Оценку не ставлю, но начало туповатое. ГГ пробило на чаёк и думать ГГ пока не в может. Потом запой. Идет тупой набор звуков и действий. То что у нормального человека на анализ обстановки тратится секунды или на минуты, тут полный ноль. ГГ только понял, что он обрезанный еврей. Дальше идет пустой трёп. ГГ всего боится и это основная тема. ГГ признал в себе опального и застреленного писателя, позже оправданного. В основном идёт
Господи)))
Вы когда воруете чужие книги с АТ: https://author.today/work/234524, вы хотя бы жанр указывайте правильный и прологи не удаляйте.
(Заходите к автору оригинала в профиль, раз понравилось!)
Какое же это фентези, или это эпоха возрождения в постапокалиптическом мире? -)
(Спасибо неизвестному за пиар, советую ознакомиться с автором оригинала по ссылке)
Ещё раз спасибо за бесплатный пиар! Жаль вы не всё произведение публикуете х)
Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
Он посмотрел на меня задумчиво и сказал — ну, вообще-то я знаю способ помочь вам, друг мой… но это потребует от Вас некоторой работы. Я изобразил на лице готовность — а что мне еще оставалось делать? — сам же напросился. Вот вы говорите — продолжил мой доброжелательный собеседник — что ваша девушка — я иронически улыбнулся, мой собеседник заметил это и поправился — объект ваших чувств, скажем так… скептически относится к вашим чувствам… вот вы даже цитируете — не терплю, когда меня обнимают дрожащими руками… а знаете, почему? Нет? Ну, стыдно вам… задачка-то из простых. Им нужен высокостатусный самец — чтобы обеспечивал безопасность потомства. Это биология. Против природы — то есть против меня, друг мой, не попрешь. А ваша… виноват… ваш объект — она же вам битым словом говорила — «что я дам ребенку?» Поймите, голубчик, она нормальный человек. Конечно, она умна, сверх нормы работоспособна, сверх нормы контактна — но это все интеллект или воспитание. Вот вы и окосели, фигурально выражаясь… А в своей биологической основе она изумительно нормальна. Только вот трусишки… — я посмотрел на собеседника в упор и напрягся — ладно, ладно, это я шучу, ну и подумайте — будь у нее размер поменьше, может вы и не обратили бы на нее внимания? А высокостатусный самец — это что? Для самых глупых — деньги, для тех, что поумнее — хам и грубиян, для умных — невозмутимость. А она у вас умная. Понятно? Я кивнул — а что мне еще оставалось делать? Она же вам, голубчик, битым словом сказала — ну помолчи ты хоть две встречи о твоих чувствах, дай мне — понимаете подтекст? — дай мне обмануться, представить тебя этим… невозмутимым. Она же это просто в лоб тебе говорит, а ты как тетерев или этот, глухарь… Пою и пою. Ну и кончишь в бульоне. Тоже мне, Галина Бланка…
* * *
Описание событий, следующих одно за другим, при всей наивности этого жанра, имеет некоторый смысл. Если человек вообще живет — читает, общается, работает, пишет, думает, то событиями в цепочке становятся те, которые на самом деле совершенно не случайны. Например, человек А. думает о человеке Л., мысленно с ним разговаривает и мотается по делам работы по городу.
Пробегая мимо книжных прилавков, он на очередном замечает книжку автора, от которого Л. балдеет. — Ага! — произносит А. и вцепляется в. Далее все понятно — он читает эту, видит в ней какое-то интересное утверждение, начинает его комментировать и опять все не случайно. Человек, думающий о чем-то одном, неминуемо извлекает из мира то, что имеет к этому какое-то — не всегда очевидное — отношение. Поэтому события не случайны. Вот вы говорите, голубчик, что она вам что-то о вас, о ваших действиях говорила…
Да? Я кивнул — а что еще я мог сделать? Ну и что, ведь не слушались, наверное? — продолжил мой собеседник с соболезнующей улыбкой. И что странно — продолжил он, положив ногу на ногу — если в кровати девушка ласково так скажет тебе «ниже» или движением руки даст понять, что ей хватит… я не выдержал — да! Конечно, да! — Ах, «да», — издевательски протянул собеседник. Конечно, да… а когда женщина до кровати подсказывает тебе, как за ней ухаживать, почему не слушаешься, засранец?! Повисла нехорошая тишина.
