Товарищи [Иван Павлович Мележ] (fb2) читать постранично

Иван Павлович Мележ Товарищи

ТОВАРИЩИ

— Больше никто не хочет выступить?

Никто… Тогда будем голосовать. Есть одно предложение — объявить кандидату партии Баклану выговор. Кто за это, поднимите руки.

Председатель партийного собрания Гаврильчик, парень лет двадцати двух, в черном суконном пиджаке и вышитой рубашке, обвел карими глазами пятерых человек, сидевших в комнате.

— Все. Опустите руки. Единогласно.

Объявляем выговор.

Минуту стояла напряженная тишина.

Кто-то тяжело повернулся, резко заскрипел стул.

Гаврильчик взял со стола листок, на котором был записан порядок дня, и объявил второй вопрос.

Баклан, широкоплечий, крепко сколоченный человек, в военной гимнастерке, на когорой поблескивали два ордена, медленно поднялся и направился к дверям.

— Ты куда, председатель? — спросил его Зубец, парторг.

— Покурить, — не глядя на парторга, бросил неохотно Баклан.

Он старался сохранить вид спокойного и уверенного человека, знающего себе цену и не обращающего внимания на то, что о нем говорят. Его военные хромовые сапоги постукивали твердо и громко. Все, кто сидел на собрании, повернулись на этот стук и следили за Бакланом, пока тот, резко хлопнув дверьми, не очутился в темном коридоре.

Здесь Баклан остановился, прикурил папиросу. Затянувшись всего несколько раз, он бросил папиросу на пол и со злостью растер ее носком сапога. Было досадно, что он хоть и старался на собрании казаться спокойным, все-таки волновался, переживал, как мальчишка. Неприятно было думать, что другие заметили это, и он мысленно выругал себя.

Из комнаты доносился спокойный хрипловатый, как будто простуженный голос Зубца.

Баклан безучастно прислушался — Зубец говорил о зимней заготовке леса для шахт Донбасса.

Вспомнились последние слова Гаврильчнка, которыми тот заключил обсуждение отчета Баклана: "Объявить выговор".

"Объявить выговор…" — Баклан с иронией хмыкнул: такими странными и нелепыми показались ему эти слова в применении к нему.

"Выговор — мне?"

Он помедлил немного, задумавшись, потом решительно вышел во двор.

Желтый свет из окна падал, на смятую мокрую траву, которая темновато, масляно лоснилась. Проходя через двор, Баклан бросил мимолетный взгляд в окно и увидел в нем рослую, с узкими покатыми плечами фигуру Зубца.

Конечно, этим выговором он обязан главным образом Зубцу. Тот давно уже настаивал на самоотчете Баклана и теперь, выступая первым на собрании, бросал ему колючие слова: "оторвался от жизни", «зазнался», "успокоился"…

У Баклана уже давно нелады с Зубцом, который всегда привязывался к нему с чемнибудь, не хотел признавать заслуг Баклана и докучал ему частыми разговорами о делах колхоза. Ему, Зубцу, все одно — заслуженный ты человек или нет… И откуда у него такое пренебрежение к заслугам?

Если б у самого Зубца их было много, так ведь нет. Он, правда, тоже воевал гдето на фронте, но как он там воевал, никто не знает, сам же он почему-то не любит рассказывать об этом. Впрочем, по правде говоря, не так трудно догадаться, почему он не любит, — просто, видно, не о чем рассказывать. Баклан-то уверен, что вояка из него был не ахти какой. Зато он теперь старается показать свою смелость, даже его, Василия, пробует учить…

Баклан довольно далеко ушел от канцелярии и подумал, что пора бы вернуться на собрание — там его ждут.

Но возвращаться не хотелось, и он медленно побрел домой.

Дома его дожидалась мать, старая молчаливая женщина с внимательными черными глазами и светлыми, едва заметными бровями; она вязала сыну из белой шерсти носки. Мать сразу заметила, что сын чемто обеспокоен.

— Что с тобой, Вась?

Василь, не взглянув на нее, неохотно буркнул что-то в ответ.

Он подошел к столу и, рассеянно поглядывая на свои фотокарточки, что в несколько рядов висели на стене, с горечью думал:

"Короткая у людей память. Давно ли я снял с этого широкого офицерского пояса трофейный «вальтер», давно ли, кувыркаясь, катились под откос взорванные мной вагоны последнего немецкого эшелона, а меня уже попрекают за то, что я ношусь со старыми партизанскими заслугами.

Нет, не умеют как следует уважать заслуженного человека!"

Он почувствовал себя обиженным и одиноким и от души пожалел, что рядом нет товарищей тех незабываемых дней.

Взгляд Василия невольно остановился на фотокарточке, на которой он был снят вдво6 м с командиром отряда. Ковалевич сидит, прислонившись широкой спиной к громадному камню, а он, Баклан, на корточках, показывая что-то на карте, докладывает о результатах операции на «железке».

Баклан вспомнил, что не виделся с Ковалевичем вот уже два года — о тех пор, как партизаны разошлись по колхозам, заводам, учреждениям. Облик командира Ивана Саввича возник перед ним так ясно, словно они вчера только расстались. Баклану захотелось поделиться с Ковалевичем своими мыслями, рассказать ему об обиде.

Кто же, как не старый его