Redrum 2018-2019 [Александр Александрович Матюхин] (fb2) читать онлайн

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Redrum 2018–2019 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ 2018 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 13 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

Альманах литературно-художественный, 18+

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Главный редактор: Мария Артемьева

Иллюстрации в номере: Михаил Городецкий

Оформление обложки: Виктор Глебов

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Погружение ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ родился из баек рыбаков про сомов-гигантов, которые живут больше ста лет и частенько питаются трупами утопленников. Одна из таких историй была опубликована в 90-е годы в воронежской газете: о соме, который нападал на людей и животных. Он топил их и ел. Старому сому на медлительных людей охотиться было проще, чем на резвую рыбу. Лично меня всегда пугала мысль, что далеко от берега, на глубине, кто-нибудь может схватить за ногу и утащить на дно. И не обязательно сом».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Легкий ветер трепал раскидистые кроны деревьев, плотно набитые сочными листьями. Земля утопала в мягкой изумрудной траве. Вдоль берега по мелководью растянулась неровная зеленая полоса рогоза, за ней колыхалась сапфировая синева, она уходила далеко-далеко, и между голубым небом, заляпанным облаками, и темно-синей гладью водохранилища виднелась едва заметная бледная ниточка земли.

— Ну, как? — спросил Боря.

— Диковато, — ответил Ваня. Его лицо обладало множеством прямых линий и острых углов, точно живое воплощение портретов в стиле кубизма.

— Твою мать, Яковлев, просили же найти приличное место! — вмешался Лева. — Три часа ехали, а тут даже к воде не подойти. Все в камышах. Еще машину в лесу бросил, не проехать.

— Сами хотели, чтоб безлюдно! Вам не угодишь.

— Шмель, опять истеришь, как баба? — пробасил Сергей Кондратьев, выбираясь из кустов с рюкзаком и двумя огромными сумками. — Зассал, что «ниву» твою уведут? Да кому нужна эта рухлядь! Тем более, здесь никого нет — птицы да белки.

Жилистый и сухопарый Лева Шмелев с короткой черной эспаньолкой и колючими синими глазами ничего не ответил здоровяку, только пристально посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.

— Ну, Борян, если не завалю гиганта, назад ты мои вещи потащишь, — сказал Сергей, скинув сумки на землю.

— Ага, губу закатай.

— Ты смотри-ка, какой дерзкий стал! Что, бывшая яйца вернула?!

— Да иди ты!

— Вот поэтому я — убежденный холостяк.

— Просто ты на хрен никому не нужен! — не сдержался Лева. — Ни одна женщина не захочется вляпаться в 120 килограммов отборного говна.

— Ох, Шмель, в это говно, как ты говоришь, столько уже вляпалось… Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь, — Сергей подмигнул Шмелеву.

— Кондрат, на хрена ты столько взял? — перевел тему Ваня.

— Так на четыре дня же. Мне еще надо новое ружье проверить. Да и мало ли, чего понадобится, а так — все есть, — Сергей с довольным видом осмотрел сумки. — Когда пойдем?

— Лагерь разобьем, пожрем, а там видно будет.

— В темень не полезу, — запротестовал Лева.

— Я тоже, — поддержал Боря.

— Все, девочки объединились!

— Да пошел ты, Кондрат! — огрызнулся Шмелев. — Тебе нравится по ночам с фонариком шариться — вот и лезь.

— Уж будь уверен, полезу, — ответил тот, отстегивая от рюкзака палатку и спальный мешок.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ваня Логинов был младше друзей на два-три года, но еще со времен детских игр занимал место неформального лидера. И хоть в открытую ни он, ни ребята со двора не признавали его первенства, Ваня ловко манипулировал и управлял мальчишками старше и младше себя, делая это незаметно и ненавязчиво, выдавая свои желания и решения за их собственные.

Распределив обязанности по благоустройству лагеря между друзьями, Ваня и сам занялся делом. Пока он ставил двухместные палатки и обустраивал обеденную зону под брезентовым навесом, Лева подготовил углубление для костра и обложил его камнями. Сергей притащил из леса сухое бревно и наколол дров. Боря выкопал отхожее место и мусорную яму.

Когда на черном, прожженном звездами небе, сияющей блямбой вспухла луна, Сергей и Ваня надели гидрокостюмы, побросали снаряжение в резиновую лодку, подхватили ее с двух сторон и пошли к искусственному морю.

Приминая заросли рогоза, они вытолкали судно к чистой воде, залезли в него и отплыли от берега.

Ваня сбросил якорь, и вдруг понял, что не хочет нырять: лень стало лазить по дну с фонариком. Сергей же быстро натянул маску, ласты, проверил на ремне грузы и нож, взял ружье и прыгнул за борт. Он несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Скрылся под водой, всплыл. Повторил разминку. Затем выдавил из себя весь углекислый газ, набрал воздуха, нырнул и снова появился над поверхностью.

— Свет дай, — попросил он.

— Болван ты, Кондратьев, — засмеялся Ваня. — На!

— Знаю, — Сергей затянул петлю от фонарика на запястье и ушел под воду.

Он неспешно опускался на глубину. Жирная полоса света рассекала холодный жидкий мрак. Со дна поднимались гулкие звуки, они искажались, проходя через толщу воды, и затравленное черной мутной стихией воображение подрисовывало к ним что-то зловещее и враждебное. Двигаясь внутри спящего рукотворного моря, Сергей ощущал легкое напряжение, оно приятно щекотало нервы, играло с его вымышленными страхами. Кондратьев любил побояться, но не только поэтому предпочитал охотиться в темноте. Он мечтал насадить на гарпун самую большую рыбину, что когда-либо ловили его друзья и товарищи из клуба подводной охоты «Нырок». Ночью шанс заколоть гиганта выше — в это время крупные хищники выбираются из глубоководных укрытий, чтобы набить брюхо рыбой поменьше.

Высокие меланхоличные водоросли плавно струились по течению. Сергей опустился в гущу подводного леса, и стал медленно пробираться через спутанные стебли и листья. Луч света скользил по песчаному дну, протискивался между растений, упирался в коряги и частенько набредал на застывших сонных рыб. Сергею попадались отменные караси, лещи и сазаны, но он их не трогал, выискивая жертву покрупнее.

Заканчивалась вторая минута под водой, в легких оставалось немного воздуха, и Кондратьев собирался всплывать, как вдруг среди вьющихся водорослей увидел щуку. На гиганта она не тянула, но была в разы крупнее тех рыб, что он встретил ранее.

Сергей подплыл, прицелился в пятнистый бок, но не выстрелил. В ужасе закричал, выпустив остатки воздуха, и метнулся вверх. Легкие горели, давящая боль в груди росла. Одуряющее желание дышать заглушало голос разума, заставляя разжать рот и вдохнуть. Не доплыв до поверхности чуть больше метра, он сдался и втянул в себя воду.

Недалеко от лодки Ваня увидел пятно света. Оно разрасталось, становилось ярче. Затем всплыли пузыри, и свет пошел ко дну. Логинов прыгнул за борт, в несколько гребков пересек расстояние, поднырнул, вырвал Сергея из-под воды и поплыл с ним к берегу.

— Помогите! — прервал надрывный рев беседу у костра. — Ребята! Сюда!

— Ванька! — вскочил Шмелев и побежал на крики, Боря бросился следом.

За зарослями рогоза мужчины увидели свет фонаря, и прямо в одежде бросились в воду, раздвигая руками упругие стебли.

— Что с ним?! — испугался Лева, увидев обмякшего Кондратьева.

— Нахлебался, — запыхавшись, ответил Ваня.

Они вынесли друга на сушу. Боря открыл Сергею рот, проверил — не забиты ли дыхательные пути водорослями, затем встал на одно колено.

— Животом сюда, — скомандовал он, объясняя жестами, что должны сделать Лева и Ваня.

Мужчины уложили Кондратьева животом на колено Бори, и он несколько раз надавил на спину друга между лопатками. Изо рта Сергея вылилась вода. Он пришел в сознание, закашлял и задышал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шмелев и Логинов вытащили лодку на берег и присоединились к друзьям у костра.

— Ну? Что скажешь? — Ваня уставился на Сергея.

Кондратьев молчал и смотрел на перышки пламени, стремящиеся улизнуть в ночное небо.

— Кондрат! — окликнул Боря и отпил коньяк из плоской фляги, обтянутой кожей.

— А? — Сергей бросил растерянный взгляд на друга.

— Как ты нахлебался? — спросил Логинов. — Не новичок ведь.

— Там был сом. Большой… — Сергей ненадолго задумался, а потом воскликнул: — Черт возьми, да просто гигантский! Метров пять, точно…

— Ты уверен? Может, то был кит? — Лева одной рукой ковырял палкой угли, а другой приглаживал бородку.

— Мы должны его выловить! — Сергей не обратил внимания на подколки. — Это будет самая крупная добыча за всю нашу жизнь!

— Ты так и не ответил. Что случилось? — под внешним спокойствием Вани бурлили эмоции, он с трудом подавлял желание ударить друга, который не понимал, что смерть сегодня схватила его за плечи и чуть не уронила в вечность.

— Хотел щуку подстрелить. Прицелился, а тут эта махина… Как выскочит из темноты! Щуку сцапала и на глубину ушла. Я испугался. Закричал, не сразу сообразил, что это сом. Начал всплывать… Дальше не помню. А где мое ружье?! — всполошился Кондратьев.

— Ты чуть не утонул, а тебя волнует ружье?!

Боря и Лева притихли. В отличие от Сергея они чувствовали, как Ваня еле сдерживает ярость, как рвется наружу его страх. Все друзья знали, что больше всего на свете Логинов боится смерти не своей, а близких. Сама мысль о том, что кто-то из его окружения может внезапно умереть, воспринималась им болезненно. Он не любил шутки на тему смерти, не любил разговоры о ней, даже не смотрел фильмы и не читал книги, в которых умирали близкие люди главного героя.

— Вань, прости. Я не хотел, — Сергей смотрел на друга, и в глубине его карих глаз видел, как вскрываются старые раны, и скорбь сминает душу Логинова, как лист бумаги.

— Глупо рисковать из-за рыбы.

— Больше не буду, обещаю.

Голоса у костра стихли. Друзья молча следили за пламенем, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь треском поленьев, ощущалась эмоциональная тяжесть.

— Слушай, а, может, тебе померещилось? — не выдержал Лева. — В темноте да с фонариком… Все эти сомы-гиганты больше похожи на выдумки. Если и водились такие, то лет 100–200 назад, когда…

— Нет! — оборвал Сергей. — Я видел!

— Да ты сам толком не знаешь, что видел. Говоришь: «Испугался, не сразу сообразил». Значит, уверенности нет, что это сом.

— А мне вот рассказывал один приятель, — вмешался Боря, передав флягу с алкоголем Шмелеву, — он в Воронежской области живет… Как у них в деревне за лето четверо утонули, и трупов не нашли. После парнишка местный утром пошел в реке искупаться. Заплыл на глубину, и вдруг его кто-то за ноги схватил и на дно потащил. Еле отбился, но разглядел нападавшего. Сом это был. Мужики решили выловить его. Рядом с деревней, вверх по течению, омут был, глубокий, с водоворотами. Начали с него. Занырнули и нашли на дне логово сома. Оказалось, он заталкивал жертв под камень, ждал, когда мясо размягчится, и жрал. Там и останки всех утонувших лежали. Сома изловили. На берегу замерили: длина под четыре метра, а весил больше 450. Приятель говорил — страшный просто жуть, будто не рыба речная, а чудовище из сказки. Говорят, сому больше ста лет было. Я это к чему… Может, этот тоже людоед? А?

— Яковлев, что ты несешь?! — закатил глаза Шмелев. — Кондрат ведь выплыл, значит этот не людоед. Этот — воображаемый.

— Хоть с вами, хоть без вас, а я его выловлю, — Сергей встал и пошел к палатке. — Кстати, Вань, где мое ружье? — обернулся он на ходу.

— На дне.

— Твою ж мать!

— Завтра достанешь, — успокоил Боря, расчесывая комариные укусы на мясистых щеках.

— Ага, достанешь. Где теперь его искать? — Кондратьев спрятался в палатке и продолжил ворчать.

— А вы верите в пятиметрового? — спросил Боря.

Ваня пожал плечами.

— Пойдемте спать, — закончил разговор Лева.

Они затушили костер и разошлись по палаткам.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром Ваня проснулся один. Шмелева, который делил с ними палатку, рядом не было. Ваня вылез наружу, потянулся и глубоко вдохнул. Прохладный воздух с запахом воды и леса наполнил легкие свежестью, и он никак не мог надышаться бодрящей чистотой природы после тяжелого сна в душных тряпичных стенах.

Логинов осмотрел лагерь. Никого. Он заглянул в палатку Сергея и Бори.

— Борян, где ребята? — он дернул друга за ногу. — Борян!

— Ууууу…

— Ребята где?

— Ушли… охотиться…

Ваня задумался.

Шмелева и Кондратьева с детства связывала крепкая дружба, ничто не могло их рассорить, пока не появилась Валентина. Робкая и милая девушка, сама того не желая, за год разрушила дружбу, которая длилась десятилетия. Два друга, влюбленные до беспамятства, боролись за ее внимание и расположение. Она быстро сделала выбор в пользу обаятельного, высокого и широкоплечего Сергея. Через полгода Валя забеременела, но Кондратьев не хотел детей. В двадцать лет семью и обязанности он считал обузой. Сергей настаивал на аборте. Валя отказалась, и тогда он бросил любимую женщину, лишь бы не терять свободу. А когда одумался, было поздно: его место занял бывший лучший друг. Шмелев усыновил Димку, похожего на Кондратьева один в один, и любил его как родного, даже когда Валя родила ему сына и дочь.

С тех пор между Сергеем и Левой выстроились странные, запутанные отношения. Бывшие друзья не избегали совместных праздников, выездов на природу и прочих встреч, напротив: каждый из них всегда старался быть там, где окажется другой, будто своим присутствием они что-то доказывали друг другу. Их пассивное соперничество никогда не приводило к открытым ссорам и явной вражде. Тем не менее задира Кондратьев, озлобленный на Леву, постоянно отпускал в его сторону язвительные замечания и едкие шуточки. Шмелев старался не уподобляться Сергею, но иногда срывался и тоже плевался ядом в бывшего друга. Лева был счастлив с Валей, но не мог простить Кондратьеву ее слез, когда тот отверг девушку с ребенком под сердцем. А, может, злился на него, потому что знал — Валя никогда не будет любить его так, как Сергея. Для нее Шмелев — хороший человек, надежный друг, заботливый отец, примерный муж, но не любовь всей жизни. И, конечно, все друзья знали, включая самого Леву, что Сергей еще надеется на счастливое воссоединение с Валей и сыном, и готов взять на себя заботу о детях Шмелева, как расплату за опрометчивый поступок в молодости. Он, как хищник на охоте, поджидал удачного момента, чтобы еще раз попытаться вернуть Валентину.

Ваня давно смирился с тем, что эти двое больше никогда не будут дружить, как прежде. Но теперь, представляя близких и непримиримых друзей в одной лодке, он ощутил, как внутри пробивается неясная надежда. В конце концов, может, вчерашний несчастный случай что-то затронул в их сердцах, и они снова на пути к крепкой дружбе.

— Охотиться идешь?

— Да, — Боря зевнул, потянулся и медленно, как раненный зверь, выполз из палатки.

После завтрака они переоделись в гидрокостюмы, подготовили снаряжение, спустили лодку на воду и поплыли к резиновому судну, что стояло на якоре и одиноко качалось без пассажиров.

— Чего так далеко уплыли? — удивился Боря, махая веслами. — Лева ведь не ныряет больше шести, у него же уши.

Над водой показалась голова в маске. Ныряльщик подплыл к пустой лодке и стал неуклюже забираться. Боря и Ваня сразу узнали Сергея, и с интересом наблюдали, как громила Кондратьев с трудом залезает на борт суденышка, стараясь не перевернуться. Попытки выглядели комично, и Яковлев с Логиновым, не выдержав, заржали в голос.

— А где Лева?! Чего не выныривает?! — спросил Ваня, когда лодки сблизились.

— Доброе утро! — ответил Сергей, снимая маску.

— Доброе… Где Лева?

— Не со мной, поэтому не выныривает.

— Где же он?

— Откуда я знаю?! — возмутился Кондратьев. — В няньки ему не нанимался.

— Боря, ты же сказал — вдвоем ушли?

— Ну, значит мне сквозь сон послышалось.

— Странно. Куда же он делся?

— Может, машину пошел проверить? — предположил Сергей. — Он ведь тот еще паникер.

— Надо вернуться, поискать.

— Вот еще! Сам отыщется, не маленький, — Яковлев бросил весла. — Заякоришь, — сказал он Ване и принялся натягивать ласты.

— Тут плохое место, давайте поближе к берегу, — выпалил Сергей.

— Мне пойдет, — Боря вооружился ружьем с прикрепленным к стволу фонариком и прыгнул в воду.

— Ты куда? — испугался Сергей. — Глубоко ведь!

— А я попробую! — сказал Боря и скрылся под волнами.

— Ладно, развлекайтесь. Я на берег. Сгоняю к машине, проверю, может, Левке помощь нужна. А ты, Кондрат, осторожнее давай, пойдешь ко дну — Борька тебя не вытащит, так что не глупи, — предупредил Логинов, отдаляясь к берегу.

Первые три раза, для разминки, Яковлев нырнул неглубоко. Затем опустился ниже, но под натиском сомнений сдался и всплыл.

— Слушай, давай, где помельче, — предложил Сергей. — Все равно ведь не доплывешь.

— Нет.

— Тогда я с тобой.

— Да чего ты прицепился?! Сам справлюсь. Отдохни, — отрезал Боря, набрал в легкие воздуха и ушел под воду. Погружаясь все глубже и глубже, он иногда останавливался и осторожно выдувал воздух в зажатый рукой нос, чтобы избавиться от заложенности в ушах из-за увеличивающегося давления. Он медленно опускался на дно, и с каждым пройденным метром в его душе расцветала радость. На самом деле Яковлев рвался на глубину не из-за улова. Опуститься на шестнадцать метров он хотел из-за страхов, верил — если преодолеет их, то жизнь наладится. Яковлев уже давно тренировался задерживать дыхание и нырять на глубину, но каждый раз, как только опускался ниже пяти метров, зашуганный и пугливый Борян, живущий внутри него, резко давил на стоп-кран, и он зависал под водой, не в силах плыть дальше, и только когда заканчивался воздух и углекислый газ начинал душить, он выходил из оцепенения и, задыхаясь, мчался к поверхности.

Сейчас все было по-другому. Он не боялся. Ему помогли побороть страх.

Чтобы избежать насмешек, он никому не говорил, но последние полгода в тайне от всех посещал психотерапевта. По началу Боря слабо верил в силу психологии. С каждым сеансом мозгоправ все ближе подбирался к корням его страха, и когда добрался, результат шокировал даже Яковлева.

Его взрослые фобии, неуверенность и постоянные сомнения в правильности принятых решений посеяла и взрастила в нем бывшая жена Маша, с которой он развелся два года назад. Она ушла от него к другому и забрала сына. Причиной разрыва стали не состоявшиеся мечты женщины. В своих грезах она выходила замуж за будущего главврача собственной клиники, а получила терапевта в муниципальной больнице. Маша поздно поняла, что Яковлев был врачом по призванию, а не из-за денег, и за спиной мужа, по ее мнению, «слабохарактерного, нерешительного тюфяка» завела сразу два романа. В этот раз она внимательно присматривалась к ухажерам, а, определившись с будущим супругом, быстро сменила фамилию и стала не Яковлева, а Разина. И запретила бывшему мужу видеться с сыном.

Боря тяжело пережил развод и расставание с сыном, у него появилось много странных фобий, которые залегли на дно подсознания и отравляли жизнь. Но после долгих и тяжелых разговоров в кабинете психотерапевта он избавился от беспочвенных страхов, вернул уверенность и решительность мыслям и поступкам.

Яковлев медленно опускался, чуть отклоняясь от места погружения. На дне в луче фонаря он увидел обросшую водорослями проржавевшую моторную лодку, а рядом с ней покоилось что-то большое и черное, похожее на задремавшую рыбину.

«Конечно, не пять метров, но около двух точно», — радостно подумал Боря, оценив размеры сома и нацеливая гарпун.

Когда между ним и жертвой осталось немного больше вытянутой руки и очертания рыбины отчетливо прорисовались, Яковлев чуть не сорвался на крик, но быстро одумался и крепко зажал рот, чтобы не выпустить запасы воздуха.

Сомом оказался Шмелев.

«На берег! Скорее! Еще не поздно! Он жив!» — забились под черепом мысли, точно стая перепуганных летучих мышей в пещере. Не задаваясь вопросами, что произошло, и знает ли об этом Сергей, он второпях снял с ремня нож и перерезал кукан, что крепился к поясу Шмелева, и которым он зацепился за железку, выпирающую из затонувшей моторки. Освободив друга, он перевернул его животом вверх и сделал еще одно ужасающее открытие. Слева, между пробитых ребер, зияла глубокая яма — гарпун вырвал кусок сердца у Левы.

Теперь Боря понял, почему лодка друзей оказалась далеко от берега: ведь Шмелев не мог охотиться на глубине. Его больные уши не выносили давления, и даже продувка не помогала избавиться от неприятных ощущений. Картина произошедшего быстро сложилась в голове Яковлева: Сергей убил Леву и спрятал тело на глубине, надеясь вернуть Валю и сына. Хотя Кондратьев никогда, даже в шутку, не высказывал подобных идей, Боря был уверен, что он вполне мог решиться на убийство соперника.

Растерянный Яковлев держал на руках друга, смотрел в застывшие глаза Левы под маской и судорожно соображал, как поступить: всплыть, будто ничего не видел, и рассказать все Ване или сразу поднять тело на поверхность.

На краю луча света, там, где он рассыпался и терялся в глубоководной тьме, что-то промелькнуло. Боря ничего не заметил, его мозг торопливо взвешивал все за и против. На принятие решения оставались секунды, воздух заканчивался. В следующий миг огромная пасть схватила Леву за голову и вырвала из рук Яковлева. Атакующий гигант быстро развернулся и темным боком отпихнул Борю. Мощный хвост стеганул по дну. Мириады песчинок взвились вверх. Видимость упала до нуля, и нечто скрылось в мутном облаке вместе с трупом. Все произошло молниеносно. Яковлев ничего толком не разглядел, но в одном был уверен — это сом-людоед.

Страх оседлал сердце Бори. Быстро-быстро, перебирая ластами, он помчался к поверхности, и, чтобы облегчить всплытие и поскорее выбраться из черных холодных глубин, скинул на дно ружье и ремень с грузами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кондратьев напряженно всматривался в неспешные волны и кусал губы, с тревогой ожидая появление Бори. Он знал: Яковлев не найдет труп на такой глубине. Повисит под водой, повоюет со страхами, пока воздух не кончится, как всегда проиграет и всплывет. Такое он видел уже не раз: даже в сопровождении друзей Боря не мог нырнуть глубже пяти метров. Его жизнь принадлежала фобиями — друзья это знали. И все же волнение, и дурацкое предчувствие не покидали Сергея.

За спиной послышался всплеск и жадный вдох. Кондратьев обернулся. Неподалеку от лодки вынырнул Яковлев.

— Борян, греби сюда! — Сергей помахал ему.

Но Боря даже не посмотрел в сторону друга и кролем рванул к берегу.

— Черт, — процедил Сергей сквозь зубы. Его самые страшные опасения сбылись. — Боря! Подожди! Я не хотел! Это сом!

В ответ доносился только плеск воды.

— Я не убивал! Боря! Я стрелял в сома! Я не хотел! Я не убивал! Не убивал!

Боря изо всех сил работал руками и ногами и представлял, как в темных глубинах, прямо под ним, бродит речной людоед с трупом Левы в огромной пасти. Кровь стучала в виски, сердце колотилось в глотке, задыхаясь и захлебываясь, он мчался к земле. Яковлев ощущал беспомощность и уязвимость в воде, но сохранял надежду добраться до берега живым. Успокаивала мысль, что гигант уже получил больше восьмидесяти килограммов мяса и потрохов.

Вслед летели оправдания Сергея, но Боря не разбирал смысла фраз. Все мысли были заняты глубоководным гигантом, который в любой момент мог с легкостью утащить на дно. К тому же, Боря ни за что бы не сел в одну лодку с убийцей. Он хотел выжить, а не спастись от одного монстра, чтобы попасть в лапы другого. Возможно, он перечитал и пересмотрел детективов, но в одном был уверен — Кондратьев хочет избавиться от свидетелей.

— Боря! Плыви сюда! Скорей! — вопил Сергей, заряжая гарпун в новое ружье. Потом обрезал ножом веревку, что держала лодку на якоре, взялся за весла и погнался за Яковлевым. Расстояние между ними быстро сокращалось.

— Стой! Твою мать! — Кондратьев прицелился и выстрелил.

Не успев вскрикнуть, Боря исчез под водой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Нива» Шмелева стояла в лесу на поляне перед большим поваленным деревом. Ваня обошел внедорожник, огляделся. Он был почти уверен — Лева сегодня не приходил на поляну.

— Лева! — позвал Логинов. — Лева! Ты здесь?! — он немного постоял, ожидая ответа, и пошел обратно в лагерь.

Дурное предчувствие ввинчивалось в сердце Вани. Он сразу узнал это скребущее ощущение неотвратимости, когда ничего нельзя изменить — все уже предрешено. Вместе с ним приходила сильная боль, будто кто-то, лязгая железными зубами, тщательно пережевывал душу, смакуя и причмокивая. Впервые он испытал это в десять лет, перед тем, как узнал об автокатастрофе, в которой погибли родители. Второй раз это ощущение вернулось четыре года назад. Из-за утечки газа в квартире угорели жена и дочь Вани, когда он уехал на два дня к деду, единственному родственнику. С тех пор он боялся за всех, кто входил в его близкое окружение. Опасался, что рано или поздно все повторится. И не давал себе никаких надежд на счастливое семейное будущее с другой женщиной и другими детьми, считая такую замену предательством погибших.

И сейчас Ваня старательно гнал от себя предчувствие новой трагедии, объясняя его волнением из-за вчерашнего несчастного случая с Сергеем.

Выйдя на берег, он осмотрел палатки, обошел лагерь, проверил снаряжение Шмелева, но не нашел ни гидрокостюма, ни ружья. Логинов позвонил ему на телефон. С первыми гудками он услышал знакомую мелодию — она доносилась из кармана куртки Левы, которая висела на сучке дерева. Ваня сбросил звонок.

Он стоял посреди лагеря, прикидывая, куда же мог отправиться Шмелев. «Может, неподалеку есть затон или озеро?» — спрашивал он себя, пока беспокойный взгляд блуждал в поисках подсказки. Не найдя зацепок, Логинов пошел к воде. Через примятые заросли рогоза Ваня увидел болтающуюся на волнах перевернутую лодку, она неспешно приближалась к берегу.

Стук сердца на миг оборвался, и ледяная волна ужаса окатила его.

Логинов влетел в одну из палаток, схватил рюкзак Сергея и вытряхнул содержимое на расстеленные спальные мешки.

— Где же? Где? — Ваня искал мини-акваланг. Кондратьев часто вел себя безрассудно и совершал идиотские поступки, но в тоже время было в нем необузданное стремление обезопасить себя от всего непредвиденного и внезапного. Ваня точно знал: Сергей приехал с баллоном кислорода, он всегда таскал его на охоту. Разметав вещи по палатке, он нашел акваланг, и, хотя Логинов никогда такими штучками не пользовался, все же прихватил его с собой.

Он влез в гидрокостюм, спустил лодку со снаряжением на воду и стал энергично грести. В самом удаленном уголке сознания стучалась запертая мысль: «Уже поздно, прошло слишком много времени, им не помочь». Но Ваня отталкивал реальность, он не хотел мириться с очевидным и уверял себя, что Сергей и Боря живы.

Добравшись примерно до того места, где охотились друзья, Логинов прыгнул за борт.

Он быстро опустился вниз. Запертая мысль настойчиво стучалась, но он не открывал, найдя убедительную причину — ветер. Сильный порыв перевернул судно, а Боря и Сергей нырнули вместе. На неувязки вроде безветренной погоды, свободно дрейфующей лодки или долгое пребывание друзей под водой Логинов не обращал внимание.

Пятно света неслось по песку, Ваня проворно двигался следом. На голом дне, укрытом густым мраком и холодом, почти ничего не росло, только иногда попадались гнилые разбухшие бревна, обросшие махровой коричнево-зеленой растительностью, наполовину погруженные в грунт. У одного из таких бревен Логинов нашел пневматическое ружье Сергея — оно зацепилось за корягу и прочно засело под ней. Линь от катушки уходил в темноту. Ваня вытащил ружье. На другом конце кто-то дернулся. Накинув тройной петлей веревку на запястье, он крепко ее сжал и резко потянул. Логинова тряхнуло и понесло.

Потрясенный и напуганный Ваня мчался под толщей воды, и не видел ничего, кроме зеленоватой мути. Загарпуненная Сергеем добыча волочила Логинова посередине между дном и поверхностью, и он мысленно умолял ее не опускаться ниже: боялся налететь на завалы мусора и распороть живот. Легкие больше чем наполовину переработали запасы воздуха в углекислый газ. Паниковать еще рано, однако до критической отметки оставалось немного. Инстинкт самосохранения дважды подсказывал избавиться от ружья, но Ваня не мог оставить в покое того, в чьем теле засел гарпун Кондратьева.

Движение почти остановилось. Линь сменил направление и медленно потянул на дно. Ваня высвободил запястье из петли, снял блокировку с катушки и устремился к поверхности. Трос быстро разматывался, давая Логинову полную свободу.

— Твою ж мать! — всплыв, Ваня осмотрелся. Вокруг простиралась водная гладь, на горизонте пролегала едва заметная линия берега. Над головой — умиротворяющая синева с щетиной облаков и раскаленный белый шар с рваным краем.

Оказавшись посреди акватории шириной в несколько километров Логинов не запаниковал, лишь тяжело вздохнул, прикидывая, сколько предстоит проплыть к земле с огромной рыбьей тушей. Он во что бы то ни стало намеревался убить сома, вытащить его на берег и показать друзьям гиганта, подстреленного Кондратьевым. Ваня представил ошеломленные лица Левы, Сергея и Бори и не сдержал улыбки.

Он проверил на ремне нож и акваланг, глубоко вдохнул, до отказа забив легкие воздухом, и нырнул.

Рациональная и хладнокровная часть Логинова уже давно осознала, что с друзьями приключилось что-то страшное, но его беззащитная, эмоциональная половина, крепко привязанная к близким и зависимая от них, отказывалась верить в плохое, убеждая Ваню, что не все еще потеряно, ведь он не видел трупов. Решимость умертвить рыбину росла и крепла, перерождалась в одержимость, теперь это не просто охота — это шанс спасти друзей. Он мысленно заключил договор с Богом, судьбой, вселенной, смертью: если вытащит сома на берег, тогда они живы. Ему никто не ответил и не согласился на условия. Привыкший все контролировать Ваня заключал сделку с самим собой, пытаясь управлять ситуацией, над которой не имел власти.

Логинов плыл вдоль веревки, опускаясь все ниже и ниже. Под водой он слышал шум крови, циркулирующей в голове, и гулкие шорохи собственной возни. Ему навстречу со дна лениво поднималась матовая темнота, она всасывала солнечные лучи, разбухала и густела. Ваня взял в руку фонарик, болтающийся на запястье, и включил. Столб света выстрелил во тьму, разрубив ее надвое.

Вскоре показался завал из сгнивших бревен, опутанный водорослями и обросший гроздьями ракушек. Свет скользил по кривым линиям, сваленным в кучу, иногда проваливался в узкие дыры между них. Внутри кто-то вздрогнул и зашевелился. Рыба, решил Логинов, двигаясь дальше. Из-за непроницаемого мрака он не мог увидеть объект целиком, свет вырывал лишь отдельные детали, и из них Ваня собирал общую картину, и чем больше информации поступало, тем сильнее нагромождение досок напоминало маленький дом с обвалившимися стенами, вросшими в песчаное дно. Чуть дальше стоял похожий деревянный завал, напротив еще один, а за ним еще и еще. Ваня плыл между ними, осматриваясь по сторонам, и ему казалось, что он уже был здесь.

Линь подвел Логинова к одному из завалов и скрылся в кривом отверстии, похожем на окно, из которого торчала рука.

«Боря!» — сердце Вани ухнуло. Он узнал Яковлева по полоскам на гидрокостюме. Мужчина бросился к другу, схватил его, но рука вырвалась и спряталась внутри перекошенной груды, сложенной из порченной древесины.

Логинов заглянул в дыру и окостенел от ужаса. Все пространство заполняли трупы: свежие и разлагающиеся, целые и обглоданные. Они висели под скошенным потолком завала, болтались по центру и лежали на дне, а среди них от яркого электрического света жмурились человеческие глаза на плоской морде с вдавленным носом. Разъяренные вторжением чужака, они метнулись к нему. Ваня резко развернулся, и луч фонаря уткнулся в нечто невообразимое — то, что держало в пасти мертвого Сергея. Логинов сразу понял, кто эти твари.

Речные существа выплывали из завалов по всему дну, их становилось все больше и больше, они медленно окружали его, отрезая пути к отступлению.

Круг света освещал лишь отдельные их части, но Ваня точно знал, как выглядят пресноводные чудовища. Они обладали длинными приплюснутыми телами. Вместо чешуи — сморщенная кожа болотного цвета, разрыхленная глубокими волнистыми бороздами. Под плоскими мордами, как кузнечные меха, раздувались жабры. Разрез глаз, цветные радужки и вдавленные носы напоминали о родстве с людьми. Огромная, точно корыто, нижняя челюсть сильно выпирала, обнажая в широкой пасти перемешанный лес зубов из человеческих пеньков и длинноствольных рыбьих клыков. Плавники раскрывались подобно вееру, между пятью растопыренными пальцеобразными отростками с узловатыми суставами и длинными ногтями, натягивалась кожа, которая повисала складками, когда фаланги снова прижимались друг к другу. А короткий хвост с двумя шишками, похожими на пятки, напоминал удлиненные человеческие стопы, сросшиеся вместе.

Дед Вани был одним из них.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Деревня Кирщановка распласталась в низине на берегу реки. Почти три десятка дворов с приземистыми кособокими домишками, огородами и скотиной; пять наезженных телегами улиц и никаких благ цивилизации.

Щедрая и плодородная земля, заговоренная предками, уже больше двухсот лет давала жителям крохотного поселения, удаленного от шумного мира, все необходимое. Люди здесь никогда не голодали и не забирали у природы больше, чем нужно. Они жили с ней в гармонии.

В середине 20 века, во времена великих строек коммунизма из-за строительства ГЭС деревня попала в зону затопления. В Кирщановку зачистили люди в форме, они проводили собрания на берегу реки, рассказывали о важности новой гидроэлектростанции и подготавливали кирщановцев к переезду.

— Товарищи! — начал раздраженный и уставший капитан Жданов. — Через десять дней, 7 августа, прибудут грузовики, чтобы перевезти вещи следующих семей: Антиповы, Гурьевы, Матвеевы…

— А дома как же? — перебил Ленька Антипов.

— Я уже говорил, дома в Кирщановке признаны ветхими, их перевозить нельзя. Владельцы получат денежную компенсацию на строительство нового дома. Сумма выплаты зависит от оценки вашего жилища или…

— А скотину куда?

— Продавайте. Сдавайте в колхозы, режьте, перегоняйте на новое место… В общем, сами решайте.

— Мы не хотим уезжать! — выкрикнул кто-то из кирщановцев. — Эта земля наших пред…

— Да чтоб вас! — не выдержал капитан. — Ну, сколько можно?! А?! Вашу деревню водой накроет! На дне она будет лежать! Все должны покинуть затопляемую территорию по своей воле или против нее. Каждого, кто окажет сопротивление, арестую. Понятно? — гневным взглядом капитан окинул собравшихся.

Кирщановцы в ответ закивали и тихо затянули:

— Да. Понятно. Чего уж тут не понять.

— Зачитаешь, — Жданов сунул листок со списком первых переселенцев главе Кирщановки Митяю Лаврентьеву, что стоял рядом, потом развернулся и махнул подчиненному. — Едем.

Кирщановцы, склеенные общей бедой, так и остались сидеть на берегу. Никуда не расходились, даже когда машина капитана выехала из деревни и ушла направо к райцентру. Тягостное молчание висело в воздухе, пока самая старая жительница деревни — повитуха Евдокия, не встала, опираясь на кривую можжевеловую клюку. Она смотрела на земляков двумя разными глазами — голубой обжигал холодом, карий опалял жаром. Ее суровое столетнее лицо растеклось от времени, щеки и шея повисли, брови опустились на веки. Десятки лет она не расплетала длинную, до пят, косу, отчего седые волосы слиплись и превратились в серебряный колтун.

— Нельзя уходить. Сила наша в земле, предками заговоренной. Зачахнем без нее. Связаны мы с нею, нельзя корни отрывать. Вдали от Кирщановки никому счастья не будет.

— Что же делать, Евдокиюшка? — спросила Анисья, жена Кольки Гурьева.

Старуха пожала плечами и поковыляла к деревне.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

7 августа в Кирщановку въехала вереница грузовиков. Жданов и солдаты обомлели от ужаса, когда оказались на пустых улицах, залитых кровью. На деревьях и заборах висели прибитые вниз головой, с перерезанными глотками и вспоротыми животами коровы, свиньи, кошки, собаки, куры и козы. Густая тошнотворная вонь, исходившая от бурой земли и сырых потрохов, скрутила животы нескольким бойцам. Не в силах сдержать подступившую рвоту, они перевалились через кузова, и их желудки вывернулись наизнанку.

— Больные уроды! Напугать решили? Ну, ладно, — сказал Жданов и вылез из машины. — Хватит блевать! Проверьте дома! — приказал он солдатам, а сам пошел к калитке Антиповых, на которой висела собака. Он пнул хлипкую створку, и она со скрипом распахнулась. Капитан пересек двор, поднялся на крыльцо и постучал. Никто не спешил его встречать, тогда он толкнул незапертую дверь и вошел.

— Хозяева! — позвал капитан.

В доме никого не было. Жданов осмотрелся. Мебель стояла на месте, никто даже не начинал собирать вещи.

— Скоты! Ну, я вам покажу! — со злости он хлопнул дверью и пошел к машине.

Вскоре вернулись солдаты, они опасливо озирались по сторонам. По их глазам Жданов видел — ребята напуганы кровавыми декорациями деревенских. Распотрошенные животные, развешанные по всей Кирщановке, и земля, напитанная кровью, произвели нужный эффект.

— Нашли кого-нибудь?! — спросил капитан.

— Нет, никого.

— А вещи собраны?

— Нет.

— Ну, все! Сами виноваты. Вы, трое, — указал он на бойцов справа от себя, — идите в лес, наверняка эти говнюки там отсиживаются. Ждут, что мы уйдем и ничего не тронем. Остальные… Приступайте к санзачистке!

— А как же вещи? Мебель? — спросил хилый парнишка.

— Плевать! Я предупреждал! Они не послушались. Пусть теперь горит все к чертовой матери. У меня приказ — очистить дно водохранилища. И так уже все сроки срываем, а еще восемь деревень, — тяжело вздохнул Жданов.

— Может, хоть на улицу вынесем? Они вернутся, заберут, — предложил помощник Волков.

— Нет, я сказал! Жгите все! — рявкнул Жданов, ослепленный злостью и жаждой мести. — Приступайте! Чего стоите?!

Солдаты заметались, выгружая из машин канистры с керосином, а после разошлись по Кирщановке исполнять приказ. И как только они начали расплескивать горючее на ветхие домишки, разразился ливень. Капли зашуршали по крышам и стенам, смывая воспламеняющуюся смесь. Завеса из воды скрыла все, что находилось на расстоянии вытянутой руки.

— Да чтоб тебя… — злился Жданов. — Этого еще не хватало.

Прошло два часа. Дождь не прекращался. Капитан, погруженный в раздумья, сидел за столом в одном из домов. С потолка текли струйки воды, барабанили по полу и мебели.

Помимо Кирщановки Жданов отвечал за расселение еще восьми деревень с населением меньше трехсот человек, и день ото дня его ненависть к переселенцам росла. Сначала он им сочувствовал, потом стал равнодушен, а теперь еле сдерживал гнев, особенно когда в очередной раз какая-нибудь семья, не зная, как получить побольше выгоды со своей халупы, в пятый раз меняла решение в пользу выплаты компенсации или получения квадратных метров по количеству членов семьи, а то и вовсе требовала перевезти их дом на новое место, несмотря на то, что он подлежал сносу.

Когда Жданову поручили выселить из зоны затопления 1849 человек, он обрадовался: наконец-то подвернулся случай проявить себя на службе. Но общение с недовольными озлобленными людьми отнимало слишком много сил и нервов. Он устал, а выполнить приказ и написать рапорт об исполнении нужно было до конца сентября. Иногда капитан так сильно злился, что, как сейчас, желал, чтобы всех строптивых переселенцев накрыло водой, и они навсегда остались в своих чертовых деревеньках.

Жданов не мог больше ждать, когда кончится дождь, он понапрасну терял драгоценное время. Каждый день и час был на счету, и он боялся подумать, что с ним будет, если не успеет к сроку выполнить задание партии. Капитан прикидывал, как расчистить дно водохранилища без огня: «Пригнать технику для сноса не получится. Дороги в кашу. Самим бы теперь выбраться. Шесть грузовиков на своем горбу тащить. Чтоб тебя! Может разобрать топорами?».

Его мысли прервали солдаты, вернувшиеся из леса.

— Только пятерых нашли! — доложил один из них.

Капитан подошел к деревенским. Три парня и две девушки испуганными глазами смотрели на офицера, но боялись они не его, он это чувствовал. Страх на молодых людей наводила сама деревня, и находиться здесь им так же не хотелось, как и самому Жданову и его бойцам.

— Где остальные? — спросил он.

Повисло молчание.

— Языки проглотили?!

— В лес ушли, — ответила хрупкая девушка.

— А вы что же?

— Мы не захотели, — пробубнил светловолосый парень.

— Зачем животных развесили?

— Чтобы напугать вас, — торопливо выпалила другая девица, покрупнее, но Жданов понял, что она соврала.

— Изверги! — не выдержал помощник Волков.

— Ладно, пока отвезем их в больницу, там решим куда расселить. Капитан не стал допытываться до правды, он совершенно не хотел знать, что здесь произошло. — Черт бы побрал эту Кирщановку! Уходим!

— А санзачистка? — спросил Волков.

— Вода зачистит. Всего 28 гнилых лачуг. Затопит, размоет и растащит, а там бревна выплывут где-нибудь. Тут глубина метров шестнадцать будет! Ничего, вода без нас управится. А если будет время — приедем еще раз. Все, хватит болтать, поехали.

— А как же остальные?

— Напишу, в лес убежали. Нашли только этих. А они подтвердят. Подтвердите?

Кирщановцы молча закивали.

— Ну вот, а там пусть руководство решает — слать за ними спасательную группу или в покое оставить. Мое дело — вывезти всех отсюда, а раз вывозить некого, значит, и делать нам здесь нечего! — Жданов повеселел. — Все, по машинам!

Ливень хлестал солдат, промокшая насквозь одежда липла к телу, сковывала движения. Они дрожали от холода, топтались в грязи, выталкивая увязнувшие грузовики. Дорогу раскиселило на десять километров, местами она походила на трясину. Машины двигались очень медленно, и бойцы чертыхались и проклинали деревню и ее жителей.

Через полтора месяца река вышла из берегов и медленно подобралась к обезлюдевшей Кирщановке. День за днем грязные мутные потоки затапливали улицы, проникали в дома, выдавливали воздух. И когда процветающая плодородная долина скрылась под волнами, а деревня ушла на черное дно, кирщановцы вернулись на родную землю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Накануне приезда грузовиков Евдокия собрала кирщановцев у реки и объявила:

— Мы останемся на нашей земле. Никто не прогонит нас. Нам помогут они, — указала старуха рукой на водную гладь реки. — Мы и наши предки годами служили им, подносили щедрые дары, прославляли и чтили их, и они обещали уберечь нас от беды. Но мне нужно от вас мужество. Никто не должен убояться! А если кто-то хочет уйти с земли предков, — медленно обводила она толпу каре-голубыми глазами, — пускай уходит сейчас же! Но знайте: беглецу не будет покоя на чужой земле, и потомки его не узнают счастья.

Слова повитухи насторожили людей, они притихли, боясь даже звуком привлечь внимание Евдокии и остановить ее взгляд на себе.

— Согласны?

— На что соглашаемся-то? — спросил один из кирщановцев.

— На жизнь в домах, что ваши предки построили, — и ее глаза впились в вопрошающего. Мужик оторопел и поперхнулся.

— Куда ж деваться? Согласны. Своя земля лучше, чем чужая, — послушно отвечали жители. Они не хотели бросать обустроенные несколькими поколениями хозяйства и переезжать в незнакомые края, в которых навсегда останутся чужаками. Сомнения тронули сердца лишь пятерых кирщановцев, тех, что боялись Евдокию больше остальных, но еще больше они боялись пойти против толпы и остаться в глазах земляков беглецами. И никто из них не решился рассказать о своих недобрых предчувствиях.

— Тогда делайте что говорю. Убейте всю скотину, всех птиц и домашних животных. Развесьте по заборам и деревьям, вспорите им животы, перережьте горло. Напоите землю. А потом возвращайтесь к реке.

Кирщановцы смотрели на Евдокию, и каждый думал, что ослышался. Конечно, они и раньше совершали жертвоприношения, умасливая духов, с которыми общалась повитуха, но убить всю скотину и птицу, и остаться без молока, яиц и мяса — все равно что подписаться на голодную смерть, тем не менее никто не перечил той, чьи руки прогоняли болезни и принимали детей на этот свет.

— Идите! — прикрикнула Евдокия, заметив оторопь в глазах земляков, и они побрели к дворам исполнять наказ.

Перед началом кровавой расправы женщины заперли детей по домам и велели не выглядывать из окон.

Визги и вопли напуганных и умирающих животных неслись над деревней, сливаясь в оглушающую какофонию. Кирщановцы, обезумевшие живодеры, взывающие к древним духам, убивали топорами, ножами и ружьями. В широко раскрытых от ужаса глазах несчастных домашних питомцев и скотины они видели свои отражения, перемазанные кровью, и людские сердца сдавливала боль и горькое раскаяние.

Когда ревущее мычание последнего живого существа оборвалось, по всей Кирщановке застучали молотки. Мужчины приколачивали мертвые туши к деревьям и заборам, пускали кровь и выворачивали внутренности. По улицам растеклись красные ручьи и лужи. Земля превращалась в буро-коричневую грязь. Горячий и влажный воздух пропитался тошнотворным запахом свежей крови и потрохов.

Ближе к вечеру все стихло, но долгожданная тишина не принесла облегчения. Невероятно тяжелая и зловещая, она только усилила стыд и вину за содеянное. Толпа мужчин, женщин, стариков и детей шла к реке, опустив головы, и никто не решался даже мельком взглянуть на распотрошенные трупы, развешанные вдоль улиц.

Дождавшись земляков на берегу, Евдокия махнула рукой, чтобы они следовали за ней, и зашла в воду по пояс. Не задавая вопросов, кирщановцы побрели за повитухой.

— Кто первый? — спросила она.

Все молчали, никто не хотел быть первым. Тогда она схватила Анисью Гурьеву, что стояла к ней ближе всех, та нехотя подалась вперед. Старуха уронила ее в воду, и молодая женщина закричала. Сухие руки с распухшими суставами на скрюченных пальцах замкнулись на тонкой шее, погружая Анисью в реку. Визги сменились бульканьем.

— Убьешь! — кинулся к повитухе Колька Гурьев.

— Назад! — она посмотрела на него страшными, одержимыми глазами, и он отступил.

Пока женщина брыкалась, Евдокия что-то бормотала нараспев, а когда Анисья обмякла и ее руки спали со старушечьих плеч, из глубины выползли водоросли, обвили мертвую и утащили на дно.

Повитуха смотрела на земляков, приглашая следующего.

— Смелее, — сказала Евдокия, — сколько раз вас выручала, ни разу не обманула. Говорю же: не будет никому счастья на чужбине. Ни вам, ни детям, ни внукам, ни правнукам. Связаны мы с землей нашей, здесь и должны остаться. Да и теперь поздно отказываться: кровь пустили, землицу напоили, считай, по рукам с нечистыми ударили. Побежите — со смертью обвенчаетесь. Детей и супругов по гробам раскладывать будете, а сами проживете до глубокой старости в одиночестве и муках.

Из толпы вырвался двенадцатилетний Митя Антипов. В отличие от остальных детей Кирщановки, мальчик не боялся Евдокию и любил ее, как родную бабку. Два года назад, когда он провалился в прорубь и обморозился, почти все деревенские были уверены, что дохляк Митя умрет — уж очень хилым и болезненным он был. Но Евдокия боролась за мальчишку. Трое суток без сна провела у его кровати, читала заговоры, жгла травы, поила парным молоком с каплями крови самого здорового мужчины в Кирщановке. А после лучшую во всей деревне по надою корову, чье молоко стало лекарством для больного, принесли в жертву — заживо сожгли во дворе под окнами Мити. Она ревела от боли, умирала в муках, но не могла бежать и брыкаться — страдалице переломали ноги. Утром единственный сын Антиповых проснулся здоровым и чувствовал себя превосходно, будто и не было трех суток в бреду на грани жизни и смерти. С того дня Митя больше никогда не болел, его худосочное тело окрепло, а на белых пухлых щеках всегда светился яркий румянец. Благодарный мальчик каждый день приходил к повитухе в дом, помогал по хозяйству и слушал истории о темном мире тех, кто согласился вместо него взять буренку. Он доверял Евдокии больше, чем родителям, больше, чем себе, и теперь, когда она ждала следующего добровольца, он без страха шагнул к ней.

— Митя! — в ужасе кричала мать, прорвавшись через толпу к сыну.

— Не тронь! — жестом остановила повитуха.

Митя подошел к Евдокии и безропотно ушел под воду, даже старался не сопротивляться, чтобы старухе легче было его топить, но жизнь в нем отчаянно боролась за глоток воздуха. Когда бездыханного мальчика утащили на дно стебли, следом за сыном поспешили мать и отец.

Из воды показалась большая голова, за ней тянулось длинное тело со странными плавниками и коротким хвостом. По коже змеились волнистые бугры, похожие на кожуру запеченного яблока. Огромное рыбоподобное чудище медленно проскользило рядом с Евдокией, высматривая кого-то среди деревенских.

— Анисья! — истошным воплем вырвалось из Кольки Гурьева имя жены. Он узнал ее по маленьким, широко расставленным глазам на большой плоской морде. Перерожденная в жуткое существо Анисья медленно опустила веки, подтвердив догадку мужа, и ушла на дно.

— Я! Меня! — бросился Колька к повитухе, и она быстро отправила его к жене.

Увидев перерожденных земляков, кирщановцы приободрились: теперь они знали — смерть не страшна, и они охотней соглашались на новую жизнь. Повитуха ловко и проворно расправлялась со стариками, детьми и молодыми, даже крепких мужчин топила, как котят в ведре. Вода питала ее силой, забирала усталость и наполняла неуемной энергией.

Над рекой слышались всплески, редкие крики и бульканье. Жители смотрели на убийства родственников и соседей и ждали своей очереди. Только дед Вани — Афанас и еще четверо парней и девушек не хотели обращаться в чудищ и жить в холодных глубинах. Они слишком любили людскую жизнь. И, не убоявшись угроз, молодые люди тихонько отсоединились от толпы, незаметно вышли на берег, а, оказавшись на суше, без оглядки побежали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда старуха перетопила всех жителей, она повернулась лицом к лесу и прошептала:

— Сами виноваты, — слова эти, преодолев километры, долетели до беглецов, и как голодные черви, ввинтились в их уши и протиснулись вглубь сознания, уцепившись за него ртами-присосками.

Евдокия тяжело вздохнула и ушла под воду. Больше она никогда не показывалась над поверхностью.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кирщановцы кружили вокруг Вани. Он смотрел на них, вспоминая, как дед просил держаться подальше от рек и водохранилищ. Старик частенько рассказал внуку невероятную и жуткую историю о чудовищах, в которых превратились его земляки, а заканчивалась она угрызениями совести. Во всех несчастьях, что неотступно преследовали род Логиновых, дед винил себя. Говорил, что из-за его трусости умирают близкие, что смерть стала ему женой. Но мальчик никогда не верил в эту историю, а потому не боялся рыболюдей. Ваня считал, что после того, как дед похоронил трех жен и четырех дочерей, он немного тронулся умом. Так говорил его покойный отец — единственный ребенок Афанаса от первого брака, проживший несравненно дольше сестер. И даже после гибели родителей Ваня продолжал убеждать деда, заменившего ему отца и мать, что нет его вины в трагедиях, преследующих их род; то же самое он говорил, когда хоронил дочь и жену. И только теперь понял, на что обрек дед Афанас тех, кто носил его фамилию.

Ваня осторожно снял с ремня мини-акваланг и сунул в рот. Он до последнего не терял надежду уйти из затопленной деревни живым. Но еще до того, как он рванул к поверхности, огромная пасть сомкнулась на его пояснице. Длинные рыбьи клыки и человеческие резцы проткнули кожу, порвали органы, а затем раздался хруст. Ваня выронил акваланг.

Тварь сломала позвоночник в двух местах. Боль яркой кометой пронеслась по телу, оставляя за собой огненный шлейф. Ваня не чувствовал ног, луч света в руках истерично метался, и все, что он видел, было лишь раздувающиеся облака крови.

Логинов бил пресноводное чудище фонарем, но град ударов не ослабил хватку. Ваня дотянулся до ножа на ремне, вытащил его из ножен и вонзил клинок по самую рукоятку в голубой глаз. Речная тварь заметалось, сильнее сдавливая добычу в мощных челюстях. Ваня потерял сознание, мышцы расслабились, и он обмяк, точно тряпичная кукла. Из легких выскользнули последние пузырьки воздуха.

Рыбоподобное существо с оставшимся карим глазом затащило Логинова под завал, который был домом в деревне Кирщановка, и оставило гнить, пока тело не размякнет и не взбухнет, чтобы позже обглодать с костей разваливающуюся плоть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Черная лампа ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Космос — это абсолютный экстремист, который живет сам по себе. Его опасность совершенна. „Назови мне хотя бы одну причину, чтобы тебя не убить". Он такой бесконечный и такой медленный, что кажется нам спящим, и мы прикасаемся к нему, словно во сне, в робкой надежде, что это сойдет нам с рук. И не только мы, но и те, кто знает о нем чуть больше. Кто знает, как его пробудить».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что-то приближается к станции. Еще недавно этой звезды не было, но, появившись, она стала ярче и поползла. Разгорелась и будто даже увеличилась. И это не тусклый Фобос, который дважды в день проходит между станцией и Марсом, и не Деймос, обогнавший ее вчера. Это — другое.

На станции есть небольшой телескоп.

Космонавт отталкивается от иллюминатора и плывет к консоли управления. Его зовут Григорий, он покинул Землю двести двадцать дней назад. Он нажимает пару кнопок, телескоп просыпается и начинает послушно перебирать шестеренками отправленные ему угловые минуты и градусы. Защитные створки расползаются, экран темнеет, перед глазами космонавта появляется изображение. Он внимателен и усидчив, он готовился к полету три года. Звездный городок, тренажеры, строгая диета, сто суток на орбите Земли, отдельная жизнь в ожидании старта, тревоги, страхи, сомнения. Он всегда мечтал отправиться к Марсу, в этом он видел свое предназначение и смысл, но сейчас, так далеко от своей планеты и от дома, при взгляде на экран его руки слабеют, а где-то в шее колотится пульс, и вместо ужаса в нем рождается тоскливая, фантастически безрассудная надежда, что это прислали за ним.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

История полетов к Марсу — картина в черных тонах. За семьдесят лет — более сорока попыток, треть из которых закончилась на околоземной орбите. Вторая треть — немного дальше: не раскрывались солнечные панели, вытекал азот, отказывали двигатели, сбоила связь, ошибалась электроника. Уязвимые и хрупкие космические скорлупки будто специально разрушались назло очередным нашим фантазиям и тщеславным мечтам. И все-таки к началу 2032 года нам удалось забросить на орбиту Марса целых семнадцать автоматических аппаратов. Семь из них еще отзывались на команды Земли, судьбу остальных мы не знали. Тем не менее, наш исследовательский напор не ослаб, и, собравшись с духом, мы отправились к Марсу сами.

Первая в истории освоения планеты пилотируемая миссия состояла из пяти аппаратов: три спутника связи — их разместили по точкам Лагранжа, орбитальная станция и посадочный модуль. Общий экипаж — четыре человека, два на станции, два на высадку. Одна из главных целей — вернуться, оставив на марсианском песке след земного ботинка. Конечно, ветер сотрет его в тот же день, но ведь только буквально.

Кроме этого, мы запланировали обширную исследовательскую программу, привезли огромное количество приборов: детекторы, спектрометры, камеры, фильтры, электромагнитные ловушки, манипуляторы и сияющий ковш. А также два крепких бура, переносной и стационарный, для высверливания твердых пород марсианского камня. Мы хотим узнать все, а это невозможно без проб.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Второго человека на станции зовут Антон.

— Это наш? — спрашивает он, рассматривая изображение зонда. — Индийский или китайский…

Григорий мотает головой — и не американский. Все космические аппараты прошлого, настоящего и ближайшего запланированного будущего он помнит в лицо. Этот — как незнакомый человек: похож на любого и одновременно ни на кого. И он не из их команды.

Чужой зонд гаснет от соприкосновения с марсианской тенью.

Телескоп неторопливо ползет в укрытие.

— А что Земля? — спрашивает Антон.

— Просят уточнить траекторию и провести дополнительные наблюдения.

— Разумно, — соглашается Антон.

Общение с Землей тяготит Григория, он ждет сообщений Центра с нетерпением и одновременно боится их. Последнюю неделю Земля подозрительно неразговорчива.

Огромный спящий Марс висит над ними, как черное пустое небо. Орбитальная ночь — тяжелое время. В невесомости, где нет верха и низа, весь мир, вся Вселенная вращаются лично вокруг тебя. Можно повернуть их любой к себе стороной. Только выбрать сложно. Порой кажется, что на голову падает целая планета, гигантский тяжелый шар. Раздавит или столкнет в бездонный космос, в самую глубокую и враждебную из бездн. Развернешься иначе, и тогда под ногами не окажется вообще ничего. Бездонный черный колодец, над которым прощально рассыпаны звезды. Висеть, будто держась за них. Стремиться к ним, застыв над пугающей пустотой. Чувствовать, как за спиной все ближе и отчетливей дышит смертельным холодом бесконечный космос — опасное и терпеливое ничто.

Григорий ворошит данные бортового компьютера, проверяя и перепроверяя свои знания и память. Но перед глазами стоит тревожное лицо Лизы, его жены, ее слезы, которые она не в силах скрыть, а в ушах, будто эхом, ее несказанные, пропитанные болью слова. Она не может объяснить, нельзя, но он понимает ее точно и чувствует холод — что-то случилось с сыном. Неделю назад, на двести тринадцатый день его полета. Сейчас он должен думать о другом, направлять свои мысли прочь от бесформенных волнений, как учили, как должен. Он ищет данные по космическим аппаратам, и память не врет — ничто из когда-либо построенного на Земле не является тем, что показал телескоп. Ленивый воздух станции сотрясает посторонний звук, заглушает привычное щелканье дозиметра и шипение вентилятора. Он проходит резкой волной по сообщающимся колбам вытянутых помещений. Нервно пищат индикаторы, сипло стонет аварийный будильник. В это время космонавты обязаны спать.

— Мы с ним столкнулись? — спрашивает Антон, выплывая из темноты.

— Сейчас узнаем.

— Да, как серпом по яйцам… Обшивка?.. Герметичность?..

— В норме, — отвечает Григорий, проверяя показатели, и добавляет: — Джо, это не наш зонд. — Сверкая глазами, он давит на слова «не наш».

Джо? Однажды Антон нарисовал на его новеньком белоснежном сноуборде какого-то жуткого мужика в маске и объявил, что это чучело зовут «Джо». С тех пор Григорий называет так своего друга. Антон неумело прячет улыбку, для него это признак волнения, и трет бороду, и поправляет на пальце пластырь.

— Не наш? А чей же? Камера есть там? Рука дотянется? Эх, вот бы дрона туда…

«Рукой» они называют манипулятор, изготовленный для марсианской миссии в Европе. Он предназначен для проведения погрузочно-разгрузочных работ в районе стыковочного модуля. Но удар, кажется, пришелся на обратную сторону — в зоне ответственности японских дронов, один из которых пробит насквозь микрометеоритом, а второй так тщательно разобран Антоном, что больше похож на раздавленного Терминатора, чем на автономное ремонтное устройство межпланетной орбитальной станции. В строю не будет минимум неделю. Стирая в иллюминаторах звезды, они включают общее освещение.

— Я выйду, — предлагает Антон, отплывая в направлении шлюзового отсека, — проведу визуальный осмотр повреждений, данные отправим на Землю, пусть помогают. Вот черти, и здесь орбиту загадили.

— Джо, — произносит Григорий, — это не человеческий зонд.

— Тем лучше, — снова улыбается Антон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шлюзовая камера состоит из двух отсеков, Антон влетает в первый, где хранятся скафандры и оборудование. Новые «Орланы» максимально удобны — легко забраться внутрь со спины, через открытый ранец, в котором находится запас кислорода и батареи, и закрыть его за спиной, как люк. Скафандр — это небольшой космический корабль, автономный и почти универсальный, с собственным запасом кислорода и электричества, системой фильтрации воздуха, удаления отходов, компенсации давления, в последней модели усиленный легкой и прочной экзоскелетной конструкцией. Одевшись, Антон перемещается дальше, теперь он в тесном пространстве отсека экипажа. Свободного места здесь нет. Загадочный зонд ждет снаружи, в открытом космосе, за тесным круглым люком. Отсек забирает остатки воздуха и давления, скафандр напружинивается, внешний люк отсека ползет в сторону. Осторожно, точно крот из норы, Антон выбирается в безвоздушную орбитальную ночь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А он совсем небольшой, тебе видно? — спрашивает по рации Антон.

— Видно, — отвечает Григорий.

Антон медленно перебирается вдоль обшивки. Изображение на экране дергается, в ярком пятне его фонаря плывут белые бока станции и мелькают его огромные толстолапые перчатки. Затем начинаются помехи.

— Такой, пожалуй, и в шлюзовое пролезет, — говорит Антон, — закон моря — что найду, все мое… гермокамере…стим. Там и разберемся… такое. Что…

— Повтори.

—.. смотри какой… а ты… авляешь…

Помехи становятся сильней, изображение покрывается черно-белой цифровой патиной. Григорий проверяет телеметрию скафандра и прижимает микрофон к губам:

— Назад, Джо, высокий уровень радиации, срочно возвращайся, как понял?

Антон не отвечает, цифры датчиков подскакивают до запредельных значений и оседают к нулю. Пульс, давление, температура. В живых остается только один индикатор — расстояние от станции до скафандра Антона. Показатель растет с ускорением. На белом фоне бегут синие метры: 7,2… 9,8…

На мгновение рябь проходит, и Григорий видит на экране золоченый зонд, сидящий на белой обшивке удаляющейся станции, он как жирная блестящая муха на запотевшей молочной бутылке. А на его квадратной спине дрожит черное круглое пятно в слепящей белой окантовке, будто засветка на пленке. По экрану скачут разноцветные полосы, он меркнет.

15,6… 24,1…

— Джо, ответь.

Каждые пятьдесят метров удаления от станции сопровождает короткий низкий звук — «плам».

— Джо?

Тишина. Григорий поправляет наушники. Плам.

— Джо, ты меня слышишь?

Плам. Сто пятьдесят метров. Цифры бегут, десятые доли сливаются в растрепанную синюю кляксу.

— Твою мать, Джо! Прием!

Наушники хрипят неразборчивым криком, он прижимает их к голове.

— Джо, дуй назад!

Тишина, словно вата, забивается в уши, синие цифры мельтешат перед глазами, бьют в лоб своей абсурдностью, волнами накатывает звук: плам… плам… плам… плам… плам… Григорий медленно снимает наушники и с ужасом смотрит на расстояние. Так далеко его передатчик не достанет. Рука не достанет. Ничто не достанет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Космический аппарат неизвестной конструкции совершил жесткую посадку на поверхность станции в районе большого топливного бака ВБ-3. Бортинженер Антон Калядин произвел выход в открытый космос для выяснения обстоятельств и визуального осмотра. Во время выхода связь с ним прервалась. Текущее местонахождение Калядина с тех пор не известно. Одновременно с этим упало давление топлива в ВБ-3».

«Неверный код сообщения».

— Что за… — бормочет Григорий.

Мысли на мгновение путаются, по спине ползет неприятный холодок, он проверяет сообщение и пытается отправить еще раз — снова нет.

«Да черт бы вас, просто напишите, что с сыном».

Он сжимает кулаки и стискивает зубы, восстанавливает дыхание.

Он должен собраться.

Принять решение.

Подготовка к выходу в открытый космос занимает чуть больше обычного — Григорий выбирает оружие. Останавливается на ТП-82, трехствольном охотничьем пистолете из своего аварийного комплекта на случай неудачной посадки. От него пахнет оружейным маслом и лакированным деревом, и детскими воспоминаниями, когда отец первый раз взял на охоту. Он мечтал повторить это с собственным сыном, с Олегом. Вдруг ему кажется, что все это страшная глупость. Станция, полет, Марс, миссия, человечество, исчезновение Антона. Это все дурацкий сон, альтернативная реальность. Его дыхание становится неровным, пульс учащается, движения теряют точность. Кроме пистолета, он берет телескопический крюк и комплект ручных инструментов. Забирается в скафандр, со второго раза застегивает ранец, плывет в шлюз.

Показатели в норме, в одном из карманов талисман — старый советский пятачок; отец клал его под пятку перед экзаменом; когда вернется — отдаст сыну. На удачу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пятна света то и дело соскальзывают в космос, как в пропасть. Григорий осторожно перемещается вдоль станции, разжевывая таблетку с препаратом от декомпрессии. Температура в тени Марса всего на четыре градуса выше абсолютного нуля. Оружие, скорее всего, разрушится после первого выстрела, но этого единственного выстрела должно быть достаточно. Заряда дроби не переживет ни один космический аппарат, что-нибудь обязательно сломается в его хрупком искусственном организме.

При выходе в космос космонавт обязательно пристегивается к станции специальным тросом, страховочным фалом. Григорий находит крепление Антона. Красная толстая нить опущена в омут слишком глубоко и слишком легко тянется. Оборвана. Григорий глотает подкативший к горлу комок — не сейчас, нельзя.

В пятне света появляется чужой зонд, действительно небольшой, если сравнивать с сегментом солнечной панели, размером с ручную газонокосилку. До него несколько метров, можно рассмотреть: золотистый ящик, но без характерных солнечных батарей и с непривычными треугольными антеннами. Если это, конечно, антенны.

Григорий не рискует подбираться ближе. На конце его телескопической палки находится небольшая управляемая лапка. Он закрепляет пистолет рядом с ней. Отдача от выстрела направит оружие в обратную сторону, и телескопическая штанга компенсирует такое движение.

Григорий осматривается, проверяет крепление фала. Выбирает безопасное место для выстрела и, упершись ногами в один из поручней, разворачивается к зонду. Все происходит медленно и неуклюже, как у осы в черничном варенье. Холод космической ночи не позволяет шевелиться быстрее, при такой температуре смазка суставов скафандра приобретает избыточную вязкость. Пистолет ползет в темноту. Удаляясь, он становится меньше и бледнеет, и вдруг что-то меняется на поверхности зонда. Яркая вспышка между ним и обшивкой станции, зонд поднимается и, покачиваясь на корректирующих двигателях, неторопливо устремляется прочь. Григорий облизывает пересохшие губы и направляет пистолет выше — так даже лучше, так выстрел точно не повредит станцию, — поворачивает рукоятку. Бесшумная яркая вспышка, палка вырывается из руки, вращаясь, мимо пролетает пистолет и несколько отломанных трубок. Григорий успевает схватить палку, она сломана, бесполезна — отталкивает, она тонет в космосе заодно с пистолетом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Привычный кисловатый воздух станции трясут тревожные звуки надрывающихся аварийных зуммеров. Давление в баках, утечка азота, разрядка батарей, сбой системы жизнеобеспечения, и окровавленным пластырем поверх этих глубоких ран — сообщение ЦУПа. Григорий с волнением бежит по буквам, как спринтер по дорожке с препятствиями, быстрей, быстрей, к финишу заключительной команды. Ничего лишнего, ни слова о сыне, формальные фразы, холодные, как металл, окаменевший в ледяной марсианской тени. «Установите контакт, примите меры для собственной безопасности».

Контакт?..

Думать мешает балаган зуммеров за спиной. И этот невыносимый «плам, плам, плам», как реквием. Как долго он будет продолжаться? Уже вроде замедлился, ускорения почти нет. Пять километров, если за остаток ночи Антон не улетит слишком далеко, значит, утром, при свете Солнца, Григорий попробует высмотреть его в телескоп. Придумает что-нибудь. Соберется.

Но сейчас ночь, а за спиной симфония опасности. Оркестр полифонических пищалок играет свое тревожное рондо на его нервах. Неужели он подстрелил собственную станцию? Невозможно, и к счастью — нет. Большинство проблем вызваны сбоем беспроводной связи станции с наружными датчиками, Григорий перезагружает маршрутизатор и питание внешнего контура. Утечку в большом топливном баке он ликвидировал еще в космосе, сразу после выстрела. Но это была не пробоина — крохотное аккуратное отверстие.

До рассвета четыре часа. До возвращения домой — триста сорок пять дней. Валерий Поляков пробыл в космосе четыреста тридцать семь суток. Геннадий Падалка — восемьсот семьдесят восемь. Семья и дети были у всех. Подвиг, наверное, именно в этом.

Станция плывет по туннелю космической ночи. Григорий выключает свет и летит к кровати. Нужен отдых. Под ним проплывает иллюминатор, совершенно черный, как и все остальные, выходящие на Марс. Он пристегивает себя ремнями и снова вспоминает о сыне Олежке, о жене Лизе, о друге Джо. От горечи и неутолимого желания вернуться сводит челюсть и рвет душу тоска. Кровать Антона рядом — коричневый спальный мешок с тремя синими ремнями. Григорий то и дело цепляется глазами за его вещи, их контуры краснеют в тусклом свете дежурного освещения. Фотографии его родных, его одежда. Григорий поднимает голову к зияющей дыре иллюминатора, и ему кажется, будто он несется по трубе, падает в отверстие бесконечного туннеля. Но что-то лишнее там, он присматривается, и его передергивает от неожиданности — камера. С той стороны, из космоса, в иллюминатор смотрит чей-то искусственный глаз.

Григорий отстегивается и подтягивается ближе. Оптика, линзы, черная окантовка диафрагмы. Небольшая цилиндрическая камера висит за иллюминатором на тоненькой трехсуставной лапке манипулятора, начало которого тает за границей красного света. Никаких сомнений, камера принадлежит чужому зонду. Григорий смотрит в его механическое око, пытаясь разглядеть за мраком по ту сторону отполированной оптики хозяина глаза. Что-то или, может быть, кто-то смотрит на него прямо сейчас. И тоже размышляет над тем, что видит.

Камера поворачивается, двигает линзами и замирает, глядя ему прямо в глаза. Они смотрят друг в друга не меньше минуты. Затем камера отползает в сторону, скрываясь в тени. Космонавт роется в вещах в поисках фонарика, находит, направляет в иллюминатор, свет выхватывает золотистый бок зонда, камеру и манипулятор с чем-то острым. Григорий не верит своим глазам — это бур, он прикасается к иллюминатору и начинает сверлить.

Григорий бьет по стеклу кулаком, пытаясь отогнать зонд, как назойливую муху. Ничего не выходит. Сверло легко углубляется в сверхпрочное стекло, под ним уже виден серый матовый конус. Тогда он возвращается с пистолетом ТП-82, взятым из комплекта Антона. Направляет на камеру, бур останавливается, замирает, будто раздумывая, и отступает.

— Ага, выкусил?! — вырывается у Григория.

Неяркая бесшумная вспышка с той стороны.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час на станции кричит датчик уровня диоксида углерода. На этот раз дело не в канале связи, что-то повредило систему регенерации воздуха и теперь, вместо того чтобы перерабатывать углекислый газ, продукт дыхания человека, станция возвращает его во внутреннюю атмосферу. Борясь с усталостью, Григорий пытается разобраться в системе регенерации воздуха, и тут новая беда: падение напряжения внешнего контура. Ориентация станции, радиационная защита, батарея охлаждения и нагревания — от электричества зависит абсолютно все.

Слишком много работы для одного.

Еще через час, уже на рассвете — разгерметизация лабораторного корпуса.

Зуммеры надрываются, как бабки на похоронах, страх вызревает давлением крови и уже готов распуститься сокрушительным взрывом неконтролируемой паники. Григорий уже понимает, кто или, точнее, что за этим стоит. Можно сколько угодно устранять последствия, но причина ясна, и она снаружи. Сверлит дыры одну за другой, не разбирая особенно, что именно оказалось под буром на этот раз — батарея, радиатор, бак с кислородом или запаянный в бронированный панцирь силовой кабель, ведущий от солнечной панели.

— Надежда, — мрачно напевает Григорий, забираясь в скафандр, — мой компас земной, а удача — награда за смелость…

Разбиваясь о высокие скалы осколками длинных теней, Солнце сдвигает с Марса закопченную крышку ночи. Иллюминатор стремительно краснеет. Пока давление в шлюзовой камере падает, Григорий устало смотрит на часы, вспоминает, что скоро сеанс связи с ребятами, которые работают на поверхности — Стивен и Дэвид, американцы. Странная апатия. Затем по распорядку отчет перед ЦУПом. Антон в это время обычно наводит порядок в зоне видимости камеры, перекладывает вещи и останавливает в воздухе белого игрушечного зайца по фамилии Морковкин, подарок дочери перед отлетом.

Неожиданно лампы меркнут, освещение в шлюзе гаснет, иллюминатор пачкает скафандр марсианской краской. Григорий оказывается в этой кровавой фотографической темноте наедине с единственным прямоугольным окном. Включает освещение скафандра, подтягивается к двери, пытается повернуть, гидравлика с электроприводом, одному не открыть, кто-то должен помогать с другой стороны. Но помогать некому. Тишина в этом горлышке, и он один между входом и выходом, так тесно, что даже руки не вытянуть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Комаров оказался в спускаемой капсуле с неисправным парашютом и погиб от удара о Землю. Георгий Добровольский, Виктор Пацаев и Владислав Волков встретились с космическим вакуумом при посадке на аппарате «Союз-11», все трое погибли. Космический шаттл «Челленджер» взорвался при взлете, экипаж состоял из семи космонавтов. Другой шаттл, «Колумбия», разрушился при входе в земную атмосферу, на борту тоже было семеро. Космос заберет у нас еще не один десяток жизней. И не по одной с каждого, ведь смерть забирает у погибшего еще и жизни всех дорогих ему людей.

Григорий чувствует себя песчинкой, запертой в глухой смертельной тесноте посреди оглушительно бескрайнего пространства. И нет смысла долбить по ручкам, у станции выпустили кровь, она остыла и окаменела, как воин, заглянувший в лицо Горгоне. В шлюзовой камере есть возможность подключить к скафандру специальную кишку, по которой поступает кислород. Но без питания кишка тоже не работает, так что все его запасы — это ранец. Три часа жизни и смерть от кислородного голодания.

Три часа совершенной беспомощности. Без света, без связи, без друга. Три часа на прощание с миром. Григорий сдвигается к единственному в шлюзе иллюминатору и смотрит на Марс. Тени становятся меньше, над поверхностью плывет дымка, серая пыль, белые шапки, кирпичные долины, высокие горы, неровные полосы каналов, и мрачная звезда Фобоса спешит на восток. Где-то там, на поверхности, люди собирают материал, проводят измерения, берут пробы. Берут пробы…

Он достает из кармана пятачок и останавливает в воздухе перед собой.

— Подвел ты меня… дружочек.

Последние минуты, зачем они? Жизнь не нужна ему лично, это лишь возможность увидеть, как растут дети, как они идут дальше. И ничего больше не нужно, и все кругом пустое, если отнять это. Яркий желтый день, в него заходит Лиза, и с ней Олег. Живые и здоровые, улыбаются, грустнеют — пятачок уплывает в сторону зловещего и бессмысленного Марса.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Руки Григория чувствуют легкий удар, полузакрытые глаза едва различают тень. Зонд приземляется рядом с его залитым марсианской кровью окном, тянет лапку с камерой, заглядывает в глаза, выдвигает бур и начинает сверлить.

Эта лапка такая тонкая и хрупкая, он может сломать ее одним случайным неловким движением, она тянется к нему из просверленного в иллюминаторе отверстия, а он смотрит и не чувствует своих рук, не может их поднять, загустевшая смазка скафандра стала сильней человека. В этой тесной скорлупе тяжело дышать, держать открытыми веки и видеть, как загорается и начинает поглощать пространство огромная черная лампа смерти.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бур прикасается к шлему, проходит, словно сквозь масло, шипит, сдуваясь, скафандр, и колючий холод обжигает еще живые легкие, глаза стекленеют, бур тянется дальше, вонзается в застывший зрачок и начинает сверлить.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час на окоченевшей станции, с другой стороны двери в шлюз, просыпается освещение. Заводится вентилятор, включаются датчики, детекторы и мониторы. Оживает пульт управления. Выплевывает очередной «плам». На экране замирает синяя цифра. От поверхности станции до скафандра Антона сто сорок пять километров. Это расстояние начинает сокращаться. Сначала медленно, затем быстрее. Тон звука другой, теперь это немного более высокий «плам». Заодно с ним меняется и телеметрия скафандра. Странно, что передатчику хватает сил отправлять эти данные на станцию. Впрочем, биометрические показатели тоже странные. Пульс четыреста тридцать, давление пятьсот шестьдесят на триста, температура поверхности тела минус двести градусов Цельсия.

Скафандр — это миниатюрный космический корабль.

Он приближается к станции.

Плам… плам… плам…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Даниил Гольдин} Наедине ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «В 18 лет я нализался кислоты и почувствовал, что слова — это отвратительно и лживо, но иногда они ближе всего к правде. В 19 я написал свой первый крупный текст — „Сказка о причине и следствии". Помню, что я очень торопился, чтобы закончить, пока не разменял третий десяток. Это казалось почему-то очень важным. Но издана была „Сказка…" только в 2017 г. Мне было 22, и я уже не помнил, куда спешил. В том же 2017 я написал роман „Сон негра". Он понравился только моим отбитым друзьям, но я считаю, что, когда я стану великим писателем, ценители будут говорить: „Если вы не понимаете „Сон негра" — вы не понимаете искусства!" и многозначительно кивать, потому что сами не дочитали.

Вообще-то я психотерапевт. Экзистенциальный аналитик. Чужая боль постепенно ломает и пожирает меня. А через стишки и рассказы я собираю себя по кускам».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

23 марта 1983

14:21 Операция проведена успешно.

Сенсорные системы объекта изолированы от коры больших полушарий.

Объект стабилен и остается под наркозом.

Объект размещен на медицинской кушетке в экспериментальной камере за стеклом в двух метрах от наблюдателя.

15:53 Объект открыл глаза.

Проверяю моторные функции: зрачок реагирует на свет, коленный рефлекс в норме. Электроэнцефалограмма (далее — ЭЭГ) фиксирует хаотичное смешение типичных мозговых ритмов. Нейрональная активность одновременно характерна для состояний сна и бодрствования.

(ЭЭГ 1 прилагается).

Проявления высших психических функций не наблюдается.

16:24 Изменений в состоянии объекта нет.

18:21 Изменений в состоянии объекта нет.

19:11 Изменений в состоянии объекта нет.

22:07 Продолжительные судороги.

К объекту применены фиксирующие ремни.

22:13 Конвульсии переходят в беспорядочные моторные акты.

Наблюдается поочередное сокращение сгибающей и разгибающей мускулатуры, бессистемная лицевая мимика, непроизвольное выделение урины. Выраженный смех переходит в плач и обратно в течение 20-ти секундного цикла.

Издаваемые объектом звуки нечленораздельны, речь отсутствует.

Общая картина активности напоминает младенческую. ЭЭН фиксирует хаотичные импульсы в двигательной коре больших полушарий.

Прим.: Предполагаю, что нейрональный субстрат головного мозга перестраивается после хирургического вмешательства.

Психика объекта «откатилась» к исходному состоянию. Далее ожидаю период адаптации. Предполагаю проявление защитного механизма психики в виде регрессии к реконструкции воспоминаний.

22:30 Беспорядочная активность мускулатуры тела не прекращается.

Объект непроизвольно травмируется. В зонах контакта с фиксирующими ремнями кожа повреждена. Наблюдаются признаки общего истощения.

Опасаюсь превышения нагрузки на сердечную мышцу.

Возможно расхождение швов на голове объекта. Риск кровоизлияния.

22:37 В текущей фазе эксперимента допускаю внешнее вмешательство: объекту внутривенно введен миорелаксант баклофен.

23:10 Объект остается неподвижен. Глаза закрыты.

Планирую освободить объект от фиксирующих ремней и провести очистку тела от выделений.

23:40 Отмечается вегетативная реакция на температуру воды: пилоэрекция на коже, покраснение отдельных участков. Рефлекторная активность в норме. Сознательных реакций на любые внешние стимулы не наблюдаю. Общий мышечный тонус объекта стабилен и соответствует предкоматозному состоянию.

Наблюдается мерцающая активность в сенсорных зонах коры больших полушарий. Причины активности не ясны.

Особенно интенсивно функционирует вестибулярная формация. Характер ее активности близок к состояниям свободного падения и невесомости.

Прим. 1: Возможно, активация нейрональных структур провоцируется взаимодействием со смежными участками коры.

Прим. 2: Согласно моей гипотезе, органы чувств задают координатную сетку для прижизненного ориентирования в сознательном измерении. Это адаптивный механизм, обеспечивающий взаимодействие живого организма с окружающей средой.

Отрезанное от исходной системы восприятия, сознание становится способным к обработке информации в альтернативных системах организации реальности. Ожидаю зафиксировать прижизненное проявление альтернативного сенсорного опыта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

24 марта

01:45 Окончание расчетного действия баклофена. Изменений в состоянии объекта нет. Провожу серию тестов сенсорных систем объекта под контролем ЭЭГ: разнообразные зрительные стимулы при принудительно поднятых веках объекта, аудиальные раздражители различных частотных диапазонов, стимуляция вкусовых и обонятельных рецепторов, тактильное и болевое воздействие на объект.

3:15 Анализ профиля ЭЭГ подтверждает отсутствие связи между воздействием на тело объекта внешних раздражителей и наблюдаемой активностьюкоры больших полушарий.

Делаю вывод, что сигналы всех перцептивных систем не достигают коры головного мозга. Сознание объекта, предположительно, изолировано от любого воздействия из внешнего мира: зрение, обоняние, осязание, слух, вкус, болевая и проприоцепция, а также внутренние сенсорные системы сохранили только рефлекторную функцию.

Заполнение сознательного измерения в текущем состоянии возможно только через собственное мышление объекта и предшествующий сенсорный опыт.

07:13 Изменений в состоянии объекта не наблюдалось в течение 8 часов.

11:38 Фиксирую сосательный рефлекс.

Стимулирую обонятельные рецепторы с помощью нашатырного спирта.

ЭЭГ демонстрирует стабильную активность корковых обонятельных центров, не изменяющуюся при прямом воздействии на рецепторы.

11:49 Проверка на хватательный рефлекс: кисть объекта резко реагирует хватательным движением на прикосновение к коже ладони.

12:06 Объекту внутривенно введен питательный раствор.

12:14 Выраженный тета-ритм на профиле ЭЭГ. Предполагаю переход объекта в фазу быстрого сна.

Прим.: Предполагаю активацию защитного механизма: лишенная информации из внешнего мира, психика объекта интерпретирует общее состояние изоляции как сон.

12:20 Моторная активность не обнаруживается.

Выраженный дельта-ритм. Профиль ЭЭГ соответствует фазе медленного сна.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

25 марта

00:22 Изменений в состоянии объекта не наблюдалось в течение 12 часов.

04:19 Объект согнул правую руку.

Конечность осталась зафиксированной под углом около 70 градусов к кушетке.

04:52 Объект открыл рот. Просвет между челюстями около 3 см.

05:33 Объект прижал к стопе все пальцы на левой ноге. Состояние зафиксировано.

06:01 Объект провернул левый бедренный сустав на 90 градусов.

06:27 Объект занес правую руку за голову, локтевой сустав согнут, кисть скрючена, пальцы плотно сжаты и напряжены.

06:42 Объект подтянул колени к груди. Позиция остается зафиксированной.

06:51 Голова объекта приподнята на 30 градусов над кушеткой. Нос объекта почти касается коленей. Правая рука вывернута. Глаза объекта остаются закрытыми. (Фотоматериал 1 прилагается)

12:00 Спонтанная единичная активность наблюдается примерно раз в 50 минут. Одновременно мышечное сокращение и последующая фиксация в принятом положении. Электроэнцефалографическая картина активности коры характерна для кататонический шизофрении.

Прим: Никакой симметрии или принципа в последовательности движений не отмечаю. (Фотоматериалы 2–9 прилагаются).

17:16 Моторные акты более не наблюдаются.

С 17:11 объект пребывает в одной позе с хаотично вывернутыми суставами. Общая каталепсия тела. (Фотоматериал 10 прилагается).

17:49 Единовременный спад каталепсии. Объект вернулся в лежачее положение. Тонус мышц отсутствует. Возможно проявление общего истощения.

Профиль ЭЭГ показывает снижение нейрональной активности в лобных и височных долях.

18:10 Объекту введен питательный раствор.

18:24 Спонтанная активность челюстных мышц. Объект прикусывает и жует язык. Кровотечение. Болевая реакция отсутствует.

18:29 Стерилизую ротовую полость объекта.

Бинтованием фиксирую челюсть объекта в закрытом положении для сохранения функциональности речевого аппарата.

18:36 Жевательные мышцы сокращаются, несмотря на внешнее блокирование бинтовой повязкой. Возможно растяжение и надрыв мышц.

Прим. Мышечная активность не соотносится со стимулами внешней среды. Причины активности неизвестны.

18:54 Общая дезинфекция экспериментальной комнаты.

20:07 Внешняя активность объекта более не наблюдается.

Картина ЭЭГ вернулась к странному смешению ритмов и говорит о том, что объект переключается из состояния сна в состояние бодрствования и обратно в течение 17-ти секундного цикла.

Наблюдаю вкрапления неизвестных ритмов биоэлектрической активности мозга. (ЭЭГ 2 прилагается).

