лакомства с праздничного стола. И обязательно шоколадные конфеты и леденцы.

— Вы очень любите замок, ведь правда? — спросила вдруг Вирджиния.

— Я его часть, — просто ответил герцог.

— И вы пойдете на все ради него? На все?

«Вот где, наверное, кроется секрет того, почему он так страстно добивался моего приданого», — подумала она.

Последовало долгое молчание. Наконец герцог ответил:

— Для меня замок — это прежде всего фамильное достояние. То, что дается мне как бы в аренду на короткое время и что я должен передать своим наследникам в хорошем состоянии и по возможности в лучшем, чем досталось мне.

Голос герцога звучал серьезно, но вдруг его настроение моментально изменилось.

— Однако я пришел сюда говорить не о замке. Я искал вас. И уже боялся, что вы не дождетесь меня.

— А я вас и не ждала. Я просто сидела.

Она говорила и понимала, что лжет. С того самого мгновения, как она увидела знакомую беседку, она знала, подсознательно чувствовала, что герцог обязательно придет к ней, в их укромное место для свиданий.

— Я бежал… я боялся, что вы уйдете и я не увижу вас.

— Вы хотели увидеть меня?

Лунный свет скользнул по ее лицу, и он увидел тот же вопрос в ее глазах.

— Вы ведь знаете, Вирджиния, что я хотел видеть вас. Я мечтал об этом весь день. Вы околдовали меня! Вирджиния, я не могу думать ни о чем, кроме вас.

Некоторое время она молчала, не зная, что сказать ему в ответ. Затем отвела глаза в сторону и проговорила:

— Я уверена, что вы говорите неправду. Просто вам вскружила голову некоторая новизна. Все же я американка. Отличаюсь хоть немного от здешних женщин.

— Да, вы действительно ни на кого не похожи! — проговорил он страстно, и звуки его голоса бросили ее в дрожь. — Вы не похожи ни на одну женщину, которую я знал до встречи с вами. И дело здесь не только в вашей красоте, хотя вы очень красивы! Мне нравится разговаривать с вами, быть с вами, смотреть на вас. Когда вас нет рядом, мне свет не мил! И ничто не в радость!

— Я… я думаю, — пробормотала Вирджиния запинаясь, — что вы… не должны говорить мне все это.

— Почему не должен? — воскликнул он. — Ах, дорогая моя! Не бойтесь меня! Уверяю вас, я не причиню вам никакого зла! Просто у меня такое чувство… Нет! Я знаю это наверняка… с той самой минуты, как увидел вас… Я полюбил вас! Да-да! Полюбил!

— Это… это… неправда! — испуганно выкрикнула она.

— Правда! — подтвердил герцог взволнованно. — Я не собирался говорить вам о своих чувствах… хотел строить свои отношения с вами исключительно на дружеской основе, потому что догадывался, что именно этого хотите вы. Но я ничего не могу с собой поделать, Вирджиния! Весь день я словно в бреду, вот уже в который раз перебираю в памяти те счастливые мгновения, которые мы провели вместе сегодня утром! Я понимаю, что мы только вчера встретились. Но вот так случилось! Мне кажется, я знал вас всегда… вы вошли в мою жизнь столь стремительно, что я не успел даже испугаться того, что творится со мной. Сегодня, в Доме Королевы, когда я любовался вашим дивным профилем там, на террасе, а вы стояли, прислонившись к балюстраде, и взгляд ваш был устремлен куда-то вдаль, а потом вдруг оглянулись и посмотрели на меня… Вирджиния, верите ли… в эту минуту все в моей душе перевернулось! Что вы сделали со мной? Еще никогда я не испытывал ничего подобного! Никогда, за всю свою жизнь!

— Вы все нафантазировали себе! — попыталась отрезвить его Вирджиния, но голос ее подозрительно дрогнул.

— Нафантазировал, говорите вы?! Быть может. Но почему не сказать честно, без притворства и обмана? И вы, и я! Мы оба! Мы просто влюбились друг в друга с первого взгляда. Оказывается, она все же существует на свете, эта пресловутая любовь с первого взгляда! Я столько читал о ней и всегда смеялся, называл это глупостью! И вот оно! Оно случилось со мной! Вирджиния, я влюбился в вас!

— А что для вас любовь? — спросила девушка.

— Любовь для меня, — начал герцог с неподдельной искренностью, — это обретение второй половины собственного «я». Когда ты встречаешь человека, которому хочешь принадлежать безраздельно и которым хочешь владеть безраздельно. Всю свою жизнь мы неосознанно для себя заняты поисками этой второй половины, и лишь немногим счастливцам везет в этом поиске.

У Вирджинии перехватило дыхание. Слова герцога пьянили, будоражили сознание, ей хотелось слушать еще и еще. Он даже не прикоснулся к ней рукой, а у нее все таяло внутри, словно он уже сжимал ее в своих объятиях. Какой-то странный волшебный гипноз! Она не могла сдвинуться с места, не могла пошевелить рукой, не могла развернуться и убежать. Он стоял рядом, он был так близок, что она ощущала его присутствие каждой клеточкой своего тела. Она принадлежала ему всецело и безраздельно.

Огромным усилием воли она заставила себя стряхнуть это наваждение и вспомнить наконец, почему она оказалась здесь, в замке.

— Как можно говорить о любви, когда вы… когда мы едва знакомы? — проговорила она дрожащим голосом, понимая всю неубедительность такого довода.

— Вы не знаете меня? — воскликнул герцог. — Что ж, тем лучше! Дорогая, мне еще столькому предстоит научить вас! А я вот знаю о вас все! Ибо в вас есть все, что мужчине хотелось бы видеть в женщине! Мне нравится не только ваше тело, но и ваш проницательный ум, ваше доброе сердце, ваша невинность и даже то, как неумело вы пытаетесь ускользнуть от меня, притворяясь такой строгой и чопорной.

Герцог перевел дыхание и продолжал:

— Будь я художником, я бы обязательно нарисовал ваш портрет! Умей я сочинять музыку, я написал бы концерт. В его мелодии были бы вы и только вы! Разве это не любовь, Вирджиния?

— Не знаю, — растерянно прошептала девушка.

— Я научу вас любви, дорогая моя! Подумайте только о тех счастливых днях, которые ждут нас впереди! Мы будем вместе! Каждое утро станем совершать прогулки в тот дом, где побывали сегодня, а по вечерам будем возвращаться в замок. Я покажу вам имение, все наше графство, а потом, быть может, и Лондон! Позвольте мне быть вашим учителем! Еще ничего в своей жизни я не желал так страстно, как получить возможность научить вас любви!

Вирджиния сделала глубокий вдох и спокойно спросила:

— А что будет в конце?

Чувствовалось, что вопрос ошарашил его своей неожиданностью, но он колебался лишь мгновение:

— А почему у нашей любви должен быть конец?

— Потому что все имеет конец, — ответила она рассудительно. — Будет конец и у нас.

— У любви не бывает конца, — запальчиво возразил он. — Любовь длится вечно. А мы с вами, Вирджиния, стоим в самом начале. Это все равно что открыть первую страницу в толстой-претолстой книге, открыть и знать, что впереди нас ждет еще столько интересного и захватывающего, гораздо более волнующего и приятного, чем то, что мы увидели на первой странице.

— И все же рано или поздно наступит конец, — упрямо повторила Вирджиния.

— Вот когда он наступит, тогда и подумаем, что нам делать! А пока давайте думать только о нас с вами! О том, что мы значим друг для друга. Я люблю вас, Вирджиния. Прошу вас, доверьтесь мне!

Герцог протянул ей руку, но она не взяла ее.

— Я не хочу торопить события, — тихо проговорил он. — Знаю, я слишком поспешен в своем признании. Мне нужно было дать вам время, чтобы вы привыкли ко мне. Но вы свели меня с ума! Вы притягиваете к себе, вы чаруете меня, и я хочу снова и снова говорить вам о своей любви.

Вирджиния медленно поднялась со скамейки и так же медленно пошла прямо по траве к танцующему фавну. Дорожка лунного света причудливо струилась между деревьями, освещая путь. Она положила руку на бронзовую голову и почувствовала холод неживой материи.

— Это Эрос, Бог любви! — сказал герцог прочувствованно. — Его привез из Греции один из моих предков. Наверное, его незримая рука привела вас на это место.

Вирджиния молчала, опустив глаза. После некоторой паузы герцог заговорил снова:

— Если бы вы только знали, как мне хочется поцеловать вас! Сознание того, что вы стоите рядом со мной, а я не могу обнять вас, прижать к своей груди, сводит меня с ума. Но я не стану пугать вас. Я хочу, чтобы вы сами пришли ко мне, чтобы вы полюбили меня так же страстно, как я люблю вас. Думайте обо мне, Вирджиния! Обещайте, что вы будете думать обо мне.

Едва, заметная улыбка тронула ее губы.

— Я не смогу поступить иначе.

— Любовь моя! Как я счастлив слышать это! Я хочу присутствовать в ваших мыслях с момента вашего пробуждения рано утром и до той поры, когда вы засыпаете по ночам. Знайте же, что и сам я буду думать и мечтать о вас непрерывно. Где бы вы ни были, чтобы вы ни делали, ваш образ будет со мной, в моем сердце! Я буду думать о вас, стремиться к вам, желать вас!

В голосе герцога прорвалась едва сдерживаемая страсть, и Вирджиния заторопилась домой.

— Пора возвращаться, — промолвила она тихо.

— Вы поедете завтра утром со мной на прогулку?

— Что скажут люди, если будут видеть нас каждое утро вместе?

— К черту всех! — не сдержался герцог. — Какое мне дело, что станут говорить люди? Обо мне пусть говорят что угодно. Я позабочусь о том, чтобы эти разговоры не были сопряжены ни с какими неудобствами для вас.

— Мне все равно, — ответила Вирджиния. — В отличие от вас, я не местная.

— Тогда договорились! Завтра ровно в шесть утра я жду вас на прежнем месте.

Они возвращались к замку молча. Но в их молчании не было и тени отчуждения. Напротив, Вирджиния чувствовала, что эти мгновения сблизили их как никогда. А потом она подумала, что все это глупости и что нельзя забивать себе голову подобным вздором. Да! Вполне возможно, он увлекся ею и даже не против заняться с нею любовью, но она-то… она знает ему истинную цену. Она ведь не ребенок, которому можно вскружить голову всякими красивыми словами. Бесспорно, его гипнотическое влияние на нее трудно отрицать. И когда они вместе, она почти полностью в его власти. Но разве она не знает, что ему нельзя доверять?

Они вышли из сада.

— Нам лучше вернуться в замок разными путями, — предложил герцог. — Вы возвращаетесь через террасу. Согласны?

Вирджиния молча кивнула в знак согласия.

— Вот и хорошо! — обрадовался герцог. — А я, чтобы не вызывать подозрений, пройду через другой вход. В замке и так уже, наверное, волнуются, куда я запропастился. Спокойной ночи, Вирджиния! Хотя сам я вряд ли засну. Буду лежать и считать минуты до нашей встречи утром. Сейчас мне кажется, что до нашего следующего свидания еще целая вечность!

— Спокойной ночи! — ответила Вирджиния и уже направилась к террасе, как вдруг герцог неожиданно схватил ее за руку и остановил.

— Скажите мне, что вы не сердитесь на меня, — попросил он умоляющим голосом. — Скажите мне, что вы не шокированы моим признанием, что я не напугал вас. Дайте мне хоть крохотную надежду, что где-то в глубине вашего сердца я вызываю у вас пусть небольшой, но интерес! Что я не совсем безразличен вам!

Она уже хотела заговорить, но он остановил ее.

— Нет, не надо! Прошу вас! — голос герцога прервался от волнения. — Оставьте меня в этом приятном неведении, в этом раю для дураков! Буду считать, что я вам немного нравлюсь и что я могу надеяться по крайней мере на вашу дружбу. Спокойной ночи, моя дорогая, моя прекрасная, моя необыкновенная американка!

Он поднес ее руку к своим губам и припал к ней неистовым поцелуем. Она ощутила его теплое взволнованное дыхание на своей ладони, но уже в следующую минуту он отпустил ее руку и скрылся под сенью деревьев. Он шел быстро, не оглядываясь, словно сомневаясь в своей способности устоять перед искушением.

Подавив тяжелый вздох, Вирджиния побрела домой. Стараясь держаться в тени деревьев, она тихонько приблизилась к замку. Она уже приготовилась открыть дверь на террасе и так же незаметно скользнуть в замок, как вдруг в окне рядом с тем местом, где она стояла, мелькнул свет. Окно распахнулось, и чей-то голос сказал:

— Здесь так душно! Не понимаю, зачем ты притащил меня сюда в это время! Уже ночь!

Вирджиния непроизвольно вжалась в стену дома и затаила дыхание, ибо она слишком хорошо знала этот голос. Говорила леди Шельмадина.

— Мне нужно поговорить с тобой, — раздался мужской голос, в котором Вирджиния безошибочно узнала голос Маркуса Рилла. — Согласись, явиться к тебе в комнату было бы сущим безумием. Никогда не знаешь, кого встретишь в коридорах. Тут повсюду шпионы.

— Слушаю тебя! В чем дело? — перебила его Шельмадина почти грубо. — Если кто-нибудь застанет нас здесь, то вряд ли поверит моим объяснениям, что я явилась посреди ночи в библиотеку, чтобы выбрать себе книгу для чтения на сон грядущий.

— Подожди минутку! Дай я зажгу свечи.

Вспыхнуло несколько свечей. Вирджиния повернула голову, пытаясь сообразить, где можно укрыться, чтобы остаться незамеченной. Нигде! Прямо над ней находилось второе окно, и стоит ей только пошевелиться, как ее сразу же станет видно из библиотеки.

— Что стряслось? — раздраженно повторила свой вопрос леди Шельмадина.

— Что стряслось?! Беда да и только! Вот что стряслось! Сегодня вечерней почтой я получил письмо. Прочел только сейчас, когда поднялся к себе в комнату после ужина… потому и не сказал ничего тебе за столом. Сам не хотел расстраиваться заранее, потому что прекрасно знал, что приятных новостей там нет. Так и оказалось!

— Что в нем?

— Мне дается недельный срок для погашения долгов.

— Всей суммы?

— Всей! Все сорок тысяч фунтов, будь они прокляты!

— Но это же невозможно!

— Конечно, невозможно! И немыслимо! Но на сей раз их ничто не остановит.

— Ты должен немедленно поговорить с Себастьяном!

— Думаешь, он мне даст сорок тысяч фунтов? В прошлый он раз предупредил меня, что впредь не собирается оплачивать мои долги. К тому же я сомневаюсь, что у него в наличии есть такая сумма.

— Он обязан помочь тебе! Иначе тебе грозит тюрьма!

— Да! Одно из двух: либо я отправлюсь в тюрьму, либо буду вынужден навсегда покинуть Англию.

Оба замолчали.

— Есть еще третий путь, — заговорила леди Шельмадина.

— Ты имеешь в виду таблетки?

— Да, их! Кстати, ты привез их с собой?

— Конечно! Я же не такой дурак, чтобы оставлять их без присмотра. Они ведь смертельные! Так, во всяком случае, мне говорил тот парень.

— Да, мой друг, у которого я узнавала его адрес, подтвердил, что они действуют безотказно! — прошептала леди Шельмадина. — Он опробовал их в Западной Африке, и результат был просто потрясающим.

— Знаю, Шельмадина! И все же я никак не могу решиться на этот шаг! Особенно в отношении Себастьяна!

— Он стоит на твоем пути, разве не так? Герцог — тяжелый, бессердечный человек. Лично я с ним ничего не могу сделать. Я уже перепробовала все! У меня такое впечатление, что он вообще не живой человек! Бесчувственный, словно камень! Как бы то ни было, а из тебя получится гораздо более привлекательный герцог!

— Ты дьявол, а не женщина, Шельмадина! — воскликнул капитан Рилл. — Я уже давно заметил, что в решающий момент женщины всегда действуют хладнокровнее и безжалостнее, чем любой мужчина.

— Тебе решать! — спокойно отпарировала дама. — Хочешь сидеть в тюрьме — ступай! Я не держу тебя. Насколько я знаю, с теми, кто подделывает чеки, не очень церемонятся! К таким закон особенно суров, а судьи беспристрастны!

— Хватит, Шельмадина! Прекрати! — застонал Маркус Рилл. — Пусть так! Все равно другого выхода у нас нет! Но ты абсолютно уверена, что яд невозможно обнаружить?

— Абсолютно! Все, что нам нужно сделать, — это положить ему одну таблетку в кофе или в бокал с вином. Ни в коем случае нельзя этого делать, когда вы с ним одни. Иначе ты будешь единственным свидетелем его смерти. Нужно максимально избежать всяких осложнений.

Снова последовало долгое молчание.

— Они у тебя с собой? Ты не обманываешь меня? — нарушила затянувшуюся паузу Шельмадина.

— Сейчас нет. Они наверху, в ящике комода. И все же не нравится мне это! Может быть, я и подонок, но убийцей я еще никогда не был!

— Что ж, ты волен в своих решениях! Поступай как знаешь! Но не думай, что я стану прилежно навещать тебя в твоем заточении или последую за тобой на континент, чтобы поселиться в какой-нибудь лачуге! В мире полно и других мужчин!

— Шельмадина! Я сделаю все, что ты скажешь! Другого пути у меня нет!

— Значит, решено! — сказала Шельмадина. — А теперь, ради Бога, отпусти меня! Я умираю, хочу спать! И нельзя, чтобы нас видели вместе, да еще в такой неурочный час! Это может навести на подозрения.

— Ты выйдешь за меня замуж, Шельмадина, когда это… все будет закончено?

Раздался короткий смешок.

— Я всегда мечтала быть герцогиней, Маркус! И бриллианты мне очень к лицу.

Громко стукнула дверь.

— Подожди, Шельмадина! Куда же ты? Надо погасить свечи! Вот женщина! Ушла и бросила меня одного, чтобы я наводил тут порядок! — недовольно пробурчал капитан Рилл и принялся гасить свечи, одну за другой. В библиотеке стало темно. Только теперь Вирджиния, поняла, что ее всю трясет от страха и омерзения. Немыслимо! Этого не может быть! Уж не приснился ли ей весь этот разговор в кошмарном сне? Разве могут нормальные люди замышлять такое? И обсуждать убийство с таким хладнокровным цинизмом? Невозможно! В это нельзя поверить!

Ей действительно никто не поверит! Вирджиния отлично понимала это! Сообщи она о подслушанном разговоре герцогу, тот просто поднимет ее на смех. Кто поверит, что два аристократа готовы добровольно пойти на такое тяжкое преступление? Ее слово против них — ничто! Подумаешь, какая-то незнакомая девчонка из Америки что-то услышала! Фантазии и бред!

Вирджиния осторожно пробралась к двери. К ее величайшему облегчению, она была еще не заперта. Медленно, стараясь не шуметь, она поднялась на второй этаж к себе в спальню. В комнате было тепло, уютно, веяло спокойствием и безмятежностью! Веселенькие ситцевые обои, элегантная мебель, мягкий пушистый ковер на полу — это часть замка, часть того благополучного мира, в котором живет английская аристократия. И рядом это страшное преступление! Оно вот-вот должно быть совершено! Она не могла даже думать о нем без содрогания. Вирджинию охватило отчаяние. Что ей делать? Что она может? Она беспомощна! Ей никто не поверит! А герцог умрет! Умрет, потому что ей никто не поверит!

Она представила себе, как он выпивает яд. И умирает!

— О Боже! — воскликнула она, не в силах даже мысленно видеть эту страшную картину. Что делать? Руки у нее связаны, помощи ждать неоткуда. Она не может ни помешать, ни предотвратить готовящееся преступление. Слезы градом хлынули у нее из глаз, слезы отчаяния и ужаса. И Вирджиния впервые поняла, что любит его!

Глава 8

Всю ночь Вирджиния прометалась без сна. Тупо уставившись в потолок, она снова — уже в который раз? — пыталась найти выход из той западни, в которую попала. Несмотря на охватившее ее смятение, одно она знала точно: она должна спасти герцога любой ценой. И не только потому, что она любит его. Никогда, даже в самом страшном кошмаре девушке не могло привидеться, что убийство может быть так легко замыслено. И кем? Такими людьми, как Маркус Рилл и леди Шельмадина! Такое обдуманное зверство потрясало и не укладывалось в голове. Она должна предотвратить преступление! Остановить убийц, несмотря на все последствия для нее самой! Весь вопрос только в том, как это сделать.

Представить себе, что она идет к герцогу и рассказывает ему, что его двоюродный брат решил отравить его, она не могла. Вирджиния почти воочию видела, как расплывается в насмешливой улыбке лицо герцога. Но даже если он и поверит ей, то что он сможет? Какие обвинения он может выдвинуть против своего родственника? Сказать, что его ночной разговор с леди Шельмадиной подслушала какая-то никому не известная американка?

Вот уж будут смеяться! Сама идея, что такое возможно, даже ей показалась абсурдной. Но предположим, она поделится этой зловещей тайной с кем-нибудь, кто не является членом семьи герцога. Например, с его адвокатом или врачом. В крайнем случае, можно обратиться прямо в полицию! Но они могут начать действовать лишь тогда, когда преступление совершено. А это уже поздно! Да, они скажут, что она была права. Ей-то что за утешение, когда герцог будет уже мертв?

Чем больше она думала, тем более неразрешимой представлялась ей вся задача. Единственное, что она могла реально сделать, это дождаться, когда герцога отравят, а потом обвинить Маркуса Рилла в совершении преступления.

Она закрыла глаза и вспомнила голос герцога, нежный и страстный. Невозможно было поверить, что голос мужчины может так действовать на нее! Она хорошо знала, что стоит ему приблизиться к ней и начать говорить своим глубоким взволнованным голосом, и опять все в ней начнет трепетать и рваться навстречу ему.

И наверное, там, в беседке, обними он ее, она бы не стала сопротивляться, не смогла бы устоять. Прочь гордость, достоинство, скромность и даже ненависть к нему! Она отдалась бы ему с радостью. Удивительные вещи творятся на свете! Как может человек превратить одним лишь своим присутствием огромную всепоглощающую ненависть в такую же безграничную, сметающую все на своем пути любовь? Разум пытался сопротивляться. Снова и снова повторяла она себе, что он не более чем светский прощелыга, отправившийся в Америку на поиски богатства. Разум говорил одно, а сердце… Она хотела этого мужчину, она страстно, нестерпимо желала быть с ним вместе!

Шепотом она повторяла все те удивительные слова, которые он сказал ей, воспроизводила в памяти каждый его жест, каждое движение руки, каждый поворот головы. Снова и снова она смаковала те драгоценные мгновения, которые они провели вместе сегодня утром. Вот они скачут верхом, пытаясь обогнать один другого. Вот разговаривают на террасе… вот он смотрит на нее, и она понимает, что нравится ему, что он любит ее.

И в то же время какая-то часть ее сознания, ее практичное «я» сопротивлялось этому натиску чувств.

— Что стоит его любовь? — спрашивала она себя. — И сколько времени продлится это наваждение? Развращенный светский ловелас! Его страсть к ней исчезнет бесследно, повстречай он очередное хорошенькое личико!

Наконец Вирджиния почувствовала, что не может продолжать это самоистязание. Ни на один из мучивших ее вопросов она так и не нашла ответа. А главное, она не нашла ответа на самый главный, самый важный сейчас вопрос: как спасти герцога, что сделать, чтобы он остался жив? Разговор леди Шельмадины и Маркуса Рилла не оставлял сомнений касательно их намерений. Даже по их голосам Вирджиния могла четко представить себе, что эти двое не остановятся ни перед чем, чтобы воплотить свой ужасный план в жизнь.

Вирджиния встала с постели и, подойдя к окну, раздвинула шторы. Светало. На востоке заалела узенькая полоска неба. С озера поднимался густой туман и стелился между стволами деревьев. Казалось, что они стоят в молоке. Стая диких уток пронеслась в предрассветной мгле и скрылась в тумане.

Веяло прохладой и тишиной. Могучие дубы, пережившие уже не одно столетие, стояли словно стражники, охраняющие покой этого прекрасного мгновения от жестокости и насилия человека. Вот раздались первые утренние трели птиц. Природа просыпалась, оживала, тянулась навстречу новому дню, и невозможно было поверить в то, что где-то совсем рядом плетутся интриги, живут злобные и жестокие люди, готовые разрушить эту идиллию безмятежного, чисто английского утра.

— Может, мне все это приснилось? — прошептала в отчаянии Вирджиния. — Мой мозг нафантазировал все эти ночные страхи, которые сейчас развеются и отступят прочь.

Внезапный шум заставил ее выглянуть наружу. Внизу, прямо под ее окном, она увидела Маркуса Рилла. Он проворно сбежал по ступенькам и направился в сторону конюшни. Капитан был облачен в костюм для верховой езды и нетерпеливо помахивал хлыстом при ходьбе. Вот еще один человек, подумала Вирджиния, промучился всю ночь без сна, пытаясь заставить замолчать остатки своей совести.

Она взглянула на часы, стоявшие на каминной полке. Было уже около пяти. Еще слишком рано для того, чтобы вставать. Наверняка слуги еще спят. Придется Маркусу Риллу будить какого-нибудь мальчишку на конюшне, чтобы тот оседлал ему лошадь.

Некоторое время она смотрела ему вслед, а потом вдруг встрепенулась. Решение пришло как озарение свыше. Она быстро набросила на себя красивый утренний пеньюар из белого крепдешина с отделкой из валенсийских кружев, лежавший на кресле возле кровати, поплотнее закуталась в него и туго завязала поясок.

То, что она задумала, было опасно, но другого выхода она не видела. Осторожно, стараясь не шуметь, Вирджиния открыла дверь и вышла наружу. В коридоре царил полумрак и не было ни души. Мягкие шлепанцы легко ступали по ковру, не издавая ни звука.

Расстояние до лестницы на второй этаж, в просторное фойе которого выходили покои самых именитых и важных гостей, казалось ей бесконечным. Комнату Маркуса Рилла Вирджиния совершенно случайно обнаружила еще вчера. После обеда она возвращалась к себе в спальню, как вдруг одна из дверей распахнулась и оттуда показался сам Маркус Рилл. Заметив девушку, он похотливо улыбнулся, но, к счастью, она была не одна — рядом шествовала мисс Маршбэнкс. Докучливый соблазнитель не решился заговорить в присутствии секретарши.

Вот наконец и парадная лестница. Тускло отсвечивает позолота в первых, еще слабых лучах восходящего солнца. Свет проникает сверху через огромное окно с цветными витражами. Тихо. Мерно отстукивают куранты больших напольных часов в вестибюле да слышится щебет птиц на улице. Вот и дверь в комнату Маркуса Рилла. Чем ближе к цели, тем сильнее хочется спрятаться в тень, раствориться в этом утреннем полумраке. Вирджиния чувствовала, как бешено колотится ее сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Поколебавшись секунду, она смело взялась за ручку.

— А вдруг я ошиблась! — мелькнуло у нее в голове. — Вдруг по каким-то непредвиденным обстоятельствам верховая прогулка сорвалась и он вернулся к себе и сейчас у себя в спальне? Что он подумает, увидев ее? И что скажет? Хотя какое значение имеет то, что он подумает и скажет о ней? Ведь главное не она, а герцог! Это его жизнь нужно спасти любой ценой!

Она осторожно повернула ручку и вошла. Шторы на окнах были раздвинуты, в комнате — пусто. Смятая постель — верный признак того, что она была права в своих догадках: Маркус Рилл так и не смог заснуть в эту ночь. Пижама валялась на полу возле кровати.

Вирджиния лихорадочно обвела взглядом комнату. Ее интересовала одна-единственная вещь: комод. Вот и он. Оказывается, он еще служит и туалетным столиком. Маленькое зеркало на подставке в дорогой оправе из красного дерева, расчески из слоновой кости, коробочка с лезвиями.

На цыпочках она пересекла комнату и тихонько выдвинула первый ящик. Носки, галстуки, носовые платки и ничего более. Второй ящик. Какие-то письма, кожаная коробка с запасными воротничками, шкатулка с запонками и какая-то небольшая плоская коробочка из жести. Снова ничего похожего на то, что она предполагала увидеть: обыкновенный аптекарский коробок из белого картона.

Она в замешательстве смотрела на ящик. Девушка точно помнила, что сказал Маркус: яд в одном из ящиков комода. Может быть, в комнате есть еще какой-нибудь шкафчик? Вирджиния снова оглянулась вокруг себя. Платяной шкаф в углу, конторка с письменными принадлежностями возле окна, еще один столик поменьше, несколько кресел, ничего похожего на комод.

Тогда она достала из ящика жестяную коробочку, старую, потертую по краям. На крышке едва просматривалась надпись: «Аптечка». Чуть ниже — небольшой красный крестик. Вирджиния поняла, что это нечто вроде аварийного комплекта скорой помощи, который выдается солдатам и которым Маркус Рилл наверняка пользовался, когда служил в армии.

Она открыла коробку. Внутри вместе с бинтами, ножницами, парой пузырьков лежала та самая аптекарская картонка, а в ней — четыре небольшие пилюли белого цвета. Сомнений не было, это именно тот яд, о котором вели речь Маркус Рилл и леди Шельмадина. Четыре пилюли, каждая из которых способна убить человека! Слава Богу, она нашла их.

Вирджиния быстро закрыла железную банку, поставила ее на прежнее место и задвинула ящик. Потом так же быстро она метнулась к двери и, зажав пилюли в руке, на цыпочках вышла в коридор. Теперь самое главное — вернуться к себе в спальню незамеченной и поскорее уничтожить яд, пока он не успел причинить никому зла.

Она тихо прикрыла за собой дверь и остолбенела от неожиданности. Прямо ей навстречу шел герцог в бриджах для верховой езды, ведя с собой на поводке любимца герцогини — старого больного мопса Дизи.

Поглощенный собственными мыслями и потому слепо шагающий вперед, не глядя на то, что творится вокруг, он вначале даже не заметил Вирджинию. И только приблизившись к девушке вплотную и чуть не столкнувшись с нею, герцог увидел, кто стоит перед ним.

Несколько секунд он взирал на нее с искренним изумлением, отказываясь верить собственным глазам. Потом кровь отхлынула от его лица и оно стало смертельно-белым. Наверное, и у нее самой вид был не лучше. Он медленно обвел ее глазами, не упуская ни одной подробности ее туалета: длинный белый пеньюар, волосы в беспорядке распущены по плечам и струящимся потоком падают до самого пояса, в потемневших глазах легко читается то, что любой мужчина может истолковать однозначно: страх и ужас от неожиданной встречи.

Они долго стояли так, друг против друга, не двигаясь и не пытаясь заговорить. Наконец герцог нарушил молчание. Голос его звучал хрипло от плохо сдерживаемого гнева, слова выходили с трудом, словно ему стоило огромных усилий и выдержки произносить их.

— Так вот кто вас интересует, мисс Лангхольм!

Вирджиния вздрогнула словно от удара хлыстом.

— А я воображал, что вы не такая, как другие женщины. Глупец! Как же я ошибался! Значит, это мой кузен завладел ключами от вашего сердца! Как слепы, однако, бывают влюбленные! Они даже не замечают того, что творится под их собственным носом.

Он замолчал, а Вирджинию начала бить такая нервная дрожь, что коробка с пилюлями выскользнула из ее онемевших пальцев и упала на пол.

— Я… я… объясню вам… сейчас, — прерывающимся шепотом начала она, но герцог уже двинулся дальше.

— Думаю, мисс Лангхольм, вы уже исчерпали мое терпение. И мое гостеприимство тоже, — холодно проронил он. — Вопрос о вашем отъезде может быть улажен в течение дня, я полагаю.

Он уже поставил ногу на первую ступеньку, а Вирджиния бросилась за ним, протягивая в отчаянии руки.

— Подождите же! Прошу вас! — воскликнула она умоляющим голосом.

Герцог давно бы скрылся из вида, но ему мешал ревматический мопс, который отчаянно сопротивлялся такой скорости передвижения, натягивая поводок из последних сил. Герцог нагнулся, чтобы подхватить его на руки, но пес вырвался и стремглав бросился к пилюлям на ковре. Он быстро заглотил одну из них и лишь тогда дался в руки герцога. Тот взял поводок и потянул мопса за собой. Но бедный Дизи рухнул, не сделав и нескольких шагов. Он пронзительно взвизгнул, тело его конвульсивно дернулось, потом он медленно перевернулся на спину и затих навсегда.

Герцог оглянулся посмотреть, что случилось, и застыл в недоумении.

Вирджиния быстро подобрала с пола таблетки и затолкала их в коробочку. Только тогда голос вернулся к ней.

— Это… это предназначалось вам!

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил ее герцог.

— Пилюли! — Она протянула ему ладонь с тремя оставшимися пилюлями. — Они… замышляли убить… вас! И поэтому… я украла эту коробочку. Чтобы… спасти вас.

Герцог нагнулся над околевшим мопсом, отстегнул поводок от ошейника и, переступив через мертвого Дизи, шагнул к ней. Он взял девушку за плечи, с силой развернул к себе и заглянул в ее взволнованное лицо.

— Скажите мне правду! — потребовал он почти грубо. — Что вы делали у него в спальне?

Его пальцы впились в ее нежную кожу, но теперь Вирджинии уже не было страшно.

— Это и есть правда, — ответила она, не отводя глаз. — Они… они хотят убить вас! Но я знала, что вы не поверите мне, если я скажу вам об этом. И потому я решила… украсть… таблетки.

Некоторое время герцог пытливо всматривался в лицо девушки, словно пытаясь отыскать в нем ответ на мучивший его вопрос. Кажется, прочитанное им в ее глазах убедило, что она не лжет. Он быстро окинул взглядом коридор, там по-прежнему было тихо и пусто.

— Мы не можем разговаривать здесь! — Он решительным движением взял ее под локоть, отвел на несколько шагов вперед, распахнул дверь в комнату. Пропустив Вирджинию вперед, он тотчас же запер дверь изнутри.

Вирджиния увидела, что он привел ее в небольшую гостиную, скорее даже будуар, входящий в состав апартаментов для каких-то очень важных особ. Это была поистине очаровательная комната, выдержанная в бледно-розовых тонах. И хотя комнатой, судя по всему, давно не пользовались, воздух был чистым, в вазе стояли свежие цветы, наполняя все вокруг нежным ароматом. От мисс Маршбэнкс Вирджиния уже успела узнать, что такова традиция в замке: каждый день в комнаты приносятся свежие цветы.

Герцог неторопливо прошелся по гостиной, остановился возле окна и слегка отодвинув шторы. На улице было уже совсем светло. Когда он снова повернулся к Вирджинии, она все еще стояла у порога, не смея пошевельнуться. Неестественная белизна лица выдавала ее волнение, глаза смотрели испуганно и доверчиво.

— Вот теперь расскажите мне все, что знаете! — коротко скомандовал он.

Она медленно двинулась к нему, не выпуская коробочки с пилюлями из рук.

— Вчера вечером, когда я… когда мы… расстались, — начала она едва слышно, стараясь не смотреть ему в глаза. Ее приводила в смятение сама мысль о том, что нужно рассказывать герцогу такие ужасные подробности о людях, которым он доверяет. Так она рассказала ему все, что слышала, стоя под окном библиотеки.

— Почему вы сразу не пришли ко мне? — спросил герцог, когда она закончила.

И тогда она осмелилась посмотреть ему в лицо.

— А вы бы мне поверили? — ответила она вопросом на вопрос. — Не подумали бы, что какая-то иностранка поднимает шум из-за ничего? Или вообще решили бы, что я сумасшедшая.

— Пожалуй, вы правы, — чистосердечно признался герцог. — Даже сейчас, когда Дизи сдох от этой пилюли, я все еще не могу поверить, что Маркус Рилл мог пасть так низко, чтобы замышлять убийство.

— Почему вы не можете дать ему деньги? Ведь если у него сорвется на этот раз, он снова будет пытаться убить вас.

— Во-первых, я не располагаю такой огромной суммой, — ответил герцог. — А во-вторых, даже имей я эти деньги, что проку в подобных пожертвованиях? В прошлом я не раз выручал его, но ничего не менялось. Он продолжал транжирить деньги и намеревается делать это и в будущем. Его алчность, так же как и его глупость, беспредельна.

Он взял коробочку из рук Вирджинии.

— Единственное, что мы можем, — продолжил он после короткой паузы, — это подыграть им и превратить несостоявшуюся трагедию в комедию.

— Как? Каким образом? — удивилась Вирджиния.

Герцог высыпал себе на руку пилюли.

— У меня есть похожие и совершенно безвредные, разумеется. Когда-то доктор прописал их мне от простуды. Я сейчас пойду к себе и заменю эти таблетки на свои. Пусть Маркус поломает голову, почему его яд не действует!

— У него только неделя в запасе. За этот срок он должен во что бы то ни стало раздобыть деньги, — сказала Вирджиния.

— Дурак! Набитый дурак! — воскликнул герцог в сердцах. — Клялся мне прошлый раз на Библии, что не станет играть снова. Тогда я оплатил все его долги, с трудом набрав необходимую сумму. И вот не прошло и полугода, и мы опять точно в таком же положении. Даже в более худшем!

— Тогда что же делать?

— Сам не знаю, — задумчиво ответил герцог. — Конечно, я бы мог выдвинуть против него обвинение в готовящемся покушении. Но тогда так или иначе мне придется привлечь и вас, а этого я не могу допустить! Ни под каким предлогом!

— Я не против! — возразила Вирджиния. — Если речь идет о вашей жизни!

Она сказала так, не подумав, и лишь когда увидела, как странно смотрит на нее герцог, вспыхнула от смущения.

— Вирджиния! — заговорил он глубоким и страстным голосом. — Простите ли вы меня за то, что я вам только что наговорил? Не думаю, что вы в состоянии понять, что я пережил, когда увидел вас выходящей из спальни мужчины. Увидел вас вот такую, с этими дивными волосами, распущенными по плечам! Если бы вы только знали, как я мечтал увидеть вас такой и рядом!

— Я… мне пора к себе… я думаю, — пролепетала Вирджиния и замолчала, ибо герцог снова сомкнул кольцо своих рук вокруг ее плеч.

— Почему вы хотели спасти меня? Скажите!

Она смущенно молчала, не в силах вымолвить ни слова. Казалось, они все разом выскочили у нее из головы, и она чувствовала только одно: его близость и нежные прикосновения рук. Тело ее трепетало от неописуемого счастья, в горле пересохло, ноги стали ватными и непослушными.

— Посмотри мне в глаза, Вирджиния! — сказал герцог тихо, но требовательно. — Посмотри на меня! — повторил он тоном человека, вдруг приобретшего неограниченную власть, что, впрочем, трудно было отрицать. И она, повинуясь приказу своего господина, медленно подняла голову и посмотрела на него. Они стояли, не в силах оторвать глаз друг от друга. Звенящая тишина опустилась на все вокруг, и мир перестал существовать для этих двоих. А потом из груди герцога вырвалось какое-то невнятное восклицание, и вся его с трудом сдерживаемая страсть прорвалась наружу. Он заключил девушку в объятия и припал губами к ее устам.

— Любовь моя! Моя несравненная! Моя единственная! — нежно шептал он. — Так я небезразличен тебе! Ты готова была на все, чтобы спасти меня! О Боже, Вирджиния! Как я люблю тебя!

Он целовал ее лицо, губы, глаза, волосы, шею. Она чувствовала, как его неудержимая страстьпередается и ей, и она все теснее прижималась к нему, не в силах стоять. В ее груди бушевал тот же любовный пожар. Это он разжег в ней пламя, охватившее каждую клеточку, каждый нерв ее тела. Снова и снова сливались они в сладостных поцелуях.

Наверное, прошла вечность, прежде чем они очнулись от этого забытья. Все вокруг нее плыло в золотом мареве, и Вирджиния с трудом понимала, где она и что с ней.

— Я должен отпустить тебя сейчас! — проговорил герцог хриплым от возбуждения голосом. — Ах, Вирджиния, я никогда не думал, что любовь способна творить со мной такое!

Он все еще держал ее в своих объятиях. Девушка устало положила голову ему на плечо, а он с любовью и нежностью смотрел на нее: разрумянившиеся от волнения щеки, полураскрытые губы, потемневшие от пережитой страсти глаза.

— Ты так прекрасна! — проговорил он мягко и погладил ее волосы. — Трудно вообразить себе, чтобы женщина могла быть красивее, чем ты сейчас. И все же нам пора уходить. Я не хочу, чтобы тебя видели. Скоро появятся слуги. А мне нужно еще заменить пилюли, потом разыскать кого-нибудь и объяснить, что Дизи внезапно скончался от сердечного приступа. Какое счастье, что, проходя мимо комнаты матери, я услышал, как он скребется в дверь, и решил прогуляться с ним.

— Да… ты должен… сделать… все это… — прошептала Вирджиния едва слышно, и чувствовалось, что она говорила, не понимая о чем.

— Я люблю тебя, Вирджиния! — воскликнул герцог.

Он снова поцеловал ее, поцеловал долгим нежным поцелуем, от которого у нее закружилась голова, и она доверчиво прильнула к нему, словно ребенок, испугавшийся темноты и ищущий защиты и укрытия.

— Нам пора уходить, дорогая! Но позже мы еще встретимся и обо всем поговорим! Я думаю, разумнее всего сделать так, чтобы Маркус пока ни о чем не догадывался и был уверен в своем успехе.

— Конечно! Иначе он немедленно начнет придумывать новый план! — с ужасом воскликнула Вирджиния.

— Да! И вполне возможно, что в следующий раз тебе не удастся спасти меня! Не могу поверить, что я остался жив, и только благодаря тебе! Ах, моя родная! Как я обязан тебе! Но ничего… рано или поздно я постараюсь отблагодарить тебя за все.

— Я хочу только одного — чтобы ты был жив! — прошептала Вирджиния.

Он стал снова целовать ее, и целовал до тех пор, пока у него самого не потемнело в глазах. Усилием воли он заставил себя отнять от нее руки.

— Не буду больше смотреть на тебя, иначе я не совладаю с собой, — проговорил герцог и направился к двери. Отомкнув ее, он выглянул в коридор.

— Пусто! Ступай к себе в комнату и постарайся хоть немного отдохнуть. Пожалуй, лучше всего нам сегодня отказаться от верховой прогулки. Я хочу понаблюдать, как станут разворачиваться события дальше.

— Да, конечно, — понимающе кивнула девушка, хотя в глубине души она была разочарована тем, что поездка в Дом Королевы сорвалась.

Она проскользнула мимо герцога, почувствовав, как на прощание он поцеловал ее в волосы, и опрометью бросилась бежать по коридору, не оглядываясь назад. Запыхавшись, она вбежала к себе в комнату и без сил упала на кровать. Все ее существо переполняла невыразимая радость, она все еще ощущала вкус поцелуев на своих губах.

— Он любит меня, а я люблю его, — сказала она сама себе, но внутренний голос с некоторым цинизмом спросил ее: «Ты уверена, что значишь для него что-нибудь?»

На этот вопрос у нее не было пока ответа.

Вирджиния с трудом заставила себя спуститься к завтраку. Мисс Маршбэнкс уже поджидала ее, сидя за столом, как всегда разговорчивая, переполненная планами.

— После завтрака мне необходимо отправиться в деревню. Может быть, вам что-нибудь нужно? Скажите, и я с удовольствием выполню вашу просьбу.

— Вы каждое утро ездите в деревню? — поинтересовалась Вирджиния только для того, чтобы что-нибудь спросить, и увидела, каким испуганным стало лицо секретарши.

— Нет, что вы! Далеко не каждое, — ответила она уклончиво. — Только когда у ее светлости есть там дела, которые она поручает мне.

У Вирджинии вертелся вопрос, что за дела могут быть у ее светлости в деревне, но она почувствовала, что такое любопытство вряд ли обрадует мисс Маршбэнкс.

«Что может быть секретного в этих поездках мисс Маршбэнкс в деревню? — спросила она сама себя. — Я просто выдумываю! Повсюду мне мерещатся тайны! Везде я вижу заговоры и интриги, даже там, где их и в помине нет».

После завтрака она взяла свою тетрадь с записями и направилась в библиотеку. Шло время, но она никак не могла сосредоточиться на работе. Книги, которые вчера казались ей такими интересными, сегодня были нестерпимо скучны — ведь они все повествовали только о прошлом. А ее в настоящий момент интересовал день сегодняшний! И будущее! «Интересно, что сейчас делает герцог, — подумала она уже, наверное, в сотый раз. — А Маркус Рилл? Сумел ли он опустить свою пилюлю в утренний кофе кузена? Или ждет послеобеденного бокала вина?» Наконец, окончательно решив, что с работой сегодня все равно ничего не получится, Вирджиния расставила книги по полкам и уселась за стол, бессмысленно глядя в свои конспекты.

Надо написать письмо тете Элле Мей. Но о чем писать? «Я познакомилась со своим мужем и без памяти влюбилась в него. Его жизнь в опасности, ибо его ближайший родственник намеревается отравить его». Тетя решит, что она сошла с ума!

Так она сидела, рисуя какие-то рожицы на чистом листе бумаги, и просидела Бог знает сколько, пока ее покой не потревожил звук открываемой двери. Вошла герцогиня.

— Мисс Лангхольм! Я так и думала, что найду вас здесь!

— Доброе утро, ваша светлость! — Вирджиния поспешно вскочила со стула. — Вот пытаюсь заставить себя работать.

— Да-да, конечно! Надеюсь, вы уже нашли в нашей библиотеке все, что вам нужно для работы? Не могу ли я попросить вас об одном маленьком одолжении?

— Конечно, — ответила Вирджиния. — Что вам угодно?

— Я только что отправила мисс Маршбэнкс в деревню. Но мне нужно срочно перехватить ее там. У меня есть для нее еще одно неотложное поручение. Поэтому не сочтите за труд, милая, отправляйтесь за ней следом. Нужно не допустить, чтобы она сделала то, что ей поручено. Обстоятельства переменились.

— Да, конечно! — сказала Вирджиния, не очень понимая, чего от нее хотят.

И почему именно она должна догонять секретаршу и пытаться помешать ей сделать то, что ей было приказано часом ранее, когда в замке полно слуг, которые могут справиться с этим поручением не хуже ее?

Герцогиня, словно прочитав ее мысли, бросила настороженный взгляд на полуоткрытую дверь.

— Надеюсь, вы понимаете, мисс Лангхольм, что мое поручение вам весьма и весьма деликатного свойства. Оно касается только меня и дорогой мисс Маршбэнкс. В противном случае я могла бы послать какого-нибудь грума. Но это нежелательно, ибо тогда мой сын узнает, что мисс Маршбэнкс регулярно наведывается в деревню. Я же не хочу этого! Не то чтобы мой сын интересовался перемещениями мисс Маршбэнкс или ее личными делами, но все равно! Понимаете меня?

— Да! — ответила Вирджиния, ничего не поняв и сомневаясь, что едва ли это возможно.

— Вы очень милы! — похвалила ее герцогиня. — Тогда ступайте к себе, переоденьтесь в костюм для верховой езды, а потом попросите какого-нибудь лакея, чтобы вам подали оседланную лошадь. Прямо к парадному крыльцу! Я боюсь, что в обычной повозке вы можете не успеть.

— Да, ваша светлость! Бегу!

— Вот моя записка! — Герцогиня извлекла из-под корсажа маленький конверт. — Ваша задача — вручить ее только мисс Маршбэнкс. Ждать ответа не нужно. Она все сделает сама.

— Хорошо!

Вирджиния взяла конверт и направилась к двери.

— И прошу вас, поторопитесь! — крикнула ей герцогиня. — Очень прошу. Нельзя терять ни минуты!

Вирджиния помчалась к себе в комнату. Пробегая через холл на первом этаже, она столкнулась с лакеем.

— Пожалуйста, попросите грума, чтобы мне срочно оседлали лошадь. Ту самую, на которой я каталась вчера. И пусть приведут ее прямо к крыльцу.

— Хорошо, мисс! — ответил лакей.

Вирджиния вихрем ворвалась к себе в комнату и за считанные минуты облачилась в свой вчерашний костюм. Когда она сбежала вниз, лошадь уже ждала ее.

— Вам нужен сопровождающий, мисс? — поинтересовался грум, держа лошадь под уздцы.

— Нет! Я не собираюсь ехать далеко!

— Хорошо, мисс.

Она вскочила в седло и поскакала. Деревня находилась не более чем в миле от замка, и Вирджиния знала дорогу туда. Она запомнила ее еще тогда, когда ее везли в замок со станции. Отъехав от замка на небольшое расстояние, она пришпорила лошадь и перешла на быстрый галоп. Однако сколько она ни всматривалась вдаль, повозки не было видно. Неужели мисс Маршбэнкс уже в деревне?

Тогда Вирджиния решила сократить путь, поехав напрямик через вересковые заросли. Так она сумеет попасть в деревню буквально через несколько минут. Она понеслась по полю и вскоре была уже на месте.

Деревня казалась довольно ухоженной и утопала в зелени. Посредине — пруд с водоплавающими, чуть поодаль — старинная каменная церковь, сохранившаяся, наверное, еще со времен норманнских завоевателей. Рядом с церковью — неизменная таверна с традиционным названием «Лошадиная голова». Потом промелькнуло несколько лавок, крохотная базарная площадь, а за ней чистенькое здание местной почты. Возле почты стояла повозка мисс Маршбэнкс.

Вирджиния стремительно пронеслась по улочке и спешилась возле повозки. Два малыша с важным видом держали жирную стройную кобылу-пони, впряженную в повозку мисс Маршбэнкс. Девушка попросила одного из них покараулить и ее лошадь.

— Держи ее покрепче, чтобы не удрала.

— Она никуда не убежит, мэм! — прошепелявил малыш, не выговаривая половины согласных.

Вирджиния вбежала на крыльцо и открыла дверь в помещение. Мисс Маршбэнкс стояла за стойкой.

— Ах, мисс Маршбэнкс! — выдохнула Вирджиния запыхавшись.

При виде американки на лице почтенной секретарши застыло почти комическое выражение удивления и ужаса.

— Мисс Лангхольм? Бог мой! Что вам здесь надо? — С этими словами мисс Маршбэнкс прикрыла рукой листок, на котором только что писала.

— Меня послала к вам герцогиня! Она велела передать вам вот это! — Вирджиния извлекла из внутреннего кармана записку и протянула ей. Мисс Маршбэнкс торопливо вскрыла конверт и пробежала глазами послание своей хозяйки.

— Все понятно! — проговорила она вполголоса. — Большое вам спасибо, мисс Лангхольм! Вы прибыли как раз вовремя! И поступили молодцом, что поспешили.

Когда мисс Маршбэнкс протянула руку, забирая письмо, Вирджиния успела заметить, что прикрыла она бланк телеграммы, на котором было написано несколько слов.

— Герцогиня очень боялась, что я не успею вам помешать сделать то, о чем она вас просила раньше.

И снова мисс Маршбэнкс закрыла рукой бланк.

— Надеюсь, ваша лошадь не очень устала, — прозрачно намекнула она девушке.

Вирджиния улыбнулась.

— Сейчас пойду посмотрю!

Она вышла на улицу. Малыш, которому была поручена охрана кобылы, угощал ее яблоком. Животное с аппетитом хрумкало его и потому вело себя спокойно. В эту минуту Вирджиния вспомнила, что она не взяла с собой денег, и теперь ей нечем рассчитаться с малышом. Она развернулась и снова пошла на почту.

— Прошу прощения, мисс Маршбэнкс… — начала она прямо с порога.

Секретарша как раз отдавала заполненный бланк телеграфисту. Не поворачиваясь, она недовольно спросила:

— Что на сей раз, мисс Лангхольм?

— Извините, что снова помешала вам, — виновато проговорила Вирджиния, — но я так торопилась сюда, что забыла прихватить с собой деньги. А мне хочется как-то отблагодарить мальчика, который стерег мою лошадь!

— Ах да! Конечно! — голос секретарши мгновенно потеплел. Она открыла свою сумочку и извлекла оттуда серебряную монетку в шесть пенсов. — Пожалуй, многовато, — сказала она извиняющимся тоном. — Но все мы, кто живет в замке, не любим лишних разговоров в деревне.

— Понимаю! — согласилась Вирджиния, теряясь в догадках, что за разговоры может вести деревенский люд об обитателях Рилла и какое это имеет значение для герцогини и ее секретарши.

Она снова вышла во двор и вручила шестипенсовик малышу. Тот был на седьмом небе от счастья. Он несколько раз подбросил монетку в воздух и ловко поймал ее, потом потер о край своей курточки и бережно спрятал в свой карман.

— Приезжайте к нам почаще, мэм! — галантно пригласил он Вирджинию на прощание.

И Вирджиния весело рассмеялась.

— Уж не собираешься ли ты разбогатеть за мой счет? — осведомилась она у мальчика. И, не дожидаясь ответа, вскочила в седло и двинулась в обратный путь.

Назад она ехала медленно. Дорога с двух сторон была обсажена кустами жимолости и шиповника, вступившего в пору обильного цветения. Пахло медом, ярко светило солнце. Вот и замок. Впереди показались массивные чугунные ворота с позолотой и каменные львы, охраняющие въезд в замок. «Именно так и должно быть на подступах к такому дворцу, как этот, — подумала она. — А ведь я была уверена, что вся эта архаика будет мне ненавистна. И вот я попала под очарование всего, что меня окружает. Отменный тонкий вкус, никакой помпезности и показной роскоши, ничего, что оскорбило бы взор пошлостью и грубостью».

— За исключением, конечно, некоторых людей, — добавила она вслух, вспомнив про Маркуса Рилла.

Вирджиния свернула с дороги и поехала между деревьями. Вдруг ее сердце радостно забилось — навстречу скакал герцог. Лицо девушки вспыхнуло, глаза засветились от счастья и земля поплыла из-под ног. Она остановилась.

— Вирджиния! — воскликнул герцог. Она увидела, что лошадь его в мыле.

— Так мне лучше думается! — пояснил он. — А мне есть о чем подумать сегодня.

Герцог развернул свою лошадь, и они поехали рядом.

— Где ты была? — спросил он.

Она хотела рассказать ему о своей поездке в деревню, но спохватилась, вспомнив строгий наказ герцогини. Девушке совсем не хотелось лгать человеку, которого она любит, но и огорчать старую женщину тоже было жалко. Поэтому она призналась лишь наполовину.

— Я каталась верхом.

— Позволь мне еще раз повторить тебе, что ты превосходно смотришься на лошади.

— Я зазнаюсь от твоих похвал, — улыбнулась Вирджиния.

— Я могу говорить о твоих достоинствах бесконечно. Хочешь послушать?

Вирджиния отрицательно покачала головой.

— Мы уже возле замка. И нас могут заметить. А ведь ты говорил, что мы должны вести себя очень осторожно. Иначе нас могут заподозрить, — напомнила она герцогу.

Вдруг она вспомнила, как леди Шельмадина пыталась соблазнить ее мужа. Отныне эта женщина ее злейший враг.

— Ты дрожишь, милая. Что с тобой?

— Я боюсь, — ответила Вирджиния. — И боюсь не только за твою жизнь. Мне страшно, потому что я счастлива. Мы счастливы. А это трудно скрыть от недобрых глаз.

Герцог тоже посмотрел на замок вдали, и лицо его помрачнело.

— Ты права, дорогая! Мы должны быть осторожны.

— Леди… леди Шельмадина, — проговорила Вирджиния запинаясь.

— Мне известно о ней. Но я не догадывался, что и ты раскусила эту коварную женщину.

— Не забывай, что женщины очень проницательны.

— Да, а я был слеп! Прости меня, Вирджиния, за все.

Он снова развернул свою лошадь и, приподняв шляпу на прощание, поскакал в противоположную сторону. Вирджиния неторопливо объехала вокруг озера, еще некоторое время покаталась по парку и только потом направилась к замку.

Лошадь она оставила в конюшнях, а во дворец вернулась пешком. Не успела она войти в вестибюль, как ее охватило какое-то нехорошее предчувствие. В атмосфере дома ощущалось что-то тяжелое, предвещающее беду. Даже яркий солнечный свет не радовал своим теплом.

Она стала медленно подниматься на второй этаж к себе в комнату. Не успела она дойти до конца лестницы, как увидела леди Шельмадину, выходящую из библиотеки. Ее красивое лицо искажала злобная гримаса. Вирджиния почувствовала, как у нее оборвалось сердце. Неужели эта интриганка искала в библиотеке ее? А если так, то нужно быть начеку! Значит, грядут большие неприятности.

Глава 9

Вирджиния проспала! Она не слышала, как вышколенная служанка зашла к ней в спальню и раздвинула на окнах шторы, как поставила на столик рядом с кроватью утренний чай в тончайшем китайском фарфоре и два тонких, как папиросная бумага, ломтика хлеба, намазанных маслом. Внезапно она спохватилась, почти бессознательно потянулась под подушку, где лежало письмо. Первое любовное письмо в ее жизни! Она перечитала его вчера вечером, наверное, уже раз десять. И вот снова уселась в кровати и, откинув с лица волосы, открыла тисненый конверт, запечатанный герцогской печатью, и извлекла оттуда лист дорогой бумаги с гербом Мерриллов вверху. Она знала содержание письма наизусть, и тем не менее стала снова читать строчку за строчкой, боясь пропустить хоть слово.

«Сегодня вечером моя мать и я приглашены герцогиней Уитингтон для встречи их величеств короля и королевы. Я искренне расстроен этим приглашением, потому что весь день лелеял надежду на то, что вечером мы сможем увидеться в нашем излюбленном месте возле озера. Но ты не хуже меня понимаешь, что на такие приглашения не отвечают отказом. Поэтому я еду и, следовательно, наше свидание с тобой не состоится.

Пожалуйста, оставайся дома и не гуляй по парку одна. Я буду думать о тебе! Если бы ты только знала, как медленно тянется время в разлуке с тобой!»

В письме не было ни обращения, ни подписи, но Вирджиния, не зная почерка герцога, ни минуты не сомневалась, что этот четкий, почти каллиграфический почерк принадлежал именно ему. Некоторое время она сидела в кровати, прижимая письмо к груди, а потом упала навзничь на подушку, представив себе, как герцог сжимает ее в объятиях, а она льнет к нему, словно напуганный ребенок. И она слышит, как гулко стучит его сердце, и чувствует озноб, который охватывает ее с головы до ног. Она и в самом деле задрожала. «Слава Богу, вчера вечером все обошлось и он остался жив!»

Поздно вечером, возвращаясь к себе в комнату после ужина, она слышала разговор гостей, собравшихся в парадной. Она еще подумала, смогут ли улучить момент леди Шельмадина и Маркус Рилл, чтобы встретиться наедине. Им же надо обсудить, почему герцог до сих пор жив, хотя одна или две пилюли уже пошли в дело. А заодно решить, что делать дальше.

Итак, один день прожит. И у Маркуса Рилла остается в запасе ровно шесть дней. Шесть дней, за которые он должен уничтожить герцога, иначе ему грозит тюрьма.

Снова с некоторой досадой она подумала, что на месте герцога она все же предпочла бы дать эти деньги кузену. Что из того, что и в будущем тот снова станет просить у него о помощи? Главное, что опасность, угрожающая его жизни, будет устранена. К тому же это чепуха, когда он говорит, что не располагает подобной суммой денег. Ведь он же так богат! И весь этот замок… сверху донизу набитый всякими сокровищами. Куда ни кинь взгляд — везде золото, ковры, картины. И потом… Вирджиния подавила тяжелый вздох. Она до сих пор не могла спокойно думать о том, что те миллионы долларов, которые он получил, женившись на ней, ведь тоже не растаяли бесследно. И герцог в любой момент может воспользоваться ими.

Она даже продумывала возможность самой выписать чек на требуемую сумму и послать его Маркусу Риллу. Однако Вирджиния хорошо понимала, что если она пойдет на такой шаг, ей придется раскрыть свое подлинное имя. Нет, нужно оставить решение всей этой проблемы за герцогом. Он найдет выход. Выдержка ему не изменяет, и он ведет себя с отменным хладнокровием.

Однако она не может не волноваться за него! Ведь она любит, любит этого человека, а потому мысль о том, что его жизнь в опасности, приводит ее в отчаяние. За все свои девятнадцать лет, живя в стране, про которую говорят, что там полно жестокости и насилия, Вирджиния тем не менее ни разу не столкнулась с убийством или насилием. И вот в далекой Англии судьба свела ее лицом к лицу с убийцами. От одной этой мысли Вирджиния снова содрогнулась. Убийство, которое замышляли эти респектабельные люди, было отвратительным, ибо оно не предполагало ни открытой драки разгоряченных винными парами мужчин, ни наказания преступников. Это расчетливое убийство казалось еще более зловещим из-за своей цивилизованности.

«Ах, Себастьян! Береги себя!» — прошептала она и подумала, что впервые назвала герцога по имени.

Вирджиния быстро вскочила с постели, натянула на себя платье и поспешила вниз, где уже наверняка томилась в ожидании мисс Маршбэнкс. Часы в холле напомнили девушке, что она проспала все на свете! Она ворвалась в гостиную, где по обыкновению завтракала с мисс Маршбэнкс, и уже приготовилась рассыпаться в тысячах извинений, как вдруг увидела, что комната пуста. Едва взглянув на стол, девушка поняла, что секретарша тоже еще не завтракала и даже не появлялась здесь.

— Наверное, тоже проспала, — улыбнулась про себя Вирджиния. Она взглянула на десяток серебряных блюд, расставленных на подсервантнике и предусмотрительно прикрытых крышками. Тут же стояла серебряная плитка, подогреваемая пламенем шести свечей в специальных серебряных трубочках. Свечи можно было легко загасить поворотом специальной ручки сбоку. Подали два блюда из яиц, столько же рыбных блюд, какую-то индийскую закуску из риса и лука, холодное мясо и дичь в гриле.

«Интересно, — подумала Вирджиния, — кто доедает все то, что остается после такой обильной трапезы? Ведь если им с мисс Маршбэнкс подается пять-шесть блюд, то, надо полагать, самим хозяевам вдвое, а то и втрое больше. И все это не считая подноса с несколькими сортами ветчины и прочих копченостей, телячьей головы и холодца, которые уже стояли на столе».

Вирджинии стало стыдно, что вид этого пиршества не вызывал у нее чувства голода. Она съела небольшой кусочек рыбы и налила себе чашку чаю. В этот момент в гостиную торопливо вошла секретарша.

— Доброе утро, мисс Лангхольм! Я сегодня задержалась. Думала, уже не дождусь этого противного почтальона. Вечно он опаздывает! И всегда одна и та же отговорка: поезд с почтой пришел позже. А мне так кажется, что это он сам постоянно опаздывает!

Мисс Маршбэнкс положила конверт с письмом на маленький столик возле самой двери. Лицевой поверхностью вниз, как заметила Вирджиния. Затем сняла свою шляпу с вуалеткой и осторожно устроила ее в кресле. При этом она бросила взгляд на часы.

— Сейчас к герцогине нельзя, — проговорила она задумчиво, словно размышляя вслух. — А повозка будет здесь не раньше чем через десять минут.

— Вы снова едете в деревню? — спросила девушка.

— Да. Герцогиня просила меня отправить кое-что для нее по почте. — Говоря это, мисс Маршбэнкс недовольно поджала губы, и Вирджиния поняла, что коснулась запретной темы.

— А почему вы обязаны встречать почтальона? Разве он сам не знает дорогу в замок? — не удержалась она с расспросами и тотчас же поняла, что допустила бестактность. Мисс Маршбэнкс нахмурилась и, отвернувшись к серванту, долго копошилась там с закусками. Когда она заговорила, речь пошла уже о другом:

— Как вам сегодня рыба? Я, сказать по правде, не большая любительница рыбных блюд. Они не подходят для моего желудка.

— Рыба очень вкусная, — заверила ее Вирджиния.

Ее немножко забавляла вся эта таинственность. Такая неразговорчивость не характерна для болтливой мисс Маршбэнкс. Ее хлебом не корми, дай только поговорить, а сегодня она боится ответить на лишний вопрос.

Чувствуя себя неловко за допущенный промах, Вирджиния сказала виновато:

— А я сегодня проспала! Только что встала.

— Непростительно для вас! — дружелюбно улыбнулась секретарша. — Вы ведь не гуляли за полночь на этом приеме.

По интонации женщины Вирджиния поняла, что она, слава Богу, прощена. И у мисс Маршбэнкс есть что порассказать о впечатлениях герцогини от встречи с молодой королевской четой.

— Как понравился ее светлости прием? — спросила она.

— Я видела ее светлость сегодня утром лишь мельком, — охотно поделилась мисс Маршбэнкс. — Все, что успела сказать мне герцогиня, это то, что ее величество была обворожительнее, чем всегда, а его величество в отличной форме. Они собираются в Рилл на открытие охотничьего сезона. Поэтому его светлости надо уже сейчас заняться подготовкой к встрече, если он хочет не ударить в грязь лицом и устроить им такой же прием, какой обычно устраивал его покойный отец.

