Грустная дама червей [Татьяна Александровна Бочарова] (fb2) читать онлайн

Татьяна Бочарова Грустная дама червей

1

Гамма коряво, с остановками добралась доверху и начала спускаться вниз. Медленно, ползком, на ощупь.

Карина невольно оторвалась от окна, в которое глядела, и обернулась: ей показалось, что ученик играет, крепко зажмурившись и не видя клавиатуры. Но нет, глаза мальчика были широко открыты и выражали муку.

Он сидел, резко наклонившись вперед на стуле, крепко прижав локти к бокам, и судорожно колотил пальцами по клавишам.

…Ми, ре, до, си, ля, соль…

— Фа-диез, — привычно подсказала Карина. Мальчишка вздрогнул всем телом и остановился.

— Там фа-диез, Вася, — мягче проговорила Карина и приблизилась к фортепьяно, за которым застыл страдалец. — Ну что ты? Играй дальше. — Она осторожно положила руки ему на плечи. — Расслабься. Вот так, молодец. Локти и сторону, пальцы поднимай, но не слишком.

Вася достучал гамму до конца и вопросительно поглядел на Карину.

— Ничего, — вздохнула та, — неплохо. Давай дневник.

Лицо мальчугана прояснилось. Он мигом вскочил со стула и протянул Карине толстую тетрадь в темной обложке:

— Вот.

— Значит, к следующему уроку разучишь фа-мажор. И принесешь польку. Хорошо?

— Хорошо, — выдохнул Вася, нетерпеливо косясь на дверь.

Карина молча глядела, как он, спеша и сопя, складывает потрепанный нотный сборник в папку, как вприпрыжку бежит к порогу, по обыкновению позабыв сказать «до свиданья».

Ей казалось, будто ее выпотрошили, — так она устала. А ведь Вася лишь третий у нее по расписанию. За ним придут еще семь человек, и где взять на них силы?

В голове мерно отстукивало: «Соль, ля, си, до…»

Карина резко выпрямилась, вернулась к окну, решительным движением распахнула настежь форточку. Повеяло промозглой сыростью.

Господи, ведь уже март, весна. А она и не заметила ее наступления за бесконечной чередой тускло-серых дней, монотонным «раз, и два, и три», упорно пропадающими диезами и бемолями, непослушными детскими пальцами.

Занавеска тихонько раскачивалась от ветра.

Карина в оцепенении разглядывала чахлый цветок герани, стоящий в горшочке на подоконнике.

Позади скрипнула дверь.

— Кариш, ты свободна?

На пороге стояла Зина Бабакина. Глаза ее подозрительно припухли, большие красивые руки нервно комкали носовой платок.

— Заходи, Зиночка. — Карина, обрадованная визитом подруги, не сразу заметила ее необычное состояние.

— Я на минутку. — Зина бочком прошла в класс, уселась на краешек стула возле пианино. — У тебя никого нет?

— Васю пораньше отпустила, — призналась Карина. — Не могу больше.

Зина понимающе кивнула. Карина внимательней вгляделась в ее лицо.

— Ты что? — с тревогой проговорила она, подсаживаясь к Зине поближе. — Что-то случилось?

— Да так, — уклончиво ответила та.

— На тебе лица нет. Может, сердце? Дать таблетку?

— А! — Зина с ожесточением махнула рукой и прижала к глазам платок.

— Ну что ты, Зинуль! Ну брось! — Карина растерянно глядела на рыдающую подругу. Для обычно сдержанной Зины слезы были редкостью.

Устала? Неважно себя чувствует?

— Дерьмо! — шептала Зина, закрывая ладонями лицо. — Все дерьмо! Грязь! Надоело, к чертовой матери такую работу!

У Карины в голове мелькнула мысль, что, вероятно, сегодня неблагоприятная геомагнитная обстановка: не только у нее самой, но и у Зинки крыша поехала, заниматься с учениками невозможно, хочется послать подальше всю их музыкальную школу, да и вообще весь мир.

— Не расстраивайся. Зинуля, — ласково обратилась она к подруге. — Наверное, сегодня магнитная буря. Я тоже словно выжатый лимон.

Зина внезапно опустила платок. Мокрые глаза ее недобро блеснули.

— Буря, говоришь? — Она бросила гневный взгляд на дверь. — Я тебе сейчас расскажу, какая буря. Малютину мою помнишь?

— Это новенькая, что ли, с маникюром?

— Она, — сквозь зубы подтвердила Зина. — Знаешь, я вчера ее выгнала с урока. Насовсем.

— Правильно сделала. — поддержала ее Карина.

Она отчетливо вспомнила новую ученицу, которую месяца три назад всучила Зине администрация. Девица лет четырнадцати с наглым взглядом жирно подведенных глаз и длинными, сиреневыми ногтями. Смотрит свысока, будто не учиться пришла, а с ревизией.

— Наглющая, — подхватывая Каринины мысли, проговорила Зина. — не делает ни черта, я ей слово, она мне в ответ десять. Ну я и сказала: тут, мол, дети музыке учатся. Те, которые, между прочим, талантливые и которые эту музыку любят.

— А она?

— Ушла. А сегодня пришла ее мамаша: шуба норковая в пол, в ушах брюлики.

— К тебе пришла?

— Если бы. Прямиком к директору. — Зина зло сощурилась и замолчала.

— И дальше что? — осторожно спросила Карина, хотя уже знала, что услышит в ответ.

— Как ты думаешь? — с горечью проговорила Зина. — Я должна извиниться перед девчонкой за то, что, видите ли, унизила ее человеческое достоинство, намекнув на отсутствие таланта. А дальше — учить ее как миленькая, безо всяких разговоров. Ее папаша, оказывается, купил для школы комплект стереоаппаратуры и обещал на следующий год ремонт зала за свой счет.

— Да. — пробормотала Карина, опуская голову.

Это было все, что она могла сказать Зине. Обе они прекрасно знают, как бесправны здесь, у себя на работе. Мало того что получают копейки за свой труд, так еще должны безропотно терпеть унижения от таких вот папиных дочек, — иначе разговор с директором будет коротким.

— Я не буду учить эту сучку, — тихо и отчетливо сказала Зина, вставая.

— Разве есть выход? — безнадежно спросила Карина.

— Уйду.

Карина поглядела на подругу и поняла, что та говорит серьезно. Она почувствовала, как болезненно сжалось сердце.

Зина уйдет. Оставит ее здесь одну. Умница Зинка, которая единственная в школе понимает Карину с полуслова. Да что ж за день сегодня такой разнесчастный!

— Зин, а как же ученики? — упавшим голосом спросила она.

— Не трави душу, — Зина страдальчески поморщилась, — обойдутся как-нибудь. А я больше не могу. Пойду в частную школу, там, говорят, меньше трехсот баксов в месяц не платят.

— Там дети без тормозов, — сказала Карина. — Балованные, им все позволено, вот и…

— И здесь все позволено, — перебила Зина. — Так и так продаваться, уж лучше задорого, чем задарма.

— Как знаешь. — Карина пожала плечами.

Конечно, Зине нужно работать в денежном месте. Она одна растит сына, его и одеть надо, и обуть, и накормить, и выучить.

А ей, Карине, деньги без надобности. Дедовская дача в Кратове даст постоянный ежегодный доход в пару тысяч баксов — на одинокую, безбедную жизнь вполне хватает. А лишнего ей не надо.

— Пойду. — Зина вздохнула и направилась к двери, — у меня там Кирюшка с Настей сидят. Свиридова играем в четыре руки. — Она улыбнулась криво и жалко. — Как я их оставлю, ума не приложу!

Она вышла из класса.

Карина прикрыла окно, наполнила под краном пыльный граненый стакан и полила вянущий цветок. Потом уселась возле фортепьяно в ожидании следующей ученицы.

Жалко Зину. Но у той хотя бы есть злость, есть энергия, делающая ее способной на поступки, заставляющая искать лучшей доли.

А у Карины ничего нет. И поэтому она никуда отсюда не уйдет.

2

Когда Карина закончила работу, уже смеркалось.

Она привычно брела по своему излюбленному маршруту: пешком через скверик, булочная, молочный и, наконец, узкая асфальтированная дорожка, стиснутая с двух сторон длинными многоподъездными домами. Дорожка сворачивала влево и упиралась в грязно-желтую панельную пятиэтажку. Как раз ту, в которой жила Карина.

Лифта в доме не было. На последний этаж приходилось карабкаться пешком.

Здесь, в крошечной двухкомнатной квартирке под самой крышей, она обитала с рождения. Сначала с мамой, потом, после ее смерти, одна.

Карина вошла в прихожую, щелкнула выключателем и, не снимая пальто, без сил прислонилась к стене. Висящее напротив большое, в рост, зеркало отразило ее всю, с головы до ног — красивую, грустную и бледную.

«Нет, все-таки определенно тяжелый день», — в который раз подумала Карина и начала медленно раздеваться.

Она нашарила под вешалкой тапки, провела щеткой по осевшим под шапкой волосам и вяло побрела па кухню. Поставила на плиту чайник и не спеша выложила на стол свои продуктовые приобретения: пакет кефира, кусочек сыра, упаковку мармелада и батон.

Карина рассчитывала, что дурное настроение и хандра в привычной, спокойной домашней обстановке рассеются, вытесненные мелкими бытовыми хлопотами. Но почему-то ей не становилось легче. Наоборот, пустая квартира давила своей отвратительной, мертвой тишиной.

Карина слегка поколебалась, затем ушла с кухни в комнату, сняла телефонную трубку и набрала коротенький номер.

— Слушаю, — отозвался молоденький женский голос.

— Девушка, пожалуйста, для абонента восемь ноль девяносто три. Саша, приезжай, мне хреново. Карина.

— Хреново, — спокойно повторила телефонистка и отключилась.

Карина удобно устроилась в мягком кресле, вытянув руки на подлокотниках. В кухне, посвистывая, закипал чайник, но вставать не хотелось. «Подождет», — лениво подумала она, с наслаждением ощущая, как отдыхает в кресле спина, ноющая от многочасового сидения в три погибели над учениками.

Через минуту раздался звонок.

— Привет, солнышко! — зарокотал на том конце провода сочный Сашин бас. — Как ты? Куксишься?

— Немного, — призналась Карина. — Ты на работе?

— То-то и оно, что нет, — виновато проговорил Саша. — В гостях я, с Нинкой и козлятами. Тут такие апартаменты, целых пять комнат. Я тебе из спальни звоню.

— Значит, не приедешь, — констатировала Карина.

— Нет, ягодка, сегодня никак. Завтра, может быть. Ты не кисни, ложись отдыхай.

— Ладно. Чао. — Карина опустила трубку.

Чайник вовсю заливался разбойничьим свистом. Карина заставила себя рывком встать, вернулась на кухню, погасила газ.

Налила себе чашку крепкого чая, рассеянно вскрыла пакет с мармеладом.

Не велика беда, что Саша занят и не сможет прийти. Кто он ей, в конце концов? Ни гражданский муж, ни даже просто любимый человек. Так, нечто вроде бойфренда, а по совместительству примерный семьянин, отец троих детей. Козлят, как он их любит называть.

Саша ей сейчас не поможет. Да и никто не поможет. Потому что трудно найти того, кто спас бы от самой себя. От собственных мыслей, неумолимо преследующих и днем, и даже ночью, ставших сегодня особенно невыносимыми.

Ей уже тридцать, а она одна на всем свете. Нет у нее ни настоящей любви, ни дружной семьи, как у единственной школьной подруги, Верки, ни хотя бы ребенка, как у Зины. И в отличие от Саши, обожающего свою низкооплачиваемую работу хирурга районной поликлинике, Карина, кажется, ненавидит музыкальную школу.

Точно, ненавидит. Она ясно поняла это сегодня. До сих пор Карина считала, что все не так уж плохо, что среди множества бездарных, серых учеников у нее есть Олечка Серебрякова, умница, одаренный человечек, ее отдушина. Ради нее Карина готова была трудиться в музыкалке, невзирая на все издержки такой работы.

Но сегодня и Олина игра показалась ей какой-то пресной, лишенной воображения.

Как же могло такое случиться? Ведь когда-то давно Карина любила свою специальность, любила детей, приходящих к ней в класс, подолгу корпела над программой для каждого из них, устраивала большие праздничные концерты. И теперь все это ушло в прошлое, без следа, без намека на возвращение. Почему, за что ей такое?

Карина отодвинула недопитую чашку, встала из-за стола, почти бегом бросилась в спальню. Распахнула тумбочку, притулившуюся возле тахты.

На полочке лежала древняя колода карт, распухшая и засаленная, да еще маленький фотоальбом со смешным олененком на обложке. Карты Карина трогать не стала, а альбом вытащила.

Открыла первую страницу — снимок был десятилетней давности.

Господи, какая она здесь! Волосы длиннющие, распущены по плечам, на щеках озорные ямочки, в глазах сплошная наивность. Смех!

Это еще до всего, что произошло, еще до него.

Карина хотела перевернуть страницу, но передумала. Прилегла на тахту, не выпуская альбом из рук, мечтательно прикрыла глаза.

…Да, когда-то она была совсем другой. И жизнь у нее текла по-иному, весело, шумно, торопливо.

Тогда еще жива была мама.

В маленькой квартирке под крышей собиралась молодежь: студенты и студентки консерватории, Каринины однокурсники. Они пировали на кухне ночи напролет. дымили в окно на лестничной клетке, танцевали до упаду; ругались и мирились.

Тогда каждый день отличатся от предыдущего решительно всем — и цветом, и вкусом, и запахом. Веселая компания менялась — одни исчезали, на смену им приходили другие.

Как-то пришел высокий пепельноволосый парень с тяжелым прямым взглядом свинцовых глаз, в длинном, висящем мешком на его худой, долговязой фигуре грубом свитере. Танцевал мало, наливал себе стопку за стопкой, сидя в углу. Оттуда, из угла, смотрел на Карину споим пристальным, дерзким взором.

Кто его привел, Карина не знала, на очередной танец, набравшись храбрости, подошла, положила руки ему на плечи. Пепельноволосый встал во весь свой почти двухметровый рост, плавно повел Карину в такт музыке, не прижимался, не лапал. Ничего ей не сказал, оттанцевал и сел в свой угол.

Когда гости разошлись, она раскинула карты на трефового короля. На сердце у него лежала пиковая десятка, ногами он топтал даму червей. Внутри у Карины что-то оборвалось, она собрала колоду и запрятала её на дальнюю полку.

Он пришел в следующий раз. А потом еще. Карина уже знала, кто привел его, знала, что зовут его Степан, что он приехал из Омска и учится на пятом курсе МАИ.

Однажды он остался у них в квартире, в крошечной Карининой комнате, на ее скрипучей, старенькой тахте. На рассвете Карина проснулась, подошла к окну, увидела наливающееся белизной небо за занавесками, один за другим гаснущие фонари внизу, едва не задохнулась от счастья.

Она любила его. Любила в нем все: нахальный, уверенный взгляд; серые, будто пеплом посыпанные волосы; широкую, скорую походку; манеру одеваться — во все длинное, просторное, грубое; молчаливость.

Зато мама возненавидела Степана, кажется, с первого взгляда. Каждое утро, глядя на блаженное Каринино лицо, на глупо-счастливую ее улыбку, она тихо, сквозь зубы, но очень отчетливо говорила:

— Дура. Он испортит тебе жизнь. Разве вы пара? Посмотри, посмотри на себя и на него.

Карина только плечами пожимала. Она даже злиться на мать не могла, не хватало ее ни на какие другие чувства. Мать не сдавалась, пилила день и ночь:

— Пусть женится, раз живет здесь на всем готовом! Вот погоди, ты попадешься — он сразу в кусты слиняет. Вспомнишь тогда!

Жениться? Да ей было все равно, пригласит он ее в ЗАГС или нет. Главное — он здесь, сегодня, завтра, послезавтра будет здесь. И, господи, как же это чудесно!

Может быть, они и поженились бы. Он окончил институт, его оставили работать в Москве, как подающего надежды, и Карина видела: он прирос, прикипел — если не к ней, то к дому, к образу жизни, к удобству, к тому, что она всегда была рядом, что называется «под рукой». Может быть, оставалось совсем чуть-чуть до исполнения маминой мечты.

Но тут пришла телеграмма: его отец в Омске тяжело заболел. Матери у него не было. Он должен был ехать.

Карина сама собирала ему чемодан. Перестирала и перегладила вещи, сложила и расправила каждую складочку, аккуратно защелкнула замки на крышке.

Она ни разу не заплакала, даже на вокзале, лаже когда поезд тронулся, стал набирать ход и ей страстно захотелось побежать по шпалам за этим чертовым поездом, увозящим в ночь от нее счастье. Но она сдержалась, так как понимала: он едет к смертельно больному человеку, родному отцу. Степану гораздо тяжелее, чем ей. У него серьезная проблема, а у нее так, женские пустяки.

Вечером мать посмотрела на безжизненно опущенные Каринины плечи и, поджав губы, сказала:

— Думаешь, он вернется? Держи карман шире.

— Как ты можешь, мама? — Голос Карины задрожал. — У него такое горе!

— Не вернется! — сурово отчеканила мать и ушла к себе.

Через месяц Карина поняла, что ждет ребенка. За этот месяц Степан не позвонил ни разу. Сама она звонила дважды: он говорил с ней приветливо, но мало. Отец был в тяжелом состоянии, при смерти, требовал круглосуточного дежурства.

Мать изводила ее каждый день, и, в общем-то, Карина понимала, что та права. Сколько будет умирать в далеком Омске его отец, можно было лишь догадываться. К тому же она от души желала Степану, чтоб отец прожил как можно дольше, если есть хоть какая-то надежда на исцеление. С работы Степан перед отъездом уволился, так что в Москве его ничего не держало. Кроме нее, Карины.

Она ничего не говорила матери про беременность, но день ото дня терзалась все больше. Звонков из Омска по-прежнему не было. Наконец Карина решилась, набрала длинный междугородный номер и услышала после долгих гудков молодой женский голос.

Почему-то она сразу ужасно испугалась, хотя это могла быть его сестра, родственница, на худой конец, просто знакомая семьи, пришедшая помочь. Дрожащим голосом Карина позвала его к телефону. Он долго не подходил, неприлично долго для междугородного звонка. А когда подошел наконец, Карина не узнала его, настолько голос Степана был чужой и отдаленный. Нужные слова никак не хотели выходить у нее изо рта, словно прилипли, застряли там. Вместо них она бормотала какие-то бессвязные, пустые, ничего не значащие фразы.

Степан сказал, что отцу дают новое лекарство, ему стало лучше, но все равно требуется постоянный уход. И возвратиться в Москву ему, Степану, пока невозможно. Что он уже нашел работу в Омске и благодарит Карину за беспокойство и заботу о нем и его семье. Последняя фраза убила Карину наповал. Так благодарить можно было случайную знакомую, но никак не без пяти минут жену. Из последних сил сдерживаясь, она распрощалась со Степаном, повесила трубку, встретила торжествующий взгляд матери и ушла к себе в комнату. Реветь.

Ревела она всю ночь и весь следующий день. Ребенка решила не оставлять.

С матерью они потом помирились. вместе поплакали над Карининой несчастной судьбой. О том, что была в положении. Карина ей так и не сказала. Все сделала втайне от нее под видом поездки в Петербург.

Степан так и не позвонил ни разу. Карина тоже больше ему не звонила. Продолжала жить как во сне, ходить в консерваторию, в магазин, убираться в квартире, с кем-то встречаться, о чем-то разговаривать. А в самой глубине сознания теплилась надежда. что вот он приедет, поднимется по восьмидесяти пяти ступенькам на их пятый этаж, обнимет ее своими ручищами — и не станет этих мрачных дней и ночей, недель и месяцев, словно и не бывало.

Он вернулся через три гада. Когда Карина окончила учебу; стала молодым специалистом и получила свой класс в музыкальной шкале. Когда утекло столько воды, и больше половины этой воды были слезы. Когда трижды оделись в листву могучие ветвистые тополя в московском дворике и трижды отцвела бордовая мальва под окнами первого этажа.

Он даже не позвонил. Просто приехал, просто поднялся по лестнице, нажал кнопку у двери.

Карина была дома. Она открыла ему и даже не удивилась. Она привыкла ничему не удивляться. Она только заметила, что с ним нет желтого кожаного чемодана, того чемодана, который складывала Карина ему накануне отъезда и куда не упала ни одна ее слезинка.

А должна была! Весь он был должен наполниться ее слезами, размыться, лопнуть под их давлением, разлететься на меткие куски, на ремешки и кармашки, и уплыть далеко-далеко.

Молча сидели они на кухне, пили чай, изредка нарушая тишину вежливыми и ненужными словами. Он, она и постаревшая, уже безнадежно больная мама, у которой не было больше сил ненавидеть его за то, что он разбил жизнь дочери.

Карина глядела в любимое лицо, с трудом узнавая неуловимо изменившиеся черты, потускневшие глаза, вокруг которых появились первые, еле заметные морщинки, потемневшие волосы, незнакомую складку, залегшую у губ.

Наконец он встал, обнял Карину, прямо на кухне при матери. И три года разлуки, одиночество, горькая обида, нерожденный ребенок — все это будто растворилось, исчезло у Карины из сердца. Остались только нежность, безграничное доверие и благодарность за то, что он снова здесь.

Ночью все произошло как-то быстро. Грубовато и жадно Степан вдруг приник к ней — не так, как раньше. Не было чего-то привычного Карине, такого желанного, такого долгожданного. А чего именно, она не поняла.

Долго потом они лежали в темноте без сна, молчали, и Карина почему-то не могла думать ни о чем, кроме этого дурацкого желтого чемодана, словно он являлся частью Степана, и без него тот не мог быть самим собой. Она уже точно знала, что он сейчас скажет.

Он повернулся, приподнялся на руке над подушкой и бросил коротко:

— Я должен уйти. Прости. Так получилось.

— Когда? — спросила Карина, хотя это волновало ее меньше всего. Если уходить, какая разница — завтра, через месяц, через год. Главное — уходить, главное — навсегда.

— Завтра, — ответил Степан и еще раз добавил — Прости.

Карина ничего не сказала. Утром он ушел.

Вскоре позвонила общая знакомая, та самая, что привела его в первый раз, и рассказала, что из Омска Степан привез беременную жену. Что они продали квартиру умершего отца, добавили денег и купили в Москве крошечную комнату в коммуналке. Что он устроился в хорошую фирму и будет копить на квартиру. Что ребенок должен родиться через два месяца.

Карина слушала, кивала трубке головой, и вспоминалось ей, как первый раз раскинула она карты на Степана и как в ногах у него оказалась червонная дама. Грустная русоволосая дама червей, с поникшей чайной розой в руке. Она, Карина.

…Снизу послышалось оглушительное жужжание дрели. На четвертом этаже уже три месяца шел грандиозный ремонт, от звуков которого сотрясался весь подъезд.

Карина вздрогнула и открыла глаза. Кажется, она задремала. Или нет, просто давно, вот уже семь лет, грезит наяву, каждую свободную минуту погружаясь мыслями в далекие воспоминания и несбыточные мечты.

Карина быстрым, вороватым движением перевернула страничку альбома.

Сколько раз давала себе клятву выбросить эту фотографию, да гак и не хватило духу. Красуется она здесь, большая, цветная, глянцевая, словно привет из прошлой Карининой жизни. Словно напоминание о том сказочном дне, когда, гуляя по Арбату, тогда еще Калининскому, они со Степаном забрели в фотосалон.

Заглянули смеха ради, но пожилой усатый фотограф оказался мужиком прилипчивым и красноречивым и уломал их слезать карточки.

Сначала он долго усаживал Карину в низенькое, резное креслице, учил, как держать руки, — одну на коленях, другую на подлокотнике, лично пристроил в ее пальцах бумажную маргаритку. Затем заставил Степана встать у Карины за спиной, обнять ее за плечи, наклониться так. что виски их слегка соприкасались.

Мелькнула вспышка, затем другая. Степан достал бумажник, сунул старику две помятые десятирублевки — сумму баснословную потом временам. Тот в ответ протянул Карине корешок от квитанции.

Это было ровно за день до того, как Степану позвонили из Омска.

А через четыре дня он уехал. Про фотографии Карина позабыла и пришла в салон лишь спустя пару недель, обнаружив в кармане своего пальто потрепанные бумажки.

Усатый подал ей конверт. Там лежали два одинаковых снимка, вызывающе красивые, изумительные по четкости и цвету. Одну карточку она послала в Омск, другую вставила в альбом и каждый вечер ревела, глядя на нее…

Карина машинально провела рукой по глазам, хотя знала, что они абсолютно сухи. Все слезы она выплакала тогда» семь лет назад. Саша в шутку называет ее «моя каменная леди». И вправду. Карина точно окаменела с тех пор, разучилась смеяться и плакать, стала навеки сдержанной и спокойной.

Самой себе противна, но ничего не поделаешь.

Она решительно захлопнула альбом, спрятала его обратно в тумбочку. Осторожно дотронулась до потрепанной рубашки верхней карты и тут же отдернула руку.

Кончилось время, когда она ночи напролет раскидывала колоду. Складывала, тасовала, раскидывала вновь, и всегда карты давали ей один и тот же ответ.

Все это пройдено и забыто. А сейчас спать! Припять па ночь теплый душ, проглотить таблетку снотворного и уютно устроиться под теплым одеялом. Эту единственную радость у нее никто не отнимет.

3

Утром Карине стало легче. Проснулась она рано, задолго до того, как прозвонил будильник. От вчерашней усталости и апатии осталось лишь легкое головокружение. По и оно быстро прошло после чашки крепкого кофе.

На работу Карине было к двенадцати, и все утро она провела за чтением любовного романа, который от нечего делать купила в киоске пару дней назад.

Книжка оказалась затягивающей, хоть и откровенно банальной. Карина не заметила, как пролетело два часа.

Когда она подходила к школе, настроение у нее было вполне терпимым. Пожилая вахтерша приветливо поздоровалась и протянула ключ от класса. Карина расписалась в журнале, поболтала со старушкой о том о сем и неторопливо поднялась на второй этаж. Тут она нос к носу столкнулась со школьным завучем, Марией Максимовной Бурцевой, симпатичной, подтянутой дамой лет пятидесяти с высокой, аккуратно уложенной копной каштановых волос надо лбом.

Завуч лучезарно улыбнулась, обнажив удивительно ровные и белые зубы:

— Кариночка, вы-то мне и нужны. Есть важный разговор.

Весь персонал школы отлично знал, что сияющая улыбка начальницы, равно как и ее склонность называть подчиненных уменьшительными именами, есть не что иное, как прелюдия к пренеприятнейшим вещам, например очередному нагоняю за неверно заполненный журнал или минутное опоздание на урок.

В другое время Мария Максимовна была весьма сурова и не проявляла излишней любезности.

— Я вас слушаю. — Карина кивнула Бурцевой, останавливаясь.

— Нет, дорогая, не здесь. Пойдемте ко мне в кабинет. — Мария Максимовна сделала пригласительный жест рукой и стремительно зашагала по коридору. Карина последовала за ней, на ходу гадая, чем могла прогневить начальство.

Бурцева остановилась перед дверью, повернула ключ в замке и стала на пороге, пропуская Карину вперед.

— Садитесь, милая, — кивнула она на широкое кресло напротив стола. — Не волнуйтесь, я не задержу вас надолго. — Бурцева осторожно, кончиками пальцев поправила свою шикарную прическу, опустилась на стул, сохраняя идеально прямую осанку, и спросила, слегка понизив голос: — Слушайте, что это с вашей приятельницей?

— Какой приятельницей? — Карина непонимающе уставилась на Бурцеву, хотя ей моментально стало ясно, о ком пойдет разговор. О Зине.

— Ну как же, — подтверждая ее догадку проговорила Мария Максимовна. — Разве вы с Зинаидой Ильиничной не являетесь подругами?

— Положим, это так, — уклончиво ответила Карина, продолжая разыгрывать полное недоумение. Она старалась выиграть время, пока не угадает наверняка, чего именно хочет от нее начальница.

— А раз так, — мгновенно перестав улыбаться, сурово отчеканила та, — то неужели вы не в курсе, что Бабакина подала заявление об уходе?

— Когда?

— Сегодня утром.

Карина ничего не ответила.

Значит, Зина решила действовать немедленно. Что ж, может, так и лучше, потом возникнут сомнения, сожаления, а железо надо ковать, пока горячо.

Бурцева смотрела на Карину ледяным взглядом прозрачно-голубых глаз.

— При чем тут я? — пожала та плечами.

— А вы не понимаете? — завуч скрестила руки на груди. — До конца учебного года еще два с половиной месяца. Впереди экзамены. Где мы найдем сейчас педагога на замену? У Бабакиной класс — пятнадцать человек.

— Распределите их по другим преподавателям, — посоветовала Карина.

— Легко сказать, — отрезала Бурцева, — у всех полная нагрузка. Поговорите с ней, вас она должна послушать! Объясните, что она ведет себя как ребенок. В конце концов, надо же понимать, в какое время мы живем и работаем — приходится иногда поступаться собственными амбициями.

Бурцева говорила так, словно и не сомневалась, что Карина в курсе всех Зининых проблем с ученицей.

— Ну скверная девочка эта Малютина, — продолжала она, постукивая кончиком карандаша по столу, — все это знают. Но ведь зато в классе музлитературы теперь есть нормальный, человеческий проигрыватель. Не вы ли с Бабакиной с пеной у рта доказывали в прошлом году на педсовете, что детям необходимо слушать музыку в хорошем исполнении на качественной аппаратуре? Я спрашиваю, не вы?

— Я, — спокойно сказала Карина, — но я вовсе не имела в виду, что за это надо заплатить такую цену.

— Да бросьте вы, — Бурцева поморщилась, точно от зубной боли. — Почему остальные педагоги люди как люди, все понимают правильно, идут на разумные компромиссы, не конфликтуют почем зря, и только вы с вашей Бабакиной вечно лезете на рожон? Будете разговаривать с ней или нет, говорите прямо!

— Не буду.

— Прекрасно. Тогда сделаем, как вы предлагаете, распределим ее учеников по другим классам. Малютину возьмете вы.

— Я?! — Карина даже вскочила.

— Вы, вы! У вас есть подход к детям, кроме того, вы молодая, полная сил. Не могу же я дать трудного ребенка пожилым преподавательницам, у них и так через одного проблемы со здоровьем.

В последних словах Бурцевой имелась доля истины: в школе Карина и Зина были самыми молодыми педагогами, средний возраст основного контингента давно перевалил за пятьдесят. Многие из старушек часто бюллетенили из-за гипертонии или больного сердца.

Карина отлично понимала, почему завуч не хочет отдавать им капризную Малютину — богатенькому отцу девицы нужно видеть, что с его дочкой занимаются полноценно, не пропуская уроков.

— Я не возьму Малютину, — твердо сказала Карина. глядя на Бурцеву в упор.

— Возьмете, никуда не денетесь, — сладко улыбнулась та и аккуратно поставила карандаш в стакан. — Вы наш работник и обязаны подчиняться распоряжениям администрации. В противном случае… — Она выразительно развела руками.

«В противном случае, вам придется уйти вслед за Бабакиной», — закончила про себя ее фразу Карина.

Черт побери, ее приперли к стенке. Уговаривать Зину она не будет, Бабакина вправе поступать как считает нужным. Значит, придется учить Малютину и общаться с ее родителями-спонсорами, потому что уходить Карине некуда.

Бурцева расценила ее молчание как капитуляцию.

— Значит, так. дорогая, — ее лицо вновь разгладилось и засияло, — завтра девочка придет к вам, и вы, уж пожалуйста, с ней помягче. Ребенок пережил стресс. Понятно?

— Понятно, — сквозь зубы ответила Карина.

В свой кабинет она пришла вне себя от злости, но — о чудо! — эта злость вдруг непонятным образом воздействовала на учеников. С испугом поглядывая на обычно мягкую, не повышающую голос учительницу, они как-то собрались, сконцентрировались и выдали максимум того, на что были способны.

К концу дня Карина даже увлеклась, словно в былые времена, перестала замечать, как медленно ползут сорок пять минут урока, позабыла и про Бурцеву, и про блатную ученицу.

Вечером нагрянул Саша.

Квартира с его присутствием сразу наполнилась веселым шумом и суетой. Он внес на кухню два объемистых пакета с продуктами, решительно отодвинул Карину от плиты и полчаса колдовал над сковородкой, фальшиво напевая себе под нос.

Затем они мирно, по-семейному, поужинали сочными свиными отбивными с горошком, выпили по рюмке отличного крымского коньяка, подаренного Саше пациентом, и перешли в спальню.

Часам к девяти вымотавшийся на работе и разомлевший от коньяка и любви Саша задремал. Во сне он ворочался, ругал на чем свет стоит какого-то Серегу и жалобно просил разбудить его через десять минут.

Карина осторожно спрыгнула с тахты, сняла с кресла теплый клетчатый плед, аккуратно укутала им Сашины ноги. Постояла несколько минут рядом, с улыбкой вглядываясь в его потное, красное лицо.

Кажется, скоро три года, как он посещает ее одинокую квартирку, хотя бы ненадолго рассеивая царящие здесь тоску и уныние.

Карина отчетливо помнила день их знакомства.

Это было спустя год после маминой смерти. Весь тот год подружка Верка неутомимо устраивала Каринину личную жизнь.

— Хватить куковать и сидеть одной в четырех стенах, — решительно говорила она. — Честной девушке нужен муж. Хороший, заботливый, работящий, чтобы не пил и носил на руках.

Верка говорила всерьез, — у нее самой все было именно так. Сразу после школы она выскочила замуж за их с Кариной одноклассника, Алешку Фомина. Леха Верку обожал, работал не покладая рук, а уж когда она родила ему Егорку, и вовсе сделался образцово-показательным супругом: устроился на вторую работу, сделал в квартире грандиозный ремонт, построил дачу в тридцати километрах от Москвы.

Счастливая Верка считала, что все вокруг должны быть так же счастливы. Обладая несметным количеством знакомых, она начала стремительно подбирать Карине одного за другим потенциальных женихов.

Карина сопротивлялась, но Верка вкрадчиво уговаривала:

— Да ты только попробуй. Не понравится — пошлешь куда подальше.

От нечего делать Карина решила рискнуть. Однако Веркины мужики ей не нравились. В одном Карину раздражал нависающий над брюками животик. другой был откровенный жмот, третий казался ей полным кретином.

Наконец, вдосталь помыкавшись, Карина поняла, что замуж выходить она вовсе не хочет.

Тут-то судьба и подбросила ей Сашу.

Он заглянул в класс, разыскивая по школе дочку. занимавшуюся на флейте.

У Карины было очередное «окно» — одна из учениц не пришла на урок и не предупредила об этом заранее. Как всегда в таких случаях, Карина коротала время за любимым занятием: достав из шкафа клавир «Пиковой дамы», одну за другой играла арии и вполголоса напевала.

Она как раз дошла до знаменитого ариозо Лизы, когда дверь приоткрылась, и в комнату просунулось румяное, чернобородое лицо с маленькими глазами-бусинками.

— Простите, что побеспокоил, — сочным, сдобным басом произнес бородач. — Не подскажете, где занимается Игорь Савельич?

Флейтист работал на третьем этаже. Карина подробно объяснила, как найти его кабинет, затерянный в лабиринтах школьного коридора.

— Благодарю, — кивнул мужчина и скрылся.

Карина вернулась к своему занятию. Она благополучно пропела ариозо, сыграла песенку Графини и раздумывала. не приняться ли ей за арию Германна. И тут вновь возник бородатый.

— Не помешаю? — довольно бесцеремонно поинтересовался он и, не дождавшись ответа, вошел в класс. — Еще раз благодарю. Нашел. Представляете, вот смех! Жена послала дочке ноты отнести — та их дома оставила. — а я сроду в школе не был. Заплутал тут у вас. В нашей поликлинике и то, кажется, меньше кабинетов. — Чернобородый заразительно захохотал, глаза-бусинки весело сверкнули.

Застывшая в недоумении Карина невольно улыбнулась. От бородача шел мощный заряд энергии и оптимизма, и она. так остро нуждавшаяся и в том и другом, сразу почувствовала это.

— А вы вроде как музицировали? — спросил нежданный гость, кивая на пюпитр с раскрытыми нотами. — Это что? Бах?

— Это Чайковский, — сдерживая смех, ответила Карина. — «Пиковая дама».

— Пардон, не угадал, — мужчина комично развел руками, — но играли вы отменно. Я слышал. Да и пели хорошо.

— Спасибо. — Карина в тон ему, шутливо поклонилась.

— Не за что, — серьезно произнес бородач. — Вы, если не ошибаюсь, фортепьяно преподаете?

— Именно.

— А имя-отчество позвольте узнать?

— Карина Петровна.

— Что ж, уважаемая Карина Петровна, своего младшего непременно отдам к вам учиться. Возьмете?

— Возьму, если есть слух.

— Ну посмотрим. — Чернобородый отступил к двери. — Разрешите откланяться, уважаемая Карина Петровна, спасибо, что помогли.

Он скрылся в коридоре. После его ухода у Карины в ушах еще долго звучал мощный, рокочущий бас.

А через два дня он пришел снова. Мелкими шажочкками протопал в класс, приоткрыл полу куртки: там ютился крошечный букетик мокрых фиалок — на улице шел дождь.

— Это вам, — он протянул цветы Карине, опустив приветствие, никак не объяснив цель своего визита. Стоял и молчал. Вокруг его ботинок натекли две грязные лужицы.

Kарина внимательно глядела на него: лет сорок — сорок пять, рост — метр с кепкой, толстенький, начинающий лысеть.

Видно, он хорошо представляя себя со стороны: в черных глазах-бусинках читалась печаль.

Он был совершенно не в Киринином вкусе, но почему — то она разрешила ему дождаться, пока закончатся уроки, и проводить ее до дому.

Дорогой Саша («Александр Сергеевич, тезка Пушкина», — представился он) приободрился, галантно поддерживал Карину за локоток, острил, хохотал своим оперным басом. Подойдя к подъезду просительно заглянул ей в глаза:

— Пригласите на чашку чаю! А не то промокну и получу воспаление легких.

Карина прикинула в уме наличие двоих детей, старенькую болоньевую куртку и такие же старенькие, но тщательно начищенные ботинки и, не успев еще ничего толком решить, неожиданно кивнула…

Детей у Саши оказалось трое. Их фотографию он достал из бумажника и продемонстрировал Карине в тот самый первый их вечер наедине. Детские мордашки на снимке были до жути похожи друг на друга и не имели абсолютно ничего общего с отцом, кроме знакомых темных глаз-бусинок. Если бы не эта деталь, то, глядя на сухощавые личики, обрамленные белесыми, жиденькими волосами, можно было предположить, что Сашина супруга хронически наставляет ему рога.

— Нечего сказать, нашла кавалера! Нищий, как бомж, зато плодовитый, как кролик, — ворчала Верка. Но Карина ее комментарии игнорировала Саша ей нравился гораздо больше всех Веркиных протеже. Он безоговорочно и сразу принял условия ее игры: ничего друг другу не обещать, ни к чему не обязывать.

Встречи их были нечастыми, но теплыми, им было о чем поговорить, к тому же Саша, несмотря на неказистую внешность и бедность, обладал безусловным обаянием. Даже скептически настроенная Верка, повидавшись с ним пару раз, прикусила язык.

…Сашино лицо во сне страдальчески сморщилось Карина дернула за шнурок ночника, погасила свет и, легко ступая, вышла в соседнюю комнату.

Нет, наверное, не права она была вчера, считая, что жизнь не ухалась. Возможно, такие минуты слабости бывают у всякого.

Что с того, что у нее нет семьи, ребенка? Вовсе не обязательно каждой женщине иметь все это. Ей, Карине, достаточно того, что есть Саша. Конечно, это не любовь, и незачем себя обманывать, но обыкновенного человеческого уважения Саша достоин. Вполне достоин. Хотя бы за то, что так предан своей хирургии, за то, что в наше трудное время не побоялся взвалить на себя обузу в виде троих детей. За то, что всегда старается устроить Карине маленький праздник по мере своих сил.

А еще у нее есть Верка. Милая, смешная, добродетельная Верка, готовая сделать для Карины все что угодно. И Зина, даже если уйдет из школы, обязательно будет звонить. И они смогут поболтать обо всем на свете, как делали это в редкие свободные минуты на работе.

Да и работа у Карины не такая уж безнадежная. Просто надо принимать жизнь такой, какая она есть, уметь радоваться малому, замечать то хорошее, что тебя окружает.

Так думала Карина, сидя на диванчике перед включенным без звука телевизором, время от времени поглядывая на часы в углу: ровно в десять Сашу нужно было разбудить и отправить домой к жене Нине якобы после состоявшегося на работе семинара.

4

Как-то незаметно, мельком пролетели две недели. Одну из них Карина, ухитрившаяся на излете мартовских холодов схватить простуду, просидела дома. Температура у нее была невысокой, но все тело ныло от тупой, ломающей боли, горло противно саднило, голос сел, стал низким и хриплым.

Приезжавший пару раз Саша поил Карину отвратительно-теплым молоком с содой, которое она ненавидела с детства.

Однажды заскочила Зина, принесла баночку малинового варенья и огромный, оранжево-желтый грейпфрут. Она уже окончательно распрощалась со школой, забрала трудовую книжку и обзванивала частные заведения на предмет трудоустройства.

Когда наконец Карина поправилась и собралась на работу, ее пошатывало от слабости. Медленно-медленно она преодолела все десять лестничных пролетов, толкнула тяжелую подъездную дверь на ржавой и толстой пружине, выползла на свет божий.

И моментально ослепла от хлынувшего ей в лицо солнечного потока. Вокруг было царство весны, чудесной, полнокровной, наконец-то с достоинством иступившей в свои права.

Под ногами чернел мокрый, чистый асфальт, а по нему носились оголтелые, ошалевшие от счастья воробьи, вырывая друг у друга хлебные крошки.

С крыши подъезда свисала последняя, унылая и тонкая сосулька, звучно хлюпая каплями. По голубому небу плыли лохматые, похожие на куски сладкой ваты облака.

Молодой парень в потрепанном дворницком ватнике с ожесточением сгребавший лопатой с тротуара остатки раскисшего снега, обернулся на стук подъездной двери, увидел Карину и неожиданно улыбнулся, явив на обозрение неровные, прокуренные зубы:

— Надо же, едрит твою мать! Весна пришла!

Этим возгласом он передал всю свою усталость от затянувшейся зимы, снегопадов, льда, который толстой коркой покрывал тротуар и который надо было изо всей силы долбить тяжеленным ломом.

…Новенькая Малютина сидела за инструментом, вытянув на клавишах длинные, прямые пальцы с острыми ногтями. Взамен сиреневого лака сегодня блестел бледно-розовый: это была единственная уступка, на которую пошла бывшая Зинина ученица ради Карины.

— Сонату ты не знаешь, Эвелина. — Карина, уставшая слушать жалкое ковыряние, подошла к пианино и захлопнула ноты. — Давай-ка Баха.

— Баха я не успела. — сказала Малютина, убирая с клавиатуры свои шикарные пальцы.

— Но ты и этюд не успела. — пожала плечами Карина — Скажи, пожалуйста, ты собираешься играть экзамен?

— Конечно, — с готовностью кивнула девочка.

— Интересно, что же ты будешь исполнять комиссии? Ведь остался ровно месяц, а ты программу почти не разобрала.

— Я выучу — заверила Эвелина. спокойно глядя Карине прямо в глаза.

Ту передернуло. Безусловно. Зинка была права, когда высказывалась насчет этой наглой соплюшки. Послать бы ее сурока домой заниматься, да и то нельзя. Две недели назад Карина попробовала отправить Малютину из класса на пятнадцать минут раньше срока, и тут же прискакала Бурцева.

— Карина Петровна, — тоном, не терпящим возражений, заявила она, — будьте добры заниматься с Эвелиной строго по расписанию. Ровно сорок пять минут, и не меньше. Кстати. — завуч строго поджала губы, — задерживать ее тоже нежелательно, девочка очень загружена. у нее еще теннис, изостудия и хореография.

— Может, мне с секундомером над ней стоять? — сквозь зубы спросила Карина.

— А вот это вы зря, — отчеканила Мария Максимовна, — напрасно иронизируете. Я ведь вам все насчет нее объяснила. Вы же не уговорили Бабакину остаться, а могли бы. Теперь терпите к делайте то, что вам велят.

С этими словами она вышла, плотно прикрыв за собой дверь…

— Ладно, — Карина заставила себя успокоиться, вспомнив, что следующей за Малютиной придет Оля Серебрякова. — открывай Баха и учи текст. Прямо здесь, при мне.

Девица с недоумением покосилась на Карину, хотела было что-то возразить, но передумала, взяла ноты, водрузила их на пюпитр, раскрыла на нужной странице.

«Ничего, — думала Карина, сидя в излюбленном месте у окна и слушая, как ученица раз и разом повторяет одну и ту же фразу, — найдем способ, как справиться с этой красавицей. Нельзя ее выгонять — ладно. Но тогда пусть учит программу как миленькая».

Сорок пять минут, положенные расписанием, истекли. Эвелина собралась и ушла. Карина облегченно вздохнула.

В класс заглянула Оля, маленькая, белокурая, похожая на эльфа:

— Карина Петровна, можно?

— Можно, Оля, входи.

Девочка направилась к фортепьяно, волоча за собой тяжелую сумку с нотами.

— Что играть сначала, — она взглянула на Карину ясными голубыми глазами. — Моцарта или Шопена?

— Давай Шопена.

Оля добавила к двум подставкам на стуле третью, села, положила на клавиши тоненькие пальчики.

Карина слушала ее и ловила себя на том, что невольно улыбается. Девчонка играла так непосредственно, легко и вместе с тем профессионально, почти мастерски, что Каринины апатия и слабость от простуды исчезли без следа.

Когда, закончив работу. Карина вышла на улицу, было еще совсем светло. Легкий ветерок за день подсушил асфальт. Она шла по знакомому скверу и удивлялась каждой мелочи. Ей казалось, что она очнулась от глубокого, тяжелого сна и словно впервые видит молоденьких мамаш. прогуливающихся с колясками взад и вперед, разноцветные, яркие куртки ребятишек, гурьбой носящихся по детской площадке, толстых, важных голубей, смешно переваливающихся с лапы на лапу, горластых мартовских котов.

Карина нарочно не спешила, но, когда наконец она подошла к дому, так и не стемнело. И она увидела, что подъезд широко распахнут, а перед домом стоит грузовик, набитый домашним скарбом. Двое грузчиков снимали с машины большой цветастый диван.

«Кто-то к нам въезжает, — подумала Карина. — Интересно, куда это?»

Всех жильцов своего маленького подъезда она знала прекрасно. Это только в новых башнях в семнадцать этажей соседи годами ездят в лифте, не узнавая друг дружку, а маленькая хрушевка-пятиэтажка вся как на ладони.

По три квартиры на этаже — умножь на пять, всего пятнадцать. Никто вроде бы не уезжал из дома за последние месяцы.

Карина, с любопытством оглянувшись на грузовик, вошла в подъезд. И тут же, почти следом за ней, важно въехал диван.

— Девушка, в сторону! — весело гаркнул один из грузчиков, плечистый здоровяк.

Другой, не такой веселый, потому, вероятно, что был низкорослым и худым и таскать мебель ему было тяжело, угрюмо проворчал:

— Долбаные дома ваши без лифта! Тащи эту хреновину на пятый этаж — никаких денег не захочешь!

— Ладно, не вякай, — подбодрил его напарник, и они, обогнув посторонившуюся Карину, довольно быстро потопали вверх по лестнице.

Она в недоумении пожала плечами. На пятый? Кто же это выехал, так что она и не заметила? И тут ее осенило: да это ж к ней, под самый нос, въезжают новые соседи. Видно, двухкомнатную квартиру рядом с Карининой, пустовавшую лет пять, таки продали. Раньше, когда была жива мама, эта квартира принадлежала старушке Анне Марковне Шац. Потом старушка умерла. Ее дочь и зять квартиру сдали. Но въехавшие туда жильцы за три месяца довели ее до такого состояния и оставили столь ужасающие счета за междугородные переговоры, что после их отъезда хлебнувшие лиха хозяева решили больше никого в свое жилище не пускать. Продавать пустую квартиру тоже не спешили, видно, в деньгах не нуждались.

Карина привыкла за эти годы к отсутствию соседей за стеной, будто так и должно было продолжаться всегда. И сейчас интерес к новоявленным жильцам боролся в ней с некоторым страхом: как-то уживется она с чужими людьми за тонкой, проницаемой стеночкой. Вдруг шуметь будут? Или…

Что «или», Карина додумать не успела, так как машинально дошла на свой пятый этаж и уперлась носом прямо в распахнутую дверь соседней квартиры.

Оттуда слышались шаги, голоса грузчиков, скрип и грохот переставляемой мебели. Однако в прихожей никого не было. Карина помялась у своей двери, но, так и не дождавшись появления хозяев, отправилась к себе.

«Ну их, — подумала она, — еще успеем познакомиться».

Все последующие вечера она прислушивалась к тишине за стеной в большой комнате, но услышать ей ничего не удалось.

«Наверное, въехала какая-нибудь тихая старушка, — решила Карина. — Сидит караулит квартиру для подрастающих внуков».

5

Однако она ошиблась.

Спустя неделю, вечером, когда Карина, уютно устроившись в кресле, писала в нотах пальцы для Олечки, приспосабливая широкую шопеновскую фактуру к ее крохотной ручке, тишина за стеной вдруг взорвалась громкими голосами. Голоса быстро перешли на крик, да такой, что Карине пришлось отложить свои ноты.

Ссорящихся было двое: мужской голос будто бы что-то спрашивал с нарастающим раздражением, ему вторил словно бы оправдывающийся высокий и жалобный то ли женский, то ли детский голосок. Тонкий голос все набирал и набирал высоту. До уха Карины стали долетать даже некоторые слова.

«Не могу я, не могу», — отчетливо расслышала она сквозь стену, и дальше крик перешел в рыдание. Мужской голос что-то сердито забубнил на одной ноте, отчего рыдания усилились.

Карине стало неловко, будто она подслушивает чужую семейную сцену. Она вздохнула, сгребла в охапку Шопена и перешла на кухню. Ощущение неловкости потом долго не проходило, хотя и в сочетании с раздражением. В конце концов, ведь это она пострадавшая, это ей не дали доработать, выгнав из-за любимого стола, с привычного насиженного места.

Совсем поздно, закончив работу, Карина зашла в большую комнату. За стеной царила мертвая тишина, оттуда не доносилось ни звука. Тихо было и на следующий вечер, и за ним.

А через неделю все повторилось. Теперь Карина смотрела «Поле чудес» и, едва услышав знакомые голоса за стеной, щелкнула пультом и ушла в спальню. Там у нее стоял маленький телевизор. Глупо было надеяться, что такие крики можно чем-то заглушить.

«Вот это соседи!» — в ужасе думала Карина, пытаясь сосредоточиться на любимой передаче, что ей удавалось с трудом.

Потом передача закончилась, и в большой комнате за стеной снова воцарилась удивительная тишина.

Карина отправилась на кухню вскипятить чайник, и тут на глаза ей попалось неприлично располневшее мусорное ведро. Мусор был больным вопросом для Карины. Выносить его каждый день она очень не любила. Для этого приходилось спускаться по лестнице на ледяную, продуваемую всеми ветрами площадку между этажами. К тому же мусоропровод открывался с трудом, так что Карина каждый раз обламывала об него ногти. Можно было, конечно, перенести эту неприятную процедуру на утро, но она побоялась. что утром чаша терпения ведра переполнится от яичной скорлупы или пустого молочного пакета. Карина представила, как сыплется его содержимое по дороге к мусоропроводу, вздохнула и, поплотнее запахнув кофту, поплелась в прихожую. Отперла дверь и в недоумении остановилась.

Внизу, обнимая трубу мусорника руками и прижавшись к ней лбом, стояла девушка. Она была довольно высокая, что сразу бросалось в глаза, несмотря на ее ссутулившуюся спину. Распущенные прямые, совершенно белые, как у прибалтов, волосы почти полностью закрывали ее лицо.

Карине показалось, что девушка совсем молода, не больше двадцати лет. На узких, почти мальчишеских бедрах, облегая их, словно чешуя, плотно сидели фиолетовые джинсы. Кроме них на девчонке, к ужасу мерзлячки Карины, была только легкая, фиолетовая же футболка с короткими рукавами м надписью «Спорт» на спине. Жалостливое и трогательное впечатление дополняли большие мужские клетчатые тапки с замятыми задниками, в которых утопали маленькие ступни. До Карины донеслись громкие всхлипывания.

«Так вот кто шумит у меня за стеной», — догадалась Карина и тихонько кашлянула.

Девушка не обратила на нее ни малейшего внимания, лишь плечи ее затряслись с новой силой. Карина спустилась на один пролет вниз, аккуратно поставила на пол ведро и сказала мягко, но убедительно:

— Эй? Это плохое место для слез. И уж если плакать именно здесь, то не в такой одежде. Тут градусов шестнадцать, не больше.

Девушка наконец оторвала лицо от мусорника. Оно было красным и распухшим от слез. Прямая белая челка падала на глаза, а глаза были голубые-голубые. На курносом носу отчетливо виднелись веснушки, большой рот кривился от усилий сдержать рыдания.

Если бы заплести ей косички, одну повыше, другую пониже и с распустившейся ленточкой, вышла бы форменная Маша-Растеряша, какой ее рисуют в детских книжках. Озорная и непутевая, но, в общем-то, хорошая девчонка.

Маша-Растеряша по-детски шмыгнула носом, ладонью утерла слезы и слабо попыталась улыбнуться Карине.

— Я ваша новая соседка, — пролепетала она.

— Это я уже поняла, — кивнула Карина.

Блондинка еще больше стушевалась.

— Господи, вы, конечно, все слышали. Эти ужасные крики. Мне так неловко, так совестно.

Она на секунду перестала плакать, взглянула на Карину отчаянно огромными, полными горя глазами и тихо, обреченно произнесла:

— Я по всем виновата. Каждый раз даю себе слово, что больше не поссорюсь. Ну не позволю себе поссориться! И вот… Я что-то делаю плохо, не так. Но что… не знаю.

Карину больно резануло. Господи, как это было ей знакомо. Сколько раз в эпоху Степана ночами она твердила в подушку, ослепшая от слез, от безнадежности:

— Что, что я сделала не так?

И никогда не приходил к ней ответ на этот мучительный вопрос.

— Пойдем. — Она решительно взяла Машу — Растеряшу и холодное плечо. — Быть виноватой и не знать в чем, нельзя. Хочешь поспорить с этим, пожалуйста. Но не здесь. Для этой цели мы можем подняться ко мне.

— А это удобно? — простучала зубами девушка, и тут только Карина заметила, что ее бьет крупная дрожь.

— Удобно. — твердо сказам она. — Вот только дай-ка я ведро высыплю.

Девушка посторонилась и пустила ее к мусорнику. Слезы больше не струились по щекам, они дрожали на кончиках ресниц и на подбородке, а в глазах ее Карина прочитала доверие и благодарность.

Такие простые, банальные вещи, но почему иногда они столь необходимы нам, умудренным опытом, прошедшим через многое? Простое доверие, простая благодарность, чьи-то с надеждой глядящие на тебя глаза. Почему?

6

Машу-Растеряшу на самом деле звали Леля. Ей действительно было всего двадцать лет, и поселилась она за Карининой стенкой с мужем Олегом.

Все это Леля поведала Карине в каких-нибудь пятнадцать минут, сидя за столом на маленькой кухне. Слезы её давно высохли, от большого стакана чаю лицо разгорелось и было ярко-бордовым. Она говорила быстро, не останавливаясь, как болтают дети. И так же. как они. иногда вдруг прерывисто всхлипывала.

Чем больше Карина слушала ее нехитрый искренний рассказ, тем больше узнавала себя и свою историю.

Леля любила Олега до умопомрачения, до потери над собой всякой власти. Любила так, что боялась. Боялась всего: не угодить, надоесть, показаться глупой. Но больше всего она боялась стать ненужной.

«А ведь они женаты законным браком. — с горечью подумала Карина. — Стало быть, и меня бы не спасло замужество. Есть сила, которая не поддастся ни штампам в паспорте, ни другим условностям. Она властвует над нами и вышвыривает, когда захочет. Тогда ничто не удержит рядом с тобой твое счастье».

Все, что Карина не понимали, будучи совсем юной и безнадежно влюбленной, теперь представлялось ей ясным и очевидным.

«Бедная девочка, — пожалела она про себя Лелю, — ведь она не ведает, как когда-то не ведала я: нельзя быть виноватым в том. что тебя не любят так, как любишь ты. Как нельзя быть виноватым и в том, что не любишь так, как любят тебя».

Карина вздохнула. Леля осеклась на полуслове и вопросительно поглядела на свою утешительницу.

— Я невыносимая! — сказала она с отчаянием. — Впервые увидела человека, приперлась к нему в дом почти ночью и рот не могу закрыть. Ужасная я?

— Нет, — засмеялась Карина. — ничего ты не ужасная. Все у вас будет хорошо. Милые бранятся — только тешатся.

— Это не про нас, — тихо возразила Леля, насупившись.

— Ну почему? — неуверенно произнесла Карина. — И про вас тоже.

— Потому что мы не милые, — упрямо сказала Леля. — То есть я не милая.

— Скажешь тоже! Зачем же он женился на тебе, если ты ему не милая? Его что, заставлял кто-то?

— Не знаю, — вздохнула Леля. — Вот честное слово, все время спрашиваю себя — зачем. И не знаю. Я думаю… — она замялась, — думаю, запутался он во мне. Вроде как в тряпье, понимаешь? Тряпье ненужное под ногами лежало, он и завяз. И трудно распутаться. И лень.

— Что ты такое говоришь! — Карина содрогнулась. И тут же вспомнила, как кричала на нее мать: «Тряпка! Тряпка половая! Тебя на швабру надевать и лужи подтирать!»

— Так нельзя! — уверенно сказала она и зажгла газ под мелевшим остыть чайником. — Надо себя уважать.

— Надо. — согласилась Леля. — Но я не могу И не хочу.

Тут грянул звонок, от которого они обе вздрогнули.

— Это он, — громким шепотом сказала Леля и, протянув руку, нетерпеливо защелкала пальцами. — Господи, какая же я, наверное, жуткая! Скорее, ну скорее же. — Она требовательно помахала ладонью в воздухе.

— Что? — не поняла Карина.

— Дай мне что-нибудь, быстрее, хоть пудру — истерично выкрикнула Леля. — Я же не могу в таком виде!

— Чокнутая! — пробормотала Карина, у которой невольно затряслись руки от Лелиных окриков, и подсунула ей свою косметичку.

Леля тут же раскрыла сумочку глаза ее жадно загорелись. она что-то приговаривала себе под нос. Карина пожала плечами и пошла открывать.

«Какая же она дура. — говорила она себе по пути, — и я такая же была. Я так же красилась, когда он в дверь звонил».

Она с неприязнью щелкнула цепочкой, распахнула дверь и остолбенела.

Перед ней на пороге стоял… Степан. Та же высокая, статная фигура, то же сухощавое, с впалыми щеками лицо, те же пепельного цвета волосы и холодные, серо-стальные глаза. Но главное — он нисколько не изменился, будто остался в том же возрасте, что и тогда, когда Карина видела его в последний раз. Даже наоборот, помолодел.

Но этого же не может быть! Ведь прошло целых семь лет.

Карина зажмурилась на мгновенье, потом осторожно открыла глаза.

Нет, человек, стоявший в дверях, не был все же точной копией Степана. Теперь, спустя несколько секунд, Карина увидела отличия: немного другая прическа, более тонкий нос, уже кисти рук, чуть полнее губы. Но все это было именно «чуть», незначительным. непринципиальным. Он мог бы быть младшим братом Степана. Но Карина знала, что у Степана нет братьев.

Гость посмотрел на нее пристально и с некоторым недоумением, затем коротко спросил:

— Простите, у вас нету Лели, моей жены?

И только тут Карина наконец поняла, что это и есть тот самый Олег, про которого она почти час слушала Лелин вдохновенный рассказ. Лелин муж. И ее новый сосед.

«Фантастика, — подумала Карина. — Может быть, это просто оборотень?»

Двойник Степана ждал ответа, спокойно и довольно бесцеремонно разглядывая Карину Под его взглядом та почувствовала, что заливается жарким румянцем. С трудом справившись с собой, она сказала:

— Леля у меня. А вы, как я понимаю, Олег. Она рассказала мне о вас. Проходите, она на кухне.

— Спасибо, — сухо ответил Олег, — но сейчас я очень занят. Вы мне, пожалуйста, позовите ее сюда.

«Нахал!» — подумала Карина.

Тот, другой, тоже был нахалом, никогда не затруднял себя излишней вежливостью, чем приводил в шок щепетильную Каринину маму.

— Леля, — крикнула Карина в направлении кухни.

Но Леля уже стояла в коридоре. Глаза ее и губы, распухшие от слез, были ярко накрашены, покрасневший нос припудрен, но Лелино лицо почему-то казалось еще более жалким, чем несколько минут назад.

— Я иду, Олежка, уже иду. — И голос ее изменился, стал более певучим и нежным, чем тот. которым она только что разговаривала.

Леля бочком прошла мимо Карины по узкому коридорчику, подошла к мужу, прижалась, спрятала лицо у него на груди.

Карина, почувствовав себя лишней в этой трогательной сцене примирения, неловко переступила с ноги на ногу и посмотрела на Олега. На его лице отразилась досада. Он осторожно отстранит от себя Лелю и пробормотал:

— Ну все, все, ладно. Неудобно. Леля. Пойдем, мы мешаем людям отдыхать.

— Вовсе нет, — вежливо возразила Карина. — Мы подружились с вашей женой. А из людей здесь я одна. Так что… приходите еще, когда будете посвободнее.

«Зачем я это говорю? — мелькнуло у нее в голове. — Теперь, не дай бог. они воспримут это буквально. особенно Леля, которой нужно выговориться. И для чего я расшаркиваюсь перед этим наглецом?»

— Мы обязательно придем. — как бы в подтверждение Карининых слов, тут же ответила Леля. — Правда, Олег, мы придем?

— Конечно, конечно, — поспешно отмахнулся от нее Олег. — Большое спасибо. Извините за беспокойство.

Леля помахала на прощанье Карине рукой, обняла Олега, и они скрылись за дверью.

— Ах, «извините» он все-таки знает! — в сердцах сказала Карина вслух захлопнувшейся двери и пошла на кухню.

Её косметика лежала на столе, аккуратно выстроенная в ряд, словно строй игрушечных солдатиков: пудра, тени, румяна, тушь и губная помада. Рядом стояла Лелина кружка с недопитым чаем.

Карина в задумчивости опустилась на табурет, машинально переставляя лежащие на столе предметы, меняя их местами, словно играя в шашки.

Вот, значит, как бывает. Значит. Лелина история не просто напоминает историю самой Карины. Сам Олег, так всецело подчинивший своей воле молоденькую жену, как две капли воды похож на того, кто когда-то так же всецело поработил Карину.

Она почувствовала беспокойство. Нет. конечно, она больше не зависит от Степана. Прошло столько лет — боль исчезла, опустошила ее. растерзала ее сущность, но исчезла, прошла. И воспоминания ей были теперь не страшны. Но все-таки покой, который Карина за воевала такой дорогой ценой, был нарушен сейчас этим невероятным, почти мистическим явлением.

7

Ночью Карина почти не спала. Ей удавалось задремать на полчаса, и тут же ее словно что-то встряхивало, подбрасывало на постели.

В пять часов утра, измученная, обессиленная, она закуталась в халат и вышла на кухню. Накапала себе в стакан двадцать пять капель валокордина, выпила, снова легла.

Сон наконец пришел. Крепкий, сладкий утренний сон, который безжалостно прервал будильник. Карина открыла глаза, и ей показалось, что голова сейчас лопнет от боли. С трудом она поднялась, приняла холодный душ и, даже не завтракая, собралась на работу.

День тянулся мучительно долго. Голова болела все сильней и сильней. Не помогла таблетка седалгина, не помог стакан крепкого сладкого чаю. В какой-то момент Карина почти отключилась. А очнувшись, поймала себя на том, что громко кричит на ученицу. Та смотрела на нее испуганно и недоуменно, глаза ее наливались слезами.

Карина, крайне редко повышавшая голос, слыла одним из самых лояльных педагогов фортепьянного отдела. Сейчас она с ужасом, будто со стороны, услышала, как вылетают у нее изо рта грубые и оскорбительные слова.

С трудом она заставила себя остановиться.

Придя домой, Карина выключила телефон, переоделась, выпила еще одну таблетку и блаженно вытянулась в спальне на кровати, предварительно плотно задернув шторы. Тихая, густая темнота охватила ее, точно мягким покрывалом, окутала голову, слегка облегчая боль.

Постепенно лекарство стало действовать, и минут через сорок Карина уже чувствовала себя сносно. Она стала раздумывать над тем, почитать ли ей купленный накануне новый роман или посмотреть идущий по телевизору фильм, склоняясь более ко второму.

И тут в дверь позвонили.

Это было как гром среди ясного неба. Никого видеть сейчас Карина была не в состоянии. При одной мысли о том, что надо будет встать, открыть дверь, с кем-то разговаривать, ее забил озноб. Звонок повторился, чуть слабей, неуверенней. Видно, звонивший понял, что визита здесь не ждут.

«Верка?» — подумала Карина. Они не виделись почти месяц. Почему не позвонила, прежде чем приехать? Тут Карина вспомнила про отключенный телефон.

Или не Верка? Вряд ли она поедет вечером в такую даль, если ничего, конечно, не случилось.

Тогда, наверное, Саша. Только его сейчас здесь не хватало.

Карина поплелась в коридор и, проклиная все на свете, открыла дверь.

На пороге стояла Леля, веселая, улыбающаяся, в великолепно сидящих на ее длинноногой фигуре черных расклешенных брюках и белой обтягивающей кофточке. Светлые волосы были забраны в тугой узел на макушке.

Гладкая прическа в сочетании с высоким ростом делала Лелю похожей на манекенщицу. На ее лице и следа не было от вчерашних слез, глаза сияли, на щеках горел румянец.

«Да она красавица, — невольно восхитилась Карина, — вчера я ее просто не разглядела как следует».

— Здравствуйте, — радостно улыбнулась Леля. — Я не помешала?

— По-моему, мы вчера были на «ты», — сказала Карина. — Проходи.

— Нет-нет, — замахала руками Леля, — я совсем не то хочу. Пошли отметим наше знакомство. Олег сегодня дома, еще совсем рано. Пойдем?

— Я… даже не знаю, — замялась Карина. — Я ведь уже по-домашнему, да и устала что-то.

— Ой, жалко как! — Лелино лицо вытянулось от огорчения. — А я уже и стол накрыла. К нам ведь можно по-простому, без марафета. Может, все-таки зайдешь?

«Без марафета! — подумала Карина. — К вам, таким ослепительным, без марафета нельзя. Не то почувствуешь себя старой галошей. О господи, как не хочется снимать халат, снова краситься, натягивать на лицо дежурную улыбку!»

Леля смотрела на нее с надеждой, почти с мольбой. Карина вздохнула.

— О кей, — сказала она, — сейчас приду. Только приведу себя в порядок. Ждите через пятнадцать минут.

Удовлетворенная, Леля ушла, а Карина, немного подумав, надела костюм, в котором была сегодня на работе, — трикотажное платье до колен и жакет, такой же длины. Ни во что более экстравагантное ей облачаться не хотелось. Она слегка подкрасилась, достала из холодильника большую плитку шоколада, которую позавчера принесла ей в школу Оля, и позвонила в соседскую дверь.

8

Лелина с Олегом квартира была точь-в-точь такой же, как и Каринина, по метражу, но отличалась расположением комнат.

Комнаты были полупустые, и Леля объяснила Карине, что сначала они с Олегом собираются сделать ремонт, а уж потом обзавестись новой мебелью.

Карина прошла мимо плотно закрытой двери спальни в гостиную. Там стоял накрытый скатертью стол, на котором красовались торт, пара салатов и в центре бутылка шампанского.

— Садись. — пригласила Леля, и Карина уютно устроилась на том самом цветастом диване, который не так давно вместе с ней поднимался по лестнице.

— Олег сейчас придет, — сказала Леля, снимаясь Карининой тарелкой, — ему по работе позвонили, что-то очень важное.

— А кем он у тебя работает? — поинтересовалась Карина.

Она была уверена, что местом работы Лелиного мужа является какой-нибудь банк или крупная фирма. Такие мальчики в этой жизни не пропадают и на окладах государственных не сидят.

— Ой, ты не поверишь! — радостно всплеснула руками Леля. — Он у меня скрипач. Концертмейстер Государственной классической капеллы. Очень, кстати, хороший скрипач. Вот так!

— Здорово, — улыбнулась Карина.

— А ты кем работаешь? — спросила Леля и уселась рядом на диван.

Карина вздохнула, усмехнулась и сказала:

— И ты не поверишь, но я тоже музыкант.

— Надо же! — воскликнула Леля. — Тоже скрипачка?

— Нет, пианистка.

— Выступаешь с концертами?

Карина от души расхохоталась. Сразу видно, что Лелина профессия не связана с музыкой. Иначе бы она знала, как мало пианисток выступает с сальными концертами. А в основном все они обыкновенные училки фортепьяно.

— Нет, Лелечка. Я поскромнее буду. Преподаю в нашей районной музыкальной школе.

— Это тоже здорово, — восхитилась Леля, — детишек музыке учить! По-моему, это прекрасно.

— Конечно, прекрасно, — согласилась Карина, но, вспомнив Эвелину Малютину и Васю, добавила — Правда, не всяких.

— А я ведь тоже человек творческой профессии, — призналась Леля.

— Художница? — предположила Карина,

— Нет. Я балетное училище окончила в Днепропетровске.

Вот «значит» откуда у Лели такая выправка! И эти стройные мускулистые ноги, и высоко поднятая голова, и открытая по-балетному шея.

— Гак ты балерина? — изумилась Карина.

— Я сейчас не работаю, — ответила Леля, нарезая хлеб тонкой пилкой.

— Почему?

— Да… — махнула Леля рукой. — В Москве в приличное место трудно устроиться, да и если даже возьмут, это ж пахать надо с ночи до зари. А Олежке нужен уход — он вон как занят. Кто тогда будет о нем заботиться, если я буду приходить как выжатый лимон? Правда? — Она вопросительно посмотрела на Карину, как бы ожидая от нее одобрения.

— Правда, — согласилась Карина и неуверенно прибавила: — Но можно, наверное, работать не так выкладываясь? Преподавать, например?

— Ой, нет, — возразила Леля, — из меня педагог никакой. Я себя-то никогда заставить заниматься толком не могла, а других… Нет, нет! А вот и Олег! — внезапно просияла она.