20:43 Интенсивная корковая активность установилась на стабильном уровне. Внешних моторных проявлений нет.

Прим.: Предполагаю, что в текущем состоянии объект наблюдает сновидения — полухаотичное воспроизведение прошлого сенсорного опыта, замещающее утерянную связь с внешней реальностью.

22:12 Во время замера общих показателей жизнедеятельности объект издал последовательность разнотонных звуков высокой интенсивности.

Фиксирующий бинт с речевого аппарата удален.

22:14 Объект отчетливо произнес: «Я была слепа, но теперь я вижу». Фонетических искажений не наблюдается. Интонирование во фразе отсутствует. (Аудиозапись 1 прилагается).

10:14 Изменений в состоянии объекта нет в течение 12 часов.

14:10 Внезапный всплеск моторной активности.

Объект покинул кушетку. Задние конечности не функционируют. Глаза объекта закрыты. Объект подтягивает тело, опираясь на передние конечности, и перемещает себя в сторону наблюдателя.

14:14 Столкнувшись со стеной, объект продолжает механическое ползание. Регуляция двигательного усилия не наблюдается. Объект травмирует о кафель передние конечности и кожу головы.

14:16 Наблюдается расхождение швов, кровотечение.

Вынужденное вмешательство: объекту введен миорелаксант, применены фиксирующие ремни.

Прим.: Видеозапись позволяет сделать вывод, что движения объекта не ориентированы на элементы внешней среды: успешные подтягивающие движения передних конечностей чередуются с движениями «по воздуху». (Видеозапись 1 прилагается)

Это может свидетельствовать о воображаемых ориентирах в сознании объекта, отличающихся от внешней реальности: ступени, наклонная поверхность, рельеф местности и т. д… Такое объяснение согласуется с моей гипотезой о сновидениях. Общее состояние объекта напоминает сомнамбулическое. Сделать предположения о содержании текущего сознательно опыта объекта не представляется возможным.

14:27 Швы на коже головы объекта восстановлены. Проведено повторное бинтование. Система эмоционального ответа (лимбическая система) объекта проявляет пульсирующую активность. Наблюдаю хаотичные скачки интенсивности биоэлектрического потенциала. Смешанный профиль альфа- и тета-ритмов.

Объект вновь одновременно спит и бодрствует. Моторные зоны коры демонстрирует выраженную активность, однако введенный миорелаксант блокирует внешние проявления движений (ЭЭГ 3 прилагается). Объект искусственно парализован.

Прим.1: По имеющимся данным определить причину и тип эмоционального ответа невозможно.

Предполагаются сменяющиеся сверхинтенсивные эмоциональные состояния при условии сохранности сознания объекта.

17:12 Фиксирующие ремни ослаблены для анализа возможных моторных проявлений.

Прим.: Непроизвольное травмирование объекта в ходе спонтанной активности выше, чем ожидалось. Применение миорелаксанта критически ограничивает возможности анализа внешней моторной активности — ключевого источника информации о субъективном опыте объекта. Потеря экспериментального материала недопустима.

Принимаю решение более не прибегать к вмешательству в функционирование объекта.

18:24 Стены и пол экспериментальной камеры покрыты войлочной прокладкой.

19:06 Объекту введен питательный раствор.

19:11 Активность лимбической системы стабилизировалась. После окончания действия миорелаксанта фиксирую слабовыраженную эмоциональную реакцию: улыбка, прерывистый смех.

19:17 Отмечаю дрожание губ на фоне интенсивной активности речевых центров.

19:41 Объект систематически издает идентифицируемые гласные звуки. Смысловое содержание речи определить не удается, кроме трех отчетливо произнесенных фраз:

19:23 «Так светло, так чудно».

19:29 «Скоро встретим солнышко».

19:36 «Почему ты со мной не играешь?»

(Аудиозапись 2 прилагается)

Прим.: Объект имеет врожденную слепоту. Идентификация объектом визуальных образов представляет особый интерес. Механизм их появления неясен.

20:04 Объект принял сидячее положение, повернул голову через правое плечо в сторону наблюдателя и произнес последовательные отчетливые фразы:

«Зачем ты меня тут запираешь? Мне тут одной страшно. Не уходи, ну, пожалуйста! Я тебя не обманываю!».

Интенсивность речи высокая, громкость граничит с криком, интонирование отсутствует. (Видеозапись 2 прилагается)

20:05 Продолжительный плач.

Фиксация моторной реакции: объект обхватил колени руками и конвульсивно повторяет фразу «Я не обманываю».

Прим.: Наблюдается последовательная регрессия в детское состояние. Инфантильная речь, выраженные эмоциональные проявления. Судя по всему, психика объекта воссоздает травмирующий детский опыт.

20:23 Объект проявляет поисковое поведение на фоне всплеска активности слуховой коры: объект последовательно наклоняет и поворачивает голову под разными углами. Предполагаю активность поиска источника звука. (Видеозапись 3 прилагается).

20:25 Объект смеется. Интенсивность реакции низкая.

20:29 Выраженность смеха нарастает.

Отмечаю четкую связь смеха с пиками биоэлектрической активности слуховой коры. Объект реагирует на смысловое содержание воспринимаемой информации.

20:36 Продолжительная активность слуховой коры, сопровождающаяся разнотипными мимическими ответами: объект открывает и закрывает рот, улыбается, хмурится, иногда наклоняет голову на бок. Идентифицирую поведение вовлеченного слушания.

20:39 Объект прижал ладони к лицу.

20:41 Объект отделил от себя левое глазное яблоко.

20:42 Тело объекта дало конвульсивный болевой ответ, однако сознательная активность продолжилась. Объект протянул отделенное глазное яблоко на открытой ладони перед собой. Действие сопровождается отчетливой фразой: «Бери, мне не жалко. У меня есть еще!»

20:43 Дополнительная фраза с выраженной просящей интонацией:

«Но теперь расскажи мне секрет!»

Прим.: Вмешательство в эксперимент не представляется оправданным. Получаемые данные сверхценны.

Ограничиваю вмешательство остановкой кровотечения, дезинфекцией поврежденной зоны лица и бинтованием.

20:46 Картина ЭЭГ говорит о возобновлении последовательного аудиального опыта. Объект реагирует выраженным смехом.

Наблюдается шевеление губ и мимическая активность.

20:52 ЭЭГ показывает затухание активности слуховых центров. Вероятно, аудиальный опыт исчез из поля сознания объекта.

21:12 Объект сохраняет сидячее положение, обхватив колени руками, и уперев подбородок в колени.

22:27 Изменений в состоянии объекта нет.

Прим.: Зафиксированное явление согласуется с моими гипотезами. Отрезанная от восприятия реальности через привычные органы чувств, психика объекта некоторое время симулирует взаимодействие с внешней средой через воспроизведение и конструирование воспоминаний.

Приученное к чувственной категоризации, сознание блокирует получение нового внечувственного опыта, так как он не имеет привычных границ, и может быть воспринят как пустота или бесконечность. Такие элементы прочно ассоциированы со страхом в прижизненной системе ориентирования, и настройка на новый тип восприятия требует очищения пространства сознания от прошлого чувственного опыта через его изживание и деградацию.

На данном этапе непосредственное восприятие не ограниченной перцептивными системами информации из альтернативных систем организации реальности спонтанно преобразуется в знакомые формы для сохранности психической системы.

Если моя теория верна, наблюдаемая активность объекта спровоцирована контактом психики с внесенсорным опытом.

22:51 Артефактная речевая активность объекта: «Ну, расскажи мне тайну. Ты обещал!». Интонирование отсутствует. (Аудиозапись 3 прилагается).

22:52 За фразой последовал всплеск активности слуховой и зрительной зон коры больших полушарий. Продолжительность активности — 0,33 секунды. Характер ритмов кажется хаотичным и не поддается классификации. (ЭЭГ 4 прилагается).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

26 марта

00:00 Изменений в состоянии объекта нет.

03:04 Объект меняет позу, подвернув под себя ноги, и демонстрирует последовательное произвольное поведение, которое можно идентифицировать как игру с куклами.

Наблюдается интенсивная мимическая активность. Шевеление губ. Глаз объекта открыт и совершает дрожащие микродвижения.

Прим.1: Предполагаю, что мимические проявления относятся к симуляции эмоций кукол. По характерным движениям рук объекта удалось определить некоторые элементы игры: кормление с помощью столовых приборов, расчесывание волос, сексуальные отношения или борьба между куклами, диалог. Мелкая моторика объекта указывает на высокую точность визуализации.

Прим.2: Анализируя движения губ объекта по видеозаписи, восстановил отрывок разыгрываемого диалога:

— Солнышко нам столько всего рассказал! Надо про это все обязательно рассказать папочке.

— Он плохой. Он нас тут запирает. Давай ему ничего не расскажем. Будет наш с солнышком секрет.

Фразы сопровождаются реакцией смеха.

(Видеозапись 4 прилагается).

04:17 Игра в куклы прервана ориентировочным поведением. Объект поворачивает голову и протягивает руки, совершая медленные ощупывающие или поглаживающие движения вокруг себя.

Мимика объекта говорит о встревоженном состоянии.

ЭЭГ: Слабовыраженнаая хаотичная активность в сенсорной коре.

Объект произносит последовательность фраз:

«Кто тут?»

ЭЭГ: всплеск активности в зрительной, слуховой, тактильной и обонятельной зонах коры.

Объекг реагирует смехом.

«Ты привел друзей?»

ЭЭГ: общий всплеск активности коры больших полушарий;

«Вы все хотите мне что-то сказать?»

ЭЭГ: общий всплеск активности коры больших полушарий;

«Так много!»

Объект смеется.

ЭЭГ: последовательные всплески сенсорной активности.

«Говорят. Говорят. Говорят. Говорят. Говорят. Говорят…» и т. д.

04:21 Объект зациклился на одной речевой реакции.

ЭЭГ: Гиперинтенсивная активность слуховых зон коры. Смешение сенсорных паттернов.

Нарастание активности в зоне болевой чувствительности.

Предполагаю заполнение сознания одной формой аудиального стимула. Интенсивность стимула близка к предельной, что провоцирует активацию болевой зоны.

04:48 Объект зажимает голову руками. Глаз широко открыт. Зрачок сужен и не реагирует на свет. Слово «Говорят» повторено 1473 раза.

05:02 Объект кричит, не прерываясь, с 04:49.

05:03 Судороги малой амплитуды.

Прим.: Непроизвольное отсоединение электродов ЭЭГ.

Не представляется возможным зафиксировать картину мозговой активности. Вмешательство и применение ремней в данной фазе эксперимента считаю недопустимым. Наблюдение моторных проявлений сверхценно.

05:07 Горловые спазмы, прерывание крика. Объект задыхается. Общие конвульсии.

05:12 Продолжительность интенсивной болевой реакции — 23 минуты.

05:15 Объект пришел в стабильное состояние; совершает повторяющиеся глотательные движения, сопровождающиеся ритмичным открыванием и закрыванием рта. Глаз остается открытым. Микродвижения отсутствуют.

Рефлекторных реакций нет. Ладони объекта прижаты к ушам. Спазм мускулатуры конечностей. Дыхание объекта прерывистое. Выраженное состояние шока.

05:19 Картина ЭЭГ не интерпретируема. Альфа-, бета-, дельта- и тета- ритмы приобрели пульсирующую амплитуду.

Отмечаю нетипичную анатомическую динамику мозговой активности: волны биоэлектрических всплесков распространяются от теменных электродов к лобным, височным и затылочным. Продолжительность распространения одной волны до резкого общего затухания — 0,66 секунды.

Задержка перед возникновением новой волны — 9,33 секунд.

В паузах появляется мерцающий сигма-ритм, характерный для фазы медленного сна. Природа импульсов неизвестна (ЭЭГ 5 прилагается).

Предполагаю частичную утрату контроля мозга над моторной активностью. Психика объекта замыкается на себе.

05:27 Спазм мышц спал. Полное расслабление тела. Дыхание и сердцебиение сохраняются в слабовыраженной форме.

Прим.: Согласно моим расчетам, психика объекта на текущем этапе перестроилось и способна к восприятию безграничного опыта. Это неизбежно ведет к окончательному разрыву с привычной реальностью, в том числе с управлением телесными процессами жизнедеятельности.

Нейрональная активность принимает принципиально новую форму, не соотносящуюся со знакомыми сенсорными системами. Если переход к альтернативным способам восприятия реальности возможен, он должен был произойти.

Изменения моторной активности объекта непредсказуемы. Рассчитываю на артефактные вкрапления предшествующей формы организации сознания.

06:13 Профиль ЭЭГ говорит об окончательном изменении нейрональной активности во всем головном мозге от дифференцированной к хаотичной.

Единственным устойчивым паттероном остается единая волнообразная активность, расходящаяся от центральных структур мозга к периферическим.

Интерпретация содержания активности невозможна. Моторных проявлений нет (ЭЭГ 6 прилагается).

06:33 Интервал между волнами импульсов сократился.

06:35 Отмечаю последовательное сокращение интервала на 0,33 секунды через каждые 17 волн.

07:27 Теперь волны импульсов следуют одна за другой.

07:59 Продолжительность волны сокращается. Систематика отсутствует.

08:03 Частота волны сократилась до 0,11 секунды.

08:04 Наслоение волн. Смешение. Хаотичные аритмичные вспышки потенциалов во всех наблюдаемых участках.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

08:08 Артефактная двигательная активность:

Объект принял сидячее положение, глаза открыты. Объект вытянул руки в сторону наблюдателя. Искаженный смех, прерываемый конвульсивными вздрагиваниями. Искаженная речь: «Я тебе расскажу все, что хочешь узнать. Только поцелуй меня, папочка! Ну, пожалуйста». Слова не разделены паузами, сильные интонационные скачки. (Видеозапись 5 прилагается). Вмешательство считаю недопустимым.

08:09 Судороги.

08:24 Одновременная остановка показателей жизнедеятельности. Релаксация всей мускулатуры тела. Сердцебиение и дыхание отсутствуют.

Контакт психики с телом объекта полностью утерян. Нейрональный субстрат ориентирован на неизвестную систему восприятия.

08:27 Затухание пульсирующей нейрональной активности. Кислородное голодание мозгового субстрата.

08:29 Смерть мозга объекта.

08:34 Последует вскрытие.

Конец протокола.

Примечание:

Надеюсь, тебе там хорошо, Джули.

Даниил Гольдин 14/11/2017

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Абрамович} Женщина на лестнице ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я часто ездил в командировки по разным городам, жил в гостиницах и на съемных квартирах. И вот однажды (дело было в Гомеле), пришлось пожить в не самом благополучном доме. На лестничной клетке часто возникали ссоры между местными пьяницами, что характерно — чаще всего по ночам. Как-то два алкаша подрались, как я понял, из-за женщины. Вот тогда и возникла идея моего рассказа».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей мял в руке бумажный листок с телефоном, сорванный с доски объявлений на стене вокзала. «Сдается однокомнатная квартира на сутки. Для одиноких мужчин и командированных. Семейных просьба не беспокоить».

Начальник позвонил вчера после обеда.

— Завтра ты едешь в командировку, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Отчет сдашь Орлову. Все.

Вот это Сергей больше всего не любил в своей работе — постоянной спешки и перемены планов, когда тебя швыряют из одного места в другое. Сегодня ты сидишь в теплом комфортном офисе, а завтра с утра пораньше должен явиться в контору, забрать документы и потом трястись в плацкарте почти пять часов. Сергей даже не успел найти себе жилье, тем более, что командировочный лист утверждал, что на новом месте он будет жить до конца месяца. Он снова глянул на листок с номером, молча пожал плечами и полез в карман за телефоном. Ничего другого не оставалось. После двух гудков в трубке послышался скрипучий женский голос.

— Да…

— Добрый день. Я насчет квартиры.

— Один?

— Да. Я тут в командировке.

Женщина быстро объяснила ему, как добраться до нужного адреса. Оказалось, что это совсем недалеко, от вокзала можно дойти пешком. Сергей поправил на плечах рюкзак, взял в руку сумку с ноутбуком. На улице лицо обжег мороз, февраль только начался.

Через пятнадцать минут Сергей уже стоял возле подъезда дома — старой кирпичной пятиэтажки. Набрал на циферблате домофона номер квартиры хозяйки. После нескольких звонких трелей из хриплого динамика раздался все тот же скрипучий голос:

— Кто?

— Я вам звонил насчет квартиры.

— Первый этаж налево.

Приветственно запищал домофон. Сергей потянул тяжелую дверь и оказался в холодной тьме подъезда. Хозяйка встречала его на пороге своей квартиры. Помятая неопрятная баба в грязном домашнем халате с копной растрепанных седых волос. За метр от нее густо разило перегаром.

— Здравствуйте! — сказал Сергей.

— Двадцать пять, — вместо приветствия сказала хозяйка и протянула вперед маленькую дрожащую ладонь. — За сутки.

Сергей полез в задний карман джинсов, достал бумажник и выгреб оттуда бумажную двадцатку и несколько монет — значительную часть того, что имел при себе. Еще столько же на карточке. До зарплаты оставались считанные дни.

— Я сейчас заплачу за сутки, а остальное потом. Мне командировочные только завтра должны перевести.

— Угу, — буркнула хозяйка.

Она пересчитала деньги, сунула в карман халата. Извлекла оттуда же ключи.

— Семьдесят шестая. Четвертый этаж. Располагайся.

И спросила:

— В командировке? Инженер?

— Я аудитор. Тут у вас с проверкой на завод…

— Одинокий?

— Э-э-э… ну да.

— Хорошо.

— А документы вы даете? Договор там, чеки? Мне для отчета надо, в бухгалтерию.

— Посмотрим.

На этом странный разговор закончился. Хозяйка громко рыгнула, отвернулась и скрылась, громко хлопнув дверью. Сергей поморщился и стал подниматься по лестнице на четвертый этаж.

Съемная квартира не представляла собой ничего особенного — как и десятки других, в которых он успел пожить за пять лет работы. Совдеповская мебель, потрепанная, но все еще крепкая, вся нужная техника от холодильника до электрочайника, санузел и ванная. Что еще нужно? Главное, что не придется ночевать на вокзале. Такой опыт Сергей уже имел, и он был не самым приятным.

Время уже перевалило за обед. Сергей решил уже не идти сегодня на работу. День приезда как-никак, ничего страшного не случится. Лучше завтра, на свежую голову. Он спокойно разложил вещи и собрался в магазин, купить что-нибудь на ужин, потратив часть оставшихся денег.

Покинув квартиру и оказавшись на лестничной клетке, Сергей услышал возню в подъезде. Ниже этажом происходила какая-то потасовка, кто-то громко ругался. Спустившись на этаж, Сергей увидел возле одной из дверей маленького щуплого мужичка, помятого жизнью и алкоголем. На лице, черном от густой щетины, выделялся длинный синий нос. Мужик дрожащим кулаком колотил в дверь.

— Куда ты лезешь?! — сипло орал он. — Куда ты лезешь вперед всех?! Самый умный тут?!

Из-за двери ему отвечал приглушенный бас.

— Че те надо?! Как я сказал, так и будет! Сегодня мой день!

— Нельзя же так, Петро! Пойми!

— Пошел ты! — житель квартиры был решителен и, судя по голосу, впал в ярость. — Иди отсюда!

Носатый алкаш, видимо, тоже был не робкого десятка. Он с новой силой замолотил кулаками в дверь.

— Сейчас пойду, сука! Так пойду, что ты у меня узнаешь!

Он вцепился крючковатыми пальцами в потрепанный кожзаменитель дверной обивки и принялся его рвать с треском.

— Оставь дверь! — орал хозяин. — А то ща выйду, хуже будет!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ничего не понимающий Сергей проскользнул мимо вниз по лестнице как можно быстрее и незаметнее. Не хватало еще попасть под горячую руку в разборке местных забулдыг. Выйдя на улицу, он поежился от морозного воздуха. Пошел в сторону ближайшего магазина.

Возвращаясь обратно с пакетом продуктов, Сергей снова увидел носатого — тот стоял на улице возле подъезда. Переминался с ноги на ногу в грязном снегу. Рядом топтался такой же, потасканного вида, тип. Проходя мимо, Сергей невольно подслушал несколько фраз из их разговора.

— Сегодня точно?

— А как же. Мы это все чувствуем, кто давно здесь живет. Сегодня опять придет. Зимой она почти каждый день приходит.

— Думаешь, перепадет чего?

— Хрен знает. Я тут дольше всех живу, меня все никак не заберет. Жирный вон этот — самый умный, думает. С открытой дверью будет сидеть. Ждать. Мудак.

Пока Сергей доставал ключи из кармана, чья-то рука осторожно потрогала его за плечо.

— Молодой человек? — знакомый уже голос.

Он повернулся. Носатый. С заискивающей улыбкой смотрит снизу вверх. Только сейчас Сергей заметил, что нос у мужика смят вниз и немного в сторону. На губах запеклась кровь. Видимо, стычка с жильцом третьего этажа все-таки состоялась и закончилась не в его пользу.

— Не дадите нам с товарищем чуть-чуть мелочи? Мы врать не будем — нам выпить надо.

Сергей отрицательно покачал головой.

— Ну, на нет и суда нет, — носатый улыбнулся еще шире, его желтые зубы тоже были испачканы кровью. — Новенький?

— В смысле? — не понял Сергей.

— Надолго к нам?

— На месяц.

Алкаш хотел спросить что-то еще, но Сергей уже нырнул в подъезд, тяжелая дверь захлопнулась следом. Лестничная клетка третьего этажа была забросана мусором, кусками дверной обивки и утеплителя. Несколько маленьких темных клякс виднелись на бетонном полу. Кровь. Дверь, в которую ломился носатый, открыта. Сергей невольно заглянул внутрь. Стемнело рано, и квартира была погружена в сумрак. Виднелась маленькая прихожая, за ней — гостиная, заваленная каким-то хламом. Там работал телевизор, освещая пространство тусклым светом. Гостья какого-то ток-шоу заливалась слезами, рассказывая зрителям в студии об изменах мужа. На кресле возле телевизора сидел толстый мужик в тельняшке, повернув голову, и в упор смотрел на Сергея, застывшего на лестничной клетке.

— У вас все в порядке? — растерявшись, спросил Сергей.

— Все хорошо, не волнуйтесь, — вежливо пробасил мужик. — Сегодня мне будет совсем хорошо. Она придет ко мне. Я нарочно оставил дверь открытой. Слишком долго ждал, надоело.

Сергей ничего не понял, но кивнул в знак согласия. Уже собираясь уходить, он заметил, что на собеседнике, кроме тельняшки, нет больше никакой одежды. Мужик, вытянув вперед толстые волосатые ноги, рукой гладил себя в промежности под нависающим на колени животом. Сергея передернуло от омерзения.

Вернувшись в квартиру, он по-быстрому приготовил себе простой холостяцкий ужин, попутно возвращаясь мыслями к странным обитателям дома. В конце концов решил, что ничего сверхординарного в их поведении не было. Все отлично укладывалось в рамки жизни алкашей. Сам Сергей родился и вырос в маленьком рабочем городе. Во дворе их дома располагался пункт приема стеклотары, перед которым выстраивались огромные очереди из местных забулдыг. Были и пьяные драки, и массовые попойки, и неадекватные персонажи.

Сергей спокойно поужинал, просматривая сериал на ноутбуке. Вечером позвонил начальник — недовольным, как всегда, голосом спросил что-то по работе. Потом позвонил Орлов, напарник Сергея, вечно хмурый, крикливый мужик, способный докопаться до чего угодно. Отчитал за плохой отчет, который Сергей сдал ему вчера вечером.

Орлов кричал в трубку, что будет жаловаться начальнику. «Да жалуйся, кому хочешь», — безразлично подумал Сергей и сбросил звонок. Ничего исправлять в отчете он не собирался. До июня его все равно никто не уволит, людей в аудиторской фирме и так не хватало.

А там у него закончится контракт, и он найдет себе новую работу. Более спокойную. Надоело мотаться по командировкам, исправлять чужие ошибки и выслушивать претензии обиженных жизнью старперов.

Уже перед сном, приняв душ, Сергей выглянул в окно, которое выходило во двор. В опустившейся на город тьме он заметил людей. На белом снегу хорошо были видны темные фигуры. Около дюжины их стояло перед подъездом. Стояли, не двигаясь, смотрели куда-то вверх. На секунду Сергею показалось, что прямо на него. Он даже отошел от окна. Мельком глянул на дом напротив. В светящихся окнах тоже стояли фигуры людей.

— Ну и соседи у меня! — тихо сказал он сам себе.

Посреди ночи он проснулся в липком поту. Что-то разбудило его. Как будто сильная вибрация прошла по стенам. Он лежал на спине и, ничего не понимая, таращился в пустоту. Его трясло мелкой дрожью, даже зубы стучали. В паху зудело, Сергей попробовал рукой: трусы оттягивала каменная эрекция. Как у подростка, который только что увидел голую одноклассницу в своем первом эротическом сне. Вибрация повторилась. Как зов, неслышный уху звук, который, тем не менее, воспринимается мозгом и всем телом, отдается в каждой клеточке, проникает сквозь кожу, ломит мышцы и кости, свинцом застывает там, внизу, до боли наполняя кровью мужской орган. Еще раз, еще. Словно где-то невидимый хозяин дул в специальный свисток, чтобы приманить к себе глупого непутевого пса. Сергей сел на кровати, опустил голые ноги на холодный пол. Он знал, откуда идет зов. С лестничной клетки. Он поднялся и побрел в прихожую, слепо шаря руками по стенам. Свет не включал, почему-то боялся, что спугнет того, кто так настойчиво его звал. Даже не того — ту. Странным образом он был в этом уверен.

В прихожей Сергей нетерпеливо прильнул к дверному глазку. Пуская слюни, забыв обо всем. Ничего, только тускло освещенная единственной лампочкой лестничная клетка, обшарпанная дверь напротив. Трусы стали совсем тесными, он стянул их до самых щиколоток, не отлипая от глазка. Пустота, ничего. Но зов не утихал, вибрации усиливались. От них ходуном ходили стены, в такт им колотилось сердце, пульсировал, огнем горел набухший член. Сергей трогал себя, ласкал, влажным языком облизывал пересохшие губы. Он продолжал всматриваться в пульсирующее ничто лестничной клетки, но перед глазами мелькали все его женщины. Девчонка из параллельного класса, которую он впервые потрогал за грудь на школьной дискотеке. Рыжая пацанка, с которой потерял девственность за неделю до выпускного. Староста из университета, которая строила из себя недотрогу, но оказалась не против минета после попойки на день студента. Одногруппница, готовая на многое за дорогие подарки. Наташка, на которой он чуть не женился. Смешливая украинка на черноморском пляже. Сисястая секретарша на новогоднем корпоративе. Все женщины, с которыми он был, которых хотел, о которых думал, занимаясь онанизмом в душе. Все они манили, звали его, сливались в одну, от чьего тела исходили эти непрерывные, сладкие, болезненные вибрации. На лестнице раздались шаги. Непонятно откуда именно — сверху или снизу. Казалось, звук шел отовсюду, словно по ступеням бежала целая толпа. Сергей заметил движение. Быстро, на секунду кто-то пронесся по лестнице мимо его двери. Чье-то бесформенное, неправильное тело. Потом еще одно — Сергей рассмотрел только нагромождение шрамов и складок кожи. Мелькали еще фигуры и тени, а потом, на сотую долю секунды показалась Она. Полупрозрачная, манящая. Хотелось открыть дверь и оказаться там. Но Сергей почему-то знал, что нельзя. Сегодня не его черед. Ниже этажом раздался шум, потом крики. Через мгновение все стихло.

Рука непроизвольно сжала половой орган. Сергей закричал от боли и наслаждения. Тело будто пробила молния. Ноги подкосились, он рухнул на пол. Горячая сперма изливалась из него потоком, опустошая, лишая силы. Вибрации начали спадать, стали более редкими. Когда все закончилось, Сергей кое-как, на четвереньках, пополз обратно в гостиную, к кровати. Подняться на ноги сил уже не было. Залез под одеяло расслабленный, уставший, опустошенный, довольный. Уже засыпая, почувствовал, что в кровати он не один. Кто-то прижимался к нему холодным, гладким, голым телом. Погладил его мокрый лоб.

— Ты мой, — прошептал женский голос.

От этого Сергей улыбнулся, проваливаясь в глубокий, черный сон, заполненный кошмарами, которые он забудет утром. Искалеченные мужские тела, пот, кровь, боль и удовольствие, связанные воедино. В квартире был кто-то еще, бесформенный, неправильный, невидимый, но Сергею было все равно.

Проснулся он с головной болью и тошнотой, как при тяжелом похмелье. Смутно помнил подробности прошедшей ночи. Только то, как стоял голый в прихожей и смотрел в дверной глазок. Что он там видел? Все забылось, как сон. Пах зудел. Сергей голышом вернулся в прихожую, брезгливо посмотрел на лежащие трусы, засохшие пятна телесной жидкости на полу, двери и стенах. Поморщился. Приведя себя в порядок и быстро позавтракав, оделся и вышел в подъезд. Когда спускался по лестнице, этажом ниже увидел женщину, которая сдавала ему вчера квартиру. Все в том же грязном халате, с растрепанными волосами, с удушливым запахом спиртного. Она стояла возле раскрытой двери в квартиру вчерашнего толстого эксгибициониста. Сергей заглянул внутрь через плечо женщины. Квартира была пуста.

— Здравствуйте, — сказал Сергей хозяйке.

Она повернулась, подняла на него красные воспаленные глаза. Кивнула, буркнув что-то невнятное.

— Я сегодня вечером к вам зайду, отдам деньги за квартиру на неделю вперед.

Она снова кивнула и буркнула. Отвернулась и уставилась на пространство пустой квартиры, заваленное хламом. Когда Сергей спускался по лестнице, он услышал за спиной голос женщины.

— Вот, освободилась, — тихо сказала она самой себе. — Можно сдавать еще и эту. Постаралась Любка, нагадила тут…

Сергей не придал значения ее словам.

День прошел скучно и незаметно, как и многие дни до этого. Работа, бумаги, договора. За месяц нужно все проверить и найти как можно больше ошибок. По дороге домой Сергей снял в банкомате наличные. Ровно столько, чтобы заплатить за жилье на неделю вперед, как собирался. Он позвонил в дверь хозяйкиной квартиры.

— Открыто! — услышал знакомый скрипучий голос.

Сергей толкнул дверь и шагнул в темную прихожую, в которой пахло луком, плесенью и пылью.

— Тут я! — послышалось из кухни. — Проходи. Разувайся только. Чисто у меня.

Хозяйка сидела за столом, на котором стояла наполовину пустая бутылка водки, рюмка, открытая банка пустых консервов и тарелка с каким-то салатом, который по большей части состоял из крупно нарезанного лука. На холодильнике трещал старый маленький телевизор, на экране мелькали кадры вечернего ток-шоу. Какие-то люди в галстуках громко кричали и спорили о политике. Женщина за столом следила за происходящим, тяжело опустив голову на подставленную руку. Она была в стельку пьяна.

— Я вам деньги принес. За неделю.

Хозяйка кивнула.

— Клади на стол. Пересчитывать не буду. Верю тебе. Парень ты честный, это видно. Садись, поговори со мной. Скучно мне.

Сергей сел на скрипучий табурет.

— Ну, — пошамкала она губами. — Видел уже? Любку-то? Знаю, что видел, по глазам заметно. Любка у нас девка знатная. Все ее хотят. Еще при жизни так было. Сама-то она хорошая, глупая просто, неразборчивая. Она тут жила, в подъезде в этом. Мамки у нее не было, только батька-алкаш. Не было, понимаешь, человека, который объяснил бы, подсказал, че да как. А я-то что? Она меня любила. Тетей Катей звала. В гости ходила, сидела тут. Вот игрушки свои приносила…

Женщина махнула рукой в сторону. Сергей увидел на подоконнике несколько голых пластмассовых кукол. Миниатюрные стройные «Барби» и огромные «Машки», которые говорят «Мама», если их качнуть. Только все они были страшно поломаны, можно сказать изуродованы. Словно кто-то разорвал каждую игрушку на части, а потом сшил и собрал заново. И сделал это грубо, неправильно, как сумасшедший скульптор-авангардист. Голые пластиковые тела зияли дырами и ранами, некоторые были зашиты нитками или перекручены проволокой. Головы и конечности торчали из туловищ, как высохшие ветки больных деревьев. Безжизненные улыбающиеся лица смотрели в стороны под неправильными углами.

— Это она играла так, — продолжила женщина, — забавлялась. Поломает кукол своих, а потом давай их заново сшивать, как чудищ каких-то. Мне вот дарила. А мужиков-то она стала к себе водить еще со школы. Толпами тут стояли, проходу не было. Весь район про Любку знал. Знатная была девка, слабая на передок. Я-то на нее ругалась: что ты, мол, дура, делаешь? А она мне — любят они меня, тетя Кать. Мои они. А потом были у нее тут трое… Хрен их знает, кто такие. Подцепили от Любки срамную болезнь и опять к ней пришли. Отомстить хотели. Нашли Любку тут же в подъезде. Голую ее до смерти забили. Вот. А потом начала она опять приходить к мужикам местным. С собой их забирает. Хорошо у нее там, наверное. Во как к ней все хотят. В очередь выстраиваются. Из соседних домов даже лезут, только наши их в подъезд не пускают. Они всю ночь под окнами стоят. Дерутся за нее… Только она сама знает, к кому… В дверь стучится… открыть надо… сама придет… вперед очереди нельзя… летом она редко приходит, только зимой, когда холодно… тепла хочет… тепла…

Она бормотала, все больше погружаясь в пьяную дрему и, в конце концов, заснула, опершись на руку. Качнулась и с силой грохнулась головой об столешницу. Громко захрапела. Стакан опрокинулся и покатился на пол. Бутылка опасно накренилась, но устояла.

Сергей оставил женщину одну, вышел на лестничную клетку. Ничего толком не поняв из разговора, он, тем не менее, был очень возбужден. Нервно оглядывался по сторонам и сжимал кулаки, как перед дракой. События прошлой ночи теперь вспомнились ему с ясностью, в мельчайших деталях. Эти вибрации из-за стен, от которых сладко ломило тело. Тени и силуэты на лестнице. Зов — ее зов. Вытирая со лба холодный пот, он поднялся на свой этаж.

Когда вставил ключ в замок, краем глаза уловил движение на лестнице. Посмотрел вверх и застыл от ужаса и удивления. На верхней ступеньке лестничного марша сидел человек, если можно так назвать это существо. Толстое мясистое туловище, из которого торчали короткие конечности. Кто-то оторвал человеку руки и пришил к плечам только кисти, лишив их предплечий и локтей. Нечто похожее случилось и с ногами. Из-под толстого живота торчали только грязные ступни. Все эти уродливые обрубки находились в постоянном движении, как плавники рыбы. Сергей узнал это существо по огромному животу и грязной тельняшке, лоскуты которой все еще висели на нем. Сосед снизу, который специально оставил дверь открытой. «Она придет ко мне», — говорил он. Она пришла и сделала это. Помимо укороченных рук и ног у человека не было нижней челюсти, голова казалась вдавленной в плечи, непропорционально длинный язык свешивался на волосатую грудь. Все его тело, насколько было видно, покрывали причудливые узоры из шрамов, ран и ожогов. Два глаза в упор смотрели на Сергея. Смотрели со злобой и ненавистью.

Урод как будто читал его мысли, зная, что у того на уме. Он ревновал его. К ней.

Урод подался вперед. Перекувырнулся и с мягким чавкающим звуком скатился вниз на несколько ступеней, как живой шар из мяса. Он двигался к Сергею, который вышел из оцепенения, быстро открыл замок и оказался в полутьме квартиры. Захлопнув за собой дверь, Сергей почувствовал, как с той стороны в нее что-то сильно ударилось. Потом заворчало, злобно и разочарованно. Через секунду все стихло.

Сергей сполз по стене, в голове пульсировала боль. Из мыслей ушло все ненужное. Работа, отчеты, командировки, — к черту все! Сегодня она придет опять, и он снова будет стоять перед дверью, ожидая, когда же она его позовет.

Весь остаток дня он не мог ни на чем сосредоточиться. Все мысли возвращались к ней. Сергей кое-как поужинал и допоздна сидел за ноутбуком, обшаривая порносайты. Хотелось хоть как-то успокоить нахлынувшее возбуждение. Он искал самые грязные, развратные и омерзительные ролики. Лесбиянки, анальный и групповой секс, БДСМ и унижения. Нет, не то. Все корявые ужимки плохих актеров на экране не приносили и сотой доли того удовлетворения, которое обещала она. Когда совсем стемнело, Сергей не стал включать свет, разделся и подошел к окну. Выглянув во двор, увидел, что перед домом на грязном снегу снова выстроилась небольшая группа темных силуэтов. Тоже ждали ее появления. Надеялись, что произойдет чудо, и они смогут попасть внутрь, к ней. Нет, думал Сергей, не для вас это. Только для тех, кто живет здесь. Только для избранных, счастливчиков. Боже, как же хорошо, что ему попалось на глаза именно это объявление на вокзале! Один из мужчин снаружи нагнулся и стащил с себя штаны до щиколоток. Начал быстро работать рукой у себя в паху. Другие вокруг него, не сходя с места, тоже занимались самоудовлетворением. Двое начали драться. Один повалил соперника на землю, в сугроб, и стал методично избивать ногами. Сергей посмотрел на горящие окна соседних домов. Там тоже стояли неподвижные фигуры. Мужчины. Они тоже чувствовали. Тоже знали, хотели. В одном из окон было видно сразу двоих. Они исступленно мастурбировали друг другу.

В эту же секунду началось. Импульс, дрожь, вибрация отразилась от стен и колоколом ударила по мозгам. Сергей застонал и скорчился под подоконником.

Он обливался потом, чувствуя, как пах наливается горячим свинцом. В последнее мгновение успел заметить, что мужчины на улице дрогнули и подались вперед. Тот, что стоял голым ниже пояса, запутался в спущенных штанах, неуклюже растянулся в снегу. Больше Сергей не мог ни видеть, ни думать ни о чем другом, кроме, как о ней. Любка, как называла ее хозяйка. Нет, неправильно. Это глупое и смешное человеческое имя не может быть достойным ее. Царица, богиня, сама Вселенная! Целый мир, где сочетается боль и наслаждение.

Чаще всего она приходит именно зимой, какговорила пьяная старуха. «Искала тепла». Правильно, хотел крикнуть Сергей, но зубы свело судорогой. Челюсти сомкнулись с силой медвежьего капкана, изо рта вылетали только стоны и капельки слюны. Правильно, тебе нужно тепло? Иди сюда, я теплый, я горячий! Потрогай меня, пощупай, погладь, поласкай, поцарапай, ударь, разорви, изуродуй, сделай все, что хочешь! Поселись во мне, вынь кишки и развесь их по стенам. Вырви жилы, и зашей ими рот! Сделай во мне новые отверстия, шрамы и порезы. Корми меня моим мясом. Води за собой на поводке, сделанном из моей же кожи. Я твой, ТВОЙ!

— Мой, мой, мой! — вторила она сотней голосов, которые разделились на вибрации, отражались от стен, растворялись в распростертом человеческом теле.

Сергей собрался с силами и на четвереньках пополз в прихожую. Встать на ноги было невозможно: каждый импульс отдавался судорогой, и мышцы сводило в сладкой муке. Погруженная во тьму квартира наполнилась звуками и шорохами. Мимо ползущего по полу человека маршировали маленькие фигурки. Смешно переваливались на кривых, деформированных конечностях. Перекатывались, как уродливые карлики-акробаты. Ползли, как жирные мясные гусеницы-мутанты. Сергей узнал их: поломанные куклы из квартиры снизу. Разорванные на части и сшитые заново, по прихоти фантазии своей хозяйки. От них шел густой тяжелый аромат, от которого кружилась голова. Запах крови и гниения. Они были живые. Сергей протянул дрожащую руку и потрогал одну из фигурок. Теплая, влажная на ощупь, она оставляла после себя темный скользкий след на полу. Все-таки не куклы, а ожившие куски изуродованной плоти. Части тел тех счастливчиков, что уже побыли с ней.

Проем в прихожую заслонила фигура гораздо больших размеров. Сергей поднял глаза. Над ним во весь рост стоял полностью обнаженный человек. Его плоть представляла собой нагромождение шрамов, которые накладывались друг на друга, переплетались в узорах и надписях. Казалось, что у него нет кожи, только эти прекрасные шрамы. Человек отошел в сторону, освобождая путь. В льющемся через окно тусклом свете уличных фонарей Сергей смог рассмотреть его получше. Губы и щеки порезаны на лоскуты и переплетены между собой. Нижняя челюсть опущена вниз и проволокой прикреплена к шее, из-за чего рот постоянно открыт и кажется бездонным. Длинный язык разрезан надвое, подрагивает и исходит мутной слюной. Человеку явно нравилось, что Сергей смотрит на него. Он красовался, поворачивался из стороны в сторону. Его огромный, утыканный гвоздями эрегированный член пульсировал. Существо разводило руки, от которых, как крылья, опускались вниз полотна полупрозрачной кожи. На них просвечивались кровавые узоры. Шрамы на груди зашевелились, раскрылись, из них показались глаза.

Сергей прополз мимо. Дальше, в прихожую, к двери, к глазку. Не пропустить ни одной драгоценной секунды. На кухне кто-то гремел посудой. Там возился кто-то большой, гремел цепями и жалобно выл. Сергей вцепился в ручку двери и, подтянув себя вверх, поднялся на ноги, жадно прилип к дверному глазку. На лестничной клетке мелькали обнаженные мужские тела. Искалеченные, прекрасные. Он хотел к ним. Немного отдышался и решился на отчаянный шаг. Повернул ключ в замке и, открыв дверь, вывалился в холодный подъезд. Кожа тут же покрылась пупырышками. Он стоял на бетонном полу босыми ногами, ласкал себя. Стены дрожали от вибраций. Сверху неслись шум, шаги, смех, стоны и вздохи. А потом раздался громкий крик, от которого заложило уши и закружилась голова. Кричал мужчина, захлебываясь от боли и удовольствия. Сергей вцепился в перила лестницы и поднялся на одну ступеньку.

— Эй, парень! — услышал он за спиной злобное приглушенное шипение.

Сергей оглянулся на голос. Дверь соседней квартиры приоткрылась, оттуда высунулось искаженное злобой небритое лицо.

— Не смей, слышишь? Нельзя вот так, наперед. Она этого не любит. Сама должна прийти…

Сергей не послушал его, продолжил путь наверх. Ноги подкашивались, но он продолжал идти. Навстречу ему спускался кто-то еще. Бесполое, безволосое, безголовое тело шло прямо на него. Слепо шарило руками по стенам, неуверенно переставляло ноги. Сергей почувствовал исходящие от него враждебность, злобу, ненависть. Как он посмел не дождаться своей очереди? Безголовое туловище от шеи до дыры на месте гениталий пересекал длинный вертикальный шрам, которые оставляют на трупах коронеры после своей работы. За секунду он налился кровью, а потом его края разошлись в стороны. Туловище с чавканьем и хлюпаньем разделилось на две части, превратившись в подобие огромного влажного рта. Его нутро было набито человеческими зубами. Белыми, желтыми, черными. Они бугрились и стучали друг о друга. Розовые обнаженные мышцы внутри туловища сокращались и пульсировали, зубы скрежетали и терлись друг о друга. Раздвоенное тело несколько раз сомкнулось и снова разошлось, словно демонстрируя свои возможности. Руки со скрюченными пальцами потянулись к Сергею. Сейчас они схватят его и потащат внутрь, навстречу этим жутким зубам, воняющим гнилью! Они перетрут его, превратив в фарш. Ну, уж нет! Он не позволит этому уродцу… Только она имеет право на подобное!

Сергей собрал все силы и оттолкнул существо в сторону. Оно ударилось о стену, зубы внутри него громко клацнули. Тело водило руками по воздуху, собираясь схватить. Сергей проскользнул мимо.

Этажом выше была настежь открыта дверь боковой квартиры. Оттуда наполовину высунулся обнаженный мужчина. Сергей видел его бледный профиль и синие тюремные татуировки на руках. Он лежал на полу с закрытыми глазами, крепко сжав оскаленные зубы, громко кряхтя от удовольствия. Под ним скопилась большая темно-красная лужа. Растеклась по полу лестничной клетки, тонкими струйками бежала по ступеням. Мужчина повернул голову и посмотрел на Сергея. Улыбнулся окровавленными зубами.

— Ты даже не представляешь, — простонал он, — даже не представляешь…

Договорить он не успел, кто-то рывком втянул его в дверной проем. ОНА.

Сергей обрадовался и бегом преодолел последние ступени, скользя босыми ногами в крови счастливчика. Снова у него появилась силы. Но тут дорогу ему преградило другое существо, которое появилось как будто прямо из воздуха. Огромная гусеница, сшитая сразу из нескольких человеческих торсов. Она загородила Сергею путь. Гусеница передвигалась на трех парах человеческих ног, они держали ее массивное неуклюжее тело. «Лицо» располагалось на верхнем торсе, который стоял вертикально. На волосатой мужской груди блестела россыпь злобных глаз. По богам топорщились наросты-головы со снятыми скальпами. Из разорванных ртов, как вязкая блевотина, свешивались длинные массивные цепи, которые, как щупальца, спускались до самого пола. Каждая цепь заканчивалась большим ржавым крюком. Сразу восемь рук перебирали их, звенели и раскручивали, намереваясь пустить оружие в ход. Сергей не испугался. Он бросился вперед, мимо телесной груды стражника. Но тот оказался проворней — прижал его к холодной стене. Снизу, с первого этажа доносился шум. Люди снаружи колотили в металлическую дверь подъезда.

— Впустите! — слышал Сергей их приглушенные плачущие голоса. — Мы тоже хотим! Хотим!

Сергей все-таки смог заглянуть внутрь квартиры. В темной прихожей сидела на корточках голая длинноволосая женщина. Водила руками над бесформенной грудой мяса. Месила его, как тесто. Она прекратила работу и в упор посмотрела на Сергея. Посмотрела со злобой. Нетерпеливый мужчина отвлекал ее, лез вперед. Нехорошо. Сергей понял, что допустил ошибку. От горечи осознания он чуть не заплакал.

— Прости, — всхлипывал он, когда гусеница-стражник тащила его прочь от двери, — Прости!

Холодные руки подняли его и вонзили под ребра один из крюков, подняли за цепь над самым потолком. Блаженство! Боль и удовольствие. Сергей кончил так мощно, что зазвенело в ушах. Он трясся и дергался на крюке. Мимо него пролетали планеты, гасли звезды, рождались новые вселенные. Когда все закончилось, он рухнул на бетонный пол, больно ударившись коленями. Распростерся там, дрожа от холода. Оргазм забрал последние силы. Он пролежал так несколько минут, пока не окоченел. Кое-как собрался с силами и отволок себя в квартиру. Растянулся и уснул прямо на полу прихожей. Ему снились цепи, крючья и выпотрошенные мужские тела без голов и конечностей.

Следующие дни он провел на грани бодрствования и иллюзий. Звонил начальник, заказчик нажаловался ему, что Сергей не появляется на работе. Звонили еще какие-то люди из прошлой жизни. В конце концов он выключил телефон. Перетащил в прихожую матрас, днем спал тут же, на полу. Ночи напролет пускал слюни, высматривая фигуры на лестничной клетке. Больше он не будет таким нетерпеливым, теперь он все понял. Будет послушным, хорошим мальчиком. Часто Сергей вспоминал ощущения, когда его подняли на крюке за ребра. Верх блаженства. Если такое способен сотворить один из ее слуг, то что тогда может она?!

Сергей даже не пытался представить — от фантазий кружилась голова. На груди осталась рана, прямо по центру солнечного сплетения. Влажная раскрытая дыра, соблазнительно похожая на женские половые органы, она сочилась гноем и розовой сукровицей. Но боли не было — наоборот, от прикосновений края раны начинали мелко подрагивать, разнося по телу приятные мурашки. Сергей часами играл сам с собой, мастурбируя одной рукой, с чавканьем запуская пальцы другой в свое теплое мокрое нутро. В свободное время он сидел на полу за ноутбуком, просматривая все новые и новые гигабайты порнороликов, листая фотографии женщин и девушек в соцсетях, печатая под ними целые тома пошлых оскорбительных комментариев. При этом он хихикал, как нашкодивший школьник. Но это была лишь затравка, баловство по сравнению с тем, что сможет дать ему ОНА.

Из квартиры он выходил только раз. В магазин. Рано утром обнаружил, что в холодильнике пусто, и не вспомнил, когда в последний раз ел. На бетонных ступенях лестницы, рядом с одной из квартир сидела хозяйка в неизменном грязном халате. Полоскала в ведре половую тряпку. Сергей не понял, заметила ли его женщина. От нее несло спиртным за несколько метров. Лица не было видно за спутанными седыми патлами. Она тихо бубнила что-то себе под нос.

— Вот, убралась я, — сопела она, отжимая в ведро грязно-розовую мыльную воду. — Напачкала Любка, как всегда. Ох, ненасытная девка, не успокоится никак. Горит у нее там внутри. Всегда такой была, сколько помню. Мужики ее любят, чего уж там. Все они одинаковые, кобели. Помани его — слюнями изойдет, башку себе расшибет, лишь бы к бабе пристроиться. Были тут одни деловые, в костюмах. Узнали про Любку, если ноги унесли. Стали тут алкашей селить, рвань всякую, да приблуду. Их-то не жалко. Да и жилплощадь всегда есть. А я тут начальница, значит. Любка меня не трогает. Любит меня, хе-хе…

Через несколько ночей это случилось. Сергей заранее знал, что сегодня произойдет что-то особенное. Когда за окном только-только сгустились зимние сумерки, он занял привычную позицию возле двери, вдавил лицо в провонявшую плесенью обивку, не моргая уставился в глазок. Около часа не происходило ничего. Стояла почти полная тишина, даже привычный городской шум снаружи не был слышен. Казалось, весь мир замер в ожидании. Потом началось. Дрожь и вибрации пробивали насквозь. Лестница пришла в движение, сновали туда-сюда переделанные уродцы, красовались друг перед другом, хвастались телесными дефектами, ранами и увечьями. Иногда бросались один на одного: то ли дрались, то ли спаривались, катились по ступеням и по стенам, рвали друг другу кожу и мышцы, ломали кости. Наконец, в переплетении тел появилось совершенство. Она. Рабы покорно расступились. Сергей ахнул от восхищения, в глазах потемнело, ноги подкосились, набухший кровью, каменный член до боли вжался в обивку двери. До этого он видел ее лишь мельком, но сейчас она предстала во всей красе. Медленно поворачивалась из стороны в сторону, чтобы ему было лучше видно. Это значило только одно: сегодня его черед.

Сергей плакал и смеялся от переполнявших его чувств. Дрожащими руками он открыл дверь и шагнул в холод подъезда, навстречу своей единственной любви. Пространство вокруг пришло в движение. Клетка, лестница, стены и потолок, — все здесь было облеплено слоями изувеченной человеческой плоти. Ее возлюбленные, рабы, слуги. Ее семья и ее гарем. Все приветствовали нового брата. Улыбка на ее лице стала хитрой, лукавой. Сергей заподозрил что-то неладное. На этаже открылась еще одна дверь. Шаркая рваными шлепанцами, показался голый по пояс лысоватый мужик. Волосатый живот нависал над ремнем мешковатых брюк, которые заметно надулись в паху. Мужик, пуская слюни, не сводил глаз с женщины. Сергей готов был убить его только за этот взгляд, который осквернял совершенство. Он все понял: ей нужен был только лучший. Он должен доказать ей свою любовь. Немедля ни секунды, он бросился на соперника, заехал ему в нос сильным, хлестким, как удар плети, боковым ударом. Мужик вскрикнул и пошатнулся, но не отвел от нее глаза. Сергей яростно завыл и вцепился ему в лицо, лбом ударил в разбитый уже нос. Хрустнуло. Он слизнул с губ побежавшую горячую влагу. Вдавил большие пальцы сопернику в глазницы, лишь бы прекратить этот оскорбительный, богохульный взгляд. Навалился на него грудой сильного, голого, возбужденного мяса. Повалил на пол, до изнеможения бил затылком в твердый холодный бетон.

— Моя, — цедил он сквозь зубы, — моя, моя, моя очередь…

Слишком долго он ждал. Когда тело под ним перестало вздрагивать, его оттолкнули. Уродцы потащили труп куда-то вниз, в воздухе разрывая его на части. Сергей же остался один на один с ней.

ОНА показала ему все. Все, на что была способна. Все, чего он хотел и о чем даже не подозревал. Рядом с ней он видел другие миры и вселенные. ОНА открыла для него свой рай и ад, царство красоты и уродства, боли и удовольствия. Где прекрасные поднебесные луга красны от крови, где предаются любви и уродуют плоть. Мужчины, женщины, гермафродиты и невиданные существа, описать которые невозможно. Человеческое воображение и язык на это неспособны. Миллионы тел в едином движении.

— Все вы, мужчины, одинаковые, — приговаривала ОНА, вонзая в него руки, отдирая мясо от костей. — Все вы одинаковые. Ничего-ничего, ш-ш-ш, я сделаю тебя другим. Неодинаковым. Непохожим. Потерпи. Хорошо тебе, мой ласковый? А? Хорошо? Мой? Ты мой?

От боли и удовольствия сводило челюсть. Зубы перетерлись в розовую пену. Но последним усилием он смог разжать рот и, булькая кровью, задыхаясь от счастья, выкрикнуть в пустоту последнее:

— Твой!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Матюхин} Кость в горле ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Всегда хотел написать рассказ, где бы действие происходило в замкнутом пространстве. А еще хотел написать про каннибалов. И вот обе идеи слились в одну: я вспомнил о прекрасных серпантинах дорог между Краснодаром и Геленджиком, и история написалась как-то сама собой».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Артем гнал на пределе, чтобы успеть до заката. Выжимал из старой верной «Газели» последние соки. Прежде всего потому, что за последние двенадцать лет убивал женщин в исключительно красивом месте и не хотел опаздывать.

Между Геленджиком и Анапой, вдалеке от змеистого серпантина дорог, отвесных скал и мохнатых изумрудных гор был у него тайный край света, волшебный клочок природы с песчаным берегом, чистой водой и совершенно чудесным видом на закат: горизонт там как будто разламывало надвое, по глади моря начинали сочиться бордовые струйки сока, а небо наливалось спелой чернотой, за которой пока еще не было видно звезд.

Больше всего Артем любил зайти в воду по колено, вдавить голову жертвы в песок и смотреть, смотреть на разламывающийся этот закат, на красотищу вокруг, на дрожащее солнце и густоту красок, наполняющую мир. Под ним трепыхалась очередная женщина, шумела, колотила по воде, но Артем держал крепко до тех пор, пока не исчезало солнце, уступая место южной ночи с глубоким звездным небом. Нет ничего лучше для аппетита, чем прогулка по морю на закате.

Сегодня же к закату можно было не успеть.

Во-первых, чудовищно портилась погода. Как это обычно бывает на юге: на голубое небо внезапно наползли тяжелые серые тучи, заволокли со всех сторон и принялись грохотать и сверкать молниями. «Яндекс» показывал, что дождя не будет, что тучи скоро разбегутся, но верить какой-то там программке Артем не привык.

Во-вторых, пришлось повозиться с девушкой. Артем потерял почти час, не успел перекусить в любимом месте по дороге и теперь отчаянно молился, чтобы успеть захватить хотя бы краешек уходящего солнца. А ведь еще надо было успеть обратно, к семье.

Он знал все серпантины, перекрестки, посты ГИБДД, извилистые тропы и узкие дороги среди гор, знал, где нужно свернуть, чтобы срезать; куда заехать, чтобы не стоять в бесконечных пробках среди озлобленных туристов; где можно промчаться сквозь лес, зато потом вынырнуть сразу на нормальную трассу. Навигатор половины дорог не показывал — для него переезды в горах были сплошным зеленым пятном на карте с узенькой вихляющей полоской федеральной трассы.

Артем свернул где нужно. Дорога сузилась, деревья поредели, а с двух сторон нависли серыми щербатыми боками горы. Перед Сочинской Олимпиадой тут собирались расширить трассу, обезопасить, поставить укрепления и освещение, но, как это бывает, ремонт длился ровно до тех пор, пока не закончились бюджетные деньги. Теперь о нем напоминали лишь старые вагончики, горки гравия и песка, накренившиеся и выцветшие знаки.

Под колесами взвизгнула галька. Артем услышал, как заколотила ногами жертва — бум-бум-бум — но здесь ее некому было услышать.

Девушка была хорошенькая, лет двадцати пяти, кровь с молоком. Глаза голубые, волосы золотистые (крашеная или нет — не разобрать), личико точеное, правильное. В Краснодаре, считал Артем, самые красивые девушки. Даже спорить не надо.

Он привязал ее к металлической скамейке, оставил свободными ноги, потому что когда-то давно прочитал, что человеческое мясо с адреналином самое вкусное. Жертвам всегда казалось, что они могут сбежать. Пусть бьются, дергаются, стучат до самого конца пути… Вкус надежды — знатное лакомство.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На извилистом повороте Артем почувствовал, как вздрогнула земля. Руль будто силой вырвали из рук. Ремень безопасности резко сдавил грудь. Краем глаза он успел заметить, как что-то наваливается сбоку, наползает, окутывает. Окна завибрировали от пронзительных и колких ударов камешков, будто кто-то швырял их горстями с гор.

А потом мир перевернулся.

Автомобиль тряхнуло, лобовое стекло лопнуло, в салон с невероятной силой хлынула грязь. Артем закричал, нащупывая пальцами замок ремня, отстегиваясь. За спиной гулко, с хрустом треснула перегородка, просел потолок, стекла покрылись сетью трещин. Воздух наполнился пылью, песком, камешками. Уши заложило от грохочущего — рокочущего! — звука. С таким звуком с гор сыплются валуны. Артем вздохнул песком, закашлял, рванулся в сторону, пытаясь выбраться хоть как-то, хоть куда-то, но его швырнуло обратно, вжало в сиденье, перевернуло.

Несколько камней хлестко ударили по голове, и Артем отключился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он пришел в себя от звуков, похожих на слабый далекий скрежет, открыл глаза и понял, что ничего не видит.

Неподалеку скреблись, что-то ссыпалось, будто зерна риса в тарелку.

Артем нащупал рукой собственное лицо, провел пальцами по мелким царапинам на щеках и подбородке, потом по груди, по поясу, а вот вместо ног, чуть выше колен, обнаружил песок и камни.

Было трудно дышать, воздух налился пыльной тяжестью, обволок жаром и духотой.

Чернота перед глазами потихоньку расступилась, обрела очертания. Артем поднял руку, она уперлась в металлическую вогнутую внутрь преграду на расстоянии полуметра от лица. Повернулся, продолжая ощупывать пальцами пространство, будто крот. Во рту пересохло, а на зубах скрипел песок.

Он смог вытащить ноги — благо, засыпаны они были не сильно — перевернулся на живот. Все вокруг было в теплой вязкой грязи, вперемешку с камнями и стеклом. Артем понял, что все еще лежит в «Газели» — измятой, изуродованной, потрепанной. Мир вокруг дрожал в темноте, сложно было разобрать детали.

Где-то всхлипнули, и Артем вздрогнул от неожиданно громкого звука.

— Господи, господи, господи, — зашелестели чуть ли не у самого уха. Хотя, быть может, в темноте все звуки казались близкими. — За что же мне такое? Нас завалило. Завалило. Живьем! Умру здесь! Никто не узнает. Мамочка не узнает. Господи. Позвонить бы…

— Эй, — позвал Артем, и дрожащий лепет внезапно смолк. — Как там тебя? Катя? Ира? Ты цела?

Темнота будто застыла. Стало так тихо, что Артем физически почувствовал, что уши закладывает от напряжения. Он старался услышать хоть что-нибудь. Малейший звук.

— Не бойся, дура, — сказал он, сипло кашлянув. — Сейчас точно не до тебя. Выбраться бы…

— Вы меня отпустите? — прошептала девушка. — Я никому не скажу. Я вашего лица не видела, не знаю, кто вы такой. Будем считать это ошибкой, да? Пожалуйста!..

Артем поморщился. Его сильно нервировало замкнутое пространство, а тут еще этот испуганный лепет. В поездке криков он не слышал, а в конце пути, перед тем как потащить жертву к воде, затыкал ей рот тряпкой, чтобы не раздражала нелепыми мольбами. Слова ничего не значат, так зачем надрываться?

— Заткнись на минуту, а? — попросил Артем. — Дай сообразить.

Похоже, их завалило оползнем. Или как там называется эта фигня, когда горы обваливаются. Дорогу-то так и не укрепили, ремонт забросили, дожди почти две недели шли, вот и подфартило. Заката не видать, как своих ушей. Тут бы выбраться теперь, да следы замести…

Девушка всхлипнула, и Артем понял, что влип. Если приедут спасатели и вытащат их обоих, то девчонка вряд ли будет молчать. Расскажет все. Как он подобрал ее по дороге из Краснодара, автостопщицу, собирающуюся доехать к бабушке в Геленджик. Как свернул в лесок и, не давая опомниться, зажал в кабине, принялся выворачивать руки, обмотал ее шею веревкой и только тогда заставил заткнуться… Наверняка спросят, почему у него спилены внутренние ручки на двери со стороны пассажира, зачем ему кейс с набором разделочных инструментов…

Сколько раз он ее ударил? Синяк под глазом точно есть. Разбитая губа. Руки в ссадинах. Может быть, ребро сломал, когда скручивал. Короче, вряд ли это все спишут на аварию. Если девчонку, конечно, найдут.

За двенадцать минувших лет нашли всего одну его жертву, самую первую — девушку Наташу из Адлера. Артем тогда был неопытный и плохо справлялся с инстинктами. Он набросился на нее прямо на берегу, без всяких там церемоний, быстро сломал шею, потом так же быстро, судорожно, погрузившись в нервный транс, ел ее молодую плоть, рвал зубами кожу, вгрызался во внутренности, высасывал кровь. Когда пришел в себя, была глубокая ночь. Руки дрожали, в голове гудело от напряжения, а еще подступил животный страх, от которого хотелось сбежать. Артем отволок Наташу в лесок, забросал ветками, сухой травой, облил жидкостью для розжига, бросил горящую спичку и убежал, пару раз оглянувшись на яркие блики костра в темноте.

Артем видел фотографию Наташи по телевизору, ждал, когда за ним придут, арестуют, отправят в тюрьму. Но никто не пришел, страх растворился и даже закалил. С тех пор Артем точно знал, что нужно делать с жертвами, чтобы не оставлять следов.

Ирония. Артем почесал затылок и усмехнулся. Голова налилась тяжестью, как всегда бывает перед очередным нервным трансом.

Он вспомнил о телефоне, выудил его из заднего кармана. Экран засветился, выхватывая из темноты куски металла, камни, грязь, вогнутую внутрь крышу, изломанный каркас кузова. Перегородка между кабиной лопнула, в щели торчала женская нога, высунувшаяся по голень, с ободранной в кровь кожей. Нога эта дернулась, и девушка зашипела от боли:

— Я не могу выбраться! Я застряла!

— Говорю же, заткнись, — буркнул Артем.

Экран телефона был раздавлен в крошку и не рассыпался только из-за защитной пленки.

Убить девчонку, пока не подоспела помощь? Или попробовать выбраться? Мысли вертелись в голове лихорадочно, закипая от подступающей духоты. Несколько капель пота соскользнули с кончика носа на экран. Артем осмотрелся внимательнее. Автомобиль превратился в форменный гроб, удерживая на стонущем от тяжести каркасе огромную массу, сошедшую с горы. Тут даже не получится встать на корточки. Только ползком. Ширина — на расстоянии вытянутой руки. А какова высота? Получится ли выкопать лаз наверх? Как в фильмах, ага. Не очень-то Артем верил в свои способности.

Он подполз на локтях к лопнувшей перегородке, посветил телефоном внутрь. Кузов был почти цел, разве что задние дверцы вынесло напрочь, похоронило под слоем грязи и камней. Свет выхватил бледное лицо девушки, растрепанные влажные волосы, прилипшие к щекам и скулам, разодранную блузку, задравшуюся юбку. Вторая нога у девчонки была вывернута под странным углом, а чуть ниже колена Артем разглядел разодранную кожу, вывороченные мышцы, торчащий осколок кости. Изнутри так и пер тягучий коктейль из запахов крови, пота и страха. Артем сухо сглотнул, чувствуя, как бегает туда-сюда кадык. А ведь через час он должен был уложить тело девушки в кузове, на расстеленную скатерть, достать кухонный набор, все как полагается: ножи, специи, пакеты со льдом, пакеты для упаковки мяса — и заняться своим самым любимым делом, ради которого, как говорится, весь мир подождет.

— Твою ж мать, — пробормотал Артем, разглядывая кость. — Такой экземпляр испортился.

Зажатая нога девушки дернулась, пяткой Артему угодило по щеке. Он отпрянул и засмеялся — то ли от испуга, то ли от неожиданности. Запах крови расползался по закрытому пространству, вытесняя все остальные запахи. От него Артем становился нервным, а еще хотел пить.

По-хорошему надо бы торопиться. Дело ведь было не только в спасателях. Через пару часов его начнут искать дома, звонить, беспокоиться. Лишняя суета совсем не на руку.

Он положил телефон экраном вверх, кое-как развернулся, подполз к останкам лобового стекла. Все тут было усеяно осколками. Ощупал земляной потолок, прикидывая, что будет, если копать вверх. А ну как вся эта куча обвалится и придавит его к чертовой матери?

Из-за спины застонали. Крякнула металлическая опора. Девушка попыталась несколькими резкими рывками высвободить ногу.

— Не дергайся, дура, — сказал Артем, вытирая вспотевшее лицо ладонью. — Тебе же больнее будет.

— Мне и так больно! — вскрикнула она. — Спина затекла. И еще левая нога… Я ее вообще не чувствую ниже колена. Как будто нет там ничего. Мне помощь нужна! Повязка, жгут, блин, что-нибудь!

Что-то звякнуло, будто разбилось стекло, и девушка, слава богу, заткнулась.

Артем ковырнул кусок грязи, застрявший в оконной раме. Потом еще один. Грязь была теплой, поддавалась легко, падала с хлюпаньем. Минут десять он осторожно расковыривал над головой пространство шириной в полметра, а упавшие комья размазывал по бокам. Девушка за спиной хныкала и что-то бормотала. Пусть бормочет. Если удастся выбраться раньше, чем приедут эмчеэсники, он успеет отхватить пару лакомых кусочков на память.

Когда его руки ушли в дыру почти по плечи, земляной потолок завибрировал, задрожал и рухнул несколькими большими ломтями. Артем едва успел рвануть назад. Грязь попала ему за шиворот, большой кусок угодил по затылку, гора песка и камней выросла за секунду, заполнив остаток салона. Артем в ужасе полз задом, пока не уперся в край перегородки, а песок надвигался с шуршанием, грязь заполняла пространство, мелкие камешки летели в лицо. Артем вжался в угол и засмеялся, тихо и хрипло, выдавливая испуг вместе с застрявшим в зубах песком. Девушка закричала:

— Помогите! Мы здесь! Вытащите нас!

Голос ее утонул в узком пространстве, увяз в глине.

Артем тоже закричал, видя, как исчезает под слоем грязи кабина, как эта шевелящаяся темная масса надвигается, подбирается к нему, обволакивает со всех сторон, но в какой-то момент оползень замедлился и остановился. Несколько камешков особенно громко стукнулись о стекло телефона. Артем понял, что часто и хрипло дышит, что пропотел насквозь, будто искупался, что пространства вокруг стало ужасающе мало, и что частая дробь сердца будто отражается от рыхлых стен.

— Господи, господи, господи, — бормотала девушка из-за перегородки. Окровавленная нога с наманикюренными пальчиками вздрагивала при каждом новом слове.

В висках колотило. Транс подкатывал с невероятной силой. Артем вжался между перегородкой и стеной, уперся затылком в потолок, на локтях, коленями в пол. Ему показалось, что вибрация продолжается, что земляная насыпь сейчас рухнет на голову и похоронит заживо. Стало трудно дышать, горячий воздух застревал в горле. Никогда в жизни он не испытывал настолько сильного волнения. Разве что, когда разделывал первую жертву.

— Заткнись! — процедил он сквозь зубы. — Заткнись, говорю!

Экран телефона погас, вновь стало черным-черно, показалось, что мир стал еще меньше и уже, чем был. Артем задрожал, никак не мог унять эту дрожь, разошедшуюся по телу. Он нащупал телефон, трясущимися пальцами вдавил кнопку. Экран зажегся. Насколько его хватит, интересно?

Девушка отчаянно рвала ногу, дергала, сдирая кожу, пытаясь высвободиться. В бледном свете кровь казалась черной.

— Помогите! — снова закричала она, и Артем почему-то подумал, что кислорода надолго не хватит.

Он, конечно, плохо разбирался в этом, но смотрел пару фильмов, где похороненные заживо люди умирали от удушья. Может, кто-то еще умирал от чудовищной жары или от запахов крови и пота, которые накатывали волнами и сводили с ума?

— Заткнись же! — проскрежетал Артем, подполз на локтях, схватил крепко за пальцы ноги. Девушка дернулась, но Артем держал крепко.

У нее была влажная, вспотевшая, горячая, но такая хорошенькая кожа, что Артем не удержался и провел по ней ладонью, от голени до большого пальца. Почувствовал, как выступили пупырышки — верные спутники возбуждения. Девушке нравилось? Он хихикнул, размышляя, как это было бы забавно — заняться сексом под землей с истекающей кровью жертвой. А потом съесть ее. Сожрать заживо. Впиться зубами в юную плоть. Как раньше. Еще до того, как решил, что мясо надо жарить.

Если подумать, это отличная идея — замести следы. Оставить только обглоданные косточки, которые можно раздробить камнем, закопать, растворить среди всей этой грязи и глины. Да мало ли?

Запах крови залепил ноздри. Наслаждаясь идеей, высвободив транс, томившийся в голове, Артем взял большой палец девушки в рот и принялся его грызть. Экран телефона погас вновь, в черноте остались только вкус, звуки и запахи. Девушка задергалась, закричала, она рвалась из плена, но нога была зажата, и Артему ничего не стоило придавить ее крепче, разодрать зубами сначала кожу, потом волокна мышц, вгрызться в мякоть, до кости, а затем с особым наслаждением перекусить хрящик фаланги. Большой палец хрустнул, и оказался у Артема во рту целиком. Вопли метались по закрытому пространству, от них закладывало уши. А ну и пусть! Это было даже приятно.

Артем отпустил ногу, потянулся к телефону, глотая вязкую жаркую кровь, посасывая палец, словно леденец, ломая зубами ноготь и кость. Снова вспыхнул бледный свет. На экране темнели капли крови.

Девушка продолжала визжать. Нога трепыхалась между лопнувших пластин, кровь летела в стороны, капли падали Артему на лицо, на руки, на шею. В какой-то момент одна из пластин с глухим звуком вогнулась, и нога исчезла в темноте. Вмиг стало тихо. А если прислушаться: девушка всхлипывала, что-то скрипело и постанывало металлом, в голове отбивал чечетку тот самый транс, делающий Артема похожим на марионетку с зубами. Чертов каннибал. Тебе ведь это нравится? Согласись, отличная идея пришла в голову не просто так. Ты хочешь сожрать девчонку не только для того, чтобы замести следы, а чтобы не отказывать себе в удовольствии. Пусть без красоты заката, теплой воды до колена, золотистого песка под ногами. Наплевать.

Вкус плоти делал мозги Артема похожими на пудинг. Он обсосал отгрызенный палец, выплюнул его, подполз к щели и посветил внутрь фонариком. Девушка отползла в угол, вытянув искалеченные ноги, уперлась головой в покатый грязевой холм.

— Я же доберусь, — сказал Артем ласково. — Никто за нами не придет.

По крайней мере, не сейчас. Это заброшенная дорога. Никто не знает, что мы с тобой отправились в путешествие, понимаешь?

— Меня будут искать, — ответила девушка.

— В отелях, по друзьям, на побережье. Расклеят листовки, напишут в куче социальных групп, подключат волонтеров, которые старательно репостнут твою фотографию, где только можно. Кому-нибудь придет в голову, что девушка, путешествующая автостопом, вдруг оказалась под землей в машине со мной? Сомневаюсь.

Девушка дрожала. Губы дрожали. По полу растекалась кровь. Если ее не убить сейчас, то сама сдохнет через час-другой. Но зачем столько ждать?

— Я вожу сюда девушек двенадцать лет. Два раза в год. На свой день рождения и на день рождения младшей дочери, — сказал Артем, вытирая с лица то ли кровь, то ли пот. — Она у меня умница. В школе одни пятерки. Ходит на кружок рисования и еще на восточные танцы. Она родилась, когда я ехал сюда. На две недели раньше срока. Это был единственный раз, когда я приехал на побережье не на день рождения, а просто так. Мне казалось, что нужно обязательно увидеть закат до ее рождения. Было что-то символичное в таком поступке. Конечно, дело было не только в закате. У вас, у молоденьких, волшебное мясо. Оно дает прилив сил на год вперед. Один раз поел — и как будто полный бак заправил. Хотел, знаешь ли, заправиться перед днем рождения, а вышло так, что отведал сам и еще домой привез. А через год сварил дочурке первый мясной бульон. Крепкий, наваристый… Вот сейчас день рождения проходит, заготовки пропадают, а мне ведь еще домой добираться, торт по дороге покупать. Дочка знаешь, какой торт заказала? С миньонами. Сейчас все с миньонами заказывают. Сумасшествие какое-то.

Девушка застонала, обрывая затянувшийся монолог.

— Без бульона сегодня останется, — сухо сказал Артем, собираясь с силами. — Хотя, если повезет…

Он рванулся вперед, в надежде силой раздвинуть перегородки. Правая чуть подалась, левая впилась острым боком в плечо. Мир вокруг завибрировал, отозвался гулко, на голову посыпался песок, упало несколько камешков. Артем ударил еще раз, едва протиснул голову. Пространства в кузове было больше, откуда-то тянуло сквозняком. Артем разглядел валяющиеся в углу напротив девушки бутылки с водой, разбитый чемоданчик, где хранил специи и маринад. Заерзал, словно уж, впиваясь в темноту между острых краев. За спиной зашумело, по ногам застучали камни. Артем вывернулся, через плечо увидел, что земля вновь пришла в движение, что щербатые серые волны надвинулись, заполняя пространство. Он поднатужился, заелозил вновь, уперся руками в перегородки и ввалился внутрь салона, лицом к ногам девушки. Она закричала снова.

— Ну, заткнись уже! Заткнись! — тоже закричал Артем, вскакивая на корточки.

Из щели ссыпался песок, но потом большой камень гулко ударился о металлический край и закупорил вход. Телефон в руке погас, загорелся снова от нажатия. Артем повернулся к девушке и ухмыльнулся. Она больше не кричала, а только громко и тяжело дышала. Ее большая грудь вздымалась и опускалась. Пуговицы на блузке лопнули, обнажая кружевной черный лифчик, плоский живот и колечко в пупке. Хорошее колечко, красивое. Пригодится для подарка.

Откуда-то тянуло свежим воздухом. Артем убрал телефон в карман и пару секунд оглядывался в темноте. Дыхание девушки было хриплым и возбуждающим. Хотелось положить пальцы ей на губы и почувствовать горячий воздух, выходящий из легких…

Источник света Артем разглядел не сразу. Две белые точки под потолком — такие крохотные, что свет будто застревал в них. Артем подполз на корточках, приник, разглядел сквозь грязь и песок где-то вдалеке краешек голубого неба. Метра три. Может, немного больше. Если рискнуть и начать аккуратно копать, есть шанс. Даже если грязь в какой-то момент обвалится, он вполне может выбраться. На девушку было наплевать. Она к тому моменту уже должна быть мертва.

Горячее дыхание. Всхлип. Артем включил телефон и направил свет на лицо девушки. Подбородок был в крови, нижняя губа разодрана. Впечатляюще. Ее приятно будет есть.

Он бросился на нее с возбуждением дикого зверя, со страстью голодного животного. Отшвырнул подвернувшуюся бутылку с водой. Девушка закричала, выставила руку, защищаясь. Артем ухватил за запястье, набросился на ее тонкие пальчики, с хрустом откусил мизинец, запихнул безымянный и средний в рот, разодрал зубами, принялся грызть, рвать, жевать. А девушка подалась вдруг вперед, судорожно дернулась и с какой-то невероятной, нечеловеческой силой запихнула руку Артему глубоко в горло. Он с удивлением почувствовал, как костяшки обглоданных пальцев рвут ему небо, как челюсти болезненно расходятся в стороны, а язык, зацепившись за что-то острое, разделился надвое, будто его разрезали. Рот наполнился кровью, пятна боли вспыхнули перед глазами. В этот момент Артем вспомнил, что у девушки ведь были завязаны руки. К скамейке примотаны. Как она их развязала, черт возьми? Как?!

Она показала. Почти сразу. В свободной руке ее был нож — один из набора для разделки мяса. Все ведь лежало вместе — вода, ножи, специи и приправы, жидкость для розжига — во внутренней полке салона, в кейсе, к которому связанные девушки никогда бы не добрались.

Она ударила слабо и неумело. Чиркнула лезвием по руке. Артем рванулся, заскулил, а потом его стошнило — пальцы девушки забрались так глубоко в глотку, что стало нечем дышать. Едкая желчь поднялась по пищеводу и застряла там.

Еще один удар. О, она была слишком сообразительной для автостопщицы — сжала нож в кулаке и ткнула Артему под ребра. Он услышал, как с чавкающим звуком расходится плоть.

Удар! Хрустнуло ребро.

Удар! В глазах потемнело.

Девушка выдернула руку из его горла, и следом выплеснулась рвота с отвратительным рыгающим звуком. Артем упал на бок и теперь уже скулил без остановки. Он хотел вскочить, хотел сломать ей череп, высосать ее мозг, оторвать ей язык, в общем, заняться тем, чем занимался всегда — но не было сил. Их попросту не осталось.

А девушка наносила один удар за другим. Один за другим. Она била до тех пор, пока Артем не перестал шевелиться. Экран телефона в его руке погас.

Артем был еще жив, когда мир погрузился в темноту. Он думал о том, как все же было бы прекрасно увидеть в последний раз закат: разливающийся по волнам бордовый солнечный свет; далекий голубой горизонт, постепенно окрашивающийся в серый; первые робкие звезды, которые быстро уступают место россыпи миллиардов других. Как же волшебно было бы ощутить на губах вкус ветра и нежность его горячих объятий.

Так думал Артем, пока девушка за его спиной ползла к светящимся точкам, пока она расковыривала грязь, отбрасывала ломти глины в стороны, разгребала песок, делала свет больше и ярче. Две полоски рассекли темноту и осветили разбитый кейс, вывалившийся из полки.

Артем думал о закате, и ему было приятно и почти не больно. Он уже не видел, как девушка упала, не в силах справиться с потерей крови и усталостью. Он не хотел знать, выберется она в конце концов или нет.

Хотелось насладиться эйфорией, окутавшей тело. Последние секунды. Мгновения.

Окончательному счастью мешала какая-то мелочь. Будто соринка в глазу. Перед смертью Артем понял, что именно: крохотный кусочек кости — фаланга мизинца, застрявшая в горле.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Наталья Хмелева} Скотина ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась 8.01.1991 в Великом Новгороде. Закончила НовГУ им. Ярослава Мудрого по специальности журналистика и PR. Пишу с детства, тогда это были стихи. Потом, в институте, — путевые очерки и миниатюры… Этот рассказ — мое второе произведение, принятое в печать».

⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

1.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Самой омерзительной вещью, по мнению Кирилла, было зеркало.

Он смотрелся в прямоугольный кусок стекла, висевший на стене в прихожей и то, что он видел, было ужасно, начиная с фигуры — в это утро по-особенному толстой и оплывшей… Впрочем, не важно, как сползает живот на жесткую полоску ремня: в первую очередь люди смотрят на лицо, а в этом была главная проблема.

Потому что над белыми уголками воротника торчала обезьянья задница.

Кирилл мял в руках шапку, не в силах оторвать взгляд от пунцовых подушек, чуть тронутых синевой щетины, заплывших глаз и раздутого багряного лба. Помедлив, он надел шапку и застонал: трикотажный колпак сидел на нем, как презерватив, натянутый на Чупа-чупс. Средства от аллергии дома не нашлось, а ехать в аптеку было уже некогда. Оставалось надеяться, что горящий проект отвлечет коллег от его лица, но надежды на это было мало: известно, как люди смакуют несчастья, падающие на голову начальства, а должность ведущего маркетолога позволяла Кириллу считать себя таковым. Он снова застонал — на этот раз от боли — и понял, что до конца жизни будет ненавидеть кайенский перец, или что там вчера сыпала жена в бурито?

Кирилл ощупал щеки. Кожа казалась горячей и пульсировала, словно под ней билось сердце. Его передернуло. Он отвернулся от зеркала, нашарил на тумбочке автомобильные ключи. Реальность походила на сон — слишком живой, пахнущий сквозь открытую дверь кухни сырными тостами и капучино; сон, в котором тряслись колени, а ноющая боль над бровями сводила с ума. Все еще надеясь проснуться, Кирилл вышел на улицу, в натянутой до глаз шапке похожий на диснеевского гнома.

Рабочий день прошел так, как он и предполагал. И хотя реальных доказательств не было, насмешливое сочувствие мерещилось ему на лице каждого, кто заглядывал в кабинет. Рекламная кампания должна была стартовать в конце недели, а потому дверь в «логово»Кирилла, стол которого то и дело сбрасывал скользящие кипы документов и макетов на пол, будто протестуя против царящего на нем беспорядка, открывалась едва ли не каждую минуту. Мерещилось, что коллеги выстроились под дверью и сменяют друг друга лишь для того, чтобы своими глазами увидеть, ужаснуться, покачать головой, а потом сбежать в курилку, хрюкая от смеха и кивая тем, кто еще ожидал своей очереди на бесплатное шоу. Кирилл чувствовал себя, словно выкрашенный от ветрянки зеленкой школьник в общем душе. Смущался, краснел еще больше и даже начал заикаться, чего с ним не случалось уже давно. Работать было невозможно.

Чтобы хоть как-то скрасить отвратительный день, он написал докладную на бухгалтера, раздражавшего его и своим видом, и привычкой скреплять документы степлером. Это подняло настроение, но только до тех пор, пока он не оказался перед зеркалом в ванной, где и застыл, с омерзением разглядывая собственное лицо.

Найденные днем в сумочке секретарши таблетки не помогли: лоб стал вишнево-багряным, а кожа начала слезать, тонкими лохмотьями прилипая к потным пальцам. Еще больше уродуя голову, над бровями вздулись две опухоли — твердые, точно набитые шишки. Ситуация отдавала чертовщиной, но Кирилл не думал об этом. Он считал себя человеком рациональным: он просыпался, пил кофе в кафе на углу, читал новости и строил карьеру в мире логичном и строгом, как график роста продаж. Так было последние пять лет, и повышение до главы отдела маркетинга, на которое недавно намекнуло руководство, вписывалось в этот мир как нельзя лучше.

Жизнь обещала отличный шанс, и Кирилл не был готов менять что-то из-за пошлой аллергии, в появлении которой он обвинял жену.

Вина ее не вызывала сомнений: увлеченная греческой культурой Марго уже не один месяц изводила мужа благовониями и мерзким привкусом необычных специй. Но, если к специям Кирилл, в конце концов, привык, то миртовые листья, которые Марго жгла в спальне, доводили его до бешенства.

Проклятый дым, вьющийся над старой глиняной курильницей, похожей на обкусанный фаллос, плохо влиял на его мозги. От него болела голова и снились странные сны, после которых хотелось пить, кожа горела, будто настеганная крапивой, а член стоял так, что вернуть его в нормальное состояние не удавалось порой по нескольку часов. Дошло до того, что по вечерам, когда Кирилл выходил на балкон проветриться, ему мерещилось нечто огромное и кошмарное в тени росших на участке миртов.

Он устроил жене скандал, и она спрятала вонючие листья вместе с курильницей. Однако запахом пропитался весь дом, и неделю спустя Кирилл еще ощущал привкус горчащей зелени в каждом блюде, которым его кормила Марго. Возможно, она и вправду добавляла мирт или что-то подобное в еду, но добил его теперь бурито с его едким соусом, выжигавшим горло. И даже литры выпитой Кириллом воды не помогли. Зуд не исчез. Напротив, растекся по всему телу, чтобы затем перебраться на лоб и превратить его черт знает во что.

Кирилл скривился, представляя, как накажет жену. Почему она не билась в истерике при виде его лица, он не думал, не считая нужным копаться в душевном мире Марго. У нее было красивое тело, в меру дорогие запросы и доставало ума, чтобы не лезть к нему по вечерам с болтовней — этого, на его взгляд, вполне хватало.

Расчесывая зудящий лоб, он спустился в гостиную.

— Ты меня отравила.

Марго подняла взгляд от журнала, и кончик карандаша проткнул дырку в вопросе номер шесть теста на супружескую совместимость.

— Господи!

— Не угадала. Твой муж, ставший посмешищем. Знаешь, что за это будет?

Она знала. Знала с того злосчастного дня, когда сказала «да» в душном зале городского ЗАГСа среди приторных улыбок и пыльных цветов, способных перестоять не только ежедневную череду молодоженов, но даже египетские пирамиды. Марго знала и не спорила — она вообще редко имела свое мнение, и эта черта, по мнению Кирилла, была ее главным достоинством. Впрочем, ему не нравилось думать, что покорность жены куплена за платья и дорогие побрякушки. Мысль о любви доверчивой Золушки была приятнее, и, доставая из прикроватной тумбочки наручники и кожаную плеть, он почти искренне верил, что Марго мечтала именно о такой супружеской жизни.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

2.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кровь скапливалась на краю стола и стекала вниз — тонкой густой струей, похожей на вишневый сироп. Но Кирилла никогда не тошнило при виде «сиропа».

Кирилл стоял на пороге кухни и думал: успеет ли он добежать до унитаза или же испачкает пол, который Марго утром натерла так, что глянцевые плитки кафеля напоминали зеркала. А еще он видел нож в руке жены — уродливое кривое лезвие в багряных кляксах. Нож поднялся над столом и рухнул вниз, рассекая хрустящие связки.

Голова упала в раковину.

— Открой окно, здесь воняет.

— Думаешь, твои потроха пахнут лучше? — Марго рассмеялась, складывая куски блестящего мяса в кастрюлю. — Все мы пахнем дерьмом, дорогой, беда в том, что некоторые пахнут им не только изнутри. Ты пойдешь к врачу?

Кирилл двинулся вдоль стола, пряча глаза от того, что еще полчаса назад было козлом и паслось на заднем дворе.

— Я же запретил делать это в доме!

Марго пожала плечами.

— Здесь удобнее, и я не хочу пугать соседей. Им и так не нравится, как пахнут мои деревья. Так ты идешь к врачу, дорогой?