— А на кого они охотятся? — полюбопытствовала Вирджиния.

— На фазанов, конечно. Во время последнего посещения замка его величеством — правда, он еще тогда не был королем, а принцем Уэльским — в охоте участвовало не менее двухсот человек. Ужин накрыли на шестьдесят персон, а на следующий день состоялся грандиозный бал. Одно могу сказать: я падала от усталости, столько было работы!

— Охотно верю! — посочувствовала Вирджиния.

И в ту же минуту ощутила, как у нее сжалось сердце. Значит, через пару месяцев герцог будет устраивать в замке шикарные приемы и балы для королевской семьи, а ее здесь не будет! Солнце померкло в ее глазах от таких невеселых мыслей. Что бы ни грозило герцогу, она подспудно чувствовала, что с ним все будет в порядке. А вот ее собственные проблемы так и останутся нерешенными!

Мисс Маршбэнкс налила себе вторую чашку крепкого индийского чая.

— Мне пора! — сказала она чисто механически. — В этом доме всегда куча дел, вечно что-нибудь не успеваешь. Если вам случайно встретится герцогиня, пожалуйста, скажите ей, что я скоро вернусь и что письмо, которое она так ждет, уже у меня. Она все поймет.

Мисс Маршбэнкс вскочила из-за стола, схватила с кресла свою шляпу и, водрузив ее на голову, приколола к прическе продолговатыми костяными шпильками. Она опустила вуалетку в мушках на глаза, закрыв почти половину лица, и Вирджиния отметила, что это ей не очень к лицу.

— Я скоро вернусь! — повторила она и улыбнулась.

Оставшись одна, Вирджиния подошла к окну. Интересно, где сейчас герцог? И что делает? Может быть, еще отдыхает после бессонной ночи, хотя маловероятно. Ей захотелось отправиться на верховую прогулку, поискать герцога где-нибудь в полях, но она понимала, что не может позволить себе такой самостоятельности. Вчера ее попросила герцогиня, но сегодня ее никто и никуда не приглашал. А заказать лошадь для себя самой она не решилась бы ни за что на свете.

Постояв еще немного, она наконец собралась в библиотеку. И хотя ее псевдонаучные копания в древних фолиантах уже давно напоминали ей фарс, делать было нечего. Надо было идти и работать. Или хотя бы делать вид.

С трудом подавив в себе желание отправиться на прогулку в парк или просто понежиться на солнышке, Вирджиния спустилась в холл и направилась в библиотеку. Ей не встретилась ни одна живая душа. «Все гости, наверное, еще почивают, — подумала девушка. — А если и встали, то завтракают у себя в будуарах или маленьких гостиных, примыкающих к их спальням».

Мысли ее перекочевали на леди Шельмадину. Каково ей спалось в эту ночь? Наверное, глаз не смыкала в ожидании долгожданного известия, что ее план увенчался успехом. А может быть, воспользовавшись отсутствием хозяев в замке, она провела ночь со своим любовником? Вирджинию даже передернуло от такого чудовищного лицемерия, и она громко стукнула дверью, войдя в библиотеку.

Решительно усевшись за стол, она попыталась сосредоточиться на чтении фамильных хроник, но семейная история Риллов слишком ярко напоминала ей о нынешнем хозяине замка. Его лицо смотрело на нее с пожелтевших страниц старинной книги, со старых литографий и портретов. Всякий раз, встречая имя «Себастьян» или просто титул «герцог», она немедленно представляла себе его таким, каким видела в последний раз.

Прошло около часа, когда дверь в библиотеку снова отворилась и вошла герцогиня. На ней был, как всегда, элегантный утренний наряд жемчужно-серого цвета с букетиком пармских фиалок на корсаже. Грациозная фигурка утопала в облаке шифона и кружев. Но вид у герцогини был усталый и голос звучал раздраженно.

— Вы здесь, мисс Лангхольм? Хотелось бы знать, не видели ли вы мисс Маршбэнкс?

Вирджиния отложила книгу и поднялась со стула.

— Доброе утро, ваша светлость! Мисс Маршбэнкс поехала в деревню. Она сказала, что у нее есть там какие-то дела по вашему поручению.

— Ах да! Разумеется! Я совсем забыла! Но она ведь должна вернуться с минуту на минуту! Странно, почему она не зашла ко мне перед тем как ехать?

— Она просила меня передать вам, что не задержится надолго и что письмо, которое вы ждете, уже пришло.

— Пришло! — Лицо герцогини мгновенно преобразилось. Исчезли раздражение, усталость, скука. — Ах, Боже мой! Но почему она не принесла его мне?

— Почтальон приехал поздно, — пояснила Вирджиния. — У мисс Маршбэнкс не было времени даже на завтрак. Она перехватила на ходу и сразу же поехала в деревню.

— Понятно, понятно, — задумчиво протянула герцогиня. — Но что же с письмом?

— По-моему, мисс Маршбэнкс оставила его в своей гостиной. — Если угодно, я схожу за ним.

— Да, будьте столь любезны!

— Я сию же минуту, — пообещала девушка.

— Нет, подождите! Я иду с вами! — Герцогиня опасливо оглянулась назад. — Никогда не знаешь, чего можно ждать в следующую минуту!

Вирджиния промолчала, и они вместе двинулись по коридору. Было тихо, слышался лишь шорох многочисленных воланов на платье герцогини да легкое шуршание шлейфа, тянувшегося по ковру. Шли очень быстро. Вирджиния поняла, что герцогине не терпелось побыстрее заполучить долгожданное письмо. Она вспомнила, как ликовала герцогиня два дня назад, обнаружив в папке сына неизвестное письмо. Наверное, и это письмо пришло из того же источника.

Вот и гостиная. Письмо лежало на прежнем месте.

— Вот оно! — показала Вирджиния.

Герцогиня схватила его с жадностью зверя, набрасывающегося на добычу. Даже пальцы ее в этот момент напоминали когти хищной птицы.

— Да! Это оно! — воскликнула она торжествующе. — На сей раз Себастьяну не удастся скрыть его от меня!

Она развернулась и покинула гостиную, не проронив более ни слова. Вирджиния ошарашенно смотрела ей вслед. Было что-то странное в том, как отреагировала герцогиня на вид самого письма и как недоброжелательно говорила она о собственном сыне. Девушка даже подумала, что напрасно отдала герцогине письмо. Вот вернулась бы домой мисс Маршбэнкс и делала бы с ним что хотела!

Она снова выглянула в окно. Отсюда открывался хороший вид на дорогу, ведущую к замку, — вплоть до моста через небольшое озерцо почти уже возле самой деревни. Но сколько ни вглядывалась Вирджиния, она нигде не обнаружила и следа повозки мисс Маршбэнкс.

— Скоро вернется! — попыталась успокоить себя девушка, чувствуя необъяснимую тяжесть на душе.

Она снова пошла по коридору в вестибюль. Герцогини там уже не было. Увидев девушку, лакей с готовностью распахнул перед ней входную дверь, и она вышла на серое каменное крыльцо. Яркий солнечный свет заливал все вокруг. Озеро в саду напоминало огромное зеркало, в котором отражались силуэты белых и черных лебедей. Природа дышала покоем и чистотой.

Между деревьями, примерно в полумиле от дома, Вирджиния разглядела повозку. Она издалека узнала соломенную шляпку мисс Маршбэнкс с претенциозной вуалеткой. Секретарша сама сидела за кучера и управляла пони. Лошадка была старой, толстой, неуклюжей и шла не спеша.

Наверное, минут десять она плелась до развилки дорог и потом еще столько же взбиралась на крутую насыпь перед замком. Наконец повозка въехала во двор и остановилась перед крыльцом. Немедленно появился грум, взяв лошадь под уздцы.

— Вам сегодня еще понадобится лошадь, мисс? — обратился он почтительно к секретарше.

— Нет, Джед, спасибо! — услышала Вирджиния голос мисс Маршбэнкс. — Но если что, я дам тебе знать. Сегодня пони вел себя отменно. Он даже не испугался, когда у него под носом на дороге ветром подхватило бумажку и стало крутить.

— Он уже совсем разленился, мисс! — весело ухмыльнулся грум.

Мисс Маршбэнкс выбралась из повозки и направилась к крыльцу. И тут она заметила Вирджинию.

— Вы меня ждете, мисс Лангхольм? — спросила она.

— Да! — ответила та. — Хочу вам кое-что сообщить.

В эту же минуту невесть откуда появился Мэтьюс, готовый внимательно выслушать все, что собиралась сказать Вирджиния.

— Простите, мисс, — обратился он к секретарше, чтобы хоть как-то оправдать свое появление. — Последние полчаса ее светлость непрестанно спрашивает о вас. Она была бы вам очень признательна, если бы вы незамедлительно поднялись к ней.

— Бегу! — ответила мисс Маршбэнкс и уже на ходу добавила: — Увидимся позже, мисс Лангхольм!

Не успела Вирджиния опомниться, как мисс Маршбэнкс скрылась за дверью. Когда девушка вошла в вестибюль, секретарша уже торопливо поднималась по лестнице, ведущей в будуар герцогини. Вирджиния облегченно вздохнула. Слава Богу, все обошлось! Герцогине просто не терпится переговорить со своей секретаршей. Теперь можно вернуться в библиотеку. Она уже взялась за ручку двери, как вдруг услышала голос мисс Маршбэнкс.

— Мисс Лангхольм! Мисс Лангхольм!

Вирджиния быстро повернула назад в холл и увидела секретаршу, свешивающуюся через перила второго этажа.

— Я здесь, мисс Маршбэнкс!

— Поднимитесь ко мне! — Что-то в голосе секретарши заставило Вирджинию опрометью броситься наверх. Приподняв свои юбки, она устремилась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и примчалась на второй этаж почти бездыханная. Мисс Маршбэнкс поджидала ее.

— Вы о чем-то собирались рассказать мне, — сказала она безжизненным тоном. — О чем?

— Я хотела сказать, что герцогиня спрашивала о вас.

— Так вы ее видели?! И что она хотела?

— Она сама пришла в библиотеку. Потом я отдала ей письмо, оставленное вами для нее в гостиной. Я сказала ей, что вы поехали в деревню и велели передать, что не задержитесь там надолго.

— Так вы отдали ей письмо?! — воскликнула мисс Маршбэнкс.

— Она сама потребовала его. Мы пошли с ней в гостиную, и она тотчас же забрала его, не дожидаясь вашего возвращения. Что-нибудь не так? — перепугалась Вирджиния. — Я хотела, чтобы она подождала, но…

— Если так, то тогда… О нет! Все, только не это! — в голосе мисс Маршбэнкс послышался нескрываемый ужас.

Она посмотрела в глаза девушке, и обе они подумали об одном и том же. Потому что обе побежали по коридору в ту сторону, где находились апартаменты лорда Рафтона. И снова, как и в прошлый раз, петляющий коридор показался Вирджинии бесконечным. Наконец они увидели уже знакомую дверь, а перед ней мистера Варнера в его неизменном белом кителе.

Мисс Маршбэнкс бежала из последних сил, лицо ее раскраснелось, шляпа сбилась набок, пряди волос выбились из-под нее наружу и упали прямо на лицо.

— Доброе утро… мистер Варнер! — выдохнула она. — Вы… вы видели… ее светлость?

— Доброе утро, мисс Маршбэнкс! — спокойно ответил ей мистер Варнер. — Ее светлость сейчас у его сиятельства.

— Они одни?

Мистер Варнер заметно смутился.

— Ее светлость настаивала на этом, мисс Маршбэнкс! Знаю, так не положено делать, но она попросила меня обождать снаружи.

Мисс Маршбэнкс решительно оттолкнула его в сторону.

— Она не должна оставаться с ним наедине! — закричала секретарша и бросилась в комнату. Однако в последний момент, прежде чем взяться за ручку двери, мисс Маршбэнкс все же остановилась и поправила свою шляпу. И только потом распахнула дверь.

Какую-то долю секунды Вирджиния не видела, что происходит в комнате. Вдруг она услышала дикий, похожий на звериный крик, и в тот же момент мисс Маршбэнкс ринулась вперед. Картина, которая предстала перед девушкой, была действительно ужасной. Герцогиня сидела за столом, положив руки на его поверхность. Рядом на полу валялась чернильница, огромное чернильное пятно разливалось по ковру. Возле герцогини стоял лорд Рафтон и душил ее за горло.

— Остановите его! Остановите его! — завопила мисс Маршбэнкс. Подоспевший мистер Варнер схватил лорда Рафтона и с трудом заставил того разжать руки.

И как раз вовремя, потому что еще мгновение, и старый безумец задушил бы несчастную. Герцогиня сидела беззвучно, глядя на всех расширенными от ужаса глазами. Вдруг она тихо застонала, стала сползать на пол и упала без чувств на ковер рядом с чернильным пятном.

— Ваша светлость! Ваша светлость! О Боже! Воды! — кричала мисс Маршбэнкс.

Она опустилась перед герцогиней на колени и стала тереть ее руки, пытаясь привести в чувство.

— Воды… бренди… чего-нибудь… — бессвязно выкрикивала секретарша.

Лицо герцогини, до того мертвенно-бледное, вдруг стало нестерпимо пунцовым, глаза выпучились, готовые вот-вот выскочить из орбит, рот неестественно раскрылся.

Перепуганная Вирджиния метнулась к двери.

— Что здесь происходит? — услышала она знакомый голос за дверью.

— Себастьян! — прошептала она и облегченно вздохнула, пропуская его вперед.

Герцог одним взглядом охватил всю картину: мистер Варнер, пытающийся утихомирить своего взбесившегося пациента, мисс Маршбэнкс, ползающая на полу возле распростертого тела герцогини.

— Что он сделал с ней? — кричала она словно в бреду. — Ваша светлость, что он сделал с ней? — Она беспомощно протянула руки к герцогу.

Герцог подошел к матери и, став на одно колено, подхватил ее с пола.

— Вы обе! Ступайте за мной! — резко скомандовал он и пошел в коридор. Он бережно нес тело матери, следом плелась мисс Маршбэнкс, плача и причитая. Процессию замыкала Вирджиния, настолько потрясенная всем увиденным, что не успела толком испугаться. Она шла и думала, что вот сейчас она проснется и этот кошмар закончится. Путь в комнату герцогини показался ей вечным. Герцог подождал, пока секретарша отворит дверь, осторожно внес тело матери в спальню и положил на огромную, застеленную белым пушистым мехом кровать под балдахином.

— Бренди! — отрывисто попросил он.

Мисс Маршбэнкс кинулась к умывальнику. На мраморной полочке стоял небольшой хрустальный графинчик, судя по всему, хорошо знакомый секретарше. Она вынула пробку и влила немного бренди в стакан для зубных щеток. Герцог полуобнял мать за плечи и, слегка приподняв ее, попытался влить содержимое стакана ей в рот.

Вирджиния успела заметить, что лицо герцогини опять стало обычным, краснота, так напугавшая ее в комнате лорда Рафтона, исчезла, глаза стали на привычное место.

— Она жива! — прошептала мисс Маршбэнкс.

Герцог все еще возился со стаканом бренди, и, кажется, успешно. Ему удалось влить несколько капель крепкого напитка в рот герцогини, и на какое-то мгновение в ее глазах промелькнула искра жизни.

— Она жива! — воскликнула мисс Маршбэнкс. — Хвала Господу, она жива!

Герцогиня пошевелила губами, пытаясь что-то сказать, и в это мгновение страшная судорога пробежала по всему ее телу, голова откинулась назад и она затихла. Герцог осторожно положил обмякшее тело на подушку.

Мисс Маршбэнкс издала душераздирающий крик:

— Она умирает! Ваша светлость! Сделайте же что-нибудь! Она не должна умереть! Она не может умереть!

Герцог наклонился над телом матери, и Вирджиния поняла по выражению его лица, что он не слышит воплей секретарши. А потом он поднял голову и обвел их отрешенным взглядом.

— Она мертва, — проговорил он тихо, подошел к полуоткрытой двери и плотно закрыл ее.

— Послушайте меня обе! — начал он. — Особенно вы, мисс Маршбэнкс! То, что я собираюсь сказать, очень важно!

Голос его был строг, и мисс Маршбэнкс, которая была на грани обморока, немедленно пришла в себя.

— Слушаю, ваша светлость! — прошептала она.

— Моя мать умерла, — начал герцог, тщательно подбирая слова, — и умерла она от сердечного приступа. Вам, мисс Маршбэнкс, как никому другому, хорошо известно, что в последние годы герцогиня постоянно страдала от сердечных приступов. Мы даже несколько раз приглашали врача, который осматривал ее светлость и пришел к выводу, что ее сердце на грани срыва. Я сейчас же пошлю за ним снова, но запомните! Ни одна из вас не должна и словом обмолвиться ему о том, что произошло в апартаментах лорда Рафтона. Ясно? И никому другому тоже! Я не желаю иметь дело со скандалом в своей семье! Вы не хуже меня понимаете, что известие о том, что мою мать задушил один из гостей замка, в прошлом известный и уважаемый человек, а ныне впавший в слабоумие старец, вряд ли сделает нашей семье особую честь. Ненужная шумиха вокруг этого инцидента нанесет лишь вред нашему имени. А этого я не намерен терпеть!

Герцог перевел дыхание. Кажется, в первую очередь он обращался к мисс Маршбэнкс, но вот он встретился взглядом с Вирджинией, какое-то мгновение он молча смотрел на нее, потом продолжил:

— Еще раз повторяю: никаких скандалов! Вы, мисс Маршбэнкс, как никто знаете, что этого моя мать не любила так же, как и я. Поэтому мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы никто ни о чем не догадался! Этот ужасный случай должен быть навсегда похоронен здесь!

— Мистер… Варнер тоже… знает… что стряслось… — проговорила мисс Маршбэнкс всхлипывая.

— С мистером Варнером я разберусь сам! — ледяным тоном ответил герцог. — Он нарушил мой приказ никого не впускать к лорду Рафтону в одиночку. Он не должен был позволять ее светлости оставаться со стариком наедине! Мне уже давно известно, что лорд Рафтон страдает сильнейшим душевным расстройством и, когда он впадает в буйство, может наброситься на любого. Особенно на того, кого он хорошо знает и любит! Я всегда предупреждал вас, мисс Маршбэнкс, ни в коем случае не пускать туда герцогиню одну. Мой приказ остался пустым звуком!

— Это не моя вина, ваша светлость! Я была в деревне!

— С каким поручением? — поинтересовался герцог.

Но, к удивлению Вирджинии, секретарша потупила глаза и промолчала.

— Вот видите, мисс Маршбэнкс, вы тоже частично виноваты в том, что случилось!

— Ах, я знаю! Знаю! — залилась слезами бедная женщина. — Ах, ваша светлость! Я никогда не прощу себе этого! Что мне сделать, чтобы искупить свой страшный грех?

— Хотя бы позаботиться о том, чтобы вокруг смерти моей матери не было никаких разговоров. И еще, мисс Маршбэнкс! Я знаю, вы горячо любили мою мать, так послужите ей в последний раз. Переоденьте ее в ночную сорочку и наденьте ей на шею колье из бриллиантов и жемчуга, которое она так любила.

Какое-то время мисс Маршбэнкс колебалась, потом подошла к туалетному столику герцогини, взяла из шкатулки с перламутровой крышкой небольшой ключик и открыла один из ящиков стола. Вирджиния увидела там множество маленьких бархатных коробочек, гдеобычно хранятся ювелирные украшения. Мисс Маршбэнкс взяла одну из них и открыла ее. Там лежало великолепное бриллиантовое колье, напоминающее воротник-стойку. Такое обычно носят женщины с длинными шеями, желая лишний раз подчеркнуть это безусловное достоинство. Пять рядов бриллиантов и жемчуга, соединенных между собой осыпанными бриллиантами золотыми пряжками, с помощью которых воротник стоял прямо и не падал с шеи.

— Да, вот это! — подтвердил герцог. — Пожалуйста, наденьте его на шею герцогини, а я распоряжусь, чтобы никто и ни под каким предлогом не снимал колье. Потому что покойная хотела, чтобы ее похоронили именно в нем. Когда придет доктор, сделайте так, чтобы у нее на плечах был теплый шарф. Возможно, он захочет осмотреть ее, ведь он предположит, что она умерла от сердечного приступа, что, впрочем, соответствует действительности. Когда я нес ее из комнат лорда Рафтона, она была еще жива, но происшедшее настолько потрясло мою бедную мать, что ее сердце просто не выдержало. Вам все понятно?

— Да, ваша светлость, — послушно ответила мисс Маршбэнкс.

— А вам, мисс Лангхольм, вам ясно? Вы новичок в наших местах. Хочу одного: чтобы вы поняли — во имя чести и доброго имени нашей семьи никто не должен знать об истинных причинах смерти. Прошу вас дать мне слово, что все случившееся не выйдет за пределы этой комнаты!

— Даю вам слово, — тихо промолвила Вирджиния.

Герцог снова подошел к кровати и стал смотреть на усопшую. Вирджиния поняла, что это своеобразное прощание сына с матерью, мгновение, которое не должно быть нарушено ничьим посторонним присутствием, и поэтому тихонько отошла в сторону и отвернулась.

Мисс Маршбэнкс приспустила на окнах шторы, и в комнате воцарился полумрак.

Наконец герцог отвернулся от покойницы и заговорил, нарушив гнетущую тишину:

— Я посылаю за доктором. Вы, мисс Маршбэнкс, делайте то, о чем я просил вас. А вы, мисс Лангхольм, пожалуйста, подежурьте снаружи, чтобы никто посторонний не заглянул в комнату. Я не хочу, чтобы кто-нибудь, включая камеристку моей матери, видел герцогиню мертвой, пока мисс Маршбэнкс не подготовит ее к визиту врача.

— Понимаю, — ответила Вирджиния и почувствовала, как у нее запершило в горле.

Герцог бросил прощальный взгляд на мать и вышел из комнаты. Вирджиния взглянула на мисс Маршбэнкс — она снова опустилась на колени перед кроватью с искаженным от рыдания лицом.

— Вам помочь? — спросила у нее девушка.

— Нет! Выполняйте распоряжение герцога! — проговорила мисс Маршбэнкс и всхлипнула. — Ах… м-м-моя… госпожа… м-м-моя дорогая… хозяйка… Это… д-д-должно было… должно было произойти… с нею! Рано или поздно!

— Вам не в чем себя винить! — попыталась успокоить ее Вирджиния.

— Ах… зачем… я… только оставила… это письмо? — воскликнула мисс Маршбэнкс в новом приступе отчаяния.

Вирджинии хотелось утешить несчастную, но она понимала, что сейчас не самый подходящий момент для этого. Им есть чем заняться. Нужно успеть сделать все так, как велел герцог. Выйдя из комнаты, она плотно притворила за собой дверь и осталась в коридоре. К счастью для них, спальня герцогини располагалась в самом конце коридора, а поскольку утренняя уборка помещений уже закончилась, то вокруг не было ни души. Некоторое время Вирджиния стояла, а потом, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги от пережитого, подошла к одному из бархатных стульев в проеме между дверями и опустилась на него.

Кажется, только теперь до нее стало доходить, что произошло. До конца своих дней она не забудет эту ужасную сцену: лорд Рафтон с каким-то дьявольским выражением лица душит герцогиню. Ее безжизненные руки, унизанные перстнями, налитое кровью лицо и выпученные глаза, чернильница на полу, рядом сброшенное со стола перо. Но и это еще не все!

Она отчетливо видела валяющийся на полу квиток бумаги бледно-голубого цвета, точно такого же размера и формы, как тот, который герцогиня давала подписывать лорду Рафтону в прошлый раз. Тогда она говорила ему, что это его старое любовное письмо к ней. Но на сей раз, несмотря на весь ужас наблюдаемой сцены, Вирджиния была абсолютно уверена в одном: бледно-голубая бумажка не что иное, как чек!

Глава 10

В день похорон герцогини весь замок словно вымер, ибо все его обитатели, кроме, наверное, Вирджинии, отправились на церемонию погребения. Герцог выразил желание, чтобы усопшую хоронили только близкие: члены семьи, домашняя прислуга. Никого постороннего. Но даже и при таком отборе набралась толпа людей, сопровождавших гроб, усыпанный белыми лилиями. Всю дорогу от замка до семейного склепа гроб несли на руках садовники, лесничие, грумы, чередуясь друг с другом. Склеп располагался в часовне, воздвигнутой в одном из уголков парка.

Вирджиния наблюдала похоронную процессию, стоя у окна и слегка приподняв темную штору. Сверху толпа напоминала ей длинного черного крокодила, петляющего по дороге. На ярком солнце особенно нестерпимо было смотреть на это обилие черного: траурные костюмы собравшихся, густые вуали на лицах женщин.

Последние трое суток превратились в сплошной кошмар для бедной мисс Маршбэнкс. Львиная часть всех хлопот по организации похорон легла на ее плечи, и это было даже к лучшему: бесконечная вереница дел отвлекала ее от мрачных мыслей и не позволяла расслабиться и потерять контроль над собой.

От нее Вирджиния узнала, что многие родственники покойной не одобряли решение герцога похоронить мать так быстро. Их также оскорбило распоряжение герцога хоронить покойницу в закрытом гробу — почти никто из близких не смог попрощаться с герцогиней и отдать ей последние почести, как того требуют приличия.

Мисс Маршбэнкс и Вирджиния понимали, чем вызвана эта спешка и почему так необычно проходят похороны.

Поскольку у мисс Маршбэнкс не было в замке ни одного близкого человека, с которым можно поделиться, она выбрала своей наперсницей Вирджинию. Девушке пришлось выслушать все: и как обиделись местные женщины, которых в соответствии с традицией пригласили обрядить покойницу в последний путь, тем, что в комнате постоянно торчала сама мисс Маршбэнкс. И как они все время жаловались, что из-за спущенных штор в спальне герцогини темно и это мешает их работе. И как они недоумевали, почему герцог распорядился похоронить свою мать в таком дорогом и необычном колье.

— Конечно, с его светлостью они бы не посмели спорить, — тяжело вздохнула секретарша.

«Наверное, церемония уже закончена», — оторвалась от собственных мыслей Вирджиния.

Вчера поздно вечером лорд Рафтон покинул замок в закрытой карете в сопровождении двух санитаров самого могучего телосложения. А сегодня вечером, самое позднее — завтра утром разъедутся и другие гости замка.

Вирджиния искренне обрадовалась, узнав, что леди Шельмадина тоже уезжает. Однако, зная характер этой женщины, она отлично понимала, что та никогда не смирится со своим временным поражением и не перестанет вместе с Маркусом Риллом плести новые сети заговоров и интриг против герцога. Единственное, что заставляет ее покинуть замок сейчас, это отсутствие подходящей компаньонки. Оставаться же одной, без сопровождения, просто неприлично в ее нынешнем положении.

Вирджиния имела одну встречу с леди Шельмадиной сразу же после смерти герцогини, и если бы не трагизм случившегося, то эта встреча могла бы показаться даже забавной. Когда прибыл врач и не потребовалось более охранять дверь в спальню герцогини, Вирджиния отправилась к себе. Спустившись в парадный вестибюль, она поняла, что герцог уже объявил прислуге о кончине матери: шторы на окнах были приспущены, не было слышно ни голосов, ни смеха.

Вирджиния почти спустилась по лестнице, как в этот момент парадная дверь распахнулась и вошла леди Шельмадина. Скорее всего она гуляла в дворцовом парке и потому еще не знала о случившейся трагедии. Недоуменно озираясь в темноте, она подхватила свои юбки и стала торопливо подниматься на второй этаж. Прямо на лестнице красавица столкнулась с Вирджинией.

— Ах, это вы, мисс Лангхольм! — воскликнула она. — А я вас и не заметила! Здесь так темно! Эти шторы! Кто-то умер?

В голосе ее прорвались плохо скрываемое любопытство и даже какая-то тайная надежда. Выдержав секундную паузу, девушка ответила:

— Да, у нас дурные новости! В доме — покойник.

— Ах, не может быть! — возбужденно проговорила леди Шельмадина. — Бедный Себастьян! Как ужасно! Что с ним случилось?

Вирджиния снова выдержала паузу, внимательно глядя на вспыхнувшее от волнения лицо леди Шельмадины. Когда молчать уже стало просто неприлично, она спросила тихо и почти ласково:

— А почему вы решили, что умер герцог? С ним, слава Богу, все в порядке и он пребывает в отличном здравии. Умерла герцогиня!

Если бы ее страх за жизнь герцога не был столь велик, то Вирджиния просто расхохоталась бы. В считанные мгновения целая гамма настроений промелькнула на лице леди Шельмадины. Вначале растерянность, потом разочарование от того, что их с Маркусом так тщательно продуманная интрига не удалась, и, наконец, самый откровенный страх при мысли о том, что их смертоносный яд убил совсем другого человека.

— Г-г-герцогиня! — пробормотала она запинаясь.

— Да, герцогиня! — с особым ударением повторила Вирджиния. — Очень неожиданный и странный сердечный приступ. Надеюсь, врач сумеет разобраться в истинных причинах смерти!

С этими словами она отвернулась от ошарашенной дамы и пошла вниз, оставив леди Шельмадину застывшей, как изваяние, на лестнице.

Кажется, ей удалось напугать эту мерзкую женщину, подумала она удовлетворенно. Хотя бы ненадолго! Она понимала, что чем ближе назначенный срок, тем отчаяннее будет сражаться Маркус Рилл, чтобы избежать тюремного заключения и банкротства.

Все эти дни Вирджинии ни разу так и не удалось встретиться с герцогом наедине. Однажды, проходя по коридору, она увидела его в окружении родни, в другой раз — в тот момент, когда он отдавал какие-то распоряжения слугам. Казалось, Себастьян начисто забыл о ее существовании.

Девушка понимала, что самое лучшее для нее в сложившейся ситуации — это тихо и незаметно уехать в Америку. Такой поступок был бы расценен как вполне тактичный шаг. Но Вирджиния знала и другое: ничто на свете не вынудит ее оставить замок, разве что приказ самого герцога. Она останется здесь до тех пор, пока не будет уверена, что его жизнь вне опасности. И потом, по сравнению с другими дамами, гостившими в замке, светские условности не связывали ее и не ограничивали пребывания в Рилле. К тому же, в отличие от леди Шельмадины, у нее уже была компаньонка — мисс Маршбэнкс вполне могла претендовать на роль лучшей компаньонки в мире.

У Маркуса Рилла оставались в запасе ровно три дня. Три дня, в течение которых он вынужден либо уничтожить герцога, либо открыто заявить о своем банкротстве. Вирджиния не сомневалась, что к этому времени они с леди Шельмадиной израсходовали все таблетки. Следовательно, сейчас они попытаются убрать герцога другим способом. Впрочем, даже если у них и остался яд, вряд ли они рискнут пустить его в ход еще раз. Уж слишком подозрительными будут две смерти кряду, причем от какого-то непонятного сердечного приступа.

— Так все же, что предпримет Маркус Рилл? — ломала голову Вирджиния. — Застрелить герцога он не решится, ибо это сопряжено с вероятностью прямого обвинения в убийстве. Он может утопить герцога, но тот, по наблюдениям девушки, никогда не плавал в озере. Тогда что? К какому оружию прибегнет капитан на сей раз?

Внезапно Вирджиния почувствовала, как ей душно под крышей этого зловещего дома, где постоянно витает смерть. Ей захотелось убежать из сумрачных комнат с занавешенными окнами и зеркалами, прочь из атмосферы подозрительности и страха — на солнце, на волю, на свежий воздух! Там, где-нибудь в тиши парка, она сумеет собраться с мыслями и решит, что ей делать дальше. Она выбежала на улицу, даже не прихватив с собой шляпу.

Пустынные коридоры и холлы замка лишний раз убеждали ее в том, как опасно будет герцогу оставаться здесь одному, когда все родственники и друзья, принимавшие участие в похоронах, разъедутся по домам. Хорошо бы, если бы и герцог уехал вместе с ними. Ах, если бы только она могла забрать его с собой в Калифорнию, в Техас, в Вирджинию! Туда, куда бы не дотянулись эти злодеи! Эта мысль согрела ее душу, хотя девушка хорошо знала: герцог никуда не побежит из родного дома. Это не в его характере — трусливо уступать врагу! И все же, как было бы чудесно, если бы ей удалось убедить его!

Вирджиния вышла на лестничную площадку и посмотрела вниз на мраморный холл. И тут ее внимание привлекла женщина, двигающаяся словно тень возле самой стены. Вначале она даже подумала, что это кто-то из родственников, который по каким-то причинам не пошел на похороны. Но потом до ее сознания дошло, что женщина облачена в белое платье, а когда Вирджиния снова глянула в ту сторону, там уже никого не было. Девушка судорожно уцепилась за перила, боясь лишиться чувств.

— Мне померещилось! — попыталась уговорить она себя. — Игра света и тени, не более того.

Но, несмотря на все уговоры, Вирджиния не сомневалась, что только что видела Белую Даму. Вне всякого сомнения, это она там, внизу, — женщина в белом! Она скользнула, словно тень через парадный холл и растаяла в воздухе.

— Мне привиделось! — повторила Вирджиния вслух. — Просто игра воображения! А может, этот призрак появился в замке как напоминание о смерти герцогини?

Вирджиния понимала, что все ее аргументы весьма и весьма шатки. Призрак, согласно преданиям, появляется в замке только тогда, когда приближается смерть кого-то из Риллов. Герцогиня же была членом этой фамилии не по крови, а всего лишь в силу своего замужества.

Вирджинии захотелось закричать от ужаса, настолько невыносимой была мысль о возможной смерти герцога. И в этот момент она услышала чей-то крик. Кричала женщина, вначале громко, второй раз совсем слабо.

Девушка стремительно понеслась по коридору на зов о помощи, безошибочно определив, что крик раздался из комнаты Маркуса Рилла. Той самой, где она уже побывала в поисках яда. Она подбежала к двери, увидела, что она полуоткрыта, и распахнула ее.

В комнате на полу копошились двое. Вирджиния подумала, что они борются друг с другом. При виде постороннего человека они моментально поднялись с ковра и застыли в довольно нелепых позах с выражением ужаса на лицах.

Вирджиния сразу же узнала молоденькую розовощекую служанку Мэри. Рядом с ней смущенно пыхтел высокий красивый молодой человек — лакей Джеймс.

— Мне показалось, кто-то кричал, — нерешительно начала она.

— Ах, мисс! Прошу простить нас! — затараторила горничная. — Мы ведь не знали, что в замке кто-то есть. Решили, что все ушли на похороны. Вы ведь не скажете про нас хозяину, правда, мисс? Прошу вас! Пожалуйста! Иначе миссис Стоун немедленно выгонит меня, и без всякого рекомендательного письма!

— Не волнуйся, Мэри! — успокоила ее Вирджиния. — Мне показалось, что ты вскрикнула, и я испугалась, что с тобой что-то случилось.

— Со мной все в порядке, мисс! — заверила ее девушка. — Это просто Джеймс дразнил меня саблей! Понимаю, мы не должны были вести себя… так… в такое время… Вы простите нас, мисс?

— Саблей? Какой саблей? — удивилась Вирджиния.

— Это не совсем сабля, мэм, — вступил в разговор Джеймс. — Это не сабля, а скорее трость, которая может быть и саблей. Я обнаружил ее, когда приводил в порядок вещи капитана Рилла, и решил попугать немного Мэри. Вот она и вскрикнула. А вы услышали, вот и все.

— Сабля-трость! — задумчиво повторила Вирджиния. — Интересно! Я о таком и не слышала никогда!

— Сейчас покажу вам, мэм! — с готовностью вызвался Джеймс. — Только, пожалуйста, не говорите капитану Риллу, что я брал ее в руки.

— Не скажу! — твердо пообещала Вирджиния.

Лакей быстро извлек предмет из-под кровати, куда он швырнул его впопыхах, чтобы замести следы, и предъявил Вирджинии. Трость напоминала обычный стек, с которым часто ходят офицеры в армии. Джеймс крутнул золотой набалдашник, и трость разделилась пополам. Из нижней половины он извлек длинную, похожую на рапиру саблю, весьма зловещую на вид. Особенно угрожающим был острый как игла наконечник этого почти метрового оружия.

— Такие трости офицеры используют в тропиках, мэм, — пояснил слуга. — Я много слышал об этом оружии, но никогда не видел его собственными глазами, пока случайно не обнаружил в комнате капитана Рилла. Стал чистить набалдашник и почувствовал, что там внутри что-то поворачивается. Повернул до отказа, и вот!

— Понятно! — сказала Вирджиния.

— Наконечник этот острый как бритва, — продолжил Джеймс. — Им можно зарезать человека в два счета!

Вирджиния замерла от внезапно осенившей ее догадки.

— Спасибо тебе, Джеймс, что ты продемонстрировал мне это смертоносное оружие, — поблагодарила она лакея. — А теперь лучше положи трость туда, где она лежала. И не волнуйся, я ничего не скажу капитану Риллу!

— Слушаюсь, мэм! Странный человек этот джентльмен, доложу я вам. Я бы не хотел быть в постоянном услужении у капитана Рилла!

— Уверена, с его светлостью тебе было бы гораздо проще, — согласилась Вирджиния.

Она повернулась к Мэри, не сводившей восхищенных глаз со своего кавалера.

— Скоро все вернутся с похорон. Тебе лучше, Мэри, заняться своими обычными делами.

— Вы никому не расскажете про нас, мисс? — жалобно спросила девушка.

— Обещаю, что нет.

Находка Джеймса напугала и озадачила Вирджинию. Неужели это новое оружие Маркуса Рилла в его борьбе против герцога? То есть он все же не передумал и по-прежнему хочет убить своего кузена? Например, зарезать, когда тот будет вечером один прогуливаться по парку. Конечно, это рискованный план, но кто знает, что может взбрести в голову? Сейчас она знала только одно: нужно немедленно предупредить герцога. Он должен знать о грозящей ему новой опасности.

Но как это сделать? Герцога практически невозможно поймать одного! Мисс Маршбэнкс вернулась с похорон вся в слезах, и поэтому все заботы по дому легли на плечи Вирджинии. Она проследила за тем, чтобы во время траурного обеда все уселись на положенные им места, проверила, все ли готово к отъезду тех, кто покидает замок сегодня, и лишний раз предупредила слуг об уезжающих завтра.

К тому времени как Вирджиния управилась со всеми этими домашними хлопотами, герцог пошел к себе переодеться к ужину. Вирджиния с отчаянием подумала, что сегодня вечером ей вряд ли удастся свидеться с ним — наверняка он, как и в предыдущие вечера, допоздна засидится с родственниками.

Она надеялась, что, может быть, после ужина он сам как-нибудь попытается поговорить с ней. Но прошел ужин, а она так и не получила от него желанной записки. И тогда она поняла, что нужно самой искать с ним встречи. Но для такой встречи необходим веский предлог. Она вспомнила про те чертежи и планы, которые дал ей герцог и которые, по его же словам, были просто бесценны. Она поспешила в библиотеку, забрала папку с планами и картами и, написав коротенькую записку, вложила ее в одну из карт. Потом отправилась на поиски Мэтьюса. Поиски не увенчались успехом, зато она встретила Джеймса. Он нес поднос с грогом для гостей, собравшихся в салоне.

— Джеймс, — обратилась она к юноше, — окажите мне одну небольшую услугу.

— Слушаю, мэм, — почтительно отозвался тот.

— Отнесите эту папку в комнату его светлости и положите на видном месте, скажем, на его туалетном столике. Ясно? В папке есть нечто очень важное для его светлости, поэтому нельзя, чтобы она валялась без присмотра. Мне хочется, чтобы его светлость, вернувшись к себе в комнату, обнаружил все бумаги в целости и сохранности.

— Слушаюсь, мэм!

Вирджиния все еще стояла в нерешительности.

— Нет, — проговорила она после паузы. — Будет лучше, если его светлость увидит бумаги еще раньше. Ты бы не мог вручить ему эту папку сразу же при выходе из столовой?

— Постараюсь, мэм, — бодро пообещал слуга.

— Благодарю тебя! — прочувствованно сказала девушка и заторопилась прочь, чтобы ненароком никто не заметил ее, разговаривающую с лакеем, и не стал бы потом допытываться, что ей было от него нужно.

Она отправилась в гостиную и стала ждать. Мисс Маршбэнкс категорически отказалась от ужина и пошла к себе в спальню оплакивать кончину любимой хозяйки. Вирджиния понимала, что лучше оставить безутешную женщину наедине со своим горем, ибо вряд ли есть слова, способные принести ей облегчение.

Сидеть одной и ждать было невыносимо тяжело. Но другого выхода Вирджиния не видела, и она ждала. Время тянулось мучительно медленно. Десять часов вечера, одиннадцать… Никакого знака от герцога. Она уже решила, что Джеймс скорее всего не сумел выполнить поручение, как в эту минуту появился он сам с серебряным подносом для визиток в руках.

— Его светлость просит извинить его, — торжественно объявил он, — и велит передать, чтобы вы спрятали эти бумаги в библиотеке в его столе. Он сказал, что вы знаете, где лежит ключ от него.

— Большое спасибо, Джеймс! — воскликнула Вирджиния. — Да, я знаю, где ключ.

Она с трудом дождалась, когда за слугой закроется дверь, а потом стала лихорадочно пролистывать бумаги в папке. Как она и предполагала, в одной из карт находилась записка герцога — несколько слов, нацарапанных на листочке, где велся счет выигранных партий в бридж. Но в ней заключалось все, что было нужно Вирджинии.

«Жди меня завтра в пять утра на конюшне», — писал ей герцог. Вирджиния несколько раз пробежала записку глазами и даже прижала ее к щеке.

Она прибежала на конюшню задолго до назначенного времени. Замок еще спал, когда она выскользнула из своей комнаты. Впрочем, на конюшне жизнь кипела вовсю и было полно людей. Герцог уже поджидал ее, сидя верхом на своем жеребце. Ее лошадь тоже стояла рядом, и два грума надевали на нее седло, в то время как герцог давал какие-то указания еще нескольким грумам.

— Доброе утро, мисс Лангхольм! — приветствовал ее появление герцог, слегка приподнимая шляпу. — Я подумал, что вы захотите развеяться и покататься верхом после всех этих утомительных занятий в библиотеке. Предлагаю начать рабочий день с хорошего быстрого галопа.

— Согласна, ваша светлость! — послушно ответила Вирджиния.

Грум помог ей взобраться в седло, и она поехала следом за герцогом, норовистый конь которого уже давно бил копытом от нетерпения.

— Отвык за эти дни, — пояснил грум. — Последнее время им никто не занимался. Не до того было!

— Сейчас я ему устрою урок, — пообещал герцог. — Быстро войдет в прежнюю форму и не будет пыхтеть после хорошенькой пробежки.

— Это именно то, что ему и нужно, ваша светлость, — согласился грум.

Вирджиния и герцог выехали с конюшни, стараясь держаться подальше от замка, и потому поехали в поле не через центральный въезд, а через северные ворота. Они проехали небольшое расстояние молча, жеребец все время норовил сбросить всадника. Наконец герцогу удалось совладать с ним, он повернулся к Вирджинии и улыбнулся.

— Вот теперь мы одни, и нам никто не помешает! — сказал он ей. Она тоже улыбнулась ему, внезапно почувствовав себя школьницей, прогуливающей урок.

— Я скучал по тебе! — проговорил он взволновано, и сердце ее сладостно забилось.

— Я не мог встретиться с тобой все эти дни. Надеюсь, ты понимаешь?

— Конечно, — ответила она.

— Они целыми днями крутились вокруг меня. Попадись ты им на глаза рядом со мной, и они мгновенно бы обо всем догадались!

— Догадались? О чем? — не поняла Вирджиния.

— О том, что я люблю тебя, — последовал ответ. — Все это время, каждую минуту, каждую секунду, я не переставал думать о тебе! Единственным утешением было для меня знать, что ты здесь, в замке, рядом со мной. И даже несмотря на то, что мы не могли быть вместе, твое присутствие значило для меня необыкновенно много.

— Я хочу тебе кое-что сообщить, — перебила его Вирджиния.

Но герцог сделал нетерпеливый жест.

— Потом! Давай вначале поговорим о нас с тобой. Ах, Вирджиния! Мне кажется, прошла уже целая вечность с нашей последней встречи. Больше всего на свете мне хотелось говорить с тобой… целовать тебя!

Когда герцог говорил с ней вот так, Вирджиния всегда ощущала, как у нее занимает дыхание, ибо ее любовь к нему была не менее сильной и всепоглощающей. Но потому, что она любит его, она и должна немедленно сообщить ему все, что ей удалось узнать.

— Послушай! — начала она. — У капитана Рилла в комнате есть трость-сабля. Я никогда не встречалась ни с чем подобным. Это очень опасное и грозное оружие. Пока я догадываюсь об одной-единственной причине, по которой он прихватил это оружие с собой.

— Будь он неладен! — возмутился герцог. — Неужели он всегда будет маячить где-то за нашими спинами и мешать нашему счастью? Забудь о нем, Вирджиния! Прошу тебя! Хотя бы на время. Пока мы не вернулись домой, в замок. Дай мне свою руку!

Он подъехал к ней совсем близко, и Вирджиния, взяв поводья в одну руку, протянула ему вторую. Он осторожно снял с руки перчатку, и она почувствовала тепло его пальцев. Одного его прикосновения оказалось достаточно, чтобы отступили прочь все ее страхи и сомнения. Осталась лишь одна радость, радость от того, что они вместе, что он гладит ее руку. Вот он нагнулся и стал осторожно целовать ее пальцы, но в этот момент жеребец нервно рванул в сторону и разъединил их.

— Давай спешимся! — предложил герцог. — Пусть лошади немного погуляют на воле, а мы тем временем спокойно побеседуем.

— А куда мы сейчас держим путь? — спросила Вирджиния, только теперь заметив, что окружающие места ей совсем незнакомы.

— Мои люди называют эту местность «долинами», — ответил герцог. — Здесь есть где покататься верхом, да и посторонних глаз не будет.

Он пришпорил коня, и очень скоро они выехали за пределы парка на открытое поле, тянувшееся то вверх, то вниз до самого горизонта. Лошади стремительно понеслись вперед по упругому дерну. Ветер бил прямо в лицо, слышались только поскрипывание седел да топот копыт.

Так они проскакали плечом к плечу около мили, пока наконец герцог не остановил своего жеребца. Вирджиния резко осадила свою лошадь рядом с ним и рассмеялась счастливо, встретившись взглядом с глазами герцога. Волосы ее слегка растрепались на ветру, лицо разрумянилось от быстрой езды, глаза искрились на солнце.

— Замечательно! — восторженно воскликнула она.

— Простор и воля! — поддержал ее герцог. — Никаких тебе интриг и заговоров!

— Какое прекрасное место для скачек верхом! Но ты говоришь, что в эти места никто не заглядывает. Почему?

— Сейчас покажу почему.

Они проехали еще немного, и герцог махнул рукой вперед.

— Видишь вон там?

— Что это? — спросила Вирджиния, глядя на полуразрушенную шахту, возвышающуюся над поверхностью земли.

— Старый заброшенный рудник, где добывали олово еще римляне, когда они впервые заселили эти места, в том числе и там, где сейчас стоит замок. Рудник эксплуатировали многие и многие столетия, но сейчас он закрыт. Его забросили потому, что добыча стала очень опасной, жила ушла вниз, на большую глубину. Поэтому фермеры стараются держать свой скот подальше от этой шахты, и пастухи никогда не пасут здесь овец.

Они подъехали совсем близко к шахте, и Вирджиния заглянула в бездонный колодец с оползшей по краям землей. Смертельная ловушка для всякого, подумала она, будь то человек или животное, особенно в ненастную погоду.

— Ты должен огородить это опасное место! — рассудительно сказала она.

Герцог рассмеялся.

— Слышу голос практичной американки! Не думаю, чтобы кому-нибудь из местных такая мысль пришла в голову. Все знают, что сюда нельзя, и этого достаточно. Только я приезжаю в долину, да и то изредка, когда хочу как следует размять своего жеребца.

— А сегодня и я с тобой приехала!

— Думаешь, я забыл об этом хоть на мгновение? Послушай, Вирджиния! Мое предложение остается в силе. Видишь вон тот лесок на бугорке? Там и поговорим.

Вирджиния отлично знала, что герцогу не столько хочется поговорить с ней, сколько просто прикоснуться, обнять, поцеловать. Да и сама она в эту минуту больше всего на свете хотела того же. И по тому, как взволнованно стала подниматься ее грудь, как вспыхнуло от смущения лицо, герцогу стало понятно, что ему совсем не обязательно ждать ответа на свое предложение.

— Нам есть о чем поговорить, — почти машинально сказала она.

— Пожалуй, — согласился герцог. — Хотя сейчас, рядом с тобой, мне трудно думать о чем-то ином, кроме тебя.

Она молчала, а он продолжал свои размышления вслух:

— Никогда не видел лучшей наездницы, чем ты! А я был уверен, что только англичанки умеют держаться в седле. Готов поспорить с Любым — ты дашь фору даже самой классной наезднице! Я бы очень хотел взять тебя когда-нибудь с собой на охоту. Правда, не в таком наряде! Сама понимаешь, положение обязывает… Я бы с удовольствием понаблюдал за тем, как ты берешь препятствия…

Герцог замолчал на полуслове, и Вирджиния подумала, что он, наверное, внезапно представил себе, как трудно будет ему объяснить присутствие этой чужеземки всем участникам охоты. Но она быстро отбросила эти невеселые мысли. Какая разница, что с ними будет потом, завтра? Главное — сейчас они вместе!

Вот и лесок. Сверху открывался чудесный вид на окрестности, и замок был виден как на ладони. Вдруг в поле ее зрения попал одинокий всадник, выехавший, по-видимому, из замка. Герцог, увлеченный созерцанием своей возлюбленной, не обращал внимания на окружающее.

— Посмотри! Кто-то скачет сюда! — сказала Вирджиния.

Он повернул голову в указанном направлении, и на его лице мелькнула нескрываемая досада.

— Это Маркус! — раздраженно бросил он.

— Разве он знал, что ты будешь здесь?

— Нет! Но в конюшне я предупредил грумов, куда еду.

— Думаешь, он расспрашивал их?

— Думаю, он ищет встречи со мной, — медленно проговорил герцог.

— О нет! Только не это! — воскликнула с ужасом Вирджиния. — Давай укроемся в тени деревьев! Быстрее! Он не увидит нас!

— Я не хочу, чтобы он видел тебя, Вирджиния! Это самое главное! Он не должен связывать нас вместе. Поэтому немедленно поезжай в замок! Вот по этой тропинке. Она выведет тебя прямо к границам парка.

— А ты остаешься здесь один?

— Рано или поздно наша встреча с ним с глазу на глаз должна была состояться. Раз он ищет меня, значит, ему есть что сказать мне.

— Нет, пожалуйста! Не встречайся с ним! — стала молить Вирджиния. — По крайней мере, не здесь, в лесу!

— Дорогая! Но что он может со мной сделать?

— А его трость-сабля? Ты о ней забыл?

— Моя лошадь быстрее, чем его, и намного. И потом, согласись, трудно будет объяснить случившееся, когда меня обнаружат убитым с торчащей в груди рапирой. Причем рапирой, принадлежащей Маркусу.

— Себастьян, он ни перед чем не остановится!

— Не волнуйся, дорогая! — успокоил ее герцог. — Я не собираюсь умирать. Во всяком случае до того, как не поцеловал тебя! — Он улыбнулся девушке и повернул свою лошадь. — Вирджиния, делай, что я велел тебе, — скомандовал он строгим голосом. — И учти, я могу рассердиться, если ты не станешь слушать меня. Я знаю, родная, что так лучше для нас. А теперь уезжай! И немедленно!

Что-то в голосе герцога заставило Вирджинию повиноваться. Она отъехала в глубь леса и стала смотреть, как Себастьян поехал навстречу кузену. Маркус уже успел приблизиться к долине и теперь несся вперед очертя голову. Герцог выехал из леса и остановился, поджидая Маркуса. Вирджиния невольно залюбовалась им. Казалось, он слился в единое целое со своим породистым жеребцом черной масти. Он держался в седле уверенно. Надменно вскинув голову и натянув поводья, всадник словно готовился бросить вызов любому, кто посмеет стать на его пути.

— Он великолепен! — прошептала Вирджиния и повернула голову туда, откуда приближался Маркус Рилл.

Он был уже совсем близко, и несмотря на то, что деревья мешали девушке, она разглядела знакомый стек в руке капитана. Вот он крутанул его и извлек из ножен свою рапиру. Вирджиния хотела вскрикнуть, предупредить герцога, но вовремя спохватилась, зная, что герцог не хуже ее заметил это движение кузена. Она снова посмотрела на своего возлюбленного. Он с прежним хладнокровием восседал в седле, не сводя глаз с приближающегося к нему кузена.

— Он не посмеет! — подумала Вирджиния. — Он не решится вот так, просто, подъехать и ударить герцога саблей!

Она оцепенело наблюдала за тем, как Маркус все ближе подъезжает к тому месту, где стоял герцог, словно все то, что разворачивалось на ее глазах, происходило в каком-то страшном сне.

Вот всадник на полном скаку приблизился к герцогу и, объехав его сзади, сделал стремительный выпад и отскочил в сторону.

Вирджиния застонала. Маркус Рилл нанес удар не по герцогу, а со всего размаха полоснул саблей жеребца.

Животное вздыбилось от боли и дико заржало. Рана была глубокой, сабля вошла в бок жеребца, и оттуда фонтаном хлынула кровь.

Герцог изо всех сил пытался совладать с обезумевшим от боли животным, но тщетно. Жеребец, закусив удила, понесся по полю, не разбирая дороги, а Маркус Рилл гнался за ним следом, прижав голову к шее своего коня и время от времени тыкая острым концом сабли в кровоточащую рану. Внезапно до Вирджинии дошла вся чудовищность замысла Маркуса Рилла. Он гнал жеребца через поле прямо к заброшенной шахте. Снова и снова наносил он свои удары по его спине, животное дико ржало, поднималось на дыбы и неслось вперед.

Вирджиния слышала крики, ругань, но ветер относил голоса в сторону и она не могла различить, кто кричал: то ли герцог, то ли сам Маркус Рилл. Лошади стремительно приближались к роковому месту. Вирджиния стояла затаив дыхание, не в силах ни кричать, ни скакать следом.

Чувствуя, что вот-вот лишится чувств, девушка пыталась из последних сил рассмотреть, что творится на поле. Ужас объял все ее существо при мысли о возможной развязке этого страшного поединка. И тут она увидела, как в самый последний момент, буквально в нескольких метрах от шахты, герцог каким-то чудом умудрился развернуть своего израненного коня и отскочить в сторону. Маркус Рилл с саблей наперевес помчался галопом вперед, не успев вовремя среагировать на маневр своего противника. Зияющая пропасть разверзлась перед ним совершенно неожиданно. Лошадь взметнулась вверх, на какое-то мгновение на фоне яркого неба застыл силуэт всадника на вздыбленной лошади, раздался дикий крик и все исчезло. Последняя отчаянная попытка Маркуса Рилла спастись не удалась — бездна поглотила его.

У Вирджинии потемнело в глазах, и она почувствовала, что съезжает с седла. Нечеловеческим усилием воли она заставила себя сесть. И только тогда с ее уст сорвался тот крик, который, казалось, застрял у нее в горле.

Каким-то боковым зрением она увидела приближающегося к ней герцога.

Герцог спрыгнул с коня и принялся осторожно гладить перепуганное до смерти животное по голове, пытаясь успокоить его. Потом повернулся в ту сторону, где была девушка, и, взяв жеребца под уздцы, направился к ней. Она сидела в седле и думала, что только что прямо на ее глазах произошло ужасное, но даже если бы сейчас рухнул мир, это неважно. Главное, что Себастьян жив. Он жив и идет к ней.

Глава 11

Замок по-прежнему казался вымершим. Прошло шесть дней с того дня, как герцог отправился на север в Йоркшир, сопровождая гроб с телом Маркуса Рилла. Для Вирджинии эти дни казались годами. Она не видела герцога с той самой минуты, когда он подошел к ней, в лесу, ведя своего израненного жеребца.

Они молчали, говорить было не о чем. Глядя друг другу в глаза, они понимали: каждый только что прошел через ад. Вирджинию бил нервный озноб, по щекам текли слезы, а она даже не замечала их.

— Немедленно возвращайся в замок! — отрывисто приказал ей герцог.

— А ты? — едва слышно спросила она.

— Поеду за подмогой. Но никто не должен знать, что мы были здесь вместе. Я не хочу, чтобы тебя потом допрашивали. Поезжай прямо на конюшню и скажи, что ты устала и потому вернулась.

Герцог взобрался в седло и, не успев договорить, дернул за поводья и развернул коня. Он, казалось, не утратил самообладания, но его матово-бледное лицо яснее всяких слов говорило, какую драму он только что пережил. Вирджиния не помнила, как добралась до замка и что говорила грумам, лишь очутившись в собственной комнате, она осознала весь ужас случившегося. Озноб не проходил. Стоя перед зеркалом, девушка отрешенно рассматривала свое осунувшееся лицо.

Единственное облегчение приносила ей мысль о том, что отныне герцогу ничего не грозит и жизнь его вне опасности. Через несколько часов известие о трагической смерти Маркуса Рилла облетело замок. Мисс Маршбэнкс сообщила Вирджинии, что тело несчастного будет отправлено в Йоркшир, где живет его мать, и сопровождать его будет лично герцог. Мисс Маршбэнкс, лишившись со смертью герцогини своих обязанностей, окончательно сдала. И Вирджиния, несмотря на бурные протесты несчастной женщины, настояла на том, чтобы послали за доктором.

Врач осмотрел секретаршу и велел ей оставаться в постели и соблюдать максимальный покой. Конечно, никакой врач не мог утешить разбитое сердце, ибо именно в этом в первую очередь нуждалась почтенная мисс Маршбэнкс. Она посвятила всю себя служению герцогине, и с уходом ее из жизни собственная жизнь потеряла для секретарши всякий смысл.

Вирджиния часами просиживала у постели больной, выслушивая бесконечные рассказы о днях минувших. О том, как когда-то давным-давно она впервые появилась в замке, о тех великолепных балах, на которых блистала покойная герцогиня, затмевая всех красотой. О тех приемах и торжественных обедах, на которых герцогиня неизменно была самой остроумной, самой веселой, самой обаятельной. Снова и снова секретарша не уставала живописать посещения замка членами королевской семьи: как они с многочисленной свитой приезжали на охоту или просто погостить, какие грандиозные приготовления предшествовали появлению в Рилле таких почетных гостей.

Иногда Вирджиния даже жалела, что не может записывать все эти истории, напоминавшие ей древние сказания и саги, — по этим подробным и скрупулезным воспоминаниям историки будущего могли бы изучать ушедшую эпоху и ее героев. Мисс Маршбэнкс рассказывала о многом. Единственное, чего она никогда не касалась, — это секретные поручения, которые она выполняла для герцогини в деревне. Почему ее светлость заставляла секретаршу перехватывать письма, следовавшие в замок, тоже оставалось тайной. И хотя Вирджиния корила себя за неуемное любопытство именно к этим сторонам жизни покойницы, ей страшно хотелось докопаться до истины.

Дни тянулись монотонно и тоскливо. Каждое утро она одна отправлялась на прогулку верхом, потом час-другой сидела в комнате мисс Маршбэнкс. После обеда, когда больная погружалась в сон, Вирджиния бродила по замку, изучая его сокровища.

Замок занимал огромную территорию, превышающую четыре акра. Постепенно Вирджиния начала понимать, что означает собственность герцогской фамилии. Все богатство Рилла никогда не принадлежало одному человеку, оно всегда было достоянием семьи, передавалось из поколения в поколение, приумножаясь каждым новым владельцем. Может быть, поэтому столь бесценны все эти сокровища, собранные в многочисленных парадных залах замка.

В один из дней Вирджиния задержалась на прогулке в парке дольше обычного. Возвращаясь к себе, она с некоторой досадой подумала о том, что пропустила послеобеденный чай с мисс Маршбэнкс, — чай в замке подают ровно в половине пятого, а часы показывали начало шестого.

В саду, который был заложен еще при королеве Елизавете, росли целебные травы. В библиотеке она откопала старинную книгу про лекарственные растения и теперь с помощью этого пособия пыталась определить, какое из них от какого недуга излечивает. Занятие оказалось настолько захватывающе интересным, что Вирджиния забыла о традиционном английском чае.

«Нужно быть более пунктуальной», — ругала она себя, торопливо шагая в комнату мисс Маршбэнкс.

— Прошу прощения, мисс! — услышала она голос за спиной и, оглянувшись, увидела Мэтьюса.

— Слушаю, Мэтьюс!

— Вам записка от его светлости.

У Вирджинии бешено заколотилось сердце, когда она увидела серебряный поднос в руках дворецкого.

— Разве его светлость уже вернулся? — спросила она, стараясь говорить как можно безразличнее.

— Да, мисс! Его светлость вернулся полчаса тому назад.

— Спасибо, Мэтьюс! — Вирджиния перевела дыхание.

Она быстро пошла к себе. И только плотно закрыв за собой дверь в спальне, развернула наконец записку. Несколько секунд она изучала свое имя, написанное красивым, уже знакомым ей почерком. Дрожащими пальцами она разгладила листок бумаги.

«Моя дорогая, не окажешь ли ты мне честь и не отужинаешь вместе со мной сегодня вечером? Карета будет ждать тебя ровно в четверть восьмого. Единственное, чего я хочу, — это снова увидеть тебя. Себастьян».

И только теперь до Вирджинии дошло, что герцог не только написал ее имя на записке, но и поставил свою подпись в конце. Сердце любящей женщины подсказало ей, что это означает начало какого-то нового этапа в их взаимоотношениях.

Она несколько раз перечитала записку, потом отложила ее в сторону и пошла к мисс Маршбэнкс. Понимая, что это нехорошо, она тем не менее искренне обрадовалась, когда увидела, что мисс Маршбэнкс чувствует себя неважно и не расположена вести разговоры. Во всяком случае, отпала необходимость лгать и изворачиваться, чтобы выкроить свободный вечер для встречи с герцогом.

Вирджиния вернулась к себе в комнату и занялась собственным туалетом. Провозившись несколько часов, девушка с удовлетворением посмотрела на свое отражение в зеркале — сегодня она должна быть особенно красивой, и кажется, ей это удалось. Среди платьев, которые она привезла из Америки, было одно, которое тетя Элла Мей буквально заставила ее купить. «Так, на всякий случай, — говорила она, — а вдруг тебя пригласят на бал?» Вирджиния понимала, как призрачна такая надежда, и все же не смогла устоять перед натиском тети и купила шикарное бальное платье. И вот сегодня представился случай надеть его!

Бледно-золотистая тафта почти в тон ее волос была расшита по подолу золотым шитьем, которое искрилось и переливалось при каждом движении. Рукава с буфами из мягкого тюля, украшенного золотистыми блестками, удачно гармонировали с оборками внизу. Широкий золотой кушак подчеркивалтонкую талию и переходил в длинный шлейф на спине.

Вирджиния до блеска расчесала волосы, а потом сделала простую прическу на прямой пробор. Оглядев себя последний раз, она пожалела, что не прихватила с собой какого-нибудь бриллиантового колье — оно бы очень украсило ее туалет. Однако и без того девушка осталась довольна увиденным. Нужно быть просто слепцом, чтобы не заметить, как она очаровательна сегодня!

Радостное волнение, охватившее ее накануне свидания, еще больше усиливало это очарование. Глаза ее сверкали ярче самых крупных бриллиантов, она вся светилась изнутри, предчувствуя то необычное, праздничное, долгожданное. «Ожидание счастья» — так, пожалуй, можно было бы назвать ее состояние. Занимаясь собственным туалетом, она пыталась догадаться, куда пригласит ее герцог. При мысли о том, что им придется вместе появиться на публике, сердце у нее ушло в пятки. Хотя какое значение это имеет для нее? Прошло так много времени с момента их последней встречи. И это — главное. Все эти последние дни ее неотступно преследовало и терзало одно: так больше продолжаться не может, пора возвращаться в Америку. Мисс Маршбэнкс уже договорилась со своими родственниками, что как только она немного окрепнет, сразу же переедет к ним. А это значит, что Вирджиния не сможет оставаться в замке, теперь уже наедине с герцогом. И хотя сама она с точки зрения светских условностей занимала одну из низких ступенек на социальной лестнице, но тот факт, что хозяин замка — женатый человек, а она, еще совсем юная девушка, делит с ним кров безо всяких родственников и наперсниц, уже достаточно опасен и может вызвать крупный скандал в обществе.

Но даже и помимо всех этих причин она понимала: нужно уезжать. И немедленно! Она уже упаковала вещи и приготовила все баулы, с которыми в свое время прибыла из Америки. Сейчас она бросила взгляд на них и с надеждой подумала, что, быть может, после сегодняшнего рандеву ей придется завтра утром распаковать их. Нет! Она сразу же отмела эту мысль как в высшей степени нелепую и даже глупую и решительно направилась вниз.

