По обрывистому пути [Степан Павлович Злобин] (fb2) читать постранично, страница - 186

Народ развлекался их перебранкой. Соседи угощали Антона. Ему подносили выпить, с ним делились едой, перепало и городовому.

— Дедушк, а дедушк! А как же ты вправду-то станешь в деревне жить без руки? Родные-то есть у тебя? Не примерли? — спросила молодка с тремя ребятами.

— Ах ты краса моя ласковая, заботушка! Спасибо на добром слове. Сестра у меня родная жива, — отозвался Антон. — Да нешто я чумовой?! У ней-то семеро ребятишек. Как же мне к ней показаться, к сестренке? И на порог я к ней не взойду.

— А куды же ты денешься, дед? — спросил и солдат.

— В попы меня не возьмут, это точно. В полицейские сам не пойду — должность-то не по мне, да не так и сподручно одной рукой людей в ухо бить: ещё сдачи получишь! Не то пойду барином наниматься куда к мужикам, где барина не хватает, не то христарадничать под окошки…

— Житье! — качнул головой солдат.

— А надумаюсь, — може, в разбойники не возьмут ли! — добавил Антон.

— Слышишь, дед! Ведь ты из Гуськов? Аржанинову барыню знаешь? От вас в десяти верстах у ней именье и сад, а при саде школа, — сказал бородатый попутчик, крестьянин. — Сходи ты к ней, к барыне. Дарьей Кирилловной звать её. Разбойников ей не надыть, конечно, и в попы не возьмёт, а в саду у ней пасека. Может, на пасеку или куда там приставит стучать в колотушку от медведей, чтобы мед не ломали…

— Пугалом, значит? — усмехнулся Антон. — Спасибо за добрый совет…

— При-ехали, слазим! — радостно сказал полицейский, подхватывая корзинку с гостинцами, которые вез домой.

Поезд замедлил ход.

3

Как хорошо-то дышалось после полутора суток вагона. Прилетели, орали грачи на пашне и на деревьях, дрались. Над дорогой дышало солнцем и талым навозом, с гулкими вздохами сам собой оседал над полями плотный, покрытый жесткой корочкой наст. Сколько лет не дышал Антон этим добрым воздухом, не видал такого простора, окаймленного синей кромкой леса по небосклону.

— Подсажу? — предложил проезжий.

— Спасибо, не сяду, — отказался Антон и пояснил: — Господи, благодать-то! Ведь я сто годов не топтал родимой дороженьки, потопаю так!

— А какие же ты дорожки топтал? Аль в Сибирке? — спросил мужик, впрочем, не придавая вопросу ни опасения, ни укора: все, мол, ходим под богом да под царем. Кому уж какая доля. Кто в солдатах загинет, кто и на заработках от голоду да болезней ноги протянет, а кто ив острог попадет, не всегда за свою вину, а то и совсем без вины — за правду. Ведь бедного правда богатому не люба, — что же дивного, и засудят! Да все же родная земля есть родная!

— Да нет, я в Москве, фабричным был, — отозвался Антон.

— В Москве-е! — протянул проезжий. — Там, значит, и руку?

— А где же!..

Лошаденка едва брела, волоча крестьянские сани по навозной сверкающей в колеях жиже, и хозяин ее не подстегивал, понимал — тяжело. Не спешил, ехал рядом с Антоном.

— Табачок-то есть? Закури, — предложил проезжий.

Они закурили. Мешаясь с горьким дымком, запах весны стал ещё словно слаще и радостней. Перекидывались скупым словцом. Помолчат, опять перекинутся.

— В Слащеву? — спросил крестьянин.

— В Слащеву.

— Родные там?

— Нет, я гуськовский. К барыне попроситься внаймы.

— А чего же ты, без руки-то станешь? Да, господи боже, без правой!..

— Шут его знает! В пугалы в огород наниматься!

— И пугалы ставят об двух рукавах! — с сочувствием усмехнулся проезжий. — Так что же, не хочешь сести?

— Нет, спасибо. Пойду продышусь. Мне от воздуха на сердце любо, как славно!

— Стосковался по воле, — понял проезжий. — Но, милая! — крикнул он и потрусил рысцой, теряя соломинки, выпадавшие из саней на дорогу. Потом обернулся.

— В Слащевой спроси Лукашкина Федора. Заходи, хозяйка накормит! — крикнул он.

Три деревеньки уже прошел Антон: Петухову, да Новоселки, да третья росла, как грибы под горкой, — Скиты — и всего-то пяток домов, говорят — молокане живут, в церковь не ходят, а смирные — муху не убивают, считают за грех. Во у кого клопищам небось житье! Он тебя ест поедом, а ты его не моги ушибить «от греха», как все равно господина!.. А крыши у них исправны — под тесом стоят, не то что хоть в Петуховой, хоть в Новоселках — солома и та вся в дырьях, что дождь, что снег — прямо в избу… И ворота у тех молокан исправные и дворы — ну прямо как белых грибочков семейка уселась, кореньем-то в землю как крепко уперлись! И всюду скворечен наставили и сады развели — разглядывал по дороге Антон. И стога! У тех-то плетни да и жерди и те с голодухи скотина сглодала, а у этих небось и после Егория будет чем накормить буренок да сивок!

Слащево — на горке. Церковь стоит, и тоже сады. И село-то большое, а не сказать, что богаты люди. Тоже щепа да солома на крышах. И свиньи-то жидкие, длинноногие, как собаки. Не то что свинья идет по двору у господ, и сама-то как барыня, хоть карету ей подавай — столько сала…

— Э-те-те! Э-те-те! — весело подзадорил Антон козленка, который