Бунт [Александр Алексеевич Богданов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Александр Алексеевич БогдановБунт
Сумрачны подернутые туманной завесой дали. Обложной дождь уже третий день поливает дорогу и поля. Холодно по-осеннему, хотя только еще начало лета. Тучи низко и быстро несутся над землей косматыми птицами. Придорожные ветлы с отяжелевшими ветвями издали круглятся, как большие черные шатры. Пусто в полях, лишь кое-где копошатся, несмотря на дождь, люди.Братья Тихоновы отмеривают версты по вязкой, глинистой дороге. Старший, Прохор, прямой, тщедушный и тонкий, как щепка, в промокшем насквозь коричневом домотканом зипуне. Младший, Гришка, еще подросток, в холщовой рубашке и пестрядинных штанах. Вместе с ними их сосед Липат, кряжистый и сутулый, с круглой рыжей бородой, положенной на грудь, как большой лесной гриб масленок.Шагают мерно, нога в ногу, точно ставят глубокие печатки в сырую землю. Из троих только один Прохор в лаптях и онучах, сплошь залитых грязью. Он время от времени прикашливает в руку, подставляя ее горстью ко рту. Кашель короткий и отрывистый, похожий на чиханье овцы. Липат и Гришка босиком, – жалко трепать по плохой дороге лапти. Гришка раздосадован: он наколол ногу не то на обломок подковы, не то на кость, и подковыливает, боясь отстать. Он хотя и недоволен братом, который без устали гонит их вперед, но молчит, не смея поперечить и будучи во всем послушен большаку.– Ну и путя! Не чаешь, как до ночлега добраться!.. Говорил, надо бы переждать, – замечает вполголоса, как бы про себя, Липат.– А чем харчиться станем? – хрипит в ответ Прохор.Он говорит с трудом, словно выдавливая из простуженной груди каждое слово.И опять идут молча. Хлюпает под босыми ногами грязная жижа, словно голодный зверь чавкает.Неугомонный Прохор прибавляет шагу, торопится, чтобы к ночи обязательно попасть в Наскафтым, базарное мордовское село, где происходит наем батраков. Главная причина та, что взятый из дому хлеб уже весь вышел, и завтра во что бы то ни стало надо получить работу. Кстати – завтра воскресенье, день наемки.Пробежала тройка, разбрызгивая грязь. В крытом рессорном экипаже – не то владелец поместья, не то кто-нибудь из больших властей, вроде земского. Вытянув во весь тарантас ноги и прикрывшись с головой дорожным плащом, проезжающий мирно дремлет.Батраки торопливо шарахаются в сторону. Гришка, бухнувшись в колдобину, со злобой бурчит:– Ишь, будь вы трижды прокляты! Чуть не задавили!..Гришке теперь еще досаднее от того, что вот он должен месить грязь; самая дорога кажется трудней, верещит больная нога; в пустом животе урчание… Эх, разве же это жизнь!..Подаваясь ближе к Липату, он говорит:– Дядь Липат! Слышь, дядь Липат!.. Почему это так? Одни вот с голодухи да разумши-раздемши мрут, а другие в каретах катаются? Чать, все люди от одного человеческого естества происходят?Слова Гришки задевают Липата за самое больное место; он оборачивается и со злостью бросает:– Ты чего, парень, зудишь в самое ухо, как комар? Тюкну вот тебя по затылку, чтобы не бередил зря!.. Есте-е-ство! Слышали мы много этих слов, а прок какой?Гришка понимает, что дядя Липат сердится собственно не на него, а на всю свою горемычную жизнь, что дяде Липату самому так же больно и досадно. И Гришке от этого легче, он не обижается, а спокойно, даже с некоторой усмешкой, говорит:– Ты бы, дядя Липат, тюкнул лучше вот этого барина!– Придет время, тюкнем! – мрачно обрывает Липат.Оба смолкают. Каждый погружен в свои мысли о тяжелой мужицкой доле, трудах, болезнях, скитаньях, нужде. Когда же будет им конец?