Стоял тихий теплый вечер. Вирджиния не взяла с собой никакой накидки, только легкий тюлевый шарф. Она посчитала, что в более теплой одежде нет необходимости, ведь карета наверняка будет закрытой. В холле ее поджидали Мэтьюс и еще три лакея. На лице старика застыло почтительно-торжественное выражение, да и по лицам лакеев было видно, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

Вирджиния вышла на крыльцо и замерла. Внизу ее ждала крохотная, почти игрушечная, карета без верха, но с цветочным покровом вместо него. Разноцветные розы, гвоздики наполняли воздух благоухающими ароматами.

— Боже! Какая прелесть! — восхитилась девушка.

В карету была впряжена тройка гнедых пони. Белые звездочки, будто специально нарисованные, украшали лошадиные лбы. Возле каждого пони стоял грум в напудренном парике и сине-белой ливрее, цвета которой обозначали принадлежность к герцогскому дому. На головах у них были щеголеватые шапочки с козырьками.

Пони нетерпеливо потряхивали гривами, позвякивали серебряной упряжью и роскошными плюмажами из красных и белых страусовых перьев.

— Вот уже много лет каретой никто не пользовался, мисс, — пояснил Мэтьюс уважительно. — В свое время ее изготовили специально для старшей дочери королевы Виктории, когда ее высочество принцесса еще совсем девочкой гостила у нас в замке. И с тех пор, насколько мне известно, карету впрягали не более двух-трех раз.

— Она необыкновенна! — восторгалась Вирджиния.

Мэтьюс подал ей руку и помог усесться. Девушка с удовольствием расположилась на заднем сиденье и в тот же миг почувствовала себя Золушкой из сказки. «У меня тоже есть своя волшебная карета, — говорила она себе, — и в ней я еду на встречу с прекрасным принцем».

С любопытством она поглядывала на дорогу, пытаясь догадаться, куда ее везут, и скоро сообразила, что цель маршрута — павильон посреди озера. Его, как и дворец «Сердце королевы», воздвиг все тот же далекий предок герцога. И все это он посвятил любимой женщине!

Солнце садилось во всей своей величественной красе, озаряя небо золотым светом. Вечерний воздух был прозрачен и чист. Карета медленно подъехала к озеру и, совершив вокруг него своеобразный круг почета, приблизилась к небольшому горбатому мостику. Во время прогулок по парку Вирджиния еще ни разу не заходила сюда и не видела мостика, так причудливо соединившего островок с берегом.

Девушке хотелось бежать бегом, так не терпелось ей увидеть герцога, но именно поэтому она заставила себя ступать медленно и степенно, как если бы совершала обычный вечерний моцион. Как только Вирджиния миновала мостик, лакей предусмотрительно распахнул перед ней дверь, и она вошла в прекрасный греческий храм.

Это была круглая ротонда с высоким сводчатым потолком. Гирлянды роз свисали с потолка, украшали стены с окнами, задрапированными голубыми шторами, огромные букеты лилий стояли в корзинах и напольных вазах. Из ротонды вела открытая дверь на террасу, а там — новое море цветов. Какое-то время глаза Вирджинии привыкали к этому великолепию, как это бывает с человеком, который из темноты вдруг попадает на яркий солнечный свет. Наконец она увидела его, единственного и самого дорогого в мире человека. Герцог стоял спиной к ней и смотрел на озеро. Его силуэт четко вырисовывался на фоне закатного зарева, и казалось, что он, охваченный этим дивным сиянием, спустился сюда с небес. Вот он отвернулся от воды, взглянул на нее и сказал одно-единственное слово:

— Вирджиния!

И она услышала в своем имени все, что так хотела услышать, — все признания в любви, все восторженные эпитеты, на которые так щедры влюбленные, все то, что и не нуждалось в словах и что жило в их сердцах. А потом он поднес ее руки к своим губам и припал к ним страстным, жадным, долгим поцелуем, а она с наслаждением вдыхала его тепло и почти физически ощущала, как бьется его сердце.

— Дай мне насмотреться на тебя! — воскликнул герцог, развел ее руки в стороны и, отступив на шаг, стал восхищенно разглядывать девушку.

— Ты, словно солнце, взошла и осветила все вокруг! Нет, не солнце… Ты звезда, упавшая мне прямо с неба! Путеводная звезда, которая освещает мне путь, ведет и вдохновляет… да, именно так, Вирджиния! Ты — моя звезда!

— Ты вернулся! — проговорила она тихо. В сущности это было самым главным событием для нее.

— Да, я вернулся! Вернулся к тебе, моя родная! — герцог говорил взволнованно и страстно. — Идем же, любовь моя! Ужин ждет нас!

Он взял ее за руку и вывел на террасу, которая нависала над водной гладью озера словно небольшой балкончик. Густые кроны деревьев и заросли цветущей жимолости надежно укрывали Вирджинию от любопытных взглядов тех, кто находился в замке, и одновременно не заслоняли прекрасной панорамы, открывающейся отсюда: горбатый мостик, озеро, а за ним, до самого горизонта, бескрайний зеленый массив парка.

Здесь, на террасе, уже был накрыт столик на двоих, украшенный орхидеями и зеленью. Балюстрада тоже была увита цветами, главным образом, лилиями, которые наполняли воздух экзотическим ароматом.

— Ты скучала обо мне? — поинтересовался герцог.

Луч угасающего солнца упал на его лицо и на какое-то мгновение озарил его своим светом. Вирджиния взглянула на возлюбленного и отметила, какая перемена с ним произошла. Исчезли цинизм, скука, разгладились морщины, придававшие ему суровый вид. Не стало надменного взгляда и плотно сжатых губ. Впервые она увидела, что герцог еще совсем молод. Беспечный мальчишеский задор, светящийся в его глазах, усиливал это ощущение. Действительно, с ним что-то случилось, подумала она, и это «что-то» может кардинально изменить их отношения.

Не в силах выдержать его страстный взгляд, девушка отвела глаза в сторону и смущенно проговорила:

— Ты просто напрашиваешься на комплименты!

— А ты кокетничаешь со мной, Вирджиния! — воскликнул герцог, улыбаясь уголками губ. — Это что-то новое. Такого ты раньше не позволяла себе!

И Вирджиния весело засмеялась в ответ.

— Просто не было удобного случая, — призналась она чистосердечно. — Вспомни, жизнь всегда сводила нас во время каких-то ужасных событий.

— Слава Богу, все в прошлом! Зло побеждено и наказано! И не столько святым Георгием Победоносцем, сколько его славной возлюбленной! Моя несравненная! Ты хоть понимаешь, Вирджиния, сколь велика твоя заслуга? Ведь если бы не ты, я был бы уже мертв!

Вирджиния зябко поежилась.

— Давай не будем об этом говорить, ладно? — попросила она умоляющим голосом. — Хотя бы сегодня. Давай хотя бы на время забудем обо всех страданиях, через которые нам пришлось пройти. Их просто не было… Встретились два человека… и им хорошо вместе…

— Нет, они любят друг друга, Вирджиния! — поправил ее герцог. — Давай будем искренни! Я очень люблю тебя, Вирджиния!

Его глубокий взволнованный голос действовал на нее опьяняюще. Девушка почувствовала, как от этих страстных и искренних слов все замирает внутри.

Он подвел ее к столу, и лакей подал ужин. Необыкновенные блюда чередовались с таким же изысканным вином в хрустальных фужерах. Вирджиния плохо помнила, что ела и что пила. Все происходило словно в каком-то сказочном сне. Быстро темнело, время летело незаметно и стремительно, а когда стало совсем темно, чья-то невидимая рука зажгла одновременно сотни мерцающих огней и спустила их на воду. Маленькие святящиеся кораблики, украшенные цветами, плыли по неподвижной глади озера, и внутри каждого из них ровным пламенем горела свеча.

— Как красиво! — восхитилась Вирджиния. — Как ты только смог придумать такую красоту?

Они подошли к балюстраде и стали любоваться этим фантастическим зрелищем. А когда через некоторое время Вирджиния оглянулась, то увидела, что стол уже куда-то исчез, а вместе с ним и слуги, подававшие за ужином. Зато появилась роскошная мягкая софа с множеством подушек. Герцог сел рядом с Вирджинией и взял ее за руку.

— Ты счастлива? — спросил он нежно. — Твои глаза горят, как две звезды! Ярче и светлее тех огоньков, которыми ты любуешься.

— Да, я счастлива! И ты знаешь это! — серьезно ответила она. — И не только потому, что ты устроил все это для меня! Мы вместе, и это главное! Может быть, это звучит глупо, но когда ты уехал, я все терзалась от того, что никогда больше не увижу тебя. Я все еще не могу поверить, что тебе ничто не угрожает, что мне уже не нужно переживать и бояться за каждый твой шаг, непрестанно думать о том, где ты, что ешь, что пьешь.

— Неужели ты и в самом деле так сильно беспокоишься обо мне?

— Если бы я кокетничала с тобой, устраивала пустой и легкий флирт, то я бы никогда не призналась тебе в этом… А так… Да! Я волнуюсь за тебя. Это то, что я действительно чувствую… ничего не приукрашивая и не выдумывая…

— Дорогая моя, не могу выразить словами, как много значит для меня все, что ты сказала. Знаешь, я хочу признаться тебе, что всю свою жизнь я мечтал, что встречу девушку, которая полюбит меня как мужчину, а не как знатного и богатого аристократа с титулом герцога.

Он отрешенно посмотрел куда-то вдаль, и Вирджиния поняла, что в этот момент мысли его далеко отсюда, скорее всего, в прошлом, воспоминания о котором не отпускают его.

— Когда я был еще совсем молод, — начал он негромко, — я влюбился в одну очень красивую девушку. Я был уверен, что и она любит меня. Во всяком случае, так она неоднократно уверяла меня. Говорила, что ей нужен я и только я, остальное не имеет значения. Мы уже были обручены, как вдруг я совершенно неожиданно узнаю, что она любит другого, человека незнатного и небогатого. Она не собиралась стать его женой, ибо страшно любила роскошь и блеск, которые ей мог дать я, сын герцога.

Вирджиния сочувственно вздохнула, и герцог еще сильнее сжал ее руку.

— Теперь все это кажется смешным и глупым, но не могу передать тебе, как я страдал тогда! Молодость очень чувствительна и легко ранима. Этот эпизод многому научил меня, я повзрослел за одну ночь, но с тех пор стал законченным циником, особенно по отношению к женщинам. Не стану скрывать от тебя, Вирджиния, у меня была тьма романов и любовных связей. С другой стороны, если женщины сами вешаются тебе на шею, то просто негуманно отталкивать их. И все же меня постоянно мучил один и тот же вопрос: а были ли бы они столь любвеобильны и покладисты, не имей я всех тех социальных преимуществ, которые мне дало происхождение. Мысль эта постоянно отравляла мне жизнь. Я искал кого-то, кто сможет полюбить меня просто так, ни за что, кому не нужно от меня ничего, кроме моей любви.

— Наверное, подсознательно мы все стремимся к этому, — тихо сказала Вирджиния. — Да по правде говоря, кроме любви, человеку ничего и не нужно.

— А ты, Вирджиния? Чего ты хочешь?

— Как всякая женщина, хочу любви бескорыстной и верной. Хочу знать, что в жизни любимого занимаю главное место и значу для него больше всего остального. Хочу быть первой и единственной, самой важной и нужной.

Она подняла на него глаза, и герцог невольно восхитился тому потоку света, который струился из них.

— Никогда не видел, чтобы лицо женщины преображалось таким удивительным образом! — воскликнул он непроизвольно. — Когда ты говоришь серьезно, глаза у тебя темнеют, когда ты смеешься, они вспыхивают словно две звездочки в ночи. Ах, моя родная! Если бы ты знала, как ты прекрасна и как непохожа на всех женщин, которых я встречал до тебя.

— Почему? — искренне удивилась Вирджиния.

— Может быть, потому что ты американка. И потому не связана всеми этими светскими условностями, тиранией общественного мнения, кастовыми предрассудками. Ты — это ты, такая как есть, без всякого притворства: прямолинейная, открытая, честная, доверчивая. Иногда мне кажется, что в своей принципиальности ты больше походишь на мужчину. Однако стоит взглянуть на тебя, чтобы убедиться, что ты очаровательная женщина. Вирджиния, что я для тебя значу? Что мы значим друг для друга?

Вирджиния поднялась со своего места и подошла к краю террасы.

— Трудно сказать, — проговорила она задумчиво. — Наши жизни с тобой так непохожи!

— Согласен! — ответил герцог. — Но с того самого момента, как мы впервые посмотрели в глаза друг другу, наши жизни слились воедино. Разве это не так, Вирджиния? Разве что-нибудь другое имеет для нас значение?

Она круто повернулась и тихо произнесла:

— На этот вопрос только ты можешь дать ответ!

Он молча пошел к другому концу террасы. Ухватившись руками за балюстраду, герцог вперил свой взгляд в темноту, и Вирджиния увидела, как побелели от напряжения его пальцы.

— Разве мало одной любви? — спросил он хрипловатым голосом после долгой паузы.

— Все зависит от того, — медленно начала Вирджиния, — что ты понимаешь под словом «любовь».

Он стремительно приблизился к ней и, не говоря ни слова, заключил ее в свои объятия.

— Я люблю тебя! Боже! Вирджиния, если бы ты только знала, как я люблю тебя!

Он наклонился и жадно впился в ее губы. На какую-то секунду она перестала существовать самостоятельно, почувствовав себя частью этого мужчины. Она растворилась в этом поцелуе без остатка, и мир для нее померк и исчез. Они были одни во вселенной, одни на все белом свете, где-то между небом и землей парили их души, и два сердца бились в унисон, охваченные любовным томлением.

— Я люблю тебя! — прошептал герцог страстно.

Он стал целовать ее щеки, глаза, волосы, шею, то место, где пульсировала тоненькая жилка, выдавая охватившее ее волнение, ее плечи, белоснежную кожу на груди.

— Ах, Вирджиния, Вирджиния! — бормотал он словно в бреду. Ее тоже охватило непередаваемое томление. Еще ни разу в жизни она не переживала таких сладостных и незабываемых мгновений. Она, словно волшебная лютня, отвечала на каждое прикосновение его рук и губ, вдыхала в себя его горячее дыхание, волнующий запах его кожи.

Так простояли они в объятиях целую вечность. Во всяком случае, она потеряла счет времени. И вдруг совершенно неожиданно он разжал кольцо своих рук и отпустил ее.

— Пойдем, я покажу тебе кое-что! — сказал он вполголоса.

И, взяв ее за руку, повел с террасы назад в ротонду. Шторы, закрывающие вход в павильон, были приподняты. Они вошли в комнату в состоянии какого-то опьянения. Первое, что бросилось в глаза Вирджинии, это альков, выходящий прямо на террасу. Там, на некотором возвышении, стояла кровать.

Таких Вирджиния еще не видела. Роскошный балдахин усыпан десятками, нет, сотнями, маленьких купидончиков: белых, розовых, золотых. Десятки других шаловливых и улыбающихся посланцев любви свисали с потолка, и каждый держал в своей крохотной ручке зажженную свечу. Казалось, они парили в воздухе, устремляясь туда, где у изголовья были изображены два переплетенных сердца. Тонкий аромат белых лилий, таинственное мерцание свечей — все это создавало в комнате неповторимую атмосферу.

Вирджиния долго молча разглядывала убранство комнаты, потом повернулась к герцогу и внимательно посмотрела на него. Он больше не держал ее за руку, а стоял несколько поодаль, словно намеренно отодвинувшись от нее.

— Я уже рассказывал тебе, — начал он тихо, — что мой предок воздвиг этот павильон как храм любви. Все это убранство было в свое время привезено из Австрии. Он хотел поразить воображение той, кого любил больше жизни. Они были счастливы здесь, Вирджиния!

Герцог помолчал немного, а потом продолжил:

— Карета ждет тебя, Вирджиния! Не стану убеждать тебя или умолять. Если хочешь, ты вольна вернуться в замок в любую минуту. Скажу лишь еще раз: я люблю тебя! Люблю тебя всем сердцем и душой. Мне нечего предложить тебе, кроме своей любви и своего сердца. Возьми его и делай с ним, что хочешь! Я бросаю его к твоим ногам!

Голос герцога эхом отозвался в дальних частях ротонды, словно вибрировал в этой тягучей сладостной атмосфере. Он замолчал, и наступила звенящая тишина. Вирджиния стояла неподвижно. Ей показалось, что все вокруг замерло в ожидании ее ответа, даже свечи перестали мерцать, и язычки их пламени застыли, словно восковые.

Напряжение было невыносимым. Тишину снова нарушил герцог. Он заговорил, с трудом сдерживая себя:

— Уходи, Вирджиния! Уходи побыстрее! Иначе я не отвечаю за себя! Да, я люблю и обожествляю тебя! Но не забывай, что я мужчина, и желаю тебя слишком страстно. Я хочу тебя! Все мое тело устремляется навстречу твоему телу в этом непреодолимом желании. Я желаю тебя с такой силой, как еще ни один мужчина не желал женщины!

Голос его оборвался, и он замолчал. Глядя на герцога, Вирджиния понимала, что он на грани срыва. И решение пришло мгновенно, единственно возможное в такой момент. Она не сдвинулась с места, не протянула к нему свои руки. Она ответила тихо и серьезно:

— Я тоже люблю тебя, Себастьян… как мужчину!

Из груди его вырвался возглас ликования и счастья. Он схватил ее на руки и, как пушинку, поднял с земли, потом прижал к груди и понес к алькову.

Глава 12

Тетя Элла Мей раскатывала печенье на столе своей летней кухни и время от времени поглядывала в окно, поджидая Вирджинию. Вот она устало бредет по пыльной проселочной дороге. Женщина тяжело вздохнула при виде своей племянницы с низко опущенной головой и принялась еще энергичнее разделывать тесто, словно пытаясь таким образом заглушить волнение. Ибо одного взгляда на Вирджинию было достаточно, чтобы понять, что и сегодня она возвращается с почты без письма.

Дважды в день, утром и вечером, с той самой поры, как Вирджиния вернулась из Англии, она регулярно ходит к большому почтовому ящику на центральной дороге и всякий раз возвращается с пустыми руками. Тетя снова взглянула на девушку, и сердце у нее сжалось от боли. Она перестала раскатывать тесто, да и настроение готовить пропало. Вирджиния приблизилась к дому, но вместо того чтобы войти в него, повернулась и побрела в сад.

Поддавшись минутному порыву, тетя Элла Мей отодвинулась от кухонного стола и пошла на веранду. Широкая деревянная веранда опоясывала весь дом по периметру, и она прошла на ту сторону, которая выходила в сад. Вирджиния уселась в палисаднике: среди обильно цветущих астр и георгин она и сама казалась цветком — нежным, хрупким. Золотистые волосы блестели на солнце, мягкие блики скользили по задумчивому лицу.

— Будь он неладен, этот человек! — в сердцах пробормотала тетя Элла Мей.

Ей хотелось подойти к племяннице, обнять ее за плечи, прижать к себе и утешить бедную девочку. Сердце ее буквально разрывалось на части при виде этих страданий. И в то же время она с трезвостью умудренного жизнью человека понимала: все, что она могла, она уже сделала, и больше не в силах чем-то помочь девушке.

Вирджиния вернулась домой неделю назад. Она была бледной, измученной, как будто провела не одну бессонную ночь. Тетя с радостными восклицаниями заключила ее в свои объятия и почувствовала, что ей никогда не удастся растопить тот холод, который сковал Вирджинию изнутри. Прошло несколько дней, прежде чем Вирджинию прорвало и она начала говорить.

Она рассказала тете Элле Мей, как приехала в Англию преисполненная ненависти и вражды к герцогу, настроенная самым решительным образом как можно скорее развязаться с этим страшным человеком. С самого начала она была шокирована скандалом, который он закатил незадачливым лондонским ювелирам прямо на ступеньках дворца. А потом Вирджиния стала рассказывать про герцога. Лицо ее просветлело, голос зазвучал мягко и нежно, глаза вспыхнули. И задолго до того, как она произнесла: «Я люблю его, тетя!» — Элла Мей уже обо всем догадалась.

Они сидели до глубокой ночи, а девушка все говорила и говорила, не в силах выговориться и излить все, что накопилось в душе за эти дни вынужденного молчания во время морского путешествия домой. Она рассказала тете, каким необъяснимым и странным показалось ей поведение герцога, о сплетнях и слухах, витавших вокруг герцогини и ее сына, о том, как взволновало ее вероломство кузена герцога, замыслившего убить его, чтобы завладеть богатством. Дойдя в своем повествовании до того момента, как на ее глазах скончался от яда престарелый мопс герцогини и как герцог увлек ее в будуар и там обнял, Вирджиния замолчала. Глаза ее засверкали, щеки разрумянились, грудь стала часто вздыматься, и тетя Элла Мей поняла, что ее племянница целиком ушла в воспоминания о тех сладостных минутах.

— Но если ты узнала, что он любит тебя, — осторожно начала женщина, — то почему не раскрылась перед ним? Почему не сказала ему, кто ты есть на самом деле?

— Да, я не сомневалась, что он любит меня, — ответила девушка. — Но любит по-своему. Он любит меня, как может любить мужчина красивую и привлекательную женщину.

Вирджиния рассказала о верховых прогулках с герцогом, о посещении удивительно романтичного места под названием «Сердце королевы» и, наконец, подошла к событиям последней ночи. О том, как она, несмотря на юность и неопытность, с самого начала догадывалась, что этот волшебный праздник, ужин, цветы, плывущие по воде кораблики-фонарики — все это устраивалось во имя любви. И это роскошное ложе под балдахином из золотых купидонов, гирлянды роз, охапки лилий. Воистину, он ввел ее в храм любви, их любви.

Голос Вирджинии прерывался, она роняла слова скупо и даже неохотно, но тетя Элла Мей отчетливо представляла себе всю эту волшебную картину и этот пленительный миг счастья, когда герцог обратился к Вирджинии, моля ее о близости, и она, отбросив все условности и страхи, решила доказать ему, что ничего другого, кроме любви к мужчине, ей от него и не нужно.

— Карета… карета… ждала меня… на улице, — запинаясь, рассказывала она, — но я… я… чувствовала, что не в силах… уйти… и я… осталась…

— И все же ты ушла, — поправила ее тетя Элла Мей.

— Да… ушла… — едва слышно прошептала девушка. — Почти на рассвете. Сквозь шторы уже стал пробиваться тусклый свет, и птицы защебетали в кустах.

— Ты даже не попрощалась с ним, — упрекнула ее тетя.

— Он крепко спал, и мне было жалко будить его. Свечи уже догорели, и в этом предрассветном полумраке Себастьян показался мне таким усталым… и счастливым… Я не посмела потревожить его сон, тихонько встала, оделась… и ушла. Он даже… не услышал, как я уходила.

— Как ты могла покинуть его таким образом!

— Я должна была уйти. Должна была уйти от него, вернуться домой… и начать ждать.

— Чего? Я тебя совсем не понимаю! Ты его жена! Он любит тебя, ты любишь его. Что ты все усложняешь?

— Во-первых, он не знает, что я его жена, — упрямо возразила Вирджиния, — а во-вторых… во-вторых, я не уверена… что он любит меня так же беззаветно, как я его!

— Не понимаю тебя! — вздохнула тетя.

Вирджиния встала с кресла и взволнованно прошлась по комнате.

— С самой первой минуты, как я переступила порог замка, мне не переставали повторять, что есть одна вещь, которая важнее всего на свете! Об этом не уставала твердить мне добрейшая мисс Маршбэнкс, об этом десяток раз успел сказать мне и сам герцог. «Никаких скандалов!», «Я не потерплю в доме никаких скандалов!». Казалось, этой магической формулой определялась жизнь всей семьи и поведение тех, кто жил в замке. Это — главное, это самое важное и основополагающее для того общества, к которому они принадлежат. Никаких скандалов! За это они готовы отдать все и пожертвовать всем! Они будут терзать себя, страдать, мучиться, они готовы даже умереть, но фамильная честь должна остаться незапятнанной. Стоя на террасе «Сердца королевы», Себастьян недвусмысленно определил будущее наших отношений, сказав:

— В нашей семье никогда не было разводов.

— И все равно я ничего не понимаю, — пожаловалась тетя Элла Мей.

— Но как вы не видите? — рассердилась Вирджиния. — Он любит какую-то незначительную, простую американскую девушку. Вопрос в том, любит ли он ее настолько, чтобы сделать своей женой!

— То есть ты хочешь сказать, — ошарашенно уставилась на нее тетя, — что ты ждешь, когда он разведется с тобой, чтобы потом предложить тебе снова стать его женой?

— Ах, тетя! Ну как вы не понимаете? — с отчаянием произнесла Вирджиния. — Ведь если я сейчас раскрою ему, кто я есть на самом деле, то потом я до конца своих дней стану сомневаться, любит ли он меня так же сильно, как люблю его я. И буду терзаться вечными подозрениями, что он женился на мне не столько ради меня, сколько ради моих денег. Да-да, я все понимаю! И знаю, что на какое-то время он увлекся хорошеньким личиком. Но когда он со мной, мир перестает существовать для меня, я чувствую, что мы созданы друг для друга, что мы единое целое. И все же где-то на дне моей души остается этот осадок неудовлетворенности и сомнений. Он женился на женщине из-за ее денег. Он проявлял страшную скаредность по отношению к собственной матери! И все это, имея на руках такое богатство! Неужели такой человек пожертвует своими миллионами ради какой-то женщины, о которой ему всего-то и известно, что она желанна и разжигает его страсть?

Тетя Элла Мей подавила тяжелый вздох.

— Я хорошо знаю англичан, — проговорила она невесело. — Для них честь семьи — это все! Разумно ли ты поступаешь, детка, требуя столь многого? Почему ты не хочешь довольствоваться тем чудом, которым одарила тебя судьба: ты влюбилась в собственного мужа и он полюбил тебя.

— Как я смогу жить с ним и постоянно терзаться одним: ночью ему нужно мое тело, днем — мои деньги. Я отдалась ему добровольно, я готова отдать ему все, что у меня есть, потому что люблю его, потому что при виде его начинает трепетать каждая клеточка моего тела, каждый мой нерв, потому что всеми фибрами своей души я чувствую, как велика его потребность во мне! Но мое чувство к нему сильнее и глубже обычного физического влечения, и потому я не могу довольствоваться столь малым.

Тетя Элла Мей нервно сцепила руки.

— Не знаю, не знаю, детка! По-моему, ты играешь с огнем! Ты хочешь слишком многого. Не забывай, твой муж — часть того общества, в котором родился, вырос и был воспитан. Мораль этого общества, его постулаты вошли в плоть и кровь герцога с пеленок. И потом, он не просто Себастьян, твой муж, он еще и звено в длинной цепи Риллов, родословная которых уходит своими корнями в глубь веков. И его с детских лет учили, что все Риллы привыкли жертвовать во имя того, что они считали своим долгом и святой обязанностью. Риллы шли воевать, хотя могли отсидеться дома, в своих имениях. Они выбирали себе жен таким образом, чтобы приумножить свое богатство, укрепить авторитет семьи. Всегда и везде они руководствовались в первую очередь благом семьи, добрым именем Риллов. Понятие фамильной чести было для них свято. И любой член семьи, посягнувший на эту незыблемую святыню, немедленно превращался в изгоя, в предателя, посмевшего растоптать вековые традиции и идеалы.

— Я знаю все это! — горячо воскликнула Вирджиния. — Именно об этом написано на каждой странице их семейных хроник. Об этом же говорят выражения лиц всех Риллов на портретах, которыми увешаны стены картинной галереи и парадных гостиных. Наверное, вы правы! И для Себастьяна семья значит действительно больше всего на свете. В таком случае, когда он явится сюда в поисках своей жены, скажите ему, что я умерла! Ибо сердце мое уже мертво.

— Как ты можешь требовать от меня, чтобы я сказала такую заведомую ложь?

— Потому что это совсем не ложь! Я умру без него, тетя! Я не хочу жить без него! Это вы, тетя, воскресили меня, спасли от смерти, и вот теперь я молю вас об одном: не мешайте мне умереть!

Потянулись дни, наполненные страданиями и тоской. Тетя Элла Мей видела, как глубоко переживает Вирджиния свою драму. Она совсем перестала есть, часто по ночам тетя просыпалась оттого, что девушка бродила по комнатам словно тень, или рано-рано утром, еще до восхода солнца, выходила на веранду, садилась в кресло-качалку и устремляла свой взгляд в пространство, далеко, за околицу, за поля и долы, к самому горизонту, где узенькой полоской синел лес.

Наверное, мысленно она искала защиту в прохладной тени его вековых елей и сосен. А может, они напоминали девушке английские леса в окрестностях Рилла, которые так полюбились ей.

Наблюдая за племянницей, за тем, как она гуляет по саду, как неслышно ступает по дому, тетя Элла Мей с грустью отмечала, что Вирджиния тает на глазах. Еще немного, и она превратится в скелет, который лежал у нее в доме, когда девушка и не умирала, и не жила, а пребывала в своем непонятном и недоступном для других мире.

— Будь он неладен, этот человек! — снова и снова повторяла тетя Элла Мей, тяжело вздыхала и шла на кухню или отвлекалась другими домашними хлопотами.

Вот и теперь, понаблюдав еще немного за Вирджинией, склонившейся над каким-то цветком, женщина возвратилась к своему тесту.

Но не успела она возобновить изготовление печенья, как услышала, что к дому кто-то подъехал. Она выглянула в окно и увидела карету в упряжке из двух лошадей, основательно покрытых пылью.

Женщина торопливо вытерла руки о фартук, привычным жестом поправила волосы и, недовольно поджав губы, отправилась открывать дверь. Открыла и увидела выходящего из кареты герцога.

Некоторое время он смотрел на нее в явной нерешительности, словно затрудняясь сказать точно, эта ли женщина нужна ему сейчас. Но наконец он узнал, улыбнулся и протянул руку для приветствия.

— Не виделись с вами целую вечность!

— Здравствуйте! — довольно сухо ответила тетя Элла Мей. — Пожалуйста, проходите в дом.

Он пошел за ней следом через прохладный холл в уютную гостиную с деревянными балками на потолке, большим открытым камином. В зимние холода так приятно посидеть перед ним, наблюдая, как ярко горят поленья, создавая тепло и атмосферу совершенно непохожего на городской дом семейного очага. Вокруг стояло несколько огромных кресел и таких же громоздких и старомодных диванов.

— Пожалуйста, садитесь! — пригласила тетя Элла Мей герцога. — Не хотите ли чаю с дороги?

— Нет, благодарю вас! Ничего не надо! — поспешно ответил герцог. — Мне нужно поговорить с вами. И безотлагательно.

Он говорил отрывисто, нетерпеливо, как человек, у которого нет в запасе и минуты свободного времени. Тетя Элла Мей уселась в кресло напротив и принялась незаметно разглядывать своего собеседника. Герцог был просто неотразим, хотя ей показалось, что с момента их последней встречи молодой человек сильно похудел. И вид у него был какой-то подавленный. Казалось, перед ней сидел человек, который многое пережил и много страдал, особенно в последнее время.

— Я полагаю, что вы удивлены моим появлением, — начал герцог. — Я должен был бы предупредить вас о своем визите, но так случилось, что я покинул Англию в большой спешке.

— Мы рады вам в любое время, — спокойно сказала тетя Элла Мей.

— Я был бы у вас еще раньше, но дела заставили меня задержаться в Нью-Йорке, — продолжил герцог, не обращая внимания на эти радушные слова. — Мне нужно было обязательно нанести визит в Чейз-банк. Как вам, наверное, известно, они являются… банкирами моей жены. — Чувствовалось, что последняя часть предложения далась ему с трудом.

— Да, это так, — подтвердила тетя Элла Мей.

— Я хотел лично переговорить с управляющим и вернуть в сейфы банка сумму в четыреста тысяч фунтов стерлингов. В вашей валюте это составит ровно два миллиона долларов.

Последовала короткая пауза.

— Но что побудило вас на такой шаг? — поинтересовалась тетя осторожно.

И впервые за все время их разговора губы герцога тронула легкая улыбка.

— Я сделал бы это значительно раньше, если бы только позволили обстоятельства. Ради того, чтобы объяснить вам свой поступок, я и приехал сюда.

— Слушаю вас! — Женщина устремила внимательный взгляд на герцога.

— Из всех людей, которые крутились вокруг меня во время моего прошлого приезда в Нью-Йорк, я не запомнил никого. А вот вас запомнил хорошо! Все произошло одновременно и сразу: этот чудовищный инцидент с моей женой, потом удар с ее матерью. Казалось, все вокруг потеряли голову. Но только не вы! Вы остались спокойной, уравновешенной, готовой прийти на помощь в любую минуту. Для меня вы были единственным человеком, с кем я тогда мог посоветоваться. Поэтому и сейчас я хочу именно вам объяснить мотивы своего поступка.

— Я с радостью выслушаю вас.

— Счастлив, что вы сказали мне это, — проговорил герцог растроганно. — Тогда, пожалуй, я начну.

Он замолчал, словно подыскивая нужные слова.

— Мой отец был прекрасным человеком во всех отношениях. Он пользовался всеобщим уважением и любовью, а для меня он с детских лет был героем. Свою мать я тоже любил. Ведь она была настоящей красавицей и мне всегда казалась сказочной принцессой. Но чем старше я становился, тем все отчетливее понимал, что она доставляла отцу бездну хлопот. И хотя он тоже очень любил ее, но часто сердился на нее.

Герцог наклонился к своей собеседнице и тихо добавил:

— Разумеется, то, что я говорю вам, — строго конфиденциально, не так ли?

— Об этом не стоит и упоминать, — согласилась тетя Элла Мей.

— Мне было лет четырнадцать или пятнадцать, — продолжил герцог, — когда я понял, что так сердило моего отца в отношениях с матерью. Это ее неуемная страсть к азартным играм. Она была картежником по натуре и не могла устоять против искушения. Мне кажется, по-настоящему счастливой она чувствовала себя лишь тогда, когда брала в руки карты. Каждый день она делала не менее двенадцати ставок, а каждую ночь усаживалась с горящими глазами за картежный столик или рулетку. Впрочем, ее устраивали все виды тотализаторов и азартных игр, которые только она могла отыскать. Позднее я узнал, уже не помню от кого, скорее всего от слуг, что мой отец неоднократно оплачивал ее долги. И всякий раз она клятвенно обещала не играть или хотя бы ограничить свой азарт мизерными ставками. И всякий раз она нарушала данное слово, начинала играть по-крупному и проигрывать огромные суммы, доводя отца до отчаяния. Два года назад мой отец серьезно заболел, и врачи сказали, что любое потрясение может оказаться для него фатальным. Тогда моя мать стала тщательно скрывать от него свои картежные похождения. Ведь она любила отца и хотела, правда по-своему, чтобы он был счастлив. Словом, она скрывала от него все свои долги до тех пор, пока это было возможно. Пока не случилось страшное.

Герцог замолчал, чтобы перевести дыхание, потом встал с кресла и стал нервно прохаживаться по комнате. И это при том, что говорил он тихо и совершенно бесстрастно. Но, глядя на него пожилая женщина понимала, чего стоит этому сдержанному человеку такая исповедь, когда наружу выплескивается все самое интимное, то, что он годами хранил в себе.

— Весной прошлого года моя мать явилась ко мне в совершеннейшем отчаянии. Она созналась, что попала в крайне затруднительное положение, что боится расстроить отца и усугубить его и без того тяжелое состояние и потому не осмеливается просить его о помощи. Она была просто убита горем, и я сказал, что согласен на все, чтобы помочь ей, и что мы справимся со всеми ее бедами вдвоем, не тревожа отца. Но когда я узнал, о какой сумме шла речь, я едва сам не лишился чувств.

Герцог взглянул на тетю Эллу Мей с горечью.

— Вы уже, наверное, догадались! Да, именно столько! Полмиллиона фунтов стерлингов! А поскольку отец мой был еще жив, то таких огромных денег у меня, конечно, не было. Даже если бы я решился распродать все, что мне принадлежало, и тогда я едва бы набрал нужную сумму. Обращаться к ростовщикам было бесполезно. Ведь в этом случае любой уважающий себя банкир потребовал бы поручительства или финансовых гарантий за подписью отца.

Герцог дошел до угла комнаты и, круто развернувшись, пошел назад.

— У моей матери созрел план, — голос герцога звучал напряженно. — Как оказалось, она долгие годы поддерживала связь с миссис Стьювесант Клей, а у той, к великому счастью, была дочь на выданье, и она готова была дать за ней в качестве приданого именно такую сумму. Оставалось лишь последнее препятствие на этом пути: я должен был дать свое согласие.

Герцог подошел к окну и стал смотреть в него, повернувшись спиной к тете Элле Мей.

— Знаю, что вы думаете обо мне! — сказал он тихо. — Что я проходимец, последний негодяй, готовый воспользоваться женщиной исключительно в своекорыстных целях. Не думаю, что даже вы в состоянии понять, в какой западне я тогда очутился. Ведь любой мой неверный шаг стоил бы жизни моему отцу.

— Я приехал в Америку, заведомо презирая себя за ту неблаговидную роль, которая отводилась мне в этом фарсе. Я был решительно настроен сказать невесте всю правду о причинах, побудивших меня просить ее руки, но, как вы знаете, этого не произошло по не зависящим от меня обстоятельствам. Из-за погодных условий корабль задержался в море и пришвартовался в нью-йоркской бухте с большим опозданием. Буду откровенен с вами: я ненавидел не только себя за то, что согласился на этот брак, я презирал девушку, готовую продать себя, лишь бы получить мой титул. Поэтому я решил не испытывать особых угрызений совести, ибо мы, что говорится, два сапога пара.

Герцог снова замолчал, потом он отошел от окна и уселся в кресло возле тети Эллы Мей.

— А потом я увидел это несчастное создание и понял, что ее вины в том, что случилось, нет. Достаточно мне было только раз поговорить с миссис Клей, чтобы догадаться, кто был движущей силой и вдохновителем всего этого грандиозного шоу.

Герцог поднес руку к лицу и закрыл ею глаза, словно хотел отогнать от себя невыносимые воспоминания о трагическом дне его свадьбы. Обморок новобрачной, командирский, не терпящий возражений тон его тещи, отдающей приказы налево и направо, любопытство и злопыхательство ротозеев, собравшихся поглазеть на такое пикантное событие.

— В этом бедламе вы оказались единственным нормальным человеком, не утратившим способности рассуждать здраво и хладнокровно. Может быть, я несправедлив ко всем остальным, не знаю. Но мне хочется еще и еще раз поблагодарить вас за то, что тогда вы согласились забрать мою жену, увезти к себе, ухаживать за ней. Смею надеяться, что она сама благодарна вам не менее меня.

— О да! — охотно согласилась тетя Элла Мей. — Она действительно очень благодарна мне.

— А теперь я хочу перейти непосредственно к тому делу, по которому я здесь. — Чувствовалось, как нелегко давалось герцогу то, что он говорил. — В своем последнем письме — я прихватил его с собой, покидая Англию, — вы уведомили меня, что моя жена стала поправляться и доктора довольны тем, как идет выздоровление. Я много раз перечитывал это письмо, и дома, и на корабле, и запомнил его почти наизусть. И теперь хочу спросить вас лишь об одном: улучшилось ли ее самочувствие настолько, чтобы мне просить вас о встрече с моей женой?

— Да, я думаю, ее нынешнее состояние позволяет ей встретиться с вами, — подтвердила женщина.

— Тогда я прошу вас о таком свидании! — проговорил герцог взволнованно и снова встал с кресла. — И если можно, наедине!

Тетя Элла Мей подхватилась со своего места с видом человека, расстроенного тем, что разговор окончился так быстро и неожиданно.

— Пожалуйста, подождите здесь. Я сейчас позову ее.

Она вышла, а герцог принялся нервно расхаживать от одной стены до другой. Так прошло минут десять, потом дверь осторожно открылась и на пороге показалась Вирджиния. Герцог, конечно, не подозревал, что Вирджиния вернулась в дом, едва завидя его, выходящего из кареты. Не знал, что, стоя под дверями, она отчаянно сопротивлялась искушению ворваться в комнату, забыв обо всем на свете. Не знал, что тете Элле Мей оказалось достаточным только взглянуть на девушку при выходе из гостиной, чтобы все понять. Женщина лишь молча кивнула ей головой и прошла мимо, не проронив ни слова. Вирджиния вошла в гостиную и словно принесла с собой море солнечного света и тепла, мгновенно озарив все вокруг своим присутствием. И вместе с тем лицо ее было серьезным и сосредоточенным.

Герцог замер, не веря собственным глазам.

Они стояли в оцепенении, не в силах двинуться с места, не сводя глаз друг с друга. Молчание длилось долго. Наконец заговорил герцог. Слова сорвались с его уст словно морской прибой, ударившийся о каменный утес и с шумом откатившийся назад:

— Вирджиния! Почему ты здесь? Я не ожидал встретить тебя! Ах, Вирджиния! Как ты только могла так обойтись со мной? Уехать, не сказав ни слова! Ты истерзала мне всю душу! Свела с ума! Все это время я не переставал думать о тебе, прикидывать, где ты можешь быть. В Лондоне, в провинции, или вернулась к себе домой, в Америку. К сожалению, я не мог отправиться на твои поиски!

— Почему? — спросила Вирджиния.

— Дорогая, что тысделала со мной? Все произошло так стремительно, так неожиданно! Мое воображение рисовало мне страшные картины: ты одна, тебе угрожают, тебя преследуют толпы мужчин, у тебя нет денег и тому подобное. Не могу описать тебе все те страхи, которые мне пришлось пережить за эти дни, думая о тебе. Почему ты уехала, Вирджиния?

— А почему ты приехал?

— Я приехал, чтобы встретиться со своей женой. Мне нужно обязательно переговорить с ней. И только после этого я смог бы начать твои поиски. Но пока, прошу тебя, уходи немедленно! Ты отвлекаешь меня от главного. Я не могу говорить с тобой и не сгорать от желания обнять тебя. Я хочу прикасаться к тебе, целовать тебя! Ах, Вирджиния, Вирджиния! Какая это мука смотреть на тебя и знать, что ничего не можешь себе позволить!

Глаза девушки вспыхнули радостью, она сделала легкое движение навстречу герцогу, словно хотела протянуть ему руку, но тут же отвернулась и спрятала свое лицо.

— Я не совсем понимаю тебя, — прошептала она.

— Ты никогда не поймешь, что пережил я, когда, проснувшись утром, обнаружил, что тебя уже нет со мной, — с горячностью воскликнул герцог. — Я бросился в замок, а слуги сообщили мне, что ты уехала. Я места себе не находил от горя! Думал, что помешаюсь.

— Я… я… должна была… уехать, — запинаясь, пробормотала Вирджиния.

— Но почему? Почему? Объясни мне! — взмолился герцог. — Чем я обидел тебя? Не могу поверить, что тебе было плохо со мной.

— Нет… ты знаешь, что это не так… — взволнованно ответила она.

— Наверное, еще ни одному человеку не выпадало на долю столь сурового испытания. С вершины райского наслаждения, которым ты одарила меня, быть низвергнутым в ад. И за что? Даже если бы ты ненавидела меня, Вирджиния, то и тогда ты не смогла бы причинить мне столько боли и страданий, сколько я пережил за минувшие две недели. Можешь себе представить, что за мука этот морской путь сюда с мыслью о том, что я оставил тебя где-то в Англии или вообще потерял навсегда? Я воображал, что ты осталась где-то в Лондоне и ждешь, когда я разыщу тебя, и недоумеваешь, почему я не спешу делать это. И от таких мыслей был готов прыгнуть за борт.

— Однако ты приехал сюда, — мягко напомнила ему Вирджиния.

— Да! Потому что должен был встретиться со своей женой! — Герцог снова прошелся по комнате и остановился возле девушки. — Почему ты искушаешь меня? Я из последних сил борюсь с собой, пытаюсь вести себя достойно, как и положено порядочному человеку. Но когда ты смотришь на меня вот так, я забываю обо всем на свете, за исключением того, что я снова обрел тебя, что ты здесь, что ты любишь меня и что ты моя!

Она заглянула в его глаза и… забыла о времени. Он стоял строгий, сосредоточенный, серьезный, не смея прикоснуться к ней даже рукой. Вот он отвернулся и издал возглас отчаяния, словно его железная выдержка уже оставляла его и силы сопротивления были на исходе.

— Уходи, Вирджиния! — проговорил он хрипло. — И попроси тетю Эллу Мей, чтобы она поскорее прислала сюда мою жену. Я должен поговорить с ней.

— О чем ты хочешь поговорить с ней?

— А разве ты не знаешь? Не можешь догадаться? Я приехал сюда специально, чтобы просить свою жену, умолять ее на коленях, чтобы она дала мне развод. А теперь уходи, Вирджиния, и оставь меня наедине с тем, что мне предстоит.

— А вдруг она откажется?

— Она не может, она не должна поступить так, — тихо проговорил герцог, — мне нужен развод, и ты знаешь почему.

В комнате повисла напряженная тишина, а потом заговорила Вирджиния. Было такое впечатление, что она долго искала нужные слова.

— Но если… твоя жена… если она откажет тебе в разводе, то разве нашей любви будет мало, чтобы быть вместе?

— Мало? — резко переспросил ее герцог. — Мало для кого? Для тебя или для меня? Но разве тебе не ясно, Вирджиния, что дело здесь не только в нас? Да ты и сама отчетливо дала мне понять это тогда, в «Сердце королевы», когда мы разговаривали с тобой о запретной любви. Помнишь, ты говорила, что не признаешь любви, которая должна скрываться и прятаться по углам. Конечно, я не перестаю желать тебя как женщину. Одному Богу известно, как я желаю тебя, Вирджиния! Но мне мало этого! Я хочу жениться на тебе! Но прежде всего мне необходимо поговорить со своей женой. Буду просить ее о величайшей милости, умолять о снисхождении, просить, чтобы она отпустила меня, дала согласие на разрыв нашего брака, который всегда казался мне издевкой и злой насмешкой над тем, что люди понимают под браком.

Вирджиния сжала руки и попыталась успокоиться, ибо ее всю трясло. На какое-то мгновение ей даже показалось, что она сейчас лишится чувств, настолько пьянящим было ощущение радости и счастья от слов герцога. Ее словно опалило огнем, от которого быстрее побежала кровь по жилам и яснее стала голова.

— Себастьян, — начала она дрожащим голосом, — я должна тебе кое в чем признаться.

— Ступай, Вирджиния! — проговорил герцог почти сердито. — Я не могу больше быть с тобой.

— Но это очень важно, Себастьян! Выслушай меня!

— Что? — спросил он, не глядя на девушку.

— Но я боюсь, ты рассердишься на меня, Себастьян!

— Боишься меня? — удивился он.

— Да! — повторила Вирджиния. — Ты и сам не подозреваешь, как… ты… страшен… когда зол.

Герцог не сдержал улыбки.

— Ах, Вирджиния! Какое ты еще в сущности дитя! Удивительна твоя способность мгновенно превращаться из серьезной женщины в ребенка, могущего растопить сердце любого человека.

— Так ты… обещаешь, что не будешь злиться, что бы я ни сказала тебе?

— Злиться на тебя? Не представляю, за что! Но если тебе так хочется, я обещаю.

— Тогда, Себастьян, — начала Вирджиния еле слышно, — повтори, пожалуйста, то… ради чего ты приехал сюда… и ради чего… готов стать на колени.

— Я не понимаю, о чем ты, Вирджиния!

— Видишь ли… Себастьян… ты… часто говорил, — дрогнувшим голосом начала Вирджиния, — ты… говорил, что я кажусь тебе… такой честной, такой… искренней, а ведь на самом деле… я обманывала тебя все это время.

— О чем ты говоришь? — рассерженно перебил ее герцог. — Ты обманывала меня? С кем? В твоей жизни нет и не может быть другого мужчины!

Он яростно схватил ее руку и вцепился в нее с такой силой, что она едва не вскрикнула от боли.

— О нет! — прошептала Вирджиния. — Ты… единственный мужчина в моей жизни… и мой муж!

Сбитый с толку ее словами герцог смотрел на нее непонимающим взглядом. В его глазах она ясно читала, что он просто считает ее сумасшедшей. Потом медленно, словно нехотя, он отпустил ее руку, отступил на шаг назад и снова посмотрел на нее. Лицо его побелело от волнения.

— То есть ты хочешь сказать, — слова застревали у него в горле и были похожи на хрип, — что ты — моя жена?!

— Да… твоя жена… Но Себастьян… ты обещал мне, что не будешь сердиться.

— Не знаю, что и думать! — воскликнул ошарашенный услышанным герцог. — Я и мечтать о таком не мог. Но моя жена…

— Да, ты прав! Твоя жена была толстой и безобразной. И тем не менее это была я. Причиной всех моих болезней было неправильное питание. Моя мать была уверена, что если она втолкнет в меня побольше всяких деликатесов, то я стану крепче и здоровее. Я хорошо помню, как я тогда выглядела, и потому не сомневалась, что ты не узнаешь меня.

— Так ты приехала в Англию шпионить за мной? — зловещим тоном поинтересовался герцог.

— Совсем нет! — отрезала Вирджиния. — Я приехала в Англию потому, что ненавидела тебя… потому что презирала тебя… и хотела получить развод!

— Ты хотела развода? — недоверчиво переспросил герцог.

— А ты думал, я была в восторге от нашего брака? Да сама мысль о таком союзе приводила меня в ужас, но мать силой заставила меня согласиться, пригрозив в противном случае отправить на целых семь лет в исправительный дом.

— Не может быть! — проговорил взволнованный герцог.

— Еще как может! Моя мать была настоящим снобом. У нее была просто мания сделать из своей дочери герцогиню, и поэтому она не остановилась бы ни перед чем.

— Я даже подумать не мог ни о чем подобном!

— А когда мне стало лучше, и все благодаря неустанным заботам тети Эллы Мей, которая спасла меня от смерти или от сумасшедшего дома, так вот, когда я стала выздоравливать, я решила во что бы то ни стало освободиться от тебя. Но тетя поставила мне одно условие. Она сказала, что позволит мне начать с тобой разговор о разводе лишь после того, как я побываю в Англии и познакомлюсь с тобой поближе. И вот я приехала в замок, уже заранее ненавидя тебя. А когда я увидела, как ты выгоняешь этих двух ювелиров, с проклятьями и руганью, я сказала себе, что ты именно такой отвратительный тип, каким я тебя и представляла.

— Так вот когда ты увидела меня впервые! Я хорошо помню этот случай, слишком хорошо! Моя мать… Впрочем, это длинная история, и я расскажу тебе о ней позднее. Пока ограничусь лишь парой слов. Она стала продавать наши фамильные драгоценности, а мне потом приходилось выкупать их. Эти двое прибыли из Лондона для того, чтобы совершить новую сделку.

— А потом, если помнишь, — продолжила Вирджиния, — мы встретились возле озера, в беседке. Разговаривали, и ты показался мне совсем другим человеком, совсем непохожим на того наглеца и подлеца, за которого я вышла замуж.

— А потом ты спасла мне жизнь, — с нежностью добавил герцог.

— Да. Пожалуй, ради этого стоило приехать в Англию, — улыбнулась Вирджиния. — Ты не находишь?

— Ты — моя жена! — прошептал герцог. — Невероятно! Не могу поверить! Отказываюсь верить своим глазам! Представить себе не мог, что ты — такая! Вместо этой…

— Жирной маленькой толстушки, — услужливо подсказала ему девушка, — с безобразной тиарой на голове.

— Вместо этой несчастной толстой малышки, — поправил ее герцог, — которая, по моему убеждению, хотела только моего титула.

Он закрыл глаза ладонью.

— Мне кажется, это сон! — проговорил он после паузы. — Или твои чары, Вирджиния!

— Так я прощена?

— Только после того, как ответишь на мой вопрос. Этот человек, которого ты презирала, ненавидела, этот искатель богатых невест, явившийся в Америку за твоими деньгами, что ты думаешь о нем сейчас? Что ты думаешь обо мне?

Он сделал шаг к Вирджинии и стал совсем рядом. Она не могла выдержать его строгий проницательный взгляд и смущенно опустила ресницы. Длинные и пушистые, они отбросили легкую тень на нежный овал ее лица.

— Я нахожу тебя… гордым… властным… порой слишком самоуверенным… и очень-очень мужественным, — прошептала она. — Ты — настоящий мужчина, по моему мнению.

При этом на ее лице вспыхнул румянец, а герцог между тем сделал еще один шаг к ней навстречу.

— Ты права, Вирджиния! Я очень властный человек. — Он привлек ее к себе и обнял. — Но ты — моя жена. И давай сразу же поставим все точки над «и». Во-первых, никаких разводов! В нашей семье об этом не может быть и речи! Во-вторых, до конца своих дней я не позволю тебе сбежать от меня, как ты сделала это две недели назад. Я глаз с тебя не спущу. Ты — моя! Понимаешь, Вирджиния? Моя, и только моя! И не потому, что мы — муж и жена, а потому, что ты сама отдала мне себя!

Он прижал ее к груди с такой силой, что у Вирджинии захватило дух. Она по-прежнему не смела смотреть ему в глаза, и поэтому он взял ее за подбородок и осторожно поднял ее лицо.

— Все еще боишься меня? — улыбнулся он ласково. — Клянусь, я буду очень властным и даже деспотичным мужем. И в то же время обещаю тебе, Вирджиния, я буду любить тебя больше жизни, как никто не любил ни одну женщину. Скажи мне, скажи мне честно, этого ты ждешь от меня?

Она посмотрела в его глаза и увидела в них огонь страсти и желания, сродни тому пламени, что бушевал и в ней самой. Вирджиния обвила руками его шею и приблизила его лицо к себе.

— Я люблю тебя, Себастьян! — прошептала она. — Люблю… как мужчину!

И в тот же миг губы герцога припали к ее губам, и он пробормотал хриплым от возбуждения голосом:

— И я люблю тебя! Моя дорогая, моя родная, моя единственная и неповторимая женщина! И моя жена!

Филип Рот Снег на вершинах любви

Часть первая

1

Ни богатство, ни слава, ни могущество не были мечтой его жизни. Даже счастье не манило его, а только цивилизация. Он смутно представлял, что это такое, покидая отчий дом, а вернее сказать — хижину в северных лесах штата. Единственно, что он заранее намечал, это как-нибудь добраться до Чикаго и уж там все для себя выяснить. Но одно он знал твердо — жить дикарем он не хочет. Его отец, свирепый и невежественный человек, был звероловом, потом лесорубом и под старость — ночным сторожем на железных рудниках. Мать знала только тяжелую работу и — рабская натура — не могла вообразить иной жизни. Да если бы и могла, если на самом деле она была не такой, как казалось, она все равно слишком хорошо понимала, как неосторожно говорить мужу о своих желаниях.

После войны маленький поселок Либерти-Сентр постепенно превращался в пригород Уиннисоу, с которым ему суждено было потом полностью слиться. Но когда Уиллард впервые приехал туда, моста через Слейд-Ривер, соединяющего распахнувшийся на восточном берегу Либерти-Сентр с самим городом, еще не было. Попасть в Уиннисоу можно было только паромом или глубокой зимой прямо по льду. Маленькие белые домики Либерти-Сентра прятались в тени огромных вязов и кленов, а посреди главной улицы — конечно, Бродвея — возвышалась эстрада для оркестра.

Он подыскал комнату. Потом службу — удачно сдал экзамены и получил место почтового служащего. Потом — жену, разумную и порядочную девушку из приличной семьи. Потом обзавелся ребенком. И, наконец, исполнилось, как он сам признавался, самое заветное его желание — он купил дом: веранда, задний дворик, на первом этаже гостиная, столовая, кухня и спальня, наверху — еще две спальни и ванная. В 1915 году, через шесть лет после рождения дочери и производства Уилларда в помощники городского почтмейстера, оборудовали ванную и в нижнем этаже.

Но даже и теперь, когда от знаменитой живости и непоседливости Уилларда не осталось почти и следа, когда по нескольку раз на дню он просыпается в кресле и не может вспомнить, как и зачем он здесь оказался, когда, развязывая перед сном шнурки ботинок, он стонет, сам того не замечая; когда, улегшись, он тщетно старается сжать пальцы в кулак и часто засыпает, так и не согнув, когда в конце каждого месяца он смотрит на новую страницу календаря, висящего на двери кладовой, и понимает, что здесь почти наверняка значится месяц и год его смерти и что одно из этих больших черных чисел, по которым медленно скользит его взгляд, станет датой его ухода из мира, — его все так же продолжают беспокоить и расшатавшиеся перила веранды, и протекающий кран в ванной, и торчащая из ковровой дорожки в прихожей шляпка гвоздя, он по-прежнему полон забот не только об удобствах тех, кто живет с ним, но и об их достоинстве, как бы там ни обстояли дела.

Однажды в ноябре 1954 года, за неделю до Дня Благодарения, Уиллард Кэррол в сумерки подъехал к кладбищу Кларкс-Хилл, поставил машину внизу у ограды и вскарабкался по крутой тропинке к семейному участку. С каждой минутой ветер становился все сильнее и холоднее. Когда он вылезал из машины, голые ветки деревьев поскрипывали, касаясь друг друга, а когда он добрался до вершины холма, деревья издавали глубокие протяжные стоны. На землю уже легла темнота, но небо, кипевшее над головой мрачным водоворотом, было озарено странным светом. В стороне города можно было различить только черную ленту реки и огни автомобилей, спешивших по Уотер-стрит к Уиннисоу-Бридж.

Словно он затем и приехал, Уиллард опустился на холодный камень скамьи перед двумя плитами, поднял воротник красной охотничьей куртки, отвернул наушники кепки и замер в ожидании у могилы своей сестры Джинни и внучки Люси, возле прямоугольников земли, предназначенных для тех, кто еще жив. Пошел снег.

Чего он ждал? Глупость его поведения становилась для него с каждой минутой все очевидней.

Автобус, который он поехал встречать, через несколько минут остановится за магазином Ван Харна, и из него выйдет Уайти с чемоданчиком в руке — будет его тесть сидеть на кладбище, костенея от холода, или нет. Все подготовлено для возвращения зятя в семью, которое Уиллард во многом устроил своими руками. Так что же теперь? Передумать? Пойти на попятный?

Но дома Берта готовит обед на четверых. По дороге в гараж Уиллард поцеловал ее в щеку: «Все будет хорошо, миссис Кэррол». Но ответа не последовало — с таким же успехом он мог говорить сам с собой. Да видно, с собой он и говорил. Он притормозил машину на мостовой перед домом и поглядел на верхний этаж, где его дочь Майра металась по комнате, чтобы успеть причесаться и одеться к тому времени, когда отец с мужем войдут в дом. Но больше всего огорчил и смутил его приглушенный свет в комнате Люси. Прошла всего лишь неделя, как Майра передвинула кровать на новое место, сняла занавески, что висели там все эти годы, и купила новое покрывало на постель, так что в конце концов комната стала совсем не похожа на ту, в которой Люси спала или пыталась уснуть в свою последнюю ночь в этом доме. И ясное дело, разве мог Уиллард говорить о том, куда поместить Уайти? Естественно, он воздерживался от обсуждения этой темы. Но втайне почувствовал облегчение при мысли, что Уайти принят в дом вроде бы как «на испытание» — правда, они могли бы выбрать для него и другую кровать.

А в Уиннисоу старый приятель Уилларда и его брат по масонской ложе Бад Доремус ждал, что с утра в понедельник Уайти приступит к работе в его фирме по продаже скобяных товаров. С Бадом все было условлено еще летом, когда Уиллард согласился «лишь на время» вновь принять зятя в свой дом. «Лишь на время» — это он так сказал Берте: она говорила, что не потерпит, — и тут она была в своем праве, — чтобы повторилось случившееся двадцать лет назад, когда кое-кто, очутившись на мели, попросился ненадолго остаться и ухитрился растянуть свое пребывание на шестнадцать лет, преспокойно жирея за чужой счет, который, кстати сказать, был не очень-то жирным. Правда, сказал Уиллард, надо признать, что счет был не совсем чужим: он ведь приходился парню тестем… Так, значит, спросила Берта, все это снова растянется на шестнадцать лет? Берта, — сказал Уиллард, — я даю человеку место для жилья до первого января, только и всего. До первого января, — подхватила она, — но какого года? Двухтысячного?

Один на кладбище, под голыми ветвями, вздымавшимися к небу; мгла, окутавшая город как только посыпались первые снежинки, окутала и небо; Уиллард вспоминал дни депрессии, вспоминал и ночи, когда он просыпался в кромешной тьме и не знал, дрожать или радоваться, что в каждой кровати его дома спит существо, которое всецело зависит от него.

Он стряхнул снег с куртки и потопал правой ногой, уже начинавшей неметь от холода. Поглядел на часы: «Ну, может, еще автобус опоздает. А если и нет, пусть подождет».

И вновь на него нахлынули воспоминания: почему-то всплыла в памяти ярмарка, которую в Айрон-Сити устраивали ко Дню независимости, — то четвертое июля почти шестьдесят лет назад, когда он выиграл семь забегов из двенадцати и установил рекорд, который держится до сих пор. Это Уиллард знает точно, потому что каждый год пятого июля он раздобывает газету Айрон-Сити и проглядывает спортивную страничку.

Он до сих пор помнил, как бежал через лес вечером этого славного дня, как промчался по грязной тропинке, влетел в хижину и швырнул на стол все завоеванные медали. Он помнил, как отец по одной взвесил их на ладони, вывел его во двор, где толклись соседи, и сказал матери Уилларда, чтобы она подала им знак. В забеге на две сотни ярдов отец опередил сына на добрых двадцать шагов. «Но я ведь целый день бегал, — вертелось в голове Уилларда. — Я несся всю дорогу домой…»

— Ну, кто быстрее? — поддразнил мальчика, когда он возвращался в хижину, один из зрителей.

— Запомни на будущее, — сказал отец, войдя в хижину.

— Запомню, — сказал Уиллард…

Ну, вот и вся история. А какова же мораль? Куда, в самом деле, возвращали его эти воспоминания?

Что ж, мораль из этого он извлек позже, много позже. Однажды он сидел в гостиной напротив своего молодого зятя, который удобно расположился с газетой и уже собирался приняться за яблоко; вот так спокойно начинался вечер, как вдруг Уиллард почувствовал, что больше не в силах выносить это зрелище. Четыре года — дармовая крыша и стол! Четыре года проваливаться на дно и вновь подниматься на ноги! И он все еще здесь, сидит на его горбу, в его гостиной. Вдруг Уилларду захотелось вырвать яблоко из рук Уайти и сказать ему, чтобы он тут же выметался. «Каникулы кончились! Выматывай! Убирайся! Куда?! Не мое дело!» Но ничего такого он не сделал, а решил пойти разобрать свои памятные вещицы.

На кухне он взял лоскут мягкой материи и средство, которым Берта чистила серебро. Затем вытащил из-под шерстяной рубашки в комоде сигарную коробку, где хранил свои сувениры. Усевшись на кровать, Уиллард открыл коробку и принялся перебирать дорогие ему вещицы. Сперва он окинул их беглым взглядом, потом рассмотрел поподробней и наконец разложил на покрывале все по отдельности фотографии, газетные вырезки… Медалей не было.

Когда он вернулся в гостиную, Уайти уже завалился спать. Уиллард смотрел, как снежные сугробы всплывают за темным оконным стеклом. Дома через улицу, казалось, вот-вот утонут в белых вздымающихся волнах. «Не может быть, — думал Уиллард. — Этого просто не может быть. Я делаю поспешные выводы. Я…»

На другой день во время перерыва на ленч он решил пройтись к реке и заглянуть по пути в ломбард Рэнкина. Похохатывая, будто он тоже участвует в семейной шутке, Уиллард выкупил медали.

После обеда он позвал Уайти прогуляться. Когда они отошли настолько, что дом скрылся из виду, Уиллард сказал молодому человеку, что он так никогда и не сможет понять, как человек способен взять вещи, принадлежащие другому человеку, рыться в чужих вещах и просто так взять что-то, особенно связанное с воспоминаниями. Тем не менее, если Уайти даст слово, что это не повторится, он будет склонен приписать этот несчастный случай тяжелому стечению обстоятельств и незрелости ума. Однако медали возвращены на прежнее место, и если Уайти даст твердое обещание, что ничего подобного не повторится, и, кроме того, пообещает прекратить пить виски, к чему он недавно пристрастился, тогда можно считать инцидент исчерпанным. Да вы только посмотрите на него — ведь он три года играл в бейсбол за селкирскую школу; фигура боксера, красавец к тому же — Уиллард так прямо ему и сказал, — и чего же он добивается? Неужели он хочет превратить в развалину тело, дарованное ему Господом? Уже одна только мысль об этом должна заставить его остановиться, пока не поздно. Ну, а если он не уважает свое тело, уважал хотя бы свою семью, свою собственную душу, наконец! Теперь будущее Уайти в его собственных руках: он должен начать новую жизнь, что же касается Уилларда, то этот скверный случай, нелепый случай — глупый сверх всякой меры — он готов забыть. Иначе — и здесь не может быть двух мнений — придется принимать какие-то решительные меры.