Карина перевела взгляд на дверь и увидела вчерашнего позднего гостя. Лицо его было таким же угрюмым и непроницаемым, как накануне. Серые глаза смотрели неприветливо. Он слегка кивнул Карине и уселся за стол, напротив нее и Лели.

— Представляешь, Олег, Карина тоже музыкант. Она пианистка, работает в детской музыкальной школе, — тут же сообщила Леля.

— Это замечательно, — коротко ответил Олег, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

Леля протянула ему запотевшую бутылку, и он открыл ее быстро, легко, но не торопясь, точными, уверенными движениями, до боли напомнив Карине Степана. Тот тоже делал это виртуозно.

Раздался легкий хлопок, из бутылки показалось облачко пара, и Олег ловко разлил золотистую жидкость в три красивых стеклянных фужера на тонюсеньких ножках.

— Ну, — сказал он, поднимая свой бокал, — за знакомство!

— За знакомство! — подхватила Леля. — Ура!

— За доброе соседство, — присоединилась к ним Карина.

В этот момент ей почему-то страстно захотелось уйти отсюда к себе домой — из-за охватившей ее неловкости. Она с тоской подумала, что у нее совершенно нет сил сидеть здесь, в чужой квартире, с незнакомыми людьми под колючим взглядом Олега.

Время, однако, летело быстро и незаметно.

В основном это была заслуга Лели. Она двигалась по комнате легко и бесшумно, быстро и незаметно переставляла тарелки на столе, наговорила Карине кучу приятных вещей, причем совершенно естественно, без лицемерия и фальши.

В нужный момент включилась тихая, успокаивающая музыка, зажглась красивая, ароматная свеча, а под рукой у Карины оказалась чашка дымящегося кофе.

К концу вечера она почувствовала себя отдохнувшей и даже развеселилась. Леля ушла на кухню заваривать чай, и Карина украдкой посмотрела на Олега, который почти все время просидел молча, вставив в общий разговор не более десяти слов.

Неожиданно он перехватил ее взгляд, улыбнулся — скупо, одними губами — и проговорил:

— Ну что, мы, выходит, с вами коллеги?

— Мы с Лелей на «ты», — сказала Карина.

— С тобой, — поправился Олег. — Приходи, что ли, в субботу к нам на концерт. Хороший концерт, эта программа — последняя в сезоне. Придешь?

В субботу в школе был педсовет, но Карина вдруг твердо решила его прогулять. Пусть начальство хоть лопнет от злости!

Решено и подписано — она идет на концерт. Она сто лет не слушала настоящей живой музыки.

— А что вы играете? — спросила Карина Олега.

— Первое отделение — Гайдн, второе — Чайковский.

— Приду, — пообещала она.

В дверях с подносом в руках показалась Леля.

— Так и молчите? — весело спросила она, расставляя перед Кариной и Олегом изящные чашки и блюдца.

— Нет, — ответила Карина, — мы не молчим. Твой муж меня пригласил на концерт в субботу.

— И ты согласилась?

— Да.

— Значит, мы пойдем вместе! Я ведь тоже собиралась. Кариночка, ты прелесть!

Леля повисла у Карины на шее. Та неловко улыбнулась и поймала на себе пристальный и насмешливый взгляд Олега.

9

Концерт начинался в семь. Леля зашла за Кариной в половине шестого. Сногсшибательный брючный костюм темно-сиреневого цвета демонстрировал, что Леля юбкам предпочитает брюки. Что ж, неудивительно, с такими-то стройными бедрами и длинными ногами.

Голову Лели по-прежнему украшала гладкая балетная прическа, красиво открывающая длинную шею.

Рядом с ослепительной и высокой Лелей Карина сразу почувствовала себя старой, невзрачной и маленькой.

«А, да ладно, — подумала она, — что природой дано, то дано. Не убиваться же мне по росту метр семьдесят пять, по светлым волосам и ногам от шеи».

Однако она тоже тщательно накрасилась, уложила волосы и надела свое выходное платье. Общий вид получился под стать Лелиному, и от этого они обе почувствовали себя особенно уверенными и привлекательными.

Билеты были в пятом ряду партера. Пока концерт не начался, Карина, слушая Лелину болтовню, с удовольствием разглядывала любимый свой Большой зал консерватории, в котором не была уже года три, а когда-то посещала чуть ли не каждый месяц. Она ощущала приятное легкое волнение — как бывает в ожидании хорошего сюрприза.

На сцену стал выходить оркестр, и Карина сразу увидела Олега. Он шел первым, высокий, широкоплечий, в отлично сидевшем на нем черном фраке. Волосы зачесаны назад, и только две пряди по бокам спадали на лоб.

Она почувствовала, как рядом с ней замерла от восторга Леля, резко прекратив разговор.

— Вот он, — зашептала Леля ей в ухо после секундной паузы. — Правда, он у меня самый красивый? Посмотри, больше таких нет во всем оркестре.

— Тихо, — попросила Карина, — они сейчас начнут. Я хочу послушать музыку.

Леля покладисто кивнула и, вздохнув, заерзала на стуле.

Вышел дирижер. Поклонился и взмахнул палочкой. Карина сидела, внимательно вслушиваясь в музыку Гайдна, и ее охватывало легкое разочарование.

Да, безусловно, оркестр играл профессионально, точно, слаженно, с хорошим вкусом. Но Карину эта игра почему-то не задевала. Через пять минут она поймала себя на том, что отвлекается, рассматривая блестящие трубы органа, платье на скрипачке за третьим пультом, сверкающую розовую лысину дирижера. И это было плохим признаком.

«Вряд ли дело в оркестре, — подумала Карина с грустью, — дело во мне. Я просто перестала быть музыкантом, профессионально деградировала. Естественно — если каждый день слушать лишь детские пьески в отвратительном исполнении и самой не играть…»

— Нравится? — громким шепотом спросила Леля.

— Очень, — вежливо ответила Карина и вздохнула.

В антракте Леля потащила ее в артистическую. Напрасно Карина сопротивлялась, убеждая Лелю, что чувствует себя неловко и лучше им пойти в буфет.

В артистической Лелю все знали. С ней приветливо здоровались, шутили, ее обнимали и целовали.

Карина с интересом разглядывала отдыхающих оркестрантов: мужчины сидели, сняв пиджаки, женщины толпились у зеркала, поправляя макияж и прически. Олега среди музыкантов не было.

— Туда, — показала Леля куда-то вбок, и они зашли в маленькую комнатку.

Там у раскрытого окна стоял Олег, а рядом с ним черноволосый полноватый парень, примерно его же возраста. Оба о чем-то тихо разговаривали и курили.

Черноволосый увидел девушек первым, лицо его расплылось в широкой улыбке.

— Олежка, — проговорил он, чуть пришепетывая, — к тебе пришли. Здорово, Лель, отлично выглядишь, — с этими словами парень подошел к Леле, расцеловал ее в обе щеки и с любопытством уставился на Карину. — Это твоя подружка?

— Это наша новая соседка! — весело ответила Леля.

— Очаровательная соседка у тебя, Олежка. — Черноволосый обернулся к Олегу, который так и остался стоять у окна, молча курил и улыбался своей странной улыбкой, одними краешками губ.

— Это Карина, — затараторила Леля, — а это Вадим, Олежкин друг. Знакомьтесь.

— Очень приятно. — Парень галантно взял Каринину руку, поднес к губам и поцеловал. — Как тебе везет, Ляшко! Жена — мисс Вселенная, и соседки попадаются — ну просто высший класс. Девушка — супер!

Он захохотал, и Карина почувствовала раздражение от этого пошлого комплимента. Что-то в этой буйной веселости выглядело неестественным, будто бы по-театральному наигранным. Карина приготовилась сказать какую-нибудь колкость, чтобы поставить его на место, но в это время Олег спокойно проговорил:

— Кончай, Вадим. Вспомни-ка лучше о штрихах.

К удивлению Карины, Вадим тут же посерьезнел, вежливо поклонился ей и отошел, будто Олег был его начальником и отдал приказ, требующий беспрекословного подчинения.

— Второе отделение будет лучше, — сказал Олег, и Карине показалось, что обращается он персонально к ней, будто откуда-то мог знать, что первое отделение ей не понравилось.

Она неопределенно пожала плечами, не решаясь ничего ответить, чтобы не обидеть Олега.

— Ну мы вас навестили, теперь пойдем в зал, — засобиралась Леля. — Ни пуха вам, ни пера!

— К черту. — отозвался Вадим, а Олег молча кивнул.

Публика постепенно стекалась к своим местам, до Карины долетали восторженные отзывы о Гайдне, но слушать второе отделение ей совершенно не хотелось.

Она никогда не любила Пятую симфонию Чайковского — ее музыка казалась Карине слишком громоздкой, патетической, а местами чересчур слезливой. К тому же она устала от шумной, многословной Лели, и ей захотелось домой.

Снова вышел дирижер. На мгновенье наступила неправдоподобная, звенящая тишина. А потом грянул аккорд — мощный, стройный, ошеломляющий.

Карина невольно вздрогнула, пальцы ее впились в спинку кресла четвертого ряда. Со сцены на нее неслись властные, подавляющие звуки. В них не было ни грамма сентиментальности, а только боль и яростная сила, сметающая все на своем пути, сила, которой нельзя было не подчиниться.

Она слушала и не узнавала знакомую с юности музыку. Это была трагедия, но трагедия стойкого, необыкновенно смелого человека, знающего, что он обречен, и бросающего вызов небесам.

Одна за другой пролетели все четыре части.

Карина опомнилась, лишь когда отзвучал последний аккорд финала.

Похолодевшими руками она продолжала сжимать деревянную спинку кресла. Словно сквозь пелену, ей были видны на сцене белое как мел лицо Олега и застывший над ним в воздухе смычок.

— Браво! — Зал взорвался аплодисментами, перешедшими в овацию.

Дирижер кланялся, пожимая Олегу руку, затем кланялся весь оркестр, и так повторялось несколько раз, пока публика не оправилась от восторга.

10

Возбужденные, с разгоревшимися лицами, Карина и Леля вышли на улицу. Им так хотелось глотнуть свежего воздуха, что они решили дожидаться Олега во дворе консерватории, у дверей служебного входа.

На улице уже стемнело, дул прохладный ветерок, народ толпой валил из центрального входа, оживленно обсуждая прошедший концерт.

Девушки молчали, погруженные каждая в свои мысли.

Карина не могла оправиться от потрясения, вызванного исполнением Чайковского. Подобное она слышала раз в жизни, когда вместе с компанией студентов-однокашников прорвалась на концерт Мравинского.

Дверь служебного входа распахнулась, и перед Лелей и Кариной появился Вадим, а за ним и Олег. Они уже переоделись: на Вадиме было черное длинное пальто, а на Олеге джинсы и темно-зеленая куртка.

— Так быстро! — обрадовалась Леля. — Еще никто не вышел.

— А мы передовики, — засмеялся Вадим. — Ну как второе отделение, понравилось?

— Очень, — горячо и сразу ответила Карина.

Олег насмешливо прищурился и закурил. Карину это задело, и она сказала сухо:

— Я редко говорю комплименты. Но если уж говорю — то всегда искренне. Но, что я сейчас слушала, по меньшей мере было гениально. Тот самый случай, когда работает не безупречный профессионализм, а обнаженный нерп.

— Это наш гениальный Олежка. — Вадим похлопал друга но плечу. — Это его обнаженный нерв. Знаете, сколько крови он у нас выпил во время репетиций?

— Значит, ваша кровь пошла ему на пользу, — усмехнулась Карина.

— Конечно, конечно. — Вадим согласно кивнул. Леля молчала, по обыкновению обнимая Олега и прижимаясь к нему.

— Народ! А что ж, мы не отметим такой концерт? — огорчился Вадим, видя, что сплотить и развеселить компанию не удается.

— А что ты предлагаешь? — оживилась Леля.

— Я — в ресторан. Тут недалеко открылся чудесный ресторанчик — народу немного, кормят великолепно, можно танцевать.

— Ой, я хочу танцевать! — обрадовалась Леля. — Пойдемте! Кариночка, пойдешь с нами? Ведь правда, такое надо отпраздновать!

— Я-то пойду, — согласилась Карина и подумала: «Живу с чужим мужем, отцом троих детей, гуляю с молодежью — вот до чего докатилась». — Я-то пойду, — повторила она, искоса погладывая на мрачного Олега, сосредоточенно дымившего сигаретой. — А вот твой супруг? Может, он устал и не хочет?

Олег удивленно вскинул голову.

«Так тебе! — удовлетворенно отметила Карина. — Не будешь насмешничать и стоять как истукан, когда тебя обнимает любящая женщина!»

— Нет, почему, — пробормотал Олег, — я вовсе не устал и согласен. Зачем идти против большинства?

— Ну и чудесно, — прощебетала ничего не заметившая Леля. — Тогда пошли быстрее, а то, кажется, уже накрапывает дождь. А мы без зонтиков.

Ресторанчик, куда привел их Вадим, находился в подвале и напоминал больше бар или кафе-погребок. В нем было накурено и шумно, но еда оказалась действительно вкусной, и весь вечер играла хорошая негромкая музыка.

Все портил Вадим, который сразу же изрядно набрался и начал одолевать Карину дешевыми хохмами и сальными любезностями. Она терпела, терпела и, наконец не выдержав, всерьез пообещала уйти, если он не прекратит.

— Понял, понял, — Вадим закивал головой, быстро и часто, как китайский болванчик. — Что ж, меня здесь не хотят — ну и не надо. Лелька, пойдем танцевать.

Леля, которая тоже выпила за вечер немало и сидела раскрасневшаяся, с блестящими глазами, охотно встала, и они с Вадимом, слегка покачиваясь, ушли поближе к эстраде.

Олег проводил их насмешливым и непроницаемым взглядом и снова закурил. Некурящая Карина вновь почувствовала себя скованно и стала подумывать, не отойти ли ей в туалет под предлогом приведения себя в порядок и там подождать, пока Вадим с Лелей натанцуются. Но тут Олег неожиданно спросил:

— Может, нам тоже стоит пойти потанцевать?

— Ну не знаю, — проговорила Карина с сомнением. — Мы же вроде не такие пьяные.

Она выпила лишь бокал красного вина и совершенно не чувствовала воздействия алкоголя. Олег, несмотря на то что они на пару с Вадимом почти прикончили бутылку коньяка, тоже выглядел абсолютно трезвым. Глаза его смотрели на Карину пристально и с холодком.

— Ты что ж, считаешь, жизнь улыбается только пьяным? — Он усмехнулся и немного наклонился к ней нал столом. Помолчал немного, стряхнул пепел и сказал таинственно: — Хочешь совет?

— Какой совет? — опешила Карина.

— Обыкновенный. Житейский. Будь проще — это облегчает жизнь.

Карина захлебнулась от возмущения. Не хватало. чтобы этот нахальный плейбой стал её поучать.

— Знаешь. — произнесла она ледяным тоном, — я в твоих советах не нуждаюсь.

— И напрасно, — весело проговорил Олег, — я иногда даю очень дельные советы.

Карине почудилось, что ему доставляет удовольствие ее злость. Мрачное выражение сошло с его лица, он улыбался, разглядывая Карину в упор и словно бы забавляясь всем этим нелепым разговором.

Она сделанным равнодушием пожала плечами:

— Если это шутка, то глупая до неприличия.

— К черту приличия, — небрежно произнес Олег.

— Вот это уж совсем не по-джентльменски, — язвительно сказала Карина, изо всех сил стараясь не стушеваться под его откровенно-насмешливым взглядом.

— А я и не претендую на звание джентльмена, — спокойно проговорил он.

Она промолчала, с преувеличенным вниманием разглядывая узор на крахмальной скатерти.

Совершенно очевидно, что Олег поставил своей целью довести ее до белого каления — и явно в этом преуспел. Но зачем ему все это? Развлекается скуки ради?

Она лихорадочно искала, что бы такое сказать, обидное и едкое, но в голову ничего путного не приходило.

— О чем задумалась? — Его голос прозвучал чуть мягче, он наклонился к Карине совсем близко.

— Да так, о своем. — Она решительно подняла на него глаза. — И еще о том, сколько нахальства бывает в некоторых людях.

— Насчет нахальства — это ты, конечно, меня имеешь в виду?

— Кого ж еще? — Карина усмехнулась и не торопясь налила себе в бокал минералки.

— Ну и зря, — неожиданно серьезно произнес Олег. — Я вовсе не нахал. Сказать, кто я?

— Ну… да. — Она неуверенно кивнула.

— Я странник, пришедший в этот мир познать истину, — проговорил Олег нараспев и, увидев, как вытянулось лицо у Карины, тихо засмеялся: — Шучу, шучу. Не бойся, я не шизофреник. Просто процитировал одного оченьлюбимого мной философа и поэта… А вот и Лелька идет, — он указал на приближающихся к ним Лелю и Вадима. — Тебе не кажется, что они отлично спелись, то есть станцевались?

Олег больше не казался Карине ни высокомерным, ни наглым. Улыбка на его лице была страдальческой, вымученной, и сам он выглядел растерянным, точно лишился своей защитной оболочки.

Карина вдруг неожиданно для себя спросила:

— Зачем ты ссоришься с ней? Вы же… — Она не договорила, потому что увидела, как точно от боли скривилось его лицо.

— Зачем? — переспросил Олег. — Правда, зачем? Если б знать, если б знать…

— Ну что, трезвенники, — Вадим плюхнулся на свое место, — все философствуете? Зря. Пошли бы лучше подвигались, как мы с Лелькой! Правда, Лелечка?

Леля пьяно улыбнулась и придвинула свой стул поближе к мужу. На лице у того снова появилось прежнее, отчужденное от внешнего мира и замкнутое выражение, и Карине не верилось, что минуту назад он был другим. А может, ей это показалось?

11

В понедельник у Карины произошло столкновение с Бурцевой. Та пригласила ее в кабинет и принялась отчитывать за неявку на педсовет.

— У меня была уважительная причина, — твердо сказала Карина.

— Какая? — Завуч смерила ее пронзительным взглядом. — Вы что, плохо себя чувствовали?

— Напротив, — Карина невозмутимо улыбнулась, — хорошо. Я слушала замечательный концерт в Большом зале консерватории. Играли Чайковского, и играли изумительно.

— И это ваша причина? — поджала губы Бурцева.

— Да. Разве она не кажется вам убедительной?

— Нисколько. — Завуч вынула из папки чистый лист бумаги. — Пишите объяснительную на имя директора. Нам всем хочется сходить на концерт, это не означает, что можно пропускать служебные мероприятия.

— По-моему, для музыкантов главным мероприятием всегда остается музыка, — пожала плечами Карина, доставая ручку.

— Это по-вашему, — отрезала завуч.

Объяснительную Карина написала, положила ее на стол и пошла работать, ничуть не раскаиваясь в своем поступке.

Вечером, едва она вернулась домой, в дверь позвонили. Это, конечно, оказалась Леля, и Карина вдруг поняла, что весь день подсознательно ждала её прихода.

У Олега была вечерняя репетиция, и Леля напросилась в гости. Она и Карина вместе приготовили себе перекусить, не прерывая разговоры, поужинали и сели смотреть телевизор.

Рядом с Лелей весь вечер Карина ощущала давно забытый уют. Как это, оказывается, прекрасно, когда за ужином можно с кем-то разговаривать и к ночи от постоянного молчания не садятся связки, когда можно вот так, вместе, мыть посуду и смеяться над любым пустяком.

С тех пор как умерла мама, все эти незаметные на первый взгляд мелочи ушли из Карининой жизни, и только сейчас она поняла, чего была лишена долгие годы.

Словно прочитав Каринины мысли, Леля удобнее устроилась на диване перед телевизором и, вытянув на пуфике свои красивые ноги, сказала:

— Ты не поверишь, сколько раз я мечтала, чтоб у меня была старшая сестра. И чтоб мы вот так сидели вместе долгими вечерами и говорили обо всем.

— А ты была одна? — спросила Карина.

— Нет, — со смехом ответила Леля, — конечно же нет. Но вместо любимой сестры у меня было три противных младших брата. Ты знаешь, что это такое — трос мерзких, озорных, нахальных мальчишек? Нет, ты этого не знаешь, и слава богу! — Леля ногой пнула пуфик. — Вечно раскуроченная губная помада, склеенные клеем новые колготки, подло подслушанные телефонные разговоры. Лучше об этом не вспоминать!

— А мама? — спросила Карина. — Вы с мамой не дружили?

— А, мама! — махнула рукой Леля. — Ей было вечно некогда. У нее ведь был отчим — единственный свет в окошке. Ну их! И говорить не хочется. Из-за них я с пятнадцати лет по интернатам и общагам мотаюсь. — Леля задумалась и замолчала, покачивая пуфик ногой.

— Он приставал к тебе? — догадалась Карина.

— Ага, — Леля кивнула. — Я ведь в интернате жила, когда в балетном училась. Приехала на каникулы — как раз мне пятнадцать исполнилось. А мать в больнице лежит с нашим младшим — то ли ангина, то ли скарлатина — не помню. Ну он и полез. Красивый он мужчина, ничего не скажешь, военный. Мать как кошка в него влюблена была. И сейчас так. А я его, знаешь, по морде тапочкой огрела — честно-честно. Не веришь? — Леля весело захохотала. — Прямо тапочкой по усам — у него черные усы. шикарные, как у Никиты Михалкова.

— А он? — тоже смеясь, спросила Карина.

— А он — ничего. Смутился и в ванной заперся. Я — к матери в больницу. Не буду с вами жить, говорю. Уеду обратно в интернат.

— И что?

— Уехала. Хоть каникулы только начались.

— И она тебя не остановила? — удивилась Карина.

— Она меня даже не спросила, почему я уезжаю. Хочешь — пожалуйста. И весь разговор. Вот с тех пор я дома только наездами бываю. В общаге, у подруги, и с Олегом познакомилась. Слушай, — Леля выпрямилась на диване и пригнулась к Карине, — тебе Олежка нравится?

— Как это? — не поняла та.

— Ну так. Обыкновенно. Как мужик. Он всем нравится — знаешь, как в общаге к нему девки клеились? Жуть. Рады были бы. сучки несчастные! — Леля мстительно и торжествующе сверкнула глазами.

Карину покоробило от ее тона, точно Леля повернулась к ней другим боком и оказалась в этом ракурсе косая, кривая и с крючковатым носом. Перед Кариной сидела ушлая, видавшая виды общежитская девчонка, привыкшая каждый день бороться за свое существование и готовая уничтожить конкуренток любой ценой.

Леля вопросительно глядела на Карину, ожидая ответа.

— Как тебе сказать, Лелечка, — мягко начала Карина, — это ведь сложно, избирательно. Нравиться может внешность, а человек при этом может и не нравиться. И наоборот. Понимаешь?

— Не-а, — искренне удивилась Леля, — неужели тебе Олежка совсем не нравится? Нисколечко?

— Да Леля же! — рассердилась Карина. — Прекрати! Я не знаю даже, что тебе ответить: скажешь «да» — ты обидишься и станешь ревновать, скажешь «нет» — тоже будет плохо, расстроишься, что не оценила твой великолепный выбор. Так что извини, я промочу.

— Хорошо, — покладисто согласилась Леля и добавила с тихим вздохом: — Ты прости, если я говорю глупости. Это у меня с детства — ногами Бог не обидел, а вот головкой обделил. Может, мы и ссоримся из-за этого с Олежкой.

Она погрустнела и вновь принялась раскачивать пуфик.

Карине стало жаль ее, особенно теперь, когда Леля рассказала историю своего детства и юности. Что ж удивительного, что у нее нет хороших манер и блестящего интеллекта? Только, наверное… наверное, Олегу с ней трудновато общаться. С его-то цитатами из философов и прочими наворотами.

«Впрочем, — решила Карина, — для счастливой семейной жизни Лелиной красоты, живости и страсти вполне должно хватать, этих качеств у нее в избытке».

Они еще долго сидели вместе в этот вечер. Леля больше говорила. Карина — слушала, и каждому нравилось именно то. что он делает. Поздно, около десяти часов, вернулся Олег, уставший и немногословный, и увел Лелю домой.

12

С этого дня Каринина жизнь начала меняться. В нее постепенно входила Леля: со своими милыми странностями, веселым детским смехом, бурными слезами, а главное — искренней привязанностью к своей соседке.

Олег работал почти каждый вечер допоздна, и у Карины с Лелей вошло в привычку коротать эти вечера вместе. Они занимались чем угодно: ходили по магазинам, вместе готовили, пекли пироги, смотрели телевизор и просто болтали. Скоро Карина знала о Леле и Олеге почти все.

Семья Олега, состоящая из стареньких отца и матери, жила в Свердловске. Лелины мать, отчим и братья два года назад переехали из Днепропетровска в Зеленоград, и Леля доучивалась в Москве. С Олегом они познакомились случайно — Лелю пригласила на день рождения сестра училищной подруги.

Сестра была арфисткой, жила в консерваторском общежитии. Там. в общежитии, и гуляла большая веселая компания.

Лелиным соседом по столу оказался Олег, и ей хватило трех часов, чтобы влюбиться в него по уши.

А вот чтобы он женился на ней. понадобился целый год. Но Леля не привыкла отступать, да и отступать ей было некуда: она уже понимала, что не просто хочет получить Олега, а болеет им. Болеет тяжело и безнадежно, без единого шанса на выздоровление, и все, что было до того в ее недлинной бесшабашной жизни. — ерунда, лишь вступление, прелюдия к самому главному и настоящему.

Она боролась, стиснув зубы, игнорируя унижения, не гнушаясь подлости по отношению к соперницам. И победила.

Но оказалось, что победа эта не конец испытаниям, выпавшим на ее долю, а начало новой борьбы и новых испытаний. Леля добилась лини, права быть рядом с Олегом, но прав на него самою, на его душу, она так и не получила.

Все это Леля обсуждала с Кариной мною раз. и особенно после их с Олегом ссор, повторявшихся с ужасающей регулярностью.

С самим же Олегом Карина почти не общалась Он никогда не заходил к ней в гости вместе с Лелей, даже в тс редкие дни, когда бывал свободен. Заглядывал лишь поздним вечером, коротко здоровался и ждал в коридоре, когда Леля выйдет из комнаты или кухни.

Карина иногда вспоминала недавний разговор в ресторане, холодную ироничность Олега, свою растерянность. Почему-то теперь, задним числом, ей стало казаться, что он затеял тот разговор не случайно и вовсе не с целью обидеть её или причинить боль.

Возможно, его насмешливый, язвительный тон был лишь средством привлечь к себе Каринино внимание. На самом деле Олега волновали какие-то серьезные проблемы, которыми он почти готов был с ней поделиться, но возвращение Лели и Вадима ему помешало.

Так или иначе, но больше попыток завязать с Кариной беседу Олег не предпринимал, при встрече окидывал ее равнодушным взглядом и отводил глаза в сторону. В такие минуты он особенно напоминал Карине Степана своим угрюмым, отрешенным видом. Внутри у нее что-то напрягалось, пальцы рук делались холодными, к щекам, напротив, приливал жар. Она злилась на себя, старалась изо все сил обрести спокойствие — и не могла.

Больше всего ее волновало, что Олег заметит, что с ней происходит в его присутствии. Однако он ничего не замечал, погруженный в какие-то свои, не ведомые никому мысли, и Карина была этому несказанно рада.

13

Так потихоньку подкралось лето. Позади остались экзамены в музыкальной школе, оказавшиеся в этом году особенно тяжелыми и выматывающими.

В июне Олег уехал с оркестром в Испанию, взяв с собою и Лелю.

Карина сдала дачу и купила на июль путевку в Сочи в пансионат, а в ожидании отпуска решила заняться косметическим ремонтом квартиры: переклеить обои в кухне и коридоре, а облетевшую побелку заменить потолочным покрытием. Саша вызвался помочь ей в этом важном деле. Он отправил семью к теще в деревню, а сам остался в Москве.

Поначалу все было хорошо. Они с Кариной дружно ободрали обои, развели клей и увлеченно поклеили одну стену. Потом Саша предложил прерваться на «рекламную паузу».

Пауза затянулась надолго, так что в этот вечер работа была приостановлена. Так же продолжалось и в другие дни. Опьяненный свободой от семьи, Саша был неутомим.

Карина же привыкла, что в учебном году они видятся редко, и вскоре постоянное его присутствие в квартире стало ее раздражать.

Они только приступили к коридору, как между ними разгорелась крупная ссора, которую, по справедливости сказать, Карина спровоцировала сама и безо всякой причины. Саша слегка опешил от ее сварливого и язвительного тона, но не обиделся, а сказал мягко и примирительно:

— Каринка, это у тебя педагогическое. Все училки раз в году бывают стервами от большой нагрузки. Наверное, тебе тяжело дались экзамены.

Карину эти невинные слова взбесили еще больше, и она потребовала, чтобы он удалился в деревню к своей большой и дружной семье.

— Когда остынешь, позвони мне, — сказал на прощанье Саша, — можешь даже домой звонить, там сейчас никого нет.

— Большое спасибо, — едко ответила Карина и захлопнула за ним дверь.

Она и сама не могла понять, что такое с ней творится.

Погоревав пару дней, Карина сделала вывод, что, наверное, действительно устала. Ей необходим отдых, смена впечатлений, и все пройдет. Тогда она снова позвонит Саше, извинится перед ним, он поймет ее и простит.

Впереди маячил приятный и долгожданный отпуск, и Карина твердо пообещала себе, что проведет его максимально весело и с пользой для здоровья.

14

Пансионат оказался на уровне: белоснежные корпуса, окруженные тенистыми кипарисовыми аллеями, огромная территория, буквально нашпигованная спортзалами, бассейнами и танцплощадками, и всего пятьсот метров до моря.

Ночью Карина слышала, как шумит прибой.

Ее поселили в уютном одноместном номере с холодильником, телевизором и всеми удобствами. Первые пару дней она отсыпалась, а потом стала подниматься в шесть утра и ходить на пустынный пляж.

Солнце еще не обжигало, его лучи ласково касались кожи, ставшей за зиму белой, точно сметана.

Карина спускалась к самой воде, и ноги тотчас обдавало волной, темно-зеленой, с кружевами пены, с плавающими на поверхности песчинками и мелкими ракушками — по утрам слегка штормило.

Где-то вдалеке, на стыке моря и неба, чернели крошечные точки кораблей, над берегом носились чайки, вечно встревоженные и громкоголосые. Загорелые, мускулистые парни, спасатели, позевывая, тащили по песку лодку.

Постояв немного, Карина медленно заходила на глубину, на секунду задерживала дыхание и окуналась в бирюзовую прохладу по самый подбородок. А потом плыла до мерно покачивающегося тускло-красного буйка, отдыхала, держась за его скользкий, облупленный бок, и возвращалась на берег.

Через неделю ее тело покрылось легким и ровным загаром, живот, слегка распустившийся за зиму от неподвижною образа жизни, втянулся и стал плоским, щеки порозовели. Верная своему обещанию поправить здоровье, она регулярно посещала массажный кабинет и подолгу гуляла пешком.

Таким образом, часть Карининой программы, касающаяся полезности отпуска, выполнялась на сто процентов. Сложнее обстояло дело с другой частью, предполагавшей провести время максимально весело.

Обычно, приехав на отдых, Карина позволяла себе один-два шаблонных курортных романа. Вокруг шла веселая пьянка-гулянка, менялись местами ночь и день, жизнь превращалась в искрящийся фейерверк, черные ночные аллеи выманивали из душных корпусов.

В такой атмосфере даже у Карины, с ее замкнутостью и разборчивостью, появлялся вкус к развлечениям.

Кавалерами ее, как правило, становились женатые мужчины, на пару недель вырвавшиеся из семейных оков и вкусившие долгожданную свободу. Легкие, стремительные связи хорошо развеивали Каринину грусть, помогали ощутить себя отдохнувшей и женственной, при этом совершенно не затрагивая ее чувств. К концу отпуска южные страсти угасали так же моментально, как и вспыхивали.

Однако в этот Каринин приезд все почему-то получалось иначе, чем всегда.

В первые же дни у нее наметилось несколько ухажеров: сосед по столику, симпатичный военный из Вологды, мелкий питерский бизнесмен, который. так же как Карина, любил поплавать ранним утром, и местный, сочинский парень, гитарист из ресторанного ансамбля. Последний единственный не имел семьи и был слегка моложе Карины, в то время как двое других являлись примерными мужьями и отцами и недавно разменяли сороковник.

Все трос активно проявляли внимание и не скупились на подарки. Карина отдала было предпочтение питерцу, обладающему наиболее сходным с ней менталитетом, но вскоре разочаровалась и попробовала переключиться на военного. Однако тот показался ей каким-то ограниченным.

Мальчишку-гитариста она и вовсе не могла воспринять всерьез, его настойчивые ухаживания ее смешили, а затем стали пугать: парень ежедневно надирался до рогатых чертей и поджидал Карину в вестибюле с букетом сорванной в пансионатском саду мальвы и бутылкой коньяка.

Вскоре она почувствовала, что безумно устала от всех троих и хочет одного — чтобы ее кавалеры провалились куда подальше.

Отвязаться от разгоряченных, заведенных мужиков оказалось делом непростым. Карина стала опаздывать к обеду и ужину, а вечерами старалась пораньше проскользнуть в номер, игнорируя танцы, кино и прочие прелести жизни и не замечая, что невольно возвращается все к тому же одиночеству, от которого страдала в Москве.

Постепенно на нее перестали обращать внимание, и она оказалась в привычном вакууме, вдали ото всех и с книгой в руках.

На горизонте замаячил отъезд.

Как-то вечером, не спеша поужинав и больше не опасаясь ничьих приставаний, Карина подходила к своему корпусу. Сгущались быстрые южные сумерки, вокруг было тихо и безлюдно: основная масса отдыхающих еще тусовалась на пятачке возле столовой, собираясь разбрестись по злачным местам.

Карина уже хотела распахнуть стеклянную дверь, как вдруг до нее донеслись странные звуки. Она остановилась и внимательно огляделась по сторонам.

Сбоку от корпуса, около большой клумбы с розами, стоял и горько плакал мальчик лет семи-восьми.

Карина подошла поближе. Пацан заметил ее и зарыдал в голос, размазывая слезы по щекам трясущимися маленькими ладошками.

Ей стало жаль его. Никого из взрослых рядом не наблюдалось, мальчишка был совершенно один и выглядел так, будто с ним приключилась настоящая беда.

— В чем дело? — мягко спросила Карина. — Где твои родители?

Мальчонка попытался что-то сказать, но из его рта вырывались только всхлипывания.

— Ну успокойся, — Карина обняла ребенка, прижала к себе.

Тот доверчиво ткнулся светловолосой головой ей в бок. Он чем-то напоминал Лелю — был такой же белобрысый, веснушчатый, и так же градом текли по его розовому лицу крупные, прозрачные слезы.

— Давай-ка расскажи, что случилось, — попросила Карина. — Может быть, я смогу тебе помочь.

— М-мама… — пролепетал мальчик. — Она… — видно было, что он изо всех сил сдерживается, чтобы снова не зареветь, и это трогательное проявление силы воли вызвало у Карины уважение.

— Ты потерялся? — догадалась она. — Отстал от мамы или, наоборот, убежал вперед? Не бойся, она сейчас подойдет следом за тобой.

Пацан отчаянно замотал головой:

— Нет! Она не придет! Ее… — Он судорожно сглотнул и все же докончил: — Ее увезли. В больницу, на «скорой».

— Господи. — озадаченно проговорила Карина. — что же с ней такое?

— Сердце, — совершенно по-взрослому, серьезно и лаконично ответил новый знакомый.

— С кем же ты остался?

— Один. — Он уже не плакал, лишь время от времени шмыгал носом. Мордашка у него была симпатичная. бесхитростная, и Карина почувствовала, как сердце наполняется щемящей нежностью.

— Совсем один? — не поверила она. — Этого не может быть. Когда маме стало плохо?

— Утром.

— Где же ты был все это время?

— В номере сидел. — Паренек тяжело вздохнул и еще теснее прижался к Карине.

— И что же, никто за тобой не пришел — я имею в виду горничную или дежурную по этажу.

— Никто, — горестно подтвердил малыш.

— Вот паразиты, — не выдержала Карина.

Нечего сказать, хороша администрация: отправила бабу в больницу и не заметила, что в номере остался ребенок.

— Разве у вас с мамой тут не было знакомых? — поинтересовалась она у мальчишки. — Ну хотя бы соседей по столу?

— Были, — охотно отозвался тот. — Дядя Сережа и тетя Света.

— И где они? Почему бросили тебя в беде?

— Они уплыли на теплоходе, сразу после завтрака. Обещали завтра вернуться.

— Ясно, — кивнула Карина. — Тебя как звать?

— Женя.

— Зачем же ты. Женя, просидел весь день в номере? Надо было сразу выйти.

— Я… боялся, — прошептал мальчик. — Я дверь не умею закрывать, а мама говорила, тут воруют.

— Ну ты даешь! — изумилась Карина. — А как сейчас твоя дверь?

— Открыта, — совсем тихо произнес Женя.

Глаза его снова стали наполняться слезами.

— Ну-ну, — поспешно проговорила Карина, — не плачь. Вы откуда приехали?

— Из Волгограда.

— Кто у вас там остался?

— Папа. И бабушка.

— Вот что. — Карина решительно взяла его за руку. — Мы сейчас пойдем к администратору и позвоним в Волгоград. Сообщим твоим родным о том. что мама попала в больницу. А потом решим, что с тобой делать. Согласен?

— Согласен.

Они вошли в корпус, пересекли широким, полукруглый холл, и тут вдруг Женя остановился и потянул ладошку из Карининой руки.

— Ты что? — Она увидела, как хорошенькое, заплаканное личико вмиг побледнело и сморщилось, точно от сильной боли.

— Живот… — пролепетал Женя. — Батат… вон там… — показал он пальцем чуть ниже ребер. — И тошнит.

Испуганная Карина сгребла его в охапку, подтащила к диванчику:

— Посиди. Я сбегаю за врачом.

— Я… хочу кушать, — смущенно прошептал Женя. — Я ведь все пропустил, и обед, и ужин. А мне нельзя долго не есть, у меня этот… как его…га… го…

— Гастрит, — догадалась Карина. — Ладно, это мы сейчас исправим. Давай-ка отложим наш звонок папе, зайдем ко мне, и я тебя накормлю.

Женя в ответ счастливо улыбнулся.

Они поднялись на второй этаж в Каринин номер, Карина усадила мальчика за стол, вышла в коридорчик, открыла холодильник, вытащила все, что там нашлось, — бутылку молока, сыр, масло, джем, хлеб в полиэтиленовом пакете.

Женя жадно ел бутерброд, пил из стакана, изредка поглядывая на Карину со смущением и благодарностью, и неожиданно она поймала себя на мысли, что хорошо бы этот белокурый малыш посидел здесь, в ее номере, подольше.

Наконец он положил на стол остаток булки и виновато покачал головой:

— Больше не могу. Спасибо.

— Не за что. — Карина потрепала его по мягким, шелковым волосам. — Живот больше не болит?

— Нет.

— Тогда поднимайся, пойдем.

Они снопа спустились в холл, подошли к кабинету администратора.

— Подожди здесь, — Карина указала Жене на кресло у двери.

Ей не хотелось, чтобы он присутствовал при ее разговоре с администраторшей: незачем парню снова вспоминать о том, что произошло утром.

Женя послушно уселся в кресло и тут же заболтал ногами. Настроение у него совсем выправилось, личико порозовело.

Карина улыбнулась ему и зашла в кабинет.

Администратор, молодая, грудастая блондинка с множеством крупных колец на пухлых пальцах, едва услышав ее рассказ про «скорую», больницу и забытого ребенка, в изумлении округлила глаза:

— Какой такой мальчик? Вы что, смеетесь?

— Это вы смеетесь, — рассердилась Карина. — Как же так, мать увезли на «скорой», а маленький ребенок весь день один в номере, голодный и…

— Да никого сегодня не увозили на «скорой», женщина! — волнуясь, проговорила блондинка. — Как бы я этого не знала?

— Может, вы не заметили? — предположила Карина. слегка растерявшись.

— Голубушка, милая, — упирая на «г», затянула девушка, — вы из меня дуру-то не делайте. Чтоб мы ребенка одного оставили!

— Но он был голодный, — не сдавалась Карина. — Вы бы видели, как он ел у меня в номере!

Лицо администраторши вдруг покрылось испариной, она затравленно посмотрела на Карину, точно та вытащила из-за пазухи пистолет и направила дуло ей в живот.

— Где он сейчас, этот хлопец? — поспешно спросила она, вылезая из-за стола.

— Там сидит, за дверью, — ничего не понимая, удивленно ответила Карина.

— Ну-ка пойдем, — девица цепко взяла ее за локоть, — пойдем побачим.

— Да вот же он, — с досадой сказала Карина, открывая дверь, и осеклась.

Кресло было абсолютно пустым. Женя исчез.

Администраторша демонстративно сложила руки на своем роскошном бюсте. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— Может, вышел… В туалет, например, — неуверенно предположила Карина.

— Говорите, в номер его водили? — Грудастая недобро прищурилась.

— Да.

— Тогда пошли в номер, — почти приказала девушка. — Скорее, скорее, говорю вам!

Карина послушно поспешила за ней. Они почти бегом поднялись по лестнице, Карина отперла дверь, чувствуя, как начинает неприятно сосать под ложечкой.

— Смотрите, все на месте? Сумку, кошелек, украшения — все смотрите! — проговорила администраторша, с трудом дыша от быстрой ходь6ы.

Карина бросилась к тумбочке, потом к шкафу — все было целым. Сумка стояла на своем месте.

Она сунула в нее руку — кошелька не было. Большую часть денег Карина хранила в чемодане под одеждой.

Она сунула в нее руку — кошелька не было. Большую часть Карина хранила в чемодане под одеждой. В кошельке же лежало без малого две тысячи рублей.

— Ваш хлопчик неплохо поживился, — обреченно проговорила администраторша. — Разве можно быть такой доверчивой? — Она покачала головой. — Хорошо еще, что вы его в номере не оставили, пока спускались ко мне. А то бы он вам и чемодан раскурочил.

Карина подавленно молчала.

— Знаете, сколько их тут шастает? — вздохнула девица. — И как они ухитряются пролезть через охрану, ума не приложу. В этом году, правда, ваш случай — первый.

Искать белокурого Женечку (или вовсе не Женечку) было, конечно, делом бесполезным. Его давно и след простыл.

На всякий случай администраторша вызвала милицию, составили акт о краже, и на этом все закончилось.

Всю ночь Карина не могла заснуть. Денег жалко не было, терзала досада за свою глупость Ее, взрослого человека, провели, как последнюю дуру, поймали на примитивную приманку, словно наивного карася.

Перед глазами Карины все стояло Женино личико: голубые доверчивые глаза, полные слез, дрожащие, слегка припухшие губы, светлые завитки на лбу. И этот ангелочек оказался банальным воришкой! Хорош артист, ничего не скажешь, но ведь какой милый!

Почему-то вдруг Карине вспомнилась ее давняя беременность. Тот нерожденный ребенок был бы сейчас полным ровесником коварного и обаятельного Женечки. Он мог бы так же сидеть с ней в номере, приехав на отдых, и она бы кормила его бутербродами и поила молоком. А по вечерам рассказывала бы разные интересные истории…

Впервые в жизни Карина пожалела о том, что сделала аборт. Надо было родить от Степана, и сейчас она бы не была такой бесконечно одинокой. С ней осталась бы частичка любимого человека, существо, похожее на него внешне и внутренне. Эх, дура, дура…

На такой печальной ноте завершился Каринин отпуск.

Вернувшись домой, она стиснула зубы, сорвала в коридоре старые обои и две недели яростно и неутомимо доделывала незаконченный ремонт. Одна. Саше звонить она так и не стала.

Он сам позвонил ей, сказал, что скучает, просил встретиться. Но Карина сочинила какую-то отговорку и от встречи отказалась.

Когда две недели спустя однажды утром она услышала на лестничной площадке за дверью голоса, шаги и знакомый звонкий смех, то вдруг ощутила себя необыкновенно счастливой, точно возвратилась ее долгожданная, любимая, дружная семья. И поняла, что все долгие летние месяцы ждала только одного: когда же вернутся Леля с Олегом.

15

Начался учебный год, и сентябрь сразу же оказался донельзя наполнен событиями.

Зина позвонила и сообщила, что устроилась-таки туда, куда хотела, Олечка Серебрякова сломала руку, а Леля поведала Карине о своей беременности.

Они, как всегда, сидели на Карининой кухне, пили кофе и жевали мелкий соленый крекер, насыпанный горкой в хрустальную конфетницу.

— Какой срок? — спросила Карина, вглядываясь в загорелое и беспечное Лелино лицо.

— Кажется, восемь недель. — Та с хрустом надкусила леченье и потянулась за следующим.

— Тошнит?

— Нисколько. Жрать только хочется, спасу нет. Разжирею, как рождественская свинья. Леля весело хохотала.

Карина задумчиво помешала ложечкой в чашке.

Теперь ссоры за стеной должны если не прекратиться, то хотя бы стать редкостью. Можно сказать, Леля победила. Оказалась более смелой и решительной, чем Карина, и ее глупостей с абортом повторять не собирается.

Правильно, так и чадо. Никуда теперь Олег от нее и ребенка не денется.

Леля, словно услышав Каринины мысли, вдруг перестала смеяться, вздохнула и сказала печально:

— Олежка ничего не знает.

— Вот обрадуется, когда ты ему скажешь, — предположила Карина.

— Обрадуется? — Леля безнадежно махнула рукой и снова подцепила из вазочки крекер. — Как бы не так. Он меня укокошит. Ему этот ребенок сто лет в обед не нужен.

— Почему ты так уверена? — усомнилась Карина.

— Да он мне это повторяет каждую ночь. Там, в Испании, — Леля машинально понизила голос, наклонилась к Карине, словно ее могли подслушать, — климат другой. Ну и… все сдвинулось, понимаешь. Вот так и вышло… случайно. — Она выпрямилась, отхлебнула из чашки и грустно покачала головой. — Я-то рада, что так получилось. Я хочу маленького. Он у нас славненький будет, правда?

— Конечно, — Карина улыбнулась.

Она вспомнила сочинского афериста Женю, свое нежное к нему отношение, сожаление по поводу того, что у нее нет ребенка.

«Может, это судьба? — подумала она. — Родится малыш, он будет похож на Олега, а стало быть, и на Степана. Лельке быстро наскучит сидеть с ребенком: она захочет работать, куда-нибудь выходить. А я смогу оставаться с ним. Буду ему вроде тетки, ведь Леля мне почти как сестра».

В детстве к Карине и ее маме часто приезжала из Минска худенькая, смешная, старомодная и бездетная тетя Катя. Она была двоюродной сестрой матери и без памяти любила и баловала Карину — привозила с собой банки с вареньями, соленьями, пекла умопомрачительные ватрушки, пироги с лимоном и вишней, каждый день покупала племяннице мороженое и водила в зоопарк. Маленькая Карина все подношения принимала, но не могла взять в толк, отчего так самозабвенно обожает ее далекая тетка.

Теперь тетя Катя была совсем старенькой и приехать в Москву не могла. Да и сделать это, живя в Минске, стало непросто. Зато сейчас Карина понимала ее очень хорошо.

Она представила, как вместе с Лелей будет пеленать малыша, кормить его из бутылочки, купать, выходить с коляской под тополя, и у нее закружилась голова.

16

Лелин отменный аппетит продержался всего неделю. Ровно через семь дней после разговора на кухне у нее начался тяжкий токсикоз. По утрам ее выворачивало наизнанку, она не могла смотреть на еду и теряла килограмм за килограммом.

Капелла активно репетировала новую гастрольную программу, и Олег работал с утра до ночи. Теперь он уже был посвящен в курс дела и в те редкие минуты, что Карина видела его, выглядел мрачнее тучи.

Она старалась взять на себя все заботы о Леле: закончив работу, неслась по магазинам, наполняя сумки творогом, молочными продуктами и фруктами, варила ей каши, выводила гулять, провожала в поликлинику.

Время теперь было расписано по минутам, и Карину это радовало: давно ее жизнь не была такой наполненной, а она сама не чувствовала себя столь нужной и незаменимой.

Леля стала совершенно беспомощной, целыми днями лежала на диване, бледная, нечесаная, не готовила и не убирала в квартире. Вопреки ожиданиям Карины, их ссоры с Олегом не прекратились, а даже стали чаще.

Стоило ему вернуться домой пораньше, как за стеной снова слышались крики и рыдания, а на следующий день Карина находила Лелю опухшей от слез, с белым лицом и красными, как у кролика, глазами.

Она стала всерьез волноваться, как бы их конфликты не принесли вред малышу, и хотела поговорить с Олегом. Но тот был совершенно неуловим: он почти ежедневно задерживался на репетиции, а когда был дома, то рядом с ним всегда находилась бледная, исхудавшая Леля, бесплотная и неотступная, как тень отца Гамлета. При ней Карина ничего не могла сказать Олегу и все откладывала и откладывала неприятный разговор.

Иногда Леля пугала ее. Становилась вдруг молчаливой, тихой, долго смотрела в одну точку, мимо Карины. В такие моменты в ней не было ничего общего с шумной, болтливой и смешливой девчонкой, какой та привыкла ее видеть.

Как-то Леля сказала задумчиво:

— Знаешь что, если Олег бросит меня, я тут же умру.

— Прекрати сейчас же, — рассердилась Карина. — Во-первых, не собирается он тебя бросать, а во-вторых, разве ты не знаешь, какой это грех? Даже говорить и думать про такое преступно!

— А я вовсе не самоубийство имею в виду, — спокойно возразила Леля, будто обсуждала, как лучше варить картошку — в мундире или очищенную. — Я просто сама умру, не вынесу. Я это точно знаю.

— Вынесешь, — тихо сказала Карина и неожиданно для себя прибавила: — Я ведь вынесла, и ничего — жива.

— Ты? — уставилась на нее Леля. — Что ты вынесла? Ты же никогда… — Она осеклась, вглядевшись в Каринино лицо, и пробормотала: — Прости.

— Ничего. — спокойно ответила Карина. — Это было давно. Я очень любила одного человека — так же. как ты любишь Олега. Очень. Больше всего на свете.

— А он? — шепотом спросила Леля.

— А он жил со мной, но меня не любил. Ну не так, как я его. А потом он ушел.

— Совсем? — ахнула Леля.

— Совсем, — кивнула Карина.

— И что было потом? Ты смогла его забыть?

— Совсем забыть не смогла, — честно призналась Карина. — Но… я это вынесла, как видишь. — Она улыбнулась Леле.

— Ты очень сильная, — тихо проговорила Леля, — я не такая.

— И ты такая же, — успокоила ее Карина. — И вообще, у вас дело другое. Мы лаже женаты не были, а у вас будет маленький.

— Скажи, — задумчиво спросила Леля, — у тебя есть его фотографии?

— Нет! — быстро и испуганно сказала Карина. И повторила уже тише: — Нету. Я их все уничтожила. Она не сомневалась, что если Леля увидит альбом, лежащий у нее в тумбочке у кровати, то тут же заметит удивительное сходство Олега со Степаном.

— Ну нет так нет, — спокойно согласилась Леля. — А жаль.

17

Так в заботах о Леле проскочила первая четверть учебного года.

Для Карины она прошла совершенно незаметно.

Раньше она подолгу задерживалась на работе, занимаясь кос с кем из учеников сверхурочно, и совершенно не спешила домой.

Теперь, едва оканчивалось время последнего урока, Карина быстро собиралась и покидала школу. Знакомая старушка-вахтерша, глядя на то, как она торопливо расписывается в табеле, однажды хитро улыбнулась и сказала:

— Кажись, завела себе наша Карина Петровна сердешного друга. Ишь несется — так только на свидание либо когда дома дите без присмотру.

Карину старухины слова почему-то не расстроили, а, наоборот, обрадовали. Она не стала её разубеждать, лишь кивнула и выбежала из школы.

К ноябрю Леле стало заметно лучше. Тошнило ее уже меньше, она могла нормально питаться и постепенно возвращалась к своим домашним обязанностям.

Они с Кариной подолгу гуляли по осенним, пустым улицам, по лужам, покрытым тонкой корочкой льда. Обе пытались представить себе то недалекое будущее, когда в их компании появится некто третий, в яркой, просторной и удобной коляске, и будет мешать их болтовне властным и оглушительным криком. Тополя качались от ветра, обнажив свои корявые черные сучья, дни тонули в ранних сумерках.

Приближался Каринин день рождения, но вспоминать о нем ей не хотелось.

Как-то в воскресенье она проснулась очень поздно — накануне вечером долго пришлось утешать плачущую после очередной ссоры с Олегом Лелю.

Карина понежилась в постели, обдумывая, чему посвятить выходной день. Сегодня они с Лелей собирались посетить открывшийся недавно неподалеку новый торговый центр — он работал без выходных, и в нем была целая секция товаров для беременных и грудников. Этим можно было заняться до обеда. А после…

Так и не придумав ничего определенного, Карина встала, не спеша приняла душ, а затем в отличном настроении занялась приготовлением любимого утреннего блюда — яичницы-глазуньи с колбасой, сыром, помидорами и томатной пастой. От этого приятного занятия ее отвлек телефонный звонок.

Карина взяла трубку и услышала далекий и ставший незнакомым Веркин голос. Они не разговаривали почти полгода.

— Привет, — весело застрекотала подруга, — узнала хоть?

— Узнала. — Карина с трудом заставила себя включиться в разговор. Общаться с Веркой ей сейчас совершенно не хотелось.

— Как поживаешь? Я не звоню, так ты и вовсе не позвонишь! У тебя ведь день рождения на носу — не забыла?

— Да ну его, — недовольно произнесла Карина. — Не хочу и вспоминать. Чего в нем хорошего?

— Как это — чего хорошего? — возмутилась Верка. — Тебе дай волю, ты и разговаривать перестанешь, и излому не будешь выходить. Так под лавкой и просидишь… Ладно, не злись, — миролюбиво произнесла она, не получив ответа. — Послушай лучше, что я придумала. Ведь это будет пятница? Так вот, в пятницу вечером мы приглашаем тебя в кафе.

— Кто это — мы?

— Ну я, Сережка, Жоржик, Анечка Мухитдинова и Саша.

— Саша? — переспросила Карина. — Не знаю даже. У нас что-то разладилось с ним в последнее время. Может, он вообще занят?

Занятость Саши была хорошим предлогом, чтобы отказаться от Веркиного предложения. На следующую пятницу у Лели был талончик к гинекологу. Их участковая врачиха слыла самой стервозной на всю женскую консультацию и обращалась с беременными очень грубо. Леля, и так ставшая словно обнаженный нерв, опасалась вступать с ней в споры. А Карине казалось, что врачиха недостаточно внимательна, не обращает внимании на Лелин низкий гемоглобин, мелкие недомогания, скупится выписать лишние витамины.

В эту пятницу Карина твердо решила сходить с Лелей на прием вместе и поговорить с врачом самолично. Ну что поделать, если ей это гораздо более приятно, чем вечеринка в кафе со школьными друзьями? Однако не тут-то было.

— Саша сможет, — радостно заверила Карину Верка. — Я ему на работу звонила. Он обеими руками за.

Ох уж эта Верка! Она всех вокруг считала своими друзьями, даже тех, кого видела один раз в жизни. Без сомнения, она могла позвонить кому угодно, если речь шла о дружеском сборище.

Карина поняла, что отступать некуда и придется говорить правду.

— Все равно, Верочка, спасибо, но ничего не получится, — мягко, но непреклонно сказала она подруге.

— Почему не получится? — не поняла та.

— Потому что у меня в этот день дела.

— Ну так отмени их в честь дня рождения! — потребовала Верка. — Ведь мы все соскучились по тебе. Мы хотим тебя видеть, устроить тебе праздник!

— Спасибо, — растроганно сказала Карина. — Но я не чем отменить. Это очень важно.

— Ты завела себе кого-то? — ахнула Верка. — Я угадала?

— Да брось ты! — Карина искренне расхохоталась.

— Тогда что же?

— Ну просто… туг надо помочь соседке, — нехотя выговорила Карина.

— Соседке? — быстро переспросила Верка, и в голосе ее послышались металлические нотки. — Так ты из-за соседки?

— Ей нездоровится — Карина чувствовала, что оправдывается, и ее это злило. — Я должна ей помочь. кроме меня, у нее никого. Муж работает с утра до ночи.

— Слыхала я о твоих соседях, — неприязненно произнесла Верка. — Саша мне все о них рассказал.

— Что — все? — напряглась Карина.

— Как они тебя поработили, как ты уделяешь им все свободное время. По-моему, ты сошла с ума!

— С какой это стати? — возмутилась Карина. Вот оно, начинается! Снова Верка пытается поучить ее жизни. А Саша хорош гусь: обиделся на то, что они слета тапком не видятся, и наябедничал на Карину ее подруге. Небось вдвоем и придумали этот дурацкий вечер в кафе.

— С такой. — выпалила вошедшая в раж Верка, — ты живешь шведской семьей! Каринка, это же кошмар, неужели не понимаешь?

Карина почувствовала, как загорелись у нее щеки, точно она получила две оплеухи сразу.

— По какому праву, — начала она дрожащим от гнева, прерывающимся голосом, — по какому праву ты так со мной разговариваешь? Я что тебе, маленькая, несмышленая дурочка, которую можно воспитывать, втолковывать, что ей на пользу, а что нет? В чью жить можно вторгаться безо всяких церемоний? Вот уж не предполагала, что лучшая подруга должна исполнять функции судьи! Я просто не желаю больше тебя слушать! — С этими словами Карина бросила трубку на рычаг.

Через секунду телефон занюнил опять.

— Ну что ты. Кариша! Не сердись! — В голосе Верки слышалось раскаянье. — Я же вовсе не хотела тебя обидеть. Не хочешь, как хочешь! Никто насильно не собирается тебя никуда тащить.

— Благодарю. — язвительно ответила Карина.

— Я просто беспокоюсь о тебе, — мягко проговорила Верка.

— Не беспокойся! Я взрослая девочка Михаил Юрьевич Лермонтов к этому времени уже погиб на дуэли, написав все свои бессмертные произведения.

— Хорошо, хорошо, — согласилась Верка. — Я тебе еще позвоню. Ближе к делу. А пока — адью!

— До свиданья.

Карина повесила трубку. Настроение было безнадежно испорчено, потому что она вдруг поняла, что Верка абсолютно права.

Кем она стала? Старой девой, приживалкой при чужой семье! Как она могла докатиться до этого? Она, молодая, красивая, образованная, талантливая? Почему, вместо того чтобы жить полной жизнью, любить, быть любимой, рожать своих детей, работать на интересной работе, она заперла себя в четырех стенах, похоронила в музыкалке, дала себя сожрать шкальной администрации и лелеет надежду растить чужого младенца? Как она смела гак с собой обойтись?

Ее душили самые горькие, тяжелые и безотрадные слезы — слезы досады. За прошедшую юность, не принесшую ничего, кроме разбитых надежд и разочарования, за бесцельно уходящую молодость, за не нужную никому красоту.

Что проку в ее заботе о Леле? Та счастливица, рядом с ней любимый человек, скоро она станет матерью и испытает все то, что никогда не придется испытать самой Карине! И не она должна утешать Лелю, а наоборот, совсем наоборот!

Карина судорожно вздохнула и вытерла глаза.

Вера права, с этим пора покончить, и немедленно. Прямо сегодня, сейчас!

Карина решительно разбила яйцо в сковородку. Позавтракав, она накрасилась с особой тщательностью, а затем облачилась в самый лучший свой наряд: облегающие брюки из пятнистой лайки, которые Саша называл «змеиными», и тонкий черный шерстяной джемпер. Комплект этот выглядел на Карине очень эффектно, подчеркивая изящную талию, а черный цвет необыкновенно шел к ее светло-русым волосам и зеленоватым глазам.

Подумав чуть-чуть, она залезла в «дачные» доллары, отложенные для крупных покупок, и вытащила две купюры по сто баксов. Надела дубленку и вышла на улицу.

Распрямивплечи и высоко подняв голову, Карина прошествовала в торговый центр, миновала «товары для беременных» и остановилась в дверях модного бутика.

Салон был пуст. Продавщица, сидевшая с книжкой в руке, подняла на Карину глаза, и скука на ее лице сменилась выражением заинтересованности.

— Чем вам помочь? — вежливо осведомилась она.

— Меня интересуют вечерние платья, — ледяным тоном произнесла Карина.

— Пойдемте. Я покажу вам, что у нас есть, — приветливо улыбнулась девушка. — Как раз позавчера привезли новую коллекцию из Англии.

Карина прошла в примерочную и не спеша перемерила не менее семи платьев — строгих, закрытых, черных, серебристых, с оголенными плечами, романтических бордовых и синих. Наконец она остановила свой выбор на тускло-лиловом бархатном платье, по подолу отделанном люрексом, с глубоким вырезом и длинными рукавами. Она повертелась перед зеркалом, оглядывая себя со всех сторон.

— Великолепно! — искренне восхитилась продавщица. — И сидит безупречно, и стиль идеально ваш. Берете?

— Беру, — решительно выдохнула Карина.

Платье стоило как раз сто девяносто долларов.

«И даже недорого!» — удовлетворенно решила Карина. Как там в рекламе — «ведь я этого достойна»!

Из магазина она вышла все той же гордой походкой, не спеша осмотрелась, заметила у обочины красивого, молодого парня, протирающего губкой тонированное стекло «БМВ», и, дождавшись, пока тот поднимет голову, послала ему ослепительную улыбку.

Парень удивленно застыл на месте, потом тоже заулыбался, с любопытством разглядывая Карину. Та помахала ему кончиками пальцев и, повернувшись, двинулась к дому.

Она конечно же позвонит вечером Верке, скажет, что передумала, и пойдет в кафе. Пойдет в этом самом потрясающем платье, и пусть все видят, какая она неотразимая, загадочная, романтичная и желанная. Пусть Саша сгорает от страсти, а другие сходят с ума от зависти к нему.

Карина еще зашла в универсам и купила свои любимые креветки, бутылку пива и торт-мороженое в виде ананаса. Она это заслужила. И никаких сегодня Лели и Олега. Хватит ей чужих проблем, она намерена добиться от жизни самого лучшего. Какие ее голы?

18

Чрезвычайно довольная собой, Карина вернулась домой. Щеки ёе разрумянились от легкого ноябрьского морозца, за спиной ощущались крылья. Она поставила сумки на галошницу, сняла сапоги и дубленку, улыбнулась своему отражению в зеркале.

И в это время в дверь позвонили.

«Только не это! — с тоской подумала Карина. — Конечно же это Леля. Пришла снова плакаться в жилетку». Увы, придется что-нибудь придумать, чтобы избавиться от нее на сегодняшний вечер. Пока на сегодняшний. А там будет видно.

Она решительно распахнула дверь. На пороге стоял Олег — как всегда, в длинном, пестром свитере, в джинсах, с сумрачным и угрюмым лицом. Он мельком глянул на Карину, и та, по обыкновению, почувствовала некоторую неловкость. И туг же одернула себя.

Что же это она! Сегодня ее день, и никому не позволено смотреть на нее пренебрежительно. А ей не пристало ни перед кем опускать глаза. Карина взглянула на Олега с вызовом. У того на мгновенье брови удивленно взметнулись вверх, и туг же лицо его снова стало мрачным и отрешенным.

— Слушай, — сказал он, — Лелька не у тебя?

— Нет. — покачала Карина головой.

— Как — нету? — недоверчиво переспросил Олег и поглядел Карине через плечо.

— Так, — Карина усмехнулась, — я же не буду ее от тебя прятать.

— Вот елки-палки! — с досадой пробормотал он.

— Да что случилось? — испугалась Карина. — Куда она могла деться?

— Ничего не случилось, — нехотя проговорил Олег, — просто обещала вчера, что уедет к матери в Зеленоград. Значит, уехала.

— Как? — опешила Карина. — Зачем же ты ее отпустил?

— Откуда я знал, что она и вправду уедет? Думал, снова у тебя отсиживаться будет. Утром ушел на работу, сейчас вот вернулся — ее нет.

— Вы так и не помирились вчера? — с укором спросила Карина.

— А! — отмахнулся Олег и вдруг, слегка отодвинув ее, без всякого приглашения прошел в комнату и уселся на диван, низко опустив голову и обхватив её руками.

Карина в растерянности последовала за ним. Он услышал ее шаги и, не отрывая ладоней от лица, сказал глухо:

— Не могу больше! Все бессмысленно. Какая-то глупая пытка — ее мучаю, сам мучаюсь. Словно замкнутый круг, из которого не выйти.

— Зря ты так! — запальчиво начала Карина, чувствуя, что настал долгожданный момент для серьезного разговора с Олегом. — Ты не представляешь, как Леля тебя любит. Она ради тебя на все готова. Надо только пойти ей навстречу.

Олег опустил руки, выпрямился, внимательно глядя на Карину, точно впервые увидел ее. Ей стало не по себе, но она твердо решила продолжать.

— Она…

— Любит, говоришь? — неожиданно переспросил Олег. Голос его звучал тихо и очень спокойно, лаже бесстрастно.

Карина молча кивнула. Она вдруг почувствовала озноб, такой сильный и внезапный, что невольно застучали зубы.

— Все Лельку защищаешь? — Олег не отрывал пристального взгляда от Карины. — А как насчет самой себя? Не жалко? Мечтаешь стать приживалкой при ней?

Она содрогнулась от жестокости и точности его слов — будто он мог каким-то невероятным образом прочесть её мысли двухчасовой давности.

В комнате было так тихо, что Карина отчетливо слышала шум собственного дыханья. На мгновение ей показалось, что она видит сон — настолько нереальным и нелепым было все вокруг, и эта утонувшая в тишине комната, и она сама, стоящая посередине, тщетно пытающаяся унять дрожь, и этот странный человек, до ужаса похожий на Степана, с больным и безнадежным взглядом. «Я проснусь! — в страхе подумала Карина. — Я сейчас проснусь!»

— Что молчишь? — Олег коротко усмехнулся и встал. — Нечего ответить?

— Я не понимаю, о чем ты, — почти шепотом произнесла Карина, — я…

— Брось, — жестко перебил он. — Отлично понимаешь. Думаешь, мне нужны твои полезные советы, как избежать семейных ссор?

— Что же тебе нужно? — Она хотела отступить, но почему-то вместо этого шагнула вперед, приблизившись к Олегу почти вплотную.

— А ты не знаешь! Того же точно, что и тебе, — Он властным, уверенным жестом притянул ее к себе. Ну скажи, что это не так, что я ошибаюсь и ты никогда об этом не думала. Скажи! Хватит уже нам бегать друг от друга, бесполезно…

Его руки обнимали Карину все жарче, все сильнее. Или это руки Степана? Или она сходит с ума?

— Не прогоняй меня, — шептал Олег ей в ухо, — ты же сама… я видел… тогда, в самый первый раз… когда ты мне дверь открыла. Ты так смотрела…

Карина почувствовала, как пошатнулся, закачался и поплыл под ногами пол, словно оттолкнувшаяся от берега лодка. Эти руки имели над ней безграничную власть, творили что хотели, и можно было им лишь подчиниться.

«Сон, — подумала она, — только во сне это могло вернуться. Это невыносимое, немыслимое счастье. Так не бывает наяву». Она уже жадно ловила его губы, а под ногами все покачивался превратившийся в лодку пол. Карина хотела прошептать имя, единственное, многократно повторенное, особенно звучащее…

И проснулась. Пелена перед глазами рассеялась, резкий дневной свет безжалостно ослепил.

Это не Степан. Это совсем другой, незнакомый человек. Чужой муж. Будущий отец.

— Пусти! — крикнула Карина.

— Не надо, — Олег сжал ее крепче, — не надо так! Мы это заслужили. Ты и я. Лучше молчи.

— Перестань! — Она не могла вырваться, ее душило отчаянье — еще секунда, и на сопротивление не останется сил. — Ну же, перестань. — Карина со всей силы толкнула Олега в грудь обеими руками.

Он остановился, тяжело дыша. Какое-то время они затравленно смотрели друг на друга. Потом Олег сказал тихо и безнадежно:

— Ты на сестру мою похожа. И зовут ее почти как тебя — Инна. Она теперь далеко, в Америке. Я ее не вижу.

— Уходи. — сказала Карина. — Тебя любит Леля. У вас будет маленький. Давай считать, что ничего не было.

— Зачем так считать, если было? — спросил Олег — Если ты все это знаешь сама? Если ты только что целовала меня и нам так хорошо вместе?

— Просто ты напоминаешь мне человека, которого я когда-то любила. Вот и все.

— Нет, не все! Я — это я, а не кто-то другой, похожий на меня! Это я стою здесь рядом с тобой, а не он. Поняла?

— Нет.

Олег криво усмехнулся, покачал головой:

— Ладно. Ты похоронила себя. Заживо похоронила. Теперь ты хочешь насильно сделать меня счастливым мужем и отцом. Говорю тебе: это не выйдет. Я всю жизнь, может быть, искал такую, как ты… Не веришь! — Он с горечью махнул рукой и пошел в коридор.

Карина молча смотрела, как он уходит. Шаг, еще шаг. Сейчас дверь захлопнется и скроет от нее Олега. Она физически ощущала, как он отдаляется, словно часть тела вырывают из нее с кровью. И все же не двигалась с места. Уже в прихожей Олег обернулся и с обычной своей издевкой произнес:

— Что ж, соседка! Прости и прощай.

Дверь захлопнулась. Карина вышла из комнаты.

Из-под сумки, стоящей на галошнице, растекалась белая лужица. «Торт растаял, — подумала Каринам удивилась, что может сейчас беспокоиться о таких вещах. — Надо поставить его в морозилку, а сумку выстирать». Она сделала движение по направлению к галошнице и тут же, резко изменив траекторию, оказалась у двери. «Это сильнее меня», — успела подумать Карина, а ее пальцы уже лихорадочно отодвигал и задвижку замка.

Олег стоял на площадке, держась одной рукой за перила и глядя вниз, в лестничный пролет. Он даже не обернулся. Она подошла, молча встала рядом, посмотрела на веером уходящие вглубь ступени, и у нее закружилась голова.

— Давай, бросимся отсюда вместе, а? — вдруг предложил Олег.

В глазах его плясали злые огоньки, и голосе слышалась насмешка. И снова, как тогда, в ресторане, после концерта, Карина не поняла, шутит он или говорит всерьез.

— Замолчи, — устало попросила она. — Иногда мне кажется, ты сумасшедший. Почему ты не оставишь меня в покое?

— Я оставил тебя, — возразил Олег. — Ты сама пришла. Ты с самого начала все знала сама Я лишь сказал то, что у нас обоих на уме.

