Избранные стихи и переводы [Владимир Евгеньевич Жаботинский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Когда в глазах темно ...
Когда в глазах темно от горя, я вспоминаю край отцов, простор бушующего моря и лодки полные гребцов.
…Давно в печальное изгнанье ушли Иакова сыны, – но древних дней очарованье хранят кочевники страны.
Они – как прошлого виденья средь пришлых чуждых горожан. И ты не можешь без волненья Смотреть на стройный караван.
«Город Мира»
Над костром моим синеет ширь ночного небосклона. Тихо дремлют в отдаленьи стены скорбного Сиона.
Провожатый мой, потомок древних шейхов Эбн-Али, шлет привет пытливым взором звездам неба от земли.
«Скоро полночь», – говорит он и смолкает, засыпая. Спит печальная долина, неподвижная, немая.
Этот сон меня пугает: в этой чуткой тишине словно стоны чьи-то реют и доносятся ко мне…
Тише – арфа зазвенела. Там, вдали, где тьма густая, струны стонут, надрываясь, разбиваясь и рыдая; тихий голос где-то плачет или, может быть, поет, - над Сионом легкий призрак белой женщины плывет.
«Шейх, мне страшно!» Он проснулся, поднял взоры и мгновенно, скрыв лицо свое руками, преклонил одно колено.
Я невольно опустился рядом с шейхом Эбн-Али, и рыданья постепенно где-то замерли вдали.
И, шепча свои молитвы, встал араб неторопливо. «Да прославится Всевышний, нам явивший это диво.
Этот призрак – Город Мира. Я слыхал, что каждый год песню скорби над Сионом эта женщина поет.
Я слыхал среди арабов: Тот, пред Кем благоговеем, обещал во дни былые эту землю иудеям.
Нет владыки кроме Б-га – Ла Иллаху иль Алла! – Злоба сильных только глина, слово Г-спода – скала.
Но столетья проходили, и в печали непрестанной скорбно жили иудеи вне страны обетованной, –
жили, родины и чести волей рока лишены, только веру сохранивши от великой старины.
Этот призрак – Город Мира, это – Мать того народа. Каждый год она рыдает над Сионом с небосвода и зовет из стран изгнанья в тихий рай своих полей Б-жьей карой многолетней истомленных сыновей»…
1898
Памяти Герцеля
Он не угас, как древле Моисей, на берегу земли обетованной: он не довел до родины желанной ее вдали тоскующих детей: он сжег себя и отдал жизнь святыне и “не забыл тебя, Иерусалим”. — но не дошел и пал еще в пустыне, и в лучший день родимой Палестине мы только прах трибуна предадим.
И понял я загадку странных слов, поведанных в Агаде Бен-Барханой, — что погребен пустынею песчаной не только род трусливых беглецов, ничтожный род, рабы, в чей дух и спины вожгла клеймо египетская плеть, — но, кроме них, среди немой равнины в сухом песке зарыты исполины, их сердце — сталь, и тело их — как медь.
Да, понял я сказанье мудреца: весь мир костями нашими усеяв, не сорок лет, а сорок юбилеев блуждаем мы в пустыне без конца: и не раба, вскормленного бичами, зарыли мы в сухой чужой земле: то был титан с гранитными плечами, то был орел с орлиными очами, с орлиною печалью на челе.
И был он горд и мощен и высок, и зов его гремел, как звон металла, и прогремел: во что бы то ни стало! — И нас повел вперед и на восток, и дивно пел о жизни, полной света, в ином краю, свободном и своем, и днем конца был день его расцвета. и грянул гром. и песня не допета — но за него мы песню допоем!
Пусть мы сгнием под муками ярма и вихрь умчит клочки священной Торы: пусть сыновья уйдут в ночные воры и дочери в позорные дома, и в мерзости наставниками людям да станем мы в тот черный день и час, когда тебя и песнь твою забудем и посрамим погибшего за нас.
Твой голос был, как манна с облаков, и без него томит нас скорбь и голод: из рук твоих упал могучий молот, но грянем мы в сто тысяч молотков, и стихнет скорбь от их живого гула, и голод наш умрет среди разгула и пиршества работы напролом. Мы прогрызем утесы на дороге, мы проползем, где нам изменят ноги, но, chaj ha Schem! — мы песню допоем.
Так в оны дни отец наш Израил свой стан привел к родимому порогу, и преградил сам Бог ему дорогу и бился с ним, но Иаков победил. Грозою нас, как листья, разметало, но мы твои потомки, богобор, — мы победим во что бы то ни стало. Пусть Божий меч на страже перевала, но мы пройдем ему наперекор.
Спи, наш орел, наш царственный трибун. Настанет день — услышишь гул похода, и скрип телег, и гром шагов народа, и шум знамен, и звон веселых струн. И в этот день от Дана до Бер-Шевы благословит спасителя народ, и запоют свободные напевы, и поведут в Сионе наши девы перед твоей гробницей хоровод.
1904 г.
Песня Бейтара
Бейтар — Из праха и пепла, Из пота и крови, Поднимется племя, Великое, гордое племя;
Поднимутся в силе и славе, Йодефет, Массада, Бейтар. Величие — Помни, еврей, Ты царь, ты потомок царей.