Молодой человек был настолько подавлен стыдом, что в порыве благодарности схватил Уилларда за руку и со слезами на глазах долго ее тряс. Затем он пустился в объяснения. Это случилось осенью, когда в Форт Кин приехал цирк. Люси сразу затараторила о слонах и клоунах, но, пошарив в кармане, Уайти обнаружил лишь мелочь, да и то не так уж много. Тогда он подумал, что если сейчас взять медали, а через несколько недель положить их обратно… Но тут Уиллард напомнил ему, кто водил Люси в цирк. И Майру, и Уайти, и Берту. Не кто иной, как сам Уиллард. Да, да, да, отозвался Уайти, он как раз подходил к этому… Признаться, самое неприглядное он откладывал под конец. «Я самый настоящий трус, Уиллард, но так тяжело признаваться сразу в самом плохом». — «Все равно лучше сказать, мальчик. Тебе самому будет легче».

Ну, и, покаялся Уайти, когда они свернули с Бродвея и зашагали к дому, он взял медали, и это его так потрясло, что вместо того, чтобы истратить деньги, как собирался, он направился прямиком в «Погребок Эрла» и оглушил себя виски в надежде забыть свой глупый, гадкий проступок. Он сознает, что это свидетельствует об ужасном эгоизме и просто о глупости, но тем не менее так оно и было. И говоря по правде, все происходило как во сне. Случилось это в последнюю неделю сентября, сразу же после того, как старик Таккер отказался от половины магазина… Нет, нет, тут он вынул из бумажника календарик и взглянул на него при свете фонаря у входной двери — они остановились, сбивая снег с ботинок, — скорее всего это произошло в самом начале октября, говорил он Уилларду, который за несколько часов до этого выяснил у приказчика Рэнкина, что медали были заложены лишь две недели назад.

Но они уже вошли в дом. Берта вязала у камина, Майра сидела на диване с Люси на коленях и читала ей перед сном детские стихи. Но как только Люси увидела папу, она соскользнула с коленей и побежала к нему через столовую — играть в «плыг-плыг». Они играли в эту игру каждый вечер: так повелось с тех пор, как отец Уайти увидел, что ребенок хочет соскочить с подоконника. «Эй! — позвал остальных здоровяк фермер, — Люси плыгает!» Так он это произнес, хотя и прожил в Америке вот уже сорок лет. После смерти старика замирать в восхищении перед дочерью и после каждого ее прыжка нараспев выговаривать слова, которые она просто обожала, стало обязанностью Уайти: «Эй, Люси плыгает! Плыг-плыг, Гуся-Люси. Еще два плыжка, и марш в постель». — «Нет, три!» — «Три плыжка, и марш в постель!» — «Нет, четыре!» — «Живее, плыг-плыг, и хватит выпрашивать, ты, маленький гусенок-плыгунчик! Эй, Люси собирается плыгать. Люси приготовилась… Леди и джентльмены, Люси плыгает в последний раз!»

Так что же оставалось делать Уилларду? Если днем, по зрелом размышлении, он решил простить Уайти кражу, стоит ли ему теперь ловить зятя на мелкой лжи во спасение? Но все же, если Уайти, взяв медали, так терзался, почему, черт его возьми, он не вернул их, почему? Почему это первым делом не пришло ему в голову? И почему он, Уиллард, не подумал спросить его об этом? Но он так мучительно старался быть резким и твердым, говорить без обиняков, поставить Уайти жесткие условия, что такой вопрос даже не пришел ему в голову. Эй ты, почему ты не положил на место мои медали, если ты так ужасно переживал?

Но тем временем Уайти поднимался по лестнице с Люси на плечах: «Плыг два, три, четыре»; а сам он улыбался Майре, и его улыбка говорила: да, да, мужчины отлично прошлись перед сном.

Майра, Майра. О таком ребенке родители могут только мечтать. Когда других только отнимали от соски, Майра умела делать все, что делают взрослые девочки. Всегда она занималась чем-нибудь женственным: вышиванием, музы кой, поэзией… Однажды на школьном вечере она прочитала стихи об Америке, которые сочинила сама, без всякой помощи, а когда она закончила, кое-кто в зале даже поднялся с мест и зааплодировал. И она так прекрасно держала себя, что когда дамы приходили к ним на собрания «Восточной звезды» — давно, когда они еще жили втроем и у Берты оставалось время от домашних дел, — они не возражали, чтобы маленькая Майра сидела вместе с ними.

О Майра! Какую радость приносило одно ее присутствие: всегда подтянутая и стройная, с мягкими каштановыми волосами, шелковистой кожей и серыми, как у Уилларда, глазами, которые на ее лице казались очень красивыми. Порой он думал о том, что его сестренка Джинни могла быть очень похожей на Майру — такую хрупкую, застенчивую, с тихим голосом и манерами принцессы, — если бы, думал, не злосчастная скарлатина… В детстве худенькая фигурка дочери трогала Уилларда чуть ли не до слез, особенно вечерами, когда он следил поверх газеты за тем, как она разучивает свой фортепьянный урок. И тогда ему казалось, ничто в мире не может сообщить человеку такого стремления к добру, как зрелище этих хрупких запястий и лодыжек.

«Погребок Эрла». Чтоб ему провалиться сквозь землю!.. Хоть бы его никогда и не было… По просьбе Уилларда в «Клубе Лосей» и «Таверне Стенли» (там теперь новый хозяин, подумалось ему, а тем временем внизу, в городе, начали зажигаться огни) все человечные, или хотя бы наполовину человечные бармены, согласились не давать Уайти напиваться до потери сознания, все, кроме одного (по имени Эрл), которому казалось очень занятным получить чек у пьяного мужа и отца, а затем предъявить к оплате. Но самая большая насмешка заключалась в том, что в так называемом «Погребке Эрла» не нашлось бы человека, который годился бы в подметки Уайти как работник, муж и отец, когда тот не оказывался жертвой обстоятельств. Однако проклятые обстоятельства всегда оборачивались против него как раз в такое время — хотя это и не продолжалось больше месяца, — когда он страдал от отчаянного приступа болезни, которую нельзя назвать иначе, как слабоволием. Вероятно, и в ту пятницу он в худшем случае проплутал бы свое по дорожке перед домом, распахнул бы с грохотом дверь, выкрикнул несколько бредовых заявлений и завалился в постель прямо в одежде — не более того, если бы обстоятельства, или рок, если вам угодно, не подстроили все так, что, войдя в дом, он первым делом натолкнулся на жену Майру, которая держала свои хрупкие маленькие ноги в ванночке с горячей водой. И еще он увидел Люси, склонившуюся над обеденным столом, и понял (а он и в пьяном угаре понимал, что к чему, если ему мерещилась обида или оскорбление), что она отвернула край скатерти и делает уроки — здесь, внизу, чтобы матери не пришлось встретиться с чудовищем с глазу на глаз.

Уиллард и Берта, как обычно по пятницам, отправились к Эрвинам развеяться, поиграть в рамми. Он знал, что ехать не следует, но Берта уже сидела в машине. Да, это зрелище пришлось ему не по душе. «Не стоит чересчур долго держать их в воде, Майра». — «Ну, папочка, поезжай, развейся», — сказала она, и он, наконец, спустился к машине.

Ну вот, все вышло именно так, как он и предполагал: когда Уайти добрался до дому, ему тоже пришлось не по душе то, что он увидел. Первым делом он заявил Майре, что она могла хотя бы опустить шторы, чтобы не показывать людям, какая она великомученица. Окаменев от растерянности, она не двинулась с места, тогда он сам бросился к окну и начисто оторвал штору от карниза. Она нарочно набрала всех этих учеников (семь лет назад — забыл он добавить), чтобы поскорей превратиться в ведьму и — все это размахивая шторой — заставить его бегать за другими женщинами, чтобы теперь хныкать не только из-за своих бедных пальчиков. Она для того и стала учительницей, чтобы не ехать с ним во Флориду и не дать ему начать новую жизнь. И все потому, что она ни капли его не уважает!

Бывают такие слова, которые мужчина не вправе говорить женщине, даже той, кого ненавидит, — а ведь Уайти любил, обожал, боготворил Майру, — и все эти слова ей пришлось выслушать в тот вечер. А потом, будто содранной шторы, сломанного карниза и незаслуженных оскорблений было мало для одного раза, он схватил ванночку, до краев наполненную теплой водой с эпсомской солью, и непонятно почему опрокинул на ковер.

О том, что происходило дальше, Уиллард узнал от своего приятеля-масона, который той ночью дежурил в патрульной машине. Полицейские изо всех сил старались, чтобы со стороны все выглядело по-дружески и никак не походило на арест: они подъехали без сирены, остановились подальше от уличного фонаря и терпеливо стояли в прихожей, пока Уайти возился с застежками куртки. Затем они свели его с крыльца и дальше по тропинке к патрульной машине так, что соседям, глядевшим в окна, могло показаться, будто три человека вышли пройтись перед сном, только двое из них прихватили пистолеты и патронташи.

Утром Уиллард первым делом велел Люси сесть и сделал ей выговор.

— Я знаю, милая, вчера тебе пришлось нелегко. Я знаю, за всю твою молодую жизнь тебе пришлось пережить много такого, о чем лучше никогда и не знать. Но, Люси, я хочу, чтобы ты поняла кое-что раз и навсегда. Я хочу спросить, почему, — Люси, посмотри на меня, — почему прошлой ночью ты не позвонила мне к Эрвинам?

Она тряхнула головой.

— Ты ведь знала, что мы там, правда?

Она опустила глаза и кивнула.

— И номер телефона наверняка есть в книжке. Ну, разве это не так, Люси?

— Я не подумала об этом.

— А о чем же ты думала, барышня? Смотри на меня!

— Я хотела остановить его.

— Но звонить в тюрьму, Люси…

— Мне было все равно куда, лишь бы его остановить!

— Но почему ты не позвонила мне? Я хочу, чтобы ты ответила на этот вопрос.

— Потому.

— Почему потому?

— Потому что ты не смог бы…

— Я что?

— Ну, — сказала она, пятясь, — ты не…

— А теперь вернись, сядь на место и слушай меня. Во-первых, — да, да, садись, — не знаю, известно это тебе или нет, но я не бог. Я — только я, это во-первых.

— В этом доме живут цивилизованные люди, которым не пристало делать некоторые вещи. И в первую очередь такие, как выкинула ты. Мы не подонки, ты должна это помнить. Мы способны ладить друг с другом и управляться со своими делами без посторонней помощи, и не нужно, чтобы полиция делала это за нас. Я, между прочим, помощник городского почтмейстера, барышня, на случай, если ты об этом забыла. Я, между прочим, занимаю приличное положение в обществе, а значит, и ты тоже.

— А как же отец? Он-то что «занимает», если это вообще что-нибудь означает?

— Я сейчас говорю не о нем! Я доберусь и до него, можешь не сомневаться, и, кстати, без твоей помощи. Сейчас речь о тебе и о том, чего ты можешь не знать в свои пятнадцать лет. В моем доме, Люси, мы придерживаемся других методов. Мы сначала говорим с человеком, стараемся наставить его на путь истинный.

— А если он не слушает?

— Мы и тогда не отправляем его в тюрьму. Это тебе ясно?

— Нет!

— Люси, не я выходил за него замуж. Не я живу с ним в одной комнате.

— Ну и что?

— А то, что я говорю тебе — есть великое множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Я знаю, это твой дом. Я знаю, ты пустил его в дом, и что бы он ни устраивал ей, что бы он ей ни говорил…

— Я пустил в дом мою дочь, вот что я сделал. Я пустил в дом тебя. Я делаю, что могу, для людей, которых люблю.

— Да, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами, — но, может, не ты один так поступаешь.

— О, мне это хорошо известно, детка. Но, милая, неужели ты не понимаешь — они ведь твои родители.

— Тогда почему ж они не ведут себя как родители! — крикнула она и выскочила из комнаты.

Потом настала очередь Берты.

— Я слышала, что она сказала тебе, Уиллард. Я слышала этот тон. Это то, к чему я давно привыкла.

— Но я тоже привык, Берта. Мы все привыкли.

— И что же ты намерен делать? Где конец ее выкрутасам? Когда она в пятнадцать лет захотела стать католичкой, я думала, что это ее последняя выходка. Убежать к монахиням, провести у них целый уик-энд! А теперь еще и это.

— Берта, мне больше нечего сказать. Я пытался и так и эдак, и после этого…

— После этого, — сказала Берта, — мы получили наотмашь! Я бы не поверила, если бы услышала от посторонних. Втянуть всю семью в публичный скандал…

— Берта, она потеряла голову. Она испугалась. Это ведь все он устроил, идиот проклятый.

— Хорошо, любому дураку было ясно, что здесь произойдет. И любой дурак может предсказать, что будет дальше, — наверное, в следующий раз она вызовет ФБР.

— Берта, я сам займусь этим. Ты преувеличиваешь, и это вовсе не помогает делу.

— С чего же ты собираешься начать, Уиллард? Отправишься за ним в тюрьму?

— Я подумаю и тогда приму решение.

— А пока ты решаешь, я хочу напомнить тебе, что люди по фамилии Хиггл были среди основателей этого города. Люди по фамилии Хиггл были среди первых поселенцев, трудами которых этот город возник на земле. Мой дедушка Хиггл строил, кстати, эту тюрьму, Уиллард. Я рада, что его уже нет в живых, что он не видит, для кого построил ее.

— Я знаю все это, Берта. Мне это хорошо известно.

— Вы не считаетесь с моей гордостью, мистер Кэррол. Я ведь тоже человек.

— Берта, она больше не будет.

…И, наконец, Майра. Его Майра.

— Майра, я сидел и обдумывал, что предпринять. И просто не знаю, что делать, вот что я тебе скажу. Никогда бы не предположил, что доживу до такого дня. Я говорил с Люси. И взял с нее обещание, что ничего подобного не повторится.

— Она обещала?

— Да, пожалуй, что так. И только что я говорил с твоей матерью. Она на пределе, Майра. И не мне ее осуждать. Но все же я надеюсь, что мне удалось заставить ее попытаться понять. Потому что, грубо говоря, она бы хотела, чтобы он сгнил в этой тюрьме.

Майра закрыла глаза, так глубоко запавшие, так горько оттененные багровыми кругами от тайных рыданий.

— Но я успокоил ее, — сказал он.

Когда в середине первого семестра Люси приехала домой в День Благодарения и сказала, что выходит замуж, Уайти опустился на край дивана и весь обмяк. «Но мне бы хотелось, чтобы она закончила колледж», — произнес он, уронив голову в ладони, и заплакал, да так, что окружающие могли бы простить ему все скопившиеся за многие годы обиды, если бы не подозревали, что именно ради этого он и плачет. Первый час он плакал неумолчно, как женщина, потом стал всхлипывать, словно ребенок; и хотя все понимали, чего он добивается, это тянулось так бесконечно, что поневоле пришлось простить его, видя, как он жалок.

А потом свершилось чудо. Вначале казалось, что он болен или вот-вот наложит на себя руки. На него было действительно страшно смотреть. Целыми днями он почти не прикасался к еде, хотя и садился со всеми за стол. Вечерами он выходил на крыльцо и сидел, не откликаясь на попытки заговорить с ним или зазвать домой. Но вот однажды ночью Уилларду послышалось, что кто-то ходит по дому.

Прямо в халате он пошел на кухню и застал там Уайти, склонившегося над чашкой кофе. «Что с тобой, Уайти? Почему ты не спишь?» — «… Не хочу». — «Что случилось, Уайти? Почему ты не раздевался?» Тут Уайти отвернулся к стене, и его большое тело начало сотрясаться. Уиллард видел только широкие плечи зятя и его мощную, крепкую шею. «Что с тобой, Уайти? Что это ты надумал? Скажи мне».

На другой день после свадьбы дочери Уайти сошел к завтраку в рабочем костюме, но при галстуке, и в таком виде пошел на службу. Вечером, дома, он вытащил из коробки щетки, гуталин и довел свои ботинки до такого сияния, словно их обработал профессионал. Уилларду он сказал: «Хотите, заодно и вам почищу». Уиллард протянул ему ботинки и сидел в носках, пока свершалось невероятное.

В выходной Уайти побелил фундамент и наколол почти целый корд дров. Уиллард стоял у окна на кухне и смотрел, как зять яростно, словно заведенный, взмахивает топором.

Так миновал месяц, и еще один, и хотя постепенно с Уайти сошло угрюмое настроение и он вновь стал шутить и подсмеиваться — все же было очевидно: что-то пронзило его сердце.

Зимой он отпустил усы. В первые недели ему, ясное дело, пришлось выслушивать обычные шутки от коллег на службе, но Уайти держался своего, и к марту все забыли, как он выглядел раньше, и даже как-то поверили в то, что этот здоровый великовозрастный шалопай в сорок два года решил-таки стать человеком. Все чаще и чаще Уиллард ловил себя на том, что называет его Дуайн, как Берта и Майра.

Он вдруг стал вести себя так, как — по ожиданиям Уилларда — и следовало вести себя тому энергичному молодому парню, которого он знал в 1930 году. В то время он был уже первоклассным электриком и к тому же приличным плотником, и у него были свои планы, стремления, мечты. И одна из них — выстроить дом для себя и для Майры, если только она станет его женой, сложить собственными руками особняк с внутренним двориком в духе тех, что стоят на мысе Кейп-Код… И притом это не казалось ему такой уж невыполнимой мечтой. В свои двадцать два года он выглядел достаточно сильным, энергичным и знающим для этой затеи. Он предполагал, что сможет в полгода своими руками построить двухэтажный дом, за исключением водопровода (его за сходную цену согласился сделать приятель из Уиннисоу), если будет работать по вечерам и в уик-энды. Он пошел даже дальше и положил в банк сотню долларов на покупку участка земли в северной части Либерти-Сентра; опять-таки мудрый поступок, потому что тогдашняя роща стала теперь Либерти-Гроув, лучшим районом города. Итак, он положил деньги в банк и занялся чертежами и сметами. Он был уже полгода женат, когда разразился кризис, а вслед за ним, почти сразу же, родилась Люси.

Но теперь он снова на ногах, убеждал он Майру, и, как только закончится учебный год, она должна обзвонить родителей своих учеников и сказать им, что прекращает преподавать музыку. Ей не хуже его известно, что, когда она только начинала давать уроки, предполагалось, что это лишь временно. Он не должен был позволять ей продолжать эти уроки, даже если они и давали несколько лишних долларов в неделю. И ему наплевать, что она ничего не имеет против уроков. Дело не в этом, а в том, чтобы ему не подстилали соломку на случай, если он упадет. Потому что он не собирается больше падать. Вот где начало всех бед: он понял — все эти подпорки и подстилки, которыми он думал застраховать себя, задерживают любое его продвижение, не пускают вперед, постоянно напоминая о том, какой он неудачник. А как начнешь думать, что ты неудачник и, видно, ничего уж тут не поделаешь, как глядь — и вправду ничего не можешь поделать и только ждешь новых неудач. Пьянство и увольнение, новая служба, пьянство и опять увольнение… Это заколдованный круг, Майра.

Попади он в армию, продолжал Уайти, возможно, это вернуло бы ему уверенность в себе и он пришел бы совсем другим человеком. Но пока другие рисковали жизнью, он расхаживал по улицам Либерти-Сентра, а люди удивлялись, каким это образом Уайти Нельсону, эдакому здоровяку, удалось увернуться от окопов и смерти, и перешептывались за его спиной — мол, вот живет за счет тестя. Нет, нет, Майра, я знаю, что болтает вся округа, я знаю, что говорят люди, и хуже всего, что они скорее всего правы. Нет, это понятно, я не виноват в том, что у меня шумы в сердце. И в том, что была депрессия, — тоже. Но сейчас ведь уже не депрессия. Посмотри вокруг. Какой буйный рост, какое процветание! Просто какая-то новая эпоха, нет, в такое время он не собирался плестись в хвосте. Нынче каждый стремится разбогатеть, заколотить деньгу, а монеты так и валят прямо в руки. Поэтому, во-первых, она должна сообщить родителям, что, как только закончится учебный год, занятия музыкой прекращаются. А во-вторых, надо подумать об отъезде изэтого дома. Нет, не во Флориду. Уиллард, возможно, был прав — это слишком похоже на самообман. Но вот что он начинает подумывать. Нет, нет, он не будет теперь ничего обещать, не хочет снова ходить в дураках, — но он начинает подумывать, что, может быть, стоит присмотреться к этим новым стандартным домам, вроде тех, что понастроил этот парень возле Кларкс-Хилла…

И тут Майра, подробно пересказывавшая отцу все, что говорил Дуайн, прослезилась, и Уиллард похлопал ее по спине, и его глаза тоже наполнились слезами, и он подумал: «Значит, все было не напрасно». И лишь одно омрачало ему настроение — не выйди маленькая Люси замуж не за того человека и по причине, которую трудно было назвать радостной, этого перерождения могло бы и не быть.

Весна. Каждый вечер Дуайн поднимался из-за обеденного стола, похлопывая себя по коленям, будто в том, чтобы распрямить ноги, тоже заключалась некая победа над собой, и новым человеком, которому нипочем старые искушения, — проходил весь путь по Бродвею к реке. К восьми он возвращался как часы и начищал ботинки. Вечер за вечером Уиллард усаживался против него в кресло на кухне и смотрел как зачарованный, словно Уайти не просто чистил ботинки в конце трудового дня, а здесь, прямо на его глазах, изобретал сапожную щетку и гуталин. Он и впрямь начинал подумывать, что не только не стоит поощрять Уайти уехать, а, наоборот, надо упрашивать его остаться. Жить с ним вместе теперь было одно удовольствие.

Как-то майским вечером, перед самым сном, у них состоялась серьезная беседа. Говорили о будущем. Когда заалел рассвет, они уже не могли вспомнить, кто из них первым сказал, что, может, Дуайну и впрямь пора вернуться к прежним планам и завести собственное дело. При нынешнем размахе строительства электрика с его опытом за несколько недель завалят работой. Надо только иметь деньги на обзаведение, ну, а там все пойдет как по маслу.

Через несколько часов, солнечным субботним утром, побрившись и надев костюм, они поехали в банк разузнать о ссуде. В семь часов вечера, вздремнув после сытного обеда, Дуайн вышел на свою обычную прогулку. Тем временем Уиллард сел с карандашом и блокнотом прикинуть, какими суммами они могут располагать — ссуда в банке плюс кое-какие сбережения… К одиннадцати он исчеркал всю бумагу крестиками и нуликами, а в полночь сел в машину, чтобы опять, как когда-то, поколесить по привычному кругу.

Он нашел Уайти в переулке за парикмахерской Чика в компании какого-то негра и белой автомобильной покрышки. Уайти обнимал покрышку, а цветной парень мерз на цементе. Он сделал все, чтобы оторвать Уайти, разве только не заехал ему под вздох, но тот, видно, затеял с покрышкой роман не на шутку. «Хватит. К черту, — сказал Уиллард, подталкивая его к машине, — брось эту штуку!» Но Уайти устроил сидячую забастовку на обочине тротуара, лишь бы не разлучаться со своей покрышкой. Он сказал, что они с Клойдом рисковали, доставая эту штуковину, и потом — что Уиллард, ослеп? — она же совсем новая.

Утром — хотя он и был какого-то белесо-мучнистого цвета — Уайти сошел к завтраку вовремя. При галстуке. Тем не менее прошло целых две недели, прежде чем разговор вновь зашел о банковской ссуде, личных сбережениях и собственном деле. Как-то субботним днем они с Уайти сидели в гостиной и слушали по радио репортаж, как вдруг Уайти поднялся и, в упор глядя на своего тестя, произнес обвинительную речь: «Вот, значит, как, Уиллард. Один раз оступишься — и прости-прощай новая жизнь!..»

Затем однажды вечером, уже в июне, когда все в доме готовились ко сну, Майра завела было с Уайти разговор о его новой жизни (и ее, кстати, тоже), и это пришлось ему не душе. Забирая свою Гертруду после сегодняшнего урока, Адольф Мертц поинтересовался — не подумал ли Уайти насчет работы электрика? Дело в том, что один человек из Дрисколл-Фоллс сворачивает дело и по дешевке продает оборудование, грузовик и все прочее. Тут Уайти раздраженно замахнулся брюками и чуть не выбил ей глаз пряжкой ремня. Но он и не думал ее ударить — просто хотел предостеречь, чтобы она не попрекала его тем, в чем он не виноват. С какой стати она болтает об этих планах, когда до их осуществления так далеко? Разве ей не известно, что такое мир бизнеса? На этой стадии об их планах могут знать только он и Уиллард, как бы ее отец ни пытался теперь отвертеться. Если бы дело было в Уайти, он пошел бы в банк хоть завтра. Но Уиллард сперва настропалил его, а теперь отказывается помогать и прямо-таки лишает его уверенности в себе. Да, точно — жизнь в этом доме просто подрывает в нем мужество, так было раньше, и теперь то же самое. Со взрослым человеком обращаются так, словно ему место только в богоугодном заведении. Ясно, он виноват, вали все на него. Но кто плакался, кто жить не мог без папочки только потому, что наступила депрессия и ее муж остался без работы, как, между прочим, и половина страны, черт побери? Кто привел их назад к папочке, который сидит на тепленьком государственном местечке? Кто отказывается ехать с мужем на юг, чтобы начать новую жизнь? Кто? Он? Конечно, всегда он! Только он! И больше никто!

А насчет того, что он ее ударил, — это он говорил, уже вернувшись из кухни с куском льда для ее глаза, — так разве он когда-нибудь хотел сделать ей больно? «Никогда! — кричал он, снова одеваясь. — Никогда в жизни!»

Уиллард влетел в прихожую, когда оскорбленный Уайти во второй раз спускался по лестнице. «Теперь вы тут хоть все стойте день и ночь, — говорил Уайти, застегивая пальто, — и смейтесь надо мной, и судачьте о том, какой я распоследний неудачник, — мне на это наплевать, потому что я ухожу!» По его лицу текли слезы, и вид у него был такой несчастный и удрученный, что Уиллард на миг совершенно растерялся, но тут же его осенило: он понял одну истину, которая ускользала от него все эти пятнадцать лет: «Уайти ни в чем не виноват. Он сам свой злейший враг. Как Джинни».

Но когда Уайти прошел мимо него еще раз — он вернулся на кухню выпить последний глоток их драгоценной воды, если никто не возражает, — Уиллард пропустил беднягу к двери, закрыл за ним задвижку и крикнул вслед: «Ну и уходи, держать не стану. В моем доме я никому не позволю бить мою дочь! И вообще нигде не позволю».

Когда Уайти снова постучал в дверь, было около двух часов ночи. Уиллард вышел в прихожую в пижаме и шлепанцах и на верхней площадке лестницы увидел Майру в ночной рубашке. «По-моему, дождь», — сказала она.

— Шестнадцать лет, — сказал Уиллард. — Шестнадцать лет одно и то же. И он все валяет дурака…

Через минут пять Уайти успокоился.

— Вот и ладно, — сказал Уиллард. — Так-то лучше. Я не смирюсь с этим, Майра, ни сейчас, ни потом. Теперь он утихомирился, и я открою. И лучше всего нам пойти в гостиную. Пусть мы просидим там до утра, зато окончательно договоримся. Он больше не ударит никого!

И он открыл дверь, но Уайти уже не было.

Это случилось в ночь на четверг. В воскресенье в город приехала Люси. Она была в платье для беременных, из темно-коричневой толстой материи, ее лицо светилось над ним, как матовая лампочка. Она казалась такой маленькой — да, впрочем, она и была маленькой, вся, кроме живота.

— Ну, — бодро начал Уиллард, — что у нашей Люси на уме?

— Рою рассказала обо всем его мать, — сообщила она, остановившись посредине гостиной.

Снова заговорил Уиллард:

— О чем, милая?

— Папа Уилл, если ты думаешь, что мне лучше, когда от меня все скрывают, ты ошибаешься.

Никто не нашелся что сказать.

Наконец Майра собралась с духом:

— А как у Роя с учебой?

— Мама, погляди на свой глаз.

— Люси, — сказал Уиллард и взял ее за руку, — может быть, твоя мать не хочет говорить об этом. — Он усадил ее рядом с собой на диван. — Почему ты не расскажешь о себе, о вас? Ведь вся твоя жизнь теперь переменилась. Как Рой? Он приедет?

— Папа Уилл, — сказала она, вставая, — он подбил ей глаз!

— Люси, нам это так же неприятно, как и тебе. Смотреть на это тяжело. Стоит мне взглянуть на этот синяк, и у меня просто сердце кровью обливается. Но, к счастью, глаз не поврежден.

— Восхитительно!

— Люси, я по-настоящему зол на него, поверь мне. И он это знает. Что-что, а уж это до него дошло, будь покойна. Он не показывается целых три дня. Четыре, считая сегодняшний. И насколько я понимаю, он сидит поджав хвост и чувствует себя очень паршиво…

— Но что, — сказала Люси, — что будет в итоге, папа Уилл? Что мы будем делать теперь?

— В итоге? — повторил Уиллард.

Собираясь с мыслями, он отвел взгляд от вопрошающих глаз Люси и посмотрел в окно. И догадайтесь, кто в этот момент подходил к дому? С мокрыми прилизанными волосами, в сияющих ботинках и с большими мужественными усами!

— Ну вот, мистер Итог собственной персоной, — сказала Берта.

В дверь позвонили.

Уиллард повернулся к Майре.

— Это ты сказала, чтобы он пришел? Майра, ты знала, что он придет?

— Нет, нет. Клянусь тебе.

Уайти опять позвонил.

— Сегодня воскресенье, — объяснила Майра, когда никто не двинулся к двери.

— Ну и что? — спросил Уиллард.

— Может быть, он хочет что-нибудь сказать нам. Что-нибудь объяснить. Сегодня воскресенье. А он совсем один.

— Мама! — крикнула Люси. — Он ударил тебя. Пряжкой!

Теперь Уайти стал легонько постукивать по стеклу входной двери.

Волнуясь, Майра сказала дочери:

— Так вот что Элис Бассарт разносит по всему городу?

— А что, разве это не так?

— Нет, — сказала Майра, прикрывая подбитый глаз, — все вышло случайно. У него и в мыслях ничего такого не было. Не знаю, как так получилось, но это было и прошло, и кончен разговор.

— Мама, один раз, хоть один раз в жизни будь мужественной!

— Послушай, Уиллард, — вступила Берта. — Мне ясно одно: судя по всему, он пока что собирается разбить пятнадцатидолларовое стекло.

Уиллард сказал:

— Прежде всего я хочу, чтобы все успокоились. Человек не был дома целых три дня, чего с ним раньше никогда не случалось…

— О, держу пари, папа Уилл, он отыскал себе какое-нибудь теплое местечко с пивной стойкой в придачу.

— Это неправда, я знаю, — возразила Майра.

— Тогда где же он был, мама? В «Армии спасения»?

— Ну-ка, Люси, ну-ка, подожди минутку, — сказал Уиллард. — Кричать тут нечего. Насколько мы знаем, он все это время ходил на работу. А ночью спал у Билла Брайанта. На диване…

— Ну что вы за люди! — крикнула Люси и выскочила в прихожую.

Стук в стекло прекратился. Какой-то момент стояла тишина, потом звякнула задвижка, и раздался крик Люси: «Уходи! Ясно тебе? Уходи!»

— Нет, — простонала Майра. — Не надо.

Люси ворвалась в комнату.

— …Что, что ты наделала? — сказала Майра.

— Мама, это конченый человек! На нем надо поставить крест!

— Нет, нет! — крикнула Майра и кинулась мимо них в прихожую. — Дуайн!

Но он уже бежал по улице. Когда Майра открыла дверь и выскочила на крыльцо, он уже повернул за угол и скрылся из виду. Исчез.

И с той поры не показывался. Люси прогоняла его, а Уайти только смотрел на нее и молчал. Через стеклянную дверь он видел, как его восемнадцатилетняя беременная дочь закрывает задвижку перед его носом. И не смел возвратиться. А ведь с тех пор прошло целых пять лет, и Люси умерла… Должно быть, он ждет на станции уже минут двадцать. Если не потерял терпения и не решил уехать назад. Если не решил, что ему, может быть, лучше всего исчезнуть.

Только свернув с дороги, ведущей к Кларкс-Хиллу, под уличными фонарями Саус-Уолтер-стрит, Уиллард почувствовал, что сердце стало биться более или менее нормально. Да, вновь началась зима, но это вовсе не значит, что ему уже никогда не увидеть весны. Он еще поживет. Он и сейчас жив! Так же, как все, кто расхаживал по магазинам и ехал навстречу ему в машинах — гнетет их что-нибудь или нет, они живут! Живут! Мы все живем! Так что же он делал там, на кладбище? В такой час, по такой погоде! Прочь, долой эти болезненные, мрачные, лишние мысли. Ему есть о чем подумать, и не всегда о плохом, между прочим. Хотя бы о том, как развеселится Уайти, когда услышит, что дом, в котором помещался «Погребок Эрла», развалился посреди ночи. Развалился, словно сам накликал на себя такую кару, и его тут же снесли. И что с того, что в «Таверне Стенли» теперь новые хозяева? Уайти презирал грязные притоны, как и всякий другой человек, когда владел собой, а это бывало гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд. И вряд ли так уж хорошо — выкапывать из прошлого только самые неприглядные случаи. Этак любого человека можно возненавидеть, если выискивать в нем лишь дурное… И потом Уайти еще не видел нового торгового центра, пусть-ка прогуляется по Бродвею — они пойдут вместе, конечно, и Уиллард покажет ему, как перестроили «Клуб Лосей»…

«О, черт! Парню уже под пятьдесят, ну, что я еще могу для него сделать? — Въезжая в город, он уже говорил вслух. — В Уиннисоу его ждет работа. Такая, о какой он говорил, какую хотел, о какой просил. Ну, а то, что он снова будет жить у нас, — так это ведь временно. Поверь, я слишком стар, чтобы начинать все сначала. Значит, мы решили — до первого января… Ну, послушай, — обращался он к мертвой, — я ведь не бог! Я не могу предсказать будущее! К черту все это — он ее муж, она его любит, нравится это нам или не нравится». Вместо того чтобы поставить машину за магазином Ван-Харна, он подъехал к главному входу — отсюда дольше идти до зала ожидания, так что у него будут лишние полминуты для размышлений. Похлопывая о колено мокрой кепкой, он вошел в магазин. «А скорее всего, — подумал он, — скорее всего его тут и нет. — Не заходя в зал, он попытался заглянуть внутрь. — Скорее всего я просто зря проторчал там, на кладбище. В конце концов, видно, у него не хватило духу приехать».

И тут он увидел Уайти. Он сидел на скамье, уставясь на свои ботинки. Его волосы поседели. И усы тоже. Он то и дело перекладывал ногу на ногу, и Уиллард видел подметки его ботинок — гладкие, не успевшие потемнеть. Маленький чемоданчик, тоже новый, стоял рядом с ним на полу.

— Дуайн, — сказал Уиллард, делая шаг вперед, — ну, здравствуй, Дуайн!

Часть вторая

1

Когда летом 1948 года Рой Бассарт вернулся с военной службы, он не знал, чем ему заняться, и поэтому целых полгода сидел себе да слушал, что люди об этом скажут. Он заваливался в глубокое мягкое кресло в дядюшкиной гостиной, но тут же его длинная костлявая фигура сползала — и чтобы пройти по комнате, приходилось перешагивать через армейские башмаки, гольфы и брюки цвета хаки, что часто проделывали во время его визитов кузина Элинор и ее подружка Люси. Он сидел неподвижно, засунув большие пальцы в пустые брючные петли и уронив подбородок на хилую грудь, а когда спрашивали, слушает ли он — ведь это к нему обращаются, — лишь кивал, не отрывая глаз от пуговиц на рубашке. А не то поднимал веселое открытое лицо, освещенное голубыми глазами, и смотрел на собеседника сквозь рамку из пальцев.

В армии у него открылся талант к рисованию — особенно удавались ему портреты в профиль. Рой отлично изображал носы (чем крупнее, тем лучше), хорошо — уши, волосы, а иногда подбородки, и вдобавок купил самоучитель, чтобы научиться рисовать губы, которые у него не получались. Он даже начал подумывать: а не пойти ли еще дальше и не стать ли профессиональным художником? Дело, конечно, не простое, но, может, как раз и настала пора взяться за что-нибудь трудное, а не хватать, что поближе да полегче.

В конце августа, едва заявившись в Либерти-Сентр, он объявил родным о своем намерении. Но не успел он опустить мешок на пол гостиной, как посыпались возражения.

И чтобы поставить точку, он на целый день засел срисовывать женский профиль со спичечной коробки. Позволив себе оторваться лишь на завтрак, он вновь и вновь делал эскизы и только в конце длинного рабочего дня, проведенного взаперти, почувствовал, что время прошло не даром. После обеда он извел три конверта, прежде чем остался доволен своим почерком, и отправил рисунок в художественную школу в Канзас-Сити, штат Миссури, проделав путь через весь город до почтамта, чтобы письмо успело уйти с вечерней почтой. Но когда он получил ответ, в котором мистера Роя Баскета извещали, что он прошел по конкурсу и получит пятисотдолларовый курс заочного обучения всего лишь за сорок девять долларов пятьдесят центов, он был склонен согласиться с дядей Джулианом, что это просто-напросто какая-то лавочка, и прекратил переписку.

Так или иначе, а он им доказал, что хотел, и тут же, с первой попытки. Когда его на два года призвали в армию, отец сказал: он, мол, надеется, что военная дисциплина будет способствовать возмужанию его сына. Выходило, что отец с этим делом не справился. И Рой действительно возмужал, даже слишком. Но дисциплина здесь была ни при чем. Все дело, сказать по правде, было в том, что родители были далеко. Да, в школе он тянулся кое-как на тройки и тройки с минусом, хотя стоило ему лишь чуть-чуть приналечь («А ведь у тебя есть способности, Рой», — говорила мать), и он мог бы, если бы захотел, учиться на твердые четверки или даже на пятерки. Но теперь пора заявить: он больше не троечник, и нечего с ним обращаться как с троечником. Уж если ему работа понравится, он наверняка с ней справится, и не как-нибудь, а хорошо. Вопрос только в том, на чем остановиться. В двадцать лет он и сам понимает, что пора подумать о своем будущем. Он и сам достаточно размышляет над этим, будьте покойны.

Но, по чести сказать, не мешало бы месяц-другой еще покейфовать, а уж там и впрячься всерьез, если к тому времени он решит, на чем остановиться.

И еще много месяцев спустя после своего возвращения Рой только и делал, что, во-первых, всласть отсыпался, а во-вторых, до отвалу наедался. Около четверти десятого — едва уходил отец — он спускался к завтраку в армейских брюках и тенниске. Сок двух сортов, парочка яиц, ломтика четыре бекона, кусочка четыре поджаренного хлеба, горка варенья из вишен, горка повидла и кофе, который, чтобы шокировать мать, никогда прежде не видевшую, чтобы он пил что-нибудь, кроме молока, он называл «жгучей яванкой». Иногда за завтраком он опустошал целый кофейник «жгучей яванки», и было видно, что мать в самом деле не знает, то ли ужасаться тому, как он называет кофе, то ли волноваться насчет того, в каких количествах он его поглощает. Матери нравилось хлопотать вокруг него, закармливать его всевозможными лакомствами, и, поскольку это ему ничего не стоило, он дал ей полную волю.

— А знаешь, я ведь, случается, пью и кое-что еще, — говорил он, вставая из-за стола и хлопая ладонью по животу. Выходило не так громко, как у сержанта Хикки, который весил двести двадцать пять фунтов, но тоже неплохо.

— Не будь наглецом, Рой, — отзывалась она. — Не хочешь ли ты сказать, что пьешь виски?

— Да так, по маленькой, Элис.

— Рой…

И тут — если она принимала его слова всерьез — он подходил к ней, обнимал и говорил: «Ты славная девочка, Элис. Но не верь всему, что тебе говорят». А потом звучно чмокал мать в лоб, уверенный, что это моментально исправит ее настроение и озарит утро, проведенное в домашних хлопотах и беготне по магазинам. И он был прав — так оно обычно и выходило. В итоге они с матерью оставались в прекрасных отношениях.

Затем он просматривал газету — от первой До последней страницы. Потом возвращался на кухню опрокинуть между делом стаканчик молока. Он выпивал его в два глотка тут же, у холодильника, и закрывал глаза от жгучего холода в переносице. Потом вытаскивал из хлебницы полную пригоршню домашнего печенья, которое обожал с детства, потом: «Я пошел, мам!» — стараясь перекричать гул пылесоса…

Днем Рой частенько заходил в публичную библиотеку, где когда-то работала после школы его старая привязанность — Бэв Коллисон. Он раскладывал на коленях альбом и просматривал журналы, выбирая виды, которые стоит срисовать. К портретам он потерял всякий интерес и решил, что лучше специализироваться на пейзажах, чем лезть из кожи вон, стараясь, чтобы рот выходил похожим на что-то способное открываться и закрываться. Рой проглядел сотни номеров «Холидей», ничем особенно не вдохновившись, хотя и прочитал о куче стран и обычаев, которых совершенно не знал. Выходит, он не терял даром времени, хоть иногда и дремал — в библиотеке стояла такая духота, что приходилось требовать, чтобы открыли окно и впустили хоть немного свежего воздуха. Совсем как в армии. Целый день добиваешься разрешения на самую простейшую вещь. Эх, братцы, до чего же хорошо быть свободным! Вся жизнь впереди. И можно делать со своим будущим все, что только захочешь.

К концу такого осеннего дня обычно вновь заворачивал к школе — посмотреть тренировку футбольной команды — и оставался там затемно, двигаясь вдоль кромки поля — туда и обратно — следом за игроками.

Над бейсбольным полем разносились звуки оркестра, репетирующего перед субботней игрой. «Оркестр, внимание… Приготовились!» — доносилось до него; это м-р Валерио кричал в мегафон, и, честно говоря, ему не бывало никогда так хорошо, как в те моменты, когда он слышал родную мелодию и смотрел, как первая команда (три года не знавшая поражений!), сцепив руки, сбивается в кучу, а второй состав пытается разбить ее, и Бобби Рокстроу — эдакий паучок, — поднявшись на цыпочки, командует: «И раз, и два…», а потом, когда мяч взлетал вверх, поднимал голову и видел бледную матовую луну в темнеющем небе над школой.

К этому вечернему часу, к этой неповторимой поре жизни, к Америке, где все это возможно, он испытывал такое пронизывающее и высокое чувство, для которого есть только одно название — любовь.

Последние четыре школьных года Рой был тайно влюблен в Джинджер Донелли, ставшую главным чир-лидером еще в младших классах. Встречая ее в холле, он чувствовал, что у него выступает испарина на верхней губе — совсем как в классе, когда его вызывали отвечать, а он даже не слышал вопроса. Правда, они никогда и словом не перекинулись, и такого случая могло вообще не представиться. Но фигура у нее была — закачаешься, и, как тут ни крути, не заметить этого невозможно. По ночам он вспоминал, как она перегибалась назад, приводя в движение болельщиков Либерти-Сентра, и просто задыхался от возбуждения. Когда Джинджер касалась земли, а потом проходила колесом вдоль линии поля, все в ней играло, и тут каждый начинал вопить и поддерживать свою команду, а Рой боялся пошевелиться, чтобы никто не заметил, что с ним творится. И это было прямо до смеха ни к чему — ведь она не то, что другие. Все считали, что она ни с кем даже не целовалась, и потом Джинджер была католичкой, а они и обнять себя в кино не разрешают, пока не поженишься или, на худой конец, не обручишься. Другим всего-то и надо было пообещать, что женишься сразу после школы, и, как говорится, они с ходу «раскладывались» в первое свидание.

Даже о Джинджер рассказывали разные истории. Почти все парни в Либерти-Сентре клялись, что она ни на шаг к себе не допускает, а знакомые девушки говорили, будто она собирается стать монахиней. Но потом Маффлин — малый лет двадцати пяти, который все время крутился у школы, покуривая с малолетками, — рассказал, что его дружки из Уиннисоу говорили, будто на какой-то вечеринке за рекой — когда Джинджер училась еще в младших классах и не была такой задавалой — она обслужила всю футбольную команду Уиннисоу.

Типично маффлинская история. Кое-кто из ребят ей поверил, но только не Рой.

А вообще говоря, ему больше нравились девушки посерьезней и поспокойней, вроде Бэв Коллисон, которая считалась за ним весь выпускной год, а теперь училась на первом курсе Миннесотского университета, куда Рой, как ему казалось, на худой конец, может, еще и надумает пойти, если ничего другого не подвернется. В отличие от других девушек Бэв не проводила жизнь в борьбе за популярность, она предоставляла выпендриваться тем, кто это любит, не секретничала, не разводила хихоньки да хахоньки и не висела целыми вечерами на телефоне. Она хорошо училась, после школы работала в библиотеке, и у нее еще оставалось время для кучи разных дел (она состояла в Испанском клубе и в Клубе горожан и помогала принимать объявления в местной газете «Либерти Белл»)…Да, она твердо стояла на земле (даже его родители вынуждены были признать, что Бэв молодчина), и Рой по-настоящему ее уважал. Без всякого. Из-за этого уважения он в общем-то и никогда не пытался, что называется, сбить ее с правильной дорожки.

И все же дальше, чем с ней, он ни с кем не заходил. Сперва они по часу целовались у нее в прихожей (все время оставаясь в пальто). Потом как-то в субботу, когда они вернулись со школьного вечера, Бэв пустила его в гостиную. На этот раз она сняла пальто, а Рою не разрешила — ему и так уходить буквально через две минуты: ведь спальня родителей прямо над их головой — и пусть Рой тут же перестанет подталкивать ее к дивану. Прошло много недель, прежде чем он убедил ее разрешить ему снять пальто: ведь сидеть в помещении одетым вредно для здоровья; но даже когда Рой однажды ухитрился наполовину вылезти из рукавов, не прекращая обниматься, чтобы Бэв ничего не заметила, она не сдалась. А как-то вечером, после особенно нудной и долгой возни, она вдруг разрыдалась. Первой мыслью Роя было уйти, пока мистер Коллисон не сошел вниз, но вместо этого он принялся гладить ее по спине и говорить, что ничего, в сущности, не случилось, что он ужасно виноват, он так не хотел… И тут Бэв стала затихать и спросила: «Правда?» И хотя Рой не совсем понимал, о чем речь, он сказал: «Конечно же. Никогда», — и с тех пор, к его удивлению, Бэв разрешала ему класть руку, куда он захочет, но только выше пояса и поверх платья. За этим последовал мрачный месяц, когда они с Бэв едва-едва не поссорились напрочь. Рой оправдывался, извинялся, и все без толку, пока, отбиваясь в какой-то очередной раз, Бэв (нечаянно, как она уверяла его потом с полными слез глазами) не запустила ногти ему в руку, да так глубоко, что выступила кровь. Она почувствовала себя до того виноватой, что позволила ему залезть под блузку, хотя и поверх рубашки. Это так разожгло Роя, что Бэв пришлось прошептать: «Рой! Родители рядом… Перестань пыхтеть!» Потом в один из вечеров они совсем тихо включили радио в темной гостиной и поймали передачу «Звезды эстрады у вас дома». Передавали музыку из фильма «Ярмарка в нашем штате», который недавно снова пускали в Уиннисоу. Это был «их фильм» и «Может быть, это весна» — «их песня» (здесь Рою удалось убедить Бэв согласиться). Даже мать Роя и та сказала, что он чем-то похож на Дика Хеймса — «правда, меньше всего в те моменты, — прокомментировала Бэв, — когда пытается петь, как он». На середине «Эта ночь создана для песен» Бэв откинулась на диван, закрыла глаза, а руки заложила за голову. Он лихорадочно думал, действительно ли она клонит к тому, решился рискнуть и просунул руку прямо ей под рубашку. К несчастью, с непривычки и от возбуждения он зацепил ремешком часов петлю на ее лучшем свитере. Когда Бэв заметила это, ее чуть не хватил удар, и им пришлось прерваться, пока она срочно поднимала петлю; а то еще мать заметит и потребует объяснений. Произошло это за неделю до окончания школы — в темной, как ночь, гостиной он коснулся ее груди. Совсем голой. И тут же она уехала в гости к своей замужней сестре, а его призвали в армию.

Сразу, как их переправили на Алеуты — он даже не успел еще попривыкнуть к этим местам, — Рой написал Бэв, чтобы она прислала ему анкету для поступления в Миннесотский университет. Когда анкета пришла, он было стал по вечерам заполнять ее, но вскоре понял, что писем от Бэв больше не будет. К счастью, он к этому времени уже кое-как справился с унынием, которое в первую ночь после приезда было совсем нестерпимым, и понял, что глупо поступать в какой-то университет из-за того, что там учится его девушка.

Теперь Рой вроде бы заинтересовался одной из чир-лидеров по имени Мэри Литтлфилд, хотя, как он вскоре узнал, все ее называли попросту Обезьянкой. Это была маленькая девушка с темной челкой и потрясной, несмотря на рост, фигурой (чего уж никак не скажешь о Бэверли Коллисон, которую Рой в сердцах называл «плоской, как доска», причем не без оснований). Обезьянка Литтлфилд училась в младших классах и казалась Рою чересчур молодой для него. А если еще выяснится, что у нее вообще голова не варит, то лучше уж сразу поставить на этом деле точку. На этот раз он искал более зрелую особу. Правда, у Обезьянки Литтлфилд фигура была просто потрясная, и ноги тоже в порядке, но то, что она была таким большим мастером среди чир-лидеров, уже не производило на него такого впечатления, как два года назад в случае с Джинджер Донелли.

С недавних пор Рой стал серьезно подумывать о машине, и она вовсе не казалась ему роскошью. Отец относился к этой идее не лучше, чем раньше, но теперь у Роя были свои деньги — он скопил их на службе и мог истратить как захочет. Отцовскую машину приходилось просить за несколько дней и вечером в назначенный час ставить на место — только со своим собственным автомобилем он станет по-настоящему независимым. Вот тогда уж он сможет прокатить эту Литтлфилд лучше не надо и выяснить, действительно она просто показушница или в ней все-таки что-то есть… А если и вправду ничего нет? Это его остановит? Что-то неуловимое в ее ногах говорило Рою, что Обезьянка то ли уже успела пройти все до конца, то ли пойдет на это ради взрослого малого, который сумеет все разыграть как по писаному.

В казармах оказалось, что почти все, кроме Роя, уже сумели уговорить хотя бы одну девушку. И Рой тоже намекнул — ведь это никому не вредило и было скорее преувеличением, чем полным враньем, — что довольно часто имел дело с одной девицей из университета в Миннесоте. Как-то раз, когда выключили свет, Лингельбах — а у него язык был хорошо подвешен — сказал, что главная беда почти всех девушек в Соединенных Штатах в том, что они считают секс чем-то непотребным, тогда как это, по всей вероятности, самое возвышенное физическое и духовное переживание, какое только выпадает на долю человека. И потому, что было темно, и он чувствовал себя одиноким, да и сердился на Бэв, Рой сказал: «Я потому и бросил эту девицу из Миннесотского университета, что она считала секс чем-то позорным».

— А знаешь, — отозвался какой-то южанин с другого конца казармы, — такие потом становятся самыми последними шлюхами.

И тут влез Казка — парень из Лос-Анджелеса, которого Рой не выносил, — и давай шлепать своими жирными губами. Послушать его, так он знал все на свете насчет этого дела. «Чтобы девица в темпе раскололась, — сказал Казка, — надо только твердить, будто ты ее любишь. Знай повторяй без остановки, и в конце концов («Кто не попадись, хотя сама Мария Монтес») она не выдержит. Мели себе: «Люблю тебя, ты только поверь мне, поверь мне, поверь мне…» «Как, по-вашему, Эррол Флинн с ними обращается? — спросил Казка, словно у него был прямой провод с Голливудом. — Мелет себе: поверь мне, детка, поверь мне — а сам уж штаны расстегивает». Дальше Казка принялся рассказывать, как его брат, механик из Сан-Диего, обработал одну беззубую шлюху, которой было уже верных полсотни, и Рой почувствовал себя довольно паршиво из-за того, что наговорил на Бэв. Худенькая и какая-то испуганная, Бэв была славной девчонкой. Что она могла поделать, если у нее такие строгие родители? На другой день, припомнив, что не называл ее имени, Рой немного утешился.

Ллойд Бассарт пришел к выводу, что Рою следует поступить в подмастерья к печатнику в Уиннисоу. Отцу почти так же нравилось произносить слово «подмастерье», как Рою ненавистно было его слышать. Но отца это нисколько не останавливало: Рою, продолжал он, следует поступить подмастерьем к печатнику в Уиннисоу, он сам прошел через типографию и может утверждать, что это благородная профессия и притом дающая приличный заработок. Братья Бигилоу — он совершенно уверен — сумеют подыскать для Роя, и вовсе не потому, что он сын Ллойда Бассарта, а потому, что он действительно падает надежды. Художники, если они не Рембрандты, голодают, и Рой к тому же не Рембрандт. Что касается колледжа, то, если вспомнить школьные отметки Роя, как-то трудно себе представить, чтобы он вдруг ни с того ни с сего стал так уж блестяще учиться в колледже. И хотя Элис заметила, что на свете случаются и более удивительные вещи, ее муж не поверил в это.

Ллойд Бассарт преподавал в школе печатное дело и, кроме того, был правой рукой директора Бранна — Крошки Дональда, бывшего крайнего из команды Висконсинского университета, который когда-то даже выступал за сборную Штатов. Когда в 1930 году в Либерти-Сентре построили новую школу, у всех перед глазами еще стояли потрясающие броски и захваты Дона Бранна, четыре года украшавшие матчи Большой десятки. Футбол и организация учебного плана, захваты и составление бюджета — какая связь между этими вещами, Элис Бассарт так и не смогла понять до конца жизни, но, как бы там ни было, Дону, в то время уже школьному учителю физкультуры в Форт Кине, предложили место директора в родном городе именно из-за его славы. Во всем, что касается своей личной выгоды, он был не дурак и быстренько согласился. Ну, и вот восемнадцать лет — «восемнадцать лет серединка-наполовинку», как выражалась Элис, от злости путаясь в словах, — Дон был директором (то есть сидел в директорском кабинете), а Ллойд — как Элис говорила — «нашим невоспетым героем». Без помощи Ллойда Дон не мог даже сторожа нанять, но все-таки он получал жалованье директора и был для родителей своих учеников каким-то божком, а Ллойд оставался для всех пустым местом.

Ну разве Рой виноват, что ему больше нравилось проводить вечера у дяди Джулиана? Нет, он вовсе не считает Джулиана верхом совершенства, но тот, по крайней мере, любил хорошо пожить и не смотрел на мир, как двести лет назад. «Проснись! — так и подмывало его крикнуть отцу прямо в ухо. — На дворе 1948 год!» А Джулиану об этом напоминать не надо — это сразу видно, хотя бы по одежде. Если у них дома выписывали «Гигиену», то Джулиан не пропускал ни одного номера «Эсквайра» и с ног до головы одевался по последней моде. Может, и несколько крикливо — по крайней мере на вкус Роя, — но, во всяком случае, модно, этого уж никто не сможет оспорить. Даже низкое мнение о м-ре Гарри Трумэне не помешало ему обзавестись спортивными рубашками «а-ля Трумэн», да такими, что от зависти глаза на лоб лезли… И уж кто-кто, а Джулиан не считал скандалом появиться в обществе без галстука и не воображал, будто наступил конец света, если Рой заявлялся в рубашке, случайно выбившейся из брюк.

Вернувшись с войны, Джулиан уселся и пораскинул мозгами: чем бы таким заняться, чтобы и людям помочь, и себя не забыть, — и остановился на прачечных. Вот так совсем просто и всего-то за год четвертаки и пятидесятицентовики, которые женщины из прибрежных городов опускали в сушилки и мойки Объединенной компании прачечных, принесли Джулиану двадцать тысяч долларов.

Ллойду Бассарту не нравилось, что Рой допоздна засиживается у Сауэрби, не нравился ему и шурин Джулиан — первый поверенный сына, но о действительных причинах своего недовольства отец умалчивал — ему, дескать, просто непонятно, как можно каждый день надоедать людям из-за одного только телевизора. А почем он знает, что Сауэрби надоело его общество? — отвечал Рой. Дяде Джулиану хочется знать, что делается в теперешней армии, о чем думает молодежь. Чего тут плохого?

Отец Роя для первой мировой войны был слишком молод, а для второй — слишком стар, и поэтому он не понимал, что значит быть «ветераном», как и многое другое в современной жизни. Что за два года службы взгляды человека могут измениться — до этого он допереть не мог. И то, что человек отдыхает душой рядом с тем, кто его понимает, с кем он может поговорить обо всем на свете, отец тоже не мог взять в толк и считал пустой тратой времени. Он и в самом деле доводил Роя до белого каления.

Не в пример ему Джулиан был готов без конца слушать Роя. Правда, и он не прочь был давать советы, когда их не просят, но все-таки есть маленькая разница: советуют тебе или приказывают. Как-то мартовским вечером (а надо сказать, Джулиан выслушивал Роя вот уже битых полгода), когда они с Роем, покуривая сигары, смотрели по телевизору шоу с Мильтоном Берли, Рой, дождавшись рекламы, заговорил: он начинает подумывать, что, может, отец и прав — время течет между пальцами, как вода…

— Что-то уж больно ты плачешься, — отозвался Джулиан, — тебе что — сто лет в обед?

— Ну, не в этом же дело, дядя Джулиан…

— А в чем? Ты давай не дури.

— Жизнь ведь…

— Жизнь! Тебе двадцать годков. Понял? Двадцать, Верзила, и это не веки вечные. За ради Христа, поживи нормально хоть чуток, не дури. И хватит об этом.

И вот на другой день Рой наконец решился: поехал в Уиннисоу и купил подержанный двухцветный «гудзон» позапрошлого выпуска.

2

Спрятавшись за занавесками, Элли Сауэрби и ее подружка Люси частенько поглядывали, как он возится с машиной. Время от времени Рой присаживался на бампер своего «гудзона» — колени подтянет к груди, а перед глазами крутит бутылку кока-колы. «Бравый вояка задумался над будущим», — говорила Элинор и фыркала. Но Рой притворялся, что не замечает их, даже когда Элинор барабанила пальцами по стеклу и потом быстро отпрыгивала от окна. Замечал он девушек лишь в гостиной, когда они выходили в сад через раздвижные стеклянные двери, а он ни за что не хотел подвинуть ноги, ни на полдюйма, так что им приходилось перешагивать его ботинки. И вообще Рой вел себя так, будто дом разделен на две команды: в одной — он с Джулианом, в другой — девушки и миссис Сауэрби.

Но что бы он там ни воображал, Люси Нельсон все же не думала, будто Айрин Сауэрби с ней заодно.

Хотя с лица миссис Сауэрби не сходило выражение любезности и гостеприимства, Люси была почти уверена, что за глаза та не слишком-то хорошо отзывалась и о ней самой, и о ее семействе. Как только Люси появилась у них в доме, миссис Сауэрби стала называть ее «дорогая», а уже через неделю Элли с ней раздружилась и исчезла из ее жизни так же внезапно, как и появилась. А причина тому — Люси твердо была в этом уверена — в матери Элли. То ли она наслушалась всяких гадостей об отце Люси, то ли о ней самой, но миссис Сауэрби не захотела, чтобы Люси ходила к ним в дом.

Это произошло в сентябре, в их выпускной год. А в феврале, словно эти четыре месяца она не вела себя довольно странно для благочестивой девицы, Элли просунула ей в шкафчик веселую, дружескую записку, и после школы Люси опять пошла в гости к Сауэрби. Конечно, она могла бы написать Элли: «Нет уж, спасибо! С другими можешь обращаться как угодно, но со мной этот номер не пройдет. Я вовсе не ничтожество, Элли, что бы там ни думала твоя мать». Или даже вообще не удостоить ее ответом, и пусть себе заявится к половине четвертого к флагштоку и увидит, что Люси там нет и что она вовсе не так уж жаждет стать опять ее подругой.

В глубине души она понимала, что Элли Сауэрби ей не компания, ведь она выше Элли во всех отношениях, кроме наружности (которой она не придает большого значения), и богатства (которое вообще ничего не значит), и платьев, и мальчиков… Но именно потому, что, по ее твердому убеждению, Элли уступала ей во всем и тогда, в сентябре, обошлась с ней уж хуже некуда, сейчас, в феврале, Люси решила простить ее и опять пойти к Сауэрби.

А куда еще идти? Домой? Слава богу, ей оставалось прожить там с ними всего лишь двести дней — четыре тысячи восемьсот часов, но тысяча шестьсот как-никак уйдут на сон, а потом она уедет в Форт Кин, в новое отделение женского колледжа. Она подала прошение на одну из пятнадцати полных стипендий, предназначенных для студенток штата, и, хотя папа Уилл говорил, что хоть что-нибудь получить и то почетно, ее расстроило поздравительное письмо, в котором ей сообщали, что она получит жилищное пособие в сто восемьдесят долларов, покрывающее годовые расходы на общежитие. Из выпуска в сто семнадцать человек она пока шла двадцать девятой и теперь горько сожалела, что не трудилась как последний раб, чтобы получить «отлично» по физике и латыни, где даже четверка с минусом была для нее до сих пор настоящей победой. И тут дело даже не в деньгах. Мать уже давно откладывала деньги на ее образование и сумела скопить две тысячи долларов, кроме того, у Люси было одиннадцать сотен собственных сбережений, а если прибавить еще и жилищное пособие — этого вполне хватало на четыре года учебы, если летом работать полную смену в Молочном Баре и не расходовать деньги зря. Люси расстраивало одно: она хотела быть совсем независимой и надеялась, что уже с осени 1949 года больше ничего никогда у них не попросит.

Взять накопленные матерью деньги претило Люси не только потому, что они продолжали бы связывать ее с домом, но и потому, что она знала, как мать собирала эту сумму. Вплоть до пятого класса ей казалось, что раз она дочь миссис Нельсон, учительницы музыки, это должно поднимать ее в глазах окружающих, а потом вдруг ребята, в теплую погоду ждущие на крыльце, а зимой сидящие в пальто в прихожей, оказались ее одноклассниками. И это открытие преисполнило ее ужасом… Как бы она ни бежала из школы, как бы тихонько ни пробиралась в дом, все равно кто-нибудь — и всегда мальчишка! — уже сидел за пианино и обязательно оборачивался как раз в ту минуту, когда его одноклассница Люси Нельсон поднималась по лестнице в свою комнату.

А в школе ее знают вовсе не как дочку миссис Нельсон, учительницы музыки, а как дочку пьяницы, который всегда слоняется возле «Погребка Эрла», — в этом она была совершенно уверена, хотя чувствовала себя такой чужой среди школьников, что никогда не осмелилась бы спросить, что они в самом деле думают или о чем перешептываются за ее спиной.

Она делала вид, будто у нее вполне нормальная семья, даже тогда, когда начала понимать, что это далеко не так, даже тогда, когда ученики ее матери поведали всему городу, что из себя представляет семейка Люси Нельсон.

Конечно, ребенком Люси казалось, что она говорит чистую правду, когда сообщает подружкам, что это дедушка с бабушкой живут у них, а не наоборот. Как только она знакомилась с кем-нибудь, а новых друзей она заводила часто, она сразу рассказывала, что, к сожалению, не может никого к себе звать после школы — в это время бабушка спит, а Люси не хотела бы ее будить. Одно время, стоило в городе появиться новой сверстнице Люси, как она тут же выслушивала рассказ о бабушкиной привычке вздремнуть после обеда. Но потом одна из этих скороспелых подружек — Мэри Бекли (на другой год ее семья уехала из города) в ответ на эту историю захихикала, и Люси поняла, что кто-то уже отвел Мэри в уголок и посвятил ее в тайну бабушкиного сна. Она так разозлилась, что даже заплакала, и вид ее слез до того испугал Мэри, что та поклялась, будтозахихикала из-за странного совпадения: ее маленькая сестренка тоже спит днем…

Но Люси не поверила. С тех пор она никогда и никому не лгала, с тех пор никого не приглашала домой и никак это не объясняла. С десяти лет у нее не было настоящей подруги, значит, не надо было бояться, что кто-нибудь, чьим мнением она дорожит, увидит, как мать принимает от учеников маленькие конвертики с деньгами (и так приторно-приторно говорит: «Большое, большое спасибо»), или, что еще хуже — о ужас! — увидит, как ее пьяный отец вваливается в дверь и замертво падает в прихожей.