* * *
Так что вас в книге Фрая задело? — То, что он про «власть несбывшегося» пишет, — ответил я. Мой собеседник показал пальцем на стол и посреди него сконденсировалась книга, уже раскрытая на 262 странице.
«Власть литературы над читателем — это и есть власть несбывшегося. Власть вашего личного несбывшегося над вами — абсолютная, беспощадная и бесконечно желанная. Пока вы лежите на диване, скрючившись в позе зародыша, с книгой в руках, с вами случается то, чего с вами никогда не случалось — и не случится! — НА САМОМ ДЕЛЕ, но разница между „самым делом“ и „не самым делом“ не так уж велика для очарованного бумажного странника. Пока он там — он ТАМ, все остальное не имеет значения. Но трагедия читателя в том, что писатель — не маг. (…) Чуда не будет. Вообще ничего не будет, никогда, потому что чудо должно быть Настоящим, а на Настоящее с большой буквы в жизни читателя почти не остается ни времени, ни сил…» — Ну и что, продолжил мой собеседник, убедившись, что я прочел, — ну и что? Чем же это вас, голубчик, задело? Только не надо про деревянную фразу в конце и высокопарие в начале, редактор недоделанный…
Более чем достойный противник приглашал меня к барьеру. Во-первых, власть несбывшегося не абсолютна, — ответил я. Пока он там — он там; но он возвращается оттуда с каким-то чувством, или с опытом, а это толкает его на действие. Опять же… — Спокойно, — перебил меня собеседник. — Не заводитесь, друг мой. В 95 % случаев все так, как написано. Ты счастливое исключение. С твоей уверенностью, что жизнь удивительна и прекрасна, что работа, женщины, ученики, горы, шорох занавески и свет звезд стоят того, чтобы жить, с твоей смешной уверенностью, что человек может столько чуда сделать сам и так верить в него, что я — сам Я дрогну, кину на весы последнее перышко и ЧУДО НАСТАНЕТ… знаешь, даже я смотрю на тебя с интересом. Ты вот недавно читал Пелевина? И в моем сознании немедленно всплыло: «Ты выходишь из человеческого мира, и если бы ты понимал, сколько невидимых глаз смотрит на тебя в этот момент, ты бы никогда этого не делал.
А если бы ты увидел хоть малую часть тех, кто на тебя при этом смотрит, ты бы умер со страху. Этим действием ты заявляешь, что тебе мало быть человеком и ты хочешь быть кем-то другим. Во-первых, чтобы перестать быть человеком, надо умереть. Ты хочешь умереть?» — Да, мне мало, — ответил я. — Но почему «умер со страху», — начал я фразу и понял, что лучше бы мне ее не договаривать, но было уже поздно — ты не выглядишь страшным, о мой собеседник. Собеседник нехорошо улыбнулся. — Хочешь, чтобы сирруф показал тебе «биение жизни»? Или так, на слово поверишь… Для меня, — продолжил я осторожно, понимая, что еще одно неосторожное слово — и я получу полным ковшом — важно, что будет, когда я стану кем-то другим. Ты понимаешь меня, о Всесильный и Грозный? Он бросил на меня мимолетный взгляд, как огонь Тофета на героя Пелевина, и я понял, что как тому был послан ответ, так мне послан вопрос. Однако — мелькнула мысль — это еще почетнее! — и я ответил на вопрос — мне важно, встречу ли я там ее. И уже произнеся это, я ужаснулся — зачем? Зачем он, который читает в сердцах, задал вопрос? Он хотел знать, осмелюсь ли я ответить?
* * *
Тора написана черным огнем по белому огню — Платон был прав, сучий потрох, проклятый родоначальник тоталитаризма — но видимый мир — это действительно тени на стене пещеры, а истинный мир написан черным огнем по белому огню, это мир любви. И если бы не было черного огня, мы бы не умирали от того… от того, что не все секунды времени твой белый огонь со мной… Но тогда мы бы мгновенно сгорели: мы живем только потому, что страдаем.
* * *
— Хорошо — помолчав, произнес мой собеседник. Такое чистое и ясное сатори — это редкость. Это удовольствие. Помнишь, что сказал Малыш Стругацких? Я кивнул — сил отвечать не было. — Ну хорошо, — после паузы продолжил мой следователь, — у меня есть еще вопрос. Я кивнул — а что мне еще оставалось делать?
