Господин Тома [Анатоль Франс] (fb2) читать постранично

Я знал одного сурового судью. Он был из захудалого провинциального дворянского рода, и звали его Тома де Молан. Он занялся юриспруденцией во время семилетнего правления маршала Мак — Магона^[1] и надеялся, что когда‑нибудь ему доведется вершить правосудие именем короля. У него были принципы, которые он считал непоколебимыми, ибо никогда не задумывался над ними. Стоит только задуматься над каким‑нибудь принципом, как станет ясно, что под ним кроется что‑то неладное и, в сущности, ничего принципиального в нем нет. Тома де Молан тщательно оберегал от пытливых мыслей все свои религиозные и социальные принципы.

Он был судьей первой судебной инстанции в маленьком городке X., где я в то время жил. Его внешность внушала почтение и даже некоторую симпатию. Он был высок, сухощав, с желтым лицом — весь кожа да кости. Безукоризненная простота в обращении придавала ему вид почти аристократический. Он настаивал, чтобы его называли просто г — н Тома, не потому, что презирал свое дворянство, но вследствие крайней бедности, не позволявшей ему вести подобающий его происхождению образ жизни. Я достаточно часто встречался с ним, чтобы убедиться, что внешность его не была обманчива и при всей ограниченности ума и вялости характера он обладал благородной душой Я находил в нем черты высокой нравственности. Но, имея случай наблюдать, как он исполняет свои обязанности следователя и судьи, я убедился, что самая неподкупность его и представление о долге делают Молана бесчеловечным, а подчас попросту ослепляют. Так как он отличался крайней набожностью, то идея греха и искупления вытеснила в его уме — хотя он об этом и не подозревал — идею преступления и наказания, и было совершенно очевидно, что он карал виновных с отрадным намерением очистить их от скверны. Человеческое правосудие представлялось ему бледным, но все же прекрасным отражением правосудия божественного. В детстве ему внушили, что страдание — благо, что оно само по себе драгоценно и добродетельно, что оно является искуплением. Он твердо верил в это и полагал, что страдание должно быть уделом всех, кто сошел с прямого пути. Он любил карать. Таково было следствие его доброты. Привыкнув благодарить бога, ниспославшего ему зубную боль и колики в печени в наказание за грехи праотца Адама и ради вечного спасения, он жаловал бродяг и проходимцев тюрьмой и штрафами, как благодеянием и помощью. Философию права он извлекал из катехизиса и был неумолим в силу прямолинейности и ограниченности своего ума. Нельзя сказать, чтобы он был жесток. Но, не будучи чувственным, он не был и чувствительным. Страдания людей он представлял себе чисто догматически и морально, а не физически и ощутимо. У него было почти мистическое пристрастие к системе одиночного заключения, и не без некоторой сердечной радости он, торжествуя, показал мне великолепную тюрьму, которую только что выстрой,\и в его округе: нечто белоснежное, чистое, немое, устрашающее: круг из камер, а в центре — страж в будке. Точно лаборатория, устроенная умалишенными для того, чтобы создавать умалишенных. Только мрачные безумцы могли придумать эту систему одиночного заключения, исправляющую преступника при помощи режима, который превращает человека в кретина или бешеного зверя. Г — н Тома был об этом другого мнения. Он с молчаливым восхищением созерцал эти страшные камеры. Он втайне считал, что заключенный никогда не бывает один, так как бог всегда с ним. И его спокойный, довольный взгляд говорил: «Я предоставил нескольким людям возможность побыть наедине с их создателем и верховным судией. Их судьбе можно только позавидовать».

Этому судейскому чиновнику поручили несколько дел, в том числе и дело одного учителя. Светская и духовная школа в те времена открыто враждовали между собой. После того как республиканцы разоблачили невежество и грубость «святых братьев», местная клерикальная газета обвинила одного учителя светской школы в том, что он посадил ребенка на раскаленную плиту. Обвинение нашло поддержку среди сельской аристократии. Об этом событии рассказывали такие возмутительные подробности, что общественное мнение воззвало к правосудию. Г — н Тома, будучи порядочным человеком, никогда не стал бы повиноваться своим страстям, если бы понимал, что он обуреваем страстями. Но их голос он принимал за веление своего долга, ибо они были внушены ему благочестием. Он счел своей обязанностью прислушаться к жалобам на безбожную школу и не заметил, что внял этим жалобам с чрезмерной поспешностью. Я должен признать, что он расследовал это дело тщательно, кропотливо, не жалея трудов. Он повел следствие способами, принятыми в правосудии, и достиг поразительных результатов. Тридцать школьников, ревностно допрошенных им, отвечали сначала плохо, затем лучше, а под конец очень хорошо. После месяца допросов они отвечали уже так хорошо, что все говорили одно и то же. Все тридцать свидетельств совпадали буквально