Перешли балку, поросшую кустарником и ползучими стеблями ежевики. По гребню балки сухое бодылье топорщится. Грусть одна. Дальше дорога свернула на увал.Ветер переменился, подул с юго-востока. Прохор оживленно встряхивается, в глубоких серых глазах его светятся искорки надежды.– Надо быть завтра хорошей погоде!.. Вишь, ветер со степи пошел!С увала далеко видны квадраты полей: зеленая пшеница, сизые овсы, черные пашни. За полями – большое, раскинувшееся на несколько верст, село.– Вот и Наскафтым! – говорит Прохор. – Попадем в самый раз к наемке.Липат тоже оживляется.– Баяли встречные бурлаки [1] , что тут на графскую экономию много народу требуется… Только управитель у этого графа настоящий лютый пес!– Все они для нашего брата псы!.. – откликается Прохор.На широкой площади села Наскафтыма по воскресеньям народу – нетолченая труба. Торговцы, с красным и иным товаром на возах, прасолы, батраки, богомольцы, больные, ожидающие приемной очереди в больнице, и вообще сельчане, особенно бабы, находящие удовольствие в том, чтоб поглазеть на других и потолкаться. Вокруг площади торговые и трактирные заведения, казенная винная лавка, волостное правление, полицейский стан, дома духовенства и местных богачей.В трактире настежь распахнуты дверию Над воротами вывеска: «Отрада» – чайная купца Парамонова. Около трактира вытоптана кружевина. Здесь сложены после стройки старые бревна, кучи мусора и кирпичей. И здесь же происходит наемка батраков.Начиная с весны, как только солнце пригреет ожидающую землю, больше трех миллионов их растекается широкими потоками во все концы России. С мешками и косами за спинами, рваные и босые, с опухшими ногами, покрытыми ссадинами и мозолями, идут они, часто сами не зная куда, пока, наконец, нужда не забросит их в господскую усадьбу, к лавочнику, прасолу, кулаку или попу.Рано утром, пока еще не догорели на востоке рдяно-золотые полосы зари, Прохор и спутники его уже были на площади. День обещал быть ясным и солнечным. Омытое дождями, голубело прозрачное небо.Людской гомон плывет по площади, сливаясь с последними ударами церковных колоколов. Кончается обедня, народ выходит из церкви. Прасолы и другие хозяева-наемщики чтут старые обряды: раньше, чем не кончится церковная служба, никто из них и не подумает рядиться с батраками.Прохор сидит на земле, широко расставив ноги и подоткнув под себя уже успевший просохнуть зипун. Он жмурится от солнечных лучей и часто моргает воспаленными от грязи и простуды глазами.Рядом такие же, как и он, исхудавшие за зиму, оборвавшиеся и уставшие от долгого пути рабочие из Пензенской, Тамбовской, Нижегородской и других губерний. Немного подальше – кучка татар в круглых шапочках-тюбетейках. Еще подальше мордвины – в белых до колен холщовых рубахах. Мордвин охотней всего берут на работу, они послушны, нетребовательны, сговорчивы в плате и все хорошие косцы.На мгновенье смолкает гомон. По рядам батраков проходит сдержанный гул.– Черномор пришел!.. Черномор!..Черномором зовут Флора Евлампиева, конторщика Суховражеского имения графов Уваровых. Кличку эту ему дали за землистый цвет лица и еще за то, что он жаден, хитер, суров и безжалостен к рабочим, выжимая из них соки не столько для обкрадываемого им хозяина, сколько для своего кармана.Черномор идет с несколькими прасолами, – они делают пока предварительный осмотр… В руках Черномора ременная плетка, какую употребляют на псарнях.– Сорок копеек в день, пойдешь? – не то в шутку, не то серьезно говорит Черномор, глядя в упор на одного из татар.