Субъекты, объекты, данные и ценности [Роберт М Пирсиг] (fb2) читать постранично, страница - 2

Метафизика Качества сходна с Копенгагенской Интерпретацией квантовой теории. Мне это показалось неплохой новостью — этим стоило заняться. Когда существуют подобные сходства, они могут оказываться либо случайными совпадениями, либо свидетельствами того, что обе системы мышления описывают нечто, поистине независимое от обоих мыслителей. Там, где очень разнятся подходы, один может проливать какой-то дополнительный свет на другой. Поэтому когда меня пригласили здесь выступить, я и решил сделать этот вопрос темой своего доклада. Если Копенгагенская Интерпретация, являющаяся сегодня доминирующим объяснением квантовой теории, соглашается с Метафизикой Качества, а Метафизика Качества выступает верной теорией искусства, то может существовать и объединенная теория искусства и науки. Эйнштейн тогда встретится с Магриттом, и цель данной конференции будет до некоторой степени достигнута.

КВАНТОВАЯ ТЕОРИЯ

Первым делом я обнаружил, что объем литературы по квантовой теории огромен, и для не-математика большая его часть непостижима. Физики, пытающиеся объяснить квантовую теорию обычным языком, отмечают, что пытаться обсуждать ее в не-математических понятиях — ноша непосильная. Для меня, не-математика, тяжело также иметь дело со вторичными источниками по этой проблеме, не зная, что означает оригинальный математический язык. Но у квантовой теории есть два аспекта: математика квантовой теории и философия квантовой теории. Раздел между ними очень глубок. Первый аспект, кажется, работает очень хорошо. Второй — отнюдь. Большинство физиков очень уверенно пользуется математикой квантовой теории и полностью игнорирует философию. Я пойду в обратном направлении — сосредоточусь на философии и миную математику. Работал я почти исключительно со вторичными источниками и более всего опирался на книгу Генри Дж. Фолзе «Философия Нильса Бора». Я читал, что существует множество вариаций Копенгагенской Интерпретации, и философия дополнительности Бора — одна из них. Но она была и самой первой, поэтому простоты ради я сосредоточился на ней одной.

Тем из вас, кто так же не знаком с квантовой физикой, как я, я постараюсь сейчас предоставить минимальный конспект того, что привело к нынешнему состоянию конфликта в 1927 году.

До 1900 года в физике существовала проблема, известная под названием «ультрафиолетовой катастрофы». Радиация, испускаемая черными тела вела себя не так, как предсказывалось. В 1900 году Макс Планк решил эту проблему, выведя в теории, что испускаемая энергия поступает пакетами, а не непрерывным потоком. В 1905 году Эйнштейн заметил, что свет поступает точно так же, и назвал эти пакеты «квантами». В 1913 году Нильс Бор, разработавший наиболее широко приемлемую в то время картину атому, увидел, что описание того, как ведут себя эти кванты, также соответствует поведению электрона в атоме.

С этой новой картиной вселенной появилось и некоторое количество парадоксов: исчезновение местоположения пространства-времени, отказ от причинной обусловленности и противоречивое явление атомной энергии как в частицах, так и в волнах.

Лучшее свидетельство о периоде, непосредственно предшествовавшем конференции 1927 года, оставил физик Вернер Гейзенберг, работавший с Бором над этой проблемой:

«Помню многочасовые дискуссии с Бором, длившиеся допоздна и заканчивавшиеся чуть ли не в отчаянии: в конце дискуссии я в одиночестве шел прогуляться по соседнему парку и снова и снова твердил себе один вопрос: "Может ли на самом деле природа быть абсурдной настолько, насколько нам кажется в этих экспериментах с атомом?"» (Гейзенберг, 42).

В другом месте Гейзенберг говорит: «Когда вы говорите об этой модели, то имеете в виду то, что можно описать только классической физикой. Как только отходите от классической физики, то в строгом понимании вы даже не знаете, что может означать эта модель, поскольку значений у слов больше не остается. Вот в чем дилемма… Бор пытался сохранить общую картину, одновременно опуская классическую механику. Он пытался сохранить и слова, и картины, не сохраняя значений слов в этих картинах. В такой ситуации возможно и то, и другое, потому что слова у вас больше не определяют никаких вещей. Вы не можете уцепиться за вещи посредством слов, поэтому что остается делать?.. Для Бора выходом стала философия вещей.» (цит. по Фолзе, 111)

Гейзенберг вспоминает: «Те парадоксы были настолько центральны для его разума, что он просто не мог себе представить, что кто-либо способен найти на них ответы, даже с самой красивой математической схемой в мире… Самой странной ситуацией стало то, что сейчас, подходя все ближе и ближе к решению, парадоксы становились все хуже и хуже. вот в чем заключался основной опыт… никто не мог знать ответа на вопрос: "Электрон сейчас — это волна или частица, и как он ведет себя, если я сделаю то-то или то-то, и так далее." Парадоксы, следовательно, становились гораздо ярче выраженными в то