— Вот ты, — назидательно продолжил мой собеседник, — вот ты читаешь запоем, музыку слушаешь, работаешь, пишешь, со мной вот беседуешь, хотя это-то вне времени… ну, в целом очень уж жить пытаешься. И, надо признать, получается. Про седьмую заповедь уж не будем, спасибо, что десятую соблюдаешь. (Все, все знает — подумал я со стыдливым восхищением, — и то, что я прелюбодеяю — как же это сказать-то правильно, блин! — и то, что стараюсь не отбивать…). Он помолчал — уж не давая ли мне время на эту мысль, хитрюга? — и продолжил — жить, одним словом, стараешься экстремально активно, а вот в конце что будет? Как функция рваться будет, представляешь?
Мне страшно думать об этом, — честно признался я. Но уклониться от вопроса я себе позволить не могу, — добавил я и замолчал. Собеседник ждал.
— Трудно при моем характере и ментальности плавно вписаться в смерть… — осторожно начал я, — мне кажется иногда, что я — кочегар в «Желтой стреле» Пелевина, идущей к разрушенному мосту, но что я не хочу сойти с поезда, как его герой, а в чудовищной своей нелогичностью надежде на чудо кидаю лопату за лопатой уголь в зев топки и летящий туда уголь видится мне черным огнем по белому огню… а на шее у меня на пропотевшем шнурке мотается диктофон и я спешу рассказать, что вижу… и верю — набрав скорость, проскочить. Не знаю, куда… Может, старуха не успеет, может быть, отшатнется от огня, бьющего из распахнутой топки, а может быть — совсем уж нелепо думаю я — все ж лопата, добрая древесина, да железка, а что, если… чего там коса — лопата в крепких руках, чай, пострашнее будет… А ежели что, так не жалко, запись услышат, и в других поездах, что рвут воздух и летят к мостам, глядишь, покрепче у топки встанут, ловчее лопатой взмахнут… кто знает… а если что… всяко случается… был такой Аристид Майоль, великий скульптор, совершенства достиг, не захотел вниз с вершины, а «спустился ночью в гараж, сел в машину и повел ее к берегу океана… к любимому месту около Этрета, где суша обрывалась в воду отвесной скалистой стеной…» это у Паустовского описано… а еще у Лема… загадочный конец «Возвращения со звезд», когда он решил покончить с собой… думают — потому что она его не поняла, потому что получилось, что он добился своего шантажом — нет! Не в этом же дело! Просто не захотел, не захотел обратно, обратно с вершины… и только она спасла его… она вернула его в жизнь, считайте, вернула уже из оттуда; мужчина, он решил — все — и, значит, все, уже был там; так что она, считайте, в те минуты на летящем из ночи шоссе стала женщиной — она родила его, родила из суицида.
* * *
— Когда я еду с ней в метро, освобождается два места, она садится и делает свой жест — прикасается ладонью к сиденью рядом — «сядь» — меня захлестывает такая волна ледяного восторга… если бы ты, о Всемогущий и Грозный, знал это… Мой собеседник скептически улыбнулся. — Я-то что, я знаю, я могу… — ответил он, — дело же не во мне… дело в тебе… ты же хочешь, чтобы она пошла тебе навстречу сама, чтобы не я за сценой ручки крутил, а чтобы честно, чтобы твои мысли, твои слова, чувства, тексты, короче — ты сам, чтобы она к тебе только сама и только из-за тебя на шею бросилась! Что я мог на это ответить? Ведь Он сказал правду.
* * *
В одном из старых фильмов была такая сцена — трое решили остановить машину. Вышли на шоссе, встали в ряд, взялись за руки, а страшнее всего среднему, он извивается, пытается вырваться, а двое средних держат его со свирепыми лицами. Трудно вытаскивать свое подсознание на шоссе… Да и что летит по этому шоссе навстречу троим, этим либидо, эго и суперэго? Жизнь или смерть? Чей сияющий белым огнем бампер расцветает на черном огне ночи?
Последние комментарии
13 часов 21 минут назад
13 часов 21 минут назад
13 часов 29 минут назад
13 часов 38 минут назад
14 часов 36 минут назад
14 часов 54 минут назад