Тот отвечает, показывая крепкие желтые зубы:– Дешево, бачка!Еще несколько человек мотают головами.– Та зюн!.. (Нет.)Около Прохора Черномор останавливается и ощипывает два-три батрацких мешка. Таков уж у него обычай… Он никогда не берет рабочих сразу, а выжидает и осматривает, кружа около, как хищная птица. У кого в торбе или мешке имеются еще взятые из дома запасы хлеба, с теми Черномор и не разговаривает.– Ты, браток, еще сыт!.. Тебя не обломаешь! – заявляет он.И нанимает тех, у кого торба уже пуста, кто съел свой хлеб и готов пойти за какую угодно плату.Прогулявшись по рядам, наемщики отправляются в трактир «Отрада». Солнце марит. Знойно. Священник прошел домой с двумя богатыми прихожанами, которых зазвал к себе в гости на пирог. Давно смолкли церковные колокола, и из окон трактира теперь граммофон горланит разухабистую цыганскую песню:Д-дай мне упиться!Д-дай нас-сладиться!А Черномор с прочими пьют чай, поглядывают в оконце и медлят, поджидая, что прибудут еще новые партии батраков, и тогда можно установить более сходные цены. К обеду подваливают из соседних сел мордвины. Теперь рабочих рук на базаре излишек.Наемщики гурьбой выходят из трактира. Черномор в благодушном настроении сыто оглядывает ряды; рабочих и играет толстой серебряной цепочкой на животе.– Шесть гривен – мужику, сорок копеек – бабе, тридцать – подростку!Батраки ахают, когда Черномор предлагает такую цену…Многие возмущаются и галдят:– Глоты!.. Живодеры!..– Да таких цен нигде нет!..– Не я цены устанавливаю, браток, базар устанавливает! – заявляет Черномор.– Подождем, Липатушка! – говорит Прохор. – Может, на наше счастье, еще какой-нибудь покупатель навернется…– Ладно, подождем…А у обоих сердце екает от страха, что вот пройдет время и они останутся без работы. Хлеба же в мешках только на одну еду.Солнце перевалило за полдень, когда к Прохору с Липатом снова подходит Черномор. На его черном лице жесткая уверенная усмешка.– Ну что?.. Будете, как быки, упрямиться?.. А?.. Последнее слово – шесть гривен и еще по праздникам стакан водки!.. Согласны?..Прохор чуть не скрежещет зубами от досады, но, вынужден согласиться.– Да уж, видно, ничего не поделаешь!Дорога к усадьбе графа Уварова обсажена разросшимися нарядными березками. У подъезда к дому живая изгородь из подстриженных сиреней и клумбы цветов. Дом старинный, сложен не на одну сотню лет, с колоннами и золочеными гербами. Здесь в былые времена собиралось на пиры дворянство чуть ли не всей губернии. За домом березовый парк с затейливыми беседками, мраморными фонтанами, теперь высохшими, и статуями. Парк запущен; у статуй отбиты носы, и только случайно уцелели перед балконом два гипсовых карла с красными колпаками, на потеху девкам, приходившим в усадьбу обирать вишенье. Недалеко от дома молотилка и контора. Как гусенята вокруг гусыни, разбросаны около дома белые каменные службы. А поодаль грязным пятном неуютно стоят рабочие бараки – так называются два деревянных сарая, где живут батраки.В сараях сыро и грязно, маленькие оконца почти не дают света, пол земляной, для спанья устроены нары в два ряда, и солома на нарах не меняется ни разу в течение лета. Около бараков кадка с сырой водой, – кипяченой рабочие не получают.Сегодня праздник. Измотавшиеся за дни работы батраки выползли, как муравьи, на солнце. Одни моют у колодца рубахи. Праздник – единственный день, когда можно что-нибудь сделать для себя. Другие играют в орлянку. Иные, как Гришка, просто слоняются, не зная, куда себя деть… Скука…– Эх, послушать бы книжку хорошую! – говорит кто-то.