Сразу же после каникул Люси начала заниматься музыкой. Ее учитель, мистер Валерио, посоветовал ей присмотреться к барабану. И целых полтора года Люси могла не думать над тем, что делать после школы, — у нее был оркестр. Они репетировали в зале или на поле, а по субботам играли перед футбольным матчем. Теперь вокруг нее всегда были ребята, они то проносились в комнату для музыкантов, то выскакивали оттуда, толкались в школьном автобусе или, прижавшись друг к другу потеснее, старались согреться во время бесконечно длившейся игры, которую Люси терпеть не могла. В общем, она теперь редко бывала одна после уроков, и на нее уже не могли показывать пальцами — эта девочка натворила то, эта девочка натворила это… Иногда, поднимаясь с барабаном из подвального этажа, она видела Артура Маффлина, который курил, взгромоздясь на свой мотоцикл. Несколько лет назад его выперли из школы в Уиннисоу, и он был чем-то вроде героя для тех самых мальчишек, что обзывали ее «Грозой гангстеров» и «Эдгаром Гувером». Но она не дожидалась, пока он крикнет что-нибудь новенькое, а сразу начинала выбивать дробь, и так до самого поля, да как можно громче, чтобы не слышать, проорал он свою очередную гнусность или нет.

А потом, в самом начале выпускного года, с оркестром было покончено. За две недели она дважды пропустила репетиции — проводила время у Элли Сауэрби, а мистеру Валерио объясняла (первая ложь за многие годы), что ей пришлось ухаживать за больной бабушкой. Он ей поверил, и между ними не осталось никакой натянутости — Люси по-прежнему оставалась «его надеждой», как он говорил. И она по-прежнему волновалась, когда выходила на поле, командуя себе: «Левой-правой… левой… правой…» и выбивая приглушенную маршевую дробь, пока они не выстраивались у средней линии и не начинали играть гимн. Ради этого мгновения Люси жила всю неделю, и дело тут вовсе не в глупеньком школьном патриотизме и даже не в любви к родине, которой у нее не меньше и не больше, чем у любого другого. Звездный флаг развевался на ветру, и это было действительно впечатляющее зрелище, но по-настоящему она начинала волноваться, когда все вставали в едином порыве при первых звуках, разносившихся по полю. Уголком глаз она видела, как одна за другой обнажаются головы, и чувствовала, как барабан мягко бьет по ноге, и ощущала солнечное тепло на волосах, которые выбивались из-под черной шляпы с желтым плюмажем и серебряными галунами. Да, это было поистине великолепно — и так оно продолжалось вплоть до той сентябрьской субботы, когда оркестр замер напротив трибуны, где все стояли в торжественном молчании. Она крепко сжала отполированные палочки, а мистер Валерио забрался на складной стул, который для него выносили на поле, поглядел на них и прошептал, улыбаясь: «Добрый день, музыканты», — и тут, перед тем как он взмахнул дирижерской палочкой, она вдруг поняла, что в оркестре объединенной средней школы города Либерти-Сентр всего четыре девушки: кларнетистка Ева Петерсон с бельмом на глазу, Мерлин Эллиот, хоть она и была сестра знаменитого Билла Эллиота, но сама она заикалась; новенькая горнистка, которой мистер Валерио очень гордился, — бедняжка Леола Крапп — такое чудное имя, да еще в свои четырнадцать лет она весила две сотни фунтов «без ничего». И — Люси.

В понедельник она сказала мистеру Валерио, что у нее не хватает времени для занятий — вечером работа в баре Дэйла, а днем репетиции…

Маленькая девочка с косичками раскачивалась в качалке у них на веранде, когда Люси взбежала по ступенькам. «Здрасьте!» — сказала девочка. А мальчишка, сидевший за пианино, едва она хлопнула дверью, остановился на середине такта и посмотрел, как она взлетает вверх по лестнице через две ступеньки.

Стоило ей повернуть ключ в двери спальни, как пианино снова заиграло. Она тотчас же вскочила на стул и стала осматривать свои ноги в стоявшем на туалете зеркале. Они были худые и тонкие, да это и естественно: ведь она такая низенькая и костлявая. Но что тут поделаешь? Вот уже два года, как в ней были все те же пять футов полтора дюйма, а что касается веса, ну что ж, она не любила есть — в чужом месте, во всяком случае. А к тому же, стоит ей пополнеть, ноги сразу станут как сардельки — у всех коротышек так.

Она слезла со стула и стала рассматривать свое лицо. Какая топорная, неинтересная физиономия. А про такие носы, как у нее, обычно говорят — одно слово «мопс»! Ева Петерсон хотела, чтоб ее так и звали в оркестре, но Люси дала ей понять, что с ее бельмом лучше это дело прекратить, и та сразу послушалась. В общем-то вздернутый нос не так уж и плох, но только вот кончик у него чересчур толстый. Да и челюсть великовата, во всяком случае для девушки. Волосы какие-то пегие, желтовато-беловатые, и никакой челкой, конечно, не исправить такую топорную, почти квадратную форму лица — это она прекрасно понимала. Но если зачесать волосы наверх — вот как сейчас, — виден костлявый лоб. Глаза, правда, у нее ничего или были бы ничего на другом лице. И что самое плохое — глаза словно и не ее. В комнате оркестра она иногда глядела на себя в зеркало и прямо ужасалась сходству с отцом — в шляпе она была на него похожа как две капли воды, особенно эти голубые кругляки под крутым бледным лбом. Кожа сплошь усыпана веснушками, но хоть, слава богу, прыщей нет.

Люси отступила от зеркала, чтобы увидеть себя целиком. Она не вылезала из клетчатой юбки, застегнутой спереди большой английской булавкой, серого свитера с поддернутыми рукавами да из жалких, поношенных башмаков. Правда, у нее были еще три юбки, но те уж совсем износились. Да ей наплевать на тряпки. К чему они ей? Ох, и зачем только она ушла из оркестра!

Люси одернула свитер, чтобы он поплотней обтянул ее. Груди у нее начали расти в одиннадцать лет, но через год это, слава богу, прекратилось. Но ведь, наверное, они снова станут расти? Она знала одно упражнение, которое увеличивало грудь, — его показала на уроке гигиены мисс Фихтер. Она вычитала про него в «Америкэн Постчур Мансли» — на обложке этого номера еще стояли на головах и улыбались во весь рот малыши — близнецы в белых трусиках. И она не понимает, над чем тут смеяться, говорила мисс Фихтер, это относится и к упражнению, необходимому для всякой уважающей себя женщины, которая хочет быть здоровой и привлекательной. Если они возьмут в постоянную привычку упражнять мускулы, пока еще молоды, им никогда не придется краснеть за свой вид. В этой школе слишком много девочек, которые совершенно не следят за собой, заявила мисс Фихтер таким тоном, будто хотела сказать — «врут» или «воруют».

Вначале надо было вытянуть руки перед грудью, а потом ударять кулаком правой по открытой ладони левой и наоборот, и проделывать это необходимо не меньше двадцати пяти раз, напевая для ритма, как мисс Фихтер: «Мне нужно, нужно, нужно беречь мой бюст».

Встав перед зеркалом — она предварительно заперла дверь, — Люси попробовала, как это у нее получается без слов. Интересно, долго это надо делать, чтобы подействовало? «Да-дам, — отсчитывала она, — да-дам… — да-дам».

Ох как она будет скучать по оркестру! А по мистеру Валерио! Но она больше не могла маршировать рядом с этими девочками — они просто уродки. А Люси — нет! И теперь никто не сможет сказать, будто она одна из них. Отныне ее будут видеть с Элли Сауэрби и больше ни с кем. Постель у Элли была с белым балдахином из органди, а рядом стоял удобный туалетный столик с зеркалом — за ним они будут делать уроки в дождливые дни. В хорошую погоду можно выходить в сад и читать на солнышке или просто прогуливаться по окрестным улицам, болтая о том о сем. Если к их возвращению уже стемнеет, Сауэрби скорее всего пригласят ее поужинать. По воскресеньям они будут звать ее с собой в церковь, а потом оставлять на обед. Миссис Сауэрби такая внимательная, так мягко говорит и назвала ее «дорогой», как только они познакомились, Люси тогда чуть было не ответила ей реверансом. А в пять с шумом заявится мистер Сауэрби. «Папаша-хохотун пришел!» — крикнет он, смачно поцелует жену прямо в губы, хотя она полная, почти седая и носит резиновые чулки (у нее больные вены, сказала Элли). Она обычно называла отца «хохотун», а он ее — «красотка», и, хотя эти глупые шутки коробили Люси, ей все же было очень приятно, что наконец-то она встретила истинно счастливую семью.

Итак, она распрощалась с оркестром. А Элли — с ней. Встретившись в школьном дворе, Элли небрежно роняла: «Салют!» — и шла себе дальше. С неделю Люси еще объясняла это тем, что Элли ждет ответного приглашения.

А на исходе февраля обнаружила в своем ящике записку:

«Привет, Незнакомка!

У меня приняли заявление в Северо-западный колледж (представляешь!), и теперь я могу наконец-то вздохнуть посвободней. Встретимся у флагштока в половине четвертого (очень прошу).

Твоя замученная образованием коллега Элли, выпускница школы Либерти-Сентра — 49-й год, Северо-западного колледжа — 53-й год».

Но на Люси это не произвело такого впечатления, как в сентябре. Прежняя Люси, которая бросила оркестр ради чести стать подругой Элли Сауэрби, представлялась ей, в лучшем случае, десятилетней дурочкой.

Для Элли самым главным в жизни были тряпки. Нигде, кроме магазина Маршалла в Уиннисоу, Люси не видела столько юбок разом, как у Элли в ее огромном (во всю стену) шкафу с раздвижными створками. Иногда в дождливые дни, когда они делали уроки у Сауэрби (точь-в-точь как она себе представляла в начале знакомства), Люси сквозь открытую дверцу шкафа видела туалеты Элли. И только через несколько минут ей удавалось опустить глаза в книгу и попытаться найти строчку, на которой она остановилась. А как-то раз, когда вдруг потеплело и в пальто, которое Люси надела утром в школу, к трем часам стало чересчур жарко, Элли предложила ей вытащить любой старый свитер из комода и надеть. Только старья-то там и не было.

А однажды Люси, ничего не подозревая, надела свитер из чистого кашемира. Уже выйдя в сад, она ненароком глянула на ярлык — и у нее просто перехватило дыхание. Но тут Элли позвала ее забивать крокетные воротца, к тому же миссис Сауэрби ее видела, когда она проходила через гостиную. Да и она, спускаясь с лестницы, в свою очередь, видела, как скривилось лицо миссис Сауэрби, когда она заметила, что обвислую клетчатую юбку Люси венчает бледно-лимонный свитер Элли. «Веселитесь», — сказала миссис Сауэрби, но — как слишком поздно поняла Люси — думала она совсем о другом. Вернуться и сменить кашемировый свитер на бумажный или даже из овечьей шерсти значило бы признать себя виноватой в том, что выбрала его совершенно сознательно, хотя на самом деле она взяла первый попавшийся. Она вовсе не думала, кашемир это или нет, когда вытаскивала свитер из набитого ящика, а только удивилась — до чего же мягкий! Она его взяла вовсе не потому, что у нее глаза завидущие, и, чтобы не подкреплять подозрений Сауэрби, лучше уж сегодня больше не попадаться ей на глаза. Она не хочет зависеть ни от Элли и ни от кого другого из ее семьи… Так и проходила в свитере до той самой минуты, пока, уходя домой, не влезла в свое тяжелое зимнее пальто.

И к ее родителям относилась ничуть не лучше, если не хуже. Да кто такая миссис Сауэрби? Тщеславная мещанка и больше ничего. Что же касается мистера Сауэрби, Люси его еще не раскусила. Папа Уилл тоже любил избитые шутки, отец в детстве называл ее Люся-Гуся и думал, что это ужас как смешно, но мистер Сауэрби острил без передыху да еще во весь голос. Всякий раз, когда он бывал в гостиной, Люси старалась как можно медленнее идти из спальни Элли в ванную комнату в конце холла. «Мне блевать от этого хочется! — кричал он жене на кухню. — Блевать, и только!» И затем как можно громче читал из газеты, чем на этот раз взбесил его Гарри Трумэн. Однажды он позвал: «Айрин, пойди сюда, Айрин!» И когда она подошла, похлопал ее по заду и спросил (на этот раз негромко, но Люси, которая затаив дыхание замерла в коридоре на втором этаже, все же расслышала): «Как здоровьишко, Пусик?» Ну разве могло ей понравиться, как он разговаривал с миссис Сауэрби и какие выражения употреблял? И конечно, она ни за что не поверит, что миссис Сауэрби, которая так задирает нос, это может понравиться. Она нисколько не сомневается, что все эти поцелуйчики и объятия миссис Сауэрби терпит через силу. И Люси испытывала к ней чуть ли не жалость.

Конечно, Люси нравилась щедрость Элли, и потом она была девочка добродушная — это так, но терпеть, чтобы Элли снисходила до нее, она не намерена. Когда Элли начала возиться с клетчатой юбкой, Люси так разозлилась, что чуть не убежала. Она бы так и сделала, но Элли уже распорола подол и накалывала новую длину, а сама Люси в рубашке и блузке сидела на туалетном столике и смотрела из-за занавесок, как кузен Элли, бывший джи-ай, возится со своим «гудзоном».

Рой. Она никогда его так не называла, да и вообще еще никак к нему не обращалась. Похоже, что и он не знал, как ее зовут, и даже не узнавал в ней девушку из Молочного Бара Дэйла. А Люси не раз видела его у своей стойки с того сентябрьского дня, когда мельком встретилась с ним у Элли, и до февраля, возвратившего ей благосклонность Сауэрби. Иногда он попадался ей на глаза на Бродвее со своим альбомом для эскизов. А в те долгие месяцы, когда ей пришлось обходиться без оркестра и без Элли и она каждый день после школы торчала в библиотеке, несколько недель подряд она сталкивалась с ним у выхода. Он уходил — она приходила. Он дружил с Дэйлом, и как-то раз Люси видела его за серьезным разговором с библиотекаршей мисс Брункер — значит, объяснить его постоянное одиночество просто застенчивостью нельзя. Наверное, ему нравится быть одному, а значит, он, по всей вероятности, интересный человек. Кроме того, она знала, что его отец — мистер Бассарт, неизменный председатель на заседаниях школьного совета, — слывет самым строгим, но и самым справедливым учителем. И еще она знала, что Рой только вернулся из армии — два года прослужил на самых Алеутах.

Кем он станет? Художником? Бизнесменом? А вдруг и правда махнет в Швецию? Или выкинет что-нибудь такое неожиданное, чего и представить нельзя? Как-то раз он при ней сказал дяде, что ему причитается не только армейское пособие, но и солдатские льготы на покупку дома. Так что, коли ему захочется, он может хоть сейчас купить дом и жить-поживать. Тут дядя Джулиан захохотал, а Рой сказал: «Фыркай сколько тебе вздумается, старина, но так оно и есть. Меня не заставишь на кого-то там вкалывать, если только я сам не захочу».

— Куда это ты смотришь? — сказала Элли с кровати, где сидела, подшивая юбку.

Люси отпустила краешек занавески.

— Не на Роя, надеюсь, — добавила Элли.

— Да просто так, ни на что в особенности, — холодно ответила Люси.

— Потому что можешь не тратить на него времени, — сказала Элли, перекусывая нитку. — Знаешь, на кого он заглядывается?

— На кого?

— На Обезьянку Литтлфилд.

Неожиданно для Люси сердце ее сжалось.

— Роя сейчас интересует только с-е-к-с. Ну, и он себе выбрал правильную девочку, просто на все сто.

— Кого?

— Литтлфилд.

— Он что, гуляет с ней?

— Еще не знает, стоит ли снизойти. А может, только притворяется. Он мне говорит: «Она что, совсем ребенок, или у нее голова уже варит? Мне не хочется даром терять время». Я говорю: «Не беспокойся, Рой. Она не ребенок». А он мне: «Что ты имеешь в виду?» А я ему: «Знаю я, почему она тебе нравится, Рой». А он возьми да и покрасней. Ясное дело, про нее все и все знают, а Рой делает вид, будто только сегодня родился.

Тут уж Люси постаралась показать, что кто-кто, а она в курсе дела.

Элли продолжала:

— Я и говорю ему: «Уж ее-то любят не за то, какой она там человек». А он мне: «Ну вот об этом я и спрашивал тебя, Элли, что она за человек». — «А ты лучше Билла Эллиота спроси про нее, Рой, если еще не спрашивал». А он мне: «А я и не знал, что она с ним гуляла». — «Было, да сплыло, Рой. Но теперь даже он ее ни капельки не уважает. Остальное пусть тебе подскажет воображение». А он знаешь что мне сказал? «Иди играй со своими малявками, Элли». Он рассказывает моему отцу все свои армейские подвиги по части секса, и папка ему разрешает. Знаешь, над чем они хохочут там, внизу? И как ты думаешь, что их веселит?

— Секс?

— Он только об этом и думает. Я имею в виду Роя, — добавила Элли.

Апрель начался удивительно жаркой, совсем летней неделей, которая пронеслась над всем Средним Западом и почти за одну ночь заставила расцвести форзицию в саду Сауэрби. Однажды Люси подошла к окну и увидела, что Рой стягивает рубашку через голову. И хотя Люси тут же повернулась к Элли, перерывавшей ящик в поисках шорт для Люси, его гладкое, округлое тело, перегнувшееся через открытый верх машины, стояло у нее перед глазами до самого вечера.

А перед маем Рой обзавелся фотоаппаратом и стал скупать фотожурналы. Тогда-то он и заявился к Элинор и сказал, что ему нужно сделать несколько черно-белых этюдов на природе. Ему нужна девушка — позировать под деревом, которое он уже выбрал. Для этого может сойти и Элли.

Элли вспыхнула; у нее были темные блестящие волосы и карие глаза, которые временами становились дымчатыми. Когда она не сердилась, то казалась Люси не только самой хорошенькой, но и самой воспитанной и умной девушкой. Ей можно было дать девятнадцать или даже все двадцать, и она это прекрасно знала.

— Слышь, Рой, — сказала она, съезжая на южный говор, — чего бы тебе не позвать Обезьянку Литтлфилд? Для тебя она может согласиться сниматься и полуголой, не хуже Джейн Рассел, твоей любимой артистки.

— Слушай, — ответил он, скорчив гримасу, — я даже толком не знаком с этой Литтлфилд. И в жизни не видел кино с Джейн Рассел, ей-ей.

— Так я тебе и поверила. У вас в армии все стенки были обклеены ее карточками, а в кино ты ее не видел.

— Слушай, Элли, ты что, Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром»? Мне нужно сделать этюд. Так что отвечай: да или нет. Я не намерен торчать тут весь день.

Элли ответила, что подумает, а потом все же поднялась к себе и переоделась в новое белое платье, попутно рассказывая Люси, какие письма писал Рой из армии тете Элис. Сплошь об одном с-е-к-с-е. И это родителям!

Они поехали к реке. Люси отправилась «прокатиться с ними». Так сформулировал Рой свое предложение, когда она заявила, что, пожалуй, пойдет домой: «Можете прокатиться с нами, если охота. Я ведь денег не спрашиваю»; разговаривая с ней, он не переставал накачивать недавно купленным маленьким насосом передние шины, которые, по его мнению, немного спустили.

Свою модель (а она была именно моделью, и он надеялся, Элли понимает, что это значит) Рой поставил под большим дубом возле старой пристани. Элли казалось, что она лучше выйдет в профиль, и она порывалась глядеть на Уиннисоу, но Рой хотел, чтобы она смотрела вверх, на дерево. Через каждые несколько кадров он подбегал к ней и оттягивал какую-нибудь ветку, чтобы тени падали в нужные места.

Когда они уже собирались ехать домой, Элли спросила:

— А почему ты не сфотографировал мою подругу?

Он тяжело вздохнул.

— Ну ладно. Один кадр, уж так и быть!

Рой повернулся и поискал Люси глазами.

— Ну, где она? Я не собираюсь торчать тут весь день.

Элли показала на берег, где из воды выступали старые, почерневшие сваи.

— Эй! — позвал Рой. — Хочешь сняться? Если хочешь, давай поскорей, а то уже пора уходить.

Люси взглянула в его сторону.

— Нет, — сказала она.

— Люси, иди же сюда! — позвала Элинор. — Рою нужна фотография с блондинкой.

Рой постучал пальцем по лбу.

— Откуда ты это взяла? — спросил он.

— Ты ей нравишься, — шепнула Элли.

— В самом деле? Откуда ты знаешь, Элинор?

Люси встала под деревом по стойке смирно, и Рой сделал снимок: один. Люси заметила, что он впервые не сверился с экспонометром.

Отпечатав снимки, Рой показал ей фотографию. Она уже уходила домой, когда он побежал вслед за ней по садовой дорожке.

— Эй!

Она не смогла сдержаться и обернулась. Он трусил по дорожке, переваливаясь и загребая ногами.

— Вот, — сказал он. — Хочешь?

И едва она взяла снимок из его рук, добавил:

— А то ведь я собирался выбросить. Не слишком здорово.

Свирепо поглядев на него, она сказала:

— Ты с кем говоришь, ты! — швырнула ему фотографию и в гневе зашагала домой.

Вечером он заявился в Молочный Бар Дэйла, где Люси работала с семи до десяти по понедельникам, вторникам и средам, а по пятницам и субботам — до половины двенадцатого, и нарочно сел так, чтобы ей пришлось взять его заказ: жареный сыр с беконом и томатами.

Люси положила перед ним сандвич, Рой сказал:

— Очень неудачно получилось сегодня. — Он откусил кусок. — Ты уж извини.

Она круто повернулась и пошла по своим делам.

Когда, в конце концов, ей все же пришлось вновь подойти к нему и спросить, не хочет ли он чего-нибудь еще, он снова извинился, на этот раз очень искренне и ничего при этом не жевал.

— Платите в кассу, — ответила она, протягивая счет.

— Я знаю.

Но она-то присмотрелась к нему за эти месяцы — он был всегда до того занят своей персоной, что оставлял деньги на стойке.

— Только вы никогда этого не делаете, — сказала она резко и пошла прочь, чувствуя, что на этот раз была не права.

Ну и конечно же, он пошел за ней прямо за стойку. И улыбка у него была от уха до уха.

— Чего не делаю?

— Платите в кассу, пожалуйста.

— Когда вы кончаете работать?

— Никогда.

— Послушайте, я правда извиняюсь. Я хотел сказать, что снимок получился неудачно с технической точки зрения.

— Заплатите в кассу, пожалуйста.

— Послушайте. Но я же действительно извиняюсь. Послушайте… Я же не вру, — добавил Рой, когда она не ответила. — Да и с чего бы я стал врать? — возразил он, поддергивая брюки.

После закрытия он ждал ее у бара в машине. Только очень ей нужно, чтобы ее подвозили. Люси сделала вид, что не замечает его.

— Эй! — сказал он, и машина медленно двинулась следом за ней. — Я просто хочу сказать тебе любезность.

Она повернула с Бродвея на Франклин-стрит, машина за ней.

Проехав в молчании квартал, он сказал:

— Ну серьезно, что тут плохого, если я хочу оказать тебе любезность…

— Послушай, ты! — сказала она; сердце у нее билось, словно с ней только что произошло страшное несчастье. — Послушай, ты, — повторила она опять, — оставь меня в покое! — И тут-то он к ней и прилип.

Он сделал сотни ее фотографий. Как-то раз они чуть не целый день ездили по окрестностям на его «гудзоне» — все искали подходящий фон. Ему хотелось найти мрачный амбар с провалившейся крышей, а им попадались только огромные, свежепокрашенные сараи. Однажды он сфотографировал ее на фоне белой школьной стены при ярком свете полдня, так что челка смотрелась соломенно-белой, голубые глаза казались глазами статуи, а серьезное лицо словно изваянным из камня. Он назвал фотографию «Ангел».

После этого он начал целую серию этюдов ее головы, озаглавив серию «Явления ангела». Сперва он то и дело говорил, чтобы она не хмурилась, не таращилась, не морщила лоб, не повторяла каждую минуту: «Это же смешно!», но вскоре Люси стала меньше стесняться, и он перестал делать ей замечания. Он чуть не каждый день говорил ей, что у нее просто фантастические «планы лица», и вообще она куда лучшая модель, чем Элли, которая все делает напоказ, а за душой у нее ничего нет. Он заявил, что таких, как Элли, хоть пруд пруди в любом журнале. А в ее лице есть что-то свое, неповторимое. В полчетвертого он встречал ее у школы, и они отравлялись в очередную фотографическую экспедицию. А вечером он поджидал ее в машине у Молочного Бара, чтобы отвезти домой. Во всяком случае, первую неделю так оно и было.

Как-то он спросил, можно ли зайти к ней на минутку, но она ответила, ни в коем случае. А с тех пор, как она согласилась поехать с ним на другой берег реки, в рощу, которую Загородная Комиссия Уиннисоу называла «Райская прохлада» и которую все школьники звали «Райская услада», он, к счастью, больше об этом не спрашивал. Здесь Рой тушил фары, включал радио и изо всех сил старался склонить ее, что называется, пойти до конца.

— Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.

— А я ничего и не прошу. Кроме одного — верь мне. Только поверь мне, — сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.

— Рой, ты порвешь мне платье.

— Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.

— Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.

— О, Люси! — сказал он.

— Не надо! — вскрикнула она, потому что тут он будто случайно положил локоть ей на колени.

— О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, — шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, — поверь мне!

— Перестань! Пожалуйста!

— Но это же только локоть.

— Мне пора домой!

Прошло три недели.

Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.

— Эй, малышка, хочешь, подвезу?

Она не повернула головы.

— Эй, Люси! — Он нажал гудок и подъехал к обочине. — Это же я. Ну, прыгай. — Он распахнул дверь. — Ну, ангел!

Она сердито взглянула на него.

— Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.

— Надо же! А я-то вас перепутал.

— Как это понимать?

— Да никак — просто шутка.

— Где ты был? С ней?

— Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.

Она забралась в «гудзон»…

— Рой! Куда это ты вздумал ехать?

— Да никуда. Ведь еще рано.

— А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.

— Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?

— Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.

— А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.

— Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.

Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам «Рая»), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал «Звезды эстрады у вас дома». Дорис Дэй пела «Это волшебство».

— Ну, детка, ты подумай, какое дикое совпадение — это же наша песня — без дураков! — сказал Рой, мягко пытаясь притянуть к себе ее голову. — «Без золотой палочки или заклятий…» — запел он.

Люси напрягла шею, противясь его руке, и, когда он склонился к ней, губы ее были сжаты, а глаза широко открыты…

— Ангел, — сказал он.

— Ты говоришь прямо как в кино. Перестань.

— Ладно… — проговорил он, — ну ты и мастер испортить настроение.

— Послушай. Я ведь собиралась домой.

— Да отвезу я тебя, отвезу! Ты, между прочим, могла бы и подвинуться, — сказал он. — Ну, может, ты сдвинешься? Я ведь не могу править, когда прямо сижу на руле. Ясно?

Люси отодвинулась, но не успела она опомниться, как он прижал ее к дверце и стал осыпать поцелуями.

— Видишь? — сказал он через несколько минут. — Разве я двигал руку? Ну, двигал?

— Нет.

— Значит, мне можно верить, ведь верно?

— Да, — сказала она, — только, пожалуйста, не делай так языком.

— Почему? Разве тебе больно?

— Ты просто возишь им по зубам, Рой. Какой в этом смысл?

— Тут масса смысла! Это же от страсти!

— Ну, а мне не нужно никакой страсти.

— Ладно, — сказал он, — успокойся. Я думал, тебе так нравится. Извини.

— Чему тут нравиться, Рой…

— Люси, — прошептал Рой. — Давай пересядем назад.

— Нет. Ни в коем случае.

— О, черт! Для тебя настроение просто ничего не значит. Не замечала за собой?

— Но мы ведь никогда не сидим там. Ты только так говоришь, а на самом деле хочешь лежать.

— Просто там руль не мешает. Так ведь удобней, Люси. Да и почище — я только сегодня днем там прибрал.

— Ну, а я все равно не хочу…

— А я хочу, и, раз так, сиди здесь одна, мне-то что!

— Погоди, Рой…

Но он уже выскочил из машины, залез на заднее сиденье и растянулся там во весь рост — головой прислонился к дверце, а ноги высунул в окошко.

— Ты права — я лежу. А отчего бы и не полежать? Это моя машина.

— Рой, — сказала она зло и повернулась к нему на коленях, — все это уже было на прошлой неделе.

— Верно! Мы сидели сзади. И ничего ужасного ведь не произошло.

— Потому что я этого не допустила, — сказала она.

— Вот и сейчас не допускай, — отозвался он. — Послушай, Люси. — Он сел и попытался обнять ее. Но она отстранилась. — Ты прекрасно знаешь, я с тобой считаюсь. Но ты, — сказал он, — хочешь только фотографироваться, и больше ничего, а что там другой человек чувствует… Что я, по-твоему, ничего не чувствую? Ну да ладно, что тут говорить…

— Ох, Рой. — И она выскочила из машины, как в тот ужасный вечер неделю назад. Рой так стремительно распахнул дверцу, что она закачалась на петлях.

— Иди сюда, — прошептал он.

И снова принялся твердить, как сильно он ее любит, а сам все крутил и вертел пуговицы ее платья.

— Все так говорят, Рой, когда хотят того, чего ты. Пожалуйста, перестань. Я не хочу. Честное слово.

— Но я ведь не вру, — сказал он, и его рука, привычно сжимавшая ее колено, вдруг поползла вверх, словно огонь по запальному шнуру.

— Нет, нет…

— Да! — крикнул он в исступлении. — Прошу тебя!

И стал без конца повторять «верь мне» и «прошу тебя», а она не знала, как остановить его, — разве что подняться и вцепиться ему зубами в горло, которое оказалось вдруг прямо над ее лицом. Он говорил «прошу тебя», и она тоже повторяла «прошу тебя», она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться, а он навалился на нее всей своей тяжестью: «Не вырывайся, я люблю тебя, ангел, верь мне, верь мне», — и вдруг в ее памяти всплыло имя «Бэбз Иген».

— Рой!..

— Я люблю тебя. Правда, люблю.

— Что ты делаешь?

— Ничего, о мой ангел, мой ангел…

— Перестань, Рой! Не надо! Немедленно перестань! — вскрикнула она.

— Ох, черт! — сказал он, садясь, и она наконец смогла высвободить ноги.

Люси отвернулась к окну. Стекло запотело. Она боялась смотреть на Роя — а вдруг он раздетый.

— Ты что, ненормальный? — выговорила она с трудом.

— Что ты хочешь этим сказать? Это почему же я ненормальный? Просто я человек! Мужчина!

— Ты не имеешь права заставлять меня! Вот что я хочу сказать! А я этого не хочу — ни по-хорошему, ни по-плохому. Давай пересядем вперед. И приведи себя в порядок. Поехали домой. Сейчас же.

— Но ты же сама хотела? Ты даже не сопротивлялась.

— У меня руки были стиснуты. Ты поймал меня в ловушку. Ничего я такого не хотела. А ты, ты даже не подумал о том, чтобы остеречься. Тебе-то все равно… Ты что, совсем спятил? Ничего у тебя не выйдет!

— Да подумал я!

Люси была поражена.

— То есть как?

— Я пробовал кое-что раздобыть.

— Пробовал? Значит, ты заранее все решил, ты обдумывал это целый день?

— Но у меня же ничего не вышло! Так или нет?

— Все равно ты пытался. Ты обдумывал это целый день…

— Но я ничего не сделал!

— Я не понимаю тебя и даже понимать не хочу. Отвези меня домой. И оденься, прошу тебя…

— Я одет. И все время был одетым. Проклятье, ты даже не представляешь, что я пережил днем. Тебе бы только на своем настоять, вот и все. Господи, да ты просто вторая Элли — самая настоящая динамистка!

— Что это такое, в конце концов?

— Я таких вещей при девушках не говорю, Люси. Я к тебе отношусь с уважением! Это, по-твоему, ничего не значит? Знаешь, где я был сегодня? Я скажу, мне нечего стыдиться — я сделал это только для тебя. Что бы ты там ни думала.

И пока она одергивала рубашку и поправляла юбку, Рой рассказал ей обо всем. Битый час он слонялся возле магазина Форестера, поджидая, когда миссис Форестер уйдет наверх и оставит своего старикашку одного за прилавком. Но оказалось, что она лишь вышла в кладовую, и, едва Рой сунулся в аптеку, она уже сидела за кассой в полной боевой готовности — он даже не успел выскочить обратно.

— Ну, что мне было делать? Взял пачку жевательной резинки. Коробку мятных лепешек. А что тут еще придумаешь? В любом магазине в городе знают моего отца. Куда ни пойдешь — «Эй, Рой, как дела солдатского папаши?» И все видят нас вместе, Люси. Уж, верно, они понимают, что мы встречаемся. И что они решат — для кого я стараюсь? Должен я заботиться о твоей репутации или нет, ты как думаешь? О чем только мне не приходится думать, пока ты себе знай посиживаешь целый день в школе.

— Но ты ведь был в армии, — сказала она.

— Это на Алеутах-то! Дальше только Берингово море и — Россия! Знаешь, как у нас шутили: «На Алеутах женщина за каждым деревом!» Только деревьев-то там и нет. Чем я, думаешь, там занимался? С утра до вечера выписывал накладные. Сыграл восемнадцать тысяч партий в пинг-понг. Как ты не можешь понять? — воскликнул он, сползая вниз по сиденью. — В армии! — повторил он зло. — Ты думаешь, я был в гареме!

— А как же тогда с другими?..

— Не было у меня никаких других! Никогда!

— Ну, — сказала она мягко, — я этого не знала.

Он любит ее. Правда, любит. Он сказал, что люди видят их вместе. А она как-то не брала этого в расчет. Она встречается с Роем Бассартом, с парнем, которому уже двадцать, который успел отслужить в армии. И все кругом видят это.

— …а в Уиннисоу? — говорила она тем временем.

И кто ее заставляет продолжать этот разговор?

— Ну, может, в Уиннисоу эти штуки прямо раздают на улицах, не знаю…

— Ты мог бы попробовать достать там, вот и все, что я хотела сказать.

— А какой смысл? Послушать тебя, так даже зайти к Форестеру на Бродвей, и то уже чересчур. Так что зачем мне это доставать? Кого я обманываю? Сам себя? Целый божий день я болтался под окнами и высматривал, когда смоется эта карга, а для чего, спрашивается? Ты бы возненавидела меня еще больше, вот и все. Верно? Что же мне в таком случае остается? Разве не так, Люси, — разве ты бы согласилась, если бы я их достал?

— Нет!

— Ну вот теперь мне все ясно! Очень хорошо! — Он рванул ручку дверцы. — Едем домой! Больше я не выдержу. Я, между прочим, мужчина и, между прочим, живу не только чувствами: природа, если хочешь знать, требует своего! А мы только и делаем, что обсуждаем меня, каждый мой шаг, каждое движение! По-твоему, это очень романтично? По-твоему, такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной? А по-моему, нет. Секс в жизни человека — одно из высочайших переживаний, как физических, так и духовных, будь то мужчина или женщина. Но ты одна из тех типичных американских девиц, которые вбили себе в головы, будто это постыдно… Ну хорошо, Типичная Американская Дева! Я парень добрый и покладистый, и вывести меня из терпения, Люси, дело нелегкое. Но тебе это удалось! Поэтому все, точка, поехали!

Она не шелохнулась. На этот раз он сердился по-настоящему, а не для того, чтобы обмануть или обхитрить ее.

— Ну, а теперь в чем дело? — осведомился он. — Теперь что не так?

— Мне хочется, чтобы ты знал, Рой, — сказала она, — дело вовсе не в том, что я тебя не люблю.

Он скорчил недоверчивую мину.

— Вот как?

— Да.

— Ну, знаешь, тогда ты здорово умеешь скрывать свои чувства.

— Я не скрываю, — сказала она.

— Еще как!

— А вдруг ты не любишь меня? Вдруг это совсем не то? Откуда мне знать, что это правда?

— Говорю тебе, я не вру!

Она не ответила, он приблизился к машине.

— Ты только говоришь про любовь, — сказала Люси, — а имеешь в виду совсем другое.

— Я теряю голову, Люси. Но я не вру. Я теряю голову: знаешь, бывает, вдруг на тебя накатит… И потом я люблю музыку, и она меня возбуждает. Но я не вру.

Что он хотел этим сказать? Она даже толком не поняла…

Он опять влез в «гудзон». Погладил ее по голове.

— И что плохого в том, если на тебя вдруг накатит!

— А если откатит, тогда что? — спросила она. Ей вдруг показалось, что все это уже с ней было. — Что будет завтра?

— Ну, Люси! — произнес он и вновь принялся целовать ее. — Ну, ангел.

— А как же Обезьянка Литтлфилд?

— Я же тебе сказал, я даже толком не знаком с ней… Ну ангел, ну, пожалуйста, — бормотал он, укладывая ее на новые чехлы, которые приобрел после покупки машины. — Ты, ты одна, только ты…

— А завтра…

— Завтра будет то же самое. И послезавтра, и потом…

— Рой, перестань, не надо.

— Ангел, — стонал он в самое ухо.

— Рой, нет, пожалуйста…

— Все будет в порядке, клянусь, — сказал он, а потом стал уверять, что ничего не случится — ему рассказывали на Алеутах, как избежать риска.

— Только поверь мне, — молил он, — поверь мне…

И Люси так хотелось верить, что она поверила.

Когда Люси оставалась всего неделя до окончания школы, Рой получил письмо из Училища фотографии и художественного оформления под названием «Британия», основанного в 1910 году. Письмо извещало, что училище имеет удовольствие занести Роя в списки первокурсников, начинающих занятия в сентябре, и возвращает фотографии, которые он вложил в свое заявление, — дюжину портретов Люси.

На маленьком импровизированном празднике (Элли Джой, Рой и Люси, мистер и миссис Бассарт), который он устроил в честь Роя, дядя Джулиан заявил — все они в долгу перед Люси Нельсон за то, что она так здорово выходит на снимках. Она тоже заслужила награду, и, раз так, он дарит ей поцелуй.

Мистер Сауэрби чмокнул ее в щеку, да так громко, что все рассмеялись, а миссис Сауэрби глядела на них и делала вид, что ей тоже смешно. И тут Люси сделала нечто неожиданное — во всяком случае, она совершила один из самых необъяснимых поступков в своей жизни: смущенная тем, что вот так, при всех говорят, какая она привлекательная, и взволнованная тем, что она словно член семьи на этом празднике и в этом доме, Люси неловко передернула плечами, густо покраснела и, в свою очередь, поцеловала дядю Джулиана. «Браво!» — выкрикнул Рой и зааплодировал, а миссис Сауэрби перестала делать вид, что ей весело.

После окончания школы она начала работать в Молочном Баре по летнему расписанию: ежедневно с десяти до шести, кроме среды и воскресенья. Как-то в среду в середине июля они с Роем поехали в Форт Кин приглядеть ему комнату — он должен был переехать в сентябре. В одном месте, где ему все пришлось по вкусу: огромная комната, кровать, на которой до этого спал муж хозяйки (а росту в нем было шесть футов пять дюймов!), чистенькая уборная, и еще дают полку в холодильнике, — не было отдельного входа…

Ну, сказала Люси, давай-ка все-таки туда, где он есть.

К четырем часам у них разгорелась такая ссора, какой никогда еще не было, и больше того — Рой ни с кем так никогда не скандалил, даже со своим папашей. Он выбрал самый лучший вариант, во всех отношениях лучший, доказывал Рой, но она ничего не слушала, а только яростно мотала головой и твердила: нет, если он хочет ее видеть, в комнате должен быть отдельный вход. Вдруг он закричал: «Плевать мне на это — мне ведь там жить, а не тебе!» — развернул «гудзон» и погнал назад в дом с заветной кроватью.

Договорившись с хозяйкой, он вернулся в машину, достал из ящичка для перчаток дорожную карту и на ее обложке старательно нарисовал прямоугольник. «Моя комната», — пояснил он, стараясь не глядеть на Люси. Комната была угловая, на первом этаже и с четырьмя окнами — по два на каждой стене. Все они выходили на широкую веранду, окруженную кустами, и были совсем как четыре отдельных входа: когда стемнеет, можно спокойно входить и выходить, словно в двери…

Прежде чем отправиться в Либерти-Сентр, Рой повез Люси к Женскому колледжу. Он подкатил к самому тротуару, чтобы Люси могла еще раз взглянуть на свое будущее обиталище. Между городским центром и колледжем простирался Пендлтон-парк. Здание колледжа было построено в 1890 году, и вначале в нем помещалась подготовительная школа для мальчиков. В тридцатые годы школа прогорела, и здание пустовало вплоть до самой войны — тогда его передали в ведение войск связи. После победы участок, постройки и все остальное приобрели власти штата, в это время расширявшие сеть учебных заведений. Так что, конечно, это был вовсе не обвитый зеленым плющом университетский городок, какие видишь в кино или в книжках. Казармы, наспех построенные военными, — длинные, некогда желтые здания — использовались под классы, а ректорат и общежития располагались в старом, похожем на крепость строении из серого камня, напоминавшем окружной суд в Уиннисоу, которое выходило почти на улицу. И все же, увидев его, Люси подумала: «Осталось всего пятьдесят девять дней».

— Где твоя комната? — поинтересовался Рой, высовываясь из окошка.

Она не ответила.

Напротив колледжа тянулась улица лавок и закусочных, одна из которых называлась «Студенческой кофейней». Рой спросил:

— Слушай, как насчет кока-колы в этой кофейне?

Ответа не последовало.

— Ангел, правда же, я всегда с тобой считаюсь, и ты это знаешь. Твое мнение для меня очень важно. Но надо ведь мне где-нибудь жить, а? Ну, Люси, постарайся меня понять. В этом нет ничего детского или младенческого, что бы ты там ни говорила.

— Да, Рой, — ответила она наконец, — тебе надо где-нибудь жить.

— Не будь такой язвой, Люси, не надо так. Я тебе задаю вопрос, а ты только издеваешься. Мне обязательно надо спать по восемь часов, если я хочу заниматься так, чтобы от этого была польза. Разве нет? Значит, длинная кровать для меня просто необходимость. Ну что, по-твоему, я опять говорю глупости?

Ей подумалось: «Да ты сроду ничего умного не сказал!»

— Нет, — произнесла она, потому что тут он взял ее за руку. Вид у него и впрямь был несчастный.

Он действительно чуть не плакал. Нет никакого смысла спорить с ним дальше, это ясно. И тут ее осенило (какая жалость, что эта мысль не пришла ей в голову раньше — тогда и ссориться бы не пришлось): она больше не пойдет в его комнату, сколько бы там в ней ни было окон или даже настоящих дверей. Только и всего.

— Ладно, сказала она, — давай выпьем кока-колы.

— Ай да моя девочка, — проговорил Рой, целуя ее в нос, — ай да моя старушка!

Начиная с этого дня она совершенно твердо поняла — Рой не для нее. И вечером отказалась поехать с ним в «Рай». Он сразу помрачнел, насупился и, казалось, вот-вот заплачет, и тогда Люси сказала — дело в том, что она плохо себя чувствует. По случайному совпадениюэто было правдой, но дома она обвела жирной черной чертой день, когда скажет ему, что между ними все кончено. А заодно и перечеркнула сегодняшнее число, значит, ей осталось прожить в Либерти-Сентр пятьдесят восемь дней…

Но до самого воскресенья ей так и не удалось объявить Рою свое решение: на следующий вечер они собирались на ярмарку в Селкирк с Элли и Джо, с которыми теперь — когда Люси работала только днем — встречались по крайней мере раз в неделю; а в пятницу Рой хотел поехать с ней в кино в Уиннисоу на «Свидание с Джуди», и, наконец, в субботу у Сауэрби была вечеринка. Джулиан устраивал ее для своих друзей, и поэтому, когда он сказал, чтобы «Дылда» прихватил с собою «Блондиночку», Люси втайне это было не менее приятно, чем Рою. С каждым днем мистер Сауэрби нравился ей все больше, а кое-какие его черты даже восхищали ее. Как сказал Рой, он и правда плевал на чужое мнение — говорил, что хотел, и делал, что вздумается. Язык у него, конечно, грубоватый, это так, но против того, что он постоянно называет ее «Блондиночкой» — хоть это и довольно пошло, — она не возражала. Как-то вечером он даже обнял ее за талию и сказал (в шутку, конечно, и предварительно подмигнув Рою): «Когда тебе надоест смотреть вверх на этого Дылду, Блондиночка, и захочется взглянуть на кого-нибудь покороче, сообщи мне».

Не будь этой субботней вечеринки у Сауэрби, она бы, конечно, обвела кружком не воскресенье, а пятницу. Но ее пригласил сам хозяин, и отказаться было просто невозможно. Ну что ж, пожалуй, не будет никакого вреда, если она подождет до воскресенья, и к тому же не придется торчать дома три лишних вечера. Даже с Роем и то лучше, чем сидеть в душной комнате и слушать, как родственники на веранде качаются в своих качалках, или лежать без сна, покуда по отцовским шагам на лестнице она не определит, пьяный он или трезвый на этот раз.

Лето она переносила тяжелее всего — окна и двери были распахнуты настежь, и она особенно остро и болезненно ощущала присутствие всех этих несносных людей. Стоило ей услышать, как кто-то, такой знакомый и ненавистный, зевает совсем рядом, и она впадала в настоящее исступление, особенно если настроение было паршивое. Но теперь она являлась домой не раньше полпервого, когда все уже обычно спали (хотя слышать, как храпят эти несносные люди, тоже радости мало — лишний раз вспоминаешь, что они все здесь, поблизости). Вместо того чтобы коптиться взаперти с семьей в эдакую жару, лучше уж сидеть с Роем на скамейке у реки, где тебя обдувает ветерок, и всматриваться в черную тихую воду под мостом. Она может раздумывать о колледже и Форт Кине — скорее бы удрать из дому! — а Рой будет время от времени напевать, ведь голос у него, по правде говоря, вовсе неплохой, во всяком случае, так ей казалось, когда она мечтами уносилась в это близкое будущее. Он пел под Воэна Монро и Дика Хеймса или изображал, как «Король» Нэт Коул исполняет «Неиспорченного мальчика», Мел Блэнк — «Лесного дятла», а Рой Бэджер — «Однажды, влюбившись в Эми…» (Рой считал, что похож на него фигурой). Когда они посмотрели «Жизнь Джолсона», Рой стал изображать несравненного Ола. Он так и объявлял, когда они сидели рука об руку в те душные вечера последнего лета несчастливой и трудной юности Люси: «Леди и джентльмены! Перед вами несравненный, неповторимый и единственный Ол Джолсон!»

Пятьдесят восемь дней. Пятьдесят семь… Пятьдесят шесть…

В субботу на вечеринке у Сауэрби Люси имела долгую и серьезную беседу с отцом Роя — они впервые разговаривали по-настоящему — и с удивлением услышала, как уверенно она убеждает мистера Бассарта, что он может не тревожиться относительно будущего Роя. Мистер Бассарт сказал, что он все-таки не может представить, откуда у Роя этот внезапный интерес к фотографии. Педагогический опыт давно научил его не слишком доверять мгновенным порывам молодежи, ибо под напором первых трудностей от этих порывов, как правило, не остается и следа. Он действительно испытывает известное облегчение оттого, что наконец-то закончились долгие месяцы топтания «в трясине полусырых мыслей», но теперь его беспокоит, тот ли это выбор, от которого Рой не отступится и перед лицом трудностей. А как думает Люси? Что вы, сказала Люси, Рой действительно увлечен фотографией, тут нет никаких сомнений.

— А почему вы так уверены? — спросил мистер Бассарт своим невыразительным голосом.

Она лихорадочно перебрала мысли и сказала, что интерес к фотографии у Роя не так уж и неожидан — ведь это поистине счастливая возможность объединить его новое увлечение рисованием со старой привязанностью к типографскому делу.

Мистер Бассарт погрузился в размышления.

Тогда она покраснела и добавила:

— В известном смысле так оно и есть, мистер Бассарт…

— Что ж, это довольно тонкое наблюдение, — наконец произнес он без улыбки, — но насколько оно соответствует действительности, об этом еще надо подумать. Ну, а каковы ваши собственные планы? Я имею в виду в области дальнейшего образования.

Покрываясь потом под новенькой блузкой в крестьянском стиле, купленной специально для вечеринки, она стала перечислять… Развить логическое мышление… Самодисциплина… Общий рост знаний… Больше узнать о мире, в котором мы живем… Лучше узнать себя…

По дороге в кино Рой сказал:

— Слушай-ка, а знаешь, твоя мама ничего себе.

— Знаю.

— Угадай, кого она мне напоминает.

— Не представляю.

— Дженнифер Джонс.

Она ничего не ответила.

— Послушай, ты смотрела «Песнь о Бернадетте»^[1]?

Люси смотрела этот фильм три раза вместе с Китти Иген, но ее отношения с католической религией тоже никого не касались, и к тому же она ведь так и не стала католичкой.

— Конечно, Дженнифер Джонс помоложе… — сказал Рой. — А я и не знал, что твой дедушка тот самый мистер Кэррол, что работает на городской почте! Элли никогда и не заикалась об этом.

— Он вышел в отставку, — сказала Люси. И зачем она только уступила, когда Рой заявил, что пора познакомить его с ее «предками»?

Они въехали на Уиннисоу-Бридж.

— И твой отец вроде приятный малый.

— Я не желаю о нем говорить, Рой!

— Ладно, как тебе угодно, — откликнулся он, предупреждающе поднимая руку. — Просто к слову пришлось.

На минуту воцарилось молчание, и Люси совсем было собралась попросить Роя остановить машину у обочины и выпустить ее, как он вдруг включил радио и запел.

После этого ни у Бассарта, ни у Сауэрби ее никто не спрашивал о домашних делах. Элли это вообще нисколько не интересовало, так что лишь в обществе миссис Сауэрби или матери Роя ее одолевали те самые мысли, от которых за долгие годы самоконтроля она почти сумела избавиться. В последнее время ей почти перестало казаться, что за ее спиной все шушукаются: «А вы знаете, что эта девчонка выкинула», или: «А вы знаете, что натворил ее отец!» Для многих, с кем Люси впервые встретилась в ту субботу у Сауэрби, — а среди них был и директор мистер Бранн с женой, — она была просто девушкой Роя Бассарта.

— Так-так, — сказал мистер Бранн, — это и есть та юная леди, которая, как я слышал, заставляет нашего прежнего питомца ходить по струнке?

— Ну, это еще как сказать, мистер Бранн, кто кого заставляет ходить по струнке, — отозвался Рой.

— В сентябре вы уезжаете учиться, дорогая? — поинтересовалась миссис Бранн. «Дорогая». Точь-в-точь как миссис Сауэрби.

— Да, — ответила Люси, — в Женский колледж в Форт Кине.

— Очень недурственное заведение, — сказал мистер Бранн. — Чудесно. Чудесно.

— Люси закончила двадцать девятой из этого выпуска, мистер Бранн, сама она об этом, конечно, не скажет…

— Еще бы, я узнаю Люси, и мне известно, что она закончила в этом году. Ну-с, удачи вам, Люси. Поддержите нашу репутацию. Мы уже посылали туда несколько превосходных девушек, и, уверен, вы не уроните нашу репутацию.

— Благодарю, мистер Бранн. Буду стараться изо всех сил.

— Всего доброго, Рой. Всего доброго, Люси.

— Я люблю тебя, ангел, — сказал Рой уже на пороге ее дома. Он поцеловал ее в нос. — Ты всех их сегодня просто потрясла.

— Кого?

— Мистера Бранна хотя бы. Да и всех. — Он поцеловал ее снова. — Меня, — добавил он. — Смотри, спи спокойно. — Сойдя со ступенек, он прошептал: — Оревуар.

Люси была в полной растерянности. Подумать только, десять месяцев назад она еще играла в оркестре, маршировала вслед за Леолой Крапп, а теперь она без пяти минут замужем!

Люси обводила в календаре дату предполагаемого разрыва шесть раз за июль и десять — за август. А первого сентября она взяла карандаш и четырьмя жирными кругами обвела число, следующее за Днем Труда. Она было начала обводить сам День Труда, но вовремя вспомнила, что они собирались кататься на каноэ вместе с Элли и Джоем. Рой предупредил ее за несколько недель. Если бы только все не намечалось так загодя! Если бы она не была ему так необходима! Если бы он не полагался на нее, не любил бы ее так! Но так ли это на самом деле?

Когда в День Труда они явились к Сауэрби, к ним вышла тетя Айрин и сказал, что Элли еще спит — ночью ей было плохо. Пожалуй, им лучше поехать втроем. Но как раз в этот момент бледная и осунувшаяся Элли в купальном халате выглянула из окна верхнего этажа.

Джулиан уехал в Уиннисоу в гольф-клуб, а молодежь (вняв совету миссис Сауэрби) решила не ехать на каноэ, а выбрать на берегу тенистое место для пикника. Но даже здесь, под деревьями, с каждым часом жара ощущалась все сильнее. К полудню у Элли началось головокружение, и они вернулись к Сауэрби в «гудзоне» Роя. Дом встретил их молчанием. В спальне, где, по всей вероятности, дремала миссис Сауэрби, шторы были опущены. Машины все еще не было, и это взволновало Элли: очевидно, она думала, что отец уже дома.

— Может, стоит разбудить твою маму, Эл? — спросил Джой.

— Нет, не надо. Мне уже лучше.

Мужчины решили пойти за дом и послушать там матч по портативному приемнику Сауэрби. Элли попросила Люси пойти с ней в ее комнату. Едва затворив дверь, она повернула ключ, бросилась на постель под белым балдахином и зарыдала.

— Мне нужно… Мне нужно рассказать тебе кое-что, — повернулась Элли, прижимая подушку к груди.

— Что? — участливо спросила Люси, — что, Элли?

Элли опять уткнулась в подушку и зарыдала. Она сделала глупость. Непоправимую глупость. Теперь ничего никогда не будет по-прежнему.

— Почему? Что произошло?

— Я подслушала телефонный разговор… и это было ужасно!

— Чей разговор?

— Ох, Люси, только бы мама не узнала.

— Да о чем?

— У моего отца есть любовницы! На стороне!

Новость не произвела на Люси впечатления, словно Элинор произнесла вслух то, что она давным-давно знала.

— И это еще не все, — продолжала Элли. — Люси… Он платит им деньги!

— Ты точно знаешь?

— Да.

— А откуда?

— Это я и услышала по телефону. — Она закрыла глаза. — Платит деньги по-настоящему. — У нее по щекам покатились слезы и закапали на белую блузку.

И тут они услышали, как внизу открылась дверь — миссис Сауэрби проснулась.

— Ты уже дома, дорогая? — крикнула она.

— Да. И Люси здесь. Мы болтаем, мамочка.

— А как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, мама. Честное слово, — отозвалась Элли, нещадно вытирая глаза. — Просто стало очень жарко. Наверное, градусов сорок. И народу полным-полно. Туда съехался чуть ли не весь Уиннисоу.

Мгновение ничего не было слышно, затем донеслись звуки шагов — миссис Сауэрби спускалась по лестнице. Они молчали, потом внизу открылась раздвижная дверь, и Джой сказал:

— Четыре — ноль, миссис Сауэрби!

— Точно, — сказал Рой. — Она хочет это первая узнать, а как же иначе! Тетя Айрин, скажите-ка Джою, за кого играет Люк Эпплинг. Расскажите ему, что такое верный удар. Расскажите, расскажите, вы же все это знаете…

Внизу на крокетной площадке мальчики подшучивали над миссис Сауэрби, и та с готовностью смеялась вместе с ними… А наверху Элли рассказывала все по порядку.

Это произошло с год назад, летним вечером, когда в доме были только она и отец. Шел двенадцатый час, и она уже лежала в постели, как вдруг вспомнила, что забыла предупредить Джуди Роллинс, чтобы та ничего не говорила о чем-то, что сказала ей Элли, и вот она дотянулась до телефона и взяла трубку. Как только она услышала, что отец разговаривает по параллельному аппарату, она тут же хотела положить трубку. Но она уже успела узнать голос женщины, разговаривавшей с ним, — это была миссис Майерхофер, управляющая папиной прачечной в Селкирке, на которую он всегда жаловался маме. По его словам, миссис Майерхофер была не слишком сообразительна, ей приходилось все объяснять по десять раз, чтобы она хоть что-нибудь поняла. Он держал ее только из жалости — от нее ушел муж, и она осталась с маленьким ребенком на руках, — зато было не похоже, чтоб она его обчистила, как ее пресловутая предшественница миссис Джарвис.

Так вот, отец говорил по телефону, что вряд ли выберется в Селкирк до конца недели, до того он завяз в делах, а миссис Майерхофер отвечала, что просто не может ждать так долго, и Элли, помнится, еще подумала: «Господи, ну и кретинка», но тут отец рассмеялся и сказал — пусть попробует обойтись грелкой. Миссис Майерхофер тоже рассмеялась, и (как говорит Элли) она вся окаменела от этого смеха. Она зарыла трубку в подушку и, наверное, прождала целую вечность, прежде чем вновь поднесла ее к уху — линия была уже свободна, и тогда она набрала номер Роллинс. А что ей еще оставалось?

Это случилось незадолго до того, как они познакомились, сказала Элли. Ей до смерти хотелось рассказать все Люси, только очень уж было стыдно и неловко, а вскоре она и вообще засомневалась, а вдруг она неправильно все поняла, — словом, она решила, что лучше на время совсем не встречаться с Люси, чем рисковать дружбой и выставить себя и свою семью в таком дурацком свете.

Признание Элли на мгновение сбило Люси с толку. Ей надо было еще разобраться, какое отношение все это имеет к ней, к Люси.

Долгие ночи после этого она не могла заснуть, продолжала Элли, все боялась, а вдруг случайно услышит такой разговор… А потом, потом снова тихонько поднимала трубку. Это был какой-то кошмар, она не хотела ловить отца — и не могла остановиться. Ну, а как-то вечером — уже этой зимой — отец пришел и сказал, что миссис Майерхофер («мой гигант ума», как он выразился) дала деру, покинула свои апартаменты в Селкирке, прихватив младенца, вещички и все прочее. На другой день он поехал искать кого-нибудь на освободившееся место. Выбор его пал на женщину по имени Эдна Шпатц.

Только и всего. Элли больше не слышала, чтобы он разговаривал по телефону с миссис Майерхофер, и подозревать эту Эдну Шпатц у нее не было никаких причин. И все же каждый раз, как отец уезжал в Селкирк, она была просто уверена — он продолжает обманывать маму, хотя ей и было известно, что у Эдны Шпатц есть муж и двое маленьких детей. Примерно в это время Люси снова стала приходить к ним, и Элли много раз собиралась рассказать ей эту ужасную историю про миссис Майерхофер. Но миссис Майерхофер была до того уж дура и деревня, что папа просто не мог ничего с ней иметь! Даже подумать нельзя.

Она заставила себя в это поверить, и так продолжалось до вчерашнего вечера. Телефонный звонок застал ее на лестнице. Она подумала, что это Джой, он обещал позвонить около девяти, и побежала наверх в свою комнату. В это время отец взял трубку внизу и тут же крикнул: «Не трудись, принцесса, это меня!» Она крикнула в ответ: «Ладно, пап», пошла к себе, закрыла дверь и — сама не знает, как это вышло! — осторожно подняла трубку. Сперва она была просто не в состоянии ничего услышать, ни единого слова. Сердце у нее словно раскололось — одна половина стучала прямо в голове, другая сжималась в горле, а сама она будто перестала существовать. С отцом говорила женщина. Эдна Шпатц или кто другой — она не знает. Миссис Шпатц представлялась ей такой же деревней, как и миссис Майерхофер, но весь ужас в том, что, судя по голосу, женщина была интеллигентной… и молодой! Она говорила, что, если не оплатит счет, она просто не знает, чем это для нее кончится. Отец сказал, что займется этим потом «и не по телефону». Он говорил шепотом, но все равно чувствовалось, что он очень сердится. Женщина расплакалась. Она сказала, что агентство угрожает судом. Она называла его «Джулиан, Джулиан» и все плакала. Она говорила, что просит прощения, она знает, не надо было звонить — в эти два выходных она несколько раз набирала номер и вешала трубку — но кто же еще ей может помочь, если не «Джулиан, Джулиан».

Тут Элли почувствовала, что не в силах слушать дальше. Женщина была такой несчастной и такой молодой! Поэтому она опять запрятала трубку под подушку и сидела в растерянности, не зная, на что решиться. Через минуту или чуть больше отец позвал ее снизу. Как можно осторожнее она поставила телефон на место и спустилась к нему, все время что-то болтая. Она знала — он следит за каждым ее движением, — хочет выяснить, не подслушала ли она, но Элли уверена, что не выдала себя ни словом, ни видом. Она продолжала лепетать: Джой то да се, это да вот это, и стоило ему только сказать: «Причаливай-ка сюда, красотка», как она моментально села рядом на кушетку и даже позволила держать себя за руку все время, что они смотрели телевизор и ели вишни. Поэтому она и проглотила столько всякой дряни — боялась, как бы он не догадался, что она встревожена. И ей без конца лезла в голову разная чепуха: вдруг у нее есть старшая сестра, о которой ей ничего не известно, вот она-то и звонила и просила отца прислать денег. Конечно, сестру она сама выдумала — это Элли понимала, но именно из-за этого она начала сомневаться — а вдруг она и все остальное тоже выдумала…

— Люси, я совершенно растерялась… И я так несчастна! Потому что теперь я и сама не знаю, так это или не так. Думаешь, это правда?

— Что правда?

— Ну то, что я узнала.

— Ведь ты слышала собственными ушами, разве нет?

В этот вечер она не обращала внимания на то, как Рой красуется перед дядей, — ей было о чем подумать: прежде всего о дяде, чья тайна наконец-то раскрыта, потом об Элли, которая узнала эту тайну, потом о миссис Сауэрби, которая ничего не знала, и, наконец, о себе самой.

Как же поступит Элли? Расскажет матери? Или дяде Ллойду? А может, прямо поговорить с отцом, чтобы мать так никогда ничего и не узнала? Да, пойти к нему, и если он пообещает порвать с этими женщинами и никогда больше не… А может, сперва надо выяснить, кто она такая, и пойти к ней. Прямо прийти и сказать, что она должна немедленно расстаться с ее отцом под страхом разоблачения или даже заключения в тюрьму, если обнаружится (а это вполне вероятно), что она продажная женщина, которая имеет дело с мужчинами вроде Джулиана Сауэрби. А может, Элли имеет смысл скрывать свою тайну, подстеречь очередной телефонный звонок, а потом неожиданно поднять параллельную трубку и, вместо того чтобы сидеть сложа руки и покрывать предательство отца, раз и навсегда положить этому конец: «Говорит Элинор Сауэрби. Я дочь Джулиана Сауэрби. Прошу вас назвать свое имя…»

Вдруг возле Люси оказалась Элли и зашептала ей на ухо.

— Что? — переспросила Люси.

— Забудь все это.

— Но… разве это не правда?

— Эй, девоньки, — позвал Джулиан, подделываясь под простонародный говор. — Пора бы уж в дом — хватит, нахихикались.

Они побежали через лужайку к дому. Элли вздрогнула, набросила платок и устремилась в открытую дверь.

Люси крикнула вдогонку:

— Элли! Что ты думаешь делать?

Элли остановилась.

— Да просто уеду в Северо-западный.

— Но, — Люси взяла ее за руку, — как же твоя мама?

Как раз в этот момент их догнали мальчики: «Дорогу!

Поберегись! Осторожно, дамы!» — больше она уже ничего не могла сказать: их могли услышать. А потом Джулиан Сауэрби подхватил их под руки и, смеясь, потащил в дом. На другой день Джой укатил в Алабаму, а Элли лихорадочно занялась сборами, беготней по магазинам и почти не расставалась с матерью, которая, похоже, все еще не знала, что творится у нее за спиной. Несколько раз не больше чем на минуту они оставались вдвоем, но Люси не успевала и рта раскрыть, как Элли уже говорила: «Тс-с, потом», или: «Люси, я не хочу вспоминать об этом, правда», и, наконец: «Послушай, я просто ошиблась».

И когда пришло время расставаться, казалось, что они вовсе и не были никакими подругами. Элли вместе с родителями уехала в Эвастоун во второй уик-энд сентября, а в понедельник, в тот самый день, который Люси обвела пятью черными кругами, они с Роем в набитом чемоданами «гудзоне» отправились в Форт Кин: занятия были на носу.

3

В середине ноября за одну только неделю она дважды падала в обморок — первый раз в телефонной будке в «Студенческой кофейне», а на другой день — когда встала, чтобы выйти из аудитории после занятий по английскому. В университетской клинике — бывшей казарме, перестроенной после войны, — Люси сказала доктору, что у нее скорее всего малокровие. Сколько себя помнит, она всегда была бледная, а кончики пальцев — что на руках, что на ногах — в сильный мороз в одну секунду превращаются в ледышки.