«У меня ничего не было на уме», — хотела ответить Карина, но вместо этого положила руки Олегу на плечи. Он бережно и легко поднял ее на руки, прижал к себе и тихо спросил:

— Не будем бросаться? Жизнь — штука дурацкая, но иногда она преподносит такие сюрпризы!

И прежде чем их губы снова встретились, Карина вдруг пронзительно ощутила, что Степан исчез, исчез бесследно и навсегда, освободив ее для жизни, для счастья, для всего на свете и не оставив о себе никаких воспоминаний. Что прошлого в ее судьбе больше нет, а есть лишь прекрасное и полное надежд настоящее.

19

Комнату стремительно заполняли густые сумерки. Казалось, что из-за оконного стекла внутрь помещения струится длинная, тягучая чернильная масса, размывая контуры привычных предметов, ложась под ними темными, свинцовыми тенями. И вскоре стало черным-черно.

Карина легонько пошевелилась, стараясь рассмотрен» лицо Олега в наступившем мраке.

— Что ты? — Он отыскал ее руку, сжал в своей.

— Ничего. — Она вздохнула, пытаясь проглотить внезапно подступившие к горлу слезы. Голос прозвучал сдавленно.

Олег приподнялся на локте, пристально взглянул на Карину. Потом резко дернул за шнурок ночника.

Загоревшийся тускло-желтый свет ослепил Карину. Она зажмурилась, попыталась уткнуться носом в подушку, но не тут-то было: Олег ладонями властно обхватил её лицо, повернул к себе:

— Ревешь? Почему?

В его тоне Карина ясно различила тревогу. Она улыбнулась, уже не сдерживая соленую влагу, навернувшуюся на глаза:

— От счастья. И eщe… оттого, какая я дрянь.

Олег нахмурился:

— Глупости. Ты из-за Лельки? Она сама виновата и отлично это знает.

— Перестань, — слабо попросила Карина. — Ты не смеешь… мы не смеем…

— Много ты о ней понимаешь! — Олег выпустил Карину, потянулся к лежащим на тумбочке сигаретам. — Да она знаешь что творила — тебе и не снилось, дурочке наивной. Лелька — она акула в сравнении с тобой, хищница, понимаешь?

— Прекрати, — уже резко произнесла Карина и села.

Олег послушно замолчал. Чиркнул зажигалкой, закурил, глядя в сторону.

Карина поняла, что. честя Лелю, он пытается заглушить терзающее их обоих чувство вины. И еще — где-то глубоко, на уровне интуиции осознала, что Олегу сейчас тяжелее, чем ей самой, несмотря на то что кажется он твердым, неприступным и даже грубым.

— Будь что будет, — тихо, почти шепотом, произнесла она. — Я тебя люблю.

— И я тебя. — Она видела его глаза, видела, что это правда. Никогда тот, другой, не смотрел на нее с такой нежностью, доверием, пониманием.

Тело точно обожгло, губы моментально пересохли, в висках лихорадочно застучало. Карина протянула руку к ночнику, но Олег перехватил ее:

— Не надо, оставь. Я хочу тебя видеть.

Она послушно кивнула и, не в силах больше сдерживаться, жадно потянулась губами к его губам…

За окном с оглушительным грохотом взорвалась петарда. Затем другая, третья.

Олег улыбнулся и сел на кровати.

— Мальчишки балуются. — Карина тоже улыбнулась, встала. Отыскала в шкафу халат, набросила на плечи. Зажгла верхний свет и взглянула на часы. — Уже шесть. Ты, наверное, голодный? Что тебе приготовить?

— Не знаю. — Олег рассеянно пожал плечами и вдруг усмехнулся: — Странно.

— Что? — не поняла Карина.

Он кивнул на старенькое пианино в углу.

— Странно, что я ни разу не слыхал, как ты играешь.

— А я и не играю. — рассмеялась Карина. — Омлет будешь?

— Погоди ты со своим омлетом, — с досадой произнес он. — Как это не играешь, если консерваторию окончила? Не морочь мне голову.

— Когда оканчивала — тогда было дело другое.

А сейчас… — Карина вздохнула. Потом медленно приблизилась к инструменту, тронула крышку.

— Давай изобрази что-нибудь. — Олег ободряюще кивнул.

— Что тебе изобразить? Я сколько лет не занимаюсь — пальцы деревянные стали. — Она уселась на вертящийся, круглый стул, откинула крышку, взяла наугад несколько аккордов.

Пианино запело тихо и жалобно. Это был хороший, старинный немецкий инструмент, купленный когда-то в незапамятные времена Карининой матерью по дешевке у какой-то ветхой старушки.

Карина любила его и гордилась им, но вот уже многие годы действительно почти не прикасалась к желтоватым клавишам из слоновой кости.

В консерватории она считалась одной из сильнейших на своем курсе, ее даже приглашали в аспирантуру. Как же так случилось, что ее гордость, ее «Циммерман» стоит одинокий и заброшенный, а сама Карина, кроме «Пиковой дамы», ничего не играет?

Ей вдруг страстно захотелось сыграть. По-настоящему, в полную силу, так, как играла она когда-то на госэкзамене свое любимое произведение — балладу Шопена.

Карина села удобнее, положила руки на клавиши. На секунду подняла глаза вверх. Потом уверенным движением взяла первый звук.

Удивительно, но пальцы, отвыкшие трудиться в полную силу, слушались легко, точно до этого целыми днями Карина только и делала, что разыгрывала гаммы и упражнения.

Она играла упоенно, наслаждаясь тонким, изысканным звучанием «Циммермана», тем, что ее внимательно слушает настоящий музыкант, великолепно понимающий, что к чему, способный оценить ее мастерство, отточенное некогда годами кропотливой работы и не исчезнувшее, несмотря на отсутствие концертной практики.

Пробелы в технике стали слегка ощутимы лишь к самому концу баллады, в коде, где лавина звуков стремительно покатилась вниз, сметая все на своем пути. По Карине уже было все равно, разгоряченная, с пылающими щеками, она отыграла последние, заключительные аккорды. Руки ее взлетели высоко над клавиатурой, на мгновение замерли, потом плавно опустились на колени. Она повернула к Олегу горящее лицо.

Тот сидел молча, почти неподвижно, и Карине показалось вдруг, что он смотрит куда-то мимо нее. Она почувствовала легкую тревогу — что. если ему не понравилось? Если она не только потеряла в технике, но и просто перестала понимать, что хорошо, а что плохо, утратила вкус, стала дилетантом?

Карина тихонько кашлянула. Олег медленно перевел на нее взгляд, точно очнулся от какого-то оцепенения:

— Здорово.

— Просто «здорово», и все? — Ей показался обидным столь лаконичный отзыв. Значит, Каринина игра оставила его равнодушным и он хвалит её из вежливости?

Она резко встала из-за инструмента, старательно глядя себе под ноги.

— Брось, я сама знаю, что это было отвратительно. Не стоит меня жалеть.

— Я и не думал тебя жалеть.

Она подняла глаза — он смотрел на нее серьезно, без улыбки. Его всегда зачесанные назад волосы теперь спадали на лоб. делая лицо Олега мягче и моложе.

— Действительно здорово. Скажи, неужели, так играя, ты никогда не хотела выступать сольно или хотя бы в камерном ансамбле?

— Нет, — Карина неуверенно пожала плечами, затем произнесла тверже: — Нет. не хотела.

— Врешь, — спокойно произнес Олег и знакомо прищурился.

Она и сама знала, что врет. Конечно, тогда, много лет назад, играя свой дипломный экзамен, она мечтала, как будет выступать в полных народу залах. как будет выхолить на сцену, красивая и элегантная. в роскошных платьях до паза.

Карина невольно кинула взгляд на лежащий в углу на стуле пакет с утренней покупкой. Конечно, платье — это не главное. Главное — играть, волновать публику своим искусством, слушать дружные аплодисменты, кланяться, снова играть — теперь уже на бис.

Она так же твердо понимала и то, почему перестала мечтать о карьере пианистки, отчего пошла на работу в захудалую районную музыкалку, оставив всякую попытку хоть как-то пробиться на сцену или по крайней мере устроиться в более достойное место.

Причиной этому был Степан, его полное и глубочайшее равнодушие к Карининой игре и к музыке вообще. В Карине он всегда видел лишь юное, податливое женское тело, но не пианистку, не музыканта. Иногда, когда позволял себе вылить лишку, придвигал к «Циммерману» стул, садился, едва умещая под нижней декой длинные ноги, и огромными узловатыми пальцами отстукивал собачий вальс, неизменно ошибаясь в одном и том же месте.

Каринина мать и таких случаях закатывала глаза и уходила на кухню, а саму Карину это не раздражало. Она, наоборот, чувствовала перед Степаном какую-то непонятную вину за свою «никчемную», как тот выражался, профессию и старалась играть при нем как можно реже.

А потом и вовсе перестала.

— Врешь, — так же спокойно и уверенно повторил Олег и встал. — Только не надо убеждать меня, что ты прирожденный педагог и обожаешь разучивать с детишками сонатины Клементи. У меня мать всю жизнь в школе проработала, учеников своих любила больше нас с сестрой. Ты на нее совсем не похожа. Да и не к чему тебе быть детским педагогом с такой игрой. Короче. — он скрестил руки на груди и посмотрел на Карину в упор. — есть одна идея. Пойдешь к нам в капеллу?

— В капеллу? Кем? — Карина опешила от такого неожиданного поворота беседы.

— Для начала концертмейстером. У нас ведь кроме оркестра еще и хор — семьдесят человек, и солисты-вокалисты. Концертмейстерша, которая с ними работает, только что в декрет ушла. Пойдешь на ее место, а гам посмотрим. В феврале гастроли в Суздаль, мы с тобой к этому времени можем подготовить камерную программу. Ну как?

— Я не смогу.

— Сможешь, — тоном, не терпящим возражения, произнес Олег. — Я же тебя послушал, прежде чем предложить. Все, я звоню худруку, — он решительно снял трубку телефона.

Карина, округлив глаза, молча смотрела, как длинные пальцы Олега нажимают на кнопки.

— Але, Михалыч! Это я. Здорово. Да ничего, отдыхаю. — Он метнул быстрый и насмешливый взгляд на Карину. — Слушай, я вот по какому поводу. Есть классная пианистка на место Ритки. Возьмешь? Играет, тебе лаже не снилось как. Что? Понял. Ну и отлично. Будет обязательно. Да, раз я сказал. Ну все тогда, до встречи. — Олег повесил трубку, довольно подмигнул Карине. — Завтра в девять ты должна быть на репетиции. В восемь пятнадцать я за тобой зайду.

— У меня в десять приходит ученица.

— Сядешь сейчас на телефон, позвонишь своему начальству, скажешь, что увольняешься. Потом обзвонишь учеников.

— А Леля… — неуверенно начала Карина.

— Что — Леля? Она только довольна будет. Лелька спит и видит, чтобы я с кем-нибудь играл отдельно от оркестра. Да и почему бы ей не порадоваться за подругу?

Слова Олега показались Карине ужасно циничными, но охватившее ее возбуждение было так велико, что победило голос совести.

Весь сегодняшний день показался ей волшебной сказкой про Золушку: сначала красивое платье, потом сказочный принц, и вот, наконец, и вовсе другая жизнь, та, о которой она не смела и мечтать.

Олег между тем уже одевался, натягивая через голову свой длинный свитер. Через минуту он стоял на пороге комнаты, невозмутимый, небрежно элегантный, самоуверенный.

— Все. Я поехал, смотаюсь за Лелькой в Зеленоград, а ты займись делами. И запомни: все будет хорошо. Ты молодая, красивая и одаренная, просто однажды тебе крупно не повезло. Но это не навсегда. Поняла? — И, не дожидаясь ответа, Олег стремительно повернулся и вышел.

20

Он имел нал ней безграничную власть. Такую же точно, как над Лелей. Такую же. как когда-то давно имел Степан.

Лишь только за Олегом захлопнулась дверь, Карина послушно начала претворять в жизнь его план действий.

Для начала она вытерла лужу, натекшую от мороженого, застирала испорченную сумку, прибрала в комнате и коридоре. Потом вскипятила воду, засыпала в кастрюлю креветки и покорно взялась за телефонную трубку.

Ослушалась Олега Карина лишь в одном — не стала звонить начальству. Так, на всякий случай, из суеверия.

Сообщив ученикам, что завтра на работу она не выйдет, и назвав банальную причину — болезнь. Карина вернулась на кухню к приготовленному лакомству. Открыла бутылку пива и с аппетитом уничтожила всю кастрюлю креветок.

Она давным-давно не ела с таким удовольствием. Во всем теле чувствовалась легкость, точно с плеч упал добрый десяток лет. Весело напевая какой-то легкомысленный попсовый мотив. Карина быстро ополоснула посуду и надела купленное с утра платье.

Повертелась в нем перед зеркалом и так и сяк, улыбнулась своему отражению — продавщица определенно была права, когда говорила, что это ее стиль. Как ни крути, а фигурка у Карины славная, пусть она не такого высокого роста, как Леля, и не обладает ее ногами.

При воспоминании о Леле Карина почувствовала, как что-то глубоко внутри болезненно сжалось Она отошла от трюмо, медленно стянула с себя платье, аккуратно пристроила его на вешалке в шкафу.

Уже вечером за стеной в гостиной раздались знакомые голоса. Они не спорили, а мирно разговаривали, но тонюсенькие стены не могли скрыть даже этот простой, будничный диалог.

Едва услышав, что Олег и Леля вернулись, Карина тут же покинула большую комнату и перешла в спальню. Было лишь одиннадцать с мелочью, но она, не колеблясь, расстелила постель и улеглась, потушив свет и поплотнее задернув шторы.

Лежа в темноте, Карина попыталась представить себе, каким будет ее завтра.

Пока еще не поздно все остановить. Вернуть назад поспешно принятые решения. Утром перезвонить ученикам, сказать, что занятия состоятся, а когда придет Олег, объявить ему, что все произошедшее накануне — случайность, ее минутная слабость, и не более того.

Благоразумие подсказывало Карине, что нужно поступить именно так. В течение всей прежней жизни она была уверена, что невозможно построить счастье на чужом несчастье, но сейчас…

Сейчас вся ее сущность вдруг взбунтовалась против этой вроде бы правильной и незыблемой истины.

Остановиться? Вернуться назад, в пустую, сонную и унылую жизнь? Отказаться от счастья, которое после стольких лет скитаний нашло наконец тропинку к ее дому?

Нет, ни за что! Никому на свете не отдаст она это счастье! Олег верно сказал — они оба заслужили его.

Олег. Карина представила себе его лицо — строгое и вдохновенное, похожее на иконописный лик.

Теперь она знала наверняка: тот, другой, которого она считала смыслом существования, лишь жалкая тень, отблеск, будничная репетиция перед блестящей и ослепительной премьерой. И послан он ей был как подготовка к самому главному, самому важному в ее жизни — взаимной любви, взаимному счастью и пониманию.

21

Она задремала лишь на рассвете, всю ночь ворочаясь с боку на бок, не в силах унять волнение и сладкую дрожь во всем теле. И тут же вскочила, едва электронный будильник гнусаво завел свою утреннюю песню.

Ей было одновременно и радостно, и жутковато, но вчерашние сомнения исчезли без следа.

Карина приняла душ, выпила чашку кофе и оделась точно так же, как вчера, добавив к наряду еще короткую бежевую жакетку.

В восемь она была совершенно готова. Бесцельно побродила по квартире, вышла зачем-то в коридор, снова вернулась в комнату, села на диван.

Ей казалось, стрелки на часах едва ползут. Она ждет уже целую вечность, а на циферблате лишь пять минут девятого. Десять, двенадцать…

Отчетливо хлопнула дверь соседней квартиры. Карина вздрогнула и бросилась в прихожую Тут же раздался звонок.

— Доброе утро. — Олег стоял перед ней в знакомой темно-зеленой куртке, без шапки, со скрипкой за плечом.

Лицо его было серьезным, сосредоточенным, и Карине показалось, что он зашел сюда, по обыкновению, спросить, не у нее ли Леля.

Она отступила на шаг, стараясь побороть вдруг участившееся дыхание, молча кивнула ему в ответ.

— Молодец, уже готова, — все так же сдержанно, без улыбки похвалил Олег. — Одевайся, и пошли.

Он не делал попытки ни обнять ее, ни поцеловать, не произнес ни одного слова о том, что было вчера, будто бы и не помнил об этом вовсе. Будто все, о чем они с Кариной договорились накануне, это ее переход на новую работу.

Во дворе было еще темно. Кружился легкий снег, первый в этом сезоне. Олег щелкнул пультом и справа от подъезда вспыхнули и погасли фары новенькой «восьмерки», которую он купил, вернувшись из Испании.

— Садись, — распахнул он перед Кариной дверцу, подождал, пока она заберется на сиденье, аккуратно пристроил сзади скрипку и сел рядом.

Молча достал из кармана сигареты, закурил, взглянул на часы.

Карина искоса смотрела на него. Чужой, совсем чужой, непонятный, загадочный. Кто знает, что у него на уме? О чем он думает сейчас, слегка нахмурившись, рассеянно подбрасывая на ладони брелок с машинными ключами? О том, что зря все затеял, сглупил, а теперь нужно как-то выпутываться, исправлять положение? А может быть, ни о чем, просто не выспался, устал, никуда не хочется ехать по холоду и темноте?

Олег выбросил окурок в окно, вставил ключ в замок и повернулся к Карине:

— Я вчера забыл спросить, ты с листа хорошо читаешь?

— Нормально. — Это было первое слово, которое Карина произнесла вслух с тех пор, как встала.

Голос прозвучал чуть хрипло.

— Это хорошо, — Олег удовлетворенно кивнул, — значит, справишься. А то там текст серьезный: Бах, Гендель. Ритка долю въехать не могла, ноты домой брала.

— Не беспокойся, я сыграю и Генделя и Баха.

Он глянул на нее удивленно:

— Ты что, обиделась?

— Нет, почему? — Карина пожала плечами.

— Тон какой-то странный. — Олег повернул стартер.

Тихо заработал двигатель.

— Нормальный тон. Каким говорят о работе.

Олег наконец улыбнулся, обнял Карину за плечи, притянул к себе:

— Брось. Ты же не Лелька, которой двадцать четыре часа в сутки нужно, чтобы на нее смотрели с обожанием. Мы едем в серьезное место, и я хочу, чтобы у нас все вышло на отлично. Там надо работать, понимаешь меня? — Он пристально поглядел ей в глаза. — Там тяжело работать. Но интересно. Ты не пожалеешь.

Карина слушала и кивала. Ей хотелось, чтобы эго длилось вечно: пустынный двор, темный салон машины, тихий снег за окном, объятия Олега, его негромкий голое, терпеливо, точно ребенку, втолковывающий ей что-то… Карине было все равно что — лишь бы он говорил, лишь бы не выпускал из своих крепких рук, не уходил…

Двигатель, прогревшись, загудел на одной низкой ноте, едва слышно, почти беззвучно. Олег осторожно отстранил Карину и крутанул руль.

22

Капелла репетировала в бывшей церкви, некогда заброшенной, а затем, еще в советские времена, перестроенной в клуб.

Прежде чем войти внутрь, Карина невольно загляделась на купола, голубые, с потускневшей позолотой, на уходящие стрелами ввысь, в розовеющее небо, темные силуэты крестов. На одном из них сидела большая черная галка, задумчиво склонив голову набок.

Помещение после ремонта получилось двухэтажным, благодаря построенным перекрытиям, и на второй этаж вела узкая, деревянная лестница. Собственно репетиционная площадка была наверху, внизу же располагались подсобки, офис и небольшой зал для хоровых спевок.

Основная масса народу еще не пришла, и вестибюль выглядел пустым и сумрачным. У дверей на стуле сидел пожилой, усатый мужчина в камуфляже.

Увидев Олега, он улыбнулся и кивнул.

— Она со мной, — бросил на ходу тот, указав на Карину. — Шеф пришел?

— У себя, — с готовностью подтвердил охранник.

— Пойдем-ка, — Олег потянул Карину за руку к двери с табличкой «Художественный руководитель».

В комнате, низко склонившись над столом, сидел маленький, лысый человечек с розовым, как у младенца, лицом и носом картошкой. Карина тут же узнала в нем дирижера, который руководил концертом в Большом зале, несмотря на то что тогда, во фраке, он показался ей гораздо более представительным и солидным.

— Здорово, Михалыч, — приветствовал лысого Олег, заходя в кабинет и расстегивая куртку.

— Олежка, ты? — Мужчина поднял ¡олову, подслеповато прищурился на Карину, нашаривая на столе очки. — А это что за барышня?

— Пианистка, на место Риты. Я тебе вчера говорил о ней по телефону, помнишь?

— А… да-да. — Дирижер рассеянно кивнул и снова углубился в лежащий перед ним лист партитуры.

— Куда ей? — поинтересовался Олег. — В зале посидеть для начала?

— Да пусть идет прямо к Любаше, посмотрят, что к чему. Потом, чуть позже, солисты должны подойти.

— Ясно. — Олег повесил куртку на рогатую вешалку, стоящую в самом углу, пристроил туда Каринину дубленку. Они вышли обратно в холл. — Значит, смотри. Идешь вон туда, — он махнул рукой в сторону обшарпанной двери с надписью «Камерный зал», — там сидишь и ждешь хормейстера. Ее зовут Любовь Константиновна. Дама, сразу предупреждаю, с норовом и выражений не выбирает. Когда начнет наезжать, особо не переживай, привыкнешь потом. Если хочешь, можешь разыграться, пока хор не собрался. — С этими словами Олег повернулся и направился к лестнице.

Карина растерянно смотрела, как он поднимается наверх, не делая даже попытки оглянуться назад. Мгновение — и она осталась одна посреди вестибюля, постепенно наполняющегося музыкантами.

Мимо сновали мужчины и женщины со скрипичными и виолончельными футлярами в руках. Кто-то поздоровался с Кариной, кто-то больно задел её тяжелой сумкой.

Она неуверенно двинулась туда, куда велел Олег, и в это время ее окликнули.

Позади стоял Вадим, черная шевелюра его была припорошена снегом. Он улыбался Карине во все тридцать два зуба.

— Кого я вижу! — Вадим театрально развел руками. — Соседка! Послушать нас пришла?

— Работать, — коротко ответила Карина.

— Работать? — изумился Вадим. — Кем?

— Концертмейстером.

— Вот блин! Это значит — вместо Маргариты. Молодец. Ляшко, подсуетился. Ну что ж, рад вас видеть, коллега! — Он шутливо раскланялся и пожал Каринину руку — Бульдозер-то уже видела? Познакомились?

— Какой бульдозер? — не поняла Карина.

— Ну это у хорички прозвище такое — Любаша-Бульдозер. Тебе Олежка не рассказывал?

— Шибко напирать любит, пот за это ее так и прозвали. — Вадим засмеялся и принялся отряхивать футляр. — Ладно, не дрейфь, — он весело подмигнул, — ни пуха.

— К черту, — машинально сказала опешившая Карина.

Камерный зал оказался небольшой комнатой со стоящими у стены хоровыми станками и придвинутым к самому окну стареньким черным пианино. Рядом на низком круглом столике громоздилась огромная стопка нот.

Карина протиснулась к инструменту, открыла крышку, взяла наугад первое, что попалось под руку, — «Ораторию» Генделя.

Едва она сыграла два первых номера, дверь распахнулась и на пороге появилась необъятных размеров краснолицая тетка в черном кожаном плаще с пышным меховым воротником.

— О! — Увидев Карину, тетка остановилась как вкопанная. — Никак сподобились найти пианистку! Слава тебе, Господи! — Она размашисто перекрестилась, шумно протопала в комнату и принялась раздеваться.

Под плащом ее телеса оказались еще внушительней. Могучую грудь туго обтягивало черное декольтированное платье, на массивной шее висели крупные янтарные бусы.

— Будем знакомы, я Любовь Константиновна. — Краснолицая приблизилась к фортепьяно.

— Карина, — представилась Карина.

Теперь прозвище Бульдозер не казалось ей странным, наоборот, оно как нельзя лучше подходило к колоритной внешности хормейстерши.

— Представить себе не можешь, как я замучилась одна с этими идиотами, — пожаловалась Любовь Константиновна, перекладывая ноты. — Только и делаю, что ношусь от инструмента то к альтам, то к тенорам. Не поверишь, похудела за последние две недели, как Ритку в больницу забрали. — Она наконец выудила из стопки толстенный сборник и протянула его Карине. — Давай вот это.

Карина взглянула на название — Бах, «Страсти по Матфею». Открыла первую страницу, и в глазах почернело от обилия мелких нотных значков.

И это она должна играть прямо сейчас, без малейшей репетиции?

Краснолицая выжидающе смотрела на новенькую, опершись мощным торсом о бок пианино. Карина тихонько вздохнула, положила руки на клавиши и заиграла.

Хоричка согласно кивала головой в такт, иногда делая жест — чуть ускорить или замедлить.

— Форте, здесь форте. А тут меццо-пьяно. Так, да, еще тише и сдержанней. А здесь сразу вперед, живей.

Они прошли страниц десять. У Карины от напряженного вглядывания в текст слегка саднило глаза.

— Нормально, — одобрила краснолицая. — Ритуха играла куда хуже. — Она с любопытством оглядела Карину. — Откуда тебя такую взяли? Работать будет одно удовольствие.

— Меня привел Олег Ляшко. Мы с ним соседи, — сказала Карина.

Вопреки прогнозам, Любовь Константиновна ей нравилась. Видно было, что она дельный, понимающий музыкант, да и голос у нее будь здоров — в некоторых местах она подпевала фортепьяно чистым и удивительно звонким сопрано.

— Ну и молодец, что привел, — похвалила хормейстерша.

Начали появляться хористы, комната наполнилась шумом и суетой. Сразу стало душно, и Любовь Константиновна открыла большое запыленное окно.

Репетиция шла три часа с маленьким, пятнадцатиминутным, перерывом. К концу ее у Карины ломило спину, а в глазах мельтешили цветные точки.

— Все, — обмахиваясь нотами, объявила Любаша. — Финиш. — Лино ее было уже непросто красным, а свекольно-бордовым. — Пойду чай пить. Хочешь со мной?

— Я потом, — пообещала Карина.

Ей хотелось повидать Олега, перед тем как придут вокалисты.

Она вышла из камерного зала в холл и тут же увидела его. Он стоял на лестнице и что-то вполголоса говорил дирижеру. Рядом топтался Валим, без свитера, в рубашке с расстегнутым воротом. Волосы его надолбом взмокли:

Карина подошла поближе и остановилась на некотором расстоянии, так, чтобы не мешать разговору, но быть замеченной.

Олег бросил беглый взгляд в ее сторону, кивнул, но беседу не прекратил. До Карины долетали обрывки его фраз: «Альты не строят… надо заменить штрих… деташе не подходит, лучше спи-катто…»

Маленький, круглый, как колобок, дирижер кивал, сосредоточенно глядя в пол.

— Ладно, — произнес он наконец и достал из кармана часы. — Тайм-аут минут на двадцать. Кофе хочу. Ты все верно говоришь, только сделать это непросто. Весьма непросто. — Он устало вздохнул и, приблизив часы к самому лицу, принялся изучать циферблат.

— Ерунда, — твердо сказал Олег, — сделать можно. Если захотеть.

— Вот именно — захотеть. — Дирижер безнадежно махнул рукой и, посмотрев сквозь Карину, медленно побрел в конец коридора.

Вадим, почти не принимавший участия в разговоре и явно скучающий, вздохнул с видимым облегчением.

— Что ты заладил про свои штрихи! — дернул он Олега за рукав. — Полперерыва протрепали, и, кроме того, тебя девушка ждет. Не видишь? — Он cocтроил Карине уморительную гримасу.

Олег аккуратно отодвинул приятеля в сторону и не спеша сошел со ступенек.

— Порядок? — Он внимательно поглядел Карине в лицо и едва заметно улыбнулся. — Вижу, что все в норме. Пошли перекусим, а то потом работать еще два часа.

— Как Бульдозер? — встрял Вадим. — Не обижала?

— Да нет, — Карина пожала плечами. — Нормальная женщина. И поет замечательно. Зря вы ее так называете, вовсе она этого не заслужила.

— Ну ты сейчас так говоришь, — не согласился Вадим. — А потом…

— Потом будет суп с котом, — перебил Олег. — Чем болтать, двигай лучше в буфет. Не ты ли на репетиции все уши прожужжал, что не успел позавтракать и умираешь с голоду?

— Я, — с готовностью подтвердил Вадим и галантно подставил Карине локоть: — Мадемуазель, разрешите сопроводить вас до нашего кафетерия!

— Разрешаю, — засмеялась Карина и взяла его под руку.

Буфет был маленький и тесный, явно не приспособленный под толпившуюся в нем прорву народу. Карина, Олег и Вадим взяли себе по чашке крепкого кофе с парой бутербродов. Столиков не хватало, и все трос пристроились на широком низком подоконнике.

Карина с удовольствием потягивала из чашки ароматную, горячую жидкость, стараясь максимально расслабить уставшие руки и спину. Вадим, по обыкновению, отпускал одну за другой двусмысленные шуточки, Олег молчал, изредка поглядывая на Карину и улыбаясь все такой же сдержанной, загадочной улыбкой.

Вокруг смеялись, курили, пили кофе оркестранты и хористы, и Карина чувствовала, как легко и хорошо ей здесь, среди этой веселой суеты, в гуще людей, связанных одной целью, общим делом.

Именно о такой работе она мечтала, нет, не смела мечтать, сидя в четырех стенах своего класса и слушая бесконечные и заунывные ученические гаммы.

Перерыв кончился. Олег и Вадим поднялись наверх, в большой зал, а Карина вернулась в хоровую комнату.

Любовь Константиновна уже ушла, оставив после себя резкий, терпкий запах духов. В ожидании солистов Карина снова села за фортепьяно, рассеянно взяла несколько аккордов.

Она думала об Олеге. За все время перерыва они не сказали друг другу и десятка слов, только молчали, искоса переглядываясь и слушая неумолчную Вадимову трескотню. Интересно, соскучился ли он по ней так, как она по нему? Когда они снова смогут остаться вдвоем? Как теперь глядеть в глаза Леле, как разговаривать с ней, зная, что украла у нее самое дорогое?

Множество вопросов, и ни на один не находился однозначный ответ…

— День добрый! — Карина вздрогнула и обернулась.

У двери стоял двухметровый гигант в длинном, до пят, пальто. Она и не заметила, как он вошел.

— А где Ритуля? — поинтересовался великан.

— Ее больше не будет. Вместо нее теперь работаю я.

— Ясно, — здоровяк понимающе кивнул. — Ей давно пора было на отдых. Ну-с, познакомимся? Я Николай, — протянул он Карине огромную, лопатообразную ладонь.

— Карина.

— Распоемся для начала? — Николай снял пальто, аккуратно повесил на спинку стула и громко прочистил горло: — Ми-а, ми-а, ма.

У него был шикарный бас, чем-то напоминающий Сашин. Карина заиграла распевку, Николай навис над пианино, выводя на весь зал оглушительные рулады.

Они прошли от корки до корки несколько арий и дуэтов, после чего Николая сменила меццо-сопрано Галина, несколько надменная брюнетка с легким восточным акцентом. За ней пришла худенькая. смешливая сопрано Соня. Последним репетировал Андрей, тенор, долговязый и унылый парень с почти полностью сросшимися на переносице бровями. Его партия была самой сложной, и они с Кариной бились над ней около часа.

Время пролетело настолько стремительно, что Карина не заметила, как настал вечер. Часы показывали без трех минут пять.

Из-за двери долетали отдаленные звуки скрипок.

«Все еще репетируют», — подумала Карина с уважением и сочувствием. Она вспомнила, каким приходил Олег с работы — вымотанным до предела, отрешенным ото всего. Теперь Карина знала почему.

Поняла она и причину Лениных конфликтов с ним. Та хотела, чтобы он, возвращаясь домой, отключался от оркестровых дел, расслаблялся, шел на контакт. Но после многочасовой напряженной игры расслабиться тяжело, а порой и просто невозможно.

У самой Карины невольно прокручивались в голове отрывки из только что исполненных арий. Она решительно захлопнула крышку фортепьяно, вышла из камерного зала и поднялась наверх, в оркестровый. Тихонько приоткрыла дверь, заглянула внутрь.

В зале репетировала одна скрипичная группа. Остальные оркестранты уже разошлись. Чувствовалось, что скрипачи зверски устали.

Лица у всех были бледными, глаза воспаленными, однако никто не думал выражать недовольство или нетерпение. Раз за разом проигрывалось одно и то же место из «Страстей» в высокой тесситуре, со сложными переходами из позиции в позицию.

Карина осторожно, стараясь не скрипнуть, присела на один из стульев и еще минут двадцать слушала, как Олег вычитает интонацию со своей группой, яростно борясь с самой минимальной фальшью.

Наконец он опустил скрипку и провел рукой по волосам, закидывая их назад:

— Все. Хватит на сегодня.

Народ оживился и начал складывать инструменты. Мимо Карины прошел Вадим, вопреки обыкновению угрюмый и молчаливый. Лоб его был совершенно мокрым от пота.

— Пока, — улыбнулась ему Карина.

— Ты еще не ушла? — Вадим глянул на нее с недоумением, потом кивнул понимающе. Маэстро поджидаешь? Вместе поедете?

Что-то в его тоне Карине не понравилось. Она уловила в нем легкую иронию. На мгновение ей показалось, что парень смотрит на нее с неприязнью и даже осуждающе.

Карина почувствовала, как моментально холодеют руки. Что, если он догадался? Все понял? Но как, откуда?!

— Чао, — Вадим махнул на прощанье рукойи скрылся за дверью.

Карина усилием воли подавила волнение и страх. Никто ничего не может знать. Она просто Олегова соседка, пришедшая работать в капеллу взамен беременной Риты. Им по пути, поэтому она осталась ждать Олега, а не уехала домой на метро. И пусть кто-то скажет, что у нее нет на это права!

23

Едва Карина и Олег поднялись на пятый этаж, на лестничную клетку из квартиры выглянула Леля.

— Пришли! — обрадовалась она. — А я жду, жду и слышу — голоса. Как дела?

— Нормально, — лаконично ответил Олег.

Карина достала было из сумки ключи, но Леля отчаянно замотала головой:

— Нет, нет, нет! И не думай слинять к себе! Я блинчиков напекла, Олежкиных любимых, с мясом и творогом. Сейчас будем ужинать.

Олег бросил на Карину быстрый, насмешливый взгляд:

— Придется тебе пойти. Лелька столько готовит, что мне одному за два дня не съесть.

На кухонном столе действительно стояли две огромные миски, до краев наполненные аппетитными, румяными блинчиками.

— Сметана к мясу, сгущенка к творогу, — деловито прокомментировала Леля, доставая из холодильника две баночки. — А к чаю клубничное варенье откроем, по такому случаю в самый раз будет.

Сидя за столом, Карина чувствовала, что кусок не идет ей в горло, несмотря на то что ее пищей в течение дня была лишь чашка кофе с бутербродами.

Леля смотрела на нее ясными, преданными глазами и беспрестанно сыпала вопросами, на которые Карина с трудом выдавливала из себя ответы. Олег, по обыкновению, молчал, уткнувшись в тарелку.

Так прошло примерно полчаса, и она решила, что пора сматывать улочки.

— Спасибо, все было очень вкусно. — Карина поднялась из-за стола, пытаясь незаметно поймать взгляд Олега, но тот по-прежнему сосредоточенно занимался едой.

— Не за что, — весело проговорила Леля, также вставая, — иди отдыхай, ты, наверное, устала как собака. — Она принялась повязывать кокетливый полотняный фартук. — Олежка, ты тоже ложись, а я посуду помою.

При упоминании о посуде Карину охватил стыд. Она глянула на осунувшееся, с темными тенями под глазами, Лелино лицо, потом на мойку, полную грязных тарелок и чашек, и решительно сказала:

— Посуду мою я.

— С какой это стати? — запротестовала Леля. — Ты работала, напрягалась, а я весь день без толку сидела…

— Как же, сидела, — перебила ее Карина, кивая на груду оставшихся на столе блинчиков. — Неизвестно еще, кто больше устал. Отдавай фартук и пойди приляг.

— Ладно. — Леля послушно развязала тесемки. Я тогда Олежке массаж сделаю, а то у него спина болит в последнее время.

Она обняла Олега и увлекла за собой в комнату.

Карина надела фартук и пустила горячую волу. Не спеша перемыла посуду, потом тщательно перетерла ее полотенцем и водрузила на полку в шкаф.

Из комнаты, куда ушли Олег и Леля, не доносилось ни звука.

Карина повесила фартук на место, покинула К кухню и осторожно приоткрыла дверь в гостиную.

Взгляду ее представилась мирная и умилительная картина: Олег лежал на диване лицом вниз, голый по пояс. Рядом, по-турецки поджав ноги, сидела Леля и нежно касалась пальцами его спины, тихо воркуя себе под нос. Вошедшую Карину оба не заметили.

У той болезненно заныло сердце. За прошедшие сутки она только и думала что о тех страданиях, которые принесет Леле, тайком похитив у нее Олега. Но о том, что ее саму будет терзать ревность, Карина и помыслить не могла. До этой минуты.

Теперь ей страстно захотелось зажмуриться, чтобы не видеть обнаженный мускулистый торс Олега и обнимающую его сверху Лелю. Это причиняло Карине боль, гораздо более сильную и острую, чем сознание собственной греховности и подлости.

Она хотела закрыть дверь, но та вдруг заскрипела, протяжно и жалобно.

Леля подняла голову, поймала Карину в фокус своего зрения и тепло улыбнулась:

— Ты уже все? Спасибо. Посидишь с нами?

— Нет, пойду. Уже поздно, хочу выспаться как следует.

— Спокойной ночи. — Леля помахала рукой и потрепала Олега по волосам: — Эй! Человек уходит, а ты лежишь как полено! Попрощайся хоть.

— Пока, — не отрывая лица от диванной подушки, сонно сказал Олег.

Карина перешла из квартиры в квартиру, захлопнула дверь, опустилась на галошницу и заплакала горько и безутешно. Так, как не плакала давным-давно.

Дура! Как она могла оказаться столь самонадеянной, безоговорочно поверить в то, что действительно нужна такому парню, как Олег? Он может и сам не осознавать, чего хочет, а на самом деле любит свою жену.

Да и как не любить ее, молодую, ослепительно красивую, обольстительную, с умелыми и нежными руками, готовую ради него на все?!

Карина прерывисто вздохнула, пытаясь унять слезы, но лишь зарыдала пуще прежнего. Нет, она не будет себе лгать. Какой от этого прок? Одно хорошо, что она ничего не успела сказать о своем уходе школьной администрации.

Завтра все будет как обычно: школа, класс на втором этаже, ученики. Ни в какую капеллу Карина больше не пойдет, а Олега не пустит и на порог своей квартиры — хватит грезить наяву, пора проснуться и понять, что в жизни не бывает чудес, особенно когда тебе скоро стукнет тридцать один.

Она выпила снотворное и легла. Однако сон не шел. После долгих слез наступила прострация, отупение. В голове было пусто — ни мыслей, ни чувств, ничего.

Убедившись, что ей не заснуть. Карина встала, накинула поверх ночной рубашки халатик, а плечи закутала пледом и в таком виде уселась в постели. Щелкнула пультом: безмолвно загорелся маленький экран «Филипса» в углу. Карина в оцепенении глядела на сменяющие друг друга цветные картинки.

Так прошло два часа, и ее слух уловил отдаленный шум за дверью. Тотчас вслед за этим слабо тренькнул звонок.

Карина попробовала шевельнуться, но тело будто свинцом налилось и не слушалось. Звонок повторился снова, затем еще и еще, постепенно становясь громче и настойчивее.

Наконец Карина одолела навалившуюся сонную одурь, неуклюже сползла с тахты и, кутаясь в плед, вышла в коридор. Щелкнул замок.

— Неужели ты спишь? — Олег с ходу надвинулся на нее с порога, притиснул к стене, его горячие, нетерпеливые руки проникли под плед и халат к самому телу. Карина хотела было что-то сказать, но нахлынувшая знакомая жаркая волна лишила ее голоса.

Лихорадочно приникнув друг к другу, они едва добрели до комнаты. Тонкий шелковый халат слетел на пол, как последний осенний лист под дуновением ветра. За ним последовала ночная рубашка.

А дальше… Дальше все завертелось в стремительном, ускоряющемся вихре из страстей и эмоций.

Когда-то в одном из журналов Карина читала, что сексуальность в женщине пробуждается лишь к тридцати годам. Только достигнув зрелого возраста, она начинает осознавать свои желания, до этого же просто подчиняется мужским ласкам.

Тогда все это показалось Карине полной чепухой. Но сейчас она понимала, что написанное в статье сексолога — чистая правда.

То, что некогда испытывала она в объятиях Степана, что много лет считала неповторимым и восхитительным, не шло ни в какое сравнение с упоительным, пьянящим ощущением полной и абсолютной свободы. Свободы ото всего — от контроля разума, от житейской суеты, оттого, что мешает нам слиться с мирозданием, почувствовать себя его частицей…

Потом пришли покой и отрешенность. Постепенно, очень медленно, возвращались звуки и краски окружающего мира, а с ними мысли, воспоминания, тревога, боль.

— Мы с ума сошли, — шепотом проговорила Карина, глядя в темные от расширенных зрачков глаза Олега. — Леля… она же…

— Она спит. — Олег улыбнулся, легонько погладил ее по щеке. — Наглоталась валерьянки и дрыхнет как убитая. Ее так врачиха в консультации научила, а то она ночи напролет вертелась, сама глаз не смыкала и мне не давала.

— Боже мой, — сказала Карина едва слышно, почти беззвучно, — мы преступники.

— Почему? — Рука Олега, касающаяся Карининого лица, замерла, остановилась. — Я себя не считаю преступником.

— Но ребенок…

— Что — ребенок? — резко произнес Олег и отодвинулся от Карины на край тахты. — Она меня спрашивала, хочу я его или нет? Спрашивала? Не надо было обманывать. — Он хотел сказать еще что-то, но передумал и замолчал.

Карина осторожно дотронулась до его волос.

— Давай не будем об этом, — немного мягче сказал Олег, — я уже говорил: мне нужна ты, и никто другой. Сейчас Лельку нельзя тревожить, а после, когда она родит… придется ей обо всем узнать, ничего не поделаешь. Ребенок тут не спасет.

— Ты его бросишь?

— Я помогу поставить его на ноги. Денег на это у меня, слава богу, хватит. Моя мать Инку родила от другого мужчины, тот их оставил, но деньги регулярно слал и подарки привозил. Даже когда мама с отцом поженились и мой отец Инку удочерил. Ничего в этом нет особенного, бывает.

Карина хотела спросить Олега, зачем он позволил Леле делать ему массаж, если относится к ней столь сурово и безразлично, но не решилась. Ревность, мучившая ее три часа назад, угасла и больше не беспокоила.

В конце концов, что ей Леля — Карина согласна делить Олега с ней и вообще с кем угодно. Ни прощать его, ни разлюбить она в силах.

— Ладно. — Он обнял ее и встал. — Я пойду. Ты выспись хорошенько, утром за тобой заскочу. К девяти мы должны быть в капелле, не забыла?

Карина молча кивнула.

24

Через два дня она отнесла в капеллу трудовую книжку и подписала договор сроком на год. Днем раньше дирекция школы закатила ей грандиозный скандал по поводу ухода в середине учебного гола.

Карина молча выслушала нелицеприятные комментарии в свой адрес, взяла документы и вышла из здания. Глянула на освещенные окна, на чахлую рябинку, растущую у самой стены, на вывеску над козырьком входной двери и не почувствовала ничего, кроме невероятного облегчения.

Ей было жаль только Олю Серебрякову, но она отлично осознавала, что нельзя объять необъятное: в жизни приходится идти на компромиссы и выбирать, что для тебя важнее.

Самым важным для Карины сейчас было играть в капелле, реализовывая себя как пианистку, музыканта и находясь рядом с Олегом. Ее захватил, заворожил, околдовал неизвестный ранее оркестровый мир. Тот мир, который являлся для Олега не просто местом работы, но был частью его жизни, просто жизнью.

Теперь капелла постепенно становилась и Карининой жизнью.

Верка больше не звонила, и Карина была этому искренне рада: у нее самой не хватало ни сил, ни времени, чтобы связаться с подругой. Дни неслись стремительно и неудержимо, сменяя один другой, и в этом калейдоскопе событий, ворохе новых обязанностей и профессиональных проблем ей недосуг было обернуться назад, вспомнить прошлую, размеренную и слишком спокойную жизнь, оценить себя со стороны, испытать сомнение, тревогу, раскаянье.

Она жила лишь настоящим моментом, ощущая крылья за спиной и не желая затормозить, сбавить обороты, жадно и упоенно впитывая в себя все то, чего лишена была долгие годы.

Её день рождения отпраздновали тесным кругом, втроем с Лелей и Олегом. Накануне вечером нагрянул Саша.

С момента их летней ссоры он появлялся лишь пару раз, да и то в сентябре, все остальные попытки посетить ее Карина пресекала под тем или иным предлогом.

Сейчас Саша приехал без предварительного звонка, сюрпризом, и Карине вдруг показалось, что никогда прежде они не были даже знакомы.

Перед ней стоял абсолютно чужой человек, с которым ей не о чем говорить. Шел девятый час. сорок минут назад Карина вернулась с репетиции и теперь была поглощена ожиданием полуночи.

После двенадцати должен был прийти Олег — в это время Леля крепко спала под действием снотворного, и у них в запасе имелось два часа безопасного времени.

Карина не знала, что делать. Саша притащил огромный фруктовый торт, тот самый, что она обожала, а вдобавок к нему комплект шелкового кружевного белья. Белье выглядело жутко дорогим, и Карина подозревала, что Саша истратил на него половину месячной зарплаты.

Она скрепя сердце поставила чайник, накрыла на стол в кухне. Саша оживленно болтал, отколупывая ложкой от торта и прихлебывая из чашки, а ей страстно хотелось лишь одного — чтобы он немедленно ушел.

Разговор вертелся вокруг Верки, Сашиного нового начальства, строительства, начатого им в деревне у теши, и прочей чепухи. Карина мужественно поддерживала беседу, чувствуя, как по спине у нее от нетерпения ползут мурашки.

Наконец Саша допил чай, съел последний кусочек торта и, дождавшись, пока Карина закончит очередную пустую, ничего не значащую фразу, произнес просто и буднично:

— Ладно. Пора убираться ко всем чертям, а то тебя скоро стошнит от моего присутствия.

Оторопевшая Карина молча уставилась на него, не зная, что сказать в ответ.

— Не надо, — ласково проговорил Саша и, перегнувшись через стол, легонько погладил ее по руке своей квадратной ладонью с короткими, толстыми пальцами. — Не напрягайся. Я все вижу. И что у тебя теперь другая жизнь, и что тебе никто не нужен, а я — в первую очередь. Ведь так?

Карина молча кивнула.

— Ну вот, — Саша улыбнулся, но глаза его остались серьезными, — я знал, что когда-нибудь так будет. Ты ведь заслуживаешь самого лучшего, поверь. А я… — он грустно усмехнулся, — я — это далеко не лучшее, что могла тебе преподнести судьба.

Он на мгновение сжал Каринину ладонь, потом встал.

— Ты Вере звони… иногда. Она все тревожится, переживает. Думает, ты слабая, несчастная.

— Она ошибается, Карина улыбнулась, я счастливая. Очень.

— Знаю. Но ей необходимо о ком-нибудь заботиться. Так что изредка, иногда…

— Я позвоню. — пообещала Карина.

25

На одну из репетиций Олег принес ноты сонаты Брамса.

— Вот держи. — Он отдал Карине клавир, а себе взял скрипичную партию. — Когда оркестр закончит, поиграем.

Капелла, как всегда, репетировала до пяти. Когда все разошлись, Карина села за рояль в оркестровом зале. Музыка была ей знакома — именно эту сонату она играла в консерватории в классе камерного ансамбля. Бурное, страстное начало, скорбная, лирическая тема среднего раздела, полная отчаянья и безнадежности кола.

Олег устроил ноты на пюпитре, подтянул волос на смычке.

— Дай ля.

Карина нажала клавишу. Олег подкрутил колки, проверил строй скрипки и удовлетворенно кивнул:

— Поехали.

Она сыграла короткое вступление. Взмах смычка, и к мрачным аккордам в басу присоединился чистый, пронзительный голос скрипки. Мелодия поднималась выше и выше, балансируя на краю, угрожая вот-вот сорваться, упасть в бездну.

«Как же здорово!» — успела подумать Карина, и тут же Олег перестал играть, опустил смычок.

— Не то, — покачал он головой. — Вяло, сонно. Давай-ка активней, динамичней. Попробуем еще раз.

Карина пожала плечами, послушно перевернула страницу назад. Ей казалось, что получается очень неплохо. и в игру она вкладывала максимум своих эмоций.

Они начали заново. На этот раз Олег остановился сразу после нескольких тактов.

— Да нет же! — Он с досадой хлопнул ладонью по крышке рояля. — Ерунда какая-то выходит. Эго должно звучать иначе. Ты как будто просишь о чем-то, а надо не просить, а требовать. Утверждать. настаивать на своем праве, понимаешь? Должна быть воля в игре, такая, чтобы подчинить себе слушателя, заставить его отключиться от своих проблем, увлечь тем, чем увлечена ты. Ясно?

Карина вспомнила свое впечатление от Чайковского в Большом зале консерватории. Оркестр заставил ее слушать себя помимо воли, вырвал из реальности, властвовал над ее душой и разумом в течение получаса.

Наверное, в этом и есть цель искусства — уметь вызывать слезы или смех, вопреки желаниям публики.

Олег смотрел на Карину с ожиданием. Она кивнула. Она была готова подчиниться его требованиям. Но не тут-то было.

На деле все оказалось значительно сложней. Они играли раз за разом, а Олег все прерывался, то на первой, то на второй странице. Лицо его стало угрюмым и отчужденным, он уже откровенно злился, теряя остатки терпения.

— Ну проснись же! Лепечешь что-то про себя, как клуша, как баба?

— Я и есть баба, — совсем тихо, почти шепотом, сказала Карина.

Она чувствовала, что сейчас заревет. Чего он хочет от нее? Разве она способна тягаться с ним. играть как он, слышать как он? Не нужно им вместе концертировать, с нее хватит просто быть рядом с ним, смотреть в его лицо, слушать его голос и не слышать в нем суровых и гневных нот.

— Я баба, — повторила она и всхлипнула.

Олег замолчал, растерянно глядя на Карину. Потом неуверенно произнес:

— Ну хорошо. Я, наверное, действительно чего-то не понимаю. Прости. Но неужели тебе не хочется сыграть по-настояшему, сделать то, о чем я говорил?

— Хочется, — Карина улыбнулась сквозь слезы, — но я не могу. У меня выходит иначе, по-другому. Наверное, потому, что я женщина, а не мужчина, как ты.

— В музыке не должно быть ничего женского. — упрямо отрезал Олег. — Давай соберись. Должно получиться. — Он поднял смычок.

Карине показалось, будто внутри у нее натянулась до предела некая струна, а затем лопнула с оглушительным звоном. И мгновенно после этого ее затопили гнев и ярость на Олега.

Самовлюбленный идиот, слепой, бесчувственный болван, не понимающий, что мир состоит из двух полов, не ценящий привязанности и нежности, мечтающий, чтобы рядом находился такой же холодный, расчетливый циник, как он сам! Что ему любовь женщины — пустой звук, ненужная обуза, смех. Несчастная Леля, несчастная она сама'.

Карина, не дождавшись ауфтакта, взяла первый аккорд. И тут же гнев улетучился, уступив место ледяному спокойствию. Слезы, точно по волшебству, высохли. Словно со стороны она слушала, как взбирается ввысь скрипичная мелодия, стремясь вырваться из оков железного рояльного ритма, не замечая, как перелистывает страницу за страницей.

Она очнулась, лишь когда прозвучал финальный пассаж. Ощущение было неизведанным, одновременно великолепным и пугающим.

Карина взглянула на Олега и явственно прочла в его глазах восхищение.

— Вот теперь то, что надо, — он знакомым жестом откинул волосы со взмокшего лба, — я же говорил, получится. На сегодня, пожалуй, хватит. — Олег положил скрипку в футляр, приблизился к роялю, обнял Карину за плечи.

— Пусти, — она сердито высвободилась из его рук, чувствуя полную опустошенность после тех усилий, которые затратила, чтобы преодолеть природную мягкость и женственность.

— Да пожалуйста, — он засмеялся и отошел. — Дуйся, если тебе так хочется. Через неделю поймешь, что я был прав.

26

Он действительно оказался прав. Вскоре Карина уже не представляла, что могла по-иному воспринимать Брамса, да и вообще любую музыку. Теперь она смотрела на мир глазами Олега, слышала и думала, как он.

Она научилась понимать его полностью, до мимолетного взгляда, до неуловимого, ничего не значащего для других жеста. Её первоначальные представления об Олеге полностью изменились.

То в нем, что казалось ей надменностью и самовлюбленностью, на самом деле не было ни тем, ни другим. Он не был надменным, просто обладал удивительной способностью отключиться от окружающего мира, уйти в себя. В свой мир, неразрывно связанный с музыкой, с работой капеллы, с многочасовыми изнурительными репетициями, бесконечными поисками единственно точного звукового образа, того, что казалось ему абсолютной правдой, совершенной истиной. В такие минуты Олег на все вокруг смотрел будто сквозь дымчатое стекло, игнорируя любые эмоции по отношению к себе.

Самым лучшим в это время было оставить его в покое, дождаться, пока он вернется оттуда. Но именно этого и не делала Леля, не в силах понять, что единственный способ не потерять Олега — дать ему на время уйти, отдалиться.

Порой Карине казалось, что они с Олегом — суть одного целого и расстаться с ним все равно что расстаться с частью своего тела, собственной рукой или ногой.

Оставшись наедине, они могли почти все время молчать, но молчание это не тяготило ни того, ни другого. Напротив, оно давало уверенность в том, что оба думают об одном и том же и для общения им не нужны слова.

Иногда же, наоборот, они не могли наговориться, и тогда рассказывали друг другу обо всем: о детстве, юности, тайных мечтах, снах.

Единственной темой, которая по негласному соглашению не обсуждалась, была Леля и её будущий ребенок. Помня нежелание Олега говорить об этом, Карина послушно молчала, делая вид, что создавшееся положение нисколько ее не беспокоит.

На самом деле мысли о Леле преследовали ее неотступно, доводя до отчаянья и ужаса. Они общались ежедневно, и не было ничего страшней, чем сидеть рядом с Лелей на диване или за столом, слушать её доверчивую болтовню, видеть ее слезы, утешать ее и знать, что она считает тебя самым близким человеком, лучшей подругой, почти сестрой.

Если бы не Олег, стоящий между ними, Карина и вправду видела бы в Леле сестру. Она так привыкла опекать ее, заботиться, успокаивать, что, даже будучи Лелиной соперницей, не могла вести себя иначе. Каждый раз, обнаружив девушку рыдающей. заметив бледность или отеки на ее лице, Карина испытывала искреннее беспокойство и стремилась принять в ней участие.

Кроме того, ее терзал постоянный страх быть обнаруженной. Обещание Олега рассказать Леле обо всем, как только она родит, казалось Карине туманным, а время, когда оно будет выполнено, весьма отдаленным. Потому Карина и представить боялась, что произойдет, если Леля узнает правду о них с Олегом.

Они проявляли осторожность: Олег приходил лить на пару часов, в то самое время, когда Леля только засыпала и сон ее был особенно крепок. На работе же оба не позволяли себе даже простого уединения. И все равно Карине ежеминутно казалось. что все вокруг догадываются об их отношениях.

Особенно пугал ее Вадим. С первого дня ее прихода в оркестр, когда она поймала на себе его пристальный, изучающий взгляд, Карина все время замечала, что парень ведет себя странно. Он выглядел нарочито веселым, залихватски острил, но иногда в глазах его мелькало непонятное, загадочное выражение то ли тоски, то ли ненависти, то ли чего-то еще, чему Карина не могла подобрать названия.

Вадим ни на минуту не оставлял Олега, неотступно следуя за ним, куда бы тот ни шел, старался назойливо встрять в любой их разговор со своими шутками и прибаутками, и Карина могла поклясться, что делает он это неспроста, нарочно, преследуя лишь одному ему известную цель.

Её уверенность в том, что Вадим шпионит за ними. стала особенно твердой после того, как в капелле отпраздновали Новый год.

Дирекция специально арендовала зал в ресторане. Пришли все — и оркестранты, и хористы, и певцы, и административные работники. Желающие привели с собой жен и мужей.

Давным-давно Карина не встречала новогодний праздник в такой огромной, веселой и шумной компании. Общество рассредоточилось по столикам, за каждым из которых помещалось шесть человек. Соседями Карины были дирижер Сергей Михайлович, Любаша-Бульдозер, Олег, Вадим и Леля. Тон в застолье задавала хормейстерша.

Изрядно приняв на грудь, она стала еще более громкоголосой, а лицо ее приобрело знакомый устрашающе-свекольный оттенок. Любаша запросто заткнула за пояс признанного остряка Вадима, рассказывая безумно смешные байки из своей почти тридцатилетней гастрольно-хоровой практики.

Вся ее жизнь до момента прихода в капеллу прошла в поездках по России и зарубежью — Любаша руководила одним из крупных детских хоров при школе искусств.

Остальные слушали хоричку внимательно и с интересом, Леля звонко хохотала над каждым ее словом, Михалыч улыбался, по обыкновению глядя в стол, будто перед ним и сейчас лежала партитура. Даже Олег, оставив свою всегдашнюю сдержанность. весело смеялся.

Только один Вадим оставался серьезным, рюмку за рюмкой потягивал ликер и время от времени бросал быстрые взгляды то на Олега, то на Карину.

В зале было сизо от табачного дыма, народ вовсю отплясывал кто во что горазд, громко гремела музыка. Кто-то из хористов приблизился к столику и, поклонившись, пригласил Карину на танец.

Она мельком глянула на Олега, заметила в глазах того веселое, смешливое выражение и, мысленно показав ему язык, встала. Высокий молодой человек, певший в тенорах, галантно провел ее под руку к площадке, где надрывался ансамбль. Вокруг щелкали хлопушки, сыпалось конфетти, раздавались взрывы хохота.

Карина положила руки парню на плечи и прикрыла глаза.

Она представляла себе, что танцует с Олегом, что это их Новый год, который они встречают лишь вдвоем, вдали от всех, возможно на необитаемом острове. Нет, лучше на Неаполитанском карнавале, где нет ли одного знакомого лица, только маски, а кругом — музыка, шум, огни, аромат свечей и хвои.

Сильные, умелые руки ловко вели её в танце: пару шагов вправо, один вперед, два влево, а дальше все сначала.

«Как Новый год встретишь, так его и проведешь», — подумала Карина и засмеялась, тихо и счастливо.

Её кавалер слегка затормозил, остановился, продолжая удерживать Карину за талию, взглянул на нее с восторгом и интересом.

— Дама желает шампанского?

— Не откажусь, — кивнула она и улыбнулась.

Они подошли к столику парня. Там также сидела теплая компания, кое-кто уже дремал, привалившись к дружескому плечу. Тенор плеснул из бутылки в бокалы остатки отличного французского шампанского.

— Прошу, — протянул он один фужер Карине, другой поднес к губам. — Выпьем на брудершафт?

— Выпьем.

Они выпили, сцепившись локтями, затем трижды поцеловались и перешли на «ты».

Тенора звали Володя, ему шел только двадцать второй год, и он еще учился в консерватории на дирижерско-хоровом факультете.

Володя оказался замечательным парнем. Они с Кариной проболтали около часа, нашли общих знакомых среди преподавателей, чуть-чуть посплетничали относительно Любаши и рассеянного Михалыча и расстались лучшими друзьями.

В отличном настроении Карина вернулась к своему столику и обнаружила его совершенно пустым.

Пепельница была переполнена окурками, в центре громоздились порожние бутылки из-под шампанского, ликера и водки. Со спинки одного из стульев свисала длинная блестящая Любашина шаль.

Недоумевая, куда мог деться весь народ, Карина пошарила глазами по залу. Взгляд ее вскоре зафиксировал Михалыча и Любашу. Те лихо отплясывали неподалеку от столика. Дирижер крепко держал хоричку пониже талии, Любашины арбузные груди, обтянутые тонким гипюром вечернего платья, подпрыгивали и тряслись. Она звонко хохотала и задирала вверх толстенькие ножки, похожие на свиные копытца…

Карина невольно прыснула и, покачав головой, уселась за стол. Олега нигде видно не было — очевидно, он вышел из зала.

«Скорее всего, Леля побежала за ним», — решила Карина и тут же увидела ее. Та стояла в противоположном углу зала, длинное серебристое платье слегка топорщилось на округлившемся животе. Распущенные волосы падали ей на плечи и грудь. Она была похожа на снегурочку, которая только что узнала, что ей предстоит растаять от любви, — тоненькая, светлая, с печальным взглядом ясных глаз.

Рядом с Лелей, спиной к залу, стоял Вадим. Он что-то говорил ей, оживленно жестикулируя, та слушала его, глядя в никуда, и изредка кивала головой. Лицо ее с каждой минутой становилось все несчастнее.

Сердце у Карины екнуло и покатилось вниз. Что это значит? Как давно они беседуют и, главное, о чем? Тема разговора, судя по Лелиному виду, явно серьезная. Что придумывал Вадим половину новогодней ночи, сидя за столом непривычно мрачный и отрешенный?

Решил наконец открыть Леле глаза на то, что ее обманывают? Леле, которая носит под сердцем ребенка, которой нельзя переживать и волноваться!

Карина почувствовала, как ее затрясло, точно она, подобно Любаше, подскакивала в пьяном, непристойном танце.

Где, интересно, бродит Олег? Неужели он ничего не заметил, запросто позволил приятелю фискалить на него и Карину? Что теперь будет с Лелей?

Вадим перестал говорить, слегка коснулся Ледяного плеча и тут же отодвинулся. Потом, поколебавшись, быстро нагнулся, поцеловал ее в щеку и так же стремительно зашагал к выходу из зала.

Леля продолжала стоять у стены, лицо ее было совсем бледным, взгляд оцепеневшим и задумчивым.

Карина глядела на нее, не решаясь приблизиться, начать разговор.

Наконец Леля сама покинула угол и медленно побрела к столику. Заметила сжавшуюся на стуле Карину, рассеянно улыбнулась, села рядом. С сожалением окинула взглядом бутылку, на дне которой оставалась капля жидкости.

— Жаль, нельзя выпить. Мне сегодня хочется, как никогда, а врачиха сказала — не больше двух рюмок. А то повлияет на малыша.

Карина молча кивнула, не в силах вымолвить ни звука.

— А где Олежка? — Леля посмотрела по сторонам. — Он же оставался, когда я пошла в туалет.

— Не знаю, — выдавила из себя Карина. — Возможно, его увел кто-нибудь из скрипачей.

Терпение ее иссякло, ей хотелось схватить Лелю за плечи, крикнуть ей в лицо: «Что тебе сказал этот ублюдок? Что?»

— Вадик такой чудной, — протянула Леля, облокачиваясь руками о стол, — такой чудной. Он мне только что сказал… он сказал…

Горло Карины сжал спазм. Сейчас, вот сейчас начнется…

— Каришенька, пойдем домой. — Леля вдруг зевнула и капризно надула губки. — Я устала. Ну его, Олежку, пусть повеселится. Мы с тобой машину возьмем, ладно? — Она глядела на Карину спокойно, как всегда безмятежно, глаза ее действительно слипались.

Страх слегка отпустил, Карина ощутила, что дышать стало легче, голова заработала трезво. Нет, Леля не может все знать про них и так себя вести.

Значит… значит, это было что-то другое. Вадим говорил с ней не о них с Олегом. Но о чем?!

Безусловно, ему все известно, иначе откуда эти двусмысленные взгляды, многозначительные паузы посреди общего разговора, неприязненно поджатые губы?

— Так мы едем или нет? — Леля нетерпеливо стукнула кулачком по столу. — Я спать хочу — мочи нет.

— Да-да, — поспешно проговорила Карина, вставая. — Ты одевайся и посиди в вестибюле, а я выйду поймаю тачку. На улице мороз.

Они уехали домой на ослепительно белой «семерке», и всю дорогу Леля дремала у Карины на плече.

Два следующих дня Карина не могла думать ни о чем, каждую секунду ожидая, что Леля, оклемавшаяся от новогоднего застолья, начнет ужасный разговор. Но та вела себя как ни в чем не бывало, обнимала и целовала Карину, пару раз всплакнула у нее на груди и о Вадиме больше не вспоминала.

Постепенно Карина успокоилась, но доверие к Вадиму утратила окончательно.

27

Вскоре после праздников состоялся первый концерт Государственной классической капеллы с полностью обновленной программой. Карина и Олег завершали первое отделение своим дуэтом.

По случаю сольного выступления Карина впервые надела бархатное платье, купленное в тот памятный день, с которого круто изменилась вся ее жизнь.

Она стояла на сцене зала филармонии в ярких лучах прожектора, слушала аплодисменты и не могла до конца поверить, что они адресованы ей.

Какая-то девчушка с огромным бантом в черных как смоль волосах преподнесла ей букет ярко-алых гвоздик. Их было пятнадцать, на твердых, бледно-зеленых ножках, с зубчатыми лепестками, упакованных в блестящий, перевязанный лентами целлофан.

Карине и Олегу не давали уйти со сцены, и они играли снова и снова: Баха, Моцарта, Шумана — все, что успели выучить за два месяца ежедневных репетиций.

В антракте к Карине подскочила Любаша, распаренная, благоухающая своими резкими духами, сгребла ее в охапку и смачно расцеловала в обе щеки.

— Умница, девочка! — Она тесно прижала Карину к своему роскошному бюсту. — Никогда не слышала, чтобы женщина так играла. Аж мороз по коже продрал. — Бульдозер зябко повела пышными плечами. — Классный номер для гастролей, я Сереже так и сказала. Верно, Сергей Михалыч?

Михалыч скромно стоял за ее спиной, словно не он, а она была главным дирижером и художественным руководителем капеллы.

— Мы обязательно сыграем на гастролях. — заверил Олег Любашу, стараясь вытащить Карину из геркулесовых объятий. — Для того и учили все это.

— Ишь ты красавец наш, — хоричка хлопнула его по плечу своей пудовой ладонью и подмигнула Карине, — нашел наконец пианистку себе под стать. А то никто ему угодить не мог: Ритку он до истерики доводил в одночасье, Сашка еще был, клавесинист, с тем у них чуть не до драк доходило. А с тобой, гляжу, играет — и ничего. Стало быть, характер у тебя будь здоров. — Бульдозер помолчала, что-то прикидывая в уме, и затем пробормотала с сожалением: — Жену б ему такую, а не девочку сопливую, как Аленка, — ту он затюкал вконец.

От неожиданности Карина уронила цветы. Она успела заметить, как на скулах у Олега вспыхнули два бордовых пятна. В то же мгновение он нагнулся и стал поднимать букет.

— Будет тебе, Люба, — вполголоса проговорил Михалыч, дергая хоричку за рукав, — думай, что плетешь.

— Да ладно вам, — Любаша как ни в чем не бывало пожала плечами. — Извиняйте, если что не так. Олежка, не злись, это я к слову молвила. Ты же знаешь, я Лелечку люблю, просто обожаю, и ничего такого в виду не имела, ни-ни! — Она хитро прищурилась, чмокнула Карину в последний раз и отошла.

Та взяла из рук Олега гвоздики и внезапно ощутила на себе чей-то пристальный, тяжелый взгляд. Она обернулась — у двери в артистическую стоял Вадим.

— Поздравляю. — Он протянул ей огромную плитку белого шоколада: — На, подкрепись. Здорово силы восстанавливает.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Карина и заглянула в полуоткрытую дверь в поисках Лели. Той давно уже пора было появиться — Карина не сомневалась, что первой поздравить их прибежит именно она. Однако Лели видно не было.

— Жену свою не жди, — словно прочитав Каринины мысли, сообщил Вадим Олегу. — Я ее еще в начале вашего выступления посадил в такси и отправил домой. Она задыхалась от духоты, народу полный зал.

— А, — рассеянно протянул Олег, — ну молодец.

— Я-то молодец, — сухо проговорил Вадим, — а вот ты не знаю куда смотришь. Ей не по концертам сейчас ходить надо, а во дворе гулять.

— А я тут при чем? — искренне удивился Олег. — У меня есть на это время? Вон Каринка с ней гуляет каждый вечер.

— Ясно. — Вадим снова бросил на Карину моментальный, пронизывающий взгляд, тот самый, который пять минут назад заставил ее обернуться. — Ладно, пойду готовиться, у меня во втором отделении соло.

28

Вернувшись поздним вечером, они застали Лелю стоящей у настежь распахнутого окна. Накинув на плечи пуховый платок, она жадно хватала раскрытым ртом морозный, январский воздух.

— Ты с ума сошла. — Карина обхватила ее за плечи, оттащила от окна, с грохотом захлопнула створку. — Получишь воспаление легких!

— Ничего я не получу, — спокойно возразила Леля. — Дышать нечем, вот тут точно давит что-то, — ткнула она пальцем под ребра.

— Рановато, — решила Карина, — только шестой месяц идет. Давит, когда уже скоро рожать.

— Ерунда, — возразила Леля, — у матери с братишкой одышка была с трех месяцев.

— Нет, — твердо произнесла Карина, — так не пойдет. Завтра идем к врачу. Я с ней лично поговорю, а то ты ходишь туда невесть зачем.

— Почему — невесть зачем? — проворчала Леля, держась за поясницу. — Я взвешиваюсь там и еще давление измеряю.

— Этого мало. — Карина была не на шутку обеспокоена.

Пройди она сама через нее девять месяцев беременности и ролы, возможно, Лелино самочувствие не столь бы ее волновало, казалось бы более естественным, обычным. Но поскольку своего опыта в таких делах Карина не имела, приходилось довольствоваться Веркиным.

Верка же носила Егорку тяжело, несколько раз лежала в больнице и там навидалась всяких ужасов и патологий, о которых охотно и с удовольствием поведала подруге.

Леля вот уже два месяца ходила в консультацию одна, и Карина почувствовала, что просто обязана проконтролировать очередной ее визит к врачу. В самом деле, что с нее взять — девчонка, ей самой еще в куклы играть.

Этой же ночью у них с Олегом состоялся неприятный разговор.

— Так больше не может продолжаться, — заявила Карина, едва открыв ему дверь.

— Как — так?

— Вот так. Тебе наплевать на нее, ты весь в работе, предвкушаешь удачные гастроли. Хорошо, ты решил уйти, когда родится ребенок, но ведь, для того чтобы он родился, твоя жена должна быть как минимум здорова.