– Вот намедни из деревни приносили одну, про Еруслана Лазаревича… Занятная побаска! А то есть еще другая – «Битва русских с кабардинцами» – и картинка: прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа, – очень любопытно написано и жалостливо…– Все это, братцы, пустая хреновина, ни к чему для нас, – говорит Липат. – А вот такую бы книгу достать, где про мужицкую жизнь правда рассказана!.. Слышал я в позапрошлом году одну такую книгу, когда у графов Бобринских на свекольных полях работал… Рабочие с сахарного завода приносили.За разговором коротается время. В полдень раздается звон обеденного колокола. Человеческий муравейник начинает копошиться… Слышатся голоса:– Эй, ребята!.. За водкой!..Водки дают по стакану на брата. За это батракам сбавляют плату и хуже кормят. Водка крепкая, с сильным запахом сивушного масла и примесью чего-то, острого и едкого. К выдаче ее приходит сам Черномор. Он, как всегда, с неизменной ременной плеткой, которой он, как выражается сам, любил «подгонять в работе ленивую мордву».На лужайке расставлены длинные деревянные столы со скамьями. Рабочие подходят по очереди, выпивают по стаканчику, кряхтят и вытирают рукавами рты. Черномор только покрикивает:– Валяй!.. Валяй!.. Живей!!! Не задерживай!!!Липат залпом выпивает стакан и, вытирая бороду, говорит:– Ну и зелье!.. Аж дух захватило!.– Не водка – купорос!.. – хвастливо смеется Черномор. – В эту водку я для крепости завсегда купоросного масла добавляю.За столом едят из общих котлов. Хотя и праздник, но к обеду подают жидкую баланду без мяса и пшенную кашу, потому что пятница – день постный… Некоторые ворчат:– Ишь скареда! Кащей!Гришка, глядя на взрослых, тоже замечает:– Середы да пятницы господа для нашего брата сочинили. А сами небось скоромное жрут!.. Как же рабочему человеку без мяса обойтись!?Чуткое ухо Черномора слышит все разговоры. Он невозмутим и только вскользь роняет:– Дома-то небось воду с нетом лаптем хлебали!.. А тут от хлебушка нос воротите?!А подойдя ближе к Гришке, строго замечает: – Ты кто есть такой!? Еще зелен, паренек, чтобы бунтовские слова говорить! За такие речи, смотри – ого! – как бы куда не улететь!..Гришка молчит. Он не боится угроз Черномора, но не хочет вызвать недовольства брата.Кончается обед… Некоторые разваливаются на траве. Хорошо отдохнуть в летний день на свежем воздухе, согреть под солнышком простуженные кости. Другие отправдяются в сельский кабак, потому что томит скука.Молодой болезненный мужик, с тонкими ногами – Федор, по прозванию «Чиж», – кричит, махая картузом:– Айда, братцы, в кабачишко!.. Горит у меня все унутри огнем!.. Такая уж натура!.. Раз попал стаканчик, обязательно подавай сороковку!..Возвращаются поздно вечером. Около барака топот, пляска, песни. Откуда-то взялась гармоника, и под ее в ночной тишине, выделывая ногами дробь:Нам все равно… вали, вали, вали!Нам все равно… вали, вали, вали!Потом жалобно и певуче затягивают хором:Как по речке по быстройСтановой едет пристав.Ой, горюшко-горе…Становой едет пристав!На крыльце конторы сурово появляется Черномор и отчетливым повелительным голосом кричит: – Эй, вы!.. Скубенты!.. Чего разорались?! Расходись, спать не мешай!..А еще кто-то надсадным голосом жалобится и клянет горькую батрацкую долю:– Э-эх, проклятая… Провались ты в омут… И когда все это кончится?..У конторы толпа. Месячники и кое-кто из поденных получают расчет. В графской экономии никто даже и понятия не имеет о расчетных книжках. Никаких письменных договоров с рабочими не заключается. Черномор выдает каждому из проработавших белые бумажные билетики с конторской печатью – «квитки», как их все называют. «Квитки» раз в неделю представляются в контору, и по ним производится расчет.