После осмотра Люси оделась и села на стул, придвинутый доктором. «Нет, дело не в кровообращении», — сказал он и, отвернувшись к окну, поинтересовался, не было ли у нее задержек. Сначала Люси сказала — нет, потом — да, и тут же подхватила пальто и учебники и выскочила из кабинета. В тесном коридоре у нее опять закружилась голова, но это продолжалось всего минуту.

Едва она прикрыла дверцу телефонной будки в «Кофейне», как вспомнила, что Рой еще на занятиях. К телефону подошла миссис Блоджет, и Люси молча повесила трубку. Она подумала было набрать номер училища и попросить, чтобы его позвали, — но что она ему скажет?

И тут, когда первый приступ сменился полной растерянностью, ею овладела странная мысль — а может быть, Рой здесь вообще ни при чем? Она поймала себя на том, что рассуждает, как ребенок, который совсем не знает жизни и думает, будто женщина может забеременеть сама по себе. Стоит ей только захотеть.

Вернувшись к себе в комнату, Люси посмотрела на календарик со смехотворными пометками. Только в прошлую субботу, когда Рой привез ее из кино, она жирно обвела черным карандашом День Благодарения…

Вечером, когда дежурная постучала в комнату и сказала, что звонит Рой, она не отозвалась.

На другое утро, в восемь, когда остальные студентки спешили кто завтракать, кто на занятия, Люси прибежала в клинику. Ей пришлось долго ждать на скамейке в коридоре: доктор появился только в десять.

— Я Люси Нельсон, я была у вас вчера, — сказала она.

— Заходите, присаживайтесь, — сказал доктор.

Потом подошел к двери и прикрыл ее поплотнее. Когда он вернулся к столу, Люси сказала, что не хочет ребенка. Доктор чуть-чуть отодвинулся, закинул ногу на ногу и ничего не сказал.

— Доктор, я только что начала учиться. Первый семестр первого курса.

Он ничего не ответил.

— Чтобы поступить сюда, я несколько лет работала. Вечерами за стойкой. В Либерти-Сентре — я ведь оттуда… И летом тоже — три года подряд. А тут я получаю жилищное пособие. Не поступи я сюда, я бы вообще не смогла учиться в колледже — из-за денег. Я никогда еще не уезжала из дому, доктор. Это мои первые самостоятельные шаги. Я ждала этого всю жизнь. Копила деньги. Годами мечтала об этом.

Он невозмутимо слушал.

— Доктор, я не какая-нибудь вертихвостка, клянусь вам. Мне только восемнадцать лет. Вы должны поверить!

Доктор, сдвинувший было очки на лоб, опустил их на переносицу.

— Не знаю, что и делать, — сказала она, пытаясь собраться и побороть волнение.

Лицо доктора осталось неподвижным. У него были добрые глаза и мягкие седые волосы. Он почесал нос.

— Не знаю, что и делать, — повторила она, — не знаю.

Он скрестил руки. Покачался на стуле.

— Доктор, до этого у меня никогда не было мужчин. Он первый. Правда. Я не вру.

Доктор опять повернулся к ней.

— А молодой человек где? — спросил он.

— Здесь.

— А точнее, Люси. Где?

У нее немного отлегло от сердца. Может быть, он и в самом деле собирается помочь?

— В Форт Кине.

— Значит, он своего добился и в сторону?

— Что? — прошептала она.

Доктор потер виски кончиками пальцев. Он думает. Он хочет помочь.

— Почему только вы, девчонки, не понимаете, что они из себя представляют? — спросил он мягким печальным голосом. — Разве не ясно заранее, как они будут себя вести в подобной ситуации? А еще такая смышленая, симпатичная девушка, как вы, Люси… О чем вы только думали?

— Не знаю, о чем я тогда думала, доктор, — она не смогла сдержать слез. — Я хочу сказать: иногда и сама не знаешь, что делаешь.

Она спрятала лицо в ладони.

— А что же все-таки молодой человек?

— Молодой человек? — вытирая глаза, переспросила она жалобно.

— Да, он-то что собирается делать? Бежать в Южные моря?

— Нет, что вы, — простонала она еще жалобнее, — нет, он женится на мне хоть завтра.

И тут же поняла, что этого не надо было говорить. Хоть так оно и есть, но говорить об этом ни к чему.

— Выходит, ты сама не хочешь, — произнес доктор.

Она вскочила.

— Но я не пробыла здесь и трех месяцев. У меня первый семестр!

Доктор опять приподнял очки. У него было такое дружелюбное, морщинистое, крупное лицо — только разок взглянешь на него — и уже совершенно ясно, что у этого человека любящая семья, и уютный дом, и спокойная, радостная жизнь.

— Если молодой человек готов жениться…

— Ну и что из того? При чем тут он?

— Все-таки можно было бы и посчитаться с ним, тебе не кажется? С тем, чего он хочет, — продолжал доктор, — чего ждет от тебя.

— Но он и сам не знает, чего хочет.

— Ты говоришь, он хочет жениться.

— Я совсем не то имела в виду. Просто он так говорит, но ведь ему совершенно непонятно, что это значит. Да, вы правы, доктор, — я не хочу выходить за него замуж. Зачем мне вас обманывать? Я ненавижу ложь, и это правда, самая настоящая правда! Вы же знаете, что сотни и сотни девушек делают то же самое, и притом с разными людьми.

— Наверное, им все же не следует этого делать.

— Но я не плохая! — Что она могла поделать, если это так и есть. — Я хорошая!

— Ну, ну, сядь и успокойся. Я и не говорил, что ты плохая. Напротив, я уверен в обратном. И не вскакивай каждый раз прежде, чем я договорю до конца.

— Извините. Такая у меня привычка.

— Послушай, Люси. Ведь это затрагивает еще и молодого человека и твоих родителей. Ты уже говорила с ними?

Люси посмотрела на свои пальцы, теребившие английскую булавку, скалывавшую старую клетчатую юбку.

— У тебя есть родные?

— Конечно.

— Ну, так я думаю, тебе следует побороть смущение и все им рассказать.

— Нет, я не могу.

— Почему же?

— У меня ужасная семья.

— Поверь, Люси, в восемнадцать лет многим кажется, будто у них ужасная семья. Ты ведь стала так думать с тех пор, как попала в колледж, верно?

— Я их даже не замечаю. У нас нет ничего общего. Доктор, да они просто ниже меня, — добавила Люси: ей показалось, что он не очень-то ей верит.

— В каком же это смысле?

— Отец пьет. — Люси посмотрела ему прямо в глаза. — Он настоящий пьяница.

— Ясно, — произнес доктор. — Ну а мама?

Опять закапали бессильные слезы.

— Она слишком хороша для него.

— Это еще не значит, что они ниже тебя, — спокойно сказал доктор.

— Да, но если бы у нее была хоть капелька ума, она бы давным-давно его бросила. И хоть капелька уважения к себе. Она должна была найти человека, который бы ей подходил, который уважал бы ее.

— Люси, мне кажется, тебе надо поехать домой. Прямо сегодня. Думаю, твоя мать поймет все гораздо лучше, чем тебе кажется. Может быть, даже не рассердится. Судя по тому, что ты тут рассказала, мне именно так и кажется.

— Доктор, но они ведь не могут помочь! Только вы можете. — Она вскочила. — И вы должны это сделать!

Он покачал головой.

— Боюсь, что я не могу этого сделать.

— Но вы должны!

— Мне очень жаль.

— Но это же нечестно! — вырвалось у нее.

Он опять покачал головой.

— Вовсе нет. Человек может только то, что он может. Это общий закон. Мало ли чего от нас требуют?

— Пожалуйста, не говорите мне прописные истины, да еще таким тоном, — сердито сказала она. — Я не ребенок.

На несколько секунд воцарилось молчание. Затем он поднялся.

— Но что же будет со мной? Если вы не поможете…

Он обошел вокруг стола.

— Вы не вправе рассчитывать, барышня, что я буду вас спасать, — сказал он.

Она поднялась и посмотрела ему прямо в лицо — он уже стоял у двери.

— Пожалуйста, не читайте мне нотаций с высоты своего величия. Я не намерена выслушивать поучения совершенно незнакомого человека, который ровно ничего не знает о том, что мне пришлось перенести. Я совсем не такая, как все эти восемнадцатилетние девчонки, и не нуждаюсь в ваших нотациях.

— А что же вы хотели услышать? — спросил он раздраженно.

— Но что же будет со мной? Как вы можете быть таким жестоким?

— Надеюсь, все-таки найдется человек, которого вы послушаете, — отозвался он.

— Вряд ли, — ответила она резко.

— Прощайте, — сказал он, на мгновение прикрыв глаза. — Желаю удачи.

— Я не привыкла надеяться на удачу, доктор. Да и на людей тоже.

— Тогда на кого же вы надеетесь?

— На себя! — сказала она и прошествовала мимо него в раскрытую дверь.

— Всего доброго, — мягко произнес доктор, когда Люси промчалась мимо, и закрыл за ней дверь.

В День Благодарения, когда вся семья собралась в столовой за праздничной индейкой, Люси объяснила родным, что она и Рой Бассарт решили пожениться.

В четыре часа позвонил Рой. Люси вышла из спальни, но не начала разговора, покуда кухня не опустела. Рой сказал, что им не удастся встретиться до девяти.

Ну, а как вели себя его родные, когда он им рассказал?

Никак. Он еще ничего не сказал.

В половине десятого он позвонил от Сауэрби и сказал, что решил подождать до дома, чтобы сообщить новость родителям наедине. «Хорошо, а когда ты им скажешь, Рой?» — «Точно не знаю. Ну, а как я могу знать точно? Попозже». Но ведь неделю назад он сам хотел позвонить им из Форт Кина, ему самому казалось, говорила Люси, что здесь не может быть никаких осложнений: всем и так ясно, что они рано или поздно поженятся. И он сам…

— Слушай, — прервал он, — тут Элли хочет с тобой поговорить.

— Рой!

— Привет! — влезла Элли. — Привет, Люси. Извини, что так долго не писала.

— Хелло, Элинор.

— Ты знаешь, дела, дела, дела. Ну, ты можешь себе представить. Я прямо схожу с ума от всех этих наук. А сейчас мы тут слушали про приключения Роя в «Британии» и просто животики надорвали. Ну и местечко! Хватанули уже — будь здоров! Слушай, давай сюда.

— Нет, мне надо быть дома.

— Ты, я думаю, не обижаешься, что я тебе не написала…

— Нет, что ты!

— Ну, тогда хорошо. До завтра. Мне надо тебе кое-что рассказать. Я познакомилась с таким замечательным типом, — Элли перешла на шепот, — чуть было не послала тебе его карточку, вот до чего дошла. Он просто прелесть!

В полночь Люси вышла из спальни и сама позвонила Рою.

— Ну как, сказал?

— Слушай, ну что ты делаешь? Все уже спят.

— Значит, ты не говорил?

— Было уже поздно.

— Но я ведь уже своим сказала.

— Слушай, отец вышел на лестницу и спрашивает, кто звонит.

— Ну и что такого? Скажи, что я.

— Знаешь, будь добра, прекрати указывать, что мне делать, — ответил он, — я скажу, когда мне…

Вдруг он повесил трубку. Она опять набрала номер. На этот раз к телефону подошел мистер Бассарт.

С утра она позвонила снова.

— Я как раз собирался набрать твой номер, — сказал Рой.

— А когда ты собираешься поговорить с ними?

— Еще только восемь. Мы даже не завтракали. Тут тетя Айрин должна приехать.

— Значит, ты уже разговаривал?

— Откуда ты взяла?

— Нетрудно догадаться — поэтому она и приезжает.

— Откуда ты только все берешь? Откуда ты все знаешь?

— Рой, ты от меня что-то скрываешь.

— Ничего подобного. Слушай, пустим все на самотек хоть на пару часов.

— А зачем бы твоей тете приезжать в восемь утра? Кому это она так понадобилась?

— Ну ладно, ладно, — внезапно сказал он, — если тебе не терпится узнать…

— Еще бы!

— Так вот, отец хочет, чтобы я подождал до июня.

— Чего же ты молчал об этом вечером?

— Так получилось, Люси. Я хотел сообщить тебе хорошие вести. Я не хотел огорчать тебя, но ты без конца меня дергаешь и мешаешь действовать по намеченному плану.

— По какому еще плану! О чем ты говоришь, Рой? Разве мы можем ждать до июня?

— Но он-то не знает, что мы не можем!

— А ты не сказал, Рой?

— Я вешаю трубку. Она уже здесь.

Днем он позвонил и сообщил, что остается дома до понедельника, так что ей лучше поехать автобусом в воскресенье вечером.

— Я говорю из автомата, Люси. Меня послали к мистеру Бранну, взять чего-то там для отца. Так что я спешу…

— Рой, немедленно объясни мне, что все это значит.

— Я постараюсь уладить тут кое-что, понимаешь?

— Рой, я ничего не хочу слушать. Мне необходимо сейчас же с тобой увидеться!

— Я кладу трубку, Люси!

— Погоди!

— Нет, мне нужно идти! Извини. До свидания.

— Если ты так поступишь, я тут же еду к тебе домой. Ты слышишь меня?

Но Рой уже положил трубку.

Она позвонила Элинор.

— Элли, это Люси. Мне нужно повидаться с тобой.

— А что такое?

— Значит, и ты тоже?

— Что «тоже», Люси?

— Элли, помнишь, когда-то тебе нужно было поделиться со мной, а теперь это нужно мне. Я должна знать, что тут происходит. Я еду.

— Сейчас? Люси, лучше не надо, я хочу сказать — лучше не сейчас.

— Ты что, не одна дома?

— Нет, но они все словно с ума посходили.

— Из-за чего?

— Ну, Рой сказал, что ты хочешь выйти за него замуж.

— А он не сказал, что это он хочет на мне жениться?

— Ну да… Что-то вроде. Будто бы и он об этом подумывает… Но, Люси, им кажется, что ты хочешь заставить его. Ой, кто-то подъехал к дому. Разъездились тут — все утро туда, сюда и обратно. Люси, тогда зачем тебе все это?

— Затем, что мы оба этого хотим.

— Ну… ты еще такая молодая. Мы все молодые. Я хочу сказать, это такая неожиданность. Просто не знаю, что тут сказать, ей-богу.

— Потому что ты кретинка, Элли. Зануда, набитая дура да еще ко всему и эгоистка.

Под вечер она села на автобус и уехала в Форт Кин. На дверях «Бастилии» висела цепочка, и Люси сильно промерзла, пока ей удалось найти сторожа. Тот отвел ее в корпус № 3, посадил на стул, вынул очки и принялся просматривать списки. Она смотрела на нескончаемый ряд имен и вдруг подумала: «Бежать отсюда. Навсегда. Никто меня не отыщет!»

Оказавшись в своей комнате, она стала бить кулаками по подушке, по спинке кровати, по стене. Это ужасно. Невыносимо. Все студентки в Америке сейчас дома, веселятся с родными и друзьями. Да и ее умоляли остаться — и мать, и дедушка, и даже отец. Ведь все произошло так неожиданно. Ну, разве не так? — умоляли они через деверь. Они постараются свыкнуться с этой мыслью, только Люси не сбежит от них в Форт Кин, как убежала вот сейчас к себе наверх. Вполне понятно, сперва они были попросту ошарашены, можно сказать, потеряли голову. Ведь как-никак это ее первый семестр в колледже, она об этом столько мечтала. Но, уж наверное, Люси знает, что делает, раз это окончательное решение. Может быть, она все же останется до понедельника? Разве они ее останавливали три года назад, когда Люси собиралась перейти в католичество? Нет, она заявила, что это очень серьезно, и они не стали ей препятствовать. А когда Люси передумала, она приняла и это решение самостоятельно, никто на нее не давил. То же самое и с оркестром. И тут она никого не спрашивала. Они относились к ее увлечению с пониманием и уважением, пока Люси сама в конце концов не решила бросить оркестр.

Конечно, им и в голову не приходит сравнивать увлечение барабаном и выбор мужа, но от этого их позиция не меняется: если она хочет играть на барабане, а не заниматься фортепьяно (которое, напомнили они, Люси забросила в десять лет, тоже ни с кем не советуясь) или там аккордеоном (компромиссное предложение папы Уилла), пусть поступает по-своему, они ей мешать не станут…

Если бы только они сказали: «Нет, Люси, не смей этого делать. Мы запрещаем тебе». Но, как видно, ни у кого из них не хватило ни твердости, ни упорства, чтобы противодействовать ей. Она давно восстала против них, эта борьба длилась всю ее юность, и она победила. Теперь с этим покончено. Она может делать все, что только захочет, — даже выйти замуж за человека, которого в душе презирает.

Когда в понедельник вечером Рой вернулся в Форт Кин и зажег свет у себя в комнате, первым делом он увидел Люси, сидевшую у окна.

— Ты что это здесь делаешь? — вскрикнул он, роняя чемодан. — И занавески не задернуты!

— Что ж, задерни их, Рой.

Он мигом опустил занавески.

— А она дома?

— Кто?

— Хозяйка! — прошептал он и тут же выскользнул в холл.

Она слышала, как он насвистывает, поднимаясь в ванную: «Твой вздох как песня, а голос — скрипка, и это волшебство…» Потом в туалете наверху зашумела вода, и Рой снова проскользнул в комнату.

— Ее нет, — сообщил он, прикрывая дверь. — Но, пожалуй, все же лучше выключить свет.

— Чтобы не смотреть мне в глаза?

— Чтобы она нас не накрыла, когда вернется. Она вот-вот придет. Так что стряслось?

— Наконец-то ты не видишь меня, Рой. Теперь расскажи, как ты провел праздники, пока я сидела здесь в пустом общежитии одна-одинешенька целых два дня?

— Во-первых, я не просил тебя возвращаться в общежитие, когда там никого нет. А во-вторых, я все же присяду, если не возражаешь. Да почему бы и тебе не сесть?

— Ничего, я постою.

— Мне удалось их уговорить, но не совсем.

— Дальше.

— Не думай, что мне это так легко далось, — говорил Рой, — это был сущий ад.

— Это почему же?

— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все приставали с вопросами — с чего да с чего.

— И ты сказал?

— Нет.

— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.

— Поженимся?

— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…

— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?

— В том-то и вся шутка. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.

— Ну?

— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.

— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?

— Я сказал, что они поймут, только и всего.

— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!

— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.

— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.

Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:

— Но я ведь сам хочу.

— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? «Верь мне, верь мне», — а на самом деле вот оно что получается.

— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…

— Какой такой? Плебейкой?

— Нет, — сказал он, — такой неласковой.

— Ах, значит, вот оно что?

— Да, вроде того, особенно в последнее время.

— А что еще?

— Ну ладно, Люси, если говорить серьезно — ты стала ужасно злая.

— Посмотрела б я на тебя, если бы у тебя был уговор с человеком, а потом…

— Да нет, не просто злая, а…

— Что?

— …словно чокнутая.

— Может быть, — сказала она, помолчав, — это из-за тебя я и делаюсь чокнутой, Рой Бассарт.

— Тогда чего же ты так хочешь выскочить за меня?

— Слушай, знаешь, что я тебе скажу? Да я еще в июле хотела тебя бросить. С того самого дня, как ты снял эту комнату, чтоб спать на большой кровати, эх ты, младенец!

— Ну, тогда ты долго раскачивалась, вот что!

— Я не раскачивалась! Я не хотела тебя огорчать, Рой. Я жалела тебя!

— Как же, как же!

— Я думала, тебе будет легче перенести все это в Либерти-Сентре, где ты сможешь утешаться любимым печеньем.

— Ну так вот, я плакать не стану. Меня не так уж легко заставить прослезиться. А печенье здесь совершенно ни при чем. Я даже не понял, что ты хочешь этим сказать. И кроме того, — добавил он, — если бы тебе так уж приспичило меня бросить, будь спокойна, ты б меня бросила. А уж стал бы я плакать или нет, это тебя бы не интересовало.

— Да?

— Потому что ты не способна переживать, как все люди.

— Я не способна? Откуда ты это взял?

— Люси! Ты плачешь?

— О нет… Я ведь не способна переживать, как все люди. Я настоящий камень — меня не прошибешь.

— Нет, ты плачешь. — Он подошел к кровати — она лежала навзничь, закрыв лицо руками. — Не надо. Пожалуйста, не надо. Я вовсе не то хотел сказать, правда.

— Рой, — спросила она, — кто это сказал, что я сумасшедшая? Кто сказал, что я не способна переживать?

— Переживать, как все люди!.. Да нет, никто не говорил.

— А все-таки, Рой? Кто, дядя Джулиан?

— Никто.

— А ты и поверил?

— Ничего подобного. Да и не говорил он этого.

— Ну, я тоже много чего могу о нем порассказать. И как твой дядюшка смотрит на меня! И как он лез ко мне целоваться на вечеринке!

— Летом, что ли? Ну, так это в шутку. Ты ведь тоже поцеловала его в ответ. Ну что ты только говоришь, Люси.

— Я говорю, что ты слепой! Ты не видишь, до чего они страшные люди! До чего испорченные и злые! Они тебе внушают, будто я плебейка и даже переживать не способна, а ты им веришь!

— Как раз не верю.

— А все из-за чего? Ну, Рой? Говори!

— Что сказать?

— Ну ясно, из-за отца! Но я не сажала его в тюрьму!

— Я этого не говорил.

— Он сам себя засадил! И это было бог знает когда, с этим давно покончено, и я ничем не хуже ни тебя, ни их, ни вообще кого бы то ни было!

Тут дверь в комнату распахнулась, и вспыхнул свет.

На пороге стояла миссис Блоджет, хозяйка Роя: худая, нервная, недоверчивая вдова с узким, словно щель, ртом и фантастической способностью выражать неодобрение, сужая его еще сильнее. Она хранила красноречивое молчание — ей и не нужно было ничего говорить.

— Да, но как вы сюда попали? — спросил Рой тоном человека, оскорбленного в своихзаконных правах. Он молниеносно встал между Люси и хозяйкой. — Так как же, миссис Блоджет?

— С помощью ключа, мистер Бассарт. А вот как она попала сюда? Вставай, бесстыдница!

— Должен вам сказать, что открывать своим ключом чужую дверь не принято.

— Не указывайте мне, что принято, а что нет, мистер Бассарт. Я поверила, будто вы бывший военный…

— Но…

— Что «но», сэр? И у вас хватает наглости сказать мне, будто вам неизвестны правила поведения, заведенные в этом доме, — так, что ли?

— Но тут совсем другое дело, — сказал Рой. — Это моя невеста.

— Кто? Отойдите-ка в сторону, дайте мне на нее посмотреть.

— Рой, — попросила Люси, — отойди.

Он, не переставая улыбаться, отстранился.

— Миссис Блоджет, моя квартирная хозяйка, о которой я тебе говорил, — сказал он, радостно потирая руки, будто уже давно жил в предвкушении такого удовольствия. — Миссис Блоджет, это моя невеста Люси.

— Люси, а дальше как?

Люси встала — наконец-то юбка прикрыла ей колени.

— Но все же кто вам позволил, молодой человек, обманным путем таскать в мой дом девок? Тут вам не проезжий двор. Разве, когда вы вселялись, я вас не предупреждала?

— Но мы только что приехали. И мне казалось, что, поскольку она моя невеста, вы не станете возражать, если мы немного отдохнем. — Он улыбнулся. — Обманным путем. — Никакого ответа. — И потом, раз уж мы точно решили пожениться…

— Когда?

— На Рождество, — объявил он.

— Это верно?

На сей раз вопрос был к Люси.

— Сущая правда, миссис Блоджет, — поспешил Рой. — Потому мы так поздно и приехали — строили планы на будущее, — он вновь широко улыбнулся и тут же принял печальный, покаянный вид.

— Люси, а дальше? — спросила хозяйка. — Как твоя фамилия?

— Нельсон.

— А откуда ты?

— Из Женского колледжа.

— Это правда? Ты собираешься за него замуж или так — время проводишь?

— Собираюсь.

— Никогда больше не пытайтесь провести меня, мистер Бассарт.

— Ну что вы, теперь-то я знаю, что в десять вечера…

— А я знаю ваше имя, барышня. Люси Нельсон. С-о-н или с-е-н?

— С-о-н.

— И еще я знакома с вашим деканом. Мисс Парди, так?

— Да.

— Так что лучше вам и не пытаться меня провести. — Она двинулась из комнаты.

— Стало быть, — сказал Рой, провожая ее до двери, — в конце концов мы все утрясли, правда?

Миссис Блоджет вышла из комнаты, распахнув дверь настежь.

— До свидания, — крикнул Рой вдогонку, подождал, пока хлопнула дверь в гостиную, и рухнул на стул. — Уф-ф!

— Значит, мы собираемся пожениться, — сказала Люси.

— Тсс-с! — подскочил Рой. — Слушай, хватит… Да, да, — сказал он громко, так как дверь в гостиной снова открылась: миссис Блоджет направлялась к лестнице, — ма и па согласны. A-а, приветствую вас еще раз, миссис Блоджет, — Рой приподнял воображаемую шляпу, — спокойной ночи.

— До десяти осталось двенадцать минут, мистер Бассарт.

Рой взглянул на часы.

— Да, вы правы, миссис Блоджет. Спасибо, что напомнили. Сейчас, сейчас, вот только кончим обсуждать наши планы. Спокойной ночи.

Она опять вышла на лестницу. Казалось, ее гнев не утих.

— Рой, — заговорила Люси, но он в два прыжка оказался рядом и, обхватив одной рукой ее затылок, другой зажал рот.

— Так вот, — громко произнес он, — ма и па в основном согласны с твоими предложениями…

Она гневно смотрела на него, пока наконец дверь спальни наверху не закрылась и он не отнял влажную ладонь от ее губ.

— Никогда, слышишь, — от ярости она едва могла говорить, — никогда не смей этого делать!

— Господи! — простонал он и бросился на кровать. — С тобой просто рехнешься. Ну что мне, по-твоему, было делать, когда она совсем рядом?

— По-моему!

— Тсс-с… — Рой вскочил, — мы поженимся! — добавил он хриплым шепотом. — Только замолчи!

Такой поворот полностью сбил ее с толку. Надо же, она выходит замуж!

— Когда?

— На Рождество! Хорошо? Теперь-то ты замолчишь?

— А твои родители?

— Что мои родители?

— Нужно сообщить им.

— Сообщу, сообщу, только подождем немножко.

— Рой… это надо сделать сейчас.

— Сейчас? — повторил он.

— Да!

— Но мать уже спит… и хватит тебе, наконец! — Он помолчал и потом продолжил: — Правда спит. Я не вру. Она ложится в девять, а встает в полшестого.

— Но ты должен объявить о дне свадьбы. Я не могу жить вот так. Это какой-то кошмар!

— Я объявлю, когда придет время.

— Рой, а вдруг она позвонит мисс Парди! Я не хочу, чтобы меня выкинули из колледжа! Только этого не хватало!

— Ну хорошо, — сказал он и замолотил себя кулаками по голове, — я, знаешь, тоже не хочу, чтобы меня отсюда выкинули. Иначе с чего бы, по-твоему, я ей все это наговорил?

— Значит, ты врал, ты опять меня обманул!

— Не врал я! Никогда я тебя не обманывал!

— Рой Бассарт, немедленно позвони родителям, не то я не знаю, что я сделаю.

Он вскочил с постели.

— Не смей!

— Держи руки подальше от моего рта, Рой!

— Да не визжи ты, ради бога! Не будь дурой!

— Я беременна! — закричала она. — Твоим ребенком, Рой! А ты не желаешь выполнять свой долг!

— Да выполню я! Выполню!

— Когда?

— Сейчас! Хорошо! Прямо сейчас! Только не визжи, не устраивай дурацких истерик!

— Тогда иди и звони!

— Но, — сказал он, — я ведь обещал миссис Блоджет, что не буду нарушать ее правил.

— Рой!

— Ладно, ладно! — И он выбежал из комнаты.

Через несколько минут он вернулся. Люси никогда не видела его таким бледным. Полоска кожи на шее под короткой стрижкой была совсем белой.

— Позвонил, — сказал он.

И Люси поверила. У него побелели даже запястья и кисти рук.

— Я позвонил, — пробормотал Рой. — Ведь я же предупреждал тебя, верно? Я говорил, что она уже спит. Я говорил, что отцу придется поднимать ее с постели. Я же не врал. И меня не исключат из училища. Да что тут говорить! Меня бы просто выбросила хозяйка, но тебе-то что? Если меня никто — ни он, ни она — ни в грош не ставит, так чего ж мне стараться? Ты тоже меня ни в грош не ставишь, тебе бы только своим визгом поставить человека в дурацкое положение. Того же Роя — почему бы нет? Кто он такой? Но теперь с этим покончено! Больше я этого не допущу! Нет, Люси, с сегодняшнего дня я беру все в свои руки. Ты слышишь меня — мы поженимся на Рождество. А если родителям это будет неудобно, на следующий день — и точка!

Люси плакала.

— Ну, а теперь-то из-за чего слезы? — спросил Рой. — А? Что я такого сделал? Что натворил? И может, все-таки я уже достаточно наслушался и от тебя, и от всех прочих? Не пора ли остановиться? Наверное, после всего, что я пережил, ты могла бы дать мне передохнуть, черт возьми!

— Ладно, — сказала она, — больше не буду. Пока ты опять не передумал.

— Ну, братцы! Я, кажется, так и сделаю! С восторгом!

И тут, к его удивлению, Люси распахнула окно и — не то по злобе, не то по привычке — вылезла из комнаты тем же путем, что и явилась.

В половине десятого в четверг после выпивки с дядей Джулианом в баре «Кина» Рой плюхнулся на диван в гостиной первого этажа «Бастилии». Люси поджидала его в самом темном уголке.

— Они не имеют права так обращаться со мной, — объявил он, уставясь на свои солдатские ботинки. — Я не стану сидеть и выслушивать их угрозы.

Рой поднялся и подошел к окну. Вид тихой улицы не успокоил его — он стукнул кулаком по ладони. «Ну, дела!» — донеслось до Люси.

— Послушай, — сказал Рой, возвращаясь к дивану. — У меня же есть право на солдатское пособие, а?

— Конечно.

— И кое-какие сбережения, ведь правда? Другие играли в кости, резались в карты, а я нет. Я ждал демобилизации и копил сознательно. Они должны понимать! Я говорил им, но они и слушать не хотят. А уж на худой конец я продам «гудзон», хотя и вложил в него много труда. Ты-то веришь мне, Люси? Ведь это чистая правда!

— Да. Что он сказал, Рой? Чем они тебе угрожают?

— Да ну их! Чем угрожают — оставить без денег, конечно. И отец туда же.

— Рой, — остановила его Люси, потому что в гостиную вошли несколько старшекурсниц.

— Ну хорошо, — плюхнувшись рядом с ней, продолжал Рой, — они все твердят, что я должен отвечать за себя, так или нет? «Не отступай от своего решения, Рой, раз уж ты все обдумал». С тех пор, как я вернулся домой, только это и слышу. Ну ничего, я пока молодой и здоровый. И не так уж горю желанием работать в этих его прачечных! Подумаешь, напугал! Да все равно я решил заниматься фотографией. Мне больше не нужны его подачки. Хватит!

На другое утро, в половине седьмого, едва позвонил будильник, она помчалась в ванную, пока еще никто не пошел чистить зубы, и поспешила сунуть два пальца в рот. От этого ей становилось лучше, особенно если потом еще пропустить завтрак и даже вообще не подходить к коридору, ведущему в столовую. По утрам она могла съесть только несколько песочных печений. Но этого ей хватало, чтобы продержаться весь день; она даже успешно делала вид, будто ничуть не изменилась.

Обмороки прекратились две недели назад, а от тошноты она научилась избавляться путем голодовки, но теперь, когда Рой так переменился, истина впервые открылась Люси во всей своей полноте: она ведь тоже переменилась.

Эта мысль потрясла ее. Ведь она действительно в трудном положении. А не просто выдумала все это для того, чтобы они опомнились и вели себя по-человечески. Она вовсе не использует эти обстоятельства, чтобы вынудить их обращаться с собой как с живым человеком, как с девушкой. И эти обстоятельства не исчезнут только потому, что наконец-то к ней отнеслись всерьез. Да, она действительно в трудном положении! И теперь она не в силах ничего остановить.

Солнце еще не поднялось над верхушками деревьев, а она уже бежала через Пендлтон-парк к центру города.

На автовокзале ей пришлось час прождать первого автобуса в сторону Либерти-Сентра. На коленях у нее лежали книги. Люси думала подучить кое-что по дороге и поспеть к половине третьего на урок, но вообще-то она и сама толком не понимала, зачем она вдруг сорвалась в Либерти-Сентр и на что, собственно, она рассчитывает. Сидя на пустой станции, она взяла себя в руки и начала готовить задание по английскому, которое собиралась сделать в свободный час перед ленчем и во время ленча — ведь она все равно ничего не ела. «Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать, а затем использовать в упражнениях».

Она не хочет выходить за него замуж! Если бы даже на свете не осталось других мужчин.

Не успели они отъехать от Форт Кина, как Люси стала давиться и зажимать рот. Услышав это, водитель свернул к обочине. Люси выскочила в заднюю дверь и выбросила в лужу испачканный носовой платок. Вернувшись, она забилась в угол на заднем сиденье: только бы не упасть в обморок, только бы не расплакаться. Она не должна думать о еде, о печенье, которое забыла, убегая из общежития, о том, с кем и о чем ей предстоит говорить.

«Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать, а затем использовать в упражнениях…» Несколько лет назад возле Либерти-Сентра жила одна деревенская девушка, она хотела устроить выкидыш и приняла такую большую дозу касторового масла, что буквально продырявила себе желудок. У нее разыгрался страшный перитонит, и она, конечно, потеряла ребенка, но потом все простили ее, потому что она чуть не умерла, и ребята, которые никогда раньше не замечали… «Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать…»

— Люси, что случилось? — спросила мать, когда она вошла в дом. — Как ты здесь оказалась? В чем дело?

— Я приехала автобусом, мама. Так попадают из Форт Кина в Либерти-Сентр. На автобусе.

— Девочка, на тебе лица нет…

— Где же все?

— Папа Уилл повез бабушку на рынок в Уиннисоу.

— А этот пошел на работу? Ну, твой муж?

— Люси, что случилось? Почему ты не на занятиях?

— На Рождество я выхожу замуж, — сказала Люси, проходя в гостиную.

— Мы уже слышали, — печально отозвалась мать.

— От кого вы услышали?

— Ллойд Бассарт разговаривал с папой…

— С папой Уиллом?

— Нет, с твоим отцом.

— Вот как? А могу я спросить, что из этого вышло?

— Ну, папа встал целиком на твою сторону. Вот что вышло, Люси, отвечаю на твой вопрос. И сделал это без колебаний. Хотя наша дочь и не поставила нас в известность о дне своей свадьбы, как принято у людей…

— Что он сказал, мама? Точно.

— Ну, он сказал мистеру Бассарту, что он считает, что ты уже взрослая и можешь судить о своих чувствах.

— Откуда ему знать, взрослая я или нет?

— Люси, не надо думать, будто все, что бы он ни сделал, плохо только потому, что это сделано им. Отец верит в тебя.

— Ну и зря, можешь ему передать.

— Миленькая…

— У меня будет ребенок, мама. Так что передай ему, что не стоит так уж верить в меня.

— Ребенок? У тебя, Люси?

— У кого же еще? У меня будет ребенок, и я ненавижу Роя, и мне не то что выходить за него замуж — даже видеть его не хочется.

И с этими словами Люси выбежала на кухню, где ее вырвало прямо в раковину.

Ее уложили в постель. «Приведем некоторые приемы…» Книга соскользнула с кровати. Оставалось лишь ждать. Что тут еще поделаешь?

Через дверную прорезь на коврик упала почта. На подъездную дорожку въехала машина. Люси услышала голос бабушки, доносившийся с веранды. Она заснула.

Мать принесла чай и поджаренный хлебец.

— Я сказала бабушке, что у тебя грипп, — шепнула она. — Ты не против?

Поверит ли бабушка, что Люси приехала из-за гриппа? И где папа Уилл? Что она сказала ему?

— Он даже не входил в дом, Люси. Он скоро вернется.

— Он знает, что я дома?

— Нет пока.

Оставшись одна, Люси выпила немного чаю. Потом откинулась на подушку, заботливо взбитую матерью, и стала легонько водить пальцем по губам. Лимон. Какой приятный запах. Забыть обо всем. Просто ждать. Пусть идет время. Что-нибудь да произойдет.

Она так и заснула — прижав пальцы к губам.

По лестнице поднялась бабушка с мокрым горчичником. Больная покорно позволила расстегнуть рубашку.

— Подними-ка повыше, — сказала бабушка Берта, прижимая горчичник. — Отдых и тепло — самые первые средства. Побольше тепла, так что терпи, сколько можешь. — И она водрузила на больную еще два одеяла.

Люси закрыла глаза. Почему она сразу не додумалась? Надо было сразу лечь в постель и предоставить им действовать. Разве не этого они всегда добивались, ее родители?

Ее разбудили звуки пианино. К матери начали приходить ученики. Она подумала: «Но ведь у меня вовсе не грипп», но тут же отогнала и эту мысль, и нахлынувшую с ней панику.

Должно быть, когда она еще спала, повалил снег. Люси стянула одно одеяло, закуталась в него, метнулась к окну, прижалась губами к холодному стеклу и смотрела, как машины бесшумно проносятся по улице. Окно возле губ согрелось. Запотевший кружок то расширялся, то съеживался от ее дыхания. Люси смотрела, как падает снег.

Шаркая шлепанцами, она прошла по старому, вытертому ковру и снова улеглась. Может, поднять с пола учебник и немного позаниматься? Вместо этого она забралась под одеяло и, вдыхая слабый запах лимона, который хранили ее пальцы, заснула в шестой или седьмой раз.

Она сидела, откинувшись на спинку кровати. И хотя было темно, видела, как падают снежинки в круг света под фонарем. В дверь постучался отец и спросил, можно ли войти.

— Открыто, — отозвалась Люси.

— Да, — произнес он, входя. — Вот так и проводят деньки всякие там Рокфеллеры. Тут есть чему позавидовать.

Люси поняла, что эту фразу он готовил заранее. Она не подняла глаз от одеяла, лишь пригладила его рукой.

— У меня грипп.

— Ничего, если я присяду вот тут, у тебя в ногах? — спросил отец.

— Как хочешь.

Едва он сел, Люси зевнула.

— Что ж, — заметил отец, — у тебя тут уютно.

Люси смотрела прямо перед собой в снежные сумерки.

— Вот и зима нагрянула, — сказал он.

Люси быстро взглянула на него.

— Да, похоже на то.

Она посмотрела в окно, и это дало ей время собраться с мыслями: Люси не могла припомнить, когда в последний раз глядела ему в глаза.

— Я тебе когда-нибудь рассказывал, — спросил отец, — как растянул лодыжку, когда еще работал у Макконелла? Пока я добрался до дому, нога вся распухла, а бабушка как увидела это, так и просияла. «Горячий компресс», — командует. Ну, я уселся на кухне и закатал брюки. Поглядела бы ты на нее, когда она кипятила воду! Я смотрел и думал: ни дать ни взять африканский каннибал. Она ведь тоже не в силах понять, какая может быть польза от лечения, если при этом тебе не больно и не воротит от запаха.

А что если попросту выложить ему правду?

— Впрочем, очень многие так считают, — продолжал отец… — Ну-с, — и тут он сжал ее ногу, торчавшую под одеялом, — как идет учеба, Гусенок?

— Нормально.

— Я слышал, ты учишь французский. Парле ву?

— Да, я записалась и на французский.

— Ну, о чем бы еще тебя спросить… Мы ведь с тобой давно не говорили по-настоящему, верно?

Люси не ответила.

— А как дела у Роя?

Она тут же отозвалась:

— Прекрасно.

Наконец-то он убрал руку с ее ноги.

— До нас дошли новости о свадьбе, — сказал отец.

— А где папа Уилл? — прервала его Люси.

— Я ведь с тобой разговариваю. Зачем он тебе понадобился именно сейчас, Люси?

— Я не говорю, что он мне понадобился. Я только хотела узнать, где он.

— Он уехал! — Отец поднялся. — Я не спрашиваю, куда он едет и когда обедает. Откуда мне знать, где он? Нет дома, и все! — И он вышел из комнаты.

Следом явилась мать.

— Что тут у вас произошло?

— Я только спросила, где папа Уилл, — ответила Люси. — Что тут плохого?

— Но кто тебе отец — папа Уилл или отец?

— Значит, ты сказала ему! — взорвалась Люси.

— Говори тише, — предупредила мать.

— Значит, ты сказала ему! Без моего разрешения!

— Люси, ты вернулась домой и сама сказала…

— Я не хотела, чтобы он знал! Это не его дело!

— Люси, замолчи, если не хочешь, чтобы и все остальные узнали.

— А мне все равно — пусть все узнают! Я ни чуточки не стыжусь. И нечего плакать, мама!

— Тогда позволь ему поговорить с тобой. Ну, пожалуйста. Он так этого хочет.

— Ах, хочет?

— Люси, поговори с ним. Ты должна дать ему эту возможность.

— Ну так вот, я даю ее тебе, мама.

Молчание.

— Говори же.

— Люси… Дорогая… что бы ты сказала… вернее, как бы ты отнеслась к тому… то есть что бы ты сказала, если бы я предложила тебе поехать погостить…

— О нет.

— Пожалуйста, дай мне закончить. Поехать погостить к тете Вере. Во Флориду.

— Это он придумал?

— Люси, только на время, пока с этим не будет покончено. Это займет не слишком много времени.

— Девять месяцев — это «не слишком много», мама?

— Но там так тепло и приятно…

— Да, — сказала Люси и заплакала в подушку, — очень приятно. А чего бы ему не сплавить меня в дом для заблудших девиц?

— Не надо так. Ты ведь сама знаешь, он не хочет тебя никуда сплавлять.

— Он просто жалеет, что я появилась на свет, мама. Ему кажется, что причина всех его неудач во мне.

— Ничего подобного.

— И пусть не думает, что он за меня в ответе, — сказала она, захлебываясь слезами, — тогда у него будет одной причиной меньше чувствовать себя виноватым. Если он вообще способен на это.

— Даже очень способен, Люси.

— Еще бы! — сказала Люси. — Ведь если кто тут и виноват, так только он.

Мать выбежала из комнаты, и через двадцать минут в дверь постучался папа Уилл. Он был в старой рабочей куртке, в руке держал фуражку. Края фуражки потемнели от растаявшего снега.

— Привет. Я слышал, кто-то меня спрашивал.

— Здравствуй.

— Ну и голос у тебя, дружок, как будто ты замерзла насмерть и теперь только-только отогреваешься. Посмотрела бы ты, что творится снаружи, какой ветер. Тогда бы ты поняла, как приятно поболеть, понежиться в постельке.

Она не ответила.

— А как теперь желудок, в порядке?

— Да.

Он придвинул стул к ее кровати.

— Может, еще горчичников? Берта позвонила к Эрвинам, и на обратном пути я купил целый пакет. Так что только дай команду.

Она отвернулась и уставилась в стену.

— Что с тобой, Люси? Хочешь, позовем доктора Эглунда? Я уже предлагал Майре… — Дедушка подтянул стул к самой кровати. — Люси, он так изменился, я просто не видел ничего подобного, — начал он мягко. — Ни капли, ни единой капли, детка. А за тебя стоит просто горой. Ты назначила свадьбу, и он ни слова против. Да и все мы за, лишь бы вы с Роем были счастливы.

— Позови маму.

— Тебе опять плохо? Может, все-таки вызвать доктора?

— Я хочу маму! Маму, а не доктора!

Когда дверь снова открылась, Люси все еще глядела в стенку.

— Майра, — сказал отец, — сядь вот здесь. Сядь, я сказал.

— Я села.

— Ну хватит, Люси. Поворачивайся. — Он подошел к кровати. — Повернись, говорю.

— Люси, — взмолилась мать, — взгляни же сюда, ну, пожалуйста.

— Нечего мне смотреть на его начищенные ботинки, на то, как он переродился, и на его волевой подбородок. Нечего мне смотреть на его галстук, да и на него самого!..

— Люси…

— Помолчи, Майра. Если в такой момент она хочет вести себя как двухлетний младенец, — пусть ее.

— Кому бы говорить о младенцах, — прошептала Люси.

— Послушай-ка, барышня, можешь огрызаться сколько влезет, меня это не задевает. Молодежь в твоем возрасте нахальная и самоуверенная, так было и, видно, так будет. Особенно нынешнее поколение. Ты просто выслушай меня — вот и все, а если тебе стыдно глядеть мне в глаза…

— Это мне-то стыдно! — отозвалась Люси, но не шелохнулась.

— Так ты поедешь к тете Вере или нет?

— Я даже не знакома с твоей тетей Верой.

— Я у тебя не о том спрашиваю.

— Как я могу поехать одна к кому-то, с кем я даже не знакома, да и чего ради? Чтобы обманывать там соседей?

— Но их никто не будет обманывать, — сказала мать.

— Что же им скажут, мама? Правду?

— Что-нибудь да скажут, — ответил отец. — Мол, муж служит в армии. За границей.

— Ну, на этот счет ты мастер, что и говорить. Но я предпочитаю правду!

— Тогда, — сказал он, — что же ты будешь делать, коли ты забеременела, да еще от человека, которого — как мама мне сказала — ты на дух не переносишь?

Она повернулась так резко, словно собиралась броситься на него.

— Я не стыжусь. Перед тобой мне нечего стыдиться!

— Осторожно, прикуси-ка язык! Я ведь могу задать тебе трепку, не погляжу, что ты такая боевая.

— Люси, — вступила мать, — если тебе не хочется ехать к тете Вере, тогда чего же ты хочешь? Скажи нам.

— Вы ведь мои родители. Вам всегда до смерти хотелось быть настоящими родителями…

— Итак, — сказал отец, поворачиваясь к ней, — если ты хочешь выйти за этого Роя Бассарта, а мы думали, что так оно есть вплоть до сегодняшнего дня, и поэтому поддерживали тебя — это одно. Но я говорю совсем о другом. Что он из себя представляет, я раскусил, и чем меньше о нем говорить, тем лучше. Я и так все понимаю, и нечего повышать голос. Он старше тебя, отслужил в армии и решил, что может воспользоваться неопытностью семнадцатилетней школьницы. Так оно и вышло. Но им пускай занимается его собственный отец, Люси, его папаша, большая шишка, великий педагог, пусть он попробует вдолбить что-нибудь своему сыночку. Да, его папаша дерет нос, думает, он лучше других, но, сдается мне, сынок ему еще устроит сюрприз. Я же думаю только о тебе, Люси, и о том, что сейчас для тебя важнее всего. Ты ведь понимаешь; меня заботит твоя учеба — ты же всегда мечтала о колледже, правда? И теперь вопрос стоит так — это все еще остается твоей мечтой или нет?

Люси не удостоила его ответом.

— Хорошо, — сказал он, — остается считать, что ты все еще хочешь учиться. Пойдем дальше. Итак, я готов сделать все, что в моих силах, лишь бы твоя мечта сбылась… Ты слушаешь меня? Все, чтобы твоя мечта сбылась, понимаешь? Потому что я не хочу, чтобы этот так называемый ветеран, — а я бы ему с удовольствием свернул шею, — взял и разбил твою мечту раз навсегда… Да, все, — продолжал он, — даже то, что обычно не делают и что некоторые сочли бы недопустимым. — Он подошел поближе к кровати, чтобы его не могли услышать из соседней комнаты. — А теперь, прежде чем я стану продолжать, скажи, ты догадываешься, что я имею в виду?

— Ты бросишь пить — ты это имел в виду? Виски тут совсем ни при чем. Дело не в виски.

— Неужто?

— Да! Дело в ребенке!

Она отвела взгляд.

— В незаконном ребенке, — повторил он. — И если ты не хочешь этого незаконного ребенка, — тут его голос упал почти до шепота, — тогда, может быть, нам удастся устроить, чтобы ты избавилась от него. Раз уж ты не желаешь ехать к тете Вере…

— Ни за что. Я не собираюсь врать все девять месяцев. Не хочу быть огромной, как бочка, беременной и лживой!

— Тсс-с!

— Так вот, я не поеду, — пробормотала она.

— Ладно. — Он вытер рот рукой. — Ладно. — Люси видела, что над губой и на лбу у него выступила испарина. — Тогда давай обсудим все по порядку. И нечего повышать голос — ведь в доме кроме нас живут и другие люди.

— Это кроме них тут живут другие люди, и этими людьми являемся мы.

— Помолчи, — сказал отец, — это всем известно и без твоих подсказок.

— Ну и что ты мне предлагаешь? Я слушаю.

И тут мать кинулась к ее постели.

— Люси. — Мать взяла ее за руку. — Люси, мы хотим только помочь тебе…

Отец взял ее за другую руку, словно через них троих должен был идти какой-то ток. Закрыв глаза, Люси слушала, а отец говорил и говорил. Она не прерывала его. Она представляла себе, как это будет. Вот она сидит между родителями, а отец перевозит их через мост в Уиннисоу. Это будет ранним утром. Доктор едва успеет позавтракать. Он встретит их в дверях, и отец пожмет ему руку. Доктор усядется за большой стол в приемной, ее усадит на стул, а родители расположатся на диване, и он обстоятельно объяснит им, что он намерен предпринять. На стенках будут висеть его медицинские дипломы в рамках. Когда Люси выйдет с ним в небольшую белоснежную операционную, мать и отец улыбнутся ей с дивана. И будут сидеть там и ждать, пока не придет время укутать Люси и отвезти обратно домой.

Она дождалась, пока отец закончил, и сказала:

— Но это, должно быть, стоит целое состояние.

— Деньги тут ни при чем, дорогая, — сказал он.

— Самое главное — ты, — добавила мать.

— Но где вы их возьмете? — тихо спросила она.

— Это уж моя забота, — ответил отец. — Ладно?

— Ты что, пойдешь работать?

— Слушай, — сказал он, — почему бы тебе не взглянуть на это вот так: у тебя есть отец — мастер на все руки, и ты можешь им гордиться. Ну хватит, Гусенок, как там насчет улыбки? Вроде той, что мне доставалась в доисторические времена. Давно, когда мы играли в «плыг-скок»… Так как, Люся-Гуся?

Люси ощутила, как мать сдавила ей руку.

— Послушай, — продолжал он, — как, по-твоему, зачем люди, что бы там ни было, нанимают Дуайна Нельсона? Потому, что он бьет баклуши? Или потому, что он знает любую машину вдоль и поперек? Так как же? Не такой уж трудный вопрос для рассудительной студентки, правда?

…И когда все это кончится, она будет читать в постели. Задания ей будут присылать по почте, пока она не отлежится. Да, она будет студенткой. И никакого Роя, хоть он не так уж и плох. Просто он не для нее, вот и все. Когда Рой исчезнет из ее жизни, Люси сможет завести новых друзей в колледже, сможет приглашать их к себе на уик-энды. И все-все переменится.

Неужели это возможно? Неужели придет конец этим ужасным дням ненависти и одиночества? Подумать только, она начнет вновь разговаривать с родными, рассказывать им обо всем, что происходит в колледже, показывать свои учебники и работы. Прямо здесь, на полу, вложенная в учебник английского, лежала ее работа об «Озимандии». Четыре с плюсом, отзыв преподавателя написан наискосок на первой странице: «Развитие темы — превосходно, понимание значения произведения — хорошо, использование цитат — хорошо, но не надо так перегружать предложения». И верно, она в самом деле чересчур утяжелила те предложения, в которых излагала, как она понимает это произведение. Но уж очень ей хотелось сказать обо всем, ничего при этом не утеряв. «Даже великий король, — начиналась работа, — каким был Озимандис, не мог заглянуть в будущее, уготованное судьбой ему и его королевству. Вот что, по-моему, хотел сказать поэт Перси Биши Шелли своей романтической поэмой «Озимандия», раскрывшей не только тщету человеческих желаний, но и величие жизни во всей ее «полноте и обнаженности» и неотвратимости «вселенской гибели» всего сущего в сравнении с «холодной усмешкой и презрением», которыми только и располагают, к сожалению, очень многие из смертных».

— Но у него хоть чисто? — спросила она.

— Чище не бывает, — отозвался отец. — Ни единого пятнышка, Люси. Как в больнице.

— А сколько ему? Сколько лет?

— Ну, — ответил отец, — я бы назвал его пожилым.

— Он только этим и занимается?

— Люси, это обычный доктор, настоящий доктор, и он оказывает нам одолжение, вот и все.

— Но ведь потом он предъявляет счет, так ты сказал?

— Ясное дело.

Но она уже видела себя мертвой. Врач будет плохой, и она умрет.

— Откуда ты его знаешь?

— А потому, что… — Тут отец встал и поддернул брюки. — Через одного знакомого, — ответил он наконец.

— Люси, не это важно, — вступила мать.

Отец вновь отошел к окну. Он стоял, очищая стекло ладонью.

— Ну, — произнес он, — вот и снег перестал. Снег перестал идти, если вас это интересует.

— Все, что я хотела сказать… — начала Люси.

— Что? — Он опять повернулся к ней.

— Ну… ты знаешь кого-нибудь, кому он это делал? Вот что я хотела знать.

— Между прочим, да, если тебе так уж интересно.

— И они живы?

— К твоему сведению, живы!

— Речь идет о моей жизни. Я имею право знать.

— А почему ты мне не веришь? Я не хочу убивать тебя!

— Ну, вдруг он окажется каким-нибудь шарлатаном, каким-нибудь пьянчужкой, который только говорит, будто он доктор. Откуда мне знать, мама? Может, это сам Эрл в своих красных подтяжках.

— Да, конечно же, это он! — закричал отец. — Эрл Дюваль! Собственной персоной! Что с тобой творится? Думаешь, я вру, когда говорю, что больше всего хочу, чтобы ты кончила колледж?

— Ну, конечно, он этого хочет. Ведь ты его дочь.

— Это еще не значит, что он знает, какой это врач — хороший или плохой, мама. А вдруг я умру!

— Но я же сказал, — крикнул отец, грозя ей кулаком, — ты не умрешь!

— Ты-то откуда знаешь?

— Потому что она ведь не умерла, не так, что ли?

— Кто «она»?

Никто не отозвался.

— Нет, нет. — Люси медленно отодвинулась к спинке кровати.

Мать, сидевшая в ногах, закрыла лицо руками.

— Когда? — спросила Люси.

— Но она ведь жива! — Он стал рвать рубашку на груди. — Я тебе говорю — она не умерла! Ей это ничуть не повредило!

— Мама! — Люси повернулась к ней. — Когда?

Но мать только трясла головой.

— Когда он тебя заставил?

— Он не заставлял.

— Ох, мама, — сказала Люси, останавливаясь перед ней. — Ох, мама-мама.

— Люси, это случилось во время депрессии. Ты была еще совсем маленькой. Вот как давно. И все это забыто, Люси. Папа Уилл и бабушка ничего не знают, — прошептала она, — и не должны знать…

— Но депрессия кончилась, когда мне было три, ну, четыре.

— Люси, мы не могли завести еще одного ребенка, — сказала мать. — Ведь мы тогда еще только пытались встать на ноги…

— Если бы он занялся своим делом! Если бы он перестал быть тряпкой!

— Слушай, — сказал он гневно, подступая к Люси, — ты не представляешь, что такое депрессия, даже не знаешь, когда она была, — поэтому думай, что говоришь!

— Я знаю, что ты заставил ее пойти на это, ты!

— Нет, — воскликнула мать, — я сама!

— Ты пойми, что я хочу сказать! — крикнул он.

— Нет, ты уже сказал…

— Один черт! Перестань ловить меня на слове! Я пришел, чтобы предложить выход, но что я могу сделать, когда мне не дают рта раскрыть? Закрыть и то не дают. Тебе приятно подлавливать меня на слове, а еще бы лучше прямо в тюрьму старика! Вот чего ты хочешь! Тебе бы только унизить меня перед всем городом, выставить городским шутом!

— Городским пьяницей!

— Пьяницей? — повторил он. — Городским пьяницей? Стоило бы тебе хоть раз увидеть настоящего городского пьяницу, и ты бы сто раз подумала, прежде чем сказала такое отцу. Нет, ты не знаешь, что такое городской пьяница. Ты вообще ничего не знаешь! Ты… Тебе бы просто-напросто засадить меня за решетку — вот о чем ты мечтаешь и всегда мечтала!

— Но ведь с этим давно покончено! — крикнула Майра.

— Ну конечно, конечно, — отозвался Уайти, — люди давно забыли, как дочка засадила в тюрьму своего собственного отца. Конечно же, люди не болтают об этом у тебя за спиной. Люди не судачат о тебе нет, нет! Люди дают тебе шанс исправиться и встать на ноги. Ну конечно, какую же мораль можно извлечь из этого скандала? Ясно, моя дочь хочет, чтобы я снова стал человеком, и готов спорить, так оно, верно, и будет. Вот какая она, ваша дочка, ваша умница, ваша так называемая студентка. Ну, продолжай, так называемая дочка, тебе ведь все на свете известно — а вот устрой-ка теперь свою собственную жизнь! Ведь я недостаточно хорош для тебя, и всегда был нехорош. Да кто я такой для нее? Городской пьяница!

Он распахнул дверь и шумно сбежал по лестнице. Они слышали, как он бушует в гостиной.

— Теперь ваш черед, мистер Кэррол. Она только вам позволит помочь ей. Ваша очередь, незаменимый папа Уилл. Я тут не ко двору — мое дело бить баклуши, как всем известно!

Хлопнула дверь, и дом затих, только снизу доносился шепот.

Люси вытянулась на кровати и так и застыла.

Мать плакала.

— Мама, как, как он заставил тебя пойти на это?

— Так надо было. — Мать говорила будто во сне. — Так надо было…

— Нет! Тебе это было не нужно! Мама, он унижает тебя, а ты молчишь! И так всегда! Всю жизнь!

— Ах, Люси, ты отказываешься от всего, что бы мы тебе ни предлагали.

— Да, отказываюсь! Отказываюсь жить твоей жизнью, мама, вот от чего я отказываюсь!

Шафером Роя был Джой Витстоун, который приехал из Алабамского университета, где играл в команде младшекурсников; он уже успел забить девять голов и набрать двадцать три очка. А подружкой невесты была Элинор Сауэрби. Не успела она расстаться с Джоем, как влюбилась в парня из своего колледжа, и ей просто не терпелось сообщить об этом Люси, хоть она и взяла с нее обещание не говорить никому — даже Рою. Конечно же, она вскоре напишет Джою обо всем, но сейчас, на каникулах, ей не хочется думать ни о чем таком. Хватит и того, что ей вообще придется переживать по этому поводу.

То ли Элли простила Люси, что та назвала ее кретинкой в День Благодарения, то ли решила забыть об этом на время свадьбы, но на протяжении всей церемонии слезы ручьями стекали по ее прелестному личику, а губы, когда Люси произнесла «да», шептали что-то свое.

Выйдя из церкви, папа Уилл сказал, что такой красивой невесты, как Люси, он не видел с тех пор, как венчалась ее мать. «Такой и должна быть новобрачная, — то и дело говорил он, — правда, Берта?» — «Прими мои поздравления, — сказала бабушка. — Ты выглядела как и полагается новобрачной». Больше она ничего не прибавила: ей уже было известно, что Люси стошнило в кухонную раковину вовсе не из-за гриппа.

Джулиан Сауэрби опять поцеловал ее.

— Ну, — сказал он, — надеюсь, теперь мне это частенько придется делать.

— Наверно, все-таки мне чаще, — поправил его Рой.

— Повезло тебе, мой мальчик. Она у тебя милашка что надо, — отозвался Джулиан, будто это не он четыре часа подряд стращал Роя в баре отеля «Томас Кин».

Да и Айрин Сауэрби ничем не показывала, будто считает Люси бесчувственной. «Желаю счастья», — сказала она новобрачной и прикоснулась губами к ее щеке. Затем взяла Роя за руку и очень долго держала, словно собиралась что-то сказать. Но так ничего и не сказала.

Затем настала очередь родителей Люси. «Доченька», — вот и все, что он шепнул ей на ухо. Заметил, видно, что Люси очень не по себе в его объятиях, и не решился ничего добавить. «О, Люси, — произнесла мама, и ее мокрые ресницы коснулись лица дочери, — будь счастлива. Если ты постараешься, так и будет».

Засим к ней подступили родители Роя, какой-то момент они уступали друг другу дорогу, а потом разом ринулись к новобрачной. Возникшая из этого путаница рук и лиц наконец-то дала присутствующим повод немного посмеяться.

В конце концов, именно Ллойд Бассарт встал горой за юную пару и поддержал ее в желании пожениться на Рождество, а то и до Рождества, если это возможно. И переменил он свою позицию в начале декабря, после того как вечером Рой внезапно позвонил домой и сказал родителям, чтобы они прекратили на него наседать. «Не могу я больше ждать! — закричал он тогда со слезами в голосе. — Перестаньте! Перестаньте! Люси беременна!»

«Хорошо. Хорошо», — вот и все, что он услышал в ответ. Если дело действительно обстоит так, как говорит Рой, тогда отец не видит иного выхода: ему остается лишь взять на себя ответственность за свои поступки. Насколько мистер Бассарт понимает — нельзя выбирать, быть тебе порядочным мужчиной или непорядочным. Рой сквозь слезы сказал, что примерно так он и сам думал.

Часть третья

1

Она переехала к нему в комнату.

Рой заранее условился с миссис Блоджет, что они будут доплачивать лишь пять долларов в месяц за комнату, и Люси пришлось признать, что им очень повезло: ведь Рой еще договорился с миссис Блоджет, чтобы она уступала им кухню от семи до восьми вечера. Естественно, они были обязаны оставлять кухню в том же идеальном порядке.

Миссис Блоджет сказала, что предоставит им кухню на час в виде пробы и только при условии, что они не злоупотребят ее доверием.

И потом Рой не раз стучался после обеда в двери гостиной и спрашивал хозяйку, не хочет ли она присоединиться к их десерту. Люси он наедине сказал, что лишняя чашка сока или шоколадный пудинг стоят гроши, а учитывая изменчивый нрав миссис Блоджет, им не мешает расположить ее к себе. После того как они поженились, миссис Блоджет более или менее вернула ему свое доверие, но так или иначе, когда три человека живут под одной крышей, нет смысла усложнять жизнь, особенно если можно избежать неприятностей, коли действовать с головой.

Да, Люси молчала. Только не ссориться по пустякам. Только не придираться к нему, говорила она себе, когда он хочет сделать как лучше. У некоторых это получается, у других — нет. Разве они не муж и жена? Разве он не выполнил то, что она от него требовала?

К ее удивлению, они чуть не каждое воскресенье наведывались в Либерти-Сентр к его родным. Рой объяснил, что при нормальных обстоятельствах в этом не было бы никакой необходимости, но в последние месяцы перед свадьбой возникла такая напряженная, тяжелая атмосфера, что ему кажется, совсем неплохо сгладить острые углы перед тем, как родится ребенок и жизнь пойдет колесом. Ведь, по сути дела, Люси была чужой в его семье, а он — в ее. И теперь, когда они поженились, есть ли в этом смысл? Ведь им до конца жизни придется иметь друг с другом дело, поэтому так важно найти правильный тон с самого начала. Подумаешь, двухчасовая поездка. Это ведь ничего им не стоит, не считая расходов на бензин.

В один из таких воскресных вечеров, уже по дороге в Форт Кин, Рой сказал: «Слушай, похоже, что на этот раз твой старик и впрямь завязал».

— Я его ненавижу. И всегда буду ненавидеть, Рой. Я тебе давным-давно сказала и теперь повторяю: я не хочу говорить о нем, никогда!

— Ладно, — безмятежно отозвался Рой, — ладно. — И ссоры не произошло. Он тут же с готовностью забыл об этой теме, как забыл о той ненависти, о которой Люси старалась ему напомнить.

Вот так они и ездили — воскресенье за воскресеньем, как почти все молодожены, посещающие то тех, то других родителей. Но кому это нужно? Кому?

Просто так полагалось — ведь теперь она была замужем. И ее мать была тещей. А отец со своими пышными новоприобретенными усами и такими же новенькими радужными планами был тестем Роя. «Мне что-то сегодня не хочется ехать, Рой, может быть, в другой раз?» — «Ну, знаешь, раз мы уже здесь… Представляю, как это будет выглядеть, если мы уедем, не сказав ни здрасьте, ни до свиданья! Подумаешь, великое дело! Ну ладно, не веди себя как ребенок, забирайся в машину, только поосторожней».

И Люси не спорила. Может быть, она вообще свое отспорила? Она долго билась, чтобы заставить его выполнить свой долг — но в конце концов он ведь его выполнил. За что же теперь бороться? У Люси просто не было сил, чтобы настаивать на своем.