Олег смотрел на Карину чуть исподлобья, скрестив руки на груди.

— Может, ты все-таки разрешишь мне сначала войти? Или мы будем обсуждать эти вопросы на лестнице?

— Входи. — Карина широко распахнула дверь и отошла в сторону, давая ему дорогу.

— Спасибо. — В его голосе прозвучала издевка. — Вы что, сговорились сегодня все? Любаша, Вадик, теперь ты? Что вы от меня хотите? Я же не врач-гинеколог, а скрипач. Надо, дам денег на хорошего специалиста, а большего, прости, не могу.

Карина безнадежно махнула рукой Она ясно видела, что Олег говорит правду: женские проблемы были ему настолько чужды и непонятны, что при всем желании он не мог бы в них вникнуть. Что же касалось мук совести, то, вероятно, Олег их испытывал, но упорно стремился скрыть это от Карины, бравировал своей черствостью, изображая этакого супермена, которому все нипочем.

— Ты хоть бы сделал вид, что переживаешь, — со вздохом проговорила она. — Для приличия.

— Я переживаю, — очень серьезно сказал Олег и взял Карину за руку, — но вовсе не раскаиваюсь.

— То есть тебе нисколько не жаль Лелю?

— Послушай… — Его лицо стало холодным. газа прищурились. Так бывало всегда, когда он злился. — А тот, который… ну твой прежний, похожий на меня… он что, жалел тебя? Жалел, я спрашиваю?

Карина растерянно молчала, не зная, что ответить.

— Ии хрена он тебя не жалел, прополоскал мозги и умотал, когда захотел. Скажешь, ты не хотела от него родить? Давай говори правду. — Олег смотрел прямо ей в глаза, прямым, безжалостным взглядом, точно нарочно желая причинить боль, ранить как можно сильней. — Ну давай, не молчи!

— Хотела, — тихо произнесла Карина.

— Сколько вы прожили вместе — год, два?

— Два с половиной.

— И что, ты ни разу не была беременна от него?

— Перестань, замолчи!

— Не перестану. Ты сама завела этот разговор, зная, что он пустой. Теперь слушай, я хочу, чтобы ты поняла меня. Поняла, что мною движет. Ты, конечно. была беременна, я вижу по твоим глазам.

Но это обстоятельство не удержало твоего приятеля возле тебя, так?

Карина проглотила слезы, стараясь высвободить свою руку из Олеговой ладони.

— Так, — немного мягче ответил тот сам себе. — Он твоими проблемами заниматься и не думал.

— Он ничего не знал, — прошептала Карина, вытирая глаза.

— Не хотел знать. Это большая разница. Но он ни в чем не виноват, понимаешь? Он не виноват в том, что ты так его любила, это была лишь твоя беда, твоя! Точно так же, как я не виноват, что мы с тобой любим друг друга, а Лелька — меня. Каждый должен отвечать лишь за самого себя, оставаться рядом с кем-то из жалости — худшее из преступлений? Я в этом убежден.

— Ты говоришь как эгоист.

— Я и есть эгоист. И ты эгоистка, моя милая, ты впустила меня в свою квартиру, время за полночь, ты отлично знаешь, зачем я пришел и что мы будем делать. Так к чему лить крокодиловы слезы? Пожирать несчастную жертву и самому же ее оплакивать? Право, не стоит. — Олег крепко обхватил Карину за талию и прошептал ей в самое ухо: — Брось, в мире все компенсируется. У тебя украли, ты украла — об этом даже в песне поется, помнишь фильм «С легким паром»?

— «Та, у которой я украден, в отместку тоже станет красть», — машинально произнесла Карина, теснее прижимаясь к его груди.

— Вот-вот. Именно. И знаешь, время идет, пойдем в комнату.

29

День спустя Карина все же отвела Лелю к врачу.

В консультации было полным-полно народу, все стулья и банкетки были заняты, у регистратуры стоял внушительный хвост.

Карина отыскала единственное свободное место на диванчике у окна, посадила туда Лелю, а сама отправилась за талончиком. Когда она наконец дошла до заветного окошечка, взяла нужные бумажки и вернулась в зал, Леля оживленно болтала с молоденькой рыжеволосой девушкой. Голову той украшали крутые кудряшки, свободный сарафан в крупную коричневую клетку скрывал круглый, выпирающий живот.

— Знакомьтесь, — увидев подходящую Карину, радостно выпалила Леля. — Это Нелли. У нее уже девятый месяц пошел. Неллечка, а это Карина.

— Очень приятно, — рыжая Нелли приветливо улыбнулась, — Леля мне столько про вас успела рассказать. Просто обзавидуешься, какие бывают соседи, мне б таких.

Карина почувствовала знакомый ком в горле, но. вспомнив слова Олега о крокодиловых слезах, сдержала себя. В самом деле, что толку в ее бесконечных терзаниях, если все равно все останется так. как есть.

— Когда твоя очередь? — спросила она у Лели.

— Очень не скоро, — ответила за ту Нелли. — Наша участковая на больничном, а вместо нее принимает какой-то козел. Каждые два часа бегает чай пить. Глядите, что творится, — она указала на переполненный холл.

— Это никуда не годится, — возмутилась Карина. — Разве можно в вашем положении сидеть больше получаса на жестком!

— Придется, — покорно сказала Леля. — Тут все в одинаковом положении, — кивнула она насидевших рядом женщин. Все были с животами.

Карина прислонилась спиной к стене и принялась гипнотизировать табличку с надписью «войдите», висевшую над дверью кабинета.

Через пару минут буквы вспыхнули оранжевым светом. Стоявшая возле самой двери женщина с бледным и угрюмым лицом поспешно шагнула в кабинет. В то же мгновение оттуда в коридор вышла другая дама, помоложе, на ходу застегивая толстую вязаную кофту.

Прошло четверть часа. Надпись при входе больше не загоралась. Леля и Нелли вполголоса обсуждали достоинства искусственных смесей различных фирм. Карина начинала нервничать все больше.

Она насчитала впереди Лели восемь человек, умножила их на пятнадцать минут и получила два часа. Два часа Леле сидеть на неудобной кушетке, у которой нет даже спинки, в непроветриваемом холле, среди различных незримых вирусов и инфекций.

«Если через минуту эта тетка не появится в коридоре, зайду к врачу. Объясню ему, что надо работать побыстрее», — подумала Карина, и в этот момент дверь распахнулась,выпуская пациентку. Тут же следом за ней размашистой походкой вышел высокий, плотный доктор, с лысым черепом и окладистой бородой. Равнодушно оглядел гудящий, словно улей, холл и направился в глубь коридора.

— Ты глянь, — устаю проговорила Нелли, — снова выскочил. Так мы и до завтра на прием не попадем.

— Безобразие! — подтвердила измученная блондинка, сидящая с противоположного края банкетки. — Надо сказать главврачу.

— Он и есть главврач, — подала голос полная, розовощекая брюнетка, развалившаяся в кресле, — что хочет, то и творит.

— Обалдели совсем. Совесть потеряли. — возмущались женщины, но в голосах их слышалась обреченность, готовность сидеть сколько заставят.

Карина решительно оторвалась от стены.

— Сейчас он вернется, — громко пообещала она. Вокруг одобрительно закивали.

Карина прошла по коридору до двери с надписью «Ординаторская». Оттуда раздавались веселые голоса и визгливый женский смех. Она, не колеблясь, заглянула внутрь.

Здоровяк доктор сидел у небольшого, покрытого чистенькой скатеркой столика и с хрустом грыз сухарь, то и дело обмакивая его в стакан. Вокруг него расположились две молодые, сдобные сестрички в коротких халатиках и шапочках, кокетливо сдвинутых на лоб. Обе взахлеб хохотали над тем, что говорил им бородатый.

Увидев Карину, одна из сестер немедленно вскочила:

— Женщина, сюда посторонним нельзя Выйдите сейчас же.

— Вы видели, сколько народа на приеме? — спросила Карина, обращаясь к бородачу.

— Видел. — Тот спокойно окунул сухарь в чай. — И что дальше?

— Женщина! — верещала медсестра. — Покиньте помещение!

— Там же беременные. Они сидят по три часа, а вы чаи гоняете. Это им нужно питаться по шесть раз в день, а вам необязательно.

— Откуда вы знаете, что мне обязательно, а что нет? — обиделся главврач. — Вы побудьте на моем месте, примите пятьдесят человек за день, посмотрим, что тогда запоете.

— Не мешайте доктору отдыхать, — гнула свое пышечка в халате.

— Если вы немедленно не продолжите прием, мы напишем на вас жалобу в министерство, — пообещала рассерженная вконец Карина.

— Пишите, — бородатый пожал плечами, — думаете, там смогут вам помочь? Уволить меня, например? У нас из консультации за последние полгода ушло четыре врача. Осталось еще четыре. А микрорайон, сами знаете, о-го-го какой большой. Каждый специалист на вес золота, нас беречь надо, охранять как вымирающий вид! — Он игриво подмигнул сестре, и та с готовностью захихикала, поправляя шапочку на обесцвеченных волосах.

Карине стало понятно, что устрашить этого любителя чая с сухарями не удастся, — он чувствовал себя вольготно в этой уютной комнатке, с цветами на шкафу и подоконниках, в обществе медсестричек.

— Ладно, — она безнадежно махнула рукой, — насчет вымирающего вида все ясно. А вот как быть с совестью? Если бы ваша жена или дочь, ожидающие ребенка, просидели бы в духоте три-четыре часа, вы бы так же острили?

— А вот этого не надо. — Главврач нахмурился и отложил недоеденный сухарь. — Не стоит на личности переходить. — Он вынул из лежащей на столе пачки салфеток одну, аккуратно промокнул ею мокрые, красные губы и встал во весь свой внушительный рост. — Ну что вы стоите над душой как цербер? Иду я, иду. Покиньте служебное помещение.

Он с досадой отодвинул стул и направился к раковине.

Карина вернулась в холл, где воздух уже стал настолько спертым, что можно было топор вешать. Некоторые из пациенток дремали, другие обмахивались импровизированными веерами, сооруженными из газет и носовых платков.

— Сейчас придет, — обнадежила их Карина. Очередь оживилась, послышался приглушенный говорок, кто-то громко чихнул.

Из коридора появился врач, отпер дверь кабинета, и тут же осветилась надпись наверху. Теперь дело двигалось гораздо быстрее прежнего. Через сорок минут в вестибюле стало свободней, и Карина смогла сесть.

Вскоре на прием зашла Нелли, а затем настал черед Лели. Игнорируя ее протесты, Карина решительно переступила порог кабинета.

— Снова вы? — Врач оторвался от записей, глянул на нее устало и неприязненно. — Что на этот раз? Я и так больных как семечки щелкаю, быстрее не могу.

— И не надо. Я вместе с ней. — Карина подтолкнула Лелю вперед.

— Что значит — вместе? — возмущенно проговорил мужчина. — Она что, несовершеннолетняя? Вы ей кто, мать, сестра?

— Я просто хочу узнать подробней о ее состоянии.

— Нормальное у нее состояние, — начал заводиться бородач. — Фамилия!

— Ляшко.

— Вот ее карта, — он ткнул в лежащие перед ним бумажки. — Тут написано, что все в норме, патологий нет. Покиньте кабинет, я не буду при вас вести прием.

— Но…

— Не буду! — рявкнул врач, утратив начисто благодушие, которое проявлял во время чаепития с персоналом.

— Кариша, ты иди. — зашептала Леля. — Иди, не волнуйся. Я сама у него все спрошу, не маленькая.

— Хорошо, — сдалась Карина. — Только вы осмотрите ее как следует, она плохо себя чувствует, задыхается.

— Не учите меня моей профессии, — обиженно осадил врач.

Карина закрыла дверь и уселась обратно на лавочку. Народу в холле оставалось совсем немного. От нечего делать Карина принялась изучать настенные плакаты, повествующие о вреде абортов.

Не прошло и пяти минут, как дверь кабинета распахнулась — и оттуда появилась Леля с бумажкой в руках.

— На ультразвук направили, — пояснила она Карине.

Вдвоем они поднялись на второй этаж, где располагался ультразвуковой кабинет. Молодая утомленная докторша ничего не сказала, увидев вошедшую вслед за Лелей Карину, кивком указала той на стул в углу и коротко обратилась к Леле:

— Раздевайтесь.

Леля стянула брюки и длинный свитер и улеглась на кушетку. Врачиха включила монитор, выдавила из тюбика вазелин на выпуклый Лелин живот и стала медленно водить по нему датчиком, одновременно делая пометки на листе бумаги.

— Не видно кто? — поинтересовалась Леля, с любопытством косясь на экран.

— Кажется, мальчик, — равнодушно проговорила докторша и изменила положение датчика, — а может, и девочка.

На секунду лицо ее напряглось, она внимательней пригляделась к пятнистому изображению на мониторе, затем снова стала писать.

— Все, — врачиха шелк пула клавишей, экран погас. — Можете одеваться. Отнесете это врачу. — Она протянула Карине листок.

Та глянула в нею, но не смогла разобрать ни одного слова — сплошные каракули, перемежающиеся цифрами.

Они вышли в коридор.

— Пусть он прочтет тебе, что она здесь накатала, — строго сказала Карина Леле.

— Хорошо, — согласилась та.

На этот раз она провела в кабинете довольно много времени. Карина уже хотела наплевать на очередь и зайти, но тут наконец Леля показалась в дверях.

— Ну что, как? — набросилась на нее Карина.

— Погоди. — Леля выглядела несколько растерянной и какой-то заторможенной. — Не тормоши. Тут он мне столько назначений выписал. как бы не потерять. — Она потрясла кипой рецептурных бланков.

— А что, что-нибудь не так? — испугалась Карина.

— Да нет. — Леля пожала плечами и принялась аккуратно и сосредоточенно укладывать рецепты в сумочку, так, будто это было главным делом в ее жизни.

— Точно нет? — Карина попыталась заглянуть ей в лицо. — Ты ничего от меня не скрываешь?

Леля молча закончила свое занятие. Затем подняла па Карину глаза и улыбнулась:

— Да точно, точно. Зачем мне врать? Просто надо пить витамины, железо, аскорутин, еще какую то дрянь, всего не упомнишь.

— Но с ребенком все в порядке?

— Ага. Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего? — Леля по-детски мечтательно наморщила курносый носик. — Мороженого. Крем-брюле или «Ленинградское». Жизнь отдам за кусочек.

— Какая же ты дуреха, — покачала головой Карина, чувствуя, как отступает от сердца тревога, терзавшая ее последние дни. Слава тебе, Господи, с Лелей ничего страшного не происходит. Олег был прав, а она, Карина, просто истеричка, которую муки совести довели до психоза. — Пойдем, — Карина взяла Лелю под руку, — купим тебе мороженое. Только, чур, будешь есть дома и по маленьким кусочкам. А не то еще ангину подхватишь.

30

Сознание того, что Леля здорова и с ней все в порядке, придало Карине спокойствия и уверенности. Она немного расслабилась, перестала днем и ночью терзаться виной, полностью отдалась своим чувствам, наслаждаясь отношениями с Олегом.

Изменившись внутренне, избавившись от комплексов, преследовавших ее с юности, Карина и внешне преобразилась до неузнаваемости. С лица исчезло выражение грусти и уныния, глаза заблестели, плечи сами собой развернулись, походка стала легкой и пружинистой.

Па улице на нее стали оборачиваться незнакомые мужчины, как это бывало давным-давно, во времена студенчества. Карина ловила на себе их восхищенные взгляды и не могла сдержать счастливой улыбки.

Тягостные воспоминания о годах, когда она была так одинока, так подавлена и унижена, когда рядом находились случайные, чужие люди, почти полностью изгладились из ее памяти.

Иногда, после особенно удачных концертов, возвращаясь в артистическую с лицом, горящим от возбуждения и усталости, Карина пыталась представить себе, как всего два месяца назад сидела в крохотном классе музыкалки, терпеливо и обреченно дожидаясь окончания урока с Эвелиной Малютиной, и не могла.

Ей казалось, что это было с кем-то другим, не с ней. Школьные старушки-педагоги, директор, завуч, приветливая и болтливая вахтерша, больше всего на свете обожавшая посплетничать, — все они вспоминались как бы сквозь туман, будто Карина не общалась с ними уже десять лет.

Словно в другой жизни были концерты, педсоветы, экзамены, горячие споры при обсуждении учеников. И все-таки когда-то эта жизнь существовала и была её жизнью.

Об этом Карину заставила вспомнить неожиданная встреча с Марией Максимовной Бурцевой, произошедшая при весьма пикантных обстоятельствах.

Им с Олегом стало катастрофически не хватать ночей, вернее, того малого их промежутка, которым они располагали для своих встреч урывками. Длительные репетиции, во время которых они были рядом, но не могли даже прикоснуться друг к другу, распаляли обоих настолько, что по дороге домой, в машине, их покидало терпение и сдержанность.

Как-то, в очередной раз почувствовав, что до дому им не доехать, Олег остановил «восьмерку» в соседнем квартале, в пустынном закутке между двумя магазинами. Шел девятый час, оба магазина были закрыты.

По сравнению с ночными свиданиями, отравленными вечным страхом того, что за стеной проснется Леля, любовь на откинутом сиденье автомобиля воспринималась Кариной как благо. На улице было совершенно темно и безлюдно, крошечный дворик неподалеку едва освещали два тусклых фонаря.

Теплый, натопленный машинный салон казался уютным и безопасным. Утолив голод друг подругу; Карина и Олег полулежали обнявшись, тихонько бол гая о всякой ерунде. Возвращаться домой не хотелось: гарантии, что им удастся встретиться сегодня еще раз, не было никакой. Леля могла не заснуть в течение всей ночи — такое случалось, и не раз.

Их идиллию внезапно нарушил громкий стук в окно.

— Эй, кто там! — взывал возмущенный женский голос. — Откройте!

Карина дернулась было, чтобы подняться, но Олег удержал ее:

— Не обращай внимания.

— Ио что ей нужно? — недоуменно спросила Карина.

— Мало ли сумасшедших бродит по улицам. Поорет и исчезнет.

Стук, однако, не прекращался.

Карина встревожилась, что безумная тетка повредит стекло. Она осторожно отвела руки Олега, выпрямилась и нажала на кнопку стеклоподъемника.

— Не вздумайте оставить машину здесь на всю ночь! — захлебываясь, застрекотал голос ей в лицо. — Тут утром мусор вывозят, грузовик не сможет проехать!

— Да хорошо, хорошо, — с досадой произнесла Карина, намереваясь вновь поднять стекло, и застыла с вытянутой рукой: прямо перед ее носом стояла Бурцева, в своей каракулевой шубе и высокой папахе, и взирала на нее округлившимися глазами. — Здравствуйте, — машинально произнесла Карина и кивнула, повинуясь многолетней привычке здороваться при виде начальства.

— К-карина Петровна? — заикаясь, выдавила Бурцева, косясь внутрь салона. В следующее мгновение она резко развернулась и засеменила в сторону двора.

— Вы что, знакомы? — удивленно спросил Олег, приподнявшись и глядя в окно на удаляющуюся, безупречно прямую спину завуча.

— Да, — умирая от смеха, проговорила Карина. — Да. Это завуч моей музыкальной школы. По-видимому, она живет здесь, в этом дворе.

— Суровая гражданка. — Олег поднял стекло и вновь увлек Карину па сиденье.

— Еще какая. — Она продолжала тихонько смеяться. — Знаешь, как она всех строила? Только попробуй вякни.

— Забудь, — коротко сказал Олег. — Не было этого — и все. Ни твоей музыкалки, ни этой стервы в каракуле. Да и тебя тоже не было. — Он улыбнулся, пристально вглядываясь в ее лицо, и уточнил: — Той, которая кисла и норовила саму себя загнать в угол.

— А ты? — спросила Карина. — Ты был?

— Я? — Он секунду раздумывал, затем с уверенностью произнес: — Я был. Правда, может быть, слегка другим.

— Каким?

— Черт его знает. — Олег пожал плечами. — Иногда мне кажется… что ты меня заразила своей рефлексией, вечными сомнениями, переживаниями за всех обиженных… словом, чепухой. Нет-нет в газоне твои мысли мелькают. — Он говорил нарочито небрежно, с усмешкой, но Карина видела. что глаза у него серьезные и даже грустные.

Он явно не шутил и не подтрунивал над ней, как часто любил делать. Видимо, эта тема волновала его, и волновала давно, но, в силу упрямства и заносчивости, Олег не желал обсуждать ее с Кариной.

Только что сказанное вырвалось у него невольно, под воздействием момента, и язвительным тоном Олег пытался убедить и Карину, и, главное. себя в том. что это действительно полная чепуха.

— Что ж, я рада, что благодаря мне ты теперь не такой циник и рационалист, как прежде, — проговорила она, интуитивно чувствуя, что должна подладиться под его тон, помочь ему обратить их беседу в шутку.

— Не радуйся, — моментально отпарировал Олег, и Карина поняла, что не ошиблась, он ждал от нее именно этого. — Это пройдет. Меня изменить невозможно.

— Ладно, — сказала она ласково. — Нет так нет. Однако поздним вечером, оставшись одна в своей квартире, Карина в мыслях неотступно возвращалась к их разговору.

Интересно, что имел в виду Олег, упомянув о сомнениях и переживаниях? Неужели Лелю, свое отношение к ней? Не может больше оставаться равнодушным, тяготится предательством?

Карине захотелось поговорить с ним начистоту, без обиняков, без колкостей и ехидства, направляющих разговор совершенно в иное русло. Выяснить, так ли уж в действительности он равнодушен к Деле, способен ли расстаться с той легко и просто, безболезненно для себя отсечь все. что связывало их за прожитые вместе годы.

Она ждала Олега до половины четвертого утра, но в ту ночь он не пришел.

И когда назавтра они встретились, чтобы ехать в капеллу, лицо его снова было абсолютно спокойным и бесстрастным, и Карине показалось, что вчерашнее лишь плод ее фантазии.

31

Февраль начался с неожиданной и сильной оттепели. В течение недели дул южный ветер, сугробы съежились и осели, непрерывно моросил мелкий, противный дождик.

И потом грянул двадцатиградусный мороз. Лужи вмиг застыли, и тротуар превратился в сплошной каток, на котором легче легкого было сломать себе шею. Но гололед был не единственной напастью, которую принесли москвичам капризы погоды.

По городу с устрашающей скоростью пополз грипп, кося подряд и детсадовцев, и школьников, и взрослых людей. Пока санэпидем надзор колебался, объявлять или нет эпидемию, ежедневное количество заболевших достигло нескольких тысяч.

В капелле слегло пол-оркестра и столько же хористов. Любаша лежала дома с температурой под сорок, и спевки проводила второй хормейстер, Саша, молчаливая симпатичная девушка с каштановой косой, спускающейся ниже спины.

Сам Михалыч держался, хоть и отчаянно чихал, закрываясь платком.

В таких условиях предстоящие гастроли в Суздаль оказались под угрозой срыва. Собрали совещание. на котором взвесили все за и против поездки, и решили, что ехать все-таки необходимо.

Суздаль — первая ступенька в череде мелких гастролей, предшествующих основной, полуторамесячной поездке в Италию. Кроме того, в Суздале капеллу должен был прослушать новый потенциальный спонсор, крупнейший местный банк, уже почти готовый к подписанию контракта.

За то, чтобы ехать, хоть и неполным составом, высказались Олег, концертмейстер вторых скрипок Ольга Чеботарева, флейтист Андрей Столярчук и только что поправившаяся Любаша. Последняя чувствовала себя еще неважно, багровость ее щек несколько поблекла, но настроена хоричка была решительно.

Карина радовалась необычайно: в Суздале их с Олегом сольная программа была включена во все концерты. Радость омрачала лишь тревога за Лелю, остающуюся в гриппозной Москве.

Перед отъездом Карина развесила по всем углам соседской квартиры дольки чеснока, накупила лимонов, клюквы и сухих плодов шиповника и строго-настрого велела Леле употреблять все это ежедневно, дабы повысить запасы витамина С в организме.

В самый день поездки свалился Вадим. Па вокзал приехала его сестра: она привезла ноты соло, которые он играл. По случаю лютою мороза проводники открыли двери пораньше, и музыканты уже сидели в вагонах — хористы и певцы в одном, оркестранты в двух других.

Сестра Вадима заглянула в тот, в котором были вокалисты, в самое первое купе, где расположились Карина с Любашиной заместительницей Сашей, а также певицы Соня и Галина.

Это была миловидная женщина лет сорока с небольшим. в пушистой песцовой шубке и светлой вязаной шапочке, из-под которой виднелись такие же черные, как у брата, волосы.

— Девочки, здравствуйте, — она приветливо улыбнулась, полезла в сумку и вытащила оттуда папку с нотами, — вот. Передайте это дирижеру, говорят, он в соседнем вагоне, я уж не буду туда бегать. Какие вы молодцы, что держитесь, не заболели.

— Типун вам на язык, — замахала руками Соня. — Нам болеть нельзя, — потом месяц голоса не будет.

— Скрипачам тоже несладко температурить, — вздохнула женщина, — руки ломит, инструмент не возьмешь. Вон Вадик с утра встал сам не свой. Уж и чемодан готовый, и продуктов я ему запаковала в дорогу, а он сел и двинуться не может. Мерим температуру — сорок, да еще с хвостиком. Пришлось мне сюда бежать, ноты нести — у него же много сольных мест. — Сестра Вадима взглянула на часы и засобиралась: — Пойду. Мне еще в аптеку, а оттуда в магазин. Счастливого пути. — Она снова улыбнулась, взгляд ее остановился на Карине. — Девушка, у вас замечательные волосы. Не хотите подстричься я ведь парикмахер. Вам хорошо будет, вот тут покороче, там подлинней. — Она сделала несколько пассов руками возле лица, изображая предполагаемую стрижку. — Можно небольшую челочку. Желаете?

— Нет, — Карина улыбнулась в ответ, — я никогда не делала стрижки. Люблю, когда волосы длинные.

— Меня подстригите, — с готовностью отозвалась Соня, взбивая руками жиденькие, обесцвеченные прядки.

Женщина отрицательно покачала головой:

— Вам надо волосы лечить, приходите к нам в салон, мы подберем специальные препараты. Потом можно будет сделать щадящую химию.

— Дорого, наверное. — с сомнением проговорила Галина.

— Не дороже, чем везде, — пожала плечами сестра Вадима. — Зато гарантирую отличное качество. Не буду же я обманывать сослуживиц своего брата. Писать телефон, а то я от Вадика отдельно живу?

— Пишите, — решительно сказала Соня. Женщина достала из сумочки блокнот и ручку.

— И мне напишите, — потребовала Галина.

— Тебе-то зачем? — удивилась Соня. — Ты ж спокон веков плетешь свою ракушку.

— Пригодится, — отрезала та. — Сеструху отведу, она у меня давно подстричься мечтает у хорошего мастера.

Карина вспомнила, что Леля в последнее время часто поговаривала о том, что хочет сделать каре: мол, достали длинные волосы, лезут вовсю, секутся, и корни болят от тугих хвостов на макушке.

— Мне тоже дайте телефон, — попросила она.

— Надумали? — Вадимова сестра улыбнулась, черкнула на листочке и протянула его Карине. — Вот, держите. Меня зовут Тамара. Можете звонить до двенадцати. Все, девчонки, бегу, а то времени в обрез.

Она умчалась из вагона. Галина аккуратно спрятала бумажку с телефоном в косметичку и, хитро подмигнув, полезла в объемистую, багажную сумку.

— Погуляем, девочки? — она извлекла на свет божий бутылку, наполненную чем-то темным. — Сонька, гони стаканы.

Соня послушно полезла в авоську и вынула набор дорожных пластмассовых стопок.

— Разливаем! — торжественно объявила Галина и наполнила стопки содержимым и бутылки. — За начало гастрольного сезона.

— Что это? — спросила Карина, с любопытством разглядывая ароматную, тягучую жидкость.

— Наливка из черноплодки. Бабка моя делает. Ты пробуй, не пожалеешь.

— Правда мировая наливка, — подтвердила Соня, отпивая из стопки. — В голову шибает будь здоров.

— Мне вообще-то играть завтра, — с сомнением произнесла Карина.

— А нам вообще-то петь, — засмеялась Галина.

Поезд дернулся, и перрон за окнами медленно поплыл назад.

— Ой, девчата, — Соня мечтательно подняла глаза к потолку, — как я ждала этой поездки, вы не представляете. Оторвусь теперь по полной программе, а то дома муж задолбал: ревнует к каждому столбу. Где была, почему задержалась на пять минут, что за мужик звонил? Ух, хохлацкая его душа.

— Да благодари Бога, что он у тебя хохол, а не кавказец, — усмехнулась Галина. — Был бы на его месте грузин либо армянин, давно бы пришиб тебя, гулену этакую.

Соня славилась на всю капеллу своим повышенным интересом к противоположному полу. И в оркестре, и в хоре у нее имелась тьма любовников. Непонятно было, как терпел такое поведение ее супруг, коренастый, плотный и молчаливый мужик, работающей в какой-то охранной фирме и частенько встречающий супругу после репетиций.

— Ну что ты. Галочка. — добродушно проговорила Соня, ничуть не обидевшись на откровенные слова подруги. — Ты ведь знаешь, у меня натура такая. Сверх-эмо-цио-нальная, — по слогам произнесла она и весело рассмеялась.

Карина переглянулась с Сашей. Та молча сидела в углу у окошка и сдержанно улыбалась. В обществе раскованных подруг-певиц обе чувствовали себя не совсем ловко.

— Дай налью тебе еще, сверхэмоциональная ты моя. — Галина ласково потрепала Соню по беленьким кудряшкам и плеснула ей в стаканчик новую порцию. — Ну а ты чего? — она с осуждением глянула на Каринину полную стопку. — Прямо монашка какая-то. Не курит, не пьет…

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. — громко перебила Соня, в чью голову явно уже шибанула бабкина наливка.

— Тихо, — цыкнула на нее Галина и продолжила, обернувшись к Карине: — Я вот спросить хотела, мужик-то у тебя есть? Ты девушка видная, интересная, а только какая-то замкнутая. Не понимаю таких, хоть убей. Мы вот они, все как на ладони. У Соньки — эмоции, у меня — Павлик. — Галина на секунду умолкла, опустила глаза.

С контрабасистом Павлом Шмелевым у нее вот уже пару месяцев крутился страстный роман. У обоих были семьи, оба имели детей, и тем не менее все в оркестре знали об их связи и в какой-то мере сочувствовали пылким любовникам. Про Шмелева было известно наверняка, что жену свою он не бросит и излому не уйдет, хоть и увлекся Галиной сильно и всерьез, — младшая дочка Павла была больна церебральным параличом.

Соня нежно обняла Галину за плечи:

— Галь, брось, оставь Карину в покое. Не хочет она с нами обсуждать свое, личное, ну и фиг с ней Это, знаешь ли. дело хозяйское. Пойдем лучше подымим. — И она достала из сумочки пачку сигарет.

— Ну пошли, что ли, — со вздохом согласилась Галина, поднялась и, не глядя на Карину, вышла из купе.

— Вот свиристелки, — вслед им покачала головой Саша. — Мало того что рот не закрывают, так еще и голос свой не жалеют, смолят как чумовые. Ну Галку-то я еще понимаю — жалко, втюрилась на старости лет на полном серьезе. А Сонечка — та еще шалава, прости господи. Со всеми перепуталась и по второму кругу пошла. А в гостиницах она что творит, тебе и не снилось.

— Там по сколько человек в номерах? — спросила Карина, пользуясь тем, что речь зашла о проживании на гастролях. Ее давно беспокоил этот вопрос, от него зависело, смогут ли они с Олегом видеться наедине или нет.

— Как когда, — Саша неопределенно пожала плечами, — когда но два, когда по три. Иногда, но редко, и по четверо бывает. Смотря какая гостиница. Если будут двухместные номера, поселимся вместе?

— Давай, — с готовностью согласилась Карина. Ей совершенно не улыбалось делить комнату с Галиной и Соней.

Саша глянула в темное окно и встала.

— Спать пора бы, а не хочется. — Она потянулась, разминая затекшие мускулы. — Давай пройдемся по вагонам, ноты занесем Михалычу. Заодно развеемся немножко.

— С удовольствием.

Карина и сама хотела под предлогом доставки нот наведаться в соседний вагон, где ехал Олег. За то время, что они не виделись, она успела соскучиться.

Девушки покинули купе, прошли по длинному коридору и, миновав тамбур, оказались в вагоне оркестрантов. Дирижерское купе было плотно закрыто.

Саша тихонько постучала в дверь — ответа не последовало. Она дернула за ручку, но купе оказалось запертым.

— Все ясно. — Саша многозначительно улыбнулась. — Там наша Любовь Константиновна с визитом. — На последнее слово она сделала особое ударение» такое же точно, как в рекламе известного товара, называемого в народе изделием номер один.

Карина невольно поразилась тому, насколько вокруг все просто: Соня откровенно объявляет, что едет в Суздаль гулять от мужа. Галина спокойно афиширует свои отношения с Павлом, а теперь и самому начальству бес в ребро ударил.

— Что будем делать с нотами? — спросила она у Саши.

— Подождем. — невозмутимо ответила та. — только отойдем подальше, вон туда, например, — она указала рукой в середину вагона.

Карине не терпелось увидеть Олега, но в цепях большей безопасности она решила не заглядывать к нему в купе, а дождаться, пока тот выйдет в коридор сам.

— Подождем, — согласилась Карина.

Они прошли в глубь вагона и остановились у одного из окон.

— Никогда не была в Суздале. — Карина попыталась всмотреться в темноту за стеклом. — Интересно, что за город.

— Хороший город, — тихо проговорила Саша, — я оттуда родом.

— Серьезно? — удивилась Карина. — У тебя ж там, наверное, родственники есть?

— Мама. И брат. Скорее всего, я у них и ночевать буду, а номер возьму так. на всякий случай.

У Карины радостно екнуло сердце. Значит, она сможет оставаться в номере совершенно одна! Чего еще желать!

— Давно лома не была? — поинтересовалась она у Саши.

— Шесть лет.

— Ого! — Карина изумленно глянула на девушку. — Что ж так долго? Неужели не соскучилась по своим?

— Я бы и еще столько же не приезжала, если бы не гастроли. — Саша низко опустила голову. Карине показалось, что она пытается скрыть слезы.

— Что-то случилось? — мягко произнесла она. осторожно дотрагиваясь до Сашиного плеча. — Неприятные воспоминания?

— Очень неприятные, — девушка кивнула. поднимая на Карину сухие глаза. Секунду поколебалась и произнесла решительно: — Хочешь, расскажу? Никому не рассказывала, тебе первой. Давит что-то вот тут, — она положила ладонь на грудь. — знаешь, будто бы кирпич. Чем дальше от Москвы, тем сильнее давит. Если не заговорю. не вытерплю больше.

Карина молчала, не в силах оторваться от Сашиного лица, искаженного страданием и болью.

— Давно все это случилось. Ровно семь лет назад. Мне тогда как раз семнадцать стукнуло. Красивая была — себе на беду, коса опять же длиннющая.

— У тебя и сейчас… — начала Карина.

— Не то, — Саша махнула рукой, — та больше была. Я ее остригла, эта уже после выросла. Ну ее, о другом речь. — Она постепенно перешла на шепот, быстрый, горячий, тот, каким обычно (произносят самые сокровенные молитвы. — Парень у меня был, Виталик. Росту высокого, плечистый, глаза карие, волосы надо лбом вот так, — Саша быстро показала рукой, — чубчиком таким пшеничным. Одно слово — красавец хлопец. Мы в школе на вечере познакомились, он на класс старше был. Добрый, ласковый, никогда слова мне поперек не сказал. Ну и я… — Она прерывисто вздохнула, точно захлебнувшись ледяным ветром. — Любила его как безумная. Как было такого не любить? Понимаешь меня?

— Да, — тихо произнесла Карина.

Саша сглотнула и зашептала еще быстрее, почти скороговоркой:

— Друг был у него. Имя не хочу называть… а впрочем… Максим его звали, Макс. Закадычный друг, не разлей вода еще с детского садика. Мы в кино или на дискотеку — и его с собой берем обязательно. Виталька Макса ценил, уважал за оборотистость — тот действительно умел дела устроить как никто другой. Например, билеты дефицитные достать на концерт или в кафе договориться, если нет свободных мест.

И вот я замечаю, смотрит на меня этот Макс. Не по-хорошему смотрит, а как-то… настойчиво так, будто сказать что-то хочет, но не смеет, не решается. Всюду ловлю на себе этот взгляд, лаже ночью он мне сниться стал. Я возьми да и выложи все Витальке. Тот рассердился, первый раз в жизни голос на меня повысил: мол, дескать, клевещу на его лучшего друга. Незачем ему на меня смотреть, у него и девушка любимая есть, только она сейчас в отъезде.

Ну я послушала, послушала, а не поверила. Как-то дождалась, пока мы одни с Максом сидели, Виталика ждали — тот куда-то по делам родительским ездил. Я его и спросила начистоту, что так смотришь, говори. А он… — Саша с силой сжала ладонями поручень под окном, — как кинется на меня. Обнимает, целует, чисто сумасшедший стал. У меня аж голова закружилась, еле вырвалась от него, бежать собралась. И он тогда на колени передо мной бух. «Люблю тебя, жить не могу. Витальку ненавижу, он у меня счастье отнял. Говори, что хочешь, все для тебя сделаю, достану деньги любые, сам не заработаю, у отца украду. У меня отец богатый».

Много чего еще плел, всего и не запомнила. Мне и жалко его, и противно стало, а больше всего гнев взял, что так он друга своего продает, как Иуда последний. У Виталькиных родителей денег мало водилось, семья средняя, чтоб не сказать бедная, а этот папенькин сынок чужим кошельком бахвалится.

Ничего я ему не ответила, ушла молча, он на скамейке сидеть остался, голову так вот опустил и руками закрылся.

Больше с тех пор старался он с нами не ходить, то одну причину найдет, то другую. Виталик верит, а я-то ученая, знаю, в чем дело.

Кончили они школу, в институт экзамены сдали. Макса, ясное дело, отцовы денежки выручили, а Виталька провалился. Может, и я в том виновата — вместо того чтобы за книжками сидеть, он со мной время проводил. Забрали его в осенний призыв в армию. Обещал, как вернется, в ЗАГС отвести.

Я сначала ревела, после успокоилась немного, письма стала слать по месту его службы. Я — ему, он — мне. И все бы неплохо. Полгода проскочили, у меня на носу выпускные экзамены. И тут вдруг Виталик писать перестает.

Нет писем неделю, другую, месяц. Что такое? Я к его матери, та молчит, от меня отворачивается. Ничего не пойму. Говорю своим: «Так и так. Поеду в Покров разбираться». Мама мне отвечает: «Поезжай». Ей Виталька нравился, она уже в нем зятя своего видела.

Я собралась. В школе отпросилась на три дня. Накупила гостинцев полный рюкзак. Кофту новую связала, мохеровую, за две ночи, — Саша остановилась, молча и внимательно принялась разглядывать свои руки, будто они были исписаны невидимыми знаками. Карина терпеливо ждала.

Наконец Саша заговорила вновь, но теперь ее речь звучала медленно, слишком даже медленно, точно пластинку переставили на другое количество оборотов.

— А в день отъезда получаю письмо. На конверте штемпель — Виталькина часть, рота его. А почерк чужой. Помню, когда вскрывала, руки у меня тряслись, не могла бумагу надорвать. Разорвала, вынула письмо. Стала читать — не понимаю ничего. Строчки прыгают, буквы сливаются, в голове будто молот стучит — тук-тук, помолчит немного, остановится и снова тук-тук.

Перечитала несколько раз, постепенно стала понимать. Да только лучше бы я читать не умела. — Саша коротко всхлипнула, а огромные, темные глаза ее оставались по-прежнему сухими. — Было там вот что. Друзья моего Виталика писали мне, что я стерва, шалава и дрянь, потому что обманула человека, который меня любил. Что Виталик прочитал письмо, где было написано, что я вот уже полгода встречаюсь с другим парнем, сплю с ним за его подарки, а ему мозги вкручиваю. И что через месяц после этого… — Сашин голос задрожал и сорвался снова на шепот, — Виталик мой вскрыл себе вены. Спасти его не успели.

Саша снова замолчала. Мимо бесшумно прошел проводник, неся поднос с чаем, и скрылся в последнем купе. Через пару секунд он снова появился в коридоре и, так же легко ступая, зашагал обратно. Из купе, куда занесли чай, раздался громкий хохот.

Сашины губы покривились, глаза заморгали. Видно было, что она силится заплакать и не может Карина не знала, чем помочь девушке, как облегчить ее такие давние и мучительные страдания.

— Если хочешь, не надо дальше рассказывать. — мягко проговорила она. — Не трави себе душу.

— Нет, я расскажу до конца. — Саша упрямо наклонила голову. — Ты слушай, ладно? Ты хорошо слушаешь, помогаешь говорить. Знаешь, что потом было?

Держу я письмо, а перед глазами у меня все чернеет, исчезает, словно проваливаюсь в яму. Очнулась — рядом мама. В руке листок, лицо все в слезах, что-то говорит мне, а я не слышу что.

Отвела она меня в комнату, уложила в постель. Выпить чего-то дала, свет погасила. Я заснула и спала долго, как мне после сказали, почти сутки. Проснулась — за окном светло, на душе — пусто, а в голове — мысли недобрые. Встала я с постели, оделась во все черное — и к Максу.

Он дома был, увидел меня, глаза забегали. Гляжу на него — лицо белое, осунулось, сам сгорбился, будто ростом меньше стал. Видно, все уже ему рассказали про друга.

Подошла я к нему близко, так близко, что дыхание его услышала, сбивчивое такое, словно воздуха ему не хватало. Спрашиваю:

— Кто письмо про меня прислал?

А он мне:

— Не знаю. Понятия не имею, кто этот гад. Знал бы, убил на месте.

— Себя убей, — говорю. — Ведь это ты.

Он от меня как от чумы назад шарахнулся. Хотел было что-то сказать, потом рукой махнул и… заплакал.

Страшно, когда перед тобой стоит здоровый мужик, вот с такими ручищами, сильный, молодой, и давится слезами.

— Саша, — говорит, — разве я мог подумать? Да, был грех, написал про тебя Виталику, думал разлучить вас, не мог без тебя. А он…

— Убийца, — говорю ему. — Человек тебе верил больше чем себе, а ты его предал.

Хотела ударить его, но так мне худо стало — не ударила, повернулась и ушла.

До выпускных дожила словно во сне. Понимала, что ни в чем не виновата, оклеветал меня Макс, а все равно чувствовала себя последней… — Саша, не договорив, махнула рукой. — Мать Виталика на его похоронах так мне и сказала: «Ты, зараза, сына моего погубила».

— Почему же ты ей не объяснила, в чем дело? — не выдержав, поинтересовалась Карина.

— Не до того мне тогда было. — Саша грустно улыбнулась. — Да она бы и не поверила, скажи я ей про Макса. Она ведь так и продолжала считать его лучшим Виталькиным другом.

Карина кивнула понимающе.

— И ты тогда…

— Да, я сдала школьные экзамены и уехала в Москву. Поступила в Гнесинку на хоровое дирижирование, благо с детства голос хороший имела. И ни разу с тех пор в Суздаль не возвращалась, мама только приезжала ко мне — сначала в общагу, затем в комнату съемную.

Думала, забуду все со временем — нет, не забыла. Не хотела ехать, Любаша уговорила, она после болезни за голос опасается. — Саша вздохнула и глянула на Карину с благодарностью. — Вот, высказалась, и легче стало. Ты уж прости, заморочила тебе голову.

— Ничего. Не говори глупостей, — сказала Карина.

Дверь дирижерского купе плавно отъехала сторону, и в коридор вышла Любаша. Лицо ее пылаю, глаза блестели. Весь вид хормейстерши выражал благодушие и умиротворенность. Увидев Карину и Сашу, Бульдозер нисколько не смутилась:

— Девочки, привет. Что тут делаете?

— Сергею Михайловичу ноты передать хотим, — Саша помахала папкой.

— Сергей Михайлович спит. Это чьи ноты?

— Вадима Сотова. Он заболел. Грипп. Сестра приезжала, привезла его партии.

— Олегу передайте, — посоветовала Любаша. — Он в третьем купе.

Она протиснула свое разгоряченное, пышное тело мимо девушек и скрылась за одной из дверей.

Саша протянула папку Карине:

— Передашь? Я пойду лягу, а то голова разболелась.

— Передам.

Она ушла. Карина постучала в третье купе. Щелкнула задвижка. На пороге возник Олег. При виде Карины лицо его осветилось радостью.

— Ты? Заходи.

— Я на минутку, — она едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею, — вот ноты принесла.

— А. Вадика? — Олег кивнул и взял папку у Карины из рук. — Вот придурок, нашел когда заболеть. Давай входи, нечего торчать посреди вагона.

Карина заглянула в купе: там сидело трос — два скрипача и молодой альтист. Илюша Беленький, вчерашний выпускник консерватории. «А, была не была’* — решила она и зашла внутрь.

— Двигайтесь, мужики. — Олег быстро и ловко расчистил место на столе, заваленном колбасной шкуркой и яичной скорлупой. — Чаю хочешь? — обратился он к Карине.

— Хочу. — Она улыбнулась ему и села к окну.

— Значит, получишь. Илюха, не сочти за труд, сгоняй за кипятком.

Покладистый Илья подхватил стакан и вышел.

— Как вы там устроились? — поинтересовался Олег, усаживаясь рядом с Кариной. — Тепло у вас в вагоне?

— Даже слишком. Душно.

— А у нас все в норме, — вступил в разговор один из скрипачей, долговязый парень в очках с толстыми стеклами на горбатом носу. — Слышь, Олег, помнишь, как мы из Сочи ехали, двое суток без кондиционера? Вот это класс был, хуже, чем в газовой камере.

— Да, было дело, — подтвердил Олег, незаметно подвигаясь к Карине совсем близко, почти вплотную. Тела их соприкоснулись. Он нашел по столом Каринину руку и сжал в своей, горячей и сильной.

Вернулся Илья, неся стакан кипятка. Олег достал из коробочки пакет с заваркой.

— Пей, — он пододвинул стакан к Карине, — печенье бери.

Эта несвойственная ему заботливость, желание поухаживать тронули Карину до глубины души. Дома, в Москве, все было иначе: приходя домой. Олег и пальцем не шевелил. Леля ставила ему под нос тарелки с едой, стирала и гладила всю его одежду, приводила в порядок ноты. Он принимал это как должное с поистине королевским величием. И вдруг это деловитое заваривание чая, гостеприимно предложенное печенье.

Ей стало одновременно и радостно и смешно, а главное — непреодолимо захотелось сообщить Олегу, что в номере она. скорее всего, будет жить одна и они смогут видеться каждую ночь, сколько захотят.

— Саша Заславская, оказывается, родом из Суздаля, — проговорила Карина как бы невзначай.

— Саша? — Олег пожал плечами. — Не знал.

— Мы решили, что поселимся вместе. Хотя, вообще-то говоря, ей и номер-то не нужен — у нее в городе семья: мать, братишка.

По тому, как дрогнули кончики Олеговых губ. весело сощурились его глаза, ей стало ясно, что он понял.

— Я ложусь, — объявил Беленький и полез на верхнюю полку. Долговязый скрипач выразительно зевнул.

— Пойду, — Карина поспешно встала. — поздно уже. Спасибо за чай.

— Не за что. — Олег поднялся, выпуская ее из-за стола.

— Спокойной ночи, — пожелал долговязый и принялся стягивать через голову свитер.

Олег вышел за Кариной в коридор, плотно прикрыв дверь купе. Быстро огляделся и крепко обнял ее.

— Ты что? — испуганно проговорила она, пытаясь освободиться. — Увидят.

— Плевать. Надоело прятаться, точно школьникам. В конце концов, все равно…

Не плевать! — Карина ладонью закрыла его губы. — Замолчи, пожалуйста, я прошу тебя. Подождем чуть-чуть, всего сутки. Завтра ночью мы будем вместе. — Она на секунду прижалась к Олегу всем телом, затем быстро отстранилась.

— Кстати, — он уже овладел собой и теперь смотрел на нее с обычной своей усмешкой, — я в номере тоже один, раз Вадик не поехал, — мы с ним всегда вместе живем. Так что сможем выбирать.

32

Суздаль оказался сказкой. Заснеженные улочки, позолоченные купола церквей, неспешная, немосковская речь прохожих, красно-сиреневое зарево на небе по вечерам.

Карине не хотелось верить, что все это чудо кончится через неделю с небольшим. Здесь, вдалеке от Лели и от бдительных, пронизывающих глаз Вадима, она наконец почувствовала себя полностью свободной, перестала контролировать каждый свой взгляд и жест, окунулась в страсть с головой, безоглядно.

Они с Сашей действительно взяли номер на двоих, и в первый же день та сдержала слово и ушла к матери.

Карина осталась одна. Днем была репетиция, вечером — первый концерт. Принимали капеллу тепло, зал был набит битком, публика теснилась даже в проходах.

А потом они с Олегом вышли на улицу. Морозило, под ногами хрустко поскрипывал свежевыпавший. чистенький снежок. Прямо над головой в темном небе висел золотистый месяц.

Щеки у Карины горели, дышалось легко, хотелось крикнуть что-нибудь невероятно глупое в полный голос.

— Эй, — Олег легонько потянул ее за воротник дубленки, — у тебя нос красный. Как у снеговика.

— Ах так! — Она нагнулась, зачерпнула пригоршню снега, кинула ему в лицо.

— Ну держись. — Он обхватил Карину за плечи и с размаху усадил в глубокий сугроб. Прямо в нее один за другим посыпались меткие снежки.

— Сдаюсь, сдаюсь. — Она смеялась, мотала головой, пытаясь стряхнуть снег с шапочки и волос, распушенных по плечам.

Он протянул руку, рывком вытащил Карину из сугроба. Они стояли друг против друга, и два облачка пара, вылетавшие из их губ, смешивались.

Оба чувствовали себя точно подростки, тайком сбежавшие в кино с уроков, будто на двоих им было не шестьдесят лет, а всего тридцать или того меньше. Глаза Олега весело блестели, от его всегдашней угрюмости и холодности не осталось и следа.

Потом они ужинали в маленьком, тихом кафе неподалеку от гостиницы. Официантка, статная шатенка,чем-то отдаленно напоминающая Карине Зину Бабакину, принимая заказ, поглядывала на них с любопытством, старательно пряча улыбку.

Она записала в блокнотик названия блюд и ушла, слегка покачивая бедрами.

«Если вернется ровно через пять минут, — загадала Карина, — Олег меня никогда не разлюбит».

Прямо перед ее глазами на степс висели большие круглые часы, стилизованные под старинные, с мишурной позолотой и изысканно изогнутыми стрелками.

Олег что-то говорил вполголоса, что — Карина не слышала. Она. точно завороженная, смотрела, как длинная стрелка, подрагивая, перепрыгиваете деления на деление. Когда она сделала последний скачок, сердце у Карины замерло. Она глянула в конец зала на дверь, занавешенную шторкой, и тотчас оттуда появилась шатенка, неся в руках поднос.

Карина счастливо рассмеялась.

— Чего ты? — удивился Олег, заглядывая ей в лицо.

— Ничего. Просто мне хорошо. Хорошо как никогда.

— Люблю, когда ты смеешься. — Он смотрел на нее в упор, откинувшись на спинку стула, положив ладони на белую крахмальную скатерть. — Наверное. потому, что это редко бывает. Лелька — та хохочет каждую минуту. — Олег вздохнул, повертел в руке маленькую бронзовую зажигалку и прибавил. — Или плачет.

В гостиницу они возвратились глубоко за полночь и. ничего не опасаясь, пошли прямиком к Олегу в номер.

Эго была их первая ночь вдвоем — не два-три часа постоянного страха, прислушивания к малейшему шороху за дверью, а настоящая ночь любви, долгая, черная, вьюжная, бессонная.

Перед самым рассветом они, сами не зная зачем, зажгли гостиничный ночничок. Маленькая лампа на тумбочке, выполненная в форме стеклянной свечки, засветилась слабым, розоватым пламенем.

Карина посмотрела на мерцающий огонек и прошептала:

— Ты любишь Пастернака? — спросил Олег.

— Люблю. Давно, еще с юности. Особенно вот это… — Она приподнялась над подушкой, откинула с лица прядь волос и продекламировала, чуть прибавив голос:

— А я стихов не люблю. — признался Олег. — Мне больше проза нравится, фантастика. Брэдбери, Стругацкие, Лем. Лем — особенно. «Солярис» — классная штука, сколько раз ни прочтешь, все время по-новому воспринимаешь.

— А про что там? — шепотом спросила Карина, уютно устраивая голову у него на груди. — Я не читала, только фильм смотрела, давным-давно. Ничего не поняла.

— Ну там космическая станция. И есть такой разумный космический океан — Солярис. Он, этот океан, способен воздействовать на человеческое сознание таким образом, что люди начинают галлюцинировать. Они видят тех, кого уже нет в живых и перед которыми у них есть вина. Так называемая болевая точка — для каждого своя. У главного героя, например, это женщина, которая его любила и не смогла пережить разрыв… — Олег вдруг замолчал, не договорив.

Карина поняла, о чем он думает. О Леле. О его болевой точке. Вот почему он только что сказал, что стал по-новому воспринимать любимый роман.

Но ведь Солярис — это фантастика. на самом деле его нет. Никто не может посылать нам призраки тех, кого мы обидели. Иначе бы Степан давно вернулся к Карине, замученный видениями.

— Давай спать. — она погасила лампу и ласково погладила Олега по плечу, — завтра все-таки репетиция и концерт.

33

Один за другим пролетели шесть дней, похожие друг на друга и в то же время совершенно разные. За все это время Карина больше ни разу не вспомнила о Леле, целиком и полностью поглощенная своими чувствами.

На седьмой день утром она проснулась с ощущением какой-то давящей тяжести внутри. На часах было лишь половина седьмого. Только-только начинаю светать. Рядом крепко спал Олег, лицо его во сне было непривычно мягким и чуть беззащитным.

Карина легонько коснулась его щеки, осторожно поцеловала, затем оделась и вышла из номера.

Гостиничный коридор был пуст, лишь в небольшом, полукруглом холле, где стоял телевизор, орудовала шваброй горничная. Карина, бесшумно ступая по ковру, дошла до лестницы и спустилась вниз.

В администрации дежурная, молодая, длинноволосая красотка, сосредоточенно красила ресницы, глядя в зеркальце пудреницы.

— Можно от вас позвонить? — спросила у нее Карина.

Девушка в ответ пододвинула к ней аппарат и, зевая, предупредила:

— Оплата поминутно и наличными, здесь, сразу.

— Хорошо.

Карина набрала номер, и тотчас послышался Лелин голос:

— Але!

Карине показалось, что та дежурила возле телефона.

— Привет, — сказала она в трубку. — Ты не спишь?

— Нет. Я волнуюсь. Куда вы пропали так надолго? Олежка звонил только в день приезда. — Леля говорила одновременно жалобно и радостно Карина почувствовала, как испаряются без следа ее расслабленность и благодушие.

Ну Олег дает! Трудно, что ли. было набрать номер и сказать жене пару слов? А впрочем, только ли он? Она сама настолько потеряла голову. что позабыла обо всем на свете, в том числе и о собственной совести. Ведь они с Олегом практически ни на минуту не расставались все эти дни — могла бы напомнить ему о звонке в Москву.

— Ты здорова? — спросила Карина Лелю. — Грипп не подцепила?

— Да нет, — отозвалась та, — все отлично, только соскучилась ужасно. Вы там как. устаете небось?

— Устаем, — деревянным голосом произнесла Карина. — Ты не скучай, мы скоро вернемся. И шиповник заваривай. Целую.

— И я тебя. Олежку обними за меня, скажи, умираю, так хочу его видеть.

— Он тебе сегодня сам позвонит, — твердо пообещала Карина. — Вечером.

Она повесила трубку. Девушка, тем временем успевшая докрасить оба глаза, глянула на часы и произнесла:

— Полторы минуты.

Карина достала кошелек, отсчитала нужную сумму и, вручив деньги дежурной, снова поднялась на свой этаж.

Горничная уже ушла, а в холле перед включенным телевизором одиноко сидела пожилая женщина. На экране громко страдали герои мексиканского сериала.

Карина потихоньку устроилась на соседнем стуле. Фильм ей был неинтересен, она просто хотела дать Олегу поспать лишних полчаса и боялась разбудить его своим присутствием в номере.

Пожилая тут же обернулась и приветливо поглядела на Карину. У нее было красивое, смуглое лицо с правильными, точеными чертами, орлиный нос и черные, почти без седины, короткие волосы.

— Доброе утро. — поздоровалась она.

— Доброе утро.

— Не спится. — Женщина улыбнулась. — Вот вскочила ни свет ни заря. Вы смотрели эту серию?

— Нет. — Карина улыбнулась ей в ответ. — я вообще не смотрю этот сериал.

— Да и я не особая любительница, — призналась пожилая. — Хотела как-то время убить. Может, переключим на что-нибудь другое, поинтересней?

— Давайте.

Они пощелкали пультом, но не обнаружили ничего. кроме блока новостей и повторения очередного скандального шоу.

— Хоть не смотри этот телевизор. — посетовала новая знакомая. — Вот раньше то ли дело было.

Какие передачи шли — «Голубой огонек», «А ну-ка девушки». А фильмы — это ж просто красота. «Цирк». «Весна», «Кавказская пленница».

Карина молча слушала этот ностальгический монолог. Пожилая напоминала ей старушек-преподавательниц из музыкальной школы — те так же грустили по старым фильмам и передачам, не понимая и не принимая новое телевидение, состоящее сплошь из шоу и мыльных сериалов.

Впрочем, Карине сейчас было псе равно, о чем говорит её случайная собеседница. — добродушная болтовня женщины отвлекала ее от тягостных мыслей о Леле и собственной бессердечности.

— Слушайте, — пожилая вдруг решительно поднялась с кресла, — раз по этому ящику не показывают ничего дельного, давайте лучше сходим в буфет.

— Разве он работает в такую рань? — усомнилась Карина.

— Сам буфет не работает, но бар при нем открыт круглосуточно. Там продают восхитительные молочные коктейли. Вы пробовали?

— Нет.

— Это серьезное упущение. — Женщина нажала на кнопку пульта, и экран погас. — Пойдемте, не пожалеете.

Карина глянула на часы — семь пятнадцать. Репетиция назначена на девять сорок, стало быть, Олегу можно поспать еще минут двадцать, даже полчаса. Время достаточное для того, чтобы выпить стакан коктейля.

— Ну пошли, — согласилась она.

Вдвоем они спустились в буфет. Бар действительно работал, но посетителей было кот наплакал. В дальнем углу за столиком сидели двое мужчин, по виду явно командированные, перед ними стояла наполовину порожняя бутылка водки и лежал пакете солеными орешками. Возле окна молодая, смело одетая женщина с гривой ярко окрашенных волос задумчиво помешивала соломинкой в высоком бокале.

Бармен, субтильного вида паренек с тонкими усиками на совсем еще детском лице и в высоком крахмальном колпаке, с готовностью полез в морозильник и достал брикет мороженого. Загрузил его содержимое в контейнер, долил молока, сиропу, сбил все это миксером и протянул Карине и женщине два стакана.

Они расплатились и сели напротив крашеной.

Коктейль оказался действительно на редкость вкусным — нежный, с легким земляничным ароматом. Карина не пробовала такой давно, с самого детства.

Ее спутница терпеливо дождалась, пока она распробует предложенное лакомство.

— Ну как?

— Замечательно, — призналась Карина.

— По-моему, нам пора представиться друг другу. — улыбнулась женщина. — Вас как зовут?

— Карина.

Брови пожилой удивленно взлетели вверх.

— У вас в ролу были армяне или осетины?

— Нет, — засмеялась Карина. — У меня в роду все чисто русские. Но вот любимая мамина подруга действительно была армянкой, ее имя было Каринэ. В честь нее меня и назвали.

— Ясно. — пожилая кивнула, — а я Русудан.

— Просто Русудан, без отчества?

— Не люблю отчества. — Каринина собеседница поморщилась. — Оно напоминает о возрасте, а я в душе ощущаю себя лишь на восемнадцать. — Она весело захохотала.

— Хорошо, — с улыбкой согласилась Карина. — Пусть отчества не будет. Ну а ваше-то экзотическое имя откуда?

— От отца. Отец у меня был чистокровный грузин. Он здесь, в Суздале, все вторую половину жизни провел, тут его могила. Ее я и приехала навестить. Квартиру-то родительскую давно продали, вот и остановиться негде, кроме как в гостинице.

— А мать ваша тоже грузинка?

Русудан покачала головой:

— Нет. Ни за что не угадаете, кто я по матери.

— Итальянка? — предположила Карина, глядя на её четкий, медальный профиль.

— Ничуть. Цыганка. Ну что вы. милая, так напряглись? Не жалуете цыган?

— Да нет, почему… — смущенно пробормотала Карина. На самом деле это было правдой: цыган она отчего-то не любила и боялась с самого раннего детства. При виде них всегда старалась ускорить шаг или прейти на другую сторону тротуара.

— Успокойтесь, — добродушно произнесла Русудан. — На самом деле цыганского во мне не так уж много. У матери в крови всякого-разного намешено. Чистокровной, настоящей цыганкой была лишь моя прабабка — та и гадать умела, и будущее предсказывала. У бабушки все эти способности проявлялись в меньшей мере, а у матери и вовсе сошли на нет.

— А я слышала, что способность к гаданию передастся генетически из поколения в поколение. — сказала Карина, которой хотелось загладить невольную грубость по отношению к новой знакомой.

— Это преувеличение. Хотя, конечно, кое-что умела и мать и меня научила. Например, гадать по руке. — Русудан метнула быстрый взгляд на Каринины руки, лежащие на столе, и вдруг предложила: — Хотите, погадаю вам?

— Да нет, зачем? — поспешно возразила Карина.

— А чего вы боитесь? Я не скажу вам ничего плохого, даже сели увижу. Только хорошее. Давайте руку.

Внезапно Карина почувствовала какое-то странное оцепенение. Она послушно протянула Русудан правую ладонь. Та покачала головой:

— Нет, сначала левую.

Карина снова повиновалась.

Пальцы Русудан заскользили по ее коже. От них исходила какая-то магическая сила, от которой Карине стало тепло, уютно и захотелось спать.

— Ну вот. — тихо и доброжелательно ворковала Русудан. — линия жизни длинная, болезни вас беспокоить не будут по крайней мере еще лет двадцать Вижу хорошую карьеру, любовь. Я же говорила. не стоило бояться… — Она вдруг замолчала, приблизила ладонь Карины к самому лицу. — Стойте-ка. Дайте другую руку.

— А что? — испугалась Карина. — Не так что-нибудь?

— Все гак. — успокоила Русудан. — Просто… странные линии. Они точно не означают смерть или недуг. Скорее всего, это что-то экстраординарное. а что — не могу понять, знаний не хватает. Хотите. пойдем ко мне. я раскину на вас карты. Там я мастак.

— Нет-нет. — решительно воспротивилась Карина, освобождая свою руку из пальцев Русудан, — только не карты.

— Но почему? Это может быть неожиданный и крупный выигрыш или огромное наследство, — та пристально смотрела ей в глаза. — Неужели вам не любопытно? Вставайте же, идем!

Карина открыла было рот, чтобы сказать «нет», но вдруг вновь ощутила воздействие невидимой и неодолимой силы. Губы её сами собой, помимо воли. произнесли: «Идемте».

Они покинули буфет. Странное, гипнотическое состояние не оставляло Карину. Разумом она понимала. что никуда ходить не надо. Пора будить Олега, собираться на репетицию. И в то же время другой голос сладко нашептывал: «А вдруг… Вдруг… Что-то прекрасное, нежданное?»

Подгоняемая этим вкрадчивым голосом, она послушно следовала за Русудан.

Номер той оказался в самом конце коридора. Женщина повернула ключ и распахнула дверь:

— Входите, милая.

В комнате царил идеальный порядок, кровать была заправлена без единой складки, на покрывале боком стояла взбитая подушка. У окна находился столик, на нем красовалась пузатая вазочка с одной-единственной розовой гвоздикой, лежал шелковый, вышитый очечник, а рядом с ним толстая книга, заложенная посередине бумажным листком.

— Садитесь, — пригласила Русудан, — я сейчас.

Она выдвинула ящик стола и достала колоду карт, еще более потрепанную и толстую, чем та, которая хранилась в спальне у Карины.

— Снимите, — женщина протянула ей карты.

Карина левой рукой сдвинула вперед часть колоды.

Русудан снова, как недавно в буфете, пристально, оценивающе глянула на ее лицо.

— Гадаем на червонную даму.

Она ловко извлекла из стопки нужную карту. Та оказалась совсем непохожей на даму червей из Карининой колоды: сухопарая, с надменным взглядом синих глаз и высокой прической, украшенной цветами.

Пальцы Русудан стремительно раскидали колоду по частям: часть вверх от дамы, часть вниз, дне части по бокам. Затем, что-то шепча себе пол нос. она отсчитала несколько карт и положила их рубашками вниз в самый центр.

— Итак, что мы имеем… — Русудан веером раскрыла центральные карты, слегка отстранилась от стала, чуть наклонила голову набок. — На сердце благородный король. В голове — слезы бубновой дамы. Окружает вас казенная обстановка, а при пороге — возвращение в родной дом. Пока не вижу ничего такого. — Она пожевала губами и принялась собирать карты со стола.

На этот раз колода была перетасована еще более быстро и причудливо, Русудан выхватывала из нее парные картинки и откидывала их отдельно. Те карты, что остались, она разложила по три в пять кучек, а последнюю раскрыла. Это оказался бубновый валет.

— Странно. — Русудан посмотрела на него и покачала головой. — Сердце успокоят какие-то хлопоты, — впрочем, начнем по порядку. Для сердца — ну тут. как прежде, благородный король. Для дома — снова слезы некой дамы. Что было… — Тут она хитро прищурилась. — Было у вас, милая, любовное свидание, и совсем недавно, в казенном доме, то есть здесь, в гостинице! Что будет? — Русудан открыла предпоследнюю стопку, и тут же лицо ее посуровело. Ничего не говоря, она сгребла со стола последнюю, пятую кучку, заглянула в карты и резким движением перемешала их. — Нет, ничего не видно. Наверное, я ошиблась — все у вас, дорогая, будет как у людей. Ни наследства, ни крупного выигрыша вам не светит. Извините.

— Да ничего. — проговорила Карина, чувствуя, как отпускают ее оцепенение и сонливость, — проживу как-нибудь на свою зарплату. Пожалуй, мне пора, — она встала из-за стола. — приятно было провести время.

— Всего доброго. — Русудан натянуто улыбнулась.

Карине показалось, что настроение у ее новой знакомой внезапно испортилось. Глаза, до этого момента весело блестевшие, потухли, на лбу отчетливо обозначилась вертикальная морщинка.

Она подумала, что Русудан, возможно, не пятьдесят, как это можно было предположить в начале их знакомства, а все шестьдесят, и даже с хвостиком.

Карина еще раз приветливо кивнула на прощанье и взялась за ручку двери.

— Стойте! — Русудан поднялась и стояла возле стопа, опираясь ладонью о столешницу. — Задержитесь на минутку.

— Что-нибудь случилось? — недоуменно проговорила Карина. — Вам нехорошо?

— Нет, со мной все в порядке. А вот… — Она недоговорила, подошла к Карине вплотную, мягко взяла ее за плечо. — Я понимаю, что поступаю нехорошо, ведь я обещала…

— Обещали — что?

— Обещала не подать виду, если замечу что-то нехорошее.

— Вы увидели в картах дурной, знак? — Карина в растерянности отпустила дверную ручку. Она чувствовала, как во рту у нее становится противно сухо.

— Да, увидела. И считаю своим долгом предупредить вас.

— Но ведь я смотрела в карты, — не поверила Карина. — Там действительно не было ничего, кроме свидания, благородного короля, чьих-то слез и хлопот. Что плохого в хлопотах?

— Видите ли, деточка, — Русудан подвела её к кровати и мягким нажимом на плечи заставила сесть, — вы рассуждаете как дилетант. Карты же имеют скрытое значение, по ним я отчетливо вижу вашу жизнь в прошлом и в будущем. Это гораздо сложнее, чем просто король и просто хлопоты. Не верите? — Она глянула на Карину с сожалением. — Хотите, я расскажу о том, как вы жили до сих пор?

— Расскажите, — сказала Карина с вызовом. Русудан внезапно перестала быть ей симпатична, стала вызывать раздражение и неприязнь. «Не может быть, чтобы она что-то могла знать, — подумала Карина, — скорее всего, просто странная женщина, вероятно больная. Ей скучно, вот она и находит развлечения: заводит знакомство, а после приглашает в гости и изображает из себя гадалку. Сейчас расскажет какой-нибудь бред».

— Только не обижайтесь, — серьезно произнесла Русудан, — вам тридцать один год, вы работник сферы искусств. До последнего времени жизнь ваша складывалась неудачно и скучно. В любви вас постигло разочарование, работа не вызывала интереса, вы существовали скромно и уединенно. Пока не произошла некая встреча… — Она сделала паузу, выразительно поглядела на Карину и поинтересовалась: — Ну как? Продолжать?

— Продолжайте, — прошептала Карина едва слышно. Она чувствовала себя так, будто во сне несется вниз с огромной горы, знает, что разобьется вдребезги, и не может остановиться, не в силах проснуться.

— Продолжаю, — кивнула Русудан. — Эта встреча перевернула всю вашу жизнь. Он молод, кажется, даже моложе вас, но незначительно. Красив, умен, талантлив. И жесток. Ему кажется, что весь мир должен принадлежать ему, что стоит только протянуть руку — он получит все, что ни пожелает. Вы целиком и полностью попали пол его власть, потому что по воле рока он — копия отвергшего вас некогда близкого человека.

Карина, не отрываясь, смотрела на чеканное лицо Русудан. На мгновение ей показалось, что угольные брови той срослись на переносице, а волосы не коротко подстрижены, а черной гривой спадают на спину, как у настоящей цыганки. От всего её облика веяло неотвратимостью и опасностью, но одновременно от него шло и притяжение, загадочное, неодолимое.

— Вы оба думаете, что победите судьбу, — негромко проговорила Русудан, стойко выдерживая Каринин взгляд. — И забываете, что между вами стоит третье лицо. Это молодая женщина, которая любит вашего любовника и является его законной женой. Именно ее слезы окружают вас и день, и ночь, именно их вы и ваш возлюбленный упорно стараетесь не замечать. — Она остановилась, ожидая Карининой реакции на свои слова.

Та молчала, не в состоянии произнести ни звука, не в силах найти хоть какое-то разумное объяснение всему этому кошмару, бреду.