«Квитки» давали иногда Черномору доход, который он не записывал в отчетных книгах и не сдавал помещику, а брал себе. Происходило это вот как.С «квитками» многие батраки путались, и случалось, что теряли их. Тогда Черномор обычно удерживал в свою пользу часть заработка. Обиженный батрак протестовал, ссылаясь на то, что вся артель видела, как он работал. Черномор упрямо отнекивался и говорил:– Артель, известно дело, своего брата всегда покроет. Артели веры нельзя давать!– Да ты же сам видел, как я работал?! – спорил обиженный.Черномор бывал неумолим:– Разве вас всех упомнишь!.. Ничего не помню, браток!.. Я один, а вас – вон сколько.Также немалый доход получал Черномор от батраков, не имевших паспорта или просрочивших его.Многие из батраков были настолько бедны, что выбирали себе только месячные билеты за десять-пятнадцать копеек. Таких Черномор задерживал у себя на работе, а потом особенно прижимал, грозясь, что сдаст на руки полиции… И нередко он приводил угрозу в исполнение. Наскафтымский урядник был, своим человеком в конторе и покрывал все плутни Черномора, получая за это почти каждый месяц или деньги, или подарки.День расчета со «сроковыми» рабочими в графском имении никогда не обходится без скандала.Сегодня Прохор и Липат получают свою заработанную тяжелым трудом плату. Прохору недужится. В контору идет пока один Липат с Гришкой и другими товарищами. По исчислению Липата, ему надо получить за четыре недели пятнадцать рублей сорок копеек. И эта за каторжную муку, за рабочие дни не менее четырнадцати-пятнадцати часов!У Черномора записано к выдаче всего только девятв рублей. И так не только Липату, но и многим другим батракам.– Как же так? – говорит опешивший Липат. – Ведь рядились по шести гривен в день?– А харчи? – выкрикивает Черномор. – Шесть рублей, ну, на худой конец, – пятерку причитается за тебя на харчи или нет?– Ды-к ведь харч полагается!.. Во всех экономиях так.– Ха-ха!.. Полагается!.. – нагло смеется всем в глаза Черномор. – Ты што же думаешь, я тебе благодетель выискался, штоб задаром кормить?– Уговор же был?!– Насчет уговору что-то, браток, не помню! Лишнее мелешь!.. Что касаемо стакана водки по праздникам, то действительно обещал, а насчет харча нигде не записано…– Разбойник!..– Кровопийца!.. Иуда!.. – несется отчаянная брань и негодующие крики прямо в лицо Черномору.Черномор наглеет, принимает угрожающую позу и набрасывается на батраков и Липата.– Чего глотками зёвкаете? Эй, вы!.. Спасибо скажите, что Христа ради держу вас у себя, таких беспаспортных! Где у тебя паспорт, а?.. Может, ты из беглых каторжников? А я за тебя отвечай!.. Позявкай еще – мигом в стан представлю!– Ды-к паспорт у тебя же в конторе? – возражает Лкпат.– Ды-к, ды-к! А срок этому паспорту какой? Срок ему давно вышел!Липат скребет у себя в затылке и мучительно соображает, что срок его месячному билету уже кончился.Он плохо знает законы. Но слова «стан», «урядник» – всегда наводят на него страх. Кое-кто из его односельчан уже походил по тюрьмам и этапам за беспаспортность. Недаром говорится: «От сумы да тюрьмы не отказывайся».Все батраки думают и чувствуют так же, как Липат.А Черномор, зная свою силу, уверенно и смело сыплет словами, как горохом.– Да вы – так вашу перетак – в ножки мне должны кланяться, что кусок хлеба вам, бродягам, даю!Волнение среди батраков растет и переходит от одного к другому, но оно пока сдерживается, и гул идет по толпе.