Глотнув воды, Кирилл облил подбородок. Ему придется идти к врачу, пусть даже мысль об этом вызывала дрожь. То, что он увидел утром в зеркале, уже нельзя было назвать лбом: синюшно-багряная опухоль за ночь увеличилась втрое, кожа треснула, оставив клочья на испачканной кровью подушке, а в разрывах виднелось что-то влажное и склизкое цвета сырой говядины. Кирилл долго колебался, напоминая себе о горящих сроках и повышении, но приступы головной боли, от которых он едва не терял сознание, напугали его настолько, что он сделал то, чего не позволил бы себе, даже находясь при смерти: взял больничный на сутки за три дня до запуска рекламной кампании.

— Я смотрю, ты совсем перестала меня слушаться. Придется вечером снова учить тебя хорошим манерам.

— Но ведь я приготовила тебе завтрак!

Кирилл посмотрел в тарелку. Среди изумрудных листьев салата лежали глаза мертвого козла, голова которого все еще валялась в раковине, цепляясь рогами за вентили смесителя. Кирилл замер. Тошнота сжала желудок и разлилась горечью по языку. Кухня поплыла в сторону, сверкая, словно зеркальный шар, солнечными зайчиками кафеля и бликами на лезвиях ножей, висящих над разделочным столом. Она вращалась, расплывалась, и только козьи глаза — скользкие студни под тонкой прозрачной оболочкой — смотрели на него с белого фарфора. Живые и злобные, с черной полосой отвратительного узкого зрачка.

— Что это? — горло булькнуло, точно полупустая грелка.

— Где? Глазунья. С тостами, как ты любишь.

Кирилл моргнул. На тарелке лежала яичница. Никаких глаз. Аппетит пропал, хотя, подумав, Кирилл все-таки забрал салат.

— Убери эту мерзость. Я не хочу, чтобы на кухне воняло, и валялись потроха. Я здесь ем, — он отправил хрустящую зелень в рот и задвигал челюстями.

Все еще счищая с зубов налипший салат, Кирилл шел к автомобилю, когда громкое блеяние за спиной заставило его дернуться и прикусить язык. Он обернулся. Козы стояли в загоне и смотрели на него — полтора десятка вечно голодных тварей, будивших его по утрам и вонявших на весь участок. Кирилл не понимал, почему Марго держит коз, когда может купить мясо в магазине. Причуда молодой жены выглядела забавой или шуткой, которой она — тогда еще невеста — проверяла будущего супруга, сверяя его реакцию с каким-то своим внутренним списком. Кириллу казалось, у нее и вправду есть такой список — воображаемый листок или каменная плита с двумя десятками правильных ответов, которые должен давать идеальный мужчина на вопросы о детях, работе, вкусах. И о козах.

Он не воспринял слова Марго всерьез, как делал всегда, разговаривая с женщинами. Они смеялись, пробуя «Кастелло дель Поджио» на полутемной летней террасе ресторана, и длинные сережки в ушах Маргариты сверками каплями росы. Они шутили и ели карпаччо и тальятелле с лангустинами и соусом песто. А через неделю после свадьбы на заднем дворе его загородного дома появились мирты, загон и двадцать пять козлов, способных свести с ума своими мерзкими голосами и вонью.

«Я не могу без деревьев и люблю козлятину, — со слезами оправдывалась Марго, хватая его за руки и прижимаясь головой к груди. — Тебе тоже понравится».

До миртов, за три года затенивших участок вопреки капризам далеко не греческого климата, Кириллу дела не было, а что до козлятины, то нельзя было сказать, что она ему нравилась. Но он к ней привык, хотя, возможно, дело было в том, что козлов стало меньше, и их блеяние уже не было таким громким. К тому же, вскоре он начал воспринимать загон и бродивших в нем животных, как жест снисхождения и щедрости со своей стороны, о котором приятно было напоминать жене. В такие минуты он чувствовал себя господином, и это ему нравилось.

Острая боль взорвала голову. Кирилл пошатнулся. Мир вернулся на место несколько секунд спустя, и Кирилл заторопился к машине, больше не думая ни о жене, ни о козах.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

3.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Визит к врачу прошел в точности так, как представлял Кирилл: долго и унизительно. Аллерголог со следами переходного возраста на лице пытал его вопросами о перенесенных сыпях, черепно-мозговых травмах и генетических аномалиях родственников. Долго убеждал в необходимости госпитализации, в конце концов, сдался, выписал направление на анализы, мазь от отека и выставил пациента за дверь.

Страх перед белым халатом, преследовавший Кирилла с детства, на этот раз прошел уже к концу лестничного пролета. Кирилл понял, что выглядел смешно, и молодой недоумок наверняка не один день будет развлекать коллег историей его визита. Может быть, он даже снял его на телефон и выложит видео в Интернет. Физиономия аллерголога плясала перед глазами, и жажда мести раздулась в груди, как ядовитая жаба, но Кирилл сдержался, решив, что глупо портить отношения с лечащим врачом. Не поднимая головы от асфальта парковки, он шел к машине, уже не веря в аллергию. Скорее всего, он стал жертвой неизвестной болезни, и анализы выдадут результат, после которого единственным, что он будет видеть (пока не откажет зрение), станет больничная палата, врачи и, разумеется, утка. При мысли о том, что придется мочиться на глазах у кого-то, не прячась за толстой, запертой на шпингалет дверью, Кирилла бросило в жар. Нет, если у него обнаружат заразу, он сдохнет от нее дома — рядом со вкусной едой и комфортабельным сортиром, в котором всегда можно закрыть дверь.

Полный отвратительных предчувствий, Кирилл завел машину и выехал с парковки, глядя вместо дороги на пунцовое уродство в зеркале заднего вида. Приступы головной боли учащались, а шишки заметно выросли и походили на две чищеные свеклы. Сомнительно, что какая-то мазь поможет от этого избавиться. Решив написать жалобу на врача, Кирилл взглянул на наручные часы. Еще не было полудня — он успеет сдать анализы и вернуться домой к обеду. Он забил адрес в навигатор и свернул на перекрестке налево, надеясь, что не попадет в аварию.

Через полтора часа автомобиль Кирилла въехал на подъездную дорожку, а его владелец проскочил в дом, не глядя, куда его несут ноги. Он остановился только на пороге кухни, испытывая чувство дежавю: жена все еще возилась с козлятиной.

— Как съездил? — в голосе Маргариты прозвучало что-то неуловимо новое. Она закончила разделку туши и теперь жарила отбивные. Высокий хвост из темных волос раскачивался в такт движениям, не пряча синюшную полосу у основания шеи — следствие любовной игры прошлой ночью. Кокетливый бантик, которым она завязала на талии забрызганный кровью фартук, походил на кремовую розу. Марго перевернула мясо и взглянула на мужа. — Ты похож на Хэллбоя, дорогой.

Кирилл зарычал. В этот день лаборатория, как назло, была полна народу, медсестры не справлялись, и ему пришлось больше часа сидеть в коридоре, где он наслушался и не такого. Шепот перекатывался по приемной и въедался в голову, а донесенные им слова повторялись в черепной коробке, словно заевшая пластинка. И с каждым разом звучали все громче, обрастая новыми смыслами, от которых сжимались плечи, а пылающий болью мозг рождал планы мести — по большей части несбыточные, и от этого еще более кровожадные. Оказавшись, наконец, на улице, Кирилл почти бежал к машине, спиной ощущая взгляды случайных прохожих, которые будто нарочно выбрали именно этот переулок и теперь округляли глаза, радуясь в душе, что подобное происходит не с ними.

Пытаясь отвлечься от воспоминаний, Кирилл взглянул на скворчащее на сковороде мясо, но не почувствовал ничего, кроме отвращения.

— Опять мне давиться чертовой козлятиной? Сама будешь это жрать!

Маргарита переложила ломти на противень.

— Между прочим, в Древней Греции сатиры олицетворяли плодородие и мужскую силу, а они наполовину козлы. Так что прояви уважение.

На миг Кирилл опешил — за три года брака он не припоминал ни одного случая, когда жена рискнула бы ему перечить, — а затем болезненная улыбка расколола его лицо, расползаясь в оскал издыхающей от бешенства дворняги, и он рванулся вперед, сжимая похожие на сосиски пальцы в кулаки. Он уже занес руку над отпрянувшей женщиной, но приступ боли сложил его пополам, заставив забыть о мести. Сжимая ладонями пылающую голову, Кирилл с воем выскочил в коридор.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К вечеру стало хуже. Боль выжигала мозг, пульсировала в жилах. Лицо горело, точно облитое кипятком, а от выписанной врачом мази не было никакого толку. Около полуночи Кирилл решился принять душ, не в силах выносить вонь собственного тела, больше похожую на смрад блеявшей на заднем дворе скотины, чем на запах человеческого пота. Он не хотел видеть свое отражение, но зеркало притягивало взгляд, точно зарастающая рана, которую хочется расчесать, несмотря на боль и угрозу инфекции. Кирилл потер запотевшее стекло, считая, что худшее он уже видел. Он ошибся.

Распаренное лицо скрыло раздражение, но шишки — каждая с мужской кулак — не исчезли, и из них торчало что-то темное. Кирилл решил, что это спекшаяся кровь, попытался стереть ее и похолодел.

Из его головы что-то росло.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

4.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Зуд прошел к утру, дав Кириллу шанс уснуть. Шанс, которым он не смог воспользоваться после того, как незадолго до рассвета пошел в туалет. Откинув крышку унитаза, мужчина провел рукой по лбу, и едва ударившая в керамическую чашу струя иссякла. Забыв о сползающих трусах, он доковылял до зеркала, заглянул в него и с булькающим стоном осел на край ванны.

Кирилл сидел так долго, наблюдая, как пятнами стекает с лица краска, а жилы на шее и висках вздуваются синюшными пиявками. Внизу, на кухне, загудела кофемашина, ударила о плиту сковородка, и он подумал: была ли уже Марго в туалете? И, если не была, куда она пойдет: на первый этаж или же поднимется на второй? В первом заканчивалась туалетная бумага, а во втором — совмещенном с ванной — сидел он, таращась на два рога, прорезавших, наконец, кожу и торчавших надо лбом.

«Это она виновата».

Объяснение нашлось само собой, шок сменился яростью. Не имело значения, как женщина могла сотворить такое, но она вполне могла быть виновата. Снова решила его опозорить, как было всегда, когда они появлялись в обществе. Жена должна была подчеркивать его успешность, подобно часам и платиновой булавке для галстука, но на деле проигрывала на фоне других женщин, напоминая дешевый страз, лишенный того благородного блеска, который отличает бриллианты. Кирилл понял это и был готов развестись уже через неделю супружеской жизни, но такой развод привлек бы общественное мнение, и он решил воспитать в жене женщину, которая жила рядом с ним в его воображении. К несчастью, Марго оказалась на удивление тупой, и все попытки исправить ее недостатки заканчивались одинаково — слезами и мерзкой дорожкой соплей под носом, когда он разрешал ей уйти в душ и смыть с себя следы его воспитания.

На лестнице послышались шаги, и Кирилл вздрогнул, вынырнув из царапающих душу мыслей. Он почти видел, как жена поднимается по ступеням, поправляя смоляную прядь за ухом, как колышется на тонкой шее цепочка, качая между ключиц жемчужную подвеску. Марго-в-воображении улыбалась, и на ее лице не было и тени раскаяния. Оскорбительное зрелище. Она напрашивается на взбучку, не иначе. Что если выйти и встать посреди коридора? Пусть увидит плоды своего труда!

Кирилл представил себе, как изменится лицо жены, как задрожит нижняя губа, а из носа выползет блестящая прозрачная дорожка, и содрогнулся от отвращения и желания ударить. Желание было настолько сильным, что, выглянув в коридор и не найдя там Марго, он ощутил разочарование. Волна ярости выплеснулась в пустоту, не встретив сопротивления, и отступила, перекатывая грязно-пенистые гребни через скользкие щупальца скрытого под ней чудовища, имя которого — Страх. Обнаженный монстр зашевелился, и Кирилл замер на пороге ванной, не решаясь сделать шаг вперед. Пока о рогах знал только он (не считая, разумеется, жены, но какое ему дело до ее мнения?), они казались чем-то невещественным, и вполне могли быть плодом воображения. А значит, еще оставался шанс спасти проект и получить новое кресло в кабинете с золотящейся на двери табличкой «Глава отдела маркетинга». За пределами же ванной ждала жестокая реальность — адский коктейль из осуждения, смеха и шепота за сгорбленной от унижения спиной. И никакого бонуса за это не предусмотрено.

Еще раз ощупав рога и убедившись, что они не собираются исчезать, Кирилл втянул носом воздух и начал спускаться на кухню — на запах яблочных оладий и горячего шоколада. Он знал как минимум одно существо, способное ответить за его проблемы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он ударил Марго прежде, чем она успела увидеть его лицо, и продолжал бить, пока сжавшаяся в комок женщина лежала на полу, размазывая по блестящему кафелю красную жижу. Он не сказал ни слова, нанося един удар за другим, превращая кукольное лицо в распухающую маску, почти такую же красную, как его собственное лицо два дня назад, и в этом была своя справедливость. Марго не кричала — она не могла кричать и издавала звуки, больше похожие на бульканье или хрип каждый раз, как его нога врезалась в ее тело. Потом она и вовсе замолчала, а он продолжал экзекуцию, чувствуя, как удовлетворение заполняет каждую клетку тела.

Когда от ударов заболела его собственная нога, Кирилл отошел, вытер окровавленный ботинок салфеткой, швырнул скомканную ткань в жену и сел за стол. Завтрак показался ему как никогда вкусным.

Он допивал какао, когда Марго пошевелилась и начала подниматься. Она делала это неуклюже, напоминая корчащегося паука, еще не согласного с собственной смертью после удара газетой. Выглядело забавно, но вместе с тем, что-то в ее движениях было неуловимо отвратительным, скверным, и вызывало тошноту. Кирилл успел подумать, что сломал жене кости — равнодушно, зная, что в полицию Марго и на этот раз не пойдет, — прежде чем тревога переросла в страх, и выпавшая из пальцев вилка ударилась о столешницу.

А потом Марго засмеялась — чужим смехом, в котором не было ни намека на безумие. Она смеялась, пряча лицо за набрякшими от крови волосами, и Кириллу не хотелось, чтобы она их убирала: ему показалось, что тогда он увидит чудовище. Марго продолжала смеяться, пачкая пол каплями крови. Крови, от которой по кухне расползался пряный миртовый запах.

Кирилл закашлялся. Сквозь начавшееся головокружение он продолжал видеть жену, фигура которой расплывалась в теряющем фокус зрении. Запах становился сильнее, ядом растекался по носоглотке, и на миг яркие блики скрыли за собой кухню, заплясали в глазах языками пламени, треск которого не мог заглушить вопли. Крики доносили агонию, ужас и оргазмический экстаз, слитые воедино десятками голосов. Это были голоса оргии, в которой — Кирилл знал это, хотя и понятия не имел, откуда — люди и животные мало отличались друг от друга, а порой и вовсе менялись местами. Он видел их — смутные силуэты двуногих существ, замотанных в свежесодранные шкуры, пляшущих в мешанине огней и пятен под хрип свирелей. Видел пузырящиеся в огне туши и белую плоть женщин, распятых на скользком от крови полу. Их гортанные стоны вплетались в гудящее эхо — зала? пещеры? — а от запахов горячего металла, горелого жира и паленой шерсти скребло в горле.

Крики становились громче, возвещая приход чудовища. И когда темная масса выступила из-за границы освещенного пламенем пространства, видение рассыпалось под истошные вопли и безумный хохот призраков, еще мгновение назад окружавших Кирилла. Он очнулся на полу, в луже собственной блевотины и дрожал, цепляясь ногтями за стыки кафеля и глядя на размазанную по полу кровь Марго.

Она была зеленой и пахла деревом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

5.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

10:35

Минутная стрелка отмеряла круги, а Кирилл бродил по дому. Ему казалось, что шестеренки, вращавшие машину разума, перегрелись и теперь терлись друг о друга с такой силой, что готовы были расколоться и брызнуть обломками. Он то и дело поднимал руку, ощупывал рога и выл. Успокоительного не было, и ничто не могло ослабить звенящие от напряжения нервы.

Он метался, и стены давили на него, как гробовые доски на похороненного заживо. Мысли проникали в голову, но были слишком порочными, чтобы обдумывать их, и теснились в мозгу, словно раздутые обжорством твари, запихнутые в непомерно узкую коробку.

Привычная реальность покрывалась трещинами и осыпалась в пустоту вслед за пропавшей женой. Кирилл не видел, куда и как она ушла, и мог только гадать об этом, но почему-то был уверен, что не хочет знать ответа на этот вопрос. И еще больше был уверен, что вовсе не хочет ее видеть, так как та тварь, которая осталась в его памяти и все еще ржала, роняя на кафельные плитки тягучую зеленую слизь, не могла быть его женой.

А ведь он ее трахал…

При мысли об этом Кирилл сгорал от желания запереться в душе и тереть мочалкой член, пока с него не слезет кожа вместе с воспоминаниями о влажном жаре ее тела. Член гудел и чесался, и Кирилл ощупывал его сквозь шорты, покрываясь потом и ожидая, что тот вот-вот отвалится и выскользнет через штанину на пол.

11:28

Переходя из комнаты в комнату, Кирилл силился понять, когда произошла та перемена, от которой пот липкой пленкой покрывал позвоночник, а дыхание сбивалось, точно с каждым глотком воздуха в легкие просачивалось нечто мерзкое и ядовитое. И дело было даже не в античных мелочах, глиняными идолами расползшимися по дому и смотревшими в спину Кирилла с полок и столиков. В самой атмосфере чудилось нечто порочное. В душном, несмотря на распахнутые окна, воздухе жило приторное зловоние трав и едкий запах раскаленных жаровен, горелого жира и крови.

Дом наполняли странные шорохи, и Кирилл оборачивался на темные фигуры в жерле коридора. Кто-то следил за ним, пробивая тяжелым взглядом затылок. Может, сосед, засевший за углом коридора с фотоаппаратом, и уже завтра Кирилл увидит свою рогатую физиономию в его самодельной газетенке, которую этот болван совал под двери последние два года, надеясь основать свою редакцию.

А может, это были козы.

Он видел их через окно второго этажа — твари толпились с краю загона и таращились на дом, и не было сомнений: они смотрели на него, следили сквозь кружево занавесок и даже сквозь стену. Не отрывались, сверлили дьявольскими глазами и жевали, жевали зелень, сочившуюся соком, капли которого смешивались со слюной и стекали по обтрепанным бородам на вытоптанную, отравленную их мочой землю.

12:47

Он пытался выйти. Делал шаг за шагом, подходил к двери, пожирая глазами сквозь матовое стекло пляшущие на ветру кроны миртов и дорогу, по которой еще вчера ездил в город. Брался за дверную ручку, но как ни старался, не мог повернуть ее. Страх осуждения победил, и Кирилл вернулся в гостиную, сходя с ума от желания оказаться в своем кабинете, где даже коробка скрепок не могла упасть на пол без его разрешения.

«Больничный, внешние обстоятельства. Я ведь действительно не могу придти в таком виде».

Ответом на его мысли стал телефонный звонок. Кирилл взял мобильник и почувствовал, как сердце оторвалось от сосудов и рухнуло куда-то вниз. Словно во сне он видел, как его пальцы принимают входящий вызов.

— Алексеев.

Три минуты спустя он уронил телефон на пол и встал, пустыми глазами глядя на висящие на стене полки. Черный лабиринт на бежевом фоне виниловых обоев. На полках стояли фотографии. Кирилл подошел, посмотрел на них, не узнавая лиц — улыбчивых, свежих. Почти искренних. Марго скалила зубы с фотографий, и каждое из ее маленьких кукольных лиц кривилось в ядовитой насмешке. Кирилл смотрел на фотографии, потом взял свадебную.

Тонкая рамка лопнула от удара о стену, осыпалась блестками на пол. Следом за ней обрушились навесные полки.

Кирилл крушил дом. Ломал стеллажи, бил стекло и фарфор. В голове плясали слова «срыв сроков», «извинение перед заказчиком» и «уволен», и под их эхо Марго-с-фотографий смеялась все пронзительней. Она задыхалась, брызгала слюной и закатывала глаза, обнажая их сетчатую багряную изнанку. Криком стараясь заглушить ее, Кирилл метнулся по гостиной, поскользнулся на обломках, завалился вперед. Рога ударили в этажерку, обрушив на пол мешанину стеклянной крошки и щепок.

Мгновение Кирилл стоял, глядя на осколки, а потом заржал. Он заметался по дому, ударяя рогатой головой во все, что попадалось на пути. Шатался, прыгал от стены к стене, разбивая, круша и топча. Он бился о стены, ломая гипсокартон, вырывал клочья обоев и срывал горло в животном реве.

Проскакав по лестнице на первый этаж, Кирилл запнулся и влетел в кухню рогами вперед, впечатавшись в дверцу шкафа. В голове лопнула лампочка, брызнула пестрыми осколками в глаза, и свет погас, а потом зажегся снова — мышино-серое тусклое свечение сквозь надетый на голову мешок. Что-то звенело в сдавленных висках, в носу жгло, словно в ноздрю сунули горящую спичку. Пространство вращалось в клубах дыма, и Кирилл прижал ладони к раскачивавшемуся полу, только чтобы не соскользнуть — вниз или вверх? — в бездну. Голова клонилась в сторону, падая на потолок, и только несколько секунд спустя кухня вернулась в нужное положение.

Кирилл сидел, чувствуя холод кафеля сквозь промокшие от пота шорты. Звон в ушах пропал, а месте с ним и эмоции — будто выбитые ударом, расколовшим дверцу шкафа тремя кривыми трещинами. Кирилл тряхнул головой, поднялся на ноги, огляделся. Теперь он мыслил спокойно и на удивление трезво. Мысль в голове казалась верной, и он взял в руку топор, которым Марго рубила кости. Положил голову на стол, занес руку над рогами. Он уже почти уронил лезвие, когда представил свою голову, прибитую к столешнице неудачным ударом. Восковую кожу лица, белесую полоску черепа между промокших волос, тупой взгляд дохлого животного, отвисшие губы и засохшую слюну на мраморной столешнице. Или на полу — ведь он наверняка свалится на пол, вымазав кровью кухонный гарнитур. Он будет лежать, ожидая прихода Марго, и провоняет в этой летней жаре на весь дом так, что любой, кто зайдет на кухню сначала вывернет наизнанку желудок, а уже потом увидит кусок мяса, уже не имеющий ни имени, ни статуса.

А если он обмочится? Говорят, такое бывает после смерти.

Кирилл отложил топор и сполоснул лицо водопроводной водой, стараясь не касаться рогов. Вздрогнул, ощупал лоб. А потом зашелся в истеричном хохоте и похромал к уцелевшему зеркалу в прихожей.

Он не сразу понял, что видит. Когда же мозг, наконец, поверил, Кирилл застыл, глядя на полуживотную маску в просевших глазницах которой светились желтые глаза с черными полосками горизонтальных зрачков. Он смотрел на клочья завивающейся шерсти, уже скрывшей еще человеческий подбородок, на острые концы ненормально длинных ушей, и в его животе заворочалось холодное щупальце. Он открыл и закрыл рот, заблеял и, наконец, заорав, швырнул в зеркало первое, что попалось под руку — связку ключей.

Зеркало лопнуло паутиной трещин. Теперь на Кирилла таращились тысячи уродцев, ржущих над своей гротескной рожей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

6.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мусор хрустел под ногами Марго. Шуршал под волочившимся по полу концом веревки, которую она держала в руках. Марго шла по разбитому дому, переступая обломки и кучи гипсокартонной крошки, и ожерелье на ее шее рассыпало зайчики заходящего солнца — пунцовые и слепящие, как брошенный в глаза песок. Желтые глаза Кирилла отражали жену — антично-прекрасную в сползающей на бедра тунике и ожерелье. Она подошла совсем близко, когда мужчина понял, из чего оно собрано. Десятки золотых колец лежали на гладкой светлой коже, и достаточно было узнать только одно из них — тонкое, с прозрачной звездочкой бриллианта, кольцо, которое он надел на палец молодой жены три года назад — чтобы внутренности превратились в лед.

Мышцы свело судорогой несколько минут назад, и обездвиженный Кирилл смотрел, как Марго наклоняется, вынимает из его руки нож, которым он мечтал перерезать ее глотку, опутывает ноги веревкой, а потом тянет по отбивающей позвоночник лестнице наверх — в спальню. Он был уверен: хрупкая женщина не сдвинет его с места, а если и сдвинет, то уж точно не дотащит, уронит на полпути, и он скатится с лестницы, сломав шею, что будет лучшим выходом из положения. Но Марго справилась. Она затащила мужа в спальню, вздернула на кровать, достала из тумбочки наручники.

Это походило на бред.

Наблюдая, как жена цепляет его запястья к изголовью кровати, Кирилл нашел ответ: аллергия. Все, что он видит — побочный эффект препаратов, которыми его напичкали и, скорее всего, он лежит в больничной палате, в то время как воспаленный лекарствами мозг рождает безумные образы. И вполне возможно, что все это подстроено его коллегами, мечтающими увидеть крах его карьеры. Это объяснение подходило, и, глядя, как Марго стаскивает с него одежду и зажигает фаллические курильницы по периметру спальни, Кирилл улыбался. Он хотел что-то сказать, но горло выплеснуло только блеяние.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маргарита обернулась.

— Уже не можешь говорить? — отблески огня в полутемной комнате расписывали ее кожу подвижными пятнами. — Это не страшно. Тебе придется работать другим местом, а оно у тебя всегда было в порядке.

Кирилл снова попытался ответить, но осекся: после слов жены дом содрогнулся.

Что-то тяжелое ступало по коридору внизу, ломая то, что еще оставалось целым в разрушенном доме. Потом оно начало подниматься. Дубовые ступени лестницы проседали и скрипели, рождая такие звуки, что шерсть на теле Кирилла вставала дыбом, а только что найденное объяснение расползалось, точно гнилая плоть. Дрогнул второй этаж.

Марго улыбалась. Ее лицо начало меняться. Тонкая кожа потрескалась, ссохлась, все больше напоминая кору дерева. Белая туника сползла на пол, обнажая прорезанное лабиринтом трещин тело. Кирилл плохо знал мифологию, но нужное слово нашлось в пока еще не отказавшей памяти. Нимфа? Или дриада? Впрочем, есть ли разница?

Та, что называлась Марго, смотрела на бывшего мужа.

— Она не может зачать от обычных мужчин, ей нужно скотское начало. А у тебя его много, мой дорогой.

Она отступила в сторону, пропуская в спальню нечто, при виде которого Кирилл забился в путах, дергая срастающимися в копыта ступнями и истошно вопя. Взгляд метался по громадному телу — женскому, судя по отвисающей груди и неохватному заду. Фигура втиснулась в дверной проем, вырвав из стены косяк и осыпав пол гипсокартонной пылью. Она двинулась вперед — гигантская палеотическая Венера, лишенная лица туша, складки которой колыхались при каждом шаге.

Кирилл вжался в кровать, желая лишь одного: проснуться в мокрой от пота постели. Проснуться человеком с еще не уничтоженной карьерой, на голове которого не загибаются рога, а тело не ломается в судорогах, с каждой минутой все больше превращаясь в козлиное.

Существо приблизилось, раскинуло ноги и нависло над ним. У Кирилла не осталось сомнений относительного того, что сейчас будет происходить в спальне, и от этого хотелось вырвать запястья из наручников и бежать. Бежать, лишь бы не видеть черного склизкого провала между тучных бедер, провала, который с легкостью мог поглотить его целиком. Мужчина закричал. И все еще кричал, когда огромное тело опустилось, хороня его под собой…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он смог прийти в себя и лежал, лишенный сил и остатков разума. Лишняя плоть стекала с него, пропитывая зловонной жижей проломленную постель, а то, что оставалось, окончательно меняло форму. Марго наклонилась к мужу, поймала за прорастающее завитками шерсти ухо. На ней не было одежды, но Кирилл не видел ее тела, больше походившего на древесный ствол, чем на женскую плоть. Его слепил нож в ее руке, нож, который отражал огни и приближался, заполняя собой комнату. Кровь грохотала в черепе, рвала на куски сердце, и за топящим сознание безумием Кирилл расслышал шепот:

— Спасибо за новую сестру, дорогой…

Лезвие взлетело над козлиным горлом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

7.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Коттедж в стиле хай-тек блестел едва законченным ремонтом. «Взрыв газа» — объяснение, которое вполне удовлетворило и соседей, и вызванную ими полицию, так что пару недель спустя сплетни о шуме и странных тенях в доме затихли. Оставалось лишь жалеть молодую женушку, неверный муж которой сбежал с секретаршей, а, может, и с проституткой — так считали соседи, и это было хорошо.

Незнакомый мужчина, сидевший за столом в кухне, не знал обо всем этом. Он с удивлением и аппетитом разглядывал стоящую перед ним тарелку.

— Ты любишь козлятину?

Марго улыбнулась и поддела вилкой стейк.

— Попробуй, дорогой, тебе понравится.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Станислав Минин} Слышащий ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился в 1989 году в Калининске. Творчеством занялся в раннем детстве: писал стихи и рисовал к ним иллюстрации. В начальных классах зачитывался Жюлем Верном, затем полюбил детективы Джеймса Хедли Чейза… Окончив художественную школу, а чуть погодя и общеобразовательную, я переехал в Москву, где проживаю в настоящее время. Ранее публиковался в журналах „Изящная словесность', „Подорожник" „Кругозор", „Народная трибуна", „Эдита"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сперва Аркадия вывела из себя продавщица в магазине «Круглый год» — дородная рыжеволосая дама в платье с крупными розами и синем фартуке поверх него. Вместо холодной воды она дала ему теплую. Когда он попросил заменить бутылку, она ответила:

— Четче говорить нада-а, — и с недовольным видом, шаркая ногами, поплелась к холодильнику со стеклянной дверцей. Как огромный айсберг, она проплывала мимо витрин.

Потом, отсчитывая сдачу, она не додала рубль. Намеренно, как показалось Аркадию. Эдакая маленькая месть за то, что заставил это грузное тело пошевелиться. Сумма не великая, однако ему хотелось справедливости и восстановления нарушенных прав.

— Господи, — закатив глаза, промолвила продавщица. — Это всего лишь рубль.

Именно тогда Аркадий почувствовал, что начинает заводиться.

— Рубль с меня, два — с другого, с третьего — пять. Так и целая зарплата наберется к концу месяца, — сказал он, едва сдерживая возрастающее раздражение.

— Что за люди? — пролепетала необъятная цветущая клумба и высыпала на прилавок десятикопеечные монеты. Еще одна крохотная, но месть.

Скрупулезно пересчитав деньги, Аркадий вышел в жаркое утро, а когда оказался во дворе пятиэтажки, где жил Слышащий, увидел, что его место в очереди уже занято. Позади старушки, которую он предупредил, что отлучится в магазин, устроился здоровяк в красной майке, открывающей нависшее над шортами волосатое пузо, в наушниках. А за ним стояло еще несколько человек. Старушка время от времени трясла головой и мычала, словно пыталась что-то сказать, но не могла.

Девять утра, а солнце уже беспощадно палило. Рубашка на спине у Аркадия взмокла. Глотнув воды, он тщательно закрутил крышку бутылки и подошел к подъезду. Здоровяк был выше него головы на две, он тихонько притоптывал ногой в такт музыке, горланящей из наушников. Сзади на майке белыми буквами было выведено: «Дорогу русским».

«Я тоже русский», — подумал Аркадий и постучал мужика по плечу.

Тот медленно повернулся, вынул один наушник и вопросительно вскинул кустистые брови. Рядом с этим типом Аркадий больше походил на спичку, чем на человека.

— Вы заняли мое место, — проговорил он.

— Кто, я? — осведомился здоровяк и огляделся. — Нет, брат, тебя здесь не было, когда я пришел.

Вставил наушник обратно, отвернулся. Внутри у Аркадия все закипело, сердцебиение участилось. Он вновь постучал мужчину по плечу, только на сей раз сильнее. Здоровяк проделал тот же ритуал: обернулся, выудил наушник, глянул вопрошающе. Глазки маленькие, воспаленные. Лицо багровое, все в рытвинах и рубцах.

— Я отходил на пару минут. Она может подтвердить! — Аркадий указал на пожилую женщину.

— Ммм, да… Наверное, — откликнулась старушка, смерив его взглядом. Над правой бровью у нее нависла большая родинка, похожая на палец, вылезающий из головы. — А вы не видели Машу?

Здоровяк усмехнулся:

— Извини, чувак, тут такое не прокатит. Это тебе не очередь за билетами в кино. Ты либо стоишь, либо уходишь, так что проваливай. — И он принял прежнюю позу.

Аркадий почувствовал, как волна жара поднялась вверх от живота и разлилась в груди. Крупная капля пота медленно и раздражающе скатилась по виску. Ему захотелось вырвать наушники у этого парня, закричать на него, оскорбить. Но внезапно в голове всплыли слова врача, у которого он наблюдался около полугода назад. Тот сказал, что частая причина гнева — желание доказать, кто прав, а кто виноват. После того как аргументы ссоры иссякли, спорящие от бессилия переходят на личности. Это один из методов увеличения самоуважения, но на деле он иллюзорен. Эффект собственной значимости повышается, пока человек обосновывает свою правоту, однако, как только он замолкает, появляются страх и неуверенность.

Вот только страх у Аркадия сейчас не возник. Чувство, родившееся в нем, было похоже на пожар. Ему чудилось: стоит только разинуть рот, оттуда вырвется столп всеразрушающего пламени. Чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, он поставил бутылку на землю и со всей силы толкнул «Красную майку». Тот налетел на старушку, которая, взвизгнув, отпрыгнула, как девочка на уроке физкультуры, а потом ноги толстяка запутались, и он повалился на бок. Майка его задралась выше, наушники выпали из ушей.

Аркадий понял, что сделал непоправимое, но отступать не было смысла. Сцена привлекла зрителей. Люди в очереди обернулись, некто ткнул в него пальцем, кто-то ахнул, а кто-то засмеялся. В полумраке подъезда заблестели глаза — любопытные и цепкие, как рыболовные крючки.

Однажды на сеансе психотерапии Аркадий признался врачу, что ненавидит людей и всем сердцем желает, чтобы на Землю напали инопланетяне и уничтожили всех…

Здоровяк поднялся на локте, вскинув голову. Пустулы и оспины от старых прыщей побагровели.

— Охренел? — голос звучал грубо, но в глазах читалась растерянность.

— М-м-м, — пропела старушка с некрасивой родинкой и затрясла головой.

— Отойдем? — спросил Аркадий металлическим голосом. Лицо — камень, ни один мускул не дрогнул.

— Куда?

— Задницу надрать, напросился.

Говоря это, Аркадий прекрасно осознавал, что ему конец, если мужик согласится на предложение. Однако тот злобно посмотрел на него и… отвел глаза. Неизвестно, что же такое увидел он на лице Аркадия, однако это нечто, видимо, его напугало. Здоровяк, кряхтя, поднялся, отряхнулся, молча ушел в конец очереди. Через мгновение люди потеряли к ним интерес.

Под мышками у Аркадия стало мокро, пот выступил и на лбу. Дрожащими руками он открыл бутылку и надолго приложился к горлышку. Внутри все еще бунтовало, но, несмотря на это, он почувствовал удовлетворение.

Мучительно долго протянулись два часа. Аркадий ни разу не покинул свой пост. За это время из подъезда вышло всего лишь четыре человека, причем один из них, очевидно, был жилец: он разговаривал по телефону, обсуждая с кем-то аномальную жару, и держал в руке пакет с мусором. Пекло поистине было чудовищным. От асфальта поднималось жаркое марево. Ни дуновения ветра, ни облачка на небе. Аркадий расстегнул три пуговицы на рубашке и подул себе на грудь. Не спасло. Воды в бутылке осталось совсем чуть-чуть, и он обругал себя за то, что приехал неподготовленным.

Очередь не продвигалась. Цепочка людей, так же, как и он, изнывающих от духоты, пропадала в подъезде, словно в утробе каменного монстра. Лица виднелись в подъездных окнах вплоть до пятого этажа, где в одной из квартир принимал Слышащий. Все они были безумными, решил Аркадий. Мужчина, стоявший под козырьком подъезда, постоянно сквернословил и корчил гримасы, активно жестикулируя. Сопровождавшая его женщина что-то тихо говорила ему, и он ненадолго успокаивался, но затем вновь начинал браниться. Мальчик лет десяти хныкал и просил мать уничтожить все ножи в этом мире, поскольку они его пугают. Если она этого не сделает, то они вонзятся ему прямо в сердце. Мать гладила сына по голове и виновато улыбалась людям в очереди. Старушка с некрасивой родинкой периодически поворачивалась к Аркадию и спрашивала, не видел ли он Машу. В какой-то момент он не выдержал и махнул рукой в сторону магазина «Круглый год».

— Она пошла туда, — сказал Аркадий, чтобы она от него отвязалась, а старушка вдруг сорвалась с места, последовала в том направлении и больше не вернулась.

«Господи, что я делаю среди психов?».

Аркадий уже готов был уйти отсюда к чертям собачьим, как вдруг мужской голос позади него произнес:

— Долго, правда?

— Долго, — подтвердил Аркадий, глянув через плечо.

— В прошлый раз быстрее прошло, — Голос был низким и звучным. Приятным. — Говорят, уже больше суток принимает.

— Да?

— Ага. Не больно-то это и хорошо.

— Почему? — спросил Аркадий и полностью развернулся к собеседнику. Перед ним стоял пожилой мужчина невысокого роста в панаме, солнечных очках и летнем брючном костюме. Через плечо перекинута небольшая сумка, в руках — газета.

— Не знаю, нехорошо и все.

— Я насчитал только трех человек за два часа, — обычно Аркадий не склонен был к разговорам со случайными людьми, однако этот мужчина каким-то образом располагал к беседе. К тому же, ненавязчивый разговор мог скрасить длительное ожидание.

— Вот-вот. Болтают слишком много.

— А там только говорить нужно? Я имею в виду — у Слышащего?

— Ты, должно быть, впервые здесь, так?

— Ну, да.

— А что еще делать-то? Ты говоришь, он — слушает.

— И всё?

— Если ты думаешь, что вокруг тебя будет плясать бабка-повитуха с веником, то глубоко ошибаешься, — собеседник рассмеялся, и неожиданно для себя Аркадий засмеялся в ответ.

— Я Игорь, — мужчина протянул руку.

Рукопожатие не вялое, крепкое. Кожа прохладная. Аркадий вспомнил, что у его жены ладони всегда были холодными, у него же, напротив — горячими и потными, даже когда он находился в состоянии относительного спокойствия. Поначалу он считал, что синдром холодных рук присущ людям, умеющим владеть собой, а позже, когда супруга стала жаловаться на боли в сердце, а впоследствии умерла, узнал, что это связано с сердечно-сосудистыми заболеваниями.

— Аркадий, — представился он.

Игорь одобрительно подмигнул:

— Моего брата звали Аркашей…

— Я Аркадий.

— Хорошо. Понял, не дурак! — помолчав, Игорь спросил: — Проблемы с гневом?

Слишком прямолинейный вопрос. Аркадию не нравилось, когда люди лезли в его личную жизнь. Он сложил руки на груди и настороженно кивнул.

— А-а, понимаю. Гнев отнимает разум, — эту фразу Игорь также сопроводил улыбкой. — Не хмурься, это всего лишь поговорка. Говорят, что существует время, в которое мы принимаем мир лишь с точки зрения испытываемой эмоции. Абстрагируйся, оглянись вокруг. Посмотри, какое прекрасное утро: птицы поют, солнце светит.

— Ну да, и очередь совсем не двигается.

— Видишь, сынок? Ты не можешь отвлечься, а потому вся процедура у Слышащего заранее обречена на провал. Думаешь, после сеанса ты будешь как новенький? Возможно, но только первое время, а потом все вернется: гнев, раздражительность, нервозность. Все встанет на свои места, пока ты сам себя не вылечишь.

Игорь говорил без претензии и осуждения — как бы между делом, но в тоне его голоса была заметна твердость. Аркадий глядел на него округлившимися глазами. Доверие к собеседнику тут же сменилось другим чувством — его внутренний чайник вновь стал закипать. Вода забурлила, еще немного, и она прольется через край. Замечание его уязвило. Он открыл рот, чтобы сказать грубость, но промолчал. Глубоко вдохнул горячий воздух.

Солнце на небосклоне было похоже на одинокий прожектор, деревья с пушистыми кронами — на актеров, замерших на сцене во время спектакля.

Поодаль от подъезда на детской площадке в песке лежала кошка, облизывая лапу. Из соседнего дома молодая девушка вывезла коляску. У магазина «Круглый год» остановилась красная машина, оттуда вышел парень в джинсах, сползших с бедер. Жизнь шла своим чередом, а Аркадий тратил энергию на отрицательные чувства. Он вновь одарил Игоря взглядом. Тот слегка улыбался, улыбка была не ехидная, а добродушная. Поразительно, но внезапная вспышка злости показалась теперь Аркадию незначительной. Она угасла, будто ее никогда и не было.

— Вот видишь? — сказал Игорь.

— Вам известна моя проблема?

— О, конечно.

— Вы здесь по тому же поводу, что и я?

— Нет-нет, что ты. Моя жена была чрезмерно импульсивной.

— Правда?

— Угу, психопатоподобный синдром — такой диагноз ей ставили врачи. Естественно, вкупе с душевными болезнями. Ты наверняка тоже посещаешь врачей, так?

Пока Аркадий раздумывал, отвечать на вопрос или нет, Игорь спохватился и добавил:

— Прости, я тебя задел? Я иногда не отдаю себе отчета, что говорю. Стоит раскрыть рот, и слова сами сыпятся, как из дырявого мешка. Мать всегда мне говорила, что я чрезмерно болтлив. Но я просто люблю перекинуться словечком с живыми людьми.

— Нет, все в порядке, — ответил Аркадий и про себя отметил, что его новый знакомый действительно болтлив. — Да, я посещаю больницу, пью успокоительные, если вам интересно, но…

— Нет результата?

— Может, самую малость. Но если б результат был более ощутим, я бы сюда не пришел.

— Тоже верно. А сколько тебе лет? Нет, если я лезу не в свое дело, ты мне скажи! Я знаю, каким навязчивым могу быть, — со смехом произнес Игорь.

— Тридцать три будет через месяц.

Собеседник Аркадия кивнул.

— Возраст Христа. Молоденький. И хиленький, к слову. Как Слышащий — тот тоже худющий. Тебе бы спортом заняться. Физические нагрузки удаляют негативную энергию.

— Послушайте…

— Понял-понял, извиняй. Опять не хотел тебя задеть.

Игорь вытащил из сумки красно-белую пачку «LD» и закурил. Дым повис в воздухе, как облако, спустившееся с неба.

— Курить в такую жару — себя не уважать, — сказал он, отгоняя дым от лица. — Ты не куришь?

Аркадий отрицательно покачал головой.

— Ну вот. Почти спортсмен. Знаешь, моя жена вела записи, где анализировала вспышки нервозности: записывала причины гнева, кто при этом с ней находился, как реагировала, и всякую подобную чушь. Потом она читала свои записи и выявляла определенную закономерность. Эту свою записную книжку она называла «личкой» и всегда прятала от меня. «Моя личка», — так она говорила. Но однажды я все-таки заглянул в эту «личку», — он по-дружески хлопнул Аркадия по плечу. — И знаешь что? Самой частой причиной ее гнева оказался я.

Аркадий не смог сдержать улыбки.

— «Игорь не убрал носки, Игорь не вытер со стола, Игорь то, Игорь сё». Царство ей небесное.

— Сожалею, — проговорил Аркадий.

— Не стоит. После смерти она совсем обезумела.

— В каком смысле? — Аркадий опасливо отстранился.

Мужчина задержал на нем взгляд, потом пожал плечами и ответил:

— Мертвецы. Поэтому я здесь.

— То есть?

— Они приходят ко мне, мертвецы. — Он убрал газету подмышку: — В основном по ночам. Садятся у кровати и рассказывают.

Игорь на секунду опустил очки, чтобы потереть веки, и Аркадий заметил темные круги у бледно-голубых глаз и морщинистые мешки под ними, какие могут быть только у человека, забывшего, что такое нормальный сон. Затем очки были возвращены на место, словно Игорь на мгновение приоткрыл дверь в свою тайну и сразу же вновь повесил на нее замок.

Мальчик позади опять заплакал и крикнул матери, чтобы она убиралась прочь. Аркадий обернулся и увидел, как женщина ударила пацана по заднице, отчего он заревел пуще прежнего. Кто-то сказал ей, чтобы она успокоила ребенка, а она что-то грубо ответила. Что именно, Аркадий не разобрал. В его голове не укладывалась чепуха, которую он только что услышал от адекватного, на первый взгляд, человека.

— Считаешь меня психом, как и их всех? — спросил Игорь, все так же добродушно улыбаясь. — Да-а, здесь собирается не слишком здоровый народец. У каждого своя проблема, и каждому нужно ее решить, вот они и приходят к Слышащему за спасением. Моя проблема — мертвецы. Без вести пропавшие или убитые люди. В общем, те, чьи тела истлевают в канавах да лесах, закиданные мусором и прошлогодними листьями. — Впервые за весь разговор Игорь нахмурился.

— И что же вы с ними делаете? — подал голос Аркадий, во рту у него пересохло.

— А что мне с ними делать? Ничего не делаю. В последние года два наведываюсь сюда. Расскажу все Слышащему, и сплю себе спокойно. Какое-то время.

— Слышащий помогает?

— Ну, как сказать. Помогать-то он помогает — берет все на себя. Я тебе так скажу: старые мертвецы пропадают, но их сменяют новые. Круговорот, да. Или бумеранг, называй как хочешь. Иногда я ощущаю себя сотрудником справочного бюро. Ну, знаешь, эти тетеньки с красными губами, что сидят за стеклом, злые, как собаки.

Игорь снова повеселел. Быть может, веселье было напускным. Аркадий молчал.

— Порой мне даже хочется повесить на дверь объявление: «Справок не даю», но знаю, что не сработает: мертвым не нужна дверь, чтобы войти. Да.

Теперь умолк и Игорь. У подъезда тоже была тишина: мальчик, боящийся ножей, затих, его мать больше не ругалась. У Аркадия возникло такое чувство, будто все, кто стоял в очереди, сейчас глядели на него, прислушиваясь к их с Игорем разговору. Он нервно поглядел через плечо. Нет, никому и дела не было до их сумасшедшей беседы. Люди молча ждали момента, когда смогут, наконец, переступить порог жилища Слышащего, скинуть груз своих проблем и уйти восвояси чистыми и обновленными.

— И что же рассказывают вам мертвецы? — поинтересовался Аркадий, стараясь избежать скепсиса в голосе, но он все равно прозвучал. Не явно, но довольно-таки ощутимо.

Игорь ничего не заметил или сделал вид, что не обратил внимания.

— Большинство просит сообщить родственникам, где находятся их тела. Другие сетуют на то, что не хотят покидать этот мир, а третьи… Третьи не понимают, для чего цепь привела их ко мне. Я таких называю незнайками.

— Какая еще цепь?

— Какая-то цепь у них есть в ином мире. С ее помощью они и находят таких, как я.

— То есть вы такой не один?

— О нет, думаю, что не один.

— Вы им помогаете?

Игорь долго не отвечал. Глаз за солнечными очками видно не было, поэтому Аркадий не знал, куда устремлен его взгляд. Может, он впал в транс и сейчас мысленно общался с одним из духов? Аркадий же не знал, как у него происходит контакт с покойниками.

— Первое время я пытался им помочь. Искал информацию в газетах или интернете о похищениях и пропажах. Тем, что погибли в автокатастрофе или где-то за городом, к примеру, от сердечного приступа, я помогал, да, но убитым — никогда. Не хотел связываться с такими.

— Почему?

— Они-то померли, мертвые, а от живых потом проблем не оберешься. Поначалу я находил трупы по их наводке. Жуткое зрелище, скажу я тебе. Причем делать это приходилось в основном ночью — все-таки нужно же было себя обезопасить и, не дай Бог, не попасться кому на глаза, а то потом доказывай, что не ты убил этого человека.

— А родственникам вы сообщали?

— Иногда да. Тут вот какой момент: у некоторых и родственников-то не было. Как у одинокой бабульки, что пришла ко мне однажды — ее замочили из-за квартиры и бросили в канаву. Она долго требовала, чтобы я предал ее тело земле. Нет, не хочу с такими связываться, — решительно проговорил Игорь.

Аркадий внезапно вспомнил старушку, которая стояла перед ним и без конца справлялась о Маше. Кто такая эта Маша? Ее дочь или внучка, пропавшая без вести? Вдруг она сейчас лежит в траве на обочине трассы где-нибудь между Берильском и Ярославлем? Изнасилованная, задушенная. Ее тело уже закоченело, подверглось распаду. Вороны выклевали глаза, черви пробрались в рот и кишки, а насекомые ползают по бледному, безмолвному лицу. Бедная старушка всё ждет, когда же Маша вернется домой, и ходит к Слышащему, чтобы поведать о том, как ей тяжело. А что, если Маша уже навещала Игоря?

Не то, чтобы Аркадий поверил ему до конца, однако если допустить такую возможность… Вдруг она просила сообщить родным о том, что с ней приключилось, а он отверг ее так же, как и всех остальных? От этих мыслей у Аркадия закружилась голова.

Из подъезда вышла женщина в бежевом платье с короткими рукавами и взлохмаченными волосами. Она будто светилась от счастья. Очевидно, сеанс у Слышащего возымел свое действие. Пока Аркадий и Игорь молчали, занятые каждый собственными мыслями, очередь немного продвинулась вперед.

— А ваша жена? — нарушил тишину Аркадий. — Что случилось с ней?

— Под конец жизни она совсем повредилась рассудком. — Игорь покрутил пальцем у виска. — Я любил ее, но это правда. Мы часто ругались, она цеплялась ко мне по каждому поводу, а в последнюю ссору убежала из дома и не вернулась. То есть не вернулась живой.

Он снял очки, протер глаза и многозначительно посмотрел на Аркадия. На лице улыбка, а в глазах печаль.

— Она пришла ночью примерно через месяц, бледная, какая-то безликая, словно сама смерть. «Вот и привела меня к тебе эта твоя цепь. Ты оказался прав», — сказала она мне. При жизни она не верила в мои россказни о покойниках, представляешь?

— Вы нашли ее?

— Нет, не получилось. В реке она утонула, но сколько я ни нырял к самому дну, так и не нашел ее тело. После этого я и решил, что с меня хватит.

Игорь рассеянно открыл сумку, а когда доставал сигареты, газета выпала у него из рук, и он ногой откинул ее в сторону. «Ведомости» — было написано на первой странице.

— Ничего интересного: аварии, уголовные дела и сообщения об убийствах. Мне мертвецов и так хватает.

— Покойники эти… они как призраки, что ли?

— Не сказал бы. По крайней мере, я не видел, чтобы кто-то из них проходил сквозь стены, если ты об этом. Не так давно ко мне пришел парень. Молоденький, лет двадцать — почти пацан. Умолял отыскать его мать, а когда я отказался, схватил меня за грудки и бросил к двери, как тряпку, можешь себе представить? Молокосос, а руки сильные. Неужто смерть придает покойникам силы? Я разозлился, но мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Идти было недалеко: за парком, что позади моего дома, есть заброшенный дом. Стоит там с незапамятных времен, раньше я частенько проходил мимо, когда выгуливал своего ретривера. Там обычно собирались наркоманы, пока их не разогнала милиция. В этом доме я и обнаружил труп моего гостя — висел на веревке посреди комнаты. Глаза как два шара, язык вывален изо рта, кожа вся ссохлась, точно у мумии. Я не испугался — видел и не такое — но был страшно разозлен. «Так ты самоубийца, — сказал я ему. — А что ж ты о матери раньше не подумал?». Ничего он мне не ответил, только стоял и смотрел, как я снимаю тело и кладу на пол. То, что мне было нужно, нашлось среди хлама. Мальчишка не препятствовал: еще не знал, что я собрался сделать. А я тем временем взял топор и отрубил ему ноги!

Аркадий на мгновение потерял дар речи: принять рассказанное Игорем за правду он никак не мог. Однако тот говорил убедительно, да и к чему ему врать? Прежде Аркадий думал, что вспыльчивость и чрезмерная агрессивность вполне способны превратить его жизнь в ад. Но как тогда назвать жизнь Игоря? Каждую ночь — визиты мертвецов, постоянно что-то от тебя требующих, и смерть, нависшая, как клеймо… Разве не это есть самый настоящий ад?

— И что, он больше не приходил?

— Неа. Больше не приходил. Сейчас я уже понимаю, что поступил опрометчиво. Сам посуди: одно дело — повешенный, совсем другое — повешенный с отрубленными ногами, сечешь? Но мальчишку пока не нашли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К полудню пекло достигло апогея, и даже козырек подъезда, к которому они подобрались, не мог защитить от безжалостных солнечных лучей. Аркадию казалось, что он находится в раскаленной печи. Он утомился и захотел в туалет. Народу заметно прибавилось, позади толпа заняла не только весь тротуар, но и детскую площадку. Все смиренно ждали. Как духи на распутье, которым вот-вот должны сообщить, какой путь их ожидает: в рай или преисподнюю. Нет ничего томительней ожидания.

— Такой очереди не бывает даже у храма святой Матроны в Москве, — поделился Игорь своими наблюдениями. Подобрав выброшенную газету, он расстелил ее на асфальте, и они вместе — бок-о-бок — уселись на нее. Потом перекусили бутербродами с ветчиной и сыром, которыми Игорь угостил Аркадия. Пока ожидали своей очереди, Игорь поведал множество историй о мертвецах, которые потрясали воображение и леденили душу.

Вечером, когда они, наконец, очутились в подъезде и даже добрались до второго этажа, по толпе пролетел слушок, что на сегодня прием у Слышащего закончен.

— Во как, — сказал Игорь. Казалось, он совсем не удивился.

Народ недовольно загудел, но остался на месте. Аркадий тоже не сдвинулся, пока Игорь не потянул его за руку.

— Пошли. Видать, Слышащий здорово устал.

— Я тоже устал! — с пылом заявил Аркадий и немного протиснулся вперед. В подъезде было душно — хуже, чем на улице. Люди стояли вплотную, мокрые, горячие. В воздухе смешались запахи еды, нечистых тел и кислого дыхания.

Аркадий постучал по плечу старика, который доедал вареное яйцо и кусок хлеба, снизу завернутый в пакет.

— Что там происходит? — он указал наверх.

— Говорят, к Слышащему больше не пускают, — дожевывая, изрек старик. — Говорят, ему надо отдохнуть.

Дед поперхнулся и закашлял, изо рта полетели крошки, которые попали Аркадию на руку. Он брезгливо отстранился и шагнул к высокой даме с веером. Дуновение ветерка приносило с собой резкий запах пота. Сверху послышался топот: толпа спускалась вниз.

— Там все закончилось? — осведомился у дамы Аркадий. В голосе прозвучали нотки нервозности.

— Я не знаю! — закричала женщина. — Как так? Я здесь весь день простояла!

— Не вы одна, — с возмущением ответил Аркадий. Позади Игорь предлагал ему уходить.

— Придем завтра!

— Я убил целый день на то, чтобы прийти завтра?! — Аркадий оглянулся, но Игоря за толпой видно не было. Женщина застонала и быстрее замахала веером.

Аркадий пошел сквозь толпу. Все выше и выше по мусору, раскиданному на полу. Наступил на бумажный стаканчик, поскользнулся на полиэтиленовом пакете, но удержался на ногах. Он чувствовал какое-то дикое возбуждение, от которого дрожали колени.

Толпа шла вниз, а он шел ей наперекор, как карась против течения. Сзади кто-то схватил его за рубашку.

— Ты это куда? — произнес скрипучий голос, он не понял — мужской или женский. Аркадий попытался вырваться, но человек его не отпустил, а сжал ему плечо и потянул на себя. Развернувшись, он увидел лысого парня с большими воспаленными угрями по всему лицу — Аркадий принял их за бородавки. Он оттолкнул его — скорее от отвращения, чем от злости. Тот налетел на людей позади себя, случайно ударил локтем какую-то женщину в широкополой шляпе. Народ заворчал, женщина взвизгнула. Шляпа слетела с ее головы и затерялась где-то в ногах. Парень с бородавками покрыл его матом. Аркадий не стал тратить время на перепалку и пошел дальше. Лица проплывали мимо, с любопытством глядя на него. На пролете между третьим и четвертым этажами он заметил, что пробирается через толпу не один: к нему присоединились несколько человек, а потом все, кто спускался вниз, повернули назад. Каждый из этих людей хотел того же, что и он — исцеления.

На лестничной площадке пятого этажа было пусто. Четыре двери: две справа, две слева. Куда идти?

— Туда! — Аркадий увидел худую руку, указывающую на черную, чуть приоткрытую дверь в углу. Коврик у входа сбился и помялся. Аркадий рванул вперед, схватился за ручку и с силой распахнул дверь — она с грохотом врезалась в щиток на стене и задребезжала.

Линолеум в коридоре, некогда желтый, был затоптан следами. На стене справа висело коричневое полотенце. На вешалке не было ничего, за исключением рваного пакета с вылезшими из него лохмотьями. Совершенно обычная квартира. Так и не скажешь, что здесь творил чудеса тот, кого в народе прозвали святым. Однако именно такими — ничем не примечательными — и должны быть подобные места — убежища тайн и магических сил. Такова природа вещей.

Воздух тут сгустился, стал ощутимым, давил на голову. Аркадию почудилось, что он очутился на дне океана, где вода своими объятиями проверяла его на прочность. Негатив, что выплескивали люди, входя в квартиру, будто бы принял материальную форму, и теперь обитал в каждой молекуле воздуха. Словно чудовище, которого не видно, но ты все равно знаешь, что оно есть.

Посреди коридора сидел Слышащий. Необъятных размеров существо, которое сложно было назвать человеком. Скорее бесформенная масса, расползшаяся по стулу. Огромные ручищи покоились на слоновьих ногах, возле которых валялись остатки майки и спортивных штанов, разодранных в клочья. Голова, напоминающая раздувшийся шар, опущена вниз, из-за бугров щек выглядывают маленькие, налитые кровью глазки. Болезненно-желтая кожа натянулась на конечностях, груди и животе — того и гляди, порвется. Существо сопело и слегка покачивалось в такт дыханию.

Аркадий обомлел. Со слов Игоря, Слышащий был худым… Но теперь он как будто разбух. Разве такое возможно? Эта мысль оборвалась, потому что Аркадий, не отдавая себе отчета, вдруг заговорил. Его рот открылся сам собой, слова полились оттуда и он просто не мог совладать с собой и заставить себя заткнуться.

Он возмущался ужасно долгим ожиданием, бранился на психов, среди которых провел свой день, упомянул мужчину — того самого, что занял его место в очереди! Проклинал жуткую жару, полагая, что в аду, вероятно, прохладней, продавщицу из магазина «Круглый год», которая хотела обманом похитить его деньги! Досадовал на свою жизнь, гнев и раздражительность, оскорблял бывшую супругу, бросившую его на десятом году совместной жизни!

Толпа ввалилась в квартиру и заголосила: все разом решили скинуть с себя ворох дурных эмоций, освободиться от недугов и затолкать их в Слышащего. Из-за его могучей спины выскочила маленькая женщина — вероятно, мать. Она что-то кричала высоким писклявым голосом, серая и невзрачная, как мотылек. Однако никто не удосужился обратить на нее внимание.

Аркадий чувствовал, как ярость выплескивается из организма. Он орал до тех пор, пока не охрип. Бешенство, бушевавшее внутри него, переросло в истерию. Глаза заволокло туманом, тем не менее, сквозь него он смог увидеть, что Слышащий закрыл уши руками и зажмурился. В следующий миг пришло новое ощущение, затмив все предыдущие — небывалая легкость, граничащая с удовольствием и даже экстазом. Он будто бы стал пушистым облачком, парящим в невесомости и улетающим прочь — в бескрайнее ярко-голубое небо. Гнев, пылавший костром, погас, обратившись в тлеющие угли; Аркадий словно приобрел неуязвимость, как если бы он вошел в пламя и вышел нетронутым.

Он наблюдал за облаком, которым стал, со стороны и почти испытал оргазм от этого полета, однако сладкую гармонию нарушил пронзительный вопль: Слышащий заревел, точно раненый кит, затрясся и изрыгнул на пол поток темной зловонной жидкости.

Люди в одночасье умолкли. Мать отшатнулась, выпучив глаза и прикрыв рот дрожащей рукой.

В черной луже что-то шевелилось. Нечто росло там на глазах, питаясь тем, что излилось из организма хозяина. Через мгновенье оно превратилось в белесый комок, у которого внезапно появились лапы, голова и даже хвост. Существо встряхнулось, как кошка, и, обратив на присутствующих злобный взгляд, ощерилось.

— Что это за тварь?! — вскричал кто-то. Никто не ответил, народ лишь удивленно ахнул.

Неизвестное создание выгнуло спину, потягиваясь, и перебралось из вязкой слизи на сухой участок пола, не сводя с людей черных блестящих глаз. В то же время в животе Слышащего громко забурлило, словно кто-то там ворочал камни. Святой застонал, и Аркадий в ужасе заметил, что под кожей у него что-то ползает, то появляясь, то зарываясь в складки тела. Присмотревшись, Аркадий увидел, что паразит там не один — несколько бугров одинакового размера шевелились в животе, пытаясь найти путь наружу.

В то же время слоноподобное чудище, бывшее когда-то человеком, зычно рыгнуло и широко разинуло рот, а оттуда показалась голова такой же твари, какая сейчас сидела у его ног, злобно осматриваясь. Особь белоснежного окраса, ухватившись когтистыми лапками за нижнюю губу Слышащего, выбиралась на волю; плоть ее, до омерзения скользкая, переливалась на свету, как рыбья чешуя. Хозяин ее кряхтел и звучно дышал, по его подбородку бежали тоненькие струйки крови.

До того, как события стали развиваться с стремительностью катастрофы, Аркадий понял, что это за существа. Как бы ему не хотелось это отрицать, однако он невольно стал одним из их создателей.

Они не были исчадиями ада, как их в скором времени окрестил кто-то из толпы — они были следствием людского безумия, эгоизма — настолько безграничного и объемного, что он принял осязаемую форму. Проклятия, обрушившиеся на Слышащего, проблемы, излившиеся в его сознание, совершили соитие, зачав нечто материальное, и оно, не найдя покоя в утробе чудотворца, захотело вернуться назад.

— Это… это демоны! — крикнул кто-то надтреснутым голосом. Эти слова не сняли оцепенения с людей, но зависли в масляном воздухе и будто бы стали ощутимы. Зримы. Аркадий наблюдал, как они, принимая причудливые очертания, двигались к своей цели, играя различными красками и всполохами света. Он не мог отвести зачарованного взгляда от того, как слова, похожие на разноцветных пташек, проникали в уши Слышащего. В них было что-то музыкальное, и Аркадию, чтобы ощутить все буйство красок, вдруг захотелось самому произнести такую фразу, посмаковать каждую букву, что он не преминул сделать. Нечто таинственное содержалось в музыке слов, которая, казалось, была вызвана головокружительным полетом Земли в пространстве.

Следующая нота не была столь же мелодичной: она заключила в себя грохот рухнувшего мира, жуткий свист улетающих в бездну осколков реальности — с оглушительным хлопком тело Слышащего взорвалось. Лопнуло, точно мыльный пузырь, окатив присутствующих кровавыми сгустками и ошметками плоти.

Толпа в едином порыве подалась назад, а когда люди осознали, что попавшие на них частицы плоти зашевелились, воплотившись в тех же белесых зверей, началась массовая истерия. Места, чтобы развернуться не было, однако толпу это не заботило — как огромная приливная волна, она покатила в подъезд. Аркадий держался сзади, насколько хватало сил. Несколько человек застряли в дверном проеме, какой-то мужчина потерял сознание и упал. Аркадий нечаянно наступил ему на голову, а когда опустил взор, увидел, как белые твари, вспоров кожу, полезли внутрь упавшего.

На себе он тоже заметил несколько этих чудовищ. Цепляясь за одежду, они карабкались вверх, буравя его жгуче-черными глазами. К его удивлению, взгляды их были осмысленными и отражали все сомнения, переживания, разочарования, боль и сумасшествие тех, кто поведал о себе Слышащему несколькими часами ранее. Вопя от отвращения, Аркадий стряхнул существ на пол, двух удалось раздавить — издав последний жалобный стон, они замолкли навсегда, — а остальные, ловко лавируя между ногами, затерялись в толпе.

Весь в крови, Аркадий пробирался вперед, расталкивая локтями кричащих людей с одинаковыми серыми от страха лицами. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди, взгляд то и дело выхватывал из подъездного мрака мерзких созданий молочного цвета, живо скачущих по макушкам. У некоторых появились крылья, и они взлетели к потолку, словно огромные насекомые. Он увидел, как одна из тварей, изрядно пожирневшая, открыла пасть и вонзила острые зубы в шею какой-то старухи. Та исступленно визжала и тщетно пыталась дотянуться костлявыми руками до своего мучителя. Кожа на морде чудовища была такой же морщинистой и обвисшей, что и у старухи, будто оно являлось ее уменьшенной копией.

Неожиданный спазм настиг его — паника от страха застрять, угодить в ловушку. Толпа обхватила его со всех сторон плотным кольцом, и Аркадий быстрее заработал руками. Отталкивая мужчин и женщин, стариков и детей, он, наконец, добрался до ступеней и побежал вниз. Парень в залитой кровью зеленой футболке залез на подоконник, спасаясь от жутких созданий, но не удержал равновесия и вывалился в окно. Аркадий не успел акцентировать на этом внимания, так как кто-то, отбиваясь от монстров, зарядил ему в грудь рукой и этот удар вытеснил из него весь воздух. Он ощутил, как что-то ползет по спине.

Прикосновение маленьких влажных лап вызвало чувство, будто по телу — от шеи до копчика — прошел электрический разряд, волосы дыбом встали на загривке. От чувства гадливости Аркадий передернул плечами, однако существо не отстало, тогда, закинув руку за голову, он сумел его ухватить. Кожа у существа была холодной и мягкой, как раскисшее мыло; тварь извивалась в руках, корчилась и пыталась цапнуть Аркадия за ладонь. В глазах ее была чернота. Дыра во льду. Тоннель…

А потом из глубин выплыло выражение, до боли ему знакомое — безотчетная злость. Особь одарила его полным ненависти взглядом, каким он сам обычно оглядывал людей. Глазки ее прищурились, губы плотно сомкнулись, и Аркадий, едва не рухнув от изумления, угадал в этой морде черты собственного лица.

Ярость, клокотавшая внутри него, когда он только поднимался к Слышащему, безвозвратно испарилась, стоило ему облечь ее в слова, а потому, сознание, лишенное столь разрушительного чувства, пустовало. Однако теперь это место занял вполне осязаемый ужас. До Аркадия вдруг дошло: эта тварь, прожигавшая его злобными глазами, была сотворена именно им, а значит когда-то она, лишенная плоти, сидела внутри него, руководила его мыслями, направляла тело и вызывала навязчивые идеи. Каким-то образом она сумела найти своего хозяина среди полчища других людей и теперь, по всей видимости, желала вновь занять прежнюю нишу в недрах его души. Он не мог позволить ей сделать это!

Дрожащими руками Аркадий стиснул маленькое тельце, а потом ухватил существо за голову и, приложив все силы, потянул на себя. Какофония звуков — воплей, топота ног, бьющегося стекла, рыданий и даже истеричного гогота — была оглушительной, однако он все равно услышал треск, с каким голова существа, имевшего лицо Аркадия, отделилась от тела. С таким звуком рвутся швы на одежде. Еще какое-то время тело монстра трепетало в руках, обдавая их черно-синей кровью, а потом замерло, сложив лапки.

Отбросив мертвое тело в сторону, Аркадий на негнущихся ногах двинулся к выходу. Люди галопом мчались по лестнице, падали, наступали друг на друга и бежали дальше. Толпа вынесла его из подъезда и бросила на асфальт рядом с трупом парня в зеленой футболке. Кто-то случайно пнул голову покойника, и тот обратил к Аркадию застывшие глаза.

Из окон стайками вылетали белесые уродцы: одни из них падали вниз и разбивались об асфальт, как крупные дождевые капли, другие, сумасшедше кружа в воздухе, преследовали спасавшихся бегством людей. Словно стадо, основная масса народу неслась в одном направлении: через детскую площадку меж домами прямиком на проезжую часть. Аркадий, все еще потрясенный, поднялся и неуклюже побежал в другую сторону.

Чудовища не погнались за ним. Прохладный вечерний ветер ласкал разгоряченное тело, в воздухе витал запах костра. Рубашка развивалась на теле, как парус. До конца не оправившись от увиденного, Аркадий ощущал не то чтобы слабость, но некоторую потерю внутреннего равновесия. Тело казалось ему легким, словно он скинул несколько килограммов за вечер, а в душе царила безмятежность, настолько прочная, что ее не могла сломить ни одна плохая эмоция.

Лишь теперь он осознал, что визит к Слышащему не прошел бесследно: гнев, сокрушавший его на протяжении всей жизни, исчез, как проходит черная полоса, за которой обязана наступить белая.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Максим Кабир} Изнанка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Если бы я был художником, я, вне всяких сомнений, рисовал бы дворы микрорайонов. С лавочками, врытыми в землю шинами, голубятнями… Бесконечные дворы на полотнах! Но, не обладая талантом живописца, я стараюсь всунуть каждый увиденный двор в свою прозу и прожить там маленькую жизнь. Остановившись покурить в одном особенно приятном дворике, я и придумал „Изнанку"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В квартире тихо, если не считать капающего крана. Стеклопакеты глушат внешние звуки, окна плотно зашторены. Пахнет мандаринами. Позеленевшие, обросшие белой плесенью фрукты гниют на блюдце. Из рюкзака вывалились учебники. Чашки оставлены в рукомойнике, что так не похоже на маму. Кап. Кап. Кап.

Телефоны родителей вне зоны доступа. Никого из двухста друзей нет в сети. Никого вообще нет в сети.

Если верить календарю, прошло две недели с тех пор, как я включился в игру. Детская шалость. Короткий комментарий под моим постом в «Типичном Шестине».

Я подводил итоги ежегодного квеста, выбирал победителей. Задания, как обычно, были связаны с историей города. Отыскать все сохранившиеся здания, спроектированные талантливым архитектором Анатолием Вилле и сфотографироваться на фоне. Или процитировать классическую фотографию Карла Гуннеля. Или просто запечатлеть любимое место в Шестине.

Тот парень, Игорь Кротов, — поверим, что это его настоящее имя — спросил, не участвовал ли я в игре «Изнанка». Я заинтересовался и черкнул ему в личку. Кстати, комментарий вскоре был удалён, и вряд ли модератором «ТШ».

Кротов — с размытых фотографий щурился худенький очкарик — тут же ответил, что «Изнанка» — это такой квест из шести действий, смысл которых станет понятен только после выполнения последнего. Я сообщил, что заинтересован, а Кротов пропал из онлайна и больше не заходил на свою страницу. Вечером мне написал пользователь Дмитрий Спиранов, похожий на Кротова, как брат-близнец. Я даже решил, что они носят по очереди одни и те же очки, с толстыми диоптриями и пластырем на дужке. Еще их объединяло дурное качество фотографий, отсутствие в профиле личной информации, аудио и видеозаписей и друзей, и девственно чистые стены.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«…Оставшихся членов банды атамана Ребутова изловили к зиме. По личному указу императрицы кровопийц ослепили огнём и, под свист толпы, провели маршем от набережной к лобному месту в районе Ваниного тупика. Сам атаман шествовал впереди, богохульствуя и смеясь. Выжженные глаза делали его лицо особенно страшным».

Из книги «Душегубцы, разбойники, каторжане», А. Грек, 2002 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бегло изучив страницу, я сразу подумал об опасных забавах типа «Синего кита» и хмыкнул: неужели меня попытаются склонять к суициду? Не сопливого школьника, а взрослого двадцатилетнего парня?

Сообщение интриговало.

«1. Сядь в шестой троллейбус и проедься с закрытыми глазами от адмирала Ушакова до Ваниного тупика. Открывать глаза нельзя!».

«В любое время?» — спросил я, растерянный. И засомневался: не прячется ли за профилем очкарика Спиранова малышня? Чересчур детским было задание.

«Да», — выжал из себя немногословный куратор.

«Ну и как вы узнаете, что я не жульничал?»

«Мы узнаем», — заверил Спиранов.

Я люблю играть по правилам и быстро увлекаюсь. А «Изнанка» меня увлекла — сам не понимаю, чем. Я действительно проехал до конечной, прикинувшись спящим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Так девять свидетелей — и это в атеистическом СССР пятидесятых годов! — заявили, что якобы видели чёрта, идущего по улице в ночь на второе мая. „Рогатый, с пятачком, а от копыт дым поднимался“, — так описала потустороннего гостя тридцатилетняя Мария К. Чёрт заглядывал в окна перепуганным горожанам и облизывал стёкла, потом залез на крыши и топал по черепице до рассвета, и никто из девятерых не спал. Было ли это массовое помешательство, розыгрыш или результат злоупотребления спиртным — остаётся загадкой».

Из статьи «Чёрт подери» В. А. Павлухина, газета «НЛО» за 1995 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И — вот совпадение — через час был вооружён вторым заданием, не менее странным.

«2. Найди на Центральном кладбище могилы девятерых людей».

Дальше следовал ничего мне не говорящий список имён и фамилий и примечание, что я должен побывать на каждой могиле в указанном порядке.

Я решил дождаться выходных и обратился к Гуглу, надеясь прояснить ситуацию с игрой «Изнанка», но поисковик о подобном развлечении слыхом не слыхивал.

В субботу моросил мерзкий дождь. Хибара бюро регистраций пропахла сивухой. Красноносый мужик порылся в гроссбухах и выписал на бумажку нужные мне сектора. За час я навестил девять означенных могил, и получил третье задание. Отнести к памятнику Афанасию Никитину что-то мёртвое и положить на пьедестал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«…Но подходить к скульптуре великого русского путешественника экстрасенс наотрез отказалась.

— Увезите меня отсюда, вы что, не чувствуете? Тут родник, родник кровавый под землёй, тут тьма народу с собой покончила, увезите меня, не кормите бесов!»

Из передачи «Мистический детектив», шестой сезон, третий выпуск, 2009 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мёртвое — дохлого воробья, так кстати обнаруженного у подъезда — я завернул в газету. Нёс, чувствуя себя олухом, и одновременно испытывая необычное возбуждение. Неужели они впрямь наблюдают за мной? Какой в этом смысл? Когда, наконец, мне предложат погулять по заброшке или вырезать на запястье кита?

В пустой квартире с назойливо капающим краном меня терзает вопрос: мог ли я остановиться в тот момент, развернуться, прекратить? Или дудочка крысолова была сильнее?

Ветер трепал пёрышки окоченевшей птицы и чёрный глаз таращился на меня.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«— Ну это всё слухи, понимаете? Что раньше там был женский монастырь, и сельчане его боялись. Что монашки чуть ли не дьяволу поклонялись, и беременели постоянно. А детей убивали.

— А вот утверждают, что в девяностых, когда храм строили, там детские косточки выкопали, тоже неправда?

— Я такими данными не располагаю. Косточки? Ну, смешно же».

Из интервью с Валентином Ковалиным, автором книги «Легенды и мифы Шестина», 2013 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В четверг, после университета, я пробрался сквозь ливнёвый туннель под Скорбященским храмом, испачкавшись с ног до головы. Трижды, туда-сюда по коллектору. Как дурак. А вороны каркали в октябрьском небе, образуя собою крест.

На первый взгляд в этом не было ни малейшего смысла. И на второй, и на третий. Удивительно, что я увлёкся подобной ерундой, как ребёнок, заигравшийся с солдатиками и ожививший силой воображения пластмассовую армию. Или как пёс, готовый по команде хозяина, срываться, радостно виляя хвостом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«[А место знаете такое — Лешева яма?]Нет, нема такого. Лешева ляга есть. [Ляга?] Да, Ляга. [А почему название такое?] Не знаю. Там леший жил, наверное. Давно, при царях. [Это там сейчас Молодёжный микрорайон?] Ну да, рядом. Там деревни были и тракт ишчё. И [нрзб] ручей тёк. [Какой ручей?] Костий. [Почему Костий?] Корова там потерялась, утопла. Её нашли, поглотанной рыбками. Один скелет. Меня ишчё сестра пугала в детстве, что костия коровка ночью придёт, забодает. И люди там жили. Вшивые люди. Очень дурные, очень».

Жительница Шестина, Анна Пантелеймонова Замятина, 1902 гр; из книги «Фольклорный путеводитель», 1992 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маршрутка выплюнула меня из переполненного чрева и умчала прочь. В низине, окуренный туманом, светился гипермаркет. Автомобили курсировали по трассе, и влажный асфальт отражал свет фар. Я зашагал, подняв воротник, в сторону панельных новостроек. Дорожка змеилась по пустырю. Фонари мерцали в сумерках.

«А мог бы греться дома и наслаждаться сериалами», — злился я на себя.

Бабье лето, и так слишком долго радовавшее шестинцев, закончилось в пятницу. Его смели промозглые ветра, заодно изрядно потрепав кроны деревьев. Дворы был безлюдны, хотя стрелки часов едва отмерили восемь. Ни привычных собачников, ни молодежи за столиком возле детской площадки. По газонам ползли желтые ладошки — палые листья. Каштаны тревожно поскрипывали облысевшими ветвями.

Ненавижу осень! Раздражают эти романтичные осенепоклонники, которые восторгаются лживой красотой увядания и разложения. Хочется послать их к чертовой бабушке — пусть идут, загребая ногами октябрьскую прель.

Скученные высотки защищали обитателей микрорайона от ветра, но за их щитами монотонно гудели пустоши. Дребезжал лист железа, кренилась обрамляющая цветник фанера. Змейки окон горели на фасадах, как разрозненные фигуры из «Тетриса». И тени каштанов украсили неровный асфальт причудливым узором.

Пекарня находилась на самом отшибе района, ребром к ребру с окраинной девятиэтажкой. Я сбавил шаг.

В щели между зданиями зияла черная пропасть, непроницаемая темнота. Будь сейчас день, я видел бы степь, высокую траву, прореженную тропинками, и дорогу, и остановку. Вечер был беззвездным, кругозор обрывался в метре от рукотворного ущелья. Точно весь внешний мир залили угольно-черной краской. У меня зачесались глаза, и на душе сделалось тревожно. Я все всматривался туда, где тьма отменила высоту и ширину, сожрала пейзаж, стерла ластиком степной сорняк, землю, небо, горизонт. Она лезла в микрорайон, как разбухшее тесто, приправленное до отказа чернилами каракатицы.

От пекарни исходил аромат свежей сдобы. Работал допотопный кондиционер, прикрепленный к высокому фасеточному окну. Журчала вода; упруга струя била из трубы, и над ней клубился пар.

Меня снова посетило чувство, что за мной следят. Притаились за рифленым забором, ограждающим мусорные контейнеры, и хихикают.

«5. Поехать в микрорайон Молодежный, завязать глаза и пройти между правой стороной хлебопекарни и торцом девятиэтажного дома».

Я вынул припасенную бандану с логотипом группы «Психея» и в нерешительности изучал узкий коридор, выискивая подвох. Сорняк пробивался сквозь плиты. Длинная кирпичная стена справа поросла сухими лозами дикого винограда. С этим заданием справился бы и ребенок. Как и с четырьмя предыдущими.

Но откуда он все-таки знает, что я игрок, не нарушаю правила?

Изрядно замерзнув, я приложил ткань к векам и завязал на затылке узел. Прикоснулся к холодному кирпичу. И втиснулся в проход. Наощупь побрел по туннелю, думая о темноте, что поджидает в конце. О том, что в конце, по заверениям канувшего в лету Игоря Кротова, игра обретет смысл.

Мне казалось, что по проходу идет еще кто-то. Что кто-то — и можете считать меня психом! —карабкается по отвесной стене надо мной. Тощий, черный, хватающийся за выбоины в кирпиче корявыми пальцами. А тьма давила, отталкивала, я ощущал себя пловцом, таранящим плотный поток, в голове кружились нелепые мысли о мертвой корове, о корове, лежащей на отмели и смотрящей на меня остекленевшим глазом, отороченным длинными ресницами.

Рука нащупала край стены. Я сорвал платок. И обомлел.

Я, как и прежде, стоял перед пекарней и видел плещущую из трубы воду, внутри микрорайона, а не снаружи, будто с места не сошел, будто не обтирался только что о замшелые стены коридора.

Я моргал, подвергая сомнению собственный разум, а телефон пиликнул сообщением. Спиранов прислал финальное задание.

По пути домой, и на следующий день, и позже я высматривал его повсюду: в придорожных кустах, в транспорте, в толпе студентов. Очкарик-доходяга, засаленные волосы, растянутый свитер. Пялится на меня сквозь толстые стекла, и глаза деформируются, как отражение в аквариуме. Я оборачивался и позади, естественно, никого не было.

«6. Выясни, где живет Белоха».

Он не спрашивал, знаю ли я, кто такая эта Белоха. А я знал. Все в городе знали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Итак, вслед за церковниками, вы скажете, что есть лишь два ключа, отпирающего для вас врата ада — смерть и грех. Я же говорю: в ад можно попасть при жизни, выполнив цепь действий и ритуалов, и я тотчас могу набросать на карте Рима, Каира или Калькутты тропы, которые приведут пешехода в чертоги адские буквально и в физическом смысле. Хуже того — могу по злому умыслу пленить вас и увести к прожорливым демонам. Страшитесь узреть изнанку мира, случайно угадав и повторив необходимые действия, ибо говорю: определенным способом пройдя по коридорам Ла Спиенца, по базилике Святого Климента или по собственному дому, вы обречете свою душу и плоть на вечное горение».

Из трактата «Secretum speculo» Лафкадио Ди Фольци, ок. 1760 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Белоху я застал на привычном посту у автовокзала. Грузная старуха в замызганной шубе, золотозубая, с морковно-красными щеками, словно она использовала вместо пудры фломастер. Белоха приставала к прохожим, бесцеремонно дергала за рукава, фамильярно окликала. Не желая пререкаться с сумасшедшей, прохожие откупались мелочью, ускоряли шаг, отводили взоры.

Просканировав привокзальную площадь, я приметил и Белохиного сынка. Высоченный, худющий, он сидел на корточках возле парапета и водил увечными кистями у глаз. Впрочем, глаза его и все лицо маскировали бинты. Из-под белых лент торчали клочки пегих волос. Оставалось догадываться, как он дышит. Я предполагал, что у великовозрастного дитяти Белохи какая-то генетическая болезнь, вроде синдрома Морфана, слишком непропорциональным был его череп под марлей.

Пока мамаша стреляла мелочь на хлеб, на фломастеры ли, на новые бинты, бедолага караулил недвижимо и урчал под нос.

— Умр, умр…

В народе его прозвали «Умруном». Ни раз и не два сердобольные граждане обращались в соцслужбы, требуя обратить внимание на попрошаек, но семейка снова и снова возвращалась к вокзалу.

Вечерело, автобусы мотались по парковке, диспетчер извещал об отправках.

Я прихлебывал кофе и следил за перемещениями Белохи, за ее не меняющим позу сыном. Вспомнил, как напугал он меня, третьеклашку, впервые. Я решил, что передо мной мумия, оживший мертвец, а мама успокаивала и втолковывала: «Дядя просто не в себе».

Я изрядно продрог, но от близости разгадки пульс мой участился и ладони вспотели.

В девять Белоха взяла сына под локоть, и они поковыляли прочь. По моим прикидкам, заработанного за день семейке хватило бы на полсотни буханок хлеба. Я крался по пятам, таясь в полумраке: мимо зловонной свалки, ремонтного бокса, заброшенного поселка, откуда жильцов выселили из-за превышенного уровня формальдегида в стенах, вдоль полей и линий электропередач, под теплопроводом с растрепавшейся изоляцией.

По бокам трассы ютились халупы из досок и жести, какие-то разгромленные гаражи. Я прижался к огрызку забора и осторожно высунул голову. Белоха — без спутника — шаркала вниз по склону, звенела ключами. Я напряг зрение.

— Умр!

Узловатые пальцы вцепились в плечо. Я прикусил язык от неожиданности. Пахнуло несвежим телом. Никогда еще я не стоял так близко к Умруну. Сумасшедший тряс меня, сгорбившись так, чтобы забинтованное лицо было на одном уровне с моим.

А вдруг он взаправду мумия? — посетила глупая мысль.

Клешня больно стиснула сквозь одежду.

— Эй, — беспомощно промямлил я.

А Умрун заговорил — в лунном свете я видел, как шевелятся губы, или что там еще шевелилось у него под бинтами.

Мне было семь, когда скончался мой дедушка. На поминках родня по очереди рассказывала разные связанные с ним истории, а я внимательно слушал. Бабушка вспомнила, что дед за едой любил повторять: «Вкусно, как крольчатина», и причмокивал характерно, всасывал воздух. Не важно, что он при этом кушал, борщ или пирог. «Вкусно, как крольчатина».

За ужином я решил, что родителям понравится, если я буду похож на дедулю, и я начал причмокивать и нахваливать пюре: «Вкусно, как крольчатина, мам», а мама отругала меня. Я не понял, в чем провинился, и расплакался.

Спустя тринадцать лет Умрун вплотную склонился ко мне и четко произнес:

— Вкусно! Вкусно, как крольчатина!

И потянул воздух на манер Ганнибала Лектора.

Я онемел, а сзади Белоха каркнула:

— Заблудился?

Я попятился, кривые пальцы отпустили куртку. Белоха ухмылялась, я думаю, Умрун тоже ухмылялся, возвышаясь сбоку от нее, длинный и нескладный.

— Уже не выберешься, — напутствовала сумасшедшая старуха. — Куда пришел, оттуда не вернешься.

Но я вернулся — в тот вечер я еще сумел вернуться в свой дом, к своим родителям, и все было обычным, только у соседей всю ночь лаяла собака и кто-то царапался за стеной.

Спиранов не написал мне, вопреки ожиданиям. На его страничке появился свежий пост авторства Игоря Кротова. Кротов извещал, что Дима Спиранов умер, и похороны состоятся завтра в шестом доме по улице Плеханова. К посту была прикреплена фотография, нарочито искаженная, серое пятно в нелепых очках.

Лампы мигали над головой, и я услышал раздражающее щелканье — это стучали друг о друга мои зубы.

Судя по всему, Кротов, отчитавшись о похоронах, удалил свой профиль.