— Я рассказала, как вы жили до сих пор, — спокойно произнесла Русудан. — Не правда ли, я угадала? Ваше право поступать как заблагорассудится, я не смею ни осуждать вас, ни поучать. Но предостеречь от дальнейшего должна, потому что, несмотря ни на что, вы мне нравитесь. Итак, что ждет нас дальше? Вы думаете — счастье с любимым человеком? Увы, это не так. Очень скоро вы потеряете все, чем дышите сейчас, самые дорогие люди покинут вас безвозвратно, потому что так распорядится судьба. Вы снова станете такой же одинокой, как были прежде, и лишь тонкая ниточка, незаметная с первого взгляда, будет связывать вас с тенями прошлого. Большего сказать не могу, но и того, что сказано, достаточно, чтобы сделать выводы.

Карина сглотнула комок и спросила едва слышно:

— По-вашему, нам надо расстаться?

Русудан пожала плечами:

— Не знаю. Я гадалка, а не психотерапевт, советов не лаю. Подумайте сами над тем, как будете жить дальше. А сейчас идите, вам пора — вы ведь все это время спешили, украдкой поглядывали на часы. Идите.

Повинуясь магически звучащему голосу, Карина поднялась и, не попрощавшись, вышла за дверь. Она шла по коридору, не разбирая дороги, ослепшая и оглохшая, пока лоб в лоб не столкнулась с Олегом. Тот стоял на пороге своего номера.

— Привет. — Он удивленно заглянул ей в лицо. — Где это тебя носит с утра пораньше?

Карина молчала, стараясь изо всех сил подавить рвущиеся наружу слезы.

— Так где ты была? — повторил Олег и обнял ее за талию. — Я просыпаюсь, гляжу — её и след простыл. Вот вышел на поиски.

— Я… я была в баре, — пробормотала Карина, пытаясь освободиться из его рук.

— В баре? Так рано? — Олег весело засмеялся. — И перед самой репетицией! Не боишься за Шуберта? — Он постепенно отступал назад, в номер, увлекая за собой и Карину. Секунда, и дверь захлопнулась у нее за спиной. — Что же ты пила? — Олег наклонился, его губы коснулись ее лица, скользнули ниже, в вырез простенькой трикотажной кофточки.

— Пусти… пожалуйста. — Карина уже чувствовала соленую влагу на губах, но ничего не могла с собой поделать.

Олег поднял голову и разжал руки. С лица его исчезло игривое выражение, оно стало серьезным, взгляд — пристальным и внимательным.

— Что-то я не чувствую запаха алкоголя. — Он сухо усмехнулся. — Может, все-таки скажешь правду? Откуда ты шла?

— Я была в баре и пила молочный коктейль, — тихо сказала Карина.

— И что, это молочный коктейль довел тебя до такого состояния? — Олег помолчал и, не дождавшись ответа, кивнул сам себе: — Ясно. Лельке звонить бегала. Я угадал?

— Да. То есть… не совсем… нс… — Карина всхлипнула. — Я правда ходила звонить. И там, в холле, встретила одну женщину. Она… мне… нагадала, что мы… что ты… меня бросишь.

Карина замолчала. Сквозь зыбкую пелену слез она видела, как округлились от удивления глаза Олега.

— Нагадала, что я тебя брошу? — медленно и четко выговаривая каждое слово, переспросил он.

Карина кивнула.

— Что за чушь? Как это она нагадала?

— На картах.

— И ты поверила в эту ерунду? — Олег нагнулся и легко подхватил Карину на руки.

Затем отнес на кровать, бережно усадил, погладил по голове, точно ребенка. От этого Карина зарыдала еще сильней, уже не сдерживаясь.

— Ты сумасшедшая, — проговорил Олег, доставая из кармана джинсов платок. — На держи, вытри лицо. Как можно верить каким-то теткам, которых видишь-то в первый раз? Ну ей-богу, если бы это Лелька отчебучила, я бы не удивился, а ты…

— Но она все знает о нас! Она мне рассказала… — Что знает?

— Все! Как я жила до встречи с тобой, про мою первую любовь, что она была несчастливой, про то, что ты похож на Степана, что женат, про Лелю, как она страдает. Про…

— Не будь дурочкой. — Олег ободряюще улыбнулся. — Пересказать твою прошлую жизнь не составляет труда мало-мальски подкованной аферистке вроде твоей бабки-гадалки. Половина женщин в России имеют точь-в-точь такую же судьбу. Несчастливая первая любовь? А у кого она бывает счастливой? Я таких не часто встречал. То, что ты полюбила женатого, — так, извини, к тридцати годам многие мужики успевают семьей обзавестись. Как правило, люди по жизни выбирают один и тот же тип, поэтому легко предположить, что тот, кто тебе нравится в настоящее время, так или иначе напоминает прежнего любовника.

Пойдем дальше. Насчет Лельки: муж изменяет — жена страдает, это и вовсе бобику понятно. Так что облапошила тебя твоя приятельница, как школьницу.

— Т-ты так с-считаешь? — запинаясь и всхлипывая, проговорила Карина, с надеждой глядя Олегу в лицо. — Но зачем?

— Откуда я знаю зачем? Может быть, надеялась, что ты попросишь ее подробней рассказать о буду-ем — разумеется, не просто так, а за вознаграждение. Кто знает, не занимается ли она в гостинице именно поиском клиенток? Возможен такой вариант? А?

Карина неуверенно кивнула. Перед её глазами стояло красивое, строгое лицо Русудан, словно подсвеченное изнутри таинственным огнем.

— А вдруг она сказала правду?

— Перестань! — Олег поцеловал Карину в губы. — Нет никаких гадалок. Понимаешь, нет. Никто не в силах ни предсказать твою судьбу, ни изменить ее, лишь ты сама. Как захочешь, так и будет. Надо только знать, чего хотеть. — Он говорил негромко, низко-низко наклонившись к Карине, касаясь губами мочки ее уха. Говорил убедительно, горячо, даже страстно, постепенно увлекаясь своими словами. — Никто не вправе нас судить, никто не смеет нам помешать, никто!

«Ему кажется, что весь мир должен принадлежать ему, стоит лишь руку протянуть», — вспомнила Карина слова Русудан и закрыла глаза.

Олег мягким, но настойчивым движением опрокинул ее на кровать, нетерпеливо рванул кофточку.

…В этот раз все было не так. Впервые в объятиях Олега Каринино сознание не отключилось полностью. Её тело находилось в его власти. Оно, послушное, податливое, горело желанием, принимало ласки, блаженствовало, наслаждалось. Но в то же время разум ее оставался холодным и свободным.

В голове отчетливо отстукивало: неправда, все неправда в словах Олега. Русудан не шарлатанка, она ясновидящая, её слова верны, все до единого…

Олег вытянулся на постели рядом с Кариной, едва заметно вздохнул и проговорил:

— Сегодня от тебя проку мало. Давай, что ли, подниматься, а то на репетицию опоздаем. — В голосе его звучало плохо скрытое разочарование. Карина послушно встала и начала оправлять одежду. Внутри будто все омертвело.

Он, конечно, уйдет от нее, как и тот, прежний. Снова между ней и любимым встанет ребенок, снова она останется одна. Скоро, очень скоро — так сказала Русудан, и у Карины нет причины не верить ей.

— К твоему сведению, — мрачно произнес Олег, — мне в пятнадцать лет цыганка нагадала, что я умру, будучи совсем молодым. Погибну якобы в пламени. Что теперь, прикажешь мне к плите не подходить? — Он резким движением застегнул «молнию» на олимпийке и шагнул к двери. — Сделай что-нибудь со своим лицом и спускайся. Я буду ждать тебя в буфете.

— Хорошо.

Олег ушел. Карина умылась под струей ледяной волы, тщательно напудрилась, накрасила глаза и губы. Ею овладела абсолютная апатия. Не хотелось ничего: ни куда-то идти, ни с кем-то разговаривать, ни играть вечерний концерт.

Она с трудом заставила себя покинуть номер и снова, третий раз за сегодняшнее утро, спустилась вниз, на первый этаж.

Олег сидел в буфете за столиком, уткнувшись в газету. Перед ним стояла тарелка с сосисками и стакан томатного сока. И то, и другое было нетронутым.

Карина, которой и вовсе кусок в горло не шел, взяла чашку черного кофе без сахара, села напротив Олега, стараясь поймать его взгляд.

Он на секунду оторвался от чтения, мельком глянул на ее бледное, опухшее лицо и досадливо поморщился.

Завтракали оба молча. Карина с каждой минутой все сильнее ощущала, как растет между ними напряжение и отчуждение. Будто некий волшебный и всемогущий джинн одним мановением руки возвел посередине столика каменную стену, уходящую в бесконечную высь.

Она видела, что Олег ждет от нее каких-то слов, действий, что сам он больше не станет её утешать и успокаивать, считая, что вопрос исчерпан и обсуждению больше не подлежит.

В то же время что-то в ней ожесточилось, замкнулось. Карина не могла, как это случалось прежде, интуитивно угадывать желания Олега, даже те, которые он сам не полностью осознавал, не в состоянии была с радостью выполнять их.

Все в том же угрюмом молчании они разошлись каждый в свой номер и встретились лишь на репетиции в зале филармонии.

Едва Карина взяла первые несколько звуков на огромном, блестящем рояле, ей сразу же стало ясно, что сегодняшний концерт будет неудачным, чтобы не сказать провальным.

Технически она находилась в отличной форме, пальцы слушались безупречно, но внутри была пустота, будто ее выпотрошили, лишили начисто всех чувств и эмоций.

Карина попыталась взять себя в руки, хотя бы изобразить отношение к музыке, но у нее ничего не вышло.

Олег, услышав, как она играет вступление к Шуберту, вскинул голову, прищурился. Он хотел что-то сказать, но передумал, поднял смычок.

Обычно перед концертами они репетировали долго и увлеченно, добиваясь полной слаженности, логичности и завершенности каждой музыкальной фразы, иногда спорили, чаще понимали друг друга с полуслова.

Сейчас они прошли программу один-единственный раз, ничего не повторяя, не вдаваясь ни в какие подробности. Сыгранное подучилось слабой тенью. жалким подобием того, что должно было быть. Того, что Карина и Олег играли вчера вечером. вызывая искренние и теплые аплодисменты публики.

И все благодаря роялю. Скрипка звучала как обычно, с должным накалом, страстно, убедительно.

Карина каждую минуту ждала, что Олег взорвется. наговорит ей кучу гадостей, уничтожит едкими, язвительными замечаниями. В какой-то мере она желала этого — только бы избавиться от холодного безразличия, ощутить что-нибудь внутри себя, пусть даже боль и обиду.

Но он молчал. Закончил играть, кивнул Карине, сложил инструмент.

— До вечера. — Тон его был сухим, но корректным. Он не собирался делать ей никаких замечаний. Повесил скрипку на плечо и ушел в другое помещение. где репетировал оркестр.

До концерта оставалось около восьми часов, иначе говоря, весь день. Как провести его, Карина понятия не имела. Привыкшая за неделю неотлучно находиться рядом с Олегом, она разучилась оставаться наедине с собой.

Возвращаться в гостиницу и сидеть в номере до самого вечера ей не хотелось. К тому же подсознательно Карина панически боялась, что снова встретится с Русудан.

Она немного поколебалась и отправилась бродить по городу в одиночестве. Вскоре внимание её привлек «Икарус», стоящий посреди центральной площади. Возле него, притопывая ногами, чтобы окончательно не замерзнуть, взад-вперед прохаживалась веселая тетка в темной кроличьей шубе и такой же шапке-ушанке. В руках у тетки был рупор.

— Обзорная экскурсия по городу, — вещала она в него, одновременно вертя головой по сторонам в поисках клиентов. — Билет — сто рублей. Поездка охватывает все главные достопримечательности Суздаля, туда-обратно всею три часа. Для желающих — обед в ресторане, его стоимость десять долларов. Кто хочет, может перекусить в кафе — это рядом.

Тетка сделала минутную паузу, затем завела с новыми силами:

— Кто желает покататься по нашему старинному городу, милости просим…

Карина подошла к автобусу ближе, заглянула внутрь — народу набралось негусто, вся передняя часть «Икаруса» оказалась свободной. За рулем, позевывая, сидел пожилой водитель с небритой, седоватой щетиной на лице.

— Что смотришь, дочка? — мужик приветливо улыбнулся Карине. — Залезай, прокатимся. Деньги есть?

— Есть, — кивнула она, прикидывая в уме, успеет ли она вернуться вовремя. По ее подсчетам выходило, что вполне.

Шел только двенадцатый час, а в филармонии ей нужно было быть не раньше шести.

— И долго мы будем стоять? — спросим Карина шофера, опасаясь, что, пока не заполнятся все места, автобус на экскурсию не поедет.

— Зачем долго? Сейчас погодим еще минут пятнадцать и тронемся.

— Разве за такое время можно собрать нужное количество пассажиров? — усомнилась Карина.

— Как пить дать, — пожилой махнул рукой. — Мы порожними никогда не ходим, ей-ей. Ты сама-то откуда?

— Из Москвы.

— У-у! — уважительно протянул водитель и покачал головой. — Сразу видать. И одежка другая, чем у нас тут носят, и вообще… — Он неопределенно хмыкнул, выражая, видимо, таким образом свое восхищение. — А к нам чего? Погостить?

— На гастроли.

— На гастроли, — озадаченно повторил мужик. — Ишь ты. Кто же такая, певица?

— Пианистка, — улыбнулась Карина.

Старик-шофер был вторым за сегодняшний день посторонним человеком, с которым у нее невольно завязывалась беседа. Но, в отличие от Русудан, от него не исходило ни малейшей опасности, наоборот, он весь лучился добродушием и простотой. Болтать с ним, отвечать на его нехитрые вопросы было легко и приятно.

Она заплатила тетке с рупором стольник и уселась на одно из передних сидений. Мужик отодвинул в сторону стеклянную дверцу, отгораживающую кабину водителя от салона, и развернулся к Карине лицом.

— У нас город замечательный. Церквей много. Золотое кольцо России, одним словом.

Народ действительно потихоньку прибывал. Беседуя с шофером о том о сем, Карина не заметила, как автобус заполнился почти на две трети.

Экскурсовод просунула в двери румяное от мороза лицо, пошевелила губами, подсчитывая количество пассажиров, и решительно полезла внутрь:

— Едем, Иваныч, а то я вконец задубею.

— Едем так едем. — Иваныч послушно завел мотор.

«Икарус» медленно развернулся и покатил по заснеженным улицам.

К Карине так никто и не подсел, место с ней рядом оставалось свободным. Она поставила на него сумочку и поглядела в заиндевевшее окно.

За стеклом мелькали маленькие, сплошь старинные дома — среди них не попадалось ни одного современного, многоэтажного здания.

Проплывали золотые купола, ослепительно сверкающие на солнце.

Тетка в кроличьей шубе снова взялась за свой рупор.

Сначала Карина слушала ее внимательно и с интересом. Потом постепенно отключилась, задумалась о своем.

Она пришла в себя от легкого толчка. Автобус остановился, пассажиры двигались к выходу.

Из кабины высунулось заросшее щетиной, добродушное лицо Иваныча.

— Ну, о чем мечтаешь? У нас тут остановка. Музей старинных кружев — выходи да смотри.

Карина без особой охоты поднялась с насиженного, теплого места. Честно говоря, ей не очень-то хотелось идти в музей, неспешная езда в «Икарусе» привлекала гораздо больше: легкое, плавное покачивание автобуса в сочетании с удивительно красивым зимним пейзажем из русской старины успокаивали натянутые до предела нервы.

Она выбралась на морозный воздух, догнала толпу экскурсантов и вошла в невысокий особнячок.

Лекция оказалась интересной и недолгой. Вскоре Карина уже сидела у своего окна, погруженная в странный полусон-полуразаумье.

…Она старалась представить себе, чем занят сейчас Олег. Удивлен ее исчезновением? Возможно, даже разыскивает ее по всей гостинице.

А может быть, ему плевать? Сидит себе в холле, читает очередную газету или режется в шахматы с ребятами из оркестра.

Как они будут играть сегодня вечером? От утренней репетиции осталось тягостное впечатление. Да и вообще, долго ли им еще осталось концертировать вместе? Что, если это выступление последнее?

— Обед, — объявила экскурсовод. — Кто пойдет в ресторан, пожалуйста, за мной. Кафе на соседней улице.

Как ни странно, подавляющая часть публики изъявила желание пообедать в ресторане. Недоумевая, откуда на столь дешевой экскурсии собралось такое количество состоятельных людей, готовых выложить три с лишним сотни рублей за обед из четырех блюл, Карина побрела разыскивать кафе.

Едва усевшись за столик и заглянув в меню, она поняла, почему пребывает здесь в гордом одиночестве: цены в кафе практически не отличались от ресторанных.

Не слишком огорчившись, Карина заказала второе и стакан соку.

Есть не хотелось по-прежнему, но нужно было заставить себя подкрепиться — кроме злополучного молочного коктейля, который они пили с Русудан, ла чашечки кофе, во рту у Карины с самого утра не было ни крошки. Если так голодать целый день, то вечером, пожалуй, вообще ничего не сыграешь — сил не останется.

Она съела киевскую котлету с картофельным пюре и уже взялась за сок, когда неожиданно заметила, что сидящий за соседним столиком молодой парень в черной пиджачной паре пристально и неотрывно смотрит прямо на нее.

Он имел вид служащего какой-нибудь мелкой фирмы: аккуратная, волосок к волоску, стрижка, очки в металлической оправе, строгий, неброского тона галстук. Рядом на стуле лежал черный кейс.

«Симпатичный», — равнодушно отмстила Карина, отпивая из стакана кисловатую ледяную жидкость.

Парень увидел, что его заметили, улыбнулся. Слегка поколебался, затем встал и подошел к Карининому столику:

— Добрый день. Не помешаю?

— Да нет. — Карина пожала плечами.

— Вячеслав, — представился он. присаживаясь.

— Карина.

— Красивое имя. Вы не местная?

— Нет. Я из Москвы.

— Надо же! — обрадовался парень. — Я тоже. Приехал по делам.

«Ну точно фирмач», — решила про себя Карина. Сколько таких лощеных, отутюженных мальчиков ездят по центральным улицам на новеньких, блестящих иномарках. И лица у всех чем-то похожие, слащаво-приветливые, но с холодком в глазах.

Новоявленный ухажер меж тем пошел в наступление.

— Вы сейчас свободны? — осведомился он, поглядывая на часы.

— Не совсем. — Карина невольно усмехнулась — Как это?

— Я на автобусной экскурсии. У нас обеденный перерыв на полчаса. Потом мы едем дальше.

— Жаль. — На лице Вячеслава отразилось искреннее разочарование. — Мы бы могли погулять до вечера.

— А вечером что? — полюбопытствовала Карина.

Фирмам заколебался. Он ей почти нравился, она охотно скоротала бы с ним время, оставшееся до возвращения в гостиницу.

Почему бы и нет? Кто такой ей Олег — муж? Нет, не муж. и никогда им не будет. А всякая там любовь-морковь просто чепуха, которую она сама для себя выдумала. Ему нужно от нее то же, что и всем, и его вовсе не волнует ее душа. Сегодняшнее утреннее поведение Олега — яркий тому пример…

Карина нарочно растравливала себя, старалась быть предельно циничной, чтобы хоть немного унять боль, смятение и тоску. Впервые за все время их с Олегом отношений она пыталась бороться со своим чувством, впервые жаждала избавиться от него.

— Так что у тебя вечером? — повторила Карина, первая переходя на «ты».

— Работа. — Парень вздохнул. — Деловая встреча. Я же говорю, приехал сюда в командировку.

— В котором часу встреча? — осведомилась Карина.

— В семь.

— А до этого?

— До этого ничего. — Вячеслав глянул на нее с радостным удивлением.

Он был так не похож на Олега, был настолько другим: милым, интересным внешне, подтянутым — но и только. На лице у него, точно в зеркале, сразу же отражались все его мысли, любое настроение. Карина могла читать по нему, словно по книге. Никакой непредсказуемости, никакой загадки.

— Прекрасно, — решительно произнесла она. — Мы будем гулять до пяти. В четверть шестого я должна быть в гостинице, в семь у меня концерт.

— Концерт? — Вячеслав округлил глаза.

— Да. В этом есть что-то странное?

— Да нет, — он пожал плечами, — просто как-то… ты даешь концерты? Певица?

Карина рассмеялась. И этот туда же. Ну Иванычу еще простительно думать, что на сцену могут выходить исключительно певицы. А столичному бизнесмену как-то не к лицу быть столь невежественным.

— Нет, Слава, я пианистка. Играю в Государственной классической капелле. Приехала сюда на гастроли, и сегодня вечером у меня камерная программа. Тебя это напрягает?

— Нисколько, — сразу же и с уверенностью ответил тот.

— Честно?

— Абсолютно.

— Тогда пойдем. Куда ты хотел меня пригласить?

— Да, собственно… — Вячеслав замялся, пальцами барабаня по столу. Потом предложил: — Знаешь что? Пошли в казино.

— А оно тут есть?

— Есть. Совсем близко. Мы с приятелями там были. Отличная штука.

— Ну ладно.

Они оделись и вышли на улицу. В просвет между домами виднелся хвост «Икаруса». Он уже уезжал — из выхлопной трубы валил белый пар. Очевидно, пока они болтали, прошло не так мало времени.

Карина представила себе недоумение Иваныча, не обнаружившего ее на месте, и улыбнулась. На сегодня хватит слушать о кружевах и народных промыслах.

Казино было совсем маленьким, но оформленным очень весело и ярко. При входе мигала иллюминация и стояли две искусственные пальмы в кадках, выглядящие весьма экзотично в окружении снежных сугробов.

Верхнюю одежду пришлось сдать в гардероб. Внешний вид Вячеслава вполне соответствовал стилю заведения, но вот Каринин свитер и джинсы портили все дело. На нее косились с неодобрением.

«Плевать», — подумала она. Денег у нее с собой было совсем немного, никак не для игры. Зато у Вячеслава бумажник был набит до отказа.

Кажется, развлекаться игрой в рулетку было для него делом привычным и любимым.

Он с ходу поставил на черное, выиграл довольно солидную сумму и протянул деньги Карине:

— На, держи. Это тебе.

— Зачем?

— За подарком зайти не успеем. Купишь сама, что захочешь.

— Глупости, — запротестовала она. — Не нужны мне никакие подарки.

— Нужны. — Вячеслав улыбнулся и насильно всунул бумажки Карине в руку. — На что ставим?

— Снова на черное. — Карина вдруг почувствовала азарт. Воспоминания о Русудан, ее гадании, молчаливой ссоре с Олегом как-то сразу поблекли, отступили на задний план.

— Как скажешь. — Вячеслав снова улыбнулся и передвинул горсть фишек.

Колесо рулетки стремительно завертелось перед глазами, постепенно замедляя ход и останавливаясь.

— Черное, — объявил крупье.

— Ура! — Карина по-детски захлопала в ладоши.

— Нравится? — Вячеслав легонько обнял ее за плечи.

— Очень.

— А завтра мы увидимся? — Он наклонился к её лицу, коснулся губами щеки, как это любил делать Олег.

Нет, совсем не так. От прикосновений того по всему телу шла жаркая волна, внутри все начинало ликовать.

Сейчас она не испытала ровным счетом ничего, кроме уже владеющего сю возбуждения от игры.

— Завтра мы уезжаем в Москву.

— Утром?

— Нет, вечером.

— А до вечера?

Она пожала плечами:

— Там видно будет.

Он чуть усилил объятия.

— Ладно. Еще ставим?

— Да!

— Снова на черное?

— На красное!

Они выиграли и на этот раз. И еще.

Это было какой-то фантасмагорией. На них уже смотрели со всех сторон, крупье улыбался напряженно, вытирая платком взмокшую шею.

— Еще? — почти шепотом в самое Каринино ухо произнес Вячеслав.

— Который час? — Она взглянула на часы. Те показывали без двадцати пять.

Сердце у Карины екнуло.

— Нет, все. Я опаздываю. Уже опоздала. Мне надо на другой конец города.

— Успеешь, — успокоил ее Вячеслав. — Это не Москва, здесь все близко. Возьмем машину, я тебя довезу.

Они остановили довольно старую черную «семерку». Она неслась по заснеженным улочкам, Вячеслав молча обнимал Карину, тесно прижимая к себе. Она не противилась, но ощущала себя совершенно неживой.

Вячеслав был прав — очень скоро вдалеке показалась гостиница. Карина вздохнула с облегчением и гут же увидела Олега. Он был без шапки, в куртке нараспашку, стоял на широких ступеньках у гостиничного входа и курил. Сердце ее ухнуло вниз.

— Остановите здесь, — поспешно попросила она водителя, не дожидаясь, пока машина подъедет к зданию вплотную. Тот послушно затормозил.

— Когда мы завтра увидимся? — спросил Вячеслав, с неохотой выпуская Карину из объятий.

— Завтра? — Она рассеянно глянула на него, не понимая, чего хочет от нее этот совершенно чужой человек, неизвестно каким образом оказавшийся рядом. Мысленно Карина уже бежала по занесенной снегом дорожке к гостиничному крыльцу, к Олегу, который смотрел в сторону и не видел подъехавшей машины.

Он ждет ее! Волнуется, вышел на улицу в надежде увидеть, как она возвращается! Он тоже скучал по ней, не знал, куда себя деть!

Карина хотела уже распахнуть дверцу машины, но вовремя опомнилась.

— Слава, прости, — она улыбнулась и виновато развела руками, — завтра я не смогу.

— Но ты же сказала, там будет видно. — Вячеслав не пытался удерживать ее и не выглядел сердитым или обиженным. Просто смотрел на Карину внимательно и чуть удивленно.

— Прости меня, — Карина быстро наклонилась и поцеловала его в пахнущую одеколоном щеку, — я… я поступила не совсем честно. Видишь, там, возле входа, человек. Через два часа мы с ним играем концерт, а завтра…

— Кажется, я понял, — прервал ее Вячеслав. — Вы поцапались, и ты решила отомстить. А я подвернулся под руку. — Он улыбался, тон его был спокойным, слегка шутливым. — Угадал?

— В общем, да, — Карина вздохнула и повторила еще раз: — Прости, пожалуйста.

— Да брось ты, — засмеялся Вячеслав, — не извиняйся. Мне с тобой было очень хорошо, ей-богу, не веришь? Кроме того, ты приносишь удачу. — Он похлопал себя по внутреннему карману пальто.

— Ну разве что только это. — Карина неуверенно улыбнулась.

Вячеслав достал из бумажника визитку.

— Вот возьми на всякий пожарный. Вернешься в Москву, позвони. Так, от нечего делать. Позвонишь?

— Может быть. — Карина пожала плечами, нетерпеливо поглядывая в окно.

— Ну бывай, пока. — Вячеслав дружески хлопнул ее по плечу и открыл дверь.

— Пока. — Карина вышла из машины и, стараясь не спешить, двинулась к гостинице.

Издалека она видела четкий профиль Олега. Он не спеша докурил, загасил окурок, обернулся. Взгляд его уперся прямо в Карину.

В лице его ничего не изменилось, не дрогнуло, оно осталось таким же бесстрастным, холодно-сосредоточенным, каким было за секунду до этого.

— Привет, — сказала Карина как можно спокойней и безразличней.

— Привет. Поздновато гуляешь.

Она демонстративно глянула на часы:

— Еще только пять.

— Ладно. Собирайся, и пойдем. — Олег повернулся к Карине спиной и толкнул гостиничную дверь.

На мгновение она пожалела, что не договорилась с Вячеславом о завтрашней встрече. Похоже, Олег беспокоится лишь о том, чтобы она не опоздала на концерт. Все остальное его мало волнует. И вовсе не ее он поджидал, стоя на крыльце, просто вышел покурить.

Карина понуро побрела вслед за Олегом, надеясь. что все же он обернется, улыбнется ей, скажет что-нибудь шутливое, ласковое, спросит, где она пропела почти весь день. Но он молча прошел через холл, гак же молча поднялся по лестнице и скрылся за дверью своего номера, буркнув на прощанье:

— Встречаемся внизу через двадцать минут.

Чувствуя, как возвращается утреннее ощущение пустоты и подавленности, Карина дошла до своего номера. Повернула ключ в замке, щелкнула выключателем, отчаянно борясь с желанием броситься на кровать и зареветь. Постояла минуты три на пороге, затем быстро приблизилась к столу, налила воды из графина в граненый гостиничный стакан, выпила залпом. Вытащила из шкафа концертное платье, туфли-лодочки, взялась за косметичку.

Она красилась с особой тщательностью, будто хотела изменить свое лицо до неузнаваемости: долго рисовала контурную линию вокруг глаз, клала тон на скулы и подбородок, орудовала тенями, помадой. Это занятие слегка расслабило се, отвлекло от мрачных мыслей, непонятного страха перед грядущим концертом.

В двадцать минут Карина не уложилась, спустилась вниз в половине шестого. Олег был тут как тут. Взгляд его скользнул по Карине, на секунду задержался на ее лице, но лишь на секунду.

— Я опоздала, — мягко проговорила Карина, — прости.

— Ничего, успеем.

До филармонии было рукой подать. Чем ближе они подходили к концертному залу, тем тревожней становилось у Карины на душе. Наконец она не выдержала, остановилась.

— Ты чего? — Олег замедлил шаг, вопросительно поднял брови.

— Я… боюсь.

— С чего это? — Он небрежно пожал плечами.

— Не знаю. Утром все было так отвратительно.

— Сама виновата, — жестко произнес он. — Хочешь страдать, страдай на здоровье, только публика чем виновата? Она платила деньги, чтобы услышать нормальную, профессиональную игру, ей плевать, что исполнительница утром встретилась с какой-то гадалкой и у нее съехала крыша. — Олег резко развернулся и зашагал вперед, давая понять, что все сказал.

Странно, несмотря на его почти откровенно грубый тон и обидные слова, Карине вдруг стало немного легче. Она догнала Олега, и они вместе вошли в здание филармонии.

Переодевшись в уютной артистической, Карина и вовсе успокоилась. Руки стали теплыми, голова заработала четко и ясно.

Она даже разыгрываться не стала. Стояла за кулисами и слушала выступление оркестра. Когда он закончил, дождалась, пока объявят их с Олегом номер, и вышла на сцену.

Все получилось не хуже, чем обычно. Шуберт звучал ярко и наполненно, зал благодарно аплодировал, и Карина с облегчением поняла, что ее внутреннее состояние никак не отразилось на игре. Программа была настолько крепко сделана, так отточена, что сработало мастерство, заменив собой утраченное вдохновение. Покинув сцену, Карина почувствовала бешеную усталость. Ей хотелось одного — спать. Огромное нервное напряжение прошедшего дня сказывалось ломотой в каждом суставе и головокружением.

Она с трудом оделась, не дожидаясь Олега, вышла на улицу, остановила какую-то машину — та за двадцатку довезла ее до самых дверей гостиницы.

34

Эту ночь Карина провела одна в своем номере.

Едва добравшись до постели, она провалилась в тяжелый, свинцовый сон без сновидений.

Разбудил ее ранний рассвет — окна номера были на восток. Карина открыла глаза, и первой её мыслью было, что Олег вчера так и не пришел.

Она рывком вскочила с постели. Теперь, когда концерт и связанные с ним волнения были позади, ею овладела смертельная обида на Олега за весь вчерашний день, за его черствость, равнодушие, эгоизм.

Он же не мог не видеть, в каком она состоянии, ему ничего не стоило быть помягче, поучастливее!

Карина оделась, умылась и поглядела на себя в зеркало. Вид был еще хуже вчерашнего: в лице ни кровинки, веки припухли, губы пересохли и потрескались. Она взялась было за косметичку, но передумала и махнула рукой: пусть все остается как есть. Раз Олегу наплевать на нее, то нечего перед ним и марафет наводить, перебьется.

День отъезда был полностью свободным. Концерты закончились, и музыканты были предоставлены сами себе до самого вечера, когда уходил поезд на Москву.

Карина спустилась в буфет, позавтракала, как и накануне, безо всякого аппетита, заглянула от нечего делать в номер к певицам, поболтала с ними о всякой ерунде.

Олег сидел в холле и играл в шахматы с фаготистом, Васей Ильиным. Карина несколько раз прошла мимо него, но ни разу не задержалась, только кивнула. Он ответил ей тем же.

Если бы ее спросили, в чем причина их ссоры, она не смогла бы дать мало-мальски вразумительный ответ. И ссоры-то как таковой не было, просто Карина рассказала Олегу про Русудан, он попытался успокоить ее, и почему-то вслед за этим наступило странное отчуждение в их отношениях. Отчуждение, грозившее перерасти в полный разрыв.

Карина не могла заставить себя сделать первый шаг к примирению. Со вчерашнего дня она невольно стала смотреть на Олега глазами Русудан и видеть таким, каким та его описала: жестоким, самонадеянным и самовлюбленным.

Осознавать это было больно и горько.

День тянулся нестерпимо долго. Карина хотела было снова побродить по городу, но почувствовала себя совершенно обессиленной, выжатой как лимон и осталась в гостинице.

Часам к четырем пришла Саша, уже попрощавшаяся с родными. Ее присутствие Карину слегка взбодрило: вместе они вышли в близлежащий магазинчик, закупили кое-какие продукты в дорогу, заглянули на рынок по соседству, где Карина давно присмотрела красивую кружевную шаль в подарок Леле.

Когда они вернулись в гостиницу, Олега в холле уже не было — очевидно, он ушел в свой номер спать.

Кирина увидела его лишь мельком, когда капелла рассаживалась по автобусам, и позже, на перроне. Он стоял у своего вагона и о чем-то оживленно беседовал с Соней. Оба курили, улыбались, щеки у Сони раскраснелись, глаза весело блестели, она кокетливо постукивала одним сапожком о другой, чтобы не замерзли ноги.

Карина бросила на них быстрый взгляд и скрылась в своем вагоне.

…Поезд прибыл в Москву ранним утром. За неделю с небольшим морозы слегка поутихли, и на вокзал прибежала Леля.

Карина заметила её, едва за окнами поплыл перрон. В светлой песцовой шубке, до предела натянутой на животе, Леля походила на пушистый колобок. Лицо ее горело от холода и возбуждения, она внимательно вглядывалась в окна подъезжающего поезда.

При виде нее, улыбающейся, счастливой, на душе у Карины стало совсем скверно.

Поезд остановился, проводники открыли двери. В коридоре сразу стало тесно и шумно.

— Ладно, девочки, — вздохнув, проговорила Соня и встала, — вот и прибыли на постоянное место жительства. Тоска! — Она растянула губы в резиновой улыбке и помахала в окошко рукой. — А вот и мой благоверный. Встречать пришел, не поленился ни свет ни заря вскочить.

За окном действительно маячила плотная, коренастая мужская фигура с букетом каких-то цветов, заботливо укутанных в газету.

Галина глянула через Сонино плечо и с облегчением вздохнула:

— А моего, слава тебе господи, нет. Сонька, хватит колупаться, хватай шмотки, и пошли, а то цветочки замерзнут.

Сопя еще раз вздохнула, отчаянно завела глаза, подхватила две туго набитые спортивные сумки и вышла вслед за Галиной.

— Ты идешь? — спросила у Карины Саша, ставшая после Суздаля еще более безмолвной и тихой, чем прежде.

— Попозже, — сказала Карина.

Она нарочно медлила — пусть Олег появится на перроне первым, пусть его встреча с Лелей произойдет не на ее глазах.

— Тогда пока, — попрощалась Саша и, повесив на плечо легкий, почти невесомый баул, скрылась за дверью купе.

Карина, надежно укрывшись за шторкой, глядела на платформу, уже полную народа. На переднем плане коренастый взасос целовал Соню. Рядом стояли ее сумки, на одной из них сиротливо лежал букет.

Чуть поодаль друг напротив друга стояли Павел и Галина. Лица у обоих были печальными, Галя время от времени прижимала к глазам платок.

Позади них топталась в ожидании Леля. Вот она вскинула голову, лицо ее просияло, она замахала руками и кинулась к соседнему вагону. Карина увидела Олега, широко шагавшего по платформе. Леля налетела на него, обняла, затем на секунду отстранилась, что-то возбужденно говоря и жестикулируя. Потом снова повисла у нею на шее.

Карина посидела еще с минуту и наконец подняла свою сумку и побрела к выходу.

Сони с мужем на перроне уже не было, ушел и Павел. Галина стояла одна и, не стесняясь, плакала, время от времени сморкаясь в мокрый платок.

Леля все так же обнимала Олега, изредка оглядываясь по сторонам.

Карина подошла к ним поближе.

— Кариша! — радостно закричала Леля, заметив ее. — Ты что так долго? — Она оставила Олега и кинулась к Карине. Чмокнула ее в щеку, потом в другую. — Как же я соскучилась! Хорошо съездили?

— Нормально. Как ты?

— Я? Отлично. Гуляю каждый день. Одышка проходит потихоньку, а маленький стал так пихаться — просто спасу нет никакого! Это конечно же мальчишка, и сомневаться не приходится.

— Ты могла бы и не приезжать на вокзал, — укорила Лелю Карина. — Все-таки холодно, и народу полно, подцепить заразу ничего не стоит.

— Глупости. — Леля беспечно махнула рукой. — Как это я не приехала бы? Да я с ума тут стронулась от скуки — вы ведь мне почти не звонили, бессовестные!

Мимо тяжело протопала Любаша в длинной, до пят, нутриевой шубе, нагруженная двумя чемоданами. За ней налегке плелся Михалыч, которого по пути в Москву скрутил приступ холецистита.

— Эй, народ, — хоричка строго оглядела Лелю, Олега и Карину, — долго стоять тут собираетесь? Сажайте свою беременную в такси и везите домой.

— Верно, — спохватилась Карина. — Сейчас идем.

— Три дня выходные, — слабым голосом объявил Михалыч и побрел дальше.

В машине Карина с Лелей сидели по обе стороны от Олега. Всю дорогу Карина молчала, наблюдая в водительское зеркальце, как Леля прижимается к мужу, щекоча губами его ухо. Олег, напротив, вопреки всегдашней сдержанной суровости, болтал с Лелей, пересказывал ей разные забавные случаи из поездки и нежно поглаживал по руке.

— Зайдешь к нам? — спросила Леля Карину, вылезая из такси.

— Нет, — твердо ответила та, стараясь не глядеть в сторону Олега. — Устала с дороги. Буду вещи разбирать, душ приму, А после завалюсь спать, а то на этих полках всю ночь глаз не сомкнуть.

— Ну ладно, — с легкостью согласилась Леля. — Завтра увидимся.

35

Очутившись дома, Карина разделась, швырнула сумку в угол, села на диван и сидела полчаса, не двигаясь и не меняя позы.

Потом она наполнила ванну, развела в ней душистую пену, скинула дорожные вещи и долго лежала в обжигающе горячей воде, без мыслей и эмоций.

Постепенно ей становилось легче, вялость и оцепенение последних двух дней отступили, на смену им пришла способность рассуждать здраво и хладнокровно.

Итак, возможно, то, о чем говорила Русудан, уже начало сбываться: они с Олегом отдалились уже от друга и скоро, вероятно, расстанутся совсем. Стоит ли дожидаться того момента, когда разрыв станет полностью очевидным? Не лучше ли попытаться обмануть судьбу, уйти первой?

Ведь это так просто сделать. Можно продать квартиру, купить другую, поменьше площадью и поближе к Верке, — та давно мечтает, чтобы Карина жила рядом. Из капеллы она уйдет, позвонит Зине Бабакиной, попросит ту устроить к себе в частную школу, будет зарабатывать деньги. В конце концов, так поступают все, кто отчаялся найти в жизни любовь и личное счастье.

Да, все так и будет. А об Олеге Карина постарается забыть. Зачем ей повторение истории со Степаном? Слишком больно, слишком тяжело проходить через такое дважды.

Одевшись и уложив волосы, она сварила себе крепкий кофе, сделала к нему пару бутербродов с сыром и, позавтракав, набрала номер Верки.

— Ты? — обрадовалась та. — Ну наконец-то. Выбрала время, чтобы побеседовать. А то я уж и звонить стесняюсь, вдруг опять не к месту буду. Как дела?

— Хорошо, — сказала Карина.

— Саша говорил, ты перешла на новую работу. Нравится?

— Очень.

— Ну и отлично. А этот твой… — Верка деликатно запнулась, но все-таки продолжила: — Твое увлечение — как, в порядке?

— В порядке, — подтвердила Карина.

Она твердо решила поведать Верке обо всем. О том, что собралась спастись от судьбы бегством, о том, что нуждается в помощи, об обмене квартиры.

— Что-то не слышу бодрости в голосе, — недоверчиво проговорила Верка, и в то же мгновение Карина поняла, что ничего ей не скажет.

Не так сразу. Не сегодня. Потом. Сейчас она просто не может. Надо подождать, еще немного, совсем чуть-чуть, капельку. А потом она сделает это. Сделает обязательно.

— Нет, у меня действительно все хорошо, — сказала Карина в трубку.

— Тогда приезжай в гости, раз хорошо, — предложила Верка.

— Может, лучше ты ко мне?

— Увы. — Верка весело засмеялась. — Боюсь, подружка, в ближайшие года полтора мне к тебе не выбраться. Да и не только к тебе.

— Это почему?

— Да потому, что у нас ожидается прибавление.

Карина застыла от удивления с трубкой в руке:

— Ты ждешь ребенка?

— Давно, дорогая моя. Сказать точнее — я почти на сносях.

— И когда тебе рожать?

— В начале апреля.

— Почему ж ты ничего не говорила?

— А ты хотела что-нибудь слушать? — мягко укорила Верка. — Тебе ведь было не до чужих проблем.

Карина почувствовала стыд. Единственная подруга, близкий, преданно любящий ее человек — и на нее она наплевала с высокой колокольни, скрываясь от встреч и телефонных звонков, ослепленная своей сумасшедшей любовью.

Почему ей не удается жить так, как живут другие люди? Разве Верка не любит своего Сергея? Еще как любит, но при этом спокойно успевает рожать от него детей, общаться с друзьями, работать, вести дом.

— Как ты собираешься справляться с двоими? — спросила она подругу.

— Понятия не имею, — призналась та. — Честно говоря, меня это беспокоит. Ты же знаешь, Сережка на работе сутками, Егорку нужно в школу отвозить и забирать оттуда. Придется кого-нибудь нанимать для этой цели.

— Не надо нанимать, — решительно сказала Карина, — я приеду и буду помогать.

— Ты приедешь! — с незлой иронией произнесла Верка.

— Обязательно приеду. Прости, что пропала так надолго, больше этого не повторится.

— Ладно, буду ждать, — проговорила Верка немного растерянно, уловив металл в Каринином голосе. — Целую.

Карина повесила трубку.

Вог все и сладилось само собой. Теперь у нее есть четкий срок — начало апреля.

Теперь Карина легко сможет объяснить Олегу, а главное Леле, свой отъезд: нужно помочь подруге нянчить ребенка. Именно об этом, кажется, мечтала она прошлой осенью, только малыш должен был быть Лелиным.

А будет Веркин. Главное — уехать отсюда, перестать видеть Олега, работать вместе с ним, играть концерты, а там как пойдет. Через какое-то время, когда боль утихнет, Карина сможет заняться квартирой, подобрать варианты, организовать переезд.

Она машинально глянула на стену, где висел отрывной календарь. Двадцатое февраля. Значит, ей осталось немногим больше месяца.

Карина решительно распахнула бар, где у нее в одиночестве стояла почти полная бутылка дорогого коньяка, некогда принесенного Сашей. Достала рюмку, наполнила ее до краев, выпила залпом, сдерживая мучительный спазм в горле. Затем еще одну, и еще.

По телу разлилось блаженное тепло, голову окутал ватный туман, и не осталось в ней ни одной горькой мысли.

Что-то весело напевая себе под нос, Карина нетвердым шагом прошла в спальню, достала из тумбочки альбом с фотографией Степана, раскрыла.

— Ну что? — подмигнула она снимку. — Ты меня бросил? Бросил? А я… я брошу его! Да, брошу, не буду дожидаться, пока со мной проделают это во второй раз. Вот так. — Она кинула альбом на кровать, не удержала равновесия и плюхнулась туда сама.

«Да ведь я пьяна в стельку», — мелькнуло у нее в голове, и тут же Карина громко, нараспев повторила:

— Да, я пьяная, пьяная. И очень хорошо, зато мне лете, зато я довольная.

Она почувствовала легкую тошноту и, с трудом дотянувшись до подушки, сунула её себе под голову.

— Вот так, хорошо, — приговаривала Карина, — а теперь спать…

Громко и требовательно затренькал звонок.

— Нет, — она покачала головой, — нет, нет. Я не могу. Спать… — А сама уже неуклюже вставала, отыскивая под кроватью шлепанцы.

Коридор качался, качалась люстра наверху, зеркало в углу поблескивало таинственно и заманчиво, точно гладь лесного озера. Карина, спотыкаясь и хватаясь руками за мебель, добралась до двери, отодвинула щеколду.

— Каришенька, я на минутку, — Леля, едва не протаранив ее огромным, острым животом, протиснулась в прихожую, — у тебя ничего нет от головной боли?

— От головной боли? — медленно проговаривая слова, повторила Карина, опираясь на всякий случай ладонью о стену. — Есть, кажется. В спальне, на тумбочке…

Тут ее желудок пронзила резкая, подобная удару ножа, боль. Карина охнула и согнулась пополам.

— Что с тобой? — испуганно пробормотала Леля и повела носом. — Ты пила? Много?

— Угу. — Карина скрючилась от нового приступа и распахнула дверь ванной.

— Тошнит? — сочувственно поинтересовалась Леля. — Надо умыться холодной водичкой. Помочь тебе?

— Н-нет, — с трудом выдавила Карина. — Я сама. Иди возьми таблетку. Там… — махнула она рукой.

Леля послушно пошла по коридору в спальню. Карина доползла до раковины, включила кран, ополоснула лицо, потом зачерпнула пригоршню воды и выпила.

Постепенно дурнота отпускала, перед глазами перестали мелькать разноцветные блики, пол и потолок остановились.

В дверях ванной появилась Леля с таблеткой в руке:

— Я нашла. Седалгин. Думаю, ничего от него малышу не станет. Ты как?

— Нормально, — пробормотала Карина.

— Что-нибудь случилось? — Леля с тревогой попыталась заглянуть ей в лицо. — Отчего вдруг ты столько выпила, да еще одна? Какие-нибудь неприятности в поездке?

— Нет, все в порядке. Просто очень замерзла — в купе совсем не топили.

— Вот сволочи, — возмутилась Леля. — Мне уйти или побыть с тобой?

— Или. Я сейчас лягу.

— Чаю крепкого попей, сразу полегчает, — с видом знатока посоветовала Леля и аккуратно прикрыла за собой входную дверь.

Карина, еле волоча ноги, вернулась в спальню. На тумбочке лежала полупустая упаковка седалгина. Карина убрала ее внутрь, села на кровать и ощутила, что ей что-то мешает. Она отодвинулась.

На покрывале разворотом вниз лежал фотографический альбом. Она позабыла, что оставила его здесь, на постели! Леля зашла за таблеткой и увидела снимок Степана!!

Или не увидела? Может быть, альбом так и лежал, переплетом вверх, и Леле недосуг было перевернуть его? Припомнить бы, какое было у нее лицо, когда она уходила. Взволнованное, растерянное, удивленное?

Карина совершенно ничего не помнила. Еще пять минут назад она находилась под действием коньяка, но теперь абсолютно и моментально протрезвела.

Как она могла проявить такую неосторожность? Ведь она дала себе зарок никогда не показывать Леле карточку Степана!

Карина легла, зарылась лицом в подушку, обхватила голову руками. Дура! Проклятая дура, идиотка! Поддалась эмоциям, полностью лишилась воли. благоразумия, выдержки!

Чего бы она не дала, чтобы повернуть время вспять, успеть спрятать альбом и не ощущать этого ужасного страха быть разоблаченной Лелей. Не терзаться неизвестностью — догадалась та или нет об ее отношении к Олегу.

Голова разрывалась от давящей боли. Карина, не вставая с постели, укутала ноги покрывалом, осторожно закрыла глаза, стараясь отключиться, забыть обо всем хотя бы на время.

Постепенно ей это удалось. Сознание заволокло темной пеленой, в голове замелькали обрывки странных и причудливых мыслей, никак не связанных с Лелей и Олегом. Потом из мрака возникло лицо матери, красивое, молодое, каким оно было много, много лет назад, и Карина поняла, что спит.

Мать во сне за что-то укоряла ее, осуждающе качала головой. Карина оправдывалась, не вполне осознания, в чем именно она провинилась, но чувствуя. что мать права. Потом они простились, довольно холодно, без поцелуев и объятий. И мать исчезла.

Вместо нее возникла Русудан. Она была чем-то неуловимо похожа на мать, так же двигалась, так же говорила, у нее было такое же ослепительно яркое, правильное, без единой морщинки, лицо.

— Он жесток, — сказала она, и Карина догадалась. что речь идет об Олеге.

— Неправда, — попыталась во сне возразить Карина. — Он вовсе не жесток. Когда он сидит рядом и держит меня за руку, у него в глазах нежность. Просто он иной, чем вы и я, привык сдерживать свои эмоции, контролировать их.

— И все-таки он жесток, — упрямо повторила Русудан. — Жесток и самонадеян, как глупый, безрассудно-глупый мальчишка.

— Но он и есть мальчишка, а не умудренный опытом старец, — потеряв терпение, воскликнула Карина. — Ему и тридцати еще нет.

Русудан ничего больше не говорила, лишь смотрела на Карину, печально улыбаясь, и постепенно истаивала в воздухе.

Когда она полностью исчезла, Карина проснулась.

За окном было темно, часы показывали без десяти минут восемь. Получалось, что она проспала почти весь лень.

Голова больше не болела, лишь слегка ныл левый висок. Карина села на кровати, увидела лежащий рядом альбом и все вспомнила.

Она поднялась и, тяжело ступая, прошла в гостиную. Прислушалась — за стеной было тихо. Уже хороший знак: догадайся Леля обо всем, с ней могла бы случиться истерика.

Карина тихонько включила телевизор, устроилась в кресле перед ним, пытаясь разгадать значение только что виденного сна.

Она спорила с Русудан, защищала Олега — значит, в глубине души у нее есть уверенность, что он вовсе не такой холодный и бессердечный, что любит ее. Любит по-настоящему. Неужели все кончено и они больше никогда не будут вместе?

Карина вдруг отчетливо поняла, что ждет знакомого тихого шума за дверью и привычного короткого звонка. Ждет Олега так, как делала это каждую ночь, вот уже несколько месяцев, потерпели во. жадно, несмотря на все принятые ранее решения.

Если бы сейчас он пришел, она чувствовала бы себя самой счастливой, и плевать ей на то, что будет завтра или послезавтра! В конце концов, апрель пока что не наступил!

Однако этой ночью Олег не пришел. Не виделись они и днем, и следующей ночью. Леля один раз забежала за спичками и принесла тарелочку с печеньем своего изготовления. Вид у нее при этом был самый невозмутимый, и Карина окончательно уверилась в том, что она не заглядывала в альбом.

На третий день с утра ей стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Да, конечно, они расстанутся, но эго произойдет лишь через месяц. А пока что…

Зачем она терзает сама себя, когда им с Олегом осталось так мало времени, чтобы быть вместе? Зачем отрывает от этого времени драгоценные дни и ночи?

Карина прихватила с собой купленную в Суздале, но так и не подаренную Леле шаль и решительно позвонила в дверь соседской квартиры.

Ей открыла Леля, в легком халатике с засученными до локтя рукавами.

— Ой, хорошо, что ты зашла. Я как раз тесто поставила. Проходи на кухню.

— Я вообще-то к Олегу, — проговорила Карина. — Лампочка в гостиной перегорела, хотела попросить поменять.

— Конечно, попроси, — согласилась Леля и махнула рукой в сторону спальни. — Он там, отдыхает. — Она покосилась на сверток у Карины в руках: — Это что?

— Это тебе. Подарок с гастролей. — Карина протянула шаль Леле.

— Мне? — Та изумленно округлила глаза и тотчас же принялась разворачивать тонкую, кружевную материю. — Прелесть какая! — На Лелином лице отразилась такая неподдельная радость, что Карина невольно улыбнулась.

— Нравится?

— Очень! — Леля уже накинула шаль на плечи и, высоко вскинув голову, оглядывала себя в зеркало. — Чудесная штуковина. Она ж, наверное, бог знает сколько стоит!

— Пускай тебя это не волнует.

— Как это — не волнует? — Леля на мгновение перестала вертеться перед зеркалом, глянула на Карину. Потом обняла и нежно чмокнула в щеку. — Спасибо тебе огромное. Ты… ты… — Она запнулась, не в силах справиться с переполняющими ее эмоциями, и махнула рукой. — Я даже говорить не буду. У меня бедный лексикон, только все испорчу своим косноязычием.

Из кухни послышалось угрожающее шипение. Леля ойкнула и поспешно скинула шаль.

— Мамочка! У меня масло на сковороде горит! Иди к Олежке, а я побегу.

Она скрылась на кухне. Карина секунду помедлила, затем толкнула плотно прикрытую дверь спальни.

Олег лежал на диване и читал какую-то толстую, потрепанную книгу.

— Привет, — негромко поздоровалась Карина.

— Привет. — Он спокойно глянул на нее и снова углубился в чтение.

— Не поможешь — у меня проблемы с электричеством?

— А в чем дело?

— Лампа перегорела, не могу зажечь свет.

— Запасная есть?

— Есть.

— Ну пойдем поглядим. — Олег поднялся с дивана, накинул на плечи рубашку и крикнул в кухню: — Лель! Я к Карине схожу, помогу лампочку ввернуть.

— Ага! — отозвалась Леля. — Пусть потом чай пить приходит. С ватрушками и пирожками’.

Карина и Олег перешли из квартиры в квартиру.

— Ну давай сюда свою лампочку. — Олег поглядел на люстру под потолком.

— Нет никакой лампочки, — тихо сказал Карина.

— То есть? — Он удивленно поднял брови.

— У меня со светом все в порядке. Просто я хотела тебя увидеть.

— Похвальное решение, — с иронией произнес Олег, — а то я, признаться, начал подумывать, что мы встретимся только на репетиции.

Карина подошла к нему вплотную, прижалась щекой к его плечу;

— Я не могу без тебя. Веду себя как дура, наверное, потому что люблю. Прости, если обидела, не злись.

— Да почему я должен злиться? — Он обнял ее. — Мне показалось, что ты от меня устала, хочешь немного оглохнуть. Терпеть не могу навязываться. — Олег хитро улыбнулся.

— Если я и устала, то только от себя, — в ответ ему улыбнулась Карина. — А по тебе я соскучилась, и ты даже представить себе не можешь как!

— Я тоже соскучился. — Он прижал ее к себе совсем тесно, так, что сладко перехватило дыхание и шоки заполыхали жаром. Они поцеловались — жадно, ненасытно, страстно, и тут же Олег отстранил Карину от себя: — Нет, сейчас нельзя. Сейчас в любой момент может Лелька нагрянуть. — Глаза его блестели, голос звучал глуховато. — Давай, как всегда, после двенадцати. Я приду, договорились?

— Договорились, — счастливо шепнула Карина.

36

Все вернулось на круги своя: тайные ночные свидания с трепетом от любого звука за стеной, на работе — косые и загадочные взгляды Вадима, жаркие, торопливые поцелуи и объятия в темном салоне машины по пути домой.

Однако Карина твердо решила осуществить все, что задумала. Она ждала апреля — ждала со спокойной обреченностью, с тоской и одновременное каким-то необъяснимым нетерпением: возможно, так приговоренный к казни ожидает момента, когда наконец она свершится.

Каждую ночь, провожая Олега из квартиры в квартиру, Карина мысленно отмечала: еще один их общий лень прошел, стал не сегодняшним, а вчерашним. А завтра так же исчезнет, канет в бездну небытия новый день.

Они продолжали репетировать, оставаясь вечерами после основной работы и наигрывая новый репертуар — в конце марта планировались гастроли в Хабаровск. Карина решила, что для нее эта поездка будет последней, после чего она из капеллы уйдет.

Как-то на одну из их репетиций пришел Михалыч. Тихонько открыл дверь, побродил по залу, затем уселся в одном из ближних рядов и долго, внимательно слушал, как Карина и Олег раз за разом повторяют финал сонаты Шуберта.

Когда они закончили, он, по обыкновению смешно переваливаясь с боку на бок и слегка шаркая ногами, поднялся на сцену.

— Хорошо звучите. — Дирижер промокнул платком блестящую лысину. — Вот что, ребята, такое есть предложение к вам — не знаю, понравится или нет.

— Что за предложение? — спросил Олег, укладывая скрипку в футляр.

— Вчера один мой знакомый приходил, мы с ним когда-то в консерватории учились вместе. Ну а теперь он с музыкой завязал, в бизнес перекинулся. Правда, с искусством так или иначе связан — работает менеджером по развлекательным программам в серии ночных клубов.

— Крутые у тебя, Михалыч, приятели, — усмехнулся Олег. — Только мы-то здесь с какого боку? Что, в ночных клубах Шуберт потребовался?

— Напрасно иронизируешь. — Михалыч покачал головой. — Представь себе, именно в ночных клубах. И именно Шуберт. Да и не только он, и Моцарт, и Брамс, и… что у вас там еще в программе есть?

— Стоп, стоп! — Олег решительно махнул рукой перед самым носом дирижера. — Нам это не по дойдет.

— Да почему так сразу не подойдет? Ты же даже не выслушал, какие условия. А они более чем приличные. За час игры…

— Нет, — резко перебил Олег. — И разговору об этом нет. В кабаках играть не буду.

— Ишь какой! — рассердился Михалыч. Обвисшие теки его, сплошь в красноватых склеротических прожилках, побагровели. — Гордый, твою мать! Хочешь только в концертных залах выступать. Вон Башмет и тот не гнушается в одних концертах с эстрадными звездами играть.

— В концертах, — спокойно заметил Олег, застегивая футляр, — но не в ресторанах, где публика водку жрет под твою музыку.

— Положим, — согласился Михалыч, — но ведь ты, Олежка, все-таки пока не Башмет.

Карина невольно улыбнулась.

— Да ну тебя, Сергей Михалыч. — Олег обошел дирижера и стал спускаться со сцены.

— Карина, деточка, объясни ты ему… — Михалыч досадливо сморщился. — Вам разве деньги не нужны? Это же почти месячная зарплата за пару ночей. А если вы понравитесь, могут приглашать еще и еще.

Карина сама была вовсе не против того, чтобы поиграть в клубе. Программу все равно надо обыгрывать, не все ли равно где. Да и заработать было бы совсем неплохо. Однако она ясно видела, что Олег настроен категорично.

— Я попробую поговорить с ним, — пообещала она дирижеру и торопливо спустилась в зал.

Олег тем временем уже открывал дверь в фойе.

— Послушай, — Карина догнала его, осторожно тронула за плечо, — ну чего ты уперся: не хочу, не буду? Просит тебя человек, стало быть, ему это нужно для чего-то, необходимо. Почему бы не сделать одолжение и не согласиться, тем более нас не Христа ради зовут на это мероприятие!

— Говорю тебе, я такие вещи не люблю, — сухо произнес Олег.

— Ну и не люби, — она мягко улыбнулась. — Леле в апреле рожать, лишние деньги вовсе не помешают, а как они заработаны — не все ли равно?

Олег остановился, нахмурился, что-то прикидывая в уме. Затем повернулся к сцене, где так и стоял Михалыч.

— Ну и сколько там платят за час игры?

— Сто баксов на одного, — оживился тот. — Бешеные бабки, только дурак откажется. Я бы мог и другим предложить, Вадику, например, или Андрею Судареву и Жорику — они бы дуэтом сыграли. Просто по дружбе к тебе первому обратился.

— Премного благодарен, — язвительно проговорил Олег. — Ладно. Мы сыграем. Только потому, что мне сейчас действительно нужны деньги.

— Вот и замечательно. — Михалыч засуетился, лихо засеменил по ступенькам, мелкими шажками пересек зал и остановился рядом с Олегом и Кариной. — Вот, — он достал из-за пазухи визитку, — тут телефон, адрес. Созвонитесь сегодня, все обговорите еще раз. Давайте действуйте.

Олег, прищурившись, взглянул на визитку.

— Пушкин Герард Эдуардович! — он весело присвистнул. — Вот это имя у твоего другана, Михалыч! Нарочно не придумаешь.

— Не говори, — довольно улыбнулся дирижер. — Его в студенческие годы дразнили будь здоров. А сейчас — такой солидный дядя стал, никто и хихикнуть не смеет. Я, ребята, если честно, его должник. Когда квартиру покупал в прошлом году — помнишь, Олежка? — он мне недостающую сумму одолжил, без процентов, на огромный срок. Как не уважить после этот, — он просил прислать лучших музыкантов. Вы у меня и есть самые что ни на есть лучшие. И все будут довольны.

37

Герард Эдуардович в телефонном разговоре проявил себя весьма приятным и деловым мужиком. Он очень вежливо и искренне поблагодарил Карину и Олега за согласие выступить у них, быстро и доходчиво объяснил, где и когда надо быть, уточнил условия оплаты.

Клуб оказался действительно одним из дорогих, элитарных, расположенным в самом центре. Суровый и осанистый швейцар у входа долга и придирчиво сверялся со списком, прежде чем пропустил их внутрь.

Едва Карина и Олег зашли в просторный, ярко освещенный вестибюль, как путь им преградил другой охранник, молодой парень в камуфляже. Он заставил Олега открыть футляр, тщательно изучил его содержимое, потом просветил Каринину сумку металлоискателем и лишь после этого позволил подняться наверх.

Возле зала их встречал один из администраторов, мужчина лет сорока, с тоненькими щегольскими усиками, в безупречно сидящей черной пиджачной паре и ослепительно белой, крахмальной рубашке. Он провел Карину и Олега подлинным, извилистым коридорам в небольшую артистическую.

— Тут можно переодеться и порепетировать, — кивнул усатый на шикарное, полированное пианино у стены. — Ровно в десять вы должны быть на сцене. За вами придут и проводят вас в зал. Гонорар получите после выступления в комнате старшего менеджера. Это на третьем этаже.

Усатый ушел.

Карина надела платье, поставила на пюпитр ноты. тронула пальцами блестящие клавиши.

— Такой бы инструмент нам в капеллу, в хоровой зал, — проговорила она мечтательно.

— Ага, сейчас, — насмешливо произнес Олег. — Для начала не мешает потолок в зале починить, а то как сильный дождь, так оркестрантам за шиворот капает. Сколько лет обещают дать другое помещение, и все одни разговоры. — Он с досадой махнул рукой. — Михалыч — музыкант замечательный, но директор из него никакой. Не может он ходить на поклон к нашим чиновникам, непригоден для этого.

— Тогда почему капелла не возьмет на эту должность кого-нибудь другого? — поинтересовалась Карина. — Более деятельного, молодого и здорового.

— Ты пойми, Михалыч этот коллектив создал с нуля, для него капелла все равно что ребенок. Ему кажется, что никто лучше него с оркестрантами и певцами не обойдется, а любой директор, взятый извне, будет непременно воровать. В какой-то мере он прав, но вообще-то от его единовластия все уже устали. Должно быть разделение обязанностей, как в других коллективах. Пусть себе дирижирует, а администрированием займется кто-нибудь другой… Давай-ка сыграем разок финал Бетховена.

— Давай, — согласилась Карина.

Они поиграли минут пятнадцать, потом Олег вышел покурить. Через полчаса в артистическую заглянул подтянутый блондин, одетый гак же строго и аккуратно, как усатый:

— Вы готовы? Тогда пошли.

Они снова миновали длинные коридоры и оказались за кулисами главного зала.

— Сейчас ваш выход, — шепнул блондин и исчез.

Из-за кулис Карине был виден край зала, полутемного, окутанного сплошным маревом сизого табачного дыма, и черный, блестящий рояльный бок.

С противоположной стороны кулис появился толстый, потный и красный мужик во фраке.

— Дамы и господа, — объявил он в микрофон, — наша сегодняшняя программа для любителей серьезной классической музыки. Перед вами выступят солисты Государственной классической капеллы Олег Ляшко и Карина Морозова.

В зале раздались жидкие аплодисменты.

Карина успела заметить, как напряглось лицо Олега, и туг же толстяк налетел на нее, едва не сбив с ног:

— Быстрее, быстрее, давайте!

Она шагнула вперед, в яркий, резкий свет прожекторов.

Сцены как таковой не оказалось, вместо нее была низенькая, не более тридцати сантиметров от пола, эстрада. Рояль, на котором конферансье позабыл поднять крышку, был не концертным, а салонным, чуть побольше кабинетного.

Карина поклонилась залу. Пока Олег настраивал инструмент, она искоса разглядывала публику за столиками. Люди не обращали на них никакого внимания, ели, пили, курили, смеялись, разговаривали. Вокруг стоял ровный и непрерывный гул, в дальнем углу в проходе между столиками одиноко танцевала без музыки красивая полуголая девушка с бокалом вина в руке.

И лишь мужчина за столом прямо напротив эстрады смотрел на Карину с интересом и любопытством. Она поймала этот взгляд и решила, что будет играть для этого единственного благодарного слушателя.

Олег быстро тронул одну за другой все четыре струны и кивнул:

— Начали.

Едва раздались первые звуки скрипки, гул в зале стал стихать. Уже в середине первой части бетховенской сонаты Карина ощутила привычное, «концертное» внимание публики, поневоле оторвавшейся от еды и включившейся в музыку.

После Бетховена долго и дружно хлопали. Карина мельком глянула в зал: посетитель за ближним столиком по-прежнему не отрываясь смотрел на нее. Что-то в его облике показалось Карине смутно знакомым, но где они виделись, она вспомнить не смогла.

По окончании «Цыганских напевов» Сарасате из зала на эстраду выскользнул прилизанный, тощий и маленький человечек, затянутый во все черное. Он наклонился к Карине и громким шепотом произнес:

— Играйте потише. Вы отвлекаете наших клиентов, мешаете им отдыхать.

— Пошел ты к черту, — отчетливо проговорил Олег, расслышав, о чем просит метрдотель. — Пусть слушают. Им нравится.

В глазах его зажегся веселый и злой огонек.

Человечек что-то пробормотал себе под нос и убежал.

— Играем Шуберта, и потом перерыв. — сказал Олег Карине.

Она почувствовала, как заражается его азартом: ей тоже стало весело, легко, захотелось играть на полную выкладку, так, чтобы никого не оставить равнодушным, чтобы доказать всем этим холеным, отутюженным холуям, что не все вмире решают деньги.

Шуберт вызвал настоящие овации. Раздались крики «браво», «бис».

Финал пришлось повторить. После этого толстяк конферансье объявил двадцатиминутный перерыв. На сцену вышла певица в прозрачном топике и короткой блестящей юбке и, прижимая к губам микрофон, фальшиво запела что-то по-французски.

Карина и Олег спустились в зал, где с самого края для них был приготовлен столик с закуской и минералкой.

— Кажется, больше нас сюда не пригласят, — смеясь, проговорила Карина. — Мы играли слишком громко.

— Ничего подобного, — Олег с аппетитом взялся за салат, — пригласят. И еще много раз. Вот увидишь.

— Я вижу, тебе тут понравилось, — съехидничала она.

— Очень, — невозмутимо ответил Олег. — Всю жизнь мечтал играть перед обжорами. Надеюсь, Сарасате и Шуберт им немного попортили пищеварение. Слушай, — он поспешно плеснул в бокал воды и залпом выпил, — я сбегаю в артистическую, подканифолю смычок, а то что-то волос совсем струну не цепляет. Ты пока отдыхай.

— Ладно. Смотри не заблудись.

— Постараюсь. — Он перегнулся через столик, поцеловал Карину и вышел.

Девушка на эстраде закончила петь по-французски и перешла на такой же скверный английский.

Ее никто не слушал. В зале снова стало шумно, между рядов взад-вперед сновали официанты с тележками.

— Эй. — услышала Карина у себя за спиной и обернулась.

Прямо на нее пристально смотрел тог самый мужчина, который сидел рядом с эстрадой.

— Не узнаешь меня? — Он поднялся, оставив за столом двоих собутыльников, выглядевших изрядно набравшимися, подошел к Карине и уселся напротив нее.

— Нет, — пожала она плечами.

Странно. Где она могла видеть это довольно правильное, смугловатое лицо с едва заметным светлым шрамом над верхней губой?

Мужчина оперся о стол ладонью, приблизился к Карине почти вплотную, дыша перегаром. Она мельком глянула на широкую, волосатую кисть, лежащую на белоснежной скатерти: между большим и указательным пальцем виднелась полустертая татуировка — маленькая, зеленоватая ящерка с короной на голове и с загибающимся полукругом хвостиком.

И тут Карину кольнуло: Сочи, теплое, ласковое, утреннее море. Покачивающийся на волнах буек. Она держится за него с одной стороны, а с другой на его красном боку лежит эта самая, поросшая курчавыми волосами кисть. Зеленоватая вода плещется вокруг ящерки, мужчина смеется, блестят белоснежные зубы на смуглом, загорелом лице.

Это был питерский предприниматель, с которым первую неделю своего отдыха в пансионате Карина свела тесное знакомство — он так же, как и она, приходил на пляж с рассветом и заплывал глубоко в море.

Татуированный заметил, что Карина узнала его, и довольно ухмыльнулся:

— Ну что, вот и свиделись! Не ожидала? С-су-ка! — Он с шумом втянул носом воздух, хотел придвинуть свой стул ближе к Карининому, но потерял равновесие и едва не опрокинулся. — Черт! — Лицо его блестело от пота, взгляд был шальным и затуманенным.

Карина поняла, что он мертвецки пьян. На всякий случай она поднялась из-за стола.

— С-стой, дрянь. Д-динамистка хренова! — Мужик несильно стукнул кулаком по скатерти. — Скажи, чем я тебе тогда не угодил, ну чем?

Карина не могла поверить своим глазам: за все время их знакомства питерец вел себя исключительно сдержанно и миролюбиво. Да и было-то у них свидания четыре, не больше, после чего они благополучно расстались безо всяких сцен и взаимных упреков.

И вот теперь он сидел перед ней, вернее, полулежал на столе, озверевший от водки, агрессивный, опасный.

— Сейчас же убирайтесь откуда пришли, — холодно произнесла она, стараясь оставаться совершенно спокойной. — Я понятия не имею, кто вы такой.

— Врешь! Имеешь! — рявкнул мужик. — Вон как побледнела, когда увидела это, — ткнул он пальцем в татуировку. — Отчего вы, бабы, такие стервы?

Карина молчала. Она ждала, что с минуты на минуту в зале появится Олег.

