Дни убывающего света [Ойген Руге] (fb2) читать постранично, страница - 2

Последнее предложение, которое Курт смог сказать связно, было: «Я потерял язык». Тоже неплохо. Сравнивая с его сегодняшним репертуаром, просто блестяще. Только это было два года назад: «Я потерял язык». А люди и правда думали, смотри-ка, язык потерял, а так… А так он казался более-менее в себе. Улыбался, кивал. Принимал разные выражения лица, подходящие. Разыгрывал из себя умника. Только время от времени с ним случались странности — красное вино наливал в кофейную чашку. Или вдруг беспомощно замирал с пробкой в руке и, в конце концов, прятал ее в книжный стеллаж.

Так себе результат — пока Курт справился только с одним кусочком гуляша. Теперь навалился, ел пальцами. Исподлобья смотрел на Александра, как ребенок, который проверяет реакцию родителей. Запихал кусок в рот. И еще один. И начал жевать.

И жуя, держал свои перепачканные пальцы высоко, как будто давал присягу.

— Если б ты только знал, — вздохнул Александр.

Курт не отреагировал. Он наконец-то разработал метод решения гуляшной проблемы. Набивал, жевал. Соус стекал тонкой струйкой по подбородку.

Курт больше ничего не мог. Не мог говорить, не мог чистить зубы. Даже подтереть задницу не мог, уже хорошо, если срать садился на унитаз. Единственное, думал Александр, что Курт еще мог, что делал по собственной инициативе, чем интересовался и на что тратил остатки хитрости, была еда. Прием пищи. Курт ел не с наслаждением. Курт ел не потому, что ему вкусно (его вкусовые рецепторы, Александр не сомневался, были совершенно уничтожены десятилетиями курения). Курт ел, чтобы жить. Еда = жизнь, эту формулу, думал Александр, он заучил в лагере, и причем весьма основательно. Раз и навсегда. Жадность, с которой Курт ел, с которой он набивал в рот кусочки гуляша, была не чем иным, как волей к жизни. Это последнее, что осталось от Курта, что держало его в жизни и позволяло этому телу функционировать дальше, этому вышедшему из строя автомату с сердечно-сосудистой системой, которая сама себя поддерживала, и — пожалуй, как стоило опасаться — какое-то время еще будет поддерживать. Курт пережил всех. Он пережил Ирину. А теперь у него был реальный шанс пережить и его, Александра.

На подбородке Курта повисла жирная капля соуса. Александра охватило страшное желание причинить отцу боль — оторвать кусок бумажного полотенца и грубо вытереть соус с его лица.

Капля, подрожав, сорвалась.

Это было вчера? Или сегодня? В один из этих двух дней, что он пролежал на своем дорогом диване (неподвижно и почему-то всё время стараясь не касаться открытой кожей обивки), в один из дней его посетила мысль убить Курта. И даже больше, чем просто мысль. Он проигрывал варианты: задушить Курта подушкой, или — безупречное убийство — приготовить Курту жесткий говяжий стейк. Как тот стейк, которым тот однажды чуть не подавился. Если б тогда Александр не повернул его — уже посиневшего, выбравшегося на улицу и потерявшего сознание — если б тогда Александр не повернул его инстинктивно на бок, и если бы вследствие этого, из глотки Курта не выкатился вместе с его челюстью мясной комок, скатавшийся чуть ли не в шарик от бесконечного пережёвывания, то Курта, пожалуй, уже не было бы в живых, и Александр избежал бы этого поражения (по меньшей мере, этого).

— Ты заметил, что меня не было здесь какое-то время?

Курт был занят краснокочанной капустой — с недавних пор у него появилась эта детская привычка подчищать одну ячейку за другой: сначала мясо, потом овощи, потом картошку. Удивительно, но вилку он снова держал в руке — и даже правильной стороной. Подскребал капусту.

Александр повторил свой вопрос:

— Ты заметил, что меня не было здесь какое-то время?

— Да, — сказал Курт.

— Значит, заметил. А как долго — две недели, два года?

— Да, — сказал Курт.

Или он сказал: «года»?

— Значит два года, — продолжал Александр.

— Да, — сказал Курт.

Александр засмеялся. Ему и правда казалось, что это длилось года два. Как другая жизнь — после того, как прежняя жизнь закончилась на одном единственном, банальном предложении:

— Отправлю-ка я вас на Фрёбельштрассе.

Такое вот предложение.

— Фрёбельштрассе?

— Клиника.

Только на улице он додумался спросить у сестры, не означает ли это, что ему надо захватить пижаму и зубную щетку. И сестра пошла еще раз в кабинет врача и спросила, не означает ли это, что пациенту нужно захватить пижаму и зубную щетку. И врач ответил, что пациенту надо захватить пижаму и зубную щетку. Вот и всё.

Четыре недели. Двадцать семь врачей (он подсчитал). Современная медицина.

Врач-ассистент, похожий на старшеклассника и — в странном приемном покое, где за перегородкой стонали какие-то тяжелобольные — объяснивший ему основные принципы диагностики. Врач с волосами, собранными в хвостик, сказавший: у марафонцев не бывает опасных заболеваний (очень симпатичный мужчина). Радиолог, которая спросила его, не собирается ли он в своем возрасте зачинать детей. Хирург по фамилии --">