Сегодня утром я посетил улицу Плеханова и издалека видел гроб у подъезда, и людей, окруживших его, худых и необычайно высоких, черных и блестящих, как деревья, омытые осенним дождем. Они поднимали тонкие руки и водили ими в пустоте, а стекольца их очков сверкали алчно, и я посеменил прочь по вымершим дворам, и не встретил ни одного прохожего. Но в окнах пятиэтажек то и дело мелькали землистые личины, а возле памятника Афанасию Никитину, который из-за мороси показался мне чудовищным, танцевали психи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кап-кап-кап, вода стучит о рукомойник, и я пытаюсь найти объяснение всему, что видел за день. Странным вещам, странным событиям, странному призу в конце зигзагообразного и бессмысленного лабиринта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я понимаю, что рано или поздно мне придется приблизиться к окну, отдернуть ткань и проверить, действительно ли кто-то ходит на горизонте, кто-то огромный, с лапами, извивающимися, как плети, с рылом муравьеда, с ножами вместо волос, и жрет ли он существ поменьше — карабкающихся на дома тварей; а, может быть, мне померещилось тогда во дворе; может быть, мне все померещилось, и я сумею вернуться, если повторить наоборот каждое мое действие, в обратном порядке, и нет ничего за шторами, на изнанке.

Пак-пак-пак.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Анна Лагода} Маяк ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась в 1986 г. в Рязани, здесь окончила университет. Год проработала по специальности, затем ушла во фриланс. Писать пробовала в детстве, потом надолго оставила это занятие, а несколько лет назад начала снова. И вот у меня получился рассказ, который сочли достойным публикации».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Троллейбусные провода сверкали на закатном солнце, как самая тонкая золотая пряжа, и когда они начинали дрожать, это означало, что Леандр уже близко. По пятницам он нарочно брал вечернюю смену. Доводил троллейбус до рыночной площади, высаживал пассажиров и ехал дальше по разбитой дороге мимо каменных развалин и оливковых рощ до самого маяка. Маршрут не ходил сюда с тех пор, как молодая монашка выскребла себе глаза обломком камня на глазах у толпы паломников. И странное дело — иконы она больше писать не могла, но на лице ее так и застыло умиротворенное выражение. Словно перед тем, как ослепнуть, она увидала что-то очень хорошее.

Святое это было место; святое, но дурное.

Леандру много раз пеняли, что провода старые и столбы еле держатся, да и городские службы вот-вот перестанут подавать на маяк электричество, но он все равно поступал по-своему. Человек он был аккуратный и честный, а значит, младший брат мог не опасаться, что старший вдруг не приедет или приедет не вовремя.

Нестора это устраивало. В полумраке лучше всего было видно то, что он хотел показать; а что хотел скрыть, не выпячивалось на свет божий.

— Здравствуй, брат, — вполголоса произнес Леандр, входя, но Нестор, устроившийся с мольбертом на каменном балконе, все равно приложил палец к губам:

— Тссс!..

— А! — Леандр качнулся и замер. Продолжил шепотом: — Спит? Я могу подойти?

— Только тихо. Совсем тихо.

Нестор сидел прямо и неподвижно — даже рассохшийся деревянный стул под ним не скрипел.

Леандр встал в трех шагах от кровати. На лице его застыло благоговейное выражение.

— Мне кажется, его лицо уже не такое бледное. Оно было совсем как мрамор, но теперь к нему возвращаются краски. Должно быть, морской воздух действует благотворно.

Леандр закивал. Он плотно сжал губы и, пока не вышел из комнаты, не проронил больше ни слова.

Нестор немного выждал, слушая затихающие шаги брата, спускавшегося по каменным ступеням, а тогда отложил кисть и последовал за ним. Под ноги попалась негодная Мина. Она будто нарочно выгнула спину и чихнула.

— Тссс!..

Нестор наладился ее пнуть, но чуть не упал сам — нога прошла сквозь воздух.

— Тьфу!.. — он погрозил кошке кулаком, и ему показалось, будто она злорадно смеется.

Нестор взглянул в каменно-тяжелое лицо отца, его заросшие щетиной впалые щеки, свинцовые кружки опущенных век. Покачал головой и торопливо сбежал вниз.

Леандр выставлял на кухонный стол продукты:

— Вот рыба… Совсем свежая, ее сегодня утром поймали. Маслины… Капуста… Фасоль… Травы… Сыр, молоко…

— Спасибо, брат.

Разговор, как всегда, не клеился. Леандр чувствовал себя неуютно в старых стенах маяка. Ему делалось дурно от запаха моря, водорослей и красок. И — от тяжелого духа болезни, тянущего сверху. Когда Леандру казалось, что брат не видит, он слегка задерживал дыхание или дышал через рот. Он стыдился этого — боялся, что Нестор заметит, как проходит воздух между полуоткрытыми губами. И вообще стыдился себя: казался самому себе неловким, неуклюжим. На работе, дома Леандр был куда как проворен, но здесь вечно делал все невпопад.

Ему хотелось скорее уйти. Он в каждый свой визит тянул время сколько мог: то переставлял посуду, то стирал пыль, то рассказывал брату разные случаи, произошедшие на неделе. Наконец, когда они оба чуть не лопались от нетерпения, Леандр решал, что приличия соблюдены. Он прощался с братом и спешил туда, где стоял его новенький красно-белый троллейбус. Леандр заводил мотор и уезжал, но еще долго видел маяк в зеркале заднего вида.

Нестор наблюдал за этим со смотровой площадки.

— Продолжаешь дурить брата? — спросила наглая Мина и на всякий случай отскочила подальше, словно пинок мог ей повредить.

Это не укрылось от Нестора:

— Да что ты шарахаешься, будто тебя покалечат? Ты же мертвая, тебе все равно.

— А ты забудь, что я мертвая, а то так и свихнуться недолго. Дохлая кошка, портрет отца, который ты за человека выдаешь, потусторонний народец, твои покойники…

— Уйди ты вон, отродье!

Нестор сделал выпад ногой, но только потерял сандалию, а паршивки Мины и след простыл.

Он пошел с площадки вниз, тяжело топая по ступеням. Тени бросались врассыпную с его дороги. То слева, то справа раздавалось хихиканье, а однажды кто-то дунул Нестору на макушку, взвихрив его короткие кудри. Он шлепнул себя по голове и выругался.

Солнце уже сползало в море. Маяк стоял напротив него, как в огне.

Нестор спустился на пляж. Он сбросил сандалии и пошел по влажному песку босиком, глубоко погружая в него ступни, чтобы ощутить приятный холодок. Правую руку Нестор прижимал к груди, стараясь усмирить бешено бьющееся сердце. Визиты брата давались ему тяжело — все же он не актер, а художник. Художник…

На пляже было уже совсем темно. Нестор так и брел куда глаза глядят, спотыкался, чуть не врезался в огромный валун, но вскоре наверху зажегся прожектор.

Тотчас стали видны любопытные рожи утопленников, стоявших в воде кто по плечи, кто по пояс, а самые наглые — по колено. Рты у них были раззявлены от уха до уха, и наружу торчали обломки зубов.

Песок шевелился. Это ползали скелеты, иссохшие в земле под злобным солнцем. Их кости трещали и скрипели. Свежий морской ветер задувал в них, и они издавали тонкие жалобные стоны.

Ночь была не холодная, но Нестора пробирала мелкая дрожь. Он уже не боялся ледяных пальцев, которые вдруг касались его спины — привык. Народец, обитавший внутри маяка и окрест его, был по большей части безвреден, хоть и обожал всяческие каверзы. Даже тот, огромный, чья голова доставала до прожектора, загораживал свет не со зла — знай себе топал то в одну сторону, то в другую. Нестор чувствовал, как от его шагов трясется земля.

Художник слышал тихие стоны, плач и шепот, но и это едва его трогало — ему не хотелось возвращаться на маяк. Не хотелось даже проходить мимо той комнаты, где находился портрет отца. Одно дело было вечером, при брате, другое — ночью и одному. Но будь его воля, Нестор не входил бы туда и днем.

Пятница становилась для него испытанием — ему приходилось воскрешать в памяти то, о чем он старался забыть всю неделю. Взгляд с портрета преследовал Нестора до поздней ночи. Взгляд сквозь опущенные веки.

Вздохнув, Нестор лег прямо на песок. С того бока, что был ближе к морю, он ощущал холод, да еще чье-то назойливое дыхание леденило ухо. Мина — если это была она — прошмыгнула между колен художника и побежала дальше по мокрому песку. Кто-то вроде бы окликнул ее… но Нестор был так измучен, что почти сразу заснул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Во сне пришел к нему отец: маленький, кроткий человек — такой, как всегда. Раньше он частенько досаждал Нестору, но с тех пор, как все случилось, не являлся ни разу. А теперь пришел.

Он осторожно тряс Нестора за плечо, заглядывал в глаза, но тот спал слишком крепко. Крикни отец, ударь его, выплесни в лицо пару пригоршней воды — может, сын бы и проснулся. Но от шепота и мерной тряски Нестор еще глубже проваливался в сон. Он чувствовал отцовскую руку на плече, но никак не мог разлепить глаза. Сон был сладкий и крепкий, как молодое вино, и глубоко затягивал в себя, вынуждал пить еще и еще.

Отец то и дело оглядывался. Скелеты скрипели костями, подбираясь все ближе, но их можно было не бояться. Куда страшнее был едкий дым и туман, наплывающий с моря…

…Огромная волна ударила в прожектор, брызнуло стекло, и маяк погас. Внизу захлебнулись крики, больше похожие на вой, а ветер, подувший с берега, принес сладкий запах горелой плоти. Тошнота подкатила к горлу Нестора; изо рта и из носа хлынула морская вода. Он надсадно кашлял, вцепившись ногтями в песок, и когда уже почти задохнулся, открыл глаза.

Во рту и горле как щеткой прошлись — до того там было сухо. Адски ломило затылок, а на спине, подставленной солнцу, будто сошла кожа. Песок раскалился, и когда Нестор попробовал двинуться, ему обожгло кисти и босые ступни. Но он все же поднял голову и, морщась от чудовищной рези в глазах, посмотрел на прожектор. Стекло было целым, пыльным и тусклым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нестор сидел у мольберта под навесом каменной беседки. Уйдя с солнцепека, он с четверть часа проторчал в кухне с мокрым полотенцем, приложенным к затылку. Без аппетита закусил овощами и сыром, а рыбу жарить не стал — от мысли, что придется стоять над огнем, Нестора чуть не вывернуло снова.

Да и времени оставалось на донышке. В таких вещах Нестор доверял своему чутью — он привык если не бороться со временем, то подлаживаться под него. Был расчетлив и жаден, и не брезговал ни одной, даже самой завалящей секундой. Не оставлял время в покое; научился и растягивать его, и сжимать, и находить в нем такие лазейки, о которых менее изворотливый ум и не подозревал. И кому, как не Нестору, было знать, что щедрый его запас почти подошел к концу.

Рука, державшая кисть, немного дрожала, но все же точно и выверенно клала мазки на холст. Компресс не помог, голова была прямо-таки чугунной, и хрупкий стебелек шеи грозил вот-вот переломиться. У Нестора мелькнула мысль, что если он потеряет сознание, помочь будет некому. Так и будет лежать, пока брат не наткнется на него. Раньше недели никто из людей сюда не придет. Кто придет, так это нечисть…

Песок зашелестел, как от ветра, но стоял полный штиль. Кто-то в самом деле шел по пляжу. Нестор скосил глаза и увидел в отдалении женскую фигуру. Она остановилась против солнца, и песчинки роились вокруг нее, будто мириады пчел. Казалось, она вся состоит из песка. Нестор не мог разглядеть ни ее лица, ни одежды, ни волос.

— Потусторонний народец, — прохрипел он и едва не выронил кисть от испуга — настолько диким и чужим показался ему собственный голос. — Все не оставляете меня в покое. Думаете, я принес сюда зло.

Женщина не отвечала.

— Оно было тут и до меня, — продолжал Нестор. — Но просить помощи у света мне надоело, и я решил попросить помощи у тьмы. Все думали — я хожу, занимаюсь делами, думаю, строю планы, как живой человек, а на самом деле я лежал в могиле. Меня придавило большим камнем. Он закрывал мои глаза, так что смотреть вокруг себя я не мог, и оставалось смотреть внутрь себя. Я бы не сделал этого, если бы меня не вынуждали! — неожиданно выкрикнул он, сорвавшись на визг, и уже спокойнее обронил: — Как случается, что люди, движимые самыми лучшими побуждениями, на самом деле давят и душат тебя?.. Уходи.

Женщина шагнула вперед — и вдруг оказалась подле Нестора. Его обдало потоком раскаленного воздуха и градом колючих песчинок. Он инстинктивно зажмурился, защищая глаза.

— Не открывай ему глаза. Делай, что хочешь, но не открывай на портрете глаза.

Ч-черт!

Нестор вскочил и принялся отряхивать песок с брюк и рубашки. Он в страхе бросился к сырой еще картине, но холст не пострадал — женщина исчезла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда они спускались в склеп, отец шел первым, а Нестор позади. Художник трясся, кусал губы и тихонько рыдал. Слюна, смешанная с кровью, капала с подбородка на грудь. Одной рукой Нестор хватался за стену, другой раздирал на себе воротник, оставляя на коже глубокие царапины. Ногти его скрюченных пальцев все глубже вонзались в плоть, словно хотели добраться до сердца. Вырвать его, бьющееся, как птица под ножом, швырнуть под ноги и растоптать. Слишком громко оно стучало. Так громко, что, пожалуй, отец мог услышать, обернуться и раньше времени догадаться обо всем.

Но он не догадывался до последней минуты. Пока Нестор не поднял каменную глыбу.

— Не закрывай мне глаза, — тихо, как бы извиняясь, попросил отец. — Пожалуйста, не надо.

— Нет… не-нет… нет…

Нестор рыдал, уже не таясь, неуклюже раззявив рот. От страшной тяжести он едва не падал на колени. Что-то натужно оборвалось внизу живота, и ногам стало горячо и мокро. Плечевые суставы хрустели, выворачиваясь; от них глухая боль перешла в затылок. Ладони взмокли от пота. Еще немного — и каменная глыба упала бы на пол, размозжив Нестору ступни.

Он искривил лицо в смертной гримасе и обрушил камень на голову отца.

Нестор не смог удержать равновесия. Силой инерции его протащило вперед и швырнуло на каменный пол. От удара художник потерял сознание.

Прошло довольно много времени, пока он открыл глаза. Тело, лежавшее рядом, заметно остыло, а из открытой наверху двери в склеп уже не проникал солнечный свет. Нестор едва мог различить собственную руку. Это означало, что наступила ночь.

В первую свою ночь на маяке художник был слишком потрясен, чтобы смотреть по сторонам, и оттого так и не узнал, рядом с чем ему придется жить. Кроме того, у него дел было по горло.

Кряхтя и стеная, как дряхлый старик, Нестор уперся руками в крышку ближайшего гроба и попытался ее сдвинуть. Та подалась совсем немного. Нестор в голос завыл от боли в плечах. По ногам опять потекло. К затхлому запаху склепа прибавился острый дух человеческого присутствия. И, должно быть, потусторонний народец это почуял, и уже не оставлял Нестора в покое.

Только к рассвету ему удалось кое-как сдвинуть крышку наполовину. Этого было довольно для такого маленького, тощего человека, как отец. Невероятно, какая сила помещалась в этом тщедушном теле, думал Нестор, выгребая на пол истлевшие останки. Он подтащил тело к гробу и перевалил через край. Потом, мстительно улыбаясь изорванными губами, художник взялся за каменную глыбу. Она была скользкая от крови, и вокруг валялось с десяток камней поменьше, но Нестор как будто ничего не замечал. Он уже не чувствовал боли. Он полз на истертых коленях, поскальзываясь в собственной вонючей луже, и толкал камень перед собой. Ему пришлось напрячь все мышцы и даже кости, чтобы еще раз поднять эту махину, сдвинуть ее по краю гроба и, наконец, отпустить. Когда камень упал, раздался такой мерзкий чмокающий звук, что Нестора вытошнило. Будучи не в силах ни стоять, ни сидеть, он рухнул на пол, чудом не угодив лицом в свою же мерзость, и лежал так долго. Задвигать крышку гроба он не стал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лицо на портрете не было лицом его отца. То есть для других-то было: для Леандра, который всегда смотрел на портрет издалека и в полумраке, для нескольких соседей, которые побывали на маяке по одному разу с великой осторожностью. Даже для доктора Исидора, сына которого Нестор изловил и держал в пересохшем колодце — иначе доктор нипочем не соглашался наплести Леандру с три короба, рассказать ему про сонную болезнь — когда человек странствует по другим мирам, и никто не знает, проснется он или нет, но если проснется, то будет великое откровение, а помочь такому больному может только покой святого места — доктор Исидор собирался стать монахом, так кому еще знать про такие вещи, если не ему — да, даже для доктора Исидора это было лицо отца. После смерти жены он не раз заговаривал о том, чтобы уехать в монастырь вместе с сыном — и Нестор позаботился распустить слух, что они и правда уезжают. Уже у колодца, когда доктор понял, что им не спастись, он твердил: «Сам дьявол покровительствовал тебе, ведь это все равно что живой человек!» И пока он летел в колодец, на дне которого сломал шею, на лице его застыло благоговейное и испуганное выражение.

Только сам Нестор и знал, кто был изображен на портрете. Это лицо являлось ему в самых дальних закоулках сознания, куда он забирался, надеясь уйти от настоящей жизни — постылой жизни, которую нельзя было выносить.

В этой жизни Нестор не дышал, и кровь у него в жилах замерла неподвижно. Отец был тем камнем, что давил на него, и той водой, что по капле точит камень, и тем духом, что видит и слышит все, как дух святой, но только отец святым не был. При всем своем благочестии и кротости — а иначе нельзя, когда содержишь церковную лавку и должен говорить с клиентами о вере — отец был тщеславен.

На Леандра он не возлагал никаких надежд и восхищение — почти поклонение старшего сына — сносил, как должное. Леандр подметал в лавке пол и разносил заказы, а когда окончил школу, поступил на курсы вождения, после которых получил свой красно-белый троллейбус. Он возил туристов, в избытке приезжавших в их город с его богатой историей и красивыми храмами, и был счастлив.

Иное предназначение возлагалось на Нестора. Отец хвастался сыном перед знакомыми. Тот обладал чувством прекрасного и способностями к математике — а значит, должен был получить в наследство отцовское дело и еще больше расширить его. Отец знал, чему сын должен учиться. Он выбирал ему друзей. По-своему наводил порядок в его комнате. Подбирал одежду. Присматривал невесту. Он был рядом всегда и везде. Нестор пробовал убедить отца, что такая жизнь не по нему. Молился, жертвовал на храм, помогал неимущим, имея одно желание — чтобы его признали и позволили делать, что он хочет. Но никто ему этого не позволял.

Нестор чувствовал, что задыхается. Чтобы перевести дух хоть немного, он стал уходить. Не в этом мире — он и не знал, куда бежать, не имел ни знакомств, ни сбережений. Нестор никогда не жил один и не представлял, как это — одному. Где он будет спать, что есть, как приищет место, выторгует плату за свою работу, защитится от злых людей? И самое главное: как сумеет он противостоять отцу, если тот все же найдет его?

Отца Нестор страшно боялся. Маленький, кроткий человек, в минуту неповиновения он умел так посмотреть на сына снизу вверх и произнести такие угрожающие слова, что тот терялся и не мог уже настаивать на своем. Он достаточно бил своих детей, когда те были помладше, но для Нестора и тогда были страшны не удары, а вот этот пробирающий насквозь взгляд. В нем горело неистовство и всепобеждающая сила. Нестор не мог его выдерживать — опускал глаза. И в конце концов стал жить другими жизнями.

В одной жизни Нестор был художником, в другой — святым отшельником, в третьей — воином. Общим в них всех было то, что после череды несчастий вдруг случалось чудо. Тогда-то в редкие минуты Нестор и бывал весел: ходил по лавке танцующей походкой, не видя клиентов, напевал про себя, а однажды так и запрыгал по мостовой на одной ножке.

Он не сразу понял, что его преследуют. Ухмыляющееся лицо с закрытыми глазами всегда маячило где-то позади. Нестор видел его на улице, в толпе или в окне дома напротив; иногда оно мелькало в проносящемся мимо троллейбусе, в поезде, на корабле. Если смотреть на него в упор, оно выглядело совсем как лицо отца, но стоило отвести глаза, как оно неуловимо менялось. Черты его были текучи. Оно в любой миг могло переродиться во что-нибудь другое.

И оно приближалось. Нестор прохаживался по выставочному залу, принимая комплименты — и вдруг видел у одной из своих картин это лицо. Он отдыхал от молитв в каменной пещере — а лицо появлялось у входа, загораживая солнечный свет. В настоящей своей жизни — дома, в лавке — Нестор его не встречал; а встретив в закоулках сознания, нисколько не опасался. Только говорил самому себе: «Он спит». Говорил шепотом, чтобы не разбудить, и почему-то очень торжественным голосом.

Это не помогло: он ведь не спал. Однажды в послеобеденный час Нестор отложил бухгалтерскую книгу, слез с высокого табурета и подошел к отцу, занятому беседой с покупателем. Прервать разговор считалось неслыханной дерзостью — но Нестор подошел и сказал, что хотел бы побывать на маяке. И покупатель — пожилой, седой, благообразный человек — одобрил его. Отец согласился сразу и в тот день, и после был очень снисходителен к Нестору. Даже не выругал за пятна краски на новой рубашке.

Нестор проделал все то, к чему его принудила чужая воля — одно за другим. Ни спуску, ни отдыху ему не давали, и в конце он, весь изломанный, очутился на маяке в окружении загадочного потустороннего народца. Те докучали ему, но не слишком. Впервые в жизни он мог спокойно писать свои картины, а простофиля-брат снабжал его едой. Нестор нисколько не жалел о том, что сделал. Отец хотел забрать его жизнь — а вместо этого отдал свою. Доктор Исидор отказался помогать добром, а его паршивый сынок как-то врезался в Нестора на улице, когда тот нес в руках сырой от краски лист бумаги — не законченный еще рисунок. То была статуя в парке, которую Нестор рисовал с натуры, если удавалось ненадолго сбежать. Столько слез он над ней пролил, потому как жалких крох времени, хоть убей, не хватало, и выходила все какая-то мазня, и вот когда наконец проявилось то, что Нестор хотел показать, ему на пути попался этот вшивый щенок. Надо ли говорить, что рисунок был безнадежно испорчен, а паскудник заливался веселым смехом. Они оба получили по заслугам: он и его папаша.

Нет, совесть нисколько не мучила художника, и только закрытые глаза с портрета преследовали его.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Да не стану я ему открывать глаза, — бормотал сквозь зубы Нестор.

Он набрасывал на холсте женский силуэт, почти неразличимый против солнца, плавные линии тела и рук, струящиеся волосы. Художник чувствовал, как это тело перетекает из одного состояния в другое. Ему хотелось отвести глаза от холста. У него горели щеки, а на зубах хрустел песок. Все, что было на его картинах, Нестор ощущал и обонял. Иногда он показывал свои холсты брату, и тот, свободный от отцовского влияния, надолго застывал перед ними в восторге.

Нестор много писал с натуры: пляж, беседку, сам маяк изнутри и снаружи, но так же часто он изображал диковинные грезы, что виделись ему во сне и наяву.

— Как я жил столько времени без этого…

Художник утробно рычал. Нанесение красок на холст доставляло ему почти животную радость — как и одиночество. Он до того увлекся, что только с третьего раза услышал вопрос доктора:

— Нестор, те облака на картине… Тебе не кажется, что будет гроза? Ты не заплатил мне за визит, а ведь я вылечил тебя…

Художник закричал. Он сбросил со своего локтя чужую руку, вскочил и перевернул стул, чудом не задев холст. Доктор Исидор стоял рядом, с безглазым, как показалось Нестору, лицом. Далеко за смотровой площадкой раздавались глухие раскаты грома.

Нестор мчался по пляжу огромными скачками. Ему не хватало воздуха, в груди нестерпимо жгло. Он упал без сил у самого маяка, и в ту же минуту тяжелые капли дождя застучали по песку. Он рванулся, чтобы подняться, укрыться, но обожгла мысль: нельзя, там ведь… И тут Нестор понял.

— Это его место, — потрясенный, прошептал художник. — Он нарочно заманил меня сюда.

Вокруг бушевала буря. Огромные волны бились о берег. Нестор подумал о неоконченной картине, что осталась в беседке, но не мог решиться пойти за ней.

В небе сверкали молнии, и когда они озаряли светом пляж и море, Нестор видел в небе и воде тысячи глаз. Все они были закрыты, но не спали. Глаза шевелились и в мокром песке, прямо под руками художника. Ставни на маяке давно сгнили, и сейчас, в бурю, страшно дребезжали стекла в окнах. За ними тоже виднелись глаза.

Нестор, охваченный ужасом, лежал на песке, прикрывая голову руками. Ему казалось, что он в аду. Он не сразу заметил, что гроза прошла, небо очистилось, молнии погасли. Стало тихо. Сердце билось все медленнее, зубы уже не так сильно стучали друг о друга. И тогда Нестор услышал над собой голос.

Голос был жаркий и сухой, как зола, будто его владелец сжег связки в огне. Кожа облетала с него черными лепестками. Таким голосом не мог разговаривать человек.

— Я пришел взять плату.

— Я ничего не покупал у тебя.

— Ты купил свободу, но не заплатил за нее. Я легко верну тебя туда, где ты пребывал до тех пор. Без моей помощи ты бы не избавился от отца, не совладал бы с доктором и его мальчишкой. У тебя редкий дар, но ты слаб и труслив. Ты можешь обманывать брата, но не покончишь с ним — духу не хватит. А он выдаст тебя, когда узнает, что ты сделал. Если сбежишь — тебя найдут. Ты не умеешь прятаться.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты открыл мне глаза.

— Зачем?

— Мои глаза сжег огонь. Мне надоело быть слепым.

— Ты дьявол.

— Нет.

— Дай мне успокоиться и подумать. Если я сейчас возьму кисть, то не удержу ее в руке. Ты такого страху на меня нагнал… Сердце так ходуном и ходит…

— Будь по-твоему. Даю тебе время до следующей пятницы. Если я к тому времени не получу свое, Леандр все узнает.

Нестор еще долго лежал ничком, а когда, наконец, поднял голову, пляж был пуст.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Не смогу убить брата? — шептал Нестор себе под нос. — Да ты не знаешь, что я могу.

Он досуха вытерся и переоделся, но его все равно била дрожь. Тогда художник вскипятил воду и заварил себе чай, для вкуса бросив туда несколько яблочных долек.

Нестор сидел у кухонного стола и прихлебывал обжигающий напиток. Вошла Мина: просочилась через дверь и встала на месте, переступая дымчато-серыми лапами, сквозь которые проглядывал пол. Она запела протяжную кошачью песню.

— Попрятались, да? — зло спросил Нестор. — Знаю, вы его сами боитесь. Песочная женщина не велела открывать ему глаза. Я и не буду. Но я и брата убивать не хочу! А Леандр меня заставит ответить за мои преступления. Он не успокоится, пока меня не поймают, ни за что не успокоится! Что же делать, Мина? Может, ты мне поможешь? Кто он такой, наконец?

— Хозяин, — ответила кошка и растаяла в воздухе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Убить брата. Похоронить его в каменном склепе, куда Нестор заманил отца — предложил тому отправиться к святым местам, к месту подвига святой Элдеры, уничтожившей дьявола. Потом вызвал сюда же доктора Исидора, чтобы тот рассказал Леандру о сонной болезни.

Да, оставить там тела обоих, а вход завалить. Вернуться в город на красно-белом троллейбусе и наврать, что брат и пробудившийся отец пропали. Может, утонули в море, может, вознеслись на небеса или ушли в монастырь.

Про склеп на маяке слышали многие, но никто в точности не знал, где он находится. Говорили, что этот склеп такой древний, что даже старше теперешней религии. В те времена, когда в нем еще хоронили, по земле ходили старые боги. Они странствовали по воде, как посуху, и оттого не нужно было ни маяков, ни кораблей.

Потом люди обратились к Тому, Кто Есть, не наделенному человеческими чертами. Далекое прошлое отступило назад, как отступают в туман вершины гор, когда корабль уходит в море.

Нестор думал, что эти россказни про склеп только легенда — пока слепой не привел его сюда. Если подойти к делу с умом, никто и не догадается, где искать вход. Нестор завалит его камнями, замаскирует травой. Засыплет колодец. Никто не докажет, что он совершил убийства. Никто и не поверит, что это сделал он — тихий, безвольный, незаметный человек. Нестор выждет положенное время, продаст лавку и выберет, где ему жить. Его картины увидят люди… Ему не придется вечно прятаться в этом проклятом месте. Не придется касаться страшного портрета, рисовать на нем дьявольские глаза.

Леандр. Бедный, глупый Леандр, так охотно переложивший все бремя решений на отцовские плечи, сотворивший себе кумира, восхищавшийся его хитростью и умом. Он страшно раздражал Нестора своей восторженностью, покорностью и глупостью, но он искренне любил брата и без влияния отца любил бы его еще больше.

Нестор прижался лбом к холодной столешнице. Цветные картинки мелькали в его голове. Вот городской праздник. Нестор смотрит представление, сидя на плечах брата, потом едет домой на багажнике его велосипеда. Вот Леандр возвращается из школы и украдкой сует братишке половину яблока и огрызок красного карандаша. Вот отец за какую-то провинность запирает Нестора в комнате, а Леандр стоит рядом, поникнув головой, но не смеет протестовать. Однако, как только отец выходит, брат просовывает под дверь книжку с картинками…

Ни за что не удастся склонить его на свою сторону.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Да чтоб я сдох! — Нестор резко поднялся со стула. — Жалею его, а ведь он меня, если что, не пожалеет!

Он разыскал в углу кухни топор, выскочил за дверь и поспешил к беседке. Бежать по мокрому песку было легко, и Нестор сам не заметил, как добрался до навеса. Мольберт с картиной стоял там. Невероятно, но он нисколько не пострадал от дождя.

Уже смеркалось. Нестор на цыпочках поднялся по ступенькам, подошел к картине совсем близко и занес топор.

— Я тебе докажу, — проскрежетал он сквозь зубы. — Я уничтожу свою плоть и кровь. Смогу уничтожить картину — значит, смогу уничтожить и брата.

Он зажмурился и хотел было опустить руку с топором, но не смог. Что-то держало его сзади. В шею дыхнуло горячим, и вместе с тем между лопаток продрал мороз.

— Эту ты не тронешь, — шепнула женщина.

Нестор крутанулся вокруг своей оси, но напоролся на песочное облако. Песок попал ему в глаза, в нос, в рот. Он кашлял, плевался, тер рукавом лицо, выронил топор, едва не отрубив себе ступню, а когда смог открыть глаза, никого уже не было.

Нестор вдруг почувствовал, что устал, страшно устал. У него не хватило сил даже поднять топор. Он поплелся обратно к маяку, добрался до своей каморки и рухнул в кровать. О портрете он не думал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Выспаться всласть ему не удалось. Тот огромный, что топтал вечерами пляж, теперь встал у окна, загородив его собой. Нестору это не мешало — он прекрасно спал в темноте — но кто-то внизу принялся щекотать ступни великана, и тот зашелся смехом, от которого тряслись стены. Нестор швырнул в окно стулом и услышал звон разбитого стекла. Сейчас же на художника вылилось не меньше ведра воды.

Но как? Каморка-то почти на самом верху.

Нестор не заметил, что произнес последние слова вслух.

— Когда-то вода поднялась до этого уровня, — произнес женский голос в темноте. — Колдун вызвал страшный шторм перед тем, как умереть. Он проклял отцов церкви и навечно загнал их в море. Он проклял мертвецов, что лежали на местном кладбище, и они теперь ползают в песке, трещат сухими костями, как кузнечики. Он проклял тех, кто видел его казнь — всех до одного, даже детей. Превратил их в вечно беспокойных духов. Он проклял меня, сделал одним целым с собой. Я, как и он, изнываю от жара, и здесь, у моря, нет воды для меня.

— Где ты? — Нестор закрутил головой, но тьма вокруг стояла густая, как чернила. — Луны нет. Этот окаянный еще там?

— Не зови его так. Он оставался со мной все это время. Он дал слово моему отцу охранять меня, и слово свое держит. Все эти века… С тех пор, как мы приплыли из-за моря…

— Приплыли из-за моря, ты говоришь? Колдун… Огонь… — Нестор глухо взревел и потер затылок.

Упрямая мысль засела там, как гвоздь, и не желала вылезать.

— Ты… святая Элдера?

Женщина молчала.

— Брехня это. Святые на небе, а по земле после смерти бродят одни только слуги дьявола — как тот слепой. Человеку, осененному благодатью, колдун сделать ничего не может. Так меня учили.

— Одно, если колдун всего лишь прислужник, а другое — если сам дьявол. Он проникает во все людские помыслы. Нашел же он тебя на тайных тропках души. Он не отпускает меня. Вот уже несколько столетий я брожу неприкаянной. Мой свет был такой силы, что у него закрылись глаза. Все это время он искал человека, который поможет ему, и нашел только сейчас. Пятьсот лет в мире не было таланта, равного тебе.

— Мой дар для меня слишком тяжел, — вздохнул Нестор.

Он впервые облек это в слова и произнес вслух.

— Знаю. Я помогу тебе, вместе мы уничтожим его. За это тебе простятся все грехи. Надо всего лишь…

И тут снизу раздался голос:

— Нестор! Нестор! Ты спишь? Это я, Леандр! Открой!

Нестора будто приподняло чьей-то гигантской рукой за шиворот и шлепнуло так, что в голове зазвенело.

— Брат! Какого черта? Ведь он был здесь позавчера! Уйди, сгинь, нечистая сила, ведь он концы отдаст, если тебя увидит!

Святая в темноте расхохоталась. Смех ее был сухим и неприятным — будто в мешке перебирали горох.

— Он меня не увидит. Видеть нас можешь только ты. Он только чувствует нас, и ему страшно. Впусти его.

В спешке Нестор никак не мог найти выключатель. Фонарь он куда-то задевал с вечера. Ощупью, чертыхаясь, художник сполз вниз по лестнице, вывалился в темную кухню и обнаружил на столе спички и свечной огарок. Прикрывая пламя рукой, Нестор отодвинул засов на двери и наконец-то впустил брата.

Леандр так крепко стиснул его в объятиях, что едва не загасил свечу.

— Слава всем святым! Я видел кошмарный сон. Начиналось все хорошо: как будто сбылись мои самые светлые мечты. У меня были дом, жена, детишки. Я работал в саду и вошел в дом, и увидел… В кресле сидел отец, ну то есть он выглядел, как отец, но это был не он, это был дьявол! С серым лицом и запавшими, словно у мертвеца, глазами. Ты подкрался к нему сзади и поднял камень, а он обернулся и посмотрел на тебя. И дальше было такое страшное, что у меня чуть сердце не остановилось!

— Что же?

— Не помню. Я так перепугался, что сразу приехал. Скажи, как ты, как отец?

— Он спит, — начал было Нестор, — не надо…

Сверху послышался какой-то шум. Братья подняли головы, и увидели, как на лестничную площадку вышел отец — с закрытыми глазами и в длинной белой рубахе, как на портрете.

— Зря ты ее изобразил, — глухо сказал он.

— Это дьявол! — крикнул Леандр.

Братья кинулись на улицу. Там бесновалась толпа: священники в длинных белых рясах, крестьяне и рыбаки, а впереди всех — девушка с пшеничными волосами, с некрасивым остроносым лицом. В руках она держала пылающий шар.

— Назад! Это церковная смола! Ее не потушить!

Нестор слышал крик брата, видел, как шар описал дугу в ночном небе, а в следующую минуту пламя охватило художника с ног до головы, и вокруг него все исчезло.

Но не внутри.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он стоял на смотровой площадке, и свежий ветер трепал емуволосы. Кошка прохаживалась у его ног, покачивая серым, пушистым, как можжевельник, хвостом. Пахло солью, водорослями и медовой смолой. К пристани шел корабль.

Он смотрел, как люди сходили на берег. Среди других его внимание привлекла девушка в белом платье. Лица ее он не видел, только длинные пшеничные волосы, и ему нестерпимо захотелось скорее взглянуть ей в глаза.

Чтобы узнать о человеке самое сокровенное, хозяину ничего больше не было нужно.

Он встречал и сопровождал людей на тайных тропках их душ. Если мечта человека казалась ему достойной, он давал тому достаточно силы, чтобы ее исполнить. Хозяину принадлежали и маяк, и пристань, и окрестные земли. Люди часто приходили к нему, но он не очень любил творить чудеса по заказу — предпочитал сам отыскивать тех, кто нуждался в его помощи.

Так было с прачкой Мелиссой, которая больше всего хотела завести дом для сирот, чтобы ни один ребенок не голодал. Так было со стариком Иеронимом, чья заветная мечта была отыскать женщину, которую он любил в молодости. У людей были простые и круглые мечты, а были извилистые и сложные. Исполняя последние, хозяин напрягал все силы, но как раз это и доставляло ему самое большое удовольствие.

Девушку, как он узнал, звали Элдерой. Так называл ее отец, а диковинный великан, которого перевозили в трюме, называл ее госпожой. Элдера была очень религиозна. Они с отцом поселились в деревне и каждый день ездили по святым местам. Они и приехали сюда потому, что здесь было полно храмов.

— Благодать, — застенчиво обронила она как-то, пряча лицо в букет полевых цветов.

Да, она стала приходить к маяку, но никогда не приближалась, стояла в отдалении. Хозяин видел только ее силуэт и развевающиеся волосы, а лица не мог разглядеть. Знал только, что она всегда носила белое. Мысли Элдеры оставались для него тайной.

Но от ее ревнивого взгляда не ускользало ничего. Люди в деревне рассказывали о хозяине. Они, со своей крестьянской хитростью, были осторожны и никогда не говорили напрямую, да они и не знали, какими словами описать то, что с ними происходило.

Но Элдера слушала их: крупица здесь, крупица там. Она была вцепчива, хитра и наблюдательна. И однажды она решилась.

Хозяин смотрел на нее с площадки: как она шла вдоль берега с букетом колокольчиков, таких ярких на белой материи. Он поспешил сойти к ней, и в этот раз Элдера не отстранилась. Хозяин был добр. Он чувствовал себя счастливым, когда люди начинали доверять ему и подпускали ближе. Он взглянул Элдере в лицо — и в ужасе отшатнулся.

Перед ним предстала тесная грязная душонка, совсем как монастырский карцер для провинившихся послушников. Он понял, чего искала эта девица — а она хранила свое девство, оберегала, как драгоценный пергамент — чего страстно желала, о чем просила в бесчисленных храмах и святых местах.

Элдера хотела найти спутника — и властвовать над ним безраздельно. Заполнить собой его жизнь, уничтожить его надежды, мысли, чувства. Заставить его служить только себе, поклоняться, как святой.

Но ни небесные силы, ни деньги ее отца не помогали. Мужчины бежали от Элдеры, как от чумы. Они знали, что эта девица — а женщиной она не стала — их погубит.

И теперь Элдера поняла, что открыта. Она отступила дальше, в море, споткнулась и едва не упала, но хозяин не помог ей. Он стоял, брезгливо скривив лицо, а потом повернулся и быстро пошел к маяку.

Краска гнева и стыда залила некрасивое лицо Элдеры. Как можно было поступить так неосмотрительно! Этот человек не станет ей помогать. Он… Он был так дерзок, взяв на себя то, что подвластно только Тому, Кто Есть!

Отец Элдеры располагал связями, хозяин жил отшельником и влиятельных друзей не имел. Он был богат, и кое-кто давно зарился на его земли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нестор корчился в пожиравшем его пламени. Его глаза вытекли от нестерпимого жара, а веки намертво присохли к пустым глазницам. Тело, в котором не было больше крови, почернело и съежилось.

Но своей силы он нисколько не утратил, наоборот, она еще выросла. Никогда раньше он с такой ясностью не осознавал, чего хотят люди — те, которые окружали его. И никогда он не был так далек от того, чтобы исполнять чьи-то мечты.

Хриплым голосом, раздирающим остатки горла, Нестор выкрикивал проклятия. Он не знал, что несколько веков спустя в мир явится человек, которому по силам будет вернуть ему зрение.

Знал только, что ту девицу, что нарекут после него святой, он отправит в ад.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Где Леандр? — дрожа, спросил Нестор. — Мои глаза…

Он на ощупь разгребал руками песок — как будто глаза находились там, и всего-то дела было вставить их обратно.

— При тебе, — прошелестел сгоревший голос. — Я взял их только на время, чтобы ты понял… Чтобы вернул мне мои…

— Где Леандр? — повторил Нестор.

— Хочешь увидеть брата? — заговорила песочная девица Элдера. — Смотри!

Нестор поднял голову. Леандр висел в воздухе, хрипя и болтая ногами. Песчаный вихрь обвился вокруг его шеи, как гигантская рука, и сжимал его горло.

— Уничтожь портрет. Тогда я его отпущу.

— Не верь ей, — сказал хозяин. — Она не может навредить человеку. У нее нет силы, и никогда не было. Все, что ей остаётся — это действовать чужими руками.

— Но Леандр…

— Он подыгрывает ей.

Песчаная рука разжалась. Брат рухнул на колени и простер к Нестору руки:

— Прошу, не поддавайся ему! — закричал он. — Я знаю, что ты сделал, но не виню тебя — это все злая воля. Ты был одержим. Послушай святую, уничтожь портрет! Мы вернемся домой, станем жить вместе. Люди будут восторгаться твоими картинами!

Хозяин стоял позади Нестора. Его тень падала на песок. Кожа облетала черными лепестками.

Нестор облизал губы.

— Я не буду помогать ей, — выдавил из себя он. — Не буду закрывать ничьи глаза и допускать, чтобы зло творилось за закрытыми дверями и называло себя благочестием. Пусть лучше меня назовут убийцей. Дайте портрет.

Перед Нестором появились кисти и холст. И на закрытых веках он нарисовал глаза.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Теперь с купола каждого храма — там, где проходит граница с небом — на каждого входящего смотрят Глаза. Люди поднимают голову и тоже смотрят в них — сквозь парящий в воздухе призрак святой Элдеры.

Если приглядеться, то можно увидеть смутные очертания девицы с длинными пшеничными волосами и некрасивым остроносым лицом. Но никто не приглядывается. Люди смотрят сквозь нее, и это и есть ее ад.

Глаза видят душу каждого, и горе тем, кто придет к ним с недобрыми побуждениями — Глаза испепелят его на месте. Поэтому те, кому нужно зло, отправляются к дьяволу.

Их встречает брат дьявола на красно-белом троллейбусе и отвозит к маяку — по человеку в день, кроме пятницы — чтобы зла в мире не совершалось слишком много. Дьявол живет на берегу моря и пишет картины. На них изображены природа и люди — вымечтанные и живые.

Когда к нему приходит человек, дьявол долго смотрит на него, а потом рисует его душу. «Вот, — говорит он, — протягивая полотно, — сим дарую тебе право на три убийства — сколько совершил я сам. Береги это полотно — на нем твоя душа. Пока она на моей картине, Глаза не видят ее. Но стоит чуть повредить полотно…»

Убить можно не только человека. Можно убить мечту. Можно — доброе чувство или стремление. Любое зло — это в чем-то убийство.

Не все благодарят дьявола. Многие хулят его на обратном пути, но брат дьявола всегда строго обрывает их. «Мой брат, — говорит он, — взял на себя все грехи мира, чтобы в нем царила справедливость. Этого вам не понять». По пятницам брат дьявола ездит за продуктами в город. Он проходит по улицам с гордо поднятой головой. Он сам понимает, как важна его миссия и дает это понять другим. Таков уж Леандр — его призвание служить.

По вечерам два брата пьют вино. Кошка приходит и поет для них свою кошачью песню. Они сидят на песке и смотрят на море.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Артемьева} Паразиты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я убеждена: жизнь — лучший сочинитель. Поэтому большинство моих рассказов написаны по формуле: реальные события плюс чуточку фантазии. Этот рассказ — увы! — не исключение».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это была затея Бизона — расположиться на кладбище. «Все то же самое, только народишко посмирнее», — так он выразился.

Костик криво ухмыльнулся. Хотелось пить, но фляга давно опустела: Костик проверял. Он погладил ложе винтовки, сощурился и глянул в прицел.

Вон там, по ту сторону черного, вспаханного минометными осколками шоссе, выход к вражеским позициям — за скособоченными останками одноэтажного дома. Одна его стена рухнула, крыша накренилась, и дом вывалил наружу всю хранимую им требуху — непереваренный ком смятого, обгорелого хозяйского скарба.

В прицел Костик легко мог рассмотреть детали. За разбитой в щепы оконной рамой на закопченной стене болтался плюшевый коврик. Стена раскрошилась, кирпичи местами повыбило взрывом — а коврик держится.

И от этого Костику не по себе. Он глотнул — попить бы. В горло будто песку насыпали…

Точно такой же коврик — с оленем на опушке леса — висел в доме Костиной бабы Ани. Бахрома коврика пачкалась от свежей побелки, когда маленький Костик протягивал руки и перебирал, подкидывал эту бахрому перед сном. И смеялся, хотя бабушка ругала его. Пыльный запах прожаренного солнцем плюша, золотые нитки… К чему сейчас вспоминать, сравнивать. Но ведь лезет, лезет в глаза…

Двойник того, бабушкиного.

Сорвать бы его, чтоб душу не томило. Но нет. Нельзя. С той стороны могут внезапно открыть огонь. Отвернуться тоже нельзя: Бизон приказал следить в оба.

— Смотри, Костян, — сказал он. — По открытой местности эта сволота не сунется. Холм за поселком тоже у нас на прицеле. Так что, если полезут — сто-пудов, что отсюда.

Бизон говорил очень четко, ясно, всегда по-русски.

Ребята поначалу его не признавали: чужой. И злющий. Хотя Бизон был единственный из всех настоящий доброволец. Убежденный.

«Почему ты на войну пошел?» — спросил его однажды при всех большой человек из центра — из тех меценатов, которые дают деньги на боевое снаряжение. И разулыбался, когда Бизон, скрипнув зубами, отчеканил громко и зло:

«Потому что нелюди на нашей земле. Они, как черви-паразиты, жрут нашу прекрасную родину. Пока все они не сдохнут, нам жизни не будет!»

Если слухам верить, война эта у Бизона — не первая. Были и другие. Только говорить он об этом не желал. Да и вообще трепаться не любил. Зато всех строптивых, кто против него рыпался, обломал в первые же дни.

— Мы че, на кладбище будем торчать? Получше-то нельзя было место найти?! — возмущался Маркин, парень из Киева, когда они только вышли на указанные позиции, и Бизон приказал всем окапываться, подземный схрон сооружать.

Маркин — он в каком-то иностранном банке работал раньше. Бабки такие подымал, что на двадцать Бизоновых зарплат хватило бы. Только от армии отмазаться не сумел — по слухам, из-за личных терок с военкомом, дочку которого он, по незнанию, трахнул. Теперь Маркин раздражался на все.

— Как можно такую дислокацию выбрать?! В поселке-то всяко лучше…

— Лучше, — сказал Бизон, не поднимая головы, — на кладбище живым, чем в поселке — дохлым.

А через пять минут по поселку заработала артиллерия… Маркин захлопнул пасть и с той поры без дела открывать не решался.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Третий час Костя лежал, укрыв голову, за наваленными друг на друга мешками с песком, наблюдал. Ноги затекли. Глаза слезились от напряжения. В брюхе кишки к спине прилипли — жрать хотелось до невозможности… Но больше всего хотелось пить. Воды. Водички бы… Костя попытался глотнуть, но язык во рту не ворочался. Вот же черт… От быстро остывающей вечерней земли тянуло холодом.

Костик повернулся на бок, сдвинул затекшую ногу, подтянул ее под себя, чтоб дать отдых позвоночнику. Лег щекой на приклад, согрел его…

Ни хрена эта передовая на линию фронта не похожа. Здесь вообще все не так. Не так он все это себе представлял…

То ли дело — компьютерная войнушка! Люди против инопланетян. Или инопланетяне против чужих. Или бравые американские джи-ай против зомби-нацистов. Даже глупые пейнтбольные сражения — зеленые против синих, стрелялки-пулялки и беготня с краской — и те казались сейчас Костику куда умнее и содержательнее, чем то, что пришлось видеть и испытать здесь. Там, по крайней мере, все было понятно и по чесноку.

А тут? С кем воевать — и не разберешь толком. Откуда эти паразиты взялись, с какой планеты, из какого измерения?

Послушать их чушь, что они несут… Это, мол, мы всегда здесь были. А вы зачем к нам пришли?.. Нахальные, наглые твари.

Но ведь чужаками и впрямь не выглядят. По виду — те же люди… Только нелюди. Так-то все у них, как и у нас — дома, огороды. Поля, тополя. Березки — не отличишь. Кровь красная… Кишки скользкие.

Костика передернуло от недавних воспоминаний: поселок брали, обстреливая предварительно из минометов. Садили в белый свет, как в копеечку. В артиллерийском расчете — все новобранцы, что с них взять? А пуля — дура. Половина снарядов в жилые дома легла. Когда в поселок вошли — много пришлось такого увидеть, что теперь по ночам в кошмарах снится. Старуха с оторванной головой. Мужик в трениках, лежащий носом в землю — весь свой внутренний мир в руках держит. Собрать собрал, а не донес — от потери крови на месте умер. Девка с ребенком — ног нет у обоих. И лиц тоже. Один фарш… Они, конечно, хоть и твари, и нелюди — но так-то зачем?..

Костя нервно глотнул — в горле засвербело. Он закашлялся, аж слезы из глаз, и глянул снова в прицел. Что-то мелькнуло впереди. Тряпка пестрая мотнулась? Костя крепко зажмурился, поморгал и снова взглянул.

Не померещилось. Идут! Точно, идут, уроды. Сюда. Подбираются.

Руки, держащие винтовку, моментально вспотели. Во рту все загорелось, под рукой, прижатой к груди, задергался какой-то комок. Костя не сразу понял, что это сердце затрепыхалось, забилось с ускорением. И вдруг…

— Ну, шо, боец, пересрал? — горячий злой шепоток обжег ухо. Чужая мясистая лапа придавила руку, держащую винтовку. Костя шарахнулся, ударился скулой о приклад.

— Спокойно, пацан! Чего трусишься?!

Короткий булькающий хохот раздался за спиной. По-девчачьи заливистое «хихихи» и взрывное, бухающее, как в бочку, «охохохо» вторили ему.

Костя обернулся. Пересохшие губы разъехались в невольной улыбке.

Все они были тут: жилистый, поджарый Бизон, могучий Кабан с округлыми борцовскими плечами, с вечной тупой ухмылкой на физиономии, мелкий, вертлявый дрищ со смешным детским прозвищем Веснушка и томный чернявый красавчик Маркин. Пацаны. Команда. Свои.

Бизон с веселым видом хлопнул Костика по плечу.

— Не бзди, шкет! Наши только что звонили. Сказали, воду нам сейчас с поселка принесут. Предупредили, чтоб не стреляли. Вставай! — он протянул Костику черную от загара жилистую ручищу, помог подняться.

После многочасового лежания собственные ноги показались Костику подпорками из дрючков.

— Воду?.. Здорово… А кто? — спросил он, глядя на командира. Морщась, принялся разминать затекшие мыщцы. Ноги подгибались, не слушались.

Бизон даже головы не повернул — следил за дорогой. Вместо него ответил Кабан.

— А тут, Костян, все, как на гражданке, — ухмыльнулся он. — Выпивка и бабы!

— Какие бабы?!

Выражение его лица вызвало новый взрыв веселья у парней.

— Телки, Костян, натуральные телки! — икая от смеха, сказал Кабан.

— Да че вы ему объясняете? — поморщился Маркин. — Целка зеленая. Небось, только со своей правой рукой…

— Шшш! Цыц! Заткнитесь! Идут! — зашипел Веснушка, махая рукой.

Парни замолкли, уставились в сторону разрушенного дома.

Там зашебуршалось что-то, хрустнуло битое стекло… Хриплый, запыхавшийся женский голос крикнул:

— Не стреляйте!

— Не будем, — сказал Бизон. — Руки покажи. И выходи по одному!

Из-за полуразрушенной стены высунулись руки — мощные атлетические лапы, красные и обветренные. В каждой — по паре пятилитровых баклажек с водой.

Баклажки опустили на землю. Следом из-за стены выступила та, что принесла их: тетка с могучим бюстом и красным обветренным лицом. Из-под юбки и ватной телогрейки нелепо торчали синие треники и сизые шишковатые босые ноги в сандалиях. За плечом краснорожей мадам жалось тощее чучело, укутанное в длинный плащ не по размеру с серым пуховым платком на голове. Платок, надвинутый по самые брови, не позволял разобрать толком — кто под ним скрывается: парень или девка?

Выкинув вперед нескладные руки, чучело также опустило перед собой на землю две пятилитровые бадейки, полные воды.

— Два шага вперед! — скомандовал пришедшим Бизон. Те вздрогнули, но послушно шагнули, оставив бадьи с водой позади себя.

Бизон подмигнул своим: Костик и Веснушка забрали бадьи, а Кабан и Маркин заняли позиции.

— Что-то вода мутноватая, — заметил Бизон.

— Какая есть. Водопровод ваши разбомбили, — буркнула тетка в ватнике.

— Кабан, — произнес Бизон, подняв бровь.

Кабан прыгнул на тетку сзади, скрутил могучие красные ручищи за спиной так, что плечи у женщины хрустнули. В то же мгновение Маркин сорвал серый платок с чучела в плаще. Высокий, болезненный взвизг метнулся в небо, резанул по ушам: худющая чернявая девчонка с обожженным лицом кинулась назад, в сторону разрушенного дома.

Одним прыжком Маркин догнал ее и опрокинул, рванув за воротник плаща. Девчонка упала навзничь и замолчала — удар о землю перебил ей дыхание.

— Ксюха, ты чего?! Ксюха! — тетка в ватнике рванулась было… Но у нее на плечах висел Кабан.

Бизон поднял руку с пистолетом и ткнул в нос строптивой бабе.

— Не рыпайся. А то тоже огребешь. Вот этим! Все поняла?

— Поняла, — скрипнув зубами, прохрипела тетка. На Бизона она не смотрела — не отрывала взгляда от лежащей на земле Ксюхи. Пацаны тоже.

С плаща лежащей на земле девчонки отлетели все пуговицы, плащ распахнулся, и оказалось, что под ним почти ничего нет — какая-то грязная рванина, не прикрывающая толком худого тела.

Оцепенев, Костик смотрел вместе со всеми, как трясутся и покрываются гусиной кожей девчачьи тощие бедра, исцарапанные и в синяках, как темнеет впадинка на старых застиранных трусах. Он хотел… но почему-то не мог отвернуться.

Маркин громко глотнул — и наклонившись, провел рукой по обнаженному девичьему бедру. Новый визг разорвал тишину. Тетка Валя тоже завопила и дернулась так, что едва не упала вместе с Кабаном на плечах.

— Маркин! — крикнул Бизон, — отставить!

Маркин обернулся.

— Да я че? Я только потрог… То есть… помочь хотел.

Он тяжело дышал и скользил взглядом. Веснушка хихикнул, Кабан засопел. Костик посмотрел на Бизона — тот оставался таким же, как всегда.

— Слушай меня, тетка, как тебя там?.. Валя? Окей, Валя. Мы вам ничего не сделаем. Если вода нормальная… Но мне надо убедиться. Вдруг вы моих бойцов потравить вздумали? Поэтому — давай. При мне продегустируй свою водичку… И, коли все в порядке, отпустим вас.

— Надо мне вас травить, — сказала тетка. — У нас тоже дело до вас — иначе б не пришли.

— Какое дело? — спросил Бизон.

— Нам хоронить негде, — тетка опустила голову. — Не во дворах же, как собак, закапывать. Кладбище надо. Все-таки освященная земля…

— Много?

— Что?

— Хоронить?

Тетка дернула плечом и не ответила. Бизон пожевал губами, подумал.

— У нас тут позиции. Сама понимаешь — на черта мне тут ваши жмуры…

— Дети, — сказала тетка голосом скрипучим и противным, как железо по стеклу. — Сегодня девочку… Пятнадцать лет. Осколок. Прямо в сердце. Ладно — мы. Но такие-то… чем виноваты? Видел бы ты, как ее мать убивалась. По вам, небось, тоже будут… Жить не дали, так хоть похоронить дайте по-людски!

Тетка подняла голову и уставилась на Бизона в упор, но тот смотрел в сторону. Думал. Наконец, решил.

— Ладно уж… так и быть, — сказал он. — Баш на баш. Вы нам воду. А я разрешу хоронить. Под нашим присмотром, конечно. Поняла?

— Поняла.

— Понятливая, — похвалил Бизон тетку. И кивнул Веснушке.

— Сорганизуй.

Веснушка засуетился, сбегал в блиндаж за алюминиевой кружкой… За дегустацией мутной воды парни следили с напряжением. После удара собственной артиллерии брать воду стало неоткуда. В режиме жесткой нехватки всего — снарядов, тепла, продовольствия — недостаток питья ощущался особенно остро.

С принесенной водой все оказалось в порядке. Когда тетка послушно отхлебнула воды, налитой в алюминиевую кружку из последней, четвертой бадьи, все облегченно выдохнули. Даже девчонка, лежащая на земле, наконец, очухалась: открыла глаза и, прижав руку к затылку, застонала, заерзала, пытаясь подняться.

Один Бизон хмурился еще минут десять, поглядывая то на тетку, то на часы. Но, наконец, расслабился и он. И, кивнув женщинам, приказал:

— Можете идти.

Тетка кинулась к девчонке, чтобы помочь ей подняться. А Бизон, глядя на них с прищуром, скомандовал:

— Завтра в восемь сделайте звонок. Ровно в восемь. Номер знаете… Воды принесете столько же. Подходить сюда по одному. Бойцы до места проводят. И чтоб без штучек! Все поняли?

Тетка кивнула, не глядя на Бизона.

— Свободны, — сказал Бизон и отвернулся. Наконец-то Костик смог утолить жажду, мучавшую его с самого утра. Воды было много, и в этот день они смогли не только напиться вволю, но и умыться, и даже слегка отмыть черные от земли и копоти руки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Все ж, какое-никакое, а развлечение, — сказал Маркин, приглаживая пятерней лоснящиеся от грязи волосы. Модельная стрижка за месяц сильно отросла, и Маркин был недоволен. — Общественное мероприятие…

На похороны явилось меньше десятка человек. Костик заметил вчерашнюю тетку в ватнике — она вела, поддерживая под локоть растрепанную женщину с изжелта-зеленым лицом — мать убитой девчонки. Лопаты, чтобы рыть могилу, нес еще крепкий хромоногий старик в истертом пиджаке, увешанном орденскими планками. Кое-как сколоченный из фанеры и досок гроб несли четверо подростков лет 12–14. Позади всех тащились старухи с иссохшими мышиными лицами. Нелюди принесли воду — четыре полных бадьи, как условились вчера.

Принимая их у разрушенной стены дома, Бизон остановил процессию. Велел Маркину и Кабану проверить и обшарить каждого на предмет оружия.

— Так, бойцы… Пистолеты, ножи, заточки… Смотрите как следует.

Бойцы смотрели, неумело ощупывая пришедших в разных местах. На бойцов пялились исподлобья. Старухи крестились. Мать покойницы тихо скулила, закрывая лицо руками. Она как будто не сознавала, где находится.

Оружия ни у кого не нашли. Тогда Бизон, выразительно ткнув воздух дулом автомата, велел опустить гроб на землю, подошел и заглянул в него.

— Поднимите! — сказал он.

Его никто не понял.

— Я должен убедиться, что в гробу ничего лишнего нет, — хмурясь, пояснил Бизон. И, снова ткнув автоматом воздух, повторил, обращаясь к своим бойцам:

— Поднимите… Ну! Ее поднимите.

Веснушка, Кабан и Маркин переглянулись и нерешительно двинулись к гробу.

— Да что ж вы за люди-то такие, а?! — заголосила было вчерашняя тетка Валя. — Что ж вы делаете-то, паразиты?!

— Цыц! — крикнул Бизон. — Заткни пасть.

Он снял автомат с предохранителя.

— Вперед, бойцы, ну?!

Все замерли. Костик отчетливо слышал, как зло скрипнули чьи-то зубы. Кабан, Маркин и Веснушка робко приблизились.

Очень красивая девочка с мраморно белым лицом и аккуратно заплетенными светлыми косами лежала в гробу, одетая в розовое платье с вышивкой на груди и укрытая по пояс белой простыней. Ни цветов, ни венков, ни свечей в гробу не было.

Маркин двумя пальцами приподнял простыню. Оглянулся на Бизона.

— Поднимайте! — рявкнул командир.

Нервно хихикнув, Маркин откинул простыню, запустил руки в гроб.

— Панночка померла… Будем ее хоронить, — ухмыляясь, прошептал себе под нос Маркин. Костик, как в тумане, вспомнил, что про панночку — это из какой-то детской игры, какая-то мальчишечья шалость из прошлого…

Кабан с Веснушкой взяли покойницу за плечи… Оказалось, тело еще не остыло, не одеревенело полностью. Девочка села в гробу, печально свесив голову.

При виде этого ее мать очнулась от своего летаргического сна наяву и заорала.

Кабан и Веснушка вздрогнули от неожиданности, выпустили из рук вялые конечности покойной… Раздался звонкий шлепок — тело свалилось обратно в хлипкий гроб, едва не перевернув его. Тетка Валя вздрогнула, старухи завыли. Мать девочки забилась в истерике. Бизон досадливо поморщился и махнул рукой:

— Ладно! Пусть их. Давайте только побыстрее…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После недавнего обстрела, когда один из нечаянных снарядов угодил на кладбище, возле ограды осталась неглубокая воронка. Бизон, держа автомат наизготовку, привел процессию прямо к ней.

— Тут копайте! — велел он и поглядел на часы.

— Э, нет! — сказал дед-ветеран. — Здесь нельзя.

— Что такое?! — возмутился Бизон.

Старик, до сих пор наблюдавший за всем с лицом равнодушным и отрешенным, словно проснулся вдруг. Упрямо долбил как дятел:

— Нельзя тут! Нельзя! Нельзя!

И даже замахнулся на Кабана, когда тот забрал у него одну из двух лопат и хотел углубить яму, проделанную в земле воронкой.

— Нельзя тут хоронить! Здесь рвы.

— Какие еще рвы? — ледяным голосом спросил Бизон. Мелко подрагивающими руками дед стащил с головы кепку и перекрестился.

— Немецкие, какие ж еще? В сорок четвертом мы всех их, паразитов, косточки тута собрали… Во рвы. И трактором запахали. И не хоронили тута никого. Семьдесят лет не хоронили! Кто ж захочет с фашистами в одной могиле лежать?

— Хранители вас не простят, — зловеще прошипела Валя, глядя куда-то в сторону.

— Чего?! Какие еще хранители? — заржал Маркин. — Вы чего тут, супергеройского кина насмотрелись?!

— Хранители рода. Первые мужчина и женщина, здесь похороненные. Их тут воля. Все видят, все знают…

— Понятно, — сказал Бизон, передергивая затвор автомата. — Ты, Валя, уговор помнишь?

Тетка подняла на Бизона глаза, полные отвращения, и кивнула.

— Хоронить, где прикажу! А если ваш старик еще раз варежку откроет — ляжет рядом. Это понятно?

Валентина закусила губу и уже, не глядя на Бизона, кивнула еще раз. Шепнула что-то Ксюхе и та, вместе с одним из мальчишек, ухватив за локти старика, отвела его в сторонку. Глаза деда, подернутые белесой пленкой, слезились, он шел и оглядывался, и бормотал что-то жалостливое.

— Копайте! — приказал Бизон. — Возиться тут с вами…

Он посмотрел на часы, кивнул Костику — тот тоже взял лопату и спрыгнул в яму, чтобы помочь Кабану.

Взрыхленная взрывом земля сама ползла под лопатами. Могилу вырыли нешироко и неглубоко.

Кое-как спустили гроб. Наступило молчание. Все ждали каких-то слов, но никто не знал, что говорить. Никто не плакал. С затаенной ненавистью нелюди поглядывали на Бизона и его ребят. Мать покойницы, окончательно отупев лицом, раскачивалась из стороны в сторону, и, обхватив руками плечи, стонала. Глаза тетки Вали сделались красными и слезились, но не от жалости, а от поднявшегося к вечеру суховея.

Костик обвел взглядом присутствующих и поразился тому, какие у всех грубые, ожесточенные лица. Только лицо мертвой девочки оставалось добрым и безмятежно прекрасным. Снисходительным. Она никого не ненавидела.

Ни молотка, ни гвоздей не нашлось, чтоб заколотить гроб. Поэтому крышку просто накинули сверху и забросали землей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Среди ночи какая-то мохнатая тварь пробежала по лицу Костика. Вздрогнув от омерзения, он проснулся и сел, вытаращив глаза.

— А? Что? Уже?

Он решил, что пришло время его дежурства.

В блиндаже было темно и тихо. Но возле входа мелькнул луч фонаря.

— Шевели булками! Времени мало, — услышал Костик яростный шепот Маркина. — Давай!

Чему Костик выучился лучше всего за время войны — так это подчиняться стадному инстинкту и выполнять приказы. Мозг, еще не до конца проснувшийся, среагировал автоматически — подбросил вялое тело, заставил двигаться сонные мышцы…

Выскочив на поверхность из теплого подземного укрытия, Костик увидел черные кроны деревьев, осыпанные яркой и колючей звездной крошкой. Поежился от холода, огляделся. Два черных силуэта ломились сквозь молодой лесок где-то слева.

Не раздумывая, Костик бросился за ними.

— Мужики, я с вами! Что слу…

Упругая ветка хлестнула его по лицу — Костик зашипел от боли и встал, трогая губу — нет ли крови? Слабое пятно света от фонарика резво скакало впереди по стволам деревьев. Костик двинулся за ним, выставив вперед руки.

— Подождите, эй! — вполголоса позвал он. Ночная тишина казалась слишком густой — было жутко нарушать ее.

Те двое, кто шел впереди, оклика не услышали — валежник под ногами хрустел. А, кроме того, они разговаривали. Глухие обрывки фраз долетали до Костика.

— Слушай, а ты когда-нибудь… этого… пробовал?…

— Вот только давай, сука… без личных вопросов! Окей?! Осатанело, сука!! Торчим… как червяки в навозе, епта!.. Жажда, ты понимаешь?! Жажда мучит! Терпежу никакого нет!.. Засандалить… по гланды!

Надо же — Маркин злой, как десять гадюк, прямо кипятком брызжет. Ядовитым. Чего он так расходился? Костик засомневался: стоит ли догонять парней?

Он замер в нерешительности, и в это мгновение прыгающий впереди луч фонаря исчез. Идущие впереди растворились во мраке.

Костик растерялся. Куда идти? Кромешная тьма вокруг. Налетел ветер, зашуршала в кронах подмороженная листва. Повеяло холодом.

Вот черт! Как быть? Без света идти стремно: того гляди, напорешься глазом на какой-нибудь сучок. Он замер, вслушиваясь. Ничего. Только листья лопочут да поскрипывают стволы старых сосен. Жутковато. Но еще страшнее стало, когда глаза попривыкли к темноте, и в каждой кривой ветке стали мерещиться движущиеся, подкрадывающиеся фигуры нелюдей.

«И черта ли я вскочил? — с тоской думал Костик, до рези в глазах всматриваясь в темень и вздрагивая от всякого шороха. — Не спалось, дураку!»

Ночная сырость потихоньку пробирала его. Обхватив руками плечи, он принялся топтаться на месте, стараясь согреться. Куда идти? Потеряв направление, он опасался двигаться наугад. Придется ждать. Рано или поздно парни вернутся же. Не сбежали ж они с передовой, не бросили своих?.. Да и куда здесь бежать? Хотя…

Нет, нет! Только не это!

Стараясь отвлечь, оторвать себя от подлой мыслишки, прошмыгнувшей в сознании, Костик активней затопал ногами, подпрыгнул пару раз на месте.

Зачем же они все-таки ушли? Что задумали?

И вдруг он снова увидел свет. Рассеянный луч заметался между стволами, заскакал вверх-вниз, хаотично выхватывая из мрака колючие ветки, растопыренные пятерней листья, черные бугры вздыбленной земли…

Костик бросился на свет, вылетел на поляну и первое, что увидел: дрожащую голую задницу Кабана, его толстые ноги в камуфляже поверх молочно-белых, раскинутых в стороны чьих-то голых ног. Даже перепачканные землей и покрытые синяками, они казались такими светлыми по сравнению с конечностями Кабана, что будто светились.

Зашуршала земля. Кабан сильнее затряс ягодицами. Голые ноги под ним забились, сбрасывая желтыми пятками черные комья. Вверх-вниз… Вверх-вниз… Маркин стоял рядом с Кабаном и громко сопел. Лица того, кто был под Кабаном, Костик не видел. Он вообще ничего не понимал, но чувствовал, что творится что-то жуткое. В ушах у Костика застучало, воздух куда-то пропал весь. Показалось, что вокруг полно каких-то темных фигур — все они тоже сгрудились вокруг Кабана и сопят, как Маркин. И задыхаются, как Костик… «Галлюцинации? От нехватки воздуха», — мелькнула в голове Костика пугливая мысль. Он даже пискнуть сейчас не мог — горло сжал нервный спазм.

Кабана тем временем колотило все сильнее. Он пыхтел с остервенением, исступленно. Четырехногий монстр, частью которого он стал, с яростью елозил по земле, разбрасывая вокруг жирную черную землю.

Маркин, держась в темноте, смачно хекнул, завозился, чем-то шурша и щелкая. Запахло куревом, красные искры от сигареты полетели в темноту.

— Видишь, Кабан, — прошептал Маркин каким-то сдавленным голосом, — принципиальной разницы, считай, нет… Все такое же.

Он пыхнул сигаретой. Луч фонаря соскользнул в сторону, осветив, наконец, верхнюю часть многоногого существа… Костик глянул и оторопел. Его замутило.

— Ха-аа… — выдохнул Кабан и отвалился, отпал в сторону, как насосавшийся крови клещ.

— Ну, как? Хорошо? Я ж говорил — полегчает. Иначе — клянусь тебе, Кабан, я б тронулся.

— Хорошо… Черт, придурок ты, Маркин. Ей-богу, дебил… Да выруби уже! Батарейку посадишь! — рявкнул Кабан.

Маркин хохотнул и выключил фонарик. Темнота ослепила Костика. Преодолевая позывы тошноты, он кое-как, наощупь, отполз в сторону. Пока Кабан с Маркиным лениво переругивались, посмеиваясь и обсуждая что-то, он забрался поглубже в лесопосадку, забился в какой-то куст и там лежал, дрожа всем телом, как в лихорадке. Минут пять его трясло. Что-то кислое подступало к горлу, булькало и рвалось наружу. Костик сглатывал этот кислый ком, и снова боролся, чтобы не выпустить его наружу. Наконец, он справился с собой. Вытер лицо сухой травой и листьями. Что делать? Возвращаться назад? Страшно. На месте оставаться — тоже.

Согласно прежним, нормальным представлениям, выстроенная на кладбище землянка никак не могла претендовать на звание дома. Но, по сравнению с колючим и холодным ночным лесом, она была все же менее чужой. По крайней мере, до сих пор. Костик заплакал.

Он подождал, пока луч фонарика загорится снова, и пятно света, вскарабкавшись наверх из неглубокой ямы, заскользит по стволам и ветвям в обратном направлении. Нервно зевая, Костик двинулся вслед за ним, вяло откидывая рукой растительность, лезущую в лицо.

Небо уже начало незаметно сереть, когда он нырнул в теплое нутро землянки, поднял дрожащего со сна Веснушку, сдал ему дежурство и, укрывшись потеплее плащ-палаткой, привалился спать в дальнем от входа углу. Но, как бы крепко он ни зажмуривался, как ни щурил глаза, ни моргал — одна и та же картинка стояла перед ним, словно ее нарисовали или даже вытатуировали ему с внутренней стороны век — четко, ясно и в цвете: широко распахнутые глаза мертвой пятнадцатилетней девочки, ее бледный бескровный рот, разодранный толстым корявым мужским пальцем, белесые пятна какой-то жидкости на синюшной коже… И жирно сияющая потом морда Кабана — посоловелого, истомленного, с влажно блещущими из-под прикрытых век глазами — таким расслабленным Костик никого на войне ни разу не видел. «Какое-никакое, а развлечение, — бубнил Маркин где-то в Костиковой голове. — Если б не это, у меня б уже яйца лопнули…» Костик ушел в сон, как уходит под воду оглушенный волной утопленник — мгновенно опрокидываясь во тьму. Но даже из тьмы он продолжал видеть гигантские темные фигуры, окружившие яму, запавшие глаза мертвой девочки и нитеообразных белых червяков, которые, извиваясь и ерзая, вылезали из ее белков, щек, рта, сыпались с густых ресниц…

Все это ему, конечно, снилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Следующий день выдался для Костика тяжелым. Да и для всех. Артиллерия работала по поселку, не давая передышки. Снаряды рвались и на шоссе, и на окраину кладбища залетали. Хмурый Бизон безуспешно пытался связаться с командованием, понимая, впрочем, что смысла в его попытках нет: даже если связь волшебным образом и появится вдруг — в таком грохоте никто его не услышит. Надо ждать.

«Хорошо, хоть водой заранее запаслись», — ворчал Бизон.

Кабан, Маркин и Веснушка, притерпевшись к свисту снарядов, сели резаться в очко. Звали в игру и Бизона с Костиком. Но Бизон предпочел отсыпаться, а Костик не мог заставить себя смотреть товарищам в глаза. Отворачивался, делая вид, что приболел, кашлял — довольно фальшиво. Пытался спать, следуя примеру командира.

Но когда их общее укрытие сотрясалось от взрывной волны, и с потолка сыпался сухой мусор, земля и щепки — он ловил себя на том, что пялится на Маркина с Кабаном, одновременно замирая от ужаса, и всякий раз, когда они, почувствовав его взгляд, поворачивали в его сторону головы, отводил глаза: боялся снова увидеть тот жирный блеск в их глазах и лицах. Блеск и — нитеобразные извивающиеся белые хвостики червей…

«Червие на чрево… Смерть на живот… Живым — живое, мертвым — мертвое», — шептал кто-то прямо в ухо Костику и две странные коричневые фигуры — громадный мужчина и громадная женщина с пылающими красными глазами, раскинув руки, звали его из темноты. От фигур веяло жаром и уютом, и сладким запахом золы, и Костик поскуливал во сне от желания скорее броситься к ним в объятия, чтобы укрыли его, защитили своим теплом.

Под утро артиллерия стихла. Костик проснулся задолго до рассвета с непонятной тоской в сердце и обнаружил, что Бизон по-прежнему спит в блиндаже, завернувшись в одеяло, а Маркина, Веснушки и Кабана на месте нет.

Он поворочался с боку на бок. Духота и черные мысли одолевали его. Наконец, он решил выбраться наверх, подышать. У входа, загородив его, храпел Кабан, запрокинув вверх голову. В руках у него был автомат, а изо рта тянулась блестящая нитка слюны. Протискиваясь мимо, Костик оступился и задел плечо Кабана.

— Застрелю! — вскричал Кабан, распахнув глаза. — А, это ты?.. Че встал? Брысь отсюда! Иди…

Поведя мутными глазами, он забормотал, завозился, пристраиваясь снова спать. Костик вышел. Возвращаться в схрон он не рискнул. Так и просидел до света на мешках, привалившись спиной к стене окопа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Второй раз он проснулся от холода. Нестерпимо чесалась правая ладонь. Костик глянул: возле большого пальца розовел мелкий пупырышек. Укусила, должно быть, какая-то зараза, пока он спал. Ковырнув зудящее пятно ногтем, Костик сел. Потянулся, ощущая ломоту во всем теле. Над кладбищем висел туман. Тяжело пахло землей и пороховым дымом.

Веснушка, сидя на корточках, кашеварил у костра. Маркин свистел носом, привалившись к стене окопа. Кабан, бледный и злой, пялился в огонь и молчал.

— Бизон где? — разлепив пересохшие губы, спросил Костик.

— Твое какое дело? Ты ему мамка, что ли? — буркнул Кабан.

— Ушел, — сказал Веснушка.

— Куда? — не понял Костик.

Ему никто не ответил. Веснушка вяло продолжал помешивать варево в котелке. Кабан уронил голову в колени и так сидел, спрятав лицо от дыма.

— Жрать будешь? — спросил Веснушка, обращаясь к Костику.

— Буду.

— Тогда иди, тащи тушенку. Гречка почти готова уже.

— А что, Бизона ждать не будем?

— Придет твой Бизон, никуда не денется…

Костик пожал плечами и потопал покладисто за тушенкой, расчесывая ладонь.

Когда он вернулся с двумя банками консервов, подошел Бизон.

— Хавчик! — потребовал командир, спрыгивая в окоп. Веснушка отдал ему снятый с огня котелок с гречкой. Костик вскрыл тушонку и одну за другой передал банки командиру. Бизон вытряхнул тушонку в котелок, отбросил пустые жестянки, ложкой, вынутой из сапога, перемешал гречку с мясом и принялся за еду.

— Шоссе там раскурочено, — набив рот кашей, сказал он. — И связи так и нет.

— Хреново, — сказал Веснушка. Кабан глядел на командира, зеленея на глазах. Его заметно мутило.

Веснушка поднял одну из выброшенных Бизоном жестянок и, увидав застрявшие на дне мелкие куски мясных волокон и желе, попытался их выковырять пальцем.

Кабан неожиданно вскочил и бросился в сторону.

— Что это с ним? — удивился Бизон.

— Все утро блюет, — ответил Веснушка.

— Понятно, — сказал Бизон. — Окопная болезнь. Ничего, просрется.

— Маркин тоже. Он думает, они траванулись.

Бизон нахмурился.

— Траванулись? Чем это?

И вдруг побледнел.

— Вода, — тихо сказал он. — С поселка никто не приходил?

Костик с Веснушкой одновременно покачали головами.

— Понятно. И не придет, очевидно. Ах, ты сука, Валя! — сказал Бизон. И полез в блиндаж.

Вернулся, вытирая рот, Кабан. Воняло от него как от выгребной ямы.

— Кишки крутит. Антибиотики нужны, — пожаловался он.

Веснушка бросил облизывать жестянки. Костя при виде Кабана тоже передумал есть. Его беспокоила правая ладонь: истерзанная, расчесанная до крови, она горела и саднила.

Костик вытянул ее перед собой, чтобы рассмотреть и вскрикнул: маленькое розовое пятнышко, похожее на укус комара, которое зудело, не давая ему покоя с самого утра, выросло, сменило цвет и разлезлось на всю ладонь. Теперь оно больше походило на свежую гематому, гигантскую мозоль или нарыв — багровая, цвета гнилого мяса, мокрая припухлость. Внутри нее что-то отчетливо пульсировало. Ладонь жгло.

Из схрона вылез Бизон. Его мрачное лицо горело решимостью. В руке он держал снайперскую винтовку.

— Они думают, что можно с нами, как с собаками… Давайте-ка покажем этим паразитам, что тут почем!

— Что задумал, командир? — спросил Кабан.

— До поселка прогуляться хочу. Валю навестим… И всю их гоп-компанию. Прикончим нелюдей. Что скажете, парни?

Все промолчали. Бизон нахмурился.

— Раскисли, орлы? Ну-ка ты, прекрати чесаться! — крикнул он Костику. — Что ты там все…

Костик вытянул вперед руку.

… чешешь?! — Бизон не успел закончить фразу — странная припухлость на Костиковой ладони лопнула, края ее разошлись — из раны высунулась наружу белая головка. Потом еще одна. И еще. Тонкие нитеобразные черви посыпались из раны на землю.

Все онемели. Веснушка захохотал. Виду него стал безумный.

Костик, и без того бледный, побелел как стена.

— Это что за херня? — зловещим шепотом спросил Бизон. — Кто-нибудь что-нибудь мне скажет?!

— Живое к живому… Мертвое к мертвому… — всхлипывая, лепетал Веснушка. — Они так и сказали!

У Костика зашумело в ушах. Ему почудился сладкий запах разложения и вкус золы на губах.

— Кто сказал?! Что происходит вообще?! — рявкнул Бизон.

— Хранители, — повторил Веснушка.

— Да ты чокнулся, что ли?! — не выдержал Бизон. Веснушка не ответил. Как-то странно покачиваясь, он подошел ко все еще спящему на мешках Маркину, подергал его за плечо. Маркин не просыпался. Веснушка, хихикая, навалился посильнее и скинул Маркина лицом вверх на дно окопа, точно так, как перед тем швырнул пустую банку из-под тушонки.

— Вот вам и разница. Червие на чрево! — выкрикнул он и залился тоненьким дурацким смехом, скользким и переливчатым, как белые червяки, которые полезли в этот момент изо рта давным-давно мертвого Маркина.

Веснушка хохотал и выл, глядя на оплывшее, в коричневых пятнах гнилости лицо товарища… Потом выпрыгнул из окопа и понесся в сторону поселка. Кабан ринулся было за ним, но не удержался — ноги заплелись и он рухнул, колотя по земле пудовыми, но бессильными теперь кулаками.

Потом вдруг вскочил, выхватил у Бизона винтовку, передернул затвор и послал пулю в спину бегущему Веснушке — своему приятелю, с которым два месяца ел из одного котелка, пил из одной чашки, делился куревом…

Веснушка упал только после третьего выстрела. Одна пуля раздробила ему плечо, другая срезала палец на правой руке, третья — застряла в затылочной части черепа. Он уже дрыгал ногами, дергаясь в агонии, лежа кверху задницей на обломках кирпичной стены. А Кабан продолжал стрелять. Садил в эту костлявую задницу пулю за пулей, пока Бизон не подошел, не заорал ему прямо в ухо и не двинул рукоятью своего офицерского пистолета по челюсти.

Все это время Костик валялся на дне окопа. Никаких мыслей в голове у него не было. В ушах переливался океан. Волны с шуршанием накатывали на песок, соленая влага, подсыхая, щипала глаза. А возле щеки что-то копошилось, мягко щекоча кожу. Черви.

Теперь Костик совершенно точно знал, какая смерть его ждет вскорости. Но он ошибся.

Где-то далеко кричали и бегали Бизон и Кабан, свистели выстрелы, гремели взрывы…

А он лежал, прижавшись щекой к земле, и липкие, тревожные сны наплывали на него: олень соскакивал с плюшевого коврика и приходил жевать Костиково лицо, покойная бабушка глумливо высовывала язык, корчась в пламени пожарища, какой-то человек в форме немецкого штурмбанфюрера рыдал на могиле мертвой девочки, опустив лицо в котелок с кашей. Только не каша там была, а белые вертлявые червяки…

Костик ждал с тоскою в сердце… И дождался: над кладбищенским лесом пронесся глухой стон, земля дрогнула и низкое серое небо заслонили две огромные фигуры — великаны. Мужчина и женщина. Хранители. Истлевшие за века коричневые лица покрылись плесенью, кости выветрились, но глаза почему-то сохранились. И они смотрели. Смотрели ласково прямо в сердце Костику, истекая багрово-коричневой слизью, красной сукровицей и белыми червями. «Живое к живому, мертвое к мертвому… Ну же, родненький!» — призывали бескровные губы громадного мужчины и громадной женщины.

Костик глянул и заскулил, и пополз по земле к ним, словно слепой щенок. Они пожалели его: переглянулись, вздохнули — шелест от их громового дыхания пошел гулять по листвяным кронам. А потом Хранитель-Отец поставил костяную ступню на Костикову голову и раздавил ее, как гнилой орех. И все кончилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Спустя две недели на кладбище неизвестно откуда появились хмурые мужики в зеленой военной «цифре». С ними вместе пришла тетка Валя из поселка и дед-ветеран в обтрепанном пиджаке с выцветшими орденскими планками. Держа в руках автоматы, мужики обошли изрытое воронками кладбище, осмотрели вывороченные из земли взрывами гробы и кости, посеченные осколками могильные плиты.

— Натворили тут дел паскуды, — качая головой, ворчал старик. — Где-то здесь у них схрон был. Зарылись, как крысы в норах…

— И сбежали, небось, как крысы, — сказал один из военных.

— Ну, уж нет, — усмехнулась краснолицая тетка Валя. — Эти паразиты наших детишек убивали. Кто ж их отпустит? Теперь ихняя судьба — здесь гнить.

— Что вы такое сделали с ними, тетя Валя? — с интересом спросил один из мужчин.

— Не я сделала — сами они с собой это сотворили, — мрачно ответила тетка Валя. — Хранителей рода растревожили.

— Кого?

— Хранителей. Первых мужчину и женщину, которые здесь похоронены. Они на этой земле хозяева. Все видят, все знают. А я что?.. Сделала, что и мать моя. Тогда, в сорок втором… Нацисты половину нашего села расстреляли. Нашу всю семью — семь человек, и беременную тетю Наташу с младенцем Темочкой на руках… Кладбище распахали, вырыли ров. В нем и положили их всех. И хоронить не дали. Для устрашения партизан в открытой могиле бросили. И кто еще там живой оставался, под мертвыми телами задохнулись. Все, кроме моей матери. Она ночью из могилы выбралась… Прибежала к бабушкиной сестре на хутор. Потом вместе с бабкой пробрались на кладбище, омыли своих покойников, а воду в колодец вылили. Немцы ту воду пили, и проклятие Хранителей на них легло. Мертвые к мертвым… Места эти надолго после того обезлюдели. Жизнь сюда вернулась только в сорок четвертом…

— Вернулась, когда мы эти самые рвы немецкими трупами закрыли, — сказал старик. — Гляньте-ка, мужики, вон трое лежат…

— Это что же, сами они тут друг дружку перестреляли?

— Похоже на то. Вы оружие-то приберите, — посоветовал старик.

— Приберем, — ответил один из мужчин. — И упырей этих в могилки приберем. Нам не привыкать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Лично мне ихние трупы в могилки таскать — одно удовольствие, — мрачно заметил один из военных. — Аж руки вот зачесались… Аллергия, что ль, какая, на этих паразитов?

Тетка Валя нагнулась, и, прикрывая платком нос — трупная вонь густо пропитала воздух кладбища — подняла с земли мятую испачканную бумажку с надписью от руки:

«Червие на чрево, и Хранителей призываю, кладу смерть на живот предателям рода моего. Мертвым — мертвое, живым — живое.

Вам здесь лежать, а нам своя сторона. Да будет по слову моему во веки веков».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Олег Кожин} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Показания Рэндольфа Картера ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стрекозы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Михаил

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{_{Мария Артемьева}} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово о крепком словце _{Обсценная лексика в литературе ужасов} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Каким языком описывать зло? Имеет ли право писатель, изображающий зло, использовать для этого обсценную лексику?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Обсценной лексикой, если кто не в курсе, в академических кругах называют вульгарные и грубые слова и выражения. Название это происходит от лат. obscenus — «непристойный», «распутный», «безнравственный».

Обсценная лексика — она же нецензурщина, похабщина, непотребщина, непечатная брань, сквернословие… Мат.