– Что же это такое? А?.. Грабеж?..– Нет таких правов, чтобы ряда по одной цене, а расчет – по другой!..Черномор тверд. Только блестят и зыркают по толпе его хищные плутовские глаза.– Пр-а-ва?! Всякая рвань тоже о правах рассуждает! Я свою ряду знаю!..Заметив вылезшего вперед из толпы Гришку, он злобно бросает ему:– А ты, паренек, у меня на особой заметке!.. Из молодых, да ранний! Тюремных вшей, должно быть, захотел покормить?!Батраки отказываются брать расчет. Черномор спешит уйти в контору. Вслед ему раздается негодующий возглас:– Эх, разметать бы это воронье гнездо!..Долго, весь день, гомонят батраки. У конторы и у рабочих бараков собираются отдельные кучки, обсуждают, сжимают кулаки, размахивают руками. И так до вечера.Вечером кто-то пьяным, надрывистым голосом проклинает злодея Черномора, горемычную крестьянскую жизнь, помещиков и самого господа бога, попускающего такие гадости. А поздно ночью камень бухает в окно конторы. Слышится звон разбиваемых стекол, лай спущенной с цепи собаки. Черномор выходит на крыльцо и дает несколько выстрелов из ружья в темную пустоту.Прохор в контору не ходил. У него по всему телу жар. Голова тяжко налита свинцом, и ломит во всех суставах. Липат с Гришкой рассказывают о проиешедшем.От боли и от дум Прохор не спит, всю ночь мечется. Тоскливые черные мысли бродят неотвязно в голове. Вот надеялся, что к осени вернется с Гришкой домой, будут деньги на уплату подати и на лошадь. А теперь, видно, опять оставайся без лошади.С раннего утра на поле выезжают только годовые батраки. Все остальные сходятся в конторе. Негодует и шумит толпа. «Летники», нанятые до покрова, то есть до 1 октября, также присоединяются к недовольным. Они опасаются, как бы Черномор не обманул потом так же и их при осеннем расчете, и требуют заключения письменного условия. Черномор спокойно помахивает ременной плеткой и отказывает рабочим в их законном требовании.– За графом, браток, ни одна копейка не пропадет. Так-то!.. А не хошь работать, я тебя не держу, поищи у других, может лучше где найдешь. Только за нарушение условия придется тебе вроде неустойки платить!– С месячниками Черномор ведет себя вызывающе-грубо:– А вы, пока до худого не дошло, получайте сколько дают!– Не будем получать!.. – несется дружный ответ.– Не согласны!– Не хотите, ваше дело! Только я от своего тоже не отступлюсь… Пеняйте сами на себя!..Черномор удаляется, он знает, что все равно батраки в конце концов сдадутся. А не сдадутся – есть средство успокоить их. Он уже послал нарочного в стан оповестить, что в экономии бунт. Не сегодня-завтра прискачет урядник со стражниками. Тогда с батраками можно поговорить по-иному. А для того, чтобы в хозяйстве не останавливалась работа, послан в соседние села Назимкино и Катмис объездчик нанять мордву.Мордвины податливей русских. Черномор делает с ними все что захочет, пользуясь их темнотой.К вечеру объездчик возвращается в экономию. С ним человек двадцать новых батраков из мордвы. Все они наняты на недельный срок.Бастующие встречают прибывшую смену недовольными возгласами. Черномор приказывает очистить для ночлега новых батраков в бараках место. Никто из рабочих не соглашается. Конторских посланцев Черномора выгоняют из бараков с ругательствами вон:– Господские холопы!Тогда мордва располагается на лужайке позади скотного двора.Черномор отдает приказ, чтобы с кухни выдали вновь прибывшим кашу с маслом.