И кроме того, теперь она должна была его уважать! Нельзя цепляться к его словам, нельзя возражать и оспаривать его мнение, особенно в вещах, в которых он разбирается лучше ее. Или хотя бы там, где ему полагается разбираться лучше. Она жена ему и обязана сочувственно относиться к его мнениям, даже если она и не согласна, а это нередко бывало, когда Рой разглагольствовал о том, что знает побольше всех учителей «Британии», вместе взятых.

Увы и ах, училище оказалось вовсе не таким, как обещали пестрые проспекты. Во-первых, оно не было основано в 1910 году, во всяком случае, как фотографическая школа. Это отделение открыли только после второй мировой войны, чтобы поживиться на демобилизованных. А первые тридцать пять лет училище выпускало одних чертежников и называлось «Технический институт «Британия», да и до сих пор две трети студентов готовились стать строителями — от них-то Рой так много и узнал о сборных домах. Чертежники еще были туда-сюда, но уж фотографы ни в какие ворота не лезли. Хотя от вас требовали заполнить длиннющую вступительную анкету и приложить к ней образцы своих работ, на самом деле никто ничего не отбирал и не рассматривал. Все это была сплошная показуха, чтобы создать впечатление, будто новый факультет соответствует каким-то стандартам. А преподаватели были почище студентов — тот еще уровень! — особенно один из них, Гарольд Ла Вой, который ни с того ни с сего вообразил, будто он эксперт по фототехнике. Тоже мне эксперт! Если попросту перелистать подшивку «Лук», и то больше узнаешь о композиции, чем если всю жизнь прослушаешь этого надутого идиота (который вдобавок ко всему — ходят такие слухи — еще и спец по мальчикам. Настоящий педик. Чтобы Люси представила, что он имеет в виду, Рой изобразил, как Ла Вой прохаживается по факультету. Такая вся из себямилашечка).

Занятия Ла Воя начинались в восемь утра. Целый месяц второго семестра Рой честно вставал и отправлялся в училище: каждый божий день слушал гнусавого всезнайку, который занудно вещал о том, что известно десятилетнему мальчишке, если у него хорошее зрение. «Тени возникают, джентльмены, при положении объекта А между солнцем и объектом Б». Мамочки родные! И в одно ненастное утро не успели они сойти с веранды, как Рой развернулся, кинулся обратно в комнату и, не раздеваясь, прямо в куртке и армейских башмаках бросился на кровать со стоном: «О господи! Плевать мне, что он педик, лишь бы не был таким долбаком!» Он заявил, что с большей пользой проведет этот час дома, никуда не выходя из комнаты, ей-богу. А если учесть, что следующие занятия начинаются только в одиннадцать, то он сбережет не только час Ла Воя (все равно потерянный), но и еще два, когда ему нечего делать, кроме как торчать в коридоре и наблюдать одну из дурацких игр, которыми вечно забавляются студенты. А больше там нечем заняться — до того накурено и шумно. Поговорить о фотографии не с кем — никто из студентов этим не интересуется. Иногда поглядишь на этих ребят, и кажется, будто все еще торчишь в казарме на Алеутах.

А что же тем временем делала Люси? К восьми утра она отправлялась в колледж — доходила до перекрестка и садилась в автобус, который шел через весь город. Рой говорил, что готов подвозить ее на машине, если она хочет: ведь Люси стала такой неповоротливой, что ей опасно ходить по скользким улицам или ездить в общественном транспорте. Но Люси отказалась — и в первый раз, и потом, когда уже выпал снег. Все в порядке, говорила она, ничего с ней не произойдет, она не хочет, чтобы Рой отвлекался, — а от чего там было отвлекаться, когда он целый день валялся в постели, обложившись журналами, которые мать накапливала для него за очередную неделю, делал из них вырезки и поедал горстями свое любимое печенье! Но, может быть, он знает, что делает. Может, в школе и впрямь сплошная показуха. Может, все остальные студенты действительно кретины. Может, Ла Вой и вправду зазнайка, и идиот, и гомосексуалист в придачу. Может, все так, как говорит Рой, и он совершенно прав.

Так она убеждала себя, шагая по снегу к автобусной остановке, потом в аудиторию, в библиотеку, в «Кофейню», куда заходила на ленч к половине второго. Девушки из их колледжа чаще всего собирались в закусочной в полдень; когда она жила в общежитии, она тоже ходила туда к этому времени, но теперь Люси предпочитала встречаться с ними как можно реже. Ни одна не могла удержаться, чтобы не взглянуть исподтишка на ее живот, а с какой стати Люси это терпеть? С чего бы этим нахалкам первокурсницам задирать перед ней нос? Конечно, для них она всего-навсего та девушка, которой пришлось выйти замуж на Рождество, о которой перешептывались и хихикали, но для себя Люси — миссис Рой Бассарт, и ей нечего стыдиться. Да, да, ни стыдиться, ни сожалеть, ни раскаиваться она не будет. И вот к половине третьего она заканчивала свой ленч в одиночестве в самом дальнем углу «Студенческой кофейни».

В июне, в первую же воскресную поездку в Либерти-Сентр, Рой заявил, что не станет сдавать экзамены на будущей неделе. Вообще-то говоря, пойти и сдать какое-то там ретуширование или ремонт фотоаппаратов ему раз плюнуть, как говорили в армии. Дело не в том, что он трусит или ленится. Да и нечего там было особенно учить. Только вот бессмысленно сдавать экзамены, которые, между прочим, никому еще не удалось завалить за всю историю отделения фотографии, кроме предмета Ла Воя, где важно не то, знаешь ты материал или нет, а то, согласен ли ты с этим гением и его великими идеями; так вот, это бессмысленно, поскольку он вообще решил осенью не возвращаться в училище.

Но они уже говорили на эту тему. Чтобы обеспечить семью, ему придется уйти с дневного отделения, и ведь они уже решили, что он перейдет на вечернее. Это займет два года вместо одного, но они к этому пришли еще несколько месяцев назад. Именно поэтому он и завел разговор снова. Какой смысл болтаться в училище, когда бы там ни заниматься — днем или вечером! Ну, что ему даст этот диплом магистра фотоискусства? Всякий, кто мало-мальски смыслит в этом деле, понимает, что диплом их заведения не стоит даже бумаги, на которой отпечатан. А если посмотреть на тех, кто преподает днем, можно вообразить, что за гении на вечернем факультете!

— Знаешь, кто там всем заправляет, а?

— Кто?

— Милашка Ла Вой. Так что можешь себе представить этот уровень.

Затем он открыл ей сюрприз. Вчера утром они с миссис Блоджет разговорились, и в результате он вот-вот получит первую в своей жизни работу. Ну на кой ему теперь душка Ла Вой? С утра в понедельник он будет делать портрет миссис Блоджет, а она с них скосит плату за неделю, если ей понравятся фотографии.

А когда они приехали в Либерти-Сентр, миссис Бассарт отвела Роя в сторону и рассказала, что отец Люси подбил глаз ее матери. После обеда Рой подстерег Люси на лестнице и со всей деликатностью, на какую был способен, сообщил эту новость. Люси тут же надела пальто, шарф и сапоги и, не слушая Роя, ушла от Бассартов, чтобы самой взглянуть на подбитый глаз. И выяснилось, что это не сплетня, а самая настоящая правда.

Казня себя за содеянное, Уайти трое суток не ночевал дома. Время, которое он выбрал для возвращения в семью, совпало с визитом Люси. Он так и не переступил порог дома.

Четыре дня спустя родился ребенок. Схватки начались прямо на экзамене по английскому языку и продолжались двенадцать долгих трудных часов. Она ни на минуту не забывалась и беспрерывно клялась, что, если только останется в живых, ее ребенок никогда не узнает, что значит дом без отца. Она не хочет повторять жизнь своей матери, и ребенок не должен повторять жизнь ее — Люси.

В больнице она впервые после свадьбы не согласилась с Роем. Почему бы им на лето не переехать в Либерти-Сентр? Старики будут спать на застекленной задней веранде — в жаркую погоду они всегда там ночуют, — а Рой, Люси и малютка Эдвард могут занять весь верх. Ему кажется, Люси было бы полезно переменить обстановку. Что до него, он вполне выдержит несколько месяцев жизни с родителями, а Люси просто необходимо отдохнуть и прийти в себя. Подумать только, как это было бы хорошо для ребенка — ведь в Либерти-Сентре он будет гораздо меньше страдать от жары. Словом, он так загорелся этой идеей, что, когда накануне вечером его родители приехали навестить Люси, он отвел их в сторону и посвятил в свои планы. Он не хотел говорить Люси раньше времени, чтобы она не расстроилась, если предки вдруг не согласятся. Но они были в восторге. Мать прямо расцвела от его слов. Ведь ей давненько не приходилось заниматься тем, что она любила больше всего на свете — именно нянчиться. И кроме того, благодаря присутствию Эдварда наступит конец натянутости, существующей между ними и родителями из-за их скоропалительной свадьбы. Теперь-то они уже полгода женаты, и у них действительно гармоничный брак. Он никак не может прийти в себя, сказал Рой, от того, как они стали ладить, едва было покончено со всей этой предсвадебной неопределенностью. Знай он, как все обернется, — и тут Рой взял ее за руку, — он сделал бы ей предложение в тот самый вечер, когда впервые ехал за ней по Бродвею. И надо признаться, в глубине души ему будет приятно вернуться на время в Либерти-Сентр и доказать этому неверующему Фоме, своему отцу, каким удачным оказался брак его сына.

Ну, а на что Рой собирается содержать семью, когда они будут жить там, спросила Люси.

Если он где и может подзаработать как свободный фотограф, то скорее всего в родном городе.

— Нет.

Ну разве можно спорить с человеком, лежащим на больничной койке? Он было попытался, но без всякого успеха.

На их счастье, после того как родился Эдвард, миссис Блоджет разрешила поставить на месяц в комнате детскую кроватку, подаренную Сауэрби, и оставаться на кухне сверх условленного часа — все это еще за доллар в неделю. Более того, она приняла сделанный Роем снимок в счет недельного взноса. Правда, ей кажется, что черты у нее получились чересчур мелкими, особенно глаза и рот, но, сказала она себе, если хочешь профессиональную фотографию, обращайся к профессионалу. Она человек честный и после сделки не пойдет на попятный. Конечно, сказал Рой, Люси должна согласиться, что хозяйка во всем идет им навстречу. Муж, жена и грудной ребенок, — прямо скажем, год назад они договаривались не совсем об этом, и ему бы хотелось, чтобы Люси была с ней немного полюбезней, а еще лучше, если она согласилась бы переехать к его родителям, и хотя уже середина лета, все-таки месяц они смогли бы пожить в более подходящей обстановке… Ну так как?

— Что как? В чем, собственно, дело?

Она переедет в Либерти-Сентр.

— Нет.

— Хотя бы на август?

— Нет.

Ну, тогда она, может быть, станет хотя бы полюбезней с миссис Блоджет, встречаясь с ней в коридоре? Неужели так трудно улыбнуться?

Она любезна ровно настолько, насколько нужно.

— Но ведь хозяйка-то теперь ведет себя совсем не так, как когда-то.

Хозяйка получает ровно столько, сколько сама запросила за свою комнату и кухню. Если ей не подходят эти условия, хозяйка может в любую минуту попросить их съехать.

— Да? А куда же?

— На собственную квартиру.

Но как же они могут себе это позволить?

— Вот именно, как?

— Но я же ищу работу. Изо дня в день! Сейчас ведь лето, Люси. Правда. Отпускное время. Куда ни ткнешься — извините, хозяин в отпуске! Наши сбережения тают прямо на глазах. А в Либерти-Сентре мы бы за целое лето не потратили и пенни. А что толку сидеть здесь: ребенок мучается от жары, деньги утекают сквозь пальцы, а я только попусту трачу время — торчу в конторах и жду людей, которых даже нет в городе.

— Нет.

Накануне Дня Труда Люси сказала — раз уж он никак не может устроиться фотографом, наверное, есть смысл подыскать другую работу, но Рой ответил, что не хочет надевать на себя первый попавшийся хомут только потому, что не может устроиться на работу, которую он любит и к которой, кстати сказать, подготовлен.

Всего через час раздался телефонный звонок — Роя спрашивал мистер Г. Гарольд Ла Вой из института «Британия». Ему известно, сказал он, что мистер Бассарт ищет работу. Он хочет сообщить ему, что Уэнделлу Хопкинсу нужен помощник — прежний записался к ним на отделение телевидения, которое должно открыться с нынешней осени.

Когда к ленчу Рой вернулся домой и услышал эту новость, у него глаза на лоб полезли. Звонил Ла Вой? Работать у Хопкинса, светского фотографа?

Вечером за ужином он никак не мог успокоиться. Слыханное ли дело: Ла Вой решил позвонить именно ему — и это после того, как они чуть ли не каждый день сцеплялись в классе весь тот месяц, что он удосуживался посещать занятия. Но, как видно, Ла Вой был на самом деле не таким уж обидчивым, каким казался в аудитории. Дружок-пирожок и верно не терпел, когда ему возражали при всех, но, несмотря на это, втайне проникся уважением к познаниям Роя по части композиции и светотени. Что ж, надо отдать ему должное, — он куда лучше, чем Рой думал. Кто знает, может, он вовсе и не педик, может, просто у него такая манера ходить и разговаривать. И кто знает, если бы они перестали цапаться и поговорили всерьез, возможно, оказалось бы, что Ла Вой довольно толковый малый. Они могли бы и подружиться. Но все равно, какое это теперь имеет значение? Ему только двадцать два года, а он уже единственный помощник Уэнделла Хопкинса, который, как выяснилось, всего несколько лет назад фотографировал в Либерти-Сентре все семейство Дональда Бранна! То-то будет приятно сразу после обеда позвонить отцу и сообщить ему, что он будет работать у самого мистера Хопкинса, который к тому же был еще и домашним фотографом отцовского директора.

Не прошло и месяца, как они подыскали себе первую в жизни квартиру. Она помещалась на верхнем этаже старого дома с северной стороны Пендлтон-парка, почти на самой окраине Форт Кина.

Целый год после этого Рой колесил по всей округе, фотографируя церковные сходки, обеды Ротари-клубов и женских клубов, игры команд малой лиги, но чаще всего ему приходилось снимать выпускные классы младших и средних школ — большей частью своих доходов Хопкинс, как оказалось, был обязан не городской верхушке Форт Кина, а школьному совету, членом которого состоял его брат. Сам Хопкинс никогда не покидал студии, он делал самые важные заказы — портретные снимки новобрачных, младенцев и бизнесменов. В первую неделю Рой не расставался с откидным блокнотом, куда собирался заносить все секреты мастерства, какими за день может поделиться с ним этот тертый специалист. Но очень скоро стал записывать в него ежедневный расход бензина.

Эдвард. Бледный маленький мальчик с голубыми глазами и светлыми волосиками, у него был такой милый, такой добрый, такой веселый характер. Он благожелательно улыбался каждому, кто заглядывал в коляску, пока Люси катала его по парку. Он спал себе да ел в положенное время, а в промежутках между этими занятиями снова улыбался. Пожилые супруги, которые жили ниже этажом, говорили, что в жизни не видели такого тихого, спокойного малыша. Услышав, что у них над головой будет жить младенец, они готовились к самому худшему, но они должны сказать молодым Бассартам, что им было бы просто грех жаловаться.

Перед первым днем рождения Эдварда дядя Джулиан подрядил Роя фотографировать вечеринку в честь очередного кавалера Элли. На другой день Рой завел разговор о том, чтобы взять расчет и открыть собственную студию. Сколько еще можно днем снимать «Дочерей Американской Революции», а вечером школьные танцульки? Получать гроши за самую черную работу — ни тебе свободного вечера, ни выходных, а Хопкинс загребает деньги да еще выполняет сам все творческие заказы (если только можно назвать этим словом то, что желает Хопкинс). Действительно, долго он еще будет спускать, что Хопкинс оплачивает только бензин, а амортизация автомобиля целиком ложится на счет Роя?

— Рой, где ты намерен открыть студию?

— Ну, для начала придется снять еще помещеньице… вроде бы так.

— Ах, еще одно помещение?

— Ну, пожалуй, этого можно и не делать. Сейчас, конечно, не выйдет. Просто не по карману. А на первых порах, ну… Я думаю — здесь.

— Здесь?!

— Ну да. Я бы работал в той темной комнате.

— О какой темной комнате ты говоришь? Ты за нее даже не принимался. Одна болтовня. Ох, сколько разговоров я уже об этом слышала, Рой!

— Да, но, между прочим, как тебе известно, я целыми днями торчу на работе. И по правде говоря, к вечеру уже совсем вымотан. А в выходные половина времени тоже пропадает, потому что он гоняет меня к черту на рога фотографировать разные свадьбы… Э-э, да что тут говорить! Ты ничего не можешь понять ни в моих делах, ни в моих планах. Ведь у меня растет сын, Люси. И между прочим, у меня есть свои цели, от которых я, знаешь ли, еще не собираюсь отказываться только потому, что женат. Мне нужна собственная студия, я говорю это тебе, моей жене, а ты ничего не хочешь понять! Даже и не пытаешься! — И Рой бросился вон из комнаты.

Когда он вернулся, было уже около полуночи.

— Где ты пропадал, Рой? Я тут сижу жду и даже не представляю, где ты мог быть. Где ты был? В баре?

— В каком еще баре? — кисло отозвался он. — К твоему сведению, я ходил в кино. Пошел в город и посмотрел кино.

Он отправился в ванную чистить зубы.

Когда они выключили свет, Рой сказал:

— Ну вот что. Я не знаю, как он облапошивал всяких там простофиль, но что касается меня, старому сквалыге придется раскошелиться на страховку автомобиля, когда придет срок ее перезаключать. Я не собираюсь вкалывать за гроши, чтобы он богател на моих трудах.

Время шло. О студии Рой больше не упоминал, хотя и ворчал иногда по адресу Ла Воя.

Как-то весной, когда они в воскресенье поехали в Либерти-Сентр, Люси случайно услышала, как мать говорила Рою, что ему пришла посылка и сейчас она в его спальне на шкафчике для белья. Вечером на обратном пути Люси спросила, что было в посылке.

— Какой еще посылке? — удивился Рой.

На другой день, вымыв посуду после завтрака и убрав постель Эдварда, Люси принялась обыскивать квартиру. Но только после ленча, когда Эдди уже спал, ей удалось отыскать за шкафом в прихожей небольшую коробочку, запрятанную в один из армейских башмаков Роя. Но коробочке был адрес кливлендской типографии, а внутри пачка карточек: «Фотостудия Бассарта. Лучшие портреты во всем Форт Кине».

Возвращаясь с работы, Рой обычно затевал возню с сынишкой (каким бы измотанным он себя ни изображал).

— А где наш Эдди? — спрашивал Рой, едва появившись на пороге. — Эй, никто не видал Эдварда Бассарта? — И тут Эдди выскакивал из-за дивана и мчался к дверям, со всего размаха бросаясь отцу на руки. Рой подбрасывал его к потолку, переворачивал вниз головой и восклицал с притворным изумлением: — Ну-у, будь я вконец проклят! Это же Эдвард Кью Бассарт собственной персоной!

В тот вечер, когда Люси раскрыла его секрет, Рой, как всегда, появился в дверях, Эдди стремглав бросился к нему, Рой подбросил его вверх, и Люси подумала: «Нет, нет, только не это: вдруг Рой станет образцом для этого маленького, доверчивого, смеющегося мальчишки, и он вырастет таким же, как его отец».

Она сдерживала себя и за столом, и пока Рой читал Эдди вслух. Но когда он уложил сына в постель, Люси уже поджидала его в гостиной, выложив посылку из Кливленда на кофейный столик.

— Когда же ты повзрослеешь, Рой? Когда ты займешься делом и перестанешь увиливать от работы?

Глаза его налились слезами, и он выбежал из комнаты.

Вернулся Рой снова около полуночи. Он был в кино и съел где-то на ходу рубленый шницель. Сняв пальто, он прошел в комнату Эдварда и, уже выходя оттуда, все еще избегая ее взгляда, спросил:

— Он просыпался?

— Когда?

Рой взял журнал и ответил, перелистывая страницы:

— Без меня.

— Слава богу, нет.

— Послушай… — начал он.

— Что послушать?

— Хорошо, — произнес Рой, плюхаясь на стул, — я виноват. Ну, виноват, ладно. — Он поднял руки. — Но послушай, прощаешь ты меня или нет?

Он объяснил, что увидел рекламу деловых карточек на обложке коммерческого журнала, который выписывал Хопкинс. Тысяча карточек…

— А почему бы не десять тысяч? Почему не сто тысяч, Рой?

— Дашь ты мне когда-нибудь договорить? — закричал он. Меньше тысячи карточек заказывать нельзя. И очень даже дешево — всего пять долларов девяносто восемь центов.

Ладно, он извиняется, что прежде не посоветовался с ней, есть ли смысл заказывать карточки, когда еще ничего не намечено. Он понимает, что она сердится не из-за расходов, тут дело в принципе.

— Не только в принципе, Рой.

Ну, может, и так, но он и вправду не представляет, долго ли еще он сможет терпеть, что Хопкинс дерет с него семь шкур за какие-то шестьдесят пять паршивых долларов в неделю. И кроме того, если так дело и дальше пойдет, за «гудзон» ничего не выручишь, коль придется его продавать. Если она сердится из-за того, что он потратил эти пять девяносто восемь на карточки, что же тогда сказать об автомобиле? А как насчет такого пустяка, как его цели? Да не осталось ни одного скаута в округе, которого бы он не сфотографировал — целых два вечера на прошлой неделе только этим и занимался! Теперь он бы уже кончил «Британию», если бы ему не пришлось бросить учиться и пойти на эту дурацкую работу только для того, чтобы содержать семью.

— Но ты сам не хотел кончать училище.

— Я говорю о том, сколько времени я теряю, Люси, выполняя за Хопкинса всю грязную работу!

Ну, если уж говорить о времени, этой осенью она бы уже перешла на последний курс, а через год вообще бы закончила колледж.

Глаза его наполнились слезами, и он опять кинулся к двери. На этот раз он отправился прямо в Либерти-Сентр и пробыл там до следующего дня.

Вернулся Рой в самом решительном настроении. Им надо поговорить серьезно, сказал он, как взрослым людям.

— О чем? — спросила она. Между прочим, пока Рой расхаживает по кино или бегает к своей мамочке, ей приходится смотреть за двухлетним ребенком. Между прочим, ей пришлось отвечать на вопросы смышленого мальчугана, который проснулся утром и не мог понять, почему папы нет дома.

Рой ходил за ней по гостиной, пытаясь перекричать шум пылесоса. Наконец он выдернул вилку и сказал, что не включит пылесос, пока Люси его не выслушает. Он хочет пожить отдельно, вот о чем.

— С кем это ты разговаривал о нашей семейной жизни, Рой?

— Ни с кем, — сказал он, — просто я долго думал об этом. Что, никогда не слышала, чтобы человек сам думал о своей семейной жизни?

— Ты повторяешь чужие слова. Верно? Или станешь отказываться?

Рой швырнул шнур на пол и снова вылетел из дому.

Эдди, как оказалось, не спал. Когда началась ссора, он убежал в ванную и заперся там. Люси стучала, упрашивала, уговаривала на все лады, чтобы он приподнял крючок. Она говорила, что папочка расстроился на работе, а здесь никто ни на кого не сердится. Папочка опять ушел на работу и придет, как всегда, к ужину. Разве Эдди не хочет поиграть вечером с папочкой? Она умоляла его, а сама все толкала и толкала дверь в надежде, что крючок сам выскочит из старых досок. В конце концов ей пришлось сорвать его, высадив дверь плечом.

Эдди забился под умывальник и закрыл лицо полотенцем. Когда она подошла к нему, он разрыдался, и Люси полчаса держала его на руках и укачивала, прежде чем ей удалось его успокоить.

Она уже лежала в постели, когда Рой вернулся и разделся в темноте. Люси зажгла свет и, боясь разбудить Эдварда, как можно тише попросила Роя присесть и выслушать ее.

Люси рассказала ему, как ей пришлось ворваться силой. О господи! Это ужасно. Он сам не понимает, что с ним творится! У него просто нервное истощение.

Он встал на колени, уткнулся головой ей в ноги и плакал, не в силах остановиться. Боже мой, боже мой, приговаривал он. Ему нужно ей что-то сказать. Люси должна выслушать его и постараться понять и простить. Но пусть она сразу же забудет об этом. Он ей все должен рассказать, ей необходимо знать правду.

— Какую правду?

Ну, о том, как он запутался. Он просто не знал, что делает. Она должна понять.

— Что понять?

Ну так вот, он не поехал к своим, все это время он пробыл у Сауэрби. И тут Рой признался, что идея пожить отдельно принадлежит не ему, а дяде Джулиану.

Но не прошло и недели, и как-то вечером за столом он снова принялся ворчать, что Хопкинс совсем его загонял. Не успела Люси ответить, как Эдвард, который играл на полу в кухне, вскочил и бросился бежать.

Она отшвырнула салфетку.

— Перестань жаловаться! Перестань хныкать! Не смей вести себя как младенец на глазах у собственного сына!

— А что я такого сказал?

На этот раз он пропадал целых два дня. На второй день утром позвонил Хопкинс и сообщил ей, что, если Рой собирается то и дело исчезать, он с этим долго мириться не будет. Люси ответила, что родные Роя опять заболели. Если это так, сказал Хопкинс, он, конечно, сочувствует, но дело есть дело. Она его вполне понимает, ответила Люси, да и Рой тоже, она ждет его с минуты на минуту. И он ждет, подхватил Хопкинс. И надеется, что, вернувшись, Рой будет внимательнее относиться к своей работе. Как выяснилось, две недели назад Рой снимал завтрак «Кивани-клуба» в Батлере, не зарядив пленки.

Днем раздался звонок из Уиннисоу — говорил адвокат Джулиана Сауэрби. Он сказал, что представляет Роя. Он предложил, чтобы Люси свела его со своим адвокатом.

— Простите, — ответила Люси, — у меня просто нет времени на всякую чепуху.

На это адвокат сказал, что миссис Бассарт придется либо найти себе юридического представителя, либо они пришлют бракоразводные документы ей лично.

— Ах так! А на каком основании, хотела бы я знать? Разве это я убегала из дому? Разве это я отлыниваю от дела, а на работе считаю ворон? Или, может быть, это я устраиваю истерики на глазах ребенка? Или посылаю заказы на карточки для студии, которая существует только в моих мечтах? Передайте вашему клиенту мистеру Сауэрби, пусть лучше скажет своему племяннику, что пора бы ему повзрослеть. У меня на руках хозяйство и перепуганный малыш, а его папаша бегает из дому и ищет совета у беспутного и безответственного человека. До свидания!

Рой вернулся совсем другим человеком. Со слезами и нытьем покончено: он и сам не понимает, как это могло получиться. Должно быть, он просто был не в себе, честное слово. Они с отцом сели и все обговорили. До этого разговора старший Бассарт не подозревал о тайных приездах сына в Либерти-Сентр. Рой просил Сауэрби ничего им не говорить, и в первый раз они согласились, но, когда он приехал во второй раз, тетя Айрин заявила, что она не может не сказать об этом сестре.

Люси сказала, что простит его только в том случае, если он пообещает до конца жизни не знаться с Джулианом.

— До конца жизни?

— Да, вот именно.

Но дело в том, что он сам сбил Джулиана с толку, тот мог его неправильно понять.

— Меня это не касается.

— Но до конца жизни… Знаешь ли, это даже смешно. То есть я хочу сказать, это уж слишком долгий срок.

— Рой!

— Я только хочу сказать, что мне не очень-то по душе начинать с обещаний, которые я не смогу сдержать, вот и все. Кто знает, что будет хотя бы через год? Ну, послушай, что было, то было, ладно? За год, да, черт возьми, за месяц столько воды утечет… Ну, я надеюсь, теперь все будет хорошо. Во всяком случае, во всем, что зависит от меня. Железно.

Что ей оставалось делать? Как еще она могла помешать ему обращаться за советом к этому человеку? Конечно, нехорошо выдавать чужие секреты, но, если она сейчас промолчит, что еще остановит Роя, когда ему опять захочется убежать от своих обязанностей и кинуться за поддержкой к дядюшке Джулиану? Как еще доказать ему, что этот дядюшка, который старается выглядеть таким симпатичным, добрым, приветливым, который без передыху шутит и все норовит всучить тебе даровую сигару, а в глубине души — низкий, жестокий и лживый человек? Вот тут-то она и рассказала Рою про разговор, который Элли когда-то услышала по параллельному телефону. Вначале он не поверил, а потом прямо-таки содрогнулся — он так и сказал.

Шло четвертое лето их совместной жизни, когда Рой обнаружил, что ему приходится чинить автомобиль буквально каждый месяц. Машина ходила восьмой год, и глупо было бы надеяться, что она продержится вечно, если не заниматься ею как следует.

По воскресеньям, если только Рою не приходилось фотографировать какую-нибудь свадьбу, они все втроем ехали на прогулку или отправлялись в Либерти-Сентр навестить Бассартов. Чтобы скоротать время, Рой частенько забавлял Эдварда рассказами о том, как он служил в армии неподалеку от Северного полюса. В этих коротеньких историях, где были и пингвины, и иглу эскимосов, и собачьи упряжки, папочка делал то, папочка делал другое, и по временам Люси охватывало раздражение; ее злило не столько то, что Эдди верил всему, а то, что Рою только это и было нужно.

Теперь она замечала, что он без конца притворяется, чтобы избежать стычек, которые после первого полугода их совместной жизни стали повторяться чуть ли не каждую неделю. Теперь она понимала, что он не говорит искренне ни одного слова, а старается сказать то, что, по его мнению, должно прийтись ей по вкусу. Чтобы избежать скандала, он был готов на все, кроме одного — стать другим человеком.

Так, он притворялся, что ему более или менее нравится работать с Хопкинсом. У Уэнделла есть свои недостатки, но у кого их нет? — тут же добавлял Рой. Да, старина Уэнделл… Но Люси знала, что в глубине души он ненавидит Хопкинса со всеми его потрохами.

И когда он уверял, что Люси была совершенно права, отговаривая его от собственной студии, он тоже притворялся. Мол, еще многому надо научиться, и ему только двадцать четыре года, так что куда торопиться? И все же не проходило месяца, чтобы Люси не наткнулась на слова «Студия Бассарта» или «Фотопортреты Бассарта», машинально нацарапанные им на полях газеты или на листках телефонной книжки.

А хуже всего, что он притворялся, будто все еще возмущается дядюшкой Джулианом. Когда Люси рассказала Рою о его тайных делишках, тот согласился, что они не должны иметь ничего общего с подобным типом. Но вот прошло несколько месяцев, и Рой стал поговаривать, не слишком ли это несправедливо по отношению к тете Айрин. Ведь она имеет право хотя бы изредка видеть своего внучатого племянника…

Люси сказала, что, если бы Айрин Сауэрби так уж хотелось повидать Эдварда, она могла бы в любое воскресенье прийти к Бассартам, когда они там бывают. Так-то оно так, ответил Рой, но ему кажется, что тетя Айрин думает, будто они сердятся на нее так же, как на Джулиана, за то, что она была против их брака. Она ведь не знала истинной причины их размолвки с Джулианом, а они не могли сказать правду ни ей, ни остальным родственникам. Конечно, ужасно думать, что тетя Айрин и не подозревает о том, что собой представляет ее супруг, но у них хватает и своих забот, и Рой считает, что им нечего лезть в чужие дела. А кроме того, наверное, для нее же лучше, что она ничего не знает. Но, собственно, дело не в этом. А в том, что тетя Айрин уверена, будто они сердятся именно на нее…

Тут Люси прервала его и сообщила, что миссис Сауэрби не так уж далека от истины.

Как? Неужели они все еще сердятся на тетю Айрин? В самом деле? До сих пор?

Но Люси продолжала: ей известно, что мать нашептывает Рою по воскресеньям. Так, может быть, в следующий раз он воспользуется случаем и шепнет ей, а подумала ли ее сестра Айрин об Эдди, по которому она, видите ли, так скучает, когда ее муж подбивал Роя на развод?

— Ну, а зачем?

А затем, что неужели Рой до сих пор не понял, как планы Джулиана опасны для Эдварда, как они могут омрачить его детство? Возможно, Рой тоже думает, что семьей можно пожертвовать ради собственных эгоистических интересов?

— Ясное дело, нет. Слушай, к чему же так обижать?

Люси не терпела притворства и поэтому изо всех сил старалась поверить, что Рой не притворяется, что он действительно верит в свои слова, но даже и так ее воротило от его разглагольствований.

После обеда у Бассартов Эдди везли к папе Уиллу. Сначала прабабушка кормила его печеньем, приготовленным специально к его приезду, затем прадедушка показывал фокусы, которыми, по его словам, он обычно развлекал маму Эдварда, когда та была маленькой девочкой. Он просил Эдди закрыть глаза, а сам оборачивал носовым платком руку и два пальца, которые должны были изображать уши.

Больше всего Эдвард любил забраться на табурет рядом с бабушкой Майрой, когда она что-нибудь подбирала для него, или сесть прямо ей на колени и «играть» самому. Она нажимала клавиши его пальцами, и из пианино с запинкой вылетали звуки знакомых песенок — «Братца Жака», «У Мэри был ягненок» и «Майкла Финнегана», недавно разученного им с папой Уиллом. Каждый раз Эдди, бабушка Майра и папа Уилл пели хором, в то время как прабабушка сидела с тарелкой печенья на коленях, а Рой, растянувшись в кресле, коротал время, постукивая носком одного ботинка о носок другого.

И потом все снова, а Люси молча смотрела на них. Вот эти самые песенки, говорила бабушка Майра, обычно любила петь мама Эдварда, когда еще была маленькой — не старше его. Люси видела, что сын не может себе этого представить. Мама была маленькой? Эдди не мог поверить в это, так же как и она сама.

Затем следовала знаменитая история о том, как Люси «плыгала» с подоконника в столовой, чего она тоже не помнила, Когда папа Уилл впервые предложил Эдди заняться этим, бабушка Майра скрылась в ванной и не выходила, пока они не уехали.

С тех пор как исчез ее муж, Майра стала выглядеть на свои годы, а то и постарше. Иногда ей можно было даже дать не сорок с небольшим, а все шестьдесят. К уголкам рта сбегали глубокие складки, под глазами проступали синяки, а красивая шея казалась морщинистой и дряблой. И вся она заметно сдала, огрубела, потускнела, хотя это и не затрагивало ее хрупкого очарования. Те, кто ее хорошо знал, конечно, понимали, что внешняя мягкость и деликатность не случайны, а отражают ее подлинную натуру. Шли годы, она старела, и теперь даже ее дочь вряд ли помнила, что в замужестве Майра Нельсон страдала в основном из-за того, что всегда была папенькиной дочкой. Сидя в гостиной и молча наблюдая — чего она не могла себе позволить раньше, когда вокруг бушевали битвы и сама она бушевала, — Люси постепенно начинала понимать, что у ее стареющей матери есть характер. Нет, она не укладывается целиком в привычные словечки — «слабая», «беспомощная»… До Люси начало доходить: не потому мать казалась такой податливой, а рот ее таким добрым и глаза такими всепрощающими, что она от роду была красивой и безответной.

Шло время, и по воскресеньям в гостиной у Кэрролов стали появляться мужчины.

В то лето, когда Эдди пошел четвертый год, постоянным гостем в доме Кэрролов стал Бланшард Мюллер. Сколько Уиллард помнил, Мюллеры всегда жили за Бассартами на Харди-террас. Теперь дом опустел — жена Бланшарда умерла три года назад от болезни Паркинсона (это была мучительная и трагическая смерть), а дети выросли и разъехались кто куда. Старший сын, которого тоже звали Бланшардом, был уже младшим администратором в отделе снабжения железнодорожной компании «Рок Айленд» и жил с женой в Демойне, в штате Айова, а Конни Мюллер, здоровый, упитанный мальчишка, который учился двумя классами младше Люси, заканчивал теперь ветеринарное отделение Мичиганского университета.

Когда лет тридцать назад Бланшард Мюллер начинал свое дело, у него, по словам папы Уилла, только и было что сумка с инструментами да пара крепких ног, которыми он перемерил всю округу, ремонтируя по конторам пишущие машинки. Теперь он продавал, чинил и сдавал напрокат любые автоматы для конторской работы и был единоличным владельцем «Альфа-Бизнес машин компани», здание которой располагалось в Уиннисоу прямо позади окружного суда.

Гладко зачесанные стальные волосы Бланшарда только начинали подергиваться сединой, и в свои пятьдесят с небольшим он был еще статным мужчиной, с мощной челюстью и вздернутым, наподобие лыжи, кончиком носа. Когда он снимал очки с квадратными стеклами без оправы — а он в них никогда не садился за еду, — то становился удивительно похожим на знаменитого комика Боба Хоупа. В чем заключалась, как говорил папа Уилл, ирония судьбы, потому что мистер Мюллер не обладал чувством юмора. Зато он был человеком солидным, положительным и трудолюбивым — стоило только посмотреть, какой путь он проделал, чтобы убедиться в этом. Берте он сразу же понравился, а со временем и Уиллард признал, что в парне действительно есть много хорошего — он не перескакивает с темы на тему и не заговаривает людей до одури, скажет редко, да метко. И когда он высказывался о чем-то, к примеру об автоматической сортировке почты (тема, которую Уиллард поднял в одно из воскресений), он судил об этом ясно и дельно.

В сочельник, когда после ухода Уайти прошло больше трех лет, Бланшард попросил Майру стать миссис Мюллер: ей дадут развод на том основании, что ее муж оставил семью.

Люси узнала об этом на другое же утро — Рой позвонил родичам, сначала своим, а потом и ее, предупредить, чтобы их не ждали в Либерти-Сентре на Рождество. Утром у Эдварда обнаружилась температура и сильный кашель.

Когда в конце января (бронхит у Эдди затянулся почти на три недели) они приехали в Либерти-Сентр, им стало известно, что мать Люси все еще не дала мистеру Мюллеру определенного ответа.

К тому же Берта без конца перечисляла добродетели и достоинства Бланшарда, а это могло произвести на Майру совсем не тот эффект, которого она ожидала. Пожалуй, лучше всего было бы, если б Бланшард Мюллер действовал сам, и Майра тоже сама бы решала, хочет ли она начать новую жизнь с таким человеком, как он. А приставать с ножом к горлу, пока тебе не ответят «да», это, конечно, не метод: нельзя заставить человека быть таким, каким он быть не может, или испытывать чувства, которые он не испытывает. «Ведь правда, Люси?» — спрашивал Уиллард — ему казалось, что она должна быть его союзницей против Берты, но Люси давала понять, что ее дело сторона.

Вечером они ехали в Форт Кин через настоящую снежную бурю. Рой молчал, медленно ведя машину по шоссе, а Эдвард спал у нее на руках. Закутавшись в пальто, она смотрела, как снег хлещет по капоту, и думала: да, ее мать вот-вот выйдет замуж за такого человека, о котором Люси всегда мечтала, и ее собственный муж уже не пытается увильнуть от своих обязанностей. Да, все ее желания сбылись, но сейчас, когда они ехали домой сквозь снег, ветер и мглу, у Люси вдруг возникло ощущение, что так будет вечно, — она не умрет, ей суждено жить и жить в этом новом, ею самой сотворенном мире, где она сможет убеждаться в своей правоте, но где ей никогда не быть счастливой.

Снег шел всю зиму, но почему-то непременно по ночам. Дни были пронизаны холодом и отраженным снежным сиянием. Эдварду купили голубой комбинезон, красные варежки и такие же галоши. Закончив с уборкой, Люси наряжала его в эти яркие зимние одежки и шла на рынок, волоча за собой сумку на колесиках. Эдди шел рядом, он старательно ступал красной галошей в свежий снег и так же сосредоточенно вытаскивал ее обратно. После ленча он спал, а потом они брали санки и отправлялись в Пендлтон-парк. Люси возила его по дорожкам и катала с маленьких горок на пустых площадках для гольфа. Они старались растянуть обратный путь домой, шли вокруг прудов, где школьники носились на коньках, и выходили из парка через территорию Женского колледжа.

Девушки, с которыми она училась, закончили колледж еще в июне. Может, поэтому Люси так непринужденно разгуливала сейчас по студенческому городку, где избегала появляться все эти годы. Что касается педагогов, то они вряд ли помнили ее: слишком уж недолго она проучилась в колледже. Но ох как это было странно, удивительно странно — провозить Эдварда на санках мимо «Бастилии»! Ей очень хотелось рассказать ему о тех месяцах, что она провела в этом здании. О том, что и его жизнь начиналась здесь. «Мы жили вдвоем вот тут. И никому не было до нас дела, ни одной живой душе!»

За эти годы бараки снесли, а на их месте построили длинное кирпичное здание модернистского вида, предназначенное для классных занятий. За «Бастилией» строилась новая библиотека. Хотелось бы знать, где теперь помещается студенческая поликлиника — любопытно, работает ли там тот трусливый доктор. Сейчас бы она и глазом не моргнула, встреться он ей на дорожке. Пусть посмотрит на Люси с сыном, ей бы это даже доставило удовольствие.

Иногда они с Эдвардом заходили в «Студенческую кофейню» погреться горячим шоколадом и садились в тот же уголок, где в последние месяцы беременности обычно пристраивалась Люси. В зеркале на стенке она видела их обоих: покрасневшие носы, соломенные волосы, свисающие на глаза, совершенно одинаковые глаза. Как далеки от них те страшные дни в «Бастилии»! Здесь, рядом с ней, сидел крохотный мальчуган, которого Люси отказалась уничтожить, ее малыш, и теперь она ни за что не допустит, чтобы его обижали. «Спасибо, мама», — проговорил он, следя, как она перекладывает крем с верхушки своей порции в его стакан. И Люси подумала: «Вот он, со мной. Я спасла ему жизнь. Я, одна, без всякой помощи. Но почему же я чувствую себя такой несчастной? Разве я этого хотела?»

В солнечные дни они выходили пораньше, и, пока разгуливали до темноты, на улицах вырастали сосульки. Каждый раз Эдвард отламывал самую большую, какую только мог найти, бережно нес, сжимая красными варежками, и укладывал дома в холодильник, чтобы показать папочке, когда тот вернется с работы. Он и правда был очарователен, ее Эдвард, — она произвела его на свет, хранила и защищала, он принадлежал ей одной, и все же Люси чувствовала, что навсегда обречена на пустую и ничтожную жизнь.

В День Всех Влюбленных Рой принес домой два картонных сердца, наполненных конфетами, — побольше от себя, поменьше «от Эдварда». Когда вечером ребенок вылез из ванны, Рой решил сделать снимок на память: Эдди, причесанный и в купальном халате, дарит маме подарок (во второй раз).

— Улыбнитесь, детки.

— Пожалуйста, побыстрее, Рой.

— Но ведь ты даже не улыбнулась.

— Рой, я устала. Пожалуйста, поскорее.

Когда Эдварда уложили спать, Рой уселся на кухне со стаканом молока и любимым печеньем. Он развернул одну из своих папок и стал просматривать фотографии Эдварда, которые делал с самого его рождения.

— Знаешь, что мне сегодня пришло в голову? — Он вошел в гостиную, вытирая рот. — Это всего лишь идея, сама понимаешь. Я хочу сказать, что не отношусь к этому серьезно, правда?

— Какая еще идея?

— Ну, разобрать фото Эдди, разложить по годам и дать им общее название. Может, это и глупо, но снимки я уже подобрал, вот так-то…

— Для чего, Рой?

— Ну, для книги. Что-то вроде рассказа в фотографиях. Как, по-твоему, неплохая идея, если бы кто-нибудь вздумал за это взяться? А назвать можно «Путь ребенка» или «Чудо детства». Я набросал целый лист подходящих названий.

— Уже и набросал?

— Да, во время ленча. Они как-то сами полезли мне в голову… Ну, я и записал. Хочешь послушать?

Люси встала и ушла в ванную. Глядя в зеркало, она сказала себе: «Мне двадцать два. Всего лишь двадцать два». Когда она вернулась, в гостиной играло радио.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Прекрасно.

— У тебя действительно все в порядке, Люси?

— Я прекрасно себя чувствую.

— Слушай, а ведь я не собирался издавать эту книгу. Даже если бы и мог.

— Если ты хочешь издавать книгу, Рой, издавай.

— Но я не хочу! Я сказал просто так. О гос-с-по-ди!

Рой взял старый номер «Лайф», привезенный от родителей, и принялся перелистывать. Потом плюхнулся на стул, откинул голову и произнес: «Здорово!»

— Что «здорово»?

— Радио. Слышишь? «Может, это весна»… Знаешь, кого я вспомнил? Бэв Коллинсон. Это была наша с ней песня. Бог ты мой! Худышка Бэв. Интересно, что с ней сталось.

— Откуда мне знать?

— А кто говорит, что ты знаешь? Просто мне песня напомнила о ней — вот и все. Что тут плохого? — спросил он. — Надо же, ведь сегодня действительно День Всех Влюбленных!

Немного позже он раздвинул диван и постелил постель. Когда, выключив свет, они легли, Рой сказал, что Люси выглядит усталой, но к утру, наверное, отойдет. Что ж, он понимает.

С дивана был виден снег, пролетавший под уличным фонарем. Рой лежал, заложив руки за голову. Через какое-то время он спросил: она тоже не спит? За окном так красиво и тихо — он никак не может уснуть. А у нее все в порядке? Да. Ей получше? Да. Ничего не случилось? Нет.

Он поднялся, подошел кокну и замер, глядя на улицу. Медленно вывел на оконном стекле большую букву «Б». Потом вернулся и наклонился над диваном.

— Чувствуешь? — сказал он, прикладывая пальцы ко лбу Люси. — Ну и зима. В точности как там.

— Где?

— На Алеутах. Но только там и днем так. Представляешь?

Он присел на диван и положил руку ей на голову.

— Ты не сердишься на меня за эту книгу, а?

— Нет.

— Потому что я ведь не собирался ничего такого делать, Люси. Ну с чего бы я за это взялся?

Он снова забрался под одеяло. Прошло около получаса.

— Не могу уснуть. А ты?

— Что?

— Спишь?

— Как видишь, нет.

— Что-нибудь случилось?

Она не ответила.

— Есть не хочешь? Может, тебе молока принести?

— Нет.

В темноте он прошел через комнату на кухню.

Потом вернулся, сел на стул около кровати и спросил:

— Хочешь печенья?

— Нет.

Тишину заснеженной улицы нарушил шум проехавшей машины.

— Здорово, — произнес Рой.

Люси не отозвалась.

— Ты все еще не заснула? — спросил он.

Люси не ответила. «Двадцать два года, — вертелось у нее в голове, — и так будет всю жизнь. До конца. Так… так… только так…»

Теперь он пошел к комнату Эдварда. Вернулся и сообщил, что Эдди спит так очаровательно — просто чудо. Ох и здоровы спать эти малыши! Не успеешь выключить свет и сосчитать до трех, а они уже видят первый сон.

Молчание.

Да. А здорово, если бы у них в один прекрасный день появилась маленькая девочка…

— Что?

— Маленькая девочка, — повторил он.

Сколько себя помнит, произнес Рой, он всегда мечтал о маленькой дочке. Ей это известно? И всегда знал, как ее назвать. Линда. Пусть Люси не подумает, ему это имя нравилось еще задолго до того, как все стали сходить с ума по этой песенке — «Линда». Еще там, на Алеутах, когда включали проигрыватель и он слушал Бадди Кларка, он всегда думал, что вот женится, обзаведется семьей, и в один прекрасный день у него появится дочка, Линда Бассарт… Линда Сью…

— Верно ведь, красиво? Да нет, ты забудь про песню. А так, само по себе? И очень подходит к фамилии. Попробуй-ка… Ты не спишь?

— Нет.

— Линда… Сью… Бассарт, — произнес он. — По-моему, и не так чтобы очень вычурно, и не слишком просто. Эдвард тоже вроде этого — в самую меру.

На другой день Люси никак не могла выкинуть из головы то, что сказал ей Рой в прошлую ночь. И ни о чем другом не могла думать.

А когда вечером, вернувшись с работы, Рой, как всегда, подкинул Эдварда и посадил к себе на плечи, Люси подумала: «Ему хочется дочку. Хочется еще одного ребенка. Неужели это возможно? Неужели он действительно изменился? Неужели он наконец-то превратился в мужчину?»

Рой больше не заговаривал о Линде Сью, не упоминала о ней и Люси. Но время от времени, глубокой ночью, она просыпалась от прикосновения его ноги или руки, а затем все его длинное тело прижималось к ее обнаженной хрупкой фигурке или прямо к ночной рубашке, если он еще был в полусне. Вот так у них все и происходило в том феврале, ничего необычного — как все эти годы. Только теперь, глядя через его энергично двигающееся плечо на медленные снежинки за окном, Люси знала, что очень скоро забеременеет во второй раз. Но на этот раз все будет по-другому: ей не придется никого упрашивать, не придется спорить, ссориться с Роем. Теперь они муж и жена, они не зависят ни от чьих родителей. Теперь Рой сказал, что он сам этого хочет. И на этот раз Люси наверняка знала — у нее родится девочка.

Она вдруг забыла о том, какой беспросветно несчастной представлялась ей будущая жизнь. За одну ночь вся ее грусть и печаль, казалось, прошли. Неужели это возможно? Новая Люси? Новый Рой? Новая жизнь?

Люси и верно не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь была так счастлива. У нее появилось ощущение, будто страшное прошлое кануло в вечность и она, неведомо как, живет уже в будущем. Ей казалось, будто прошли целые годы, а между тем все еще шел февраль — прошло двадцать второе, день рождения Вашингтона, а потом наступило последнее воскресенье месяца, и они с Эдвардом поехали в Либерти-Сентр навестить дедушку с бабушкой и прадедушку с прабабушкой.

После обеда Рой решил сфотографировать, как Эдвард помогает дедушке Ллойду скалывать наледь перед воротами гаража. Люси видела всех троих на дорожке перед домом: Рой объяснял отцу, где нужно встать, чтобы тени легли правильно; Ллойд говорил, что он стоит там, где ему удобно работать, а Эдвард топтал снег по краям дорожки своими красными маленькими галошами. Стоя возле раковины, Люси смотрела на них, слушая болтовню свекрови. Они заканчивали мыть посуду после обеда: Элис мыла, Люси вытирала.

Когда они перешли в гостиную, буквально через несколько минут к дому подъехала Элли на новом мамином автомобиле.

Люси даже не успела спросить у Роя, кто подстроил это визит, как ее старая подруга взлетела по ступенькам и очутилась в гостиной.

В первый момент ей показалось, что Элли выросла. Но так казалось отчасти из-за прически (она отрастила пышные, словно грива, и длиннющие волосы), отчасти из-за пальто, сшитого из приятного меха цвета меди и туго затянутого поясом. Ишь ты, как шикарно! Элинор вступила в комнату как на сцену. Никак нельзя было сказать, что она пережила большое несчастье: по крайней мере, глядя на нее, Люси никогда бы это не пришло в голову. Скорее казалось, что Элли живет в мире, где несчастья попросту невозможны.

Дверь открыл Ллойд и сразу же оказался в объятиях Элли. «Дядя Ллойд! Привет!» — и Элли поцеловала его прямо в губы. Люси не могла припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так целовал мистера Бассарта. Потом волосы Элли — холодные и шуршащие — проехали по ее щеке: «Привет!» Дальше Элли увидела Эдварда: «Эй! Здорово! Помнишь меня? Нет? Я твоя кузина, понятно? Ведь правда, я его кузина? Я твоя двоюродная тетя Элинор, а ты мой двоюродный племянник Эдвард. Ну, привет, двоюродный племянник!»

Эдди стоял возле стула Роя и терся головой об отцовскую ногу, но уже через несколько минут он сидел на коленях у Элли и прижимался к ее шубе — ничего, пусть, сказала она, это всего лишь выдра, только воротник из норки. Эдвард засунул руки в ее отороченные мехом перчатки, и все засмеялись — перчатки оказались ему по локоть.

Когда Люси напомнила Рою, что пора ехать к ее родным, он сказал, что Элли спрашивает, не заедут ли они сперва к ней. Он вышел следом за нею на кухню, куда Люси удалилась, сказав, что хочет выпить стакан воды.

Когда она вернулась, на пороге стоял Рой. Родители Элли надеются, сказал он, что они все приедут к ним сегодня пить кофе.

— Рой, значит, это было заранее подстроено? Когда, интересно мне знать?

— Как это подстроено, что ты хочешь этим сказать?

— Ты ведь знал, что Элли сюда приедет?

— Нет, не то чтобы знал… Но мне было известно, что она в городе. Послушай, им просто хочется посмотреть на Эдди, только и всего. Да и на нас, насколько я понимаю.

Элли крикнула из гостиной:

— Ну, вы идете? Рой?

— Рой, — сказала Люси, — если хочешь поехать и взять с собой Эдварда — пожалуйста.

— Ты это серьезно?..

— Да.

Улыбка на его лице погасла.

— А ты?

— Я пока что останусь. А потом пойду к папе Уиллу.

— Но мне не хочется, чтобы ты шла пешком. — Рой протянул руку и потрепал ее челку. — Ну, Люси, — голос его звучал ласково, — поедем. Чего ты? Все уже позади. Давай, правда, покончим с этим. Ну пойдем же, Люси, ты сейчас такая хорошенькая. Тебе это известно? Мне-то ты всегда кажешься хорошенькой, но в последнее время как-то особенно. Ну, пойдем же, соглашайся.

— Эй! — снова позвала Элли. — Влюбленные! Долго еще вы будете прятаться? Может быть, все-таки выйдете?

Элис уже сидела в пальто и ботинках на стуле посреди гостиной. Из-за чего бы Люси и Рой ни ссорились, Элис всегда вставала на сторону Роя; к этому Люси уже давным-давно привыкла. Поэтому она не обратила внимания на то, что Элис сидит поджав губы и цедит слова.

Элли, опустившись на колени, застегивала молнию на комбинезоне Эдварда. Ее пальто распахнулось, и юбка задралась выше колен.

— Ну, поехали, — сказал Элли, — а то мы все схватим воспаление легких.

— Люси не может, — объявил Рой.

— Ты не можешь? — огорченно спросила Элли. — Да ведь всего-то на часок. Я тебя сто лет не видела. И мы так толком о тебе и не поговорили — все обо мне да обо мне. Ну, Люси, поехали с нами. Я так завидую, что ты вышла замуж и не живешь этой жуткой суматошной жизнью. И мне бы давно пора. — Внезапно ее глаза стали печальными. — Пожалуйста, Люси. Мне так хочется поговорить с тобой.

Малыш побежал к отцу, схватил за руку и вновь уставился на Элли — она натягивала перчатки. Рой рассмеялся.

— Он думает, что перчатки теперь его, — объяснил он Люси.

— Р-р-ррр, — зарычала Элли, скрючив руку, словно это была лапа с когтями. — Р-р-ррр, Эдвард, сейчас я тебя…

Ребенок засмеялся, а когда Элли шагнула к нему, спрятался за отца. Рой посмотрел на Люси, потом на Элли.

— Эй, Эл, ты слышала? Мать Люси выходит замуж.

— Ну прямо невероятно! — отозвалась Элли. — Потрясающе!

— Это еще не решено, — холодно сказала Люси.

— Бог даст, не сорвется. Вот было бы здорово!

Люси никак не откликнулась.

— Слушай, — сказала Элли, — а как папа Уилл?

— Прекрасно.

Элли повернулась к Эдварду, который все еще глядел на нее во все глаза:

— А ты, Эдди, любишь папу Уилла?

Малыш закивал головой, было видно, он готов согласиться со всем, что бы ни сказала Элинор.

— Мне кажется, наш Эдди в кого-то влю-бил-ся, — сказала Элис.

— Обними за меня своего дедушку, Люси, — попросила Элинор. — Правда ведь, так и хочется его обнять, когда он рассказывает эти свои истории. Такой славный старикан. Такой несовременный! Но вот это-то и здорово.

— Поехали, — крикнул Эдди.

— Может, заглянешь попозже, Люси? — сказал Рой. — Потом, когда побудешь у своих. Я мог бы заехать за тобой.

— Я буду у родителей, — ответила Люси.

— А ты, Ллойд? — спросила Элис.

— Заеду чуть погодя.

Они пошли к выходу: Эдвард цеплялся за пальто своей новой кузины.

— И Тихоня!

— Тихоня! Малютка Тихоня. Как же это мы забыли малютку Тихоню? Он так похож на тебя.

— И Профессор.

— Да, да, и Профессор, — подхватила Элли. — Ну и Эдвард! Ай да карапуз! Честно говоря, мне даже не верилось, что ты есть на свете. А ты вон какой, здрасьте пожалуйста!

— И злая мачеха.

— Ну как же, как же: «Свет мой, зеркальце, скажи…» — И дверь захлопнулась.

Люси видела в окно, как Рой и Элли спорят, на чем ехать: в его «гудзоне» или в новеньком «плимуте» миссис Сауэрби. В конце концов все они втиснулись в автомобиль Сауэрби. Эдвард с бабушкой забрались на заднее сиденье, а Рой уселся рядом с Элли.

Элис сперва подняла окно, потом опустила, чтобы Эдвард мог помахать Люси своей крохотной красной варежкой. Люси подняла руку. Вновь прозвучал гудок, автомобиль отъехал от обочины и покатил к дому Сауэрби. И вот уже исчезли из виду красные огоньки, которые вспыхивали, когда Рой неизвестно почему нажимал на тормоза.

Тут до Люси дошло, что она совершила глупость. Как могла она отпустить Роя одного, как могла позволить ему встретиться с дядей без нее — до чего же это опасно, до чего глупо!

И она подумала: а не сказать ли свекру, прямо здесь, сейчас, что она беременна?

Нет, лучше объявить всем сразу.

Ни Джулиан и никто другой больше не противится их браку. Сауэрби капитулировали — вот что значит сегодняшний визит Элли! Если они послали Элинор пригласить всех к себе — значит, они признали, что она была права, а они нет. Джулиан Сауэрби признал свое поражение! Несмотря на все деньги и адвокатов, несмотря на все его коварство и лживость, Джулиану пришлось выкинуть белый флаг!

Страдания, которые ей пришлось перенести минувшей весной, страдания, которые она испытала перед появлением Эдварда, все ее муки и унижения — со всем этим покончено! На этот раз ее беременность будет проходить так, как полагается. Живот округлится, груди набухнут, кожа станет гладкой и блестящей, и это не ужаснет ее, не приведет в отчаяние и уныние. На этот раз она будет спокойно наслаждаться материнством. Наступит весна, за ней лето… Люси представила женщину в белоснежной кружевной рубашке, с распущенными волосами, в постели — это она, рядом с ней крохотная дочка, а на стуле сидит и улыбается им обеим мужчина. В одной руке у него цветы для новорожденной, в другой — для матери. Это Рой. Он смотрит, как она кормит ребенка грудью, и это зрелище наполняет его гордостью и нежностью. Он стал хорошим, порядочным человеком.

Вот о чем она думала, пока добиралась до Бассартов, до папы Уилла. Ее муж стал хорошим человеком… А Джулиан потерпел поражение… И когда она ляжет в больницу, кругом будут цветы… И она отрастит волосы до пояса… И если всю жизнь ей приходилось быть твердой как камень, как железо, теперь это в прошлом. Она может наконец стать самой собой!

Напевая, улыбаясь, раздумывая про себя — кто же она? какой она станет? — Люси поднялась по ступенькам к двери дедушкиного дома и, даже не позвонив в колокольчик, распахнула ее навстречу несчастью.

— Посидите еще немного, — говорил папа Уилл, — пожалуйста, Бланшард.

Мистер Мюллер помотал головой. Он застегнул последнюю пуговицу на пальто и потянулся за шляпой, которую держал Уиллард.

В кресле около камина, скрестив руки на груди, сидела бабушка Берта. Люси взглянула на ее сердитое лицо, потом опять на мужчин.

— Бланшард, утро вечера мудренее, — сказал папа Уилл. Однако отдал гостю шляпу.

Мистер Мюллер потрепал его по плечу и вышел из дома.

— Что тут происходит? — спросила Люси.

— Он снова попал в тюрьму, — с горечью сообщила бабушка.

Люси сидела одна в гостиной и ждала, пока папа Уилл сойдет вниз. Она заявила, что хочет знать все от начала до конца.

Ну, прежде всего, похоже, что Майра так или иначе все это время поддерживала с ним связь. Чуть ли не с того самого дня, как он пропал, а тому уже почти четыре года, он писал ей до востребования. Обычно он сообщал, где находится и как у него идут дела, особенно если случалось что-то важное. И иногда, когда она бывала в плохом настроении, грустила или тосковала о прошлых днях, она отвечала.

Первые несколько месяцев после своего исчезновения он жил в Батлере на юге штата — работал у одного своего старого приятеля на бензоколонке. Но к тому времени, когда родился Эдвард, он отправился во Флориду. И вроде бы снова попробовал завербоваться во флот. Некоторое время он и верно проработал в Пенсаколе, пытался поступить на службу старшиной по электрической части.

— Старшим?

— Люси, я передаю только то, что было сказано мне. Если ты хочешь, чтобы я замолчал, я буду только рад.

— А после Пенсаколы? Когда ему не удалось устроиться?

— После Пенсаколы он переехал в Орландо.

— Ну а там что ему понадобилось?

— Сначала он жил в семье своей кузины Веры. Потом, кажется, близко сошелся с одной леди из Уинтер-парка. Даже обручился с ней. По крайней мере, она так думала, пока он не рассказал ей всю правду о себе.

— Неужели?

— Он сказал, что женат, — пояснил папа Уилл.

— Ах, об этом!

— Детка, а ты уверена, что тебе нужно все это знать? Видишь ли, тебе, пожалуй, будет тяжело это слышать…

— Итак, он рассказал своей невесте «всю правду о себе». И чем же кончилось это представление? Могу я спросить? Пожалуйста, папа Уилл, продолжай. Что бы он ни выкидывал с тех пор как уехал из Либерти-Сентра, я за это не отвечаю. Не я сказала ему там, во флоте, что он не очень-то годится на должность старшего…

— Старшины, детка.

— Прекрасно. Ну и куда же он отправился?

— Ну, он обосновался в Клируотере. И здесь оставался дольше всего. Устроился на работу в отдел ремонта при «Клируотер бич армз» — самом большом и, наверно, самом шикарном отеле в тех местах. А месяца четыре назад его сделали главным механиком.

— А потом что случилось?

— Ну, очевидно, он поборол себя и перестал пить. И то, что случилось, не имеет никакого отношения к выпивке. Теперь он не брал ни капли в рот, а работать он всегда умел, когда держал себя в руках, так что произвел на начальство самое приятное впечатление. Ну, и они оценили по достоинству его умение день и ночь держать машины на всех парах — тут они не ошиблись. Зато они переоценили силу его характера — вот в чем была их ошибка. Правда, сразу ничего, конечно, и не заметишь — ведь он только что поступил… И в довершение ко всему они совершили большую ошибку, доверив ему ключи от всех дверей. Но даже и с ключами все было как будто в порядке. Он вроде бы преуспевал, ему доверяли и все такое, и так до самого Рождества. Тогда-то Майра взяла и написала ему о том, что после серьезных размышлений она решила развестись с ним и выйти замуж за Бланшарда Мюллера.

Уиллард опустился в кресло, закрыл глаза и уронил голову на руки.

— И никому из нас об этом не сказала. Все по-своему, все в тайне… Решила выйти замуж… Наверное, ей казалось, что это ее долг — сообщить Уайти первому… Понимаешь, она не хотела, чтобы эта новость дошла до него через прежних дружков из «Погребка Эрла»… Ну, в общем, не знаю, что она там думала, но так или иначе — сделанного не поправишь… А она вот что сделала.

— Она была примерной женой, папа Уилл. И всегда считалась с его чувствами. Всегда поступала порядочно и благопристойно. Она была примерной, послушной женой. И такой и осталась!

— Ну, это письмо его потрясло. Можно было подумать, что теперь, когда он вылечился от своей болезни, устроился на приличную работу и живет там, где по его словам, ему всегда хотелось жить, — так вот, можно было подумать, что сейчас, когда он уже почти год практически помолвлен с другой женщиной и почти четыре года не живет дома, так вот, можно было подумать, что он теперь подготовлен к такому удару и через день-другой привыкнет к мысли, что ему надо жить этой новой жизнью, с новыми друзьями, новыми занятиями и как-то примириться с тем, что произошло за две тысячи миль от него с женщиной, которую он не видел Бог знает сколько… А он взял и выкинул абсолютную глупость. Но как знать, может, он и без всякого письма поступил бы точно так же. Может, Майра тут вообще ни при чем, а он уже давно собирался это сделать. Так или иначе, на новогодние праздники он налаживал оконный вентилятор в одном из служебных помещений. К несчастью, секретарша, уходя домой, по небрежности, впопыхах или еще почему-нибудь оставила прямо на ящике с картотекой, стоявшей рядом с сейфом, сумку, набитую ценными вещами. Теми, что обычно сдают на хранение. Драгоценностями… Часами… Ну деньги там, конечно, тоже были.