Да. Поговорим именно о мате (а не о просторечных выражениях, вроде «срать», «ссать», «говно» и «жопа», которые раньше в приличном обществе использовали только люди необразованные, что называется — «деревенщина», а теперь и на федеральных телеканалах некоторые не брезгуют произносить.)

Мат — табуированная лексика. Простые смыслы, обозначаемые матерными словами, стали в какой-то момент источниками стыда для человека окультуренного. Именно смыслы. Сами по себе слова изначально ничего особенно постыдного не обозначали. Например, праславянское слово *jebti означало «бить», «ударять» (сравни: «трахать»), а слово «блядь» — «блудница» («ублюдок», «блудить», «заблудился» — слова одного корня).

Когда эти слова начали массово использовать в качестве бранной лексики и они обросли всевозможными негативными оттенками, их постепенно вытеснили в область табуированного, запретного.

Интересный факт: в группе романских языков (немецком, французском, английском) бранная лексика относится к анально-экскрементальному типу, в языках славянских — к сексуальному. То есть русский мат — это лексика с сексуальной семантикой.

В обществе бытует различное отношение к мату: его то старательно выпиливают из культурного пространства литературы и СМИ, то активно насаждают под предлогом увеличения личной свободы и усиления гуманизма-либерализма. А то вдруг снова начинают выпиливать и запрещать.

Однако, каким бы ни было отношение к мату в обществе, русский писатель не может относиться к нему иначе, как к факту языка: мат в русской речи есть, и этот факт игнорировать невозможно. В особенности тем, кто пишет ужасы.

Писатели ужасов по определению имеют задачей изображение зла, поэтому вся «низовая» лексика русского языка — это наша сфера.

Сложность в том, что в художественном произведении слово является как материалом (над которым работает автор), так и инструментом (тем, чем автор работает). Настоящий художник подчиняет себе материал, превращая его в инструмент.

Рассмотрим тему подробнее.

Часто можно слышать от авторов: я использую мат, потому что мои герои ГОВОРЯТ ИМ В ЖИЗНИ.

Это — слабая позиция для автора. Иными словами — не аргумент.

Ведь жизнь — не ваше произведение. Здесь вы ничего изменить не в силах. Здесь весь массив русской речи существует, так сказать, в диком виде. Здесь речь — материал.

Но в вашем произведении за ваших героев решаете вы (а не жизнь). Поэтому все внутри вашего текста должно определяться понятием «художественная задача» — то есть той целью, которую вы, как художник, перед собой поставили.

К примеру, вы пишете о зоне: о ворах и бандитах, о маргиналах и изгоях общества. Ваши персонажи имеют словарный запас чуть больше, чем человекоподобная горилла и всякая попытка заставить их общаться иным языком, по вашему мнению, разрушит достоверность их образов. В этом случае вы, разумеется, не можете изобразить их речь такой же, какой школьники пишут сочинения на тему «Как я провел лето у бабушки».

Как художник, вы подражаете жизни, и мат — ваш словесный материал. Чем грубее материал, тем труднее справляться с ним.

И вот тут важный момент: ни в коем случае нельзя забывать, что вы художник, а не документалист! Поэтому в своем подражании реальности не перегибайте палку: не выдавайте за готовый продукт необработанную болванку. Творец обрабатывает материал, а не материал обрабатывает творца.

Подобно тому, как создатели Церкви на костях в чешской Кутна Горе создали архитектурный шедевр из человеческих костей и черепов, так и вы можете воспользоваться матом, как инструментом, и попытаться создать художественный шедевр.

Как вы понимаете, мат — это всего три основных лексемы, всем известных… Но. У балалайки три струны, а нот и переборов — множество. В руках виртуоза.

Есть целые книги, написанные матом, ничуть не теряющие от этого своей художественной ценности (например, повесть «Николай Николаевич» Юза Алешковского — пронзительное произведение о любви и страсти).

Мат — это мощная, экспрессивная лексика.

Если сравнивать с рабочими инструментами, обсценную лексику следует сравнить с наиболее тяжелыми — например, с кувалдой или гаечным ключом (рожковым на 65 или трубным разводным). Или с бензопилой «Дружба».

Исходя уже из этого сравнения, можно понять, насколько это приемлемо и удобно — использовать мат как инструмент в художественном тексте. Надо обладать исключительным художественным слухом, нюхом, вкусом и чутьем — СИЛОЙ ХУДОЖНИКА. Если же вы не способны удержать в руках тяжелый, непривычный, неудобный инструмент — не говоря уж о том, чтобы им виртуозно орудовать — не берите его. Вместо бензопилы «Дружба» возьмите лобзик.

А мат, как материал, используют и пьяные грузчики — и в этом нет ничего виртуозного, интересного или специфически литературного.

Если вы не уверены в своем мастерстве или вкусе — используйте эвфемизмы.

Это заведомо искусственные создания, поэтому, не смотря на то, что воображения и фантазии такой материал потребует от автора не меньше, управляться с ними будет проще — ведь все искусственное уже лежит в сфере художественного, творческого.

Подражать жизни — самый простой способ заниматься творчеством: но это подобно тому, как не сильно умелые художники срисовывают под копирку или на стекле. Дайте пинка своему воображению, подчините себе материю, сделайте ее своим инструментом — вот путь настоящего Творца.

Вам в помощь — небольшой

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{СЛОВАРЬ ЭВФЕМИЗМОВ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо БЛЯДЬ

Блин

Блин горелый

Блин горелый, погорелый, с медом, с маком, с огурцом!

Блинский

Блямба!

Бля-я-яха медная!

Бляха-муха

Бляха-муха на качалку двадцать

Ба…лять мои раны!

Бля

Мля

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ЗАЕБИСЬ

Зашибись, колёсный трактор!

Зашибись, не встань!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПИЗДЕЦ (в смысле — конец)

Капец, Пипец, Песец, Писец, Пим-пец, Трындец, Армагеддец, т. п.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПИЗДА, ПИЗДЕЖЬ, ПИЗДЕТЬ

Звезда (частенько — с ушами)

Звездеть.

Звездёж

Звездолёт (тоже в смысле конец)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо РАЗЪЕБАЙ и РАСПИЗДЯЙ

Раздолбай

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ХУЙ

Фиг, Хрен, Хер (старинное название буквы Х; «похерить» означало — поставить крест).

«Хрен тебе на весь макияж!» (цитата из сериала «Интерны»)

Холера — эвфемизм и распространенное польское ругательство («холера ясна»)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПОШЕЛ НАХУЙ

Иди ты на ху… тор бабочек ловить

Ну и ландыш с вами!

Иди в шляпу

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ОХУЕТЬ

Ахудеть

Ах, у ели, ах, у ёлки, ах, у ели злые волки!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ЁБ ТВОЮ МАТЬ

Ангидрит твою перекись марганца!

Апатит твою Хибины мать

В бога душу мать

В рот пароход!

Грёбаный Экибастуз!

Да ёксель-мопсель, трах-тибидох-тибидох

Дри твоё масло!

Ё моё!

Твою мать Дарданелла через Босфора Гибралтар и Керченский пролив

Ёбsterday

Египетская сила!

Евпатий-коловратий!

Европа плюс!

Едрёна колотушка

Едрёна кочерыжка

Едрёна макарона

Едрёна Матрёна

Едрид-мадрид

Едрит твои лапти

Едрит твою налево

Едрить твою колотушку

Едрить тебя за ногу!

Едрическая сила

Едрический сандаль

Едришкин шиш

Ёж твою в корень

Ёк кошелёк

Ёк макарёк («ёк» по-татарски — конец, окончание чего-либо)

Ёкарный бабай

Ёханый бабай!

Ёклмн жэпэчэшэце.

Ёклмнейка опрстейка!

Ёксель-моксель

Ёлки-иголки!

Ёлки-метёлки

Ёлки-моталки!

Ёлки-палки

Ёлкина вошь

Ёлочки-палочки!

Ёлы-палы

Ёперный балет

Ёперный театр

Епишкины калоши!

Ёпрст иклмн.

Ёптель-коптель

Ёптерный малахай

Ёптыш

Ёпть

Етит твою в качель

Етит твою, Филипыч!

Етитный дух!

Етить-колотить\Копать-колотить

Етишкин кот

Ёшки-матрёшки! (Кошки-поварёшки)

Ёшкин кот

Ёшкин-кошкин!

Ёшкин пистолет

Ёшкин свет

И битвою мать-Россия спасена

И биться сердце перестало!

Итить твою ежу налево!

Итить твою за ногу

Кипиттт… твое молоко!

Лёшкин кот (это уже детская версия)

Матерь вашу — Вашу также…

Мать моя женщина

Мать моя женщина, вся в саже!

Мать моя женщина, отец мой мужчина!

Мать моя, в коньках на босу ногу!

Мать моя Сабонису по пояс!

Мать моя с Ярмольником училась!

Мать-перемать!

Мать твою за ногу

Мать твою нехорошо в рот горячими пирожками!

Мать твою по харе валенком

Мать твою… я знал ещё девИцей!

Моп твою ять

Ну, ёлки-палки!

Ну, ё-моё, черешня!

Ё-Бизнес

Эфиоптвоюмать!

Ядрён-батон

Япона мать!

Японский башмак!

Японский бог

Японский городовой

Японский хрен!

Японский чайник

Разгридрит твою перекись водорода!

Раскудрить твою через коромысло!

Растудысь его в тудысь

Растудыть твою налево/ растудыть через колено

Твою дивизию!

Твою ж маму!

Твою качель

Твою мать дивизию три раза за ногу

Твою мать через семь ворот да с погонами!

Тить твою за ногу нехай

Твое налево!

Тудыть его за ногу

Тудыть твою налево!

Ну и в рот тебе ноги!

В рот ему торпеду, в задницу — пароход!

Так вот ты какой, северный олень!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Михаил Артемьев} Наблюдатели ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ 2019 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 14 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В оформлении номера использованы фотографии Марии Артемьевой и фотоколлажи Дениса Назарова.

Обложка, верстка, дизайн-макет: Денис Назаров.

Главный редактор: Мария Артемьева.

Зам. главного редактора: Алексей Шолохов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Чудовища спящего разума ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

220 лет назад в Испании художник по имени Франсиско Гойя выпустил серию офортов с общим названием «Капричиос» (ит. capriccio — каприз). Эти мрачные рисунки настолько противоречили всему, созданному Гойей ранее, что возникли слухи о некой ужасной болезни, постигшей живописца, одним из последствий которой стала глухота.

«Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений», — этой фразой Гойя сопроводил одну из картин своего альбома.

Эти офорты Гойи были моментально запрещены инквизицией. Художник вскоре удалился от света. Перед смертью в своем «Доме глухого» он изрисовал стены еще более мрачными и загадочными «Черными картинами», среди которых — жуткий «Шабаш ведьм» и кошмарный «Сатурн, пожирающий своих детей»…

Что хотел сказать людям испанский гений, излишне натуралистично изображавший жестокость, зверство и темное безумие своего века, уродство страстей и пороков? Кто знает?.. Ни одно творение невозможно объяснить полностью — искусство лишь ставит вопросы, а ответить на них может только сам человек, его совесть, душа и разум.

Этот номер мы посвящаем безумию и чудовищам, им порожденным.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мария Артемьева,

главред «RedRum»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Денис Назаров} Годный контент ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

План нового дня был расписан заранее.

Готовая еда в холодильнике — только разогреть.

Кружки, тарелки и столовые приборы вымыты.

Камера на штативе.

Свет расставлен.

Чистая одежда на верхней полке шкафа.

Осталось лишь принять вертикальное положение и отбросить остатки сна — вот самая тяжелая задача.

Сделано.

Макс выпил кофе, почистил зубы, оделся и разогрел макароны с котлетой. Включил камеру, поздоровался со зрителями и принялся есть.

Медленно пережевывал еду. Ни слова не произнес, пока не доел последний кусок котлеты. Затем попрощался и выключил камеру.

Видео он решил загрузить вечером. Возможно, придется вырезать неудачные моменты. Кажется, он пару раз чавкнул.

Смартфон на столе проиграл короткую мелодию. Новое сообщение. Макс не стал проверять. Поднялся из-за стола и побрел в ванную.

После освежающего душа он долго смотрелся в зеркало, решая, стоит ли сбрить щетину или все-таки начать отращивать бороду. Остановился на первом варианте. Смена образа, конечно, привнесет новизны, но подписчики могут не оценить, а это риск, который сейчас совсем не нужен, риск — это потеря денег.

После душа заглянул в смартфон. Средства поступили на расчетный счет. «Короли кетчупа», как про себя их называл Макс, наконец-то перевели вторую часть оплаты за рекламу.

Затем он долго листал ленту канала в Telegram, посвященную криптовалютам — сегодня курсы всех топовых монет валились вниз, очередные невеселые новости из Китая негативно отразились на бит-коине, а когда валился биток, валилось все, кроме настроения Макса. Он давно привык спокойно относиться ко всем этим взлетам и падениям.

Он вообще ко всему привык относиться спокойно.

Или безразлично?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Еще пару лет назад если бы кто-то сказал Максу, что свое существование он будет обеспечивать поеданием пищи на камеру, он бы только посмеялся. Но иногда реальность оказывается куда безумнее вымысла. Конечно, многие говорили, что бессмысленные видеоблоги только набирают популярность, но Макс в эту тенденцию не верил. Какое-то время ему казалось, что формат лайфстайла стремительно отживает свое. Люди вроде бы оценили более серьезный контент. Видеоблогинг повзрослел, и Макс всерьез задумывался о смене формата на что-то поинтереснее бесконечных топов, которые хоть и набирали немало просмотров, но в последнее время только попусту отнимали силы.

Топ 10 фильмов ужасов.

Топ 10 опасных животных

Топ 10 заброшенных мест.

Топ 10 попыток найти смысл жизни…

Однажды все это перестало быть интересным. Уже никто не смотрел видео дольше 5 минут, о чем бы оно ни было. Словно проснувшись утром, Макс очутился в какой-то иной реальности, где вместо ощущаемых ранее важных вещей и смыслов его окружали только знаки и символы. Чем дальше, тем больше это походило на дурной сон сновидца, которого на самом деле нет. Быть может, не так уж и неправ Бодрийяр.

Размышления о смене формата стали медленно перетекли в идею о полном уходе из видеоблогинга. Он вдруг всерьез стал подумывать о том, чтобы подыскать обычную работу и даже сходил на пару собеседований, но все это ему не понравилось. Все было не то. Мысль вернуться в офис после стольких лет свободного плавания угнетала. К счастью, одно из старых вложений в криптовалюты спустя два года вдруг принесло неплохие плоды, и Макс целый год жил, не делая новых роликов. Он закинул часть полученных на росте курса средств на биржу в желании немного приумножить капитал, но быстро понял, что торговать на бирже у него получается не слишком удачно. Так он рисковал потерять все. Пришлось отказаться от этой затеи.

Максу не нужно было многого, его потребности были довольно скромны, и к концу года денег еще оставалось достаточно. Но текущая ситуация совершенно не радовала: он устал от безделья, устал от собственного бессилия и невозможности занять свое место в бесконечном потоке однообразных видео. Все эти тупые, по его мнению, новые форматы видеоблогов вызывали у него злость и раздражение.

И однажды, дождливым летним днем, эта злость нашла выход. Он смахнул пыль с камеры, поставил её на штатив и записал, как ест. Совершенно бытовое, скучное видео о приеме пищи. Он специально никак не комментировал своих действий, просто поел и выключил камеру, а потом залил ролик на «Ютуб». Это было его личным протестом против сложившейся ситуации. Таким образом он хотел показать людям глупость их трендовых форматов. Он возвел эту глупость в абсолют, чтобы натыкать в неё всех этих блогеров с пустыми видео и миллионами подписчиков — натыкать как котят в то место, где гадить не следует. Но в результате, как это часто бывает, протест сделался новым трендом.

Подписчики и лайки посыпались как из рога изобилия.

Макс злился и негодовал, читая комментарии, требующие продолжать.

Но злость быстро прошла.

И он продолжил.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Макс стал заложником ситуации, которую сам же и создал. Ему было достаточно лишь привыкнуть, просто войти во вкус. После того, как на свежем канале, специально созданном под то самое первое протестное видео, набрались триста тысяч подписчиков, Макс запустил первую прямую трансляцию, где на протяжении полутора часов медленно поедал разные блюда, прерываясь только для ответов на вопросы подписчиков и просмотры роликов, ссылки на которые они присылали. На том стриме неплохо донатили, и за полтора часа накапало чуть больше ста тысяч рублей. Львиную долю этой суммы перевел пользователь, скрывающийся под ником fatphob, что было иронично, учитывая направленность канала. Хотя Макс не мог назвать себя толстяком, с момента запуска нового канала он набрал уже пять килограмм, и мысль о том, что это не предел, периодически пугала его. Пришлось немного скорректировать привычный образ жизни и начать заниматься спортом.

Макс не любил мест с большим скоплением людей, а к ним, конечно же, относились различные спортивные залы и фитнес-центры. Так что занимался Макс тоже через «Ютуб», просматривая популярный канал, пропагандирующий короткие тренировки специально для занятых и склонных к лени людей. Ведущий — спортивного телосложения молодой человек обещал, что для того, чтобы оставаться в форме, будет хватать десяти минут занятий в день, и даже не придется менять пищевые привычки. Как раз этого Максу и хотелось. Но пока тренировки не давали ощутимого результата, и это наводило на мысли, что сам ведущий в поте лица занимается на тренажерах, а своим подписчикам вешает лапшу.

Макс прекрасно понимал, что однообразный формат видео быстро наскучит, а потому постарался разнообразить подход к делу и позаботился о качестве видео. Первым делом приобрел новую камеру и оборудования для освещения. Раньше ему было не так важно появляться в кадре, все силы уходили на качественный звук и монтаж, а свои топы он сопровождал теми видео фрагментами, что имелись в свободном доступе.

Его первые видео были без слов, что придавало им некоторой загадочности, но вскоре он понял — не без помощи комментаторов — что подписчики желают обратной связи. Макс пошел хитрым путем: поначалу он только здороваться с аудиторией в начале ролика и прощался в конце. Потом стал периодически вставлять короткие комментарии, касающиеся не еды, а каких-то совсем отвлеченных вещей. Иногда эти короткие фразы звучали как необычные откровения или результат долгих размышлений над какой-нибудь важной темой — иногда это так и было. Хотя чаще это были высказывания ни о чем, с минимумом смысловой нагрузки. Но это придавало автору ореол загадочности. Часто он снимал, как раньше — совсем без слов. Это даже стало его фишкой. Зрители гадали в комментариях: будут ли какие-то слова в новом видео или их снова ждет молчание. Они ждали его сообщений, некоторые из высказанных им фраз даже становились мемами. Стримы он старался проводить нечасто. Да, это был хороший способ получить немалые пожертвования, но непринужденное общение с аудиторией разрушало атмосферу таинственности.

Макс также ввел конкурсы. Люди голосовали: какое следующее блюдо ему нужно съесть в новом видео, и победитель не только получал видео с поеданием заказанного, но и сигну — фото самого Макса с листочком, на котором был написан ник выигравшего пользователя. Все, что нужно было сделать участнику — задонатить сумму в сто рублей, а из всех жертвователей Макс выбирал случайного победителя.

Чаще всего зрители хотели, чтобы Макс ел что-то экзотическое. Не обходилось, конечно, и без шутников, предлагавших поесть говна, насекомых, земли, тухлых яиц и все в таком духе. Правда, такие шутники лишь теряли деньги. У Макса были правила: этих «доброжелателей» он просто вычеркивал из списка участников конкурса, а деньги не возвращал. Безо всякого обмана! Они прекрасно знали его правила, но все равно продолжали слать идиотские предложения.

С ростом подписчиков появились и рекламодатели. Первыми были «короли кетчупа». Его видео прекрасно подходили для интеграции. Достаточно было полить кетчупом макароны и поставить бутылку с этикеткой в кадр. Обращались с предложениями готовить еду на камеру перед употреблением.

И тут список компаний, желающих прорекламировать себя таким образом был куда шире, но Макс не хотел превращать свои видео в кулинарное шоу. Зато хорошо заходили разные доставщики еды. Тут все было еще проще: ему привозили готовую пиццу, бургеры или роллы, а Макс просто оставлял упаковки на виду, чтобы зрители ни в коем случае не упустили название компании.

Прошлых накоплений, трех крупных рекламодателей и донатов с редких стримов Максу более чем хватало для спокойного существования и даже для некоторых излишеств. Зрители были довольны и хвалили за годный контент. Но в последнее время все чаще, выключая камеру, Макс впадал в ступор и подолгу смотрел в тарелку с остатками еды, ощущая тяжесть в животе и пустоту в душе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Во вторник Макс поднялся рано и заставил себя выйти на пробежку. За последний месяц он совершенно разочаровался и забросил тренировки по десятиминутной системе, да и пробежки стали настоящим подвигом. Мало того: даже вставать с постели стало невыносимо тяжело. Дело было вовсе не в лени, а в общем упадке сил. Нервы стали ни к черту, подавленное состояние незримым спутником сопровождало его повсюду. Он настолько возненавидел то, чем занимался, что вновь появились мысли о поиске нормальной работы. Но их он гнал, пытаясь сформировать в голове новый план. План побега. Подальше от этой дурной реальности, где балом правил безумный контент с бесконечными ссорами блогеров между собой, лайфхаками, не способными удивить даже ребенка и прочей пустотой. Образы, красочные ярлыки, за которыми — ничего.

И сам Макс был теперь таким же. Казалось бы, все просто: уйди с «Ютуба», не смотри эти тошнотворные видео, но он искал хотя бы намек на ветер перемен, пытался уловить тенденцию к улучшению, чтобы встроиться уже в новый формат, несущий хоть что-то полезное… Но с каждым днем становилось только хуже.

Макс с иронией вспоминал, как раньше хвалился, что не смотрит телевизор, что все необходимое находит в интернете, а телевизор — просто помойка с глупой пропагандой и тупыми шоу, где так любят копаться в чужом грязном белье. Он не заметил, как интернет стал телевизором. Зрители никуда не делись: они просто поменяли место, где можно хоть круглосуточно наблюдать за чужими склоками и поджиганием тысячи петард за раз.

Макс решил ограничить себя в расходах, накопить денег и свалить куда-нибудь, где жизнь дешевле, а время течет медленнее. Где ему больше не придется снимать ролики. Надо только немного потерпеть. Поснимать еще полгодика и порвать со всем этим.

Эта мысль сделалась его единственной отдушиной, но даже она не спасала от ежедневного упадка сил.

Вернувшись домой, Макс обнаружил новое сообщение в «Telegram». Писал fatphob, тот самый подписчик, что постоянно кидал самые большие суммы на стримах и нередко поддерживал канал, переводя средства на биткоин-кошелек Макса. Он никогда не сопровождал свои пожертвования сообщениями или вопросами, как постоянно делали другие. Насколько помнил Макс, он ни разу не оставил комментария под видео.

«Привет! Давно стрима не было. Давай сегодня пили, я буду. Есть очень важный вопрос». (12:33)

Макс не планировал проводить сегодня стрим, у него были другие планы, однако, прикинув, что раз уж самый его щедрый подписчик написал лично, можно рассчитывать на неплохое пожертвование.

Подумав минутку, Макс написал:

«Привет! Хорошая идея, я думаю можно начать в 20:00.

Оставлю сообщение в группе, чтобы народ собрался. И да, спасибо, что донатишь:)» (13:04)

«Тебе спасибо! Увидимся на стриме))» (12:33)

Макс открыл вкладку сайта «Вконтакте» и, зайдя в свою группу, написал объявление о стриме, прикрепив картинку с сочным бургером, найденную тут же в «Гугле». Затем сделал анонс стрима в «Твиттере» и в общем чате в «Telegram».

После совершения всех необходимых ритуалов, вспомнил о самом главном: еда! Готовить ничего не хотелось, а на стрим понадобится немало блюд. Поразмыслив, Макс позвонил в доставку, с которой сотрудничал, договорился, что пиццу и бургеры привезут к половине восьмого. Конечно же, они приедут вовремя. Конечно же, для него бесплатно. Ведь сегодня они главные спонсоры трансляции.

Когда все вопросы были решены, Макс направился в душ. Долго стоял под струями теплой воды, размышляя над тем, что за важный вопрос появился у fatphob’a и почему он вдруг, спустя столько времени решился написать лично? Может, это как-то связано с оттоком подписчиков? Последние две недели отписывались особенно активно. Макс грешил на один канал, решивший снять про него издевательский обзор, обсуждая, насколько туп и лишен всякого смысла его контент (будто их собственный был чем-то лучше). Макс-то хотя бы понимал, что делает полную чушь, а вот они на полном серьезе полагали, что занимаются творчеством. Только все их «творчество» построено на тупых шутках и поливании грязью других блогеров.

Именно эту критическую мысль Макс и высказал в одном из роликов. Он ожидал, что подписчики его поддержат.

На него накинулись зрители канала — люди, столь независимые от телевизионной пропаганды и столь же легко ведомые всевозможными незнакомцами, научившимися более или менее легко говорить на камеру, — словно стадо овец, накинулись на него с диз-лайками и гневными комментариями, а собственные подписчики Макса стали потихоньку уходить.

Но это ничего, к этому он был готов. Главное — продержаться еще немного. Всего полгода, может, чуть меньше, и дело в шляпе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Макс постоял еще под душем, закрыв глаза, выключил воду, протер веки и с удивлением уставился в стену. Напротив него на светлом кафеле возникло темное пятно аккуратной круглой формы. Макс присмотрелся. Не пятно даже, а будто нарост, кусок чего-то черного, гладкого и блестящего, прилепленный к стене.

Макс протянул руку и осторожно прикоснулся к выпуклой поверхности. Она была гладкой и глянцево-черной, влажной от воды. На ощупь — как резина. Макс надавил на пятно, ожидая ощутить твердость стены, но внезапно его рука прошла дальше, а через мгновение провалился в черноту. Макс в ужасе отдернул руку. На ней ничего не было. Он с любопытством осмотрел палец, но тот был чист. Не осознавая толком, что делает, Макс понюхал палец. Пахло странно, но неожиданно приятно.

Смесью сырой земли и жареного мяса. В желудке тут же заурчало.

— Что за…

Макс перевел взгляд на стену, но пятна не увидел. Оно исчезло.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Макс несколько раз забегал в ванную, чтобы проверить: не появилось ли пятно вновь, но стена оставалась чистой.

Все это не могло быть галлюцинацией. Макс был уверен на сто процентов, что видел и прикасался к странному наросту на стене, но почему от него ничего не осталось? Куда пятно могло исчезнуть?

Нужно расслабиться, приготовиться к стриму и отдохнуть, но мысль о странном пятне не выходила из головы. Чтобы отвлечься, Макс вернулся на кухню, открыл ноутбук и запустил первое попавшееся видео. Какой-то подросток вещал об очередном конфликте одних блогеров с другими. Очень скоро Макс пересталпонимать смысл слов: лишь тупо смотрел в экран, но, как ни странно, именно это отвлекало его от мыслей о пятне. И все же чувство страха, во многом — за собственное психическое здоровье, мучало его, холодной хваткой сдавливая грудь.

Захлопнув ноутбук, Макс кинулся в прихожую, натянул куртку, обулся и поспешил на свежий воздух.

На улице воняло тухлятиной. С помойки во дворе частенько несло, но сегодня запах был особенно тошнотворным. Макс прикрыл нос рукой и поспешил со двора, но, проходя мимо переполненного контейнера с мусором, услышал глухой удар. Макс замер на месте и посмотрел на контейнер. Гора пакетов с мусором пестрила знакомыми логотипами: «Пятерочка», «Семья», «Реалъ». Все это чудом удерживалась на месте.

Макс ожидал повторения странного звука, но слышал только тихое копошение, будто в контейнере кто-то рылся. По вечерам к мусорке частенько приходили бомжи или просто бедняки и копались там, обычно в поисках выброшенной одежды или обуви, которая еще может послужить. Но сейчас Макс прекрасно видел, что возле контейнера никого нет, разве что кладоискатель зарылся в мусор. Но, учитывая гору из пакетов, это казалось маловероятным. Может, кысы?

Макс больше не мог выносить отвратительной вони, да и любопытство покинуло его. Он направился прочь, но едва сделал шаг, под кроссовками что-то мерзко и громко чавкнуло. Макс остановился, шагнул в сторону и взглянул. На асфальте в луже с радужными разводами копошились опарыши. Сотни еще живых мелких личинок окружили своих мертвых сородичей по контуру от следа подошвы.

К горлу подступил комок, Макс побежал к арке, стараясь не оборачиваться.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Еду привезли вовремя. У Макса уже было все готово, он несколько раз проверил камеру, микрофон, свет. Разложил еду по тарелкам, снова проверил оборудование. Вышел на балкон покурить, чего не делал уже год. Перед кассой в магазине он долго раздумывал, стоит ли вообще покупать сигареты, но нетерпеливая очередь помогла принять решение. Он опять начал курить, но это было все же лучше, чем думать о личинках в луже, о пятне в ванной, о странном шуме из мусорного контейнера. Казалось, сегодня он проснулся в какой-то иной версии реальности, где происходили странные и пугающие вещи. Макс все больше загонял себя мрачными идеями. Придумывал, что все происходящее — его наказание. Нет, не от бога, в бога он вообще не верил. И не от какого-то безликого рока или чего-то подобного. Это он сам наказывал себя, противился собственной роли, которую теперь вынужден играть. Быть может, его мозг отказывается принимать участие в насилии над самим собой?.. Кого ты пытаешься обмануть? Ты же знаешь, что ненавидишь все эти записи с пожиранием еды на камеру, так какого черта продолжаешь? Беги сейчас! Беги сегодня! Ничего. Главное начать, а там уже все пойдет как по маслу, это точно. Ты же знаешь это по собственному опыту.

Без трех минут восемь Макс уселся за стол и осмотрел блюда. Пицца с богатой начинкой, огромный бургер с мраморной говядиной и луковыми кольцами, роллы «Филадельфия» самых разнообразных цветов. Выглядело все очень и очень красиво, вот только аппетита совсем не было. В животе у Макса будто застрял камень, да еще и воспоминания о личинках в луже вызывали спазмы. А вонь из мусорного контейнера, казалось, преследовала до сих пор.

Но трансляция должна начаться. Просто перетерпеть часик, или даже сорок минут. Собрать немного донатов и свалить.

Он пододвинул тарелку с бургером ближе, приготовил салфетки и запустил трансляцию. Зрители прибывали. Макс проверил связь, убедился, что его хорошо слышно и видно. Сразу сообщил, что сегодня будет рассматривать вопросы только тех, кто закинет любую сумму и принялся за еду.

Ел медленно, совсем не чувствуя вкуса. Бургер казался пресным. Холодный соус капал на тарелку, луковые кольца воняли старым маслом для фритюра. Что-то с этой едой было не так. Совсем не так… Или с самим Максом.

Первые пожертвования не содержали никаких вопросов, только пара пожеланий не останавливаться и пилить годноту. Один из зрителей закинул сто рублей, чтобы пожелать Максу отожраться до тонны и подохнуть. Все это Макс озвучивал на камеру.

Кое как расправившись с бургером, он выпил воды и долго не прикасался к еде, пока не стали прилетать донаты с вопросом: «Чего не жрешь?». Поморщившись, Макс взял из коробки кусок пиццы, откусил немного и принялся жевать.

Звуковой сигнал уведомил о новом пожертвовании. Увидев число на экране, Макс не поверил своим глазам.

300 000 рублей от пользователя fatphob.

Самая большая сумма за всю историю его канала. Под суммой было короткое сообщение.

«Посмотри, что ты ешь».

Макс с недоумением взглянул на тарелку, где лежал кусок пиццы. Да, пицца уже была холодной, но выглядела вполне хорошо, да и на вкус была куда лучше бургера. Так что не так?

— Извини, фетфоб, — сказал Макс, — но я тебя не очень понял. Сейчас я пиццу ем. Уточни вопрос в чат.

И тут Макс отчетливо ощутил тот же мерзкий запах, что и утром у помойки. Это уже явно было не его воображение и не просто воспоминание.

Но fatphob не стал писать в чат. Новый звуковой сигнал уведомил о поступлении еще ста тысяч с комментарием:

«Присмотрись внимательнее».

Растерянный Макс перевел взгляд на чат и среди мелькающих строчек стал замечать схожие сообщения от разных пользователей.

«Отвали от него!»

«Нихера сколько он ему закинул!»

«Пусть жрет, че стрим портишь?»

Запах гниющего мусора стал невыносимым. Макс снова посмотрел на тарелку и в следующую секунду вскочил со стула, едва не уронив ноутбук со стола. Софтбоксу повезло меньше, Макс зацепил ногой стойку и тот повалился на пол, но лампы продолжили гореть, освещая грязный пол.

Макс не сводил глаз с тарелки, где в покрытом плесенью, грязно-бурого цвета засохшем куске пиццы копошились белые опарыши. Так же выглядела и пока закрытая коробка с роллами: внутри была жизнь во всем своем мерзком проявление.

Макса вывернуло на пол. Кашляя, он хватался рукой за скользкую стену и смотрел на отлично подсвеченную лампами софтбокса лужу рвоты, наполненную личинками. Некоторые из них были еще живы. А быть может, это была лишь игра света.

Он поднял голову и увидел, что ноутбук по-прежнему работает, камера на лампе горит, а чат буквально сошел с ума. Кинувшись к ноутбуку, он закрыл крышку, включил потолочный свет и только тогда увидел, что его кухня изменилась до неузнаваемости.

Он никогда не утруждал себя тщательной уборкой, но за порядком следил, понимая, что зрителям важно видеть более-менее чистый интерьер, а не замызганную кухню. Сейчас окружающее пространство выглядело отвратительно. Изгаженная плита, гора грязной посуды в раковине. Мусор повсюду: выцветшие от времени упаковки от чипсов, пустые пыльные бутылки от колы, куски недоеденной пиццы, коробки от неё же, бесчисленные бутылки от кетчупа с засохшими бурыми пятнами на горлышках. Стены кухни покрывал влажно блестящий налет, напоминающий пленку. Липкий пол. Повсюду пятна и черные следы подошв.

Макс посмотрел на стол: личинки никуда не делись, они копошились на столе, в тарелке, в коробке с давно испорченной пиццей.

Макс схватился за голову и закричал. На стенах, полу, потолке появились пятна — такие же, какие он видел утром в собственной ванной. Они просто прорастали из стены и медленно пульсировали, будто под их оболочкой было что-то живое. Максу пришло на ум слышанное когда-то слово: «трипофобия».

Через секунду то, что скрывалось под оболочками темных наростов вырвалось наружу. С потолка на Макса посыпались личинки. Он кинулся прочь из кухни, судорожно сбрасывая их с себя. Ворвался в ванную, включил душ, но только лишь сорвал с себя одежду, как те же пятна стали покрывать стены, унитаз, раковину…

Макс выбежал в прихожую, раскрыл дверь и в панике кинулся через лестничную площадку, покрытую пульсирующими наростами. Под ногами мерзко хлюпало. Внезапно правая нога провалилась в пустоту, Макс вскрикнул и упал на покрытый личинками пол. И вдруг понял, что нога его так и висит в пустоте, где-то под полом, он попытался найти точку опоры, но внизу была пропасть. Под весом его тела, пол начал провисать, словно в один миг превратился в желе. Макс хватался за еще твердые края, но там, ще касались руки, пол тут же становился мягким и податливым.

Макс вспомнил, как однажды родители водили его в парк аттракционов, где он катался в прозрачном шаре внутри бассейна с водой. Сколько бы он ни пытался удержаться на ногах, ничего не получалось. Шар неизменно прокручивался и маленький Максим падал. Сейчас происходило то же самое. Несколько раз ему удавалось вырвать ногу из пустоты, но стоило чуть приподняться, мягкий и скользкий пол тут же прогибался.

Он снова и снова пытался встать, но вскоре выбился из сил, а когда посмотрел наверх, осознал, что потолок уже слишком высоко, вокруг серые и скользкие стены, сам он тонет в океане извивающихся белых личинок.

И тогда оболочка под ним лопнула.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Друзья, я продолжаю свой сегодняшний топ самых поехавших ютуберов!.. Мы как раз подобрались к первому месту, и, когда вы услышите имя того, кто занял наш почетный пьедестал, то, конечно, решите, что я просто решила хайпануть на горячей теме. Но все не так просто! Вы же понимаете, что обойти этого персонажа стороной я просто не могла. О нем еще долго будут говорить, уж поверьте мне, поскольку шума его история наделала много.

Уверена, что вы уже догадались. Да, да! На первом месте у нас — Максим Баринов, тот самый парень с того самого мерзкого канала на «Ютубе» под названием Deatheater. Я вам честно скажу, что ни одного его ролика я не смогла досмотреть до конца и вообще не понимаю, какого черта такой контент разрешили. Вы все давно знаете, что я вообще плохо отношусь к этим новым правилам «Ютуба». После того, как их ввели, появилось слишком много безумных фриков, которые ради просмотров чего только не делали. Впрочем, винить в таком положении дел стоит не только контентмейкеров, но и самих зрителей, готовых поддерживать разную дрянь.

В общем, если вдруг вы последний год провели в пещере и не понимаете, о чем я говорю, поясню вкратце: Макс Баринов, парень из Москвы, который когда-то снимал бестолковые топы, а потом решил жрать всякую гадость на камеру. Люди донатили ему и скидывали предложения, что поесть. Он питался всем, исключая разве что отходы жизнедеятельности. Начиналось все безобидно, сначала с обычной еды, а иногда с просто неоднозначной пищи и самых невероятных её сочетаний, вроде вареных кальмаров с шоколадом. Ну, а потом дело дошло до испорченных продуктов, а после и до насекомых и всяких мерзких личинок! Бррр! В общем, парень знал толк в извращениях и, что странно, ел все это с большим аппетитом. Уплетал, как говорится, за обе щеки.

Удивительно, как ему удалось целый год продержаться с такими роликами, да еще и заиметь спонсоров. Ну, нынче рекламодатели не против провокационного контента, вот только в этом случае, мне кажется, они переборщили.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{^{Иллюстрация Юлии Романовой}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Апофеозом всего этого стал последний стрим, на котором он внезапно начал блевать в прямом эфире после того, как ему закинули крупный донат и написали, чтобы он посмотрел, что ест. Звучит странно, но у зрителей сложилось ощущение, что только в этот момент он, наконец, понял, что же на самом деле все это время жрал.

Может, Максим действительно был не очень здоров и убедил себя, что ест нормальную еду. Что же, в этом случае остается только пожалеть человека, рядом с которым не оказалось близких, кто мог бы помочь ему, чтобы не довести дело до таких крайностей.

Стрим закончился пару дней назад, с тех пор о Максе ничего не слышно. Если кто-то знает что-то о его судьбе, черканите пару строчек в комментариях. Да и вообще напишите, что думаете о сегодняшнем топе. Не забывайте подписываться на канал и ставить лайки! Если это видео наберет пять тысяч лайков, то мы запишем новенький топ самой мерзкой гадости, что ел Макс в своих видео. Мне, конечно, придется пересмотреть кучу его гадких видео, но ради вас я готова потерпеть.

Пока-пока.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Олег Кожин} Растворённые ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Каждое существо во Вселенной, каждая вещь или явление, нуждаются в любви. Да, в мире много такого, что любить, казалось бы, невозможно, но всегда находится некто, способный опровергнуть это заблуждение. Вопреки всему. Мудрость Создателя заключается в Его справедливости. Самые злобные твари, самые бесчувственные скоты, бесполезные, ненужные вещи, мерзость, грязь, страх, безумие, смерть, в конце концов, — все это не сможет существовать без толики любви. Вам кажется это странным? Но возьмите хотя бы вампиров. Сколько юных дурочек прониклось теплыми чувствами к ним, после одной-единственной книжки?! Они даже не задумываются, что любят мертвых кровососов.

Мертвых. Кровососов.

Так и с остальным. Один предпочитает сахарную вату, другой — обмазываться дерьмом и дрочить. Кто-то обожает восход солнца, а кто-то млеет при виде гниющего трупа. Люди умудряются любить апельсины, маленьких детей, котят, лето и цирк… змей, тарантулов, садо-мазо и бои насмерть. Я вот люблю убивать. Раньше любил…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— …и вы утверждаете, что за последние девять лет, в период с две тысячи шестого по две тысячи пятнадцатый, убили около тридцати человек?

Новый следователь оказался плотным крепышом неопределенного возраста. Лицо молодое, гладко выбритое, а карие глаза стариковские, выцветшие. В коротко стриженых волосах седина уверенно побеждает жгучую восточную черноту. Новичок жёсток и напорист, хотя и старается спрятать это за показной медлительностью. Опасный тип. Но пусть уж лучше он. Его предшественник — зеленый сопляк, едва ли годный даже для сбора информации. Чтобы обработать те сведения, что я им даю, нужна голова, умудренная собственным жизненным опытом, а не одними институтскими учебниками.

— Двадцать семь, — отвечаю я.

Хочется растянуть губы в победной улыбке, все-таки это час моего триумфа, но я не могу. Говорить тяжело, нижняя челюсть трясется. Комната для допросов пропахла потом, дешевым кофе и усталостью, но мне все еще чудится едкий запах кислотных испарений.

— Что? — переспрашивает мой собеседник.

— Двадцать семь. Не около тридцати, а ровно двадцать семь. Девятнадцать женщин, восемь мужчин. Я помню их всех.

— Интересный перекос, — следователь продолжает играть добряка-простофилю. — Почему мужчин так мало?

Мне хочется заорать, что он зря теряет время. Еле сдерживаюсь, чтобы не выплеснуть ему в лицо остывший кофе. А ведь как просто! Разбить керамическую кружку о стриженую голову, повисшим на пальцах осколком ручки перерезать сонную артерию… Однажды я провернул такой трюк с одним гомиком.

— Мужчины осторожнее, — вцепившись в кружку пальцами, отвечаю я. — Женщины ветрены. Им легко задурить голову флиртом, обещанием сказки.

Да и геев не так много, как может показаться. За все время я нашел только восьмерых.

Следователь кивает с деланным интересом. Никак не могу понять, верит ли он мне. Предыдущий не верил, просто задавал вопросы, следуя протоколу. Но раз прислали нового, видимо, они все же что-то проверили. И что-то нашли.

— Ну, а тела? Что вы делали с телами? — следователь сцепляет руки в замок, изводя меня пустым профессиональным взглядом. — Все ваши так называемые жертвы проходят у нас пропавшими без вести. Почему за это время нигде, ни разу не всплыли останки?

«Так называемые». Все-таки старый цепной пес верит мне не до конца. Что-то его смущает. Но что? Если полиция, в обход ордера, побывала у меня дома — а я твердо уверен, что это так — какие могут оставаться сомнения?.. Я перебарываю дрожь, прогоняю усталость, и начинаю снова:

— Я уже говорил вашему предшественнику: гидроксид соды — лучший друг серийного убийцы…

Все маньяки тренируются на кошках, это аксиома. Мне повезло больше, я сразу начал с человека. Мне было около пяти, а ей девяносто два, и я этого почти не помню. К счастью, полицейские архивы хранят информацию куда лучше человеческой памяти. Чтобы добраться до своих воспоминаний, пришлось расстаться с парой пятитысячных купюр, но зато я, наконец, вспомнил, как глупо умерла моя бабушка. Я спрыгнул на нее с кухонного стола. Думал, она поймает меня, как папа. Вместо этого мы оба грохнулись на пол, и я впервые услышал хруст человеческого черепа. Старческие кости слабы, а угол кухонной плиты тверд и остер.

Потребность убивать — родом из детства, все так. Но современная поп-культура обычно выставляет маньяков обиженными, недоласканными существами с кучей комплексов, скорее жалкими, чем страшными. Я не такой. Возможно потому, что осознал свое увлечение уже в зрелом возрасте. А в детстве у меня был дом — полная чаша, много друзей, хорошая успеваемость в школе и любящие родители, которые сделали все, чтобы я забыл, кто виноват в смерти бабушки. С девочками тоже все ладилось, девственности я лишился в тринадцать лет. Ни тебе родительских домогательств, ни психологических травм. Скука, с точки зрения классического маньяка. Мне незачем было мстить этому миру.

Университет закончил на отлично, и не могу сказать, что учеба шла тяжело. Удачно устроился на работу, быстро продвигался по карьерной лестнице, получал неплохие деньги. Когда надоело работать на дядю, открыл свой бизнес. Вы уже, наверное, пробивали по вашим базам? Сеть магазинов «Дачник». Инвентарь, декор, химические удобрения. «Магазин для дачи — редкая удача!» — это мой слоган, да. Каждое лето, на всех радиостанциях. Он заставил не одного старого скрягу расстаться с пенсией. Я действительно считаю себя баловнем судьбы. Думаю, поэтому меня так долго не могли поймать.

Осознанно я убил девять лет назад. Ее звали Анжела, Анжела Павлова, и мы с ней встречались уже два года. Большого труда стоило обставить все так, чтобы ее сочли жертвой автокатастрофы. Я потратил немало сил и денег, заметая следы. А вот убил — спонтанно.

Это случилось в канун моего тридцать третьего дня рождения. У Анжелы был тойчик, по кличке Жора. Ну, знаете, такие мелкие шавки, ошибки природы — сами с ладонь, а лают так, что закладывает уши. Никогда не любил собак, тем более маленьких. Жору я просто терпел, но в тот вечер терпение мое кончилось.

Накануне своего дня рождения я всегда взвинчен и болезненно реагирую на каждую мелочь. Не жалую праздники, тем более личные, но положение обязывает быть частью социума. Вы знаете, большая часть контрактов у нас подписывается не в кабинетах, а в саунах. Оставаться веселым через не хочу — на это требуется уйма нервов. Так что, когда Жора, ни с того, ни с сего хватанул меня за палец, я отреагировал фатально резко.

Несколько раз я грозил Анжеле, что убью эту пародию на пса, к чертовой матери. Она не верила. Сказать по правде, я и сам не верил. Так что, когда все случилось, удивился не меньше. Раньше, чем успел сообразить, что делаю, я пяткой размозжил собаке череп. Тонкие кости хрустнули яичной скорлупой, ковер перепачкался кровью, а я глубоко порезал стопу осколком кости… только что думать о мелочах, когда я вновь услышал этот божественный хруст?!

Он все еще звенел в моих ушах, пока я, оставляя на ковре кровавые следы, добрел до дивана. На крик примчалась Анжела, принялась кудахтать над моей израненной пяткой, называть меня бедненьким и лапушкой. Терпеть не могу этого сюсюканья. Ну, а потом она, наконец, заметила своего дохлого любимца: крохотный череп — всмятку, вокруг лужица крови, глаза вывалились из орбит. Это выглядело так комично, что я рассмеялся.

Почему-то мне показалось, что сейчас Анжела подхватит мой смех, и мы вдвоем будем улыбаться друг другу, как люди, осознавшие нечто важное. Анжела станет бинтовать мою ногу, дуя на рану, как маленькому, я буду гладить ее светлые волосы, и когда она закончит, мы пойдем в спальню… А она разрыдалась. Злоба и ненависть вмиг превратили красивую женщину в потасканную, залитую слезами дурнушку. Я будто впервые увидел ее! Смотрел, и все никак не мог понять, что я нашел в этом жалком, отвратительном существе, как мог вожделеть это? И пока я кривился от недоумения, пытался разобраться в себе, Анжела влепила мне пощечину. От удара во мне что-то щелкнуло. Упала какая-то заслонка, или переключился тумблер, до того сдерживающий таящееся глубоко внутри желание.

Не помню, каким образом бронзовое пресс-папье с журнального столика оказалась в моей руке. Зато хорошо помню сладкий чавкающий звук, с которым основание статуэтки пробило ей темя. Еще до того, как мертвая Анжела упала к моим ногам, тело мое по всему позвоночнику прошила раскаленная игла удовольствия. От этого неземного блаженства я тут же спустил в штаны, как школьник, впервые увидевший порнофильм. Это был взрыв. Цунами. Прикосновение божественной длани и поцелуй самого Создателя. А на следующий день мне исполнилось тридцать три. Возраст Христа, как принято говорить.

Праздник пришлось отложить. В телефонных звонках люди, считающие себя моими друзьями, выражали соболезнования, с фальшивым восторгом вспоминали несуществующие Анжелины добродетели. Эти недоумки жалели меня, не подозревая, что в этот день я поистине переродился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— …машина Павловой действительно вылетела с моста. Но никакого криминала медики не нашли. Немного спиртного в крови, недопитая бутылка «вермута» в салоне, скользкая трасса…

Следователь смотрит на меня, как на пустое место. Тонкий лед синих глаз оказался обманчивым. На самом деле он крепок, как броня. Ох, не думал я, что доказывать собственные преступления будет так сложно. Почему они мне не верят!? Мне нужно, чтобы они мне поверили…

— Но рана…

— При аварии каких только травм не бывает, — следователь неопределенно пожимает плечами. — Вы, наверное, помните, что автомобиль Павловой перевернулся и вылетел с моста? Не думаю, что эксгумация подтвердит ваши слова.

— Но ведь… — чувствуя, как почва уходит из-под ног, я начинаю мямлить, — чистосердечное признание…

— …ничего не значит при отсутствии улик, — следователь вновь заканчивает фразу за меня. — Если завтра вам захочется признаться в убийстве Кеннеди, для начала озаботьтесь доказательной базой. Если и остальные ваши двадцать шесть жертв…

— Нет, нет! Анжела не одна из двадцати семи! Она — начало, альфа всего. Символ. Я всегда вспоминаю ее с теплотой, ведь это она помогла мне стать тем, кто я есть. Первая разглядела заложенный во мне потенциал!

В порыве горячности я едва не хватаю его за руку. Следователь чуть заметно морщится. Не брезгливо, но так, что я сразу вспоминаю, кто он, и кто я. И обретаю уверенность.

— Я долгое время «сидел» на собаках…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Знаете, как героинщики, пытаясь соскочить, пересаживаются на легкие наркотики? Я долгое время надеялся, что смогу сопротивляться. Молодой идиот! Как будто можно закрыть ящик Пандоры! Побороть самое себя! Но я пытался, правда. Я покупал собак — настоящих собак, а не это недоразумение, вроде Жоры. Брал крупные породы: ротвейлеров, кавказцев, сенбернаров. Особенно любил московских сторожевых. У них такие грустные глаза, почти человеческие!

Я привозил их в свой загородный дом, в Подмосковье. Там тихо, соседей почти нет. Там можно забить собаку обрезком арматуры, и никто не услышит, как она воет от боли. Как огрызается, рычит, пытается достать своего мучителя обломками выбитых зубов. Как задыхается, натягивая веревку. А когда, обессилев от побоев, собака упадет, можно сесть рядом и гладить ее мокрую, слипшуюся от крови шерсть. Глаза в глаза следить, как из большого сильного зверя вытекает жизнь. До тех пор, покуда грудная клетка ее, больше напоминающая кожаный мешок, набитый сломанными ребрами, не перестанет судорожно вздыматься.

Да, я «сидел» на собаках довольно долго. Это было все равно, что кормить льва травой. Зато я, как настоящий естествоиспытатель, учился на собственных промахах. Именно поэтому, окончательно перейдя на людей, ошибок я уже не совершал. Нет ошибок — нет подозрений. Нет подозрений — нет дела. Правильно?

Для начала я перебрался со двора в подвал. У меня огромный подвал, вы, должно быть, видели. Раньше он выглядел совершенно иначе, что-то среднее между тренажерным залом и биллиардной. Там оказалось гораздо уютнее. Исходящий от обреченных животных страх не выветривался, оседал на стенах, на потолке, точно конденсат. В замкнутом пространстве предсмертные хрипы зазвучали громче, насыщеннее. Они вонзались мне прямо в мозг! И этот запах… медный аромат крови, дерьма и смерти… он висел там целыми днями, пока я не начинал уборку…

Именно уборка сподвигла меня на строительство ванн. Мой маленький секрет оказался очень уж грязным, во всех смыслах. Бывало, я тратил несколько дней, чтобы избавиться от последствий, замывал кровь, собирал клочки шерсти и ошметки мяса. Не домработницу же заводить, в самом деле? Знают двое — знает и свинья. Поэтому я нанял строителей, и в течение трех месяцев превратил подвал в бассейн.

Дороже всего обошлась парилка, а ведь я ни разу ею не воспользовался… Все изменения затевались ради керамической плитки под мрамор, облицевавшей пол и стены. Ради мощной вентиляционной системы. И ради небольших купален, разделенных прозрачными перегородками. Три вместительных ванны-купальни, — для моих целей этого хватало с лихвой. В медной негашеная известь превращала тела в высохшие мумии. В пластиковой гидроксид соды растворял остатки органики. Все необходимые химикаты я без труда мог найти на любом моем складе. А третья? В третьей, обычной кафельной купальне, я смывал с себя кровь и усталость.

Дачный бизнес оказался хорошим прикрытием. В кладовке у меня всегда лежало несколько мешков, стояли канистры с кислотой, и это никого не настораживало. Люди хуже всего замечают то, что у них под носом. Можно поместить тайну на кончик иглы, запрятать иглу в яйцо, утку и зайца, сунуть последнего в сундук, а сундук отвезти на остров Буян, но обязательно найдется Иванушка-дурачок, который преодолеет все преграды и сломает вам жизнь. Но поместите иголку под стекло и выставьте в музее, и дурачки встанут в очередь за билетами!

Кислоты было едва по середину голени. Я сталкивал в нее дохлых собак и сидел рядом, сквозь маску респиратора наблюдая, как растворяются шерсть, шкура, мышечные волокна, загустевшая кровь, сухожилия, кости — превращаются в ничто, становятся частью растворившей их субстанции. Как они разжижаются. Божественный процесс.

За год я бросил в бассейн десятка три псов. Любопытный опыт, не лишенный приятых воспоминаний. Но Анжела… Анжелочка, Ангел мой… она не давала мне покоя. По ночам мне снилось, как я, раз за разом пробиваю ее пустую головку. Пробуждаясь, я все еще слышал этот невероятный хруст. Пальцы загребали смятые простыни, член стоял, как штык, готовый к бою. Собаки помогали ненадолго сбросить напряжение, и только. Удовлетворения они не приносили. Убивать безмозглое животное после того, как отнял жизнь у человека, это как вернуться к мастурбации после реального секса. И я сдался.

Представьте: лето, июль, жара такая, что бабочки на лету сгорают, а вдоль пыльной дороги вышагивает она — черные глазки блестят, пухлые губы алеют, носик горделиво вздернут. В такт шагам чуть качается налитая грудь, натянувшая облегающий топ. Шортики такие короткие, что попку видно! От кончиков каблуков, до собранных в тугой хвост черных волос, — сто восемьдесят сантиметров похоти! И больше никого, кроме нас во всей округе. Я не знаток пикап-техник и не сторонник уличных знакомств, но тут словно по голове ударило — бери ее!

Есть отдельная категория девушек — дорогие машины действуют на них, как мощнейший афродизиак. Кристина оказалась именно такой. Готовая отдаться прямо в салоне моего «Бентли», она вела себя откровенно вызывающе и не ломаясь, согласилась поехать «искупаться». Всю дорогу она щебетала без умолку, выспрашивая обо всем: про меня, про мой бизнес, а я ехал и боялся, что вот сейчас она достанет телефон и все закончится, не начавшись. Стоит ей только позвонить подружке, или родителям… Но она ни разу даже не потянулась к сумочке, где лежал мобильник. Глупая легкомысленная феечка…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Кристина Тымченко, одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, пропала без вести летом две тысячи шестого года. Знаете, ваша поразительная осведомленность о деталях некоторых дел — одна из немногих причин, по которой мы с вами все еще возимся…

Следователь пожевал обветренную губу, сканируя меня все тем же безэмоциональным взглядом, а я неожиданно заметил, что глаза у него черные, слегка раскосые, очень похожие на Кристинины. Неужели родственник? От этой неожиданной догадки по спине пополз холодок, однако я тут же одернул себя. Месть обезумевшего от горя родственника — не самое страшное в моей ситуации. Он сказал «одна из немногих причин». Холодок перерос в настоящий озноб.

— Проблема в том, что все ваши заявления голословны. Обычно серийные убийцы указывают места, где спрятали трупы своих жертв. Мы ездим на раскопки, устраиваем следственные эксперименты и вообще весело проводим время. А в вашем случае… ни улик, ни трофеев! Только ваше странное желание попасть за решетку.

— Но трофеи есть, есть! — я снова засуетился, и был себе противен в этот момент. — Просто немного в непривычном виде… Знаете, Гейн хранил лица своих жертв, а Даммер, например, раскрашенные черепа, но держать такое в доме — значит самостоятельно, год за годом, жертва за жертвой, собирать на себя доказательную базу. Этого ли я хотел, когда так старательно отводил от себя малейшие подозрения?

— Но вы сказали, что трофеи у вас все же есть? — следователь принялся равнодушно ковыряться в зубах. — Это как понимать?

— Растворенные тела — мои трофеи. Всякий раз я собирал немного в банку и запечатывал ее. Наполняя ванну перед грядущим убийством, я неизменно выливал туда останки предыдущей жертвы. Так я собирал вместе частички всех, кого когда-либо убил. Сейчас там все, от самой первой собаки, до последней девушки. Мне нравилось думать о том, что в час, когда я поедаю яичницу за завтраком или принимаю гостей, они покоятся там, тихо превращаясь в ничто, теряя свое «я» среди белесой жижи…

Во взгляде следователя впервые мелькнуло подобие интереса. Он перестал ковыряться в зубах и наклонился ко мне. Из его рта несло несвежим желудком, изрядно подпорченным гастритом.

— Знаете, вне зависимости от того, действительно ли вы убийца, или просто морочите нам голову, вы — реально больной. Но все же, объясните, почему вы здесь? Вы так похваляетесь своей осторожностью, и вдруг…

Он обвел комнатку руками, предлагая мне вспомнить, где я нахожусь. Увы, я не забывал об этом ни на секунду. Но иного выхода у меня попросту не было. Усилием воли я подавил вернувшуюся было дрожь. Предстояло вновь пропустить через себя события прошлой ночи.

— Примерно полгода назад я познакомился с девушкой…

Старательно разглаживая и без того ровную бумагу, следователь расстелил на столе список пропавших без вести. Список растворенных.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…Ира Савельева, так ее звали.

До нее все было просто. Для знакомых и тех, кто считал меня другом, я оставался безутешным влюбленным. В их глазах трагически погибшая Анжела ушла в загробный мир, прихватив мое разбитое сердце. Я даже вошел в топ самых интересных холостяков, который составила какая-то местная газетенка. Охотнее всего люди проглатывают мелодраматичную банальщину. Мне кажется, так они подпитывают мифы о вечной любви, в которую сами давным-давно не верят.

Никто не подозревал, что за эти годы я любил многих женщин и даже нескольких мужчин. По одному разу, но всегда до тех пор, пока смерть не разлучит нас. Вы можете мне не верить, но к каждому из них я испытываю самую настоящую любовь. До сих пор. Эти люди отдавали свои жизни, чтобы вознести меня на вершины блаженства. Самое малое, что я могу сделать для них — это беззаветно любить и помнить. Забивая, разрезая, расчленяя, я растворял в себе имена, лица, привычки, как кислота растворяла тела.

Ирочка перевернула все с ног на голову. Перевернула непринужденно, с легкой улыбкой и озорным блеском голубых глаз. Шутя, развалила устоявшуюся за девять лет жизнь. Простой цикл — влюбленность, убийство, растворение — эта рыжекудрая ведьма, отправила мой налаженный быт в тартарары! Уже через пару месяцев я думал не о том, как вспороть ее плоский живот, а о том, как здорово было бы прожить всю жизнь рядом с этой женщиной. Да, это меня чертовски пугало. Я не был готов к таким крутым переменам. Но самое страшное заключалось в том, что Ира оказалась готова еще меньше.

Все ее мысли занимали путешествия, приключения, новые страны. В свои двадцать восемь она вела себя, как шестнадцатилетний подросток, жадный до впечатлений, охочий до всего нового. Нет, она не была инфантильной дурочкой, просто немного не от мира сего. Инфантильным дураком был я. Сорил деньгами, исполнял ее прихоти, хотя понимал, умом понимал, ее чувства ко мне далеко не так глубоки. Не знаю, может, я надеялся купить ее расположение? Стать если не любимым, то хотя бы нужным. Добрым волшебником, без которого жизнь лишится остроты. Влюбленный дурак…

Я сделал ей предложение в Венеции. На старом каменном мосту, стоя на колене, изнывая от пошлости происходящего, протягивал кольцо, утопающее в бархатной коробочке. Под нами проплывали гондолы. Туристы, глядя на нас, аплодировали и поздравляли на разных языках. Я навсегда запомнил равнодушное вечернее небо Венеции, затхлый запах медленно текущей по каналу воды, и эти искренние аплодисменты абсолютно незнакомых людей.

Ира с улыбкой приняла кольцо. А когда я, переполненный восторгом, поднялся с колен, швырнула его в лицо заходящему солнцу. С неслышным всплеском три тысячи долларов пошли ко дну. И вместе с ними туда опустилось мое окаменевшее сердце. Я помню, как смолкли аплодисменты и подбадривающий свист, и над каналом поплыла неловкая тишина, прерываемая лишь плеском весел. Помню, как Ира повернулась ко мне и звонко воскликнула:

— Это, чтобы вернуться сюда еще раз!

Она подошла близко-близко, взяла меня за руки и шепнула:

— Нам ведь хорошо вместе и без этой чепухи, правда? Давай не будем все усложнять?

Я кивнул и улыбнулся. Она решила, что я все понял и принял, и улыбнулась в ответ. А я просто представил, каким прекрасным станет ее тело, растворенное в кислоте…

Не желая откладывать в долгий ящик, я стал готовиться сразу по возвращению. Это было в минувшее воскресение. Я купил хороший охотничий нож, привез недостающие химикаты, распланировал время. Вечером, когда Ира приехала ко мне на ужин, в пластиковой ванне уже плавали останки всех моих жертв. Обычно я заливаю кислоты, чтобы только-только скрыть тело, но в этот раз наполнил ванну на три четверти. Особый случай подразумевает особый подход, не так ли?

Когда мы спустились вниз, Ира сморщила носик и недоуменно поинтересовалась, что это за жуткая вонь. Вытяжка не справлялась. Я дождался, пока Ира разденется, разделся сам, а когда она, улыбчивая и сияющая, повернулась ко мне, ударил ее в живот и втолкнул в комнату с прозрачными стенами. Ира упала на колени, хватая ртом воздух и кислотные испарения. Пока ее терзал удушающий кашель, я натянул респиратор, стиснул ладонью нож, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Я резал ее так долго, как никогда и никого до нее. Она кричала. Она билась худеньким плечиком в запертую дверь. Выла, проклинала меня, умоляла, клялась, что выброшенное кольцо — это просто глупая шутка. Могло ли это остановить меня? Нет. Секс, каким бы восхитительным он ни был, можно прервать в любой момент. Но прервать таинство убийства? Это выше человеческих сил. Я впервые был близок с Ирой, близок по-настоящему. Удар — и загорелая кожа распадается надвое, ярко алый разрез сочится кровью, как истекающая соком вагина! А лезвие продолжает раскрывать все новые и новые отверстия в прекрасном теле!

Когда я загнал Иру к краю ванны, силы покинули ее. Адреналин недолго компенсировал потерю крови и усталость. Я подошел к ней, медленно-медленно. Обнял в последний раз, прижимая к груди дорогое, окровавленное тело. Нож вошел мягко, словно не резал, а раздвигал ткани Ириного живота. Моя любовь, женщина, с которой я мечтал прожить всю жизнь, тихо ахнула, как от оргазма. Я чувствовал горячее дыхание на ключице, чувствовал, как стекает по рукоятке ножа чужая жизнь. Член мой упирался Ире в бедро, толчками изливая семя. Я застонал, целуя мою умирающую любовь в окровавленный рот.

Вкус соли. Запах меди. Ощущение всемогущества.

Ира полетела в кислоту.

Откуда в слабых умирающих пальцах осталось столько силы? Они вцепились в меня, потянули за собой, и я впервые нырнул в жидкую могилу, которая столько раз скрывала мои жертвы. Я едва успел зажмуриться и набрать воздуха в легкие. Кислота сомкнулась над нами бесшумно, ничуть не возмущаясь, что вместо одного тела предстоит переварить два. Не в силах вырваться из мертвой хватки, я барахтался на дне ванны, слепой, задыхающийся, перепуганный.

Наконец пальцы Иры разжались, выпуская меня на поверхность. Я жадно вдохнул насыщенный химикатами воздух, но тут же закашлялся. Спазм скрутил меня в узел, и я едва не упал вновь. Кое-как совладав с кашлем, я в панике нащупал борт ванны, и замер…

Кислоты не было. Ни жжения, ни стекающих по лицу капель, ни холодящих объятий едкой жидкости. Только липнущий к телу влажный воздух подвала. Кожа моя была сухой, а голые стопы ощущали прохладу пластика. Все еще не понимая, что происходит, я провел пальцами по лицу. Кожа отчетливо скрипнула. Тогда я решился открыть глаза… и тут же пожалел об этом.

Ванна оказалась пустой. Вернее, там, где стоял я, не осталось ни капли. Последние крохотные ручейки стремительно бежали к противоположной стенке, туда, где возвышаясь надо мной на добрые полтора метра, закручивался жидкий смерч. В бурлящем вихре кипели жуткие ингредиенты, клыки, когти, куски шерсти и плоти. То тут, то там, точно гигантские ложноножки, вырастали конечности, мужские и женские руки, собачьи лапы, прозрачные щупальца. И повсюду были глаза. Карие, синие, черные, зеленые, они, не мигая, следили за мной. Я узнавал эти взгляды и, самое чудовищное — они узнавали меня! А когда в круговерти глаз возникло бесстрастное лицо Иры, я заорал, что было мочи.

Одним прыжком я выскочил из ванны и бросился бежать. Не знаю, как мои дрожащие руки совладали с замком, но я вырвался из подвала, взлетел по ступенькам и кинулся прочь из дома. В чем мать родила, я мчался по дороге, а спину мне все сверлил этот чудовищный взгляд многоглазого нечто. Встречные машины сигналили мне, редкие пешеходы расступались, а я бежал и кричал, и захлебывался рыданиями. Таким меня и подобрала патрульная машина…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Предположим. На секунду примем на веру все, что вы сейчас наговорили, — следователь устало провел рукой по лицу. — Если все это действительно так, то почему? Почему именно Савельева стала катализатором этого… гммм… процесса?

Он вновь отстраненно поковырялся ногтем в зубах.

— Не знаю, — честно ответил я. — Мне кажется, Ира здесь не при чем. Думаю, катализатором стало мое семя.

Я истерично засмеялся.

— Чудовище породило чудовище, это так логично, черт возьми! Ирочка, как бы я ее ни любил, всего лишь очередная жертва, слишком ту…

Я споткнулся, не закончив предложения. Хотелось закричать, завыть, хотя бы замычать, но ни звука не сорвалось с моих трясущихся губ. Зад прирос к стулу. Этого не могло произойти, но происходило прямо здесь и сейчас.

Следователь ухватил передний резец двумя пальцами. Старательно расшатал, туда-сюда и выдернул, легко, как из паза вынул. Мгновение он оценивающе осматривал зуб, затем обсосал его, слизывая капельки крови, и уложил на стол передо мной. Белая кость на серой столешнице смотрелась, как нарисованная.

— Знаете, — прошамкал следователь, раскачивая следующий зуб, — несмотря на всю нереальность вашей истории, отнеслись мы к ней достаточно серьезно. Даже отправили опергруппу в ваш загородный дом. Вот только не нашли ничего.

Вырванные зубы ложились на стол кривым заборчиком. Следователь улыбнулся, широко, так, чтобы я видел, как из размякших десен прорастают желтые собачьи клыки. Нижняя челюсть съехала на бок, к виску, и там начала вытягиваться, обрастая вторым рядом зубов. Обвисшие щеки заколыхались, потекли, сливая коротко стриженую голову с покатыми плечами. И глаза. Они меняли свой цвет так стремительно, что меня затошнило. А может виной всему был удушливый запах несвежего желудка, ползущий по допросной. От рук следователя протянулись толстые прозрачные жгуты, крепко перевив мои запястья. Кожу защипало едкой кислотой.

— Мы обыскали весь дом, — выдавила клыкастая пасть, и я с ужасом узнал чудовищно изуродованный Ирин голос. — Мы нашли подвал. И ванны. И нож. Но ни следов крови, ни трупа. Ванны оказались пусты. Боюсь, что экспертиза тоже ничего не найдет, и нам придется вас отпустить…

На морщинистом лбу следователя проклюнулся налитый кровью глаз. Не выдержав его злобного взгляда, я тихо заплакал. По ногам побежали горячие струи мочи.

— Не надо, — прошептал я. — Не надо, пожалуйста.

Слезы обжигали щеки. Я хотел зажмуриться, но то, что сидело напротив, парализовало мою волю. Оставалось лишь бессильно плакать и молиться богу, в которого я никогда не верил.

— Что? Что это с тобой? — на Ирин голос наложились другие, целый женский хор — Кристина, Инга, две Ольги, Тоня и остальные — все они вопрошали меня изнутри поглотившей их субстанции. — Ты плачешь?! Ты плаааачешь! Милый, милый!

Вытянутая пасть приблизилась вплотную к моему лицу, звонко щелкнув клыками. Я отшатнулся и завыл, стискивая трясущиеся губы.Уродливая морда вращалась дьявольской каруселью, мелькали знакомые лица и оскаленные собачьи морды, и какие-то гротескные помеси человека и пса. Голоса сменились на мужские: Атос, Камиль, Султан — все эти ухоженные педики, предпочитающие клички реальным именам. Над всеми ними довлел голос седого следователя, что на свою беду решил проверить мой подвал в одиночку.

— Ну, не плачь, не плачь, — пророкотала жижа. — Мы не убьем тебя. В конце концов, ты в каком-то роде наш отец, наш Создатель. Ты не дал нам ответа, на который мы рассчитывал, но изрядно нас развлек…

Удерживающие запястья жгуты исчезли. Следователь нависал надо мной, деловито пряча в карман выпавшие зубы.

— Обвинений тебе выдвигать не будут, потому как улик нет. Тебя немного пообсуждают в интернете, прополощут в местных газетках… В конце концов, не каждый день по улице бегают голые миллионеры! Все спишут на алкоголь или наркотики. Люди любят, когда богатый и властный человек ведет себя, как свинья. Так ты становишься ближе и понятнее. Над тобой посмеются, позубоскалят и вскоре забудут… Так что вызывай такси и езжай домой.

Он задержался на пороге комнаты. Я сжался внутри и снаружи. Попытался стать маленьким и незаметным, слиться с неудобным жестким стулом. С неожиданной ясностью я понял, что состою из жижи — текущие из глаз слезы, размазанные по щекам сопли, хлюпающая под ногами моча и застывшая в жилах кровь. Волевое лицо следователя на мгновение чудовищно изменилось, оплыло свечой, утыканной клыками и костяными наростами. Непомерная пасть расплылась в чудовищной ухмылке. Проступило насмешливое личико Иры, и ее голос зазвенел похоронным колоколом.

— Приведи себя в порядок и жди нас. Мы скоро…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Владимир Ромахин} Мусорщик ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Старику, наконец, удалось сбежать, и теперь он торопился на встречу. Каждый шаг по железной дороге давался всё тяжелее: трость утопала в щебёнке, ботинки натирали пятки, а приступ кашля едва не свалил с ног.

Совсем близко раздался знакомый писк. Старик чертыхнулся и заковылял быстрее. Когда трость снова провалилась в щебёнку, он с досадой бросил её с холма, по которому бежала железная дорога. Привычные звуки мира: пение птиц, шум деревьев, кваканье лягушек — всё исчезло. Остался лишь писк.

Старик остановился и с улыбкой посмотрел вдаль. Он не опоздал на встречу с теми, кто всё ещё дарил счастье.

Киты плыли так низко над землёй, что их раздувшиеся животы почти касались колосков ржи в поле. Один кит, второй, третий. Их глаза лихорадочно изучали ночь, а раскрытые рты будто готовились схватить жмущиеся к железной дороге дома.

Потом киты остановились и запели в унисон. Опасения старика подтвердились: киты умирали. Из-под плавника одного закапала кровь, голову второго покрыли алые полипы, а третий пел так тихо, словно каждый звук давался ему с трудом. Как их спасти? Как остановить время?

— Я не могу помочь, — прохрипел старик, борясь со слезами. — Простите.

Старик соврал. Он знал путь к спасению.

Гудок приближающегося поезда застал старика врасплох. Не придумав ничего лучше, он скатился с холма по щебёнке. Он представлял собой жалкое зрелище: потрёпанная майка, заштопанные штаны, которые чудом не порвались, грязные ботинки. Щебёночная пыль покрывала одежду, отчего он походил на исчезающего в рассветных лучах призрака.

Кое-как встав на ноги, старик поглядел по сторонам в поисках китов. Он всё ещё слышал их песню, что утихала с каждой секундой. Теперь, после встречи, голову заняла единственная мысль — есть ли другой способ спасти их?

Киты проплыли так близко, что он едва увернулся от хвоста одного из них. Они замерли над деревянным домом метрах в ста от дороги, на крыльце которого следователь по особо важным делам Ребров в десятый раз проверял, закрыл ли он дверь. Глядя на следователя, старик вздохнул. Он знал, что уже шесть лет у Реброва были причины для беспокойства. Словно подтверждая его мысли, тот закурил, сделал пару затяжек и кинулся к машине.

От трели мобильника старик чуть не подпрыгнул на месте. Он расстегнул карман и, прищурившись, глянул на треснувший экран. Звонила соседка — надоедливая тётка с косыми глазами, дурными манерами и вечной грязью под ногтями.

— Твой внук пропал! Он кричал, я полицию вызвала…

— У меня нет внука, — глухо ответил старик, но трубку уже положили.

Следователь Ребров завёл машину, проехал метров пять и остановился, будто сомневаясь, стоит ли уезжать.

— Останься дома, — глядя в сторону Реброва, прошептал старик. — Пожалуйста.

Машина тронулась и спустя минуту исчезла в клубах пыли просёлочной дороги. Глядя ей вслед, старик сделал то, чего не делал много лет — перекрестился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ребров родился и вырос в Кащеевке. Каждое утро он мотался на работу в город, но даже не думал о переезде — в Кащеевке он завёл семью и планировал состариться. Долгие годы в посёлке с населением около двух тысяч человек самыми «жуткими» преступлениями были драки в Доме культуры, браконьерство на речке, кража бензина и шин.

Всё изменилось шесть лет назад, когда пропала старая учительница математики. Ребров, который вёл дело, был уверен, что найдёт её не больше, чем за три дня. Он не знал, что зло только пришло в Кащеевку, и учительница — первая из тех, кто пропадёт пятнадцатого июля. С тех пор каждый год в этот злополучный летний день в Кащеевке исчезало по одному человеку.

Надо ли говорить, что для Реброва поиск преступника стал делом всей жизни?

Сегодня, в ночь с 14-е на 15-е июля, Ребров не сомкнул глаз. В том, что похититель явится, он не сомневался. Но преступник вновь опередил следствие, выйдя на охоту уже через четыре часа после полуночи.

По дороге к месту предполагаемого преступления, Ребров снова вспоминал пропавших. В последний год они снились ему чуть ли не каждую ночь: учительница математики, автомеханик, семилетняя девочка, медсестра и паренёк из цыганского табора. Десятки рассветов Ребров встретил, изучая скупые биографии жертв в поисках хоть какой-то связи.

Безуспешно. И сегодня на одну биографию в этом деле станет больше.

Он остановил машину возле дома, где жил пропавший. Местный участковый доложил Реброву по телефону, что мальчик около года назад переехал в Кащеевку вместе с дедушкой, который работал мусорщиком на железной дороге. Ни ребёнок, ни старик ни с кем не общались — лишь иногда мусорщик перекидывался парой слов с соседкой, перед тем как с утра пойти на работу. Соседка и сообщила полиции, что слышала звук разбитого стекла и крик мальчишки.

Ребров не сомневался: сарафанное радио уже сработало, и зеваки вот-вот потянутся к дому. Кое-кто из жителей даже успевал зарабатывать на пропавших людях: некоторые газетчики готовы были раскошелиться за домыслы и легенды. Правда, платили чаще всего бутылкой водки — всё-таки информация у местных «инсайдеров» была не того качества.

4:45 утра. Ребров вышел из машины и направился к дому старика. Сделав несколько шагов, он почувствовал, что кто-то буравит взглядом его спину. Следователь оглянулся, но увидел лишь сарай, сквозь дырявую крышу которого на него глядели розовые, только проснувшиеся облака. Дочь Реброва как-то сказала, будто слышала, как по телевизору говорили, что у детей — розовая кровь, у взрослых — бордовая, а у стариков — чёрная. С грустью следователь подумал, что на рассвете похититель наверняка выпустил наружу розовую кровь.

Старик пришёл вскоре после появления Реброва и плюхнулся на лавочку, сунув руки в карманы штанов. Пока дед кашлял и плевался, Ребров осмотрел его с ног до головы: остатки седых волос, худощавое телосложение, грязная одежда. Единственное, чем он выделялся — следами ожогов на руках и шее, где кожа походила на грубые белёсые заплатки. Ребров представился и перешёл к делу.

— Где вы были ночью?

Мусорщик ответил безучастно, будто происходящее его не касалось:

— На работе.

— Вы убираете мусор на железной дороге?

Старик не ответил. Ребров подавил гнев — нашел старый время на игры в молчанку!

— Участковый сообщил, что, по словам соседки, вы уходите на работу утром. Почему изменили привычный график?

— Любовь к труду.

Ребров мысленно досчитал до пяти и посмотрел вокруг. Улица заполнялась людьми: несколько оперов оцепили дом, пришедшие зеваки требовали комментариев. В течение получаса из города прибудет судмедэксперт для осмотра комнаты мальчишки. А пока ветхий, завалившийся на левый бок дом, зыркал на людей сквозь уцелевшие стёкла, храня свои тайны. Через пару часов всё закончится: эксперт уедет, мусорщик скажет, где был ночью, а мальчик…

Судя по предыдущим случаям шансов на спасение у него не было.

— Можно фотографию вашего внука? — спросил Ребров. — Понадобится для поиска.

— Я никогда его не фотографировал.

— Где родители мальчика?

— Не отказался бы узнать.

— Принесите ваши документы, — потребовал Ребров. — И свидетельство о рождении ребёнка.

— Я потерял их после переезда, — так же беспечно ответил старик.

Ребров почуял знакомый каждому полицейскому запах лжи. Комар укусил в шею, следователь прихлопнул его ладонью. Нет, больше никакой крови здесь!

— Откуда вы приехали? — продолжил Ребров.

— Главное не «откуда», а «куда».

— В каком классе учился мальчик?

— Он не ходит в школу.

Ребров посмотрел на участкового — тот что-то спрашивал у соседки старика. В посёлке, где живёт пара тысяч людей, Ребров знал далеко не всех, а вот участковый мог бы и обратить внимание на странную парочку.

— Я свободен? — спросил старик.

Ребров отвлёкся от участкового — того обступили цыгане, требуя отыскать пропавшего из табора парня.

— Пока нет эксперта, покажите дом, — приказал Ребров.

— Он не мой, — пожал плечами старик.

— Кто настоящий владелец?

— Не беспокойтесь, — улыбнулся мусорщик. — Соседка сказала, что дом отошёл государству, но простаивает уже десять лет. Если я нарушил закон тем, что жил здесь, то сожалею. Но внук сейчас важнее.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил Ребров, но старик уже побрёл к дому.

Ребров шёл по коридору, не сводя глаз с затылка идущего впереди мусорщика. Обычная история — допрос родственников жертвы. Но что-то здесь не сходилось.

Почему дед изменил график именно сегодня? Куда он ходил ночью? Кто он вообще такой? Конечно, у мусорщика снимут отпечатки пальцев, но Ребров не думал, что чем-то поможет следствию. А мальчишка… Он заинтересует органы опеки — лишь бы нашёлся.

«Обвиняемый считается невиновным, пока его виновность в совершении преступления не будет доказана», — мысленно процитировал Ребров статью из Уголовного кодекса. Старик приехал в Кащеевку чуть меньше года назад — к тому времени пропало уже пятеро людей. От неприятной мысли Реброва замутило: что, если старик всё-таки убил ребёнка, а днём пропадёт кто-то другой? Ведь как ни крути, совпадения возможны.

— Я на кухне, — пробубнил мусорщик. — Тут не кунсткамера, любоваться нечем.

Ребров прошёл дальше. Схема дома была проста: в коридор слева выходили двери кухни, гостиной и комнаты мальчишки. За год мусорщик обустроил дом, как смог: поставил мебель а-ля-СССР, замызганные ковры и соорудил подобие кухонных шкафчиков из сбитых гвоздями досок. Ребров оглядел гостиную — в углу валялся старый матрас, а пол усеяли осколки разбитого зеркала. «Когда-то целое, сейчас — десятки отражений», — подумал Ребров и тут же разозлился на себя: что за глупые мысли?

Комната мальчишки оказалась поуютнее — старенькая кровать, радиоприёмник, смятое постельное бельё. Кровать стояла впритык к окну, так что похитителю не пришлось трудиться. Следы крови и борьбы отсутствовали. Ребров выглянул из окна — трава внизу примята, но чётких следов нет. Что ж, пусть с этим разбирается эксперт — каждая минута на счету, некогда зацикливаться на мелочах.

Ребров двинулся на кухню и по пути споткнулся о какую-то железку. Подпол. Он споткнулся о ручку подпола. Следователь потянул её на себя и чихнул от пыли: хоть где-то в этом доме не убирались.

Включив фонарик на мобильнике, Ребров спустился по скрипящей деревянной лесенке. Когда ноги коснулись земли, он с усмешкой подумал, что старик может закрыть его и сбежать. На всякий случай он глянул в телефон — связь ловит. Ребров осветил подпол фонариком. Наверняка здесь хранится обычное содержимое сельских погребков: банки с вареньем, соленья, картошка…

От увиденного Ребров присвистнул.

Всю правую сторону помещения украшали криво прибитые книжные полки. Следователь осветил фонариком корешки фолиантов. Казалось, здесь собрали всю литература о китах: виды, миграция, мифы, сборники сказок, записки учёных и китобоев. Ни одной книги о чём-то другом — вся библиотекапосвящалась изучению китов.

Но что по-настоящему пугало — это фигурки китов, расставленные на полках с левой стороны коморки. Фарфоровые, деревянные, стеклянные, сделанные из папье-маше. От крошечных, не больше ногтя, до размеров небольшой собаки. Ребров насчитал около пятидесяти фигурок и сбился. Светя фонариком, Ребров прошёл к дальней стене хранилища, где вера в то, что старик что-то сделал с мальчишкой, зажглась в следователе с новой силой.

Рисунки. Десятки изрисованных карандашом альбомных листов. Прибитые к стене кнопками, они наслаивались друг на друга. Здесь были и абсурдные зарисовки, где людей изобразили с тремя головами и десятками рук за спиной, и вполне реалистичное разбитое зеркало, которое срисовали со стоящего в гостиной. Ребров наугад сорвал два листа со стены — на одном сбитые в кучку люди молились на коленях в окружении китов. На другом — четверо мёртвых китов всплыли пузом кверху.

Реброва замутило — то ли из-за спёртого воздуха и пыли, то ли от этих картинок. Он неловко пошатнулся и выставил руку вперёд. Пальцы коснулись листа, который оторвался от стены и упал на пол.

Ребров посветил фонариком: человек на рисунке шёл по дороге с распростёртыми к небу руками. Голова идущего была повёрнута назад и занимала три четверти альбомного листа. Ребров поразился сходству портрета — его будто срисовали с фотографии, повторив каждую черту парня из цыганского табора.

Дрожащей рукой Ребров оторвал кнопку от стопки рисунков, из которой выпал предыдущий. На следующем портрете учительница математики лежала на траве с такой же гипертрофированной, как у цыгана, головой и блаженно улыбалась. В небе над женщиной плыли киты.

Ребров перебрал следующие листы. Пропавшая девчонка, автомеханик, медсестра…

Из состояния прострации Реброва вывел голос старика. Тот говорил так же беспечно, как во время допроса на лавке:

— Свинья везде грязь найдёт, верно?

От испуга Ребров выронил портреты и повернулся. В отсвете фонаря лицо старика казалось сделанным из свечного воска.

— Сожги их, — потребовал старик. — Сейчас.

— Откуда эти рисунки? — Рука Реброва потянулась к пистолету. — Будь они здесь до вас…

— Их здесь не было, — перебил мусорщик.

— Твоих рук дело?

— Мальчишки. Сделай то, чего не могу я. Сожги!

Голос старика сорвался на визг, лицо побагровело.

Ребров достал пистолет и наставил дуло на мусорщика.

— Подними руки и на выход.

Старик не двинулся с места.

— Сожги, сожги, сожги! — как заведённый, повторял он.

Участковый появился как раз вовремя. Он спрыгнул с лестницы и по кивку Реброва облачил мусорщика в наручники. Тот не сопротивлялся.

— Уводи, — скомандовал Ребров. — Сразу в участок, и как можно тише!

— Огонь, — пролепетал старик. — Вот настоящее лекарство!

— Заткнись! — рявкнул участковый, потащив мусорщика к выходу. — Ай!

Участковый споткнулся и завалился вместе со стариком на землю. Ребров убрал пистолет в кобуру и поднял обоих, не выпуская фонарик.

— Растяпа! — крикнул Ребров.

— Тут какая-то коробка, — промямлил участковый.

Ребров посветил фонариком туда, где споткнулся полицейский. Из коробки на пол выпали вещи, которые Ребров видел уже сотни раз.

Следователь наизусть знал одежду, в какую были одеты исчезнувшие. Рабочая форма автомеханика с подтёками масла. Красные туфельки медсестры. Майка «ЦСКА» с фамилией Дзагоев, которую в тот злополучный день надела девочка, одолжив у старшего брата. Было здесь и нижнее бельё, и носки, и ботинки… Ребров бегло оглядел вещи — ни следа крови.

— Товарищ следователь, — заговорил участковый.

Ребров вздрогнул и с трудом удержался, чтобы не закричать:

— Чего застыл?! Уводи его!

Старик стоял на коленях. Взгляд его блуждал по комнате, словно сознание мусорщика провалилось в одну ему доступную бездну.

— Мальчик нашёлся, — улыбнулся участковый. — Пришёл к дому, без единой царапины, разве что напуган.

— Что он сказал?

— Ничего, — улыбка паренька померкла. — Он немой.

— Увози всех, — только и сказал Ребров, пока пальцы сами собой тянулись за сигаретой. — В Следственный комитет вызови доктора, пусть осмотрит мальчишку. Разошли ориентировки ребёнка — его наверняка похитили. Передай опергруппе, чтобы нашли специалиста по языку жестов. После звони в органы опеки.