Корона Давида С рожденья дана. И вспомни короны сиянье, В беде, в нищете И в изгнанье.
Восстань Против жалкой Среды прозябанья! Зажги негасимое Пламя восстанья,
Молчание — Трусость и грязь. Восстань! Душою и кровью Ты — князь! И выбери: Смерть иль победный удар — Йодефет, Массада, Бейтар.
Песнь знамени
Золотой луч солнца в споре Победит сырую ночь; Вечно свет и тьма в раздоре. И Израиль гонит прочь.
В каждом веке рабства тучи, Тучи лжи и тучи бед. И в награду он получит Свет свободы — правды свет.
Переводы с идиш Якова Кагана
(опубликованы в журнале "Рассвет" №№ 16-17 за 1932 год):
I.
(С рукописи)
Как радостно брести чужим средь мириад. Чужим... Твоя душа всезряща и незрима: В ней мечутся моря, в ней зарева горят. Им не видать ни волн, ни светочей, ни дыма.
Среди людей ты друг, приветливый ко всем, Ты с ними - но не там. Не ты, а словно брат твой. Ты внемлешь им - и глух: беседуешь - и нем. Твой дух - в чертоге див, чей вход заказан Клятвой.
Набор истертых слов - твой щит и твой доспех, И маска мук твоих - веселый легкий смех, Затем что боль твоя, как девушка, стыдлива. Что проклял, что простил - таишь ты ото всех; И если ждал ты роз, но дань тебе – крапива. Ты улыбаешься любезно и лениво.
II.
(Вольный перевод)
Был мне зов, полный жалости, гнева и боли, Как набатная медь: «Трус! Дано тебе пламя, но не дано воли Запылать и сгореть.
Твое сердце и мысль и душа - словно хлопья Без ствола и ядра. Твоя жизнь - не твоя, и работа - холопья, И весь мир твой - игра.
Уходи, человек, от усадьбы и стада И пшеничных полос; Уходи без дороги, и шапки не надо, Так, оборван и бос.
Бог накормит, как ворона, волка и вора. Спи на кочке степной. Голь бездомная лучше замка и забора И уюта с женой.
И скитайся. Иди! Пусть как топи – проселки, И шипы - как ножи: Ты бреди, рассыпая по людям осколки Огнетворной души.
Бросят камень - прими; не проси лишь о хлебе, И платить не вели. Так познаешь ты силу и Господа в небе, И покой на Земли».
Смолк. И мрак мой расторгся, как громом расколот: Дивный свет предо мной. И великий, бездонный, безжалостный холод На стезе ледяной... 1932
Перевод - Джордж Гордон Байрон "Разорение Иерусалима Титом "
С холма, где путники прощаются с Сионом, Я видел край родной в его последний час: Пылал он, отданный свирепым легионам, И зарево его охватывало нас.
И я искал наш Храм, искал свой бедный дом, Но видел лишь огня клокочущее море... Я на руки свои в отчаянье немом, Взглянул: они в цепях, — и мщенья нет! О, горе!
Ах! С этого холма, бывало, я глядел На город в этот час: уж мрак над ним клубился, И только Храм еще в лучах зари горел, И розовый туман на высях гор светился.
И вот я там же был и в тот последний час; Но не манил меня заката блеск пурпурный. Я ждал, чтоб Господь во гневе ополчась Ударил молнией и вихрь послал свой бурный...
Но нет... в твой Храм святой, где Ты, Господь, царил, Не сядут, не войдут языческие боги! Твой зримый Храм упал, но в сердце сохранил Навеки твой народ, Господь, Тебе чертоги! 1904 г.
Мадригал (из письма жене Анне в день «серебряной свадьбы»)
"Стихи - другим", вы мне сказали раз, "а для меня и вдохновенье немо?" Но, может быть, вся жизнь моя - поэма, И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь - за миг до той зари, Когда Господь пришлет за мной коляску, И я на лбу почую божью ласку И зов в ушах - "Я жду тебя, умри", - Я допишу, за час до переправы, Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы Вам мрачными покажутся страницы: Глухая ночь, без звезд, - одни зарницы… Но каждая зарница - это вы.
И будет там страница - вся в сирени, вся в трепете предутренней травы, в игре лучей с росой: но свет, и тени, и каждая росинка - это вы.
И будет там вся боль моих страданий, все родины, все десять языков, шуршание знамен и женских тканей, блеск эполет и грязь тюремной рвани, народный плеск и гомон кабаков:
мой псевдоним и жизнь моя - качели… Но не забудь: куда б ни залетели, Качелям путь - вокруг одной черты; И ось моих метаний - вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка. Играл на ней то звонко я то хрипко, - и гимн, и джаз; играл у алтарей, и по дворам, и просто так без толку… Но струны все мне свил Господь из шелку Твоих русалочьих кудрей. 1932
Последние комментарии
2 часов 24 минут назад
4 часов 42 минут назад
6 часов 32 минут назад
12 часов 17 минут назад
12 часов 23 минут назад
12 часов 27 минут назад