Мордвины получают с кухни два горячих котелка с кашей и ужинают. После ужина зажигается коетер. Огненные красные языки зловеще освещают окрестности, тихо копошатся у костра пришлые люди. Положив под голову одежонку, некоторые ложатся спать. Словно два стана в усадьбе: один – в бараках, другой – у костра.Бастующие подсаживаются к костру… Зыблются тени, падая на смятую траву.– Как же это вы, братцы? – говорит Липат. – Простив своих идете? А?..– Мы ничего не знаем, – отвечает сумрачно сухощавый, уже немолодой мордвин. Лицо у него изрыто оспой, и глаза почти не видят от трахомы, которой болеет все село.– Нехорошо, братцы, так, – усовещивает Липат и начинает рассказывать, какую обиду и какое зло сделал им Черномор. Рассказ Липата подтверждают другие. Говорят горячо, из глубины страдающего сердца, и каждое слово ударяет веско, убедительно и надрывно.Первый раз в жизни видят друг друга эти люди, и кажется им, что они как будто давно знакомы, так близки и понятны им общие беды и обиды.Погасает костер. Подбрасывают еще хворосту. Длится тихая горькая беседа.– Мы что же! – соглашается сухощавый мордвин. – Коли такое дело, мы завтра чем свет снимемся, да и уйдем… Мы вам добра желаем!..На заре прискакали из Наскафтыма стражники с урядником во главе. Черномор изобразил дело так, что батраки чуть ли не разгромили у него контору и грозили убить его самого. Разбитые в конторе окна являялись уликой против батраков. Первая забота Черномора – это сировадить мордву в поле на работу.Стражники молодцевато гарцуют. Завидев стражников с шашками, мордвины в страхе забывают ночной разговор и свои обещания и покорно бредут за Черномором.Вместе с годовыми батраками и мордвины отправляются на работу. Следом за ними, поблескивая косами, идут «летники».Черномор доволен. Расправа расправой, а дело делом. Хозяйство не должно страдать ни одного дня. Теперь он может поговорить с бунтующими покруче. Их не более тридцати человек, и ему нечего их опасаться.Урядник приосанивается, поправляет шнур, на котором висит в желтом кожаном кобуре револьвер, и принимает важно-начальственный вид, выпячивая грудь с двумя медалями.На лице Черномора злорадствующая усмешка. Он, как всегда, начинает речь вкрадчиво и мягко, точно кошка крадется к добыче.– Ну, как, голуби, согласны получить расчет?Ему отвечают сразу несколько человек:– Рассчитывай, только без обману!– Как уговорились, так и плати!– Разбогатеть хочешь на мужицких слезах?Черномор повертывается к уряднику и по-приятельски берет его за рукав.– Видишь сам, Миколаич, вот принял, можно сказать Христа ради, двух-трех бродяг, а они и мутят.Среди батраков вспыхивает возмущение.Стражников – горсть. Их можно раздавить, если встать всем дружно. Многие из батраков решились бы на такое дело, но перед каждым встает вопрос: «Ну, хорошо! Сейчас раздавить – а дальше что?» Дальше – тюрьма, кандалы, Сибирь, может быть и виселица.И, подавляя в себе бурю гнева, батраки угрюмо замечают:– Никто нас не мутит! Своего, заработанного требуем…– Правильности в расчете нету, потому и смута!Черномор останавливается взглядом на Гришке и говорит, отчетливо отчеканивая каждое слово и кивая на Гришку:– А вот того молокососа я давно на отметку взял! Против предержащей власти политику ведет и еще против православной веры!– Брешешь, пес! – возражает Гришка.– Черномор, не обращая на него внимания, продолжает:– Я прошу их благородие, господина урядника, арестовать для порядка человек шесть, которые беспаспортные и, выходит, бродяги и зачинщики. Вот этого в картузе. – И Черномор указывает на Липата.– Мои бумаги в конторе, – говорит Липат.