Участковый потащил старика к выходу. Ребров закурил, поднял рисунки и едва не упал. То ли бессонная ночь дала о себе знать, то ли ощущение нереальности происходящего, но следователь готов был поклясться, что бумага вибрировала, а головы жертв поворачивались вокруг своей оси, заходясь в немом крике.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

За следующий час Ребров добрался до Следственного комитета, где упился кофе, подписал пару отчётов и теперь сидел в кабинете допросов. Специалист по языку жестов был в пути, а пока мальчишку сторожил участковый. Врач уже осмотрел ребёнка и подтвердил, что на его теле нет ран, и жизни не угрожает опасность. Ориентировки потерпевшего рассылали в ближайшие города, а представитель органов опеки обещал прибыть в течение дня, чтобы забрать мальчика до выяснения обстоятельств.

Вопреки киношным клише, комната для допросов в следственном комитете не была звуконепроницаемой. Пару раз Ребров слышал, как участковому говорили, что он может идти, но тот отвечал, что охранять мальчика — его долг. После поимки предполагаемого маньяка отдел оживился и загудел — из дома мусорщика в лабораторию принесли кучу вещей на экспертизу. Не тронули с места лишь рисунки — по словам Реброва, в их расположении мог крыться смысл и позже он планировал вновь осмотреть подпол.

Ребров посмотрел на сидящего через стол мусорщика. Лицо старика не выражало чувств, словно здесь находилось лишь тело, а душа была в отлучке.

По старинке включив диктофон, Ребров начал допрос:

— Назовите ваше имя.

Как и ожидалось, старик промолчал.

— Ориентировки мальчишки разошлют по стране, — отчеканил Ребров. — Если он исчез из детдома, то ответ придёт в течение дня. Когда вы похитили его? Что стало с остальными пропавшими? Зачем приехали в Кащеевку? Мальчишка знал, что умрёт и поэтому сбежал? Не тяните, мы всё равно узнаем, кто вы. Пишите чистосердечное, зачтётся в суде.

Старик поднял скованные руки. Ребров едва не ударил кулаком по столу — какой же он дурак, что не заметил! Мусорщик ведь даже на лавке прятал руки в карманы.

Ладони старика были обожжены. Лиловые наросты топорщились на кончиках пальцев. Никаких отпечатков. Им ничего не узнать о подозреваемом, если он сам не расскажет.

— Вряд ли что-то получится, если не помогу, — хмыкнул старик, словно прочитав мысли следователя.

— Ваша соседка скажет нам…

Мусорщик расхохотался каркающим, режущим уши смехом:

— В сорок лет вы похожи на ребёнка. Думаете, я сказал ей настоящее имя? Берите пример с начальника станции — он вообще ничего не спросил. На дороге чисто, и ладно.

— Чего вы хотите? — Ребров сделал вид, что сдался. Он мог и не торопиться: оснований для задержания достаточно. Рано или поздно мусорщик всё расскажет.

— Правды, — ответил старик.

«Всё-таки рано», — подумал Ребров.

— Знаете миф о трёх китах? — спросил старик.

— Тех, что на спинах держат мир?

Мусорщик энергично закивал. В первый раз за утро он выглядел оживленным.

— Одна легенда гласит, что китов было четверо, — начал старик. — Кит, что нёс больше всего грехов, погиб. Тогда часть земли ушла под воду, а вода растеклась на океаны, моря и реки. Если погибнут остальные, в мир хлынет тьма.

— Как это связано с пропавшими?

— Мальчишка, который вроде как является моим внуком — четвёртый кит. Он не погиб, как гласит предание, а спустился на землю, чтобы помочь извне.

Ребров поборол глупый смешок. Почти каждый пойманный маньяк пытается заменить тюрьму психбольницей. На губах следователя появилась хищная улыбка: он соврал, когда говорил о снисхождении. Ребров уже решил, что сделает всё, чтобы отправить ублюдка в «Чёрный дельфин» или в «Белый лебедь» — самые жуткие тюрьмы России.

— Я знаю: мальчик покинул братьев не по своей воле, — продолжил мусорщик. — Дело в вере: когда-то целые народы поклонялись китам, но спустя века стали для нас лишь кусками мяса и китового жира. Но им по-прежнему нужны были Источники.

— Вы пытаетесь связать пропавших и Источники? — подыграл мусорщику Ребров.

— Пропавшие и есть Источники. Он…

— По-вашему, ребёнок убил пятерых человек?

Старик хлопнул себя по лбу в негодовании:

— Не убил, а нарисовал! Не знаю, сколько они ещё прожили — киты научились растягивать удовольствие от трапезы.

— Почему именно эти люди?

— Только они пришли на зов.

— Зов?

— Пение. Источники идут на песнь, и мальчик переносит их в портреты.

Ребров глянул на часы — 8.30 утра. Он проболтал со стариком час и ничего не узнал. Чистосердечного не будет, это ясно. Ребров больше не мог сдержать накопившуюся за годы ярость:

— А вещи? Их он в портреты не прячет? Почему пятнадцатое июля? Почему только один раз в год?

— Одежда — шелуха, а пятнадцатое июля — привычка, — отмахнулся мусорщик. — Правда в том, что мальчик умирает, ведь Источники переходят в другой мир, а в нашем ему нечем питаться. У него нет сил вернуться домой. Всё, что он ещё может — раз в год нарисовать Источник.

Впервые за свою карьеру Ребров не удержался. Одним махом он оказался возле старика и схватил его за грудки:

— Я шесть лет гонялся за тобой, вместо того, чтобы растить дочь! Жена подмешивает мне снотворное, чтобы я мог заснуть и перестать думать о тебе! Как ты заманил жертв? Как не оставил следов?

— Ты чувствовал, что рисунки вибрируют, — быстро, как заклинание, прошептал старик. — Как и китам, им нужна вера. Не поддавайся, иначе они оживут. Сожги дом.

Ребров не помнил, как толкнул мусорщика, и тот рухнул со стула на пол. Из-под головы на линолеум растеклась лужица крови. Глаза старика закрылись, изо рта вывалился кончик языка.

— Почему ты пришёл? — орал Ребров, зная, что мусорщик не услышит.

В кабинет кто-то вбежал, крепкие руки схватили Реброва за плечи и потащили к двери. Перед тем, как его вытолкнули, следователь посмотрел на старика.

Тот открыл глаза и, как ни в чём не бывало, глядел на Реброва.

— Я не закончил допрос! — хрипел следователь, пытаясь вырваться. — Кто ты такой? Кто?! Скажи мне!

Мусорщик ответил.

Лицо Реброва скривилось от ненависти: старик опять лгал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ребров умылся, получил нагоняй от начальства и с чистой совестью курил на крыльце комитета. Всё кончилось. Ужас, который шесть лет сковывал Кащеевку, увезли в больницу.

— Правосудие ещё и не таких ломает, — пробормотал Ребров.

— Что, простите? — раздался голос сзади.

Ребров обернулся. Участковый. Следователь в первый раз задумался, о том, сколько пареньку лет. Наверное, не больше двадцати двух. Или лет тридцать. Участковый зажал под мышкой сложенный листок и бумажную папку.

— Ребёнок заговорил? — спросил Ребров.

— Он же немой, — замялся участковый.

— На языке жестов, — терпеливо добавил Ребров.

Участковый почесался, и глядя под ноги, ответил:

— Мальчик им не владеет. Может, его похитили очень давно?

— Кто сейчас с ним сидит?

— Ну, — участковый принялся искать варианты. — Я хотел перекусить, вот и подумал…

— Возвращайся к мальчику, дождись органы опеки и дуй домой. Понял?

— Так точно! Кстати, мальчик мне кое-что передал и показал на вас. Ну, когда допрос кончился, — Может, подарок за спасение?

На улице повеяло холодом. Пульс Реброва участился, по телу побежали мурашки.

— Давай скорее, — выпалил Ребров и тут же подумал: чего бояться? Бредней старика? Того, что картинки оживут?

Участковый отдал смятый лист бумаги.

Ребров развернул листок и пару секунд глядел на рисунок. От ледяного взгляда следователя участковый отпрянул.

— Если хочешь жить, приведи ребёнка. Сейчас же! — приказал Ребров.

Участковый побежал в здание, но мальчик уже бесследно исчез — как и все те, кто пропал пятнадцатого июля.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Ладу» Реброва делали не для гонок, но ему было плевать. Стрелка тахометра то и дело влетала в красную зону, двигатель злобно урчал, а придорожные кафе вдоль трассы пролетали мимо, будто миражи. Всю дорогу он думал о дочке. Представлял, как обнимет, коснётся кудрявых волос. Чёрт, даже купит собаку, о которой девчонка мечтала!

В 9:40 утра Ребров остановил машину возле дома старика. Всю дорогу он щурился от бьющего в глаза солнца и только чудом не протаранил пару еле плетущихся фур. Первым делом следователь открыл багажник и достал канистру с бензином. Оглядевшись по сторонам, подбежал к разбитому окну.

За каждый сделанный шаг Реброва проклинал себя. Зачем он здесь? Они поймали маньяка. Да, немой мальчик сбежал, но найти его не составит труда. Все доказательства вины старика — кроме рисунков — уже в Следственном комитете. Мусорщик признает вину — придет время, ему выделят адвоката, который объяснит, что сотрудничество со следствием гарантирует нахождение в СИЗО, где условия лучше, чем в тюрьме.

Когда Ребров полез в разбитое окно, в кармане завибрировал телефон. Звонила жена — раз двадцатый за последние полчаса. Ребров спрыгнул на пол и взял трубку.

— Она просто ушла гулять, — ласково сказала жена. — Да, её нет на футбольном поле с другими детьми, но вся Кащеевка только и говорит, что ты поймал маньяка. Милый, пожалуйста, вернись домой…

Ребров положил трубку. Что-то здесь не так? Почему улица вокруг дома пустует, словно что-то заставило людей уйти? Даже «опер», который должен был стеречь хибару до приезда Реброва за оставшимися рисунками, куда-то исчез.

«Словно кто-то хочет, чтоб всё было ненормально», — подумал следователь.

Ребров подбежал к подполу, и тут дёрнулся, как от удара. Поначалу он решил, что кто-то кричит, но тут же вспомнил, где слышал раньше этот звук: лет двадцать назад в программе с Жаком-Ивом Кусто. Писк, который ни с чем не спутать — песнь китов. Следователь полез в карман. Песнь звучала из рисунка, который ему передал участковый. Картинки, где дочь следователя держит в руках свою голову, а на месте ее головы топорщится китовый плавник.

Ребров смял рисунок. Писк прекратился. Следователь вспомнил слова старика: «Им нужна вера». Но как можно поверить в бредни, рассказанные психопатом? Старик мог сам нарисовать рисунок и заранее передать его мальчишке, надеясь, что тот напугает им Реброва.

— Надежда оправдалась, — вслух сказал Ребров. Он открыл дверь в подпол и спрыгнул вниз. Затем следователь включил фонарик и положил телефон в карман рубашки так, чтобы верхняя часть устройства освещала помещение. Он мог сделать так и во время предыдущего осмотра, но забыл. Не глядя на рисунки, Ребров открыл канистру и облил стены бензином. Сжечь. Быстрее. Закончить кошмар навсегда.

— Папа, — позвал голос из ниоткуда.

Ребров зажал уши. Нет. Это неправда. Маньяк пойман. Всё кончено.

— Их зубы, пап… Они кусают!

— Хватит! — закричал Ребров. — Прекрати!

— Пап, я была права — моя кровь розового цвета…

— Нееееееет! — Ребров положил почти пустую канистру на пол, левой рукой достал рисунок, а правой — пистолет.

Света фонарика не хватало, но он успел заметить мелькнувшую в углу тень. Ребров пальнул в темноту — мимо. В ушах зазвенело, голова закружилась — стрелять в ограниченном замкнутом пространстве было не лучшей идеей.

Держа пистолет наготове, Ребров двинулся к кипе распятых на гвоздях рисунков. Тусклый свет фонарика кое-как освещал листы, но этого хватило, чтобы увидеть всю историю.

Ведь теперь он в неё верил.

Четверо китов плыли под наэлектризованным, полным молний, небом. Вдруг самый крупный кит остановился и рухнул на землю. От удара поверхность земли содрогнулась. Появившиеся трещины расширялись, заполняясь водой. Океаны, реки и моря рождались на глазах Реброва. Кит исчез. Вместо него из воды вышел нагой, маленький мальчик. Словно привыкая к земле, он открыл рот и запел.

Ребров не сдержал блаженной улыбки. Он услышал тот самый зов, ради которого сто, двести, триста лет назад люди бросали всё, что угодно — лишь бы быть ближе к мальчишке.

Песнь оборвалась, и Ребров увидел то, как мальчик рисовал их. Увидел, как люди послушно снимали одежду, чтобы принести себя в жертву.

Он разглядел и свою дочь. Несколькими штрихами немой мальчик изобразил её, а после росчерком провёл девочке по шее. Голова малышки исчезла. Вид дочери привёл Реброва в чувство — он ударил себя по лицу и наваждение спало.

«Сожги», — заговорил в голове мусорщик, который ещё несколько часов назад стоял на коленях в этом подвале.

Ребров убрал пистолет, достал из кармана зажигалку и коснулся книжного стеллажа. Мальчик из темноты рванул к рисункам. Следователь поразился его худобе — ребёнок выглядел как узник концлагеря.

— Сколько времени ты не ел? — спросил Ребров, зная, что ответа не получит. — Кто нарисует Источник для тебя?

Книги вспыхнули, огонь перенёсся на рисунки. Подпол наполнился воем — следователь слышал крики людей и песнь китов. Удушающий дым коснулся лёгких Реброва. Слезящимися глазами он взглянул на портрет дочери. Её не спасти, но и мучаться она не будет.

Разжав пальцы, Ребров положил портрет дочки на одну из полок. Рисунок задымился и беззвучно сгорел.

Следователь всё ещё мог сбежать, или хотя бы достать пистолет, но замер на месте. Земля под ногами не горела, а лишь дымилась, пока книги, фигурки и рисунки пожирал огонь. Что говорил мусорщик? Мальчик помогает братьям побеждать тьму?

Больше не будет.

Ребров заметил ребёнка — тот пытался снять со стены какие-то рисунки. Казалось, дым совсем не действует на мальчишку — он даже не закашлялся. Но учитывая то, как он исчез из коридоров комитета и оказался в доме мусорщика, Ребров ничему не удивлялся.

Сквозь дым Ребров заметил, что было изображено на двух рисунках, которые мальчик стянул со стены. В левой руке парнишка держал лист, на котором по небу плыли трое китов, в правой — собственный портрет.

«Сожги, сожги!» — вновь услышал он в голове голос мусорщика.

Но как? Зажигалка? Совсем простенькая — если кинуть ею в мальчишку, огонёк, скорее всего, потухнет.

Ноги подкосились, и Ребров осел на землю, как ребёнок, который только учится ходить. Глаза слезились, силы оставляли его. Ребров попробовал встать, но задел ногой канистру с бензином — она чудом не рухнула на пол.

Ребров захрипел и ногами подтянул к себе канистру. Воздух почти закончился, и из груди следователя вырывалось прерывистое, хриплое дыхание. Влив в рот несколько глотков бензина, Ребров прыснул ими в сторону мальчишки, одновременно повернув колесико зажигалки.

Одежда пацана вспыхнула, как сухая трава, но вместо того, чтобы попытаться сбить с себя огонь, парень направился к Реброву.

Следователь уже отключился, когда детская рука пихнула ему за пазуху смятый комок бумаги.

— Кто ты такой?

Губы мусорщика шепчут ответ…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вокруг спят десятки людей. Самые буйные пациенты психбольницы лежат в другом крыле. А здесь по ночам царит тишина. Ребров встал с кровати. Он услышал тихий смех санитаров в кабинете — наверняка играют в карты.

Порой Ребров сбивался со счёту — сколько времени он здесь находился уже? Пятнадцать? Двадцать лет? Не важно. В таких местах время испаряется, как роса на траве под лучами солнца.

Тем утром, когда он сжёг мальчишку, его спас участковый. Заподозрив неладное, поехал за Ребровым, но пошёл в дом за следователем лишь тогда, когда начался пожар. Он спустился в подпол в тот момент, когда мальчишка уже загорелся. Оценив повреждения следователя и мальчика, участковый вытащил Реброва из огня, вызвал скорую, и на долгие годы стал одной из легенд Кащеевки.

На суде Ребров согласился с тем, что убил мальчика. Имя немого ребёнка так и не узнали, а его так называемый дед исчез из больницы. Когда Реброва спросили, зачем он сжёг ребёнка, он, как и положено офицеру, ответил правду.

Его отправили на лечение в психиатрическую больницу. В таких случаях в делах пишут: «До улучшения состояния здоровья». Но с каждым годом Реброву становилось лишь хуже. Много часов бывший следователь провёл у окна. Проходившие мимо врачи и санитары, к радости Реброва, не обращали на него внимания. В глубине души он надеялся, что хоть раз увидит плывущих за окном китов, но за пластиковой преградой не было ничего, кроме пустого неба.

Жена не навещала Реброва. Она так и не оправилась от пропажи дочери, а поскольку других подозреваемых не было, винила во всём мужа. Спустя пару лет после заключения в больницу Ребров подписал пришедшие по почте бумаги о разводе и отпустил любимую женщину в новую жизнь.

Прошло много лет, прежде чем бывшая жена написала ему. В письме она сообщила, что умирает и просит прощения за боль, которую причинила. Она писала, что готова выполнить любое посильное желание — лишь бы уйти в мир иной без угрызений совести.

Ребров написал короткое письмо, в котором перечислил то, что ему необходимо. Он не надеялся, что бывшая жена ему поможет, но она пошла ему навстречу. Оказалось, она всё ещё хранила некоторые его вещи, в том числе рисунок с обгоревшими уголками, который ей по доброте душевной отдал врач, лечивший Реброва от ожогов.

Ребров хмыкнул: совпадения в реальной жизни порой оказываются невероятно сказочными.

Бывший следователь долго упрашивал лечащего врача не конфисковать пришедшее письмо с вложенным внутрь рисунком. В конце концов, тот согласился — благо за годы лечения Ребров прослыл одним из самых тихих пациентов в больнице.

Сейчас Ребров шёл в туалет, зажав смятый рисунок в кулаке. Он уже делал так десятки раз и знал, что получит нагоняй, когда санитары обнаружат пустую кровать и запертую кабинку.

Ребров юркнул в туалет и закрыл дверь на шпингалет. Рисунок вибрировал в руках. Бывший следователь поглядел на почти стёртое за годы изображение.

Три кита плыли над железной дорогой, вдоль которой раскинулась Кащеевка. Среди сбившихся в кучку домов Ребров без колебаний узнал свой. Он ласково провёл пальцами по шершавой бумаге.

Рисунок не всегда впускал его. Иногда Ребров слышал гул, закрывал глаза и просыпался сидящим на унитазе. Но сейчас кабинка опустела — самый спокойный пациент больницы исчез в неизвестном направлении.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В мире, куда попадал Ребров, у него не было власти. Он словно вживался в чужое тело, принимая воспоминания, одежду и даже чёртову трость. Он знал, что год назад переехал в Кащеевку с немым мальчишкой, которого никогда не фотографировал. Устроился работать мусорщиком. Сейчас Ребров почти бежал по железной дороге — если он не успеет на встречу с китами, рисунок вытолкнет его обратно.

Он успел. Переведя дыхание, старик глядел на молодого мужчину, который фанатично дёргает ручку двери, идёт к машине, отъезжает на несколько метров, останавливается и снова уезжает.

С замиранием сердца старик глядел на молодого себя.

В свои первые путешествия Ребров пробовал что-то изменить, но впустую. Он всегда начинал путь с одной точки. Иногда он пытался бежать к дому Реброва, но сразу же оказывался в кабинке больничного туалета. И теперь всё, что мог старик — это умолять себя не выходить из дому.

Но каждый раз машина следователя Реброва исчезала в клубах пыли на просёлочной дороге.

Множество раз старик пытался убедить молодого себя в том, что надо сжечь дом при первом же осмотре и всегда терпел неудачу. А когда пытался выхватить у Реброва зажигалку, оказывался в до боли знакомой кабинке туалета.

«Сжатый мир», — такое название дал Ребров месту, куда попадал сквозь рисунок. Он так и не разобрался, почему год назад переехал сюда с мальчишкой, но помнил все, что помнил мусорщик, в которого он превратился.

А может, все эти воспоминания были ложны — по всем правилам этого мирка без свободы действий.

Единственное, в чём Ребров здесь не сомневался — реальность китов. С каждым путешествием им становилось хуже. Они умирали, но могли ли умереть заточённые в иллюзию животные?

Порой, возвращаясь в реальность, где вокруг бродили люди в халатах, Ребров думал, что было бы, не убей он тогда мальчика.

Ответов на этот вопрос у него не было. Здравый смысл — если он оставался — подсказывал Реброву, что следователь, в мир которого он приходит через рисунок, так же убивает мальчишку, попадает в больницу и перемещается в мир, где в небе плывут трое китов.

Так какая по счёту иллюзия он сам? Первая?.. Восьмая?.. Сотая?..

Ребров не знал. Поход в мир рисунка всегда заканчивался одинаково — ударом по лицу и звуками сирены скорой помощи. Тогда старик открывал глаза, запихивал рисунок в трусы и брёл в кровать, надеясь, что санитары всё ещё играют в карты.

Порой Ребров думал, что всё-таки сошёл с ума, но в глубине души знал, что это ложь. Да, в мире рисунка следователь никогда не поверит в то, что перед ним сидит его постаревшая копия. Да, в нём у Реброва нет власти — лишь возможность попытаться убедить следователя сжечь дом при первой же возможности. Одной из вещей, не дающих ему покоя, был портрет мальчишки. Он сам нарисовал себя, сделав уязвимым? Выбрал огненную смерть вместо голодной? Или слишком устал от земного существования, так и не забыв, как вёл братьев в полёте?

Братья. Боль китов не была иллюзорной. С каждым новым визитом Реброва им становилось хуже, будто рисунок был предназначен для определённого количества посещений. Ребров допускал, что киты заперты в нём и умирают потому, что не могут выбраться.

Он знал, что может убить их — надо только сжечь рисунок. Но Ребров не решался. Что, если мир китов — настоящий? Что, если он не сжёг мальчика, но только заперт в каком-то рисунке, висящим в чьём-то подполе? Что, если его обманули?

Проверять он не пытался — разве можно стереть место, где ты счастлив? Но сколько раз он сможет посетить мир рисунка, прежде, чем киты умрут, и в мир хлынет тьма?..

Голова Реброва закружилась. На некоторые вопросы существует слишком много ответов.

Идя по железной дороге, он вспомнил разбитое зеркало в гостиной заброшенного дома. Десятки лежащих на полу осколков показывали разные изображение, но каждое из них было настоящим.

Или… нет?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} День зарплаты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Офис интернет-магазина «Техностой» донимало привидение Саши Троеплюева — программиста, чей окровавленный скальп висел на двери начальственного кабинета, а обглоданный скелет похрустывал у входа в отдел рекламации, планомерно рассыхаясь в плотной картонной коробке от складного велосипеда «Ласточка».

«Всё зарплату ждёт, — усмехался логист Николай, возвращаясь с прогулки у подножия бизнес-центра, усеянного окурками и проклятиями, — хрен теперь». За то, что этот программист натворил при жизни, зарплаты в «Техностое» не полагалось, только наказания. Однако привидение Троеплюева не собиралось сдаваться.

Зная работу интернет-магазина, как свои пять пальцев, злой дух поверженного программиста наносил один болезненный удар за другим: принтер жевал бумагу, плевался тонером, в наушниках операторов пропадал звук, понятные шофёрам ругательства Босса коверкались телефоном до интеллигентной неузнаваемости, проводка мистически искрила, обесточивая сервер, маршрутизаторы и чайник.

Душеприказчика звали Роман. На проблемы он обрушивался с безудержным размахом, самурайской свирепостью и глубоким знанием психологии сотрудника.

«Ваня, ты как сам считаешь, это нормально?»

«Ром, что?»

«Вот это».

«Ну… Мне сказали…»

«Ваня, послушай, если будет возврат… я отрежу тебе ухо».

«Ухо?»

«А как ты хотел? Вас предупреждали, вам писали, вам три раза говорили…»

«Васильковой за то же ноготь… и то наполовину».

«Чем ты недоволен? Одно всего ухо, у тебя же их два. Ваня, ты хороший парень, ты мне нравишься, но мы договаривались. Это справедливо. Всё, иди работай».

Привидение Троеплюева с каждым часом усиливало натиск: портило, вредило, подставляло, но за проделки мертвеца доставалось живым. Роман зверел по часам. Впрочем, возможности привидения были всё же ограничены, а косяки сотрудников предсказуемы, так что серьёзные опасения вызывал лишь новенький.

Его взяли незадолго до окончательной расправы над Троеплюевым, всего за три дня до свежевания и заточения Сашиных костей в глухую велосипедную коробку. Новенького звали Гоша. В сложившихся обстоятельствах, учитывая предыдущий суровый опыт, Роман проявлял к нему особенную бдительность. Всякий разговор с Гошей он начинал с оглушительной декларации того, что на сайте всё плохо и ничего не работает, и, не дав опомниться, виртуозно атаковал конкретикой.

«Ты считаешь, этонормально?»

«Что — это?»

«Это отстой! Это ужас! Ты, вообще, чем смотришь? Мы за такое Саше пальцы ломали. Видел?»

«Ну, да…»

«Вот здесь, и здесь. Почему такая бледная точка?»

«Это иконка… могу сделать ярче… а что, не работает?»

«Сначала это исправь. Мы тебе деньги платим, ты сегодня уже два часа работаешь, что ты за это время сделал?»

Гоша задумался. Тем временем, привидение пробралось на его компьютер и залезло в святая святых — в метод расчета товарных наценок. И разверзлись врата корпоративного ада. И почернел навесной потолок…

В полдень проявился Босс. Он вернулся со склада на мотоцикле, поставил в угол кровавую кувалду в обломках костей, и принялся со скрипом стягивать с себя мотоциклетную кожуру, в которой были проделаны аккуратные, окаймлённые стальными кольцами отверстия, куда он просовывал произраставшие у него вдоль позвоночника костяные шипы.

— Рома, что там?

— Жопа.

Рома встал из-за стола, поправил на поясе ремень с иероглифом «Гегемон» на пряжке и снова сел.

— Что?

— Жопа.

— Ну, зови этих, — кивнул Босс, — сейчас огребут.

Роман выкрикнул имя. В кабинет пролез очень высокий человек с худым лицом и руками ниже колен, костлявый и неуклюжий, богомол в пиджаке.

— Пили? — весело спросил Босс.

— Ну, так у Вани день рождения, — промямлил костлявый, испуганно косясь на прицепленные к ключу от мотоцикла в качестве брелока сушеные уши Троеплюева, нервно сглотнул и добавил:

— Мы же после шести, рабочий день…

— Неважно. Это косяк, — сухо произнёс Босс, вынимая из стола кусачки. — На. Знаешь, что делать?

— Знаю… — сложил плечи костлявый.

— Давай. Иди. Кто еще?

Работа с сотрудниками продолжилась.

К четырём дня «Техностой» погрузился в хаос. Сбой в расчете наценок, вызванный мстительным привидением Саши Троеплюева, привел к сокрушительным последствиям — товар со свистом расходился со складов по ценам дешевле закупочных, и пока новенький разбирался с программой, «Гегемон» отрывался на сотрудниках.

— Вот, ломай! — Роман положил на стол перед Николаем массивные, хромированные, зловеще изогнутые щипцы.

— Опять?! — возмутился Николай, — у меня так вообще зубов не останется.

— Твой косяк. Обещал? Не сделал? Давай!..

— Да ну нафиг, Ром, я на это не подписывался!

— Тогда пиши заявление.

— Отлично! Вот и напишу.

— Только учти, что две недели ты обязан отработать.

Николай задумался и пересчитал языком оставшиеся зубы.

— Ну что?

— Подумаю, — буркнул Николай.

— Тогда вот.

Николай зло сорвал со стола щипцы, запихнул себе в рот и сжал у основания челюсти. Роман поморщился от хруста, на стол брызнула кровь.

— Ха, язык, что ли прихватил? Еще пригодится.

— Десну… — простонал Николай.

К вечеру весь офис был залит кровью, усеян зубами и ногтями, на фикусе болтались чьи-то глаза, а в лифте застрял водитель с торчавшим из заднего прохода детским подвесным турником. Скрепя сердце, Босс всё же согласился выплатить Троеплюеву зарплату. Привидение успокоилось и вернулось в коробку от «Ласточки». Сотрудники начали расползаться по домам, кто-то мрачно шуршал бинтами на кухне, но предвкушение уже заполняло пропитанный запахом медикаментов воздух: завтра зарплата.

На следующий день в офис начали собираться все, кто за прошлый месяц имел возможность поработать на Босса: ослеплённые водители, кладовщики с переломанными руками, логисты на инвалидных колясках, операторы с присохшими к скальпированному черепу гарнитурами, девушки без губ и носов из отдела рекламации, безухие контент-менеджеры с сорванными ногтями и раздробленными фалангами. Последним приполз на руках бухгалтер — у него не хватало нижней части туловища, но он предусмотрительно завязал кишки узелком, чтобы на них не наступали в общественном транспорте.

Когда все собрались, в офисе появился Босс. Цокая копытами, он зашел в кабинет, сверился с ведомостью, достал ключи и наклонился к сейфу. На его коротко стриженной голове сверкнули рожки. В недрах бронированного сейфа весом в половину тонны посапывал на медленном огне высокий чан с густым зловонным варевом. Босс погрузил в него широкий половник и зачерпнул бурое месиво.

— Кому зарплата нужна?! Заходите.

Первым вошел Николай, залез обеими руками в половник и принялся распихивать похожую на жидкий фарш зарплату по карманам. Испачканные руки облизал, после чего крепко сжал зубы и вскрикнул от удовольствия.

— Ну, — улыбнулся Босс, — хорошо?

— Да! Все на месте.

— Следующий.

Через некоторое время офис наполнился необычными звуками останавливающихся мягких тканей, костей, шелестом отрастающей кожи и поскрипыванием надувающихся заново, словно шарики, глаз. У многих на этом заплата и заканчивалась, другие несли остатки домой — детям и всем, кто за этот месяц попал под горячую руку. Дольше всего восстанавливался бухгалтер. Кроме прочего, он забыл про одежду — вышла неловкость перед ставшими вновь симпатичными девушками из отдела рекламации.

Досталось и Троеплюеву. Босс затолкал в его коробку увесистый ошмёток зарплаты. Роман, наблюдавший за этим, добавил: «Понял? Мы никого не обманываем!».

Ничего не досталось только Гоше, он работал первую неделю и всё у него было еще впереди.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{^{Иллюстрация Анастасии Баталиной (Птах)}}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Абрамович} Коридоры ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Электричка остановилась возле пустого перрона в половине восьмого утра. Стоя в тамбуре, Сергей чувствовал себя плохо, он устал и не выспался. Вечером опоздал на поезд, три часа прождал следующего на вокзале в Минске, а потом еще четыре — провел на жестком, неудобном сидении в полупустом трясущемся вагоне. Тяжелая была ночь.

Перед лицом раскрылись автоматические двери с потертыми надписями «Не прислоняться». Держа в руке большую дорожную сумку, Сергей спрыгнул на бетонные плиты перрона. Осмотрелся по сторонам — никого, только одинокий служащий железнодорожной станции делал какие-то знаки руками машинисту электрички. Состав дернулся и тронулся в дальнейший путь. Сергей с минуту постоял на перроне. Его должны были встретить. Костя, бывший однокурсник по строительному факультету, который позвонил неделю назад и предложил ему пройти это собеседование.

Солнце поднималось из-за высоких деревьев. Небо было чистым. День обещал быть жарким. Уже сейчас, несмотря на раннее утро, воздух был тяжелым и влажным. Рубашка неприятно прилипала к телу. Сергей снова осмотрелся и двинулся к зданию железнодорожной станции. Может быть, Костя ждет его там? Оказалось, так и есть. Бывший университетский приятель, с которым они не виделись почти десять лет, сидел в зале ожидания. Раскинувшись на лавке, вытянув ноги и опустив на грудь тощий небритый подбородок. Он спал. Сергей подошел и осторожно потрогал Костю за плечо. Тот открыл глаза и едва заметно вздрогнул, словно испугавшись.

— А, Серега, ты здесь уже? — пробубнил он, пожимая руку старому товарищу, — Прости, что не встретил у поезда… Закемарил тут…

— Да ничего, — сказал Сергей.

Больше всего его удивил внешний вид Кости. Сергей помнил его, как здорового жизнерадостного весельчака. Сейчас перед ним сидел угрюмый, побитый жизнью мужик. Худой, небритый, с глубоко запавшими глазами, обведенными темными кругами бессонницы.

— Короче, — снова начал Костя, — работа хорошая. Мужик, который, ну… это, типа главный здесь, платит любые бабки. Лишь бы все было закончено в срок. Потом, если ты ему понравишься, он тебя к себе в фирму возьмет. Без вопросов… Любые деньги, понимаешь? Лишь бы в срок…

Он говорил, не глядя на собеседника, уставившись в пол. Быстрые обрывистые фразы пытались донести до Сергея основную мысль. Большие деньги, хорошая работа, лишь бы в срок. Как будто уговаривал его.

— Так ты меня с ним познакомишь? — спросил Сергей. — Ну, с заказчиком?

— Нет, дружище, — резко запротестовал Костя. Потом замолчал, отдышался и продолжил уже более спокойно, — Понимаешь, у меня такие обстоятельства. Я больше не могу здесь работать… У меня через час поезд. Я уеду.

— Случилось что-то? — спросил Сергей.

— Случилось, да. Но это личное, понимаешь?

— Понял, ладно… А что там за объект хоть? Ты про какой-то дом говорил.

Костя снова коротко вздрогнул. Нервный какой, подумал Сергей.

— Дом. Да. Реставрация. Все, как ты умеешь.

Костя коротко объяснил Сергею, как встретиться с заказчиком. Они попрощались. Выходя со станции, Сергей глянул на стенд «Их разыскивает милиция». В центре доски висела фотография молодой красивой девушки. Под фото было написано: «Савелова Ольга Андреевна, 1993 г.р. Вышла из дома 09.06.2015 и не вернулась. Всем, кто знает о местонахождении девушки, просьба обратиться по телефонам»… Ниже шли номера этих самых телефонов и приметы пропавшей.

Сергей добрался до центральной площади городка, как объяснил ему Костя. Он увидел потрепанное здание исполкома и гостиницу — на удивление симпатичное двухэтажное строение. У входа в гостиницу висела еще одна доска объявлений и тоже с фотографией пропавшей девушки. Красивая блондинка улыбалась, глядя на внешний мир. Вышла из дома и не вернулась.

В холле гостиницы было еще жарче, чем на улице.

— Дверь входную не закрывайте, пожалуйста! — громко сказала вошедшему Сергею женщина на ресепшене, — Духота!

Сергей подошел к стойке и поздоровался. Женщина ответила дежурной улыбкой.

— Мне должны были забронировать номер, — сказал Сергей.

— Фамилию скажите.

— Евсеев. Сергей Петрович.

— Да. Стандартный одноместный. Паспорт, пожалуйста.

Сергей протянул администратору документы. Пока она оформляла номер, сказала:

— Вас ждут в люксе на втором этаже. Номер двести восьмой. Господин Лохвицкий. Он забронировал вам номер и просил предупредить, что ждет вас.

Она вернула Сергею паспорт. Он расписался в прибытии и, достав кошелек, спросил, сколько стоит проживание.

— Не беспокойтесь, — с улыбкой ответила администратор, — Господин Лохвицкий оплатил ваш номер на неделю вперед.

Вот так щедрость, подумал Сергей. А ведь он еще даже не знал точно, будет ли здесь работать.

— А он правда такой прямо уж господин, как вы его называете? — спросил Сергей.

Для него это было уже третье собеседование за последний месяц и сейчас его охватило знакомое волнение. Ожидание того, чем закончится. Администратор молча улыбнулась и пожала плечами. Сам, мол, увидишь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей осторожно, но уверенно постучал в двери двести восьмого люкса. Из глубины номера послышался громкий мужской голос:

— Открыто! Заходите!

Сергей открыл дверь и вошел в тесную прихожую.

— Здравствуйте, — вежливо начал он, обращаясь непонятно к кому, — Я Сергей Евсеев. Прораб. Насчет работы. Константин обо мне говорил…

— Не разувайтесь, молодой человек, — услышал он голос из главной комнаты, — Проходите сюда!

Сергей оказался в просторной комнате люкса. Широкая кровать, плазменная панель на стене, низкий журнальный столик и два мягких кресла возле окна. В одном из них сидел старик и внимательно смотрел на вошедшего. При виде Сергея он поднялся и, опираясь на лакированную трость, протянул тощую дрожащую руку.

— Доброе утро. Будем знакомы. Лохвицкий Казимир Андреевич.

Сергей пожал руку старику. Несмотря на кажущуюся немощь, рукопожатие было на удивление крепким. Сергей рассмотрел Лохвицкого получше. Довольно высокий, лысый, гладко выбритый, в шикарном деловом костюме. Под пиджаком — черная водолазка с тугим высоким воротником. В сегодняшнюю погоду в такой одежде, наверное, очень жарко. Сергей понял, почему администратор гостиницы называла Лохвицкого не иначе, как господин. Все в этом человеке выдавало аристократа. Осанка, манеры, речь, тонкие черты лица. Несмотря на морщины, трясущиеся руки и прочие признаки глубокой старости, старик внушал уважение и создавал прекрасное первое впечатление о себе. В молодости он, скорее всего, был красивым и видным мужчиной.

— Евсеев Сергей Петрович, — представился Сергей.

Лохвицкий улыбнулся и указал на одно из кресел.

— Присаживайтесь.

Сергей сел. Кресло было мягким и удобным.

— Ну, молодой человек, — Лохвицкий внимательно посмотрел на Сергея, — Расскажите о себе. Кто вы, откуда, где учились, работали. Как ваш возможный работодатель, я хочу все знать про вас. Константин, ваш предшественник и, как понимаю, давний ваш товарищ, отзывался о вас очень хорошо. К сожалению, он не смог продолжить работу по определенным причинам…

Сергей начал:

— До этого я работал…

— Нет-нет. Извините, что перебиваю, но откуда вы? Где родились?

Сергей более-менее подробно рассказал старику историю своей жизни. Родился, учился, работал. Два года мастером в обычном строительном тресте, потом работа в частной строительной фирме, которая специализировалась на реставрациях памятников архитектуры. Конфликт с начальством из-за разных взглядов на проект, увольнение. Лохвицкий внимательно слушал, кивал. Время от времени задавал вопросы.

— Скажите, пожалуйста, что вы знаете о Вацлаве Кунцевиче?

Услышав эту фамилию, Сергей даже подтянулся в кресле. Выбор профессии для него был не случайным. С детства он увлекался архитектурой и строительством. Лет с десяти точно знал, кем будет. Штудировал тонны литературы по истории зодчества. Заучивал наизусть биографии великих архитекторов и инженеров, их проекты, взгляды, уровень вклада в строительство. Вацлав Кунцевич, сумасшедший поляк, выпускник Миланского университета, стоявший у истоков архитектурного авангарда. Проектировал дома под заказ по всей Европе. Его стиль отличался смелыми, даже безумными решениями. Лабиринты коридоров, лестницы, ведущие в никуда, скульптуры в качестве несущих конструкций, ванные комнаты с прозрачными стенами, бассейны и фонтаны посреди гостиных, стеклянные крыши. К концу века дела у Кунцевича шли плохо. Заказов почти не было, а сам он все глубже погружался в безумие. Еще в молодости он страдал от эпилептических припадков и психического расстройства. Его последним проектом стал двухэтажный особняк с богатым внутренним убранством, мраморными полами и вездесущими скульптурами. Основным отличием особняка стало то, что у него не было ни окон, ни дверей. Если бы проект воплотился в жизнь, снаружи здание представляло бы собой равносторонний куб из красного кирпича с плоской стеклянной крышей. Кунцевич работал над последним проектом более десяти лет. Старый, нищий и больной, он все переделывал и дорабатывал чертежи. Менял планы этажей, положение комнат, лестниц и коридоров, разрабатывал новые скульптурные композиции. По легенде, когда у него спросили, как же в дом без дверей и окон смогут попасть жильцы, Кунцевич, не отрываясь от чертежей, спокойно ответил, что жильцы уже внутри дома. Великий и безумный архитектор закончил свою жизнь в Варшавском сумасшедшем доме в тысяча девятьсот третьем году. Во время учебы в университете Сергей делал доклад о его жизни и творчестве.

— Это польский архитектор девятнадцатого века. Некоторые его проекты были довольно… своеобразными.

Лохвицкий издал короткий смешок.

— Своеобразными?.. Вы правы. Судя по всему, вы знакомы с историей архитектуры. Приятно иметь дело с профессионалом. Его имя сейчас почти забыто. А что вы скажете, если я сообщу, что вам предстоит реставрировать один из домов, построенных по проектам Кунцевича?

— Неужели?! — эта новость полностью захватила внимание Сергея, — Если так, то я буду очень счастливым человеком! Где же этот дом?

— Прямо здесь. На окраине города. Это поместье князя Лохвицкого, моего деда. Он был очень дружен с Вацлавом.

— Я не знал, что в нашей стране есть хоть один объект, спроектированный Кунцевичем.

— Один и есть. Бывшая собственность моей семьи. После революции мы покинули эти места. Поместье отобрали большевики. Причастность дома к работам архитектора особо не афишировалась. Кунцевич проектировал его в свой зрелый период. С виду особняк не представляет собой ничего особенного, но для меня это память. Я очень стар. У меня нет детей, а значит, нет и будущего. Я живу прошлым. Наследием своей семьи. Местные власти не заботились о поместье. Даже таблички «Памятник архитектуры» не повесили. Я выкупил его и намереваюсь отреставрировать должным образом. Если вы, молодой человек, согласитесь у меня работать, вы прикоснетесь к истории.

Сергей уже не мог думать о чем-то. Его страсть, его мечты оживали на глазах, становились явью.

— Я согласен, — тихо, но уверенно сказал он.

Лохвицкий протянул руку и крепко сжал запястье Сергея.

— Отлично. Я очень рад. Но у меня есть несколько условий. Из инженерного персонала на стройке находитесь только вы. За все отвечаете лично. Рабочих я предоставлю сам. Это профессионалы, не сомневайтесь! Первоклассные специалисты, лучшие из тех, что подходят для этого объекта. Проект, сметы и чертежи уже разработаны. Все, что касается оплаты вашего труда… Об этом не волнуйтесь! Я не собираюсь обманывать вас, даю слово. Любые материалы и оборудование — в вашем распоряжении. В любых количествах. Если успеете в срок, до осени, получите щедрую премию сверх основной зарплаты. После того, как закончите с этим объектом, я рассмотрю возможность дальнейшего вашего трудоустройства на постоянной основе. Я планирую открыть строительное предприятие в этой стране. Недвижимость — моя давняя страсть. Мне нужны надежные люди и профессионалы. Теперешнюю работу считайте чем-то вроде испытательного срока. Константин его провалил, теперь ваша очередь. Вы согласны с условиями, Сергей Петрович?

— Да, — коротко ответил Сергей.

— Прекрасно. Сейчас покушайте и отдохните с дороги. Сегодня вы свободны. Завтра с утра я покажу вам объект, познакомлю с рабочими и предоставлю фронт работ.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лохвицкий был прав — особняк действительно не представлял собой ничего особенного на первый взгляд. Кирпичный фасад с отвалившейся штукатуркой и следами наружной отделки керамической плиткой. Пошарпанный и облезлый, с выбитыми окнами, проемы которых уныло смотрели на пришедших людей. Дом был двухэтажный и внушительный по размерам, но мрачный лес, напирающий со всех сторон, делал его неприметным и жалким. Вокруг дома все поросло непроходимым бурьяном, крапивой и репейником почти в человеческий рост. Рядом виднелись руины каких-то хозяйственных построек.

Пройдясь по этажам и пробежавшись глазами по чертежам, Сергей получил общее представление об объекте. Дом был построен по каркасной схеме. В углах здания располагались мощные несущие колонны, соединенные железобетонными ригелями, по которым были уложены плиты перекрытия. Колонны наклонялись внутрь под небольшим углом, второй этаж на плане был меньше первого, из-за чего со стороны здание казалось выше, чем оно было на самом деле. На первом этаже располагались: парадная, просторная гостиная с камином, кухня и столовая, комнаты для слуг, а также огромный зал, помеченный на плане, как бальный. С высоким потолком, мраморными колонами и большими французскими окнами на всю высоту этажа, от пола до потолка. Рамы окон давно сгнили, стекла отсутствовали, из-за чего роскошный когда-то зал приходил в упадок, становясь жертвой погоды, диких животных, местных пьяниц и вандалов. Из зала был выход на улицу, на широкую террасу и обзорную площадку, с которой, по словам Лохвицкого, открывался великолепный вид на княжеский парк и находившийся там пруд. Сергей постоял на террасе, опершись на массивные мраморные перила, и не смог разглядеть ни парка, ни пруда. Вокруг была только темная, шелестящая на ветру стена леса. Потолок первого этажа в разных комнатах поддерживали мощные гранитные скульптуры в виде полуобнаженных мускулистых мужчин, каждый из которых был не похож на всех остальных. Они замерли в эффектных позах… покрытые плесенью, лишайником и паутиной, вздев над головами руки, подпирая ими прохудившийся потолок.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Особое внимание Сергея привлек второй этаж, где находились покои хозяев. Наверх вела широкая винтовая лестница. Поднимаясь по ней, Сергей ступал осторожно. Прогнившие доски скрипели и прогибались под ногами. Просторные комнаты с высокими потолками расположились вдоль наружных стен. В центре этажа, опоясанная по периметру длинным коридором, располагалась огромная ванная комната. Когда Сергей вошел туда впервые, то даже присвистнул от удивления и восхищения. В своих разговорах о доме Лохвицкий неоднократно упоминал, что Кунцевич спроектировал его в зрелые годы, когда дела у него шли как никогда хорошо. Заказы со всей Европы поступали один за другим, деньги текли рекой, а сам архитектор находился в относительном умственном здравии. Но увидев интерьер ванной, Сергей задумался, насколько относительным оно было на самом деле. В центре большой, квадратной комнаты, пол которой был отделан массивными мраморными плитами, располагалась чаша бассейна с высоким фонтаном посередине. Потолок когда-то был прозрачным и стеклянным, теперь это была одна сплошная квадратная дыра, со стенок которой свисали внутрь куски кровельной черепицы. Сквозь потолок Сергей видел голубое летнее небо и раскачивающиеся на теплом ветру верхушки высоких деревьев. Годами ванную затапливало дождями и засыпало снегом. Сейчас под ногами хрустели высохшие листья, бассейн был наполовину заполнен вонючей застоявшейся водой с плавающим в ней мусором. Под бассейном, если верить чертежам, находилась канализационная система, проложенная внутри центральной шахты, в которой скрывались все коммуникации и инженерные сети особняка — водопровод, канализация, отопление, вентиляция, вытяжка для камина и кухонных плит. В начале двадцатого века электрические сети проложили также внутри шахты, ее стены выполняли, в том числе, и несущую функцию.

Больше всего Сергея восхитили скульптурные композиции на стенах ванной комнаты. Небольшие, около полуметра высотой, фигурки из гипса, посеревшего от времени, были вмурованы в неглубокие ниши в стенах комнаты. Многие искрошились и развалились, но те, что смогли сохраниться, впечатляли своим видом, детализацией и проработанностью. Забыв обо всем, Сергей ходил вдоль стен и внимательно рассматривал скульптуры. Здесь были крестьяне, работающие в поле, красивые девушки, князья в дорогих одеждах, рыцари в доспехах, мушкетеры. Между людьми были видны разнообразные сказочные существа — ангелы, черти, драконы. Были также сатиры, танцующие полуголые нимфы, животные, стоящие на задних лапах. Часто попадались скульптурные группы с сюжетными, композициями, которые изображали сразу нескольких героев. Многие из них были чересчур жестокими, другие пошлыми или откровенно порнографическими. Рыцарь пронзал мечом молодую женщину, рогатый дьявол соблазнял полуголого юношу, усадив того себе на колени. Голая фея со стрекозиными крылышками орально ублажала распятого на кресте мертвеца. Огромный волк, стоя на задних лапах, вгрызался в горло молодой крестьянке. Двое вооруженных охотников потрошили связанного мужчину, повесив его вниз головой. Удивительно точно проработанное лицо мученика изображало невыносимую боль, маленький рот застыл в безмолвном крике, из разорванного живота вываливались гипсовые змейки кишок. Толстый мужчина в монашеском балахоне тискал двух молоденьких девушек, которые с улыбками обступили его с двух сторон. Одна с интересом приподняла подол рясы, обнажая длинный набухший член монаха и короткие волосатые ноги, которые заканчивались маленькими раздвоенными копытами. Все фигурки в стенах были покрыты плесенью и многолетней пылью, трещинами, бессмысленными и похабными надписями местных вандалов.

Еще одной странной особенностью ванной комнаты была массивная бетонная лестница с противоположной от входа стороны. Ее основание начиналось возле края бассейна, широкие бетонные ступени поднимались вверх до самого несуществующего теперь стеклянного потолка. Наверху лестница заканчивалась, вела в никуда, упираясь в плиты перекрытия.

Вместе с чертежами и сметами проекта Лохвицкий выдал Сергею целую стопку старинных черно-белых фотографий, сделанных еще до революции, на которых изображались интерьеры особняка, какими они были в первозданном виде. Старик неоднократно наставлял прораба, что реставрация должна быть сделана в точности, как на фотографиях. Сергей ходил по комнатам, искал нужные снимки, делал пометки и записи в блокноте, который всегда носил с собой. Отыскав снимок ванной, Сергей пришел в восторг: на фотографии комната была залита светом из прозрачного потолка. Сотни фигур в стенах создавали целостную композицию, бессмысленная лестница смотрелась на удивление уместно, бассейн был наполнен водой. Почти вековая выцветшая фотография, конечно, не могла передать всего великолепия замысла архитектора, но впечатление производила. Единственное, что немного огорчило Сергея — на снимке фонтан в центре бассейна был увенчан еще одной скульптурой. Девушка в просторном одеянии, с крыльями ангела за спиной, склонив голову, сложила перед собой руки в молитвенном жесте. К сожалению, до наших дней скульптура не сохранилась: на гранитном постаменте, поднимающемся из сердца фонтана, остались только два обломка босых девичьих ног. Досконально изучив комнату вдоль и поперек, Сергей пришел к выводу, что ангел в фонтане был центральной фигурой композиции: взоры всех скульптур со стен были обращены к молящейся девушке с крыльями. Даже лестница в потолок теперь имела смысл: при входе в комнату гостям представлялось, будто по ней в бассейн с небес спускался ангел. В солнечный день, когда комнату заливало светом из прозрачного потолка, это, скорее всего, было великолепным зрелищем. Без центральной фигуры интерьер комнаты будет незаконченным.

С рабочими Сергей познакомился в первый же день. Они произвели на него самое лучшее впечатление. Бригадир, который назвался Иваном Александровичем, представил Сергею каждого из них. Смешанная бригада в двадцать человек состояла из бетонщиков, плотников, отделочников и маляров. Были даже художник и декоратор, специалисты по реставрации скульптур. Каждого из рабочих бригадир представил, как профессионала высочайшего класса. Сергей вежливо улыбался, перебрасывался с подчиненными дежурными фразами и жал крепкие мозолистые руки. Вот только имена рабочих он запомнить не смог, они путались и смешивались в его голове. Даже их лица были какими-то одинаковыми, можно даже сказать — стандартными. Не за что зацепиться взглядом, отметить для себя того или иного человека. Но это не беда, подумал Сергей. Становиться для них приятелем он не собирался, а работу свою они выполняли хорошо. За десять лет в строительстве это были лучшие рабочие, которые когда-либо находились у Сергея в подчинении. Ни один не опаздывал, не задерживался с обеда, по утрам от них не несло перегаром за несколько метров. Они даже не матерились! И всегда понимали прораба с полуслова, а работу выполняли с первого раза и практически идеально, без брака и переделок. Часто Сергей оставлял рабочих под командованием бригадира, а сам углублялся в изучение документов, просиживая над чертежами и сметами часами.

В качестве рабочего кабинета Сергею была выделена маленькая комната на первом этаже особняка с окном, выходящим на заросший и неухоженный парк. В комнату провели электричество от уличного генератора, поставили стол. Сергей, заваленный грудой документов, сидел за ноутбуком и рассчитывал в строительной программе стоимость выполненных работ. За две недели дом удалось расчистить от мусора, демонтировать пришедшие в негодность конструкции. Лохвицкий вызвал экспертов из области, они исследовали несущие элементы каркаса и не нашли критических изъянов. Сейчас рабочие занимались восстановлением фасада и ремонтом оконных проемов. В комнате с бассейном возвели металлический каркас, который впоследствии рассчитывали остеклить. Лохвицкий заказал в Италии безумно дорогое сверхпрочное стекло. Сергей предлагал заменить его более дешевым поликарбонатом, но заказчик был непреклонен.

Изучив в первый раз сметы, Сергей пришел к выводу, что возведение с нуля целого жилого комплекса обошлось бы дешевле, чем реставрация этого особняка. В ведомости материалов значились тонны мрамора и гранита, такие отделочные и штукатурные системы, о которых Сергей раньше слышал только на симпозиумах и конференциях, где бывал по прежней работе. Лохвицкий не жалел для нужд строительства никаких средств, постоянно интересуясь у Сергея о необходимости закупки и поставки новых материалов. Как-то при разговоре старик упомянул, что собирается скупить все дома, построенные по проектам Кунцевича и реставрировать их. До наших дней в Европе таких объектов сохранилось около дюжины. Остальные были снесены, перестроены или уничтожены в результате войн и катастроф. Если у Лохвицкого такие планы, думал Сергей, то старик действительно сказочно богат.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Невыносимая жара не сбавляла обороты уже третью неделю. Рабочие, казалось, не чувствовали ни духоты, ни усталости вообще. Уже почти полностью была восстановлена отделка фасада, поставлены новые окна и двери снаружи и в комнатах. Теперь снаружи особняк выглядел в точности, как на старинных фотографиях. Заработали инженерные системы. Впервые за долгие годы в доме появилось электричество, водопровод и канализация. Стеклянная крыша над купальней (так распорядился называть ванную комнату Лохвицкий) была полностью восстановлена. Бассейн очистили от мусора и грязной вонючей воды. Художник проводил там целые дни, занимаясь восстановлением скульптур, счищая с них грязь, плесень, многочисленные надписи и заделывая трещины. Старинное здание, казалось, оживало на глазах, как самостоятельный организм, оно наполнялось светом, чистотой и порядком. Это нравилось Сергею: впервые за долгие годы он чувствовал себя на своем месте. Он не был больше рядовым подневольным инженером, выполняющим указания начальства. Теперь он сам был творцом — от его, Сергея, действий и решений зависел конечный результат и про себя он знал, что результат этот превзойдет все, даже самые смелые ожидания.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей сидел за столом в своем кабинете и в который раз вглядывался в чертежи. Он хмурил лоб и не верил своим глазам: вчера вечером, когда он уходил с объекта, проект был совершенно другим! Сергей мог в этом поклясться. За ночь изменились планы обоих этажей, расположения комнат и коридоров стали другими! Он снова пересмотрел стопку чертежей. Да, все так.

— Что за хрень? — вытирая вспотевший лоб, спросил Сергей у самого себя.

Неизменной осталась только купальня на втором этаже. В остальном перед Сергеем сейчас лежал совершенно другой проект.

Сергей достал из кармана мобильник и набрал номер бригадира. Лохвицкий предоставил всем работникам на объекте корпоративные сим-карты и оплачивал расходы на связь из своего кармана.

— Алло, — раздался в трубке голос бригадира.

— Иван Александрович, подойдите ко мне.

— А что случилось, командир?

— Здесь объясню.

Сергей дал отбой и снова уткнулся носом в планы. Достал из стопки документов сводный сметный расчет и начал листать страницы. Он хотел сверить стоимость нового проекта. Он был почти взбешен. Никто не предупредил его, что будут внесены изменения. Водя пальцем по бумаге, Сергей с удивлением обнаружил, что изменился не только проект. Изменились цифры и буквы в смете. В том смысле, что сейчас они принадлежали какому-то совершенно непонятному языку. По бумаге бежали причудливые буквы и закорючки, никогда не виденные Сергеем ранее. Тем не менее, он прекрасно их понимал: иероглифы и загогулины выстраивались в слова и предложения, которые звучали у него в голове ясно и отчетливо. Вот только звучали они на языке, никогда не слышанном ранее. Обрывистом, лающем, с преобладанием гласных и шипящих.

Сергей посмотрел в раскрытое окно и застыл, завороженный. Мир снаружи стал другим. Привычный глазу смешанный лес превратился в заросли причудливых растений. Их тонкие прозрачные стебли раскачивались в унисон под порывами ветра, который задувал в открытое окно. Воздух был влажным и соленым. Сергей глянул наверх. Небо сделалось фиолетовым, потом оранжевым, ярко-желтым. Оно переливалось всеми цветами спектра, как будто охваченное северным сиянием.

От переизбытка красок заболели глаза. Снаружи потянуло холодом, стало тяжело дышать. Из ступора Сергея вывел стук в дверь.

— Можно, командир? — в узкий проход втиснулся бригадир, — Чего звали-то?

Сергей растерянно оглянулся по сторонам. Мир снова стал прежним. Вернулась жара. Деревья, березы, осины и ели привычно шелестели за окном.

— Чего звал? — переспросил Сергей, тяжело опустившись на стул, — Почему мне никто не сказал, что в проект внесли изменения?

— Какие еще изменения? Я вообще не в курсе.

Бригадир подошел к столу и стал изучать раскрытый план первого этажа.

— Ну вот, например… — начал Сергей и осекся.

План снова стал прежним. Таким же, каким был вчера и неделю назад. Сергей быстро схватил смету и, поднеся к глазам, быстро перелистал страницы. Ничего. Привычные строки и столбики цифр. На понятном языке.

— Ничего не понимаю…

— Это жара, — уверенно сказал бригадир, — Ты не волнуйся, у меня самого башка закипает. Ты передохнул бы, командир, а то на тебе лица нет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

За день скапливалось много бумажной работы, разбираться с которой Сергей предпочитал по вечерам.

Он засиживался в кабинете допоздна, когда за окном уже начинали сгущаться робкие летние сумерки. Сергею нравился молчаливый покой старинного особняка. Хотелось задержаться подольше. Временами он отрывался от смет, расчетов и чертежей, прогуливался по этажам дома, часто заходил в купальню, внимательно рассматривал скульптуры на стенах, любовался небом сквозь стеклянный потолок. Сергею нравился дом, он привязался к нему, как к какому-то сказочному живому существу. Хотелось оставаться в нем подольше. Он даже думал попросить Лохвицкого о кровати в кабинете — на время строительства окончательно перебраться сюда из тесного гостиничного номера. Недавний случай с изменившимся миром за окном он постарался забыть, списав все на жару и переутомление.

Из колонок ноутбука тихо лилась музыка. Сергей сидел за рабочим столом и, прихлебывая горячий чай из фарфоровой кружки, заполнял журнал работ. Дверь в кабинете была открыта. Сквозь музыку Сергей различал редкие звуки, доносившиеся из уютной полутьмы пустого дома. Скрип половиц, шум ветра снаружи, шелест деревьев. Дом пропускал звуки извне через себя, изменял их и деформировал. Дышал ими, пытаясь безмолвно разговаривать с глупым человеком внутри себя.

Сергей оторвался от своих записей и насторожился, прислушиваясь. Ему показалось, что в доме кто-то есть. Сергей выключил музыку, встал и подошел к открытой двери. Постоял несколько секунд… Из гостиной доносились приглушенные голоса. Шаги нескольких человек звонким эхом отражались от высоких потолков. Можно было различить обрывки разговора и отдельные фразы.

Долгие годы дом был пристанищем местных пьяниц и влюбленных пар. Убирая многолетний мусор, рабочие выгребли наружу несметное количество пустых бутылок и использованных презервативов. Сергей пошел навстречу голосам, намереваясь выгнать незваных гостей. По дороге он включал свет — выключатели щелкали, в комнатах и коридорах загорались лампы.

Наконец Сергей увидел нарушителей спокойствия. Из просторного коридора, который вел из гостиной в кухню, на него шли двое. Впереди двигался сутулый человек в грязной рваной рубахе. Он плакал и шмыгал носом, левый глаз заплыл темным фиолетовым синяком. Следом за сутулым шел другой, высокий и широкоплечий, в старомодной военной форме, в фуражке с красной звездой. В руке он сжимал черный пистолет и тыкал его дулом в спину избитого.

Сергей, двигаясь, как во сне, отступил в сторону, вжавшись в стену. Двое прошли мимо него, даже не удостоив взглядами.

— Прошу, пане, прошу, — жалобно всхлипывал избитый.

— Пшел! — не обращая внимания на мольбы, подгонял конвоир.

— У меня детки, — запинаясь, молил арестант на плохом русском, — Прошу, пан комиссар…

— Какой я тебе пан? Пшел, говорю, рожа буржуйская!

Они двигались в сторону кухни. Сергей на цыпочках пошел за ними. В полу размещался тяжелый люк — он вел в существовавший когда-то винный погреб. Теперь пространство погреба было холодным каменным склепом. Плачущий арестант дрожащими руками вцепился в чугунное кольцо и потянул крышку на себя, люк со скрипом отворился. Подгоняемый офицером, пленник стал спускаться вниз по холодным бетонным ступеням. Следом за ним в погреб полез офицер. Сергей с замиранием сердца наблюдал за ними, прячась за углом. Оба скрылись внизу, а через секунду раздался короткий выстрел. Он был оглушителен в ставшей почти осязаемой тишине дома.

Сергей вздрогнул и, открыв глаза, уставился в погасший монитор ноутбука, из колонок которого по-прежнему звучала тихая музыка. Черт. Да это он заснул прямо за столом! И приснился сон. Сергей встал и на трясущихся ногах прошел в кухню. Люк в погреб оказался плотно закрыт, никаких голосов нигде не слышно. Сергей потянул за кольцо и открыл люк, распахнув черный квадрат в полу. Вынув из кармана телефон, Сергей опустился на колени возле погреба и осторожно посветил внизу. Ничего. Пустое пространство и каменные стены. Он убрал телефон и собирался захлопнуть люк, как вдруг в запястье ему вцепилась тонкая бледная рука. Сергей вскрикнул от испуга и неожиданности. Снизу показалось лицо в обрамлении длинных светлых волос. Девушка.

— Как… — Сергей пересилил испуг, — Как вы здесь оказались? Кто вы?

— Не ходите сюда, — ответила девушка, — Убирайтесь из этого дома…

— Что вы здесь делаете? Вы вообще понимаете, что это строительный объект? Здесь может быть опасно. Зачем вы залезли в погреб?

Сергей всмотрелся внимательнее и узнал это бледное лицо. Пропавшая девушка с объявлений.

— Это же вы! Что вы здесь делаете?! Вас везде ищут. По всему городу объявления. Пойдемте!

Сергей схватил ее за руку, потянул к себе. Девушка сопротивлялась, и не сдвинулась с места. Окружавшая ее тьма как будто была живой, не отпускала ее, держала при себе.

— Нет, не надо! — девушка упиралась и кричала, — Уходите сами, как вы не понимаете! Он все равно меня не отпустит!

— Кто? Кто вас не отпустит?

Девушка помолчала, а потом ответила почти беззвучно, едва шевельнув губами:

— Он.

Одно короткое слово было сказано столь многозначительно, словно Сергей сам был обязан прекрасно понимать, кто такой этот «Он». Сергей отпустил тонкую девичью руку и осмотрелся по сторонам. Кухня исчезла. Он стоял в совершенно незнакомой комнате, стены которой были обшиты досками. Под ними копошились какие-то мелкие животные. Топот их маленьких лапок гулко разносился по пустому зданию. Сергей посмотрел в окно и увидел сплошную толщу зеленоватой жидкости, как будто здание располагалось на дне глубокого водоема. Мимо проплывали диковинные рыбы, они разглядывали растерянного человека своими пустыми бледными глазами. Сергей тряхнул головой, отгоняя наваждение, и… снова оказался на кухне. Люк в погреб был закрыт. Сергей поспешил в кабинет, схватил со стола ноутбук и почти бегом бросился на улицу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Прямо здесь и была? В подвале?

Молодой сержант милиции, стоя на коленях возле входа в погреб, с помощью фонарика изучал холодное каменное пространство. Его командир, полноватый прапорщик, стоял рядом.

— Да, — ответил Сергей, — Прямо здесь.

Оказавшись вне дома, он сразу отправился в городское отделение милиции.

— Ничего, — сказал сержант, поднимаясь с колен, — это точно была она?

— Точно. Пропавшая девушка. По всему городу плакаты висят.

— Чего ж ты не увел ее отсюда?

Сержант скептически смотрел на Сергея. Прапорщик, однако, был более серьезен.

— В любом случае, — сказал он, — уже больше месяца у нас никаких зацепок по ее делу. А тут хоть что-то. Значит, так…

Закончить он не успел. Дом сотряс пронзительный женский крик.

— Пожалуйста!!! Сюда!!!

Сергей узнал голос. Он слышал его совсем недавно. Только тихий и приглушенный, переходящий на шепот. Из погреба.

— Кто-нибудь!!! Скорее!!!

Крик слышался сверху, со второго этажа. Из купальни.

— За мной! — коротко скомандовал прапорщик и бросился на голос.

Сержант молча последовал за командиром, на ходу доставая пистолет из кобуры. Сергей тоже побежал за стражами порядка. Они покинули кухню, пересекли гостиную, поднялись по винтовой лестнице наверх. Женские крики превратились в приглушенные рыдания, которые, тем не менее, громко и отчетливо разносились по дому, отражаясь от стен и потолков. Дверь в купальню была открыта настежь, будто приглашая войти. Два милиционера подбежали на секунду раньше Сергея.

— Куда ведет коридор? — спросил прапорщик.

— Какой коридор? Здесь должна быть…

Сергей оборвал фразу на полуслове и застыл на месте, не в силах поверить глазам. Купальня исчезла, за дверью действительно начинался длинный коридор. С высоким побеленным потолком, паркетным полом и стенами, оклеенными светлыми обоями с причудливыми растениями. Куда он вёл, было непонятно. Противоположный конец помещения терялся в полутьме, туда не доставал электрический свет из освещенной части дома. Не дождавшись ответа, прапорщик переступил порог. Сержант двинулся следом. Сергей — за ними, что-то толкало его вперед. Невидимые руки настойчиво направляли его.

Пройдя несколько метров, прапорщик исчез. В прямом смысле. Коридор сомкнулся там, где он толькочто стоял. Пол встретился с потолком, противоположные стены — друг с другом. Все произошло беззвучно и в мгновение ока. Сержант бросился на помощь, но лишь уперся руками в плотную стену. Пространство сомкнувшегося коридора снова стало расширяться, сержант с Сергеем закричали. На пол хлынул поток темной крови, тяжелый тошнотворный запах которой заполнил узкое пространство. Стены и потолок покрывали изуродованные куски человеческого тела. Вокруг торчали обрывки изодранной окровавленной одежды. Сержант повернулся к Сергею, наставив на него пистолет. Сергей в ужасе отступил к стене.

— Что это такое!? — закричал сержант.

— Я… я не зн… не знаю, — заикаясь, выдавил Сергей.

— Куда ты нас привел, урод!? Что здесь творится!?

Он быстро оглянулся. Его взгляд остановился там, откуда они только что пришли.

— Вы кто такие?! Что вам надо!?

Он направил оружие на кого-то невидимого на выходе и сделал два выстрела. Грохот был оглушительным, Сергей зажал уши. Он не видел, в кого стрелял сержант. Он впал в ступор, все внимание сосредоточилось на ошметках, что остались от прапорщика. Кровь не капала с потолка, не стекала по стенам. Она исчезала, будто впитывалась внутрь. На полу собирались темно-красные лужицы, они просачивались сквозь доски пола. Куски плоти тлели и разлагались на глазах. Коридор дома словно питался этим. Сержант продолжал кричать. Он сделал еще несколько выстрелов. Потом замолк, застыл на месте и стоял неподвижно, выставив перед собой оружие.

— Нет, — в отчаянии зашептал он. Сергей слышал каждое слово, — Нет-нет-нет! Не надо! Я не хочу, не заставляйте меня, пожалуйста! Я… я просто уйду и никому ничего не скажу! Правда! Не надо!!!

Руки сержанта начали медленно сгибаться. Потные пальцы судорожно вцепились в рукоять оружия. Ствол пистолета поднялся вверх, а потом дуло уткнулось в подбородок сержанта.

— Нет, — он заплакал, громко всхлипывая, — Я не хочу! Уйдите из моей головы, пожалуйста…

Грянул еще один выстрел. Голова сержанта дернулась, его макушка взорвалась брызгами крови и кусочками мозга. Пилотка слетела на пол. Тело безвольно рухнуло. Сергей посмотрел, в кого стрелял сержант. В коридоре стоял Иван Александрович, бригадир. Спокойно смотрел на Сергея, сложив руки на груди.

— Ну что, командир, будешь с нами жить? — спросил он и улыбнулся.

Улыбка была широкой и искренней, губы растянулись почти до ушей, расходясь и обнажая внутренность рта. Сергей отступил на шаг. Вместо зубов у бригадира были длинные гвозди. Тонкие и кривые, как иглы, покрытые ржавчиной. Бригадир открыл и закрыл рот. Гвозди во рту щелкнули с металлическим лязгом. За спиной бригадира маячили фигуры рабочих. Они появились, будто из воздуха — ниоткуда. Вылезли из стен и пола. На секунду Сергей подумал, что ни разу не видел, чтобы рабочие приходили и покидали стройку. Каждый вечер они прощались с ним, крепко жали руку, желали приятного вечера. А потом?.. Садились на автобус до города? Шли пешком? Нет! Они просто исчезали. Сергей был слишком занят работой, чтобы заметить это.

Бригадир двинулся ему навстречу. Его глаза превратились в два маленьких светящихся окошка, в которых плясали какие-то тени. Рабочие за его спиной постоянно менялись, исчезали и появлялись вновь, растворялись в стенах и вновь вылезали из них. Пути к отступлению Сергею отрезали. Он развернулся и побежал. Бежал быстро, не оглядываясь. Бежал, пока воздух не стал вырываться из легких с прерывистым хриплым свистом.

Конец коридора по-прежнему терялся в полутьме впереди. Сергей обернулся, ожидая увидеть своих преследователей. Но увидел стену. Тупик. Позади не было ни двери, ни обезображенных трупов, ни изменившейся бригады рабочих. Он подошел к стене и осторожно потрогал, опасаясь, что сейчас из нее что-нибудь выскочит. Ничего. Ровная холодная поверхность. Кирпич и слой штукатурки под обоями. Сергей развернулся и пошел по коридору вперед. Как будто дом приглашал его куда-то. Как ни странно, он не чувствовал ни страха, ни испуга, ни даже удивления. Казалось, что все здесь было когда-то хорошо знакомо ему.

Сергей не знал точно, сколько комнат он прошел. Они расходились на рукава и переходы. В них были лестницы, подъемы и спуски. Настоящий лабиринт переплетающихся коридоров. Сквозь стены доносились приглушенные голоса, рисунки на обоях двигались и менялись. Иногда в стенах появлялись окна, сквозь которые Сергей рассматривал миры снаружи. Некоторые были похожи на что-то, виденное им ранее. Но другие были совершенно новыми, странными, чудесными. Были миры, полностью состоящие из ослепительного света. Миры, погруженные в кромешную тьму. Населенные неописуемыми жителями. В одном окне Сергей увидел лес светящихся деревьев, из цветков которых на глазах вырастали человеческие дети. В другом — оранжевую пустыню, по которой двигались причудливые то ли растения, то ли животные. Из их тонких длинных тел вырастали многочисленные конечности, покрытые зелеными выпуклыми глазами. Эти глаза часто моргали и с любопытством рассматривали через стекло застывшего в изумлении Сергея. Он шел дальше. В следующем окне Сергей увидел тоннель, больше похожий на внутренности, чьи-то кишки. Стенки сочились мутной слизью, вибрировали и сокращались, по ним ползали крупные существа, похожие на жирных мохнатых гусениц. Сергей отвернулся, его чуть не вырвало.

— Завораживающее зрелище, — услышал он голос за спиной, — не правда ли, Сергей Петрович?

Он повернулся на голос. В коридоре стоял Лохвицкий. Старик прислонился спиной к стене и наблюдал за Сергеем. На нем был уже привычный серый костюм с поддетой под пиджак темной водолазкой.

— Как вам экскурсия?

— Где я? — спросил Сергей.

Старик ухмыльнулся.

— Странный вопрос. Вы и сами знаете! В доме. Пойдемте со мной, вы, похоже, слегка заблудились. Я выведу вас. Нам нужно оценить результаты работы.

— Какой работы?

— Вы слишком часто отвечаете вопросом на вопрос. Это невежливо, в конце концов! Вашей работы.

— Но я ее не закончил.

Лохвицкий спокойно двинулся по коридору. Сергей пошел за ним.

— Конкретно от вас уже почти ничего не требуется. Дом набрался сил. Теперь он может сам позаботиться о себе.

— Этот дом… Что он такое?

— Это обычный дом. На первый взгляд. Он просто… Вы прекрасный профессионал, Сергей Петрович. Я смог в этом убедиться. Вы должны знать, ну, или хотя бы подозревать, что у домов есть души. У этого душа особенная. Что вы знаете о Вселенной, Сергей Петрович?

Сергей не нашел, что ответить и молча пожал плечами.

— Я не спрашиваю вас о космосе, звездах, туманностях и черных дырах. Я имею в виду Вселенную в гораздо большем масштабе. Есть миры, которые очень не похожи на наш. Теперь вы знаете об этом. Моя семья это знала. Это знал великий архитектор Кунцевич. С раннего детства он слышал голоса из этих миров. Общался с ними. Потом он нашел способ открывать в них двери. Вацлав был гением, возможно более великим, чем все его современники, вместе взятые. Но его не понимали, считали сумасшедшим, и в конце концов сгноили в больнице для умалишенных. Жизнь не справедлива.

Они свернули за угол и увидели в стене окно — огромное от пола до потолка. Сквозь него виднелось темно-зеленое небо, с которого к фиолетовой земле тянулись длинные толстые щупальца. Лохвицкий продолжил свою лекцию.

— Этот дом, как и многие из тех, что спроектировал Кунцевич, существует сразу во многих мирах. Это портал, если хотите. Дом сам выбирает для себя жильцов, растит их и заботиться о них. Сам себя защищает от непрошенных гостей. Когда Лохвицкие оставили его, дом пришел в упадок и ослаб. Годами он разрушался, пока в нем орудовали большевики, немцы и многие другие. Если не ошибаюсь, в тридцать девятом здесь был временный лагерь для пленных поляков. Воспоминания о плохих временах тревожат дом. В нем живут призраки прошлого…

Сергей вспомнил своих ночных гостей. «Прошу, пане», — умолял один из них.

— Благодаря вам, вашей энергии и трудолюбию, дом набрался сил и проснулся. Я скупал проекты Кунцевича по всей Европе и нанимал специалистов для их реставрации точно так же, как и вас. Ваш знакомый испугался, когда дом обратился к нему напрямую. Константин отказался от работы, взамен порекомендовал мне вас. Выбор оказался более чем удачным…

Они подошли к двери. Лохвицкий потянул ручку на себя и вежливо пригласил Сергея пройти. Они оказались в купальне, сверкавшей мрамором и стеклом. Сергей восхищенно ахнул. Бассейн наполнился водой, и в ней плескались прекрасные обнаженные девушки.

— Кто это? — спросил Сергей.

— Хранительницы. Они пришли к нам в гости поприветствовать свою новую сестру.

На пьедестале в центре бассейна стояла девушка, которую Сергей видел на плакатах в городе. Без вести пропавшая. Голая и прекрасная, она улыбалась, глядя на вошедших.

— Ей суждено стать хранительницей этого дома, — сказал Лохвицкий, — Его вечной невестой. Скульптуры в стенах — это отражения всевозможных миров, которые видел Кунцевич.

Гипсовые фигуры ожили, задвигались и заговорили. Их голоса слились в один громогласный, который заполнил собой все пространство купальни.

— Вечная невеста. Безликая дева. Мать всего. Когда порталы соединятся, придет ЕГО час.

— Чей? — спросил Сергей.

— Нашего Безликого Господина. Архитектора миров. Все миры сольются вместе! Вселенная станет единой во веки веков.

В подтверждение их слов раздался грохот. Снаружи двигался кто-то огромный и тяжелый. Сквозь стеклянный потолок Сергей видел только низкое розовое небо с двумя солнцами. Вскоре его заслонила огромная бесформенная тень. Исполинское существо заполнило собой все пространство проема. Как ни пытался Сергей, но он не мог рассмотреть существо целиком, лишь отдельные части его тела. И те постоянно менялись, становились то больше, то меньше, вытягивались и исчезали…

— Не смотрите на него! — запротестовали скульптуры, — Наш Безликий Господин этого не любит!

Сергей уставился в мраморный пол под своими ногами. Существо каким-то образом проникло сквозь стеклянный потолок и оказалось внутри здания. Оно направилось вниз по бетонной лестнице к бассейну и девушке. Краем глаза Сергей увидел, как бесформенное тело оказалось в воде, заняв всю чашу бассейна, вверх протянулись многочисленные конечности. Тело существа поглотило в себя плавающих в бассейне девушек. Они кричали и стонали. Подобные звуки издают актрисы в порнофильмах.

— Наш Безликий Господин хочет вступить в брак! — сказали скульптуры, — Для этого ему нужен его человеческий облик! Часть человеческой души!

Старик Лохвицкий начал раздеваться. На пол упали пиджак и брюки. Когда он стянул с себя водолазку, Сергей обнаружил, что худой торс старика покрывает с десяток отверстий, похожих на окна. Многие были черными провалами в теле человека, но некоторые светились. В них двигались тени и мелькали лица. Лохвицкий разделся и вошел в бассейн. Гибкие конечности существа обвили его с ног до головы и притянули к себе. Скульптуры объясняли Сергею происходящее:

— Лохвицкие преданно служили Нашему Безликому Господину! Старший мужчина в поколении был Его воплощением в мире людей! Его тело было населено душами хранителей! Они передаются избранным девушкам при браке! Хранителей создал Наш Безликий Господин! Они служат посредниками между мирами! У Лохвицких больше нет мужчин в роду! Наш Безликий Господин предлагает тебе, Сергей Евсеев, стать Его новым воплощением! Он обещает долгую жизнь и богатство! Взамен ты должен отплатить Ему верной службой! Восстановить порталы!

Скульптуры ждали ответа. Девушка на пьедестале стонала и кричала от удовольствия. Ее тело каменело, делаясь неподвижным. За ее спиной распахнулись широкие крылья, руки сомкнулись на груди в вечном молитвенном жесте.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В холле гостиницы маленького городка появился гость. Ближе к полуночи роскошный автомобиль остановился возле входа. Сонный администратор беглым взглядом оценил деловую осанку и дорогой костюм гостя.

— Я бронировал у вас люкс, — не здороваясь, сказал человек.

Администратор сверился с записями.

— Евсеев Сергей Петрович? — спросил он.

— Да.

— Сейчас я вас оформлю. Надолго к нам?

— Скорее всего, надолго. С оплатой проблем не будет.

— Не сомневаюсь. Но… городок у нас маленький, развлечений особо нет. Скучно вам будет.

— Я приехал работать.

— Вот как?.. Чем занимаетесь, если не секрет?

— Недвижимостью. Я слышал, на окраине города есть старинный особняк…

— Это развалина? Да, точно. Еще моя бабушка рассказывала, что там никто никогда не жил. Что же вы хотите с ним сделать?

— Купить и отреставрировать. У меня большие планы на его счет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Петр Перминов} Время вдов (Бесноватые) ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Октябрь 1916-го принёс мне тяжёлую контузию, застрявший в позвонке осколок, чудом не добравшийся до спинного мозга, и чистую отставку.

Я вернулся с фронта в родной губернский город и подумывал о том, чтобы вернуться к преподаванию естествознания в педагогическом училище. Впрочем, частые сильные головные боли пока не позволяли мне вновь поступить на службу, но я надеялся на некоторое улучшение к весне. Пока же я целыми днями гулял по проспектам и набережной, читал газеты, стараясь не замечать навязчивые признаки заката Империи.

Так незаметно прошла осень, улицы засыпало снегом, и на душе отчего-то стало ещё сумрачнее.

А в середине декабря я получил короткое письмо от моего университетского друга, сельского врача Аркадия Фетисова. «Дорогой Герман, ужасно хочу тебя увидеть! — писал он после слов радости по поводу моего благополучного возвращения с фронта. — Если можешь, бросай всё и приезжай ко мне в Таборы. Вместе встретим Новый год и Рождество. Воздух здесь чистый, городскому не чета, исключительно благоприятный для твоего здоровья. А ещё я очень нуждаюсь в твоём рациональном и скептическом уме. В селе у нас творятся странные вещи, настолько странные, что я готов поверить в существование нечистой силы. Аркадий».

Не тратя много времени на сборы, как и положено отставному военному, утром следующего дня я сел в поезд до Сылвенска, а на станции нанял извозчика. Извозчик, угрюмый мужик, всю дорогу нервно поглядывал то по сторонам, то на небо и немилосердно хлестал лошадей. На мой вопрос, чего он так волнуется, пробормотал, что небо заволакивает тучами, вот-вот поднимется вьюга, а надо бы успеть до темноты. После буркнул что-то про волков.

Погода и впрямь портилась, о чём меня не замедлил «уведомить» противной ноющей болью осколок в спине. Потянуло с юго-запада, кусок бледного ледяного неба становился всё меньше из-за набегающих низких туч, сыплющих снегом. Крепкий мороз, простоявший почти неделю, с каждой минутой слабел. Что ж, думал я, извозчик беспокоится не зря: декабрьские дни коротки, а в темноте, да ещё и в метель, отыскать дорогу не так-то просто…

Впрочем, нам повезло. Таборы, в которые мы въехали глубоким вечером, оказались типичным селом с десятком каменных зданий (включая покосившуюся церковь) и приземистыми подслеповатыми избами. Аркадий жил в небольшом доме прямо напротив больницы, не в центре села, но отнюдь и не на окраине. Увидев меня, он на пару секунд опешил, очевидно, поразившись произошедшим со мной изменениям (увы, не в лучшую сторону!), а потом бросился с распростёртыми объятиями. Мы обнялись, а уже пять минут спустя сидели за столом при свете керосиновой лампы (по случаю приезда дорого гостя, то бишь меня, керосин решено было не экономить). Друг не задал мне ни единого вопроса о войне, и я был безмерно рад этому. Зато меня мучало множество вопросов, но я ждал, когда Аркадий сам заговорит о тех проявлениях потустороннего, на которые намекал в письме.

— Даже и не знаю, как тебе рассказать, Герман, — Аркадий заметно волновался, снимал и вновь водружал на нос очки. — Дело, понимаешь ли, настолько странное, что, боюсь, без твоей помощи мне не обойтись… Как началась война, половину мужиков отправили на фронт. Многие уже погибли или пропали без вести. Много у нас в селе солдаток и вдов, причём совсем ещё молодых… Ты, конечно, слышал истории про то, как к какой-нибудь овдовевшей бабе по ночам начинает приходить умерший муж, который на поверку оказывается нечистым духом? Не поверишь, но, похоже, у нас тут что-то подобное. Да-да, и не улыбайся! Веришь ли, начиная с весны, с апреля-месяца, то одна, то другая давай перед товарками хвалиться: мол, её муж по ночам к ней с того света приходит… Прямо, поверь, эпидемия какая-то пошла! Как инфлюэнца!.. Батюшка наш, отец Георгий, уж их увещевал-увещевал, уверял, что не приходят мужья, на войне убитые, что бесы это… Даже по дворам ходил, водой святой кропил — да всё без толку! Впрочем, батюшка у нас в селе человек новый, авторитета среди прихожан такого, как его предшественник, пока не имеет…

— Фольклор — куда без него! — сказал я. — Но ведь это известная история! В каждой губернии, в каждом уезде тебе расскажут и про вдову, которой являлся бес в образе умершего мужа, и про свадьбу мертвецов, и про мужика, которому чёрт уселся в сани… А, кроме того, сам же сказал, что бабы молодые, тело плотских утех жаждет — тут что угодно привидится! Ты ж мне сам, помнится, советовал работы этого… Фрейда почитать.

— Фрейд! — усмехнулся Аркадий. — Фрейд, друг мой, по нынешним временам суть вражеская пропаганда! Впрочем, тебе ли этого не знать… Однако, ты ведь не дослушал. Я тебя позвал не былички про мертвецов или бесов слушать. Дело в том, что спустя некоторое время все эти вдовы забеременели. Сам понимаешь, от бесов, тем более воображаемых, живот не вырастет… О, вижу, вижу: ты опять хочешь мне что-то возразить! Что ж, слушаю.

— Думаю, всё проще простого, — сказал я. — В вашем селе есть какой-то ушлый мужичок, сообразивший, что можно удовлетворять свою похоть, являясь под покровом темноты убитым горем вдовушкам и прикидываясь их мужьями. Я, конечно, не представляю, как ему удаётся их обманывать, но, полагаю, женщину, муж которой не вернулся с войны, обмануть не так уж и трудно…

— Герман, да ведь это была первая мысль, пришедшая мне в голову, — вяло улыбнулся Аркадий, после чего вдруг стал серьёзным донельзя. — Вот только есть одна загвоздка: все эти вдовы умерли. Все. Не родилось ни одного младенца.

— Ни одного?

— Ни одного. То есть вот представь себе: молодая крестьянка, беременная, живёт-живёт, ни на что не жалуется и вдруг — раз! — утром не просыпается. Или просто присядет передохнуть на лавку — и валится замертво. Ни с того ни с сего!

— Вскрытие проводил?

— Вскрытие! — Аркадий хмыкнул. — Плохо ты знаешь деревенский люд, друг мой! Их ведь в больницу порой едва ли не на верёвке тащить приходится — как собаку в чужой двор! Мужик на работе надорвался — идут к бабке! Ребёнок скарлатину подхватил — к бабке! Баба рожать собралась — повитуху зовут! А уж если кто здесь, в больнице умер, то вскрыть не дадут ни за что. Ни-ни! Придут всей семьёй с малыми детьми, на колени бухнутся, ревут, Христом-богом молят, последнее отдать готовы, только бы их дорогого покойника не трогал. Разве ж тут устоишь?! Посмотришь на всё это дело, да и махнёшь рукой — выдашь родне тело без вскрытия.

— Много таких смертей?

Аркадий развёл руками:

— Видишь ли, мне о них не докладывают. Да и сам я не сразу догадался записывать. Сейчас мне отец Георгий сообщает (я его попросил), что, мол, такая-то скончалась. А я записываю. Даже тетрадочку завёл. Вот, полюбопытствуй!