— И он все пропил.

— Нет, нет, — вскинулся Уиллард, — пьянство тут ни при чем. В Орландо он опять вступил в Лигу борьбы с алкоголизмом, как и в Уиннисоу. Но на этот раз он в ней удержался. Там он и познакомился с той дамой из Уинтер-парка. Так вот, он отнес все к себе домой и потом провел ночь без сна, понимая, что поступил как последний дурак. Но наступило утро, и какая-то женщина пришла за своими часами, а их не оказалось на месте. Тут началась поверка, и не успел он вернуться в отель, как там поднялся переполох. Тут он совсем растерялся. Положить вещи на место сейчас, когда хозяин на взводе и кругом кишмя кишат детективы, невозможно — он это понимал. Поэтому он решил, что пока самое разумное промолчать и отправиться восвояси. Он рассчитывал, что, может быть, ночью ему удастся положить все на место. Но уже через несколько часов подозрение пало на него, к нему пришли, и ту уже не было выхода, — да и кроме того, он и сам собирался это сделать уже через час после того, как унес вещи — так что он чистосердечно признался, вернул все до последнего и сказал, что возместит убытки из своего жалованья. Но оказалось, что хозяин уже уволил секретаршу, которая оставила ценности, и, чтобы оправдать себя в глазах постояльцев, жаждал кого-нибудь примерно наказать. Ценности были все равно застрахованы, да кроме того, ничего и не пропало, но это ничуть его не смягчило. По-моему, он думал не только о постояльцах, но и о своих собственных интересах. И вот, вместо того чтобы попросту уволить Уайти, как ту девушку-секретаршу, он ударил по нему изо всех орудий. Так же поступил и судья. Они там все кормятся вокруг отеля и все, полагаю, хорошо понимают, с какой стороны хлеб намазан маслом, — вот они на него и насели. В назидание остальным. Во всяком случае, так это выглядит со стороны. В итоге он получил полтора года. И сидит в тюрьме штата Флорида.

Уиллард умолк.

— А ты и поверил, — сказала Люси, — ты и впрямь поверил в эту историю?

Он пожал плечами.

Через час Люси спустилась по лестнице и выскочила из дому, прежде чем Рой успел хотя бы высунуться из автомобиля. У мамы мигрень, и ей не до Эдварда, и вообще не до них; даже мистер Мюллер сегодня рано ушел. И кроме того, по радио обещали вечером сильную метель. Им пора ехать.

Папа Уилл вышел на крыльцо следом за ней.

Люси сидела в машине рядом с Эдвардом, когда дедушка облокотился на открытую дверцу.

— Ну как поживает принц Эдвард? — Он просунул руку в машину и надвинул капюшон на глаза Эдварду.

— Не надо, — засмеялся ребенок.

— А как ты, Рой? — спросил папа Уилл.

— Да так, помаленьку, — ответил Рой. — Передайте ма, я надеюсь, что ей полегчает.

«Ма» — так он называл мать Люси. «Ма»! Эта безвольная, глупая, слепая… Полиция его, видите ли, посадила. Он сам себя посадил!

— Не расстраивайся, Люси… — Папа Уилл похлопал ее по руке.

— Ладно, — ответила она, поправляя Эдварду капюшон.

— Что ж, — сказал папа Уилл, пока Рой заводил машину, — теперь увидимся уже в следующем месяце…

— Да, до скорого, Уиллард, — отозвался Рой.

— Пока! — закричал Эдвард. — Пока, дедушка папа Уилл!

Ну нет, подумала она, это не пойдет… Тебе не удастся взвалить все на меня, не удастся обвинить меня в…

Сумерки. Снег. Поздний вечер. По дороге Эдвард булькал слюной, а Рой без умолку болтал.

Люси закрыла глаза и притворилась, что спит. Возможно, она и вправду заснула, потому что на какое-то время ей удалось забыть о разговоре с дедом.

Они уже подъезжали к Форт Кину. Рой рассказывал Эдварду, который так и не заснул и глядел во все глаза, как дворники счищают со стекла мокрый снег: «…тогда капитан вошел и спросил: «Кто хочет выйти на помочь этому эскимосу отыскать свою собаку?!» И я подумал: «Сдается мне, здесь пахнет приключениями…»

И тут-то его рассказ оборвал пронзительный крик Люси. Рой свернул к обочине. Когда, перегнувшись через Эдварда, он потянулся к ней, Люси резко отдернулась и привалилась к дверце.

— Люси, что с тобой?

Она прижалась губами к холодному стеклу. «Я не должна думать об этом. Все это и гроша ломаного не стоит…»

Рой помедлил, ожидая, — может, она объяснит ему, что же он такого сказал или сделал? Потом снова вывел автомобиль на дорогу и помчался в город.

— Люси, ты ничего? Тебе получше? Детка, я еду так быстро, как только можно. Очень скользко, тебе придется потерпеть…

Эдвард замер между ними. Время от времени Рой трепал мальчика по ноге.

— Все в порядке, Эдди. Просто мама немножко больна.

Потом Рой повел Люси вверх по лестнице, а Эдди шел следом, вцепившись ему в брюки. В гостиной Рой включил лампу. Люси упала на диван. Эдвард застыл на пороге. У него текло из носу. Люси протянула к нему руку, но ребенок кинулся в свою комнату. У Роя бессильно болтались руки. Мокрые волосы свисали на лоб.

— Позвать доктора? — заботливо спросил он. — Или уже обошлось? Люси, ты слышишь меня? Тебе лучше?

— Ах ты… — сказала она. — Ах ты, герой.

— Разложить? — спросил он, показывая на диван. — Хочешь отдохнуть? Скажи.

Она выхватила подушку из-за спины и злобно швырнула в него.

— Ты настоящий фронтовой герой!

Подушка попала ему в ногу. Он подобрал ее.

— Я просто хотел как-то занять мальчика. Ты ведь знаешь, я всегда ему что-нибудь рассказываю…

— Знаю я, что ты ему рассказываешь. Каждое воскресенье рассказываешь. Ох, как хорошо я это знаю, Рой! Потому что ты больше ни на что не способен, потому что, видит Бог, тебе нечему научить его!

— Люси, что я сей час-то сделал?

— Ты идиот! Ты кретин! Все, что ты способен ему показать, это карбюратор в машине, да и тут, наверное, что-нибудь наврешь. Видела я тебя в этом новехоньком «плимуте»! Забрался за руль нового «плимута» — большего удовольствия в жизни ты себе не представляешь.

— Ну нет!

— Посидеть за рулем новой машины Сауэрби!

— Господи, Люси! Элли спросила, не хочу ли я сесть за руль, ну я и согласился. Мне кажется, тут нет ничего такого… Послушай, если ты сердишься потому, что я поехал туда… Но ведь мы же с тобой договорились…

— Ты червяк! Есть у тебя хоть какой-нибудь характер? Ты будешь когда-нибудь стоять на своих ногах? У тебя нет ничего своего. Ты губка! Ты обезьяна! Ты слабосильный, беспомощный, бесхребетный трус! Ты никогда не изменишься — да и не захочешь! Не можешь даже понять, что я имею в виду под этим словом. Стоишь тут столбом и рот разинул! Потому что у тебя нет ничего за душой! И никогда не было. — Она выхватила из-за спины другую подушку и кинула ему в голову. — Я это сразу поняла, как только мы познакомились!

Он отбил подушку рукой.

— Послушай, ведь Эдди рядом…

Она вскочила с дивана.

— И ни капли мужества! И никакой решимости! И ни на грош собственной воли! Если бы я не говорила тебе, что нужно делать, если бы я тебя оставила в покое, если бы каждый проклятый день этой проклятой жизни… О, ты не мужчина, Рой, и никогда им не будешь, и тебе на это наплевать? — Она рвалась к нему с кулаками. Вначале Рой отпихивал ее руки, потом стал закрываться локтями и, наконец, начал пятиться.

— Люси, пожалуйста, перестань. Мы не одни…

Но она продолжала наступать.

— Ты ничтожество! Жалкое ничтожество! Последнее ничтожество!

Он схватил ее за руки.

— Люси, приди в себя! Пожалуйста, перестань!

— Ох, как я презираю тебя, Рой, — сказала она, тяжело переводя дыхание. — Все, что ты говоришь, все, что ты делаешь или пытаешься сделать, — все отвратительно! Ты ничтожество, я никогда тебя не прощу…

Он плакал, закрыв глаза руками.

— Никогда, никогда, — продолжала она, — потому что ты безнадежен. Ты невыносим. Из тебя ничего не выйдет. Тебя уже не спасти. Да ты и сам этого не хочешь.

— Нет, Люси, нет, это неправда.

— Ла Вой, — произнесла она с отвращением.

— Нет, о нет!

— Да! Ты! Отойди от меня! — Она снова упала на диван. — Убирайся. Оставь меня, оставь, сейчас же уйди с глаз долой!

И она зарыдала так, что ей казалось, у нее вот-вот разорвется сердце. Звуки, казалось, возникали не в груди, а где-то в закоулках черепа и вырывались из ноздрей, из раскрытого рта. Она так плотно сжала глаза, что между скулами и бровями образовалась узкая щель, сквозь которую потоками стекали горячие слезы. Похоже, что она не сможет остановиться, если даже и захочет. Но она не пробовала. Зачем? И что вообще ей оставалось делать?

Когда она проснулась, в квартире было темно. Люси зажгла лампу. Кто выключил свет?

— Рой?

Его не было. Она кинулась в комнату Эдварда.

И тут Люси вдруг забыла, где она, что с ней. Она не могла ничего вспомнить. Мелькнула мысль: «Я учусь на первом курсе».

Нет!

— Эдвард!

Она побежала на кухню и зажгла свет. Вернулась в спальню. Распахнула чулан. Нет, там его нет. Открыла его шкаф, чтобы убедиться… В чем убедиться?

Рой пошел с ним в кино. Но ведь уже девять вечера.

Он повел его поесть.

Вернувшись в гостиную, Люси обшарила все: ни записки, ничего. В спальне Эдварда она опустилась на колени: «Бу-у!» Но его не было под кроватью.

Ну конечно же! В кухне она набрала номер студии Хопкинса. В студии никто не отвечал.

Она вновь обыскала квартиру. «Что я ищу?» Потом позвонила в Либерти-Сентр. Но Бассарты еще не вернулись от Сауэрби. Телефонистка спросила, не хочет ли она перенести разговор на более позднее время, но Люси повесила трубку, так и не назвав номера Сауэрби. Может, все это ложная тревога? Может, он только повел Эдварда поесть и они вернутся в тот самый момент, когда Джулиан подойдет к телефону?

В половине одиннадцатого Рой позвонил и сообщил: он только что приехал в Либерти-Сентр. Люси даже не дала ему докончить фразы, она сразу же сказала, что он должен делать. Рой ответил, что Эдвард сейчас чувствует себя прекрасно, но он пережил страшное потрясение, и ей надо принять это к сведению. Она прервала его уже почти на крике и еще раз объяснила ему, что он должен делать — и не теряя времени даром. Но он сказал, пусть она не волнуется. Он сам обо всем позаботится. А ей бы надо научиться держать себя в руках. Пришлось прикрикнуть, чтобы до него наконец дошло. Он должен поступать так, как она велит. Рой сказал, что он и без нее все понимает, но все дело в том, что она вытворяла в машине и потом дома, — как она орала на него при маленьком ребенке. Когда Люси вновь прикрикнула, Рой заявил, что только морская пехота может заставить его вернуть ребенка домой, где, уж если говорить честно, он не может оставаться ни одного дня, пока Люси ведет себя как сейчас. Да, он не хочет, чтобы ребенок трех с половиной лет от роду хотя бы еще день прожил с особой, которую — он очень сожалеет, но вынужден это сказать…

— Ну! Говори!

— Которую он ненавидит — вот что!

— Что? Ты врун, он меня любит. Ты все врешь! Он любит меня, и тебе придется его возвратить! Слышишь, Рой? Верни моего ребенка!

— Я передал то, что сам от него слышал, Люси… И я его не верну!

— Я не верю ни одному твоему слову! Ни единому…

— Ну и напрасно! Всю обратную дорогу он проплакал: выкладывал мне, что накопилось в его маленьком, беззащитном сердечке…

— Я не верю тебе!

— «Ненавижу маму, у нее все лицо почернело»… Вот как он плакал, Люси!

— Ты врешь!

— Почему же он тогда заперся в ванной? Почему чуть не каждый вечер выскакивал из-за стола, бежал прятаться?

— Этого не было!

— Нет, было!

— А если было, так из-за тебя! — закричала она. — Потому что ты не занимался делом.

— Нет, Люси, из-за тебя! Потому что ты вечно кричишь, командуешь, ругаешься, потому что у тебя нет сердца! Потому что он так же, как и я, больше не хочет видеть твое перекошенное злобное лицо! Хватит!

— Рой, ты мой муж! У тебя есть обязанности по отношению ко мне. Ты немедленно сядешь в автомобиль… прямо сейчас же… и хотя бы тебе пришлось ехать всю ночь…

Но тут раздался щелчок — их разъединили. То ли Рой положил трубку, то ли кто-то другой нажал на рычаг.

2

Последний автобус из Форт Кина довез ее в Либерти-Сентр только к часу ночи. Шел редкий снег, и на Бродвее не было ни души. Ей пришлось ждать такси за магазином Ван Харна, чтобы добраться до Сауэрби.

Пока Люси ехала на автобусе (точно так же она ехала когда-то домой после разговора с врачом), она репетировала, что скажет ему. Как ей вести себя, было ясно; она не могла представить только одного — что делать, если Рой откажется везти ее с Эдвардом в Форт Кин. О том, чтобы переночевать у папы Уилла, не могло быть и речи. Она обойдется и без их помощи. Раньше ведь обходилась? Не стоит останавливаться и у Бассартов, хотя трудно рассчитывать, чтобы они это предложили. Если бы свекор со свекровью вели себя порядочно по отношению к ней, они бы потребовали у Роя объяснений сразу, как только он заявился в город — ведь они еще были у Сауэрби и могли сами позвонить ей в Форт Кин. И еще она знает, если позволить ему остаться здесь, а самой уехать с Эдвардом в Форт Кин, Рой больше никогда к ним не вернется.

Ах, как бы ей хотелось разрешить ему остаться!

Она бы так и сделала — с радостью! — если бы он проявил свою подлинную сущность, хотя бы месяц назад. Но сейчас нечего и думать о разрыве — как может она помышлять о работе, когда вскоре станет матерью во второй раз. Она должна защищать интересы не только свои, но и Эдварда — ведь в ней растет третий человечек. Каковы бы ни были ее собственные чувства и желания, их всех ждет беспросветная нужда, если она позволит Рою сбежать от грудного ребенка; и хотя у нее есть все причины ненавидеть его, хотя она представляет, на что он способен, чтобы опорочить ее и выгородить себя, хотя ей больше всего хотелось бы услышать от Сауэрби, что его нет в живых, — она не может допустить, чтобы он оставил семью. У него есть долг и обязанности, и он их будет выполнять — нравится ему это или нет.

Окна домов в районе, где жили Сауэрби, были темными. По мостовой уже прошел снегоочиститель, и ехать было легко. Когда такси остановилось у дома, Люси подумала, не сказать ли шоферу, чтобы обождал, — через минуту она выйдет с ребенком… Но нет, так нельзя. Хоть он ей и ненавистен, она не должна забывать, что не имеет права ставить свои интересы выше интересов своего еще не рожденного ребенка.

Но «гудзона» не было возле дома. То ли Рой поставил его в гараж Джулиана, то ли уже уехал. Сбежал на север! В Канаду! Куда не распространяется действие закона! Он украл Эдварда! Он бросил ее!

Нет! Люси зажмурила глаза — она не хочет об этом думать, она не должна преждевременно поддаваться панике. Люси нажала на кнопку звонка, прислушалась к отдаленному звону, и внезапно перед ней возникла камера флоридской тюрьмы. Отец сидит на треногом табурете, он в полосатой одежде. На груди номер. Рот широко открыт, и на зубах выведено губной помадой: не виновен.

Дверь открыл Джулиан.

Люси тут же пришла в себя, вспомнила, где она находится и что ей надлежит делать…

— Джулиан, я приехала за Роем и Эдвардом. Где они?

Поверх пижамы он накинул блестящий голубой халат.

— А, Люси… Давненько тебя не видел.

— Я по делу, Джулиан. Рой здесь прячется? Или он у своих родителей? Скажи мне, пожалуйста, и…

Джулиан прижал палец к губам.

— Тсс-с, — прошипел он, — люди спят.

— Я хочу знать, Джулиан…

— Тсс-с, тс-с… Уже второй час. Входи, ну что же ты? — Он показал жестом, чтобы она поскорее проходила в дверь. — Бр-р-р, должно быть, все минус десять.

Она почувствовала громадное облегчение. Никогда в жизни Люси не избегала борьбы и тут не отступила бы, а если б Джулиан Сауэрби не разрешил ей войти в дом и потребовать назад своего мужа и ребенка, она бросилась бы на него с кулаками. Но как все-таки хорошо, что можно идти вслед за ним тихо и мирно. Сегодняшний разговор с домашними расшатал ее нервы, в своем распаленном воображении она представляла, что ей предстоит такая жестокая борьба, какой ей не приходилось вести за всю жизнь. Но оказалось, Рой так себя разоблачил, что даже самые жестокосердные и легкомысленные его сторонники потеряли к нему всякое сочувствие.

— Садись, — сказал Джулиан.

— Пожалуй, не стоит, Джулиан, — спокойно сказала Люси. — По-моему, незачем тратить время…

— Присаживайся, Люси, — улыбаясь, он показал на стул.

— Да нет, мне не хочется, — голос ее звучал твердо.

— А мне плевать на то, чего тебе хочется. Ты сделаешь так, как я говорю. Во-первых, садись, отдохни.

— Мне не к чему отдыхать, спасибо.

— Как раз очень даже к чему, кошечка. Тебе нужно очень, очень основательно отдохнуть.

Она почувствовала, как в ней поднимется гнев.

— Я не знаю, о чем ты думаешь, когда мне это говоришь, Джулиан, да меня это и не волнует. Я пришла сюда так поздно и после тяжелого дня вовсе не для того, чтобы тут рассиживаться…

— Ах вот как?

— …и разводить разговоры.

Люси остановилась. Что толку говорить? Как она обманывалась всего какую-нибудь секунду назад! До чего она была наивной, глупой и жалкой, если надеялась, что такие люди способны вести себя прилично. Нет, они не то что не лучше, а еще хуже, чем она о них думала.

— А я не спал из-за тебя, Люси, — сказал Джулиан. — Ну, как тебе это понравится? Долгонько ведь, надо сказать. Я так и думал, что ты приедешь на этом автобусе!

— И неудивительно, — ответила Люси, — любая мать поступила бы точно так же на моем месте.

— Да, именно так ты и должна была ответить. Ну ладно, садись, «любая мать».

Она не двинулась.

— Что ж, — сказал Джулиан, — тогда я сам сяду. — Он уселся на стул, не сводя с нее глаз.

Внезапно она почувствовала растерянность. Вот лестница — почему бы ей не подняться и не разбудить Роя?

— Джулиан, — сказала она, — я была бы признательна, если бы ты поднялся наверх и сообщил моему мужу, что я здесь и хочу его видеть. Из-за его поведения мне пришлось посреди ночи добираться сюда из Форт Кина. Но я готова подойти к этому разумно, если и вы ответите тем же…

Джулиан вытащил из кармана халата смятую сигарету и расправил ее двумя пальцами.

— Ответите тем же, — повторил он и прикурил.

Отвратительный коротышка. И зачем она сказала «если вы ответите тем же»? Какое он-то имеет к этому отношение? А потом, почему он ждал ее в халате и пижаме? Неужто у него на уме что-нибудь непристойное? Может, он хочет соблазнить ее…

На верхней площадке лестницы появилась Айрин, и тут Люси поняла — эти люди затеяли нечто чудовищное!

— Айрин, — ей пришлось задрать голову, и от этого у нее появилось ощущение, что она вот-вот упадет навзничь. — Айрин, — повторила Люси, тут ей пришлось перевести дыхание, — будь добра, раз уж ты наверху, разбуди Роя. Пожалуйста, скажи ему, что я приехала из Форт Кина. Что я приехала за ним и Эдвардом.

Джулиан все так же в упор смотрел на нее. Люси чувствовала это спиной.

— Метель прекратилась, — сказала она, обращаясь к женщине в стеганом халате, накинутом поверх ночной рубашки, продолжавшей стоять на верхней площадке. — Мы можем ехать домой. Если он слишком устал, мы где-нибудь переночуем. Но здесь ему делать нечего. И Эдварду тоже.

Но, вместо того чтобы пройти в коридор и разбудить Роя, Айрин стала спускаться.

— Айрин, я должна сказать, что вы зря внушаете Рою, будто ему все сойдет с рук.

— …в будущем нам придется совершенно прекратить видеться с вами. Это касается все нас, включая и Эдварда. Надеюсь, вы поймете, что виновны в этом сами.

— Мы все понимаем, детка, — сказал Джулиан.

Айрин двинулась к ней с протянутой рукой.

— Почему бы тебе не сесть, Люси? Почему бы не поговорить, не разобраться в том, что произошло?

— Послушайте, — сказала она, делая шаг назад, — я не намерена оставаться ни у вас, ни вообще в этом городе хотя бы секундой дольше, чем это необходимо. Вы мне не друг, Айрин, и нечего прикидываться моим другом. Я не настолько глупа, пора бы вам уже это понять. С того самого дня, когда Рой начал за мной ухаживать, вы держались со мной так, будто я недостойна его. Я знаю, как вы ко мне относитесь, поэтому не думайте, что можете меня обмануть, протягивая руку. Себя можете обманывать сколько угодно, но ваши дела куда яснее всяких слов. Рой поступил как полный идиот. И ему с Эдвардом придется немедленно отсюда уйти и вернуться со мной.

— Люси, может быть, заварить кофе?.. — начала Айрин.

— Мне не нужен ваш кофе! Мне нужен мой ребенок! И муж, какой бы он там ни был! И вы их возвратите мне немедленно. Сию же минуту!

— Но, Люси, дорогая…

— Не называйте меня так. Вам, миссис Сауэрби, я верю еще меньше, чем ему.

Джулиан быстро встал между Люси и женой.

— Ну вот, — сказал он, — пункт первый — либо ты сбавишь свой хозяйский тон, либо уберешься отсюда.

— А предположим, я не уйду!

— Тогда ты вторглась в чужой дом, и я выставлю тебя отсюда под зад коленкой.

— Не смей так со мной разговаривать! — Она бросилась к лестнице, но тут же почувствовала его руку у себя на плече. Люси рванулась — он ухватил ее за пальто.

— Пусти меня…

Но он вцепился ей в плечо другой рукой и с такой силой стянул вниз, что Люси стало дурно. Джулиан усадил ее на стул и нагнулся над ней. Лицо его побагровело от гнева. Халат распахнулся, и она мельком увидела голый живот между пуговицами.

Люси не могла ни говорить, ни двигаться. Джулиан выпрямился, запахнул халат, но остался стоять перед ней.

— Вы не имеете права… — отчетливо и твердо выговаривая слова, начала Люси.

— Не говори мне тут о правах, ты, двадцатилетняя нахалка. Это тебе надо узнать, что такое права.

— Хорошо, — проговорила Люси, лихорадочно обдумывая, что делать, — хорошо, Айрин, — она попыталась выглянуть из-за Джулиана и посмотреть на его жену, — вы можете гордиться, что ваш муж такой скот — бьет тех, кто вполовину слабее…

На площадку вышла Элли. Она стояла в белом халатике, опираясь руками на перила, и смотрела вниз.

Люси подняла лицо к Джулиану и произнесла так тихо, что было слышно только ему:

— Мне известно кое-что о тебе, Джулиан. Так что поосторожней.

— Ах, тебе известно? — Он надвигался на нее животом, и Люси пришлось попятиться. — И что же именно? — Голос Джулиана был хриплым. — Ты что, угрожаешь мне? Говори!

Люси ничего не видела из-за его массивной фигуры. Она чувствовала, что просто не в состоянии думать, но ей было необходимо взять себя в руки.

— Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать твои дела, — начала она, обращаясь к поясу голубого халата, — поэтому не собираюсь ничего говорить, Джулиан.

— Вот и отлично, — сказал он, отступая назад.

Элли исчезла. Люси сложила руки на коленях — нужно подождать, пока она успокоится и голос у нее перестанет срываться.

— Если ты дашь мне довести до конца то, за чем я сюда пришла, и уйти, я не буду спорить с тобой… Довольно с меня. — Она перевела взгляд на Айрин: — Пожалуйста, разбудите кто-нибудь моего мужа.

Она почувствовала, как Айрин взяла ее за руку.

— Нет, нет, — Люси расплакалась и вновь упала на стул. — Что… Что вы задумали сделать со мной? Вы не смеете украсть у меня сына. Это самое настоящее похищение, Айрин. Вы нарушаете законы.

— Оставь ее, — сказал Джулиан.

Айрин что-то ответила, но Люси не расслышала.

— Нам надо поговорить серьезно, Айрин. Оставь ее. Она перешла все…

И тут Люси кинулась на него, размахивая кулаками.

— Вам это так не пройдет! Что бы вы со мной ни сделали!

Он только поглубже засунул руки в карманы халата.

— Вы хотите похитить моего ребенка, Джулиан, вот что у вас на уме. Вы подбиваете Роя похитить ребенка и покинуть семью! Но я не допущу этого! На это есть законы, Джулиан! Законы против таких, как ты!

— Джулиан, девочка в ужасном состоянии, — сказала Айрин.

Он стряхнул с плеча руку жены.

— Рой тоже, Айрин! И Эдди! Да и все мы! Все уже достаточно наслушались приказов и оскорблений от этой маленькой сучки…

— Джулиан…

Разъяренный, он повернулся к Люси:

— Да, да, вот кто ты есть, так и знай. Ты только и смотришь, как бы выхолостить своего мужика! Маленькая, бешеная сучка! Святая кастраторша — вот самое для тебя подходящее имя. И мир узнает об этом еще до того, как я с тобой разделаюсь.

— Не надо,Джулиан, — попыталась остановить его Айрин.

Люси вскинула голову.

— Пусть продолжает, Айрин. Меня это совсем не трогает. Пусть демонстрирует свою подлинную сущность.

— Да, святая. Я такой и есть. И поэтому тебе придется прекратить холостить мужиков. Да-да. Улыбайся себе сквозь слезки, улыбайся, какая ты умная и какой сквернослов старый Джулиан. Да, ужасный сквернослов. Но мне хочется сказать тебе кое-что: ты выхолостила Роя и уже принялась за Эдди, но теперь с этим покончено. И пускай тебе сейчас смешно, посмотрим, как ты повеселишься в зале суда. Потому что я тебя туда все-таки вытащу, милочка! Хамка. Ничтожная девчонка. Я оставлю от тебя мокрое место, святая Люси!

— Ты поведешь меня в суд?

— Да, да, именно я, старый сквернослов Джулиан.

— Ты? — странная улыбка не сходила с ее лица.

— Я! Угадала.

— Ну! Это просто восхитительно. — Она вынула из сумочки носовой платок и высморкалась. — Восхитительно, другого слова и не подберешь. Потому что ты — аморальная личность, Джулиан, и это тебя надо вести в суд…

Наконец-то на площадку вышел Рой, за ним — Элинор. Итак, теперь все они в сборе, все, кто несколько часов назад устроил против нее заговор… Что ж, Люси не будет плакать, не будет унижаться — ей это и не понадобится: она откроет им истину.

Люси оглядела их всех — одного за другим. На нее снизошло великое спокойствие: ведь правда на ее стороне. Нет, не нужно ни повышать голоса, ни размахивать кулаками, нужно только говорить правду.

— Ты аморальная личность, Джулиан. Тебе это и самому прекрасно известно.

— Что? — Мускулы на его плечах, казалось, вздулись, когда он пригнулся, чтобы получше расслышать ее слова. — Что, говоришь, мне известно?

— Нам не понадобятся адвокаты, Джулиан. Нам даже не понадобится выходить из гостиной. Потому что не тебе говорить, что хорошо и что плохо. И ты это знаешь, я совершенно уверена. Мне продолжать? Или ты теперь попросишь у меня прощения в присутствии твоей семьи?

— Слушай, ты, горлопанка, — сказал он, надвигаясь.

— А ты развратник, — сказала Люси, и это слово остановило его. — Ты платишь женщинам, чтоб они с тобой спали. У тебя была уйма любовниц. Ты обманываешь свою жену.

— Люси! — закричала Элли.

— Но разве это не правда, Элинор?

— Нет!

Люси повернулась к Айрин.

— Мне не хотелось бы говорить об этом…

Айрин опустилась на кушетку.

— Тебя никто не просил…

— Но мне пришлось, — сказала Люси. — Вы видели, что он мне говорил. Слышали, что он собирается сделать. Разве у меня был другой выход, Айрин, кроме как сказать правду?

Айрин замотала головой.

— Он состоял в любовной связи с женщиной, которая была управляющей его прачечной в Селкирке. Я забыла ее имя. Но уверена, что он его помнит.

Джулиан кидал на нее полные ненависти взгляды.

— И, — продолжала Люси, глядя прямо ему в глаза, — я знаю еще об одной женщине, которой он то ли платил за каждый визит, то ли просто ее содержал. Ну а теперь у него, наверное, есть кто-нибудь еще. Ну, разве это не правда, «дядюшка» Джулиан?

— Довольно, — сказала Айрин.

— Я говорю чистую правду.

— Хватит, ты уже достаточно сказала. — Айрин встала.

Элли обеими руками вцепилась в перила, волосы падали ей на лицо. Люси не могла понять, плачет она или нет.

— Мне очень жаль, Элинор. Я понимаю, что о таких вещах не говорят. Но не я все это затеяла. Просто я не могла больше выносить эти поношения, крик, злобу и грязь. Уверяю тебя, я пришла вовсе не для того чтобы нападать на твоего отца. Я только защищалась. Он — жестокий человек…

— Но она все и так знает, — заплакала Элли. — Знала, всегда знала.

— Элинор! — сказала миссис Сауэрби.

— Знала?! — закричала Люси. — Вы знали? — она повернулась к Айрин. — И понимали, что он… — Она никак не могла этому поверить. — Вы все-все, кто есть в этой комнате, знали, что он из себя представляет, видели это и собирались позволить ему… — На какое-то мгновение голос у нее прервался. — Вы до такой степени бесчестны, лживы, так развращены…

— Ох, Рой, — сказала Элли, поворачиваясь к брату, — она свихнулась! — И, спрятав лицо у него на груди, разрыдалась.

Рой был в клетчатом халате Джулиана, слишком узком и коротком для него. Он похлопал Элли по спине.

— Так вот оно что, Рой? — сказала Люси, глядя на них снизу вверх. — Значит, свихнулся не твой дядя, не твоя тетка, а я? И что еще, Рой? Я свихнулась, а дальше? Ах да, и мой сын ненавидит меня. Наверняка ты держишь еще что-нибудь про запас. Ну, что же ты еще насочинял, чтобы оправдать свое поведение?

— Да кто же ты такая? — завопила Элли. — Дева Мария, что ли?

— Хватит, Элинор! — Айрин теперь тоже кричала.

Оттолкнувшись, Джулиан шагнул вперед.

— Папочка, — рыдала Элли.

— Сейчас ты подойдешь к телефону, Люси, — тяжело дыша, сказал Джулиан, — и позвонишь своему деду. Ты скажешь, чтобы он приехал и забрал тебя домой… А если ты этого не сделаешь, это сделаю я.

— Но, между прочим, мой дом не здесь, Джулиан. Мой дом в Форт Кине, и там же дом моего мужа и ребенка. — Она поглядела вверх. — Рой, мы едем. Собирайся.

Но он словно застыл, двигались только его глаза, они перебегали с одного лица на другое.

— Конечно, тебе выбирать, Рой, — продолжала Люси. — Либо ты поступишь как мужчина и возвратишься домой со мной и с Эдвардом, либо последуешь совету этого достопочтенного…

— Люси! — Рой воздел руки. — Ради Бога, прекрати!

— Я не могу, Рой! Легко сказать — прекрати! И ты тоже не можешь! Ни ты, ни они, никто не сумеет отделаться от того факта, что этот дядюшка, этот папочка, этот муженек оказался гнусной скотиной. Вы можете дурачить себя, обелять этого негодяя, говорить, что я помешалась, — пожалуйста, живите с ним, спите с ним, кому какое дело! Но прекратить? Нет, не выйдет, Рой! И между прочим, тому есть одна очень важная причина! Я объясню и тебе, Рой, и твоему дядюшке, почему ты не сможешь воспользоваться его советами. Потому, Рой, Джулиан, Элинор, Айрин, потому, что я беременна.

— Что? — прошептал Джулиан.

— Люси… что ты говоришь? — сказал Рой.

Теперь ей не надо было возвышать голос, чтобы они ее слышали.

— У меня будет ребенок.

— Не понимаю… — сказал Рой.

— Та самая дочь, которую ты так хотел, Рой, уже живет во мне, живет и растет.

— Какая еще дочь? — спросил Джулиан. — Какого черта?..

— Рой снова будет отцом. И мы надеемся, что на этот раз родится девочка.

Джулиан поглядел на Роя.

— Рой, — сказала Люси, — скажи им сам.

— Что?

— Расскажи, что ты говорил мне, расскажи о своем давнем желании.

— Но, Люси…

— Рой Бассарт, в ту снежную ночь говорил ты мне это или нет? Я не могу поверить, что ты теперь будешь врать. Ты или не ты стоял у окна? Ты или не ты говорил мне о Линде, Рой, о Линде Сью?

— Но, Люси… Господи! Мы ведь только так говорили…

— Ах вот как!

Он сел на верхнюю ступеньку и обхватил голову руками.

— Да, — простонал он.

— Просто говорил! Рой, ты серьезно думаешь…

— Нет, нет, — он сидел, все так же обхватив голову руками. — Я больше не выдержу. Правда, не выдержу.

— Тебе придется выдержать, Рой. Потому что ты опять сделал мне ребенка.

— Рой! — крикнул Джулиан, когда Люси бросилась вверх по лестнице. — Останови ее!

— Рой! — закричала она. — Берем Эдварда и уходим!

Он поднял голову — лицо его было мокрым от слез.

— Но Эдди спит.

— Рой, идем…

И тут Джулиан снова схватил ее. Люси пнула его ногой, и он ухватил ее за лодыжку. А Рой тем временем встал перед ней, он загораживал ей дорогу! И это ее муж, который должен защищать ее! Беречь! Охранять! Он становится между ней и ребенком, между ней и ее домом, между ней и жизнью, для которой рождена женщина!

— Держи ее! — кричал Джулиан. — Рой!

— Нет, — крикнула Люси. Теперь ей не оставалось ничего другого — она закрыла глаза, развернулась и изо всех сил выбросила руку вперед.

Когда она открыла глаза, над ней стоял Рой, рукой он зажимал рот. Сама она лежала поперек лестницы.

Затем на верхней площадке Люси увидела сына — в трусиках и рубашке. Одной рукой он волочил за собой одеяло. Эдди смотрел вниз.

При виде крови — то ли на руке матери, то ли на лице отца — он пронзительно закричал. Элинор перешагнула через Люси, взбежала по ступенькам, подхватила кричащего ребенка и унесла прочь.

Люси никакими силами не смогли оторвать от перил, она так и осталась лежать на лестнице, а Джулиан стоял ступенькой ниже, крепко ухватив ее за пальто, пока Айрин звонила папе Уиллу.

Уиллард приехал, провел ее по ступенькам и через холл к двери. У Сауэрби свет горел во всех окнах, когда Уиллард вывел автомобиль и повез Люси домой.

Она набрала номер Бассартов, когда папа Уилл вошел в кухню.

— Люси, — сказал он, — голубушка, сейчас всего полчетвертого. Зачем ты встала? Что ты тут делаешь?

— Оставь меня в покое.

— Люси, нельзя же звонить людям…

— Я знаю, что делаю.

На другом конце провода ее свекор произнес:

— Алло?

— Ллойд, это Люси.

Уиллард присел на кухонный стол.

— Люси, — умолял он.

— Ллойд, ваш сын Рой похитил Эдварда и бросил меня. Он прячется у Сауэрби. Он отказывается возвратиться в Форт Кин. Он целиком под влиянием Джулиана, и мы должны немедленно что-то предпринять, чтобы его остановить. Они сплели целую сеть лжи и теперь собираются подавать в суд. Они хотят пойти к судье и заявить, будто я никудышная мать, а Рой — распрекрасный отец, и ваш сын хочет возбудить дело о разводе и добиваться, чтобы ребенка отдали ему. Они мне все это совершенно прямо объявили, и их необходимо остановить, пока они еще не успели ничего предпринять. Они начали восстанавливать Эдварда против меня. Это совершенно ясно, и, если не вмешаться, они так задурят голову беззащитному малышу всего трех с половиной лет от роду, что он предстанет перед судом и скажет, что ненавидит свою собственную мать. Но вы-то знаете, Ллойд, даже если они это и отрицают, вы-то знаете, что, если б не я, он бы никогда не появился на свет — другая избавилась бы от него, сдала бы в приют, подкинула чужим людям или пустила бродить по миру. А теперь они хотят доказать в суде, что моему ребенку лучше жить с отцом, чем со мной, тогда как это просто нелепо, немыслимо и невозможно. Так нельзя, и вы должны вмешаться, Ллойд. Немедленно. Вы — отец Роя…

Папа Уилл положил руку ей на спину.

— Оставь меня в покое! — сказал она. — Ллойд?

Тот повесил трубку.

— Пожалуйста, — сказала она дедушке, — пожалуйста, не вмешивайся не в свое дело. Ты не в состоянии понять, что происходит. Ты каким был беспомощным, таким и остался. Если бы не ты, ничего бы этого не произошло. Поэтому, будь добр, не вмешивайся!

Она еще раз набрала номер Бассартов. Теперь в дверях появилась бабушка.

— Что вытворяет девочка, Уиллард? Что это за звонки посреди ночи?

— Ллойд, — сказал Люси в трубку, — это опять Люси. Нас прервали.

— Слушай, — сказал ее свекор, — ложись спать.

— Разве вы не слышали, что я сказала?

— Я слышал, Люси. Но тебе лучше пойти поспать.

— Нечего отправлять меня спать! Какой может быть сон, когда такое происходит! Скажите, что вы намерены делать, чтобы помешать планам вашего сына и свояка?

— Ничего я тебе не скажу, — ответил мистер Бассарт. — Я бы лучше послушал, что ты скажешь. Я не в восторге от этого разговора, Люси. Совсем не в восторге, — добавил он угрожающе.

— А что я должна сказать? И кому? Я беременна! Вам это известно? Вот и все, что я могу сказать: я бе-ре-мен-на!

— К сожалению, я вынужден прекратить разговор, раз ты в таком состоянии.

— Но вы слышали, что я только что сказала? Я беременна, вот в каком я состоянии! У меня будет второй ребенок!

— Я уже сказал, что слушал тебя очень внимательно. И наслушался предостаточно.

— Но они все врут! Все до последнего слова! Ллойд, я говорю вам правду, чистую правду. Я беременна! Он не может бросить меня в таком положении.

— Спокойной ночи, Люси!

— Не смейте вешать трубку, Ллойд! Вас считают таким хорошим, честным, таким порядочным! Не вздумайте класть трубку! Ллойд, опять повторяется то, что было четыре года назад. Мне едва минуло восемнадцать, а он хотел бросить меня. И тогда вы ему этого не позволили, Ллойд. Сейчас я в таком же положении, как и тогда!

— Вот как? — сказал он.

— Да!

— Слушай ее больше, — это была уже миссис Бассарт.

— Элис, отойди, — сказал Ллойд.

— Ты обманщица, бесстыжая обманщица, ты заманила нашего сына! А теперь опять!

— Элис, я сам займусь этим.

— Я заманила? — спросила Люси.

— Заманила, опутала, взяла хитростью! Мисс Совратительница! Мисс Язва! Мисс Ехидна!

— Нет, это он заманил меня, Элис! Делал вид, будто он мужчина, а он всего-навсего мозгляк! Выродок! Слабоумный! Он баба, такого слюнтяя, как он, днем с огнем не сыщешь…

— Уиллард! — воскликнула Берта.

Папа Уилл стоял над телефоном, прямо за ее спиной.

— Не смей, — бросила она через плечо. — Отойди!

Но он опустил руку на рычаг.

— Ты понимаешь, что ты делаешь? — закричала Люси. — Весь мир рушится! Весь мир в огне!

— Люси, голубушка, сейчас четыре часа утра.

— Но разве ты не слышал, что я говорила? Разве ты не слышал, как они хотят поступить со мной? Разве не понятно, что они на самом деле собой представляют? Эти милые, уважаемые люди? Я беременна! Это ни для кого ничего не значит? Я беременна, а мой муж отказывается от меня!

— Люси, — сказал он мягко, — милая, если это на самом деле так, утром…

— Я не собираюсь ждать утра. Утром… — она попыталась вырвать у него аппарат.

— Нет, детка, нет. На сегодня хватит.

— Но ложь растет как снежный ком! Они уже говорят, будто я хитростью женила его на себе. А ведь это он совратил меня! — Она свирепо посмотрела на Уилларда. — Дай мне телефон.

— Нет.

— Если ты не дашь мне телефон, папа Уилл, я приму свои меры. Либо ты позволишь мне позвонить его отцу… потому что мне надо сказать мистеру Бассарту, что если он не прекратит это безобразие, ему придется распроститься с репутацией столпа общества. Или ты сейчас же отдашь мне телефон…

— Нет, Люси.

— Вызови доктора, Уиллард. Позвони доктору, — сказала Берта.

— Кого вызывать? — закричала Люси.

— Берта, утром.

— Уиллард, сейчас.

— Ну да, конечно, — Люси повернулась к бабушке. — Конечно, давно пора! Я тебя вижу насквозь — все эти годы ты только того и ждала! Ты эгоистка, ты старая карга! Доктора? — Она размахивала перед ними кулаками. — Я беременна! Мне нужен муж, а не доктор, мне нужен человек, который будет мужем мне и отцом моему ребенку…

— Позвони доктору, — сказала Берта.

Но он все не выпускал телефон.

— Люси, — сказал Уиллард, — а может, тебе лучше лечь?

— Ну как до тебя не дойдет — этот развратник Джулиан Сауэрби украл Эдварда! И все знают, кто он такой. И всем на это наплевать! Ты понимаешь, что я говорю?

— Да, детка.

— Ну и что ты собираешься делать? В мире одни злодеи и чудовища, а ты даже не пытаешься что-то сделать. Ты слушаешь ее, — она показала на бабушку. — Но от меня этого не жди!

Она пошла к двери, но Берта загородила ей дорогу.

— Пожалуйста, дай мне пройти.

— Куда это ты собралась? — спросила бабушка.

— В полицию.

— Нет, — сказал папа Уилл, — нет, Люси.

— Пусти меня, бабушка, миленькая. Папа Уилл, если у тебя есть какая-то власть над твоей женой, скажи ей, чтобы она меня пропустила. Я поднимусь к себе за пальто и ботинками и пойду в полицию. Им это так не пройдет. И если полицейские арестуют их всех до одного — Роя, Джулиана и этого знаменитого праведника Ллойда Бассарта, они просто выполнят свой долг. Потому что никто им не позволит красть ребенка! Никто не позволит разрушать мою жизнь, посягать на брак и семью! Бабушка, пожалуйста, дай мне пройти, я схожу за пальто.

— Берта, — сказал Уиллард, — дай ей пройти.

— Ладно, — сказала Люси. — Черт с ней, с правдой, не так ли, папа Уилл? А я-то всегда надеялась на тебя, если хочешь знать, но я жестоко ошиблась! Слишком жестоко. — Она вышла из кухни и поднялась по лестнице. Дверь в комнату матери была закрыта. Конечно, она не спала — просто, как всегда, пыталась спрятаться от того, что происходит в ее собственном доме.

Одевшись, Люси не сразу отправилась в полицию, а вышла в холл и помедлила у двери в комнату матери. Разве может она уйти, ничего не сказав матери? Разве может она не ответить на брошенные матерью обвинения? Ведь это последние слова, которыми они обменялись. Потому что, как только она предотвратит эту катастрофу, как только полиция вернет Эдди, она никогда больше не переступит порог этого дома.

Она слышала, как внизу, в гостиной, разговаривали бабушка с дедушкой, но не разбирала слов. Да и какое это имело значение? И без этого достаточно ясно, чью сторону они приняли. Когда папа Уилл вез ее сюда через темный город, она со слезами рассказала ему обо всем, что случилось, — она уже полностью обессилела. И он утешил ее. Уложив в постель, закутал одеялом до самого подбородка и сказал, что утром он сам всем займется…

До чего же дико все это! До чего бессмысленно! Ну зачем они всегда доводят ее до крайности? Зачем они устраивают эту унизительную возню, когда есть такое простое и достойное решение? Пусть только каждый выполняет свой долг! О, если бы люди могли быть людьми!

Доктора. Вот кого они поджидают внизу в гостиной. Доктора Эглунда! Чтобы он дал ей таблетку и утром она увидела мир сквозь розовые очки. А доктор, их старый семейный доктор поучит ее уму-разуму, что же они думают — доктор Эглунд слепец? Или через какое-то время ей сделают спасительный аборт и все вздохнут с облегчением? Да, все что угодно, как бы это ни было оскорбительно и унизительно для нее, лишь бы избавить этих достойных людей от каких бы то ни было неудобств. Но им не уйти от позора: всем станет известно, как Люси на полицейской машине подъехала к дому Сауэрби, чтобы вернуть то, что они хотели украсть, сломать и разрушить.

Другого выхода они ей не оставили. Не может быть и речи о том, чтобы она вернулась в Форт Кин и бросила Эдварда здесь, где ее враги наговаривают мальчику на нее, восстанавливают ребенка против собственной матери. Разумеется, она не такая дура, чтобы судиться с мистером Сауэрби или с его адвокатом. Она не поставит свои гроши против джулиановских миллионов, свои нравственные принципы против беззастенчивых уловок его поверенных, чтобы они стали таскать дело из суда в суд, пока издержки растут, а одна ложь наслаивается на другую. О, она представляет себе, как они рассказывают суду, что Люси — семнадцатилетняя невинная школьница — совратила и заставила жениться на себе мужчину на три года старше ее и уже отслужившего в армии! Ну нет, она не станет ждать этого… не станет ждать, когда Элли Сауэрби, эта знаменитая специалистка по душевным болезням, заливаясь слезами, будет уверять суд, что, по ее компетентному мнению, Люси Бассарт — ненормальная и всегда такой была. Нет, она не станет молча слушать, когда ее бедного дедушку вызовут свидетелем и он расскажет судье, что, на его взгляд, для Люси лучше всего было бы поговорить по душам с их доктором… Нет, Люси не даст себя запугать, хоть они и загнали ее в тупик, она спасет себя и своих детей, рожденных и нерожденных!

Она открыла дверь в комнату матери. Уже почти рассвело.

— Я ухожу, мама.

Тело под одеялом не двигалось. Мать лежала, отвернувшись к окну, свернувшись клубком и загораживая рукой лицо. Люси натянула перчатки. На ее левой руке виднелась отметина — след от зубов Роя.

— Я знаю, ты не спишь, мама. Ты слышала все, что мы говорили внизу.

Тело под одеялом не шелохнулось.

— Я пришла что-то сказать тебе, мама. Можешь не отзываться, но я все равно скажу. Конечно, было бы легче, если бы ты села и открыла лицо. Это было бы куда более достойно, мама.

Но о каком достоинстве тут говорить. Мать всегда вела себя так, и ни разу, ни разу… Вот и сейчас она уткнулась лицом в подушку.

— Мама, то, что ты мне сказала сегодня — то есть это было уже вчера — насчет отца… это расстроило меня. Это я и хотела тебе сказать. Когда мы ехали отсюда, я все думала над твоими словами. Если помнишь, мама, ты сказала, что я всегда желала ему туда попасть. Ты сказала, что теперь я могу быть счастлива. И я уехала в Форт Кин с мыслью: «Какая же я ужасная женщина. Может, если бы не я, с ним бы ничего не случилось». Я думала: «Вот уже четыре года, как он ушел из дому — а почему? Он боялся показаться сюда. Писал ей до востребования — и все из-за меня». Я пыталась убедить себя — дело вовсе не во мне… Но знаешь, что я хочу сказать тебе, мама? Дело все-таки во мне! Это правда — он не смел показаться сюда от страха передо мной. Его пугало, что я его осуждаю. И знаешь что? Это единственный человеческий поступок за всю его жизнь, мама. Он только одно и сумел — уйти из дому и больше не возвращаться.

Люси слышала, как плачет мать. Солнечный луч внезапно проник в комнату и осветил лежащее на одеяле письмо. Конверт пригрелся в складке, как в колыбели. Должно быть, выпал у нее из рук — мать взяла его с собой в постель.

Люси бросилась к кровати, и тут мать обернулась посмотреть, что произошло. Испуганные глаза, искаженное горем лицо — да, тут есть от чего прийти в отчаяние.

— Ведь это он исковеркал нашу жизнь, мама! — Она схватила письмо. — Он! — закричала Люси, потрясая конвертом у нее над головой. — Разве ты не понимаешь!

И она ринулась из комнаты, потому что в дверях показался папа Уилл, он был уже в рубашке и брюках.

— Люси… — Он ухватил ее за пальто, она рванулась, услышала треск рвущейся материи и помчалась вниз по лестнице. Наперерез ей, через гостиную, двигалась бабушка Берта.

— Не смей! — крикнула Люси. — Ты, эгоистка… — и, когда бабушка отшатнулась, распахнула дверь и выскочила на крыльцо.

— Постой, — крикнула Берта. — Остановите же ее!

Но улица была пустынна — теперь она могла беспрепятственно добраться до центра города и вызвать полицию.

Вдруг земля словно выскользнула у нее из-под ног. Со всего размаха локти ее ударились об обледеневшую мостовую, и в то же мгновение боль обожгла подбородок. Казалось, она вот-вот потеряет сознание, но Люси тут же вскочила на ноги и рванулась через улицу к Бродвею. Расчищенные с вечера дорожки за ночь покрылись тонким слоем снега, скрывавшего наледи, Люси знала — упади она еще раз, ей уже не подняться, но, несмотря на тяжелое пальто и ботинки, мчалась изо всех сил; она должна добежать до полиции, прежде чем ее успеют остановить. Обернувшись назад, Люси увидела, что папа Уилл уже вышел на крыльцо. В одной рубашке он спускался по лестнице к машине, которая только что подкатила к дому. Доктор Эглунд! Они хотят догнать ее на автомобиле! Да они догонят ее в несколько секунд! А потом из окон станут высовываться разбуженные люди, затем распахнутся двери, и все побегут помогать двум старикам и ей не дадут добиться справедливости!

Люси быстро свернула с мостовой и, проскользнув между автомобилем и домом, нырнула во двор, занесенный снегом. Залаяла собака. Люси споткнулась о низенький заборчик, утонувший в сугробе, и растянулась. Но тут же вскочила и кинулась бежать. В рассеянном голубоватом свете утра только один звук нарушал тишину — это ее ботинки проваливались в снег, а она все бежала и бежала к оврагу.

Но ведь они будут поджидать ее около участка! Потеряв Люси из виду, они сразу отправятся в полицию. Два старика, ничего не понимающие в том, что происходит, не понимающие, что сейчас все поставлено на карту, предупредят полицию о ее приходе. А что сделают в полиции? Позвонят Рою! Вот она бежит через весь город к оврагу, чтобы потом по берегу реки пробраться к Бродвею, а муж уже поджидает ее в полиции. И Джулиан! И Ллойд Бассарт! А она явится туда самой последней, вся в снегу, взмокшая, красная, запыхавшаяся, выбившаяся из сил, словно ребенок, убежавший из дому, — и так они и станут с ней обращаться. Конечно! Ее враги настолько извратят факты, что полиция, вместо того чтобы прийти ей на помощь, выдаст ее на руки дедушке и доктору Эглунду…

Но неужели все на этом успокоятся? Такому мерзавцу, как Джулиан Сауэрби, важно одно — настоять на своем. Его жене, дочери да и вообще всем известно, что он собой представляет, но, пока у него есть деньги, им на все наплевать. Вот она слышит его голос, слышит их голоса — они обещают ей и то и это, просят прощения, но потом все остается по-прежнему. Да, они не хотят ничего менять! Не хотят становиться лучше! Наоборот, они становятся только хуже. Ну почему они объединяются против матери и ребенка? Против супружества и любви? Против достойной, красивой жизни? Почему им нравится это безобразное существование? Почему они борются против нее, отрекаются от нее, почему они так ужасно с ней обращаются — ведь она всегда хотела поступать по справедливости!

…Куда же идти? Повернуть обратно — бессмысленно. Назад пути нет. Но попасть в руки своих врагов — очутиться во власти этих лживых, вероломных людей? Люси снова выскочила на мостовую, с которой свернула во двор. Она кидалась из стороны в сторону — к Бродвею, от Бродвея и снова на улицу… Она торопливо огибала дом за домом… Прижималась к стенам… Проваливалась в сугробы. Снежная пыль запорошила лицо. Люси прислонила лоб к водосточной трубе, обросшей льдом. Земля кружилась и выскальзывала из-под ног. Кожа горела. Над ее головой распахнулось окно, Люси кинулась бежать. Голубой свет сменился серым. Она начала натыкаться на следы, которые оставила на снегу всего несколько минут назад.

Через какое-то время взгляд Люси уперся в окно кухни Бланшарда Мюллера, выходившее во двор. Люси толкнула плечом дверь гаража, проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь. Прислонилась к автомобилю, схватилась за бок, уронила голову и закрыла глаза. Поплыли разноцветные пятна. Она старалась ни о чем не думать. «Почему он ненавидит меня? Нет, нет! Не может быть. Нет, нет, Рой врет!»

Она судорожно глотала воздух, и странное чувство, будто все существующие звуки вырываются в мир из ее головы, начало проходить. Ей стало холодно, вид предметов у противоположной стены гаража почему-то успокоил ее: виток садового шланга… лопата… полмешка цемента… сплющенный обод колеса… пара стоптанных башмаков…

Оглушительный скрежет. Люси подскочила, огляделась кругом — никого. Через окно гаража отлично видна кухня, даже шкафчики, выбранные ее матерью для мистера Мюллера. Опять послышался скрежет — и тут Люси увидела, как с крыши летит глыба льда. Она забралась в автомобиль.

А дальше что? Наступило утро… Если в кухне загорится свет, успеет ли она вовремя выбраться из гаража? Может, он уже заметил ее следы и, не выходя во двор, подкрадывается от парадной двери? Как она объяснит ему свое присутствие? Что бы такое сочинить, чему он поверит? Да нет, она расскажет правду — она просто не в состоянии ничего сочинять.

Ну и что потом? Она расскажет ему обо всем — о том, как они с ней поступили и какие у них планы, а он распахнет двери гаража, выведет автомобиль на дорогу и поедет с ней к Сауэрби. Вместе с Люси он подождет на крыльце, пока кто-нибудь выйдет на его звонок. Он разъяснит Айрин Сауэрби, почему они здесь… Но если мистер Мюллер неожиданно войдет в гараж и увидит, как она, скорчившись, прячется на заднем сиденье его автомобиля, он неминуемо придет к заключению, что она сама во всем виновата. Ей надо немедленно пойти к черному ходу — нет, прямо к парадному, позвонить и сказать, что она извиняется за такой ранний визит, она никогда бы себе этого не позволила, если бы не ее отчаянное положение… Но поверит ли он? Они ведут себя до того чудовищно, что он просто может не поверить, будто такое возможно. И может, он будет слушать ее, а сам думать: «Конечно, но ведь это она так говорит». А может быть, он выслушает ее, а потом для проверки позвонит матери. В конце концов, ну кто такая ему Люси Бассарт? Никто! Кто с ней станет считаться при таких-то отце и матери! «Извините, — ответит он, — но, по-моему, это не мое дело». Естественно! С какой стати будет он ей помогать, если даже близкие люди против нее? Нет, в мире есть только один человек, на которого она может положиться. Так было всегда, так будет и сейчас — спасти ее может только она сама.

Ей нужно спрятаться. Найти укромное местечко где-нибудь неподалеку, а потом, как только подвернется подходящий случай, схватить Эдварда и скрыться.

Но куда? А туда, где их никогда не отыщут. Туда, где у нее родится второй ребенок и они все втроем смогут начать новую жизнь. Никто больше им не нужен. Люси не будет такой глупой и легковерной фантазеркой, чтобы вверить свое благополучие и благополучие своих детей кому-то еще, кроме себя. Она будет им и матерью и отцом, и они все трое — Люси, ее мальчик, а потом и маленькая девочка — будут жить, не зная жестокости, вероломства и предательства, да, да, они будут жить без мужчин.

А вдруг Эдвард не пойдет с ней? Она позовет его, а он побежит прочь? «Уходи! У тебя все лицо черное!»

В перчатке она все еще сжимала письмо, которое выхватила у матери. Она по пояс проваливалась в сугробы, перелезала через заснеженные изгороди, падала, потом распахнула дверь гаража и забралась в автомобиль — и все это, не выпуская из рук письма, адресованного матери.

Надо уходить. Сейчас самый благоприятный момент — пока все они в участке. Вскоре они разойдутся и начнут искать ее. Нельзя терять ни секунды — просто смешно тратить время на его письмо. С тех пор как родился Эдвард, Люси почти не думала о нем, она изгнала этого человека сначала из их жизни, а потом и из своей памяти. Надо порвать это письмо, что с ним еще делать? Сжечь, а пепел развеять — очень подходящая церемония. Да, всего вам хорошего, прощайте, храбрые и стойкие мужчины. Прощайте, защитники и покровители, спасители и герои. В вас больше не нуждаются, с вами не хотят иметь никакого дела — увы, я вас давно раскусила. Прощайте, прощайте, бабники и мошенники, трусы и плаксы, негодяи и лжецы. Отцы и мужья, прощайте!

В конверте был лишь один убористо исписанный лист. Наверху — печатный штамп с заполненными от руки пробелами, внизу — само послание. Лист был исписан с обеих сторон; на бумаге, разлинованной синими полосами, строчки бежали ровно от одного поля к другому.

Люси заснула листок обратно в конверт. Мистер Мюллер может в любую минуту вылезти из постели, спуститься по лестнице, открыть дверь и увидеть ее тут! Он выдаст ее врагам. Бежать! Скорее бежать!

Но куда? Куда-нибудь, где никому и в голову не придет ее искать, поближе к дому Сауэрби… Чтобы она могла проникнуть туда днем, когда он играет во дворе… нет, ночью, когда они спят… Да, да, ночью, чтобы и он спал… унести его сонного. «У тебя лицо черное! Ненавижу тебя! Пусти меня!»

Нет, нет, она не должна поддаваться слабости. Не должна отступать перед их грязной ложью. Сколько бы ни потребовалось сил, она найдет их в себе, ей хватит решимости, хватит смелости…

Она опять вытащила письмо. Быстро прочесть… уничтожить — и прочь отсюда. Да, она прочтет его слова и обретет твердость перед будущими испытаниями… выждать… схватить Эдварда… бежать… Она еще не знает, как это произойдет, но главное — не бояться! Преодолев темноту, холод и одиночество, она должна освободить своего ребенка из рук похитителей. «Мама, где же ты была?» Да, она идет, чтобы спасти его… «О мама, возьми меня отсюда!» — И убежать с ним в лучший мир к лучшей жизни. Но для этого она ни на минуту не должна забывать о своей ненависти к этим чудовищам, которые так жестоко калечат жизнь ни в чем не повинных женщин и детей. Итак, она прочтет письмо и вспомнит все страдания, причиненные ей и ее близким, все муки, доставленные сознательно по жестокости и низости, весь ужас, которому не было конца! Да, прочесть, что он тут написал, и обрести мужество перед грядущими испытаниями. Как бы тяжело тебе ни пришлось, что бы с тобой ни случилось, — не сдаваться! Это ее долг! Спасти сына от этих страшных людей, спасти свою беспомощную, невинную будущую дочь. Да, прочитать письмо, начертать его слова в сердце своем и отстаивать правду, не зная страха. Что бы там ни случилось. Не зная страха! Ибо ты права, а они — нет, и, значит, у тебя нет выбора! В конце концов, добро должно победить! Добро, справедливость и истина должны…

«Моя дорогая Майра!

Я перечитал твое письмо, наверное, раз двадцать. Все, что ты говоришь, абсолютно верно. Таким я и был, а может быть, и еще хуже того. Как я уже говорил, я раскаиваюсь и буду по гроб раскаиваться, что причинил тебе так много неприятностей и мучений. Но теперь твои неприятности кончились. Думаю, об этом позаботится штат Флорида. Что до меня, то мне это все равно. Вся моя жизнь сложилась нескладно, и, какие бы хорошие планы я ни строил, мне никогда не удавалось провести их в жизнь. И почему-то так всегда выходит, что наносишь раны самому близкому тебе человеку. Вот что плохо.

Только одно помогает мне не чувствовать себя окончательно потерянным — это то, что у тебя, как ты пишешь, нет никого другого. Я не помнил себя от радости, когда прочитал эти слова. Я просто не верил своему счастью. Запомни одно — у меня было девятнадцать лет настоящего счастья. Единственное, что его омрачало, — я не мог дать тебе все, что хотел. Может, когда я выйду на волю (если я дотяну до этих дней), я смогу помогать тебе деньгами — хотя бы издалека, если не захочешь меня видеть. Но тебе нужен кто-то, кто бы о тебе заботился, и работа, чтобы иметь все необходимое, и, хотя я не хочу тебе докучать, мне все же приходит в голову, не думаешь ли ты о ком-нибудь еще…

Конечно, многое зависит от того, насколько мстительным окажется «милосердное правосудие». До какой-то точки наказание исправляет человека. А после определенной черты оно его разрушает. С тех пор как я здесь, я видел немало случаев, когда правосудие толковали по-разному. Его могли толковать и по словарю Уэбстера, но частенько на его толкование влияли и деньги, и положение человека в обществе. Мне много раз доводилось видеть, как правосудие служило не обществу, а людям, которые его покупали. Я видел, как ожесточались и преисполнялись горечи те, кого еще можно было исправить.

Но не буду задерживаться на этом. Особенно сейчас. Мне кажется, Майра, что бегущие годы делают воспоминания все более мучительными. Мне недостает тебя, и это чувство острее голода. Когда-то, давным-давно, я говорил, что без тебя мигом скачусь в преисподнюю. Это пророчество сбылось, и даже слишком буквально. Были в моей жизни люди, без которых я мог бы отлично обойтись, но без тебя, Майра, — никогда!

Я всегда надеялся, Майра, что наступит такая пора в моей жизни, когда я смогу на деле доказать тебе свою любовь, но, если ты все же можешь простить меня, пусть это случится прежде, чем штат Флорида вынесет свое обвинение.

Навеки твой Дуайн».

На третий день после исчезновения Люси одна школьная парочка поехала в «Райскую усладу». Около полуночи, когда девочке надо было спешить домой, они решили возвратиться, но обнаружили, что колеса машины увязли в снегу. Сперва парень пробовал подтолкнуть машину сзади, а его подружка сидела за рулем и нажимала акселератор. Потом он достал из багажника лопату и принялся расчищать путь, а девочка терла перчатками уши и просила его поторопиться.

Так они и наткнулись на тело. Люси была полностью одета. Белье примерзло к коже. Листок линованной бумаги также примерз к щеке и к пальцам, которые его сжимали. Первоначальное предположение, что она подняла руку, чтобы защититься от удара, не подтвердилось — следователь доложил, что, кроме ссадины на правой руке, на теле нет ран, синяков и царапин — вообще никаких следов насилия. Версия о нападении с сексуальными целями тоже отпадала. О беременности ничего не было сказано то ли потому, что медицинский эксперт этого просто не заметил, то ли потому, что он проделал только обычные лабораторные пробы. Смерть наступила от холода — вот что было написано в заключении.

Медицинский эксперт не мог сказать точно, сколько времени она пролежала в снегу. Из-за низкой температуры тело хорошо сохранилось, но по глубине снежного покрова можно было предположить, что молодая женщина умерла за тридцать шесть часов до того момента, как ее нашли. А если так, значит Люси скрывалась в «Райской усладе» день, ночь и все следующее утро.

Прошло несколько месяцев после похорон, и в одну из тех пронзительных, холодных, дождливых весен, какие часты на Среднем Западе, письма из тюрьмы стали приходить прямо домой.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Фильм американского режиссера Генри Кинга (1943 год) о жизни святой Бернадетты (1844–1879), канонизированной католической церковью.

(обратно)

Оглавление

Барбара Картленд Незнакомка

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Филип Рот Снег на вершинах любви

Часть первая

  1

Часть вторая

  1

  2

  3

Часть третья

  1

  2

*** Примечания ***