— Хахаля своего ждешь! — проницательно заметил татуированный. — А чем он лучше меня? Я мужчина в соку, а он хлипкий какой-то. Му-зы-кан-тиш-ка… — Он произнес последнее слово по складам, вложив в него все возможное презрение.

В это время в дверях показался Олег.

Мужик перехватил Каринин взгляд, заметил его и встал так поспешно, насколько позволяло ему расслабленное состояние.

Карина, несмотря на владевшее ею волнение, улыбнулась. Разумеется, Олег не производил впечатление хлипкого. Напротив, в нем, несмотря на сухощавость, чувствовалась сила, весьма опасная для соперника.

Петербуржец нетвердой походкой вернулся к своим приятелям.

Олег подошел к столику, аккуратно пристроил на свободном стуле наканифоленный смычок:

— Порядок. Скоро можно будет продолжить. — Он глянул на Карину с удивлением: — Ты чего такай?

— Какая?

— Странная. Будто испугалась чего-то.

— Да нет, тебе показалось. — Она постаралась улыбнуться. Ей не хотелось посвящать Олега в подробности своего южного скоротечного романа.

Татуированный сидел за своим столом и наполнял очередную стопку, кажется позабыв о Карине. Она почувствовала, как ее напряжение исчезает.

— Все хорошо. — Она ласково погладила Олега по руке. — Просто наблюдала за залом. Интересно. Давно не бывала в таких местах.

— Если хочешь, можем как-нибудь сходить. — серьезно сказал Олег.

Карине внезапно пришла в голову мысль о том, что они ведь никогда никуда не ходили вдвоем: репетиции да постель — вот все, что сможет она вспомнить, когда придет пора расстаться.

Единственно романтическим эпизодом их любви украдкой можно было бы считать поездку в Суздаль, но и ту безнадежно испортила встреча с Русудан.

— Нет, — тихо проговорила Карина. — В ночной клуб я не хочу. Но куда-нибудь сходила бы с удовольствием.

— Куда, например?

— Не знаю. Может быть, в театр, на хорошую постановку. Или на концерт, только не капеллы, а чей-нибудь другой.

Олег понимающе кивнул:

— Ладно. Я подумаю об этом. А сейчас пошли — перерыв кончился.

Во втором отделении они играли скрипичные переложения популярной оперной и балетной музыки. Зал оживился, кое-кто пробовал даже хлопать в такт узнаваемым мелодиям.

Между произведениями несколько человек поднялись на эстраду и оставили на рояле различные купюры. Одна из них оказалась стодолларовой.

Потом пошли заказы: «Танец маленьких лебедей», «Семь сорок», «Утомленное солнце» и прочие шлягеры. Олег играл по слуху абсолютно все, что только ни просили, и Карине пришлось изрядно попотеть, на ходу подбирая аккомпанемент к его импровизациям.

Столь совершенное знание Олегом популярного репертуара ее удивило.

В одной из пауз она вполголоса спросила его:

— Откуда такие способности? Ты же никогда не играл в ресторанах.

— Ну да, не играл! — Олег хмыкнул. — Еще как играл. Только это давно было.

— Но ты же говорил…

— Я говорил, что не хочу выступать в кабаках, — он хитро прищурился, — и именно потому говорил, что хорошо знаю, что это такое. Когда-то, на первых курсах консерватории, мне пришлось заниматься этим по полной программе — с деньгами было хреново. Инка как раз с мужем разошлась, нигде не работала, родители ей помогали и присылать, мне много не могли. А стипендии, сама знаешь, насколько хватает. Вот мы с приятелями и халтурили где придется. Так что у меня в таких делах большой опыт.

Он весело улыбнулся Карине и заиграл «Полет шмеля».

Она подумала, что, в сущности, многого о нем так и не узнала. Несмотря на их периодически случающиеся ночные откровения, на то, что иногда Олег кажется ей настолько близким, словно он — часть ее самой, есть минуты, когда Карина понимает: он все равно остался для нее загадкой, книгой, которая никогда не будет прочитана до конца.

38

Они закончили свое выступление в половине пятого утра. Все тело у Карины ломило от усталости, глаза слипались.

Олег же выглядел вполне бодрым, на лице его не было и следа утомления. Он сочувственно оглядел падающую с ног Карину.

— Я тебя предупреждал, что это занятие не из приятных. Топай в артистическую, а я схожу за деньгами. Минут через двадцать сядем в машину — и можешь спать.

— Ага, — сонно пробормотала Карина.

Они вместе вышли на лестницу и там расстались: Олег направился этажом выше, а Карина толкнула стеклянную дверь, ведущую в коридор.

Она шла по мягкой ковровой дорожке, мечтая о той чудесной минуте, когда снимет платье, влезет в старенькие джинсы и удобный, теплый свитер, уютно устроится на мягком, велюровом сиденье Олеговой «восьмерки», закроет уставшие глаза.

Они славно потрудились, заработали на двоих больше четырехсот баксов всего за одну ночь. Возможно, им предложат выступить еще — публике они явно понравились…

Сзади негромко скрипнула дверь, чьи-то тяжелые шаги протопали по коридору, смягченные толстой ковровой дорожкой. Карина обернулась, успела заметить прямо перед глазами круглую, багровую физиономию, и в тот же самый момент её грубо схватили за плечи.

— Не вздумай тявкать, — раздался над ухом незнакомый, сиплый голос.

Ошеломленная, Карина попыталась вырваться, но у нее ничего не вышло.

Другой голос, молодой и менее грубый, произнес неуверенно:

— Куда ее?

— Туда. По коридору вперед и до поворота. Там есть тупичок.

Карину тряхнули с силой, и затем из-за спины у нее появился парень в расстегнутом клетчатом пиджаке и съехавшем набок галстуке. Волосы его были всклокочены, взгляд словно бы не желал фокусироваться, блуждая по сторонам.

Он вцепился Карине в локоть и поволок ее за собой.

— Пусти, — крикнула она, и в то же мгновение та рука, что придерживала ее сзади за плечи, запечатала ей рот.

— Сказал же, гнида, только вякни! Убью, — прохрипел первый, совершенно разбойничий голос.

«Господи, ла кто это? — вихрем пронеслось у Карины в голове. — Что им от меня нужно? Неужели ограбить хотят?»

С трудом ей удалось освободить лицо от потной ладони.

— Послушайте, — задыхаясь, проговорила она, — у меня нет денег. Они все у моего партнера по ансамблю. Так что вы напрасно…

— Заткнись, — грубо перебил красномордый — именно ему, как уже стало ясно Карине, принадлежал сиплый, испитой голос. — Не нужны нам твои деньги.

— А что же? — растерялась Карина.

— Ты нашего кореша обидела, — вполне дружелюбно произнес расхристанный парень. — Он уважаемый человек, солидные дела с нами обстряпал, а ты его… профинтила. — Парень хихикнул и продолжал тащить Карину вперед.

— Какого еще кореша… — начала Карина и остановилась.

Она все поняла. Эти двое были соседи по столику питерского бизнесмена, те самые, с которыми он упился до положения риз. Оба едва стояли на ногах, но настроены были весьма решительно.

«Вот мразь, — обозлилась Карина, — а я-то думала, что он все позабыл за своей водкой». Она не чувствовала особого страха, понимая, что ее противники находятся близко к состоянию отключки, но ее буквально трясло от омерзения, от того, что грязные, чужие руки касаются ее тела, что эти двое жалких алкашей угрожают ей.

«Надо крикнуть, — решила она, — позвать на помощь. Кругом полно дверей, наверняка за какой-нибудь из них есть люди».

Она с силой рванулась из цепко держащих ее рук и громко закричала: «Помогите!»

— Тише, тише, — забеспокоился парень.

— Что — тише! — злобно зашипел на него красномордый. — Варежку ей надо заткнуть как следует. — Он снова прижал ладонь к Карининым губам, на этот раз так плотно, что ей стало трудно дышать.

Из последних сил она вцепилась зубами в задубевшую, соленую от пота кожу.

— Уй, — взревел мужик, отдергивая руку. — Гадюка! Она кусается! Я ж тебе… — Он размахнулся и кулаком саданул Карине в лицо.

Увернуться она не успела.

Перед глазами мгновенно почернело, и в этой черноте мелькнула ослепительно золотая молния. Вслед за этим Карина почувствовала, как из носу струей хлынуло что-то горячее.

«Кровь», — вяло шевельнулось в мозгу. Под горло подкатила сладкая тошнота, ноги ослабли.

Карина ощутила, что ее подхватили на руки и понесли. Сил сопротивляться или издать хотя бы звук не было.

Вокруг все плавало в туманном мареве. Сбоку мелькнула дверь с надписью «артистическая», и вскоре вслед за этим коридор завернул вправо.

Впереди виднелся противоположный выход на лестницу.

Парень, несший Карину, положил ее на ковер, так что она коснулась головой стоящей в углу узкой металлической урны.

— Пойду гляну нет ли кого. — Он сделал несколько шагов и скрылся за стеклянной дверью.

Красномордый опустился перед Кариной на корточки и запустил руку в вырез ее платья.

Она попробовала крикнуть, но изо рта донесся лишь слабый стон.

— Ну гадюка кусачая, — пробормотал красномордый, пытаясь справиться с плотной бархатной тканью, — сейчас узнаешь у меня, где раки зиму…

Он не договорил, неожиданно коротко, смешно хрюкнул и ткнулся носом в урну.

Карина с трудом шевельнула веками: позади мордастого стоял Олег. Правая рука его была сжата в кулак, лицо посерело от злости.

Он нагнулся и два раза резко и сильно ударил красномордого по шее. Тот дернулся и притих.

Сзади тем временем появился парень в пиджаке. Увидев, что стряслось с его приятелем, он. не раздумывая, кинулся на Олега. Парень был куда меньше ростом и жидковат в плечах, но, видимо, находился под воздействием не только алкоголя, но и травки. Та начисто лишила его инстинкта самосохранения и наделила нечеловеческой яростью.

Лежа в углу, рядом с красномордым, Карина наблюдала за схваткой. Она по-прежнему не могла ни двигаться, ни говорить.

Через пару минут оба — и парень, и Олег — возились, сцепившись, на ковре. Верх одерживал то один, то другой. Наконец силы у парня иссякли — и Олег стал побеждать.

Слегка пришедшая в себя Карина с ужасом смотрела, как он наносит короткие, точные удары по лицу ее обидчику.

В этот момент мордастый, валявшийся в углу без движений, зашевелился, неловко поднялся на четвереньки, замотал головой. Потом, придерживаясь за стену, встал на ноги.

Дальнейшее происходило как во сне. Только что он стоял, уткнувшись носом в стену, пошатываясь, вытирая ладонью перемазанное кровью лицо, — и вот уже он делает шаг к поднимающемуся с ковра Олегу, а в руках у него металлическая урна, точно булава.

Миг — и мордастый занес ее прямо над головой Олега, стоящего к нему спиной.

— Д-а-а, — крикнула Карина и не узнала своего голоса — точно со стороны услыхала, как кто-то жалобно пищит.

Олег резко обернулся, дернулся в сторону, и в то же мгновение красномордый опустил урну ему на правую руку.

Раздался странный звук, от которого по спине у Карины побежали мурашки, и она закричала — уже в полный голос, громко, пронзительно, переходя на визг.

Олега качнуло к стенке, рука его безжизненно повисла.

Мордастый суетливо заметался из стороны в сторону, что-то испуганно мыча, потом подхватил парня под мышки и бросился бежать. А Карина все кричала, и ей казалось, она теперь никогда не сможет остановиться, замолчать.

Хлопнула какая-то дверь, за поворотом коридора послышался шум, крики, ругательства, и только тогда она затихла, прижимая ладони к губам.

В тупичок заглянул тот самый блондин, который провожал Карину и Олега в зал.

— Что случилось? — Он с ужасом оглядел лежащую в углу с окровавленным лицом Карину, валяющуюся на ковре урну, привалившегося к стене совершенно бескровного Олега.

— На меня… напали… — сказала Карина, чувствуя, что снова обрела способность говорить, двигаться, соображать. — Двое. Один с красным лицом, другой — молодой, в костюме, растрепанный весь, явно обкуренный.

— Мы их задержали, — кивнул блондин. — Сейчас ими займется охрана. Вам нужна медицинская помощь?

— Конечно.

— Одну минуту. — Блондин скрылся за углом.

Карина медленно поднялась на ноги. Голова кружилась, лицо словно липкой лентой стянуло, малейшее движение губ причиняло острую боль.

Олег уже не стоял у стены, он сполз по ней вниз и сидел на корточках, левой рукой стараясь ослабить галстук-бабочку.

— С тобой все в порядке? — спросил он непривычно тихим и тусклым голосом.

— Вроде.

— А лицо почему в крови? Ты ранена?

— Нет. Это из носа.

— Понятно. — Олег попробовал усмехнуться, но лишь слегка покривил губы. — В общем, неплохо заработали. Михалыч останется доволен.

— Что с рукой? — Карина опустилась рядом с ним, осторожно дотронулась до рукава фрака и вздрогнула — ткань была мокрой от крови.

— Руке, похоже, каюк.

— Больно? — шепотом спросила Карина.

— А ты как думаешь?

Из глаз у нее потекли слезы.

— Ну ладно тебе. — Олег здоровой рукой легонько погладил Карину по щеке. — Никто ж не умер, слава богу. Бывает в ночных клубах и не такое.

— А играть? Как ты теперь будешь играть?

— Нормально. Рука заживет, и все будет как надо. Успокойся.

Снова послышался шум, и появились две женщины в белых халатах.

— Вы пострадавшие? Мы вызвали «скорую», она будет с минуты на минуту. Идти можете?

— Можем, — сказал Олег, — ей только помогите, ее по голове ударили, — кивнул он на Карину.

Медпункт оказался совсем рядом — в другом крыле за стеклянной дверью, как раз там, куда ходил на разведку парень в пиджаке.

Одна из женщин, та. что помоложе, усадила Карину, обтерла ей лицо куском мокрой марли, осмотрела место ушиба.

— Вот приложите, — она достала из холодильника пузырь со льдом. — Не тошнит? Вас надо в травмопункт, сделать снимок — нет ли сотрясения мозга.

— Я никуда не поеду без него, — твердо сказала Карина, указывая на Олега. Тог в ожидании «скорой» лежал на кушетке. Другая врачиха, пожилая, полная тетка с румяным лицом, чем-то похожая на Любашу, руку его трогать не стала, только глянула и покачала головой:

— Открытый перелом. И как это вы еще в сознании? Люди при таких травмах в обморок падают. Наверное, низкий болевой порог.

— Наверное. — согласился Олег, комкая в ладони ненужную ватку с нашатырем.

В машине «скорой помощи» у Карины снова пошла носом кровь. Она уже успела переодеться, и красные струйки текли на свитер. Ничего не помогало — ни новый пузырь со льдом, заботливо предложенный фельдшером, ни поза с запрокинутой головой. Так, вся в крови, приехала она в больницу.

В приемном отделении их с Олегом разделили: его отвезли в операционную, а Карину внимательно осмотрел травматолог, симпатичный молодой паренье шикарной копной русых, вьющихся волос и хорошо заметной хитрецой в глазах.

— Сотрясения нет, — успокоил он ее, — синяк, правда, будет приличный, но ничего, до свадьбы заживет, — он ободряюще подмигнул. — Или вы уже замужем? Тот, что с переломом, — ваш муж?

— Нет. Просто коллега по работе.

— Ясно, — кивнул врач. — У него родственники есть?

— Жена.

— Вы с ней знакомы?

— Конечно.

— Тогда сообщите ей о том, что произошло. И вещи заберите, а то придется их сдать на хранение, — кивнул он на фрак Олега, лежавший рядом, на стуле.

— Серьезно у него с рукой? — спросила Карина, заглядывая парню в глаза.

— В общем, да. Полежать в больнице придется, недели две, а то и больше. Ему еще повезло — мог быть осколочный перелом от такого удара. Видно, та железяка его на излете задела, не в полную силу.

— Могут быть осложнения?

— Думаю, что нет. Ну температура поднимется, конечно, не без этого. Болеть будет сильно первые дни. Большего я сказать пока не могу, потом с хирургом поговорите. А вам, девушка, покой нужен дней на пять. — Кудрявый строго глянул на Карину. — Так что вы жене его позвоните и езжайте домой, в постель. Понятно?

— Да.

Карина взяла фрак, аккуратно сложила его, старательно запрятав задубевший от крови рукав подальше в глубину. Потом набрала Лелин номер.

— Вы где? — взволнованно спросила та. — Я на сотовый обзвонилась, а он все выключен. Неужели еще не закончили?

— Закончили, — сказала Карина, стараясь говорить как можно спокойней. — Лель, мы в больнице.

— Где?!

— В больнице. Понимаешь, произошла неприятность, ну… драка, одним словом, и Олег… — Она замолчала, не в силах продолжать.

— Что — Олег, — упавшим голосом повторила Леля, — что? Да говори же, бога ради, а то я сейчас рожу!

— В общем, он… сломал руку. Довольно сильно. Карина ожидала, что Леля зарыдает, закричит, забьется в истерике. Но та лишь сказала негромко, отрывисто выговаривая слова:

— Какая больница? Ехать как — говори адрес. Карина назвала номер.

— Как ехать — не знаю. Подожди, сейчас спрошу у сестры.

— Не надо, — перебила Леля. — Так найду. Все, пока.

Она бросила трубку. Карина присела на кушетку, прикрыла глаза.

Через полчаса Олега перевезли в палату. Руку ему загипсовали, сделали инъекцию морфия, и теперь он засыпал. В палате кроме него находилось двое больных: молодой паренек со сломанной ногой и дюжий мужик с полностью забинтованной головой. Оба бодрствовали и с интересом уставились на нового пациента и вошедшую следом Карину.

Она осторожно уселась на стул возле Олеговой кровати. Лицо его было серым, глаза закрыты, губы запеклись до крови. Карина проглотила слезы, подступившие к горлу. Ничего этого нельзя — ни зареветь, уткнувшись лицом ему в грудь, ни поцеловать эти пересохшие губы, ни даже просто прошептать на ухо что-то нежное, глупое, бессмысленное. Сзади за ней наблюдают две пары любопытных глаз, через четверть часа приедет Леля, войдет в палату.

Если Карина выдаст себя, все тотчас будет передано по назначению.

Она сидела не двигаясь и почти не дыша, моля Бога, чтобы перелом не нанес ущерба руке Олега, не лишил бы его способности играть так, как он играл, зажил быстро и без осложнений.

Олег во сне зашевелился, попробовал повернуться на бок, лицо его сморщилось от боли. Он позвал тихо, едва слышно:

— Карина.

— Я здесь, — она метнулась к нему, склонилась совсем низко, почти касаясь губами его щеки, — я тут.

В это мгновение она позабыла про осторожность, про то, что должна быть сдержанной.

Олег не слышал ее. Он был где-то далеко, вновь переживал то, что произошло несколько часов назад. Лицо его то искажалось от ярости, то разглаживалось, становилось нежным и одновременно страдальческим.

— Карина… Кариночка… я тебя…

— Тихо, тихо. — Она ладонью прикрыла ему губы, другой погладила его лоб. Он был как кипяток.

Значит, врач сказал правду — температура действительно поднялась, да еще какая.

— Кариночка… девочка…

— Тише. Молчи. У тебя жар, ты бредишь. Молчи, слышишь?

Олег на секунду открыл глаза, глянул куда-то мимо Карины и произнес своим обычным голосом очень спокойно:

— Слышу.

И тут же снова отключился.

Постепенно он затих, уснул крепко. Карина так и сидела, склонившись к постели, держа руку у него на лбу, чувствуя, как становится деревянной спина.

Дверь бесшумно распахнулась, в палату заглянула Леля. На плечи ее был накинут белый халат. Неся впереди себя живот, она приблизилась к кровати.

— Как он?

— Спит. Температура поднялась, но это нормально. меня врач предупредил. — Карина встала, уступая Леле стул, но та продолжала стоять, впившись взглядом в лицо мужа.

— Когда это случилось?

— Около пяти утра.

— Я знала, чувствовала, — Леля повернула к Карине белое лицо с расширенными, светлыми глазами, — понимаешь, чувствовала. Проснулась как раз в половине пятого, будто меня тряхнул кто-то. И так тошно мне стало, хоть ложись ла помирай. — Она опустила голову, какое-то. время стояла молча, потом произнесла задумчиво: — Знаешь, что мне иногда кажется? Только ты не смейся! Не будешь?

Карина поспешно кивнула, ощущая мучительное чувство вины за все, что произошло.

— Мне кажется, будто нас с ним где-то там единой веревочкой связали. — Леля подняла взгляд наверх, к потолку, потом вздохнула. — Правда, он об этом и не догадывается. Только я знаю.

Она поникла, опустила глаза, но тут же встряхнулась, опомнилась:

— Ты-то как? Доктор сказал, тебе тоже досталось. Господи, какой синячище! Бедняжка! Эти гады напали на вас обоих?

— На меня, — тихо сказала Карина, глядя в сторону.

— Значит, Олежка…

— Он защищал меня. На минуту повисла пауза. Потом Леля проговорила глуховато:

— Ты поезжай домой. Ты устала, тебе нужно лечь.

— А ты?

— Я останусь здесь.

— Насколько?

— Не знаю. На весь день. Может быть, и на ночь.

— Ты с ума сошла. — Карина осторожно обняла ее за плечи. — Тебе нельзя сидеть на этом стуле не то что весь день, а даже пару часов. Подумай о малыше.

— Ничего с ним не случится, — упрямо возразила Леля.

— Еще как случится. Поехали домой вместе. Вечером мы сюда вернемся, я тебе обстаю. Возьмем машину и приедем. А там посмотрим, оставаться па ночь или нет, — может быть, Олег будет чувствовать себя лучше.

— Да вы не волнуйтесь, девчата, — не выдержав, вмешался в разговор парень с загипсованной ногой. — Оклемается ваш мужик. Поколют ему наркотик пару деньков, а там, глядишь, и полегчает. Я на прошлой неделе сам такой был, а сейчас как огурчик, — он игриво ухмыльнулся.

— Ладно тебе, Пашка, не зуди, — укорил его дюжий, раненный в голову, — не видишь, женщины в трансе. Обе, — он многозначительно подмигнул.

Карину больно кольнуло. Она быстро глянула на Лелю, но та, казалось, не обратила на слова мужика никакого внимания, вся поглощенная размышлениями о том, ехать или не ехать домой.

— Ладно, — произнесла она наконец. — Поедем. Но не позднее шести вернемся. Я фруктов куплю, пирогов напеку.

— Пироги — это дело, — снова встрял парень. — Мы тут сообща существуем, так сказать, коммуной. Все делим поровну. Вы бы, девушка, нам еще чекушку принесли, а? — Он состроил смешную гримасу. — Мы в долгу не останемся, а то тут лежать — скука смертная.

— Засохни по-хорошему, — мрачно проговорила Леля, угрожающе разворачивая живот в сторону шутника. — Обойдешься без чекушки. Да и пироги тоже надо заслужить.

— Я заслужу, — пообещал парень, глядя на Лелю честными, светло-карими глазами.

— Посмотрим. — Она, по-утиному переваливаясь, вышла из палаты.

39

Карина и Леля расстались у подъезда дома. Леля пошла по магазинам, а Карина медленно, тяжело ступая, поднялась на пятый этаж. Отомкнула дверь, свалила на пол у порога пакет с Олеговым фраком и курткой, пристально глянула в зеркало.

Левая половина лица от самого глаза до губы распухла и посинела. На волосах запеклась кровь, нос сильно увеличился в размерах.

«Красавица», — Карина мрачно усмехнулась и стала стаскивать загубленный свитер.

Ей хотелось залезть в горячую ванну, но она не рискнула сделать это — голова кружилась, слегка подташнивало. Карина ограничилась теплым душем.

Потом она надела толстый байковый халат, напилась валерьянки, легла и тут же уснула.

Днем пришла Леля. Она притащила две здоровенные сумки, при взгляде на которые Карина пришла в ужас.

— Ты несла такую тяжесть? Это же безумие!

— Перестань, — отмахнулась Леля, — мне вовсе не тяжело. Тебе получше?

— Нормально. Правда, придется взять больничный на несколько дней — я таким своим видом всех певцов распугаю.

— При чем тут вид? — возмутилась Леля. — Тебе просто нужно отлежаться. Наверняка у тебя есть сотрясение, хотя бы легкое.

— Врач сказал, что нет.

— Он мог и ошибиться. Ладно, ты отдыхай, я пойду поставлю тесто.

Леля ушла.

Карина почувствовала, что лежать больше не может, несмотря на головокружение и слабость. Она встала, замочила в тазу рукав Олегова фрака, а в другом — свой свитер целиком. Потом позвонила Михалычу — сообщить, что случилось.

Тот сначала потерял дар речи, а после принялся причитать, как по покойнику.

— Кошмар, да и только! Как теперь быть с Хабаровском? Ведь вы не поедете?

— Разумеется. — Карина грустно улыбнулась.

— Черт бы побрал этого Герку, — в отчаянии произнес Михалыч. — Принесла его нелегкая со своим дерьмовым клубом! Если бы только я мог знать!

— Сергей Михайлович, кто же мог такое предвидеть? — попыталась утешить его Карина. — По-началу-то все было хорошо. А то, что нам встретились отморозки, это же чистая случайность.

Она решила не посвящать дирижера в подробности стычки с питерцем и его соратниками по бизнесу — в конце концов, какая теперь разница, случайно они напали на Карину или нет. Все самое худшее уже произошло.

— Где Олежка лежит? — Михалыч сокрушенно вздохнул. — Вечером съезжу навешу его.

— Он спит все время, ему колют обезболиваю, шее.

— Все равно.

Он записал адрес больницы и попрощался, пожелав Карине побыстрее прийти в себя и выйти на работу.

Время до вечера тянулось медленно. Карина едва дождалась того момента, котла наступило половина шестого и в дверь позвонила Леля.

— Ну едем? — Она была уже полностью готова, у её ног стояла объемистая сумка с продуктами. — Или, может, мне одной сгонять?

— Нет, поехали имеете.

Олег по-прежнему спал — недавно ему сделали новый укол. Его соседи по палате играли о карты, вполголоса переговариваясь между собой.

Карина усадила Лелю на стул, а сама деликатно вышла, оставив ее наедине со спящим Олегом. Устроилась на лавочке в коридоре, от нечего делать наблюдая, как клеится к молоденькой медсестре на посту нагловатый парень с забинтованной рукой:

— Девушка, а девушка, хотите, угадаю, как вас зовут?

Сестричка отрывала от записей хорошенькое, свежее личико, хмурила выщипанные в ниточку брови, пытаясь казаться строгой и независимой.

— Отстаньте, я работаю.

— Давайте все-таки угадаю, — настаивал парень. — Вы Таня.

— А вот и нет, — девчонка смешно морщила курносый носик, — и не лезьте со своей чепухой.

— Значит, Света.

— Нет.

— Оля?

— Ничего подобного. — Она уже весело хихикала, забросив дела.

Забинтованный ей явно нравился, вернее, нравилось его внимание.

Парень мотнул головой, вытер здоровой рукой воображаемый пот со лба, талантливо и забавно играя усталость.

— Девушка, вы, простите за нескромный вопрос, русская?

— Русская, какая ж еще? — обиделась сестра.

— Что ж у вас за имя такое? — Забинтованный страдальчески воздел глаза к потолку.

— Марина, — не выдержав, сдалась медсестричка. — Эх вы, — добавила она со снисходительной улыбкой, — а хвастались!

— Мариночка, я же не телепат, — оправдывался парень. — Вы когда дежурство кончаете?

— А что?

— Да просто. Я бы вас чайком угостил, с пряниками.

— Какой шустрый! — засмеялась Марина.

Из палаты показалась Леля. Лицо у нее было заплаканным. Карина поспешно встала ей навстречу.

— Он проснулся?

Леля отрицательно качнула головой:

— Нет, спит. Температура тридцать девять и три. Я померила, там градусник на тумбочке лежит.

— Так и должно быть, доктор говорил, — успокоила ее Карина, хотя ее тоже терзала тревога.

Что, если температура не обычное явление, сопутствующее серьезному перелому? Вдруг это признак развивающегося осложнения?

— Завтра утром нужно будет побеседовать с лечащим врачом, — сказала она, стараясь взять себя в руки. — а сейчас что толку реветь? Ты хочешь еще побыть здесь или поедем домой?

— Поехали, — Леля тяжело вздохнула и всхлипнула. — Я фрукты положила в холодильник, а пироги пришлось отдать этим… картежникам. Начинка мясная, долго они не пролежат, а Олежка ничего сегодня есть не будет. Зря только старалась.

У выхода из отделения девушки нос к носу столкнулись с Михалычем. Он шел сгорбившись и тоже волочил внушительный пакет с провизией. Карину и Лелю дирижер не заметил.

— Сергей Михалыч, — окликнула его Карина.

— А, вы здесь? — Он поглядел на ее лицо и всплеснул руками. — Ужас, что они с тобой сделали, изверги! Их хоть посадят?

— Не знаю, — честно призналась Карина, — во всяком случае, как мне обещали, дело заведут. Следователь должен будет позвонить.

— Ни черта им не будет, вот увидите, — с видом знатока произнесла Леля. — Откупятся, бандюки проклятые.

— Не откупятся! — Михалыч яростно сверкнул глазами, плечи его распрямились, ноздри раздулись. — Людям руки ломать! Я лично встречусь с этим следователем и Герарду скажу, пусть примет меры, чтобы эти мерзавцы сели на полную катушку. Тот мужик влиятельный, в два счета устроит им нары и небо в клеточку. — Он перевел дух, снова согнулся, стал маленьким, слабым и безобидным. — Ладно, девочки, я зайду к Олежке. Что он там?

— Спит, — сухо проговорила Леля, — и лучше его не беспокоить.

— Да я на минутку, — суетливо возразил Михалыч, — гляну на него, вот передачу оставлю.

— Ну только на минутку, — согласилась Леля.

Они вышли на улицу.

— Старый пень. — Леля сплюнула себе пол ноги. — Думаешь, чего он приперся?

— Как чего? — удивилась Карина. — Навестить. Он же переживает страшно, Олег — его правая рука. — Она поморщилась от случайно сказавшегося каламбура.

— Вот именно, правая рука, — повторила ничего не заметившая Леля. — Он его еще разбудит сейчас.

— Ты что? Зачем?

— Начнет пытать, когда тот сможет снова играть. Ты его плохо знаешь, а я предостаточно. Думаешь, этот Михалыч такой чудак, мухи не обидит, воды не замутит? Как бы не так. В прошлом году Олежка воспалением легких болел, так тот чуть не ежедневно домой к нам прибегал, еще на старую квартиру, которую мы снимали. У них концерты какие-то важные были, он все подбивал Олега, чтобы тот потеплее оделся да пришел бы играть, — дескать, без концертмейстера никуда.

— И он пошел?

— На два первых концерта я его не пустила, вцепилась намертво, только что на пороге не легла. А на третий, самый главный, — пошел. Наорал на меня и уехал. — Леля вздохнула, остановилась и обеими руками осторожно погладила живот. — Пихается малыш-то. — Она улыбнулась впервые за сегодняшний день. — Слава богу, тогда все обошлось. Но воспаление легких — это же не открытый перелом руки, которой нужно играть, да еще не в Москве, а в Хабаровске.

Карина согласно кивнула. В глубине души она считала, что Леля волнуется напрасно: о какой поездке может идти речь? Кость будет срастаться минимум месяц, а до гастролей осталось три недели с хвостиком. Да и не сможет Михалыч ни о чем сейчас говорить с Олегом, тот его все равно не услышит.

Она думала о завтрашнем дне. Завтра Олегу должно стать хоть немного легче, завтра можно будет увидеться с врачами, выяснить все как следует, обстоятельно, а не впопыхах.

Завтра, может быть, чуть-чуть потускнеют, сотрутся из памяти страшные подробности сегодняшнего происшествия.

Карина шагнула с тротуара на мостовую и решительным жестом подняла руку, останавливая машину.

40

Олег пришел в себя к вечеру следующего дня. Температура немного спала, хотя и не снизилась до нормы. Рука по-прежнему сильно болела, но он мог какое-то время обходиться без наркотических инъекций.

Карина побеседовала с лечащим врачом, и тот успокоил се, заверив, что все идет так, как нужно, и через неделю-полторы Олега, возможно, выпишут из больницы.

Это было во вторник. Утром в четверг, распахнув дверь палаты, Карина и Леля застали Олега совсем бодрым: он полулежал в постели, а рядом с его кроватью на стульях удобно устроились остряк Паша с загипсованной ногой и дюжий мужик с травмой головы — его звали Николаем. На пододеяльнике лежала засаленная колода карт. Все трос увлеченно резались в преферане и жевали Левины пироги.

— О! Девчонки пришли, — обрадовался Паша, первым заметив изумленных девушек, застывших на пороге палаты. — Садитесь, побалакаем.

— Я тебе побалакаю! — накинулась на него Леля. — А ну кыш на свое место! Человек только-только в сознание пришел, а вы уже тут как тут.

— Суровая у тебя жинка, Олег, — Паша хитро улыбнулся, послушно поднялся со стула и запрыгал на одной ноге к своей кровати, — но хозяйка знатная. Пирожки — объеденье.

Николай продолжал сидеть рядом с Олегом, слегка отодвинув стул в сторону.

— Лель, ты не злись. — Олег смешал колоду, положил ее на тумбочку. — Что тут еще делать-то?

— Отдыхать, — сурово отрезала Леля, присаживаясь на освободившийся стул. — Тебе покой нужен.

— Покой покойнику будет в самый раз, — миролюбиво усмехнулся Николай, — а твой муж — парень крепкий. Он уже сегодня вставал, завтра, глядишь, и бегать начнет. Так что ты, милая, не сердись на нас, гут скука смертная, надо ж время убить как-то.

Карина так и стояла в дверях, наблюдая за происходящим с улыбкой. Она уже не боялась, что мужики заложат её Леле: конечно, они в первый же лень поняли все про их отношения с Олегом, но теперь, подружившись с ним, из мужской солидарности будут молчать.

— А вы что же как бедная родственница? — обратился к Карине Паша. — Проходите, присаживайтесь.

— Благодарю за приглашение, — насмешливо сказала она, зашла в палату и встала возле Лели.

Николай глянул на ее лицо и сочувственно вздохнул:

— Здорово вас отделали. Вот не повезло — за просто так досталось.

— Не совсем за просто так, — возразила Карина.

Она все эти дни ждала момента, чтобы объясниться с Олегом относительно того, почему мордастый и обкуренный напали на нее. В любой момент в больницу мог прийти следователь, которому надлежало говорить все как есть, полную правду.

Неизвестно, удастся ли ей побыть с Олегом наедине, скорей всего нет. Значит, нужно во всем признаться как можно быстрее, и Паша с Николаем в этом не помеха.

— Что это ты говоришь? — удивилась Леля. — Можно подумать, ты заслужила, чтобы тебе кулаком двинули подину.

— Конечно, не заслужила, — согласилась Карина. — Но эти двое привязались ко мне не случайно.

— Нет? — Олег лаже привстал на кровати.

— Помнишь тогда, в зале, ты уходил канифолить смычок, а когда вернулся, спросил, не испугалась ли я чего-нибудь?

— Ну.

— Я действительно тогда испугалась. За соседним столиком сидел человек, с которым я была знакома. Очень недолго, этим летом. Мы вместе отдыхали в пансионате. Он… ну, одним словом, ухаживал за мной. Я вначале пошла ему навстречу, а потом решила, что он мне не подходит.

— Бывает, — с пониманием произнес Паша.

— Этот тип угрожал тебе? — догадался Олег.

— Что-то вроде того. Он был сильно пьян, и я подумала, что это просто болтовня. Но, как видно, ошиблась. Он подговорил своих приятелей или, может быть, заплатил им — не знаю. Вот так все и вышло.

— Н-да, — покачал головой Николай, — повезло вам, что вы не одна играли этот концерт в клубе, а то бы эти пареньки вам показали. У меня, между прочим, с дочкой похожий случай вышел. Ей шестнадцать осенью сровнялось. Познакомилась с парнем, того Сашкой звать. Симпатичный парень, здоровый такой, боксом занимается. Ну там любовь-морковь, мы с женой свистнуть не успели, они уже у подъезда стоят целуются.

Погуляли, значит, месяц, другой, а потом смотрю, моя Маруська сама не свои ходит. Телефон звонит, она в ванную прячется, перед тем как из дому выйти — в окно глядит.

Ну я и спросил напрямик: что, мол, такое, к чему зги фокусы? Маня в рев. «Папа, — говорит, — так и так, полюбила я Сергея, мы с ним на курсах английского познакомились, а Сашку больше не люблю». Ну не любишь, и Бог с тобой, сердцу ведь не прикажешь. «Скажи только правду Сашке своему, — говорю ей, — не морочь парню голову». «Говорила, — отвечает, — он слушать ничего не хочет. Убью, говорит, и дело с концом».

Я, грешным делом, не очень поверил Сашкиным угрозам. Думаю, дело молодое, горячее, чего сдуру не ляпнешь, когда от тебя девчонка уходит. А через неделю возвращается наша Маруська домой во-от с таким фингалом под глазом. Жена в истерику: кто да что?

А дочка отвечает, что встретил её Сашка в темном месте итак приложил, что мало не показалось. Так вот, — Николай усмехнулся, — пришлось разбираться мне с этим Отелло. Вот досталось маленько, — дотронулся он осторожно до повязки на голове. — Но и этот хмырь теперь не будет сердечные дела с помощью кулаков утрясать.

— Молодец, Колян, — похвалил Паша, — заступился за ребенка. У нас тут, почитай, вся палата одни герои. Колька за дочь пострадал, Олежка за коллегу.

— А ты за кого? — поинтересовалась Лели, сменившая гнев на милость.

— Я за себя, — с неохотой признался Пашка. — Выпил лишку и за руль сел. Машина всмятку, сам чудом цел остался, только ногу раздробил. Теперь вот загораю здесь, едрена вошь.

— А еще чекушку просил, — укорила Леля, впрочем не без сочувствия в голосе.

Один Олег молчал, погруженный в свои мысли. Карина забеспокоилась: вдруг, после того что она рассказала, он будет презирать ее, чего доброго, еще пожалеет, что, защищая ее, пожертвовал своей рукой?

Она несмело глянула на него из-за Лениной спины. Он поймал ее взгляд, улыбнулся едва заметно. У Карины отлегло от сердца.

— Слушайте, я вот что думаю, — проговорил Олег, обращаясь к ней и Леле одновременно, — машина пятые сутки на платной стоянке торчит, возле клуба. Надо бы ее отогнать, а то это дело влетит в копеечку.

— Я им покажу копеечку! — рассердилась Леля. — Тебя там чуть не убили, так еще и за парковку платить! Фигушки им.

— Верно, — с готовностью подхватил Паша, явно симпатизирующий Леле, — они еще и штраф должны заплатит!» — за то, что пускают в свое заведение всяких уголовников.

— Штраф не штраф, — усмехнулся Олег, — а забрать машину надо. Карин, я Вадику позвоню, ты с ним встреться, подвези ему ключи, документы — они у меня в куртке остались, в кармане. Пусть отгонит тачку. Сделаешь, чтобы Лельке не мотаться?

— Конечно, — кивнула Карина.

Встречаться с Вадимом ей хотелось меньше всего, но она была готова сделать для спокойствия Олега все что угодно.

Они посидели в палате еще минут сорок, мирно беседуя о том о сем. Затем Карина заметила, что Деля начала вертеться на стуле, тщетно пытаясь найти удобное положение для тела.

— Пора, — тихонько проговорила она, наклонившись к самому Лелиному уху, — тебе нельзя столько сидеть.

Та упрямо замотала головой, но тут на помощь Карине пришел Олег:

— Верно, идите домой. Как приедете, звякните мне на сотовый — я к этому времени постараюсь связаться с Вадимом.

— Ладно. — Леля с трудом перегнулась через свой живот и поцеловала Олега. — Ты только обещай мне, что будешь лежать спокойно. Обещаешь?

— Да, да. — Олег досадливо поморщился, как всегда, когда Леля становилась особенно настырной. — Иди уже, все.

Паша, внимательно наблюдавший за этой сиеной со своей кровати, проговорил завистливо и осуждающе:

— Еще и недоволен! Меня бы такнавещали, как его, — я б до потолка прыгал от радости! А то лежишь тут, лежишь — и ни одной собаке не нужен. — Он горестно вздохнул и тоном заговорщика произнес: — Ты, Лелечка, плюнь на своего мужа, приходи ко мне — я тебя, ей-богу, не буду прогонять. Сиди хоть весь день, мне только в кайф.

Николай весело захохотал.

Леля смерила обоих свирепым взглядом и зашагала к дверям. Карина последовала за ней.

41

Как только они оказались дома, Карина, как и обещала, позвонила Олегу по мобильному.

— Порядок, — сказал тот, — возьми все, о чем я говорил, — ключи, документы и подъезжай к клубу. Вадик уже выехал, будет там ждать. Прости что гоняю тебя без передышки, но позже у него дела.

— Ничего, — успокоила его Карина. — Как ты?

— Нормально. А ты?

— Тоже ничего. Соскучилась.

— И я. Скорей бы домой, надоело лежать здесь до чертиков.

— Нет уж, лежи сколько надо, — поспешно возразила Карина, вспомнив Лелин рассказ о том, как Олег сыграл концерт с воспалением легких. — Лежи, — твердо повторила она.

— Слушаюсь, — проговорил Олег насмешливо. — Ладно, пока. Потом позвонишь еще раз, как все получилось.

Карина повесила трубку, задумчиво глянула в окно, залитое солнечным светом.

Сегодня пятое марта.

До срока, поставленного ей самой себе, осталось три недели. Сейчас, в эти мгновения, Карине не верилось, что она сумеет выполнить то, что задумала.

Уехать отсюда, прервать их с Олегом отношения, перестать видеться, общаться — и все это после того, как он из-за нее повредил руку, после того, как повторял ее имя в бреду, пытаясь признаться в любви?

Разве возможно такое? Почему она так уверилась в том, что он обязательно бросит ее? Только благодаря пророчеству Русудан?

Но вдруг Олег прав — и та просто обыкновенная шарлатанка, вымогающая плату за свои услуги?

Тогда получается, что Карина по собственной глупости, из суеверия рушит свое счастье, предает близкого, любимого человека, хочет бросить его в самый тяжелый для него момент: когда он едва-едва оправится от травмы, когда вынужден будет много трудиться, чтобы реабилитировать руку, получить возможность играть как прежде.

Карину раздирали противоречивые чувства, но побыть наедине с собой и спокойно все взвесить она не могла — нужно было ехать на встречу с Валимом.

Она вздохнула и отправилась к Леле за ключами и документами на машину.

Вадима Карина увидела еще издалека: он прохаживался взад-вперед около стоянки. Внутри у нее сразу все напряглось — последнее время их взаимная неприязнь усилилась настолько, что на работе она старалась любой ценой избегать общения с ним.

Однако Карина постаралась взять себя в руки и даже изобразила на лице подобие улыбки.

— Привет, — поздоровалась она, подходя. — Давно ждешь?

— Минут десять. Ничего страшного. — Вадим бросил на нее быстрый взгляд и тут же отвел глаза. — Я заплатил за два дня, а остальное они простят. Давай ключи.

— Вот, — Карина протянула брелок.

Вадим молча взял его у нее из рук и быстро зашагал к Олеговой «восьмерке», сиротливо стоящей чуть поодаль от других машин.

Пискнула сигнализация. Он открыл дверцу, залез на водительское сиденье. Карина наблюдала за ним, не двигаясь с места. Внезапно она вспомнила про документы.

— Эй! — Карина подбежала к автомобилю, вынула из сумочки паспорт на «восьмерку», сунула его Вадиму.

— Да ладно, — гот махнул рукой, — можно и без этого.

— А вдруг остановят?

— Ну хорошо. — Он спрятал паспорт за пазуху, включил зажигание и сумрачно уставился на Карину. — Чего стоишь? Садись.

— Нет-нет, — поспешно проговорила та. — Поезжай один. Я сейчас не домой.

Эго было неправдой. На самом деле она собиралась дойти до ближайшего метро и вернуться домой общественным транспортом, лишь бы избавиться от необходимости сорок минут сидеть рядом с Вадимом бок о бок.

— А куда? — бесцеремонно поинтересовался тот.

— Не все ли тебе равно? — Карина пожала плечами. Не хватало еще, чтобы он устраивал ей допрос.

— Я могу подвезти тебя куда надо. — Вадим по-прежнему смотрел в сторону.

— Спасибо. — Карина заколебалась.

В конце концов, чего она все время боится? Кто такой ей этот Вадим — судья, перед которым она должна держать ответ? С какой стати ей тащиться пешком через всю Москву, если рядом фырчит уже прогретая машина?

— Ладно, поехали. — Она решительно обошла «восьмерку» и села с противоположной стороны.

Вадим захлопнул дверцу и нажал на газ.

Какое-то время они ехали молча. Вадим крутил руль, неотрывно глядя в лобовое стекло, Карина, откинувшись на мягкую спинку и прикрыв глаза, снова в который раз вспоминала в уме встречу с Русудан.

Первым нарушил молчание Вадим:

— Как это произошло?

— Что? — Она открыла глаза, выпрямилась на сиденье.

— Все это. Почему вдруг на тебя напали?

— Откуда я знаю? — резко сказала Карина. — Напали — и все.

Она твердо решила не посвящать Вадима в подробности относительно происшествия в клубе.

— Понятно, — протянул он многозначительно. — И наш герой, значит, заслонил тебя своим телом?

В голосе у Вадима слышалось столько откровенного презрения, что Карина не выдержала.

— Ты считаешь, что сейчас подходящий момент для того, чтобы язвить? — возмущенно произнесла она. — Кажется, ты всегда утверждал, что Олег — твой лучший друг.

— Я и не отказываюсь от этого.

— Странный тон, когда разговор идет о друге, не правда ли?

— Не вижу ничего странного. — Вадим неторопливым жестом достал сигареты. — Разве он у нас не герой? Он же тебя спас, как я понимаю.

— Да, спас, — с вызовом ответила Карина, — а что, по-твоему, не должен был?

— Он вообще не должен был… — резко произнес Вадим и, не закончив фразы, замолчал. Чиркнул зажигалкой, закурил.

Карина замерла на месте. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, глаза в глаза, не мигая и не двигаясь.

Значит, все-таки он знает! Знает все! Почему тогда до сих пор ничего не рассказал Леле? Или… рассказал? Вот чертовщина!

— Ну договаривай, — слегка задыхаясь, тихо попросила Карина. — Что Олег не должен был делать? Что?!

— Перестань, — грубо оборвал ее Вадим. — Прекрати. Кула тебя везти по твоим делам?

— Никуда. Я передумала.

— Значит, едем прямо домой. — Он резко крутанул руль, перестраиваясь в левый ряд.

Карина искоса глядела на его правильный, но чуть-чуть тяжеловатый профиль и думала о том, что он изменился со времени их первой встречи. Тогда Вадим показался ей рубахой-парнем, веселым, беззлобным и недалеким, который к тому же был явно не прочь за ней приударить.

Теперь же рядом сидел угрюмый и опасный человек, с мрачным, злым лицом и непроницаемым взглядом темных глаз.

Когда машина въехала во двор, Карина вздохнула с облегчением.

Вадим припарковал автомобиль у бровки:

— Все. Дело сделано. Вылезай.

Он дождался, пока Карина выйдет из машины, включил сигнализацию и вернул ей ключи и паспорт.

Она молча взяла их, спрятала в сумку, спросила: — Ты куда сейчас?

— По делам, — коротко ответил Вадим, — вечером постараюсь добраться до больницы.

Карина кивнула.

— Мумие купи, — глядя себе под ноги, проговорил он.

— Какое мумие? — не поняла она.

— Обыкновенное. В аптеке. Синяки здорово рассасывает. — Вадим резко повернулся и зашагал от Карины к автобусной остановке.

42

Через полторы недели Олег уговорил врача отпустить его из больницы под расписку.

Чувствовал он себя еще неважно, рука продолжала болеть, особенно по ночам, иногда днем поднималась небольшая температура.

В первый же вечер, как только Олег очутился дома, приехал Михалыч. Они о чем-то долго разговаривали, закрывшись в комнате.

Карина и Леля тем временем сидели на кухне и пили чай.

— Что я тебе говорила? — волновалась Леля, помешивая в чашке до блеска начищенной ложечкой. — Чего доброго, он его уломает на эту поездку.

— Не уломает, — успокоила ее Карина.

Однако она уже и сама понимала, что Леля оказалась права. Михалыч упорно осуществлял свою цель: вернуть Олега в оркестр любой ценой и как можно быстрей.

Карина едва дождалась, пока дирижер ушел, и кинулась к Олегу в комнату.

Тот сидел на диване и задумчиво глядел прямо перед собой.

— Что он тебе говорил?

Олег поднял на Карину глаза и грустно улыбнулся:

— Ты прямо как Лелька. И вид такой же устрашающий.

— Что он говорил? — настойчиво повторила Карина. — Уговаривал лететь в Хабаровск?

— Да ничего не говорил. Уймись. Не могу я никуда лететь, даже если бы и хотел. — Олег кивнул на гипс. — Болит, зараза. Когда пройдет, неизвестно. Михалыч разговаривал с одним знакомым хирургом, тот ему посоветовал лекарство — вроде бы кости быстро заживляет. Достать его трудно, почти невозможно. — Он вздохнул и замолчал.

— Почему невозможно? — Карина присела рядом на диван.

Сердце ее разрывалось от жалости. Никогда раньше не видела она Олега таким усталым и неприкаянным. Лишенный своего основного в жизни занятия — игры на скрипке, он изводился вынужденным бездельем, не зная, куда себя деть.

— Почему невозможно? — повторила она. — Я обзвоню аптеки и найду, где оно продастся.

— Правда? — В глазах Олега мелькнуло оживление.

Он здоровой рукой благодарно сжал Каринины пальцы.

— Конечно, — она тихонько освободила кисть, — сегодня же обзвоню. Начну прямо сейчас. Только лай слово, что, если тебе станет лучше, ты не соберешься тут же ехать с Михалычем.

— Нет, ну точно как Лелька, — весело засмеялся Олег, поднимаясь с дивана. — Никуда я не соберусь, не переживай. Мне сейчас не до этого.

В комнату заглянула Леля. Вид у нее был испуганный.

— Чему вы радуетесь? — Она с недоумением посмотрела на улыбающегося Олега.

— Есть лекарство для быстрого сращивания костей, — объяснила Карина. — Сергей Михалыч посоветовал. Надо искать, где оно продается.

— Давайте искать, — в свою очередь обрадовалась Леля. — Тащить справочник?

— Неси.

Втроем они в течение часа обзвонили все аптеки города — большую часть звонков взяла на себя Карина, Леле и Олегу досталось вдвое меньше.

Результат оказался неутешительным — лекарства действительно нигде не было. В нескольких аптеках ответили, что его только что раскупили, в одной — что оно ожидается через пару недель.

Олег заметно сник.

— Я же говорил, — махнул он рукой.

— Подожди делать преждевременные выводы, — постаралась обнадежить его Карина. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Справочник старый, завтра я куплю поновее, там телефонов значительно больше. Где-нибудь да есть то, что нам нужно.

Леля вдруг хлопнула себя рукой по лбу.

— Что ж мы дурью-то маемся! У меня ж тетка, материна сестра, провизором в аптеке работает, в Зеленограде. Мать, если что дефицитное достать нужно, всегда к ней обращается, — у них аптека хорошая, при военном госпитале.

— Можешь позвонить ей? — обрадовалась Карина.

— А то нет. — Леля уже накручивала диск телефона. — Пожалуйста, Маргариту Павловну! — Она прикрыла трубку рукой и, довольная, доложила: — Слава богу, на работе. А то у нее дома телефона нету… Теть Рита! Это Алена! Привет! Теть Рит! Я с просьбой. Вы слышали о таком лекарстве… — Леля схватила с тумбочки листок и по слогам произнесла мудреное название: — Слышали? Это хорошо. Есть оно у вас? Сейчас нет? — Она, расстроенная, опустилась на стул, но тут же вскочила. — Что? Одна упаковка? Устроит, конечно, устроит! — Леля поглядела на Карину и Олега, сделала торжествующее лицо и проговорила, чуть понизив голос: — У нее осталась одна упаковка, припрятала на всякий пожарный. Ай да тетя Рита! Да-да, я слушаю! Спасибо, тетя Риточка. Зачем нам нужно? Да Олежка руку сломал. Ага. серьезно, очень серьезно. Нам порекомендовали препарат, мы его ищем-ищем по всем аптекам, и нигде нет. Только у вас. Когда подъедем? Завтра, наверное. — Леля взглянула на часы. — Сегодня уже не успеть. Поздно. Ну хорошо, теть Риточка, целую тебя. Я? Да ничего себя чувствую, нормально. Надоело с брюхом таскаться, а так — не жалуюсь. Маму увидишь, привез передавай. Пока! — Она повесила трубку. — Вот и порядок. Завтра, Олежка, будет тебе лекарство. Я с утра съезжу.

— Я съезжу. — возразила Карина. — не хватало тебе переться в Зеленоград. Ты мне адрес напиши и объясни, как добираться. А ты, — она строго взглянула на Олега, — помни, что обещал. А то не поеду, и пусть твоя кость срастается сама собой, безо всяких допингов.

Кирина говорила все это скорее для проформы — она была не меньше Олега рада тому, что нужное лекарство нашлось. Не было бы на часах половины восьмого вечера, она бы поехала в Зеленоград к Лелиной тетке прямо сегодня, сейчас.

— Не волнуйся, все я помню, — проворчал Олег и отправился вслед за Лелей на кухню пить чай.

43

До Зеленограда Карина добралась на автобусе всего за полчаса, а вот дальше ей пришлось как следует поплутать — не отличающаяся сообразительностью Леля объяснила местонахождение аптеки с точностью до наоборот.

Изрядно помотавшись по городу, Карина наконец села в нужную маршрутку и вскоре очутилась у цели.

Аптека располагалась на территории госпиталя. Миновав калитку в высокой чугунной ограде. Карина приблизилась к двухэтажному кирпичному зданию.

Тети Риты в нижнем зале не оказалось. Молоденькая девушка-фармацевт побежала за ней на второй этаж, долго ее не было, и, наконец, вернувшись, объявила, запыхавшись:

— Подождите минут пятнадцать — двадцать. Маргарита Павловна на совещании. Если хотите, зайдите к нам в подсобку.

Карина прошла вслед за девушкой в небольшую, чистенькую комнатку позади прилавка, сплошь уставленную шкафами и шкафчиками с лекарствами и медикаментами. В углу стоял уютный диванчик.

— Присядьте пока, — предложила Каринина провожатая. — Вон журнальчик почитайте.

Девушка ушла. Карина полистала толстый женский журнал в яркой глянцевой обложке, наткнулась на большую статью о родах в воде, с интересом прочла се. Перевернула страницу, ожидая найти еще что-нибудь занимательное. И тут дверь распахнулась.

В комнату вошла совсем еще нестарая женщина, удивительно похожая на Лелю. У нее были такие же белые, прямые и длинные волосы, большие голубые глаза и вздернутый нос.

— Здравствуйте, — поздоровалась блондинка. — Вы от Аленки?

— Да, — Карина встала с диванчика, — а вы Маргарита Павловна.

— Совершенно верно. — Лелина тетка улыбнулась, показывая замечательно ровные, точно фарфоровые, зубы, подошла к одному из шкафов, открыла створку. — Вот держите, — она протянула Карине небольшую плоскую коробочку. — Тут ровно на один курс. Отличная штука, повезло, что осталось. Обычно, как привозят, сразу расхватывают, в течение нескольких дней.

— Спасибо, — поблагодарила Карина, убирая лекарство в сумочку.

— На здоровье, — проговорила женщина. — Как там моя племяшка? Голос вроде бодрый был по телефону.

— Ничего.

— Когда ей рожать-то?

— Через месяц с небольшим.

Провизорша вздохнула и покачала головой:

— Эх, поспешила! Сама еще дите. Это она в мать свою — та её в восемнадцать на свет произвела. Ну ничего не попишешь, дело житейское. — Она выдвинула какой-то ящичек, порылась в нем, достала пузатую бутылочку с яркой этикеткой. — Нате вот, возьмите для Аленки. Когда малыша кормить будет, пусть льет по капсуле утром и вечером — здорово молоко прибавляет. Скажите ей, мать волнуется, переживает за нее, а приехать не может — младший, Максимка, ветрянкой болеет, она с ним сидит. Подлечит его и выберется к вам в Москву.

— Хорошо, — пообещала Карина, — я передам.

— Я чего еще хотела-то… — Аптекарша доверительно склонилась к ней, слегка понизила голос. — Мужик Аленкин — он где руку-то сломал? Не по пьяни?

— Да нет, — Карина невольно улыбнулась, — с хулиганами подрался.

— А, — тетка понимающе кивнула, — а то знаю я этих мужиков, нажрутся, а потом траться на них, лечи болячки всякие. Я его и не видела ни разу, племяшкиного законного, знаю только — культурный вроде, на скрипке играет. Сестра рассказывала, Светка, Аленкина мать. По правде сказать, не жалует она зятя. Прежде все каркала: «Не будут они вместе жить, разбегутся в одночасье». Ну да, видно, ошиблась, раз у них уже прибавление ожидается.

Карина слушала бесхитростную теткину речь, невольно опустив голову. У нее не было иного выхода, как согласно кивать в ответ, что она и делала.

— Дай-то им Бог, — заключила провизорша с улыбкой. — Пойду. А то работы невпроворот.

Карина поблагодарила ее еще раз и вышла из аптеки. Она решила не ехать на автовокзал через весь город, а сесть на электричку, благо платформа находилась совсем близко.

Электричка ползла со всеми остановками, так что в Москве Карина очутилась лишь к двум часа дня. Прямо с вокзала позвонила Олегу и сообщила, что лекарство находится у нее.

Затем Карина решила купить что-нибудь вкусное, дабы отпраздновать ценное приобретение. Для этой цели как нельзя более подошел универмаг «Московский», расположенный прямо у трех вокзалов.

Карина долго ходила по залу между витринами с продуктами, прикидывая, что лучше принести домой: сама она любила торты, но Олег был равнодушен к сладкому. Леля же всем деликатесам предпочитала мороженое и фрукты.

Наконец Карина придумала компромиссное решение — взяла два ананаса и коробку зефира в шоколаде. Оплатив покупки, вышла на улицу, раздумывая, ехать домой на метро или взять такси.

После удара мордастого голова у Карины все еще немного кружилась, кроме того, в ногах иногда чувствовалась слабость. «Ладно, — решила она, — возьму машину».

Карина пересекла тротуар. остановилась у обочины, готовая поднять руку, и вдруг замерла на месте. Совсем рядом, в двух шагах от нее, стояла Зина Бабакина.

Обознаться Карина не могла — это была точно Зина, хоть выглядела она неузнаваемо: в короткой шубке из серебристой норки, в норковой же шапочке, кокетливо надвинутой на лоб, и высоких, до колен, сапогах, с длинной сигаретой в руке. Всегда бледное ее лицо сейчас было накрашено умело, но чересчур ярко, особенно губы, и так от природы полные и сочные.

Зина стояла на тротуаре, рассеянно проглядывала какую-то тонкую, потрепанную книжонку и курила, делая глубокие затяжки. Карину она не замечала.

— Зина, — негромко окликнула та, — Зинуль! Это ты?

Зина вздрогнула и обернулась. Густо обведенные глаза ее сначала удивленно распахнулись и затем тут же сузились, точно у кошки.

— Кариша?

— Как я рада тебя видеть. — Карина подошла поближе, хотела обнять подругу, но что-то удержало ее от этого. — Ты как? Выглядишь потрясающе. Работаешь?

Они не общались ровно год, хотя каждая перед расставанием обещала звонить и приходить. Но Карине все эти месяцы было не до того, а Зина тоже как в воду канула — позвонила один раз и исчезла — ни ответа, ни привета.

Зина затянулась в очередной раз, спрятала книжку в сумку и внимательно оглядела Карину. Той вдруг показалось, что она не очень рада их встрече. Что-то в Зинином новом облике смущало Карину, было непривычным и странным, не поддающимся объяснению.

— Работаю, — наконец после длительной паузы ответила Зина.

— Довольна?

— Как сказать, — она усмехнулась и неожиданно зябко поежилась, хотя на улице стояла теплынь.

— Так и скажи, — удивилась Карина. — По твоему виду можно сделать выводы, что у тебя все в полном порядке. Платят хорошо?

— Неплохо. — Зина снова усмехнулась, нервно повела плечами.

Никогда раньше ей не были свойственны эти мелкие, суетливые движения и жесты, Зина, напротив, всегда отличалась сдержанностью, даже некоторой величавостью.

Карину внезапно кольнула тревога. Что-то не так. С Зиной произошло что-то нехорошее, неприятное. Возможно, ее обманули, не выплатили нужную сумму, — Карина слышала, что в частных заведениях такое бывает. Или… не дай Бог, что-нибудь с сыном?

— Зинуля… — она, превозмогая непонятное стеснение и скованность, попыталась обнять подругу за плечи и тут же почувствовала, как та напряглась, словно одеревенела. — Зиночка, ты прости за навязчивость, но… у тебя правда все в порядке?

Зина кинула недокуренную сигарету себе под ноги, наступила на нее сапогом.

— Кариша, лучше не спрашивай. Не трави душу. — Глаза ее заблестели.

— Ты плачешь? — испугалась Карина.

— Нет. Я смеюсь, — резко произнесла Зина.

Она действительно не плакала, а улыбалась, но улыбка её выглядела не натуральной, а точно приклеенной к Зининому лицу.

— Эх, Кариша, зря я ушла из музыкалки. Надо было остаться, черт с ней, с девицей этой блатной, перетерпела бы.

— Неужели все так плохо? — встревожилась Карина. — Тяжело работать?

— Да нет, не плохо. И работать легко. Ты даже себе не представляешь, насколько легко, — Зина громко расхохоталась и тут же, словно спохватившись, прикрыла рот ладонью. — Слушай, давай отойдем отсюда, хотя бы вон туда, к остановке. Я тебе расскажу одну историю, только ты смотри в обморок не упади. Пошли. — Она решительно и крепко взяла Карину под руку.

Троллейбус только что ушел, и под козырьком было пусто. Зина полезла в сумочку, вынула из пачки новую сигарету.

— Ты меня пугаешь, — проговорила Карина, глядя на то, с какой жадностью она закуривает, будто рассталась с предыдущей сигаретой давным-давно, а не минуту назад. — Что за история?

— Фантастика, — мрачно произнесла Зина. — Не научная, но популярная.

44

Она начала говорить — ровным, слегка глуховатым голосом, время от времени умолкая на секунду-другую и наблюдая за Карининой реакцией на свои слова.

То, о чем рассказывала Зина, не было совсем уж из ряда вон выходящим и вполне вписывалось в сценарий под названием «Примочки нашей жизни».

Поначалу все у нее шло как нельзя лучше. Она обзвонила несколько десятков частных школ. В одной ей ответили, что да, педагог фортепьяно нужен, и пригласили на собеседование к директору.

Зина надела лучший свой костюм, нарисовала глазки и губки и назавтра в двенадцать дня сидела о шикарном кабинете, стены которого были оклеены дорогуши ми и ослепительно красивыми обоими, а пол покрывал ковер пятисантиметровой толщины.

Директриса оказалась очень милой ламой лет пятидесяти, подтянутой, с тонким макияжем на лице и тщательно закрашенной сединой в волосах. Вопреки Зининым опасениям, она не выглядела ни надменной, ни заносчивой, вежливо расспросила ее о прежнем месте работы, проглядела диплом и трудовую книжку.

— Ну что ж, — дама удовлетворенно кивнула, — мы вас берем. Желающих заниматься в музыкальном кружке у нас много, но имейте в виду — дети здесь сложные, подчас капризные, так что потребовать с них многого не удастся. Вас это не смущает?

Зина ответила, что нет. Они еще немного побеседовали, обговорили нагрузку и зарплату. Нагрузка получалась в два раза меньшей, чем в музыкальной школе, а зарплата почти в два раза большей. Лучшего Зина и желать не могла — наконец-то семилетний сын, Илюшка, не будет сидеть в квартире один-одинешенек четыре дня в неделю, и, кроме того, появится возможность взять ему репетитора по английскому языку.

Она, не раздумывая, подписала договор, оставила директрисе документы и ушла, пообещав на следующей неделе приступить к выполнению своих обязанностей.

Работа Зине неожиданно понравилась. Дети, которых отобрала директриса для занятий на фортепьяно, вовсе не произвели на нее впечатление трудных и неуправляемых, у некоторых из них даже имелся в наличии неплохой слух. В музыкальной школе у Зины были ученики и послабее.

Она, засучив рукава, принялась за дело: накупи, ла кучу популярной нотной литературы, натащила в класс кассете записями классики, каждый рабочий день оставалась сверхурочно. И через месяце небольшим ее ребятишки уже лихо разыгрывали упражнения, гаммы и легкие пьески.

Директриса высказала Зине, что довольна ее работой, та в свою очередь заверила, что это только начало. На будущее же у нее были огромные планы — она всерьез увлеклась новым делом и мечтала, что ее дети достигнут самого высокого уровня игры.

На первую же зарплату Зина купила Илюшке сапожки и комбинезон.

Окрыленная успехом, она уже была готова позвонить Карине, сказать, чтобы та перестала валять дурака, бросала свою нищенскую должность и переходила к ней в частную школу — число желающих посещать занятия музыки увеличивалось день ото дня.

И тут случилось нечто.

Однажды пол конец рабочего дня Зина зашла в учительскую, чтобы заполнить журнал на оплату Школьная завуч предупредила ее, что к документации необходимо относиться серьезно и ответственно, и Зина честно корпела над бумагами, вписывая в них своим аккуратным, каллиграфическим почерком фамилии учеников и даты занятий. В учительской было пусто и тихо, большинство преподавателей уже разошлось поломам.

Ее работа близилась к концу, когда едва слышно скрипнула массивная дубовая дверь. Зина подняла голову, в расчете увидеть кого-нибудь из коллег или администрации, но на пороге стоял лишь старшеклассник, тощий, долговязый парень с угреватым лицом и едва заметными усиками, пробивающимися над верхней губой. Челюсти его мерно двигались, пережевывая жвачку, он не трогался с места и разглядывал Зину с любопытством, будто она была диковинным зверем в клетке зоопарка.

— Тебе что, позвонить нужно? — спросила Зина у парня.

— Ха, позвонить, — хмыкнул тот. — Позвонить я с этого могу. — Он вытащил из кармана пиджака мобильный телефон последней модели.

— А чего тогда? — неприязненно проговорила Зина.

Тинейджер молчал, сосредоточенно жуя.

— Раз тебе ничего не надо, выйди отсюда, — сурово сказала Зина. — Ты мне мешаешь.

— Ха, выйди. — Парень ухмыльнулся и, оторвавшись от двери, не спеша приблизился к столу. — Я здесь никому мешать не могу. Мой батя директрисе такие бабки отвалил — всю школу купить можно, с потрохами.

«И здесь то же самое! — устало подумала Зина, глядя на туповатое юношеское лицо. — Как же надоели эти папины сынки и дочки, глаза б не глядели!»

Парень меж тем явно косился в вырез ее блузки. Глаза его заблестели, он вытер ладони о штаны и произнес миролюбиво:

— Вы новенькая?

— Тебе-то что? — Зина попыталась сдержаться, отвечать если не вежливо, то хотя бы нейтральным тоном. — Пожалуйста, выйди. Мне нужно делом заниматься.

— Новенькая, — не слушая ее, сам себе задумчиво ответил парень, полез в карман брюк и вытащил оттуда три бумажки по сто долларов. — Вот возьмите, — он веером разложил их перед изумленной Зиной.

— Зачем?

— Я вас хочу.

— Ты?! Меня?! — Зина сперва захлебнулась от нахлынувших эмоций, потом дико расхохоталась.

Подросток смотрел на нес с недоумением.

— Пошел вон, — совершенно спокойно произнесла Зина и широким жестом скинула бумажки на пол.

— Че, мало, что ли? — Парень пожал плечами.

— Убирайся сейчас же, — она, не выдержав, перешла на крик. — А то я сейчас врежу тебе по морде.

Незваный гость нагнулся, поднял баксы с пола, сунул их обратно в карман и вышел, ни слова не говоря.

«Пропала работа, — подумала Зина с тоской, — что ж, видно, не судьба».

Она закончила заполнять журнал, встала, собралась и ушла домой, уверенная, что самое позднее завтра утром ее вызовет на ковер директриса.

Однако назавтра ничего не произошло. Никто не сказал Зине ни слова, директор по-прежнему приветливо улыбалась ей при встрече, детишки вежливо здоровались.

Несколько дней она ходила по школьным коридорам, с опаской озираясь по сторонам, ожидая вот-вот встретить своего малолетнего ухажера, но почему-то тот не попадался ей на глаза.

Через неделю Зина стала забывать о неприятном инциденте, решив, что школьник сам устыдился своего поступка и будет молчать обо всем как рыба.

А еще через два дня она увидела его возле учительской раздевалки. Парень стоял со скучающим видом и, по всей вероятности, поджидал именно Зину.

— Здрасте, — как ни в чем не бывало поздоровался он. — Я вот что… понимаю, конечно, пожадничал. Вы не дешевка, все при вас — и внешность, и фигура. Нате держите. — На сей раз он протянул ей шестьсот баксов.

— Да как ты смеешь? — внезапно осипшим голосом проговорила Зина, поспешно оглядываясь и с облегчением убеждаясь, что они одни и рядом никого нет. — Ты, сопляк! Учил бы свои уроки.

— Да ладно, не ломайся, — плавно перейдя на «ты», заявил угреватый. — Увидишь, тебе понравится.

Зина изо всей силы толкнула его плечом и зашла в гардероб.

Когда она, одевшись, вышла в холл, парень держал в руках уже восемьсот долларов.

Жизнь превратилась в сплошной кошмар. Он преследовал ее везде и всюду — в буфете, в коридоре, не стесняясь, заходил в класс во время урока. Зина уже знала про него все — что его зовут Денис, что ему шестнадцать и учится он в одиннадцатом классе, что отец его — один из совладельцев крупной автомобильной фирмы.

Ночью ей снились зеленые бумажки, их было много, ужасающе много — целое морс. Они летали перед ее лицом, кружились, опускались под ноги, а знакомый, чуть гнусавый голос настойчиво вопрошал:

— Столько хватит? А столько?

Зина попробовала поделиться своей бедой с одной из преподавательниц — довольно молодой и приятной учительницей английского. Та выслушала ее сбивчивый рассказ, пожала плечами и проговорила небрежно:

— Ну и что? В чем проблема?