– Ладно, потом разберем, что у кого есть в конторе! – замечает урядник и делает знак стражникам. Трое из них спешиваются и врезаются в толпу.– Вот этого тоже надо арестовать, – указывает Черномор на одного из батраков.Липат чувствует, как властная, цепкая рука дергает его за плечо.– Братцы, не выдавай! – напряженно кричит он.Несколько батраков подходят к нему, но тотчас же их оттесняют на конях стражники, они мнут толпу, машут нагайками и кричат:– Осади назад, с… дети!Хрипят вздыбившиеся лошади. Непристойная забористая брань оглашает воздух. Батраки подаются назад, бросая с ненавистью стражникам:– У-у-у-у! Гады!..– Жарь их в нагайки! – кричит рассвирепевший урядник. Нагайки прорезают воздух, и с тупым звуком их ударов сливается чей-то стон.Батраки беспорядочно бегут к баракам. Липата, Гришку и еще двоих по указанию Черцомора арестовывают.– Я тебе покажу, как бунтовать! – шипит урядник и тычет Гришке кулаком в рыло.Черномор извивается возле скользким ужом и лебезящим голосом говорит:– Спасибо, Миколаич… Уж будь спокоен, не останусь в долгу!Прохор переживает несколько мучительных часов. К болезни теперь прибавилось еще беспокойство за участь Липата и Гришки, увезенных в стан.– Что с ними? Живы ли они, или нет?Черномор пока оставил Прохора в бараке, остальных забастовщиков рассчитали и выгнали вон. Много передумал Прохор, лежа на грязной, истлевшей подстилке из соломы. И все сводилось к одному: нет правды на белом свете и темна батрацкая доля. Эх, когда-то ты взойдешь над крестьянским миром, солнце красное!Через день Черномор вызвал Прохора в контору. Еле волоча ноги, с трудом, больной, прибрел он. Тонкими молоточками кровь стучала в висках, и перед глазами мутно колыхалась горячая зыбь.В конторе Черномор без лишних разговоров выбросил на стол волостное свидетельство Прохора и причитающиеся деньги.– Получай расчет и сейчас же убирайся!– Куды ж я пойду, да еще больной, – ответил Прохор. Сам видишь, шатаюсь. Ветром в поле свалит!– Иди куда хошь! Может, у тебя какая зараза! Не ровен час подохнешь, кто за тебя отвечать станет? Здесь не больница!Молча берет Прохор расчет, только сухие горячие губы чуть дергаются, как бы что-то шепчут.Сборы в путь недолги: лаптишки, рубаха с портами на смену, рушник – это в мешок, коса через плечо. Ослабевшему человеку и косу нести тяжело.Прохор заходит в кухню взять кусок хлеба. Артельная кухарка Василиса сует ему горбушку со словами:– Бери, касатик, только не мешкай! Беда, коли сам заметит!Прохор благодарит Василису и сует хлеб в мешок.– Куда же ты идешь, больной-то?– А в Наскафтым! – отвечает Прохор.Василиса соболезнует, качает головой и говорит про Черномора:– Ах, зверь лютый! Вот зверь!..Выйдя на дорогу, Прохор в последний раз оглядывается на усадьбу. Среди зелени и цветов белеют колонны барского дома.В, сердце Прохора растет и зреет неутоленная злоба. Он сжимает кулаки.– У-у-у-у! Змеиное гнездо! Сжечь бы дотла!Солнце сыплет щедро золото на придорожные березы. Ветерок колышет на бугре сизые полынки. Жаворонок стрекочет вверху звонкую песню.«Вот приду в Наскафтым, – думает Прохор, – прежде всего надо вызволять брата с Липатом. Дать три рубля уряднику, а пожалуй, пятерку – может, и ослобонит! А потом уже пойду в больницу…»Бесконечной лентой уходит вперед дорога. Миллионы батраков пронесли по ней в синюю даль свою боль, заботу и борьбу....
1926Примечания1Бурлаками в черноземной полосе звали странствующих земледельческих рабочих.
Последние комментарии
15 часов 54 минут назад
15 часов 57 минут назад
21 часов 48 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 2 часов назад
1 день 23 часов назад