Лист тонкой ученической тетради по правописанию был исписан ровным красивым почерком (моему другу каким-то чудом удалось избежать обыкновенного врачебного «недуга» — его записи по-прежнему мог без труда прочесть любой желающий): «1) Анастасия Тихонова, 34 года. Вдова (муж убит в феврале 15-го). Умерла 4 октября 1916 г. 2) Елена Трофимова, 26 лет. Муж на фронте. Ум. 14 октября. 3) Мария Анкушина, 40 лет. Вдова (муж убит вмарте 15-го). Ум. 16 октября. 4) Анастасия Белкина, 24 года. Вдова (муж убит в марте 15-го). Ум. 21 октября….» Всего в списке значилось 18 имён. Умершие женщины были разного возраста, от двадцати до сорока двух лет, но всех объединяло то, что мужья их были мобилизованы и либо погибли, либо пропали без вести.

— И все они были беременны? — спросил я.

Аркадий молча кивнул. Тогда я задал ещё один вопрос:

— А вообще в последнее время в селе рождались живые дети?

— Рождались, — вздохнул мой товарищ. — У тех, кто мобилизации избежал.

Я попытался уложить в голове всё услышанное. Получалась какая-то нелепица. Чтобы навести хоть какой-то порядок в этом мыслительном хаосе, начал говорить вслух. Медленно, с расстановкой:

— Правильно ли я тебя понял, друг Аркадий? В вашем селе по неизвестным причинам скончались почти два десятка беременных женщин… И каждая умершая утверждала, что понесла от своего мужа, убитого или пропавшего на фронте, но явившегося к ней с того света?

— Увы, да! — кивнул Фетисов. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и внимательно смотрел на меня, ожидая моих выводов.

— Единственный вывод, который я могу сделать, таков: в вашей глубинке завёлся опасный душегуб, удовлетворяющий свою похоть за счёт несчастных солдаток, а затем хладнокровно убивающий их вместе с нерождёнными младенцами…

— Я уже думал об этом, Герман, — Аркадий тяжело вздохнул. — И ведь как убивает! Не подкопаешься! Всё выглядит как естественная смерть… Думаю, какой-то яд. Но зачем, чёрт его дери? Зачем?!

Я пожал плечами.

— А что, если это вовсе и не убийца? — продолжал Аркадий. — А болезнь? Разве много, Герман, мы знаем о смертельных инфекциях? Давно ли Кох открыл свою бациллу?! Ту самую, что вызывает чахотку? А вирусы?!

— Я, друг мой, не Шерлок Холмс, — сказал я. — Я не умею распутывать клубки тайн, не поднимаясь с кресла. Я ведь даже не врач, Аркаша, хотя, конечно, некоторое представление об анатомии и физиологии имею.

— То-то и оно, что имеешь! — стёкла очков блеснули в свете лампы. — То-то и оно!.. Я хочу втянуть тебя в одну авантюру. Я хочу, чтоб мы с тобой произвели тайную эксгумацию!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глухой ночью мы стояли у разрытой могилы в компании двух нанятых Аркадием сельчан, сущих каторжников видом (позже я узнал, что их прошлое и впрямь было уголовным). Небо хмурилось, дул не сильный, но противно лезущий за воротник ветер, падал редкий снег. Мы стояли, окружённые почти кромешной темнотой, которую лишь едва рассеивал тусклый свет единственного керосинового фонаря. Фонарь, впрочем, скорее тлел, чем светил — мы опасались, что огонь увидят в селе.

Обстановка, надо сказать, была ещё та: утопающее в снегах сельское кладбище, с торчащими вкривь и вкось крестами, чёрная стена леса и скрип раскачиваемых ветром елей. Время от времени совсем близко раздавался волчий вой, от чего лошадь испуганно всхрапывала, била копытом и норовила сорваться с привязи. Было не по себе. Не могу сказать, что боялся, но… какой-то холодок нет-нет да и пробегал по телу. Это меня изумило. Я считал, что после войны уже ни что не способно меня напугать. Оказалось, что ошибался. На войне смерть в любой момент может прийти за тобой, обернувшись пулемётной пулей, зеленовато-жёлтым облаком хлора, осколком брошенной с аэроплана бомбы. Там, в траншеях, эта безглазая старуха с косой всегда где-то рядом, и, в конце концов, ты перестаёшь её бояться. А здесь… здесь было что-то другое. Шум ветра и вой волков в этом царстве мёртвых дёргали за некие ниточки души, пробуждая первобытные страхи, неподвластные логическому объяснению.

Вдруг совсем рядом раздался новый звук, заставивший меня вздрогнуть. То был плач младенца. Мы замерли. Ребёнок? Зимней ночью среди могил? Я читал о том, как семьи, измученные нищетой, понимающие, что ещё один рот им не прокормить, оставляют новорождённых детей на верную гибель. Неужели и здесь то же самое?

Плач продолжался не более нескольких секунд и прекратился так же внезапно. Мужики испуганно закрестились, одновременно взывая к Господу и сквернословя. Я порывался пойти в сторону, откуда слышался плач, и весьма удивился, осознав, что мой друг не разделяет этот порыв.

— Что это? — шёпотом спросил я. — Ребёнок? Или зверь какой-то?

— Я тебе вчера не сказал, Герман, — ответил Аркадий тоже шёпотом. — Но когда в селе началась эта., хм… эпидемия, люди по ночам стали слышать этот звук. Крестьяне говорят, это плачут души нерождённых детей.

Я поёжился.

Мужики подняли и поставили на сани ветхий, едва не разваливающийся на куски гроб и накрыли его мешковиной. После чего могилу наспех зарыли, забросали снегом, водрузили на место крест, скрыв таким образом следы нашего деяния. Признаюсь, я давно не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда лошадь помчалась в сторону Табор, оставляя кладбище далеко позади.

Гроб внесли в прозекторскую. Аркадий расплатился с «сообщниками» и отослал их восвояси. После этого мы тщательно занавесили окна и только после этого зажгли все имеющиеся лампы.

Гроб представлял собой жалкое зрелище. Видно было, что плотник сэкономил на всём, на чём только мог: доски были самые паршивые, гнилые, а гвозди — ржавые и мелкие, не способные удержать крышку. На душе стало как-то тяжело. Конечно, покойнику без разницы, из чего сделано его последнее пристанище, но всё равно горько осознавать, что бедняк остаётся бедняком даже после смерти.

— Одинокая вдова, — словно прочитав мои чувства, пояснил Аркадий. — Хоронили, что называется, всем миром, за счёт сельской общины. А народ у нас, как ты уже убедился, небогатый… Впрочем, к делу — времени у нас лишь до рассвета.

Мы подступились к гробу и сняли крышку. Здесь нас ожидало открытие, заставившее обоих на несколько долгих секунд застыть в недоумении.

— Аркаша, ты, кажется, говорил, что она была беременной? И умерла до родов? — наконец спросил я.

Мог и не спрашивать — у моего товарища в глазах застыл тот же вопрос, ибо там, где саван должен был обтягивать выпуклый живот, он лежал совершенно плоско, даже впало.

— Такое бывает, — ответил Аркадий, немного подумав. — Partus post mortem — «посмертные роды». Ты, наверное, слышал про такое. Давление гнилостных газов выворачивает матку. Если это оно, под саваном мы сейчас обнаружим мёртвый плод… Но… Знаешь, что меня смущает? Тело почти не тронуто гниением. Нет, меня удивляет не это — тут-то как раз всё понятно: зима, промёрзшая почва… Но если тело не гнило, значит…

— … значит и никаких посмертных родов, — закончил я. — Давай не будем гадать.

Мы переложили тело на стол, поразившись его лёгкости, и аккуратно разрезали саван. Я ожидал увидеть всё, что угодно, в том числе и трупик малыша, которому не суждено было увидеть свет, но увидел нечто, не поддающееся объяснению, загадочное и отталкивающее одновременно. Не было никакого младенческого трупа, но и выпуклого живота у покойницы, не успевшей разрешиться от бремени, тоже не было. Более того, живот был впалый, как у человека, погибшего от истощения, а вместо лона зияла дыра с неровными краями.

— Боже ж ты мой! — только и смог пробормотать Аркадий. — Печень, матка, часть толстого кишечника — ничего нет!

— Похоже, что в полуразвалившийся гроб нашёл доступ какой-то зверь, из тех, что роют глубокие норы, и при случае не брезгуют несвежей плотью, — предположил я. — Но, чёрт возьми, что за зверь способен зарыться на саженную глубину в промёрзшую землю?!

Никаких следов насилия мы не нашли. Не было ни следов удушения, ни следов ударов, ни колотых, ни огнестрельных ран. Если же она была отравлена, то искать следы яда сейчас, по прошествии времени, не представлялось возможным.

В конце концов мы отнесли тело в морг, где старательно укрыли его от посторонних глаз простынёй. Затем мы вернулись в дом и просидели до рассвета, дымя папиросами и пытаясь дать медицинское объяснение увиденному. Дальше весьма зыбких гипотез дело не шло, и мы пришли к выводу, что нам потребуются ещё тела.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С утра Аркадий занялся повседневными делами, принимал пациентов. Он успешно справлялся, учитывая, что рядом были пожилой фельдшер Николай Павлович и вечно хмурая, но добросердечная медсестра Александра Ивановна. Я же решил нанести визит местному священнику, отцу Георгию. Тому была причина: кто-кто как не батюшка должен знать все секреты прихожан?!

Отца Георгия я встретил в перерыве между службами. Друг упоминал, что он в селе — новичок, но я всё же ожидал встретить человека средних лет, а батюшка оказался моим ровесником, не старше тридцати. Не богатырь, но и тщедушным не назвать, животом, характерным для многих представителей духовенства, пока не обзавёлся. Круглое, деревенское, но при том — приятное и располагающее — лицо, вьющиеся русые волосы и жидкая курчавая борода, очки на носу.

Я представился, объяснил, что нахожусь здесь по просьбе близкого друга, врача Аркадия Фетисова, с которым он, отец Георгий, несомненно, знаком, и что мне надо задать несколько вопросов. Батюшка удивлённо приподнял брови, однако ж гостеприимно пригласил отобедать с ним. Я согласился, полагая, что за трапезой беседа пойдёт живее.

Отец Георгий с женой, Натальей, миловидной, склонной к полноте женщиной лет двадцати пяти, проживали в пяти минутах ходьбы от церкви, в небольшом двухэтажном доме. Детьми они пока не обзавелись. Матушка слегка удивилась, что муж привёл нежданного гостя, однако ж виду не подала. На столе уже стоял чугунок с картофелем, только-только извлечённый из печи, и различные соления.

— Уж не побрезгуйте! Однако, пост, — сказал отец Георгий, приглашая к трапезе.

Я не побрезговал. А за скромным обедом, после пары малозначащих фраз о погоде и войне, изложил батюшке суть проблемы (умолчав, конечно, о вчерашнем вскрытии могилы) и объяснил, что побудило меня обратиться именно к нему.

— Я не прошу вас нарушить тайну исповеди, отец Георгий, — сказал я, — но, возможно, вы сможете подсказать нам путь к разгадке тайны этих ужасных смертей, либо же своим пастырским словом как-то повлиять на ситуацию, чтобы бедные вдовы перестали умирать…

Глаза отца Георгия расширились, взгляд его замер, на лице застыло выражение крайнего изумления.

— Ох, как хорошо, что вы об этом заговорили, Герман… как вас по батюшке?… Карлович! — наконец выговорил он, понизив голос. — Не поверите, аж на душе малость полегчало от осознания того, что в нашем приходе появился человек, обеспокоенный тем же, что и я! Ваш товарищ, Аркадий Семёнович, человек с большим сердцем и подлинно христианским человеколюбием, как и должно настоящему врачевателю, но он, уж простите меня, как бы это выразиться… смотрит поверхностно.

— Что вы имеете в виду, отец Георгий?

— М-м… Вот скажите, Герман Карлович, вы верите в бесноватость?

Экий поворот! В бесноватость я не верил, но, дабы не обидеть батюшку, ответил уклончиво:

— На фронте мне довелось видеть много такого, что проще объяснить вмешательством злых духов, чем людскими помыслами… Впрочем, разве это не католическая традиция — верить в одержимость демонами?

Отец Георгий немного помолчал, тщательно обдумывая слова, и сказал:

— Об одержимости человека бесами сказано и в евангелии от Матфея, и в евангелии от Марка, однако ж я сейчас не о вселении падших духов в грешную плоть, но о бесноватости иного рода — порой мне кажется, сама здешняя земля проклята… Так-то.

Батюшка посмотрел мне в лицо, видимо, прочитал написанное на нём недоумение и продолжил:

— Мы чужаки здесь. Это земли вогулов. Столетиями они поклонялись своим идолам. Лишь в XIV столетии святитель Великопермский Стефан по благословению митрополита Пимена пришёл в эти дремучие леса, неся с собой Слово Христово… Впрочем, вы, должно быть, и без меня это хорошо знаете?… Язычество сгинуло, а бесы, коих местные народы испокон веков почитали за богов, никуда не делись… Здесь они: в лесах этих, земле, снегах, скалах…

— Что-то не могу никак понять, к чему вы клоните, отец Георгий? — спросил я.

— А чего ж тут понимать? — отец Георгий развёл руками, изумляясь моей недогадливости. — Война! Мужиков в селе — раз, два и обчёлся! А женщина — существо слабое, ей без мужской ласки тяжело — вот бесы этим-то и пользуются! А то, что ни одного младенца живого не родилось, так оно известное дело — бесовскому отродью Бог жизни не даст!

«Эк завернул-то батюшка!» — подумал я. Пожалуй, толку от него большого не будет. А жаль.

— А скажите, нет ли в селе какой-нибудь секты? Либо оккультного общества?

— Да господь с вами! — замахал рукой батюшка. Какие в наших краях секты?! Разве что старообрядцы, так те вон, в тридцати верстах отсюда… А уж ни про какие тайные общества здесь и слыхом никто не слыхивал! Говорю вам: бесовщина здесь творится. Вы вот поезжайте на север губернии, там такого насмотритесь! В церквах вроде бы фигура Спасителя над алтарём, а разберёшься — ан она из того дерева вырезана, коему испокон веков тамошние язычники жертвы приносили. Так-то вот!.. А в одном селе, говорят, — отец Георгий перешёл на шёпот, — висят фигуры святых, а вместо ног у них — копыта!

Он перекрестился, я мысленно усмехнулся.

— Бесы, бесы! — убеждённо сказал батюшка. — Предшественник мой, отец Аристарх (упокой Господь его душу!) о чём-то подобном догадывался, через что и сгинул…

— Как — сгинул? — перебил я.

— А вы разве не знали? Пропал по весне. Вышел куда-то из дома уже затемно да и не вернулся.

— И тело не нашли?

— Нет!

— Помилуйте, отец Георгий! — сказал я. — Что ж в этом таинственного? Места у вас дикие, времена нынче голодные, по ночам вон волки воют (сам слышал), а отец Аристарх, как я понимаю, человек уже немолодой был. Всякое могло случится.

— Так-то оно так, но… — батюшка немного замялся. Думается мне, что без Врага рода человеческого тут не обошлось!

— Почему ж вы так думаете?

— Книгой он одной увлёкся. «О мерзостях потаённых мира сего». Не слыхали о такой?

Я покачал головой:

— Что-нибудь нравоучительное?

— Если бы! — воскликнул священник. — Прямо вам скажу: как по мне, так не то что читать — в доме такую книгу держать грех! А уж лицу духовному — и подавно! Я грешным делом пару страниц перевернул — дрянь такая, что прям тьфу! Хоть и называется «О мерзостях…», а написана столь соблазнительно, что прям веет этой… ох, прости, Господи!.. демонолатрией.

— Демонолатрия? — переспросил я, мучительно вспоминая гимназический курс греческого. — Это что ж? Поклонение демонам?

— Оно самое! — кротко кивнул отец Георгий, поднял глаза и молча перекрестился.

— Полагаю я, — добавил он почему-то шёпотом, — что отец Аристарх, подобно Святому Стефану, объявил войну неким силам, с коими совладать не смог. Вера его, может, и крепка была, да тело бренно.

— А где книга? — спросил я.

— В храме. Домой нести, сами понимаете, опасаюсь, а там всё-таки… сами понимаете.

Я немного подумал.

— А что, отец Георгий, если, скажем, я у вас её возьму на время?

— Да хоть совсем забирайте! — замахал руками батюшка. — А ещё лучше — бросьте её в печь! Там ей самое место!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из моих записей: «В ночь с 21 на 22 декабря произвели эксгумацию и вскрытие ещё одного тела — 32-летней вдовы М., скончавшейся в конце сентября на седьмом месяце беременности. Вновь слышали звук, похожий на детский плач. Доносился откуда-то с противоположного конца кладбища, ближе к кромке леса. Гроб в таком же скверном состоянии, как и предыдущий, так что едва не развалился во время извлечения (судя по всему, здешний гробовщик и впрямь редкостный скупердяй).

Тело вдовы М. в худшей сохранности, чем тело А., поскольку похороны первой состоялись ещё в теплое время года, что способствовало процессу разложения. Но самым ужасным было увиденное нами после разрезания савана: полностью отсутствует передняя брюшная стенка, нет желудка, печени, матки, одной почки; тонкий и толстый кишечник сохранились частично. Плода нет и в помине. Будто кто-то взял и вычерпал органы, как мякоть из арбуза».

И чуть позже: «Не подаю вида, но почему-то уверен, что, если мы выкопаем тела всех вдов, умерших на поздних сроках беременности, нам предстанет примерно одна и та же картина: дыра в животе и пустое чрево».

И ещё позже: «Втридорога заплатили нашим „осквернителям могил", чтоб вновь похоронили покойниц. За прежнюю цену работать не соглашаются. Говорят, сильно страшно — то волки воют, то мёртвые младенцы плачут».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером Аркадий, утомлённый разъездами по окрестным деревням, рано ушёл спать. Я же зажёг сразу несколько свечей (керосин велено было беречь) и уселся за изучение принесённой от отца Георгия книги. Полным её название было «Наставление иеромонаха Ксенофонта о мерзостях потаённых мира сего», издана товариществом Сытина в 1886 году.

В другое время я, скорее всего, не обратил бы на неё ни малейшего внимания (труды святых отцов всегда навевали на меня смертельную скуку), но после выданной батюшкой «аннотации» считал своим долгом её хотя бы пролистать. Вряд ли была какая-то связь между ней, пропавшим отцом Аристархом и таинственным мором, убивающим вдов, но… чем, как говорится, чёрт не шутит?

Бегло пролистав несколько страниц, я осознал, что «Наставления»-то, пожалуй, любопытнее, чем можно о них подумать на первый взгляд. Причиной тому были совершенно поразительные литографии, выполненные, как указывалось, с рисунков некоего Кузьмы Ершова. Этот неведомый художник обладал каким-то первобытным талантом: все его творения были в чём-то подобны наскальным рисункам троглодитов — несколько скупых линий, ан вот он, мамонт! Только Ершов рисовал не мамонтов и не пещерных медведей, а тварей столь фантастических и столь безобразных, что впору было заподозрить художника в пристрастии к опиуму. Здесь не было ничего, похожего на традиционных чертей с рогами и копытами: какие-то осьминоги с человеческими лицами, чудовищные черви, полу-женщины-полупауки, а то и вовсе бесформенные создания, висящие среди звёзд.

Я, искренне восхищённый фантазией художника, полюбовался всеми литографиями, попробовал почитать, но быстро осознал, что продираться сквозь витиеватые фразы, написанные церковнославянским почти полтораста лет назад, мне не под силу. Я потушил свечи и лёг.

Долго не спалось — вновь разболелась голова. Полная луна светила в заиндевевшее окно, попискивали, суетясь, мыши под полом, время от времени что-то поскрипывало да покряхтывало.

Я ворочался в постели и размышлял над историей, в которую меня втянул Аркадий. Все эти случаи со вдовами теперь не на шутку меня озадачивали и — не буду скрывать — пугали. Было в них что-то иррационально-зловещее. К тому же из головы не выходило слово, упомянутое отцом Георгием, — «демонолатрия». Да и бегло полистанные «Наставления», особенно, дьявольские литографии, действовали угнетающе. Еще несколько дней назад я бы только посмеялся над любыми упоминаниями бесов, призраков погибших мужей и прочей нечисти: того, кто видел людей, выхаркивающих отравленные хлором лёгкие, возможно ли напугать бабкиными сказками?!.. Но здесь, в глухом селе, где никогда не было ни электрического освещения, ни телефонов, ни парового отопления, многое уже отнюдь не казалось смешным. Может, и прав отец Георгий, и древние демоны этих таёжных земель никуда не делись?

«Чушь!» — подумал я вслух. И тотчас заметил новую тень на белёсом прямоугольнике окна. Клянусь, минуту назад её не было. Кто-то загораживал собой свет Луны. Мерзкие мурашки пробежали по телу. Откуда-то, из каких-то тёмных недр разума вылезла шальная мысль о вдовах, чей прах мы тайно потревожили, и об их нерождённых младенцах, чьи тела таинственно исчезли. Я через силу усмехнулся и начал мысленно подтрунивать над собой. Мертвецы, как бы их ни тревожили, не оживают и не ходят.

Всё же, желая удостовериться, что передо мной — лишь игра лунных лучей на покрытом морозными узорами стекле, я подошёл к окну и приложил к нему ладонь, подержал несколько секунд, а затем отнял. Я закрыл один глаз и прижался лицом к ледяному стеклу. Там, на расстоянии в пять-шесть саженей кто-то стоял.

Я отпрянул от окна, размышляя, как поступить. Конечно, никакой это не призрак, не языческий демон и не оживший мертвец. Но кому могло понадобиться глухой морозной ночью шастать по чужим дворам? Может, один из наших соучастников-гробокопателей? Но что ему в таком случае надо? А, может, кто-то пришёл к доктору за помощью?

Это следовало выяснить. Но будить Аркадия раньше времени мне не хотелось. Я тихонько обулся накинул пальто, взял электрический фонарик и, стараясь не лязгать засовами и не скрипеть дверями, вышел.

На улице никого не было. Окружающий мир был залит лунным светом. Село спало, окна ближайших изб были темны, стояла тишина и лишь где-то вдали лениво перебрёхивались собаки. Неужели привиделось? Неужели игра света и теней, пройдя сквозь призму моего воображения, возбуждённого разглядыванием книжных картинок, соткала образ человека? А ведь пару минут назад я готов был поклясться на чём угодно, что видел его.

Я прошёл к тому месту, где, как мне казалось, стоял незнакомец, и изумлённо замер, увидев дыру в снегу. Круглая, с аршин в диаметре, несомненно глубокая — дна не было видно даже в свете фонаря. Это означало, что яма вырыта не только в снегу, но и в земле. Это было чертовски странно. Выходило, что кто-то стоял здесь, раскапывал снег, потом долбил промёрзшую землю и всё это делал так, что никто ничего не заметил. Но где тогда следы таинственного копателя? Где разбросанная земля? Я поводил лучом фонаря туда-сюда. Ничего. Присел на корточки и потрогал края ямы. Они были слегка оплавлены, словно её не рыли лопатой, а проделали разогретым буром. Ничего подобного я раньше не встречал, а потому не удержался и сказал вслух:

— Бог ты мой!

— Простите, какого бога вы имели в виду? — раздался сзади чей-то приятный и слегка насмешливый голос.

Признаюсь, сердце замерло, потом бешено застучало, и меня бросило в жар. Я медленно выпрямился и развернулся.

На расстоянии в трисажени по пояс в снегу стоял совершенно обнажённый человек. Очень худой, совершенно без волос, неопределённого возраста. А ещё он весь был измазан землёй. Первой же мыслью, пришедшей в голову, была: мертвец, прорывший себе путь из могилы. Но, во-первых, я не на кладбище, а, во-вторых (я вновь проговорил это про себя) мертвецы остаются мертвецами. Скорее всего, местный юродивый. Я видел таких немало в последнее время — душевные заболевания всегда обостряются в периоды войн и смут. И если юродивые могут ходить в мороз босиком и в лохмотьях, почему бы им не ходить и совсем голыми?! К тому же, кому, кроме деревенского сумасшедшего вздумается разговаривать о боге ночью с первым же встречным?

— Простите, но мы не представились, — сказал я. — Отставной офицер 37-го Екатеринбургского пехотного полка Герман Алексеевич Первушин. Так с кем имею честь разговаривать?

Юродивый проигнорировал мой вопрос и повторил:

— Какого бога вы имели в виду, произнеся «бог ты мой»?

Я подумал, что будет неразумным обвинять душевнобольного в невежестве.

— Никакого, — сказал я. — Я просто выразил своё удивление. Но почему вы спросили? Разве церковь не учит нас, что господь един?

Вопрос прозвучал несколько провокационно, но, похоже, нечаянная реплика ничуть не задела моего собеседника.

— Создатель и Спаситель? — насмешливо сказал он. — А что бы вы подумали, если бы я сказал вам, что наш Творец слеп и безумен? Он творит миры не как гончар, но как малое дитя, пускающее мыльные пузыри. И, поверьте, Ему нет до нас ни малейшего дела! Впрочем, я явился к вам не для того, чтобы поговорить о Создателе… Видите ли, друг мой, наши пращуры были умнее нас. Греки и римляне, почитавшие многих богов, были ближе ко вселенской истине, нежели иудеи, христиане и магометане. И здешние племена, исстари поклонявшиеся духам, тоже были мудрее нас. Наш мир полон божествами. Но в них мало общего с теми, кого принято писать на иконах. И, поверьте, они ближе, чем хотелось бы вам.

От всей ситуации веяло абсурдом: глухой морозной ночью я слушал откровенную ересь из уст нагого сумасшедшего.

— Грядут смута и большие потрясения, а они всегда пробуждаются ото сна в такие времена!

Юродивый захихикал. От его смеха меня передёрнуло.

— И всё-таки, — крикнул я, чтоб оборвать его самозабвенное веселье. — Я так и не услышал ваши имя-отчество. Похоже, вы, сударь, невежа.

Безумец замолчал.

— «Аз же есмь червь» — сказал он, чеканя каждое слово.

И исчез. Вот только что стоял передо мной, а в следующее мгновение — уже никого. Как сквозь землю провалился буквально. Некоторое время я ошеломленно стоял, затем сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Вскоре я увидел то, о чём уже смутно догадывался: там, где только что стоял жутковатый собеседник, зияла ещё одна круглая дыра с ровными, чуть оплавленными краями.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Разумеется, мы видели подобное раньше, — сказал Аркадий, задумчиво рассматривая то одну дыру, то другую. — Но я объяснял это просто. У нас под ногами всё сложено из водорастворимых пород. Подземные воды растворяют каменную соль, гипс и известняки, в результате чего возникают глубокие узкие провалы, воронки и прочее. В позапрошлом году у одного мужика на окраине села баня целиком провалилась под землю. Кажется, это называется карст.

— Аркаша, я ещё не успел забыть университетский курс геологии. Объясни мне, как из карстового провала, словно чёртик из табакерки, мог высунуться совершенно нагой человек?!

— Герман, — сказал Аркадий, наградив меня долгим взглядом. — Я очень (очень!) надеялся, что ты со своим материалистическим взглядом мир поможешь мне разобраться во всей творящейся тут мистической жути. Но, похоже, ситуация становится всё запутаннее и запутаннее. Мало нам было призрачных мужей, беременных вдов, умирающих от неизвестной болезни, мёртвых младенцев, чьи тела таинственно исчезают… Теперь ещё и безумец, ползающий под землёй подобно дождевому червю и пропагандирующий языческое многобожие! Эх!..

Друг в отчаянии махнул рукой. Я лишь покачал головой — у меня не было никакой мало-мальски достоверной версии происходящего. Единственное, о чём я подумал, так это о необходимости всё-таки вникнуть в суть содержания проклятой книги.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из моего дневника: «До Нового года одна неделя. Никаких новых, выходящих за рамки обыденного, событий в Таборах не произошло. Аркадий принимает больных, время от времени выезжает в отдалённые деревни. Пару раз ездил с ним, о чём впоследствии пожалел — эти визиты производили на меня угнетающее впечатление. Бедность страшная! (Вспомнил, как во время службы поначалу удивлялся, узнав, что многие новобранцы впервые видели мясо только в армейских щах.)

Каждый день сажусь за стол, раскрываю «Наставления иеромонаха Ксенофонта» и берусь за перевод. Дело движется тяжело и медленно. Надеялся на помощь отца Георгия, но тот наотрез отказался, заявив, что читать и переводить подобное — пятнать душу грехом. Однако ж принёс мне «Полный церковно-славянский словарь», составленный неким Григорием Дьяченко, протоиреем, и изданный относительно недавно, в 1900-ом. Переведя несколько страниц, убедился, что «Наставления» подобны яблоку с гладкой блестящей кожурой, но насквозь гнилым нутром. Попробую пояснить.

Первое. Отец Георгий прав: описанные автором «бесы» не имеют никакого отношения к бесам христианской демонологии. Ничего общего с Сатаной и другими падшими ангелами. Все они, похоже, плоды могучего воображения исконных народов Сибири и Урала. Этих существ нельзя назвать бесплотными духами, но и существами из плоти и крови — тоже. Они ни враги рода людского, ни его благодетели — на человека вместе с его грехами и добродетелями им, грубо говоря, плевать. Точнее, некоторые из них время от времени нуждаются в людях, их телах и душах, но — исключительно как в средствах достижения неких запредельных целей.

Вот описание некоего человекоподобного существа, обитающего в воде (собрат славянского Водяного?) и время от времени пожирающего неосторожных рыбаков и купальщиков; вот — гигантский слепой змей, живущий в подземном озере, и обладающий всею мудростью мира; вот — соблазнительная и жуткая чудовищная женщина-паучиха (та самая, что изобразил Кузьма Ершов), вечно ткущая тенета над Великой мировой бездной; а вот и вовсе нечто чудовищное — колоссальный подземный обитатель, то ли червь, то ли полип, пребывающий во сне, но пробуждающийся в эпохи человеческих страданий и исторических потрясений, «ибо предчувствует Он страсти людские и возбуждается ими».

Второе. Книга содержит подробнейшие описания ритуалов, при помощи которых человек может приобщиться к тайному миру. Любопытно: ритуалы вовсе не похожи на поклонение кому бы то ни было (так что с демонолатрией отец Георгий, увы, ошибся). Если я правильно понял текст, описываемые сущности настолько чужды роду людскому, что в поклонении не нуждаются.«

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Новый год мы встречали втроем — я, Фетисов и фельдшер, Николай Павлович. Александры Ивановны с нами не было — ушла в гости к родной сестре, которая жила с семьёй здесь же, в селе.

— Меньше часа до того, как семнадцатый придёт на смену шестнадцатому, — сказал Аркадий, бросив взгляд на ходики. — Как бы хотелось, чтоб он оказался лучше уходящего! Чтобы наконец-то закончилась эта проклятая война, чтобы жёны перестали становиться вдовами, а матери — оплакивать сыновей…

Я только едва заметно усмехнулся:

— Увы, дружище, чудес не бывает. Даже в канун нового года!

— Эхе-хе! — задумчиво прокряхтел фельдшер, разливая водку. — Ну-с, господа, за скорейшее установление мира!

Мы едва успели опрокинуть рюмки, как в дверь кто-то громко заколотил.

«И кого это чёрт принёс?» — подумал я.

— Я открою! — бросил Аркадий.

Через несколько секунд он вернулся несколько растерянным, ведя за собой запорошенную снегом и изрядно запыхавшуюся попадью. Судя по виду матушки Натальи, пришла она отнюдь не для того, чтобы поздравить нас с Новым годом.

— Вдова Семёнова помирает! — выговорила она, едва отдышавшись. — Супруг мой соборовать побежал. А мне за вами велел!..

— Семёнова? — переспросил я, поначалу не совсем понимая, о ком идёт речь. А потом догадался: то была последняя из вдов, забеременевших якобы от погибших мужей.

— Николай Палыч, голубчик, саквояж мой! — приказал Аркадий. — Идём немедленно!

— Я с вами! — заявил я.

Закладывать сани времени не оставалось, пошли пешком. Преодолев сугробы, ветер, бросающий в лицо снег, и предновогоднюю темноту, сгустившуюся над Таборами, мы, наконец, были у дома вдовы.

Изба встретила нас свечным полумраком, духотой, запахом кислой капусты и голосом отца Георгия, читавшего Псалтирь. Тело вдовы с выпирающим животом лежало, вытянувшись, на лавке. Скорчившись в углу, беззвучно плакала какая-то старушка, видимо, мать безвременно почившей.

При виде нас отец Георгий прервал обряд и красноречиво развёл руками: вот, мол, беда-то какая!

Аркадий широкими шагами подошёл к телу, приложил пальцы к сонной артерии, покачал головой. Я встал рядом с другом, не вмешиваясь в работу врача, но будучи готов помочь по мере сил. Фетисов раздвинул покойнице веки и слегка сжал двумя пальцами глазное яблоко.

— Видишь? — он показал на зрачок, превратившийся в полоску, как у кошки. — Реакция Белоглазова. Увы, мы опоздали.

Фельдшер вздохнул. Все молчали, даже отец Георгий и старушка в углу.

В этот момент живот покойницы шевельнулся.

— Ребёнок! — крикнул Аркадий. — Николай Палыч, попробуем! Шансы, конечно, малы, но, как говорится, чем чёрт не шутит?!..

Я не сразу понял, что он имеет в виду. Отец Георгий, похоже, был смущён упоминанием чёрта в столь скорбный час. А вот фельдшер не растерялся. Он вдруг оказался передо мной с раскрытым саквояжем, из недр которого тотчас начал извлекать хирургические инструменты.

Я было отошёл, дабы не мешать операции, и встал рядом с отцом Георгием, но у моего друга были другие планы.

— Герман, найди керосинку! Или любой другой свет! — бросил он. — И вставай рядом! Отец Георгий, принесите тёплой воды! И какую-нибудь пелёнку!

Я никогда не слышал, чтобы Аркадий говорил таким твёрдым голосом, а потому поначалу опешил. Отец Георгий опешил ещё больше, но, осознав, что от его действий зависит новая жизнь, засуетился. Старушка в углу по-прежнему всхлипывала и что-то бормотала. По-моему, она не понимала, что происходит, поэтому помощи от неё не было никакой.

Лампы я не нашёл — взял стола подсвечник с тремя свечами и встал справа от покойницы, держа его в вытянутой руке.

Запахло карболкой. Залязгали ножницы, затрещала разрезаемая ткань подола. Блеснул скальпель. Аркадий погрузил обе руки в разрезанное чрево и извлёк на свет божий нечто похожее на большое яйцо. Оно скользко блестело в дрожащем свете свечей и шевелилось. Я никогда не видел, как выглядит новорождённый в плаценте, но то, что находилось под полупрозрачной красноватой плёнкой, совсем не напоминало человеческое дитя.

— Ох ты ж!.. — выдавил Фетисов.

Фельдшер испуганно перекрестился.

Я, недоумевая, переводил взгляд то на того, то на другого, а то и на отца Георгия, который стоял чуть поодаль с выражением полнейшей растерянности.

Аркадий перенёс младенца на стол, заботливо застеленный батюшкой какой-то тряпицей, и принялся разрезать плаценту, бормоча под нос что-то о врождённых уродствах.

Уродства? Ведомый скорее любопытством, чем желанием помочь, я подошёл к другу и… Не знаю, что именно ожидал я увидеть. Недоношенного, скорее всего, обречённого на смерть, младенца? Безносого циклопа? Анацефала? Ребёнка со сросшимися ногами? Сиамских близнецов? Либо ещё какого-то уродца, вроде тех, что выставлены на всеобщее обозрение в петроградской Кунсткамере? Морально я был готов узреть нечто подобное. Но я ожидал увидеть человека, а лежащее в крови и слизи существо было чем угодно, но только представителем рода людского. То был длинный (почти в пол-аршина) и толстый, отвратительно белёсый червь.

Отец Георгий пробормотал что-то вроде «не убоюсь я зла», замолчал и только размашисто крестился дрожащей рукой. Мелко крестилась старушка в своём углу. Николай Павлович время от времени тоже осенял себя крестом.

— Что… чёрт возьми… ЭТО? — спросил я, понимая, что ответа не будет.

Аркадий, на лице которого одновременно читались отвращение и любопытство, осторожно кольнул червя ланцетом. Червь, доселе почти неподвижный, вдруг резво изогнулся и стал раздуваться, с хлюпаньем втягивая в себя воздух через какие-то невидимые отверстия.

Я представил, что он раздуется до такой степени, что лопнет, и его омерзительное содержимое полетит в наши лица. Я попятился. Остальные тоже.

Но червь, раздувшийся до размеров спелой дыни, не лопнул. Один его конец (очевидно, тот, где должна была располагаться голова) разошёлся со чмокающим звуком, явив некое подобие рта. И тотчас мы услышали младенческий плач. Отвратительный червь кричал как ребёнок, только что извлечённый из утробы матери акушером и первый раз вдохнувший воздух этого мира.

Клянусь, в эти долгие мгновения все ужасы войны ушли куда-то вглубь и там стыдливо затаились. Бесконечные траншеи, куски плоти на колючей проволоке, газовые атаки, пулемётные очереди, воздушные бомбардировки, гниющие в грязи трупы, тифозные вши — всё это меркло в сравнении с огромным опарышем, голосящим, как новорождённое дитя. Все находящиеся в доме одновременно отшатнулись. Отец Георгий и фельдшер, не сговариваясь, начали громко читать «Отче наш». Старушка соскочила со своего места и бестолково забегала кругами, что-то неразборчиво причитая. Мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь из этого дома и этого проклятого села.

А потом пол под ногами дрогнул. Земная твердь заколебалась. Заходили ходуном доски, со стуком попадали иконы, заметалось пламя свечей.

Землетрясение!

Мы замерли. Священник и фельдшер замолчали. Чудовищный «младенец» тоже замолк, с омерзительным шлепком свалился на пол и пополз, изгибая тело как гусеница.

Краем глаза я увидел, как приоткрылась крышка погреба. Оттуда показалась чёрная рука, затем косматая голова и грязное тело.

— Суседко! — ахнул Николай Павлович.

События этих дней заставили меня поверить во что угодно, даже в домовых.

— Изыди! — визгливо возопил отец Георгий, выставив перед собой требник.

Существо, высунувшись из подпола по пояс, выпрямилось. И хотя оно было покрыто толстым слоем грязи, я его узнал без особого труда — это был тот самый юродивый, явившийся мне несколько ночей назад. Он-то как тут оказался? Неужели обрёл приют у покойной вдовы и её старухи-матери?

— Отец Аристарх, вы ли это? — ахнул Аркадий.

Отец Аристарх? Пропавший по весне настоятель здешнего храма?

— «Аз же есмь Червь, — строго поправил „домовой" и повторил. — Аз же есмь Червь».

Он замолчал и вытянул перед собой руки ладонями вверх. «Опарыш», ведомый неким чувством, полз прямо к нему. Отец Аристарх (если существо из погреба и впрямь некогда было им) начал подниматься над погребом, не помогая себе руками, словно под ногами у него был некий подъёмник. Вот он уже во весь рост и продолжает подниматься. Когда его макушка почти упёрлась в потолок, мы невольно попятились, лишившись дара речи: отец Аристарх был человеком только выше пояса.

Не было ни ног, ни половых органов — гладкая кожистая колонна. Бывший священник венчал собой то ли тело огромного змея, то ли гигантское щупальце.

«Змей» изогнулся подковой, подхватил с пола червя и бережно прижал к груди, словно настоящего младенца. Затем вновь распрямился и обратил лицо, практически неразличимое под грязными космами.

— «Вы слышали, — посмотри на всё это! И неужели вы не признаёте сего?» — услышали мы. — «А ныне я возвещаю вам новое и сокровенное, и вы не знали сего».

Чудовище, цитирующее Библию, заставило меня содрогнуться. Тот, кто прежде звался отцом Аристархом, погрузился в погреб, держа на руках ещё одно монструозное существо. Когда через несколько долгих секунд наша оторопь прошла, и мы осмелели настолько, чтобы сделать два шага вперёд и заглянуть в квадратную дыру подпола, то увидели лишь груду земляных комьев.

Пол под ногами вновь содрогнулся, а потом и вовсе заходил ходуном. Свечи попадали, плеснув горячим воском, но, к счастью, потухли. Я зажёг фонарь. Конус жёлтого электрического света выхватил стол с лежащим на нём телом, сверкающие глаза ополоумевшей старухи, испуганные лица отца Георгия и Николая Павловича. Весь дом отчаянно скрипел, с потолка сыпалась труха.

— Пора убираться! — сказал я.

Решив далее не искушать судьбу, мы выбежали на улицу, оставив верхнюю одежду в избе. Батюшка чуть ли не силком увлёк за собой старуху.

Вокруг творилось нечто невообразимое. Хлопали двери, из окрестных домов выскакивали перепуганные люди, слышались крики, детский плач и отчаянный лай собак. Рассыпались печные трубы, раскачивались деревья, сбрасывая шапки снега. Земля поднималась и опускалась, словно крупная зыбь на море. Я прежде никогда не видел землетрясений, и мне казалось, что некое чудовищное существо, доселе спавшее, вдруг пробудилось и теперь прокладывает свой путь сквозь толщу земли.

А потом всё разом прекратилось. На секунду показалось, что во всём окружающем мире воцарилась тишина, но тишины не было и в помине. По-прежнему лаяли псы, плакали дети, доносились чьи-то крики. Над селом занималось зарево от горящих изб.

Отец Георгий взял ополоумевшую старуху под своё попечение и куда-то увёл. Аркадий же решил, что самым разумным будет вернуться в больницу, потому как, судя по масштабам бедствия, нуждающихся в его помощи будет немало. Так оно и вышло.

Не прошло и часа, как в больницу потянулись сельчане. Обожжённые, угоревшие они шли до самого рассвета. Я помогал ему как мог.

Утро явило нам печальную картину: три дома провалилось в образовавшиеся в земле пустоты, шестнадцать изб сгорело, двадцать семь человек, включая двенадцать детей, погибло.

Землетрясение 1 января 1917 года вошло в летопись губернии и статьи университетских геологов, но толкового объяснения так и не получило. Поразительно, что после этого любые странности в Таборах прекратились. Больше ни одна вдова не понесла от мёртвого супруга, ни одна не умерла таинственной смертью, а на кладбищах по ночам перестали слышать младенческий плач.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мы пытались дать всему случившемуся естественнонаучное объяснение. Старались представить, что в единый клубок сплелись суеверия, неизвестная болезнь, вызывающая внутриутробные уродства, и галлюцинации. Но всё это казалось шитым белыми нитками. Как ни крути, самым непротиворечивым объяснением было самое невероятное. Недаром мне долго не давал покоя абзац в проклятой книге, повествующий о подземном полипе, «прирастающем людской плотью», чьи отростки способны принимать любой облик. А уж вымарать из памяти облик младенца-червя и изгибающееся тело «отца Аристарха» я, увы, не смогу до самой смерти. Впрочем, потом все мучительные метания мыслей ушли на второй план. Грянула революция, затем — вторая, за ней — Гражданская… а вместе с ней — «испанка», унесшая жизнь моего друга. На обломках Империи взросла Республика, и в этом неистовом водовороте я старательно пытался найти своё место.

С зимы 1916–1917 годов минуло более четверти века, и только недавние события побудили меня отрыть на антресолях свой старый дневник с пожелтевшими и слегка пахнущими плесенью страницами. Три дня назад на нашей угольной шахте произошёл обвал, погибли двое. Уцелевшие шахтёры уверяют, что обвалу предшествовали подземные толчки. Геологи на этот счёт пока молчат, в газетах ничего. Но один мой сосед — горняк из тех, кто был в забое в момент обрушения — уверяет, мол, больше всего было похоже, как если бы рядом, за стеной породы «зашевелилось что-то огромное и живое». А незадолго до того он же рассказывал, как видел в забое бледную фигуру совершенно голого человека. Будто бы он возник из ниоткуда и так же неожиданно исчез. Я тогда счёл это обычными шахтёрскими байками. Но…

К чему я клоню? «Отец Аристарх» (буду и впредь называть его так, кем бы на самом деле ни было это существо) обмолвился, что ОНИ пробуждаются перед великими переменами и потрясениями. «ОНИ любят смуту!» — кажется, так он говорил. Да и проклятый иеромонах в своём «Наставлении» писал о том же. (Книгу я, кстати, подарил городскому краеведческому музею. По-моему, там ей самое место.) И ведь правда — после того, что произошло в Таборах, страну основательно «встряхнуло». Была и смута, и человеческие страдания. «… возбуждается Он страстями людскими»… Впрочем, я склонен верить, что несчастный случай на шахте — всего лишь несчастный случай, помноженный на суеверия и слухи.

Сегодня последний день 1940 года. Завтра наступит новое десятилетие. Я очень надеюсь, что оно не принесёт нам никаких потрясений.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Малухина} Бейби Блю ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Моя мать всегда говорила, что ключ к душевному спокойствию — соблюдение режима. Тогда она, конечно, имела в виду хороший ужин из отбивной с брокколи («Майки, ты думаешь, твоя мать идиотка? Уронишь еще один брокколи на пол, и никакого пирога!») и крепкий сон к девяти вечера, но сейчас ее философия пришлась как нельзя кстати.

Итак, режим. Вот уже два месяца, день за днем ровно в шесть тридцать (смена в банке заканчивается в шесть, чи-чинг, распишитесь и получите, а потом полчаса по почти пустому шоссе А5 из Бангора в Кейпел Кьюриг, что на окраине заповедника Сноудония) я паркуюсь на пятачке около нашего нового дома. В полтора раза дешевле, чем квартира в Лондоне, и целый двухэтажный домище, да еще и с сохранными балками семнадцатого века. Да уж, нет худа без добра.

День за днем, вот уже два месяца я выбегаю из машины под мелкий моросящий дождь. Вот что бывает, когда переезжаешь из Лондона в самое дождливое место Великобритании. Конечно, от года к году рейтинг немного меняется, но Кейпел Кьюриг всегда где-то в десятке. Дальше — отработанный механизм действий. Открываю входную дверь, разуваюсь… В Лондоне мы никогда не разувались, но тут, в благословенной деревне с населением в двести человек, где всегда идет дождь, а в новом доме такой чудный старый паркет, я всегда оставляю кроссовки у входной двери.

В конце длинного коридора — ванная, она только называется ванной, но никакой ванны там нет, уж я об этом позаботился, только душевая кабина с отличным водонапором. Оттуда через шум душа пробивается музыка. Лори любит Джонни Кэша, и сегодня она подпевает мимо нот: «You’re gonna cry, cry, cry!» О, детка, сколько ты уже наплакала. Но все, что я делаю — все только для тебя. Только для того, чтобы больше не было никаких слез.

Я взлетаю по лестнице на второй этаж. Там, в спальне, я стаскиваю с себя небесно-голубую рубашку с логотипом банка и забрасываю ее под кровать. Потом, ночью, когда Лори уснет, рубашка отправится в одинокий часовой аттракцион верчения в стиральной машине.

Конечно, было бы проще, если бы вся чертова символика и мерчендайз банка Барклиз, в котором я работаю вот уже три года, не были проклятого запретного небесно-голубого цвета. Цвета смерти и отчаяния. Цвета непоправимых ошибок. Цвета побега из жизни, которую так долго строил в Лондоне по кирпичику, в крошечную валлийскую деревню. Но что поделаешь? Мой отец всегда говорил: «Жизнь, Майки, чудовищно несправедлива. Поэтому втяни обратно свои сопли и вертись, вертись, как можешь».

Когда мы уезжали из Лондона — впопыхах, покидав кое-как одежду и утварь в чемоданы, точнее, это я, я лихорадочно собирался, пока Лори временно превратилась из человека в кусок рыдающего мяса, — я позвонил в родной камденский офис Барклиз кадровику Стиву, наврал что-то про семейные обстоятельства у жены и про ее несуществующую больную валлийскую бабушку.

Господь, благослови старину Стива за то, что он, движимый сочувствием, или просто всеанглийской вежливостью, быстро нашел мне местечко в отделении банка в Бангоре. Да, с потерей в должности и небольшой потерей в окладе, но зато как быстро. Ради такого можно и потерпеть всю суматоху с прятаньем фирменных рубашек. Да что рубашки! Так, мелочь в океане ставшего таким опасным небесно-голубого, которым наполнена вся наша жизнь. Бутылки минералки и крышечки от диетических йогуртов, стиральные порошки и классическая тема Виндоуз, джинсы и рубашки, нежные гиацинты и чистое голубое небо, от которого я увез мою Лори в Кейпел Кьюриг, над которым, кажется, никогда не расступаются плотные облака совершенно безопасного серого цвета.

Когда фирменная голубая рубашка надежно запрятана под кровать, я спускаюсь вниз, открываю дверь ванной комнаты, и продираюсь через облака белесого пара, чтобы поцеловать мою Лори.

Так-похудевшую-за-эти-два-меся-ца-что-аж-торчат-ребра Лори.

Такую — любимую-что-я-готов-продать-душу-и-отменить-небесно-голубой-цвет-Лори.

Проклятую-детоубийцу-которая-будет-го-реть-в-аду-Лори.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это был вторник. Кажется, плохие вещи никогда не случаются по вторникам. Вторник — это хлопья на завтрак и капуччино из Неро по дороге на работу, это толчея в подземке и обычная пестрая сутолока веселого Камдена, это холодное лондонское лето и теплый сэндвич с фалафелем на обед в Прет-а-ман-же. Но в тот день мир слетел со своих привычных рельсов, и когда я вошел в нашу квартиру, счастливый идиот… Лори, Джеки, папа, наконец, дома! — Джеки уже было не спасти.

Вообще, этого стоило ожидать. Были все звоночки. Но я, опьяненный своим молодым отцовством, почти ничего не замечал. Правда, послеродовую депрессию Лори сложно было не заметить. Она ходила по квартире привидением, грудное вскармливание давалось ей с трудом, а ребенок, пухлый голубоглазый Джек, которому я, несмотря на все увещевания Лори, каждую неделю покупал какую-нибудь новую младенческую одежку, небесно-голубую, прямо в цвет его ярких глаз, ужасно ее выматывал. У Джеки были проблемы со сном — он рыдал, и ревел, и кричал — беспокойный, нервный малыш, и когда я приходил с работы, Лори совала мне его в руки, а сама убегала в ванную рыдать, потому что от его рёва у нее раскалывалась голова, и ничего не помогало, — ни грудь, ни укачивание, ни фальшиво напеваемые Лори колыбельные. Я убегал на работу, втайне выдыхая с облегчением каждый раз, когда за мной закрывалась входная дверь.

А Лори оставалась наедине с ним, наедине с его плачем вплоть до вторника, до злосчастного вторника, когда я вернулся с работы — Лори, Джеки, папа, наконец, дома! — и нашел Лори рядом с ванной. Рыдающую, воющую, пытающуюся выдавить из Джеки не то, что плач, хотя бы вздох, но все напрасно.

Потом она уверяла меня, клялась, что всего лишь оставила Джеки на полминутки, выбежала из ванной на кухню к открытому окну, чтобы вдохнуть свежий июльский воздух и унять головную боль, возникшую потому, что Джеки не хотел купаться и орал как резаный. Опомнилась она от того, что в квартире было невероятно тихо, и ринулась обратно в ванную, но было уже поздно, слишком поздно.

Лори не понимала, как, как всего за полминуты Джеки выскользнул из своего небесно-голубого, купленного в местной аптеке купалыцицкого спасательного круга для младенцев? Лори грозилась засудить производителя, Лори каталась по полу и выла, а я хотел верить, что это все правда, но маленький голос внутри меня все спрашивал: действительно, как же он выскользнул из своего спасательного круга? Вдруг ему помогла Лори?

Но я заткнул свой маленький голос и сделал все, как надо. Следующие пару дней, пока Лори сходила с ума, перебирая трясущимися руками все эти нежные маечки и ползунки, пока Лори умирала от боли среди всех этих голубых останков, все еще пахнущих младенческой сладостью Джеки, я действовал.

Я не мог допустить, чтобы в дело вмешались врачи или полиция. Потому что вдруг они сумели бы что-то найти? Например, почти невидимые следы пальцев на тонкой молочно-белой шейке?.. Это дало бы весьма точный ответ на вопросы моего маленького внутреннего голоса, а некоторым вопросам, как известно, лучше оставаться без ответа.

Поэтому я нашел в интернете самое дождливое место страны — Кейпел Кьюриг. Нашу новую гавань, где Лори не будет задыхаться в рыданиях, каждый раз выхватывая взглядом чистое летнее небо из окна нашей лондонской кухни. Где коттеджи стоят вдалеке друг от друга, и вездесущие носы любопытных соседей не дотянутся до нашей изгороди. Где маленькое синеющее тело, которому еще предстоит двести с лишним миль по маршруту Лондон — Сноудония в мини-холодильнике, надежно запрятанном под чемоданами в багажнике нашей машины, найдет покой в саду за домом под раскидистой яблоней. Подальше от чужих глаз.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И все бы шло хорошо, ведь режим, как говорила моя мать, — лучшее лекарство от душевных ран, но неделю назад с нами случился неожиданный, пришедший, кажется, из ниоткуда кризис.

За ужином Лори пожаловалась, что пока я был на работе, она слышала топот. Топот как будто маленьких детских ножек. Я поднял Лори на смех. Я сказал, что в доме, вероятно, завелась мышь. Лори мне сначала не поверила. Дескать, никаких мышей за два месяца в доме не наблюдалось. Я сказал ей, что если она еще раз услышит топот, пусть звонит мне сразу на работу. И на следующий день прямо перед обеденным перерывом раздался звонок.

Я бросился домой — не хватало, чтобы мою, надежно спрятанную от всего, напоминающего о нашем сыне, Лори свел с ума мелкий садовый грызун. Никакой мыши при беглом обходе дома я, разумеется, не нашел.

— Клянусь, Майк, я сидела в гостиной и читала Джеральда Дарелла, когда откуда-то из коридора в районе ванной опять услышала топот. Туп-туп-туп-туп-туп. Как будто маленькие… крошечные…

Лори начала плакать. Я позвонил в банк и отпросился еще на час. Там, слава богу, не возражали. Я оторвал плинтусы в коридоре. Я простучал стены — безрезультатно. Наконец, я заглянул под раковину. Луч фонарика мобильного телефона отразился в маленьком подвижном черном глазе. Это действительно была мышь, да еще, по виду, почти домашняя — маленькая и совсем ручная. Я взял мышь в ладони и принес ее жене.

Лори тут же успокоилась и даже аккуратно погладила мышь мизинцем по тонкому хребту. Мы дали мыши кусочек сыра — удивительно, но они действительно его едят, и выпустили ее в сад. Гроза миновала.

Еще через пару дней Лори позвонила в ужасе. Она кричала в трубку, а я не мог разобрать, о чем речь.

— Майки! Майк, приезжай! Приезжай сейчас же! — за каждым словом следовал судорожный всхлип.

— Лори, малышка, если я буду каждый день отпрашиваться с работы, меня просто выгонят. Что опять стряслось?

— Топот… Опять топот маленьких ножек!

— Лори, мы с тобой это уже проходили. Это просто твое воображение!

— Но там следы, Майки! Крошечные… человеческие… следы…

Я попросил ее сфотографировать следы. На фото на светлом кафеле ванной комнаты бликовали под светом лампы маленькие лужицы воды. Это могло быть что угодно. Лори могла сама наследить мокрыми ногами, выйдя из душевой кабины. Но в бедной Лориной голове это были крошечные детские следы.

По дороге домой я заехал в аптеку и купил упаковку бенадрила. Не лучшее успокоительное, но, по крайней мере, его можно купить без рецепта врача. На пороге меня встретила растрёпанная, трясущаяся Лори.

— Майки… Я боюсь… Я так ужасно перепугалась…

Я обнял Лори — ее волосы, как всегда, пахли яблочным шампунем. Яблоки и солнце. Лето и радость.

— Майки… Это же не может быть? Это же не он, правда?

Я объяснил Лори, что мертвые не встают из могил. Что привидений не бывает, разве что в фильмах ужасов. Что Джеки — наш малыш Джеки — где-то очень, очень далеко… И что, даже если бы все это безумие было возможно… Лори, малышка, ему было всего пять месяцев! Подумай сама, он же еще даже не ходил…

Последний аргумент привел Лори в чувство, а пару таблеток бенадрила после ужина заставили ее заснуть глубоким сном без сновидений. Я выдохнул с облегчением.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Следующие несколько дней все было хорошо. Слишком хорошо, как оказалось. Лори совсем успокоилась, и даже как-то оживилась. Она вылезла из своих вечных пижам, расчесала, наконец, волосы и даже, впервые с нашего переезда в Кейпел-Кьюриг, накрасилась. Кажется, история с несуществующим невозможным топотом маленьких детских ножек повернула что-то в Лори, и она начала медленно возвращаться к жизни.

Еще через пару дней, вернувшись с работы, я не смог, как обычно, припарковаться перед домом, потому что всю дорожку занимал здоровый грузовик. На крыльце я разминулся с двумя парнями в темно-синих комбинезонах.

— Хорошего вечера, сэр! — улыбнувшись, поприветствовал меня один из них.

— И вам того же! — пробормотал я, и поспешил в дом.

Там, в конце длинного коридора за распахнутой настежь дверью ванной комнаты меня ждало то, что я ожидал увидеть меньше всего. Новенькая блестящая снежно-белая ванная.

— Майки! Майк, иди же сюда! Смотри, что я купила! Красивая, правда?

— Лори, но…

— Что «но»? Ты сам сказал, жизнь продолжается. Мы не можем… Мы не можем все время избегать того, что с нами произошло. Ванная — мой первый шаг.

Я мог бы сказать Лори, что покупка чертовой ванный для человека, который только недавно начинал рыдать при виде кусочка нежно-голубой джинсовой ткани — это не шаг. Это межгалактический рывок в пространстве, к которому мы не готовы. Это глупое и опасное решение, которое не должно было приниматься без моего ведома. Это…

А с другой стороны, я давно не видел, как моя жена улыбается. Да и не вырывать же теперь эту ванную с мясом…

Так что я ничего не сказал. И просто поцеловал Лори в пахнущую яблоками светлую макушку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Всю следующую неделю Лори как будто подменили. Она вставала раньше меня, варила кофе и готовила блинчики. Каждый день идеально-круглые блинчики с кленовым сиропом. Я уходил на работу, а когда возвращался, Лори рассказывала мне о проглоченном за день романе. Или просмотренном в один присест сериале. Конечно, это было далеко от нормальной жизни, но всяко лучше, чем пустой взгляд в стену.

Только я начал верить, что для нас еще не все потеряно, что режим, как и говорила моя мать, способен творить чудеса, как в прошлый вторник я проснулся не от утреннего кухонного концерта — шипение блинчиков на раскаленной сковородке, звон чашек и бульканье закипающего чайника — а от какого-то нового, непривычного звука.

Динь-динь-дилинь на сентябрьском ветру.

Ди-ли-линь-динь.

Сначала я подумал, что этот тихий мелодичный звон доносится откуда-то из телевизора или из динамиков телефона. Возможно, Лори оставила включенным какой-то фильм или ролик на ютьюбе, а сама ушла готовить завтрак? Но телефон под рукой молчал, а в черноте телевизора виднелось только мое всклокоченное отражение.

Ди-ли-линь-динь — дилинь.

Я подошел к окну. Наша спальня выходила окнами в сад, и я увидел, как колышется на ветру колокольчик, привязанный на ветку яблони. Маленький серебристый колокольчик на небесно-голубой ленте.

— Лори, какого хрена?

Она обернулась — раскрасневшаяся от жара плиты, со следами теста на подбородке — как всегда облизывала венчики миксера.

— В смысле?

Я едва сдержался, чтобы не швырнуть чертов колокольчик ей в лицо.

— Это у тебя такие шутки? Ты считаешь, это нормально?

— Майки, ты о чем?

Лори божилась, что никогда в жизни не видела колокольчика. Что это соседские дети — как будто у нас в округе есть дети! — повязали его на ветки яблони. Или это какой-то валлийский обычай, про который мы пока не знаем — надо в следующий раз спросить у кассирши в супермаркете, она такая болтливая тетка, наверняка с удовольствием нам объяснит.

Да, Лори. Конечно, Лори. Я кинул колокольчик в мусорное ведро и сел завтракать. После работы я заехал в молл, а вечером, когда Лори заснула, установил по всему дому маленькие портативные камеры.

Я долго ломал голову, и единственным рациональным объяснением появления на ветке проклятой яблони колокольчика было то, что Лори окончательно сошла с ума. Ее внезапно прекрасное расположение духа только подтверждало мою теорию. Ей слышался топот несуществующих детских ножек, ей виделись следы, которые прошлепали по полу нашей ванной комнаты прямиком из Лориного воображения, а теперь… теперь она купила ванну и повесила на ветки яблони колокольчик. Лори сошла с ума, а я расставил по всему дому камеры, потому что в мое отсутствие Лори может взбрести в голову все, что угодно. Та же ванна, знаете ли… Почему я ничего ей не сказал? Почему не спросил у Лори напрямую? Не сошла ли ты, Лори, с ума? Небольшое жизненное наблюдение, основанное на личном опыте: сумасшедшим редко нравится слышать, что они сумасшедшие.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вчера прямо в разгар рабочего дня я заметил на экране моего подключенного к камерам смартфона движение. На одной из камер — той, что я установил в ванной комнате — в углу виднелось какое-то темное пятно. Пятно пошевелилось. Я решил, что это просто игра тени. Я почти отвел взгляд от экрана, но тут пятно пошевелилось еще раз, и я разглядел в нем силуэт. Пухлые ручки и ножки. Маленькая круглая головка. Детская фигурка в темном углу моей ванной комнаты.

Не отпросившись, не оставив никакой записки… Куда там! Даже не предупредив никого из коллег, я рванул домой. Я несся по шоссе А5, превысив все возможные скоростные ограничения. Я ворвался в дом через двадцать минут. Развалившаяся на диване в гостиной Лори удивленно подняла глаза от книги.

— Майки? Ты чего так рано?

Я промчался мимо Лори в ванную комнату. На пороге сердце в груди замерло, — боже, боже, это невозможно — и я рывком открыл дверь. В ванной комнате никого не было, только ветер колыхал занавеску в приоткрытом окне.

Динь-дилинь-дили-линь.

Прямо за занавеской на самой нижней ветке раскидистой яблони мелодично звенел колокольчик. На небесно-голубой ленте.

— Лори! Лори! Ты открывала окно в ванной?

— Да… А, может, нет. Не помню!

— Вспоминай, Лори! — заорал я. — Головой своей думай! Ты оставила окно открытым? Говори! Говори же!!

— Майки… — голос Лори задрожал. Она поднялась с дивана, подошла ко мне и взяла меня за руку… — Майк… в чем дело?

О, я показал ей, в чем дело. Я повел ее за руку в ванную и ткнул носом в висящий на ветвях яблони колокольчик.

— Ну, что ты так бесишься, боже мой. Я говорю тебе, какая-нибудь местная традиция. Что ты дергаешься?

— Лори, я видел… Я видел что-то… здесь… полчаса назад!

Пришлось рассказать жене о моей маленькой системе слежения. Лори удивилась, но внезапно весьма рационально предложила посмотреть записи с камер. Не попадая курсором по папке — от волнения потрясывало руки — я, наконец, открыл нужное видео. В углу ванной комнаты никого не было. Я перепроверил логи — все было на месте.

Лори заварила мне чай. Выбросила колокольчик в мусорное ведро. Уложила меня в постель. Лори сказала, что я просто переработал и мне надо отдохнуть. Что иногда уставший изможденный мозг играет с нами злые шутки — ведь неделю назад и она слышала странный топот. Но ничего не было, Майки. Ничего нет. Ничего нет, кроме твоего воображения. Спи…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я проснулся посреди ночи. На соседней подушке тихо сопела Лори.

Динь-дилинь-дили-линь-динь.

Я подумал, что это — сон. Продолжение сна. Это был единственный способ объяснить уже дважды выкинутый в мусорное ведро колькольчик. На небесно-голубой ленточке. Мы же взрослые все люди. Колокольчики сами не возвращаются из помойки. И не вешают себя на ветки яблони… Той самой яблони, под которой…

Ди-ли-линь-динь.

Я встал с кровати. Подошел к окну — вот он. Только не как в первый раз — у самого окна. А как вчера, на нижних ветках, упирающихся в окно ванной комнаты на первом этаже.

Динь-ли-динь.

Я спустился на первый этаж. Зачем? Я и сам не знаю. Это просто сон. Во сне мы делаем много необъяснимой ерунды… В ванной горит свет. Ну, хорошо, значит, ничего не выпрыгнет на меня из темноты. Как он вообще может выпрыгнуть… Четыре месяца… Он же даже еще не ходил… Но как-то же он бегал… Лори его слышала… Лори не сошла с ума… Или мы оба?.. Оба сошли с ума. Взяли и сошли… Не думай об этом, Майки… Просто не думай. Я подошел поближе к приоткрытой двери. Из-за нее доносилось тихое шипение.

Ссссс-сссс-сссс…

Дили-линь-линь…

Может, он и научился ходить, но не превратился же он в змею… А вдруг превратился? Что с нами случается после того, как мы уми… Не думай, Майки, не думай. Просто открой дверь…

Ссс-ссс-ссс…

Открой дверь! Открой дверь!

Рывком я открыл дверь, запрыгнул в ванную комнату… Огляделся по сторонам… Безумные глаза… Бешеный оскал… Краем глаза я ухватил свое отражение в зеркале и ужаснулся. Но в углу, в страшном углу, никого не было.

Сс-ссс-ссс…

Тихое шипение продолжилось. Оно шло откуда-то снизу. Я заглянул за бортик ванной. Там, в доходящей до середины стенок воде, шипела и бурлила, окрашивая воду в чудовищный небесно-голубой, косметическая бомбочка для ванны…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не помню, как добрался до спальни. Не помню, как заснул. Я встал по будильнику — Лори на кухне уже делала мне блинчики. Первым делом я ринулся в ванную комнату. Пустая ванна. Белоснежная эмаль. Никаких следов голубого.

— Лори, ты мыла ванну? — спросил я, поливая кленовым сиропом блинчик. Мне стоило больших усилий скрыть дрожь в голосе.

— О, Майки, извини. Уже, наверное, видна грязь за неделю? Я что-то совсем обленилась с этими сериалами, но обещаю,сегодня я до нее доберусь! Ну, или, в крайнем случае, завтра! — прочирикала Лори, насыпая кофе в френч-пресс.

Бомбочки для ванны у нее, конечно, тоже не оказалось. Лори их терпеть не может. Когда садишься в ванную, частички неприятно пузырятся на коже. Фу, один раз попробовала и с тех пор — никогда.

По пути на работу мой мозг работал на максимальных мощностях. Этого не может быть. Просто не может быть. Возможно, это клиническая депрессия. Или, не дай бог, нарушения посерьезнее. В конце концов, с моей генетикой все возможно… Просто организм производит какие-то не те вещества. И я вижу то, чего нет. То, что не регистрируется никакими камерами наблюдения. То, что не поддается никакой человеческой логике.

Как вы себе это представляете? Мертвый младенец заявился в Лаш и попросил завернуть ему бомбочку для ванны? «Нет-нет, вон ту, пожалуйста, небесно-голубую. Это, знаете ли, мой любимый цвет!» Нет, невозможно. Мертвый ребенок… Как иногда повторяются судьбы. Яблочко от яблони недалеко плывет. Падает, Майки, падает! Ну, не в нашем случае… В нашем яблочки тонут… Мальчики тонут… Тонут…

Я чуть не съехал с трассы в канаву. Вовремя крутанул руль. Остановился на обочине. Продышался. Так… с завтрашнего дня берем неоплачиваемый отпуск. Записываемся на МРТ. Ждем результатов. Дальше корректируем медикаментозно, как пропишут. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Я приехал на работу с двадцатиминутным опозданием и получил нагоняй от начальника отдела. Вчера я исчез без предупреждения за два часа до окончания рабочего дня. Сегодня заявился с опозданием. Так и до увольнения недалеко! Я пробормотал дежурные извинения и засел за работу. Я обложил себя документами и отчетами на месяц вперед. Рядом с собой поместил телефон с открытыми экранами видеонаблюдения. Раз в пять минут я косил глазом на экран, но там, к моему облегчению, ничего не происходило. Я продирался сквозь бумаги, и даже в какой-то момент так увлекся работой, что липкий ужас, скрутивший мои кишки этой ночью и так до конца не отпустивший, начал исчезать.

Вдруг краем глаза я увидел рябь помех на одном из видео. Я схватил телефон. Барахлила связь из ванной комнаты. Я открыл видео в отдельном окне. Не помогло — те же помехи. Я потряс телефон — белый шум. Ничего, Майки. Просто совпадение. Одна из камер барахлит. Может, просто отошел кабель. Вдруг изображение вернулось. Я почувствовал, как у меня сводит судорогой пальцы.

В наполненной до краев ванной неподвижно лежала Лори… Ее тело покрывала бурлящая вода небесно-голубого цвета. Ее глаза были широко открыты. Лори не шевелилась. Зато шевелилось что-то в углу. Что-то в темном углу комнаты. Вот контур круглой головки. Вот крошечная ножка. А вот, внезапно развернувшись вполоборота, оно машет мне прямо в камеру пухлой младенческой ручкой…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В этот раз мне удалось добраться до дома за пятнадцать минут. Возможно, за такое превышение мне выпишут галактический штраф или вовсе лишат водительских прав. Но это не важно. Ничего уже не важно. Сердце оглушительно стучит в ушах. Привычный ежедневный ритуал. Папа дома. Я открываю входную дверь. Медленно иду по коридору. На старом паркете крошечные мокрые следы. Я думаю о том, что еще неделю назад я был уверен, что это мышь. Ха-ха! Мышь! Я смеюсь вслух. Смех звучит громко и неуместно, как будто это вовсе и не я издаю эти звуки. Я открываю дверь в ванную. Я знаю, детской фигурки там уже не будет. Он никогда меня не дожидается. Только колокольчик звенит на ветру.

Динь-дили-линь-динь.

А вот Лори… Лори останется тут со мной. Не-давно-ставшая-опять-живой-и-веселой-Лори… Такая-любимая-что-я-отменил-небесно-голу-бой-цвет-Лори. Такая-мертвая-что-мертвее-некуда-Лори.

Я подхожу к ванне… Заглядываю за бортик…Но Лори там нет. Ванна пуста. Только небесно-голубая вода. И осевшие на дне частички парфюмирован-ной бомбочки, которые, как говорит Лори, ужасно неприятно шипят на коже. Я наклоняюсь посмотреть поближе, и водная гладь вдруг летит на меня с безумной, страшной скоростью. На секунду мир становится небесно-голубым и тут же исчезает в темноте.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Моя мать никогда мне ничего не говорила. У меня ее просто не было. Она погибла через год после моего рождения, а отец — ну, его в принципе в нашей жизни не существовало. Меня воспитывала бабушка. К тому времени, как я закончила университет и на вечеринке у общих друзей познакомилась с Майки, она уже умерла, и я была совсем одна.

Мы сразу друг другу понравились. Он был беззаботный, действительно без забот и с легкостью делал все, за что ни брался. Ходил на работу в банк, кормил меня жареными кальмарами на набережной в Кингстоне, выносил мусор. С ним было весело. У нас было много общего. Мы любили одну и ту же музыку, читали одни и те же книги и, самое главное — у нас было похожее детство. Или так мне поначалу казалось.

Майки вырос в системе. Его родители погибли, когда ему было семь. Дальше — череда государственных приемных семей, университет, отличные оценки и жизнь, вошедшая, наконец, в колею. О родителях Майки особо не говорил. Я никогда не спрашивала себя, почему — мне это казалось нормальным. Уже потом, когда мне вдруг позвонила встревоженная Джули, у меня в голове начал складываться пазл.

Перемотаем-ка немного назад, в февраль этого года, когда у нас родился Джеки. Майки считал, что у меня классическая послеродовая депрессия. Изучив несколько книжек и десяток форумов на этот счет, я с ним согласна. Она появилась не потому, что я не хотела или не любила нашего новорожденного сына. Нет. Напротив — с его рождением на меня навалился необъятный всепоглощающий страх — такой, какого я никогда не испытывала. Страх, что я никогда не стану ему хорошей матерью потому, что у меня у самой никогда не было родителей. Страх, что я его подведу. Страх, что я как-то испорчу воспитание самого драгоценного человека в моей жизни. Джеки много плакал, и от его плача моя тревожность становилась невыносимой. Я установила маленькие камеры по всей квартире, не сказав об этом Майку. Я думала, он решит, что я ненормальная. Каждый раз, когда я отходила от Джеки в другую комнату — просто перевести на секунду дыхание, — я брала с собой телефон. В тот страшный день я забыла его на кромке ванной. У меня в голове не зазвенел звоночек, мышечная память не подсказала, что в руках чего-то не хватает. Я была спокойна — ребенок бултыхался в совершенно непотопляемом плавательном круге для ванной. Я действительно параноидальная мамашка. Прежде, чем купить круг, я пересмотрела десятки роликов на ютьюбе и прошерстила все сайты с отзывами. До того, как в первый раз засунуть в него Джеки, я попробовала притопить круг в ванной. Он всплывал, как буек. Когда… когда все произошло, я не могла понять — как. Как это возможно?!

Первые дни я была благодарна Майки за то, что он встал у руля. Я не могла думать, не могла дышать, не могла существовать, так мне было больно. Но все проходит, даже боль. Когда мы в спешке покидали нашу лондонскую квартиру, я совсем забыла о камерах. Вспомнила я о них только после звонка Джули.

Я никогда о ней не слышала. Майки никогда не упоминал ее имени, а оказалось, он провел в приемной семье Джули пять лет до поступления в университет. Она через кого-то нашла мой номер и позвонила потому, что была испугана. Майки, который никогда ей не звонил, который не кинул ни весточки с момента своего переезда в университетский кампус, вдруг заявился на пороге дома Джули и завел разговор, сильно встревоживший пожилую даму.

Майки, нервно закуривая сигарету за сигаретой — дома он никогда не курил, я даже не знала, что он курит в принципе — выспрашивал у Джули, через которую прошло множество приемных детей, как сделать так, чтобы ребенок перестал плакать. Джули попыталась успокоить Майки — испытание младенческими коликами не миновало почти ни одних родителей, это просто нужно было перетерпеть.

Майки не хотел ничего слушать. Он все бормотал, что с мальчиками, которые плачут, всегда случаются плохие вещи, — так говорила его мать. Джули даже хотела вызвать ему скорую — он выглядел как человек на грани нервного срыва, которому срочно необходимо успокоительное. Но Майки ушел так же стремительно, как и пришел.

Майки не отвечал на ее звонки, а на то, чтобы найти мой номер через череду дальних знакомых у Джули ушло три недели. Она позвонила, когда было уже слишком поздно. Впрочем, я ее не виню — она сделала, что могла.

Когда Джули взяла мальчишку в свою приемную семью, она прочла его дело, и ужаснулась. Когда Джули рассказала мне о родителях Майки, ужаснулась я. Там было почти клише из фильма ужасов. Запуганная мать, вымещавшая злобу на маленьком сыне. Агрессивный, психически нестабильный алкоголик-отец, каждый вечер уговаривавший бутылку водки и крушивший все вокруг себя. Такие истории редко хорошо заканчиваются.

Майки плакал, когда его била мать. Плакал, когда мать бил отец. Слыша его плач, отец зверел и начинал избивать и Майка тоже. Мать муштровала Майки, пытаясь научить сдерживать слезы. С маленькими мальчиками, которые плачут, случаются страшные вещи. Она приучала Майки к строгому режиму — к девяти, когда отец возвращался домой, он уже должен был спать. Чтобы не отсвечивать.

Не плакать. Не провоцировать.

В ту ночь Майки не заснул в девять. Ему ужасно захотелось последний кусочек вчерашнего пирога, который стоял в холодильнике. Он прокрался по лестнице вниз. По пути на кухню, он заглянул в родительскую спальню. Там на полу лежала его мать. Ее глаза были широко открыты, а на шее расплывались следы кровоподтеков. Изо рта вывалился ставший чернильным язык. Развалившись на кровати, отец смотрел какое-то комедийное шоу и оглушительно хохотал. В его руке была почти пустая бутылка водки.

Маленький Майки всхлипнул раз, два, а потом разревелся во весь голос. Отец медленно поднялся с кровати.

«Жизнь, Майки, чудовищно несправедлива. Поэтому втяни обратно свои сопли и вертись, вертись, как можешь!»

Разве он его не предупреждал, что ненавидит, когда мальчишки плачут?

Спасли Майки совершенно случайно. Мальчик так и не научился молчать, и пока отец тащил его в ванную, орал, как резаный. Он почти утонул, когда в дом, наконец, ворвались вызванные перепуганными соседями полицейские. Потом были приемные семьи, последней из которых стала семья Джули, назначенные государством психологи, и, вроде бы, прошлое осталось в прошлом.

Милейшая Джули встревоженным голосом порекомендовала мне все-таки поговорить с мужем. Мало ли, старые травмы иногда выстреливают. У меня не хватило сил сказать ей, что травмы уже выстрелили. Я вежливо поблагодарила Джули, и повесила трубку.

Мои худшие опасения оправдались. На записях с видеокамер, которые после этого разговора я, наконец, решилась посмотреть, видно все, что произошло в тот день. Майки заходит в квартиру, проходит в ванную комнату, и через минуту выходит обратно. Он покидает квартиру, а затем заходит обратно всего через пять минут. Как будто в первый раз за день.

На протяжении двух месяцев в Кейпел-Кьюриге я каждый день смотрела в глаза Майки, пытаясь понять. Хладнокровное убийство или временное безумие? Точного ответа у меня нет, но, честно говоря, я склоняюсь в сторону второго. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Все это, правда, ничего не значит. Я все равно сделала бы то, что сделала. Любая мать готова убить за своего ребенка. Даже та, у которой был всего четырехмесячный стаж материнства.

Это было просто. Пока Майки убирал из моей жизни все вещи голубого цвета — как будто если вырезать дурацкий цвет можно стереть память о моем мальчике! — и исправно ходил на работу, я не теряла времени даром.

Я вырыла яму. Я рыла ее почти месяц — понемногу каждый день, поэтому яма вышла действительно глубокая. Я присыпала ее землей, но это были излишние меры предосторожности — Майки ее все равно не заметил.

Еще я заказала с «Амазона» штангу, весы и гантели, и тренировалась в нашем саду. Дотащить тело до ямы будет нелегко, но я точно знаю, что справлюсь. Штанга пригодилась и для главного дела — тупая травма затылочной части головы часто летальна. Последующее за ней утопление в ванной с неприятно шипящей на коже бомбочкой из Лаша дает стопроцентную гарантию.

Должна признаться, точного плана у меня поначалу не было. В одну из моих редких вылазок за продуктами, я купила три колокольчика. Конечно, меня привлек цвет ленточек. Я купила их просто назло установленному Майком бойкоту голубого. Но колокольчики заставили меня задуматься, и в голове начала формироваться идея.

Сначала мне никак не удавалось выстроить историю, с колокольчиков начинать было как-то не логично, поэтому в следующую вылазку в город я купила Говарда — ручную серую мышь. Говард был чистым вдохновением, пришедшим ко мне с витрины зоомагазина, мимо которой я проходила.

Поначалу я думала, что вся идиотская мистификация займет гораздо больше времени, но потом Майки сделал мне прекрасный подарок. Правильно говорят, муж и жена — одна сатана. Во всяком случае, думаем мы с ним часто в одном направлении. Когда Майки — как когда-то, с рождением Джеки я, — вдруг купил камеры и утыкал ими весь дом, я не могла поверить своему везению. До ухода в декрет я зарабатывала деньги видео-монтажом и спецэффектами. Ничего особо звездного, но неплохие деньги микро-бюджетные фильмы ужасов мне приносили стабильно.

Соглашусь, особой изобретательностью я не отличаюсь, но работа наложила на меня определенный отпечаток, и что-что, а сюжет третьеразрядного ужастика я могу воспроизвести с закрытыми глазами. А уж сколько таких привидений на дрожащих фидах с камер наблюдения я наклепала за годы работы — не перечесть. Единственной сложностью было взломать трансляцию на телефоне мужа, но пара часов за интернет-мануалами — и дело сделано.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Не боялась ли я, что Майки что-то заметит? Пожалуй, нет. Одержимость, вылезшая на свет Божий из темных детских закоулков его подсознания, и убившая нашего сына, так и не отступила. Утопив Джеки, она принялась за Майка. Маниакальное соблюдение режима и необъяснимый остракизм голубого цвета отнимали все его время и внимание. Бедный Майки не видел дальше собственного носа.

Я не знаю, что меня ждет дальше. Надеюсь, что следующие жильцы этого дома никогда не станут перекапывать сад настолько глубоко, чтобы найти под раскидистой яблоней два скелета — четырехмесячного малыша и тридцатидвухлетнего мужчины. А если их когда-нибудь и найдут, надеюсь, я уже буду далеко, а в моем паспорте будет значиться совсем другое имя.

Есть такая старая поговорка — тот, кому суждено быть повешенным, не утонет. Некоторым же, как показывает жизненный опыт, просто суждено утонуть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Питомцы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Где я?!» — Вера Беляева вскочила с постели, сбросив с себя клейкие щупальца сна. Ужас колол сердце, заставляя его биться быстрее.

Три стеклянные стены, за ними полумрак. Четвертая — из стальных листов, сшитых между собой толстыми сварочными швами. В одном углу кушетка, рядом — маленькая столешница и табурет, прикрученный к полу; в другом — металлический унитаз, отделенный перегородками. Больше в узкой камере ничего не было, даже двери.

— Эй! Кто-нибудь?! — Вера постучала ладонью по стеклу.

За большой прозрачной стеной, через широкий проход, размещалась точно такая же комната из стекла и стали с аскетичным интерьером и холодным светом. На кушетке под одеялом прорисовывались странные очертания — что-то объемное и громоздкое, примерно посередине оно резко обрывалось и становилось плоским и тощим.

Света из камер едва хватало, чтобы рассмотреть неосвещенное пространство за пределами стеклянных стен. Справа виднелась массивная железная дверь и ряды стеллажей от пола до потолка, заставленные банками. Слева — прозрачная завеса из ПВХ, за ней проглядывались аппараты с мониторами, несколько шкафов, этажерка на колесах, холодильник, каталка, а над ней — большая операционная лампа, похожая на семенную коробочку цветка лотоса.

В углах камеры, с внешней стороны, Беляева заметила черные глазки объективов, они охватывали все пространство, не оставляя «слепых зон».

— Меня кто-нибудь слышит?! Выпустите! — она махала руками. — Эй! Там есть кто-нибудь?! Помогите!

Гнев, точно муравьиная кислота, постепенно выжигал страх Веры, оставляя лишь тупую, неукротимую агрессию.

— Выпустите! Вы не имеете права! Слышите?! Не имеете права! —

Беляева металась и колотила руками и ногами по толстым прозрачным стенам, но звуконепроницаемая камера поглощала всю ярость девушки. — Выпустите! Сволочи! Выпустите!!!

Выбившись из сил, Вера забралась на койку, свернулась калачиком, обхватила руками колени и заплакала, тихо бормоча: «Этого не может быть. Это не по-настоящему!»

Когда она немного успокоилась, и хаотичные мысли-мотыльки перестали биться друг об друга, из подсознания, словно черт из табакерки, выпрыгнуло воспоминание.

— Нет! — Вера вскочила.

Накануне вечером она блуждала в дождливых сумерках между однотипных высоток в поисках пункта выдачи посылок. Сзади кто-то налетел и зажал лицо влажной салфеткой. Резкий запах ударил в нос. Вера брыкалась и мычала, а через несколько секунд провалилась в тяжелый, липкий сон.

«Меня похитили?!»

Боковым зрением Вера уловила движение за стеклом и бросилась к прозрачной стене.

Между камер шел мужчина в белом халате, медицинской маске и шапочке. Он вез тележку с лекарствами, шприцами и латексными перчатками. Его сосредоточенные графитовые глаза смотрели прямо перед собой, не обращая внимания на девушку.

— Стой! Выпусти! — Вера следовала за ним вдоль камеры и стучала по стеклу. — Умоляю, выпусти!

Незнакомец прошел мимо и скрылся за шторой медбокса.

— Открой! Ублюдок! Ты не имеешь права! — распалялась Вера, не сводя глаз с размытой фигуры за прозрачной завесой. — Я все равно выберусь! Слышишь?! Выберусь и убью тебя!

Мужчина оставил тележку между двух шкафов, распределил лекарства по полкам, разложил шприцы и перчатки по ящикам. Затем открыл холодильник, достал что-то, сунул в нагрудный карман и пошел к двери между стеллажей.

Вера прильнула к стеклу.

— Умоляю! Я сделаю все, что хочешь! Пожалуйста! Я никому не скажу! — она пыталась заглянуть ему в глаза. Но он смотрел только вперед, и не замечал ее.

Вера кинулась в дальний угол камеры, чтобы оказаться на несколько шагов впереди и поймать его взгляд.

— Посмотри! Посмотри на меня! Ты меня видишь, я знаю! Смотри сюда! — она махала руками и прыгала между изножьем койки и стеной.

Мужчина остановился, повернулся к камере и приблизился вплотную. Вера могла бы почувствовать его дыхание, если бы не стекло.

— Отпусти! Никто не узнает! Обещаю! Я сделаю все, что… — она невольно вздрогнула, вглядываясь в неживые, будто затянутые туманом, глаза. По ее щекам потекли слезы, — захочешь… По-жа-луй-ста, — беззвучно проговорила она.

В ответ незнакомец покачал головой и пошел к выходу.

— Нет! Подожди! Не уходи! — она била кулаками в стену, сдирая с костяшек кожу и оставляя на стекле кровавые мазки. — Выпусти! Сволочь! Выпусти!

Тяжелая дверь за мужчиной закрылась. Верхний свет погас, и темнота, отпугиваемая лампочками в камерах, подобно ленивому черному коту, развалилась в дальних уголках медбокса и на полках стеллажей за банками.

Вера сползла на пол, уперлась лбом в стекло и закрыла глаза.

Спустя некоторое время за спиной раздался металлический щелчок. Беляева обернулась. В стальной стене открылось неприметное окошко, расположенное вровень над столешницей, на которую поставили бумажную посуду: тарелку с отварной говядиной и овощами и стакан с чаем. Вера выбралась из угла, подбежала к столику, смахнула еду на пол и заглянула в окошко. В глубине виднелся белый халат.

— Выпусти! Прошу! Я заплачу! Я найду других девушек! — Вера хотела просунуть руку и схватить незнакомца за карман. Но створка, как гильотина, упала с громким хлопком, и чуть не прищемила длинные девичьи пальцы.

— Выпусти! Ублюдок! — Беляева лупила ладонью по закрытому окну. Руку охватило болезненное жжение. Тогда она повернулась и несколько раз ударила пяткой.

В соседней камере под одеялом что-то завозилось, и с кровати медленно поднялась безобразная фигура. Вера смотрела на странное человекоподобное существо, и ужас с примесью отвращения охватывал ее.