— Как — в чем? — опешила Зина. — Я не знаю что мне делать, как избавиться от этого!

— А зачем избавляться? Тебе разве деньги не нужны?

— Такой ценой? — Зина округлила глаза.

— Подумаешь, цена! — фыркнула англичанка. — Тебе ж не тринадцать лет.

— Вот именно! — закричала Зина. — Не тринадцать, а тридцать! Неужели ты хочешь сказать, что я должна переспать с этим недоноском?

— За восемь сотен баксов? — Преподавательница глянула на Зину в упор. — За такие бабки можно и с крокодилом переспать.

— Флаг тебе в руки, — сквозь зубы проговорила Зина и ушла восвояси.

Дома ее ждал новый «сюрприз»: у Илюшки поднялась температура. Вызванный врач поставил диагноз — острый бронхит, выписал кучу разных лекарств и пригрозил, что болезнь может перейти в воспаление легких.

Зине пришлось взять больничный. Она купила все, что велел доктор, методично пичкала сына таблетками и микстурой, но тому с каждым днем становилось все хуже: скакала температура, грудь разрывал мучительный, жесткий кашель.

Из поликлиники пришел другой врач, затем заведующая отделением — оба слушали Илюшку, заставляли его то дышать, то не дышать, стучали пальцами по его худенькой спине и недоуменно пожимали плечами.

Зина не знала, что и думать. Ее начал терзать страх, по ночам она не могла уснуть. Ей казалось, что с ребенком что-то серьезное, какая-то лютая, неизлечимая болезнь. Он таял на глазах. Врачи уже настаивали на госпитализации, Зина медлила: о детских больницах она слышала много плохого.

Наконец, видя, что ничего не помогает, она сдалась. Очередной врач выписал направление в Третью детскую больницу, одну из лучших о Москве.

Зина хотела ехать немедленно, но Илюшка вдруг стал плакать, так горько и жалобно, что у нее сжалось сердце.

«Подожду до завтра, — решила Зина, — утром отвезу, до утра ничего не случится».

Вечером раздался звонок в дверь.

Зина подумала, что это соседка, которая часто одалживала у нее то соль, то спички, то муку. Как была, в легком домашнем халатике, с едва подколотыми волосами, она вышла в прихожую и щелкнула замком.

На пороге стоял Денис.

— Ты? — только и смогла вымолвить Зина. — Как ты… зачем?…

В комнате спал Илюшка, спал тревожно, ворочаясь с боку на бок, что-то жалобно бормоча, плавая в жару. А здесь, в коридоре, перед ней стоял зажравшийся наглый недоросль, с прыщавыми щеками и потными от желания ладонями.

Зина почувствовала, что больше не вынесет. Ее душили слезы отчаяния, стыда и унижения.

— Вон, — сдавленно проговорила она, вытирая глаза. — Убирайся!

— Я только узнать хотел, ты чего не ходишь на работу? — Во взгляде парня впервые за все время их знакомства Зина прочитала некую осмысленность.

Он перестал жевать свою вечную жвачку и смотрел на нее внимательно, слегка сведя брови к переносице, точно силясь постигнуть невероятно сложную, мудреную задачу.

— Убирайся. — повторила Зина уже без злости, ощущая лишь непомерную усталость от всего — от напряжения последних недель, от страха за сына, от многолетнего, выматывающего душу одиночества.

— Это… — Парень помялся на пороге, сделал шаг назад и тут же вернулся. — А… плачешь чего?

— Сын болеет, — коротко сказала Зина, и внезапно ей стало легче. Самую малость, капельку, но легче, будто она переложила часть тяжести со своих плеч на чьи-то другие.

— Чем? — поинтересовался Денис.

— Не знаю. Завтра везу его в больницу на обследование.

— Погоди в больницу, — он снова отступил за порог, — у матери врачиха знакомая есть, всю Москву лечит. Я дам телефон.

— Сколько она берет за консультацию?

— Триста, кажется. Или четыреста, точно не помню.

— Рублей?

— Шутишь?

Зина отрицательно покачала головой:

— Это все, что у меня сейчас есть. Я не могу.

— Я заплачу.

— Нет. Уходи. — Она решительно взяла его за плечо, пытаясь выдворить за дверь.

— Ну и дура, — проговорил Денис, упираясь, — твой же ребенок. Говорю тебе, врачиха классная, она его в два счета на ноги поставит. Какая же ты мать после этого?

— Нормальная мать. — Зина вытолкала парня на площадку и с грохотом захлопнула за ним дверь.

Постояла в коридоре, пытаясь унять сердцебиение, потом вернулась к Илюше.

Сунула ему под мышку градусник — серебряный столбик за минуту взлетел к тридцати девяти. Зина в отчаянии опустилась на стул, обхватила руками голову.

Она не помнила, сколько просидела так, сжавшись на стуле, оцепенев, отключившись от реальности. Её привел в себя новый звонок в дверь.

«С лестницы его спустить, этого сосунка?» — безучастно подумала она и поплелась открывать.

Распахнула дверь и замерла в недоумении: перед ней стояла незнакомая женщина лет сорока с небольшим, миловидная, статная, одетая броско и дорого. В лицо Зине пахнуло ароматом французских духов.

— Здравствуйте, — поздоровалась незнакомка, — я Людмила Сергеевна, — она прошла мимо опешивший Зины в прихожую, на ходу расстегивая длинную, светло-шоколадную дубленку.

— Простите, — пробормотала опомнившаяся Зина, глядя, как поздняя гостья поправляет прическу и одергивает красивый пушистый джемпер, — но вы кто?

— Я врач, — спокойно и деловито произнесла женщина. — Ванная где у вас?

— Там. — Зина машинально махнула рукой в сторону, и тут же ее точно током дернуло, господи, врач! Неужели та самая, про которую говорил этот…

Незнакомка тем временем уже была в ванной и, включив воду, тщательно намыливала руки.

— Куда идти? — спросила она, выходя.

— Туда, — Зина указала на комнату, в которой спал Илюша.

Ей вдруг стало спокойно, исчезла противная дрожь в руках, голова заработала ясно и четко. Она твердым шагом прошла следом за докторшей.

Та взглянула на разметавшегося на постели мальчика:

— Температуру мерили?

— Да.

— Сколько?

— Около тридцати девяти.

— Ясно. Придется его разбудить.

Зина послушно затормошила Илюшу, приговаривая тихонько что-то ласковое.

— Разденьте его, — попросила докторша, доставая из сумки фонендоскоп.

Зина сняла с сына пижамку, тот захныкал капризно и жалобно:

— Холодно!

— Потерпи, милый, — ласково проговорила женщина, присаживаясь рядом с кроватью. — Давай-ка посмотрим твой животик. Вот так, а теперь спинку. Так, прекрасно. — Она внимательно прослушала Илюшино дыхание, заглянула ему в горло и протянула Зине пижаму: — Можете одевать. У него обыкновенная корь.

— Корь?! — воскликнула Зина. — Но врачи говорили, что это бронхит.

— Идите сюда, — все тем же спокойным, уверенным тоном произнесла врачиха. — Подойдите. — Она дождалась, пока Зина приблизится к кровати. — Смотрите — видите эти пятнышки? Это коревая сыпь, она только-только появилась и очень сглажена, незаметна. Так бывает: смазанная картина, врачам трудно определить детское инфекционное заболевание. Я выпишу вам лекарство, давайте его три раза в день. Через сутки мальчику станет лучше.

— А… больница? — растерянно проговорила Зина, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Не нужна никакая больница. Корь пройдет сама по себе, а препарат, который я вам дала, предотвратит развитие осложнений.

— Сколько я вам должна? — Зина двинулась было к секретеру, где у нее лежали деньги и документы.

— Ничего. — Людмила Сергеевна удивленно подняла брови. — Вы же родственница Петра Дмитриевича, он мне уже заплатил.

— Петр Дмитриевич? — Это имя Зине было хорошо знакомо.

Его часто и с уважением произносили директриса и завуч. Петр Дмитриевич Воронин, генеральный директор концерна «Ромул», главный спонсор школы. И отец Дениса.

Людмила Сергеевна вопросительно смотрела на Зину.

— Да-да, — быстро сказала та, — конечно. Я не знала, что он уже заплатил. Спасибо вам большое.

— Не за что, — улыбнулась врачиха. — Если возникнут какие-то сомнения, вопросы, звоните обязательно.

— Хорошо.

Зина проводила докторшу в прихожую, дождалась, пока та оденется, закрыла за ней дверь. Затем вскипятила чайник, напоила Илюшу, дала ему аспирин, уложила, укрыла одеялом.

Внимательно рассмотрела рецептурный бланк — завтра утром надо будет сбегать в аптеку, купить то, что прописала Людмила Сергеевна.

Она поймала себя на том, что машинально поглядывает на телефон, ожидая, что тот зазвонит с минуты на минуту. Но он не звонил.

Назавтра Зина купила лекарство — оно оказалось вовсе не дорогим и свободно продавалось в ближайшей аптеке. Илюша принял его, и к вечеру кашель заметно утих. Спала и температура.

Зина сидела и комнате, наблюдала за тем, как сын, опершись спиной о подушку, смотрит в кровати мультики, и думала, во что же она влипла.

Еще через день снова пришла Людмила Сергеевна. Мальчик к этому времени почти поправился. жара у него больше не было, кашель прошел, сыпь поблекли и приобрела коричневый оттенок.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала врачиха, тщательно осмотрев его, — я же говорила, корь. Теперь пусть сидит лома дней десять, берегите его от охлаждения, и хорошо бы сделать анализы.

Она попрощалась и ушла. Об оплате Зина больше разговор не заводила.

На следующей неделе она, не закрыв больничный, вышла на работу.

Первым, кого Зина увидела, войдя в школьный холл, был Денис.

— Как твой сын? Поправился?

— Поправился. — Она хотела было пройти мимо. но парень загородил ей дорогу.

— Хорошая врачиха, правда? — Он снова жевал свою жвачку.

Зине показалось, что за прошедшее время угрей на его щеках прибавилось.

— Хорошая, — спокойно сказала она. — Ты перелай своему отцу — я вам должна, я расплачусь. Постепенно, с получки.

— Зачем? — Денис удивленно пожал плечами. — Ему по барабану. А я тебе штуку дам на лечение сына, хочешь? Ну хочешь? — Он попытался заглянуть ей в лицо.

— Нет. Послушай, — она слегка коснулась его рукава, — я тебе очень благодарна. Ты меня выручил, спасибо. Но давай на этом закончим. Пожалуйста, прошу тебя.

На лице Дениса отразилось глубокое разочарование, оно стало обиженным и совершенно детским.

— Но я же это… — он сплюнул жвачку себе пол ноги, опустил глаза, — как его… Я же просто… помочь хочу. Чтоб сын твой… чтобы ты не плакала…

Зина почувствовала, как что-то внутри нее дрогнуло, сломалось. Она больше не могла, как прежде, ни ненавидеть его, ни презирать.

— Тебе-то что, плачу я или смеюсь? — устало проговорила она.

— Как — что? Я ж тебя типа… люблю. — Проговорив эти слова, Денис вдруг круто развернулся и скрылся в раздевалке.

Весь день Зина провела будто в тумане: что-то говорила ученикам, проигрывала им отрывки произведений, писала в дневник задание — и все это машинально, на автопилоте.

В шесть часов, закончив последний урок, она выглянула в коридор. Денис сидел на подоконнике, сосредоточенно отковыривая кусок краски от оконной рамы. Вся поза его выражала крайнюю степень безнадежности в удивительном сочетании с упрямством.

Зина вернулась в класс, взяла пальто, сумочку. Вышла, заперла дверь и решительно произнесла:

— Пошли.

— Куда?

— Проводишь меня. Заодно познакомишься с Илюшкой — пусть увидит, кто ему помог.

И по тому, как просияло лицо Дениса, с какой поспешностью он спрыгнул с подоконника, Зина поняла, что сегодняшний вечер предрешен.

Но ей было уже все равно: она вдруг совершенно ясно осознала, что во всем мире у нее сейчас нет никого ближе этого угловатого, некрасивого и косноязычного подростка.

— …Вот так и живем. — Зина усмехнулась и кинула в урну очередной, уже третий по счету, окурок. Посмотрела на изумленную Карину и покачала головой: — Осуждаешь, стало быть.

— Нет, что ты. Но просто… как-то… он ведь школьник.

— Ну школьником-то ему осталось недолго быть, пару месяцев. А потом папаня его в институт пристроит — вот, глядишь, и студентом станет.

— И тебе нравится все это?

Зина задумалась на секунду, затем кивнула и вызывающе произнесла:

— Нравится. Знаешь, сколько раз пыталась с мужиками договориться по-человечески, сколько их у меня в доме перебывало, — никому я толком, всерьез нужна не была. Про Илюшку и говорить не приходится. А Дениска — он другой. Он знаешь как с ним играет, подарки таскает каждый день — то сладости, то игрушки. Меня вон одел-обул, правда на свой вкус… — Она с усмешкой кивнула на свои сапожки, напоминающие Апеннинский полуостров. — Мы для него — главное в жизни. По крайней мере пока, на данном этапе. И предки его в восторге, спят и видят, чтобы я продолжала в том же духе. Да ладно все обо мне… — Зина вынула из сумочки помаду и зеркальце, тщательно подвела губы. — Ты-то как? Что в школе новенького слышно?

— Я ушла оттуда, — сказала Карина, — три месяца назад.

— Правда? — рассеянно проговорила Зина, и Карина ясно увидела, что та не стремится к продолжению разговора.

Как бы в подтверждение ее догадки, Зина нетерпеливо переступила с ноги на ногу' и, высунувшись за стеклянную стенку остановки, посмотрела на двери универмага.

— Ты куда-то спешишь? — спросила Карина.

— Я? Да нет. Видишь,вон там, — Зина махнула рукой в сторону машинной стоянки, — тачка, зеленая такая.

— Иномарка?

— «Хонда». Моему папан на семнадцатилетие подарил. — Она достала из кармашка новенький брелок с ключами. — Водить-то ему ещe не положено, вот я и катаю их с дружком. А вон и сами. — Зина встрепенулась и потянула Карину за рукав.

Та увидела, как из универмага выхолят двое молодых парней, самого обыкновенного вида, одетые в кожаные куртки и джинсы.

В каждой руке у них было по пакету, из которых торчали горлышки бутылок, концы колбасных палок и рыбьи хвосты.

— Вечеринка у нас сегодня, — все с той же странноватой улыбкой пояснила Зина. — Так что я пойду, ты уж прости, не обижайся.

— Я и не обижаюсь. — Карина улыбнулась.

— Звони, не пропадай. — Зина махнула рукой и поспешила навстречу молодым людям.

Карина, не отрываясь, наблюдала, как все трое подошли к стоянке, о чем-то весело переговариваясь, открыли «Хонду», загрузили в салон пакеты, уселись сами. Фыркнул двигатель, и автомобиль умчался.

«А ведь я ничем не лучше Зинки, — решила про себя Карина. — Пожалуй, даже хуже. В самом деле, ее старшеклассник абсолютно свободен, волен поступать, как ему заблагорассудится. Никто по нему не страдает, как Леля по Олегу, и ребенка он никакого не бросил, наоборот — сумел стать близким человеком Илюшке, выросшему без отца».

Она тяжело вздохнула и отправилась обратно на шоссе ловить машину.

45

Лекарство оказалось чудодейственным. Через два дня после начала его приема боли в руке у Олега прошли бесследно. Он заметно воспрял духом, повеселел и уже не просиживал на диване весь день с безучастным видом.

Михалыч наведывался ежедневно, и Карина начала опасаться, как бы тому не удалось уговорить Олега взять назад свое обещание.

Она уже вышла на работу и пропадала в капелле целыми днями, порой допоздна — к Хабаровску Любашин хор готовил отдельную объемную программу.

Однажды после особенно длительной и напряженной репетиции, продлившейся до восьми часов вечера. Карина, усталая, измученная долгой дорогой в общественном транспорте, подходила к дому с одной-единственной мыслью в голове — принять душ и завалиться спать.

Она распахнула дверь подъезда и нос к носу столкнулась с дирижером. Вид у того был чрезвычайно довольный, и Карину это насторожило. Она решила, что молчать больше нельзя, пора объясниться с назойливым посетителем начистоту.

— Сергей Михайлович, — сказала Карина напрямик, — я ведь знаю, зачем вы сюда ходите каждый день.

— Как — зачем? — тот старательно изобразил удивление. — Олежку навещаю.

— Вы егo не просто навещаете, — с раздражением заметила Карина, — вы пытаетесь уговорить его поехать с нами в Хабаровск. Это ни в какие порота не лезет. Вам должно самому быть понятно, что о гастролях в этой ситуации и речи быть не может.

— Но почему? — Дирижер смотрел Карине прямо в глаза, спокойным, кристально чистым взглядом. — Если он будет себя неплохо чувствовать…

— Да как вы можете! — уже не сдерживаясь, закричала Карина. — При чем здесь «Неплохо чувствовать»!

Щеки Михалыча вспыхнули и залились багровым румянцем. Карина усилием воли заставила себя смягчиться и проговорила тише:

— Я вас прошу, не надо больше приходить.

— Поздно, — тихо произнес Михалыч.

— То есть? — Она непонимающе поглядела на него.

— Поздно. Олег уже согласился.

Мгновение Карина и он молча буравили друг друга глазами. Затем она, не говоря ни слова, кинулась вверх по лестнице.

— Карина! — жалобно позвал снизу Михалыч. — Кариночка!

Она не отвечала, почти бегом преодолевая ступеньку за ступенькой.

Едва добравшись до площадки последнего этажа, Карина услышала, как рыдает за дверью Леля.

Карина надавила на кнопку звонка. Послышалась короткая перепалка, затем все смолкло, и дверь распахнулась. Перед Кариной предстал Олег, красный, взъерошенный и злой.

— Хорошо, что ты пришла. Скажи этой истеричке…

— Ничего я не буду говорить! — резко перебила Карина, задыхаясь от стремительного подъема по ступенькам. — Это безумие, то, что вы затеяли! Вспомни, ты обещал…

— Да, обещал, обещал! Но, черт возьми, я же не знал, что лекарство так поможет. Через неделю гипс снимут — и я спокойно смогу играть. Конечно, не сольную программу, а только оркестровые партии.

— Нельзя заниматься после такой травмы!

— А я и не собираюсь заниматься, я все это с закрытыми глазами сыграю, хоть ночью разбуди.

Кирина мрачно усмехнулась. Кто бы сомневался, что Олег все партии знает вдоль и поперек — после стольких часов репетиций, когда вылизывалась каждая нога, оттачивался каждый штрих.

Из комнаты выглянула Леля, нос ее распух, глаза покраснели. И она, и Олег — оба одинаково смотрели на Карину с ожиданием и надеждой, точно та была третейским судьей.

— Вот что, — она безнадежно махнула рукой, — пусть поступает как хочет. В конце концов, он взрослый человек и отдает себе отчет в том, что творит.

— Да ты что, Кариша! — всхлипнула Леля. — Он не может ехать!

— Но и не ехать он тоже не может, поэтому перестань, не реви.

Карина увидела, с какой нежностью и благодарностью посмотрел на нее Олег.

Бесполезно его удерживать и уговаривать — только нервы напрасно трепать и ему, и себе, а главное Леле. Без оркестра он чувствует себя выброшенным из жизни, несчастным, лишенным самого главного, необходимого. Значит, пускай летит в свой Хабаровск, а она, раз сольная их программа сорвалась, останется в Москве и будет ухаживать за Лелей. Хору концертмейстер нужен лишь на репетиционный период, концерты он пост под оркестр или а капелла.

— Перестань, — повторила Карина и погладила Делю по плечу.

Та тихонько шмыгнула носом:

— Я этого твоего плешивого Михалыча больше на порог не пущу. Знала бы, что так будет, не звонила бы тете Рите.

— По-твоему, лучше, если бы рука у меня срасталась еще месяц? — попробовал пошутить Олег.

Он был одновременно доволен и смутен — и тщательно пытался скрыть и то и другое.

— Когда тебе к врачу? — спросила Карина.

— В следующую пятницу. До поездки останется четыре дня — мне этого более чем достаточно, чтобы полностью восстановиться.

— Ладно, — Карина устало поплелась к двери, — я пошла спать. Вопрос обсужден, и тема закрыта, не вздумайте больше спорить. Ясно?

— Ясно, — покорно произнесла Леля, вытирая глаза платочком.

46

Олегу действительно сняли гипс через неделю. Рентген показал, что кость срослась полностью.

Вечером того же дня он уже играл. Карина, наблюдавшая за ним, видела, что игра причиняет ему боль: лицо Олега было бледным, на лбу то и дело выступала испарина. Смычок не вполне слушался его, иногда проскальзывая по струне с шипящим звуком, и Олег упрямо, раз за разом, повторял трудные места из партий.

Карина пыталась уговорить его не давать так сразу на руку полную нагрузку, но тщетно. Так ничего и не добившись, она вышла из комнаты, чтобы не терзаться понапрасну.

В гостиной Леля, окончательно смирившаяся с неизбежностью Олегова отъезда, гладила его концертные рубашки.

Карина присела на диван, рассеянно глядя на то, как ловко она орудует утюгом, отпаривая каждую складочку.

За последние недели живот у Лели вырос необычайно, и, хотя до родов ей оставалось не менее пяти недель, складывалось полное впечатление, что она уже на сносях.

— Давай я поглажу, — предложила Карина.

— Сиди, — отмахнулась Леля, — я домашними делами обожаю заниматься.

— Но тебе же тяжело. И жарко — смотри, ты вся красная.

— Нисколько не тяжело. Ты лучше скажи, — она слегка понизила голос, — он там еще долго пилить будет?

— Кто его знает? — честно призналась Карина. — Пока не восстановит партии.

— Вот бешеный, — проговорила Леля с осуждением и восхищением одновременно, — я таких одержимых, как он, только однажды видела — девчонка у нас в балетном была, рост метр с кепкой, ни шага, ни пластики природной. Но как она пахала, Кариш, если бы ты видела! У станка по семь часов выстаивала, утром все еще спят, а она уже в зале — тянется. Знаешь, ничего ее не интересовало, ни танцы, ни кино, ни мальчишки. Только работа одна на уме была… — Леля вздохнула и повернула регулятор на утюге. — Сейчас — солистка в Мариинке, все главные партии на ней. А я — вот она, рубашечки глажу. — Она засмеялась, весело, добродушно, без тени зависти или сожаления, демонстрируя полнейшее удовлетворение собственной судьбой.

Звуки скрипки за стеной неожиданно смолкли.

— Ну вот. — обрадовалась Леля. — устал-таки. Чай, не железный.

Как бы в подтверждение ее слов, на пороге показался Олег. Вид у него был измученный, но довольный.

— Все, больше не могу. — Он стянул через голову свитер и плюхнулся на диван рядом с Кариной. — Вроде выходит нормально.

— Брамса не хочешь поиграть? — не удержавшись, съязвила Карина.

— Да нет, — Олег усмехнулся, — соло мне сейчас не одолеть. Слабо.

— Ну спасибо, что ты хоть это понимаешь.

Леля поставила утюг, придирчиво оглядела безупречно отутюженную рубашку, пристроила ее на плечики и сунула в шкаф.

— Кстати, забыла вам сказать — следователь звонил.

— Когда? — хором спросили Карина и Олег.

— Сегодня утром, пока ты к врачу ходил. Сказал, что суд будет через месяц и этим мерзавцам впаяют на полную катушку.

— Это Михалыч постарался, — догадался Олег. — Он мне еще в больнице обещал, что этого так не оставит, подключит все свои связи.

— Очень нужны его связи, — фыркнула Леля презрительно. — Лучше бы оставил тебя в покое, ты бы не сидел здесь белый, как мертвец. — Она с ожесточением принялась за следующую рубашку.

— Может, хватит? — Олег поморщился. Потом прикрыл глаза и откинулся на спинку дивана.

Леля демонстративно умолкла, обиженно поджав губы.

Карина вздохнула: с того самого момента, как Олег решил лететь в Хабаровск, подобные стычки между ним и Лелей происходили по сто раз на дню. Она устала быть буфером между ними. Ей было одновременно жаль обоих — за этой жалостью Карина забывала о себе, о собственной боли от скорой разлуки с Олегом, от неопределенности в их отношениях. Она так и не смогла решить, как поступит в скором будущем — осуществит ли свой план и уедет к Верке или останется здесь и будет дальше наслаждаться преступной тайной любовью.

Предстоящий отъезд Олега спутал Карине все карты, полностью выбил ее из колеи: получалось, что вместе им оставалось быть всего несколько дней. Потом он улетит, а когда вернется, Карины уже не будет, — она поселится у подруги и станет нянчить ее малыша.

Это казалось ей немыслимым. Но еще более немыслимым было остаться и продолжать обманывать Лелю, которая вот-вот родит…

Олег сидел рядом с Кариной не двигаясь и, кажется, дремал. Она почувствовала, как бесконечно, безмерно соскучилась по нему, по его ласкам, объятиям, поцелуям — они не были вместе целую вечность, с тех пор как приключилось несчастье с его рукой.

Карина с трудом заставила себя слегка отодвинуться, чтобы не прижаться к нему тесно, всем телом, прямо на глазах у Лели.

…Он, она, Леля. Невозможно разрубить этот узел, сплетенный воедино и намертво. Невозможно принять единственно верное решение. Нельзя уйти — и не уйти тоже нельзя. Кто подскажет, как быть?…

— Олежка, ты спишь? — тихо и виновато окликнула Леля.

— Сплю, — угрюмо ответил Олег, не открывая глаз.

— Я хотела сказать… ты прости, не сердись. — Она оставила утюг, подошла к дивану, села с другой стороны, нежно потерлась виском о его плечо.

Какое-то время они сидели тихо, все трое: Олег в центре, Карина и Леля по бокам от него. Потом Олег открыл глаза и резко встал:

— Пойду еще поиграю, — и быстро вышел из комнаты.

Вскоре из спальни послышалась скрипичная мелодия, тревожная, пронзительная — в ней Карина ясно уловила все то, что мучило и ее: весь свой страх, тоску, отчаянье.

Не в силах больше выносить это, она распрощалась с Лелей и ушла к себе, но и в своей квартире из-за тонкой стенки ее продолжали преследовать неумолимые, полные смятения и горечи звуки.

…Они не сумели побыть вдвоем до самого отъезда. Четыре дня пронеслись стремительно и молниеносно — в суете, бесконечных волнениях и сборах.

Днем Карина работала в капелле, вечерами утешала плачущую Лелю, помогала ей паковать чемодан для Олега, бегала в магазин за продуктами и разными мелочами. А ночью сидела в кресле, закутавшись в плед, прислушиваясь к каждому шороху на лестничной площадке. Сидела и ждала.

Олег не появлялся — Леля от расстройства и переживаний почти совсем перестала спать.

Он смог выбраться к Карине только в ночь перед отлетом.

Она пробовала вязать: считала и пересчитывала петли, сбивалась, начинала заново. И вдруг услышала, как тихонько хлопнула дверь соседской квартиры — за последние месяцы слух у нее обострился и стал как у кошки.

Карина бросилась в прихожую, уронив под ноги клубок и спицы, едва не споткнулась об них, лихорадочно крутанула колесико замка.

Сколько раз за последние дни она представляла себе, как это произойдет: как она распахнет дверь, увидит Олега, кинется ему навстречу, спрячет лицо у него на груди.

Но он вошел и стоял посреди узенького коридора ее квартиры, а она застыла напротив, и оба молчали, не двигаясь, не произнося ни слова, точно некая неведомая сила держала их на расстоянии, не давая приблизиться, сделать друг к другу хотя бы шаг.

Наконец Олег глуховато произнес:

— Слушай, в горле пересохло. Дашь глоток чаю?

— Конечно. — Карина направилась на кухню. Он зашел следом и остановился около стола, покрытого ажурной пластиковой скатертью.

Карина включила купленный недавно электрочайник, достала чашки, сахарницу.

— Садись.

Олег послушно уселся на табурет, вытянул перед собой руки, сцепив длинные, сильные пальцы.

Несколько минут, пока закипал чайник, оба молчали, с преувеличенным вниманием прислушиваясь к его бульканью и шипению.

С легким щелчком выскочила кнопка. Карина налила в чашку кипяток, опустила туда пакетик с заваркой:

— Пей.

— Спасибо. — Олег сделал один глоток и, отодвинув чашку, уткнулся взглядом в свои руки.

Карина искоса смотрела на него, чувствуя, как ее охватывает тревога и непонятная тоска.

Выглядел он неважно: лицо осунулось, глаза красные, воспаленные, на лбу, над переносицей, залегла тонкая морщинка. Но Карину испугал даже не этот, явно болезненный вид, а нечто другое.

За то время, что она знала Олега, он бывал всяким: надменным и холодным с малознакомыми людьми, неистовым и неутомимым, когда дело касалось работы. Язвительно-насмешливым в споре, нежным и ласковым в те редкие минуты, когда им удавалось уединиться, откровенно грубым и злым, если на него пытались давить или поступали вопреки ею требованиям.

Но никогда прежде Карина не видела его таким потерянным, лишенным своего обычного спокойствия и самоуверенности. Она привыкла всегда и во всем находить в Олеге опору, привыкла к его жесткости и даже категоричности, и сейчас, при взгляде на его утомленное, бескровное лицо со свинцовыми тенями под глазами, ей стало страшно.

— Может, не поедешь? — робко спросила она. — Тебе же плохо. Болит рука?

— Да нет, — рассеянно и все так же глуховато проговорил Олег, — с рукой все в порядке.

— А что тогда?

Он наконец поднял на нее глаза.

— Я вот думаю… Карин, как мы дальше будем? Устал я так… надо Лельке правду сказать. А я… не могу, — Олег сокрушенно покачал головой, — понимаешь, не могу, и все. Она и так последнее время чумовая стала, как посмотрит иной раз — аж дрожь пробирает. — Он мрачно усмехнулся. — Хочешь верь, хочешь не верь, но я от тебя возвращаюсь под утро и всякий раз в глубине души жду — пусть она проснется, пусть все поймет. Ну покричала бы, поплакала, даже по морде мне треснула — все лучше, хоть какая-то определенность. Но она не просыпается! И ничего не видит, ничего! — Олег безнадежно опустил голову.

Карина сидела не шевелясь и почти не дыша. В мозгу словно острой иглой кололо: «Вот оно, пророчество Русудан. Именно так все и начинается. Вот так».

Он молча ждал, что она скажет.

— Может быть, ей известно? — тихо проговорила Карина, вспомнив Вадима и эпизод с забытым фотоальбомом на кровати.

— Нет. — Олег решительно покачал головой. — Нет. Я Лельку знаю, она, как никто другой, способна существовать в своем мирке, ничего не замечая вокруг. — Он вздохнул, здоровой рукой обнял Карину, притянул к себе. — Прости. Не должен был я тебе всего этого говорить. Сам обещал, что будет легко… не вышло.

— Ничего, — прошептала она. — Успокойся. Не думай об этом. Мне ничего от тебя не нужно, только ты сам.

— Я знаю. — Он улыбнулся. Карина видела, как он изо всех сил пытается овладеть собой, стать снова хозяином положения, уверенным, независимым, неуязвимым. В какой-то мере ему это удалось. — Ладно. Приеду, и все решится. Что-нибудь придумаем, безвыходных ситуаций не бывает, правда?

— Правда. — Она щекой прижалась к его щеке. Сейчас, в эти мгновения, она осознавала, что есть на свете близость более глубокая и сильная, чем телесная, когда ничего больше не надо — только сидеть вот так, рядом, без страсти, без желания, безошибочно угадывая друг у друга каждую мысль, каждый вздох.

Ночь ползла и ползла, тихо и мерно тикали часы на стене, остывший чай в чашке покрылся прозрачной пленочкой. Казалось, никогда не кончится вязкая темнота за окном и такая же вязкая тишина в крошечной кухоньке.

А потом неожиданно наступил рассвет, молочно-белый, холодный, неуютный.

— Надо идти, — тихо проговорил Олег.

Осторожно отодвинул Карину и встал.

— Да, иди. — Она рассеянно смотрела, как медленно розовеет белый туман за окном.

Он нагнулся и поцеловал её. Затем быстро прошел по коридору. Хлопнула дверь.

Ей хотелось зареветь, заголосить, как голосят бабы в деревнях, громко, безутешно, на одной непрерывной высокой ноте. Но вместо этого она поднялась из-за стола, вылила в раковину чай, тщательно сполоснула чашку, аккуратно поставила ее на полку в кухонный шкаф. Потом спокойно и не торопясь вернулась в комнату, подняла с полу вязанье, уселась в кресло и принялась сосредоточенно считать петли.

Внутри у нее все точно окаменело, глаза были абсолютно сухими, и только слегка ныл затылок, будто его сдавили обручем.

47

В восемь утра пришла Леля. Лицо ее было бледным и решительным.

— Я еду в аэропорт, — категорически заявила она.

— Зачем? — устало проговорила Карина.

— Провожать.

— Но ведь он же вернется через неделю. Вы же не на месяц расстаетесь, для чего тебе тащиться в такую даль?

— Я так хочу.

Леля была непоколебима. Отговаривать её не оставалось ни сил, ни времени, и Карина заказала по телефону такси.

В десять они разбудили Олега, успевшего подремать часа три. Сама Карина так и не сомкнула глаз. В одиннадцать пришла машина.

Всю дорогу Карина дергалась и нервничала, опасаясь, что Лелю растрясет и у нее начнутся преждевременные схватки. Однако та полуторачасовую поездку до Шереметьева перенесла на удивление благополучно. Она прижималась к Олегу, по обыкновению что-то жарко шептала ему на ухо. Он рассеянно слушал и кивал. Глаза его после бессонной ночи слипались.

Карине же спать не хотелось нисколько — она была точно натянутая струна и никак не могла расслабиться.

Пожалуй, Леля из всех троих выглядела самой спокойной и бодрой. Однако лишь только они приехали в аэропорт, это спокойствие как ветром сдуло. Глаза ее налились слезами, губы задрожали. Она вцепилась в рукав Олеговой куртки, лепеча что-то неразборчивое и жалобное. В зале уже собрался народ из оркестра и хора, и Карина видела, что Олег мучается, тяготится Ледяными слезами, что ему неловко перед ребятами.

Она принялась утешать Лелю как могла. Вроде бы ей это удалось. Во всяком случае, та перестала плакать, вытерла лицо платком и, изобразив подобие улыбки, приблизилась к шумной и пестрой толпе музыкантов.

— Олежка, ты сдурел? — Любаша, как всегда громогласная, краснощекая, в новом кожаном пальто, делающем её громоздкую фигуру похожей на тумбочку, выразительно скрестила руки на груди. — Чего бабу на сносях в аэропорт припер.

— Она сама, — ответил Олег сквозь зубы и отвернулся от Любаши, давая понять, что разговор окончен.

Но не тут-то было. Хормейстерша, полностью оправдывая данную ей в оркестре кличку, не унималась.

— Что значит — сама? Ты мужик в доме или кто? Девонька дорогая, — обратилась она к Леле, — была б ты моей дочкой или невесткой, я б такого ни в жизнь не допустила. Не берегут они тебя, безобразники!

Леля всхлипнула.

— Любовь Константиновна, все! — сердито и испуганно произнесла Карина. — Проехали.

— «Проехали»! — ворчливо передразнила Любаша, но все же послушалась и отошла в сторону.

Однако было поздно. Леля беспомощно заморгала, из глаз ее снова потекло в три ручья. Она уткнулась мокрой щекой Олегу в плечо и зарыдала в голос.

— Леля, — Олег слегка потряс се, пытаясь оторвать от себя, — Лель, ну перестань. Стыдно же, люди смотрят. Лелька! — Он смягчил тон, заговорил тише, чуть наклонившись к ее лицу: — Чего ты, глупая? Все же нормально, я приеду, отвезу тебя в больницу. Родишь своего мальчика… или девочку… кого ты больше хочешь? А?

— Н-никого… — заикаясь и всхлипывая, проговорила Леля, не отрывая лица от его куртки. — Н-не уезжай…

— Да ты с ума сошла! — Олег рывком снял с плеча сумку, поставил на пол. В глазах у него промелькнул гнев, но тут же угас. Он обнял Лелю, мягко, но настойчиво потянул в сторону: — Пойдем… Поговорим. Пошли.

Они отошли к аптечному киоску.

Карина наблюдала за ними, стоя там, где Олег оставил свою сумку.

Слов их разговора ей слышно не было, она только видела, как Олег пытается что-то втолковать Леле, время от времени подкрепляя сказанное жестами здоровой руки. Выражение лица у него было усталым, но ласковым. Леля слушала, часто и послушно кивая, глядя ему в глаза.

Карина почувствовала, что задыхается. Кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась. Сзади стоял Вадим. Вместо длинного черного пальто на нем была легкая замшевая куртка светло-серого цвета, в руках большая ярко-оранжевая сумка.

— Что? — тихо спросила Карина, стараясь не встретиться со взглядом его темных, чуть раскосых глаз.

— Ничего. Попрощаться хотел. Ты ведь остаешься, не летишь?

Она кивнула.

— Ну вот. Как себя чувствуешь, кстати?

— Ничего.

— Молодец, — он слегка прищурился, так, как это любил делать Олег. Правда, лицо Вадима не приобрело холодновато-насмешливого выражения, — стало добродушным, немного детским. — Ну пока.

— Пока, — сказала Карина.

Она по-прежнему ничего не понимала в нем. Он казался ей загадкой, хитрецом, маскирующимся под простака, недругом, по какой-то причине оттягивающим сокрушительный удар.

Почему он до сих пор ничего не сказал Леле? Чего добивается от Карины, играя с ней как кот с мышью, начиная и не заканчивая разговор, глядя своим странным, настороженным и укоризненным взглядом?

Ответить на эти вопросы Карина не могла. Она молча смотрела, как Вадим удаляется от нее, сливается с веселой, многоголосой компанией оркестрантов.

Подошли Леля с Олегом. Леля почти совсем успокоилась, Олег бережно поддерживал ее под руку, оба улыбались.

— Пора, — громко провозгласила Любаша, взваливая на плечо огромный баул. — Все на месте?

— Да вроде, — ответило ей из толпы сразу несколько голосов.

— Ну и отлично. Идем.

Олег поднял с полу сумку.

— Лель, ты оставайся здесь. Толку нет гуда ходить. только затолкают.

— Нет, я провожу.

Он пожал плечами:

— Ну ладно.

Карина стояла рядом, дожидаясь, пока Олег обратит на нее внимание. Но тот больше не смотрел в ее сторону, всецело поглощенный прощанием с Лелей.

Они, все трое, пристроились в хвост очереди на регистрацию. Впереди оказался Вадим.

Очередь двигалась быстро. Вот взметнулась вверх веселенькая оранжевая Вадимова сумка, проехала по бегущей дорожке, просвеченная со всем своим содержимым. Вслед за ней двинулась скрипка в чехле.

— Все, пока. — Олег поцеловал Лелю в щеку, протянул свой билет девушке, сидевшей на контроле.

— Пока, — хрипло проговорила Леля, делая шаг назад и прижимаясь к Карине. Та обняла ее за плечи.

Олег уже догонял Вадима. Вот он поравнялся с ним, что-то сказал на ходу. Тот в ответ качнул черноволосой головой, они вместе приблизились к стеклянным дверям накопителя.

Вадим шагнул вперед и скрылся из виду.

Кирина не отрываясь и не моргая глядела на широкую. безупречно прямую спину Олега.

Внезапно он остановился. Поправил сумку на плече. Обернулся. Его быстрый, цепкий взгляд достиг Карины. Он смотрел на нес, только на нее, прямо ей в глаза, как прежде, — уверенно, спокойно, слегка насмешливо, будто призывая не относиться ни к чему в этой жизни чересчур серьезно.

На мгновение уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке. Затем он повернулся, толкнул дверь и исчез.

— Есть хочу, — тоненько и капризно протянула Леля над самым Карининым ухом.

Та вдруг почувствовала, как внутри нее закипает глухое раздражение. Господи, как достала эта девчонка! Как надоела своими вечными слезами, жалобами, нытьем, надоела им обоим! Кто ее гнал сюда! Сидела бы дома, как все нормальные беременные, дала бы им с Олегом проститься по-человечески, — так нет, притащилась в аэропорт, устроила истерику на глазах у всех, а теперь ей, видите ли, есть захотелось! Принцесса!

Карина с неприязнью поглядела на Лелю, но тут же взяла себя в руки. Что же это она! Ведь Леля — законная Олегова жена, носит под сердцем его ребенка, любит мужа так преданно и самоотверженно, что не замечает предательства и обмана.

И Карину она любит, смотрит на нее доверчиво, ожидая, что та пожалеет ее, поддержит, даст совет, как поступить в трудной ситуации.

— Пойдем возьмем тебе что-нибудь перекусить, — ласково сказала она Леле. — Там, при входе в зал, было бистро.

— Нет, — Леля замотала головой, — я эту гадость есть не буду. Ладно уж, дотерплю до дому. Или вот что — купим пакет молока и булочку.

— Идет, — согласилась Карина.

Они отыскали продуктовую палатку, в которой все продавалось втридорога, взяли молоко «Милая Мила» и ромовую бабу. Леля жадно надкусила бабу, проткнула соломинкой дырочку в пакете и с наслаждением принялась пить.

Карина терпеливо ждала, пока она насытится. Наконец Леля доела последние крошки, скомкала пустой пакет и бросила его в урну.

— Как хорошо! — Она счастливо улыбнулась. — Ты себе не представляешь, что за волчий голод я иногда испытываю — так бы и мела все подряд. Никогда не думала, что стану такой троглодиткой.

— Это не ты, — успокоила ее Карина, — это маленький. Поехали, а то ты уже третий час на ногах.

— Поехали, — со вздохом согласилась Леля.

На обратном пути она уснула у Карины на плече. Машина неслась по пустой, свободной трассе, в окно нестерпимо ярко светило солнце. В салоне было душно, да еще шофер, молодой, бритый под ноль парень, беспрестанно дымил, едва приспустив боковое стекло.

Карина пробовала уговорить его не курить или хотя бы открыть окно побольше, но тот уперся по непонятной причине. Везти же их до Москвы он взялся за смешную цену, и потому волей-неволей приходилось терпеть его прихоти.

Карина изнывала от жары, плечо, на котором лежала Лелина голова, затекло и болело, затылок уже не просто ныл, а раскалывался до темноты в глазах, до тошноты.

Она ехала и думала, что Русудан оказалась права — вскоре она потеряет обоих — и Олега, и Лелю. Олег не сможет бросить жену, океан Солярис слишком сильно воздействует на него, слишком давит на болевую точку.

Стало быть, надо осуществлять свой план и ехать к Верке. Апрель наступает через пять дней.

Интересно, как отреагирует на ее исчезновение Олег? Смирится сразу, возможно, даже вздохнет с облегчением? Или будет пытаться вернуть ее, сохранить ту нелепую двойную жизнь, к которой они приладились в течение последних месяцев?

Как вести себя, что ему сказать? Да и нужно ли им вообще видеться, не лучше ли сжечь за собой все мосты, отрезать пути к отступлению?

Слишком далеко все зашло. Так далеко, что страшно подумать, чем это может кончиться.

Карина искоса глянула на Лелино лицо — во сне оно раскраснелось, было безмятежным, спокойным и ангельски красивым.

Леля говорит правду — она не проживет без Олега и дня, скорее всего, просто сойдет с ума, изойдет слезами, не будет ни есть, ни пить, высохнет как щелка. У нее нет ничего, за что можно было бы зацепиться, что было бы в состоянии ее отвлечь, — ни любимого дела, ни хороших, настоящих подруг. И ребенок, долгожданный, желанный ребенок, также не станет ее жизнью, у которой лишь один смысл — Олег.

Леля почувствовала, что на нее смотрят, заворочалась, что-то пробормотала, повертела головой и открыла глаза, голубые и ясные, как у младенца.

— Уже приехали?

— Подъезжаем. Ты спи дальше.

— Нет, я больше не хочу. — Леля выпрямилась и села. — Господи, здесь как в бане. Я вся мокрая. — Она расстегнула «молнию» болоньевого пальто.

— Смотри, как бы не продуло, — забеспокоилась Карина. — Если вспотела, лучше дотерпи до дома, а то прохватит на сквозняке в два счета.

— Не прохватит. — Леля слегка отодвинулась от Карины к окну, задумчиво вычерчивая пальнем на стекле какой-то узор. — А Олежка сейчас в воздухе. Как думаешь, вспоминает он обо мне?

«Как блаженная», — подумала Карина, а вслух сказала:

— Конечно, вспоминает.

— Он обещал позвонить сразу, как только они прилетят… — Леля хотела что-то еще прибавить, но вдруг замерла, прижимая ладонь к животу. — Ого, как двинул! Слоненок, да и только.

— Может быть, ему воздуха не хватает?

— Да нет, — успокоила Леля. — Он последние дни все время так, даже ребра болят. Ой, скорей бы отделаться, надоело, жуть! На животе поспать охота, прямо мочи нет, — она подвинулась к Карине, пытаясь устроиться поудобнее.

Машина свернула с кольцевой автодороги на шоссе.

— Сейчас прямо и направо, — объяснила Карина парню.

— Понял, — тот наконец выкинул окурок и крутанул руль.

За окнами замелькал знакомый микрорайон, показалось и исчезло здание музыкалки, за ней — большой, недавно отстроенный супермаркет. Автомобиль плавно подкатил к пятиэтажке, затормозил у подъезда.

— Спасибо, — Карина протянула парню деньги.

— Всегда пожалуйста. — Он небрежно сунул их в карман потертой кожанки, дождался, пока Леля протиснет в дверцу свой живот, и, нажав на газ, умчался.

— Постоим чуть-чуть. — Леля всей грудью вдохнула весенний влажный воздух. — Смотри, снег совсем растаял.

Карина глянула на покрытый лужами тротуар. Последнее время она ходила, не замечая ничего вокруг, ей было все равно — бегут ли ручьи, метет ли поземка. И сейчас она с удивлением видела, что тополя стоят, готовые вот-вот выпустить почки, а под окнами кое-где пробивается первая молодая травка.

— Красиво здесь. — Леля слегка запрокинула голову. — Совсем не как было около общаги или там, где мы с Олежкой поначалу жили. Там деревьев почти совсем нет, рядом шоссе, бензином воняет, выхлопы. А тут — раздолье. Когда рожу, небось уже все зазеленеет. Буду с коляской вон там сидеть, — указала она на скамейку под деревьями.

Карина молча кивнула. Каждое Лелино слово причиняло ей невыносимую боль, точно резали по живому без наркоза.

Это есть, есть, и ничего не поделаешь! Родится ребенок, ребенок Олега. Отец будет любить сына или дочь, что бы там ни говорил, как бы ни старался изобразить из себя детоненавистника. Он будет гулять с Лелей и коляской, и Карина окажется лишней, совершенно лишней, чужой.

— Пойдем домой, — глухо проговорила она. — Сыро. Ты простынешь.

— Пойдем, — согласилась Леля, беря ее под руку — Ты… поживешь у меня эту неделю? А то я тронусь одна, без Олежки, в пустой квартире. Пожалуйста, Кариш!

— Ладно, поживу, — выдавила Карина, мысленно придя в ужас. Мало того что семь дней у нее не будет работы — вся капелла улетела, так еще и с утра до вечера общаться с Лелей, непрерывно говорить с ней об Олеге! Так недолго и самой с ума сойти.

Однако отступать было некуда: бросить Лелю, перестать заботиться о ней в отсутствие Олега она не могла. Словно неведомая сила заставляла быть с ней рядом, следить за каждым ее шагом, защищать, оберегать.

Они не спеша, подолгу отдыхая на каждом пролете, поднялись на пятый этаж.

В квартире у Лели парил непривычный беспорядок — повсюду валялись раскиданные вещи, на кухне в раковине громоздилась гора грязных тарелок и чашек, постель в спальне была не застелена.

— Ты посиди, а я уберусь. Я мигом. — Леля сняла пальто, сапоги и деловито двинулась на кухню.

— Я помогу.

— Нет-нет. Мне полезно размяться. Иди посмотри телевизор. Или видак включи, там у Олежки много фильмов хороших, комедии, боевики.

— А фантастика есть? — невольно вырвалось у Карины.

Леля неопределенно пожала плечами:

— Есть кажется, но немного. Кое-что он переписывал с телевизора, сол… сор… не помню, название чудное.

— «Солярис»?

— Ага, точно. Тебя интересует эта заумь? — Леля удивленно подняла брови.

— Так, иногда, — уклончиво ответила Карина.

— Ну бери и смотри. Кассеты в тумбочке, на верхней полке.

Леля ушла на кухню и загремела там посудой.

Карина, осторожно ступая по скрипучему паркету, прошла в гостиную, распахнула дверцу тумбочки. На верхней полке в идеальном порядке в два ряда стояли видеокассеты, надписанные ровным, разборчивым Олеговым почерком.

Карина наклонилась, просмотрела первый ряд, не обнаружила там того, что искала, наугад вынула пару кассет.

Вот он, «Солярис», стоит во втором ряду. Она осторожно вытащила кассету, вставила в видеомагнитофон. На экране замелькали титры.

Карина совершенно ничего не помнила, смотрела как бы впервые. Когда-то давным-давно они ходили на этот фильм с Веркой, еще будучи школьницами, девятиклассницами. Верка всю дорогу из кинотеатра восхищалась, а Карина не могла взять в толк, что её так зацепило — какая-то тетка, сделанная не из молекул, а из неведомого космического вещества, преследует героя. Умереть она не может, ее никуда нельзя услать — на следующий день все равно вернется, в общем, наваждение, фантом какой-то.

Теперь Карина понимала. Понимала, почему гениальный Тарковский взялся экранизировать именно этот роман польского фантаста — столько в нем было мудрости, скрытого смысла, тайного подтекста.

Океан Солярис — не есть что-то вне нас, он внутри у каждого, он — это наша душа, запрограммированная на сострадание, на то, чтобы не переполниться жестокостью…

Карина не заметила, как в кухне стало тихо. Подняла голову и увидела, что в дверях стоит Леля.

— Бредятина, правда? — та кивнула на экран. — А Олежка часто ее смотрит, особенно в последнее время. Мне кажется, такое только шизофреник мог придумать. То ли дело комедии! Я, например, «Кавказскую пленницу» раз двадцать смотрела, и еще столько же могу. Давай, кстати, прокрутим?

— Данай, — рассеянно проговорила Карина.

Леля достала кассету в яркой обложке.

Они смотрели фильм, Леля громко и заливисто смеялась в каждом месте, где полагалось смеяться, Карина почти не глядела на экран, погруженная в свои мысли.

Поздно вечером позвонил Олег. Самолет благополучно приземлился, оркестр разместили в гостинице со всеми удобствами, завтра ожидался первый концерт.

Говорила по телефону Леля, Карина трубку брать не стала. Слушала из комнаты, как та сыплет вопросами, не давая Олегу закончить разговор и невзирая на дороговизну междугородных звонков.

Наконец она умолкла. Вернулась из спальни, где висел аппарат, в гостиную, радостная и возбужденная.

— Он каждый день будет звонить в это время. У него телефон прямо в номере. Чувствует себя хорошо, рука не болит.

— Слава богу, — пробормотала Карина. — Может, ляжем спать?

— С удовольствием. — Леля улыбнулась и сладко зевнула. — Завтра утром мне к врачу.

— Я схожу с тобой.

— Ни в коем случае, — поспешно произнесла Леля. Улыбка сбежала с ее лица. — Не надо, — пояснила она, — мне пора привыкнуть иногда оставаться одной. Рожать-то со мной ты не пойдешь, верно?

— Верно, — согласилась Карина. В конце концов, Леля права, пусть проведет самостоятельно хоть пару часов. — Спроси там у врача, нужно ли продолжать пить старые витамины или, может быть, есть что-то другое, поэффективней?

— Спрошу, — Леля кивнула. — Слушай, ляжем вместе, на диване? Ты не бойся, я не храплю, мешать не буду.

— Ну давай.

Они расстелили диван, стоящий в гостиной, потушили свет и улеглись. Карина лежала с открытыми глазами, в темноте прислушиваясь к ровному Лелиному дыханию. В какой-то момент ей показалось, что та уснула.

Она повернулась на бок, поудобней устроила голову на подушке, вздохнула тихонько. И тут же услышала какие-то странные звуки — не то сдавленный стон, не то всхлипывания.

Карина резко обернулась: Леля горько плакала, закрыв лицо одеялом.

— Что случилось? — Карина села на постели.

— Н-ничего. Просто… я боюсь.

Карина отчетливо вспомнила, как Верка рассказывала ей после родов. Последний месяц самый тяжкий. Ночью лежишь без сна, в голову мысли всякие лезут, одна другой бредовей. Понимаешь, что все это чепуха, а поделать с собой ничего не можешь. Паранойя, одним словом.

Карина ласково погладила Лелю по растрепавшимся волосам:

— Чего ты боишься, глупенькая?

— Всего. Вдруг я рожу и растолстею, как бочка? Буду Олежке противна.

— С чего тебе толстеть? Ты вон какая стройная, и мышцы у тебя тренированные.

— А если ребеночек родится неполноценным? — Да почему ему быть неполноценным? Ведь ты наблюдаешься у врача, он следит, чтобы все было в норме. Вы оба молодые, здоровые, не говори глупостей.

— А вдруг… — Леля снова захлебнулась слезами, — вдруг Олежка не полюбит маленького? Он же не хотел…

— Вот чушь-то! Как можно не любить собственного ребенка? Полюбит, еще как полюбит, увидишь. Хватит реветь, давление подскочит. Давай спать.

— Давай. — Леля прерывисто вздохнула и умолкла. Но лишь на минуту. Вскоре она опять начала всхлипывать.

— Что еще? — Карина с трудом сдержалась, чтобы не заткнуть ей рот рукой. Господи, неужели она так каждую ночь? Бедный Олег, чудо, что он еще не рехнулся от таких сцен.

— Я… подумала… я вам так надоела, — жалобно прошептала Леля.

— Кому — нам?

— Вам. Тебе и Олежке.

Карина ощутила знакомый укол тревоги. Почему Леля так говорит? Что она имеет в виду? Может быть, ее слезы и истерики в последние дни вовсе не признак предродового психоза? Вдруг Олег ошибается и она в курсе всего?

Но зачем тогда это приглашение пожить вместе, стремление не разлучаться с Кариной, поверение ей самых сокровенных мыслей?

— Прекрати, — сухо проговорила Карина, — ты не можешь нам надоесть. И закончим на этом, иначе я просто уйду к себе.

— Нет, не уходи, — Леля испуганно схватила ее за руку, — я не буду больше. Прости меня, не сердись.

— Я не сержусь, — сказала Карина мягче. Спать ей расхотелось вовсе, несмотря на то что шли вторые сутки ее бодрствования.

Леля прижалась щекой к ее плечу, закрыла глаза. Через десять минут она наконец уснула, продолжая изредка всхлипывать во сне.

48

Наутро голова у Карины раскалывалась от боли. Ей удалось задремать лишь на рассвете, а в половине восьмого она уже проснулась от неудержимо бьющего в глаза света.

Шторы были раздвинуты, в окно нещадно жарило солнце. Леля стояла посреди комнаты в ночной рубашке и расчесывала щеткой длинные белые волосы.

— Кариша, про какое чудесное, — улыбнулась она весело. Затем вгляделась в хмурое, заспанное Каринино лицо и огорченно проговорила: — Ты не выспалась?

— Да так, — Карина зевнула, — немножко.

— Прости, — расстроилась Леля, — я просто не подумала. Ты же устала вчера со мной, и спать я тебе полночи не дала. Сама вскочила ни свет ни заря и тебя подняла, дура бестолковая.

— Ничего, — утешила ее Карина, — днем отосплюсь, я ж теперь как бы в отпуске. К тому же не так и рано.

Они позавтракали. Потом Леля собралась и ушла в консультацию.

С ее уходом Карина почувствовала невероятное облегчение — хоть несколько часов можно побыть одной, отдохнуть от Лелиных бесконечных негативных эмоций, собраться с собственными мыслями.

Она сходила к себе в квартиру, немного убрала в ней, пропылесосила, вытерла пыль с мебели, стараясь за бытовыми занятиями забыться, перестать дергаться и волноваться.

Леля запаздывала — близилось время обеда, а она все не возвращалась. Карина решила прогуляться, а заодно и встретить ее из консультации.

Однако далеко ходить не пришлось: Леля стояла в двух шагах от подъезда и беседовала со старушкой-соседкой с третьего этажа. В руках у бабульки была кошелка, из которой выглядывал длинный румяный батон, возле ее ног суетливо сновала крошечная собачонка-шпиц.

Левины щеки разрумянились, глаза блестели, светлые пряди выбивались из-под вязаной шапочки и спадали на её свежее, чистое личико.

«Как же она хороша, — невольно восхитилась Карина. — И беременность нисколько ее не портит, только красит. Хоть картину с нее пиши. А Олег — дурак, сколько мужиков с радостью оказались бы на его месте».

Леля заметила Карину, весело улыбнулась и помахала рукой:

— Иду, иду.

Она простилась со старушкой, та покивала ей в ответ и засеменила вслед за шпицем к скверу.

— Ну что сказал врач? — спросила Карина, подходя.

— Все хорошо, — Леля сапожком постучала по кромке тротуара, стараясь сбить приставший к каблуку комок последнего грязного снега.

— А насчет витаминов узнала?

— Да. Продолжать пить до самых родов.

— Дай-ка я гляну твою карту, — попросила Карина. — Так, на всякий случай.

— Зачем это? — Леля твердо покачала головой. — Ты что, мне не веришь?

— Да верю, верю. — Карина засмеялась и обняла её за плечи. — Ну как, твое настроение улучшилось? Больше не станешь по ночам плести ерунду?

— Постараюсь, — серьезно произнесла Леля.

Остаток дня прошел спокойно: они обедали, потом вместе ходили гулять и по магазинам, вечером снова смотрели видик, на сей раз «Бриллиантовую руку».

Олег позвонил в начале двенадцатого, как и обещал.

— Хочешь поговорить с ним? — предложила Леля Карине, саманаговорившись всласть.

— Нет, не хочу. — твердо сказала та. — Передай ему от меня привет.

— Олежка! — закричала Леля в трубку. — Тебе привет от Кариши. Что? А, хорошо! — Она повернулась к Карине и сообщила: — Тебе от него тоже привет. Очень большой.

— Спасибо. — Карина зачем-то встала с дивана, на котором сидела. Ноги сами понесли её на кухню. Она включила воду в раковине и принялась мыть стоящую там одинокую чашку из-под кофе.

Ей было невыносимо больно. Что толку подходить к телефону? О чем они могут поговорить в присутствии Лели? Только перекинуться пустыми, ничего не значащими фразами.

А она так соскучилась! Прошло всего два дня, а кажется, что пролетела неделя. Или даже месяц. Как она будет без него? Невозможно, страшно себе это представить.

Карина услышала сзади мягкие шаги.

— Ты зря не подошла к телефону, — Леля обняла ее за талию, — Олежка мог обидеться.

— На что обижаться? — резко проговорила Карина. вытирая чашку. — Я ему не жена.

— Ой, ну что ты? — Леля ласково погладила ее по плечу. — Мы же тебя любим как родную. И я, и он тоже. Давай поставлю на место. — Она протянула руку к чашке.

— Сама поставлю, — отстранилась Карина, вернула чашку на полку, вытерла руки.

— Ты на что-то сердишься? — Леля смотрела на нее с недоумением и виновато. — Я опять сморозила что-то не то? Да?

— Нет, все в порядке. — Карина вдруг ясно осознала, что еще пару таких дней, и она больше не в силах будет сдерживаться. Чего доброго, сама выложит Леле всю правду. Натянутые до последнего предела нервы отказывались подчиняться, в горле стояли слезы. — Все в порядке, — повторила она, с трудом заставляя голос звучать ровно и доброжелательно. — Если ты так хочешь, завтра я с ним поговорю.

«Последний раз, — решила Карина про себя, — самый последний. А потом съезжу к Верке, договорюсь с ней обо всем».

— Вот и хорошо, — обрадовалась Леля, — пойдем ложиться.

49

Однако назавтра Олег не позвонил. Леля напрасно торчала у аппарата до полуночи и даже дольше. На нее жалко было смотреть.

— Что-то случилось, — приговаривала она ежеминутно, прохаживаясь взад-вперед по коридору, — что-то произошло.

— Ничего не произошло, — сердито сказала Карина. — Просто устал после концерта и лег спать пораньше.

Она прекрасно помнила, как в Суздале Олег совершенно позабыл о необходимости звонков в Москву. Лелино нытье и мелькание перед глазами выводило ее из себя.

— Перестань психовать, ложись спать. Он завтра позвонит, вот увидишь.

— А вдруг не позвонит?

Карина, ничего не ответив, безнадежно махнула рукой и ушла в комнату. Вскоре следом приплелась Леля, с убитым видом принялась разбирать диван.

Карина поднялась с кресла, молча отстранила ее, сама вынула одеяла, подушки, постелила простыню. Леля стояла рядом и виновато шмыгала носом.

— Нельзя быть такой несдержанной, — укорила ее Карина. — Ты как вулкан, вокруг тебя земля дрожит.

— Знаю, — Леля горестно вздохнула, — но ничего не могу с собой поделать.

Назавтра утром Карина видела, как она изо всех сил пытается владеть собой, улыбается деревянной улыбкой, старается нарочито не глядеть на телефонный аппарат, то и дело заводит какой-нибудь никчемный, пустой разговор.

Часа в три пополудни Леля вдруг решительно начала одеваться. Натянула сапоги, шапочку, достала с вешалки пальто.

— Ты куда?

— Пойду пройдусь. Куплю йогурт.

— У нас же есть.

— Банановый. А я хочу клубничный.

— Погоди, сходим вместе.

— Да не надо. Я быстро, туда и обратно.

— Ну как знаешь. — Карине на самом деле не хотелось выходить на улицу.

Она только недавно вымыла голову, и волосы еще не совсем просохли.

Леля взяла с комода сумку, тщательно накрасила губы и ушла.

Едва за ней захлопнулась дверь, зазвонил телефон.

«Межгород», — поняла Карина. Звонок был длинный и заливистый, явно не московский.

Она заметалась по прихожей, выскочила на лестницу, но Леля уже успела спуститься вниз.

Карина вернулась в квартиру и схватила трубку:

— Да, слушаю!

— Леля? — Голос Олега был таким близким и отчетливым, будто он находился в соседней комнате.

— Нет, это не Леля. — Карина почувствовала, как к щекам мгновенно приливает жар.

— Карин, ты? Лелька где, далеко?

— Ее нет, она вышла погулять. Как ты?

— Нормально. А ты?

— Я тоже.

Олег секунду помолчал. Потом произнес обыденным, ровным тоном:

— Ты передай ей, что я звонил, у нас все в порядке, скоро вернемся домой.

— Хорошо, я передам. — Она старалась говорить точь-в-точь как он, так же отстраненно и сдержанно, а внутри у нее все надрывалось от нестерпимой, жгучей боли.

— Ладно. Я еще завтра позвоню. Ты за Лелькой следи, пожалуйста. Договорились?

— Да.

Ей показалось, он уже вешает трубку — в ухо ударила какая-то мертвая пустота. Она зажмурилась и отчаянно, сдавленно позвала:

— Олег!

— Что?

— Ничего. — Карина вытерла ладонью слезинку, выползшую на щеку. — Просто хотела узнать, ты еще тут?

— Да. Но мне пора. Мы поговорим обо всем, когда я вернусь в Москву. Обязательно. Ты слышишь?

— Хорошо.

— Ну все тогда. Пока.

— Пока. — Она медленно опустила вниз руку, в которой была зажата телефонная трубка.

Потом так же медленно нажала на рычаг. Послышались частые, беспокойные гудки.

Все. Ждать больше нельзя. Надо звонить Верке. Карина, не кладя трубку, набрала номер.

— Але, — сказал детский голос на том конце провода.

— Позови маму.

Через минуту подошла Верка.

— Это я, — проговорила Карина, — хочу навестить тебя. Как насчет завтра?

— Отлично, — весело произнесла Верка, — давай к обеду.

— Даже раньше. К двенадцати.

— О’кей. Ты не передумаешь?

— Ни за что.

Они простились.

Когда через полчаса вернулась Леля, Карина сосредоточенно чистила картошку на кухне.

— Привет, — Леля поставила на стол белую пластиковую бутылочку с цветной наклейкой. — Вот такой я хотела, — она помялась немного, потом спросила деланно безразличным тоном: — Никто не звонил?

— Звонил. Олег. Просил передать, что у него все в порядке. — Карина упорно смотрела на свешивающуюся в раковину спираль картофельной кожуры.

— Вот черт, — Леля с досадой стукнула кулаком по столу, — так и знала. Не нужно было уходить.

— Брось. Он завтра позвонит. Не сидеть же тебе у телефона как привязанной. — Карина с удивлением слушала свой ровный, совершенно бесстрастный голос. — Кстати, — она бросила очередную картофелину в миску с водой, — завтра я должна уйти.

— Куда? — встревоженно произнесла Леля и тут же, опомнившись, закивала: — Конечно, иди. Только скажи, тебя… долго не будет?

— Несколько часов. Мне нужно съездить к подруге. Это довольно далеко отсюда.

— Поезжай. — Леля вздохнула и принялась отвинчивать крышечку с бутылки.

50

Карина не переставала изумляться самой себе. Никаких больше сомнений и терзаний — весь остаток дня и ночь она провела абсолютно спокойно, не колеблясь, твердо зная, что утром поступит так, как решила.

Назавтра ровно в полдень она уже подходила к Веркиному дому на Чистых прудах.

Мелодично пропел звонок, за дверью послышались скорые, веселые шаги.

— Ну наконец-то! — Верка схватила Карину за плечи, втащила в огромную, просторную прихожую. — Давай, давай заходи.

Живот у нее был куда меньше Лелиного, почти незаметный под свободным шелковым халатиком. А вот выглядела Верка значительно хуже — на лице желтоватые пятна, под глазами густая синева, теки ввалились.

Однако, несмотря на это, взгляд ее сиял. Она в два счета подхватила Каринино пальто, закинула его в здоровенный зеркальный шкаф-купе.

— Ой, подруга дорогая, знаешь ли, до последней минуты не верила, что ты сподобишься, придешь.

— Пришла же. — Карина неловко улыбнулась, опасаясь поскользнуться на блестящем, как каток, паркете.

— Молодчина, — обняла ее Верка, повлекла за собой по извилистому коридору.

Справа приоткрылась дверь, оттуда высунулась детская мордашка:

— Мам, я математику сделал.

— А где твое «здрасте»? — сурово вопросила Верка. — Не видишь, тетя Карина к нам в гости пришла!

— Здравствуйте, — слегка опустив белобрысую голову, сказал мальчик.

— Привет, Егорка. — Карина улыбнулась, достала из сумки шоколадку, протянула Веркиному сыну. — На, держи.

— Спасибо. Мам, мне дальше русский делать?

— Делай сначала английский, — поразмыслив, решила Верка.

Мальчишка скрылся в комнате.

— Как он вырос, — проговорила Карина, — не узнать.

— Еще бы, — фыркнула Верка. — Ты сколько здесь не была? Года полтора?

— Больше, — смущенно произнесла Карина.

— Вот видишь. А дети растут каждый месяц. Они наконец очутились на кухне, своими масштабами больше похожей на бальный зал.

— Садись. — Верка выдвинула из-под широкого дубового стола массивный стул с высокой, резной спинкой. — Голодная? Обедать будешь?

— Нет-нет. Пожалуйста, не беспокойся. Лучше посиди со мной.

— Тогда чаю, — Верка достала с полки тонкие фарфоровые чашки. — Тебе какой — «Липтон», «Эрл грей», фруктовый?

— Любой, — усмехнулась Карина.

— Тогда гавайский. Попробуешь — вкус обалденный.

Верка налила в чашку ярко-красную заварку, добавила туда кипятку, вытащила из двухметрового холодильника торт в прозрачной упаковке.

— Вот. Специально для тебя купила.

Она отрезала пару кусков, разложила по блюдечкам и, наконец, уселась напротив Карины.

— Хорошо-то как, что ты здесь. — Верка смотрела на нее с теплотой и нежностью, как могут смотреть на нас лишь друзья с юности, те, кто знали нас детьми. — Выглядишь замечательно. Красивая, ну просто до невозможности.

— Брось, перестань. — Карина грустно улыбнулась.

— Нет, ей-богу. Я же искренне. Облик такой загадочный, меланхолический. — Верка весело расхохоталась.

— Вер, — тихо проговорила Карина, ковыряя ложечкой красное желе на торте, — я поживу у тебя? С полгода или побольше, помнишь, мы договаривались?

Верка перестала смеяться, ее круглые, немножко навыкате, синие глаза округлились еще больше.

— Конечно, Каринка, о чем разговор. Хоть навсегда поселись. Только… прости за нескромный вопрос, это как понимать? Ты… бежишь?

— Ну… — Карина неопределенно пожала плечами. Ей вдруг захотелось высказаться, поделиться наболевшим. Кому, как не Верке, можно открыться, поплакаться в жилетку? Та ее точно поймет и не осудит. — Тебе Саша ничего не рассказывал? — спросила она.

— Рассказывал. Что у тебя появился любимый человек, тот самый сосед, кажется.

— Да. все правильно. — Карина на секунду задержала дыхание, как перед прыжком в холодную воду, затем быстро проговорила: — Он женат, Верочка. Его жена ждет ребенка, почти сразу же следом за тобой.

— И ты решила… — Верка понимающе покачала головой.

— Да, я решила закончить с этим. Ты мне поможешь?

— Я-то помогу: — Веркины тонкие, проворные пальцы затеребили хрупкую, изящную ручку чашки. Она отвела взгляд в сторону.

— Что-то не так? — заволновалась Карина.

— Все так. — Верка с досадой поморщилась. — Я готова для тебя на что угодно, ты это прекрасно знаешь, но… — Она замолчала в нерешительности. Карина тоже молчала, дожидаясь окончания Веркиной фразы.

Та тяжело вздохнула:

— Ты только не обижайся, ладно? Не будешь?

— Нет. — Карина пожала плечами.

— Возможно, я снова лезу не в свое дело… но, Карин… ты опять выбираешь себе роль жертвы! Может, не стоит? Если он любит тебя…

— То должен бросить беременную жену, — жестко сказала Карина. — Да?

— Да, — с вызовом ответила Верка. — Да! Должен! Должен кто-то и о тебе подумать, о том, сколько ты страдала, как много пережила, как…

— И это говоришь ты? — звенящим от напряжения голосом перебила Карина. — Ты, которой на днях рожать?

— Я не спорю, — сразу смягчилась Верка и осторожно коснулась Карининой руки. — Я просто жалею тебя. Мне хочется, чтобы ты была счастлива.

— Я была счастлива. Мне этого хватит.

— Глупышка, — нежно проговорила Верка, — почему ты считаешь, что счастливой можно быть лишь краткий период времени? И, в конце концов, зачем брать все на себя? Пусть он, твой красавец, сам решит, с кем ему оставаться.

— Он не может.

— А ты, значит, можешь? — В голосе у Верки зазвучали язвительные нотки.

— Да, могу, — отрезала Карина. — Мне это сделать легче. И давай не будем больше препираться. Ты берешь меня к себе?

— Беру, беру, — устало сказал Верка, — можешь даже и не уезжать никуда, оставайся прямо сейчас.

— Прямо сейчас не выйдет. Послезавтра. — Карина прикинула, как она будет действовать.

Олег вернется через три дня. Сутки Леля сможет пробыть одна.

Сегодня же, придя домой, Карина скажет ей, что подруге срочно потребовалась помощь, необходимо на время уехать. И вопрос будет исчерпан.

Правда, предстоит выдержать неприятное объяснение с Любашей, по поводу того что Карина бросает хор и солистов посреди сезона, но это придется пережить, ничего не поделаешь.

Верка смотрела на подругу с тревогой и любопытством, ожидая, что еще та скажет.

— Послезавтра, — повторила Карина твердо, — и не вздумай меня жалеть. Я делаю все по доброй воле.

— Хорошо.

Они еще поболтали о пустяках, Верка показала Карине уже купленное приданое для новорожденного — крохотные кофточки и штанишки, кружевные чепчики, деревянную кроватку с пологом: она была не суеверна и предпочитала все приготовить заранее.

Затем Карина стала собираться домой.

Когда она вышла от Верки, шел четвертый час дня. Солнце, припекающее с каждым днем все сильней, сейчас грело на полную катушку, так, что Карине стало жарко в пальто и берете.

Она шла не спеша, аккуратно обходя наиболее глубокие лужи, и с удовлетворением думала, что все пути к отступлению отрезаны. Она не дождется горьких слов от Олега, а в том, что он скажет эти самые слова, Карина не сомневалась.

По тому, как он говорил с ней по телефону, ясно, что он все решил. Решил остаться с Лелей, и правильно. Бросить её нельзя, это равносильно убийству.

Хорошо, что все получилось в соответствии с Карининым планом — сегодня тридцатое марта. Первого апреля она переедет к Верке, как и собиралась…

Карина вдруг подумала, что прошел ровно год, с того момента как Олег и Леля приехали в ее дом. Как раз в один из таких вот солнечных, ясных дней на исходе прошлого марта она увидела возле подъезда старенький, обшарпанный грузовичок.

Господи, могла ли Карина тогда подумать, что он привезет ей такое блаженство и такое страдание!

Внезапно на нее накатила бешеная тоска по Олегу и столь же неудержимая нежность к нему. Что она делает? Бежит от самого прекрасного, самого главного в своей жизни! Мало ли что Олег собирался сказать ей по приезде домой? Почему, откуда она взяла, что он сделал выбор в пользу Лели? Проклятый, вечный страх! Страх потерять Олега, оказаться покинутой, нежеланной — он измотал Карину, отравил ее любовь, испортил последние дни перед разлукой. А ведь все могло бы быть иначе! И Верка совершенно права — у нее, Карины, есть право на счастье, не меньшее, чем у кого-либо другого, чем у той же Лели!

…Раскрасневшаяся, с блестящими, блуждающими глазами, она поднялась на свой последний этаж и машинально нажала кнопку звонка.

Леля не открывала.

«Снова за йогуртом побежала», — решила Карина и достала ключи от соседской квартиры, которые с момента Олегова отлета носила у себя в сумочке.

Она отомкнула дверь, намереваясь выложить две упаковки дорогих витаминов для беременных, которыми снабдила ее Верка, и уйти к себе.

Лелино пальто висело на вешалке, там же, внизу, стояли её сапоги.

Значит, она дома, никуда не ушла. Спит.

Карина аккуратно поставила коробочки на комод в углу и заглянула в спальню. Там было пусто. На цыпочках она подошла к гостиной.

Леля лежала посреди комнаты на полу, на левом боку, широко откинув в сторону одну руку и прижимая к животу другую. Вокруг нее на светлом ковре растекалось огромное бурое пятно. Глаза ее были закрыты, лицо мраморно-белое.

В висках у Карины гулко застучало, ноги ее задрожали и ослабли, и она, тяжело дыша, опустилась на ковер. Широко хлебнула воздуха, точно рыба, вытащенная из воды, и на четвереньках подползла к Леле.

Подол Лелиного халата был весь в крови, и кровь все текла, текла, впитываясь в намокший ковер. Много крови, так много, что не верилось, будто вся она вытекла из худенькой Лели. Карине захотелось закричать от ужаса. Даже не закричать, а завизжать что есть мочи, так, как она визжала в клубе, когда мордастый занес урну нал головой Олега. А потом закрыть глаза, заткнуть уши и убежать.

Из последних сил, преодолевая себя, она искоса взглянула на Лелю и вдруг увидела, как на шее у той пульсирует маленькая синяя жилка. Карина приложила к ней дрожащую руку и почувствовала, как бьется оставшаяся Лелина кровь.

Она тяжело поднялась на ноги. По спине градом струился пот. Карина с остервенением рванула «молнию» на пальто, раздался угрожающий треск. Она скинула пальто на пол и, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы отделаться от надвигающейся дурноты, бросилась к телефону.

Трясущиеся пальцы соскальзывали с кнопок. Она не помнила, что кричала в телефонную трубку. Кажется, ей диктовали другой номер по перевозке рожениц, кажется, она звонила по нему, что-то объясняла, говорила адрес.

Вдруг навалилась дикая усталость, апатия и черная, смертельная тоска. Карина повесила трубку, вернулась к Леле, села рядом с ней на ковер. Синяя жилка билась, но слабо. А бурое пятно, засохшее по краям, снова алело в середине.

«Это расплата, — обреченно думала Карина, тупо глядя в потолок, на сверкающую всеми гранями хрустальную люстру. — Самая страшная расплата, которую можно было придумать за украденное счастье».

Раздался звонок. Быстро вошли трое — мужчина средних лет, высокий, светловолосый, по виду — врач, молодой парень-шофер с носилками и худенькая курносая девчушка, фельдшер или медсестра. Лица у всех были серьезные. Мужчина с порога заглянул в комнату, коротко присвистнул.

Затем подбежал к Леле, потрогал пульс, вынул трубку, приставил к её выпуклому животу.

— Что? — еле слышно прошептала Карина, надеясь, что, может, все не так страшно и для врачей эта ситуация проста, понятна и разрешима.

— Плохо, — сказал врач, убирая трубку. — Очень. Берите ее документы, и быстро едем.

Карина кинулась шарить по ящикам, судорожно выдвигая и захлопывая их — от страха она совершенно забыла, где лежит Лелин паспорт и карточка беременной.

Бригада не обращала на нее внимания, лишь перебрасывалась между собой короткими фразами. Лелю подняли, уложили на носилки, понесли к двери.

Карина наконец вспомнила. Открыла бар в стенке, достала приготовленный еще две недели назад пакет. Нагнулась, подхватила с пола пальто, судорожными движениями вдела руки в рукава. Попробовала застегнуть — «молния» разъехалась по всей длине.

Карина кинулась к себе в квартиру, стащила с вешалки первое, что попалось на глаза — дубленку, накинула на плечи и выбежала во двор.

Шофер уже завел двигатель, «скорая» фыркала и чихала. Худенькая сестричка в нетерпении топталась рядом.

— Быстрее, — поторопила она Карину, — залезайте.

Дверь захлопнулась, машина резко рванулась с места, и Карина услышала протяжный, стонущий звук. Она вздрогнула и поняла, что это сирена.

51

В больничном коридоре приторно пахло чем-то едким, было пустынно и тихо.

Карина сидела на лавочке, обитой полопавшимся синим дерматином, глядя в окно. Напротив нее на посту, склонив в свете лампы утомленное лицо, также безмолвно и неподвижно сидела дежурная — немолодая, некрасивая женщина. Со стороны казалось, что она замерла или заснула. Однако время от времени дежурная что-то помечала в лежавших на столе бумагах, и тогда становилось ясно, что она не спит, а работает.

Карина не могла определить, который час. Лелю увезли на второй этаж в операционную. С того момента, как ее погрузили в лифт, время словно остановилось, и Карина не понимала, прошло ли сорок минут или два часа.

Большое окно, занавешенное короткой белой больничной шторкой, на глазах потемнело, и по отделению поползли сумерки. Откуда-то появилась санитарка, щелкнула выключателем. Загудели лампы дневного света, вспыхнули и засияли кафельные стены. Карина вздрогнула и очнулась.

И тотчас с визгом распахнулись двери лифта. Вышла пожилая женщина в очках и марлевой повязке и, оглядев пустое приемное отделение, направилась к Карине:

— Вы приехали с Ляшко Еленой Николаевной?

— Я. — Карина встала, чувствуя все ту же ватную слабость в ногах. — Как она?

— Ее прооперировали. Ребенок дышал при рождении. Но шансов у него почти нет. Он сильно недоношенный.

— Как — сильно? Ей же оставалось максимум четыре недели!

Пожилая покачала головой:

— Больше, гораздо больше. Срок не точно установлен. Да и не в недоношенности дело.

— А в чем? — испуганно спросила Карина.

— В том, что у матери было сильнейшее кровотечение. Малыш наглотался крови, вод, отсюда отек легких, гипоксия… — Женщина говорила спокойно, ровным, усталым голосом.

Наверное, она привыкла так говорить, потому что делала это не первый раз. И не второй. А бог знает какой. Сыпала медицинскими терминами, словно была уверена, что Карина прекрасно знает и понимает все врачебные тонкости.

— Он может выжить? — спросила Карина.

— Теоретически — да, но практически — вряд ли. Он очень слаб. Мы его отправили в специализированную детскую больницу. Там есть необходимое оборудование, там ему постараются помочь.

На минутку Карине стало легче: все-таки есть шанс. Наука сейчас творит чудеса. Надо будет заплатить, достать любые лекарства — они с Олегом сделают что угодно. Может, выживет ребеночек. А Леле, наверное, уже лучше — и кровотечение должно было остановиться, и…

Карина взглянула в лицо пожилой докторше. Оно по-прежнему оставалось бесстрастным и спокойным, но в глазах ее Карина заметила едва уловимую тень.

— Вы кто ей? Сестра? — спросила женщина, и Карина вновь почувствовала отступивший на время озноб.

— Нет, я соседка, подруга.

— Муж ее где? В городе?

— Нет, муж далеко. В командировке.

— Звоните ему, чтобы срочно летел в Москву. Срочно, понимаете?

— Да, хорошо. А что с ней? Что с Лелей — что-нибудь страшное? Скажите мне, я должна знать. — Карина умоляюще заглянула врачихе в лицо.

— Да, — ответила та, и тон ее голоса стал мягче, участливее. — Да. Все плохо. Если есть еще близкие — мать, отец, родственники, — пусть быстро едут, а то могут не успеть. Кровопотеря огромная. Сердце слабое. Мы делаем что можем. Почему она находилась дома? Ей давно пора было лечь в больницу. Предлежание плаценты, в карте черным по белому написано — показана госпитализация на сроке тридцать недель.

— Госпитализация? — хриплым шепотом переспросила Карина. — В карте?

— Ну да. Звоните, — врач кивнула на стол дежурной, где стоял телефон, и бесшумно двинулась к лифту.

Значит, Леля умирает, так же как и ребенок. Не помогли ей Каринины молитвы, которые та шептала про себя в машине «скорой помощи» и здесь, сидя в приемном отделении.

Но почему — она? За что она?! Карина кинулась к телефону. Звонить! Но кому звонить? Лелиной матери в Зеленоград? Она не знает телефона. Олегу? Отсюда невозможно позвонить в другой город. А выйти, добежать до почты Карина не может — как она оставит здесь Лелю?

Господи! Она даже сумочку с собой не взяла, а там — записная книжка с телефонами оркестрантов.

Карина в отчаянии взглянула на дежурную. Придется все-таки бежать на почту; а у нее и денег нет. Одолжить?

Она наугад сунула руку в карман дубленки, нащупала там две смятые купюры и какой-то потрепанный клочок бумаги. Извлекла все это на свет божий.

Деньги оказались десятками. Карина развернула сложенный пополам блокнотный листок. Посреди страницы крупным, размашистым почерком было написано: «302-15-40. Тамара».

Тамара. Сестра Вадима, парикмахерша. Тогда в поезде она дала Карине свой телефон, а та сунула бумажку в карман дубленки и позабыла о ней.

Карина взглянула на круглые настенные часы — без четверти семь. Сестра Вадима должна уже быть дома. По крайней мере, на это есть надежда.

Она подошла к столу, набрала номер. Послышались долгие, тягучие гудки.

Никого нет. Очевидно, Тамара еще не вернулась из салона. Что делать дальше?

— Але, — внезапно произнес тихий, далекий голос.

— Это Тамара? — спросила Карина.

— Нет, — ответила трубка.

— А можно Тамару?

— Можно. — Послышался какой-то щелчок, и дальше воцарилось молчание. Наконец более громкий и энергичный голос сказал:

— Я вас слушаю.

— Тамара, — закричала в трубку Карина, боясь, что ее плохо слышно. — Это говорит знакомая Олега и Лели Ляшко. Меня зовут Карина, вы мне в поезде отдали ноты Вадима, когда тот заболел перед поездкой в Суздаль. Помните? — Карина перевела дух, стараясь преодолеть подступающие к горлу рыдания.

Трубка молчала.

— Вы слышите меня?

— Слышу, — ответила Тамара своим бодрым голосом, — я вас вспомнила. Вы хотите постричься?

— Нет, Тамара, нет. Я звоню вам из больницы. Вы знаете телефон гостиницы в Хабаровске? Надо срочно дозвониться до Олега. У Лели начались роды, и она в очень тяжелом состоянии. Але? Вы меня понимаете?

— Кто в больнице? — переспросила Тамара.

— Жена Олега. Вы знаете его жену Лелю?

— Да, знаю. — В голосе Тамары зазвучала тревога. — Что с ней? Она рожает?

— Она уже родила. У нее сильное кровотечение. Надо, чтобы Олег вернулся немедленно, тотчас. Я не могу отсюда позвонить… — Карина почувствовала, что больше говорить не в состоянии, и замолчала.

— Але! — раздалось из трубки. — Что с вами? Вы плачете?

— Нет, — всхлипнула Карина, — то есть да.

— Все так плохо? — взволнованно спросила Тамара.

— Да, да? — в отчаянии закричала Карина.

— Я сейчас позвоню в Хабаровск. У меня есть телефон. Не переживайте, я позвоню. Перезвоните минут через пятнадцать.

— Хорошо.

Карина повесила трубку. Дежурная молча открыла шкаф, достала пузырек, накапала из него в стакан, плеснула воды из графина:

— Пейте.

Карина послушно выпила едко пахнущую жидкость и вернулась на свою скамейку.

Минуты еле ползли, словно стрелки на часах склеились и с трудом отлипали друг от друга и от циферблата. Она едва дождалась, пока они преодолеют четверть круга.

На этот раз трубку взяли сразу.

— Але! — прокричала Тамара Карине в самое ухо. — Я дозвонилась. У них отменились два последних концерта, и они уже вылетели. Чартерным рейсом, полтора часа назад. Вы меня слышите?

— Да, — сказала Карина, — я вас слышу.

— Они будут в Москве через семь часов. Простите, я забыла, как вас зовут?

— Карина.

— Карина, скажите мне адрес больницы. Я сейчас к вам приеду.

— Спасибо, — сказала Карина с благодарностью.

От мысли, что кто-то будет с ней рядом совсем скоро, ей стало немного легче. Она продиктовала адрес со слов дежурной.

— Ждите. Я выезжаю, — успокоила её Тамара и прибавила: — Все будет хорошо.

Карина положила трубку на рычаг.

…Все будет хорошо. Леля не может вот так просто взять и умереть.

Она же молодая, здоровая, сильная, у нее впереди вся жизнь. Через семь часов в больницу приедет Олег, он поможет ей выкарабкаться, выстоять.

Что угодно, только бы Леля осталась жива! Потерять ее будет выше Карининых сил.

Напрасно она считала Лелю своей соперницей. Никакие они не соперницы, а сестры, самые близкие друг другу на свете существа. Им нечего делить, для Лели Карина готова пожертвовать всем, в том числе и своей любовью к Олегу…

Снова открылись двери лифта. Знакомая пожилая докторша, не выходя, поманила Карину рукой.

— Я позвонила, — проговорила Карина, входя в лифт. — Муж летит в Москву. Через семь часов он будет здесь.

— Это слишком много — семь часов, — скорбно поджала губы врачиха и надавила на кнопку.

— Она умирает? — с трудом выговорила Карина.

— Мы остановили кровотечение. Но, видимо, слишком поздно. Сейчас она пришла в себя и хочет видеть вас.

— Меня?

— Вы Карина?

— Да.

— Вас. Очень спокойно и очень осторожно, пожалуйста. И помните, на счету каждая минута.

— Но ведь она жива! — закричала Карина. — Кровотечения нет? Почему же она должна умереть? Вы можете ошибаться.

— Можем, — устало произнесла женщина. — Но, как правило, в таких случаях ошибаются редко.

Лифт дернулся и остановился. Карина вслед за врачихой вышла в пустой, пахнущий хлоркой коридор.

На нее надели халат, повязку. Дверь распахнулась, и она оказалась в большой, ослепительно освещенной палате. Наверху ярко сияли белые лампы, посредине стояла высокая блестящая кровать.

На мгновение Карине показалось, что она смотрит хорошо знакомые кадры из фильмов. Она сотни раз видела такие палаты по телевизору, эти капельницы, груду резиновых трубок, сверкающие инструменты на столике в углу.

Но это был не фильм. На высокой кровати под простыней лежала Леля, опутанная трубками и иглами, ее Леля, с мучнисто-белым лицом, на котором отчетливо проступали веснушки, с заострившимся носом и лиловыми губами.

Карина тихонько подошла к кровати. Левины веки дрогнули.

— Лелечка, — прошептала Карина, — Леля, милая! Держись, пожалуйста. — Она тихонько всхлипнула.

— Плакать нельзя, — на ухо ей сказала врач. — Иначе придется уйти. Ей каждый вдох сейчас труден. Возьмите себя в руки.

Карина кивнула, глотая слезы.

Леля смотрела на нее из-под полуопущенных ресниц, губы ее беззвучно шевелились.

— Ты что-то хочешь?

— Нет… ничего. Хорошо… что ты здесь.

— Ты поправишься, — как можно тверже произнесла Карина. — Обязательно поправишься, слышишь?

Леля едва заметно качнула головой.

— Почему ты не сказала мне правду? Тебя хотели положить в больницу, зачем ты отказалась?

— Я… я не хотела в больницу. Думала, лучше… дома, с Олежкой…

Карина вдруг вспомнила, как они вместе ходили на ультразвук, как Леля растерянно стояла в дверях кабинета, перебирая многочисленные бумажки, как замялась, прежде чем ответить на Каринин вопрос, все ли в порядке с ребенком, а потом быстро перевела разговор на другую тему.

Она знала уже тогда. Бородатый главврач все ей объяснил, написал в карте о необходимости госпитализации, но Леля ему не поверила. А может быть, поверила, но понадеялась, что все обойдется. Ее нежелание расставаться с Олегом оказалось сильнее благоразумия, сильнее страха перед возможными осложнениями.

Вот почему она выдумывала любые предлоги, чтобы не пускать Карину вместе с собой в консультацию.

— Глупенькая, — с горечью проговорила Карина, — как же ты так!

— Вот так. — как эхо прошелестела Леля и сморгнула с ресниц одну-единственную слезинку. — Ребеночек… умрет. Олежка мне не простит.

— Что ты говоришь? Он уже летит в Москву, через несколько часов ты его увидишь.

— Я… не успею… — Леля облизала пересохшие губы. — Ты ему передай, что я его… люблю, — она сделала усилие и улыбнулась: — Он… самый лучший, самый красивый… умный… — Ее голос зазвучал еще глуше.

Карина нащупала под простыней Лелину руку, свободную от капельницы. Она была как лед.

— Передашь? — едва слышно шепнула Леля, пытаясь сжать Каринины пальцы.

— Да, — Карина кивнула и тут же опомнилась: — Ты сама передашь!

— Ты… — Лелины веки опустились, ладонь бессильно разжалась.

Карина отчетливо видела, как поднимается и опадает простыня на ее груди.

Кто-то сзади взял ее за плечи, осторожно, но настойчиво повлек в сторону от реанимационной кровати.

Все остальное было как в тумане.

Она не помнила, как выходила из палаты, но вдруг оказалась сидящей на кушетке. И молоденькая, стриженная под мальчишку медсестра закатывала ей рукав, терла ваткой сгиб локтя, делала укол. Точно издалека, до нее доносились какие-то голоса.

— Это ее сестра?

— Говорят, соседка.

— А больше так никто и не приехал.

— Муж летит из командировки. Будет только ночью.

— Такая молодая. Жалко-то как.

И Карина поняла, что Лели больше нет.

Она еще продолжала сидеть с засученным рукавом, машинально прижимая локтем вату, тупо уставясь в чисто вымытый пол, пока не услышала над головой знакомый голос:

— Господи, какое горе! Бедная девочка.

Тогда Карина подняла голову.

Перед ней стояла Тамара, в коротком расстегнутом пальто, без шапки. Ее черные, в синеву, волосы растрепались и небрежно спадали на плечи, по щекам текли слезы:

— Пойдемте, я отвезу вас домой. Я на машине.

Карина покорно поднялась, надела дубленку.

Они вышли в темный двор, пересекли его и остановились возле синей «пятерки».

— Самолет прилетит около часа ночи, — проговорила Тамара, открывая дверцу. — Вы сейчас отдохните, а часам к двенадцати я за вами заеду. Мне до вас недалеко, минут тридцать. Поедем их встречать. — Она уселась за руль, тяжело вздохнула: — Поверить не могу во все это. Кошмар.

Машина плавно тронулась с места. Тамара достала из бардачка сигареты.

Карина глядела на ее четкий, слегка тяжеловатый профиль и машинально отмечала, что она удивительно похожа на Вадима и курит точно так же, как он, держа сигарету левой рукой.

Отчего в голову ей лезут такие пустые, ненужные мысли? Леля мертва, Леля осталась лежать там, в палате, одна, под безжалостно-ярким светом трескучих ламп. Она больше не заговорит с Кариной, не засмеется своим звонким, детским смехом, не заплачет, размазывая слезы по розовым щекам. Никогда.

— Никогда, — повторила Карина вслух.

Тамара скосила глаза в ее сторону.

— Карина, вы сейчас приедете и ложитесь поспите. Обязательно поспите. Примите что-нибудь. У вас есть?

Карина молча кивнула.

У нее есть. Есть Лелины таблетки, которые заставляли ту спать ночами и не знать о том, как обманывают ее любимый муж и лучшая подруга. Интересно, сколько их надо выпить, чтобы хоть на несколько часов забыть обо всем: о Лели ной святой наивности, о собственной подлости?

Нет, никакие таблетки ей теперь не помогут. Ни ей, ни Олегу, который сейчас в воздухе, летит и не знает, что ему больше не нужно делать трудный выбор, мучиться, разрываться на части. Что судьба освободила его и от нежеланного ребенка, и от нелюбимой жены. Освободила страшной, непомерно высокой ценой.

Тамара больше не разговаривала с Кариной, молча вела машину.

Минут через двадцать они приехали.

— Все, моя хорошая, — Тамара ласково погладила Карину по плечу. — Не терзайтесь, вы ни в чем не виноваты. На все воля Божья. — Она вытерла набежавшие слезы. — Надо собраться с силами, через несколько часов придется говорить с Олегом. И с Вадиком… — Голос ее сорвался, она остановилась на полуслове, дожидаясь, пока Карина покинет салон.

«С Вадиком! — с неожиданной злостью подумала Карина, глядя, как «пятерка» разворачивается в узком проезде. — Он-то здесь при чем, ее Вадик?» Спотыкаясь, она поднялась по лестнице. Зашла в свою квартиру, в которой не была фактически уже пять дней, с тех пор как уехал Олег. Бесцельно побродила по гостиной, зашла в спальню. На глаза ей вдруг попалась лежащая на комоде зажигалка Олега, которую он забыл накануне отъезда. Рука ее машинально протянулась, чтоб спрятать ее, и застыла. Зачем прятать? Ведь Лели больше нет. Она ничего не увидит.

Внезапно ее пронзила дикая, ужасная мысль.

Что, если Леля все сделала нарочно? Если она все-таки знала правду и решила самостоятельно свести счеты с жизнью? Как тот парень, о котором рассказывала Карине Саша по пути в Суздаль.

Карина мучительно попыталась воссоздать в памяти Лелино лицо, каким оно было в последние минуты ее жизни.

Нет, не может быть. У нее в глазах были лишь доверие и нежность — невероятно, чтобы она смотрела на Карину так, зная об обмане.

Все, что случилось, лишь страшная, нелепая случайность, но никак не Лелина месть им с Олегом.

У Карины немного отлегло от сердца. Ей хотелось заплакать, но слез не было. Она легла, не расстилая постели, прямо на покрывало. Какая тишина в квартире! Тишина и пустота. Карине показалось, что от этой звенящей, неправдоподобной тишины лопнут барабанные перепонки. Хоть бы одно живое существо было сейчас рядом с ней. Кто угодно — кот, попугай, черепаха. Тогда вместо мертвого молчания слышалось бы чириканье, мяуканье.

Карина дотянулась до лежащего на тумбочке пульта, включила телевизор без звука. Пускай хоть что-то мелькает перед глазами.

На экране только что начались «Вести». Шла хроника военных действий в Чечне: расстрелянный блокпост, похороны погибших ребят. Юные лица тех, кто остался в живых, искаженные злобой и болью, венки.

Кадр сменился — Россия, плачущие матери, черные платки, церковные свечи. Молодой батюшка с лицом Христа служит молебен.

Еще несколько кадров, и снова смерть. На этот раз какой-то бизнесмен, убитый по заказу. Окровавленное, обезображенное тело на асфальте, толпа народа, рыдающая жена в легкомысленном газовом шарфике — собирались в гости…

Зачем они показывают ей все это?

Карина хотела переключить программу, но рука дернулась, и пульт, выскочив, упал на пол. Она нагнулась за ним, подняла. Направила на экран и увидела изображение самолета.

Внезапно что-то загудело у Карины в ушах, так сильно, будто включилась электродрель. Пальцы ее с силой надавили на звуковую кнопку. Дикторша с экрана заговорила неестественно громко, будто стараясь перекричать треск неисправного телевизора:

— …На данный момент это все, что мы можем сообщить о крушении авиалайнера Ил-62, следовавшего из Хабаровска в Москву дополнительным рейсом. Подробности о причинах катастрофы будут известны позже, когда появится доступ к информации, зашифрованной в черных ящиках. Их поиск уже начался…

Это было последнее, что услышала Карина. Дальше все звуки слились в одну сплошную какофонию и исчезли, а вместе с ними пропала способность что-либо видеть и чувствовать…..

…Она очнулась от того, что в соседней комнате надрывался телефон. Па экране еще продолжались «Вести», — видимо, Карина потеряла сознание ненадолго, всего на несколько секунд.

Она лежала неподвижно и слушала бесконечный трезвон, почти ничего не ощущая, кроме странной оцепенелости во веем теле. Ей вдруг захотелось спать. Заснуть и не просыпаться долго-долго. Всю жизнь.

Телефон не умолкал, он не давал ей уснуть, и Карина неловко сползла на пол с кровати. На негнущихся ногах подошла, сняла трубку.

— Они погибли! — истерически выкрикнула ей в ухо Тамара. — Ты слышишь, они все погибли! Разбились! Самолет горел! Три часа назад… — Она зарыдала, и связь прервалась.

Карина застыла посреди комнаты с трубкой в руке.

Три с половиной часа назад умерла Леля. И в эти самые минуты где-то далеко, над Сибирью, загорелся огромный самолет, на котором летел Олег. О чем он думал в эти минуты? Было ли ему страшно, больно? Знал ли он, чувствовал, что оставляет эту землю не один? А может быть, в самые жуткие мгновения, когда земля неслась на него с большой скоростью, а из хвоста лайнера хлестало пламя, светлый Лелин образ призрачно встал перед ним, протянул руки, заслонил, прогнал ужас и страдание, облегчил переход в другой мир?

…Она потеряла их обоих. Все произошло в точности так, как предсказывала Русудан. Могла ли Карина предположить, что ее пророчество окажется столь жестоким?

Она боялась лишь предательства Олега, боялась быть брошенной им, но никак не думала, что соперницей, забравшей у нее любимого, станет вовсе не Леля, а смерть. Страшная смерть в пламени, которую некогда нагадала Олегу цыганка и в которую он упорно отказывался верить, считая себя неподвластным року и высшим силам.

Глупая самонадеянность. Бесполезно пытаться обмануть судьбу. Она все равно настигнет в нужный момент, раздавит, растопчет без жалости и сострадания, а заодно прихватит тех, с кем связала нас невидимая взгляду небесная веревочка. Та веревочка, о которой когда-то говорила Леля Карине, стоя в больничной палате рядом с постелью Олега.

Безотчетно, подсознательно Леля была готова в любой момент последовать за ним куда угодно, хотя бы и за последнюю, предельную черту, и сделала это легко, без слез и сожалений, так же естественно, как дышала, говорила и двигалась…

Трубка давно лежала на полу, исходя надрывными, хриплыми гудками. А Карина так и стояла перед телефоном онемевшая, недвижимая, не знающая, что теперь делать со своей жизнью, снова одна на пятом этаже под крышей.

52

Время неумолимо. Что бы ни случилось, оно неудержимо идет вперед. На смену ночи приходит день, и нету такой силы, которая могла бы остановить его наступление.

Есть только один выход не встретить новый рассвет — перестать жить. Отнять у самого себя способность видеть, слышать, осязать, чувствовать голод, холод, боль, страх.

Специалисты-психологи утверждают, что нормальный человек на это не способен. Чтобы стать самоубийцей, нужно дойти до последней грани отчаяния, заглянуть в глаза безумию, соприкоснуться с тьмой ада.

Карина могла поклясться, что видела эту тьму. На полочке над раковиной у нее лежали таблетки — белые, круглые, соблазнительно выпуклые, разделенные посередине четкой чертой. Ровно десять штук.

Каждое утро, просыпаясь, она первым делом шла в ванну и глядела на десять пузатых горошин, освобожденных от оболочки, выстроенных в ряд на стекле.

От созерцания их ей становилось легче — это был выход из тупика, шанс на освобождение.

Несколько раз Карина собирала таблетки в ладонь, наливала воды в стакан, стояла перед зеркалом, спокойно рассматривая свое отражение, даже подносила сжатую в горсть руку к губам. И в этот момент что-то останавливало ее, не давало сделать последнее движение. К горлу подкатывала тошнота, ноги слабели.

Она ненавидела себя за трусость и безволие, но, повинуясь внутреннему приказу, покорно возвращалась обратно в ванную, вновь аккуратно раскладывала таблетки на полочке до следующего раза.

Ее существование шло по инерции: утренний подъем, приготовление пищи, какие-то телефонные разговоры, поездки в метро и автобусе. Все это Карина проделывала будто во сне, не слыша, не воспринимая окружающий мир.

Боли не было, той, невыносимой, острой боли, которая, казалось бы, должна была раздирать ее на части.Видимо, сработал какой-то важный нервный центр, погрузив организм в спасительный наркоз…

Через день после трагедии прилетели хористы во главе с Любашей, а с ними постаревший на десять лет, сгорбившийся Михалыч — его не было на борту разбившегося самолета, он остался в Хабаровске послушать выступление хора.

В капелле прошла гражданская панихида. Стена возле зала была сплошь увешана фотографиями в траурных рамках, пол перед ней завален цветами.

В фойе собрались все, кто по каким-то причинам не поехал на гастроли, — заболевшие, стажеры, второй состав оркестра. Руководила церемонией Любаша, непривычно бледная, с опухшим лицом, затянутая в черный бархат. Голос ее заметно дрожал, время от времени она прерывала свою речь, опускала глаза, шумно дышала в микрофон. Она говорила о том, что произошедшее — чудовищная несправедливость, что долг оставшихся в живых во что бы то ни стало возродить коллектив в память тех, кто сумел поднять его на такую высоту.

В зале, не стесняясь, плакали в голос.

На смену Любаши пришли другие ораторы.

Карина, стоя поодаль от всех, возле самой двери, пыталась вникнуть в то, что произносили выступающие, и не понимала ни слова. В какой-то момент ее взгляд выхватил из толпы Галину — та стояла у окна, закрыв лицо руками, и медленно, равномерно раскачивалась из стороны в сторону.

Карина вспомнила фотографию Шмелева, большую, цветную, висевшую на стене рядом с фотографией Олега, почти вплотную к ней. Её поразила мысль о том, что ведь они с Галей, по сути, товарищи по несчастью, обе потеряли любимых. Но если Галина не скрывает своего горя, то почему же она, Карина, стоит здесь, посреди зала, точно соляной столб, с омертвевшим лицом и сухими глазами? Неужели и теперь, после смерти Олега, она подсознательно продолжает бояться раскрыть тайну их отношений?

Карина почувствовала зависть к Галине. Вина той казалась ей куда меньше собственной — ведь Галя не была знакома с женой Павла, не являлась ее лучшей подругой, человеком, которому безоговорочно доверяют.

Теперь она имеет право страдать, а Карина этого права лишена.

…Она оторвала взгляд от Галины, обернулась и увидела Михалыча. Тот на цыпочках, крадучись, пробирался к выходу из зала, низко опустив голову.

Ощутив, что на него смотрят, дирижер замер на месте, потом медленно поднял лицо. Губы его беззвучно шевелились.

Карина сделала шаг ему навстречу.

— Почему я не оказался вместе с ними? — едва слышно прошептал Михалыч. — Почему?

Он, казалось, обращался сам к себе, не замечая ни Карины, ни вообще чьего-либо присутствия, и отступал, отступал все дальше, за дверь.

Глядя на пришибленную, съежившуюся фигуру дирижера, Карина с удивлением обнаружила, что не чувствует к нему ненависти за то, что он фактически погубил Олега, уговорив его лететь на гастроли. Более того, она была твердо убеждена, что Михалыч, пожалуй, единственный, кто сейчас способен её понять в полной мере. Его жестоко терзало, что он остался жив, а не разбился вместе с другими, не разделил их участь. Он искренне жалел, что уцелел, он жаждал исчезнуть, воссоединиться со своим оркестром, остаться с ним навечно.

Эта же мысль круглосуточно атаковала Карину, сводя ее с ума… Днем она находила себе разные занятия, чтобы хоть немного отвлечься, а ночью, оставшись одна, кусала подушку, сдерживая рвущийся наружу крик отчаяния.

Сидя в темноте без сна, глядя прямо перед собой сухими, воспаленными глазами, она раз за разом повторяла одну и ту же короткую фразу: почему?

Почему Леля и Олег ушли туда, не взяв ее с собой, зачем оставили здесь, мучиться в одиночестве. Ведь если Карина вторглась в их трагические, но неразрывные отношения, то и умереть должна была именно она, как нарушительница некой неподвластной разуму гармонии.

Именно творцу этой гармонии, тому, кто сейчас холодно и отрешенно смотрел на нее сквозь мглу, адресовала Карина свой вопрос. Но ответ на него не приходил.

…Настал черед похорон.

Первой хоронили Лелю. Зал прощания перед моргом наполнили чужие, незнакомые люди в черном. Те, кого Карина никогда прежде не видела, но о ком много слышала от Лели во время их бесконечных посиделок на кухне и в гостиной.

Удивительно, но Леля, несмотря на свой неблестящий интеллект и довольно примитивный лексикон, сумела обрисовать членов своей семьи столь красочно и метко, что Карина узнавала их одного за другим безо всякого труда.

Совсем еще молодая, высокая, светловолосая женщина с красивым, но странно неподвижным лицом — Лелина мать. Она частыми, суетливыми движениями что-то все время поправляла на умершей — то отводила со лба прядь волос, то плотней застегивала пуговицу на платье, зачем-то теребила цветы, касалась дочериных пальцев. А лицо ее при этом оставалось все таким же окаменевшим, точно маска.

Оно оживилось лишь раз — когда рядом упомянули имя Олега. Тогда губы матери дернулись и искривились в гримасе ненависти.

— Он, — прошептала она очень тихо. Но Карина услышала. — Он виноват. Из-за него…

Женщина не договорила, захлебнувшись воздухом, резко наклонилась к гробу, забормотала что-то неразборчивое, жалостно-страстное.

Чуть в стороне от нее заплаканные белобрысые мальчишки-погодки боязливо жались к высокому усатому мужчине в военной форме. Лелины братья.

Сам мужчина, статный, красивый, плотный, с ходящими под скулами желваками. Отчим.

Еще какие-то родственники, подруги по училищу — сплошь подтянутые худосочные девочки с гладкими прическами и лебедиными шеями.

Вдруг оказалось, что всех их так много, и Карина не может пробиться через их спины к Леле, ждущей ее и молчащей, навек молчащей, свободной теперь от Олеговой власти.

Тихо потрескивали свечи, дюжий, бородатый больничный священник нараспев читал молитву. В помещении было холодно и промозгло, хотя на улице ярко светило солнце…

На поминках Карина подсела к Левиной матери — та была изрядно пьяна, глаза ее ярко и лихорадочно блестели.

— Соседка? — пробормотала мать, едва шевеля губами. — Да, я знаю. Алена рассказывала про вас. Спасибо, что любили мою девочку. — Женщина коротко всхлипнула, удерживаясь, однако, от слез.

— Вы узнавали насчет ребенка? — спросила Карина.

Женщина молча кивнула и опустила голову:

— Умер?

— Он безнадежен. Легкие не работают. Врачи говорят, даже если выживет, останется инвалидом.

Мы подписали согласие отключить аппарат искусственного дыхания.

«Но ведь это же ваш ребенок, Лелин ребенок», хотела крикнуть Карина, но осеклась. В этой большой семье и Леля-то была лишней. А уж полумертвое крошечное существо, которое не имеет сил дышать самостоятельно, подключенное проводами за ручки и ножки к машине, и вовсе за ненадобностью.

— Нам инвалида не поднять, — сухо сказала мать, уловив сомнение в Каринином лице.

Карина молча поднялась, потихоньку вышла из комнаты в коридор и увидела Лелину тетку-провизора. Та по какой-то причине не была на кладбище, только-только пришла и еще не успела раздеться. Стояла посреди прихожей в пальто и шляпе, не отрывая взгляда от ярких пузырьков на тумбочке — Нелькиных витаминов для беременных, которые так никто и не успел убрать с глаз долой.

Почему-то в этот момент Карина не к месту, но очень отчетливо вспомнила, как сама аптекарша помимо лекарства для Олега дала ей препарат, повышающий лактацию, точь-в-точь такой же веселый, разноцветный пузырек. Карина позабыла отдать его Леле, и сейчас он стоял у нее дома, в кухонном шкафу, никому не нужный, бесполезный.

Провизорша рассеянно глянула на нее, не узнала и начала снимать пальто…

Потом были похороны Олега. В цинковом гробу. Из Свердловска приехал только отец — высокий и сгорбленный седой старик. Мать слегла в больницу с сердечным приступом.

Из Лениных родственников никто не появился, зато пришли двое консерваторских приятеля Олега, Михалыч с Любашей и Тамара — та днем раньше похоронила Вадима и напоминала своим видом темную, бесплотную тень. На пару с Кариной они соорудили нехитрый поминальный стол — больше заняться этим было некому.

Все молчали, лишь Михалыч что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос. Выглядел он совершенно безумным, Любаша бережно поддерживала его под руку, точно тяжелобольного или слепого.

Гроб вынесли на улицу, и в это самое время к дому подъехало такси. Из него торопливо вышла худощавая, подтянутая блондинка, годам к сорока. Она быстро приблизилась к старику, обняла его, коснулась губами сморщенной щеки.

Тот поднял на нее удивленные, выцветшие глаза, но ничего не сказал.

Незнакомка осторожно дотронулась до запаянной крышки гроба — так осторожно и ласково, точно это был не холодный металл, а лицо близкого человека.

В автобусе она села рядом с отцом Олега, бережно обнимая его за плечи. Карине был виден ее профиль — четкий, суховатый. Длинные, ниже плеч, пепельно-русые волосы, прямая осанка, плотно сжатые губы без следов помады.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, обернулась. Лицо ее выглядело спокойным, лишь на дне слегка сощуренных глаз угадывалась потаенная, глубоко запрятанная боль.

А сами глаза… Они были такими знакомыми, что Карина узнала бы их из тысячи других — холодного, серо-свинцового оттенка, смотрящие прямо и пристально. Глаза Олега.

Значит, вот какая она, его сестра Инна, та, которую он считал самым близким себе человеком, сходство с которой видел в Карине. Прилетела из Америки проститься с братом.

Женщина быстрым, молниеносным взглядом скользнула по Карининому лицу, губы её слегка дрогнули. Затем она наклонилась к старику и принялась что-то тихо говорить ему на ухо.

Сами похороны и кладбище Карина запомнила смутно, будто в тумане.

Мысленно она похоронила Олега гораздо раньше и не могла заставить себя отождествить его с содержимым цинковой коробки, наглухо закрытой, сползающей в черную, глубокую яму на крепких веревках.

Тамара на поминки не осталась: она едва держалась на ногах. Вдобавок ко всему, ее дочка умудрилась подхватить ангину и лежала в постели с высокой температурой.

Остальные погрузились в автобус и поехали домой.

Очутившись за столом, Михалыч сразу же налег на спиртное, моментально захмелел и раскис. Лицо его, с близко расположенными сосудами, побагровело, маленькие, светлые глазки налились слезами. Он всхлипывал, громко посылал проклятья в собственный адрес, ронял голову Любаше на плечо. Глядя на его терзания и на то, как внешне спокойно ведут себя остальные, можно было полностью увериться, что именно дирижер являлся самым близким Олегу человеком.

В конце концов, Михалычу стало плохо с сердцем, и Любаша увела его домой, предварительно напоив корвалолом. Следом за ними ушли оба Олеговых друга.

Карина осталась в обществе Инны и старика. Тот держался молодцом. Он выпил много водки, но, в отличие от Михалыча, оставался таким же молчаливым и сурово-сдержанным, каким был в начале своего приезда.

Карина просидела с ним и Олеговой сестрой около часа, почти не разговаривая, лишь перекидываясь пустыми, дежурными фразами. Потом простилась и пошла к себе.

На лестничной площадке ее догнала Инна.

— Простите… — она снова цепко и внимательно глянула на Карину, — можно, я зайду к вам? На полчаса.

— Заходите.

— Сейчас. Только отца уложу.

Карина кивнула. Инна скрылась в Олеговой квартире.

Карина зашла в прихожую, не включая света, добрела до большой комнаты, опустилась на диван. Входную дверь она оставила незапертой.

Ей было все равно, придет Инна или не придет и о чем она будет говорить. В ушах ровно и громко шумело от выпитого, глаза слипались.

Карина посидела на диване минут десять. Сестра Олега не шла. Карина почувствовала, что замерзает: ее знобило, пальцы рук совсем заледенели. Она закуталась в плед, прилегла на подушку.

И тут же перед ее глазами возникла Леля.

Гак бывало все последние дни — стоило Карине задремать или просто прикрыть глаза, она всегда появлялась откуда-то из темноты, смотрела печально, жалобно, точно моля о чем-то. Такая реальная, отчетливая, что хотелось протянуть руку и дотронуться до нее.

Всегда Леля, только она, и никогда Олег.

Как ни старалась Карина представить себе его лицо, хотя бы просто облик, пусть размытый, неясный, у нее ничего не выходило. Будто бы он оттуда до поры до времени не хотел ее видеть, избегал, обратясь в невидимку.

А Леля хотела, не избегала.

Сейчас ее лицо казалось особенно близким, ярким и не по-земному красивым. Голубые глаза глядели на Карину с ожиданием.

— Как там? — спросила Карина. — Хорошо вам? Вы вместе?

Леля не отвечала. Карине показалось, что она слышит ее, но почему-то не может говорить. Или не хочет.

— Хотя бы кивни, — тихо попросила Карина.

Леля, все гак же молча, отступила вглубь, в темень, из которой возникла. Карина явственно слышала ее шаги — тихий, легкий скрип паркета. Она не успела удивиться такой странной озвученности своего сна.

— …Карина, — негромко позвал чей-то голос.

Это не был голос Лели, та при первом же его звуке медленно растворилась во мгле.

— Карина, — повторили настойчивей, — вы спите?

Она вздрогнула и открыла глаза.

Возле дивана стояла Инна. Ну да. Она же не закрыла дверь.

Карина приложила неимоверные усилия, чтобы оторвать отяжелевшую голову от подушки, и села на диване.

— Все в порядке, — сказала Инна, присаживаясь в кресло напротив. — Он спит.

Карина не сразу поняла, что она говорит об Олеговом отце.

— Простите, что разбудила. — В тоне женщины, однако, не чувствовалось вины. Она продолжала спокойно, изучающе глядеть на Карину. — Вы хорошо знали Олега?

— Хорошо.

Карина попыталась уловить сходство между этой железной леди и собой. Ничего общего. Разве только волосы — одинаковой длины и густоты, но разного цвета, у Инны они были много светлей.

— Насколько хорошо?

Карина глянула на женщину с недоумением. Чего она добивается? Что имеет в виду?

— С того момента, как они с женой переехали в эту квартиру.

— Понятно. — Инна наклонила голову. — Расскажите, какой жил в Москве. Мы не виделись девять лет: я вышла замуж и улетала в Бостон, а Олег тогда собирался ехать поступать в консерваторию.

— Разве вы не переписывались? — сухо спросила Карина.

— Переписывались. Но я хочу узнать от третьего лица.

— Зачем? — Карина почувствовала к сестре Олега острую неприязнь.

Явилась не запылилась из своей Америки, никаких эмоций, лишь этот холодный, безразличный тон, каким говорят криминалисты. И ее Олег боготворил, о ней тосковал, искал похожую на нее?

— Пожалуйста, — голос женщины чуть смягчился, — мне это очень важно.

— Нормально жил. Имел любимую работу, семью.

— И как у него было с женой?

— Обыкновенно. Как у всех, — почти с ненавистью сказала Карина.

— Но он ведь не любил ее.

— Откуда вы взяли? — резко спросила Карина. — Он вам писал об этом?

— Нет. Прямо не писал. Но я чувствовала… между строк. Вы… не сердитесь на меня. — Женщина встала, прошлась по комнате взад-вперед и снова остановилась перед Кариной. — Я… — она вдруг приложила обе руки к груди, — я должна с кем-нибудь поговорить, иначе… сердце лопнет. Трое суток без сна, визу выбила с трудом, до конца не надеялась, что успею, смогу его повидать. Собственно… и видеть-то нечего. — Инна тревожно глянула на Карину сухими, пронзительно светлыми глазами, и та поняла, что кажущаяся ее бесчувственность на самом деле просто шок.

— Я не сержусь, — негромко проговорила она и прибавила: — Олег любил Лелю. По-своему, может быть не отдавая себе в этом отчета, упорно убеждая ее и себя в обратном.

— Это на него похоже. — Инна улыбнулась с грустью. — Он всегда пытался казаться хуже, чем есть на самом деле. Всегда, с самой юности. За ним ведь девочки стали бегать, когда ему пятнадцать исполнилось. Другому бы нравилось, а он говорил, что терпеть не может их ухаживаний. Однажды одноклассница написала ему любовное письмо, а Олег его выбросил в помойку. Отец нашел письмо и закатил скандал: мол, что это за свинство, ему признаются в чувствах, а он, даже не прочитав, выкидывает послание в мусор. Характер у отца был суровый, на мне это не так сказывалось, я ведь ему неродная, а на Олеге — в полной мере. Но и тот не промах, кровь-то одна. Вот и спорили весь вечер, у нас с матерью даже голова разболелась. А ночью я встала воды попить, прихожу на кухню — там Олег сидит. Строчит что-то на листочке и от меня рукой прикрывает. Смотрю, рядом девчонкино письмо лежит, аккуратно так разглаженное по всем замятинам. Тут я и сообразила, что он ответ ей сочиняет. Ночью, чтоб никто не увидел. — Инна села обратно в кресло. Видно было, что ей очень худо, хоть она стремилась это скрыть.

Злость на нее у Карины полностью прошла. Осталось только сострадание и чувство единения в горе, которое постигло их обеих.

На мгновение сю овладело искушение рассказать сестре Олега обо всем: об их любви, тайных встречах, о том, как они вместе играли концерты и вместе же мучились своим предательством по отношению к Леле.

В следующую минуту Карина подавила это желание. Никто не должен знать. Никто, даже эта женщина, которая, несмотря на внешнее спокойствие, переживает сейчас отчаяние, ужас и безграничную боль.

— Спасибо. — Инне удалось немного расслабиться, лицо ее сделалось мягче. — Утром у меня самолет. Вырваться удалось лишь надень. Если бы не встретила здесь вас, не знаю, с какой душой бы улетала. Так хоть с кем-то поговорила о нем, все капельку легче.

Они сидели до самого рассвета, и Инна все рассказывала об Олеге и его детстве, школьных годах, юности. Карина слушала, пыталась представить себе его таким, каким описывала сейчас сестра, и не могла. Утром Инна уехала в аэропорт. Вечером того же дня улетел домой Олегов отец. Квартиру на пятом этаже опечатали и закрыли.

53

Через день после похорон Олега Карине позвонил Веркин муж, Сергей, и сообщил, что Верка родила второго мальчика. Карина поздравила его и сказала, что приедет попозже — видеть подругу и малыша она была сейчас не в состоянии.

Потом приходил следователь.

Он разложил на кухне на столе бумаги, задавал какие-то вопросы, смысл которых Карина улавливала с трудом. Она пробовала отвечать, но, едва произносила имя Олега вслух, горло перехватывал спазм и говорить становилось невозможно.

Следователь терпел и во молчал и ждал, пока Карина придет в себя. Мордастый и парень в пиджаке, действительно оказавшийся наркоманом, сидели в изоляторе, ожидая суда, но теперь ей это было все равно.

Сонное отупение, владевшее ею в первые дни после трагедии, начало проходить. На смену ему наконец пришла боль, такая жгучая и нестерпимая, что от нее хотелось кататься по полу.

Перед глазами у Карины неотступно стоял Олег. Она подробно, в мельчайших деталях вспоминала каждую встречу с ним, каждый их разговор, репетиции, концерты.

Господи, ведь она даже не поцеловала его перед тем, как он ушел в самолет! Не могла — рядом была Леля.

И во время последнего телефонного разговора молчала, как последняя дура, не сказала, как он дорог ей, что она жить без него не может, считает дни до встречи.

Карина так исступленно жалела о том, что не сделала, будто это несделанное могло что-то изменить, предотвратить случившееся несчастье, повернуть время вспять…

Капелла между тем начинала мало-помалу функционировать. Оркестр объявил новый набор и конкурсное прослушивание, хор стал репетировать.

Карине позвонила Любаша и спросила, собирается ли она выходить на работу. Та ответила, что собирается. Они договорились встретиться на следующей неделе.

Карина надеялась, что, начав работать, она хоть немного отвлечется, обретет покой, избавится от бесконечной, изматывающей боли и воспоминаний. Однако этого не произошло.

Едва она переступила знакомый порог, ее буквально затрясло. Все вокруг напоминало об Олеге. Длинный, темноватый коридор, который перед репетициями наполнялся оркестрантами и становился тесным, гулкое, просторное фойе, где Карина так часто сидела, дожидаясь, пока закончит работу струнная группа, маленький, душный буфет, низкий и широкий подоконник, заменявший им столик. И даже рогатая вешалка в углу кабинета Михалыча — Олег любил вешать на нее свою куртку.

Карина, стараясь не смотреть по сторонам, прошла в камерный зал, села за инструмент, поставила на пюпитр ноты, начала играть.

Руки не слушались, мазали мимо клавиш, нотные значки сливались перед глазами в неразборчивую пестроту.

Любаша всю репетицию терпеливо молчала. обращаясь с замечаниями лишь к хористам, только едва заметно морщилась при каждом грязном Каринином аккорде. Потом, когда спевка окончилась и зал опустел, она подошла к фортепьяно. Долго и внимательно глядела на Карину, наконец вздохнула и проговорила, приглушив слегка свой зычный голос:

— Иди домой. Придешь, когда сможешь, а так — толку нету.

Карина ушла и целыми днями сидела в квартире, выходя на улицу лишь затем, чтобы купить продукты.

Единственным человеком, с которым она теперь общалась, была Тамара. Та тоже прикипела к Карине, часто приезжала к ней домой после работы и оставалась в течение вечера, иногда до поздней ночи.

Карина невольно сравнивала ее с Инной. У обоих с братьями была примерно одинаковая разница в возрасте, обе пережили одинаковую трагедию, но вели себя по-разному.

В отличие от сдержанной Инны, Тамара никак не могла успокоиться, принять случившееся как неизбежное, то и дело принималась плакать навзрыд. ища у Карины утешений.

Вместе они съездили на кладбище.

Снег уже полностью растаял, стояла апрельская распутица. Карина долго возилась в земле, сажая семена петунии и маргариток, накрывая их пленкой, чтобы всходы не погибли от заморозков.

Они с Тамарой работали порознь — могила Вадима находилась чуть дальше, через аллею от Лелиной с Олегом. Окончив посадку, Карина разыскала ее.

Тамара стояла неподвижно, глядя в небо, на летящую клином птичью стаю.

— Я памятник заказала, — задумчиво проговорила она. — Серый гранит. Готов будет уже через месяц и цена приемлемая, — её взгляд устремился на Карину, как бы ожидая от нее одобрения своим словам.

Та молча кивнула. Сама она не могла поставить памятники на могилы Лели и Олега — этим занимались их родные. Уже чудом было то, что их похоронили рядом: Лелина семья ненавидела Олега, и лишь все та же тетя Рита уговорила ее мать не разлучать мужа и жену после смерти.

Они постояли еще минут пятнадцать, каждая погруженная в собственные мысли, и двинулись к выходу.

Тамарина «пятерка» притулилась на асфальтированном пятачке перед кладбищенскими ворогами, дожидаясь хозяйку. Прямо под ее колесами копошился старый, оборванный бомж.

Тамара протянула ему пятирублевую монету. Старик гнусаво поблагодарил и отполз в сторону, к ограде.

— Господи, — сдавленно произнесла Тамара, открывая машину, — воля твоя, — она кивнула на бомжа. — Это существо, получеловек-полуживотное, грязное, разлагающееся, живет, а они, молодые, одаренные, удачливые, должны лежать там, за забором, на погосте. Не понимаю. — Тамара опустилась на сиденье, закрыла лицо руками, повторила глухо, с яростью и вызовом: — Не понимаю! Вадик… он столько страдал при жизни, зачем ему досталась еще и такая страшная смерть?

— Страдал? — повторила Карина машинально, не отдавая полного отчета в своих словах, как бывало с ней в последнее время.

— Да. — Тамара вытерла глаза и полезла в бардачок за сигаретами. — Ты разве не видела?

— Что?

— Мне кажется, об этом знал весь оркестр.

— О чем?

Тамара чиркнула зажигалкой, закурила и уже спокойней произнесла:

— Он был влюблен в Лелечку. Страстно и безнадежно. Давно, с первого взгляда, как только Олег их познакомил.

— Влюблен? Вадим? — Карина не поверила своим ушам.

— Конечно. — Тамара грустно улыбнулась. — Дурачок, ни на кого не хотел смотреть, женщин водил на одну ночь, хорохорился, изображал из себя эдакого шутника-балагура. А сам… — Она махнула рукой. — Домой придет, бывало, мрачнее тучи. Звоню ему, а он и разговаривать не хочет. Скажет только: «Тошно мне, Тома» — и трубку вешает. Я и так, и этак к нему: мол, женись, вышиби клин клином или, хоть и грех такое советовать, отбей Лелечку у Олега. Тем более слух ходил, вроде они плохо живут, ссорятся все время. А он в ответ смеется: «Дура ты, Томка, хоть и старшая сестра. Зачем мне жениться — чужую бабу видеть у себя под боком каждый день? Мне никого, кроме Лельки, не надо, а отбить ее не выйдет: она Олегом дышит, как мы кислородом. Оторви ее от него — задохнется».

«Неужели он это знал? — мелькнуло у Карины в голове. — Понимал с такой точностью, так верно?»…

— Бывает ведь на свете такое, — словно ей в ответ, проговорила Тамара. — Погиб парень, тронулся от своей любви. Вся квартира ее фотографиями увешана, и вот что самое удивительное: поссорится она, бывало, с Олегом, так Вадик это чувствовал. С работы возвращается никакой. «Этот козел, — говорит, — опять над Лелькой измывался». «Откуда ты знаешь?» — спрашиваю. А он: «Знаю. По глазам его вижу, глаза бешеные». Ему бы радоваться, что у них не ладится, а он страдал. А потом вдруг решился, сказал: «Будь что будет, я ей признаюсь. Просто так, безо всяких последствий, чтоб только не молчать больше». Я-то, дура, обрадовалась, думала, откроется он Леле, та его вдруг да пожалеет: сохнет ведь человек по ней, на руках носить будет, ни в жизнь не обидит. Не знала еще тогда, что она в положении.

— И он… сказал ей? — прерывающимся голосом спросила Карина.

— Да. Это было…

— В тот вечер, когда в капелле отмечали Новый год, — быстро подсказала она.

Тамара глянула на нее с удивлением:

— Верно. А ты откуда знаешь? — и тут же, не дождавшись ответа, заговорила снова: — Он ей все сказал, все без утайки. Что это у него давно, что с этим ничего нельзя поделать — борись не борись. А она… — Тамара горько усмехнулась, — она молчала и улыбалась.

— Да, — едва слышно повторила Карина. — Молчала и улыбалась.

Перед ее глазами в деталях встал давний эпизод: украшенный колечками серпантина зал ресторана, музыка, шум. Леля, стоящая в углу, в своем серебристом, длинном платье, со странным, одновременно рассеянным и напряженным лицом. Загораживающая ее от Карины широкая спина Вадима. Лелин смех, когда она вернулась к столику, ее непонятные, загадочные слова: «Вадик такой чудной, такой чудной».

Так вот что он тогда говорил ей! Вовсе не об отношениях Карины с Олегом. Теперь понятно, почему Вадим, зная правду, не выдал их Леле, он бы и под пыткой продолжал молчать, только бы уберечь ее от страданий, оградить от грубого вторжения тот хрупкий мир иллюзий, в котором она существовала.

Наконец Карине стало ясно, отчего Вадим так ненавидел ее. Она представляла собой угрозу Лелиному счастью и покою.

Обладая свойственной всем влюбленным острой проницательностью, Вадим хорошо понимал, что к Карине Олег относится не так, как к своей жене, и опасался, что рано или поздно ради нее тот бросит Лелю. Он не знал, что делать, мучился от своего бессилия, злился, считая Карину виновницей происходящего, коварной и хитрой соблазнительницей, способной плести интриги за спиной у подруги.

Карину поразила степень самоотверженности Вадима — он ведь нисколько не беспокоился о себе самом, лишь о Леле, ее интересах, благополучии. Она вдруг подумала о том, что в Леле и Вадиме есть нечто общее, несмотря на кажущуюся непохожесть. Эта их удивительная способность полностью растворяться в любимом человеке, готовность принести себя в жертву, всепрощение.

Хотя почему только их? Ведь и сама Карина некогда была такой же рабой любви по отношению к Степану. И еще сотни людей в те или иные жизненные периоды находились в подобном положении, утратив свободу, попав в зависимость от чужих чувств.

Сотни, но не Олег.

Он был иного сорта, его нельзя было подчинить чьей-то воле, поработить, заставить смиренно ожидать взаимности и внимания.

То, чего он желал, он брал от жизни без спросу, просто протягивая руку, как говорила Русудан, — и это делало его неотразимым в глазах женщин.

Возможно, удел слабого пола — любить и хотеть именно таких мужчин: в чем-то самонадеянных, безрассудных, не склонных к сентиментальности и колебаниям. Не есть ли это издревле заложенный природой инстинкт подчиняться хозяину, быть с победителем, а не с рабом?

…Карина очнулась от раздумий и поглядела на Тамару. Та, однако, не обращала на нее больше никакого внимания, поглощенная своими переживаниями.

Всю дорогу до города они ехали молча. Карина чувствовала невероятное облегчение. Наконец она избавилась окончательно от мучительного страха и сомнений по поводу того, знала или нет Леля её тайну. Теперь, после Тамариного признания, у нее не оставалось колебаний: Леля умерла, ничего не подозревая об обмане, оставаясь уверенной, что Олег при надлежит только ей, счастливая в своем неведении. И за все это Карина была бесконечно благодарна Вадиму.

54

Апрель близился к концу. В последние его дни Карина предприняла еще одну попытку вернуться к работе — боль ее слегка притупилась, и она могла уже как-то общаться с людьми, сосредоточиваться на делах.

Теперь она старалась возвращаться домой как можно позже, чтобы не оставаться наедине с собой. Окончив репетицию, долго бродила по магазинам, почти ничего не покупая, лишь разглядывая нагруженных сумками и пакетами людей.

Ее захватило это странное занятие, отдаленно напоминающее детскую игру. Иногда, выбрав очередной объект для наблюдения, Карина пыталась представить себе, какую жизнь ведет этот человек, рисовала в воображении круг его знакомых, привычки, слабости.

Таким образом она как бы абстрагировалась от себя, собственных мыслей и страданий.

Как-то Карина зашла в гастроном неподалеку от дома — самый любимый их с Лелей, в котором они покупали молочные продукты.

С тех пор как Лели не стало, она не была здесь ни разу.

Карина медленно приблизилась к прилавку с йогуртами и внезапно ощутила спиной чей-то взгляд. Она обернулась, у соседнего прилавка стояла Олечка Серебрякова — вытянувшаяся, похудевшая, с новой незнакомой прической — и смотрела на Карину напряженно и с тревогой.

— Здравствуй! — Карина попыталась улыбнуться, но губы плохо слушались се.

— Здравствуйте, — тихо и серьезно ответила Оля и подошла поближе.

— Пу как твои дела?

— Нормально.

— У кого ты теперь занимаешься?

— У Анны Александровны.

— И как она — довольна тобой?

— Не знаю, — равнодушно произнесла Олечка, пожав плечами, — она ничего не говорит.

— Как — не говорит? — удивилась Карина.

— Так.

— Как же вы занимаетесь?

— Обыкновенно. Я играю, она слушает. А потом пишет задание и ставит оценку.

— И какие же оценки она тебе ставит? — с недоумением спросила Карина.

— Пятерки. — Оля отчего-то вздохнула и на минуту задумалась, словно что-то прикидывая в уме. Потом тихо спросила: — Карина Петровна, вы больше не вернетесь?

— Вряд ли. — Карина покачала головой.

— Вам нравится ваша новая работа?

— Да, нравится.

— У вас… что-то случилось? — Оля вдруг заглянула ей прямо в глаза, пытливо, настойчиво. Солгать ей Карина не могла. Она молча кивнула. — Я так скучаю по вас. Я не хочу ходить к Анне Александровне.

— Надо, Олечка, — мягко проговорила Карина, — ничего не поделаешь. Анна Александровна тоже хороший педагог.

— Вовсе нет, — жестко сказала Оля, — она ноты фальшивые в вариациях играет. И сама не слышит.

— Не может быть. Это тебе кажется, — уверила ее Карина, хотя знала, что так оно и есть — Олин слух обмануть было невозможно.

Олечка насупилась, уставясь взглядом в пол. Карина тронула ее за руку:

— Не расстраивайся. Ты привыкнешь. Ты очень талантливая. У тебя все будет хорошо.

Оля вдруг быстро ткнулась лицом Карине в грудь и прошептала:

— Я все равно буду ждать вас. Я знаю, вы вернетесь. Обязательно… — Голос ее сорвался, она резко повернулась и бросилась из магазина.

— Оля! — закричала ей вслед Карина. — Подожди, Оля!

Но та уже выбежала из дверей.

Карина постояла в растерянности и побрела на улицу. Огляделась по сторонам, тщетно надеясь, что, может быть, Оля не ушла, стоит возле магазина, ждет ее. Но девочки не было. Мгновение Карина колебалась, затем решительно зашагала к остановке.

…Она не знала, зачем приехала сюда. Зачем снова стоит в этом страшном приемном отделении, смотрит на синюю облупленную банкетку в углу.

Дежурная за столом была другая. Она долго писала на обратной стороне какого-то бланка, потом протянула его Карине и предложила:

— Хотите, можете просто позвонить.

— Нет, я съезжу.

Ехать оказалось недалеко, всего четыре трамвайных остановки от больницы, в которой умерла Леля.

У окошка справочной стояла очередь. Лица у людей были осунувшиеся, усталые и встревоженные. Здесь не радовались появлению на свет маленьких человечков, а боялись, вдруг они не пережили сегодняшнюю ночь и не встретили новый день.

Регистраторша долго искала фамилию в списках и все никак не находила.

«Значит, аппарат отключили, а сердце и легкие так и не заработали», — подумала Карина. Что ж, она это знала. Всю дорогу, пока ехала сюда, прекрасно понимала, что ничего другого быть не может. Восьмимесячный, с гипоксией третьей степени…

— Ляшко. Все в порядке, — громко сказала регистратор, так, что Карина вздрогнула.

— Как — в порядке? — Она хотела крикнуть, но лишь хрипло прошептала.

— Так. С аппарата сняли, из бокса перевели. А вы что хотели? — удивленно и строго посмотрела на нее женщина. — Будете говорить с врачом?

— А можно? — У Карины застучало в висках.

— Конечно. Подойдите в пятый кабинет.

Ей казалось, что это ошибка. Что сейчас придет врач — и все выяснится. Совпадение фамилий, путаница в буквах и датах. Лелин ребенок давно должен был умереть. А этот был жив, несмотря ни на что, и был в порядке, как ей только что сообщили.

Вошла молодая девушка в синей медицинской форме и с синими же огромными глазами. В руках — большая стопка папок. Приветливо улыбнулась Карине:

— Вы ко мне?

— Я к врачу, — сказала Карина и подумала: «Славная сестричка. Добрая, приветливая».

— Я врач, — девушка сложила папки на стол. — Вы у нас кто? Как фамилия?

— Ляшко.

— Ляшко, — повторила синеглазая. Улыбка сошла с ее лица. — Там мать умерла при родах, да?

Карина кивнула. Сейчас она скажет, что ребенка нет в живых. Вот сейчас.

— А вы кто ей? — спросила девушка.

— Я ее подруга.

— Понятно. Дело в том, что бабушка написала отказ от ребеночка. И я очень рада…

— Он жив? — выкрикнула Карина.

— Жив. Конечно, жив, — улыбнулась синеглазая. — Это девочка. Позавчера мы сняли ее с аппарата. Она дышит и кушает самостоятельно — и чувствует себя неплохо.

— Она останется инвалидом? — спросила Карина.

— Почему? — нахмурилась докторша. — Слабенькой будет вначале. Это да. Но никаких отклонений и патологий не выявлено. Хорошая девочка, вес два пятьсот. Выхаживаем и меньших. — Девушка внимательно взглянула на Карину, снова дружески улыбнулась и вдруг предложила: — Хотите посмотреть на нее?

— А что, разве можно?

— Теперь уже можно, — ответила синеглазая.

…Карина вышла из дверей детской больницы. Только что, двадцать минут назад, взгляду ее представилось крошечное существо, с красным, сморщенным личиком, с плотно зажмуренными глазками и носом пуговкой.

Существо, дороже которого у Карины не было теперь никого на всем свете и у которого на этом самом свете была только она, Карина. Маленькая, курносая Аленка, та самая ниточка, о которой говорил Русудан.

55

Трамвай с веселым грохотом несся по шумным майским улицам. Она сидела, глядя в пыльное стекло, как проносятся мимо машины, дома, магазины, стеклянные козырьки остановок. Она не замечала, что говорит сама с собой, негромко, вполголоса, едва заметно шевеля губами:

— Олег, Олежка! Твой ребенок, твоя девочка жива. Она родилась, плоть от плоти твоей, кровь от крови. Помнишь, как не хотел ты этого ребенка? Но та, которая тебя любила и которую ты предал, умирая, смогла подарить тебе дочку. И теперь на земле есть твой след. Он не затеряется, он будет продолжаться, рядом с мириадами других следов, навсегда ушедших.

…Вагон катил по рельсам, раскачиваясь и подскакивая, вожатая, молодая девушка, бойко и быстро объявляла остановки. Народ входил и выходил, и каждый, кто поднимался на переднюю площадку, с удивлением косился на странную женщину у окна.

Красивое, тонкое лицо ее было грустным, взгляд зеленовато-карих глаз блуждал где-то далеко. Ее нельзя было не заметить, она привлекала к себе внимание, завораживала своим обликом — непостижимым, загадочным и пронзительно печальным.

56

Лев Толстой сказал: «Счастье есть удовольствие без раскаянья».

Многим ли из нас довелось в жизни познать такое счастье? Кому повезло испытать удовольствие, не терзаясь при этом муками совести, не оставляя позади себя тоску и страдания, ни разу не солгав, не посягнув на запретное, чужое?

Мало кому. Чаше бывает наоборот. Мы всей душой, жадно стремимся к счастью, но по пути к нему сбиваем с ног случайных прохожих. Оборачиваемся мельком, с досадой машем рукой и поспеваем дальше. Мы вовсе не хотим быть жестокими, но невольно ими становимся.

Почему? И не есть ли мы все лишь картинки огромной колоды карт, покорные всемогущей руке, разложившей удивительный, неповторимый пасьяне судьбы? Одно движение этой руки — и нам выпадает место злодейки разлучницы, еще взмах — и рядом оказывается вовсе не благородный король, а пиковый валет — пустые хлопоты. А вокруг — слезы, разлука, казенный дом.

Сколько раз придется тасовать колоду, сколько земных воплощений придется ждать, пока выпадет гот самый идеальный расклад, в котором карты лягут чудесным, волшебным образом, не мешая одна другой, связанные единым, высшим смыслом?

Пять раз, десять, а может быть, сотни? Сотни раз наша бессмертная душа сменит телесную оболочку, мы увидим свет и уйдем во тьму, но когда-нибудь, в одной из своих жизней, все-таки познаем этот единственный, желанный миг удовольствия без раскаяния.

Когда-нибудь это да случится.

Ведь ради него, этого мига, мы существуем, ибо что такое человеческая жизнь без ожидания счастья?

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Татьяна Бочарова Грустная дама червей

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56