Голые ноги, похожие на громадные бесформенные столбы, шлепали раздутыми ступнями к столику с едой. С икр и бедер мясистыми волнами свисала отекшая кожа. Дистрофичное туловище пряталось под пижамой. На костлявых руках, точно набухшие почки на ветках, выпирали суставы. Голову с редкими пучками рыжих волос покрывали корки болячек. На — обескровленном лице — темные круги под выпученными глазами, впалые щеки и заостренные скулы. Изможденная женщина с отрешенным взглядом, что-то бормотала и кривила рот, будто сильная боль вгрызалась в ее тело.

«Господи! Что он с ней сделал?!» — Вера вздрогнула, боясь представить, каким изуверствам подвергнется она.

Женщина со слоновьими ногами и руками-прутиками, сглатывая слюну и облизывая губы в язвах, подошла к столу, склонилась над тарелкой, загребла грязными пальцами густую темно-зеленую кашицу и с жадностью затолкала в беззубый рот.

Руки, зачерпнувшие горсть отвратного пюре, зависли в воздухе. Жующие челюсти замерли. Она бросила комок обратно в тарелку и стала шарить пальцами во рту. По губам растеклась кровь, красные капли упали в еду. Женщина вынула черный зуб, положила его на стол и продолжила запихивать мерзкую массу в окровавленный рот.

Покончив с едой, она вылизала пальцы и ладони, медленно развернулась на ногах-подушках и направилась к кушетке.

Вера помахала соседке рукой. Женщина остановилась и вперилась страшными глазами в девушку. Руки ее задвигались… Поначалу Вера приняла эти невыразительные жесты за нервный тик, но быстро сообразила, что пальцы женщины — разговаривают… В старших классах школы, когда отец Веры потерял слух из-за хронической ушной инфекции, Вера выучила язык глухонемых. Ей не приходилось им пользоваться с тех пор, как похоронила родителя. Многое забылось, но не все. И вот теперь…

«Мая. Еда. Дай. Хотим кушать. Просим кушать», — прочитала Вера в обрывочных жестах соседки.

«Я Мая. Я Мая. Я Мая».

— Ты Мая. Я Вера. Где мы? Что это за место?! — Беляева с трудом вспоминала подзабытый язык немых.

— Нельзя обижать питомцев, — отвечала Мая.

— Ты знаешь, где мы? Ты давно здесь?

— Я Мая. Я Мая. Я Мая…

— Что он с тобой сделал?

— Я Мая. Я Мая. Я Мая… — И больше ничего. — Я Мая. Я Мая. Я Мая…

— Тупая овца, — выругалась Вера и рухнула на кушетку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

По ощущениям Веры, она провела в заточении не меньше недели, а мотивы и поступки похитителя по-прежнему были неясны. Он не пытался ее изнасиловать, не истязал пытками, не избивал, не унижал — он вообще не заходил в камеры пленниц и не разговаривал с ними. Каждый раз, когда незнакомец в медицинской маске входил в массивную дверь между стеллажами, Беляева бросалась к прозрачной стене и требовала отпустить ее. Но истерики пленницы, похожие на трепыхание бабочки за стеклом, не трогали мужчину, и он, не обращая внимания на женские слезы и крики, проходил мимо.

Иногда Вере удавалось перекинуться с Маей несколькими жестами, но чаще она часами следила за беспокойными руками соседки, и пыталась уловить смысл в бессвязном потоке слов. Мая все время общалась с какими-то питомцами и обещала больше не обижать их. «Надеюсь, у меня не появятся вымышленные друзья,» — Вера с грустью смотрела на обезображенную женщину с искалеченной психикой. После долгих и безуспешных попыток она окончательно оставила надежду разобраться в больных мыслях глухонемой, спутанных, как клубки цветных ниток.

С перерывами на сон, еду и туалет Вера ползала по камере: изучала стыки, простукивала металлическую стену, рассматривала швы в углах — искала дверь. «Бесполезно…» — едкая горечь отчаяния душила в ней дух сопротивления, и депрессия, словно ядовитый плющ, оплетала сознание и пускала корни.

Беляева слабела, ее мучали головные боли, и постоянно клонило в сон. Скоро она перестала вставать с постели и отказывалась от еды. Вера лежала с закрытыми глазами и вспоминала…

В шесть лет гуляла с родителями по пляжу и собирала камушки…

В пасмурный день, на уроке сольфеджио, смотрела в окно на желтые деревья, и необъяснимая тоска разливалась в груди. Странное, незнакомое и сладкое чувство…

На десятый день рождения прыгала от счастья и обнимала черного котенка по имени Рыжий…

В старших классах впервые поцеловалась с мальчиком, который ей совсем не нравился…

Сидела майским утром на набережной и читала «Винни-пух и все-все-все», прогуливая первые пары…

Ходила с одногруппниками на концерты, а после напивалась до беспамятства…

И вспоминая далекие и близкие отрывки жизни, Беляева удивлялась, как много в закоулках памяти хранится коротких, ничего не значащих моментов с особой аурой и необыкновенным вкусом, и думать о них приятней, чем о значимых событиях, повлиявших на жизнь.

Из темноты проявилось воспоминание пятнадцатилетней давности. Квартиру Беляевых затопило канализационными нечистотами. Коричневая вода испортила мебель и паркет. Вонь испражнений впиталась в вещи. Грязь осела на плинтусах и обоях. Мать в слезах. Отец в ярости. Никогда Вера не видела родителей в таком отчаянии и гневе — ни до, ни после. Семье пришлось влезть в долги, чтобы сделать ремонт, и на время переехать к бабушке…

«Переехать…» — укололо слово, и нарисовало план действий. Беляева стянула с себя вверх пижамы. Долго возилась с рукавами, а когда оторвала их, завязала на каждом куске ткани по два-три узла. Затем оделась в остатки пижамы и встала с постели. Ноги задрожали от слабости. Вера плюхнулась на койку, немного отдохнула и снова поднялась. Она медленно пошаркала к туалету, прихватив со стола тарелку с протухшей едой и пустой стаканчик.

Она смыла в унитаз первый рукав пижамы, следом отправила бумажную посуду, подождала немного и спустила второй комок ткани.

Прошло несколько часов, прежде чем грязная вода поднялась и перелилась через край унитаза, разнося по камере смрад нечистот. От едкого запаха канализации першило в горле. Вера хрипела, кашляла и ждала, когда похититель увидит в мониторах потоп и прибежит устранять засор, тогда уж она не упустит шанс и сделает все, чтобы выйти отсюда. Даже убьет, если потребуется.

Поток воды то замирал, то оживал; то тихо журчал, как декоративный фонтан, то громко бурлил, принося грязь и вонь из труб.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Иллюстрация Анастасии Баталиной (Птах)}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Камеру уже затопило по щиколотку, когда дверь между стеллажами открылась, и на пороге показался он. Незнакомец в маске, как обычно, проследовал между стеклянных стен к прозрачной шторе медицинского бокса, и даже мельком не взглянул на Беляеву. Он, казалось, ничего не замечал вокруг.

В этот раз Вера не просила о помощи. Больше она не будет унижаться и выпрашивать свободу — она вырвет ее зубами.

Мужчина вышел из медбокса.

«Он все равно откроет чертову камеру, ему придется. Нужно быть готовой», — приободряла себя Беляева.

Время шло, вода прибывала, а похититель так и не открыл дверь в камеру, но, как всегда, поставил свежую порцию еды и чая на стол.

Вера сидела на кровати, поджав ноги, и тяжело, с присвистом дышала.

— Сейчас… Сейчас он придет. Нужно еще немного потерпеть… — шептала она, прикрыв глаза.

Вонь ядовитых испарений усиливалась. Воздуха не хватало. Сознание путалось, голова раскалывалась от боли. Сон, как назойливая муха, летал вокруг, жужжал, пытался присесть на Веру. Она упрямо отмахивалась от него, но в конце концов истощенный организм сдался. Последнее, что она увидела, были закрытые решетки вентиляции под потолком.

«Сволочь…» Это была последняя мысль, которая проскользнула в сознании Веры.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После тяжелого сна голова болела, язык прилип к нёбу, губы высохли и потрескались. Тело скрежетало, словно криво склеенные осколки стекла. В животе свербела боль, спутанная с тошнотой.

Вонь нечистот в камере сменилась разъедающими парами хлора. Пол был снова сухой и чистый, а на Вере — новая пижама.

Пригнувшись и пошатываясь, Беляева поспешила к унитазу. Ее рвало. Горло саднило.

Она вернулась к столику, взяла стаканчик, сделала несколько глотков и скривилась от боли — точно не воду выпила, а съела горсть гвоздей.

Рухнув на кушетку, Вера заснула.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Без часов и календарей время для Беляевой превратилось в унылую вечность, она даже приблизительно не могла прикинуть, сколько недель или месяцев провела в стеклянной комнате под светом дневных ламп. Иногда ей казалось, что она уже давно умерла и попала в ад, и душа ее томится взаперти, изнывая от скуки.

Безделье сводило с ума, разжижало мозги. Из внешнего мира в камеры ничего не попадало, кроме еды и воды. Мучитель ни разу не принес ни книг, ни журналов, ни блокнота с карандашом, хотя Беляева постоянно просила — кричала ему в оконце, когда створка в стене поднималась, и там, в глубине, мелькали халат и руки, приносящие еду.

Иногда Вера наблюдала за Маей и завидовала. Соседка жила в вымышленном мире с питомцами, не осознавая ужаса, происходящего с ней. «Счастливая…» — вздыхала Беляева.

Обычно Вера развлекала себя песнями, разговорами или сочинительством. Еще любила вспоминать все плохое, хорошее и незначительное, вновь и вновь переживая эмоции, законсервированные в образах прожитых лет. И постоянно думала о том, что будет делать, когда выйдет отсюда.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Уже долгое время Мая не ела и не спала — она каталась по полу, билась головой о стены, кричала и плакала. Беляева старалась не смотреть на страдания несчастной и радовалась, что их разделяют звуконепроницаемые стекла, и она не слышит надрывных воплей глухонемой.

«Отмучилась», — подумала Вера, когда на изможденном лице Маи, наконец, застыло умиротворение.

Между камерами зажегся общий свет. Похититель — в неизменном медицинском халате, шапочке и маске — прошел от стеллажей к медбоксу, отдернул полиэтиленовую штору, взял из ящика пару латексных перчаток, затем снял блокировку с колес каталки и привез ее в камеру покойницы.

Оказывается, выход из ада — отметила для себя Вера — таился за толстой дверью, замаскированной под стальную стену, к которой крепилась столешница с окошком для еды.

Мужчина подошел к мертвой, пощупал ее запястье и шею. Потом взял Маю на руки и вынес из камеры.

Дверь между стеллажей снова открылась. Сначала появилась каталка с трупом, за ней он.

Незнакомец припарковал тележку с мертвой женщиной под операционной лампой и зафиксировал колеса. Затем стал готовить хирургические инструменты и банки с растворами.

Беляева внимательно следила за похитителем, но это его не смущало. Наоборот: он будто специально работал так, чтобы не закрывать ей обзор. То, что она увидела, навсегда лишило ее покоя. Вера захотела сойти с ума, чтобы никогда больше не осознавать происходящего.

Похититель откачал жидкость из слоновьих ног Маи. Кожа повисла, как сдутая резина. Мужчина взял скальпель, сделал разрезы и долго копошился в мертвой женской плоти. Он пинцетом вытащил из Маи окровавленного червя, с довольным видом осмотрел крохотное, извивающееся тело и аккуратно опустил червя в банку с раствором. Затем достал из ноги еще одного паразита, в два раза длиннее первого, а за ним еще одного, и еще…

— Бругиоз, — захрипел динамик в углу камеры под потолком. Вера шарахнулась и посмотрела сначала на источник звука, а потом на мучителя. Он издевательски подмигнул. За все время он ни сказал ей ни слова, и вот вдруг заговорил. — Круглый червь, поражающий лимфатическую систему. Из-за него развивается слоновья болезнь, — объяснял мерзавец, продолжая вытаскивать из лимфатических сосудов паразитов. — Самцы достигают в длину два с половиной сантиметра, самки до шести. А толщиной не больше двух миллиметров. Представляешь?

В голосе незнакомца звучали не преподавательские нотки всезнающего лектора, а любовь владельца собаки или кошки, помешанного на своем зверке. Нежность в его голосе разливалась тягучим медом.

— …Передаются через укус комара. Преимущественно в Юго-Восточной Азии. Инкубационный период — около двух — трех месяцев. Первые проявления заражения выглядят, как аллергическая реакция. Дальше — больше. Если паразита не уничтожить, в течение нескольких лет лимфатическая система разрушается, жидкость перестает свободно циркулировать по сосудам, пораженные конечности отекают и превращаются вот в это… — кивнул он на мертвое тело. — А Мая прожила здесь шестнадцать лет, выращивая в себе моих домашних питомцев.

Вытащив еще несколько экземпляров червей, он перешел к животу. Вскрыл брюшную полость, вспорол кишечник и стал рассматривать его содержимое. Беляева с ужасом смотрела, как он ковыряется в мертвой женщине, точно не человеческие потроха перебирает, а чемодан с вещами распаковывает.

Он быстро нашел то, что искал. Поймал пинцетом белое плоское тело и осторожно потащил, стараясь не порвать бесконечно длинного червя, похожего на ленту.

— Свиной цепень, — с гордостью озвучил он. — От бычьего отличается тем, что, помимо присосок у него есть крючья, которыми он прочно закрепляется на стенках кишечника хозяина. Свиной цепень опасней, хоть и поменьше. Всего до трех метров вырастает.

Не выдержав жуткого зрелища, Вера бросилась к унитазу и опустошила желудок.

Любитель паразитов продолжал вытягивать из живота Маи червя, аккуратно опуская его в большую банку с каким-то раствором.

Беляева вышла из туалета и села на табуретку, отвернувшись от мерзости, что творилась в медбоксе под операционной лампой. Ее психика больше не могла выдержать вида распотрошенного трупа, крови и больного урода, с любовью раскладывающего червей по банкам.

Она гнала от себя мысли о тех, кому стала хозяином. Пыталась отвлечься воспоминаниями, пела песни, повторяла таблицу умножения, но страшные навязчивые мысли, как бумеранги, возвращались к ней, и каждый раз ее передергивало, когда перед глазами вставал образ белых клубков, копошащихся в ее организме. Тело ломило от спазмов, и она была уверена, что боль эту вызывают паразиты.

Зажужжала пила. Вера обернулась. Мужчина вскрыл грудную клетку покойницы. Располосовал легкие, оттянул ткани зажимами и взял пинцет.

— А здесь у нас легочный сосальщик парагонимоз. Известно более десяти видов этой крохи, способной инфицировать человека. Конкретно этот — Paragonimus westermani. Смотри, похож на сплющенное кофейное зернышко, — он держал что-то красно-коричневое пинцетом, но Вера не стала рассматривать. — Как хочешь, — он пожал плечами и опустил гельминта в банку. — Между прочим, довольно редкий вид.

До Веры доносились влажные хлюпанья и металлическое бряканье хирургических инструментов. Звуки вгрызались в перепонки, вызывали нервную дрожь и сводили с ума. Она затыкала уши, но все равно слышала возню в трупе, нашпигованном червями. Вскоре к невыносимым звукам примешались всхлипы и неразборчивые причитания. Беляева снова обернулась. Мужчина плакал.

— Жалко их, они умирают, — объяснил он причину своей слабости. — Им так хорошо жилось внутри Маи. А теперь мертвые в банках. Ненавижу момент расставания, — он смахнул рукавом слезы и посмотрел на ошарашенную Веру. — Думала, я черствый и бездушный? Нет. Я люблю своих питомцев. Знаешь, как сложно, даже мне, паразитологу со стажем и связями, достать редкий экзотический вид?!

Приступ гнева охватил Веру. Она подлетела к стеклу и начала месить по нему кулаками.

— Почему я?! Почему?! — она заливалась слезами.

— А почему нет? Так совпало. Я не выслеживал тебя специально. Просто ты оказалась не в то время не в том месте. Мне был нужен новый дом для моих питомцев. Ничего личного. Вообще женщины для моих малюток идеально подходят. Животных я не люблю, к тому же у меня аллергия… А мужчины слишком упрямы и агрессивны. С вами спокойней. Так что не было особой причины, — он понизил голос и вытащил еще одного червя.

Вера сползла на пол. Если бы в тот день она по просьбе мамы встретилась бы с ней, а не пошла за посылкой, то не оказалось бы в руках больного ублюдка. Не сидела бы сейчас в звуконепроницаемой комнате с червями в брюхе.

Закончив препарировать несчастную Маю, мужчина поменял окровавленные перчатки на чистые. Затем закрыл банки с червями и переставил их на тележку.

— Обожаю этих прекрасных, разрушительных лапуль, — он любовался кольцами паразитов в склянках с подписанными на латинице ярлыками. — Прям, как женщины: присосутся к хозяину и тянут все соки, пока он не сдохнет.

Мужчина подкатил тележку к стеллажам, расставил на полках новые экземпляры и вернулся в медбокс. Он накрыл тело Маи брезентом и вывез за стальную дверь.

Вера осталась одна. Она с тоской смотрела на пустую камеру соседки. Пусть глухонемая, пусть сумасшедшая, но все-таки с ней было не так одиноко.

— Надеюсь, ты в лучшем из миров…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вера больше не думала о побеге. Не утешала себя мечтами о свободе. Не пряталась от страшной реальности в воспоминаниях. Мысли заполонили паразиты. Она ощущала в себе инородную жизнь, и приходила в ужас от того, что не может избавиться от червей, размножающихся в ее теле.

Беляева остервенело расчесывала обломанными ногтями руки, покрытые сыпью и алыми язвами.

На предплечье, у сгиба локтя, она заметила красную борозду длиной со спичку. Вера отметила ее царапиной, а через несколько часов обнаружила извилистую линию в нескольких миллиметрах от ранки. Кривая ползла к запястью. Ужас крючьями вцепился в сердце. Живот закрутило, переваренная еда поднялась по пищеводу. Вера спрыгнула с постели, подлетела к унитазу и склонилась над ним…

Среди рвотных масс она увидела извивающегося красно-желтого гельминта. С криками и плачем Вера вцепилась ногтями в предплечье, где сидел паразит, и стала рвать кожу. Кровь бежала по руке и капала на пол.

Она не замечала боли и продолжала расковыривать рану, охваченная иступленной яростью. Добравшись до червя, Беляева схватила его и потянула. Хрупкое тело, перемазанное кровью, не выдержало натяжения и порвалось. В пальцах Веры осталась половина паразита.

— Фууу! — она бросила его на пол и раздавила ногой.

Дверь в камеру отворилась. На пороге стоял он. Впервые Вера видела мучителя без медицинской маски и хирургической шапочки — ничем не примечательные черты, глубокие рытвины на щеках, скошенный подбородок и сильные залысины. Лицо перечеркнуто гневом.

Он подлетел, замахнулся и влепил Вере пощечину.

Она упала и схватилась за щеку. На губах растекался вкус крови.

— Сука! Никогда! Никогда не трогай моих питомцев! Поняла, тварь?! — он подскочил и навис над ней. — Они мои! Мои! Не твои! Если еще раз… — Он сжал кулаки и резко выдохнул. — Если еще раз такое повторится, будешь лежать пристегнутая к кровати. А питаться будешь через шланги… и в туалет тоже через шланги, — он достал из кармана халата шприц и снял колпачок. — Жаль, Мая с катушек съехала, а то она бы тебе рассказала, как полгода с трубками лежала, — паразитолог схватил Веру за руку и сделал ей укол в плечо. Потом вышел за дверь, но не закрыл ее.

Беляева впервые, со дня заточения, видела дверь в камеру открытой. Из темного проема тянуло холодом и сыростью. По щекам девушки бежали слезы. Надо сделать хоть что-нибудь! Она должна попытаться. Вера привстала… и рухнула обратно. Тело не слушалось, оно потеряло твердость, точно его набили ватой.

Мужчина вернулся, взял Беляеву на руки и вынес из камеры. Он уложил ее на каталку, пристегнул ремнями и повез через тускло освещенный коридор. Гулкое эхо его шага и колес, спотыкающихся о неровную плитку, заполнило вытянутое узкое пространство.

Одурманенная Вера то проваливалась во тьму, то выныривала к слабому свету, цепляясь глазами за кирпичную кладку стен и судорожно соображая, далеко ли он ее увез, сворачивал ли по пути.

Мужчина остановился, открыл массивную дверь и толкнул каталку в широкий проем. В большом помещении Вера увидела одну из двух стеклянных комнат с лужей крови на полу. «Он вскроет меня, как консервную банку, и заберет своих питомцев», — хлестнула мысль, ускоряя ритм сердца.

— Нет, — жалобно пропищала она.

Паразитолог завез Веру в медбокс. Обработал рану на руке, наложил два шва, перевязал и поставил ей капельницу. После задрал Беляевой кофту, смазал правый бок гелем и приложил головку датчика УЗИ аппарата.

— Вот, смотри. Это печень, а тут, — он ткнул пальцем в черно-белый экран, — эхинококк. Пока еще маленький. В этом пузыре зреют личинки. Человек — промежуточный хозяин, он же биологический тупик для этих малюток, — он еще немного полюбовался пузырем в печени, потом отодвинул УЗИ аппарат и подкатил другую этажерку с плоским монитором.

Отстегнул ремни, перевернул Веру на бок, вставил ей в рот эндоскопический загубник и ввел в горло черный шнур с лампочкой и камерой на конце. На экране появилось изображение. Свет опускался в темный склизкий тоннель. На дне камера уперлась в шевелящийся комок красновато-белых червей.

— Аскариды, — радостно сообщил он. — Где-то тут еще были кошачьи двуустки. Маленькие такие. А, вот! Один, и еще один, и еще, — он показывал плохо соображающей Вере гельминтов. — Скоро ко мне приедет колючеголовый червь. Слышала про скребней? Удивительные животные! Вооружены крючьями. Достигнув половой зрелости в кишечнике хозяина, самец оплодотворяет самку и закупоривает ее влагалищецементной секреций, чтобы другие самцы не могли ее покрыть. После, когда яйца сформируются, они вместе с пробкой выходят в кишечник хозяина. Для тебя я достал скребня-великана. Самки этого вида вырастают до 70 сантиметров.

Он говорил и говорил, смакуя подробности из жизни червей скребней и рассматривая взрослых гельминтов, что обвивались вокруг эндоскопического провода. Сонная Вера слушала, но смысл его слов ускользал от нее, хотя ей казалось, что она все понимает.

Налюбовавшись паразитами в желудочно-кишечном тракте, мужчина вынул из Беляевой трубку, и она ощутила ту самую неприятную саднящую боль в горле, с которой проснулась в хлорированной камере. «Значит, это со мной уже было…» —

пролетела размазанная мысль.

— Теперь давай посмотрим, как там наши гонгилонемы, — сказал паразитолог, освещая налобным фонариком ротовую полость Веры. На слизистой виднелись ссадины и зигзагообразные ходы. Справа над верхними зубами, выпуклая кривая линия, уходящая вглубь десны. — Если это самочка, то до четырнадцати сантиметров вырастет, самец вполовину меньше будет. Вот этих отсюда ничем не извести, только хирургическим путем…

Закончив осмотр, он отвез Веру в камеру, переложил на постель и ушел.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Она слышала, как черви шевелятся внутри нее, чувствовала их перемещения.

«Я их планета… их вселенная», — с гордостью думала Вера.

Беляева коснулась кончиком языка левой щеки. Из небольшой язвы тянулся тонкий мягкий отросток не больше сантиметра. Вера боялась поранить или случайно перекусить паразита. Она осторожно трогала его языком, пыталась загнать в нору. Но гонгилонема не хотела уходить.

— Ну, что ты какой вредный? Давай уползай! — разговаривала Вера с питомцем.

В камере Маи открылась дверь. Беляева оживилась.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

_{Иллюстрация Анастасии Баталиной (Птах)}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мужчина в маске внес белокурую девушку, уложил ее на койку, затем повернулся к Вере, подмигнул и вышел.

«Бедная девочка…» — Беляева искренне жалела новую соседку, но была счастлива. Впервые по-настоящему счастлива здесь. Теперь она не одна.

Блондинка проснулась, огляделась. Испуганный взгляд вонзился в Веру, и юное миловидное лицо перекосили ужас и отвращение. Она вскочила с постели и заметалась, как загнанный дикий зверь. Девушка звала на помощь, колотила по стенам руками и ногами, прыгала перед камерами.

Беляева смотрела на немую истерику незнакомки, ни звука не прорывалось к ней через два стекла. Боль разъедала сердце Веры. Вместе с новенькой она вновь переживала первые дни заточения, ощущала нестерпимую зудящую надежду на спасение. Ей хотелось бы облегчить мучения девушки, но это было невозможно. Вера знала: покой придет позже, когда она смирится. И жить станет легче. Жить станет проще. У нее будут свои питомцы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Валерий Тищенко} Надо слушаться родителей ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В субботу жара опустилась на город. Солнце палило нещадно: асфальт раскалился так, что, казалось, еще немного, и он расплавится. И как назло, в небе — ни намека на облака. Ошалевшие от духоты жители высыпали на улицы; многие устремились за город, ближе к природе. Когда Борис Хохлов выехал на трассу, она оказалась забита до отказа. Поток транспорта не ослабевал, а наоборот — увеличивался, что было необычно для выходного дня. Борис выругался, хлопнув ладонью по рулю.

— Хочешь дружить? — спросил мелодичный детский голосок с соседнего сиденья. Борис бросил быстрый взгляд на ткнувшегося носом в кресло белого медвежонка и вернул его с исходное положение: черные глаза-бусинки сверкнули в солнечном свете. Лиза… Борис невольно улыбнулся. Еще каких-то сорок минут, и он увидит сияющие зеленые глаза дочери. Лиза обожала медведей, вся ее комната была завалена мишками всех расцветок и размеров.

Под днищем автомобиля лязгнул металл — протяжно и злобно. Сам по себе звук не предвещал ничего хорошего. Борис занервничал, снизил скорость и прислушался: что это могло быть? Автомобиль абсолютно новый — три месяца как из салона — проблем не должно быть. «Разве что заводской брак? Не хотелось бы…» — скривился Борис. Стараясь следить за дорогой, он напрягал слух. Спустя пару минут он уже было решил, что ему померещилось…

Но услышал удар — будто тяжелая железка упала. Что-то брякнуло и застучало, автомобиль повело в сторону. Бориса тряхнуло, когда крыло автомобиля зацепило отбойник. Бешено завертев «баранку», Борис удержал машину и судорожно надавил на тормоз, но автомобиль, вместо того чтобы остановиться, продолжал набирать скорость, катясь под горку. С ужасом Борис наблюдал, как стрелка спидометра взлетела вверх. Потными ладонями он вцепился руль и бешено вертел, петляя по трассе. Машина окончательно потеряла управление, пересекла сплошную полосу, задела красную иномарку в соседнем ряду… Машину кинуло влево, на встречку. Несколько секунд растянулись в часы. В голове билась единственная мысль: уйти от столкновения, остановиться… Борис вцепился в руль, но увидел огромные глаза женщины, летящей прямо него, и понял, что это конец.

Последним, что ощутил Борис, было мягкое прикосновение плюшевой игрушки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Папа умер сегодня. Он не вернется.

Смысл этих слов не сразу дошел до Лизы. Папа всегда был рядом. Незыблем как монолит. Папа не мог не вернуться. Лиза отказывалась верить в обратное.

— Хорошо, — сказала она. Мать проводила дочь тревожным взглядом, хотела что-то сказать, но в дверь позвонили и она вышла. Лиза бросила взгляд на часы: приближалась ночь, а папы все не было. Он иногда задерживался на работе допоздна, но случалось это редко. Лиза пожала плечами и отправилась к телевизору.

Разревелась она только ночью: топала ногами, махала руками, звала отца. Ей хотелось прильнуть к его груди, вдохнуть душный аромат его любимого одеколона. Но папа так и не пришел. От соли слез у Лизы уже щипало щеки, но остановиться она не могла. Смерть и потеря близкого человека были чем-то из телевизора — далеким и странным. И теперь, когда глубоко внутри поселилась непонятная, давящая, всепоглощающая пустота, Лиза не знала, как с этим справиться.

— Тише, моя хорошая, тише! — успокаивала мать, но утешения не помогали. Лиза утихла лишь под утро, осознав, что для нее настала новая жизнь. Хотя к таким изменениям она не была готова.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Белого мишку с темным пятном на брюшке Лиза нашла случайно. Он скромно восседал на книжной полке в спальне родителей, почему-то спиной вперед. Лизе понравился задорный блеск его глаз.

— Откуда он у тебя? — Лиза показала медвежонка маме. Та вздрогнула.

— Он уже давно у меня. Подарили…

Лиза повертела медвежонка, ткнула пальцем ему в нос, и сказала:

— Он мне нравится. Подаришь?

Мать беспокойно взглянула на дочь.

— Конечно. Забирай, — поспешно отвернувшись, мать вышла из комнаты. Довольная Лиза обратилась к мишке:

— Будешь со мной дружить?

— Будешь со мной дружить? — повторил за ней мишка. Лиза засмеялась и обняла игрушку. Она ступила на лестницу, чтобы подняться в свою комнату на втором этаже дома, но ее остановили:

— Что это у тебя там? — полноватый молодой мужчина с красивым лицом насмешливо смотрел на девочку, стоя внизу.

— Ничего такого! — Лиза понеслась к себе в комнату. Павел, чертов отчим… Если бы у Лизы спросили, кого она ненавидит больше всего, она не задумалась бы ни на секунду: конечно, его! Залетев наверх, она захлопнула дверь, задвинула шпингалет, надеясь, что Павел не пойдет за ней, чтоб зачитать очередное нравоучение. Дверь дрогнула от удара кулака. Павел дернул ручку и потребовал открыть.

— Невоспитанная мерзавка! Не смей хлопать дверью…

Лиза вытянула средний палец в сторону двери и заткнула уши наушниками.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наталья распахнула большое окно застекленной веранды на первом этаже и закурила. Табак слегка успокоил нервы. Наталья смотрела, как дымок от тонкой дамской сигареты улетает в окно и мечтала стереть кое-что из своей памяти. Руки у нее все еще дрожали. Она почти запаниковала, увидав этого проклятого медведя в руках у дочери. Медвежонка принес следователь — тот самый, кто вел дело об аварии на трассе. По словам следака, Борис умер, сжимая в руках эту плюшевую игрушку. Он вез ее дочери. Сразу после ухода мента Наталья выбросила окровавленного медвежонка в мусорное ведро. Но следующим вечером медведь каким-то образом обнаружился в спальне, рядом с кроватью.

— Оставь! Пусть будет здесь! Считай, это мой победный трофей! — высунувшись из ванной комнаты, Павел подмигнул Наталье. Наталья пожала плечами:

— Как хочешь.

Но всякий раз, как этот медведь попадался ей на глаза, она вздрагивала. Было в нем что-то, прячущееся за маской безобидности, что-то неприятное… Конечно, темные пятна со временем удалось отстирать, но Наталью по-прежнему напрягали темные, пронзительные глаза-бусинки. Они казались живыми.

С превеликим удовольствием Наталья выкинула бы медведя из дома, если бы не Павел. Когда его прихотям не потакали, в нем просыпалась подозрительность.

Отдать игрушку дочери было хоть каким-то выходом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лиза скучала. Выключив фильм и закрыв ноутбук, она посмотрела на белого мишку, лежащего в ногах. День Лизы прошел ужасно: Павел зудел, надоедая ей не один час, рассуждал, как она всем ему обязана… Что было, мягко говоря, враньем. Дом, в котором они сейчас жили, построил отец. То же касалось и бизнеса, который Павел возглавил только после папиной смерти.

Он и появился в доме на следующий день после похорон отца. Лиза помнила неуверенную улыбку матери:

— Родная, познакомься: это твой новый папа…

Прошло пять лет, но для Лизы ничего не изменилось. «Нелюбовь с первого взгляда», — так оценила она свое отношение к «новому папе» и нисколько не сомневалась, что ее ненависть была взаимной.

Лиза спустила ноги с кровати и задумчиво посмотрела на аккуратно разложенных в углу мишек.

— Помоги папе…

Лиза едва не подпрыгнула от неожиданности. Она завертела головой по сторонам в поисках источника звука. Может, ноутбук не выключился? Или это слуховая галлюцинация? Лиза читала в книжках о таком. Секунду назад она вспоминала отца… Может, от этого привиделось? Лиза встала с кровати.

— Помоогиии…

По спине Лизы побежали мурашки. Она узнала голос: глухой и хриплый, он очень походил на папин. Да, она уже плохо помнила, как выглядел отец, но внутри росло убеждение, что голос ей знаком… Конечно, это он. Краем глаза Лиза засекла движение: юркая тень скользнула под кровать. Тихо взвизгнув, Лиза выскочила из комнаты, но, преодолев первый испуг, вернулась… Белый мишка, которого мама отдала ей, сидел в центре кровати и смотрел на нее. В лапках он держал фотографию, на которой веселые, улыбающиеся лица матери и отчима кто-то перечеркнул красным маркером.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Павел Строков считал, что жизнь его удалась. У него было много всего, а в будущем обещало стать еще больше. Конечно, для достижения жизненных целей приходилось действовать жестко. Один раз он буквально переступил через себя: планирование и подготовка убийства Бориса стоили ему дорого во всех смыслах, отняв массу времени и нервов. Пришлось основательно потрудиться, чтобы найти способ и подстроить аварию. В итоге все прошло безупречно: полиция объявила, что всему виной заводской брак автомобиля. Следствие закрыли, а дела Павла пошли в гору…

Павел аккуратно припарковал свою иномарку под навесом. Он специально приехал раньше, когда дома еще никого не было: Наталья до вечера на работе, а Лиза возвращается из школы позже. Чувствовал себя Павел неважно, беспокоили проблемы с пищеварением: утром его вырвало прямо на улице. После каждого перекуса к горлу подступала тошнота. Ничего, алкоголь все лечит. Павел достал из холодильника крепкого пива, сел в кресло и включил телевизор.

Говоря по правде, семейная жизнь начинала его тяготить. Павел заскучал «по свежему воздуху и свободе маневра», под коими имел в виду многочисленных любовниц. Он всегда гордился способностью крутить интрижки сразу с тремя-четырьмя женщинами, однако Наталья оказалась не так проста. Она мгновенно определила, что он положил глаз на молодую бухгалтершу, и устроила истерику. Павел тогда впервые растерялся, не знал что соврать, мямлил и сбивчиво успокаивал жену.

«Подстроить ей самоубийство? А что? Вдова… Впала в депрессию… Не выдержала чувства вины. Девку можно будет отправить к деду с бабкой. А дом этот продать и купить что-нибудь поприличнее», — размечтался Павел. От этих идей настроение у него улучшилось, он сделал большой глоток пива. В животе закололо. Павел поморщился, поставил бутылку на стол и замедлил дыхание, стараясь не делать резких движений — это помогало снять боль. Резь в животе то приливала, то отступала, подобно морским волнам. Павла снова затошнило. Тяжело поднявшись с кресла, он подошел к аптечке и закинул в рот пару таблеток от несварения.

Прилег на диван — и в живот словно сотни острых маленький копий вонзили. На мгновение у Павла перехватило дыхание: каждый вдох отзывался вспышкой адской боли, так что ему приходилось вдыхать короче и реже.

«Да что это?! Траванулся чем-то? Но где и когда?! Кто бы мог… — думал Павел, бессильно свесив руки и надрывно дыша. — Если так продолжится, я точно тапки откину…»

В горле запершило, во рту проступил соленый привкус. Павел провел языком по зубам и обнаружил, что они покрыты чем-то липким. Он сплюнул себе на ладонь и увидел, что слюна перемешалась со сгустками крови. Павлу стало тяжело дышать. Он повис, схватившись рукой за спинку дивана. Кашель заставил его выгнуться дугой. На диванной обивке расползлись крупные кровавые брызги. Ноги задрожали от слабости. Павел потянулся к мобильнику, оставленному на журнальном столе, но устройство пикнуло и отключилось: батарея села. Выругавшись, Павел закружил по комнате в поисках подзарядки. Она обнаружилась быстро — торчала, воткнутой в розетку, но провод ее был грубо обрезан.

А спустя мгновение свет в доме моргнул и вырубился. Павел выплюнул новую порцию кровавой слюны. Происходящее казалось чертовщиной. Пройдя мимо зеркала он заметил, что кожа на его лице сделалась изжелта-зеленой, а глаза покраснели. Открыв входную дверь, Павел едва не выпал на вымощенную белым камнем дорожку. Он кинул взгляд на соседний дом, в окнах которого проглядывал свет. Собрав воедино остатки воли, он двинулся вперед. Но, сделав три шага, остановился: на садовой дорожке сидел белый плюшевый медвежонок и с осуждающей усмешкой глядел на него. От новой вспышки боли у Павла все поплыло перед глазами. Он мешком рухнул на гравий. Над умирающим с улыбкой склонился Борис.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Врач, веснушчатый и долговязый молодой человек, смотрел на ревущую Наталью сверху вниз и явно не знал, что сказать. Почесав нос, сообщил:

— Застарелая язва с прободением — это не шутки. Странно, что он раньше не обращался к врачам. Терпел такую боль?.. Очень странно… Конечно, если болезнь была не случайна…

— Его отравили? — Наталья вскинула глаза. Врач снова почесал нос, глядя на плакат на стене, будто ища там какую-то подсказку.

— Сложно сказать… Подобные факты только вскрытие может прояснить. — Врач пожал плечами. — Косвенные симптомы налицо, но что было причиной? Злоупотребление лекарствами, контрафактный алкоголь… Масса причин может быть. Надо учесть все возможные факторы…

Телефон Натальи раскалился от звонков, стоило ей покинуть больницу. Она с трудом могла говорить, двигаться: сказывались стресс и нервное перенапряжение. Ответив на пару первых звонков, Наталья не выдержала и выключила мобильный. Ей нужны силы: предстояло забрать из морга тело мертвого мужа, организовать похороны. Из родственников у Павла оставались больная мать и престарелый дед. Придется им сообщить о смерти сына и внука. Какова будет их реакция, Наталья догадывалась, и не могла найти подходящих слов для подобной вести.

Это заставило ее заново остро ощутить свое одиночество. Тяжело рухнув на сиденье автомобиля, она вспомнила недавний разговор с дочерью. Живая, впечатлительная Лиза как-то слабо отреагировала на смерть Павла.

Конечно, Наталья знала, что эти двое недолюбливают друг друга, но все же… Поведение Лизы показалось ей странным, хотя… оно ведь могло быть вызвано стрессом.

«Я замою кровь на пороге», — сказала Лиза. Она, конечно, хотела помочь матери. Но ведь Лиза всегда так боялась вида крови…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Наталья вынула из пачки сигарету — пятую за последний час. Хотела успокоиться, но табак не помогал.

Она стояла у калитки и смолила одну за другой. Возвращаться домой не хотелось.

«Видимо, все это — расплата за грехи», — промелькнула мысль.

Она до сих пор не понимала, как Павлу удалось уговорить ее участвовать в убийстве. Она могла просто развестись с Борисом и при разводе получить приличную сумму и большую часть недвижимости, но Павел настаивал, что будет гораздо лучше и проще получить все. Он все устроит, возьмет на себя все риски. Все, что от нее требуется — незаметно впустить его в гараж на полчаса. В конце концов она сдалась на его уговоры.

Любила ли она Бориса? Ей ни разу не приходилось об этом задумываться. Какой у нее был выбор? Жизнь в грязной общаге на птичьих правах после отчисления из института или возвращение в родное захолустье, где ее уже никто не ждал: мать умерла, а отец спивался в компании постоянных собутыльников. Борис подвернулся ей очень вовремя — перспективный студент с уважаемыми и отнюдь не бедными родителями… Какое-то время за одно это она была ему благодарна и даже испытывала по отношению к нему теплые чувства. Но любила ли она его по-настоящему?..

— Я сейчас сделаю зеленый чай, как ты любишь, — Лиза улыбалась, встречая Наталью в прихожей.

— Спасибо, родная… — Наталья скинула туфли, бросила их в угол. Дом казался ей теперь чужим. Он будто хранил невидимую угрозу — столько смертей в его стенах…

Наталья упала в кресло и откинула голову на спинку. Глаза слипались от усталости.

— А вот и чай!

Брякнула посуда на подносе. Лиза вошла, разлила чай по чашкам и протянула одну матери. Наталью тронуло дочкино старание угодить и утешить маму.

Она с улыбкой приняла чашку и пригубила.

— Вкусно. С молоком и с травками. Ты завариваешь чай совсем, как папа! Боря поделился с тобой своим секретом?

— Да, — кивнула Лиза. — И не только этим…

Она смотрела, как Наталья пьет, а когда чашка матери опустела, спросила вдруг:

— Скажи, за что вы убили папу?

Наталья вздрогнула и уставилась на дочь в ужасе. Лиза смотрела ей в лицо, не моргая; тонкие губы превратились в узкую щель, на лбу пролегла морщина. В целом она выглядела теперь слишком взрослый для своего возраста.

— Прости… Что ты сказала?

— За⠀ что⠀ вы⠀ убили⠀ папу? — тщательно выговаривая каждое слово, повторила Лиза.

— Ты что это, шутишь? — Голос Натальи предательски дрогнул. Глаза Лизы сверкнули.

— Вы убили его. Зачем?

У Натальи вдруг сдавило уши, а через секунду сердце словно копьем проткнули. Вскрикнув, она схватилась за грудь. Лицо Лизы оставалось сосредоточенно-серьезным. Она спокойно наблюдала за извивающейся от боли матерью.

— Вы поступили нехорошо, — сказала Лиза.

Наталья не смогла ответить: ей не хватало дыхания. По вискам побежали капли холодного пота. В груди и животе разгоралось жжение.

— Извини, доза была слишком маленькая, — сказала Лиза. — Большую часть отравы я потратила на твоего мерзкого Павла. Ты умрешь не сразу. Помучаешься еще несколько дней.

Дочка присела и убрала прядь волос, закрывшую матери глаза. — Тебя, мамочка, ждет долгая агония.

Лиза встала и подошла к полке, где сидел ее любимый белый мишка. Взяв в руки игрушку, она обратилась к ней:

— Смотри, папочка, я все сделала, как ты велел!

— Хорошо, — ответил мужской голос.

«Кто это?! Кто говорит?» — Наталья попыталась оглянуться, но не смогла. Грудь и живот будто стеклом набили, каждое движение причиняло боль, в глазах стояли слезы и она уже ничего не могла видеть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда пару недель назад следователю Короткову поручили дело Лизы Хохловой, опытный следак с первого мгновения понял, что перед ним «глухарь». По всем признакам тринадцатилетняя девчонка отравила отчима и мать. Отомстила за смерть родного отца. Коротков выяснял: повторная проверка останков автомобиля Бориса Хохлова выявила неисправности тормозной системы, которые никак не могли быть заводским браком.

Тем не менее, собрать доказательства по делу Лизы Коротков не сумел. Основные свидетели мертвы, мотив — из области догадок, а от всех материальных улик девчонка, не будь дура, сразу избавилась.

На допросах она постоянно ревела, и вообще несла бред: дескать, умерший отец вселился в медвежонка и через мягкую игрушку общался с ней. Он же надоумил ее отомстить отчиму с матерью и научил ее, как использовать яд. При этом оставалось непонятным, где она их доставала.

Коротков наполнил чашку кипятком, бросил туда пакетик чая… Он вспомнил вчерашнюю беседу: девочку в черном свитере и голубых джинсах с белым мишкой в руках. Одна и та же сцена терзала память. То, с каким растерянным детским лицом Лиза Хохлова теребила игрушку и плакала:

— Папа, ну, папа! Ну, ответь, пожалуйста! Мне страшно без тебя!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

^{Иллюстрация Гномий Пони}

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Станислав Минин} Ночь плетения ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Новости: шквалистый ветер повалил в Перми более ста деревьев, его порывы сорвали крышу со здания школы и обрушили на автомобили, двадцать человек пострадали от стихии, а двое погибли, кто-то пропал без вести, ливень парализовал движение на дорогах, Кама пенилась и плескалась, очевидцы засняли выплывающее из ее глубин гигантское лицо.

Новости: утром двое медведей проникли на кладбище поселка Теневой, разрыли три свежие могилы, взломали гробы и сожрали тела покойников, охотникам удалось подстрелить хищников, по погосту были разбросаны части тел.

Октябрь. Лев смотрит телевизор, Инга курит в приоткрытую дверь. На ней больничный халат с вышитым именем на груди и поношенные рабочие тапки, светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке, накрашенные губы оставляют красные, почти кровяные, пятна на фильтре.

Новости: дом престарелых «Сизая Голубка» не пострадал.

Новость, о которой Инга еще не знает: Артур, ее муж, в гробу.

Лев время от времени бурчит себе под нос, комментируя ужасы, творящиеся на экране. На его груди — передник наподобие детского слюнявчика, который он забыл снять после ужина. Лев — это старикашка, страдающий провалами в памяти.

По телевизору сюжет о несчастьях и бедах. Излюбленная тема здешних обитателей, которые очень не прочь пощекотать себе нервишки вестями из мира, где им нет больше места. Катастрофы, пожары, акты вандализма, катаклизмы и убийства. Старикам будто бы нравится думать, что кому-то сейчас хуже, чем им.

В прошлом здесь была усадьба какого-то помещика, а теперь — пункт отправления в загробный мир. Ветхое двухэтажное здание в колониальном стиле окружено лесами. Сбежать невозможно. До Перми около ста километров.

Какой странный вечер. Буря угомонилась, воздух затянут дымкой, небо взирает на землю черным оком. Очертания деревьев размыты, неровная дорога, ведущая к пансионату, смазана, леса вдали утопают в шелковом мраке — кажется, будто глядишь не на улицу, а на тканое полотно. Вот на ветру шевелятся ветви, а такое чувство, что это нити пряжи схлестываются друг с другом.

Буря родила покой. День родил ночь. В этом соблюдается баланс.

С такими мыслями Инга выдыхает дым, откуда-то из глубины дома доносится мерное гудение, похожее на звук холодильника, усиленный динамиками. Неприятный звук. Она поеживается на вязаном коврике красно-желтого цвета — но не того, какой обычно приобретает лицо больного гепатитом А после физических нагрузок, а цвета осенних листьев, втоптанных в грязь. На дверном косяке она замечает кривые буквы. Кто-то, кому очень хотелось высказать свои мысли, ручкой для кроссвордов и безответных писем нацарапал вертикальную надпись.

Надпись гласит: «демоны».

Старики, они как дети. Немощные и желающие оставить след о себе, думает Инга. Как и дети, они ее раздражают. Особенно, если начинают что-то требовать своими противными старческими голосами.

Она как раз делает последнюю затяжку и бросает окурок в вечернюю мглу, когда со второго этажа раздается скрипучий голос.

Ева кричит:

— Помогайте!

Каждый вечер одно и то же. То неуклюжая бабка роняет одеяло, то мучается припадком грудной жабы, то видит в темном углу фигуру с руками, свисающими до пола.

В «Сизой Голубке» первый этаж предназначен для тех, кто хоть и выжил из ума, но еще может передвигаться самостоятельно. Второй — провонял мочой и лекарствами. Там лежат старики, испражняющиеся в медицинские утки и глазеющие на тебя, как на врага, ведь ты, в отличие от них, еще можешь ходить.

— Иду-иду, — говорит Инга и направляется в служебное помещение, где у нее припрятано кое-что нужное. Найдя в шкафчике с медикаментами темную баночку «Новопассита», она откручивает крышку и делает большой глоток. Морщится, кашляет, будто подавилась скисшим чаем, а потом вновь прикладывается к горлышку и выпивает все, что есть, залпом. Шумно вдыхает воздух. Дело в том, что вместо успокоительного в баночке коньяк.

Новости: картинка перед глазами нечеткая, штрихи окружающего мира резкие, выпуклые, как у вязаных накидок, какие кладут себе под задницы в столовой старые рухляди.

Инга достает мобильник из сумки и глядит на пустой экран. Артур со вчерашнего дня так и не позвонил.

Погода снаружи тихая, буря ушла в другой край. Погода в душе — тревожное спокойствие, изредка нарушаемое далеким громом, где-то на горизонте гроза воспламеняет облака.

— Помогайте! — слышится крик.

Слегка покачиваясь, Инга возникает в дверях холла. Свет здесь отключен, работает лишь телевизор, по дощатому полу блуждают лиловые тени. Холл — это место, где старики часами просиживают на обшарпанных стульях, расставленных полукругом перед экраном, и смотрят выпуски о наводнениях, изнасилованиях, стихийных бедствиях и массовом море скота. Никто из них не распрощался с жизнью окончательно, но можно смело сказать, что часики уже тикают.

Сейчас тут только Лев, остальные отправились спать пораньше, однако глаза сомкнули не сразу: лежали, охали да стонали — их древние кости и изношенные суставы отзываются болью на непогоду.

Честно сказать, Инга побаивается Льва. Порой, когда у него случается очередной приступ забывчивости и дезориентации, он лепечет какую-то странную чушь, а иногда — чушь довольно жуткую.

Однажды он сказал Инге, что придет к ней ночью и сожрет ее кишки, а как-то раз любезно предложил ей вылизать пилотку у некой Первоматери. Она отказалась.

Новости: не принесли результатов поиски певицы Пермского оперного театра, которая пропала накануне страшной бури, пропустив свое выступление в спектакле «Дон Жуан».

Экран занимает добротная дама в зеленом платье, похожая на дерево, отягощенное плодами. Открывая рот настолько широко, что видно, как подрагивает язычок в горле, она исполняет оперный вариант песни «Стою на полустаночке». От ее высокого, плоского голоса звенит в ушах.

Инга минует холл, старые половицы отзываются скрипом в такт мелодии, и вот она уже у лестницы — заносит ногу над ступенькой, но Лев бросает ей в спину:

— Твой муж спутался с ней.

Хриплый кашель, может, и смех. — Так ведь?

Алкоголь разворачивает Ингу слишком круто, но ей удается сохранить равновесие.

— А?

— Не бойся, — отвечает старикашка, глядя в экран. — Она уже гниет.

Хитрость состоит в том, что в государственное учреждение для пожилых людей практически невозможно попасть человеку, у которого есть трудоспособные дети. Даже одинокие старики и ветераны войны годами ждут своей очереди. Лев появился в «Сизой Голубке» задолго до того, как Инга устроилась сюда сиделкой. Усохший дед становился свидетелем не одной смерти. Паромщик на реке, соединяющей иной мир с нашим.

— ПОМОГНИТЕ!

Инга встряхивается, будто просыпаясь, и в смятении спешит наверх. Внутри — облачно, с разрастающейся на горизонте тучей, выплевывающей яростные молнии.

В палате, помимо Евы, еще двое лежачих. Три койки пустуют: их обладателей похоронили пару недель назад в безымянных могилах, а потом их трупами полакомились медведи. Двое других: дед, еще не решивший, ступить ли ему за черту смерти или остаться жить, а потому регулярно теряющий сознание (Инга не помнит его имени), и Нина — сумасшедшая старуха с редкой разновидностью синдрома Туретта, при котором она постоянно показывает неприличные жесты. Например, вы подаете ей стакан воды, а она благодарит вас, демонстрируя средний палец.

Как и во всем здании, в палате витает дух прошлого, совершенных ошибок, несостоявшихся надежд. Отличие лишь в том, что тут еще воняет экскрементами.

Инга зажигает свет как раз в тот момент, когда старушенция набирает в легкие вонючий воздух и вновь собирается заорать. Согласно Библии, Ева — первая женщина на Земле. Ева из «Сизой Голубки» примерно того же возраста.

— ПОМОГИ… — Она запинается. Ее лицо — раздутая от злости или, может быть, от тоски дряблая маска, кожа похожа на половую тряпку, которая со временем истончилась — стоит дотронуться, и та рассыплется в прах.

С важным видом она интересуется:

— Где тебя носило, хулька пермская?

Новости: Ева уронила подушку.

Одеяло сбилось к ногам и свисает на пол. Нина спит или скорее притворяется, что спит, дед — в отключке. Окошко чуть приоткрыто, но даже это не спасает от зловония, пропитавшего тут каждый сантиметр.

Инга расправляет одеяло, подтягивает его к морщинистой шее, но Ева противится — бьет Ингу по рукам и отталкивает от себя.

— Жарко! — скривившись, восклицает она. — Ты не видишь, мне жарко, дрянь!

От коньяка лоб у Инги покрывается испариной, туча в душе заслоняет небосвод, и огромная зигзагообразная гроза разрезает ее на две части. Затуманенными глазами она видит, как ее рука пикирует вниз, словно хищная птица, узревшая добычу, и со шлепком соприкасается с Евиной щекой. На лице появляется красная отметина, подобная ожогу, а старуха начинает вопить. Мерзко и истошно.

Инга моргает и теперь перед глазами — сплетение ниток. Разноцветная пряжа коконом опутывает руку, нанесшую удар, тянется в стороны и, теряя оттенки, тает в воздухе. Нет, становится воздухом, тухлым и гадким. Инга — словно фигура, вышитая на ковре. В следующий миг видение исчезает. Что это, если не трудноуловимый двадцать пятый кадр?

Чтобы заглушить противный крик, Инга хватает подушку и накрывает ею бабкино лицо. Давит ладонями на подушку.

Ева отчаянно мычит. Руки, исхудалые и узловатые, словно стволы засохших берез, судорожно ищут лицо Инги, не находят и вцепляются в рукава ее халата.

Внутри небо пылает огнем, гневные вспышки молний разукрашивают его слепяще-алыми полосами — цвета ада, цвета раскаленных котлов. От происходящего Инга приходит в ужас, ей не хочется глядеть на то, что вытворяют ее руки, и, зажмуриваясь, она прячется в темноте. Остаточное изображение пульсирует завитками, которые, удлиняясь, принимают форму нитей. Они тянутся, разрезая мрак, и, что удивительно, соединяют ее с мужем, который тоже во тьме.

Артур не видит ничего. Такое чувство, что у него перед глазами черная материя, вязанная крупными стежками. Влажная, вонючая материя. Он лежит на чем-то, что уже начало твердеть. Так всегда твердеет и напрягается тело любимой в момент оргазма. Не жены, а той, кого он любит по-настоящему.

Кто-то связал ему руки за спиной, веревка больно впивается в кожу. Ягодицами он ощущает прохладу и понимает, что лежит со спущенными штанами. Пытаясь развернуться, плечом он упирается в стену. С другой стороны — такая же стена. Приподняться не удается: сверху тоже стена, а под ним: твердое и бугристое нечто. Тьма словно живая — двигается, сплетается в косы, которые скручиваются между собой, превращаясь в толстые нити, те тоже схлестываются друг с другом и так до бесконечности.

Он опускает голову и прислоняется к двум большим округленным выступам, напоминающим женские груди.

Тесно. Воздуха мало, и тот пропах тухлинкой. Артур старается раздвинуть ноги, но ему мешает пояс брюк и чужие ноги, разведенные, насколько позволяет ящик, в стороны. До него вдруг доходит страшная истина: он в гробу, а под ним — мертвец.

Его крик по нитям, как по телефонному проводу, плывет к Инге, которая осознает, что это кричит она сама. Пока Ева дико борется, накрытая подушкой, Артур, объятый приступом клаустрофобии, в бешенстве бьется затылком о крышку гроба.

Бабкины руки падают на кровать, сама она мгновенно затихает, по простыне расползается темное пятно с едким запахом. Чтобы отстирать дерьмо, думает Инга, надо замочить вещь в холодной воде и насыпать на грязный участок щепотку соды. Подойдет и соль.

Ветер распахивает окно, впуская в палату ночную свежесть. Но это не та свежесть, какой благоухает белье после стирки «Лаской», а настоящее промозглое дыхание природы.

Крупные капли пота текут по лицу, Инга тяжело дышит. Обернувшись, она бросает взгляд на Нину, которая глядит на нее округлившимися от испуга глазами, рука, выползшая из-под одеяла, показывает «фак».

Среди стариков в пансионате есть такие, кого намеренно оставили в общественном месте, чтобы их подобрали и устроили в приют. Типа домашних питомцев, за которыми устали ухаживать хозяева. Нину же привезло сюда неведомое существо — то ли сын, то ли дочь.

— Что я наделала? — спрашивает у нее Инга.

Туча внутри освещается электрической вспышкой, холодное сияние тут же сменяется мглой, которая проникает в самые дальние закоулки мозга, омертвляя то, что еще могло иногда излучать свет.

Новости: Инга обезумела.

От напряжения ей становится нехорошо, но она с изумлением обнаруживает, что дурнота эта приятная.

Волосы выбились из узла на затылке и прилипли к щекам. Глаза — две искры, вылетевшие из костра, сердце в исступлении отбивает ритм — прямо-таки жертвенный барабан, вводящий в экстаз языческих поклонников. Она вдруг ощущает, как ее заглатывает бессильный страх в глазах старухи, что ее притягивает неодолимое очарование смерти, и она не в силах бороться с этими чарами.

Ворох свившихся вокруг ниток тянет ее к Нине, подстрекая: «Давай. Давай. ДАВАЙ!».

— Не подходи! — грозно предупреждает пожилая женщина. Она хочет убежать, но мертвые ноги проявляют равнодушие. Пряди, изгибаясь как змеи, ползут по кровати, перекрещиваются, расходятся и тянутся вдоль друг друга, как побеги плюща. Словно невидимое существо ткёт гобелен, запечатлевая реальность в узорах и вязаной мозаике.

Нина стонет и мечется под одеялом, в косматые волосы стального оттенка вплетаются пестрые волокна, превращая бабку в индейского жреца. Нити шуршат и успокаивающе шепчут, они могут рассказать ей обо всем, о чем она пожелает, лишь бы унять волнение. Могут даже соединить с дочерью, которая в этот момент заходит в грязную квартиру, удерживая за пазухой ценный груз. Нина почти видит это, осязает.

И прежде чем безумная сиделка хватает ее за шею, она вскидывает руку с выставленным, словно перст божий, средним пальцем.

В месяцах, которые начинаются с воскресенья, всегда есть пятница тринадцатое, а бури, как водится, очищают воздух. Алекса знает это не хуже других. Сегодня как раз такой день — чистейшая пятница тринадцатое. Пятница-девственница, день, когда низшие ячейки информационного поля освобождены от скверны, а потому без труда пропускают потоки энергии прямиком из космоса. Ноша под курткой шевелится, попискивает.

Она закрывает дверь на ключ, присаживается на корточки и выпускает из-под куртки трех котят и одного щенка, которые сумели пережить бурю. Весь день она бродит по городу и подбирает бездомных животных — ангел, а не девушка. Маленькими лапками зверушки осторожно ступают на испачканный пол, но в стерильную биосферу.

По телевизору диктор передает новости об ограблениях, вооруженных нападениях, расчленениях и громадном лице, выступившем на поверхности Камы. Оно открыло глаз.

Над ванной натянута бельевая веревка, одним концом привязанная к трубам над газовой колонкой, а другим закрепленная на петлях ящика с банными принадлежностями. Пахнет дурно, но с этим можно смириться. Щенок обнюхивает липкий линолеум, один из котят начинает жалобно мяукать.

В то время, когда мать сопротивляется сильным рукам, Алекса берет первого котенка и связывает ему задние лапы лоскутом тряпки. Связывает туго — до тех пор, пока котенок не начинает верещать и кусать ее за руки. Нина тоже плачет, но почему-то лишь левым глазом, правый остается сухим. Алекса подвешивает зверька кверху лапами, привязав лоскут к бельевой веревке.

Под раковиной — окровавленный труп собаки.

То же самое Алекса делает с остальными животными. И вот они вчетвером, словно две пары шерстяных носков, мотаются над наполненной ванной на провисшей от веса веревке. Кошки извиваются, дергают узлы когтями, щенок скулит. Алекса уходит в большую комнату, где прибавляет громкость на телевизоре, чтобы заглушить визги.

В телевизоре: геноцид, залитые кровью тротуары, каннибализм и поджоги.

Человек не отделим от природы, считает Алекса, каждый находит свой способ выпустить избыточную энергию, которая по каналам Ноосферы попадает прямиком в прожорливую пасть Первосущности — той безумной твари, что творит чувственный мир.

От звука телевизора дрожат стекла.

Новости: ДЕМОНЫ СУЩЕСТВУЮТ. Под Пермью в глухих лесах обнаружено поселение уродливых существ, которые могут пригрезиться лишь в кошмаре, демоны много лет держали жителей поселка Теневой в ужасе, на место происшествия направляются корреспонденты.

Комната полна трупов животных со вспоротыми брюхами, от смрада смерти густеет воздух. Алекса с окровавленной битой входит в ванную, а голос в голове неустанно повторяет: «Убей их всех. Ешь их плоть. Омойся их кровью».

Нина, как и щенок, видит мир в последний раз, потом ее язык вываливается изо рта, и тело обмякает. От сильного удара щенок делает оборот на веревке, брызги крови разлетаются в стороны, котята подскакивают с жутким писком, похожим на детский плачь, один срывается в кровавую ванну. Алекса испускает полный наслаждения стон.

Стонет и Артур, лежа на покойной любовнице. Стонет даже Инга, отпуская Нинину шею — голова старухи неестественно свешивается набок, демонстрируя кожу за ушами, такую чистую и белую.

Убей их всех. Ешь их плоть. Омойся их кровью.

Артур почти слышит эти слова, произнесенные лишенным интонаций голосом. Освободить руки оказалось делом непосильным, и от напряженных усилий он, открыв рот, как собака, жадно хватает спертый воздух.

Волокнистая темнота ворочается, вьется перед глазами, безмолвно сплетая кружева. Так же молчалива и певица, покоящаяся под ним в задранном по пояс платье. Членом он ощущает колючие волоски на ее лобке.

Туман в голове рассеивается, к нему, наконец, возвращается способность соображать, и вот в чем дело: Артуру показалось, что в тот момент, когда он елозил на мертвой женщине, ее голова слегка отодвинула доску гроба. Конечно, это вовсе не установленный факт, однако предположение, которое может быть правдой.

Чтобы проверить, так ли это, Артур приподнимает ягодицы и резко опускает, соприкасаясь детородным органом с детородным органом оперной дивы. И снова — поднимает и опускает.

Поднимает и опускает.

С каждым толчком тело певицы вздрагивает, а ее макушка оттесняет деревянную створку, которой оказывается стенка в изголовье гроба. Внутрь врывается аромат сырой земли. Кто-то специально сделал в ящике дверцу, чтобы Артур нашел выход. Это как квест, загадка в игре на соображалку.

Совершая поступательные движения, упираясь ногами в стенки, а спящей змеей — в увядший бутон цветка, Артур мелкими шажками подталкивает покойницу к выходу.

Тем временем Инга обнаруживает, что третий пациент в палате — дедуля, беспрестанно падающий в обмороки, умер во сне собственной смертью. Без лишнего сопротивления отошел в лучший мир.

Когда в «Сизой Голубке» стариков покидает жизнь, никто не плачет.

Никто же не плачет, когда выносят мусорные пакеты на свалку или выливают помои на окраине двора. Никто не плачет, когда выбрасывают сгнившие овощи и фрукты, ни одна живая душа не изводит себя горестными переживаниями, когда смывают сперму в раковину или расстаются с пустой бутылкой из-под пива.

Это непреложная истина.

Шатаясь, Инга выходит из палаты. Внутри туча, набухшая настолько, что почти касается земли, разряжается страшным ливнем, громовые раскаты сотрясают тело — Ингу лихорадит после мощного эмоционального выплеска. Но ни одна слезинка не срывается с глаз. «Сизая Голубка» равнодушна к слезам.

Нити тащат ее вниз, вот только стоит ей заметить их — обвивших руки и цепляющихся за пространство — как они тут же исчезают, отчего ей думается, что психушка — то самое место, где она вполне может почувствовать себя своей.

Лев все еще смотрит телевизор, на экране: землетрясения, крики раненых, разбои и вспышки сальмоннеллёза.

Лицо у него всегда было хмурым, но теперь будто бы помрачнело раза в три, осунулось. Как ипрежде, Лев сидит на стуле в детском слюнявчике, рядом с ним — трость с изогнутой ручкой. Сегодня он вновь, поднеся ложку ко рту, запамятовал, как нужно есть, поэтому передник запачкан подливой из говядины. Со стороны же кажется, будто кто-то, сходив по большой нужде, подтер им зад. Старик вроде бы не замечает Ингу: может, опять приступ дезориентации, а возможно, и безразличие ко всему, что здесь творится.

Инга тянется к трости, пальцы сжимаются на холодной ручке, но тут Лев проворно хватает ее за предплечье и поворачивает к ней карие очи. В них отражаются блики от телевизора, поэтому они напоминают цвет бокала темного нефильтрованного пива, просвеченный насквозь электрическим светом. Инга всегда его боялась.

— Дура, — говорит он. — Ты даже не знаешь, почему это делаешь.

Лев подтягивает Ингу к себе. Его испещренное морщинами лицо теперь на уровне с ее лицом.

Губы как обычно покрыты тонкой белой пленкой.

Новости: задержан виновный в убийстве оперной певицы, им оказался муж, заставший жену за непристойным занятием с другим мужчиной.

На экране — плюгавенький старичок в простенькой куртке, подвязанной шарфом под воротом. Глаза блестят от безуспешных попыток выдавить слезы, дрожащим голосом он произносит лишь одну бессмысленную фразу: «Я отдал их демонам», и отворачивается от камеры, чтобы театрально всплакнуть.

Новости: поиски тела убитой продолжаются.

— Да хранит меня Господь! — выкрикивает обманутый муж, прежде чем кадр сменяется каким-нибудь новым шокирующим известием.

— Боже, — шепчет Инга, глядя в чарующие глубокие очи — не глаза, а две черных бездны.

— Боже, — с усмешкой повторяет Лев. — Не в Господе дело, глупая.

Заглядывая ей в глаза, в ее душу, заслоненную стеной ливня, он говорит:

— Бог родил Землю. А ты знаешь, кто родил Бога?

Сдавливая ее предплечье, он говорит:

— Вначале было не слово, а бесконечно долгий звук.

Почти касаясь ее открытого в изумлении рта своими сухими губами, стиснутыми пленкой, похожей на пенку от кипяченого молока, он говорит:

— Это был крик боли. Это был крик Бога.

Разумеется, Бог тоже есть в этом шитом изделии, в этом полотне, в которое превратился мир — гобелен, сотканный судьбами. Инга ощущает Его присутствие каждой фиброй опутавших ее прядей.

Он рассекает вздувшийся живот лезвием, кожа расходится с треском рвущейся тряпки, и из надреза появляется нечто правильной круглой формы, одетое в окровавленную оболочку. Монохромная чернота окрашивается насыщенным алым цветом — но не тем, каким кровоточат вытащенные наружу кишки, а цветом царских рубинов, искрящихся в отсветах кострища. Приходит звуковая волна — удивительная торжественная мощь, заключающая в себе несказанное одиночество и красоту погребальных колоколов. Так стонет человек, который больше не хочет жить, только плач его усилен миллионами динамиков.

Шарообразное нечто с влажным всхлипом выходит из живота, таща за собой скользкую пуповину. Взбухшая лодикула лопается, раскрывается, как цветок, готовый явить миру невыразимое великолепие бутона, и опадает, обнажая бугристую сферу. Гул нарастает, превращается в целую симфонию голосов, восстающих из бездонного рва вселенной. Кровь из открытой раны омывает сферу, карминовые ручьи, стекающие средь шишковатых гор, становятся реками, а, скапливаясь в ямах и провалах, они превращаются в моря и океаны.

Из прорези в растянутом брюхе показывается омерзительно дрожащая, желеобразная масса, запятнанная кровоподтеками. Похожая на плоть, в которой устроили гнездо копошащиеся черви, она коконом облепляет шар, согревая, даруя тепло, способствующее росту органики. С каждым мигом трясущаяся масса теряет оттенки, делается прозрачной, как запотевший полиэтиленовый пакет, а под ней по всей поверхности сферы выступают побеги безликих растений. Однако идиллию рождения нарушает нечто инородное: с развитием органики на планете возникают цветные нити. Они ползут средь лесов и бесплодных пустырей, средь гор и вдоль рек. Рай тут же теряет благодать и на ступень становится ближе к чистилищу.

Алекса вспарывает животы убитым животным, пуская кровь в ванну, Артур имитирует половой акт с трупом, Бог рожает, вопя голосом чудовища — всё это Инга видит в глазах Льва того сумрачного, дремучего оттенка, каким окрашивается небо в момент угасания дня и пробуждения ночи.

— Первоматерь, — говорит Лев. — Сука, поддерживающая равновесие.

По телевизору обозреваются события, случившиеся в мире, среди которых теракты, жертвоприношения, кровавые культы и младенцы, найденные в морозилке. Лицо в Каме открыло второй глаз.

— Мы — средство и результат ее деяний.

По телевизору вновь репортаж о страшилищах. Согласно показаниям жителя поселка Теневой, демоны долгое время похищали людей для неизвестных целей.

Инга больше не в состоянии слушать бред старого пердуна. Ей страшно, его глаза заставляют Ингу почувствовать себя хрупкой стеклянной вазой, подкатившейся к краю полки, но еще не упавшей.

— Делай то, что положено, — напутствует Лев.

Его руки в плетении вздутых вен. Освобождаясь от цепких пальцев, Инга распрямляется и хватается за трость. Теперь она вновь владеет ситуацией. Губы внезапно изгибает улыбка, холодная и крепкая, как декабрьский лед. Она вся — воплощенная уверенность, ответ на любое сомнение.

В то время как Инга заносит трость над головой и рывком опускает на череп старика, нити связывают ее с Алексой, скидывающей одежду и забирающейся в теплую кровавую ванну. Пряди вновь плетут мир и достигают Артура, который не без удивления обнаруживает, что поступательные движения и предвкушение развязки вызывают в нем желание. Низ живота щекочет приятное возбуждение, отчего член напрягается и со следующим толчком входит в холодное лоно оперной дивы.

Нити скручиваются, вьются, сцепляются, создавая ажурные узоры, витражи и орнаменты. В одном из них можно увидеть, как разъяренные люди сносят высокие ворота. Ошалев от ярости и страха, они, наконец, прорываются за неприступные стены. Первоматерь дарует им волокна неисчерпаемой энергии, и они с благодарностью их принимают.

Коктейли Молотова разбиваются о двери, крыши и стены небольших кособоких лачуг, которые тут же возгораются ярким пламенем. С вилами, тесаками и ружьями жители Теневого вторгаются на запретную территорию.

Следующая роспись на вязаном полотне показывает, как из приземистых изб выбегают будоражащие воображение существа. Выродки сдохших в муках матерей, исчадия больных родителей, потомки неполноценных людей, отродья, зачатые безумными женщинами в союзе с животными, создания с мутировавшими генами — все они спасаются бегством. Одни лишены конечностей, у других, напротив, ряды крошечных шевелящихся ручек, а то и четыре ноги — боковые ножки значительно меньше передних и при движении болтаются, как дохлые змеи. Третьи по всему телу утыканы наростами наподобие коренных зубов, а некоторые — в затвердевших волдырях, свисающих с голов и туловищ, точно колонии грибов-паразитов.

Они бегут настолько быстро, насколько позволяют физические отклонения, кто-то падает в грязь и сразу умирает, проткнутый вилами или застреленный из ружья.

Лицо Льва исчезает в кровавом месиве. Он противно пыхтит, точно свинья, отфыркивающаяся от воды. Хлюпая, рукоять врезается ему в голову и застревает. Инга выкорчевывает ее, как сорняк на огороде, наступая ногой в кровянистый студень, но вынуть не может.

Словно живая, Ноосфера дышит в квартире Алексы. Японская теледива Каяо Киоко принимала земляную ванну с топинамбуром, считая, что это расслабляет внутренние органы и вызывает экстаз. Мэрилин Монро любила пену до краев, порноактриса из Бельгии Стеф Грант купалась в сперме, а Елизавета Батори, известная также как Чахтицкое чудовище, омывалась кровью девственниц. У каждой имелся собственный тайный способ дотронуться до чувственного мира.

Алекса нежится в крови и внутренностях зверей. Она сливается с органикой, с природой на своем низшем животном уровне, поет мантры и вот уже сама Ноосфера тянет к ней руки. Похожие на стебли растений, новые вены различных цветов прокладывают путь по телу девушки, набирая скорость, разрывая ткани. А потом приходит оно.

Что-то бесформенное, необъятное, оно обрушивается на девушку, словно многоэтажное здание, и неиссякаемые потоки энергии бегут по новым венам. От этого невероятного ощущения ее сердце замирает, затем же начинает качать кровь с удвоенной силой, с усердием маньяка.

Из красной воды выныривает головка напрягшегося члена.

С подобным возбуждением Инга вырубает телевизор, но прежде чем замолкнуть, тот освещает новую порцию вестей о самоубийствах, нашествиях саранчи, бесплодных землях и случаях бубонной чумы. Какой-то мыслитель однажды сказал: давным-давно люди жили в Эдеме, но это не означает, что мы должны туда вернуться.

Комната тонет во мраке, и в тишине гул, который она уловила краем уха, когда выкуривала свою последнюю сигарету, звучит иначе. Теперь он более объемный, сочный, интенсивный. Вроде бы гудение исходит из подсобных помещений, которые долгое время не видели ремонта и не используются.

До живых — пока еще — стариков доходит, что в «Сизой Голубке» творятся неладные вещи: точно курицы-наседки, они кудахчут за закрытыми дверями палат. Лев валяется на полу рядом с опрокинутыми стульями, а Инга уже в столовой. Берет нож с широким лезвием для разделки мяса и, как только возвращается назад, распахивается дверь одной из палат.

В проеме — силуэт сгорбленной бабки, прижимающей руки к груди.

— Инна? — вопрошает она жалобным голоском. Что может быть хуже, чем плаксивый старческий голос и неверно произнесенное имя? — Инна, что здесь происходит?

В темноте Инга не разбирает, что за старая перечница выглянула из укрытия. Насколько она может судить, погода за окном не изменилась — все тот же период затишья после революции природы, а вот внутри грозовая туча бледнеет, съеживаясь, как цветок, прибитый первым инеем, дождь сменяется снегом, мятежный настрой уступает место холодной решимости.

Выступив вперед, одним взмахом Инга рассекает бабке горло. Сдавленный вскрик. Кровь фонтаном хлещет в разные стороны, с чавкающим звуком открывается рана, когда бабка в поисках опоры мотает головой. Внезапно она срывается с места и, не разбирая дороги, несется вперед. Бежит на удивление живо, словно тело выжимает из себя последние соки. Разбрасывая стулья у телевизора, спотыкается о Льва и плашмя падает на пол.

Хитрость состоит в том, что свое проживание тут каждый пенсионер оплачивает самостоятельно — семьдесят пять процентов от пенсии, остальные двадцать пять в редких случаях выдаются ему на руки. Зачем человеку деньги, если у него есть билет на тот свет?

Богадельней считается заведение для призора немощных, увечных и неисцелимых.

«Сизая Голубка» — это богадельня. Это вам не дом отдыха, а место, где вы получаете возможность вернуться в прошлое — к самым поганым моментам вашей жизни.

Как «Черный Дельфин», «Полярная Сова» или «Владимирский централ».

Инга избавляет людей, стоящих на грани смерти, от обязательств.

Едва она входит в палату, старики начинают верещать, словно птицы, застигнутые врасплох.

В тот же миг Алекса встречает Ноосферу сладчайшим оргазмом. Головка члена выстреливает пулеметной очередью, и молочная жидкость окропляет желудки, сердца и кишки, плавающие в ванной. Оргазмирует и Артур, отталкиваясь ногами от деревянных стенок и глубже проникая в чрево мертвеца. Когда он вместе с телом вываливается из гроба в прорытую в земле траншею, его, обессиленного, подхватывают чьи-то руки и куда-то тащат. Ноосфера переходит в новое эволюционное состояние.

Двое сопровождающих неописуемо уродливы. Они волокут Артура по кладбищу, а потом вглубь леса, еще не зная, что их племя уже обнаружено и истреблено. За деревьями в небо стреляют отсветы горящих жилищ. Именно там испуганные сельчане из Теневого, решившиеся на отчаянный шаг, вершат правосудие.

Именно там маленький ребенок посреди хаоса и разрушения зовет маму. От едкого дыма у него слезятся глаза, руки, испачканные копотью, оставляют грязные разводы на щеках. Он чрезвычайно безобразен даже по меркам своего отнюдь не привлекательного племени. Верхняя половина лица этого существа лишена плоти, вместо нее череп покрывает мясистый гребень, как у петуха. Огромный рот зияет, словно пещера, когда дитя истошно просит мать о помощи.

Ребенка вилами гонят к окраине села несколько мужчин. Если он не слушается команд, они вонзают ему в спину острые колья, и тогда дитя вынужденно, как зверь, бредет туда, куда ему указывают. На деревьях — изувеченные трупы. Однако неясно, являлись ли выродки такими при жизни или их здорово изуродовали перед смертью. Среди мертвецов мотается и мать чудовищного ребенка. Рядом с ней — петля, уготованная и для него.

Когда маленькое тельце в агонии бьется, повешенное на ветке, а нити, ткущие реальность, вертятся, соединяясь и скручиваясь, — гудение в «Сизой Голубке» нарастает. Инга ищет его источник.

Странный звук. Притягивающий и пугающий одновременно. Так переваривается пища в желудке, так лопается кожа, объятая пламенем.

Новости: ночь близится к кульминации, а живых практически не осталось, «Сизая Голубка» истекает кровью.

Инга проходит по коридору мимо комнат, где раньше были графские покои, а затем — палаты для выживших из ума старпёров, теперь же — скотобойня. Халат промок почти полностью. Источник звука уже близко.

Это же гудение слышит и Алекса, его приносят дребезжащие под кожей новые вены, и тут кровавая жижа являет ей ту, кого она так долго ждала. Личина Ноосферы, расталкивая потроха убитых зверей, выплывает на поверхность — жуткий, воинственный лик ведьмы, отправленной на костер. Такое же лицо обнаружила Кама в своих глубинах.

За Ингой ползет что-то большое. Оно задыхается, кашляет и хрипит. Обернувшись, во мраке она видит Льва. Вогнанная рукояткой в голову трость волочится рядом с ним, как обездвиженная конечность.

— Всё это части одной картины, — каркает старик. Он мертв, однако продолжает пичкать Ингу порцией очередного бреда.

Согласно учениям эзотериков, некротическая связь представляет собой канал утечки энергии от живого человека к умершему. Человек состоит из энергий, но, в отличие от человека, энергия бессмертна.

Вероятно, Инга и Лев теперь связаны.

— Первоматери чужды божьи благие дела. — Его лица давно уже нет, рот утонул в мешанине из лоскутов кожи, мышц, крошек костей. Но каким-то непостижимым образом он все еще может говорить.

— Противовес — так ее всегда называли.

Ноги останавливают Ингу у двери, за которой находится колыбель размеренного низкого звука.

— Беда не приходит одна, — медленно проговаривая слова, рассказывает старик тем тоном, каким принято излагать прописные истины. — Беда приходит с Ней.

Инга, слава богам, не видит его глаз, но она помнит их цвет — такого окраса становится жареный мед, такой вид приобретает запекшаяся кожица. Цвет размазанного дерьма.

— Первоматерь! — кричит он. — Она передвигается по миру, сея ужас, рождая зверства. Она совершает их руками тех, кого может подчинить. — На последнем издыхании он добавляет:

— Так сохраняется равновесие.

Покой рождает бурю. Ночь выплевывает день. В этом соблюдается баланс.

Инга отворяет дверь.

Открываются створки и у огромной мясистой штуковины, веревками привязанной к стволам двух деревьев. Она кровоточит.

Уродцы заставляют Артура встать на колени, а сами расходятся в стороны. Он, как и прежде, обнажен ниже пояса, одна штанина все еще болтается на ноге. У него есть шанс убежать, но взгляд притягивает конусообразное нечто, которое то сжимается, то снова разжимается с чавкающим звуком. Оно нависает над землей, темной от крови, вытекающей из венозных стволов на макушке и омывающей сверху донизу сам орган. Сквозь кровь проглядывает мышца, белая, как непропеченное тесто. Похитители припадочно кланяются гигантскому органу, словно он извлечен из тела некого божества.

— Божье сердце — не миф. Но это конец, — говорит старик Инге, и ей кажется, что голос исходит из дыры у него в голове. Внезапно он вопрошает:

— А что в конце? Любое существо обречено на съеденье.

Аорта толщиной со ствол дерева, похожая на красную атласную ленту, неожиданно выпрыгивает из недр великого сердца, плывет по воздуху со скоростью пули и, точно осьминожье щупальце, обвивается вокруг тела Артура. Присоски выпускают десятки острых зубов, которые мигом впиваются в кожу.

Артур визжит некрасивым девчачьим голосом, кричит и Лев, умирая во второй раз.

В ту минуту, когда Алекса осознает, что лицо в воде — всего лишь отражение, а само существо нависает над ней, Инга входит в комнату.

Мерцающий свет поначалу слепит глаза, но спустя миг Инга начинает различать коробки и ящики, груды ветхой мебели, накрытой пожелтевшим полиэтиленом. В центре комнаты — нагромождения светящихся полос, кривых и геометрически правильных линий. Всматриваясь, Инга узнает в них карту Перми и прилегающей к городу территории с деревнями и селами. Дороги, автострады и шоссе формируют лицо, вытянутое, суровое, обрамленное волосами — цепочками лесопосадок и парковых зон. Протекающая по городу река образовывает выпученные глаза, а мост, разделяющий реку надвое — верхнюю часть переносицы. Расплющенный нос возникает из комбинации улиц, ртом чудовищу служит зеленеющий микрорайон. Болотный, плесневелый рот.

Инга словно в сплетении комнат-галерей, вырастающих друг из друга или перетекающих одна в другую в некоей телескопической перспективе.

Пространство здесь искривлено: руками-кварталами, пальцами-переулками Первоматерь поддевает пласты реальности, которые принимают вид нитей из клубка пряжи, и выплетает новую явь.

Штор на окне нет. Снаружи широкой волной впивается в стекло стареющая, но все еще могучая ночь, а в душе Инги земля кристаллизуется, превращаясь в ледник, гряды ледяных хребтов вонзаются в хрупкое от мороза небо, нервная дрожь перемежается сильным страхом.

В дребезжащем вое она различает слова.

— Подойди, — не просит — требует Первоматерь.

Карта пульсирует, то теряя, то обретая режущую глаза четкость. Голос выплывает из нее, словно клуб зловонного дыма.

Делая шаг, Инга улавливает двадцать пятый кадр, показывающий истинный облик Первоматери — недоступного человеческому разуму паукообразного чудовища, раскинувшего сотни лап, выгнутых под разными углами, по сторонам.

«Всё это — части одной картины», — сказал ей мертвец, и сейчас она понимает, что подразумевалось под этой фразой. Всё это части единого целого, паутины изъеденного порчей мира, который плетет Первоматерь, посылая по нитям импульсы злой энергии.

— Ближе, — приказывает тварь.

Подобные голоса, думает Инга, доносятся с той стороны решетчатых окон дурдома. Или из глубоких темных расселин… Она таращится на Ингу, сквозь Ингу, сканирует, как рентген, анализирует полученные результаты.

Инга подходит ближе и чувствует, как дороги, аллеи, магистрали и мостовые, тошнотворно теплые, обволакивают ее тело. Губы существа темно-оливкового, даже малахитового оттенка расходятся в улыбке, микрорайон как будто рвется на две части, и в образовавшемся провале возникают два бивня. Первоматерь голодна, ей нужно подкрепиться, прежде чем путешествовать дальше.

Реальность подергивается рябью, воздух принимает вид полотна, и в этот миг Инге кажется, что рядом с собой она видит контуры человеческой фигуры. По очертаниям это девушка, вглядывающаяся в нее словно с другой стороны ткани. Будто бы два пространства встали лицом друг к другу, разделенные тряпичной стеной.

Девушка вздрагивает: ей вдруг почудилось, что глаза у вышитой на холсте, съедаемой монстром женщины, живые. Она отходит в центр галереи, чтобы оценить произведение целиком: красочная, шитая многоцветием ниток алентура раскинута по всей длине стены. В мягком свете приглушенных прожекторов образы, запечатленные на полотне, выразительны, колоритны.

Буйство красок и многогранность вытканных изображений поистине ошеломляют! Каждый клочок гобелена содержит отдельные сюжеты, которые хоть и разнятся, но дополняют друг друга, вытекают один из другого, объединенные общей идеей. Однако хитрое сплетение узоров и совокупность образов не вызывают сумятицы — наоборот, взгляд явственно различает каждый рисунок, каждый завиток какой-либо сцены, будь то сиделка, убивающая стариков, или уродцы, выскакивающие из горящих хижин. Если двигаться вдоль полотна с самого начала и до конца, создается впечатление, что стилизованные фрагменты и персонажи живут своей жизнью, нескончаемо повторяя ту страшную ночь, нитями соединившую их вместе раз и навсегда.

На табличке выведено название: «Пришествие Первоматери». Автор неизвестен.

Кем бы он ни был — безумец или гений, а может, то и другое вместе, — творение вышло достойным. Оценив изделие, девушка уходит, и Пермский музей современного искусства завершает на сегодня работу.

Радио в зале с гобеленом все еще включено, музыка уступает место ежечасным новостям: изуверские культы, невинно осужденные, продажа органов и истребление бездомных животных. На поверхность Камы выплывает гигантское лицо.

Коротков наполнил чашку кипятком, бросил туда пакетик чая… Он вспомнил вчерашнюю беседу: девочку в черном свитере и голубых джинсах с белым мишкой в руках. Одна и та же сцена терзала память. То, с каким растерянным детским лицом Лиза Хохлова теребила игрушку и плакала:

— Папа, ну, папа! Ну, ответь, пожалуйста! Мне страшно без тебя!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Оглавление

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ 2018 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 13 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Рассказы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Юлия Саймоназари Погружение ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков Черная лампа ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Даниил Гольдин Наедине ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Абрамович Женщина на лестнице ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Александр Матюхин Кость в горле ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Наталья Хмелева Скотина ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Станислав Минин Слышащий ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Максим Кабир Изнанка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Анна Лагода Маяк ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Артемьева Паразиты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стихи ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Олег Кожин ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

        ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ *⠀*⠀* ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

        ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Показания Рэндольфа Картера ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Виктор Глебов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

        ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Стрекозы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мастерская ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Артемьева ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово о крепком словце Обсценная лексика в литературе ужасов ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Ужасы в картинках ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Михаил Артемьев Наблюдатели ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ 2019 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

  ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ № 14 ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово редактора ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

      ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Чудовища спящего разума ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Денис Назаров Годный контент ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Олег Кожин Растворённые ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Владимир Ромахин Мусорщик ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Алексей Жарков День зарплаты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Евгений Абрамович Коридоры ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Петр Перминов Время вдов (Бесноватые) ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Мария Малухина Бейби Блю ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Юлия Саймоназари Питомцы ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Валерий Тищенко Надо слушаться родителей ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

    ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Станислав Минин Ночь плетения ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